Сборник "Конан-варвар". Компиляция. Цикл "Продолжения западных авторов Классической саги" [Роланд Джеймс Грин] (fb2) читать онлайн

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер «Сталь и змея»

Пролог

Узнай, о Принц, что между тем временем, когда океан поглотил Атлантиду с ее великолепными городами, и эпохой подъема Ариаса пролегли необыкновенные столетия, в которые, словно синие мантии под звездным небом, землю покрывали блистательные королевства. Из глубины тех веков появился Конан, вор, разбойник, убийца, и попрал своими сандалиями великолепные троны Земли.

Узнай же еще, о Принц, что в ту полузабытую эпоху Аквилония была самым могущественным королевством на земле и владычествовала над всем спящим Западом. И ее правителем был Конан. Конан Великий его называли, и был он выдающимся монархом своего времени. Много песен было сложено о нем, о его молодости, и посему теперь трудно выделить правду из многочисленных легенд.

Немедийская Хроника

1 Меч

Мне, Каллиасу из Шамары, единственному из всех моих аквилонских собратьев по перу, была оказана огромная честь услышать из собственных уст моего короля, Конана Великого, рассказ о путешествиях и необычайных приключениях, которые выпали на его долю и привели его к вершине славы. Вот эта история — такая, какой он рассказал ее мне в последние дни своего правления, когда годы, хотя и не очень заметно, но уже наложили на него свою неумолимую печать.

На скалистой, лишенной снега вершине мужчина и мальчик боролись с неистовством бури. Кругом, словно демон, завывал ночной ветер. Молнии вспарывали истерзанное небо, раскалывали утесы, огненными бичами хлестали содрогающуюся землю. В неверном свете мужчина, огромный и заросший как тролль, стоял подобно гигантской статуе. Тяжелые меха защищали его могучее тело от порывов ветра.

Мужчина отбросил назад свой плащ, трепещущий, словно знамя, на фоне темного ночного неба, и вынул из ножен огромный двуручный меч, оружие богов. Он произносил нараспев странные слова древнего заклинания, вонзая клинок в самое сердце бури. Расставив могучие ноги, чтобы устоять против порывов ветра, он грозил небесам своим великолепным мечом, а вокруг него клубились опускающиеся облака, как будто его клинок изранил сам небосвод.

— Запомни, Конан! — закричал мужчина, перекрывая рев бури. — Огонь и ветер родились в лоне небес, они — дети небесных богов. Самый могущественный из богов — Отец Кром, властвующий над землей и небом и бескрайним, беспокойным морем. Кром владеет многими тайнами, но самая великая из них — это секрет стали, тайна, которую боги не открывали людям, ревниво сохраняя ее в глубинах своих сердец. Мальчик не отрывал взгляда от лица мужчины, сурового и непреклонного, как окружающие их камни. Мужчина тщательно взвешивал свои слова, не обращая внимания на ветер, который яростно рвал его бороду, словно желая заставить его замолчать.

— Когда-то, — снова раздался низкий голос, — великаны населяли землю. Возможно, они все еще существуют. Великаны были очень умны и хитры, они обрабатывали камень и дерево, добывали золото и драгоценные камни и во времена тьмы и хаоса провели даже самого Крома, Отца богов. Хитростью они овладели драгоценным знанием бессмертных: секретом серебристого металла, гибкого, но всегда вновь распрямляющегося, как ни сгибай его. Кром был ужасно разгневан. Дрожала земля, и извергались горы. Ураганами и огненными молниями Кром сразил великанов; они были повержены, и земля навеки поглотила их. Сомкнув свои каменные челюсти, земля погребла их в глубинах, где обитают силы тьмы, в мире, о котором люди ничего не знают.

Глаза мужчины сверкали в полутьме, как голубые сполохи пламени среди тлеющих углей, а пряди его густых черных волос, подхваченные сильным ветром, развевались, подобно огромным крыльям. Маленький Конан содрогнулся.

— Битва была выиграна, — продолжал мужчина, — боги вернулись в свое небесное царство, но, все еще разгневанные, они не сумели сохранить в тайне секрет кованого металла, оставив его на поле брани. Первыми людьми, нашедшими металл, были легендарные жители Атлантиды, наши далекие предки.

Конан хотел было что-то сказать, но мужчина предупреждающе поднял руку.

— Мы, люди, владеем теперь секретом стали. Но мы не боги и не великаны. Мы смертны, слабы и глупы, и коротки дни наши. Будь осторожен со сталью, сын, и уважай ее — в ней заключена великая тайна и сила.

— Я не понимаю тебя, отец, — неуверенно сказал мальчик.

Мужчина встряхнул своей черной гривой:

— Ты поймешь в свое время, Конан. Чтобы в битве владеть стальным мечом — оружием, которое боги направили когда-то против великанов, — человек должен познать его тайну, он должен понять душу стали. Знай, что в этом мире нельзя доверять никому — будь то мужчина, женщина или зверь, дух, дьявол или бог, но можно положиться на клинок из хорошей стали.

Мужчина взял маленькую руку сына и, обвивая его пальцы вокруг рукоятки огромного меча, сказал:

— Сердце человека похоже на кусок необработанного железа. Оно должно быть обожжено несчастьями, выковано молотом страдания и вызовами, что бросают ему беспечные боги, — так, чтобы сердце оказалось на краю гибели. Сердце должно быть очищено и закалено огнем битвы, заострено на наковальне отчаяния и потерь. И только когда твое сердце уподобится стали, ты сможешь владеть острым мечом в битве и побеждать своих врагов, как победили боги древних великанов. Когда ты познаешь тайну стали, сын мой, твой меч станет самой твоей сущностью.

* * *

Конан на всю жизнь запомнил эти слова, произнесенные его отцом в ту грозную, загадочную ночь. Со временем он начал понимать эти таинственные фразы, проникать в смысл завета, который его отец стремился передать ему: из страдания рождается сила. Только пройдя через боль и лишения, человеческое сердце становится закаленным, как сталь. Однако, прежде чем он постиг эту мудрость, прошло много лет.

* * *

Конан запомнил и другую ночь, когда бледный диск луны покоился в безоблачном черном небе, как посеребренная сединой голова в траурном одеянии. Снег искрился в леденящем душу свете, а холодный ветер завывал в покрытых снегом соснах, пролетая над спящей деревней, вдоль неровной дороги, ведущей к кузнице его отца. Там, прогоняя темноту, пылало яростное пламя, рассыпая мерцающие золотые искры, освещая багровым светом кожаный фартук и опаленные штаны кузнеца. Оно отражалось в каплях пота на его лбу, мерцало на лице мальчика, с удивлением наблюдавшего с порога за отцом. Кузнец неутомимо раздувал мехи. Затем, схватив длинные клещи, он вытащил из гудящего сердца горна ослепительный, сверкающий, раскаленный добела кусок железа. Когда кузнец бросил его на наковальню и начал придавать форму, каждый мощный удар молота швырял снопы искр в красный сумрак кузницы.

Остывающее железо из белого сделалось желтым, а потом — тускло-красным, и тогда кузнец снова отправил его в горн и вновь начал раздувать мехи. Наконец он взглянул на дверь и увидел мальчика. Суровый взгляд смягчился.

— Что ты здесь делаешь, сынок? Тебе давно пора спать.

— Ты говорил, что я могу смотреть, как ты превращаешь железо в сталь, отец.

— Да, конечно. Думаю, что сегодня закончу работу. Здешний народ считает кузнеца Ниала кем-то вроде колдуна, превращающего железо в сталь, и я не разочарую их.

Действительно, для своих соседей кузнец был полубогом. Он пришел из южных земель, неся в своей груди тайное искусство — секрет стали — драгоценное наследство, оставленное древней Атлантидой, считавшееся безвозвратно утерянным и забытым людьми, жившими во мраке трех веков.

Когда мальчик подошел поближе, кузнец снова вынул железо из огня.

— Отойди, Конан, искры летят слишком высоко, и я не хочу, чтобы тебя обожгло.

Под мощными ударами молота наковальня звенела, как бронзовый колокол. Фонтаны искр взлетали и падали к ногам кузнеца. Раскаленный кусок железа медленно превращался в клинок грозного меча. Подняв его клещами, кузнец бегло осмотрел кромку, проверяя остроту, и поправил ее несколькими ловкими ударами.

Еще раз нагрев и осмотрев заготовку, Ниал бросил раскаленный клинок в чан с водой, чтобы охладить податливый металл перед окончательным превращением его в сталь. Металл зашипел, как змея, и облако пара, кружась, на одно мгновение заволокло кузницу прозрачным одеянием богов.

— Подай мне вон то ведро с углем, — сказал Ниал благоговейно наблюдающему за ним сыну. — Чтобы сделать сталь прочной и гибкой, клинок нужно теперь закалить при постоянной температуре. Вот тайна, которой владели жители Атлантиды; вот знание, которое я принес сюда с юга, покинув мой род. Смотри, вот так я даю пламени погаснуть…

* * *

Пока клинок несколько дней лежал под горячими углями, Конан наблюдал, как его отец доделывал меч. Гарде он искусно придал форму оленьих рогов, рукоять обернул нитью, скрученной из кишок лесного тигра, а стальное навершие, утяжеленное, чтобы крушить головы врагов, он отлил в форме лосиного копыта.

Готовый меч был оружием завораживающей, незабываемой красоты. Начищенный клинок сверкал как зеркало, отражая солнечный свет и грозовые тучи, словно металл его населили духи воздуха.

— Он уже закончен, отец? — однажды вечером спросил мальчик.

— Да, почти, — отозвался кузнец. — Пойдем, я покажу тебе.

Много лет спустя Конан вспоминал, как клубящиеся грозовые тучи застилали звезды, когда отец повел его к подножию заснеженной горы. Пока они взбирались ввысь, поднялся ветер и стал рвать защищавшие их меха. Преодолевая белые от снега расщелины, каменистые склоны и обнаженные скалы, на которых едва ли можно было найти выступ, чтобы поставить ногу, они приближались к вершине, когда раздались первые раскаты грома, и разразилась буря.

Так, среди неистовства стихий, свершился мистический обряд, сделавший меч непобедимым.

* * *

Вскоре после той бушующей ночи Конан впервые столкнулся со страданием. Страшным был тот урок и слишком ранним для такого маленького мальчика. Но северные земли суровы, жизнь там жестока, и рука врага готова в любой момент нанести удар.

Темнота неуклюже отступала перед безмолвными шагами холодного утра. Зловещая луна садилась, пряча свое лицо в плывущую вуаль облаков. Только усталый ветер нарушал тишину, шурша ветвями голых деревьев.

Внезапно покой был нарушен яростными криками налетевших на деревню всадников. Их подкованные лошади вдребезги разбивали тонкий лед мелкой реки, у которой стояла деревня. Темные и зловещие, в кожаных одеждах, покрытых металлическими пластинками, вооруженные топорами, копьями и мечами, всадники устремились на деревню.

Жители деревни, поднятые с постели, увидели, что улицы наводнены вооруженными людьми. В замешательстве, в панике мужчины и женщины с криками выбегали из своих домов, наспех натягивая одежду. Какая-то женщина, пронзительно крича, выхватила младенца из-под копыт лошади. С торжествующим криком всадник нагнулся и вонзил свое копье между лопаток убегающей матери. Она пошатнулась — наконечник копья вышел у нее из груди, — затем, спотыкаясь, как тряпичная кукла, она сделала еще несколько шагов, пока убийца с проклятиями не вырвал свое копье из ее пронзенного тела.

— Ваниры! — закричал кузнец Ниал, выскакивая из своей хижины и потрясая кузнечным молотом.

Стоя на ступеньках крыльца, маленький Конан в замешательстве оглядывался, пытаясь хоть что-то понять в происходящем. Но вокруг царил хаос. Мимо промчалась молодая девушка, белая от ужаса. За ней неслась черная собака с разинутой пастью и высунутым алым языком. Мгновение спустя потрясенный Конан увидел, как зверь повалил девушку и впился зубами ей в горло. Одна ее рука затрепыхалась на грязном снегу, как выброшенная на берег рыба. Конан ошеломленно смотрел на нее.

Голый киммериец — охотник, вооруженный огромным топором, неистово ревел в этой свалке. Его грозное оружие вращалось в воздухе, подобно колесу смерти. Топор вонзился в бедро одного из наездников и отсек ему ногу. Надрываясь от крика, ванир свалился с седла, оставляя на снегу кровавые пятна. Сквозь ржание лошадей, лязг оружия и воинственные крики до Конана доносились вопли женщин, стоны раненых и умирающих.

Отец Конана, пробежав мимо него, скрылся в доме и появился снова с огромным мечом в руках. Заколдованный клинок, сверкавший в утреннем небе, как ледяная молния, сметал все на своем пути. Один за другим валились с коней в грязный истоптанный снег разрубленные пополам ваниры.

Поборов парализующий страх, Конан поднял упавший нож и кинулся в гущу сражения, туда, где бился его отец. Хотя мальчик едва мог пробираться сквозь толпу сражавшихся мужчин, ему удалось вспороть икру высокому темному воину, тут же угодившему под летящий меч кузнеца. Через мгновение снесенная голова захватчика, вращаясь, как брошенный мяч, покатилась к ногам Конана. Мальчик отшатнулся, широко раскрыв глаза, волосы его встали дыбом.

Скоро и другие киммерийцы сплотились вокруг кузнеца Ниала. Но нападавшие были верхом, хорошо вооружены и защищены доспехами из бронзы и железа, в то время как полуголые жители оборонялись тем, что оказалось под рукой: кто-то, успел схватить мотыгу или грабли, кто-то — настоящее оружие. Некоторые держали в руках щиты из шкур, натянутых на деревянные каркасы, но эти щиты почти не защищали от тяжелых ударов вражеской стали.

Не сумев пробраться к отцу, Конан безуспешно пытался отыскать в суматохе битвы свою мать. Он проскальзывал между сражающимися людьми, увертываясь от вздымающихся на дыбы лошадей, пробирался в водовороте кровопролития: только что отрубленная рука лежала на снегу, сочась кровью, а пальцы ее все еще судорожно сжимали древко копья. Спасая свое дитя, мимо бежала женщина; она споткнулась и рухнула в склизкую грязь, а мгновение спустя копыта лошади раздробили ей череп, отбросив плачущего ребенка в красный от крови снег. Вот оборвался крик старика — стрела с бронзовым наконечником вонзилась ему в глотку. Кто-то шлепнулся в слякоть, прижимая руки к лицу. Конан смутно осознал, что глаз этого человека болтается на нитке нерва, что задыхающийся от боли мужчина пытается вставить его на место.

Сквозь шум и крики Конан услышал звучный голос отца:

— Лошадей! Убивайте лошадей! — С этими словами кузнец свалил вражеского коня, который, падая с разрубленной спиной, заржал так, словно его выхолащивали раскаленным железом.

Конан наконец заметил гибкую фигуру своей матери. Она внушала страх, встречая врага лицом к лицу. Она пылала яростью, волосы ее разметались по плечам, а руки крепко сжимали рукоять широкого меча. Вокруг нее громоздились окровавленные тела ваниров и трупы их злобных псов. Мальчик помчался к матери. Она, заметив взлохмаченную копну его жестких черных волос, так похожих на волосы отца, стала сражаться с удвоенной энергией.

Подняв глаза, Конан увидел огромную фигуру, неподвижно восседавшую на вороном коне. Всадник, чей силуэт четко вырисовывайся на вершине стоявшего на краю деревни холма, пристально наблюдал за бойней. Мальчик не мог различить черты лица этого гиганта, но знак, который всадник носил на защищенной доспехами груди и окованном железом щите, задержал его обезумевший взгляд.

Это был странный символ: две черные змеи, обращенные головами друг к другу, переплелись, поддерживая в изгибах тел диск черного солнца. Этот неизвестный Конану знак наполнил его сердце страхом и предчувствием беды.

* * *

Вскоре большинство мужчин и женщин, выдержавших атаку, образовали живой щит вокруг кузнеца. Возвышаясь над самыми высокими киммерийцами, Ниал ободрял товарищей, заглушая возгласами звон металла и стоны умирающих. Ваниры были отброшены; их кони с вытаращенными глазами вставали на дыбы и шарахались в сторону, спасаясь от грубых орудий киммерийцев.

Не решаясь наступать, враги остановились; тогда великан на холме поднял руку в перчатке, собираясь отдать приказ. Сверкающий в лучах рассвета шлем скрывал его лицо, усиливая впечатление свирепой мощи, исходящей от воина.

— Они пустят в дело стрелков, — прошептала мать Конана. — Они перебьют всех мужчин, а сами останутся недосягаемыми для наших мечей.

— Спаси нас, Кром! — пробормотал мальчик.

Мать окинула его ледяным взором, как бы напоминая, что Кром не отвечает на молитвы людей; он вряд ли слышит их. Кром — бог морозов, звезд и бурь, а не людей.

Очень скоро слова Маев, жены кузнеца, подтвердились. Волна всадников отхлынула, и тучи стрел со свистом рассекли утренний воздух, ударяясь в крыши хижин, отскакивая от щитов, глубоко впиваясь в обнаженные тела. Снова и снова смертоносный дождь падал на кучку оборонявшихся, пока стена щитов не дрогнула.

Тогда великан на холме произнес глубоким, похожим на гул железного колокола, голосом:

— Пускайте собак!

Яростно рычащие, взбешенные псы, разинув алые пасти, ринулись с вершины холма. Их стремительные тела были отчетливо видны на фоне багряного рассвета.

Один киммериец с хрипом упал на землю — собака впилась ему в горло, другой успел проткнуть копьем уже прыгнувшего пса, третий глухо взвыл, почувствовав в плече острые волчьи клыки. Мужчины обратили свои уже затупившиеся в битве мечи против животных, и стена щитов распалась.

— Стрелки! — прогремел черный великан. — К бою!

На кучку оставшихся в живых обрушился смертоносный град стрел. Щиты обреченных были изодраны, и отступавшие все плотнее и плотнее сжимали кольцо, оставляя раненых, корчащихся на утоптанном снегу. Какое-то мгновение отец Конана стоял один, и щит его был весь утыкан стрелами. Стрела попала в ногу кузнеца, пронзив бедро. Раненая нога подогнулась. С проклятиями кузнец упал в замерзшую грязь. Его рука шарила по льду, пытаясь дотянуться до рукоятки огромного стального меча. Но собаки уже были рядом.

Вскоре все было кончено.

2 Колесо

Всадники достигли вершины холма, развернулись и вновь обрушились на деревню. Их беспощадные мечи сражали каждого, кто пытался сопротивляться. Зажженные факелы взлетали в морозный воздух, с шипением падая на тростниковые крыши беззащитных домов, зажигая жадное пламя. Те, кто пытался укрыться внутри, выскакивали и попадали под копыта боевых коней.

Всадники с гиканьем хлынули на разбитую улочку. Они пронзали копьями раненых, стариков, детей. Маев сразила одного воина с вожделеющим взглядом, который нагнулся на полном скаку, чтобы схватить ее. Она слегка улыбнулась, увидев, как разрубленное тело соскользнуло с седла и распласталось в грязи. Удар меча киммерийской женщины разрубил ногу лошади. Когда брыкающееся животное упало, Конан наступил на грудь всаднику, корчащемуся от боли в ногах, придавленных тушей коня, и перерезал тому горло.

Но защищавшихся было мало, и их ряды таяли на глазах. Внезапно они перестали сопротивляться. Все, кто остался в живых, ошеломленные и подавленные, побросали оружие к ногам захватчиков, — все, кроме Маев, жены Ниала, матери Конана. Ее глаза сверкали на бескровном лице. Женщина, оглушенная, оперлась на рукоять своего широкого меча, пытаясь перевести дыхание. А ее сын стоял подле, держа наготове свой маленький нож.

Наконец великан на холме пошевелился. Огромный черный конь начал двигаться, почувствовав, что шпоры врезались в его лоснящиеся бока. Не торопясь, размеренным шагом, пугавшим больше, чем бешеная скачка, предводитель ваниров направился вниз по склону, по утоптанному, забрызганному кровью снегу. Его лицо было закрыто железным рогатым шлемом, и на фоне утреннего неба он казался настоящим королем демонов, восседающим на адском скакуне.

Когда жуткий всадник шествовал мимо ваниров, они кланялись и монотонно возглашали: «Да здравствует предводитель Рексор! Да здравствует Рексор! И Дуум… Дуум… Тулса Дуум…»

Предводитель свернул с дороги и скрылся из вида за черной от сажи стеной сгоревшей хижины. Ваниры просветлели, словно сгинула мрачная туча, и приблизились к гордо застывшей женщине.

Обмениваясь непристойностями, два всадника, куражась, приставили копья к ее открытой груди. Ударом меча Маев отбросила прочь одно из копий, и первый ванир со смехом попятился назад. Но его товарищ был менее удачлив. Подняв длинный клинок над головой, Маев ударила своего мучителя по руке, глубоко разрубив мышцы. Мужчина отпрянул. Копье выпало из его руки, повисшей, словно чужая. Цедя сквозь зубы проклятия, он здоровой рукой потянулся к мечу.

Как раз в это мгновение одетая в меха фигура предводителя, жуткая и молчаливая, как смерть, появилась из тени. Не было произнесено ни слова, но раненый ванир сник и отступил. Другой воин подбежал, чтобы принять уздечку боевого коня, пока его господин сходил на землю. Властным жестом Рексор указал на изрытую дорогу, где лежал кузнец. Безжизненная рука Ниала застыла на расстоянии пальца от меча, его последнего творения.

Стремясь выполнить приказ великана, какой-то воин помчался между двумя рядами тлеющих домов к месту, где сражался и пал кузнец. Подняв клинок, который никто не мог бы вырвать из руки живого Ниала, он поспешил принести меч своему повелителю. Сощурив холодные голубые глаза, Маев следила за приближением человека. Конан, завороженный страхом, не отрывал взгляд от меча. Это оцепенение пришло к нему вместе с ужасной уверенностью, что его отца больше нет.

Рексор получил оружие и поднял его, рассматривая изумительную работу в косых лучах восходящего солнца. Конан безуспешно старался побороть сотрясавшие его рыдания. Мать дотронулась до его плеча. Воин засмеялся.

Внезапная дрожь стерла ухмылки с лиц ваниров, окружающих несдавшуюся пару. Конан поднял глаза. На фоне встающего солнца к ним медленно плыло знамя, укрепленное на древке из черного дерева. Поддерживаемое деревянной рамой, украшенной рогами животных, знамя из дорогой ткани неподвижно висело в неподвижном воздухе. На знамени был вышит все тот же символ, который долго еще будет преследовать Конана во сне, — зловещий, не сулящий ничего хорошего знак: сплетенные змеи, поддерживающие диск черного солнца.

Ужасная бахрома гнилых скальпов свисала с рамы, и желтые черепа насмешливо скалились с пик, украшавших сооружение. Даже Рексор склонил голову перед этим мрачным знаменем, багровеющим в лучах зари. Конан содрогнулся, увидев того, кто нес знамя. Странно деформированное тело его больше походило на тело зверя, чем на человека, хотя он и был облачен в покрытые железными пластинками доспехи, как остальные ваниры. Он нес внушающее ужас знамя с такой гордостью, что было ясно: в этом существе нет места ничему человеческому.

За несчастным порождением дьявола показался величественный всадник в роскошной кольчуге из кованых листочков, поблескивавших в беловатом свете, как чешуя змеи. Украшенный драгоценными камнями шлем закрывал его нос и скулы, оставляя открытыми только глаза, пылающие дьявольским огнем.

Конь был достоин седока: поджарый, грациозный, сверкающий драгоценной сбруей. Его глаза пылали, словно раскаленные угли. На таком коне, подумал Конан, должно быть, вопящие дьяволы вылетают из глубин Преисподней, опустошая зеленые холмы земли.

Благородное животное, повинуясь своему седоку, шло по окровавленному снегу, и ваниры низко кланялись, повторяя, как заклинание, одно слово: «Дуум… Дуум… Дуум!».

* * *

Великан Рексор подскочил, чтобы взять узду дьявольского коня, пока его хозяин сходил на землю. Они обменялись скупыми словами, а затем смерили взглядами киммерийскую женщину, которая хладнокровно сжимала рукоять своего широкого меча. Маев с ненавистью посмотрела на них, как пантера, защищающая своего детеныша. Она подняла оружие, готовясь к бою.

Человек в драгоценном шлеме, все еще не отводя от нее холодных, как лед, глаз, снял перчатку и протянул худую руку, чтобы принять от своего подданного меч кузнеца Ниала. Рексор поклонился, передавая оружие своему повелителю.

«Дуум… Дуум… Дуум!» — опять запели ваниры. Вслушиваясь, Конан понял, что всадники произносили не просто приветствие. Это было зловещее имя — имя могущественного человека, имя, которого боятся.

Гибкий Дуум в змееподобной кольчуге неторопливо пошел к непобежденным киммерийцам, матери и сыну. Приближаясь, он, сощурив глаза, изучал необыкновенное совершенство своего нового оружия. Казалось, что все его внимание сосредоточено на великолепном клинке. Он поворачивал его, любуясь острой кромкой, безупречными пропорциями и искусной работой. Словно зеркало, сталь вспыхивала в лучах восходящего солнца, обдавая застывшего Конана потоками света.

Кольцо вооруженных людей расступилось, и Маев подняла свой палаш, стиснув зубы; она резко втянула воздух, готовясь напасть. Казалось, Дуум внезапно заметил ее. Он снял свой великолепный шлем, открыв жесткое красивое лицо. Легкая улыбка промелькнула на его тонких губах, и что-то похожее на восхищение красной искрой вспыхнуло в черных, как уголь, глазах. Женщина застыла словно пригвожденная к месту, зачарованная и испуганная властностью и неотразимой мужской силой, исходившими от него.

«Дуум… Дуум… Дуум!» — хором восклицали неподвижные ванирские воины.

Дуум долго смотрел в большие глаза матери Конана. Ее высокая грудь, залитая розоватым светом восхода, поднималась и опускалась в такт учащенному дыханию. Затем, не заботясь о поднятом мече женщины, он приблизился. Дуум подошел так близко, что Маев уже могла сразить его, но он, казалось, не обращал на это внимания, словно опасность для него не существовала. Грация и гибкость его тела была чувственной, зовущей и полной желания; но Маев оставалась совершенно неподвижной. Казалось, что она зачарована, как куропатка под взглядом змеи.

Проходя мимо нее, Дуум внезапно с невероятной легкостью и силой взмахнул огромным мечом, запевшим в морозной тишине. С глухим стуком сталь впилась в плоть.

Без крика и даже без вздоха Маев упала, словно дерево под топором дровосека. В ужасе маленький Конан смотрел, не веря своим глазам, как отрубленная голова матери покатилась в грязь к его ногам. На бледном лице не было ни страха, ни боли, и только в глазах застыло мечтательное, зачарованное выражение.

Полный ненависти, мальчик направил свой нож в широкую спину Дуума. Но ваниры уже вдавливали его в снег, вырывая нож из его цепких пальцев.

* * *

День угасал, а измученные пленники, прикованные один к другому, тащились по бесконечной равнине, покрытой нетронутым снегом, белизна которого оттенялась редкими соснами. Грязная цепочка людей, жалкие остатки дружного, тесно спаянного киммерийского рода — немногие выжили после набега на деревню. Оборванные, израненные старики, женщины и дети прокладывали себе путь в рабство по скалистому плато, по снегу, покрытому ледяной коркой.

Далеко позади в небо все еще поднимался дым. Разграбив деревню, забрав оружие, пищу, меха и кожи, ваниры сожгли дома. Даже горячие угли и пепел были разбросаны копытами лошадей — когда весна согреет землю и вырастет свежая трава, там не останется ничего, что напоминало бы о некогда обитавших людях.

Маленький Конан шел вперед. Он сгибался под тяжестью цепей, продрогший, измученный железным ошейником, врезавшимся в горло. Он шел медленно. В голове его роились воспоминания, смешанные с необъяснимым ужасом. Сердце тяжело билось у него в груди, но он ничего не чувствовал, скованный кошмаром прошедшего дня. Это путешествие в Ванахейм навсегда запечатлелось в памяти Конана как ночной кошмар. То была неясная череда ужасных картин: одетые в меха всадники описывают круги вокруг согбенной, шатающейся от усталости вереницы пленников, обдавая их снежным дождем… Мрачное знамя со свившимися змеями и черным солнцем вздымается к небу… Расковывают и убивают с невероятной жестокостью старика, который не может идти дальше… Маленькие алые следы израненных льдом детских ног… Холодные ветры в горных долинах… Усталость и отчаяние… Конан не заметил, когда великан Рексор и его таинственный господин Дуум расстались с ванирскими всадниками. Просто он вдруг осознал, что этих двоих нет больше с ними, и внезапно стало легче дышать, и солнце засветило ярче. В глубине души мальчик не мог понять, почему эти два мрачных, могущественных человека, которые — никакого сомнения — не были жителями Ванахейма, возглавили нападение на его деревню. Когда Конан отважился шепотом спросить об этом другого пленника, мужчину, тот так же тихо ответил:

— Не знаю, малыш. Ванирам, безусловно, хорошо платят за службу у черных людей, хотя я не видел, чтобы этим давали сейчас какие-либо деньги.

Пленники и захватчики направлялись на север. Они прокладывали извилистую тропинку в холмах северной Киммерии. Мрачные утесы и голые скалы вздымались над снежным покрывалом. Вдали, на фоне сапфирного неба, поднимались зубцы Иелофианских гор, похожих на всадников, увенчанных белизной. На рабов, кутающихся в рванье, обрушивались снежные бури, обжигая их ледяными поцелуями. Босые ноги детей замерзали так, что казались чужими, — острые камни ущелий больше не причиняли боли полуобмороженным ступням.

Когда киммерийцы пересекали горы, отделявшие их от Ванахейма, страны их врагов, все время шел снег. Всадники с их псами были вынуждены охотиться на дичь. Питаемые тающим снегом ручьи глубоко прорезали снег долин, снабжая стоянки пленников чистой ледяной водой. Им удалось выжить.

В конце концов они стали спускаться по противоположному склону горного хребта. Чахлые деревья судорожно цеплялись за каменистую землю; их кривые стволы напоминали мальчику усталых гномов, присевших отдохнуть у входа своих пещер. Просторы тундры были изрыты там, где стада оленей пытались извлечь из-под снега корм. Стаи болотных птиц пролетали мимо. Их скорбные крики наполняли сердце Конана отчаянием и грустью.

Пленники пробирались по болотам, среди робких весенних цветов, раскрывшихся на верхушках залитой водой травы.

Казалось, что рабам придется идти целую вечность. Но в конце концов мучительный переход завершился.

Однажды поздно вечером, когда заходящее солнце било кроваво-красными стрелами лучей в покрытую дымкой поверхность земли, Конан и другие пленники прошли через деревянные ворота города ваниров — большой общины, который, как они узнали позже, назывался Тродван. Израненных рабов, словно скот, погнали мимо беспорядочно разбросанных каменных домов с соломенными кровлями, наполовину утонувших в торфе. Наконец они достигли загона, где стояло несколько сараев. В один из таких сараев с дырявой кровлей и затолкали вновь прибывших рабов. Там и провели они ночь, терзаемые неизвестностью. Спать им пришлось на жесткой глине, слегка прикрытой грязной соломой.

На рассвете пленники получили по маленькой порции хлеба и жидкой похлебки. Самых сильных и здоровых приковали ржавыми цепями к огромному колесу, спицы которого, сделанные из крепкого дерева, были гладко отполированы человеческими руками. Это колесо вращало гигантские жернова, и под их весом зерно растиралось в муку. К этому Колесу Страдания, как его называли рабы, и был прикован Конан рядом с другими: оборванными подростками с остановившимся взглядом, мужчинами из земель, о которых в Киммерии или не знали, или редко вспоминали. Что касается пленных женщин и девочек из его деревни, то их увели, и они, может быть, разделили еще более ужасную судьбу. Конан никогда больше о них не слышал.

Хозяином колеса был плотный мужчина, смуглый, с резкими чертами лица. Работающим детям он казался великаном-людоедом. День за днем, пока они толкали стонущее колесо по вечному кругу, он стоял в грязных мехах, мрачный и безмолвный, как каменный идол, на склоне холма над песчаной площадкой, над которой было закреплено колесо. Одни только свирепые глаза двигались на его лице, когда хозяин, словно ястреб, выискивал признаки медлительности и лености.

Хозяин приходил в движение только когда изможденный ребенок, неспособный больше работать, падал от усталости на колени. Беспощадный сыромятный бич пел свою свистящую песню, обрушиваясь раз за разом на плечи несчастного до тех пор, пока под его ударами мальчик не поднимался на ноги, чтобы снова работать.

Так Конан вместе с другими работал день за днем, месяц за месяцем, пока время не потеряло для него всякое значение. Его окружали изможденные лица, остановившиеся глаза и бесчувственные сердца. Время сводилось только к текущему мгновению. Вчера было милосердно стерто из сознания рабов, завтра было еще неувиденным ночным кошмаром. Если раб падал и не мог больше подняться для работы, хозяин резким жестом подзывал всегда присутствующего неподалеку ванирского стражника, чтобы тот расковал корчащееся тело и унес — никто не знал, куда.

Иногда Конан думал, что так ваниры кормят своих собак.

* * *

Сменялись времена года; месяцы медленно складывались в годы. Рабы колеса умирали, и другие, захваченные ванирскими всадниками, вставали на их место. Некоторые из новых пленных были подростками и мужчинами из Киммерии; другие были золотоволосыми мальчиками из Асгарда; было несколько худых гиперборейцев в мягких льняных одеждах. Поговаривали, что они проникли в тайны колдовства, впрочем, было незаметно, чтобы это им помогало.

Жизнь превратилась в бесконечную череду дней изнурительного труда и короткого сна, похожего на смерть. Надежда давно угасла, словно свеча на ветру. Отчаяние настолько притупило чувства Конана, что он перестал ощущать лишения. Надо отдать должное тому, что о Конане и его товарищах все-таки хоть немного заботились, иначе они в качестве тягловых животных стали бы совсем бесполезны. Их хорошо кормили, разжигали огонь в сараях во время зимних бурь, снабжали одеждой, которая, впрочем, была слишком изодранной для того, чтобы ее можно было починить. Но это было все.

Вечными были скрежещущее Колесо Страдания, безжалостное голубое небо над головой, а под ногами — замерзшая слякоть зимой или хрустящая, сухая грязь летом. И вечен был звон цепей, которыми рабы были прикованы к колесу.

Один и только один раз Конан заплакал, и только одна слеза сбежала по его грязной щеке, замерзнув на пронизывающем ветру, подобно драгоценному камню. На одно мгновение мальчик припал к рукоятке Колеса, лоснящейся от пота его ладоней, и взмолился о конце этой бесконечной пытки, даже если этим концом будет смерть. Но минутная слабость прошла. Он тряхнул своей длинной черной гривой и смахнул слезу.

В каждом сердце существует свой порог, за который безнадежность и смирение не могут проникнуть: точка, где жизнь и смерть равны. В это мгновение новая отвага рождается в душе даже самого отчаявшегося раба. Чувство, которое родилось в сердце Конана, когда он смахнул слезу, было яростью — обжигающей и беспощадной яростью.

Звериное рычание обнажило его крепкие зубы. Молодой киммериец дал безмолвный обет своим равнодушным северным богам: никогда больше, поклялся он, ни боги, ни люди, ни дьяволы не выжмут из него ни единой слезы.

В глубине сердца он дал еще одну клятву: люди будут умирать, если им это удастся!

Собрав все свои силы, он налег на рукоятку Колеса Страдания. Колесо заскрипело и вновь начало свое бесконечное вращение.

* * *

Поддерживаемый искрой ярости, вновь обретенной гордостью и готовностью выжить, Конан возмужал. Годы изнурительного труда укрепили его мускулы, придав телу силу и гибкость, которые приобретает мягкий металл после того, как его раскалят в печи и выкуют кузнечным молотом. Невзирая на то, что дни его были отравлены монотонностью изнурительного труда, а тело заковано в цепи, ум Конана был свободен — свободен, чтобы, подобно филину, по ночам парить на крыльях надежды.

В тот год, когда был плохой урожай, ваниры часто спорили. Одни предлагали урезать питание рабам; другие возражали, что если умирающие от голода рабы не смогут работать на мельничном колесе, то весь город останется без хлеба. Эти споры часто происходили между жителями города, приносившими зерно для помола. Никому не приходило в голову избавить несчастных рабов от этих злых споров, так как считали их слишком тупыми и невежественными, чтобы они могли понять чужую речь.

Но Конан был способным к языкам и понимал, о чем говорили ваниры. Он, с небольшим, правда, акцентом, свободно говорил на их языке; немного знал аквилонский и немедийский, которым он научился от своих товарищей по несчастью. Он бы научился большему, если бы разговаривал со своими соседями-рабами. Конан, словно голодный волк, вынашивал мечту о мести, однако в остальных отношениях ум его спал. Будучи молчалив по природе, он не искал общества других и не предлагал своего.

— Это было моей ошибкой, — сказал мне король Конан в зрелом возрасте. — Они могли бы научить меня писать на их языках, если бы я попросил об этом. Я тогда не думал, что это знание может мне когда-нибудь пригодиться, ведь в Киммерии не было письменности. Знание нужно хватать там, где оно лежит. Ныне я знаю, что это бесценный бриллиант.

Во время голодной зимы Тродван охватила чума. Многие умерли. Барабанный бой и пение шамана не могли остановить болезнь. Эпидемия свирепствовала на мельнице. Полуголодные и изнуренные рабы были для нее легкой добычей. Они заходились в кашле, а потом начинался кровавый понос и приходила смерть.

Наконец настал день, когда Конан один стоял у Колеса Страдания. Когда хозяин спустился на дорожку, чтобы убрать последний труп, он растерянно сказал:

— Я не знаю, что с тобой делать теперь, киммериец. Нам нужна мука, но один человек не может вращать жернова.

— Ха! — прорычал Конан. — Ты так думаешь? Поставь меня на внешнюю сторону колеса, и я докажу тебе, чего я стою!

— Что же, я дам тебе этот шанс. И да будут с тобой твои киммерийские боги.

Его перековали, поставив к другой рукояти. Конан вобрал в себя воздух, напряг каждый мускул и надавил. Колесо пошло.

Много дней, пока не прибыли новые рабы, молодой богатырь вращал колесо один. Ваниры из окрестных деревень, приносившие свои скудные запасы зерна для помола, любовались этим зрелищем. Они одобрительно смотрели на невероятно широкие плечи Конана и мощные мускулы рук и ног. О нем разнеслась молва…

* * *

Однажды бесконечно нудной, тяжелой работе пришел конец. Работая на колесе, Конан вдруг заметил, что хозяин о чем-то серьезно разговаривает с властным незнакомцем. Пять слуг гостя, держа лохматых пони, чинно остались стоять на дальней стороне мельничного двора. Хозяин колеса был смуглым, посетитель же принадлежал к другой ветви человечества, представителя которой Конан видел впервые.

Незнакомец был коренастым и кривоногим, как будто он вырос в седле. Его красивая одежда была сшита из меха неизвестного в Киммерии животного, а странные доспехи состояли из лакированных перекрещивающихся кожаных пластинок. У него были узкие глаза, широкие скулы, а густые рыжие волосы и борода были подстрижены на изысканный манер. Булавка, украшенная топазом, мерцала на его бархатной шляпе, шею обвивала тяжелая золотая цепь.

Черные, словно обломки вулканического стекла, глаза рыжего незнакомца изучали киммерийского юношу. Его взгляд был холодным и оценивающим, словно взгляд торговца лошадьми. Конан безразлично продолжал толкать колесо. Наконец человек удовлетворенно кивнул, засунул за пояс руку и достал несколько плоских кусочков золота. Он протянул их хозяину Колеса и направил лошадь к работающим на мельнице. Хозяин поспешил вниз по склону, чтобы остановить колесо. Конан покорно стоял, пока снимали его цепи и прилаживали тяжелый деревянный ошейник. Он ждал терпеливо, разминая закостеневшие мозолистые руки. Хозяин замкнул ошейник и протянул всаднику конец цепи.

Незнакомец облизал губы и гортанно на языке ваниров сказал:

— Я Тогрул. Теперь ты мой раб. Пошли.

Он резко потянул за цепь, как дергают собачий поводок. Конан чуть не упал. Восстановив равновесие, он посмотрел вверх: человек ухмылялся. В мрачных глазах киммерийца вспыхнуло негодование, а из груди вырвалось рычание. С ненавистью он вырвал цепь из рук Тогрула.

Одно мгновение Конан стоял свободным. Ноги его были расставлены, плечи расправлены, глаза горели. Это жгучее дыхание свободы пробудило беспорядочные воспоминания в его сердце варвара. Все замерли от изумления. Зазвучала острая сталь, когда хозяин Колеса и вооруженные люди Тогрула окружили непокорного раба.

Глаза Конана засверкали синим огнем, он обвел свирепым взглядом кольцо сверкающих клинков. Затем он посмотрел на Колесо Страдания, на рукоятку, отполированную его потными руками, на цепи, приковывавшие его запястья: что бы ни ждало его впереди, он был свободен от Колеса.

Огни ярости в глазах погасли. Он сделал глубокий вдох, затем безмолвно поднял цепь и протянул ее конец своему новому хозяину. Всадник усмехнулся.

— У этого животного есть дух! — пробормотал он. — Он будет редкостным зрелищем в Яме.

3 Яма

Косматые пони быстрой рысью уносили Тогрула и его телохранителей из города. К грубому деревянному ошейнику раба-киммерийца была прикована цепь, свободный конец которой его новый хозяин намотал на луку своего седла. Несколько лет изнурительного труда сделали мышцы ног Конана крепкими, а грудь — могучей, и все же мускулы его болели, а когда хозяин переводил лошадь в легкий галоп, дыхание Конана звучало, как придушенное всхлипывание.

Камни впивались острыми краями в голые ступни Конана. Однажды он споткнулся, и низкорослая лошадь тащила его, пока, сбитая с ритма тяжестью волочащегося тела, не перешла на шаг. После этого юноша все же сумел подняться и заставить свои избитые, кровоточащие ноги продолжать бег.

Наконец всадники спешились для привала. Появился бурдюк кислого красного вина, пошли по рукам ломти хлеба и сыра. Конан, чавкая, ел и слушал грубые шутки мужчин. Из разговоров он узнал, что его новый хозяин — владелец гладиаторов из Гиркании, страны, расположенной далеко к востоку, намного дальше бесплодной Гипербореи. Этот рыжебородый человек разъезжал со своими людьми по просторам Асгарда и Ванахейма, устраивая гладиаторские бои для развлечения местных царьков и их азартных друзей. Иногда, суля хорошее вознаграждение, он заманивал местных силачей вступить в единоборство с его бойцами — рабами, последним противником которых всегда была Смерть.

Когда сумерки окрасили северное небо в серый с голубоватым отливом цвет и зелень вдоль дороги превратилась в размытое пятно, всадники и молодой киммериец, вконец сбивший ноги, добрались до лагеря Тогрула. Здесь, за грубым высокимчастоколом, располагалось несколько домов, хижин, загоны лошадей и бараки для рабов, отобранных как за их варварскую жестокость и мощное телосложение, так и за умение драться.

Тогрул остановился у одного барака и что-то крикнул слонявшимся около ограждения вооруженным охранникам. Хотя Конан всех слов не смог понять, он сообразил, что его хозяин ищет кого-то по имени Улдин. Улдин оказался приземистым длинноруким человеком с бритой головой. Он обменялся с Тогрулом несколькими словами, которых киммериец не понял, отвязал цепь от луки седла и крепко зажал ее в огромных жилистых руках.

Коверкая язык ваниров, он пробурчал:

— Ну, ты! Идем!

Когда юного варвара ввели в душное, зловонное помещение, нечто похожее на ужас охватило его. Он чувствовал присутствие других людей, но в темноте различал только тени. Улдин зажег огарок свечи. В тусклом мерцающем свете Конан разглядел таких же, как он, грязных, одетых в лохмотья рабов, сидевших на сыром земляном полу. Молчаливые, неподвижные, они наблюдали за ним. В их освещенных огнем глазах не было почти ничего человеческого.

Улдин расстегнул ошейник Конана и снял его, пристально вглядываясь в лицо изнуренного дорогой юноши.

— Имя? — рявкнул он.

— Конан.

— Откуда ты?

— Я киммериец. Зачем я здесь?

— Чтобы научиться сражаться, — ответил Улдин. — Что ты знаешь об искусстве боя?

— Ничего, — пробормотал Конан. — Меня взяли в плен восемь лет назад, и с тех пор я крутил проклятое мельничное колесо. До этого я иногда дрался с другими мальчишками.

— Тогда начнем с рукопашной. Раздевайся.

Киммериец повиновался. Он осторожно снял свою грубую рубаху, чтобы протертая ткань не расползлась окончательно. Улдин внимательно осмотрел тело Конана, освещая его свечой.

— От этого мельничного колеса тебе достались неплохие плечи, — проворчал он. — Нападай на меня.

Слегка пригнувшись, Конан двинулся на гирканца и уже вытянул руку, чтобы схватить его. Что произошло потом, Конан так и не понял. Коротышка выскользнул из объятий Конана, будто столб дыма. Мгновение спустя что-то зацепило лодыжку киммерийца и он грохнулся наземь.

— Еще раз! — скомандовал Улдин, когда обескураженный юноша с трудом поднялся на ноги.

Конан осторожно наступал, думая про себя: «Схвачу его за шею и переброшу через бедро, как мы это обычно делали в детстве». Вместо того чтобы уклониться от рук Конана, Улдин позволил ему зажать в локте свою шею. Потом, гибкий как барс, гирканец подался назад, увлекая Конана за собой. Упав на спину, Улдин мгновенно согнул ноги, уперся ступнями в живот Конана и резко толкнул его вверх. Юноша перелетел через голову противника и тяжело шлепнулся на землю. Улдин вскочил на ноги и с кривой усмешкой посмотрел на лежащего Конана.

Конан поднялся, рыча, как загнанный зверь.

— Покарай тебя Кром, — брызнул он слюной и снова ринулся на Улдина. Но и на этот раз был сбит с ног. Когда Конан встал, он увидел ухмыляющегося Улдина, очень похожего на плешивую обезьяну.

— Давай снова! Возненавидь меня! — режущим голосом сказал гирканец. — Ненависть научит тебя бороться. Но тебе придется многому научиться. Завтра ты получишь первый урок.

Все лето Конан учился драться за свою жизнь. Здесь либо сражались, либо умирали. Конан сражался и жил.

Конан не нашел себе друзей среди гладиаторов. Он полагался на свое мастерство, поэтому было бы жестоко сближаться с человеком, которого, быть может, придется убить, чтобы самому не быть убитым им.

Когда Конана в первый раз привели на арену, он одним быстрым взглядом окинул это место победы и смерти. В цепях, вместе с другими рабами Тогрула, Конана привели в Скаун — город ваниров. Там их поместили в похожем на хлев сарае с высокой крышей, где в железных коробках едва теплились уголья, хоть немного спасающие от сырой прохлады.

Ареной для поединков служила яма шагов десяти в длину и пяти в ширину, а глубиной в человеческий рост. По краям были расставлены деревянные щиты и кожаные флажки, раскрашенные клюквенно-красным, небесно-голубым и черным.

Взглянув поверх ограждения, Конан увидел ванирских вождей. Они сидели на грубых скамьях, потягивая из рога эль. Если кто-нибудь уставал держать рог на весу, он втыкал его в мягкую землю у своих ног. Арену освещали факелы. Мерцающие огни плясали на рыжих шевелюрах и багровых лицах мужчин, ярко вспыхивая на браслетах и нагрудных украшениях из золота и серебра, отделанных необработанными драгоценными камнями. Дымный воздух смешивался с запахами плохо выдубленной кожи и старой шерсти и становился еще более терпким от едкого пота.

Опьяневшие князьки гоготали и улюлюкали, отпуская грубые шутки. Тем не менее они очень внимательно осматривали гладиаторов, перед тем как побиться об заклад. Как залог своих ставок они выставляли напоказ слитки золота, драгоценные камни и прекрасное оружие.

Шестеро могучих бойцов стояли у дальней стены арены. Их мощные торсы, широкие спины и мускулистые руки и ноги были смазаны жиром, чтобы легче было выворачиваться из рук противника. Конан не знал никого из этих людей, но, поскольку он иногда слышал, как слуги Тогрула шептались еще об одном человеке, который держал гладиаторов, некоем асирце из Асгарда по имени Ивар, киммериец решил, что эти незнакомцы — рабы Ивара.

Еще раз взглянув вверх на пьяных, орущих ваниров, Конан заметил Тогрула. Тот стоял в стороне и разговаривал с человеком, в рыжеватой бороде которого были заметны серые волоски. Конан не мог слышать их слов, но по жестам он понял, что разговор идет о тех шести гладиаторах. Вскоре Улдин и два других человека спустили вниз лестницу. Все, кроме будущего противника Конана, поднялись наверх, оставив его один на один с гигантским негром.

Конан изумленно таращил глаза: он никогда прежде не видел кожу черного цвета. Отец когда-то рассказывал ему, что такие люди живут в стране Куш, лежащей в двухстах, а может и больше, днях пути на юг. Круглая голова негра была гладко выбрита. Он медленно разжевал пригоршню каких-то листьев, содержащих, по-видимому, сильнодействующий наркотик. Взгляд негра утратил все человеческое, сделавшись взглядом хищного зверя.

Прикидываясь слабым и растерянным, молодой варвар изучал противника. Грозный негр был великолепным образцом самца. Его намасленное тело, мерцающее в свете огней, было похоже на статую, вырезанную из обсидиана. Огромная сила таилась в этих массивных плечах и руках; мышцы торса и ног то напрягались, то расслаблялись, словно перевившиеся питоны.

Когда наркотик полностью завладел мозгом негра, подобно разъяренному тигру он бросился к Конану. В одно мгновение его громадные лапы схватили горло Конана и крепко сжали, сминая плоть и заставляя смолкнуть сдавленное рычание, рвущееся из груди киммерийца. Руки Конана сомкнулись на запястьях чернокожего, и они закружились в танце смерти, раскачиваясь из стороны в сторону и держа друг друга в объятиях, словно свирепые любовники. Зрители возбужденно завопили.

Конан боролся насмерть, до предела напрягая мышцы шеи. Легкие пылали, красная пелена застилала глаза. Негр придвинулся ближе, растянув толстые губы в страшной гримасе, обнажившей желтые зубы, похожие на клыки. Его горячее дыхание, тошнотворно-сладкое от запаха зелья, обжигало лицо Конана.

Свирепое лицо негра все приближалось; противники раскачивались щека к щеке, и кушит старался подобраться своими клыками к вздувшейся вене противника.

Неожиданно Конан отпустил запястья негра, уперся ладонями в его грудь и резко толкнул его, как толкал рукоять Колеса Страдания. Его мощные мускулы отчетливо проступили под гладкой кожей могучих рук. Годы тяжкого труда на Колесе закалили их, словно железо под молотом кузнеца.

На лице негра промелькнуло удивление, когда, несмотря на страшную мощь крепких рук, его пальцы сорвались с горла противника. В то же мгновение Конан вновь схватил кушита за запястья и, согнувшись пополам, перекинул его через спину. Здоровенный негр перелетел через Конана и с глухим ударом врезался в хорошо утрамбованную землю.

Кушит вскочил на ноги почти мгновенно, но за время этой короткой спасительной передышки Конан уже успел наполнить свои истощенные легкие драгоценным воздухом. Теперь оба они осторожно двигались по кругу. Колени их были чуть согнуты, ноги расставлены, а напряженные руки готовы к схватке. Кровь сочилась по груди киммерийца из ранок на шее, нанесенных отточенными ногтями негра. Пот стекал по лбу и, попав в глаза, причинял острую боль. Конан встряхнул головой, стараясь смахнуть капельки пота.

Кровавое вожделение вспыхнуло в глазах негра. Обнажив в ухмылке зубы, он, как ягуар, бросился на Конана. Но молодой киммериец был наготове. Он легко уклонился в сторону и, когда противник пролетел мимо, ударил его в затылок тяжелым кулаком. Полуоглушенный негр повалился на колени. Толпа хрипло заревела. Одни вопили в восхищении, другие от злости — они проиграли пари. Некоторые поощрительно кричали; они никогда еще не видели подобного боя между неопытным юношей и непобедимым чемпионом.

Конан не замечал толпу. Для него во всем мире существовала теперь только арена боя и враг. Страстное желание убить вскипело в нем, и снова и снова наносил он тяжелые удары негру, которого уже почти покинуло сознание. Нос кушита превратился в кровавое месиво, а глаза заплыли.

Потом кушит отскочил назад и, согнувшись почти пополам, с новой силой бросился на противника. Его голова, словно пушечное ядро, ударила Конана в живот. Юноша был отброшен назад, к доскам, которыми были обшиты стены арены. Болельщики негра зашлись в криках: «Джанга! Джанга!»

Когда Джанга приблизился к киммерийцу, Конан схватил его черную лапу и, превозмогая боль в животе, рванул ее, выкручивая изо всех сил. Негр пронзительно закричал.

Кость с хрустом выскочила из сустава. Противник тяжело опустился на колени, а вывихнутая рука беспомощно повисла.

Конан схватил негра под мышки и с силой ударил головой в стену арены. Зрители застыли в напряженном молчании, и в этой полной тишине раздался звук, похожий на треск сучьев: Конан сломал шею гиганта. Шатаясь от изнеможения, Конан отпустил бьющееся в конвульсиях тело, и оно повалилось на землю. Покачиваясь, он подошел к стене, привалился к ней и жадно вдохнул.

Толпа взбесилась. Ваниры срывали с себя золотые браслеты, швыряя их на арену, к ногам Конана. Но измученный киммериец не замечал роскошных подарков. Остаться в живых — вполне достаточная награда для гладиатора.

* * *

Тогрул спустился на арену и похлопал Конана по ноющим плечам. Гирканец широко усмехался и, собирая золото, бормотал несвязные похвалы.

— Пойдем, парень! — наконец сказал он. Руки его были полны «безделушек». — Я знал, что ты будешь победителем! Мы уроем этих скотов, и ты будешь получать столько эля, сколько сможешь выпить.

Нетвердым шагом Конан поднялся по лестнице за своим хозяином и вошел в умывальную комнату. Здесь его поджидал Улдин с тазом теплой воды, полотенцем и кувшином холодного эля.

Так молодой киммериец стал гладиатором, человекоубийцей, постоянно рискующим собственной жизнью, чтобы поить кровью вожделение северян. Когда Тогрул увидел, что сборы в Ванахейме уменьшаются, он отправил своих людей на восток, в Асгард, страну золотоволосых асиров. Несмотря на то что эти соседние народы ненавидели друг друга и не упускали случая совершить набег, разграбить и безжалостно перерезать своих врагов, бои гладиаторов были их общей любовью. Для обоих этих народов было вполне обычным делом, что давние враги становились друзьями на гладиаторских поединках, говорили друг с другом, заключали друг друга в медвежьи объятия, провозглашали тосты и давали присяги на верность.

* * *

Конан открыл для себя, что жизнь гладиатора была не самой худшей. Он получал определенное удовлетворение, когда встречался лицом к лицу с противником и убивал его, так как это хоть на какое-то скоротечное мгновение создавало иллюзию свободы. Выматывающая пытка Колесом Страдания притупила в нем человеческие чувства; бои на арене возродили в нем мужество и самолюбие.

Кроме того, Тогрул неплохо обращался со своими любимыми рабами. Подобно владельцу ценных лошадей и собак, хозяин Конана следил, чтобы они имели вдоволь еды и питья: жирное жаркое, толстый кусок пшеничного хлеба и кружку пенящегося черного эля. Но Тогрул тщательно заботился и о том, чтобы его рабы не сбежали. Вооруженные стражники постоянно следили за ними и всякий раз заковывали, если хозяин считал, что у них есть шанс оказаться на свободе.

Более опьяняющим, чем даже крепкий эль, изрядная порция еды или похвала хозяина, было неистовство зрителей и лесть толпы.

Конан осознал, что жизнь приобретает особенный вкус, если чувствовать, что каждый день может оказаться последним. После каждого боя он спал, как усталый зверь. И все же время от времени его мучили кошмары. Он видел себя лежащим, окровавленные кишки его валялись на склизкой земле, а насмехающаяся толпа плевала в него. Тогда он посреди ночи вскакивал в холодном поту и с радостью ощущал себя живым и полным сил, с облегчением понимая, что это был только сон.

Нет, это была не самая плохая жизнь, но душу Конана она ожесточила. Постоянно видя смерть, он стал равнодушен к ней, да и толпа, приветствующая его страстными и яростными криками, мало беспокоилась о том, останется он жить или умрет.

Когда белое покрывало зимы окутало Асгард, поединки гладиаторов прекратились. Большинство рабов было занято строительством хижин, чтобы заменить ими палатки; но Улдин продолжал учить Конана пользоваться и другим оружием, кроме кулаков, зубов и ножей; он научил юношу драться простой палкой твердого дерева шести локтей в длину и толщиной с собачью лапу. Конан видел такие палки у мужчин в его родной киммерийской деревне. Одновременно Конан учился владеть копьем. Правда, держал он его обеими руками, как дубину, но с завидным умением орудовал железным острием. Во время таких опасных занятий он и Улдин надевали защитные одежды, а в руках держали затупленное оружие.

После копья киммериец перешел к дротику, топору и затем к мечу. Когда Улдин впервые вложил меч в руки Конана, тот задумчиво повертел клинок. Это была простая металлическая полоса без острия, к которой была прикреплена гарда и обыкновенный деревянный эфес.

— Разве это меч, — пророкотал Конан. — Не такой, как те, что делал мой отец.

— Твой отец был кузнецом, так?

— Да. Он знал секрет стали. Он считал, что сталь — это дар богов. «Клинок из хорошей стали, — говорил он, — вот единственная вещь в мире, на которую может полагаться человек».

Улдин хохотнул.

— Истинная цена человека не в том, какую сталь он держит, а в нем самом.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан.

— Человек должен быть закален, а не сталь. Я знаю это, потому что закаляю мужчин. Пойдем! Встань в первую оборонительную позицию! Подними щит!

* * *

К весне, когда Тогрул снялся с места и двинулся в другую часть страны, молодой киммериец умел обращаться с основными видами оружия. Он настолько овладел этим искусством, что теперь уже не валился с ног каждую ночь на свое убогое ложе, весь покрытый ноющими синяками и кровоподтеками от ударов и толчков Улдина, как раньше.

Чтобы удовлетворить жажду к жестоким зрелищам, северяне изобрели массу жестоких способов лишать человека жизни. Иногда Конану приходилось драться, будучи связанным с противником цепью. Разделенные только на ее длину, смертники были вооружены короткими кинжалами.

* * *

Для разнообразия Тогрул и другие владельцы одевали своих гладиаторов как животных, наряжая их в шкуры или меха, в подражание зверям водружая на шлемах рога и прикрепляя железные когти к рукам и ногам.

Но не всегда противниками Конана были мужчины. Однажды Улдин сказал ему:

— Сегодня твой враг — гладиатор из Гипербореи.

— Что это за народ? — спросил Конан. Он как-то слышал, что Гиперборея — страна, лежащая к востоку от Асгарда. — Я видел одного из них, когда был рабом Колеса, но мы не разговаривали.

— Они высокие, поджарые, в большинстве своем светловолосые, — ответил Улдин. — Опасные враги, имеют дурную славу колдунов и ведьм.

На этот раз Конана и его противника выпустили на арену в набедренных повязках и сандалиях, с короткими мечами и небольшими круглыми щитами.

Конан был изумлен, когда увидел перед собой женщину. Она была стройной, длинноногой, почти с Конана ростом, который теперь, будучи взрослым, на голову превосходил даже высоких ваниров и асиров. Волосы женщины цвета лунного света были сплетены в толстую косу, груди обнажены. Хотя ее гибкое тело распространяло вокруг сладкий аромат, зеленые глаза были смертельно холодны. По тому, как она держала свое оружие, Конан понял, что она очень опытна в искусстве боя.

Прозвучал свисток, бой начался. Противники стали осторожно кружить, а затем ринулись друг на друга. Сталь звенела о сталь, слышался глухой звук ударов железа о дерево и кожу щитов, перекрывавший крики зрителей. Несмотря на силу жилистых рук женщины-воина, мускулатура Конана, развитая на Колесе и закаленная в боях, бесспорно выигрывала. Несмотря на все ее умение, скорость и коварство, Конан спокойно и уверенно отражал ее сталь.

Неожиданно сильный удар Конана выбил меч из рук женщины. Со скамеек наверху раздался вопль: «Дреп! Убей!» На мгновение женщина оставалась раскрытой. Она стояла неподвижно, как бы примирившись со смертью.

Конан колебался. Среди непреложных обычаев киммерийцев, усвоенных Конаном в детстве, был долг мужчин защищать женщин и детей своего племени. И хотя киммерийцы с готовностью нападали из засады и убивали мужчин враждебных племен, сознательно убить женщину, не причинившую зла, считалось неслыханной жестокостью.

Сомнение Конана длилось не более двух ударов сердца. За это время гиперборейская женщина отпрыгнула назад, схватила упавший меч и бросилась на Конана с удвоенной яростью. Ей удалось нанести ему глубокую рану на лбу, и кровь потекла в глаза Конана, застилая ему взор.

Наконец усталость ослабила атаки женщины. Орудуя поочередно мечом и щитом, Конан оттеснил ее назад, к стене арены. Мощным ударом плашмя он расколол ее щит и сделал резкий выпад. Кровь хлынула, окрашивая белое тело, женщина вскрикнула и неловко повалилась на грязный пол, прижимая руки к кровоточащей ране, будто желая остановить поток крови.

Конан отступил назад и посмотрел наверх. Тогрул поймал его взгляд и сделал резкое движение вниз рукой с одним выпрямленным пальцем. Когда Конан заколебался, его хозяин повторил недвусмысленный знак с большей энергией.

Молодой варвар склонился над упавшей, которая, казалось, потеряла сознание. Его меч поднялся вверх и резко опустился в рубящем ударе, с шумом рассекая воздух. Все еще не разгибаясь, он вонзил острие своего меча в землю, схватил светлую косу и поднял отрубленную голову на обозрение знати. Толпа пришла в исступление.

В тот момент, — говорил мне король, — я ненавидел себя. Я никогда не говорил об этом случае прежде, потому что этот поступок — один из немногих, которых я стыжусь. Правда, женщина была смертельно ранена, и то, что я сделал, было, возможно, более милосердно, чем оставить ее медленно умирать, но все-таки это было подло и гнусно для киммерийца. Потом я вспомнил, что это Тогрул заставил меня сделать это. Вся моя ненависть обратилась на него. Я поклялся, что однажды отомщу ему за мой позор.

* * *

Рубец от раны над бровью, оставленный мечом гиперборейцев, был только одним из многих, которыми покрылось лицо и тело Конана в течение того лета. Юноша сделался отменно энергичным и напористым бойцом. Его сила стала совершенной, а смелость — безграничной, но ему недоставало умения, и Тогрула очень беспокоило, что Конан незнаком с тонкостями воинского искусства. Он опасался, что его юный чемпион выйдет против бойца, равного по силе, но превосходящего в умении; в таком бою Конан может быть покалечен или убит, и в любом случае ему больше не будет никакой цены как гладиатору.

Поэтому, когда леса надели красные и золотые уборы осени, Тогрул со своим лагерем отправился далеко на восток, через холодные равнины Гипербореи, в город Валамо — самый отдаленный уголок страны. Там жил человек, которому не было равных в мастерстве владения оружием, и у него Тогрул намеревался обучить киммерийца. Там же Тогрул надеялся купить будущих гладиаторов, поскольку смерть унесла почти половину его бойцов.

Хорошо охраняемый караван был в пути два месяца. На каждой стоянке сначала асиры, а затем гиперборейцы приходили глазеть на тогруловского раба-чемпиона, ставшего знаменитым своими подвигами и невероятной силой. В таких случаях Тогрул — мастер устраивать зрелища — раздевал юношу и демонстрировал его обнаженным на вращающейся платформе, к которой раб прикреплялся четырьмя железными цепями. Северяне и их жены охотно отдавали медные деньги за возможность поглазеть на величественное телосложение Конана.

На их восхищенные похвалы и любопытные взгляды Конан отвечал ледяным равнодушием. Он догадывался, что всех бы позабавило пробуждение его плоти, вызванное косыми взглядами и обольстительными улыбками женщин, но он был полон решимости не доставить им этого маленького удовольствия. Он ненавидел их всех.

* * *

В Валамо, в самом глухом краю Гиркании, гирканец Онтор раскрывал киммерийцу секреты своего мастерства. Всю зиму юноша тренировался и упражнялся под руководством Онтора. К весне, когда солнце растопило тяжелые снега зимы, Тогрул был убежден, что не осталось ничего, чему можно было бы еще научить его раба-победителя.

За это время Конан многое узнал о восточных землях, о которых он раньше знал только понаслышке. Как любимому гладиатору Тогрула, Конану часто позволялось проводить вечера в юрте хозяина, когда тот принимал военных вождей и князей, наведывавшихся время от времени в Валамо что-нибудь купить, продать или просто поболтать. Иногда Тогрулу выпадала честь принимать туранцев — представителей народа, относящегося к гирканской ветви. Этот народ воздвиг на западных берегах моря Вилайет великолепные города и вел теперь своих северных собратьев вперед по пути искусства и цивилизации.

Большую часть времени Конан сидел молча, скрестив ноги, на застеленном коврами полу юрты своего хозяина. Но когда представлялась возможность, он засыпал гостей вопросами о том, как они ведут бой. Его вопросы изумляли военных вождей, которые считали, что принципы стратегии и тактики мало нужны обыкновенному гладиатору, чьим уделом было снова и снова сражаться с единственным противником, пока смерть не подкараулит его.

Но Конан понимал, что чем больше у него будет подобных знаний, тем больше у него останется шансов выжить. Он начал задумываться о будущем. Он был уверен, что не будет гладиатором вечно. Поскольку мир был местом постоянных раздоров, где сильные берут все, что позволяет им их сила, он научится поступать так же.

Однажды гирканский военачальник, свернув большую кожаную карту, которую он перед тем расстелил на ковре, захотел расспросить людей, допоздна засидевшихся в юрте Тогрула за кубками изысканного белого вина.

— Что лучшее в жизни? — спросил он туранского князя, блиставшего шелковыми штанами и туфлями алой кожи, отделанными серебром.

Туранец сделал широкий жест, и в свете лампы сверкнули драгоценные камни перстней.

— Хорошо жить в открытой степи, под ясным небом. Хорошо, когда под тобой быстрый конь, обученный сокол сидит на запястье, а холодный свежий ветер развевает волосы!

Генерал покачал головой и улыбнулся:

— Ошибаетесь!.. А вы что скажете? — обратился он с тем же вопросом к небольшому пожилому молчаливому человеку. Конан догадался, что этот человек прибыл из страны Кхитай, что лежит отсюда за год пути на восток.

Маленький человечек с плоским, косоглазым лицом поморщил лоб, покрытый пергаментом желтой кожи. Он поежился в подбитых ватой одеяниях, в которые кутался, защищая свое чахлое тело от вечернего холода, и медленно протянул:

— Я скажу, что жизнь лучше всего, когда человек может похвалиться любовью к учению, когда он приобрел мудрость и научился понимать прекрасную поэзию.

И снова важный гирканец покачал головой. Потом он внимательно посмотрел на Конана, который сидел, скрестив ноги, на небольшом круглом возвышении в центре юрты, одетый в теплую тунику, но скованный цепями, как и прежде. Ради забавы гирканский воин спросил:

— Что ответит этот молодой варвар, этот гигант, на мой вопрос?

Легкая улыбка пробежала по лицу Конана, и он сказал:

— Лучше всего на свете встретиться со своим врагом лицом к лицу, увидеть его кровь, разбрызганную по земле, и услышать плач и стоны его женщин!

Одобрение зажглось в темных глазах гирканца.

— Твоя школа не разрушила дух этого парня, Тогрул, и не подорвала его волю. Остерегайся, чтобы этот молодой тигр однажды не разорвал тебя.

— Не сможет, — фыркая от смеха, отозвался Тогрул. — Он ведь закован.

Конан не сказал больше ничего, но странный мрачный огонь на мгновение вспыхнул в его голубых глазах.

* * *

С наступлением весны Тогрул собрал своих людей и лошадей для нового переселения. На этот раз путь его лежал на запад. Караван снова пересек Гиперборею и направился к землям асиров и ваниров. Тогрул нашел себе новых гладиаторов и теперь с нетерпением ждал прибыльного сезона в северных землях.

По пути караван остановился в деревне Колари, сделав небольшую стоянку на перекрестке дорог. Здесь, в одиноко стоящей таверне, отдыхали путники, прибывшие из дальних краев и окрестных селений, перед тем как продолжить свой путь через степи и тундру. Колари стояла на холмистой местности, в лощине между холмами. Тогрул нашел место для представления в пещере на склоне горы на время этого немногодневного привала. Пещера когда-то была жилищем святого отшельника, который, чтобы остановить незваных посетителей, приделал ворота и железный засов. Тогрул украсил его настенными драпировками и подушками из своей собственной юрты. Он запер киммерийца внутри и часами каждый день стоял у входа, собирая барыши с желающих поглазеть на знаменитого гладиатора.

Однажды вечером, на закате солнца, когда любопытствующие отправились ужинать, Конан, чье массивное тело резко контрастировало с изысканной обстановкой, прислонился спиной к стене пещеры, пытаясь при свете свечей разобрать текст свитка. Он немного научился читать по-гиркански и сейчас, сдвинув брови, медленно шевелил губами. Конан ломал голову над каждым словом, написанным похожими на пауков туранскими буквами. На свитке оказалось любовное стихотворение, совершенно ошеломившее юношу, когда он понял смысл большинства слов, потому что никогда прежде он не встречал ничего подобного.

Вскоре громкий голос Тогрула привлек его внимание. Тот торговался со стройной молодой женщиной, закутанной в плащ из великолепных соболей. Ее платье, драгоценности, уверенные манеры говорили о том, что она обладает высоким положением, может быть, близким к королевскому. Уловив обрывок беседы, Конан понял, что женщина хочет купить его услуги на эту ночь. У него перехватило дыхание от изумления, потому что подобное было неслыханным делом среди киммерийцев. Потом его удивление сменилось гневом против хозяина, когда он понял, что тот увеличивает свое богатство, используя таким образом тело раба. Тогрул взял деньги, отпер ворота, приоткрыл их ровно настолько, чтобы девушка могла проскользнуть внутрь, и затем поспешно запер. Девушка, сняв свой меховой плащ, нерешительно приблизилась к нему, а взгляд Конана блуждал вверх и вниз по ее изящному телу, проглядывавшему из-под прозрачных одежд. Он почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, и поднялся навстречу. Вдруг у ворот он заметил Тогрула, усмехающиеся глаза которого сияли в свете свечей.

— Что тебе надо? — прорычал Конан.

— Хочу посмотреть на представление, киммериец, — со смехом сказал тот.

— Убирайся ко всем чертям! — заорал Конан. — Никакого представления не будет, пока ты не уберешь свою пучеглазую морду.

Девушка произнесла беспечным, высоким голосом:

— В самом деле! Я тебе хорошо заплатила. Шагай отсюда!

Когда разочарованный Тогрул пожал плечами и ушел, Конан сказал:

— А теперь, госпожа, вам придется научить меня кое-чему. Я умею убивать людей, но в таких сражениях мне еще не приходилось участвовать.

* * *

Полная луна уже спускалась по своему пути через небосклон, когда тихий звук нарушил сон Конана. Он приподнялся на одном локте, вслушиваясь в темноте. Слабый свет исходил от садящейся луны и серебряными стрелами проникал сквозь прутья решетки. Когда ленивое облако закрыло луну, все вокруг, казалось, окунулось в фиолетовую краску. Давящая тишина опустилась на землю, как будто Природа остановила свое дыхание и ждала. Рядом с Конаном пошевелилась спящая девушка.

Киммериец не понял, что разбудило его, но природный инстинкт его предупреждал о нависшей опасности. Он тихо нащупал одежду и оделся.

Где-то залаяла собака, потом другая. Вскоре все псы в округе зашлись в истошном лае. Негромко заржала лошадь, и затем Конан услышал ржание многих лошадей. Пронзительно кричали ослы, коровы мычали на пастбищах. Казалось, все животное царство кричало, предупреждая о надвигающейся беде.

Неожиданно земля содрогнулась. Приглушенный подземный звук перерос в угрожающий гул. Раскрылись трещины. Лавина камней ринулась вниз по склону горы, грохоча у отверстия пещеры.

Девушка проснулась, завизжала и бросилась к любовнику; но Конан, полностью одетый, припал к полу пещеры, его вытянутые руки были распростерты на камне. Земля раскачивалась и сотрясалась под ним. Он вспомнил легенды о гигантах под землей, которые рассказывал ему отец, и подумал, не кто-нибудь ли из них, разбушевавшись, вызвал эту катастрофу.

Грохот нарастал, и Конан крикнул дрожащей девушке, чтобы она не отходила. Из Колари доносились непрерывные вопли и пронзительные крики. Охваченные ужасом люди выскакивали из рушащихся домов. Позади Конана с оглушительным шумом осела часть свода пещеры, наполнив воздух гранитной пылью.

Конан, изрыгая проклятия, выламывал прутья решетки, когда земля под его ногами разошлась. Линия, похожая на черную молнию, зигзагами прошла по скале, в которую была вделана решетка ворот. Конан отчаянными рывками пытался расшатать их. Наконец нижняя петля поддалась. Резкий удар, и ворота повисли на одной петле.

— Беги! — заорал Конан, как только ему удалось приоткрыть выход.

Девушка протиснулась сквозь узкую щель и с криками скрылась в ночи, прижимая меха и прозрачные одеяния к обнаженной груди.

Следующим мощным рывком Конан выломал ворота и с силой швырнул их под гору. Земля дрожала и раскалывалась под ногами, и он покачиваясь шел к деревне, глядя на страшное опустошение.

Он видел разрушенные дома Колари, видел, как оставшиеся без крова жители беспомощно бегали вокруг, словно муравьи возле разрушенного муравейника.

* * *

— Конан! — донесся голос Тогрула. — Конан! Помоги мне!

Внизу, у подножия небольшой скалы, Конан увидел голову своего повелителя, торчащую из широкой расщелины. Земля разверзлась под гирканцем и поглотила его по самые плечи. Стиснутый скалами, Тогрул не мог выбраться без посторонней помощи.

— Вытащи меня! — взмолился он.

— С какой стати?

— Я заплачу золотом! Я дам тебе свободу! Только спаси меня!

— Свободу?! — Конан откинул голову и засмеялся — он не смеялся так вот уже десять лет, с тех пор как ваниры взяли его в плен. — У меня уже есть свобода. Оставайся здесь, скотина! Если земля проглотит тебя, тем лучше для тебя!

Конан повернулся и пошел прочь. Он шел к освещенной лунным светом группе деревьев на холмике вдали. У него не было ни еды, ни оружия, и он не знал, куда идет; но он знал наверняка, что на юге теплее. Позади неистовый крик Тогрула сменился леденящим пронзительным воплем, когда с последним толчком трещина сдавила его еще сильнее.

Конан не видел никого, ни живых, ни мертвых. Спустя какое-то время он заметил на своем пути гирканского воина, который растянулся под упавшим деревом, переломившим ему позвоночник. Конан опустился на колени и снял с погибшего все, что могло ему пригодиться: обувь, кремень и огниво, нож, меховую куртку и мешочек с монетами. Он взял также, хотя и не без сомнения, лук и колчан со стрелами, потому что они редко использовались киммерийцами, да и Конан никогда не учился стрелять из лука.

— В багровых глубинах Преисподней тебе не понадобятся эти вещи, гирканец, — с веселой усмешкой произнес он, — а мне они могут пригодиться, прежде чем я присоединюсь к тебе.

С этими словами он надел снаряжение убитого и тронулся в путь.

Когда первый робкий луч рассвета сверкнул на востоке, Конан ускорил шаг. Он шел на юг.

4 Ведьма

К югу простиралась равнина, придавленная свинцовым небом. То тут, то там ветры сдули снег, обнажив черную землю.

Ноги уже плохо слушались Конана; он остановился, посмотрел на пройденный путь и прислушался. Издалека раздавалась жуткая волчья песня. Волки все еще преследовали его. Он нахмурился, стиснул зубы и плотнее укутался в куртку из медвежьих шкур. Если бы только ему удалось найти хоть что-нибудь на этой открытой, совершенно ровной земле, чтобы можно было прислониться спиной, он мог бы достойно встретить стаю с ножом в руке.

Киммериец упрямо шел вперед, но он едва различал окружающее в неясной, неподвижной дымке с каким-то странным металлическим оттенком. Однако Конан продвигался все дальше. Острые глаза варвара искали убежище, которое защитило бы его от голодных зверей. Наконец он нашел то, что искал. Это был всего лишь небольшой выступ, морщина на челе земли, но сверху на нем были навалены валуны. На гребне Конан надеялся отразить нападение. Здесь звери могли бросаться на него лишь по одному или, в худшем случае, по двое.

Он начал взбираться на груду камней, и его сандалии скользили по льду. Холодный ветер рвал одежду Конана, словно желая сбросить его, но он продолжал карабкаться. Наконец он остановился, чтобы перевести дыхание. Обернувшись, Конан увидел силуэты десятка тощих, черных волков. Глаза хищников горели в темноте, словно раскаленные угли. Серый свет уже померк в облачном небе.

Чувствуя, что добыча уходит, стая зарычала. За мгновение до того, как большинство волков достигло подножия каменистого выступа, Конан нашел плоскую плиту, выступавшую с одной стороны холма. Абсолютно правильной формы, она как будто была высечена ремесленником забытой цивилизации и оставлена здесь в память об этих людях, но Конан не обратил на это внимания. Плита являлась для него всего лишь защитой со спины.

Воя и рыча, волки заполнили проход между валунами. Прокладывая себе путь по крутому склону, они боролись за каждую точку опоры. Один волк высоко подпрыгнул, стараясь достать клыками ногу киммерийца, но нож Конана рассек морду зверя. С визгом волк свалился вниз, дав своей жертве недолгую передышку.

Пытаясь найти более надежное укрытие от хищников, Конан начал осторожно двигаться вдоль плиты и нащупал узкий проход в скалах. Он сразу понял, что проход достаточно широк, чтобы попытаться проскользнуть в черное отверстие. Конан знал, что, оказавшись в этой спасительной, пусть даже узкой расщелине, он получит неоспоримое преимущество перед своими преследователями.

Гибкий, как пантера, Конан протиснулся в промежуток между камнями, но куртка, зацепившись за острый край скалы, упала вниз. Конан видел через щель, как волки набросились на медвежью шкуру и разодрали ее в клочья.

По какой-то непонятной причине волки даже не пытались проникнуть в расщелину. Они выли и набрасывались на плиту, но боялись лезть в таинственный ход среди камней.

Обернувшись, Конан увидел, что находится в гораздо большем помещении, чем ожидал. Это была квадратная пещера с выложенным камнями полом. Правильность формы пола и каменных стен насторожила молодого варвара. Здесь явно чувствовалась рука разумного существа — человека или кого-то другого. Он ощупью пошел вдоль гладкой стены, наткнулся на ровно вытесанные ступеньки, уходящие в еще более густую тьму, и спустился по лестнице.

Там, внизу, пол был завален осколками камней, истлевшей тканью вперемешку с чем-то твердым. Конан набрал пригоршню мусора и, желая поджечь его, полез в свой мешочек за кремнем и огнивом, которые он взял у мертвого гирканца. Вскоре загорелся небольшой костер. Мусор занимался быстро.

В этом слабом оранжевом свете Конан увидел, что стены пещеры были украшены отполированными каменными изваяниями каких-то странных форм. Пол был завален черепами и костями — останками по крайней мере нескольких десятков человек. Кости были чистые и сухие, мясо на них уже давно превратилось в пыль.

Пройдя дальше во тьму, Конан увидел огромный трон, высеченный из цельного камня, похожего на мрамор или алебастр. На этом почетном месте восседал скелет воина огромного роста. Он был облачен в медные доспехи странной формы, которые за много лет совсем позеленели. Конан подумал, что человек, чьи останки он видел, был в два раза выше его. Возможно, он был представителем какой-то давно забытой расы.

Освещая себе путь грубым факелом, сделанным из кости, завернутой в лохмотья, Конан приблизился к вооруженной фигуре. Казалось, что череп, проступавший в тени массивного шлема, застыл в беззвучном крике. На расставленных коленях скелета лежал огромный меч. Кожаные ножны до того истлели, что сквозь них просвечивал металл. На рукояти из окислившейся бронзы были расположены искусно отлитые таинственные фигурки.

Конан поднял меч. От его прикосновения ножны обратились в пыль и тонкие кусочки бронзы с приглушенным звоном упали на пол. Теперь клинок был виден целиком. Это был кусок ровного железа в пятнах ржавчины, но ржавчина не настолько въелась в него, чтобы ослабить его крепость. Конан попробовал кромку. Она была острой.

Болезненные воспоминания заволокли глаза Конана. Изучая прекрасный клинок и искусную работу рукояти, он снова явственно видел, как создавался великий меч, шедевр его отца. Стряхнув воспоминания, Конан взвесил в руке старинное оружие. Меч был тяжел, но словно сделан именно по его руке. Он поднял его над головой и почувствовал, как мускулы наливаются силой и сердце начинает биться быстрее от гордости обладания могучим оружием. Воин, имеющий такой меч, может удостоиться самой высокой участи. С ним даже раб-варвар, гладиатор, обреченный на смерть, может прорубить себе путь к почетному месту среди правителей земли.

Вдохновленный мечтами, рожденными в душе варвара видом изумительного оружия, Конан, шутя, с дикой силой рассек воздух. Когда острый меч разрубил спертый воздух мертвой пещеры, варвар испустил леденящий душу боевой клич киммерийцев. Громкий и ясный, крик облетел камеру, тревожа древние тени и многолетнюю пыль. В экстазе молодой варвар не думал о том, что этот вызов, брошенный в таком месте, может оживить мысли и чувства, спавшие там веками среди костей тех, кому они принадлежали.

Неожиданно Конан услышал ответный боевой клич. Казалось, что он был принесен ветром издалека. Но ветра не было. Конан остановился со все еще поднятым мечом. Может, это воют волки? Снова раздался исступленный крик. Теперь он был так близко, что чуть не оглушил Конана. Он обернулся, и его волосы встали дыбом, а кровь заледенела в жилах. Мертвец ожил.

* * *

Скелет медленно поднялся с мраморного трона. Его глубокие глазницы горели теперь дьявольским огнем и свирепо смотрели на киммерийского юношу. Кости стучали одна о другую, словно бьющиеся в ураган ветки. Жутко оскаленный череп приближался. Конан, пронзенный ужасом, застыл с поднятой рукой.

Внезапно костлявая рука попыталась выхватить меч из рук Конана. Онемев от страха, Конан попятился назад. И теперь только его неровное дыхание и стук костей о каменный пол нарушали тишину камеры.

Мертвец загнал Конана в угол. Да, Конан был гладиатором, готовым вступить в битву со зверем и человеком, презирающим боль и смертного врага, но он все же был варваром и, как всякий варвар, боялся всех вышедших из могилы ужасных существ, населяющих темный мир и глубины Преисподней. Небольшой факел почти догорел. Конан стоял, парализованный страхом. В этот момент завыл волк.

Знакомый звук побудил Конана к действию. Его страх растаял, словно снег весной. Резким ударом меча он отсек протянутую к нему костлявую руку и обернулся, тщетно ища в неверном свете ступеньки, по которым он спустился. В это время скелет в шлеме начал продвигаться вперед. Конан защищался ловкими, сильными ударами. Наконец он нащупал узкие ступеньки и, поднявшись на одну из них, вонзил свое оружие сквозь ржавые доспехи и пустую грудную клетку туда, где должно было бы биться сердце.

Раздался тихий вздох, словно зашелестела под осенним ветром осока, и скелет остановился на первой ступеньке. Гигантская фигура пошатнулась, сделала два неверных шага по направлению к трону и рухнула кучей костей и пыли. Шлем зазвенел о каменный пол, словно надтреснутый колокол. Факел Конана вспыхнул и погас.

Несколько минут Конан всматривался в темноту. Он не мог поверить, что его сверхъестественный противник был действительно мертв и что огромный меч принадлежал теперь ему. Затем он повернулся и, держа наготове свое оружие, поднялся по ступенькам.

Наконец Конан выбрался на лунный свет и обнаружил, что волки все еще ждут. С воем они бросились к нему, их слюнявые языки свисали из клыкастых пастей. С легкой улыбкой Конан занял позицию на выступе и поднял длинный клинок над головой. Когда первый зверь бросился на него, он повернулся и ударил его мечом. Застигнутый сталью в прыжке, волк перекувырнулся в воздухе и упал на камни.

Не успел киммериец поднять свой меч, чтобы нанести новый удар, как второй волк с раскрытой пастью прыгнул на него. В белом свете луны киммериец направил острие клинка в открытую пасть и глубоко вонзил его в глотку зверя. Лапы волка беспомощно заскребли по круглому камню, он тщетно пытался освободиться от вошедшего в него меча.

В это мгновение третий волк бросился на Конана сбоку и схватил его за ногу. Стесненный вцепившимся зверем, Конан отшвырнул пронзенного мечом волка, одновременно поймав ножом морду своего нового противника. Зверь с визгом отступил, затем снова напал. Но Конан уже высвободил свой меч и раскроил емучереп.

Волки больше не решались нападать. Они заскулили, с поджатыми хвостами затрусили прочь и исчезли в стелющемся тумане.

* * *

Конан провел долгую и изнурительную ночь, спрятавшись среди валунов на возвышенности. Он избежал двух опасностей: нападения голодных зверей и ходячего мертвеца из пещеры. На рассвете, ободрав трех мертвых волков и связав шкуры вместе, он сделал себе грубую накидку, чтобы защититься от холода. Затем поджарил немного мяса на маленьком костре и с жадностью съел его. Остальное завернул в шкуру, ободранную с волчьей ноги.

Конан повесил меч за спину, используя для этого пояс, снятый с мертвого воина, и закрепил веревкой из волчьих сухожилий. Вооруженный, с запасом провизии, он спустился с холма и, взглянув на бледное солнце, направился на юг.

Через три дня тундра отступила перед мягко очерченными холмами, покрытыми густым лесом. Земля под ногами Конана стала мягкой от таяния снега. Чистая вода ручейками бежала по прогалинам, а вдалеке ленивый столб дыма поднимался навстречу облакам.

Конан направился туда и добрался до чистенького каменного домика, крытого дерном, который примостился на склоне холма. Вокруг дома под всевозможными углами торчали покрытые странной резьбой шесты, словно шаткий частокол. Несколько грубо обработанных камней у дома по форме напоминали человеческие головы, которые гримасничали или кричали что-то беззаботному ветру. Инстинкт варвара безошибочно подсказывал Конану, что он опять столкнулся с чем-то сверхъестественным. Он чувствовал, что от этих загадочных кольев и камней исходит злая сила.

Дверь дома была слегка приоткрыта. Конан приблизился к ней, двигаясь с осторожностью леопарда, подкрадывающегося к своей добыче. Внезапно он в изумлении остановился. Его внимание привлекла прикованная цепью к тяжелому камню скрюченная, в изодранных мехах фигура — полуголый человек, приземистый, кривоногий, смотрел на незнакомца страдающими глазами раненого животного. Беззвучно и неподвижно, словно камень, к которому он был прикован, маленький человечек впился узкими черными глазами в молодого киммерийца.

Неожиданно чистый, как колокольчик, голос прервал бесстрастное созерцание Конана.

— Огонь разгорелся жарко, — голос был мягкий и приглашающий.

Киммериец поднял глаза и увидел на фоне очага силуэт женщины. Ее соблазнительное тело таило одновременно зловещую и зовущую силу, а томные улыбающиеся глаза, скользнувшие по мощной фигуре киммерийца, излучали нежность и желание.

— Не хочешь ли погреться у меня?

Ее обрамленное длинными черными волосами лицо уже покинуло первое цветение молодости, но в нем была неотразимая, неподвластная времени красота.

Конан, инстинктивно чувствовавший присутствие зла, помедлил мгновение, пока женщина, таинственно улыбаясь, не вошла в дом, чтобы подбросить в огонь тамарисковых щепок. Но приветливый голос и сияние лица женщины при свете огня заставили Конана нагнуться у низкой притолоки и последовать за ней.

Огонь разгорелся, в его красном свете Конан изучал комнату. Каменные стены и пол были покрыты необыкновенно мягкими шкурами неизвестных киммерийцу животных. На двух столбах, которые поддерживали дерновую крышу, были укреплены странные черепа: медведя с огромными клыками, саблезубой кошки и однорогого животного невероятных размеров.

Женщина поставила к огню низкий столик, на котором лежали буханка ячменного хлеба, головка овечьего сыра, а также горшочек сушеных фруктов и кувшин свежего молока. Затем она кивнула Конану. Он благодарно принял ее приглашение. Подняв глаза, Конан увидел, что женщина изучает его, прислонившись к ближайшему от него столбу. Ее полные губы округлились от удивления.

— Ты пришел с севера, — сказала она грудным голосом.

Конан ощутил неловкость и опустил глаза. Его рука потянулась к мечу, лежавшему подле него.

— Я киммериец, — ответил он.

Женщина, заметив робкий взгляд юноши, его смущение, резко засмеялась:

— Ты раб! Думаешь, я не могу определить раба по его глазам? Раб-варвар!

Наступила неловкая тишина. Затем свободным волнообразным движением женщина отбросила назад свои длинные волосы и с чувственной грацией прошла по комнате. Что-то было не то с ее тенью, то есть она лежала не совсем там, где должна бы, и это обеспокоило молодого варвара.

— Куда ты направляешься, киммериец? — спросила она.

Конан пожал плечами:

— На юг.

— Почему? — настаивала она, улыбаясь, но в ее лице проскользнуло что-то жестокое.

Конан быстро взглянул на нее:

— Говорят, что там тепло и что там не задают вопросов чужакам. Кроме того, там есть золото, которое может добыть мужчина, умеющий владеть мечом.

Женщина наклонилась к огню и бросила порошок на горячие угли. Неожиданно языки пламени взмыли вверх и снова упали. Она, приоткрыв рот, какое-то время смотрела на вздымавшееся пламя и потом сказала:

— Золото, женщины, воровство — это цивилизация! Что такой дикарь, как ты, знает о цивилизации? Но это не важно. Вскоре твоя спина будет прибита гвоздями к дереву.

Женщина протянула Конану кубок вина. Чувственность сквозила в ее взгляде, пышная грудь вздымалась и опускалась под мягкими одеждами в такт учащенному дыханию. Странный огонь загорелся в глубине ее черных глаз. Она со все возрастающим волнением гладила свои бедра, а на ее крепких блестящих руках играли отблески пламени очага.

Остро ощущая желание женщины, Конан заглянул в свой кубок. Поверхность жидкости сверкала, словно начищенное серебро. Он сделал большой глоток темного вина и почувствовал, как страсть овладевает им. Но он не доверял женщине и не мог объяснить этого чувства. Было нечто странное в ней и в доме, в котором она жила. Он заметил, что ее улыбка, лишенная внутреннего тепла, застыла холодной маской, а глаза на какое-то мгновение потеряли все человеческое.

— Я знала, что ты придешь… — Она говорила свистящим шепотом, и ее сверкающие в свете огня глаза были прикованы к нему. — С севера, говорили они… человек огромной силы. Завоеватель, покоритель королей, который однажды добудет себе трон и сможет удержать его, когда придут кровавые тени войны и предательства. Тот, кто раздавит змей земли своими сандалиями…

— Змей… Ты сказала змей? — Голос Конана был резок, а глаза были прикованы к ее лицу.

Она выдержала его взгляд.

— Что ты ищешь на юге, варвар? Говори правду.

— Знамя… на щите, может быть, или на знамени. Там были две змеи, лицом к лицу; но они тем не менее одно целое, их хвосты соединены, — Конан, вспоминая, сжал кулаки.

— Держащие черное солнце с эбеновыми лучами, — добавила женщина, кивая.

— Ты знаешь, о чем я говорю?

Конан вскочил и схватил ее за руку. Она выскользнула, но ее тень не сразу последовала за ней.

— Я знаю. Но это чего-то стоит, варвар.

— Назови цену! — прорычал киммериец.

Улыбка заиграла на ее полных губах, руки широко раскрылись, и она пошла к нему. Кровь закипела у Конана, когда он заключил ее в свои объятия и почувствовал, как ее грудь и бедра прижимаются к нему. В волнении женщина неловко срывала свои и его одежды. Все мысли Конана о сопротивлении улетучились, он полностью отдался экстазу страсти.

Их обнаженные тела блестели в свете очага. Она обвивалась вокруг него, обжигая Конана дыханием страсти. Конан был охвачен столь пылким желанием, что оно граничило с болью. Все мысли улетучились. Он чувствовал, что ее пальцы впиваются в спину и гладят его непослушные волосы, но он был полностью поглощен своей страстью. Когда страсть приблизилась к апогею, женщина издала слабый стон и проговорила звериным шепотом:

— В Шадизаре, в Заморе, в центре мира ты найдешь то, что ищешь. Глупец ты будешь, если пойдешь… Только глупцы ищут свою собственную смерть…

Затем, сотрясаясь в неистовой пляске, они насладились друг другом.

Через мгновение что-то заставило Конана открыть глаза, и ужас сменил его недавнее возбуждение.

— Кром!.. — чуть слышно прошептал он.

Он все еще держал женщину в своих объятиях, но теперь он с ужасом увидел, что ее белые зубы удлинились и стали подобны волчьим клыкам, губы и грудь посинели, а пальцы, стиснувшие его плечи, превратились в когти какой-то ужасной хищной птицы. Темный дым струйкой поднимался из ее ноздрей, а язык стал раздвоенным, как у змеи.

Объятия любви оказались когтями неминуемой смерти. Конан попытался освободиться от ужасного существа, которое, словно гигантская змея, обвило его железным кольцом. Когда чудовище подняло веки, на него посмотрели узкие дьявольские зрачки, и он понял, что вся его сила не сможет избавить его от страшной участи.

Тогда Конан вспомнил то, чему научил его Улдин, когда он был гладиатором. Дьявольская женщина все сильнее сжимала его, но Конан не сопротивлялся. Внезапно он изогнулся, покатился с ней к огню и прижал ее чешуйчатую спину к пылающим углям. Ее длинные волосы, извивающиеся словно живые змеи, зашипели и вспыхнули.

Пронзительно крича, чудовище старалось вырваться из пляшущих языков пламени. Потом оно съежилось и почернело, а струя разноцветного пламени рассыпалась дождем искр. Из сожженного дотла тела поднялся и закружился по комнате невесомый огненный шар, на мгновение озарив шкуры и черепа животных. Дверь, как бы под давлением невидимой руки, отворилась, и огненный шар укатился прочь в темноту. Уменьшающаяся огненная точка, как падающая звезда, быстро исчезала вдалеке. Вместе с ней затухал и протяжный крик агонии.

Обливаясь холодным потом, ослабевший от недавнего напряжения молодой киммериец рухнул на колени и начал ощупью искать свою одежду.

— Кром! — воскликнул он и крепко выругался.

Ночной ветер, ворвавшись в комнату через открытую дверь, развеял запах паленой кожи. Огонь в очаге погас, но угли все еще тлели.

Когда Конан поднялся, чтобы закрыть двери и защититься от холодного ветра и злых сил, которые кишат в ночи, его взгляд упал на съежившееся существо, в встревоженных глазах которого отражался красный свет пламени. Измученный ведьмой, Конан совсем забыл о несчастном создании, загадочно смотревшем на него.

— Еды! — простонал узник. — Я умираю от голода, варвар! Я уже много дней ничего не ел.

— Кто тебе сказал, что ты ее сейчас получишь? — нахмурился Конан. — Что ты здесь делаешь?

— Я обед для волков, любимцев ведьмы. Она околдовала меня и привязала здесь. Оставь мне хоть немного еды, чтобы, когда придут волки, у меня были силы умереть сражаясь, как подобает мужчине.

— Кто ты? — спросил Конан.

Маленький человечек поднялся и с достоинством, которое так не вязалось с его жалким положением и лохмотьями, посмотрел на Конана:

— Я Саботай, гирканец из рода Керлайт. В былые дни стрелок из лука, убийца и вор.

Конан оглядел гирканца. Он был маленького роста, тощий, как хорек, но весь его внешний облик: посадка головы, разворот плеч — выдавали не только хитрость и коварство, но и вызывающую храбрость и даже благородство. Конан с удовольствием отметил про себя, что этот человек, которому ничего не стоит солгать в лицо, похоже, никогда не ударит тебя в спину.

Черные глазки смотрели на киммерийца с надеждой. Конан зашел в дом, нашел там ключи и при свете луны снял с узника кандалы. Маленький человечек, криво усмехаясь, неровной походкой направился к открытой двери, потирая свои затекшие члены.

Конан махнул ему, приглашая войти.

— Ешь и пей, — пробурчал он.

Пока Саботай раздирал зубами остатки ужина и с жадностью пил вино, киммериец бродил вокруг дома, собирая вещи, которые могут ему пригодиться, или те, которые просто нравились ему: серебряный широкий пояс, ножны для его меча, бриллиантовые браслеты, причудливые подвески и одежду из тяжелого меха с капюшоном взамен невыделанных волчьих шкур, которые уже начали подгнивать.

День только занимался, бескрайняя голая равнина была чуть освещена, когда Конан распахнул дверь, чтобы посмотреть на рассвет. Серебряный свет переливался на тонком покрывале свежевыпавшего снега. Этот снег вскоре растает под лучами солнца, но пока он закутывал землю в розоватую королевскую мантию. Молодой варвар глубоко вдохнул чистый воздух; ему не терпелось уйти из этого ужасного колдовского места. Он обернулся к Саботаю, который сидел, обняв колени, около догорающего костра.

— Теперь ты свободен. Куда пойдешь? — спросил Конан.

— В Замору, — ответил гирканец, осклабившись. — Столица Шадизар — это город воров, а воровство — моя работа.

— Ты говорил мне, что был воином, — сказал Конан, внимательно изучая гирканца.

— Я из рода военачальников. Ну а поскольку сущность войны в хитрости, я и преуспел в искусстве воровства. — Черные глаза Саботая засверкали. Он посмотрел на Конана с кривой усмешкой.

— Говорят, нездоровая профессия.

— А что ты делаешь, киммериец?

— Я убиваю людей.

Саботай звонко рассмеялся.

— Более жизнерадостно, чем воровство, уж точно! И с более определенным будущим. Воры редко попадаются, а уж если их поймают, то всего лишь избивают. Убийц же распинают.

— Тогда почему же ты был привязан здесь для волков?

— Откуда мне было знать, что я краду у ведьмы! Она колдовством заманила меня в свои сети, как, впрочем, и тебя. Теперь, благодаря тебе, мне не нужно красть.

Конан нетерпеливо стоял у двери, пока Саботай рылся в ведьминых вещах. Он выбросил из сундука меховую одежду, взял лук и колчан со стрелами и привязал к поясу кривой меч в ножнах. Конан с одобрением посмотрел, когда гирканец сгреб оставшуюся еду в мешок и перекинул его через плечо.

Они вместе покинули дом. Перед ними лежали бесконечные холмы, залитые лучами восходящего солнца.

— Я тоже иду в Замору, — коротко сказал Конан.

— Не пойти ли нам тогда вместе? — предложил Саботай. — Хорошо иметь за спиной друга, когда попадешь в переделку.

Конан посмотрел на маленького человечка и пожал плечами:

— Ты знаешь туда дорогу?

Саботай кивнул. Конан взвалил на плечо мешок.

— Тогда пойдем.

5 Жрица

Дорога в Замору, в город Шадизар, была долгой и утомительной. Над путешественниками раскинулась безбрежная ярко-голубая и безоблачная небесная ширь. К ночи небосвод покрывался черным бархатом, по которому щедрые боги пригоршнями разбрасывали бриллианты.

Они шли по пустынной дороге, змеей извивавшейся по ровной степи и по склонам невысоких холмов. Здесь обнаженная черная почва щеголяла жалким убранством чахлых трав, словно какая-нибудь смуглая проститутка не первой молодости. Карликовая растительность скрадывала вечное однообразие степи. Размеренным шагом шли Конан и Саботай по этой пустынной земле, отмеривая милю за милей; маленький человечек частенько припускал проворной рысью, чтобы не отстать от громадного киммерийца. Иногда они принимались бежать. Конан бежал огромными прыжками, а Саботай семенил рядом.

Однажды, во время привала, Конан сказал:

— У тебя сильные ноги для такого коротышки, а легкие — как кузнечные мехи.

Саботай усмехнулся:

— Чтобы быть хорошим вором, нужно уметь убегать.

Через четырнадцать дней пути степь сменилась лесом. Высокие деревья окружали озера и пруды, вырытые ледниками тысячи лет назад. Они подошли к небольшому обрыву и спустились на берег реки Незвайи. Русло вело на юг, а потом поворачивало на восток, к границе Заморы, и путники пошли вдоль берега.

Когда продукты, захваченные из дома ведьмы, кончились, им пришлось часть каждого дня тратить на поиски пищи. Конан ловил рыбу в реке подобием копья, изготовленным из небольшого деревца, а Саботай рыскал по лесу со стрелами наготове. Один раз он принес зайца, в другой — барсука. Бывали дни, когда они ложились спать голодными.

Через некоторое время лес поредел, и деревья оставались только по берегам Незвайи. Перед ними открылись широкие луга, расцвеченные желтыми, алыми и васильковыми цветами ранней весны. Залитые солнечными лучами улыбающиеся небеса объявили о неоспоримом уходе зимних холодов.

Когда стрела Саботая поразила дикого осла, товарищи весь день коптили мясо и теперь могли несколько дней идти без остановок. Пока они отдыхали у потрескивающего костра, над которым висели поджаривающиеся куски мяса, Конан отбросил свою обычную молчаливость, чтобы побольше узнать о своем попутчике и его народе.

— В каких богов верят твои сородичи? — спросил он.

Гирканец пожал плечами.

— Я молюсь Четырем Ветрам, которые управляют землей. Ветры небес приносят снег, дождь, запах животных, на которых мы охотимся, и шум приближающихся врагов. Скажи, киммериец, а каким богам молится твой народ?

— Крому, Отцу звезд, повелителю богов и людей, — угрюмо ответил Конан, потому что не особенно любил размышлять о таких вещах. — Но люди из моего племени редко молятся ему, а я — никогда. Кром вдалеке — на небесах, он равнодушен к нуждам и молитвам смертных.

— А этот твой бог воздает наказание за грехи?

Конан фыркнул:

— Его не волнуют грехи ничтожных людишек.

— А что толку в боге, который не обращает внимания на молящихся ему и не наказывает за грехи?

— Когда я дойду до конца длинной дороги, ведущей к великому трону Крома, он задаст мне один вопрос: разгадал ли я тайну своей жизни? И если я не смогу ответить, он отправит меня бродить в пустоте небес бездомным духом. Потому что Кром строг, силен и вечен.

Саботай нетерпеливо перебил:

— Мои боги охраняют человека. Они помогают ему в час нужды.

Конан вспылил:

— Кром хозяин твоих Четырех Ветров, — огрызнулся он, больше для собственной уверенности. — Он правит ими, как человек правит лошадьми, запряженными в колесницу.

Маленький человечек пожал плечами. Он слишком устал, а может быть, был слишком мудр, чтобы приводить бесполезные доводы.

* * *

Несколькими днями позже, когда звезды зажглись в темном небе, Конан и Саботай подошли к границе Заморы. В этой стране удивительных тайн, хитрых соглядатаев, непонятных философов, развратных королей и женщин с огромными глазами каждый странник надеялся найти то, о чем мечтал: Конан — смысл переплетенных змей, поддерживающих черное солнце, а Саботай — богатство, которое, как он надеялся, ждало его здесь.

— Замора! — вздохнул Саботай, усиленно жестикулируя. — К югу лежит Замора. Страна на западе — Бритуния, а если пройти вдоль реки несколько лье на восток, то попадешь в Туран… Через Замору проходят все караваны на свете: товары сплавляют по рекам в дальние королевства — роскошные ковры из Иранистана, ароматные фрукты из Турана, знаменитый жемчуг из Козалы, драгоценные камни из рудников Вендии и крепкие вина из Шема.

— Ах, мой дикий дружочек, — обратился он к Конану, — это цивилизация — древняя, безнравственная, пропитанная прекраснейшими грешками. Пробовал ли ты удовольствия цивилизации, Конан из Киммерии, видел ли ты величественные башни и изобильные базары?

— Нет еще, — коротко ответил Конан. — Пойдем вон в тот приграничный город, пока ночь не наступила, и не будем тратить время на разговоры.

— Риторика, как мне кажется, чужда жителям Киммерии, — со вздохом сказал Саботай.

* * *

Приграничный город состоял из небольшого числа каменных домов под соломенными крышами, окруженных стеной в два человеческих роста. С внешней стороны стены располагались хлева, свинарники и загоны, вмещающие множество домашнего скота.

Двое одетых в кольчуги охранников у ворот были слишком поглощены игрой в кости и даже не подняли головы, когда путники проходили мимо.

Хотя улицы были всего-навсего зловонными и грязными переулками, на юного варвара они, казалось, произвели гораздо большее впечатление, чем кривые дорожки его родной деревни или даже главные улицы северных городов. Центральная площадь Яздира была вымощена каменными плитками, а вокруг нее располагалось несколько больших зданий. Конан глазел, разинув рот, а Саботай показывал ему храм, казармы, здание суда, постоялый двор и большие дома, которые, по его мнению, были особняками местных богачей.

На площади торговцы двадцати национальностей продавали редкие товары. Некоторые уже прекратили торговлю, чтобы закрыть свои палатки на ночь, другие еще кричали во все горло, зазывая покупателей. Конан купил круглую буханку хлеба и колбасу и сжевал все это, прогуливаясь по рядам и лицезрея ослепительное собрание оружия, одежды, драгоценностей, рабов и великого множества таких простых товаров, как крестьянские инструменты и кухонные горшки.

Куда бы ни взглянул Конан, везде он видел нечто необыкновенное: расфуфыренных шутов с дрессированными обезьянками и танцующими медведями; раскрашенных куртизанок, и мужчин и женщин; акробатов с косыми глазами из какой-то неведомой восточной страны; книготорговцев, уверявших, что их рукописи содержат мудрость веков. Колдуны в деревянных будках за плату показывали чудеса. Важные астрологи предлагали гороскопы и предсказывали будущее. Тучные торговцы выставляли напоказ великолепные шерстяные ковры, блестящие ткани и подносы с кольцами и браслетами, в то время как безобразные нищие тыкали деревянные чашки под нос путешественникам, а голодные мальчишки дурачились в притворном веселье, рассчитывая на вознаграждение.

Завороженные, Конан и его спутник бесцельно бродили среди сарайчиков и клеток, в которых располагались странные животные: яки, верблюды, снежный барс. Они проследовали на улицу, где с музыкальным звоном кузнец ковал изделия из меди, латуни, серебра и железа. За углом они увидели работников, выделывавших кожу и предлагавших на выбор туфли, сапоги, пояса, ножны, седла, сбрую и обитые кожей сундуки.

Время от времени Конан останавливался то у одной, то у другой палатки, чтобы спросить о том, известно ли им что-нибудь о символе — две переплетенных змеи с обращенными друг к другу головами и с черным солнцем между ними?

Иногда торговец просто не понимал гирканского языка, ведь киммериец еще не выучил язык Заморы. Иногда же ответ был достаточно уклончив: «Нет, молодой господин, я не знаю. Но у меня есть кубки из настоящего шемского стекла, сделанного из чистого песка реки Силк…», или же описывал какие-нибудь другие товары, которые всегда есть у купцов на продажу.

Они шли дальше — от пограничного города яздиров к центральным городам Заморы. Конан и Саботай продолжали свой путь пешком почти без остановок. Они шли, потом час бежали, а затем опять шли, но и такой способ передвижения казался варвару недостаточно быстрым. На своих длинных ногах он мог запросто оставить своего кривоногого попутчика далеко позади. Тем более что маленький человечек постоянно брюзжал, недовольный тем, что им приходится идти пешком, как простым крестьянам, вместо того чтобы ехать на лошади, как и подобает достойному гирканскому воину. Всякий раз, когда они проходили мимо лошадей, пасущихся на поле, Саботай предлагал стащить пару, но Конан, никогда не ездивший верхом, эту затею отвергал.

Наконец путешественники добрались до столицы — Шадизара, города воров и прибежища мошенников. Здесь, в относительной безопасности, обитали все преступники западного мира, даже сбежавшие рабы, ссыльные и люди, за головы которых была назначена плата, потому что здесь можно было спрятаться.

Конан очутился в самом центре пестрой толпы. Вокруг него теснились купцы в богатых мантиях, ремесленники продавали с лотков медные украшения, драгоценные камни и оружие; бородатые крестьяне в простой домотканой одежде направляли к рынку повозки, груженные мешками пшеницы и ячменя, коровьими тушами и связанными хрюкающими свиньями. Здесь были и надменные солдаты, и крутобедрые проститутки, и нищие, и горбуны, и жрецы. Он видел приземистых шемитов с курчавыми бородами, тощих зуагиров с покрытыми головами, бритунцев в юбочках, коринфийцев в ботинках и туранцев в тюрбанах.

Конан был поражен. Шадизар во столько раз превосходил Яздир по размерам и великолепию, во сколько Яздир превосходил города, в которых Конану приходилось выступать как гладиатору. Никогда прежде он не видел такой массы людей. Киммерийцу казалось, что здесь были собраны представители самых разных народов всей Земли. Никогда он не видел ничего равного широким городским бульварам, храмам с колоннами, увенчанным куполами дворцам и особнякам, а также пышным садам, окруженным стенами. Он поразился тому, что столь многие люди могут жить так тесно и не грабить, и не убивать друг друга, как это делают дикие звери.

Не все районы города были такими блистательными, как кварталы знати и богачей, с их мраморными колоннами, множеством садов и парков. На окраинах он обнаружил кривые улочки, кишащие страшными старухами и жуликами, размалеванными детьми-уродами на продажу, нищими и больными. Здесь можно было купить тело человека или по крайней мере взять его в аренду. Здесь можно было купить любые, даже самые низменные удовольствия.

На этих задворках к тому же притаилась насильственная и внезапная смерть. Однажды, когда Конан и Саботай пробирались через толпу, вдруг истошно закричала женщина. Люди воровато, с проклятиями заспешили прочь. Мгновенно двое мужчин остались в одиночестве на узкой улочке, и руки их легли на рукояти мечей. У их ног корчился человек, стискивая рану на животе, из которой сквозь его пальцы ровной струей текла кровь.

— Что… — начал было Конан.

— Не спрашивай, — прошептал Саботай. — Идем отсюда, пока не появилась стража.

Конан только пожал плечами, когда гирканец повел его прочь темными закоулками.

* * *

Узкий проход вывел их на широкий мощеный бульвар, вдоль которого расположились роскошные магазины и внушительных размеров деревья. Какая-то процессия двигалась по бульвару, занимая всю середину, и оба странника остановились поглядеть.

Шествие возглавляла группа девушек и молодых женщин. Некоторые из них — почти еще дети. Они танцевали и пели, подчиняясь ритму бесчисленного множества тамбуринов. Все они были облачены в грязные белые одежды, венки из увядших цветов увенчивали их головы с растрепанными волосами. За ними маршировали шеренги юношей, отбивавших такт на барабанах; гулкие звуки сливались с какофонией тарелок, лир и печальных флейт.

У всех был неподвижный, остекленевший взгляд, а сами они, как лунатики, казалось, не осознавали, что с ними происходит. Среди них вышагивал человек с выбритой макушкой в широкой рясе. Он нес бронзовый горшочек, в котором курился фимиам, наполнявший воздух одурманивающей сладостью.

От тошнотворно-сладкого аромата Конан поморщился. Такая непривычная музыка резала его слух, а странное поведение марширующих насторожило его. Своим острым звериным чутьем он ощутил присутствие здесь какой-то дьявольщины.

Звуки нескладной музыки нарастали, так как оркестр обнаженных юношей подходил ближе. Шею или плечи каждого обвивала змея, у некоторых змеи толстыми кольцами вились вокруг рук. Они проходили мимо, и каждый из них шел отдельно от товарищей, как будто они шествовали по земле разных миров. Солнечные лучи вспыхивали на гладких чешуйках серых или коричневых, черных или алмазных, испещренных крапинками или украшенных узором ярких колец змеиных тел.

— А эти гады ядовиты? — спросил Конан своего товарища.

— Некоторые ядовиты. Вон та коричневая точно ядовита. Если я не ошибаюсь — это смертоносная кобра из Вендии. А вот эти здоровенные зверюги, те, что толще твоей руки, прибыли из тропических джунглей, это много лун пути на юг. У них нет яда, но если их вспугнуть или раздразнить, они могут свиться кольцами вокруг шеи человека и задушить его насмерть.

— Ух! — выдохнул Конан. Змеи вызвали у него отвращение, они смутно напомнили ему картину разрушения его дома в Киммерии. Нахмурившись, он повернулся к Саботаю, чтобы поговорить с ним, но тот был уже поглощен созерцанием юной девушки в следующей группе шествующих. Девушка, как заметил Конан, была настоящей красавицей, несмотря на небольшую хромоту, грязные волосы, увядший венок на голове и отрешенный взгляд. Тонкая сорочка на девушке была разорвана, и при каждом шаге открывалось ее нежное обнаженное бедро.

Жадно глядя на девушку, вор покачал головой:

— Какая жалость! Такое тело должно согревать постель воина по ночам, а не быть игрушкой попов и ползучих змеюк.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан.

Саботай взглянул на своего огромного товарища и увидел, что тот не смеялся.

— Зачем эта девчонка, как и все остальные, отдала себя культу Сета, Змее? Я терпеть не могу змей и большую часть жрецов, но более всего я презираю прислужников Сета.

— Бог Змеи! — воскликнул Конан. — Имеет ли это нечто общее с тем знаком, который я разыскиваю?

Саботай развел руками. Минуту спустя ливень лепестков обрушился на обоих, и компания смеющихся проституток пристала к ним. Эти, улыбающиеся и сверкающие глазами, казались куда менее завороженными, чем девушки из процессии.

— Идем с нами, — мурлыкнула одна из них Саботаю.

— Ни за что, красавица, — с некоторым сожалением ответил гирканец. — Меня не волнуют ни змеи, ни их бог.

— В руках Бога Змеи находится любовь, подобной которой люди никогда не знали, — шептала она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Любовь, которую люди могут разделить с ним.

Саботай фыркнул:

— С каких это пор у змей появились руки?

Когда девица отстала, чтобы попробовать свои льстивые речи на более податливом зрителе, другая бесшумно подкралась к Конану и легонько шлепнула его по локтю.

— Блаженство ждет тебя, рыцарь, — шепнула она. — Тебе нужно лишь пойти со мной…

— Пойти куда? — проворчал Конан, испытывая сильное искушение согласиться.

Торговец, стоявший на пороге своей лавки, ступил вперед.

— Берегись, чужестранец, — тихо сказал он киммерийцу. — Слуги Сета — мошенники. Они — слуги смерти.

— В самом деле? — возмутился Конан. Смерть была его постоянным врагом.

Торговец кивнул головой:

— Они готовы убить своих собственных родителей и думают, что творят благо, освобождая их от бремени жизни.

Конан поблагодарил коротким кивком и проводил взглядом девиц, которые тут же растаяли в толпе.

Вдруг на солнце набежала легкая тень. Конан поднял глаза и увидел роскошный паланкин, который несли на плечах восемь молодых женщин. Убранные вышитыми шелками царственно пурпурного цвета, прихваченными золотыми веревками, сами носилки являлись олицетворением богатства. Но не на это чудо распахнулись глаза Конана в величайшем изумлении. Он неожиданно вздохнул, потому что увидел на носилках, в кресле, существо такой красоты, какую он не мог себе даже представить. Как бледнеет задержавшаяся луна перед взошедшим солнцем, так эта женщина затмевала и превращала в блеклые тени всех красавиц, каких он когда-либо видел.

Водопад черных волос ниспадал к ее талии; сапфировые глаза искрились на тонко очерченном лице; ее сочные губы были свежи, как утренняя роса. Ее тело, гибкое и крепкое, было облачено в расшитое золотом одеяние жрицы, а когда она поднималась, приветствуя бушующую толпу, из-под ее одежды открывалось белоснежное, совершенное бедро.

Увидев восхищение Конана, Саботай присвистнул:

— Не смотри так! Это все-таки настоящая принцесса.

Варвар, завороженный, остался прикованным к месту. Казалось, что он не слышал предупреждения. Как раз в этот момент внимательный взгляд принцессы упал на Конана. Огонь вспыхнул в ее ясных глазах, губы приоткрылись, и неожиданный вздох вырвался из ее груди. Подняв руку, она остановила покачивающееся движение паланкина.

— Эй ты, воин! — позвала принцесса мягким гортанным голосом, звуки которого взволновали кровь киммерийца.

— Слушаю, моя госпожа!

Голос женщины окутал юношу, как накатившаяся волна оглушает пловца в волнующемся море.

— Выброси свой меч и иди с нами. Оставь кровавую тропу войны и возвращайся к обычной жизни — с ее неизменной последовательной сменой времен года. Время очищения уже ждет на вершине мира, время возрождения после падения и разложения всех устоев. Присоединяйся к нам, и ты будешь обновлен, как обновляются змеи, которые сбрасывают старую кожу и живут заново, молодые и энергичные, проворные и прекрасные.

Конан тряхнул взъерошенной головой, чтобы лучше понять значение этих загадочных слов, высказанных столь пламенно. Но женщина приняла его жест за отказ, потому что, когда он посмотрел вверх снова, она уже задернула занавеску паланкина, и служанки понесли его дальше.

Конан остался стоять, одурманенный и потрясенный. Ни одна женщина не казалась ему столь желанной. Когда Саботай дернул его за рукав, Конан оттолкнул его и бросился за исчезающими носилками. Маленький человечек, сильно встревоженный, побежал за ним.

Вскоре улица вывела к большой, обсаженной деревьями площади, где собирались караваны. Здесь был настоящий маленький город, поражающий изобилием шатров и палаток из верблюжьего волоса и ярко раскрашенных войлочных юрт. Множество ослов, мулов, верблюдов было собрано посередине площади. Кольцом вокруг этого стада стояли палатки их хозяев, а по краям вздымались защитные стены постоялых дворов, где утомленные путники могли найти стол и ночлег.

За этим оживленным скопищем Конан увидел тонкую черную башню, уходящую в ясное небо. Несмотря на чудесный день, башня казалась закрытой тенями. Конан понял, что процессия направляется к этому зловещему шпилю. Расталкивая плечами прохожих, он бежал, стремясь настигнуть паланкин и его прекрасную хозяйку.

Расстояние сократилось уже до нескольких больших шагов, как вдруг Конан застыл на ходу, потому что в то самое время, когда голова шествия собиралась войти в зияющие ворота башни, возникла и поплыла сквозь шум улиц монотонная песня:

— Дуум… Дуум… Дуум…

Замешательство, страх и волна гнева исказили лицо молодого киммерийца, когда эта зловещая песнь разбудила в его памяти давно уснувшие картины. Чувство, вскипевшее в его сердце, было настолько острым, что он вряд ли видел последние группы шествующих, которые прошли на расстоянии вытянутой руки от него. Это были два молодых человека, почти что мальчики, которые шли вперед с бесцветными, лишенными выражения лицами и стегали хлыстами свои голые плечи. Плети, опускавшиеся на спины и плечи, были сделаны из змеиных хвостов и снабжены зазубринами из ловко вставленных змеиных зубов, так что при каждом ударе тело самоистязателя покрывалось капельками крови. По-видимому, не ощущая боли, они на ходу пели:

— Дуум… Дуум… Тулса Дуум… Тулса Дуум…

Конан мрачно смотрел, как хвост процессии исчезал в этих отвратительных воротах. «В Шадизаре, в Заморе, — говорила ведьма, — ты найдешь то, что ищешь…» Теперь он уже нашел фанатичных поклонников человека, бога или дьявола, который носит имя Дуум.

— Болваны! — сверкнул глазами Саботай, сплевывая на мостовую. — Глупцы и безумцы, змеелюбцы, поборники смерти! Повсюду в этих землях они воздвигают такие черные башни, оплоты Сета. Всегда одно и то же: они заманивают молодых невинных людей в свои ловушки — простофиль, которые оставляют мужей, возлюбленных, семьи, чтобы участвовать в мерзких оргиях, любиться со змеями и чокнутыми жрецами.

— Кто эта женщина, которую ты назвал принцессой? — настойчиво спросил Конан. — Разве она не жрица змеиного культа? — Со смешанным чувством отвращения и желания он вспомнил змей, расцвеченных золотыми и серебряными нитями, которые извивались на ее одежде.

— Эта женщина, как ты ее назвал, — ответил Саботай, — принцесса Ясимина, дочь короля Осрика и наследница бесценного трона. Ты должен был заметить королевскую печать на ее кулоне — ведь вы глазели друг на друга достаточно откровенно.

— А что королевская дочь делает среди помешанных на змеях жрецов?

Саботай состроил гримасу.

— Она одна из них, верховная жрица Сета. Много лет тому назад обманом и дурманящими средствами заманили ее. Они все обманщики, как и сказал купец. Тис рассказывала, что они присоединяются к путешественникам в дороге, чтобы задушить их, когда те спят, или заколоть ножом в темноте — все это ради их склизкого божка. Варвар, смерть притаилась возле этих мечтательных глаз!

— И король Осрик способствует этому странному культу? Он тоже один из них?

— Нет. Он тяжко оплакивает жребий своего единственного ребенка.

— Ну, если ему не по вкусу эта змеиная братия, то почему бы ему не послать солдат согнать всех в кучу и перебить?

— Эти жрецы — сильные люди, — ответил гирканец. — Осрик не отваживается открыто выступить против них, потому что многие в Заморе считают его чужаком и никуда не годным королем. Его величество был когда-то искателем приключений из Коринфии, дослужился до генеральского чина в армии Заморы и захватил трон, который не собирается покидать. Его судьба не значит ничего для таких, как мы.

— Это загадочные края, — пробормотал Конан, — и те, что живут здесь, все еще непонятны мне.

6 Вор

Два путешественника шатались по извилистым дорогам Шадизара в поисках новых развлечений. Они бродили по широким улицам и аллеям, упиваясь видами, запахами и звуками, столь новыми для варвара. По пути Конан обдумывал план своих поисков. Может быть, он ошибся, решив, что ведьма не зря направила его сюда. Пока еще в песнях с повторяющимся словом «Дуум» ему явно ничто не напоминало о ванирских всадниках и зловещем знамени их предводителя — ничто, кроме омерзительного культа поклонения Змее. Змеиные элементы в обоих случаях совпадали.

Солнце, словно красно-оранжевый мяч, садилось за остроконечные крыши высоких зданий и возвышающийся узкий шпиль мрачной башни. На большой площади в палатках зажглись огни. Собаки рыскали в тени в поисках отбросов. Лица с хищными глазами выглядывали украдкой из темных дверных проемов и окон с решетками. Когда людской поток спал, запылали костры, у которых собирались бродяги, ища тепла и человеческого общества.

Найдя харчевню, товарищи щедро потратили на хорошую еду несколько серебряных монет, украденных у мертвого солдата. Пока Конан, чавкая, жевал кусок жареной свинины, его приятель расспрашивал хозяина.

— Я Керлайт, — между прочим сказал гирканец, — эмблемой моего рода всегда были девять хвостов яков и лошадиный череп. Не видел ли ты когда-нибудь такое знамя?

Хозяин харчевни был чем-то раздражен. С показным равнодушием он только бросил, что слышал, как путешественники говорили о чем-то подобном.

— Знамена очень интересуют меня, — доверительно сказал Саботай. — Мне, наверное, надо было стать геральдистом! — После небольшой паузы он добавил с обезоруживающей улыбкой: — Я встретил один знак, который ты, может быть, видел — две черные змеи лицом к лицу, поддерживающие черное солнце своими скрученными хвостами…

— Я редко замечаю подобные вещи, они мало интересуют меня. Кроме змей Сета, других здесь нет. Им поклоняются в этих проклятых башнях, таких, как вон та.

— Значит, есть и другие? — резко спросил Конан.

Хозяин кивнул.

— Их много в Заморе. Как я слышал, по крайней мере, по одной подобной башне в каждом городе и каждом городке. Видишь ли, чужестранец, только их теперь и строят. В последние несколько лет этот культ сильно распространился.

— О-о! — простонал Конан.

Его интерес побудил хозяина харчевни снизойти до доверительного разговора.

— Совсем недавно прислужники культа Сета были всего лишь жалкой кучкой людей, теперь они повсюду.

— Что ты говоришь? — изумился Саботай, подмигивая молодому киммерийцу.

— А как же! А вон та башня — мать их всех. Они называют ее Башней Черной Змеи.

Веселый огонек загорелся в глазах гирканца. Он уже открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но Конан опередил его:

— В процессии сегодня вечером выкрикивали имя, что-то вроде «Дуум». Не знаешь ли ты, не имя ли это какого-нибудь человека?

Хозяин пожал плечами.

— Я не связываюсь с ними, чтобы и они не трогали меня. Я ничего не знаю об их порядках. Говорят, что они убийцы. Они любят смерть больше, чем жизнь, а объятия ядовитых змей им милее, чем человеческие. Но я против них ничего не имею… Посмотрите, господа, я только сегодня получил это от торговца из Истерлина.

Он достал шелковый кошелек, полный увядших лепестков черного цвета.

— Черный Лотос из Кхитая, — прошептал он. — Самый лучший.

Саботай облизнул губы. Серебро перекочевало из рук в руки. Когда они направились к выходу, маленький человечек раскрыл кошелек. Он положил один лепесток под язык и предложил другой Конану. Конан отрицательно покачал головой.

В последующие дни Конан пытался найти работу стражника или солдата, но все, к кому он обращался, отказывали ему, потому что он знал только несколько ломаных слов по-заморийски. В конце концов, после покупки очередной порции еды для них обоих, Конан сказал Саботаю:

— Это были наши последние деньги. Сегодня мы заплатили за ночлег, но что мы будем делать завтра?

Товарищи сидели за столом в кабачке, где они отдали свои последние деньги. Саботай размышлял вслух:

— Ты можешь продать эту побрякушку, что висит у тебя на шее. Она странной формы и сделана умело.

— Я нашел это в ведьмином доме, — возразил Конан, — и я не сомневаюсь, что она служила силам зла. Кроме того, это дорогая игрушка, подумают, что я украл ее.

— Нищие не выбирают, — пожал плечами гирканец. — Если, конечно, ты не хочешь продать свой старинный меч. За него тоже дадут неплохие деньги.

— Меч? Никогда! — воскликнул Конан. — Он спас меня от волков и послужит мне еще, когда придет время. Такое оружие мог бы сделать мой отец.

— Ну, тогда мы завтра голодаем, — безразлично сказал Саботай. — Я больше тебя привык к этому, киммериец.

— Если бы ты не потратил так много на свое проклятое зелье из Черного Лотоса, у нас бы еще оставались деньги на еду и жилье!

Саботай злобно огрызнулся и молча закончил еду. Они постепенно становились друзьями и не собирались ссориться из-за такого пустяка. Наконец Конан проворчал:

— Приведи меня к ювелиру, который покупает драгоценности из дальних стран.

Саботай, прикрывая рукой улыбку, повел киммерийца в квартал воров, известный как Маул.[1] Когда они проходили мимо башни культа зловещего стигийского Бога-Змеи, Конан остановился и долго смотрел на ее величественные очертания.

— Знаешь ли ты, что там внутри так хорошо охраняется жрецами? — спросил Саботай, хитро взглянув на своего спутника.

— Нет.

— Бриллианты… бесконечные богатства. И самый большой рубин, его зовут Глазом Змеи… Считают, что он можетуправлять человеческими мыслями… А ты не хочешь ли узнать, что там еще есть?

— Нет.

— Змеи. Здесь жилище змей, которых ты видел в процессии. Не хочешь ли заполучить змею, как у служителей Культа?

— Довольно. У нас есть другие дела, — резко оборвал Конан.

Но его глаза, глаза человека, рожденного в горах, скользили по монументальному зданию, похожему на скалу в его родной Киммерии. Да, его можно покорить… Если у тебя есть подходящее снаряжение, отвага и надежный меч.

Саботай провел своего друга по нескольким темным переулкам. В одном из них седая и согбенная старуха поманила их какими-то странными культовыми вещицами.

— Несколько амулетов защитят вас от зла, — предложила она.

— Они мне нужны не больше, чем ты, старуха! — сказал Саботай. — Я сам зло! — рассмеялся он.

— Да скиснет молоко твоей матери! — проворчала она, ковыляя прочь.

Когда спутники пробирались по улице проституток, грязная девка незаметно подошла к ним.

— Вот врата Рая, — вкрадчиво сказала она, улыбаясь Конану, и, приподняв край своей одежды, выставила напоказ стройные бедра.

— К несчастью, у нас нет денег, — сказал Саботай. — Боюсь, они не будут любить нас ради нас самих.

Конан с отвращением посмотрел на гирканца: слишком ярки были еще воспоминания о ночи, проведенной в доме ведьмы.

На улице зверей неприятное чувство переросло у Конана во что-то похожее на омерзение. Всюду вокруг них кишели бесчисленные представители фауны всех видов, многие были из неизвестных киммерийцу земель. Они хрюкали, рычали, лаяли и блеяли. Земля вокруг них была вся загажена. Торговцы спорили о ценах так яростно, что товарищам еле-еле удалось протиснуться между ними.

— Здесь всегда такая вонь? — спросил Конан. — Неужели сюда не заглядывает свежий ветер?

Саботай ничего не ответил, потому что у него не было ответа на вопрос человека, всю жизнь прожившего в горах.

Через минуту Конан, заглянув в открытую дверь, увидел, что там идет какой-то магический ритуал. Он понял только, что в нем задействованы несколько обнаженных мальчиков и молочно-белая корова.

— Будет ли конец непристойностям, называемым цивилизацией? — спросил он Саботая.

— Во всяком случае не в Шадизаре, — с безразличием многоопытного человека ответил гирканец.

Конан молча уставился на бесформенное существо, прошмыгнувшее мимо него. Ему показалось, что чудовище олицетворяло собой все то злое, что создали люди, построив большие города.

Маул был тайным убежищем насильников, убийц и извращенцев. Здесь также собирались воры и те, кто продавал краденое торговцам, менее щепетильным, чем их законопослушные коллеги.

Друзья нашли лавку торговца драгоценностями. Это было неухоженное строение, которое можно было с легкостью покинуть, если власти будут искать владельца. Конан снял со своей сильной шеи изображение, украшенное драгоценными камнями, и протянул его скупщику, старому шемиту, если судить по его тюрбану и седой вьющейся бороде. Острые глаза торговца оценивали продающего, как казалось, более внимательно, чем вещь, которую тот продавал.

— Она старая, очень старая, — пробормотал ювелир, с большим интересом изучая вещь. — Она из какой-то неведомой страны, лежащей за тысячи лиг к востоку, а то и дальше. На ней лежит печать веков.

— Что означают символы, которые высечены между рубинами, обрамляющими это странное изображение? — спросил Конан. — Они говорят о колдовстве, или мне это только кажется?

Шемит изучающе посмотрел на молодого киммерийца. Хотя жадность засветилась в его небольших глазках, он ответил с напускным равнодушием.

— Вещь древняя и сильно изношенная. Не особенно дорогая, — сказал он. — А что касается магической силы, то разве можно судить об этом, пока эти свойства не могут быть показаны? Я даю тебе за нее две с половиной кроны, и это щедрое предложение. — Он отвернулся и начал особой щеткой сметать пыль с полки, где был разложен его товар.

— Идет, — быстро сказал Конан, не обращая внимания на еле заметное подергивание за рукав.

Торговец обернулся и кинул в протянутую руку Конана несколько маленьких кусочков золота. Когда они отошли от лавки, Саботай взорвался:

— Идиот! Простофиля! Каждый дурак знает, что нельзя принимать первое же предложение. Я бы мог, немного поторговавшись, получить вдвое, а то и втрое больше.

Конан рассерженно сказал своему спутнику:

— Почему же ты не сказал этого вовремя?

— Ты не предупредил, что собираешься делать, а никто не станет поправлять руку стрелка, когда тот уже натянул тетиву!

Приступ негодования как ветром сдуло, и Конан сказал:

— Боюсь, ты имеешь на это право. Я никогда не учил законы торговли. В следующий раз я предоставлю это дело тебе.

— Признание своей невежественности, — ответил гирканец, — это начало мудрости, как любил говорить один кхитайский философ. Не переживай так. У нас достаточно денег, чтобы прожить две недели, а к тому времени, я уверен, что-нибудь да подвернется.

Конан проворчал:

— А если нет, что мы будем делать тогда? Я должен отыскать убийцу моих родителей, того, кто нес ту эмблему. Моя киммерийская честь требует этого!

— Да пошел ты к черту со своей змеиной эмблемой и киммерийской местью! — Саботай кивнул в сторону черной башни; безмолвная и угрожающая, она была видна с каждой улицы и из каждого закоулка. — Мне кажется, я знаю, что сделает нас богатыми, как короли…

— У тебя больше идей, чем копыт у осла, — заметил Конан. — Что же на этот раз?

— Если это и вправду Башня Черной Змеи, как нам сказали, то я, к твоему сведению, кое-что слышал о ней от людей, испытывающих к ней профессиональный интерес, от моих братьев-воров.

— Ну, и что ты слышал?

— Слышал, что в ней собраны невиданные богатства, — прошептал Саботай, облизывая пересохшие губы. — Сюда прибывают пожертвования от верующих из каждой общины Культа со всего королевства: золото, вино, бриллианты. Жрецы ценят хорошо ограненные драгоценные камни, глубокие и немигающие, как глаза змей, которых они обожают.

Конан заворчал. Он никогда в жизни не воровал ничего, кроме разве нескольких фруктов из соседского сада, если не считать снаряжения мертвого гирканца да еще вещей из дома исчезнувшей ведьмы. И, пока он не встретил Саботая, он презирал всех воров. Киммерийцы никогда не крали друг у друга, хотя они спокойно грабили земли тех кланов, с которыми воевали.

Теперь, в городе, при недостатке денег и малых шансах наняться куда-нибудь, пока он получше не выучит заморийский, ему обязательно нужно было найти способ удовлетворять свой волчий аппетит. Видя, что он сомневается, Саботай продолжил:

— Говорят, что там лежит самый большой драгоценный камень. Тот самый Глаз Змеи, о котором я говорил. Это такой редкий камень, что мы сможем купить на него целое графство. По слухам, он обладает и магической силой, но я не верю в эти толки. Его ценность в настоящих деньгах вполне достаточна.

Конан выразил сомнение:

— Такое сокровище наверняка хорошо охраняется.

— Да, — Саботай убежденно кивнул, — но не людьми, а змеями, которые свободно ползают по своим извилистым дорожкам, как собаки бродят возле домов моего народа.

— Так ли? — спросил Конан.

Саботай развел грязными руками:

— Ты ищешь змей; я — богатство. Может быть, мы сможем найти и то, и другое в этой башне…

В конце концов, они решили проникнуть в башню, хотя киммерийцу эта идея не особенно пришлась по душе. На следующий день, согнувшись над скудным обедом, они разработали план. Их и без того тихий шепот заглушался потрескиванием жаркого огня в камине. Они решили приступить к выполнению своего дерзкого замысла ближайшей ночью, потому что небо было затянуто тучами, застилавшими полную луну, что было очень удобно для их целей.

Темнота окутала двух грабителей своим бархатным одеянием, когда они взбирались по крутому подъему на холм, с которого черная башня вздымалась к суровым небесам. Подножие холма было обнесено стеной, увитой виноградом и украшенной им, словно старинным рисунком. Никакая веревочная лестница не могла быть удобнее, чем эти прочные переплетающиеся ветви винограда. Саботай, как более легкий, вскарабкался на стену первым. Поднявшись, он чуть слышно прокричал по-птичьи. Тогда киммериец последовал за ним.

Спрятавшись в тени сухих ветвей низкого кустарника, воры осматривали проход, отделявший их от подножия башни. Узловатые деревья предупреждающе поднимали свои ужасные ветви. Острые скалы высовывали из бесплодной почвы неровные клыки. Башня, черная на фоне облачного неба, вздымалась ввысь. Она была абсолютно гладкой, из темного камня, где-то в вышине она сужалась и острым пиком вонзалась в небеса. Между башней и спасительным кустарником в беззвучном вопле открыла пасть блестящая лужа. Незваные гости уже собирались покинуть свое убежище и приблизиться к башне, когда ветка хрустнула под чьей-то ногой и из глубокой тени башенной стены появилась фигура.

Как раз в это мгновение серебристый луч луны прорвался сквозь щели облачной дымки, осветив вновь прибывшего. Это была женщина, молодая и прекрасная. Лунный свет заливал ее плечи, играл на голом мускулистом бедре и длинной стройной ноге танцовщицы или акробата. Конан затаил дыхание. Того, что он успел разглядеть, было вполне достаточно, чтобы полностью воссоздать ее образ.

Поверх черного шелкового белья на ней был короткий костюм из черной кожи, не закрывавший ее руки и ноги. В мгновенной вспышке лунного света Конан увидел, что тело женщины, бронзовое от загара, налито стальной силой. Ее башмаки были высоко зашнурованы, светлые волосы спадали на плечи, а лоб обхватывал металлический обруч. Взгляд Конана скользнул по поясу, где были привязаны шелковая веревка и трехзубый крюк. Кривой нож в ножнах, почти такой же длинный, как сабля, висел на ее бедре.

Конан пошевелился, и сухой лист хрустнул под ним. Женщина бросила взгляд в ту сторону, откуда послышался звук, и в то же мгновение кривой клинок был выхвачен из ножен и приставлен к груди Конана. Казалось, что женщина могла видеть в темноте, как кошка. Поскольку прятаться было уже бесполезно, Конан медленно поднялся, держа все время обе руки на виду, так как пропорции и форма меча женщины были подобраны так, что можно было и метать его, и рубить им.

Конан и женщина изучающе смотрели друг на друга, пока луч света не померк и не исчез совсем.

— Ты не стражница, — прошептал Конан.

— Не больше тебя, — ответила девушка. — А кто это там, рядом с тобой, пытается лежать беззвучно, а дышит тяжело, как толстяк?

— Еще один вор, — ответил Саботай, вставая. — Боюсь, что мои манеры несколько грубоваты.

— Кто ты и откуда? — холодно обратилась девушка к Конану.

— Я Конан, киммериец, убийца по профессии, вор по необходимости. А это Саботай, гирканец…

— Вор и по выбору, и по профессии, — не без гордости отрекомендовался Саботай. — Мы пришли поживиться сокровищами из здешних кладовых.

Девушка широко улыбнулась. Несмотря на темноту, было видно, как блеснули ее белые зубы.

— Вы два дурака, которые смеются над верной смертью! У вас нет даже веревки и крюка. Как вы, интересно, собираетесь проникнуть в башню — полететь на спине у дракона? Здесь нет окон внизу.

— У меня есть свои средства, — сказал Саботай. — Правда, мой друг хуже подготовлен. А кто ты, девчонка?

— Я Валерия, — коротко ответила она.

Саботай чуть не задохнулся:

— Неужели та самая Валерия?

Девушка кивнула. Конан озадаченно посмотрел на своего товарища.

— Это знаменитая дама, Конан. Как говорят, сама королева воров. Но скажи мне, госпожа, где твоя шайка разбойников? Неужели ты собиралась одна покорить башню Змей?

Девушка пожала плечами.

— Все они дураки и трусы! Некоторые исполосованы змеиными бичами; другие боятся этого демонического культа; все трепещут перед человеком по имени Дуум.

Конан вздрогнул при звуке этого имени. Остроглазая Валерия заметила это движение.

— Ты не боишься этого имени, киммериец. Но оно, как мне кажется, что-то для тебя значит. Тут, в башне, поклоняются странным богам; ты что, один из них?

— Это не мои боги, девчонка! — прорычал Конан.

Она пожала плечами и перевела свое внимание на башню.

— Ужасы таятся за этими стенами, — пробормотала она.

— А также богатства, — сказал Саботай.

Валерия улыбнулась:

— Ну, тогда иди первым, маленький человек.

* * *

В конце концов на Башню Черной Змеи первым взобрался Конан. Пришлось три раза забрасывать крюк, прежде чем он надежно укрепился в кладке верхнего карниза башни. Конан попробовал шелковую веревку и убедился, что она может его выдержать. Саботай, не обращая внимания на эти приготовления, был поглощен привязыванием стальных когтей к обуви и пары бронзовых крючков к запястьям. Затем он вонзил крюки в просвет между гладкими камнями и усмехнулся.

— Я не доверяю веревкам, — сказал он. — Я полезу по-своему.

— Как хочешь, — сказал Конан, пожав плечами.

— Поменьше разговоров, — огрызнулась Валерия. — Богатство половины мира лежит у вас под рукой, а вы тратите время на пустую болтовню.

Заворчав, Конан начал подниматься. Валерия последовала за ним. Ее гибкое тело без усилий двигалось по стене. Она, смеясь, посмотрела через плечо на карабкающегося гирканца и спросила:

— Ты хочешь жить вечно?

— Я лезу быстро, как могу, — сказал Саботай, задыхаясь. Колчан и лук, как горб, висели у него за спиной. Он добавил, бормоча себе под нос: — Эта женщина лазает и шипит, как кошка.

Темнота сгущалась под ними, но они редко смотрели вниз. Наверху, с порывом свежего восточного ветра, облачная завеса рассеялась. Луна смотрела на них своим большим белым глазом, словно желая продемонстрировать их всему свету. Конан выругался и обернулся на спящий город. Огни костров и очагов были подобны ожерелью из топазов, золота и сверкающего жемчуга. Он был теперь так же высоко над опустевшими улицами, как часовые на башнях близлежащего королевского дворца. Эта мысль смутила его, и он поспешил подняться еще выше.

Вскоре Конан добрался до узкого окна, из которого шел неровный свет, доносились странная, нестройная музыка и приглушенный барабанный бой. Его слуха коснулся неясный хор шипящих голосов, которые не были похожи на шепот человека, и слабая сладковатая струйка фимиама проникла ему в ноздри. Неожиданно в окне появилась огромная голова. На Конана уставились холодные узкие глаза, а раздвоенный язык ощупывал воздух. Конан отшатнулся столь стремительно, что чуть не выпустил веревку. Но вскоре он понял, что оконное стекло отделяет его от гигантской рептилии.

Конан возобновил подъем и достиг парапета. Зубцы крепостной стены напоминали зубчики короны — на них покоились мириады ярко сверкающих бриллиантов. Они переливались, будто снежная корочка под таинственными лунными лучами, и рассыпались тысячами маленьких радуг.

Оглянувшись, Конан перелез через парапет. Но как только он приземлился с другой стороны, на него набросилась огромная фигура. Она была похожа на человеческую, но с длинными, как у обезьяны, руками. Существо — человек, дьявол или обезьяна, Конан не знал, кто — неожиданно ударило его так, что он повалился на землю.

Когда же Конан поднялся на ноги и выхватил свой меч, то увидел, что его противник, закутанный в плащ с капюшоном, с руками, покрытыми мерцающими чешуйками, вместо того чтобы прикончить незваного гостя, перегнулся за край и неловко пытается снять крюки, чтобы сбросить веревку, за которую цеплялась Валерия.

Конан навалился на спину непонятного существа и нанес ему несколько ударов мечом. Острие распороло материю, и из-под нее, там, где должна была бы оказаться голова, появилась мягкая, как грибница, растительность, в сплетении которой сверкнул ярко-красный глаз. В ужасе Конан нанес еще один удар и рассек его. На грудь варвара из раны брызнула жидкость. Когда же он поднял меч, чтобы снова ударить существо, оно повернулось, и мощные чешуйчатые руки сомкнулись на горле Конана.

Киммериец сильно ударил отвратительную тварь о парапет и вонзил свой меч в брюхо чудовища. Все в крови, невиданное существо, обмякнув, повисло на зубцах. Пока оно боролось со смертью, Конан во мгле разглядывал его: глубоко посаженные слепые глаза истекали слизью; широкая, лишенная губ пасть, похожая на лягушачью, была прикрыта складками чешуйчатой кожи. Зарычав, словно леопард, Конан сгреб неподвижное тело, затем, собрав воедино все свои борцовские навыки, он поднял его высоко над головой и бросил на покрытый бриллиантами парапет. Раздался глухой удар; к небу поднялся затихающий вопль.

Совсем рядом за его спиной рассмеялась женщина. Конан обернулся и увидел, что Валерия пролезла между зубцами башни и с небрежной грацией перегнулась через парапет.

— Для вора ты хорошо убиваешь, — фыркнула она, смеясь.

— Ты для вора тоже хорошо лазаешь, совсем как горный человек, — ответил он, вытирая свой меч и пряча его в ножны.

7 Камень

— Эй! — донесся хриплый шепот снизу.

Конан и Валерия увидели Саботая, который с помощью когтей, тяжело дыша, поднимался по стене башни.

— Я гляжу, вы были заняты, — проворчал гирканец, когда они помогли ему пролезть в бойницу. — Что это за штуковина упала и чуть не сбила меня с крюков?

— А Кром ее знает, — глухо ответил Конан. — Какое-то чертово отродье, оставленное здесь для охраны. Ты-то в порядке?

— Как всегда, только дай чуть-чуть отдышаться.

Валерия ощупывала драгоценности, вделанные в камень.

— Какое богатство здесь! — выдохнула она. — И все это наше!

Вытащив кинжал из ножен, Валерия попыталась выковырять большой сапфир из его каменного ложа. Саботай достал свой лук из чехла, упер один его конец в грубо обтесанную плиту и натянул на лук тетиву. Затем он принялся изучать Валерию.

— Брось ковыряться в этих красивых камушках, госпожа моя, — сказал он. — Они стоят гроши по сравнению с тем, что лежит внизу. Кроме того, ты затупишь лезвие, а оно скоро может тебе понадобиться.

— Пошли, — буркнул Конан, — пока какие-нибудь служители или охрана не наткнулись на нас.

Валерия высыпала пригоршню собранных камней в сумку на поясе.

— Ну, тогда за работу, — ответила она, направляясь к узкой двери, врезанной в черепицу. Она взялась за украшенную деревянную ручку и сильно дернула за нее, ожидая сопротивления, но дверь распахнулась так легко, что девушка чуть не потеряла равновесия. Нахмурив брови и всматриваясь в открытый дверной проем, Конан увидел там лишь тусклые зеленые блики. Валерия, упруго ступая на носках, смело вошла внутрь. Конан следовал за ней по пятам. Его поразило увиденное: пол, почти скрытый клубами тумана, доходящего до колен, круглые каменные колонны, поддерживающие крышу, и фризы вдоль стен между колоннами. Жуткий, леденящий душу свет отражался в легком тумане, затрудняя видимость.

Возле краев круглой площадки туман был более разрежен, так как проходил через открытую дверь. Конан различил круглое, похожее на колодец отверстие в середине площадки, из глубин которого исходил изумрудный свет и слышались приглушенные звуки размеренного пения. Вместе с туманом вверх поднимался и гнилой запах. Валерия закрыла лицо рукой; Саботай поморщил нос.

— Какое растение или животное может так вонять? — прошептал он.

— Так воняет падалью поле битвы через три дня после сражения, — грохотнул Конан. — Чтоб я стал гирканцем, если ошибаюсь.

— Посмотрите на это, — выдохнула Валерия.

Она указала на край колодца, откуда сбегали вниз железные перекладины, образуя узкую лестницу. Поблизости торчал огромный крюк, и на нем висел шкив. Через этот шкив был перекинут толстый канат, концы которого уходили вниз в темноту.

Конан внимательно осмотрел это хитрое приспособление.

— То животное, которое я убил, наверное, поднялось по этой железной лестнице. Но если бы нужно было спешить, оно могло забраться и по канату, если, конечно, внизу есть противовес. Но поскольку мы ничего об этом не знаем, лучше пойдем по ступенькам.

— Я больше склонна доверять своему собственному канату, — неодобрительно прошептала Валерия. — Эти ступеньки стоят далеко друг от друга и, кажется, плохо прикреплены к стене колодца.

— Пойдем, девочка! — проворчал Конан, ступая на край площадки. — Уж коли тот зверь смог пройти по лестнице, то и нас она тоже выдержит.

Скрывая свой страх под показной храбростью, Валерия шагнула в пустоту, осторожно нащупала ступеньку и начала спускаться. Саботай, держа натянутый лук со стрелой наготове, пошел следом.

Они спускались к неизвестным глубинам в абсолютной тишине. Темные полированные плиты с яркими драгоценными камнями являлись как бы насмешкой над усеянным звездами небосводом, раскинувшимся над башенным шпилем, потому что в противоположность настоящим звездам эти, рассыпанные по стенам колодца, навевали зловещие мысли. С каждым шагом отдаленное пение становилось громче, а гнилостная вонь сильнее одурманивала их.

Наконец они почувствовали каменный пол под ногами и увидели источник таинственного свечения. Теперь все трое стояли в круглой пещере, из которой вели два затемненных прохода. Третий проход, размером с большую дверь, был перегорожен железной решеткой из толстых прутьев, и именно через эти прутья пробивался демонический свет. К удивлению Конана, рядом с тем местом, где они стояли, зияло отверстие другого колодца, уходившего в полнейшую темноту.

Осторожно приблизившись к решетке, Конан и его друзья смогли увидеть огромный зал с колоннами, освещенный мерцающим зеленоватым светом. Пол этой огромной пещеры странно светился — как гладкая поверхность тихого пруда.

Валерия прошептала:

— Как они сумели поместить в башню такой зал? Он же слишком большой!

— Мы, надо думать, спустились гораздо ниже уровня улиц, — пробормотал Конан.

Он и Валерия обменялись взглядами, в которых иголками страха были вышиты пышные узоры любопытства. Затем девушка пожала плечами, и ее стройное тело проскользнуло между прутьями решетки. Конан проделал то же самое с большими трудностями; ему пришлось повернуться боком и резко выдохнуть, чтобы протиснуть свои массивные плечи. Саботай, гибкий как угорь несмотря на свое богатое вооружение, легко присоединился к ним. Они укрылись в тени между двумя рядами колонн, а на некотором расстоянии, спиной к ним стояли фигуры в мантиях. В дальнем конце этой рукотворной пещеры расположился еще один человек на чем-то вроде трибуны или балкона. Его было хорошо видно над головами большой благоговеющей толпы. В ярком свете, шедшем откуда-то сверху, Конан увидел, что это был человек гигантского роста с черной кожей. Великолепный образец зрелого мужа, негр стоял полуобнаженным, с поднятыми руками и закрытыми глазами, произнося нараспев высокопарные слова, которые разрезали тишину.

Валерия слегка толкнула Конана локтем.

— Это Яро, второй в иерархии Культа, — шепнула она. — Только человек, которого зовут Дуум, стоит выше него.

При упоминании этого имени Конан на мгновение остолбенел, но не сказал ничего. Саботай пробормотал:

— Я слыхал о таких черных людях из стран, расположенных далеко на юге. Так этот Яро кушит?

Валерия пожала плечами:

— Они говорят, что ему тысяча лет, поэтому одни только Бел и Иштар знают, откуда он.

— Эти поклоняющиеся преградили нам дорогу, — тихо сказал Конан. — Как мы сможем пройти мимо них, не подняв тревоги?

— Давайте попробуем пойти в обход, — прошептала Валерия. — Я думаю, здесь есть еще один уровень — ниже этого, и, несомненно, лестница ведет туда.

И она украдкой начала скользить от колонны к колонне безмолвной тенью среди теней. Конан и Саботай последовали за ней. Когда они почти вплотную подошли к тому месту, где собралась община, Валерия указала на черную винтовую лестницу, ведущую вниз.

— Вы оба спускайтесь, — выдохнула она, — и посмотрите, что там, а я на время останусь здесь и прикрою вас со спины.

Двое мужчин, напряженные в предчувствии дурного, спускались по узкой винтовой лестнице в неподвижном зловонном воздухе, который забивал их ноздри все усиливающейся вонью. Наконец они вошли в другую сводчатую пещеру, слабо освещаемую через круглое отверстие в потолке. Это отверстие, догадался Конан, соединяло пещеру, в которой они сейчас находились, с залом, где проходила церемония.

Друзья ощупью двигались, глотая гнилой воздух, как вдруг Саботай дернулся и прошипел:

— Клянусь кровью Эрлика, Конан! Посмотри на это!

Пол под отверстием проема был завален трупами, мужскими и женскими. Одни казались свежими, другие недавно начали разлагаться; некоторые превратились в скелеты. Мужчины приблизились к груде гниющих тел, и в стороны с писком разбежались крысы. Глаза грызунов пылали ненавистью, когда они с безопасного расстояния следили за пришельцами.

Скрытый темнотой, Конан посмотрел вверх. Через отверстие ему был виден балкон и стоящий на коленях Яро. Как только негр поднялся, пение прекратилось. Двигаясь бесшумно, как пантера на охоте, киммериец подошел к самому краю горы трупов и встал так, чтобы быть прямо под жрецом. Отсюда он, оставаясь невидимым, мог наблюдать за лицами молящихся из первого ряда. Несмотря на то что капюшоны закрывали их экзальтированные лица, а длинные одеяния скрывали тела, все они казались молодыми. Вдруг один человек из толпы шагнул, вперед и сбросил свой плащ с капюшоном. В изумрудном свете взору Конана открылась прекрасная молодая девушка; ее грациозное тело было едва прикрыто кусочками тончайшей материи. Твердым шагом девушка поднялась на каменный помост, который выступал над отверстием; и пока она шла, торжественное пение становилось все громче и громче.

Саботай схватил Конана за рукав и указал на низкий сводчатый проход в дальнем конце пещеры. Конан оторвал пристальный взгляд от девушки, которая стояла как раз над проемом, и последовал за гирканцем. Опустившись на четвереньки, чтобы пролезть в проход высотой по пояс, Конан очутился в круглом, диаметром около двадцати шагов помещении. В комнате не было никаких входов и выходов, за исключением того, через который они сюда проникли. Всего два бра отбрасывали судорожный свет на неровные стены этой комнаты, похожей на пещеру.

Центр ее занимал алтарь в виде усеченной пирамиды, на которой были вырезаны рельефные фигурки.

— Змеиный Глаз! — шепнул, тыча пальцем, Саботай. — О боги, посмотри на это!

Взгляд Конана, повинуясь красноречивому жесту гирканца, наткнулся на огромный красный рубин в форме слезы, покоящийся на каменном ложе. Неожиданно легкое движение привлекло его внимание к основанию алтаря. Змея невероятных размеров кольцами обвивала его. Конан не только не слышал, но и никогда не мог себе представить змеи такой неимоверной толщины. Блестящие чешуйки, покрывающие изогнутое тело гигантской рептилии, искрились в свете ламп, что еще больше подчеркивало ее размеры.

— Редчайший камень на земле, и самый большой, клянусь Митрой! — задыхаясь, шептал Саботай. — За этот камень мы могли бы купить целый эмират в Туране!

— Конечно, если только мы сможем прибрать его к рукам. Видишь ли ты, кто его охраняет?

Саботай судорожно вздохнул, как только рассмотрел гнусное животное.

Конан осторожно шагнул вперед.

— Она спит или нет? — пробормотал он. — Глаза ее открыты.

— Это ничего не значит. По глазам нельзя определить, спит змея или нет. У змей нет век.

Конан сделал еще два шага, но змея по-прежнему не шевелилась.

— Но я мог бы отсечь ей башку одним мощным ударом… — подумал вслух киммериец.

— О нет! — возразил Саботай. — Ты не представляешь себе, как живучи такие гады. Обезглавленное тело в агонии превратит нас в кашу.

— Ну, ладно, — буркнул Конан, — значит, мы должны взять камень так, чтобы не потревожить этого зверя. Так?!

Двигаясь как можно тише, Конан стащил перевязь меча через голову и отдал свое оружие гирканцу. Затем он скользнул к пирамиде и ее мерзкому чешуйчатому стражу. Когда только половина ступни отделяла ногу Конана от вздутых колец этой твари, он протянул руку. Но рубин оставался мучительно недосягаемым.

Конан отступил и задумался. Если он сумеет наклониться вперед и опереться грудью на алтарь, то он сможет взять камень, не касаясь змеиных колец. Если нет, то он, очевидно, умрет. Конан глубоко вздохнул, напряг спину и, стоя на носках, стал падать вперед, пока его согнутые руки не достигли алтаря.

Опираясь на правую руку, он протянул вперед левую, чтобы достать камень из небольшого углубления на поверхности пирамиды, в котором тот лежал. Хотя камень ледяным холодом обжег Конану ладонь, он засунул его под куртку и уже собирался выпрямиться, когда еще один предмет привлек его внимание.

Рядом с тем углублением, в котором находился камень, лежал маленький бронзовый медальон, чеканка на крышке которого даже при тусклом свете оживила в нем картины прошлого. При виде двух извивающихся змей с переплетенными хвостами память Конана вернулась к тому ужасному дню его детства, когда черные всадники описывали круги по утоптанному снегу его киммерийской деревни, как они спустили своих безжалостных собак и подняли мечи на беззащитных жителей. Он вспомнил также сверкнувшую дугу, которую описал меч Дуума — меч отца Конана, — и отрубленную голову своей матери…

Со зловещим лицом, зажав медальон во рту, Конан с усилием выпрямился. Повернувшись, он направился уже к низкому сводчатому выходу, как вдруг тень ужаса исказила лицо гирканца.

— Сзади! — выкрикнул Саботай, чьи голосовые связки были наполовину парализованы страхом.

Конан резко обернулся и увидел, что змея проснулась. Огромная клиновидная голова, большая, как у лошади, поднялась на высоту человеческого роста. Открылись истекающие слюной челюсти, похожие на разводной мост, обнажая ряды кинжальных зубов.

Когда громадное тело сделало выпад и голова змеи приблизилась, Конан выхватил длинный кинжал, нанеся удар со звериной быстротой натренированного убийцы. Острие кинжала пронзило нижнюю челюсть и вошло в нёбо рептилии, сшив воедино злобные челюсти.

Раненая змея с шипением набросилась и обвила кольцом тело врага, захватив одну руку Конана. Чудовище дернуло головой, вырвало кинжал из рук киммерийца, и теперь он не мог дотянуться до него. Стараясь освободиться из смертоносного кольца, Конан отступал назад к стене пещеры, но безуспешно. Змея обвила второе кольцо вокруг него.

Безжалостные кольца сдавили грудь Конана, и его лицо потемнело от прилива крови. Свободной рукой киммериец пытался ударить змеиную голову о стену, но змея была настолько сильна и огромна, что усилия юноши остались бесплодны.

Терзаясь страхом, Саботай прыгал вокруг, стараясь выстрелить из лука так, чтобы не подвергнуть еще большей опасности своего друга. Наконец он вставил стрелу и отпустил тетиву. Стрела наполовину вошла в чешуйчатую шею, но, казалось, змея ничего не почувствовала. Она обвилась еще одним убийственным кольцом вокруг ног Конана, почти сбив его с ног.

Неимоверным напряжением груди и плеч Конану удалось прижать змеиную голову к стене так, что острие кинжала, торчащее из скулы чудовища, вошло в известняк между камней. Последними усилиями варвар колотил по рукоятке кинжала кулаком свободной руки, вбивая его в крошащуюся известковую породу.

За время этой мимолетной передышки Саботай выпустил вторую стрелу, потом третью. Эта стрела прошила шею змеи насквозь и воткнулась в известняк, сковывая движения рептилии. Она забилась, пытаясь освободиться, и поэтому ослабила тиски, в которых был зажат противник, и Конан, пошатываясь от напряжения, наконец-то сумел вырваться из ее объятий.

— Лови, Конан, лови! — шипел Саботай, бросая варвару меч рукояткой вперед.

Конан схватил оружие и замахнулся как раз в тот момент, когда змея освободилась. Чешуйчатое тело бросилось на киммерийца, но он, стиснув двумя мощными руками рукоять, ударил мечом поперек шеи. Отрубленная голова отлетела в сторону.

— Берегись! — воскликнул Саботай.

Обезглавленное тело билось, подобно гигантскому бичу, свалив Конана на землю и швырнув гирканца через пустующий алтарь. Постепенно, по мере того как кровь истекала из разрубленного тела рептилии, рывки стали ослабевать. Похитители подобрали разбросанные вещи и выбрались обратно в пропитанный гнилью зал.

* * *

В зале наверху церемония приближалась к своей кульминации. Конан увидел, как черный жрец Яро встал в полный рост. По его повелевающему жесту загипнотизированная девушка, стоящая на выступающем помосте, подняла руки и бросилась в отверстие колодца.

Возгласы удивления и суеверный страх наполнили затемненный зал, потому что никто не услышал ожидаемого глухого звука упавшего тела или крика умирающей жертвы. Яро наклонился вперед, всматриваясь в мрачные глубины колодца. Вместо разбившегося тела на груде трупов он увидел девушку, которую поймал на лету, не причинив ей никакого вреда, и поставил на пол какой-то гигант. Яро услышал ее крики: «Наш бог мертв, мертв!» — девушка через арку смотрела на обезглавленную змею. Яро увидел также, как гигант поднял окровавленный меч, который он отбросил, чтобы поймать падающую девушку, и как вместе с еще одним человеком меньшего роста они исчезли в темноте.

Пока Конан и Саботай бежали вверх по лестнице, вызванная потрясением тишина взорвалась шумом неразберихи. Когда они достигли верхней ступеньки, то увидели между колонн несколько фигур в мантиях, согнувшихся над телом лежащей навзничь беззащитной женщины. Конан тщетно искал глазами Валерию; он видел, что у женщины на полу волосы были черными, а поэтому она не могла оказаться их компаньонкой.

— Быстрей в шахту башни! — тяжело выдохнул Саботай, и оба метнулись к решетке, отделявшей их от колодца башни.

— Воры! — вопил Яро им вслед. — Туда побежали неверные. Вы, преданные, убейте их!

Приподняв края своих мантий, толпа ринулась вперед. Среди прочих бежали Яро, два бритоголовых лучника и мужчина, вооруженный топором. Конан и Саботай пролезли сквозь решетку.

— Где девка, девять чертей ее побери? — рычал Конан.

— Бегите, вы оба! — раздался знакомый голос. — Я прикрою ваш отход.

— Бежим! — закричал Саботай, ставя ногу на нижнюю ступеньку лестницы.

Конан неохотно вложил меч в ножны и, помогая себе руками, последовал за своим товарищем наверх по лестнице. Два лучника подбежали к колодцу башни и, присев на одно колено, выпустили по одной стреле.

Неожиданно вперед выскочила небольшая фигурка в мантии и перерезала ножом тугие тетивы луков. Мгновение спустя один из лучников, весь в крови, растянулся на полу, а затем и другие преследователи рядом с первым. С окровавленным кинжалом в руке Валерия отшвырнула скрывавшую ее одежду и побежала к канату.

— Хватайте ее! — взревел Яро.

Человек с топором бросился за ускользающей девушкой и замахнулся. Валерия быстро нагнулась, топор просвистел у нее над головой, а сила собственного удара развернула мужчину вполоборота. Тотчас Валерия зажала кинжал в зубах, обвила концом веревки шею врага и затянула ее.

Поскольку мужчина отбивался, пытаясь ослабить веревку, которой его душили, Валерия быстро завязала узел и толкнула задыхающегося человека к кромке отверстия в полу. Затем, как только человек кувыркнулся в колодец, девушка схватила донец веревки, которая была перекинута через шкив. Благодаря тяжести падающего тела Валерия без усилий взмыла вверх и скрылась от преследователей, теснившихся толпой у прутьев решетки, воя от отчаяния.

Валерия так быстро неслась вверх, что обогнала Конана и Саботая, которые с великим трудом, рука к руке, поднимались по узким ступеням железной лестницы. Держась за веревку обеими руками и сжимая нож в зубах, девушка откинула голову назад и улыбнулась, как будто хотела сказать: пошевеливайтесь, увальни, если хотите поймать меня!

Чуть позже мужчины, задыхаясь от напряжения, выбрались из шахты и увидели Валерию, вытиравшую кровь со рта. Они повалились на пол, чтобы отдышаться.

— Ну, достали вы его? — спросила Валерия.

Безмолвно Конан вынул обжигающий, словно лед, камень из-за пазухи и показал его. Доносившиеся снизу звуки погони согнали улыбку удовлетворения с уст Валерии.

— Они поднимаются по лестнице, — прошептала девушка, вглядываясь вниз, в глубокую шахту. — Я думаю, несколько человеко-зверей поднимаются с ними. Спрячь Змеиный Глаз!

— Вылезай за перила! — сказал Конан, кивая головой по направлению к усеянному звездами дверному проему. — Я буду рубить их головы одну за другой, по мере того как они будут вылезать на площадку.

— Нет! — возразила Валерия. — Слишком рискованно, лучше спустимся вниз по стене башни, пока они не перерезали мою веревку. Но торопитесь!

Вскоре все трое, как мухи на стене, держась за веревку, начали спускаться с башни. Они были благодарны заходящей луне, которая не освещала больше их поспешного бегства.

Все, кроме Конана, были уже на земле, в полной безопасности, когда между зубцами стены показалась отвратительная морда и волосатая рука ножом начала перерезать тонкую веревку, по которой спускались беглецы. Понимая, что веревка скоро порвется, Конан взглянул вниз, чтобы определить положение черной мерцающей поверхности бассейна. Рассчитав прыжок, он крепко уперся обеими ногами в стену, оттолкнулся, изо всех сил напрягая мускулистые ноги, и вылетел как раз в тот момент, когда веревка упала. Свернув свое гибкое тело, как падающий котенок, Конан нырнул в темную воду.

Когда Конан целым и невредимым всплыл на поверхность, Валерия счастливо рассмеялась, и ее хохот слился с ревом бешенства все растущего числа наблюдателей с башни.

— Дураки! — объяснила Валерия. — Они помогли нам смыться! Теперь никто не сможет спуститься, чтобы помешать нам уйти от этих мерзких стен!

Усмехаясь, Саботай кольцами смотал веревку и перебросил моток через плечо. Затем, преодолев стену сада, все трое исчезли в неизвестности темнеющих городских улиц.

8 Поручение

В воровском квартале Шадизара, в каменном очаге грязной таверны трещал огонь. Едкий дым, как ленивая кошка, клубился вокруг закопченных стропил, но и он не мог ослабить радужного сверкания тысячи гладких граней Глаза Змеи. Драгоценность лежала на грубом дубовом столе. Три закутанные в плащи фигуры склонились над ним, загораживая его своими телами от посторонних глаз.

— Клянусь Нергалом, он прекрасен! — прошептал Саботай. Его алчные глаза были прикованы к сверкающему камню.

— Да, это точно, — растягивая слова, произнесла Валерия. Она поднесла к губам кубок вина, не отрывая взгляда от предмета своего восхищения.

— Он и должен быть прекрасным, — проворчал Конан. — Только он сильно попортил нам кровь.

Саботай раздраженно поморщился.

— Нужно ли ворошить уснувшие воспоминания? — спросил он. — Миновавшую опасность лучше всего забыть, как говорят у нас в Гиркании.

Однако маленький человек тут же начал перебирать все события с того момента, как их обнаружили в храме Башни Черной Змеи. Он вспомнил, как они перелезали через стену храмового сада, в то время как их преследователи в ярости прорывались через невидимую дверь своего отвратительного места поклонения. Он напомнил своим товарищам и день, когда они скрывались, боясь даже пойти за едой в ближайшие лавки, и как они наконец впервые вышли из своего убежища и, словно чужие, бродили по городу, по самым грязным кварталам, где не многие представители власти осмеливаются искать воров и убийц. Саботай плотно зажмурился, чтобы отогнать ужасные воспоминания. Затем, открыв глаза, он вновь уставился на огромный камень, словно на королевский обед.

— Это стоило того, — прошептал он. — Как ты думаешь, киммериец, имеет ли смысл купить нам два графства в Аквилонии, или два эмирата в Туране, или парочку соседних сатрапий в Вендии? А на что, госпожа Валерия, собираетесь вы потратить свою долю?

— Прежде всего, нам нужно найти покупателя для такого дорогого камня, — прошептала Валерия, беспокойно оглядываясь.

Таверна была полна красномордых, потных мужчин, которые хрипло горланили песни и стучали своими кружками по грубым столам, пока обнаженная танцовщица плавно двигалась под варварский ритм музыки. Ее загорелое тело мерцало в свете огня.

— У тебя не было проблем, когда ты продавала камни, позаимствованные из башни, — напомнил маленький вор, значительно кивая на кошелек Валерии, туго набитый золотыми монетами с профилем Осрика, короля Заморы. Девушка крепче прижала к себе кошелек, недоверчиво глядя на веселящуюся толпу проституток, грабителей, сводников, наемников и праздношатающихся стражников.

— Говори потише, идиот, пока ты не привлек внимание, — резко оборвала она. Зрачки ее глаз засверкали, словно два кинжала.

Саботай пожал плечами. Длинноногий мальчик-разносчик пробирался мимо, собирая пустую посуду. Гирканец, слегка толкнув коленом киммерийца, поймал мальчика за руку:

— Найди нам девочек, парень, холеных девочек с округлыми бедрами и темными сосками! Изучив горизонты мира, я намерен теперь заняться изучением пределов плотских наслаждений, которых я ждал слишком долго, слишком долго…

Мальчишка с понимающим видом нагнулся, чтобы прошептать какие-то рекомендации в ухо гирканца. Конан и Валерия обменялись долгим многозначительным взглядом.

— Итак, друзья, я ухожу в дом мадам Илди на ночь. Там будет пирушка что надо! А как твои планы, Конан? А твои, госпожа Валерия?

— Что касается нас двоих, то у нас другие планы, — резко сказал Конан.

Саботай ухмыльнулся, оглядывая две пары полускрытых капюшонами глаз.

— Это тоже что-то в этом роде, не так ли? Я в этом уверен! Ну, что ж, приятно вам повеселиться, друзья. А теперь я пожелаю вам ночь, полную любви. У каждого есть свои слабости. Я намерен как следует заняться своими и оставляю вас с вашими.

Валерия схватила его за рукав, когда гирканец неверной походкой направился в ночную тьму. Она протянула ему горсть монет из туго набитого кошелька.

— Будь осторожен, маленький человек! Помни: у того, кто при деньгах, всегда много добрых приятелей, но мало настоящих друзей.

Саботай посмеялся над ее дурацкими наставлениями.

— Я до этого убил несколько человек — людей, у которых глаза на затылке, таких, как тот, на башне, — помнишь, Конан? Кроме того, золото мне досталось слишком дорогой ценой, чтобы тратить его для чьего-то удовольствия. Янамерен потратить его только на себя!

Беспечно махнув рукой, кривоногий Саботай с важным видом направился в толпу ночной улицы. Горящий вулканическим огнем взгляд Конана встретился с задумчивыми глазами Валерии.

— Пойдем в тишину нашей комнаты, девочка.

Валерия улыбнулась силе его желания. Оно было столь же горячим, как и ее собственное. Она нежно погладила прекрасный камень, медленно спрятала его у себя на груди и последовала за Конаном из таверны.

Хромая старуха ввела Конана и Валерию в освещенный свечами домик и улыбнулась им беззубым ртом. Конан бросил ей мелкую монету. Поклонившись, старуха заковыляла из комнаты. Варвар скинул свою тунику, а женщина-вор расстегнула пояс и сняла доспехи.

Валерия опустилась на колени. Ее жадные руки пробежали по голому телу Конана.

— Скажи мне, — выдохнула она, — одну вещь — только одну. Когда я впервые увидела тебя, в тени, ты двигался так красиво. Где ты научился этому?

Конан дотронулся до ее груди. Его рука пробежала по ее сильному животу и подвижным бедрам.

Валерия задыхалась в экстазе. Она напряглась под ищущими руками Конана, которые скользили по ее трепещущему телу.

— И все же, где ты научился двигаться так?

Конан с безразличным лицом секунду изучал нетерпеливую девушку. Затем, положив руки на свою покрытую рубцами шею, он показал ей следы от жесткого ошейника, который он носил когда-то. Тогда Валерия начала неистово целовать его рубцы и прижалась в нему в судорогах острого наслаждения. Содрогаясь в его объятиях, она отбросила назад свои длинные волосы и показала такие же шрамы. Она тоже долгое время была гладиатором. Потом свеча погасла и темнота эхом повторяла тихие звуки счастья.

* * *

Рассвет застал любовников под низким потолком общей комнаты бедной таверны. Они жадно ели. Конан отрезал сочный кусок мяса с шомпола и на кончике кинжала протянул его Валерии. Девушка энергично жевала, и жир стекал по ее подбородку. Себе Конан отрезал большой кусок мяса, чтобы утолить свой волчий аппетит.

Конан навечно запомнил это нежное свидание. Много лет спустя он сказал своему летописцу:

— Если боги занимаются любовью, что же может быть величественнее этого? Ни одна женщина ни до, ни после не может сравниться с ней, — но об этом в то время я не знал.

Они запивали мясо вином, охлажденным в снегу с горной вершины, — напитком для знати. Пьяная от любви не меньше, чем от крепкого напитка, Валерия откинулась на спинку грубой скамьи. Она смотрела на Конана, любуясь его тугими, как у прекрасного животного, буграми мускулов, которые играли под его кожей.

Он, в свою очередь, восхищался чувственной красотой женщины, которая в свободной позе сидела перед гаснущим огнем. Ее одежда была накинута небрежно, прекрасная шея и плечи были обнажены. Конан, обнаружив маленькую дырочку в огромном камне, Змеином Глазе, продел сквозь нее тонкий ремешок, чтобы у Валерии было меньше шансов потерять его. Теперь неземные лучи великолепного камня горели у нее на груди, удваивая свою красоту.

Настало утро. Ухмыляющиеся рабы мадам Илди принесли Саботая обратно в таверну. Он с трудом приходил в себя после ночного дебоша и чувствовал угрызения совести. До захода солнца три вора снова окунулись в свежий поток развлечений и удовольствий. Их грязные одежды сменились на кожаные куртки и дорогие меха, а грубые железные украшения уступили место кольцам и браслетам из полированной бронзы и сверкающего серебра, сделанным прекрасным мастером. Хорошие ботинки из мягкой кожи заменили их изношенную обувь. С помощью гирканца Конан выбрал ножи и мечи, вышедшие из-под молота умелого кузнеца.

Все эти обновки, обильная пища и каждодневные увеселения покупались на деньги, вырученные за драгоценные камни из башни, украденные Валерией. При продаже новых камней они уже не соблюдали особой осторожности, как раньше, хотя и знали, что шпионы и доносчики змеиного культа прочешут все рынки Шадизара, стремясь вернуть свой дорогой талисман. Они надеялись найти в Туране или в Вендии купца, у которого хватит и денег для покупки Змеиного Глаза, и ума, чтобы не распространяться о своем приобретении.

Несмотря на непривычное богатство, все трое вскоре устали от бесконечного безделья. Борцы, танцующие девушки и пиры — все это быстро потеряло свою новизну и стало пресным для тех, кто привык к постоянным опасностям, придававшим настоящий вкус жизни. Очень скоро, однако, их постарались избавить от скуки. Но это застало их врасплох.

Однажды вечером, когда Конан, Валерия и Саботай, полупьяные и полусонные, склонились над своими кружками в темной таверне, которую они часто посещали, сверкание наконечника копья в свете очага вывело Валерию из оцепенения. Ее чуть слышный вскрик заставил остальных поднять головы. Они увидели, что их столик окружен солдатами с суровыми лицами, в панцирях из золота и бронзы и сверкающих шлемах, которые были низко надвинуты на брови.

Неожиданно разбуженный Конан приподнялся со своего стула. Он мгновенно понял, что незнакомцы — это стражники змеиного храма, которым стало известно о краже, и стремился найти путь к спасению. Но он ошибался — у солдат были шлемы с гребнями и кирасы с королевской печатью Заморы легионеров короля.

— Что вам от нас нужно? — проворчал Конан с мрачным подозрением. — Да, мы пьянствуем, но это, безусловно, не против королевского закона…

— Вставайте и следуйте за нами, все трое! — отрезал офицер. — На все вопросы вам ответят те, кто послал нас найти вас. И давайте без глупостей!

Саботай, все еще в пьяном оцепенении, посмотрел на вздымающиеся копья. Его лицо скривилось в заискивающей улыбке, и он пробормотал:

— Ну, никаких проблем… никаких проблем… — и, опираясь о стол, поднялся на неверных ногах.

Волей-неволей им пришлось последовать за вооруженными людьми, так как поднять меч сейчас, несмотря на весь свой боевой опыт, было для них равносильно самоубийству. Будь Конан один, он попытал бы счастья и сразился с двенадцатью противниками, но всепоглощающая любовь к Валерии обезоруживала его. Он не хотел рисковать ее жизнью, даже когда сама свобода висела на волоске.

Под безлунным небом они прошли по тихим улицам, покинутым в этот час даже особыми любителями темноты и безлюдья. Наконец они вышли на широкий проспект, в конце которого на фоне звездного неба возвышался королевский дворец. По приказу офицера в боковой стене отворились ворота. Отряд солдат провел трех искателей приключений под сводчатыми галереями с колоннами, по каменистым дорожкам между ровными бархатистыми лужайками и мраморными фонтанами. Журчание воды наполняло ночь сказочной музыкой.

Когда они достигли главного входа во дворец, Саботай, большой любитель путешествий, с удовольствием огляделся вокруг. Дворец короля Заморы считался одним из самых экзотических сооружений в восточной Аквилонии. Он был построен на деньги, вырученные от торговли с Дальним Востоком. Но случайно брошенный острый взгляд Саботая, когда они проходили мимо солдат, застывших у дверей, подметил следы упадка — трещины в кирпичной кладке и следы сырости. Гирканец сделал про себя глубокомысленное заключение, что даже богатства монархии не могут побороть подбирающееся изнутри гниение, подтачивающее, как злокачественная опухоль, основы государства. Предательские щупальца змеиного культа смогли парализовать отвагу и разложили население.

Конан, гораздо менее склонный к философствованию, бросал любопытные взгляды направо и налево, когда их вели через вереницу залов и мраморных лестниц, стараясь запомнить дорогу на случай, если им придется сражаться за свою свободу. Он мало обращал внимания на резные балюстрады из слоновой кости и алебастра, дорогие настенные ковры, обтянутые шелком скамейки и необычные светильники — словом, все, что создавало роскошь, превосходящую самое богатое воображение. Но в конце концов это великолепие подействовало и на него, несмотря на то что даже в приглушенном свете ламп и свечей было видно, что прекрасная обстановка находится далеко не в лучшем состоянии. В гобеленах зияли дыры, на коврах виднелись потертости, золото на роскошной мебели потускнело; по-видимому, все здесь давно уже было в небрежении.

В главном зале дворца, украшенном скульптурами, эхо отзывалось, словно в склепе, во мраке гулко раздавались шаги, и пыль густым слоем покрывала половицы. Когда искатели приключений и их эскорт приблизились к королевскому трону Заморы, их взору предстала фигура, затененная балдахином. Рука поддерживала подбородок, а глаза выдавали воина, давно уже опустившегося из-за вина и лени. Около высокой фигуры стоял одинокий слуга и шепотом переговаривался со своим повелителем.

Король Осрик, уже по тому, как он обратился к капитану стражи, показался Конану человеком уставшим и потерявшим интерес к жизни. Годы тяжело легли на его согбенные плечи, а худое лицо говорило о постоянных заботах и разочарованиях.

Солдат сложил к ногам короля оружие пленников, а капитан опустился на одно колено и доложил:

— Воры, о которых вы спрашивали, государь.

Саботай и Валерия, знакомые с этикетом, низко поклонились. Конан же спокойно смотрел на короля. Стражник толкнул Конана под ребро и прошипел:

— Кланяйся, дурак!

Конан бросил на него прищуренный мрачный взгляд, но при этом все же слегка нагнул голову.

Монарх смотрел на пленников отсутствующим взглядом; чувствовалось, что мысли его были далеко. Наконец он встал и пальцем показал, что офицер может подняться.

Чтобы нарушить затянувшееся молчание, слуга попытался напомнить королю:

— Это воры, ограбившие Башню Змеи.

Монарх заговорил глухим, дрожащим от негодования голосом:

— Знаете ли вы, что вы наделали, воры? Вы заставили его, Яро, предстать передо мной, перед моим троном, чтобы угрожать мне. Да, чтобы запугивать Осрика, великого короля всей Заморы! Какая дерзость! Какое высокомерие! Эти жрецы Черной Змеи ставят себя выше монархов мира! И это произошло из-за вас, троих воров, негодяи!

Конан украдкой посмотрел на своих товарищей. Валерия нервно облизывала губы; умные глаза Саботая, как у загнанной в угол крысы, метались в поисках хоть какого-то выхода. Киммериец был напряжен и в любой момент готов к взрыву неповиновения. Он был безоружен, а потому у него не было никаких иллюзий относительно исхода событий. Но лучше дорого продать свою жизнь, чем послушно подставить шею под топор или самому вдеть ее в петлю. Уж он-то попытается прихватить с собой в мир теней одного-двух стражников.

Король продолжал говорить, не отрывая взгляда от воров, но теперь улыбка тронула уголки его рта. Отбросив бархатное одеяние, он поднялся и воскликнул:

— Воры, я приветствую вас! Вы совершили великое дело!

Король коротко рассмеялся.

— Видели бы вы лицо черного жреца! Он был так зол, что бешеная пена летела с его губ! Я не получал такого удовольствия, пожалуй, с той самой ночи, когда женился!

Затем, повернувшись к своим телохранителям, он добавил:

— Придвинь скамейки для моих друзей-воров, капитан Кобадес. Ты останься, а остальные пусть возвращаются к своим обязанностям. И принесите вина, лучшего вина!

Паж принес серебряные кубки и чашу отличного красного вина, и вот уже все трое стояли возле трона Заморы и пили за здоровье короля, и Осрик поднимал свой кубок в ответ. Саботай, смущенный таким неожиданным подарком фортуны, жадно глотал вино. Валерия и Конан, больше привыкшие к лести и славе после успеха на гладиаторской арене, старались вести себя более изящно.

— Вы можете сесть, — наконец сказал король.

В задумчивости он не отрывал взгляда от своего кубка. Когда же он заговорил, его слова были отрывочны, а голос дрожал:

— Этот человек Тулса Дуум — меня уже давно раздражало присутствие этого дьявольского бога в моем бедном королевстве. Змеи в моей прекрасной столице! На западе, на юге, в Бритунии, Коринфе — везде змеи! Везде черные башни и жрецы с черными сердцами! Они крадут наших детей и делают из них чудовищ — рептилий, таких, как змеи, которым они поклоняются. Наши развращенные дети оскаливают свои отравленные зубы на своих собственных родителей…

Дрожа всем телом, Осрик закрыл лицо руками. Трое друзей переглянулись, а затем уставились на капитана Кобадеса. Король перехватил их взгляды.

— Мои собственные стражники не устояли против них. Мои храбрейшие воины, мои самые свирепые бойцы ушли от своих обязанностей, нарушили клятву верности. Вы — отбросы общества — в одиночку осмелились открыто выступить против Яро в его цитадели!.. Всех, кто противостоит змеиным жрецам, атакуют и убивают. Смерть в ночи… видели ли вы что-либо подобное?

По сигналу монарха слуга подал ему тонкий бронзовый нож. Его клинок изгибался, как тело змеи. Держа его в вытянутой руке, король продолжал:

— Вот зуб змеи, вонзенный в сердце моего отца его младшим сыном, моим братом, который был одурманен их колдовством. И моя собственная дочь, бриллиант моего королевства, радость моей старости, также попала в лапы Тулса Дуума. Она отвернулась от меня и верховных богов. Бережет ли она такой же нож, направленный в мое сердце? Ждет ли меня такая же судьба?

Конан нахмурился, вспоминая редкую красоту молодой женщины в паланкине с занавесками. Саботай тогда сказал ему, что она дочь короля. Варвару было трудно поверить в то, что такая прекрасная девушка может однажды убить своего отца-государя, но в то же время он знал, что она жрица змеиного Бога.

Во внезапном взрыве ярости король Осрик швырнул змеиный нож на мраморный пол. Там он и остался лежать — видимое всем орудие зла.

— Каждое новое поколение слабее предыдущего. Сегодняшняя молодежь погрязла в этом культе — этой ложной религии. Они стремятся стать рабами и бродягами, живущими в наркотическом сне. Когда я был молод, мальчики стремились стать героями, а не паразитами и разрушителями.

Король опустил голову. Это был слабый старый человек, раздавленный проблемами, которые он не мог разрешить. Задрожав, он сказал:

— Теперь я вынужден возлагать на воров спасение королевства.

Валерия с несвойственной ей жалостью в голосе спросила монарха:

— Какую услугу мы можем вам оказать, государь?

— Моя дочь, моя маленькая Ясимина — она следует за ним повсюду… за Яро. Я имею в виду Яро, черного жреца. Она говорит, что ищет правду в глубине своей души… Эти пустые инфантильные глупцы забыли былую силу и былые добродетели. Они погрязли в разврате, как свиньи в грязи, и называют это религией!.. А сейчас моя дочь отправилась на восток, чтобы встретиться с человеком по имени Дуум, в самый центр, в могущественный оплот его Культа, где сходятся все нити интриг. Идите на Гору Могущества и верните мне дочь!

Король подал знак. И по этому безмолвному приказу слуга выдвинул из тени урну и опрокинул сосуд. Полился сверкающий поток драгоценностей. Они ударялись об пол у ног искателей приключений — рубины, аметисты, топазы, сапфиры и мерцающие алмазы. Второй королевский знак остановил поток. Валерия разинула рот; жадность засветилась в глазах гирканца. Конан, ожидавший нечто подобное, смотрел на короля.

— Ну же, собирайте их, — предложил Осрик. — Это будет задатком, на это вы сможете купить оружие, лошадей и нанять воинов, чтобы они сражались за вас. Доставьте мою Ясимину назад, и вы получите все драгоценные камни, оставшиеся в кувшине. Покажи их, Варданес!

Слуга поднес сосуд. Саботай засунул туда палец и повращал им. Убедившись, что у сосуда нет второго дна и что в нем остались мириады драгоценных камней, гирканец кивнул и вытащил руку. Вместе с Валерией они подобрали упавшие камни и положили их в кошелек.

Конан наблюдал, как его товарищи поспешно собирали разбросанные драгоценности. Затем, задумчиво нахмурившись, он обратился к королю:

— Почему вы не боитесь ножа в темноте или яда в вашей чаше?

Осрик грустно улыбнулся:

— Приходит время, друг мой, когда даже для королей драгоценности теряют свой блеск, золото тускнеет, а пища и питье теряют свой вкус. Время, когда сама тронная зала, хотя и разукрашенная, становится тюремной камерой. Тогда все, что останется, — это любовь отца к своему ребенку. Но ты… что ты можешь знать об этом? Ты слишком молод и полон жизни… Когда придет моя смерть, от руки Дуума или кого-нибудь другого, я буду спокоен, если только мое дитя будет свободно от этого проклятия и сможет служить моему народу в качестве его королевы.

Конан кивнул.

— Хорошо, король Осрик. Я убью этого Дуума или погибну сам. У меня есть с ним собственные счеты. Если я смогу спасти вашу дочь, я сделаю это.

— Тогда мы договорились! — сказал король и обратился к капитану своей стражи: — Покажи моим гостям приготовленные для них комнаты. Позаботься, чтобы им было удобно. Всего хорошего!

Трое последовали за капитаном Кобадесом из этой затененной комнаты и оставили на троне полностью ушедшего в свои мысли короля Осрика.

9 Дорога

Два дня спустя после аудиенции у короля Осрика искатели приключений легли спать усталыми. Второпях пришлось провести большую подготовку к пути — заготовить продукты, мехи с вином, вещи для ночлега и сотни других предметов, которые могут понадобиться в дороге. Драгоценные камни они обменяли на золотые, серебряные и простые медные монеты. Позаботились также о лошадях.

Однажды утром Конан и Валерия прогуливались по конному рынку, пока Саботай, единственный опытный наездник из них троих, торговался из-за лошадей. Конан обратил внимание Саботая на горячего жеребца, гарцевавшего и пытавшегося сорваться с веревки, яростно сверкая глазами.

— Этот как раз для меня! — воскликнул Конан. Гирканец усмехнулся:

— И как долго ты думаешь удержаться на этом коне? Поскольку ты никогда не садился верхом даже на клячу, позволь мне найти для тебя что-нибудь побезопаснее, поспокойнее и покрупнее, чтобы оно выдержало твой вес.

Конан часами учился ездить на лошади, которую выбрал для него Саботай. Под его дружеской опекой Конан узнал, как ездить шагом, рысью, галопом, как седлать, чистить и кормить лошадей. Однажды принесенное ветром перекати-поле укололо коня, тот помчался с неожиданной резвостью и сбросил всадника. С проклятиями варвар поднялся и бросился ловить коня.

— Я же говорил тебе: помни о коленях! — сказал Саботай. — Пустяки, если это окажется твоим самым неудачным падением, считай, что тебе здорово повезло. Мы, керлаиты, говорим, что мужчина не станет наездником, пока не упадет семь раз.

Тем вечером, когда Конан остался в спальне, чтобы подлечить свои разбитые ноги, двое королевских слуг внесли большую деревянную бадью. Другие слуги появились с ведром кипятка. Когда они вышли, Валерия скинула одежду и со вздохом удовлетворения забралась в бадью.

— Полезай сюда! — сказала она. — Здесь хватит места для нас обоих.

Конан отрицательно покачал головой:

— Горячие ванны вредны. Пар портит легкие.

— Вздор! Посмотри на меня! Я всю жизнь принимаю горячие ванны, а вот от тебя запах совсем не похож на запах клумбы с розами. Хочешь, я тебе спину потру?

Киммериец все еще отказывался:

— Попозже, может быть, когда ты помоешься.

Девушка сидела в бадье, растирая свои роскошные плечи. Неожиданно она обернулась к Конану:

— А гори они синим пламенем, эти Дуум и принцесса! Этот человек — злой колдун, который может вызвать демонов из адских пещер, вроде того, которого ты убил на башне. Что до принцессы, то почему мы должны спасать ее, если она хочет умереть его рабыней? Все это из-за ее глупости… Кроме того, Тис говорил, что Гора Могущества — оплот Дуума — не может быть взята. Там засели тысячи его сторонников. Сколько у нас шансов против них? — Она встала. — Брось мне вон то полотенце.

Вымыв и вытерев свое тело, Валерия улеглась на огромную кровать, поигрывая драгоценными камнями. Камушки тонкой струйкой текли между ее пальцев, водопадом падали вниз в ложбину меж ее высоких грудей и рассыпались по животу, а она любовалась огоньками, которые играли на их полированных гранях. Потом она заговорила снова:

— Я обсудила это с Саботаем, и он согласился со мной. Мы будем последними дураками, если ввяжемся в это очень опасное дело. Возьмем все, что у нас уже есть, пока мы еще живы! Забудь Дуума и его глупую принцессу! То, что дал нам король, вместе с золотом, которое мы получим за Змеиный Глаз, сделает нас богачами. Мы сможем жить, как знать.

Конан, погруженный в свои мысли, присел на край кровати спиной к девушке. Валерия медленно придвигалась к нему, рассыпая драгоценности по покрывалу. Ласкающие руки пробежали по широким плечам; она поцеловала Конана в затылок и, обхватив его руками, положила голову ему на плечо.

По-видимому, равнодушный к проделкам Валерии, Конан неподвижно сидел, уставившись на свои сжатые кулаки.

— У меня никогда не было больше, чем сейчас, — мечтательно мурлыкнула проказница. — Всю жизнь я была одинока. Часто я глядела прямо в разинутую пасть смерти, но никогда не заботилась о том, останусь я жива или нет. Одна, в холоде и темноте, я вглядывалась в чужие дома и шатры и видела теплый очаг, мужчин и женщин, сидящих бок о бок, играющих детей у их ног. А я шла по земле… одна.

Она взглянула в лицо Конану, но оно было темным и мрачным.

— А теперь у меня есть ты. Нам тепло, хорошо, мы любим друг друга. Мы даже богаты. Нам не нужно больше рисковать, чтобы добыть золота. Давай сядем вместе у зажженной лампы, прогоняющей темноту, и пусть какой-нибудь одинокий странник увидит и позавидует нам…

Валерия протянула руку, взяла целую пригоршню ярких камней и игриво высыпала их на обнаженную грудь Конана.

— Иди ко мне! Давай забудем обо всем!

Конан молча покачал головой. Потом медленно разжал кулак. На ладони лежал бронзовый медальон из сокровищницы Бога-Змеи — пластинка со знаком Дуума: две обращенные друг к другу змеи, поддерживающие черное солнце.

* * *

Рассвет подкрался к Шадизару, тронув розовым и золотым шпили королевского дворца. Первый утренний луч пробрался в комнату, где спала Валерия, и оторвал ее от снов. Сонная, она отбросила шелковое покрывало и потянулась, подставив обнаженное тело под ласковые поцелуи теплого солнца. Затем она вытянула руку, чтобы коснуться своего любовника, но рядом с ней никого не было. Конан ушел.

Сладость сна тотчас улетучилась. Она вскочила и уставилась на пустующую подушку. Вместо величественного тела молодого варвара она увидела только горстку сверкающих камешков — его долю от подарка короля. Непроизвольно руки ее потянулись к горлу — Глаз Змеи по-прежнему висел у нее на груди. Валерия окинула спальню быстрым взглядом: оружие и одежда Конана исчезли. По щеке Валерии покатилась слеза, но она ее решительно смахнула. Гладиаторы не плачут, строго сказала она себе.

* * *

Далеко на востоке от Шадизара одинокий всадник держал свой путь через ущелья Кезаннийских гор, отроги которых достигают каменистых степей Турана. Этим всадником был Конан; но уже не нищий беглый раб, которым он однажды пересек эту внушающую страх землю. На громадном варваре был превосходный плащ и кольчуга поверх одежды, на голове красовался стальной шлем, а сбоку висел старинный меч, тот самый, который Конан взял в пещере неумершего скелета. Сейчас меч был отточен как бритва и вложен в великолепные ножны из змеиной кожи. Чтобы защититься от резких ветров ранней весны, он надел поверх кольчуги накидку из хорошо выдубленной волчьей шкуры.

Вспоминая прошлое, Конан поскреб густую черную бороду, которая закрывала его покрытое рубцами лицо. Торгул заставлял своих рабов бриться, чтобы не давать противникам преимущества, и Конан строго придерживался этой привычки. Но сейчас, страстно желающий схватки с Дуумом, он позабыл о ней.

Киммериец помнил также о милой женщине, от страстных объятий которой он сейчас уезжал все дальше. Много лет спустя он сказал своему летописцу:

— Я знал, что Валерия никогда не поймет меня. Ее боги — не северные боги. Я двигался на восток, но склонил голову перед Валгаллой. Кром с ледяным спокойствием ждал, когда я отомщу своим врагам. Я знал, что моя жизнь висит на тонкой нитке, но не желал ничего другого.

Целыми днями киммериец без остановок скакал по узкой тропе, щедро усыпанной красными, голубыми, желтыми и фиолетовыми подснежниками. Иногда ему приходилось пригибаться к седлу, защищаясь от внезапной бури, а ветер и ледяная крошка обжигали его израненное лицо. Время от времени он останавливался, чтобы дать выбранному Саботаем мощному жеребцу пощипать скудной травы и отдохнуть.

Когда Конану казалось, что он сбился с пути, он спрашивал дорогу у попадавшихся навстречу людей: одиноких пастухов, утомленных крестьян в лохмотьях и кочевников, восседавших на набитых домашней утварью скрипучих повозках, в то время как жены и дети гнали перед ними истощенный скот. Все они направляли Конана еще дальше на восток.

Остановленный им крестьянин безучастно смотрел на впечатляющую фигуру на огромном коне. Конан показал ему знак культа змеи — медальон Дуума. Проблеск понимания мелькнул на морщинистом лице, и старик ответил:

— Многие прошли… в основном дети… вот по этой дороге и шли, — он сделал жест высохшей рукой, затем, обернувшись, добавил: — Обратно не проходил никто.

И вот однажды киммериец выехал на дорогу, протоптанную множеством ног. Он поторопил коня и еще до захода солнца увидел серое облако пыли, поднимающееся к лазурному небу. Конан осторожно приближался к этому необычному облаку и наконец, разглядел его источник. Как он и ожидал, это была длинная вереница паломников. Вся процессия направлялась в святую обитель Сета, к змеиному Богу. Грязные юноши и девушки, украсив себя венками и гирляндами давно увядших цветов, тяжело брели, ударяя в бубны и напевая монотонную мелодию.

Конан проскакал мимо них, внимательно оглядывая колонну. То там, то здесь ему кричали:

— О воин! Иди с нами! Выброси свой меч и посвяти себя времени и земле, как это сделали мы! Уступи судьбе! Иди с нами к Горе Могущества!

Криво улыбаясь, Конан отрицательно покачал головой и пустил коня галопом. Еще будет достаточно времени посвятить себя земле, когда жизнь подойдет к концу, подумал он.

Дорога поднималась вверх и шла между двумя хребтами вулканических скал; а за ними, на гладкой равнине, неясно вырисовывался конусообразный пик, устремленный в небеса. Вдали Конан увидел мерцающие воды моря Вилайет, уходящего за горизонт. С этой высокой точки варвар заметил наполовину скрытую поднявшейся пылью еще одну колонну паломников. Ветер доносил звуки их заунывного пения.

Пока конь отдыхал, Конан изучал раскинувшиеся перед ним горы, покрытые буйной весенней зеленью. Вдоль побережья внутреннего моря, справа от Горы Могущества, лежал участок земли, сплошь усеянный холмами. Свернув с пути, протоптанного чуть живыми путешественниками, Конан направил коня к пашне, которая была примерно в трех тысячах шагов к югу от горы. Когда же Конан подъехал поближе, то увидел, что за холмы он принял курганы, подобные тем, какие древние люди насыпали над своими королями. Один из могильных холмов, превосходивший другие, был высотой в несколько раз больше человеческого роста, а длиной — в половину полета стрелы. Вокруг его основания на одинаковом расстоянии друг от друга стояли остроконечные столбы, на каждом из которых еще сохранились пронзенные останки коней со всадниками. Ветер и дождь превратили их в скелеты, кое-где прикрытые лоскутками выцветшей материи и ржавыми кусками железных доспехов.

Конан осторожно повел коня вокруг, терзаясь дурными предчувствиями, от которых по его телу побежали мурашки. Он не мог сказать, как долго жуткая гвардия стояла на страже в этом всеми забытом краю, но что-то сжалось в его грубой душе перед величием бессмертия и неизвестности.

За курганами шла равнина, усеянная осколками камней и кусками древней кладки — обломками города, разрушенного давным-давно. Он пустил коня среди разбитых колонн, опрокинутых плит, обвалившихся стен, засыпанных галькой канав и еле видных следов колодцев, безводных с древнейших времен. Опустошение казалось полным, а причина его лежала за пределами человеческого понимания.

Затем, к своему великому удивлению, Конан заметил убогое жилище: простой навес из кольев, связанных воедино и обтянутых шкурами диких животных. Перед входом, завешанным лоскутками шкур, горел небольшой костер, распространявший в морском воздухе едкий дым с запахом горелого мяса. Киммериец направил коня, желая осмотреть это жилище, и увидел, как оттуда вышел худой старик в грязных лохмотьях, с подозрением рассматривавший пришельца.

— Привет, дед! — низким, похожим на рев голосом произнес Конан, поднимая раскрытую ладонь в знак своих добрых намерений. — Я пришел с миром.

— Это ты хорошо сделал! — ответил старик с живостью, не соответствовавшей его морщинам. У него было плоское лицо, бритая голова; одет старик был в рванину, но он вызвал уважение варвара. — Знай, юный воин, я колдун, и этот погост хранит кости и беспокойные души могущественных царей. Тот, кто осмелится причинить мне вред, будет иметь дело с силами, о которых он ничего не знает.

— А ты можешь вызвать демонов, колдун?.. — тень веселости мелькнула в голосе варвара.

— Да, это я умею! Могу вызвать дьявола свирепее, чем любой из семи чертей! — Хвастовство старика закончилось приступом кашля.

— Какая удача, что мы станем друзьями, — сказал Конан. Он бросил колдуну серебряную монетку, которую тот поймал не по летам проворно. — Это плата за несколько дней, которые я проживу в твоей халабуде!

* * *

На закате солнца, Конан, сняв шлем и кольчугу, сидел у костра, с трудом разжевывая копченое мясо и пресный хлеб. Отшельник суетился рядом, предлагая гостю сделанную из тыквы бутыль с кислым элем и болтая так, словно не разговаривал годами.

— Эти могильные холмы, чужестранец, стоят здесь со времен Титанов, — говорил старик. — Великие цари спят здесь, цари, чьи царства когда-то сверкали, подобно молниям над бушующим морем. Проклятия лежат под этими грудами земли; вот почему я обитаю ниже их вершины.

— Так ты смотритель этого кладбища? — поинтересовался Конан.

Колдун засмеялся:

— Нет, но я пою предания о прошлом, о битвах и героях, о богачах и женщинах для тех, кто покоится здесь, чтобы успокоить их сны…

— Чем же ты живешь, добрый колдун?

— Местные жители приносят мне мясо и хлеб, а я вызываю духов и предсказываю им удачу. Кроме того, я выращиваю зелень. Никто не досаждает мне; все знают о моей силе.

Конан наклонил свою косматую голову в сторону Горы Могущества.

— А что эти?

— Ты спрашиваешь о тех, кто служит змеям? Они хорошо знают меня, но думают, что я сумасшедший, и поэтому не трогают. Каждую весну человек по имени Дуум приходит сюда принести жертву духам моих спящих царей. Ты их видел… — он махнул рукой в сторону скелетов людей верхом на лошадях.

Конан какое-то время ел молча, с сомнением размышляя о том, были ли это кости древних царей или же сторонников Дуума.

— Здесь в округе растут какие-нибудь дикие цветы? — спросил он.

Рот старика раскрылся.

— Цветы? На какой?.. — Затем, спохватившись, поправился: — Да, я думаю, тебе удастся собрать немножко. Месяц назад эта равнина была вся выстлана цветами. Но на что тебе цветы?

— Увидишь, — ответил Конан.

* * *

Следующим утром Конан поднялся, сбрил свою жесткую бороду и достал из дорожной сумки белую мантию паломника. Одетый таким образом, он целый час бродил по окраине разрушенного города, собирая наиболее свежие цветы, какие только мог найти. Когда варвар начал сплетать венок, колдун с отвращением посмотрел на него.

С безмятежным видом Конан спросил у старика:

— Что ты знаешь об этом Тулса Дууме? И успокойся, я не из его компании.

Старик облегченно вздохнул и усмехнулся беззубым ртом:

— Вообще-то ты не очень похож на паломника. Если ты собираешься в таком виде проникнуть внутрь горы — берегись. Люди Дуума коварны, жестоки и склонны к предательству. Кроме того, ты не сможешь взять с собой меч; даже под мантией они тотчас увидят его.

— Ну что же, придется обойтись без него. — Конан просунул руки под мантию, расстегнул пряжку и вложил меч в ножнах в руки колдуна со словами: — Храни его и найди корм для моего коня. Я хорошо награжу тебя, когда вернусь… если вернусь.

Водрузив венок из уже увядших цветов, Конан пошел к горе. Колдун, бормоча оберегающие заклинания, смотрел ему вслед.

* * *

По мере того как дорога зигзагами поднималась вверх по склону Горы Могущества, она становилась все круче. Конан незаметно затесался в колонну бредущих в беспорядке юношей и девушек. У них были запыленные, изможденные лица и пустые, глаза. Разница между здоровым и сильным варваром в свежей одежде и утомленной, выпачканной в путешествии толпой была так велика, что Конан боялся, что он будет немедленно раскрыт.

Вдоль извилистой дороги стояли девушки в чистых мантиях, пели приветствия и указывали толпе путь дальше. На первом повороте дороги Конан увидел небольшой храм из белого мрамора, словно светящийся на фоне обсидиана, на котором он стоял. Этот белый храм, меньший из святынь Дуума, был украшен фризами в виде мерзких корчащихся змеиных тел. Под его величественным куполом все паломники должны были пройти очищение и возродиться.

У арки, ведущей в храм, какая-то женщина остановила Конана и дала ему свежую гирлянду цветов, потому что венок, который он сплел несколько часов назад, уже завял. Наклонив голову, чтобы получить новый венок, Конан уже приготовился идти дальше, но девушка с поднятыми руками задержала его. Он внутренне встрепенулся, но быстро понял, что это обычный ритуал приветствия.

— Ты должен отказаться от всего, что у тебя было, высокий странник, — напевно произнесла девушка на одной ноте. — Ты должен увидеть себя в чистой воде таким, каким ты себя никогда раньше не видел.

Повторяя слова юноши, прошедшего перед ним, Конан нараспев ответил:

— Я хочу быть очищенным.

По тому, как бессмысленно девушка улыбнулась ему, Конан понял, что она ничего не видит и находится под воздействием какого-то дурмана. Не осознавая волнения Конана, девушка договорила слова предписания, лишенные ее голосом теплоты и смысла:

— Теперь ты спасен от опасностей дороги. Здесь, в тени горы, мы все в безопасности. Не бойся, потому что эта дорога — дорога в Рай!

Конан пробормотал невразумительный ответ и поспешил вперед. На следующем повороте дороги он прошел через узкую щель между двумя отвесными каменными стенами и оказался в естественном амфитеатре, чашеобразном пространстве, защищенном от ветра. Палатки и простые шатры покрывали скалистую землю. По обе стороны стояли здоровенные стражники, гордые и внушительные, в одежде из черной лакированной кожи. За ними Конан увидел, или ему так показалось, жрецов в черных мантиях из храма Змеи.

Инстинктивно Конан сделал шаг назад, затем поспешно придал своему лицу бессмысленное, вялое выражение. Заметив, что он стоит на месте, жрица поспешила к нему.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

Конан показал на безликих стражников:

— Кто это?

— Это наши друзья. Они здесь, чтобы защищать нас.

— Защищать нас? От чего?

Жрица успокаивающе, как говорят с испуганным ребенком, ответила:

— Очень часто от нас самих. Мы редко знаем, что хорошо для нас; мы всегда окружены сомнениями и страхами. Мы так слепы, что не можем различить путь истины. Только Господин может направить наши стопы на дорогу, ведущую к Раю.

Мягко взяв Конана за руку, она повела его к концу процессии, с которой он пришел, и там оставила его. Двигаясь вместе с остальными, Конан очутился в толпе мальчиков и юношей, которых, как стадо, вели несколько жрецов. Всем прибывшим приказали снять дорожную одежду. На дальнем краю амфитеатра колонна женщин скрывалась из вида.

Хитрый варвар некоторое время стоял в нерешительности среди смущенной толпы. Если он снимет мантию, то длинный кинжал и пояс сразу же выдадут его замысел. Когда колонна тронулась вперед, Конан проскользнул между двумя палатками и побежал к стройному жрецу в мантии с капюшоном.

— Куда ты, брат? — мягко спросил человек.

— Я… я не знаю, — запнулся киммериец, — я боюсь…

— Ты боишься обнажить себя, не так ли, о мальчик! Дитя мое, ты должен гордиться таким прекрасным телом, — жрец хотел дотронуться до него, но Конан оттолкнул его руку. Ничуть не смутившись, жрец продолжал: — Как ты можешь полностью очистить себя, если не знаешь своего тела?

Конан украдкой взглянул на проход в скалах, хорошо защищенный от посторонних глаз.

— Не могли бы мы поговорить наедине… там, где нас не смогут увидеть? — он показал в сторону ниши.

С тонкой понимающей улыбкой человек в мантии пошел туда, говоря:

— Мы, жрецы, много знаем о телах и душах мужчин; ты не должен испытывать стыда…

Оказавшись в нише, Конан обернулся.

— Скажите мне, — спросил он с наигранной простотой, — эта мантия — все, что на вас надето?

— Да, сын мой. Это все…

— Хорошо, — проворчал варвар и двинул локтем в ребра жреца. Раздался звук ломающихся костей и придушенный тяжелый вздох. Затем удар гладиатора, сравнимый с ударом молотка, переломил жрецу шею.

Высокий человек в мантии с капюшоном быстро прошел через шеренгу голых паломников и направился в храм. Жрец, спускавшийся со святилища, встретился с ним глазами и пальцами сделал тайный знак. Конан неуклюже ответил безмолвным приветствием и, заметив тень замешательства на лице жреца, быстро двинулся дальше.

Два жреца прошли мимо, горячо споря о чем-то. Конан заметил, что на груди каждого висит такой же медальон, как тот, что Конан взял с алтаря в Башне Змеи. Пошарив в непривычной сутане, он извлек медальон и, заменив грубый ремешок шелковым шнурком, повесил его на виду. Стражники храма, грубые, полоумные парни с нахмуренными бровями, пристально посмотрели на лжежреца; затем, увидев медальон с двумя змеями, запомнили его и пропустили. Так Конан проник в недра Горы Могущества.

10 Гора

Конан шел вперед по проходу среди других еле заметных фигур, которые, словно тени, двигались в том же направлении. Наконец варвар попал во двор необыкновенной красоты. Здесь были сады, яркие от цветов всевозможных оттенков вперемешку со странными экзотическими деревьями. Кристально чистая вода падала из фонтана в тихий бассейн, окруженный мраморными скамейками.

За бассейном шла церемониальная лестница. Ее массивные ступени вели вверх, к порталу храма. Дверь, украшенная резьбой по мрамору, вела внутрь пещеры, вырубленной, как подумал Конан, в цельной скале. В этом широком святилище киммериец увидел расположенные амфитеатром мраморные скамьи. За ними был проход, обрамленный рядами остроконечных колонн, похожих на обелиски.

Перед скамейками возвышался помост. К нему вела лестница поменьше. Купол из разноцветного стекла освещался каким-то неизвестным источником света, сияние которого могло соперничать с самим небосводом.

Прекрасные женщины, одетые в прозрачные покрывала, расположились на ступенях помоста, а благоговейные паломники искали себе места на удобных скамейках. Конан, осторожно двигаясь, примкнул к ожидающей толпе и, уверившись в своей безопасности, начал осматривать раболепных юношей и девушек вокруг него. Платья из дорогой ткани и нарядные ленты, охватывавшие их лбы, выдавали существ, стоящих выше толпы, оставшейся снаружи, которой была недоступна роскошь этой залы, доставлявшей сейчас Конану такое наслаждение.

Вскоре грациозные молодые женщины внесли подносы с зажженными свечами и раздали по одной каждому участнику Культа. Когда сияние купола начало угасать, тонкие свечи замерцали, словно звездочки в ночном небе. Их свет делал молодые лица поклоняющихся подобными лицам богов.

Поглощенный созерцанием этой процедуры, Конан не заметил, что два стражника, похожие на обезьян, последовали за ним в храм в Горе Могущества. Теперь, стоя в густой тени позади Конана, они знаками переговаривались со жрецом из башни — черным Яро из Шадизара. Яро со своей свитой прибыл сюда, чтобы возвестить о пропаже храмового талисмана, чтобы известие о краже разнеслось среди верующих во всех землях, где утвердился культ змеиного Бога. Здесь Яро также надеялся узнать о местонахождении вора и хотел задержать его.

Призванный в храм обезьяноподобными стражниками, черный гигант изучал киммерийца суженными задумчивыми глазами. Он лишь мельком видел вора, похитившего Глаз Змеи, когда двое неизвестных карабкались по узкой лестнице на вершину башни. Но широкие плечи, бугры мускулов и грива спутанных черных волос, подстриженных до плеч, выдавали Конана с головой.

Черный жрец обернулся, чтобы что-то сказать другому человеку, скрывавшемуся под покровом темноты. Тот сделал шаг вперед и оказался мужчиной гигантского роста, на груди которого свободно извивались две свитые воедино змеи. Он был в доспехах из синей стали, отделанных черной кожей.

Рексор, а это был он, постарел за годы, прошедшие после его набега на деревню Конана и после того, как он отправил юношу на долгие годы работать на Колесе. Однако время каким-то образом укрепило его осанку и жизненные силы. Невероятно сильные мускулы вздымались на его обнаженных руках, мощных бедрах и массивной шее. Без скрывающего лицо шлема было видно, что годы несколько сгладили его грубые черты, но его глаза стали холоднее и жестокие складки вокруг тонкогубого рта сделались глубже, чем раньше. Металлически-серая седина, тронувшая волосы Рексора, закрепила за ним среди змеепоклонников прозвище Стального Человека.

Его ледяной взгляд был прикован к киммерийцу, сидящему перед ним. Рексор не помнил ребенка, отобранного у матери, которую убил его повелитель, но это не имело значения. Любой, незвано проникший в Храм Змеи, был врагом; любой сторонний наблюдатель, который видел тайные ритуалы, был святотатцем и богохульным изменником. И наказанием служила смерть, медленная и мучительная смерть.

Общее внимание было сосредоточено теперь на процессии жрецов, которые ритмичным шагом направлялись к возвышению. Их низкое гортанное пение все нарастало. Два ряда обнаженных девушек танцевали в проходах под звуки труб и звон цимбал, на груди у них извивались змеи. За ними группа стигийских жрецов внесла ароматические факелы, которые наполнили воздух слоистым дымом, сладким, всепроникающим иароматным. Затем в церемониальный зал кошачьей походкой вошел человек по имени Дуум.

Конан издали изучал своего заклятого врага. Его глаза сузились до такой степени, что превратились в горящие скрытой ненавистью щелки. Киммериец не обратил ни малейшего внимания на великолепные колышущиеся, отделанные мехом одежды Дуума. Конан не отрывал взгляда от его злого лица. Годы не убавили чувственности, которая по-прежнему таилась в его полуприкрытых глазах и худых, аскетических чертах лица. Время также не иссушило обольстительной улыбки, которой он приветствовал своих почитателей и обезумевших в экстазе служанок, которые бросали к его ногам лепестки роз.

Слева, на шаг позади Дуума, Конан увидел молодую женщину чарующей душу прелести. Она была одета в тончайшую мантию, подчеркивавшую ее соблазнительную фигуру и оттенявшую золотистую кожу. Женщина шла величественно, и ее внешне спокойный взгляд, обращенный к ее господину, горел скрытым огнем. Конан нахмурился, когда узнал в ней принцессу, виденную им мельком в паланкине с занавесками на улице Шадизара. Это была Ясимина, пропавшая дочь короля Осрика.

Когда Ясимина в смиренном обожании опустилась на колени, Дуум повелительно поднял руки, затем резко повернул их ладонями вниз. Пение, повинуясь жесту, прекратилось. В наступившей гробовой тишине его сильный голос то возвышался, то затихал, подобно ударам колокола.

— Кто среди вас боится жарких объятий смерти? Когда я, ваш отец, прошу этого, — будете ли вы жить для меня? Будете ли по-настоящему бороться с сердцами неверных, будь то сердце друга или возлюбленного, или того, кого вы любили в прежней жизни?

Он сделал паузу и обвел гипнотическим взором открытые лица, обращенные к нему в исступлении.

— Дуум! — распевали они, раскачиваясь в такт его речи. — Дуум! Дуум!

Вопросы продолжались.

— Затянете ли вы шелковую петлю на шее врагов Сета? В большом мире сможете ли вы стоять на истинном пути, вопреки ухищрениям вождей, судей и родителей, которые неверно учили вас? Вонзите ли вы свои ножи по рукоятку и выпустите ли кровь из сердец неверных, чтобы дать им бесконечное блаженство вечного покоя?

Магнетические глаза Дуума переходили с лица на лицо, порабощая каждого последователя. Теперь вопросы прекратились и началась литания.

— Вы почувствуете только радость, когда будете исполнять свой долг перед вашим Богом и Господином, когда будете бороться за Сета и Дуума, когда неверный склонится перед клинком, веревкой или тетивой лука, принимая неизбежность. Вы вырастете в глазах Черного Господина, Мудрой Змеи. В объятиях ее колец лежит вечная жизнь и невыразимое блаженство. Скоро наступит день Дуума, день Великого Очищения.

Голос Дуума становился все мощнее и мощнее. Он медленно спускался по ступеням помоста, ближе к слушающим. С пригвожденными к нему глазами последователи повторяли каждое движение своего господина, пока его невидящий взгляд не остановился на Конане. Примитивные инстинкты варвара побудили его к действию, и он приготовился проложить себе путь к свободе.

— Ваши родители обманывали вас, ваши учителя обманывали вас. Глупцы те, кто пытается обмануть вас!

Глядя прямо на Конана полными ненависти глазами, Дуум указал на него пальцем и обратился к нему:

— Изменник, ты обманут так же, как пытаешься обмануть меня. Ты умрешь сегодня.

Конан вскочил на ноги, его зубы стиснулись в рычании. Едва он поднялся, на мраморных ступенях за ним послышались шаги. Готовый к сопротивлению, Конан обернулся. Хотя его реакция была как у кошки, она все же оказалась недостаточно стремительной. Лишь только он повернулся, тяжелая дубина опустилась на его голову.

Удар был направлен в затылок, но пришелся несколько вскользь по виску. Однако смерть была близка. Мощный удар окунул варвара в водоворот темноты. Он не чувствовал сокрушительных ударов, наносимых стражниками по его неподвижному телу. Они рычали, словно дикие псы, и били сапогами по ребрам, а беспощадная дубина поднималась и опускалась, превращая в кровавое месиво его лицо, торс и беспомощные руки и ноги. Но он всего этого не чувствовал.

* * *

Сознание медленно, словно ленивый школьник, который неохотно плетется на урок, возвращалось к Конану. Каждый мускул болел, казалось, что каждый миллиметр плоти был сплошным синяком. Сквозь полуоткрытые веки Конан увидел сияющее солнце и смутно понял, что наступил новый день. Стиснув зубы, он заставил себя пошевелить руками и ногами и, к своему удивлению, обнаружил, что ничего не было сломано. Несмотря на то, что его били долго и со знанием дела, он не был искалечен.

Наконец Конану удалось открыть свои опухшие глаза. Он видел столь неясно, что посчитал сном прекрасный фонтан, кристально чистая вода которого радугой падала вниз. Но когда он пристальнее посмотрел из-под спутанных волос, слипшихся от пота и засохшей крови, то заметил мозаичные дорожки между клумбами бледно-желтых нарциссов и тюльпанов и множеством других разнообразных цветов, похожих на палитру художника. Теперь он знал, что лежит на солнце в саду. Киммериец увидел также, что высокая стена окружает сад, а из-за нее выступает храм из светлого камня, так называемая Гора Могущества, крепость Дуума.

Невероятным усилием воли Конан чуть-чуть приподнял голову. Он обратил внимание, что сад заполнен группами юношей и девушек, одни из которых прогуливались по стене, другие расхаживали между кустами и цветами, третьи сидели около фонтана у ног высокого человека, который деловито поедал спелый фрукт. Конана словно громом поразило, потому что он узнал в нем Рексора, второго человека после Дуума.

Волна тошноты нахлынула на молодого варвара, и он заставил свое ноющее тело приподняться на колени. Мир закачался вокруг него, и его вырвало. Конан попытался встать на ноги, но звон цепей возвестил о том, что он прикован, так же как во времена, когда был рабом Колеса, а потом гладиатором. Толстые цепи, соединяющие наручники и кандалы, прикреплялись к бронзовому кольцу в мостовой.

Еще недавно твердый духом киммериец, дрожа от слабости, в отчаянии рухнул на землю прямо в лужу собственной рвоты. Двое молодых последователей остановились поглазеть на его бесформенное тело. На их лицах изобразилось отвращение. Другие проходили мимо, окидывая его равнодушным взглядом, и легкий ветерок доносил их смех, но пленник слышал его, словно в тумане.

Конан не знал, сколько он так лежал, пока Рексор не наклонился к нему и не проревел:

— Господин будет сейчас говорить с тобой, а ты, грязная свинья, не готов предстать перед ним.

Сказав это, Рексор нагнулся, чтобы разомкнуть наручники. Подняв еле живого узника, он опустил Конана в фонтан. Поток ледяной воды оживил избитого юношу настолько, что ему удалось по приказу Рексора выползти из бассейна и упасть на мраморную скамью.

Через мгновение он услышал шипящую речь Дуума. Подняв глаза, киммериец увидел прямо перед носом змеиный медальон.

— Как это попало к тебе? — звучно спросил Дуум. — Это ты украл его из моего дома в Шадизаре? А что постигло Глаз Змеи — знаешь ли ты, у кого он? Говори правду, и тебе не причинят больше никакого вреда. Откажешься, тогда боль — необыкновенная, восхитительная — приведет твою душу к последнему восторгу самой смерти.

Конан сплюнул кровавую слюну, затем стиснул зубы и уставился на своего врага. Дуум изучал его. Его таинственный, жуткий взгляд проникал в мятежные глаза варвара, словно желая достичь самой глубины его души. В конце концов, глава Культа отвел глаза, покачал головой и убрал талисман в карман.

Повернувшись к своему преданному военачальнику, Дуум сказал:

— Его разум поведал мне, что он отдал великий рубин какой-то женщине за несколько минут удовольствия, нисколько не заботясь о том, что в нем заключается ключ к власти над миром. Какая утрата! Эти животные лишены понимания, у них нет никакого чувства ответственности за свои действия.

Рексор зарычал. Его голос был хриплым от скрытой злобы:

— Я убью его для тебя, господин!

Дуум покачал головой и снова повернулся к окровавленному киммерийцу. Полным злости голосом он сказал:

— Ты ворвался в жилище моего Бога, похитил мою собственность, убил моих слуг и моих питомцев. Ты нарушил важный для моих последователей ритуал. Это огорчает меня больше всего.

Отсвет каких-то странных чувств отразился на темном лице Дуума, и роковой огонь неизбывной печали зажегся в глубине его сверкающих глаз.

— Ты убил огромную змею, обвивавшуюся вокруг моего алтаря. Яро и я безутешны от этой утраты. Она была выращена нами из яйца. Почему ты украл мои богатства и лишил меня живых существ, столь дорогих моему сердцу? Почему ты осквернил святилище моего храма и нарушил церемонию, которую твой грубый ум никогда не сможет постигнуть? Почему ты проник в саму мою цитадель и лишил жизни священника, которого я называл братом?

— Если бы Кром даровал мне еще несколько минут жизни, я бы и тебя лишил жизни! — прорычал Конан.

— Откуда такая ненависть? Откуда?

— Ты убил моего отца и мать. Ты вырезал мой народ, — проговорил Конан. — Ты украл меч моего отца из прекрасной стали…

— А, сталь… — Дуум кивнул, погрузившись в воспоминания. — Много лет назад я исколесил мир в поисках стали, секрета стали. Я считал его дороже золота и бриллиантов. Да, я был одержим тайной стали.

— Загадкой стали, — прошептал Конан, вспоминая слова отца, киммерийского кузнеца.

— Ты знаешь эту загадку, не так ли? — Голос главы Культа был доверительным, убеждающим, словно он беседовал с другом. Его речь лилась безостановочно, гипнотически, лукаво. — В то время я считал сталь сильнее всего на свете, даже могущественнее человеческого тела и духа. Но я ошибался, мой мальчик! Я ошибался! Душа мужчины или женщины может покорить все, даже сталь! Вот, смотри, мальчишка!

Дуум указал на дорожку на стене сада. На ней стояли прелестная златокудрая девушка и красивый юноша, держась за руки.

— Это милое создание прекрасно, не правда ли? И этот красивый юноша любит ее. Знаешь ли ты, варвар, что значит любить девушку? Или быть любимым ею?

Конан вспомнил Валерию, с которой он много дней назад с такой болью в сердце расстался, и сжал зубы. Из глубины его горла вырвалось утвердительное рычание.

— Возможно, что и знаешь, — проговорил Дуум. Тень улыбки показалась на его лице. — Возможно, ты думаешь, что любовь все побеждает, но я покажу тебе сейчас силу более могущественную, чем сталь, и даже чем любовь. Смотри внимательно.

Подняв гипнотические глаза, он остановил их на хорошеньком личике улыбающейся девушки.

— Иди ко мне, дитя, — прошипел он. Его свистящий голос был чуть громче шепота.

Детское личико озарилось радостью. Девушка минуту помедлила у края стены, затем, не взглянув на юношу, который был около нее, соскользнула со стены и с тяжелым стуком упала на плиты садовой дорожки.

Конан отвел глаза от кукольного сломанного тела у их ног. Дуум расхохотался. В звуках его смеха слышались триумфальные ноты. Потом он сказал:

— Вот сила, мальчик, вот могущество! Это сила, которой не могут противостоять ни крепость стали, ни упругость человеческого тела. Что такое сталь без руки, направляющей ее? Что такое рука без разума, управляющего ей? В этом секрет силы… Сталь, ха!

Тулса Дуум остановился и внимательно посмотрел на безмятежное лицо Конана. Главе Культа казалось, что замкнутое выражение лица варвара, гордый разворот его широких плеч умаляют его могущество, бросают безмолвный вызов ему, не привыкшему к этому. Он сделал еще одну попытку восстановить свой авторитет и произвести впечатление на строптивого юношу, чье тело было заковано в цепи, но дух остался свободным.

Дуум поднял руку и привлек к себе внимание плачущего юноши, который неподвижно стоял и смотрел вниз на сломанное тело своей возлюбленной. Жесткие губы Дуума на одно мгновение скривились в змеиной усмешке. Это движение было замечено только остроглазым киммерийцем. Притворная улыбка исказила темное лицо Дуума, и он прошептал приказ:

— Иди за ней в Рай, сын мой.

Без колебаний, двигаясь как во сне, юноша вынул маленький, украшенный бриллиантами нож и вонзил острый клинок себе в сердце. Солнце играло в потоке крови, сочившейся из раны, пока он стоял, словно статуя, на стене, затем, внезапно съежившись, он наклонился и упал на мертвое тело девушки.

Выражение торжества засветилось на лице Тулса Дуума, когда он взглянул на варвара.

— У меня, — сказал он, — тысячи таких, как они.

Но на Конана и это не произвело должного впечатления. Он, по-прежнему сурово смотрел на Дуума.

— Какое мне дело до того, что ты имеешь власть над глупцами и слабовольными? Ты никогда не встречал настоящего человека, равного тебе, и не сражался с ним лицом к лицу.

Огонь ненависти вспыхнул в глазах Дуума, и что-то похожее на стыд промелькнуло в них на мгновение; но ненависть тут же исчезла, подавленная сверхчеловеческим усилием воли. Конан, не обратив на это внимания, продолжал:

— Ты вырезал мой народ. Ты приковал меня к Колесу Страдания под хлысты ваниров. Ты обрек меня на жизнь раба-гладиатора, который знает, что каждый день может стать для него последним…

Дуум гордо поднял черную голову.

— О! Посмотри же, что я сделал для тебя, как жизнь закалила твое тело и укрепила твой дух! Взгляни на твою выдержку, твою храбрость, твое намерение убить меня из чувства мести за твой род. Ты следовал за мной по миру, пришел сюда, в цитадель моего могущества, чтобы отомстить за то, что я сделал тебе. Хотя на самом деле я сделал тебя победителем, героем, настоящим полубогом. И теперь ты хочешь растратить мой дар — эту силу и храбрость, и волю, которыми я наградил тебя через боль и страдание, — на простое возмездие. Какая утрата! Как жаль!

Дуум, как казалось, действительно опечаленный, прикусил нижнюю губу перед тем, как продолжить.

— Я дам тебе последний шанс получить жизнь и свободу. Ответь на два вопроса: где ты взял знак двух змей? Где находится Глаз Змеи? Говори!

Конан молча покачал головой.

— Прекрасно, — после паузы сказал Дуум. — Ты пожнешь плоды своего упрямства на Дереве Скорби.

Он резко повернулся на каблуках и пошел из сада. Снова появился Рексор, чтобы заняться пленником.

Дойдя до ворот, Тулса Дуум еще раз обернулся и низким мелодичным голосом отдал приказ своему верному военачальнику.

— Распни его, — небрежно бросил он.

11 Дерево

Багровое солнце ярко освещало царящее вокруг запустение. Гладкая равнина известковой почвы, белой, как свежий снег, простиралась во всех направлениях. Потоки раскаленного воздуха, как привидения, отплясывали на земле, среди полной неподвижности, свой танец смерти. Путешественник — если бы он отважился пересечь эту бездорожную пустыню — обнаружил бы, что смутная неприязнь еще больше усиливается из-за какого-то металлического запаха.

Над этой совершенно пустынной равниной возвышалось Дерево Скорби: черное, искривленное чудовище, царапающее раскаленное небо голыми ветвями. Когда-то, возможно, оно было величавым деревом и ласково прятало в тени и человека и зверя. Теперь же этот мрачный, покрытый шипами скелет стал деревом зла.

Высоко на черном стволе висел Конан-варвар. Его обнаженное тело было покрыто запекшейся кровью и слоем меловой пыли. Капельки пота, стекая по телу, оставляли за собой извилистые грязные дорожки. Спутанные волосы свисали грязными жгутами, очерчивая избитое лицо, превратившееся в растрескавшуюся, обожженную солнцем маску, на которой жили только глаза. Это были злые, горящие глаза пойманного и умирающего зверя.

Руки Конана были туго привязаны к двум широко разнесенным сучьям, веревки крепко стягивали и его ноги, прочно прижимая бедра к шершавой коре дерева. Конана жестоко мучили эти ремни, но гораздо страшнее была боль, причиняемая тонкими гвоздями, которыми прибили к ветвям ладони Конана.

Конан не знал, сколько часов прошло с того времени, как стражники Дуума безжалостно его распяли. Мозг Конана оцепенел от боли, временами он терял сознание. Жажда стала невыразимой мукой, а неумолимые лучи солнца жгли тело. Ничто не нарушало медленную агонию, кроме теней стервятников, парящих на неподвижных крыльях под безжалостным солнцем. Они ждали смерти человека, ждали пира. Эти падальщики казались единственными живыми существами во всей белой пустыне.

Один стервятник, лениво двигая крыльями, спустился вниз и уселся на ветке над головой киммерийца. Птица вытянула морщинистую шею, чтобы вглядеться в распятого человека, чья голова уже упала на широкую грудь. Падальщику это избитое тело показалось безжизненным. Он стал внимательнее всматриваться в жертву то правым, то левым глазом.

Конан оставался неподвижным. В эту минуту он стал ясно понимать, что без глотка жидкости смерть возьмет его еще до захода солнца. А на всей этой пылающей жаром равнине можно было выпить только одно…

Стервятник подпрыгнул на ветке, бросился в безветренное небо, а затем набрал высоту для атаки и ринулся вниз. Согнутый крючком клюв поднялся, целя в глаз Конана. Тень птицы пронеслась по лицу киммерийца. Напрягая все свои силы, Конан поднял голову. Он не шевельнулся, когда стервятник вцепился когтями в его грудь и захлопал крыльями о воздух, готовясь нанести удар.

В это мгновение голова Конана рванулась вперед. Его челюсти щелкнули подобно волчьим, а крепкие зубы вонзились в тощую шею птицы, задушив вскрик удивления и боли. Черные крылья били Конана по обожженному лицу, когти раздирали его грудь, но он не ослабил хватку. Его зубы все глубже входили в морщинистую шею, лишенную перьев. Наконец хрустнул позвонок, и крылья стервятника безжизненно повисли. Продолжая сжимать челюсти, Конан всасывал кровь птицы. И даже теплая и соленая, она могла потягаться по вкусу с бокалом лучшего вина.

Чувствуя себя возрожденным, Конан поднял голову. Солнце, опускаясь к западу, раскрашивало мрачную равнину красными полосками. Вдруг что-то заставило напрячься притупившийся разум варвара. Было ли это клубом пыли, чуть подкрашенным красными лучами заходящего солнца, или облаком дыма? Что бы это ни было, оно становилось больше, оно приближалось.

Долгое время Конан не мог понять, что именно приближается к нему. Это что-то плыло по волнам жара, как пловец, грудью пробивающийся сквозь бушующее море. Наконец расплывчатое пятно превратилось в наездника, скачущего легким галопом. Вдруг всадник — так управляться с лошадьми могут только гирканцы — пустил своего коня в карьер. Несмотря на опухшие, растрескавшиеся губы, Конан улыбнулся.

* * *

— Эрлик! Что они с тобой сделали? — воскликнул Саботай, соскакивая с коня и привязывая поводья к нижней ветке проклятого дерева. Конан что-то прорычал в ответ, но горло так пересохло, что его слова остались непонятными.

Трясущимися руками Саботай достал из седельной сумки инструмент, похожий на клещи, которыми вытаскивают камни, застрявшие в подковах лошадей. Засунув его за пояс, Саботай вскарабкался вверх по дереву, туда, где висел киммериец. Саботай поспешно попытался извлечь гвозди из рук Конана, которые распухли так, что стали вдвое больше обычного. Варвар закусил губу, чтобы заглушить стоны, а гирканец с силой дергал и тянул, пока не вытащил гвозди.

Потом гирканец выбросил щипцы и перерезал ножом веревки на ногах Конана; и только когда эти узлы ослабли, он сделал надрезы на ремнях, связывавших руки друга.

— Держись локтями за ветки, если можешь, — посоветовал Саботай. — Ты ведь не хочешь свалиться на землю.

Наконец последняя веревка была перерезана, и Конан, поддерживаемый невысоким вором, с трудом соскользнул вниз. Опираясь на ствол дерева, израненный, он молча переносил страдания, пока Саботай растирал его обожженные, в сильных кровоподтеках конечности, чтобы восстановить кровообращение. Подавая Конану кожаную фляжку с водой, он сказал:

— Сперва прополощи рот и сплюнь. Потом сделай несколько маленьких глотков. Если ты будешь пить, как обычно, тебе будет очень плохо, а может быть… Я видел, как люди умирали от этого.

— Я знаю, — тихо пробормотал киммериец. — У тебя есть что-нибудь поесть?

— Сначала я разожгу сигнальный костер, чтобы его увидела Валерия. Мы долго искали тебя. Колдун сказал, что ты будешь южнее Горы Могущества, но не смог сообщить нам ничего более определенного.

Гирканец собрал прутья под мертвым деревом, сломал пару небольших ветвей, и вскоре, с помощью кремня и огнива, запылал веселый костерок. Затем, поискав вокруг, он нашел несколько кустиков сухой травы и бросил их в пламя. От травы к небу поднялось большое клубящееся облако дыма. После этого Саботай поднял мертвого стервятника и, присев на корточки, начал ощипывать птицу.

— Ради Крома, скажи, что ты делаешь? — проворчал Конан.

— Выдираю перья, — ответил вор.

— Ты собираешься зажарить эту гадость!

— А почему нет? Мясо есть мясо, да и мы оба голодны.

Конан еле удержался от рвоты и недовольно сказал:

— Если я даже и буду есть, то тебе придется кормить меня. У меня руки не двигаются.

Саботай кивнул и согнулся над костром. Вскоре с кусков жарящегося мяса, насаженных на заостренную палку, в костер стал капать жир, и сытный подкупающий запах наполнил воздух. После скудного, но вкусного ужина Конан тяжело вздохнул, а потом погрузился в сон, прислонившись к Дереву Скорби.

* * *

Конан очнулся среди могильных холмов мертвых царей на берегу моря Вилайет. Валерия, склонившись над ним, промывала и смазывала его раны. Он смутно помнил — а может быть, это был сон, — как он ехал на лошади Валерии, а она сидела за ним, держа поводья и поддерживая его всякий раз, когда он начинал вываливаться из седла.

Он долго смотрел на свои руки, онемевшие, распухшие, воспаленные. Было невыносимо больно пошевелить даже пальцем.

— Больше никогда не смогу держать меч, — невнятно произнес он. — Лучше бы я умер.

Затем сознание снова покинуло его и все вокруг потонуло в мутном тумане. Нескончаемые часы, проведенные киммерийцем на Дереве Скорби, так истощили его звериную жизнеспособность, что те, кто ухаживал за ним, боялись, что он может не оправиться от ран. Конан горел в бешеной лихорадке. Его вера в собственные силы исчезла.

— Он еще жив? — спрашивал старый колдун, переступая порог лачуги, в которой лежал умирающий мужчина.

— Да, но едва-едва, — отвечала девушка.

— Старик, — обратилась к нему Валерия, — он зовет тебя колдуном. Знаешь ли ты хоть какое-нибудь заклинание, чтобы помочь ему? Или, может быть, твои боги помогут тебе?

Старик молча смотрел на нее. Сочтя его темный пристальный взгляд за признание того, что он в самом деле может управлять потусторонними силами, Валерия воскликнула:

— Ну, так используй же свои чары! Верни силу рукам, которые должны поднять меч мести!

Старик устало, но смиренно ответил:

— За такое колдовство нужно дорого платить. За такое волшебство всегда нужно платить. Духи, которые часто наведываются в это священное место и охраняют могилы царей, настоятельно требуют плату.

— Какой бы ни была цена, я буду рада ее отдать! — ответила Валерия. — За дело, колдун!

* * *

Завывал жуткий ветер, и тени крались среди могил. Над ртутной поверхностью моря Вилайет луна освещала мертвенно-бледное лицо беспокойного дряхлого призрака, чья черная тень металась на бесплодной земле между двумя наибольшими памятниками. Валерия и Саботай с замиранием сердца следили, как колдун обвязал ноги и руки Конана полосками черной материи и накрыл его неподвижное тело покрывалом того же самого могильного оттенка. Еще одну полоску он повязал на голову варвара, тщательно прикрыв его обожженные, посиневшие веки. Поверх этой повязки ловкими взмахами маленькой кисти старик нанес несколько таинственных знаков.

Потом колдун отправил Саботая на берег, приказав ему принести ведро чистой воды, и, когда вода была доставлена, он опустился на корточки на ковровую подстилку, медитируя и собирая внимание. Валерия, стерегущая каждое движение старика, чувствовала, как он погружался в самые глубины своего духа, чтобы разбудить дремлющие источники внутренней силы.

Наконец колдун вышел из транса. Он торжественно окропил водой все тело Конана, еле слышно бормоча могущественные имена. Сделав это, он приказал гирканцу крепко привязать конечности Конана к четырем столбам, врытым глубоко в землю.

— Зачем это? — потребовала ответа Валерия. Колдун мрачно смотрел за работой Саботая.

— Ночью, — начал он, — духи этого места, рассерженные заклинанием, попытаются унести молодого человека отсюда. Если им это удастся… — его голос осекся.

Валерия вынула из ножен кинжал; его лезвие ярко сверкнуло в лунном свете.

— Если твои духи унесут его, старик, то ты тотчас же последуешь за ними.

В этой безмолвной темноте яростные слова девушки прозвучали со злобой загнанной в тупик пумы.

В ответ старик только пожал плечами, но от такой давно забытой им юношеской горячности на его губах дрогнула чуть заметная улыбка.

Ночь тянулась бесконечно долго для тех троих, что бодрствовали среди древних гробниц. Беспечная луна забралась на самый верх бархатного неба и теперь плыла среди звезд. На юге возвышался зловещий конус Горы Могущества, черный даже на фоне сверкающего, усыпанного звездами темного неба. Не было слышно ни одного сверчка. Нависла абсолютная тишина.

Вдруг Валерия схватила гирканца за руку. Саботай, который уже начал дремать, выругался, когда ногти девушки вонзились в его кожу, а затем так же изумленно уставился на Конана.

Огромное, закутанное в покрывало тело киммерийца поднималось, двигаясь жутко, безвольно, как будто невидимый гигант взял его в руки. Веревки, которые удерживали Конана, натянулись и глухо гудели; столбы скрипели под могучим напором невидимых сил.

— Они унесут его! — взвыла Валерия, когда тело Конана забилось и задергалось так бешено, что один столб был вырван из земли. Колдун ничего не ответил, но начал петь заклинания срывающимся голосом и чертить в воздухе костлявыми руками магические знаки. Валерия вскочила на ноги и бросилась к Конану, оглашая ночь проклятиями. Пока неистовая девушка боролась с невидимыми силами, рыча как львица, защищающая своего детеныша, Саботай нащупал свою кривую саблю. Затем, прыгнув вперед, он разрубил пустой воздух над пребывающим в беспамятстве киммерийцем и девушкой, которая старалась всеми силами удержать его.

К изумлению Валерии, тело в покрывале тяжело упало и осталось неподвижно лежать на соломенном тюфяке. С моря подул свежий ветер, и призрачные тени, спустившиеся на землю, как хлопья тумана, казалось, уплыли прочь.

— Они улетели, — со вздохом облегчения сказал колдун, не переставая дрожать. — Мое заклинание оказалось сильнее, и они не смогли унести его. — Он взглянул на Валерию глазами, полными жалости.

* * *

Утреннее солнце поднималось над морем. Колдун снял погребальное одеяние с Конана. Саботай от удивления раскрыл рот. Валерия хлопнула себя по щекам, чтобы обуздать слезы, ручьем бежавшие из ее утомленных глаз.

Огромный киммериец проснулся, зевнул и потянулся, затем в полном изумлении уставился на свои руки. Раны и кровоподтеки — даже на ладонях — зажили, как будто он и не испытал никаких страданий. Со счастливой улыбкой он держал руки перед лицом, осматривая их со всех сторон. Раны, нанесенные гвоздями, стянулись в маленькие шрамы; уродливо распухшие пальцы приняли свой обычный вид. Он сжимал и разжимал кисти, чтобы убедиться, что они здоровы.

— Колдун, теперь я твой должник, — прогрохотал голос варвара.

Старик, сияя, закивал головой.

Валерия, которая заложила за жизнь Конана свою жизнь, бледная от бессонных тревог, обвила руками киммерийца и расцеловала его со словами:

— Моя любовь крепче смерти. Ни духи, ни демоны, откуда бы они ни были, не смогут разлучить нас! Если я умру, а ты попадешь в опасность, помни, что я приду из бездны, из самых глубин Преисподней, чтобы сражаться вместе с тобой…

Конан улыбнулся и, притянув девушку к себе, страстно ее поцеловал. Валерия, все еще не успокоенная, упорствовала:

— Обещай мне, что ты это будешь помнить! Всегда!

Улыбаясь такому упорству, Конан поцеловал ее снова и ответил:

— Не беспокойся. Я буду помнить…

12 Ущелье

В то самое время, когда Конан и его друзья в скромной хижине колдуна радовались его счастливому исцелению, в далеком Шадизаре смех нарушал тишину ночи. В самом большом зале дворца Осрик, король Заморы, устроил пир. Тайные агенты донесли ему, что Конан достиг Горы Могущества и проник в самый сокровенный храм. Теперь король с нетерпением ждал скорого возвращения дочери.

На старом короле были мерцающие парчовые одежды, пальцы украшали великолепные кольца. Он гордо восседал на троне и маленькими глотками пил вино из золотого кубка. В радостном свете свечей, некоторые из которых были столь велики, что достигали роста пятилетнего ребенка, а в обхвате — ширины мужских бедер, величаво расхаживали придворные в парадных одеждах. Они пришли во дворец, чтобы возобновить давно остывшую дружбу с монархом. У ног Осрика на алых и темно-красных подушках возлежали девушки-рабыни в широких прозрачных шароварах. Они напоминали о короле-воине прежних лет, когда еще Сет не наполнил землю страхом и ненавистью.

Однако даже в своем тронном зале король не чувствовал себя в безопасности от убийц, которые могли быть подосланы Дуумом. Вот почему по два суровых стражника стояли в каждом портале и у каждого открытого окна, чтобы оградить монарха от бесшумных шагов в ночи.

Осрик оставил непривычный для него шутливый тон, когда главный камергер приблизился к трону. Свет свечей играл на начищенном серебряном жезле камергера.

Король подозвал его:

— В чем дело, Чорос?

— Государь, он снова пришел — Яро, черный жрец Дуума, и просит личной аудиенции вашего величества по важному государственному вопросу.

На лице короля появилась невеселая улыбка.

— Просит, говоришь? Требует, не иначе. Что ж, отправь пса обратно в его конуру и не прерывай моего столь редкого удовольствия.

— Но, государь, — настаивал камергер, — Яро сказал мне, что это касается вашей дочери принцессы Ясимины.

Лицо короля посерело, глаза стали печальными.

— Хорошо. Но пусть его тщательно обыщут, и не пропустите его колец, брошей и других украшений. Эти служители Змеи хитрые и коварные люди, в их руках самый безобидный предмет может стать смертоносным оружием.

Когда камергер с поклоном удалился, Осрик подозвал капитана охраны:

— Очисти комнату. Скажи моим гостям, что меня ждут неотложные государственные дела. Я не хочу свидетелей. Оставь только Манеса и Вагоаса, моих самых преданных стражников. Пусть они встанут за колонной и будут готовы сражаться, если черный пес замыслит предательство.

— Да, государь, — ответил капитан.

— А когда они уйдут, вели слугам погасить самые большие свечи. Яркий свет режет мне глаза.

Капитан поклонился и повернулся, чтобы огласить волю короля. Вскоре придворные, стражники и девушки-рабыни удалились из зала. Остались только два воина, которые заняли свои места за двумя массивными колоннами у королевского трона. Когда вынесли свечи, по мраморному полу змеями поползли тени.

Осрик содрогнулся и облизал губы, но продолжал сидеть по-прежнему прямо, пряча свои дурные предчувствия за царственной осанкой. Король осушил кубок вина и, как всегда, отбросил его. Он забыл, однако, что слуга, который должен был поймать его, был выслан из комнаты. Сосуд ударился о мрамор и со звоном покатился к ногам Яро.

Черный жрец бесшумно вошел в приемный покой и медленной, размеренной походкой приближался к трону. Спокойно стоя перед королем, он приложил руки к своей груди и нагнул бритую голову в небрежном кивке. Осрик молча смотрел на него, но в его взгляде сквозили страх и ненависть.

— Государь! — начал жрец.

— Да? — спросил монарх, скрывая бравадой дрожь в голосе. — Ты хотел говорить со мной. По какому поводу?

— По очень важному делу, государь, — ответил Яро, еще на шаг подходя к трону. — Мой господин Тулса Дуум, истинный пророк Вечного Сета, желает оказать честь твоему дому и жениться на твоей дочери принцессе Ясимине.

— Оказать честь моему дому! — пронзительно закричал Осрик. — Оказать честь! Ты злоупотребляешь словами и моим терпением, любезный!

— Государь, женитьба — это почетное установление…

— Чудовище! И ты имеешь наглость прийти сюда и говорить это? — Король дрожащей рукой схватился за бороду. — Твое бесстыдство переходит все границы!

— Я не хотел вас обидеть, — бесстрастно сказал Яро. — Честь, которую Дуум окажет вам, больше, чем вы думаете. Великий Учитель желает, чтобы через этот союз Замора стала истинным королевством Сета и центром все расширяющейся империи.

Дрожа от ярости, Осрик поднялся.

— Довольно! — закричал он. — Пока я король, я никогда не дам согласия на этот чудовищный союз, на эту дьявольскую игру с законами брака. Стража!

Два дюжих телохранителя выступили из тени мраморных колонн. Яро оглядел их. Потом мягким, невыразительным голосом он сказал:

— Вы обещали, что мы будем одни. Вы обещали мне личную аудиенцию, король Осрик!

Смех короля напоминал лай рассерженного пса.

— Ты думаешь, я останусь наедине с человеком, пропитанным ядом Змеи? Я бы не жил так долго, если бы подставлял свою голую ногу под зубы крадущейся гадины.

— О мудрый и могущественный король! — Яро поклонился с фальшивой услужливостью, затем, повернувшись к двум вооруженным людям, он спросил: — Если я попрошу вас, сможете ли вы убить этого изменника дела нашего господина Тулса Дуума?

Словно во сне, двое стражников вынули мечи и приблизились к королю, который, дрожа, стоял на возвышении своего трона.

— Помогите! Убийца! Ко мне, верные стражники…

Осрик кричал напрасно. Его слабые крики не могли проникнуть сквозь тяжелые двери, которые по его приказу были плотно закрыты.

Когда звук тяжелых клинков, вонзившихся в тело, оборвал исступленные крики монарха, Яро повернулся и направился вон из огромного приемного покоя. Два стражника вытерли кровь со своих клинков о платье мертвого короля и последовали за ним.

* * *

На берегах внутреннего моря Конан, Валерия и Саботай продолжали наслаждаться гостеприимством колдуна-отшельника. За несколько дней киммериец полностью восстановил свои прежние силы, и друзья разработали план спасения принцессы Ясимины. Они должны будут действовать вопреки самозабвенному обожанию девушкой Дуума.

Однажды поздно вечером, когда они сидели у огня в ветхой хижине, Конан сказал:

— Старик рассказал мне, что в Горе Могущества есть целая сеть комнат: одни из них — естественные пещеры, другие сделаны теми, кто строил этот храм-укрытие Дуума. Я видел несколько этих комнат, когда проник туда под видом паломника.

Валерия возразила:

— Ты попробовал войти в дверь, открытую для верующих, и чуть не погиб. Нам придется идти этим же путем, иначе как мы попадем туда?

— Есть потайной ход, — пробормотал Конан. — За горой поток вымыл глубокое и узкое ущелье. Значительно выше ущелья есть неохраняемый вход. Старик говорит, что никто, кроме него, не знает об этом.

— Ты хочешь сказать, — заметил Саботай, — что хороший вор может пройти по ущелью, украсть девчонку и ускользнуть, пока никто ее не хватился?

— Откуда колдун знает об этом входе? — подозрительно спросила Валерия.

— Старый колдун прожил здесь всю свою жизнь, — отозвался Конан. — Он излазил гору вдоль и поперек, до того как Дуум пришел в эти места.

Саботай, ковыряя палочкой в зубах, добавил:

— Какие глубины Преисподней извергли Дуума?

— Те же самые, в которые, да поможет мне Кром, я отправлю его!

Глаза киммерийца загорелись вулканически-синим пламенем, а рука сжала рукоять воображаемого меча.

Валерия внимательно посмотрела на Конана. Не в силах постичь кровожадное выражение его лица, она сказала:

— Мы приехали сюда только с одной целью — доставить девчонку Ясимину к ее отцу и получить королевские дары. Время для мести наступит позже. Когда мы получим обещанные Осриком богатства, то сможем нанять убийц или собрать целые армии для осады этой крепости.

Саботай согласно кивнул. Конан сидел молча. Он задумчиво водил большим пальцем по кромке своего острого меча. Валерия замолчала.

На рассвете следующего дня друзья расстались с колдуном. Ветер рвал гривы коней. Валерия скакала галопом, и ее белокурые волосы плыли за ней, подхваченные потоком воздуха. Саботай несколько замешкался, прикрепляя свой лук и колчан, полный острых стрел, потом и он последовал за Валерией. Конан уезжал последним. Он хотел попрощаться с колдуном, который угрюмо сидел у порога своего теперь опустевшего жилища.

Погруженный в молитвы или раздумья, колдун потирал свои узловатые руки. Казалось, что он не замечает приближения киммерийца. Его глаза все так же смотрели в одну точку, даже когда Конан заговорил.

— Пожелай мне удачи, старик, — сказал варвар, — сегодня мы отдаемся в руки беспечных богов.

Конан не был уверен, что старик слышит его. Он помахал ему, повернул своего жеребца и помчался галопом за остальными. Мудрый старик смотрел вслед Конану до тех пор, пока всадник и лошадь не растаяли в тумане моря Вилайет, и слезы струились по его щекам.

Трое искателей приключений пересекли равнину и поехали по незаметной тропинке, которая огибала Гору Могущества. Они двигались очень осторожно, чтобы их не заметили стражники, расставленные на высотах, пока не добрались до подножия горы, к тому месту, где поток вымыл глубокое ущелье. Впереди, на невероятной высоте, в отвесной скале зиял проход. Зажатый между каменными стенами, весенний поток пенился и падал маленьким водопадом с горы. Он спешил, бурлил на камнях и, наконец, вливался в тихие заводи между скалами.

Там, где низкорослые деревца цеплялись за скудную землю, трое всадников спешились и привязали лошадей. Саботай вытащил из своего мешка какие-то странные предметы, которые он смастерил вместе со стариком. Это были просмоленные мешочки из козьей кожи. Пока мужчины надували и туго завязывали эти неуклюжие пузыри, Валерия смешивала минеральное масло и угольный порошок, пока не получилась густая смесь. Затем все трое сняли одежду и обмазались смесью так, чтобы создать иллюзию игры теней на земле, а к голове привязали маленькие зеленые веточки. Теперь случайный наблюдатель увидел бы куст, а не человеческую фигуру.

В сером свете хмурого дня быстрый поток казался опасным и холодным, как лед. Но у них не было иного способа проникнуть в цитадель Сета. Привязав к спинам оружие, завернутое в темные тряпки, и пристегнув надувные мешки, они бросились в поток.

Они взбирались на выступающие скалы, чтобы отдохнуть от изнурительной борьбы с холодной водой. Нелегким оказался их путь. Доплыв до места, где вода падала с бешеной скоростью, Конан сумел уцепиться за выступающую скалу и вскарабкаться на крутой берег. За ним вылезли из воды Валерия и Саботай. Закоченевшие от холодного ветра, они начали подниматься вверх по грубым ступенькам ужасных скал.

Внизу ревела падающая вода, и казалось, что каменные стены сомкнулись над ними, совсем заслонив бледный свет угасающего дня. Во время короткой передышки у громадного валуна они увидели высоко наверху мерцание огня у входа в пещеру. Вход оказался расселиной в скалистой стене, высокой и узкой, как бойница крепости.

Сквозь рев водопада был слышен медленный и монотонный ритм барабанов. По мере того как друзья продолжали свой опасный подъем, низкий и размеренный барабанный бой нарастал, настойчиво и неумолимо. Конан прошептал девушке, которая карабкалась за ним:

— Звучит так, как будто этот дьявол Дуум собирается приветствовать своих непроходимых идиотов. Если бы я только мог добраться до него…

Валерия почувствовала, что ужас, куда более холодный, чем пронизывающий ветер, леденит ее сердце. Она смогла только еле слышно выдавить из себя:

— Только девушку, Конан. Мы пришли только за ней.

Киммериец небрежно кивнул и снова полез вверх.

Невидимые, как тени в сумерках, они, наконец, добрались до входа в пещеру и заглянули внутрь. Тихо, как призраки на кладбище, Конан и Валерия вжались в маленькую выемку в стене пещеры, а Саботай на цыпочках пошел дальше на свет огня…

Барабаны внезапно замолчали. Конан и Валерия, скрывавшиеся в углублении скалы, услышали какофонию слабых звуков; писк голодных крыс, медленные удары воды о камень и завывание ветра у входа в пещеру. Саботай наконец-то вернулся и возбужденно помахал им, и тогда они очень медленно двинулись вперед, стараясь не задеть ни одного камешка, чтобы не выдать себя.

— Слышите! — прохрипел Конан, внезапно останавливаясь. — Опять барабаны…

Где-то над потолком узкой пещеры они услышали фанатичный барабанный бой, громкий и нетерпеливый. Бешеный ритм сопровождался исступленным пением сотни молодых голосов. Под прикрытием этого непрекращающегося безумного шума трое дошли до более широкой пещеры, откуда и исходил свет огня.

Множество факелов освещало картину самой Преисподней. Языки пламени окрашивали каменный потолок высоко над их головами в желтый, оранжевый и красный цвета. И в этом неземном свете перед ними открылась огромная пещера, просторная, словно храм. Точно так же как в храме, ее сводчатый потолок поддерживали известняковые колонны.

— Стража! — прошипел Саботай, дотрагиваясь до руки Конана.

В мерцании огня воры увидели фигуру вооруженного человека, и по знаку Конана они отступили в тень, пытаясь нейти место, где можно было бы спрятаться. Там, в полутьме, среди неровных теней, их разрисованные тела были невидимы. Они приготовились к действию. Гирканец вынул из чехла лук и привычным движением натянул тетиву. Конан высвободил из тряпок свой меч, а Валерия обнажила длинный нож. Они знали, что очень скоро им понадобится все их воинское искусство.

13 Пещера

Конан осторожно смотрел из своего укрытия на прыгающие огни и здоровенных охранников, одетых в железо и кожу. Он облизал губы, по-прежнему оставаясь неподвижным, как будто ожидал какого-то сигнала, чтобы ринуться в битву с этими скотами, потому что, казалось, не было иного способа проникнуть в пещеру, кроме как силой.

Саботай выглядел не слишком счастливо. Вору были не по душезанятия, в которых он не может применить свое искусство, а в прямом открытом бою нельзя проявить ни один из воровских талантов, которыми он так гордился. Наконец он прошептал:

— Киммериец, ты думаешь, мы должны пробивать себе дорогу? Я не трус, это даже Эрлику известно, но было бы глупо лезть на рожон с такими ничтожными шансами на успех, если втихомолку, действуя с известным умением, мы сможем добиться цели.

Валерия согласно кивнула головой:

— Они стоят спиной к нам. Это дает нам некоторое преимущество.

Конан уступил:

— Они ничего не знают о входе из ущелья, если старый колдун сказал правду.

— До сих пор он был прав, — ответила Валерия.

Конан буркнул что-то нечленораздельное. Молодой киммериец настроился на бой. Кровь его кипела, и он стремился отплатить своим врагам за мучения, которые ему пришлось перенести. Все же он понимал, что если их присутствие откроется слишком рано, то они потеряют все преимущества, которые дает внезапное нападение.

Саботай, чьи острые глаза изучали окрестность, возбужденно прошептал:

— Посмотрите туда, налево! Видите те группы скальных колонн, стоящих отдельно от стены пещеры? Они будут хорошим прикрытием для нас, если мы сумеем вскарабкаться туда без лишнего шума.

— Там узко, — возразила Валерия. — Мы с тобой сможем пройти там, а Конан вряд ли.

Конан усмехнулся.

— Я не прочь оставить там немного кожи, если это нужно, — ответил он. — По крайней мере избавлюсь от тошнотворной грязи на спине.

Следуя за Саботаем, они пробирались вдоль стены пещеры. Сталагмиты, напоминающие огромные зубы, скрывали друзей. Каменистая тропа вела вверх, так что, когда они остановились, чтобы посмотреть через пролом в стене, оказалось, что они стоят над самым центром пещеры.

В центре пещеры они увидели огромный котел на четырех массивных столбах из черного камня. Сам котел так же был сделан из чего-то, издали напоминавшего камень. Из-под него с ревом вырывались языки пламени, лижущие дымный воздух.

Вокруг котла суетились взмокшие от пота человеко-звери, подкладывая дрова в костер под этой громадной кастрюлей. Такие же покрытые шерстью существа возились с каким-то хитроумным приспособлением, перемешивающим содержимое котла. Густой пар столбом поднимался вверх. В кипящей воде уже плавали большие куски варившегося мяса, а обезьяноподобные мясники разрубали все новые туши, чтобы добавить их к своему пахучему вареву. За этой кухней располагалась большая столовая со столами на козлах и скамьями из бревен.

Вдруг судорога свела мышцы троих лазутчиков и они замерли, не в силах поверить своим глазам. У края котла они увидели подвешенные на крюках, наполовину скрытые паром и мерцающими отблесками костра человеческие тела, которые вытянулись и стали бескровными, подобно кускам говядины или ощипанной птице. По тонкой, почти прозрачной коже мертвенно-бледных лиц, по неподвижным конечностям было ясно, что эти жертвы когда-то были паломниками к Горе Могущества и служили змеиному божеству. Пока смельчаки с ужасом следили за происходящим, два человеко-зверя большими ножами раскромсали еще одно тело и, быстро поднявшись к краю котла, бросили куски в кипящую жидкость.

Валерия побледнела и уткнулась лицом в плечо Конана. Киммериец молча выругался. Саботая стошнило. К счастью, ритмичный бой барабанов усилился и заглушил изобличающие их звуки. По мере того как шум нарастал, внимание лазутчиков переключилось на бешеную барабанную дробь, наполнявшую пещеру гулким эхом. Барабаны были огромны, как котел; их туго натянутая на каркасы кожа вибрировала не под ударами рук или колотушек, а под ногами прыгающих по ним уродливых, слабеющих существ.

Танцующие фигуры, или по природе своей обросшие шерстью, как звери, или закутанные в шкуры диких животных, были очень странного сложения. Тени, которые они отбрасывали в тусклом свете пламени, были похожи на демонов из самых глубинных кругов Преисподней.

— Что это за люди? Или они дьяволы? — с сомнением прошептал Саботай.

Конан только пожал плечами, вспомнив неуклюжих человекоподобных стражников, мимо которых ему пришлось пройти по дороге в храм.

Перешептывания лазутчиков были заглушены бряцанием оружия. И только они успели отпрянуть назад, во мрак, как отряд обросших шерстью существ в одежде стражников строем вошел в столовую. Все сняли шлемы и уселись обедать. Вскоре к ним присоединилась беспорядочная толпа опоздавших, и их ворчание еще более усилило общий шум.

Конан сделал резкий, не допускающий возражений жест, чтобы поторопить своих товарищей. Двигаясь с крайней осторожностью, они обошли пенящийся котел со страшным варевом и очутились у другой части пещеры, которую эти человеко-звери приспособили для жилья. Здесь женщины и дети чудовищ, такие же безобразные, как и их мужчины, занимались домашним хозяйством.

— Тролли! — произнес Саботай с широко раскрытыми глазами. — О них мой народ рассказывает легенды.

Валерия несогласно покачала головой:

— Нет, это потомки древнего народа, который жил в пещерах с незапамятных времен.

— Как же они смогли опуститься до уровня зверей? — задумчиво произнес маленький гирканец.

Валерия ответила:

— Как я слышала, они — совсем другое дело. Они не люди, превратившиеся в животных, а животные, которые почти стали людьми. Мои родичи говорили, что много, много лет тому назад на земле было две ветви человеческого рода: наши предки и эти — обитающие во тьме. Мои предки называли их так, потому что эти человеко-звери не переносят дневного света и предпочитают устраивать свои жилища в подземных пещерах. Пока люди распространялись по земле в поисках света и плодородных земель, эти, живущие в тени, все глубже зарывались в землю.

— И питались человеческим мясом, — с отвращением добавил Саботай.

Валерия кивнула.

— Этот Дуум, должно быть, разводит их здесь в своих собственных отвратительных целях. Он кормит их телами своих почитателей или телами тех, кого убивают его ученики.

Конан вспыхнул.

— Так вот как змеиный пророк оберегает своих бездумных детей — армией животных-каннибалов, чьи желудки наполняются дураками, которые пошли за ним.

— Или теми, кто не захотел идти за ним дальше, — произнес Саботай.

* * *

За жилищами обезьяноподобных людей пещера кончилась, и Конан, Саботай и Валерия оказались у висячего моста, сделанного из связанных ремнями жердей, натянутых между двумя огромными колоннами. Этот узкий мост протянулся через широкую и очень глубокую расщелину, которая разверзлась внутри горы в незапамятные времена в результате землетрясения. За этим препятствием они различили роскошный рукотворный портал, из которого исходил загадочный переливающийся свет. Не заметив поблизости охраны, они рискнули проникнуть внутрь. Впереди всех, держа стрелу наготове, шагал Саботай.

Вдруг на дальнем конце моста появился полузвериный детеныш. По его росту — около четырех футов и мускулистой коренастой фигуре можно было судить о его недюжинной силе. Вытащив из-за пояса топорик, он сердито делал какие-то жесты руками и дико рычал, как настоящий зверь. Потом существо двинулось прямо на них.

— Они не умеют говорить, — догадался Конан, приготавливаясь защищать себя и девушку, идущую следом.

Слова киммерийца послужили сигналом. Тут же прозвенела тетива и детеныш замер, пронзенный стрелой. Он взвизгнул, пошатнулся и упал в пропасть. Саботай вздохнул:

— Он был еще ребенком.

— Да, но он должен был вырасти, — ответила Валерия. — Пошли вперед.

* * *

Они поспешили пройти через неохраняемый портал, откуда изливалось зеленоватое свечение, и очутились в узком коридоре, в каких обычно слуги ждут приказаний своих хозяев. Здесь не было никого, кто мог бы помешать им; и все-таки они двигались очень осторожно, прижимаясь к стене и стараясь держаться в тени.

— Это, наверное, проход для охранников Тулса Дуума, — прошептал Конан, — и тех, кто обслуживает легковерных глупцов.

Саботай кивнул.

— А поскольку все они слуги Змеи, Дуум решил, что нет надобности оставлять здесь часовых.

— Все равно, надо быть осторожными, — сказала Валерия: — Мы не знаем, что ждет нас впереди.

Очень тихо они прошли вдоль коридора и поднялись по вырубленной в скале лестнице. Здесь было чему удивиться. Они оказались на пороге зала, задрапированного прозрачной материей. Весь этот павильон был наполнен зеленым светом. Наполовину скрытые легчайшими занавесями, как вечерним туманом, незваные гости в изумлении оглядывали внутренний сад с диковинными деревьями и клумбами цветов самых нежных оттенков. Пол из полированного темно-голубого мрамора светился, как поверхность спокойного озера, а из серебряных сосудов тонкими вьющимися струйками дыма кверху поднимался фимиам. Перекрывая шум барабанов, звучала песня флейты, подобная песне соловья, зачаровывая все вокруг.

В эфирном сиянии этого сказочного мира осторожно крались три человека, скользя от куста к кусту, как невесомые тени. За драпировкой павильона они увидели несколько десятков юношей и девушек, нагих или одетых в воздушный газ. Некоторые спали, другие вяло занимались любовью; были и такие, кто сидел, замерев в экстазе, опираясь спинами о стройные колонны из малахита, на которых висели занавеси, огораживающие этот райский уголок.

Молодые люди здесь двигались так медленно, если двигались вообще, что Конан, взглянув на своих товарищей, одними губами произнес:

— Они одурманены!

Вскоре острые глаза Саботая заметили сначала одного стражника, затем другого. Их человекообразные волосатые туши по-свински растянулись между теми, кого они охраняли. Стражники спали. Даже леопарды, цепями прикованные к колоннам, находились под действием паров наркотика, которые заполняли зал. Они лежали с закрытыми глазами, в полузабытьи положив головы между лапами.

Вдруг Валерия коснулась руки Конана и глазами указала ему в сторону. Конан узнал своего старого врага. Тулса Дуум сидел в алькове в состоянии полного транса, его руки и ноги были скрещены, голова опущена. Он вдыхал струйки дурманящего пара, поднимающегося из чаши на жаровне.

Перед ним на коленях стояла принцесса Шадизара Ясимина. Ее прозрачные одежды спали с плеч, открыв изящные выпуклости высокой груди. Две служанки пели странную песнь на непонятном языке, а принцесса, потонув в сладострастном забвении, медленно раскачивалась и водила руками вверх и вниз по крутым бедрам. Ее голова была откинута назад, глаза полузакрыты, иногда она проводила по губам кончиком языка.

Дуум вяло поднял голову и, любуясь, остановил глаза на прекрасной девушке.

— Принцесса? — прошептала Валерия.

Конан кивнул. Его голубые глаза пылали злобой и отвращением.

— Так это и есть Рай Сета! — заметил Саботай. — Этот пророк мог бы обратить меня в свою веру, если бы его женщины были столь же пылки, как и желанны.

Валерия холодно взглянула на него. Затем, обратившись к Конану, она выдохнула:

— Что теперь?

Но Конан не ответил.

— Если мы немного подождем, — вставил Саботай, — они все заснут. И тогда… А ты что скажешь, киммериец?

Две пары глаз смотрели в лицо Конану в ожидании ответа, но его внимание было приковано к стене алькова, где Дуум и Ясимина забылись в наркотическом сне. От изумления Валерия разинула рот. Она никогда прежде не видела у Конана такого выражения лица: ненависть и животная свирепость овладели им, и вместе с тем здесь была глубокая сердечная боль, слишком глубокая для того, чтобы заплакать.

Валерия и Саботай, проследив за взглядом Конана, остановили свои недоуменные взгляды на нефритово-зеленой стене за спиной Дуума. Там, на двух серебряных колышках, висел тяжелый меч. Гарда его была выкована в виде оленьих рогов, а рукоятке придана форма лосиного копыта. Длинный клинок был превосходно сработан, и его полированная поверхность блестела в мутном зеленоватом свете, как зеркало.

Этот меч — настоящий шедевр из стали древних атлантов — был выкован отцом Конана.

14 Похищение

Молодой киммериец, забыв об осторожности, выступил вперед. Все его помыслы были теперь сосредоточены на одном желании — вернуть отцовский меч. Валерия и Саботай, презрев опасность, открыто последовали за Конаном. Когда три фигуры с оружием наготове отрезали себе все пути к отступлению из алькова, Тулса Дуум неожиданно вышел из оцепенения. Его глаза сузились, когда он увидел три решительных лица и три обнаженных клинка всего в нескольких метрах от себя. Злоба, куда более страшная, чем та, что когда-либо приходилось видеть двум гладиаторам, исказила его лицо. Эта дикая, безумная ненависть во взгляде Дуума на мгновение сковала их.

Валерия, вонзив ногти в руку Конана, держащую меч, прошептала:

— Смотри!

Саботай вобрал в себя воздух и выругался по-гиркански. Один из леопардов, привязанных цепью к колонне, открыл свои золотистые кошачьи глаза и, навострив уши, молча наблюдал. Конан застыл в оцепенении.

А тем временем с грациозным телом Дуума происходили какие-то странные метаморфозы. По его шее пробежала судорога, и шея удлинилась. Нижняя часть лица выдвинулась вперед, а челюсти растянулись. Орлиный нос сжался и совсем исчез, а лоб сплющился назад. На его аскетическом лице появились узкие черные линии, похожие на дорожки, которые остаются весной на льду реки. Эти линии перекрещивались, образовывали толстые сходящиеся полосы. Губы Дуума сделались тонкими и исчезли вовсе, а сонные глаза округлились, зрачки превратились в щелки в красном обрамлении, веки пропали совсем. Темно-красный раздвоенный язык высунулся из теперь уже змеиной пасти Дуума и, тронув воздух, скрылся.

— Кром! — пробормотал Конан.

Змеиная голова и шея Дуума извивались, словно у кобры, которая танцует в корзине под звуки дудочки укротителя или вторит движениям его тела.

Саботай первым обрел дар речи.

— Мы должны выжечь это змеиное гнездо! — прошептал он.

Конан кивнул:

— Подобная мерзость должна быть уничтожена только огнем.

— Однако после того как мы достанем принцессу, — выдохнула Валерия.

— И клинок моего отца, — добавил Конан.

Со скоростью прыгающей пумы киммериец достиг алькова, проскочил мимо извивающейся змеиной головы и снял со стены огромный меч. В то же мгновение Валерия наклонилась над стоящей на коленях приверженницей Сета.

— Иди сюда, — прошептала Валерия. Принцесса Ясимина посмотрела на женщину-воина, излучавшую необыкновенную силу и решимость, и закричала.

— Вставай, — приказала Валерия. Когда же насмерть перепутанная девушка отказалась повиноваться, она схватила ее за длинные волосы и бросила к своим ногам.

Ошеломленная принцесса лишь слабо сопротивлялась, и Валерии пришлось схватить ее за руку и протащить через комнату, в которой пресытившиеся любовники и жрецы лежали в наркотической дремоте бесстрастного самопогружения рядом со своими стражниками.

Когда Валерии удалось вытащить упирающуюся принцессу из алькова, Конан и Саботай поднесли свечи к ниспадающим занавескам, так уютно обрамлявшим место отдыха Тулса Дуума. Служительницы Сета, разбуженные едким запахом горящей ткани, бросились к центральному павильону, но и там они не нашли убежища.

Прикрывая отступление Валерии, Конан и Саботай задержались ровно настолько, чтобы успеть поджечь сначала одну газовую драпировку, затем вторую и третью. Между тем последователи Змеи постепенно просыпались. Они кашляли и терли глаза, изъеденные дымом. Очнувшись и увидев, что везде вокруг них горят занавеси, они, пронзительно крича от ужаса, попытались спастись через выход в дальнем конце комнаты.

Звероподобный стражник тем временем загородил незваным гостям проход. Раздался звон клинков, и получеловек упал, рассеченный почти пополам мечом Конана. Саботай сунул факел в лицо юноши в тюрбане, который подступил было к нему с оружием. Визжа, тот схватился за голову и отступил.

Достигнув потайных ступенек, киммериец оглянулся и поискал глазами в пылающей комнате Тулса Дуума, думая увидеть его мертвым. Но его надежде не суждено было осуществиться. Занавеси больше не тлели, дым рассеялся, а колдун, который, по-видимому, был не кем иным, как самим змеиным Богом, исчез.

* * *

Около узкой лестницы, по которой они проникли внутрь, среди всеобщего хаоса стояла Валерия. У ее ног лежала обезумевшая от страха, дрожащая Ясимина, испуганные глаза которой искали возможность высвободиться.

Вдруг еле заметная улыбка появилась на ее сомкнутых губах и, словно язычок пламени, осветив ее лицо, исчезла. Для Валерии, с ее гладиаторским опытом, это было сигналом опасности. Прислушавшись, она услышала легкое поскрипывание ступенек. Этот звук был еле различим в исступленном бое барабанов, который доносился из нижней пещеры, во множестве панических криков в когда-то прелестном, сказочном уголке, созданном для любовников и их возлюбленных. Валерия обернулась и увидела перед собой огромного воина в железных доспехах. Он был немолод, от лица его веяло холодом смерти, мускулы руки, державшей меч, казались стальными. Воина сопровождали четыре мохнатых стражника с деревянными дубинами. Дикая ненависть горела в их глазах.

— Рексор! — позвала принцесса Ясимина. — Рексор, спаси меня! Спаси меня для нашего Учителя, который любит меня!

Бросив принцессу на пол, Валерия пригнулась, чтобы избежать удара дубины стражника. Затем она молниеносно выпрямилась и нанесла удар, ее кривая сабля свистнула в воздухе, неся смерть на острие. Стражник пошатнулся и схватился за горло. Кровь сочилась между его волосатых пальцев.

Отскакивая, нагибаясь и увертываясь, Валерия кружилась перед стражниками, избегая ударов дубин, которые раздавили бы ее, как насекомое. Один из стражников, рыча, пошел на нее, но девушка опередила его, вонзив нож между кожаными пластинками его грубых доспехов. Получеловек заревел от боли, схватился за рану и рухнул. Окровавленный клинок Валерии настиг еще одного стражника, ранив его в шею, но он, дико воя, снова бросился на нее. Валерия отскочила, ожидая нового нападения, чтобы отправить стражника в центр комнаты, прямо в объятия пылающих занавесей.

Рексор и оставшиеся в живых стражники оттеснили девушку в угол. Валерия знала, что зажата в тиски, и теперь ей потребуется быстрота реакции и скорость, которые всегда были основой ее успеха. Как раз в это мгновение Конан, словно дикий зверь, проскочил между пылающими полотнищами ткани. В его руках был огромный отцовский меч. Человек-животное обернулся, но тяжелый меч Конана разрубил его доспехи и отсек голову.

Валерия двинулась на первого помощника Дуума, но Конан прорычал:

— Принцесса уходит! Поймай ее! Оставь Рексора мне!

Когда великан взглянул на киммерийца, его глаза загорелись красным огнем от гнева и удивления. Он оставил избитого Конана висеть на Дереве Скорби, однако он был здесь — цел и невредим. Но у Рексора не было времени осознать это чудо. Огромный меч Конана уже был занесен для сокрушительного удара.

Два клинка скрестились в яростной схватке. Не выдержав натиска стали атлантов, клинок Рексора упал на мраморный пол. Рексор тут же метнул рукоять в голову Конана, но тот уклонился от удара. Тогда защитник Культа прыгнул и железным кольцом своих рук зажал своего мощного противника.

Конан отбросил отцовский меч. Он был бесполезен в таком близком бою. Два гиганта закружились по пылающей комнате. Они не обращали никакого внимания на дым и языки пламени, их мощные мускулы были напряжены, а воля несгибаема. Они царапали, сжимали и били друг друга, пока Рексору не удалось схватить Конана за горло. Его мощные пальцы, словно железные зубы, врезались в шею киммерийца. Борясь за воздух, Конан отогнул один палец своего противника и сгибал его, пока не треснула кость. С проклятиями, в боли и ярости Рексор ослабил хватку и с силой швырнул юношу к центральной колонне. Полуоглушенный Конан, опираясь о малахитовую колонну, попытался подняться на ноги, но Рексор уже потянулся за огромным мечом, много лет назад выкованным отцом киммерийца. Исход боя решил один из леопардов. Обезумев от огня и дыма, он разорвал цепь, которой был привязан к колонне, бросился на спину Рексора и повалил его, тщетно пытающегося защититься от когтей и клыков зверя. В конце концов он, визжа, повалился на пол, а грациозная кошка, звеня о мрамор своей порванной цепью, помчалась дальше.

Конан в мгновение ока встал на ноги. Распростертый Рексор лежал в луже крови, а рядом с его рукой, бьющейся в судорогах, находился огромный меч. Подняв оружие, в густом дыму киммериец бросился искать Валерию и принцессу. Он увидел их около обгорелых занавесей, где Валерия изо всех сил пыталась удержать свою бьющуюся пленницу.

Конан двинулся было к ним, но зловещий скрежет над его головой заставил его осмотреться. Это начали разрушаться своды павильона, по которым языки пламени бегали, словно светящиеся мыши. Одна балка падала за другой; потрескалась и начала осыпаться каменная колонна, поддерживающая потолок.

Не задерживаясь более ни на мгновение, Конан поспешил на помощь Валерии. Ясимина яростно сопротивлялась, желая ускользнуть, так что, несмотря на выдержку и волю, силы начали оставлять Валерию. В тот самый момент, когда Конан наконец добрался до своей усталой подруги, в опустевшей комнате раздался гул обвала. Малахитовая колонна пошатнулась и упала, прижав Рексора, а съежившаяся ткань, обгоревшие балки и щебенка почти полностью завалили его.

Величественная картина разрушения фантастического сооружения и безумный грохот отвлекли Валерию. Ясимине удалось высвободить руку, и она бросилась прочь. Киммериец в несколько прыжков догнал ее и подхватил на руки, но обезумевшая девушка с проклятиями впилась ногтями в его лицо.

Не желая более встречаться со стражниками и подвергаться новой опасности, Конан отбросил кодекс варварской галантности и жестко ударил принцессу по щеке. Ошеломленная девушка затихла и больше не сопротивлялась. Киммериец перекинул ее грациозное тело через плечо и побежал к выходу. Валерия следовала за ним по пятам.

Они промчались по залу, обогнув дымящиеся груды камней и испуганные группы поклонников Змеи, которые запоздало искали спасения от дыма в дальних коридорах цитадели их повелителя. Конан и Валерия нашли Саботая недалеко от лестницы, по которой они попали сюда. Гирканец спрятался за каменную вазу и держал стрелу наготове на тот случай, если еще один обезьяночеловек попытается проникнуть в этот еще недавно прелестный сад, превратившийся теперь в обгоревшие развалины.

Друзья выбрались из едкого дыма, и Саботай крикнул:

— Сюда, пока огонь не отрезал нас!

Сбежав по узким ступенькам, они вновь оказались в широкой пещере, где жили семьи обезьяноподобных стражников Тулса Дуума. Они промчались по мосту и только было спрятались за валуном, как мимо них пробежала группа стражников, призванных потушить пожар. Растворившись в темноте, Валерия и Саботай провели киммерийца с его потерявшей сознание пленницей на плече по узкому проходу между скалами к пещере, через которую они проникли в цитадель Дуума. Все это время барабаны неутомимо отбивали свой леденящий душу ритм:

— Дуум! Дуум! Дуум!

* * *

За ними, там, где когда-то был павильон наслаждения, огонь утих, и общий хаос постепенно прекратился. Те, кто старался укротить огонь, опаленные и измученные, отступили и стояли, виновато понурив головы, когда Тулса Дуум показался из внутренних покоев своей горы-крепости. Он был облачен в воинские доспехи, голова имела привычный вид, а глаза пылали яростью. Предводитель звероподобных стражников выступил вперед, приветствуя его.

— Слава Сету, ты жив, Господин! — прокричал он. — Мы знали, что наш бог убережет тебя!

Глава Культа слегка кивнул, и злость исказила его узкоглазое мертвенно-бледное лицо.

— Где жрица Ясимина? Почему она не приветствует меня?

Груда камней зашевелилась, раздалось приглушенное рычание. По приказу Дуума стражники растащили обломки балок и дымящиеся останки роскошной мебели. Услужливые руки помогли Рексору подняться. Окровавленный и сильно помятый, он предстал перед главой Культа.

Гнев Дуума вспыхнул с новой силой.

— Знаешь ли ты, где принцесса?

— Человек, которого ты распял, и другие — они убили трех стражников, изранили меня и унесли ее, когда я был беспомощен.

— Предатели! Убийцы! Прислужники смерти! — зашипел глава Культа. — Они осквернили мое святилище; разрушили место нашего отдыха. Они должны захлебнуться в собственной крови. Найди их, верный Рексор, и доставь сюда живыми или мертвыми! Иди!

Рексор поклонился и поплелся прочь. Полуживотные последовали за ним и скрылись в густом дыму, который поднимался над догорающими углями.

* * *

Конан и его друзья стремительно пересекли пещеру. Бешеный бой барабанов заглушал их шаги. Они не остановились посмотреть на кипящий котел с его жутким содержимым, не обратили внимания на пировавших у огня звероподобных существ. Каждый из них молился своим богам о том, чтобы сталагмиты помогли им укрыться от случайного взгляда обитателей пещеры.

И вот свершилось чудо, показался кусочек звездного неба. Конан вздохнул с облегчением, когда они, протиснувшись в ущелье, очутились на том самом месте, откуда проникли в Гору Могущества. Рядом мирно нес свои воды все тот же водопад. Исступленный барабанный бой внутри пещеры сменился приветливым рокотом воды.

15 Смерть

Чистый ночной воздух ласкал измученных, утомленных спасителей и спасенную. Легкий ветерок нежно, как пальцы возлюбленного, трепал длинные волосы принцессы Ясимины, и девушка шевельнулась на широком плече киммерийца.

— Если нам немного повезет, — тяжело дышал Саботай, — мы сможем смыться подальше от этого проклятого места прежде, чем они обнаружат нас.

Валерия прошептала:

— Я думаю, они потеряли нас в темноте и ищут какой-нибудь другой проход.

Конан мрачно тряхнул черной шевелюрой:

— Я слышу, как в пещере звенит их оружие. Мы должны торопиться.

Он передвинул Ясимину; при этом руки ее, словно плети, обвили Конану шею.

— Валерия, свяжи ей запястья; чтобы спускаться вниз по скалам, мне понадобятся обе руки.

Отважная красавица развязала пояс и стянула им повисшие руки принцессы, недовольно бормоча:

— Если эта девка соскользнет с твоей спины, то задушит тебя.

Конан усмехнулся:

— Ну нет! Эта привилегия останется только за тобой.

Итак, согнувшись под ношей, он ухватился за кусок скалы и нащупал ближайший валун — ступень лестницы, ведущей к безопасности.

Как только варвар начал осторожно спускаться, Ясимина полностью пришла в себя. Ее сны, улетевшие вместе с запахом дурманящего дыма, уступили место кошмару реальности. Водопад, казалось, чуть не поглотил ее. Бездонная черная пропасть разверзлась под ней, и грязный, вонючий гигант уносил ее прямо туда. А выше виднелись силуэты мужчины с натянутым луком и женщины-воина, крепко сжимающей в руке кинжал.

Ясимина закричала, и этот резкий крик разорвал тишину ночи.

Конан крепко выругал Осрика и всю его семью, а потом жестко прибавил:

— Заткнись, если не хочешь умереть.

Но принцесса, обезумев от ужаса, истерически завизжала:

— Господин, господин, спаси меня! О Дуум, спаси меня!

Конан, едва балансируя на прямоугольном куске скалы, ударил принцессу по лицу, прильнувшему к его шее. Ошарашенная девушка замолчала. Но было слишком поздно.

На вершине горы загорелись сторожевые костры. Лица вглядывались в темную пустоту. Какие-то предметы со свистом пронеслись мимо Конана и канули в темноту. Он не мог сказать, были это стрелы, копья или просто камни. Что-то сильно ударило его в плечо, и Конан скрипнул зубами от боли. Вынужденный увеличить скорость, Конан наконец спустился и, укрывшись за чахлым деревцем, стал оглядываться в поисках своих товарищей.

Проворная, как горная серна, Валерия спускалась вниз по каменной лестнице. Саботай был еще довольно высоко, он целился в кого-то, находящегося выше. Как заметил Конан, стрела вспорхнула вверх, описала дугу и во что-то вонзилась. Издав ужасный рев, пещерный человек пошатнулся и полетел прямо в сигнальный костер.

Вторая стрела отправилась вслед за первой, и новый стражник, стоявший на краю обрыва, схватился за пронзенную грудь. С диким визгом он свалился в ущелье, стремительно падая в каменную глотку, и пропал в водопаде, прежде чем затихло эхо его крика.

Как раз в это время первые охранники Дуума, как увидел Конан, начали протискиваться через узкий проход в горе, чтобы войти в ущелье. Смущенные жутким криком, усиленным эхом, они некоторое время топтались на уступе и тупо озирались по сторонам, пытаясь установить, откуда исходит этот странный звук. Их нерешительность дала Саботаю время, чтобы спрыгнуть с уступа и спрятаться за глыбами, напоминавшими ступени лестницы. А чуть позже, когда мохнатые страшилища вернулись в пещеру, чтобы сообщить о случившемся, гирканец почти кубарем скатился вниз и присоединился к своим друзьям. Дальше склоны горы стали более пологими и ровными.

— Чтобы Эрлик сварил их всех в масле! — проворчал Саботай, осматривая стертую кожу на костяшках пальцев и расцарапанные ладони. — Я подумал было, что мне конец.

— Нужно найти наших лошадей, пока эти дьяволы не подняли тревогу, — сказала Валерия. — Мы переходили речку где-то здесь.

Они стали вглядываться в темноту, стараясь найти кожаные мешки, наполненные воздухом, на которых друзья переправились через эту быструю горную речку.

Но между острыми обломками скал и валунами было так много щелей и темных углов, куда свет не мог проникнуть, что пришлось отказаться от бесплодных поисков.

— Пойдем вдоль берега, пока не выйдем на равнину, — сказал Конан. Он поднял Ясимину и снова положил ее на левое плечо.

— Но река там становится шире, а мы, люди степей, не особенно хорошо плаваем, — возразил гирканец.

— Ну, ладно, делай как знаешь, — огрызнулась Валерия. — Эта глупая девица связывает нам руки.

Саботай пошел вперед, и все остальные двинулись следом за ним вдоль незнакомого берега бурного потока. Они шли молча, благодаря небеса за темную безлунную ночь и за то, что им удалось убежать из рук Дуума и его обезьяноподобных стражников. Тяжелая ноша на плече Конана замедляла их движение, но спящая принцесса не могла по крайней мере призывать стражников.

Слишком скоро, как им показалось, лучи рассвета покрыли небо румянцем и прогнали дружелюбные звезды. Птицы вылетали из гнезд и с жалобными криками кружились над листвой, скрывавшей молодых людей. Теперь каждый мог видеть, где находятся похитители. Валерия, замыкавшая шествие, скорее почувствовала, чем увидела, тропинку.

— Я, кажется, вижу дорогу или тропинку, петляющую по склону горы, — задумчиво проговорила она. — Как вы думаете, зачем она нужна?

— Я не сомневаюсь, что она ведет прямо к какому-нибудь сторожевому посту, — как всегда громко ответил киммериец. — Они понаставили караулы по всему пути, где я поднимался вместе с баранами-паломниками.

— Пока поблизости нет ни одного стражника, — весело сказал Саботай. — Лошади где-то совсем близко. Мы уже пересекали этот мельничный пруд; вода здесь такая тихая, что даже я смогу пройти.

— Я помогу Конану справиться с черногривой девчонкой.

Валерия шагнула в воду, и поверхность пруда разбилась, словно зеркало.

— Моли Крома, чтобы она не заорала опять, — прошептал Конан, перекладывая принцессу на руки Валерии. Когда ледяная вода разбудила Ясимину, Конан свирепо посмотрел на нее и прорычал: — Скажи только одно слово, я и утоплю тебя прямо здесь!

Конан и Валерия вдвоем протащили принцессу через тихую запруду. Тем временем Саботай уже перебрался на другую сторону и, мокрый до нитки, вышел на покрытый травой берег. Здесь он оставался настороже до тех пор, пока Конан и Валерия вытаскивали из воды насмерть перепуганную принцессу и затем, задыхаясь, повалились лицом вниз на траву.

С неусыпной воровской бдительностью Саботай следил за тропой, ведущей к наблюдательному пункту стражников Дуума.

— Конан, — сказал он, — нужно уходить, пока они нас не учуяли… О Эрлик! Посмотрите вон туда!

Он указал на извилистую тропинку на склоне над ними, по которой спускалась группа людей.

— Клянусь Кромом, это Дуум и Рексор с отрядом пещерных людей, — пробормотал Конан.

— Они заметили нас, — подтвердила Валерия. — Дуум показывает в нашу сторону.

Рексор, по-видимому, отдавал приказания, человеко-звери послушно кивали головами и потом цепочкой начали спускаться по голому склону. На пути они издавали истошный дикий вой. Несмотря на то что в их свинячьих глазках не было даже искорки разума, оружие в своих волосатых лапах они держали очень ловко и, приближаясь, грозно потрясали дубинками, булавами и острыми топорами. Первые лучи солнца освещали их истекающие слюной пасти и отражались на металлических пластинках, покрывающих кожаные доспехи.

Три товарища приготовились к битве. Валерия стала так, чтобы защищать спину Конана, а Саботай выхватил легкую кривую саблю и встал слева от него. Грубые твари начали наступление. Члены маленького отряда Конана слаженно рубили и уворачивались от ударов, делали резкие выпады и ускользали от оружия полузверей. Каждый старался отбить удар, предназначенный другому. Они действовали как безупречная, непобедимая команда. Движимые любовью и отчаянием, захваченные безумием боя, Конан и Валерия сражались так искусно, как не бывало ни до того дня, ни после.

Под мощными ударами киммерийца трещали кости. Быстрый меч Валерии кровью метил свой путь. Человеко-звери падали один за другим. Один из них голой рукой схватился за саблю Саботая. Острое лезвие разрезало ему кожу и жилы, но он, как будто не чувствуя боли, вырвал оружие из руки гирканца и поднял для удара свой меч. Саботай с проклятием отскочил назад, но Конан успел прийти к нему на помощь, и пещерный человек упал с распоротым животом.

Прислонившись спиной к валуну, Саботай достал лук, стрелу, натянул и отпустил тетиву. Хотя тетива отсырела и стрела летела довольно медленно, еще один противник повалился на землю, схватившись за стрелу, наполовину вошедшую в его тело. Сражение кончилось так же неожиданно, как и началось. Оставшиеся в живых животные с рычанием бросились прочь. Как побитые псы, поджав хвосты, они взбирались по склону горы к сторожевому посту, где все еще оставались Дуум и его преданный слуга.

Три пары усталых глаз следили, как стражники поднимались наверх. Три пары глаз увидели царственную фигуру Тулса Дуума, который стоял, широко расставив ноги, и его первого приближенного. С быстротой молнии Дуум схватил змею, свернувшуюся кольцом у него на шее, и одним движением руки превратил гадюку в покрытую чешуйками стрелу. Взяв тугой лук из услужливых рук Рексора, он натянул тетиву и выпустил стрелу, которая за мгновение до того была живой змеей.

Отравленная стрела устремилась прямо к сердцу Конана. Но ее опередила женщина, женщина-воин, которая живым щитом стала на защиту любимого человека. Смертоносный наконечник стрелы вонзился в грудь Валерии и вышел между лопатками.

Валерия обмякла, но Конан схватил ее и, упав на колени, бережно обнял своими могучими руками. Затем он поднял голову и полными ненависти глазами посмотрел на своего смертельного врага. Дуум наблюдал, как его слуга снимает тетиву огромного лука. Кривая дьявольская усмешка искажала его жестокое лицо. Оскалив зубы, Рексор выразил свое восхищение.

— Очень сильный и меткий выстрел, хозяин! Смерть неверным! — прокричал он.

Тонкая улыбка обернулась нечеловеческой гримасой, и по округе пронесся его ответ:

— Смерть всем, кто встанет против меня!

Повернувшись на каблуках, Дуум пошел прочь.

* * *

Конан наклонился над раненой девушкой и поцеловал ее в побелевшие губы. Потом он увидел наконечник стрелы, торчащей из ее спины, и выдернул ее. Валерия чуть не задохнулась от боли, но была слишком слаба, чтобы кричать. В руках варвара стрела снова превратилась в змею. Преодолевая нахлынувшее отвращение, Конан швырнул ее в кристальную воду дремлющего потока.

— Живи! Ты должна жить, — стонал он. — Ты нужна мне.

Валерия слабо улыбнулась.

— Колдун… сказал мне… что я должна заплатить духам… — голос Валерии стал таким же тихим, как шорох листьев при еле заметном ветерке. — И теперь я… плачу.

Конан прижал ее к своей груди. Их волосы, черные и светлые, спутались вместе в золотых лучах восходящего солнца. Со стороны моря Вилайет подул ветер.

— Обними меня крепче… крепче, — чуть слышно шептала Валерия. — Поцелуй меня… вдохни тепло в мое тело…

И он неистово, жадно целовал ее, прижимая к себе ее податливое тело, как мать успокаивает и ласкает ударившееся дитя. Ее лицо стало пепельным, длинные ресницы темными тенями легли на восковые щеки.

— Холодно… как холодно, — Валерия едва дышала. — Согрей… меня…

Ее губы снова искали его, а потом рука беспомощно упала на свежую траву.

Конан все еще крепко прижимал Валерию к себе, когда Саботай тронул его за плечо и безмолвно покачал головой. Тогда он уткнулся лицом в ее волосы.

Солнце еще поднималось вверх по лазурному небу, когда два всадника остановили своих взмыленных коней у двери лачуги колдуна. Конан слез с коня, держа на руках безжизненное тело Валерии. Саботай тоже спрыгнул с лошади и поспешил снять ремни, которыми была привязана к седлу принцесса.

Старый чародей сразу же вышел им навстречу. Он вгляделся в лицо хрупкой девушки, взял повисшую руку за запястье. Потом, в ответ на немой вопрос Конана, он поднял глаза, полные сочувствия, но лишенные надежды. Валерия была мертва.

Киммериец внес свою легкую ношу в жилище колдуна. Саботай, кивнув в сторону принцессы, сказал ему вслед:

— Я останусь здесь сторожить эту девчонку. Тебе захочется побыть одному.

С помощью старого отшельника Конан уложил Валерию на одеяло и снял с нее мокрую, испачканную землей одежду. Затем он смыл следы крови и прилипшие комочки грязи с ее бледной кожи. Огромный рубин, украденный из Башни Змеи, разливал свой холодный свет по израненной груди девушки.

Нахмурившись, Конан взял Змеиный Глаз, повесил его себе на шею и спрятал под одеждой.

— Этот камень, — спросил колдун, — как он оказался у нее?

— Я подарил ей эту безделицу, — прорычал киммериец. — Я не хочу говорить об этом.

Колдун пожал плечами и продолжал готовить Валерию к огненному погребению. Вместе они одели ее в сорочку из тонкого шелка, которую она купила в Шадизаре, чтобы носить по праздникам, скрестили руки на груди и вложили в них ее меч. Потом натерли лоб благовониями и расчесали длинные волосы.

— Она прекрасна, — дрожащим голосом проговорил колдун, — как невеста.

— О, если бы так! — тихо сказал Конан, торопливо выскакивая из лачуги, чтобы помочь Саботаю собрать дрова на берегу моря.

Солнце превратилось в огненный шар, висящий на западе невысоко над горизонтом. Погребальный костер был собран. Он стоял на самом большом холме, среди надгробий древних воинов и царей, а плиты, под которыми покоились их останки, образовали почетный караул вокруг костра. Туда Конан отнес Валерию и ласково опустил ее на последнее ложе. Там, на фоне розового заката, она казалась совсем юной, спящим ребенком.

Саботай помог старику подняться на холм. В дрожащих руках колдун держал зажженную свечу. Конан в глубокой задумчивости смотрел на свою возлюбленную, а потом тихо и медленно запел траурную песнь гладиатора:

Простившись с Валерией в последний раз, киммериец взял пылающий факел и, шагнув вперед, дотронулся им до сухих дров. Огненные языки пламени взметнулись к небу вокруг мраморно-белой красавицы. Легкий ветерок с моря ласково, как будто касаясь пальцами, шевельнул ее волосы и стих. Дым тонкой струйкой поднимался к темнеющему небу, словно желая дотянуться до вечерних звезд.

Конан замер, казалось, что он высечен из камня. Саботай тихо всхлипывал, и слезы одна за другой скатывались по его щекам. Колдун закончил бормотать заклинания и внимательно посмотрел на него.

— Почему ты так плачешь, гирканец? Она так много значила для тебя? — спросил он.

Саботай смахнул слезу и откашлялся.

— Мне она была другом, а для него она была всем, — ответил маленький человек. — Но он киммериец и не должен показывать слезы, поэтому я плачу вместо него.

Колдун задумчиво кивнул, размышляя о судьбах чужестранцев.

От костра остались одни угли, которые вскоре превратились в золу, и ночной ветер развеял этот пепел по всему свету. Все это время Конан стоял не шелохнувшись, а потом, когда ветер унес последнюю горстку праха, повернулся к Саботаю и колдуну и сказал:

— Теперь мы должны готовиться.

— К чему готовиться?

— К тому, что они нападут на нас.

16 Битва

В домике отшельника в эту ночь никто не спал. Старый колдун кутался в свой грязный плащ и не отрывал взгляда от молодого гиганта, за чью жизнь была заплачена такая дорогая цена. Конан углем набрасывал на гладкой кладке печи план битвы. Саботай следил за Ясиминой, привязанной к кровати старика.

Едва рассвет озарил неподвижную гладь моря Вилайет, в маленьком домике начались бурные приготовления. Тюфяки были свернуты, а над только что зажженным огнем повесили котелок. Саботай отправился на поиски всего необходимого для предстоящей битвы. Старик бродил среди груды хлама, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь остатки оружия, доспехи или вещи, которые можно будет использовать в этих целях.

Ясимина сидела на кровати, уставившись на киммерийца. Ее глаза пылали яростью, а алый ротик исказила усмешка.

— Наслаждайся этим днем, пес-варвар, — прошипела она, — так как он будет твоим последним.

Конан посмотрел на нее и поднял свои густые брови.

— Мой Змеиный Король знает, где вы, — продолжала она. — Он видел ваш огонь и придет сюда. Это так же верно, как то, что солнце встает на востоке. И он убьет тебя.

— Ты что же, предсказательница? — проворчал Конан. — Я думаю, что, конечно, нет — просто глупая девчонка. Не знаю, и за что твой отец так любит тебя.

Он подошел к разгневанной принцессе, взял своей огромной рукой ее за подбородок и,посмотрев в ее сверкающие гневом глаза, мягко сказал:

— Я родился на поле боя… Первым звуком, который я услышал, был крик… Предстоящая битва не пугает меня.

— Меня она тоже больше не пугает! — бросила ему Ясимина. — Потому что мой бог приведет своих людей, чтобы спасти меня. Мой бог… и будущий супруг, Тулса Дуум.

Конан мрачно усмехнулся:

— Тогда ты увидишь битву, каждый удар. Ты будешь находиться именно там, чтобы приветствовать его, когда он придет за тобой.

У девушки был несколько испуганный вид, когда варвар отвязал ее от спинки кровати и, словно мешок, взвалил на плечи. Поднявшись на ближайший могильный холм, он привязал ее к надгробному столбу.

— Отсюда ты все увидишь. И тот, кто придет за тобой, легко найдет тебя.

Саботай позвал снизу. Конан спустился по склону и увидел гирканца с целой охапкой бамбуковых палок, которые тот с шумом бросил на землю.

— Они сойдут для копий, — сказал он, затем взял одну из них и заострил конец ножом.

— Где ты нашел их? — спросил Конан, принимаясь обрабатывать концы других палок.

— Там, около моря — за густой травой.

Наконец, когда последнее копье легло на землю, Саботай сказал:

— Дуум скорее всего придет прямо с горы. Не вырыть ли нам ров с дальней стороны могильного холма?

— Да, — согласился киммериец, — и мы покроем его тонкими палочками и дерном.

— Если у нас будет время, — сурово сказал Саботай. — Я возьму лопаты из подвала колдуна.

Вскоре двое мужчин уже работали в поте лица. Все утро летела земля; ров медленно углублялся. Маленькому вору приходилось время от времени отдыхать, Конан же копал без устали, как машина. Безграничная ненависть и жажда мести вливали новую энергию в его мощные мускулы, увеличивая его и без того невообразимую силу. Он выкопал втрое больше, чем смог бы обычный человек.

Когда колдун принес им хлеб, сыр и кувшин домашнего пива, ров был уже готов и острые палки прочно установлены на дне.

— Вы собираетесь сражаться здесь? — спросил он.

— Здесь или на вершине ближайшего холма, — ответил Конан.

Старик посмотрел туда, куда указывал киммериец, и кивнул головой.

— Много битв видели эти места в давние времена, — сказал он. — По ночам тени мертвецов поют об этих сражениях наводящие ужас песни.

— Сегодня здесь будет бой, каких не бывало раньше, — ведь двое будут сражаться против тысячи. Старик, если мы падем, может быть, ты споешь и о нас песню, когда нас уже не будет в живых, — сказал Конан.

— Или нам, если мы выстоим, — жизнерадостно добавил Саботай.

— Я отнесу еды и питья строптивой дочери Осрика, — сказал Конан. — Мы ведь не можем допустить, чтобы она превратилась в тень, если надеемся на вознаграждение.

Взобравшись на холм, Конан предложил Ясимине грубую еду колдуна. Она поморщилась при виде простой пищи и свирепо взглянула на дающего ее, однако, как с удивлением заметил Конан, ела и пила с необыкновенным аппетитом.

И все же принцесса не сменила гнев на милость. Закончив еду, она язвительно улыбнулась:

— Теперь уже скоро.

— Да, скоро, — отозвался Конан.

Присоединившись к Саботаю, который вырезал стрелы, готовя свое снаряжение, Конан сел рядом и принялся точить мечи. Заостряя свой огромный меч древних атлантов, киммериец вспоминал свое детство, размышлял о могуществе своего кровного врага, об умении и хитрости, столь необходимых, чтобы преодолеть во много раз превосходящую грубую силу.

Он благодарно подумал о Саботае. Хитрый гирканец знал множество уловок и был знаком со стратегией боя. Его кочующий народ был крайне воинственным, но кровная вражда истощила его силы, и людям часто приходилось идти на хитрость, чтобы победить своих более многочисленных врагов. Сейчас это был бесценный опыт.

Так Конан и Саботай дружно укрепляли свои позиции. Они перекинули через ров тонкие палки и прикрыли их мхом, чтобы создать впечатление твердой почвы. Осмотрев плиты на могильном холме, они выбрали самые прочные, разложили стрелы и камни в своем самодельном форте, поставили туда кувшин питьевой воды. Однако, проделав это, оба решили, что еще недостаточно подготовились.

— Скрытый ров позаботится лишь о первых пяти лошадях и их всадниках, — сказал Саботай, вытирая пот со лба.

— Да, их будет гораздо больше, — прорычал Конан.

— Может быть, духи умерших воинов протянут нам руку помощи, — безнадежно ухмыльнулся Саботай. — Вдвоем можно сделать то, что мы сделаем, не больше.

— Вы, со всеми своими приготовлениями, уже ходячие мертвецы, — сказала принцесса, вызывающе тряхнув тугими локонами. — Когда мой бог придет со своими людьми…

Внезапно Ясимина оборвала свои рассуждения на полуслове. Мужчины переглянулись и потянулись к мечам, так как услышали где-то у подножия холма скрежет металла о металл. В жизни они не слышали подобного лязга! Товарищи обернулись, их нервы и мышцы напряглись, подготовившись к бою. Вдруг Конан расхохотался.

К ним медленно подходил старый колдун, с ног до головы закованный в старинные латы. В руках у него была куча панцирей, шлемов и копий. Саботай поспешил к нему и возбужденно закричал:

— Где ты нашел все это, старик?

— У мертвых, — осклабился колдун. — Это их подарок. Ты найдешь еще много внизу, — он махнул головой в сторону своей хижины.

Саботай сбежал с холма и принялся собирать наколенники, мечи, топоры, стрелы и связки дротиков, Конан же поднял прекрасный панцирь и внимательно осмотрел его.

— Ты сказал, у мертвых? Но это прочное, свеженачищенное железо. Оно не могло лежать в могиле.

— Ты забыл, что я знаю секреты колдовства. Если мне удалось разжечь уже затухающую свечу твоей жизни, то выпросить дар у тех, кто покоится под этим холмом, значительно более легкое дело. Кроме того, боги благосклонны к тебе. Они будут следить за предстоящей битвой.

— А будут ли они помогать? — спросил киммериец.

— Нет, этого они не могут сделать.

— Им может не понравиться это зрелище, — прорычал Конан. — Нас всего двое против…

— Нас трое, — прервал его колдун.

— Неужели ты будешь сражаться вместе с нами? — с удивлением спросил Конан.

— Почему нет, почему нет? — задумчиво отозвался колдун. — Если вы погибнете, они убьют меня за то, что я приютил вас. Поэтому я должен помочь вам всем, чем смогу. — Хитро улыбнувшись, он добавил: — А я еще не забыл некоторые уловки.

В то время, когда колдун пошел осматривать укрепления, киммериец облачился в кольчугу искусной работы, надел стальной шлем и наколенники из тонкой бронзы. На выбранной им позиции положил прочный щит, топор и воткнул в мягкую землю целый ряд дротиков так, чтобы в нужный момент они оказались под рукой.

Тем временем вернулся Саботай. Он прекрасно вооружился сам и принес с собой целую груду оружия. Окружив себя своим любимым оружием: мечом, огромным луком и множеством стрел, он разложил также в непосредственной близости от себя еще целый арсенал ножей, мечей и копий. После всех этих приготовлений Саботай словно окунулся в поток чистой воды, и его упрямая уверенность в себе удвоилась.

— Удивляюсь, почему они все еще не пришли! — сказал Саботай. — Уж не боятся ли они нас, или они про нас уже забыли?

Ясимина оглядела гирканца так, словно он был вредным насекомым.

— Идиот, неужели ты не знаешь, что сегодня выходной, установленный Сетом для молитв и отдыха? Никто не может работать до захода солнца.

— Почему ты не сказала об этом раньше? — проворчал Конан. — Тебе бы принесли ужин.

— Я не стану помогать тебе, варвар, я прекрасно обошлась и без еды. Ты враг Сета.

* * *

Солнце было уже на горизонте. По равнине, которая растянулась между могильными холмами древних королей и нависшей Горой Могущества, сердцем невидимой империи Дуума, поползли багровые тени. Конан, Саботай и старик-колдун смотрели из своего укрытия на темнеющий запад и ждали. Ожидание действовало им на нервы, потому что они твердо знали, что как только мрак сотрет последние отблески догорающего дня, полулюди-полузвери начнут атаковать их.

— Что это за звуки? — спросил Саботай, вздрогнув, когда вдруг на холме раздалось какое-то пение. Осторожно выглянув из укрытия, они увидели привязанную у могильного столба принцессу, которая стояла и смотрела вдаль, на заходящее солнце, туда, где бесплодная равнина переходила в гору, и ветер развевал ее длинные волосы. Последние лучи солнца поцеловали ее обращенное на запад лицо и залили золотом обнаженные руки и плечи.

Песня, которую она пела, была непривычна для слуха. Ее все расширяющаяся мелодия, в которой звучала страсть и тоска одновременно, действовала на слушателей странным образом. Сама же Ясимина была похожа на жрицу, ведущую за собой людей, хотя одежда ее была испачкана и изорвана.

— И что теперь? — прошептал старик, не отводя глаз от колдовских движений девушки и поддавшись чувственной магии ее пения.

Саботай как завороженный слушал эту неземную мелодию.

— Как прекрасно! Что она поет? — прошептал гирканец.

— Не обращай внимания! — ответил Конан. — Это один из гимнов змеиного бога, направленный на привлечение последователей Сета. Он несет с собой разрушение. Не слушай!

Когда звезды осыпали темный свод небес, Конан поднял глаза к ясному ночному небу, — он очень устал от бесконечного ожидания. Конан редко молился Крому, богу киммерийцев, ибо знал, что бессмертные боги равнодушны к делам людей. Однако перед лицом неминуемой гибели варвар обратил к небесам свою молитву:

— Кром, у меня нет красивых слов молитвы, а для тебя исход этой битвы безразличен. Ни ты, ни кто другой не сохранят воспоминаний о том, за что мы сражались и как мы погибли. Но мужество нравится тебе, Отец Кром, и для меня это важно. Сегодня ночью три отважных человека будут сражаться с сотнями, и это ты мог бы запомнить. За мою храбрость и мою кровь я прошу только одного: дай мне отомстить прежде, чем я умру.

Принцесса замолчала, и тишина опустилась на черную землю. Ветер слегка шевелил высокую траву. Стая морских птиц с жалобными криками пролетала мимо и растворилась в темноте. Где-то запел сверчок.

Убаюканный тишиной и уставший от непомерных трудов дня, Конан отдыхал, опершись о рукоятку топора. Неожиданно, сам не зная почему, он поднял голову и начал всматриваться в сгущающиеся сумерки. Его инстинкт варвара подсказывал ему, что вот-вот что-то должно произойти.

* * *

Словно материализовавшись из ночных кошмаров Конана, множество всадников, черных на сером фоне угасшего дня, топотом копыт лошадей и лязгом оружия разорвали тишину. Они, словно ураган, обрушились на холм, где Конан и Саботай поставили свои укрепления. Над головой знаменосца развевалось все то же незабываемое знамя с двумя перевитыми змеями, поддерживающими черный диск солнца.

Служители змеиного бога, безликие, в дорогих шлемах подняли над головами копья и мечи и завыли, как волки на полную луну. Они не успели еще достигнуть холма, а земля будто разверзлась под ними. Трое всадников попали на колья рва, приготовленные для них киммерийцем и его товарищем.

Одна лошадь сумела выбраться из этой ловушки и, не обращая внимания на своего беспомощного хозяина, умчалась прочь. Получеловек вылез за ней и, прихрамывая, побежал вдогонку за обезумевшим конем.

Другие лошади, послушные умелым наездникам, перепрыгнули скрытый ров или объехали его. Теперь всадники не спеша поднимались по склону в поисках врага. Варвар выступил из-за укрепления. Он стоял у всех на виду в полный рост, мрачный гигант в угасающем свете сумерек. Когда один из всадников приблизился к нему, Конан метнул дротик и услышал глухой звук падения. Тут же новый всадник оказался около него, и Конан метнул топор, который вонзился в ключицу врага.

Еще один дротик ранил лошадь, она заржала и сбросила седока; затем, пробежав несколько метров, рухнула на землю. Получеловек, с боевым кличем, не обращая внимания на опасность, с обнаженным мечом, бросился на киммерийца и сбил его с ног. Но в эту самую минуту пропела тетива, и Конан услышал свист стрелы. Его противник слишком поздно закрыл лицо руками, стрела пронзила его глаз, и он, воя, скатился с холма.

В яростном порыве с копьем наготове другой воин Дуума налетел на киммерийца. Наконечник копья ударился о щит Конана, и мощный удар отбросил киммерийца назад, но он тут же выпрямился и, выхватив меч, вспорол брюхо зверя. Лошадь, заржав, с круглыми от ужаса глазами встала на дыбы и сбросила всадника к ногам Конана. Следующий удар меча атлантов отсек голову от изуродованного тела.

Какой-то всадник, заметив за могильной плитой гирканца, галопом въехал на холм. Когда же тот приблизился, Саботай выпрямился и выпустил стрелу. Кровь хлынула из раны, и получеловек, рухнув на землю, покатился вниз по склону, а лошадь без наездника скрылась в темноте. Издав победный крик, Саботай вставил в лук новую стрелу.

Два новых всадника попытались с вершины холма обрушиться на своих врагов. Одному это удалось, другого же настигла стрела Саботая. В агонии он было приподнялся в седле, но повалился, его нога застряла в стремени, и конь потащил своего поверженного седока по каменистой земле.

У ног Конана и Саботая, которые в пылу битвы незаметно передвинулись выше своего укрытия, копошился колдун, начищенные доспехи которого поблескивали при лунном свете. Думая, что старик от страха лишился рассудка, Конан попытался освободить ему путь к отступлению. Между тем трое врагов подъехали к колдуну, потрясая оружием. Копье колдуна, мелькнув в темноте, вонзилось в грудь ближайшего всадника, и тот откинулся на круп лошади. Поводья так натянулись, что лошадь, взвившись на дыбы, несколько секунд танцевала на задних ногах, а затем рухнула, придавив своего раненого седока к земле.

Два других наездника помедлили мгновение, взирая на упавшего, как вдруг ужас отразился на их обезьяньих мордах. Они увидели, как копье начало ходить из стороны в сторону, словно какая-то невидимая рука пыталась вырвать его из умирающего. Через мгновение оно высвободилось и полетело тупым концом в протянутую руку старого колдуна. С округлившимися безумными глазами всадники повернулись и поскакали прочь.

Конану не долго пришлось удивляться увиденному, так как очередной получеловек — на этот раз пеший — двинулся на него. Киммериец поднял отцовский меч и обрушил на своего противника страшный удар. Тварь удачно парировала и острием копья сбросила шлем Конана. Но огромный меч взвился вновь и перерубил древко пополам. Вскоре раненый получеловек пошатнулся, упал и с воем скатился с кургана.

По команде звероподобные существа отступили за холм, чтобы вновь сомкнуть там свои ряды. Конан поднял глаза и увидел, что Саботай вставляет новую стрелу. На вершине холма остался только один всадник. Он направлялся к могильному столбу, к которому была привязана принцесса. Когда он приблизился, девушка, которая во время битвы в страхе пряталась в высокой траве, вдруг с широкой улыбкой поднялась и крикнула:

— Рексор, ты пришел ко мне! Перережь только мои путы и отвези меня к тому, кого я люблю.

Рексор направил своего боевого коня к сгорающей от нетерпения девушке, которая протянула к нему руки, чтобы тот освободил ее. Но взгляд Рексора был мрачен и грозен; и, когда он поднял свой топор, холодно сверкнувший в лунном свете, принцесса неожиданно поняла, что топор нацелен в ее тонкую шею, а вовсе не на веревки, которыми она была связана. Ясимина инстинктивно упала на колени, и топор с силой врезался в старинное надгробие. В этот самый момент стрела Саботая со звоном ударилась о шлем Рексора, и мрачный всадник с проклятиями отступил.

Короткое мгновение непобедимая троица наслаждалась передышкой. Саботай, подойдя к Конану со старинным мечом в руке, сказал, что он уже выпустил свою последнюю стрелу. Колдун тем временем взобрался по склону, потрясая заколдованным копьем, которое достигло цели и вновь возвратилось в его руки.

— Не говорил ли я вам, что еще кое-что умею? — хихикнул он.

— Готовься! — неожиданно крикнул Саботай. — Они снова возвращаются!

Оставшиеся в живых стражники спустились с возвышенности и ровной шеренгой начали новое наступление. Они не спеша поднимались по склону, желая выманить кучку защищавшихся из-за надгробных плит королей, которые служили им укрытием. На полпути они остановились, словно в нерешительности.

— Атакуй! — прокричал Саботай. С копьем в руке он был готов уже выскочить вперед и сразиться со странными существами, медленно приближавшимися к ним.

Но Конан охладил его пыл.

— Их замешательство притворно. Я боюсь, что это ловушка, — проворчал он. — Оставайся наверху. У нас есть преимущество в позиции.

Через минуту вновь раздался бешеный звон мечей. Конан с ходу зарубил одного стражника, но почувствовал, что его левая рука ранена. Копье Саботая вонзилось в горло второго получеловека, однако, как только тот упал, другой схватился за древко, вырвал его из руки гирканца и нацелился окровавленным острием. Саботай отскочил, но, споткнувшись о камень, потерял равновесие и упал. Прежде чем он успел подняться, стражник вновь бросился на него с его же собственным копьем. Копье скользнуло по панцирю гирканца и воткнулось в землю. Тогда стражник выхватил тяжелый меч, чтобы нанести смертельный удар, но дротик колдуна уже просвистел в воздухе, угодив прямо в сердце получеловека.

Как и раньше, дротик выдернула из тела убитого какая-то невидимая сила и вернула тому, кто его выпустил. Заколдованное оружие полетело вновь, чтобы убить еще одного стражника. Третий в ужасе бросился обратно к возвышенности, но земля подалась под ним, и он, визжа, упал на колья рва.

Разгоряченный безумием битвы, Конан выскочил из укрытия, надеясь застать врасплох одинокого всадника, который мчался галопом к вершине холма. Копье киммерийца со звоном ударилось в мерцающие в лунном свете доспехи, но древко копья разлетелось вдребезги, не выдержав удара о прочную сталь. Воин сбил его с ног. Подкованные копыта опустились на упавшего киммерийца; ловкий удар меча отбросил меч его отца к надгробному памятнику. Новый удар скинул с Конана шлем.

Конан истекал кровью. Ему удалось подняться на колени, но не хватило сил, чтобы встать на ноги. Всадник обогнул свою жертву, отъехал на несколько метров, снова повернулся, чтобы нанести своему искалеченному противнику решительный удар. Рексор поднял забрало, открыв свое ухмыляющееся лицо. Его жестокие глаза сверкали в предвкушении близкого смертоносного удара.

Но киммерийцу удалось схватить свой упавший меч и подняться. Когда он поднял клинок в салюте гладиатора, его глаза горели вулканически-синим огнем. Конан приготовился дорого отдать свою жизнь. Смеясь над отвагой израненного юноши, великан-военачальник поднял своего коня и занес меч для последнего удара.

В этот самый момент около своего беспомощного возлюбленного чудом возникла сверкающая Валерия. На ней были мерцающие доспехи, светящиеся белокурые волосы развевались под крылатым шлемом из неземного металла. Ее мускулистые ноги светились в лунных лучах; от поднятой кривой сабли исходило синее сияние. Занесенную над головой Конана руку остановил волшебный клинок. Рексор отпрянул перед сверкающей фигурой, которая ударила ослепительным светом клинка по его незащищенным глазам. Рексор поднял руку, чтобы защитить глаза от невыносимого света, и застыл, словно пригвожденный к месту.

Конан, не отрываясь, смотрел на светящуюся фигуру, от благоговейного ужаса волосы встали дыбом у него на затылке. Девушка повернула к нему смеющееся лицо, и в его душе прозвучали ее слова:

«Киммериец, ты собрался жить вечно?»

Когда Конан выпрямился и новые силы разлились по его телу, мерцающая фигура в неземных доспехах растворилась, как призрак, в темном небе. И Конан вспомнил слова Валерии, произнесенные, когда колдун своими чарами вырвал его из цепких рук смерти. Она тогда прошептала:

— Моя любовь сильнее смерти. Если я буду мертва, а ты в опасности, я вернусь из самых глубин Преисподней, чтобы сражаться рядом с тобой.

Воспоминание об этой всесильной любви наполнило гордостью раненого варвара. Побеждая боль, он с трудом дотянулся до черной лошади еще не пришедшего в себя военачальника Дуума и выдернул из стремени ногу гиганта, а затем с силой сбросил его с седла. Когда Рексор, как кошка, приземлился на ноги, киммериец ударил лошадь по крупу, и испуганное животное умчалось в темноту.

Конан бросился на Рексора, беспощадно осыпая его ударами. Рексор, очнувшись от внезапного ослепления, теперь рубил сплеча. Конан быстро нагнулся, избежал столкновения и снова бросился в бой, мощными боковыми ударами оттесняя гиганта, пока двуручный меч киммерийца не вошел в шею заклятого врага. Рексор замер на мгновение, затем громадой мускулов рухнул на землю. Неожиданно он приподнялся, послышался звон доспехов, но это был уже предсмертный рывок первого помощника Дуума.

Конан глубоко вздохнул и огляделся. Колдун и Саботай с перевязанной ногой стояли на вершине могильного холма, наблюдая за отступающими стражниками, скачущими галопом к Горе Могущества. Вскоре мрак ночи поглотил их.

Слабый вскрик Ясимины нарушил тишину опустевшего поля брани. Трое подняли глаза и увидели на фоне звездного неба худую фигуру Тулса Дуума. Изящный, в змеиных доспехах, он гордо восседал на коне. Его лицо было обращено к измазанной грязью девушке, которая была принцессой Заморы, жрицей Сета и его невестой.

— Учитель! Я говорила им, что ты явишься за мной, — пролепетала она. — Отвяжи меня, чтобы я могла прийти к тебе.

— Это невозможно, — холодно ответил глава Культа. — Они осквернили тебя так же, как осквернили святилище храма.

— Нет, бог Дуум, это не так. Я была предана тебе, мой господин, отец мой. Не покидай меня!

— Теперь ты не можешь быть моей невестой.

— Тогда, Учитель, я с радостью буду твоей рабыней. Не оставляй меня здесь, среди врагов Сета.

— Не бойся, дитя мое, — мягкий голос Дуума был успокаивающим.

Тулса Дуум, не говоря больше ни слова, снял с шеи ядовитую змею и так же, как раньше, превратил ее в смертоносную стрелу. Ясимина непонимающе смотрела на него, но Саботай, заметив движение Змеи, понял, в чем дело. Когда Дуум приготовился выпустить волшебную стрелу, раненый гирканец бросился вперед, и в тот самый момент, когда стрела, с шипением рассекая воздух, уже готова была поразить свою жертву, Саботай загородил принцессу щитом. Стрела ударилась о дерево, вновь превратилась в змею и, извиваясь, упала на землю. Маленький вор выхватил меч и изрубил ее на куски.

Ясимина закрыла лицо связанными руками и истерически зарыдала. Конан медленно подошел к главе Культа. Сощуренные глаза киммерийца не отрывались от Дуума. Конан встал между принцессой и ее повелителем. Дуум косо посмотрел на меч, зажатый в руке киммерийца, — клинок из великолепной стали атлантов, выкованный много лет назад деревенским кузнецом. Когда он посмотрел в суровое лицо варвара, страх ледяной рукой сжал сердце Тулса Дуума. Содрогнувшись, он повернул коня и поскакал за исчезающими остатками своей стражи.

— Здесь покоятся великие души, — сказал древний колдун и добавил: — Сегодня они сражались за вас.

— Знаю, старик, знаю, — пробормотал Конан, думая о сияющей фигуре Валерии. — Ты и Саботай много сделали для сегодняшней победы.

Молодой гигант обернулся и осторожно приподнял лицо принцессы.

— Он бы убил тебя, — сказал он. — Ты знаешь это. Сначала он послал своего слугу, потом пришел сам, чтобы сделать это.

Девушка молча кивнула. Конан продолжал:

— Теперь я должен убить его, потому что он — воплощение зла. И ты должна провести меня к нему. Ты готова?

Принцесса опять кивнула, и грустная улыбка растерянного ребенка показалась на ее заплаканном лице, когда он развязывал ей руки.

— Ты поймешь… когда-нибудь… когда ты будешь королевой, — сказал он.

Остаток ночи Конан и колдун по очереди присматривали за принцессой и за раненым Саботаем. Конан проснулся на рассвете и увидел около себя колдуна. Старик прошептал:

— Покажи мне талисман, который ты снял с убитой женщины-воина. Я изучу его на свету. — Указав на узкий луч света, пробившийся в хижину, он добавил: — Мои знания могут помочь тебе.

Конан снял с шеи драгоценный камень и протянул его колдуну. Старик поднес камень к окну, и сияние залило его простое жилище. Наконец он заговорил:

— Это Глаз Сета, не так ли? Знаешь ли ты о его магических свойствах?

— Нет, — ответил Конан. — Для меня это была всего лишь безделушка на продажу.

— Среди нас, колдунов, с ним очень считаются. Как он попал к тебе?

— Мы украли его из Башни Змеи в Шадизаре, — ответил киммериец. — Мы добыли его с риском для жизни.

— Ничего удивительного, что жрецы так его охраняли и были готовы убить тебя, чтобы вновь завладеть им! — воскликнул колдун. — Одно из многих его магических свойств, как говорят, — это управление полулюдьми, которые служат Дууму. Стоит поднять его перед ними и приказать что-то — и они не смогут не повиноваться.

Конан с удивлением уставился на него.

— Кром, почему же ты не сказал мне этого раньше? Это помогло бы нам избежать отчаянной схватки вчера.

Колдун развел руками.

— Я пытался расспросить тебя об этом камне раньше, но ты отказался говорить о нем и прятал у себя на груди.

Конан сжал губы.

— Ты имел на это право, старик. Это, должно быть, была шутка безжалостной судьбы, от которой я получил хороший урок. Что ж, у меня еще остались дела, и это может еще мне пригодиться.

Сказав это, он снова перекинул шнурок через голову и спрятал Глаз под одеждой.

17 Возмездие

В большом храме верные слуги Сета собирались слушать проповедь Дуума. Сотни рук бережно держали свечи, маленькие огоньки выхватывали из полумрака восторженные лица паломников и, сливаясь воедино, слабо освещали пещеру. Юношеские голоса, звуки флейты и других музыкальных инструментов сливались в одну торжественную мелодию, которая, придавая собранию личину святости и безгрешия, отражалась от стен, летела по проходам, ублажая слух почитателей Сета.

Как только Тулса Дуум, сверкая доспехами, похожими на кожу змеи, появился на возвышении и повернулся лицом к пришедшим, мертвая тишина сковала зал. В черных таинственных глазах Дуума не было ничего человеческого. Он всматривался в лица людей, стоящих перед ним, как будто мог видеть будущее, мог видеть то, что никто другой видеть не может. Затем Дуум начал говорить, растягивая слова:

— Роковой день настал. Близится час очищения. Все, кто стоял против нас, все, кто лгал вам, кто хотел отлучить вас от меня — родители, учителя, судьи, — все отправятся в ночь крови и огня. А потом земля должна быть очищена и готова принять нашего Бога.

— Сет! — в экстазе завопили слушатели.

Мягким, вкрадчивым голосом Дуум продолжал:

— Вы, дети мои, вы — та чистая вода, которая очистит мир. Вы должны уничтожить всех, кто выступит против нас. В ваших руках вечный огонь, который горит в глазах Сета.

— Сет! — как один воскликнули паломники.

Дуум зажег свечу, которую держал коленопреклоненный жрец.

— Это пламя, — сказал он, — прогонит тьму и осветит вашу дорогу в Рай, если только вы будете послушны мне.

* * *

В нескольких милях от крепости Тулса Дуума бок о бок рысью бежали две лошади. Одной из них правила принцесса Ясимина, одетая в шелковое платье, взятое из седельной сумки Валерии. Рядом с ней на огромном жеребце восседал мужчина в кожаной одежде воина. Лицо его было скрыто шлемом, какие носят стражники Тулса Дуума. Несмотря на стук копыт, можно было услышать разговор всадников, потому что ветер подхватывал их слова, как легкие лепестки.

— Я любила его, а он пытался убить меня! Почему он сделал это?

Конан — а это был он — пожал плечами.

— Не знаю. Но с тех пор, как он появился на свете, ты в опасности, а мои молитвы о мщении остались безответными. Дуум должен умереть.

— Мне бы хотелось, чтобы Саботай был здесь и помог тебе.

— Но он ранен. Сейчас колдун заботится о нем, — ответил Конан.

— А какую пользу могу тебе принести я? — в голосе Ясимины послышались резкие нотки.

— Ты должна провести меня к своему господину, как ты его зовешь. Никто не знает все проходы внутри горы лучше тех, кто жил там.

Девушка долго смотрела на гору, которая недавно еще была ее домом. Вдруг дрожь пробежала по ее телу.

— Я все еще преклоняюсь перед ним. Как я могу помочь тебе убить его?

— Ты должна сделать это. Для тебя самой и для Заморы.

— Для моей страны? Почему?

Как можно мягче Конан ответил ей:

— Ты видела, как встает солнце. Оно прогоняет ужасы тьмы, от его света бегут и прячутся все черные силы зла. Ты должна стать для Заморы восходом солнца.

Ясимина кивнула, но слезы навернулись ей на глаза.

* * *

Ясимина смело подъехала к воротам черной цитадели; так же открыто, под видом стражника, Конан последовал за ней. Охранники, человекообразные страшилища, ничего не знали о похищении девушки и об отречении от нее их хозяина. Ворота распахнулись настежь, и лошадей отвели в конюшню.

Высоко подняв голову, как и подобает жрице Сета, принцесса проследовала по широкому коридору, ведущему к Храму Змей. На мгновение она остановилась, чтобы смочить пальцы ароматизированной водой фонтана, расположенного у подножия широкой лестницы, и взглянула на вооруженного мужчину, неотступно следовавшего за ней. Когда Ясимина и сопровождающий ее человек поднялись в святилище, лишь готовое вырваться из груди сердце выдавало сильнейшее нервное напряжение принцессы.

Бесшумными шагами они, никем не замеченные, переходили от одной темной ниши зала к другой. При слабых, мимолетных отблесках свечей принцессу трудно было узнать. Теперь она успокоилась и сделалась задумчивой. Позади поклоняющейся толпы стояло десятка два вооруженных стражников, но и они не заметили вошедших. Все, не отрываясь, смотрели на Дуума, своего предводителя, который, подняв руки, продолжал говорить.

— Знайте же, что на том трудном пути, по которому вы сейчас идете, вашим жребием могут стать усталость и боль. Голод и одиночество могут оказаться рядом с вами, и те, кого вы любите, станут вашими врагами. И, тем не менее, для Сета нет преград, а пока весь мир не станет подвластным ему, вы должны убивать всех, кто осмелится воспротивиться.

Конан взглянул на Ясимину. Странные, смешанные чувства — печаль, любовь, ненависть, одно сменяемое другим, появились на лице принцессы, когда она смотрела на Дуума. Она думала, что этот человек любит ее, а он отмахнулся от нее так же небрежно, как выплескивают на землю остатки вина. Свирепо вспыхнули глаза Конана. Месть перестала быть его главной целью, так как теперь он понял, что на его долю выпало куда больше — избавить землю от этого дьявола. Вся жизнь, догадался он, долгие годы мучительного труда на Колесе Страдания, бесконечные месяцы, когда он учился искусству и хитрости гладиатора, бесчисленные часы скитаний по дикой степи — все это было лишь подготовкой к решающему бою.

Высокий Дуум молча застыл на возвышении, держа в руке зажженную свечу. Один из младших жрецов, сменив Дуума, продолжил обряд дальше. Под его гипнотическое пение паломники начали раскачиваться, как змеи, танцующие под дудку заклинателя.

— О, ослепни, Великая Змея, — тянул жрец, — Кабил сабул, Кабил, Кабил хаким! Подними невидящие глаза к луне. Кого вызываешь ты из бездны ночи? Чья тень закрыла от тебя свет? О, Отец Сет, загляни в его глаза. Посмотри и преврати его душу в сухую пыль! Убей его, убей его, убей его! И всех, кто любит его, убей!

Восторженная толпа заревела:

— Убей!

Подняв над головой зажженную свечу, поющий жрец величественным шагом двинулся вперед. Тулса Дуум, пришелец с востока, колдун и верховный жрец Сета, блистающий в своих посеребренных змееподобных доспехах, как непобедимый завоеватель шел следом за своим слугой. Верноподданные, ряд за рядом, падали перед ним ниц. У большого портала Дуум остановился и обернулся, чтобы в последний раз освятить когорты, готовые нести в мир повеления дьявола.

Когда он поднял руку для благословения, волна ужаса поколебала зал, подобно тому как рябь от брошенного камня разбивает поверхность воды. Торжественное течение обряда нарушилось, и все погрузилось в тишину. Сотни пар глаз пытались разглядеть тени возле открытых дверей.

Дуум обернулся, чтобы увидеть причину такого замешательства. В тот же момент верные стражники встали между своим повелителем и его учениками. Сцепившись руками, они образовали живую цепь, которую никто не смог бы пробить, если бы попытался сделать это, и стали ждать дальнейших приказаний.

Конан медленно, небольшими шагами, как попавшая в облаву пантера, вышел вперед, сжимая в правой руке меч своего отца. Он двигался неумолимо, словно прилив, наступающий на прибрежную полосу. Шедший впереди всех жрец отпрянул в сторону, подавленный уверенностью киммерийца в том, что это Рок руководит им, но Дуум лицом к лицу встретил варвара, и ни тени страха или удивления не промелькнуло в его холодных змеиных глазах.

— Не бойтесь его! — сказал Дуум. — Он уже почти покойник. Он не сможет помешать нам победить! Охрана! Схватите его!

Прежде чем тупоумные человеко-звери успели понять приказ, Конан выхватил рубин, украденный им из храма в Шадизаре, и повторил слова, которым научил его колдун.

— Стойте, именем Сета! — прогремел голос киммерийца. — Баканд рестрыйнзе азерс! Подождите, назад!

Увидев красный Глаз Змеи, стражники отступили, как будто их ударили рвущим мясо кнутом. Они отскочили, но их живая цепь не разорвалась. Паломники в беспомощном изумлении наблюдали за происходящим. Один только жрец с криками ужаса бросился вниз по широкой лестнице.

Худое лицо Дуума по-прежнему оставалось бесстрастным, но его острые глаза так внимательно изучали лицо Конана, что, казалось, они проникают в самые потаенные глубины его души. В киммерийском юноше злой маг видел не только силу, но и человечность, а это он считал слабостью. Дуум перехватил и прочно приковал пристальный взгляд варвара к своим загадочным змееподобным глазам.

— Наконец-то ты пришел ко мне, Конан, как сын к своему отцу, — начал Дуум мягким гипнотическим голосом. — И это воистину так, ибо кто еще может называться твоим отцом, если не я? Кто дал тебе волю, чтобы бороться за жизнь? Кто научил тебя терпению? Я — источник твоей силы. Если я уйду, твоя жизнь потеряет всякий смысл.

Молодому киммерийцу казалось, что глаза Дуума расширяются все больше и больше, и вот они поглотили уже весь мир. Он очутился в какой-то безбрежной пустоте между звездами и видел только эти пылающие немигающие глаза.

— Без меня будет так, словно тебя не было вовсе. Сын мой, я твой друг, а не враг!

Всего лишь мгновение, показавшееся вечностью, черные глаза Дуума, наполненные неземной силой, сковывали Конана. Затем завороженный Конан сумел моргнуть и, прилагая всю силу воли, оторвать свой взгляд от глаз Дуума. В тот же момент киммериец поднес Глаз Змеи на расстояние вытянутой руки к лицу Тулса Дуума. Дуум какое-то время в упор смотрел на рубин, затем поднял широко раскрытые, наполненные ужасом глаза и встретил свирепый, мстительный взгляд Конана.

Застывшие паломники увидели, как шея Дуума начала удлиняться, челюсти стали растягиваться, нос сжался и исчез, лоб расплылся, губы стали тонкими и потом пропали. Его черные глаза округлились и превратились в выпуклые шары, лишенные век, а темно-красный язык высунулся наружу. На плечах Тулса Дуума сидела голова чешуйчатой змеи — голова древних человеко-змей, вечных врагов человечества.

Паломники как один разинули рты; толпа содрогнулась. Принцесса, из тени наблюдавшая за происходящим, издала полузадушенный вопль, и слезы горечи, смешанной со страхом и облегчением, потекли по ее щекам.

Меч Конана со свистом описал дугу и снес качающуюся змеиную голову с человеческого тела. Тело отшатнулось и упало у самой лестницы, продолжая корчиться, словно раздавленная змея. Отрубленная голова покатилась вниз по длинной лестнице и остановилась у фонтана.

Конан смотрел на окровавленную голову, лежащую в багряных тенях умирающего дня. Потом, как бы про себя, он сказал:

— Мой отец был светом дня; Тулса Дуум — моей ночью. И все же в одном он оказался прав. Не важно, как закален клинок, важно, как закален человек.

* * *

Встряхнувшись, Конан повернулся лицом к стражникам, которые, по его приказу, все еще стояли цепью перед паломниками. Конан поднял Глаз Змеи еще раз и сказал:

— Все, кто был стражником на службе у Дуума, возвращайтесь в свои пещеры, откуда он призвал вас… И найдите себе другую пищу. Идите.

Когда человеко-звери скрылись, Конан обвел взглядом бывших последователей Тулса Дуума. Некоторые из них уныло оглядывались, как будто не знали, где они и как попали в это странное место. Другие оплакивали убитого вождя. Третьи рыдали по потерянному Раю, и их стоны то становились громче, то затихали как шум волн прибоя.

За суровыми словами Конан постарался скрыть свою жалость.

— Я знаю, вы сейчас чувствуете себя сиротами, но у каждого из вас есть дом, куда можно пойти и где вас всегда ждут. У меня этого нет. И все-таки я доволен жизнью, и вы должны быть довольны, потому что с этой ночи вы свободны. Идите и приготовьтесь к дороге домой.

Варвар стоял на пороге храма, а мимо него один за другим проходили и спускались вниз по лестнице дети Дуума. Они бросали свои горящие свечи в фонтан, и на мгновение свечи вспыхивали ярче, а потом с шипением гасли навсегда.

Когда вышел последний, Конан начисто вытер меч, который так долго занимал все его мысли и мечты. Сев у входа, он стал наблюдать, как гаснут маленькие огоньки. Положив отцовский меч на колени, Конан вспоминал прошлые годы и думал о том, что может принести ему будущее. Ясимина, которая вместе с другими погасила свою свечу — символ намерений Дуума покорить мир, — присела на пустые ступени в двух шагах от Конана. Она восхищалась его силой, но, став смиренной, не решалась нарушить его покой. Так они провели ночь.

* * *

Как только бледный рассвет возвестил о наступлении нового дня, Конан заметил, что вокруг него произошли непонятные изменения. Каменные ступени перекосились и потрескались, как если бы прошло уже много-много лет. Все цветы в саду завяли, а кусты поникли; на дорожке вокруг полувысохшего бассейна остались грязные следы подошв. Церемониальная Дорога выглядела совершенно разбитой, как будто колдовство, призванное охранять эту дорогу от разрушения, само оказалось разрушено. За спиной Конана рухнул фасад пещерного храма, и каменные глыбы загромоздили вход в него.

Напряжение наконец-то покинуло его, и он, впервые за долгое время, ощутил покой. Но к чувству исполненного долга примешивалось еще острое желание покинуть это оскверненное место, забыть все, что с ним связано. Конан встал. Принцесса тут же поднялась на ноги.

— И что теперь? — спросила она.

— Мы с Саботаем отвезем тебя домой, — сипло ответил Конан. — Твой отец будет счастлив увидеть тебя.

— Мой отец мертв, — сказала Ясимина. — Не прошло и пяти дней, как прибыл гонец из Шадизара сообщить, что король зарезан приспешниками Яро.

— Значит, ты королева и тебе нужно быть в Заморе, чтобы управлять этой несчастной страной.

— А что с Яро? Он не потерпит меня на троне.

— Не бойся, я займусь Яро сам. А сейчас время трогаться в путь.

— Но, — перебила девушка, — есть и другие Башни Сета и другие жрецы, кроме тех, что в Заморе. Как быть с ними?

Некоторое время Конан стоял в задумчивости и наконец ответил:

— Многие из них сбегут, потому что их цель умерла вместе с Тулса Дуумом. Этот культ, может быть, еще надолго кое-где сохранится: ведь змею трудно убить. Культ Сета, может быть, возродится вновь, но, я думаю, это будет очень нескоро.

Ясимина озабоченно посмотрела на варвара и улыбнулась.

* * *

Когда лето добавило к своему наряду красноватые краски осени, Конан в новых сверкающих доспехах, в алом плаще, развевавшемся за плечами, гнал галопом гнедого жеребца по колосящимся полям Заморы. Наконец он поравнялся с человеком, которого догонял, с маленьким гирканцем на косматом степном пони. После краткого приветствия они спешились.

— Почему ты уехал, не сказав ни слова? — спросил Конан.

Саботай пожал плечами.

— Мне сказали, что королева предложила тебе место на троне рядом с собой. — Маленький человечек усмехнулся и добавил: — Я думал, что ты будешь слишком занят своими… ну… королевскими делами, чтобы найти время для старого друга… Почему ты здесь? Я взял не больше, чем мне причитается из королевской награды за Глаз Змеи, хотя не могу представить, зачем он ей нужен.

Конан выглядел слегка смущенным.

— Я сделал то же самое, прежде чем уехал из города.

— Ты хочешь сказать, что отверг предложение этой барышни?

Конан кивнул.

— Если я когда-нибудь надену корону, то прежде я завоюю ее своим собственным мечом, а не получу в дар.

Саботай вздохнул.

— Странные вы люди — киммерийцы! Как ты справился с Яро? Хотел бы я тогда быть рядом с тобой, вместо того чтобы охранять дворец.

Конан пожал плечами.

— Боя в общем-то не было. Когда народ в Шадизаре узнал, что Дуум мертв, собственные люди Яро разорвали его на куски прежде, чем мне представился шанс зарубить его.

— И куда ты теперь направляешься? — спросил Саботай.

— На юго-запад. Иду к морю, — ответил Конан. — А ты?

Гирканец махнул рукой.

— На северо-восток, там моя родина. Встретимся ли мы снова?

Конан усмехнулся:

— Мир не так велик, и пути таких искателей приключений, как мы, обязательно пересекутся. Мы встретимся, но только Кром знает, где и когда.

— Может быть, только у ворот Преисподней, — улыбнулся Саботай.

— А до этого дня удачи тебе!

Друзья обнялись, похлопали друг друга по плечам и вскочили в седла.

— Что такого есть на юге, что тебя так тянет туда? — крикнул Саботай.

— Золото, драгоценности, красивые женщины и красное вино! — бодро ответил Конан.

Потом, махнув друг другу на прощание, они поскакали в разные стороны.

Перри Стив Конан бросает вызов Северо-Запад, 1993 г. Том 4 "Конан бросает вызов"

Пролог

Нэг Ужасный вошел в зал Мертвых. Это грязное, промозглое место как нельзя больше подходило ему - Нэг был колдуном, и его могущество питали темные силы,незримыми нитями тянущиеся из царства смерти. Однако он вовсе не был второразрядным чародеем, способным разве что призывать души умерших, нарушая их вечный покой. Нет, он был куда более сильным магом. Своих пленников Нэг держал в холодных каменных казематах подземелья мрачного храма, населенного Безглазыми. Люди называли прислужников Нэга зомби, или "живыми мертвецами", и, говоря о них, неизменно скрещивали пальцы, чтобы уберечься от колдовства.

Вспомнив об этом, колдун засмеялся. Люди были овцами, а он, Нэг, - их пастухом. В один прекрасный день он будет владычествовать над живыми так же, как правит сейчас мертвыми.

Черные свечи в позеленевших от времени бронзовых подсвечниках бросали на запачканные сажей стены дрожащие, пляшущие узоры. Дым от маленьких язычков пламени растворялся в затхлом воздухе, беспокоя пауков в их паутинах.

Ни один живой человек не заходил сюда по собственной воле, даже Безглазые появлялись здесь лишь для того, чтобы зажечь или потушить свечи, да и то только по приказу Нэга. Самим-то им не было нужды в освещении, зомби Нэга тоже было все равно, видят они друг друга или нет. Заклятие Нэга удерживало их, подобно цепи, и они всеми силами желали только одного - сорваться с этой цепи и обрести вечный покой в Серых Землях, таинственной обители мертвых.

Нэг рассмеялся, и смех его эхом отозвался в пустом коридоре, снова и снова отражаясь от каменных стен. Колдун не сомневался, что его мертвые слуги мечтают покинуть его дружелюбные объятия. Вот только он не собирался давать им такую возможность. Зомби знали многое, о чем живые люди обычно не имели ни малейшего представления. И через них Нэг также овладел этими секретами. Древние знания дарили могущество тому, кто сумел разобраться в них.

Потревоженная шагами колдуна, серая крыса злобно запищала и оскалила мелкие зубы, недовольная тем, что ее оторвали от завтрака - полуистлевшего человеческого пальца. Нэг впился в крысу своим страшным, жестоким взглядом, и животное замолчало, пораженное силой этого зловещего взора. Крыса задрожала, выдавив последний писк, и свалилась набок. Ее длинный голый хвост пару раз дернулся и затих.

Нэг улыбнулся...

Колдун миновал сырой, холодный зал и оказался в большой комнате. Толстый налет черной плесени покрывал стены, а дрожащий свет свечей не слишком-то рассеивал темноту. Спертый, сырой воздух был пропитан тяжелым запахом смерти. Стук сапог Нэга по черным камням отдавался эхом в большом зале.

Нэг быстрыми шагами прошел в центр зала, не обращая внимания на темноту, как человек, отлично знающий дорогу. Он глубоко вдохнул, упиваясь запахом разложения, как любой другой человек вдыхал бы аромат дорогих духов. Это были его владения. ЕГО.

- Идите! - приказал колдун. Его голос ушел в темноту и вновь вернулся, отразившись от стен вместе со звуком шагов.

В темноте что-то зашевелилось. Затем послышался хруст мышц, сухой треск и шорох мертвой кожи, касающейся камня. Холод, охвативший Нэга, стал еще сильнее, ледяными иглами пронизывая тело и душу колдуна. И это тоже было частью его Силы, его Могущества.

Поднялся легкий ветерок, шевельнувший пряди длинных волос Нэга. Когда-то его волосы были черными, такими черными, что казались почти синего цвета, но они уже давным-давно поседели. Миновало пятьсот лет с тех пор, как он прошел обряд посвящения в мужчины, когда был молодым... Впрочем, теперь это уже не имело большого значения - Нэг давным-давно обогнал возраст любого смертного.

Невидимые обитатели зала приблизились, образовав вокруг Нэга кольцо. Ближе, еще ближе...

- Стойте!

Все звуки исчезли. Ни одно дыхание, кроме дыхания Нэга, не нарушало неподвижной тишины комнаты.

- Кто я? - спросил колдун.

Тридцать голосов ответили, как один:

- Повелитель.

Но звук их голосов был приглушен, интонация - безжизненна, воля - мертва.

- Да, я ваш повелитель и буду таковым, сколько пожелаю. Никогда не забывайте этого. - Нэг помолчал, наслаждаясь своей властью. Молчание окружало его, как одеяло из толстой шерсти.

Он заговорил снова:

- Кто знает о Талисмане Огня?

- Я знаю, - ответил глухой мужской голос.

- Подойди ближе.

В темноте послышалось легкое шуршание ступней, касающихся камня. Нэг щелкнул пальцами - звук получился такой, будто ломается сухая ветка или, возможно, сухая кость. Маленький огонек сорвался с темного ногтя большого пальца колдуна, и желтый свет немного рассеял темноту, осветив небольшой кусочек зала. Его было достаточно, чтобы стали видны серые, лишенные всякого выражения черты мертвеца.

- Стой. Говори. Почему он не был доставлен мне?

Губы человека дернулись, он уставился прямо перед собой, словно вглядываясь в какую-то далекую землю.

- Грифы треплют трупы твоих людей в тени Большой Стены Кофа.

- Во имя Черной Руки Сэта! Что случилось? Быстро, расскажи мне, что произошло!

Бесцветный, невыразительный голос продолжал рассказывать:

- Твои слуги убили несколько человек из Хаурана и добыли Талисман, который ты повелел им отыскать. Но они решили увеличить количество золота в своих кошельках и продали Талисман колдуну из кофского города Калис. Но вместо золота колдун дал им отравленный порошок черного лотоса. В схватке все твои люди погибли.

- Глупцы! Я призову их назад из Геенны и заставлю молить о смерти целую тысячу лет!

Нэг сплюнул на камни, трясясь от гнева, сердито подняв свои худые плечи. Эти люди действительно ответят за всё, но сейчас ему нужно было узнать о Талисмане. Он спросил о нем мертвеца.

- В схватке колдун был также убит, - ответил зомби.

- Талисман Огня попал в руки жреца. После этого Талисман очутился в храме Суддах-Облатов.

- НЕТ!!!

- Да. - Легкое подобие улыбки мелькнуло на мертвом лице.

Нэг сорвал с пояса свой кошель и выхватил из него горсть острых, матово-белых кристаллов. Он швырнул их в зомби, и порошок кристалла окутал того пламенем, подобным огоньку, горевшему на большом пальце колдуна. Зомби глухо застонал, когда кристаллы коснулись его лица. Опускаясь на кожу мертвеца, они издавали шипящий звук, словно жир, капающий на камни очага. От горящей плоти поднимался дым. Зомби рухнул на пол, освобожденный от магии, при помощи которой Нэг когда-то вернул его к жизни. Колдун гневно посмотрел на труп.

- Нет, так легко ты от меня не отделаешься. Насладись же как следует своим коротким отдыхом в Серых Землях, раб, так как я очень скоро призову тебя служить мне!

Нэг глянул на маленький огонек в своей руке, и тот погас. Колдун резко повернулся и направился к выходу из зала.

- Прочь с дороги! Убирайтесь. В свои ямы, к вашим снам и кошмарам!

Когда Нэг выбежал из зала, порабощенные мертвецы безучастно заковыляли к краю своей тюрьмы. Заколдованная соль на полу шипела, испаряясь жирным желтым облаком и наполняя воздух запахом сгоревшей серы и извести. Зомби жадно смотрели на исчезающую соль. В ней было освобождение, хотя и временное, для одного из них. Все они знали, что лишь в колдовстве Нэга была для них надежда на свободу. Но соль исчезла, а вместе с ней исчезла и их надежда.

В темноте неподвижно стояла женщина. Звали ее Туэнн. При жизни она была прекрасна, и даже после смерти, благодаря магии Нэга, сохранила свою красоту. Она одна стояла неподвижно, не подчинившись приказу колдуна. Крупинка магической соли пролетела мимо зомби, которому она предназначалась, и упала на высокую, красивую грудь Туэнн. Тонкий шелк ее платья остался неповрежденным, но соль жгла эту нежную грудь раскаленными иглами. Боль была невыносимой, но женщина не кричала. Ощутив боль, Туэнн в тот же миг поняла, что чары, сковывавшие ее, больше не действуют. Остальные мертвецы уже сидели на полу, вновь погрузившись в сонный кошмар, но Туэнн стояла, не шелохнувшись, и в голове у нее кружился вихрь вопросов. Не было ли это новой жестокой шуткой Нэга? Если она попытается покинуть этот зал, не будет ли чародей поджидать ее у выхода? Как вообще все это могло случиться? Ведь раньше эта соль всегда возвращала зомби обратно, в Серые Земли. Могло ли случиться так, что такая крошечная порция соли разрушила лишь часть заклинания? Неужели она действительно свободна? Нет, решила Туэнн, она не на свободе. Что бы ни произошло, она все еще была зомби, не мертвой, но и не совсем живой. В таком состоянии она провела уже более ста лет, удерживаемая чарами колдуна. Все, кого она знала при жизни, давно уже бродили по Серым Землям. Ей было отказано в месте среди них, и ничего она не желала сильнее, чем обрести это место, как мечтали о том и все остальные мертвые слуги Нэга.

Ну что ж. Если это не была ловушка, если она действительно соскочила с крючка, с цепи, которой была связана, что же ей теперь делать? Нэг держал в своих руках ключи от ее смерти, и ему достаточно было лишь взглянуть на Туэнн, чтобы вновь завладеть ее душой. Что могла она сделать, чтобы окончательно вырваться из этого дьявольского, колдовского круга? И должен же быть какой-то способ помочь остальным, тем, кого Нэг держал в плену уже столько лет! Туэнн напрягла память, стараясь оживить воспоминания - и о своей жизни, и о коротком пребывании в Серых Землях. Через минуту ответ возник в самой глубине ее разума, словно яркий свет в темноте, - она нашла решение. Свет. Талисман Огня, который искал Нэг, чтобы увеличить свое могущество. В этом Талисмане было освобождение - для нее и для других рабов-зомби в этом дьявольском зале. Она должна найти Талисман и с его помощью освободить себя и всех остальных. Да. Именно это она и должна сделать.

Прекрасная зомби медленно направилась к выходу, улыбаясь впервые за сто лет неволи. Она сделает все, что возможно, чтобы добыть Талисман Огня. Все, что будет в ее силах...

Глава 1

Юноша шел с севера, через высокие и холодные горы, чьи острые зубчатые пики отделяли Гиперборею от Бритунии. Его звали Конан, и под его меховым плащом играли могучие мускулы. Северянин был высокого роста, за спиной у него висел тяжелый прямой меч из старинной голубой стали, все еще острый, хотя и с несколькими вмятинами от давно отгремевших битв. Этот меч Конан снял с костей мертвеца и едва не погиб при этом. Воспоминания о тех минутах снова заставили Конана вздрогнуть. Юноша вовсе не пришел в восторг, когда его атаковал покрытый плесенью труп. Дьявольское колдовство! Легко можно потерять свою душу, играя в такие игры.

Ледяной ветер взъерошил густую копну волос Конана, но холодный блеск его синих глаз не в силах была потушить никакая погода. В Киммерии, где он родился, такой ветер был обычным делом и воспринимался как самое легкое из тех испытаний, что посылает людям суровый бог Кром.

Конан шел уже несколько дней, питаясь корешками и остатками перезревших ягод, и лишь изредка ему удавалось поймать зайца. Это был нелегкий путь, но все же он был лучше, чем то, что выпадало на долю Конана раньше. Любая жизнь, даже самая тяжелая, кажется прекрасной в сравнении с рабством, которого юноше довелось хлебнуть, и даже волки, преследовавшие его сразу же после выхода на свободу, не показались таким уж страшным приключением. Волки уже исчезли, а если они вернутся... Что ж, теперь у него есть меч. Внимательный взгляд Конана пробежал по камням, лежащим вдоль дороги. Он искал особенный камень и вскоре нашел его. Это был кусок песчаника, самой природой предназначенный для того, чтобы снимать зазубрины с лезвия меча. Этот урок своего отца Конан запомнил хорошо: "Всегда держи сталь оружия гладкой и острой, небрежность может стоить жизни".

Один час работы с камнем придал мечу новый блеск и остроту, и даже самые глубокие зазубрины и вмятины были заглажены. Конан взмахнул пару раз своим оружием и довольно улыбнулся. Как сын кузнеца, он прекрасно разбирался в достоинствах железа и бронзы и не мог не признать, что оружие ему досталось отменное. Снимая меч с мертвеца, Конан не испытывал угрызений совести. Скелету (несмотря на то, что он ожил в тот момент, когда киммериец снял с него оружие) меч был уже не нужен, в то время как Конану он, безусловно, понадобится. В мире так много богатых людей, у которых золота гораздо больше, чем они смогут истратить... Наверно, если время от времени освобождать их от малой толики этого богатства, это вряд ли причинит им особые неудобства. Конан слышал, что на юге, в Заморе, есть город, в котором живет немало богатых купцов, обладателей сундуков, битком набитых драгоценностями. Говорили, что для умелого вора это не город, а рай земной, так что Конан решил добраться до этого рая (он назывался Шадизар) и проверить справедливость слухов. Правда, как далеко находится Шадизар, Конан не знал. Что ж, он будет идти на юг, пока не найдет его.

С того момента, как Конан свалился в таинственную гробницу, спасаясь от голодных волков, он не повстречал ни одного человека. Лишь зайцы да медведи, а как-то раз большой тигр пробежал по снегу невдалеке, но Конан был недостаточно быстр, чтобы успеть разузнать у него дорогу. Эта мысль развеселила его.

Крик прорезал морозный воздух, и Конан вскочил на ноги, держа меч в руке и готовый отразить нападение врага. Крик эхом отразился в горах - как раз в том направлении, которое выбрал Конан. Киммериец был человеком весьма любопытным, но глупцом он не был. Плен и рабство, не уменьшив его мужества, научили его осторожности. Лишь младенец и глупец прыгают, не оглядевшись по сторонам, а Конан не был ни тем, ни другим. Он пошел на крик быстро, но с осторожностью, внимательно прислушиваясь и глядя по сторонам.

Сначала ему показалось, что он видит одиночного воина с мечом, окруженного пятью нападавшими врагами, вооруженными мечами, копьями и длинными кинжалами. Одинокий мужчина, облаченный в длинное темное одеяние, стоял спиной к крутому склону горы. Лицом к лицу он ожидал нападения врагов. Узкая полоска каменистой почвы, игравшая роль поля битвы, слегка уходила вниз. Оборонявшийся был окружен явно превосходящими силами врагов, но он стоял на возвышении, и они не могли напасть на него с тыла. Первым стремлением Конана было ввязаться в драку и помочь одинокому путнику - хотя бы потому, что силы были явно неравны. Но в последний момент он остановился. Пожалуй, для начала лучше будет немного понаблюдать за происходящим. Высокий, сильный киммериец подобрался ближе, все еще не замеченный сражающимися. Один из пяти бойцов бросился вперед и взмахнул своей кривой саблей над головой путника. Тот отскочил влево и ответил угловым ударом, используя свое короткое оружие как саблю. Удар пришелся нападавшему по ребрам. Раздался смачный звук, с каким падает на камни мостовой спелый арбуз. Конан моргнул, удивленный. В руках незнакомца был не меч и не копье, а короткий посох, слегка изогнутый сверху. Нападавший застонал и упал на спину, повалив при этом одного из своих приятелей, выронил саблю и схватился руками за пострадавший бок. Второй бандит замахнулся копьем на путника, и снова Конан был поражен быстротой, с которой человек в темном одеянии парировал этот выпад. Последний молниеносно развернулся и ударил посохом снизу, отбивая удар копья. Он продолжал круговое движение, теперь уже вверх, отбросив копье в сторону, после чего посох с треском опустился на плечо незадачливого копейщика. Конан услышал, как сухо треснула кость. Но третьему негодяю удалось, просунув свое копье между широко расставленными ногами путника, повалить его. Двое остальных немедленно бросились к упавшему, торопясь разделаться с ним.

Конан издал дикий крик, чтобы отвлечь бандитов, и прыгнул на них, размахивая своим только что отточенным, свистящим в воздухе мечом. Что подумали бандиты об этом покрытом шерстяным плащом "привидении", он не знал, но они чуть дрогнули и отступили. Копейщик, поваливший путника, ударил Конана копьем, целясь ему в грудь, и юный киммериец разрубил деревянное древко пополам одним ударом меча. Громадный бандит рубанул Конана устрашающего вида кинжалом, прорезав большую дыру в шкуре, наброшенной на плечи юноши, и украсив его бедро широкой кровавой царапиной. Разъяренный Конан резко повернулся и обрушил на врага свое страшное оружие. Острое лезвие пропело победную песнь, и враг упал, рассеченный почти надвое, - клинок вонзился ему между глаз и рассек тело до талии. Хлынувшая из страшной раны кровь и мозги забрызгали стоявших рядом приятелей бандита. Негодяй был убит на месте, и душа его вылетела из тела раньше, чем он коснулся, падая, каменистой земли. А через мгновение путник с посохом уже вскочил на ноги, и, увидев, что боевая удача повернулась к ним спиной, бандиты бежали, бросив своего мертвого товарища валяться на земле.

Конан стоял, наблюдая за их бегством, и пар вырывался из его рта от дыхания в морозном воздухе. Рядом с ним стоял наготове человек в длинных одеждах, держа посох на уровне шеи, и также следил за тем, как убегают враги. Через секунду он сунул посох за пояс и наклонился, чтобы осмотреть упавшего бандита.

- Мертв, - сказал он; Конану почудилась в его голосе нотка сожаления.

- Да, - ответил киммериец. - Надеюсь, я в драке выбрал правильную, честную сторону.

- Зависит от того, с какой позиции на это смотреть, - ответил мужчина. Если смотреть с моей стороны, то ты, безусловно, выбрал правильно. - Он бросил взгляд на мертвеца. - Ну, а если встать на его точку зрения, то, я думаю, он был весьма опечален результатом. - Путник развел руками, показывая, что они пустые.

- Меня зовут Сенгх, я бедный жрец из Суддах-Облата.

Он был высоким человеком, хотя и ниже Конана, с жидкой шевелюрой и небольшой бородкой. На вид ему можно было дать лет тридцать или около того.

- Я Конан из Киммерии.

- Приятно познакомиться с тобой, Конан. Скажи, что заставило тебя встать на мою, а не на их сторону?

- Пятеро против одного - не слишком честное дело, а? - Конан указал рукой на посох, заткнутый за пояс Сенгха. - Будь у тебя меч, а не эта штука, ты смог бы убить их и обошелся бы без моей помощи.

- Мы не убиваем людей, - ответил Сенгх. - Даже горных бандитов, не знающих жалости.

- Но ты, кажется, ничего не имел против того, чтобы переломать им кости.

- М-мм... Нет.

Конан пожал плечами. Его дело было закончено, и он повернулся, чтобы уйти.

- Постой, - окликнул его Сенгх. - Подожди. Куда ты собираешься идти?

- Я иду в Замору.

- Ты спас мне жизнь. Позволь отплатить тебе хоть чем-нибудь.

- Ну что ж.. Ты мог бы сказать мне, ведет ли эта дорога в Шадизар.

- Злое, дьявольское место, - покачал головой жрец. - Притон воров и проституток. Зачем тебе туда?

- Возможность найти работу, - ухмыльнулся Конан.

- Но ты ранен. - Сенгх указал рукой на бедро Конана.

- Царапина. Она быстро заживет.

- Отсюда до Шадизара целый месяц путешествия пешком. Я иду в Нерушимую Обитель, центр Суддах-Облатов, это всего в двух днях ходьбы отсюда. Пойдем вместе - там мы сможем оказать тебе некоторое гостеприимство и дать новую одежду, а может, и еще что-нибудь.

Первым, инстинктивным желанием Конана было отказаться. Он не любил связываться со жрецами и храмами, и все же... вонючая шкура, служившая ему одеждой, уже готова была сгнить... Да и мысль о сытном горячем ужине и убежище, где можно было бы хотя несколько ночей поспать на чистой постели, вовсе не была ему неприятна. В конце концов, он спас жизнь этому человеку. Будь Конан на его месте, он тоже предложил бы как-то отплатить за услугу. Человек должен расплачиваться со своими долгами. Так что будет вполне естественно, если в благодарность за спасение он позволит жрецу оказать ему услугу.

- Хорошо. Я полагаю, что несколько дней отдыха не слишком повредят моим планам.

Местность, по которой они шли, была по-прежнему гористой и сплошь усеянной камнями. Сенгх пояснил Конану, что Кезанкийский Хребет тянется вдоль всех восточных границ Бритунии, Заморы и Хаурана. Сразу же за высокими холмами, между Гипербореей и Бритунией, начиналась дорога, ведущая с севера на юг, идти по которой было куда удобнее, чем брести по глубокому снегу.

Конану было любопытно узнать, где жрец научился так ловко владеть своим посохом, и, не удержавшись, он спросил об этом. Сенгх улыбнулся.

- А-а, дело в том, что хотя мы и против насилия, но бывают ситуации, когда, к сожалению, ничто другое помочь не может. Дикие звери очень редко прислушиваются к голосу разума, а некоторые люди, как мне кажется, бывают немногим лучше зверей. Ну и наши отцы-основатели Ордена (весьма прагматического склада люди) решили, что нужно создать какое-то оружие защиты. Так что и у нас есть оружие - шесты, посохи, различные типы сетей, веревки, но мы избегаем пользоваться даже ими.

Тропа резко вильнула вверх, и Конан с удвоенной осторожностью ступал теперь по скользким обледенелым камням.

- Тогда как же, - спросил он, выбравшись на более или менее безопасное место, - вы охотитесь?

- Мы совсем не охотимся. Мы не едим мяса домашних и диких животных, мы не едим мяса птиц. Никого, в чьих жилах бежит теплая кровь. Только рыбу нам дозволено употреблять в пищу.

Конан покачал головой, но не сказал ни слова. Не есть мяса? Как может человек существовать без мяса? Разве его кровь может быть красной без этого? Разумеется, ему самому не слишком часто в последнее время приходилось есть мясо, но это было отнюдь не из-за отсутствия желания. С другой стороны, Сенгх выглядел не хуже тех людей, которых Конану приходилось встречать за свою не слишком долгую жизнь. По меньшей мере двое из нападавших на Сенгха бандитов испытали это на себе.

- Но в любом случае, - сказал Сенгх, - я только новичок в ФАМБИ. - Он погладил ладонью свой посох. - В Нерушимой Обители Облат Кенсах, проживший уже шестьдесят пять зим и волосы которого белы как снег, продемонстрирует тебе НАСТОЯЩЕЕ искусство.

Конан кивнул. Как воин, он очень хотел увидеть это.

Конану и Сепгху оставался еще целый день ходьбы, когда Нерушимая Обитель показалась на горизонте. Конан сразу же понял, почему ее так назвали: массивное каменное строение держалось (что казалось просто невероятным) на каменном шпиле. Конану показалось, что это все равно что держать тарелку с яблоками на балансирующей соломинке. Он уставился на Обитель и почувствовал, как холодок пробежал по его спине. Конечно же, ни одно нормальное здание не сможет удержаться на такой подпорке. А для юного варвара все необычное связывалось с колдовством - это было так же бесспорно, как и то, что древняя Атлантида была проглочена океаном. Сенгх улыбнулся, увидев Обитель, и Конан сменил выражение удивления на своем лице на безразличную маску. Он не собирался демонстрировать свой страх перед этим человеком.

Тропа становилась все более крутой, и в нескольких местах им приходилось буквально карабкаться по склону. Впрочем, лазание по скалам не составляло особого труда для Конана, и даже Сенгх обратил внимание на его сноровку.

- В Киммерии мы посылаем детей собирать хворост для костра на более крутые склоны, - заметил Конан. Это было не совсем правдой, так как очень у немногих родителей были "лишние" дети, которыми можно было бы пожертвовать, другое дело, что дети сами частенько удирали в скалы. Конан и сам нередко поступал так в детстве.

Когда путники выбрались на более ровное место, Сенгх внезапно остановился, прислушиваясь. Конан тоже насторожился, пытаясь понять, что встревожило жреца. Прямо перед ними возвышалась стена покрытых снегом высоких скал с густыми темно-зелеными кустами, растущими у подножья. Тропа уходила влево я, казалось, сужалась до узенькой полоски, на которую едва можно было поставить ноги, после чего вновь поднималась вверх. Конан снова прислушался, но ему ответил лишь ветер, стонавший в каменистых ущельях. Вдали вскрикнула какая-то птица. И снова все стихло. Хотя... Какой-то новый звук донесся до него. Что-то вроде очень высокой дрожащей ноты. Нечто подобное он уже слышал однажды - это была шея, которая, извиваясь, ползла по песку. Когда она бросилась на Конана, он размозжил ей голову камнем и тогда понял, откуда брался этот звук: множество острых шишечек-наростов, пустотелых внутри, украшали хвост змеи.

- Это змея? - спросил Конан.

- Хуже.

Сенгх вытащил из-за пояса свой посох и выпрямился. Через мгновение Конан понял, что он имел в виду. Из-за огромного валуна появилась тварь, подобной которой Конану еще не приходилось встречать. Чудище было высоким (не ниже Конана) и, словно человек, имело что-то, напоминавшее руки и ноги. Однако это чудовище не было порождением женщины. Это была рептилия, покрытая зеленовато-серой чешуей, и ее волочившийся хвост был у основания толщиной с ногу Конана, там же, где он сужался, толщина его была не больше человеческого пальца. Морда напоминала морду ящерицы, со щелями вместо ноздрей, желтыми узкими глазами и большими губами, покрытыми темными пятнами и сложенными в трубочку, словно зверюга намеревалась свистнуть. На его узкой, украшенной тремя шипами голове виднелось несколько маленьких и плоских костяных "тарелок" с отверстиями, издававшими при каждом движении зверя тот самый звук, который заставил путников насторожиться. Передние лапы были короткими, и на каждой три внушительных когтя. Казалось, чудовище улыбается, приоткрыв пасть и обнажив при этом клыки размером с детские ножи.

- Это Стит, - сказал Сенгх, отвечая на невысказанный вопрос Конана. Следи, чтобы он на тебя не плюнул.

Конан вытащил меч из ножен, не отрывая глаз от Стита.

- Он нападает на вооруженных людей?

- Да. Он атакует хоть пятьдесят вооруженных людей. Он готов убить и больше - все из-за своей кровожадности. Дьявольское отродье.

- Насколько он проворен?

Улыбка Стита исчезла, и он снова плотно сжал свои губы.

- Слишком проворен, чтобы можно было от него убежать - ответил Сенгх.

Стит пододвинулся к двум путникам, охлестывая себя по бокам хвостом, как пантера. Конан плотнее сжал истертую рукоять своего меча.

- Иди влево, - приказал он. - Я буду стоять справа.

Но прежде чем они успели сделать хоть один шаг, Стит сжался в пружину и прыгнул в сторону Конана. Он передвигался большими прыжками, как заяц, используя свой толстый хвост в качестве баланса. Зверь был действительно очень быстрым, в этом сомневаться не приходилось! Конан взвился вверх и вправо, как раз в тот момент, когда Стит выплюнул на него тонкую, вонючую струйку изумрудного цвета. Она коснулась земли в том месте, где только что стоял киммериец. Жидкость растеклась по каменистой почве, и там, где она коснулась камней, от них поднялся удушливый дым.

- Кром! - Конан взмахнул мечом и с силой рубанул зверя, когда тот прыгнул рядом с ним, но юноша слишком засмотрелся на разрушительные способности Ститовой слюны, что несколько замедлило его рефлексы. Вместо того чтобы отсечь голову Стита, Конан отрубил всего лишь кончик его хвоста, Ститу это явно не понравилось. Он закричал - звук напоминал крик ребенка, коснувшегося горячего чайника, - и, развернувшись, снова плюнул в своего мучителя зеленой струйкой яда. Конан нагнулся, и ярко-зеленая струя плеснула в опасной близости - не более чем на толщину ладони - от его груди и плеча. Конан отскочил назад, прижав рукоять меча к виску. Стит развернулся и глубоко втянул в себя воздух, готовясь снова выплюнуть яд, в чем Конан нисколько не сомневался.

- Хей! - Крик Сенгха сопровождался сухим громким треском посоха, опустившегося на спину Стита. Монстр закашлялся и вместо тонкой струи яда выплюнул клубы темно-зеленого тумана. Конан почувствовал жжение на лице и руках и, поскорее выскочив из ядовитого тумана, снова замахнулся мечом. Стит резко повернулся к Сенгху и снова втянул в себя воздух. Конан взвился вверх. Сверкнув крутой дугой, меч опустился на чешуйчатое тело. Остро отточенное лезвие перерезало мощную шею, на мгновение задержавшись между двумя позвонками, и вышло внизу под горлом. Кровь забила фонтаном, когда голова Стита отвалилась от шеи и ударилась о твердую, каменистую почву. Содрогающееся безголовое тело рефлективно подпрыгнуло и свалилось набок. Молодой варвар в изумлении уставился на мертвого зверя. Если жрецы знают, что эти адские создания разгуливают по здешним горам, и вооружаются только палками, то они либо очень храбрые, мужественные люди, либо глупцы.

А возможно, и то и другое одновременно.

Глава 2

- Снег! - крикнул жрец.

Конан в изумлении уставился на него. Неужели Сенгх сошел с ума?

- Скорее, беги к снегу, что лежит на валунах! - приказал Сенгх. - Быстро!

Сперва Конан решил было, что у Стита была самка, которая, возможно, боялась снега, но скоро понял, что ошибся. Едва двое мужчин добежали до хрустящей кромки снега, лежавшего в тени скалы, как жрец набрал в обе руки полные пригоршни снега и бросился к Конану, словно собираясь швырнуть снег в лицо киммерийцу. Юный варвар сделал шаг вперед, подняв меч высоко над головой.

- Это что еще за глупости?

- Яд Стита, - пояснил Сенгх. - Мы должны как можно скорее смыть его с твоей кожи. Даже от малой дозы его можно заболеть, а то и умереть.

Только теперь юноша вспомнил о том жжении, которое почувствовал, когда чудовище кашлянуло на него зеленым туманом. Так вот в чем дело! Конан положил меч на землю и набрал горсть колючего снега. Он протер им свое лицо, чувствуя, как начинают гореть щеки от жестких, как наждак, ледяных кристаллов. После нескольких минут такого самоистязания Сенгх наконец удовлетворенно кивнул. Но теперь он указал рукой на шкуру, служившую варвару плащом. Зеленое пятно виднелось на левом плече.

- Яд дойдет до кожи, - сказал жрец. - Лучше всего вырезать этот кусок.

Конан потянулся было за своим мечом, но Сенгх извлек спрятанный у него под одеждой короткий кривой нож, формой напоминавший зуб.

- Вот, держи, этим будет удобнее.

Киммериец взял нож, попробовал острие ногтем и кивнул. Нож Сенгха был отточен так остро, что им можно было бриться. Конану потребовалось всего несколько секунд, чтобы срезать запачканный ядом кусок шерсти. Сенгх проверил результаты его работы, придирчиво осмотрев лицо и одежду киммерийца.

- Я думаю, что все в порядке, - провозгласил он наконец. - Большое количество разбрызганного яда, почти всегда смертельно, но, похоже, на тебя упало всего несколько крошечных капелек.

Конан вытер кровь с меча кусочком шерсти, только что срезанным с его накидки. Кривой нож он вернул Сенгху.

- Похоже, в вашем Ордене не возражают против ношения такого оружия, а?

Пряча нож под одежду, жрец усмехнулся.

- Иногда, знаешь ли, возникает необходимость разрезать съедобные корешки или, к примеру, почистить овощи и фрукты.

Конан не ответил улыбкой на шутку Сенгха. Эти Облаты вполне могли быть мирными людьми, но они, без сомнения, были очень опасны для любого, кто был достаточно глупым, чтобы считать их безобидными.

- Есть ли поблизости еще твари вроде этой? - Конан махнул рукой на мертвого Стита.

- Скорее всего, нет. Они, как правило, живут в одиночку, и у каждого есть своя территория.

- Горы, бандиты, чудовища... Мне кажется, посетители должны не слишком часто беспокоить ваш Орден своими визитами, - сухо сказал Конан.

- Абсолютная правда, - так же сухо ответил Сенгх.

При ближайшем рассмотрении Нерушимая Обитель выглядела куда менее магической, чем показалось сперва Конану. Каменный столп, удерживающий основной массив монастырских зданий, был куда более толстым и массивным, чем казалось со стороны.

Более того, подойдя поближе, молодой варвар заметил, что у основания и выше столп укреплен колоннами и разного рода подпорками, построенными людьми. Кроме всего этого, подпорки были помещены и на многочисленные арки, а такая форма здания (как было известно даже Конану) добавляет прочности строительной конструкции. Так что, скорее всего, оригинальная конструкция постройки, а не магия удерживала храм на столпе, хотя и каменную основу нельзя было полностью сбрасывать со счетов.

Это был огромный монастырь, по размерам приближавшийся к небольшому городу. Жрец и киммериец подошли к узким ступеням лестницы, вырубленным прямо в толще скалы. Впереди виднелись деревянные ворота, установленные в скрепленной кирпичами каменной стене; и ворота, и сама стена втрое превышали человеческий рост. Стоя у стены с ее наружной стороны, Сенгх крикнул часовому:

- Хо, впустит ли храм внутрь одного из своих сыновей?

Лицо, наполовину скрытое капюшоном, появилось на вершине стены. Внимательные глаза осмотрели путешественников, стоявших у ворот.

- И что это за сын? - спросил часовой.

- Сенгх-посланец, - ответил спутник Конана.

Он откинул свой капюшон, чтобы часовой мог увидеть его лицо.

- Хо, Сенгх! Добро пожаловать! А что это за гигант с тобой?

- Это Конан из Киммерии, я обязан ему жизнью.

- А-а, тогда приветствую и тебя. Добро пожаловать, Конан из далекой Киммерии.

Человек на стене исчез, и через секунду одна створка ворот отошла в сторону, заставив тяжелые железные петли громко заскрипеть. Ворота были толщиной в грудь Конана, так что отодвинуть их было нелегко. В городе-храме стоял густой запах людей, животных и еды. Молодой киммериец с жадностью вдыхал эти ароматы, только сейчас осознав, как много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз соприкасался с цивилизацией. Если уж на то пошло. Обитель была еще больше, чем казалась снаружи. Тут были свои улицы, дома, общественные здания. Конан подумал, что правильнее было бы назвать эту Обитель городом. Сенгх приветствовал взмахом руки людей в таких же одеждах, как и он сам, и они улыбались и махали рукой ему в ответ. Вскоре Конан сообразил, что все люди, которых он здесь видел, были мужчинами. Он видел и детей, играющих тут и там, но и они все были мальчиками. Конан спросил об этом Сенгха.

- Это правда, - ответил жрец. - Женщинам запрещено появляться в Обители. Все мы дали обет безбрачия.

Конан подумал с секунду.

- Тогда каким же способом вы обзаводитесь детьми?

- Мы не делаем этого. Новообращенные, неофиты, стекаются сюда со всего мира.

- Зачем?

- Это хорошая жизнь, особенно для детей бедняков. Мы даем им еду, крышу над головой, одежду, веру и знания.

- Но не женщин.

- Жизнь жреца - не для каждого человека.

- Это верно, - отозвался Кован. Хотя киммериец и был очень молод, но в этом вопросе сомнений у него не возникало. Есть корешки и обходиться без общества женщин - нет уж, увольте.

Когда они проходили мимо группки людей, проверявших содержимое корзин с фруктами, Конан обратил внимание на мелькнувшее под капюшоном пилигрима молодое нежное лицо. По крайней мере один из этих учеников жрецов весьма походил на женщину.

Не все из закутанных в плащи фигур возвращали дружелюбные взгляды, которые бросал на них Конан. А когда несколько подростков засмеялись и начали тыкать пальцами в потертую накидку варвара, он почувствовал, как в нем поднимается темная волна гнева. "Кто из них сумел бы вырваться из рабства, сразиться с волками и мертвецами?" - подумал Конан.

- Не обращай на них внимания, - сказал Сенгх. - Они равнодушны и не знают истинной цены человека. Они еще выучатся этому.

- Если останутся в живых. - Голос Конана напоминал глухое рычание.

Взмекивающий козел пробежал мимо них, преследуемый толстым человеком в плаще с капюшоном. Преследователь вопил: "Стой, зверюга! Я уже лишился твоей сестры и ее молока! Вернись!" Эта сценка рассмешила Конана, и его гнев, так быстро вспыхнувший, так же быстро и угас.

Сенгх провел Конана в здание, высеченное из цельной скалы белого гладкого камня. Внутри здания был бассейн, вделанный в пол. Теплый пар поднимался над поверхностью воды, чистый, острый запах достиг ноздрей юноши.

- Вода - отличное средство для того, чтобы размягчить мышцы и расслабиться, - заметил Сенгх. - Может быть, ты хочешь принять ванну?

Молодой гигант-киммериец кивнул. Горячая чистая вода? Да он будет просто счастлив смыть со своего мускулистого тела грязь и пот, накопившиеся за время путешествия.

- Я попрошу людей, чтобы тебе принесли чистую одежду. Я должен доставить сообщение, прежде чем сам смогу добраться до ванны.

Уже сбрасывая с себя меховой плащ, Конан кивнул. Он положил меч на край бассейна и вошел в теплую воду. А-а, какое это было наслаждение! Вода была так горяча, что на коже у него выступили пупырышки. Конан сел на ступеньки, и расслабляющее тепло дошло до его подбородка. Он закрыл глаза и откинулся спиной к стенке бассейна. А-а-а...

Сенгх шел к покоям Верховного Облата, не замечая, что один из жрецов удостоил его пристальным вниманием. С первого взгляда его нельзя было отличить от других, бродящих по главной торговой улице города-храма, но в действительности это был лжежрец. Серый плащ Облата скрывал под собой человека по имени Скир. Это был негодяй с тысячью личин - вор, грабитель, шпион, убийца - все что угодно, только не жрец. Его присутствие в Нерушимой Обители было результатом осторожного выполнения сложного плана, подкрепленного к тому же силами дьявольской магии. Скир получал плату от Нэга, мастера черного колдовства.

Лжежрец быстро установил свое тайное наблюдение. Он был весьма искусен в подобных вещах, и искусство это возникло от долгой практики. Но главным козырем Скира было его лицо. У агента Нэга было лицо, прямо-таки излучавшее чистосердечие и невинность. О Скире говорили, что, попадись он за убийство жирного купца, ему достаточно будет сказать, что он всего-навсего чистит нож от крови барашка - и ему поверят, ибо человек с таким лицом не может лгать. Впрочем, следить за жрецом не было бы слишком сложно даже для дилетанта. Скир, конечно, время от времени останавливался, делая вид, что завязывает свои сандалии или разглядывает товар на лотке, но это скорее было следствием многолетней привычки, а не действительной необходимостью. Сенгх ни разу не обернулся. Глупец. Сенгх вошел в здание, и Скир поспешил следом за ним. Жрец должен был передать кому-то свое сообщение. Агент Нэга не знал, кому именно, но зато он прекрасно знал, что ему необходимо услышать это сообщение. Известные Скиру источники утверждали, что Сенгх обладает крайне важной информацией. Неудача в добыче этой информации может задержать, а то и поставить под удар миссию Скира. Нэгу не понравится любая задержка, а Скиру меньше всего хотелось вызвать неудовольствие колдуна. При мысли об этом Скир содрогнулся. Вот потому-то и получилось так, что когда Сенгх передавал свое наиважнейшее и сверхсекретное сообщение Верховному Облату, слова его донеслись и до тех ушей, которым они вовсе не предназначались. И улыбка, появившаяся на губах шпиона, была такой ангельской, что, наверно, даже мать одной из его наиболее жестоко умерщвленных жертв не смогла бы не ответить на нее.

Позади козьего загона Скир вытащил короткий, с широким лезвием кинжал и занес его над козой, у которой были связаны все четыре ноги. Толстый жрец никогда не найдет свою потерянную козу. А если и найдет, то вряд ли сможет получить от нее молоко. У этой козы было иное предназначение. Скир вонзил в животное кинжал и вырезал сердце. Кровь хлынула ручьем, и лжежрец подставил ладони под темную струю. Затем он трижды поднял и опустил сложенные ладони, как это предписывалось ритуалом заклинания, и нараспев произнес фразу, которую вдолбил ему в память Нэг.

Как тепло остывает, Как жизнь становится смертью, Серыми землями, демоном гибели Я вызываю тебя!

Проговорив это, Скир плеснул в воздух кровью и начертил алой влагой на своем левом запястье замысловатый, причудливый узор, тайный знак Нэга. Для этого ему пришлось взять кровь из своего правого указательного пальца. Воздух перед Скиром задрожал и, казалось, сгустился. Лжежрец содрогнулся. Ему не раз уже приходилось проделывать эту процедуру, но каждый раз это приносило ему очень много радости. Скиру стало холодно, словно он угодил в ручей тающего снега.

- ГОВОРИ. - Голос донесся из дрожащего воздуха, бесплотный, но громкий и властный.

- Я узнал то, что было вам необходимо, господин.

- Я не сомневался, что ты сделаешь это. Когда?

- Через три дня, повелитель.

- Отлично. Не допусти ошибки, Скир.

- Ни за что, мой повелитель!

Воздух снова задрожал, Скира обдало ледяной волной, словно в тело вонзились сотни иголок, и через мгновение все исчезло. Скир глубоко вздохнул. Мысль о возможной неудаче мелькнула у него в голове, но он быстро отмел ее. Об этом лучше не думать.

Один из Безглазых бесшумно подошел к Нэгу и замер. Колдун коротко взглянул на него. Строго говоря, прозвище было не совсем точным. У слуг БЫЛИ глаза. Они были абсолютно белыми, почти непрозрачными, и казалось, что в молочных зрачках перемещаются матовые облака. Так что человек, рискнувший заглянуть в эти глаза, вполне мог решить, что он сходит с ума. Разумеется, для того чтобы видеть, глаза эти были совершенно непригодны. Но, с другой стороны, за свою слепоту Безглазые получали определенную компенсацию.

Нэг усмехнулся. Повернувшись к неподвижной фигуре, он сказал:

- Подготовь мою камеру. Через месяц у меня будет все, что нужно, чтобы начать работу.

Безглазый кивнул, поклонился и гибко выскользнул из личных покоев Нэга. Да-да, подумал Нэг, у Скира есть хитрость куницы и ласки... да и мораль соответствующая, но он выполнит все, что ему приказано. Он не осмелится нарушить приказ - на то у него имеется веская причина. Скоро. Скоро.

Мальчик принес Конану одежду в крытый бассейн. И неплохую одежду, отметил киммериец. Он опасался, что ему выдадут облачение жреца, но нет, одежда была самой обыкновенной, только очень добротной. Здесь была набедренная повязка из плотного шелка, короткие кожаные штаны, толстые сандалии с грубыми ремешками, удобная кожаная туника и, кроме того, нож и кошелек. Последний, однако, был прискорбно пуст, отметил Конан. Все это было сложено на мягком толстом полотенце. Конан вышел из бассейна, насухо вытерся и оделся. Клянусь Кромом, подумал он, одежда сидит как влитая! Он как раз затягивал последний ремешок на своих новых сандалиях, когда вернулся Сенгх и прямиком направился к бассейну. Жрец кивнул киммерийцу, сбросил с себя одежду и догрузился в горячую, пряную от подмешанных благовоний воду бассейна.

- А-а... Благодарение богам за эту воду!

Конан согласно кивнул. Он и сам чувствовал себя теперь гораздо лучше. Сенгх сказал, отфыркиваясь:

- Если ты подождешь несколько минут, пока я смываю с себя дорожную пыль, то, думаю, я смогу найти кого-нибудь, кто не откажется нас накормить.

Юный киммериец снова кивнул. Еда была бы сейчас весьма кстати.

- Дозволяется ли Облатам пить сок виноградной лозы?

Жрец засмеялся:

- Вино? Конечно! Мы же не варвары!.. - Сенгх осекся. - Я не хотел оскорбить тебя, Конан.

- Это не оскорбление. К тому же именно варвары придумали вино.

- А жрецы придумали наилучший способего употребления, - отозвался Сенгх. - Я продемонстрирую его тебе.

Храм Безглазых был приземистым зданием, расположенным на склоне темного холма, недалеко от пересечения границ Коринфии, Бритунии и Заморы. В лесу у подножия холма было влажно и промозгло из-за дождя, который в этой местности лил почему-то гораздо чаще и сильнее, чем где бы то ни было. Грозы здесь часто раскалывались ослепительными гигантскими молниями, гневно осыпая землю градом и сотрясая все вокруг тяжелыми ударами грома. А о низвергавшихся потоками с неба проливных дождях и говорить не приходится.

Так случилось, что именно через этот негостеприимный лес, сквозь тусклые потоки дождя пробиралась спасающаяся от власти Нэга Туэнн. Конечно, она не была живым, уязвимым, смертным человеком, но у нее не было и магической силы, способной спасти от раскисшей, скользкой почвы или от ледяных потоков воды, пронизывающих до костей. Сверкали молнии и грохотал гром, когда прекрасная зомби бесшумно вышла и растворилась в темноте, покидая свою многолетнюю тюрьму. Ее длинные черные волнистые волосы липли к спине, а ветхая одежда в дюжине мест была порвана ветром и градом. Но больше, чем все это, вместе взятое, Туэнн терзал все усиливающийся холод, так что порой ей казалось, будто ее ноги, грудь и щеки вырезаны из глыбы льда. Глупые люди, полагавшие, будто зомби не могут чувствовать холод, тепло и боль, ничего не смыслили в подобных вещах.

Туэнн не знала, куда идет. Шаги ее направлял Талисман, зовущий, притягивающий ее, словно они были связаны невидимой нитью. Отклонись она в сторону - мгновенное изменение этой связи мигом вернуло бы Туэнн на верный путь. Талисман Огня, ее спасение, находился где-то в ЭТОМ направлении - на северо-восток, и поэтому именно в этом направлении она и должна идти. Туэнн не могла остановиться раньше, чем она достигнет цели, раньше, чем она доберется до того места, где находится магический талисман. Она найдет его и использует, чтобы добыть свободу себе и своим братьям и сестрам, которых все еще держит в неволе колдун. Неизвестно, как это сделать, но она отступать не намерена.

Молния прорезала чернильный мрак, и ближайшая лиственница вдруг разлетелась в щепки. Гром попытался скрыть разрушения, громкими раскатами прокатившись в ночи. Туэнн вздрогнула и от вспышки молнии, и от удара грома это было очень близко от нее, молния и гром следовали друг за другом так быстро, что, казалось, слились воедино.

Зомби снова упала, поскользнувшись на липкой грязи, и ее мокрое платье снова порвалось, еще больше обнажив гладкую кожу, цветом напоминающую слоновую кость. Это, впрочем, не имело значения. Она найдет себе новую одежду. Правда, одежда не сможет согреть зомби, но и это не будет иметь значения. У Туэнн есть сейчас цель - сто лет она жаждала этого. Она будет терпеть до того момента, пока не достигнет ее.

Глава 3

Конан вошел следом за Сенгхом в большой зал, где теснились Облаты, одетые в серые плащи с капюшонами. Здесь все, кроме юного киммерийца, были одеты одинаково, даже слуги. Баня и новая одежда доставили удовольствие варвару, а вот еда, состоящая из кореньев и ягод, не вызывала у веет" особого энтузиазма. Ну что ж, он давно уже научился довольствоваться тем, что было под рукой, и не жаловаться на недостаток еды или прочие житейские неудобства. Сенгх нашел два свободных места на длинной деревянной скамье у одного из столов и жестом пригласил Конана. Киммериец последовал приглашению. Он был вынужден выпустить свой меч из рук и прислонить к столу - ножен у клинка не имелось. Конан обвел глазами зал к обнаружил, что здесь был только один вооруженный человек - он сам. Во всяком случае, он был единственным, чье оружие красовалось на виду. Юный варвар вспомнил кривой нож Сенгха и подумал, что в длинных и широких жреческих одеяниях можно при желании спрятать все что угодно. Мысли Конана были прерваны слугой, поставившим на стол глиняный кувшин с вином и пару оловянных кружек. Сенгх разлил вино и протянул Конану полную кружку. Киммериец поднял ее к губам и осушил одним глотком. Охлажденное вино порадовало и горло, и желудок.

- Хорошая штука, - заметил Конан. На самом же деле это было лучшее вино, какое ему только приходилось пробовать.

Сенгх улыбнулся и вновь доверху наполнил опустевшую кружку:

- Да, время от времени и нам попадается иедурная лоза.

Неся дымящийся поднос с едой, появился второй слуга. Конан с интересом следил за его приближением. На подносе лежало несколько рыбок, и аромат, поднимавшийся от них, был просто чудесен. Сенга достал из-за пазухи свой нож и разрезал им рыбку вдоль туловища, обнажив длинный ряд костей. Он ловко подцепил клинком рыбий хребет в отделил мясо от костей.

- Это лучший способ есть рыбу, - прокомментировал Сенгх свои действия. Рыбка - местная, из здешних, горных речек. А кости лучше выбрасывать, потому что будет весьма неприятно, если они застрянут у тебя в горле.

Конан кивнул. Он успел уже усвоить этот фокус. Взяв с подноса одну из рыбок, киммериец размял горячее мясо и острым ногтем большого пальца отделил костистый позвоночник. Затем он забросил почти половину рыбины себе в рот.

- Это тоже недурно, - пробормотал Конан, жуя сочное мясо. И снова, как и в случае с вином, вкус был более чем терпимый. Рыбка была просто великолепна, поджарена как раз так, как надо. Киммериец начал понимать, как удавалось жрецам обходиться без мяса. Едва ли эта трапеза напоминала о тех корешках и ягодах, которых он так опасался. Конан и Сенгх полностью ушли в увлекательный процесс поглощения пищи. Подносы продолжали прибывать, и после дюжины отнюдь не маленьких рыбок голод Конана был утолен. А поскольку в хорошем вине недостатка не было, смерть от жажды Конану тоже не грозила. У цивилизации есть свои приятные стороны - Конану-варвару пришлось это признать.

Скир сидел через два стола от них в большой столовой, рядом с факелами, отбрасывающими на присутствующих яркий дрожащий свет. Он равнодушно жевал - не для удовольствия, а для насыщения. Ни вино, ни еда не доставляли ему радости. Нет. настоящей страстью и наслаждением для Скира были две вещи - женщины и курение черного лотоса. Но ни того, ни другого не, было в Нерушимой Обители. Обе эти страсти были наслаждением для Скира, обе же вместе они дарили ему радость, равной которой он не знал... Если, конечно, не считать золота. Время от времени Скир бросал беглый взгляд на Сенгха и его приятеля-варвара. Последний поглощал еду без какой бы то ни было изысканности, за что Скир его презирал, но презрение это ни на секунду не мешало ему помнить об окружающей варвара ауре настороженности. Варвары вообще куда внимательнее и осторожнее так называемых цивилизованных людей, так что шпиону вовсе не улыбалась мысль о возможных столкновениях с этим неотесанным гигантом. Эти холодные голубые глаза были слишком острыми даже для Сенгха - своим животным чутьем киммериец ухитрился почувствовать нечто такое, что обычный человек никогда бы не приметил. Варвар осознавал, что за ним следят, в этом шпион был абсолютно уверен. Скир снова принялся за еду. Собственно говоря, ощущения варвара мало беспокоили его сейчас. Да и жрец не имел никакого значения. Все, что хотел узнать агент Нэга, он уже знал - ему оставалось всего несколько дней на то, чтобы закончить свою миссию здесь. Когда же дело будет закончено, плата за него позволит Скиру купить столько прекрасных женщин и столько черного лотоса, сколько он пожелает... Безусловно, эта мысль была весьма приятной.

Конан проснулся на рассвете. Комнату, которую предоставил в его распоряжение Сенгх, едва ли можно было назвать роскошной, но все же она была чистой, соломенный матрас - толстым и свежим, а одеяло - теплым. Конан глянул в маленькое окошко и обнаружил, что на извилистых улочках города-храма царит уже утреннее оживление, хотя петух еще не прокукарекал утреннюю побудку. Юный киммериец потянулся, поразмыслил и направился в столовую. Похоже, здесь было не принято обменивать деньги на товары и услуги, и Конан тихо удивлялся про себя тому, как слаженно действовала эта маленькая община.

Столы были уставлены деревянными тарелками с сыром, вареными яйцами и разнообразными фруктами, был здесь и черный хлеб. Конан не долго думая уселся за стол и стал закусывать, запивая завтрак большими глотками великолепного вина жрецов. Он чувствовал себя отдохнувшим и был готов продолжать путешествие в Замору. Сенгх, державший в руках кожаные ножны, встретил Конана у выхода из столовой.

- А-а, ты уже встал. Ты позавтракал?

- Только что закончил.

- Отлично. Я подумал, что без этой штуки тебе будет не слишком удобно таскать свой меч. - Жрец протянул Конану кожаные ножны.

Великан-киммериец взял подарок и внимательно осмотрел его. Ножны были сделаны из грубой, шероховатой кожи, прошитой тройным швом и с толстыми бронзовыми прокладками в тех местах, где их должны были касаться края лезвия. Конан медленно вложил меч в ножны, затем резким движением выдернул его. Кожа зашипела от прикосновения стали, но ни на миг не задержала полет клинка. И тут Конана посетила забавная мысль.

- Сенгх, если вы не убиваете животных, то откуда же вы взяли эту кожу?

Сенгх засмеялся и тряхнул головой:

- Неуместный вопрос, Конан. Ведь ты сам добыл эту штуку.

Конан взглянул на ножны. Кожа и впрямь выглядела знакомой. Через секунду он все понял.

- Стит?

- Конечно.

- Но ведь он был убит всего два дня назад.

- Мы перенесли его в надежное место и использовали, как смогли. Мы не убиваем животных, если можем избежать этого, но мы также ничего не выбрасываем из того, что можно использовать.

- Но как вам удалось так быстро продубить кожу?

- У нас есть... м-мм... особый процесс.

"МАГИЯ", - перевел Конан недосказанное жрецом. Но расспросы решил прекратить. Вместо этого

он сказал:

- Я считаю, мы теперь полностью квиты, Сенгх.

- Мне казалось, что моя жизнь стоит дороже, чем то, что я дал тебе, но ты волен сам оценивать, - ответил жрец.

- Тогда я, пожалуй, пойду.

- Может быть, прежде, чем ты двинешься в путь, ты захочешь посмотреть, как обучают приемам нашей борьбы с посохом?

Конан поразмыслил. Конечно, Замора может подождать денек-другой. Кроме того, в душе Конана жило острое любопытство юности, а умение Сенгха обращаться со своим посохом отнюдь не оставляло киммерийца равнодушным.

- Да, я хотел бы посмотреть на это.

- Тогда пойдем.

Конан сунул меч обратно в ножны и последовал за Сенгхом.

Мужчина был стар, волосы и борода - белее снега, но стоял он прямо в своих серых одеждах, глядя на человека, который был моложе его по крайней мере на сорок зим. Соперники сжимали обеими руками короткие посохи, и каждый стоял, направив свое оружие в горло противника. Сильное, мускулистое тело молодого жреца было обнажено до пояса. Он шагнул вперед и начал передвигаться быстрыми танцующими движениями то влево, то вправо, держась на расстоянии вытянутой руки от пожилого жреца и слегка балансируя на пальцах ног. Конан видел однажды зверьков из семейства грызунов, которые охотятся на змей, - их доставили как-то в Киммерию из далекой Вендии. Хозяин бросил маленького, похожего на крысу зверька к очковой кобре, укус которой дарит быструю смерть. Этот парень плясал вокруг старика так же, как тот зверек плясал вокруг кобры. Под конец, несмотря на всю свою быстроту и смертоносность, змея была убита грызуном.

Старик слегка передвинулся, сфокусировав все внимание на своем горячем противнике. Его движения были обдуманными и расчетливыми. Если бы кто-нибудь спросил Конана, тот поставил бы на юношу. Он был быстрее и, безусловно, ловчее своего противника, и он был более агрессивным. К тому же, судя по его движениям, он отнюдь не был новичком в этом виде борьбы. Да, у него были преимущества, а вот его соперник пока не проявил ни одного из этих качеств...

Молодой жрец атаковал. Он взвился в воздух - вперед и вверх, - подняв посох над головой, и резко опустил его, словно собираясь разрубить белую голову старика. Это был быстрый и сильный удар, и, попади он в цель, он, несомненно, оглушил бы жертву, если не хуже. Старик очень медленно, как показалось Конану, сдвинул свое тело в сторону и коротким ударом опустил свой собственный посох. Удар юноши прошел мимо цели. Посох же старика ударил парня в бок, громко хлопнув по его ребру. Седовласый воин танцующим шагом слегка отступил в сторону, снова направив свой посох на шею противника. Юноша оправился от удара и повернулся лицом к старику. Через мгновение оба бойца расслабились и улыбнулись друг другу. Хо, подумал Конан, иногда медленная змея убивает быструю крысу! Он знал, что только что выучился чему-то очень важному. То, что старик не сразу и не явно продемонстрировал свое умение, еще не означало, что у него его нет. Очень впечатляюще.

- Я хочу, чтобы ты познакомился с Облатом Кенсахом, - сказал Сенгх.

Старик объяснял своему противнику, в чем секрет этого удара, когда Сенгх и Конан подошли к нему.

- Это тот человек, о котором я говорил, - сказал Сенгх.

- А-а, - Произнес Кенсах, - чужеземный воин с мечом. Сенгх очень высоко отзывался о твоих бойцовских талантах.

- И я обратил внимание на ваши таланты, - ответил Конан.

Кенсах пожал плечами:

- Мейло - мой самый лучший ученик. Мейло, это Конан, о котором ты уже слышал.

Мейло, как заметил киммериец, вовсе не был поражен теми историями, которые ему довелось услышать о Конане. Он ухмыльнулся варвару, глядя прямо на его длинные черные волосы и смуглую кожу.

- Ты кажешься довольно сильным, чужеземец, - проговорил Мейло. - Быть может, ты не откажешься состязаться со мной?

- Я не знаю правил твоей игры.

- Игры? - воскликнул Мейло. - Люди гибли, играя в эту ИГРУ! Никаких правил - только победа!

Конан взглянул на Кенсаха. На лице старика мелькнула печальная улыбка.

- Иногда Мейло бывает чересчур горяч. Ты - наш гость, а не ученик. Тебе не нужно сражаться.

Конан засмеялся:

- Пусть Мейло научит меня этой игре на палках.

Кенсах передал свой посох Конану. Тот прикинул его на вес, перевернул несколько раз, ощупывая дерево, и наконец кивнул Мейло:

- Начнем, когда ты будешь готов.

Мейло оскалился по-волчьи и, пританцовывая, продвинулся на два шага вперед, держа свой посох в защитной позиции. Конан стоял, расслабившись, по-прежнему держа оружие у пояса. Мейло, казалось, горел от нетерпения:

- Поднимай свое оружие! Защищайся!

- Пока в этом нет необходимости, - ответил Конан.

Это вывело Мейло из себя. Он прыгнул на Конана и замахнулся своим посохом над головой киммерийца. Конан шагнул навстречу своему противнику и левой рукой ухватился за занесенный над ним посох. Недоумение на лице Мейло сменилось шоком, когда Конан опустил свой посох сначала на ребра Мейло, а затем - на голову. Жрец упал на землю, оглушенный ударом. Кенсах засмеялся, и Конан непринужденно улыбнулся ему в ответ. Мейло кое-как поднялся на ноги.

- Ты сжульничал! Если бы мы бились на мечах, ты потерял бы руку, схватившись за лезвие!

- Если бы у тебя в руке был меч, я, конечно, не стал бы хвататься за него. Но у тебя был только деревянный посох.

- Но он же должен изображать настоящий меч!

- Ну тогда считай, что моя рука была боевой перчаткой. С шипами.

Мейло никак не мог успокоиться, но Кенсах одним взмахом руки заставил его замолчать.

- Ты не хотел бы помериться силами со старым человеком, Конан? - мягко спросил он.

- Да.

Мускулистый киммериец встал перед старым учителем. Несколько секунд ни один из бойцов не двигался. Затем Конан слегка ушел влево.

Кенсах так же на волосок, не больше, сдвинулся влево.

Конан передвинулся вправо.

Кенсах вновь в точности повторил его движение. После серии таких движений и контрдвижений Конан знал: что бы он ни сделал, чтобы подготовиться к атаке, - старик будет готов отразить ее. Атаковать - значило бы незамедлительно напроситься на ответный удар. Киммериец привык атаковать первым, мало задумываясь о последствиях, но сейчас подобная безрассудная атака, будь у них мечи, привела бы к одному - убийству. Это Конану не слишком нравилось. Он был храбрым, но и интуиции своей он привык доверять, Конан звал, что опыт может помочь бойцу я уравновесить и силу, и храбрость, а Кенсах был самым опытным фехтовальщиком из всех, с кем приходилось когда-нибудь сталкиваться Конану. Молодой киммериец опустил свой посох и поклонялся старому учителю. Кенсах ответил ему тем же.

- Ты мудр не по годам, Конан из Киммерии. Если ты решишь остаться, я сочту за честь поделиться с тобой своими скромными знаниями.

- Нет, Облат, они вовсе не малы. Но мой путь ведет далеко отсюда, и мне пора уходить.

Когда Конан и Сенгх покидали тренировочный плац, Конан я не оборачиваясь чувствовал на своей спине раздраженный взгляд Мейло. Киммериец не оглянулся, хотя этот взгляд жег ему спину.

Туэнн шла и шла, и теперь ноги ее были обуты в новые сапоги, а драное платье сменилось новыми штанами и туникой под теплым меховым плащом. Мужчина, который отдал ей все эти вещи, почитал себя счастливчиком за то, что так легко и дешево отделался. Он желал ее, сговорился с ней и заплатил условленную сумму еще до того, как коснулся тела Туэнн. Могильно-ледяной холод ее плоти мгновенно обратил его вожделение в ужас. Так что теперь прекрасная зомби шла по южному ответвлению Большого Бритунского Тракта, двигаясь на восток, к своей цели. Она не могла знать, как далеко ей придется идти и сколько времени займет этот путь. Ей не нужна была пища, не нужен был и отдых - она будет идти столько, сколько потребуется.

У нее не было ничего, кроме Времени.

Глава 4

В подземелье храма Нэга Ужасного была комната, не похожая ни на одну из соседствующих с ней. В центре комнаты, облицованной полированным белым мрамором, возвышался шпиль из чистейшего хрусталя, высотой в половину человеческого роста и толщиной в ногу взрослого мужчины. Срезанная верхушка шпиля была плоской и по размерам не превышала кулак ребенка. В остальном комната была пуста, даже на чистейшем полу не удалось бы обнаружить и пылинки. На сверкающих полированных стенах были укреплены скобы из хрусталя, на каждой из которых стояли две-три необычные, тонкие свечи, горевшие абсолютно бездымно и отбрасывавшие на все уголки комнаты мягкий желтый свет. Эта комната была полной противоположностью всему остальному храму: она была чистой, светлой и пахла благовониями. Каждые четыре-пять часов Безглазые приходили сюда и вновь тщательно начищали каждый уголок комнаты, стараясь сохранить ее в неизменной чистоте.

Нэг быстрыми шагами вошел в комнату и внимательно осмотрел хрустальный шпиль. Эта комната, по сути дела, была лишь оправой для Талисмана, который он искал. Как только Нэг найдет Талисман Огня, тот займет предназначенное ему место на вершине хрустального шпиля. Да, в тот же миг, как он получит Талисман, огромная Сила, заключенная в этом камне, начнет истекать из него, подобно солнечным лучам, и Нэг получит эту Силу.

Это был секрет, на который колдун наткнулся, допрашивая своих мертвых слуг, возвращенных им из небытия. При мысли об этом Нэг улыбнулся. Да. Он взошел на самую высокую ступень колдовского могущества, но и у нее есть свой предел. Когда же ему будет принадлежать энергия Талисмана Огня, никто не сможет встать над ним. Странно, что такая темная, дьявольская сила может прийти от, казалось бы, полностью противоположной ей вещи. Но не в характере Нэга было спрашивать "почему" - только "как". Ему было вполне достаточно того, что свет и тьма могли смешаться и дать в результате то, к чему он стремился. Могущество. Власть. Господство над мертвецами. Одним взмахом своей тощей руки Нэг сможет поднять под свое знамя мириады мертвецов, второй взмах руки с такой же легкостью вернет их обратно, в вечный сон. В бою его солдаты будут непобедимы, более того, каждый солдат противника, павший в сражении, тут же станет его рабом. Как, наверное, это будет ужасно, когда твой убитый товарищ-солдат вдруг очнется от смерти и станет врагом! Скоро, скоро Нэг добьется своего. Через несколько дней Скир доставит то, за чем был послан. Да, очень скоро он вернется в храм Безглазых и доставит свою добычу повелителю. И тогда Нэг Ужасный сможет стать Нэгом Всемогущим и Всевидящим.

Колдун резко повернулся и быстро вышел из зала с развевающимися от поспешного шага одеждами. Проходя через холл, он заметил, что Безглазые направляются туда, чтобы вновь отполировать и без того сверкающую поверхность. Отлично. Отлично...

Конан собирался покинуть Нерушимую Обитель. Он хорошо отдохнул, был бодр и намного лучше подготовлен к своему долгому путешествию, чем до встречи с Сенгхом. Не считая новых ножен для меча, за спиной его висел большой походный мешок, наполненный сухарями, копченой рыбой и сушеными фруктами. Еды должно было хватить не меньше чем на пять дней пути. Несколько дней Конан наблюдал за тем, как Облат Кенсах тренирует молодых жрецов, и многому научился. Было бы очень заманчиво остаться в храме, наслаждаясь такой легкой, приятной жизнью, но жажда путешествий звала Конана в путь. Шадизар ждал его.

Киммериец простился с Сенгхом и пошел по узким улицам города-храма, когда внезапно натолкнулся на нечто, заставившее его остановиться. Притаившись за грудой мусора, один жрец, казалось, следил за другим жрецом, идущим вдоль одной из узеньких торговых улиц. Идущий был явно утомлен и покрыт дорожной пылью. Но особенно интересным показалось киммерийцу то, что жрец, сидевший на корточках в засаде, держал в своей худой руке кинжал, явно готовясь нанести удар. Хо! Это что, убийца? Человек с ножом внезапно резко повернулся и заметил Конана, наблюдавшего за ним. Киммериец уловил беглый взгляд из-под капюшона. Лицо показалось Конану знакомым - молодое, почти женственное... Жрец прыгнул на Конана и, подняв кинжал, постарался его ударить. У варвара-северянина не было времени обнажить меч. Он плавно ушел влево, занося над головой кулак. Пудовая тяжесть обрушилась на запястье атакующего врага, выбив клинок из его руки. Теперь была очередь Конана атаковать. Жрец выругался и попытался отскочить, но киммериец был быстрее. Прежде чем его противник успел отскочить, он толкнул его в плечо и опрокинул на землю. Конан тут же прижал руки противника к земле, сбросив с него капюшон... и встретился с яростными глазами женщины. Ее волосы были коротко подстрижены (короче, чем у Конана), но лицо вовсе не было просто женственным лицом юноши. Конан вполне мог узнать женщину, когда видел ее. Но, чтобы окончательно убедиться, Конан провел рукой по телу упавшего жреца и обнаружил тугую, высокую женскую грудь. Этот жест не слишком понравился женщине. Она возобновила свои попытки вырваться и прокляла Конана сквозь стиснутые зубы:

- Невежа, дикий зверь! Чтоб Митра отобрал твою мужскую силу!

Конан усмехнулся. Эта женщина явно не была трусихой - ругать мужчину, который крепко держит ее! Он громко спросил:

- Кто ты? Почему ты хотела ударить меня кинжалом?

- Пес, сын собаки, жрущей навоз, отпусти меня!

Копав кивнул. Он схватил ее за запястье своей сильной рукой и, встав с колен, осмотрел пленницу.

- Отпусти меня!

- Когда ты ответишь на мои вопросы?

- Я закричу!

- Да? И сообщишь добрым жрецам, что женщина осквернила их храм?

Это заставило ее замолчать. Она сделала несколько глубоких, сильных вдохов и осмотрела Конана повнимательнее. Пока она занималась этим, он припомнил, где мог видеть ее прежде. В день, когда он пришел в храм, она выбирала фрукты на главной улице. Он уже тогда подумал, что лицо молодого послушника было более чем женственным. Она явно решила, что крик не слишком поможет ей в сложившейся ситуации.

- Итак? - спросил Конан.

- У этого жреца есть кое-что, принадлежащее мне, - сказала она. - Я хочу получить назад свою собственность.

- Получить, убив человека?

- Нет. Кинжал был мне нужен, чтобы припугнуть его, не больше.

- Тогда зачем ты набросилась на меня?

- Я думала, ты собираешься помешать мне.

- Нет, - сказал Конан. - Я просто проходил мимо.

- Тогда отпусти меня, чтобы я смогла закончить свое дело. Это не имеет к тебе никакого отношения.

- Это стало иметь ко мне отношение в тот миг, когда ты попыталась убить меня.

- Идиот-варвар! Я ДОЛЖНА настичь этого жреца раньше, чем он доберется до Верховного Облата! Мне очень жаль, что я неправильно истолковала твои намерения. Ну пожалуйста!..

Конан подумал с минуту. У него не было никаких обязательств перед жрецами, и это не было его делом, что верно, то верно. Он освободил ее запястье. Не задержавшись ни на секунду, молодая женщина подняла с земли свой упавший кинжал и исчезла в переулке. Через секунду Конан услышал ее крик. Она опоздала. Любопытство киммерийца взяло верх над всеми остальными чувствами, и он бросился к переулку. Если увидеть девушку в наряде жреца было зрелищем интересным и необычным, то теперь он увидел нечто небывалое: два жреца боролись друг с другом шагах в ста от него. У одного из них в руке был короткий кинжал, блестевший в лучах восходящего солнца. Еще один жрец лежал ничком на пыльной мостовой, и кровавый ручеек стекал с его спины, окрашивая пыль в красный цвет. Женщина бежала к сражавшимся, держа свой клинок наготове. Пока Конан развлекался этим зрелищем, один из жрецов вонзил свой кинжал в живот противника; раненый человек упал, держа в руках свои собственные внутренности. Красная струйка сочилась сквозь его пальцы. Убийца повернулся к другому упавшему жрецу и сорвал сумку с пояса истекавшего кровью человека. Он заглянул в нее и, казалось, был удовлетворен осмотром.

Затем он вдруг заметил женщину, приближающуюся к нему с ножом в руке, и бросился бежать. Через секунду он исчез в соседнем переулке. Женщина пробежала мимо раненых и бросилась вслед за убийцей. Но у того было два преимущества: он был уже на довольно значительном расстоянии от нее, и если он хорошо знал город, то у нее было не слишком много шансов схватить его. Конана все это не касалось, но он все же подошел к упавшим жрецам, и любопытство его разгорелось еще пуще. Он узнал одного из упавших. Человек, которого ударили ножом в живот, был Сенгх. Внезапно все это стало ЕГО делом. Сенгх был его другом. Гнев охватил Конана.

- Сенгх!

Жрец закашлялся.

- К-к-конан... Я думал, что ты ушел...

- Дай мне осмотреть рану.

Сенгх покачал головой:

- Ты не сможешь мне помочь. Рана смертельна.

Сенгх снова закашлялся, и кровь сильнее потекла сквозь его пальцы.

- Кто это сделал? Почему?

- Т-т-талисман Огня. Он в-взял его.

- Кто?

Умирающий жрец снова покачал головой:

- Я не знаю его. Один из слуг Нэга. Ты... Ты должен добыть его, Конан. Иначе Нэг сможет... он сможет... - Сенгх снова закашлялся и содрогнулся, выплевывая кровь.

- Говори, Сенгх! Кто такой Нэг? Где я могу найти его?

Выражение покоя разлилось по лицу жреца, и он неподвижно вытянулся на руках Конана. Гнев Конана вспыхнул еще сильнее. Мертв! Юный киммериец стоял, сжав кулаки, его могучая грудь тяжело вздымалась. Он знал Сенгха совсем недолго, но этот человек успел стать его другом, он накормил и одел его, он делил с ним опасности пути. Шадизар может подождать. Кто-то заплатит за все это. Кто-то очень дорого заплатит за это.

Скир торопливо добрался до главных ворот, оторвавшись от всех своих преследователей. Появление невысокого жреца с ножом, а затем - варвара, было неожиданностью для него, но, в сущности, не имело большого значения. Он получил Талисман. Через несколько минут Скир будет уже вне пределов храма, на пути обратно, к своему господину, и ему понадобится не больше десяти дней на эту дорогу. Нэг будет весьма доволен, а значит, Скир будет очень богатым.

Конан нашел укрытие неподалеку от главных ворот Обители, место настолько узкое и тесное, что человек мог пройти рядом с ним и не заметить, что внутри кто-то скрывается. Киммериец не сомневался, что убийца намеревался покинуть Обитель со своей добычей. Если поспешить, подумал Конан, то, возможно, удастся опередить убийцу и перехватить его здесь, у ворот. Если это так, то убийца сам встретит здесь свою смерть. С другой стороны, если этот негодяй опередил его и уже миновал ворота, ожидание здесь, в засаде, даст ему время еще больше оторваться от погони. Конан решил подождать некоторое время и, если убийца не появится, покинуть укрытие и поискать следы этого человека дальше, под горой. Если же и это ему не удастся, то Конан отправится к тому, кого называют "Нэг". Наемный убийца должен будет вернуться к своему господину, и вот тогда-то они ОБА заплатят за смерть его друга. Холод ледяными иглами впивался в тело Конана, пробившись сквозь плащ, но юноша не обращал на это внимания. Холодный ветер взъерошил его густые волосы, выжигал слезы из жестких голубых глаз, но и этому Конан не придавал значения.

Через час после того, как он начал свое наблюдение, одиночная фигура, закутанная в серую одежду, показалась у укрытия Конана. Человек приближался со стороны города. Киммериец улыбнулся волчьей ухмылкой и поднял свой меч с камня, к которому клинок был прислонен. Он еще раньше вытащил его из ножен, чтобы даже легкий шорох кожи, соприкасающейся с металлом, не выдал его местонахождение, когда придет время. Он бесшумно выскользнул из-за валуна, за которым прятался, и собрал в кулак всю свою силу, собираясь выпрыгнуть из укрытия на ничего не подозревающего врага. Еще один шаг... Еще один... Конан выскочил из убежища, взмахнул своим тяжелым мечом, готовясь отрубить голову под жреческим капюшоном.

- Готовься встретиться со своими проклятыми богами, убийца!

Человек в сером плаще быстро отскочил в сторону и поднял правую руку в знак мирных намерений.

- Постой! - раздался его голос. - Ты ошибся!

Даже сейчас, все еще стремясь добраться до врага и уничтожить его, Конан узнал этот голос. Женщина быстро сдернула капюшон, повернув к киммерийцу лицо. Молодая девица из переулка! Конан с отвращением опустил свой меч.

- А-а, это ты.

- Что ты здесь делаешь? - спросила она его.

- Поджидаю типа, который подло убил моего друга. Считай, что тебе повезло и ты - не он.

На это у нее не нашлось ответа. Но через мгновение она сказала:

- Боюсь, тебе вечно придется ждать Скира. Мне пришлось ждать удобного момента - из-за этого убийства весь город закрыт на замок. Если он внутри, жрецы найдут его. Если же нет, то, боюсь, он уже миновал это место.

Конан повторил имя, которое она упомянула:

- Скир, говоришь?

Она покачала головой, словно только сейчас сообразила, что сказала слишком много. Конан снова поднял меч.

- Я должен знать все, что знаешь об этом ты, женщина. Если это не было моим делом раньше, то теперь оно стало моим. Говори!..

- Ты не убьешь женщину!

- Может, и нет. Но для того, чтобы получить необходимые сведения., есть различные способы.

Эта угроза заставила ее, казалось, содрогнуться. Она вздохнула.

- Ну хорошо. Я скажу тебе. В конце концов, мы оба собираемся отомстить одному и тому же человеку. - Конан ждал. - Меня зовут Элаши. Я родилась в пустыне, в Хауране. Мой народ - кочевники, мы кочуем по пустыне в течение сотни поколений. Человека, которого ты ищешь, зовут Скир, он состоит на службе у черного колдуна.

- Это, должно быть, Нэг, - вставил Конан.

- Ты слышал о нем?

- Только имя.

Элаши продолжила свой рассказ:

- Мой отец, Лорвен, был вождем нашего племени. Нэг приказал убить его. Ценный... предмет был взят с мертвого тела. Я хочу отомстить за смерть отца и возвратить украденную вещь.

- Разве у тебя нет братьев? Месть - занятие для мужчин.

Ее глаза сердито вспыхнули, и Конан увидел, что она начинает злиться.

- Я родилась первой. Мои братья смотрят за своими овцами и женами. Эта обязанность лежит на самом старшем в семье, это его долг - отомстить за отца!

- И этот... ценный предмет... его не зовут случайно Талисманом Огня?

Эти слова буквально потрясли ее.

- Откуда ты это знаешь?

- Завещание умирающего человека.

Она помолчала секунду, прежде чем ответить.

- Да, мне и вправду кажется, что на нем лежит печать смерти. Мой отец нашел его в развалинах древнего мертвого города, руины которого были обнажены кочующими с места на место песками. Его убили за это, и те, кто его убил, в свою очередь тоже были убиты. Ты видел, что случилось со жрецом, к которому попал Талисман после этого.

- Эта вещь проклята?

Она снова вздохнула.

- Может быть. Она наполнена могуществом, силой и энергией. Какая-то древняя магия спит внутри, об этом говорил шаман нашего племени. Но он не смог определить ее действие.

Конану стало как-то не по себе от этого разговора. Весь его жизненный опыт твердил, что с магией лучше не связываться. Те, кто имел дело с магией или с колдовством, частенько попадали в ловушки, предусмотреть которые заранее не мог никто из смертных.

- А почему ты сразу не отправилась к этому Нэгу? - спросил Конан. - Это было бы гораздо проще.

- Нет. Он обладает огромной Силой. Ни один человек не сможет без его ведома приблизиться к нему. Я думала найти ту вещь, которую он ищет, и проникнуть к нему с ее помощью. Нэг встретился бы с самим Сэтом, Черной Душой, чтобы заполучить Талисман Огня. Я проникну к нему, а как только приближусь на достаточное расстояние - убью.

Конан поразмыслил над услышанным. Довольно-таки замысловатый, сложный план и на его вкус слишком уж заумный, но он мог сработать.

- Ну, а что ты будешь делать сейчас? Ты упустила свой шанс.

Ее лицо окаменело.

- Я знаю в лицо Скира и знаю, куда лежит его путь. Я сумею догнать подлеца.

Киммериец взглянул на женщину. Она была немного старше его - на три или четыре зимы, и лицо у нее было весьма привлекательное. Он знал, что под одеждами жреца скрывалось красивое женское тело. И в то же время, хотя она и была женщиной, ее воля, ее стремление к цели были непоколебимы. Ему никогда еще не приходилось встречать такую женщину, и она очень привлекала его. Правда, по натуре он был бойцом-одиночкой, но он не мог не видеть, что сейчас у них была общая цель. Он сказал:

- Мне совершенно не нужен твой Талисман, но я очень хотел бы видеть, как Скир и его хозяин отправятся в Серые Земли. Возможно, нам лучше пойти вместе.

С секунду она размышляла.

- Что ж, возможно. Если, конечно, наша общая цель - это действительно то, что тебе нужно.

Конану нетрудно было догадаться, что она имеет в виду. По правде говоря, мысль о том, что неплохо было бы провести с ней ночь, действительно пришла ему в голову, но если ее это не интересовало, то и в этом случае все в порядке. Он никогда не заставлял женщин силой делать то, чего они не хотели, - в этом никогда не было необходимости.

- Да. Тогда давай отправимся в путь и нагоним нашего общего врага. Он уходит вперед, пока мы тут разговариваем.

Киммериец и женщина повернулись и стали спускаться вниз, к подножию горы.

Глава 5

Большой Бритунийский Тракт был даже в самое благоприятное время года пустынным, безлюдным местом. Даже когда солнце согревало долины и низкие, пологие склоны до температуры человеческой крови, на горной тропе, с ее вечным снежным покровом, лежал холод. Летом сапоги путешественников, копыта лошадей и мулов протаптывали узкие тропы и проходы, но зимой там скапливались сугробы снега высотой в три человеческих роста. В полях, далеко внизу, уже зрела пшеница и рожь, готовились к новому урожаю. Зима еще только собиралась дунуть на Тракт своим ледяным дыханием, но ее младшая сестра, Осень, уже посылала предупреждающие холодные ветра. В них уже был пронизывающий холод, но, по крайней мере, они не несли с собой снега. Именно по этой, продуваемой всеми ветрами тропе шла Туэнн. Она уже давным-давно перестала беспокоиться о холоде. Он был постоянным, таким же неприятным днем, как и ночью, и она переносила эти мучения стоически. Впереди нее, судя по тем сведениям, которые она получила, находился небольшой поселок. Это безымянное место притаилось на пересечении многих дорог, что гарантировало прибытие путешественников, останавливающихся в деревне для отдыха или еды. Она чувствовала, что вещь, к которой она стремилась, приближалась сейчас к селению с противоположной стороны маленькие пальцы Туэнн ощущали энергию, исходившую от магического предмета. Если ей удастся добраться до поселка раньше, чем туда войдет посланец Нэга, она сумеет устроить ему ловушку. Надо будет соблюдать осторожность, хотя смерти в ее обычном смысле она могла не бояться. Но магия, которую Туэнн искала, чтобы освободить остальных, могла слишком рано освободить ее саму, если обращаться с ней неосторожно. Этого не должно случиться. Она должна получить Талисман и вернуться. Впереди Туэнн услышала легкое покашливание горной кошки. Этот звук на секунду заставил ее остановиться. Она не была вооружена, по крайней мере, таким оружием, которое могло бы вызвать уважение у этого зверя. Чувство страха не было чуждо Туэнн. Быть съеденной зверем изменит ли это магические знаки, охраняющие зомби от истинной смерти? Будет ли она каким-то образом жива в желудке этой гигантской кошки? Эта мысль заставила ее содрогнуться.

Кошка притаилась за глыбой холодного серого гранита, прижавшись брюхом к земле. Готовясь к прыжку, она нервно хлестала себя по бокам хвостом. Туэнн остановилась и замерла, не двигаясь, наблюдая за животным. Она не смогла бы убежать от зверя, да в этом и не было никакой необходимости. Если кошка охотилась за Туэнн - что могла сделать женщина-зомби? Ветер дул сзади, в сторону хищника. Громадная кошка вдруг остановилась как вкопанная, и Туэнн увидела, как наморщил зверь ноздри, принюхиваясь. Кошка зарычала, и Туэнн подпрыгнула от неожиданности. Но в этом рычании не было намерения напасть, скорее, в нем прозвучала нота, которую зомби не сразу поняла. Возможно, это было раздражение. Или может быть... страх. Потому что громадная кошка, почти в два раза больше ее, начала отступать, настороженно глядя на маленькую безоружную женщину. Дойдя до гранитного выступа, она повернулась и, подпрыгнув, исчезла в одно мгновение. Вот так, подумала девушка. Даже зверь узнал запах смерти и отказался от нападения. Ее проклятие было, как подумала Туэнн, благословением в эту минуту. Но эта мысль не доставила ей большой радости. Быть существом, от которого в страхе удирает даже голодный хищник, это не совсем то, чему можно порадоваться.

Вздохнув, Туэнн продолжала свой путь, хотя и несколько медленнее, чем раньше. Темнота не была опасной для зомби. Во всяком случае, теперь она была еще менее опасной, чем раньше...

Скир устал, продрог и страшно проголодался. Он оставил монастырь в большой спешке, а лошадь, которую он аккуратно стреножил, готовясь к своему побегу, каким-то образом сумела избавиться от своих пут раньше, чем он добрался до нее. Во вьюках на лошади была еда для путешествия и одеяла, так что все, что он мог сейчас сделать, - это идти пешком, и побыстрее. Можно было, конечно, вернуться в монастырь за пропавшей лошадью и продовольствием, но это было бы величайшей глупостью и в придачу весьма эффективным способом быстрого самоубийства. Ну что ж. До поселка оставалось около часа ходьбы - не так уж и много. У Скира были с собой деньги, он мог отдохнуть, хорошо поесть и, возможно, получить женщину, которая согрела бы ему постель. Правда, на рассвете он должен был покинуть поселок. И, как он надеялся, верхом, а не пешком. Жрецы конечно же были весьма рассержены убийством и кражей, и погоня не замедлит последовать за ним. К счастью, от монастыря вела больше чем одна тропа, ответвляющаяся от главной дороги, и Скир надеялся, что фальшивые следы, в изобилии оставленные им, будут приняты преследователями за настоящие. Такая удача даст ему достаточно времени, чтобы оторваться от погони. Он, безусловно, мог позволить себе остановиться. И так же безусловно они не смогут идти по его следам ночью. Темнота окутала холмы своим темным покрывалом, но Скир был уже почти на месте. Вскоре он дойдет до поселка, он уже видел горящие впереди огоньки, словно маяк, влекущий к себе усталого путешественника.

- Конечно же он пошел сюда, в этом направлении, - сказала Элаши. Она указала на следы, ведущие на юг.

- Не думаю, - ответил Конан.

- Я - женщина пустыни, - вспылила Элаши, - а не какая-то жалкая шлюха из таверны, с разжиженными мозгами! Я могу читать следы так же хорошо, как и любой мужчина в моем племени, а здесь они настолько очевидны, что даже одноглазый козел не сможет не заметить их. Эта сломанная ветка... видишь, вот тут глина слегка смазана... и камни, отброшенные в сторону, - тут и тут, - она указала на гравий, - все эти следы говорят мне о том, что он прошел именно здесь. Он прошел вон в том направлении, а здесь он поскользнулся на сырой земле, это так же ясно, как если бы он оставил нам письмо!

- Возможно, что именно это он и сделал, - откликнулся Конан.

Он указал на тропу, ведущую вправо. Не оборачиваясь, он направился туда. Через секунду Конан услышал быстрые шаги Элаши, догоняющей его. Ее голос был раздраженным:

- Варвар, ты что, сошел с ума? Я же объяснила тебе, что означают все эти следы, но ты, похоже, решил не обращать на них внимания! Почему ты так поступаешь?

Конан продолжал идти вперед, бросив, однако, беглый взгляд на свою спутницу.

- Этот человек, которого ты называешь Скиром, явно не похож на небрежного дурня, - сказал он. - Многие участки вдоль высокой тропы куда более опасны и ненадежны, но он не оставил следов по крайней мере в дюжине мест, где ты поскользнулась и потеряла равновесие, да и я чуть было не сделал то же самое. Мне что-то не верится, что он мог легко оступиться здесь, на таком простом и, кстати, заметном повороте.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Только то, что он оставил эти следы нарочно.

Она поразмыслила с минуту над его словами, немного помолчала, а затем спросила:

- Ну а что, если ты не прав?

Конан пожал плечами.

- Я бывал не прав и прежде. Это не смертельно.

Элаши ничего не ответила на его слова, но продолжала идти рядом с ним.

Туэнн подошла к поселку и обнаружила единственный в этом забытом богами месте караван-сарай. Хозяин постоялого двора нервно улыбался, глядя на нее, словно она и привлекала и отпугивала его в одно и то же время. Он отвечал на ее вопросы пересохшими губами:

- Нет, госпожа, никто, кроме вас, не останавливался на сегодняшнюю ночь.

Она кивнула. Это подтверждало ее ощущение: Талисман был недалеко от нее, но все еще в стороне от поселка.

- Мне нужна комната. Я проведу некоторое время в общем зале, у огня. Принесите мне туда вина.

- Д-да, госпожа. - Хозяин торопливо отправился за вином, аТуэнн подошла к грубо сколоченному столу и села на стул, рядом с очагом, в котором горел веселый огонь.

Зал был длинным и невероятно грязным, а чадящие светильники, заправленные жиром, прибавляли куда больше дыма и копоти, чем света.

Несколько мужчин сидели в зале за деревянными столами: двое похожих на бритунийцев, если судить по их одежде и манерам; один с хищным острым носом и очень худой мужчина был, судя по всему, стигийцем, четвертый же, одетый в темные меха, наброшенные поверх еще более темной кожи, мог быть уроженцем Куша или Кешана. Худенькая женщина с грязными волосами (вообще-то, от природы они были белокурыми) стояла возле бритунийцев и чересчур громко смеялась над их шутками. Судя по одежде, она была деревенской шлюхой. На девице была легкая прозрачная туника, под которой явно ничего больше не имелось.

Сев за стол, Туэнн начала ловить на себе жадные мужские взгляды. Некоторые улыбались ей и пытались поймать ее взгляд, но она не обращала на них внимания. Темнокожий мужчина сделал пальцами жест, отгоняющий злых духов, и отвернулся от Туэнн. Этот человек обладает недурной интуицией, подумала Туэнн. Что касается проститутки, то она смотрела на зомби с явной неприязнью - как на соперницу, не более того. Хозяин подошел к Туэнн и протянул ей кружку с вином. Туэнн не шелохнулась, не собираясь платить, и он, подождав несколько минут, поставил кружку перед ней и вернулся к себе в комнату. Она коснулась глиняной кружки, несколько раз повернула ее на столе, но пить не стала. Еда и питье смертных были ей не нужны - она не ощущала вкуса и не нуждалась в пище для поддержания своего существования. Вино было только предлогом, позволяющим ей находиться в зале, не более. Она будет сидеть здесь и дожидаться появления Скира. Ее план был очень простым - она попытается заманить его к себе в комнату. Если ей это не удастся - она последует за ним в его комнату или куда он пойдет и при помощи камня, который она спрятала в кошеле на поясе, оглушит человека и отберет у него Талисман.

Скир приближался. Туэнн чувствовала его приближение. Она продолжала играть с кружкой вина и ждала.

Скир вошел на постоялый двор и сразу же заметил прекрасную женщину с бледной кожей, в одиночестве сидящую у догорающего очага. Как могла такая женщина оказаться здесь одна? Или мужчины, сидящие в зале, враз лишились своей мужской силы? При виде красавицы Скир сразу же загорелся желанием. Он закажет вина, чтобы прогнать холод из своих костей, и как можно, скорее поговорит с этой женщиной, иначе она может исчезнуть - конечно же это была сказочная фея из самого сладкого сна! Он сообщил ей об этом своем открытии, едва лишь уселся напротив нее за столом. Ну что ж, эта ночь будет много лучше, чем он мог надеяться, - с ним будет женщина, о которой он будет вспоминать долго! Поедая черствый хлеб и полупрожаренную свинину, поставленные перед ним хозяином, Скир продолжал говорить. Большая часть его речи была ложью, включая имя, которым он назвался, место рождения и род занятий. Он знал, как лучше всего представиться скептически настроенной женщине: ему не раз приходилось практиковаться в этом искусстве. Но, казалось, с этим чудесным созданием все уловки были излишни. Если не считать того, что казалось некоторой... холодностью, она охотно улыбалась его грубым шуткам и, казалось, верила всей той лжи, которую он плел. Скир запивал хлеб и вранье большими глотками вина и вскоре почувствовал, что его тело отогрелось, а кровь и страсть закипели еще сильнее. Женщина выпила совсем немного, но едва ли это имело значение - она, похоже, готова была идти с ним и без всякого вина.

- Я подумал, - проговорил он, - что, возможно, вы могли бы составить мне компанию, пока я заказываю комнату на ночь.

И снова холодная, возбуждающая его улыбка появилась на ее лице.

- Я уже сняла комнату на эту ночь, - сказала она. - Быть может, вы не откажетесь разделить ее со мной?

- Клянусь Митрой, я и мечтать не смел о таком счастье! Пойдем туда скорее!

- Разве вы не хотели бы сперва допить свое вино?

- Мы возьмем кувшинчик с собой. И еще один, на всякий случай. - Он едва мог поверить .своей удаче. Ему даже не придется платить за ночлег.

Скир встал, слегка покачиваясь, и протянул к женщине руку, чтобы сопроводить ее (как там ее звали?) в комнату. "Впрочем, имя неважно", подумал он.

- Твоя рука холодна как лед, - сказал он, вынимая руку из ее ладони.

- О, такой мужчина, как ты, сможет, конечно, ее отогреть.

Он ухмыльнулся.

- О да. Я смогу согреть очень многих, госпожа.

Туэнн провела посланца Нэга по узкому коридору к комнате, которую указал ей ухмылявшийся хозяин караван-сарая. Единственная свеча тускло горела в подсвечнике, отбрасывая дрожащие тени и едва рассеивая темноту. Они вошли в комнату, и Туэнн улыбнулась невидимой улыбкой. В темноте ей будет гораздо удобнее действовать. Она протянула руку к кошелю и нащупала гладкий камень.

Туэнн заметила сыплющиеся искры, сопровождающиеся громкими ударами кремня о кресало.

- Что ты делаешь? - спросила она.

- Зажигаю вторую свечу, госпожа.

- Зачем? Для нашего занятия свет вовсе не обязателен.

Искры продолжали сыпаться на подсвечник, и еще один язычок пламени заплясал в комнате.

- А-а, госпожа, такая красота, как твоя, заслуживает не только того, чтобы ее касаться, но и того, чтобы на нее смотреть. Ну вот мы и пришли. Сними же свои одежды и позволь мне насладиться зрелищем твоей красоты.

Туэнн колебалась только одну секунду. Он казался более настороженным теперь, чем тогда, когда вошел в большой зал, и он мог видеть ее лучше в свете двух свечей. Пожалуй, не стоит рисковать и нападать на него сейчас - у него был при себе Талисман, и она не знала, что может случиться с ней при малейшей ошибке. Позже, когда он будет занят или устанет, наступит более подходящий момент. И не страшно, если она сделает то, чего он так страстно желает.

Она стала раздеваться, снимая свои сапоги и штаны, затем - тунику и нижнюю рубашку. Через минуту она стояла перед Скиром обнаженная, и свет свечей отражался от ее прекрасного нагого тела. Рядом с ее кожей даже слоновая кость показалась бы темной, а ее тело было таким же нежным и гибким, как и у живой женщины. Скир ошеломленно вздохнул.

- Ты еще прекраснее, чем я надеялся, - сказал он, и голос его был хриплым.

Он начал торопливо сбрасывать свою одежду. С особенной тщательностью он отложил в сторону дорожную сумку, и Туэнн поняла, что именно там лежит то, что она так долго искала. Как только Талисман будет лежать рядом с ним, она может начать действовать.

- Подойди ближе, - приказал Скир. Он лег на соломенный матрас и протянул к ней руки. Туэнн улыбнулась и придвинулась к нему. Незаметно она придвинула ногой сумку к краю матраса, так что ей нужно было только протянуть руку, чтобы достать камень.

Возле скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж постоялого двора, стояли Конан и Элаши и негромко разговаривали с хозяином.

- Мои постояльцы, видимо, занимаются... делами интимными, - сказал хозяин. Но при этом он потер пальцами, словно ощупывая невидимую монету. Как бы отвечая ему, Конан опустил свою правую руку и коснулся рукояти меча. В словах не было больше необходимости - хозяин понял смысл жеста.

- М-м-м... третья дверь от конца, слева по коридору. Он... он там с женщиной.

- Возвращайся к своим делам, - посоветовал Конан.

Когда хозяин исчез, Конан начал подниматься по лестнице. Элаши последовала было за ним, но он жестом остановил ее:

- Нет. Я сам расправлюсь с убийцей моего

друга.

- Но Талисман Огня...

- Меня не интересуют магические предметы. Я принесу его тебе, когда все будет кончено.

- Как я могу доверять тебе?

Голубые глаза Конана полыхнули в слабом освещении.

- Я дал тебе слово.

Несколько секунд они молчали, и когда он снова повернулся спиной к девушке, Элаши осталась на месте. Поднявшись до середины, Конан обнажил меч. Три двери от конца коридора, так? Он осторожно побежал, ступая по половицам так, словно они были из хрупкого льда и он не хотел их сломать.

- Клянусь Бэлом, ты холодна, как зимний ветер!

Туэнн прижалась к лежащему рядом мужчине и сказала:

- Я стояла обнаженной на сквозняке. В этой комнате так дует! Глоток вина согреет меня. Я вернусь через секунду.

- Скорее!

Но то, что было в ее руке, когда она возвращалась, не было ни кружкой, ни кувшином. Гладкий камень удобно лежал в ее ладони.

- Что ты делаешь? Что это? - Он насторожился: что-то в движениях Туэнн выдало ее намерения. Она вывернулась и подняла камень. В этой ситуации Скир мог сделать множество вещей, две-три из них дали бы ему преимущество. Он мог бы, к примеру, соскочить с постели и удрать, он мог бы схватить Туэнн за запястье и побороть ее (ведь ее сила не превышала силу обычной смертной женщины), он мог бы, наконец, просто наклониться и увернуться от удара. Но вместо всего этого он сделал иное. Он выхватил из-под своей одежды спрятанный заранее кинжал. Одним быстрым и рассчитанным движением он вонзил короткое лезвие в живот женщины, погрузив клинок до рукояти, и тут же выдернул, давая крови свободно течь из раны. Туэнн улыбнулась, видя, как удовлетворение на лице врага сменяется выражением ужаса. На месте пореза не выступило ни капли крови, а если бы Скир остался в сознании еще несколько минут, он увидел бы, как края раны затянулись и исчезли, словно ее никогда и не было. Круглый камень ударил шпиона чуть выше уха. Скир покачнулся и, потеряв сознание, мешком обрушился на пол. Туэнн бросила камень и выпрямилась. Она кинула беглый взгляд на лежащего без сознания человека и повернулась к стопке своей одежды.

Конан ударил ногой в дверь с такой силой, что она слетела с петель. Одним прыжком он влетел в комнату. Свет единственной свечи освещал... Кром! Вот это женщина! Она была ослепительна в своей наготе, словно совершенная мраморная статуя. Она повернулась к нему. Прежде чем она успела заговорить, Конан сказал:

- Не бойтесь, госпожа. Мое дело касается только вашего приятеля. - Конан мечом указал на лежащего. - Он спит довольно крепко, несмотря на весь этот шум.

- Он не спит, великан. Он без сознания. Он хотел... хотел взять меня силой. Мне удалось ударить его по голове. Это ужасный негодяй.

- Да, это правда, госпожа. - Конан, пораженный, не сводил глаз с женщины. Ему и раньше приходилось видеть обнаженных женщин, но ни одна из них не была так прекрасна, как эта. И он был достаточно молод, чтобы при одном взгляде на эту красавицу огонь яростно запылал в его крови.

- Ты спас меня, и я очень благодарна тебе за это, - сказала она. Туэнн улыбнулась Конану и только теперь, казалось, заметила, что все еще обнажена. Ох...

Конан не считал, что он слишком много сделал для ее спасения, но он конечно же не собирался спорить с красоткой. Она могла быть благодарна ему он ничего не имел против. Конан опустил меч. Она подвинулась ближе.

- Меня зовут Туэнн. А как твое имя, мой герой?

- Конан. Конан из Киммерии.

- А-а. Один из сильных и бесстрашных людей севера.

Пока внимание Конана было сосредоточено на женщине, его осторожность несколько ослабла. В комнате было окно, прикрытое тонким полотном. И именно в этот момент Скир, лежавший, по общему мнению, в обмороке, удрал. Одним быстрым движением он схватил свои сапоги и нырнул в открытое окно. Выругавшись, Конан бросился за ним и тоже сиганул бы в окно, если бы его не остановил голос сзади:

- Стой!

Конан резко остановился и поднял над головой меч. Элаши стояла в дверях, держа свой собственный меч наготове. И откуда она только добыла его, с любопытством подумал Конан.

- Скир сбежал, - сообщил он, указывая рукой на окно.

- Мне нужен мой Талисман, - проговорила Элаши. - Отдай его мне.

- У меня его нет... - начал было киммериец.

- Отдай мне его сейчас же или я выпотрошу тебя, как свинью! - Она наступала на него, размахивая мечом.

Конан не был человеком, который равнодушно относился к подобным угрозам. Он встал в боевую позицию и приготовился отразить атаку. Одновременно краем глаза он заметил, что женщина, которую звали Туэни, скорчилась в углу, одеваясь. Он сосредоточил все свое внимание на Элаши: Туэнн не представляла для него угрозы, в то время как эта ненормальная девица из пустыни вполне могла взломать дров.

- За моего отца! - выкрикнула Элаши и бросилась на него с мечом в руке.

Он парировал ее удар, не переходя в наступление. Кем бы она ни была, она вряд ли могла считаться хорошим фехтовальшиком. Ее равновесие и баланс были слабыми, выпады - неуклюжими, а движения порой просто смешными. Кокан позволил ей нанести еще два удара, прежде чех клинки скрестились. Удар был настолько силен, что меч вылетел из ее пальцев и упал со звоном на пол. Элаши бросилась на киммерийца, очевидно, собираясь разорвать на части голыми руками, и ему пришлось быстро отвести в сторону меч, чтобы ненароком не поранить ее.

- Хватит, - сказал Конан. - Я сдаюсь.

- Не вздумай валять со мной дурака, варвар!

- Нет, Элаши. Я не враг тебе, хотя ты и отказываешься понимать это. Вспомни - Скир удрал без одежды. Если у него и был твой Талисман, он дожжен остаться здесь.

Она выпрямилась.

- Очень хорошо. Ну и где же он?

- Возможно. Туэнн видела его... - Великан-киммериец запнулся иа полуслове. Куда подавалась прекрасная женщина?

- Если ты говоришь о шлюхе, то она уже ушла. Конан подошел к куче одежды, оставленной Скиром. Он видел мельком кошель, который лежал среди вороха материи, когда он вошел в комнату. Но теперь его не было иа месте, он исчез, пропал, испарился.

- Ну? Где же он?

- Похоже, Туэнн забрала его, - сказал Конан.

- И ты так просто дал ей возможность сделать это?

- Это была ты, ты начала всю эту суматоху, - ответил он. - Если бы ты не ворвалась сюда со своим дурацким мечом, у нас был бы и Скир, и Талисман. Теперь же у нас нет ни того, ни другого.

- Твой талант констатировать очевидное просто изумителен, Конан. Теперь нам нужно найти их обоих. - Элаши повернулась и быстрыми шагами вышла из комнаты.

Конану оставалось только пожать плечами. Женщины! Сможет ли мужчина когда-нибудь их понять?

Глава 6

Если какое-то количество вина и оставалось еще в его крови, свою способность одурманивать разум оно уже потеряло. Нет, холод этой ночи, касавшийся его кожи, избавил бы его от опьянения даже без головокружительного прыжка с низкой крыши постоялого двора на весьма твердую землю. Его голова раскалывалась от удара, который нанесла ему женщина (женщина-зомби, поправил он сам себя) каким-то тяжелым предметом. Но хуже всего было то, что он потерял Талисман Огня. Скир терялся в догадках. Женщина была зомби, это очевидно. Он достаточно насмотрелся на этих созданий во дворце Нэга, чтобы разбираться в таких вещах, и чувствовал себя последним дураком, что не узнал ее сразу. Что касается великана-варвара, то его Скир узнал. Он видел этого парня еще в храме Облатов. Несомненно, это был пес, посланный жрецами. К тому же этот варвар сумел разобраться в оставленных Скиром следах.

Плохо дело. Итак: собака, бегущая по его следам, и женщина-зомби. У одного из них был теперь Талисман, и ему нужно было узнать, у кого именно, а потом отобрать его обратно. У Скира не было ни малейшего желания самому становиться одним из зомби Нэга, а его провал, вне всякого сомнения, приведет именно к этому. Это само по себе неприятно, но страшный переход между этими двумя состояниями ужаснее всего. Нэга никогда нельзя было обвинить в милосердии к жертвам.

У Скира была теперь кое-какая одежда. Веревка с сушившимся бельем предоставила ему грубую рубашку из холста и штаны, а мастерская сапожника, в которой был плохой замок, - новые сапоги, почти подходившие по размеру. Еще один набег на лавку купца снабдил Скира коротким мечом с ножнами и банкой соли. В этой соли не было никакой магической силы, однако сейчас это было все, на что он мог рассчитывать. Он смешал соль с водой, растворив ее в банке, эта смесь могла остановить зомби, если Скиру придется с ней встретиться. Сильный соляной раствор сможет парализовать зомби на короткое время. Вполне достаточное для того, чтобы отобрать у нее Талисман и удалиться на расстояние нескольких часов скачки, прежде чем живой мертвец придет в себя. Если только Талисман и в самом деле был у нее. Вполне возможно, что он был у воина-варвара, что создавало совершенно другие проблемы. Но и варвар должен иногда спать. Скир же забудет об этом удовольствии, чтобы спасти свою шкуру. Итак, первым делом нужно было выяснить, у кого в руках находится Талисман. Варвар, вне всякого сомнения, вернется с ним в монастырь Суддах-Облата, чтобы получить свое вознаграждение. Поэтому он должен идти по тому же пути, по которому Скир вошел в деревню. Что касается зомби... ну что ж, кто может сказать, о чем думает мертвая женщина? Если она была одной из служанок Нэга, она должна была прийти с Востока, в отличие от него, пришедшего с Запада. Но какого черта она вообще явилась сюда? Неужели Нэг прислал ее, не доверяя способностям Скира? Скир не мог полностью сбрасывать со счетов такую возможность, но, по большому счету, такой поступок вряд ли имел смысл. Если ей нужен был Талисман... тогда она, вероятно, постаралась бы избежать жрецов, зная, что они тоже охотятся за Талисманом. Поэтому ей нужно было уходить в противоположном направлении.

Итак, кто же? Зомби или варвар? По правде говоря, ни один из них не привлекает Скира. Но третий вариант, в котором он должен был столкнуться с гневом Нэга, привлекает его еще меньше. И если он сделает неправильный выбор, столкновение с Нэгом станет неизбежным. Ну что ж. Поскольку и зомби и варвар оба охотились за Талисманом и оба были в той комнате, где он находился, Скир мог быть почти уверен в том, кто же победит в таком случае. Хотя он был хитер и умен, но даже он был обманут этой женщиной. Какой же шанс был у какого-то варвара против жестокости и ума такой красавицы?.. Очень маленький, а то и вовсе никакого, решил он. Ну, что ж, тогда он пойдет на Восток. Разыскивая тропу, ведущую из деревни на Восток, Скир украл лошадь. Если зомби идет пешком, он догонит ее еще до заката солнца.

Туэнн держала Талисман Огня в толстой кожаной сумке, так, чтобы даже случайно не коснуться его. Она чувствовала его силу, слышала мистический, таинственный зов, вызывающий желание коснуться его и освободиться, но ее решение оставалось твердым. Нет, только когда она освободит остальных из их оков, тогда и получит, наконец, свободу для себя. А до этого момента она не имеет права внимать магическому зову.

Вмешательство Конана и этой женщины, которая явно была в сговоре с ним, было для Туэнн почти катастрофой. Ей просто повезло, что она сумела спастись. Судя по всему, не только она искала Талисман Огня, и ей не легко будет сохранить его, пока он не перестанет быть ей необходимым. Туэнн было безразлично, кому он достанется после этого, - лишь бы не Нэгу... Ей было страшно даже помыслить, что ее снова позовут (нет! прикажут вернуться) из Серых Земель.

Туэнн шла обратно той же дорогой, по которой пришла сюда, и ночь и холод окутывали ее морозным покрывалом. Туэнн не ведала усталости, ей не нужны были ни еда, ни сон. Ни одно живое существо не могло бы испытывать подобное чувство. Смертный преследователь должен был бы остановиться, поужинать в отдохнуть, теряя драгоценное время.

Туэнн продолжала идти в темноте, впервые за эти сто лет чувствуя надежду на спасение, надежду на будущее.

- Нам нужно идти на восток, - сказал Конан.

- Понимаю, - отозвалась Элаши.

Киммериец взглянул на нее. До этой минуты она отчаянно спорила со всеми его решениями. Он не спросил ее, почему она вдруг согласилась с ним, но Элаши ответила ему сама:

- Любой, кто пойдет на запад, столкнется со жрецами и угодит в ловушку. Это мы всегда успеем проверить. Любой, кто захочет убраться отсюда, направится на восток, и вот тут-то мы их и перехватим.

- М-м-м, - отозвался Конан, соглашаясь с ее логикой. - На рассвете.

- Да, а пока мы вполне можем воспользоваться комнатой, которую Скир оставил нам. Ты будешь спать там, - она указала рукой на угол и бросила ему одеяло. - Я буду спать здесь.

Конан пожал плечами. Элаши растянулась на постели, в то время как молодой гигант направился в указанный ему угол. Но когда он уже начал погружаться в сон, девушка вновь заговорила:

- Ты думаешь, что она была красивой?

Конан очнулся от дремоты.

- Кто?

- Эта женщина. Туэнн - кажется, так ты ее назвал?

- Да.

- Ты так считаешь? У нее такая мертвенно-бледная кожа, а ты все-таки считаешь ее красивой?

- Да.

- Мужчины!

Конан ожидал продолжения разговора, но его не последовало. Тогда он снова пожал плечами и погрузился в глубокий сон.

Когда начало светать, Скир по-прежнему шел по Тракту на восток. Он не раз рисковал свернуть шею себе и своему коню, оставляя тропу, чтобы срезать угол по обрывистому склону. Но ему повезло: у его лошади все еще были целы все четыре ноги и наконец его риск был вознагражден! Скир залег в ожидании у толстой ели, оставив коня привязанным в стороне от укрытия, где его не было видно. Шаг зомби был медленным, но уверенным, и было похоже, что она обращает мало внимания на окружающее. Скир открыл банку с соляным раствором и теперь держал ее наготове. Скоро... Скоро...

Туэнн появилась совсем рядом, в нескольких шагах от него. Одним быстрым прыжком Скир подскочил к ней и молниеносным движением опрокинул банку с солью. Она вскинула руку, стараясь отбиться от неожиданного нападения, но этот жест не помог ей. Едва жидкость коснулась тела, Туэнн замерла, одеревенев, и упала на землю, как кусок сухого дерева. Скир подошел к неподвижному телу, наклонился и вырвал свою сумку из ее руки. Он засмеялся:

- Это научит тебя не вмешиваться в дела Скира, дохлая сучка!

Он взглянул на нее, беспомощно лежащую на пыльной дороге. Туэнн слышала и видела его - Скир знал это, но она не могла сделать ни одного движения. Скир поразмыслил: не закончить ли ему сейчас то, чего он так желал ранее, на постоялом дворе. Женщина не смогла бы сопротивляться, но теперь у него не было интереса к ее прелестям... Хотя, с другой стороны, на то, чтобы раздеть ее, у него уйдет всего несколько секунд... Нет. Он один раз уже чуть не потерял Талисман подобным образом, и за это недолгое время преследователи могли оказаться много ближе к нему, чем Скиру этого хотелось. Жаль, но жизнь свою он ценил много больше, чем любую женщину, независимо от того, насколько она была красива. Богатство и десятки красавиц ожидали его в самом ближайшем будущем, здесь же было всего лишь минутное удовольствие в сочетании с большим риском. Скир повернулся и направился в своей стреноженной лошади.

- Прощай, девочка! - Его смех эхом отозвался в роще деревьев.

Солнце поднялось и осветило неподвижное тело, но тепло небесного светила было слабым, а лучи не могли пробиться сквозь пелену облаков. Вот уже несколько часов Туэнн пыталась пошевелиться, но не могла даже вздрогнуть. Она снова собрала всю свою силу... Ее рука, покрытая коркой подсыхающей соли, дрогнула и шевельнулась. Это было едва заметное движение, почти что дрожь, но оно означало, что эффект соленой воды начинает проходить. Скир был, конечно, уже далеко, но как только она снова получит возможность ходить, она последует за ним. Ее цель была для нее ВСЕМ.

Конан первым заметил женщину. Она сидела прямо посреди дороги, что было очень странно. Конан обнажил свой меч, к Элаши сделала то же самое (меч, как она наконец призналась Конану, был стянут ею у пьяницы в общем зале постоялого двора). Скорее всего, ему еще предстояло проснуться, чтобы обнаружить свою пропажу. Урок воровства, который Конан взял себе на заметку. Любой, кто мог позволить украсть свои меч с такой легкостью, скорее всего, не слишком в нем нуждался.

Туэнн, должно быть, услышала шаги - она повернула голову, но даже не попыталась встать.

Быть может, женщина ранена? Что ж, тем лучше, подумал Конан, но не для нее. Он навис над сидящей женщиной. Шевельнув для наглядности мечом, он сказал:

- Ты отдашь нам сумку Скира вместе со всем, что в ней находится.

Туэнн внезапно заплакала. Ее тело содрогалось от рыданий, слезы проложили грязные дорожки на гладкой коже. Она рыдала, как ребенок, потерявший мать. От неожиданности Конан отступил на шаг, опустив меч.

- Подожди, девочка, что ты? Что случилось?

Женщина продолжала плакать. Ее плач был не очень громким, но она явно была в большом горе.

- Перестань! - сказал киммериец, чувствуя себе крайне неловко. - Никто не причинит тебе зла. Мы хотим только...

- Да замолчи ты, глупый варвар! - воскликнула Элаши.

Она уже вложила свой меч в ножны и теперь склонилась над плачущей женщиной, обняв ее. Туэнн уткнулась лицом в ее грудь, продолжая тихо всхлипывать. Элаши погладила ее темные волосы и мягко прошептала:

- Ничего, ничего, все будет хорошо. - Повернувшись, она гневно уставилась на Конана. - Видишь, что ты наделал?

- Я? Да что я такого сделал?

- Да, ты. Ты и твои дурацкие угрозы.

Гнев охватил Конана, однако он не знал, на кого его выплеснуть. Ему хотелось проткнуть кого-то или что-то своим мечом, но вот кого? Или что?.. Плачущую женщину, которую успокаивает другая? Он повернулся и пошел по краю дороги, тихо надеясь, что кто-нибудь выскочит и нападет на него. Медведь, волк, демон - все равно. Но никто, однако; не показывался, и раздражение Конана, не находя выхода, усилилось. Через несколько минут Элаши окликнула его:

- Конан! Иди сюда. Тебе нужно услышать это.

Туэнн перестала плакать и с помощью Элаши стала на ноги. Конан увидел, что ее одежда покрыта какой-то белой пудрой.

- У меня нет Талисмана, который вы ищете, - начала она. - Тот, кого вы называете Скиром, следовал за мной и отобрал его.

Конан заскрипел зубами. Всем нужен этот проклятый Талисман!

- Я должна добыть его, - сказала Туэнн.

- Зачем?

Она повернулась, чтобы ответить на вопрос киммерийца.

- Он нужен мне, чтобы я смогла умереть.

Когда Туэнн закончила свой рассказ, Конан не знал даже, что сказать.

- Так ты что, в самом деле зомби?

- Я умерла больше ста лет назад, - ответила она. - Но мне не разрешено занять мое настоящее место в Землях Мертвых. Как и десяткам других, которых держат на цепи, в рабстве. Это все Нэг...

- Этот Нэг заслуживает смерти, - проворчал Конан.

- Если он получит Талисман Огня, то сможет поднять целую армию мертвецов из могил. И можно не сомневаться, что он использует свое могущество для того, чтобы причинить еще больше зла.

Конан пожал плечами:

- Это не моя забота - вмешиваться в дела колдунов. Я должен вернуть долг, отплатить за Сенгха, вот и все.

- Мы должны помочь ей, - сказала Элаши. Ее голос был твердым и решительным. Конан промолчал, зная, что она и так объяснит ему свою мысль. Она всегда это делала. Элаши не разочаровала его и на этот раз. - Мы схватим Скира и получим Талисман Огня. Потом мы отправимся к гробницам, где содержатся остальные пленники-зомби, и освободим их. И Туэнн тоже. Ты, - она кивнула на Конана, - сможешь тогда разделаться с Нэгом, а я заберу Талисман и верну его в наше племя.

Юный гигант покачал головой. Элаши фыркнула:

- Ты что, видишь недостатки в моем плане? Он что, недостаточно прост для тебя?

- Он более чем прост, - ответил Конан.

- Тогда в чем дело?

Конан подумал с секунду. Он действительно хотел посчитаться со Скиром, а так как убийцу подослал Нэг, планы Конана распространялись также и на Нэга. План был достаточно прямым (и это тоже привлекало Конана), вот только... м-м-м... мысль о том, чтобы путешествовать с двумя женщинами... Это могло бы крайне осложнить все предприятие.

- Ну? - требовательно спросила Элаши.

- Нет, ничего, - ответил он. - Мы попробуем осуществить твой план.

- Я не вижу, как он может не сработать, - сказала Элаши.

Конан благоразумно решил промолчать.

Зима дала почувствовать свое холодное присутствие. Началась метель, порывы воющего ветра швыряли снег до самых горных вершин. Сразу потемнело, из-за снега и облаков видимость сузилась до десяти шагов. Конан знал, что делать в такую погоду. Он начал быстро срезать ветки с ближайшего дерева, устраивая шалаш. Через час убежище для троих было уже готово, а перед входом в шалаш горел небольшой костер, согревая путешественников, сидящих на пружинистых еловых лапах.

- Сколько мы просидим здесь? - спросила Элаши.

- Пока метель не утихнет.

- У нас в пустыне такого не бывает. Сколько это будет длиться?

Конан покачал головой:

- Час, день, три дня... Одним богам это известно.

- Но Скир успеет убежать!

Прежде чем Конан успел ответить, Туэнн мягко сказала:

- Вряд ли. Если вы не можете идти в такую погоду, то и он не сможет это сделать.

Элаши воззрилась на бледнокожую женщину.

- А ты что, можешь идти в такую метель?

- Да, только медленно. И мне будет... холоднее, чем обычно.

Женщина пустыни вздохнула:

- Ну что ж, я полагаю, дам остается только ждать и надеяться, что мы не потеряем его след.

- Я всегда смогу найти то, что он носит с собой, - сказала Туэнн. - Он может убежать, может скрыться. Но только не от меня.

Холод в ее голосе коснулся Конана, как кусочек льда, он был холоднее пронзительного ветра, воющего вокруг них. Туэнн была прекрасна, нет сомнений, но она также была существом, с каким киммерийцу еще не приходилось сталкиваться. Она не выглядела опасной, но в том, что она могла быть такой, юноша не сомневался. Конан подбросил дров в костер, но так и не смог избавиться от холода, охватившего его от этих мыслей.

Удача Скира перешла в не-слишком-хорошее-положение. Когда началась метель, он пришпорил лошадь в надежде уйти от непогоды и отыскать убежище. Но когда снег докрыл землю, Скир потерял тропу. Внезапно лошадь споткнулась и сбросила седока на землю. К счастью, толстый слой снега смягчил удар, и Скир отделался легкими ушибами. А вот лошадь, к несчастью, сломала ногу. Скир понял, что застрянет здесь, пока не кончится метель. Ну что ж, подумал он, извлекая меч из ножен и приближаясь к бьющейся на снегу лошади, голодать ему, во всяком случае, не придется.

Глава 7

Два дня и две ночи била метель землю своими ледяными кулаками.. На рассвете третьего дня солнце наконец осветило землю, и его теплые лучи отражались на ослепительно белом полотне снега. Решительно вовремя, - подумал Конан - они только что прикончили последние припасы. Пока вокруг бушевала кегель, киммериец не сидел без дела. Свежи кинжалам он вырезал из дерева, три пары коротких лыж. Снежный буран, конечно, не пощадил дорогу, а ночные морозы сковали ее поверхность льдом, но он был недостаточно прочным, чтобы выдержать человека. Конан собирался запастись и провизией, на, увы, пока свирепствовала метель, он ничего не мог сделать... Так час за эту работу взялась Туэнн, которая не нуждалась в пище. Ей удалось выкопать из-под снега несколько жестких толстых корешков, которые жевали Конан в Элаши. Киммерийцу не слишком нравилось это блюдо (он начинал чувствовал, себя чем-то вроде белки), но большого выбора у вето не было. Заячья еда все же лучше, чем никакой. Впрочем, метель уже сделала свое дело, и им пора было выступать. Но Элаши продолжала колебаться:

- Как мы пойдем? Мы же провалимся в снег по грудь!

- Нет, - ответил Коиан. - С этими штуками, - он махнул рукой в сторону лыж, - мы сможем идти по снегу, не проваливаясь, если, конечно, будем осторожны.

Так оно и вышло. Киммериец повел свой маленький отряд по бывшей дороге: он слегка погружался в снег, но лишь самую малость, и от его шагов в воздухе раздавалось едва слышное шуршание. Конан был высоким, тяжелым мужчиной, и если уж снег выдерживал его вес, то Туэнк и Элаши и вовсе можно было не бояться. Правда, скорость такого передвижения оставляла желать лучшего.

Дыхание молодого киммерийца паром клубилось в воздухе, когда он брея ко тропе, похороненной под несколькими метрами снега. Скорее всего, и Скиру приходилось сейчас туговато, если, конечно, он не прошел тропу до того, как начался снегопад. Конан, впрочем, надеялся, что этого не случилось. А с другой стороны, вору и убийце Скиру не было необходимости приноравливаться к темпу передвижения двух женщин...

В тот миг, когда трое преследователей снова отправились в погоню, Скир сидел не шелохнувшись: завернувшись в одеяло рядом с огоньком небольшого костра, он готовился к магическому контакту с Нэгом. Он хорошо поел, но продвижение замедлилось из-за снегопада и гибели лошади. И ему нужно как можно скорее оправдаться перед Нэгом, иначе может непоздоровиться. Развести костер было нелегко. Но делать нечего - необходимо отогреть кусок конины. Само мясо ему не нужно, а вот теплая кровь являлась основной частью заклинания. Использовать свою собственную кровь Скиру вовсе не хотелось, хотя это было надежным запасным вариантом.

В воздухе замерцало прозрачное зеркало. Контакт между Скиром и его повелителем был установлен.

- ГОВОРИ.

Лучше всего начать с самого главного, решил Скир.

- Я задержался из-за снежного бурана, мой повелитель. Моя лошадь пала, и мне потребуется время, чтобы раздобыть новую. Если мне это вообще удастся в этих местах.

- У ТЕБЯ ЕСТЬ ТО, ЧТО МНЕ НУЖНО?

- Да, господин. Я сделаю все, чтобы доставить это к вам как можно скорее.

- ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ. НЕ ТЕРЯЙ ВРЕМЕНИ.

- Слушаюсь, повелитель.

Скир почувствовал, что его контакт с Нэгом прервался, и содрогнулся от той дьявольской силы, которая все еще вибрировала в его душе. Лучше не давать Нэгу поводов для недовольства, не то его страшная сила обрушится на него, как уже не раз на глазах Скира обрушивалась на других. Как повелитель, колдун был щедр к тем, кто служил ему хорошо. Что же касается тех, кто служил не столь успешно... впрочем, о них лучше не вспоминать.

Вор постоял, разминая затекшие мышцы, потом несколько раз взмахнул руками, чтобы восстановить циркуляцию крови. Лучшее, что он может сделать, - это неукоснительно следовать полученному приказу и не терять напрасно времени.

- Ты знаешь эту тропу? - спросил Конан.

Туэнн кивнула.

- Да. Мы часто ходили к четырем горным пикам, их называют Маска Смерти. В одной из долин между ними лежит Опкофард, город тайны. Я никогда его не видела, о нем даже говорить предпочитают шепотом.

- Как ты думаешь, может наш враг направиться туда? - спросила Элаши.

Туэнн покачала головой.

- Не думаю. Самый короткий путь - прямо. У него нет причин уходить в сторону.

- Тогда, быть может, мы еще успеем догнать его, - проговорила Элаши.

Конан решил не высказывать своих сомнений по этому поводу, например о том, что у Скира была лошадь, в то время как у них ее не было. В одиночку, бегом, он мог состязаться с конем. Однако с этими двумя, мрачно подумал Конан, их шансы догнать беглеца весьма сомнительны.

Через час ходьбы они обнаружили брошенный лагерь Скира. Найдя останки несчастной Скировой лошади, киммериец порадовался, что не стал раньше времени высказывать свои сомнения. Задняя левая нога животного была сломана, хотя не это послужило причиной его смерти. Хищники уже успели очистить от мяса труп коня, и Конан обратил внимание на перерубленный (очевидно, мечом) позвоночник несчастного животного. Скир убил своего коня, когда тот сломал ногу, догадался киммериец. И съел изрядное количество мяса, надо полагать. Но главное - теперь их скорости уравнялись. Ну что ж, вот и им улыбнулась наконец удача.

- Возможно, Скир все-таки свернет к этому Опкофарду, - сказал Конан. Если, конечно, он не хочет пройти оставшуюся часть пути пешком. Быть может, мы сумеем настичь его там. Или, по крайней мере, раздобудем коней для себя.

- У тебя есть деньги для такой покупки? - поинтересовалась Туэнн.

Конан улыбнулся.

- Нет. Но я уже начал понимать, что это далеко не всегда можно считать препятствием.

Когда сгустились сумерки, тройка путешественников выбралась наконец на свободное от снега место. Вряд ли Скир мог идти быстрее, удирая от них. Конан быстро набрал хвороста и веток с сухого дерева.

- Нам нужно развести костер, - сказал он. Элаши, по своей милой привычке, едко спросила:

- Почему ты так спешишь, Конан? Неужели ты так сильно замерз?

Как бы отвечая на ее слова, издалека донесся вой, эхом отражаясь в сгущающихся сумерках. Через несколько мгновений вой подхватил второй, затем третий зверь. А еще через мгновение воздух задрожал от дикого воя кошмарных созданий. Элаши повернулась к Туэнн, помогавшей Конану собирать топливо для костра.

- Волки, - сказала Туэнн просто. - Или и того хуже.

- Хуже?

- Не исключено, что это даир-волки. Или же те, кого коснулось колдовство "вер".

- "Вер"? - переспросила Элаши. - Это еще что такое?

- Вервольфы. Люди, которые в полнолуние, когда колдовские силы обретают наибольшее могущество, превращаются из людей в магических существ. Они выглядят, как волки, и ведут себя, как волки, но они умны, как люди, и обычным оружием их не убить.

Элаши вздрогнула. Через несколько секунд она придвинулась ближе к Конану, срывая сухие ветки с мертвого дерева. Как только костер, весело потрескивая, разгорелся, Конан почувствовал себя увереннее. Обычные звери боялись огня. Если же твари, что выли в темноте, не были обычными зверьми, то он будет надеяться на свой меч. Кром дает своим сыновьям мужество, а в том, что сильная рука и острый меч смогут отделить голову проклятой твари от ее туловища, Конан не сомневался.

Но, честно говоря, он предпочел бы не проверять это. Прежние столкновения с колдовством оставили у Конана весьма неприятные воспоминания, и ему не хотелось больше связываться с этим.

Звериный вой подбирался все ближе и ближе. Конан с усмешкой отметил про себя, что обе его спутницы, кажется, с гораздо большей терпимостью относились к нему сейчас, чем раньше. Наклонившись вперед, чтобы подбросить дров в костер, он обнаружил, что обе женщины с двух сторон прижимаются к его бедрам. Он улыбнулся, но эта легкая улыбка относилась больше к нему самому и потому была почти незаметна. Что ж, в этом ночном шуме были свои преимущества... Конан широко развернул свой плащ

- Закутайтесь в него, - предложил он женщинам, - так мы сможем согреть друг друга своим теплом.

На самом деле огонь, трещавший всего в нескольких шагах от них, давал достаточно тепла, но несмотря на это и Элаши и Туэнн с явной охотой последовали совету киммерийца. Справа сидела Элаши, действительно излучая тепло, но Туэнн, сидевшая слева, казалась мраморной статуей в зимнем саду. Ее тело было мягким, но удивительно холодным.

Желудок Конана бурчал от диеты из корешков, которыми он питался последнее время. Тепло костра и соседство двух прекрасных женщин расслабили киммерийца, и он незаметно для себя заснул.

Его разбудил торопливый шепот Туэнн:

- Конан!

Голубые глаза киммерийца мгновенно раскрылись, и он увидел чудовище, стоящее в десяти метрах от него, напротив потухающего костра. Это создание было похоже на волка, но по размерам приближалось к лошади, а его белая шерсть почти сливалась с окружающим снегом. Чудовище оскалило зубы, и в тусклом свете догорающего костра они блеснули, будто слоновая кость. Конан почувствовал, как Элаши зашевелилась рядом с ним.

- Будь готова подбросить хворост в огонь, - прошептал он ей. - Я хочу проверить, смогу ли я напугать зверюгу.

Даир-волк подошел ближе, напряженно и пристально наблюдая за Конаном. Внезапно Конан вскочил на ноги и взмахнул своим мечом.

- Хо, волк! - громко крикнул он. Его низкий голос гулко прозвучал в тишине ночи.

Волк отпрыгнул метров на пять назад, ошеломленный, но тут же остановился и вновь оскалил зубы. Конан, не поворачивая головы, спросил:

- Туэнн, как ты думаешь, это может быть то магическое существо, о котором ты нам говорила?

- Вокруг него не распространяется магическая сила, так что вряд ли это один из них.

- Хорошо. Разожги костер побольше, на случай, если он здесь не один.

Волк зарычал - глухо, угрожающе. Его губы раздвинулись, обнажая клыки, каждый - длиной в палец, шерсть на загривке зверя встала дыбом. Медленно, очень медленно он сделал шаг к Конану. Киммериец крепко сжал ладонью рукоять меча, не слишком сжимая ее, чтобы излишнее напряжение не замедлило его реакции, и начал описывать круг, уходя вправо. Волк точно следовал его движениям. Рычание стало громче. Конан видел, как зверь сжимается в комок, готовясь к прыжку. Волк прыгнул, метя в горло Конана. Киммериец гибко ушел влево, в сторону от прыгнувшего зверя. Он взмахнул над головой своим длинным мечом, словно был дровосеком, рубящим топором дерево, но плечи держал опущенными, как учили его когда-то. Скорость волка была обманчивой. Казалось, что он двигается медленнее, чем это было в действительности. Если бы волк приземлился там, где рассчитывал Конан, удар меча отсек бы ему голову. Но вместо этого остро наточенное лезвие встретило лишь хвост зверя, одним ударом отрезав его. Взвыв, волк закрутился на месте. И вот он снова взвился в воздух, намереваясь вонзить зубы в бедро Конана, но сумел поймать лишь плащ киммерийца. Рыча, он рвал клыками ткань, мотая головой во все стороны. Конан уже понял свою ошибку, так что второй его удар был куда более точен. Меч пропел в морозном воздухе холодную песню железа и крови, и клинок обрушился на шею даир-волка. Победа досталась человеку и закаленному металлу. Голова зверя, качнувшись, отвалилась от туловища, упав на снег с глухим, мокрым звуком. Прошло мгновение, прежде чем обезглавленное тело волка осознало свою судьбу. Последним, инстинктивным усилием тело прыгнуло вперед, опрокинув Кована в снег и разбрызгивая кровь над унявшим человеком. Туэння Элаши бросились к киммерийцу, выкрикивая его имя. Юный гигант присел на корточки и отпихнул в сторону труп волка, еще больше перемазавшись при этом кровью. Над дымящейся кровавой лужей поднимался пар, застывая в морозном ночном воздухе.

- Пустяки, - сказал Кояан., поднимаясь на ноги. Обе женщины ошеломленно уставились на него. Даже Туэнн, которая, надо полагать, навидалась за свою жизнь разного рода невероятных вещей. казалась пораженной тем, что Конан все еще жив.

- Одолжи мне свой нож, - сказал Конан Элаши. - Быть может, мех этого зверя что-то стоит.

Впервые не найдя, что ответить, Элаши молча протянула ему свой нож. Конан испробовал острие ножа на ноготь и, найдя его удовлетворительным, принялся снимахь с волка шкуру. Волку она была уже не нужна. У Конана не было возможности как следует обработать шкуру, но ведь у волка-то были еще и мозги (в некоторых он, кстати, тоже уже не нуждался). Если втереть их в основание меха, это сможет предохранить его от порчи до того момента, пока шкуру не обработают по-настоящему.

Глава 8

Наг резко размахнулся и, словно бичом, хлопнул ладонью но лицу стоящего перед ним человека. Тот смотрел на колдуна невидящим взором, ни тени боли или хотя бы интереса к происходящему не промелькнуло в его глазах. Это был один из Безглазых, в в его стеклянных зрачках плясали крошечные серые облака единственное движение на этом лице.

- Она пропала одна? - требовательно спросил Нэг, Фигура кивнула, и этот жест был почти поклоном. - Тогда ты заменишь мне ее.

При этих словах безглазый человек проявил некоторые эмоции. Отступив на шаг назад, он умоляющим жестом поднял руки вверх. Нэг улыбнулся. Он махнул рукой, и еще двое слепых слуг мягко подошли к обреченному. Они схватили его за руки. Какое-то мгновение казалось, что он собирается сопротивляться. Внезапно борьба стихла, словно человек (в конце концов, когда-то он БЫЛ человеком) осознал бессмысленность и бесполезность своих действий.

- Уведите его в темницу. Убейте его.

После того как трое слуг ушли, Наг подошел к зеркалу и взглянул в него. Куда же ты пропала, Туэнн? Похоже, ты вышла за пределы моей власти, потому что я не чувствую твоего присутствия. Тебя нет ни в мире живых, ни в мире мертвых. Может быть, ты в Промежуточных Землях? Да, там ж не смог бы тебя отыскать, но каким образом тебе вообще удалось докинуть мой замок, прекрасное дитя ночи? Отражение Нэга невозмутимо смотрело на него, и лицо это было маской невозмутимого равнодушия, скрывавшего любое проявление эмоций. Плохо твое дело, брат, казалось, говорило отражекие, если уж кто-то из твоих покорных слуг сумел выйти из-под твоей власти. Такого никогда не случалось прежде. Быть может, чья-то невидимая сила вмешивается в твою игру? Неужто какой-то бог-шутиик решил сыграть с тобой дьявольскую шутку по ему лишь известным причинам?

Нэг отвернулся от зеркала, раздраженный этими вопросами. Ответа на них он не знал. Туэнн исчезла, какой бы ни была причина, и это было все, что он знал. Хорошо. Он справится и с этим делом. Туэнн была его любимой рабыней, и он вернет ее. Кроме того, существовала опасность, что из-за нее кто-нибудь мог слишком много узнать о делах Нэга. Мало вероятно, что кто-нибудь пронюхает о ее побеге, но если кто-то все же узнает об этом, он сможет навредить власти Нэга, его могуществу. Нужно найти эту женщину и вернуть ее как можно скорее.

Нэг хлопнул в ладоши. Немедленно перед ним появился один из слепых жрецов. Реакция его оказалась настолько быстрой, что можно было подумать, будто он услышал хлопок раньше, чем ладони Нэга коснулись друг друга. Возможно, так оно и вышло - жрецы имели куда более острый слух, чем простые смертные.

- Иди и найди мою рабыню, ту, которой позволил спастись один из твоих братьев. Возьми с собой пять братьев и уходи. И не возвращайся без нее.

Безглазые поклонились и быстро вышли, шурша своими широкими плащами. Отлично, подумал Нэг. Этот счет скоро будет оплачен. Невозможно было найти кого-нибудь упорнее Безглазых. А вот когда прекрасную Туэнн притащат сюда, он доставит себе удовольствие придумать ей подходящее наказание. Что-нибудь хитрое и эффективное. Сейчас же он должен ожидать, пока ему принесут Талисман Огня. Если его принесут раньше, чем жрецы схватят Туэнн, это закончит все дело. С могуществом Талисмана он без труда отыщет ее, куда бы она ни спряталась - хоть в Промежуточных Землях! Его могущество не будет иметь границ. При мысли об этом Нэг усмехнулся, почувствовав себя очень счастливым. Быть может, еще одна крыса захочет оскалить на него зубы, когда он пойдет по холодным и темным коридорам замка. Это было бы весьма приятно. Нэгу очень хотелось снова испытать свой смертоносный взгляд. А когда он изведет всех крыс? Не беда, под рукой всегда будут жители окрестных деревень...

От долгой ходьбы в жмущих сапогах на ногах у Скира вспухли большие мозоли. Он приближался к городу Опкофарду. Временами Скир уже видел отдаленные огни города, по мере того как дорога петляла и извивалась по скалистым горам, и когда он обогнул наконец последний поворот тропы и увидел город, он сразу же забыл о боли в своих усталых ногах. Опкофард был таинственным, довольно-таки страшным городом, о котором говорили многие, но совсем не те, кто на самом деле посетил его. Сам Скир, перешагнув за тридцать вторую зиму, так ни разу и не побывал в этом месте и, надо сказать, так ни разу и не почувствовал в этом необходимости. Глядя на городскую крепостную стену, до которой оставалось не больше часа ходьбы, Скир остро пожелал никогда не попадать сюда. Стена была массивной, того же цвета, что и окружающие город скалы, и, скорее всего, построена из их серого камня. Судить на таком расстоянии об истинных размерах нелегко, но в ней явно не меньше двадцати метров. Зачем это им понадобилось возводить такую высоченную стену? И судя по всему, еще и довольно толстую.

В стене были лишь одни ворота, расположенные прямо перед тропой, по которой шел Скир. В высоту они достигали почти половины стены и на вид были сделаны из какого-то темного материала. Подойдя поближе, Скир понял, что материал этот был железом, покрытым легким красноватым налетом ржавчины. Ни одна армия захватчиков не смогла бы прорваться через такие ворота! Впрочем, ни одна армия не смогла бы даже достичь этих ворот...

Ближе к воротам дорога сужалась, так что теперь на ней вряд ли смогли бы разминуться две телеги. Справа и слева от тропы зияла пропасть, с острыми камнями внизу. И наконец, перед самими воротами был небольшой прямоугольный мостик. Мост был подвесным, и, когда его поднимали, между воротами и тропой оставалось расстояние в тридцать локтей, открывающее глубокий ров, наполненный водой и готовый поглотить всякого, кто будет настолько глуп, что решит попытаться перепрыгнуть через него. Похоже, жители Опкофарда были не слишком гостеприимны. Любому, кому не будет позволено войти в город, непросто будет сделать это силой.

Трое или четверо стражников ходили взад-вперед вдоль узкого прохода, ведущего к подвесному месту. Скир оглядел их. Ему не очень хотелось прыгать через ров, одновременно пытаясь увернуться от стрел, пущенных десятком лучников. Нет уж, это занятие для идиотов...

Стражник, стоявший на стене над самыми воротами, должно быть, давно уже заметна приближение Скира, но не подал и виду, пока тот не окликнул бдительного стража:

- Эй, в городе!

- Да? Что тебе нужно, путник?

- Войти в город, чего же еще?

- Ну это ты так считаешь. А вот какая у тебя для этого причина?

Скир не предполагал, что ему прядется сочинять причину для входа в город, но его острый цепкий ум всегда находил выход из подобных ситуаций. Подходя к воротам, Скир заметил нарисованный на камке символ. Это было изображение огромного паука. Скир не верил ни в каких богов, хотя нередко использовал их имена - как правило, в лжеклятвах и ругательствах. Но об этом символе он знал я раньше. Это был Безымянный Бог-Паук, покровитель и божество Изеда, если он не ошибался. Безымянный никогда не привлекал такого количества верующих, как, скажем, Митра, Бэл или даже Сэт, но все же свои последователи были и у него. А то, что его символ был так явно изображен на стене, на которой, кстати, не было больше никаких изображений, без сомнения означало, что ок здесь неспроста.

- Ну, прохожий? Или дьявол проглотил твой язык?

- У меня было немало причин прийти сюда, приятель, но главная - желание отдать дань уважения ТОМУ-У-КОТОРОГО-НЕТ-ИМЕНИ и который имеет восемь ног.

- Э? Так что ж ты сразу не сказал? Добро пожаловать, паломник, в Опкофард. Да пребудет на тебе благословение Безымянного.

- И пусть он так же отнесется и к тебе, друг мой, - ответил Скир.

"И я надеюсь, что он высосет твой мозг через твои глазницы, глупец", подумал вор про себя. Правая створка громадных ворот приоткрылась ровно настолько, чтобы внутрь смог пройти один человек. Ворота скрипели при этом так, что наверняка перепугали бы и демона. Скир поздравил себя с тем, что его изворотливость вновь выручила его, и вошел в таинственный город, поклоняющийся паукам.

Когда Конан и его спутницы подошли к городским воротам, солнце уже склонилось к горизонту, а тени стали длинными. Киммерийцу и раньше приходилось видеть города, укрепленные крепостными стенами, но с такими могучими заграждениями он еще не сталкивался.

- Эй! - крикнул часовой с вершины стены. - Говорите, кто вы и зачем пришли в Опкофард!

Прозвучавшая в его голосе самоуверенность задела могучего киммерийца.. Конан уже было собрался проорать в ответ, что дело, по которому он сюда пришел, касается только его и никого больше, но вовремя сдержал свой порыв. Он легко мог бы вскарабкаться по стене, ведь он был киммерийцем и с детства научился лазать по скалам, но женщины, вполне возможно, не сумели бы проделать этот трюк с такой легкостью. Но прежде чем Конан решил, что сказать, Туэнн вошла в полосу бледного солнечного света, уже исчезающего в сумерках, и ее бледная кожа, казалось, засветилась изнутри - такой она была белой.

- Открой ворота, - приказала Туэнн.

Конан внимательно наблюдал за стражником. Облизнув свои внезапно пересохшие губы, тот сделал правой рукой какой-то сложный знак в воздухе.

- Да, - ответил стражник, и видно было, что все остатки его самоуверенности испарились. Трудно сказать, узнал ли он Туэнн, но, несомненно, он увидел в ней что-то, что заставило его поспешно махнуть рукой служителю у ворот. Через секунду ворота приоткрылись с пронзительным скрежетом.

Первое впечатление Конана от Опкофарда было смешанным: до его ноздрей доносился запах жилья, людей, жарящейся еды, нечистот, и все это смешивалось в резкий аромат, неизвестный за пределами цивилизации. На площади перед рядами каменных зданий стояло каменное, высотой в человеческий рост, изображение паука - толстого, крупного чудовища, неуклюже присевшего на восемь толстых ног. Улицы казались достаточно широкими, но бесчисленные переулки, отходившие от них, узко петляли между громадными зданиями из камня.

Маленький мальчик с любопытством уставился на тройку незнакомцев, и Конан окликнул его. Мальчик подошел поближе.

- Ты варвар, да?

Киммериец позволил себе сухо усмехнуться. .

- Да, мальчик, многие люди называют меня так. Знаешь, мы тут ищем кое-кого. - Конан описал внешность Скира, но мальчик отрицательно покачал головой.

- Я не видел его. А что это за шкура у тебя на плече?

- Ока принадлежала волку, который задавал слишком много вопросов, ответил Конан. - Ты узнал бы человека, которого мы ищем, если бы встретил его на улице?

- Да, господин.

- Отлично. - Конан повернулся к Элаши. - У тебя есть с собой деньги?

- Да, несколько монет.

- Дай одну мальчишке.

Элаши сунула руку в карман и достала монетку. Она бросила ее мальчику, который ловко подхватил ее на лету. Конан сказал:

- А теперь, мальчик, если ты вдруг увидишь этого человека, сразу же найди меня и ты получишь еще две монеты.

- Я прямо сейчас пойду искать его, господин!

- Нет, подожди. Сколько дорог ведут из этого города?

- В городе всего двое ворот, господин. Эти ворота и еще одни, которые ведут в долину, сжатую горами. Это на севере, там на наших полях растут рожь и пшеница.

- Отлично. Оставайся здесь и карауль, когда этот человек захочет уйти из города. Но сначала помоги мне найти купца, которому я мог бы продать эту шкуру.

Мальчик дал Конану замысловатое пояснение (включающее в себя с десяток поворотов), и великан-киммериец кивнул, усвоив направление. Он направился к лавке, Тузнн и Элаши шли следом за ним. Как выяснилось, купец содержал свои товары в основном снаружи давки, под дощатым навесом, выкрашенными голубую полоску. Корда Конан быстрым шагом вошел в эту палатку, перед ним, словно из воздуха, возник худой, невысокий человек и принялся ощупывать мягкую белую шерсть волка.

- Даир-волк, не так ли? Конечно, мех нужно еще доработать, да и головы у него нет, так что шкура далеко не совершенна... но я, пожалуй, смогу дать вам за нее серебряную монету - я сегодня в щедром настроении.

Туэин коснулась рукой плеча Конана - словно ледяные иглы впились в кожу. Он повернулся к ней.

- Не меньше, чем пять серебряных монет, - прошептала она. - Белые даир-волки очень редки, он выручит на перепродаже не меньше десяти монет.

Купец был так занят ощупыванием меха, что не услышал этот совет, произнесенный тихим шепотом. Следующая фраза Конана, однако, вывела его из транса.

- Восемь серебряных монет, - сказал киммериец.

Торговец выглядел так, словно ему только что плюнули в лицо.

- Восемь монет? Восемь? Ты сошел с ума? Может, солнце высушило твои мозги? Даже такой щедрый человек, как я, должен будет вырвать кусок хлеба изо рта своих детей, если предложит больше, чем три серебряные монеты за такую заплесневевшую шкуру!

Конан позволил себе еще одну маленькую улыбку. Купцы остаются купцами, где бы они ни жили. Будут торговаться, пока не помрут. Конан пожал плечами.

- Я не хотел бы, чтобы твои дети из-за меня умерли с голоду. Пожалуй, я соглашусь на семь монет и сам буду есть поменьше.

Купец подпрыгнул на месте - он наслаждался этой интеллектуальной беседой.

- Четыре. Четыре монеты - и то мне придется взять деньги из тех, что отложены на мои похороны. Неужели ты допустишь, чтобы человек остался валяться на земле без похорон из-за каких-то серебряных монет?

Конан потер ладонью подбородок.

- Это серьезное дело, купец. И все же, если я возьму меньше, чем шесть монет, подобная судьба будет ожидать меня самого.

Торговец провел пальцами по меху и хитро глянул на Конана. Незаметно для него Конан слегка повернул голову и быстро глянул назад. Несколько мужчин весьма мрачного вида направлялись к лавке купца. У троих за поясом виднелись кинжалы, но мечей или пик не было ни у одного.

- Ты прикидываешься варваром - это хитро придумано, - сказал торговец, но меня ты не проведешь. Торговца я узнаю всегда. Пять монет - и это мое последнее слово.

Конан кивнул.

- Ты слишком скользок для меня, господин купец. Я согласен.

Маленький человечек довольно улыбнулся. Он хлопнул Конана по могучему плечу, явно подивившись его мышцам, и тоже кивнул. Сделка состоялась. Но когда пять серебряных монет сверкнули в тусклых лучах заходящего солнца, Конан не забыл о пятерых мрачных людях - они наблюдали за сделкой с повышенным интересом, слишком откровенно для простых прохожих. Похоже, что Элаши и Туэнн тоже заметили их пристальный интерес. Элаши хотела было что-то сказать, но Конан жестом остановил ее.

- Эй, господин купец, - позвал киммериец, - похоже, что эта наковальня лежит явно не на месте.

Купец кивнул.

- Ага. Двое моих ленивых подручных дотащили ее досюда и рухнули. Им понадобится еще несколько дней, чтобы собраться с .вилами и отнести ее на место.

- А где ты хочешь ее поставить?

- Вон там, у бочки с гвоздями.

- Я передвину ее для тебя.

Произнеся эти слова, Конан подошел к большой наковальне - толстому железному брусу, практически равному ему по весу. Присев на корточки, он обхватил руками брус и встал. Держа наковальню у груди, он повернулся к купцу.

- Кажется, твоя наковальня внутри пустая?

- Пустая? Нет-нет, друг, это сплошное железо, самой лучшей ковки.

Конан на вытянутых руках поднял наковальню над головой. Он трижды повторил это упражнение, прежде чем снова опустил свою ношу на уровень груди.

- Ты уверен в этом? А мне-то кажется, что она внутри имеет дырку, наполненную... ну, скажем, перышками.

Эта демонстрация силы не прошла незамеченной для бандитов. Внезапно зашевелившись, они сделали вид, что у них есть срочное дело совсем в другом месте. До Конана донеслись обрывки их разговора:

- ...клянусь Безымянным, я никогда не видел такой силы...

- ...с этим варваром лучше не связываться...

- ...клянусь Сэтом, вы как хотите, а я своей шкурой рисковать не стану!..

И все пятеро исчезли в одном из переулков так же быстро, как и пришли. Конан подошел к месту, указанному купцом, и поставил наковальню на пол так же мягко, как цепь положила бы спящего ребенка.

- Я прогоню своих ленивых слуг, если ты захочешь занять их место.

- Спасибо, добрый купец, но это не по мне. У меня в кошельке лежат сейчас пять серебряных монет, и, значит, работа мне не нужна.

Когда Конан вновь повернулся к Туэнн и Элаши, он увидел, что они ошеломленно глядят на него.

- Клянусь левой ноздрей Митры! - воскликнула Элаши. - Я никогда не видела человека такой силы! Как ты смог передвинуть эту штуку с такой легкостью?

Туэнн не сказала ни слова, но кивнула, соглашаясь со словами Элаши. Конан был страшно доволен собой.

- Эта безделушка? Пустяки! Пошли, нам нужно позаботиться о ночлеге. А утром найдем Скира и покончим с этим делом.

Когда они покидали лавку купца, в походке Конана было куда больше уверенности и гордости, чем раньше. Право, ему приходилось попадать в ситуации куда хуже, чем эта, - испугать бандитов и произвести сильное впечатление на двух прекрасных женщин одним-единственным поступком, а заодно еще получить серебро, звенящее в кошельке. Да, на свете бывают куда худшие ситуации, чем эта.

Глава 9

Стражник, стоявший в карауле над южными воротами Опкофарда, не мог припомнить более странной компании, чем та, что прошла через его ворота в этот день. Сначала явился одинокий паломник, больше похожий на воришку, чем на истинно верующего. Затем пришла странная троица - мускулистый высокий варвар, держащий в руке белую шкуру зверя, и с ним две женщины, одна из которых, несомненно, была жрицей ТОГО-У-КОГО-НЕТ-ИМЕНИ. От одного лишь ее пронзительного взгляда стража обдало холодом, и он поспешил впустить всех троих в город - меньше всего ему хотелось, чтобы ТОТ-У-КОГО-НЕТ-ИМЕНИ одарил его своим гневом.

Затем, уже после захода солнца, прибыли шесть жрецов. Тьма была кромешная, но шестеро жрецов явно были слепыми, такчто это обстоятельство смутить их не могло. Однако ни один из них ни разу не оступился, и страж подумал, что ему вовсе не хотелось бы встретиться с этой компанией в уединенном месте. И наконец, когда он уже ждал смену, к воротам приблизилась одинокая фигура, закутанная в плащ с капюшоном.

- Кто там? - крикнул стражник.

- Меня зовут Мейло, я жрец-посвящениый из храма Суддах-Облатов.

Стражник знал этот монашеский Орден: они и раньше приходили сюда. Но у этого жреца на поясе висел меч, а Облаты прежде никогда не носили оружия. Впрочем, ему было недосуг разбираться в странных обычаях незначительного Ордена. Облатам разрешалось входить в город, а остальное его не касалось. Стражник махнул рукой солдату у ворот, и тяжелые железные двери вновь пронзительно заскрипели, открываясь для очередного путника.

- Я чувствую - то, что мы ищем, недалеко, - сказала Туэнн. - Нам нужно идти вот в этом направлении. - Она указала рукой вперед, в направлении извилистой улицы, петлявшей по грязному, нищему району города.

Луна, если она и светила, скрывалась за толстым слоем облаков, и единственным источником света на улице были чадящие факелы, укрепленные на солидном расстоянии друг от друга. Конан сказал:

- Скир знает нас всех в лицо, так что лучше всего попытаться застать его врасплох. Я думаю, что сейчас неплохо бы поужинать и подыскать место для ночлега, а на рассвете подняться пораньше.

- Хорошая мысль, - сказала Элаши. Она явно поразилась тому, что такая мысль могла прийти ему в голову.

Конан повернулся к ней, собираясь что-то сказать, но передумал. "Не обращай на это внимания, - посоветовал он сам себе. - Все это не имеет значения".

- Впереди, в одном квартале отсюда, есть постоялый двор, - сообщила Туэнн.

Конан впился глазами в темноту. Но как он ни напрягал глаза - куда более острые, чем у большинства людей, - различить он ничего не смог. Туэнн тихо усмехнулась, и это был первый смех, который услышали от нее Элаши к Конан.

- Я привыкла к темноте, - пояснила она. - У меня было слишком много времени, чтобы привыкнуть к этому.

Туэнн повела их вниз по узкой улице, и вскоре запах острой пищи защекотал ноздри Конана. Его рот наполнился слюной. Если не считать корешков, ему не удавалось поесть вот уже три дня. Мясо даир-волка было горьким и очень неприятным на вкус, как сказала им Туэнн, да и ужасный запах, поднимавшийся от освежеванного трупа волка, вполне убедил Конана, что мясо лучше оставить на костях.

Они подошли к гостинице - каменному зданию с деревянной дверью и ставнями и табличкой, висевшей у входа на двух цепях. На вывеске - неоструганной деревянной доске - была какая-то невнятная надпись и изображение гигантского паука; и название и рисунок были глубоко выжжены на дереве. Похоже, здесь любят пауков, подумал Конан. Слов, выжженных на вывеске под изображением паука, он не понял.

- Это заведение называется "Тарантул", - сказала Туэнн.

Элаши содрогнулись:

- Я знаю этих тварей: Это большой паук, размером с человеческую ладонь. Я видела их в пустыне.

- Ядовитый? - поинтересовался Конан.

- Нет. Не хуже, чем укус слепня, во всяком случае, так говорят у нас в племени. Но он мохнатый и на вид просто гнусный.

Конан быстро выбросил это из головы. То, что этот самый паук был мохнатым и гнусным, нисколько его не волновало. Яд... да, это другое дело.

- Скира нет внутри, - сказала Туэнн. - По крайней мере, Талисмана там нет, а я не думаю, что он выпустил бы его из рук хотя бы на секунду.

Конан кивнул:

- Тогда нам лучше войти внутрь и поесть.

Несколько факелов в металлических гнездах вдоль стен отбрасывали желтоватый дымный свет. Четверо мужчин и. двое женщин сидели и стояли в большом зале, закусывая, беседуя или просто греясь у очага, в котором весело трещали поленья. Было сравнительно чисто, пахло свежей соломой и вымытым деревянным полом. Туэнн подошла к деревянному столу, стоявшему у очага. Элаши и Конан последовали за ней. Посетители бросали ленивые взгляды на странноватую троицу, но никто не сказал ни слова, и никому, казалось, не было до них никакого дела. Через секунду к ним подошла хозяйка гостиницы, одетая в длинное шерстяное платье, поверх которого был накинут засаленный передник.

- Чем могу служить, незнакомцы?

- Вина, - ответил Конан, - и еды. Хлеб, мясо, что там у вас есть.

- Мяса, увы, нет, господин. Могу предложить острый зеленый сыр, черный хлеб и вина - столько, сколько вы сможете выпить.

Конан вздохнул: опять ему не удастся пожевать хороший кусок жареного мяса... Ну что ж, он давно уже научился обходиться тем, что было под рукой, и не жаловаться на судьбу.

- Ну хорошо, хозяйка, тащи сюда все, что у тебя есть.

Она вышла и через несколько минут вернулась с глиняным подносом, на котором лежали два больших каравая черного хлеба, большой кусок зеленого сыра и три вместительные оловянные кружки. Еще через минуту она поставила перед Конаном большой кувшин вина.

- Четыре медных монеты за все, - сказала она.

- У вас найдется комната для ночлега?

Хозяйка взглянула на Конана с лукавой и хитрой улыбкой.

- Одна комната для троих?

- Да.

- Ну да, ну да, я просто хотела убедиться... Еще четыре медных монеты.

- Как обмениваются медь и серебро в вашем городе? - спросил Конан.

Поколебавшись с секунду, трактирщица улыбнулась.

- Нет смысла обманывать мужчину, который способен позаботиться о двух женщинах одновременно, - сказала она. - Один к десяти.

Конан немедленно ответил:

- Я слышал, что один к пятнадцати.

- Что ж возможно, в некоторых местах и так. У нас, я думаю, один к двенадцати будет более подходящим обменом.

У Конана не было большого желания торговаться, тем более что еда уже была на столе. Он отдал женщине одну из своих серебряных монет.

- Тогда держи, хозяйка. Это плата за еду и комнату, а остаток - тебе за услуги.

- Ах, вы так щедры, молодой господин!

Женщина сжала монету в кулаке и ушла. Хлеб не был горячим, но он не был и черствым. Сыр действительно оказался острым и соленым, а вино было сухим и сладким. Конан с большим аппетитом уплетал сыр и здоровые ломти хлеба. Элаши не отставала от него. Туэнн ничего не ела, но делала вид, что пьет из своей кружки, и время от времени брала с тарелки кусочки сыра и хлеба, на случай, если кто-то наблюдал за ней. После ужина им показали чистую, хотя и маленькую комнатку на втором этаже. И тут возникла маленькая проблема.

- Здесь только один матрас, - заметила Элаши.

- Но он конечно же достаточно велик для вас троих, - ответила хозяйка. На ее лице промелькнула хитрая понимающая улыбка.

- Принесите еще один матрас, - твердо сказала Элаши.

Хозяйка кивнула и отправилась к выходу из комнаты. Очень тихо, но все же достаточно отчетливо она пробормотала:

- Маленькая ссора в раю, а?

Конан улыбнулся, но улыбка быстро исчезла с его лица при виде злости Элаши.

- Я разделю с тобой твою постель, Конан, - сказала Туэнн. - Ночь холодна, и твое тепло будет мне очень кстати.

Реакция Элаши на эти слова была для всех неожиданной. Когда хозяйка вернулась, волоча за собой второй матрас, Элаши повернулась к ней.

- Я передумала. Здесь слишком холодно, чтобы спать одной. Я лягу в постель с ними. - Она махнула рукой в сторону Туэнн и Конана.

На лице хозяйки гостиницы скова мелькнула хитрая улыбка.

- Да, это понятно.

- Мы будем только СПАТЬ вместе, - сурово сказала Элаши. - Для того, чтобы было теплее.

- Разумеется, госпожа. Разумеется.

Скиру в этот момент приходилось куда хуже. У него не было ни малейшего желания привлекать внимание к своей особе, поэтому он снял крошечную комнатушку в грязном постоялом дворе, так что любой мог подумать, что перед ним - убогий нищий. В комнате перед дверью на высоте лодыжек Скир натянул веревку - так любой человек, который попытается войти в комнату, наверняка споткнется. Спал Скир с кинжалом в руке, и сон его был так чуток, что Скиру вполне хватило бы времени очнуться от сна прежде, чем нежданный визитер успел бы вскочить на ноги. Более того, кинжалом Скир выкопал небольшую ямку в земляном полу и спрятал в ней Талисман. После этого он сровнял землю и накрыл это место соломенным матрасом, так что при беглом осмотре никто не смог бы отыскать его сокровище. По правде говоря, Скир вовсе не думал, что этой ночью его кто-нибудь побеспокоит. Из шести грязных соломенных матрасов в этом продуваемом всеми сквозняками здании заняты были только три. На одном спал пьяница, от которого разило кислым вином и который храпел так, что смог бы разбудить мертвеца. На втором матрасе сипел старик, которому было никак не меньше семидесяти зим, в третьей же комнатушке спал сам Скир. Было очень сомнительно, что кто-то следовал за ним, и еще менее вероятно, что этот кто-то стал бы искать его здесь. Конечно же, по доброй воле ни один нормальный человек не остановится в таком месте. Утром Скир намеревался хорошенько закусить, купить лошадь и еду на дорогу и двинуться в путь. Он, конечно, мог быостановиться и в более теплой гостинице с более приятными соседями, но Скир не такой дурак, чтобы делать это, - безопасность дороже. Если бы Нэг узнал, что кто-то из его слуг отказался следовать его указаниям, жизнь этого человека стала бы стоить не больше, чем горсть дорожной пыли. С такими "приятными" мыслями Скир погрузился в беспокойный сон.

Безглазые бесшумно шли по улицам города. Им не мешал покров ночи, заставивший большинство людей попрятаться по своим домам. Факелы уже почти погасли, и дым от них поднимался густым темным облаком. Опкофард лежал в кольце холодного тумана, и ночь скрывала в нем свои тайны. От всех - но не от Безглазых. Они двигались, как один, ища любой знак присутствия Туэнн. Хотя они и были слепыми, их уши улавливали самые тихие звуки, даже шажки крысы громом отдавались в их ушах. Они были слепыми, но ноздри их могли уловить запах мужчин или женщин за запертой дверью. Да, они были слепыми, но кожа их могла ощутить тепло старика, курящего трубку в своей постели и вспоминающего дни своей молодости и былой славы. Слепота была ничем для этих дьявольских жрецов, и они шли, не зная усталости, как хищники, выслеживающие свою добычу на охоте. Они найдут то, что ищут, или они никогда не вернутся в свой храм.

Они найдут ее.

Мейло уселся на шерстяную попону, которую он нашел на тюках соломы, и закутался в нее, чтобы согреться. Его мысли крутились сейчас вокруг варвара, убившего двух его собратьев-жрецов и скрывающегося здесь. Ну что ж, это укрытие недолго будет служить ему. В том, что тот, кто называл себя Конаном, убил Сенгха и Мокалигонца, Мейло не сомневался ни секунды. Улики были налицо. Варвар-убийца скрылся, прихватив с собой Талисман Огня, который был доставлен в храм. Разве невинный человек стал бы скрываться? Конечно, нет. То, что эта киммерийская обезьяна опозорила и победила Мейло на глазах у его учителя, только добавляло огня к святому гневу жреца. Он был первым добровольцем, вызвавшимся отправиться на поиски убийцы. Только на сей раз он не станет следовать правилам ФУМБО. Сабля, лежащая рядом с ложем Мейло, была сделана из лучшей туранской стали и закалена много раз, чтобы усилить ее крепость, лезвие же ее настолько остро, что им можно запросто бриться. Пусть этот медведь попробует схватить ее своей рукой, как он проделал это с деревянным посохом! О, тогда в уличной грязи будут его кровь и кости! За смерть жрецов-Облатов Конан должен умереть. Но за позор Мейло его смерть будет долгой и мучительной. Он рассечет варвара на кусочки, как соломенную мишень, и намотает на лезвие его внутренности! Наутро он отыщет убийцу. И утром же убийца заплатит за свое преступление. С этими мыслями Мейло погрузился в сон, наполненный величественными и кровавыми видениями.

В самом сердце Опкофарда, в глубине черного храма, посвященного многоногому Богу-у-которого-нет-имени, худой изможденный жрец приступил к отвратительному обряду. На алтаре перед ним лежали окровавленные внутренности только что убитого барана. Дюжина черных пауков с красным в точках кресте на брюхе копошились в них. Жрец наблюдал за движениями пауков, и видения терзали его. В городе появились опасные люди, и некоторые из них обладали могуществом и силой, с которыми не стоило шутить, а другие собирались обрести такое могущество. Эти люди могли натворить немало бед, если их вовремя не остановить.

Худой жрец взглянул еще раз на пауков и потянулся за церемониальным жезлом, висевшим у него на поясе. Пауки, сыгравшие свою роль, больше не двигались - энергия у них иссякла. Жрец осторожно, ко сильно ударил каждого из них по толстому брюшку. Все пауки были самками, и то, что он делал с ними сейчас, было тем же самым, что делали эти паучихи со своими самцами, едва те успевали выполнить свою задачу. Колесо крутилось, как всегда, совершая свой вечный космический цикл.

Жрец встал. Результаты откровения, снизошедшего на него, должны быть немедленно доложены Эмривасу, Верховному Жрецу. Он, возможно, захочет что-либо предпринять, чтобы остановить этих чужеземцев, вторгшихся в священное горное место Бога-Паука.

Один из пауков все еще дрожал на алтаре, скорее всего, это была его последняя судорога, но жрец, не раздумывая, с силой ударил по пауку жезлом. Внутренности насекомого брызнули во все стороны, и кровь запачкала одежду жреца, но он не обратил на это внимания. Одежду несложно отмыть, а вот если паук не будет убит после совершения обряда, то тень его будет преследовать жреца вечно.

Глава 10

Скир проснулся от прозвучавшего неподалеку легкого вскрика и, проснувшись, обнаружил, что человек, издавший этот звук, лежит на полу рядом с его постелью, уткнувшись лицом в грязную солому. Из его позы становилось понятным, почему крик прозвучал столь приглушенно - рот неожиданного визитера был набит соломой. Вор тут же вскочил на ноги. Скир перекатился набок, навстречу незнакомцу, сжимая в руке свой нож. Ему потребовалось всего одно мгновение, чтобы схватить упавшего человека за волосы и дернуть его к себе, обнажив горло. Он приставил лезвие кинжала к удивительно чистой и белой коже. Тонкий луч восходящего солнца проник сквозь щель в досках комнаты, и Скир смог разглядеть незнакомца. Он тут же узнал его - это был пьяница, который спал рядом с его каморкой. Натянутая Скиром веревка явно сыграла свою роль в падении, незнакомца. Ну, а что же ему здесь было нужно? Скир поспешил выяснить этот вопрос:

- Что ты здесь делаешь?

В ноздри ему ударил противный запах кислого вина, к горлу подступила тошнота, когда пьяница открыл рот, чтобы ответить:

- А-а... А-а... А-а... добрый господин, мой повелитель, я... я просто искал... искал...

- Эй, не валяй дурака, выплевывай все, что знаешь!

Похоже, это было весьма неудачное предложение. Пьяницу затошнило, его рот открылся, и поток омерзительной рвоты вырвался из него.

- Во имя Сэта! - Скир отскочил в сторону, чтобы избежать блевотины.

Пьянчуга продолжал сгибаться пополам. Через секунду Скиру уже казалось, что отвратительная вонь заполнила каждый квадратный миллиметр комнаты. Скира замутило от этого кислого запаха. Покончив со своим занятием, пьяница, улыбаясь, сказал:

- Я... я иск-иск-искал уборную, мой господин. Пр-рирода зовет...

- Вон! - заорал Скир. - И иди прямо, черт бы тебя побрал!

Пьяный попытался встать прямо, но это ему не слишком удалось, и, несмотря на предупреждение Скира, он опять споткнулся о веревку у двери. Через минуту он кое-как поднялся и, пошатываясь, выбрался в коридор. Великолепно, подумал Скир. Чудесная гостиница, где каждый алкаш может спутать твою комнату с сортиром! Пора убираться отсюда, в этом у него не было никаких сомнений. Посланец Нэга быстро выкопал свое сокровище и спрятал его за пазуху.

Когда Скир, поминая недобрым словом весело проведенную ночь, вышел с постоялого двора, он не заметил, что в тени здания притаилась одинокая фигура, наблюдавшая за ним. Скир обогнул угол дома и исчез из виду, после чего наблюдавший за ним человек вышел в полосу света. Это был тот самый пьянчуга, который совсем недавно валялся на полу Скировой комнаты. Теперь, однако, взгляд его был острым и отнюдь не затуманенным вином, походка - ровной и прямой, и ни малейшего следа опьянения нельзя было в нем заметить. "Пьяница" улыбнулся. Второй человек выскользнул из темноты. Это был старик, занимавший третью комнату, по соседству со Скиром. Его волосы были по-прежнему седы, но действия и жесты говорили о том, что "старец" был лет на двадцать моложе, чем старался выглядеть.

- Иди к Верховному Жрецу, - приказал фальшивый пьяница фальшивому старику. - Скажи ему, что я уверен в том, что это тот самый чужестранец, которого он ищет. Он слишком насторожен для человека, которому нечего скрывать.

- Эмривас будет рад услышать это, - сказал его напарник.

- Идя. Чем скорее ты расскажешь ему, тем скорее он сможет обрадоваться новости.

- С вашего позволения. Тайный Мастер. Пусть Безымянный всегда будет с вами. .

- Он будет там, где ему заблагорассудится, до тех пор, пока его жрецы платят так щедро.

Верховный Жрец храма Бога-Паука кивнул, когда человек, носящий знак Тайного Мастера, доставил ему сообщение. Посланцу было не больше двадцати зим от роду, хотя его лицо было лицом сорокалетнего мужчины. Тайный Мастер, хоть он и не был Истинно Верующим, был тем не менее временами полезен. В этом случае он как раз доказал свою полезность. Хотя донесение младшего жреца лишь подтвердило то, что Эмривас и сам уже чувствовал, истинное имя человека, держащего в руках Талисман, от которого исходили волны энергии и силы, было неизвестно. Ясно было, что Талисман у него, но вот что касается всего остального, то об этом Эмривас мог лишь догадываться... Между тем эта вещь была слишком опасной, чтобы рисковать, строя одни догадки. Он должен знать и действовать, используя это знание, прежде чем магический Талисман приведут в действие. Безымянный Бог будет разгневан, если в его владениях будет выпущено на волю колдовство, так что на плечи его жрецов ложилось бремя тяжелой задачи - сделать все, чтобы эти силы не причинили больших бед. Эмривас проговорил:

- Хорошо. Возвращайся и отыщи Тайного Мастера. Делай то, что он прикажет тебе. Передай ему, чтобы .он продолжал свои наблюдения за этим чужеземцем, пока я не встречусь с ним.

Молодой жрец поклонился.

- Господин, я выполню твою волю.

После ухода младшего жреца Эмривас оставил внутренний зал и направился в другое помещение. Ему нужно было выполнить некоторые ритуалы и долго молиться, прежде чем он сможет нанести удар тому, кто держит в своих руках магический Талисман. Ему нужно было к тому же придумать, какой смертью покарать чужеземца, но в этом не было большого труда - ему было из чего выбирать...

Конан проснулся, но сон еще стоял перед его глазами. Юноше снилось, что он спал с двумя женщинами и ни одна из них не могла насытиться страстью. Когда его глаза уловили бледные лучи утреннего солнца, он понял, что и вправду лежал в постели, окруженный двумя женщинами. Конан улыбнулся.

- Приятные мысли? - спросила Туэнн.

- Ты просыпаешься рано, - заметил Конан.

- Я не сплю совсем, - ответила она. - Но я благодарна тебе за твое тепло в эту ночь.

Слева от Конана зашевелилась Элаши. На секунду она прижалась грудью к юноше и обвила его бедро левой ногой.

- М-м-м... - раздалось сонное бормотание.

Затем она открыла глаза и застыла, после чего мгновенно отпрянула от киммерийца.

- Нам пора отправляться на поиски Скира, - заметил Конан раньше, чем Элаши успела заговорить.

- Да, - ответила она. - Нам в самом деле пора.

Пятеро Безглазых стояли у входа в постоялый двор "Тарантул" - неподвижные безмолвные фигуры, закутанные в темные плащи. Утренний холод, судя по всему, не причинял им неудобства. Вскоре шестой жрец вышел из гостиницы и кивнул остальным. Двое жрецов подошли поближе и встали у дверей, еще двое обошли здание и остановились у черного хода. И наконец, оставшиеся двое вошли а здание. Не задерживаясь ни на секунду, они направились наверх, к спальным комнатам.

В поисках убийцы-варвара Мейло не терял времени даром. Он поднялся с постели еще до того, как первые лучи солнца прорезали темные облака, и отправился искать ночных работников. Ему удалось отыскать несколько человек: мусорщиков, проституток и страдающих бессонницей алкашей. Опкофард, конечно, был большим городом, но все же он был недостаточно велик, чтобы прибытие чужеземцев могло пройти незамеченным. Не прошло и часа, как Мейло уже узнал, что высокий варвар провел ночь на одном из местных постоялых дворов. Его сопровождали две женщины. Мейло сплюнул, услышав эти новости. Не было сомнений, что этот тип потратил свою добычу на шлюх. И при этом он наверняка посмеивался над двумя убитыми им жрецами! Ну что ж, ладно. Когда Мейло встретится с ним, вряд ли у варвара останется желание веселиться.

Скир нашел подходящую лошадь, которую можно было без труда украсть, а также лавку, где можно было стянуть еду и одеяла, необходимые для завершения его путешествия. Ему оставалось лишь добыть все это (хозяин лавочки был столь любезен, что нацарапал на двери время своего возвращения) и отправиться в путь. К тому времени, как хозяева хватятся своего пропавшего имущества, Скир будет далеко отсюда. Он уже собирался войти в лавку, когда почувствовал, что за ним следят. У Скира не было никаких магических талантов, он мог надеяться лишь на свой опыт выживания, но все же это особое, шестое чувство интуиции уже не раз спасало его, и он не решался не доверять ему. Очень осторожно, стараясь не выдать себя, посланец Нэга огляделся. Сначала он никого не заметил. Но осматриваясь второй раз, Скир обнаружил какого-то рабочего. Человек, казалось, не обращал никакого внимания на Скира, занятый своим делом - он сгребал деревянной лопатой кучу навоза на свою тележку. Работяга трудился усердно, останавливаясь только для того, чтобы вытереть пот с лица грязным рукавом куртки. Скир задумался, оценивая ситуацию. Да, правда, этот человек видел его, но, скорее всего, ему не было никакого дела до случайного прохожего, настолько занят он был своим делом. Кроме того, его лицо не показалось знакомым Скиру, он был уверен, что никогда раньше не видел этого человека. И все же неприятное чувство не оставляло Скира. Возможно, где-то поблизости за забором или ставнем дома скрывался невидимый наблюдатель. Скир покачал головой. Нет, похоже, кража в этой лавке не пойдет ему на пользу. Скир решил поискать себе другую жертву. Он беспечной походкой прошел мимо хода в лавку, мимо уборщика мусора, даже не взглянувшего на него. Ты ищешь тени, которых нет, сказал Скир самому себе. Но он не вернулся к этой лавке.

Конан только что застегнул пояс с мечом, когда дверь комнаты распахнулась настежь и с громким стуком ударилась о стену. Вошли двое, явно не замечающие никого, кроме Туэнн. Во всяком случае, их лица были повернуты к ней. Конан заметил, что там, где у обычных людей находятся зрачки, у вошедших можно было разглядеть лишь сероватую дымку.

Зашипев, как кошка, Туэнн отступила на два шага и уперлась спиной в стену. Дальше отступать ей было некуда. Конан сказал:

- Туэнн?

- Это люди Нэга, - ответила она. - Они пришли за мной! Их называют Безглазыми.

Пропев песню стали и кожи, меч Конана вылетел из ножен.

- Их скоро будут называть Безголовыми, если они не уберутся отсюда!

Двое повернулись к киммерийцу.

- Они опасны, Конан! - крикнула Туэнн.- Смертельно опасны!

- У них и оружия-то нет, - громко сказал Конан.

- В этом нет необходимости. Они хорошо обучены и невероятно сильны!

- Ну что ж, посмотрим, так ли уж они опытны и сильны. Эй, вы, - крикнул он жрецам, - убирайтесь отсюда сейчас же!

Жрецы отодвинулись друг от друга, обступая с двух сторон Конана, Киммериец двумя руками обхватил рукоять меча и направил острие в грудь ближайшего противника. Элаши, стоявшая слева от Кована, обнажила свой меч и развернулась, прикрывая киммерийца слева. Справа Туэнн схватила глиняный кувшин и подняла его над головой, явно намереваясь запустить им в первого, кто сунется. Конан усмехнулся. Кром свидетель, две женщины, которые будут сражаться с ним плечом к плечу!.. Все было не так уж и плохо!

Первый жрец перешел в нападение, и скорость его поразила Конана. Жрец прыгнул вперед, ударив киммерийца в колено, и тут же отскочил назад; и все это он проделал прежде, чем Конан сумел взмахнуть своим мечом. Он успел лишь отодвинуть ногу, так что удар пришелся не по колену, а по мышцам бедра. Но и в этом случае удар был настолько силен, что отшвырнул киммерийца на полметра назад. Итак, Туэнн не ошибалась, называя этих людей смертельно опасными. Они были быстрыми и сильными. Но, с другой стороны, Конан тоже не был слабаком. Он атаковал,заложив меч за спину. Киммериец был и силен, и проворен, но у атакующего для маневра было лишь то расстояние, которое могло предоставить ему замкнутое пространство комнаты, а расстояние это было невелико. Варвар ловко отскочил в сторону, во стена помешала ему. Меч Конана обрушился вниз, готовый разрубить безглазого жреца до пояса. Поразительно, но тот успел увернуться в сторону. Да, он был очень ловок. Но все же недостаточно ловок, чтобы совсем уйти от меча. Острый клинок вонзился в его руку, и меч почти не задержался при ударе. Отсеченная рука упала на пол. Но я потеряв руку, жрец продолжал сражаться. Он коротко развернулся и ударил киммерийца ногой. Удар пришелся Конану в солнечное сплетение и отбросил его назад. У юного варвара были стальные мышцы, но все же удар причинил ему сильную боль, так что он покачнулся и едва не упал. Однако в этот момент жрец допустил ошибку, попытавшись продолжить атаку. Конан был не настолько выведен из строя, чтобы свалиться без движения, и, когда Безглазый прыгнул вперед, размахивая уцелевшей рукой, Конан рубанул его мечом, легко, словно разделывая птичью тушку. Даже умирая, жрец не издал ни звука, молча осев на пол. Второй атакующий, занятый попытками схватить Туэнн, был также в непростом положении. Женщина-зомби для начала швырнула в него кувшин с водой. Когда же он поднял руку, чтобы защититься от него, Элаши метнулась вперед и ударила мечом по ребрам. Этот удар не был смертельным, но когда жрец подался назад, из раны его хлынула кровь. Прежде чем он успел прийти в Себя, Конан и Элаши одновременно подскочили к нему, их мечи двигались почти синхронно. Меч Конана упал на шею, а меч Элаши - на живот жреца. Смертельно раненный, тот упал.

- Ну, что ж, это было не так уж и трудно, - заметил Конан.

- Кроме этих, будут и другие,- задыхаясь, сказала Туэнн. - Нэг никогда не посылает только двух. Нам нужно уходить отсюда, и немедленно!

Угу, подумал Конан, эта парочка была на его вкус чересчур шустрой.

Они быстро направились вниз по лестнице.

Мейло явился на постоялый двор, на вывеске которого было выжжено изображение паука. Двое людей стояли слева и справа от двери, напряженно наблюдая за происходящим внутри. Во всяком случае, так сначала показалось Мейло - пока он не подошел поближе. Да... Вряд ля они могли что-то видеть ЭТИМИ глазами!

Но его противник находился внутри, и у него не было ни малейшего желания откладывать дело.

- Хо, друзья. Мне нужно войти внутрь, в гостиницу.

Двое повернулись, как один, и слепо уставились на него. Гм... Быть может, лучше подождать, пока варвар выйдет сам?.. Через несколько секунд варвар и в самом деле вышел из дома я со всех ног припустил налево. Хотя двое жрецов у двери и были ловки, Конан сумел пробежать мимо них быстрее, чем они смогли принять меры. Более того, вместе с проклятым варваром были две женщины, о которых Мейло уже был наслышан.

Облат потянулся за мечом.

Мышцы Конана разогрелись в предыдущем бою, я реакция его была теперь лучше. Он взмахнул мечом, и тот, описав короткую дугу, обрушился на слепого врага, разрубив ему голову. Это действительно чудесное оружие, подумал Конан, когда лезвие с легкостью прошло сквозь плоть я кость. Второй жрец издал короткий пронзительный свист, и Конан понял, что это был сигнал. Лучше всего убраться отсюда, и поскорее! Он повернулся к свистнувшему жрецу и, размахивая мечом, стал наступать на него.

- Держитесь позади меня! - приказал киммериец Элаши и Туэнн.

Жрецу не оставалось ничего другого, как только отступить, когда Конан пробивался прочь от гостиницы.

Мейло приблизился к Конану. В этот самый момент еще два типа со странноватыми глазами выскочили из-за угла здания. Заметив Мейло, они по ошибке приняли его за своего противника и двинулись к нему. Мейло ничего не имел против этих двух, однако намерения их были более чем прозрачны, и ему пришлось, подняв свою саблю из туранской стали, встать в защитную позицию.

- Вы ошибаетесь, - сказал Мейло. - Ваш враг - не я.

Но его слова, похоже, не произвели на них ни малейшего впечатления. Один их слепых жрецов бросился на Мейло, и тот, обороняясь, рубанул врага саблей. Атака стоила нападавшему доброй половины руки. Мейло ухмыльнулся. Это был первый настоящий бой после десяти лет обучения ФУМБО. Если эти дурни желают победить его, что ж, пусть попробуют! А с варваром он может покончить и позже. Мейло передвигался осторожными танцующими шагами - влево-вправо, влево-вправо, как его и обучали.

Два слепых жреца настороженно отступили назад.

Скир услышал звуки боя прежде, чем увидел его. Первым его порывом было раздернуться и бежать в другую сторону - это стремление возникало в нем всегда, когда начиналась драка. Но самым лучшим было раствориться в толпе, поэтому Скир описал полукруг, тайком приближаясь к источнику шума. От увиденного по спине у него пробежал холодок и на лбу выступил пот. Во имя Сэта! Это был тот самый подлый варвар из храма! И сучка-зомби вместе с ним! Более того, один из Облатов сражался тут же и четверо, нет, трое Безглазых наседали на них, причем один из жрецов был уже явно мертв, а другой истекал кровью. И в придачу с ними была девушка, которую Скир не знал, так же самозабвенно размахивающая мечом. Что-то тут было не так.

Скир не разобрал всего происходящего. Он понял лишь одно: варвар и зомби были здесь. Это весьма скверно! Но то, что Нэг послал своих проклятых жрецов, было много хуже. Скира охватило острое желание смыться - вскочить на первую попавшуюся лошадь и галопом ускакать к Южным Воротам. Но инстинкт осторожности никогда не покидал Скира. Никак нельзя было исключать возможность того, что какой-нибудь неизвестный Скиру шпион остановит его у ворот, сбросит с лошади и закует в цепи. И эта возможность была более чем реальной, особенно если принять во внимание то, что. сейчас происходило. Нет уж, он будет прятаться в городе до наступления темноты - только это может его спасти.

Звон стали все еще гудел в ушах Скира, когда он спешил подальше от места схватки.

- Это он! - пронзительно крикнула Туэнн.

Конан, занятый поединком с одним из жрецов, не сразу понял, в чем дело, Что? Кто "он"?

- Скир! Он убегает от нас1

В этот момент киммериец как раз зарубил своего противника, поскользнувшегося в луже крови. Позади него еще один жрец свалился, обезглавленный, на камни двора. Его голова покатилась, как арбуз, по двору. Жреца убил человек, сначала не узнанный Конаном. Но уже через мгновение он вспомнил, где видел это лицо, - Мейло, жрец Облатов, с которым он сражался в учебном поединке в храме! Хорошо, что он появился именно сейчас, подумал Конан. Элаши, хотя она и была опытным и волевым бойцом, все же не хватало силы и ловкости противника. Однако с помощью Туэнн ей удалось удерживать последнего слепого жреца на почтительном расстоянии. Киммериец сзади подошел к нему.

- Хо! - выкрикнул Конан.

Жрец повернулся к новому противнику, и юноша пронзил его сердце мечом. Жрец еще не успел коснуться земли, как Туэнн закричала:

- Скорее, скорее, Скир убегает!

Но когда Конан и две женщины повернулись, чтобы броситься в погоню, они обнаружили, что путь им загораживает Мейло.

- Прочь с дороги, жрец! - приказал Конан. - Убийца успеет убежать!

- Да, - ответил Мейло. - Но я постараюсь, чтобы второй убийца не сумел этого сделать.

- Ты что, спятил? Здесь нет убийц! Мы сражались, чтобы защитить самих себя!

- Твоему языку не мешает отдохнуть от лжи, - проговорил Мейло, поднимая над головой меч. - Смотри, этот клинок сделан не из дерева, и у тебя нет боевой перчатки.

- Конан! - крикнула Туэнн. - Скир уходит все дальше и дальше!

- У меня нет на тебя времени, Мейло. Уходи!

- Я уйду с этого места не раньше, чем ты станешь трупом.

На этот раз Конан не сумел сдержать свой гнев. Высоко подняв тяжелый меч, как человек, собравшийся рубить дерево, он взвился в воздух. Мейло, встав в позицию, поднял меч, чтобы отразить удар. Его защитная позиция была безупречной, но, к сожалению, обучение не подготовило его к гневу Конана из Киммерии. Голубая сталь меча опустилась так быстро и с такой силой, что металл свистнул в утреннем воздухе. Сила этого удара отбросила в сторону саблю Мейло, и острое лезвие обрушилось на его голову, расколов ее, как спелый арбуз. Дух Мейло, жреца-Облата, вылетел через отверстие, чтобы соединиться с душами предков. В тот миг, когда тело тяжело рухнуло на землю, Мейло был уже мертв. Но Конан не задержался ни на секунду, чтобы проверить это. Он, Туэнн и Элаши не медля бросились вдогонку за удирающим Скиром.

Глава 11

За весь день Скир ни разу не остановился больше, чем на минуту. И завтрак и обед он сжевал на ходу: он чувствовал, что обязан двигаться, словно уже ощущал дыхание смерти на затылке. Варвар и зомби преследовали его, и это вовсе не было случайным совпадением. Кроме того, Скиру вовсе не казалось простым совпадением присутствие здесь Безглазых, и это беспокоило его. И было еще что-то, какой-то непонятный страх, который неприятным грузом лежал у него на душе, словно Скир чувствовал, как смерть догоняет его. Ах, этот страх, этот страх!.. Ему не было логического объяснения, Скир не видел и не слышал ничего, что могло бы вызвать тревогу, но все равно чувствовал себя крайне неуютно. Вот почему Скир все время двигался, изредка - с непринужденным видом, но чаще без него. Для случайного наблюдателя он показался бы медленнобредущим прохожим, одним из многих. но Скир знал, что это было самое настоящее бегство, бегство от смерти, догонявшей его тяжелыми шагами.

- Куда? - спросил Конан.

Туэнн закрыла глаза, слегка отклонив назад голову, и указала на извилистую улочку:

- Туда.

Элаши бросилась было бежать в указанном направлении, но Конан поймал ее за руку.

- Нет, подожди минутку.

Туэнн широко распахнула глаза.

- Ты колеблешься?

Все трое стояли на пересечении четырех улиц, окруженных каменными домами непривычной архитектуры. Прямо на полуденном солнцепеке стояла телега с дынями, источая приятный сладкий запах. Несколько женщин склонились над ней, выбирая сочные дыни и торгуясь с продавцом. Позади Конана сидел старик с длинной глиняной трубкой в зубах и пускал клубы ароматного голубоватого дыма.

- Мы уже проходили здесь раньше, - сказал Конан.

- Ну и что из того? - Элаши сделала вид, что собирается идти дальше.

- Мы были в этом месте и в дюжине других как минимум по два раза. Наш противник не стоит на месте.

- Ты, как всегда, сообщаешь очевидные факты, - едко сообщила Элаши. Туэнн подняла руку и коснулась плеча женщины пустыни.

- Подожди. Я, кажется, понимаю, что он имеет в виду. Скир все время бежит, путая следы, а так как единственная ниточка, связывающая нас с ним, это Талисман, мы не можем преследовать его дастаточно быстро, чтобы догнать. Я права, Конан?

- Да.

- Тогда что же ты хочешь, чтобы мы делали? - спросила Элаши.

- Из города есть только один выход, - проговорил киммериец. - Если, конечно, он не решит сбежать через тот узенький каньон. Итак, выход у него один - через Южные Ворота. Мы должны устроить у ворот засаду и поджидать его там.

- Как долго?

- Столько, сколько потребуется. Мы можем спать по очереди, если понадобится.

Элаши кивнула.

- Должна признать, что твой план может сработать.

Конан подумал, что ей почему-то очень трудно было признаться в этом, но вслух ничего не сказал.

Когда варвар и обе женщины покинули площадь, старик, куривший трубку, встал и бросил ее на землю. Он свернул в переулок, наблюдая за троицей чужеземцев. Когда они почти исчезли из виду, старик махнул рукой. Одна из женщин, выбиравших дыни, кивнула и поспешила по улице, следуя за тремя незнакомцами. Мужчина, продававший дыни, оставил свою тележку и быстро подошел к старику. Курильщик вытер лицо, и длинные полосы светлой кожи появились из-под стертого им грима.

- Эти трое имеют какое-то отношение к тому, за кем мы следим, - сказал он. - Передай Верховному Жрецу, что мне понадобятся еще пятеро его людей. Пошли двух из них к Южным Воротам, а остальные пусть приходят сюда. А мои люди будут продолжать преследование этого человека.

- С вашего позволения, Тайный Мастер, я

пойду..

- Я только что дал тебе это разрешение, глупец. Иди же.

Во внутреннем помещении храма Эмривас завершил последний обряд. Ему оставалось лишь сжечь церемониальные благовония, и тогда он мог благополучно начинать страшное заклинание - Смерть Шез. Это была смерть страшная, но надежная. За всю историю существования храма не было еще случая, чтобы человек, на которого накладывалось Проклятие Шез, сумел спастись от смерти. Шез, когда ее призывали, приказывала своим слугам выполнить предназначенное, и они не останавливались до самого конца. Для приговоренных к смерти верующих в Безымянного особо жестокой пыткой было то, что их предупреждали о приговоре и не препятствовали осужденным принять все мыслимые меры, для того чтобы избежать жестокой участи, неизменно ожидавшей их в самом ближайшем будущем.

Над городом начали сгущаться сумерки, когда Эмривас зажег ритуальные благовония в большой овальной бронзовой чаше, испещренной старинными письменами и украшенной большим изображением паука из чеканного золота. Густой сладковатый дым сгущался над головой жреца, и в сгустившейся темноте ему показалось, что он слышит тихий шорох десятков тысяч крохотных лапок. Верховный Жрец улыбнулся и махнул рукой, отгоняя облако пахучего дыма. Те, кто приходил в его город с колдовством, делали это на свой страх и риск - Жрецы Безымянного Бога следили за тем, чтобы преступления не оставались безнаказанными.

Когда ночь опустила на город свое темное покрывало, Скир вздохнул с облегчением. Темнота была его сестрой, она всегда скрывала промысел воров и проституток своим всегда горячо приветствуемым покровом. Никто не может поймать то, чего не видно, и в темноте Скир чувствовал себя тенью, невидимкой. За весь день ни варвар, ни его спутницы не потревожили его, да и сам он не столкнулся ни с какой опасностью. Непонятное беспокойство все еще не оставляло его, но ни один реальный факт не подтвердил пока его обоснованности. Ну что ж. Скоро он оставит Опкофард и все его тревоги останутся позади. План, мысленно составленный Скиром, был очень прост: рядом с ним находилось несколько неуклюжих приземистых караван-сараев и винных лавок. У постоялых дворов стояли лошади, привязанные к длинным коновязям. Сонного вида стражник, прислонившийся к ближайшей стене, время от времени бросал на лошадей ленивые взгляды и снова погружался в дремоту. Скиру достаточно было перерезать нерадивому стражнику горло, выбрать коня покрепче и отправиться к воротам, переодевшись в платье мертвеца. Ищущие Скира вряд ли опознала бы его. Он пройдет мимо стражника, охраняющего ворота, и - прощай, Опкофард! С припасами, которые он стянул несколько минут назад, он сможет добраться почти до самого замка Нэга, прежде чем придется остановиться для отдыха, а тогда уже никто не сможет остановить его, даже если они узнают, куда он направляется. А то, что варвар знал, куда направляется Скир, было очевидно. Да еще эта дрянь зомби... нужно было отрубить ей голову, когда у него была такая возможность, и отбросить ее так далеко от тела, чтобы она не смогла ее найти!.. Она, конечно, рассказала варвару о своем столкновении со Скиром. Он снова и снова корил себя за то, что не узнал зомби с с самого начала. Ну что ж, теперь уже ничего не поделаешь. Надо примириться с прошлым и жить настоящим.

Стражник клюнул носом. Если бы у него за спиной не было стены, он, вне всякого сомнения, свалился бы на землю. Скиру было несложно подойти поближе к обреченному человеку. Больше всего его беспокоило то, что одежда могла измазаться в крови. Поразмыслив секунду, Скир нашел выход. Ножом он выковырял увесистый булыжник из мостовой, прикинул его на вес и со всего размаха обрушил камень на висок стражника. Он почувствовал, как под ударом камня хрустнула кость, и человек упал, мгновенно потеряв сознание. Скорее всего, брошенный здесь, он умрет и сам, но Скир не хотел рисковать. Быстро содрав одежду со стражника, Скир наклонился над ним и сжал руками его горло. Через секунду сердце остановилось. Стражник был мертв. Скиру понадобилось несколько секунд, чтобы переодеться. Еще через секунду он выбрал крупного серого жеребца, вскочил в низкое седло и легко тронул поводья, пустив лошадь в медленную трусцу. Чтоб ты провалился в Геенну, Опкофард, подумал Скир, подъезжая к Южным Воротам. Когда он остановился на узком перекрестке, высматривая по сторонам возможную погоню, ему послышался странный звук, словно чьи-то крошечные ножки ступали по сухой бумаге или лапки крыс тревожили битое стекло в каком-то темном, мертвом подвале. Ну что ж. 06 этом не стоило беспокоиться.

Он ударил лошадь каблуками сапог по бокам, и она двинулась вперед.

Когда луна выплыла на черное чистое небо, усеянное холодными огоньками мириадов звезд, Конан тяжело заворочался на краю телеги с сеном, стоявшей неподалеку от Южных Ворот. Хотя расположиться засадой у ворот и ждать здесь Скира было его идеей, но ситуация, когда нужно ждать, а не действовать, выводила Конана из себя. Он повернулся и посмотрел на двух женщин, лежащих за его спиной на куче сена. Элаши спала, завернувшись в найденное Конаном одеяло (за день до этих событий оно мирно сушилось на веревке возле одной из харчевен). Глаза Туэнн были открыты, но она без всякого выражения таращилась в темноту, казалось, ничего не замечая вокруг.

Телега стояла недалеко от пересечения главной улицы Опкофарда с боковой улочкой. С того места, где находился Конан, он легко мог наблюдать за воротами, оставаясь невидимым в тени здания.

И вот тут-то и появился всадник. У киммерийца было острое зрение, и его зоркие глаза разглядели всадника, в то время как он не заметил киммерийца. Присмотревшись, Конан решил, что это - один из ночных стражников, который пришел сменить часового у ворот. Всадник остановился и что-то крикнул человеку, стоявшему у железных створок ворот. Внезапно Туэнн резко поднялась, качнув телегу.

Конан повернулся к ней.

- Талисман! Он рядом с нами!

Конан внимательно посмотрел на всадника в одежде стражника. Огня луны было недостаточно, чтобы можно было рассмотреть лицо человека, но мысли Конана шли дальше его зрения. Да, киммериец не был "цивилизованным" человеком, но он не был и дураком - и он понял, что в одежде стражника на лошади сидел Скир. Обнажив меч, юный богатырь беззвучно соскользнул с телеги и направился к воротам.

- Да на что тебе выходить из города в такой час, друг-стражник?

Скир бросил на солдата взгляд, в котором, как он надеялся, страж мог прочитать крайнее раздражение. Он пожал плечами.

- Я бы этого и не сделал, друг, но мне сказали, что это приказ Командира Ночного Дозора. Говорят, он ожидает кого-то, и я должен встретить этого человека у входа в город, на дороге.

- Почему же мне не сообщили об этом приказе?

- Можешь спросить об этом Безымянного, браг, потому что я этого не знаю. Слушай, открой ворота, а? Мы можем обсудить поступки и соображения старших командиров и позже, когда я вернусь.

Стражник что-то проворчал (какое-то ругательство, судя по его злому виду), но подошел к сторожу у двери и передал ему команду. Скир ухмыльнулся. До чего же легко обманывать глупцов!

Звук, который он уже слышал прежде, этакое странное "шурх-шурх", снова послышался за его спиной. Скир повернулся в седле и посмотрел назад. Там ничего не было видно... хотя, нет, подожди-ка!.. Скир разглядел человека, быстро идущего по дороге. Это был широкоплечий мужчина, лицо его было скрыто тенью, а вот меч в правой руке виден был превосходно. Судя по фигуре, это мог быть... только этот проклятый варвар! Скир с радостью пришпорил бы медлительного стражника, открывающего ворота, но в этот миг он увидел нечто куда более страшное, чем мальчишка-варвар: статуя гигантского паука на площади, кажется, пошевелилась... Скир напряг зрение, и ему почудилось, что какой-то пульсирующий живой ковер покрывает статую, и это темное покрывало каплями падает на дорогу. Черное пятно на дороге придвигалось все ближе, заполняя собой всю улицу. Скиру потребовалась лишь одна секунда, чтобы разглядеть, что ковер этот в действительности состоял из... пауков! Многих тысяч пауков! У них были мохнатые нога, а размером каждый паук было ладонь взрослого человека. И они, шурша, двигались к воротам! Прямо к Скиру... Еще через секунду Скир понял, что он не ошибся. Эти окаянные пауки шли к НЕМУ. То чувство, которое томило его весь последний день, усилилось, и теперь он знал, он ЗНАЛ, что этим дьявольским созданиям нужен был только он, Скир, и никтодругой. Мысль эта наполнила его душу ужасом.

Ворота были открыты настолько, что в них едва-едва мог протиснуться всадник. Но Скир не мог больше ждать. Он вонзил шпоры в бока своего коня, и тот рванулся вперед, опрокинув навзничь стражника, возившегося с тяжелыми створками ворот. Солдат растянулся на земле, ругаясь на чем свет стоит. Левое колено Скира ударилось о ржавое железо кромки ворот, но это было неважно. Синяк на колене заживет, а вот укусы нескольких тысяч пауков - вряд ли.

Стражник поднял голову и заметил приближающуюся волну восьминогих созданий.

- Во имя Безымянного! Только не меня!

Он выхватил факел из металлической скобы и протянул руку в сторону пауков. Желтый свет пламени заплясал на булыжниках мостовой...

Желтый свет пламени заплясал на булыжниках мостовой, и Конан остановился, услышав вопль стражника. К нему примешивался шорох многих тысяч крохотных лапок. Киммериец огляделся и увидел пауков, приближавшихся, подобно волне, накатывающейся на берег.

- Кром!

Он хотел удрать, но первые десятки жутких тварей уже начали обтекать его ноги слева и справа. Конан почувствовал себя чем-то вроде дерева - пауки не обращали на него ни малейшего внимания. Они не только не пытались укусить его, но даже не остановились ни на миг. Конан стоял совершенно неподвижно наступить на одного означало бы привлечь внимание других, а меч казался не слишком надежной защитой от этой орды мохнатых ползущих созданий. Скир между тем на полном скаку миновал полуоткрытую дверь. Конан услышал, как копыта лошади громко застучали, удаляясь от города. Проклятье! Этот мерзавец снова ускользнул! Конан повернулся и увидел Туэнн и Элаши, которые стояли с широко раскрытыми глазами, с ужасом наблюдая за улицей, на которой возвышался киммериец. Казалось, ожили и потекли сами камни. Конан дышал. Очень тихо, стараясь не шевелиться и стоять как можно более неподвижно. Помнится, Элаши говорила, что у этих пауков (если, конечно, это действительно были те самые твари, чье изображение украшало караван-сарай "Тарантул") не было сильного яда. И все же сотни тысяч даже неядовитых укусов наверняка приблизят для человека встречу с его богом, а у Конана пока что еще не возникало желания присоединиться к Крому.

Казалось, прошли часы, хотя на самом деле миновало всего несколько минут, прежде чем последние пауки прошли мимо Конана. К этому моменту авангард паучьей армии уже выбрался за городские ворота. Когда последний паук покинул город, Конан подбежал к воротам и уставился на удаляющуюся смертоносную волну. На стене вновь и вновь слышались слова какой-то молитвы - ее бормотал обалдевший от ужаса стражник, привратника же не было видно вовсе. Скир также исчез в густой темноте. Великан-киммериец взглянул на испуганного стражника.

- Что это было? - спросил он.

- Да будет прославлен Безымянный и да защитит он своего преданного слугу от беды. Да будет прославлен Безымянный и да защитит он своего преданного слугу...

Конан постучал рукоятью меча по железной створке ворот.

- Эй, стражник! Ты что, хочешь, чтобы я забрался на стену и отделил твою глупую голову от туловища? Что это были за пауки?

Стражник, казалось, очнулся.

- А? Что?

- Да пауки же, пауки!

- Они посланы Тем-У-Кого-Нет-Имени, чьему изображению они подобны. Это проклятие Шез-паучихи (все эти пауки - самки), и они ищут того, кто нарушил волю Бога-Паука.

- А что будет, когда они его разыщут?

Часовой посмотрел на Конана, как на идиота.

- Гм, - буркнул Конан. - Ну и кого же они, по-твоему, ищут?

- Стражника. Того, что только что покинул город. Он, должно быть, оскорбил великого Бога.

- Ага. Только, скорее всего, он оскорбил не одного бога, а многих, сказал Конан. - И спасся к тому же.

Стражник мрачно и серьезно посмотрел на киммерийца.

- Нет, друг. От Шез нет никакого спасения. Если на тебе лежит Проклятие, они последуют за тобой хоть на край Земли. Они не остановятся, пока не выполнят свое предназначение. - Он содрогнулся. - Я не согласился бы поменяться с ним и за все золото города.

Конан повернулся и направился к женщинам, все еще стоявшим и смотревшим на него.

- Нам нужно найти лошадей и достать припасы в дорогу, - сказал он, похоже, что Скир снова удрал от нас.

Элаши открыла было рот, чтобы сказать что-то едкое, - но передумала и промолчала. Вот и хорошо, подумал Конан. Он сейчас не спустил бы так просто любое проявление скандальности или высокомерия.

Глава 12

От продажи шкуры даир-волка у Конана сохранилось еще четыре серебряные монеты, но все, что можно было купить в этом городе на такие деньги, - это одну лошадь, причем вовсе не такую, какая была бы в состоянии нести человека, далекого от дистрофии и истощения. Конану нужны были две лошади, а лучше три. Кроме того, необходимы были и припасы, ножи и котелок для приготовления пищи, и всякие мелочи, необходимые путешественникам: одеяла, попоны для лошадей, кое-какая одежда и так далее. У них не было времени на то, чтобы заработать все эти вещи, ведь в то время, когда они совещались, Скир уходил все дальше и дальше. Значит, остается воровство - оно даст им все, что нужно, решил Конан. Он знал, что на свете есть достаточно людей, у которых всего в избытке, больше, чем нужно для хорошей жизни, так что у киммерийца никогда не возникало колебаний, когда он отбирал в свою пользу часть этих богатств. Когда Кокан был подростком, он нередко уходил вместе с другими в военные походы из Киммерии, и добыча, взятая в этих набегах, всегда считалась справедливой наградой воинам. В данном случае, правда, это не будет войной, но это, безусловно, будет необходимостью. В городах люди, как правило, держат свое золото и серебро в укромных и хорошо защищенных местах, так что кража будет сопряжена с немалым риском. Воровство же было искусством, которое Конан едва знал, недавно лишь овладев его азами. Без достаточной практики Конан не чувствовал себя слишком уверенным в удаче, но большого выбора у него не было. Однако не стоило забывать и еще об одном препятствии. На то, чтобы добыть припасы и деньги, а также и лошадей, ему потребуется немало времени. Время было сейчас решающим фактором: каждой секундой Скир уходил все дальше и дальше. Так что задача Конана состояла в том, чтобы свести до минимума риск и добыть золото для путешествия в самое ближайшее время.

В этот момент внимание Конана привлек ночной рабочий, растягивающий навес над небольшой палаткой. Не то чтобы его поведение было необычным, но киммерийцу почудилось нечто странное в его манере, в движениях... Что-то очень знакомое виделось в нем Конану. Конан еще раз взглянул на этого человека, и в этот момент его словно озарило. Ну конечно же! Утром они проходили мимо старика, курящего трубку. В движениях этого человека было что-то, напоминающее того старика. Они не были похожи друг на друга, но, однако, тело не могло обмануть взор, как это делала одежда. Киммериец подумал о Скире, переодевшемся стражником какой-нибудь час назад.

Конан, Элаши и Туэнн прошли мимо ночного рабочего, и тот не сделал ни одного жеста, говорящего о том, что Он наблюдает за ними. И все же теперь, когда мысль о странном незнакомце запала Конану в голову, молодой киммериец чувствовал огромный интерес к этому человеку. Что бы это все значило?

Конан лукаво улыбнулся.

- Что-нибудь забавное? - спросила Элаши.

- Да, возможно.

Тайный Мастер подождал, пока трое чужеземцев не скроются из виду, после чего бросил свою работу и поспешил обогнуть квартал жилых зданий и конюшен, чтобы здесь встретить варвара и двух его женщин. На бегу он сбросил свою одежду. Под ней оказался совсем другой костюм - длинный плащ, аккуратно свернутый вокруг пояса. Быстрыми и уверенными движениями, говорящими о долгой практике, он встряхнул плащ, приподнял капюшон... по улице шел уже не ночной работник, а жрец. Он прибыл на место задолго до появления троицы. Из-под плаща Тайный Мастер вытащил циновку для молений, быстро развернул ее и разложил на возвышении у входа в маленький храм богини урожая Вела. Он уселся на циновке, молитвенно сложил руки и поднял глаза, шепча молитвы божеству. Раздались голоса, потом шаги - те, кого он ждал, приближались. Ага, вот и они (Тайный Мастер мог видеть их краем глаза), но... в чем дело? Здесь были только две женщины! Куда девался великан-чужеземец?

Холодный металл коснулся горла Тайного Мастера, и в этот миг он понял, куда исчез варвар.

- Почему ты шпионил за нами? - спросил Конан.

- С-с-сын мой, ты ошибаешься...

Конан бросил под ноги "жреца" одежду, которую тот сбросил с себя за несколько минут до этого. Его собеседник судорожно глотнул воздух.

- Че-чего ты хочешь от меня?

- Для начала ответь на мой вопрос.

- Мне заплачено Верховным Жрецом Безымянного. Я следовал за тем, кто покинул город, преследуемый проклятием.

- А при чем тут мы? Он отнюдь не является нашим другом.

- Вы пришли вместе, вы преследовали его, между вами есть какая-то связь. Верховный Жрец не любит, чтобы в его городе были тайны, неизвестные ему.

- А-а. И хорошо тебе заплатили за твою работу?

В ответе Тайного Мастера явственно слышалась гордость:

- Да. В моем деле нет никого в этом городе опытнее меня. Моя маскировка великолепна, и до сих пор никто не смог узнать меня.

- До сих пор. Я надеюсь, что у тебя есть особой хотя бы часть твоего гонорара?

- А? Зачем?

- В знак твоей признательности за встречу. И чтобы сохранить твою шею целой и невредимой.

Конан чуть сильнее надавил на меч, прижав его к горлу шпиона.

- В моем кошельке, - поспешно сказал несчастный. Его голос больше походил на шепот. Элаши и Туэнн подошли ближе, разглядывая пойманного Конаном шпиона. Конан велел:

- Передайте мне его кошелек.

Элаши наклонилась и срезала кожаный кошелек, висевший на поясе пленника.

- Митра! Да тут же одно золото! Не меньше дюжины монет!

Обращаясь к шпиону, Конан сказал:

- Действительно недурно заплачено. И сколько же ты отдашь нам за то, что мы были первыми, кто сумел оценить твое искусство маскировки?

- В-в-все золото!

Киммериец отвел свой меч от горла шпиона и усмехнулся.

- Нет, мы не оставим человека без гроша в кармане. Сколько нужно, чтобы купить трех лошадей и припасы на месяц пути?

- Два золотых слона.

- Возьми три золотых, - приказал Конан Элаши.

- Только три? Если он таскает с собой столько золота, у него наверняка найдется еще больше где-нибудь в потайном месте!..

- Нет-нет, три золотых - это все, что нам нужно.

- Вы очень щедры, - сказал шпион. - Я не хочу ссориться с вами и держать на вас зло. Знаете, я, пожалуй, пойду.

- Подожди-ка, - сказал киммериец, подняв меч и уперев его в живот пленника. - Я не хотел бы, чтобы ты сейчас же побежал к Верховному Жрецу и поднял тревогу раньше, чем мы будем далеко от города.

- Мне это и в голову не пришло...

- И чтобы этого не случилось, я думаю, нам лучше связать тебя.

- В этом нет необходимости. Я могу дать вам клятву...

- Мой жизненный опыт утверждает, что веревка связывает надежнее, чем клятвы, - заметил Конан. - Так что, думаю, мы все-таки свяжем тебя полосой от твоего плаща.

- Право, вам вовсе не обязательно это делать... - снова начал шпион.

Элаши наклонилась над ним и заметила:

- Лучше связать тебя, чем перерезать тебе горло, а? Мой друг любит смотреть, как льется кровь. Иногда он даже пьет ее.

Тайный Мастер содрогнулся и, бросив на Конана испуганный взгляд, быстро протянул ему руки, чтобы тот связал их.

Через несколько минут трое путешественников уже шли в сторону лавки торговца, того самого, которому Конан продал шкуру даир-волка всего день назад.

- Я уверен, он ничего не будет иметь против того, чтобы продать нам то, что нам нужно, даже в этот поздний час, если мы купим товаров на два золотых, а заплатим за них три.

- Значит, мы покинем город этой ночью? - спросила Элаши.

- Луна светит ярко, и дорога видна хорошо. Если Скир может путешествовать в темноте, значит, и мы сможем сделать это, - ответил Конан. - Нам нужно уйти на приличное расстояние, чтобы погоня не смогла нас догнать.

- Путешествовать ночью - не такое уж плохое дело, - вставила Туэнн. - К этому может привыкнуть любой.

И они быстрым шагом пошли к лавке знакомого купца.

Нэг стоял, мрачно уставившись на свое отражение в зеркале, когда один из Безглазых бесшумно вошел в комнату и остановился за спиной колдуна.

- Да?

Они не говорили, эти слепые жрецы, но у них был богатый запас жестов и знаков. Жрец растопырил шесть пальцев на руках и резко чиркнул пальцем но своей шее. Это был более чек понятный знак...

- Мертвы? Все шестеро?

Жрец кивнул.

- Чтоб их поглотил Сэт! Но каким же образом?

Безглазый пожал плечами. Нэг задумался над полученным сообщением. То, что жрец знал о случившемся, не было для него загадкой. У них существовала какая-то невидимая связь. Но ему-то что теперь делать? Они, совершенно очевидно, нашли Туэнн и были убиты за это. Вероятно, они были все еще недалеко от нее. Он может послать туда еще нескольких жрецов или... Нэг резко повернулся и быстро пошел к Комнате Заклинаний. Если только тела убитых жрецов не были сожжены или изрублены на куски, они могут еще пригодиться ему. Нэг вызовет их души из Серых Земель и оживит их тела. Кто бы ни убил их, он скорее поймет, что иметь дело с зомби - куда более неприятная штука.

Конан, Элаши и Туэнн приближались к Южным Воротам Опкофарда. Теперь они сидели верхом на крепких лошадях, к седлам которых были приторочены тюки с провизией, одеялами и всем прочим, необходимым для путешествия. У ворот стоял все тот же стражник. Он узнал Конана и, не сказав ни слова, приказал сторожу открыть дверь. Половина ночи уже прошла, когда Конан, Элаши и прекрасная зомби покинули город пауков.

Помещения морга находились глубоко под землей, чтобы жар солнца не ускорил процесс разложения его обитателей. Там и в полдень было темно и холодно, а уж сейчас, когда время приближалось к полуночи, тьму рассеивал лишь легкий, дрожащий свет от светильников, установленных на металлических подставках вдоль стен. Воздух морга был неподвижен, но тени плясали на стенах, когда жир брызгал и шипел в светильниках и длинные нити дыма поднимались к низкому потолку.

Служитель морга сидел на стуле с высокой спинкой у стены, неподалеку от двери, увлеченно занимаясь своим ужином. У него был сыр и кусок черного хлеба, а также, видно, и несколько свежих яблок, и он разговаривал сам с собой, решая, что съесть сначала и когда именно это сделать. Он был занят до этого, очень занят. В морге появилось восемь свежих трупов, и все они погибли насильственной смертью. Причем шестеро из них были слепы, что само по себе необычно. За двенадцать лет, что он работал в морге, встречались, конечно, самые разные покойники, но таких одинаковых видеть ему еще не приходилось. Ну а рядом с ними лежал жрец с гор, "ублат" или "облат", или как там их называли... И наконец, в двух шагах от жреца лежал стражник с проломленным черепом и сломанным шейным позвонком. К тому же у него еще и горло было перерезано ножом. Этой ночью кто-то изрядно жаждал крови, это точно.

Сыр, наконец решил служитель, недурно будет запить вином, а фрукты можно оставить на потом. Но едва он начал разворачивать холстину, в которую был завернут сыр, как что-то встревожило мух в помещении. Обычно в морге было не слишком много мух. Служитель не обращал внимания, когда они с жужжанием крутились вокруг его подопечных. Время от времени, когда его одолевала скука, служитель начинал гоняться за ними с мухобойкой, но обычно они не слишком-то беспокоили его. Иногда труп приподнимался из-за газов, и мухи ненадолго отлетали, но потом все возвращалось на свои места. Да, скорее всего, именно трупные газы и привлекли внимание служителя. Странно, подумал он, и, отрезав кусочек сыра, бросил его себе в рот. Дрожащий, неверный свет тусклых светильников, казалось, сдвинул с мест один из трупов в углу комнаты. Служитель усмехнулся. Такое уже случалось раньше, раз или два. Те, кого люди считали мертвыми, внезапно просыпались от глубокого, напоминающего транс сна. Вот только к тем мертвецам, что лежали сейчас на полу, это не относилось. Ни один из этих людей не умер от болезни или старости - их жизни оборвала холодная сталь или удар кирпичом, и они были так же мертвы, как тот камень, на котором они давно лежали.

Мухи снова зажужжали, на этот раз громче обычного. Служитель вскочил, судорожно схватив рукоять ножа для разделки жареного мяса. Что там? Может, крыса? Чтоб Сэт испепелил этих проклятых грызунов! Служитель ненавидел этих остромордых увертливых тварей. Он соскочил со стула. Лучше пойти и проверить все самому. Он наклонился, осматривая пол в поисках крысы, и в этот момент один из мертвых слепых жрецов пошевелился и встал. При виде этого зрелища служитель подпрыгнул так высоко, что ударился головой о низкий потолок. Газы, это газы, тупо подумал он.

Один за другим мертвые жрецы приподнимались и вставали с отведенных им мест. Когда один из них, соскользнув с соломенного матраса, начал поворачивать голову вправо и влево, словно оглядываясь, служитель не выдержал и с диким воплем ужаса рванулся к двери, уронив и хлеб, и сыр. Налицо было черное, дьявольское колдовство, и ничего больше! Когда служитель выбежал на улицу, Безглазые бесшумно вышли на улицу, так и не произнеся ни слова и вновь объединившись во имя одной общей цели. Они искали ту, что была во всем равна им теперь, и на этот раз они схватят ее - или навеки останутся зомби, не мертвыми, но и не живыми.

Скир скакал галопом, пока лошадь вконец не выбилась из сил. Зрелище тысяч пауков, черной волной катящихся к нему, вызвало в его душе такой панический ужас, какого ему никогда не приходилось испытывать прежде. Но теперь, так далеко от города, Скир почувствовал себя увереннее. То, что произошло там, в Опкофарде, далеко выходило за рамки его понимания. Скиру хотелось немедленно поймать какое-нибудь животное и, выпустив ему кровь, вызвать Нэга и рассказать ему о случившемся. Но годы опыта в деле самосохранения не позволили ему выполнить эту заманчивую идею. Похоже, тут не обошлось без какого-то дьявольского дела, а возможно, и предательства. Скир не сумел бы сохранять так долго свою голову на плечах, если бы хоть кому-то доверял. Вот когда он вернется в укрепленный замок Нэга, расположенный в овеянном легендами Треугольнике, где сходились границы Коринфии, Заморы и Кофа, он сумеет разобраться в происходящем. У него есть друзья (или, во всяком случае, люди, которые согласятся за хорошую плату снабдить его кое-какой информацией), и они смогут предупредить его о том, что именно замышляет Нэг (если, конечно, это его шуточки). Ну а узнав все, Скир будет действовать по обстоятельствам. Но скорее всего, произошла какая-то ошибка - чего не бывает в таком сумасшедшем городе... Да, он узнает обо всем, когда доберется до замка Нэга. А если вдруг дела пойдут не так, как он рассчитывает, что ж, тогда он будет вести себя как вскрытый острыми колючками муравьед, занимающийся любовью, - медленно и с большой осторожностью. Холодок пробежал по спине Скира, и он плотнее закутался в украденный плащ.

- Часа через два мы разобьем лагерь, - сказал Конан.

Элаши заметила:

- Я думала, что мы будем путешествовать и ночью, когда дорога пустынна, а путь освещает луна.

- Скир рано или поздно должен лечь спать, мы тоже нуждаемся в этом. По крайней мере, ты и я.

Но очень скоро Конан резко остановил своего коня. Он напряженно уставился в темноту, а потом повернулся к Элаши.

- Ты, кажется, говорила, что эти пауки любят тепло, так?

- Да, они водятся в основном в пустыне. Такой холодный воздух, как здесь, наверняка убьет их или парализует:

- Не думаю, что это так. Смотри!

Элаши напрягла глаза, всматриваясь в темноту.

- Я не вижу ничего, кроме маленького холмика впереди.

Конан повернулся к Туэнн.

- Я вижу их, - тихо отозвалась она.

- Их? Где? - Элаши привстала на стременах. Ее юбка с длинными разрезами сдвинулась, приоткрыв крепкие бедра, и Конан подивился сильным мышцам ее ног.

- Холм, - сказал киммериец. - Посмотри на него внимательнее.

Прошла еще одна секунда, и тут Элаши воскликнула:

- Он передвигается!

- Да. Это пауки. Возможно, те, которые находятся снаружи, погибли, но похоже, что те, которые внутри, смогут пережить и более холодную ночь.

- Но пауки никогда не ведут себя так!

- Обычные пауки не делают этого, верно, - ответила Туэнн. - Но эти пауки необычные, на них наложены чары. Они должны выполнить свое предназначение.

Элаши содрогнулась, да и у Конана холодок пробежал по спине. Ему бы очень не хотелось стать объектом столь пристального внимания со стороны этих дьявольских тварей.

- Вернемся назад немного и разобьем лагерь на ночь.

- Я надеюсь, здесь безопасно? - спросила Элаши.

- И я надеюсь.

Глава 13

Полосы материи, которыми его связали, были настолько легкими, что сбросить их не составляло большого труда, а вот от эмоций, обуревавших его, избавиться было куда труднее. Даже ночь была не в силах скрыть унижение Тайного Мастера; ему казалось, что кожа его светится в темноте, крича каждому проходящему мимо: "Меня опозорил варвар!" Это чувство терзало его, кусало, словно невидимая крыса, и каждый такой "укус" причинял адские муки его гордости. Он чувствовал себя уязвленным. Задвадцать лет работы он ни разу не был. раскрыт, узнан. Бывало, конечно, что люди, никому не доверявшие, и на него бросали опасливые взоры, но ведь точно так же смотрели они и на всех остальных. Никто еще не сумел поймать его так, как это сделал мускулистый северянин, и никто еще не сумел заметить его за работой. В душе Тайного Мастера всегда жило чувство гордости за свое мастерство. Теперь же у него больше не было этой прекрасной, сияющей уверенности в себе. И хуже всего было то, что после такого страшного оскорбления этот негодяй варвар еще и ограбил его!

ТайныйМастер быстро шел по улице, кипя от гнева. Деньги мало значили для него. За годы работы он сумел сколотить солидное состояние, и у него было гораздо больше золота, чем он мог потратить. А вот искусство, его искусство это другое дело. Искусство и честь. Сейчас его честь была оскорблена. Маленькое темное пятно на белоснежной одежде его честолюбия сделало ее серой. Конечно, правдой было и то, что всего один человек из тысяч сумел распознать его, и все же... Пятно оставалось пятном. Что же ему теперь делать? Решение, казалось, напрашивается-само собой. Пока варвар (Конан - кажется, так он себя называл) ходит по Земле Живых, честь Тайного Мастера не будет очищена. Живой варвар вечно будет служить ему напоминанием о позоре. Когда же он умрет, это будет предупреждением другим - ни один человек не сможет больше похвастаться, что он победил Тайного Мастера.

Да. Это был единственный выход. Тайному Мастеру и самому приходилось время от времени убивать, но он не считал себя профессионалом в этой области. К чему? У него было куда больше золота, чем он смог бы потратить, и были люди, куда более умелые в мастерстве быстрой смерти, готовые обменять свое мастерство на золото. Верховный Жрец не тревожил его больше своими просьбами чужеземцы покинули город. Но честь Тайного Мастера требовала крови врага. Он покончит с варваром, даже если ради этого ему придется дойти до самого края Земли. Тогда-то он насладится видом варвара, пресмыкающегося у его ног, подобно червяку, и молящего о последнем милосердном ударе. Тайный Мастер улыбнулся... Это была приятная мысль. Решено, Конан из Варварии умрет и честь Тайного Мастера будет спасена. Он найдет людей и закупит лошадей и припасы в дорогу. Как можно скорее.

Элаши вскрикнула. Конан очнулся от сна и вскочил с мечом в руке, ожидая нападения врагов. Но при ближайшем рассмотрении непрошеный "гость" оказался не таким уж опасным. Один из черных пауков с шуршанием карабкался по одеялу Элаши. Не долго думая, Конан пяткой раздавил его. Мягкий хлюпающий звук послышался при этом. Снова повернувшись к Элаши, Конан увидел, что обе женщины сидят, прижавшись друг к другу.

- Это был один-единственный паук, - сказал он. - Наверное, он отстал по дороге от остальных.

- Я ненавижу их! - крикнула Элаши. И через секунду добавила: - Туэнн, какая же ты холодная, просто кусочек льда!

Белокожая бледная женщина кивнула:

- Мне было холодно долгое-долгое время, сколько я могу себя помнить. Это то неудобство, к которому мы, зомби, вынуждены привыкать.

Несколько мгновений все молчали. Потом Элаши взглянула на Конана. Она слегка приподняла левое колено, и ее юбка откинулась назад, обнажив красивое бедро, смуглое от загара. Ее кожа резко контрастировала с кожей Туэнн, и этот эффект был настолько Ошеломляющим, что дыхание Конана участилось.

- Ей холодно, Конан. Иди сюда и помоги мне согреть ее.

Сначала молодой киммериец понял ее слова буквально. Но когда Элаши раздвинула колени, подняв свою юбку так, что он явно различил темный треугольник, до него дошло, что ее намерения шли несколько дальше. Это-было приглашение, от которого он не собирался отказываться. Конан не стал спрашивать, почему она решила это сделать, - ему еще не случалось встречать мужчину, способного разобраться в поведении женщин.

- Да, - сказал он, снимая пояс с мечом, - мы согреем друг друга.

Туэнн и Элаши улыбнулись, усмехнулся и киммериец, присоединяясь к ним под теплым шерстяным одеялом.

От Брута несло потом и кислым вином, но для Тайного Мастера это не имело большого значения; в конце концов, этот человек был убийцей, и, как утверждали, лучшим в городе. Брут занимался этим ремеслом уже шесть лет, и то, что он до сих пор был жив, говорило о его опыте. Судя по информации, полученной Тайным Мастером, Брут (если у него и было другое имя, никто не знал о нем) убил в открытом поединке семнадцать человек; в добавление к этому, как минимум еще два раза по столько он убрал из-за угла. Он был громадным, грязным, жестоким и грубым. Именно такой человек и требовался Тайному Мастеру.

Когда лучи рассвета окрасили небо в золотистый цвет. Тайный Мастер осмотрел свой пестрый отряд. Кроме Брута, он нанял еще двух проходимцев (их опыт не шел дальше карманного воровства), способных пойти на что угодно ради денег. Убийство, похоже, не смущало этих людей, и он доверял им не больше, чем шакалам. Однако рядом с Тайным Мастером постоянно находился Брут - он использовал его и как телохранителя. Конечно, ради золота Брут тоже мог бы с легкостью зарезать кого угодно, но ему была обещана кругленькая сумма по возвращении в Опкофард, и Тайный Мастер сделал все, чтобы его отряд знал, что при себе у него нет больших денег. Живой и вернувшийся в город, он будет стоить много, убитый же по дороге, не даст своим убийцам ничего.

Ему потребовалось немало усилий, чтобы узнать все, что возможно, о Скире, и эта информация была не слишком приятной. Он выяснил, что его хозяин - черный колдун Нэг, о котором говорили только плохое, да и то шепотом. К тому же присутствие женщины-зомби и побег из морга шести мертвецов явно говорили о каком-то колдовстве. И так как Нэг Ужасный был широко известен как специалист по чарам такого рода, то, скорее всего, он приложил ко всему этому свою руку. Если Скир направляется в его замок, то, несомненно, его преследователь, этот Конан, выберет это же направление. Так что для того, чтобы найти свою жертву, Тайный Мастер должен всего-навсего отправиться к замку черного колдуна. Рано или поздно он встретится с обреченным киммерийцем. Если же этого не случится. Тайный Мастер подождет, пока варвар станет возвращаться из замка назад. Это был очень простой план и, как и большинство его планов, вполне осуществимый. Чувствуя, как возвращается к нему уверенность в себе, Тайный Мастер вывел свой пестрый отряд из Южных Ворот Опкофарда и повел его по дороге, освещенной первыми лучами восходящего солнца.

Восходящее солнце осветило и Скира - скорчившегося, мечущегося в кошмарном сне, - ему снилось, что он похоронен под грудой живых пауков, кусающих его ядовитыми челюстями, и яд горел в жилах, как кислота... Скир резко вскочил, судорожно хватая ртом воздух. Холодные капли пота выступили на его лице. Пауки!.. Он содрогнулся. Сон. Это был только страшный сон. Тем не менее Скир поспешил свернуть свои одеяла и разжечь костер для завтрака. Было не похоже, что пауки смогли последовать за ним через холодные заснеженные горные перевалы. Меньше чем через неделю он вернется в замок Нэга, и этот драгоценный магический талисман конечно же сумеет надежно защитить его от любого врага, будь то человек или паук.

Они шли, как один человек, и их ступни в унисон касались земли. Шестеро, которые недавно были живыми, теперь жили только благодаря колдовству Нэга. Да, Безглазые были мертвы, но это не мешало им неутомимо идти к своей цели. Они не останавливались на отдых, им не нужны были еда и питье. Мертвым не было нужды в этом.

В самом чистом зале своего замка Нэг задержался на мгновение, чтобы коснуться ладонью хрустального шпиля в центре облицованной мраморными плитами комнаты. Вскоре у него будут Власть и Сила, вскоре он сможет наконец использовать этот зал по назначению. И тогда он будет уже не Нэгом Ужасным, а Нэгом Всемогущим. Колдун улыбнулся, проведя пальцами по холодному хрусталю. Это прикосновение доставляло ему почти физическое наслаждение, какого он не знал вот уже несколько сотен лет. Власть. Могущество. Власть была самым сильным наслаждением. И когда у него будет эта власть, он призовет Туэнн и сделает с ней то, что он был не в состоянии сделать прежде. Он сделает это.

Конан проснулся в объятиях двух женщин. Элаши спала справа от него, и ее дыхание легко щекотало его обнаженную грудь. Туэнн, тело которой не было уже таким холодным, как прежде, тихо лежала слева, и ее губы нежно прижались к его коже. Никогда прежде молодому киммерийцу не приходилось проводить подобной ночи, и память о ней вызывала довольную улыбку на его губах. Поход с двумя женщинами нравился ему теперь гораздо больше, чем раньше, это уж точно.

Элаши потянулась и открыла глаза. Туэнн тоже подняла веки, хотя она и не спала. Обе женщины, подняв головы, улыбнулись друг другу, обменявшись взглядом через широкую грудь Конана, а потом улыбнулись и ему.

- Хорошо спалось, Конан? - спросила Элаши.

- Великолепно, лучше и быть не может.

Туэнн сказала:

- Мне ни разу еще не было так тепло за все эти сто лет. Спасибо вам обоим за это.

- Не стоит благодарности, - ответил Конан. - Если тебе сейчас холодно...

Элаши ткнула его кулачком в плечо:

- Кот мартовский!

Конан ухмыльнулся. Может, и не кот, но нельзя отрицать, что он получил то, что хотел. Киммериец был весьма горд собой.

Через несколько минут Конан развел костер, и они приготовили на скорую руку завтрак. Как обычно, свежего мяса они не взяли - сушеное было много легче, к тому же свежее быстро испортилось бы в дороге. Так что они вскипятили чайник с водой, заправленной душистыми травами, и закусили сыром с хлебом. Горячий чай прогнал утренний холод и взбодрил путешественников. После того как палатка была свернута и лошади навьючены, все трое двинулись в путь. Пройдя метров двести, они остановились на секунду в том месте, где прошлой ночью заметили пауков. Только с десяток дохлых тварей валялись на земле. Многие из них были уже почти доедены птицами.

- Они ушли вперед раньше нас, - заметил Конан. - За исключением тех, разумеется, кого убил холод.

Элаши сказала:

- О-ох, как подумаю об этих черных созданиях, ползущих по дороге, меня в дрожь кидает!

- Подумай, что бы ты почувствовала, если б узнала, что они преследуют тебя, а не Скира, - сказала Туэнн.

- Весьма неприятная мысль, - сообщил Конан. Да уж, он не пожелал бы такой судьбы никому, даже Скиру. В его собственные планы входило встретиться с этим вором и убийцей в честном поединке - это была бы честная и почетная смерть. Возможно, такая участь была даже лучше того, что заслуживал Скир, если учесть только те преступления, о которых знал Конан... И все же колдовство было такой вещью, которую лучше всего не трогать, и Конан не стал бы насылать на Скира такое проклятие, какое наложил на него Бог-Паук.

Глава 14

Десять дней пролетели для Скира очень быстро. Он мало спал, останавливаясь только тогда, когда густая тьма вынуждала его расседлать усталую лошадь. Поднимался Скир с первыми лучами солнца, закусывал из своих скудных запасов и продолжал путь. Он часто оглядывался назад, но пока не видел ничего подозрительного. Тяжесть украденного Талисмана, казалось, росла с каждым днем, но упорное, тяжелое путешествие приближало Скира к замку Нэга с каждым ударом конских копыт. Еще один день - и он вступит на территорию, где он так же известен и уважаем, как Нэг - на своей. Еще один день.

- Мы недалеко от городка, лежащего на самой границе владений Нэга, сказала Туэнн. - Я чувствую его приближение.

- Скир изо всех сил спешит вперед, - заметил Конан. - Мы прошли не слишком много и почти не приблизились к нему.

Элаши мягко сказала:

- Догнать его - моя цель, но, должна признаться, сейчас я с нетерпением жду наступления ночи.

Конан ухмыльнулся. Он тоже не имел ничего против скорейшего наступления ночи.

Нэг чувствовал приближение Талисмана Огня, как озябший человек чувствует близость костра. Сейчас это был только далекий, дрожащий огонек, но он неутомимо приближался. Нэг стоял у одного из высоких окон замка, наблюдая, как бушевала и металась вокруг дворца в яростных порывах молний, в безумном урагане гроза. Сотни молний превращали ночь в ясный день, но лишь на мгновение, и раскаты грома следовали за каждой вспышкой света, подобно голосу разъяренного великана. Сплошные потоки ливня стекали с древних стен замка, и запах смерти касался ноздрей колдуна, когда очередной порыв влажного воздуха доходил до зала, где он стоял. Скоро, очень скоро зазвенит сталь, и земля задрожит от топота сапог, когда он прикажет мириадам мертвых встать под его знамя и идти на его врагов. Скоро...

Шестеро мертвых Безглазых мерно шагали по дороге, стоически перенося холод и беснующуюся грозу. Они шли как всегда, их лишь немного задерживали ветер и грязь. У них не было колдовской, сверхъестественной скорости, но, как черепахи, они медленно, безостановочно продвигались вперед. Отсутствие лошадей не слишком мешало мертвым жрецам. Они могли идти и ночью и с лихвой возмещали скорость лошадей или мулов. Они хотя и медленно, но упорно приближались к той, кого они так упорно искали. Для них не имело значения, куда именно она шла. Не имело значения и то, сколько времени потребуется им, чтобы преодолеть это расстояние. Рано или поздно они настигнут ее, даже если для этого им придется добраться до края Земли. Или перешагнуть через него.

Брут проворчал:

- Будь он проклят, этот паршивый дождь!

Капюшон, наброшенный на голову, протекал, и струйка холодной воды сочилась за ворот. В раздражении он столкнул с дороги одного из своих попутчиков-воров.

- Легче, ты! - недовольно заорал бандит.

Тайный Мастер не мал настоящего имени этого человека и называл его просто Порт, так как во время движения он всегда держался слева. Второй жулик получил прозвище Мачта из-за того, что был тощим и долговязым. Однажды Тайному Мастеру пришлось внедриться в шайку морских бандитов, целый год плавал он с ними тайными маршрутами по Вилайету к восточным городам Турана: в Кораф, Корасан, Онатрул и с полдюжины других портов. Он хорошо знал жаргон моряков и их словечки и, переодеваясь моряком, использовал их как часть своего маскарада.

Брут бросил на недовольного вора злой взгляд:

- Ты, кажется, хочешь что-то сказать, пожиратель крыс?

Порт вздрогнул и едва слышно ответил:

- Нет, командир. Я просто не ожидал этого, вот и все.

Брут повернулся к нему спиной, тут же забыв об инциденте. Тайному Мастеру уже не раз приходилось удерживать Брута, чтобы он не убил на месте своих спутников. Вот так, хорошо, подумал он. Чем больше наемный убийца будет злиться, не находя выхода своему раздражению, тем хуже для Конана. Мастер не сомневался, что уже скоро они нагонят и схватят варвара. Дождь его не слишком беспокоил, хотя его капюшон намок не меньше, чем капюшон Брута.

Как-то ночью, во время проливного дождя, Конан вылез из палатки по малой нужде. Прыгая по земле, чтобы обойти глубокие лужи - вода залила все ямы и выбоины возле их палатки, - он увидел, как что-то проползло по мокрой земле. Крыса? Или, может быть, бурундук?.. Нет. Конан среагировал не сразу, и тварь успела избежать удара его сапога, исчезнув в темноте.

Конан поспешил вернуться в палатку. Элаши улыбнулась ему и, потянувшись, сонно спросила:

- Все в порядке, Конан?

- Да,- ответил он.

Он не стал рассказывать о многоногом существе, которое только что видел. В этом не было, на его взгляд, никакой необходимости. Но короткий взгляд темных глаз Туэнн показал, что она также видела паука.

Маленький город имел множество названий. Иногда его называли Ванатта, в честь одного из местных жителей, который прославился удивительными талантами в политических делах (это было лет триста назад) и стал наконец советником самого царя. Те же, кто имел дело с Нэгом, именовали здешние места Убежище Колдуна. Ну а сами жители городка называли его просто "городом дождей", так. как сезон дождей казался здесь вечным, хотя вся округа была сухой. Многие винили в этом постоянном дожде колдовство Нэга, но лишь очень и очень немногие осмеливались говорить об этом вслух. Здесь и у мертвых были уши, и никто из местных жителей не стремился привлечь к себе внимание Нэга своим неудовольствием в его адрес.

Скиру было плевать на названия (а на городок он обращал еще меньше внимания), но никогда еще он не был так рад видеть его, как в этот вечер. Здесь у него были друзья или, по крайней мере, приятели, готовые помочь ему в обмен на золото или доброе расположение Нэга.

Скир подъехал к самому маленькому из постоялых дворов городка, еле держась в седле от усталости. Его глаза слипались, и он был страшно раздражен этой безумной скачкой. Сумерки уже начали сгущаться, но, по крайней мере, прекратился этот проклятый дождь, поливавший его холодными струями воды. У входа в караван-сарай Скир передал поводья лошади мальчишке-слуге.

- Прими коня и присмотри за ним, - буркнул он.

- Да, господин мой Скир! Счастлив снова видеть вас!

Не обращая внимания на мальчика, Скир протопал по липкой грязи к двери постоялого двора. Гостиница называлась "Вареный боров", по причинам, известным только ее первому владельцу (давно уже умершему), и, как это обычно случается с подобными сооружениями, нуждалась в коренной перестройке... либо в хорошем пожаре, которые могли бы улучшить ее качество и внешний вид. "Свиное корыто" было бы более подходящим названием для этого заведения, но Скир с радостью вошел внутрь дома. "Вареный боров" гарантировал ему безопасность, во всяком случае, на эту ночь, и это было главное. Любой, кто стал бы спрашивать о Скире, встретил бы недоуменные взгляды и удивленно поднятые брови. Скир? Здесь нет никого с таким именем. Нет, никто не приходил сюда поздно ночью. Возможно, вам лучше спросить в "Некрополисе" или в "Курящем Коте"...

Внутри хозяин постоялого двора, толстый мужчина (лицо его было украшено шрамами, доставшимися ему от карьеры солдата), кивнул Скиру.

- Мне нужна комната, - сообщил Скир, - и кувшин вина, который мне принесет бабенка посмазливей. Она останется со мной на ночь. Да, ты меня не видел, понял?

Человек со шрамами кивнул.

- Возьми комнату номер четыре, - сказал он. - Имельда принесет тебе кувшин с вином.

Скир машинально качнул головой. Скир знал, что Имельда была достаточно чистоплотной, не говорила лишнего и не задавала ненужных вопросов. Отлично. Все, что ему сейчас было нужно, так это общество хорошенькой женщины и сон, хотя в последнем он нуждался гораздо больше, что говорило о его предельной усталости.

Устало волоча ноги, Скир побрел к своей комнате. О деньгах не было и речи, так как половина пая "Вареного борова" принадлежала Скиру и это давало ему некоторые привилегии. Утром он поспрашивает кое-кого, стараясь узнать, насколько это возможно, в каком настроении пребывает Нэг. Но сначала ему необходимо немного отдохнуть.

Когда на землю спустилась ночь и все вокруг потемнело, Конану, Элаши и Туэнн пришлось остановиться, хотя это и шло вразрез с их желанием. Перед ними лежало узкое ущелье, по дну которого несла свои быстрые воды горная река. Через пропасть был переброшен мост, сделанный из толстых веревок и деревянных брусьев, но удерживающие мост опоры с той стороны, где стояли Конан и обе женщины, явно ослабли (по всей вероятности, из-за недавней грозы) и одно из бревен выскочило из мокрой, раскисшей почвы. Толстый канат растянулся над бездной до следующей опоры, также едва удерживая уцелевшие доски, вторая опора свалилась на выступ тридцатью метрами ниже, и канаты, привязанные к ней, свисали, как ветви ивы, раскачиваясь под порывами ветра.

- Ох, - сказала Элаши. - Теперь нам придется искать обход.

Туэнн покачала головой:

- До следующего моста - не меньше ста километров, если он еще цел.

Конан соскочил с коня и внимательно вгляделся в пустоту, склонившись над краем обрыва. Затем выпрямился во весь рост, стряхнул грязь с ладоней и осмотрелся.

- Что ты ищешь? - спросила Туэнн.

- Для починки моста необходимы запасные канаты, если только строители дали себе труд хоть немного подумать о будущем. Держу пари, что они к тому же хорошо защищены от порчи.

- Что нам это даст? - спросила Элаши. - Я не вижу здесь ни одного достаточно толстого дерева, которое могло бы выдержать тяжесть моста. Да и веревки висят слишком далеко внизу, чтобы до них дотянуться.

- Ага, - сказал киммериец. - Я вижу ящик, спрятанный в расщелине скалы. Пора нам взглянуть на его содержимое.

Как и предполагал Конан, в крепком деревянном ящике, смазанном пахучим маслом, нашлось несколько связок канатов различной толщины. Конан принялся расплетать один из канатов на более тонкие, закрепляя их узлами через равные промежутки.

- В Киммерии мы учились лазать по скалам раньше, чем ходить. Я спущусь вниз и соединю канат с опорой. Наши лошади смогут поднять эту опору вверх, и мы установим ее на прежнем месте, закрепив хорошенько, потом натянем канаты моста - и спокойно перейдем на другую сторону.

- А как насчет веревок моста? - спросила Элаши.

- Пустяковое дело. Я проползу по мосту, поймаю их руками и закреплю снова на том месте, где им положено быть.

- В темноте?!

Киммериец засмеялся.

- Лучше это сделать утром. Даже варвар не станет рисковать, карабкаясь по мокрым камням в темноте, если только в этом нет крайней необходимости.

- Пожалуй, нам стоит лечь в постель пораньше, - заметила Элаши, - чтобы ты собрался с силами утром.

Конан улыбнулся ей, потом - Туэнн.

- Да, пожалуй. Неплохая мысль.

Утром Конан проснулся и встал, чувствуя себя намного бодрее и крепче. Пока две женщины готовили завтрак, он привязал один конец толстого каната к уцелевшей опоре моста, укрепил толстое бревно обломком скалы, вбив его в почву, затем перебросил канат через край обрыва и стал спускаться вниз. Камни были уже не такими влажными, как вчера, и ему было несложно найти выступы и щели в скалах, где можно было поставить ногу. Конану потребовалось всего несколько минут, чтобы спуститься к висевшей внизу опоре моста. Он прикрепил канат к опоре, а подняться наверх было делом нескольких секунд для его крепких рук. Несколько больше времени ушло у него на то, чтобы сделать самодельную упряжь для трех лошадей, но еще до того, как солнце поднялось в зенит, он сумел поднять на место упавшую опору. Мышцы Конана вздувались буграми, когда он помогал лошадям тянуть опору. Затем он укрепил толстые брусья в раскисшей земле, завалив их крупными осколками камней. Еще два часа ушло на то, чтобы плотно забить толстые опоры в почву и починить сломавшиеся перекладины. И наконец, Конан выполнил последнее дело, прополз по мосту на канате, словно обезьяна, карабкающаяся по лианам, и спустился вниз, чтобы схватить качающиеся канаты. К полудню вся работа по починке моста была закончена - Конану помогло его умение лазать по скалам. Конечно, немалую долю работы проделали и лошади. Судя по всему, решил Конан, мост стал таким же крепким и надежным, каким был и прежде.

Но едва они ступили на мост, чтобы перебраться на другую сторону, как Туэнн резко повернулась в седле и оглянулась назад.

- Что? - спросил Кован.

- Безглазые!

Он также повернулся и увидел шесть фигур, бегущих к мосту. Они передвигались до оторопи одинаково, в унисон. Конан потянулся за мечом.

- Нет, Конан! Они мертвы - как и я. Твой меч бессилен против них!

- Я отрублю им головы! Пускай попробуют отыскать нас без них1

Элаши заметила:

- Есть способ получше.

Конан повернулся и уставился на нее. Она повернула ладонь по направлению к мосту, на котором стояли лошади. Конан тут же понял, что она хотела этим сказать.

- Отличная мысль.

Великан-киммериец ударил каблуками по бокам своей лошади и двинулся вперед. Очутившись на берегу, Конан быстро соскочил с седла, кони женщин стопотом проскакали дальше, мимо него. Киммериец вытащил меч из ножен и застыл в ожидании. Было очень важно сделать задуманное вовремя, не раньше и не позже. Обидно, однако, было самому разрушать плоды собственного напряженного труда...

Шестеро жрецов-зомби разбились на две группы, по трое в каждой, и продолжали приближаться к мосту, по-прежнему не произнося ни слова. Конан, во всяком случае, ничего не слышал. Ступни их ног коснулись первых планок моста. Конан ждал. Первые двое жрецов были уже на середине моста, другие - в десяти шагах сзади, а последние двое едва вступили на мост. Конан все еще ждал. Первые двое были уже на расстоянии трех метров от него. Конан ждал, подняв меч. Два метра... Один... Пора! Изо всех сил Конан взмахнул мечом и резко опустил его. Отточенное лезвие ударило по одной из основных удерживающих мост веревок, начисто перерубив ее. Мост резко накренился, когда опора качнулась и накренилась влево. Трое Безглазых беззвучно ухнули в пропасть. Трое их товарищей оказались более ловкими и успели ухватиться за доски моста, удержавшись на нем. Еще одним ударом Конан перерубил центральный канат. Мост накренился еще сильнее, и еще один зомби, не удержавшись, свалился вниз, в бездну. Оставшиеся двое зомби продолжали медленно идти по ненадежному, шаткому мосту к Конану. Меч киммерийца взлетел в третий раз. Последний титанический удар перерубил оставшийся канат, и уцелевший кусок стропил рухнул вниз, раскачиваясь как маятник. Последние двое жрецов от удара слетели с моста и свалились в реку, бурлящую далеко внизу, в ущелье. Туэнн, сидевшая верхом на лошади за спиной Конана, сказала:

- Это не уничтожит их.

Конан повернулся и кивнул, соглашаясь с ее словами.

- Думаю, что нет. Но они, несомненно, задержатся здесь на некоторое время. Даже киммерийцу понадобится день, а то и два, чтобы вскарабкаться по такому утесу. А к тому времени мы будем уже далеко отсюда.

Он вскочил в седло, и через секунду все трое уже скакали дальше.

Скир проснулся, чувствуя себя таким бодрым и отдохнувшим, каким он не чувствовал себя уже много месяцев. Ничто так не взбадривает, как крыша над головой, тепло женщины в твоей постели и хороший глоток вина, способный прогнать страхи и тревоги, подумал Скир. Плотный завтрак еще больше поднял его и без того отличное настроение. После завтрака Скир принялся расспрашивать тех, кто мог что-нибудь знать о господине Нэге Ужасном. Одноглазый, один из воров, время от времени оказывающий Скиру кое-какие услуги, поведал ему следующее:

- Не-а, ничегошеньки я не слышал необычного и странного о Его Светлости. Все по-прежнему, как обычно.

Проститутка Аллета тоже поделилась новостями:

- Право, не знаю, что сказать, - похоже, он не слишком интересуется утехами плоти. Нет, не могу сказать, что слышала что-нибудь из ряда вой выходящее.

Гораздо более ценную информацию дал ему Звонарь, хозяин винной лавки:

- Да, конечно, я был в замке, как обычно. Что? Нет-нет, не похоже, чтобы Его Светлость был сердит, если только не считать того, что один из тех, кого мы называем "разбуженными", каким-то образом вырвался на волю. Нет, он не говорил мне об этом, но у человека ведь есть уши, не так ли? А если не считать этого, я не слышал ничего необычного, так я скажу.

Скир придирчиво оценил все источники новостей, одновременно переваривая полученную информацию. Разумеется, он не ограничился только этими тремя осведомителями, но после того, как он провел большую часть утра, бродя по городку и расспрашивая самых разных людей, включая и некоторых весьма уважаемых граждан города, Скир пришел к выводу, что сведения, полученные им, верны. Очень и очень немногие видели Нэга в лицо (в основном это были те, кто поставлял в замок продукты, вещи или услуги), но все они уверяли, что колдун находится в своем обычном расположении духа. Разумеется, Нэга нельзя было в полной мере назвать "обычным" или "нормальным" человеком, но у него все же были эмоции, и в настоящий момент не было похоже, что эмоции эти чем-либо отличаются от бычных. Отлично. Скир решил, что теперь он узнал все, что было ему нужно. Теперь самое время убираться из городка, пока Нэг не узнал об этих расспросах. И кроме того, он вполне ясно велел Скиру доставить талисман в замок как можно скорее. Ночь, которую он провел в городке, чтобы отдохнуть от долгого, опасного и утомительного путешествия, объяснить будет легко. День, впустую проведенный после этого, - навряд ли.

Настроение Скира улучшилось, он расправил свои узкие плечи, готовясь встретиться со своим господином.

Глава 15

Перед Конаном и его попутчицами раскинулся городок, на первый взгляд ничем не отличавшийся от дюжины подобных городков, попадавшихся прежде на пути киммерийца. Но Конан натянул поводья своей лошади, когда увидел, что находилось позади маленького сонного городка. Очень немногие города (каких бы размеров они ни были) могли похвастаться таким замком, какой красовался сейчас перед путешественниками. Он был огромным и невероятно древним; время сгладило его темные серые камни настолько, что они казались почти гладкими, словно отполированными человеческими руками, но никакие годы не могли смыть и выветрить ЗЛО, которое, казалось, исходило от массивных стен.

Киммериец почувствовал, как мурашки побежали по телу и волосы на голове встали дыбом. Внезапно у него появилось острое желание развернуть коня и ускакать как можно дальше отсюда - это было подсознательное, животное, инстинктивное чувство, охватившее его, когда он мрачно смотрел на высокие башни и стены.

- Замок Нэга, - подтвердила Туэнн то, что и так уже было ясно.

Элаши сказала:

- Кажется, у нас есть все основания опасаться, что Талисман уже внутри этой... этой крепости.

Туэнн кивнула.

- Так и есть. Я чувствую притяжение Талисмана, и он находится там, внутри замка Нэга.

Конан пробормотал какое-то короткое ругательств? (предполагая, что оно не слишком подходит для ушей его спутниц, он произнес его сквозь зубы). Ну что ж. Если это то самое место, куда направляется Скир, значит, это будет и то место, куда направится ОН.

- Как пробраться внутрь замка? - спросил киммериец Туэнн.

- Я знаю, как выбраться из него. Но я подозреваю, что этот выход уже перекрыт. Не сомневаюсь, что Нэг обнаружил его, как только узнал о моем исчезновении.

Конан снова уставился на замок. Он не мог толком разглядеть отсюда массивное здание, но полагал, что если подойти поближе и поискать вход, то его наверняка можно будет найти. Туэнн, казалось, прочитала его мысли.

- Боюсь, что войти в замок будет делом не простым, - сказала она. - Нэг не желает, чтобы вокруг его дома крутились любопытствующие. К тому же я не смогу помочь вам в этом деле. Я свободна от его чар только из-за ошибки, небрежности колдуна. Если же он увидит меня, я окажусь в его власти раньше, чем пойму это.

- Ну что ж, тогда давайте поищем постоялый двор и переночуем. У нас есть деньги, так что мы сможем снять на ночь комнату, хорошенько поужинать и отдохнуть, а уж потом решим, как нам действовать дальше,

Обе женщины молча последовали за Конаном в сторону городка.

Как ни убеждал себя Скир, что он в полной безопасности, легкое дуновение страха тем не менее коснулось его, когда он приблизился к единственному входу в замок Нэга. ЧТО-ТО было не так. Шестым чувством, которым обладает каждый опытный вор, Скир чувствовал какое-то напряжение, словно растянули до предела огромную пружину.

Снаружи все казалось таким же, каким было в тот день, когда он покинул замок, но что-то было не так, и Скир тщетно пытался выразить это чувство словами. Ров, наполненный мутной водой, казался сонным и спокойно-ленивым в ярких лучах полуденного солнца. Но Скир знал, что в спокойных, неподвижных водах рва обитали существа, с которыми лучше было не связываться. Хищные рыбины величиной с человека и с зубами размером в человеческий палец рыскали под водой, ожидая добычи. А в глубине, как говорили, обитали чудовища, питавшиеся рыбами-убийцами, и в сравнении с этими тварями рыбы казались не слишком крупными пескарями. Однажды, рассказывали люди, один безумно храбрый (и не вполне нормальный) солдат решил во что бы то ни стало пересечь ров на крепкой лодке, чтобы потом вскарабкаться на стену и убить Нэга из-за какой-то давней обиды или позора, нанесенных ему колдуном. Вооружившись острым мечом и копьем, солдат спустил на воду деревянную крепкую посудину и начал быстро переправляться через ров. Примерно на середине рва он встретил свою смерть. Он сгинул в кровавом водовороте и исчез навеки вместе со своей лодкой и оружием. С тех пор ни один человек не осмеливался даже подумать о том, чтобы пересечь ров колдуна.

Высокий подвесной мост стоял, поднявшись, у каменной стены, когда Скир приблизился к замку. Когда же он подошел к краю глубокого рва, массивный, обитый железом мост начал опускаться. Несмотря на густую сальную смазку, тяжелые дели заскрипели, проходя сквозь отверстия обитых бронзой порталов ворот. Скир не назвал своего имени - в этом не было необходимости. Безглазые, хоть и были слепы, узнали его. Быть может, по запаху, быть может, благодаря своему исключительному слуху, а может, у них было еще одно чувство, неизвестное обычным людям. Впрочем, это не имело значения.

Подвесной мост опустился на другую сторону рва. Скир взглянул наверх и увидел, как около двадцати жрецов Нэга следят за ним своими слепыми глазами. Он с трудом сумел подавить дрожь. Ко всем остальным слугам Нэга Скир привык уже давно, но Безглазые пугали его больше, чем даже мертвецы-зомби. Помедлив секунду, он тронул поводья своей лошади, и она медленно двинулась вперед. Было слишком поздно, чтобы. поворачивать назад. К тому же, сказал Скир сам себе, у него в сумке лежит то, чего Нэг желал больше всего на свете. Он верно служил колдуну, достав для него величайшую ценность, и, вне всякого сомнения, он будет сегодня в замке желанным гостем.

Брут вышел с постоялого двора и взглянул на Тайного Мастера.

- Здесь их нет, - сказал неприятно пахнущий верзила.

Тайный Мастер кивнул.

- Остается только один постоялый двор, "Курящий Кот". Если они прибыли сюда раньше нас, скорее всего, мы найдем их именно в этом месте.

- Отлично, - ответил крепыш бандит.

Но и в самом последнем караван-сарае не было Конана из Киммерии. Там было две женщины, и это добавило унижения к провалу Тайного Мастера. Стоя снаружи, профессиональный шпион приказал:

- Забери и свяжи женщин. Конан, конечно же, вернется за ними.

Брут отрицательно покачал головой.

- Я ие хочу иметь ничего общего вон с той девкой с белой кожей.

- Что?..

- На ней лежит какое-то проклятие, а я не хочу иметь дела с колдовством.

- Я плачу тебе...

- ... чтобы я убил варвара, но не больше того.

- Мы сделаем это, - сказал Порт.

Тайный Мастер взглянул на бандита.

- Ты?

- Я и он, - сказал Порт, кивнул на Мачту.

Его приятель закивал, соглашаясь. Тайный Мастер с отвращением посмотрел на Брута. Бандит невозмутимо пожал плечами.

- Это меня не касается. Мое дело - убить Конана.

- Отлично. Доставьте женщин ко мне. Я буду ждать тебя вон там, позади конюшни.

- Да, господин, - одновременно ответили Порт и Мачта.

Элаши и Туэнн сидели на матрасе в снятой ими на ночь комнате постоялого двора. Конан ушел, решив проверить, насколько крепка защита замка Нэга и нельзя ли найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы проникнуть внутрь этой твердыни.

- Мне нужно сходить в туалет, - сказала Элаши.

- Иди, я подожду тебя здесь, - ответила Туэнн.

- Знаешь, иногда я завидую тому, что тебе не нужно иметь дела с подобными вещами и подобными проблемами.

- Не завидуй, - сказала Туэнн. - Все это не может заменить радостей жизни.

- Да, пожалуй. Я скоро вернусь.

Хотя у нее и был при себе кинжал, нападение двух невысоких мужчин все же застало Элаши врасплох. Прежде чем она успела принять оборонительную позу, один из незнакомцев уже приставил свой нож к ее горлу.

- Одно лишнее движение - и ты труп, - сказал он.

- Что вам нужно? У меня нет даже медной монеты...

- Нам не нужны твои деньги, сука. Нам также нет дела до твоих прелестей. Наш господин желает побеседовать с тобой.

Второй бандит сказал:

- Ты сможешь один справиться с ней?

- Конечно, могу, кретин. Иди и приведи сюда вторую девку. Понял?

Дверь в комнату приоткрылась, но когда Туэнн приподнялась, ожидая увидеть Элаши, она увидела странного, незнакомого мужчину. Сначала она подумала, что, возможно, это один из подручных Нэга, но в его действиях и движениях отсутствовала уверенность, присущая слугам колдуна. В правой руке у него был кинжал, который он направил в сторону Туэнн. Кинжал был и у Туэнн - Конан снабдил ее оружием, когда они покидали Опкофард. Она быстро сорвала клинок с пояса и выпрямилась, поигрывая кинжалом. Незнакомец улыбнулся подлой, самодовольной улыбкой и медленно, по-кошачьи, двинулся к ней. Улыбнулась и Туэнн, и "дьявольская" улыбка было бы слишком мягким определением. Ее противник рассчитывал на свое оружие, на этом основывалась его уверенность. Этого человека нетрудно было одолеть. Очень медленно Туэнн подняла правую руку, так что рукав ее блузки скользнул вниз, обнажив слоновую кость белой руки. И так же медленно она подняла кинжал, так что острое лезвие коснулось поднятого локтя. Незнакомец остановился. Она почти могла читать его мысли: "Эй, что это еще такое?" Движением настолько молниеносным, что бандит подскочил от неожиданности, она полоснула кинжалом по своей руке. Острое лезвие глубоко прорезало белую кожу, но ни капли крови не появилось из раны. Она ощутила холод стального лезвия, но почти сразу почувствовала, как начали сходиться края раны. Через несколько секунд ее рука была снова гладкой.

- Великий Азура! - в ужасе завопил мужчина. Он отшатнулся назад, выставив перед собой обе ладони, словно пытаясь защититься от этой женщины-демона, и совершенно забыл о своем бесполезном теперь кинжале. Туэнн взвесила на ладони свое оружие и метнула его в ближайшую стену. Ей повезло - острый клинок впился в дерево, задрожав от удара. Туэнн снова улыбнулась и медленно стала приближаться к испуганному человеку.

- Подойди ко мне, - приказала она. - Дай мне выпить твою жизнь по капле.

Услышав такое предложение, бандит повернулся и бросился бежать из комнаты сломя голову, в страшной спешке едва не налетев на стену. Прежде чем женщина-зомби успела сделать второй шаг, он уже удрал, как заяц, спасающийся от охотничьей собаки. Туэнн улыбнулась - происшествие показалось ей довольно забавным. Но улыбка быстро сбежала с ее лица, когда она вспомнила, что Элаши еще не вернулась. Туэнн бросилась в коридор, ища подругу. Быстрый осмотр постоялого двора подтвердил ее опасения: Элаши исчезла.

Скорчившись на корточках у самого края рва возле замка колдуна, в густых зарослях кустарника, Конан внимательно разглядывал стены крепости. Громадные каменные блоки были соединены без малейшего намека на известку или цемент, и многие века отполировали все неровности и щели в одну гладкую поверхность. Обычному человеку было бы не по силам вскарабкаться по такой стене, но Конан, скорее всего, сумел бы это сделать, хот" такой подъем был бы нелегок даже для него.

На вершине стены мерно ходили взад и вперед часовые. В основном это были слепые жрецы, с которыми киммериец уже сталкивался, и было их здесь немало. Слух и осязание. этих слепцов были обострены до предела, так что они, конечно, услышат шорох, когда он будет карабкаться по стене, и уже одно это не сулило ничего хорошего. М-да... Подниматься по почти отвесной стене, словно муха по стеклу, - это весьма напоминало самоубийство, ведь он даже не сможет защититься от нападения часовых сверху. Даже неопытный стрелок, стоя на стене, смог бы без всякого труда поразить Конана стрелой из арбалета, если бы они засекли его попытку залезть наверх. Котел с кипящей смолой или маслом, вылитый сверху, также мог весьма осложнить штурм замка.

Когда часовые отошли на достаточно большое расстояние, киммериец подобрал круглый, сантиметров двадцати в диаметре, камень, валявшийся в кустах. Он подкинул его на ладони, прикидывая вес, и, размахнувшись, швырнул камень вперед, так что тот упал с плеском прямо в глубокий ров, окружавший замок. В тот же миг в воде возник кипящий водоворот; на мгновение Конан разглядел спину и хвост громадной зубастой рыбины, не уступавшей в размерах самому Конану. Этот эксперимент сказал киммерийцу все, что он хотел знать, - пытаться переплыть, хотя бы и в лодке, ТАКОЙ пруд было бы затеей идиота или сумасшедшего. Он бесшумно выбрался из кустов, передвигаясь с бесшумной ловкостью, и подошел к небольшой рощице неподалеку от рва. Войти в этот замок будет далеко не легким делом, Туэнн права. Он уже успел убедиться в том, что тоннель, которым она воспользовалась для своего побега, был засыпан землей, так что этот вариант отпадал сам собой. Через ров перебраться было невозможно из-за чудовищ, населявших его глубины. стены же были гладкими, как кожа младенца. М-да... плюс еще стража на стенах. Тут было над чем поломать голову.

Конан пополз по жесткой траве к тому месту, где он привязал свою лошадь. Да, это будет нелегким делом. Конечно, можно было бы просто подождать у стен замка, пока Скир не выйдет оттуда, но, если верить Туэнн, у них не было на это времени. Магический талисман, который Скир доставил своему повелителю, поднимет из могил мертвецов, а это отнюдь не облегчало задачу киммерийца. Кроме того, у него просто бы не хватило терпения сидеть сложа руки, ожидая у моря погоды. Человек действия может состариться в ожидании. Нет, он должен найти какой-то выход. Сейчас он не в состоянии ничего придумать, но если способ существует, он найдет его. А сейчас лучше вернуться на постоялый двор.

- Где Элаши?

- Ее схватили, - ответила Туэнн.

- Схватили? Где? Кто?

Она быстро рассказала ему, что произошло. Прежде чем она успела закончить, Конан уже бежал к выходу из таверны. Туэнн последовала за ним. Солнце давно уже перевалило за полдень, и огненный шар исчез за густой серой шапкой облаков, собравшихся на западе, предвещая грозу. Поднялся сильный ветер, и сам воздух, казалось, был пронизан энергией, когда киммериец выбежал на улицу. Прямо перед собой он увидел крупного человека (пожалуй, выше даже самого Конана), стоявшего с наклоненным к земле мечом. Ясно было, что он поджидал Конана. Едва увидев киммерийца, незнакомец поднял меч. Не задавая ненужных вопросов, Конан обнажил клинок. Человек, напавший на тебя, не нуждается в разговорах - во всяком случае, до конца схватки. Силач незнакомец приветствовал Конана несколько необычным способом:

- Ты будешь Конан из Киммерии, так?

- Да. У тебя есть ко мне дело?

- Да, есть. Мой хозяин, которого ты сделал посмешищем в Опкофарде, просил меня передать тебе, что он надеется, что ты хорошо повеселился на украденные у него деньги, потому что больше веселиться тебе не придется.

- Шпион?

- Он предпочитает, чтобы его называли Тайным Мастером.

- Он схватил моего друга, Элаши из пустыни, не так ли?

- Да, это его рук дело.

- Тогда он пес и сын пса! - воскликнул киммериец.

Верзила ухмыльнулся.

- Тебе не удастся вывести меня из себя, сынок. Он мне не отец и не брат, он всего лишь платит мне за услуги, не больше.

Конан быстро шагнул вперед и направил свой меч в грудьнезнакомца.

- Скажи мне, где Элаши, и ты останешься в живых, - сказал он.

Бандит засмеялся.

- Несмотря на твой рост и силу, ты всего лишь мальчишка рядом со мной, варвар. Через секунду ты будешь мертв, так не все ли тебе равно, где находится твоя женщина?

Конан придвинулся к бандиту еще на сантиметр, надежно упираясь ногами в твердую землю, слегка согнув колени и готовый к прыжку. Он закончил разговор и был готов к бою. Бандит бросился на Конана, размахнувшись мечом так, чтобы одним ударом отрубить противнику голову, что и случилось бы, если бы удар попал в цель. Но вместо того чтобы парировать его, киммериец пригнулся, выбросив меч вперед. Великан пружинисто отскочил назад, и выпад Конана пришелся в воздух. Киммериец вновь размахнулся, подняв меч над головой, словно дровосек. Силач бандит молниеносно поднял свой меч, отражая выпад, и лязг послышался в воздухе, когда металл ударился о металл, выбив искры, такие яркие, что они были заметны даже при свете дня. Конан понял, что его соперник был очень силен. Танцующим, гибким движением киммериец подался вправо, ударив своим клинком плашмя по мечу противника. Меч бандита ушел в сторону, даже не задев Конана, но сила удара была так велика, что острие меча описало большую дугу и вонзилось в землю. Однако прежде чем Конан успел возобновить атаку, бандит выдернул меч из земли.

- Недурной прием для мальчика, да еще к тому же варвара, - сказал он. - Я хочу, чтобы ты узнал имя своего убийцы, Конан. Меня зовут Брут.

Конан коротко кивнул Бруту, не сказав ни слова. Этот человек стоял между ним и Элаши. Конан уважал его как воина, но презирал как вора. Брут бросился в атаку, размахивая мечом вверх и вниз, словно это было опахало. Конан отскочил назад, высоко подняв свой клинок. Один шаг, второй, третий. Он уловил ритм размашистых ударов меча Брута: один-два, один-два - и мысленно подготовился к тому, чтобы нанести удар в нужный момент. Когда меч Брута в очередной раз пошел вверх, Конан подался вперед, затем мягко, как кошка, отскочил в сторону, уходя от мощного удара. Собрав всю свою силу, киммериец обрушил длинный меч на врага... Острая сталь ударила по руке Брута у самого локтя, рассекла мясо и кость, зацепила ребра, но остановилась прежде, чем они были пробиты окончательно.

Брут застонал. Из его изувеченной руки фонтаном хлестала кровь. Начисто отрубленная рука отвалилась от тела под тяжестью меча, который все еще сжимали ненужные Бруту пальцы. На секунду Брут перехватил рукоять меча здоровой рукой. Затем шок боли наконец ударил его со всей силы.

Бандит упал на колени, слабея с каждой каплей крови. Он сделал отчаянную попытку остановить кровь, льющуюся из его плеча, но это было бесполезно жизнь выходила из него. Брут взглянул на Конана и с трудом улыбнулся.

- Хороший удар, мальчик. Твоя женщина в... в хранилище для зерна.

Конан кивнул. Он принял эту ценную информацию и в ответ сделал то единственное, что, как он думал, могло звучать благодарностью для истекающего кровью человека.

- Ты хорошо сражался, Брут.

Умирающий закрыл глаза и кивнул. Затем он ничком упал на землю. Судорога прошла по его телу, и он неподвижно вытянулся на грязном дворе гостиницы. Конан стер кровь со своего меча. Хранилище для зерна. Он найдет его, а также того, кто называет себя Тайным Мастером.

Глава 16

Начался ливень, и крупные градины забарабанили по сухой земле, выбивая из нее фонтанчики пыли. Свинцовые облака, уже несколько часов копившиеся в небе, выполнили наконец свою угрозу. Их первая атака началась крупным, с добрую горошину градом, с шумом забарабанившим по земле и крышам домов. Внутри зернохранилища были свалены грубые холщовые мешки, набитые пшеницей, рожью, ячменем. От них поднимался густой приятный запах.

Тайный Мастер оторвал взгляд от окна, когда град закончился. Белый слой градин на раскисшей земле быстро потемнел, тая под тугими струями теплого дождя. Где же этот Брут? Он должен был явиться сюда, они же договорились, что он притащит сюда раненого Конана, чтобы Тайный Мастер мог сполна насладиться местью и нанести последний удар своему обидчику. Один из бандитов усмехнулся и ткнул пальцем в пленную женщину, которая сидела связанная, облокотившись на кучу мешков с зерном.

- Перестань, - буркнул Тайный Мастер. Он произнес это почти рассеянным тоном, но бандит немедленно отдернул палец, ошеломленно глядя на Тайного Мастера.

- Как прикажете, господин.

Тайный Мастер с отвращением отвернулся от него. То, что он был вынужден иметь дело с такими ублюдками, ранило его самолюбие. Чем скорее он покончит с этим делом, тем лучше.

Но КУДА же запропастился этот вонючий убийца?

Нэг потянулся за Талисманом Огня, с трудом подавив дрожь в руках. Скир протянул хозяину кожаную сумку, верх которой по-прежнему был стянут тесемкой, словно Скир даже случайно не хотел коснуться талисмана.

- Наконец-то! - сказал Нэг. Коснувшись ладонью кожаной сумки, он почувствовал, как наслаждение горячей волной потекло по его руке. Ничего подобного не испытывал колдун с той ночи, когда он последний раз был с женщиной, много лет назад.

Власть. Власть исходила от Талисмана жестокими упругими волнами, и было ее так много, что вся комната, казалось, купалась в вибрации Силы. Да. Да! Нэг оторвал взгляд от Талисмана и взглянул на своего агента.

- Мой преданный слуга, ты сделал все, что нужно. И вознаграждение твое будет немалым.

Колдун повернулся спиной к Скиру и подошел к сундуку темного мореного дуба. Он открыл сундук и снял с лежавшего там мешка полосу материи. Затем, повернувшись к Скиру, Нэг открыл мешок, так что на лежащие в нем золотые монеты упал луч света, заставив их засверкать. Колдун увидел, как засверкала жадность в глазах его слуги, и улыбнулся. Он швырнул мешок своему слуге, и тот ловко поймал его на лету. Снова повернувшись к сундуку, Нэг вытащил из него покрытый плесенью кувшинчик, горлышко которого было запечатано воском.

- Я берег эту старую драгоценную лозу для такого особого дня. Ты разделишь со мной бокал доброго вина?

Скир улыбнулся, прикидывая в руке на вес тяжелый мешочек с золотом.

- Да, господии.

Колдун кивнул и сломал печать на кувшинчике. Затем он достал красивые хрустальные бокалы и налил в них темную жидкость. По цвету вино напоминало темный рубин, и искорки от него плясали на лице Скира, когда он поднял свой бокал и произнес тост:

- За ваши успехи и осуществление ваших надежд, - сказал Скир.

- Да, - отозвался Нэг, - за осуществление моих надежд.

Скир, насладившись ароматом драгоценного напитка, пригубил вино. Великолепное, чудесное вино! Несколькими глотками он осушил половину бокала и улыбнулся Нэгу. Похоже, все его прежние страхи были напрасны. Колдун явно был весьма доволен успешным завершением дела, он щедро и не торгуясь заплатил Скиру и даже сломал печать на кувшине с дорогим вином. Большего человек не может требовать от своего хозяина!

Скир уже почти допил свое вино, когда почувствовал, что его голова слегка закружилась.

- Что-нибудь не так? - поинтересовался Нэг.

Скир покачал головой:

- Легкое головокружение.

- Может, налить тебе еще немного вина?

- Н-нет. Я... я...

Нэг протянул к нему руку, и Скир подумал, что колдун хочет помочь ему удержаться на ногах, но вместо этого колдун просто выхватил бокал из его вдруг ослабевших пальцев.

- Этот бокал очень дорогой, - пояснил Нэг, - я бы не хотел, чтобы он разбился, когда ты будешь падать на пол.

Падать на пол? Что он хотел этим сказать? И в этот момент Скир заметил, что бокал Нэга остался нетронутым. Страшная догадка громом поразила Скира: вино, оно, должно быть...

- ... отравлено, - сказал Нэг, словно читая его мысли. - Ты так хорошо служил мне при жизни, что, я думаю, будешь еще лучше служить после смерти.

В глазах Скира потемнело, и он не сумел собрать достаточно сил даже для того, чтобы выкрикнуть проклятие. Ноги Скира подогнулись, и он рухнул на холодный каменный пол. И еще до того, как тело Скира коснулось каменных плит, смерть окутала его темным покрывалом и он провалился в Ничто. Скир навсегда исчез из мира живых.

Над пропастью сверкали молнии, и сильный ливень без устали поливал острые склоны обрыва, мох, камни, расселины, пропитывая влагой и без того уже мокрую землю. Оглушительные раскаты грома перекатывались между скалистыми утесами, сильные порывы ветра швыряли потоки воды на скалы.

Не обращая внимания на ветер, дождь и молнии, шестеро людей в изодранных плащах медленно карабкались по западному склону обрыва. Они были на разной высоте, так как некоторые из них уже не раз срывались вниз и вынуждены были вновь начинать трудное восхождение. Самому удачливому оставалось не более четырех метров до края обрыва, последний же жрец был метров на пятьдесят ниже.

Один из жрецов (третий сверху) слишком понадеялся на шаткую опору и, оступившись, полетел вниз. Прежде чем беззвучно свалиться в бурлящую реку, он несколько раз перекувырнулся через голову. Ни один из его спутников даже не повернулся в его сторону... Пятеро жрецов-зомби продолжали упорно карабкаться вверх. Когда речные волны сомкнулись над головой неудачника, еще одна группа "путешественников" показалась на восточном склоне обрыва.

В Опкофарде их было около пяти тысяч, но сейчас число их сократилось до нескольких сотен. Однако гибель большей части пауков не остановила остальных. Как и у зомби, карабкающихся по мокрым камням, у них была цель, было предназначение. Не задерживаясь ни на секунду, пауки начали спускаться вниз, перекатываясь через край обрыва. Некоторые свалились почти сразу же, другим удалось удержаться на мокрых камнях.

Высоко над ними сверкнула ослепительная молния, озаряя странную картину, и детски-веселый раскат грома посмеялся над этой шуткой.

Конан свернул в узкий переулок. Туэнн шла следом за ним. То здесь, то там крыши домов почти сходились друг с другом, преграждая дорогу потокам дождя, бежавшим вниз по желобкам, встроенным в крыши и стены зданий. Впрочем, Конан не обращал внимания на дождь. Промокнуть - не беда, он не растает. Главное было то, что Элаши в плену и ее нужно было спасать.

- Там, - проговорила Туэнн, протягивая вперед руку. - Вон то здание хранилище для зерна. По крайней мере, оно было им, когда я еще была жива.

Конан быстро вытащил свой меч из кожаных ножен, затем осторожно двинулся вперед.

- Ты не хочешь попытаться захватить их врасплох? - спросила его Туэнн.

- Мне надоело ходить кругами, - ответил Конан. - Прямое действие подходит мне больше.

- Даже если один из них держит кинжал, приставленный к ее горлу?

Киммериец остановился в задумчивости.

- В этом есть доля истины, - неохотно признал он. - У тебя есть какой-нибудь план?

- Да. Позволь мне первой войти туда. Я выясню, в безопасности ли Элаши, да и там ли она вообще, а потом смогу подать тебе сигнал.

- Я не хотел бы посылать женщину вместо себя, - мрачно сказал Конан.

- Ты очень добр, Конан, спасибо, что ты заботишься обо мне: - Ее голос был очень мягким и тихим. - Но они в любом случае не смогут причинить мне вреда своим оружием.

- Да, правда. Я совсем забыл об этом.

- Это самое приятное, что мне приходилось слышать за последние сто лет, сказала Туэнн, улыбнувшись. Привстав на цыпочки, она нежно поцеловала киммерийца.

Конан не сводил с нее глаз все время, пока она шла к сараю по пропитанной дождем влажной земле, и, как только она вошла внутрь, он быстрыми шагами последовал за ней. Прижавшись спиной к мокрому дереву, он ждал, держа наготове меч.

- Конан! - раздался крик Туэнн, и он немедля прыгнул вперед, пинком отворив дверь.

В центре зернохранилища стояла Туэнн, и из ее груди торчала рукоять кинжала. Рядом с ней стоял человек, на крысином лице которого явственно читалось выражение величайшего изумления и ужаса. Чуть в стороне стоял тот, кого называли Тайным Мастером, а третий бандит во всю прыть улепетывал к двери на другой стороне здания. Сидящая на мешках Элаши изо всех сил старалась освободиться от веревок, которыми она была крепко связана.

Тайный Мастер выхватил арбалет и нацелил его на Конана. Не задумываясь, нажал он на спусковой крючок, и стрела полетела вперед, готовая пронзить киммерийца насквозь.

Однажды, будучи еще подростком, Конан встретил бродячую труппу, проходившую через поселок, где он жил. В труппе были музыканты, певцы, жонглеры, танцоры, фехтовальщики и борцы. Были здесь и люди, изучившие странное восточное искусство - сражаться с противником без оружия, отбивая и нанося страшные удары руками и ногами. Среди них был один худощавый, стройный человек, демонстрировавший фокус, приводивший в изумление всех, кто его видел, - он ловил рукой стрелы, пущенные в него лучником. Несколько последующих недель Конан вместе с другими мальчишками поселка тренировался в этом искусстве. Результатом этого было изрядное количество синяков от тупых стрел, хотя Конан, от природы ловкий и быстрый, имел их меньше, чем его товарищи. Фокус заключался в том, чтобы прыгнуть в тот самый момент, когда стрела срывается с тетивы лука. Полсекунды позже - и ты погиб, промедление здесь было равносильно смерти.

Но киммериец ушел в сторону уже в тот момент, когда арбалет врага поднялся вверх. Ребенком он хватал стрелы рукой, но сейчас в его руке был меч, и Конан, даже не задумываясь, поднял его. Короткая арбалетная стрела свистнула в воздухе и упала на землю - меч Конана разрубил ее на две части.

- Во имя Сэта! - изумленно вскрикнул Тайный Мастер, когда обломки стрелы упали в двух шагах от стены. Он еще тянулся к следующей стреле, когда Конан одним прыжком подскочил к нему и рассек голову. Человек с лицом крысенка развернулся и бросился наутек, следуя примеру своего более сообразительного приятеля. Конан сделал было два шага в его направлении, но потом остановился. Элаши была спасена - а это главное. Туэнн подбежала к ней и, присев на корточки, принялась распутывать многочисленные узлы. Нет, преследование парочки сбежавших бандитов не привлекало Конана. К тому же боги обычно дают больше преимуществ тем, кто бежит изо всех сил, спасая свою жизнь, а не тем, кто стремится наказать злодеев. Так было всегда, и тут уж ничего не поделаешь. Конан повернулся к Элаши.

- Ты не ранена?

- Почему, - сердито заговорила девушка, - тебе понадобилось столько времени, чтобы попасть сюда?..

Киммериец не смог удержаться от улыбки. Элаши была целой и невредимой, это уж точно. Ну что ж. Это помещение было не хуже любого другого пригодно для того, чтобы переждать в нем дождь. А потом перед ними встанут другие проблемы. Далеко не самая простая из них заключалась в том, чтобы проникнуть в хорошо укрепленный замок Нэга.

У Нэга Ужасного, в свою очередь, тоже были проблемы. В специальной комнате, приготовленной им заранее, в хрустальном футляре лежал Талисман Огня. От него исходил пучок энергии, но пока Талисман не действовал так, как должен был действовать. Что-то было сделано неверно, но колдун не мог понять, что именно. Его громкие проклятия эхом отражались от стен, когда он сердито ходил взад и вперед, пытаясь сообразить, в какой части его заклинаний таилась ошибка. Проклятие всем демонам, что же он упустил в нем? Заклинание ДОЛЖНО было сработать, он сделал все, о чем говорилось в этом пожелтевшем старом свитке пергамента, положил все положенные ингредиенты (и в нужном порядке), произнес все необходимые заклинания абсолютно правильно - он был УВЕРЕН в этом. Тогда, во имя Проклятого-Богами-Ада, в чем же тут дело?

Спокойно, Нэг, сказал он самому себе. Не стоит так расстраиваться из-за неудачи. Скорее всего, это какая-то незначительная деталь, что-то второстепенное, что он упустил из виду. Он повторит весь процесс снова, особо сосредоточившись на произнесении слов, не упуская ни одной детали. Он положит перед собой манускрипт (не надеясь на свою цепкую память) и снова повторит все шаг за шагом, пока не сделает все так, как надо.

Нэг повернулся к зомби, который стоял у входа, ожидая приказов колдуна.

- Иди в мою библиотеку и принеси мне БИБЛИОНЕКРУМ, КНИГУ ПРОКЛЯТЫХ и ЧЕРНЫЙ ФОЛИАНТ. И быстро!

Скир, зло зыркнув на хозяина своими тупыми, мертвыми глазами, ответил:

- Слушаюсь, повелитель.

Он повернулся и, шаркая подошвами, отправился в библиотеку.

Успех близок, подумал Нэг. Он не допустит промаха. Ни за что.

Тело человека, бывшего недавно живым Скиром, так же хорошо служило и Скиру-зомби, однако теперь оно не было полностью под его контролем. Конечно же, он мог ходить, стоять, разговаривать - но все это он мог делать только по приказу Нэга. Такое состояние раздражало Скира, как ничто не раздражало его при жизни. Ярость, которая тлела в нем всю его жизнь, ярким пламенем разгорелась теперь в его холодной груди. Так поступить с ним, и это после всего того, что он сделал для Нэга! Это раздражало его, жгло и терзало душу, как кислота жжет человеческую плоть. Если бы у него была возможность самому распоряжаться своим телом, он бы убил Нэга тысячью различных способов, и каждая новая смерть была бы для Нэга хуже предыдущей. А Скир наслаждался бы каждым стоном своей жертвы, упиваясь мучениями проклятого колдуна. Ах, если бы только у него была такая возможность!.. Однако у Скира НЕ БЫЛО такой возможности и полного контроля за своим телом. Нэг произносил команду, и ему не оставалось ничего другого, как только подчиниться. Даже громоподобный голос бога не смог бы сдвинуть Скира с места скорее, чем тихий шепот Нэга. Он был рабом, рабом колдуна, и теперь он по-настоящему узнал истинное значение этого слова. Скир вспомнил женщину-зомби, которую он облил соленой водой. Он только теперь понял, почему она хотела заполучить Талисман. Какое-то шестое чувство подсказало ему, что для таких, как он, несчастных, оживленных Черным колдовством. Талисман Огня может стать ключом к истинной смерти, к освобождению. В Талисмане заключалась огромная сила. Стоило Скиру лишь коснуться его - и он сможет навсегда уйти в Серые Земли. И, подумал он, вытаскивая тяжелый фолиант из полированного шкафа черного дерева, разве это было бы такой уж плохой вещью? Конечно, ходить по земле неуязвимым к оружию и яду само по себе было довольно приятно. Но, к сожалению, ситуация эта имела слишком много минусов, сводящих практически к нулю все ее преимущества. Курение "веселящей травки" не давало видений тому, кто не мог дышать, да и женщины больше не привлекали Скира. Похоже, он был большим мертвецом, чем те, кто спокойно спал в своих могилах.

Скир нашел вторую книгу, за которой его послали, и снял ее с подставки, сделанной из человеческого черепа и кованой бронзы. Оставалось найти третью книгу. Нет, то, что он стал зомби, означало одно - неспособность наслаждаться теми вещами, ради которых он работал всю свою жизнь. И даже если бы он МОГ делать все это, рабство у Нэга не дало бы ему такой возможности - Нэг никогда не отпускал на волю своих зомби. Некоторые из них были его слугами уже не одну сотню лет. Не вызывало никаких сомнений, что такая же участь ожидала и Скира.

Наконец он нашел третью книгу и снял ее с полки. Медленно и без всякой радости он поплелся к хрустальному залу, держа в руках толстые фолианты, переплетенные в телячью кожу. Послушный пес Скир, подумал он печально и горько. Какое преступление он совершил, чтобы заслужить такое? Конечно же, за свою жизнь он оскорбил множество богов; тела его жертв, если положить их одно на другое, поднялись бы много выше его головы. Скир бесчестил женщин, крал сокровища и совершал множество таких вещей, которые у порядочных людей могли вызвать только ужас, но все же другие совершали вещи и похуже, чем это, но они не были приговорены к такой чудовищной судьбе!

Издалека, из пыльного коридора, до него эхом донесся голос Нэга:

- Скорее, будь ты проклят!

И, подчиняясь приказу, ноги Скира побежали как бы сами собой. Про себя он проклинал Нэга, поминая имена всех известных ему богов. Впрочем, это, конечно, было абсолютно бесполезное занятие. Все, что он мог делать, - это выполнять приказы колдуна, а также ждать и надеяться, что когда-нибудь случится нечто, способное изменить его судьбу.

Глава 17

- Да, - заметил Конан, - нет сомнений, что половина демонов Геенны с радостью откроют тебе двери, Элаши. Но сейчас мне лично что-то не хочется рисковать своей шеей ради твоего сладкого голоса.

Элаши сжала кулаки.

- Если я и сплю с тобой, то это еще не значит...

- Он прав, - вмешалась Туэнн.

Элаши повернулась к ней.

- Ты что, на ЕГО стороне?!

- Очень немногие люди (если такие вообще есть) могут состязаться с Нэгом в искусстве хитрости, - спокойно продолжала Туэнн. - Никому еще не удавалось проникнуть в замок Нэга, тем более когда его охраняют Безглазые.

Все трое вернулись уже на постоялый двор и сидели теперь у камина, пытаясь высушить свою одежду. Туэнн задумчиво проговорила:

- У Конана есть масса талантов, с этим спорить не приходится, но хитрость отнюдь не является его сильной стороной.

Элаши кивнула:

- Да. Он ужасно честен, это одно из его положительных качеств... (Конан ухмыльнулся)... которых у него совсем немного, - закончила она.

Конан выжал воду из своего левого сапога и подвинул его поближе к огню, чтобы сапог скорее высох.

- Должен признаться, я не вижу доступного пути в замок. Будь я один, я, может быть, сумел бы как-нибудь пробраться мимо этих чудищ во рву и пробиться в замок...

Туэнн покачала головой:

- Никаких шансов. До сих пор это никому не удавалось.

- Тогда что же нам делать?

Женщина-зомби наклонилась к огню. От ее одежды поднимался пар, но тепло огня не могло согреть кровь.

- Есть еще один способ. Правда, он не менее опасен, чем прямая попытка прорваться в замок.

Конан с восхищением посмотрел на нее. Что и говорить, она была женщиной необычайной красоты.

- Я много лет была близка с обитателями Серых Земель, и это дало мне некоторые... ммм... знания. Мы можем пройти по Внутренним Землям, это путешествие будет равно по расстоянию территории реального мира.

Конан моргнул.

- Я что-то не понимаю, о чем ты говоришь.

- Магия, Конан. Она позволит нам сократить большую и наиболее опасную часть пути.

Киммериец уставился на языки пламени. Он терпеть не мог все, что относилось к колдовству. Но, с другой стороны, иного пути достигнуть цели у них явно не было.

Дождь по-прежнему хлестал холодными струями, барабаня по крыше своим мокрыми пальцами. От этого звука хотелось расслабиться, но Конан знал, что сейчас - не время для отдыха. Самая трудная часть похода была впереди, а то, что в деле была замешана магия, только ухудшало положение.

Вся беда (как понял Нэг) заключалась не в ошибочном произнесении слов, а совсем в другом. Он совершил маленькую ошибку: Талисман Огня был идеально чист, но инструмент, который Нэг использовал для этой цели, был неподходящим. Теперь он ясно это видел. Дело в том, что вместо камбойянского слова ВАНИТАКАЛА, означающего "чистая женщина", Нэг прочитал ВАНИТАКАЛЕ, а смысл этого слова был обратным. Если первое означало девственницу, то второе меняло смысл на "запачканную", так что вместо невинной девицы колдуну требовалась шлюха. Многие века заставили потускнеть текст манускрипта, так что даже самый острый глаз мог допустить ошибку. Но теперь все встанет на свои места. Итак, ему нужна кисточка из волос шлюхи, чтобы очистить Талисман Огня. После этого заклинание должно будет сработать без осечки.

- Скир! - Зомби появился у входа. - Отправляйся в город и возвращайся с достаточным количеством волос проститутки, чтобы я мог сделать кисточку такого размера.

Колдун показал зомби самодельную кисточку. Затем он бросил в руки Скира кошелек с золотом.

- Плати не торгуясь, сколько попросят, но поспеши. Я не сомневаюсь, что тебе знакомы все шлюхи в городе, так что я буду ждать тебя до захода солнца.

Когда Скир ушел, Нэг внимательно всмотрелся в Талисман Огня. Такая мелкая деталь смогла помешать столь замысловатой, сложной магии. Ну что ж. Ошибка будет исправлена еще до наступления темноты. Нэг едва сдерживал свое нетерпение.

Скир чувствовал, как пристальные взгляды горожан сверлили его спину (ни один из них не осмеливался встретиться с его страшным, тусклым взором), и испытывал нечто похожее на стыд.

Дождь наконец прошел. Правда, он не мог причинить зомби неудобства. Скир быстро шел по лужам, ища то, что ему было приказано доставить. За то золото, что дал ему Нэг, Скир мог бы купить волосы всех шлюх в городе и даже, пожалуй, их руку или ногу в придачу. Он решил потратить всю сумму (чтобы хоть как-то досадить Нэгу) и срезать ровно столько, сколько нужно, - ни на одну волосину больше.

Хотя он уже не мог иметь дела с женщинами, Скиру интересно было посмотреть, какое выражение появится на лице Белинды (да, она, пожалуй, подойдет). Этим, однако, его интерес и ограничивался. Все люди рано или поздно умирают. Скиру это было хорошо известно, хотя он никогда не задумывался всерьез о смерти. И все же погибнуть так глупо... и подло, от руки того, кому он так верно служил... Это причиняло ему такие муки, что он готов был завыть от злости и отчаяния. Всего, всего лишил его проклятый колдун! Истинная Смерть казалась ему теперь сладкой, но и в ней было ему отказано. Да будет проклят Нэг до самых глубин ада! Но сейчас покорный пес Скир должен доставить своему господину волосы шлюхи - как и было приказано!

Пауки, заговоренные жрецами темного бога, похоже, двигались быстрее, чем жрецы-зомби. Сначала их было несколько тысяч, затем число сократилось до нескольких сотен, теперь же их оставалось не больше трех-четырех дюжин, но они по-прежнему неутомимо двигались вперед. Обычные пауки не перемещаются на такое значительное расстояние, но эти тарантулы несли на себе проклятие Шез и шли, не останавливаясь, к своей цели;

Четыре существа, которые некогда были людьми, поджидали на краю обрыва, пока их более медлительные собратья закончат свое восхождение. Они не замечали пауков, которые поднялись на острые края скалы и поспешили к западу.

Сумерки сгущались над землей, и темное одеяло неба усеяло множество сверкающих звезд, но ни пауки, ни зомби не обращали на них внимания. Ночь была союзником - ведь их цель была чернее, чем пещеры Стигии. Пауки рассыпались и продолжили свой путь. Последние зомби перевалили через край обрыва и последовали за ними.

- Это он! - сказала Элаши.

Конан подошел к маленькому темному окошку, возле которого стояла женщина пустыни, и внимательно вгляделся в сгущающиеся тени. Человек, который прошел мимо них, несомненно, был Скиром. Рука Конана автоматически легла на рукоять меча. Туэнн тоже подошла к окну, и киммериец почувствовал, как она вздрогнула и напряглась при виде Скира. Он повернулся к ней.

- В этом не будет необходимости, - заметила Туэнн, легко касаясь пальцев Конана, лежащих на рукояти меча. - Скир стал теперь чем-то вроде меня.

- Что ты хочешь этим сказать? - озадаченно спросила Элаши.

- Он принадлежит Нэгу даже после своей смерти.

- Зомби? - догадался Конан.

- Да. Это награда Нэга за хорошо выполненную работу.

Киммериец шагнул к выходу.

- Куда ты собрался? - спросила Туэнн.

- Поговорить со Скиром.- Киммериец вытащил меч из ножен.

- Не надо! Твой меч не сможет убить его.

- Он не сможет далеко уйти без рук и без ног, - ответил киммериец. - Я разрублю его на куски.

- Прошу тебя, не делай этого.

Варвар остановился.

- У тебя нет большой любви к Скиру, живому ли, мертвому ли. Так почему же ты просишь меня за него?

- Я долго была рабыней Нэга - почти в пять раз больше, чем тебе лет. Если Скир увидит тебя, он догадается, что я где-то рядом. А если Нэг узнает, где я нахожусь, он... позовет меня. Я не смогу воспротивиться его зову, хотя раньше мне это удавалось - с помощью магической соли. А я не в силах даже подумать о том, что снова окажусь в его руках. Прошу тебя...

Конан несколько раз ударил мечом плашмя по своему колену, потом спрятал оружие в ножны.

- Ладно. К тому же сейчас нам нет никакого толку от Скира. И я не хочу, чтобы что-то причиняло тебе боль.

Обе женщины протянули руки и коснулись плеч Конана.

- Спасибо, - сказала Туэнн.

- Прими и мою благодарность, - сказала Элаши.

Ингредиенты, необходимые для того, чтобы попасть в Промежуточные Земли, были, как уверяла Туэнн, простыми. Утром, едва проснувшись, все трое отправились на местный рынок добывать необходимые травы и прочее. Некоторые части колдовского порошка найти было не так-то легко, но к полудню у женщины-зомби было все необходимое. Но прежде чем произнести магические слова, она решила кое о чем предупредить своих друзей.

- Я никогда там не была, - сказала она, - но рассказы, которые я слышала об этих местах, очень страшные. Когда здесь день, там может быть ночь. Там будет дорога (это является частью заклинания), которая приведет нас внутрь замка Нэга, но дорога эта будет нелегкой. Сойти с этой дороги Хотя бы на один шаг - верная гибель. Но и так на нашем пути встретится множество чудовищ. Даже опытные и искусные в своем деле колдуны и ведьмы с большой осторожностью вступают в Промежуточные Земли, а мы не имеем и тысячной доли их защиты. Я не думаю, что могу умереть Истинной Смертью, но вы, безусловно, можете погибнуть. Со мной же может случиться кое-что похуже смерти. Вы ДОЛЖНЫ знать об этих вещах, прежде чем мы встанем на этот путь.

Элаши бросила быстрый взгляд на Конана, потом повернулась к Туэнн.

- Душа моего отца бродит по Серым Землям неотомщенная, - сказала она, - и я сделаю все, что в моих силах, чтобы отомстить за него и смыть позор с нашей семьи.

- Что ж, пора в путь. Хватит разговоров,- сказал Конан. - Там, где может пройти смертный, киммериец тоже не испугается протопать.

- Хорошо. Встаньте рядом со мной. Туэнн начала протяжно и нараспев читать заклинание и одновременно с этим зажгла светильник, наполнивший комнату тусклым сладковатым запахом ароматических благовоний. Маленький язычок пламени в светильнике выглядел вполне обычно - до тех пор пока Туэнн не бросила в огонь несколько засушенных травинок и цветов. Цвет пламени мгновенно изменился - из оранжевого он стал зеленым, затем голубым, точно летнее небо Киммерии. Зрение Конана стало изменять киммерийцу: ему показалось, что стены комнаты задрожали...

Хозяин постоялого двора забарабанил в дверь.

- Вы что, жарите там что-то? Мы не разрешаем готовить еду или совершать жертвоприношения в комнатах!

- Не обращайте на него внимания! - властно сказала Туэнн.

Стук в дверь стал громче.

- Эй, вы! Внутри! Я чую, как что-то горит! Вы жарите мясо барана, что ли?

- Убирайся к демонам! - громко огрызнулся Конан. - Иначе мы поджарим человечье мясо, и принадлежать оно будет тебе!

Стук в дверь тут же прекратился, и до ушей Конана донесся быстрый поспешный топот удаляющихся шагов. Киммериец позволил себе легкую улыбку.

Дым от светильника, казалось, заполнил собой всю комнату; киммериец не мог уже различить даже стен. Внезапно он почувствовал порыв ветра, и дым стал рассеиваться. Когда же он рассеялся окончательно, Конан увидел, что находится не внутри второсортной гостиницы, а стоит на плато, окруженном обширной долиной. Голубовато-зеленое солнце освещало странное место. Киммериец глубоко вздохнул и осмотрелся вокруг, а его рука привычно легла на рукоять меча. На западе (если это направление здесь было западом) виднелись необъятные джунгли. На востоке - нечто напоминающее бесконечную пустыню. На севере было море (вода в нем, правда, была цвета свежей крови), и, наконец, на юге тянулась цепь гор, вершины их, казалось, доходили до самого неба.

Конан глянул вниз и увидел у себя под ногами узкую тропу, уводящую к подножию плато и дальше, к отдаленному зеленому морю джунглей. Это была единственная дорога, насколько он мог судить, и на ней не было никого, кроме него, Элаши и Туэнн. Конан вопросительно глянул на Туэнн. Она кивнула.

- Мы в Промежуточных Землях.

Элаши протянула руку к джунглям, и Конан заметил, что странный свет здешнего солнца придал ее коже жутковатый голубой оттенок, куда темнее бледно-голубого цвета кожи Туэнн.

- Нам туда идти?

Туэнн снова кивнула:

- Да. Там, где джунгли, расположен замок Нэга. Если нам удастся целыми и невредимыми добраться до середины джунглей, то мы окажемся внутри замка, за пределами стен и рва, в "реальном мире".

- Если удастся...

Глава 18

Маленькими тонкими ножницами Нэг подровнял волоски на только что сделанной им кисточке. Волосы были светлыми (впрочем, это не имело никакого значения) и мягкими, как у ребенка. Правда, они могли бы быть и жесткими, как свиная щетина, лишь бы действовали, а все остальное не играло ни малейшей роли.

Талисман Огня покоился в кожаном мешочке, свисающем с пояса колдуна, он мягко ударял его по ноге, когда Нэг поднял кисточку из волос шлюхи к начал обметать ею и без того идеально чистую поверхность хрустального шпиля. Он с пунктуальной тщательностью обмахнул каждый миллиметр хрусталя своей тонкой кисточкой, сметая мельчайшие частицы пыли. Они были слишком маленькими, чтобы их мог увидеть человеческий глаз, но достаточно большими для того, чтобы испортить заклинание, и Нэг это хорошо знал.

Ему потребовалось около десяти минут, прежде чем он решил, что ритуал можно закончить. Глубоко вздохнув, Нэг отложил кисточку и вытащил Талисман из сумки. Колдун так аккуратно уложил Талисман в хрустальную нишу, что этот звук не разбудил бы и мышь. Вот так. Все сделано. Теперь нужно закончить заклинание и убедиться, что все сделано правильно.

Нэг с необходимыми интонациями начал певуче произносить слова древнего заклинания, но теперь в его голосе был и огонь, возбуждение - это была Сила, которую он ощущал. И сейчас чувство это было иным, не похожим на все, что ему доводилось испытывать прежде. Заклинание должно подействовать, теперь уже он не сомневался в этом?

Когда все было кончено, Нэг довольно улыбнулся. Талисман Огня начал таинственно мерцать, пульсируя, словно он был живым существом, и испуская во все стороны лучи света такой изумительной чистоты и яркости, что колдуну больно было смотреть на них. Сила, энергия магического предмета растекалась вокруг, в Сила эта была столь могучей, что ощущения Нэга превосходили все, что ему приходилось испытывать прежде. Она качала заполнять его, эта сила, как вино заполняет пустой кувшин, зажигая магическое пламя в каждом атоме, в каждой клеточке его тела. Власть! Сила! Все подвластно ему, все может он создать - и жизнь, и смерть, - стоит ему только шевельнуть пальцем. Энергия кипела и бурлила в его черной душе, и он знал, он ЗНАЛ, что сможет подарить или отнять жизнь одним движением своих глаз! Пока Талисман лежит в безопасности на своем хрустальном ложе, он, Нэг Ужасный, будет Нэгом Всемогущим. Быстрыми шагами колдун вышел в коридор.

- Всем - сюда! - приказал он, и голос его был подобен раскату грома. В тот же миг дюжина Безглазых возникла перед ним. - Охраняйте эту дверь, - сказал колдун. - Никто не должен входить сюда, за исключением меня.

Слепые жрецы поспешили выполнить его приказ. Все, кроме одного.

- Ты, - указал Нэг. - Смотри на меня.

Жрец уставился своими прозрачными глазами на колдуна.

- Умри, - приказал Нэг, сурово и твердо глядя на жреца. Человек упад на каменный пол, не издав ни звука. Мертв, в этом не было никакого сомнения. Нэг улыбнулся очередному доказательству своей силы.

- Живи, - сказал Нэг, махнув рукой по направлению к мертвецу. Все так же молча жрец приподнял голову и быстро встал на ноги. Нэг расхохотался. Власть!

- Оставайся с темя, кто охраняет дверь в зал, - сказал Нэг. Жрец, превращенный в зомби, безмолвно выполнил приказ своего повелителя. Нэг повернулся и быстро пошел по коридору, шурша величественно развевающимися широкими одеждами. Он совершил это! И он немедленно приступит к созданию своей непобедимой армии. За одну ночь мир рухнет, как комок сухой грязи, перед могуществом Нэга!

Его смех гулким, жутким эхом отражался от каменных стен замка. Далеко внизу, в подземелье, крысы внезапно затаились в своих норах, испугавшись чего-то...

Сойти с плато на равнину оказалось не такой уж трудной штукой, хотя меняющийся, дрожащий свет, то голубой, то красный, а иногда - почти нормальный, играл с ними странные шутки. Конан возглавлял маленький отряд, Элаши следовала за ним, а Туэнн замыкала шествие. Пока что они никого не встретили, и что касается Конана, то это его не огорчало. На севере море крови волновалось под лучами странного света, меняя свои краски с красного на пурпурный, затем - на почти черный и вновь на красный. Прямо перед путешественниками простирались джунгли. Еще раньше киммериец заметил, что джунгли занимают куда больше места, чем замок Нэга. На это Туэнн ответила, что между расстояниями и величинами в Промежуточных Землях и реальном мире нет абсолютно точной связи. Километр в одном мире может обернуться шагом в другом, и трудно было предсказать заранее, что именно произойдет в этот раз.

Временами Конан начинал уже сомневаться в целесообразности всего предприятия, но все же его друг (пусть даже он был им недолгое время) убит. Кто-то должен заплатить за эту смерть, а Конан из Киммерии никогда еще не уклонялся от своего долга, какие бы опасные и тяжелые препятствия ни стояли на его пути.

Ветер изменил направление и подул из пустыни - она лежала за их спинами, сухая и горячая. Горячий воздух не принес им облегчения. Вместо того чтобы обвевать прохладой, ветер принес с собой клубы мелкого песка и пыли. Крутящиеся смерчи окружили путников. Два, три крутящихся пылевых столба были уже совсем рядом с ними... хотя, постой, что это?.. Пыльные столбы стали сгущаться, становясь темнее и плотнее. По мере того как они уменьшались, их форма становилась все более и более четкой, и уже через несколько секунд то, что двигалось навстречу путешественникам, окончательно утратило сходство с пыльным смерчем, превратившись в нечто, отдаленно напоминающее человека, передвигающегося на двух ногах. Но это не были люди, да и вообще какие-либо существа, знакомые Конану.

Чудовища двигались по направлению к людям, и когда они подошли ближе, Конан понял, что больше всего они напоминали птиц, - там, где у человека должно быть лицо, у этих созданий имелся длинный острый клюв, со всех сторон заросший густыми перьями. Большие оранжевые глаза внимательно и недобро смотрели из-под слегка суженных век, плечи существ были короткими, и из них росли крупные сильные крылья, на концах которых виднелись здоровенные когти по три на каждом крыле. Ноги были почти человеческие, только ступни были более высокими, и на них красовались такие же когти, как и на крыльях.

Конан вытащил меч из ножен, замахнулся им пару раз, чтобы размять плечи, и несколько раз сжал пальцами рукоять (так флейтист, наверное, пробовал бы флейту), пока не нашел удобную позицию.

- Сможем ли мы обойти их? - спросила Элаши из-за его спины.

- Сделать хотя бы шаг в сторону от дороги - верная гибель, - ответила Туэнн. - Мы можем только повернуть назад и надеяться, что они не последуют за нами.

- Нет, - сказал Конан, - наш путь - впереди, и мы пройдем, так или иначе.

- Тогда позволь мне пойти впереди, - попросила Туэнн. - Моя плоть не нравится зверям, в разрушить ее куда труднее, чем твою..

- И скова я скажу тебе "нет", - ответил киммериец. - Здесь никто не держит Элаши, приставив нож к ее горлу.

- Ты можешь, по крайней мере, попытаться убедить их, - заметила Элаши. Быть может, они не захотят причинить вам зла.

Когда странные птицы приблизились, Конан поднял меч и направил острие в лицо вожака.

Вожак с блестящим темно-синим оперением открыл свой кривой клюв и издал пронзительное "Кра!", ни на секунду, однако, не замедлив шаг.

- Ты не можешь сказать, что я не пытался убедить их, - заметил Конан Элаши.

В паре шагов от киммерийца вожак внезапно подпрыгнул в воздух на высоту раза в два превышающую рост Конана. Расправив крылья, он с шумом захлопал ими. Эта большая "птица" не слишком хорошо летала, но прыгать она, несомненно, умела блестяще. Ее прыжок застал Конана врасплох, он извернулся, стараясь уйти от страшного клюва, и в ту же секунду почувствовал острую боль в плече - резко опустившись, "птица" полоснула его когтями. Рана, впрочем, была небольшой. Человек-птица опустился на землю, слегка спружинив, и снова подпрыгнул вверх. За своей спиной Конан услышал хлопанье крыльев и резко развернулся, чтобы отразить атаку с тыла. Обе птицы уже поднялись в воздух, как и их вожак, но на сей раз Конан учел свою ошибку и подготовился к нападению. Он подпрыгнул в воздух, взмахнув своим тяжелым мечом. Острие меча оставило глубокую рану в ноге одного из монстров. Человек-птица громко каркнул, из его раны потекла густая красная жидкость. Усмехнувшись, Конан развернулся, чтобы снова встретиться лицом к лицу с крылатыми чудовищами. Может, они и были мистическими созданиями, но кровь из них текла так же хорошо, как и из людей.

Раненый человек-птица упал на землю бесформенной кучей перьев. Странно, ведь рана не была такой уж серьезной... Через несколько секунд поверженная птица вновь превратилась в горсть крутящейся пыли и сухого песка.

- Прикосновение железа смертельно для них, - сказала Туэнн. - Так всегда бывает с магическими существами.

- Отлично, - ответил Конан.

Двое уцелевших тварей действовали теперь синхронно, координируя свою атаку, - один нападал на Конана спереди, а другой - сзади. Они были очень ловкими и быстрыми, эти люди-птицы. Когда киммериец вновь резко повернулся, чтобы отразить атаку вожака, он вдруг услышал позади себя ошеломленное карканье и сразу вслед за тем - стук упавшего на землю тела. Краем глаза Конан увидел, что повержен еще один монстр. Кинжал Элаши по рукоять вонзился в его ногу. Киммериец улыбнулся.

Когда ветер поднялся снова, бросив горсть песка в его лицо, вожак птиц атаковал. "Скриии!" - закричал он, выпустив все когти и падая на Конана. Киммериец отпрыгнул влево и взмахнул мечом. Перья полетели во все стороны, когда острое лезвие вонзилось в грудь существа и разрубило его пополам, точно кусок масла. Похоже, внутри они совершено пустые, подумал Конан, когда вожак птиц бесформенной массой осел на землю.

После того как ветер утих, трое путешественников взглянули друг на друга. Обе женщины подняли страшный шум из-за раны Конана. По правде говоря, это была всего лишь глубокая царапина, но киммериец не стал возражать против такой заботы. Он сказал:

- Если это самое страшное, с чем можно столкнуться в этих местах, то путешествие наше будет нетаким уж и трудным делом.

- Боюсь, что эти твари были самым легким препятствием на нашем пути, отозвалась Туэнн. - Я слышала истории о таких чудовищах, по сравнению с которыми эти - не больше чем воробьи.

- Избавь меня от этих историй, - ответил Конан. - О некоторых вещах лучше лишний раз не говорить.

Через несколько минут все трое снова двинулись в ночь.

Обитатели рва, опоясывающего замок Нэга, получили неожиданное угощение, когда дюжины толстых, мясистых пауков начали перебираться через край рва и прыгать в воду, стараясь добраться до замка. Пиршество длилось, однако, недолго, так как на вкус эти заколдованные пауки были омерзительны даже для весьма неразборчивых в еде подводных стражей. Был ли этот ужасный вкус нормален для них, или же он был вызван колдовством, для хищных рыб не имело большого значения, невидимый сигнал быстро пробежал от одной рыбы к другой: "Фу-у-у! Не ешьте этих черных тварей, они омерзительны на вкус!" Поэтому и случилось так, что две дюжины самых крупных, выносливых тарантулов достигли противоположного берега и подобрались к самому основанию замка Нэга. Карабкаясь по норкам и тоннелям, выкопанным крысами и кротами, они продолжали свой путь, стараясь пробраться в здание, где находилась их жертва. Она звала их, проклятие лежало на этом человеке как страшная, адская печать, и пауки посланники разгневанного бога - должны были выполнить свое предназначение.

Скир плелся по коридору, держа в руках большую чашу с фруктами для своего повелителя Нэга (который соблюдал строгую диету), когда он увидел приближающихся пауков. Скир был настолько потрясен этим неожиданным зрелищем, что уронил деревянную чащу на пол, и груши, фиги и виноград рассыпались во все стороны. Чаша с громким стуком ударилась о камень пола.

- Что там за шум? - крикнул Нэг.

Скир, парализованный ужасным зрелищем, не смог ему ответить. Пауки спешили к зомби - они наконец увидели свою жертву. В этот момент Нэг вышел в коридор.

- Скир, что это за разгильдяйство, ты, падаль?.. - Он остановился и уставился на пауков. - Ага, это, должно быть, твои друзья, а?

- Он-он-они стали преследовать меня в городе Опкофарде, повелитель!

- А-а, понятно. Шез. Я слышал об этом проклятии. Их заколдовали и послали убить тебя. Ты, должно быть, каким-то образом нанес оскорбление одному из тамошних жрецов. М-да, они проделали неблизкий путь.

- П-п-повелитель, разве вы не поможете мне?

Колдун жестко и громко рассмеялся. Пауки подошли ближе, Скир стоял, словно врос корнями в пол.

- П-повелитель?

- Глупец! Ты же МЕРТВ! Что они могут тебе теперь сделать?

Скир понял его мгновенно. Он действительно БЫЛ МЕРТВЫМ!

- Принеси мне еще одно блюдо с фруктами, дурень.

Нэг повернулся и быстро вышел из коридора. Первый, самый ловкий паук уже добрался до нога Скира. Его прикосновение было неприятно зомби, но, когда паук укусил его, он не почувствовал даже легкой боли. Он наклонился, чтобы раздавить паука, но потом передумал и просто смахнул его на пол. Все равно тот не сможет причинить ему никакого вреда. Паук отбежал на полметра назад, и его окружили остальные тарантулы. Похоже было, что они каким-то образом обменивались информацией. Скир повернулся, подобрал лежащее блюдо из-под фруктов и направился в сторону кухни. Пауки последовали за ним.

Скир остановился.

Пауки тоже остановились.

Он сделал два шага вперед.

Тарантулы рассыпались вокруг него.

Он снова остановился.

Пауки замерли.

Скир рассмеялся. Как, должно быть, ужасно разочаровались эти пауки, найдя свою жертву мертвой и в то же время передвигающейся! Теперь, когда их жертва ускользнула, куда им идти? Совершенно очевидно, что они решили следовать за Старом, ведь у них не было иной цели. Как стая собак, они последовали за ним. Кусать его было напрасной тратой яда, возможно, это и сказал вожак остальным.

Скир снова отправился на кухню, сопровождаемый своей восьминогой свитой, держащейся от него на расстоянии шага. Он снова рассмеялся. Как странно все обернулось для него... Кто бы мог подумать каких-нибудь пару недель назад, что он умрет, превратится в зомби и станет повелителем трех десятков мохнатых пауков? Как хорошо, что он не был ни рассказчиком, ни менестрелем - никто на свете не поверил бы такой сказке. К тому же она была слишком страшной, чтобы из нее получился хороший рассказ или песня.

Скир отправился выполнять приказ своего господина, сопровождаемый мохнатым шевелящимся ковром.

Внутри постоялого двора шестеро жрецов-зомби сгрудились в пустой комнате. Они молча осмотрели светильник, понюхали магические травы и поняли, КУДА ушла их добыча. Двое зомби ушли добывать необходимые ингредиенты. Прочие остались ждать их возвращения. То, что преследуемые удрали из реального мира в Промежуточные Земли мира колдовского, конечно, давало им небольшой выигрыш во времени, но в целом ничего не изменяло в сложившейся ситуации. Безглазых нельзя было смутить такими вещами.

Позднее, когда дым от светильника рассеялся, маленькая комната на постоялом дворе опустела вновь, и лишь хозяин гостиницы, содрогаясь, вспоминал о том, как много людей вошло в нее и как мало (точнее - никто) вышло из нее, исчезнув, словно их никогда и не было.

Глава 19

Служитель морга Опкофарда едва очухался от пережитого ужаса. Он мог бы поклясться, что на его голове и в бороде появилось много новых седых волос. Увидев мертвецов, вставших из гробов и направившихся как ни в чем не бывало к выходу, бедный служитель лишился, пожалуй, нескольких лет жизни. Правда, подумал он, прислонившись к холодной стене морга и разглядывая следующую партию мертвецов, эти шестеро были очень странными людьми. То есть покойниками. Кроме всего прочего, они были чужеземцами и погибли насильственной смертью, так что никто не мог сказать, какое зло бродило в их черных душах.

Теперь же все трупы, лежавшие на холодных топчанах морга, были, хвала Безымянному, местными жителями, и практически все они умерли естественной смертью. Корзина с подгнившими фигами унесла в могилу целую семью, и всего за три дня красная лихорадка прикончила еще несколько человек, старая стена дома, обрушившись в неудачный момент, погребла под собой трех каменщиков, оказавшихся менее проворными, чем их приятели. И еще один был старик, который просто разделся в бане, лег в горячую воду бассейна... и так и не вышел из него. Его выловили из воды через несколько часов, когда кто-то заметил, что он не дышит. Ну что ж, похоже, что эти покойники не причинят ему особого беспокойства.

Служитель был почти спокоен, когда услышал, как крыса с шорохом пробежала мимо стола, стоявшего в дальнем углу помещения. Крысы. Крысы его не особенно беспокоили. Он взял дарт (короткий, сантиметров в десять, деревянный стержень, с иглой на одном конце и оперением на другом), который смастерил для него Зенк-оружейник. Дарт напоминал короткую деревянную стрелу, но, брошенный с близкого расстояния, он точно попадал в цель, так что служитель за последние дни перебил таким образом немало ничего не подозревавших крыс.

Он ухмыльнулся и медленно двинулся по направлению к темному углу. Но ухмылка его мгновенно исчезла, когда он увидел, что покрытый морщинами труп утопшего старика внезапно сел, обводя вокруг тусклым взором. Зашатавшись от ужаса, служитель скорбно взвыл и запустил в воскресшего старика своим дартом. Дарт впился старику в плечо, но если он и причинил мертвецу какое-то неудобство, то тот этого не показал. А потом зашевелились и остальные трупы. Все обитатели морга поднялись со своих топчанов и, не говоря ни слова, направились к выходу. С диким воплем ужаса служитель выбежал из помещения. Удрав на почтительное расстояние, он дал себе страшную клятву - вернуться в морг только в том случае, если кто-нибудь принесет туда его мертвое тело!

Внезапно Туэнн остановилась и покачнулась, едва не упав на землю..

- С тобой все в порядке? - спросил ее Конан.

- Это Нэг, - прикрыв глаза, ответила она. - Он начал использовать Талисман Огня. Он... он призывает к себе мертвых.

Конан и Элаши оглянулись. В этом странном месте они, несомненно, были одни.

- Я чувствую его силу, он зовет меня, - продолжала Туэнн. - Это очень сильный зов. Приказ.

- Ты можешь сопротивляться ему? - спросила подругу Элаши.

- Пока да. У тебя сохранилась соль, которую я дала тебе?

Конан с изумлением взглянул на женщину пустыни. Он ничего не знал об этом.

- Да, она у меня, - ответила Элаши.

- Если я покачнусь и попытаюсь сойти с нашей тропы, используй ее. Если сила Нэга возрастет, я вынуждена буду повиноваться его зову. И идти мне придется не по нашей тропе.

- Но опасность...

- Это не имеет значения. Я вынуждена буду повиноваться.

- Тогда давайте поспешим, - сказал Конан. - Чем раньше мы избавимся от этого проклятого ублюдка, тем лучше для всех.

Призрачный день Промежуточных Земель заканчивался, становясь темнее. Теперь путешественники своими глазами могли видеть, как действует колдовство Нэга. Вдали, справа от них, возникли туманные фигуры. Когда они приблизились, Конан вытащил из ножен меч.

- Нет, - остановила его Элаши. - Они не причинят нам зла. Взгляни на них.

Конан внял совету и присмотрелся к фигурам повнимательней. Несомненно, это были люди. И, несомненно, это были мертвецы, вызванные из могил Талисманом колдуна. Мужчины, женщины, дети, пересекавшие их тропу, не обращали никакого внимания на Конана и его спутниц. Они были похожи на лунатиков, во сне стремящихся к какой-то цели, к которой притягивает их невидимая сила.

- Это души мертвых, которые еще только должны были войти в Серые Земли, сказала Туэнн. - Талисман и Сила Нэга позвали их, и они должны были вернуться к своим телам. Большинство из них умерли совсем недавно, другие дольше пробыли в могиле, но их путь в Серые Земли по какой-то причине задержался. Эти тела вряд ли смогли порадовать своих бывших владельцев.

- О-ох, - выдохнула со стоном Элаши.

Конан ничего не сказал, но его реакция была такой же, как у Элаши. Труп, пролежавший в могиле несколько месяцев, а то и лет... Вряд ли это было приятное зрелище

Когда троила путешественников подошла к кромке джунглей, количество мертвецов увеличилось. Сотни, а может, и тысячи их уже прошли через эти места, но казалось, этому потоку не будет конца.

- Через два-три дня у Нэга будет огромная армия, - сказала Туэнн. Мертвецы со всей округи стекутся к нему. Никто чужой не сможет даже приблизиться к его жилищу.

Туэнн снова пошатнулась и остановилась. Затем сделала несколько шагов в сторону ближайшей группки мертвых.

- Туэнн! - закричала Элаши. Женщина-зомби сделала еще один шаг и остановилась. Тряхнув головой, она повернулась к своим друзьям и поспешно вернулась на тропу.

- Его Сила возрастает, - сказала она.

Конан видел, как Элаши сунула руку в карман и достала пригоршню соли. Подумав, она бросила соль обратно в сумку и легонько коснулась руки Туэнн.

- Мы должны дойти до края джунглей примерно через час, - сказал Конан. Идем.

Армии были готовы выступить в поход. В смотровом зале, расположенном в одной из башен, Нэг сидел у окна и смотрел на свои владения (теперь ВСЕ это были его владения!) и на фигуры, медленно приближающиеся к замку. Насколько он мог судить, они прибывали со всех сторон. Колдун засмеялся громким глуховатым смехом, затем махнул рукой тем, кто не мог видеть его, но кто чувствовал его зов. Идите же ко мне, подумал он, идите и присоединитесь к самой могущественной армии, такая армия никогда еще не собиралась под знаменами людей. Неуязвимая, несокрушимая армия, армия, которую невозможно будет уничтожить. И командую ею я! Идите же ко мне, мои воины!

Энергии и Силы становилось все больше, они наполняли его тело и душу, как теплый воздух - воздушный шар. Нэг уже начал привыкать к этому ощущению. Энергия струилась в нем, словно свет, лучащийся от солнца. Он был Богом для ВСЕХ мертвых, и они были его поклонниками, его верующими, пришедшими склониться перед ним. Армия ночи пришла наконец к своему повелителю.

Удивление - слишком мягкое слово для описания того, что почувствовал Тайный Мастер. Он ДОЛЖЕН быть мертв, ни один человек не смог бы выжить после того страшного удара, который нанес ему варвар своим тяжеленным мечом. Он снова ярко и подробно вспомнил эту сцену: вся его жизнь пронеслась перед ним, когда этот Проклятый-Богами-Конан рубанул его мечом и... Тайный Мастер протянул руку и коснулся своей головы. Да, в самой середине его черепа была щель шириной в половину его пальца, сужавшаяся к переносице. Внутри рассеченного черепа он нащупал рукой что-то мягкое и вязкое (его мозг, он в этом не сомневался), и в этот момент Тайный Мастер чуть не лишился рассудка. Ни один человек не может оставаться в живых с такой дыркой в черепе! И именно в эту самую минуту он понял, что не дышит. Да, конечно, он мог вздохнуть, если бы захотел, но, как он понял, не имело значения, дышит он или нет. Он попытался заговорить и понял, что это ему доступно, если, конечно, он не забудет набрать в рот достаточно воздуха. Он понял все в тот момент, когда почувствовал, что что-то толкает его вперед, заставляя идти.

Он был мертв.

Мертв, но тем не менее он знал, что его каким-то образом позвали обратно, из мира мертвых, из Серых Земель. Следовательно, он превратился в зомби. И скорее всего, тот, кто приказал ему встать из могилы и очнуться от вечного сна, был Нэг. Чудовищность, невозможность этой ситуации наполнила ужасом его душу, но почти одновременно с чувством страха в его голове мелькнула злорадная мысль: возможно, у него еще будет шанс убить Конана, если, конечно, тот еще жив. Губы Тайного Мастера перекосились в усмешке при одной мысли о возможной мести. Возможно, он был не прав, проклиная богов.

Идя по дороге неведомо куда, повинуясь лишь зову колдуна, Тайный Мастер видел многих таких же, как и он. Там был Брут (его правая рука была отсечена), ковылявший рядом с остальными. Многих, и таких было очень много, он не знал. У этого Нэга было могущество богов - в этом не приходилось сомневаться. Ну что ж. Он посмотрит, что можно будет извлечь из этой ситуации. А пока с него хватит и возможности вновь встретиться с Конаном. И если это случится, то на этот раз у него будет неоспоримое преимущество - мертвеца невозможно убить.

Ночь наступила в Промежуточных Землях внезапно. Темнота покрыла дорогу своим мягким покрывалом, и вокруг стало так темно, словно кто-то задул лампу. Джунгли находились всего в пяти минутах ходьбы от них, но у Конана не было ни малейшего желания идти в темноте.

- Мы разобьем палатку здесь, - сказал он.

Никто не стал возражать. Они остановились у ближайшей рощицы, поросшей густым кустарником, и принялись собирать хворост для костра. Конан не знал, боятся ли здешние чудовища огня, но в любом случае костер позволит ему хотя бы разглядеть нападающего.

Они поужинали полосками сушеных фруктов и копченой рыбой. Конан запил этот безвкусный ужин несколькими маленькими глотками вина из кожаной бутыли.

Киммериец не переставал раздумывать над тем, сможет ли костер отпугнуть незваных гостей, и в конце концов решил, что ему стоит поискать какое-нибудь укрытие неподалеку, чтобы лучше видеть окрестности и остановить любого, кто попытается войти в кольцо света.

Высоко над головой сверкали звезды, но луны на небе не было. Не было и знакомых Конану созвездий. Слева звезды изгибались в рисунок, напоминающий кривой нож, справа - странное, разорванное кольцо звезд низко повисло над горизонтом; они были похожи на громадные, с кулак мужчины, бриллианты. Если раньше у киммерийца и были какие-то сомнения насчет того, что он очутился в другом мире, то теперь они окончательно растаяли.

После короткого ужина Конан подбросил в костер сучьев.

- Давайте-ка отодвинемся от костра, - сказал он. - Тогда, что бы ни случилось, нас врасплох не застать.

И снова ни одна из женщин не стала спорить с ним. Метрах в десяти от костра они укрылись в густом кустарнике. Сперва Конан хотел было дежурить всю ночь, но Туэнн, не нуждавшаяся в сне, убедила его доверить эту миссию ей.

Имело значение и то, что глаза Туэнн были лучше приспособлены к темноте, а если бы путникам угрожала опасность, прекрасная зомби всегда успела бы их разбудить.

Элаши легла слева от Конана, Туэнн - справа. Киммериец закрыл глаза и погрузился в глубокое и усталое забытье.

Проснувшись, он увидел, что Туэнн исчезла. Тусклый рассвет болезненным светом освещал Промежуточные Земли. Костер почти прогорел, в нем тлело лишь несколько красных угольков, на тропе тоже все было спокойно, но Туэнн исчезла. Конан резко вскочил, разбудив этим движением Элаши.

- Что случилось?

- Туэнн пропала, - сказал он.

Они поднялись и поспешно обыскали кустарник, но вокруг было все еще слишком темно для поисков.

- Мы должны найти ее! - сказала Элаши.

- Сейчас слишком темно, - покачал головой Конан. - Мы только потеряем тропу, а ты сама знаешь, чем это нам грозит.

- Но не можем же мы оставить ее здесь!

- Я готов выслушать любое твое предложение.

Элаши замолчала.

- Она сказала, что если она вынуждена будет подчиниться зову Нэга, то ее путь будет отличаться от нашего, - продолжал он. - Мы должны пробраться в замок Нэга - это наша единственная возможность и надежда спасти ее.

- Но как же мы выберемся отсюда? - спросила Элаши. - Я не знаю заклинания, да и ты его не знаешь.

- Туэнн говорила, что эта тропа создана специально для нас. Возможно, впереди будет какой-нибудь знак, который укажет нам путь.

- А возможно, нам придется бродить по этому миру до тех пор, пока наши кости не превратятся в пыль!

- Я готов выслушать любое...

- Прекрати говорить это!

В этот миг яркие лучи "солнца" прорезали темноту, и Конан решил промолчать. Он вполне мог понять ее страх. Лучше, чтобы она говорила такие вещи, а не он.

Постоянное присутствие маленькой свиты вскоре начало раздражать Скира. Пауки следовали за ним повсюду. Вреда они ему, конечно, принести не могли, но зато и не отпускали ни на минуту. Как-то раз в приступе гнева Скир решил убить своих мучителей. Он бросился к паукам, как всегда следовавшим на небольшом расстоянии от него. Мохнатые восьминогие твари, словно ожидавшие его нападения, мгновенно бросились врассыпную. Скир гонялся за ними так быстро, как только мог, но раздавить сумел только одного паука. Паук лопнул, словно пузырь с водой, и расплескал во все стороны свои внутренности, но на этом успехи Скира в этой баталии и закончились. Будь Скир живым, он давно свалился бы от усталости, гоняясь за пауками. Но он был мертв... Что ж, в конце концов, счет был равным. Причинить друг другу вреда они не могли. Зомби скоро понял всю бесполезность своих попыток. Как только он отказался от попыток раздавить их, пауки вновь заняли свои привычные места вокруг его ног. Скир пересчитал их. Двадцать два маленьких ублюдка. .В жизни, конечно, были свои неприятные моменты, но в смерти... в смерти их было куда больше.

Скир пошел по пустым коридорам замка Нэга, вздымая клубы пыли и думая свои невеселые думы.

Туэнн знала, что для нее все кончено. Зов Нэга наконец коснулся ее, всего лишь коснулся, и он не был таким сильным, как тот приказ, что звал остальных тех, бредущих по Промежуточным Землям; но, едва почувствовав прикосновение его мыслей, она уже знала, что он увидел ее.

А-А, ТУЭНН! Я ТАК И ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ. Я ЖДАЛ ТЕБЯ И ПРИГОТОВИЛ НЕСКОЛЬКО РАЗВЛЕЧЕНИЙ. ТЫ УШЛА, ДАЖЕ НЕ ПОПРОЩАВШИСЬ! ТЫ НАНЕСЛА МНЕ РАНУ.

В жестоком голосе Нэга послышался металл, он хлестал Туэнн, как мысленная плеть.

ТЫ НАНЕСЛА МНЕ РАНУ, НО ТЕПЕРЬ НАСТАЛ МОЙ ЧЕРЕД РАСПЛАТИТЬСЯ С ТОБОЙ...

После этих слов надежды Туэнн на спасение исчезли, похороненные под волной отчаяния. Быть рабыней Нэга тысячи тысяч лет, и все эти годы он будет издеваться над ней за то, что она посмела вырваться из неволи!

Вместе с остальными душами, которым было приказано явиться к Нэгу, Туэнн продолжала скорбный путь.

Больше ему не нужен был город, питавший и поддерживавший его жизнь в течение многих веков. Решив испытать свою Силу, Нэг послал в город орду своих новых солдат. Те горожане, которые не успели удрать, вскоре сами влились в его армию, став зомби.

Когда спустились сумерки, окрасив небо сперва в темно-фиолетовый, а потом и в черный цвет, пламя горящего города приятно осветило несколько тысяч зомби, собравшихся перед рвом у его замка.

- Назовите мое имя!

Звук рос и перекатывался, превращаясь в рев, - так гремящая волна обрушивается на песчаный берег.

- Нэг! Нэг! Нэг!

Его грудь высоко вздымалась от могущества и гордости.

"НЭГ! НЭГ! НЭГ! "НЭГ-НЭГ-НЭГ-НЭГ-НЭГ-НЭГ-НЭГ-НЭГ..."

Да. Нэг. Повелитель мира.

Глава 20

От зеленых густых джунглей вокруг них поднимались белые испарения, и свет, просачивавшийся сквозь густую зелень леса, казался таким же обычным, как и в реальном мире. "Солнце" не было больше голубым, теперь оно стало желто-оранжевым и горячим. На лбу и груда Конана выступил пот. Элаши, идущая за ним, давно сбросила куртку к шла теперь, набросив на себя лишь блузу и штаны. Остальную одежду она обвязала вокруг своих красивых округлых бедер.

Это были весьма странные джунгли. Ни одно насекомое не жужжало в воздухе, ни один звук ревущего зверя, охотящегося вдалеке, не достигал их ушей. Несмотря на все опасности, о которых их предупреждала Туэнн, ничто пока не прерывало их путешествия.

Часа через два они остановились перед густым кустарником, в центре которого был, похоже, проход. Судя по всему, они подошли к концу своего путешествия в колдовском мире.

- Ты был прав, - призналась Элаши. - Это, должно быть, то место, откуда мы снова попадем в реальный мир.

Перед ними стояло дерево - такое огромное, что, наверное, оно было прадедушкой всех земных деревьев. Рядом с ним красовались большие деревянные ворота. А у одной из створок ворот стоял высокий мускулистый мужчина с мечом, одетый в одну только набедренную повязку. На ногах его были высокие кожаные сапоги. Конан и Элаши остановились. Кого-то он им очень напоминал... Он был таким же высоким, как Конан, его густые черные волосы шапкой падали на широкие плечи, и стоял он, широко расставив ноги, с весьма самоуверенным видом.

Кром! Этого не может быть!

- Во имя Митры! - воскликнула Элаши. - Это. Это...

- Я, - закончил ее фразу Конан. - Только этого не может быть.

- Тогда это точная твоя копия, двойник.

- М-м... По правде говоря, мне кажется, что он выглядит слишком уж самоуверенным...

Элаши уверенно сказала:

- О нет, это точная копия тебя.

Конан взглянул на нее.

- Тогда ты сможешь так же хорошо уживаться с ним, как и со мной. - Его голос был очень сухим.

- Не думаю, что это так, - отмахнулась Элаши.

Псевдо-Конан быстрым шагом направился к ним.

- Хо, - сказал настоящий Конан. Его копия остановилась, на ее лице явственно читалось замешательство. Любой мог бы сказать, что выражение это было почти глупым, подумал Конан, но тут же отбросил эту мысль. Совершенно естественное удивление.

- Что тебе нужно? - спросил фальшивый киммериец.

- Пройти через ворота, - ответил Конан.

- Ты не сможешь этого сделать. Я поставлен здесь, чтобы никого не пропускать.

- Включая тебя самого?

- Нет. Но... - Двойник задумался, затем продолжил уверенно: - Тыне являешься мною. Ты - дьявольская галлюцинация. Колдовство!

Он сплюнул. Конан подавил желание согласно кивнуть. Вместо этого он сказал:

- По-моему, галлюцинация - это ты. Дай нам пройти и можешь и дальше носить мой облик.

- Нет, демон. Я увижу ТВОЙ истинный облик, когда мой меч унесет чары вместе с твоей жизнью.

Сообщив это, страж ворот обнажил свой меч и встал в боевую позицию. Недобро усмехнувшись, Конан проделал то же самое, в точности повторив движения своего противника. Подняв меч, он бросился вперед и с силой обрушил клинок на голову врага. Но удар, которым встретил его меч противник, был безукоризненным. Более того, в нем было столько же силы, сколько и в ударе Конана. На лице лже-Конана снова появилось удивленное выражение. Надеюсь, подумал настоящий Конан, я не выгляжу таким идиотом, а? Двойник прервал его размышления, рубанув его по руке мечом. Конан пружинисто отскочил назад и отпарировал удар, затем извернулся кольцом и прыгнул, целясь мечом в широкую грудь. Двойник точно так же ловко отпрыгнул назад, так что красивый выпад не достиг цели. Еще пару минут они наносили друг другу удары и контрудары, но ни один не смог хотя бы коснуться другого мечом. Как может человек победить самого себя? Конан всерьез задумался над этим, когда его любимый ложный выпад был разгадан врагом, словно тот прочитал его мысли. То же самое произошло и со следующим выпадом Конана.

- Кром! - воскликнули одновременно оба бойца.

- Может, удастся его убедить? - сказала Элаши.

- Убедить? Ты шутишь, - отозвался настоящий Конан.

Второй Конан засмеялся. Но, с другой стороны, кто сумеет убедить тебя лучше, чем ты сам? Настоящий Конан (хотя ему приходило в голову, что тот, второй, наверное, тоже считает, что ОН настоящий) опустил свой меч.

- Если один из нас - подделка, то нужно признаться, что это очень неплохая копия, - сказал Конан.

Страж ворот кивнул:

- Я вполне могу согласиться с этим.

- Ну а что, если мы оба настоящие?

- Сомневаюсь.

- Да, в это трудно поверить, но согласись, в этом колдовском мире все возможно.

- Да. Возможно.

- Тогда, если это правда, позволь мне пройти - это не будет нарушением твоих обязанностей.

Двойник холодно кивнул:

- Да, пожалуй.

- Тогда позволь мне пройти, потому что я ЗНАЮ, что я настоящий.

Фальшивый Конан раздумывал несколько минут.

- Даже если то, что ты говоришь, - правда, то как насчет нее?

Конан не нашелся, что ответить, но тут заговорила Элаши:

- Я? Я просто галлюцинация.

- Галлюцинация?

- Ну да. Фантом. Не настоящая. Так, обычное привидение.

- Хм-м. В таком случае ты можешь пройти. Но сперва я должен убедиться в том, что это правда. Элаши улыбнулась.

- Это очень легко сделать. Коснись меня. Твоя рука пройдет сквозь мое тело, как сквозь воздух.

Настоящий киммериец недоуменно уставился на нее. Неужели она сошла с ума? Она же не была никакой "галлюцинацией"! ЕГО рука никогда не проходила сквозь ее теплую плоть!

Элаши сделала шаг вперед и, слегка наклонив голову, еле заметно подмигнула настоящему Конану. А-а. Теперь он все понял.

- Да, дотронься до нее, - посоветовал он, пряча меч в ножны.

Лже-Конан тоже опустил свой меч, увидев, что опасность миновала. Он сделал два шага к Элаши. Она сочла момент подходящим и, приподняв свою блузу, обнажила полные загорелые груди.

- Вот, - сказала она, - коснись их.

Когда двойник протянул руку, намереваясь погладить эту чудесную грудь, настоящий Конан взвился в воздух и со всей силы ударил двойника кулаком в ухо. Фальшивый Конан рухнул навзничь, потеряв сознание. Элаши улыбнулась и опустила блузу.

- Меня ты бы так не провела, - сказал Конан.

Ее улыбка стала еще шире.

- Я бы на это не клюнул, - настаивал Конан.

- Конечно же нет, - ответила Элаши, но улыбаться не перестала.

Пока они шли к воротам, зрелище обнаженной Элаши продолжало стоять перед мысленным взглядом Конана. Он мог только посочувствовать второму Конану, лежавшему теперь, раскинув руки, на влажной земле. Это было чудесное зрелище, просто чудесное. Не то чтобы его можно было поймать на такой трюк. Конечно же нет. В самом деле...

Нэг обнаружил еще один подарок, который давало ему могущество Талисмана. Он мог, если хотел, "смотреть" через глаза выбранного им зомби. Все, что для этого требовалось, - это простое желание, и колдун тотчас же оказывался в двух местах одновременно - и в своем собственном теле, и в теле зомби. В зависимости от его желания, его "настоящее" зрение могло быть как в одном, так и в другом теле. Больше того, он мог переносить свои мысли, свой разум в тела Безглазых, и это оказалось весьма любопытным занятием. Хотя жрецы и были слепыми, их остальные чувства были столь острыми и тонкими, что шепота воспринималась лишь как мелкое неудобство. Нэг попытался было испробовать этот способ и на одном из живых горожан, которого специально для этой цели привели к нему, но у него ничего не вышло - он так и не сумел "подключиться" к живому телу. Ну что ж. Это было не слишком важно. Вскоре его армия будет достаточно большой, чтобы волной, сметающей все на своем пути, обрушиться на его врагов. Ему лишь нужно решить, куда послать ее в первую очередь. Пойти ли ему на север, в Коринфию, Немедию или Бритунию? Или, возможно, повернуть на запад и захватить Офир или Аквилонию и дальше - к морскому государству Зингаре? На юге лежали Коф и Шем, а дальше - Стигия и Куш; на востоке - Замора и Туран...

Впрочем, не имеет никакого значения, кто будет первым; рано или поздно весь мир будет принадлежать ему. С каждой битвой его армия будет расти, каждый павший станет его солдатом, каждый убитый крестьянин или зарезанный ребенок. И чем отчаяннее будут защищаться его враги, тем быстрее будет увеличиваться его армия. Неуязвимая, бессмертная армия мертвых, которой не нужен отдых и сон, армия, не нуждающаяся в пище, армия, которая пойдет вперед, не останавливаясь и сметая все на своем пути, как ветер, который гонит перед собой сухие листья. А когда весь мир ляжет к его ногам, он сможет сделать все. ВСЕ! Он будет править тысячи тысяч лет! Он будет последним живым человеком в мире, населенном его мертвыми слугами!

Ворота вели в длинный темный коридор. Конан шел впереди, Элаши - в двух шагах позади него. Через секунду они различили далеко впереди бледный мерцающий свет. Еще через несколько секунд они поняли, что свет идет от чадящей масляной лампы, вделанной в самую обычную каменную стену. Конан ощутил холодок, когда прошел через открытую дверь в замок колдуна. Когда он обернулся, чтобы еще раз посмотреть на дверь, сзади не было ничего, кроме ровной каменной стены.

- Мы в замке? - спросила Элаши.

- Да, похоже, что так.

А... теперь что?

А теперь мы должны найти Нэга и убить его.

Пять зомби шли через Промежуточные Земли как один отряд, пятеро, которые были Безглазыми. Шестой зомби покоился, хотя и без особых удобств, в желудке чудовища, величиной со среднего кита. Этот монстр пересекал дорогу, по которой шли зомби, и расправился с одним из них. Если вкус мертвой плоти и не понравился чудовищу, оно ничем это не проявило. Зверюга опустилась под землю, так, словно это была вода, и исчезла навсегда вместе со своим обедом. Остальные пятеро продолжали путь.

Конан и Элаши не знали, что Туэнн прошла здесь, - еще до того, как двойник Конана встал на страже у дверей. И именно сюда, к этим воротам, подошли пятеро мертвых жрецов. У гигантского дерева они столкнулись с фальшивым Конаном.

- Меня уже обманули один раз, - сказал он. - Второй раз этого не будет. Уходите отсюда.

Но у жрецов-зомби не было ни малейших намерений выполнять его приказания. Ни на секунду не останавливаясь, они двинулись прямо к воротам. Кем бы ни был тот, кто создал точную копию Конана, и какими бы причинами он при этом ни руководствовался, работа была проделана отменная. Гнев охватил лже-Конана. Он бросился на жрецов, и меч его замелькал взад и вперед, вверх и вниз, а на землю посыпался дождь из отрубленных кусков мертвого мяса, рук и ног. Ноги, руки, ступни, уши, головы - все, чего могла коснуться холодная сталь меча, она отрубала и отбрасывала в сторону. Некоторые наиболее самостоятельные части тела (руки, например) пытались вернуться к своим хозяевам, карабкаясь по земле, словно насекомые, но сверкающее лезвие не давало им такой возможности, рубя их на куски. Когда ярость двойника Конана, казавшаяся неистощимой, наконец истощилась, лужайка перед огромным деревом была усыпана кусками бескровной изрубленной плоти. Фальшивый Конан, очевидно, инстинктивно знал, что, если раскидать подальше отрубленные части тела, то они не смогут соединиться снова. Конечно, своеобразная жизнь в них останется, но она будет похожа скорее на флору, чем на фауну. Поэтому он разбросал куски тел, руки, ноги и головы по меньшей мере на километр. После этого страж ворот вернулся на свой пост, наблюдая за джунглями своими сверкающими голубыми глазами. Зомби-жрецы окончили свое путешествие таким способом, на который они вряд ли рассчитывали.

Пять тысяч заколдованных, вызванных из могил зомби стояли перед ним в темноте. Нэг смотрел на них с башни своего замка. Ну что ж, он имеет теперь по крайней мере половину необходимого ему количества солдат, решил он. И северо-запад, похоже, будет хорошим направлением для начала похода. Колдун махнул зомби левой рукой:

- Идите. Убивайте всех людей на своем пути, пока вы не достигнете Нумалии. Там вы будете ожидать моих распоряжений.

Половина его отряда повернулась и исчезла в темноте. Интересно, что подумают добрые жители Нумалии, когда они увидят армию мертвецов, остановившуюся у порога их дома? Сколько они заплатят, чтобы избавиться от них? В конце концов они отдадут все, но Нэг начнет с требования посылать ему телеги, до самого верха груженные драгоценными камнями, золотом и красивыми девушками-девственницами, а также всякими редкостями, которые он выберет сам. Возможно, он выстроит замок из чистого золота и с дорожками, выложенными по краям изумрудами и рубинами. Интересная мысль.

Остальные зомби стояли, ожидая его приказа. Колдун решил пока держать их поблизости - так, на всякий случай. Любой безумец, который попытается напасть на него, Нэга, будет иметь дело с его резервом, и этого резерва будет вполне достаточно, чтобы отбить любую атаку.

Нэг повернулся спиной к идущим на север мертвым бойцам. Его завоевание мира началось.

Если бы это только было возможно, Скир покраснел бы от злости. Но он стоял спокойно, как всегда, внешне не проявляя никаких признаков ярости, да это, пожалуй, было и к лучшему. Сила Нэга была велика, и не стоило постоянно раздражать его - результаты могли быть непредсказуемыми. Скир и раньше-то не всегда мог предсказать настроение Нэга... Скир-дурачок, Скир-шут, Скир-олух, чтобы попасться на такой обман, как отравленное вино. Эх, что говорить!

Он шел по нижней части замка, и его верная паучья свита по-прежнему сопровождала его. Он уже привык к ним, тем более что ничего не мог с ними поделать. Впереди Скир увидел Туэнн, идущую ему навстречу.

- А-а, вот мы и встретились снова.

Она не ответила, но слегка замедлила шаги.

- Что, спешишь на свидание с нашим общим хозяином?

- Да, - ответила она.

- Передай ему привет, чтоб его терзала чума тысячу тысяч лет1

- Попал в опалу, а, Скир?

Он повернулся я пошел рядом с ней.

- Он что, позвал тебя? Я посмотрю ва вашу встречу, если Нэг позволит мне.

- Неужели ты все еще ненавидишь меня, даже теперь, когда получил такое же "вознаграждение", что и я?

С минуту Скир шея молча. Наконец он проговорил:

- Нет, я должен признать, что мое отношение к тебе изменилось. Теперь я могу понять, почему ты сделала то, что ты сделала. Если бы я мог, я сам достал бы Талисман. Я мечтаю скорей положить конец всем этим мучениям.

- Ты знаешь, где он находится?

- Да, только мне от этого мало пользы. Он хорошо охраняется, и всем зомби запрещено даже думать о том, чтобы войти в эту комнату.

- А вот нам это не запрещено, - раздался голос Конана позади него.

Скир резко обернулся. Туэнн вывернула шею, стараясь увидеть, откуда доносится голос, хотя она и не остановилась, продолжая свой путь по коридору.

- Конан! - сказала она. - И Элаши!

- Да. Достань соль, Элаши.

Скир встрепенулся.

- У вас есть СОЛЬ? Здесь?

- Да.

- Тогда бросьте горсть соли и на меня тоже!

Туэнн сказала:

- Это обыкновенная соль, Скир. Она не разрушит заклинание, она лишь остановит твое движение.

- Все равно, лишь бы я смог сопротивляться его зову. Прошу вас...

- Я не собираюсь помогать тебе, Скир. Ты убил моего друга.

- Я могу провести вас к Талисману, - сказал Скир. - Если он будет у вас в руках, вы сможете остановить Нэга.

Конан посмотрел на Туэнн.

- Да, - ответила она. - Прошу тебя.

- Ну что ж, ладно. Вот бутылка с водой, Элаши. Кинь туда твою соль.

Женщина послушно выполнила то, что сказал ей Конан, и вскоре уже держала в руках бутылку с соляным раствором. Она сложила ладони и налила в них раствор, а затем плеснула им на Туэнн. Туэнн одеревенела, и Конан едва успел подхватить ее, прежде чем она упала. Он бережно уложил ее на свой плащ, а затем - на камни пола.

- Мы вернемся за тобой, когда все будет кончено.

Она не могла говорить, но Конан видел, как заблестели ее глаза.

- А я? - спросил Скир.

Конан взглянул на пауков, которым было явно наплевать на его присутствие.

- После того как ты покажешь нам, где Талисман.

- Ну что ж, тогда пойдем, пока Нэг опять не решил, что ему нужно надраить сапоги, и не позвал меня.

Бросив еще один взгляд на Туэнн, Конан и Элаши последовали за Скиром, держась на некотором расстоянии от него, чтобы избежать слишком близкого знакомства с окружавшими Скира пауками.

Глава 21

- Там стоят в карауле шестеро стражей, - сказал Скир. - Безглазых. Один из них зомби, как и я, остальные - живые люди.

- Что ж, придется нам с ними немного побеседовать, - сказал Конан. - Но прежде нам нужно до них дойти... Ш-шш, слушайте!

Из-за поворота до них донеслись шаги и приближающиеся голоса людей.

- Быстрее, сюда! - Скир указал рукой на ближайшую дверь. Он юркнул в дверь, и Конан, с Элаши поспешили последовать за ним. Очутившись в комнате (это было складское помещение, со свертками веревок и дюжиной темных деревянных бочек, стоявших рядами вдоль стен), Конан еле заметно приоткрыл дверь. Держа наготове свой меч, он внимательно вглядывался в узкую щель. Стоя рядом с ним, Скир проговорил:

- Нэг приказал многим из новых зомби охранять замок изнутри для большей безопасности. Коридоры, наверно, кишат его новыми рабами.

- Тогда нам нужно быть вдвойне осторожными, - сказал Конан.

- Мы не могли бы сойти за зомби? - спросила Элаши.

- Нет, мы сразу узнаем таких, как вы, - ответил Скир.

- Может быть, сделать вид, что мы - твои пленники? - спросил Конан.

- Да, это может сработать. Хотя я не больше чем лакей Нэга, многие из новых зомби знают, что я - его приближенный слуга.

- Тогда так и поступим, - решил киммериец. - Пошли.

Что-то было не так, и Нэг чувствовал это. Что именно, он не мог сказать, но какая-то смутная тревога, как чесотка, беспокоила его. Для тревоги, в общем-то, не было никаких причин, особенно теперь. Его нельзя было одолеть обычной атакой, и знания его многократно усилились теперь - ведь он мог проникать в мысли своих солдат. Все, что знали они, знал и он, ему нужно было лишь найти ответ.

Что же это? Хм-м... Во-первых, Туэнн до сих пор еще не пришла, хотя она давно уже должна была быть здесь. Пожалуй, ему стоит проверить, где она находится. Он послал свои мысли, стремясь слиться с ее разумом. Ага, вот и она, совсем недалеко отсюда.

ДАЙ МНЕ ТВОИ ГЛАЗА - приказал он. Но то, что он увидел, не имело никакого смысла. Он увидел серую стену, слабо освещенную, на которой не было ничего, кроме пыли. Через секунду он понял, что это не стена, а потолок. Но как это могло быть? Стояла ли она, задрав к потолку голову? Это было невозможно, ведь он же приказал ей прийти сюда... Она не могла остановиться! ЗАКРОЙ СВОИ ГЛАЗА - мысленно приказал он. И снова ничего не изменилось. Потолок остался там же, где он был раньше. Теперь, когда Нэг присмотрелся, он понял, что потолок был выше обычного. Если это было в замке (а так оно и должно было быть), то Туэнн, очевидно, сидела на корточках или даже лежала на спине. И она не могла закрыть свои глаза. Похоже, она находилась под воздействием какого-то противоборствующего заклинания, другого объяснения быть не могло. Но кто мог наложить это заклинание? Или, быть может, тут было что-то очень простое, вроде парализующей соли, которую запрещено было доставлять в замок? Во всяком случае, ситуация не сулила колдуну ничего хорошего. Это раздражало его, как попавшая в суп муха, и Нэг намеревался поскорее покончить с этой дурацкой историей. Он прервал свой контакт с Туэнн. Где же этот Скир? Впрочем, неважно. Этот человечек не имел большого значения.

Нэг хлопнул в ладоши, и двое жрецов (пока еще живых, но это поправимо) появились перед ним.

- Идите и найдите Туэнн. Доставьте ее сюда.

Жрецы поклонились и поспешили выполнить приказ колдуна. И все же невидимый порез зудел. Что-то еще случилось. И куда все же пропал этот Скир?.. Быть может, стоит проверить, чем занимается сейчас бывший вор... Впрочем, с ним он разберется попозже, решил Нэг.

Тайный Мастер шел рядом с Брутом. Они были среди тех "счастливчиков", кому позволено находиться во внутренних покоях замка Нэга. У Брута снова была его рука. Было очень интересно наблюдать, как его рука ползла к нему, напрягая мышцы пальцев и напоминая искалеченного пса. Брут тогда наклонился и поднял ее с поля, после чего просто приставил ее к своему обрубку у плеча. Рука приросла часа за два. То же случилось и с раной на голове Тайного Мастера. Она затянулась, как лужа воды в зимнее время. Со стороны он ничем не отличался от живого человека, каким он был совсем недавно. Многие зомби выглядели куда хуже, чем он. Некоторым ранам требовалось больше времени, чтобы затянуться, там же, где были утрачены большие куски плоти и костей, заживление вообще было невозможно. В таком случае глазам представлялись весьма странные шрамы и движения - некоторые зомби вообще ковыляли на голых костях. Ну что ж. Он не собирался ни у кого спрашивать, как и почему. Лучше быть мертвым, но ходить по земле, чем лежать в ней и гнить.

Туэнн лежала на плаще Конана, плененная в своем собственном замороженном солью теле. Нэг мысленно коснулся ее и увидел, что она лежит без движения. Нет сомнений, что он удивился этому, и нет сомнений, что он что-то предпримет. Ее единственной надеждой на спасение были теперь Конан и Элаши.

Когда взошло солнце, караван купцов из Коринфа, идущий к Кофу, начал разбивать лагерь на ночь. Один из купцов, наблюдавший за слугами, которые .устанавливали его шатер, бросил беглый взгляд в сторону - туда, где темнели горные склоны. В ужасе раскрыв рот, он издал странный хриплый звук, после чего поспешно скрестил пальцы для защиты от демонов. Обезопасив себя таким образом, купец истошно завопил: "Зомбейя! Зомбейя!" Лагерь тут же ожил.

Когда тысячи молчаливых фигур начали спускаться по горному склону, все, что не было упаковано в тюки, удирающие караванщики в панике и спешкебросили на песок. Раньше, чем орда мертвецов приблизилась к лагерю, все купцы, их слуги и стражники исчезли, уходя вправо, в сторону от маршрута армии мертвых. Купцы знали, что нужно делать при встрече с ЗОМБЕЙЯ, и правило это было крайне простым - бежать! Бежать как можно быстрее.

Став зомби, слуги Нэга не стали более внимательными, чем были при жизни. Конан, Элаши и Скир миновали уже третью группу мертвых дозорных, но пока что никто не задал им ни одного вопроса. То ли патрули зомби полагали, что Скир ведет пленников, то ли им просто не было до этого никакого дела. Скир кивал очередному знакомому зомби, и ему не приходилось даже произносить заготовленную заранее фразу: "Это мои пленники. Я веду их к Нэгу". Похоже, пока никто не заинтересовался странной компанией. Мертвые слуги колдуна были не слишком наблюдательны. У Конана все еще висел на поясе меч, у Элаши - ее сабля. Похоже, все пройдет легче, чем мы боялись, подумал Конан.

- Конан! - раздался крик, разбивший в прах его надежды. Киммериец повернулся и увидел Тайного Мастера и Брута, имевших, как он помнил, весьма существенные причины для мести.

- Нам лучше бежать - и побыстрее! - заметил Конан. Все трое пустились наутек.

- За ними! Это враги Нэга!

Не меньше дюжины зомби, слонявшихся по коридору, бросились за ними вдогонку. Не замедляя бега, Конан обнажил свой меч. Его преследователи были уже мертвы, так что даже у могучего киммерийца было не много шансов выстоять в такой схватке. Мудрый человек, говорил ему отец, знает, когда нужно убегать, а когда - драться. Сейчас явно было время убегать. Вот они и убегали, да только, обогнув угол коридора, налетели еще на одну группу зомби. Их. было человек десять. Конан вознамерился было прорубить себе дорогу мечом, но сообразительность Элаши спасла положение.

- Позади нас! - крикнула девушка. - Враги Нэга! Они преследуют нас!

Зомби бросились на отряд, которым командовал Тайный Мастер, - в этот момент он как раз показался из-за поворота. Они бросились на "врагов", защищая своего повелителя, вне всякого сомнения готовые бездумно отдать за него свою призрачную жизнь.

Конан, Элаши и Скир продолжали бежать, оставив обе группы зомби разбираться друг с другом. Со временем те, конечно, разберутся, что к чему, но Конан не собирался ожидать на месте их решения.

Враги в его замке! Каким образом они проникли сюда, было неважно (он выяснит это потом), сейчас же необходимо было схватить и уничтожить их!

Нэг дернул себя за ус, нервно вздрогнув. Он наводнит весь замок зомби, так что врагам будет негде укрыться! Нэг послал мысленный приказ своей мертвой рати.

Через несколько минут пятьсот зомби ворвутся в коридоры и залы его замка!

Скир, сопровождаемый пауками, повел Конана и Элаши по круто уходящим вниз ступеням лестницы. Пауков становилось все меньше и меньше - большие сапоги Конана оставляли им слишком мало шансов на выживание, но те, кто уцелел, продолжали мрачно следовать за Скиром. Где-то сзади шумела погоня, но никто не спускался вниз по лестнице. Скир пояснил:

- Этот путь ведет в темницу.

- А как насчет Талисмана? - поинтересовался Конан.

- Мы на полпути до того зала, где он хранится. Подземелье позволит нам сократить большой кусок пути.

- Что ж, тогда показывай дорогу.

Оставшиеся пауки Скира (не то шестнадцать, не то семнадцать) шли рядом с ними, отчаянно стараясь не угодить под сапоги киммерийца.

Нэг посмотрел на того, кто называл себя Тайным Мастером.

- Говори! - приказал он.

- Он - тот, кого зовут Конан, господии. Чужеземный варвар. Это был он, кто... убил меня. Он путешествует с женщиной, хотя раньше с ним была еще одна женщина, зомби...

- Что? Опиши мне эту женщину-зомби!

Тайный Мастер так и сделал.

Туэнн! Ага!

- У меня был спор с ним, и я хотел свести с ним счеты...

- Меня не интересуют ваши мелкие споры. Расскажи мне об этом варваре и об этой женщине.

- С ними был еще один человек, один из твоих зомби-слуг.

- Вот как? Опиши мне и его!

- У него было лицо, которое подошло бы я святому. И целая куча черных пауков следовала за ним...

- Скир! Чтоб он сгорел, клянусь черными кольцами Сэта! Я сотру его кости в порошок! Нет, это слишком мягко! Я отрублю ему руки и ноги и буду использовать как подставку для ног!

В полумраке подземелья они упрямо шли по густому лабиринту проходов и тоннелей. И тут внезапно Скир остановился.

- О Боже, только не это! Он зовет меня1 - Если только это было возможным, лицо Скира еще больше побелело. - Он... Он ЗНАЕТ!

- Тайный Мастер, - сказала Элаши.

- Да, - согласился Конан. - Пришла пора соляного раствора.

Женщина пустыни открыла бутылку и плеснула жидкостью на Скира. Зомби тут же одеревенел, и Конан подхватил его каменное тело, уложив иа пол. Оставшиеся в живых пауки образовали полукруг вокруг тела Скира.

- Ну что ж, теперь мы должны действовать в одиночку, - сказал Конан. Пошли, нам еще надо разыскать этот крайне охраняемый докой.

Элаши кивнула.

Туэнн уже могла кое-как двигаться к тому моменту, когда Безглазые принесли ее к Нэгу. На лице колдуна застыла жуткая улыбка, которая подошла бы и демону, впивающемуся в горло жертвы.

- А-а, моя прекрасная Туэнн! Нам нужно о многом поговорить. Нам - тебе и мне.

Жрецы поставили Туэнн на ноги. Она слегка покачнулась, но устояла на ногах. Все пропало, и казалось, что надежда вот-вот оставит ее.

- Каковы намерения того дурня, о котором мне только что сказали, - Конана?

Как ни старалась Туэнн удержаться от ответа, пронизывающий взор колдуна заставил ее заговорить:

- Он... он хочет твоей смерти.

- Моей смерти? Ха! Тысячи людей желали этого до него, но где они теперь? Я жив, ну а они - на том свете.

- И все же он смог проникнуть в твой замок, не так ли?

Нэг нахмурился.

- Ты научилась говорить дерзости. Я не позволю тебе этого.

Он махнул рукой и направил на Туэнн свой острый палец. Боль раскаленной иглой прошила ее грудь. Она чуть не закричала, но сумела сдержать крик и выпрямиться.

- Это все, чего желает этот человек?

Она не могла лгать (и она хорошо знала это), но, возможно, ей удастся сказать не всю правду. Конан, без сомнения, желал многих вещей, и она, безусловно, не могла знать все его желания.

- Я не знаю всего, чего он хочет.

Это было правдой, она не солгала ему. Если бы колдун поставил вопрос иначе, она вынуждена была бы сказать ему правду, но пока у нее был небольшой контроль над тем, что она ему говорила. Нэг задумчиво подергал себя за ус. Затем он улыбнулся.

- Впрочем, это не имеет значения, - сказал он. - Через несколько минут мой замок будет кишеть зомби. Твой герой будет схвачен и приведен сюда для развлечения. Моего, разумеется. Возможно, вы будете развлекать меня вдвоем.

Туэнн стояла, не говоря ни слова. Возможно, он оставит ее пока в покое. Надежда шевельнулась в ее сердце, почти потухшая искра надежды. Конан и Элаши были очень изобретательны. Быть может, у Туэнн еще остался маленький шанс на спасение.

- Этот Конан - один?

Туэнн было трудно, но она вынуждена была ответить:

- Нет.

- Ага. Кто с ним?

- Элаши, женщина из пустыни.

- Вот как. - На его лице снова появилась дьявольская улыбка. - Что ж, чем больше, тем лучше. И что, она тоже хочет моей смерти?

- Да.

Колдун покачал головой.

- Еще одна глупышка, будущий солдат моей армии. Ну что ж, с двумя женщинами и одним варваром мне, пожалуй, удастся придумать какое-нибудь забавное представление.

Туэнн ничего не ответила на это, но крошечная искорка надежды в ее сердце задрожала. Нэг был слишком могуществен, она чувствовала, как растекается вокруг его энергия, словно тепло от костра. Одним взмахом руки он мог бы убить обоих - и Конана, и Элаши, с такой же легкостью, как прихлопнуть надоедливое насекомое. У них был только один шанс - найти Талисман Огня и разрушить могущество Нэга, которым он так наслаждался сейчас.

Даже в самом лучшем случае их силы были явно неравны.

Глава 22

Конан чувствовал себя мясником. Они с Элаши даже не пытались теперь скрываться от врагов. Они бежали по коридорам огромного замка, изворачиваясь и резко отпрыгивая в сторону, рубя направо и налево своими мечами и прорубая себе дорогу, когда это было необходимо. Зомби не могли быть "убиты" острой сталью, но умело нанесенный сильный удар мечом мог изрядно замедлить их передвижение. Человек, ковыляющий без одной ноги, бегает куда медленнее, чем здоровый. Ну а кроме того, хороший удар мог ведь отсечь и голову. Тело без головы не имело глаз и не могло координировать свои движения, пока случайно не натыкалось на свою утраченную запчасть, а это требовало времени.

Они бежали и бежали, пока случайно не наткнулись на то, что искали. Шесть закутанных в плащи фигур стояли вдоль коридора, охраняя дверь в какое-то помещение. Это, должно быть, и есть то самое место, подумал киммериец. Безоружные жрецы бросились на вторгшихся в замок чужаков. Они были очень ловкими, эти Безглазые, но коридор был узким, так что они не могли окружить Конана и Элаши. Конан свирепо размахивал в воздухе своим мечом, рисуя смертоносные узоры. Холодная голубая сталь плясала, пронизывая теплую плоть. Он рубил и колол, подпрыгивая в воздух и отскакивая в сторону, и вскоре зарубил двух атакующих жрецов, которые оказались недостаточно быстрыми противниками. Элаши, стоя позади Конана, удерживала еще одного жреца на расстоянии своим мечом, нанеся ему несколько ран, не очень глубоких, но все же достаточных, чтобы он не стремился подойти к ней поближе. Оставшиеся три жреца плясали и подпрыгивали в воздухе, заставляя Конана крутиться и скакать, как одержимого. У киммерийца был меч и огромная сила, но Безглазые были быстрее его в движениях. И он знал, что один из них уже был мертв. Ему требовалась осторожность, чтобы не позволить этому зомби (какой же из жрецов будет им?) схватить лезвие его меча и вырвать его из рук. Кто-то сильно ударил Конана кулаком под ребра. Он крякнул и рубанул врага своим мечом. Лезвие глубоко ушло в бедро жреца, но из раны не выступило ни капли крови. А-а, вот он, этот зомби! Мертвец схватился за окровавленный клинок, но Конан резко выдернул его, отрубив зомби два пальца. Ну что ж, теперь он будет внимательней следить за этим противником. Еще один слепой жрец резко повернулся, сжав пальцы в тугой кулак и далеко выбросив вперед руку. Сильный удар был нацелен в висок Конана, но киммериец сумел увернуться, и удар пришелся в мускулистое плечо. От сотрясения задрожало и завибрировало все его тело. Позади Конана раздался крик Элаши:

- Конан! Сзади, в коридоре!

Конан метнулся к извернувшемуся жрецу и пронзил живот врага хирургически точным выпадом. Когда жрец упал на пол, на секунду задержав своих собратьев, Конан бросил быстрый взгляд назад. Кром! Целая орава мертвецов бежала в его сторону! Еще несколько секунд - и враги налетят на них!

- Дверь! - заорал Конан.

Он переступил через убитого жреца, рубанул мечом по руке слепого зомби (рука с глухим стуком отвалилась от тела) и повернулся к двери в зал. Она, разумеется, была заперта. Элаши сумела наконец проткнуть мечом своего противника. Затем она бросилась к Конану, чтобы помочь ему разделаться с оставшейся партией врагов. Приближающаяся орда зомби была уже совсем близко от них. Конан одним прыжком перелетел через узкий коридор, попутно погрузив меч в грудь предпоследнего жреца, и, обхватив его за торс, ударил мертвым телом в закрытую дверь. Замок двери не был рассчитан на сопротивление рассвирепевшему киммерийцу. Металл заскрежетал, хрустнул, и сломанный замок повис на двери. Засов поддался, и дверь распахнулась настежь. Конан, не удержавшись на ногах, влетел в комнату. Элаши юркнула в помещение следом за ним. Прежде чем ближайший к ним зомби успел проникнуть в зал, Конан резко захлопнул дверь и ухватился за ее створки обеими руками.

- Вот он! - сказала Элаши.

Мышцы на руках и ногах Конана вздулись буграми от напряжения - он с трудом удерживал дверь, в которую ломились и молотили кулаками дюжие зомби.

- Ну так бери его! - ответил он, изо всех сил сдерживая напор на дверь. И поспеши!

Конан бросил взгляд через плечо и увидел, что Элаши бежит к хрустальному шпилю.

- Он мерцает... - колеблясь, сказала она и нерешительно коснулась ладонью Талисмана Огня.

- Мне наплевать, даже если он танцует или поет! Бери его - и быстро!

Она схватила Талисман и сжала его в кулаке.

- Он у меня, Конан.

- Отлично. А теперь иди ко мне и становись рядом. Справа от меня.

Элаши повиновалась.

- Стой наготове, - приказал Конан.

Произнеся эти слова, Конан отскочил от двери и встал рядом с Элаши. Дверь распахнулась настежь, и четверо зомби ввалились в зал. Конан схватил Элаши за руку, и, перепрыгнув через упавших зомби, они выскочили в коридор.

- Кром! - пробормотал Конан. Около пяти сотен мертвецов стояли там, ожидая их появления. Ну что ж, он встретит Крома с руками, поющими от меча, подумал киммериец. Он поднял меч высоко над головой и приготовился к бою.

- Подожди! - крикнула Элаши. Он посмотрел на нее. В обеих руках она держала Талисман, от которого исходило зеленоватое сияние. Помедлив, Элаши протянула его вперед. Зомби отшатнулись от нее. Она быстро прыгнула вперед и коснулась Талисманом одного из них. Он упал, и тело его съежилось, словно лист, брошенный в огонь.

- У неё в руках истинная Смерть, - прошептал кто-то.

При этом сообщении половина зомби повернулась и бросилась наутек. Но остальные двинулись к Конану и Элаши, уже без всякой угрозы. Они улыбались.

- Меня! - попросил один из них. - Коснись меня первого Талисманом!

- А потом меня, - сказал второй. - И да благословят тебя за это боги!

Конан недоуменно смотрел на них.

- Они хотят умереть, - тихо сказала Элаши. - Прикосновение Талисмана освободит их, и они смогут вернуться в Серые Земли.

Конан кивнул.

- Дотронься до них Талисманом. А потом мы разыщем Нэга и дотронемся до него - вот этим!

Конан сжал руками рукоять своего меча.

Ярость Нэга не имела предела.

- Талисман! Кто-то сдвинул его с места! Мое могущество исчезает!

Будучи все еще в его власти, Туэнн не удержалась все же от улыбки. Он все еще держал ее в неволе, как и многих других в замке, но колдовство, питавшее Силу Нэга, изрядно ослабло. Колдун резко повернулся и пронзил Туэнн злобным взглядом.

- Ты! Это твой варвар сделал это!

- Надеюсь, что так, - ответила она.

- Гадина! Ты поплатишься за это!

Он снова ткнул в нее пальцем, но на этот раз Туэнн не почувствовала пронзительной боли, как прежде. Ее улыбка стала еще шире.

- Я разделаюсь с тобой потом! - Колдун повернулся и выбежал из комнаты.

Соляной раствор, которым Элаши опрыскала Скира, был, вероятно, не очень сильным, или же его было недостаточно, думал зомби. Способность двигаться вернулась в его тело, руки и ноги быстрее, чем он рассчитывал. Скир встал, и его пауки снова засуетились, занимая привычное место у его ног. Он вздохнул. Наказание Нэга за его фокусы будет мучительным, в этом он был уверен. Но... Подожди-ка! Зов Нэга исчез! Что же произошло? Скир все еще чувствовал силу и могущество колдуна, он все еще оставался его рабом, но, судя по всему, Нэг был изрядно занят чем-то, потому что зомби не чувствовал больше его мысленного приказа. Это было очень странно. Скир никогда не тратил время на пустые размышления. Ему нужно было поскорее добраться до Талисмана - это он знал наверняка.

Конан и Элаши шли по коридору, оставляя за собой кучи тел, лежащих на каменном полу. Многие зомби шли к ним, протягивая руки, стараясь поскорее коснуться Талисмана. Конан подумал, что ему больше подошло бы название Талисман Смерти. Другие зомби, однако, бежали от них, едва почувствовав Силу и Энергию Талисмана. Конан не знал, нужно ли непосредственное прикосновение Талисмана к телу зомби. Он подозревал, что в этом не было необходимости, но киммериец понятия не имел, как им пользоваться, да в общем это было и к лучшему. Такого рода могущество было очень опасным, и им легко было бы соблазниться. Для человека лучше всего не поддаваться на подобные приманки...

Они продолжали идти по коридору, два единственных живых человека в замке, отпуская на свободу, к истинной Смерти, всех тех, кто желал ее.

Нэг быстро бежал по коридору, и гнев наполнял его черное нечеловеческое сердце. Он отыщет этого варвара и обратит на него Смертоносный Взор, так что этот глупец превратится в пепел! Нарушение его планов больше чем просто раздражало его, это была атака на него, на само его существование! Он не для того прожил все эти долгие годы, планируя и интригуя ради своей цели, чтобы в последнюю минуту быть остановленным каким-то ВАРВАРОМ!

Скир, сопровождаемый пауками, достиг хрустального зала Нэга. Тела, лежавшие вповалку на полу, в некоторых местах образовывали чуть ли не завалы, и ему приходилось перелезать через них, чтобы добраться до комнаты, где уже не было магического Талисмана. Итак, Конан и женщина сумели сломить могучую защиту Нэга. Невероятно!

Он пошел по тропе, отмеченной трупами, некоторые из которых были уже не больше чем горсткой сухих костей. Стоило Истинной Смерти коснуться их, как чары Нэга исчезали и разложение вступало в свои права. Эта мысль не слишком радовала Скира, тем более что такая же участь ожидала и его. Быть может, если Нэг окончательно потеряет над ним власть, он сумеет приспособиться к жизни (или, точнее, к не-жизни). Он, может быть, найдет что-нибудь, что заменит ему женщин и дурманящую травку. Что именно, он не знал, но надеялся в конце концов узнать. Но сложность состояла в том, что Нэг должен был быть убит, Скир же намеревался остаться в том же состоянии, что и сейчас. А это нелегко было сделать. Скир поспешил вперед, стараясь поскорее найти Конана и Элаши. Пауки ползли следом за ним, перебираясь через тела зомби и явно не проявляя к ним ни малейшего интереса.

Гобелены, когда-то яркие, висели на стенах в центральном зале замка, где в былые времена проходили пиры и встречи знати. Зал был настолько большим, что в нем свободно могло бы разместиться сто человек. Года обесцветили краски на занавесях и гобеленах, целые горы пыли и паутины покрывали длинный стол, стоящий посередине приемного зала. Почти постоянный дождь должен был начаться примерно через час, но пока в зале было еще достаточно света, чтобы видеть все помещение ясно и отчетливо.

Нэг вошел в Центральный Зал через Южные Двери. И именно в этот момент Конан и Элаши вошли в зал через двери с севера. Скир подошел к ним сзади. Его тарантулы по-прежнему следовали за ним. Все четверо замерли.

- Итак, - сказал Нэг, - ТЫ являешься причиной моего раздражения.

- Да, - ответил Конан, подняв свой меч. - А ты являешься тем, кто послужил причиной смерти моего друга?

- Я послужил причиной многих смертей, варвар. Я - тот, кто идет и действует со смертью рука об руку.

- Мой отец был среди твоих жертв, - проговорила Элаши.

Нэг засмеялся.

- А ты, Скир? У тебя что, тоже есть какие-то жалобы?

Скир заколебался и не ответил. Если Нэг победит...

- А впрочем, неважно, - сказал Нэг. - Ты предал меня и заслужил мой гнев. Когда эти двое умрут, я займусь тобой.

Скир почувствовал, как его желудок сводит от страха.

Конан встал в боевую позицию, уперся ногами в пол и поднял меч над головой. Он начал приближаться к колдуну короткими пружинистыми шагами. Нэг наблюдал за ним, скрестив на груди руки. Элаши подняла свою саблю и тоже двинулась к колдуну. Тот презрительно поднял одну бровь. Конан видел, что у его противника не было никакого оружия, по крайней мере такого, какое можно было бы потрогать руками. Обычно ему не нравилась мысль зарубить безоружного человека, но Нэга едва ли можно было считать обычным человеком. Быстрая чистая смерть была слишком хороша для него, но это было в характере Конана: если ему и приходилось убивать врага, он делал это быстро, никогда не прибегая к пыткам, - это было ниже его достоинства.

Когда киммериец подошел к колдуну на расстояние хорошего прыжка, Нэг поднял руку и направил на Конана сжатые в кулак пальцы.

- Мои глаза, - сказал он.

Не задумываясь, Конан машинально взглянул на него... И не смог отвести взор. Глаза Нэга, казалось, вращались во все стороны, и искры из них пронзали Конана острыми кинжалами. Внезапно киммериец почувствовал, что его колени ослабели и подгибаются, а руки утратили силу. Меч опустился. Конану казалось, что он ступает по густой, липкой грязи...

В этот миг Элаши метнулась к колдуну и подняла свою короткую саблю, намереваясь раскроить ему череп. Нэг на мгновение оторвал взгляд от Конана и перевел его на женщину. Она остановилась, словно ударившись о тугую резиновую стену. Сабля выпала из ее рук, и она осела на пол, закрыв обеими руками глаза и тихо всхлипывая. Конан почувствовал, что часть его былой силы вернулась к нему, и снова собрался с силами, чтобы прыгнуть на колдуна. Нэг снова перевел горящий взор на киммерийца, и слабость обволокла его, как тяжелое одеяло. Поднимать наковальню в лавке купца в Опкофарде было пустяком по сравнению с тем, чтобы просто держать глаза открытыми. Если бы он только мог лечь на пол и отдохнуть секунду, то потом он сумел бы справиться с этим ублюдком...

- Не спи! - крикнул Скир. - Это Смертельный Взор! Если ты сейчас заснешь, то больше уже не проснешься!

Нэг улыбнулся и посмотрел на Скира.

- С меня достаточно твоих измен, Скир!

Произнеся эти слова, Нэг махнул обеими руками в сторону зомби, словно бросая в него горсти пыли. Конану удалось бросить быстрый взгляд в ту сторону. Скир застонал и начал съеживаться. Через несколько секунд он живо напоминал виноград, слишком долго пролежавший на солнце. Стон вырвался из груди Скира и тут же оборвался, когда он упал на каменные плиты пола. Его кожа потемнела и съежилась, как старый пергамент, плоть, казалось, таяла под ней, и через несколько мгновений там, где только что упал зомби" лежал лишь высохший как мумия скелет. Пауки окружили труп Скира, возбужденно бегая взад и вперед.

- А теперь, - сказал Нэг, - пора покончить с этим неприятным делом.

Он снова повернулся к Конану. Киммериец отчаянно боролся, стараясь сделать последние два шага, отделявшие его от Нэга. Он сделал один шаг и остановился, словно его тело налито было свинцом. Он не мог сдвинуться с места. Он слышал, как Элаши тихо заплакала за его спиной, и он сожалел, что ей придется умереть, но он ничего не мог сделать. Он не хотел сдаваться, но он не... мог... сдвинуться с этого... места.

Нэг громко вскрикнул.

Конан тряхнул головой, и колдовство, удерживающее его, слегка рассеялось. Это были пауки. Они атаковали Нэга. Он бил их ладонями, стряхивая с себя, но те, кто не был убит, снова бросались на него со всех сторон, кусая его везде, где удавалось. Когда Скир упал, замешательство пауков закончилось. Скир был мертв, но его жизненная сила каким-то образом, казалось, перешла к Нэгу. А Нэг был жив. Теперь пауки могли выполнить свое предназначение, проклятие Шез, и они это сделали. Конан поднял меч. Он весил больше каменного валуна! Киммериец медленно передвинул ступню вперед и сдвинулся на сантиметр. Его ноги были словно прикованы к полу...

- Умрите! - крикнул Нэг.

Пауки отвалились от него, падая на пол кверху лапами. Конан продолжал свое медленное продвижение вперед, словно толкая перед собой гору... Нэг перевел взгляд с дергающихся пауков на Конана.

- Не-е-ет!!! - Он резко поднял правую руку. Конан сжался в тугой комок мышц и со всей силы, какая у него еще оставалась, опустил свой меч... Острый клинок опустился на голову Нэга, аккуратно разделив ее на две половины. Звук от удара меча по кости был заглушен внезапным порывом вонючего воздуха, с шумом вырвавшегося из черепа колдуна. Запах заставил Конана поперхнуться и, уронив меч, упасть на колени. В зал ворвался ветер, поднявший целые кучи пыли с гобеленов и тяжелых занавесей. Пыльный вихрь почти ослепил киммерийца. Конан потер глаза кулаком.

Когда пыль улеглась, на полу рядом с Конаном была лишь лужица разложившейся плоти - маслянистой черно-красной жидкости, сочившейся сквозь щели в плитках пола.

Нэга Ужасного не стало.

Глава 23

В забытой богами маленькой деревушке, далеко на севере, внезапно раздался громкий крик, когда тысячи мертвецов-зомби испустили вразнобой радостный крик.

В эту минуту они обрели освобождение.

В маленькой комнатке, личных покоях колдуна, Конан и Элаши нашли Туэнн, полностью освободившуюся от чар колдуна. Обе женщины заплакали от радости, и Конан вынужден был признать, что и он был очень рад видеть девушку-зомби, не говоря уже о том, что он был более чем счастлив тем, что остался в живых.

- Вы убили его, - сказала Туэнн.

- Конан убил его, - уточнила Элаши. - С помощью Скировых пауков, как ни странно.

Она рассказала Туэнн, как прошла последняя битва с Нэгом. Когда Элаши закончила свой рассказ, Туэнн улыбнулась.

- Храбрый человек наш Конан.

Обе женщины одарили киммерийца своими лучшими улыбками.

- А что нам теперь делать? - спросил Конан, внезапно почувствовав неловкость.

- Мы должны использовать Талисман, чтобы освободить всех зомби, - ответила Туэнн. - Вы мне поможете? Я не могу сама коснуться Талисмана.

- Ну конечно, - сказала Элаши.

Женщины отошли в сторону и зашептались с таинственным видом. Конан поглядывал на .них, одновременно следя, чтобы не появились какие-нибудь неожиданные враги, которые могли все еще шнырять в замке или вокруг него. Ну и зловонное же место, подумал Конан. Запах, пропитавший все вокруг, заставил бы обрадоваться даже ароматам мясобойни. Вряд ли стоит вдыхать эти ядовитые испарения...

- Нам лучше выйти наружу, - сказала Туэнн.

- Да.

Все трое перешли по опущенному подвесному мосту на другую сторону рва. Очутившись на чистом воздухе, они повернулись и посмотрели на замок. Судя по всему, там не осталось никого - ни живых, ни мертвых.

- Держите Талисман крепко обеими руками, - сказала Туэнн.

Она жестом показала, как именно нужно держать Талисман, и Элаши взяла его в ладони.

- Да. А теперь произносите следом за мной: Кводне-сакт...

- Кводне-сакт...

- Сабидан-мон-отерит.

- Сабидан-мон-отерит, - закончила Элаши. Внутри замка прогремел громовой раскат. Небо над ними, казалось, посветлело. Нет, оно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО стало светлее! Словно на небе зажглось новое солнце... Конан моргнул от яркой вспышки. Огненный шар вспыхнул тысячей ослепительных огней, словно некий художник оживил солнце на холсте. Так же внезапно, как и появилось, сияние угасло.

Тайный Мастер, неутомимо шагавший по дороге рядом с Брутом (с которым он имел теперь куда больше общего), увидел, как его приятеля поразил луч яркого света. Брут исчез. Еще через секунду огненное копье вонзилось в тело Тайного Мастера. Оба они умерли наконец Истинной Смертью.

Мейло, жрец из монастыря Суддах-Облатов, присоединился к своим предкам в Серых Землях.

По всей округе зомби, выхваченные из загробной жизни колдовством Нэга, возвращались назад. В безымянной деревушке тысячи зомби упали на землю, словно марионетки с перерезанными веревочками. Они обрели Истинную Смерть и покой.

Стоя неподалеку от замка, Туэнн говорила с Элаши.

- Ты не могла бы завернуть Талисман в кусок ткани?

Элаши уложила Талисман в сумку и передала ее зомби.

- Спасибо. Моя близость к Талисману, как это ни странно, защитила меня от его воздействия. - Она взяла сумку в руки. - Я коснусь его руками. Вон там я вижу красивую рощу. Я думаю, мне лучше будет сделать это там.

Элаши тихо заплакала.

- Так ли это необходимо? Я... Я так привязалась к тебе... - Она бросила взгляд на Конана, и он согласно- кивнул.

- Подойдите ко мне, - мягко сказала Туэнн. Когда Конан и Элаши приблизились, она обняла их и крепко прижала к себе. - Вы были для меня друзьями и возлюбленными, - сказала она, - и я запомню вас на всю Вечность. Но я должна идти. Мое время истекло уже сто лет назад.

Слезы сильнее заструились по красивому липу Элаши. Конан на секунду отвернулся, чтобы смахнуть что-то, попавшее ему в глаз. Элаши спросила:

- Ты хочешь, чтобы мы... чтобы мы?..

- Нет, - сказала Туэнн. - Мне бы хотелось, чтобы вы запомнили меня такой, какая я сейчас. Все произойдет очень быстро, и от меня останется совсем немного - после ста лет смерти...

Конан потер свой глаз кулаком. Пыль, должно быть.

- Желаю вам счастливого пути. Прощайте, --сказала Туэнн. Она повернулась и пошла к маленькой роще, которую выбрала для себя. Элаши с печалью смотрела ей вслед, пока Конан не тронул ее мягко за локоть.

- Что ты хочешь, Конан?

- Ей хотелось побыть одной в эту минуту. Нам нужно дать ей это право.

Элаши повернулась к киммерийцу и уткнулась лицом в его грудь.

- Ты все еще хочешь получить свой Талисман? Я могу подобрать его для тебя, после того как Туэнн...

- Нет, пусть он покоится вместе с ней. Лучше, если мы запомним ее такой, какой она была.

- Да.

Они пошли в сторону от рва, и Конан чувствовал неловкость, объяснить которую он был не в состоянии.

- Что ты собираешься теперь делать? - спросил Конан Элаши.

- Я вернусь в пустыню, к своим, - ответила девушка. - Я должна отчитаться в том, что произошло, перед моими братьями и дядьями. А каковы твои планы?

Конан пожал плечами.

- Я собирался в Замору, когда началась вся эта история.- Не вижу никакого основания отказываться от этого намерения теперь.

- Если не возражаешь, мы можем путешествовать вместе - пока я не поверну к югу. Знаешь, я внезапно почувствовала себя очень одинокой.

- Конечно, Элаши, - ответил Конан. - Пойдем вместе - почему бы и нет?

Они повернулись и зашагали прочь от мертвого замка, и ни один. из них не обернулся в сторону маленькой тихой рощицы.

Говард Роберт & Перри Стив Конан и повелители пещер

Глава первая

На открытой всем ветрам вершине темнела груда камней. Некогда здесь был поставлен межевой столб, извещавший спутников о том, что в этом месте сходятся земле Бритунии, Коринфии и Заморы, но за несколько веков ветер и солнце обратили столб в ничто. Впрочем, путники сюда забредали достаточно редко, а одинокая вершина и без того была заметным ориентиром.

По узкой припорошенной снегом тропке, приходившей по самому гребню, шли двое - мужчина и женщина. Они о чем-то спорили.

- Разве мы не видели коней? - спрашивала женщина. - Или об этом я должна заботиться?

Эта полногрудая женщина, предки которой жили в Хауранских пустынях, была молода и красива. Элаши - так звали ее - было не привыкать к походной жизни - в силе и выносливости она ничуть не уступала мужчинам. На плечи ее был наброшен тяжелый плащ, из-под которого виднелись толстая шерстяная рубаха и длинная юбка; обута же она была в высокие сапоги из мягкой кожи. На левом боку покачивалась короткая кривая сабля.

- Кони! Да эти кони давно бы уже издохли! - усмехнулся ее путник. - Пешком-то оно вернее будет.

Мужчина тоже был молод. Он был высок и на удивление широк в плечах. Подбородок его был гладко выбрит, черные как смоль волосы коротко острижены. Голубые глаза его будто горели ярким пламенем. Звали этого человека Конан. Он происходил из сурового племени горных киммерийцев, чьи студеные земли лежали далеко на севере. Он тоже был одет по-зимнему - тяжелые сапоги, теплый плащ, шерстяные рубаха и штаны. Висевшие на его поясе ножны скрывали огромный, острый как бритва меч из вороненой стали.

- Скажешь тоже! - не унималась Элаши. - Никак не могу взять в толк - и на что ты только годен, чурбан неотесанный!

Конан покачал головой. С тех пор, как он встретил Элаши в храме Послушников Суддаха, скучать ему не приходилось. Сначала им довелось встретиться с красавицей зомби, затем пришлось сражаться со слепыми слугами колдуна и его неуязвимыми созданиями. Смерть поджидала на каждом шагу.

Вот уже не одну ночь спутники делили ложе, однако на отношении Элаши к киммерийцу это никак не сказалось - то и дело она начинала корить Конана, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Конан кашлянул и, ухмыляясь, заметил:

- По ночам ты что-то на меня не жалуешься.

Элаши на миг застыла, но тут же ответила Конана деланной улыбкой.

- Спорить не стану, - с трудом выдавила она. - Но если бы мы ехали верхом, сил у нас было бы побольше.

- Не знаю. Чем-чем, а бессилием я пока не страдаю, ответил киммериец. - И вообще, зачем ты говоришь о том, чего нет, - с тем же успехом ты могла бы желать царства или дворец из золота...

- Ты, ты - ты чурбан грязный!

Конан ухмыльнулся. После того, как он убил чародея Нега Злокозненного, он и Элаши решили странствовать вместе, пока их пути не разойдутся. Конан держал путь в известный своими роскошью и беспутством заморский город Шадизар, намереваясь заняться там воровским промыслом; Элаши, в свою очередь, направлялась еще дальше на юг - в свой родной Хауран. Прямого пути туда не было - вначале путники должны были идти по дорогам Коринфии, и только через несколько дней они могли повернуть на юг и вновь вступить на заморанскую землю. Тропа, по которой они сейчас шли, вела на запада.

По дороге они могли встретить какую-нибудь деревушку или городок, где киммериец смог бы поупражняться в воровстве. Разживись Конан серебром, и он купил бы пару жеребцов - для себя и для Элаши. Ее постоянное ворчание уже начинало действовать ему на нервы.

Земля была укрыта толстым слоем снега, тропинка, однако, была хорошо утоптана. Погода стояла морозная и ясная, на голубом небе - ни облачка. Конану нравились такие места. Город городом, а такой чистоты, как в горах, не сыщешь нигде. Если бы можно было как-то совместить одно и другое... Но увы, на горных тропах не встретишь ни жаркого, ни вина, ни женщин. Бог киммерийцев Кром жил в чреве горы, но он не требовал от людей того же - и слава богу...

Вдруг Конан услышал какие-то звуки.

Они были еле слышны, любой сколь угодно многоопытный путник принял бы их за шелест листвы на ветру или за звук осыпающихся под ногами невидимого зверька камешков. Любой, но только не Конан. Огромный киммериец замер и стал напряженно вслушиваться.

- Что это ты?

Конан жестом призвал Элаши к молчанию. Через мгновение он еле слышно прошептал:

- Кто-то поджидает нас за тем валуном.

Элаши посмотрела на камень размером с дом, на который указывал Конан.

- Я ничего так не вижу, - прошептала Элаши.

- Я слышал какие-то звуки, - стоял на своем Конан.

- А я ничего не слышала. Не забывай, что я выросла в пустыне, - это кое-то да значит.

Забыть об этом было невозможно. Не было ни дня, чтобы Элаши хотя бы раз не напомнила ему об этом.

- Значит, ты давно не чистила уши. Я слышал чей-то кашель.

Элаши смерила киммерийца таким взглядом, что обладай этот взгляд плотностью, от Конана осталась бы разве что лужа крови.

- Слушай, ты...

- Хватит болтать, - оборвал ее киммериец, вынимая меч из ножен, - я чувствую, что мы в опасности.

Элаши молча кивнула. Она знала киммерийца не один день, и за это время уже не раз убеждалась в том, то этот варвар действительно много чувствительней обычных людей. Взявшись рукой за эфес сабли, она тихо спросила:

- Что же мы будем делать?

- Ты пойдешь вокруг камня, а я - прямо по тропинке. Я отвлеку от тебя внимание, и ты смоешь зайти с тыла.

- Ни за что! - зашипела Элаши. - Ты хочешь отвести от меня опасность только потому, что я женщина! Не забывай, какой я крови!

Конан уставился на нее так, словно у Элаши вдруг выросли крылья. Он был достаточно молод и все же считал, что жизнь кое-чему его уже научила. Единственное, чего он действительно не понимал, так это женщин и всего, что с ними связано. "Впрочем, - подумал киммериец, - говорят, их не способен понять никто".

- Хорошо, - наконец сказал он. - Я пойду кругом, а ты направишься прямиком к тем, кто затаился за камнем.

- На том и порешим, - ответила Элаши, лучезарно улыбаясь.

Но уже в следующий миг улыбка ее померкла, и женщина посмотрела на Конана с подозрением.

- Ты что - хочешь, чтобы меня не стало? - Ее голос задрожал от негодования. Она вела себя так, словно киммериец только что нанес ей смертельное оскорбление.

Конан пожал плечами и принялся разглядывать горы. Как знать, быть может, где-то там притаился коварный демон, пытающийся околдовать его... но чего же в конце концов хочет от него Элаши? Что ты ей возразишь, что ты с ней согласишься, все одно - она будет с тобой спорить. Кром! Конан почувствовал, как в нем начинает закипать кровь.

Пытаясь говорить спокойно, он обратился к своей спутнице:

- Хорошо. Тогда скажи - как мы должны поступить?

- Прошу не говорить со мной таким тоном, - холодно ответила Элаши.

Конан почувствовал собственную беспомощность. Она, конечно, красавица - ничего не скажешь, а вот только во всем остальном...

- Ты пойдешь по тропе и отвлечешь на себя внимание тех, кто прячется за камнем, - зашептала Элаши. - Я же пойду вокруг и зайду к ним с тыла. Так я смогу застать их врасплох, ты понимаешь?

Конан смотрел на нее едва ли не испуганно. Он совершенно лишился дара речи.

- По-моему, мой план лучше, ты не находишь? - спросила Элаши ангельским голоском.

"Нет, нет, тут сомнений быть не может, - подумал Конан, - видно, я чем-то прогневал богов, иначе откуда бы взяться такой напасти?" постояв мгновенье, он без лишних слов стал спускаться по тропе.

Что бы или кто бы ни скрывался за валуном, Конан им теперь не завидовал.

Обогнув камень, Конан оказался лицом к лицу с неприятелем. Прямо перед ним стояло пятеро низкорослых коренастых воинов, одетых в кожаные поскрипывающие на морозе доспехи. В руках воины сжимали остроконечные пики. За их спинами на вороном жеребце восседало нечто весьма странное. На плечи диковинного всадника была наброшена тяжелая накидка, он был одет в шерстяную рубаху и кожаные штаны. Его рука, одетая в перчатку, сжимала эфес тонкого длинного меча, лежавшего поперек седла.

Вид всадника потряс Конана.

Судя по платью и осанке, перед ним был мужчина, однако лицом всадник скорее походил на женщину, об этом говорили не только нежные черты - на веки его были положены голубоватые тени, брови были аккуратно выщипаны и поведены углем, губы же - ярко накрашены. Рыжеватые волосы всадник были коротко подрезан и завиты. Из-под накидки ярко вырисовывалась грудь, которая могла принадлежать только женщине хотя во всем прочем тело выглядело явно мужским.

Размышления киммерийца были прерваны самим всадником.

- Отдай мне свое сокровище! - прорычал всадник басом. Странно было слышать этот голос, слетавший с нежных уст.

- Что я должен отдать? - спросил Конан. - Ты что - ослеп? Разве я похож на купца? У меня нет ничего, кроме того, что ты видишь.

- Я хочу, чтобы ты отдал мне свой меч, - ответил всадник.

В этот миг за спинами недругов появилась фигурка Элаши она стояла на камне у них над головами.

Взмахнув пару раз мечом, чтобы хоть немного размять плечо, Конан взял рукоять в обе руки и нацелился острием клинка в глотку ближайшему воину - этому приему он научился у учителя фехтования в храме Послушников Суддаха.

- Вряд ли я тебе его отдам, - сказал киммериец, растягивая слова.

Воин, стоявший против него, нервно сглотнул.

- Не валяй дурака, - сказал всадник. - Нас шестеро, а ты один. Давай сюда меч и иди куда глаза глядят. Иначе мои люди убьют тебя.

- Странное дело - тебе так понравился мой меч, что тебе не жалко заплатить за него жизнью своих людей. То ли ты своих воинов и в грош не ставишь, то ли на уме у тебя что-то иное.

Женоподобный всадник захохотал.

- А ты, дикарь, совсем не глуп!

Элаши, так и стоявшая на валуне, положила саблю у ног и подняла большой, размером с человеческую голову, камень.

Предводитель разбойников слегка наклонился в седле. Скрип кожи казался неестественно громким.

- Хорошо. Тогда придется прибегнуть к силе. Взять его!

В тот же миг Элаши бросила камень вниз. Фехтовала эта жительница пустынь неважно, да и говорила она много лишнего, но камни бросать она умела - булыжник угодил в голову одному из воинов, и тот рухнул наземь как подкошенный.

Воины разом обернулись, пытаясь найти взглядом нового противника. Вороной жеребец храпя попятился назад, к валуну. Не успел его седок поднять глаза, как Элаши с криком бросилась ему на спину.

Воспользовавшись минутным замешательством, Конан с неожиданным для его большого тела проворством метнутся вперед и взмахнул мечом. Второй воин отправился вслед за первым в скорбные Серые Земли или даже в саму Геену.

Элаши и всадник свалились с коня. Конан успел заметить, как таинственный злодей вскочил на ноги и стряхнул с себя Элаши так, как терьер сбрасывает с себя вцепившуюся в его шкуру крысу. Элаши откатилась в сторону, не выпуская из рук клинка.

Пока все шло как нельзя лучше. Элаши отвлекла на себя внимание противника. Растерявшиеся воины не могли оказать Конану настоящего сопротивления; помимо прочего, киммериец стоял слишком близко к ним для того, чтобы они могли использовать против него свое оружие. Киммериец вихрем метался меж ними, круша своим страшным мечом и древка пик и тела воинов. Враги так и не успели прийти в себя - теперь в живых оставались только всадник и один из его воинов.

Воин счел за лучшее ретироваться - отбросив пику в сторону, он стремглав понеся прочь. Конан хотел было использовать пику как копье но тут же решил, что ему скорее следует заняться предводителем разбойников. Однако, обернувшись, он увидел, что тот вновь оседлал своего коня. Приподнявшись в седле, злодей вонзил каблуки в бока своего скакуна, направив его прямо на Конана.

Киммериец отскочил в сторону и взмахнул мечом. Однако неприятель оказался куда проворнее, чем Конан ожидал, - меч со свистом рассек воздух, даже не оцарапав врага. Замах был так силен, что Конан, не удержавшись на ногах, свалился наземь. Когда же он вновь поднялся на ноги, конь уже унес своего седока так далеко, что о погоне не могло быть и речи.

Конан угрюмо смотрел на удалявшиеся фигурки воина и всадника. Последний на миг остановился и прокричал:

- Погоди, варвар, этот меч все равно будет моим!

Конан покачал головой. Этот странный тип минуту назад едва не погиб, но все равно продолжает твердить о мече. Клинок у Конана и в самом деле был знатный, да вот только сокровищем его назвать было трудно - это был незатейливый клинок с бронзовой рукоятью, обмотанной кожей. Похоже, разбойник ко всему прочему был еще и сумасшедшим.

Подошла Элаши, отряхивая от грязи свой плащ.

- Ты не ранена? - спросил Конан.

- Нет. - Элаши, перестав чистить плащ, посмотрела на киммерийца с презрением. - Ты упустилдвоих.

Конан застонал.

- Не знал, что жители пустынь так кровожадны.

- Если уж что-то делаешь, то делай до конца, - фыркнула Элаши. - Впрочем, что теперь говорить. Давай обыщем трупы.

- Это еще зачем?

- Все-то тебе объяснять надо, - вздохнула Элаши. По-моему, ты собирался стать вором, или я ошибаюсь? Разве у врагов не может быть денег?

Конан покорно кивнул. В конце концов, в ее словах есть смысл. Он стал обыскивать убитых, думая о том, почему же они решили напасть на него. Неужели меч всему причиной?

Он решил не ломать себе голову зря. Как бы то ни было, с врагами покончено, и говорить пока больше не о чем. Что же до этого странного типа, то вряд ли судьба вновь сведет его с ним.

Глава вторая

Несмотря на то, что кошельки убитых были почти пусты, Конан без тени сомнения опорожнил их и, разделив деньги на две равные части, отдал половину Элаши. В конце концов, бандитам деньги были уже не нужны.

Они спустились в долину, и скоре вдалеке уже показалась крохотная деревушка. Деньги пришлись как нельзя кстати теперь путники могли снять на ночь комнату и купить себе еду. Пару дней назад у Конана было де серебряных монеты, вырученных за шкуру убитого им огромного волка. Однако, к несчастью, Конан потерял их, пока он и Элаши бродили по замку колдуна, пытаясь отыскать выход. Так что в каком-то смысле бандиты появились как раз вовремя.

Солнце стало клониться к западу. У горизонта появились пепельно-серые облака, становившиеся с каждой минутой все плотнее и плотнее. Небо на западе заалело. Внезапно поднялся сильный, пронизывающий до костей ветер. Все говорило о том, что приближается буран. Конан поежился, на минуту представив, что непогода может застать их в дороге. До деревни нужно было идти не меньше часа.

Деревня походила на все прочие деревни, виденные Конаном в этих землях, Десятка два маленьких каменных домишек, крытых дерном, плотно обступали дорогу, которая в этом месте становилась пошире. Самым большим строением в деревне была гостиница. Над входом в нее висела резная вывеска, изображавшая овечку; очевидно, вывеска та указывала и а основное занятие местных жителей. Гостиничное здание тоже было сложено из камня. Судя по его виду, можно было с уверенностью сказать, что за всю свою историю оно ни разу не ремонтировалось. Окна были затянуты промасленной кожей, сквозь многочисленные прорехи в которой лился желтоватый свет.

Едва Конан и Элаши подошли к гостинице, пошел сильный снег. Не прошло и минуты как вся округа оказалась затянутой белесой вьюжно мглой.

- Не очень-то привлекательное место, - заметила Элаши.

- Выбирать не приходиться, - ответил ей Конана.

- Что верно, то верно.

Он толкнул дверь, и они оказались в гостинице. Потолки здесь были такими низкими, что Конан легко достал бы до них рукой. В гостиной было на удивление людно - здесь было десятка два человек, в основном мужчины. Они сидели за грубо склоченными столами или стояли у огромного камина, в котором ярко полыхало толстое полено. Сводчатый проход, открывавшийся в дальней стене, судя по всему, вел к кладовым и к комнатам постояльцев.

Конан прикрыл за Элаши дверь, ни на минуту не сводя глаз с посетителей. Очевидно, почти все они были местными жителями - лица их были смуглы, а одеты они были в пастушеские одеяния. Женщины, сидевшие здесь, были под стать своим мужьям - такие же дородные и так же просто одетые.

В дальнем конце залы у стола сидел человек, одетый явно не по сезону, - на нем были короткие, по колено, штаны и по-летнему легкая рубаха. Он был светловолос; с лица же его ни на минуту не сходила дурацкая ухмылка. То ли пьяница, то ли идиот, подумал Конан и перевел взгляд парочку, сидевшую рядом с этим странным человеком.

Люди эти чрезвычайно походили на тех вооруженных пиками воинов, с которыми ему довелось сегодня сражаться. Пик у них, конечно, не было, зато на поясах висели мечи и длинные кинжалы. В свете факелов, развешанных по стенам, лица их казались особенно мрачными и зловещими.

Едва Конан успел рассмотреть присутствующих, как перед ним вырос долговязый человек с пышной седой бородой. Вне всякого сомнения, это был хозяин гостиницы.

- Добро пожаловать! Не угодно ли будет отужинать?

Конан кивнул.

- Угодно. И еще - мы хотели бы здесь переночевать.

Бородач энергично закивал головой.

- Как вы того пожелаете! Вы поспели вовремя - сейчас там такое начнется!

И тут же, словно в подтверждение его слов, за дверью завыл ветер, а через одну из щелей в комнату влетел снежный вихрь.

- Лало! А ну-ка прикрой эту дыру! - распорядился бородач.

Худой, по-летнему одетый блондин тут же вскочил со своего места и, извлекши из кармана рубахи иголку и нитки, принялся накладывать на прореху заплату. Он что-то мурлыкал себе под нос, дурацкая усмешка так и не сходила с его лица.

Конан и Элаши сели за свободный столик, стоявший напротив камина. Бородач направился в кладовую за вином и снедью.

Еда оказалась вполне сносной. Баранина была излишне жирной, но не настолько, чтобы ее невозможно было есть. К жаркому были поданы черствый ржаной хлеб и терпкое красное вино, какое в гостиницах бывает нечасто. Элаши вынула из ножен небольшой нож и нарезала меся ломтиками. После кореньев и грызунов, которыми путники питались последние ни, еда эта казалась на удивление вкусной.

За ужин бородач взял с них шесть медяков, еще четыре он запросил за комнату. Конан хотело было поторговаться, но потом решил, что делать этого не стоит, к тому же его уже стала одолевать накопившаяся за день усталость. Деньгами этими он владел всего пару часов, и потому расстаться с ними ему ничего не стоило. Он молча заплатил за ужин и а комнату, своей покорностью вызвав у бородача улыбку.

После третьей чаши вина киммериец позволил себе расслабиться. Путешествие это было небогато событиями, даже сегодняшняя стычка теперь казалась пустяком, не стоящим внимания. За окном ярилась непогода, а он сидел в тепле сытый и пьяный...

И все же насладиться покоем ему так и не пришлось. Странное дело - стоило ему хоть немного расслабиться, как тут же начинало происходить что-то неладное.

- Разуй глаза, идиот!

Конан поднял глаза и увидел, как Лало пятится от стола, за которым сидели воин. Судя по всему, Лало вызвал гнев тем, что задел их стол. У одного из воинов было отрублено ухо, у другого же в нескольких местах был сломан нос. "Хороша парочка, ничего не скажешь", - подумал Конан.

- Простите меня, мой господин, - извиняющимся тоном пробормотал Лало.

Кривоносый привстал.

- Ты что - издеваешься надо мной, парень? Это я, что ли, господин?

- О сэр... понимаете... Подумайте сами - кто вы против меня!

- Вот так-то оно будет лучше.

Лало продолжал улыбаться как ни в чем ни бывало.

- Я разумею - кто я, кто вы, - козявка - ни дать ни взять.

Кривоносый ухмыльнулся, явно не понимая смысла сказанного.

Теперь заулыбался и Конан.

К несчастью для Лало, Одноухий был поумнее своего напарника.

- Слушай, да он же издевается над тобой! - взревел он.

Кривоносый замер.

- И что же ты хочешь им сказать? Что-то я никак не пойму - куда ты клонишь?

- О, - ответил Лало. - Давненько не встречал я таких сметливых людей! - Он на мгновение замолк, но тут же прибавил: - Вы меня не слушайте - я еще и не такое могу сказать!

Конан фыркнул.

- Над чем ты смеешься? - спросила у него Элаши. - Они же этого бедолагу сейчас на куски порубят!

Конан пожал плечами.

- Это уже его проблемы. Сколь бы ни был остер язык, меч все-таки острее.

Одноухий рявкнул:

- Идиот! Он же тебя за дурака считает!

На сей раз терпению Кривоносого пришел конец. Достав меч из ножен, он медленно пошел на Лало.

- Я из твоей поганой башки суп сварю!

И тут Элаши схватилась за эфес своей сабли.

- Что это ты надумала? - удивленно спросил Конан.

- Здесь нет ни одного мужчины, который мог бы защитить безобидного человека от тих скотов! Придется это делать женщине!

Конан вздохнул. Нет, видно, не придется ему отдыхать. Он поднялся из-за стола.

- Успокойся. Я с ними сам разберусь.

- Но ты ведь так устал.

Конан поморщился. "Кром, за что ты покарал меня? Нет, наверное, мне следовало остаться в монастыре вместе с покойным Сингхом и дать обет воздержания. Женщины не стоят тех бед, которые они приносят своим явлением".

Кривоносый уставился на Конана, на миг забыв о Лало.

- Чужеземец, я бы на твоем месте в чужие дела не лез.

Конан решил воззвать к разуму мрачного воина.

- У меня сегодня был тяжелый день. И мне не хотелось бы, чтобы он закончился кровью. Оставь Лало в покое.

Кривоносый обратил свой меч к Конану.

- Мне наплевать, какой у тебя был день. Этот выродок оскорбил меня, и сейчас он за это поплатится!

Конан, не спешивший вынимать свой меч из ножен, глянул на Элаши и перевел взгляд на Лало.

- Послушай, может быть, ты извинишься перед Кривоносым, и вы разойдетесь с миром?

- Кривоносый?!! Это кого ты величаешь Кривоносым?

- Ты что - никогда не смотрелся в зеркало? - удивился Конан.

- Боюсь, такую гнусную образину ни одно зеркало не сможет отразить, - вмешался в разговор Лало.

- Ох, помолчал бы ты лучше, парень, - угрюмо заметил Конан.

Заорав что было сил, Кривоносый взмахнул мечом, мечтая только об одном - отрубить голову дерзкому обидчику.

Конан выхватил меч из ножен, и в тот же миг Одноухий метнул ему в голову бутыль с вином.

Сколь ни совершенна была реакция киммерийца, но отбить мечом бутыль и одновременно подставить свой меч под удар Кривоносого не мог даже он. Бутыль разлетелась вдребезги, клинок же Кривоносого опустился на голову несчастного Лало...

Но нет! удар не достиг цели! Чудесным образом Лало ушел из-под него, и меч вонзился в стол, да так, что Кривоносый, как он ни старался, не мог выдернуть его оттуда.

Дальнейшее выглядело не менее странно. Лало схватил Кривоносого за запястье и резко присел, одновременно повернувшись вокруг собственной оси. Кривоносый завопил и, перелетев через своего тщедушного соперника, ударился головой о стену.

Конан изумлялся бы еще долго, но тут Одноухий, по-волчьи завыв, занес меч над головой и бросился на него. Он сделал это зря и тут же поплатился за свою ошибку. Конан резко выставил вперед руку с мечом, метя противнику в грудь, и тот, налетев на клинок, тут же осел. Острый как бритва меч Конана пронзил врага насквозь. Киммериец выдернул из бездыханного тела клинок и, вытерев его о неприятельских плащ, верну в ножны. В том, что Одноухий мертв, он нисколько не сомневался.

"Вот тебе и мирный вечер", - с тоской подумал киммериец. Лало и Элаши разглядывали Кривоносого. Видно было, что шея того сломана, скорее всего, у него был проломлен и череп. Кривоносый лежал совершенно неподвижно.

- Он мертв, - прервала молчание Элаши.

Конан подошел к ним. Все прочие посетители сидели совершенно неподвижно, боясь даже пошевельнутся.

- Что-то не доводилось мне видеть такой борьбы, заметил Конан. - Чудеса да и только.

Улыбка Лало стала еще шире.

- Меня научили этому в Кхитае. Я прожил там несколько лет. Сами китайцы называют эту борьбу джит-джит. Если ты овладел ею, тебе не страшен никто. При этом ты можешь и не обладать особенной силой.

- Любопытно, - задумчиво произнес Конан. - Но, думаю, ты сам повинен в том, что тебе пришлось демонстрировать перед нами свое искусство.

- Все правильно, - согласился Лало. - Видишь ли, на мне лежит проклятье... - Он посмотрел на лежавшие перед ним трупы. - Я справился бы с ними и сам, и все же я вам благодарен за поддержку. Может быть, вы позволите присесть за ваш столик?

Конан посмотрел на Элаши. Недолго думая та кивнула. Ну конечно же... придется согласиться и ему. Впрочем, Конан был заинтригован Лало не меньше, чем Элаши.

- Я рос в горах на востоке Заморы, - начал свой рассказ Лало. - Я был совсем еще ребенком, когда местный колдун ополчился на моего отца. Он был чрезвычайно искусен, этот маг. Ему ничего не стоило иссушить посевы или наслать порчу на наш скот или на нас самих. Но он решил поступить иначе. Он наложил проклятье на меня и моих братьев.

Лало на минуту замолчал и приложился к кружке с вином, Улыбка не сходила с его лица.

- Мои братья, - а их у меня было трое - умерли в течение двух лет, не выдержав тяжести проклятия. Я же покинул отчий дом и через Восточную Пустыню перебрался в Кхитай. Однако и это не помогло мне - чары от этого ничуть не ослабли.

Элаши ловила каждое слово Лало. Конан же почувствовал себя не в своей тарелке. Магия и все связанное с нею пугали его. Впрочем, он продолжал слушать рассказ Лало с интересом.

- Именно там, в Кхитае, - продолжал Лало, - я и изучил ждит-джит. Кхитайцы - большие мастера по этой части. Проклятье, однако, заставило меня покинуть и их гостеприимные земли. Я не могу долго находиться в одном месте - больше пары недель меня никто не выдерживает.

- Что же это за проклятье? - спросил Конан.

- Я всегда улыбаюсь, - ответил Лало. - И я не могу не подшучивать на другими. Ну это так - к слову; тебе, Конан, этого не понять.

- Что ты хочешь этим сказать? - нахмурился Конан.

Элаши легко тронула его за руку.

- Проклятье, Конан.

Конан взял себя в руки.

- Куда уж мне с моими цыплячьими мозгами.

Улыбающийся человек вздохнул.

- Что верно, то верно. Лишить меня колкостей все равно, что заставить женщину замолчать. Ты можешь себе то представить?

- Как это ужасно! - пробормотал Элаши.

- Вы вступились за меня, не испугавшись и головорезов Харскила, а я, признаться, могу и вам наговорить такого, от чего у вас голова кругом пойдет.

- Кто такой этот самый Харскил? - спросил Конан.

- Он скорее не "кто", а "что", - ответил Лало. - Харскил Лоплейнский - гермафродит: он и не женщина, и не мужчина.

Элаши вздрогнула.

- Вы что, встречались с ним? - удивленно спросил Лало.

- Да, - кивнул Конан. - Он и его люди устроили на тропе засаду. Послушай, Лало, а он случаем не сумасшедший?

- Сумасшедший? Да ты, я смотрю, и впрямь идиот! Конан вспыхнул, но тут же совладал с собой, вспомнив о проклятье, наложенном на этого бедолагу.

- Этот самый Харскил решил во что бы то ни стало завладеть моим мечом. Из-за этого он лишился всех своих людей.

- Вот оно в чем дело! Нет, к сожалению, это не так - его рассудительности и расчетливости позавидовали бы и кхитайцы! Харскил тоже проклят, но повинен в этом он сам. Некогда он был парой любовников - мужчиной и женщиной. Изведав все мыслимые утехи, они решили прибегнуть к магии, чтобы испытать то, что обычно неведомо людям. Они выкрали у колдуньи книгу, но, творя заклинания, в чем-то ошиблись. Вряд ли они хотели сблизиться настолько.

- Понятно, - кивнула Элаши. - Но только при чем здесь меч Конана?

- Все очень просто. Существует особое колдовство, которое может позволить Харскилу вновь стать мужчиной и женщиной. Одна из непременных его принадлежностей - меч смельчака, обагренный его кровью. Как, наверное, вы понимаете, смельчаки в наших краях давно перевелись, теперь он охотится за чужеземцами.

- У меня было такое чувство, что ему нужен не только меч, - пробормотал Конан.

- Только не подумай, что он решил мозгов у тебя призанять, - усмехнулся Лало. И тут же добавил: - Ты только на меня не обижайся.

Конан покорно кивнул. В конце концов, от Элаши ему доводилось слышать и не такое.

Лало сообщил им о том, что ему пришло время уходить отсюда. Конан и Элаши тоже не собирались задерживаться в этой деревушке. Лало посоветовал Конану быть настороже. Харскил имел возможность убедиться в отваге киммерийца и потому мог избрать его очередной своей жертвой.

Конан и Элаши направились в отведенную для них комнату.

- И как то ты стерпел все эти оскорбления? - подивилась Элаши.

- Я все думал о том, почему это он тебя решил не трогать, - невозмутимо ответил Конан.

- У него была мишень покрупнее, - фыркнула Элаши. - Поразительно - до чего же вы руг на друга похожи! Вот уж с кем бы ты ладила, так это с ним.

Элаши вдруг разобиделась. Конан же даже бровью не повел - он уже начинал привыкать. Однако, стоило ему лечь на кровать, как она легла рядом, тут же забыв обо всех своих обидах. Конан покачал головой и довольно хмыкнул.

Глава третья

Глубоко во чреве Гроттериума Негротуса Катамаи Рей положил перед собой волшебную кварцевую пластинку. Уставившись в магический кристалл недвижным взглядом, он сосредоточил все свои мысли на будущем.

Кристалл побелел, словно наполнившись туманом, и неожиданно у самого его края появилось мужское лицо. Голубоглазый, черноволосый мужчина смотрел прямо в глаза Рею, и не подозревая о том, что за ним кто-то наблюдает.

Рей сделал на кристаллом несколько пасов, но тот продолжал оставаться молочно-бледным. Он повторил пассы несколько раз, но это ничуть не прояснило картину - как и прежде, видна была только голова мужчины.

- Чтоб ты треснул, камень проклятый!

В ответ на проклятье кристалл померк так, что разглядеть на нем что-либо было уже решительно невозможно.

Извергая проклятья, Рей отвернулся от упрямого камня На сей раз ему удалось увидеть хотя бы это, обычно камень и вовсе отказывался повиноваться. Теперь он знал, что угроза его владычеству исходит от этого молодого человека. Ну что ж, он знал, как приготовиться к встрече с ним.

- Виккель!

Тут же послышалась тяжелая поступь. В пространстве, залитом призрачным зеленоватым светом, появилась странная фигура в полтора человеческих роста высотой. У твари был всего один глаз, отсвечивающий алым и расположенный в середине крутого лба. Горб на спине походил на горбы верблюдов, живущих в Южных Степях на границе Стигии и Пунта. Виккель был лыс, но бородат, единственным его одеянием была набедренная повязка. Могучие руки горбуна свешивались едва ли не до самой земли.

- Слушаюсь, Хозяин, - сказал горбатый циклоп. Голос его походил на треск, с которым рвется парусина.

- Отправляйся в Северные Палаты, - приказал Рей, - и приготовься к приему гостей. Любой, дерзнувший ступить на заповедные тропы, должен предстать передо мной.

- Слушаюсь, Хозяин! - ответил циклоп, поклонившись своему господину так, что его руки коснулись пола. Он развернулся и поспешил выполнять приказ.

- Путники нужны мне живыми, - прокричал Рей ему вдогонку. - Ты слышишь, Виккель, - живыми!

Чунта сняла со стены свой магический жезл и подошла к столу. Перед ней лежал Червь Гигантус, походивший на тысячекратно увеличенного земляного червя, выкрашенного фосфоресцирующей белой краской. Понять, где у него морда, было непросто, - колдунья привыкла считать головой тот конец, на котором виднелось несколько серых пятнышек. Червь длиною в три человеческих роста и толщиной в винную бочку слегка подрагивал, подобострастно внимая своей госпоже.

- Дик, - сказала она, - отправляйся в Северные Пещеры. В недалеком будущем там должен появиться тот, кто представляет для нас немалую опасность. Мы должны пленить этого человека, и для этого нам придется потрудиться. Ты должен привлечь на нашу сторону как можно больше союзников - это и Вампиры, и Белые Слепыши, и Прядильницы. Ты можешь обещать им все что угодно. И еще - мы должны опередить этого проклятого колдуна, ты понял?

Говорить червь не умел, однако он заизвивался так, что снизу послышалось ясное "Ес-с-сть!", произведенное трением кольчатого тела о каменный пол.

Стоило червю уползти, как Чунта, опершись на свой волшебный посох, задумалась. Картины, рисовавшие ей, были донельзя странными. Опасность, судя по всему, исходила от обычного человека. Она могла понять только это, лица же Врага Чунта, как ни силилась, увидеть не могла. Ну что ж, ей придется прибегнуть к помощи магического кристалла. Процедуры с кристаллом сопряжены с известным риском, но в такой ситуации можно было и рискнуть. Знамения говорили о том, что надвигается нечто грозное и по-настоящему страшное и потому ей следовало прибегнуть к решительным действиям. Да, она не станет мешкать и прямо сейчас обратится к кристаллу.

Замок Харскила стоял на самой вершине отвесной скалы куда не забрался бы и горный козел. Хозяин замка стоял перед огромным зеркалом и изучал свое отражение. Впервые за многие годы он почувствовал нечто, отдаленно напоминавшее надежду. Неужели этот варвар, которого они встретили на тропе, станет тем, кому суждено снять проклятье? В том, что он по-настоящему отважен, сомнений быть не могло - не колеблясь, варвар выступил против шестерых. Теперь еще и эта история в гостинице, где, вступившись за незнакомого ему человека, он расправился с одним из лучших его, Харскила, воинов.

Отражение в зеркале согласно кивнуло. Именно этого меча, обагренного кровью своего владельца, он ждал вот уже пятнадцать лет. Если этот варвар, которого, говорят, зовут Конан, окажется в его руках, они вновь станут такими, какими были прежде.

Да. Думать об этом было приятно. "Скоро он окажется у меня, - сказал себе Харскил. - Два десятка наших людей уже готовы к выступлению. Пусть даже большая часть из них погибнет, но я все же завладею этим мечом и пущу кровь этому варвару!"

Харскил едва заметно улыбнулся.

Деревня утопала в снегу. На небе вновь не было ни облачка, и снег сверкал так, что резало в глазах.

Конан и Элаши покинули гостиницу ближе к полудню. Накормив их сытным завтраком, хозяин принес теплую высокую обувь, в которой можно было уверенно идти по сколь угодно глубокому снегу.

- Я думаю, нам следует идти коротким путем, о котором говорил хозяин, - сказал Конан.

Элаши покачала головой.

- Разве ты не слышал о том, что там то и дело появляется какое-то чудовище?

- О чем ты говоришь? Чтобы я, Конан Киммерийский, сделал крюк из-за какой-то там собаки, охраняющей тропу? Он похлопал рукой по ножнам. - Этим самым клинком я уложил пещерного волка, так что с псом этим я справлюсь и подавно.

- С чего ты взял, что это пес?

- Ну а кто же еще? Может быть, гусь? представляешь, как бы мы тогда отобедали? - Конан рассеялся.

Элаши промолчала. Конан мысленно поблагодарил Крома за его великодушие.

Путники шли по тропе, увязая в снегу по колено. День выдался морозным, и снег громко скрипел под ногами. Конан чувствовал себя прекрасно - он хорошо отдохнул за ночь и наелся до отвала за завтраком. Еще пара ней, и они покинут Карпашские горы Коринфии и окажутся на бескрайнем плато Заморы. Оттуда до Шадизара рукой подать - всего пара недель ходу. Если посчастливится, он выкрадет у местных пастухов пару жеребцов и тогда отправит Элаши на юг, сам же займется серьезным промыслом. Мысль об этом придала Конану сил.

Двадцать всадников ждали команды ступить. Кони переминались с ноги на ногу, храпя и прядая ушами. Над их головами клубились облачка пара.

Во двор на своем вороном жеребце выехал сам Харскил. Он остановил коня и обратился к воинам,

- Мне нужен и этот человек, и его меч. Я обещаю мешок золотых тому, кто приведет его ко мне. Если же ему удастся убежать - ни одному из вас не сносить головы. Все понятно?

Воины согласно закивали.

- Вот и прекрасно. Мы едем в деревню прямо сейчас!

Харскил и его отряд выехали из ворот замка и поскакали по тропе, заметенной снегом.

Через три часа после выхода из деревни Конан и Элаши решили подкрепиться. Вяленая баранина, прихваченная ими в гостинице, была излишне солона, но с вином, налитым хозяином во флягу, можно было съесть и не такое. Отдых был недолгим - Конан рассчитывал оказаться к вечеру по ту сторону перевала, дорога же им предстояла неблизкая.

Горбун Виккель брел по узким коридорам, шлепая прямо по лужам, в которых то и дело что-то побулькивало. В Северные Палаты вел добрый десяток путей. Путь, выбранный им, самым коротким не был, однако он был самым удобным - все прочие туннели были куда уже этого. Там чего доброго и застрянешь. Хозяин ох как не любит, когда слуги его подводят. Виккель был первым помощников Катамаи Рея. Его предшественник чем-то разгневал хозяина, и тот без лишних слов превратил его в зловонную лужицу. Первым заданием, данным Виккелю, как новому первому помощнику, было - вытереть лужицу, оставшуюся от его предшественника. Тем самым ему был дан и первый урок - с хозяином шутки плохи. Владения же Катамаи Рея были весьма обширны - он властвовал над доброй половиной пещеры.

Вспомнив эту историю, Виккель решил прибавить шагу. Если он подведет хозяина, лучше ему не возвращаться сюда вовсе. Мысль об этом приходила ему уже не впервые.

Дик старался ползти как можно быстрее. Он полз по-змеиному, слегка приподняв над землей свою маловыразительную голову.

На ходу он раздумывал о том, что же он может предложить прочим разумным обитателям Гроттериума Негротуса. Крылатые Вампиры озабочены только пропитанием и продолжением рода. Но с ними можно договориться - им всегда места не хватает. Он может предложить им одну из гигантских пещер на западе пусть себе плодятся. Чунта придерживала эту пещеру пустой для каких-то своих целей, Вампиры давненько зарились на нее.

Прядильницы - те привыкли сидеть на одном месте. Оттого они всегда такие худые. Если Чунта поставит их на паек, они для нее что угодно сделают.

А что же преложить Белым Слепышам? С ними сложнее всего. Эти грязнули только с циклопами и водятся. Этим от Чунты ничего не надо. А сколько уже червей погибло от их каменных ножей - подумать страшно! Лучше к этим подонкам и не приближаться.

Дик видел Чунту такой возбужденной только однажды - в тот день, когда он и другие черви доставили к ней путника, невесть как попавшего в пещеру. Ликованию ее не было предела, да вот только хлопоты ее вышли несчастному путнику боком - он и недели не протянул и в итоге достался червям. Быть может, она и нового путника им отдаст? Впрочем, об этом думать пока рано - его еще надо поймать...

Дик пополз быстрее. Ни в коем случае нельзя упустить этого человека. Ни в коем случае. Если он сделает что-нибудь не так, Чунта его самого другим червям скормит.

Солнце стало опускаться за горную цепь, лежавшую на западе. Все это время путь был однообразен и скучен. Единственным встреченным ими живым существом был горный козел, изумленно взиравший на них со скал. Через час должно было уже стемнеть.

Неожиданно из-за огромного камня, лежавшего у самой тропы, вышло чудище.

Конан и Элаши застыли. Размером чудище было с лошадь, но на лошадь оно походило разве что количеством ног. Такого нельзя было увидеть во сне - тварь эта была похожа одновременно на собаку, на кошку и на крысу. Голова у чудища была скорее собачья, чем кошачья, тело - тоже, хотя покрывавшая его полосатая шелковистая шкура скорее была кошачьей. Длинными были и лапы чудища, заканчивающиеся четырьмя пальцами с черными когтями. Чудище засопело и отрывисто по-медвежьи рявкнуло.

Не отводя глаз от этого несуразного создания, Элаши со злобой забормотала:

- Пожалуйста - вот тебе и собака! Или это больше похоже не гуся - жирного такого гуся, - а? Ну, Конан, не думала я, что ты настолько легкомысленен и туп!

- Ты бы лучше клинок свой достала, - процедил сквозь зубы Конан, взявшись за рукоять своего меча.

Чудище вновь рявкнуло по-медвежьи и принялось принюхиваться. Конан решил не спешить. Ветер дул в спину зверю, ибо запах его бил в ноздри. Судя по всему, зверь плохо видел и полагался в основном на нюх.

- Похоже, он нас не видит, - шепну Конан на ухо Элаши. Если мы будем стоять неподвижно, он потеряет к нам всякий интерес и уйдет.

- Я полагаю, нам придется стоять здесь до самой смерти.

- Хорошо, что предлагаешь ты?

- Почему ты в подобных ситуациях всегда обращаешься ко мне за советом? - прошипела Элаши.

- Ты говори погромче - он на ухо туговат.

Элаши вспыхнула, но тут же замолчала. Они вновь обратили взоры на диковинное чудище.

Оно было явно растеряно. Чудище вертело своей огромной головой из стороны в сторону, то и дело принюхиваясь. Оно явно не видело их, хотя находилось на расстоянии тридцати шагов.

Конан было вновь потянулся за мечом, но тут же заставил себя замереть. Лучше немного подождать, сразиться с ним он всегда успеет.

Всадник спешился и склонился над следом.

- След совсем свежий, мой господин. С тех пор, как они здесь прошли, прошло минут десять, не больше.

Харскил довольно улыбнулся.

- Ну что ж, вперед!

- Ты не можешь призвать на помощь каких-нибудь богов? шепотом спросила Элаши.

- Только Крома, - ответил Конан. - Да вот только вряд ли он нам поможет. Он помогает человеку при рождении, потом же предоставляет его собственной судьбе.

- Ну и выбрал же ты себе бога! - фыркнула Элаши.

- Во-первых, я его не выбирал. А во-вторых, он другим и не может быть - он так же суров, как суров наш край.

- Мои боги помогают отыскать воду или наводят на след добычи, - прошептала сокрушенно Элаши. - О подобных тварях они ни не слышали.

Зверь тем временем сел на задние лапы, продолжая смотреть в сторону затаившейся парочки.

- Отчего бы ему не подойти к нам поближе! Тогда он и рассмотрел бы нас получше.

- Ты ему об этом скажи.

- Не можем же мы торчать здесь вечно, - зашептал Конан, слегка оживившись. - Давай попробуем сделать то же, что и вчера. Я пойду прямо на него, а ты зайдешь к нему с тыла, а?

- Идея что надо, - ответила Элаши.

Конан не смог сдержать смешок. "На сей раз она со мной не спорит", - подумал он.

- Кое-что меня в этом плане смущает, - продолжил киммериец. - Если я двинусь, он может заметить нас обоих. И еще неизвестно, кого он изберет себе в жертву.

Подумав пару секунд, Элаши ответила:

- Сказать честно, мне твой план и вовсе не нравится. Уж лучше, взяв в руки оружие, напасть на него.

- Все правильно, иначе мы просто превратимся в ледяные статуи. Ты готова?

- Нашел о чем спрашивать!

- Ну что ж. Тогда вынимай свою саблю.

Стоило Конана и Элаши выхватить клинки из ножен, как зверь поднялся на ноги. Пару раз рявкнув, он ощетинился и утробно зарычал. И тут люди услышали совсем иные звуки.

- Вот где они!

Обернувшись, Конан увидел всадников, несущихся прямо на них.

- Кром! Это еще кто?

Элаши решила не ломать себе голову зря и нырнула в кусты, росшие у самой дороги. Конан последовал ее примеру. В тот же миг чудище ринулось вперед и бросилось на всадников.

Горы огласились воплями людей, медвежьим ревом и храпом коней.

Чудище ударом лапы выбило из седел сразу трех седоков и тут же растерзало их в клочья. Прочие стали метать в него пики, но от этого монстр пришел в еще большее бешенство.

Поодаль стоял вороной жеребец, на котором сидел не кто иной, как Харскил. Размахивая руками, он что-то кричал своим людям.

- Как хорошо, что мы оттуда ушли, - шепнул Конан.

- Еще бы! - согласно кивнула Элаши.

Они поспешили прочь, подальше от тропы.

Минут через десять они становились, чтобы перевести дух.

- Ох и достанется же Харскилу! - сказал Конан. - Мало того, что он половину своих людей потеряет, он теперь и нас не сможет найти! Уже совсем темно.

Элаши кивнула.

- Лало был прав - Харскил действительно стал охотится за тобой.

- Кто его знает? У тебя, в конце концов, тоже есть клинок.

Элаши хотела было что-то сказать, но передумала, неожиданно о чем-то задумавшись.

- Я думаю, нам следует идти и ночью, - предложил Конан. - К утру мы спустимся на плато, где нас уже никто не отыщет, - вот только следы нам придется заметать.

- Ты думаешь, опасность уже позади?

- Я в этом нисколько не сомневаюсь, - улыбнувшись, ответил Конан.

И в тот же миг земля под ними разверзлась, и они рухнули в бездонный провал.

Глава четвертая

К счастью, они свалились в подземное озерцо. Конан с головой погрузился в ледяную воду, но тут же коснулся ногами дна. Вода доходила ему до груди. Вода забурлила, и над ее поверхностью на миг появилась головка Элаши. Чему Элаши не могла научиться в родных пустынях, так это плаванью. Конан схватил свою спутницу за руку, и женщина тут же вскарабкалась на него, обвив ноги вокруг его талии и сцепив руки на его могучей шее.

Киммериец стал осматриваться. Озерцо было совсем крошечным, он стоял на дне затопленного подземного туннеля. О том, чтобы забраться наверх, не могло идти и речи отвесные стены были выглажены дождем и ветром до блеска. Летать же не мог и Конан.

С каждой минутой становилось все темнее. Им нужно было найти выход прежде, чем провал погрузится во тьму. Конан направился к ближнему берегу.

- Кром!

Элаши вздрогнула и посмотрела ему в глаза.

- Что такое?

Кивком головы Конан указал в глубь пещеры. Элаши обернулась и стала всматриваться во тьму.

В дальнем конце туннеля появилось десятка два странных существ. Белые приземистые твари больше всего походили на обезьян с огромными ослиными ушами. Глаз у них не было.

- Митра! - изумилась Элаши.

Становилось все мельче. Конан ускорил шаг, надеясь добраться до берега прежде, чем их заметят эти диковинные создания. Элаши выпустила его шею из рук и теперь шла рядом. В руке она сжимала саблю. Озерцо осталось позади, теперь они шли по затянутому сырым илом дну туннеля.

- Может быть, они и добрые, - неуверенно предположила Элаши.

- Может и добрые, - согласился Конан, - а может и нет. В любом случае мы должны быть настороже.

С этим Элаши спорить не стала.

Белые безглазые создания подходили все ближе.

Харскил был вне себя от ярости, еще бы - шестеро его людей погибли, двое были при смерти, трое - тяжело ранены. В его распоряжении оставалось всего девять воинов, сумевших-таки добить эту мерзкую тварь. Варвар и его спутница куда-то провалились. Оставалось ждать утра и надеяться на то, что беглецы не ушли слишком далеко. Черт бы побрал этого зверя! Ведь они уже настигли их! О Вездесущий и Всемогущий, помоги же мне!

Виккель подтачивал своды туннеля, готовя людям еще одну ловушку, когда в узкую подземную залу вбежал Белый Слепыш. Наткнувшись на тяжелую лестницу, на которой стоял циклоп, Слепыш замер.

- Идиот! - заорал Виккель, едва не шлепнувшись вниз. Белый Слепыш что-то затараторил. Он говорил на своем языке, которого Виккель так толком и не выучил.

- Что ты болтаешь? говори помедленнее!

Слепыш повторил сказанное еще раз, и теперь Виккель кое-что понял. Тот человек, который им был нужен, попал в ловушку!

Виккель сбежал по лесенке вниз. Он и не думал, что им так повезет! То-то волшебник будет доволен.

- Ну и где же он?

Белый Слепыш уверил циклопа, что человек находится у них в руках. Десятеро его братьев окружили пленника, и сейчас, наверное, он уже находится в одном из главных их залов.

- Как ты меня обрадовал! - воскликнул Виккель и поспешил за Слепышом.

Дик узнал о происшедшем от огромной Летучей Мыши, которая покачивалась на соседнем сталагмите. Дик не очень-то верил мышам, зная, что те могут продаться кому угодно, но в данном случае служили они Чунте, и потому в правдивости их можно было не сомневаться.

Дик потерся брюхом о скалу:

- Ты в-в-в эт-том ув-верен?

Летучая мышь утвердительно кивнула. Пара людишек попала в ловушку. Одноглазого: рослый самец и молодая самочка.

Дик возбужденно задвигался:

- Чт-то с-с-с ними б-было да-дальше?

Этого мышь точно не знала. Разведчик доложил о том, что создания эти окружены Белыми Слепышами, которые, судя по всему, хотят пленить их.

- Ч-ч-черт!

Жирное тело Дика стало подергиваться. Если люди попадут к Одноглазому, госпожа церемониться не станет. Скорее всего, она зашвырнет бедного червя в какую-нибудь штольню. От этой мысли Дику стало не по себе. Необходимы решительные действия! В этой части пещеры полно Прядильщиц, к ним-то ему и следует обратиться. Иначе песенка его будет спета. Жизнь Дика стоила теперь не больше, чем помет этой самой летучей мыши!

Одна из белых тварей неуклюже метнулась к стоящим в полутьме людям. Намерения ее явно не были дружественными. Конан отступил на шаг назад и взмахнул мечом. Клинок угодил безглавой твари в бок и рассек ее надвое. Слепыш рухнул в лужу у самых ног Конана. Свет быстро мерк, но алое пятно на камнях было пока вполне различимым.

Собратья поверженной твари вели себя осторожнее. Они взяли Конана и Элаши в кольцо и застыли.

И тут киммериец заметил странную вещь. Чем темнее становилось небо у них над головами, тем ярче разгорались стены и своды туннеля, погружавшие подземелье в призрачный зеленоватый свет.

Безглазые твари нападать пока не спешили, и Конан решил, что ему и Элаши лучше отступить. Он сказал ей об этом.

- И как же ты это сделаешь? перелетишь через чудовищ?

- Ну зачем же, - ответил Конан, крепко сжав в руке рукоять меча. - Мы попробуем прорваться сквозь их ряды. Вход в туннель охраняют всего трое. Ты возьмешь на себя правого, я же займусь двумя другими.

Элаши облизнула губы, вздохнула и согласно кивнула головой.

- Вперед!

Они бросились на стоявших перед ними тварей. Противник Элаши тут же бежал, прочие же двое стали драться, пытаясь отскочить к стене и тем самым уйти с пути Конана. Ударившись головами, они повалились наземь, и Конан, легко перепрыгнув через них, побежал вслед за Элаши.

- Ну и воины! - фыркнула Элаши.

Конан что-то хмыкнул в ответ, понимая, что теперь бежать им придется долго.

За спиной раздавался топот ног нескольких десятков белых тварей.

Виккель стоял над поверженным телом Белого Слепыша. Скорбно кивнула, он перевел взгляд своего единственного алого глаза на двух Слепышей, сидевших на земле и потирающих головы.

- Что с людьми? - наконец спросил Виккель.

Слепыши забормотали что-то невнятное. Эти двое, мол, оказались страшными чудищами. Они убили одного из их братьев, растерзав его своими гигантскими когтями, и пытались сделать то же самое с другими.

- Мы оказались на их пути, - говорили Слепыши, - и они отбросили нас в сторону с такой легкостью, словно мы какие-нибудь паучки. Мы пытались хоть как-то противостоять им, но против них...

- Достаточно, - сухо сказал Виккель. - Иными словами, вы их упустили.

- Наши братья отправились в погоню за ними, - в один голос сказала Слепыши.

- Молитесь, чтобы они их поймали! - мрачно сказал Виккель. - Если людям удастся бежать, это будет стоить мне жизни. Но в царство теней я отойду не один - вас я прихвачу с собой!

Разрази гром этих бестолковых слуг! Виккель направился в том же направлении, в котором скрылись беглецы. Он уже знал о том, что колдунья направила на поимку беглецов одного из своих жирных червей. Если люди попадут к ней, господин, не раздумывая ни минуты, обратит его в грязную лужицу. Ну что ж, ему не оставалось ничего иного, как только опередит слуг колдуньи и доставить этого человека к Рею. Вот только как это сделаешь...

Дик добрался до того места, где стены туннеля расходились, и уставился на лежавший в луже труп Белого Слепыша.

Летучая мышь, с которой он недавно беседовал, слетела вниз и присела на камень, хищно глядя на бездыханное тело.

- Зря б-бес-спокоишься, - прошуршал Дик. - Из н-него п-п-почти вся кровь в-вытекла.

- Лучше что-то, чем ничего, - сказала мышь ему в ответ. Если могучий Дик поможет ей перенести тело на берег, она расскажет ему кое-что интересное.

Дик побагровел от гнева и едва удержался от того, чтобы не швырнуть в летучую мышь камнем. И тут ему в голову пришла неплохая идея. Он приподнял свой хвост и резко опустил его в лужу. Снопы брызг окатили стены пещеры, волны же вынесли тело Слепыша на берег. В то же мгновенье мышь слетела с камня на труп и приступила к трапезе.

- Т-ты ч-чт-что-т-то х-хотела с-сказать, - закрутившись на месте, проскрипел Дик.

Вампир извлек из бездыханного тела перепачканный кровью хоботок си согласно кивнул. Дику нужны эти двое, что свалились в пещеру час назад? Они смогли бежать от Белых Слепшей и Одноглазого. Они побежали в ту сторону.

Дик не мог поверить в неожиданно привалившее ему счастье. Неужели людям действительно удалось бежать? Если это правда, то он, Дик, теперь сможет поймать их! Дик поспешил вслед за беглецами. Недавние страхи совершенно оставили его.

Катамаи Рей сидел в своей палатке, ожидая вестей от слуг, посланных на поимку человека. Вначале он поручил Виккелю тут же отправить непрошеного гостя на тот свет, но затем передумал и решил прежде допросить его. Вряд ли человек мог стать причиной всех тех бед, которые, если верить магическому кристаллу, угрожали владениям Рея. Скорее всего, этот человек был послан сюда другим волшебников или полководцем великой армии; разумеется, его надлежало убить, но лишь после того, как он расскажет всю правду. Колдун знал немало заклинаний, определенным образом воздействующих на человеческие органы и кровь, и потому нисколько не сомневался в успехе. Чародей самодовольно улыбнулся. Скоро этот инцидент будет исчерпан, и тогда он сможет вновь заняться одной мерзкой ведьмой.

Чунта прикладывала горящий алым светом магический рубин к разным частям своего тела, постанывая от наслаждения. Камень ничего не говорил ей о том, когда же Дик приведет пленников. Однако теперь она знала, что людей в пещере трое или даже четверо. Ничего хорошего этого не предвещало. И одного было более чем достаточно. Теперь она должна позаботиться о том, чтобы об этом не узнал колдун.

Она улыбнулась, глядя на залитые призрачным светом стены залы. Кристалл поведал о том, что грядущие события так или иначе вязаны с мужчиной, отличающимся необыкновенной силой. О. как давно у нее не было мужчины! А этот силач так молод, так горяч... Если ей удастся заманить его в постель, она станет сильной как никогда. Сенша заключит их в свои объятия, и мужское существо сольется с нею и физически и духовно. От нетерпения Чунта не находила себе места.

Конан и Элаши, пытаясь уйти от преследователей, бежали по каменным коридорам, скалившим острые каменные зубья сталактитов и сталагмитов. Все глубже спускались они, все холоднее становился воздух.

Где-то вверху ночь раскинула свое эбеновое покрывало над миром, здесь же, в чреве годы, все было залито ровным призрачным светом.

Глава пятая

Утреннее солнце озарило своими лучами гребень горы, тут же вспыхнувший слепящим белым пламенем. Сидя в седле, Харскил наблюдал за одним из своих слуг, склонившимся над зияющим среди снегов черным провалом. Два других воина, крепко схватив первого за ноги, на миг опустили его вниз и тут же извлекли наружу. Воин поднялся на ноги и подошел к Харскилу.

- Там пещера. Тропа идет через это самое место, так что они, скорее всего, туда и свалились. Глубина там приличная, но внизу, если я не ошибся, вода.

Харскил заерзал в седле, отозвавшемся пронзительным скрипом.

- Ну а следов их ты не заметил?

- Никак нет,мой господин.

- А могли они остаться в живых после такого падения? Может быть, там слишком мелко?

Человек пожал плечами:

- Не могу знать, мой господин.

Легким кивком головы Харскил указал воинам, стоявшим за спиной его собеседника, на черный провал. Те поняли его без слов. Не успел воин, беседовавший с Харскилом, опомниться, как его схватили за руки и силой потащили к яме. Завопив, воин полетел вниз; раздался плеск воды, и через миг послышалась отборная ругань.

- Нда, - задумчиво протянул Харскил. - Похоже, ничего страшного не случилось и с ними. Ну что ж. Тогда нам следует подумать о лестнице и факелах. Мы отправимся вслед за ними.

Воины заметно нервничали, но Харскил не обращал на них ни малейшего внимания. Он знал, что делает. Без Конана ему было не обойтись - ему нужны были его меч и его кровь. И тогда он вновь станет самим собой, их вновь станет двое!

- Вы что - не поняли меня? - прикрикнул он на воинов.

Уже через час было опущено некое подобие лестницы. Оставив одного из своих людей наверху, дабы тот охранял коней, Харскил и его воины стали спускаться в пещеру.

Безглазые преследователи не отставали от беглецов ни на шаг, хотя явно уступали в скорости. Они прекрасно ориентировались в подземном лабиринте и выигрывали время, спрямляя путь там, где Конан и Элаши петляли. Людям пока везло - туннель шел все дальше и дальше, причем бежать по нему пока было не сложно.

И тут удача, похоже, изменила им. Сделав очередной поворот, они оказались у развилки. Путь, шедший направо, тут же становился таким узким, что по нему можно было разве что ползти. Левый туннель был куда шире, но одна из стен его была совершенно скрыта низвергающимися откуда-то сверху потоками воды. Дно туннеля было затоплено водой, о глубине же этого подземного озера можно было только гадать, ясно было лишь то, что глубина была явно немалой. Элаши совершенно не умела плавать, и потому путь этот тоже казался сомнительным.

- Надо вернуться немного назад и пойти по другому туннелю, - словно разгадав мысли Конана, сказала Элаши.

- Слишком поздно, - отозвался киммериец. - Они уже совсем рядом. - Он вынул из ножен свой меч. - Похоже, здесь нам придется держать оборону.

Элаши кивнула и тоже взяла в руки клинок. Она и Конан стояли бок о бок, готовясь к встрече с белыми тварями.

- Идите сюда! - невесть откуда раздался вдруг человеческий голос.

Конан обернулся, но так никого и не увидел.

- Сюда! - вновь послышался тот же голос.

Посмотрев налево, Конан к собственному удивлению увидел человеческую руку, возникшую из-за водной завесы. Рука поманила его к себе.

- Скорее! - сказал тот же голос.

Конан и Элаши переглянулись. Особого выбора у них не было. Конан осторожно ступил в воду и тут же обнаружил, что в центрально части коридора вода не доходит ему и до колена. Держа свой меч наготове, он прошел по мелководью несколько шагов и, собравшись с духом, прыгнул сквозь ревущую водную стену туда, откуда только что возникла рука.

За водопадом, который был куда менее грозен, чем ему показалось вначале, стоял невысокий кряжистый человек. Из-под видавшей виды шляпы выбивались длинные пряди седых волос; седою была и борода незнакомца. На вид ему было лет пятьдесят. В руках человек держал длинный кинжал, за спиною же его открывался коридор, уходивший куда-то вниз.

Через миг рядом с Конаном стояла и Элаши. Старик жестом пригласил их следовать за ним. Уговаривать их ему не пришлось " возвращаться назад или поднимать шум сейчас было бы безумием.

Вскоре шум водопада был уже еле слышен. Остановившись, старик обратился к Конану и Элаши:

- Теперь Слепыши ничего не услышат. Вода и запах ваш давно смыла. Сюда они идти и не подумают.

- Спасибо тебе за помощь, - ответил Конан, немало изумленный всем происшедшим.

- Меня зовут Тулл, - вставил старик.- Вовремя ты, Тулл, появился. Я - Конан из Киммерии, а это - Элаши из Хаурана.

Киммериец на миг задумался, но тут же обратился к старику с вопросом:

- Скажи-ка, дружище, - куда это мы попали?

- О, об этом надо говорить особо! В двух словах этого не объяснишь.

- Мне кажется, что для разговоров времени у нас теперь предостаточно.

- Но лучше мы сделаем это в другом месте. Неподалеку отсюда есть одно укромное местечко, - сказал Тулл, там-то я вам все и расскажу.

Конан и Элаши не стали спорить со стариком.

Виккель поднырнул под грозного вида сталактит, свисавший с низкого свода туннеля. Его провожатый остановился, склонил голову набок и повернулся к нему лицом. Его собраться, похоже, возвращаются. Они идут снизу и через минуту-другую уже будут здесь.

Виккель улыбнулся, обнажив свои мощные клыки. Он никак не ожидал, что все произойдет так быстро. Сейчас он увидит Белых Слепышей, а вместе с ними...

О ужас! Где же люди?!

Предводитель Слепышей, понурив голову, подошел к нему.

- Людей было двое, - сказал он угрюмо. - Судя по запаху, это были мужчина и женщина. Им удалось бежать.

- Бежать?! - взревел Виккель.

- Да, да. Именно бежать. Они словно под землю провалились.

- Люди на это не способны! - ответил циклоп Слепышу.

- Значит, они умеют ходить по воде, - ничуть не смутившись, сказал ему Слепыш. - И вообще, кто знает люди это или волшебники.

- Отведите меня на это место, - приказал Виккель. - В отличие от вас я способен видеть!

- Вы только зря потеряете время, - ответил ему Слепыш.

- Своим временем распоряжаюсь я сам! - зло бросил ему Виккель.

"Ох, не сносить мне теперь головы", - думал он, следуя за бестолковыми Слепышами.

Летучая мышь тяжело плюхнулась на камень, лежавший прямо перед Диком, и принялась вываливать блох.

- Ч-что н-новенького?

- Ой, плохие новости, - ответила мышь. - Людям удалось бежать - по крайне мере, так говорят асами Слепыши. Людей было двое - мужчина и женщина. И вот теперь они исчезли, испарились, растаяли

Дик задумался. Плохо, что люди не попали к нему, но, с другой стороны, хорошо, что они сумели сбежать от Одноглазого. Кто знает, может быть, еще не все потеряно.

- А т-ты знаешь, к-как п-попас-сть т-туда, к-куда они с-скрылись? - Дик не любил длинных фраз, от них у него начинало ныть в животе, но сейчас парой слов было не обойтись.

Летучая мышь кивнула утвердительно.

- От-твед-ди м-меня т-туда!

Нетерпение Катамаи Рея росло с каждой минутой. Он принялся рыться в своих магических кристаллах, пытаясь отыскать маленький голубой камешек, с помощью которого он связывался со своими слугами. Он созовет к себе всех циклопов и накажет парочку особо нерадивых, чтобы другие были порасторопнее.

И куда же задевался этот проклятый камень?

Чунта расхаживала из угла в угол, ожидая вестей от своего слуги Дика. И куда этот проклятый червь запропастился? Она подождет еще час, если вестей не будет и тогда, она свяжется с гигантским белым червем... Чего она терпеть не мгла, так это ждать.

Укромное местечко, о котором говорил Тулл, оказалось небольшим гротом, стены которого были сплошь покрыты плесенью. Для того чтобы попасть туда людям пришлось вскарабкаться на самый верх стены огромной пещерной залы. Вход был завешен ветхой тряпкой серого света, заметить которую снизу было почти невозможно.

Свет, излучаемый стенами, был здесь едва ли не ярок. Посреди грота стоял маленький столик из костей и кожи. На нем стояла чаша, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении черепом какого-то животного. В углу лежала целая кипа белых кур, очевидно, служившая Туллу ложем. Похоже, то были шкуры Белых Слепышей. Впрочем, здесь же лежали и шкурки поменьше серого мышиного цвета.

- Это место носит имя Гроттериум Негротус, - сказал Тулл, - Черная Пещера. Если мои расчеты верны, я провел здесь уже пять лет.

- Как же ты сюда попал? - спросила Элаши.

- Провалился под землю.

- О, это нам знакомо! - грустно прошептала она.

- А что за твари нас преследовали? - вступил в разговор Конан.

- Это Белые Слепыши. Почти все они поддерживают Рея.

- Рея?

- Да, именно так - Рея. Этими пещерами правят двое. Половина Гроттериума принадлежит волшебнику Катамаи Рею, главное орудие которого - магические кристаллы. Второй половиной правит ведьма Чунта. Ее магические способности связаны, - как бы это сказать поточнее, - а, связаны с ее природой.

- С ее природой?

Тулл ответил ей на языке жестов, но значение их было настолько прозрачно, то Конан не смог сдержать смешка, Элаши же густо покраснела.

- Все эти пять лет я был свидетелем их борьбы. Говорят, что они воюют друг с другом вот уже несколько столетий. Причины же этой вражды, думаю, вам понятны - и он, и она пытаются завладеть всей пещерой. Все обитатели пещеры так или иначе служат либо Рею, либо Чунте. Это и Белые Слепыши, которых вы уже видели, и диковинные растения, называемые Прядильщицами, и Летучие Вампиры, и Черви-Гиганты, и горбатые циклопы. Порою существа эти изменяют своим господам и начинают служить той стороне, с которой только что боролись.

- Веселенькое место - ничего не скажешь, - заметила Элаши с иронией в голосе. - Но почему же ты отсюда не уходишь?

- Не могу, - спокойно ответил Тулл. - Черви и циклопы то и дело латают своды. Я нисколько не сомневаюсь в том, что теперь заделан и тот провал, в который попали вы. Все эти пять лет я бродил по пещере в поисках выхода, но, как видите, так и не нашел его.

- Значит, кроме тебя, людей здесь нет?

Тулл отрицательно помотал головой.

- Кроме вас, никого. Порою сюда кто-нибудь да проваливается. Но Рей убивает их на месте. Чунта поступает иначе, но после ее ласк никакому человеку не выжить. Так что лучше не попадаться ни Рею, ни Чунте.

Конан поежился.

- Честно говоря, мне эта чертова дыра совсем не нравится. Чем раньше мы отсюда выберемся, тем лучше.

- Я пытаюсь это сделать уже пять лет.

- Это ничего не значит. Наверняка отсюда есть выход.

- Не буду спорить, - спокойно продолжил Тулл. - Но не забывай о том, что Белые Слепыши служат Рею. Если он еще и не знает о вашем появлении, они в ближайшее время известят его об этом. Чунта, шпионами которой наводнена вся пещера, рано или поздно тоже услышит о вас. Так что искать будешь не только ты - искать будут и тебя.

Конан сжал рукоять меча.

- Если это действительно так, то мне жаль их.

Тулл посмотрел на огромный меч киммерийца и оценивающе обвел взглядом его мускулистое тело.

- Наверное, ты прав. Но мне тебя жаль еще больше. Один циклоп может правиться с двумя такими богатырями, как ты. Здесь же их сотни. Черви тоже ребята не промах - и бьются с циклопами на равных.

Конан и Элаши переглянулись.

- Лучше тихонько найти выход и покинуть это мрачное место, - пробормотал Элаши.

Конан промолчал, но в душе согласился со своей спутницей. Ведьмы, колдуны и странные подземные обитатели могли вызвать у него разве что отвращение. Чем скорее они отсюда уйдут, тем лучше.

Глава шестая

Размеры пещеры поразили Харскила и устрашили его людей. Стены излучали зеленоватое сияние, заливавшее мертвенным светом бесконечные подземные коридоры, однако факелы решено было не тушить, ибо в их ярком свете легче было напасть на след беглецов. Перед Харскилом стояла куда более сложная задача, чем он предполагал вначале, но это ничуть не влияло на его решимость настигнуть Конана. Если в его руках окажется меч киммерийца, он сможет снять с себя проклятье и стать тем, кем был прежде - мужчиной и женщиной. Слова заклинания Харскил помнил на память, денно и нощно повторял он их в ожидании заветного часа.

Воин, шедший впереди, чертыхнулся.

- В чем дело? - спросил Харскил.

- Опять со следа сбился, мой господин. Такое ощущение что после них здесь прошла целая толпа. Вы видите?

Воин приблизил факел к земле. Взгляду Харскила открылся странный, ни на что не похожий след, который мог оставить после себя лишь гигантский змей.

- Чей это след? - спросил Харскил.

Воин пожал плечами.

- В первый раз я такое вижу. Если это на что-то и похоже, то только на след змея, но таких змей не бывает.

"Как знать, - подумал Харскил, - быть может, придется извлекать и меч, и киммерийца из брюха сказочного чудовища".

- Вперед! - приказал он воинам.

Виккель едва поспевал за перепуганными Слепышами. И тут он услышал голос своего господина. Справа от него возник багровый шар, и тут же послышалось странное стрекотание, которое с каждым мгновением становилось все громче и громче. Виккель застыл, пронзенный ужасом.

Из багрового шара раздался голос Рея:

ТЫ ПОЙМАЛ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?

Виккель нервно сглотнул и, стараясь не сболтнуть лишнего, стал держать ответ перед своим господином.

- Я как раз направляюсь к нему, мой повелитель. Белые Слепыши загнали его в угол.

КОГДА ТЫ ПРИВЕДЕШЬ ЕГО КО МНЕ?

- Честно говор, я не могу дать вам точного ответа. Место, о котором я говорил, находится достаточно далеко отсюда. До вас же оттуда и того дальше.

ТОРОПИСЬ, ВИККЕЛЬ. Я НЕ ЛЮБЛЮ, КОГДА МЕНЯ ЗАСТАВЛЯЮТ ЖДАТЬ.

- Можете не сомневаться, мой повелитель, задерживаться зря я не стану.

Багровый шар завертелся на месте и с легким шипением исчез. Только теперь циклоп заметил, что у него дрожат руки. "Хозяина провести трудно, - с тоской подумал он. Если он узнает, что человек исчез..." Виккель ускорил шаг.

Дика неожиданно посетило странное видение. Он лежит у ног Чунты, которая вдруг стала в раз десять больше, чем на деле.

"Где же люди?" - говорит они, строго глядя ему в лицо.

Дик чувствует, как его заливает пот.

"Я к-как р-раз к ним н-направляюс-сь, гос-спожа! Д-до них еще полз-зти и полз-зти!"

Чунта стоит над Диком - огромная, словно гора. Наклонившись, она берет его в руку, и он, словно маленький червячок, целиком умещается в ее ладони. Если сейчас она сожмет руку, от него останется мокрое место.

"Поспеши, Дик. Моему терпению скоро придет конец. Ты ведь этого не хочешь, правда?"

У Дика под брюхом нет камня, и потому он не может сказать ни слова. Ему становится по-настоящему страшно.

Дик затряс головой и очнулся. Как и прежде, он полз за летучей мышью, снующей из стороны в сторону, Вздыхать Дик не умел, да и времени на это у него уже не было.

Конан с интересом выслушал рассказ Тулла, но с последним его выводом не согласился. Следовало искать выход, несмотря ни на что. Он высказал эту мысль вслух.

К его удивлению, Элаши не стала с ним спорить.

- Да, чем скорее мы покинем это место, тем лучше, согласилась она.

Тулл с сомнением покачал головой.

- Я думаю, ты поступаешь легкомысленно, Конан, сказал он. - И все же я помогу тебе. Без моей помощи вы далеко не уйдете. Кто знает - может быть вам повезет больше, чем мне.

Конан заулыбался. Уж лучше что-то делать, чем ждать, когда же Судьбы смилостивится над тобой.

- Вот и прекрасно, - сказал он. - На том и порешим.

Они направились к выходу из грота.

Виккель стоял, созерцая ревущую стену воды.

- Вы уверены в том, что они направились именно сюда?

Белые Слепыши закивали.

Циклоп призадумался. Если уж людям удалось здесь пройти, то почему бы и ему, подземному жителю, не последовать за ними? Он вошел в воду. С каждым шагом становилось все глубже. Вскоре вода уже доходила ему до шеи. "Нет, люди сюда не пойдут, - подумал Виккель. - Может быть, подальше от края попробовать?"

Он сделал шаг в сторону и тут же почувствовал под ногою камень. Через минуту он уже стоял на отмели. "Судя по всему, беглецы смогли пройти мимо водопада именно по этому камню", - подумал циклоп. В то же мгновение скользкий камень ушел из-под его ног и он, отчаянно замахав руками, повалился вперед.

От страха Виккель зажурил глаза. Когда же он открыл их, он увидел перед собой длинный туннель, за спиною же его шумела и ярилась вода. Вот те на! Оказывается, за водопадом скрывается неведомый ему ход! Уже нисколько не боясь воды, он высунул голову наружу и закричал:

- Эй вы, идиоты! Идите за мной!

Дик наблюдал за происходящим сквозь узкую щель в стене. Одноглазый плюхнулся прямо в водопад, но уже через минуту он выставил оттуда свою голову и приказал Слепышам следовать за ним.

Стоило Слепышам исчезнуть за водопадом, как к трещине слетела летучая мышь.

- Т-ты з-знала об этом? - спросил Дик.

Мышь ответила утвердительно и сообщила ему, что туннель, вход в который находится прямо за водопадом, ведет в одну из мышиных пещер.

- А м-мож-жно п-попас-сть т-туда к-как-то иначе?

- Разумеется, - ответила мышь. - Неужели ты думаешь, что мы, мыши, станем нырять в этот водопад?

- От-тведи меня т-туда-да.

- Пожалуйста, - ответила мышь, которую роль проводника стала уже утомлять.

Дик пополз за надменной мышью, чувствуя себя едва ли не самым счастливым червем на свете. Назад беглецы возвращаться не станут - они тут же обнаружат, что их преследует Одноглазый вместе со своей шайкой. Если он, Дик, поспеет вовремя, люди выбегут прямо на него. С помощью летучих мышей он легко справиться с ними.

- Куда ведет этот туннель? - спросил Конан.

- С одной стороны - водопад, с другой - пещера, кишащая летучими мышами. В ней они выводят свое потомство, - ответил Тулл.

- А сможем ли мы проскочить мимо мышей? поинтересовалась Элаши.

- Для этого нам нужно вести себя тихо. Когда они не совокупляются, ни спят.

- Ну что ж, тогда нам следует идти именно туда, - сказал Конан голосом, не знающим сомнений. Пока он и Элаши болтались по горным тропам, он мог вести с нею бесконечные словесные перепалки, из которых, как правило, победителем выходила она. Теперь же, когда им стала угрожать реальная опасность, ему было уже не до игр.

Конан пошел впереди, Элаши и Тулл следовали за ним.

Не прошло и часа, как они уже стояли перед пещерой, о которой говорил Тулл. Тулл жестом подозвал спутников к себе и тихо зашептал:

- Летучие мыши плохо видят, но они легко замечают любое движение. Если двигаться медленно, то они тебя не видят. Если вам покажется, что вас заметили, замрите на пару минут, и мыши вновь заснут.

Конан и Элаши закивали.

- И еще - они очень чувствительны в запаху крови. Если на вас будет хоть одна царапина, они слетятся как мухи на дерьмо, - прошу прощения у дамы. Справиться с ними нелегко. За несколько минут пара таких тварей способна высосать из Слепыша всю кровь. В этой же пещере мышей штук сто - не меньше. Так что смотрите - не осадите руки о камни.

Конан извлек из ножен свой меч.

- Эта штука здесь вряд ли поможет, - сказал ему Тулл. Повторяю - здесь их не меньше сотни.

- Ну и что? - пожал плечами Конан. - За кровь им придется платить кровью.

Тулл решил не спорить с киммерийцем, и они направились к пещере. Конан шел впереди.

- Кто скажет - куда ведет этот туннель? - спросил Виккель у Слепышей, но тут же понял, что его вопрос лишен какого бы то ни было смысла. Разумеется, Слепыши не смогут на него ответить, ведь до недавнего времени о существовании этого туннеля они и не подозревали. С другой стороны, куда бы ни вел туннель, им оставалось только одно - идти вперед.

- Д-дол-лго ещ-ще?

- Скоро придем, - ответила мышь. - Разве ты не слышишь этого чудесного запаха?

Вонь стояла такая, что Дика едва не тошнило, но он понимал, что ощущениями своими с мышью делиться не стоит.

- Этот след ведет направо, мой господин!

Харскил кивнул. Он чувствовал, что идти следует именно туда.

- Сворачиваем направо! - приказал он.

Мыши поражали своими огромными размерами. Несколько пар было занято любовными играми, прочие же мирно дремали. Своды пещеры были буквально усеяны ими.

Осторожно, стараясь не совершать резких движений, люди стали пересекать огромную каменную залу. Вся земля была усыпана щебнем, из-под которого то тут, то там торчали игольчатые кристаллы. От пещеры отходило не меньше дюжины туннелей, одни были расположены на уровне земли, другие много выше, - для того чтобы попасть в них, пришлось бы карабкаться по стенам.

Конан, Элаши и Тулл направлялись к туннелю, который, по словам старика, был самым длинным и самым просторным; у пути этого было и еще одно преимущество - стены туннеля были изрыты множеством гротов, в которых можно было укрыться от возможных преследователей.

Люди были уже в центре пещеры, когда вдруг стало происходить неладное. Беда же, как водится, не приходит одна.

- Взять их! - раздалось у них за спиной.

Конан резко развернулся и увидел, как из туннеля, по которому они шли, выбежало с десяток Белых Слепышей. За их спинами стояло странное горбатое существо, у которого был всего один глаз. Огромное, это чудище было раза в полтора выше Конана. Горбатое чудище зарычало, развело в стороны свои могучие руки и пошло на людей.

В тот же миг Слепыш, бежавший первым, споткнулся и напоролся на одну из каменных игл, пронзившую его насквозь. Мыши, мирно спавшие до этого, почуяли запах крови и разом проснулись.

Но и это не все. Конан вдруг услышал, что Тулл чертыхается. Он повернулся к нему и увидел, что из другого тоннеля вылетела летучая мышь, за которой - о Кром! - полз белый червь совершенно немыслимых размеров - толщиною он был с бочонок! Эта омерзительная тварь ползла прямо на них.

Дружно запищав, мыши стали носиться по пещере, норовя вцепиться своими острыми как иглы зубами кому-нибудь в глотку. Слепыши, ничуть не растерявшись, принялись осыпать и градом камней. Судя по тому, как метко они метали камни, слух у них был отменный.

- Людей ловите, олухи, людей! - взревел циклоп. Однако Слепышам сейчас было явно не до него.

Одна из мышей спикировала на голову Конану, но киммериец резко отскочил в сторону и точным ударом меча отсек ей крыло. И тут раздался еще один голос: "Вот они". Это был голос Харскила! В зале появилось семь или восемь вооруженных пиками воинов с горящими факелами в руках.

Мыши тут же заметили новых гостей и решили устроить им подобающий прием. Добрая дюжина крылатых Вампиром бросилась на головы растерявшихся от неожиданности воинов.

Мыши пищали, Слепыши без умолку трещали, люди орали, циклоп ревел, огромный червь странно поскрипывал. От всего этого у Конана и Элаши голова пошла кругом.

- Пора делать ноги! - услышал Конан голос Элаши. Разрубив надвое еще одну мышь, киммериец побежал за умудренным жизнью старцем.

Глава седьмая

Пробиться к туннелю было непросто. Конан, размахивая над головой мечом, пытался защитить спутников и себя самого от крылатых тварей, и тут что-то прыгнуло ему на спину. Он резко дернулся, и Белый Слепыш свалился наземь. Элаши вонзила клинок в грудь безглазой твари и поспешила за киммерийцем.

- Сюда! - услышал Конан крик Тулла, и тут прямо перед киммерийцем вырос воин, сжимавший в руках пику.

- Стой! - закричал воин, но тут же ему на голову спланировала летучая мышь, а на спину бросился Слепыш. Циклоп взревел и, размахивая своими огромными кулачищами, понесся вслед за беглецами, сметая со своего пути мышей, Слепышей и людей.

Слева от Конана неистово размахивал хвостом огромный белый червь, осаждаемый Слепышами, при этом он нисколько не замедляя своего движения. В том, что червь охотится именно за Конаном, сомнений быть уже не могло.

Конан зарубил еще одну мышь. Горячие зловонные брызги полетели в лицо Элаши.

- Идиот! - завопила она. - Неужели нельзя поосторожнее!

- Сюда! Сюда! Скорее! - Тулл стоял у входа в туннель. Еще мгновение, и они уже бежали по узкому каменному коридору.

- Куда мы бежим? - поинтересовался Конан.

- Не все ли тебе равно! - бросила на бегу Элаши. - Ты лучше вспомни - откуда мы бежим!

- У этого туннеля масса ответвлений, - тяжело дыша, ответил Конану старик. - Мы сможем легко уйти от преследователей.

- Если только кто-нибудь станет нас преследовать.

- О, в этом-то, парень, ты можешь не сомневаться. Подумать только - все они только за тобой и охотятся! Значит, ты им зачем-то нужен, верно?

В интересах дела Харскил мог пожертвовать всеми своими людьми, но сейчас, когда киммерийцу вновь удалось улизнуть, жизнь каждого воина становилась ценной вдвойне. Конан, девица и этот неизвестно откуда взявшийся старик скрылись в туннеле, к которому его воины вряд ли смогли бы пробиться. Самым разумным в этой ситуации было отступить и собраться с силами. В противном случае идея преследования станет попросту абсурдной.

- Ко мне! - закричал он воинам.

На его зов явилось только четыре воина. Сжимая в руках окровавленный клинок, Харскил повел своих людей к ближайшему туннелю. С собою они прихватили и раненного Слепыша.

Виккель стоял, тупо уставившись своим единственным глазом на огромного червя.

- А ну-ка убери своих мышей! - приказал он Дику, свернувшему в спираль.

Дик слегка развернул свое тело и проскрипел:

- А т-ты уб-бери с-своих С-слепышей!

Циклоп и червь с ненавистью глядели друг на друга.

- Из-за тебя им удалось бежать!

- Из-з-за меня? - изумился Дик. - Эт-то т-ты во всем в-виноват!

За спиной Виккеля раздался вопль Слепыша, к которому приложились своими хоботками сразу три мыши.

- Пока мы с тобой будем спорить, они уйдут так далеко, что и за неделю их не сыщешь! Может быть, нам лучше объединиться, А? Неужели мы не сможем найти общего языка? Их в конце концов только трое, так что вдвоем мы с ними должны управиться. Ну а дальше - посмотрим... Что ты на это скажешь?

Дик на миг задумался. В каком-то смысле сотрудничество с Одноглазым оправдано, по крайней мере, этот горбатый циклоп все время будет на виду. Если же им действительно удастся поймать людей, от циклопа можно будет и избавиться.

- С-с-соглас-сен! - громко проскрипел Дик.

Виккель довольно ухмыльнулся. Как только они изловят людей, он скинет на этого поганого червя такой камушек, что от того и мокрого места не останется. Пока же лучше держать этого ведьминого прихвостня где-то рядом: черви - они такие, за ними глаз да глаз нужен!

- Ну что ж, тогда - в путь!

- А к-как же С-слепыши?

- Пусть достанутся мышам. Пока от них толку не было никакого - один вред.

- С-с мыш-шами тоже кашу не с-сваришь...

Дик старался не отставать от Виккеля, хотя и держался от него на известном расстоянии. Доверять Одноглазому нельзя это он знал точно.

Терпению Рея пришел конец. Внутри у него уже все клокотало. Ну, циклоп, ну, мерзавец, - ты у меня дождешься!

Чунта металась по своему широкому ложу, чувствуя, как сладкая истома сменяется едкой горечью.

- Куда теперь? - спросил Конан. Они стояли у развилки, от которой отходило сразу три туннеля.

- Честно говоря, не знаю, - почесав голову, ответил Тулл. - Я в этих местах еще не бывал.

- Тогда все пути для нас годятся, - сказала Элаши. Лично я пошла бы по центральному.

Не дожидаясь ответа, гордая жительница пустынь поспешила по избранному ею маршруту. Тулл вопросительно посмотрел на Конана.

Тот пожал плечами и тихо сказал:

- Такой уж у нее характер. Спорить же с ней - только зря время терять.

Мужчинам не оставалось ничего другого, как только последовать за Элаши. Она опережали их шагов на десять, но сбавлять шаг явно не собиралась.

- Может быть, ты все-таки нас подождешь? - обратился к ней Конан.

- Ты что - и догнать меня уже не можешь? - не оборачиваясь воскликнула Элаши.

- О чем ты говоришь? Дело в том...

Договорить он не успел. Раздался пронзительный визг, и Элаши внезапно исчезла из виду. Через миг они услышали громкий плеск воды. Конан поспешил вперед и замер в шаге от того места, где только что стояла Элаши.

Таких больших пещер он еще не видел. Он стоял на краю скалы, у подножия которой плескались волны. Подземное озеро казалось бескрайним - своды пещеры уходили куда-то вверх, и потому зеленоватый свет, излучаемый покрывавшей их плесенью, не мог рассеять тьму, стоявшую над озером.

Прямо под ними из воды появилась Элаши. Вода не доходила ей и до пояса. Конан усмехнулся.

- Догнать тебя - дело нехитрое. Я хотел сказать тебе, то спешить в этих местах не стоит, - того и гляди, появится что-нибудь неожиданное. Ведь здесь даже и Тулл не бывал.

- Как я тебя ненавижу! - прошипела Элаши.

Тулл остановился рядом с Конаном, но тут же оступился и едва не полетел в воду вслед за Элаши. Киммериец помог ему устоять на ногах.

- Поосторожнее, приятель, - сказал он.

Тулл благодарно кивнул и, окинув взглядом подземное озеро, прошептал:

- Это - Море Мрака.

- Выходит, ты здесь все-таки бывал?

- Здесь я впервые. Море же это я видел уже не раз видишь, какое оно большое? Здесь куда ни пойди - все одно в него упирается.

Тулл посмотрел вниз и обратился к Элаши:

- А тебе, девонька, лучше там не стоять. В этом озере живности столько...

Снизу донесся плеск воды, и в следующее мгновение Элаши уже стояла на узкой каменной полочке, шедшей вдоль берега. Конан и Тулл спустились вниз и остановились рядом с нею.

Элаши разделась и принялась выжимать свои одежды.

- Дай мне свою накидку, - обратилась она к Конану, с трудом удержавшемуся от того, чтобы не рассмеяться.

"Это падение пойдет ей на пользу, - подумал Киммериец, - но лучше ей об этом не говорить, иначе всем нам худо будет".

Накидка его была такой же сырой, как и платье Элаши, но, закутавшись в нее, она неожиданно успокоилась.

- И что же это за море? - спросил Конан, повернувшись к старику.

- Я о нем почти ничего не знаю, - ответил Тулл. - Местами оно широкое, местами - узкое. Морем его только называют. А вообще это озеро, огромное подводное озеро. И вода здесь не соленая, а пресная.

- Это все?

- Не совсем. Никто не знает того, где оно начинается и где кончается. Но я нисколько не сомневаюсь в том, что где-то оно должно выходить на поверхность.

Конан задумчиво посмотрел на темные воды. Стало быть, выход следует искать именно здесь.

- Ну да, - вмешалась в разговор Элаши, к которой уже вернулся прежний сарказм. - Дело за малым - осталось найти лодку.

- Это-то как раз не проблема, - вздохнул Тулл.

- Что-то я тебя не понимаю, - удивился Конан.

- Все очень просто. Как я уже сказал, в этом озере полно живности. Водятся здесь и усатые рыбины размером с дом. Сам-то я их не видел, но Слепыш уверял меня, что это так.

- Ну и что?

- Выслушай меня до конца. Если тебе доводилось ловить рыбу, ты знаешь о том, что, издохнув, рыба всплывает на поверхность, - верно? У любой рыбы внутри есть пузырь, он-то и тянет ее наверх. Если положим, издохнет по-настоящему крупная рыба, она может стать чем-то вроде плота. Весла же можно сделать из ее плавников.

- Хорошая лодка - ничего не скажешь! - фыркнула Элаши. - А с чего ты взял, что рыба эта издохнет?

- Мы может умертвить ее сами, - ответил Тулл. - Очень точный удар мечом, и дело сделано!

- Но ведь прежде всего рыбину эту как-то приманить надо! - не сдавалась Элаши. - У тебя что и приманка есть?

Конан и Тулл переглянулись и вновь посмотрели на Элаши. Они улыбались.

Элаши тут же сообразила, куда клонит Тулл.

- Да вы с ума посходили!

- В противном случае нам придется провести здесь остаток жизни, - спокойно заметил Конан. - Друзей у нас здесь хоть отбавляй - черви, мыши, Слепыши, циклопы. О колдуне и ведьме я уже и не говорю.

- А почему бы приманкой не стать кому-то из вас?

- Я - рыболов, - ответил Тулл. - И я знаю рыбьи повадки. Без меня у вас ничего не выйдет.

- Ну, а я - воин, и сил у меня поболе, чем у тебя, тут же заговорил Конан. - Да и клинок помощнее.

- Замолчите! - побледнев, пробормотала Элаши. - Сейчас же замолчите!

Тулл начертал на влажном песке нечто, отдаленно напоминающее рыбу.

- Бить надо сюда, - сказал он, указав пальцем на заднюю часть рыбьей головы. - Если удар будет точен, ты перережешь ей главный нерв.

Конан кивнул.

- Плоть у рыб мягкая. Постарайся вонзить в нее меч по самую рукоять.

Конан вновь кивнул.

Тулл поднялся на ноги и отряхнул песок с ладоней.

- Видишь ту скалу над водой? Это как раз то, что нам нужно.

- Теперь скажи, что мы должны делать.

- Девица будет плескаться под скалой, ты же будешь ждать рыбу наверху. Как только она появится, ты прыгнешь вниз, ясно?

Элаши хмыкнула.

- Мне очень жаль, но, боюсь, планам вашим сбыться не суждено. Я не умею плавать. Конан это знает.

- Тебе не придется плавать, - тут же нашелся Тулл. - Ты будешь болтаться на веревке. Веревку же я сделаю из плаща.

- Но как же...

- Хватит болтать, - отрезал Конан.

Приготовления не заняли и часа. Верхний конец веревки был привязан к вершине скалы, на нижнем же ее конце висела Элаши. Воды касались только ноги женщины. Время от времени Тулл дергал за веревку, от чего по поверхности озера начинала бежать рябь. Конан стоял рядом со стариком, взяв меч наизготовку.

- Если эта проклятая рыбина меня съест, в этом будешь виноват только ты, Конан. Я отыщу тебя на том свете, и тогда тебе несдобровать - ты ведь меня знаешь.

Конан ухмыльнулся. Неужели эта девица никогда от него не отстанет, неужели он встретиться с ней и в царстве теней? Он потряс головой и вновь уставился в воду.

- Смотри, - услышал он вдруг голос Тулла. Старик указывал рукою куда-то вдаль.

Конан прищурился. По воде шла какая-то рябь.

- Это плывет наша рыба, - зашептал Тулл. - Сейчас она выйдет на поверхность.

И действительно - по поверхности теперь скользило что-то длинное и узкое.

- Это ее спинной плавник! - воскликнул старик Готовься, приятель!

Он посмотрел под скалу и прокричал Элаши.

- А ты, девонька, зря не переживай, - как только она подплывет поближе, я вытяну тебя наверх!

- Надеюсь, так оно и будет, - послышалось снизу.

- Клянусь Митрой, я таких рыбин еще не видывал! забормотал Тулл. Ей одной можно всю нашу страну досыта накормить!

- Не пора ли меня вытаскивать? - вновь раздался голос Элаши.

- Придется потерпеть еще минуточку. Конан, ты готов?

Конан утвердительно кивнул головой и приготовился к прыжку. Рыбина подплывала все ближе и ближе, становилась все больше и больше...

- Поехали, дочка! - крикнул старик и стал выбирать сдвоенную ленту.

Но тут же раздался громкий треск и визг Элаши. Одна из лент оборвалась...

- Ох ты, черт! - пробормотал Тулл, понимая, что жизнь девицы теперь буквально висит на волоске. - Еще мгновение, и рыба заглотит бедняжку...

Элаши решила не искушать судьбу и с обезьяньим проворством полезла вверх.

В тот же миг Конан бросился вниз, оседлал рыбу и что было сил ударил ее мечом в то самое место, о котором говорил Тулл. Клинок вошел в ее тело по самую рукоять. Обезумевшая от боли рыба забилась так, что по озеру пошли гулять высокие волны. Конан отлетел далеко в сторону и тут же поплыл к берегу, стараясь держаться подальше от бьющегося в агонии чудища. Через минуту он уже стоял на вершине скалы рядом со своими друзьями.

Удар киммерийца был точен. Через несколько минут рыбина уже плавала на поверхности брюхом вверх. Каждая из чешуек была размером с блюдце.

Конан посмотрел на Элаши и улыбнулся.

- Ну, чем тебе не лодка?

Элаши поморщилась.

- Ты что - не слышишь, какая вонь от нее идет? Мы же пропахнем ею насквозь!

Конан и Тулл переглянулись. Вот те раз. И как это они ее терпят?

Глава восьмая

- С-считай, м-мы их п-поймали! - проскрипел Дик, остановившись. Разговаривать на ходу черви не умеют.

- С чего ты это взял? Кроме нас с тобой, здесь никого нет.

- Эт-тт т-тун-нель в-ведет к Морю Мр-рака.

- Вот оно в чем дело. - Эту часть пещеры Виккель толком не знал, хотя об огромном поземном озере ему доводилось слышать не раз. - Стало быть, они попали в ловушку.

- П-похоже н-на т-то.

- Тога нам стоит пойти побыстрее. Вдвоем мы с ними живо справимся.

- К-конечно с-справимс-ся.

Рей никак не мог установить связь с Виккелем. Циклоп либо ушел слишком далеко, либо погиб. Первый вариант был куда более вероятным, и в рассуждениях своих волшебник исходил именно из него. Если Виккель его уже не слышит, значит, он, - а вместе с ним и его жертва - находится за пределами сферы его, Рея, влияния. Если Виккель его слышит, но не может ответить, значит, с ним, Виккелем, что-то не так. И в том и в другом случае Рей никак не мог повлиять на исход операции, что сильно осложняло и без того непростую ситуацию. Мысль о том, что циклоп может просто-напросто игнорировать его зов, в голову волшебнику не приходила.

Катамаи Рей, кряхтя, распахнул сундук, в котором хранилась его колдовская параферналия. "Ничего не поделаешь, - думал он, роясь в своих сокровищах, - придется все делать самому".

Черт бы побрал этих бестолковых слуг - от усердия лбы себе порасшибают, а дела все равно не сделают, что ты им ни поручи.

Терпению Чунты пришел конец. Этот мерзкий червь уполз настолько далеко, что она, великая Чунта, перестала видеть его своим внутренним оком! Куда это Дик мог запропаститься? Не мог же он, в конце концов, погибнуть? И тут она вновь живо представила лицо того мужчины. О, как оно красиво, как оно мужественно! Чунта застонала. Нет, нет, так дело не пойдет. Она тяжело вздохнула. Лучше бы она все сделана сама. А ведь дело-то это и выеденного яйца не стоило: подумаешь человека нужно было поймать... Может быть, этот проклятый колдун ей помешал? Может быть, он уже там?

Она вскочила с кровати и принялась метаться по зале, срывая со стен амулеты.

- Ничего, мы еще посмотрим! Я сама его поймаю. Дика же, если он жив, я истолку в порошок - ведь это он, червяк ленивый, заставил меня так волноваться.

Белый Слепыш покорно отвечал на вопросы Харскила. К счастью, один из воинов был знакомым с языком горцев и потому без особого труда понимал родственный ему язык подземных жителей, казавшийся сем остальным бессмысленной тарабарщиной.

- Скажи ему, - обратился к своему слуге Харскил, - что меня интересует человек по имени Конан.

Воин послушно выполнил просьбу своего господина. Безглазая тварь что-то пискнула в ответ и вновь замолчала.

- Мой господин, он говорит, что ему и его братьям было поручено разыскать и пленить какого-то человека.

- Кто же мог дать им такое поручение?

- Наш пленник служит одноглазому чудовищу, которое, в свою очередь, является рабом волшебника, правящего подземным миром.

Харскил задумался. Новость эта была не из приятных. Впрочем, для него это мало что меняло.

Решив, что спрашивать безглазую тварь больше не о чем, Харскил извлек из ножен меч и резким коротким ударом обезглавил несчастного Слепыша, не успевшего даже пискнуть.

Жестом он пригласил своих людей следовать за ним.

Конан вырубил в брюхе рыбины три углубления и смастерил из костей и плавников некое подобие весел. Плот был готов. С едою у людей особых проблем теперь тоже не было - она выглядела крайне неаппетитно, но зато ее было по-настоящему много.

- Одну минуточку!

Тулл неожиданно спрыгнул в воду и, выбравшись на берег, принялся что-то искать. Через несколько минут он вновь стоял на рыбьем брюхе; в руке он держал гриб. Взяв в другую руку кусок рыбьего мяса, старик принялся мять гриб, поливая мясо сочившейся из гриба жидкостью. В воздухе запахло уксусом.

- Сок той поганки безвреден для людей, - пояснил Тулл, польза же от него - немалая. Не пройдет и минуты, как мясо это станет вполне съедобным.

Конан с сомнением посмотрел на старика, но, испробовав предложенный ему кусочек, пришел в восторг. Мясо теперь было не просто съедобным - оно было вкусным!

- Слушай, старик, может, ты нам и вина предложишь? обратился к Туллу заметно повеселевший Конан.

- Рад бы, да не могу. Есть здесь, правда, странные грибки, от которых на душе легко становится, да вот только вкус у них премерзкий, да и в кишках от них бродить начинает.

- Да я же шучу! - засмеялся Конан.

Плотно отобедав, они спустились к воде и стали отмывать руки от едкого грибного сока. Элаши смотрела на воду с опаской: слова Тулла о том, что озеро кишит живностью, испугали ее не на шутку.

- Теперь самое время отправляться, - сказала она, вернувшись в вырубленное Конаном углубление, на дне которого отдыхали ее спутники. - Слышите вы, лежебоки!

Конан поднялся на ноги и потянулся.

- Отправляться, так отправляться...

Взяв по веслу, киммериец и Тулл заняли места в ямах, вырубленных по разные стороны от центрального углубления. Конан кивнул, и они разом опустили свои весла в воду.

Огромная туша пришла в движение.

Поначалу гребцам казалось, что их затея обречена на провал, - ж слишком тяжела была туша; однако уже через четверть часа их диковинное судно набрало скорость и грести стало значительно легче. Подводных течений в озере не было, и потому гребцы моли особенно не напрягаться.

Берег исчез во тьме. Светящийся каменный свод то взмывал высоко вверх, то нависал над головами людей. Разумеется, Конан предпочел бы оказаться в каком-то ином месте, но он понимал и то, что судьба обошлась с ними милостиво. Он был сыт и здоров, мало того - ему было на кого опереться. Преследователей пока можно было не опасаться, если бы они и отважились войти в темные воды подземного озера, их тут же проглотила бы какая-нибудь тварь наподобие той, что была у него под ногами. Конан заулыбался: да, судьба явно благоволили к ним.

О том, что может ожидать их в будущем, он не думал. Киммериец привык жить настоящим. Думы о завтрашнем дне лишают человека дня сегодняшнего. С него достаточно и того, что он пока жив.

- Приготовьс-ся! - тихо проскрипел Дик. - С-сейчас м-мы выйдет на б-бер-рег!

Виккель кивнул и принялся разминать пальцы.

- Ос-сторожно! - предупредил Дик. - Т-там обрыв!

Предупреждение Дика было запоздалым, однако Виккелю каким-то чудом удалось удержаться на вершине утеса.

- Здесь никого нет.

- Н-не может быть! Дай-ка я п-пос-смотрю!

Дик выполз из туннеля и, тихонько поскрипывая, стал водить головой.

- Н-да. Может быть, они лодку где-то раздобыли?

- В-вряд л-ли.

- Тогда куда же они могли деться? Назад они пойти не могли, здесь их тоже нет, верно? Остается только одно - они поплыли на другой берег.

- Т-ты, п-похож-же, п-рав! С-смотри!

Виккель внимательно посмотрел на червя, пытаясь понять, на что же тот указывает. Он перевел взгляд на берег и увидел там рыбьи кости и обрывки материи. Они спустились вниз и призадумались.

- В том, что у них была лодка, я теперь нисколько не сомневаюсь. Одного не мгу понять - где это они ее раздобыли?

Дик переполз с песка на камень и задумчиво заелозил по нему брюхом:

- Н-нам т-тоже п-понад-добитс-ся ч-что-н-ннибудь плав-вучее.

- Это и дураку понятно, - хмыкнул Виккель. - Вот только где ты это самое плавучее возьмешь?

- Н-над-до п-полз-зти п-по п-правому т-тунелю.

- Только не говори мне, что там ты спрятал корабль, Дик.

- К-корабля т-там нет. Т-там ж-живут П-прядильщицы.

- Ну и что? - раздраженно рявкнул циклоп. - На кой черт они нам сдались?!

- П-прядильщицы м-могут с-сплес-сти что угод-дно.

Виккель остолбенел. Ай да червь, ай да умница!

- Дик, ты - гений! при всем желании я не нашел бы лучшего спутника, чем ты!

Будь у Дика рот, он бы улыбнулся. "А этот циклоп вроде ничего, - подумал червь, - он и не глуп, и не заносчив, одно плохо - не того хозяина себе выбрал". Дик вспомнил о своей собственной госпоже и тут же погрустнел.

- Так ты предлагаешь отправиться к Прядильщицам, Дик?

- Н-ну раз-зумеетс-ся!

Катамаи Рей решил не обременять себя излишней тяжестью. Он взял с собой только самое необходимое: одежду, запас провианта, достаточный для того, чтобы поддерживать силы дюжины путешественников в течении шести недель, и пару сундуков с колдовским инструментарием - магическими кристаллами, разнообразными зельями и предметами, необходимыми для реализации тех или иных магических приемов. Помимо прочего, в сундуках лежало с десяток объемистых томов, посвященных проблемам черной магии и вопросам ее практического применения. Рей распределил груз между носильщиками-циклопами и отдал приказ к выступлению. Слугам своим он был крайне недоволен - они были тупы настолько, что считать их разумными существами было решительно невозможно. Если в их головы и приходила какая-нибудь дельная мысль, то приходила она извне, исходить же она могла только от самого Рея. До недавнего времени он возлагал определенные надежды на Виккеля, но, вы, в ожиданиях своих он обманулся. Что до этого мерзавца, то он еще пожалеет, что появился на свет.

Циклопы поднесли к нему паланкин. Жестом руки Рей отослал их прочь. Он пойдет пешком, в его возрасте это полезно.

Чунта пристегнула седло к спине апатичного крупного червя по имени Сориеси. Две дюжины огромных червей ждали приказа к выступлению. В подсумки, сшитые из шкур Белых Слепышей, ведьма уложила притирания, любовные зелья, магические кристаллы и волшебные палочки. Мешочек с сушеными грибами она привязала к верхнему краю седла. Теперь можно было и отправляться.

- Поехали! - скомандовала Чунта.

Она была возбуждена настолько, что по нагому телу ее то и дело пробегали зеленые искры. Ведьма довольно улыбнулась, предвкушая то, что ожидало ее в конце путешествия. Сумеречный туннель озарился ярким зеленым пламенем.

Глава девятая

С той поры, как Конан, Элаши и Тулл отчалили от берега, прошло уже несколько часов. Пока все шло на удивление гладко. Время от времени на поверхности озера появлялась какая-то рябь, слышался плеск, однако тут же все успокаивалось. Часа через три после отплытия лодка вдруг содрогнулась так, словно что-то тяжелое ударило ее в днище; гребцы напряглись, но новых ударов так и не последовало. Судя по всему, кто-то полакомился частью их судна.

По расчетам Конана день близился к концу. Лодка вплыла в тихую заводь и уткнулась носом в скалу. Здесь было куда темнее, чем по ту сторону озера. Фосфоресцирующей плесени на стенах почти не было, и оттого место это казалось особенно мрачным.

Путешественников уже начало воротить от запаха рыбы. Стоило их необычному судну причалить к берегу, как они тут же сбежали с него и принялись карабкаться вверх по скалам. Вскоре они оказались на широкой каменной полке, как нельзя лучше подходившей для ночлега. Тулл нашел на скале съедобный лишайник. Вкусным назвать его было нельзя, но рыба к тому времени приелась им настолько, что к ней никто не притронулся.

- Как здесь сыро, - посетовала Элаши, - Сейчас бы костер развести...

Конан выразительно посмотрел на свою спутницу.

- Знаю, знаю, - засмеялась она. - Сейчас ты скажешь, что с тем же успехом я могла бы пожелать царства.

- Как ты думаешь, далеко ли мы уплыли? - спросил Тулл.

Конан пожал плечами.

- Кто его знает. Миль пять-шесть - не меньше.

- Похоже, что так. Я думаю, теперь они так быстро нас не найдут, - поди-ка сыщи наш след.

В обычных обстоятельствах Тулл был бы прав, но он забывал о том, что пещерою этой правят колдун и ведьма, от них же можно было ожидать чего угодно. Конан побаивался всего, связанного с магией. Магия - вещь грязная и опасная. Обычного врага, как бы ни был он страшен, можно победить в честном бою, с волшебников же так просто не совладаешь.

- Первая стража за мной, - сказал старик.

Конан согласно кивнул и повернулся к Элаши:

- Мне кажется, мы сможем согреться и без костра.

- Ты так считаешь? - улыбнувшись, ответила ему Элаши.

Они скрылись в маленьком гроте, Тулл же продолжал сидеть на самом краю каменной полки, созерцая безмятежную гладь Моря Мрака.

Прядильщицы не способны перемещаться с места на место, но от этого они не становятся менее опасными. Эти чудовищные, высотой в два циклопьих роста, растения представляют собой огромную утробу, окруженную колючими ветвями. Прядильщицами она названы не случайно - растения эту ткут паутину, отдаленно напоминающую паучью, выбраться из которой почти невозможно. В отличие от пауков, расставляющих свою патину, Прядильщицы молниеносно выбрасывают клейкие нити, стоит их жертве подойти достаточно близко. Нити эти приклеиваются ко всему, кроме их собственной паутины. Поймав жертву, Прядильщица начинает подтягивать ее к себе, пока та не оказывается нанизанной на длинные шипы ветвей. Со временем жертва теряет сознание, после чего она поглощается хищной утробой. Прядильщица окружает себя шелковистым ковром, сотканным из паутины, что препятствует прилипанию выбрасываемых нитей к камням. Обитатели подземного мира стараются не появляться в тех пещерах, где живут Прядильщицы, и никогда не заходят на их шелковые ковры. Растения эти были бы обречены на вымирание, если бы не одно замечательное их свойство - они зачаровывают своих жертв голосами.

Виккель и Дик стояли у огромного шелковистого круга, принадлежавшего королеве колонии. Они уже изложили ей свою просьбу и теперь ждали ответа. Зазвучал нежный хриплый голос, который мог принадлежать лишь самке циклопа, - она звала Виккеля к себе, она изнывала от одиночества... Дик же услышал призывный скрип прекрасной розоватой особы, кокетливо помахивающей хвостом...

И червь и циклоп были готовы к этому, они знали, что здесь самкам слышатся голоса самцов, самцам - голоса самок; и Дик и Виккель были достаточно разумны для того, чтобы не кидаться в этот омут страстей, - они понимали, чем это для них закончится.

- Посмеялись и хватит, - зазвучал нежнейший голосок королевы. - Теперь вы можете подойти поближе - я не привыкла кричать.

Виккель вздохнул и отрицательно покачал головой.

- Нет, сестра. Мы пришли сюда не для того, чтобы накормить тебя обедом. Мы хотим, чтобы наши отношения строились на иной основе.

- На иной основе? - королева сказала это так, что Дика бросило в жар.

- Да, - спокойно ответил Виккель. - Мы предлагаем тебе следующее - ты выполняешь нашу просьбу, мы же, со своей стороны, обязуемся через какое-то время накормить тебя.

- Чем вы собираетесь меня кормить и о каком времени идет речь? - голос королевы мгновенно стал другим - в нем зазвучали жесткие нотки.

Виккель довольно усмехнулся и прошептал:

- Как я ее, а?

- Здор-рово! - еле слышно проскрипел Дик.

Виккель откашлялся и продолжил:

- Скажи, ты смогла бы соткать лодку, которая выдержала бы нас обоих - меня и Дика?

- Конечно, - последовал ответ. - Из нашей Чудесной Нити можно соткать и не такое.

- Если ты это сделаешь, мы отдадим тебе на съедение полдюжины Белых Слепышей и полдюжины Вампиров. Идет?

- Двадцать Слепышей и двадцать Вампиров, - ответила королева. - И прекраснее вашей лодки не будет ничего на свете.

Виккель вновь ухмыльнулся.

- Я думаю, мы сойдемся на десяти, - шепнул он Дику.

- К-какая разница? Н-не т-тяни з-зря время!

Виккель вновь обратился к королеве:

- Мы не сбираемся посылать ее на конкурс красоты. Нам нужна самая обычная лодка. Восемь и восемь.

- Делай свою лодку сам! Шестнадцать и шестнадцать!

В конце концов они сошлись на дюжине Вампиров и десяти Слепышах, которых Виккель и Дик должны были предоставить в распоряжение королевы по завершении своей миссии. Разумеется, королева предпочла бы отобедать сразу же, но, коль скоро это было невозможно, она согласилась немного подождать. Пара недель не срок, если приходится голодать годами.

- Если я правильно понимаю, вы хотите настигнуть тех существ, которые поплыли на другой берег? - спросила вдруг королева.

Виккель изумленно уставился на нее своим огромным глазом.

- Откуда ты это знаешь?

- Мои сестры живут в разных концах пещеры, но все мы связаны корнями. Эти трое направились к Пограничной Пещере.

- Это точно?

- Еще бы не точно! Как ты смеешь не верить мне, королеве? Но, впрочем, я не обижаюсь. Лучше поговорим о другом. Если мы поможем вам поймать их, то как вы будете расплачиваться?

Виккель и Дик переглянулись. И тому и другому было дозволено действовать по собственному усмотрению. И для того и для другого провал миссии был равнозначен смерти.

- Скупиться мы всяко не станем, Ваше Величество! ответил находчивый Виккель.

- Каждых по две дюжины, - назвала свою цену королева.

Виккель заулыбался. Торговаться он любил, хотя делать это ему приходилось нечасто.

- Две дюжины? Это за трех двуногих существ? Ты, наверное, от голода рехнулась! Пять и пять!

Не успели закончится торги, как сестры королевы уже приступили к работе над лодкой.

Ночь прошла на удивление спокойно. Стоило Туллу проснуться, как они тут же спустились вниз, к лодке, и заняли свои, ставшие уже привычными местами.

Часа через два озеро стало узким настолько, что они едва не касались веслами его берегов. Затем каменные стены вновь расступились, и они оказались в небольшом зале, заканчивавшемся двумя залитыми водой туннелями.

- Куда поплывем? - спросил Тулл.

- Да все равно. Можно и по правому, - ответил Конан.

Элаши промолчала, но судя по тому, как она посмотрела на киммерийца, можно было понять, что с его выбором она не согласна.

- Тебе что-то не нравится? - обратился к ней Конан.

- Разве я что-нибудь сказала?

- Ну что ж, тогда плывем направо.

- Правый туннель темнее.

- Хорошо, поплывем налево.

- Левый туннель уже.

Конан усмехнулся. Кажется, он начинал понимать, как же следует разговаривать с Элаши. Сама она ничего не предлагала, но если это делал он, она тут же вступала в спор. Для того чтобы поплыть налево, он должен настаивать на том, что плыть следует направо.

- Да, все же я был прав - мы поплывем направо, - сказал киммериец. Элаши не обманула его ожидания.

- По-моему, ты ошибаешься! - тут же заявила она.

Теперь ему оставалось согласиться с нею так, чтобы согласие его казалось вынужденным.

Он пожал плечами и раздраженно бросил:

- Хорошо, будем считать, что ты права.

- Неужели ты сам этого не понимаешь?

Конан отвернулся в сторону и только теперь позволил себе улыбнуться. Начало положено. Скоро он научится с ней разговаривать. Они направили лодку в левую протоку.

Харскил то и дело чертыхался. То, что совсем недавно казалось ему пустяком, неожиданно обратилось в задачу, которую вряд ли возможно было разрешить. И повинны в этом были эти омерзительные подземные твари. Почему боги отвернулись от него? Ведь он хотел совсем немного - стать тем, кем был прежде. Для этого ему нужна была кровь героя, но разве он, Харскил, не стоил того?

Он нисколько не сомневался в том, что Конан так или иначе попадет ему в руки. Теперь он думал только о том, как же он отомстит этому варвару, что он сделает с ним после того, как чары распадутся. Достаточно того, чтобы на клинке киммерийца появилась хотя бы капелька его поганой крови. Разить Конана мечом он не станет, варвар умрет куда более страшной смертью. Подумать только - из-за этого мерзавца ему, Харскилу, пришлось уподобиться червю!

К нему подошел воин.

- Мой господин, если мы пойдем по этому туннелю, мы окажемся по ту сторону этой чертовой пещеры.

- Прекрасно. На всякий случай держите пики наготове. Последней команды можно было и не давать - четверка уцелевших воинов ни на минуту не выпускала пики из рук.

Паланкин мерно покачивался. Рей с интересом поглядывал по сторонам, пытаясь вспомнить, как выглядели эти места прежде. То ли волшебника стала подводить память, то ли в пещере действительно произошли серьезные изменения, но многое представлялось ему чем-то новым, доселе не известным. "Нет, надо выходить из своей пещеры почаще, подумал Рей, - иначе позабудешь и о том, чем владеешь. Кстати говоря, и с ведьмой той пора разобраться".

Волшебник задремал, откинувшись на мягкую спинку паланкина.

Санньеси выводил своим брюхом тихую, не лишенную приятности песнь: "Скрип-скри-ип, скрип-скри-ип..." Чунта, мурлыкая от удовольствия, думала о том светлом времени, когда она наконец сможет стать полновластной хозяйской пещеры. О, тогда она присоединит к своим владениям и все окрестные земли, по которым бродят мужчины... Если она расправится с этим гнусным колдуном, жизнь ее станет иной, исполнится нового, неведомого ей прежде смысла...

Чунте грезились будущие победы.

Глава десятая

Сотканная Прядильщицами лодка являла собой нечто замечательное. Она была легка настолько, что Виккель преспокойно нес ее в руке. Выдержать же она могла и полдюжины таких тяжелых седоков, как червь и циклоп. Прядильщицы сделали ее достаточно комфортной и удобной, соткав дополнительный полик, на котором можно было сидеть или лежать, не боясь простуды.

Виккель опустил то замечательное судно на воду, подождал, пока туда вползет Дик, и, пристегнув кормовое весло, запрыгнул в лодку и сам. Ход у лодки оказался поразительно легким - стоило Виккелю сделать несколько гребков, как она быстро заскользила по спокойной глади озера. Через пару минут Дик решил пособить своему товарищу опустив в воду свой тяжелый хвост, он завращал им с такой бешенной скоростью, что лодка буквально полетела.

- Ты смотри, - поразился Виккель. - От скорости даже дух захватывает!

Дик хотел было поделиться с Виккелем своими ощущениями, но тут же сообразил, что сделать этого он не сможет, шелковистый пол к разговорам не располагал.

- Наверняка люди плывут куда медленнее, - вновь заговорил Виккель, - час-другой, и мы их нагоним.

"Если только мы плевые в том же направлении", - подумал Дик.

- Важно, чтобы мы плыли в том же направлении, продолжал циклоп. - Хотя ничего страшного не произойдет в том случае, если мы промахнем мимо, - с помощью Прядильщиц мы их все равно отыщем.

В знак согласия Дик закивал головой. Виккель улыбнулся, глядя на своего компаньона, и заметил:

- А ты знаешь, братишка, у меня такое чувство, что нам повезет. И вообще, должна же хоть когда-то восторжествовать справедливость!

Дик энергично закивал - он тоже чувствовал нечто подобное. Ему было несколько стыдно за себя - ведь совсем недавно он думал о том, как же ему избавиться от циклопа. Он хотел убить этого славного парня... Дик надолго задумался.

Мышь-разведчик заметила сидящего на берегу воина. Упускать такую добычу было глупо, и она тут же спикировала ему на голову. К несчастью для мыши, человек этот был здесь не один - рядом с ним таилось трое его собратьев. В последний момент мышь заметила их, но было уже слишком поздно - она попала в лапы людей. О каком-то сопротивлении не могло идти и речи - к горлу ее был приставлен холодный стальной клинок.

- Я хочу поговорить с тобой! - обратился к мыши стоявший поодаль Харскил.

Разведчик не издал ни звука.

- Как - ты меня не понимаешь? А я-то считал мышей образованными существами! Ну что ж - убейте эту мерзость, обратился Харскил к воинам.

- Стойте! - изо всех сил завопила мышь.

- Подождите! - распорядился Харскил, улыбнувшись. Воины послушно опустили свои пики.

- Итак, - обратился Харскил к пленнику. - Как же тебя звать-величать?

Мышь приосанилась и гордо ответила:

- Я - Алый Силач, Летатель Над Всеми и Жизни Губитель!

- А почему же вдруг - "Алый"? - поинтересовался Харскил.

- По цвету пятна на спине.

- Понятно. Для простоты я буду называть тебя Рыжим. Итак, Рыжий, согласен ли ты выслушать мое предложение?

- Предложение?! Неужели ты думаешь, что после всего происшедшего я стану говорить с тобой?

- Отпустите его, - приказал Харскил.

Мышь почувствовала, что крылья ее свободны вновь. Она тут же развернула их с явным намерением бежать.

- Не спеши, Рыжий, умереть ты всегда успеешь. Как только ты взмахнешь крыльями, Зейт насадит тебя на свою пику.

Рыжий обернулся и увидел за своей спиной угрюмого воина, целившегося в него огромной пикой.

- Я просто расправил крылья, - пролепетала мышь. Теперь же я весь внимание.

- Вы, мыши, питаетесь кровью, не так ли?

- Совершенно верно.

- Я почти ничего не смыслю в магии и все же кое-что умею. Смотри!

Один из воинов Харскила вдруг захихикал, он смеялся так, будто кто-то незримый щекотал его. Так продолжалось с полминуты, после чего смех разом стих, воин же обратился в холодную каменную статую.

Харскил как ни в чем не бывало продолжил:

- Это пустяк. Заклинание, о котором я хотел поговорить с тобой, куда серьезнее. С его помощью можно получить большое количество свежей крови.

- Ты, наверное, шутишь? - изумилась мышь. - Разве подобное возможно?

- Я могу это доказать.

С этими словами Харскил извлек из дорожной сумки небольшую бронзовую чашку и подал ее пленнику. Рыжий заглянул внутрь, зачем-то постучал коготком по бронзе и наконец изрек:

- Что-то я не вижу крови.

Харскил взял чашку в свои руки.

- Ее там и не должно быть.

Он закатал рукава и, вытянув руки перед собой, что-то зашептал.

Чашка тут же стала наполнятся густой жидкостью красного цвета. Харскил передал ее Рыжему.

- Удивительно, - пробормотала мышь. - Эта жидкость действительно пахнет...

- Кровью, - закончил за Рыжего Харскил. - Теперь ты можешь попробовать ее на вкус.

Рыжий было опустил в чашку свой хоботок, но неожиданно замер.

- Почем я знаю - моет быть, ты меня отравить хочешь.

Харскил улыбнулся.

- Если бы я хотел твоей смерти, тебе уже не было бы на этом свете.

Рыжий на миг задумался и согласно кивнул головой:

- Что верно, то верно.

После этого он погрузил свой хоботок в чашку и надолго замолчал.

- Вот это да! Ничего более вкусного я в жизни не пробовал! - наконец воскликнул он.

- Я рад это слышать.

- Скажи-ка мне, сколько же вмешает твоя чашка?

- Не так уж и много - шесть или семь бочек...

- Семь бочек?! Вот это да! ну и пир бы мы закатили, будь эта чашка у нас!

- Я забыл сказать о том, что по прошествии недели чудесные свойства чашки восстанавливаются. Для этого достаточно произнести заклинание.

- Послушай, человек! Дай эту чашку мне! Ты можешь просить за нее все что угодно!

Харскил усмехнулся. Похоже, мыши ничего не смыслили в коммерции. Кстати говоря, чаша могла наполнится кровью лишь единожды, но это ничуть не смущало Харскила, - в любом случае он не собирался торчать здесь целую неделю.

- Мне нужно переправиться на тот берег. Лодка и буксир большего мне не надо.

- И это все? - поразилась мышь.

- Я уже сказал - большего мне не надо.

Рыжий посмотрел на чашку.

- Если не ошибаюсь, лодки строятся из дерева. А вот с деревом у нас как раз туговато...

- Меня не волнует, из чего будет сделана лодка, - можете слепить ее и из дерьма.

- Это меняет дело. Я нисколько не сомневаюсь в том, что наши умельцы с этим справятся. Сию же минуту я отправлюсь к своим братьям, и мы сообща что-нибудь придумаем. Где мы встретимся?

- Мы будем ждать тебя здесь.

Рыжий расправил крылья и с опаской посмотрел назад.

- Ты не мог бы попросить Зейта, чтобы он убрал свою страшную пику?

Харскил захохотал.

- Не бойся, дружище! он тебя не тронет!

Мышь стремительно взмыла вверх и исчезла.

Харскил был доволен собой. Еще бы! Одного простого заклинания оказалось достаточно для того, чтобы сделать мышей его, Харскила, союзниками. С их помощью он изловит этого варвара в два счета.

- Эта проклятая река, похоже, никогда не кончится! проворчала Элаши.

- Меня смущает другое, - тут же отозвался Конан. - Он все больше и больше забирает направо.

- Будем надеяться, что это когда-нибудь кончится, вступил в разговор Тулл и тут же воскликнул: - Смотрите!

Конан и Элаши посмотрели в направлении, указанном стариком. Конан тут же все понял, Элаши же пробормотала:

- Ничего не понимаю... Здесь ничего нет!

- Посмотри повнимательнее, - сказал Конан. - Вода уже вон где.

Их лодка постепенно уходила все глубже и глубже под воду.

- Что это? - ахнула Элаши.

Конан пожал плечами. В подобных материях он не разбирался.

- Скорее всего, наша лодка пришлась кому-то по вкусу, спокойно произнес Тулл.

- Что же с нами будет?

- Придется идти пешком - только и всего, - ответил старик. - Об этом говорить пока рановато - день-другой лодка будет на плаву.

Конан недовольно покачал головой.

- Ох и не нравится мне это.

- Ты о чем? - встрепенулась Элаши.

- Мне кажется, что мы плывем к морю

- С чего ты это взял?

Конан пожал плечами. Он не мог объяснить этого даже самому себе: чувств - вещь тонкая, так просто в них не разберешься, да и смысла в этом нет никакого. Он знал одно предчувствия его еще никогда не обманывали, и этого ему было достаточно.

- Какая разница, куда мы плывем? - быстро заговорила Элаши. - Если кто-то плывет за нами, этот крюк придется делать и ему - верно? и потом, разве мы плывем куда-то? Нет, мы просто плывем.

Конан промолчал. Возможно, Элаши права. Тревожиться пока действительно не о чем.

Рей изумленно разглядывал пещеру, пытаясь понять, куда же могли подеваться мыши. В огромном зале никого не было. Тела же, лежавшие на камнях, были уже не кем-то, но чем-то. Трупы невесть откуда взявшихся людей, изрубленные в клочья тела Слепышей, мертвые мыши... Н-да... Судя по всему, здесь побывал тот, за кем он охотится. Но... но куда же подевались мыши? Неужели они испугались вида своих изуродованных собратьев? Ну нет, это чушь. Чего-чего а крови мыши не боятся.

Рей ухмыльнулся, по достоинству оценив собственную шутку. Надо сказать это вслух - пусть и другие посмеются. Рей обвел взглядом своих спутников и грустно покачал головой. Где им понять меня...

Но - к делу. Если мыши покинули свое жилище, значит, на то у них была причина. Скорее всего, они решились на какое-то предприятие, требующее участия всех членов колонии. Придет время, мы разберемся и с ними, пока же следует подумать о другом... Откуда здесь эти люди? Кто их сюда привел? Вне всяких сомнений их появление как-то связано с приходом в пещеру Врага.

Рей не верил в совпадения и всегда исходил из того, что в мире нет ничего случайного. Возможно, именно поэтому век его и был так долог. Он подал знак носильщикам, и те послушно подняли с земли его паланкин.

Червь, посланный Чунтой на разведку, вернулся достаточно скоро. Пока он говорил своей госпоже о трупах людей, Слепышей и мышей, та слушала его вполуха, когда же он поведал ей о том, что совсем недавно через эту усеянную телами погибших пещеру прошел отряд циклопов, которым командовал колдун Катамаи Рей, она нахмурилась. Эта весть чрезвычайно встревожила ее. Если с места снялся даже этот старый слизняк Рей, значит, в пещере действительно творится что-то неладное. Эта гнусная образина тоже охотится за красавчиком, который по праву должен принадлежать ей. Ну да ладно. Рано или поздно ей все равно пришлось бы сойтись с колдуном лицом к лицу.

Чунта ударила пятками в мягкие бока своего скакуна или, точнее, ползуна, и тот, недовольно поскрипывая, устремился вперед.

Взору Харскила предстала странная картина - над ним кружило полсотни мышей, сжимавши в лапах длинные нити, на которых покачивалось несколько предметов, походивших на огромные двери.

Рыжий слетел вниз и, усевшись на камень, торжественно пропищал:

- Лодка ждет вас!

Харскил с сомнением посмотрел наверх.

- Ты говоришь об этих штуковинах?

Мышь недоуменно развела крыльями.

- Разве не ты говорил мне о том, что она может быть какой угодно?

- Этого мало. Помимо прочего, она должна выдержать мой вес и вес моих воинов.

- Ты забываешь о том, что мы будем поддерживать ее сверху.

Харскил задумался. В этой ситуации риск был оправдан, ибо отказ означал бы крушение всех его надежд.

- Хорошо, - наконец произнес он. - Я готов отправиться в путь прямо сейчас.

Рыжий заулыбался, обнажив острые как иглы зубы.

- Если бы мои братья не были так голодны, они были бы вдвойне сильнее.

Харскил усмехнулся. Мыши оказались куда хитрее, чем он думал. Впрочем, делу это пока не мешало.

- Но ведь кровь надо куда-то налить, не так ли?

- Это не так сложно. Видишь ту ямку? она, конечно, мелковата, но, я думаю, бочонок крови она вместить сможет.

- Будь по-твоему, - не стал спорить Харскил. - Можешь приглашать своих братьев к столу.

Через минуту мыши уже сидели по краям ямки, до краев наполненной кровью. Обед был недолгим, но он потряс Вампиров до глубины души. Когда еще им не доводилось есть ничего подобного. Да теперь у них появился настоящий друг, перед дарами которого блекло все то, что сулили им ведьма и колдун.

- Может быть, вы расскажете мне об этой ведьме и этом колдуне? - обратился Харскил к своим новым друзьям.

- Конечно, Харскил! Конечно расскажем! ради друга чего не сделаешь!

Глава одиннадцатая

Протока, по которой беглецы плыли, с каждой минутой становилась все уже; распухшая рыба то и дело касалась боками отвесных скал. Внезапно стены раздались, и люди оказались в широкой лагуне. Место это казалось Конану странно знакомым. Он оглянулся и увидел рядом с туннелем, только что покинутым ими, другой - как две капли воды похожий на первый. Киммериец вынул весло из воды.

- В чем дело? - спросил Тулл.

- Посмотри-ка туда, - ответил Конан, указав веслом на темнеющие в стене провалы.

Тулл и Элаши разом обернулись.

- Вот те раз! - изумленно пробормотал старик.- Ничего не понимаю! - воскликнула Элаши. - Кроме этих двух дыр я ничего не вижу!

- Неужели ты не узнаешь этого места? - спросил Конан. Помнишь наш спор о том, куда нам следует плыть - налево или направо.

Элаши пожала плечами.

- При чем здесь наш спор?

- Да при том! Он происходил в этом самом месте! Просто мы сделали круг - вошли в левую протоку, а вышли из правой, понимаешь? Теперь в любую минуту мы можем столкнуться с нашими преследователями нос к носу!

- Какой ужас! - пробормотала Элаши.

И действительно, положение у них было незавидное.

- Что же нам теперь делать? - испуганно спросила она Конана.

- Я полагаю, что нам следует сойти на берег, - ответил киммериец. - Если память мне не изменяет, в часе пути отсюда есть какие-то пещеры.

- Ты прав, приятель, - тут же согласился Тулл. - Надеюсь, за это время наша лодка не потонет.

- Придется поработать веслами! - отозвался Конан.

Виккель и Дик решили немного передохнуть и заодно перекусить. Они причалили к берегу и отправились на поиски грибов. Вкусы у них были разные, и потому каждый собирал свои грибы сам.

- И не упомню, когда мне было так же хорошо, - набив рот зловонными желтыми поганками, изрек Виккель.

- И н-не г-говори. П-путеш-шествия - ш-штука х-хорош-шая.

Виккель кивнул.

- Я еще вот о чем подумал. Прядильщицы могли бы не одни только лодки делать. Они могли бы наладить производство одежды, мебели и всего такого прочего.

- Уд-дивит-тельное дело! Я т-только чт-то об эт-том подумал! - отозвался Дик, поглощая гриб за грибом. В отличие от Виккеля, он мог есть и говорить одновременно.

- Запас мышей и Слепышей в конце концов был бы исчерпан - нам пришлось бы отвести к Прядильщицам всех. Но ты знаешь, если бы их в пещере не стало, я бы нисколько не расстроился.

- Я т-тоже!

- Ты только представь, как бы тогда выглядела наша пещера! - с жаром произнес Виккель, но тут же осекся. Охо-хо, - добавил он грустно. - Про волшебника-то я и забыл...

Дик грустно скрипнул:

- Д-да, о г-гос-сподах наш-ших мы как-то и не п-под-думали...

Аппетит ук Виккеля мгновенно пропал. Циклоп смахнул с губ грибные крошки и, немного помолчав, сказал:

- Сам-то я этого, конечно, не помню, но старики наши говорят, что до прихода в пещеру колдуна и ведьмы она была лучшей пещерой на всем белом свете.

- Я т-тоже об эт-том с-слышал. Гр-руст-тно эт-то...

Виккель принялся тереть ладони друг о друга, словно пытаясь отогреть их.

- И с этим, к сожалению, ничего не поделаешь. Рей, он такой: чуть что не так - вмиг тебя с грязью смешает!

- А Ч-чунт-та в из-звестковые к-колодцы п-провинившихся с-сбрасывает.

Установилось долгое молчание. Первым его нарушил Виккель:

- Пора нам, старина, в дорогу. Чем быстрее мы с этим дело справимся, тем лучше.

- К с-сожалению, эт-то т-так, дружище.

- Идем вниз. Я помогу тебе забраться в лодку.

- С-спасибо т-тебе, В-викель. Т-ты такой д-добрый.

Погрузив Дика на борт лодки, Виккель занял место на корме и опустил весло в воду. Быть может, ему и Дику все же удастся выпутаться из этой передряги. С людьми-то они как-нибудь справятся, но что же им делать потом? Куда им вести пленников?

Из поколения в поколение передаваться изустные сказания, повествовавшие о той далекой эпохе, когда черви и циклопы жили в мире и согласии. Прядильщицы в ту пору пытались лишь мышами и Слепышами, туннели блистали чистотой, повсюду росли несметные количества грибов. Даже слой плесени, покрывавшей собой стены и своды пещер, в те времена был куда толще... И тут в пещере появились колдун и ведьма.

До недавнего времени Виккель считал эти предания красивой сказкой, теперь же, когда он познакомился с Диком, он понимал, что все в них сущая правда. Дик был куда ближе и понятней ему, чем все эти Вампиры и Слепыши, мало того, он был куда умнее и порядочнее нынешнего его хозяина, считавшего себя чуть ли не венцом творения и не умевшего сделать без книг ни шагу. Его врагом Дик стал лишь волею судеб. Мысль о том, что этого славного червя рано или поздно придется убрать, теперь казалась Виккелю постыдной. Но разве был у него выбор?

Виккель вздохнул и налег на весло.

Более необычное средство передвижения трудно было себе представить. Харскил и его люди расселись на досках, веревки натянулись, и "лодка" пришла в движение.

"Интересно, как это выглядит со стороны", - подумал вдруг Харскил.

Теперь сама переправа его не волновала, он думал о другом - о том, что у него появились два всесильных соперника. Харскил уважительно относился к магам и магии, понимая, что против них он бессилен. Единственное, на что он мог надеяться, так что на скорость мышей. Если он опередит своих могучих соперников, он оставит их с носом. Мыши поведал ему не только о колдуне и ведьме, но и об их верных слугах - циклопах и огромных червях. Слуг он особенно не боялся, но помешать ему могли и они.

Определенные надежды Харскил возлагал и на собственные оккультные силы. Разумеется, с колдунами состязаться он не мог, но у него было одно серьезное преимущество - своим колдовством он мог застать их врасплох, важно только не ошибиться временем. Внезапная вспышка или густой туман могли бы повлиять на исход дела. С помощью заклинания, тайну которого он обещал раскрыть Вампирам, можно было произвести еще пять бочонков крови. Теперь ему следовало распоряжаться ею поэкономнее.

Доски буквально парили над водой. Харскил довольно улыбнулся. Вряд ли волшебники смогут обогнать его...

Рей был вне себя от ярости. Прогулка, конечно, дело полезное, но сколько же можно ходить. Он уже стоял на берегу Моря Мрака, однако ни человека, ни своего верного циклопа он так и не увидел. Нет, скорее всего, Виккеля уже нет в живых, иначе понять происходящее просто невозможно. Придется заменить его - одним из этих болванов.

Впрочем, не стоит отвлекаться. Если человека здесь нет, значит, он находится в другом месте. Этот мерзавец где-то раздобыл лодку, что само по себе удивительно. Да, он где-то раздобыл лодку и переправился на ней на другой берег.

Рей потребовал сундук с книгами. Дородные циклопы кряхтя поднесли сундук к нему и тяжело опустили его наземь.

- Осторожнее, идиоты! - закричал Рей. - Если сломается хоть одна вещица, эта пещера провалится в преисподнюю!

Рей конечно же соврал, но ему нравилось пугать слуг помимо прочего, это приучало их к порядку.

Волшебник долго рылся в сундуке и наконец достал из него огромный фолиант, на обложке которого было начертано "Основы строительной телургии". На большом пальце его правой руки заплясал огонек, в свете которого возможно было читать книгу, не напрягая глаз. Так, так, "Дворцы", "Замки", "Крепости" - нет, это все не то. Куда же подевались "Мосты"?

Клянусь Сетом! Здесь про мосты не сказано ни слова! Но ведь я уже как-то строил мост - он растет по мере того, как ты его проходишь, и тут же исчезает...

Черт! Ну конечно же - его надо искать в разделе "Инженерные сооружения"!

Так. Вот он, родимый.

Рей что-то прошептал, описал рукой кривую, указанную на схеме, и стал ждать. Через пару секунд перед ним во всей своей красе уже стоял первый пролет моста. Он услышал полные изумления крики носильщиков. "Вот так-то, болваны! подумал Рей. - Можете гордиться своим хозяином!"

- Вперед! - приказал он носильщикам.

Едва отряд миновал середину первого пролета, как впереди уже вырос второй. Так они и шли, переходя с пролета на пролет, за спиною же их моста уже и в помине не было. Разумеется, при необходимости волшебник мог сохранить и эту часть сооружения, но в данном случае это было лишено смысла, тратить же понапрасну свою мистическую энергию он не хотел.

Циклопы шли неспешным шагом, но Рей решил не понукать их. Рано или поздно они должны были оказаться на то берегу. Спешить же им было незачем.

Отряд Чунты шел к берегу другой дорогой. Это входило в намерения ведьмы, которая решила следовать за волшебником по пятам, но так, чтобы до последнего момента тот не догадывался о ее присутствии. На берегу Чунту уже ждал разведчик, сообщивший ей о том, что волшебник вместе со своим отрядом в данный момент переправляется через озеро по волшебному мосту.

Преодолеть Море Мрака предстояло и ей. Чунта на мгновение задумалась и тут де отдала команду:

- Всем собраться здесь и лечь бок о бок, да так, чтобы между вами не было ни единой щелки.

Подобным образом было уложено восемь червей, троим же пришлось играть роль поперечин.

Чунта стала рыться в сумках и вскоре извлекла оттуда длинный тонкий прутик. Взяв его в обе руки, она принялась тереть им свое тело, одновременно произнося заклинание.

Процедура это продолжалась недолго. Чунта раскрыла рот, и оттуда забила тонкая струя клейкой жидкости, которой она стала поливать тела лежащих перед нею червей. Когда это странное действо закончилось, Чунта обратилась к своим слугам с такими словами:

- Теперь вы будете двигаться по моей команде. Исполнять команды должны все, кроме перекладин. Поднимите свою центральную часть так, чтобы головы оставались на месте, а хвосты перемещались вперед! Так, а теперь, сохраняя хвосты неподвижными, распрямляйтесь!

К удивлению червей, передвигаться иначе они теперь не могли, - у них было одиннадцать созданий, но всего одно общее тело, походившее на широкую доску.

Живой плот сполз в воду. Чунта свалила в его середину весь свой скарб и достала из сумки кривую, похожую на винт палочку. Она положила ее на обращенный к берегу край плота и что-то пробормотала. Палочка тут же обратилась в огромный винт и бешено завращалась. Плот понесся вперед.

Чунта стояла у его переднего края. Ноги ее были широко расставлены, пышные волосы развевались на ветру. Волшебница улыбалась. - Ай, да Чунта, - думала она, - ай, да умница!"

Глава двенадцатая

Надеждам Конана не суждено было сбыться. Тухлая рыбина уходила все глубже и глубже под воду - гребцы уже стояли по щиколотку в воде.

- Да... Похоже, наша лодка свое уже отплавала, задумчиво произнес Конан. - Ну ничего, я думаю, мы до этих пещер и по берегу доберемся.

- Хорошая мысль, - отозвался Тулл.

Мужчины подвели лодку поближе к берегу, и Элаши спрыгнула на камни. Гребцы последовали ее примеру. Рыбина немного всплыла, но большая часть ее брюха так и оставалась под водой. Она немного подергивалась - похоже, кто-то объедал ее снизу.

- За мной, - скомандовал Конан.

Он повел их по узкой тропке, терявшейся где-то вверху. Плесени на камнях почти не было, и потому каждый шаг был сопряжен с опасностью. Конан, отличавшийся на редкость острым зрением, шел впереди, выбирая сравнительно простой путь.

Не прошло и пяти минут с той поры, как они покинула лодку, как вдруг Конан замер и жестом приказал сделать это другим. Он что-то услышал. Понять природу этого звука пока было невозможно, но в том, что он шел откуда-то снизу, можно было не сомневаться.

- Спрячьтесь, - прошептал киммериец. - Кто-то плывет в нашу сторону.

Тулл и Элаши спрятались за валунами, сам же Конан залег в тени рядом с обломками гигантского сталактита.

Звуки явно приближались. Не прошло и минуты, как Конан увидел прямо под собой лодку, на корме которой стояло странное горбатое существо, работавшее огромным кормовым веслом. Этот одноглазый горбун был лыс и бородат. В руках его угадывалась чудовищная сила.

Еще больше Конана поразила лодка. Она была сделана из непонятного серебристого материала и имела совершенную форму. На дне лодки лежало нечто, показавшееся ему вначале гигантской личинкой. Конан присмотрелся получше и понял, что видит огромного червя. Неужели это те самые твари, которых они видели в пещере, населенной крылатыми Вампирами?

Лодка скрылась за поворотом. Конан покачал головой - не хотел бы он встретиться с этой парочкой вновь. Неслышными шагами он приблизился к тому месту, где укрылись Тулл и Элаши.

- Вы что-нибудь видели?

- Конечно, - прошептал Тулл, - циклоп и большой червь. Одного понять не могу: как это они оказались в одной лодке? Ведь черви и циклопы - давние враги.

- Они решили объединиться с тем, чтобы побыстрее нас изловить, - фыркнула Элаши. - С чем я тебя и поздравляю, Конан.

- Идем, - властно сказал киммериец. - Пока они сообразят, что мы проскочили мимо них, мы будем уже далеко.

Дик приподнял голову и возбужденно заерзал. Виккель понял его без слов - в воздухе запахло тухлой рыбой.

- Я уже и рыбину эту вижу, дружище, - обратился он к Дику. - Знал бы, что здесь такие водятся, - ни за что бы не поплыл!

Проплывая мимо зловонной туши, он вновь окинул ее взглядом. "Ну и чудище", - подумал циклоп, внутренне содрогнувшись.

Дик поднял голову и тоже стал разглядывать рыбу. "Похоже, над ней уже начали трудиться его подводные собратья", - подумал червь, заметив на теле рыбины пару ран странного вида.

Рыба больше не интересовала его, опустив в воду хвост, он стал помогать своему приятелю.

Ко входам в пещеры они добрались без особого труда. На всякий случай Тулл прихватил с собой скатанный им из светящейся плесени шар. Решено было идти по самому широкому туннелю. Едва они вошли в него, как Конан успокоился. Теперь преследователей можно было не бояться - пещер здесь было множество, и недругам их пришлось бы долго гадать, в какой из них они скрылись.

Предусмотрительность Тулла оказалась не лишней - не будь у них светящегося шара, они оказались бы в темноте. Стены туннеля были сложны из гладкого темного камня, на котором не было ни пятнышка плесени. Тулл поднял шар над головой, и друзья поспешили вперед.

Не прошло и минуты, как Конан вдруг замер.

- Что случилось? - дрожащим шепотом спросила Элаши.

Конан прислушался, но звук, мгновение назад привлекший его внимание, уже стих. Он замотал головой.

- Ничего. Наверное, показалось.

"Вовремя же я его послал", - подумал Харскил, слушая рассказ крылатого разведчика.

Это был Рыжий. Мышь сообщила ему о том, что люди, которых он ищет, только что вошли в одну из пещер неподалеку от места, в котором они сейчас находятся. Нет, нет, его они не заметили - в этом Рыжий был уверен.

Харскил улыбнулся. Ну наконец-то!

Дик внезапно заволновался. Виккель посмотрел по сторонам, но так и не смог понять, что же так встревожило его друга.

- Что с тобой? - спросил циклоп. - Ты хочешь что-то сказать?

Червь изобразил нечто, похожее на кивок.

- Все понятно. Сейчас мы причалим к берегу, и ты мне все расскажешь.

Виккель тут же подвел лодку к большому плоскому камню, торчавшему изводы.

Червь выполз из лодки и, сбиваясь от волнения, проскрипел:

- Р-ры-ба!!!

- Что "рыба"? что ты хотел не сказать?

Дик ужасно не любил длинных речей. Как же ему сказать о том, что у беглецов не было и не могло быть лодки, что раны на теле этой рыбы выглядят очень уж странно? Он подумал и решил сразу сказать о главном:

- Их л-лод-дка!

Чего-чего, а сообразительности Виккелю было не занимать. Пусть Катамаи Рей и считал его идиотом, но Дика циклоп понял с полуслова.

- Ты так считаешь?

Дик уже не сомневался в своей правоте.

- Д-да! - уверенно проскрипел он.

Виккель на миг задумался и тут же согласно кивнул головой.

- Твои слова не лишены смысла. Полагаю, теперь нам следует осмотреть рыбу повнимательнее.

- С-совер-ршенно в-вер-рно.

Они сели в лодку, и Виккель, развернув ее носом к морю, стал грести изо всех сил. То, что люди использовали дохлую рыбу как лодку, казалось ему чудом. Если они настолько умны, то легко представить, насколько они опасны. Нет, с ними надо держать ухо востро. До этой самой минуты он боялся лишь гнева Рея, теперь же в сердце его поселились и новые страхи.

Процессия циклопов, возглавляемая самим Катамаи Реем, шагала по странному бесконечному моту, который исчезал, едва возникнув. Они шли по нему так уверенно, словно под ногами их была земная твердь.

Живой плот Чунты, приводимый в движение чудесным винтом, неотступно следовал за отрядом волшебника, не приближаясь к мосту слишком близко, но и не отставая настолько, чтобы в случае необходимости не оставить его позади.

- Вот здесь. - Рыжий указал крылом на пещеры, видневшиеся наверху. - Они вошли в центральный туннель.

- Ты в этом уверен? - переспросил Харскил.

- Можете не сомневаться.

- Ну что ж. Тогда мы отправимся вслед за ними.

- Мне кажется, что мы со своей работой уже справились, пропищал Рыжий. - Через море мы вас перевезли, верно? Пришло время расплачиваться.

- Но ведь мы их еще не поймали!

- Это уже твои проблемы.

Харскил задумался. Понадобится ли ему помощь мышей и впредь? Однозначного ответа на этот вопрос не было, и потому лишаться ее сейчас не стоило.

- Ты, наверное, знаешь о том, чтоправильная концентрация является непременным условием любого заклинания. Мои же мысли заняты сейчас совершенно иным. Ты понимаешь меня?

Мышь с сомнением посмотрела на него (вообще говоря, мыши смотреть не могут, но внешне это выглядело именно так).

- Ты не можешь не думать об этих людях?

- Я отдаю должное твоей проницательности.

Рыжий кивнул.

- Все понятно.

- Ты только подумай: если заклинание будет произнесено неправильно, волшебная чаша может утратить свои замечательные свойства.

Помолчав с минуту, мышь кивнула головой и важно пропищала:

- Ну да ладно, будем считать, что так оно и есть. Мы отправимся вместе с тобой.

- Ты тронула меня до глубины души.

- Неплохая идея.

- Что?

- Ничего. Хватит болтать. Пришло время ловить двуногих тварей.

- Что это? - поразилась Элаши.

Они стояли у входа в пещеру. В центре этой подземной залы, своды которой были покрыты толстым слоем светящейся плесени, виднелось несколько растений крайне странного вида. Земля вокруг них была затянута мягким шелковистым ковриком, вид которого заставил Конана вспомнить о недавно виденной лодке.

- Охо-хо... - печально вздохнул Тулл.

- Что-то ты не весел, - сказал киммериец. - Что случилось?

- Это - Прядильщицы, - пробормотал старик.

- Ну и что из этого? - поинтересовалась Элаши.

- Я знаю о них только одно - лучше держаться от них подальше.

И тут кто-то позвал Конана.

КОНАН.

Киммериец вздрогнул и обвел взглядом пещеру. Никого.

КОНАН-КИММЕРИЕЦ. МОГУЧИЙ И ОТВАЖНЫЙ ВОИН.

Нежный девичий голосок был исполнен сладости и неги. Но где же сама дева? Конан многое отдал бы за то, чтобы увидеть ее.

Я ЗДЕСЬ, КОНАН. ЗДЕСЬ, ЗА ЭТИМИ ПРЕКРАСНЫМИ РАСТЕНИЯМИ. ИДИ ЖЕ КО МНЕ! НУ, ИДИ ЖЕ, ИДИ!

Конан часто заморгал. Еще ни одна женщина не предлагала себя ему столь явно.

Киммериец взглянул на Элаши. Интересно, что она ему сейчас скажет? Элаши была настолько поглощена собственными мыслями, что даже не смотрела в его сторону. "Странно", подумал Конан. И тут Элаши сделала шаг вперед.

В следующее мгновение вперед двинулся и Тулл.

С ними происходило что-то неладное.

НЕ БОЙСЯ, ВОИТЕЛЬ, ТВОИ ДРУЗЬЯ НАМ НЕ ПОМЕШАЮТ. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ КО МНЕ ПРИШЕЛ ТЫ - ТЫ, КОНАН!

Элаши и Тулл шли к центру зала, не замечая друг друга.

- Стойте! - окликнул друзей киммериец.

Те даже не обернулись. Они слышали лишь голова, что звучали не в ушах, но в голове, - голоса чарующие и нежные.

Выхватив меч из ножен, Конан бросился вперед.

- Тулл! Элаши! Остановитесь!

Воины Харскила и мыши двигались по тесному каменному коридору, растянувшись длинной цепочкой. Если Рыжий не ошибся, они должны были настигнуть беглецов с минуты на минуту.

Харскил ликовал. Его час настал.

- Вот она, - сказал Виккель, указывая рукой по направлению к берегу.

Дохлая рыбина слегка покачивалась на волнах, поднятых лодкой. Раны на ее боку действительно выглядели странно.

Циклоп подвел лодку к берегу и помог Дику выбраться на камни.

- Течений здесь нет, - сказал он. - Скорее всего, они где-то рядом.

- Т-ты с-считаешь, что они пош-шли к морю?

- Больше им идти некуда. Я предлагаю вернуться в лодку и поплыть в том направлении.

- С-согласен.

Конан поступил достаточно опрометчиво - только теперь он подумал о том, что же он станет делать, если его друзья ослушаются приказа. Не рубить же их в самом деле...

К счастью, и Элаши и Тулл тут же замерли. Они стояли возле самого края серебристого мягкого ковра. Киммериец словно пробудил их от сна - они озирались по сторонам так, будто видели эту пещеру впервые.

КОНАН! НЕ ОБРАЩАЙ НА НИХ ВНИМАНИЯ! ИДИ КО МНЕ...

Конану показалось, что в этом сладком голоске зазвучали нотки раздражения и недовольства.

- Отступите назад! - приказал киммериец своим спутникам. Теперь он уже стоял на этом странном серебристом ковре.

- Конан! Сзади! - закричала вдруг Элаши.

Киммериец резко развернулся и увидел летящую к нему тонкую нить. Он взмахнул клинком и перерубил ее в тот момент, когда она коснулась его плеча. Скользнув по кисти, нить отдернулась назад и стала невидимой. Рука его заныла с нее была содрана кожа.

Взяв оружие наизготовку, друзья стали отступать. Из отверстия в стволе росшего с края растения одна за другой стали вылетать стремительные как молния снаряды-нити.

Тулл, оступившись на камне, повалился наземь, и тут же к нему приклеилась паутинка. Старик попытался перерубить ее, но сил его для этого было явно недостаточно. Паутинка потащила его к растению.

Конан бросился вперед и с одного удара рассек эти прочную как сталь нить. Мимо него пролетели еще две паутинки.

СЕСТРЫ, - услышал он вдруг. СЕСТРЫ! ПОМОГИТЕ МНЕ - ЕСЛИ МЫ ЕГО ПОЙМАЕМ, НАМ ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ О ЕДЕ НЕ ПРИДЕТСЯ ДУМАТЬ!

Сладким этот голосок ему уже не казался.

Тулл и киммериец поспешно ретировались, вдогонку же им летели все новые и новые нити. Теперь Конан была понятна природа этого странного коврика - он слагался из тысяч и тысяч паутинок, а выбрасываемых охотящимися Прядильщицами.

- Слава богам! - тяжело дыша, пробормотала Элаши, когда они вновь оказались у стены.

КУДА ЖЕ ТЫ? - услышал Конан сладкозвучный голос. - Я ЖДУ ТЕБЯ. ТЫ ПОЗНАЕШЬ НАСЛАЖДЕНИЕ, РАВНОГО КОТОРОМУ В ЭТОМ МИРЕ НЕТ!

Конан взглянул на Элаши.

- Ты слышала, что она говорит?

- Разве это "она"? - изумилась Элаши. - Это голос царя пустынь. Он хочет, чтобы я стала его женой.

Киммериец посмотрел на Тулла.

- А ты, старик, что слышал?

- Эта особа обещала мне море ласки.

Конан кивнул. Все встало на свои места. Прядильщицы подманивают к себе жертвы, используя оккультные силы. Жертва, обманутая, сладким гласом, приближается к растению, и оно начинает пожирать ее.

НЕТ, - запел голосок. - НИКТО НИКОГО НЕ ПОЖИРАЕТ. ПОВЕРЬ НАМ.

Конан презрительно хмыкнул и повернулся к друзьям.

- Я думаю, нам следует вернуться назад пойти другой дорогой.

Путники не успели сделать и шага, как вдруг в пещеру влетела огромная летучая мышь. Из туннеля доносился мышиный писк и крики людей.

Конан тяжело вздохнул: неужели никогда не будет конца этому безумию?

Глава тринадцатая

Дик закрутился на месте, всем своим видом показывая Виккелю, что им следует причалить к берегу. Через минуту друзья уже покинули лодку.

- Ну что еще?

- Они п-пошли т-туда!

- С чего ты взял?

- П-посмот-три с-сам!

Виккель нахмурился и принялся разглядывать скалы. Неподалеку от того места, где они стояли, берег резко обрывался, переходя в отвесную стену, на которой смогли бы удержаться разве что мухи. Прямо же перед ним темнели входы в три пещеры.

- Да, похоже, ты прав... но вот только в какую из пещер они пошли?

- Н-надо идти н-наудачу.

Виккель кивнул.

- Может, пойдем направо?

- П-почему бы и н-нет?

Виккель легко забрался наверх, Дику же для этого пришлось немало потрудиться. Заглянув в пещеру, циклоп обнаружил, что там царит кромешная тьма.

- Слушай, Дик, пойду-ка я наскребу плесени.

- Н-не ст-тоит. Для меня света т-там д-дос-ста-точно.

- Ну что ж, тогда ползи первым.

Циклоп и червь скрылись во мраке.

Четверке мышей, напавшей на Конана, явно не повезло первую киммериец разрубил надвое, две другие, стараясь избежать той же участи, угодили в тенета прядильщиц, последняя же, пытавшаяся уйти от двух бед разом, в итоге лишилась головы.

Элаши и Тулл тоже не стояли без дела - старик распорол одному из крылатых демоном брюхо, Элаши лишили своего противника крыла и лапы.

В пещере стоял такой шум, что в пору было оглохнуть: мыши пронзительно пищали, люди ревели, нити Прядильщиц со свистом рассекали воздух. Конан заулыбался. Скитания по подземному лабиринту утомили его донельзя, он истосковался по настоящему делу, и вот наконец дошел черед и до него.

Отведя меч за спину, Конан застыл в ожидании новой атаки.

Один из воинов с пикой наперевес бросился на Тулла и Элаши. Конан с улыбкой наблюдал за своими друзьями - те отпрянули в разные стороны, старик же при этом умудрился подставить ножку воину. Неудачливый вояка катился кубарем до самого серебристого коврика, сойти с которого ему уже было не суждено.

Харскил был вне себя от ярости - за одну минуту он потерял двух своих воинов, парочка же, остававшаяся в живых, жалась у стенки, боясь даже приближаться к противнику. Для Вампиров люди явно были слишком крепким орешком - те косили их, словно солому. "Ну что ж, подумал Харскил, - пришло время и для магии".

В сумке, висевшей у него на поясе, лежало два пузырька; один из них был наполнен туманной закваской, другой солнечной пылью. Первый состав мог погрузить пещеру в кромешный мрак, второй наполнил бы ее ослепительным светом. Имело смысл воспользоваться именно солнечной пылью - люди на какое-то время ослепли бы от вспышки, и он, Харскил, смог бы без труда пленить их.

Харскил достал пузырек из сумки и приготовился к броску. Следовало как-то привлечь внимание людей, чтобы они посмотрели в его сторону.

- Конан! - изо всех сил закричал Харскил.

Варвар тут же уставился на него. Спутники киммерийца тоже смотрели в его сторону. "Прекрасно!" - подумал Харскил и метнул пузырек под ноги своей жертве.

Катамаи Рей почувствовал, что в пещере происходит что-то неладное. Это что-то каким-то образом было связано с целью его прихода.

- Прибавить шагу! - взревел волшебник. - Шевелитесь, болваны!

Циклопы грустно посмотрели на своего господина и тут же перешли на бег.

Чунта подвела свой живой плот к излучине, за которой протока уходила в сторону. Сойдя на берег, она спряталась за огромным валуном, наполовину сточенным капающей сверху водой, и стала искать взглядом своего соперника. Отряд Рея ушел далеко вперед, теперь он двигался куда быстрее прежнего. "Разрази его Сенша! - подумала Чунта. - И что то он так заспешил?"

Ведьма тут же вернулась на плот, и тот полетел вперед с удвоенной скоростью.

- Ч-черт в-возьми! - проскрежетал Дик.

- В чем дело?

Огромный червь унял дрожь и сокрушенно проскрипел:

- Т-там т-тупик...

- Ты не ошибся?

- Н-да... придется, возвращаться назад.

- И чем с-скорее, т-тем л-лучше!

Бросок Харскила был точен - пузырек должен был разбиться у самых ног Конана. Волшебник зажмурился, досчитал до трех и только затем открыл глаза.

В пещере стояла кромешная тьма.

О, как безжалостны были боги! Он бросил не тот пузырек!

Пещера внезапно погрузилась во тьму. За миг до этого Харскил что-то бросил наземь... Конан поежился. Он и не предполагал, что Харскил может обладать оккультными способностями. Подумать только - он был властен даже над тьмой...

Киммериец решил не думать об этом и шепотом подозвал к себе друзей:

- Элаши! Тулл! Скорее ко мне! Я попробую вывести вас отсюда.

В пещере царил переполох. Было темно даже для Вампиров - испуганно попискивая, они носились по залу, то и дело врезались в стены или друг в друга.

- Конан?

- Я здесь, Элаши.

Конан вытянул руку перед собой и коснулся груди своей спутницы.

- Но-но! Поосторожнее! - зашипела Элаши.

- Я смотрю, ты пришла в себя! - усмехнулся киммериец.

В тот же миг Тулл налетел на Элаши, едва не свалив ее с ног.

- Вы что - сговорились? - Вновь зашипела хауранская красавица.

- Прости меня, деточка, - смущенно пробормотал старик.

- Возьмитесь за руки, - приказал Конан и, держа Элаши за руку, направился к выходу из пещеры. Чувство направления, уже не раз выручавшее киммерийца, не подвело его и на этот раз - не прошло и минуты, как друзья уже бежали по туннелю.

Дик и Виккель находились же возле самого выхода из туннеля. Циклоп внезапно застыл и схватил червя за хвост.

- Стой, - прошептал он. - Я слышу какие-то звуки.

Друзья осторожно двинулись к выходу. Хотя природа этих звуков была неведома им, они прекрасно понимали, что ничего хорошего звуки эти не предвещают. Увиденное потрясло обоих.

На огромном мосту, возникшем неведомо откуда, стоял не кто иной, как сам Катамаи Рей, окруженный собратьями Виккеля.

Циклоп тут же отшатнулся назад и тихо выбранился, уподобив своего господина экскрементам. Дик последовал примеру друга, мысленно согласившись со словами циклопа.

- Наша песенка спета, - прошептал Виккель.

Дик тихонько проскрипел в ответ:

- Н-не с-спеши. Он-ни ч-чем-то д-другим заняты.

Циклоп задумался. Да, Дик был прав: в их сторону Рей не смотрел - судя по всему, его занимала только центральная пещера. Скорее всего, волшебник и не догадывался, что он и Дик находятся совсем рядом. Впрочем, не найди Рей людей в соседних пещерах, он начнет обыскивать и эту. Если же волшебнику удастся захватить беглецов без его, Виккеля, помощи - не сносить ему головы. Дику Чунта и подавно не простит этого. Как ни крути - все плохо.

От этих мыслей Виккеля отвлекли доносившиеся снаружи голоса циклопов. Понять, чем вызвано их возбуждение, было нетрудно - судя по всему, Рею удалось-таки настичь беглецов. Виккель печально вздохнул и прошептал:

- Все, Дик, приехали...

- И н-не г-говори, б-брат...

Катамаи Рей с улыбкой наблюдал за появившимися из пещеры людьми. Однако уже в следующее мгновение все трое включая женщину - извлекли клинки из ножен и приготовились к встрече с противником. В бою могли пострадать не только слуги Рея, но и сами люди, с которыми волшебник хотел разобраться самолично и подобное развитие событий его совершенно не устаивало.

Черноволосый гигант ринулся к одному из циклопов. Катамаи Рей взмахнул руками и произнес несколько слов на языке, давно забытом людьми. Тут же над головами беглецов возникла грубо сработанная сеть, нити которой были прочнее каленой стали. Сеть камнем рухнула вниз, накрыл собою всю троицу.

Это волшебство, как и многое в его магии, связывало определенные сверхъестественные элементы в сложные сочетания, что приводило к известному их перераспределению в атмосфере. Едва заклинание было произнесено, волшебный мост вздрогнул, но, к счастью для Рея, этим все и обошлось. Слишком высокая концентрация волшебства приводит к исчерпанию эфирных энергий, восстанавливающих нормальный уровень лишь по прошествии определенного времени. Любой мало-мальски образованный волшебник, зная об этом, постоянно следит за уровнем названных энергий. Рей, однако, забыл и думать об этом: еще бы - противник, вынудивший его отправиться в столь долгое путешествие, был теперь у него в руках...

- Приведите-ка их сюда, - приказал маг своим слугам.

Полдюжины циклопов тут же ринулись выполнять команду хозяина.

Катамаи Рей улыбнулся. Теперь его царствию ничто не угрожало.

Чунта наблюдала за происходящим из-за камня.

- Разрази его Сенша! Он все же отбил мою добычу! прошипела она.

Ведьма села наземь и задумалась. Рей лишь опередил ее, говорить же о его победе пока было рано, - пока колдун не вернулся в свое логово, она может одолеть его, ведь Рей и не догадывается о том, что она следит за ним.

Главное теперь - не ошибиться, ведь на карту поставлено все. Она знает, как можно расправиться с этим мерзавцем, и теперь уж этой возможности она не упустит - Рей отправится прямиком в Геену. Что до людей, то уж с ними-то она как-нибудь разберется.

Глава четырнадцатая

Бессильная злоба снедала Харскила. Он потерял всех своих воинов - первого зарубил варвар, второго затянули в свои тенета Прядильщицы, третьего прикончили мыши, четвертого растоптали чьи-то тяжелый ноги.

Мышь, с которой Харскил вел переговоры, села у его ног.

- Плохо дело, - пропищал Рыжий.

Харскил счел за лучшее промолчать.

- Тебе не кажется, что пора рассчитываться? - вновь запищала мышь. - Надеюсь, ты не забыл заклинание?

Харскил было вспыхнул, но тут же взял себя в руки и холодно процедил:

- Мне ведомо и другое заклинание. Совсем другое, Рыжий. С его помощью можно превращать летучих мышей в насекомых.

- Ты, наверное, шутить...

- Ты хочешь, чтобы я его продемонстрировал? Давай испытаем его на тебе!

Мышь на мгновение задумалась.

- Что ты, Харскил! Я тебе и на слово верю!

- Вот и прекрасно. Ты и твои собратья будете со мной до той поры, пока я не изловлю этого варвара. В противном случае я понаделаю из вас бабочек.

Виккель и Дик, затаив дыхание, следили за происходящим. Циклопы обезоружили пленников и завели их на мост. Сеть теперь только мешала - волшебник легким движением руки заставил ее исчезнуть. Бежать пленники не могли, даже самому крупному из них это было не под силу.

Не успел отряд Рея достигнуть конца первого пролета, как уже вырос следующий; отряд перешел на него, и первый пролет тут же растворился в воздухе. Вскоре процессия окончательно скрылась из виду.

- Ч-что б-будем д-делать?

Виккель вздохнул.

- Кто ж его знает, Дик? Надеяться нам теперь особенно не на что. Ты представляешь, как расстроится твоя госпожа, когда ты поведаешь ей о случившемся?

- Н-ну уж н-нет. К н-ней я т-теперь не пойду.

- Мне к своему тоже нельзя возвращаться. Он неудачников не любит.

- Ч-что же н-нам д-делать? Ж-жить в из-згнании?

- Лучше уж жить в изгнании, чем не жить вовсе. Вот только жить на подаяния как-то не привык.

- Я т-тоже.

Виккель рассеяно кивнул и надолго замолчал. И тут вдруг его словно осенило.

- Слушай, Дик, ты когда-нибудь думал о том, сколь славным местом стала бы наша пещера, не будь в ней ведьмы и колдуна?

- Я в-се в-время об эт-том д-думаю...

- Ты можешь представить, что их здесь нет?

- О, к-как бы м-мы тогда з-зажили!

- Теперь слушай меня внимательно. Пока они все-таки здесь, и жизнь наша - и твоя и моя - гроша ломаного не стоит, верно? Так почему бы нам не пожертвовать ею ради этой великой цели?

- Т-ты хочешь с-стать бунтарем?

- Почему бы и нет? Терять-то мне все равно нечего.

Дик задумался. Вне всяких сомнений в идее Виккеля, несмотря на кажущуюся ее абсурдность, было что-то привлекательное. Что лучше - до скончания лет таиться в далеких гротах, уповая единственно на милость судьбы, или же, поборов страх, сразиться с тиранами и, быть может, почить геройской смертью?

- Жизнь - штука суровая, Дик! Выбора у нас нет - либо мы их, либо - они нас! Я предпочел бы первое.

- Я с-согласен, - проскрипел Дик в ответ.

Выбора у них действительно не было.

Время от времени Конан начинал артачиться, пытаясь вырваться из железных объятий двух здоровенных одноглазых молодцов; попытки эти ни к чему не вели - с тем же успехом он мог бы пытаться взлететь размахивая для этого руками.

Будущее не сулило ему ничего хорошего, но киммериец давно приучил себя жить настоящим и не тревожиться о будущем. Эти пустые тревоги могут привести разве что к бессмысленной трате сил, силы же нужны всегда - кто знает, сто произойдет завтра? положение, в котором оказались Конан и его друзья, было весьма непростым, но отчаиваться пока было рано.

Чунта смотрела на марширующих по мосту циклопов. Ее час еще не настал, но в то, что он придет, ведьма нисколько не сомневалась.

Когда Харскил и его крылатая свита покинула туннель, отряд Катамаи Рея был уже еле виден. Обладавший чрезвычайно острым зрением Рыжей тут же узнал волшебника и предостерег Харскила от встреч с ним. Харскил застонал. Почему боги так немилосердны к нему? Почему мир так жесток? Быть может, все происходящее ныне вызвано все тем же страшным проклятьем?

- Мы отправимся вслед за ними, - сказал он Рыжему, - и будем ждать своего часа.

- Какого-такого часа? - изумилась мышь.

- Не твое дело. Прикажи своим братьям спустить лодку на воду.

Дик и Виккель изумленно разглядывали необычный экипаж, возникший невесть откуда.

- Интересно, откуда здесь взялся этот тип? - прошептал Виккель, указывая на Харскила. - Эту тварь мы уже встречали в пещере, помнишь?

- К-конечно, п-помню. Одного н-не м-могу п-понять чего же он х-хочет?

Катамаи Рей был крайне доволен собой. Этот идиот Виккель не смог сделать того, на что у него, Рея не ушло и минуты. Теперь он отведет пленников в свою палату и станет допрашивать их - допрашивать основательно, неспешно... волшебник довольно улыбнулся. С этим великаном ему придется попотеть, но ничего - он и не таких раскалывал.

И тут вдруг сверху посыпались камни; волшебник поднял глаза и увидел летящего прямо на него демона!

Изумление Рея было столь велико, что он не мог вспомнить и самого простого защитного заклинания. Единственное, что он смог сделать, так это всплеснуть руками. Визжащий демон слегка изменил свою траекторию и рухнул в воду, едва не задев за мост. Рей облегченно вздохнул и перевел взгляд на пленников.

Тех на мосту уже не было.

Стоило стражам задрать головы вверх, как Конан тут же высвободил правую руку, оттолкнув от себя одного из циклопов. Второго же он ударил своим тяжелым сапогом в то место, которое у всех прямоходящих является самой уязвимой частью тела. Циклоп тут же выпустил киммерийца и, застонав, осел наземь.

Киммериец бросился к циклопу, державшему за руку Элаши, намереваясь повторить удар ногой. Одноглазый страж оттолкнул от себя пленницы и попытался защитить себя руками. Удара, однако, не последовало - Конан заметил, что циклоп стоит у самого края моста, и решил ограничиться толчком. Циклоп полетел вниз.

Элаши не теряла времени зря - когда Конан повернулся к ней, она уже держала в руках три клинка. Киммериец, схватив свой огромный меч, двинулся на стражей Тулла. Те решили не испытывать судьбу и тут же отпустили старика.

- Прыгаем в воду! - закричал Конан.

В следующее мгновение все трое были уже в воде, однако положение их от этого не стало менее скверным - волшебник вот-вот должен был прийти в себя, до берега было неблизко, Конана же приходилось грести одной рукой - второй он придерживал Элаши.

Чунта внимательно следила за происходящим. После того, как сверху рухнуло что-то неведомое, отряд Рея пришел в смятение, чем не замедлили воспользоваться пленники, тут же попрыгавшие в воду. Отлично! Теперь ей нужно отвлечь Рея, иначе этот мерзавец испепелит беглецов. Когда люди выберутся на берег, она позаботиться о том, чтобы далеко они не ушли.

Ведьма прибавила скорости и остановила свой плот лишь тогда, когда не заметить ее было уже невозможно. Улыбаясь, она достала из сумки запечатанную сургучом бутыль с туманом и презрительно посмотрела на волшебника.

- Опять эта проклятая баба! - взревел Катамаи Рей. - Я сразу понял, что это ее рук дело!

Воздев руки к светящимся сводам, волшебник стал произносить заклинание. В тот же миг Чунта вынула пробку из бутылки и тотчас же исчезла в густом сером тумане, проглотившем собой и мост.

- Разрази тебя Сет, мерзавка!

- Заткнись, придурок!

Рей попытался развеять серую мглу молниями, но Чунта тут же ответила на это ново порцией тумана. Концентрация чудес достигла такого предела, что теперь любое магическое действие становилось небезопасным. "Пора плыть", - подумала Чунта и, сладострастно застонав, направила плот к берегу.

Харскил увидел облачко тумана. "Что бы это могло значит? - подумал он. - Неужели эти проклятые мыши не могут лететь быстрее?"

Конан и Элаши направились к берегу, окутанному туманом.

Через минуту к отмели подплыл и Тулл.

- Что будем делать? - спросил старик, выбравшись на камни.

- По-моему это и так ясно - чем быстрее мы уйдем отсюда, тем лучше.

- Конан прав, - согласился Элаши.

- И как это такая идея могла прийти ему в голову? У него же вместо мозгов мускулы - раздалось вдруг из тумана.

Первой голос вспомнила Элаши.

- Лало! - изумленно воскликнула она.

Да, это действительно был Лало. Он вышел из воды и направился к людям. Именно его они встретили в горной деревушке пару дней назад. Неужели с той поры прошло всего несколько дней? Конан покачал головой - ему казалось, что едва ли не вся его жизнь прошла здесь, в подземелье.

- Что ты здесь делаешь, Лало? - спросила Элаши.

- Вас пугаю, - засмеялся тщедушный заморанец. - Вы мне лучше объясните, что здесь происходит. - Улыбка не сходила с лица Лало ни на минуту.

- Мы сделаем это немного позже, - ответил Конан заморанцу. - Мы должны уйти отсюда прежде, чем туман рассеяться.

- Да? А ты и в тумане можешь видеть?

Элаши рассмеялась, немало удивив тем Конана. "Ну и парочка", - подумал киммериец и сокрушенно покачал головой.

Дик и Виккель вновь плыли по темным водам подземного озера на своей замечательной лодочке. К тому времени, когда они достигли того места, где мерялись силами их бывшие господа, туман уже рассеялся. Самих же господ они успели увидеть - Чунта, стоявшая на плоту, собранном из собратьев Дика, была уже возле самого берега, Рей наводил свой удивительный мост туда же.

- Хотелось бы знать, что здесь произошло, - задумчиво произнес Виккель.

Дику хотелось того же, но сказать об этом вслух он не мог.

- Я думаю, спешить нам не следует. Будем держаться в сторонке. Главное сейчас - добраться до берега, ну а дальше - посмотрим.

Циклоп оглянулся назад и неожиданно охнул.

- Слушай, Дик, а люди-то эти скорее всего сбежали! Ведь с хозяевами нашими их не было, верно вдруг нам удастся их поймать?

Дик протестующе закрутил головой.

- Да, дружище, скорее сего, ты прав - в этом уже нет смысла. Если уж чью-то сторону и принимать, так это людей - вон как им везет!

"Скорее всего, мы их уже не увидим", - подумал червь.

- Впрочем, скорее всего, мы их уже не увидим, подытожил циклоп.

Червь задумался. Да, о лучшем товарище он не мог и мечтать.

Глава пятнадцатая

Тулл предложил вернуться берегом к тому месту, где час тому назад их пленил волшебник. Конан же придерживался иного мнения.

- Так просто его не проведешь! - сказал киммериец. - Нам следует идти прямо в противоположную сторону.

Лало кивнул.

- Мысль Конана не кажется мне верной, но я готов согласится с нею и призываю к этому всех остальных.

Конан покачал головой. Только Лало ему и не хватало.

Люди пошли вдоль берега, надеясь покинуть эти места еще до того, как туман рассеется. Не прошло и пяти минут, как они оказались у стены, в которой было сразу несколько пещер. Тулл посмотрел на Конана.

- Как ты думаешь, куда нам лучше всего пойти?

- Ты спрашиваешь об этом у него? - изумился Лало. Выходит, у тебя и вовсе мозгов нет!

Тулл схватился за нож.

- Успокойся! - воскликнула Элаши, схватив Тулла за руку. - Лало заколдован - он находится под действием чар!

- Сейчас он у меня в аду окажется! Я ему этих слов не прощу!

- Понимаешь, проклятье, наложенное на него, заставляет его оскорблять всех встречных. Он издевается не только над тобой - он издевается над всеми!

- Никогда еще меня так не оскорбляли! - буркнул старик, возвращая кинжал в ножны.

- Простите, что прерываю вашу беседу, - вмешался в разговор Конан, - но мне кажется, что нам пора идти, иначе говорить нам придется совсем в другом месте.

- И куда же мы пойдем? - поинтересовался Тулл.

- Сюда! - уверенно сказал Конан, показав на ближайшую пещеру. Он посмотрел на Элаши, мысленно готовясь к словесному поединку, но та не сказала не слова. Она смотрела на Лало.

Друзья вошли в туннель. Минут через двадцать они пошли к развилке и, не останавливаясь, пошли по правому пути. Вскоре узкий коридор кончился, и они оказались в просторном зале с низкими сводами, на каменном полу которого лежало несколько огромных валунов. Теперь можно было и передохнуть.

- Может быть, вы все-таки расскажете о том, что здесь происходит? - обратился к своим спутникам Лало.

Элаши посмотрела на Конана, но тот покачал головой и сказал:

- У тебя это лучше выйдет.

Элаши согласно кивнула и стала рассказывать Лало о том, что приключилось с нею и Конаном после того, как они покинули деревушку. Тулл дополнил ее рассказ сведениями общего характера, поведав Лало об устроении пещеры и о нравах ее обитателей. Внимательно выслушав своих спутников, Лало рассказал им и свою историю.

- Так уж получилось, что в гостинице я пришелся не ко двору. То ли хозяина я чем-то обидел, то ли лицо мое ему не понравилось, но он указал мне на дверь. Взял я свою котомку и пошел прочь. Идти же я решил по горной тропе, о которой в народе говорят разное иду я себе и иду, никого не встречаю, вдруг смотрю - чудище какое-то лежит, а рядом с ним - трупы воинов. Не понравилось мне это, и решил я побыстрее покинуть это негостеприимные земли; но не прошло и часа, как вдруг - вдруг земля подо мною разверзлась и полетел я куда-то вниз. Все, дума, конец мне пришел. И вдруг смотрю падаю-то я прямо на ваши головы!

- Удивительно! - восхитился Конан.

- Еще бы не удивительно! - согласился Лало и, обратясь к киммерийцу, спросил: - Ну а теперь, приятель, скажи мне, что же вы собираетесь делать? Только не говори пространно, от твоих разговоров меня уже мутит.

Совладав с собой, Конан криво улыбнулся и сказал,

- Вначале мы думали только о том, как бы побыстрее покинуть эту треклятую пещеру.

- Вначале?! - в один голос воскликнули Элаши и Тулл.

- Да, я не оговорился, - спокойно ответил киммериец, теперь же наши планы изменились.

- Я говорю - теперь наши планы изменились. Вначале мы завладеем сокровищами подземных властителей, и только затем мы станет искать выход.

- Да ты, похоже, рехнулся! - прошептала Элаши.

- Нет, моя милая. Ты, наверное, забыла рассказы Тулла о несметных сокровищах колдуна и ведьмы.

- Ничего я не забыла! Но у меня нет ни малейшего желания рыскать по их палатам! Неужели ты не понимаешь, что живыми оттуда мы уже не выйдем?

- Ты так считаешь? Я думаю иначе. И колдун, и ведьма будут искать нас здесь. Они уверены в том, что их палаты мы будем обходить стороной.

- Нет, он точно рехнулся! - пробормотала Элаши.

Лало захохотал.

- Может быть, это и так, но план у него замечательный! Крестьянин в поле - лисичка во двор!

- Еще один ненормальный! - застонала Элаши.

- Посмотрел бы я на тебя, поулыбайся ты с мое! Мне действительно нравится эта идея. После того, что со мной случилось, волшебников я не очень-то жалую - если ж мы сумеем завладеть их сокровищами, это будет определенной компенсацией за тот моральный ущерб, который они мне причинили. Помимо прочего, мне нужны деньги как таковые. Если они у меня появятся, я заживу припеваючи, ибо богатому человеку прощается все. Можешь считать меня своим союзником, варвар!

Конан улыбнулся.

- Спасибо за помощь, Лало.

- А Конан-то похоже, дело говорит, - задумчиво изрек старик.

- Скажешь тоже! - фыркнула Элаши.

- Я готов выслушать тебя, - сказал Конан, глядя в глаза своей спутнице.

Элаши неожиданно улыбнулась.

- Хорошо, я не стану возражать. Сказать мне пока нечего.

- Вот и прекрасно. - Конан повернулся к Туллу. - Старик, ты сможешь отвести нас в эти палаты?

- Конечно.

- Тогда - в путь.

За время совместных скитаний Виккель и Дик изрядно попривыкли друг к другу, однако был решено, что и тому и другому следует как можно быстрее вернуться к своим собратьям. Лучшего времени для этого нельзя было придумать - и ведьма, и волшебник рыскали по пещере в поисках людей, и потому слуги их, оставшиеся в господских палатах, были предоставлены самим себе.

Виккель направил лодку к родным берегам. Примерно через час, когда обратная половина пути была уже пройдена, он подвел лодку к скалам, с тем чтобы немного передохнуть и подкрепиться.

- Ох, и не просто будет с ними говорить!

- К-конечно. Н-наш брат б-боится их как огня!

Виккель кивнул и, проглотив очередную поганку, продолжил:

- Это естественно. Трудно представить себе что-нибудь более страшное, чем гнев наших господ. Многие из нас могут погибнуть. И потому задача наша становится особенно сложной. Более того, наши братья могут решить, что мы движимы гордыней.

- Т-тоже в-верно...

- С этим ничего не поделаешь - рассудить нас сможет только время.

- М-мы умрем еще д-до т-того, как это п-произойдет.

- Я это понимаю. Но это не имеет никакого значения. Я совершенно уверен в том, что правда на нашей стороне. Смотри, как прекрасно мы понимаем друг друга...

- Д-да, д-да - эт-то удивительно!

- И я нисколько не сомневаюсь в том, что такие же прекрасные отношения будут и у наших народов!

- Х-хорошо с-сказано, В-виккель!

- Обращаясь к нашим братьям и сестрам, мы должны говорить о будущем, Дик! если нам удастся низвергнуть тиранов, мы тут же создадим правительство народного доверия, в которое войдут не только представители наших народов, но и депутаты от Прядильщиц, Вампиров и Слепышей. Я убежден в том, что только так мы сможем прийти к процветанию!

- Т-ты идеалист, В-виккель.

- Может быть, ты и прав, Дик обнажил то, что являлось его ротовым отверстием, - он верил циклопу, верил так, как, наверное, не верил и себе.

- Я чувствую, что мы войдем в историю! - сказал циклоп, соскребая с камня еще одну порцию плесени.

- Ил-ли ок-кажемся в известковых штольнях, - проскрипел мгновенно захмелевший Дик.

Гнева и страха был исполнен Катамаи Рей. Этот человек, которого женщина назвала Конаном, вновь умудрился бежать. Увы, пока все происходило именно так, как предвещал кристалл. Виновата же во всем была эта проклятая ведьма. Вначале его едва не поразил вызванный ею демон, затем она напустила тумана, зная о том, что он, Рей, не сможет поразить ее, не погубив при этом себя. Как ловко она все рассчитала! Если бы он ответил колдовством на колдовство, мост, на котором он стоял, вмиг бы исчез, и он оказался бы в этих страшных водах.

К тому времени, когда туман рассеялся, ведьмы уже и след простыл. Эфирных энергий едва хватало на то, чтобы строить мост; о более эффективном волшебстве пока не приходилось и думать.

"Ничего, - подумал Рей, - она за это еще поплатится".

Чунта чувствовала, что ее плот начинает разъезжаться. Волшебный клей, скреплявший тела червей в единое целое, стремительно размокал. Она тут же прибавила ходу и уже через минуту оказалась за пределами опасной зоны, в которой уровень эфирных энергий упал едва ли не до нуля. Клей тут же затвердел вновь, но Чунта решила не снижать скорости. Скорее всего, красавчик и его спутники были уже где-то на берегу, и потому ей следовало спешить.

Во всем происшедшем ей был неясен только один момент она никак не могла понять, что же это за тварь свалилась на волшебника. Впрочем, объяснить можно было и это - скорее всего, Рей допустил ошибку в заклинании и тут же поплатился за это. Чунту то особенно не интересовало: ее думами владел только он - статный красавец с черными как смоль волосами...

Харскил слез с доски и направился к мысу, с которого хорошо просматривались окрестности. Прибрежные воды уже очистились от тумана, середина же озера все еще была объята плотной дымкой. Приказав Вампирам на время исчезнуть, Харскил спрятался за камень и устремил взор на темные воды Моря Мрака.

Вскоре из тумана выплыл диковинный плот, построенный из гигантских белых червей, на котором стояла прекрасная нагая женщина. Плот направлялся туда, откуда только что пришел сам Харскил.

Прошло еще несколько минут, и над озером вырос мост, по которому шагал отряд волшебника; едва циклопы покидали очередной пролет, как он тут же растворялся в воздухе. Волшебник шел в том же направлении, что и ведьма.

Ни Конана, ни его спутников Харскил так и не увидел.

"Интересно, - подумал он. - Выходит киммерийцу удалось бежать". Люди не могли добраться до берега раньше, чем там оказался он сам, а это значило, что они направились совсем в другое место. И ведьма, и колдун двигались в заведомо ложном направлении.

Как только волшебник исчезнет из виду, он призовет к себе этих бестолковых Вампиров и продолжит поиски. Если ему повезет, то он намного опередит своих соперников, которые, вообще говоря, могут уничтожить руг друга.

"Лучше на это не надеяться, - подумал Харскил, провожая взглядом последнюю шеренгу циклопов. - Так. Где же эти крылатые ублюдки?"

Глава шестнадцатая

Врожденное чувство направление не подвело киммерийца и на сей раз. Через пару часов он и его спутники уде сидели в убежище Тулла. Путникам показалось странным то, что огромная пещера, в которой совсем недавно им пришлось сражаться с мышами, на сей раз была совершенно пуста. Недоумение, порожденное этим открытием, пожалуй, было единственным дорожным впечатлением, ибо на всем пути люди не встретили ничего более примечательного.

- Ну ты, Тулл, молодчина! - воскликнул Лало, разглядывая укромное стариковское гнездышко. - Будь ты женщиной, я бы тебя тут же в жены взял!

Тулл криво улыбнулся и вновь схватился за свой кинжал.

Конан устало вздохнул. Проклятие проклятьем, но мог бы этот малый и помолчать, когда надо. Решив разрядить ситуацию, Конан спросил:

- Что ближе - палаты ведьмы или палаты колдуна?

- Расстояние до них примерно одинаковое, - ответил Тулл.

- Понятно. Тогда скажи - у кого из них кладовые побогаче?

Тулл почесал бороду.

- Ты лучше скажи мне, чего тебе больше хочется. Волшебник, тот питает особую приязнь к золоту, им-то он свои сундуки и набивает.

- Я смотрю, у него губа не дура! - засмеялся Лало.

И Конан, и Тулл разом замолчали, ожидая, что их новый спутник вновь скажет что-нибудь эдакое, но к их удивлению на сей раз тот промолчал. Впрочем, их раздражало даже его молчание.

- Что до ведьмы, - наконец продолжил Тулл, - то она больше всего на свете любит драгоценные камни - изумруды, рубины и все такое прочее.

Конан задумался. Что лучше - золото или драгоценные камни? Лучше всего и золото, и камни.

- Послушайте, друзья, может, нам следует погостить и там, и там?

- Нет, он действительно выжил из ума, - сказала Элаши, глядя на Лало. - Раньше он таким все-таки не был. Конан, неужели на тебя разговор о сокровищах так подействовал? я и не знала, что ты такой жадный!

Конан пропустил ее замечание мимо ушей, но ответ Тулла его тоже особенно не обрадовал.

- Вряд ли мы сможем это сделать, - сказал старик. - До каждой из палат примерно день пути, находятся же они по разные стороны от этого места.

- Да, это действительно скверно, - растерянно произнес Конан и тут же добавил совсем иным тоном: - Стало быть, идти нам надо к ведьме.

Элаши удивленно посмотрела на киммерийца:

- Это еще почему?

Конан чуть было не сказал ей, что с ведьмой совладать им будет проще, поскольку она - женщина, но тут же он оборвал себя по полуслове и замолчал. Подобным аргументом он лишь раздразнил бы свою не в меру речистую спутницу, считавшую женщин во всем равными мужчинам.

- Что же ты молчишь? - вновь обратилась к нему Элаши.

Только теперь Конан сообразил, что же ему следует говорить.

- Видишь ли, Элаши, камни куда дороже и куда легче золота.

С этим спорить было невозможно, и Элаши не оставалось ничего другого, как только согласиться с ним.

Конан торжествовал. Эти умники, Лало и Элаши, могут издеваться над ним сколько угодно, ума у него от этого не убудет.

- Тулл, - обратился киммериец к старику. - Показывай, куда нам идти!

Все попытки Виккеля воззвать к разуму своих собратьев оказались безрезультатными, народ его так и не смог узреть света истины, пророка же своего циклопы сочли безумцем. Он печально брел по узкому коридору, вспоминая недавние разговоры.

- Бороться с колдуном и ведьмой? В своем ли ты уме?

- Мы обязаны рискнуть! Иначе - грош нам цена!

- Рискнуть? Виккель, да ведь они уничтожат нас в один момент - мы даже пикнуть не успеем.

- Нас много, их же всего двое.

- Сказал слизняк, увидев падающие на него камни. Оставь ты эту глупость, брат! Лучше займись чем-нибудь стоящим.

Виккель говорил со своим родным братом, который был лишь на год моложе его, и потому слышать это ему было особенно больно.

- Ты забываешь о том, что на нашей стороне будут и черви.

- Виккель, ты что - плесени объелся? Разве можно верить этим подонкам?

Виккель понял, что продолжать разговор бессмысленно. До недавнего времени он был уверен, что большинство циклопов поддержит его план, теперь же, когда даже родной брат отвернулся от него, он был уверен в обратном. Да и какой это в самом деле "план"? так - пустая затея.

Братья поняли бы Виккеля, сумей он доказать на деле то, что и с волшебниками можно бороться. Если бы он мог нащупать в них хоть какую-то слабину, его народ тут же пошел бы за ним - рабы всегда ненавидят тиранов, последние же, зная об этом, держат их в постоянном страхе. Виккель вздохнул. Оставалось надеяться на то, что Дику повезет больше. Кто знает, может быть, черви окажутся куда более умнее циклопов, что впоследствии даст им право на большее число депутатских мест. Виккель согласился бы и с этим - в конце концов, сейчас это было неважно.

Он должен был встретиться с Диком в уединенном гроте, лежавшем в стороне от торных дорог. Еще несколько минут, и он увидит своего товарища. Что же он скажет Дику?

К тому времени, когда Дик добрался до грота, Виккель был уже там. Разговор с червями ни к чему не привел, и теперь Дик думал только о том, как же он скажет об этом циклопу. Впрочем, чему быть, того не миновать...

Друзья обменялись приветствиями, и червь тут же заполз на плоский шершавый камень, как нельзя лучше подходивший для разговоров такого рода.

- М-мои б-братья р-решили, что я с-сошел с ума.

- Не может быть! Я так надеялся...

- Н-на что т-ты н-надеялся?

- Я так надеялся на то, что тебе повезет больше, чем мне. Меня ведь тоже приняли за сумасшедшего!

- В-выходит, циклопы н-не с-станут помогать н-нам?

- Боюсь, что нет. Если я тебя правильно понял, на червей мы тоже не можем рассчитывать.

- Увы, эт-то т-так...

- Провались они все в Геену! Что же мы теперь будем делать?

С минуту Дик лежал неподвижно. Наконец он собрался с духом и, слегка путаясь от волнения, проскрипел:

- М-мы до-должны до-доказ-зать с-свою п-правоту д-делом!

Виккель кивнул.

- Ты прямо читаешь мои мысли. И ты знаешь, такая возможность у нас есть.

- У т-тебя есть г-готовая идея?

- И не одна! Правда, у всех этих идей есть один недостаток - мы можем воплотить их лишь ценой собственной жизни.

- Я д-думаю, т-тебе следует еще р-раз все обдумать.

- Именно этим я и собираюсь заняться, но теперь мы будем делать это вместе. Одна голова - хорошо, а две - лучше. Что-нибудь мы обязательно придумаем!

Диком овладело странное волнение. Выбор сделан. Либо свобода, либо сточная канава - третьего не дано.

- Для начала я познакомлю тебя с идеей, которая...

Ждать Вампиров Харскилу пришлось достаточно долго. Теперь он должен был решить - лететь ли ему по воздуху вместе с ними или же идти пешком. Доверить свою жизнь бестолковым мышам он не мог и потому предпочел второй вариант.

Харскилавновь переполняла ярость, в любую минуту он мог сорваться и наделать кучу глупостей. Следовало как-то успокоить себя. Все складывается не так уж и плохо, стал уговаривать себя он. Люди сбежали вновь, но зато сбились с их следа и волшебники. Он потерял всех своих воинов, но у него появились крылатые друзья - он поменял собственных полудурков на здешних недоумков. Положение его оставалось примерно таким же, каким было и в самом начале пути - не лучше, но и не хуже.

Харскил шел по следу Конана и его друзей, предаваясь этим неспешным раздумьям, что должны были как-то примирить его с действительностью. Покой к нему, однако, так и не приходил, и от того снедавшая его ярость разгоралась со все большей силой.

Теперь Чунта вела свой плот вдоль берега. Она внимательно разглядывала зеленоватые скалы, пытаясь понять, куда же могли направится беглецы. Эти места были ей совершенно неведомы, за те долгие годы, что она провела под землей, на озере она бывала лишь пару раз. Она часто вспоминала о том счастливом времени, когда она еще жила на земле. Мужчины, едва завидев ее, искали ее любви, не подозревая о том, что объятиях ее потеряют свою душу. Но всему приходит конец. Нравы людей изменились, и она уже не могла появляться перед ними нагой; мало того, гибель людей стали связывать ее появлением, и потому не раз и не два ей приходилось спасаться бегством от разъяренной толпы, жаждавшей ее смерти.

Разумеется, пещерная жизнь не шла ни в какое сравнение с той, прежней ее жизнью, и все же ее можно было существенно улучшить - для этого достаточно было избавиться от колдуна и подчинить себе все подземное царство. Она тут же наладила бы регулярный приток мужчин, поставив ловушки на горных тропах, все же остальное наладилось бы само собой.

Прямо перед собой Чунта увидела вход в пещеру. Люди вполне могли войти в нее. Разумеется, они могли пойти и в любую другую пещеру, которых здесь было предостаточно, но поиски ведьма решила начать именно отсюда.

Она достала из сумки высокий черный кувшин и пинцет. Открыв кувшин, она извлекла из него при помощи пинцета маленький, с булавочную головку, шарик темно-красного цвета и положила его прямо на плот. Чунта пробормотала заклинание и сделала несколько пасов руками. Шарик тут же превратился в огромного, размером с воробья, красного шершня.

- Лети в пещеру, - приказала Чунта страшному шершню. Если найдешь людей - возвращайся ко мне!

Шершень послушно взлетел и вскоре исчез во мраке пещеры. Волшебные шершни чрезвычайно глупы, но на редкость исполнительны. С подобными заданиями они справляются прекрасно, но более сложных поручений давать им нельзя они могут только помешать делу.

В кувшине лежало несколько десятков красных шариков, и потому Чунта нисколько не сомневалась в том, что поиски беглецов будут недолгими. Кувшин этот некогда принадлежал самозваному волшебнику, решившему лишить ведьму покровительства Сенши. Однако у этого нахала ничего не вышло, и он разделил судьбу всех своих предшественников, отдав ведьме не только душу, но и этот кувшин с шершнями. Волшебника этого Чунта вспоминала частенько: еще бы - он сумел продержаться целый час...

Уйти далеко беглецы не могли, они либо забрались в одну из ближайших пещер, либо отправились берегом. И в том и в другом случае ждать ей оставалось недолго.

Чунта улыбнулась. Нет, она не поведет их в свои пещеры, она займется ими прямо здесь, так будет надежнее.

Катамаи Рей покачивался в своем паланкине, лениво посматривая по сторонам. Людей он пока не видел, но это не имело особого значения. Скорее всего, беглецы забрались в одну из пещер, которых здесь было в преизбытке. Волшебник был готов и к этому.

Порывшись в сундуке, Рей достал из него кожаную бутыль внушительных размеров. Он потряс бутыль и приложил ее к уху. Послышалось слабое жужжание. Рей вынул пробку и вновь встряхнул бутыль. Едва оттуда выползло маленькое, размером с овода, насекомое, пробка была возвращена на место. Рей что-то забормотал, и овод превратился вдруг в синюю осу размером с жаворонка. Оса ползала по бутыли, ожидая команды Рея.

- Ты должна осмотреть те пещеры. Если увидишь в ней людей - сразу же возвращайся ко мне.

Оса полетела в сторону берега. Рейд довольно улыбнулся. Когда-то у него был и черный кувшин с красными шершнями, но он решил продать его заезжему любителю оккультных наук. Ох, и давно же это было! Шершни и осы терпеть не могут друг друга. Если работаешь с шершнями - не выпускай ос, если работаешь с осами - не выпуская шершней, в противном случае они просто убьют друг друга. Иметь и тех и других бессмысленная роскошь, лучше ограничиться чем-то одним.

Рей вспоминал о ведьме. Она явно была где-то рядом. Теперь-то он не позволит себя одурачить! Эта блудливая особа скоро пожалеет о том, что стала у него на пути. Катамаи Рей таких веще не прощает!

Глава семнадцатая

План Конана был достаточно прост. Они должны были добраться до палат ведьмы, обезвредить охранников и, набив карманы драгоценностями, скрыться в одной из окраинных пещер. Поскольку на поиски выхода у них могли уйти и годы, решено было прорыть туннель, который рано или поздно привел бы их на поверхность земли.

Элаши тут же вознегодовала.

- По-моему, ты недооцениваешь ведьму. Наверняка ее палаты охраняются какими-нибудь чудищами, вроде этих огромных червей.

- Вспомни ту рыбину, - спокойно ответил Конана. - Если уж я поразил ее, то с червями я и подавно справлюсь.

- Хорошо, будем считать, что так оно и будет. Поговорим лучше о туннеле. Тулл провел под землей уже пять лет, верно? Я нисколько не сомневаюсь в том, что он пробовал выбраться и таким способом.

- Это так, Тулл? - обратился к старику Конан.

- Разумеется я испробовал и это. Рыть имеет смысл только в тех местах, где своды опускаются достаточно низко. Мест же таких совсем немного, зато червей и циклопов в них предостаточно. Порою подземные обитатели сами пробивают подобные туннели, в надежде на то, что какая-нибудь живность свалится на них, но эти туннели или, скорее, провалы, как правило, находятся слишком высоко, и забраться к ним невозможно.

Конан повернулся к Элаши.

- Тулл рыл в одиночку, нас же - четверо. Мы и рыть будем быстрее, и от червей сможет отбиться.

- Я смотрю, у тебя на все есть ответ! - зло бросила Элаши.

Конан кивнул. Так оно и было.

- Тулл, дружище! Сколько нам еще идти?

- Часа два-три.

- Я предлагаю прекратить на это время все разговоры, тем более что смысла в них нет никакого!

Элаши нахмурилась, однако не сказала ни слова, промолчал и улыбающийся Лало.

Теперь они шли молча. Плесень покрывала стены пещер таким толстым слоем, что виден был каждый камешек.

В одной из пещер им встретилась Прядильщица. Конан тут же услышал ее сладкий голосок:

О ВОИН! ПРИДИ КО МНЕ, И ТЫ ПОЗНАЕШЬ РАЙСКИЕ УСЛАДЫ!

На сей раз Конан и ухом не повел. Не вняли сладкому зову и Тулл с Элаши. Друзья хотели было предупредить Лало об опасности, но в этом, как оказалось, не было никакой надобности. Лало на миг замер и тут же воскликнул:

- Что это еще за репа? Отродясь такой гадости не видел!

Таких оскорблений Прядильщица вынести не могла, она тут же завопила:

ДА Я ИЗ ТЕБЯ ВСЕ СОКИ ВЫСОСУ, СКОТИНА!

Конан усмехнулся. Даже попади Лало в паутину, Прядильщица вряд ли стала бы есть его, уж слишком тот был колок.

Тулл знал эти места как свои пять пальцев, он вел людей по пустым туннелям, которыми местные обитатели, похоже, не пользовались. За все время им встретился лишь один червь, переползший им путь и тут же скрывшийся во тьме.

Вскоре они уже оказались у палат ведьмы. Конан и Тулл осторожно поползли ко входу в главную палату, но уже через минуту вынуждены были остановится. Вход охранялся четверкой огромный червей.

Стараясь не шуметь, друзья поползли обратно.

- Ну что? - в один голос спросили их Элаши и Лало.

- Перед входом лежать четыре огромных червя, - ответил Конана.

- Я же тебе говорила! - едва ли не радостно воскликнула Элаши.

- Лично я не вижу в этом ничего страшного, - сказал Конан, с презрением посмотрев на свою спутницу. - Мы поступим так. Двое отвлекут на себя червей, что позволит двум другим войти в палату. Тулл говорил, что червь не может догнать человека. После того, как сокровища будут захвачены, мы встретимся в условленном месте.

Элаши покачала головой, Лало же заметил:

- Ох, Конан, Конан... Для тебя что в Геену сходить, что на горшок - все едино.

К Элаши вернулся дар речи.

- Скажи-ка мне, Конан, кто же твоих червяков отвлекать будет? Раз я уже имела глупость согласиться с тобой и едва не оказалась в брюхе у рыбы. Второй раз со мной это не пройдет!

- Отвлекать червей будем мы с Туллом, - спокойно ответил Конан. - Мы постараемся водить их за собой подольше, так чтобы вы успели взять пару-другую камешков.

Лало захихикал.

- Прежде я считал тебя тупым варваром, Конан, но оказалось, что дело обстоит и того хуже. Ты оказался политиком, киммериец. Вполне возможно, что однажды ты станешь и королем.

Судя по всему, Лало оскорбил его, хотя того, в чем состояло оскорбление, Конан так и не понял. Он решил не ломать себе голову и сделал вид, что ничего не услышал.

- Я думаю, к делу нужно приступить не мешкая, заговорил Тулл. - Рано или поздно ведьма поймет, что она сбилась со следа, и направится не куда-нибудь, а сюда. Лучше, если к этому времени нас здесь не будем.

С этим не стал спорить никто.

- Ну что ж, тогда не будем терять время зря, - сказал Конан.

Харскил прекрасно понимал, что ни он сам, ни те, кого он преследовал, не могут тягаться в скорости с его крылатыми слугами, и потому отослал вперед все мышиное воинство, оставив при себе только Рыжего.

Рыжий то и дело начинал недовольно ворчать. Успокоить же его было не так-то просто.

- Боюсь, что вся эта кровь не стоит тех трудов, которыми она нам достается...

- Что я тебе скажу? Вспомни ее вкус.

- Но не могу же я до скончания лет ловить этих людей!

- Я понимаю тебя, Рыжий. В знак особой признательности я хочу предложить тебе нечто особенное. Да, кстати, превращать тебя в насекомое я и не думал, это была шутка.

- Я так и понял, - ответил Рыжий, явно не доверяя сказанному.

- Предложение же мое заключается в следующем - после того как я произнесу одно небольшое заклинание, ты станешь неотразимым, Рыжий, все самки твоего племени будут жаждать только одного - твоей любви!

Рыжий фыркнул.

- Ты только зря потратишь время - я и так пользуюсь большим успехом у дам.

Харскил едва смог удержаться от смеха.

- Я в этом нисколько не сомневаюсь, приятель. Речь идет о другом... Твои... как бы это сказать? Да, твои мужские потенции станут беспредельными.

- Беспредельными?

- Практически беспредельными.

Рыжий изумленно уставился на Харскила.

- Я тебя понял. Вообще-то особых проблем с этим у меня нет, но, думаю, твое заклинание тоже будет не лишним.

На этот раз Харскил уже не мог удержаться от смеха.

В тот же миг он увидел перед собой еще одну летучую мышь. Сделав круг над его головой, она села на землю и принялась пищать на разные лады.

- Переведи! - обратился Харскил к Рыжему.

- Он говорит, что твои или, вернее, наши жертвы находятся у входа в палаты ведьмы.

- Что они там забыли?

- Кто ж их знает. Мысли мы читать не умеем.

- Далеко это отсюда?

- Нет. Туда можно добраться и за час.

- Тогда чего же мы ждем?

Виккель и Дик двигались по одному из главных коридоров по направлению к покоям ведьмы. Руки Виккеля были связаны крепкой веревкой, свободный конец которого находился во рту к Дика. Червь вел за собой взятого в плен циклопа.

План заговорщиков был достаточно прост. Стражи, охранявшие господские покои, знали о том, что Дик является доверенным лицом Чунты, и вряд ли заподозрили бы его в измене. Оказавшись в главной палате, они стащили бы у ведьмы парочку талисманов и тут же направились бы назад. Охранники, насколько это было известно Дику, особым умом не отличались, и потому наплести им можно было что угодно.

По завершении первой части операции Виккель и Дик должны были поменяться ролями, теперь Дик становился пленником, а Виккель - конвоиром. Вторая часть операции была точным повторением первой, с той лишь разницей, что осуществляться она должна была в покоях волшебника. На всю операцию у них должно было уйти не меньше двух дней, но дело того стоило, ибо в результате ее они стали бы обладателями двух магических талисманов, принадлежавших враждующим сторонам. Талисманы же эти должны были стать мощным орудием убеждения. Речь была заготовлена заранее.

"Если волшебник/ведьма так уж неподебим/а, то как вы объясните то, что мне удалось похитить из его/ее логова эту штуковину? То, что вы считаете силой, на деле - пустое бахвальство! Победа будет зав нами!"

Эту речь следовало произносить при большом скоплении народных масс.

Ни у Дика, ни у Виккеля не было уверенности в том, что план этот приведет их к желанной цели, но у них не было и особого выбора. Лучше хоть что-то, считали они, чем ничего.

Под дороге им встретилось несколько червей. Рассказ Дика ничуть не смущал их, они воспринимали его как нечто, само собой разумеющееся. Это говорило о том, что план их не так-то плох.

Чунта почувствовала что-то неладное. Шершни были запущены ею едва ли не во все пещеры, однако все она возвращались ни с чем. Многие еще отсутствовали, но уже было понятно, что людей в этой части пещеры нет. Все это время ее плот плыл со скоростью бегущего человека, шершни же летели и того быстрее - люди, если бы они были здесь, просто не успели бы так далеко уйти, Следовательно, они направились в каком-то ином направлении.

Чунта хлопнула себя по бедру. Ну конечно же! Почему она не подумала об этом раньше? Они ведь могли направиться и назад, тем более что те места им уже знакомы.

Неужели на эту уловку попался и волшебник? Если это так, то он может появиться здесь с минуты на минуту.

Чунта вздохнула. Она могла сразиться со своим заклятым врагом и сейчас. Конечно, с энергией, которую она получила бы от варвара, она чувствовала бы себя увереннее, но пока об этом не приходилось и мечтать. Проскользнуть мимо Рея незамеченной ей все равно не удастся, так что лучше напасть на него первой.

Чунта принялась рыться в своих сумках, вынимая оттуда разного рода мистическое оружие. Она устроит засаду в какой-нибудь тихой пещере, из которой этот треклятый колдун уже не выйдет.

Едва Рей выпустил из бутылки третью осу, как его осенило. Он зря терял время, люди ушли совсем в другом направлении. Сказать о том, откуда пришло к нему это знание, волшебник не мог, но это его особенно и не интересовало.

Мост резко изменил направление. Рей встревожился не на шутку. Разумеется, у покоев его была выставлена надежная охрана, но от этих людей можно было ожидать чего угодно. Могли они проникнуть и в его главный зал, где хранились такие предметы, к которым даже он, великий Катамаи Рей, подходил с опаской. Ему следовало как можно быстрее вернуться домой и задраить все входы-выходы, в противном случае могло произойти что угодно. Только бы не опоздать!

- Прибавьте ходу, ублюдки! - заорал Рей.

Быстрее циклопы бежать уже не могли. Рей застонал и, прикрыв глаза, погрузился в тягостные думы.

Глава восемнадцатая

Конан и Тулл разом выбежали в коридор, ведущий ко входу в главную палату Чунты. Киммериец громко кричал, размахивая над головою мечом, старик же выделывал немыслимые коленца и постанывая.

В тот же миг четверка охранников ринулась вперед. В скорости черви ничуть не уступали людям.

Друзья бросились бежать. Когда они повернули за угол, Конан на миг остановился и раздраженно бросил:

- Ох и набегаемся мы сегодня!

Тулл смущенно развел руками.

- Кто ж знал, что эти черви будут ползать так быстро...

Они еще раз повернули за угол и побежали по длинному узкому коридору. Черви не отставали от них ни на шаг.

Едва стражи скрылись за поворотом, Элаши и Лало ринулись ко входу в покои ведьмы. Не прошло и минуты, как они уже стояли в ярко освещенной передней.

- Пустое это дело, - прошептала Лало. - Скорее всего, ведьма взяла свои сокровища с собой.

- А раньше об этом ты сказать не мог?

- Так вы же меня и не спрашивали. Лезть же в чужие дела не в моих правилах.

- Лало, у нас нет времени на споры. Пора делом заняться.

Они вышли из передней и оказались в огромном зале с высокими сводами, в центре которого стояла огромная кровать. Вдоль стен стояли шкафы, зеркала, сундуки, туалетные столики и тумбочки.

- Похоже, мы у цели, - прошептала Элаши.

- Удивительно тонкое наблюдение. Я покорен...

- Заткнись! У нас и так мало времени.

Харскил был настроен решительно. Он завладеет варваром и его клинком, чего бы ему то ни стоило. План его был чрезвычайно прост. Когда они настигнут Конана, он, Харскил, напустит на него дюжину другую Вампиров. В том, что мыши смогут справиться с варваром, можно было не сомневаться, тем более что наградою им была бы кровь жертвы. Харскилу хватило бы и капли крови варвара - успех заклинания определялся не ее количеством, но ее качеством. Конечно, приятнее было бы помучить жертву напоследок, но теперь об этом думать уже не приходилось. Главное - кровь, всем остальным можно и пожертвовать.

Время шло, а волшебник все не появлялся. Куда же запропастился этот негодяй? Чунта вновь забеспокоилась. Одно из двух: либо он заметил ее и поспешил отступить, либо подобно ей понял, что людей в этой части пещеры нет, и направился в каком-то другом направлении.

Чем быстрее она поймет это, тем лучше. Чунта выпустила из кувшина красного шершня и сказала ему следующее:

- Ищи волшебника Катамаи Рея. Но смотри - он не должен тебя заметить!

Шершень взмыл вверх, Чунта же села на свой плот и задумалась.

Слугам Рея приходилось несладко. Волшебник все подгонял и подгонял своих носильщиков, не давая им ни минуты передышки. "Только бы успеть, - думал Рей. - Только бы успеть".

Ему вдруг показалось, что он слышит какое-то жужжание. Он посмотрел по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Впрочем, сейчас подобные пустяки его нисколько не беспокоили. Рею вспомнилась ведьма. Скорее всего, эта потаскуха находится где-то поблизости. Наверняка она совершила ту же ошибку, что и он сам. Но, впрочем, это уже ее проблемы.

Черви явно нагоняли беглецов. Конан оглянулся назад. Еще пять-десять минут, и эти ползучие твари будут давить на пятки.

- По... камням... они... лазать... могут? - крикнул он обливающемуся потом Туллу.

- Плохо! - прохрипел старик.

- Тогда бежим направо!

Правый туннель был уже знаком киммерийцу, по одно из его стен можно было забраться наверх, на узкую каменную полку. Не прошло и минуты, как друзья оказались перед нею.

- За мною! - крикнул киммериец и, не дожидаясь ответа, полез наверх.

Стена оказалась куда круче, чем думал Конан, однако ему не составило особого труда добраться до полки, годы, проведенные среди диких киммерийских скал, не прошли для него даром, он лазал по скалам с ловкостью ящерицы. Через минуту на полку забрался и старик, подобной прыти Конан от него никак не ожидал.

- Что же мы будем делать? - прохрипел Тулл, усевшись на камень. - Не торчать же нам здесь вечно?

Конан взял в руки большой, в две человеческие головы, камень.

- Долго мы здесь не задержимся, дружище. Оружия у нас теперь хоть отбавляй.

Тулл согласно кивнул и тоже наклонился за камнем.

Черви были уже под ними. Один из них принялся извиваться на месте, произнося немыслимый скрип.

- Н-немедленно с-спускайтесь вниз! - услышал вдруг Конан.

Фраза эта была произнесена на языке гиперборейцев. Конан немало удивился познаниям червей, не решил не вступать с ними в диалог. Вместо этого он швырнул вниз камень.

Бросок его был точен. Червь, лежавший под скалой, забился в предсмертной агонии, истекая тягучей желтоватой жидкостью. Метким оказался и бросок Тулла.

Пара оставшихся в живых червей тут же отползла на безопасное по их понятиям расстояние. С минуту они о чем-то совещались, затем один из них заполз на большой плоский камень и грозно проскрипел:

- М-мы еще в-вернем-ся!

После этого черви гордо удалились.

- Что он хотел этим сказать? - удивился Тулл.

Конан пожал плечами.

- Кто ж его знает. Может быть, они отправились за подмогой, а может, имелось в виду и что-то другое. Я думаю, нам не следует ломать себе голову над этим. В любом случае нам нужно уходить отсюда.

Пока киммериец спускался вниз, старик стоял наверху, держа наготове огромный камень. Оказавшись внизу, Конан извлек меч из ножен и стал дожидаться Тулла. Черви так и не появились.

- Надеюсь, Элаши и этот придурок сделали все что надо, сказал старик.

- Времени на это у них было предостаточно, - усмехнулся киммериец. - Интересно, чем же они нас обрадуют?

Проблема, с которой столкнулись Элаши и Лало, оказалась достаточно странной, камней было слишком много. Понять, что это за камни, можно было лишь при свете дня, но Лало, оказавшись докой в этих вопросах, тут же нашел среди них рубины, изумруды, алмазы, сапфиры, огненные агаты, опалы и жемчуг.

Отобрав самые ценные камни, они наполнили ими четыре кожаных мешка, нести которые было весьма непросто.

- Все, хватит! - сказала Элаши.

- А как же все остальное?

- Ты хочешь, чтобы под тяжестью камней мешки порвались?

- Нет, нет! Это я так.

Взяв в руки мешки, спутники направились к выходу. Едва они миновали главный туннель и свернули за угол, как у входа появилась пара охранников.

- Я и не ожидал, что все пройдет так гладко, - прошептал Лало.

- Рано ты об этом заговорил, - ответила Элаши. Радоваться будем потом.

- Слушай, Элаши, порою мне сдается, что проклятье наложено не только на меня!

- Замолчи, идиот! Ты слышишь?

Из-за угла доносились чьи-то тяжелые шаги.

- Скорее сюда! - прошептал Лало и, протиснувшись в крохотный грот, помог забраться туда и своей спутнице.

Вскоре они увидели огромного червя, державшего во рту веревку, которой были связаны руки покорно следующего за своим конвоиром циклопа. Элаши внимательно наблюдала за этой странной парочкой, не забывая время от времени поглядывать и на своего не в меру разговорчивого спутника. Предосторожность эта оказалась не лишней, едва хвост червя исчез и виду, Лало зашевелил губами, явно собираясь сказать ей очередную глупость. Элаши выпустила мешок из руки и крепко зажала ему рот, несказанно удивив тем своего спутника.

Дар речи вернулся к нему только через минуту.

- Более напористой женщины я еще не видел! - восхищенно пробормотал он.

Элаши улыбнулась.

- Хватит сидеть. Наверняка друзья нас уже заждались.

У входа в покои ведьмы Дик и Виккель, увидели двух чрезвычайно взволнованных червей. Виккель, понурив голову, ждал, когда черви наговорятся друг с другом, справедливо полагая, что предметом их разговора является не он, а нечто куда более важное. Дик дернул за веревку, и они вошли в покои ведьмы.

Едва они миновали переднюю и вошли в главную залу, Виккель спросил:

- Что произошло?

- Н-недавно з-десь появилась п-парочка л-людей. В-все четыре охранника отправились в-в п-погоню з-за н-ними.

- Четыре? Лично я заметил только двух.

- Д-воих уже н-нет, они п-погибли. Л-люди убили их к-камнями.

- Какое зверство! - пробормотал циклоп, но едва ли не тут же добавил: - Впрочем, нет худа без добра. Происшедшее как-то повлияет и на отношение червей к ведьме.

- З-здесь я с-с тобой с-согласен.

Виккель стал и с интересом разглядывать покои Чунты.

- Кому как не тебе знать эти места, Дик. Скажи, что мы должны взять?

- Иди з-за м-мной.

Они направились к огромному комоду. Виккель внезапно вскрикнул и тут же поднял с пола камешек, поранивший ему ногу.

- Ты смотри! Да это же изумруд! - Он понес камень к морде Дика. - Они что - так повсюду и валяются?

- Ко-конечно н-нет!

Виккель на миг задумался.

- Ты знаешь, приятель, мне кажется, что людей было не двое.

- Д-да. З-здесь п-побывал и т-третий.

- Совершенно верно. Пока охранники гонялись за людьми, кто-то лишил твою госпожу всех ее сокровищ.

- Д-да! П-представляю, к-какую она р-рожу с-скорчит!

Виккель рассмеялся

- Ну а теперь, старик, давай и мы прихватим свою долю. Хуже ей от этого уже не будет.

Глава девятнадцать

Харскил осторожно выглянул из-за камня. Глазам его предстала странная картина: из узкого прохода, охранявшегося парой огромных червей, появилось двое циклоп и червь. Руки у циклопа были связаны, второй же конец веревки находился у червя во рту. Эта странная пара вскоре исчезла за поворотом. Харскил подозвал к себе Рыжего.

- Ты шел слишком медленно, - сказала мышь. - Люди уже ушли.

Харскил заскрипел зубами.

- Куда ушли?

- Они находятся неподалеку отсюда. Двое уже там, двое других направляются туда же. Наши разведчики сообщили мне, что первая пара отвлекала на себя внимание червей, вторая же пара в это время побывала в покоях ведьмы и вышла оттуда с каким-то тяжелым грузом.

Харскил удивленно покачал головой. Оказывается, они еще и воры. Но ничего, после того, как мыши расправятся с людьми, а произойти это должно было совсем скоро он прихватит с собой и награбленные ими сокровища.

- Показывай путь, - приказал Харскил Рыжему.

Обе пары пришли в условленное место почти одновременно. Элаши и Лало несли с собой тяжелые мешки.

- Удивительно! - засмеялся Лало. - И как это вы не заблудились?

Тулл заскрипел зубами, Конан же изобразил на лице некое подобие улыбки.

- Я смотрю, вы времени даром не теряли.

- На это можно купить целое царство, - ответила Элаши. - Пока же я предпочту свою долю тебе. - Она протянула киммерийцу оба мешка.

Конан покачал головой.

- Мне и своей хватит.

Он взял один из мешков и оценивающе прикинул, тяжелый ли он. К несчастью, мешок оказался слишком ветхим, и из него сверкающим потоком хлынули каменья.

- Что ты наделал! - воскликнула Элаши.

Не говоря ни слова, Конан присел, собрал горсть самоцветов и высыпал их в кошель, висевший у него на поясе.

- А как же остальное? - изумился Тулл.

- С меня достаточно и того, - ответил Конан. Сокровища сокровищами, но жизнь мне дороже.

- Но ведь эти богатства...

- Обесценятся, если мы не сможем выйти из пещеры. Вы забываете о том, что мы со всех сторон окружены врагами.

- Смотрите, - воскликнул Тулл, показывая куда-то вверх. - Мышь!

Крылатая тварь тут же метнулась к выходу из пещеры и исчезла.

- Хорошо, если она одна, - пробормотал киммериец. - В любом случае нам лучше уйти.

Друзья направились к выходу, с сожалением поглядывая на рассыпанные сокровища. В последний момент Элаши подняла с земли огромный изумруд и протянула его киммерийцу.

- Зря ты такими камнями разбрасываешься.

Конан посмотрел на камень. Да, этот камень стоил всех прочих. Взяв его в руки, киммериец почувствовал, что камень едва заметно пульсирует, но он решил не обращать на это странное обстоятельство внимания и положил его в кошель.

Шершень вернулся к ведьме с вестью о том, что волшебник с большой скоростью движется к своему дому. Новость эта ничуть не обрадовала Чунту. Разрази его гром! Чего доброго он ее и опередит!

Впрочем, отчаиваться пока было рано. В запасе у ведьмы было одно чудодейственное средство, прибегать к которому ей доводилось лишь однажды, ибо применение его было связано с немалой опасностью. Рисковала она многим, но ничего другого ей, похоже, уже не оставалось.

Живой плот ведьмы выехал на пологий берег. Чунта пробормотала заклинание, и в тот же миг узы, соединявшие червей в единое целое, распались.

- Возвращайтесь в мои покои, да побыстрее! - приказала ведьма своим слугам.

Черви отправились на поиски туннелей, по которым они могли бы добраться до дома, Чунта же достала из сумки пергамент с заклинанием, которым она не пользовалась вот уже двести лет. Свиток этот был сделан из кожи крылатой рептилии, жившей на Земле задолго до того, как туда пришли люди. Размахом крыльев эта древняя тварь уступала только птице Рух, голова ее походила на голову крокодила, когти же на ее черных лапах были остры словно бритва. Поймано это чудище было в зловонных джунглях к востоку от Ксухотля, одной из твердынь Черных Царств.

При произнесении заклинания свиток превращался в плащ, который заклинатель должен был надеть на себя; при этом он становился точной копией того древнего ящера, из шкуры которого и был сделан свиток. Ящер не боялся никого и ничего, однако у заклинания был один серьезный недостаток понять, сколь долгим будет его действие, было невозможно, соответственно, воспользовавшемуся им следовало избегать как больших высот, так и высоких скоростей, в противном случае полет мог обернуться и катастрофой.

Чунта была весьма искушена в магических материях, однако летать каким-то иным способом не могла. Смягчить возможное падение также было невозможно, ибо на произнесение заклинания, делающего мага легким как перышко, требовалось несколько минут, которыми она, разумеется, не обладала. И все же в ее положении риск был оправдан.

Ведьма стала взбираться на высокую скалу, сжимая в руках магических свиток. Крылатые ящеры прекрасно летали, но вот взлететь им было непросто - для этого им требовалось возвышение, с которого они могли бы спрыгнуть, раскрыв свои широкие крылья.

Оказавшись на вершине, Чунта развернула свиток.

Катамаи Рей чувствовал себя уверенно. Одна из его ос сообщила ему о том, что ведьма осталась далеко позади. К тому времени, когда она осознает свою ошибку, и Рей, и его жертвы будут для нее недосягаемы.

В тот же миг над волшебником пронеслась странная тень. Он посмотрел наверх, однако ничего не увидел. Впрочем, нет, тень была уже далеко впереди. Или ему это только показалось?

- Что это? - спросил он у своих слуг.

Циклоп, бежавший рядом с паланкином, пожал плечами и ответил:

- Не иначе, мышь.

- Что я, по-твоему, - мышей не видел? - рявкнул волшебник и задумался.

Если это не мышь, то что же это такое?

Скорее всего, эта крылатая тварь появилась здесь случайно, более того, она могла быть и плодом его воображения. Тревожиться пока рано, подумал Рей и тут же почувствовал, как к сердцу его подступает страх.

Дик и Виккель торжествовали. Первая часть операции прошла на удивление гладко, в своем кошеле циклоп нес магическое устройство, похищенное из покоев ведьмы. Палаты Чунты остались далеко позади. Дик остановился и стал объяснять своему другу принцип работы этого странного устройства, представлявшего собой деревянную дощечку размером с игральную карту, на одном из концов которой было высверлено крохотное отверстие, к другому же концу был приделан небольшой рычажок.

- Н-направляешь отверстие н-на т-ту с-стену и н-нажми р-рычаг, - проскрипел Дик.

Виккель выполнил сказанное, и из отверстия вылетела тончайшая белая нить, которая начала тут же сплетаться в хитроумную паутину. Виккель вернул рычажок на место, и паутинка мгновенно оборвалась, теперь кружевная сеть, повисшая меж камнями, не была связана с породившим ее устройством.

Циклопа это нисколько не поразило.

- Ну и что с того? На кой черт нам нужна эта паутина?

- П-попробуй ее р-разорвать.

Виккель коснулся кружев и тут же оказался плененным ими. Он было попытался вырваться из этих тончайших пут, но тут же понял, что сделать это ему не удастся.

- Я забираю свои слова обратно. Теперь скажи - как мне отсюда выбраться?

- П-переключи р-рычажок.

Виккель с трудом осуществил названное действие, и паутина тут же стала возвращаться назад, в дощечку. Не прошло и минуты, как циклоп был свободен вновь.

- Эт-то в-волшебство н-не считается с-серьезным, н-но оно н-не т-требует и с-специальных п-познаний в магии.

- Замечательно! - воодушевился циклоп. - Даже одной этой штуки достаточно для того, чтобы народ пошел за нами!

Харскилом овладело странное беспокойство. Один из разведчиков сообщил ему, что люди, которых он ищет, находятся совсем рядом. Ему хотелось тут же побежать за ними, но он понимал, что теперь ему следует быть предельно осмотрительным. Лучше не спешить и действовать наверняка.

Под ногами у него что-то поблескивало. Харскил наклонился и поднял с земли маленький камешек. Он знал толк в камнях и тут же понял, что держит в руках небольшой рубин. Он принялся рассматривать другие камни и с удивлением обнаружил, что стоит на россыпи самоцветов. "Грешно проходить мимо таких сокровищ, - подумал Харскил и стал набивать камнями карманы. - Минута-другая ничего не решат, - думал он, - уйти от меня варвар теперь не сможет".

Огромный ящер грандиозно размахивал крылами. Он и его собраться владели Землей, ибо им дано было покорить небо. Полет, исполненный легкости и мощи... Чунта вспомнила о грозящей ей опасности и тут же пришла в себя. Летать, конечно, приятно, но существуют и другие, куда менее рискованные, способы достижения блаженства. Как только варвар окажется в ее руках, она насладиться сполна. О сладостная нега...

Глава двадцатая

Конан вел друзей по извилистому коридору с высокими сводами.

- Боюсь, этот чурбан заведет нас не туда, - послышался сзади голос Лало.

К оскорблениям подобного рода киммериец уже привык, они нисколько не трогали его. И тут Лало сказал:

- Как ты бесстрашен, киммериец!

Конан резко обернулся и посмотрел в глаза своему спутнику.

- Это еще что за новости?

- Что-то я тебя не понимаю, киммериец, - удивился Лало.

Голос его зазвучал вновь:

- Знал бы ты, как не хочется мне тебя обижать, дружище.

Киммериец внезапно понял, что эти слова рождаются в нем самом, он не слышал их своим физическим слухом, они звучали в его мозгу.

- Это я так, Лало. Не обращай на меня внимания.

"Опять какое-то колдовство. Неужели я научился читать мысли", - поразился Конан. В том, что этот бестелесный голос принадлежал его товарищу, он нисколько не сомневался.

Через минуту Элаши споткнулась о камень и неловко упала наземь, обнажив свои красивые ноги. Конан ухмыльнулся.

- Я смотрю, ты ни о чем другом и думать не можешь! презрительно фыркнула Элаши.

Тут же последовало:

- Конан, любимый, как мне плохо без тебя...

Киммериец смутился, но тут же заметил, что последнюю фразу услышал только он - ни Тулл, ни Лало никак не среагировали на нее. Быть может, на этот раз он слышал мысли Элаши?

Что это с ним случилось? Неужели его заколдовал неведомый волшебник?

Немного подумав, он решил, что последнее предположение лишено смысла. Какой толк в таком колдовстве, которое позволяет жертве читать чужие мысли? На проклятье это как-то не похоже.

Произошло нечто значительное. Ломать голову над тем, что это, киммериец не собирался, на это у него попросту не было времени. Если в минуту опасности тебе протягивают спасительное оружие, ты берешь его, не спрашивая о том, кто это делает и зачем.

Конан был прагматиком.

Именно по этой причине он решил не делиться с друзьями своим открытием. Быть может, когда-нибудь он и поведает им об этом. Когда-нибудь, но только не сейчас.

- Они совсем рядом, - тихонько пропищал Рыжий. - За этим поворотом.

- Вы готовы к атаке? - спросил Харскил.

- Еще бы не готовы! Наши ребята только этого и ждут.

- Вот и прекрасно. Чашу с кровью вы получите сразу же, скажи об этом своим братьям.

Чунта стояла перед входом в свои покои, наблюдая за двумя перепуганными стражами. Принимать обычный свой облик она не спешила.

Своего поста черви так и не покинули, ведьма, удовлетворенная этим, развела полы плаща, дабы не вводить слуг в излишнее смущение. Она вопросительно посмотрела на них. Те мгновенно успокоились и принялись докладывать своей госпоже о том, что приключилось с ними ха время ее отсутствия.

- Эт-то н-настоящий д-демон! Он убил Кука и Т-туму!

Чунта жестом руки призвала червей к молчанию. Известие о гибели двух слуг ее нисколько не взволновало, куда более важным было то, что варвар находится где-то рядом. Медлить было нельзя.

Она взобралась на хвост одного из червей.

- Когда я приму облик ящера, ты легонько подбросишь меня вверх.

Не дожидаясь ответа, она вновь обратилась в крылатую рептилию и раскрыла свои широкие крыла.

Насмерть перепуганный червь дернулся и взмахнул хвостом с такой силой, что ящер взлетел к сводам пещеры.

Пленить варвара можно было несколькими способами, особенно хорош был один из них, позволявший ей застать варвара врасплох. Конан был где-то рядом, она чувствовала его запах.

Теперь циклопы бежали по широкому туннелю, ведущему прямо к его дому. Катамаи Рей поежился. Неужели он опоздает?

- Я с вас шкуры поспускаю, болваны! Неужели вы не можете прибавить ходу?

Вторая часть операции прошла так же блестяще, как и первая. Парочка циклопов, охранявших покои волшебника, решила не вмешиваться в дела доверенного лица их господина, тем более что последний не известил их о том, что с некоторых пор статус Виккеля стал совершенно иным. Рей считал циклопов идиотами и потому не имел привычки делиться с ними своими мыслями. В своем плане Виккель учел и это немаловажное обстоятельство.

Оказавшись в палате Рея, друзья тут же принялись за дело, не прошло и минуты, как они завладели одним из его талисманов, а через полчаса Виккель уже демонстрировал своему другу их новое приобретение.

Вначале небольшой серый кувшин не казался Дику чем-то особенным, однако циклоп тут же доказал ему обратное. Он достал из кувшина щепотку белого порошка и бросил ее перед Диком.

- Н-ну и что из э-этого?

- Попробуй-ка переползти это место.

Будь у Дика плечи, он пожал бы ими, настолько странным казалось ему предложение Виккеля. Он покорно пополз вперед и тут - тут он почувствовал, что опора, потребная ему для движения, исчезла! Он словно повис в воздухе.

Виккель засмеялся.

- Это особая смазка. Она делает камень настолько скользким, что передвигаться по нему можно только так.

Циклоп легонько толкнул Дика, и тот легко заскользил вперед. Подъехав к краю этого волшебного катка, червь поспешил выбраться на привычную шершавую поверхность.

- В-вот это д-да! - восхитился он. - И д-долго эт-то д-дей-ствует?

- К сожалению, нет. Через час этот камень ничем не будет отличаться от всех остальных. Но нас это не должно волновать - магические предметы должны быть нашими аргументами в споре с массами, верно? Так что своему назначению они отвечают.

- Н-нес-сомненно!

- Не будем зря терять время. Куда мы теперь направимся - к тебе или ко мне?

- М-мои п-пещеры п-поб-ближе.

- Стало быть, туда мы и пойдем.

Конан услышал писк мышей задолго до того, как их приближение заметили его спутники. Он выхватил меч из ножен и резко развернулся.

- В чем дело, Конан? - испуганно пробормотала Элаши.

- Позади мыши! - крикнул киммериец.

У входа в пещеру появилась дюжина огромных летучих мышей. В нескольких шагах от Конана начинался узкий туннель, и киммериец решил отступить туда, ибо мыши могли бы влетать в него лишь поодиночке.

- Скорее в туннель, - закричал он друзьям. - Я вас прикрою!

- Конан... - начала было Элаши, но киммериец тут же прервал ее:

- Делайте то, что я сказал!

Спутники подчинились его приказу; мысли их были исполнены страха, однако в них слышалась и решительность помочь ему, Конану. Киммериец мрачно усмехнулся и поднял свой меч.

Первую мышь он зарубил играючи, со второй и третьей ему пришлось немного повозиться.

И все же мышей было слишком много. Не успел Конан занести меч для нового удара, как на него обрушились сразу четыре мыши. Они были куда легче его, но совокупность массы их хватило для того, чтобы сбить его с ног. Конан рухнул наземь, успев пронзить клинком одну из нападавших на него тварей. Другая мышь вцепилась зубами ему в плечо и стала жадно сосать выступившую из ранки кровь. Конан схватил ее за крылья и размозжил ее хрупкое тельце о камни.

И тут в пещере появился Харскил. Только теперь Конан вспомнил о его существовании. Харскил, сжимавший в руке тонкий клинок, пытался приблизиться к нему, однако ему помешали мыши, снующие по пещере.

- Мы идем к тебе, Конан! - услышал киммериец крик друзей. Он размозжил голову еще одной мыши и перевел дух. "Похоже, на этот раз они легко одолеют противника, подумал он, - ни мыши, ни Харскил им не страшны".

И тут раздался ужасный рев.

Он не походил ни на что, грозный звериный рык смешивался в нем с пронзительным, леденящим кровь визгом. Конан глянул вверх. То же самое сделали Харскил и мыши.

На них камнем падало огромное крылатое чудище, с головою крокодила и крылами гигантской летучей мыши.

Конан поднял меч над головой, готовясь к встрече с новым противником, но в это же мгновение обезумевшая от страха летучая мышь метнулась к нему и выбила клинок из его рук.

Не успел Конан опомниться, как чудовищные лапы схватили его за руку и за кожаный пояс. Ящер замахал крыльями и, легко оторвав свою добычу от земли, стал набирать высоту.

- Бегите! - закричал киммериец друзьям.

Его спутники исчезли в туннеле, поняв, что помочь своему товарищу они уже не смогут. Ящер же взлетал все выше и выше.

Снизу донесся истошный крик Харскила, проклинавшего и судьбу, и богов, и ящера.

Чудище вылетело из пещеры и теперь летело по широкому туннелю, круто уходившему влево. Конан даже не пытался сопротивляться, ибо прекрасно понимал, к чему приведет падение с такой высоты.

Харскил внезапно понял, что теплые капли, упавшие ему на лицо, были каплями крови - крови Конана. Для заклинания было достаточно и их. Клинок героя лежал в трех шагах от него.

Едва Харскил сделал шаг вперед, как перед ним возник Рыжий.

- Пошел вон! - негромко сказал Харскил.

- Я требую, чтобы ты немедленно выполнил свое обещание, - зло прошипел Рыжий. - Хватит нас завтраками кормить!

- Ждать тебе осталось недолго, Рыжий. Сейчас я возьму этот меч...

- Я сказал - немедленно! - завопила мышь, гневно передернул крыльями.

Это было уже слишком. Харскил взмахнул своим клинком, и голова Рыжего покатилась по земле. Пять или шесть оставшихся в живых вампиров переглянулись и вопросительно посмотрели на Харскила?

- Вы тоже спешите?

Мыши развели крылами - нет, нет, никто не спешит.

Харскил взял в руки клинок Конана, осторожно коснулся его острием капельки крови, упавшей ему на лицо, и стал читать заклинание, прикладывая холодную стал клинка к различным частям своего тела.

Белый мерцающий свет наполнил пещеру. Харскилпочувствовал, что тело его начинает распадаться надвое - правая его сторона стала средоточием мужского начала, левая - женского. Еще немного, и слившиеся в нем сущности вернутся к блаженной своей особенности. Он засмеялся, вспомнив о том, каких трудов стоило ему это освобождение. А сколько ему пришлось пролить невинной крови! Даже подумать страшно. Он довольно хмыкнул и через миг потерял сознание.

Мужчина и женщина стояли друг против друга, довольно улыбаясь.

- Это еще что такое? - раздался хриплый голос.

Люди обернулись. Мужчина держал к руках клинок Конана, женщина - меч Харскила.

Перед ними стоял не кто иной, как сам Катамаи Рей.

- Кто вы такие? - грозно спросил волшебник.

- Не твое дело, - ответила женщина.

- Попридержи язык! - прошептал стоявший рядом с ней мужчина.

- После стольких лет молчания? Да ни за что!

- Однажды твой язык уже сослужил нам дурную службу, дорогая.

- Мой язык? Да как ты...

- Молчать! - заорал волшебник. - У меня нет времени на то, чтобы выслушивать этот бред!

- Что ты стоишь? - прошептала женщина. - Неужели мы с ним не справимся?

- Не говори глупостей, - так же шепотом ответил ей мужчина.

С пронзительным визгом женщина бросилась на волшебника. Спутнику ее не оставалось ничего иного, кроме как последовать ее примеру.

Волшебник взмахнул руками и произнес заклинание, состоявшее всего из четырех слов, слов резких и страшных.

Мужчина почувствовал, что у него отнимаются ноги. Он посмотрел вниз и к ужасу своему увидел, что ног у него уже нет - они превратились в грязную зловонную лужу. Он перевел взгляд на свою спутницу и увидел, что с нею происходит то же самое.

- Что ты наделал! - возопила она.

- Я? Я наделал?

Это были его последние слова - Харскил Лоплейнский превратился в лужицу.

Глава двадцать первая

Черви встретили Дика не очень-то радушно. Больше всего их смущало то, что он появился не один, а в компании с циклопом.

- Д-дик, т-ты что - с-спятил?

- Т-ты з-зачем его с-сюда п-привел?

- У т-тебя что - с-своей головы н-нет?

После того, как друзья продемонстрировали соплеменникам Дика чудесную паутину и волшебную смазку, волнение в зале усилилось.

- О б-боги!

- Д-дик, п-прекрати с-сейчас же!

- Я полагаю, нам пора брать слово, - прошептал Виккель.

- П-похоже н-на то, - согласился с товарищем Дик.

Друзья посвятили червей в свои планы, и тут же в пещере установилось напряженное молчание. Черви задумались. Разумеется, Чунту они не любили, но мысль о том, что ее можно низвергнуть, никогда не приходила им в голову - уж слишком неравны были силы. Теперь же ведьма предстала им в новом свете - она была не всесильна, доказательством чего были магические предметы, похищенные заговорщиками. Споры длились не один час, но в результате их червям удалось прийти к единому мнению: если Дик и Виккель смогут гарантировать участие в борьбе одноглазых, то они, черви, станут на сторону заговорщиков.

Дик и Виккель переглянулись. Ну наконец-то!

Разумеется, торжествовать пока было рано: им нужно было привлечь на свою сторону и циклопов, однако то обстоятельство, что они уже заручились поддержкой червей, существенно упрощало их задачу.

Виккель повел своего друга к родным пещерам.

Ящер уносил Конана все дальше и дальше от пещеры. В том, что это чудовище было послано одним из волшебников, киммериец не сомневался; оставалось понять, кому же из них он обязан этим необычным путешествием. Судя по всему, он нужен был магу живым, в противном случае ящер давно бы выпустил его из своих когтей.

Ответ на свой вопрос киммериец получил в ту же минуту. В голове его прозвучало:

Скоро мы будем дома, красавчик.

Голос мог принадлежать только женщине, пусть и исходил он от крылатого зубастого чудовища. Скорее всего, его несла сама Чунта, чудесным образом превратившаяся в ужасного дракона.

Через миг сомнений в этом у него уже не было - ящер свернул налево и полетел по хорошо знакомому киммерийцу туннелю - туннелю, ведущему к покои ведьмы. У входа в палаты лежали два гигантских червя, с которыми Конан был уже знаком.

Крылатая рептилия спланировала на пол и выпустили киммерийца из своих страшных лап. Ведьма нисколько не сомневалась в том, что бежать от нее пленник уже не сможет, - одно неосторожное движение, и черви тут же раздавят варвара своими массивными телами.

Пленник, однако, бежать и не думал. С тех самых пор, как ведьма приняла обычный свой облик, он смотрел только на нее. Конан ожидал увидеть уродливую безобразную старуху перед ним же стояла редкостная красавица, которая вдобавок ко всему была совершенно нагой. Кром! Как она прекрасна! Такой груди и таких ног ему еще не доводилось видеть.

Ведьма томно улыбнулась.

- Знал бы ты, как долго я тебя искала, - промурлыкала она. - Мне нужно с тобой... поговорить.

Конан потрясенно смотрел на нагую колдунью. Нет, не может сочетаться такая красота со злом. - Тулл явно оговорил Чунту.

- Идем со мной, - сказала она. - Ты, наверное, изрядно устал. В моих покоях тебя ждет кровать.

В эту минуту Конан думал о чем угодно, но только не об отдыхе, тем более что в голове его вновь послышался сладкий голос волшебницы:

Я одарю тебя таким блаженством, варвар, о котором ты не мог и мечтать...

Чунта направилась в свои покои, легко покачивая бедрами. Конан как зачарованный последовал за ней рассказы Тулла о ведьме казались ему теперь злобными старческими измышлениями.

Туннель, по которому бежали Тулл, Элаши и Лало, привел их к глухой отвесной стене. Посовещавшись, друзья решили пойти назад, к пещере, но не успели они сделать и дюжины шагов, как перед ними появились два циклопа, за которыми угадывалась фигура Катамаи Рея.

- Привет, ребята, - сказал волшебник. - Вы так быстро ушли, что я не успел с вами поговорить. Я смотрю, вашего полку прибыло. - Рей посмотрел на Лало. - Что-то я тебя не помню, парень.

- Я провалился совсем недавно, - улыбаясь, ответил Лало.

- Ну конечно же, как я мог забыть! Тебя подослала Чунта, верно?

- Ничего подобного! Надо быть последним идиотом, чтобы так подумать!

Волшебник дернулся, но тут же взял себя в руки.

- Кажется, я начинаю понимать... ты околдован. И околдовать тебя мог только мой брат Мамбаи Рей. Ты случаем не был знаком с ним?

Лало лишился дара речи.

- Можешь не отвечать - меня это особенно не интересует. Лучше ответь на другой вопрос: куда подевался ваш спутник?

Ответа не последовало и на этот раз.

Волшебник улыбнулся.

- У нас еще будет время побеседовать на эту тему. Будем

Считайте, что я пригласил вас к себе. - Он подал знак циклопам, и те двинулись на людей.

Тулл и Элаши переглянулись. Старик отрицательно покачал головой. Кинжалом и мечом циклопа не возьмешь.

Собратья Виккеля были настроены скептически.

- Слова ничего не стоят, братишка, - заметил один из циклопов.

- Сейчас я подкреплю их действием, - спокойно ответил

Виккель и, направив волшебную дощечку в сторону сомневающихся, переключил рычажок.

Всем сомнениям тут же пришел конец - шестеро циклопов завязли в паутине, остальные же покатились кто куда по скользкому как лед полу, посыпанному магическим порошком.

- П-посмотрим, что они с-скажут т-теперь, - довольно проскрипел Дик.

Обсуждение длилось несколько часов. В итоге циклопы решили присоединиться к червям и их стали интересовать совершенно иные вопросы: кто возглавит армии союзников, в чем будет состоять задача циклопов, на что могут рассчитывать мятежники в случае удачи и прочая, и прочая, и прочая.

Виккель закашлял, прося внимания, и подытожил обсуждение такими словами:

- Мы с Диком все обдумали. Прежде всего вы должны избрать военный совет, в который следует ввести достойнейших из достойнейших. То же самое проделают и черви. После этого мы соберем оба совета и изложим пред ними детальный план действий. Что касается командования армиями, то осуществляться оно будет мною и Диком, - я думаю, наши кандидатуры не вызовут у вас возражений.

Закончив свое краткое выступление, Виккель гордо вышел из пещеры. Дик важно проследовал за ним.

Через полчаса друзья решили остановиться и обсудить сложившуюся ситуацию. Выбрав камень посуше, Дик спросил у своего товарища:

- О к-каком т-таком д-детальном плане т-ты г-говоришь?

- Должен же я был им хоть что-то ответить! Честно говоря, я и не ожидал, что дело примет такой оборот. Ты только подумай, Дик, мы начинаем самую настоящую войну!

- Н-но ведь именно к эт-тому м-мы и с-стремились, В-виккель. В-возникает в-вопрос - к-как же м-мы будем в-воевать?

- Именно об этом нам и следует думать. У тебя есть какие-нибудь идеи на этот счет?

- Ч-честно г-говоря, я уже н-начинаю с-сожалеть о п-происшедшем, - уныло проскрипел червь.

- Дик, да не слизняк же ты в самом деле! Выше голову! Кто знает - может быть, победителями окажемся мы!

- Что-то м-мне в это с т-трудом в-верится...

Ведьма подошла к огромной кровати, стоявшей в центре пещеры, на четвереньках добралась до ее середины и, улыбнувшись, посмотрела на Конана. "Иди ко мне, красавчик. Мне холодно без тебя".

У Конана пересохло во рту. Никогда еще женщина не призывала его к себе столь откровенно. Он направился к кровати.

Иди ко мне, мой воин. Подари мне свою силу. Я - твоя последняя женщина.

Конан вздрогнул. Последняя?

"Чего ты ждешь? Неужели я не нравлюсь тебе?"

Отдай не свою мужскую силу, а вместе с ней отдай и душу. О, как я голодна!

Конан шагнул вперед. Теперь он понимал, что перед ним самая настоящая ведьма, любовь которой может стоить ему и жизни, но он не мог ослушаться ее зова. Что он мог поделать? Отвергнутая женщина подобна демонице...

- А ты ничего, - сказал Рей, рассматривая Элаши. Друзья уже находились у него в покоях. У них за спиной стояла пара циклопов.

- Давненько не знавал я женщин, - продолжал Рей. - Но это не значит, что я слаб, доченька.

- Скорее я дам себя изжарить, чем отвечу на твои ухаживания.

- Что-что?

- У тебя что - уши плесенью заросли? - вмешался Лало. Ты вызываешь у дамы отвращение, хрен старый, и в этом я с ней солидарен.

- Замолчите, вы! - тихо пробормотал Тулл. - Вы же его только разгневаете.

- Старик прав, - сказал Рей, - и потому его смерть будет легкой. Вам же придется немного помучиться. Но вначале мне хотелось бы узнать - куда исчез Конан?

- Скорее всего, он уже покинул эти пещеры, и теперь ему не страшны ни ты, ни ведьма, - ответила колдуну Элаши.

- Хорошо, если это так, - задумчиво изрек Рей. - Но это еще следует проверить. И помогать в его поисках, а может быть, и в его поимке, будете мне именно вы. Со мной шутки плохи, и в этом вы убедитесь еще не раз.

Люди переглянулись. Будущее не сулило им ничего хорошего.

Глава двадцать вторая

- Ты д-думаешь, что м-мыши и С-слепыши с-согласятся?

Виккель рассеяно посмотрел на Дика. Они находились в пещере, служившей циклопам купальней. С узкой полки, на которой сидела друзья, срывался водопад, воды которого низвергались далеко вниз, в неглубокое пещерное озерцо. Шум воды заглушал визг самочек, плескавшихся в озере. С каким удовольствием Виккель оказался бы внизу...

- В-виккель?

- Что такое? Ох, прости, Дик. Да-да, я в этом нисколько не сомневаюсь. С растениями будет посложнее, но, думаю, открыто противостоять они нам не осмелятся. Вампирам и Слепышам идея наша вряд ли понравится, но мы поставим перед ними такое условие - либо они принимают нашу сторону, либо мы изгоняем из пещер. Разве это не справедливо, Дик?

- П-поганки н-не отбросишь, в-все в-варево испортишь.

- Это ты хорошо сказал, дружище.

Виккель снова посмотрел вниз. Одна из самочек, заметив его, помахала ему рукой. Он махнул ей в ответ.

- Т-твоя з-знакомая? - К сожалению, нет. Если нам удастся пережить грядущие события, я непременно отыщу ее.

- Он-на д-действительно с-славненькая.

- Я смотрю, Дик, у нас и вкусы совпадают. Хотелось бы мне посмотреть на твой гарем.

- С-сначала в-выиграй в-войну, Виккель.

Несколько часов, проведенных Конаном в постели у ведьмы, казались ему несколькими столетиями. В конце концов ведьма забылась покойным сном, который обещал быть долгим.

Конан стал торопливо облачаться в свои одежды. Неожиданно пояс с тяжелым кошельком свалился на пол, громко звякнув бронзовой пряжкой. Киммериец замер и перевел взгляд на Чунту. Та даже не шелохнулась. Он решил не собирать разлетевшиеся по полу самоцветы и, осторожно поднял пояс, поспешил к выходу из пещеры.

Покои ведьмы охранялись двумя стражами. Оружия у него не было - его меч остался в той пещере, где на них напали летучие мши. Как же ему пройти мимо червей? Конан приостановился. Стражи охраняли вход, а не выход, и этим следовало воспользоваться. Если ему удастся проскользнуть мимо червей, догнать его они уже не смогут. План был неплох, но Конан не был уверен в том, что черви погонятся за ним, вместо этого они могли разбудить свою госпожу, от которой бежать было гораздо сложнее.

Времени на раздумья у Конана не было. Набрав в легкие побольше воздуха, он шагнул вперед.

- Привет, ребята! - сказал им киммериец по-гиперборейски.

Черви разом повернули к нему свои головы и приготовились к броску.

- Чунта просила не беспокоить ее - она отдыхает, продолжил Конан. - Она послала меня за остальными.

Конан надеялся на то, что черви не станут сомневаться в правдивости его слов, - вряд ли кому-либо из гостей Чунты удавалось покинуть ее покои, и потому ее стражи, знавшие об этом, должны были поверить в то, что он исполняет поручение ведьмы, ибо в противном случае появление его было бы необъяснимым.

Черви медленно отползи в сторону, уступая киммерийцу дорогу. Он не спеша направился вперед, стараясь не выдать себя неосторожным движением. Стоило ему вернуть за угол, как он тут же перешел на бег.

Долго бежать ему не пришлось - за одним из поворотов его ждала паутина. Тончайшие ее нити были на удивление прочными он не мог ни разорвать их, ни сорвать паутину со стены. Попытки освободится привели единственно к тому, что через минуту Конан уже не мог двинуть ни ногой, ни рукой. И тут он заметил, что за ним с интересом наблюдают циклоп и огромный червь.

- П-правильно ли м-мы п-поступаем? - тихо проскрипел Дик, не сводя глаз с бьющегося в тенетах человека.

- Мне понятны твои сомнения, Дик, - кивнул Виккель. - Но ты не должен забывать о том, что именно этого человека пытались изловить наши господа.

- Б-бывшие г-господа, В-виккель, б-бывшие! - поправил друга червь.

- Разумеется. Наши бывшие господа считали этого человека опасным, верно? Как мы видим, силы ему действительно не занимать - ведь он смог сбежать и от колдуньи, и от ведьмы.

- Н-но м-можно ли д-доверять ему?

- Поживем - увидим. В любом случае будет лучше, если он будет воевать с нами, а не против нас. Рея и Чунту он любит не меньше нашего. Мы же со своей стороны, кое-что можем ему предложить.

- Эт-то в-верно...

- Я предлагаю начать переговоры прямо сейчас.

Рей готовился к допросу Элаши. Пара угрюмых циклопов держала ее за руки, волшебник же неспешно точил свой ржавый нож. Тулл и Лало были прикованы к стене.

Рей провел по лезвию пальцем удовлетворенно хмыкнул и отложил точильный камень в сторону. Поигрывая ножом и гнусно улыбаясь он направился в сторону Элаши.

К несчастью для волшебника, стройные ноги норовистой южанки были свободны, чем она не замедлила воспользоваться, - как только Рей подошел достаточно близко, она изо всех сил лягнула его в пах, заставив волшебника согнуться в три погибели.

Катамаи Рей заметно приуныл, однако допроса решил не отменять. Едва придя в себя, он заорал:

- Вы что - и с девицей не можете справиться?!

После чего циклопы схватили Элаши и за ноги, придав ее телу горизонтальное положение.

Рей вновь улыбнулся и несколькими движениями ножа распорол одеяния своей жертвы, оставив на ней только сапоги. После этого он приставил нож к ее животу и спросил:

- Ну и где же Конан?

- Гореть тебе в аду, мерзавец! - еле слышно пробормотала Элаши.

Рей покачал головой и надавил на рукоять...

- Стой! - закричал Лало. - Я все расскажу!

- Лало! Молчи! - вскричала Элаши.

Волшебник посмотрел на улыбающегося человека.

- Так, так... Это уже интересно.

- Освободи ее, и тогда я скажу тебе, где прячется Конан, - прохрипел внезапно побледневший Лало.

- Отпускать пленников не в моих правилах. Я могу несколько облегчить ее смерть.

Лало кивнул:

- Хорошо, я согласен. Конан прячется в маленьком гроте неподалеку отсюда. Прежде в этом гроте жил Тулл.

Тулл и Элаши недоуменно переглянулись.

- Где находится этот рот? - Все внимание волшебника теперь было сосредоточено на Лало.

- Лало, ты - гнусный предатель! - завопил Тулл.

- Я тебя ненавижу! - зашипела Элаши, решившая подыграть своему спасителю.

Лало стал объяснять волшебнику путь к гроту. Тот заметно повеселел и велел приковать Элаши к стене. После чего, как приказ его был выполнен, и он, и циклопы вышли из пещеры.

- Зачем ты сказал Рею, что Конан прячется в моем гроте? - прошептал Тулл. - Его ведь...

- Чудище крылатое утащило, - перебил старика Лало. Коль скоро Рей об этом ничего не знает, значит ящер тот был послан ведьмою, верно? Если мы скажем об этом волшебнику, он нас уничтожит за ненадобностью.

- Лало прав, - прошептала Элаши. - Так мы хоть немного времени выиграем.

- Помимо прочего, - захихикал Лало, - мне хотелось и тебе как-то помочь.

Элаши смущенно улыбнулась.

- Спасибо тебе, Лало.

- Честно говоря, все это уже начинает действовать мне на нервы! - проворчал старик. - Что мы будем делать, когда этот треклятый колдун сюда вернется?

- Попробуем поводить его за нос, - ответил Лало. Можно сказать ему следующее, мы, мол, договаривались встретиться в этом самом гроте, в случае же, если кто-то из нас не придет, местом встречи должен был стать тот самый водопад, у которого мы познакомились с Туллом.

- Таким образом мы выиграем лишний час, и только, заметил старик.

- В нашем положении и это немало, - отозвалась Элаши.

На этом разговор и закончился. Все прекрасно понимали, что надеяться им особенно не на что.

Глава двадцать третья

Странная пара остановилась в двух шагах от Конана.

- Мы хотим поговорить с тобой, - обратился к нему одноглазый горбун.

Киммериец согласно кивнул, понимая, что иного выбора у него попросту нет.

- Я вас слушаю.

- Страшные вещи творятся в наших пещерах, - прохрипел циклоп. - Мы хотим навести здесь порядок.

- Н-нам н-нужна твоя п-помощь, - добавил червь.

После этого краткого и весьма невнятного вступления последовал обстоятельный рассказ о готовящемся мятеже и его елях.

Киммериец слушал мятежников невнимательно ибо думал только о том, как б побыстрее разыскать своих друзей и покинуть это злосчастное место.

- Если ты примешь нашу сторону, - сказал циклоп напоследок, - в случае нашей победы, ты вместе со своими друзьями сможешь покинуть пещеру. Мы поможем тебе в этом.

- А если отвечу отказом?

- Т-тогда т-ты з-здесь и сгниешь, - проскрипел червь.

Последний аргумент показался Конану достаточно убедительным.

- Хорошо. Я согласен помочь вам. Чем скорее колдун и ведьма попадут в Геену, тем лучше. Этой нечисти не место ни на земле, ни под землей.

Циклоп, назвавшийся Виккелем, повернулся к своим спутникам.

- Ну? Что я говорил? Он просто не мог не согласиться!

После этого Виккель коснулся маленькой дощечкой паутины, в которой болтался его новый союзник, и нажал на крохотный рычажок. Не прошло и минуты, как вся паутины исчезла в этой страной дощечке.

Конан поежился. Опять колдовство! он не любил ни магов, ни магии, как таковой. Но слово уже было дано, и нарушить его он был не вправе.

- Наши агенты сообщают о том, что твои друзья попали в лапы к волшебнику, - сообщил ему Виккель.

- Надеюсь, они в добром здравии?

- Пока что - да. Волшебник щадит их, ибо считает, что с их помощью он сможет изловить тебя.

- Никак не могу понять - для чего я нужен ему и ведьме?

- К-кто з-знает, - задумчиво проскрипел червь, представившийся Диком.

- Я полагаю, что это связано с какими-то пророчествами, - ответил Конану циклоп. - И волшебник, и ведьма боятся тебя пуще всего не свете!

- Это мне тоже непонятно. Они - волшебники, я же - самый что ни на есть обычный человек.

- С тем, что ты человек, я спорить не стану. Обычным же человеком тебя не назовешь. Ты и от колдуна смог убежать, и от ведьмы.

- Ес-сли б-бы н-не т-ты, м-мы бы так и с-служили с-своим господам!

Конан пожал плечами.

- В любом случае это произошло не по моей воле.

- В данном случае это никакого значения не имеет, - не согласился с киммерийцем Виккель. - Кроме того, воля не всегда осознается ее носителем.

Заговорщики потащили Конана за собой. Виккель стал рассказывать ему о том, что происходило с ним и с Диком; когда же он закончил свой рассказ, Конан поведал своим новым спутникам о собственных приключениях. Его рассказ, несмотря на всю его безыскусность, чрезвычайно поразил червя и циклопа.

Через какое-то время им навстречу вышел отряд Белых Слепышей. Конан было заволновался, но Виккель тут же успокоил его, сказав, что Слепыши тоже примкнули к мятежникам - революционных дух обуял и их.

Один из Слепышей стал беседовать с Виккелем на неведомом Конану языке. Через какое-то время к ним подошел еще один Слепыш, несший на плече какой-то длинный предмет. Киммериец неожиданно понял, что видит свой собственный меч.

Слепыш передал меч Виккелю. Тот вздохнул и, обратившись к Конану, прохрипел:

- Думаю тебя обрадует эта находка. Они нашли его на полу пещеры - он лежал меж двух лужиц.

Виккель неожиданно вздрогнул.

- Что случилось? - нахмурившись, спросил Конан.

Виккель покачал головой.

- Я догадываюсь, что это были за лужицы...

Конан благодарно принял свой меч из рук циклопа. Он не понимал, что же так смутило Виккеля, но не хотел лишний раз тревожить его расспросами. Только теперь он понял, что чудесная способность, оставила его. По всей видимости, способность эта была как-то связана с каменьями, высыпавшимися из его кошеля в покоях Чунты. Отношение Конана к магическим предметам было однозначным: что бы ни дарили они своим обладателям, последним рано или поздно приходилось расплачиваться, и расплата эта могла обернуться для них чем угодно. Конан Посмотрел на свой клинок и улыбнулся. Вот она - настоящая вещь.

Чунта очнулась от сна и, потянувшись, раскрыла глаза Где же этот варвар? Она заставила себя сесть. Конан не мог уйти отсюда - он должен был умереть прямо здесь.

Только теперь Чунта поняла, что она не чувствует и прилива энергии, который должно было вызвать принятое ею мужское семя. Скорее она чувствовала себя разбитой разбитой, а не исполнившейся новых сил. Что могло произойти? неужели этот варвар сумел перехитрить ее?

Она понеслась к выходу из пещеры. Слуги ее были на месте.

- Где человек? отвечайте!

- Он п-пошел в-выполнять в-ваше приказание, г-госпожа!

- И вы имели глупость выпустить его? Идиоты! За это я вас в штольни отправлю!

Она вернулась в свои покои и стала метаться из угла в угол, пытаясь отыскать волшебный свиток. Никогда еще она так не ошибалась! Разве можно было вести себя так легкомысленно с этим коварным варваром? Ну ничего - она ему за это еще отомстит!

"Отчаиваться пока рано", - думал Рей. Двоих он превратил в лужи, трое стояли прикованные к стене одной из его палат. Ему оставалось расправиться с одним-единственным человеком, главным возмутителем спокойствия. Шестеро циклопов было послано на его поимку - час-другой, и они приведут варвара к нему. Он не станет тешить себя пытками - он превратит всех четырех в одну большую лужу и займется привычными делами. Лучше зря не рисковать.

Чунта вновь приняла облик безобразного ящера и шумно взлетела в воздух. Подумать только - этот болван сумел обвести ее вокруг пальца! Он ее пожалеет об этом!

Конан и его спутники замерли. Прямо перед ними стояли шестеро здоровенных циклопов. Увидев киммерийца, циклопы зарычали и разом двинулись на него.

Конан выхватил меч из ножен. В Серые Земли он отправится не один, с собой он и парочку горбунов прихватит!

- Убери свой меч! - обратился к нему Виккель. Киммериец взял меч в обе руки и нацелился его острием в горло стоявшего рядом с ним циклопа. Слова Виккеля он пропустил мимо ушей.

Виккель шагнул вперед и обратился к предводителю циклопов с пространной речью, которая была не понятна ни Конану, ни Дику. Через несколько минут вожак циклопов приказал своим воинам отступить назад.

Конан пустил свой меч.

- Что ты им сказал? - спросил он у Виккеля.

- Они ничего не знали о бунте - вот мне и пришлось объяснять им все с самого начала. Напоследок же я сказал им о том, что измена карается смертью, и назвал тебя одним из самых верных наших сторонников. Джелор тут же перешел на нашу сторону.

- Он это сделал вовремя, - сказал Конан, пряча меч в ножны.

- Для того чтобы понять, откуда дует ветер, не обязательно быть птицей, приятель, - заметил Виккель. В его отряде было же девять бойцов.

- Мне кажется, что я смогу высвободить руки, прошептала Элаши. - Мне эти кандалы слишком велики.

- Дурацкая идея, - тут же отозвался Лало. - Мы с Туллом с тобой пойти все равно не сможем, в одиночку же тебе отсюда не выбраться.

- Я и не думала, что ты такой глупый, Лало! - тут же обиделась Элаши. - Вдруг я и вас смогу освободить.

- Она права, - прошептал Тулл. - Умирать так с музыкой.

Лало пожал плечами. Затея эта казалась ему пустой.

Элаши зазвенела кандалами и уже через пару минут освободила руки, исцарапав в кровь свои тонкие кисти. Стараясь не шуметь, она двинулась к огромному шкафу, стоявшему у дальней стены. Кто знает, быть может, там она сможет найти что-нибудь полезное - оружие, например, или какую-нибудь железяку, с помощью которой ей удастся освободить своих друзей...

Ей вдруг вспомнился Конан. Неужели это крылатое чудище сожрало его? Ей хотелось верить, что это не так, - несмотря на все свои недостатки, Конан был человеком замечательным. Конечно, до Лало ему было далеко, но и он, этот толстокожий варвар, был по-своему дорог ей. За время совместных скитаний она успела привыкнуть и привязаться к нему...

Элаши взяла себя в руки. Что бы ни произошло с Конаном, сейчас ей следовало думать не о его, а о своей собственной жизни.

Глава двадцать четвертая

Конан и его друзья стояли на высоком уступе, под которым собрались тысячи и тысячи обитателей пещеры - черви и циклоп, Вампиры Слепыши. Все внизу двигалось, отовсюду слышались возбужденный шепот, гул голосов, мышиный писк.

Виккель подошел к краю уступа и прокричал:

- Эгей, братцы! послушайте, что я вам скажу!

В пещере установилась полная тишина. Виккель выдержал паузу и заговорил:

- Настало время вернуть нашему миру свойственные ему законы, сделать его тем, чем он был и чем должен быть! Зло пришло в наш мир вместе с колдунами, превратившими нас в рабов. Но мы не рабы! И мы докажем это! Долой тиранов!

Зал дружно загудел, заскрипел и засвистел.

- Ваши вожди объяснят вам все. Добровольно своих позиций волшебники не сдадут, и потому нас ждет война страшная война. Либо мы победим, либо - погибнем. Третьего не дано!

Крики одобрения, доносившиеся снизу, переросли в грозный рев. Виккель отступил назад и вопросительно посмотрел на Дика.

- П-прекрас-сная речь! - проскрипел червь.

- Надеюсь, она не будет моей последней речью. Виккель перевел взгляд на Конана. - Ты готов?

Киммериец улыбнулся и кивнул:

- Готов.

Военным советом был принят следующий план действий: отряды Слепышей должны были напасть на палаты ведьмы и волшебника, атаку их должны были поддержать мышиные эскадрильи, вслед за которыми следовали батальоны червей и циклопов. Вампирам, помимо прочего, отводилась и роль связных. План был достаточно прост, и простота эта особенно нравилась Конану.

Элаши стала рыться в шкафу, убирая в сторону предметы, казавшиеся ей ненужными. Обнаружив запечатанную сургучом бутыль, она показала ее Туллу и Лало.

- Может быть, стоит ее открыть?

- Поставь ее на место! - запротестовал Лало. - Кто его знает, что там!

Элаши кивнула и положила бутыль на кучу тряпья, извлеченного ею из шкафа.

Следующий ее находкой был серебряный металлический прутик. Диаметром он был с мизинец Элаши, длинною же - с ее ладонь. На одном из концов прутика была кнопка. Недолго думая, Элаши нажала на кнопку, и тут же из прутика вылетела молния. Тряпки, разбросанные по полу, вспыхнули.

Элаши выронила эту странную вещицу и пробормотала:

- Митра!

- Лучше не трогай эту штуковину, доченька, - посоветовал ей Тулл, но тут же Лало воскликнул:

- Не слушай этого идиота! Принеси этот прутик сюда.

- Ты хочешь, чтобы из него вылетела еще одна молния?

- Именно так, - ответил Лало. - Эта молния может расплавить наши оковы - неужели ты этого не понимаешь?

Элаши подняла с пола металлический прутик и поспешила к друзьям.

Приняв обличие крылатого ящера, Чунта взмыла к сводам пещеры и поспешила к главным туннелям. Не прошло и минуты, как она уже летела над одним из них. И тут ее взору открылось весьма странное зрелище: по широкому коридору шагало целое воинство Белых Слепышей, за которыми серою тучей летела мышиная армада.

"Что происходит? - поразилась ведьма. - Куда могло направляться это странное воинство?" И тут она увидела то, что поразило ее еще больше, - в туннеле появились сотни червей и циклопов, которые двигались бок о бок!

Ведьма застонала. Только этого ей не хватало! Чунта не знала ни того, почему черви и циклопы оставили давнюю свою вражду, ни того, что заставило собраться их вместе, но она понимала, что идти они могут только к ее пещерам.

Разрази их Сенша! Неужели сбудется грозное пророчество?

В нынешнем своем положении она не могла прибегнуть к магии - для этого ей пришлось бы вернуться в свои покои, где хранилось ее мистическое оружие. Возвращаться же туда было поздно - передовые отряды Слепышей уже вошли в ее палаты.

Неужели Рей пошел на нее войной? Ведьма тут же отмела эту мыль, вспомнив о том, что в согласии с пророчеством причиною всего должен был стать пришлый человек. Она поежилась - подумать только, всеми своими бедами она обязана обычному человеку, который о магии и слыхом не слыхивал.

Похоже, ей придется покинуть пещерное царство с его червями и циклопами, волшебниками и варварами... Лучше это сделать прямо сейчас, пока ей ничто открыто не угрожает.

Элаши приставила прутик к железным кандалам, которыми Лало был прикован к стене, и, зажмурившись, нажала кнопочку.

Не произошло ровным счетом ничего.

Она открыла глаза и вновь нажала на кнопку. Прутик тихонько зазвенел.

- Выбрось ты его, - посоветовал ей Тулл. - Он однозарядный.

- Это еще не факт, - не согласился со стариком Лало. Может быть, для нового заряда ему нужно поднакопить энергии. Подожди с минуту и попробуй нажать кнопку еще раз.

Элаши вняла совету Лало и, выждав положенное время, приложила прутик к его кандалам и вновь нажала кнопку. Раздался оглушительный треск, и кандалы со звоном упали на пол.

- Похоже, волшебник наш ни черта не слышит, - сказал Тулл, зазвенев цепями.

- Не думаю. Скорее всего, он где-то мух ловит. - Лало забрал у Элаши чудесную серебристую палочку и стал с интересом ее рассматривать. - Выше голову дедуля. Сейчас мы и тебя вызволим.

Катамаи Рей очнулся от сна. Где-то рядом происходило что-то необычное - скорее всего, кто-то прибег к помощи оккультных сил. Такие вещи маг чувствовал нутром. И тут он услышал запах паленого. Что происходит? В пещере было слишком сыро для того, чтобы всерьез думать о пожаре, однако теперь он не только слышал запах гари, но и видел дым.

"Пленники. Это могли сделать пленники", - внезапно понял Рей.

Он вздохнул и кряхтя поднялся с ложа. Даже поспать нормально не дали. Ну что ж, придется покончить с ними прямо сейчас. Конан он и без них помощи отыщет.

Рей направился к пещере, из которой валили клубы сизого дыма.

Троица выбежала ему навстречу, едва не сбив его с ног. Рей нахмурился. Каким-то образом люди сумели выбраться из оков. Он поднял руки и громовым голосом прокричал:

- Стоять на месте!

Улыбающийся человечек премерзкого вида направил на него блестящий прутик. Рей тут же признал в прутике жезл громовержца. Если жезл успел перезарядиться, ему несдобровать.

- Горячий! - воскликнул волшебник, щелкнув пальцами. Человечек завопил и отбросил раскалившийся докрасна жезл в сторону.

- Вы мне надоели, - сказал Рей. - Передавайте привет моим друзьям, живущим в Геене.

Не успел он произнести заклинание, превращающее живых существ в зловонную жидкость, как из коридора донесся какой-то шум. Судя по-всему, к его покоям кто-то направлялся. Быть может, это циклопы, посланные им за Конаном? Нет, те вряд ли поспели бы так скоро. Кто же это тогда?

Шум становился все громче. Теперь колдун слышал не только шаги, но и странную песнь, которую, казалось, выводили сотни глоток.

Лучше выйти из пещеры самому. Стражникам доверять было нельзя - они только и умеют, что жрать да...

- Любой шаг с этого места будет вашим последним шагом, - предупредил пленников Рей и направился к выходу из пещеры.

Выйти на поверхность можно было в нескольких местах. Чунту несколько огорчало, что она не смогла прихватить с собой амулетов, но, несмотря на это, она чувствовала, что ей крупно повезло. Еще бы! Задержись она в своих покоях лишнюю минуту, и ей пришлось бы сражаться со всем этим сбродом. Она могла бы справиться и с сотней бунтовщиков, но на все это воинство у нее попросту не хватило бы сил.

Она никак не могла понять одного - как Конану удалось собрать и поднять против нее всех этих тварей? Даже она, великая волшебница Чунта, не смогла бы сделать этого...

Один из выходов находился неподалеку от палат волшебника. Чунта предпочла его остальным не только потому, что он находился ближе других, но и потому, что ей хотелось посмотреть, в каком положении оказался ее давний враг. Воинство подземных жителей должно было выступить не только против нее.

Катамаи Рей выглянул в коридор.

Картина, открывшаяся ему, потрясла его донельзя: на него надвигалась целая орда Белых Слепышей, над которой реяла огромная стая Вампиров.

Клянусь Сетом! Что это они надумали?

Рей тут же вернулся в свои покои. Он провел в них уже не одно столетие, но теперь эти твари хотели лишить его не только их, но и самой его драгоценной жизни! И как это он позволил себе расслабиться? Первую сотню лет он вел себя иначе - сколько тогда было расставлено ловушек, сколько погублено жизней! Теперь же ловушки эти по большей части пришли в полную негодность - вместо того, чтобы содержать их в должном состоянии, он предавался праздным размышлениям... Впрочем, одной из них он мог воспользоваться и сейчас...

Рей улыбнулся и вышел в коридор, оживляя в памяти слова древнего заклинания. Слепыши тут же почувствовали его запах и хищно зарычали. Мыши летели прямо у них над головами.

Рей произнес заклинание вслух и выбросил руку в направлении сводов туннеля.

Каменная громада, страшно заскрежетав, рухнула вниз, схоронив под собой тела многих сотен Вампиров и Слепышей.

Пыль быстро осела. Рей стал вглядываться в глубь туннеля и с удовлетворением заметил, что от воинства осталась лишь парочка Слепышей да полдюжины летучих мышей. Атака была отбита.

Рей довольно хмыкнул, но едва ли не тут же заметил, что через каменные завалы к нему пробираются десятки и сотни гигантских червей и циклопов. О Великий Сет, чем же я тебя так прогневал?

Глава двадцать пятая

Огонь уже угасал, когда вдруг из кучи обгорелого тряпья послышался громкий хлопок.

Элаши, Тулл и Лало разом обернулись.

- Что это? - прошептал Тулл.

Элаши пожала плечами.

- Эта та бутыль, которую ты вынула из шкафа, - сказал Лало. - За тебя ее открыло пламя.

Едва Лало произнес эти слова, над пепелищем стал виться зловещего вида черный дымок. Он вел себя крайне необычно вместо того, чтобы подниматься вверх, струйки его поползли к людям.

- Охо-хо, - вздохнул Тулл. - Что-то мне это не нравится...

- Что же делать? Волшебник приказал нам не сходить с этого места, - пробормотала Элаши.

- Тот демон нам знаком, а этот - нет, - сказал Лало, кивком головы указав на подползавшие все ближе струйки дыма. - К тому же маг наш чем-то занят.

Ни Тулл, ни Элаши не стали спорить с Лало, тем более что черное облако занимало уже добрую половину пещеры.

Они побежали к выходу из зала.

Конан шел по коридору рядом с Виккелем и Диком. Рухнувший внезапно свод погреб под собой едва ли не всех Слепышей и Вампиров, однако решимость циклопов и червей покончить с магом от этого, казалось, только возросла. Перебираться через завалы с мечом в руках было неудобно, и Конан вернул его в ножны.

Ведьма - она же крылатый ящер - следила за всем происходящим с узкой полочки у самого свода туннеля. Ха-ха, этому мерзавцу приходится несладко! Если и дальше так дело пойдет - не сносить ему головы. Чунта решила немного повременить и не покидать пещеры до той поры, пока она не узнает, что же с Реем сталось.

Некогда Рей слыл одним из искуснейших магов своего времени, и пусть многое за эти годы забылось им, таким он оставался и поныне. Он стал перебирать в памяти ведомые ему заклятья и наговоры и остановился на заклинании, с помощью которого можно было вызвать огромного страшного демона. С той поры, как он прибегал к его услугам. Прошло лет триста-четыреста, однако образ этого чудища до сих пор представлялся ему достаточно живо. Сейчас эти мерзкие черви и подлые циклопы узнают, где раки зимуют!

Тулл, Элаши и Лало выбежали в соседние покои. Волшебника там не было.

- Он, должно быть, в коридоре, - сказала Элаши, указывая на проем в стене.

- Нам лучше отсюда не выходить, - прохрипел Тулл.

- Ты так считаешь? - изумился Лало. - А как же дым?

Элаши покачала головой. Лало был прав. Им придется выйти в туннель.

Чунта так и не покидала своего наблюдательного пункта. Искусности и хитроумию мага можно было только позавидовать, - она уважительно смотрела на то, как он рисует перед входом в свои покои огромную пентаграмму. Судя по всему, Рей собирается призвать на помощь демонов.

И тут - тут она увидела внизу Конана! Он был в одной компании с червями и циклопами.

Первой реакцией Чунты было прыгнуть вниз и растерзать ненавистного варвара в клочья. Она было раскрыла крылья, готовясь К полету, но тут же опомнилась. Гнев - плохой советчик. Лучше немного подождать.

Причина, побудившая Рея остановить свой выбор именно на этих, а не на каких-то иных пещерах, была достаточно простой - концентрация мистических энергий была здесь особенно высока. Он мог колдовать, особенно не беспокоясь о том, что энергии эти могут быть исчерпаны. Вызвать демона крайне сложно, здесь же он мог проделать это едва ли не с легкостью.

Воздух над пентаграммой стал сгущаться, окрашиваться то в желтый, то в лиловый цвета. Послышался хлопок, что-то ослепительно вспыхнуло, и тотчас же пред магом появился Тунк, один из младших прислужников Сета. Высотою он был в два циклопьих роста, когти же на руках и ногах походили на огромные черные сабли. Демон оскалил пасть и протяжно заревел.

Циклопы и черви разом застыли.

- Пойди и убей их - всех убей! - приказал демону Рей. Я зову тебя подлинным именем твоим, Тунк, и потому ты не можешь ослушаться меня!

Тунку не оставалось ничего другого, как только выполнять приказания мага. Он с радостью убил бы и самого волшебника, помешавшего ему свидеться с одной из геенских демониц, но нарушить закон, установленный пославшим его, он был не в силах. Демон выпрыгнул из пентаграммы и понесся на вражью армию.

Увидев появившееся словно ниоткуда чудище, Виккель охнул и прикусил губу. Демон несся прямо на него. Циклоп стал лихорадочно озираться по сторонам, пытаясь отыскать хоть какое-нибудь оружие, но тут его взгляд упал на низкорослого щуплого Конана. Тщедушный этот человечек достал из ножен свой меч и приготовился к схватке с неприятелем, который был раза в три больше его самого.

Немало поразившись отваге человека, Виккель попытался взять себя в руки. Самым скверным в этой ситуации было то, что, справившись с Конаном, демон взялся бы за него с Диком.

Черный дым стал растекаться по полу. Он походил на холодную вязкую жидкость. Тулл, Элаши и Лало отступили к двери. Теперь они видели и волшебника, и вызванного им страшного демона, и - и Конана!

Чудище со страшным ревом неслось прямо на их товарища.

Чунта сгорала от нетерпения. Сейчас от этого наглеца и его друзей и мокрого места не останется.

- С-сделай х-хоть что-н-нибудь! - проскрипел Дик.

Виккель поднял с земли кувшин, выкраденный им у своего господина. Это был его последний шанс. Если он ошибется, и ему, и его друзьям тут же придет конец.

- Конан! - крикнул циклоп. - По моей команде ты прыгнешь в сторону! Я знаю, что говорю!

Конан попытался оценить ситуацию. Конечно, он мог ранить это чудище, прикончить же его с одного уже не будет времени - чудище разорвет его в клочья. Может быть, у Виккеля действительно есть какой-то план?

- Хорошо! - крикнул он циклопу и расставил ноги пошире, приняв более устойчивую позицию.

Рей наблюдал за своим страшным детищем. Еще один прыжок, и с Конаном будет покончено.

- Прыгай! Прыгай, Конан! - заорал циклоп, стоявший за спиной варвара.

Маг узнал в циклопе Виккеля, своего первого помощника Виккеля. А он-то считал, что циклопа давно нет в живых...

Конан отпрыгнул в сторону и откатился к стенке.

"Ничего страшного, - подумал Рей. - Придет время, Тунк и им займется".

Виккель вел себя весьма странно - он посыпал камни каким-то порошком. Похоже, циклоп этот окончательно выжил из ума.

Через миг ни червя, ни циклопа на вершине холма уже не было - они поспешно отступали к стенам туннеля. Тунк прыгнул на вершину и неожиданно повалился на спину. И если бы только повалился! Грузное тело его стремительно заскользило вниз, оторвалось от земли и, пролетев добрых пятьдесят шагов, рухнуло на пол.

Рей почувствовал, как сотряслась земля у него под ногами. Для любого живого существа подобное падение означало бы неминуемую смерть, но Тунк был доменом, пусть он и был одет в живут плоть. Демон поднялся на ноги и вновь направился к холму. И тут наверху что-то затрещало.Свод пещеры, ослабленный недавним заклинанием Рея, сотрясения этого уже не выдержал.

Сверху один за другим упали два огромных - с дом величиной - камня. Первый камень накрыл собой демона, второй, что был пошире, упал на первый. Посреди туннеля вырос гигантский каменный гриб на толстой ножке.

Отсюда демону было уже не выбраться. На это у него могли уйти многие века.

Волшебник вновь увидел Конана, сжимавшего в руке свой меч. "Пора отступать, - подумал Рей. - Дома и стены помогают".

Черная жижа заполнила собой едва ли не всю пещеру. Элаши, Тулл и Лало жались к порогу, так и не решаясь выйти наружу.

- Надо бежать сразу всем! - прошептал Лало.

Тут же все трое повернулись к выходу и разом бросились вперед. В тот же миг в пещеру попытался запрыгнуть маг. Столкнувшись друг с другом, все четверо повалились наземь. К частью, упали они уже в коридоре.

И тут они услышали душераздирающий рев. Реветь так мог только крылатый ящер, однажды уже похитивший Конана.

Чунта не выдержала. Этот идиот не смог справиться с Конаном! Сейчас она сделает это за него. Ящер раскрыл крылья и с диким ревом бросился вниз.

Конан бежал к своим товарищам. Десять шагов, пять, три... Сейчас он отрубит голову этому негодяю! Он поднял клинок и...

И тут над его головой раздался страшный рев. Ведьма, вновь обратившаяся в крылатого змея, неслась прямо на него. Добежать до колдуна он уже не успеет. Ящера же он сможет разве только оцарапать. И все же смерть надо встретить достойно. Конан гордо выпрямился и занес меч за спину.

"Вот и пришел твой последний час, Конан! От меня еще никто не уходил!" - подумала Чунта, грозно заревев.

Ей оставалось пролететь всего несколько метров, как вдруг чары распались, и она приняла свой обычный облик. Чунта закричала тонким пронзительным голоском.

Конан вздрогнул. Ящер в мгновение ока превратился в прекрасную нагую женщину, подавшую прямо на него. Он отпрыгнул в сторону, даже не пытаясь поразить Чунту мечом. В этом уже не было смысла.

Земное существование ведьмы закончилось. Прекрасное бездыханное тело ее лежало у его ног. И тут Конан с ужасом увидел, что тело это начинает увядать прямо у него на глазах, - не прошло и минуты, как оно превратилось в черную иссохшую мумию.

Конан вспомнил о волшебнике, однако увидеть смог только его спину - Катамаи Рей скрылся в своих покоях. Киммериец бросился за ним и в то же мгновение услышал крик Элаши:

- Конан, туда нельзя!

Голос ее был исполнен такого ужаса, что он решил внять ее словам и, метнувшись в сторону, покатился по камням.

Из пещеры послышался жалобный вой волшебника. Что с ним могло произойти? Неужели в пещере появился еще один демон?

И тут Катамаи Рей пошатываясь вышел в туннель. Узнать его было не просто. Тело волшебника было объято черным пламенем, причинявшим ему невыносимые страдания, - лицо его было искажено гримасой боли.

Конан поднял с пола свой меч и шагнул навстречу магу. Он должен был убить волшебника, двигала же им отнюдь не жалость.

Рей знал, что жизнь его подходит к концу. Черную гниль нельзя было поборот ничем - минута-другая, и он должен был обратиться в ничто.

Смерти Рей не боялся, но он не хотел умирать в одиночку - с собой он хотел прихватить всех обитателей пещеры.

Последним усилием воли Рей высвободил все послушные ему силы.

Конан почувствовал, что перед ним выросла незримая преграда. Казалось, в лицо ему дует обжигающий холодом ветер, слетевший с заоблачных вершин. Он попытался преодолеть его сопротивление, но тут же отступил назад, не в силах совладать с его напором.

Тело волшебника вспыхнуло всеми цветами радуги, осветив пещеру ярким немыслимым светом. Камни вокруг колдуна задвигались, и тут же пещера наполнилась странным гулом, походившим на жужжание миллионов пчел.

Киммериец не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Его охватила внезапная слабость. Ему хотелось лечь...

Светящаяся фигура испустила тонкий ослепительный луч, обративший одного из циклопов в ничто, - циклоп разлетелся на тысячи осколков, словно состоял изо льда.

Воздух обжигало то стужей, то жаром... Конана стало пошатывать. Волшебник доживал последние минуты, однако от этого он не стал менее опасным. Конан должен убить его - в противном случае вместе с магом погибла бы вся пещера.

Киммериец вновь попытался преодолеть незримый барьер, но и на сей раз попытка его окончилась неудачей. Ему необходимо отдохнуть и собраться с силами - отдохнуть хотя бы минуту...

Конан затряс головой, пытаясь избавиться от этого наваждения. О чем, о чем, а об отдыхе сейчас думать не следовало.

Гул становился все громче, свет все ярче. Своды пещеры затрещали, сверху посыпались камни. Смертоносные лучи уносили жизнь за жизнью.

Конан прикрыл глаза и, собрав волю в кулак, двинулся вперед. Ему удалось сделать целых два шага. Тело его стало дрожать от напряжения. Третий шаг был коротким, словно у ребенка. За его спиной с грохотом обрушилась стена, еще мгновение, и камни погребут его под собой...

И тут он услышал мерзкий голосок Лало:

- Я же говорил, что он слабак!

Конан побагровел,

- Слабак? Это я-то слабак? - взревев по-звериному, он сделал четвертый, последний шаг.

Клинок Конана вонзился прямо в сердце мага.

Великий Катамаи Рей рухнул наземь.

И тут же в пещере установилась тишина.

Нарушил ее все тот же Лало:

- Прошу прощения, я беру свои слова обратно!

Глава двадцать шестая

Виккель и Дик приблизились к тому месту, где только что стоял волшебник. От всесильного мага осталась горстка пепла.

К ним присоединились несколько червей и циклопов, изумленно поглядывавших на останки своих бывших господ.

- Мы победили, - буркнул Виккель.

- В-враг п-побежден, - проскрипел Дик.

Черви и циклопы окружили их плотным кольцом. Всех интересовал вопрос - что же им следует делать теперь?

Виккель и Дик стали новыми правителями пещеры.

Конан вернул свой меч в ножны и направился к своим друзьям.

Лало заглянул в покои волшебника и тут же обратился к нему:

- Черного дыма уже нет, как нет и магов, поверженных твоею рукой, о Конан!

Киммериец остолбенел. Что это с ним случилось? Неужели Лало не мог сказать о том же иначе? Куда делась его колкость? И тут Конан заметил, что спутник его не улыбается.

- Лало! Что с тобой? - вскричала Элаши.

Лало коснулся своих губ рукою и улыбнулся невиданной ими доселе улыбкой.

- Похоже, чары спали!

Элаши тут же заключила заморанца в объятия. Конан и Тулл переглянулись.

- Наверное, это вызвано смертью волшебника, - сказал старик.

Конан кивнул. Он посмотрел на Элаши и Лало и вздохнул. "Они подходят друг к другу как нельзя лучше", - подумалось ему. Лало и Элаши были явно смущены.

Конан ухмыльнулся.

- Считайте, что я вас благословил, - сказал он вслух, про себя же подумал так: "Ох, Лало, Лало! Когда-нибудь ты пожалеешь об этом, но будет уже поздно..."

К нему приблизились Виккель и Дик. Циклоп улыбнулся и прохрипел:

- Своей победой мы обязаны тебе, Конан. Если бы не ты быть бы нам рабами до скончания времен. Как мы можем отблагодарить тебя?

Ответ не заставил себя ждать.

- Выведите нас наружу, - сказал Конан. - Надеюсь, вы сможете это сделать?

- Н-нет п-проблем! - ответил ему Дик.

Конан, Тулл, Элаши и Лало шли по узкому извилистому туннелю, полого поднимавшемуся вверх. Не прошло и часа, как впереди засиял свет солнца.

- Вот мы и пришли, - сказал Виккель. - Здесь кончается наш мир.

Конан кивнул и протянул циклопу правую руку. Виккель понял смысл этого жеста и пожал человеческую руку своей огромной лапой.

- Мир тебе, Конан, - улыбаясь, сказал циклоп.

- С-счас-стливого п-пути! - добавил червь.

Тулл, Элаши и Лало были уже далеко впереди. Широкими шагами киммериец направился вслед за ними. В кошеле его позвякивали драгоценные каменья, которые Конан должен был разделить на четыре равные части. Доля каждого была достаточно скромной, но на хлеб и кров ее должно было хватить. Киммерийца это ничуть не печалило, - он был рад и тому, что им удалось выбраться из пещеры живыми и невредимыми.

Он вышел из пещеры и тут же зажмурился. Свет был так ярок, что на глаза наворачивались слезы.

Свободен! Наконец-то свободен!

Конан улыбнулся и поспешил к своим друзьям, стоявшим поодаль.

Шон Мур Конан идет по следу

ПРОЛОГ

…Жуткая тишина, царившая в скудно освещенном покое, была сродни густому туману в безлунной темной ночи. Трепетные огоньки свечей озаряли массивный, черный как смоль алтарь, довлевший надо всем в комнате. Перед алтарем, на полу, стояла коленопреклоненная женщина. Ее алебастрово-белую кожу резко оттеняли угольно-черные волосы и темно-малиновые одеяния. Глаза женщины багрово светились, точно угли в жаровне, но блестящие зрачки были по-змеиному холодны. Тонкие пальцы с черными ногтями откинули капюшон… Лицо женщины было неотразимо прекрасно и в то же время дышало злом, подобного которому человеческий рассудок просто не мог вместить. Влекущая красота, необъятное могущество – и хладнокровная решимость! Вот каково было это лицо.

Зловещий алтарь сплошь покрывали таинственные натеки. Гуще всего они были на плоском круглом верху, к основанию – редели. Один натек был совсем свежим и влажно блестел в неверном блеске свечей. С алтаря во все стороны разбегались ручейки, собиравшиеся лужицами на полу. В покое явственно ощущалось присутствие смерти.

Тяжелая бронзовая дверь заскрипела, поворачиваясь, и приоткрылась внутрь комнаты. За дверью виднелся темный коридор, устланный густым мягким ковром. Отблеск свечей пал на высокого худого человека, стоявшего на пороге. Его голова была совершенно голой, если не считать едва заметного намека на седую бородку. Бледную кожу иссекли бесчисленные морщины. В левой руке он держал кольцо с ключами, правая лежала на резной деревянной ручке двери. Отпустив ее, человек преклонил колени там же, где стоял, – на пороге, – и почтительно потупился. Когда он заговорил, голос у него оказался мелодичным и тонким, а вкрадчивость тона вполне соответствовала шелковым бледно-голубым одеяниям:

– О высокочтимая жрица Азора, тебе было угодно позвать меня, и я пришел.

Женщина медленно поднялась с пола и повернулась в сторону двери. Взгляд, обращенный на вошедшего, дышал плохо скрытым презрением.

– А, это ты, Ламици… Скоро, уже совсем скоро я завершу последний обряд. И тогда я щедро награжу тебя, евнух.

Она выделила голосом последнее слово, как бы для того, чтобы липший раз напомнить ему о его положении. Голос у Азоры был глубокий и звучный. Он наполнил все пространство чертога и вызвал едва заметное эхо.

Кивком головы она указала евнуху на алтарь:

– Можешь забирать эту падаль.

– Сейчас, о высокочтимая жрица.

Ненадолго отступив в коридор, Ламици вернулся с большим кожаным мешком. Он помешкал, с очевидным отвращением глядя на алтарь. Азора наблюдала за ним, забавляясь. «Слабак, трус и глупец!» – думалось ей. Словно почувствовав это, евнух решительно подошел к алтарю и потянулся вверх.

С потолка вверх ногами свисало обнаженное тело некогда прекрасной молодой женщины… Ржавые кандалы безжалостно стискивали нежные лодыжки. Тяжелые цепи тянулись к толстым кольцам, вделанным в потолок. Длинные золотые волосы молодой женщины свисали вниз, почти касаясь залитой кровью поверхности алтаря. На тонких запястьях поблескивали серебряные браслеты, украшенные самоцветами, с шеи свешивалась сверкающая серебряная цепочка. На теле не было заметно никаких признаков насильственной смерти, – и это при том, что по полу лужами растекалась кровь. Кожа мертвой отливала жуткой, бескровной белизной. Рот и глаза были широко распахнуты, навсегда сохранив выражение невыносимого ужаса…

Ламици натянул на безжизненное тело свой мешок. Он тщательно избегал соприкосновения с кровавыми пятнами на алтаре и полу. Завязки мешка сомкнулись чуть повыше изящных лодыжек. Взяв жертву за ногу, евнух достал ключ и отомкнул кандалы. А потом, выказывая неожиданную силу, взвалил мешок на плечо и вынес его в коридор. И тщательно притворил за собой толстую бронзовую дверь.

Вновь повернувшись к алтарю, Азора закрыла глаза, вытянула перед собой руки и завела медленную, ритмичную песнь. С ее губ слетали слова языка, который был древен еще во времена затопления Атлантиды. Повинуясь им, свечи ярко вспыхнули багровым огнем. Кровавые лужи на полу пришли в движение и ручейками потекли к жрице. Руки с черными ногтями вобрали в себя этот страшный поток. Когда он иссяк, завершилась и песнь. Огоньки свечей вновь обрели свой обычный желтоватый цвет.

Азора открыла глаза и отступила от алтаря. Она чувствовала, как новая энергия растекается по ее телу. Ее мысли, ее рефлексы и так уже были гораздо острей, чем у любого из смертных. Скоро, скоро она обретет достаточно силы, чтобы привести в действие древние заклинания! А к следующему полнолунию дойдет черед и до последнего ритуала. С самой юности Азора внимательно изучала пухлые фолианты, сохранившиеся еще со времен змеелюдей Зурии. Глупцы верили, будто эти колдовские книги давным-давно погибли либо пропали. На самом же деле они сохранились и сберегли могущественные чары, способные продлить жизнь и подарить неограниченную власть над смертными…

Азора жаждала власти. Власти, достаточной, чтобы подчинить своей воле могущественнейших земных королей. Скоро, о, совсем скоро сильные мира сего станут побитыми псами ползать у ее ног!.. Ее судьба – сделаться равной величайшим зурнйским жрицам былых времен. Ибо она была мутари, то есть сверхчеловеком.

Она предвкушающе улыбнулась, обнажая в улыбке кошмарные ряды по-змеиному загнутых, бритвенно-острых черных зубов…

ГЛАВА 1 ПРОИСШЕСТВИЕ В «ЭФЕСЕ»

В кольце защитных стен города Пайрогии, столицы Королевства Бритуния, бурным ключом била ночная жизнь. Толпы белокожих, светловолосых бритунийцев заполняли улицы и площади. Одни делали свою работу, другие искали развлечений. Из многочисленных таверн то и дело вываливались на узкие улочки группки хохочущих кезанкийских горцев. Суровые воины городской стражи с неодобрением посматривали на шумных выпивох, но трогать не трогали. Эльдран, король Бритунии, сам был по происхождению кезанкийцем. Вряд ли он придет в особый восторг, если ему сообщат, что городская стража обижала его земляков!

К хаотически проложенным мощеным улицам, где толпился народ, примыкали плохо освещенные переулки, заваленные мусором и кишащие крысами. По ним, хрипло бормоча себе под нос, шлялись нищие и пропойцы. Они жадно поглощали дешевое кислое вино, и немного попозже оно сделает свое дело: люди городского дна завалятся спать до утра там же, в родных переулках. А кое-кто так больше и не проснется.

Следовало, однако, отдать должное городской страже: даже в самых мерзопакостных закоулках Пайрогии было безопаснее, нежели на центральных улицах большинства других больших городов. Тем не менее любому здравомыслящему человеку, вздумавшему в одиночку пробираться столичными заулками, следовало держать одну руку вблизи кошелька, а другую – на рукояти меча.

Вот в такой переулок свернул с малолюдной улицы невысокий смуглокожий мужчина. У него были черные волосы до плеч, а глаза – еще чернее волос. Черты узкого лица носили печать жестокости, и улыбка, кривившая губы, ничуть не украшала его. Прячась в потемках, человек с кошачьей ловкостью пробирался вперед. Вот он легко перешагнул через храпевшего пьяницу, распростертого в пыли, и остановился перед тяжелой дубовой дверью кирпичного дома. Прямо над дверью был вмурован в стену большой двуручный меч, так что наружу торчал лишь эфес.

Мужчина гибким движением извлек из ножен кинжал и резко стукнул в дверь рукоятью. Изнутри немедленно ответили – кто-то приглушенно ругался на ломаном бритунийском.

– Грязный попрошайка! – донеслось из-за двери. – А ну убери с моей двери свои поганые лапы! Все равно не будет тебе никакого вина, пока не покажешь монеты!

Это развеселило пришельца.

– Имманус! – окликнул он густым голосом на чистом заморийском языке. – А ну живо открывай, облезлый кобель! Это я, Хассим! Давай тащи свою толстую задницу к двери и отпирай побыстрей!

Громко лязгнул засов, и Имманус отворил тяжелую дверь внутрь. Хассим, пряча кинжал в ножны, спокойно и неторопливо вошел. Чувствовалось, что он посещает заведение далеко не в первый раз.

Таверна, именуемая «Эфес», была освещена навряд ли лучше переулка, который вел к ее двери. По углам исходили жирным дымом несколько отчаянно коптивших масляных ламп. В дымной полутьме трудно было что-либо отчетливо рассмотреть, только замызганные деревянные столы да скамейки. В дальнем конце смутно виднелась стойка и рядом с нею – обшарпанная кирпичная лестница наверх.

А за столами сидели посетители «Эфеса» – без преувеличения, негодяй на негодяе. Причем публика была в своем роде отборная.

В одном углу восседал известный работорговец из Немедии. Он и его подручные хлестали густое темное пиво из толстых глиняных кружек, выкрикивая шумные тосты и расплескивая напиток. Пиво лилось торговцу на бороду и на далеко не первой свежести рубашку. Он не обращал на это никакого внимания, лишь знай громогласно обращался к слуге за стойкой, то и дело требуя добавки.

Неподалеку от него расположились двое кофитцев. Глаза у обоих плутовски бегали по сторонам. Они что-то обсуждали вполголоса, неторопливо потягивая вино из бокалов, – вне сомнения, против кого-то сговаривались, строили козни.

Посредине комнаты веселилась орава кезанкийцев, скорее всего давно объявленных вне закона. Они вовсю лапали шлюх, громко распевая непристойную песню.

Через несколько столиков от них можно было заметать весьма экономно одетую бритунийку, явно обладавшую неудержимым темпераментом. Ее спутник, светловолосый юноша, нашептывал ей на ушко нечто такое, от чего девица беспрестанно хихикала. Юноша был хорошо одет: не исключено, что он приходился сыном какому-нибудь вельможе. Почему бы, собственно, отпрыску знатного рода и не провести ночку в обществе отнюдь не возражающей против этого куртизанки? Он шептал и шептал, не забывая поглаживать ее оголенное бедро…

А возле двери громоздился некрытый темным загаром великан: сам Иммакус. Он был одет в бурую кожаную безрукавку и облегающие штаны. В мочке одного уха покачивался массивный золотой обруч, на лысом черепе играл мутный отблеск светильников. На груди великана перекрещивалось множество старых рубцов, с широкого черного кожаного ремня свисал трехфутовый ятаган. Жестом пригласив Хассима войти, Имманус одной рукой без видимого усилия прикрыл тяжеленную дверь. Этот человек представлял собой сущую гору плоти, причем большей частью – мышц. Мягким было только выпирающее круглое брюхо. Имманус повернулся к Хассиму и, наклонившись, тихо зашептал ему на ухо:

– Ты уверен, что за тобой не следили?..

– Если бы за мной следили, я уже чистил бы кинжал, – не без некоторой обиды ответил Хассим.

Имманус оставил его тон без внимания. Мясистым указательным пальцем он постучал себя по толстокожему лысому черепу:

– Знаешь, Хассим, кто это? Я тебе скажу. Это мой лучший друг. Пока я забочусь о нем, мы с ним не расстанемся. Но если я потеряю бдительность…

Имманус провел ребром ладони поперек своего горла и хихикнул, хотя шутка вышла мрачная.

Хассим нахмурился, не находя в его словах ничего смешного. Запустив руку в неясной кошель, он ощупывал небольшой, плотно обвязанный сверток.

– Ну что, – спросил он, – варвар здесь? Мы с ним уговаривались вчера вечером, но мозги слабоумного дикаря были так пропитаны вином, что я вовсе не удивлюсь, если он попросту забыл о назначенной встрече…

– Не суди по первому впечатлению, – покачал головой Имманус. – Он, может, и варвар, но я, знаешь ли, имел дело с этой породой, киммерийцами. Это народ жесткий, хитрый и себе на уме. Не стоит с ними шутки шутить! Немало глупцов, у которых хватало ума бросить мне вызов, умерло от моей руки. Но, окажись я один на один с киммерийцем, я был бы отнюдь не уверен в успехе…

Имманус пристально посмотрел на Хассима, словно ожидая, чтобы тот ему возразил. Потом великан расхохотался и огрел Хассима по спине так, что человека более слабого бросило бы на колени. Хассим из рук в руки передал ему небольшой кошелек. Когда Имманус убирал его в карман безрукавки, из кошелька послышался тихий перезвон монет.

– Ты найдешь варвара наверху, – сказал он Хассиму – Он только что прикончил первый кувшин вина. Он играет в кости, и ему сегодня везет, хотя… хотя, чует моя душенька, удача вот-вот должна оставить его!

Скрытый смысл этой последней фразы был понятен только им двоим.

Хассим направился к лестнице, ловко лавируя между подвыпившими гуляками. Он чуть задержался у стойки, чтобы купить стакан дешевого вина. Хлебнув этой отравы, он погонял ее во рту и выплюнул на каменный пол, подумав: «Ну и дерьмо!.. Хоть бы эти бритунийцы поучились у кого-нибудь виноделию!..» Ладно, мучиться осталось недолго. Сегодня же ночью он покинет этот свинарник, по ошибке именуемый городом, и вернется в Замору. Оставалось только продать варвару некий предмет. Самый последний. Хассиму до того не терпелось избавиться от этого предмета, что он торговался о цене только для виду.

Поставив стакан, он снова запустил руку в Кошель и ощупал гладкое серебро отделанного самоцветами браслета. Награда, которую обещали указавшему городской страже местонахождение этого браслета, стократ превзойдет жалкие гроши, за которые он сейчас толкнет его глупому киммерийцу. Может, северные дикари в самом деле хитры, но палаческого топора парню не перехитрить!.. Хассим забрал стакан и улыбнулся собственным мыслям. Поднявшись, он направился по лестнице вверх.

Верхний этаж «Эфеса» – был не так просторен, как нижний, зато освещен не в пример лучше. Из мебели здесь стояло только несколько грубо сколоченных деревянных столов и скамей. Главенствовал же в помещении обширный стол для игры в кости. Игроки теснились кругом него локоть к локтю. Каждое метание костей сопровождалось громогласными воплями. Потом раздавались стоны проигравших и ликующие крики выигравших. Шум, разговоры, разноязыкая ругань… стороннему человеку вполне могло показаться, будто он забрел не в таверну, а на базар.

Как раз когда Хассим достиг верхней ступеньки лестницы, от толпы игроков отделился один, заметно выделявшийся ростом и могучей статью. Он сжимал в огромном кулаке изрядную горсть выигранных монет. Подойдя к одному из столиков, мужчина высыпал деньги в кошелек, висевший на поясе. Густая грива черных, ровно подстриженных над бровями волос обрамляла бронзовое лицо. Лицо было молодое, но говорило о немалом жизненном опыте его обладателя. И даже в полумраке на нем выделялись глаза – ярко-синие, словно светившиеся холодным огнем. Могучие жилистые руки были испещрены десятками тонких, длинных шрамов. Черная кожаная безрукавка, распахнутая на груди, почти не скрывала отменно развитых мышц. Наряд молодого человека дополняли темно-синие штаны, потрепанные, но вполне крепкие сандалии и широкий пояс. На ремне висел длинный прямой меч, причем широкий серебристо-голубой клинок был обнажен и переливался на свету. Одним словом, парень был воином. И в этом воровском притоне он был точно так же не на своем месте, как, скажем, волк посреди стаи крыс.

Да что говорить! Конечно, Конан-киммериец был здесь не на своем месте. Ведь он родился на поле битвы, а рос и мужал среди мерзлых пустошей Киммерии – далекой северной страны своего народа. Он не слишком жаловал так называемых цивилизованных людей и не особенно доверял их укрепленным городам, выстроенным из камня и дерева. И у него были на то веские причины. Самое первое столкновение с цивилизацией кончилось для него цепями и рабством у гиперборейцев. С того времени, как он сбежал из неволи, минуло менее десяти лет; воспоминания были еще свежи и по-прежнему заставляли Конана клокотать от ярости.

Стоит ли удивляться, что киммериец не испытывал особых угрызений совести, когда помогал некоторым горожанам расставаться с богатством, заработанным неправедными путями! Так, в настоящий момент до него дошел слух, что в государстве Замора было чем поживиться ловкому вору; туда-то Конан и направлялся через Бритунию. В Заморе, в городе Шадизаре, он раздобудет несметные сокровища. По крайней мере достаточные, чтобы окружить себя прекрасными женщинами и вкушать драгоценные вина. Запросы у Конана были простые, зато способностей и возможностей – хоть отбавляй. Его отец был кузнецом, и от него Конану досталось крепкое сложение, выносливость и огромная сила. Вдобавок молодой человек обладал быстрой сообразительностью и острым умом, а верный меч при бедре был и того острее. А если добавить к этому его немалый талант вора, то можно было не сомневаться: изрядная часть достояния шадизарских богатеев очень скоро перейдет в его кошелек!

Девушка-прислужница поставила перед ним кувшин вина. Взяв его, Конан наполнил свою кружку, отпил и бросил на стол серебряную монетку. Он заметил появившегося Хассима и проследил взглядом за тем, как тот приближался. «Ну и пролаза, – думалось киммерийцу. – Сущий хорек! Ни в коем случае нельзя ему доверять!»

В то же время он понимал, что договорился с этим самым Хассимом насчет весьма выгодной сделки. На самом деле товар стоил раза в три дороже оговоренной цены.

Естественно, вещица была краденая. Киммериец ничуть в этом не сомневался с того самого мгновения, когда Хассим впервые показал ему серебряный браслет с цветными камешками. Где его стибрили, у кого – до этого Конану не было ни малейшего дела. Он только знал, что это будет неплохой прощальный подарок для Ивэнны, бритунийской девушки, с которой Конан познакомился здесь, в Пайрогии. Да, поистине удача ему улыбалась! Сегодняшняя игра в кости принесла немалый доход, можно будет заплатить за игрушку, не слишком опустошая кошелек. Ивэнна была девчонкой что надо. Такая фигуристая, ласковая… А ее светлые, пахнущие свежестью волосы!.. Выпитое вино и сладостные воспоминания заставили Конана размечтаться. Итак, еще одна ночь любви!.. А назавтра он вручит ей браслет и отправится дальше. В Шадизар.

…Хассим опустился за столик напротив Конана и вытащил из кошеля аккуратно обмотанный маленький сверток. При этом вор нервно поглаживал редкие усы, косясь на бронзовокожего великана.

– Приветствую тебя, Конан, – сказал он киммерийцу. – Как нынче игра?..

– Да ничего, Хассим. – Конан мотнул головой в сторону толпы у игорного стола: – Удачнее, чем у многих из них.

Он недавно освоил заморийский язык и говорил хотя к с грубым акцентом, зато понятно и бегло.

– Ну, значит, тебе не составит труда заплатать, – сказал его собеседник. – Сорок серебряных ноблей. Или два золотых. Как договаривались!

– Все верно, Хассим. Я бы только хотел сперва еще раз взглянуть на товар.

Хассим не возражал. Конан заслонил сверток широкой ладонью от посторонних глаз, частично развернул тряпку и пристально осмотрел браслет. Надо же убедиться, что бесчестный замориец не подсовывает ему грошовую побрякушку! Он даже поскреб самоцветы ногтем, проверяя, не наклеены ли они, Хассим изобразил благородное негодование:

– Уверяю тебя, киммериец, он настоящий! Что было бы с моей репутацией, вздумай я мошенничать? Да и потом, воин вроде тебя в два счета прикончил бы меня за обман! Зачем Хассиму весь остаток своих дней оборачиваться через плечо?..

– Не надо! – сказал Копан. – А то будто не знаю я вас, заморийских воров. Ты свою матушку вон тому работорговцу продашь, если тебя устроит цена. Держи, вот твои деньги.

Резкая отповедь варвара вывела Хассима из себя. Допустить, чтобы с ним таким образом разговаривал какой-то дикарь!.. «Ну ничего, пес, – подумал Хассим, – ты тоже свое получишь. Еще до утра». Он протянул руку и взял предложенные ему золотые. Потом насмешливо поклонился, встал и направился к игорному столу.

Конан остался приканчивать свое вино. Он улыбнулся, подумав об Ивэнне. Сверток с браслетом уже лежал во внутреннем кармане его безрукавки. Где, хотелось бы знать, Кром носит девчонку?.. Она обещала прийти сюда спустя несколько часов после захода солнца, сразу как завершится ее последний танец в гостинице «Золотой Лев»… Конан опустошил стакан и вновь наполнил его. Он был слишком занят своими мыслями и не заметил, что Хассим потихоньку вышел из комнаты.

Прошло еще полчаса, и кувшин, стоявший перед Конаном, совсем опустел. Киммериец был далеко не пьян, но, конечно, выпитое не прошло для него бесследно. Ивэнна по-прежнему не показывалась, я он начинал терять терпение. Может быть, поиграть еще немного в кости, а петом махнуть рукой на девчонку – и в путь?.. Пока он взвешивал различные возможности, на нижнем этаже поднялся подозрительный шум. Слуха киммерийца достиг оглушительный треск, а потом – очень хорошо знакомый ему звон. Этот звон могли производить только сшибающиеся мечи. Винные пары, бродившие у Конана в голове, мгновенно улетучились. Инстинкт воина, привыкшего к постоянной опасности, заставил его насторожиться. Широкая ладонь легла на рукоять меча. Другие посетители, в гораздо большей степени пребывавшие под мухой, попросту игнорировали переполох. Драки и безобразия в «Эфесе» были делом привычным и происходили почти каждую ночь. Понимая это, Конан немного расслабился, однако продолжал держать ухо востро.

Прошло совсем немного времени, и долетел еще один безошибочно узнаваемый звук: топот сапог по лестнице. Конан сейчас же определил, что приближался патруль городской стражи, ведомый каким-нибудь офицером. Вот стражники достигли верхнего этажа, и Конан понял, что не ошибся. В самом деле стражники с офицером, да с каким! Этот человек не имел ничего общего с изнеженными и трусоватыми горожанами, занимавшими в Пайрогия большинство сколько-нибудь значительных постов. Киммериец с первого взгляда определил в нем человека опытного, решительного и закаленного. Вряд ли он вообще был бритунийцем. Ростом он был почти с самого Конана, а в плечах, возможно, даже пошире. Мускулистый торс, обтянутый кольчужной рубашкой, свидетельствовал о недюжинной силе. Суровое лицо обрамляли черные как смоль, коротко подстриженные волосы, густые усы и ухоженная борода. В правой руке офицер держал кривой меч. Темно-карие глаза пристально обежали присутствующих. Он явно высматривал кого-то, кого городской страже было приказано захватить любой ценой и немедленно.

В комнате сразу воцарился самый настоящий хаос: большинство посетителей тотчас решило, что стража прибыла за ними. Кто-то попытался прикрыть лицо, словно это могло помочь остаться неузнанным. Кто-то сполз под стол, пытаясь хотя бы так укрыться от взгляда чернобородого великана. Большинство бросало нервные взоры на большое, безобразно грязное окошко, выходившее в переулок.

В это время снизу долетел громкий негодующий рев. Вверх по лестнице взлетел Имманус. Троих стражников, попавшихся ему на дороге, отмело в сторону, словно подхваченные ветром соломинки. Выскочив в комнату, Имманус оказался носом к носу с офицером в кольчуге. Одна рука его готова была выхватить ятаган, другая была сжата в чудовищных размеров кулак. Смуглое лицо раскраснелось то ли от бега по лестнице, то ли от ярости по поводу неожиданного вторжения.

– В чем дело, Сальворас? – проревел он. – Мы исправно платим все налоги и пошлины и всячески стараемся, чтобы стража нас не цепляла!.. Неужели тебе охота ссориться со своим начальником, капитан?

– Может, ты и подкупил полководца, Имманус, но лично мне он об этом ничего не рассказывал. Ну а я тебе особо ничем не обязан. Да и нет мне дела до этой выгребной ямы, которую некоторые по недоразумению считают таверной. Равно как и до того дерьма, которое в этой яме плавает! А уж ты мне нужен всех менее. Я здесь по королевскому приказанию, и меня интересует один-единственный человек. Так что лучше не путайся у меня под ногами, иначе будешь иметь дело и со мной, и со всеми моими людьми. Что?.. Ты чем-то недоволен?..

Зарычав, Имманус расправил кулак и ткнул мясистым указательным пальцем в кольчужную грудь Сальвораса:

– Не смей оскорблять меня, ты!.. Королевский дворец далеко от «Эфеса», а у нас тут по ночам в переулках знаешь что порою случается? Так что ступай-ка отсюда подобру-поздорову, не то твоему королю не будет с тебя больше никакой службы, а переулочные крысы, чего доброго, набьют тобой животы!

Лицо Сальвораса окаменело. Он атаковал со скоростью, которую трудно было ожидать от человека его телосложения. Мускулистая левая рука выстрелила вперед и, стиснув глотку Иммануса, пригвоздила толстяка к стене. Едва не задохнувшись, Имманус пустил в ход обе руки, чтобы оттолкнуть офицера, потом выхватил ятаган. Изогнутое лезвие зловеще засияло, отражая огоньки светильников, В комнате воцарилась тишина. Все глаза были устремлены на двоих мужчин, которым, по всей видимости, предстояло вот-вот схлестнуться в смертельном поединке. Зрители, еще торчавшие у игорного стола, начали заключать между собою пари, гадая, чья возьмет.

Сальворас чуть отодвинулся назад, и его меч звонко сшибся с ятаганом, высекая синие искры. Имманус отразил удар и сам сделал выпад, но его ятаган лишь скользнул по кольчуге стражника. При этом он на миг потерял равновесие и был немедленно за это наказан: Сальворас мгновенно рубанул по его руке сверху вниз. Ятаган полетел на пол, и с ним несколько отсеченных пальцев. Развернувшись, Сальворас еще и двинул левым кулаком Имманусу в челюсть. Тошнотворный треск раздробленной кости заглушил вопль боли, вырвавшийся у толстяка. Имманус скорчился на полу, зажимая здоровой ладонью окровавленные обрубки пальцев. За игорным столом из рук в руки поплыли деньги. Те, кто не бился об заклад, просто молча смотрели на Сальвораса, потрясенные быстрой расправой, которую тот учинил над могучим Имманусом.

Конан сузившимися глазами наблюдал за короткой схваткой. Первое впечатление оказалось правильным: этот капитан был опытнейшим рубакой. Не каким-нибудь там хлюпиком с воинским званием. Так или иначе, Конан не знал за собой никаких преступлений и был уверен, что капитан пришел не за ним. Может, это Хассим, заморийский хорек, чем-нибудь прогневал короля Эльдрана?.. На всякий случай Конан поискал его взглядом и тут только заметил, что воришка исчез. Киммериец решил про себя, что Хассим, верно, струсил и подобру-поздорову рванул прочь, пока Сальворас разбирался с Имманусом.

Между тем Сальворас вытер меч о штаны поверженного противника и прямиком проследовал к столику, за которым сидел киммериец. Левая рука Конана спокойно лежала на столе, зато правая оставалась вблизи рукояти меча. Капитан еще тяжело дышал после быстротечной схватки.

– Ты – Конан из Киммерии, – прямо обратился он к варвару. Это было скорее утверждение, а не вопрос.

– Я никому не сделал ничего дурного, – ответил Конан. – Что тебе до меня?

– Ты пойдешь со мной во дворец, – непререкаемым тоном ответил Сальворас. – Там тебя ждут для допроса. Если, как ты говоришь, ты ни в чем не замешан, ты будешь отпущен с миром.

– В чем хоть меня обвиняют? – не торопясь вставать, спросил киммериец. – Я у вас тут, в Пайрогии, еще недели не прожил. Говорю тебе – я просто путешественник и никого не обижаю. Оставь меня в покое!

– Моему терпению приходит конец, киммериец, – проворчал Сальворас. – Если не пойдешь сам, тебя потащат силой. Ты видел, надеюсь, чем кончил Имманус. Я не собираюсь причинять тебе вред, но ты должен быть непременно допрошен.

Терпение Конана тоже было на исходе. У себя дома, в Киммерии, он давно пристукнул бы человека, вздумавшего облыжно обвинять его неведомо в чем. Однако он успел уже усвоить, что цивилизованные люди порою вели себя более чем странно. Он не бросится на этого малого, пока тот окончательно не выведет его из себя. Но и ни на какой «допрос» с ним не пойдет. Еще не хватало – на месяцы, а то и на годы застрять в каком-нибудь вонючем бритунийском тюремном подвале!..

– Скажи, в чем меня обвиняют, – повторил он. – Тогда я решу, идти мне с тобой или не идти.

– Мне надоели эти игры, пес! – взорвался Сальворас. – У тебя в кармане, завернутый в тряпку, лежит похищенный тобою браслет! Этот драгоценный браслет ранее принадлежал дочери короля, которую ты злодейски убил вчера ночью! Чтобы так зверски изрубить ее тело, как это сделал ты, варвар, нужно быть демоном, а не человеком! Да если бы не приказ, я бы прямо сейчас воздал тебе по заслугам!..

Конан был попросту потрясен. Кром!.. Как же вышло, что слишком низкая цена, на которую согласился Хассим, не вселила в него подозрений?!.. Стало быть, заморийский подонок сдал его городской страже – то ли просто из вредности, то ли рассчитывая на награду!.. Ну да теперь не время было об этом гадать. Кто поверит клятвам странствующего киммерийца?.. А значит, выход оставался только один – быстренько уделать этого капитана и рвать когти из города.

Увы, это решение пришло слишком поздно. Сальворас успел воспользоваться мгновенной растерянностью молодого киммерийца и перехватил его запястье. Хватка у капитана была как тиски. Конан заворчал и попытался стряхнуть его руку, но пальцам капитана не смогли противостоять даже кости. Запястье отвратительно хрустнуло…

Придя в окончательную ярость, Конан левой рукой сгреб пустой кувшин из-под вина и хватил им капитана по голове, словно дубинкой. Тяжелый сосуд обрушился прямо в лицо офицеру и раздробил ему нос. Из обеих ноздрей гейзером брызнула кровь, и Сальворас выпустил покалеченное запястье киммерийца. Конан размахнулся и вдругорядь шарахнул капитана кувшином – на сей раз в висок. Толстое стекло наконец разбилось, осыпав осколками заплеванный пол. На виске Сальвораса осталась рваная рана.

Кровь и ярость изуродовали лицо стражника. Бешено матерясь, он тряхнул головой, разгоняя туман перед глазами, и ударил мечом, целя Конану в шею. Тот, уходя от смертоносного замаха, скатился со скамьи на усеянный осколками пол и, не обращая внимания на порезы, здоровой рукой выдернул из ножен свой меч. Отбив новый выпад Сальвораса, он вскочил на ноги и в свою очередь попытался снести противнику голову. Капитан чуть-чуть опоздал с обороной, – наверное, сказались уже полученные удары. Меч Конана плашмя обрушился на его голову, и Сальворас, потеряв сознание, врастяжку рухнул на пол.

Конан перелетел через распластанное тело и ринулся к лестнице. Стражники, напуганные неожиданным поражением непобедимого Сальвораса, налетали один на другого, спеша расчистить путь грозному киммерийцу. Так что Конану понадобилась всего пара пинков, чтобы пробиться к лестнице. Входная дверь таверны была сорвана с петель, – не иначе, Сальворас с ребятами постарался. Конан стрелой пролетел мимо перепуганных пьянчужек, еще толпившихся внизу, и выскочил в переулок.

И первым человеком, которого он там встретил, была… Ивэнна! Киммериец едва не налетел на нее. И надо сказать, что даже в такой напряженный момент он не удержался и окинул восхищенным взглядом ее сильное, гибкое тело танцовщицы.

Лунный свет, заливавший переулок, выгодно подчеркивал тонкую талию и роскошную грудь девушки. Губы цвета красного вина округлились от изумления, волосы, напоминавшие золото, освещенное солнцем, разметались по плечам. На ней было шелковое платье весьма смелого покроя, почти ничего не оставлявшее для игры воображения. Однако с изящного пояска свешивался длинный, тонкий стилет. Второй такой же виднелся за сапожком.

– Кром! – выдохнул Конан. – Девочка моя, где ты была? Я тебя несколько часов ждал!

Ивэнна между тем обводила взглядом растерзанного киммерийца, и глаза у нее расширялись все больше. Он был с ног до головы заляпан кровью Сальвораса и своей, кое-где из порезов на руках и лице еще торчали осколки стекла. Меч Конана был окровавлен, и он держал его в левой руке. Сломанное правое запястье на глазах синело и распухало, кисть руки торчала под неестественным углом. Более слабый человек уже лежал бы пластом и только постанывал от мучительной боли. Конан на свои раны попросту не обращал внимания.

Ивэнна наконец обрела дар речи:

– Конан… Твоя рука! Что произошло? С кем ты дрался?..

– С каким-то идиотом, капитаном стражников. Этот недоумок вздумал обвинять меня в гнусном преступлении, к которому я ни малейшего отношения не имею. Я ему пытался втолковать, что королевскую дочку, верно, зарезал и ограбил Хассим, но этот безмозглый… как его там? – Сальворас, он не стал меня даже слушать и попытался силой оттащить во дворец. Знаешь, надо бы мне сматываться, пока его приспешники не вызвали подмогу! Если я вообще что-нибудь понимаю, завтра же вся городская стража будет на меня охотиться, как на бешеную собаку…

– Но как же ты убежишь? Твоя рука!.. Вот что: я тебя спрячу, пока она не заживет. Я знаю местечко, которое стражники никогда не додумаются обыскать. И я приведу целителя, который займется твоим запястьем. А потом, когда все уляжется, ты сможешь спокойно уйти…

Конан покачал головой:

– Спасибо, девочка, только ничего из этого не получится. Моя внешность сразу меня выдаст. Киммерийцы здесь не часто встречаются, так что меня любой дурак опознает. Да и телосложение никакими переодеваниями не спрячешь. Вот что я сделаю! Я разыщу эту падаль, Хассима, и выколочу из него правду. А потом сам отдам его стражникам. Из рук в руки. Иначе покоя мне не видать! К тому же мужчины моего народа не привыкли отсиживаться по углам, когда угрожает беда. Не говоря уж про то, что Хассим мне задолжал!

И он приподнял изуродованное запястье, а синие глаза горели убийственной яростью. Оглядевшись по сторонам, Конан нагнулся и сдернул замызганный плащ с какого-то нищего, что спал лицом вниз на мостовой в двух шагах от распахнутой двери таверны. Киммериец накинул одеяние себе на плечи, не обращая внимания на исходивший от него затхлый запах блевотины.

– Пока сойдет, – сказал он. – Пошли отсюда. Напоремся на кого – притворимся парочкой пьяных любовников…

Ивэнна понюхала грязный плащ и брезгливо сморщила нос:

– Вот уж навряд ли кому-то захочется подходить к тебе вплотную…

Конан обнял девушку здоровой рукой, и они быстрым шагом направились по переулку прочь. Они осторожно пробирались лабиринтами боковых улочек, держа направление к западной стене Пайрогии, где обитала Ивэнна.

Идя рядом с подругой, Конан все размышлял о пренеприятнейшей истории, вкоторую его угораздило влипнуть. Надо было ему предвидеть, что удивительное везение при игре в кости будет уравновешено крупной пакостью от судьбы!.. Однако что произошло, то произошло, и не таков был киммериец, чтобы преисполняться жалостью к себе. Когда перед тобой возникают препятствия, следует всю энергию направить на их преодоление, а не заниматься самокопанием и жалеть о прошлых поступках. Ко всему прочему везение не до конца еще его покинуло. Пока они шли к дому Ивэнны, навстречу им не попался ни один стражник.

Ивэнна жила в большом доме, сложенном из глиняного кирпича и грубо, но прочно крытом смолеными досками. Дом делился на несколько частей, по числу обитателей. Ивэнна сама проверила, не следил ли кто за входом, потом махнула рукой своему спутнику. Они проскользнули внутрь незамеченными. Обиталище Ивэнны состояло из двух малюсеньких комнаток с очень простой мебелью. Содержала она свое жилье в образцовом порядке и чистоте. Выступления с танцами в «Золотом Льве» приносили девушке неплохой доход. Ей очень нравилась ее работа, и, что еще важнее, посетителям гостиницы неизменно нравились ее танцы.

Там, в «Золотом Льве», несколькими днями ранее она познакомилась с Конаном. Вначале ее привлек его взгляд. Киммериец резко выделялся из толпы мужчин, любовавшихся ее танцем. Он был моложе большинства из них, но притом до того серьезен!.. А в некоторых вещах – так удивительно наивен!..

Кончая свой танец, Ивэнна уже знала: зазывные движения ее гибкого тела пробудили в нем пламенную страсть. Хотя он просто спокойно сидел на своем месте и внимательно смотрел на нее. Не вопил, не хохотал и не хлопал, как большинство зрителей.

Потом она встретила его в общей комнате «Золотого Льва»-, и ей захотелось побольше узнать об этом немногословном молодом великане. Сообща прикончив бутылочку вина, они решили провести вечер вместе и посмотреть на ночную жизнь Пайрогии. Как и следовало ожидать, прогулка окончилась в доме Ивэнны. Киммериец был по-звериному неукротим в своей страсти и в то же время очень по-человечески нежен с возлюбленной. Ивэнна долго не могла пройти в себя от счастливого изумления. Еще ни с одним мужчиной у нее не было так, как с этим загадочным варваром!

И вот теперь она извлекала у него из-под кожи осколки стекла, а он по порядку рассказывал ей обо всем, что случилось за вечер. Ивэнна промыла ему раны, но бесформенная лиловая опухоль вокруг сломанного запястья приводила ее в ужас. Нужен был лекарь. И как можно быстрей. Не то, очень может быть, киммериец до конца дней своих не сможет нормально двигать рукой. Ухаживая за Конаном, Ивэнна про себя поражалась его стоической выдержке. Она понимала, что поневоле причиняет ему невыносимую боль, но он ни разу даже не вздрогнул. Кончив свой рассказ, он замолчал и просто сидел, о чем-то размышляя.

Когда девушка сделала все, что было в ее силах, он потянулся за своим мечом и опустился на кучу пушистых мехов, служившую Ивэнне постелью. И задремал, не снимая здоровой руки с потертой рукояти оружия. Ивэнна знала, насколько чутко он спит, и вышла вон невесомой походкой танцовщицы, чтобы не тревожить его. Выбралась на улицу – и побежала за лекарем. По счастью, она знала человека, как нельзя лучше подходившего для столь деликатного дела…

ГЛАВА 2 ПАУТИНА ЗАГОВОРА

– Недоумок несчастный!..

Дело происходило во дворце, в одном из богато убранных приемных покоев. Багровый от гнева полководец Вальтреско «вставлял фитиль» виновато понурившемуся капитану Сальворасу. Полководец бритунийской армии немного уступал Сальворасу ростом, но был сложен куда изящней его. Борода, усы и редеющие светлые волосы военачальника густо подернула седина. По этим признакам ему можно было дать лет пятьдесят с лишком.

Однако на моложавом красивом лице возраст почти не отражался.

На полководце был идеально подогнанный по фигуре стальной нагрудник, богато и замысловато украшенный. К нагруднику крепились кольчужные подмышники, прикрывавшие верхнюю часть рук. Ниже находились опять-таки кольчужные, великолепной работы перчатки с рельефными стальными накладками. На ногах Вальтреско красовались толстые кожаные сапоги, прошитые железными заклепками и достигавшие колен. Штаны у полководца тоже были кожаными, красновато-коричневыми: толстые и прочные, они тем не менее не стесняли движений. При бедре висел длинный тонкий меч с вычурной рукоятью. Меч покоился в ножнах, богато выложенных золотым и серебряным листком. Вся фигура Вальтреско дышала силой и властью, и он сам прекрасно это сознавал. Его манера держаться была одновременно деловой, снисходительной и напыщенной.

Что до бедняги Сальвораса, то он нынче выглядел далеко не так внушительно, как его командир. Его лицо представляло собой сплошное месиво синяков и кровоподтеков. Лекарь еще не касался рваной раны чуть пониже виска, и оттуда, склеивая черные волосы капитана, продолжала сочиться кровь. Сальворас стоял по стойке «смирно» и молча внимал начальственному разносу, только на лбу выступил пот. Капитан очень нервничал, хотя и старался этого не показать.

Вальтреско между тем продолжал свою речь. Он пребывал в такой ярости, что на висках вздулись жилы.

– Твоя неуклюжесть, – кричал он, – сделала стражников посмешищем всего города! Дикарь был у тебя в руках, но ты умудрился дать ему улизнуть! Если бы ты действовал не кулаками, а головой, гнусный убийца любимой дочери Эльдрана уже сидел бы в цепях и слушал, как палач острит свой топор! А ты? Ты возвращаешься с пустыми руками и лепечешь жалкие объяснения! С тобой было шестеро молодцов! Уж не хочешь ли ты сказать мне, будто один человек одолел всех шестерых? Да еще со сломанной рукой, – если только ты не врешь, утверждая, будто сломал ему руку! О боги!.. Однорукий варвар оставляет с носом полдюжины отлично натасканных стражников во главе с Сальворасом, героем пограничных войн!..

Сальворас выслушивал вариации на данную тему вот уже четверть часа, и терпение его истощилось.

– Со всем моим почтением, полководец, – проговорил он наконец, – этих ребят ну никак нельзя назвать отлично натасканными. Свидетели клянутся, что желтобрюхие трусы чуть не затоптали друг дружку, освобождая путь удирающему киммерийцу. Иные переулочные крысы и то храбрее этих так называемых стражников, с которыми меня послали брать негодяя! Они, может, годятся на то, чтобы растащить уличную драку или там успокоить каких-то пьянчужек, но против такого врага, как этот Конан, у них кишка тонка. Тут ведь и мужество нужно, и боевая выучка! Если бы со мной были мои парни, с которыми я на границах Немедии воевал, честное слово, было бы в дворцовых подвалах нынче одним обитателем больше! Во имя Митры!.. Я еще не видел равных этому варвару по силе и быстроте! И это при том, что девушка-служанка рассказывает, будто он выхлебал два кувшина вина! Ты ведь сам говорил мне, господин полководец: справный командир никогда не станет недооценивать врага…

– Жаль, что столь блестящая мысль не посетила тебя до того, как ты отправился за варваром, – язвительно перебил Вальтреско. – Надеюсь, ты хотя бы не повторишь этой же ошибки во второй раз. Сальворас, я был добрым другом твоему отцу, да оградит Митра его душу! Когда я прослышал о твоих деяниях на границе, я представил тебя к высокому званию и добился твоего перевода в столицу. И что же? Ты не прослужил здесь еще и месяца, а я уже начал разочаровываться в тебе! Только из уважения к памяти твоего отца я дам тебе возможность исправиться. Разыщи варвара! Теперь мы абсолютно убеждены в его виновности: она полностью доказывается его реакцией на твои обвинения. Ступай и доставь его живым или мертвым. Быть может, король хоть немного утешится тем, что язычник, виновный в чудовищном злодеянии, понесет достойное наказание. Можешь послать за своими пограничниками, если считаешь, что это поможет делу. Пускай в ход любые средства. Киммериец не должен избежать наказания!

– Слушаюсь и повинуюсь, мой полководец!

Сальворас отсалютовал, повернулся и быстро вышел из комнаты. Какое облегчение – оказаться вне досягаемости ядовитого красноречия Вальтреско! Правду говорят люди – этот тип своим языком может ранить человека больней, чем мечом!

Шагая каменными коридорами дворца, капитан размышлял о событиях последнего месяца. Незадолго перед этим он успешно разгромил войско немедийского барона, вздумавшего наложить лапу на порядочный кусок бритунийской земли в излучине Желтой реки. Он был тогда всего лишь старшиной. Его капитана убили при первой же стычке, и Сальворас волей-неволей остался во главе отряда стражей границы, численностью пятьсот человек. Враги в три раза превосходили их числом, но Сальворас удерживал берег в течение целой недели, пока наконец не прибыло подкрепление. Вот этим мечом он отправил в мир иной не менее сорока немедийцев. А сам почти не получил ран. Мудрено ли, что стражи границы равнялись на своего командира, черпая мужество в его славных деяниях!

Пока длилась заваруха, Сальворас был слишком озабочен тем, как бы сберечь своих людей и отбить очередную атаку. Ему некогда было задуматься, что будет с ним самим, когда все отгремит. Однако потом немедийский монарх торжественно заявил, будто не имеет ничего общего со случившимся на границе (врал, конечно), и прислал караван с богатыми подарками для умиротворения соседней державы.

Вот когда Сальворас попал в герои!.. Приятно вспомнить. Сам король Эльдран лично поблагодарил его и задал пир в его честь.

Когда Вальтреско предложил ему завидную должность капитана городской стражи Пайрогии, он, дурак, с радостью согласился. А теперь все больше жалел о тогдашнем своем торопливом решении. Он сам понимал, что место ему было в действующем войске. Эх, граница!.. Только постоянные тяготы и опасности, которыми изобиловала жизнь на неспокойном порубежье Бритунии, давали ему настоящее ощущение полноты жизни. Здесь, в городе, тоже хватало опасностей, только были они особого свойства. Совсем не такие, как те, к которым он привык. И методов требовали опять-таки непривычных. Верно, риска здесь было вроде поменьше, а платили не в пример больше. Однако Сальворас никак не мог себя убедить, что нынешний пост был как раз по нему. Все-таки сюда лучше подошел бы человек, может, не столь искусный с мечом, но более сведущий в политике…

Он, правда, еще не собирался отказываться. Вальтреско, между прочим, начинал в том же самом пограничном гарнизоне, что и он, Сальворас. И наверняка в свое время преодолевал те же самые трудности. А посмотрите-ка, чего достиг!.. К тому же Сальворас был обижен и намеревался доказать, что годился кое на что. Может, однажды он еще и заменит Вальтреско в должности верховного полководца бритунийского войска. Конечно, войско это было не бог весть как велико, если сравнивать с такими великими королевствами, как Аквилония, Офир или Шем. Но титул есть титул: звание «Полководец Бритунии» уходило во глубину веков, и всегда ему сопутствовала аура чести и славы…

Раны, нанесенные Сальворасу киммерийцем, немилосердно саднили, но он решил, что займется ими попозже. Он уже разослал все наличные патрули, строго приказав не спускать глаз со всех возможных выходов из города. Старшинам же было велено собраться и стражницкой. Сальворас уже приготовил план, как захватить киммерийца. Капитан не намеревался отдыхать, пока не запустит этот план в действие.

Сальвораса ни разу еще не побеждали в схватке один на один. Он был слишком силен и слишком искусен в обращении с оружием. Да. Его ни разу еще не побеждали. До сегодняшнего дня… Капитан осторожно пощупал перебитый, облепленный кровавыми корками нос. И подумал: как бы не оказался этот самый Конан труднейшим испытанием всей его жизни…

…В это же время полководец Вальтреско расхаживал взад и вперед по комнате, из которой только что вышел Сальворас. Он расхаживал, склонив голову, и то и дело скреб бороду, по-видимому пребывая в очень глубокой задумчивости. Спустя некоторое время он остановился и выпрямился. А потом подошел к полированному дубовому столу, занимавшему угол комнаты. На столе стоял небольшой гонг. Вальтреско взял лежавший подле него молоточек и с силой ударил в гонг.

Через несколько минут в дверь негромко, но настойчиво постучали.

– Не заперто. Входи! – нетерпеливо отозвался Вальтреско.

Дверь тихо отворилась. Вошел светлокожий, тонкий в кости старик, облаченный в голубые шелковые одежды. Он слегка поклонился полководцу и прикрыл за собой Дверь.

– Похоже, Ламици, у нас неприятности, – приглушенным голосом сказал ему Вальтреско. – Я, помнится, дал тебе строжайшие указания относительно того, как следовало избавиться от тела. Как вышло, что безделушка принцессы оказалась в руках у западного проходимца?..

– Уверяю тебя, я все сделал в полной тайне и с надлежащей осторожностью, – своим тихим мелодичным голосом отвечал главный евнух. – Не меня же ты подозреваешь в ограблении мертвой?

– Нет, конечно, но кто-то же это сделал! Браслеты и ожерелье были подарены принцессе еще в детстве. Она никогда не снимала их, так что, когда она выросла, это стало просто невозможным. Таков обычай всех знатных бритуниек. Вору пришлось отрубить мертвой и руки, и голову, чтобы добраться до побрякушек. Ничего удивительного, что тело нашли в таком отвратительном состоянии! Если бы я был вчера в городе, я бы сумел как-нибудь загладить дело, не поднимая по тревоге всю городскую стражу. Но королю уже донесли, и за поимку или хотя бы выдачу местонахождения преступника объявили награду…

– Я послал за тобой сразу, как только прослышал, что стражники обнаружили тело. Удивительно, как быстро дошло мое послание!

– Быстро!.. – фыркнул Вальтреско. – На наше счастье, доверчивый простак Сальворас поверил, будто варвар вправду виновен. Кроме нас, истину знает еще один человек. По словам Сальвораса, о том, где и у кого находится браслет, он проведал от некоего заморийца по имени Хассим. Наш бравый капитан сейчас же помчался туда, точно пес, спешащий угодить хозяину. Если бы ему еще и удалось убить киммерийца!..

– Ах, мой полководец, – вздохнул Ламици. – Я слыхал об этом Хассиме. Это же заморийский вор, крыса, живущая в нужнике, и совести у него ни на грош. Такие люди бывают очень полезны, но доверять им ни в коем случае не следует. Получил ли он уже награду за то, что навел на преступника стражу? Насколько я помню, за это было обещано две сотни золотых. Уж, верно, Хассим не пройдет мимо золота. Быть может, ты пошлешь за бродягой Сальвораса? Мы бы с тобой по достоинству наградили его…

– Предоставь мне разбираться с ним, евнух, и ни о чем не волнуйся. Значит, вздумал приторговывать краденым?.. Ну, получит он у меня награду. Да такую, о которой и мечтать не смел. Уж я вызнаю, что там у него за свидетельства виновности киммерийца…

– М-м-м… Я почему-то не сомневаюсь: мерзавец знает намного больше того, что рассказал капитану. Вероятно, при соответствующем убеждении можно будет добиться от него и всей правды?

Лицо Вальтреско ожесточилось, глаза холодно заблестели, как два мокрых сапфира. Он палачески усмехнулся и многозначительно сжал кольчужный кулак.

– Если он хоть что-нибудь знает, он мне это расскажет. А теперь оставь меня, Ламици. Держи глаза и уши открытыми. Я должен знать все, что говорят королю!.. – И добавил, перейдя на едва слышный шепот: – Азора знает об этом?..

Старый евнух опустил глаза, глядя в пол.

– Лично я, – сказал он, – ничего ей не сообщал. Я не виделся с ней с тех пор, как… со времени ритуала две ночи назад. Однако ты сам знаешь, ей ведомо многое из того, о чем не говорят вслух. Если бы это дело касалось ее, она бы не замедлила меня вызвать.

– Мы должны быть уверены, что она не вызовет тебя по этому делу. Я не боюсь ни единого человека, но совсем не хотел бы, чтобы ее магия оказалась направлена против меня. Итак, я позабочусь о нашем друге Хассиме. А потом мы обсудим, что получилось.

Ламици вновь поклонился и вышел так же тихо, как и вошел. Несмотря на внешнее спокойствие, с которым он держался в присутствии полководца, в голове евнуха вихрем проносились крайне беспокойные мысли. В частности, ему не хотелось даже гадать, какая судьба ожидала его, если бы выяснилась его причастность к гибели принцессы. Какая жалость, что тело все-таки нашли. Ламици не мог понять, как же это все-таки произошло. Сам он, конечно, отнюдь не грабил покойницу, но Вальтреско его, по-видимому, в чем-то подозревал. Ламици всегда восхищался Вальтреско. Он сам наблюдал за тем, как тот превращался из честолюбивого, наделенного сильной волей юнца в справного и весьма тяжелого на руку предводителя воинов. Вальтреско представлял собой идеального бритунийского вельможу, каким тот виделся евнуху. Он был сыном барона и потомком многих поколений чистокровных бритунийцев. Вот кого следовало бы избрать королем, когда предыдущий монарх умер, не оставив наследника!

Долгих двадцать лет Ламици прослужил прежней династии и ее последнему представителю – королю Куллану. Вот кто был чистокровным бритунийцем! Не то что его преемник на троне, этот, с позволения сказать, король – Эльдран. Ламици не мог без возмущения думать о том, что в жилах нынешнего монарха текла непотребная смесь бритунийской, кезанкийской и, страшно вымолвить, гиперборейской крови. Кезанкийских горцев традиционно считали бритунийцами, однако, с точки зрения Ламици, это были всего лишь крестьяне, годные только пахать поля и разводить коз. Евнух без устали проклинал тот день, чуть более года назад, когда ничтожного козопаса выбрали королем.

Справедливости ради следовало заметить, что Эльдран был безупречным солдатом, а потом – воеводой на границе. Но кровь, кровь!.. Недопустимо, чтобы такой человек правил страной. Уже сбывались худшие опасения Вальтреско: Эльдран предпочитал не воевать, а вести переговоры и торговать с соседними странами. Этот человек вел себя так, словно земли и народ его королевства были товарами, которые выторговывают на рынке! Видимо, у него не хватало мужества держаться с венценосными соседями на равных. Он предпочитал прятаться за никому не нужными перемириями и пустыми словами переговоров, точно последний бесхребетный трус!..

Нет, для трона требовалась сильная личность, и притом ничем не замутненных, самых что ни есть благородных кровей. Только такой человек сумеет объединить бритунийский народ и вернуть державе ее былое могущество.

Когда Ламици был маленьким мальчиком, его бабушка служила правящему Дому того времени. Бабушка немало рассказывала ему о былых годах и о том, какой влиятельной и могучей была Бритуния прежде. Как горд был Ламици, когда его выбрали старшим королевским евнухом! Поистине, утрата мужского достоинства была невеликой платой за столь высокую честь, как служба королевской семье.

Шли годы, и он стал безмолвным свидетелем постепенного бесславия и упадка бритунийского трона. Мало-помалу дошло до того, что сама страна готова была распасться на несколько грызущихся между собой княжеств. Сменялись поколения, и некогда просвещенный и гордый народ все больше скатывался к варварству. Нашествия из сопредельных стран перестали быть чем-то необычным. Соседи-монархи не воспринимали всерьез королей Бритунии. Для них это были шуты, правившие деревенщиной, Однажды услышанная от кого-то язвительная фраза так и горела в сердце Ламици. Как бы он хотел заставить тех, кто ее произнес, подавиться пакостными словами!

Вальтреско!.. Вот кто сможет воплотить его мечту в жизнь. Уж он-то не потерпит «случайных» наскоков на границы Бритунии, которые все чаще совершали соседние державы. Не-ет, он соберет достойное ополчение и отодвинет западную границу за Желтую реку. А восточную – далеко в Коринфию!

Король Вальтреско!..

Вот с кем для народа Бритунии начнется новая эра. Эра империи. Предел которой положит только великий Западный Океан!..

Ламици уже воочию видел сверкающие города, а над ними – гордо реющие в небе знамена Бритунийской Империи…

Вот уже много месяцев евнух строил всевозможные планы, обдумывая, как бы свергнуть ненавистного козопаса. С тем же успехом можно было доставать луну с неба. Короля день и ночь охраняли свирепые, беспредельно преданные ему кезанкийские горцы. Каждый из которых почитал величайшей честью умереть, защищая Эльдрана. Их мечи были острей острого, их бдительность ничто не могло притупить….

В довершение всех бед какой-то безмозглый, но жаждущий власти барон из юго-западной Бритунии совсем недавно нанял убийцу и поручил ему отравить короля, Увы, дурацкий план вельможи пошел прахом, и возмущенный народ спалил заговорщика живьем в его собственном замке. Схваченному убийце отрубили голову – обычная казнь за государственное преступление. Король сделался подозрителен, и теперь даже наиболее опытный наемный убийца не мог гарантировать успеха. А рисковать Ламици не мог. Случись королю заподозрить его, и последним, что он в своей жизни увидит, станет отточенное лезвие палаческого топора. Евнух с жаром молился богам, упрашивая их помочь…

И вот поздним вечером три недели назад его страстные молитвы наконец были услышаны. Он отправился за покупками в город, и на улице его окликнула некая молодая женщина, откуда-то знавшая его имя. Она попросту вышла из какого-то ничем не примечательного переулка и заговорила с ним, назвавшись Азорой. Помнится, на ней был бурый бесформенный плащ, доходивший до щиколоток, а на руках – тонкие кожаные перчатки. На голову был наброшен капюшон, не дававший рассмотреть ни лба, ни волос. Он вообще сперва заметил только глаза: они багрово светились в вечерних сумерках, словно рубины при факельном свете. Он удивленно сморгнул и посмотрел снова: нет, глаза у женщины были самые обыкновенные, карие. Она сказала ему, откуда она родом, но теперь он почему-то не мог припомнить названия места. И вообще вся эта встреча прошла для него точно во сне. Он запомнил немногое, только сохранил впечатление, что длилась встреча долго. Наверное, несколько часов.

Почему-то (а в самом деле, почему? Вспомнить бы причину!) он последовал за Азорой в безлюдную старую часть города, которую ему никогда прежде не доводилось посещать. Там стояли сооружения незапамятной древности; они были гораздо старше города, разросшегося вокруг. Суеверный народ обходил развалины стороной. Их давно объявили запретными, и городская стража зорко следила за тем, чтобы туда не совались ни бродяги, ни любопытные. Но в тот вечер Ламици с Азорой незамеченными миновали патруль. Стражники смотрели куда-то сквозь них, точно они были пустым местом. Ламици было очень не по себе, однако он шел.

Азора провела его в полуразвалившееся старое здание. Без сомнения, здесь когда-то был храм – аскетически простой, без украшений и какой-либо обстановки. Азора произнесла несколько слов, и тяжелый каменный блок у дальней стены стал поворачиваться, открывая проход в извилистый коридор. Ламици сразу поразил резкий контраст между роскошным убранством коридора и скудостью внешнего покоя. Серый каменный пол здесь покрывали пышные ковры цвета запекшейся крови, а на стенах виднелись более чем странные факелы. Они горели ровным зеленым огнем и совсем не давали дыма. Ламици проследовал за Азорой к двойным бронзовым дверям высотой почти в два его роста. Деревянные ручки, покрытые невиданной резьбой, соединял увесистый замок. По слову Азоры замок открылся, и двери разошлись, как если бы изнутри их распахнул невидимый великан…

…И евнуха окатила волна невыносимого смрада, хлынувшего из-за двери. Желудок Ламици едва не вывернулся наизнанку прямо перед порогом, так разило из-за дверей смертью и разложением. Ему захотелось бежать, немедленно бежать прочь… Он не побежал, потому что более не был хозяином себе самому. Он вошел следом за Азорой во тьму, лежавшую за порогом. Странная женщина зажгла несколько дюжин свечей, расположенных ровным рядом вокруг массивного предмета, занимавшего середину чертога. Когда глаза Ламици привыкли к сумрачному полусвету, он рассмотрел, что таинственный предмет был алтарем и что он-то и являлся источником омерзительной вони. Щурясь, он попытался разобрать непонятные символы, высеченные на его поверхности, но тут Азора повернулась к нему и заговорила.

– Я знаю, евнух, кто ты такой и чего ты желаешь, – сказала она. Ее прекрасный, полнозвучный голос отдавался под сводами неестественным эхом. – Я знаю все это, ибо я – жрица мутари высокого посвящения. Я привела тебя сюда, ибо ты можешь доставить мне нечто такое, в чем я нуждаюсь. Если ты это сделаешь, я употреблю свое могущество для свержения нынешнего короля и замены его другим, по твоему выбору.

– Ты в самом деле настолько могущественна?.. – изумленно спросил он и сразу пожалел о вырвавшихся словах. И поспешно спросил: – Как… как же я могу послужить тебе?..

– Король тебе доверяет, – ответила мутари. – Ты имеешь свободный доступ во дворец. Более того, король поручил тебе заниматься образованием его дочери. Я дам тебе мазь: если втереть ее в кожу женщины, она крепко заснет. Коснись этой мазью тела принцессы. Когда ока заснет, ты доставишь ее сюда ко мне.

– Но если меня увидят?.. И почему ты, при твоей волшебной силе, не…

– Не сделаю этого сама? – перебила она. – Дело в том, что от женщины невозможно скрыть мое истинное лицо. К сожалению, природа мутари накладывает некоторые ограничения.

– Твое… как ты сказала? Твое истинное лицо?.. – пробормотал он потрясение.

Вот тогда-то это и произошло. Она откинула капюшон и стащила с рук перчатки. А потом улыбнулась, показывая ряды угольно-черных зубов. Еще Ламици понял, что первое впечатление было верным: ее глаза действительно светились, прямо полыхали оранжево-алым, как горячее железо, только что вынутое из горна. Ногти жрицы тоже оказались черными как сажа. Это при том, что кожа у нее была нежнейшей белизны…

Евнух навсегда запомнил охвативший его ужас. Он едва не обмочился тогда, словно перепуганный младенец.

– Теперь ты знаешь, евнух, что я такое, – говорила между тем жрица. – Никто не должен видеть меня. Жрецы Митры – исконные враги мутари, а мне некогда тратить на них время. Знай еще: дела этой страны меня не касаются. Мне все равно, кто станет пасти стада двуногих овец. Меня заботят совсем другие дела, которых ты, с твоим убогим человеческим рассудком, не поймешь все равно. Все, что ты должен сделать, – это доставить мне девушку. Целую и невредимую. Долго, очень долго ждала я такой возможности… Белокожая, золотоволосая девственница, дочь короля, правящего этим городом! Так написано, и пророчество не обмануло!..

Знай же, евнух: если ты будешь слушаться меня, никто не увидит тебя и никакое подозрение тебя не коснется. Приведи ее ко мне. Когда я с вей покончу, распорядись ее телом так, как сочтешь нужным. А потом я устрою так, что король скончается от изнурительной болезни. От тебя ничего больше не потребуется. Ничто не сможет его излечить, в том числе и бессильные молитвы полоумных жрецов Митры к их смехотворному божку. Эльдран умрет, и народ выберет себе нового короля…

Объяснив Ламици свой план, Азора дала ему два ключа. Один приводил в действие механизм, отодвигавший каменный блок в помещении храма. Другой подходил к замку в дверях, что вели в алтарный чертог. Еще она вручила ему небольшую баночку мази. Когда Ламици наконец выбрался из развалин и вернулся во дворец, час был очень поздний, и голова у евнуха раскалывалась от боли. Проснувшись на следующее утро, он готов был решить, что вчерашнее ему попросту приснилось. Но баночка и ключи лежали на ночном столике – зримое свидетельство реальности жрицы мутари. Он поспешно спрятал то и другое в тайник – за кирпич, вынутый из стены спальни…

Теперь, по прошествии нескольких недель, его часть сделки была исполнена. Теперь настал черед Азоры исполнить обещанное. Стоя у дворцового окна, Ламици смотрел на огромное золотое солнце, встававшее из-за далеких гор на востоке. Теплые утренние лучи ласкали в небе пухлые белые облака. «Вот он, – думал Ламици. – Вот он, долгожданный рассвет новой эпохи. Эпохи, когда имя Бритунии прогремит по всей земле. Наконец-то мои старые глаза узрели этот рассвет…»

Улыбнувшись готовой сбыться мечте, евнух отвернулся от окна и поспешил по коридору к личным покоям Эльдрана. Как-то чувствует себя нынче его величество, не заболел ли ненароком?..

ГЛАВА 3 ЦЕЛИТЕЛЬ И ВОИН

Конан проснулся от едва слышного звука закрывающейся двери. Он проспал несколько часов, но пробуждение было мгновенным и полным. После того, что ему выпало перенести минувшим вечером, большинство цивилизованных людей очнулось бы, что называется, с глазами в кучку. Конан был свеж и готов к немедленному действию, как лесная пантера.

Его рука привычным движением нащупала рукоять меча: мало ли что могло приключиться в следующий момент! Он слегка вздрогнул, попытавшись сжать кулак. Пальцы не повиновались ему, казалось, ниже локтя висел сплошной ком тупой, глухо пульсирующей боли. Голова тоже болела, но эта боль была привычной и понятной: не зря же он давеча осушил два кувшина вина. Зато во рту было сухо, точно в заморийской пустыне.

Напрягшийся варвар отчасти успокоился, когда понял, что шум, разбудивший его, был порожден возвращением Ивэнны: по всей видимости, девушка привела лекаря. Мужчина, вошедший с нею вместе, был одет как жрец Митры, но казался гораздо моложе большинства жрецов, которых Конан до сих пор видел. Одежда его выглядела потрепанной в дальнем пути, но чистой, на ногах были чиненые-перечиненые сандалии. Серьезное светлокожее лицо обрамляли длинные рыжевато-русые волосы, густая бородка и усы красиво курчавились. Он держал в правой руке тяжелый, окованный железом березовый посох, а с левого плеча свисала большая кожаная походная сумка. Жрец был подпоясан веревочным кушаком, и никакого оружия при нем не было заметно.

Конан неторопливо слез с мехового ложа и прошел в угол комнаты, где стоял большой кувшин с водой. Прислонив меч к стене, он поднял кувшин здоровой рукой и напился.

– Конан, – озабоченно обратилась к нему Ивэнна, – это Мадезус, тот самый целитель, о котором я тебе говорила вчера. Ему можно доверять: он никому не расскажет, где ты находишься.

Варвар с большим подозрением оглядел молодого священнослужителя.

– Значит, Мадезус, ты жрец? – спросил он, кивая на его облачение.

– Я был жрецом, – прозвучало в ответ. – Три года назад в Коринфии я действительно служил в храме Митры. Теперь я – просто Мадезус, именуемый также Целителем. Я ношу эти одеяния по праву и по своему свободному выбору и по-прежнему являюсь верным поклонником Владыки Света… – Ему явно не хотелось пускаться в дальнейшие объяснения, и он переменил тему: – Твое запястье… Перелом очень скверный. Позволь мне заняться им, и я не буду надоедать тебе больше, чем необходимо. Ивэнна совершенно права: я никому не выдам тебя. Я целитель, меня учили помогать страждущим, а не допрашивать и выдавать.

Он расстегнул свою сумку и принялся расставлять на столике всевозможные пузырьки, коробочки, баночки и еще множество непонятных предметов. Попросив Ивэнну налить из кувшина воды, жрец нашел в сумке несколько свечей и зажег их.

Конан недоверчиво хмурился, но помалкивал. Если целитель обманывал, все равно поздно было что-то предпринимать. Да он и так собирался как можно скорее уносить отсюда ноги. Шут его знает, со стражников станется перерыть весь хренов город в поисках мнимого убийцы принцессы. А вылечит его или нет этот молодой жрец, особого значения не имело. В любом случае, с одной рукой или с двумя, он отыщет Хассима и рассчитается с ним за паскудство. Отправит его торговать краденым в преисподнюю…

Киммериец вновь посмотрел на стол, где Мадезус как раз смешивал какое-то тошнотворного вида снадобье. Запашок у зелья был еще тот.

– Пожалуйста, протяни руку… нет, не так, ладонью вверх… – Мадезус натер приготовленной мазью распухшее, обезображенное запястье, потом взял его в ладони. Закрыл глаза, склонил голову и начал: – Отче Небесный, Даритель Света и Жизни, Защитник Правды, услышь молитву смиренного слуги Твоего…

Несколько минут он нараспев произносил священные слова молитвы. Вскоре Конан ощутил странное покалывание в предплечье, и волосы у него на затылке непроизвольно зашевелились. Варвар никогда не доверял сверхъестественному и, вообще говоря, побаивался его. Ему до смерти захотелось выдернуть у целителя руку и послать его подальше со всеми его штучками. Он удержался, хотя и не без труда. Он ничего не имел ни против Митры, ни против его почитателей. У самого у него был совсем другой бог – угрюмый Кром, обитавший под стылыми серыми кряжами Бен Мора, что в Киммерии. Его народ редко беспокоил Крона молитвами. Кром давал своим детям при их рождении один-единственный подарок: волю сражаться и убивать. Молить свирепого бога о чем-либо еще считалось недопустимым признаком слабости. Конан весьма сомневался, что Кром вообще обращал внимание на молитвы…

Наконец Мадезус завершил молитву и выпустил запястье киммерийца. Лоб жреца усеяли крупные бисерины пота; он вытер лицо ладонью, и было заметно, как дрожала его рука. Вылив в чашку с водой содержимое небольшого фиала, Мадезус выпил. Скоро его руки перестали дрожать. Заметив озадаченное выражение на лице Конана, священнослужитель улыбнулся и ободрил его:

– Исцеляющая молитва коротка, но отнимает немало сил. Попробуй пошевелить пальцами, друг мой.

Конан послушно сжал правую руку в кулак, потом расправил ладонь. Пальцы, хотя и неохотно, все же повиновались. Запястье было все еще багрово-синим и вздувшимся, но опухоль быстро спадала. Конан решил про себя: что бы там ни представлял собой этот жрец, шарлатаном он не был уж точно. Он ворчливо поблагодарил Мадезуса, а потом спросил:

– Чем заплатить тебе за лечение?

– Лично я, – был ответ, – не могу принять никакой платы. Однако ты должен вручить мне нечто для приношения в храм. За подобную услугу, оказываемую иноверцу, жрецы обычно берут три золотых. К сожалению, воздействие молитвы скоро прекратится, если я не получу ничего.

Конан хотел было возразить, но вовремя прикусил язык. Жизнь уже приучила его не пускаться в споры со священниками и колдунами. К тому же накануне он выиграл в кости вполне приличную сумму. Его кошелек всегда пустел с той же легкостью, с какой и наполнялся. Дай только время, и скоро в нем опять зазвенит золото. Киммериец потянулся к поясу… и потрясенно осознал, что кошелька нет на месте. Он быстро обежал комнату взглядом, надеясь, что попросту уронил его накануне. А может, это Ивэнна сняла его, когда промывала ему раны?..

– Мой кошелек! – сказал он. – Ивэнна, ты его не видала?

Девушка непонимающе уставилась на его ремень, где полагалось висеть кошельку. Теперь на этом месте болтались лишь потертые ремешки.

– Наверное, – предположила она, – ремешки оборвались, когда вчера ты дрался с… то есть я хотела сказать, во время того несчастного случая, – неловко поправилась она, поймав предостерегающий взгляд Конана.

– Понятно, – сказал Мадезус и покачал головой: – Увы, если в самом скором времени я не сделаю приношения…

– Погоди! Возьми вот это, целитель. Эта штука стоит гораздо больше трех золотых, но дьявол с ней, с ценой, я благодарен тебе за помощь, – с этими словами Конан вытащил завернутый в тряпку браслет, по-прежнему надежно сохранявшийся во внутреннем кармане его безрукавки. Он покупал его для Ивэнны, но, если учесть историю, связанную с этим браслетом, девчонка все равно не сможет носить его открыто. А если учесть, что Конан заплатил за него всего два золотых, он оставался еще и при выгоде. Развернув украшение, он передал его жрецу. Мадезус взял браслет… и тотчас же, издав невнятное восклицание, выронил его, словно ядовитую змею.

– Да оградит нас Митра!.. – вырвалось у него. Вновь подобрав браслет, он внимательно и с любопытством осмотрел изящную вещицу. Потом пояснил: – От этого браслета исходит аура страшного бесовского зла! Аура уже померкла, но я сразу почувствовал се, как только взял браслет в руки. Тот, кто последним носил украшение, умер чудовищной, неестественной смертью. И, судя по силе ауры, это случилось совсем недавно… Как попала к тебе эта вещь?

Мгновение Конан раздумывал, как бы поубедительнее соврать, но потом решил, что, если он расскажет целителю правду, хуже, чем есть, уже всяко не будет.

– Я купил его вчера вечером у заморийца по имени Хассим. Он продавал браслет за бесценок, и потому я не очень-то расспрашивал, где он сам его раздобыл. Я решил, он скорее всего украл его. Или выманил у кого-то обманом…

Пока Конан говорил, Мадезус смотрел ему прямо в глаза, словно пытаясь решить, правду ли говорит ему киммериец. Лицо целителя было очень озабочено и серьезно.

– А не подскажешь ли, – спросил он, – где можно отыскать этого Хассима? Боюсь, здесь, в этом городе, пробудилось древнее зло! Если вовремя не отыскать и не обезвредить его источник, оно может набрать столь страшную силу, что никто уже не сможет ему противостоять! Да убережет нас от этого Митра!..

Руки у него опять задрожали. Он вновь вытряс в чашку содержимое какого-то пузырька и проглотил жидкость.

Конан и Ивэнна с большим сомнением посматривали на молодого жреца – часом не свихнулся ли парень? Что еще за такое древнее зло, о котором он толкует? По глубокому убеждению Конана, Хассим был самый обычный лгун и мошенник, притом вконец опустившийся. Могло ли за ним в самом деле стоять нечто значительное?

– Желтобрюхий подонок теперь, скорее всего, удирает в сторону заморийской границы, – проворчал наконец варвар. – А что это за зло, которым ты нас пугаешь? И как ты сумел ощутить его присутствие, просто прикоснувшись к безделушке?

– Нас, жрецов Митры, с самых начальных ступеней научают распознавать следы и знаки присутствия Врагов Света, – ответил Мадезус. – Позже вырабатывается особого рода чувствительность к предметам и даже местам, вблизи которых недавно побывали создания Тьмы. При этом чем сильнее зло, тем проще распознать его след. Мы называем эти невидимые простым глазом следы «аурой». Аура ощущается только путем прикосновения к предмету. Как опытный охотник различает зверей по отпечаткам их лап, так и искусный жрец узнает своего врага по его ауре. Священство, редко покидающее храмы, современен утрачивает эту способность. Им ведь редко приходится встречаться со Злом лицом к лицу.

Что до меня, то по меркам жречества я совсем молод. Но в своих странствиях я сталкивался с таким количеством бесовских созданий, какое и не снилось седобородым старцам, живущим в безопасности своих храмов. И я утверждаю: этого браслета касалась злая Сила неведомой мне природы. Я чувствую ее смертоносную мощь, ее ненависть ко всем живым существам, ее жажду уничтожать и калечить. Я буду молиться, и, может статься, Небесный Отец сочтет возможным поведать мне, что это за Сила. Если же нет, я восприму это как Его указание не вмешиваться…

Теперь мне пора, друзья мои, но позвольте предупредить вас: берегитесь Хассима! Он может оказаться всего лишь пешкой в руках Зла, но кто поручится, что за ним не стоят неведомые и страшные Силы? Кто-то ткет паутину: остерегайтесь запутаться в ней так, что потом не сможете выбраться!..

Голос Мадезуса становился все громче, а последние слова он для убедительности сопроводил ударом подкованного посоха в пол. Поднявшись, он собрал свою потертую сумку, завернул браслет в белую тряпочку и бросил его внутрь.

Конан не слишком серьезно воспринял предупреждение целителя. Весь этот бред сивой кобылы насчет каких-то там аур и колдовских паутин у него в голове обычно не задерживался. Пусть ими и прочей потусторонней белибердой занимаются жрецы и им подобные. Конана интересовали понятные, земные материя. Хассим, например. Хассим, по крайней мере, был человеком из плоти и крови, а значит, эту плоть можно было проткнуть мечом и не сомневаться, что потечет кровь. Пускай безумный Мадезус гоняется за колдовскими заговорами и прочей чепухой, Его дело. Пускай только не становится у Конана на дороге и не метает ему мстить. Варвар кивком попрощался с целителем и пристегнул к поясу меч, поразившись при этом, насколько быстро выздоравливало запястье.

Лекарь был прав в одном: Конану следовало соблюдать предельную осторожность. На всех воротах будет стоять стража, получившая его приметы. Что ж, он извлечет из этого выгоду: если все кинутся следить за воротами, значит, меньше стражи будет околачиваться в городе, а именно там он и планировал начать охоту за Хассимом. Ивэнна подтвердила, что не далее как вчера было объявлено о крупной награде за розыск браслета; навряд ли заморийский мошенник не явится за деньгами! Конану оставалось только где-нибудь спрятаться и понаблюдать за входом во дворец. Ивэнна, со своей стороны, будет держать ушки на макушке и внимательно слушать все новости, касавшиеся вчерашнего происшествия. Тем более что все городские пересуды и сплетни неизбежно стекались в «Золотой Лев». Распространялись же слухи быстрее удирающих крыс.

Конан молча сидел и строил какие-то планы, Ивэнна же принялась готовить еду: тушеное мясо с пряностями, козий сыр, пастушеский хлеб с толстыми корками…

Отклонив приглашение Ивэнны отобедать, Мадезус рассеянно побрел улицами к древнейшему и самому бедному из трех городских храмов, посвященных Владыке Света. Жрец был уверен, что всей правды Конан ему не сказал. Навряд ли, однако, варвар имел хоть какое-то отношение к тому злу, которое он ощутил сразу, как только прикоснулся к браслету.

Увы, парень и девушка не отнеслись к его предупреждению с должной серьезностью. Что ж! Его дело – отыскать источник зла и истребить его, если хватит сил. Митраитское священство больше не признавало его настоящим жрецом, но Мадезус не считал для себя возможным трусливо отворачиваться от проявлений Зла и притворяться, будто их вовсе не существует. Взял след – разыщи и сразись, хотя бы это принесло тебе гибель. Так наставлял молодого жреца его Учитель, Калетос. Несколько лет назад, перед его уходом из Коринфии, между ними состоялась заключительная беседа, и сказанное Учителем навсегда запало в сердце Мадезуса.

«Запомни мои слова, – говорил Калетос, – и моли Митру, чтобы тебе никогда не пришлось воспользоваться тем, что ты сейчас услышишь. В мире присутствует великое Зло, и далеко не все оно коренится в сердцах самих людей. Никто не рождается прислужником этого Зла: оно проникает в душу и разлагает ее изнутри. Человека, предавшегося Злу, можно убить, но Зло, овладевшее им, отэтого не исчезнет. Проклинаемый людьми бог-Змей Сэт – всего лишь одна из недобрых Сил древности, что до сих пор делают свое черное дело, таясь от света в бессолнечных недрах земли. Эти Силы бессмертны. Они могут спать столетиями, а потом пробуждаются и начинают ткать свои сети, улавливая души людей. Алчные и слабые духом куда как падки на их посулы и лживые обещания. Это – готовая пища для Сил Зла! Оно пожирает их и отбрасывает за ненадобностью, и слишком поздно осознают они ошибочность избранного пути!

Но есть среди людей и такие, кто предназначен выискивать и уничтожать Первородное Зло, ищущее нашей погибели. Мой Наставник был из таких, и в тебе, Мадезус, я чувствую то же самое. На смертном одре Наставник передал мне могущественный амулет и научил молитвам, позволяющим прибегать к его силе. И вот, Мадезус, пришел час передать его тебе и с ним совет: используй амулет только в час крайней нужды! Ты становишься на путь, который не многие дерзают избрать. Отныне ты не сможешь называться жрецом Митры, по крайней мере в обычном понимании этого слова. Ты оставишь храм и пойдешь в мир. Ищи же Зло, которое ждет тебя там, и без устали изгоняй его с лика земли! Только не забывай при этом о своем долге по отношению к другим людям и об искусстве исцеления, которое я тебе преподал. И помни: амулет не откликается на молитвы людей, которые желали бы использовать его в своих корыстных целях. Поэтому да будут твои побуждения всегда чисты и неизменно направлены на добро. Я же буду молить за тебя Митру, храмы которого навсегда останутся для тебя родным домом…»

…Мадезус покинул Коринфию три года назад. Покинул с надеждой когда-нибудь возвратиться и поведать Калетосу о своих путешествиях. Он знал, что его Учитель был прав. Служение богу Света в коринфийском храме – это не для него. Его предназначением было защищать людей от Врагов, против которых сами они, со всем их оружием, были бессильны.

Поднеся руку к груди, он ощупал сквозь поношенную одежду свой амулет – звезду о семи лучах, висевшую на шее. Он чувствовал, что Зло, оставившее свой след на браслете, таилось где-то здесь, в городе. Быть может, он, Мадезус, забрел в Пайрогию совсем случайно. А может быть, его направили. Браслет – вот его зацепка в розысках неведомого Зла. Он определит, где оно прячется, и даст ему бой.

Он поднимался по ступеням, что вели в храм, и лицо его было решительно и угрюмо.

– Эй, ты, стой!.. Стоять, кому говорю!.. Громогласный приказ закованного в латы стражника сопроводил взмах выдернутого из ножен длинного обоюдоострого меча.

Конан бросил на кричавшего кровожадный взгляд, потом покосился через плечо в переулок. Как назло, в переулке громоздилась куча каменных обломков: дома ветшали и постепенно разваливались. Киммериец был не вполне уверен, что успеет перемахнуть через завал прежде, чем стражники до него доберутся.

Вот уже некоторое время он со всей осторожностью пробирался в направлении дворца, тщательно избегая людных больших улиц. До сего момента ему действительно не попалось ни единого патруля. Зато теперь, похоже, влип как следует. Вот что значит – не повезло! И ни тебе боковых дверей или хоть окошек, куда можно было бы юркнуть.

«Ладно, – сказал он себе, вытаскивая меч. – Я не напрашивался». Если эти недоумки в самом деле решили его задержать, пускай не обижаются. Конан крутанулся на месте и молча ринулся прямо на подходивший патруль. Самое обидное, что, приблизившись, он узнал в одном из стражников старшину Эккара, частого посетителя «Золотого Льва».

Очнувшись от мгновенной неожиданности (ждал, что Конан кинется наутек), Эккар остановился и принял боевую стойку. Остальные патрульные тоже выхватили оружие. В отличие от предводителя, на них были только кожаные камзолы и железные шлемы.

– Погоди! Я не хочу тебя убивать! – прокричал Конан. – Обвинение ложное, я ни в чем не виновен!

– Не трать силы на болтовню, варвар! – был ответ. – А вранье свое прибереги для ушей капитана! И если ты сейчас же не бросишь меч и не пойдешь с нами сам, мы с ребятами ветчину из тебя сделаем!

– Бросить меч? – зарычал Конан. – Лучше уж я его воткну в твои вонючие кишки!

Старшина заворчал и подступил ближе. Он двигался осторожно и уверенно – опытный фехтовальщик. Вскинув меч, он лязгнул им по мечу Конана и сделал быстрый выпад, намереваясь покончить с варваром раз и навсегда. С таким же успехом он мог бы атаковать каменную стену. Киммериец попросту отшвырнул его меч и сам сделал выпад, да такой, что Эккар, скакнувший навстречу, едва не напоролся на клинок, как на вертел. Старшину спасла быстрота: он успел отскочить, и меч Конана лишь откромсал от его кольчуги изрядный лоскут. Варвар заметил, как на лице его противника мало-помалу начал проявляться страх. Тем не менее стражник продолжал бой. Он осторожно двинулся в сторону, пытаясь дать место своим людям. И точно, один из патрульных занес меч и шагнул вперед. Но переулок оказался слишком узок, для троих в нем уже не было места.

Эккар, Тяжело дыша, принялся отдавать распоряжения:

– Фелг, живо за подмогой! Юранд, обеги квартал и нападай с другой стороны!

А сам тем временем отскочил на два шага прочь и поднял меч, готовясь отражать выпад киммерийца. Конан понимал: если он не прорвется прямо сейчас, очень скоро переулок будет кишмя кишеть стражниками, и те его попросту сомнут числом. Он рубанул по мечу Эккара, пустив в ход всю свою немалую силу. Клинок старшины разлетелся вдребезги. Меч Конана рассек и его, и кольчугу, и несколько ребер под ней. Удар отшвырнул Эккара назад и опрокинул его навзничь. Из раны в груди била багровая струя. Он еще успел открыть рот, как бы пытаясь что-то сказать, но вместо слов изо рта потоком хлынула густая алая кровь.

Фелг с Юрандом перескочили через поверженное тело своего командира и кинулись мстить. Один из них замахнулся на Конана широким кривым ножом, другой нацелил ему в голову лезвие длинного ятагана. Киммериец нырком ушел от удара, вышиб у Фелга из руки нож и мгновенным движением меча выпустил стражнику кишки. Юранд неуклюже защищался. Пятясь перед сокрушительным натиском киммерийца, он едва не упал, запутавшись ногами в Фелговых внутренностях.

Конан продолжал наседать. Обманный бросок, режущий удар в незащищенный бок противника… Бритвенно-острая сталь легко вспорола кожаную куртку и глубоко вошла в тело. Юранд издал нечеловеческий вопль и выронил ятаган, между тем как Конан рывком выдернул свой меч из его бока. Стражник рухнул наземь, зажимая ладонями страшную рану.

Киммериец стряхнул с меча кровь и быстро огляделся, высматривая, не бежит ли кто сзади. Никого! Он единым духом взлетел на кучу мусора и спрыгнул по ту сторону. В это время сзади раздались крики. Стражники! Принесла же нелегкая. Конан во весь дух помчался по переулку, надеясь оторваться от погони. Узкий проход завернул направо…

…И неожиданно кончился глухим тупиком.

Перед Конаном была высокая кирпичная стена без каких-либо признаков окон. Виднелась только толстенная деревянная дверь, укрепленная массивными железными полосами, каждая длиной в его руку. И запертая, конечно.

Размышлять было некогда. Конан разбежался и что было силы ударил в дверь ногой. Дверь затрещала и чуть подалась, железные полосы заскрипели. Конан разбежался снова и ударил еще раз, уже плечом. Кто угодно другой при этом переломал бы себе все кости, но Конан выдержал. А вот дверь – нет. Заклепки начали выскакивать, одна из полос заметно согнулась. Конан сейчас же схватил ее, уперся и потянул на себя так, что на могучих руках вздулись жилы. Толстая полоса начала медленно отходить, заклепки с треском рвались. Их оставалось всего лишь две, когда из-за угла показалась погоня.

– Кром!.. – вырвалось у Конана. Имя бога, произнесенное в качестве ругательства, придало ему сил. Еще одно предельное напряжение мышц – и железная полоса была сорвана. Конан размахнулся ею, как дубиной, и шарахнул по голове первого же стражника. Тот свалился с раздробленным черепом, не издав ни единого звука.

Конан запустил железной полосой, как копьем, в следующего и выхватил меч, издав при этом леденящий душу киммерийский боевой кляч. Между тем импровизированное копье угодило стражнику в живот и отшвырнуло его прочь, прямо на сотоварищей. Однако из-за угла появлялось все больше и больше вооруженных людей, и многие были в кольчугах, а один уже прилаживал стрелу к тетиве короткого лука.

По-дурацки лезть под град стрел Конану совсем не хотелось. Он воспользовался недолгим замешательством стражников и снова пнул дверь. Что-то затрещало с той стороны, и дверь тяжело обрушилась внутрь здания. Конан бросил быстрый взгляд внутрь… и выругался снова. Здание оказалось складом. И притом набитым до потолка бочками с вином.

Делать нечего, Конан схватил одну из бочек за оба конца и взметнул над головой. Бочка попалась тяжелая – на руках и торсе киммерийца вспухли узлы мышц. Однако он справился, и в следующий миг бочка полетела в наседавших стражников. Тяжелый снаряд прихлопнул сразу троих и еще нескольких сбил с ног. От удара о мостовую с бочки слетели обручи, и нападавших окатила волна дешевого вина. Конан тем временем выкатил в переулок еще несколько бочек, загромоздив стражникам путь.

Юркнув внутрь, колодой варвар проворно вскарабкался на самый верх и скользнул в глубину, протиснувшись между верхним рядом бочек и потолком. Добравшись до противоположного конца помещения, он спрыгнул на пол. Надтреснутое, замызганное окошко давало относительную возможность рассмотреть, что делалось на улице. Холера, опять стражники!.. Что ж, другого выбора, кроме как прорываться, у него не было. Если не удастся от них убежать, он по крайней мере отправит в преисподнюю некоторое число врагов, прежде чем они его свалят…

Конан уже нацелился вышибить переднюю дверь, когда его ноги коснулось дуновение прохладного воздуха из щели в деревянном полу.

Отпихнув в сторону мешавшую ему бочку, киммериец обнаружил в полу остроумно замаскированный люк. Надо полагать, под ним был проход, который куда-то вел, иначе откуда бы взяться сквозняку? Пустив в ход кончик меча, Конан поддел тяжелую крышку, откинул ее и заглянул в открывшийся лаз.

Под крышкой была дыра, уводившая вертикально вниз, в темноту. В стенке ее торчали грубо сработанные скобы. Снизу шел резкий запах выгребной ямы, но в воздухе не было затхлости, присущей замкнутому пространству. Значит, где-то был в выход.

Пока Конан соображал, как тут быть, передняя дверь склада затрещала и дрогнула, а сзади послышалась ругань стражников, карабкавшихся на бочки. Решившись воспользоваться лазом, Конан подтащил к себе ближайшую бочку и спустился в дыру, надвинув за собой на люк крышку вместе со стоявшей на ней бочкой. С внутренней стороны толстой деревянной крышки был еще и запор, предохранявший лаз от нежелательного проникновения сверху. Конан с лязгом задвинул его.

Глаза киммерийца уже начинали понемногу привыкать к темноте. Откуда-то снизу исходило слабое свечение, так что в колодце царил не то чтобы уж совсем полный мрак. Конан стал спускаться, осторожно пробуя ногой каждую очередную скобу. Судя по количеству паутины, колодцем не пользовались уже несколько лет. Пауки разбегались во все стороны, недовольные неожиданным вторжением человека.

Достигнув дна, Конан убедился, что попал в пересохший тоннель городской канализации. Отблеск света, который он заметил еще сверху, исходил из уличного зарешеченного люка. Издалека доносился гнилостный смрад, впереди был слышен крысиный писк. Что-то защекотало Конану шею, и он с содроганием убедился, что все его тело облеплено паутиной, а в ней копошится множество пауков. Киммериец принялся смахивать восьминогих тварей и давить их на полу. Пауки кусались, но ядовитых среди них, видимо, не было.

Заметив, что малосимпатичными тварями кишел не только колодец, но и сам тоннель, Конан поспешно устремился вперед. Чувство направления его еще не покинуло, и он старался пробираться в сторону дворца. Стражники более не внушали ему опасения. Даже если они и последуют за ним в подземелье, в путанице тоннелей он легко уйдет от погони. Он прислушался. Судя по всему, они не нашли потайного люка в полу: если бы нашли, то попытались бы выломать, и он бы это услышал.

Еще не отошедший от возбуждения битвы и окрыленный новой надеждой, Конан зашагал вперед извилистыми ходами, проложенными в городских недрах…

ГЛАВА 4 КОРОЛЬ ЭЛЬДРАН

Король Эльдран утер с бледного чела пот и невесело посмотрел на свое отражение в зеркале, висевшем на стене скромно обставленной спальни. Увиденное его совсем не обрадовало. В это утро он выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. Накануне вечером он ощутил первые признаки какой-то хвори и на всякий случай заварил себе кезанкийских трав, укрепляющих силы. Он думал, что за ночь все пройдет, как то обычно и бывало, однако ошибся. Утро принесло с собой явное ухудшение.

При других обстоятельствах Эльдран предположил бы, что его отравили, но после последнего покушения на свою жизнь он стал самолично наблюдать за тем, как готовилась для него пища. Вот и вчера вечером он присутствовал на кухне при тушении мяса. А потом вся его стража ела вместе с ним из одного блюда, благо вкусы у короля и телохранителей были одинаковые – и он, и они предпочитали простую пищу, к которой с детства привыкли. Король Эльдран во всем по возможности придерживался простоты. И в одежде, и в убранстве покоев, и в манере править страной. Он отлично знал, что это отвратило от него многих вельмож. Отпрыски благородных родов считали его деревенщиной на троне, коронованным козопасом. Зато простой народ по достоинству ценил своего короля. Эльдран, конечно, не был красноречивым и изворотливым дипломатом. Когда ему случалось говорить с народом, он говорил правду – честно и без обиняков. И это расположило к нему множество сердец по всей стране.

Там, где требовались тонкости придворного этикета и цветистые речи, король полагался на своего старшего евнуха – Ламици. Ламици долго служил правящему Дому именно в таком качестве. Самого евнуха Эльдран не больно-то жаловал – уж слишком услужливо он улыбался и гладко говорил. Такие люди были королю не по душе. Однако упрекнуть Ламици было не в чем, да и род его поколениями верно служил бритунийским монархам…

Эльдран подошел к окошку и посмотрел на восходящее солнце. Главный евнух вот-вот должен был войти к нему с ежеутренним визитом, дабы обсудить безотлагательные политические дела…

Король потер руками лицо и помотал головой, силясь разогнать пелену, застилавшую зрение. «Не дело, – решил он. – Если к полудню не полегчает, пошлю за лекарем».

Эльдран когда-то служил в пограничных войсках и многое там перенес – и ранения, и болезни. Оставалось надеяться, что ничтожная хворь не сумеет уложить его замертво, как какого-нибудь старого нищего, склонного жаловаться на каждый сустав.

А может, это сказывалось горе, постигшее его так недавно?.. Король тяжело переживал внезапную гибель своей любимой дочери – Эльспет. Ко всему прочему он видел в случившемся и свою вину. Вне всякого сомнения, несчастная принцесса пала жертвой заговора, направленного против него самого. Первое время после ее гибели он пребывал в ярости и жаждал отмщения. Теперь гнев улегся, оставив лишь страшное чувство опустошенности. Как прекрасна была его любимица Эльспет!.. И как похожа на свою мать, Кассандру!..

До чего жесток этот мир, отнявший у Эльдрана сперва жену, а всего через несколько лет – и горячо любимую дочь… Как раз когда король только-только успел свыкнуться с печальной долей вдовца, благо воинская служба помогала ему забываться…

Эльспет, Эльспет!.. Ее улыбка, ее смех, золото волос, веселый и вспыльчивый нрав…

Эти воспоминания были главными сокровищами осиротевшего короля. Самым дорогим, что у него в жизни осталось.

Грустно улыбнувшись, Эльдран натянул темно-серый камзол, потом черные шерстяные штаны и, наконец, сапоги, сделанные из толстой и прочной, но притом очень мягкой кожи редкостного черного носорога, водившегося в стране Коф. Застегнув на талии потертый пояс с мечом, король определенно почувствовал себя лучше. Кезанкийский меч при бедре перешел к нему от отца. Его привычный вес добавлял уверенности, успокаивал. Эльдраку даже показалось, будто тяжелый стальной клинок ластился, прижимаясь к ноге.

Утреннее солнце заливало потоками света крепкую, подтянутую фигуру короля. В действительности Эльдран выглядел куда более царственным, чем сам предполагал. Коротко подстриженные темные волосы густо запорошила седина. Бороду он по давней привычке тоже стриг коротко. Серо-стальные глаза, которые рассвет подкрашивал голубизной, отражали сущность этого человека, наделенного железной волей, цельным, несгибаемым характером, честностью, силой и простотой. Годы, проведенные в постоянных боях на северо-восточной границе Бритунии, наградили короля внушительной мускулатурой, и знающие люди подтверждали, что он был необыкновенно ловок с мечом. Суровое лицо, отмеченное шрамами и печатью прожитых лет, оставалось по-мужски привлекательным.

Неизменное дружелюбие Эльдрана и его уважение к другим людям снискали ему множество горячих сторонников. Войско, а потом и весь народ привыкли видеть в нем находчивого и заботливого предводителя. Он сделал в не столь многочисленной бритунийской армии стремительную карьеру, но умудрился при этом почти не нажить себе завистников: каждое очередное продвижение по службе было заработано героическими и самоотверженными деяниями, а не подсиживанием и интригами. На границе, во время каждодневных стычек и засад, ему порою случалось выручать из беды собственных телохранителей. И даже личное горе только укрепило его, закалило, как стальной клинок под молотом кузнеца.

Его произвели в полководцы почти в то же время, что и его давнего друга – Вальтреско. Они с ним много лет сражались бок о бок, защищая восточное пограничье Бритунии, только войско Эльдрана стояло дальше на север, а Вальтреско командовал южнее, ближе к столице. Но если приходило время отражать очередной набег из Гипербореи или Турана, друзья-полководцы всегда действовали сообща.

Когда войсковые офицеры и знать Бритунии потребовали, чтобы он воссел на трон вместо усопшего короля, изумлению Эльдрана поистине не было предела. Если уж на то пошло, при отсутствии законного наследника бритунийские монархи действительно избирались обычно из военной среды. Но до сих пор это были люди гораздо знатнее Эльдрана. Когда король Куллан присоединился к сонму предков, не оставив детей, Эльдран почти не сомневался, что новым правителем страны станет Вальтреско. Когда последовало неожиданное предложение, он даже подумывал отречься в пользу Вальтреско. Ну какой из него, в самом деле, король?..

Тем не менее после тягостных раздумий он все-таки принял корону. И не в последней степени потому, что представители сразу нескольких известных бритунийских семейств заявили ему – только его восшествие на престол могло, мол, предотвратить между ними кровавую свару из-за власти. Не приведи боги, если воцарится представитель одного из этих родов, смертельно оскорбив тем самым все остальные!..

И первое, что он сделал, – это назначил Вальтреско верховным полководцем всех армий Бритунии. Эльдран опасался, что обойденный Вальтреско затаит обиду, но тот не выказывал никакой ревности, никакого недовольства.

Между тем Эльдран явился первым монархом в своей древней династии, которого с энтузиазмом поддерживали кезанкийские горцы. Вот это обстоятельство и подтолкнуло его к окончательному решению. Прежние короли Бритунии относились к горцам безо всякого уважения. И в самом деле, за что им было особо уважать небогатый и строптивый народ, всегда державшийся особняком?

Вот Эльдран и решил, что, приняв корону, сумеет объединить бритунийский народ в сплоченную нацию и положить конец беспрестанным наскокам не в меру воинственных соседей. Ни о каких империях Эльдран не мечтал. Начать с того, что у Бритунии не было денег для снаряжения большой армии, способной завоевать могущественные сопредельные страны. Да и самого Эльдрана слава завоевателя ничуть не прельщала. Он слишком дорого ценил человеческую кровь, чтобы платить ею за лишние клочки земли для своей державы. Пределом его мечтаний была мирная и спокойная страна, народ которой смог бы чувствовать себя в безопасности. Вот потому-то он и вел бесконечные переговоры с государями Заморы, Коринфии и могучей Немедии. И относились они к нему, надо сказать, гораздо уважительнее, чем к кому-либо из его венценосных предшественников. Хотя бы потому, что народ, верный Эльдрану, чуть что – выставил бы весьма серьезное и грозное войско.

Конечно, стычки на границах происходили каждый божий день. Естественно, соседи спешили объявить их «вылазками» каких-то там «отщепенцев». Эльдран хорошо понимал, что в действительности его пробовали на зуб. Всякий раз Вальтреско весьма убедительно доказывал мощь и решимость бритунийской армии и ее полководцев. А чем больше набегов получало сокрушительный отпор, тем лучше двигались переговоры.

Оставалось только сожалеть, что некоторые сопредельные страны, особенно Немедия и Замора, видели в царствовании Эльдрана угрозу собственной безопасности. Именно оттуда исходили постоянные, до сих пор безуспешные попытки уничтожить его лично. Положить конец этим поползновениям не представлялось возможным. Поразмыслив над ними, Эльдран пришел к выводу, что его планы, по-видимому, медленно, но верно приобретали черты реальности. Иначе сопредельные короли навряд ли стали бы искать его смерти.

Последняя попытка отравления только научила его еще большей осторожности. Он терпеть не мог находиться под постоянным надзором охраны, но понимал, что иначе просто нельзя. Слава богам, его личная стража состояла из горцев, многие среди которых воевали с ним бок о бок в прежние времена: король рад был проводить время в обществе старых товарищей, к тому же близких ему по крови. Вот если бы еще ему удалось должным образом оградить Эльспет…

Эльдран решительно прогнал горькую мысль прочь, сказав себе, что теперь все равно слишком поздно. А значит, нечего и грызть себя за былые просчеты. Лучше попытаться сосредоточиться на последних нюансах взаимоотношений с соседними королевствами…

Эльдран вновь посмотрел в окошко. Наверное, Ламици сообщит ему, как ответил заморийский принц на его последнее предложение по части использования порубежных земель.

Стоило подумать об этом, и за дверью протопал сапожищами Кейлаш – кезанкийский вождь, ближайший друг и телохранитель Эльдрана.

– Евнух Ламици ждет у порога, государь, – прогудел низкий голос могучего горца. – Во имя Эрлика, Эльдран, и как только ты терпишь этого типа? Я так скорее бы полез купаться с кхитайскими водяными гадюками, чем слушать его советы!.. От одного его голоса и то уши вянут!

– Спокойно, дружище, – улыбнулся король. – Я от Ламици тоже не в особом восторге, но что делать? Он служит стране и людям, точно так же как ты или я. Королевство складывается из тьмы-тьмущей людей, от великих до малых, и у каждого свое дело на этой земле… Кто возьмется судить, какой человек важен, какой нет? Мало ли кого я в этом городе терпеть не могу, но делать нечего – уживаюсь… Не в первый раз мы с тобой обсуждаем это, Кейлаш, но, по-моему, ты никогда не изменишься. Ты упрям, как те серые горные козлы, которых разводит твой брат. Ладно, зови сюда Ламици… Нам с ним… – Эльдран неожиданно умолк и вновь вытер покрывшийся испариной лоб. – Нам с ним, – докончил он с видимым усилием, – надо многое обсудить.

Кейлаш озадаченно прищурился, всматриваясь в лицо друга:

– Никак ты захворал, государь? Что-то бледный совсем…

– Что?.. А, пустяки, скоро пройдет. Все-то ты кудахчешь надо мною, Кейлаш! Тоже нянька выискалась!.. Отправь-ка лучше людей завтракать, а я уж как-нибудь сам о себе позабочусь. Да впусти наконец евнуха, не то мы с тобой целое утро попусту проболтаем!

– Сейчас, государь! – Кейлаш расплылся в улыбке и со смехом хлопнул короля по спине. Тяжеловесная дружеская ласка заставила Эльдрана болезненно вздрогнуть, но Кейлаш не заметил: он уже спешил к внешней двери, за которой дожидался Ламици.

Король подошел к массивному каменному столу, занимавшему большую часть комнаты, и опустился в одно из обтянутых простыми чехлами кресел, расставленных вокруг. Перед ним была карта Бритунии и соседних держав. Эту карту Эльдран знал наизусть.

– Доброе утро, государь! Какой чудесный сегодня рассвет!..

В голосе Ламици звучало воодушевление, но глаза смотрели холодно, безо всякого выражения. Подойдя к столу, он поклонился и встал перед королем, выпрямившись в струнку. Эльдран жестом предложил ему сесть, потом заметил, что евнух разглядывает его с обостренным вниманием.

– Мой государь, – тут же сказал Ламици, – прости, но мне кажется, сегодня ты что-то не в себе! Прикажешь послать за лекарем, который осмотрит тебя?

– Не надо, Ламици, – несколько раздраженно отозвался Эльдран. Ему начали уже надоедать бесконечные расспросы о его здоровье, тем более что он и в самом деле чувствовал себя скверно. – Есть ли новости от заморийского принца?

– Гонец еще не вернулся, государь. Он отправился в путь две недели назад, однако дороги… – начал было объяснять Ламици, но король перебил:

– Да, дороги кишат опасностями. Мы с тобой это уже обсуждали. Тем не менее за это время гонец успел бы прогуляться в Вендию и назад! Я отправлю разъезд с наказом выяснить, что его… задержало… – Эльдран в который раз смахнул со лба пот: капли становились все крупнее. Зря все-таки он повысил голос на евнуха. Это все проклятая болезнь. И горе по бедной Эльспет. – Знаешь что, Ламици, – сказал он, – давай отложим нашу беседу. Ты прав: я в самом деле что-то плоховато себя чувствую. Я скверно спал ночью и должен еще отдохнуть, прежде чем заниматься делами.

– Государь… это все из-за принцессы, не так ли? Народ скорбит вместе с тобой, повелитель. Прости, если я вмешиваюсь в твои личные дела, но… если я хоть чем-то могу утешить тебя, ты только скажи. Я, кстати, узнал, что Вальтреско доподлинно выяснил, кто совершил мерзостное злодеяние, и вот-вот схватит преступника. Палач острит топор, государь! Хотя, на мой взгляд, быстрая смерть – слишком легкое наказание за столь чудовищное убийство…

– Казнь не доставит мне удовольствия, – ответил король. – Голову преступнику мы, может быть, и отрубим, но Эльспет все равно не вернешь. Другое дело, что мерзавцу, кто бы он ни был, самое место в преисподней: там его постигнет воистину справедливый суд и возмездие куда хуже всего того, что могли бы причинить ему люди. Скажи мне только, как звать этого человека? Я должен знать, кто причинил мне такое жестокое горе…

– Его зовут Конан, мой государь. Бездомный бродяга-варвар убил принцессу, позарившись на ее драгоценности. Его голова уже скатилась бы с плахи, если бы не досадная оплошность капитана Сальвораса, упустившего варвара вчера вечером…

– Сальворас?.. Ах да, тот молодой офицер с юго-западной границы. Отменный воин, между прочим. Несколько лет назад он со своими людьми геройски удерживал переправу через Желтую реку, хотя проклятые немедийцы намного превосходили их числом. Жаль, что он так просыпался с этим Конаном. Наверное, варвар далеко не промах, если уж сумел уйти от Сальвораса! Распорядись, чтобы стражники проявляли крайнюю осторожность, когда другой раз пойдут его брать. Человек, способный поднять руку на дочь короля, может быть исключительно опасен для жителей города… Если окажется, что его не взять живьем без лишних потерь, пусть расправятся с ним на месте. Подготовь указ о его казни, Ламици. Я немедленно подпишу.

Евнух тотчас развернул и подал королю принесенный с собой пергамент. Эльдран просмотрел его, не спросив, почему указ оказался уже подготовлен, потом приложил к нижней части листа перстень со своей печатью. Ламици тем временем с величайшим удовлетворением отметил, что король весь в поту, часто дышит и дрожит, точно в легком ознобе. Эльдран был очень бледен и едва совладал с собственной рукой, когда прикладывал печать. Отлично! Азора держала слово. Скоро, очень скоро коронованному козопасу настанет конец.

Зрелище страданий царственной деревенщины доставляло Ламици истинное наслаждение. «Если бы ты еще знал, дубина, какой именно смертью умерла твоя распутница дочь!.. Вот бы дать тебе послушать ее предсмертные крики, горе-король!.. Ничего: совсем скоро вы с ней встретитесь в преисподней…»

– Вальтреско лично заверил меня, что злодей будет вот-вот разыскан и должным образом наказан, государь. Быть может, я могу еще как-нибудь?..

– Нет, Ламици, благодарю. А сейчас оставь меня, пожалуйста, одного. Мне надо многое обдумать. Я позову тебя, когда буду готов. Если явится гонец из Заморы, немедленно сообщи. Ступай, Ламици.

– Слушаюсь, государь. Надеюсь, скоро ты почувствуешь себя лучше… – Ламици потребовалось все его искусство, чтобы это прозвучало искренне. Он поклонился и вышел, бесшумно ступая мягкими туфлями по толстым коврам, покрывавшим каменный пол.

Эльдран медленно поднялся с кресла и позвал Кейлаша. Попытавшись справиться со слабостью и головокружением, король понял, что дело, кажется, и впрямь худо. Кое-как он добрался до постели и лег. Кейлаш стремительно влетел в комнату.

– Я уже послал за лекарем, государь, – проговорил он обеспокоенно. – Прости, что не стал дожидаться твоего распоряжения, но я слишком хорошо тебя знаю. С твоим кезанкийским упрямством ты не позовешь врача, пока не свалишься в предсмертных судорогах!.. – Кейлаш изо всех сил пытался шутить, но мало что получалось. – Думаешь, я не помню, как девять лет тому назад, когда мы бились в Граскаальских горах, ты отмахал десяток лиг с гиперборейской стрелой в животе? Той ночью было темнее, чем в стигийской гробнице, так что никто и не знал, что ты ранен, пока ты попросту не завалился лицом вниз!..

Эльдран слабо улыбнулся:

– Верно, мы с тобой всякого хлебнули в те времена… Однако ты преувеличиваешь, приятель. Насколько я помню, я тогда протащился всего две или три лиги… Ладно, дай отдохнуть. Каким образом, по-твоему, я должен поправляться, если ты вес время ревешь мне в ухо, точно осел?.. – Король понюхал воздух и сморщился: – Не говоря уже о том, что и пахнет от тебя, как от осла… Не беспокойся, дружище ослик… я скоро выздоровею…

Эльдран пытался бодриться, но сам видел, что обмануть Кейлаша не удается. Он закрыл глаза и скоро погрузился в дремоту.

…Почти сразу его посетил очень странный и страшный сон. Он увидел людей, многие из которых были его близкими друзьями. Все они стояли кругом странного каменного алтаря и смотрели на его макушку. Где-то на заднем плане король заметил Ламици. Евнух держал в руках лиру и наигрывал на ней погребальную песнь. Здесь же стоял и Вальтреско, но, когда Эльдран попробовал обратиться к нему, полководец молча отвернулся. Король стал пробираться сквозь толпу, спрашивая каждого, по ком все плачут. Никто не пожелал ответить ему, даже Кейлаш: верный горец попросту смотрел сквозь своего сюзерена, словно не узнавая его. Добравшись наконец до алтаря, Эльдран разглядел черноволосую женщину необыкновенной, дурманящей красоты. Она протянула ему руку, и он без усилия взобрался к ней на алтарь. Бывшие вокруг начали поворачиваться и уходить прочь.

Незнакомка тем временем обняла его и страстно принялась целовать. Изумленный король попытался высвободиться из ее объятий, но не сумел. Потом, посмотрев через ее плечо, он заметил свою жену и дочь, молча стоявших у алтаря. Ламици продолжал наигрывать похоронный мотив. Пальцы евнуха так быстро летали по струнам, что сливались в одно мутное пятно.

Потом в чертог ворвался могучий мужчина с горящими синими глазами. Он яростно размахивал длинным прямым мечом западной работы. Он кинулся прямо на дочь и жену Эльдрана, занося блестящий клинок!.. Перед ним возник Вальтреско, но полководец был безоружен. Подняв голову, Вальтреско посмотрел на Эльдрана, взглядом умоляя его дать ему меч. Король выхватил из ножен отцовский клинок и бросил его полководцу – тот подхватил меч с легкостью и изяществом жонглера. А потом рубанул наседавшего варвара, не давая ему добраться до беспомощных женщин.

От прикосновения кезанкийского лезвия черноволосый гигант рассеялся, словно горстка пыли. А Вальтреско… безо всякого предупреждения повернулся к дочери и жене короля и проткнул мечом сначала одну, потом и другую!.. Эльдран отчаянно закричал, но с его уст не сорвалось ни звука. Ламици все так же терзал лиру, что-то вполголоса напевая. Теперь он играл старую бритунийскую танцевальную песню, часто звучавшую, когда праздновались победы.

Странная незнакомка, по-прежнему сжимавшая Эльдрана в железных объятиях, запрокинула голову и торжествующе расхохоталась, показывая жуткие ряды по-змеиному остроконечных черных зубов. Вот ее голова вновь качнулась вперед… и змеиные клыки впились прямо в его беззащитное горло. Король судорожно забился, но силы быстро оставляли его. Женщина пила его кровь, словно огромная двуногая пиявка. Он почувствовал, что теряет сознание…

Эльдран очнулся в поту, сотрясаемый жестоким ознобом. В его жилах бился огонь. Он закричал бы, если бы мог совладать с собственным горлом, перехваченным неведомой силой. Он чувствовал страшную слабость, туман перед глазами то рассеивался, то сгущался. Сколько он проспал?.. Он смутно помнил кошмарный сон: какая-то женщина… черный алтарь… Воспоминание быстро погасло в охваченном лихорадкой мозгу. Он кое-как разглядел рядом с собой лекаря и Кейлаша. Они тихо переговаривались у его постели. Эльдран хотел приподняться, но тело было чужим. Лекарь вытер лоб короля прохладной влажной тряпицей. Он что-то говорил Кейлашу, но сознания Эльдрана достигали только бессвязные обрывки слов.

– Внезапное пробуждение… да, вчера он… травы… колдовство… метался в бреду… нужен жрец…

Лекарь вышел из комнаты. Кейлаш склонился над другом, с бесконечной заботой вглядываясь в его лицо, потом положил мясистую лапищу ему на плечо. Он заговорил, но Эльдран едва его слышал.

– Держись, дружище, лекарь скоро вернется… Мы разыщем…

Краски мира вновь померкли для несчастного короля. Эльдран закрыл глаза и опять погрузился в сон, где снова и снова раскручивался все тот же кошмар. Безумное представление, разыгранное на подмостках глубочайших бездн преисподней…

Кейлаш выпустил плечо друга и беспокойно заходил по опочивальне. Ему приходилось видеть Эльдрана, как говорится, во всех видах. И пьяным, и мечущимся в лихорадке из-за ран, полученных в битве, и смертельно усталым, и страдающим от солнечного удара. Но чтобы он вот так в мгновение ока поддался непонятной болезни?.. Такого с ним никогда еще не бывало. Правду сказать, вчера король выглядел бледноватым, но сейчас он был попросту похож ни привидение. Теперь он спал, но сон не освежал его, а скорее мучил: Эльдран вскрикивал и метался на ложе. Лекарь не смог ни разбудить его, ни унять боль. Временами король открывал глаза, но почти сразу вновь опускал веки. Ни о пище, ни о питье не было речи. Они попытались было его накормить, но кончилось тем, что он чуть не задохнулся.

Кейлаш подозревал, что дело не обошлось без колдовства. Было очень похоже на то, что какой-то нечистый дух, вызванный из глубин ада, пытается сокрушить душу и тело Эльдрана. Потому-то и бесполезно было искусство самых лучших врачей. Только жрец или волшебник мог спасти вождя и друга Кейлаша. Он уже послал троих самых стремительных своих наездников за кезанкийским шаманом. Но даже если бы парни не скакали на лошадях, а неслись на крыльях, путешествие заняло бы много дней. Слишком много.

– Держись, друг!.. – утешал короля Кейлаш. – Гони демона, впившегося в твое сердца! Клянусь Эрликом, ты сумеешь его одолеть!..

Он ходил и ходил по комнате, гадая, сколько еще времени отпущено Эльдрану. Всем своим существом горец чувствовал, как покидала короля жизненная сила. Неведомый враг высасывал ее капля за каплей, а он, Кейлаш, ничего поделать не мог…

ГЛАВА 5 КРОМЕШНЫЙ УЖАС

Конан только раздраженно ворчал, время от времени наступая на что-то мокрое, скользкое и волосатое, стремительно удиравшее из-под обутых в сандалии ног. Вот уже несколько часов он плелся куда-то старинными канализационными тоннелями, и мерзкая жижа, местами достигавшая колен, успела смертельно ему надоесть. Не говоря уже об отвратительном запахе, который она источала! Конан задыхался, кое-как сдерживая тошноту. Время от времени ему начинало казаться, что измученное обоняние милосердно отказывалось служить. Но запах постоянно менялся (причем, конечно, в худшую сторону), и он убеждался, что, к сожалению, не потерял нюх.

Оставалось только радоваться, что забытой канализацией во многих местах почти не пользовались. Иначе ему пришлось бы еще покруче теперешнего.

Киммериец все посматривал на потолок, надеясь разглядеть очередной лучик света, но тщетно. Слишком давно наверху не попадалось уличных решеток. Тем не менее Конан был уверен, что по-прежнему движется по направлению ко дворцу.

Около часу назад, добравшись до места, где тоннель разветвлялся натрое, он довольно долго раздумывал, какой путь избрать. Проход, уводивший в сторону дворца, слегка понижался, и ему это весьма не понравилось. Конан, однако, полез именно туда, ибо не желал уподобляться маленькому ребенку, боящемуся темноты. Чем дальше он уходил, тем быстрее мерк едва сочившийся свет, пока не сменился вовсе уже чернильной темнотой, едва проницаемой даже для его острых глаз, привыкших к темноте подземелья. «Кром!.. Хватит с меня!» – решил он наконец.

Повернулся и зашагал назад, намереваясь вновь выйти к разветвлению тоннелей и попробовать другой путь.

На всякий случай он ощупывал рукой стену, и каменная кладка, по которой скользили его пальцы, казалась ему более чем странной. В нем пробудилось невольное любопытство… и почти сразу же кусок камня легко отделился от стены, оставшись у него в руке. С одной стороны торчали острые сколы, другая была закруглена, как… вот именно! Как человеческая кость!..

Конан с отвращением отшвырнул «камень», в самом деле оказавшийся костью. И ускорил шаг, стремясь поскорее покинуть зловещее место. При этом он продолжал касаться рукой стены и постепенно осознал нечто такое, от чего волосы у него слегка поднялись дыбом: вся стена состояла из плотно сбитых вместе звериных и человеческих костей!.. Отбросив всяческую осторожность, Конан помчался по тоннелю бегом, кое-как выдирая ноги из вонючей слизистой грязи. Теперь он понимал, почему здесь стоял такой смрад, далеко превосходивший ставшие уже привычными миазмы канализации. Это был запах смерти и трупного разложения. Коридор, по которому бежал Конан, представлял собой самый настоящий склеп.

Споткнувшись, он не удержал равновесия и лицом вниз полетел в отвратительно смердевшую лужу. Пока он поднимался на ноги и пытался хоть как-то оттереть с себя липкую мерзость, послышалось влажное чавканье и следом – неестественный булькающий визг. Инстинктивным движением Конан выхватил меч, и весьма вовремя. Из гнусной жижи начало возникать кошмарное Нечто.

Тварь была громадна. Слизистая туша заполняла собой все пространство тоннеля. И она шлепала прямо к Конану, чавкая, булькая и непристойно визжа. Варвар попятился, до последнего стараясь избежать столкновения. Ему едва удавалось разглядеть в потемках внешний облик чудовища: очертания шишковатого грибообразного тела с дюжиной длинных щупалец, волосатых сверху, а снизу усеянных губчатыми присосками. Одно из этих щупалец вдруг метнулось вперед, точно кнут. Конан взвился в прыжке, не давая опутать себя. Увы, от неожиданности он забыл, что находится в низком тоннеле, и с маху врезался головой в потолок, вызвав небольшой обвал камней пополам с костями. Удар почти оглушил его. На некоторое время киммериец потерял ориентировку, и сразу несколько щупалец словно тисками сдавили его ногу и тело.

Тем временем непрочный потолок продолжал рушиться, низвергая потоки булыжников и обломков чьих-то скелетов. Краем глаза Конан подметил слабый луч света, неожиданно пробившийся сверху. Оказывается, он находился гораздо ближе к поверхности, чем предполагал. Сверху, хотя и очень слабо, проникал самый настоящий солнечный свет.

Этот свет помог Конану получше рассмотреть схватившее его чудовище. Морщинистую бело-розовую пупырчатую кожу покрывали клоки грубой шерсти разных оттенков ржаво-бурого цвета. Там и сям виднелись тошнотворные наросты зеленой плесени. Беззубая пасть, способная целиком поглотить человека, издавала жуткое чавканье и истекала гнилостной слюной…

Щетинистое щупальце, обхватившее Конана поперек тела, неожиданно напряглось еще больше, порываясь расплющить киммерийца насмерть. Он почувствовал, как выдавливаются из легких последние остатки воздуха, как десятками жадных ртов впиваются в тело присоски. Кровообращение в левой ноге, перекрытое чудовищным нажимом, грозило остановиться совсем. Однако варвар уже оправился от удара о потолок. Яростный взмах меча – и острое лезвие почти пополам перерубило щупальце, обхватившее его вокруг пояса. Тварь взвыла, отдергивая поврежденную конечность, и вдруг с силой рванула Конана за ногу.

Киммериец вновь оказался на полу и уже во второй раз сильно ударился затылком. Если бы не крепкие шейные мышцы да не инстинкт, заставивший в последний миг прижать подбородок к груди, лежать бы ему с раздробленным черепом. Хуже было то, что из руки выбило меч. Конан принялся шарить впотьмах, извиваясь и лягая щупальце, безжалостно дробившее его левую ногу…

Чудовище не только не думала его выпускать – наоборот, оно принялось еще и подтягивать его к жадно раззявленной пасти. Оттуда сочился черный ихор, и там, где он капал на пол, слышалось шипение и завивались струйки дыма. Потом над пастью приподнялась кожная складка и появился единственный глаз: зловещий, выпуклый, темно-багровый. В щелевидном зрачке, устремленном прямо на Конана, светился ужасный нечеловеческий разум.

Киммериец судорожно пытался дотянуться до меча, но увы! Тот лежал совсем рядом, однако вне досягаемости. Упираясь свободной ногой в стену, Конан как мог пытался противостоять жуткой силе, затягивавшей его в смертоносную пасть. Он пытался хоть за что-нибудь зацепиться руками, но опоры не находил: вокруг были лишь кости и камни, свалившиеся с потолка. Вотчаянии варвар подхватил обеими руками увесистый булыжник и запустил им в монстра, целя прямо в его единственный глаз. Запустил со всей силой, на которую были способны его мускулистые руки. Камень попал прямо в цель… раздался звук, как будто лопнул омерзительный гнойный нарыв. Камень пробил оболочку глаза и глубоко вошел в податливые недра чудовища. Рана оказалась смертельной. Тварь забилась в агонии, щупальца беспорядочно корчились и хлестали…

Скользкий пожиратель так и не выпустил схваченную ногу киммерийца. Наоборот, он только усилил судорожный нажим, и Конан отчетливо понял: еще чуть-чуть, и левое бедро превратится в кровавую кашу. Монстр взметнул Конана в воздух и принялся хлестать им по полу, по стенам и потолку. Отовсюду сыпались кости и обломки камней; казалось, дрожала сама земля. С шумом обрушилась новая часть потолка. Обвал придавил чудовище, и оно наконец затихло совсем. Щупальце, терзавшее ногу Конана, постепенно обмякло, убийственные кольца разжались.

Запаленно дыша, молодой варвар на четвереньках отполз подальше от страшилища, едва его не убившего. Каким-то чудом его нога осталась цела, кровь болезненно покалывала в ней, возвращаясь. Последний обвал расширил дыру наверху, так что в тоннеле стало почти совсем светло. Конан осмотрел себя и увидел на бедре и на талии множество сочившихся красных кружков: присоски действительно пытались выпить его кровь. Кроме того, повсюду уродливо багровели ожоги, оставленные прикосновением ядовитой щетины. Вся средняя часть тела мучительно ныла. Еще бы, ведь чудовище едва не пережало его пополам!.. Да, даже дыба палача была милосерднее людоеда, таившегося в сточных тоннелях. Каждый дюйм тела Конана был покрыт кровоподтеками и синяками, и немудрено – ведь им колошматили, точно дубинкой, по стенам и потолку!

Киммериец разыскал меч и с трудом, хромая, поднялся на ноги. Задрав голову, он увидел, что Оползень открыл дыру, достаточно широкую, чтобы мог вылезти человек. Какое счастье, что потолок не обрушился совсем и не похоронил его в зловонном тоннеле вместе с ползучим ужасом, который он одолел в столь страшной борьбе!.. Слава богам, изначальная кладка была сработана на совесть. Лезть наверх предстояло футов восемьдесят, если не все девяносто. Но для киммерийского горца это было что-то вроде легкой прогулки. Конану еще в детстве случалось одолевать более отвесные и гладкие стены.

Он осторожно пополз вверх, стараясь по возможности избежать новых обвалов. Оставалось только уповать, что на поверхности его не поджидали бдительные стражники. Как знать! Схватка в подземелье вышла довольно шумной, уж, верно, кто-нибудь да услышал. Избитое тело не очень-то годилось для новых боев, но все-таки звериная живучесть Конана позволяла надеяться на равную схватку с тем, что могло встретиться ему наверху. Другой человек на его месте неминуемо бы погиб, либо сошел с ума, либо, самое меньшее, еще много дней приходил в себя от страшного потрясения. Киммериец выдержал все и был почти готов к новым сражениям.

Подъем занял больше времени, чем он рассчитывал поначалу. Камни то и дело учиняли очередной оползень, и варвар съезжал на несколько футов вниз, прежде чем ему удавалось вновь обрести опору и продолжить свое движение вверх. Все же, видно, в этот раз он слишком многого требовал от своего истерзанного тела: схватка с чудовищем сильно сказалась на его ловкости и проворстве. Тем не менее спустя время упорство Конана было вознаграждено. Он перевалился через край дыры и оказался в относительной безопасности, на твердой земле.

Киммериец сразу обратил внимание, что солнце стоит гораздо ниже, чем он предполагал. Инстинкт времени основательно его подвел: блуждания по темным тоннелям заняли порядочную часть дня. Зато чувство направления не подкачало, безошибочно выведя его ко дворцу. Оставалось преодолеть всего несколько сотен шагов. Конану повезло выбраться на поверхность в одном из просторных парков, окружавших дворец. Запертые ворота тщательно охранялись, с них не спускала глаз недреманная стража. А вот в парках патрулей, как правило, не было. Все-таки варвару крупно повезло в этой игре.

На всякий случай он удалился на почтительное расстояние от небольшого кратера, порожденного оседанием земли, и спрятался в гуще аккуратно подстриженных колючих деревьев. Его ищущий взгляд пристально обежал окрестности: не случилось ли кому-нибудь обнаружить его неожиданное появление в саду?.. Все было спокойно. Никто не мчался хватать незаконно проникшего на дворцовую территорию. Лишь поодаль, у бронзовых ворот, переминалось несколько стражников. Но расстояние было слишком велико, и Конана они не заметили.

Это были внутренние ворота, ведшие непосредственно во дворец. Внешние возвышались в противоположной стороне, в нескольких сотнях шагов. По верху гигантских каменных бастионов могли ходить разом два человека. В высоту стены более чем втрое превышали человеческий рост. Железные ворота, надежно вмурованные в каменную толщу и окруженные контрфорсами, были поистине несокрушимы. И стены, и ворота были воздвигнуты много веков назад, – ни сказитель, ни даже пыльные тома исторических хроник не упоминали о тех, кто их выстроил. Сколько таранов безо всякого толку раскрошилось в щепы об эти ворота! А камень, из которого были сложены стены! Этот камень был особой породы: сколько ни осаждали королевский дворец, тяжелые снаряды из вражеских катапульт отлетали от него, как безобидный горох.

Конан недовольно нахмурился, понимая, что угодил в своего рода ловушку. Надо будет где-нибудь спрятаться до темноты; ночью он уж как-нибудь переберется через стены, оставшись незамеченным. Его тело сплошь покрывала корка засохшей грязи, мешавшая рассмотреть его в чаще кустов. Как ни хотелось ему поскорее отмыться, лучше с этим несколько подождать!

Он продолжал внимательно осматриваться, ища надежное укрытие, и наконец решил, что удача ему улыбнулась. Шагах в пятидесяти от зарослей стояла безо всякого присмотра тележка с сеном. Сено, по всей видимости, предназначалось для королевских конюшен. Если спрятаться в нем и припасть лицом к щелке между деревянными планками, можно будет со всеми удобствами обозревать вход во дворец. Тележка стояла на самой обочине дороги; никто не сумеет пройти мимо, не попавшись Конану на глаза. В том числе и заморийский подонок, благодаря которому киммерийцу за последние сутки не раз и не два пришлось целоваться со смертью.

Конан перебежал к повозке крадущимся шагом, сгибаясь в три погибели, чтобы не заметила стража, топтавшаяся у ворот. Достигнув наконец своей цели, он закопался в сено, так что его сделалось невозможно заметить снаружи. Очень хорошо! Можно и телу дать отдых, и за входом во дворец проследить…

Вскорости после того, как он занял свой наблюдательный пункт, железные ворота во внешней стене разошлись в стороны, пропуская патруль городской стражи и нескольких богато одетых жрецов Митры, шедших следом за воинами. Странноватая процессия проследовала к внутренним воротам и была незамедлительно впущена. Потом наружу проскакал гонец верхом на резвом скакуне аквилонской породы. Наверное, решил Конан, повез какие-то очень важные вести! Киммериец нюхом чуял, что во дворце происходило нечто неладное. Он никогда еще не видел, чтобы важные жрецы едва не бежали бегом.

Как бы в подтверждение его умозаключений, наружу из дворца высыпала целая толпа служителей какого-то бога. Их темно-зеленые ризы украшали неведомые Конану символы. Они возбужденно переговаривались и от волнения даже размахивали руками. Возле внешних ворот на жрецов чуть не налетел одинокий всадник на рослом вороном коне. Ярко-алый плащ развевался за его плечами, как знамя на ветру. Конан обратил внимание на полированный стальной нагрудник, кольчужные подмышники и темные кожаные штаны. Сапоги военачальника (ибо это был, вне всякого сомнения, военачальник) усеивали блестящие заклепки, он крепко сжимал поводья руками в латных перчатках. Вдоль бедра висел длинный тонкий меч с замысловато украшенной рукоятью. Шлема на голове не было, и седеющие светлые волосы развевал ветер. Эмблема на нагруднике была та же, что рисовали на своих щитах воины городской стражи.

Жрецы едва успели шарахнуться из-под копыт, а неучтивый всадник поскакал ко внутренним воротам дворца. Конан никогда прежде с ним не встречался, но с первого же взгляда невзлюбил воинственного вельможу. Он проводил его взглядом и продолжал свои наблюдения.

Миновало несколько часов, люди входили и выходили, но ничего заслуживавшего внимания так и не произошло. День угасал, небо постепенно темнело. Близились сумерки.

Придя к выводу, что предатель Хассим так и не объявится, Конан еще раз посмотрел в сторону ворот… и молча оскалил зубы. В ворота входил отряд стражников, возглавляемый не кем иным, как его знакомцем, капитаном Сальворасом. А рядом с капитаном шагал тот, кого выслеживал Конан, – заморийская собака Хассим. У варвара отчаянно зачесались руки всадить в подонка парочку футов хорошо отточенной стали, но драться с целым патрулем перед входом в королевский дворец – это было проблематично даже для Конана. До сих пор у него хватало терпения, хватит и еще ненадолго. Надо думать, Хассим не задержится во дворце и скоро пойдет обратно. Вот тогда-то Конан за ним и последует…

И тут его посетила новая идея. Вот бы облачиться в одежду и шлем городского стражника! Тогда можно было бы выйти за Хассимом прямо в ворота, никто и не подумает останавливать. Трудность заключалась только в том, чтобы поймать и раздеть стражника достаточно мощного телосложения.

Начинало смеркаться, по парку пролегли длинные тени. Конан осторожно выбрался из повозки, залез под нее и скорчился у колеса, ближайшего к дороге. Очень скоро мимо проследовал небольшой патруль. Конан нацелился было на замыкающего, но тот оказался маловат ростом.

Киммериец терпеливо дожидался, чтобы мимо прошел стражник повыше, но судьба распорядилась иначе. К повозке приблизился рослый мужчина, ведший за собой коня. Присмотревшись к его заляпанной грязью одежде, Конан решил, что перед ним был садовник или во всяком случае работник, трудившийся в парке. Малый был изрядного роста и широкоплечий, почти как сам Конан. Голова у него была повязана простым полотном, как делают горцы, уберегаясь от лучей жгучего солнца. Варвар усмехнулся про себя и переменил свои планы. В самом деле, после путешествия по сточным тоннелям он куда больше походил на садовника, чем на стража порядка.

Мужчина подошел к тележке и стал запрягать лошадь. Он стоял спиной к невидимому в сумерках киммерийцу. Подгадав удобный момент, Конан неслышно вырос у него за спиной и сгреб садовника в охапку, зажав ему одной рукой рот, чтобы заглушить возможные крики. Он свалил его наземь и хотел слегка пристукнуть, чтобы тот полежал неподвижно, но садовник оказался непрост. Он гибко вывернулся у киммерийца из рук, так что в результате лицом в пыль приземлился не он, а сам Конан. Садовник же мигом взвился на ноги и завопил что было мочи, призывая на помощь стражников, стоявших у дворцовых ворот.

– Кром!.. – выругался Конан, выплевывая набившуюся в рот землю. Схватив садовника за ногу, он вновь свалил его наземь. Падая, тот ударился головой о передок тележки и свалился оглушенным. «Вот и замаскировался», – зло подумал Конан, вскакивая и обнажая меч, чтобы схватиться со стражниками, уже спешившими навстречу. В это время лошадь, привязанная к передку, испуганно рванулась вперед. Угол тележки больно ударил Конана в плечо, выбив из руки меч. Повозка остановилась, повод лошади соскользнул с передка… Конан нагнулся поднять меч и угодил ногой в петлю сбруи.

– Чтоб тебя разорвало, подлая тварь!.. – только и успел он выдохнуть, когда ременная петля натянулась струной, и земля выскочила у него из-под ног. В следующий миг Конану стало не до меча. Лошадь понесла во весь дух, и даже дотянуться и высвободить из петли ногу стало непосильной задачей.

Испуганное животное мчалось бешеным галопом, таща варвара по камням, кочкам и колючим кустам. Конану стало казаться, что ногу вот-вот выдернет из сустава, не говоря уж о том, что каждый скачок лошади приближал его к стражникам. Киммериец отчаянно пытался высвободиться, но ничего не получалось, пока он не заметил впереди негустой ряд деревьев. Он ждал, что жеребец шарахнется прочь, но ошибся: конь устремился между деревьями.

Извернувшись что было сил, Конан вытянул руки и мертвой хваткой вцепился в ствол, мимо которого его волокло. Рывок оказался страшным. Конь замер на всем скаку, а у варвара чуть не порвались разом все жилы. Однако ему повезло: потертый ремень сбруи не выдержал и лопнул.

Конан обессиленно поник наземь… Его руки продолжали судорожно обнимать древесный ствол: он не мог их расцепить. Кое-как заставив себя двигаться, он все-таки выпустил дерево и поднялся на ватные ноги. Помятая щиколотка отказывалась служить. Он не рисковал полностью на нее опираться и отчаянно хромал. Шатаясь, он заковылял обратно к повозке, где остался лежать его меч. Глаза застилала багровая пелена. Спустя некоторое время он понял, что это была просто кровь, стекавшая с рассеченного лба.

Утерев лицо, он проморгался как раз вовремя, чтобы заметить: очнувшийся садовник шел ему навстречу, держа наготове сжатые кулаки. Конан хотел заслониться от удара, но руки и ноги словно налились свинцом и двигались слишком медленно. Кулак садовника, увесистый точно кувалда, грянул ему прямо в лицо. Зубы Конана клацнули, голова запрокинулась: удар был что надо. Он растянулся на земле, и сознание окутала тьма…

ГЛАВА 6 ЯД И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Хассим сидел в приемной Вальтреско. Он притулился в резном деревянном кресле возле двери, и от волнения по его лицу обильно тек пот. Полководец, багровый от гнева, расхаживал туда и сюда и поносил заморийца на чем свет стоит.

– Жадность не порок, Хассим, пока она не оборачивается глупостью! Я тебе где велел продать безделушки? В Шадизаре! Там, где их путь никто не смог бы проследить! А ты занялся этим прямо здесь, в Пайрогии!

Вздумал толкнуть варвару браслет и получить награду, наведя на него стражу!.. Неужели ты в самом деле воображал, будто я не дознаюсь? Ты должен был убраться из города еще две ночи назад! Я всегда знал, что вы, заморийские воры, кого угодно способны продать с потрохами. Но чтобы жадность уже вконец лишила тебя разума?..

– Со всем почтением, государь полководец, ты неверно истолковываешь мое поведение… – Хассим только что родил план, как выпутаться, и спешил воплотить его в жизнь. Он в самом деле думал вчера вечером рвануть в Замору, но городские ворота неожиданно позакрывали, чтобы не выпустить прятавшегося где-то в городе киммерийца. Сальворас же велел ему явиться за наградой на следующий день. Откашлявшись, Хассим проговорил по возможности ровным голосом:

– Мой господин, я предоставил тебе отличного козла отпущения – презренного иноплеменника Конана. Все сразу поверили, что виновен именно он, в том числе и твой поборник справедливости, капитан Сальворас. Если случится разбирательство, варвару не отпереться: уж я позаботился, чтобы он наилучшим образом подпал под обвинение. Без него гибель принцессы так и останется неразрешимой загадкой. Твой безупречный послужной список окажется замаран, да и перед Эльдраном ты останешься виноват. Дерзаю даже думать, мой господин, обещанная награда – это самое меньшее, что я заслужил за труды. Конечно, я как можно скорее возвращусь в Шадизар. И ты совершенно прав: я не настолько глуп, чтобы пытаться тебя обмануть. Мне просто казалось, ты по достоинству оценишь мое маленькое дополнение к твоему блистательному плану…

Вальтреско перестал хмуриться и неожиданно рассмеялся:

– До чего ты забавен, Хассим! Даже когда врешь. Восхищаюсь твоей изворотливостью, но на будущее хочу предостеречь: действуй поосмотрительнее и почаще советуйся с теми, кто стоит выше тебя. Дольше проживешь!

Оборвав смех, он подошел к шкафчику с прозрачными хрустальными дверцами. Раскрыв шкафчик, он вытащил пыльную бутылочку и два серебряных, великолепной работы бокала. Потом извлек из стоявшего поблизости сундука небольшой кошелек.

– Хватит обсуждений, – сказал он. – Я вполне удовлетворен. Давай-ка лучше пригубим славного киросского вина. Выпьем за погибель злодея киммерийца! Ты, Хассим, сослужил городу отличную службу. Если бы король получше чувствовал себя сегодня, он лично засвидетельствовал бы тебе свою благодарность…

Его глаза поблескивали насмешливо и жестоко. Щедрой рукой разлив вино по бокалам, он вручил один из них Хассиму.

Замориец недоверчиво понюхал вино, но Вальтреско, не обращая внимания на его подозрительность, поднял бокал, провозглашая:

– Итак, за погибель варвара – убийцы принцессы!

Он стал пить, и Хассим, несколько успокоившись, последовал его примеру. Вино в самом деле было отменное. Недаром оно происходило из страны, славившейся виноградарством.

Вальтреско удовлетворенно улыбнулся и бросил кошелек на пол к ногам Хассима. Послышался мелодичный звон монет, между разошедшимися завязками блеснуло золото. Хассим нагнулся за кошельком… и вдруг закашлялся, хватаясь за горло.

– Б-б-бритунийская собака… – прохрипел он, роняя бокал. Неверной рукой он потянулся к поясу и кое-как извлек из ножен кинжал. Вальтреско тотчас выхватил меч…

В этот момент в дверь громко постучали.

– Мой полководец, я услышал, тут вроде что-то случилось… – сказал Сальворас, подбежавший с другого конца обширного зала перед приемной Вальтреско. Вельможа думал, что заперся с Хассимом, но щеколда замкнулась неплотно и соскочила от прикосновения могучей руки капитана. Вальтреско, впрочем, не растерялся. Шагнув вперед, он с силой пнул Хассима в лицо сапогом. Полетели выбитые зубы, брызнула кровь: замориец без сознания растянулся на каменном полу.

– Сальворас!.. – выдохнул полководец, указывая на валявшегося Хассима. – Я только что выяснил, что этот мерзавец был в сговоре с киммерийцем! Он и сдал-то нам этого Конана, поссорившись с ним при дележе драгоценностей, снятых с несчастной принцессы! Глупец, он попытался зарезать меня!.. Займись им, Сальворас. Если этот недочеловек еще жив, оттащи его в подземелье и посади там на цепь. Завтра на рассвете палач отрубит не одну голову, а сразу две!

Капитан склонился над заморийцем, а Вальтреско улыбнулся у него за спиной, поздравляя себя с гениальной импровизацией. Час назад он принял особое масло, предохранившее его от действия яда. Впрочем, снадобье, подмешанное в вино, и ядом-то назвать было нельзя. Кхитайский торговец, у которого он его приобрел, уверял, что зелье всего лишь на некоторое время перекрывало доступ воздуха в легкие, – достаточно, чтобы человек потерял сознание, но не умер.

Очень хорошо! Завтра под топором палача навеки замолчит последний из тех, кто мог бы связать его, Вальтреско, имя с убийством принцессы. Отныне только он сам и Ламици будут знать правду.

Подумав так, полководец с неодобрением покосился на свои начищенные сапоги. Какая жалость, что пришлось пачкать их об окровавленную рожу Хассима. Его бесило, что лживый безбожник вздумал его обманывать. Вальтреско нанял ловкого вора, чтобы тот шпионил за Ламици. Он хотел убедиться, что евнух поступит с телом принцессы согласно договоренности и не попытается подставить его, Вальтреско. Хассиму было щедро заплачено за это дело.

Полководец не впервые использовал заморийца для своих целей, и тот неизменно оставался надежен. На сей раз платой за слежку за евнухом должны были стать драгоценности принцессы – амулет и браслет. Хассиму предписывалось продать их в далеком городе Шадизаре и взять выручку себе. Когда Вальтреско прознал, что изолгавшийся замориец нарушил уговор, он понял, что наступила пора разыскать его и заставить умолкнуть навеки.

И вот он молча следил за Сальворасом, пытавшимся выяснить, жив ли еще Хассим.

Первым делом могучий капитан собрал многочисленные кинжалы, с которыми никогда не расставался заморийский мошенник, потом поднял Хассима и взвалил его на плечо. Про себя Сальворас находил весьма странным, чтобы киммериец стал работать на пару с этаким хорьком. Еще более странным казалось ему, что Хассим вздумал нападать на Вальтреско в собственных покоях полководца. Отчаявшись что-либо понять, Сальворас сказал себе, что, в конце-то концов, слишком мало общался как с киммерийцами, так и с уроженцами Заморы. Мало ли на какие штучки они способны. Да и здесь, в городе, при всей краткости его нынешней службы он чего только не повидал. Повсюду творились странные и труднообъяснимые вещи. Одной больше…

Сальворас спускался в малосимпатичные недра дворцовых подземелий, неся на плече обмякшего, бесчувственного Хассима. Капитану не нравилось посещать застенки. Он спускался туда, только если начальственный приказ возлагал на него персональную ответственность за того или иного узника.

Часом раньше он оттащил туда Конана и надежно приковал его к стене в одной из крохотных, заросших гнилой плесенью камер. Богатырская стать молодого варвара снискала невольное уважение капитана. Похоже, эти киммерийцы в самом деле были серьезным народом! Могучий Сальворас сумел без посторонней помощи взвалить его на плечо, но к тому времени, когда он добрался до подземелья, руки и плечи начали жаловаться.

Сальворас никогда еще не встречал человека сильнее себя. Самой своей воинской славой он был обязан крепости тела, позволявшей совершать подвиги, немыслимые для других.

Его отец был каменотесом. Сальворас с юности помогал ему, перетаскивая и ворочая неподъемные глыбы. Ему нередко случалось держать на весу каменные блоки, пока мастера делали какой-нибудь особенно заковыристый вырез или скол. Позже Сальворас работал в каменоломне, доставляя строительный материал повсюду, где какой-нибудь вельможа возводил дом или крепость.

Возмужав, он подался в солдаты. Отчасти из любви к приключениям, но больше ради того, чтобы отплатить за горе и ущерб, который в свое время причинили его семье набеги захватчиков. Однажды, когда они с отцом были в каменоломне, мать Сальвораса похитили работорговцы.

Отец после этого превратился в настоящий живой труп. Он впал в мрачное безразличие, из которого его целых восемь лет, до самой смерти, ничто не могло вывести. Ни братьев, ни сестер у Сальвораса не было. Его семьей надолго стало бритунийское войско.

Что же касается женщин… Бравый молодой солдат никогда не был обижен вниманием и лаской полногрудых, обольстительных бритунийских красоток. Однако воинская жизнь не позволяла ему особо задерживаться на одном месте, так что любовные увлечения не успевали перерасти в долговременные привязанности. Он так и не нашел той, с которой ему захотелось бы устроить семью. Не было и близких друзей: быстрое продвижение по службе бросало Сальвораса из одного гарнизона в другой, от одного военачальника к другому. Те, кого он мог бы назвать своими друзьями, остались на границе, в легионе, которым он прежде командовал. Со своими нынешними подчиненными, городской стражей Пайрогии, Сальворас общего языка покамест не находил. Это в большинстве своем были люди, устроенные на «тепленькие» местечки отнюдь не за боевые заслуги. Половина была как-то связана со знатными семействами, остальных устроили сюда вельможи, чем-то им обязанные…

«Да, – невесело думал Сальворас, – видно, так я и помру одиночкой». Здесь, в Пайрогии, у него было подружек хоть отбавляй; редкую ночь в его объятиях не засыпала белокурая красавица. Но все это оставалось весельем на одну ночь. А тех женщин, которые, как он подозревал, с радостью приняли бы от него предложение руки и сердца, он сам старательно избегал. Той единственной, о которой он мечтал, среди них не было.

Что ж, судьба, видно, не судила ему осесть где-нибудь этаким «городским солдатом», больше привыкшим к пивной кружке, чем к рукояти меча. Видал он таких. Выйдя в отставку, они все вечера напролет просиживали в тавернах, поглощая дешевое пойло. И врали напропалую, хвастаясь вымышленными подвигами в сражениях. Такого конца Сальворас для себя совсем не хотел. Нет уж. Он выйдет в отставку, только если его искалечат в бою. А всего скорее, меч вынут из его мертвой руки. Смерть воина должна быть освящена целью. Он, Сальворас, будет служить до конца, потому что только так он будет чувствовать себя живым…

Спускаясь в дворцовое подземелье с бесчувственным Хассимом на плече, капитан понял с окончательной ясностью: он совершил ошибку, приняв этот пост. И единственный способ исправить ее – это доказать, что он чего-то стоит как командир. Надо двигаться дальше и, может быть, заслужить звание полководца. Надо как следует заняться лентяями и бездельниками, по ошибке зачисленными в городскую стражу. Он будет беспощадно гонять балбесов до тех пор, пока не сделает из них настоящих солдат…

Сальворас принялся мысленно составлять план учений для своих молодцов и так увлекся, что не заметил, как Хассим постепенно пришел в себя. А хитрый замориец уже понял, что висел на могучем плече капитана, и тот крепко придерживал его за ноги, между тем как голова, руки и верхняя часть туловища вора свисала ему на спину. Хассим чувствовал дурнотную слабость: ток крови еще продолжал разносить яд по его телу. Неровное дыхание сипело в груди. Челюсть раскалывалась от боли, рот наполняла липкая кровь. Капля за каплей падала с разбитых губ, оставляя на каменном полу пятна. Хассим ощупал языком десны. От нескольких зубов остались только зазубренные пеньки. Отважившись осмотреться, он понял, что его несут в дворцовое подземелье. Когда-то, много лет назад, ему удалось совершить оттуда побег. Но в тот раз ему помогли. Хассим знал: даже если вырвешься из камеры, это еще не значит, что сумеешь выйти наружу. Подземелье представляло собой настоящий лабиринт хаотически перепутанных коридоров.

Спустя некоторое время вор хватился кинжалов, но тут же заметил их рукояти, заманчиво торчавшие из сумки на поясе Сальвораса. Если бы удалось дотянуться, он живо всадил бы клинок капитану между лопаток, а потом удрал тем же путем, что и когда-то. Да, пожалуй, так он и поступит. Надо только выбрать подходящий момент, а до тех пор продолжать притворяться бесчувственным…

Хассим сосредоточил внимание на одном из кинжалов: про себя замориец называл его «черным драконом». Лезвие кинжала было густо смазано пастой, приготовленной из смертельно ядовитых листьев черного лотоса. Даже простой царапины, причиненной «черным драконом», было достаточно, чтобы самый крепкий мужчина свалился замертво, а через некоторое время и умер. «Не все зубы ты мне выбил, Вальтреско!.. – с мрачным торжеством подумал Хассим. – Скоро ты узнаешь, что я еще способен кусаться!..» Терпеливый замориец по-прежнему не шевелился, но, как свернувшаяся змея, был готов к немедленным действиям.

А Сальворас шел себе и шел нескончаемыми каменными переходами, пребывая в счастливом неведении относительно смертельной опасности, которой он подвергался. Путаница подземных коридоров освещалась редко расположенными, тусклыми масляными светильниками. Сальворас был одним из немногих, кто способен был разобраться в здешних лабиринтах. На самом деле секрет был очень прост, следовало только уметь читать путеводные знаки, остроумно спрятанные в узорах на каждом светильнике.

До тюремных камер оставалось уже недалеко. Даже если бы Сальворас не знал дороги, он безошибочно пришел бы туда по запаху. Вокруг все сильнее разило испражнениями и гниением. В последний раз завернув за угол, капитан остановился. Пришли!

Узкие глубокие камеры располагались по обе стороны коридора. Каждая была предназначена для полудюжины «постояльцев». Коридор же, по которому до них добирались, был шириной всего около трех футов. Конан находился в самой первой камере. Сальворас взглянул на него сквозь прутья решетки и убедился, что варвар по-прежнему висел на цепях, вделанных в стену. Капитан потянулся к кольцу с ключами и выбрал из связки один – большой, ржавый. Он всунул его в замок… и, уже поворачивая ключ, ощутил резкий, глубокий укол в бок.

– Борода Эрлика!.. – изумленно выругался Сальворас, роняя Хассима на пол. Он потянулся к пробитому боку и нащупал засевший между ребрами тонкий кинжал. Стало быть, замориец очнулся!.. Капитан понял, что во второй раз за последние несколько дней недооценил противника, и это грозило обернуться бедой. Яростно взревев, он выдернул из хорошо смазанных ножен тяжелый меч и собрался зарубить вора, ибо тот, заново оглушенный падением, беспомощно лежал на полу. Но занесенному клинку не суждено было опуститься на голову заморийца, Сальворас свалился, точно бык на бойне.

Хассим же, кое-как проморгавшись, поднялся на неверные ноги. Он с трудом их передвигал: удар кинжалом отнял у него последние силы. Вообще-то ему несусветно повезло с этим ударом. Кинжал попал совсем не туда, куда метил Хассим, но тонкое зазубренное лезвие каким-то чудом угодило в такое место, где на кольчуге капитана разошлось несколько звеньев. До Хассима, между прочим, только тут дошло, что его тюремщиком и жертвой стал не кто иной, как сам капитан Сальворас. Если бы не путаница в мозгах из-за побоев и яда, он узнал бы его сразу. А впрочем, Хассиму было все равно, кого убивать. Ему случалось без зазрения совести отправлять на тот свет людей, заслуживавших смерти куда менее, чем этот болван.

Искусство обращения с кинжалом сослужило мошеннику добрую службу. Нагнувшись, он самым немилосердным образом вырвал «черного дракона» из тела поверженного капитана. Зазубренное лезвие с треском разорвало еще несколько звеньев кольчуги. Сальворас неподвижно лежал на полу. Черный лотос постепенно погружал его в глубокий сон, от которого не было пробуждения.

Оставалось нанести завершающий штрих. Он поместит тело таким образом, чтобы Вальтреско решил, будто это Конан сцепился с Сальворасом и нанес ему смертельный удар. Тюремщик найдет в камере два трупа, каждый – с кинжалом в руке. Хассим повернул ключ в замке камеры и вошел. Шум, происходивший в коридоре, заставил Конана приподнять голову. Хассим с удовлетворением убедился, что варвар надежно прикован к стене толстыми цепями, приделанными к вмурованным кольцам, и в кандалах нигде не было слабины. Выглядел киммериец отвратительно: весь в грязи, а там, где грязь отвалилась корками, живого места не было от ссадин и синяков. Тем не менее Хассим приблизился со всей осторожностью, держа кинжал наготове.

– Какая встреча, ты, безмозглое животное! – насмешливо приветствовал его Хассим. Перенесенные испытания превратили низкий, звучный голос заморийца в какое-то утробное ворчание. – На сей раз я лично и с большим удовольствием препровожу тебя в преисподнюю, или куда там еще попадают души варваров вроде тебя! – продолжал он с наслаждением. – Ты мешаешь мне, дикарь, и поэтому ты умрешь. Вон тот легковерный болван… – Хассим кивнул на распростертое тело Сальвораса, – в самом деле поверил, будто принцесса погибла от твоей руки. Если бы это ничтожество знало, что девчонку сгубил его любимый начальник, его драгоценный полководец!..

Он засмеялся, с трудом переводя дух. Потом выплюнул в лицо Конану кровь я осколки зубов.

Киммериец изо всех сил старался разорвать цепи, но пока ничего не получалось. Он слишком ослаб: на то, чтобы справиться с прочными железными звеньями, ушли бы часы, а их-то у него и не было. Напрасно бугрились, вздуваясь, тугие мускулы на руках и ногах. Цепи не поддавались.

– Эрлик тебя забери, помоечная крыса! – вырвалось у него. – Может, ты и отправишь меня в ад, но знай, что я буду там тебя ждать!

Выругавшись, он вновь попытался совладать с кандалами. Тщетно.

Хассим приблизился еще на шаг и встал в стойку, присущую мастерам поножовщины. Кинжал смотрел Конану в живот. Еще миг – и он вспорет беззащитное тело.

– Твоя смерть будет медленной и мучительной, – ликовал Хассим. – Готовься встретить ее, вар… оооааахх!..

И на глазах у изумленного Конана Хассим вдруг зашатался, а потом лицом вниз рухнул на каменный пол камеры. Между лопатками у вора торчал тяжелый метательный нож, всаженный по самую рукоятку. Падая, Хассим еще и напоролся на собственный кинжал; узкое лезвие прошло насквозь и вышло из спины рядом с ручкой ножа.

Сальворас стоял на Коленях возле решетчатой двери, и его рука, метнувшая нож, еще тянулась вперед. Он медленно поднялся, опираясь на решетку. Он уже понимал, что кинжал заморийца был отравлен: пропоротый бок так и горел. Собственно лезвие особых повреждений не причинило, в боях на границе Сальворас выносил гораздо худшие раны. Но вот яд… Каково бы ни было зелье, сила в нем была лютая. Капитан пытался бороться, но чувствовал, что надолго его не хватит.

– Именем Крома и Митры!.. – воскликнул Конан, осознавший, что Сальворас спас ему жизнь. – Вот это, я понимаю, бросок!.. Не могу сказать, что с большим нетерпением ждал встречи с тобой, но теперь… спасибо, капитан!

Он видел, что Сальворас едва держится на ногах, и озабоченно посмотрел на дыру, пробитую в кольчуге кинжалом Хассима. Оттуда, марая камзол и собираясь лужицей на полу, медленно сочилась кровь.

– Конан… – заплетающимся языком проговорил капитан. – Теперь я знаю, что ты ни в чем не виновен… подлое предательство… измена в стенах дворца… Не могу поверить! Полководец Вальтреско… предатель… – Его голос срывался, как от жестокой боли. – Надо немедленно сообщить королю… рассказать про… – Сальворас говорил все с большим трудом и временами, казалось, забывал, о чем только что вел речь. – Я тебя выпущу… сейчас… погоди только… пойдешь со мной к королю… К королю Эльдрану и к Кейлашу…

Непослушными пальцами он вытащил ключ из замка, подошел к Конану и освободил ему одну ногу. Глаза ему, видно, застилал туман: он то и дело моргал и тряс головой. Он принялся было отпирать второй браслет, но смертоносный сок черного лотоса, порождение далекого Кхитая, подточил даже его громадную силу. Он был еще жив, но волны дурманного сна окончательно сомкнулись над ним.

Сообразив, что Хассим отравил храброго капитана, Конан проклял злую судьбу, столь усердно загонявшую его в угол. Единственный человек, способный засвидетельствовать его невиновность, лежал при смерти на полу каземата! Если бы хоть удалось достать ключи, выпавшие у Сальвораса из руки!.. Ну что ж, по крайней мере одна нога у него теперь свободна.

Он согнул колено, как следует уперся в стену и налег. Изможденное тело взмолилось о пощаде, но Конан был глух к его жалобам. Нельзя прекращать попыток вырваться, если так страстно любишь жизнь.

Через несколько минут, показавшихся ему несколькими часами, один из кирпичей зашевелился в стене. Известка не выдержала рывков. Конан продолжал тянуть, сосредоточив все усилия на расшатанном кирпиче. И наконец он поддался окончательно и со скрежетом вышел вон из стены. Конан едва не вывернул себе сустав, но все-таки справился. Теперь он мог хотя бы отчасти пользоваться рукой.

Размахнувшись цепью с висевшим на ней кирпичом, он что было силы шарахнул по цепи, державшей его вторую ногу. И упрямо продолжал бить, попадая большей частью по собственному телу. Было зверски больно, но Конан не сдавался и наконец расколошматил одно звено. Кирпич, а вернее, каменный блок растрескался и оббился, однако теперь оставалось только высвободить вторую руку, и путь к побегу будет открыт. Киммериец изо всех сил налег на последнюю оставшуюся цепь. Каменная кладка оказалась слишком прочной, и у него получилось не сразу. Но после нескольких ударов все тем же камнем, сидевшим на конце болтающейся цепи, металлическое кольцо лопнуло безо всякого предупреждения. Конан не удержался на ногах и полетел на пол.

Жадно схватив ключи, он разомкнул на себе кандалы, потом нагнулся проверить, жив ли Сальворас. Широкая грудь капитана вздымалась и опадала, хотя и слабо. Конан разорвал полотняную рубашку Хассима и затолкал ее под кольчугу раненого, чтобы унять кровь. Рана уже смердела, ее края успели приобрести зловещий багрово-синий цвет. Если оставить Сальвораса здесь, как бы он не умер, так и не успев во всеуслышание заявить о невиновности Конана. Вот бы сюда того целителя, Мадезуса!.. Что-то он такое говорил о своем особом даре врачевать отравления!..

Поколебавшись, Конан наконец решил, что дешевле будет искать лекаря без тяжелого неподвижного тела на руках. Да, следовало бежать разыскивать Мадезуса! Если кто-то и способен помочь капитану, так только этот странный жрец, выправивший варвару запястье. Конану очень не хотелось бросать Сальвораса, избавившего его от малоприятного знакомства с ножом Хассима. Если бы не капитан, киммериец, без сомнения, уже знакомился бы с достопримечательностями преисподней. Однако делать было нечего, оставалось только спешить и надеяться на удачу. Мысленно Конан поклялся выручить Сальвораса. Хотя тот, что греха таить, был косвенным виновником его последних злоключений.

Забрав ключи и вооружившись тяжелым мечом Сальвораса, Конан выбрался из камеры и опасливо оглядел коридор. Его приволокли сюда без сознания; он не имел ни малейшего понятия о том, в какой стороне выход. На всякий случай он направился туда, откуда пришел Сальворас с Хассимом на плече. Очень скоро, однако, выяснилось, что подземный лабиринт еще хуже заброшенной канализации – столько здесь оказалось развилок, поворотов и тупиков. Хорошо хоть, кое-где тускло коптили светильники. После давешних блужданий по сточным тоннелям у Конана не было ни малейшего желания путешествовать в темноте.

Как же все-таки прикажете выбираться отсюда?.. Время, которое можно было бы потратить на разгадывание головоломки, представляло собой недоступную роскошь. Варвару был нужен Мадезус – и как можно скорее. Соображая, что же делать, он вдруг заметал на полу маленькое, влажно отсвечивавшее пятнышко. Конан коснулся его пальцем, потом поднял палец к свету масляной лампы. Кровь!.. И притом свежая!.. У Хассима, помнится, ряшка была всмятку и кровоточила вовсю. Ага! Вот она, путеводная нить!..

Следовало, пожалуй, поблагодарить заморийского мерзавца хотя бы за то, что он, сам того не желая, указал Конану дорогу к спасению.

Немного успокоившись, Конан покрепче перехватил меч и побежал по кровавому следу. Еще немного, и он выберется из затхлого подземелья. Туда, где ждет его свежий воздух!.. Ветер!.. Свобода!..

ГЛАВА 7 ЗЕРЦАЛО ЯСНОВИДЕНИЯ

Крохотная, бедно обставленная комнатка, в которой обитал Мадезус, изначально была предназначена для храмовых прислужников. Однако молодой жрец и за такую был благодарен Тароклу – костлявому лысеющему первосвященнику беднейшего в городе митраитского храма.

Мадезус положил браслет на грубо сколоченный угловой столик и опустился в неудобное деревянное кресло. Его била дрожь. Он потер кулаками глаза, красные от недосыпания. С тех самых пор, как третьего дня он впервые прикоснулся к браслету, его беспокоили весьма странные сны. После пробуждения они улетучивались бесследно: он ничего не мог вспомнить.

Вчера вечером он попытался поподробнее разузнать о браслете. Киммериец утверждал, будто ничего не ведает о его происхождении. Таким образом, у Мадезуса не оставалось иного выбора, кроме как прибегнуть к обряду Вопрошания Истины и молить Митру приподнять завесу над тайной браслета, распространявшего столь сильную эманацию зла.

Всю минувшую ночь, с заката до рассвета, Мадезус воспевал молитвы и заклинания, а в курильнице тлели едкие листья Малджорны – священного Древа Познания. Хотя это и отдавало святотатством, молодой жрец порою не мог удержаться от мысли, что Митре было присуще чувство юмора. Зачем бы иначе Ему избирать Своим священным деревом растение, чьи листья воняли хуже горящего коровяка?.. Мог ведь заповедать Своим почитателям самое возвышенное благовоние. А вот поди ж ты!..

У Мадезуса чесались глаза от целой ночи трудов и от пахучего дыма. В голове было легко и совершенно пусто. Все его молитвы пропали втуне: Митра не отзывался. Жрец устало опустился на убогий топчан, служивший ему ложем, и тихо произнес еще одну молитву, последнюю. Он просил Митру хотя бы послать ему более спокойный сон, нежели накануне. Опустив налитые свинцом веки, Мадезус постепенно задремал…

Его разбудил пронзительный скрип двери. В голове по-прежнему ощущалась странная легкость, но Мадезус чувствовал себя освеженным и отдохнувшим. Он приподнялся на постели, желая посмотреть, кто пожаловал к нему в гости. И каково же было его изумление, когда он узрел на пороге своего старого наставника – Калетоса!

Глаза у Мадезуса округлились, а во рту пересохло.

– Учитель!.. – воскликнул он, – Какими судьбами?.. Сколько лет мы с тобою не виделись! Я-то уже подумывал вернуться в Коринфию – навестить тебя и посмотреть, как дела в нашем храме!..

– Здравствуй, Мадезус, – отозвался вошедший. Голос у него был глубокий и звучный, лишь чуточку огрубевший на староста лет.

– Ты прекрасно выглядишь, Учитель, – сказал Мадезус. – Поистине, годы пролетают мимо тебя.

В самом деле, у старца были молодые, яркие изумрудные глаза, плохо вязавшиеся с бледным морщинистым лицом. Калетос был совершенно лыс, если не считать последних клочков белоснежных волос, еще державшихся над ушами. Просторные белые одеяния мели каменный пол, а на груди у старца висел амулет вроде того, что носил сам Мадезус: серебряная звезда о семи лучах. В центре звезды переливался гранями большой аметист. Старый жрец опирался на березовый посох, опять же почти такой, как у Мадезуса, только согнутый десятилетиями службы.

– Учитель?.. – вопросительно подал голос Мадезус.

– Прости, Мадезус, за неожиданное вторжение. С тех пор как мы с тобою расстались, Дэркето обновила Свою Луну вот уже трижды по двадцать раз. Извини мое стариковское любопытство, но я вижу на твоем лбу морщины, проложенные беспокойством. Что так взволновало тебя, мой мальчик?

Мадезусу понадобилось некоторое усилие, чтобы, во-первых, окончательно стряхнуть с себя сон, а во-вторых, оправиться от неожиданного появления своего наставника. Кое-как приведя мысли в порядок, он начал рассказывать:

– Вот уже несколько ночей мне не до сна, и есть отчего. Я чувствую. Учитель, – в этом городе пробудилось древнее зло! И сей предмет, – он указал на браслет, поблескивавший на столе, – каким-то образом с ним связан. Я просил Небесного Отца о вразумления, но Митра не счел меня достойным Своей помощи. Как странно и как знаменательно, что ты появился в Пайрогии именно теперь,когда мне так необходим твой совет!.. То есть, Учитель, – тут же смутился Мадезус, – я не смею обременять тебя делом, которое судьба взвалила на мои плечи. Лучше поведай мне, как ты жил все эти годы? Как там наш храм в Коринфии?

– В храме все благопристойно, – ответил Калетос. – А вот меня начинает тяготить груз прожитых лет. Потому-то я и решил, прежде чем Митра упокоит мои старые кости и призовет к Себе мою душу, узнать, что поделывает мой ученик. Мой любимый ученик, на которого я возложил столь тяжкое бремя, когда отпускал в мир… О да, Мадезус, твой жребий нелегок. Я и сам много лет следовал тем же путем, пока Митра в Своей всеведущей премудрости не направил меня в наш храм. Там, в этом храме, я посвятил тебя в тайный, древний Орден Ксуоквелоса… Когда-нибудь и у тебя будут ученики, и тем продолжится цепь, тянущаяся сквозь многие столетия. Ибо ты – последний член Ордена, видевшего еще Лемурийскую империю.

Без сомнения, тебя направили в этот город, хотя цель этого еще не совсем ясна. Отбрось же сомнения, мальчик! Не смей больше называть себя недостойным!.. И что это там насчет того, что ты «не можешь обременять» одного такого старого дурня?.. Смелее! Давай сюда браслет, да и сорвем-ка завесу, за которой прячется от нас лик Зла! Пол этой комнаты с помощью Митры станет для нас Зерцалом Ясновидения. Приготовься, друг мой, к Обряду Зерцала!

Мадезус подошел к большому глиняному горшку, помещенному в углу комнаты, и стал деревянным черпаком лить на пол воду, пока не получилась овальная лужа нескольких футов в поперечнике. Положив на место черпак, молодой жрец осторожно взял браслет и передал его Калетосу. Старик не без опаски принял вещицу, покатал ее из руки в руку, потом закрыл глаза и нахмурился, достигая предельного сосредоточения. Очень скоро вокруг его головы появился серебристый нимб. Сияние стало расширяться, пока не объяло его руку с браслетом. Оно мерцало и становилось все ярче, и вместе с ним начал светиться амулет. Он горел в полутьме комнаты, как семилучевая звезда на ночном небе. Потом из недр аметиста ударил конус белого света. Он коснулся воды, и от нее пошел пар.

– Смотри же в Зерцало! – воскликнул Калетос. – Только будь осторожен и не давай ввести себя в заблуждение!

Мадезус вгляделся в поверхность воды и сквозь пар рассмотрел очертания древнего каменного сооружения. Казалось, перед ним была картина художника, мастерски владевшего цветом и перспективой. Здание казалось объемным: сделай шаг – и войдешь. Изображение переменилось, – Мадезус в самом деле заглядывал внутрь постройки. Судя по убранству, это был храм, только очень древний, восходивший ко временам чуть ли не первобытным.

Зерцало на миг помутилось, чтобы в следующий миг отразить знакомую фигуру Конана. На сей раз картина даже двигалась. Варвар шел по улицам города – так хищный зверь пробирается в джунглях, выискивая добычу. Мадезус видел, как Конан приблизился к той самой постройке. Киммериец тщетно стучал в дверь, испрашивая позволения войти.

Глядя в Зерцало, Мадезус все пытался определить местоположение странного здания. В линиях каменных стен сквозило нечто знакомое… очень знакомое… но вот что? Мадезус никак не мог ухватить ускользающий образ. Однако у него было стойкое ощущение, что он уже проходил мимо старого храма, причем совсем недавно.

И вновь перед ним была внутренность таинственного дома. В полутемном чертоге стояла женщина в длинном черном плаще, и капюшон был отброшен. Мадезус сразу заметил, что она молода и прекрасна. Прямые, черные как вороново крыло волосы роскошным водопадом текли на плечи и спину. Точеное лицо, безупречно-белая кожа… Полные губы казались алыми розами, только что умытыми дождем.

А перед женщиной Мадезус увидел высокого, статного мужчину средних лет. Жрец даже вздрогнул, узнав в нем Эльдрана, короля Бритунии. Вот она подвела короля к массивному каменному алтарю… приглашающе улыбнулась, распахнула плащ, и плащ упал на пол. Никакой одежды под ним не оказалось. Женщина потянулась навстречу королю, прижалась к нему чувственно-прекрасным нагим телом, крепко обняла и страстно принялась целовать.

Эльдран с готовностью отвечал на ее поцелуи; его руки блуждали по телу красавицы, и было видно, как постепенно разгоралась в нем страсть. Мадезус целомудренно покраснел, глядя, как извивались, сплетаясь в любовном танце, два тела. Ну и зрелище подсунуло ему Зерцало вкупе с амулетом Калетоса!.. Однако потом жрец просто ахнул от неожиданности и потрясения. Женщина постепенно менялась! Сперва он обратил внимание на глаза: они засветились красным огнем, точно угли в жаровне. Ногти зловеще вытянулись и превратились в кривые черные когти. А когда она открыла рот, в нем обнаружились ряды загнутых остроконечных черных зубов! В следующий миг она глубоко вонзила их в шею ничего не подозревавшего короля…

Только теперь Эльдран попытался высвободиться, но не смог. Охваченный ужасом Мадезус наблюдал за тем, как все слабее бился несчастный король, как иссякала в нем жизненная энергия, – чернозубая упыриха высасывала ее вместе с кровью. Вот она остановилась перевести дух, на мгновение оторвалась от беспомощно распростертого короля, и несколько капель крови упало на каменный пол. Внезапно женщина-монстр вскинула голову и посмотрела прямо на Мадезуса, как если бы он подсматривал за нею в окошко. По поверхности воды побежала рябь, изображение расплылось. Лужица на полу комнаты превратилась в шипящее облачко пара и пересохла.

Некоторое время Калетос не произносил ни слова, молча наблюдая за своим учеником. Тишина длилась несколько минут: молодой целитель пытался составить целостную картину из тех странных, страшных и непристойных сцен, что показало ему Зерцало.

– Мутари!.. – с отвращением и ужасом произнес он наконец. – Та, которую позволило мне увидеть Зерцало, точь-в-точь похожа на жриц мутари. Такими изображены они в книгах Скелоса, закованных в железные переплеты… Учитель, я отказываюсь верить своим глазам! Жрецы мутари были последователями нечистого культа, потомками зурийских змеелюдей, истребленных много веков назад! Мыслимо ли, чтобы в наши дни?.. В этом городе?..

– Мутари в самом деле вымерли, а последние зурийцы погибли еще за несколько тысячелетий до них, – спокойно и даже торжественно ответил Калетос. – Однако твои глаза не обманули тебя, друг мой. Ты в самом деле видел жрицу мутари… Как ты помнишь, мутари, при всем их могуществе, были всего лишь последышами своих зурийских учителей. Сколько мудрецов ошибочно полагало, будто черная премудрость зурийцев, заключенная в книжных томах, погибла вместе с их ужасной империей!.. Колдовские книги были погребены глубоко, но такие, как они, неизбежно выходят на поверхность, дай только время… Знай же: Митра направил твои стопы в этот город, дабы ты пресек последний побег древнего Зла и низвергнул его обратно в бездну, из которой он выполз. Теперь твой путь ясен, о юный друг мой. Перед тобою судьба, что уготовил тебе Митра!

Мадезус отрешенно опустился на свою лежанку…

– Значит, – проговорил он медленно, – вот она какова, та злая сила, чье присутствие в этом городе я ощутил… Жрица мутари! И все зацепки, что у меня есть, – это браслет, король Эльдран и Конан-киммериец… – Вздохнув, он умолк я некоторое время о чем-то напряженно раздумывал. Потом заговорил снова: – Учитель… Я пристально изучал книги Скелоса, но о мутари там говорилось слишком скупо. Мне хорошо запомнились миниатюры, но вот текст… Тексты, посвященные этому культу из времен зурийского упадка, были крайне туманны. Не мог бы ты рассказать мне хоть немного о природе мутари?

Калетос прислонился к стене комнатки и задумчиво погладил белоснежную бороду.

– Мне самому известно немногое, и притом с пятого на десятое, Мадезус. Это запретная тема. Даже самые храбрые знатоки старины едва решаются делать какие-то намеки, и то полушепотом. А тому, что можно вычитать в книгах Скелоса, до конца верить не стоит. Слишком многое в них подлежит различному истолкованию… Однако слушай: я поведаю тебе все, что известно мне самому.

Мутари были страшными, чудовищными существам!… Они рождались людьми, но потом намеренно вытравляли в себе все человеческое кровавыми, исступленными ритуалами. Они не стремились ни к богатству, ни к удовлетворению плотских желаний. Их вела ненависть ко всему дышащему, их целью был хаос. Волшебное могущество требовалось им для того, чтобы причинять боль и страдания смертным. Сами когда-то бывшие людьми, они презирали людей… но в то же время и завидовали им. Ибо у людей было то, что мутари теряли невозвратно, – их ДУШИ.

Мутари продавали свои души Силам Зла, получая взамен запретные знания демонической Зурии, а с ними и способность совершать подвиги волшебства, далеко превосходившие возможности магов и жрецов того времени. Могущество мутари затмевалось только их жестокостью. Они буквально питались горем и мучениями своих жертв. Целый век человечество изнывало под их властью, и каждый день уносил многие тысячи невинных жизней. Одних сводили в могилу моровые поветрия, других – голод… Третьих попросту убивали. Мутари искусно сеяли рознь между племенами людей и подогревали обиды, которые в ином случае скоро загладило бы время. А самым жестоким и гнусным среди этих нелюдей был некий Скаурол – самозваный правитель южной страны, известной ныне как Шем.

Дворец Скаурола был сущим рассадником грязи и мерзкого ужаса… Тысячи заостренных кольев окружали его, и почти на каждом корчился человек. Такую казнь назначал он всякому, кто проявлял хоть малейшее непокорство. День и ночь наслаждался Скаурол стонами и воплями несчастных, подвергнутых чудовищной пытке… И это лишь один из бесчисленных рассказов о жестокостях, которые он учинял!..

Но, как и всякое зло, мутари в конце концов обратились друг против друга. Число их возрастало, а вот жертв для их злодейств оставалось все меньше. Мутари начали ссориться между собой из-за права причинять смерть и страдания, – так стервятники ссорятся над разлагающейся мертвечиной. Менее могущественные вскоре были истреблены в безжалостной борьбе, и от нескольких сотен осталась жалкая дюжина. Иные скрылись в потаенных местах, опасаясь ввязываться в дальнейшую схватку. Другие оказались повержены: восставшее человечество расправилось со своими черными властелинами. Среди этих последних оказался и Скаурол, и вышло так, что беспощадному деспоту самому довелось изведать смерть на колу. Некто из нашего Ордена пронзил его пикой, выкованной из заговоренного серебра, и мутари не смог одолеть заклинаний святого.

А потом, мальчик мой, началось самое трудное. Отвоеванную землю нужно было еще очистить от скверны. В книгах мудрецов рассказывается о жрецах подвижнической жизни, посвятивших этому свой земной срок. Они выискивали и уничтожали каждую черную книгу, каждый фетиш мутари. И надо тебе сказать, что за великое очищение была заплачена дорогая цена. Многие святые подвижники отдали за него жизнь.

Вот почему, Мадезус, сохранились лишь разрозненные упоминания о темном культе мутари. Вот почему даже книги Скелоса говорят о них как бы мимоходом… О плотском облике мутари нам известно не много подробностей. Только то, что они предстают в виде обычных людей либо же человекообразных существ с глазами, в которых полыхает адское пламя, с обсидианово-черными клыками и когтями и неестественным голосом, порождающим эхо. Кое-кто утверждает, будто Скаурол с годами нисколько не старился, ибо его темная сила противостояла даже неумолимому времени…

Мутари трудно было убить. Раны, от которых неизбежно умер бы обычный человек, не только не кровоточили, во даже не причиняли им боли. Гораздо опасней оружия были для них молитвы и амулеты служителей Добра.

Мадезус, мальчик мой!.. Если судьба сведет тебя лицом к лицу со жрицей мутари, готовься насколько возможно укрепить и сердце свое, и ум! Решимость, помноженная на силу священного амулета, да будет тебе опорой. И помни – чтобы амулет верно послужил тебе в схватке, ни в коем случае не выпускай его из руки…

Вот, пожалуй, и все, что я вправе тебе рассказать. Я стар, мои скрипучие кости нуждаются в отдыхе… Увы, преклонный возраст не позволяет мне самому участвовать в битве, но знай, что молитвы мои пребудут с тобою. И вот еще что… Не трать время на передышку, отправляйся немедленно. Ибо черная сила мутари растет с каждым мгновением. Сейчас я вынужден с тобой попрощаться, но, надеюсь, скоро мы увидимся вновь. Удачи тебе, Мадезус!.. Властью, данной мне Митрой, благословляю тебя во имя Добра…

Старческая рука поднялась в благословляющем жесте и вновь опустилась. Кое-как выпрямившись, седобородый жрец повернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты.

Проводив Учителя взглядом, Мадезус протер глаза и поплескал в лицо холодной водой. Преклонив колени, он сотворил короткую молитву, потом поднялся на ноги. Он принял решение. Во-первых, он посетит короля Эльдрана. Причем немедленно. Ибо теперь он был уверен, что король умирал от нечистого колдовства жрицы мутари. Сила, заключенная в амулете, снимет проклятие либо по крайней мере остановит болезнь, не даст ей развиваться. Мадезус снял с деревянного гвоздя плащ и торопливо накинул его на плечи. Привязал к поясу объемистый кошель – и отправился во дворец.

Храм стоял совсем недалеко от королевской резиденции, так что вскоре молодой жрец уже стоял перед воротами. Откуда ему было знать, что в это самое время в глубине дворцовых подземелий погибал от яда капитан Сальворас, а Конан-киммериец бежал извилистыми каменными коридорами!..

Мадезусу стоило немалого труда убедить скучающих караульщиков впустить его внутрь. Наконец один из них, высокий и долговязый (от него еще и немилосердно разило дешевым вином), провел его ко входу. Двойные двери, сработанные из железа и прочного дерева, казались при луне неподвижными монолитами. Стражник извлек из ножен кеч и трижды гулко стукнул в двери плоской стороной лезвия. Вскоре на уровне глаз открылось небольшое отверстие.

– Джеваро, бездельник!.. – донесся оттуда ворчливый хриплый голос, говоривший с непроходимым зингарским акцентом. – До рассвета еще далеко, а посему, во имя черной бороды Эрлика, катись-ка ты, ленивый говнюк, прочь!.. Э-э, да ты тут не один! Что еще за посетители посреди ночи? Никак жрец из храма Митры? И что тебе ночью не спится, жрец?..

Мадезус слабо улыбнулся, слушая его болтовню. Форменный зингарский пират, оставшийся без корабля. Самого бы его расспросить, каким ветром его занесло так далеко от родных мест. И от моря.

– У меня срочное дело, касающееся короля, – кротко обратился он к «пирату». – Пожалуйста, впусти меня без промедления!

– Что?.. Да чтобы я ни свет ни заря впустил во дворец незнамо кого?! И к тому же еще без бумаг?.. Будь ты, парень, хоть трижды жрец, я и не подумаю откры…

– А теперь, зингарец, слушай меня внимательно, – медленно, с расстановкой проговорил Мадезус. Его рука лежала на амулете, брови сосредоточенно сошлись у переносицы. – Ты сейчас откроешь для меня эту дверь. После чего отправишь этого стражника обратно на его пост. А когда я уйду, ты забудешь, что мы с тобой вообще когда-то встречались. Исполняй!

Его голос звучал властно и непререкаемо. Незримые волны магической энергии легко проникли сквозь толстый череп упрямого привратника.

– С-сейчас… сейчас отворю, почтенный жрец… – засуетился зингарец и вдруг опять заорал: – Джеваро! Ты еще здесь, вонючий акулий корм? Живо на пост, пока я твои кишки по стене не размазал!

Мадезус слышал, как звенели ключи. Некоторое время спустя дверь действительно распахнулась. Жрец шагнул внутрь, гадая про себя, сколько еще препятствий встретится на его пути к королевской опочивальне. Может быть, проникновение внутрь дворца было еще не самым сложным, что ему предстояло?.. Продолжая поддерживать гипнотическое заклятие, он снова обратился к привратнику, выспрашивая, как пройти к королевским покоям. Почему-то он был уверен, что Эльдран обитал где-нибудь на верхних этажах дворца, но зингарец уверил его в обратном. По его словам, королю больше нравилось жить поближе к земле.

Мадезус прошел несколько длинных, узких коридоров, не встретив ни души. Он не знал расположения дворцовых покоев; оставалось надеяться, что зингарец дал ему верные ориентиры. Как бы то ни было, в залах и переходах не было видно ни стражи, ни слуг. Видимо, все дворцовые обитатели еще мирно спали, – только рассвет наполнит помещения людьми и гомоном обычного дня. Безлюдье несколько удивило Мадезуса, но потом он решил, что это было ему как раз на руку. Чем меньше лишних глаз, тем и лучше.

Еще несколько поворотов – и он окажется перед наружной дверью апартаментов Эльдрана… Сердце Мадезуса невольно заколотилось. Ему предстояла первая схватка с мутари, и ставкой будет жизнь короля. Уж верно, демон, подосланный к Эльдрану, станет сопротивляться, и как знать наперед, чем кончится их поединок?.. Не превысит ли черная сила мутари его, Мадезуса, жреческую благодать?..

Что ж! Очень скоро он это доподлинно выяснит.

…Он сразу узнал этот короткий, широкий коридор: точно таким его описывал зингарский «пират». А вот и дверь направо – туда-то ему и нужно. Он увидел еще две двери по левую руку и отметил про себя, что одна из них была настежь распахнута и как-то кособоко висела на едва державшихся петлях. Запор, находившийся со стороны коридора, был и вовсе выдран, что называется, с корнем. Какая-то жуткая силища разорвала толстые железные полосы, точно пергаментные обрезки! И кто это так похозяйничал в двух шагах от королевской опочивальни?.. Взломанная дверь пробудила невольное любопытство Мадезуса: весь остальной дворец, насколько он понял, был отменно ухожен.

На всякий случаи он подошел поближе и заглянул внутрь… И едва не вскрикнул от неожиданности, когда его вдруг сцапали сзади. Но даже и вздумай он закричать, ничего бы не вышло. Широченная лапища зажала ему рот и так рванула назад, что жрец потерял равновесие.

– Ш-ш-ш! Тихо, Мадезус! – раздался над ухом знакомый хриплый голос. Он показался митраиту знакомым. И точно: – Это я, Конан!.. Пожалуйста, не шуми! Мне нужна твоя помощь!..

Мадезус послушно кивнул, втихомолку гадая, что позабыл во дворце гигант киммериец. Рука, зажимавшая рот, исчезла: варвар выпустил его. Ткнув пальцем в сторону выбитой двери, он жестом предложил жрецу следовать за собой. Только тут Мадезус заметил, что вторая дверь, только что плотно затворенная, была теперь приоткрыта. Похоже, за ней-то и прятался киммериец. Жрец только подивился про себя бесшумной кошачьей повадке, на которую, оказывается, способен был черноволосый великан. В самом деле, он не мог припомнить ни малейшего звука. Небось в обширном пустом коридоре любой шорох прозвучал бы, как гром!

Мадезус без особой охоты прошел следом за Конаном в комнату за взломанной дверью. Комната была чем-то вроде прихожей перед лестницей в подземелье. Этим, кстати, объяснялось, почему и запор, и петли помещались снаружи. Жрец только вздохнул: теперь было ясно, кто учинил погром. А ведь всего несколько дней назад он лечил Конану сломанное запястье!.. Если хоть часть киммерийцев были таковы, как этот, – поистине, жизненная сила далекого народа заслуживала всяческого восхищения.

Еще Мадезус пришел к выводу, что Конан, по всей видимости, был заперт в тюремном подвале и совершил оттуда побег. Чем иначе объяснить разрушения, представшие его глазам? Внутри комнаты обнаружилась еще одна дверь – примерно в таком же состоянии, что и первая. Возле нее в лужах крови лежали двое невероятно изувеченных стражников, оба мертвые. За дверью начиналась узкая каменная лестница. Она вела вниз. Конан направился прямо туда и вновь пригласил жреца за собой. Нахмурившись при виде мертвецов, Мадезус шагнул на ступеньки, потом остановился.

Конан кое-как поправил дверь, но совсем поставить ее на место не удалось: слишком сильно она пострадала. Над лестницей висели сразу два светильника, и потому здесь было куда светлее, чем в комнате и даже в коридоре. Только тут Мадезус заметил, в каком плачевном состоянии был киммериец. Чудовищно грязный, он был еще и сплошь в синяках, порезах и кровоподтеках. Кое-где сочилась свежая кровь, но синеглазый исполин явно отказывался обращать внимание на страдания тела.

– Конан! – тихо обратился к нему жрец. – Нити наших с тобой жизней снова переплелись на ткацком станке Судьбы. Насколько я помню, ты всячески старался избежать соприкосновения с городской стражей… Скажи, что привело тебя во дворец?

– Я разыскивал Хассима – подонка, повесившего на меня убийство принцессы, – проворчал киммериец. – Я искал справедливости, а сам чуть не попал смерти в брюхо! Эрлик бы уволок всех этих цивилизованных людей с их погаными выкрутасами!.. Не город, а сплошное гнездо подкупа и обмана! Во имя Крома, – у диких пиктов и то больше понятия о чести, чем у жителей Пайрогии, да провалилась бы она в тартарары! Эти говнюки загнали меня в ловушку, потом приковали к стене в вонючем подземном каземате. Там я должен был торчать до рассвета, пока палач не снесет мне башку топором. Вот так у них тут вершится справедливость!

И вот вишу я, значит, в цепях, и тут появляется Сальворас, капитан городской стражи, и притаскивает на плече Хассима, чтобы запереть его в клетушку рядом с моей. Мошенник должен был пойти на плаху вместе со мной, да Сальворас спровадил его в преисподнюю, не дожидаясь рассвета. Заморийский засранец как-то вывернулся у него из рук и пырнул его в спину отравленным кинжалом. Он и мне хотел выпустить кишки, точно связанному хряку на бойне. Да тут капитан – хватило же силы на время очухаться от яда! – метнул ему в спину кинжал. Кром!.. Ох и бросок был, любо-дорого вспомнить!..

Только пока мы тут с тобой, жрец, болтаем, Сальворас там внизу дух испускает от Хассимова яда. Спаси его, если умеешь! Понимаешь, Мадезус, Хассим, прежде чем околеть, всю правду мне вывалил, кто в чем виноват. Думал надо мной поглумиться, а сам того и не знал, что Сальворас все слышит. Ну и делишки у них тут во дворце!.. Замориец-то на самого Вальтреско работал!.. У Сальвораса, как он разобрался, что к чему, аж пена изо рта показалась. Полководец, стало быть, состроил заговор и уморил королевскую дочку, чтобы как-то там свою карьеру продвинуть. Идем скорее, жрец, посмотришь Сальвораса! За мной! Я знаю, куда идти!

Мадезус больше не мешкал. Как ни бессвязен был торопливый рассказ киммерийца, мнтраит поверил ему сразу и безоговорочно. Если Вальтреско в самом деле изменник, все они были в страшной опасности! Жрец никогда не встречался с полководцем, но был предостаточно наслышан о нем. Жесток, честолюбив, бессовестен… Весьма умен. Характеристики в основном нелестные, но в преданности Вальтреско трону никто никогда не сомневался. И вот вам пожалуйста!.. Мадезус подумал о том, что такой человек станет весьма опасным врагом. Какую роль он сыграл в нынешнем несчастье Эльдрана? Уж не связан ли он как-то со жрицей мутари?..

Новый оборот дела был совсем не по нраву Мадезусу. Он верил, что, оказавшись один на один со злодейкой, сумеет выстоять, а то и повергнуть ее. Но одолеть еще и Вальтреско… тут нужен был закаленный и опытный воин, каковым Мадезус отнюдь не являлся.

Вот если бы Конан…

Мадезус был далеко не в восторге от того способа, которым киммериец склонен был решать все вопросы. Его глубоко опечалило зрелище убитых стражников возле двери. Эти люди не совершили никаких злодеяний. Они только выполняли приказ и, естественно, попытались остановить беглого узника… за что и поплатились.

Однако для того, чтобы успешно противостоять Вальтреско, нужен был именно Конан. К тому же увиденное в Зерцале Ясновидения отчетливо указывало, что судьба киммерийца некоторым образом переплеталась с его, Мадезуса, судьбой. Не говоря уж о том, что долг милосердия велел митраиту в любом случае поспешить на помощь раненому капитану. И даже не потому, что от жрецов, вздумавших отказывать страждущим, в свою очередь отворачивался Митра.

Мадезус глубоко вздохнул и быстро заговорил:

– Я прогоню смерть от капитана, если он еще жив. Но за это, Конан, мне вновь потребуется плата во имя моего бога. Мы с тобой коснулись паутины заговора, готовой погубить город… Митра велел мне изгнать затаившееся здесь древнее Зло, и Вальтреско вполне может оказаться одним из звеньев в цепи Зла. Эту цепь я непременно должен разбить. Сам я мало на что способен против такого дьявола, как Вальтреско… Злобное создание, которое я должен изгнать, непременно использует его как оружие против меня. Он станет мечом в руках моей Врагини, – смертоносным мечом! Я спасу твоего капитана, но в отплату попрошу тебя, Конан, защитить меня от Вальтреско. Убить его, если потребуется… Нынче ночью я должен буду лицом к лицу встретиться со своей Врагиней и низвергнуть ее в ту адову бездну, из которой она выползла. Пойдешь ли ты со мной, Конан?

Настал черед киммерийцу раздумывать и решать. По счастью, он всегда принимал решения быстро, а в данном случае и вовсе не испытывал колебаний. Кодекс чести, которого придерживался варвар, был ясен и прост.

– Если бы Сальворас не вступился за меня, я сам сейчас горел бы в аду, – буркнул он. – Спаси его, и, во имя Крома, я не отойду от тебя ни на шаг! Ладно, хватит трепотни – поспешим!

И, не добавив более ни слова, Конан помчался вниз по ступенькам. Он знал, что каждый миг промедления мог стоить Сальворасу жизни.

Мадезусу, изо всех сил старавшемуся не отстать от могучего варвара, пришлось нелегко. Однако осознание цели и долга разожгло в нем некий внутренний огонь, и каким-то образом он умудрялся не терять Конана из виду.

Странное это было зрелище – воин и жрец, вместе бегущие по извилистым каменным коридорам. Однако удивляться здесь было некому.

Бежать пришлось долго. Конан время от времени наклонялся, выискивая на полу знакомые следы крови, Мадезус же старался собраться с силами для предстоявшего ему исцеления. По дороге Конан рассказал, что Сальворас погибал от кинжала, смазанного соком черного лотоса. Услышав это, жрец рассудил, что сок, верно, не был достаточно чистым. Иначе капитан вмиг умер бы от простого прикосновения. Хассим, похоже, напоролся на жулика вроде себя: ему наверняка продали цветы, неправильно или несвоевременно срезанные и оттого несколько утратившие свою смертоносную силу. Мадезус знал, как пробудить человека от этого сна, переходящего в смерть. Когда-то он видел соответствующий обряд и из чистого любопытства освоил его сам. На всякий, так сказать, случай. Посмотрим теперь, не подкачает ли память…

И вот наконец они стояли над распластанным телом Сальвораса. Зрелище было плачевное, и Мадезус даже сморщился от жалости. Капитан, без сомнения, умирал, и умирал в муках. По воспаленному лицу ручьями катился пот, черные губы потрескались и распухли. Он то и дело раскрывал глаза, но тотчас зажмуривался. Сальворас вздрагивал и стонал, дыхание прямо-таки скрежетало в груди. Мадезус без промедления опустился подле него на колени и извлек из поясного кошеля баночку с мазью. Вытащив тряпку, которую Конан засунул Сальворасу под кольчугу, жрец намазал снадобьем рану. Капитан отчаянно закричал и забился так, что Мадезуса отшвырнуло к стене.

– Держи его! Скорее! – крикнул он Конану. Киммериец живо пригвоздил капитана к полу и держал, пока жрец трудился над ним.

Покончив с мазью, Мадезус завел ритмичное медленное песнопение, время от времени проводя ладонью перед своим амулетом. Почти сразу вокруг его головы замерцало пурпурное сияние. Продолжая петь, Мадезус возложил руку Сальворасу на грудь. Тут уже и амулет вспыхнул пурпурным огнем, и сияние растеклось с руки Мадезуса, охватив все тело капитана. Конан инстинктивно шарахнулся прочь: подобные фокусы доверия ему не внушали, как их ни называй – хоть магией, хоть проявлением воли богов. Он выпустил Сальвораса, однако его помощь больше была не нужна. Капитан перестал судорожно биться. Мучительные стоны сделались тише и наконец совсем смолкли.

И вот Мадезус прекратил песнопение, и аура постепенно погасла. Жрец посыпал лицо Сальвораса странным тускло-серебряным порошком; Конан успел уловить свежий, горько-сладкий аромат, впрочем быстро рассеявшийся. Порошок быстро впитался в кожу капитана, и Мадезус громко хлопнул в ладоши.

Веки Сальвораса затрепетали… Капитан медленно открыл глаза. Теперь он дышал ровно, и чернота с его лица уже пропадала. Кое-как он приподнялся и сел.

– Ох, Митра, у меня прямо огонь по жилам бежит!.. – простонал он. Должно быть, зрение у него прояснялось постепенно: он только теперь заметил рядом с собой киммерийца. – Конан, это ты? – удивился Сальворас. – Мы что, уже в преисподней?.. Когда тебя успели пристукнуть?.. Хотя, погоди… – Его блуждающий взор остановился на фигуре Мадезуса, и он, покачав головой, уверенно заявил: – Нет, это все же не ад! Жрецов Митры в ад не берут!..

– Это в самом деле не ад, Сальворас! – радостно взревел Конан. – Клянусь Кромом, мы пока еще живы!.. – Варвар был вне себя от радости при виде чудесного оживления капитана. – Видишь лекаря? Это он выволок тебя с того света. Так что дьяволам преисподней придется еще подождать, прежде чем греть для тебя сковородку!

– Лекарь?.. Так я вправду живой?.. Я не знаю тебя, друг целитель, но прими мою искреннюю благодарность! Ты воистину великий жрец, парень! Стоило воскреснуть хотя бы затем, чтобы рассказать королю об измене негодяя Вальтреско!.. А может, и вот этой рукой кишки предателю размотать!..

С этими словами Сальворас поднялся на шаткие ноги и привалился к сырой холодной стене, чтобы не упасть. Способность ясно мыслить медленно возвращалась к нему. Мадезус не спускал внимательного взгляда со своего недавнего подопечного.

– Не спеши, капитан, – посоветовал он Сальворасу. – Опасности больше нет, но твое тело еще сражается с ядом черного лотоса. Теперь сила вернется к тебе. Мне тоже необходимо как можно скорее увидеться с королем, и все-таки прошу тебя: не спеши! Если ты сейчас надорвешься, выздоровление может оказаться лишь временным!

– Я не могу ждать, целитель, – ответил Сальворас. – Идем! Не бойся, я не свалюсь. У меня знаешь какая картинка перед глазами стоит? Шея Вальтреско на плахе! И сил она мне придает – во!..

…И тут, едва он успел договорить, из дальнего конца длинного коридора донесся издевательский смех.

– Любуйся игрой своего воображения, мой капитан, – насмешливо произнес удивительно знакомый голос. – Только я на твоем месте больше думал бы о собственной шее, а не о чужой!

Трое мужчин потрясение обернулись на этот голос. В конце коридора стоял и посмеивался полководец Вальтреско. Полированные латы и меч сверкали в бликах светильников. А позади него толпилось не менее полудюжины тяжеловооруженных дворцовых стражников. Те, что стояли впереди, держали наготове арбалеты, заряженные зловещего вида стальными болтами. Несчастных два десятка футов – для арбалетчиков это была стрельба в упор.

Рука Сальвораса поползла к сумке с Хассимовыми ножами, по-прежнему висевшей на поясе.

– Обманщик!.. – прорычал он. – У тебя, видно, не осталось ни капли чести и совести! Вспомни, король Эльдран однажды спас тебе жизнь! Вы были близкими друзьями!.. Так-то ты ему платишь за дружбу! И нас, свидетелей, готов хладнокровно прирезать! Так не бывать этому! Ты за все заплатишь, исчадие ада! Умри!..

Стремительное, плавное движение могучей руки – и в грудь полководцу с силой полетел кинжал. Однако Вальтреско был начеку. Он инстинктивно подался назад, последовала поистине нечеловечески быстрая отмашка мечом… Кинжал задребезжал по полу.

– Убить! – приказал Вальтреско своему воинству. Арбалетчики разом нажали на спусковые крючки. Остальные ринулись по коридору вперед…

ГЛАВА 8 КРЫСОЛОВКА

Когда полетели стрелы, Конан швырнул растерявшегося Мадезуса в открытую дверь каземата и сам нырнул следом. Его реакция спасла жизнь им обоим. Мадезус успел ощутить дуновение ветра: одна из стрел свистнула мимо его щеки. В следующий миг жрец и варвар рухнули на каменный пол камеры. Окоченевшее тело Хассима смягчило падение Конана. Быстро перекатившись, он сразу вскочил, держа меч наготове.

Мадезусу повезло меньше. Он сильно ударился затылком о край решетчатой двери, а потом еще и лбом об пол. Перед глазами побежали круги; он кое-как перевернулся лицом вверх – и потерял сознание. Конан этого не видел. Он уже мчался навстречу атакующим стражникам.

Сальворас избежал стрел, бросившись плашмя на пол. Меча у него не было, поэтому, вскакивая, он подхватил еще два кинжала из Хассимова арсенала. Хотелось же ему только одного: прорваться сквозь нападавших и добраться до Вальтреско. Вот бы еще и меч отобрать у кого-нибудь из изменников!..

– Конан!.. – окликнул он киммерийца. – По двое на брата, только учти, Вальтреско – мой!..

Варвар усмехнулся в ответ:

– Сперва займемся стрелками, пока они свои грабли перезаряжают…

– А что там с Мадезусом? Попало ему?..

– Попало, но не стрелой! Об пол стукнулся, когда падал…

В следующий момент им стало некогда переговариваться.

По коридору в этом месте могли одновременно пройти три человека, но лишь двое могли биться в нем плечом к плечу. Сальворас занялся одним стражником, а Конан набросился на другого. В узком проходе было не развернуться. Сальворас отбивался кинжалами, парируя неуклюжие выпады стражника, но его клинки были слишком короткими и не давали возможности атаковать самому. В воздухе стоял сплошной звон стали о сталь.

Что до Конана, он со своим противником разделался быстро. Для начала он чуть не свел его с ума беспрестанными ударами по незащищенным рукам, а когда тот потерял равновесие – сделал единственный выпад, проломив латы и вогнав меч стражнику в ребра. Тот ахнул от последней в своей жизни неожиданности – и свалился на пол, выронив оружие.

Конан с треском выдрал меч из его тела, потом ногой запустил меч мертвеца по полу к Сальворасу. На него уже наседал третий, но Конан, извернувшись, наотмашь полоснул того, с которым бился Сальворас, давая тем самым капитану время подобрать меч. Новый соперник киммерийца между тем широко размахнулся изогнутым кофитским мечом, целя Конану в голову. Варвар без труда отбил этот удар, потом вдруг нырнул, и вперед выстрелил его тяжелый, как кувалда, кулак. Однако удар пришелся не совсем туда, куда следовало: не в подбородок, а в латный воротник доспехов. Ворча, Конан отдернул ушибленную руку и вновь вскинул меч.

Стражник был опытным фехтовальщиком, но безоглядная ярость Конана поколебала его хладнокровие. Он сделался осторожнее и если и отступил на несколько шагов, то только потому, что варвар был сильнее. Потом страх за собственную жизнь все же вынудил его к необдуманным действиям. Когда он собрался наудачу рубануть сверху вниз, Конан вовремя вскинул навстречу свой тяжелый клинок. Кофитский меч оказался менее прочным. Он разлетелся на добрую дюжину осколков, тогда как Конанов клинок дочертил смертоносную дугу в воздухе и рассек предателя до грудной кости.

Издав звериный вопль, киммериец выдернул меч уже из второго трупа. Кровь врагов текла по его мечу и по телу, глаза застилал багровый туман. Теперь его направляли дикарские инстинкты, не разум. Отряхнув с лезвия алые капли, он взревел, точно тигр, окруженный стаей волков:

– Ну?! Кому еще не терпится в ад?..

Сальворас, сражавшийся с ним бок о бок, был попросту потрясен его деяниями. Он сам был закаленным ветераном множества войн и повидал на своем веку немало славных бойцов. Вряд ли, однако, даже лучшие из них могли бы сравниться с этим киммерийцем.

Вдохновленный мужеством Конана, Сальворас с удвоенной силой насел на своего стражника, вышиб у него оружие и полоснул по туловищу, обтянутому кольчугой. Клинок рассек броню и глубоко вошел во внутренности. Капитан высвободил меч, резко повернув рукоять: кольчуга стражника расползлась, кишки вывалились на пол… С мечом и кинжалом в руках Сальворас бросился на четвертого стражника, а Конан устремился к последним троим, окружавшим Вальтреско.

Арбалетчики отчаянно торопились, перезаряжая свое оружие. Кое-как прицелившись, они разом выстрелили в киммерийца, не зная, что именно на это он и рассчитывал. Он бросился на пол и прокатился вперед, ничуть не потеряв скорости. Один болт все-таки угодил ему в мясистую часть бедра. Древко сломалось об пол. Вздрогнув от боли, Конан выдернул расщепленную стрелу и отшвырнул ее прочь. На струйку крови, бежавшую по ноге, он никакого внимания не обратил.

– Желтобрюхий трус!.. – заорал он, обращаясь к Вальтреско. – Так и будешь хныкать, прячась за юбками этих баб? Или все-таки решишь быть мужиком и сойдешься со мной один на один?..

– Твой визг забавляет меня, киммерийская свинья, – был ответ. – Еще не хватало запакостить мой меч твоей варварской кровью! К тому же я пообещал уступить эту сомнительную честь капитану Рогару – вот он здесь, со мной…

Из-за спин арбалетчиков появился квадратного сложения коротышка с плоским, точно из камня вырубленным лицом. Широченную грудь покрывал грубой работы нагрудник, волосатые ручищи были защищены медными рукавицами. Из оружия при нем были щит и булава. Он напряг обнаженные, по-обезьяньи мускулистые руки и криво улыбнулся Конану, приглашая его на бой. Зубы у него были желтые, обломанные. Арбалетчики, до которых Конан так и не успел добраться, мигом отступили за спину коротышки.

Сальворас, довершавший расправу с последним стражником, улучил мгновение и посмотрел на капитана Рогара. Он сразу узнал его: это был наемник, один из тех, кого Вальтреско подбирал лично. (Если уж на то пошло, в коридоре вообще не было ни одного природного бритунийца.) Так называемый «капитан» Рогар на самом деле был никаким не капитаном, а просто наемным мясником-заморийцем. Представляя этого малого к воинскому званию, Вальтреско оправдывал свое решение количеством врагов, сраженных Рогаром в стычках на границе. Сальворас знал, как мастерски управлялся толстяк со своей булавой. И еще… Бросаясь на помощь Конану, Сальворас успел прокричать предупреждение:

– Берегись щита!.. Не бей в щит!..

Увы, предостережение запоздало. Конан уже размахнулся, надеясь одним ударом сокрушить щит и всадить меч Рогару в жирное брюхо… К его величайшему изумлению, щит… притянул к себе клинок! Да так, что Конан не смог его оторвать! Странный с виду щит на самом деле оказался сильнейшим магнитом! Выругавшись, Конан что было силы налег на непослушную рукоять, пытаясь в то же время увернуться от шипастой булавы Рогара. Между тем замориец, как выяснилось, именно на то и рассчитывал. Он размахнулся, и на голову Конана обрушился страшнейший удар. Оглушенный киммериец выпустил меч и привалился к стене…

Следующий удар неизбежно прикончил бы его, но в это время Сальворас метнул последний оставшийся у него кинжал. Метнул, мысленно моля Ханумана направить его полет. И на сей раз ему повезло: кинжал по рукоять вошел в мясистое плечо «капитана». Толстяк выронил щит, но, казалось, не замечал воткнувшегося кинжала. Ударившись об пол, меч Конана со звоном отлетел прочь от магнита. Маленькие черные глазки Рогара недобро сверкнули: он развернулся к Сальворасу и замахнулся булавой. Булава чуть-чуть не достигла цели. Сальворас отшатнулся, потом сделал выпад, но клинок только звякнул по толстому нагруднику. Бросив быстрый взгляд за спину стражнику, Сальворас с ужасом убедился, что арбалетчики вот-вот должны были выстрелить по третьему разу. Конан был еще не в состоянии увернуться; если он, Сальворас, сей момент не разделается с толстяком, они попросту изрешетят киммерийца!..

Капитан уронил меч на пол и бросился на Рогара со всей стремительностью, порожденной отчаянием. Не ожидавший этого толстяк-замориец попытался взмахнуть булавой, но в ближнем бою тяжелое оружие оказалось бесполезным. Сальворас сомкнул руки на его глотке и сдавил что было силы. Рогар схватил его запястья и попробовал их разомкнуть. Так они боролись несколько невыносимо долгих мгновений, пока Сальворас не заметил, что арбалетчики прицелились в Конана, – тот все еще стоял у стены, прижимая руки к ушибленному черепу. Вот тут-то Сальворас навалился на толстяка и мощным рывком вытолкнул его на линию огня.

Он рассчитал безукоризненно. Вновь полетели стрелы… но на сей раз сами стрелки испуганно закричали. Один болт глубоко вошел Рогару в спину, и наемник крякнул от боли. Другой скользнул над головой коротышки и ударил Сальвораса в плечо. Ему пришлось выпустить заморийца. Тот отшатнулся прочь. Воздух едва проходил в сдавленное горло, рука шарила по спине, силясь нащупать стрелу. Выдрав ее наконец вон, Рогар занес болт над головой, собираясь ткнуть им, как кинжалом, Сальвораса в шею…

Не получилось! Наконец-то проморгавшийся Конан пнул Рогара в колено и свалил его наземь. Задыхаясь от боли, которую причинял ему засевший в плече болт, Сальворас вырвал стрелу. Конан потянулся к выпавшему из рук мечу, Рогар пытался подобрать булаву… Они одновременно схватили оружие, но Рогар не сумел достаточно быстро вскочить и промедлил с ударом. Он успел только вскинуть глаза и увидеть острое как бритва окровавленное лезвие, летевшее ему прямо в лицо. Меч Конана рассек рукоять его булавы и глубоко погрузился в бычью шею наемника.

Какое-то мгновение выпученные глаза заморийца непонимающе смотрели на обрубок рукояти, торчавший из кулака. Потом глаза подернулись пленкой, голова запрокинулась… и упала на пол. Обезглавленное тело, корчась, рухнуло вперед, заливая все вокруг потоками густой крови. Конан пинком отбросил срубленную голову прочь и наконец-то бросился на арбалетчиков. Он яростно размахивал мечом, из груди рвался оглушительный боевой клич киммерийцев.

Вальтреско, несколько подрастерявший былую самоуверенность, отскочил на пару шагов и встал в боевую стойку.

– Живо, остолопы! – рявкнул он на арбалетчиков. – Беритесь-ка за мечи и прикончите этого мерзавца!

Воины послушно бросили арбалеты и схватились за мечи… но зрелище неописуемо страшного киммерийца, неотвратимо мчавшегося прямо на них, вконец лишило их мужества. Они разом повернулись и со скоростью зайцев умчались прочь по коридору, бросив полководца одного. Вальтреско побежал за ними, но доспехи сдерживали его прыть. Арбалетчики проскочили железную дверь и захлопнули ее прямо перед носом Вальтреско. Звук тяжелого засова, поспешно задвигаемого с той стороны, заставил полководца яростно выругаться. Он оказался в ловушке!..

– Трусы!.. – заорал он. – Ублюдки!.. Я велю содрать свас никому не нужные шкуры и заживо скормлю вас крысам!.. Откройте дверь!.. Вернитесь и сражайтесь, это приказ!..

Он кричал еще многое другое, но в ответ из-за двери долетел только поспешный топот удирающих ног.

Делать нечего, Вальтреско повернулся к Конану лицом и вновь встал в боевую стойку. Он со всей решительностью выдвигал челюсть, но в глазах можно было заметить отблеск страха. Но только отблеск. Вальтреско смотрел весьма угрожающе, и замысловато украшенный меч не дрожал в его правой руке. Блики светильников переливались на полированных пластинках латной перчатки.

Вот левая рука полководца скользнула в поясной кошель… Конан приближался осторожно: он предполагал, что Вальтреско был не только горазд болтать языком, но и умел очень здорово драться. Еще он нимало не сомневался, что изменник не задумываясь пустит в ход какой угодно грязный прием.

За спиной у него Сальворас подобрал свой меч, – подобрал здоровой рукой, оберегая раненое плечо. Капитан спешил на помощь киммерийцу. Он-то слишком хорошо знал, что полководец и без личной охраны оставался смертельно опасным.

Конан подбирался все ближе к Вальтреско, имея в виду прижать того к запертой двери. Когда ему осталось шагов двенадцать, полководец устремился вперед. Его меч мелькнул в стремительном выпаде… Конан отбил нападение и сам нанес ответный удар. Его меч провел глубокую борозду по нагруднику Вальтреско, непоправимо испортив замечательную резьбу. Вальтреско отлетел назад, выхватил из кошеля крохотную скляночку с какой-то жидкостью и метнул ее, целя Конану в голову.

Киммериец, однако, ждал чего-нибудь в этом духе и успел мгновенно присесть. Скляночка пролетела над его головой и со стеклянным звоном разбилась о кольчугу подоспевшего Сальвораса. Остановить разбег капитана она, конечно же, не смогла. Он только скривился от едкого запаха. Потом бросил взгляд на свою кольчугу… и с ужасом увидел, что она плавится и дымится. Шипя, точно вода на горячих углях, странная жидкость разъедала и кольчугу, и тело под ней. Боль была несусветная…

Бросок заставил Вальтреско на миг потерять равновесие, чем сейчас же и воспользовался Конан: конец его меча вспорол кольчужный подмышник и руку полководца. Вальтреско промедлил оборониться.

– Ах ты дерьмо!.. – зарычал вельможа. – Приготовься к встрече со своими звероподобными предками в преисподней!..

И он рубанул по гарде Кононова меча, слегка запутавшейся в разорванном рукаве кольчуги. Гарда не выдержала удара отточенной, отменно закаленной стали и разлетелась. Лезвие угодило Конану по руке, заставив его выронить меч.

Вальтреско сейчас же замахнулся снова, метя киммерийцу в незащищенную грудь. Конан шарахнулся в сторону, уходя от удара, но тут его подвели перемазанные кровью ноги: он поскользнулся. Обезоруженный, он растянулся на полу. Блестящий меч Вальтреско устремился к его горлу. Конан успел только вскинуть руки…

Неожиданно коридор огласился мучительным воплем. Меч Вальтреско еще продолжал свое движение к шее киммерийца, но рука, державшая рукоять, уже не направляла его, поскольку сама падала вместе с мечом. Это Сальворас, наконец-то добравшийся до места сражения, невзирая на полученную рану, сумел занести свой клинок и с медвежьей силой обрушить его на изменника-полководца. Страшный удар отсек вельможе руку почти по плечо. Сальворас замахнулся снова, желая прикончить Вальтреско… но даже и его сила имела предел. Раны заставили его рухнуть.

Какое-то мгновение Вальтреско стоял неподвижно, глядя Конану в глаза. Потом оба одновременно посмотрели на Конанов меч, валявшийся между ними. Ни один не двинулся с места, словно соображая, кто первым схватит оружие. Раненая рука киммерийца кровоточила, в побитой голове стучали кузнечные молоты, бедро жгло огнем. Кого угодно другого такие раны уложили бы замертво, но только не Конана. Он, точно раненое животное, будет драться до последнего и не покажет признаков слабости, пока не умрет. Вальтреско, наследник изнеженных цивилизацией поколений, был гораздо менее вынослив. Особенные страдания причинял ему окровавленный обрубок руки, от которого в мозг шли нестерпимые огненные разряды.

Полководец сдвинулся первым. Он попытался поднять меч здоровой рукой, но схватил только воздух. Когда Конан сграбастал клинок и, проломив нагрудник, по рукоять вогнал его в тело Вальтреско, тот успел только подумать: «Значит, я все-таки проиграл». Три фута закаленной стали насквозь проткнули его грудь, и сознание ухнуло в черную пустоту. Из горла вырвался хрип, пронзенное тело затрепетало – и осело на холодный пол подземелья.

Конан чувствовал себя вычерпанным до предела. Не без труда он поднялся и, хромая, пошел туда, где остался Сальворас. Он хотел помочь ему встать, но рука киммерийца замерла на полпути.

Сальворас умирал. В его груди дымилась и булькала рана, в которую вполне вошел бы кулак. Едкая жидкость из склянки Вальтреско прожгла кольчугу и плоть и вот-вот должна была унести жизнь. Варвара пробрала дрожь при мысли, что было бы с ним самим, попади эта гадость ему в голову.

– Конан… – прошептал капитан. – Он… мертв?

– Он уже горит в аду, Сальворас! Держись, друг! Во имя Крома, держись!.. Я сейчас слетаю за лекарем! Сейчас…

Но Сальворас с трудом покачал головой:

– Не надо, Конан… Митра призывает меня. Мой… срок… истекает. – Он задыхался, на губах вскипала кровавая пена. – Ты… ничего мне не должен… но позволь тебя… попросить. Проводи жреца к королю. Помоги ему… уничтожить… то зло, о котором он говорил. Спаси короля!.. – Усилие, требовавшееся, чтобы говорить, совсем ослабило умирающего. Закрыв глаза, он несколько мгновений отдыхал, потом набрал полную грудь воздуха и обратился к заботливо склонившемуся над ним киммерийцу с последними словами: – Не верь… никому. Кроме горца… Кейлаша… Расскажи ему все… король должен знать… Обещай!

Больше Сальворас был не в состоянии говорить. Он закрыл затуманенные страданием глаза.

– Король узнает, – твердо пообещал Конан. – Либо я погибну, доставляя ему эту весть. Клянусь Кромом и Митрой – ты будешь отомщен!

В глазах Конана неукротимо горело синее пламя. Его кровь еще кипела от возбуждения битвы. Он не мог думать ни о чем ином, только о новых схватках с врагом и о кровавой мести за храброго капитана, так дорого заплатившего за то, чтобы спасти ему жизнь.

Сальворас испустил последний вздох у Конана на руках, и душа его влилась в бестелесный сонм предков.

Киммериец закрыл ему глаза и положил меч капитана на его застывшую грудь. «Сегодня мне выпало сражаться бок о бок с настоящим мужчиной», – думалось киммерийцу. Сальворас умер, как подобало славному воину. Конан непременно выполнит клятву, данную павшему соратнику. Либо заплатит собственной кровью. Так велел киммерийский закон и совесть самого Конана.

…Однако этим он займется несколько позже. А теперь следовало посмотреть, как там Мадезус. Конан поднялся и пошел туда, где остался молодой жрец.

Мадезус только-только зашевелился на полу каменной клетушки. Его зрение еще не совсем прояснилось, но первым, кого он увидел, был Конан, входивший в камеру. Киммериец был с головы до ног залит потом и кровью. Мадезус заморгал, силясь разогнать туман перед глазами, и опасливо пощупал голову. Как ни странно, она не была разбита вдребезги, лишь за ухом наливалась крупная шишка. Коснувшись ее, он вздрогнул от боли. Постанывая, жрец сел.

– Конан!.. – вырвалось у него. – Благодарение Митре, ты жив!.. А что Сальворас? Он с тобой, или его схватили?

– Ни то ни другое, целитель. Вальтреско предательски сразил его, но я отправил изменника в преисподнюю. Огненные демоны уже гложут его поганые кости… Стражники же частью сбежали, частью мертвы.

– Сальворас!.. Я должен видеть его! Я спасу его, если только он еще жив!

Конан пожал плечами и с сомнением покачал головой:

– Я моложе тебя, но видел столько смертей, что… А впрочем, если бы не Сальворас, я бы тут не стоял. Посмотри на него, если хочешь, только не трать времени зря. Надо выбираться отсюда! Хреновы стражники заперли дверь в подвал, когда удирали!

Конан поставил Мадезуса на ноги, и вдвоем они поспешили в дальний конец коридора, мимо коченеющих тел, туда, где Конан оставил Сальвораса. Жрецу хватило одного взгляда: он помрачнел и опустил голову.

– Я ничего не могу больше для него сделать, – проговорил он опечаленно. – Разве что помолиться за его душу! Жидкость, пожравшая его плоть, была кровью крылатого чешуйчатого драккена – чудовища из отдаленнейшей, безымянной эпохи… Как она попала к Вальтреско, я не знаю. Об этом можно только гадать! Уже во времена моего прадеда не было людей, когда-либо видевших живого драккена…

Преклонив колени, Мадезус вытащил из сумки пузырек и окропил из него тело Сальвораса, тихо творя молитву Митре.

Пока он молился, Копан подошел к трупу полководца и срезал с его пояса кошель. Распутав завязки, он заглянул внутрь и увидел еще одну скляночку вроде той, что сгубила Сальвораса. Она была тщательно завернута в тряпку. Гораздо больше Конана привлекло золото, блеснувшее в глубине. Он осторожно припрятал кошель в самый глубокий карман своей кожаной безрукавки.

Мадезус докончил молитву и поднялся, бросив прощальный взгляд на мертвого капитана.

– Конан! – окликнул он варвара. – Дай я перевяжу твои раны, и покинем скорее это злосчастное место!..

– Некогда, целитель, – покачал головой киммериец, подходя к железной двери. – Мне еще кое-какое обещание надо исполнить.

Дверь выглядела исключительно добротной и была в отменном состоянии. Конан налег плечом, но она и не шелохнулась. Отдышавшись, он вновь попытался ее высадить. Безрезультатно.

– Крон!.. – ругнулся он, переводя дух. – Заперто с той стороны!.. Тут без тарана не пройдешь! Мы заперты, точно крысы в крысоловке…

Мадезус нахмурился, напряженно раздумывая.

– Надо, – сказал он, – подождать, пока придет стража. Я думаю, они скоро явятся разбираться, что сталось с Вальтреско и его людьми.

– Ждать? – проворчал Конан. – Ну уж нет! Надо что-то придумать!..

И он начал ходить перед дверью, точно тигр, посаженный в клетку. Плодовитый ум варвара усердно трудился… Случайный взгляд, брошенный на тело Сальвораса, неожиданно подсказал ему выход. Запустив руку в кармашек, он вытащил трофейный кошель и извлек скляночку. Со всей осторожностью вытащив притертую пробку, он отступил от двери, прицелился и щедро плеснул на железо. Крепкая металлическая поверхность так и вскипела. Повалил ядовитый дым, от которого защипало нос и глаза.

Когда дым рассеялся, стало видно, что жидкость проела в железе сквозную дыру больше человеческой головы. Подойдя, Конан запустил руку в эту дыру, вытащил запирающий брус и с лязгом бросил на камень. Потом нашарил засов и отодвинул его. При этом его рука выше локтя все-таки коснулась края отверстия. В кожу словно вонзились жала сотни ос, но Конан не убирал руки, пока не вытащил засов совсем и не бросил его на пол. На обожженном месте вздулся багровый, неприятного вида рубец. Он медленно расширялся. Мадезус озабоченно посмотрел на ожог, но ничего не сказал.

Конан с силой пнул дверь. Она легко отошла и гулко грянула в стену.

– Скорее, Мадезус! Надо отыскать короля и этого, как там его, Кейлаша, пока стража до нас не добралась! За мной, жрец!

Мадезус кивнул и припустил следом за быстроногим варваром. Каким-то образом ему удалось не потерять из виду киммерийца, которого вело сквозь путаницу извилистых коридоров безошибочное чувство направления. Никто не встретился им на пути, пока они поднимались на нижний этаж дворца. Одолев последнюю лестницу, Конан огляделся, высматривая стражников. Мадезус прислонился к стене внизу пролета, силясь отдышаться. Он не привык к подобной беготне. Когда сердце перестало выпрыгивать из груди, он медленно поднялся наверх, не спуская глаз с поджидавшего его Конана.

Киммериец махнул ему рукой, приглашая следовать за собой, и бесшумно пересек стражницкую. Здесь тоже не было ни души, и это заставило Конана насторожиться. Он напомнил себе, что солнце еще не взошло, а потому, может, так тому и следовало быть. Он крался вперед, держа руку на рукояти меча в следуя указаниям Мадезуса, знавшего, как пройти к королевским покоям…

И вот наконец они добрались до высокой, обшитой медными листами двери: именно таков, по словам жреца, был вход во внешние покои Эльдрана. Дверь была заперта, и Конан спросил себя, где же, наконец, стража? Почему и перед дверью никого нет?.. Он оглянулся проверить, следует ли за ним Мадезус.

Помимо собственной воли он зауважал жреца еще больше. Митраит усердно поспевал за ним и притом двигался тихо. Киммериец ни разу еще не встречал подобных жрецов. Как не похож был Мадезус на тех напыщенных храмовых чистоплюев, с которыми он сталкивался раньше! Его разбирало невольное любопытство, он не отказался бы разузнать, кем Мадезус был в прошлом. Однако до сих пор он не задавал ему вопросов. В любом случае лучше держаться подальше от жрецов, чародеев и им подобных!..

…Конан оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить, как из-за тканой шпалеры за спиной Мадезуса вынырнул человек. Он закричал, пытаясь предупредить жреца, но того сцапали прежде, чем, Конан успел издать хотя бы звук. Тут же с треском растворились медные двери, и прямо на киммерийца вывалилась орава бритунийских горцев с оружием. Его рука непроизвольно метнулась к мечу, но замерла на полпути. В дверях появился здоровенный темноволосый кезанкиец и заорал во все горло:

– А ну всем стоять!.. Не трогать их, псы!

Низкий повелительный голос мигом заставил замереть горцев, уже взявших в кольцо синеглазого великана. Могучий кезанкиец ткнул пальцем в сторону Конана и невесело усмехнулся:

– Ты, верно, Конан?.. – И после некоторой паузы продолжал: – Жреца я первый раз вижу, но все равно мы безмерно благодарны вам обоим… За что? За то, что помогли разоблачить изменника, покусившегося на трон! – Горец указал на скорченный труп стражника, валявшийся почти у него под ногами. – Вот этот говнюк был в личной охране изменника! Мы схватили обоих, когда они удирали из подземелья! Я показал ему меч, и язык у ничтожества сейчас же развязался, а потом заполоскался, как флаг на ветру! Ну, когда я выяснил, что и у него рыльце в пуху, я тут же и всадил меч в его поганые кишки! Тьфу!.. – И горец смачно плюнул на замаранную кровью рубаху бывшего стражника. Потом представился: – Я – Кейлаш, друг и телохранитель его величества короля Эльдрана. Где Сальворас? Он с вами?

– Нет, – сказал Конан и скорбно опустил глаза. – Он пал, сражаясь с Вальтреско.

У Кейлаша подозрительно заблестели глаза. Он так сжал кулаки, что побелели костяшки.

– Вот это горькие новости!.. Ноне произноси больше имени негодяя! «Предатель» – только так его отныне следует называть! Да сгорит он в аду, и пусть тысяча демонов пожрет его черное сердце!.. А вот Сальворас был настоящий мужик! Право же, он заслуживал лучшего конца, чем смерть от руки негодяя и труса! Много дней будут петь о нем плакальщицы, и вовек не забудут его те, кто преданно служит королю!.. Эй, отпустить жреца! – обратился он к державшим Мадезуса. – Иди сюда, священник! Вы с Конаном должны мне рассказать обо всем!

Убрав меч и более не опасаясь нападения, Конан вместе с Мадезусом проследовал в королевские покои, куда ввел их Кейлаш…

ГЛАВА 9 НАСЛЕДНИК КСУОКВЕЛОСА

Конан наскоро переговорил с Кейлашем, в общих чертах обрисовав ему отчаянную схватку в подземной тюрьме. Мадезус нетерпеливо вмешался в их разговор:

– Жизнь короля висит на волоске, и время уходит! Кейлаш, ты должен меня немедленно к нему проводить! Пока вы здесь болтаете, его жизнь истекает, как вода из треснувшего бокала. Древнее зло вырвалось в наш мир, и его черная сила готова истребить короля!

– А ты-то откуда знаешь?.. – изумленно спросил Кейлаш.

– Увы, у меня нет времени объяснять… Доверься мне, или король неминуемо погибнет!

Мадезус старался говорить спокойно, но его руки непроизвольно сжались в кулаки, а лицо осунулось от волнения.

Конан решил вмешаться:

– Я не знаю до конца, что именно им движет, – сказал он. – Но в душу жреца заглянуть труднее, чем в душу обычного человека. Я уверен только в одном: Мадезус не причинит зла твоему королю. До сих пор его деяния говорили об этом правдивее всяких слов?

Кейлаш некоторое время молчал. Голова у него, признаться, шла кругом. Про себя он действительно подозревал, что его друг погибал не от яда, как думали все, а от колдовства. Но мог ли он отдать судьбу любимого вождя в руки неведомого жреца?.. Однако надо было решать, и решать быстро. Король лежал пластом вот уже третий день, и не было заметно никаких признаков облегчения. Его по-прежнему не удавалось ни накормить, ни напоить… Сколько он еще протянет в таком состоянии? Эльдран был очень силен, а воля у него была и вовсе железная. Тем не менее Кейлаш отчетливо понимал, что его друг обречен.

– Я отведу тебя к нему, лекарь, – решился он наконец. – Но только ты знай: я все время буду стоять рядом!.. Я нипочем не оставлю тебя с ним наедине, так что… в общем, учти. Пошли, Конан, если хочешь!

Совершив таким образом весьма тягостный выбор, Кейлаш повел их во внутренние чертоги. Несчастный Эльдран выглядел так, что краше в гроб кладут. Три дня мучений тяжко дались бритунийскому королю. Бескровное лицо страшно осунулось, глаза провалились. Он спал, но глаза были открыты, и в них застыло выражение ужаса и отвращения. Казалось, временами он пытается что-то сказать, но изо рта вырывался лишь сухой хрип. Пальцы короля конвульсивно подергивались…

Даже Кейлаша, с самого начала наблюдавшего медленное угасание Эльдрана, заново охватил ужас. Что до Конана, то он явственно ощутил близкое присутствие смерти и весьма усомнился, что даже Мадезус сумеет тут чем-то помочь. Тишина в комнате сделалась воистину похоронной: каждый из троих на свой лад думал примерно об одном и том же…

Мадезус, в отличие от двоих воителей, не дрогнул и не смутился при виде больного. Крепко сжав в руке амулет, он прошептал молитву и коснулся другой рукой лба короля. Раздался резкий треск, и в воздухе между лбом Эльдрана и ладонью жреца проскочила темно-синяя искра. Кейлаш выругался и схватился за меч, но Конан удержал его руку. Мадезус же вскрикнул от боли и отдернул руку так, словно по нечаянности сунул ее в корзинку с ядовитыми змеями.

– Да оградит нас Митра!.. – вырвалось у него. – Я чувствую присутствие зла, готового унести душу этого человека из его тела!.. Мутари восстала из бездн, чтобы сеять среди живущих смерть и отчаяние!.. Крепка ее хватка, но, волею Митры, я вырву из ее когтей вашего короля!.. Оставь свой меч, горец, и ни о чем не беспокойся. Я служу Свету, а не Тьме. Смотри и внимай!..

Кейлаш и Конан благоговейно следили за тем, как он снял с шеи свой амулет и высоко поднял его над головой. Хлынул слепящий белый свет и наполнил всю комнату яростным, жизнеутверждающим сиянием. Два воина потрясенно подались назад: глаза и одеяния Мадезуса также начали источать свет! Вынести нечеловеческий блеск было невозможно. Кейлаш прикрыл лицо ладонью, а Конан сощурился.

– Я – член тайного древнего Ордена! – зазвучал голос жреца. – Я – один из наследников Ксуоквелоса, величайшего среди пророков Митры, когда-либо являвшихся этому миру! Ксуоквелос не был жрецом, и меня не называют жрецом. Мы – Орден Хранителей! Тысячи лет наш Орден несет бессонную вахту, не ожидая от людей ни славы, и даже простой благодарности. Мы избавляем этот мир от Зла, с древних времен таящегося в забытых уголках и мерзостных норах! Наш Орден противостоит Злу, от одного вида которого душа человеческая обращается в лед, а сердце перестает биться навеки! Мой Учитель совершал волю Митры над этим Злом, и я следую по его стопам. Сам Небесный Отец избрал меня для этого поединка. И я не буду знать отдыха, пока жрица мутари не будет уничтожена навсегда!

Голос Мадезуса становился все мощнее и громче. Последние слова прозвучали с силой громового раската. Вот он договорил, и напряжение покинуло его тело, плечи расслабились. Свет снова стал переносимым для глаз. Мадезус вновь поднес руку ко лбу распростертого короля… Ударил синий разряд, но на этот раз Мадезус руки не отдернул. Наоборот – он поймал искру ладонью и с силой стиснул кулак.

Его сжатый кулак скоро засветился багрянцем, как раскаленное железо в кузнечном горне. Что-то громко затрещало, из кулака Мадезуса повалил дым. Потом багровое свечение стало угасать. Целитель раскрыл ладонь, и сделалось видно, что искра исчезла. Белый жрец в третий раз протянул руку ко лбу больного… Сопротивления больше не было. Он закрыл глаза и медленно, напевным голосом стал читать молитву. Конан так и не смог узнать языка, – а ведь он немало путешествовал по разным краям и каких только наречий не нахватался. Он внимательно наблюдал за Мадезусом, и по спине у него гулял холодок. Конан ничего не мог с собой поделать – при встречах со сверхъестественным ему всегда становилось не по себе. И насколько он мог судить, молчаливо стоявший Кейлаш также испытывал нечто подобное.

Спустя несколько мгновений Мадезус повернулся к воинам.

– Сиюминутной угрозы больше нет, но до полного выздоровления и безопасности еще далеко, – проговорил он. – Я изгнал демона, терзавшего короля изнутри. Силы постепенно вернутся к нему, быть может, он даже очнется. Боюсь, однако, облегчение окажется временным, ибо вскоре другой демон явится довершить начатое. А я, к сожалению, мало на что гожусь после обряда изгнания, который только что совершил… я решусь повторить его, самое раннее, завтра.

– А что это еще за «мутари»? – поинтересовался Кейлаш. Его глаза мстительно сверкали: – Я против нее тысячу воинов брошу! Во имя Митры и Викканы, – я никому спуску не дам, пока мы на куски ее не изрубим! Скажи только, где ее отыскать, и мы…

– Тысяча воинов тут не поможет, – устало ответил Мадезус. – У мутари нет настоящей плоти, и я слышал, что они не кровоточат. Наша Врагиня – Врагиня вашего короля – жрица, и ее способности намного превосходят обычные человеческие. Вот, пожалуй, и все, что я знаю о ней. Где она затаилась – в точности мне пока неизвестно. Покамест я гоняюсь за тенями, но, уверяю тебя, я ее отыщу…

В голосе митраита звучала железная решимость.

– Но ведь Вальтреско мертв, – заметил Конан. – С какой бы стати ей продолжать выполнять уговор?

– Таким, как она, не нужна особая причина для того, чтобы убить, – ответил Мадезус. – К тому же погубление короля и не потребует от нее дальнейших усилий. Сотканное ею заклятие Смерти – очень древнее и очень могущественное. Я сумел почувствовать его присутствие здесь, ибо в нашем Ордене знают о подобных заклятиях. Мутари договорилась с одним из архидемонов, заплатив ему душой смертного – скорее всего, кровного родственника короля…

Глаза Кейлаша сузились, горец вдруг резко побледнел.

– Принцесса!.. – ахнул он. – Как раз перед тем, как королю заболеть, стража обнаружила ее тело!.. Изуродованное!..

– Вот этого-то я и боялся, – опустил голову жрец. – Значит, архидемон будет посылать бесплотных слуг Тьмы терзать дух короля. Кровь принцессы распахнула врата и проложила связь между силами Бездны и королем. Теперь закрыть эти врата можно, только уничтожив жрицу мутари. Только тогда распадется ее договор с архидемоном…

– Ну так как же убить эту тварь? – взорвался Кейлаш. – Говори толком! Она что, вовсе неуязвима? Если ей, как ты утверждаешь, и тысяча мечей нипочем?

– Не отчаивайся, горец. Жрица мутари противостоит Митре, Чье могущество столь же безбрежно, как и небеса над нашими головами. Его соизволением мой амулет совершит то, что не под силу и десяти тысячам воинов. Когда-то было много священных предметов, каждый из которых способен был принести гибель мутари. Увы, большинство из них затерялось, но некоторые наш Орден хранит по-прежнему бережно. Утром я разыщу нашу Врагиню, но один предстать перед нею я, увы, не смогу. Мне понадобятся ваши мечи и ваше мужество, друзья мои. Иначе мне не выиграть этой битвы. Пока при мне амулет, не в ее власти причинить мне какое-то зло. Но у нее наверняка есть прислужники из плоти и крови, от которых амулет не сможет меня защитить. Одним из таких прислужников был изменник Вальтреско… Как знать, сколько их еще у нее? Я не смею надеяться, что искоренение черной жрицы обойдется без дальнейшего кровопролития… Я только молюсь, чтобы эта кровь не оказалась нашей собственной!

– Я с тобой, жрец, – мрачно проговорил Конан. – Меня обязывает к этому клятва, которую я дал Сальворасу. Пока королю грозит опасность, я буду с тобой. И горе тому неразумному, кто дерзнет встать у меня на пути!

– И я пойду, – торжественно сказал Кейлаш. – Сколько раз Эльдран спасал мою жизнь! Это мой друг! И мой властелин! Настал мой час отплатить ему за добро! Не пройдет и часа, как тысяча отборных воинов…

– Нет, Кейлаш, – покачал головой Мадезус. – Твои воины, бесспорно, искусны, но в таком количестве они нам лишь помешают. Ведь для того, чтобы одержать победу наверняка, всего лучше было бы застать жрицу врасплох, а приближение целого войска она тотчас же заметит. Мутари чувствуют тоньше и на большем расстоянии, нежели обычные люди… Лишь мы трое знаем о ее существовании, и мы должны сохранить эту тайну. Никому не говорите о жрице. Как бы ни была вы уверены в надежности собеседника – никому!

– Ну добро! Трое так трое! А как ты собираешься отыскивать логово этого посрамления женского рода?

Глаза Кейлаша так и горели жаждой отмщения.

– До завтра, – сказал Мадезус, – мы все равно ничего сделать не сможем. Так что займись приготовлениями, которые считаешь необходимыми. Что же до тебя, Конан… Я должен употребить остаток энергии для лечения твоих ран, а потом схожу в храм за своими вещами. Нам всем необходим отдых, прежде чем мы возьмемся за дело. То, с чем нам предстоит бороться, таково, что от нас потребуется вся до капли выносливость тела, вся сила разума!..

Конан начал было возражать, но жрец попросту отказался идти за вещами, пока не посмотрит хотя бы самые серьезные из полученных им ранений. Варвар с недовольным видом присел на край возвышения, где стояло королевское ложе, и целитель приступил к своим обязанностям. В какой-то момент глаза киммерийца закрылись, он стал клевать носом, и наконец голова его поникла на грудь. Он заснул.

– Не трогай его, пускай спит, – шепнул Мадезус Кейлашу. – Он сам проснется, когда его тело должным образом отдохнет. Я лишь чуть подтолкнул процесс исцеления, привел в действие удивительные силы самоврачевания, которыми он располагает. Есть ли вообще на его родине лекари?.. Думается мне, в Киммерии они не особенно-то и нужны…

Они вместе вышли из королевских покоев.

– Скоро я вернусь из храма и посплю здесь, во внешней комнате, – сказал жрец. – Впускай сюда только тех, кому полностью доверяешь, а во внутренние покои – вообще ни единой души! И будем надеяться, что, волею милосердного Митры, завтра к вечеру уже не о чем будет волноваться!

– Волею Митры, да будет так! – согласился Кейлаш. – Может, мне послать кого с тобой? Пускай бы проводили тебя в храм и назад, а?

– Спасибо, – отказался Мадезус. – Здесь рядом, да и вещей у меня совсем немного. Не пройдет и часа, как я возвращусь.

Он миновал обитые медью двери и вышел, не добавив более ни слова. Любопытные горцы проводили его взглядами, потом вопросительно посмотрели на своего предводителя. Кейлаш только молча покачал головой. Усевшись на деревянную скамеечку, он вытащил из ножен меч и принялся тщательнейшим образом осматривать лезвие. Потом вытащил из видавшей виды дорожной кожаной сумки, лежавшей рядом с ним на скамейке, точило. И взялся за работу.

Кейлаш всегда садился ухаживать за мечом, когда ему требовалось над чем-нибудь крепко поразмыслить. Сейчас же пищи для размышлений у него было более чем достаточно.

Значит, Вальтреско оказался изменником!.. А король так ему доверял!..

Хитросплетения бритунийской политики оставались для Кейлаша темным лесом. Он родился в северо-восточных горах и вырос среди горных племен. То есть в точности как и сам король. Кейлаш привык разрешать свои затруднения без особенной зауми и уж подавно без интриг; политика сроду казалась ему развлечением для слабаков и обманщиков, не способных действовать по-мужски. Пример Эльдрана понемногу убеждал его в обратном. Ну да Эльдран всегда был умнее его, и Кейлаш охотно это признавал.

И все-таки в том, что касалось обманщиков и слабаков, могучий кезанкиец оказался не так уж и не прав. Что как не политические выверты некоторых вельмож привели несчастную девочку к гибели, а короля – на смертное ложе! Гнойный нарыв, порожденный завистью Вальтреско к королю, – сколько времени он зрел, пока Конан с Мадезусом не выпустили ядовитую гниль? А что, если здесь, по коридорам дворца, вовсю шастают на свободе еще какие-то изменники, только ждущие шанса нанести смертельный удар?.. От этой мысли Кейлаш попросту похолодел. Но потом сказал себе, что вряд ли это возможно. Основной корпус дворцовой стражи был беззаветно предан Эльдрану, – такое влияние имел король на людей. Все, кроме некоторых выродков, любили его, и он, несомненно, это заслужил! Когда еще бывало, чтобы бритунийский король столь успешно примирял между собой раздираемые усобицами княжества да еще сдерживал жадных соседей вроде Немедии с Коринфией, готовых чуть что оттяпать себе кусок?..

То есть были, конечно, в Бритунии и такие, кому воцарение Эльдрана пришлось не по ноздре. Некоторые знатные фамилии с юга страны, сами когда-то порождавшие королей, отказывались признавать власть Эльдрана, но, правда, войной идти не пытались. Иные из них во всеуслышание объясняли свое неповиновение тем, что Эльдран-де происходил не из королевского рода. Наверное, у Вальтреско были сторонники из числа этих семейств… Кейлаш содрогнулся, осознав: умри сегодня король, и гнусный заговор полководца, пожалуй, навсегда остался бы нераскрытым. Вальтреско – король!.. А ведь если бы не Мадезус с Конаном, все так бы и случилось!

Кейлаш задумался о киммерийском богатыре и о его более чем странном приятеле – могущественном жреце Митры, заявлявшем при этом, что он, мол, вроде как и жрец-то ненастоящий!..

Кейлаш был предостаточно наслышан о киммерийцах, варварах с далекого морозного севера. Легендарный штурм аквилонской крепости Венариум, предпринятый киммерийцами, был худшим кошмаром для всех солдат любой цивилизованной страны. А ведь этот самый Конан запросто мог оказаться участником того штурма!.. Кейлаш всегда представлял себе киммерийцев бледнокожими, темноволосыми, мрачными звероподобными великанами. Конан, при всей его физической мощи, под такое описание, конечно же, не подходил. Хотя и здоров же был драться, ох и здоров!.. То-то прибавилось за последние несколько дней на городском кладбище могил стражников, имевших глупость заступить ему путь!.. Кейлаш весьма сомневался, что даже среди его отборных бойцов найдется равный киммерийцу – хоть на мечах, хоть на ножах, хоть на копьях. А сам Кейлаш уже вовсю предвкушал, как станет сражаться плечом к плечу со столь великим воителем!

Итак, Конан был человеком вполне понятным Кейлашу. И очень симпатичным ему. С Мадезусом все обстояло гораздо сложней и туманней. Любой уважающий себя горец знал тьму легенд о магах, жрецах, заколдованных амулетах и тому подобном. Кейлаш, как весь его народ, был весьма суеверен. Сколько вечеров, начиная с самого детства, провел он возле костров, слушая рассказы седобородых старцев о ворожбе, заклинаниях и чудесных превращениях! Поначалу он считал эти россказни детскими страшилками, позже, с возрастом, убедился: зерно истины в них все-таки было. Но чтобы самому, своими глазами, увидеть, как пускают в ход подобную мощь!..

Волшебные и жреческие искусства всегда оставались за пределами его понимания, а его с младенчества приучали: чего не знаешь и не понимаешь, тому не верь! Он и не верил. Даже этот Мадезус, добрый вроде бы парень, вгонял его в дрожь.

Оставалось утешаться лишь тем, что королю после посещения молодого целителя и впрямь полегчало. Остальные, сколько их ни было, ничего не могли поделать. Этот смог. И все равно Кейлаш не мог заставить себя относиться к Мадезусу с полным доверием. Тот, кажется, больше рвался истребить свою жрицу мутари, чем спасти жизнь королю. Ну да ладно! В конце концов, и он, и Кейлаш преследовали одну цель. Кейлаш станет помогать ему. И помогать усердно.

Еще он спрашивал себя, что, интересно, думали эти двое о нем самом. Кейлаш знал: для стороннего наблюдателя он был всего лишь туповатым воинственным горцем, не более. В былые времена такая оценка его способностей стоила жизни не одному врагу. Как говорил его батюшка – держи раскрытыми глаза и уши, а не рот, проживешь дольше…

…Его размышления прервал деликатный стук в дверь. Он положил точило назад в сумку и поднялся, а друзья-горцы подошли к двери. Неужели это Мадезус так скоро вернулся? Но нет. На пороге стоял главный евнух, Ламици. Как всегда, тихий и вежливый, как всегда, в шелковых одеяниях.

– Прости за неожиданное вторжение, Кейлаш, – сказал Ламици негромко. Голос у евнуха слегка дрожал, да и сам он выглядел несколько помятым, словно только-только с постели. – Что это такое рассказали мне стражники? – спросил он, волнуясь. – Они говорят, Вальтреско убит, но прежде был изобличен как изменник! Возможно ли, что это действительно так?..

– Это правда, – рассеянно ответил Кейлаш. – Его убил Конан, после того как сам этот негодяй предательски убил Сальвораса. Варвар и жрец Мадезус помогли раскрыть заговор.

– Ужас, ужас!.. Стариннейший друг короля!.. И пойти на измену короне!.. – Ламици изо всех сил изображал благородное негодование, а про себя гадал, не возникло ли каких подозрений относительно него самого. – Говорил ли кто с Вальтреско прежде, чем он был убит?

– Только варвар. А жрец утверждает, будто Вальтреско – всего лишь пешка в руках какого-то там могущественного и древнего зла. Он это знаешь сколько раз повторил? Все твердил про «жрицу мутари», – чтоб я знал, кто это такая! Мадезус говорит, ей для чего-то понадобилось наложить на короля заклятие Смерти. Может, и не врет мигрант… Если б не он, король бы, наверное, помер уже!

Слушая Кейлаша, Ламици с величайшим облегчением убедился, что о его роли в заговоре никто пока не прознал. Но и то, что они каким-то образом пронюхали об Азоре, до крайности насторожило его. Простой жрец Митры!.. Как такое могло быть?.. Азора обещала ему, что, как только заклинание будет довершено, короля не спасет ни один жрец… Ну да ладно, не о том теперь волноваться! Вальтреско погиб, и надежды Ламици на восстановление славы бритунийского трона рухнули безвозвратно. О, они ему за это заплатят! Варвар, сующий нос не в свое дело, – и жрец! Азора раздавит их, как клопов!.. Он, Ламици, должен как можно скорее сообщить ей тревожные новости. Однако прежде следовало выяснить, много ли стало известно Кейлашу. Благо горский недоумок, по-видимому, все еще ему доверял.

– Мутари? – спросил евнух. – Она жива, эта злобная наложница Мрака? Или тоже погибла?

– Жива, к сожалению, – ответил Кейлаш. – Жрец говорит, он пока еще не знает, где искать колдунью, но надеется вскоре выследить и уничтожить ее. А он силен, Ламици! Куда могущественней всех, которых я когда-либо видел! У него на груди амулет, и с его помощью он такими силами повелевает, что только держись! Мы с Конаном скоро отправимся вместе с ним, чтобы отыскать жрицу и уничтожить ее. Как я понимаю, они с Мадезусом – старинные недруги…

– А раньше они встречались? Откуда он знает о ней? – начиная не на шутку волноваться, спросил евнух. Да, если вовремя не убрать жреца, его, Ламици, тесное сотрудничество с Азорой могло, чего доброго, в самом деле выплыть наружу!..

– Насчет прежних встреч он ничего не говорил, сказал только: чует, мол, она где-то неподалеку. Знаешь, Ламици, есть в нем что-то этакое… Непростое! Он как-то там чувствует ее присутствие, а как – объяснять не желает. Еще он говорит, мы с Конаном должны помочь ему в борьбе против этой потаскухи мутари. Не знаю уж, на что мы ему нужны, но лично я пойду с ним обязательно! Я ему во как обязан!..

– Как и все мы, впрочем, – улыбнулся Ламици. – С твоего позволения, м-м-м… тут стражники уже задаются вопросом, кто теперь заменит Вальтреско в качестве полководца. Прошу прощения за смелость, но мне кажется – никто так не подходит на эту должность и не любим народом больше, как ты, Кейлаш!

Кейлаш призадумался: эта мысль ему в голову не приходила. Он никогда не пытался воображать себя полководцем. Однако теперь… в самом деле… Сальворас погиб, а другие капитаны пребывали далеко от дворца, так что… Прямых «наследников» Вальтреско и в самом деле не было. До сих пор Кейлаш был занят только заботами о жизни своего короля, а теперь злился на себя за несообразительность. Эльдран, между прочим, всегда внушал ему, что безопасность подданных короны была намного важнее безопасности самого короля.

– Король скоро поправится и сам назначит нового полководца, – сказал он, поразмыслив. – А я дал слово жрецу и должен сдержать его, прежде чем займусь чем-то другим!

– Конечно, конечно, – кивнул Ламици. – Ты прав. Я отдам необходимые распоряжения, чтобы прибрали тело Вальтреско и должным образом вычистили подвал. Когда вы отправляетесь?

Через час, не позже, – ответил Кейлаш. – Как только жрец вернется из своего храма. Только вот что, Ламици! Смотри не болтай никому! А то сам знаешь, как это бывает! Не в те уши полсловечка влетит, и еще какой-нибудь изменник дознается…

– Пять поколений моего рода давали евнухов для службы королевскому Дому, – с достоинством ответил Ламици. – Твоя тайна в надежных руках. Да благословят вас боги, Кейлаш!

И, раскланявшись с горцем, он удалился, чтобы как можно быстрее вернуться в свои покои. Закрывшись у себя, он извлек из тайника кинжал с тонким, как игла, острием. Вдоль его лезвия, по всей длине, тянулась узкая прорезь. Евнух со всеми мыслимыми предосторожностями открыл небольшую баночку и взял кисть, лежавшую рядом с ней. Запах, исходивший из баночки, заставил его сморщиться в отвернуться. Обмакнув кисть, он провел ею по всей длине прорези, заполняя углубление липкой оранжевой жидкостью. Вновь плотно закупорил баночку и вместе с кистью спрятал ее в тайник.

Потом он закатал правый рукав: к предплечью, с нижней стороны, были пристегнуты ножны. Пока евнух осторожно вкладывал кинжал в эти ножны, на его лысой голове обильно высыпал пот. Ему приходилось своими глазами наблюдать, что делала с человеком самомалейшая капелька оранжевого снадобья – даже когда попадала она не в рану, а просто на кожу. Баночку он унаследовал от наемного убийцы родом из Вендии, схваченного при попытке покушения на короля. Тот человек, отрекомендовавшийся вендийским негоциантом, был на самом деле нанят недовольной знатью Бритунии. Убийце удалось пронести с собой во дворец крохотную стрелку, намазанную этой самой отравой, и, улучив момент, метнуть ее в короля. Нечаянный порыв ветра, ворвавшийся в раскрытое окно, отклонил полет стрелки. Она не попала в Эльдрана, лишь чиркнула по руке одного из его горцев. Стрелка даже не порвала кожи, но воин схватился за руку и упал на пол, воя от боли и корчась в страшных конвульсиях. Скоро изо рта у него пошла пена, и он умер. А единственной отметиной на теле была тоненькая, почти незаметная царапина, оставленная стрелкой убийцы!

От этого воспоминания по губам Ламици зазмеилась улыбка. Именно такая смерть, по его мнению, более всего подходила настырному жрецу, посмевшему разрушить его тщательно взлелеянный план. Мадезус умрет, как тот горец, – истекая пеной, подобно бешеному псу!..

До конца вдвинув кинжал в ножны, евнух опустил рукав и набросил на плечи широкий плащ с капюшоном. И вышел наружу, в редеющий предутренний мрак…

ГЛАВА 10 ТЕНЬ И КАМЕНЬ

К тому времени, когда Мадезус добрался до храма, успело взойти солнце. Теплые лучи позолотили матовые стены цвета слоновой кости, и Мадезус, поднимавшийся по ступенькам ко входу, остановился на полпути. Яркий свет Солнца Митры словно подстегнул его память. Он неожиданно вспомнил, где находилось то странное здание, которое он видел во сне. То самое, которое с помощью волшебного Зерцала показывал ему Калетос!

В Пайрогии было полным-полно старинных построек, но наиболее древние располагались чуть западнее дворца. Сколько раз он проходил мимо них с тех пор, как пришел в этот город! Минувшие века превратила некоторые здания в бесформенные руины. Другие, напротив, успешно противостояли течению времени. Мадезус был уверен: то сооружение представляло собой храм. Вот только каким богам он был посвящен? Древние изображения на стенах не давали ответа. Мадезус их попросту не узнавал.

И во сне, и в Зерцале эти рельефы были показаны ему в мельчайших подробностях, причем выглядели только что изваянными. В реальности, конечно, время сравняло их со стенами – остались в лучшем случае сглаженные следы. Быть может, он видел храм таким, каким тот был много веков назад?.. Всякое случается, когда прибегаешь к магическому ясновидению. Как же вышло, что он сразу не ощутил Зла, исходившего от этих резных изображении, не заметил Зла, таившегося внутри запущенного здания?.. Что, если именно там пряталась жрица мутари, устроившая себе логово в полуразвалившемся храме?..

Мадезус заторопился вверх по ступенькам. Теперь он точно знал: лишнего времени у них нет ни мгновения. Сокрушительный удар следовало нанести именно сейчас. Днем, при солнечном свете, силы жрицы мутари были не так беспредельны. Даже под защитой толстых каменных стен.

Небо было ясным, и Мадезус истолковал это как знамение. Митра, справедливое Солнце, пребывает с ним.

С каждым шагом обретая все большую уверенность в победном исходе предстоявшего ему единоборства, молодой жрец вошел в храм и забрал свое имущество. Ему очень хотелось разыскать Калетоса и переговорить с ним еще раз, но даже и на это у него не было времени. Следовало немедленно вернуться во дворец, где ждали его Конан и Кейлаш. Он оставил в комнате несколько серебряных монет для храмовой сокровищницы и торопливо покинул убогое помещение.

Когда он шел назад, улицы Пайрогии уже кишели народом: горожане с утра пораньше спешили каждый по своему делу. Новости об улучшении состояния короля успели распространиться; Мадезус с радостью замечал повсюду ликующие улыбки. Бритунийцы любили своегокороля и радовались его выздоровлению. На свое счастье, они знать не знали о чудовище, затаившемся совсем рядом с ними. А ведь мутари смело можно было сравнить со свирепой волчицей, забравшейся в овчарню и готовой растерзать беспомощных ягнят!..

Жрец энергично проталкивался сквозь толпу и вскоре оказался перед дворцовыми воротами.

Стражники немедленно узнали его и с поклонами пропустили внутрь. Еще несколько минут – и он вошел во внешние покои Эльдрана, где его ждал Кейлаш. Конан, как оказалось, только что проснулся. Он еще чувствовал свои синяки, но силы в полной мере вернулись к нему. Его одежда, однако, пришла в полную негодность, и он позаимствовал наряд у одного из кезанкийцев, который сложением напоминал его самого. Теперь он был одет в темно-зеленые штаны из крепкой материи и куртку с длинными рукавами, зашнурованную на груди кожаным ремешком. При нем вновь был его широкий прямой меч западного образца, и он, как прежде, без ножен подвесил его к кожаному ремню. Под курткой у него была надета все та же кожаная безрукавка, а на ногах красовались толстые сандалии. Вот такая странная смесь Запада и Востока. Только глаза и фигура позволяли безошибочно определить в нем варвара с далекого Запада.

Кейлаш радостно приветствовал Мадезуса и сейчас же взвалил на плечо свою черную кожаную дорожную сумку. Он был одет почти как Конан, только на бедре висел изогнутый меч, на ногах были тяжелые черные сапоги, а на голове – надежный железный шлем.

– Воистину, Митра с нами, – сказал жрец. Он совсем не спал ночью, и это внушало ему некоторые опасения за исход дела. С другой стороны, он странным образом совсем не чувствовал усталости. – Сегодня на рассвете, когда всходило солнце, я со всей ясностью понял, где находится логово мутари, – сообщил он своим спутникам. – Теперь я совершенно уверен: это в старой части города, в одном из заброшенных храмов!

– В руинах? – не поверил Кейлаш. – Да ведь там целый патруль постоянно торчит! И как раз за тем смотрит, чтобы никто не лазил по старым домам! Да туда особо никто и не суется, кроме совсем уж отчаянных сорвиголов. Народ у нас суеверный, а про развалины эти чего только не плетут! И проклятые они, и призраки, мол, по ним туда-сюда шастают! Сколько времени минуло, целый город вокруг вырос, а кто там жил – никто толком так и не знает. Говорят, раньше туда лазили какие-то смельчаки да нехорошей смертью все умирали…

Мадезус только кивнул: слова Кейлаша нисколько не удивили его.

– Это идеальное место для мутари, – сказал он горцу. – А что касается стражи… Стража скорее заметит слабенький ветерок, чем мутари, идущую мимо. Никто не умеет прятаться и отводить глаза так, как они… Ты мог бы разминуться с черной жрицей на людной улице и ничего не заподозрить. Известно ли тебе, Кейлаш, еще что-нибудь об этих домах?

Могучий горец отрицательно помотал головой:

– Нет. Они – тайна за семью печатями даже для самых длиннобородых наших книжников. Ох, чует мое сердце, доведется нам нынче узнать про них куда больше, чем мне бы хотелось…

– Ну так пошли, нечего языками чесать, – деловито перебил Конан. – Я хочу исполнить то, что обещал Сальворасу, не дожидаясь, пока у меня отрастет борода, как у тех твоих мудрецов!

Решительно прошагав к обитым медью дверям, он распахнул их без большого усилия. Кейлаш гулко расхохотался и направился следом, и с ним Мадезус.

Жрец повел их прямо к руинам, занимавшим почти самый центр города. Невысокая стена, окружавшая древние здания, местами обрушилась. В том числе и со стороны боковой улицы, на которую они заглянули. Даже при ярком утреннем свете развалины представляли собой мрачноватое и зловещее зрелище. Улицу пересекали тени нескольких высоких построек, еще не тронутых временем. У их подножия прятались от лучей Митры здания пониже. Некоторых из них солнце за целый день не могло коснуться вообще. Архитектура же древних домов сведущего человека поставила бы в тупик. Ясно было только, что зодчество определенно не бритунийское!

И витало над всем этим местом нечто такое, от чего Конан невольно подобрался, готовясь к любым неожиданностям. Возможно, дело было в рассказе Кейлаша о призраках и проклятиях, якобы довлевших над развалинами. Врожденный инстинкт неизменно подсказывал варвару держаться подальше от сверхъестественного. Он сам не заметил, как вытащил меч. Кейлаш незамедлительно последовал его примеру. Только Мадезус оставался совершенно спокоен. По-видимому, его не беспокоили ни тени, ни отзвуки старинных проклятий.

Бдительный патруль вскоре обнаружил их и подошел спросить, что происходит, но Кейлаш отослал служивых прочь. Стих вдали топот солдатских сапог, и на улице стало совсем тихо. Неприятно тихо.

Извилистая улица огибала руины. Троим мужчинам понадобилось около четверти часа, чтобы пройти ее из конца в конец. Наконец Мадезус попросил своих спутников остановиться и присмотрелся к одному из строений.

Оно располагалось шагах в шестидесяти от стены, как раз напротив большой трещины в ней. Рядом высилась здоровенная башня с полуобрушенной верхушкой. Она почти полностью прикрывала старый храм от солнечного света. С улицы можно было рассмотреть только угол здания. Очертания вросшей в землю каменной кладки говорили о невероятной древности здания. О таких в самом деле не памятуют и самые почтенные мудрецы. Побитые непогодами серые стены, казалось, не таили ни малейшей угрозы, а от рельефов и впрямь осталось немногое. Вот и поди пойми, какому богу здесь поклонялись паломники.

Мадезус внимательно осмотрел здание сквозь щель, потом уверенно указал на него Конану с Кейлашем. Киммериец первым пролез в трещину. Низкая стена едва доходила ему до плеч. Он зорко обежал взглядом близлежащие дома, но ничего угрожающего не заметил. Конан помахал спутникам, и скоро те присоединились к нему.

Жрец едва слышно обратился к воителям:

– Друзья мои, если вам нужно будет что-то сказать, лучше шепчите. Когда мы войдем, я двинусь первым. Если мы найдем жрицу, заклинаю вас, не смотрите ей в глаза. Ее взгляд таит в себе страшное искушение: поддаться ему – верная смерть. Она безжалостна, как ядовитая гадюка. Я постараюсь насколько возможно защитить вас с помощью амулета… Конан кивнул и спросил:

– Как же ты собираешься ее прикончить?

– Все дело в амулете, – по-прежнему чуть слышно ответил Мадезус. – Помните его свет? Так вот, это был всего лишь слабенький отблеск. Настоящий же Свет рассеет мутари, как утреннее солнце рассеивает тлетворный туман. Ваши мечи могут рассечь ее плоть, но в ней нет ни истинной жизни, ни крови, способной пролиться. В книгах сказано, что сталь может поразить лишь мутари, в жилах которого течет настоящая кровь. Я не знаю, как это истолковать. Насколько мне известно, мутари по самой природе своей живой кровью не обладают… А вот от света у нее нет иного спасения, кроме как в бегстве. Если она попытается ускользнуть, остановите ее. Это возможно, хотя она способна ранить вас и даже убить. Меня она коснуться не сможет: амулет не подпустит ее. Вот почему я должен идти впереди. Если мы загоним ее в угол, ей конец. Мы не должны оставить ей ни малейшей лазейки!..

Кейлаш зло скрипнул зубами и выругался вполголоса:

– Да повылазило б им, тварям поганым!.. По мне, лучше уж с голыми руками на туранскую орду, чем вот так лезть в логово этой львицы, заранее зная, что все равно ничего с ней поделать не можешь…

Конан кивнул и пробурчал что-то, соглашаясь. Кто-кто, а он хорошо понимал, как чувствовал себя горец.

Мадезус и двое воителей пошли по еле видимой дорожке и остановились перед массивной каменной дверью. Конан на всякий случай обошел храм кругом. И убедился, что у него было не четыре стены, как казалось с улицы, а пять, притом все разной длины. А вот вход – всего один, и к нему вело пять широких низких ступеней. При ближайшем рассмотрении выяснилось, почему храм так долго простоял относительно невредимым. И ступени, и стены были вытесаны из крепчайшего серого мрамора. Время и стихии лишь нарушили глянцевую полировку, но глубоких трещин и сколов в твердом камне виднелось совсем немного.

Конан указал на дверь, и Мадезус кивнул. Киммериец взошел по ступенькам и пригляделся к двери. Удивительное дело – никаких ручек не обнаружилось. Дверь была около десяти футов высотой – полтора его роста и почти такой же ширины. Сам храм был невысок, крыша располагалась всего в нескольких футах над дверью. Может, оттуда удастся проникнуть внутрь?..

Кейлаш вместе с Конаном начал искать вход, а Мадезус остался оглядываться по сторонам. Даже здесь, на самом пороге храма, он не чувствовал присутствия Врагини, и это настораживало его. Он сосредоточился, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след Зла, но усилие не увенчалось успехом. Он уже задумался, не ошибся ли он в выборе здания. Или, как предупреждал мудрый Калетос, Зерцало и сны направили его по ложному следу?.. «Нет, – сказал он себе и отмел все сомнения прочь, – Я правильно определял место. Я не мог ошибиться. Просто она воспользовалась каким-то позабытым искусством и сделала этот камень непроницаемым для моего духовного зрения».

Несколько минул прошло в усердных поисках входа, но воители так ничего и не обнаружили. Конан хотел уже предложить как следует навалиться на дверь и попробовать ее высадить, но в это время из-под верхней ступени, слева от двери, раздался звонкий щелчок. Потом послышался негромкий скрежет, и каменная дверь начала отползать вправо. Конан различил в полу узкое углубление, по которому она скользила. А с той стороны двери торчала массивная бронзовая рукоять.

Кейлаш мгновенно отскочил прочь, прижимаясь к стене и держа меч наготове. Конан поступил так же, только отпрыгнул в противоположную сторону. Мадезус сунул руку за пазуху, снял с шеи амулет и намотал на руку цепочку. Вот теперь он ощущал присутствие Врагини, отдаленное, но вполне явственное. Оно исходило из раскрытой двери, точно доносимый сквозняком запах трупного разложения.

Собрав в кулак всю свою волю, жрец вгляделся во тьму, царившую за порогом…

Солнечный свет, проникавший снаружи, позволял обозреть просторное внутреннее помещение. Напротив входа, там, где сходились две стены, виднелась странной формы каменная глыба; Мадезус сразу предположил, что это какой-то алтарь. Оттуда до самой входной двери, один ряд над другим, стояли необычного вида каменные скамьи. Очень высокие бронзовые спинки, вделанные прямо в сиденья, украшал ничего не говоривший глазу узор. Больше в чертоге не было ничего, если не считать рельефов по стенам.

Итак, сомнений не оставалось: перед ними в самом деле был древний храм. Мадезус попытался разобраться в изображениях на стенах, но света не хватало что-либо рассмотреть.

Тогда он набрал побольше воздуха в грудь и шагнул через порог. Конан и Кейлаш последовали за ним.

Конан до последнего силился разобраться, что же приводило в движение дверь. Ступенька, из-под которой раздался щелчок, казалась чуть вдавленной, как если бы кто-то на нее наступил, но киммериец был уверен, что ни он сам, ни Кейлаш были тут ни при чем. Стоя за спиной жреца и озираясь вокруг, он все еще размышлял об этой загадке.

Высокий потолок был чернее кожи кушита, а приземистые скамьи в полумраке казались живыми тварями из камня и бронзы, готовыми прыгнуть на всякого, кто окажется в их досягаемости. Киммериец поглядел на Кейлаша и увидел, что у того от волнения уже выступил на лбу пот. Конана и самого предостерегал недреманный инстинкт: где-то здесь таилась опасность!

Пока трое мужчин оглядывали помещение, снаружи, из-под ступеньки донесся новый щелчок. Конан крутанулся к двери а с изумлением увидел, что она… начала закрываться. Варвар мгновенно вцепился в бронзовую спинку ближайшей скамьи и одним рывком отодрал ее от сиденья. Кейлаш тоже бросился к двери и свободной рукой схватился за рукоять. Он несколько опередил Конана и принялся тянуть изо всех сил, пытаясь остановить дверь, но это было не в человеческих силах. Тяжелая каменная плита лишь несколько замедлила свое продвижение.

Конан всунул бронзовую спинку между дверью и косяком. Древний металл застонал и начал гнуться, не выдерживая давления. Дверь еще замедлила ход, но просвет составлял всего несколько ладоней. Варвар уперся ногой в косяк и обхватил ладонями рукоять, пытаясь помочь Кейлашу, тянувшему дверь назад. И такова оказалась объединенная мощь их мускулов, что старинная бронза не выдержала. Ручка с громким треском оторвалась и осталась в руках у Кейлаша. Горец держал ее в кулаке и люто ругался.

Конан схватился прямо за край и сделал еще одну отчаянную попытку остановить дверь. Мышцы страшными узлами вздулись у него на плечах и спине. Кейлаш бросился на помощь, но все было тщетно. Дверь громко бухнула о косяк. Мужчины прислонились к внутренней стене, тяжело переводя дух.

Мадезус только пожал плечами, глядя на смущенных богатырей. Казалось, его ничуть не волновало то обстоятельство, что они оказались запертыми в странном храме и никаких признаков выхода покамест не было видно.

– Приберегите лучше силы, – сурово и решительно посоветовал он воинам. – Может, мы и в ловушке, но и она попалась с нами вместе! Без сомнения, существует какая-то уловка, открывающая эту дверь. Мы отыщем ее, дай только время. Но сперва мы должны сделать то, зачем пришли. Я чувствую ее, значит, она где-то неподалеку. Здесь должен быть второй выход или какой-нибудь лаз. Ищите его!

– Я пойду вдоль этой стены, слышишь, Ке… – начал было Конан, но Мадезус перебил его на полуслове:

– Тихо! Не произносите наших имен! Стоит ей их услышать, и она обратит их против нас самих! Произнесенное имя устанавливает незримую связь и пробивает брешь в духовной броне, что защищает ваш разум от ее вероломных заклятий…

Кейлаш и Конан вопросительно уставились на жреца, но тому было некогда пояснять столь странное заявление. Вместо этого он произнес несколько слов на неведомом языке, и амулет в его руке вспыхнул ярким огнем, осветив зал. Конан двинулся вдоль одной стены, Кейлаш стал обшаривать вторую. Ни тот ни другой ничего не обнаружили, и наконец воители встретились у алтаря. Мадезус тоже подошел туда по проходу между рядами скамей.

Он узнал его, оказавшись вблизи. Это был алтарь Таргола – темного и странного бога, породившего еще более странную секту. Насколько было известно Мадезусу, культ Таргола просуществовал всего около пятисот лет. Книги описывали Таргола как немилостивого и жестокого бога, многого требовавшего от почитателей и мало что дававшего им взамен. Однако, как это ни странно, тарголитское жречество одно время представляло собой весьма влиятельную силу, – впрочем, далекую от сиюминутных политических дрязг. Мадезус невольно припомнил одно старинное сказание, повествовавшее о том, как в древнем городе Замбуле жрецы Йога попытались было изгнать вон тарголитов. Эти жрецы попросту бесследно исчезли один за другим, все до единого. Позже их скелеты в полном облачении нашли сваленными в кучу на дне глубокой пещеры…

Воспоминания о прочитанном в книгах на миг отвлекли Мадезуса, но почти сразу он вновь склонился над алтарем и смахнул тонкий слой пыли, не дававший рассмотреть едва различимые руны, выбитые на камне… Он так и не сумел их прочесть. Тяжелая дрема навалилась на него, нарушив сосредоточение. Амулет начал гаснуть в его руке. Он поискал слипающимися глазами Конана и Кейлаша. Он хотел рассказать им про Таргола… Кейлаш стоял у алтаря, рядом с Мадезусом. Остекленевшие глаза смотрели в пустоту. Мадезус хотел подойти к горцу и встряхнуть его, но собственные ноги показались ему свинцовыми кирпичами. Жрец понял, что и его, и Кейлаша парализовало…

Конан только начал осматривать каменную глыбу, доходившую ему до пояса. Она была продолговатой и пятигранной, что вполне соответствовало устройству всего храма. Ему бросились в глаза дугообразные царапины на полу у подножия алтаря. Он собрался рассказать о них своим спутникам, но безмерная усталость волной накатила на него, погружая в сон. Киммериец зевнул и затряс головой, пытаясь отогнать дремоту. Не помогло. Он потер ладонями лицо и заметил, что в храме стало темней. Амулет Мадезуса угасал! Конан равнодушно отметил это про себя и подумал о том, как хорошо было бы привалиться к каменной глыбе и немного вздремнуть. Когда он в последний раз по-человечески спал?.. Несколько дней назад. Или недель… Он оперся на алтарь, меч выскользнул из руки…

Бритвенно-острое лезвие лязгнуло о камень алтаря и, падая, уязвило киммерийца в икру. По ноге потекла кровь, и разум Конана чудесным образом вмиг прояснился. Сердце бешено заколотилось в груди, когда он увидел Мадезуса и Кейлаша, бессильно скорчившихся у алтаря. Оба спали с открытыми, ничего не выражающими глазами. Амулет еще висел у Мадезуса на запястье, но не светился, а еле заметно тлел. Конан поднял меч, подхватил митраита и крепко встряхнул. Жрец и не думал просыпаться. Его губы шевельнулись, но не издали ни звука.

Мгновенно приняв решение, Конан поднес кончик меча к обнаженной руке Мадезуса и порезал тело до крови. Как только показались багровые капли, жрец немедленно очнулся, и его амулет вновь разгорелся ярким огнем. Поняв, что действует правильно, киммериец подошел к Кейлашу, завернул ему рукав и до крови пронзил плечо. Кейлаш, так и не выпустивший из рук меча, дернулся и замахнулся им на Конана. Тот проворно увернулся, да и горец, окончательно очнувшись, удержал свою руку.

– Во имя Викканы, что… – зарычал он, потом вспомнил совет жреца не упоминать имен. – Что это с нами стряслось?..

У Мадезуса от гнева на лице обозначились скулы.

– Это она! – сказал он. – Она забавляется с нами! О, да она еще хитрее и опаснее, чем я ожидал… – митраит со смешком указал им на тонкий слой пыли, видимый на алтаре. Кое-где пыль была потревожена руками его спутников да и его собственными. Продолжая посмеиваться, Мадезус повернул руки ладонями вверх: – Посмотрите-ка на свои ладони!..

Конан и Кейлаш так и сделали и с удивлением заметили у себя на руках лиловые пятна.

– Пыльца пурпурного лотоса, – негромко пояснил жрец. – Всего шепотка, так, чтобы мы не заметили. Но ее хватало, чтобы лишить нас сил и погрузить в дурманное забытье! Смотрите не прикасайтесь более к алтарю! Хотел бы я знать, какая судьба постигла бы нас, засни мы окончательно! Счастье, что мы не измазались как следует, не то не помогли бы и порезы мечом…

– Взгляните вот на это, – указал им Конан на царапины в полу.

Кейлаш пригляделся к отметинам:

– Алтарь, должно быть, поворачивается! Если толкнуть с другой стороны, он сдвинется туда, куда указывают царапины!

Мадезус наклонился поближе в посветил амулетом.

– А что ты не сделаешь его поярче, как тогда, в комнате у Эльдрана? – спросил Кейлаш.

– Я и так уже потратил сегодня достаточно энергии на исцеление, – ответил жрец. – Ты очень силен, но даже и ты не смог бы много часов подряд нести над головой мешок тяжелых камней. Вот и я не могу часами поддерживать свет амулета… Ага! Посмотри сюда, на нижний угол!

И Мадезус указал туда, где стоял Конан.

Киммериец пригляделся и заметил то же, что он. Нижний уголок алтаря был подозрительно чист, без каких-либо признаков пыли. Варвар уже собрался налечь, но Кейлаш остановил соратника.

– Погоди! – сказал горец, засовывая меч за пояс и роясь в сумке. – Ага! Ну-ка, дай мне…

Он вытащил из сумки пару толстых кожаных перчаток и надел их на руки. Конан отступил в сторонку, а Кейлаш нагнулся и уперся в угол алтаря. Тяжеленная глыба отошла на удивление легко, лишь негромко заскрипел камень о камень. Под алтарем обнаружилась темная лестница. Крутые каменные ступени вели вниз.

Мадезус посветил амулетом. Кейлаш заглянул вниз, нагнув шею для лучшего обозрения.

– Насколько я вижу, – сказал он, – лестница ведет в… ух-х-х!

Снизу хлынула такая волна гнилостного смрада, что горец на какое-то время потерял способность дышать. Воняло с лестницы хуже, чем в летнюю жару на заваленном трупами побоище. Кейлаш шарахнулся прочь в поисках свежего воздуха.

Мадезус тоже ощутил мерзкую вонь, но, умея смотреть в глубь вещей, почувствовал не только запах, но и стоявшее за ним Зло. Его присутствие было настолько сильным, что, казалось, вот-вот должно было стать физически ощутимым!

– Она там, – сказал жрец. – Внизу.

Упрямый Кейлаш первым полез в дыру. Он был готов к любым неожиданностям и спускался медленно, ставя ноги на ступеньки плотно, всей ступней. Мадезус двинулся следом. Он держал амулет над головой, освещая проход. Вот кезанкиец спустился по колено, вот по пояс, вот над уровнем пола остались только плечи и голова… В этот момент Конан услышал откуда-то из-под пола около алтаря едва слышный щелчок. Прежде чем он успел закричать, предупреждая товарища, из стены прохода вылетело блестящее металлическое лезвие и устремилось прямо к шее кезанкийца, чтобы смахнуть ему голову с плеч.

Кейлаша спасли воинские рефлексы, отточенные годами сражений, и толстый железный шлем. Горец моментально пригнулся, уходя вниз. Лезвие впилось в крепкий кованый шлем и сбило его с головы. Когда же механизм попытался вернуть лезвие в стену, застрявший шлем заклинил его, и оно со звоном сломалось. В шлеме так и остался торчать осколок длиной в фут. Кейлаш с ужасом посмотрел на него… В висках у горца стучало: он понял, что побывал на волосок от смерти. Он лупил шлемом о стену, пока не выбил обломок лезвия, потом снова надел шлем на голову.

– Митра разразил бы поганое место!.. – зарычал он. И это было еще далеко не самым цветистым проклятием из тех, которые он изрыгнул, прежде чем Мадезус и Конан уговорили его двигаться дальше.

У киммерийца не было никакого желания испытывать судьбу. Отодрав бронзовую спинку еще от одной скамьи, он как мог надежнее заклинил ею алтарь. Еще не хватало, чтобы тяжелая глыба вернулась на место у них над головами, перегораживая проход! Мадезус спустился в дыру следом за Кейлашем, чтобы держать источник света посредине. Конан замыкал шествие. Дыхание у него перехватывало от едкого смрада.

Мадезус вынул из поясного кошеля маленькую коробочку и вытряс из нее немного какого-то порошка. Воздух чудесным образом очистился, киммериец почувствовал, как возвращается к нему бодрость. Казалось, облачко свежего воздуха так и путешествовало вместе с ними вниз по тоннелю. Винтовая лестница вела почти вертикально вглубь, чуть заметно загибаясь налево. Одно хорошо, потолок был высокий – даже Конану нагибаться не приходилось.

Но вот ступени кончились, и спутники оказались в очень странном на вид коридоре. Серый каменный пол был покрыт толстым кроваво-красным ковром, затканным невиданными узорами. По стенам висели черные железные факелы. Они не то чтобы горели – просто светились зеленоватым светом.

Когда Кейлаш достиг последней ступеньки, Мадезус велел остановиться.

– Факелы тарголитов, – пробормотал он, кивая на стены. – Многие пытались выведать тайну их изготовления, но секрет так и затерялся. Они не дают жара и не угасают столетиями. Не поразительно ли: сколько веков минуло, а они все еще горят!..

Кейлаш потыкал мечом ковер, ожидая очередной ловушки. На сей раз, однако, ничего не произошло. Горец облегченно вздохнул и ступил на ковер. Мадезус и Конан последовали за ним. Теперь первым пошел жрец, а воины – на расстоянии вытянутой руки сзади него. Пышный ковер скрадывал звук шагов. Они осторожно продвигались все дальше широкий извилистым коридором…

Каменные стены были голыми, без каких-либо украшений, факелы горели по обе стороны, в двух-трех шагах один от другого. Мадезус все приглядывался к ковру, а потом наклонился и рассмотрел его вплотную. То, что он обнаружил, заставило его отшатнуться. Ковер был соткан из человеческих волос. Рыжих волос различных оттенков, – эти-то оттенки и образовывали узор.

Жрец не стал сообщать Конану и Кейлашу о своем малоприятном открытии. Незачем им лишний раз дергаться безо всякого толку.

Конан тем временем считал факелы на стене, пытаясь хоть так определить пройденное расстояние. Неестественный зеленоватый свет не нравился варвару, а путешествие по подземному коридору заставляло вспомнить сточные тоннели и недавнее сражение с их чудовищным обитателем. Киммериец все время озирался то вправо, то влево, то через плечо. Еще не хватало, чтобы какая-нибудь пакость подобралась к ним сзади! Тишина в коридоре казалась ему зловещей. Он понимал: ковер, делавший беззвучными их шаги, точно так же скроет и вражеское приближение…

Кейлаш чувствовал себя еще хуже. В отличие от варвара, он к подобным переделкам отнюдь не привык. Он был лет на десять с лишком старше Конана, но видел меньше сражений, да и за пределами родной Бритунии почти не бывал. Теперь он почесывал шею и мысленно благодарил Митру за то, что тот ее уберег. Могучий кезанкиец завидовал внешней невозмутимости Конана. Решив взять с него пример, он напряг, как умел, волю, выпрямился и рукавом куртки утер с лица пот. В коридоре было вовсе не жарко. Тем не менее с кончика его носа почти сразу упала на ковер новая капля…

Конан досчитывал третий десяток факелов, когда Мадезус остановился безо всяких видимых причин и поднял руку, но не оглянулся. Киммериец ничего подозрительного не видел ни впереди, ни по сторонам и не мог взять в толк, почему замер на месте жрец.

– Да оградит Митра наши души от того Зла, что ждет нас впереди… – прошептал Мадезус. – За тем поворотом… – Он указал вперед, туда, где коридор круто сворачивал вправо. – За тем поворотом ее присутствие так сильно, что мороз, порожденный злобой чудовища, уже теперь пронизывает меня до мозга костей… Скорее всего она ощутила наше вторжение и чувствует меня так же, как я – ее. Помните, друзья, мы не должны дать ей уйти!

Конан промолчал и только вздохнул поглубже, заставив себя расслабиться и быть готовым ко всему, что может произойти. Мадезус крепко сжал амулет, Кейлаш поднял меч…

Всем троим показалось, будто последние несколько шагов они преодолевали целую вечность.

А в следующий миг события понеслись вскачь.

Во-первых, заглянув за поворот, они так и замерли в изумлении. Они ужасались, предполагая лицом к лицу столкнуться со жрицей. Вместо этого перед ними были двойные бронзовые двери. Они полностью перегораживали коридор и выглядели неприступнее иных крепостных ворот. Во-вторых, сзади неожиданно послышалось приглушенное «бух!».

Конан немедленно оглянулся через плечо, и сердце у него екнуло. Он увидел, что путь к отступлению был перекрыт решеткой, опустившейся откуда-то с потолка. Бронзовые прутья были толщиной в два его пальца, и время изъело их гораздо меньше, чем спинки скамей в чертоге наверху.

Пока он оглядывался, его ступни ощутили какую-то противную сырость, а в ноздри ударил очень знакомый запах. Он посмотрел вниз…

Просачиваясь сквозь ковер откуда-то снизу, коридор постепенно заполняла густая медно-красная жидкость. Это была кровь. Человеческая кровь.

Кейлаш взревел от ярости и ужаса, пытаясь стряхнуть с сапог багровые капли… Впрочем, достоинство скоро вернулось к нему. Конан сражался с приступом рвоты и отчаянно пытался придумать какой-то выход из положения. Кровавый прилив доходил уже до щиколоток, и жутко было ощущать его теплоту.

Если киммериец что-нибудь вообще понимал – очень скоро багряный поток зальет их столовой и вовсе утопит…

ГЛАВА 11 АЛЫЙ КОРИДОР

– Умрите, глупцы!.. – хрипло хохотала Азора. – Не спасут вас ни ваши жалкие мечи, ни паршивый божок!..

Глядя в Волшебное Око, она отлично видела, как заполняется кровью коридор под храмом Таргола. Око представляло собой шар размером с яблоко, однако обладало способностью показывать события, происходившие за тысячи лиг. Много лет назад Азора похитила этот магический инструмент у одного стигийского некроманта. Тот самоуверенный дурень воображал, будто лишь у него одного хватало способностей пробуждать силу Ока!

В настоящий момент она направила Око на происходившее за дверями ее прежнего алтарного покоя в Пайрогии. Красные глаза жрицы светились жестоким удовлетворением: она наблюдала за тем, как трое обреченных пытаются вырваться из ловушки. От них исходил страх и отчаяние, и Азора впитывала эти эманации, как раскаленная солнцем пустыня – дождевую воду.

Еще прежде, чем три жертвы добрались до старого храма, ее навестил Ламици. Сперва она была вне себя, – как ничтожный смертный посмел явиться без вызова!.. – но, выслушав рассказ евнуха о последних событиях, сменила гнев на милость. Другое дело, что она и без Ламици знала о появлении жреца. Его вмешательство в наложенное ею заклинание Смерти было для нее как костер в темной ночи.

Когда она поняла, что это за птица, в ней пробудилась застарелая ненависть. Он был совсем не таким, как большинство трусов и полудурков, из которых состояло митраитское, с позволения сказать, священство. Этот был гораздо сильней. И гораздо опасней. До сих пор Азора не подозревала, что кто-то из его Ордена еще ходит по земле. Но если и ходит, что ж! Очень скоро на одного станет меньше!

Сначала она не знала его имени, лишь видела и чувствовала жреца: Око не передавало звуков, только изображение. По счастью, Ламици открыл ей и все имена, и тот до безобразия примитивный план, с помощью которого они намеревались загнать ее в угол. Нет, этот евнух ее положительно забавлял. Не каждый день среди смертных попадаются такие восхитительно продажные души. Вначале она готовила ему очень медленный и очень мучительный конец и предвкушала, как упьется предсмертным ужасом и страданием его тела. Теперь, в благодарность за большие заслуги, она решила убить его быстро. Она сделает это, как только его полезность будет исчерпана.

Узнав о намерениях Мадезуса, Азора немедленно соорудила ловушку для опрометчивого жреца. И для тех двух дубин, сопровождавших его из дурацкой верности. Честь, преданность!.. Пустой звук, выдумки скудоумных и слабаков!..

Она испытывала истинное наслаждение, любуясь тем, что показывало ей Око. Архидемон по имени Балберот, которому она повелела исполнить свой приговор над троими несчастными, проявил отменную выдумку. Надо будет учесть это на будущее. Уж верно, он и в дальнейшем позабавит ее разнообразными мучениями, изобретательно уготованными для тех, кому вздумается бросить ей вызов…

Между прочим, даже если бы эти ничтожества каким-то образом проникли сквозь бронзовые двери, они бы ничего там не нашли. Азора была уже далеко, очень далеко от старого храма. О нет, она вовсе не сбежала оттуда! Она ничуть не сомневалась в своей способности уничтожить Мадезуса, просто не желала терять время на то, чтобы расправиться с ним лично. Договорившись с архидемоном, она совершила обряд Перенесения. Ей давно наскучил и занюханный городишко, именуемый Пайрогией, и двуногие муравьи, ползавшие по его улицам. Да и дело, которому она там предавалась, было почти завершено.

Азоре оставалось выведать последний секрет. Секрет, который сделает ее непобедимой. Она и так была достаточно могущественна, но мысль о том, что плюгавый жрец и узколобый варвар помещали ей сгубить короля, попросту бесила ее. Стать не ведающей поражений!.. О, как она этого жаждала!..

Разгадав смысл туманного пассажа в одной пыльной книге, попавшей ей некогда на глаза, Азора постигла, что тайну эту ведало одно-единственное существо: Скаурол. Много столетий назад он был могущественнейшим из мутари. Собрав воедино разрозненные сведения, почерпнутые из множества запретных томов, Азора разгадала и местонахождение давным-давно заброшенной крепости Скаурола. Никто из ныне живущих не знал того, что знала теперь она. А она даже обозрела это место при помощи своего Волшебного Ока!

Когда Конан со спутниками стояли на внешних ступенях тарголитского храма, Азора как раз завершала обряд Перенесения и вступала на тропу, ведшую к Скауроловой крепости. Проникнув туда, она узнает и секрет Скаурола. И станет недосягаемой для жалких поползновений Мадезуса и всего его Ордена простаков!

К сожалению, Перемещение было делом непростым, даже и для нее. Обряд отнял у мутари все силы, так что теперь потребуется несколько дней для отдыха и восстановления. Когда же она как следует отдохнет и добавит к своему могуществу познания Скаурола – о, тогда берегитесь! Она возвратится в Пайрогию. И город, где ей пришлось испытать унижение, превратится в братскую могилу для всех его обитателей. Двуногим муравьям будет оказана честь: они станут первыми жертвами хаоса и разрушения, который она, Азора, произведет во всем мире…

Она стояла у внешних стен Скауроловой крепости. Ворота, некогда монументальные, сиротливо висели на сломанных петлях. Повсюду вокруг лежали выжженные барханы Шема. Эту безжизненную пустыню считали непроходимой. Азора шагнула сквозь пролом в разрушенных воротах.

Древняя твердыня возвышалась перед ней, точно обломанный пень давно умершего дерева, торчащий из пересохших песков. На зеленовато-черных стенах оставили свой след бесчисленные самумы пустыни. Однако, потрескавшиеся, изъязвленные, они стояли по-прежнему непоколебимо, глядя в желто-рыжую пустыню, точно безмолвные каменные часовые.

Крепость имела округлую форму, а стены ее, несколько сужавшиеся к вершине, были сложены всего из одиннадцати гигантских каменных плит. Окон в них не было, а единственная дверь, узкая и высокая, была выкована из черного железа.

К двери вели изъеденные временем каменные ступени, а по сторонам возвышались громадные статуи. Время и песок стерли их черты, но еще можно было различить головы, лапы и крылья. На ступенях лежал слой песка, достигавший колен, песчаные заносы прикрывали нижнюю часть входа. И нигде – ни малейших признаков жизни. Даже самые упрямые и выносливые пустынные обитатели давно оставили попытки населить это бесприютное место.

Поднимаясь по ступеням к железной двери, Азора бросила еще один, последний, взгляд в глубины Волшебного Ока. То, что она там увидела, вызвало у нее улыбку жестокого удовлетворения. Спрятав Око во внутреннем кармашке плаща, она толкнула дверь. Та послушно отворилась, и Азора вошла внутрь…

В подземелье тарголитского храма Мадезус кое-как сохранял внешнее спокойствие, но разум жреца лихорадочно трудился, ища выход.

– Конан! – окликнул он, отбросив запрет на произнесение имен, наложенный им самим. – Ты можешь отогнуть эти прутья?

Не тратя слов попусту, могучий киммериец схватился за прутья решетки и для крепости уперся ногами в бронзовые двери. Пот залил его лицо, под кожей канатами вздулись напряженные мышцы… Увы! Даже его сила, далеко превосходившая возможности обычного человека, была здесь бесполезна. Он выпустил решетку, с трудом разомкнув окостеневшие пальцы. Кровавый поток продолжал вспухать, и быстро. Он уже захлестывал колени.

Кейлаш между тем попытался высадить двери. Раз за разом он бросался на них всем своим весом, но успех сопутствовал ему не больше, чем Конану. Двери, возможно, и поддались бы его усилиям, не удерживай их бронзовый замок-переросток, пропущенный во внешние ручки.

– Мадезус!.. – отдуваясь, прокричал горец. – Если ты можешь вытащить нас отсюда своим амулетом, давай, покуда не поздно! Еще немного, и нас зальет с головой!..

Жрец с подавленным видом покачал головой:

– Амулет наделен властью лечить, но в данном случае он бессилен…

Кейлаш замолотил в неподатливые двери кулаками.

– Значит, мы побеждены! – вырвалось у него. – Жрица выиграла!..

Багровый омут поглотил его уже до бедер.

Только Конан упрямо отказывался поддаваться отчаянию. Поскольку хуже быть уже не могло, он дотянулся и вытащил из стенной скобы черный факел тарголитской работы. Он рассудил, что увесистая железяка вполне может сойти за дубинку и, пожалуй, собьет подвесной замок. Он размахнулся что было силы и вмазал факелом по замку. Тот, однако, разваливаться не пожелал.

– Погоди! – сказал Мадезус. – Так замок не собьешь, лучше сунь факел под дужку и попробуй ее отомкнуть!

В его спокойный голос впервые просочилась тревога. Сохранять невозмутимость становилось все труднее с каждой минутой. Кровь уже замочила веревочный кушак, которым митраит был подпоясан.

Конан живо последовал совету жреца и просунул железную рукоять под запирающую пластину. Конец факела едва-едва прошел в узкую щель. Загнав его как можно надежней, Конан изо всех сил налег на образовавшийся рычаг.

Обычное железо согнулось или сломалось бы, но металл Таргола выдержал. Он оказался крепче бронзовой дужки. Запирающая пластина лопнула и разошлась, а факел, хотя и погнулся, по-прежнему горел ярким, бездымным зеленоватым огнем. Конан выронил его, и кровавый поток погасил удивительный свет.

Двери, более не удерживаемые замком, распахнулись под напором багряной волны. Трое мужчин, все вымокшие в крови, не сговариваясь бросились через порог. Ввалившись внутрь, Конан с Кейлашем попытались закрыть двери и удержать хлеставший поток.

Амулет Мадезуса ослепительно вспыхнул, озаряя чертог. Все трое подумали об одном и том же, и стон Кейлаша выразил общую мысль. Конан еще подтвердил ее серией зубодробительных ругательств.

– Клянусь Кромом, отсюда нет выхода! Мы опять в западне!..

Кейлаш удерживал спиной дверь и пытался как можно крепче упереться ногами в пол, чтобы окровавленные сапоги не скользили.

– Меня надолго не хватит!.. – пропыхтел он сквозь зубы. – Надо что-то делать, и желательно поскорей!..

Конан переглянулся с Мадезусом. Ни у того, ни у другого не было никаких блестящих идей. Они еще раз обвели глазами комнату в тщетных поисках выхода. Выхода не было. Только пять голых, совершенно одинаковых стен. Выделялась лишь та, в которой была дверь. На красном гранитном полу застыли в странной симметрии ряды погасших черных свечей.

Кейлаш с мрачным упорством удерживал дверь, но сколько-то крови успело первоначально проникнуть в чертог и растечься уродливой лужей. Мадезус про себя изумился тому, как плотно пригнаны были двери. Стоило закрыть их, и они останавливали течь.

Однако в гораздо большей степени его внимание привлек предмет, находившийся посередине помещения.

Когда-то давно на рисунке в одной из книг, хранившихся в библиотеке коринфийского храма, он уже видел нечто похожее…

– О, Митра!.. Да это же алтарь мутари!.. – вырвалось у него. Он смотрел с ужасом, но вместе с тем и завороженно.

Алтарь был сплошь покрыт пятнами непонятного происхождения. Странные символы были врезаны в его основание, а с потолка над ним свисали заржавленные цепи. Мадезус пригляделся к расположению свечей и счел своим долгом предупредить спутников:

– Ходите осторожней! – И пообещал: – Сейчас притушу амулет, что-то увидите.

Амулет в самом деле скоро погас, погрузив чертог в кромешную темноту. Когда глаза Конана освоились с ней, он заметил свечение тонкой алой линии, образовавшей пятиконечную звезду вокруг основания алтаря. Концы ее лучей соединяла окружность, и вдоль нее стояло ровно десять свечей. По одной у каждого луча и еще по одной – в середине каждого промежутка.

– Не пересекайте эти линии! – нагибаясь, чтобы приглядеться, предостерег Мадезус. Потом вновь осветил комнату амулетом.

Кейлаш все еще сражался с дверьми…

– Я долго не продержусь!.. – прохрипел он, и в голосе чувствовалось страшное напряжение. Конан поспешил на помощь. Давление на дверь в самом деле было чудовищным. Чтобы подпирать их так, как Кейлаш, требовалась немалая сила!

Расставив ноги покрепче, молодой варвар уперся ладонями в створки. На двери с той стороны навалилась неимоверная тяжесть. Конан рассудил, что коридор, верно, залило уже до потолка…

Мадезус тем временем оторвался от магических линий, пропавших из виду, когда он вновь засветил амулет. Его все больше одолевало сомнение. Сперва, когда они шли по коридору, он чувствовал присутствие жрицы мутари с такой интенсивностью, как если бы она в самом деле была где-то совсем рядом с ним. Теперь это ощущение быстро слабело, – ни дать ни взять, они от нее удалялись… или она удалялась от них!

– Какой же я глупец!.. – вырвалось у него. – Мы пошли по ложному следу! О, до чего же она изворотлива, эта черная жрица!..

Конан и Кейлаш вскинули на него глаза.

– Что?.. – сипло проворчал Конан. – Это ты о чем?..

– Она сбежала, заманив нас в ловушку! И я даже не знаю, каким образом она исчезла! И в каком направлении! Могу только догадываться, что она сейчас где-то очень, очень неблизко. Иначе ощущение ее присутствия не ослабело бы так быстро. Как я и опасался, она обнаружила наше приближение, расставила свой капкан – и исчезла!..

Итак, все оказалось еще и без толку. Кто угодно другой опустил бы в отчаянии руки, но только не Конан! Он тоже не видел никакого выхода из ловушки, но, пока жив, с надеждой он не расстанется. Киммериец сосредоточился на самой насущной задаче: не дать разойтись дверям. Отчаянная мысль родилась в его мозгу…

– Мадезус!.. – позвал он жреца, все еще казнившего себя за глупость. – Тот алтарь, по-моему, довольно тяжелый, им можно было бы подпереть двери. Тут всего-то дюжина шагов… Как думаешь, дотащу?

– Погоди! – забеспокоился жрец. – Ты не можешь сдвинуть его, не пересекая магических линий. Но если ты нарушишь их, то можешь погибнуть!..

– А по-моему, нам все равно терять особо нечего, – философски заметил синеглазый гигант. – Так что не будем терять время попусту! Может, спихну поганую тумбу, а там будь что будет!..

Как бы подтверждая правоту киммерийца, двери чуть подались внутрь, и между ними просочилась кровавая струйка. Двое богатырей налегли из последних сил и вновь поставили створки на место.

Мадезус неохотно кивнул и покрепче сжал амулет. Он-то знал: пентаграмму вычерчивали тогда, когда собирались вызвать из адовых бездн могущественное существо, от которого следовало держаться на безопасном расстоянии самому заклинателю. Переступив незримые линии, Конан проделает в магическом барьере дыру. Другое дело, если он проделает это достаточно быстро, то может успеть дотащить алтарь до дверей еще прежде, чем неведомая тварь почувствует прореху и попытается выйти наружу…

Кейлаш передвинулся поудобнее, готовясь принять вес обеих створок, а Конан не без некоторого сомнения оглядел громадный алтарь. Сплошной камень! И весил, наверное, раза в три побольше него самого. Решившись, киммериец стремительно прошагал к алтарю, налег с силой разгневанного быка, и…

…И у Мадезуса с Кейлашем округлились от изумления глаза: Конан проскочил прямо сквозь алтарь. Неудержав равновесия, он гулко грохнулся на каменный пол.

– Во имя Девяти Преисподен Зандру, какого… у-ухх!! – вырвалось вместе с воздухом у него из груди. Он медленно поднялся и подозрительно оглядел казавшуюся такой твердой каменную глыбу. Потом попробовал коснуться ее рукой. Рука погрузилась прямо в камень. Конан поспешно отдернул ее и невольно потер.

Стоило ему это сделать, и с так называемым алтарем произошло невероятное превращение. Он поднялся над полом клубами маслянистого черного дыма и постепенно принял форму, отдаленно напоминавшую человеческое тело. Только цветом он был черней кхитайской смоляной ямы в безлунную ночь. Конусовидное тело расширялось кверху. Нижним концом оно касалось пола, а сверху выросли руки, увенчанные острыми, длинными когтями. Еще выше образовалась безликая клубящаяся голова. Можно было рассмотреть только рот, похожий на широкую щель, и раскосые глаза.

Вот зашевелились дымные губы, и демонический хохот породил под сводами чертога гулкое эхо. Конан невольно попятился прочь…

– Беги, смертный! – прогрохотал злобный голос. – Все равно не спасетесь! Ваши души уже принадлежат мне!.. Но прежде, чем забрать их, я хочу попробовать на вкус вашу плоть!..

Лапа твари метнулась с молниеносной быстротой и схватила киммерийца за шею.

Конан почувствовал, что его приподнимает над полом. Он забился, силясь вырваться из чудовищной хватки, но его руки не встречали никакого сопротивления. Они рассекали лишь воздух. И это при том, что лишь благодаря крепким шейным мышцам демон еще не раздавил ему горло!

А тварь тем временем безо всякого видимого усилия швырнула здоровенного киммерийца, точно детскую куклу, о гранитную стену. Конан сполз на пол, оглушенный и, что греха таить, изрядно напуганный. Еще бы! Им противостоял житель адских бездн, наделенный неведомым могуществом. Как бороться с ним и возможно ли это вообще – неизвестно. Вот был бы перед Конаном простой и понятный враг из плоти и крови! Тогда, во имя Крома, он точно знал бы, что делать!

Может, хоть жрец что-то придумает?..

Мадезус между тем оправился от первоначального потрясения. И надо сказать, при виде дымного чудища в горле у него пересохло, а в животе пренеприятнейшим образом заурчало. Ибо перед ним было не что иное, как Демон-тень, ужас преисподней. Согласно легендам, с нечеловеческой мощью этих тварей сравнима была только их жадность к живой плоти. Один знаток старинных рукописей некогда говорил молодому жрецу, что Теней было всего девять, и все они повиновались одному властелину: архидемону Балбероту.

Времени на раздумья не оставалось. Мадезус высоко поднял амулет и довольно-таки торопливо произнес волшебную формулу, тихо надеясь, что не спутал выплывших из глубин памяти слов.

– Маским ксул нар маррату, йа Балберот! Йа Балберот! Ксизул абсу маррату, нар маррату, йа Балберот!

Голос жреца сделался низким и хриплым: непослушные, громоздкие слова через пень колоду сползали с его языка. Демон-тень зарычал и дернулся было к нему, но пентаграмма держала крепко. А жрец продолжал уже обычным своим голосом, ясным и звонким:

– Лишенный Облика, повелеваю тебе – изыди! Во имя Митры Всемогущего, вернись в бездну, из которой пришел!

И произошло чудо. Демон отвратительно завизжал и начал рассеиваться. Он становился все прозрачней, пока его голос не превратился в едва слышное стенание, да и оно постепенно растаяло вдалеке. Наконец стало совсем тихо, и Мадезус облегченно вздохнул.

Конан поднялся на ноги, а Кейлаш поерзал, со стоном упираясь лопатками в дверь. Пот ручьями стекал по его лицу, но упрямый кезанкиец не сдавался, хотя каждая жилка в нем стонала и жаловалась.

– Ну и что… теперь? – выдохнул он кое-как.

Мадезус хотел ответить, но в чертоге вдруг стало совершенно темно. А потом навалился ледяной, до костей пронизывающий мороз. Амулет начал словно бы медленно расталкивать тьму и наконец вновь озарил помещение. Трое мужчин, онемев от изумления, уставились на то, что предстало им в центре пентаграммы.

Лицом к лицу с Мадезусом стоял некто похожий на человека, но с сапфирово-синей кожей и в одеянии с высоким воротником, сотканным из черных металлических нитей. Он был на голову выше Конана, но гораздо более хрупок. Губы и лишенные зрачков глаза были мертвенно-белыми. Голову покрывала короткая поросль серебристых волос; она сходилась острым мыском посреди лба и по сторонам шеи, образуя странный треугольник. Одна рука с длинными пепельными ногтями держала хрустальный жезл.

Пришелец переложил жезл из руки в руку, и его голос послал гулять эхо:

– Я приветствую тебя, о сын Ксуоквелоса. Тебя и твоих спутников из Киммера и Бритуна…

Он говорил со странным акцентом, но тон был определенно располагающим. Несмотря на более чем странную внешность «явления», и Конан и Кейлаш прониклись к нему симпатией с первого взгляда… чего никак нельзя было сказать о Мадезусе. Жрец сразу узнал синекожего.

– Балберот, – проговорил он. – Так я и знал, что твой щенок побежит к тебе жаловаться после того, как я его… отшлепал.

Жрец держался внешне дружелюбно, но внутренний голос велел ему не терять бдительности. Архидемоны были опаснейшими среди враждебных человеку существ тонкого мира. Еще Мадезус знал, что ему слабо совсем уничтожить Балберота. Но вот измотать его и выдворить назад в подземное царство – это можно попробовать.

– Забавно все это, Мадезус, – сказал Балберот и сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. – О да, я знаю твое имя. Равно как и Конана и Кейлаша… – Он произносил их с насмешкой, которую все, кроме Мадезуса, пропустили мимо ушей. – Так вот, теперь, когда мы познакомились, настала пора облегчить друг другу жизнь. Позволь, о горец, снять тяжкий груз с твоих плеч…

Архндемон взмахнул хрустальным жезлом, и Кейлаш с изумлением ощутил, что давящая тяжесть с той стороны дверей подевалась неизвестно куда. Кезанкиец очень осторожно отступил прочь, готовый вновь захлопнуть бронзовые створки, но они и не пытались раскрыться.

– Никакой опасности больше нет, – заверил его архидемон.

Он сделал знак рукой, и двери немного отошли внутрь, так что стал виден пустой коридор. Удивлению Кейлаша не было предела. И стены, и ковры оказались чистыми и сухими. Нигде никаких следов крови, только в нескольких футах перед дверью по-прежнему торчала опускная решетка.

Мадезус посмотрел на подол своего одеяния. Весь низ его только что был пропитан кровью – ткань очистилась в мгновение ока. Жрец насмешливо похлопал в ладоши:

– Отличный фокус, Балберот! Может, ты еще для нас пожонглируешь? Или по канату пройдешься?

Воители обеспокоенно переглянулись. Что такое произошло с их другом жрецом? Он говорил так грубо, так оскорбительно! А синекожий, наоборот, держался вежливо и дружелюбно, его слова навевали покой. Разве могло от него исходить какое-то зло?

– Ты ревнуешь, Мадезус. Это тебе не идет. И потом, разве твое учение не велит любить и прощать? Я слышал, оно отрицает жестокость и грубость. Я прошу прощения за недружелюбное поведение моего малыша и, со своей стороны, не сержусь за то, что ты его наказал. Уверяю тебя, я и знать не знал о его бессовестных шалостях. Видишь ли, он находился во власти создания, вероломно похитившего его у меня. Оно, это создание, и велело ему напасть на вас, когда вы появились.

– Тогда для чего ты здесь, Балберот? Ты пришел извиниться? Выразить нам сочувствие, в котором мы отнюдь не нуждаемся? Или все же затем, чтобы довершить то, на что у твоего прислужника недостало силенок?

– Твои обвинения безосновательны, жрец. Я пришел, ибо у нас с тобой одна цель: отыскать и уничтожить жрицу мутари. Ты удивлен? Но она силой забрала моего подданного и заставила его сразиться с тобой и твоими друзьями. Согласись, подобные поступки нельзя оставлять безнаказанными. Вместе мы легко отыщем ее и положим конец ее злодеяниям!

Конан и Кейлаш уже не сомневались, что Мадезус ошибался, считая Балберота врагом. Какой же это демон? Просто житель иных миров, присланный богами им в помощь. Он протягивал им руку дружбы – разве не здорово? Так неужели Мадезус лишился рассудка? Неужели не понял, что Балберот на самом деле хочет помочь?..

Мадезус тем временем отрицательно мотнул головой. Занятый разговором, он не заметил, какую игру вел его собеседник с обоими воителями.

– Хватит лгать, порождение ада! – сказал он Балбероту. – Ты только на словах предлагаешь нам помощь, но я-то знаю – все, чего ты хочешь, это перебить нас, как телят на бойне! Довольно! Волею Митры, Отца Света, Всемогущего и Всеблагого, повелеваю тебе отбросить жезл и вернуться в бездонные пропасти, где плодятся подобные тебе! Маским Ксул йа маррату, йар Балберот! Балберот, абсу йар алаксул! Ксизул абсу маррату, нар маррату, йар Балберот!

Жрец говорил, и амулет разгорался, направляя прямо на демона луч слепящего света.

Луч разрастался и креп, но, еще не коснувшись Балберота, он невероятным образом изогнулся и ударил по хрустальному жезлу. Ударил – и отразился, взорвавшись фонтаном радужных брызг. Отраженный луч прошел в каких-то дюймах от приросшего к месту Кейлаша и угодил в бронзовые двери. Тяжеленные створки затрепетали, по ним разбежались струи синевато-белого пламени, и толстая бронза рассыпалась мириадами обломков.

А Балберот посмотрел прямо в глаза Конану и заговорил с ним умоляющим тоном:

– Конан, ты должен помочь мне! Выручай, друг! Ты видишь – Мадезус сошел с ума! Он чуть не убил Кейлаша!.. – Потом его глаза, подобные двум белым огням, обратились на горца: – Скорее, кезанкиец, порази его своим мечом, пока он всех нас не перебил!..

Белые, как кость, губы архидемона растянулись в жуткой улыбке. Он злобно подмигнул Мадезусу, и тот поневоле содрогнулся, встретив взгляд нечистого духа.

А в следующий миг молодой жрец не поверил своим глазам. Два воина пошли на него, размахивая мечами!

– Конан! Кейлаш!.. – окликнул он своих товарищей. – Это демон околдовал вас и заставил обратиться против меня! Конан!.. Вспомни свою клятву Сальворасу! Кейлаш!.. Подумай о короле, которого ты клялся защищать! Вспомните! Не слушайте уверений лживого порождения ночи!..

Но они точно оглохли. Мадезус успел заметить, что глаза у обоих помутнели: воители были не в себе. А Балберот, чувствуя близость победы, знай подгонял:

– Скорее! Ваши жизни в опасности! Скорее уничтожьте его, пока он не поразил вас насмерть!

Мадезус отступил прочь и вновь послал в демона луч амулета. И вновь промахнулся: хрустальный жезл перехватил и отразил его свет.

Конан подлетел к жрецу первым, отводя руку для ужасающего размаха. На какой-то миг его разум все же очистился… Он успел понять, что его руку вело колдовство, и попытался остановить удар, но мгновение миновало, и меч понесся вперед.

Мадезус шарахнулся в сторону: клинок киммерийца располосовал его одеяния, царапнув по телу. Жрец не удержал равновесия и покатился по полу – прямо под ноги Кейлашу. Великан-горец поднял меч, чтобы проткнуть беспомощного митраита. «Конец, – понял Мадезус. – Выхода нет». Он упирался спиной в стену и не мог даже перекатиться. Он закрыл глаза и стал ждать, чтобы острая сталь вошла в его тело. Самое обидное, что жрица все-таки победила. Последнему из Ордена Ксуоквелоса оставалось жить считанные мгновения…

ГЛАВА 12 ШАН-И-СОРХ

Азора отмела в сторону многолетние полотнища паутины, которыми зарос входной чертог Скауроловой цитадели. Внешние двери, войдя, она заботливо притворила, отгораживаясь от несносных лучей утреннего солнца. Проклятое светило ярко и жарко горело над рыжими пустынями Шена. Оно ранило ее глаза и обжигало кожу. Азора ненавидела солнце. Оно высасывало ее силу, точно огненная пиявка.

Темный, затхлый чертог нравился ей куда больше. Здесь было когда-то седалище Зла, и Азора с наслаждением вдыхала еще сохранившийся аромат. Ее вторжение побеспокоило нескольких толстых, мохноногих пауков, притаившихся в углу комнаты. Азора с интересом присмотрелась к этим наследникам Зата, заморийского бога-паука, которого почитали в Йезуде. Иные из восьминогих созданий были вдвое больше ее головы, и чувствовалось, что пухлые, блестящие брюшки так и распирал яд.

Азора восторгалась ими: у них была всего одна цель, и они шли к ней, не зная сомнений. Дети Зата были вестниками смерти, хитроумными маленькими убийцами, способными лишить жизни жертву, во много раз превосходящую их по величине. Даже самые мелкие из них внушали людям ужас и отвращение. Вот у кого не грех поучиться!

Подумав так, она вынула Око из-под плаща и мимоходом заглянула в него. Просто так, чтобы поинтересоваться, как там жалкий маленький жрец и двое тупых громил, пришедших с ним вместе, – еще барахтаются или уже утонули? Она раздраженно нахмурилась: Око не желало показывать ей ничего. Азора попробовала сосредоточиться, но только ощутила возросшее сопротивление. Придя в ярость, мутари с проклятием швырнула Око на пол. Жрец не мог сам ослепить ее волшебный прибор. Он даже не подозревал, что она исподтишка наблюдала за ним!

Когда миновала первая вспышка гнева, Азора наклонилась и подняла Око. Совсем недавно, за стенами крепости, оно действовало безукоризненно. Действуя по первому побуждению, она толкнула двери и вновь заглянула в хрустальный шар. Ее глазам сейчас же предстал алтарный покой под храмом Таргола, и раздражение немедленно улеглось. Двое недоумков наступали на Мадезуса, угрожая мечами!..

Конечно же, скудоумные груды мяса легко попали во власть Балберота, чей завораживающий голос подавлял волю любого смертного, кроме некоторых, особо чистых и твердых духом. Из двоих безмозглых баранов получатся отличные палачи. Великолепно! Особенно же потому, что архидемон, как и сама она, не мог причинить жрецу непосредственного вреда. Мадезус носил древний талисман, на котором пребывало благословение самого Митры, ненавистного ей Повелителя Света. Зрелище близкой смерти настырного жреца утешило и развеселило Азору. Она спрятало Око и вновь затворила двери. Если бы не проклятое солнце, она бы еще подержала их открытыми и насладилась бы каждым мгновением агонии ничтожного прислужника Митры!

Итак, можно было считать, что жреца больше нет. Ничто не мешало Азоре заняться тем, для чего она сюда прибыла. Для начала она выведает секрет Скаурола, и больше можно будет ничего не бояться, хоть все митраитское священство сюда соберись. Потом она вернется в город. И выморит двуногих насекомых по своему произволу, причинив им такие муки, какие найдет подходящими. Скоро, скоро, в первый день месяца Скорпиона, пропадет с небосвода луна. В ту ночь, самую черную из всех ночей, она, Азора, свершит Последний Ритуал Власти Мутари. Она произнесет Заклятие Бессмертия. И с этого мгновения быстротекущее время перестанет касаться ее. Для нее больше не будет ни старости, ни угасания. Если бы Скауролу удалось некогда совершить Ритуал, он бы теперь правил вселенной!

Она… О, когда она завершит Ритуал, она более не будет какой-то там жрицей. Она сама станет богиней! Беспощадной и гневной!.. Ее малейший каприз будет повергать во прах и отчаяние целые королевства. Жрецы и императоры приползут к ней на коленях. А она будет выдумывать для них все новые пытки и унижения. Все новые, все худшие! Человечество ощутит поступь грядущего Мрака и содрогнется, не в силах что-либо изменить…

Ни один из мутари, живших прежде нее, таких вершин власти не достигал. Эти глупцы перессорились между собой и тем сделали свою погибель неминуемой. Даже великий Скаурол позволил так ослабить себя, что вшивый Орден Ксуоквелоса в конце концов его одолел. Азоре враждовать было попросту не с кем. Скаурол был последним мутари. А Мадезус – последним из Ордена.

Азора теперь и сама не могла бы сказать, когда она впервые услышала о мутари. Она не помнила ни родителей, ни даже детства. Про себя она полагала, что скорее всего родилась в Стигии. Во всяком случае, первым впечатлением, которое сохранила ее память, было одно местечко у реки Бахр, в южной Стигии, недалеко от болот Пурпурного Лотоса. Там она прошла церемонию Превращения; там она родилась как мутари. И всю жизнь потом, как одержимая, по крупице собирала известия о мутари.

Она много путешествовала по отдаленнейшим краям, заглядывая в самые темные и запретные закоулки, и постепенно обрела то, чего добивалась. Для этого она лгала, обманывала, похищала и убивала. Ока не ведала преград и не признавала препятствий. Ее не обременяли такие человеческие предрассудки, как совесть и честь. И скоро она накопила достаточно знаний, чтобы претворить в жизнь кое-какие планы.

А скоро к ее познаниям добавится черная премудрость Скаурола…

Ее возня с паутиной потревожила паука величиной с ладонь. Он побежал было к ней… потом остановился. Азора покосилась на него с раздражением, но скоро раздражение сменилось любопытством. В отличие от его родственников, прятавшихся по углам, он не был мохнат, а блестяще-черное тельце было намного меньше и выглядело угловатым. Еще паука отличали более длинные лапки и самые настоящие клыки – острые, загнутые. Паук рассматривал Азору своими многочисленными зелеными, слегка светящимися глазами. В глазах чувствовался разум, не то что у тех здоровых мешков с ядом.

Занятное создание, но сейчас Азоре было не до паука. Оставив его, она подошла к ближайшей из трех внутренних дверей комнаты.

Двери были невелики, но выкованы из сплошного железа и украшены замысловатым рисунком, выполненным в металле. Над каждой дверью были изваяны плотоядно ухмыляющиеся горгульи. Они застыли в угрожающих позах, словно готовясь свеситься вниз и схватить любого неосторожного. Рука умелого скульптора придала жуткий реализм разинутым пастям с рядами неровных зубов. Из каждой пасти свешивался язык, длинный и заостренный, как жало. Короткие лапы, каждая о семи острых когтях, сжимали каменные шары, из узких плеч росли кожистые, как у летучих мышей, крылья. Под животами торчали похабно подчеркнутые гениталии. Короткие, мощные задние лапы покрывала чешуя.

Кое-где можно было разглядеть небольшие трещины, но в остальном изваяния выглядели просто на удивление хорошо сохранившимися…

В отличном состоянии была и дверь перед ней. Благодаря пустынному климату Шема на ее поверхности не появилось даже пятнышка ржавчины, но даже если бы здесь и шли дожди, в чертог сквозь толстенную каменную кровлю все равно не проникло бы ни капли влаги.

Азора уже протянула руку в черной перчатке к ручке двери… Едва слышный шепот, раздавшийся сзади, заставил ее остановиться.

В нескольких футах от нее стоял тот самый безволосый паучок и все так же смотрел снизу вверх многочисленными глазками. Пока Азора раздумывала о природе невнятного шепота, паучок взвился в невероятно быстром прыжке. Он летел ей прямо в лицо! Азора, уворачиваясь, попыталась отбить его рукой, но промахнулась на какой-то дюйм. Восьминогая тварь крепко вцепилась всеми лапками в ткань одежды на ее левом плече. Ругаясь на чем свет стоит, Азора хотела уже смахнуть паучка на пол и раздавить…

– Сеет… подожди! – прозвучал возле левого уха едва слышный, булькающий шепот. – Не враг! Не обижай!.. Сеет… Я помогай тебе.

Еще держа наготове занесенную руку, Азора повернула голову и посмотрела на паучка, сердито и недоверчиво хмурясь. Дети Зата утратили способность говорить много веков назад. Так, по крайней мере, гласили пыльные тома древних сказаний, которые она штудировала.

Как бы то ни было, паучишка при всем желании не смог бы причинить ей вреда. Не в пример ничтожным смертным, Азору не обременяла живая кровь, а значит, никакие яды были ей не страшны. Она всегда успеет раздавить маленького паскудника о каменный пол. Так почему бы сперва не послушать, что он ей расскажет?

– Да… Сеет… да… я помогай тебе, – словно чувствуя ее колебания, продолжал паучок. – Я твоя уже ссспас-ссай…

– От чего же ты, такой маленький, меня спас? – насмешливо поинтересовалась Азора.

– Не останови твоя Кзим, твоя открывай бы дверь! Вот поглодай бы старушки твоя косточки!

В голосе паучка забулькала страшноватая пародия на смешок. Кзим находил забавным то, о чем говорил.

– Старушки – это они? – Азора ткнула пальцем в сторону горгулий. – Дурачок, это всего лишь каменные изваяния! Не мне, с моей силой, их опасаться! Я повелеваю демонами, которые растолкли бы твоих «старушек» в мелкую пыль!

Однако, говоря таким образом, она невольно спрашивала себя: а что, если Кзим говорит правду?..

Паучок переступил на плече мутари. Он поднимался и опускался на лапках, словно в величайшем волнении.

– Кзим помогай, и твоя не нужна демон! Никакой демон! Я знай с-с-секреты… Да, да| Кзим твоя их говори! – Его глаза разгорелись, словно созвездие маяков в туманную ночь. – Только твоя помогай мы!

Азора подняла бровь:

– Так здесь есть и еще такие, как ты?

– Сеет… Нет, нет| Не как Кзим! Просто друзья Кзим, в паутинах живи! – Две передние лапки указали в верхние углы комнаты, где Азора заметила более крупных пауков. – Их желай кровь человек! Их надоедай ящерицы и жуки! Их хоти человек, как при старый хозяин! Твоя, да, твоя совсем как старый хозяин! Кзим твоя погляди, Кзим сразу понимай! Твоя давай кровь человек, а то Кзим больше не помогай!

В глазах Азоры, обращенных на Кзима, появился змеиный блеск. Так смотрит кобра, готовая укусить.

– У старого хозяина было имя? – спросила она.

– Да, да… Только длинный имя, трудно его говори! Кзим зови его Скар!.. Так, так, сеет…

Скар? Скаурол! Теперь Азора была убеждена крепче прежнего: «старый хозяин» Кзима был не кто иной, как тот самый мутари, великий правитель этой крепости. Может, и в самом деле пока не убивать паучишку? Пусть сперва расскажет все, что знает о Скауроле!

– Ты хочешь крови, малыш? Что ж, угощайся!

Азора вынула из внутреннего кармана небольшую склянку и откупорила ее. Внутри плескалась густая красная жидкость. Жрица накапала немного себе на руку и подставила Кзиму ладонь.

Паук перебежал вперед и жадно присосался к угощению, отставив клыки. Азора же мысленно похвалила себя за то, что захватила с собой флягу. Вообще-то дело было в заклинаниях: для самых важных кровь была необходима. Надо будет расходовать ее с умом, чтобы не кончилась в самый неподходящий момент. Здесь, в пустыне, на много лиг вокруг не сыщешь человека, за чей счет можно было бы пополнить запас. Лучше солгать глупой твари и использовать этого Кзима, пока можно, а потом – прихлопнуть. И она солгала:

– Скоро ты и твои друзья будете пить живую человеческую кровь, как при старом хозяине. Клянусь!

Когда Кзим слизнул с ее руки последнюю частицу крови, Азора аккуратно заткнула склянку и убрала ее на место – в карман.

– Скажи-ка, малыш, была у старого хозяина библиотека?

Кзим щелкнул клыками.

– Кровь!.. Теплая, вкусная, да!.. – довольно пробулькал он. – Давно, давно Кзим не пил человеческую кровь!.. А биб… ли… Нет, Кзим не видал! Что такое биб-ли?..

Азора ощерила загнутые черные зубы, но все-таки сдержалась.

– Это зал, – сказала она. – Зал с книгами и свитками. Он непременно должен здесь быть. Отведи меня туда, и немедленно!

Ее голос повелительно раскатился в стенах чертога. Кзим запрыгал у нее на плече, возбужденно пыхтя. На кончиках клыков вскипела красноватая пена.

– Сеет… сеет… Да, да! Кзим знай такой место! Кзим знай! Кзим показывай дорога! Далеко, далеко надо идти! Кзим знай тайные ходы!..

– Ну так показывай, – велела она. – Быстренько!

Кзим ловко перескочил с ее плеча на стену комнаты, где и повис, явно наплевав на закон всемирного тяготения. А потом быстро побежал по стене, прочь от двери, которую собиралась открыть Азора. Еще миг – и безо всякого предупреждения паучок просто исчез. Жрица крутанулась следом: уж не дурачить ли ее здесь вздумали?..

– Кзим! Куда ты делся, бесстыдный пре…

Булькающий шепот донесся прямо из стены. Он был слышен еще хуже прежнего, потому что камень поглощал звук.

– Твоя надо идти сквозь стену… Не надо открывай двери, буди старушек! Сеет… Никаких дверей, никаких старушек!

Азора ощупала стену в том месте, где столь неожиданно исчез Кзим, и ее рука провалилась сквозь камень! Потом целая часть стены заколебалась перед ее глазами и рассеялась в воздухе. За нею обнаружился узкий проход, уводивший вверх и в глубину цитадели. Кзим уже ждал, прицепившись к каменному блоку стены. Азора сердито шагнула вперед. Она была недовольна собой – как так получилось, что она с самого начала не распознала простейшей магической уловки? Простейшей и примитивной, предназначенной отводить глаза невеждам… Наверное, Перемещение исчерпало ее силы больше, чем ей самой казалось! Что ж, надо будет вести себя осторожнее. Все равно потраченную энергию восстановит лишь время.

Азора отличалась от презренных смертных еще и тем, что не нуждалась ни в пище, ни в сне, ни в питье. Ее пищей был страх, напитком – человеческое страдание. Если надолго лишить ее необходимого «корма», она постепенно зачахнет, и сила ее иссякнет, как утренняя роса под солнечными лучами.

Следуя за Кзимом, жрица двинулась по коридору. Слабый свет из входного чертога вскоре пропал за спиной, но глаза мутари тотчас приспособились к темноте. Более того, во мраке она видела даже лучше, чем на свету. Черноты для ее красных светящихся глаз просто не существовало.

В проходе царила давящая тишина… Ее лишь временами нарушало пыхтение Кзима, шарканье туфель Азоры по каменному полу да шорох ее тяжелого плаща.

Они миновали несколько дверей в боковых ответвлений, но Кзим держался главного коридора и свернул всего раза два или три. Странный паук явно хорошо знал дорогу. Он не задумываясь вел Азору в глубину крепости.

Жрица мутари тщательно запоминала все повороты, стараясь составить мысленный план внутреннего устройства цитадели. К несчастью, один отрезок коридора абсолютно походил на другой. И нигде никаких особых примет. Не менялся даже рисунок каменной кладки. Повсюду – только ровные ряды крупных прямоугольных каменных блоков. Ни факелов, ни шпалер на стенах, ни ковров на полу. Удивительно голое и мрачное место. Что же до дверей, мимо которых она проходила, – двери были почти сплошь железными, довольно странными на вид… и тоже похожими, как близнецы.

Каждый раз, минуя очередную дверь, жрица задавалась вопросом, что за тайны могли за нею храниться. Но ей некогда было задерживаться и удовлетворять свое любопытство. Тем более что крепость начинала определенно нравиться ей. Она чувствовала растворенное в воздухе зло, как если бы самые камни стен были наделены недобрым разумом. «Вот подходящее место, откуда я стану осуществлять свои планы!» – шагая вперед, думала Азора. Отсюда некогда распространилась власть Скаурола, достигшая весьма отдаленных краев. А ее сила вскоре превзойдет все, чем был когда-то знаменит ее древний предшественник. Еще немного, и она откроет для себя тайну могущества, запрятанную где-то здесь, в вековой пыли Скауроловой башни.

– С-с-скоро, с-с-скоро… – ни дать ни взять, подслушав ее мысли, ворковал Кзим. – Твоя почти, да, почти пришла! Кзим видел библи… да, Кзим был там! – Суставчатые ноги проворно несли его по стене. – С-с-скоро вверх по длинной-длинной лестнице… надо будет лезть вверх-вверх-вверх!

Азора не удивилась: коридор и без того все время постепенно забирал вверх. Она чувствовала легкий уклон, но не взялась бы определить, насколько высоко они поднялись. Тем более что проход заворачивал и петлял раз десять, не меньше.

Чем выше они забирались, тем в лучшем состоянии пребывали и стены, и двери в них. Возрастало и ощущение зла; Азора всей кожей чувствовала его бодрящее прикосновение. Но не только. Было еще нечто… Сильное, но вместе с тем и враждебное. Пока ей оставалось только гадать, что это за сила.

Кзим, бежавший в нескольких футах впереди, внезапно остановился. Коридор кончился. Прямо перед жрицей была винтовая лестница из черного железа. Азора посмотрела вверх, но туда не мог проникнуть даже ее взгляд. Толстая железная колонна, покрытая мельчайшей резьбой, служила опорой массивным металлическим ступеням, ряд за рядом поднимавшимся вверх. Ступени были узкими. И без перил.

– Сеет… Длинная, длинная лестница! – ликовал Кзим. – Твоя иди вверх! Да, да, вверх-вверх-вверх! Там то, что твоя ищет! Библи!..

Азора последовала за ним к основанию лестницы. Она еще не вполне доверяла странному пауку и была готова самым жестоким образом покарать любой намек на предательство. Возможно, немного погодя она так и поступит, а пока – последует за ним наверх. Она рискнет. Еще в Пайрогии, до Перемещения, она пыталась с помощью своего Волшебного Ока заглянуть внутрь цитадели и выведать, что за тайны хранятся в ее стенах. Но Око всякий раз отказывалось повиноваться. Надо полагать, ему мешало какое-то заклятие, еще в древности наложенное Скауролом на свою башню.

Ну да теперь это все равно не имело никакого значения. Отбросив сомнения в правдивости Кзима, Азора поставила ногу на нижнюю ступеньку. Он отведет ее в сокровищницу премудрости Скаурола, и она разотрет восьминогого в зеленую жижу, И скормит эту жижу его «друзьям», из нижнего чертога.

Она живо представила себе, как мохнатые страшилища пожирают размозженные останки Кзима, и это придало ей сил. Одолевая ступеньку за ступенькой, жрица мутари бодро двигалась вверх по лестнице, казавшейся бесконечной…

ГЛАВА 13 ТАРГОЛ

Мадезус слышал, как свистел, рассекая воздух, меч Кейлаша… Острое лезвие вспороло одеяние жреца, но почему-то все же прошло на волосок мимо тела, угодив по кожаной сумке. Содержимое разбитых пузырьков и выпотрошенных мешочков оказалось на полу, а клинок кезанкийца застрял в металлической пряжке. Кейлаш принялся высвобождать его и на какое-то время загородил дорогу Конану.

Улучив мгновение, Мадезус откатился прочь и попытался броситься в дверь, но, конечно, опередить киммерийца не смог. Кейлаш с рычанием выдернул меч, а Конан прыгнул наперерез жрецу. И варвар, и горец действовали, как заводные куклы. Ни тот ни другой не произносили ни слова, и глаза у обоих были стеклянные. Завораживающий голос архидемона управлял ими, точно послушными марионетками. Мадезус вновь затаил дыхание, готовясь встретить удар меча, который уж точно окажется для него последним… Он только поднял амулет и запел молитву; может быть, еще не совсем поздно?

Но тут все трое замерли на месте: у порога начало происходить нечто такое, что приковало к себе их внимание. Даже Балберот и тот растерянно замолчал.

Ошметки бронзовых дверей сами собой поднимались с пола. А те, что еще висели на петлях, отделялись от них и вливались в общую массу. Металл сворачивался и таял, на глазах приобретая все более знакомые очертания. И наконец перед изумленными людьми и архидемоном предстал бронзовый великан. Его тело было человеческим и мужским, вот только пропорции выглядели так, словно бронзовую статую наспех сработал пьяный ваятель.

Росту в нем было под десять футов. Желто-оранжевое пламя полыхало в глазницах. Вот он протянул громадную бронзовую руку в направлении троих людей, и пальцы медленно распрямились. Потом шевельнулись угловатые губы. Стали видны зубы, сотворенные из огня, и язык, состоявший из пламени. Изо рта, больше напоминавшего топку, изошло одно единственное слово:

– ОСТАНОВИТЕСЬ!

Громадный голос наполнил чертог, словно жаркий, сжигающий ветер. Людей мгновенно бросило в пот, Балберот же сощурился и заморгал, но отвечать не посмел.

А бронзовый исполин шагнул внутрь комнаты, и громадные плоские ступни откалывали кусочки от твердых каменных плит пола. Вновь медленно двинулись губы, и Голос изрек:

– АЗ ЕСМЬ ТАРГОЛ.

Тут Балберот метнул быстрый взгляд на Мадезуса и, явно придя в отчаяние, обратился к Конану и Кейлашу:

– Вперед, глупцы! Это все штучки жреца, возжелавшего вас истребить! Зарубите его, и призрак рассеется!

Кейлаш встряхнулся и шагнул к Мадезусу, занося меч. Но тут левая рука исполина метнулась с ужасающей быстротой и схватила меч прямо за лезвие, легко выдернув его у горца. Бронзовые пальцы скрутили и смяли клинок, точно соломинку. Прекрасно выделанная, закаленная немедийская сталь не могла противиться силе Таргола. Изуродованный клинок громко лязгнул об пол…

Огненный взгляд обратился на Балберота:

– ТЫ ОСКВЕРНИЛ ХРАМ ТАРГОЛА. ТЫ ПРЕКРАТИШЬ БЫТЬ.

Медлительные слова вылетали словно сгустки пламени, комнату сотрясало эхо. И Балберот вдруг вспыхнул! Со страшным криком пропал в вихре бездымного красно-оранжевого огня!.. Крики и огонь угасли одновременно. От архидемона не осталось ничего – лишь синеватый жирный натек на полу.

Разум Конана прояснился мгновенно. Он тряхнул головой, словно пробудившись от очень скверного сна. Киммериец вытаращил глаза на бронзового исполина, черты которого ярко светились в сумраке подземелья.

– Вот это да, Мадезус! – сказал он, когда способность разговаривать вернулась к нему. – Молодец, лекарь! Я смотрю, твой амулет действительно на что-то годится. Только почему ты этого приятеля сразу не вызвал?

Мадезус долго не отвечал, лишь завороженно смотрел на бронзовую фигуру. Казалось, он вовсе не слыхал слов киммерийца. Лишь спустя время он отважился прошептать:

– У моего амулета нет такого могущества… Конан, мы стоим перед самим Тарголом!

Кейлаш упал на колени и отвернулся, чтобы не смотреть в бронзовое лицо бога. Конан содрогнулся от инстинктивного ужаса перед сверхъестественным. Очень неплохо, что Таргол разделался с Балберотом. Но почем знать, вдруг он и их сейчас точно так же уделает?..

Мадезус, казалось, хотел что-то сказать, когда исполин заговорил снова:

– ПОКИНЬТЕ С МИРОМ ЭТО МЕСТО. ТАРГОЛ НЕ ДЕРЖИТ НА ВАС ЗЛА.

Мадезус взволнованно прокашлялся:

– Мои спутники и я… мы благодарим Тебя, могучий Таргол. Мы выполним Твое повеление. Позволь только спросить Тебя, кого Ты уничтожил: жрицу мутари или демона, которого она призвала?..

– По сравнению с Голосом Таргола голос Мадезуса был жалок и слаб. Конан и Кейлаш смотрели на него как на безумца. Долгое время Таргол просто стоял, не двигаясь с места и приоткрыв огненный рот. Слышал ли он вопрошание жреца?.. Однако после долгой, томительной паузы Голос загрохотал вновь:

– ОНА БЕЖАЛА В ШАН-И-СОРХ. ТАРГОЛУ НЕТ ДО НЕЕ ДЕЛА. ВЫ ПОКИНЕТЕ ЭТО МЕСТО И БОЛЕЕ СЮДА НЕ ВЕРНЕТЕСЬ.

Конану и Кейлашу дальнейших понуканий не требовалось. Удирая из чертога, горец позволил себе лишь с тоской оглянуться на свой искореженный меч, валявшийся на полу возле ноги исполина. Конан с силой хлопнул ладонью по спине замешкавшегося Мадезуса, направляя его в сторону двери. Исполин чуть посторонился, освобождая им путь, и жутковатый красный ковер коридора заглушил их поспешное бегство.

Мадезус все-таки оглянулся через плечо, чтобы еще раз взглянуть на Таргола, – не каждый все-таки день беседуешь с живыми богами! – но увидел лишь… бронзовые двери. Целые и невредимые. Никаких осколков, разбросанных по полу. Закрытые двери, точно такие, какими они увидели их по пути сюда.

Жрец только помотал головой и припустил следом за спутниками…

Не останавливаясь, они добежали до крутой лестницы, выводившей в зал наверху. Конан взлетел по ней первым, за ним последовали остальные. Они огляделись… Первое, что бросилось в глаза киммерийцу, – бронзовые спинки, которые он отломал от скамей, были поставлены на места. Как и рукоятки наружной двери. А сама дверь была распахнута настежь и как бы приглашала их выйти.

Что они и сделали без промедления.

Снаружи сияло послеполуденное солнце, правда прямые лучи его не касались храма и не проникали за порог. Когда спутники выскочили наружу, каменная дверь гулко бухнула за их спинами, наглухо перекрыв вход. Этот звук заставил подскочить всех троих.

У киммерийца вырвался вздох облегчения: какая же благодать вновь оказаться под открытым небом, покинув наконец недра странного храма!.. Кейлаш, напротив, сразу засыпал митраита вопросами. Ему не терпелось побольше разузнать про Таргола и Балберота.

– Почему Он грохнул демона, а нас пощадил? – недоумевал горец. Действия бронзового исполина сбивали его с толку. – Конан, может, больше порушил в Его храме, чем Балберот!

– Таргол давным-давно не в ладах с архидемонами, – несколько рассеянно отвечал жрец. – В старину худшим врагом Таргола был Йог – архидемон, почитавшийся жителями Дарфара. Этот Йог был одним из свирепых демонов Древней Ночи; некоторые называют его и самым могущественным. В Замбуле, где более всего процветал его культ, йогитский Иерарх решил даже изгнать из страны все иные религии. Дело было несколько столетий назад… В одну кровавую ночь все жрецы Таргола были схвачены и торжественно отведены к священной яме Йога. Там приверженцы архидемона вырвали у них сердца и пожрали на ритуальной трапезе. Еще сохранились легенды о том страшном убийстве, о том, как играл лунный свет на крови, до краев заполнившей яму…

Но на другой же день исчезли все жрецы Йога с их остро подточенными зубами, знавшими вкус человечины! В том числе Иерарх! И до нового восхода луны не удавалось обнаружить ни малейшего следа!.. Но потом в той самой яме нашли их скелеты. Скелеты, лишенные плоти, но сохранившие облачения из перьев и увешанные харийскими драгоценностями… Страшна была месть Таргола, воистину страшна, но… бесплодна. Его замбулийский храм впал в запустение, а йогитское священство мало-помалу вновь возродилось. Авторы исторических трудов сходятся на том, что Таргол до сих пор держит зуб на Йога и подобных ему, но обе стороны прежде уклонялись от прямых столкновений. Вот Балберот, по-видимому, и попался…

– Я слышал, никто не может заглянуть в лицо богу и сохранить жизнь… – торжественно заявил Кейлаш. – А с нами именно это и произошло!

– Может, и так, друг горец, а может, и нет, – загадочно ответствовал мигрант. – О Тарголе вообще известно немногое, а что касается Его внешности – и подавно. Многие богословы, однако, упоминают о том, что Ему подвластны стихии Земли и Огня. Решусь предположить, что бронзовый исполин, которого мы видели, – всего лишь изображение, созданное и оживленное Тарголом нарочно для этой цели. Как я уже говорил, боги предпочитают избегать открытого вмешательства. Вот, например, Конан, твой Кром…

– Не время нас просвещать, жрец, – перебил Конан и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. – И потом, все, что мне когда-либо хотелось знать о Кроме, я и так уже знаю. Пока мы тут стоим и чешем языками, наши шансы отыскать хренову жрицу убывают все больше! У нас дело есть, между прочим!..

И он метнул на Кейлаша смертоубийственный взгляд, предупреждая, чтобы тот не смел задавать жрецу дальнейших вопросов.

– Да, да… – согласился с киммерийцем Мадезус. – Ты прав, конечно. Наше дело не завершено… Напротив, оно только стало трудней. Необходимо последовать за жрицей в Шан-и-Сорх, где она теперь укрывается. Нам предстоит проехать множество лиг, и притом через пустыни восточного Шема. Это займет больше месяца, даже если верхом…

– Больше месяца!.. – с отчаянием повторил Кейлаш.

– Причем гораздо больше, – хмуро вставил Конан. – Потому что только головой ушибленный потащит туда с собой лошадь. В шемитской пустыне не выживет даже верблюд! Мы можем доехать до южных границ Хаурана, но дальше – только пешком! – И он тяжело покачал головой, припоминая: – Несколько лет назад я разговорился в таверне со старым немедийским рубакой… Он когда-то ездил аж в Сабатею, – это такой шемитский город у Тайанских гор, немного западнее Шан-и-Сорха. Много раз наполнял он свою кружку, рассказывая о том путешествии, и видели бы вы, как тряслись у него руки! Он был тогда охранником в купеческом караване, шедшем через пустыню. А там, как он выразился, воды ни капли, но зато разбойник на разбойнике…

Кейлаш возмущенно фыркнул:

– Еще не родился тот головорез, который скрестил бы мечи с сыном Кранароса – и остался в живых!

– У немедийца тряслись руки не от воспоминаний о разбойниках, но кое от чего другого, – возразил киммериец. – Пустыни Шема, говорил он, – это седалище смерти. Ничего живого там нет. Немедиец так и не рассказал мне, что же такое встретилось ему там. Но я вам вот что скажу: если уж что-то могло довести до такого состояния закаленного немедийского наемника, то и нам не грех бы держаться от этого подальше. А потому я предлагаю избрать иной путь, не тот, которым ехал он сам. Давайте пересечем Кезанкийские горы с запада на восток. Так мы не попадем ни в Коринфию, ни в Коф, ни в Замору. Если мы потом отправимся вдоль гор к югу, то выйдем на торговый путь, что ведет из Хаурана в Замбулу. Мы сможем держать направление на Тайанский хребет… Меня только одно смущает, жрец. Шан-и-Сорх – пустыня обширная. Как мы в ней отыщем то, что нам надо?

– Отличный вопрос, Конан, – кивнул мигрант. – У меня у самого назрело несколько, и ответить на них еще потруднее, чем на твой. Почему она вообще отправилась в Шан-и-Сорх? И каким образом в один миг попала туда?.. Следы ее присутствия, которые я ощущал, были совсем свежими. Если бы она оставила их несколько дней назад, я бы сразу это распознал. Ты говоришь, обычное путешествие займет не менее месяца?.. Значит, она освоила Перемещение… Это одна из отраслей магической науки, доступная лишь тем, кто уже накопил необъятную мощь. Я никак не ожидал, что даже у нее хватит на это силы… Но что касается того, где именно в Шан-и-Сорхе она притаилась, тут у меня одна зацепка все-таки есть. Мой Учитель, почтенный Кадетов, рассказывал: Скаурол, величайший из поверженных мутари, жил в Шеме. Отчего бы нашей жрице не отправиться в развалины его дворца? Может, она хочет там что-нибудь отыскать? Или хочет восстановить крепость и сделать ее оплотом своей власти?..

Конан заметил:

– Даже если это и так, мы знаем, где они, эти развалины?

– Верно, друг мой, не знаем… Пока не знаем. Дело должно проясниться, когда мы подберемся поближе. Колдовство, укрывавшее от меня мутари в храме Таргола, не сработает в пустыне. Мы будем пробиваться к центру Шан-и-Сорха, и рано или поздно я почувствую жрицу. Тогда мы и выясним, какого направления придерживаться.

– Я велю приготовить припасы и лошадей, – пообещал Кейлаш. Он с тоской разглядывал свой опустевший ремень. – И еще мне понадобится новый меч. Вот заодно на тамошних разбойниках его и опробую…

Они спустились по ступеням храма и, минуя древние развалины, скоро вышли на улицу. На послеполуденное солнце набежали легкие облачка, между домами пошел гулятьпо-осеннему зябкий ветерок. Конан утешил себя тем, что во дворце уж точно будет тепло.

Киммериец переживал из-за предстоявшего путешествия гораздо меньше Кейлаша. Он в свое время проехал немало стран – от ледяных тундр севера до удушливых джунглей дальнего юга. И понял, что в любом краю было что-то хорошее и что-то плохое. И еще: ни в одной из стран, где довелось побывать, он не чувствовал себя дома. Даже Киммерия была для него родиной – но не домом. Он редко возвращался туда и никогда не задерживался подолгу. Мрачно-серые горы, нескончаемая зима и монотонная жизнь скоро надоедали ему. Видно, беспокойная натура так и сделала Конана кочевником на всю жизнь!

Между прочим, его родная страна кишела опасностями ничуть не менее всех остальных, которые он повидал. Его соплеменники были воинственным и свирепым народом. Они не забывали обид, так что распри между кланами могли продолжаться столетия. И ни одна битва, в которой Конану доводилось участвовать в так называемых цивилизованных государствах, не могла равняться по первобытной свирепости с клановыми войнами Киммерии.

Видимо, и люди юга будут так же жестоки, как и их пустыня…

Шагая вперед, Конан рылся в памяти, припоминая подробности о тех краях, которые им предстояло вскорости проезжать. Да, для того чтобы не сбиться с пути, определенно стоило следовать на юг вдоль Кезанкийских гор, пока их утесистые хребты не уступят место вершинам Огненных гор. Этот могучий кряж отмечал северную границу Шема: природный бастион, преодолевать который отважились бы немногие. От этих зловещих гор надо будет убраться подальше, свернув к юго-востоку. Но зато потом начнется самая тягостная часть пути. Прожаренная солнцем шемитская пустыня, называемая многими Шан-и-Сорх…

Этих забытых богами мест побаивались даже самые закаленные, привыкшие к пустыням шемитские племена. Неизбывные лиги спекшейся от зноя земли и безводных песчаных дюн служили отличными декорациями для многих жутких рассказов, из уст в уста передававшихся у походных костров. Конан и сам слышал немало воинских побасёнок о том, что кому довелось пережить в тех краях. Если верить всем этим россказням, пустыня изобиловала свирепыми и хищными тварями, еще более свирепыми и хищными кочевниками и, конечно, злобными духами, гнездившимися в занесенных песком развалинах древних замков. Как ни суеверен был Конан, он все-таки списывал большую часть услышанного на обычную солдатскую трепотню за кружкой вина.

Вот что самому ему хотелось бы найти в сердце пустыни, так это какой-нибудь забытый дворец с еще не разграбленной сокровищницей. Совсем неплохо было бы и клятву, данную Сальворасу, выполнить, и кошелек при этом пополнить! Он ведь всяко собирался в Замору, Добраться бы до Шадизара, и он бы всем показал, что по ночам способен не только в воровстве упражняться! Вот бы поскорей отгремела эта разборка со жрицей, – уж он бы славненько повеселился вечерок-другой с девчонками и вином…

Он шел вместе с Мадезусом и Кейлашем, мысленно предвкушая лукавые радости Шадизара. Конан шел впереди: так уж получилось, что в предстоявшем путешествии его негласно назначили старшим. Горец и жрец следовали за ним ко дворцу, чтобы отдохнуть и набраться сил перед многотрудной дорогой. У каждого из них была своя личная цель, но всех связывало одно.

Найти и уничтожить жрицу мутари.

…А следом за ними крался еще один человек, крался так тихо, что ему позавидовала бы и пантера. На нем был легкий плащ с темно-серым капюшоном, спущенным на лицо. Под плащом были дымчато-голубые шелковые одеяния. Шелк временами шуршал, точно чешуя гадов в подземной норе. Прячась в тени капюшона, глаза холодней зимы Ванахейма следили за каждым шагом Конана и его друзей, чуткий слух напряженно ловил каждое их слово. Фанатичный разум Ламици был объят жаждой мести. Какая разница, что они отправлялись куда-то на юг? Если понадобится, евнух готов был последовать за ними хоть до реки Стикс, а то и далее. Он должен уничтожить Мадезуса. Для блага Бритунии, разумеется. Ибо мерзостный жрец вернул к жизни недостойного короля и растоптал мечту Ламици вернуть бритунийскому трону честь и могущество. Эти двое, Конан и Кейлаш, помогали жрецу. Поэтому они также заслуживали смерти. И она их постигнет. Но сначала – жреца.

Ему приятна была тяжесть отравленного кинжала, покоившегося в ножнах на руке. Скоро, очень скоро он по рукоять погрузит его в сердце Мадезуса. Не вечно же он будет прятаться за своими громилами. Настанет момент, когда он останется беззащитен. Тут-то евнух и нанесет удар, который так долго и тщательно готовил.

Бледные губы Ламици растянулись в жестокой усмешке. Капюшон, скрывавший его лицо, был серым, как тучи, затянувшие над Пайрогией хмурое небо…

ГЛАВА 14 НА ЮГ!

Эльдран медленно приподнялся и сел. Даже такое простое движение превратилось для него в тяжкий подвиг. Он очнулся менее часа назад. И сразу понял, как ослабило его тело заклятие Смерти, наложенное мутари. А разум, некогда острый словно аквилонский клинок, казался тупее каменного топора.

Король сам догадывался, что выглядит ужасно. Об этом Эльдрану яснее всякого зеркала говорило выражение лиц его друзей, собравшихся в опочивальне.

Даже Кейлаш, стоявший перед ним, не мог скрыть жалости. Она чувствовалась и в голосе, и во взгляде. Король обозлился на себя за отвратительную слабость и мысленно воззвал к Виккане, прося своего бога послать ему по возможности быстрое выздоровление, пока соседние государи не пронюхали о неожиданном упадке его сил. Он отлично знал: если длинные языки разнесут весть о его пошатнувшемся здоровье, немедийцы и гиперборейцы налетят, точно стервятники, готовые терзать его народ и растаскивать страну по частям. И только клочки полетят от всего того, что он с таким трудом собирал.

Эльдран постарался отделаться от тягостных мыслей и сосредоточиться на другом. Что это сейчас говорил ему горец?.. Он поморщился, недовольный собой, и скрипучим, охрипшим голосом обратился к старому Другу:

– Прости, старина… У меня мысли все еще путаются. Пожалуйста, растолкуй еще раз, что вам понадобилось на юге?

– Сейчас, – ответил Кейлаш и чуть не заскрипел зубами от горя. Жутко и оскорбительно было видеть Эльдрана доведенным до подобного состояния. Ох, дайте только добраться к логову жрицы!.. Ужо заплатит за все свои злодеяния!..

Кейлаш прокашлялся и заново стал объяснять Эльдрану положение дел.

Правду сказать, его повествование большой ясностью не отличалось. Сбивчивый и путаный рассказ смутил бы и вполне здорового человека. Тем не менее с помощью Конана и Мадезуса Эльдран вскорости охватил всю цепь событий, происшедших после его внезапной болезни.

С трудом приподняв слабую руку, он призвал Кейлаша к молчанию.

– Я очень обязан всем вам, – сказал он, и рука упала на колени. – А имя Сальвораса будет отныне прославлено во всех исторических хрониках… Но это ваше путешествие отнимает у меня возможность отдать долги. Если бы я был в состоянии отправиться туда вместо вас!..

Приступ кашля согнул его пополам. Кейлаш напрягся всем телом, мучительно переживая за друга. На лице Мадезуса отразилась озабоченность; митраит даже открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но передумал и промолчал.

Конан как раз в это время смотрел на Мадезуса, и его неожиданно осенила догадка. Жрец ничего больше не мог сделать для короля, и собственная беспомощность терзала его. Совсем не так выглядел Мадезус, когда оказывался один на один с магией своих врагов. Да и тогда его заклятия совершались словно бы не его волей, а по прихоти некоей невидимой Силы. Да что говорить, странны были жрецы Митры и непонятны обычному человеку. Конан вовсе не отказался бы поскорее распроститься и с Мадезусом, и со всеми его жреческими причудами.

– Конан… – обратился к нему Эльдран. – Мне жаль, что тебя безо всякой вины вмешали в эту историю, – неровным, хриплым голосом извинился король. – Я освобождаю тебя от слова, данного моему капитану. Тебе незачем ехать на юг. Лучше подумай, не устроит ли тебя место капитана городской стражи?.. Ты сполна доказал, что достоин такого поста. Если же ты не захочешь служить, по крайней мере прими от меня кошелек с золотом и свободный пропуск за городские ворота в любую сторону, куда только ни пожелаешь. Это – самое меньшее, чем я могу расплатиться с тобой…

– Нет, государь, – ответил варвар. – Ты не можешь освободить меня от клятвы. Клятва киммерийца – не облачко в небе, которое уносит ветерок. Дух Сальвораса не обретет успокоения, пока жива жрица мутари. Твой капитан был настоящим воином и мужчиной, и подлое убийство такого человека не должно остаться неотомщенным! – Конан сдержанно зарычал. – Таковы мы, киммерийцы, и пусть люди сколько угодно называют нас варварами! Я либо выполню свою клятву, либо умру… Но вот золотишко, государь, я приму с благодарностью. На дорожные расходы в путешествии…

Голова Эльдрана устало поникла, но по губам пробежала тень улыбки.

– Прошлой ночью, – сказал он, – ты сидел в моем подземелье, ожидая плахи и топора палача. А сегодня готов пройти тысячу лиг, чтобы разделаться с моими врагами. Ты прав, киммериец… Мы, цивилизованные люди, могли бы многому у вас поучиться. Однако я благодарю богов, что моя страна не граничит с Киммерией!.. Что ж, отправляйся на юг, если видишь в этом свой долг. Запаситесь в оружейной всем, чем пожелаете, и выберете на конюшнях лучших, самых выносливых жеребцов. С вашей решимостью вы непременно победите злобную жрицу и возвратитесь с победой… А я буду ждать вашего возвращения и молиться за вас!

На этом силы оставили Эльдрана окончательно. Он вновь поник на постель, и жестокие спазмы кашля сотрясли его тело. Пот залил лицо, со щек сбежала краска… Он ничего больше не сказал, а закрыл глаза и погрузился в неспокойный сон.

Опустив глаза, спутники молча вышли из опочивальни… У выхода беспокойно переминались несколько горцев – соплеменников Кейлаша. Их вождь принялся раздавать приказы, касавшиеся безопасности короля. Видно было, что он полностью доверяет каждому из мужей, собравшихся в комнате. Много лет он сражался плечом к плечу с этими воинами; годы и битвы сделали их братьями.

Еще ему нужно было подобрать себе подходящий клинок. И коня, способного выдержать дальнее путешествие. Он поймал себя на том, что в некотором роде предвкушает поездку. В самом деле, немало времени прошло с тех пор, как он в последний раз совершал вылазку в дикие дебри! Последние годы он неизменно торчал в столице, охраняя Эльдрана, самое большее – сопровождая его в однодневных поездках. А что касалось его спутников, то если он сперва относился к Конану и Мадезусу с некоторым подозрением, теперь оно уступило место уважению и даже восхищению. Еще бы! Всякое повидал Кейлаш, но бойца, равного Конану, припомнить не мог. А уж силы вроде тех, которыми повелевал митраит, – и подавно!

Конан, как и горец, раздумывал о путешествии, но, в отличие от кезанкийца, без нетерпения и тревоги. Что бы ни говорил он о клятвах, у него были и иные, гораздо более прозаические причины стремиться на юг. Рассказы Мадезуса о Скауроле и его крепости заставили его вспомнить не единожды слышанные у походных костров легенды о позабытых сокровищах, пылящихся в подземельях разрушенных замков…

Если, думал киммериец, этот самый Скаурол был вправду так могуществен, как расписывает жрец, он, уж верно, деньжонок-то за жизнь свою поднакопил. Не в бедности небось прозябал! Еще могло получиться так, что охотников за сокровищами долгое время отгоняли от его крепости суеверия. Пока о существовании замка и вовсе не позабыли. Если как следует порыться там, чего доброго, их странствия и труды получат вполне весомое вознаграждение!

Молодой варвар шел за Кейлашем и Мадезусом в дворцовую оружейную, а перед его мысленным взором уже громоздились пузатые сундуки, битком набитые золотыми монетами, и горшки, полные сверкающих самоцветов…

Оружейная, расположенная едва ли не в сотне шагов от покоев Эльдрана, являла собой собрание оружия со всей Хайбории. В былые времена немалая часть оружия, которым пользовались бритунийцы, была привозной. Что-то отбирали у побежденных захватчиков, что-то покупали, что-то бритунийские вельможи получали в качестве подарков.

В небольшой, плохо освещенной комнате не было никакого порядка. У двери стояли козлы с мечами, на нескольких верстаках было свалено оружие и доспехи, нуждавшиеся в починке. Груда кирас и щитов возле стены явно готова была от малейшего толчка со звоном обрушиться на пол…

Мадезус не пошел в глубь оружейной. Он остался на пороге и нетерпеливо переступал с ноги на ногу, глядя, как его более воинственные сотоварищи выбирают себе снаряжение.

Плотный, мускулистый кезанкиец в конце концов облюбовал себе двуручный меч более трех футов длиной. Сила горца была такова, что он вполне способен был управляться с ним и одной рукой. Гарда меча была искусно выкована в форме распростертых крыльев ястреба. На гонце рукояти красовалась резная ястребиная головка с хищно раскрытым клювом. А лезвие было такой остроты, что Кейлаш, решив попробовать его пальцем, порезался. Подобные мечи неудобно носить у бедра, и горец подобрал себе ременную портупею, чтобы устроить клинок за спиной. Еще он подыскал себе новый шлем вместо того, который потерял в храме. Наручи, усиленные стальными пластинками, завершили его доспех.

Конан не стал связываться ни с латами, ни с кольчугой. Они стесняли движения, да и лишняя тяжесть была ему ни к чему. Его меч и крепкие руки уж как-нибудь защитят его от любой опасности, могущей встретиться на пути. Он долго осматривал груды разнообразнейшего оружия, пока наконец его внимание не привлек кинжал с широким клинком, торчавший из-под кучи других кинжалов.

Вытащив его наружу, киммериец примерил к ладони черную железную рукоять. У кинжала, выкованного и для рукопашной и для метания, отсутствовала крестовина.

Широкое лезвие было длиной почти в локоть. Удовлетворенно кивнув, киммериец загнал клинок обратно в тяжелые кожаные ножны. Швы ножен были укреплены полосками кованой меди, потемневшими от времени. Конан заметил пристальный взгляд Кейлаша, устремленный на его находку, и, не понимая, в чем дело, на всякий случай спросил:

– Что-то не так? Мне следовало бы выбрать другой? Кезанкиец помолчал, прежде чем ответить.

– Нет, нет, ты волен взять любое, что здесь лежит, – сказал он наконец. – Просто этот кинжал очень стар. Эльдран как-то рассказал мне, что его много веков назад получил в подарок Мельсинис, тогдашний бритунийский король. Мельсинис не родил сыновей, ему некому было передать свое оружие… Может, это его дух подсовывает тебе кинжал? Пусть же он и в бою направляет твою вооруженную руку!

Конан посмотрел на кинжал с пробудившимся сомнением. Только духа древнего короля ему и не хватало! Нет уж, лучше пускай дух Мельсиниса держится от него подальше. И особенно в битве!

Поколебавшись, он все-таки решил взять кинжал с собой.

– Если нам повезет, оружие и доспехи вообще не понадобятся, – подал голос Мадезус. Чувствовалось, что, с точки зрения жреца, их возня в оружейной – пустая трата времени и немало раздражает его.

– Везение – надежда глупцов! – фыркнул Кейлаш. – Будешь слишком надеяться на авось, в конце концов накормишь стервятников. В драке надо полагаться на добрую сталь!

Конан неразборчиво проворчал нечто вроде согласия. Мадезус вздохнул и тряхнул головой, но в голосе послышалась нотка веселья:

– Что ж, вам видней… Но не забавно ли, что два матерых воителя готовятся к битве дольше, чем невеста – к свадебной церемонии!

Кейлаш покраснел, а Конан напряженно замер: для него эти слова были настоящим оскорблением. Дома, в Киммерии, за подобные насмешки он кому угодно раскроил бы череп. Однако годы, проведенные вне дома, уже научили его сдерживать подобные побуждения. Кейлаш, кажется, хотел резко ответить митраиту, но потом заметил черную злобу на лице киммерийца – и неожиданно расхохотался. Конан еще хмурился, Мадезус посмеивался, а Кейлаш попросту рыдал от смеха, любуясь выражением лица западного варвара.

Наконец, утирая с глаз слезы, он хлопнул широкой лапищей Конана по напряженному плечу и кивнул на дверь:

– Жрец прав! Давай поторопимся, не то… опоздаем на свадьбу!

Новое святотатство заставило Конана скрипнуть зубами. Чувство юмора, бытовавшее у цивилизованных людей, было вне его понимания. Надеясь по крайней мере прекратить дальнейшую пикировку, он ответил Кейлашу столь же сокрушительным шлепком по спине и следом за ним вышел из оружейной. Втроем они отправились в конюшню, где их уже ждали выносливые бритунийские кони караковой масти. Переметные сумы, наполненные припасами, приятно круглились. Темно-зеленые шерстяные попоны покрывали спины коней.

Кейлаш привычно отстегнул попону своего скакуна, ловко свернул ее и надежно увязал в дорогу. Он вскочил в седло одним гибким движением и взял поводья в левую руку. Конан, менее привычный к верховой езде, провозился несколько дольше, но скоро и он забрался в седло. Ему досталась крупная кобылица, превосходившая ростом двух других лошадей. Она переступала с ноги на ногу, пока он устраивался в седле, но немалый вес седока ее, по-видимому, ничуть не пугал.

Мадезус внимательно наблюдал за тем, как садились в седла его спутники. Потом сделал несколько неуклюжих и вполне безуспешных попыток последовать их примеру. На третий раз он вовсе не устоял на ногах и тяжело свалился наземь. К его величайшему смущению, Конана и Кейлаша злоключения митраита почему-то привели в буйный восторг.

– Я всего несколько раз ездил на лошади, да и то мальчишкой, – отряхиваясь и потирая отбитую часть тела пониже спины, сообщил им жрец. – Жрецы Митры путешествуют пешком, а не на спинах живых созданий!

В глазах Кейлаша замерцали плутовские огоньки:

– Ничего, мой друг, скоро ты заново всему научишься. Пока доберемся до бритунийской границы, твоя задница тебе все грехи припомнит…

Тщательно проверив, не забыто ли что-нибудь необходимое, путники рысью двинулись со двора. Сон подождет, дружно решили они. Кейлаш даже предложил ехать еще несколько часов после того, как зайдет солнце. Это позволит им достигнуть гостиницы в деревушке Иннасфалн, что у западных отрогов Карпатских гор. Конан не возражал, особенно если гостиница была по пути к твердыне Скаурола. Почему бы и не потратить Эльдраново золото на ночлег, горячую еду и кружку-другую доброго пива?

Трудности начнутся дальше, когда они доберутся до границ Шан-и-Сорха. Он уже присматривался к его очертаниям на картах, нашедшихся во дворце, и страна пустынь показалась ему пугающе обширной. Уже двигаясь рысью на юго-восток, он еще раз спросил Мадезуса, как тот собирается разыскивать крепость. Ему вовсе не улыбалось день за днем тащиться по безводной пустыне в тщетных поисках неизвестно чего.

– Как я уже объяснял, я могу чувствовать присутствие мутари, – повторил жрец. – Если я не смогу ощутить ее присутствия, нам останется уповать на то, что Митра выведет нас к ней. Мы стоим за правое дело, и я верю, что в трудную минуту Он нас поддержит… Оставь это мне, друг мой, и ни о чем не беспокойся. Мне уже случилось раз недооценить могущество Врагини, и больше этой ошибки я не повторю. Она умна и изобретательна и, несомненно, заметит нас, когда мы подберемся поближе. Вот тогда-то вам с Кейлашем и придется сокрушать препятствия, которые она воздвигнет на нашем пути!

Конан попытался расспросить его поподробнее: столь неопределенный ответ варвара никак не удовлетворял. Но жрец то ли не мог, то ли не хотел посвящать его во все детали, и киммерийцу пришлось отступить. Кейлаш, ехавший на десяток шагов впереди, не отрывал глаз от дороги и в основном думал о Врагине. Они миновали городские ворота в частном порядке, не привлекая к себе лишнего внимания. Кейлаш был одет как простой горец, ну, может, лишь вооруженный получше обычного, а горцев последнее время у столичных ворот видели часто. Кое-кто из стражи узнал его и приветливо помахал ему, когда он проезжал мимо. Наверное, среди войска пойдет гулять слух о том, что Кейлаш убыл куда-то со срочным поручением от короля…

Конан привлек к себе куда больше внимания. Киммерийцы в Бритунии и так были редкостью, а уж вид синеглазого северного великана, едущего верхом в обществе кезанкийца и жреца-митраита, – это было событие, которое, несомненно, заставит заработать досужие языки. Оставалось надеяться, что умы жителей Пайрогии по-прежнему заняты болезнью короля Эльдрана, который, по счастью, победил смерть и теперь быстро выздоравливал. Нынче же вечером во всех кабачках и пивнушках будет рекой литься вино: народ будет пить за здравие короля и за то, что тревожный период неопределенности и волнений наконец миновал. Так что троих путешественников, несомненно, скоро забудут.

А еще через несколько дней Эльдрану пришлют свои насквозь фальшивые поздравления короли и видные деятели сопредельных стран. Немедия и ее союзница Коринфия уже планировали вторжение; блестящие планы в одночасье пошли прахом. Король Илдиз Туранский, узнав с двухдневным опозданием о чудесном выздоровлении Эльдрана, весь остаток недели проведет в исключительно пакостном настроении. Илдиз давно собирался отодвинуть свою границу на запад и присоединить Бритунию к Туранской державе. Уже двигались войска, уже отсчитывалась плата наемникам – оставалось только дождаться кончины Эльдрана. А он!.. Что за несчастье!..

Но был еще один человек, которого спасение короля расстроило больше, чем всех сопредельных монархов, вместе взятых. Этот человек исходил злобой и видел перед собой одну-единственную цель: МЕСТЬ!

Он тоже восседал на крепкой спине каракового бритунийского скакуна, и в переметных сумах у него были продовольственные припасы, а плечи покрывал темно-серый плащ, какие носят крестьяне.

Он ехал на юго-восток, неотступно преследуя троих человек, посмевших разрушить последнюю надежду его страны на возрождение и славу. Дорога убегала назад, а в голове Ламици уже зрел новый план. Он все-таки убьет жреца ненавистного Митры, да и тем двоим громилам, его вооруженным приспешникам, ада не избежать.

Глаза евнуха, затененные капюшоном, пристально смотрели вперед. Стеклянные, мертвые глаза сумасшедшего…

ГЛАВА 15 ИННАСФАЛН

Первая часть пути промелькнула поистине незаметно. Кейлаш вел за собой спутников зелеными пастбищами Бритунии. Он так хорошо знал эти места, что ему не требовалось ни торной дороги, ни ориентиров. Вечернее солнце озаряло темно-зеленую кромку леса у северного горизонта. Чем южнее, тем больше редел могучий древостой, сменяясь неприютными, каменистыми подножиями Карпашских гор.

Путники еще не проехали ни одной деревушки: эта часть страны была весьма редко населена. Кейлаш рассказал им, что заморийский король предъявлял претензии на некоторую часть здешних земель. Правда, до сих пор не было заметно ни передвижения войск, ни устройства горных застав. Кезанкиец страшно этим гордился и объяснял военную сдержанность Заморы мудрой политикой своего короля. Конан помалкивал, но про себя полагал, что здесь особо не на что было претендовать и нечего отстаивать: каменистая земля была почти совершенно бесплодна.

Солнце только-только нырнуло за хмурые вершины Карпашей, когда кезанкиец объявил короткий привал. И оглядел скалистые предгорья, как будто что-то искал.

– Деревня совсем рядом, – сказал он, удовлетворенно кивая. – Еще два-три часа, и мы на месте. Скоро нам придется спешиться и вести коней в поводу! – Его вытянутая рука указывала на отдаленный подъем. – Заберемся во-он туда, а там и Иннасфалн!

Сгустившаяся темнота и неровности дороги замедлили продвижение. Каменистая тропа местами карабкалась круто вверх, и Мадезус едва справлялся с непослушным конем. Тут требовался навык, а у жреца его не было. Наконец путешественники достигли травянистого холмика, на котором росли странные деревья: у каждого – всего по две ветки. Кейлаш спешился первым, и Конан со жрецом последовали его примеру. Дальше придется на своих двоих. Впереди виднелась тропинка, начинавшаяся у холма. Она шла вверх и терялась из виду, словно ныряя в каменную стену хребта.

Мадезус с трудом разминал одеревеневшие ноги, осторожно ведя лошадь вперед по тропе. Немного прибавив шагу, он поравнялся с горцем и спросил его:

– Почему в таком безлюдном месте выстроили деревню?

– Через здешние горы ведет всего несколько перевалов, и Иннасфалн запирает узкий проход к одному из них, – пояснил Кейлаш. – Там мы разузнаем новости и выясним, чего можно ждать на дороге дальше к югу… – И он лукаво подмигнул Конану: – Но там нас ждут, конечно же, не одни только новости! Иннасфалнское пиво славится по всей Бритунии, а девушки, что наливают его, удивительно жизнерадостны и, как говорят, не слишком обременены добродетелью…

При этом он весело косился на жреца, ожидая, как-то примет подобные слова митраит.

– Понятно… – протянул тот с сомнением. – В таком случае вам двоим следует заночевать где-нибудь за околицей, а я схожу в деревню и разузнаю насчет дороги. У нас нет времени, чтобы тратить его на гулянку и пьянство. Нам даже и спать особо недосуг, ибо говорю вам: жрица не спит! Каждое мгновение, потраченное нами впустую, прибавляет ей силы и уменьшает наш шанс на победу. Если бы я только знал заранее…

– Да не беспокойся ты, жрец! – со смехом перебил Кейлаш. – Небось других поддеваешь, а самого и не тронь!.. Не бойся, мы с Конаном ребята взрослые и уж как-нибудь сами за собой присмотрим. Однако нам лучше заехать в гостиницу и выпить кружку-другую, а то люди, знаешь ли, не так поймут. Пойдут всякие разговоры… Я бы лично предпочел не вызывать излишнего любопытства! Да и хозяин гостиницы не знает, кто ты такой. Зато мы с ним когда-то вместе дрались на бритунийской границе!

Мадезус по достоинству оценил логику горца, но все-таки в его голосе прозвучала нотка сомнения:

– Ну хорошо… Пара кружек, не больше, и сразу уходим. И знайте, что в любом случае я проснусь за несколько часов до рассвета и вас подниму. Невзирая на то, в каком вы будете состоянии!

Это последнее замечание вновь развеселило Кейлаша. Зато Конан, с интересом слушавший, как кезанкиец расписывает гостиницу, несколько приуныл. В холодную ночь вроде нынешней грех было бы пренебрегать жаркими объятиями полногрудой гостиничной девки. Со времени его последней встречи с Ивэнной минуло уже несколько дней, и он не видел, каким образом небольшое веселье может повлиять на скорость их продвижения к цели. Пускай Мадезус спит, если хочет, решил он наконец. А они с Кейлашем тем времени славно постучат кружками, а потом подцепят по красотке и…

Когда они добрались до деревни, единственным источником света во всей вселенной был холодно серебрившийся диск луны. Бледный лик ее хмуро поглядывал на них сверху вниз. После заката существенно похолодало. Стылый воздух покусывал каждый клочок кожи, не прикрытый одеждой, у лошадей из ноздрей вырывались облачка пара.

На Конана этот холод не производил особого впечатления. Бритунийской осени было далеко до жгучих морозов его родной Киммерии. Кейлаш натянул на голову капюшон и надел шлем поверх него. Его толстая куртка, одежда горцев, холода не пропускала, и потом, он был родом с северо-востока, где климат сродни киммерийскому. Мадезус страдал больше всех, несмотря на одеяния и плащ. Мысль о теплой, хорошо натопленной гостинице вводила его во все большее искушение. При таких обстоятельствах, думалось ему. Митра простит Своему жрецу посещение рассадника порока и скверны… По крайней мере, хотелось бы на это надеяться!

Иннасфалн был совсем невелик. Они проехали мимо нескольких низеньких мазанок; почти все они выглядели обитаемыми. Посередине деревни располагалось несколько более солидных построек, сложенных из дикого камня пополам с глиной и булыжниками. Кейлаш указал спутникам на самый большой дом. Над его облезлой крышей виднелся бритунийский флаг, плохо вязавшийся с неказистой обстановкой вокруг. К деревянным перилам у входа было привязано несколько лошадей.

Окон в гостинице не сыскалось, а кособокий входной проем занавешивал кусок смоленой парусины, служивший вместо двери. Конану вообще-то приходилось бывать еще и в худших гадюшниках, но, если верить первому впечатлению, эту занюханную нору далеко превосходил даже вонючий, недоброй памяти «Эфес».

Трое путешественников спешились и подошли к коновязи. Конан и Кейлаш привязали лошадей и перегружали себе на плечи снятые с них переметные сумы. Мадезус разминал ноги, украдкой потирая намученный зад. Воины смачно расхохотались, посмотрев на жреца.

– Сейчас еще ничего, – подожди, то ли будет с тобой завтра! – весело пообещал ему горец. – Может, ты и проснешься прежде нас, но в седла мы точно сядем первыми!

Конан, посмеиваясь, прицепил кошелек с золотом к своему поясу. Вынув две монетки, он передал их Кейлашу:

– Это за… – и добавил, косясь на жреца: —…проживание.

Кезанкиец ухмыльнулся, но покачал головой:

– Если старина Мальгореш еще здесь, он никаких денег с нас не возьмет!

Сняв шлем, он спрятал его в сумку и вновь натянул капюшон. Без дальнейших проволочек отпихнул парусину в сторону и вошел. Конан последовал за ним.

Киммериец сразу увидел, что его предположения насчет «гадюшника» не подтверждались. Комната была приличных размеров и ярко освещена, вот только народу в ней было многовато. На каждой скамейке кто-то сидел, иные посетители кучковались стоя либо подпирали неровные каменистые стены. Когда Конан и Кейлаш перешагнули порог, в их сторону повернулось несколько голов, и кое-кто прекратил разговор, чтобы, впрочем, почти сразу его возобновить. Чувствовалось, что постоянным клиентам не было особого дела до немногочисленных проезжих.

– Посмотри вон туда! – Кейлаш указал киммерийцу на длинный высокий стол в глубине помещения. По ту сторону стола стоял пузатый, сивобородый мужчина. Он наливал пиво из большой дубовой бочки, стоявшей у задней стены. Бочки, надо сказать, выстроились вдоль стены внушительным рядом. – Мальгореш, чтоб я сдох!.. – в восторге воскликнул Кейлаш и напролом устремился сквозь массу плотно стиснутых тел. Конан, не отставая, двигался за ним. Те из посетителей, кто был еще относительно трезв, замечали двоих внушительного сложения воинов и поспешно отодвигались в сторонку.

Киммериец наметанным взглядом выделил в толпе гостиничных шлюх и нашел, что они мало соответствовали тому блистательному описанию, которое дал им Кейлаш. Для большинства из них цветущий возраст давно уже миновал, но некоторые определенно заслуживали внимания. Его даже удивило – откуда бы здесь, в богами забытой деревушке, в дерьмовой, не стоящей доброго слова развалюхе-гостинице, взяться хоть каким-то красоткам?..

– Погоди, – сказал Конан горцу, озабоченно поглядывая через плечо. – Мадезус что-то застрял. Не надо бы его оставлять…

– А, брось! – беспечно отозвался Кейлаш. – Вести в пивнушку священника – все равно что воду в костер лить. Может, он сюда и не хочет, а сразу комнату искать пошел? И потом, я же в основном дразнил его, пока мы сюда добирались. Девки здешние, правду сказать, последнее время весь свой лоск растеряли. Лично я погреюсь немножко, опрокину кружку-другую и в самом деле спать завалюсь… – Потом в глазах Кейлаша вновь заиграл озорной блеск: – А если наш праведник все-таки явится, надо будет немножко его разыграть. Давай сядем вон за тот столик и начнем глазки строить официанткам. Воображаешь, какую рожу скроит Мадезус? Ей-ей, зрелище будет стоить той выволочки, которую он потом нам задаст!

Конану выдумка понравилась, и он, на его вкус, воплотил бы ее в жизнь даже в большем объеме, – жрец там или не жрец. Хихикающий пьянчужка загораживал ему дорогу, и киммериец отпихнул его прочь. Долговязый крестьянин откачнулся в сторону, умудрившись не пролить ни капли пива из кружки, – подвиг равновесия, которому позавидовал бы искусный жонглер. Впрочем, бросив на Конана один-единственный взгляд, выпивоха счел за лучшее покинуть облюбованное местечко за столом.

Кейлаш тем временем добрался до стойки. Лысеющий хозяин, стоявший позади нее, со стуком поставил несколько пузатых кружек и вытер руки о засаленный фартук, неплотно охватывавший дородное чрево. Вот он повернулся к новоприбывшим… и бородатая физиономия отразила узнавание и радостное изумление.

– Клянусь волосатыми яйцами Ханумана!.. – вскричал трактирщик. – Если это не старина Кейлаш, то я – пикт! – Его луженая глотка охрипла от многолетнего крика. Он раскатисто захохотал: – Добро пожаловать, дружище, в лучшую таверну на сто лиг вокруг!..

Кейлаш ответил столь же громогласным хохотом:

– Тем более что она же и единственная на сто лиг вокруг, ты, старый боевой конь!.. – Он ткнул пальцем в направлении внушительной талии Мальгореша: – Я смотрю, ты уж слишком собственное пиво зауважал! Что, сегодня все уже вылакал или найдется по кружечке двоим усталым путешественникам промочить глотки?

Мальгореш окинул Конана подозрительным взглядом:

– Двоим?.. Он что, с тобой или…

– Не говори о нем худого слова, Мальгореш! Его зовут Конан, и родился он в Киммерии, – это такая страна на севере, там все время мороз. И всякий, кто занесет на него меч, будет сперва иметь дело со мной!

– Киммериец!.. Во имя мохнатой елды Ханумана, удивительные дела творятся нынче на свете! – изумился трактирщик. – Воистину странным ветром его сюда занесло, но еще более странно, что вы с ним подружились!.. – Мальгореш поскреб подбородок, его лицо сделалось хмурым. – А что нынче происходит в Пайрогии?

– Здоровье возвращается к королю, – сказал Кейлаш и наклонился вперед. Бросив быстрый взгляд по сторонам, он добавил вполголоса: – Знай, Вальтреско погиб. И Сальворас. Причем полководца изобличили как государственного изменника!.. Конан и Сальворас убили его в бою, в подземельях дворца…

У Мальгореша отвисла челюсть, пиво расплескалось из наполненных кружек и пенистым потоком растеклось по стойке, проливаясь на пол.

– Изменник!.. – прошипел он и, не обращая внимания на разлитое пиво, тоже наклонился вперед, дабы его зычный голос не коснулся лишних ушей. – Что за скверные новости ты принес, старый друг!.. Хорошо хоть, наш Эльдран выжил…

– Выжить-то выжил, но нельзя сказать, что он совсем в безопасности, – мрачно проговорил горец. – Я бы подробно тебе обо всем рассказал, но, прости, нынче вовсе времени нет. Если будет на то воля Митры, я скоро снова заеду в Иннасфалн и тогда уже всю историю тебе выложу. Странная это история, и если бы не Конан… И один Митра знает, чем еще она кончится… Завтра мы уезжаем на юг, и хорошо бы ты мне рассказал, что нас там ждет!

– Конечно, конечно! Все расскажу, что только может тебе пригодиться. Но как же все-таки вышло, что Вальтреско…

– Довольно, Гор! Больше никаких вопросов, пока я не ублажу свое нутро хоть несколькими глотками твоего славного пива! Никак ты забыл, что мы с Конаном помираем от жажды? У тебя, верно, башка размягчилась, как и пузо?..

Мальгореш хохотнул и хлопнул себя ладонью по залысине. Подобрав опрокинувшиеся кружки, он наскоро обтер их своим передником. Зачерпнул из бочонка – и поставил перед воителями.

Мадезус стоял снаружи и с сомнением поглядывал на парусиновую занавеску. Ему очень не хотелось идти за Конаном и Кейлашем в сомнительное заведение. Однако за такими жизнелюбами, как эти двое, определенно требовался присмотр. В конце концов мигрант подавил свои сомнения и шагнул внутрь, как раз когда его спутники только присосались к своим кружкам.

Внутри таверна оказалась куда просторнее, чем предполагал жрец. Но во всех остальных отношениях она была как раз такова, как он и предвидел. Резкая вонь давно не мытых тел и прокисшего пива мешалась еще с иными, не столь понятными запахами. Похоже было, что деревня набилась в заведение в полном составе. Мужчины всех возрастов и самого разного происхождения плотно обсели не менее чем дюжину грубо сколоченных столов. Мадезус насчитал шестерых официанток и чуть не восемьдесят посетителей. Многие хохотали, то и дело принимались фальшиво петь, другие тянулись друг к другу через столы, пытаясь о чем-то разговаривать, несмотря на всеобщий гам.

Мадезус возблагодарил судьбу за просторный дорожный плащ, скрывавший его жреческое облачение. Не будь плаща, он мигом приковал бы к себе все взгляды: священник в пивнушке!.. Он нисколько не удивился, заметив, что Конан и Кейлаш уже уткнулись в кружки, точно кони в поилку. При его приближении они сдвинули их, произнося тост, и вновь принялись лить в себя густой темный эль.

Вот к двоим мужчинам у стойки развязной походкой приблизилась пышнотелая светловолосая девица. Ее обширные прелести зазывно колыхались под мало что скрывавшими клочками ярко-красной хлопчатой ткани. Кто-то из местных опустил руку на ее крепкий кругленький зад; она со смехом оттолкнула руку мужчины. Ее интересовали лишь двое приезжих.

Мадезус, возмущенный безобразием, поспешил к своим спутникам, желая пресечь их вполне возможные развратные поползновения в отношении блудницы. При этом он совсем не смотрел по сторонам и в результате налетел прямо на какого-то плотного коротышку.

Смрадное дыхание этого типа заставило Мадезуса поперхнуться. Оно, пожалуй, остановило бы и разогнавшегося быка. Жрец слегка отвернулся, тщетно пытаясь избежать зловония, которое, точно липкая туча, окружало рябую небритую рожу и сальные спутанные волосы паскудника.

– Извини, пожалуйста, – вежливо сказал он пузатому вонючке.

– Ха!.. Пд нги смтрть нада!.. Тррпишься, смтрю!.. Невнятная речь пьяного идиота была такова, что жрец с трудом ее разбирал. Завершилась же она гулкой отрыжкой и новым залпом зловония, выдохнутого митраиту в лицо. Легче было понять, что именно этот малый сегодня ел и пил, а не что он пытался произнести. Решив не вызывать упившееся ничтожество на дальнейшую ссору, Мадезус чуть отступил назад и слегка поклонился. Неряха шагнул мимо, копаясь в ухе грязным пальцем и беспрерывно рыгая.

К тому времени Конан и Кейлаш уже присмотрели себе каждый по соблазнительной девке. Киммериец могучей рукой обнимал изящную талию бледнокожей красотки, а та пальцами с длинными накрашенными ногтями расчесывала его спутанную вороную гриву. Кейлаш обменивался игривыми шуточками с темноглазой прелестницей, облаченной в какие-то узенькие полоски, едва прикрывавшие некоторые участки ее тела.

Заметив Мадезуса, воители замахали ему руками, приглашая присоединиться, и окликнули его, но всеобщий гомон заглушил их голоса.

Мадезус запустил руку в кошель и вытащил две увесистые монеты – два золотых немедийских дракона. Каждая стоила пять золотых аквилонских ноблей. Он сжал монеты в ладони и подошел, моля Митру, чтобы задуманное осуществилось.

– Государыни мои… – обратился он к девушкам и даже вымучил улыбку, ибо к ним весьма мало подходило подобное обращение. – Я попросил бы вас обеих ненадолго подойти ко мне сюда.

Девицы озадаченно оглянулись на своих кавалеров. Конан и Кейлаш пожали плечами и кивнули, отпуская подружек. Мадезус повернул руки так, чтобы его спутники не могли их видеть, и зашептал:

– Хочу вас предупредить: мои друзья нынче на мели. Они проиграли все свои деньги в кости, пока мы добирались сюда. Ну а мне кажется несправедливым, чтобы такие красавицы, как вы, тратили целый вечер ради нескольких мелких серебряных монет. К тому же эти двое достойнейших молодых людей скоро так напьются, что им станет не до ваших чар… Мне последнее время везло несколько больше, чем им, и я попросил бы вас разделить мою удачу со мной… – И он вложил каждой в руку по золотому дракону. – Пожалуйста, возьмите это, разделите с остальными девушками – и уходите отсюда. Вам и вашим подругам незачем проводить нынешний вечер со здешними негодяями. Ну что, договорились?

Сперва они онемело таращились на богатство, которое при иных обстоятельствах им удалось бы заработать, может, за месяц ежевечерних трудов. Потом две прелестные головки согласно кивнули, хотя видно было, что девушки по-прежнему ничего не понимали. Одна из них откинула волосы и прижалась к Мадезусу, заигрывая:

– А сам ты не хотел бы с нами повеселиться? Попозже, а?

Звук соблазнительного голоса, зрелище тугой, высокой груди, готовой разорвать стесняющую ее ткань, даже и мертвеца подняло бы из могилы. Смущенный Мадезус вежливо отстранился. Подобное бесстыдство приводило его в ужас, но где-то в уголке души таилось и сожаление: эх, не был бы я жрецом Митры, я бы…

– О нет, милые красавицы, – ответил он, потрясенный нечестивыми мыслями, пусть на краткий миг, но все-таки его посетившими. – Путь наш был долог, и я ни на что, кроме как на сон, уже не гожусь…

Девушки посмотрели одна на другую, целомудренно улыбнулись, проскользнули сквозь толпу и направились к двери.

Мадезус покачал головой, мысленно моля Митру о прощении за дерзновенные мысли. Эти воители его, похоже, совершенно растлили. Только подумать: он, жрец Митры, приучился лгать и раздавать золото шлюхам, хотя бы и во имя добра!.. Вот так и поймешь, почему столь многие из числа священства укрываются в тиши храмов, избегая непотребств грешного мира…

Конан и Кейлаш наблюдали за жрецом сперва не веря своим глазам, потом со все возрастающим изумлением: распутницы одна за другой исчезли из комнаты, точно песок, иссякший в песочных часах. Мадезус подошел к стойке, и в уголках его губ играла улыбка.

– Ну что?.. – спросил жрец. Глаза его поблескивали. Конан разочарованно покрутил головой и спросил:

– Крон!.. Чего хоть ты им наплел?

– Да! – эхом отозвался Кейлаш. – Куда они вдруг все подевались?

– Я сказал им, что вам нечем заплатить за их внимание, – отвечал мигрант. – Друзья мои, у нас и впредь не будет времени на подобные развлечения. Вот разделаемся со жрицей, тогда можете сколько угодно следовать любезному вам пороку. А пока – умоляю, не теряйте последних крупиц рассудка! Ведь вы, полагаю, еще не собрались расспросить, что там делается на дорогах…

Конан досадливо нахмурился, а Кейлаш виновато уставился в пол. Потом оба неожиданно захохотали. Мадезус смотрел на них как на умалишенных. Это развеселило воинов еще больше: они попросту покатывались, глядя на недоумевающего жреца.

Несмотря на все веселье, вызванное реакцией Мадезуса, Конан был отчасти разочарован. Про себя он был уверен, что Даринэйс,приглянувшаяся ему золотоволосая бритунийка, охотно провела бы с ним ночь и за жалкую медяшку. Мадезус и Кейлаш даже не подозревали, как много невостребованных жизненных сил переполняло его. Ночь любви с Даринэйс только улучшила бы его настроение. И что этому Мадезусу понадобилось в пивной?..

Кейлаш опустошил кружку и с треском опустил ее на стойку. Он оглянулся в поисках трактирщика, но того что-то нигде не было видно.

– Мальгореш!.. – мощный голос горца на мгновение перекрыл шум. – Еще пива!..

За стойкой виднелся черный ход. В отличие от завешенного парусиной главного входа, его перекрывала толстая, обитая железными полосами деревянная дверь. Грубо, но несокрушимо выкованные петли соединялись с вертикальным столбом, вмурованным в стену. Дверь с грохотом отворилась, и на пороге появился Мальгореш. Он был красен и дышал так, словно только что удирал от кровожадных пиктов, вышедших на тропу войны. Толстопузый ту ранец тащил на могучих плечах сразу два бочонка пива, придерживая их руками.

– Сейчас!.. – рявкнул он в ответ, с тяжким стуком опуская бочонки на пол. С кончика загнутого носа капал пот. – В которую из Девяти Преисподен Зандру провалились официантки?.. Только я отвернулся, а их и след простыл! И хоть бы разрешения попросили уйти!..

Продолжая браниться, он принялся с лихорадочной быстротой зачерпывать кружками пиво и выставлять их на стойку одну за другой. Посетители цапали кружки с той же скоростью, с какой он их наполнял.. На стойку шлепались монеты. Ворчливый туранец подхватывал их, не пересчитывая и не заботясь о сдаче, и безошибочно отправлял медь и серебро в поясной кошелек. И все это время он неумолчно ругался – изобретательно и цветисто. Совладав наконец с положением дел, он промокнул фартуком взмыленный лоб и вернулся к Кейлашу.

Горец отпил из кружки, стряхнул пену с усов и сказал:

– Хлопотливый выдался вечерок!

– Да уж, куда хлопотливей… Вот что, я тут подумываю, а не закрыться ли мне сегодня пораньше? Сколько лет прошло с тех пор, как мы последний раз вместе сидели с тобой над бочонком, а? Что скажешь? Не хочешь ли… то есть не хотите ли вы оба со мной посидеть?

– Только не сегодня, старина, – усмехнулся Кейлаш. – Действительно, много лет прошло, и годы кое-чему научили меня. В частности, тому, что пол таверны – не самое лучшее место, где можно провести ночь. Мне и моим спутникам не помешали бы комнаты для ночлега…

– Спутникам?.. – Мальгореш уставился на Мадезуса. Плащ скрывал религиозное облачение, но опытный глаз трактирщика выделил примечательные детали: отсутствие оружия – подумать только, ни даже кинжала! – и простое, видавшее виды убранство. При этом парень не выглядел ни купцом, ни вельможей. Туранец нутром почувствовал, что перед ним колдун либо жрец. Мальгореш тряхнул головой и с сомнением посмотрел на старого друга. Кезанкиец взял кружку и отпил еще.

– Это Мадезус, он… – тут горец прикусил язык, спохватившись, и неуклюже продолжил: —…он из Коринфии. Он мой друг.

Мадезус протянул руку трактирщику, тот принял ее и энергично потряс. Мадезус почувствовал, как все косточки его кисти трутся одна о другую и скрипят в лапе туранца. Он еле удержался от попытки выдернуть разом онемевшие пальцы, но тут трактирщик выпустил их сам.

– Приятно познакомиться, Мальгореш, – кое-как выдавил митраит. – Мы очень благодарны тебе за гостеприимство…

– Пустяки! – Лысеющий трактирщик передернул плечами и отвернулся наполнить пивом еще одну кружку. Он поставил ее перед Мадезусом, и тот покосился на добрый сосуд так, словно в нем плавали мерзкие гады. Мальгореш притворился, будто ничего не заметил, но про себя укрепился в убеждении, что странный парень не был простым путешественником. – Мы с Кейлашем знаешь сколько раз плечом к плечу дрались на границе? – сказал он ему. – А последний раз так и вовсе будто вчера! Нас было не более двух десятков, и ехали мы себе по южному берегу Желтой реки, никого, понимаешь, не трогая, и тут на нас вдруг налетает из засады тот немедийский ублюдок Некатор, охотник за рабами. У него было народу раза в три больше, чем у нас, и половину наших парней перерезали еще прежде, чем кто-нибудь понял, что происходит. Клянусь мохнатым хреном Ханумана, во драчка была!.. Аж вода в реке покраснела, и…

Рассказ Мальгореша был самым неучтивым образом прерван появлением какого-то неотесанного типа, от которого разило, как от бойни в жаркий летний день. Покачиваясь на нетвердых ногах, он протиснулся к стойке между Конаном и Мадезусом. Потянул сопливым носом и заорал, перекрыв даже раскатистый голос Мальгореша:

– Пива!.. Разрази тебя гром, пива мне!..

И шарахнул по столу кружкой, угодив ею Конану прямо по пальцам левой руки. Конан отдернул руку и, раздраженно ворча, двинул пьяницу локтем в живот. Мадезус преисполнился отчаяния, заметив, что это был тот же хмырь, что приставал к нему некоторое время назад.

– Оумммпф!.. – вырвалось у вонючки, когда локоть киммерийца врезался ему под ребра. Его шатнуло назад, но каким-то невероятным движением он устоял на ногах. Пьяно заревев, он размахнулся кружкой, целя Конану в лоб. Тот легко остановил удар, вскинув руку наперерез, а другой, сжатой в железный кулак, расплющил изрытую оспой паскудную рожу. Мужик невнятно взвыл, отлетая назад с раздробленной челюстью, но, уже падая на пол, успел запустить в Конана кружкой.

Судьба направила неловко брошенный сосуд киммерийцу прямо в физиономию. Конан уклонился и отбил кружку ладонью, но пиво все-таки плеснуло ему в глаза, и оттого-то тяжелая кружка, соприкоснувшись с его рукой, отлетела аккурат в лоб Кейлашу. Кружка была железная (иначе давно разбилась бы при очередном падении на пол таверны), да и удар оказался что надо. Горец еще какой-то миг оставался в сознании и даже успел пожалеть, что так опрометчиво снял шлем. Потом в глазах почернело, он тяжело навалился на стойку и сполз на пол.

Мальгореш попытался предотвратить намечавшееся сражение. Нехорошо, конечно, что его друг получил по голове, но и потасовка в пивной была ему совсем ни к чему.

– Тихо!.. – заорал он во все горло. – Стойте, кому говорю! Если уж так охота почесать кулаки, деритесь на улице!

Увы! Те, к кому он обращался, были порядком под мухой и остались глухи к его призывам. Конан сжал кулаки и всадил их своему полуоглушенному противнику в бока. Характерный звук ломающихся костей смешался с потоками умопомрачительных ругательств. Вонючка выплюнул кровавые осколки зубов и стал звать на помощь (насколько ему позволяла изуродованная челюсть):

– Кулг!.. Винак!.. Брата Ванзу бьют!.. – провыл он, оседая на пол и прижимая руки к помятой грудной клетке. Его начало шумно рвать.

Двое, сидевшие за ближайшим столом, оглянулись. Разговоры в таверне постепенно начали затихать, воцарилась нехорошая тишина. Кулг, громаднейший звероподобный детина, поднял голову от кружки. Он очень походил на нечесаного Ванзу, корчившегося на полу у ног киммерийца, только был раза в два выше брата и, если это вообще возможно, еще уродливее его. Он был до того волосат, что люди не уставали строить шуточные предположения насчет его возможных предков, – заглазно, естественно. Косматая борода Кулга начиналась от самых глаз. Отлогий лоб, кустистые брови – и черная шерсть, лезущая из засаленного ворота куртки. Кулг не блистал великим умом, даже если сравнивать с балбесом Ванзой, но, как часто бывает с такими людьми, легко приходил в ярость. И в особенности когда его родственник валялся на полу и плакал от боли!

Винак, сидевший рядом с Кулгом, извлек откуда-то небольшой, остро отточенный нож и спрятал в ладони. Он ничуть не походил на старшего брата. Он был плюгав, подл и труслив. Не сводя с Конана глаз, он готовил метательный нож и только ждал, чтобы киммериец повернулся спиной.

Кулг действовал прямолинейно. Издав утробное рычание, он оторвал необъятный зад от жалобно заскрипевшей скамьи. Растопырил волосатые, с отросшими ногтями пальцы – и ринулся прямо на Конана.

Варвар действовал инстинктивно, – по части кабацких драк опыт у него был богатейший. Он отскочил с пути волосатого гиганта, а когда тот тяжело пролетал мимо – подставил ему ногу. Кулг с размаху ухнул вперед, соприкоснулся со стойкой… та явно не была рассчитана на то, чтобы ее крушили тараном. Или подобной башкой. Она опрокинулась, сшибив с ног Мальгореша. Полетел и кружки, пиво всплеснулось фонтаном. Туранец только взмахнул руками: его опрокинуло на пол и прижало столешницей. Мадезус, удрученный развитием событий, понял, что все равно не сможет их остановить, и нагнулся осмотреть ушибленную голову Кейлаша.

Тем временем Конан, обернувшись, поймал руку Кулга, смахивавшую на древесный ствол, и завернул ее детинушке за спину. Одновременно он пнул пьяницу под колено; оба приземлились на перевернутую стойку, то есть опять же на Мальгореша, охнувшего на полу. Винак, наконец-то увидев прямо перед собой беззащитную спину Конана, привычным движением отвел назад руку…

Мадезус заметил отблеск стали.

– Конан!.. – крикнул он. – Сзади!..

И отчаянно бросился к Винаку, надеясь испортить ему бросок.

Трусливый метатель ножей на миг призадумался: может, лучше проткнуть странного незнакомца в зеленом плаще?.. Потом все-таки торопливо бросил нож в Конана и юркнул прочь. Кажется, пора было уносить ноги.

Киммериец услышал крик митраита, но откатываться, уходя от ножа, было попросту некуда. По счастью, жрец все-таки испортил Винаку бросок. Нож прошел в нескольких футах выше цели и глубоко воткнулся в один из пустых пивных бочонков. Придя в ярость, Конан сгреб Кулга за нечесаные патлы на затылке и несколько раз подряд вмазал его рожей в исподнюю сторону столешницы.

Кто-то из посетителей подставил удиравшему Винаку подножку. Тот полетел кувырком, врезался в стол и проворно забрался под него. У сидевших за столом расплескалось пиво из кружек, и они не задумываясь выместили обиду на ближайших соседях. Драка начала распространяться по таверне со скоростью степного пожара…

ГЛАВА 16 ПРОЩАНИЕ

Ламици добрался в Иннасфалн примерно на час позже Конана, Мадезуса и Кейлаша. Крадучись, вошел он в деревню и провел коня к гостинице, стоявшей посредине селения. Вот уже много лет ему не приходилось забираться так далеко от столицы. И ни разу еще он не путешествовал на сколько-нибудь значительные расстояния в одиночестве. Ему было холодно, в непривычном теле ныла каждая косточка, но решимость Ламици ни разу не была поколеблена. Более чем когда-либо евнух был сосредоточен на мести.

Внешне за последние несколько дней он изменился так, что люди, встречавшие его во дворце, были бы потрясены, увидев его теперь. Он страшно осунулся и, казалось, разом постарел лет на двадцать. Глаза, обычно спокойные и безмятежные, налились кровью и лихорадочно горели. А под глазами набрякли темные мешки, как если бы Ламици не спал несколько суток подряд. Однако одержимость, доведшая евнуха до такого состояния, одновременно придавала ему необыкновенную энергию и силы двигаться дальше. О собственном своем будущем он давно не задумывался. Будущее?.. Он убьет тех, кто разрушил мечту всей его жизни. И какая разница, что будет потом!

Они были здесь. Он увидел их лошадей, привязанных к перилам таверны. Потом его слуха достиг невероятный тарарам, происходивший внутри. Встревоженный Ламици на всякий случай обошел здание и привязал коня к дереву. Потом прислушался, надеясь различить голоса тех, за кем шалея. Безрезультатно. Изнутри доносились только вопли дерущихся и треск сокрушаемой мебели. Ламици как можно ниже натянул на лицо капюшон и осторожно приблизился ко входу в таверну.

Он очень боялся быть узнанным, но, едва войдя внутрь, понял всю необоснованность своих страхов. Здесь и самого короля не узнали бы. От стены до стены таверны бушевал водоворот брыкающихся, орущих, машущих кулачищами человеческих тел. Ламици увернулся от двоих вдрызг пьяных болванов, весело превращавших в фарш лица друг друга, и пробрался в относительно тихий уголок, куда еще не докатилось сражение. Может быть, оттуда ему удастся рассмотреть свои жертвы?

Евнух почти сразу заметил Конана, орудовавшего кулаками на другом конце помещения, футах в тридцати от него. Варвар ожесточенно дрался с какой-то волосатой гориллой, превосходившей ростом даже его. Ни Мадезуса, ни Кейлаша не было видно. Ламици решался положиться на капюшон, вроде бы надежно прикрывавший его черты, и дюйм за дюймом заскользил вдоль стены, подбираясь поближе к Конану. Вот прямо перед ним в стену врезалась железная кружка, потом пришлось переступить через несколько тел, уже отключившихся от мирских забот. Дерущихся было не менее сорока человек, и всеобщая неразбериха служила крадущемуся убийце самым лучшим прикрытием, какое можно придумать. Никто не обращал внимания на человека в плаще, тихонько пробиравшегося в глубину комнаты, где все еще выясняли отношения Конан и Кулг.

К изумлению киммерийца, Кулг упорно отказывался терять сознание. Конан размазывал его по опрокинутой стойке, влепливал в каменную стену и, кажется, сломал гиганту одну волосатую руку. И что же?.. Кулг знай вставал и устремлялся на Конана. Когда он понесся на варвара в очередной раз, Конан решил не уступать дороги и, если потребуется, переломать ему остальные кости. А не поможет – вытащить наконец меч и принять еще более суровые меры.

Вот Кулг подскочил к нему, и Конан, извернувшись, приготовился отправить человекообразную обезьяну в полет. Но в этот момент кто-то дернул его за ногу, мешая совершить нужное движение. Это проблевавшнйся Ванза на какое-то время перестал нянчиться с поломанными ребрами и решил отплатить обидчику. Конан рывком высвободил ногу, и тут в него врезался Кулг. Делать нечего, пришлось падать на спину и принимать на себя свалившуюся сверху тушу. Недовольно рыча, Конан потянулся к мечу…

В нескольких шагах от него Мадезус без большого успеха пытался привести в чувство Кейлаша. Железная кружка оставила на лбу горца уродливый след, расшибив череп и содрав лоскут кожи, болтавшийся и кровоточивший. Жрецу оставалось только клясть себя за то, что не сумел удержать своих товарищей от посещения столь малопочтенного места. А ведь он с самого начала был против!

Вздохнув, он сунул руку в кошель и вытащил небольшую баночку мази. Щедро обмазав рану, чтобы прекратить кровотечение, Мадезус многоопытными пальцами ощупал лоб горца и обнаружил в кости звездообразную трещину. Совладать с такой раной было непросто. Чтобы спасти Кейлаша, придется использовать амулет.

– Мальгореш!.. – окликнул он туранца, только еще вылезавшего из-под стойки.

– Что с ним? – подползая и тяжело отдуваясь, осведомился тот. – Плохо?.. Клянусь волосатыми…

– Он жив, но нужно скорее перенести его в спокойное место, где я смогу заняться его черепом, – сказал жрец.

Вместе они кое-как оттащили обмякшее тело к задней стене. Мадезус вытащил амулет и устроился так, чтобы никто во всей комнате, кроме Мальгореша, не заметил серебряной семиконечной звезды. У туранца округлились глаза, и митраит поспешно предупредил:

– Никому не говори о том, что ты здесь видел. Мальгореш облизал губы и поднялся:

– Что ты, никому ни полслова, клянусь шерстью на Ханумановых…

Он не мог оторвать глаз от амулета.

– Лучше постарайся прекратить драку, пока твою таверну по камешку не разнесли, – посоветовал Мадезус. Отвернулся и положил руку на окровавленный лоб Кейлаша. В другой руке он держал амулет. Закрыв глаза, жрец негромко запел исцеляющую молитву.

Мальгореш прохромал туда, где катались по полу Конан и Кулг. В ногах трактирщика, там, куда пришелся удар столешницы, тяжело пульсировала кровь. Выбрав среди развалин какого-то стола доску поувесистее, он шарахнул ею Кулга по голове.

Дубовая доска гулко обрушилась на затылок громилы, но череп у того был, по-видимому, из гранита: Кулг даже не вздрогнул. Не веря собственным глазам, Мальгореш размахнулся снова, уже изо всей силы. На сей раз Кулг басовито заворчал и перестал душить Конана, чтобы потереть ушибленное место ладонью.

Получив возможность дышать, киммериец не стал тратить времени даром и тут же вывернулся из смертоносных объятий. Его колено врезалось в лоб упрямого Кулга, а Мальгореш импровизированной палицей огрел гиганта по спине. Тот зашатался и медленно поник на колени. Мальгореш хотел приложить ему снова, но исполин здоровой рукой перехватил конец доски и попытался выдернуть ее у туранца. Тот не захотел выпускать, но только заработал полные ладони заноз.

Размахивая новоприобретеиным оружием, Кулг покачивался на месте, туго соображая, кого из нападающих сплющить вначале, кого потом. Конан без дальнейшего промедления выхватил меч и с беспощадной яростью занес его над головой. Мальгореш попятился, протягивая руку к Винакову ножу, торчавшему в пустом бочонке.

Ламици, скукожившийся в десятке футов от них, понял, что заветное мгновение наступило. Все спины, в том числе и Мадезуса, были обращены к нему. И на жреце не было даже кожаного камзола, способного смягчить удар. Евнух подбирался все ближе к ничего не подозревавшему мигранту, возносившему над Кейлашем спасительную молитву в уголке помещения. Стол, поваленный набок, надежно укрывал его от посторонних глаз… Ламици скользил вдоль стены, отворачивая рукав и нащупывая ножны стилета. Он уже слышал негромкое пение мигранта. Он вытащил кинжал из ножен… и замер на месте, потому что жрец неожиданно замолчал.

Мадезус завершил исцеляющую молитву и открыл глаза. Кейлаш закашлялся и слабо зашевелился рядом с ним на полу. В это время жрец услышал у себя за спиной отрывистое шипение и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть тонкую полоску стального лезвия, нацеленного прямо в него. Он поспешно вскочил, но совсем увернуться не успел. Стилет полоснул его по левой руке и впился в плечо. Мадезус все-таки дотянулся и ухватил Ламици за рукав. Рана показалась ему неопасной, – чуть погодя он легко залечит ее.

Но Ламици засмеялся сквозь стиснутые зубы:

– Умри, глупец!.. Заплати за свои преступления против моей страны!..

И Мадезуса накрыла волна чудовищной боли, хлынувшей изнутри. Яд!.. Жрец повалился на пол и выронил амулет. Ламици схватил его, но амулет неожиданно вспыхнул. Он обжег евнуху ладонь и на миг ослепил. С амулетом в одной руке и отравленным кинжалом в другой Ламици крутанулся на месте и бросился прочь. Амулет постепенно остывал, свет его меркнул. Евнух спрятал его во внутреннем кармашке плаща, ощупью добрался до двери и выскочил вон.

А Мадезус еще пытался найти и открыть лекарскую сумку, отчаянно призывая своего бога и чувствуя, что раздирающая боль вот-вот дойдет до сердца. Он попытался позвать на помощь, но воздух не достигал легких. Понимая, что это конец, Мадезус закрыл глаза, поручил свою душу Митре и безмолвно ушел из мира живых…

Когда по глазам ударила вспышка света, Конан мгновенно обернулся, выдирая из простертого тела Кулга окровавленный меч. В десяти футах от него, сжимая тонкий кинжал, вдоль стены быстро пробирался некто в сером плаще. Варвар бросил быстрый взгляд в дальний угол комнаты – и потрясенно ахнул! Опрокинутый стол не давал возможности рассмотреть всей картины, но он увидел обмякшую, безвольно вытянутую руку жреца. А вокруг быстро растекалась большая лужа крови…

Не размышляя, Конан бросился следом за незнакомцем в сером плаще. Точно взбесившийся бык, проложил он себе дорогу сквозь всеобщую свалку. Он быстро настигал убегавшего, тем более что тот двигался неуверенно, наполовину вслепую, и не подозревал о своем грозном преследователе. А Конан мчался за ним, как буря, и, настигая, испустил жуткий боевой клич своей родной Киммерии. Он уже видел влажный блеск крови на клинке убегавшего и не сомневался, что это кровь жреца.

Варвар изготовился для выпада: еще миг, и он насадил бы убийцу на меч, точно свинью на вертел. Ему помешал ничтожный Винак, скрючившийся под столом. Запнувшись о его выставленную ногу, Конан выронил меч, а потом, потеряв равновесие, упал сам. Меч лязгнул об пол в нескольких футах от распростертого киммерийца, а Ламици выскользнул за дверь и растворился в ночи.

Упустив убийцу, Конан от ярости потерял человеческий облик. Его глаза застлал багровый туман. Он схватил Винака за лодыжку и выволок его из-под стола. Винак пронзительно завизжал, взвиваясь в железных тисках, в которые угодил.

– Мерзкий сучонок! – взревел киммериец. – Ступай в ад следом за братом!..

Голова Винака врезалась в стену с тошнотворным хрустом, какой производит раздавленная гнилушка. По камню размазалась отвратительная серо-красная жижа…

Кровь Конана клокотала по жилам, в висках стучало. Он подхватил меч и отшвырнул с дороги мешавший ему стол. Разыскать убийцу жреца!.. Содрать с него живьем шкуру!..

За его спиной не в меру разошедшийся деревенский житель схватил здоровенный кусок доски и без разбору крушил им всякого, кто оказывался в пределах досягаемости. Подняв в очередной раз свое громоздкое, но весьма убедительное оружие, верзила опустил его сзади на шею киммерийца. Удар был таков, что доска разлетелась в щепы. Конан сделал еще несколько неверных шагов в сторону двери и, по-прежнему сжимая меч, свалился на пол таверны. Прополз еще сколько-то футов… Потом его глаза закрылись, а голова стукнула о порог.

Когда Конан очнулся, утреннее солнце уже плыло к зениту. Оно светило сквозь окна жилой комнаты в гостинице Мальгореша. Не вполне понимая, что происходит, киммериец кое-как поднялся на ноги и первым делом нашарил меч. Потом в его памяти всплыли более чем скверные события вчерашнего вечера. Он поник на жесткую лежанку, на которой провел ночь, и принялся растирать затылок. Он вздрогнул от боли, наткнувшись на шишку размером с финик, набухшую в основании черепа.

Голова киммерийца гудела, точно боевой барабан. Его мутило: он слишком быстро поднялся на ноги. Все же он выпрямился и прошаркал ногами в угол комнаты, где стояла большая миска с водой. Судя по всему, он находился в одной из каменных построек деревни. Наверное, в той, что стояла рядом с таверной.

Он жадно отпил несколько глотков воды, а остальное вылил себе на голову, чтобы хоть как-то отделаться от боли. Он понятия не имел, кто и чем нанес ему удар, и только надеялся про себя, что его обидчику пришлось еще хуже. Найдя свой меч благополучно прислоненным к стене, он забрал его и стал оглядываться дальше. Каким-то чудом кошелек с золотом ухитрился не покинуть его ремня. Конан мысленно возблагодарил Крома за то, что тот дал ему силы быстро очнуться после вчерашних событий. Жизнь, в конце концов, не так уж плоха, если в руке меч, а на поясе – кошелек с деньгами!

Выбравшись наружу, он увидел, что не ошибся в своих догадках: он в самом деле отлеживался в одном из домиков, принадлежавших гостинице. До пивнушки было не более тридцати шагов. Он увидел небольшую кучку деревенских, торчавших у входа, и стал гадать про себя, как там Мальгореш и Кейлаш.

Мадезус… Тягостно было думать об этом, но Конан чувствовал почти наверняка: Мадезуса нет в живых. Воспоминание о безвольно вытянутой руке жреца, о бледной кисти, торчавшей из пропитанного кровью рукава, наполнило его яростью и отчаянием. Месть! Месть!!! – кричало все его существо.

Но сперва он выяснит, что же сталось с Кейлашем.

Наружная дверь таверны была загромождена. Несколько деревенских жителей нехорошо покосились на Конана. Притихнув, они разошлись при его приближении. Осталось только двое стариков, смотревших на подходившего киммерийца. Он не помнил, чтобы эти седобородые были вчера в заведении.

– Где Мальгореш? – сипло спросил Конан. Ему было не до любезностей.

Один из старцев только хмыкнул, возмущенный его тоном, и решил не отвечать. Второй, чье лицо было изборождено морщинами и обветрено, точно сами Карпашские горы, долго молчал, прежде чем заговорить. Потом беззубый старец оперся на посох, наклонился вперед и все-таки ответил.

– Внутри. Заперся. Все утро там просидел, – сообщил он Конану.

Он говорил безразличным тоном, очень невнятно.

Конан шагнул мимо и замолотил кулаком в деревянную баррикаду, окликая Мальгореша по имени голосом, от которого из стен чуть не начали вываливаться камни. Потом, потеряв терпение, попросту отпихнул завал и вошел внутрь.

Мальгореш стоял посреди комнаты. Его бледное лицо и поникшие плечи многое объяснили киммерийцу яснее всяких слов. Судя по всему, трактирщик предпринимал вялую попытку прибраться у себя в заведении.

– Я все это нагромоздил вчера вечером, чтобы никто не лез, – объяснил он Конану. – Там вообще-то есть задняя дверь, так что если бы ты подождал…

– Ладно, – перебил молодой варвар. – Где Кейлаш и Мадезус?

– Вас с Кейлашем, – был ответ, – я вчера оттащил в комнаты, чтобы вы могли оправиться от ран. Так что Кейлаш, полагаю, все еще спит. Вчера он получил так, что кому похлипче хватило бы помереть. А уж удар, который достался тебе, взбешенного кабана уложил бы на месте. А ты стоишь себе целехонек…

– Мадезус… – выдавил из себя Конан, заранее ужасаясь ответу.

Мальгореш молча указал на один из столов у стены. На нем очень тихо и неподвижно лежал жрец. Конан подбежал и откинул угол плаща, натянутого на лицо. Вид мертвого спутника наполнил его душу горем. И новой жаждой отмщения.

– На нем всего одна рана, – тихо сказал Мальгореш. – Порез на плече.

Конан осмотрел эту рану, и его брови сошлись к переносице. По его мнению, от таких ран люди не умирали. Порез был совсем невелик и жизненно важных органов ну никак не затрагивал. Оставалось предположить, что убийца жреца намазал свой стилет какой-то смертоубийственной дрянью. Так, значит, Мадезус погиб не от несчастного случая в драке. Это было убийство, расчетливое и хладнокровное.

Сдерживая ярость, Конан внимательно осмотрел тело, ища другие повреждения. Но ничего не нашел. Мальгореш тем временем принес кожаную сумку целителя и положил ее на стол.

– Драка кончилась вскоре после того, как тебя свалили, – сообщил он Конану. – И те, кто затеял ее, получили по заслугам. Ты убил Кулга и Винака, а их брат умер к утру. Кроме них, пострадал только твой друг… Такое у нас и прежде случалось, и в таверне и снаружи. Кулг и его братья были родом гирканцы, сущие отбросы. Они ехали в Замору через наши места… Скверный ветер дул вчера в вашу сторону, парень!

– Я заметил убийцу, когда он удирал, – сказал Конан. – Когда я поймаю его, он узнает, что это такое – перебегать дорожку киммерийцу!..

Холодная решимость и угроза, звучавшая в этих словах, заставили Мальгореша вздрогнуть. Спасибо богам, что ему ни разу не доводилось поссориться ни с одним киммерийцем! Он спросил:

– Как ты собираешься его разыскивать? Его уже небось и след простыл. Он несколько часов назад убежал!

Конан ответил вопросом на вопрос:

– Сколько троп ведет из вашей деревни?

– На лошади можно проехать только по двум – на запад и на восток. А пешком – куда душе угодно…

– Узнай, не видел ли кто чужака в сером плаще, удиравшего по какой-либо тропинке. Не у всех же мозги вчера были пропитаны твоим пивом! Я заплачу золотом тому, кто наведет меня на его след!

И Конан как можно подробнее и точнее описал Мальгорешу убийцу. Он не упомянул только о нескольких деталях, с тем чтобы изобличить возможный обман. Прежде чем уйти, Мальгореш вынес ему кувшин воды, черствый хлебец и кусок холодной говядины. Есть киммерийцу совсем не хотелось, но все-таки он принялся за мясо и хлеб, продолжая раздумывать про себя о странной смерти жреца.

Осмотр тела дал ему две зацепки, и обе ему весьма не понравились. Одной зацепкой был обрывок голубого шелка, найденный в сжатом кулаке жреца. Другой была не то чтобы находка, вернее – ее отсутствие. Он нигде не обнаружил амулета Мадезуса. Видно, кто-то стащил его, скорее всего – сам убийца. Да, именно это казалось Конану наиболее вероятным.

Он все еще ломал больную голову над этой загадкой, когда в дверях возникла знакомая физиономия.

– Конан! – окликнул Кейлаш, не вполне уверенно вваливаясь в комнату. – Мадезуса не видал?..

Конан молча отодвинулся в сторону, чтобы Кейлаш мог видеть лежавшее на столе тело.

– О, Митра!.. – задохнулся горец. Потрясение и ужас согнали с его лица последнюю краску. – Кто его так?.. За что?.. – Он сжал кулаки и грохнул ими о стену, потом отвернулся, – Это работа жрицы или кого-то из ее злобных приспешников!.. Другого объяснения быть не может!.. Первый же вечер нашего путешествия – и мы остались с носом!..

Конан молчал.

У Кейлаша горло перехватывало от отчаяния и горя.

– Теперь все!.. – убивался он. – Как мы уничтожим эту дрянь без его силы? Он сам говорил, все наше оружие против нее – тьфу! Жрица выиграла, и теперь Эльдран снова… Нам всем конец!

– Если мы еще не протянули ноги, как Мадезус, значит, нас рановато оплакивать, – мрачно перебил Конан. – Что бы ни ждало впереди нас или Эльдрана, мы должны отдать Мадезусу последний долг. И долг этот в том, чтобы поквитаться за него и сделать то, чего сам он не успел. Я видел убийцу, но получил по башке и не смог до него добраться. Но ничего, доберусь. Мальгореш обещал расспросить народ и выяснить, не видел ли кто, как он удирал из деревни.

– Во имя Митры, ты прав! – приободрился кезанкиец. – Мы выследим негодяя, изрубим его на мелкие части и бросим стервятникам. Я не знаю смерти позорней!.. Покончим с ним – и решим, что делать с мутари!

Скверные предчувствия насчет всеобщего конца по-прежнему одолевали Кейлаша, но он нашел в себе силы хотя бы на время отрешиться от них.

– А заодно, – ровным голосом добавил Конан, – вернем и похищенный амулет. Может, другой мигрант с его помощью сумеет одолеть черную жрицу.

– Его амулет!.. – снова ахнул Кейлаш. – Украден!.. – Потом спросил: – Какой смертью умер Мадезус? Конан показал горцу небольшую рану в плече мертвого.

– Яд, скорее всего, – пояснил он. – Да, и вот что еще я нашел… Он держал это в кулаке.

Мог ли он предвидеть, что «это» вызовет такую бурю чувств!.. При виде кусочка шелка, вынутого из кулака у Мадезуса, у Кейлаша попросту отвисла челюсть. Могучего горца шатнуло, он схватился за стол, чтобы не упасть. Вид голубого клочка потряс его сердце и на миг помрачил рассудок. Ему показалось, будто худший кошмар его жизни обернулся явью, и все страхи разом обрели плоть. Ибо кусочек шелка мог означать только одно. Кейлаш отчетливо понял, от чьей одежды его оторвал умирающий жрец. Ошибки быть не могло. Мадезуса пырнул отравленным ножом Ламици, главный евнух Правящего Дома Бритунии…

– Какой же я болван!.. – простонал кезанкиец. – Трижды проклятый болван!.. Зачем, зачем я ему доверял…

– Кому? – рявкнул Конан нетерпеливо. – Да говори толком, парень!..

Кейлаш принялся торопливо рассказывать ему о Ламици и о той роли, которую главный евнух играл в каждодневной жизни дворца. Рассказывая, он не уставал себя костерить. Киммериец слушал его и не мог взять в толк, почему он так казнится. Каким образом он мог распознать в Ламици изменника?.. И вообще, что делать приличному воину вроде Кейлаша в столице с ее беспрестанными изменами, лживой политикой и мелким подсиживанием?.. Сам Конан от всех этих дворцовых интриг через день-другой точно сошел бы с ума.

– Нужно выследить его! – багровея от ярости, бесновался Кейлаш. – Не знать мне ни сна, ни отдыха, пока не вырву из груди его черное сердце и не отправлю пакостную душонку гнить на самом дне преисподней!..

Конан был вполне с ним согласен. По его убеждению, предатели вроде Ламици были хуже личинок, копошащихся в выгребной яме.

– Мадезус будет отомщен, – сказал он. – Но я не стал бы недооценивать этот кусок дворцового говна. Он либо очень хитер, либо невероятно везуч, а скорее всего то и другое сразу. Я-то думал, только мы двое да Эльдран знали, куда мы отправились!

– Верно, – чуточку остывая, согласился Кейлаш. – Мы ведь не знаем, что известно негодяю, а что нет. Состоял ли он в союзе с Вальтреско, или со жрицей, или с обоими?

– Не важно! – сказал Конан. – Хоть с самим Сэтом!.. Все равно я пойду за этим шлюхиным сыном хоть в Бездну и не успокоюсь, пока не проткну его насквозь! Пошли послушаем, что там разузнал Мальгореш, да проведаем наших коней! Куда бы ни скрылась гадюка, от нас ей не уползти!..

ГЛАВА 17 ПУТЬ ЗМЕЯ

Как оказалось, Мальгореш не вытянул из деревенских почти ничего интересного. Те, кого в тот вечер не было в его заведении, в большинстве своем мирно спали дома. Когда Конан и Кейлаш разыскали кабатчика, раздосадованный туранец передал им те жалкие крохи, что ему удалось собрать.

– Одну старушку ночью разбудил цокот копыт, – сообщил он хмуро. – Ее зовут Сирницея… Она жрица Викканы и живет одна-одинешенька в домике на восточной окраине деревни.

– Надо переговорить с ней, – решительно сказал Конан, хотя упоминание еще об одной жрице заставило его внутренне содрогнуться.

– Сирницея слепа, да и с головой у нее… – усомнился Мальгореш. – Вряд ли вы от нее чего-то дознаетесь.

– Все равно отведи нас к ней, – упрямо проговорил киммериец.

Мальгореш еще немного поспорил, но потом все-таки проводил их к жилищу старухи. Домик оказался невелик, но вполне крепок, хотя и выглядел старше тех, что они видели в западной части Иннасфална.

– Она жила здесь еще до того, как было основано поселение, – как бы подслушав их мысли, пояснил Мальгореш. – Кое-кто говорит, будто она встречала наступление Года Льва не менее двенадцати раз. Не знаю, правда ли это, но вот то, что, когда рождались старейшие из здешних стариков, она была повитухой, – это истинная правда!

И он указал им на сутулую старую женщину, как раз вышедшую из дома.

Конан сразу поверил в то, что старухе давно перевалило за сотню. Ее распущенные седые волосы почти достигали колен, а лицо было сморщено, точно яблоко, высохшее на солнцепеке. Услышав голоса, она повернулась туда, где стояли мужчины. Любой с первого взгляда признал бы в ней слепую. Глаза Сирницеи были плотно закрыты веками, словно окна ставнями в непогожий день. Сама она была маленькая, худенькая и сгорбленная. Она напоминала Конану узловатое дерево, согнутое годами и бурями. Согнутое, но не сломанное.

Они приблизились к Сирницее и вежливо поздоровались.

– Я – Конан, северянин, – представился варвар. – А это Кейлаш, кезанкиец из…

– Имена, имена… – пробормотала старуха. – Я слишком стара, чтобы запоминать имена. Да и что мне в них толку?.. Подойдите, чтобы я могла прикоснуться к вашим чертам. Лицо человека – вот истинное окно в его душу…

Конан и Кейлаш скептически переглянулись. Мальгореш скрестил на груди руки и устремил взор в небеса. Решив потрафить старухе, два воителя подошли к ней вплотную. До лица киммерийца Сирницея при всем желании не смогла бы дотянуться, и он встал перед ней на колени. И держал в узде свое нетерпение, пока ее узловатые пальцы блуждали по его скуластому, покрытому шрамами лицу. Покончив с ним, Сирницея точно так же «осмотрела» Кейлаша, потратив на него заметно меньше времени.

– Суровые лица воинов, – опуская руки, сказала она наконец. – Суровые и печальные. Нехорошо, когда у молодых ребят вроде вас такие лица… Что привело столь могучих воителей в нашу бедную деревушку?

– Мы ищем одного человека и надеемся, бабушка, что ты нам поможешь его отыскать, – сказал Конан. – Говорят, вчера вечером ты слышала, как мимо твоего дома на восток проскакала лошадь?

– Да, и это обеспокоило меня и показалось весьма странным, – задумчиво отвечала старуха. – Не звук разбудил меня, но ощущение зла… Тот, кто скакал в ночи, был вестником смерти. И присутствие этой смерти точно ледяными пальцами стиснуло мое старое сердце…

– Так ты уверена, что он скакал на восток?.. – нетерпеливо вмешался Кейлаш.

– Ты можешь сам удовлетворить свое любопытство, – загадочно ответила бабка, но тут же пояснила: – Лошадь пронеслась всего в нескольких шагах от этого места и потоптала мой огород.

Мужчины разом оглянулись в сторону недавно вскопанного огорода. Там в самом деле виднелось несколько совсем свежих отпечатков копыт. Они указывали на восток.

– Спасибо, бабушка Сирницея! – искренне поблагодарил Кейлаш. – Стало быть, на восток, Конан!..

Киммериец извлек из кошелька золотой и вложил его в руку старухе.

– Богатая награда всего за несколько слов!.. – Сирницея была явно удивлена щедростью Конана. – Странным показался мне проезд злого всадника… чувствую, сынок, твое горе как-то связано с этим человеком. Когда он скакал мимо меня, я ощутила еще кое-что… некую искорку тепла и добра, разгонявшую зло. Я уже встречалась с ней раньше, но не могу припомнить, где и когда. Старость – это вор. Он подкрадывается в ночи и крадет мои воспоминания, когда я сплю. Будь готов встретить этого вора, когда он пожалует и к тебе… – Она помолчала немного, потом отвернулась и продолжала: – А он придет непременно, будь ты крестьянином, воином… или королем.

Они вновь поблагодарили ее, но про себя были согласны с Мальгорешем в том, что касалось бабкиного рассудка. Однако, так или иначе, теперь у них была четкая цель. Они знали, в какую сторону скакать и что делать. Они распрощались с Мальгорешем и пустились вперед – по следу Ламици.

Туранец набил их сумки продовольствием на дорогу так, что те чуть не трещали по швам. Кейлаш предложил ему несколько золотых за труды и на ремонт разгромленной таверны. Мальгореш отказался наотрез, зато пообещал отправить тело Мадезуса домой в Коринфию в сопровождении нескольких надежных парней. Они отвезут его в храм и с рук на руки передадут Калетосу для надлежащего погребения.

Что же касалось успокоения отлетевшей души, то об этом все трое молча помолились каждый своему богу.

Воины молча выехали из Иннасфална… Говорить им было особо не о чем, а вот следы, возможно оставленные Ламици, следовало высматривать со всей тщательностью.

Выслеживать, евнуха оказалось неожиданно трудно. Оба преследователя были опытными следопытами, но их объединенных усилий только-только хватало. Во многих местах на каменистой тропе не удавалось разглядеть вообще ничего. Оставалось надеяться на инстинкт. И не уходить далеко от дороги. Так они и поступали, и в конце концов отыскивали все новые подтверждения: Ламици здесь побывал.

Между тем – хотя они об этом и не подозревали – тропа, по которой они продвигались, не была безымянной. Путешественники называли ее Путем Змея. Узкая, извилистая, она петляла между неприступными скалистыми кряжами, образовывавшими естественную границу Бритунии с юго-востока. Кое-где тропа суживалась так, что приходилось ехать гуськом. В этих местах двое странников особенно усердно оглядывались по сторонам, – не напороться бы на разбойничью засаду!

Полуденное солнце стояло над головами. Оно обогревало тела, но отнюдь не сердца. Конан первым нарушил молчание, длившееся уже несколько часов:

– Как ты думаешь, почему он поехал не в город, а на юго-восток?

Кейлаш ответил тотчас, ибо сам размышлял о том же: – Он знает, где прячется жрица. Не знаю, каким образом и откуда, – но знает. Наверное, он хочет предупредить ее о нас… или получить награду за убийство Мадезуса. Все равно! Мы должны остановить его прежде, чем он к ней доберется. Незачем ей знать, что Мадезус погиб. Мало ли что она примется делать, узнав, что жрец ей более не противостоит!

– Поймаем, – уверенно проговорил Конан, – Обязательно поймаем подонка. Еще не бывало такого, чтобы пожилой евнух, выросший в городе, сумел удрать от киммерийца, взявшего его след! А я не успокоюсь, пока не окуну свой меч в его вонючую кровь И не отправлю черную душонку печься в аду!

Они почти не делали привалов, проезжая Путем Змеи, и останавливались только затем, чтобы напоить лошадей и дать им отдых. По счастью, недалеко от дороги было множество небольших озер, питаемых горными ручейками. Конан беспрестанно ворчал – ему все казалось, что привалы были слишком частыми, – но Кейлаш настаивал. Лошадей следовало поберечь для изнурительного путешествия, которое им еще предстояло. Кезанкиец надеялся, что Ламици скоро загонит своего коня и будет вынужден продолжать путь пешком. Конан подумал и нехотя с ним согласился.

Погода благоприятствовала им почти весь день. К вечеру, однако, в небе начали собираться тучи. Солнце скрылось, и сразу повеяло холодом. Дорога между тем все время вела вверх, так что и без того было не жарко. По сторонам еще попадались деревья, но голого камня становилось все больше. И уже несколько часов минуло с тех пор, как они в последний раз видели след Ламици.

Каменистая почва и сумерки еще больше затруднили их поиски. Конан проклинал злую судьбу, загнавшую их в эти горы. Он начинал понимать, почему бритунийцы не опасались нашествия из Заморы. Только воинство верхом на горных козлах сумело бы легко и быстро преодолеть скалистые громады Карпашей. Лошадям приходилось туго даже на тропе: кое-где двоим спутникам приходилось спешиваться и вести их в поводу. Хорошо хоть, лошадки были выносливые и неприхотливые. Они проходили скальные теснины, карабкались на уступы и уверенно одолевали осыпи.

Двигались путешественники медленно. К вечеру, по оценкам Кейлаша, они прошли не более тридцати лиг. Точнее сказать было трудно: горы окружали их со всех сторон, не давая как следует определить расстояние.

– Придется заночевать здесь… – сказал наконец Кейлаш, устало сползая наземь с седла.

– Давай проедем еще! – возразил Конан. – Тучи разорвало, скоро выйдет луна. Небось как-нибудь не собьемся с тропы!

– Это верно, – сказал горец. – Но что, если он свернет куда-нибудь с дороги?

– Вряд ли, – нахмурился Конан. – Лошади все равно не пройти иначе как по тропе. Да и сам он… Эти утесы не препятствие для горцев Кезанкии или Киммерии, но дворцовому евнуху на них нипочем не взобраться. Давай поднажмем, пока окончательно не упустили его!

Кейлаш вздохнул, поглядывая на закат.

– Ладно, веди, – сказал он наконец, снова забираясь в седло…

Они перекусили прямо на ходу, не произведя заметного опустошения в сумках с провизией, которой предусмотрительно снабдил их Мальгореш. В одном углу сумки, висевшей у него при седле, Конан обнаружил наполненный мех; он вытащил затычку и поднес горлышко к губам. Пиво было не вполне свежим, но он рад был и такому. Напившись, он передал мех Кейлашу.

Отведав, горец шумно чмокнул губами.

– Когда отгремит эта история, – сказал он, – надо будет непременно заехать в Иннасфалн еще разок и заплатить Мальгорешу по счету, – а он,право слово, все возрастает! И пиво у него хорошее, и сам мужик что надо… а уж до чего складно рассказывает!

Конан согласно кивнул:

– Я что-то не слыхал, чтобы туранцы служили в бритунийском войске. Он туранец или все-таки бритуниец?

– И то и другое, – ответил Кейлаш, вновь прикладываясь к пиву. – В основном он туранец. Его бабушка была бритунийкой, рабыней. Немедийцы взяли ее в плен, а будущий дедушка Мальгореша – вызволил. Самого его родители вырастили в Султанапуре, у моря Вилайет. Он был еще мальчишкой, когда они уехали из Ту рана и перебрались на запад, в Замору. Там до сих пор живет большая часть его семьи… в деревне севернее Йезуда. Может, нам еще доведется проезжать теми местами.

– В Замору, говоришь? – с интересом спросил Конан. – А сам ты там раньше бывал?

– Много лет назад, – ответил кезанкиец. – Мы с Мальгорешем тогда пересекли горы и посетили его родню. Только ехали мы через другой перевал, южнее. Ну и в сам Йезуд не стали соваться. Это город ненормальных, сдвинувшихся на своем боге-пауке, Зате. Человеку в здравом уме с тамошними фанатиками каши не сварить!

– Я вообще-то в вашей Пайрогии оказался проездом, – поделился с товарищем Конан. – Я в Замору путь держал. Я много разного слышал о Шадизаре и Аренджуне и о том, сколько там всяких сокровищ. А вот про Йезуд – только слухи и сплетни.

– Самые скверные из которых, уверяю тебя, совершенно правдивы, – содрогнулся Кейлаш. – Многим людям укоротило жизнь не в добрый час случившееся посещение этого города. Я надеюсь, боги проведут нас мимо Йезуда!

– Пока они ведут нас почти прямо на восток, почти не отклоняя к югу, – заметил Конан. – Скоро в Кезанкийских горах окажемся, если только прямо к югу скоро не повернем.

– Да, – отозвался Кейлаш, – моя родина отсюда недалеко. Но должен тебе сказать, Кезанкийские горы почти так же непроходимы, как здешние. Много лет я там не бывал… – Он задумался и примолк, потом неожиданно спросил: – А что ты собираешься делать в Заморе? Ты воин, а не воришка.

Конан ответил, ничуть не стыдясь:

– Воровством я за вечер могу добыть столько, сколько солдат – за целый год тяжких походов. Ты сам видел, в какую историю я влип у вас в городе. А все потому, что законы и обычаи вашей цивилизованной жизни для меня – бред сивой кобылы. То ли дело в Заморе! О законе там и не слыхивали, и жителям тамошним плевать, откуда пришел человек и что у него в прошлом. Человек на жизнь там зарабатывает мечом, а значит, безбедная жизнь мне обеспечена.

Кейлаш покачал головой:

– Даже лев погибнет, свалившись в яму со змеями. Попадешь в Замору – почаще оглядывайся через плечо, а то и моргнуть не успеешь, как всадят в спину кинжал. Ворья там хоть отбавляй, и многие норовят стащить больше чем кошелек!

– Ну, только не у киммерийца, – самоуверенно заявил Конан.

– А может, потом вернемся в Пайрогию? – предложил кезанкиец. – Нам до зарезу нужен новый капитан, и плата больше, чем тебе кажется! – Он указал на мешочек с деньгами, висевший у Конана на ремне. – Ты уже видел, как великодушен Эльдран. А что касается женщин…

– Нет, дружище, – Конан помотал головой. – В Заморе тоже, верно, бабы водятся. В вашем городе я буду себя чувствовать как в клетке. Что мне там делать? Лупить по лбу пьянчужек да орать на бестолковых стражников?.. С ними, между прочим, любой десятилетний мальчишка из наших кланов справился бы…

Кейлаш собрался горячо возразить, но потом передумал и промолчал. На самом деле его оценка городской стражи не намного превышала данную Конаном. Оставив разговор, он опустил глаза к тропе… и едва не свалился с лошади от удивления.

– Смотри!..

Конан, ехавший впереди, остановил коня и вернулся немного назад. Кейлаш указал ему на совсем свежую кучку конских яблок.

– Лошадь Ламици?.. – предположил кезанкиец. Или другого какого-нибудь путешественника, – проговорил Конан, но неуверенно.

Не сговариваясь, оба подтолкнули своих коней пятками, вынуждая пойти рысцой. Они были почти уверены, что снова взяли след евнуха. Они напрягали зрение, высматривая возможные следы на тропе, – насколько это было возможно в неверном свете луны.

Когда небо полностью прояснилось, с него глянули первые звезды…

Так они ехали еще несколько часов со всей скоростью, которую могли себе позволить. Больше им не попадалось никаких признаков того, что здесь когда-либо побывал Ламици, но они упорно стремились вперед. Наконец они все-таки решили расположиться на ночлег и немного поспать, а заодно дать отдохнуть коням. Разложив одеяла, они завернулись в них и тотчас заснули…

Между тем Ламици таился гораздо ближе, чем они отваживались предполагать.

После своего бегства из Иннасфална евнух отчаянно гнал коня. Полуослепленный вспышкой амулета Мадезуса, Ламици попросту запаниковал. Теперь еще Конан, чего доброго, пустится за ним в погоню!.. Если бы не глаза, он спрятался бы у самого входа, и глупый варвар, выскочив из таверны, как раз и напоролся бы на ядовитое жало его стилета. Но зрение слишком медленно возвращалось к нему. По-прежнему наполовину ощупью он пробрался вдоль стены, едва найдя в потемках дерево, к которому привязал свою лошадь…

К тому времени, когда он наконец отыскал коня, он чувствовал только СТРАХ – такой, какого не испытывал еще никогда! Он потерял слишком много времени; киммериец вот-вот бросится на него из темноты и разорвет, точно бешеный пес. Кое-как евнух вскарабкался в седло и, колотя пятками, с места пустил лошадь бешеным галопом. И скакал несколько часов, прежде чем осознал, что едет на восток. Зрение наконец вернулось к нему, но не смелость. К тому же он знал: если повернуть назад, он столкнется носом к носу с киммерийцем. И с друзьями, которые вполне могли киммерийца сопровождать…

Значит, следовало держать путь на восток. И надеяться, что удастся отыскать какое-нибудь укрытие и отсидеться. Если Конан вправду погнался за ним, Ламици будет просто тихо сидеть и ждать, пока тот не удалится на приличное расстояние. Решив так, евнух продолжал двигаться на восток. Скоро, впрочем, он понял, что спрятаться будет не так-то легко. Никаких укрытий вблизи тропы не было видно. С обеих сторон вздымались скалы или стояли плотные группки деревьев, сквозь которые он все равно не смог бы продраться. Делать нечего, он ехал дальше, надеясь, что укромное местечко все же отыщется…

Евнух двигался, конечно, медленнее, чем Конан с Кейлашем. Не с его убогими навыками было состязаться с ними в скорости на горной тропе. Однако у него была порядочная фора, да и останавливаться для поиска следов ему не приходилось. Про себя он радовался тому, что дорога была сплошь каменистой. Когда попадалась грязь, могущая сохранить отпечаток копыта, он ее тщательно объезжал.

И вот теперь он спал едва ли не в трех лигах от своих преследователей. И если те двое спали богатырским сном здоровых и чистых сердцем людей, то Ламици без конца одолевали тревожные сновидения.

Ему снилось, что он – маленькая серая мышка посреди нескончаемого открытого поля. Поле простиралось во все стороны: некуда убежать, негде спрятаться…

За ним гнались. Стояла ночь, и евнух-мышка не знал, что именно за ним гналось, но что-то кружило над головой. И искало его. Он слышал шорох кожистых крыльев и пока еще далекий, пронзительный крик. Он замирал в ужасе и все смотрел вверх, стараясь постичь природу преследователя. Он видел только одинокий глаз, быстро приближавшийся к нему. Темно-багровый глаз с непроглядной щелью зрачка… Силы оставили его, и Ламици, не двигаясь, ждал смертного часа. И вот острые когти и кривые зубы впились в его плоть, раздирая тело на части…

Ламици с воплем проснулся и принялся оглядываться по сторонам, точно так же как делал это во сне. Жуткого глаза не было видно – только белое, как кость, ко всему безразличное око луны. Дрожа всем телом, евнух облегченно вздохнул. Неподалеку стоял его конь, привязанный к дереву. Ламици уже собирался снова лечь и попытаться заснуть, когда заметил краем глаза странное, бирюзовое свечение у самой земли.

Оно исходило из кожаной сумки, которую евнух бросил рядом с собой. Ламици распутал завязки и заглянул внутрь. Амулет жреца едва заметно светился. Это не понравилось убийце, он принялся рыться в поисках какой-нибудь тряпки, способной заглушить ненавистный свет. Найдя наконец клок черной ткани, он как можно плотнее замотал амулет. Вот так-то лучше! Ламици уже вновь затягивал ремешки, когда за спиной, совсем рядом, прозвучал знакомый голос:

– Доброй ночи, Ламици!

Это был женский голос, порождавший странное эхо. Евнух судорожно крутанулся на месте.

– Азора!.. – ахнул он потрясение. – Ты здесь!.. Каким образом…

– Это не важно, – отвечала жрица мутари. – Слушай внимательно. Ты должен будешь сделать так, как я тебе говорю.

Мутари стояла перед ним, закутанная в черный плащ, почти невидимая в ночной темноте. В лунном свете смутно белело только лицо, да и его наполовину скрывал низко надвинутый капюшон. Губы поблескивали алым, словно только что смоченные кровью. Длинные рукава одеяния прятали кисти рук, а нижний край плаща касался земли.

– Слушаю и повинуюсь, о жрица… Я твой раб, как всегда. Молю тебя, ответь мне только… Почему Эльдран до сих пор жив?

– Его хранят могучие Силы, – ответила Азора. – Жрец Митры, Мадезус, носит талисман, который мешает моей магии.

– Он больше не носит его, жрица! Я убил митраита! Прошлой ночью, в деревне! Я заколол его отравленным кинжалом. Я видел, как он умирал!

– В самом деле?.. – Ее глаза впились в самую душу евнуха, словно вытряхивая наизнанку его память и проверяя, не пытается ли он солгать. Потом ее губы дрогнули в улыбке мрачного торжества, она рассмеялась так, что у него пробежал по коже мороз. – Неплохо сработано, евнух!.. Тогда тебе остается сделать только одно дело. Ты должен принести мне талисман… Амулет, который он носил. Он наделен великой силой, древней и смертоносной. Без него ни один человек – и даже жрец проклятого Митры! – не сможет мне противостоять!..

Ламици улыбнулся:

– Этот амулет здесь, со мной, моя госпожа. Я вынул его из мертвой руки митраита!

Он подхватил свою сумку и с торжеством извлек из Нее замотанный в тряпицу амулет.

Азора попятилась на несколько шагов прочь:

– Погоди! Я еще не готова его лицезреть. Говорю тебе, в нем заключена Сила, способная бороться со мной и без участия жреца. Ты должен ехать вперед по тропе до конца, а когда доберешься до восточных предгорий Кезанкиев – поверни к югу. Храни талисман! Принеси его в Шан-и-Сорх, в мою крепость! Там я буду в силах уничтожить его.

На лице Ламици отразилось непонимание.

– Я здесь не во плоти, болван! – раздраженно пояснила мутари. Она протянула к евнуху руку, и палец, увенчанный черным ногтем, неосязаемо прошел сквозь его тело. – Ты видишь всего лишь мое отражение. Мое могущество так возросло, что я по своему произволу могу посылать его издалека!

Ламици попытался что-то понять, потом спросил:

– Как же я разыщу твою крепость, высокочтимая жрица? Я никогда не путешествовал так далеко на юг и…

– Когда ты повернешь к югу, я вновь пошлю тебе мое отражение. Принеси талисман, и как можно быстрее! Я уничтожу его, и с Эльдраном будет покончено. Уже ничто не сможет отвратить его гибель!

– Есть одна трудность, моя госпожа, – сказал Ламици. – Конан и Кейлаш еще живы. Не знаю как, но они избежали ловушки, подстроенной им в храме, и теперь гонятся за мной!

По лицу Азоры прошла тень беспокойства. Будь здесь побольше света, евнух, возможно, заметил бы в глазах жрицы нечто подозрительно напоминавшее сомнение.

– Ты не должен дать им себя поймать, – сказала Мутари. – На таком расстоянии от моей крепости я мало Чем могу тебя защитить. Скачи быстрее! Нас еще разделяют сотни лиг, но ты должен их преодолеть. И держи талисман надежно спрятанным!

Образ Азоры рассеялся, а луну затянули тонкие облачка. Ламици протер глаза, зевнул и стал собирать вещи. Он доберется к Азоре и отдаст ей амулет. И может, с ее помощью все-таки возродит былые надежды. Чего бы ему это ни стоило, он не дастся в руки преследователям: пусть гонятся за ним – навстречу погибели. Посмеиваясь, погнал он коня на восток, и вскоре между ним и двумя спящими воинами пролегло множество лиг…

ГЛАВА 18 СПЯЩИЙ В ПЕСКАХ

Азора висела в воздухе в нескольких футах над полом библиотеки в крепости Скаурола. Потом лениво опустилась на пышный ковер, сквозь который тем не менее чувствовался холод каменного пола. Жрица сидела неподвижно, больше похожая на картину, чем на реальное существо.

Несколько часов она вот так левитировала над полом, обшаривая тонкие миры в поисках эманации амулета Мадезуса. Ее тело, оставшееся в материальном мире, не дышало, красные глаза не моргнули ни единого раза. Предоставленная самой себе, плотская оболочка Азоры всего лишь бездумно парила, оставаясь якорем для невидимой нити, привязывавшей дух. Отыскав наконец в астральных сферах то, что искала, Азора вернулась в себя самое.

Способы путешествий в эфире она почерпнула из толстых томов, хранившихся в библиотеке Скаурола. Таких томов здесь были многие сотни. И в каждом таились давно позабытые секреты черной магии. Когда Азора впервые вошла в библиотеку, ее охватило невольное благоговение. Таких необозримых хранилищ тайных знаний она еще не видала. Она знала со слов Кзима, что в твердыне Скаурола было запрятано немало сокровищ. Но они ее не интересовали. Библиотека была для нее важнее любого золота и драгоценностей.

Кзим отказался последовать за нею в книгохранилище. Она оставила его в прихожей и забыла о нем, углубившись в изучение премудростей. Пусть себе бежит по своим паучьим делам. Ее ждали бесчисленные полки, заставленные древними фолиантами, и кипы аккуратно разложенных свитков. Библиотека была громадна: потолок отстоял от пола на добрых двадцать футов, и буквально каждый дюйм стен занимали полки и стойки для свитков. Сложи вместе дюжину самых потаенных стигийских хранилищ – не наберешь и полстолько!

И самой первой книгой, которую она отобрала для пристального изучения, стал, конечно же, колдовской том, собственноручно составленный Скауролом.

Книга была громадна. Он покоилась на особом столе, составленном, как мозаика, из человеческих костей. Переплет был из кованой меди, изрядно потемневшей от времени. Толстые, с золотым обрезом страницы пожелтели, но рассыпаться еще не собирались. Первые две трети книги были убористо исписаны рукой Скаурола. Тысячи слов теснились на каждой обширной, как простыня, странице. В отличие от сходных по содержанию книг, которые прежде читала Азора, здесь совсем не было ни рисунков, ни чертежей. Зато страницы светились сами собой – это позволяло читать их, даже если комната была погружена в кромешную темноту.

Последняя треть книги не была заполнена. Странно…

Добравшись до пустых страниц, Азора попыталась прочесть несколько предшествовавших. Язык оказался ей непонятен. Досадуя, она начала листать книгу задом наперед, пока не добралась до читабельного раздела. И с головой погрузилась в его изучение. Много часов спустя, несколько утолив свою духовную жажду, она решила опробовать на практике кое-что из постигнутого.

Самым интересным ей показалось искусство эфирных путешествий. Для тонких миров расстояния не имели никакого значения; по утверждению книги, дух мог быть в мгновение ока послан за тысячи лиг. Азора стала очень тщательно произносить заклинания, долженствовавшие отделить ее дух от тела. Сначала ничего не получилось, но она не оставляла попыток, пока в самом деле не отправилась странствовать сквозь неосязаемые дебри астрала.

Из Скауроловых записей следовало, что странствующий дух мог наблюдать за событиями физического мира, сам оставаясь невидимым. Азора решила это проверить, а заодно посмотреть, что сталось с недоумком Мадезусом и его двоими громилами там, в храме, где для них была приготовлена столь замечательная ловушка. Она ожидала найти их растерзанные, изуродованные тела, но не обнаружила ничего. Забеспокоившись, она отправилась на поиски Балберота: неужели архидемон не смог уничтожить троицу смертных?.. Она отдала мысленный приказ своему духу… и ее понесло сквозь жуткий хаос Нижних Миров, в самую глубину.

Дух Балберота, лишенный всяческих оболочек, обнаружился в одной из бездн преисподней: там пребывали демоны, вовсе изгнанные из физического мира. Она когда-то читала о том, что такие бездны существовали, но никакие описания не могли тягаться с реальностью. Перед ее духовным оком предстал невообразимый хаос, населенный бесплотными призраками, вечно корчившимися в неистовых муках. Их терзала бессильная ярость, которой до скончания веков не суждено было найти выхода. Содрогнувшись, Азора поспешно вернулась в библиотеку, в свое тело…

Как же так вышло, что у Балберота не получилось?.. Мадезус, жалкий жрец, при всем желании не мог справиться с демоном Древней Ночи, чье могущество приближалось к могуществу младших богов. Потрясенная Азора вновь и вновь задавалась этим вопросом, но ответа по-прежнему не было. Наверное, думалось ей, вмешался Сам Митра: изгнать демона Древней Ночи под силу разве что богу. Но если с Мадезусом в самом деле пребывала воля Митры, это значило, что жрец намного опаснее, чем ей казалось поначалу. Необходимо было срочно его разыскать!..

Азора вернулась в тонкие миры и отправилась на поиски.

Почему-то вместо Мадезуса ее дух набрел на Ламици. Старый осел спал на обочине дороги, петлявшей между скалами в Карпатских горах. Азора не поняла, почему ее вынесло к евнуху, но решила воспользоваться случаем и попробовать еще одно замечательное искусство, детально описанное Скауролом. Она внедрилась в его сновидение и разбудила его.

Когда Ламици с воплем вскочил, она стала его расспрашивать. То, что она от него узнала, и порадовало, и озадачило ее. Итак, жрец мертв!.. Евнух остановил его сердце необоримым ядом. Она сама когда-то пользовалась подобной отравой и знала, что спасения от нее не было; оживить Мадезуса теперь не сможет никто. К тому же – чистое везение! – Ламици завладел его амулетом.

Азора не знала в точности, какую роль играл этот амулет во всех последних событиях. Ей было только известно, что для нее он смертельно опасен. Ибо это последняя реликвия Ксуоквелоса, одного из худших врагов мутари. Азора не сомневалась, что амулет участвовал в разрушении заклятия Смерти, наложенного ею на Эльдрана. А может, он и от Балберота своего обладателя уберег…

Ламици принесет его ей! Она не осмелилась ни прикасаться к амулету, ни даже смотреть на него, но со всей определенностью знала, как истребить его силу. Погрузить его в кровь человека, утратившего душу, – и амулету конец. Это будет последняя служба, которую сослужит ей Ламици. Азора начала отнимать у евнуха душу с тех самых пор, как они повстречались. Теперь оставалось совсем немного, но мутари оттягивала удовольствие. Человек, лишенный души, как известно, ничего не боится, жрица же собиралась сполна насладиться пыткой, когда он станет ей уже вовсе не нужен. И потому Ламици еще сохранял последний клочок души.

Страх приведет его к ней и не позволит даже думать о бегстве. Азору беспокоили только те двое, гнавшиеся за Ламици. Если они поймают: евнуха, то отберут у него амулет и попробуют обратить его против нее. А не получится – разыщут кого-нибудь, кто умеет пробуждать его силу.

Пока Ламици отделяло от преследователей расстояние, Азора была в безопасности. Они были еще слишком далеко, и сама она ничего не могла с ними поделать. Но и это не страшно. Скоро они приблизятся, и тогда она сумеет до них дотянуться…

Оставшись без жреца и без амулета, они мало что смогут ей противопоставить. Убить ее?.. Обыкновенная сталь не сможет причинить ей вреда. Она будет пытать их сколько захочет. А потом скормит паукам, живущим в нижнем чертоге. Пусть полакомятся! Азора решила сделать детей Зата своими домашними питомцами. Всех, кроме Кзима. Она не доверяла ему: слишком умен. Она прихлопнет его, но несколько позже. Сейчас ей было не до него.

Время работало на нее, и она это знала. Даже если Ламици и его преследователи будут мчаться круглые сутки галопом, не делая передышек, они доберутся до Шан-и-Сорха самое раннее через неделю. В действительности, конечно, они прибудут гораздо позже. И все это время она будет упорно трудиться, впитывая магические познания Скаурола. И особенно пристально будет она разыскивать главнейшую из тайн великого мутари: бессмертие. Множество магов, живших в разные времена, пытались раскрыть секрет жизни и смерти, но удалось это лишь Скауролу. Исторические хроники сходились в одном: он был низвергнут прежде, чем успел совершить все ритуалы и обрести бессмертие. Ей, Азоре, не следовало опасаться столь печальной судьбы. Потому что не было больше смертного, способного встать у нее на пути.

Жрица вернулась к костяному столу с возложенной на него книгой-страшилищем. И принялась читать – страстно, запоем. Где-то здесь, внутри этого медного переплета, таился ключ к вечной жизни. Азора начала читать с самой первой страницы. Она не даст себе отдыха, пока не найдет этот ключ.

Кзим в ожидании таился за дверью библиотеки… Его прежний хозяин, Скар, когда-то говорил ему: настанет день, и придет женщина.

«У нее будут такие же глаза, как у меня, – наставлял Скар. – Покажи ей тайный проход и предупреди о старушках. Поднимись с нею на самый верх, но в Тайный Чертог не входи! Спрячься в нише над дверью и ожидай моего возвращения. Засим наделяю тебя даром речи, дабы, когда придет женщина, ты мог стать ей проводником…»

Сказав это, Скар прикоснулся к телу Кзима длинным пальцем с черным загнутым ногтем. От этого прикосновения тело и разум паучка волшебным образом изменились, и он обрел дар речи.

А потом настал день, когда к воротам крепости приблизился странный седовласый муж и окликнул хозяина по имени. У человека была с собой длинная серебристая пика. Кзим помнил слова, которые произнес Скар, когда открывал двери и выходил навстречу незнакомцу.

«Этот глупец думает, будто меня можно убить, – пробормотал хозяин. – Откуда ему знать, в какую глубину ушли мои корни! Даже если ему удастся задуманное, полностью он меня не уничтожит. Через несколько коротких столетий, когда его тело обратится в прах, а гробница будет забыта, я вернусь в мир живых. И не дам покоя этому миру…»

Скар поручил Кзиму оставаться в нижнем чертоге, пока не придет женщина. Больше он не сказал ему ничего. Просто вышел за ворота и отправился в пустыню на поединок с седоволосым.

Кзим не испытывал никаких чувств, следя сквозь распахнутые ворота за их короткой, но страшной борьбой. Кончилась схватка тем, что седоволосый пронзил Скара своим серебряным копьем. Когда это произошло, тело хозяина крепости попросту обратилось в пыль, и никогда не утихающий ветер пустыни унес ее вдаль. Подхватив пыль, ветер начал усиливаться, пока не превратился в настоящую бурю. Летящий песок заставил незнакомца отступить от стен крепости. Буря захлопнула тяжелую дверь, в щель которой подглядывал Кзим. И еще много месяцев бушевал над цитаделью самум, отгоняя искателей сокровищ и любопытных исследователей. Когда же ветер наконец улегся, башня была полностью засыпана. На поверхности пустыни не осталось ни малейшего следа.

Потянулись века… Нестареющий Кзим прилежно нес бессонную стражу, ожидая предсказанного хозяином появления женщины. Медленно перемещались желтоватые дюны, и наконец крепость сбросила песчаный саван, так долго укрывавший ее от мира. К тому времени уже никто не памятовал о ее существовании. Отрывочные упоминания сохранились лишь в нескольких пыльных свитках да в книгах, которые годами не открывала ни одна живая душа…

Но вот настал час, предопределенный много столетий назад.

И пока Азора лихорадочно углублялась в рукопись Скаурола, а Кзим ждал неизвестно чего, притаившись в нише над дверью, пески за стенами крепости пришли в движение. Только на сей раз не ветер гонял их туда и сюда. Мириады песчинок перетекали и шевелились сами собой, точно рои крохотных насекомых. Причем не все, а лишь некоторые. Избранные. Остальные если на какое-то время и поднимались над землей – тут же падали обратно.

Так проходили часы. Солнце пересекло безоблачное небо над Шан-и-Сорхом и ушло за западный горизонт. С течением времени шевелящегося песка становилось все больше, пока наконец перед воротами крепости не завертелся небольшой пыльный вихрь. Он разрастался крупица за крупицей и становился плотнее. К наступлению темноты он достигал уже семи футов в высоту. Покачиваясь и вращаясь, вихрь двинулся к каменной двери, словно ведомый неким невидимым разумом…

Возле самой двери он остановился и начал изменять облик. В нем постепенно возникало мужское обнаженное тело. Оно проявлялось начиная со ступней ног, как если бы некто вливал плоть в незримую форму. Песчинка за песчинкой присоединялись к нему, и крутящийся вихрь мало-помалу иссяк. Вместо него перед дверью стоял могущественнейший мутари земной истории. Стоял возрожденным.

Низкий, раскатистый смех Скаурола разнесся над бесплодной равниной… Протянув руку, он толкнул тяжелую дверь, и она отошла легко, точно невесомая шелковая занавеска.

Босые ноги бесшумно ступали по каменным плитам. Скаурол пересек входной покой несколькими широкими, размашистыми шагами. Гладкое светлокожее тело играло завидными мускулами, идеальные пропорции казались слишком совершенными. Нигде не было ни малейшего изъяна; лишь очень внимательный взгляд заметил бы на груди и посередине спины тонкие округлые шрамы – след серебряного копья, пронзившего его много лет назад. Зубы и ногти Скаурола были черными, как и у Азоры, а губы – белыми. На голове и теле не росли волосы, не было даже ресниц и бровей. Глаза, черные, непроницаемые, казались двумя полированными угольными шарами. Он направился к иллюзорной стене, скрывавшей лестницу наверх, и завесы паутины раздвинулись перед ним. Скаурол с удовольствием отметил про себя, что «старушки» по-прежнему стерегли ложные двери, сидя все так же, как он их посадил. Он миновал стену и вступил в коридор. Высоко над ним, в башне, Азора откинулась в кресле, глядя на лежавший перед нею том. Она была совершенно без сил. Несколько дней усердных занятий вымотали ее похуже, чем даже Перемещение. Она летела по страницам, как в трансе, не замечая усталости. А теперь готова была свалиться от изнеможения. Зато какая власть ей отныне принадлежала! Какие страшные тайны!..

Большая часть книги была посвящена описанию всевозможнейших пыток. Каких только не было здесь способов исторгнуть у беспомощной жертвы ужас и боль!.. Азора горела нетерпением скорее испытать эти замечательные способы в деле. Где там, наконец, Ламици?.. Надо будет отправить свой дух в астральное путешествие и посмотреть, что поделывает евнух. Но не теперь. Сперва нужно восстановить магическую энергию, почти исчерпанную за чтением книги…

Азора вынула из кармана плаща небольшую чашку из тонкого металла со странными символами, выбитыми на стенках. Следом появилась коробочка размером с ладонь, вырезанная из древесины плотоядного дерева каламту. Сдвинув крышечку, Азора вынула спрессованный комочек сушеных цветков черного лотоса. Положив комок в чашку, она произнесла одно-единственное слово:

– Атмак.

На ее ногте возник тонкий язычок синего пламени, и она подожгла ссохшиеся лепестки.

Лотос горел очень медленно, наполняя воздух едким Темным дымом. Поставив чашку перед собой на пол, жрица полной грудью вдохнула этот дым. И через несколько мгновений уже наслаждалась сновидениями черного Лотоса.

Далеко внизу у подножия лестницы стоял Скаурол. Он успел облачиться в штаны и черную безрукавку с боковыми шнуровками. Шнурки были сплетены из черных человеческих волос, а безрукавка и облегающие штаны сработаны из толстой шкуры гигантской черной ящерицы. Никакой обуви и никаких украшений Скаурол надевать не стал, лишь на левом мизинце появилось черное каменное кольцо.

Неторопливо начал он подниматься по длинной лестнице… Тишину нарушало лишь редкое звяканье толстых черных ногтей о ступени. Все выглядело точно так же, как когда-то. За те столетия, что он спал в песках, великую крепость не осквернили ни искатели сокровищ, ни любопытные. Ничем и никем не тревожимая, она спала под барханами, ожидая его возвращения.

День своего поражения Скаурол предвидел с самого начала, еще прежде чем вознесся к вершинам власти. Предчувствие смерти грызло его, угрожая свести с ума. Каждую ночь он видел во сне седовласого мужа, пронзающего его копьем. Сколько сил положил он на то, чтобы отыскать и истребить всех, кто хоть как-то напоминал того человека!..

…Постепенно все люди начали казаться ему похожими на человека из сна. Многие тысячи умерли на кольях под стенами его дворца; песок пустыни стал красен от их крови. А страшное видение и не думало исчезать. Казалось, сами боги вознамерились его истребить. Наверное, они ревновали и боялись, как бы он не превзошел их своим могуществом!

И тогда он сказал себе, что все-таки утрет им нос. Что бы ни случилось, он выживет. И со временем вновь восстанет из праха, а сила его лишь возрастет.

Бесчисленные убийства продолжались своим чередом, а он тем временем изучал запретный Зурийский Кодекс и наконец понял, как победить смерть. Однако ему потребуется помощь. Заклинание, способное возродить его к жизни, должен был произнести другой мутари, причем искушенный в тайных науках. И ему не следовало ничего знать о планах Скаурола.

Ради достижения своей цели Скаурол заключил сделку с Сэтом, древнейшим и почтеннейшим богом-Змеем. Десять тысяч пленников умерли жуткой смертью на кольях во славу этого бога. Взамен Сэт даровал Скауролу желаемое.

Несколько столетий спустя в южной Стигии, у края болот Пурпурного Лотоса, на южных берегах реки Бахр, Сэт явился во сне одному из своих жрецов и сообщил об особенной девочке, которая вскоре должна была появиться на свет в ближней деревне. И еще много чего рассказал своему жрецу Сэт. Он нашептал ему о таких тайных, чудовищных ритуалах, что даже у пресыщенного жестокостями жреца заворотило с души.

Не смея ослушаться, служитель бога-Змея похитил девочку из деревни и вырастил ее у себя на болоте. Она мало чем походила на своих смертных ровесниц, в том числе и физически, но еще больше это касалось ее поведения и увлечений. Жрец скоро начал бояться ее. Но Сэта он боялся гораздо больше. Потому-то через четырнадцать лет, накануне дня рождения девочки, в год Паука, в месяц Скорпиона, он исполнил над нею предписанный Сэтом обряд.

А потом по собственной воле проглотил смертельную дозу сока, выжатого из цветков Пурпурного Лотоса.

Скаурол не знал, где была и что делала женщина-мутари, пока не прибыла в его крепость. Да это и не волновало его. Сэт исполнил обещанное. Жрица, сама о том не подозревая, привела в действие заклинание, столетия назад вписанное Скауролом в его книгу.

Быть может, она при этом погибла. Если же нет – он знал, как использовать ее в дальнейшем. Он полностью управлял ею, хотя она о том и не догадывалась. Она родит ему множество детей-мутари. Его магия после зачатия придаст плоду в ее чреве ускоренный рост. Роды станут происходить каждое полнолуние. А он, Скаурол, будет отправлять подросших детей во все страны мира. Вестниками смерти и хаоса явятся они униженному, корчащемуся у его ног человечеству… И то, что вынашивание этих детей отнимет у жрицы часть магической энергии, было даже на руку ее повелителю. Небось поостережется вступать с ним в борьбу.

Скаурол шел наверх по ступеням, шел предъявлять права на свою невесту, и бездонные глаза его мерцали предвкушением…

ГЛАВА 19 ГОНКА

Раскаленное солнце висело в безоблачной небесной лазури над пустыней восточного Шема. Прикрыв глаза бронзовой от загара рукой, Конан внимательно осматривал южный горизонт. Заметив там нечто, он сморгнул несколько раз, желая убедиться, что перед ним не мираж и не порождение его собственной фантазии, разыгравшейся от жары. Нет, увиденное было вполне реально. Крохотная серая точка, колебавшаяся на пределе его зрения…

– Я вижу его! – прохрипел киммериец, обращаясь к Кейлашу. – Еще пол-лиги – и он наш!

– Он, наверное, сделал большой привал вчера ночью, – пробормотал в ответ кезанкиец. Голос его звучал так, словно Кейлаш говорил с полным ртом песка. Да он примерно так себя и чувствовал.

– Клянусь Кромом, сегодня мы поймаем его! – устало сказал Конан. – Сегодня седьмой день, а этот ублюдок все еще впереди!..

– Восьмой, – поправил Кейлаш. Он считал дни, начиная с отъезда из Иннасфална. Вначале ничего запоминающегося не происходило, но на пятый день на них налетела небольшая шайка зуагирских разбойников. Дело было у юго-восточных отрогов Кезанкийских гор, чуть южнее Дороги Королей. Двое воителей только-только устроились передохнуть; разбуженный недреманным инстинктом, Конан проснулся как раз вовремя, чтобы заметить несколько теней с блестящими ножами в руках, подбиравшихся к ним под покровом ночной темноты. Киммериец закричал во все горло, чтобы разбудить Кейлаша, и первым ринулся на разбойников.

Битва была короткой, но беспощадной. Нескольких кочевников друзья уложили на месте, однако остальные сбежали и, что хуже, увели с собой их лошадей. Вместе с конем Конана уехала и его сумка с провизией. Хорошо хоть Кейлаш додумался положить свою наземь, когда устраивался на ночлег.

Подобное происшествие хоть кого могло обескуражить и заставить бросить погоню. Двое воителей все-таки решили идти дальше пешком, выслеживая Ламици, и их упорство скоро было вознаграждено. На другой же день они обнаружили мертвую лошадь, в которой Кейлаш признал скакуна из королевской конюшни. Евнух попросту загнал его в своем поспешном бегстве и был принужден идти дальше пешком. Исполнившись новых надежд, друзья поспешили по следу его сандалий вдоль южных предгорий Кезанкиев. След, увы, был не особенно свежим. Ламици успел как следует оторваться от них.

Так они и двигались за ним до северной оконечности Огненных гор. Потом эти горы постепенно исчезли из виду: преследуемый и погоня все более углублялись в выжженные пространства шемитской пустыни. Отыскивать пеший след Ламици оказалось проще, чем след его лошади. Они были уверены, что евнух был где-то совсем близко. Тем не менее он со сводящим с ума упорством сохранял свой отрыв…

И вот только сегодня, спустя еще несколько дней, Конан наконец-то заметил его. Усталость делала болезненным каждое движение, но варвар и горец с удвоенной энергией устремились вперед.

– Недоносок, оказывается, вынослив, точно пустынный скорпион, – проворчал Конан. – И гораздо удачливее, чем мы.

– Скоро кончится его удача, – мрачно буркнул Кейлаш и многозначительно погладил черенок меча.

Конан на это заметил:

– Если он доберется до крепости раньше нас, как бы наша удача первой не иссякла.

Кейлаш погрузился в угрюмое молчание, не желая тратить силы на пустой разговор. Ни он, ни Конан покамест не затрагивали одну животрепещущую тему: быстро иссякавшие припасы. Они как могли экономили воду, но изнурительно быстрый марш подтачивал силы. Они не делали остановок в самые жаркие дневные часы, как собирались вначале. Они заставляли себя тащиться вперед, даже когда солнце жгло им макушки, повисая прямо над головами.

Глядя на товарища, Кейлаш сильно подозревал, что железного киммерийца не свалили бы и несколько дней совсем без воды. Ему бы такое здоровье!.. Не то чтобы Кейлаш боялся за свою жизнь, нет. Он опасался, что начнет отставать и задержит своего спутника. Ноги то и дело сводила судорога, легкие, обожженные раскаленным воздухом пустыни, так и горели. В тех местах, где тело не прикрывала одежда, кожа багровела и слезала клочьями. Может, евнуха они и поймают, но Кейлаш весьма сомневался, что выдержит дорогу назад.

Он заставил себя отрешиться от столь печальных перспектив. Лучше думать о чем-нибудь ласкающем душу.

Например, о полных кружках прохладного пива и о сладостных ласках прекрасных шлюх из таверны…

Вот в таком полубредовом состоянии Кейлаш кое-как заставлял себя двигаться следом за киммерийцем, мало что замечая вокруг…

Когда безжалостное солнце наконец склонилось к закату, Конан еще раз присмотрелся к горизонту. И скупо улыбнулся воспаленными, потрескавшимися губами. Они все-таки настигали Ламици, которого, судя по следу, мотало из стороны в сторону, точно кабацкого пьяницу. Еще несколько часов назад они миновали выброшенный им пустой мех из-под воды. Похоже, полубезумного евнуха скоро должны были оставить последние силы…

Мягкий шлепок, раздавшийся позади, заставил Конана поспешно обернуться. Это Кейлаш лицом вниз рухнул в песок. Киммериец немедля бросился к нему, но тот зашевелился и поднялся сам.

– Заснул, – пробурчал он, смахивая с лица песок. Покачнулся – и свалился опять.

Конан посмотрел на друга со все возраставшей тревогой. Он приподнял ему голову и поднес к запекшимся губам горлышко бурдюка. Кейлаш отпил, потом кое-как приподнялся на локтях.

– Передохнуть… надо, – пробормотал он, почти не раскрывая глаз. – Ты… иди давай.

Конан посмотрел на далекую фигурку Ламици… Она была едва видна в быстро сгущавшейся темноте. Как бы он хотел поспать хоть несколько часов!.. Кейлаша нельзя было бросить здесь одного, а тащить его на себе киммериец был уже не в состоянии. И на двоих у них оставался всего один бурдючок. Конан еще раз попытался растормошить горца, но измотанный кезанкиец лежал пластом. Делать нечего, варвар улегся на песок рядом с ним, прикрыл лицо капюшоном, взял в руки обнаженный меч – и некрепко заснул.

Проснулся он странно освеженным. Вокруг по-прежнему были грязно-желтые дюны. Ветер местами выглаживал тонкий песок, местами собирал его волнами. Кожа киммерийца была сухой, как пергамент, губы жестоко обожгло солнце, но горло почему-то больше не сводила жажда. И наконец он с ужасом осознал: уже наступало утро!.. Он проспал целую ночь!..

Прикрывая глаза от яростного пустынного солнца, варвар тяжело поднялся и хотел разбудить Кейлаша, но того… нигде не было видно. Потрясенный киммериец начал оглядываться, однако не нашел даже следов, могущих подсказать, куда подевался его спутник. В отчаянии он снова и снова обозревал горизонт… Никого! И ничего!

А солнце палило как будто с удвоенным бешенством, палило так, что невозможно было отнять руку от глаз…

Потом он заметил, что оно висело удивительно низко, заполняя все небо своим невыносимым сиянием. Он судорожно зажмурился, прикрываясь руками… Солнце уменьшилось и отступило так же неожиданно, как и приблизилось. Только из привычного желтого стало голубовато-белым. И висело оно не в небесах, а на конце серебряной цепочки. Цепочку держал седоволосый старик. В другой руке он сжимал серебряное копье. Из одежды на нем была лишь пыльная коричневая набедренная повязка, да на ногах болтались поношенные сандалии. Шаркая ногами, он шел через пески навстречу потрясенному киммерийцу.

– Убей его, как я когда-то убил!.. – прокаркал он пронзительным голосом, размахивая копьем.

Конан мигом встал в боевую стойку, держа меч наготове. Мало ли какой фокус выкинет старый безумец!

– Когда он увидит это, он должен стоять лицом к лицу с тобой! – продолжал бушевать старик. Он высоко держал пылающий амулет. – Не дай ему уйти!..

И Конан узнал его амулет. Точно такой же, как тот, что носил Мадезус!

– Кто ты? – спросил он озадаченно, не опуская, впрочем, оружия.

– Дераннасиб из Пелиштии, – ответил старик. – Пронзи его сердце! Убей его, как я когда-то убил!..

– Кого убить? И как? – недоумевал Конан. – У меня нет ни амулета, ни серебряного копья. А где Кейлаш? Воин, который был здесь со мной?..

На сей раз старик ничего не ответил. Он указал копьем на юг, повернулся к киммерийцу спиной и зашагал прочь, продолжая бормотать на ходу. Он шел, и плоть все больше облезала с его костей, пока не остался лишь обнаженный, побелевший скелет. Вот он рассыпался и исчез в песке, пропав с глаз… Изумленный варвар даже не попытался последовать за стариком. И вновь в глаза ему ударило огромное солнце. Оно заполонило все небо, грозя раздавить и сжечь его в невыносимом сиянии…

…Конан с криком вскочил, сжимая в руках меч. Небо все еще было совершенно темно. Так, значит, ему приснился сон!.. Ругаясь, он пнул песок и стал ждать, пока успокоится зашедшееся сердце. Кейлаш пошевелился с ним рядом, потом зевнул и поднялся.

– Ты что-то сказал?.. – выговорил он голосом, невнятным спросонья.

– Да нет, ничего, – буркнул Конан, решив, что вряд ли стоило пересказывать товарищу такой странный и не слишком приятный сон. – Пошли! Вряд ли Ламици завалился дрыхнуть, как мы!

– Надо было тебе оставить меня, – пристыженно опустил голову горец. – Я вел себя как последний слабак, и это может дорогого нам стоить. Клянусь, сегодня я наверстаю все то время, что мы потеряли из-за меня. Вперед!..

И, не тратя больше времени и сил на разговоры, он быстрым шагом устремился по следу. След был отчетливо виден, – на их счастье, погода стояла безветренная и песок лежал неподвижно. Друзья неутомимо шагали при свете луны. Конан легко поспевал за своим другом. Когда взошло солнце, они вновь увидели вдалеке бредущего евнуха.

Ламици приближался к полуразвалившимся стенам какого-то древнего сооружения… Стены росли прямо из песка, а за ними высилась огромная мрачная башня. Заметив евнуха, который, спотыкаясь, стремился к воротам сооружения, Кейлаш испустил цветистую гирлянду таких чудовищных непристойностей, что отшатнулся бы и аргосский матрос.

– Бежим!.. – хрипло заорал он, обращаясь к Конану. – Надо схватить его, пока он не пролез внутрь!..

Собрав последние силы, друзья сломя голову понеслись через пески. Летя вперед, Конан гадал про себя, чья гибель была ближе – Ламици или их собственная… К черту сомнения! Он мчался со всей скоростью, на какую был способен. Он далеко обогнал Кейлаша и приближался к хромавшему, шатавшемуся евнуху. Он понятия не имел о том, что с вершины башни за ним холодно наблюдали черные, точно сажа, глаза.

Ламици оглянулся через плечо я хотел завизжать от ужаса, разглядев жуткого варвара всего в нескольких сотнях шагов. Из пересохшего горла не вырвалось ни звука, лишь безмолвно шевельнулись покрытые волдырями, уродливо вспухшие губы. С изможденного лица, похожего на череп покойника, лохмотьями свисала опаленная плоть. Самотело выглядело едва ли лучше. Пропыленные, изодранные шелковые одеяния, когда-то бывшие голубыми, болтались на истощенных, костлявых плечах.

Но страшнее всего были глаза. Безумца завораживал солнечный блеск, и он днями напролет смотрел прямо на яростное светило. От этого глаза его приобрели цвет прокисшего молока, он почти ослеп. Несмотря на то что практически лишился зрения, он шел прямо к цели, безошибочно ведомый неким загадочным чувством. Он более не помнил ни цели, ни причины странствия, ни даже своего имени. Его мир состоял всего из трех слов. Солнце. Крепость. Амулет. Больше ничто не имело значения.

Он ввалился внутрь через трещину во внешней стене, споткнулся, но устоял на ногах и продолжал двигаться к башне. Позади него киммериец во весь опор несся к воротам, до которых ему оставалась какая-то дюжина шагов. Он держал перед собой меч: еще несколько прыжков, и он всадит клинок евнуху в спину. Но от темных глаз, смотревших на него сверху, не мог укрыться ни один его шаг. Когда Ламици оказался внутри стен, смотревший заговорил впервые за много столетий молчания.

– Капатмак-кутук! – сказал он.

Звуки, вырвавшиеся из горла Скаурола, породили эхо и привели в действие могущественные силы.

– Уф-ф!.. – изумленно выдохнул Конан. Там, где мгновение назад был всего лишь воздух, возникло кованое железо ворот. В которое он со всего маху и врезался. Меч вылетел у него из руки, а самого его отбросило на несколько шагов назад. Голова от удара пошла кругом; киммериец подобрал меч и кое-как поднялся.

– Что еще за херня?.. – возмутился Кейлаш, подбегая и останавливаясь перед воротами. – Смотри!.. – И он концом меча указал на стену по обе стороны ворот.

Куда подевались крошащиеся каменные обломки, обглоданными ребрами торчавшие из песка? Стены стояли во всей красе, нетронутые и неприступные.

– Надо лезть!.. – проворчал Конан. – Его еще не поздно схватить!

И он, и горец были опытными скалолазами. Они взобрались по воротам – там нашлось больше зацепок для рук и ног, чем на гладких стенах. Подтянувшись, Конан перевалился через верх и сразу увидел Ламици. Евнух был уже на полпути к ступенькам, что вели ко входу в башню. Спускаясь, киммериец долез примерно до середины, потом спрыгнул вниз. Кейлаш последовал за ним, упав и перекатившись по мягкому песку. Еще несколько сот футов – и евнух у них в руках!.. Он только-только достиг лестницы…

– Дельмек-кескин! – вновь гулко отдался в башне голос Скаурола.

Мчась за еле плетущимся евнухом, Конан выдернул из ножен кинжал. Кейлаш, следовавший за ним, вдруг взвыл от боли и изумления. Конан оглянулся – и кинжал чуть не выпал у него из руки.

Из песка вдруг выскочил длинный, премерзко зазубренный кол. Толщиной он был примерно как рука киммерийца возле запястья. Этот кол чуть не угодил в кезанкийца: он оцарапал ему левый бок и оторвал кусок потрепанного плаща. Тут Конан ощутил какое-то шевеление в песке возле своей правой ноги и инстинктивно шарахнулся в сторону. Мгновенная реакция спасла ему жизнь: еще одно железное острие пронзило воздух там, где он только что стоял. Когда оно замерло, его вершина оказалась на фут выше головы киммерийца.

Участок песка между воротами и лестницей оказался кошмарной западней. Конан и Кейлаш отчаянно уворачивались от все новых и новых кольев, выраставших кругом них из песка, точно смертоносные железные стебли. Иногда выскочивший кол вновь прятался в землю. Песок сразу же заполнял отверстие – и не заподозришь, что здесь было мгновение назад!..

Конан и Кейлаш продолжали игру со смертью, дюйм за дюймом продвигаясь вперед, к башне. У обоих вовсю текла кровь из множества неглубоких ран, плащи висели клочьями. Киммериец, и так вымотанный бешеный бегом по солнцепеку, понимал: если хоть чуть ослабить внимание, его тотчас же насадят на вертел. А, была не была!.. Решив положиться на счастье, он закрыл глаза и, перестав уворачиваться, просто понесся к двери крепости так, что только пятки засверкали.

Когда он снова открыл глаза, то уже стоял на нижней ступеньке каменной лестницы, вне досягаемости зазубренных кольев. Правая нога была вспорота прикосновением одного из лезвий, но в остальном ему повезло.

Кейлаш решил последовать его примеру и так же, как Конан, во весь дух помчался вперед. Он был уже почти в безопасности, когда очередной кол взметнулся у него прямо из-под ноги, пропорол ступню и пошел дальше вверх. Кейлаш свалился, воя от нечеловеческой боли.

Его надо было спасать! Дотянувшись, Конан изо всей мочи вцепился в кол и рванул его на себя. Железный штырь сначала согнулся, а после и переломился. Зазубрины изранили киммерийцу ладони, но он не обращал внимания на боль. Кейлаш содрал ногу с обломков кола. Как ни обезвожено было его тело, на глазах воина от боли выступили слезы. Скрипя зубами, он оторвал от плаща полоску ткани, замотал пробитую ногу, поднялся и заковылял вперед. Густая кровь сразу пропитала повязку.

Конан же перехватил отломанный кол, точно копье, и с силой размахнулся:

– Умри, адский выползок…

И смертоносный снаряд полетел прямо в Ламици, подбиравшегося к башенной двери. Как ни ловок был Конан, докинуть копье до изможденного евнуха было нелегко даже ему. Но он справился. Кол ударил Ламици в правое плечо и с такой силой швырнул его вперед, что тяжелая дверь растворилась. Беглец свалился уже внутрь…

Конан подхватил оброненный кинжал и помчался вверх по ступенькам. Кейлаш, содрогаясь от боли, упорно тащился следом. Добравшись до двери, друзья ворвались в чертог.

Их встретило редкое по мерзости зрелище. Несколько жирных, мохнатых пауков окружило распростертого евнуха и вовсю пожирало его плоть. Конана едва не вырвало от звуков их пиршества. Взмах меча – и мохнатые ноги полетели в разные стороны…

Кейлаш разогнал остальных пауков, спустившихся с потолка, и Конан выдернул из тощего кулака мертвого евнуха небольшой кожаный кошель. Внутри был лишь один предмет – маленький, но довольно тяжелый, замотанный в плотную тряпку. Конан отшвырнул тряпку прочь а торжествующе поднял над головой похищенный амулет.

Кезанкиец мрачно посмотрел на свою пробитую ногу.

– Беги, Конан! – сказал он. – Забирай амулет – и скорее беги! Отдашь его какому-нибудь праведному жрецу, глядишь, сумеет с ним справиться. Беги, говорю!

И он протянул варвару сумку с остатками продовольствия.

Чужая воля избавила Конана от нелегкого выбора…

– Капатмак-капи! – в третий раз подал голос Скаурол. Двуногие насекомые все-таки пробрались в его башню! Ну они пожалеют об этом. Железные двери пришли в движение и накрепко захлопнулись. Конан выдернул кол из тела Ламици и хотел всунуть его между смыкавшимися створками, но не успел.

Они были заперты.

Скаурол покинул чертог наверху, из которого наблюдал за вторжением, и начал неторопливо спускаться по нескончаемой винтовой лестнице…

ГЛАВА 20 …И НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО

Конан и Кейлаш молча смотрели на запертую дверь. Кейлаш налег плечом, но она и не подумала открываться. Когда глаза попривыкли к потемкам (во входной покой почти не проникало света), могучий горец сказал:

– Тут еще три двери. Попробуем?

Конан с большим подозрением оглядел двери. Очень уж нехорошо щерились над ними каменные горгульи… не ловушки ли поджидают внутри?

– Лучше четвертую, – сказал он и тоже примерился к той, через которую они вошли. Увы, толстые створки не поддались бы и дюжине воинов, вооруженных тараном. Кейлаш и Конан налегли вместе, усилие было поистине сверхчеловеческим… Железо и камень словно издевались над их усилиями. Они наконец сдались и, тяжело дыша, прислонились к стене.

– Почему она вдруг закрылась? – вслух задумался Кейлаш. – Во имя Митры! Ловушки в этой поганой башне срабатывают с дьявольской точностью! А может, здешние двери приказов ведьмы слушаются?

Конан ответил несколькими неразборчивыми ругательствами. Озираясь в поисках выхода, он обнаружил, что в комнате вроде как прибавилось света. Он заново обшарил глазами стены и потолок, но свет шел не оттуда. Светился амулет погибшего жреца. Голубое сияние становилось все ярче. Конан поднял амулет повыше, освещая им комнату.

– Ага!.. Смотри-ка, следы в пыли!.. – крикнул он Кейлашу, указывая на следы туфель перед одной из дверей.

Горец вопросительно посмотрел на амулет, но Конан только передернул плечами. Кейлаш обследовал закрытую дверь.

– Спорю на что угодно, что заперто или заложено с той стороны… – проворчал он. На всякий случай взялся за ручку… и не мог сдержать изумленного восклицания, когда дверь легко отворилась.

Конан предостерегающе взял его за плечо.

– Погоди, – сказал он коротко. – Я пойду первым и буду светить. – И указал мечом на промоченную кровью повязку на ноге товарища: – Ступай осторожней… Мало ли какие ловушки нам здесь еще приготовлены!

Кейлаш кивнул и поудобнее перехватил свой клинок. Конан толкнул носком ноги дверь и распахнул ее полностью. Амулет осветил большую полукруглую комнату. Она была пуста, если не считать примерно полудюжины статуй. Посредине виднелась железная винтовая лестница, поднимавшаяся к высокому, футов двадцать-тридцать, потолку. Конан осторожно шагнул внутрь и жестом позвал за собою Кейлаша. Кезанкиец обвязал больную ногу еще одной полоской материи и, хромая, двинулся следом.

Семь статуй стояли как раз напротив двери, лицом к ней, на равном расстоянии друг от друга. Они были вполне похожи на отвратительных горгулий, помещенных снаружи, только превосходили их размерами и никаких шариков в лапах не сжимали. Конану почему-то очень не хотелось подходить к ним вплотную. Он крался, как кот, прямо к лестнице посредине покоя.

Кейлаш принес кол, все еще влажно блестевший от крови Ламици. Уперев его в косяк, он надежно заклинил дверь острием. Еще не хватало, чтобы она, как та первая, захлопнулась у них за спиной!

Когда Конан поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, из входного покоя донесся громкий треск. Конан одним прыжком слетел с лестницы и оказался подле Кейлаша. Следом за треском долетел глухой удар камня о камень, и в дверь вплыло облако серой пыли. Конан выставил вперед амулет, надеясь с его помощью разглядеть, что происходит снаружи.

Вот рассеялась пыль, и друзья, выругавшись, попятились прочь… В дверях стояла горгулья. Серый камень сменила змеиная зелень живой чешуи, глаза кроваво светились. Люди еще не пришли в себя от изумления, когда горгулья метнула в них свой шар.

Меч Конана взметнулся навстречу и столкнулся в воздухе с молочно-белой сферой, выбив сноп синеватых искр. Не попав в цель, шар свалился на пол в нескольких футах от киммерийца. Он чуть слышно шипел, от него поднимались завитки тошнотворного дыма. Сразу стало нечем дышать. Конан двинулся вперед, замахиваясь на горгулью мечом.

Чешуйчатая тварь проявила отменное проворство. Она схватила кол, которым Кейлаш заклинил дверь, и угрожающе ткнула им в Конана. Варвар, однако, тоже был проворен. Он увернулся, а лотом с жутким боевым криком полоснул горгулью по незащищенному боку. Клинок глубоко впился в тело и отсек кусок плоти, мокро шмякнувшийся на каменный пол.

Горгулья отскочила, схватила дверь за ручку и захлопнула ее, заслоняясь от нового выпада Конана. Из бока раненой твари вовсю хлестал серовато-желтый ихор, но она успела просунуть кол в ручку двери и тем самым запереть ее. А потом, еще держась лапами за кол, вновь обратилась в камень.

Конан бросился на дверь изнутри, но она лишь содрогнулась. Кейлаш закричал, о чем-то предупреждая, и Конан обернулся. Кезанкиец, с пепельным от ужаса лицом, взирал на статуи, расставленные вдоль стены. Конан тоже посмотрел в ту сторону… и увидел, что все семь медленно к ним приближались! Их тела ожили и покрылись зеленой чешуей. Киммерийцу эти новые монстры показались еще страшнее их родственницы с шариком в лапе.

Шарик, между прочим, по-прежнему исходил едким дымом, от которого резало в горле и слезы текли из глаз. При каждом вздохе в легкие словно вонзались ножи, грудь сводило мучительной судорогой.

Одна из бывших статуй, та, что стояла посредине, взмахнула кожистыми крыльями и взвилась к потолку. Две ближайшие к Конану неумолимо подступали. Кейлаш оказался отрезан от друга. Он кое-как прохромал к лестнице; сразу четыре зубастые, когтистые твари последовали за ним.

Конан встал спиной к двери и приготовился отбивать нападение крылана. Тот спикировал прямо на него – сплошные зубы, когти и хлопающие крылья. Варвар не двигался с места, пока грозные когти не оказались в каких-то дюймах от его лица. Только тогда он с криком отпрянул в сторону, перекатился через голову и вскочил на ноги. Его меч просвистел в воздухе – силы удара хватило бы срубить дерево. Горгулья врезалась в дверь со всего разлету. По комнате разнесся треск ломающихся костей…

Конец Конанова меча попал как раз по крыльям, под корень смахнув их со спины твари. Они остались лежать на полу, по-прежнему слабо шевелясь. Горгулья сползла на пол, корчась в агонии и марая дверь кровью. Еще несколько мгновений, и изуродованные останки обратились в камень. Однако на двух других это не произвело ни малейшего впечатления. Они все так же неуклонно приближались и готовы были вот-вот нанести удар.

Кейлашу, загнанному в центр комнаты, приходилось несладко. Покалеченная нога не давала как следует развернуться и вынудила ограничиться обороной. На шкурах горгулий зияли кровавые следы, оставленные мечом кезанкийца, но и самому ему пришлось уже познакомиться с их когтями. Одна из горгулий сумела подобраться так близко, что в кровь разодрала ему челюсть. Шаг за шагом теснили они взмыленного горца и заставляли его отступать вверх по ступеням. Он и так находился уже в дюжине футов над полом. Беда только, оттуда, где он теперь находился, Конана больше нельзя было рассмотреть.

Кейлаш медленно пятился вверх, заботясь только о том, чтобы не позволить сбить себя с ног. Постепенно поднявшись до самого верха ступеней, он смог заглянуть, что делалось этажом выше. Он увидел небольшую, но прочную с виду деревянную дверь, служившую единственным выходом из комнаты. Он хотел занять оборону возле этой двери, но две горгульи опередили его и отрезали от выхода. Еще несколько подкрадывалось снизу, не давая спуститься обратно. Горец обернулся к тем, что были ближе всего. Если он сумеет их зарубить, то все-таки прорвется к двери… Острые когти, словно ножи, прошлись по его правой руке, кровь потекла из дюжины ран.

Сохранив самообладание, горец применил против своих сверхъестественных противников неожиданный маневр: кинулся прямо на них, а потом… свалился на пол. Ему удалось прокатиться как раз между ошеломленными тварями. Не теряя времени даром, он рванулся к двери. Растерзанная ступня слепила сознание казнящими вспышками боли, но все-таки он добрался до двери и схватился за ручку, мысленно умоляя Митру, чтобы дверь открылась. И Митра услышал. Незапертая дверь легко поддалась его усилию, и он вывалился в соседнюю комнату, еле увернувшись от тянувшихся к нему жадных когтей.

Там, куда он попал, было совершенно темно. Амулет остался у киммерийца, и чем дальше уходил от него Кейлаш, тем слабее делался свет.

Нашарив ручку двери, горец захлопнул ее за собой, а в следующий миг она затряслась под ударом тяжелого тела. Кейлаш ощупью отыскал засов, вогнал его на место и испытал величайшее облегчение, когда тот уверенно лязгнул. Дверь выглядела достаточно прочной, чтобы задержать горгулий по крайней мере на некоторое время. Привалившись для верности к ней спиной кезанкиец попробовал отдышаться, а заодно оценить свое положение. Его глаза успели несколько освоиться с темнотой, но рассмотреть комнату по-прежнему не удавалось.

Наклонившись поправить на ноге повязку, Кейлаш вдруг услышал из глубины комнаты какой-то странный звук. Мгновенно замерев, он напряженно прислушался, но шум горгулий, продолжавших штурмовать дверь, заглушал все остальное. Решив довериться безошибочному инстинкту, горец приготовил меч и ощупью двинулся вдоль стены, решив отыскать уголок, удобный для последнего боя. Когда шум за дверью на некоторое время стих, настороживший его звук послышался снова, и на сей раз громче. Это был шорох кожи по камню. Левая рука Кейлаша наконец коснулась угла, и он выпрямился, вставая в боевую стойку. Сколько еще сможет выдержать дверь?.. Он подозревал, что горгульи неплохо видят в темноте. Если они сумеют ворваться внутрь, его мгновения будут сочтены.

Но тут с его ногой произошло нечто такое, отчего остальные мысли разом разлетелись прочь. Что-то… едва заметно ощупывало его раненую ступню! У него мурашки побежали по телу от этого прикосновения. А потом что-то маленькое и зубастое впилось прямо в рану и гнусно зачмокало!..

Содрогаясь от отвращения, Кейлаш отдернул ногу, пытаясь стряхнуть неведомого вампира. Существо шлепнулось на пол и рассерженно зашипело. Судя по звуку, его тело было мягким, кожистым и округлым. Что еще за ужас, явившийся из мрака пить его кровь?.. Горец вслепую махнул мечом. Сталь чиркнула по камню, полетели искры. Он понял, что промахнулся. Да и искры не дали ему возможности что-либо разглядеть.

На всякий случай он изготовился для нового удара, но в это время комнату заполнило тусклое оранжевое свечение, а ноздрей коснулся запах дыма. Кейлаш увидел, что комната совсем невелика. И по другую сторону ее виднелась открытая дверь, а за ней – лестница, уводившая наверх, в башню. Ни мебели, ни окон – только та дверь, в которую он вкатился несколько минут назад.

И он был в комнате не один. По полу к нему подбирался здоровенный паук. В бледных зенках твари горела ярость. И разум. Еще Кейлаш увидел, что его первый удар не пропал даром: на полу валялось несколько отсеченных лап. Не иначе сам Митра направил его отчаянный замах в темноте! А на клыках паука багрово блестела его, Кейлаша, кровь, только что высосанная из раны. Горца едва не вырвало, он отвел взгляд…

И в который раз ахнул от изумления. Он увидел источник дымного света. Вниз по узкой лестнице спускалась женщина, державшая в одной руке чашу из темного камня. Из этой-то чаши растекался дым и исходило тусклое оранжевое сияние. Дым не давал рассмотреть черты лица, но горец ни на мгновение не усомнился: перед ним была жрица мутари собственной персоной. Она выглядела безоружной, но Кейлаш сразу вспомнил рассказы Мадезуса. Против нее, говорил мигрант, бессильны мечи…

Вот она достигла нижней ступеньки, вошла в комнату и поставила свою чашу на пол. Дым расступился, и оказалось, что жрица совершенно обнажена. Свет зловеще играл на ее гладкой коже и переливался в блестяще-черных волосах, достигавших плеч. Она лениво расправила пальцами волосы, погладила шею, потом провела ладонями по своему безупречному телу. Вот ладони коснулись роскошной груди, скользнули вниз, к животу… Живот был, между прочим, не плоским. Он явственно выпирал наружу, как если бы она была беременна. Кожа над пупком пульсировала – ни дать ни взять, там билось сердце. Кейлаш отвернулся. Зрелище было не для его глаз.

Она засмеялась, и от этого звука у кого угодно кровь застыла бы в жилах.

– Приветствую тебя, горец! – сказала она и заметила его опушенные глаза. – Что, кишка тонка лицезреть истинную красоту?

Кейлаш почувствовал, как его взгляд против воли устремляется выше. Невидимые руки схватили его голову и заставили повернуться к ней. Он плотно зажмурился, вовремя вспомнив, что ни в коем случае не должен смотреть ей в глаза.

Она вновь засмеялась, еще с большей жестокостью:

– А впрочем, все это неважно. Ты видишь? Во мне плод. Он только что зачат, но до чего быстро растет! Еще не успеет смениться луна, как родится первенец новой расы мутари! Знай же, несчастный, что твое убогое тело и твоя горячая кровь станут пищей для него и для меня. Я могла бы остановить твое сердце одним движением руки. Но нет! Я пожру твою живую плоть и упьюсь твоими криками! Ведь ты силен – для смертного, конечно. Ты будешь жить еще долго, пока я не вырву из твоей груди бьющееся сердце и не выпью его соки… Смотри же на меня! Смотри на прекрасный лик своей смерти!..

Все те же незримые руки заставили Кейлаша открыть глаза и посмотреть на Азору – горец только сдавленно ахнул. Ее глаза были двумя багрово-черными безднами, втягивавшими его в себя. Он не мог оторвать от них взгляда. Его разорванная, кровоточащая челюсть безвольно отвисла, а все тело налилось свинцом, выходя из повиновения воле. Он тяжело свалялся на пол. Он был еще в сознании и пытался сопротивляться, но что он мог? Кейлаш так стиснул меч, что тот словно врос в его парализованный кулак. И он по-прежнему не мог оторвать круглых от ужаса глаз от лица жрицы мутари…

Ее ярко-алые губы растянулись в улыбке, обнажая хищные ряды загнутых черных зубов, смертоносных словно кинжалы. Она склонилась над поверженным горцем и с нечеловеческой силой рванула его кольчугу, располосовав ее, словно тонкую ткань. Злобные глаза все так же впивались в его зрачки. Когтистая рука коснулась его обнаженной груди… оторвала кусок плоти и отправила в рот!..

Несчастный Кейлаш не мог даже закричать: губы и горло не повиновались ему.

Азора вновь потянулась к нему, но тут из-за ее спины послышалось громкое рассерженное шипение. Жрица стремительно обернулась, и Кейлаш освободился от ее сковывающего взгляда. Оказывается, это пораненный им паук ухватил ее за лодыжку клыками.

– Твоя обещала Кзим человеческой крови!.. – пыхтел он, не отпуская ее ноги. – А сама забирать от Кзим! Кровь – это для Кзим!..

Яростно взвизгнув, жрица вперила в паука свой страшный взгляд и коротко взмахнула рукой. Кзима мгновенно расплющило, словно невидимым молотом. Азора брезгливо отшвырнула размозженные останки прочь.

Когда она отвернулась, Кейлаш почувствовал, что снова может управлять собственным телом. И как ни был он потрясен и истерзан, его самые первые движения были продиктованы воинским инстинктом, тем самым, что выручал его в бесчисленных стычках на бритунийской границе. Поудобнее перехватив тяжелый меч, горец вогнал его в ближайшую мишень – во вспухшее, пульсирующее чрево Азоры. Удар был направлен со всей силой и яростью: отточенная сталь прошла насквозь, так что кончик меча высунулся из спины. Жестокая судорога сотрясла ее тело…

Сердце Кейлаша застучало, как сумасшедшее. Неужели убил?.. Неужели это вправду возможно?.. Но безумной надежде не суждена была долгая жизнь. Жрица зашевелилась и неторопливо стала вытаскивать трехфутовый клинок из своего пропоротого живота. Кейлаш рванул меч на себя, только тут заметив, что ее тело не кровоточило. Из раны тек вонючий ихор, но она как будто и не замечала этого. С трудом поднявшись на ноги, Кейлаш отступил в угол, приготовил меч и стал ждать…

Азора ощупала свое чрево, и у нее вырвался яростный вопль.

– Плод погиб!.. – Она повернулась к горцу, красные глаза горели адским огнем. – Двуногий слизняк!.. Твой жалкий меч для меня – как комариный укус!.. Но за этот удар ты познаешь страдания, каких не ведал еще ни один смертный! Каждая капля твоей подлой крови будет исходить из тела с мучениями, большими, чем может выдержать человек!..

Кейлаш почувствовал, как вновь одеревенели все его члены. Азора шевельнула рукой, и меч выскочил у него из кулака. Новое движение кисти жрицы – и замаранный темной жидкостью клинок перевернулся в воздухе и пронзил горцу бок. Невидимая рука всаживала его все глубже и наконец с чудовищной силой вогнала в каменный пол. Боль пламенем охватила мозг. Парализованные мышцы не давали Кейлашу ни увернуться от удара, ни даже беспомощно скорчиться. Пот ручьями тек по его телу, из страшной раны хлестала кровь…

– А ведь никакие жизненно важные органы не затронуты, – издеваясь, сообщила ему жрица. – Ты будешь умирать несколько долгих дней, точно кролик, попавший в силок…

Ее рука вновь указала на рукоять меча, и тот начал раскачиваться туда-сюда, еще больше раздирая рану, Мутари наклонилась и приложила к окровавленной плоти ладонь. Из ее ладони вырвался огонь и обжег рану вокруг клинка, останавливая кровь. Жуткий запах горелого мяса и крови поплыл под сводами комнаты. Кейлаш ощутил, как душа отделяется от тела, словно пытаясь покинуть этот чертог, превращенный в камеру пыток…

…Он едва заметил, как рухнула дверь, наконец-то сокрушенная дружными усилиями ломившихся горгулий. Почти все чувства, заглушенные нечеловеческой болью, отказали ему. Это было как сон. Он видел происходившее, но не слышал, не чуял и не осязал. Три горгульи, ворвавшиеся в пролом, сразу бросились в угол и окружили жрицу и распростертого горца. Кейлаш вяло удивился тому, что они накинулись не на него, а на Азору.

Откуда ему было знать о происхождении горгулий и о том, что направляло их действия! Между тем это были древние твари, родившиеся еще до эпохи мутари. Змее-люди, жившие в Валузии, вывели их и использовали как стражей. Скаурол повелевал горгульями с помощью некоторых тайных познаний, силой вырванных им у одного стигийского колдуна. Азора понятия не имела об этой науке. Не знала она и о том, что ее волшебство против горгулий бессильно. Их сознание было слишком примитивно и просто не содержало не то что человеческих, даже и животных эмоции, на которых зиждилась вся ее магия.

Сверкая красными глазами, она повернулась к наседающим тварям, лихорадочно размахивая руками… Заклинания не срабатывали! Жрица разразилась бранью, видя, что горгульи подбираются все ближе. Монстры знали только, что перед ними стоит ЧУЖАЯ. Много столетий назад Скаурол велел им ловить и уничтожать всех ЧУЖИХ.

И они выполнили приказ. Бездумно и неумолимо.

Азора не успела ничего предпринять. На полу комнаты заклубился вихрь из лязгающих клыков и смертоносных когтей. Горгульи сцапали ЧУЖУЮ и разорвали на мелкие части. Крови в ней не было, но плоть оставалась уязвимой. И Азора перестала существовать.

Кейлаш, вновь получивший свое тело обратно, отвернулся от невообразимо мерзкого зрелища…

Он вполне понимал, что его положение безнадежно. Азора пригвоздила его к полу, как насекомое, приколотое булавкой… Но когда он отважился посмотреть на свой меч, то увидел, что меч лежит рядом с ним на каменных плитах. Так неужели… погодите-ка… неужели пытка была иллюзорной?.. Горец торопливо оглядел и ощупал себя. Раны на груди были вполне реальны. Кровь еще сочилась там, куда впились ее руки, но на боку не осталось ни следа. Однако радоваться было особенно нечему. Покончив с Азорой, горгульи займутся следующей жертвой…

Он очень ослаб и к тому же потерял порядочно крови. Голова кружилась, в ушах стоял звон. Он совсем не чувствовал боли в раненой ноге. Нога попросту онемела ниже колена. Кто другой на его месте, быть может, смирился бы с мыслью о смерти, лег, закрыл глаза и стал ждать конца. Но Кейлаш был кезанкийцем. А кезанкийцы славились невероятным упрямством. Пусть эта комната станет его могилой, но прежде хотя бы несколько поганых чешуйчатых тварей отправятся из нее прямиком домой – в преисподнюю!.. Кейлаш мысленно вознес молитву, мрачно поручив себя Митре. Кое-как поднялся на ноги и приготовился к последнему бою…

Этажом ниже Конан вел неравную битву с точно такими же монстрами. Вскочив на окаменевшие останки горгульи, разбившейся о дверь, он полоснул мечом ту, что была справа. Тварь с необыкновенной ловкостью увернулась и бросилась на киммерийца. Промахнувшись с ударом, он на миг потерял равновесие и не смог вскинуть меч. Он уже готовился к рукопашной, когда слева подскочила вторая горгулья и попыталась вырвать у него из руки амулет. Кинжальные когти коснулись пылающего серебра… и чешуйчатый ужас мгновенно окаменел. Зато правая горгулья со всего маху врезалась в Конана. Они вместе обрушились на дверь, и у варвара едва не затрещали все ребра.

Дверь, получившая уже немало тяжких ударов, на сей раз не выдержала. Она распахнулась, и сцепившиеся противники выкатились во входной чертог. Конан оказался внизу, и амулет отлетел по полу прочь. Массивное тело монстра придавило его правую руку, но каким-то образом он ухитрился удержать меч.

Началась борьба не на жизнь, а на смерть. При всей мощи славного киммерийца тварь была гораздо сильнее. Ее мускулистые руки были вдвое толще, чем у него. Быстрота и искусство Конана могли только оттянуть неизбежный конец: рано или поздно чудовище задушит его. В ближнем бою меч только мешал, и он выпустил рукоять. А до кинжала, висевшего на поясе, дотянуться не удавалось. Он стал озираться, ища взглядом хоть что-нибудь… хоть какое-нибудь подходящее оружие…

Глаза уже застилал багровый туман, когда он заметил зазубренный кончик кола, сломавшегося, когда распахивалась дверь. Кол торчал острием вверх, зажатый между косяком и кучей каменного мусора. Кое-как выдернув прижатую руку, Конан стал искать, за что бы уцепиться на гладком чешуйчатом теле горгульи. Одна лапа чудовища уже сжимала его горло, и загнутые когти вонзались все глубже, полосуя кожу и впиваясь в шейные мышцы. Вторая дала мертвой хваткой держала Конана за левое предплечье…

Но тут киммериец наконец нашел точку опоры, и мускулы на правой руке отчаянно вздулись. Рванув на себя, он умудрился бросить тварь прямо на торчавший конец кола. Зазубренное острие глубоко вошло в короткую, толстую шею страшилища. Пронзенная горгулья дернулась раз, другой… и застыла каменным изваянием.

Конан с трудом поднялся на ноги. Он никак не мог отдышаться, его трясло от изнеможения. На его изодранную шею было страшно смотреть. Перед глазами плавал кровавый туман, в голове звенело: горгулья едва не задушила его. В сознании билась только одна мысль: подобрать меч и амулет… и скорее выручать Кейлаша… если горец еще жив. Что-то подозрительно тихо было во второй комнате…

Он поднял меч, убедился, что клинок безнадежно погнут, и бросил его, а взамен вытащил из ножен широкий кинжал. И вот тут-то у него вдруг зашевелились волосы на затылке, и, несмотря на то что в башню проникал жар пустыни, киммерийца окатила волна ледяного холода.

Перед ним стоял человек в черном. Безоружный и босой. Его правую руку окутывало облачко огня, освещавшего лишенное возраста лицо и темные глаза как два камня. Конан не без усилия подавил в себе врожденный ужас перед колдовством и покрепче перехватил рукоять кинжала. Перед ним явно был демон. Или колдун. Шут его разберет.

По позвоночнику растекался отвратительный холодок страха, но Конан был не из тех, кого легко обратить в бегство.

– Я бы приветствовал тебя, гость, будь я любезным хозяином, – чуть заметно улыбаясь, проговорил человек. – Но я таковым не являюсь. Что же касается моей жены, ради встречи с которой вы проделали столь долгое путешествие, она… несколько нездорова.

Конан прикинул расстояние, отделявшее его от чародея, и приготовился бросить кинжал. Он не сомневался, что попадет. Оставалось надеяться, что демону, или кто он еще там, мало не покажется угодившего в сердце кинжала. Он уже начал отводить руку назад… когда магия Скаурола вдруг оторвала его от пола.

– Юзмек, – прошептал колдун и указал вверх. – Акмак.

Железные внешние двери с грохотом растворились, и Конана понесло вон из комнаты. Вылетая в двери, он попытался дотянуться до косяка, но его только закрутило в воздухе. Скаурол поднял его высоко над каменной лестницей, сдвинул в сторону и подвесил над чащей кольев, угрожающе торчавших из песка.

– Азалъмак-дельмек.

И Конан ринулся вниз, прямо на подставленное острие!..

Он видел, как несся на него блестящий наконечник кола. Зазубренное лезвие пронзило бедро и процарапало по кости. Рыча от невыносимой боли, Конан схватился за древко, чтобы не дать колу совсем разворотить ногу. Железная воля и могучая жизненная сила уберегли его от потери сознания. Он даже сумел повернуться лицом к магу, который наслаждался его мучениями, стоя в дверях.

– Жалкий муравей!.. – выкрикивал Скаурол. – Сто таких, как ты, бессильны против меня! Изведай же судьбу глупцов, у которых не хватало ума бояться мутари! Ты, пожалуй, доживешь до заката. Если раньше до тебя не доберутся стервятники…

С этими словами Скаурол отвернулся, и его холодный смех донесся до слуха Конана уже из входного покоя…

В минувшие тысячелетия, когда империя ужаса, основанная Скауролом, переживала свой расцвет, никто в цивилизованном мире и слыхом не слыхивал ни о каких киммерийцах. Великий мутари никогда не сталкивался с варварами из Киммерии.

Иначе он ни за что не оставил бы – пусть даже и временно! – в живых такого врага.

Издав вопль звериной ярости, Конан устремил всю свою силу в руку, еще державшую кинжал. Несмотря на расстояние, глазомер его не подвел. Скаурол даже не увидел серебристого клинка, мчавшегося к нему подобно стреле, выпущенной из доброго лука. Широкое лезвие длиной в фут ударило чародея мутари в бок и рассекло несколько ребер. Кинжал был лишен крестовины, и невероятная сила удара вогнала его по самый эфес.

…Обычный клинок не мог серьезно ранить мутари. Бросок пригвожденного киммерийца стал бы последним бесполезным усилием обреченного… если бы не вмешалась рука Судьбы, определенно направившая внимание варвара. Древний кинжал, который облюбовал себе Конан, был перекован из наконечника особенной серебряной пики. Эта пика была священной реликвией из Пелиштии: король Назук велел сделать из нее кинжал и в таком виде послал в подарок Мельсинису, бритуннйскому самодержцу. Назук же взял пику из гробницы Дераннасиба, того самого святого, что некогда сразил Скаурола. Этот-то Дераннасиб и предстал Конану во сне. И завещал повторить свой подвиг.

Скаурол схватился за бок и согнулся пополам, судорожно вбирая воздух. А потом завертелся на одном месте и завыл. Нечеловеческий крик разнесся над пустыней, и эхо еще гуляло между барханами, когда тело мутари рассыпалось мельчайшими песчинками. Клинок же горел огнем, на пороге. Лезвие было оранжево-красным, словно только что из кузнечного горна. Порыв ветра дохнул над ступенями лестницы. Он рассыпал кучку песка и замел ее в комнату…

Сжав зубы так, что свело челюсти, Конан подался вперед всем своим весом и переломил кол, пронзивший бедро. А потом стал вытягивать его сквозь рану. Каждый дюйм давался пыточной ценой. Но вот кол вышел полностью, и Конан с отвращением его отшвырнул, спеша сделать жгут из перевязи для меча: кровь из раны хлестала вовсю.

Потом он поднялся и, хромая, проковылял по лестнице обратно в башню.

Разорвав плащ Ламици, он перевязал рану в бедре. Хотел было подобрать кинжал, но тот, вместо того чтобы остывать, как будто раскалялся все больше и из красного уже сделался желтым. Конан хотел идти искать Кейлаша, но жар, исходивший от клинка, заставил его остановиться. Того гляди, испечешься, как хлеб в печи. Бронзовая кожа киммерийца, опаленная солнцем пустыни, покраснела, и он принужден был отступить. Он сказал себе, что Кейлаш наверняка мертв. Он не мог уцелеть в схватке с четырьмя горгульями сразу. Да и последним криком горца, который успел услышать Конан, был ужасный вопль умирающего в муках…

Что ж! Он отомстил за гибель друга. И выполнил свое обещание.

Конан выбрался из дымившейся башни, прихватив с собой последний оставшийся бурдюк. Когда под ноги ему попалось что-то маленькое, металлическое, он не думая подобрал этот предмет. Он выскочил бегом (насколько он вообще был способен бежать). И только потом с удивлением обнаружил у себя в кулаке амулет Мадезуса. Он не помнил, когда это он его подхватил.

А кинжал на полу раскалился уже добела, и чертог стал содрогаться. Когда Конан выбрался за торчавшие колья, стены башни угрожающе зашатались.

Неожиданный взрыв потряс крепость до основания. Гигантские каменные плиты растрескались и рухнули с грохотом, от которого заложило уши. Казалось, некий бог сокрушил своим молотом твердыню мутари. Обрушившись, Скауролова башня начала рассыпаться, как и сам ее создатель несколькими минутами ранее.

Конан ковылял ко внешней стене со всей скоростью, какую мог из себя выжать. Когда он добрался до разломанных ворот, на том месте, где совсем недавно гордо высилась цитадель, осталось лишь каменное кольцо да куча битых булыжников.

Киммериец тяжко вздохнул… Прощайте, сокровища, которые он надеялся отыскать! И на том спасибо, что живым уйти удалось. Опустив голову, чтобы солнце не так било в глаза, он с мучительным трудом потащился на север…

ГЛАВА 21 СЧАСТЛИВО, ДРУГ!..

…Конан плохо помнил свой переход через пустыню. Он просто шагал вперед и вперед, пока бесплодные барханы не остались далеко позади. Его мех для воды был пуст вот уже сутки. Варварская выносливость каким-то образом заставляла его переставлять ноги, пока он не вышел к южной оконечности Пути Змея.

Там, у тропы, он нашел воду и прибежище для ночлега, и сон освежил его истерзанный разум. Его тело еще болело после жестоких испытаний, перенесенных в крепости. Он сильно хромал, и рана в ноге никак не хотела заживать. Однако все это было не смертельно, и потом, Конан знал, что худшая часть пути осталась позади. Теперь он до Бритунии уж как-нибудь доползет.

Он вернется в Пайрогию и расскажет Эльдрану все как оно было. Король наверняка даст ему коня и припасов. А может, и золотишка отсыплет. Тогда он попрощается с Ивэнной и… Эта мысль заставила его улыбнуться – впервые за много дней. Да. А потом он отправится в Замору.

От мыслей об Ивэнне и особенно о Заморе на душе посветлело, и вроде даже стало легче идти. Конан не напоролся больше ни на каких врагов и еще через несколько дней достиг Иннасфална.

Он решил заночевать в гостинице Мальгореша, хотя воспоминания о прежнем посещении были не из приятных. Несколько кружек пива – и, во имя Крома, он еще больше повеселеет!.. А если есть счастье на свете, трактирщик ему, чего доброго, даже коня подберет…

Он толкнул дверь пивнушки (новую надежную дверь из смоленого дерева, сменившую парусину) и вошел. Час был не ранний – солнце уже садилось. Несколько местных пропойц подняло рожи от кружек при его появлении. Посмотрев на киммерийца, они разом отвели взгляды.

У задней стены, за стойкой, виднелась знакомая физиономия трактирщика. Мальгореш стоял на своем привычном месте, подавшись вперед, и беседовал с двумя посетителями, сидевшими к двери спиной.

– Пива! Именем Крома, пива! – подходя к стойке, сказал Конан.

Мальгореш поднял глаза… и обомлел.

– Клянусь мохнатыми шульнями Ханумана!.. Да это же Конан!..

И он широко улыбнулся.

Один из тех, с кем он только что разговаривал, подавился пивом, кое-как прокашлялся и с силой шарахнул по столу кружкой. А потом повернулся лицом к Конану. И уже киммериец на некоторое время онемел от радостного изумления.

– Кейлаш!.. Кром и все души моих праотцев!.. Я был уверен, что ты погиб!..

И он протянул кезанкийцу исполосованную шрамами руку, которую тот немедленно схватил. Потом горец поднялся и гулко огрел Конана по спине свободной рукой. Только тут киммериец заметил, что у Кейлаша отсутствовала левая нога ниже колена. Вместо нее красовалась свежевыточенная деревяшка.

– Я тысячу раз взывал к Митре, надеясь, что ты все-таки выбрался! – восторженно басил горец. – Что с тобой приключилось?

– Нет уж, давай ты рассказывай первым! – засмеялся Конан. – Последнее, что я от тебя слышал, был жуткий вопль вздернутого на дыбу!..

И Конан тяжело опустился рядом с ним на скамью.

Ухмыляющийся Мальгореш тут же поставил перед ними новые кружки, и Кейлаш стал рассказывать о своей схватке с Азорой и Кзимом.

– Горгульи разорвали ее на тысячу кусочков и раскидали по комнате. Бр-р-р, ну и видок был!.. Потом эти твари кинулись на меня, а что я мог? У меня меч-то поднять сил не хватало. Одну я все же убил – повезло, иначе и не скажешь. Зато вторая оттяпала мне ногу, точно мухе крылышко!.. – И Кейлаш постучал пальцем по деревяшке. – Пока она ее жрала, я вогнал меч ей в глотку. Она, как и первая, окаменела, а меч застрял. Ну, думаю, сейчас третья меня… А она вдруг поворачивается, как будто ее кто позвал, и удирает вниз по ступенькам! Делать нечего, дополз я кое-как до чаши с огнем, что принесла с собой жрица, и прижег обрубок ноги, чтобы кровью не истечь… Ох, вспоминать неохота! От боли я, конечно, тут же и вырубился. А когда очухался, глядь, стены вокруг ходуном ходят. И все трескается, а я сижу запертый в хреновой башне. Никак, думаю, конец наступает! Потом, вижу, открылась во внешней стене трещина. Я – скорее туда… на руках да на одной ноге… вылез наружу – и покатился вниз по стене. Стены-то как раз крениться начали, ну я и катился боги знают сколько, пока не упал на песок. Клянусь Митрой, и как только косточка от косточки не отскочила!..

– Кезанкийцы, они из крепкого теста, – улыбаясь, глубокомысленно заметил Мальгореш.

– Киммерийцы еще круче, – ответил Кейлаш. – Если бы не Калетос, я точно сдох бы в пустыне.

И Кейлаш указал на человека, сидевшего подле него. Конан, взволнованный неожиданной встречей и увлекшийся рассказом Кейлаша, совсем забыл про его спутника. Калетос?.. Имя показалось ему знакомым. Погодите-ка… Ну да, конечно! Наставник Мадезуса!.. Конан с любопытством уставился на старика. Тот был очень похож на Мадезуса, каким тот мог бы стать через много-много лет. На голове у него оставалось всего несколько совершенно седых клочков, но ярко-зеленые глаза казались удивительно молодыми.

Потом взгляд киммерийца упал на амулет, висевший на шее Калетоса, и он вспомнил об унесенном из крепости.

Конан развернул амулет и протянул его старому жрецу. Тот принял его, и в зеленых глазах появилась грусть.

– Как ты разыскал Кейлаша? – недоуменно спросил Конан. – Неужели следовал за нами через пустыню?..

– Нет конечно, – ответствовал жрец с присущим ему странноватым коринфийским акцентом. – Мой юный друг Мадезус попросил меня помочь тебе. Когда он пал под ножом убийцы, я сразу ощутил его гибель… – И Калетос поднял амулет, только что врученный ему Конаном: – Я следовал вот за ним.

– А лошади у вас есть? – спросил Конан. – Не пешком же вы меня обогнали!

– Твой друг расскажет тебе обо всем, – с улыбкой ответил жрец…

…И на глазах у изумленного Конана белые одеяния Калетоса начали сиять. Мало-помалу сияние стало нестерпимо ярким. Конан заслонился руками и плотно прищурился, пытаясь рассмотреть, что же происходит со старым священником.

До конца дней своих он никому не рассказывал о том, что предстало его глазам в следующий миг. Он увидел сквозь слепящий белый свет, как начало изменяться лицо древнего старика. Исчезли морщины, возникла величественная борода и длинныеволнистые волосы. Только глаза, зеленые, широко расставленные, остались прежними.

Это был лик Митры, Повелителя Света. Конан узнал его. И склонил голову в присутствии бога.

Но прежде он успел заметить кое-что еще. Рядом с лучезарным Существом возникло еще одно. Оно прижимало к груди спасенный амулет и с улыбкой смотрело на Конана. Потом в его сознании прозвучал шепот Мадезуса:

– Мы благодарим тебя, Конан. Не горюй обо мне: мой дух упокоен. Я совершил в этом мире то, что должен был совершить… Счастливо, друг!

И оба исчезли в мгновение ока.

Конан, Кейлаш и Мальгореш не сразу обрели дар речи… Потом, очнувшись от потрясения, заговорили. Как оказалось, никто, кроме них, не видел ни сияния, ни всего остального.

Кейлаш тряхнул головой, пытаясь что-то понять:

– Я смутно помню, как Калетос отыскал меня в пустыне… Я бредил и был близок к смерти… Там были кони, или мне так показалось. Он отвез меня в храм, и жрецы занялись моей ногой. А когда я немного поправился и смог ехать верхом, мы сразу отправились сюда, в Иннасфалн…

– Точно! Только нынче утром приехали! – подтвердил Мальгореш. Конан спросил: Верхом?

– Ну… то есть да… – смущенно протянул Кейлаш. Чувствовалось, что собственные воспоминания вызывали у него все большее сомнение. – Мы снаружи их привязали…

– Когда я подошел, – сказал Конан очень серьезно, – там не было никаких лошадей.

Кезанкиец слегка побледнел. И некоторое время размышлял о случившемся, прежде чем заговорить.

– Разумному человеку, – сказал он наконец, – незачем впутываться в дела жрецов и волшебников!

Широко улыбаясь, он потянулся за кружкой. Конан поднял свою – и согласно кивнул.

Перри Стив Хозяин тумана

Когда некому больше доверять,

лишь меч остается надежным другом.

Пролог

За десять миллионов лет до рождения первого человека на месте будущей границы между Коринфией и Заморой расстилалась великолепная панорама гор. По прошествии многих миллионов лет горы эти станут называться Карпатскими. Самая величественная вершина, словно укутанная в ледяные одежды, будет наречена, когда появятся существа, владеющие речью, горой Турио.

Однажды холодным зимним утром внезапный мощный взрыв потряс землю до самых недр, и верхушка горы поднялась в воздух. Камни, раздробленные в пыль, образовали черные грозовые тучи, закрывшие лик солнца. На расстоянии двухдневного перехода от исковерканной горы светящаяся, извергающаяся лава пожрала все на своем пути. Грозная сила разрушения уничтожила сотни тысяч животных, выжгла край огненным дыханием, из смертельных объятий которого не смогло вырваться ни одно живое существо.

Далеко-далеко от вулкана звери останавливались и застывали, будто завороженные звуками, с которыми гора изрыгала собственное нутро и затмевала небеса клубами дыма и пепла.

Это был рев, способный по своей мощи соперничать с громоподобным криком некоего могущественного бога.

Через миллион лет кратер, образовавшийся в результате титанического взрыва, превратился в озеро, которое по своим размерам скорее напоминало море.

Еще через десять миллионов лет шрамы этого катаклизма почти сгладились временем и стихиями - ветрами и дождями, снегом и солнцем. Однако, несмотря ни на что, громадное озеро в кратере по-прежнему оставалось таким же глубоким, а вода в нем была ледяной и чистой.

Посредине огромного озера, о существовании которого знали лишь немногие из смертных, на лазурной поверхности воды плавал ковер из ветвей и листьев своеобразных водорослей, не росших больше нигде в мире. Водоросли сплелись настолько плотно, что способны были удерживать огромное строение, где разместились бы тысяча человек. Какой-нибудь любопытный мог много часов шагать от центра дворца в поисках кромки острова, но безуспешно. Местами толщина ковра заметно уменьшена хищниками, которыми кишели холодные и темные глубины озера. В результате любого неверного шага смельчак мог бы провалиться под воду и стать желанной добычей голодных тварей, поджидающих свою жертву около ловушек. Даже если бы человеку удалось избежать подобных зыбучим пескам ловушек, он все равно находился бы в опасности, так как хищные гадины обитали также и среди крепких стеблей живого ковра,- чудовища, полюбившие вкус человеческой плоти.

В центре этого полурукотворного-строения, в недрах приземистого, но весьма обширного замка, проживал некто известный под именем Абет Бласа, или Даймма Серого, которого называли также Хозяином Тумана.

В уступчатой крыше замка было несколько больших проемов, заделанных листами чистейшего кварца. Солнечный свет беспрепятственно заливал покои чародея, однако туман постоянно окружал Даймму и его престол из резного дерева и слоновой кости. Да и сам колдун, казалось, не человек вовсе, а всего лишь серая тень. Бесплотный призрак, такой же прозрачный, как серая мгла, его постоянная и верная спутница.

В клубящемся тумане появилось существо, которое на земле могло бы сойти за человека. Некогда предки этой твари населяли подземный мир, но посредством колдовского искусства Хозяина Тумана были извлечены из мрачных глубин, из холодной бездны черных колодцев, где долгие века обретались. Даймм называл их зелкаями и благодаря своему мастерству смог сделать из них верных слуг. Зелкаи почти утратили свою звериную сущность. На суше они могли принимать обличье человека, но в воде вновь становились полурыбами, полуящерами.

Зелкая звали Клег, говорил он, певуче растягивая слова, словно играя на каком-то струнном инструменте.

- Я здесь, мой Повелитель.

Расплывчатый силуэт колдуна плавно развернулся. Даймм внимательно смотрел на слугу, для которого он, в полном смысле этого слова, являлся богом.

- Расскажи мне о результатах похода.

- Мой Повелитель! В шести днях хода сотворенных вами вьючных животных поднимаются чащи Лесного народа. Мы удостоверились - то, что вы ищете, находится там.

Колдун чуть подался вперед. Лицо его будто засветилось внутри, приняв на мгновение более резкие очертания. Похолодев, Клег почувствовал, как страх сковал мышцы.

- Ты принес это?

- Нет, мой Повелитель. Воины Лесного народа могучи и бдительны. При попытке заполучить то, что вы ищете, погибло четверо ваших слуг. Лишь двое из них остались в живых, и мы едва смогли спастись бегством.

Даймм откинулся на спинку трона, дерево и слоновая кость были видны Клегу сквозь прозрачное тело Хозяина Тумана.

- Ты же силен, как трое обычных мужчин, Клег.

- Да, мой Повелитель. Но лесные воины так проворны и сильны, что мы не смогли их одолеть.

Какое-то время чародей сидел молча.

- Ты уверен, что Лесной народ обладает тем, что мне нужно?

- Уверен, мой Повелитель.

- Тогда их проворство и сила не имеют никакого значения. Я должен получить то, что желаю. И ты обязан либо умереть, либо исполнить мою волю. Иди и собери своих братьев. Дюжину, сотню - столько, сколько нужно. В твоем распоряжении все мои слуги.

- Ваше слово - моя жизнь, - сказал Клег, кланяясь и пятясь к выходу.

.

Даймм поднялся и поплыл по огромному помещению. Туман повсюду сгущался вокруг колдуна, обтекая его, будто бы само призрачное тело Даймма порождало серый сумрак.

Пятьсот лет назад Даймм был молодым, терпеливым учеником. Он странствовал, побеждал себе подобных и стал чересчур самоуверен. В один роковой день он решил потягаться силами с Чародеем из Кофа - сморщенным, беззубым стариком, слава о котором, как легкомысленно полагал Даймм, намного превосходит его истинную мощь.

Даймм ошибся. Возможно, Чародей из Кофа был и беззуб, но чары его сыграли роковую роль в судьбе Даймма. Старик погиб в тяжелой схватке, но перед смертью наложил проклятие на дерзкого юнца. Лежа при последнем издыхании, старик улыбнулся.

- Сейчас ты тверд, как сталь атлантов, не пропускающая удара вражеского меча, - промолвил он.- Но с этого дня все будет по-другому. Твое тело перестанет быть плотью, оно превратится во мглу, и ты навечно останешься туманным облаком.

Старик умер, Даймм же не придал никакого значения предсмертным словам колдуна. Много раз проклинали его убитые им чудесники, их проклятия не имели никакой силы. Он, Даймм, выследил чародеев Круга и Квадрата. Он одержал победу над трусливыми провидцами Турана, разгромил темнокожих заклинателей Зембабве. Смерть еще одного мага значила для него всего лишь еще одну победу. Но так было только сначала. Через месяц после поединка Даймм развлекался с пышногрудой красоткой. Он в очередной раз обнял ее и...

Рука прошла сквозь ее тело!

Даймм убежал тогда от женщины, убедив себя в том, что это был обман чувств вследствие избытка вина и плохого освещения, некоторое время ему казалось, что так оно и есть. Но вскоре проклятие старика стало обретать полную силу. Тело Даймма становилось все более призрачным, хотя иногда он снова обретал плотскую оболочку.

Даймм посвятил все свое время тому, чтобы попытаться найти спасение от страшного недуга. Он употребил все свои знания, все доступные средства.

Но все было напрасно. Все больше и больше времени ему приходилось проводить в образе существа, созданного скорее из пара, нежели из плоти. Проходили дни, порой недели, прежде чем он вновь обретал материальную оболочку. Большая часть его заклинаний по-прежнему имела силу, а когда ему необходима была вещественная рука, он прибегал к помощи одного из своих слуг, используя его в качестве дублера, но плотских удовольствий теперь для него более не существовало. Он не мог наслаждаться ни едой, ни питьем, ни женщинами.

Впрочем, пятьсот лет - это долгий срок, и в результате непрерывных поисков спасение стало казаться таким реальным. Часть лекарства удалось добыть в одной из священных пещер Стигии. Еще одну часть слуги доставили ему из разрушенного храма на острове Сиптаха. Лазутчики Даймма рыскали по Черным Королевствам - Кушу, Дарфару, Кешану, Пунту, а также по холодным землям Ванахейма и Асгарда. Не существовало непреодолимых препятствий, ни одна страна не могла быть слишком далекой, никакая цена слишком высокой, если появлялась надежда приобрести необходимое.

Наконец Даймму удалось заполучить почти все составные части вожделенного лекарства - кроме одной. А последняя часть, в которой заключалось теперь спасение Даймма, находилось практически в его собственном царстве. Он не пожалел бы ничего, чтобы получить это, то, в чем он так нуждался. Конец его мучениям был совсем рядом, оставалось, может быть, каких-то несколько дней до того, чтобы вновь обрести плоть. На пути к этому он не остановился бы ни перед чем, пусть даже пришлось бы разрушить целое царство!

Его раздумья были прерваны сквозняком, который внезапно поднял его с трона и отнес немного в сторону. Кто-то оставил открытой дверь или окно, он будет наказан смертью за свою оплошность. Но скоро настанет конец подобным унижениям, и горе тогда тому, кто осмелится встать у Даймма на пути.

Глава 1

Узкая горная тропа была усеяна острой галькой, но молодой человек, карабкающийся по ней вверх, обладал проворством и силой. Он был из Киммерии, и дети в его горной стране учились ходить и карабкаться по кручам одновременно. Киммерийца звали Конан. Косые лучи заходящего солнца отражались в его голубых глазах, мужественное лицо обрамлено мохнатой черной гривой, ниспадающей на широкие мускулистые плечи. На спину Конана была накинута дубленая шкура волка, на нем были надеты короткие кожаные штаны, обут он был в сандалии с ремнями, обтягивающими сильные икры. После заточения в гигантском лабиринте подземных пещер, где он со своими тогдашними спутниками десятки раз подвергался смертельной опасности, Конан наслаждался вольным простором, всей грудью вдыхая прохладный горный воздух.

Киммериец направлялся в Шадизар, где он надеялся заняться прибыльным там ремеслом вора. До их краев дошли слухи, что с помощью сильных рук, ловкости и острого лезвия можно неплохо прожить в Шадизаре. А если к этому прибавить быстрые ноги и немного везения, то наверняка такой, как Конан, сможет стать богатым. Киммериец был молод, но уже довольно опытен, что давало ему право считать, что пора бы добавить к своим достоинствам еще и богатство.

Путешествие отнимало у Конана больше времени, чем он предполагал затратить на такой переход, боги продолжали возводить на пути молодого киммерийца препятствия. Конана пытались сбить с пути колдуны и чародеи, одолеть чудовища. Он прошел пустынные края, некогда принадлежавшие давно умершей женщине-зомби Туанне и злой ведьме - хозяйке пещер Чунте, где его любовный пыл был более чем удовлетворен.

Теперь Конан продолжал свой путь и был счастлив тем, что остался один. Вдруг он услышал какой-то шум, раздававшийся на расстоянии нескольких шагов, там, где тропа резко сворачивала направо.

Шум был еле слышный, едва уловимый даже для острого слуха киммерийца, но Конан, привыкший к подстерегающей его опасности, тотчас же остановился и вынул из ножен висевший у него на боку древний меч из голубоватой стали. Рукоять тяжелого и прочного клинка была обмотана простым сыромятным ремешком. Меч достался Конану в схватке с ожившей мумией великого воителя давно уже минувших лет. И теперь киммериец тщательно ухаживал за благородным оружием, с помощью точильного камня поддерживая клинок острым как бритва.

Схватив меч двумя руками, как это всегда делают воины-монахи, которых Конану довелось как-то повстречать в одном горном храме, киммериец пошел по тропе, стараясь ступать так аккуратно, чтобы ни один камешек не хрустнул под его ногами. Он был достаточно опытным для того, чтобы не рисковать так глупо. Его богом был Кром, и от своего бога при рождении Конан получил жизнь и волю, все остальное - дело рук человеческих. И если в критической ситуации не удавалось должным образом воспользоваться даром бога, бесполезно звать его на помощь.

Вжавшись в каменную стену, вдоль которой вела тропа, Конан медленно продвигался вперед. Дойдя до конца стены, Конан быстро шагнул вперед, держа меч таким образом, чтобы быть готовым в ближайшую секунду поразить врага.

Прямо впереди, где гора была несколько разрушена, тропа значительно расширялась. Конан увидел, что в глубокой расщелине, спиной к камню, стоит полуобнаженная женщина с длинным копьем в руке. Она окружена пятью драконами размером в человеческий рост. Шестой дракон лежит недалеко от развернувшейся сцены, в луже собственного гноя и крови. В его лапах был зажат лоскут материи, который, по-видимому, являлся некоторое время назад дополнительной частью одеяния женщины, которое сейчас состояло лишь из набедренной повязки.

Казалось, этот кусок тряпки стал чересчур дорогим трофеем для гигантского ящера.

В голове Конана пронеслись его недавние приключения, и первое, что пришло ему на ум после осмысления происходящего, было:

Зеленовато-серые чешуйчатые драконы стояли на задних лапах, опираясь на длинные хвосты, у них были заостренные морды и желтые глаза; судя по всему, у этих тварей боковое зрение было отличным. Ближайший к Конану почувствовал присутствие чужака и повернул голову. Киммериец стоял настолько неподвижно, что тварь снова перевела взгляд на женщину. Впрочем, чудовище приметило вжавшегося в камни варвара. Тварь издала шипение, обращая внимание остальных ящеров.

Киммериец задумался о том, насколько проворны эти уроды. Интересно, успеет ли он при желании повернуться и удрать? Но Конан тут же отбросил эту мысль: тропа за поворотом довольно крутая, к тому же все равно надо спасать женщину. Бросив на несчастную взгляд, Конан увидел кровавые царапины на ее плече, оставленные, видимо, подыхающей тварью, заметил киммериец также и как округло плечо и упруга грудь воительницы. Тело женщины было гораздо более мускулистым, чем у большинства изнеженных городских красавиц. Конан залюбовался на то, как двигались напряженные мышцы под загорелой кожей. Несмотря на свое решение некоторое время избегать женщин, он почувствовал, что эта незнакомка вызывает его любопытство.

Дракон, первым обнаруживший варвара, вновь зашипел, и двое чудищ, покинув свой пост, двинулись к Конану.

- Лучше тебе бежать, чужестранец, - вдруг произнесла женщина спокойным голосом. - Это же корги - охотничьи псы пайлов.

Конан понятия не имел, кто такие корги и пайлы.

Он ответил женщине:

- Я иду на юг. Видимо, эти... э... корги попытаются не пропустить меня.

- Да, чужестранец.

- Ну тогда я сумею разобраться с псами, как бы они ни выглядели, проговорил Конан, поудобнее перехватив рукоять меча. И крикнул драконам:

- Ко мне, шавки!

Нет смысла ждать, пока корги сообразят, что к чему. Киммериец поднял меч и прыгнул вперед, атаковав ближайшего дракона, прежде чем тот успел пустить в ход свои острые зубы длиной с человеческий палец. В холодном вечернем воздухе раздался легкий свист клинка. Меч опустился на башку зверя и расколол череп, словно полено. Брызнула кровь, и тварь рухнула на острые камни, тут же испустив дух.

Конан резко скользнул влево, навстречу второму корту, который готов был напасть. Монстр с шипением ринулся на варвара, нацелив страшные когти. Но челюсти зверя, вместо того чтобы сомкнуться на шее киммерийца, щелкнули в воздухе, поскольку воин успел в последний момент увернуться. Клинок обрушился на чешуйчатую плоть, но, так как у Конана не было времени как следует прицелиться, острая сталь лишь вырвала из бока зверя кусок величиной с кулак. Чудовище взвыло и попятилось назад, гневно размахивая толстым хвостом.

Конан внутренним чутьем ощутил приближение третьего дракона. Зверь двигался на удивление быстро. Как бы ни был проворен киммериец, состязаться в скорости с драконом он не мог. Прыгнув, тварь сбила варвара с ног. Падая, он не смог удержать меч, и оружие упало на землю в метре от схватки. Киммериец, по-кошачьи согнувшись, быстро вскочил на ноги, превратив падение в прыжок. Но третий корг напал на него прежде, чем воин успел схватить меч. Жуткие клыки сверкнули в нескольких сантиметрах от лица. Конан занес могучий кулак, надеясь садануть дракона как следует по шее и сбить дыхание. Пока чудище не откусило ему руку.

Неожиданно дракон взвизгнул, зашатался и повалился мордой вниз, к ногам киммерийца.

Из спины зверя торчало копье. Женщина пожертвовала единственным оружием, чтобы спасти свирепого варвара. Что ж, благородный поступок всегда в чести!

Конан нагнулся, подхватил клинок и бросился на помощь отважной женщине. Та уже успела разыскать где-то увесистый булыжник и швырнула его в одного из чудовищ, что крутились поблизости. Булыжник угодил прямо в лоб. Дракон опрокинулся на спину и завыл, как воет кот, брошенный в костер. Раненный Конаном корг попытался ускользнуть от занесенного меча, но в следующую секунду клинок распорол зверю горло. Дракон рухнул, испустив дух так же быстро, как и его предшественник. Но два корга еще оставались в живых. Дракон, что стерег женщину, бросился и схватил ее прежде, чем та успела нагнуться за следующим камнем. Тварь приподняла женщину над землей, и Конан понял, что он ничего уже не успеет сделать. Дракон раскрыл пасть, собираясь откусить женщине голову, но отважная незнакомка успела изо всех сил ткнуть чудовище пальцем в глаз.

Бросив женщину, корг прижал лапы к поврежденному глазу, приплясывая на месте от боли. Конан, воспользовавшись смятением врага, резким движением пронзил зверя насквозь. Если у ящера размером с человека может быть удивленный вид, то именно с таким видом корг падал на землю, в то время как дух его находился уже на пути к Серым Странам, чтобы присоединиться там к духам умерших собратьев.

Дракон со здоровенной шишкой на лбу пришел в себя и обнаружил, что остался один против двоих соперников. Женщина схватила камень и запустила его в корга, попав гадине в живот, Конан же шагнул по направлению к ящеру с занесенным над головой окровавленным клинком. Дракон решил, по-видимому, что с него достаточно, развернулся и бросился бежать. Женщина швырнула еще один булыжник вслед удирающему монстру, но промахнулась. Тварь быстро скатилась вниз по горной тропе.

В намерения Конана совсем не входило гнаться за зверюгой. Он сделал пару шагов вслед улепетывающему монстру, взмахнул мечом и разразился самой отборной бранью. Но едва лишь ящер скрылся из виду, Конан спокойно повернул назад.

Теперь вниманием киммерийца полностью завладела незнакомка. Она подошла к мертвому коргу, вытащила из лап хоть и порванную, но еще вполне пригодную безрукавку, надела ее, перевязав тоненьким ремешком. Конан с сожалением наблюдал за процессом одевания. Женщина была довольно красивой и казалась легкой и изящной, несмотря на хорошо развитую мускулатуру. Киммериец почувствовал, что эта деваха все больше и больше ему нравится.

- Я обязана тебе жизнью, чужестранец, - проговорила она и улыбнулась.

Конан показал мечом на копье, торчащее из убитого зверя:

- Я обязан тебе тем же. Считай, что мы квиты.

- Договорились. Меня зовут Чин, я колдунья Лесного народа.

- А я - Конан, из Киммерии.

- Приятно встретиться, Конан с вершины мира.

- Ты слыхала о Киммерии?

- Приходилось... Край моих предков лежит лишь в одном переходе отсюда. Я приглашаю тебя быть нашим гостем, отдохнуть и разделить с нами трапезу.

Вообще-то Конан особо не любил всяких там компаний, в его планы не входило также задерживаться в здешних местах, но эта женщина, которая разила драконов с таким спокойствием, заинтриговала киммерийца.

- Ладно, отдохнуть немного можно. Потом двинусь дальше...

- Тогда пошли. Лучше найти укромное место для стоянки до того, как стемнеет. Ночной переход в этих горах может быть очень опасным.

- Да и при свете дня путешествие здесь мало похоже на увеселительную прогулку, - бросил Конан, взглянув на трупы чудовищ.

- На холмах с наступлением темноты встречаются существа, по сравнению с которыми псы пайлов напоминают домашних щенков.

Пока они брели по горной тропе, Чин рассказывала Конану о пайлах:

- Эти существа похожи на людей, но на самом деле они - отдаленные родичи коргов. В их жилах течет теплая кровь. Но все-таки это кровь ящеров. Они населяют пустыню в двух днях пути от моей рощи. Пайлы охотно пожирают людей, если им удается кого-нибудь поймать.

Конан задумался.

- А можно ли попасть в Шадизар, проскочив селения пайлов?

- Да, можно обогнуть пустыню.

Конан не испугался бы даже самой отчаянной сечи, но переход по пустынной местности, населенной людоедами, да еще с ручными драконами вместо собак. Нет, надо подумать о сохранности собственной шкуры!

Он не стал спрашивать у Чин, что она делала одна в таком опасном месте. Зачем совать нос не в свое дело! Но женщина сама завела разговор на эту тему.

- Всю последнюю ночь я искала одно растение, которое растет на холмах. Это своего рода поганка, мы используем гриб в своих таинствах. Грибы растут только на лепешках диких горных козлов. Сейчас, к сожалению, козлов становится все меньше и меньше, так как они - желанная добыча для пайлов. Если, конечно, нет человеческого мяса.

Конан хмыкнул. Таинства и обряды, с его точки зрения, были еще одной разновидностью магии. Киммериец же предпочитал не соваться в мистический бред.

- Мне удалось отыскать достаточно грибов для нашего следующего истинного видения.- С этими словами Чин открыла небольшую кошелку, привязанную у нее на поясе, и показала Конану несколько маленьких, пахнущих плесенью грибков. - Должным образом приготовленный и освященный отвар позволяет человеку увидеть своего бога.

Конан скептически пожал плечами. По его мнению, запросто можно было пожить без подобного рода прибабахов. Киммериец больше думал о том, как он будет наслаждаться в Шадизаре. Множество радостей ожидает удачливого вора, каковым Конан намеревался стать: хорошее вино, вкусная еда и красивые телки. Пусть жрецы заботятся о богах, а для человека есть масса других приятных вещей.

Когда солнце уже почти коснулось горизонта, Конан и Чин поднялись на широкий утес, возвышающийся над тропой. Конан никогда не видел, чтобы женщина лазила бы по горам так же хорошо, как это делала Чин. Когда она взбиралась вверх по скале, то была похожа на паучиху, так верны были движения пальцев ее рук и ног.

На утесе Конан и Чин отгородили место для ночлега, выстроив пирамиду из камней, так, чтобы ни одно живое существо не смогло приблизиться, не разрушив преграды. Чин наломала сухого кустарника, росшего на склоне скалы; с помощью кремня и куска железа, которые у киммерийца были всегда с собой, он высек огонь и разжег костер. У варвара нашлись также мех с водой и несколько полосок сушеной бельчатины. Он разделил свою скромную трапезу с Чин, когда ночь накрыла землю своим темным саваном.

Костер давал мало тепла, а ночь выдалась холодной. Конану пришло на ум предложить Чин разделить с ним его плащ из волчьей шкуры. Но Чин лишь рассмеялась, ответив, что это совершенно не нужно. Вероятно, подумал Конан, она отказалась потому, что каким-то образом угадала его истинные намерения, - женщины умеют чувствовать такие вещи, хотя, как они это делают, Конан совершенно не понимал. В своих странствиях Конану не приходилось встречать мужчину, притязающего на понимание женской души. Хотя нет, был один, говоривший, что точно знает, чего хотят женщины, но он к тому же думал, что мир круглый, как мяч, и что сам он может летать, размахивая руками, как птица крыльями. Он пал жертвой собственной глупости: сиганул с крыши самого высокого здания в своем селении - башни высотой в десять человеческих ростов - и разбился. Что и говорить! Настоящий безумец! Будто свинья, налакавшаяся вина.

Интересно, думал Конан, возможно ли вообще понять женщин?

С этими мыслями киммериец заснул.

Глава 2

Наступило морозное утро, косые лучи солнца падали на вершины холмов, окрашивая в розово-желтые цвета утес, на котором спали Конан и Чин. Северянин проснулся бодрый, но с ощущением некоторой скованности в мышцах, которая была следствием того, что ему пришлось провести ночь на твердом каменном ложе.

Чин проснулась, когда Конан уже развел костер и грел замерзшие руки.

- Хорошо спалось? - спросила она.

- Да как всегда.

Разделив остатки сушеного мяса и запив его водой из меха, они спустились со скалы. Конан был снова поражен проворством женщины. Она двигалась, словно снежная обезьяна, ни разу не поскользнувшись на спуске.

Конан, не будучи человеком завистливым, отметил ловкость Чин.

Та улыбнулась:

- Там, откуда я родом, нам очень часто приходится совершать восхождения и спуски. Но признаюсь, что я слабейшая из тех, у кого к этому настоящий дар. Если б я не была колдуньей, мне бы пришлось стать простой охотницей.

Конан удивленно промолчал. Если эта женщина лазила по скалам хуже своих соплеменников, то как ловки должны были быть ее собратья? Вероятно, они смогли бы соперничать в проворстве с киммерийцами.

Когда солнце уже поднялось в зенит, Конан спускался вслед за Чин к земной долине, видневшейся вдали. Казалось, какой-то бог испытывает особую привязанность к изобиловавшим вокруг оттенкам зеленого, изумрудного и оливкового.

Тропа, извиваясь и поворачивая, плела свой серпантин по склону горы. Запутанный ее извивами, Конан увидел лес только тогда, когда он оказался у них фактически перед глазами. Некоторое время Конан гадал, не лишился ли он слуха, так как из леса не доносилось ни единого звука.

Через мгновение киммериец нашел ответ на этот вопрос: лес на самом деле находился гораздо дальше, чем ему казалось. Деревья только по своим пропорциям напоминали обычный дубняк, величина же их в три, а то и в четыре раза превышала самое высокое дерево, выданное когда-либо Конаном. О, Кром, эти деревца, раз в пятьдесят превышающие человеческий рост, должно быть, касаются своей кроной крыши мира.

Когда Конан и Чин приблизились к исполинской роще, Конан увидел, что на ветвях построены дома - целая деревня, воздвигнутая будто в небе.

Некоторые строения располагались не выше девяти пядей над землей, некоторые - значительно выше. Казалось, что в этом странном лесу нет никакого подлеска, почва голая, а земля лишь немного прикрыта ковром из опавшей листвы.

Если бы у Конана было полдюжины братьев его комплекции, то все они, взявшись за руки, не смогли бы обхватить самое маленькое из этих древесных исполинов. Любое, даже очень большое дерево из тех, что киммериец встречал раньше, казалось тоненьким прутиком рядом с этими гигантами.

- Это моя роща, - сказала Чин.

- Твой народ живет на деревьях?

- Да. Там мы рождаемся, живем и умираем.

- Теперь я понимаю, что ты действительно кое-что смыслишь в лазании.

- Для земного жителя у тебя это тоже здорово получается. Особенно учитывая, какой ты... большой. У нас нет ни одного мужчины с тебя ростом.

Разговаривая, они подошли к одному из исполинских деревьев. Конан посмотрел на его крону. Мощные ветви отходили от ствола, теряясь из виду где-то в поднебесье. Кора дерева была гладкой на ощупь, красноватого цвета, местами отслоившаяся, в трещинах виднелась древесина более светлых оттенков. Листья странного дерева, длинные, трехконечные по форме, размером с человеческую ладонь, были темно-зеленого цвета, почти черного, и казались будто вощеными.

У подножия дерева с помощью Чин Конан разглядел дупло - величиной со щит, обтянутое кожей. Чин торцом копья постучала по этому своеобразному барабану, который издал протяжное гудение - таким образом дав знать о своем приходе соплеменникам. Через пару минут с нижних ветвей к их ногам что-то упало.

Конан тотчас же выхватил меч, готовый нанести удар по непонятному предмету. Чин остановила его, сказав, что предмет не представляет собой опасности. Конан убедился в этом, пока Чин еще говорила. Непонятный предмет при ближайшем рассмотрении оказался сплетенной из гибких лоз веревочной лестницей, которая представляла собой толстый канат с узлами, для того чтобы хвататься за них руками.

Конан вложил клинок в ножны.

- А если враг придет и постучит в барабан?

- У каждого Лесного жителя - своя собственная песнь, - ответила она. Двух похожих не существует. Стража знает их все. И пусть попробует чужак сунуться к нам.

Конан согласно кивнул. Нападение на племя, живущее на деревьях, представляло бы трудную задачу. Дюжина мужчин с топорами может работать целый день, чтобы срубить хотя бы одно дерево, а град стрел, копий и камней, сыплющихся сверху, сделает такую работу невозможной. Ввиду отсутствия подлеска Лесному народу не страшен пожар, ведь для того, чтобы поджечь ствол, потребовался бы очень большой костер. Натренированный взгляд воина позволил Конану должным образом оценить защиту лесовиков.

- Поднимаемся? - спросила Чин.

- Только после тебя.

Его любезность была вознаграждена, когда он снизу любовался ногами Чин, карабкающейся вверх по лестнице.

Когда Конан и Чин взобрались наверх, их поприветствовала невысокая плотная женщина. Это была одна из стражниц Лесного народа. В одной руке у нее было копье, в другой - обсидиановый кинжал длиной в предплечье киммерийца. Лук и колчан, полный стрел, стояли прислоненные к стволу, рядом сними в корзине из лоз лежала куча камней, камни - величиной с человеческую голову. Конан еще раз убедился, какой прием может здесь встретить непрошеный гость.

Киммериец шел следом за Чин по толстой ветви, как по тропинке, без труда удерживая равновесие. Кора была состругана, и его босые ноги ступали по совершенно гладкой поверхности.

Впереди Конан увидел большое здание, построенное прямо на ветви, по которой он шел. Это строение поднималось ввысь, соединяясь там с несколькими верхними ветвями. Строительным материалом же послужила древесина гигантского дерева. Ветви разной длины были связаны лозами. Эта человеческая постройка выглядела как огромное осиное гнездо или улей. У входа в здание стояли две женщины, одетые как Чин. Каждая из них была так же мускулиста и держала в руках короткое копье.

Стражницы кивнули Чин, и та вошла в дом. Конан последовал за ней. Отверстия в крыше давали достаточно света для того, чтобы киммериец мог хорошенько рассмотреть убранство комнаты. Вдоль стены стояла низкая лавка, посреди комнаты - резной стул. На стуле, повернувшись к окну, сидела старуха с белоснежными волосами и лицом, изможденным временем и солнцем. На ней была надета мантия разных оттенков зеленого цвета, ясные глаза почти светились в полумраке. Руки у нее были обнажены, и, хотя женщина была стара, под кожей играли тугие мускулы.

- Эй, Вареса! - позвала Чин.

Старуха повернулась на зов и улыбнулась:

- О, Чин! Успешны ли были твои поиски?

Чин потрясла в воздухе мешочком с грибами, которые она показывала Конану:

- Да, хозяйка. Мы снова сможем вызвать богов.

Вареса кивнула:

- Отлично. А то я думала, что в следующий раз мне придется увидеть их уже за Серыми Странами. - Тут старуха перевела взгляд на Конана: - Ты привела гостя?

- Да, хозяйка. Это Конан из Киммерии. Когда меня окружили псы пайлов, он спас мне жизнь.

Старуха улыбнулась:

- Прими мою благодарность, Конан-киммериец. Мне было бы больно потерять свою старшую дочь.

- Чин оказала мне взаимную услугу, - ответил Конан.

- Что я слышу? - улыбнувшись, сказала Вареса. - Мужчина, и не бахвалится.

Конан бросил вопросительный взгляд на Чин.

Она же попыталась пояснить:

- В нашем народе мужчины - большие... рассказчики. Порой они приукрашивают свои байки... э... преувеличениями.

- Я еще не видел здесь мужчин, - сказал северянин.

Вероятно, это прозвучало грубовато, но в его родной Киммерии прямота только поощрялась. В некоторых так называемых цивилизованных странах вранье считалось признаком высокой культуры, но прямодушному киммерийцу это было непонятно.

- А, в таком случае... пойди посмотри, - ответила Вареса.- Таир учит Хока .- И она указала на открытое окно.

Конан, движимый любопытством, подошел к окну.

От дома Варесы отходила ветвь, которая через некоторое расстояние значительно сужалась. Ветви соседних деревьев переплетались, образуя сеть из ветвей толщиной с человеческую руку и ногу.

Конан увидел, что по одной из ветвей быстро бежит невысокий, хорошо сложенный мужчина в набедренной повязке цвета морской волны. Он двигался так стремительно, будто бежал по широкой городской улице. Его догонял мальчик лет двенадцати, всю одежду которого заменял лоскут ткани, обернутый вокруг бедер.

Заинтересованный Конан наблюдал, как мужчина подпрыгнул высоко в воздух и опустился почти у самого окончания ветви, там, где она была настолько тонкой, что согнулась под тяжестью человека. Конану показалось, что мужчина вот-вот упадет.

Но... согнутая ветвь выпрямилась, и мужчина, как пружина, подпрыгнул высоко над поверхностью ветви. Еще на взлете он свернулся и сделал в воздухе кувырок вперед, словно акробат, которого Конан еще мальчишкой видел на ярмарке.

Продолжая парить, человек выпрямился, разведя руки и ноги в стороны. Он схватился за ветвь дерева в добрых трех пядях выше той, с которой прыгал, и крутанулся вокруг нее. Одним движением он вскинул ноги вверх и в мгновение ока оказался висящим вниз головой на сгибах коленей, вновь выпрямившись и разведя руки в стороны.

Чуть ниже мужчины то же самое проделывал мальчик. Он тоже сворачивался калачиком, вертелся и распрямлялся. Внезапно они встретились в воздухе. Ладони мужчины оказались на запястьях мальчика, и так они стали раскачиваться взад-вперед, пока мужчина, согнувшись, не подбросил мальчика вверх над собой. Мальчик приземлился на ветвь и уселся на ней. Через мгновение мужчина оказался сидящим рядом с мальчиком.

- Мужчину зовут Таир, а мальчика Хок, - объяснила Чин. - Это второй ребенок моей матери и самый младший.

- Это твои братья?

- Да.

- В опасную игру они играют. А если бы Таир промахнулся и не смог бы поймать мальчика?

- Пока он летел бы вниз, он наверняка успел бы зацепиться за одну из многочисленных веток, - пожав плечами, ответила Чин.

- А если нет?

- Жизнь полна опасности, не так ли?

Конан согласно кивнул. Ведь далеко не каждый киммериец доживал до зрелого возраста. Выживал сильнейший.

- Пошли, - позвала Конана Чин, - ты разделил со мной в горах еду и питье, я же приглашаю тебя воспользоваться нашим гостеприимством.

Клег вообще не любил далеко уходить от воды, а особенно ему была ненавистна эта сухая песчаная местность, которую люди называли пустыней. Клегу с его отрядом предстояло пересечь лишь короткий участок пустыни, принадлежавший ящерам, далеко не центральный, и поэтому Клег рассчитывал, что ему удастся избежать встречи с этими вонючими созданиями и их псами, которая, состоись она, могла бы закончиться плачевно для Клега и его войска. Великий Мастер приказал Клегу выбрать наикратчайший путь, обход же опасной пустыни занял бы два лишних дня, и Клег повиновался тому, кому нельзя было не повиноваться.

Клег неудобно сидел верхом на скрате - глупом и подлом животном, у которого было четыре коротких и толстых ноги, шкура, напоминающая поросший мхом камень, и склонность кусать все, до чего он мог дотянуться. Скраты, травоядные животные размером в половину роста Клега, могли все время проводить, пасясь на пастбищах, если бы им это позволили. Впрочем, они могли накапливать громадное количество жира в своих горбах, которые располагались у них над задними ногами, и неделями обходиться без еды и питья. О, если б мастер дал этим вьючным животным приличный нрав и запах, не напоминающий вонь неделю назад сдохшей рыбы.

Клег обернулся и посмотрел на свои войска. Множество его собратьев-зелкаев следовали за своим вожаком - некоторые верхом на скратах, некоторые пешком, и все, как и сам Клег, чувствовали себя весьма неуютно в этом чужом сухом краю. Он бы предпочел находиться сейчас в родных холодных водах, в своем настоящем обличье, когда его тело гладкое, длинное и мускулистое, а зубы - острые и длинные, идеально подходящие для того, чтобы раздирать добычу, прежде чем насладиться ею, а потом, разрезая мощными плавниками воду, гоняться за самками...

А, Клег, ты мечтаешь. Мастер сотворил тебя не ради удовлетворения твоих прихотей, но ради служения. Может быть, когда ты принесешь то, что ему нужно, тебе позволят отдохнуть. Сейчас же тебе лучше позаботиться о том, чтобы лучше выполнить задание. Вспомни, что происходит с теми, кто изменяет хозяину.

Клег содрогнулся при воспоминании о последнем Первом слуге, который провалил какое-то задание Великого Мастера. Оставшиеся от Первого слуги ошметки, которые, казалось, продолжают молить о прощении, были скормлены стервятникам.

Нет, мечтай о плавании в темных водах после того, как выполнишь задание, Клег.

Глубоко в камне главной пещеры пайлов Райк прошипел Сайле:

- Ведьма! Что бы ты хотела, чтобы я сейчас сделал для тебя?

Царица пайлов возлежала на горе меховых подушек, ее тело было прикрыто полупрозрачным красным платьем из газа. Давным-давно пайлы были покрыты чешуей, но в течение миллиона лет постепенно видоизменились и теперь стали похожи на людей. У них не было волос, уши маленькие, но кровь - теплая. Потомство рождалось живым и вскармливалось молоком матери. Сайла же своим обликом походила на самую настоящую красотку: широкие бедра, тяжелые и упругие груди, тонкие губы и кошачьи зрачки только подчеркивают ее экзотическую прелесть.

Сайла улыбнулась:

- То, чем ты занимаешься сейчас: лежи и ничего не делай. Занимайся своим обычным делом.

Она наблюдала, как он замирает от ярости. Сайла прекрасно знала, как рассердить Райка. Он был сильнейшим из пайлов, бесстрашным перед лицом врага, но в ее руках он становился ребенком.

- Сайла...

- Да, муженек, ты прав. Лесной народ силен и хорошо защищен на своих насестах. Конечно, будь у нас талисман леса, мы бы тоже смогли заполнить нашу пустыню роскошной растительностью, а не жить в пустыне.

- Ты лежишь на подушках, завернутая в тончайшие шелка, и жалуешься на жизнь.

- Я - Царица и имею право на роскошь. Но немногие иэ наших соплеменников могут позволить себе такое.

- Да, я бы осчастливил их, если бы отправил на верную смерть под большие деревья ради твоих амбиций.

- Наверняка есть другой путь.

- Наверняка есть, но ни один пайл не нашел его за тысячу лет.

- Певцы бы вечно славили тебя, если бы этим пайлом стал ты.

Он стоял, пристально глядя на гобелен, сотканный Седьмой Царицей пайлов более двенадцати столетий тому назад. Картина изображала Стака, Первого Царя, ведущего огромную армию пайлов против людей в битве при Аризане. Певцы все еще слагают песни об этой битве, в которой люди были изгнаны из царства пайлов. Увы, это было давным-давно, и численность пайлов уменьшается, а людей становится все больше и больше.

- Да, - сказал наконец Райк. - С таким волшебным средством мы могли бы двинуться к центру Великой пустыни, подальше от людей, и восстановить былую мощь.

- И этот план мы придумаем с тобой вместе - ты и я.

Она чуть сдвинула ноги, и теперь сквозь ткани, прикрывающие ее, Райк мог любоваться прекрасным телом Сайлы. Она улыбнулась, это была улыбка примирения.

Райк глубоко вдохнул, выдохнул и сделал движение к ней.

- Наверно, так и будет, ведьма. - Когда он говорил это, его голос был еле слышен.

Она рассмеялась:

- Да, муженек, иди к своей шлюхе.

Еда, разложенная перед Конаном, была обильной и сытной. Он обводил глазами предложенные ему яства: плоды, мясо, хлеб, сыры и несколько деревянных кувшинов с вином; от приготовленных блюд поднимался пар.

- Я думал, здесь опасно разводить огонь, - удивленно сказал Конан, пережевывая очередной кусок.

- Мы обкладываем наши очаги камнями, как это делают люди, живущие на земле. Наши деревья живые, и поэтому вероятность того, что кора загорится, меньше, чем когда речь идет о мертвых и сухих дровах, используемых для строительства на земле.

Конан прожевал кусок хлеба и запил его стаканом красного вина.

- Значит, ваш народ проводит на деревьях все время?

- Большую часть жизни. На землю мы спускаемся для прохождения испытания. И потом, только на земле можно достать нужные для приготовления снадобий растения, камни, необходимые в строительстве. Большую часть того, что нам необходимо, нам дают деревья. Мы довольны своей судьбой.

- А откуда взялись эти исполинские деревья?

- Они здесь были всегда, - ответилаона.

Когда она говорила это, в ее голосе что-то изменилось, и Конан понял, что она лжет. Существовала какая-то тайна, связанная с этим лесом.

Да ладно. Это не его дело. Он отдохнет здесь и отправится дальше.

Его ждал Шадизар.

Глава 3

Неожиданно для самого себя Даймм почувствовал, что вновь обретает тело.

Это произошло., как всегда, неожиданно. Последний раз такое случилось много лет назад, поэтому в первый момент Даймм был ослеплен и оглушен нахлынувшими на него чувствами. Вот уже кожа покрылась мурашками в прохладном воздухе, сгустившаяся мгла превратилась в мышцы и кости. Даже прыщик на пальце был желанным гостем. Колдун ликовал - он снова становился человеком!

Неизвестно, сколько будет продолжаться это блаженство. Поэтому Даймм хотел успеть ощутить столько плотских удовольствий, сколько это возможно.

- Жрать дайте! - раздался из тронного зала его рычащий голос, заставивший вскочить стражников-зелкаев. - Все что угодно, лишь бы можно было почувствовать вкус. Мои лечебные иглы! Привести сюда эту ведьму Сег! Согрейте зал! Живее! Живее!

Зелкаи ринулись исполнять приказания. Они были хорошо натренированы и четко знали, что ни единое мгновение столь желанной перемены не должно быть потеряно.

В ожидании исполнения слугами его желаний Даймм стоял и наслаждался, потягиваясь, похрустывая суставами и напрягая мышцы под кожей. Его ноги чуть вздрагивали от непривычной нагрузки. Босые ступни ощущали ледяной холод пола. Даймм с наслаждением прислушивался к каждому удару сердца, к каждому вдоху и выдоху. Боги! Ни один человек никогда не ценил свое тело, как Даймм в эти минуты.

Один из зелкаев ворвался в зал, неся поднос с тарелкой дымящейся ухи, которую в этот момент как раз готовила для себя охрана, горкой фруктов и лепешками из водорослевой муки. Слуга знал, что его расторопность будет оценена Хозяином Тумана, и награда может быть более чем существенной.

Даймм схватил пищу обеими руками. От запаха у него закружилась голова. Дымящаяся уха обжигала горло, но, глотая слезы боли и удовольствия, он продолжал поглощать кусок за куском и глоток за глотком. Какое восхитительное чувство! Осязать пищу, чувствовать вкус, запах, тепло!

Другой слуга вбежал в помещение, протянул Даймму набор длинных игл. Быстрым движением чародей вонзил одну из них - иглу - себе в запястье, перекрывая выход энергии . По руке немедленно растеклась горячая боль. Но даже эта обычно не самая приятная, болезненная процедура была удовольствием для человека, долгие годы лишенного всяческих ощущений.

Затем в зале появилась Сег в накинутом на голое тело плаще из тюленьей кожи.

- Ко мне, живей! - закричал Даймм. Женщина вздрогнула и сделала движение сбросить плащ.

- Оставь! Я хочу ощущать тебя и твою одежду!

Сег повиновалась. Уже двадцать лет Даймм не мог быть с нею, но за это время она не стала менее привлекательной. Та же кожа цвета слоновой кости, те же волосы - вороново крыло, те же манящие, чувственные формы.

- Живее! - рявкнул Хозяин Тумана.

В прошлый раз он превратился в туманное облако раньше, чем сумел закончить начатое. Нельзя было допустить повторения такой неудачи.

- Поторапливайся! - сказал он, повалил Сег на пол и рухнул сверху.

Зелкаи-охранники демонстративно смотрели в потолок.

Клег остановил свой отряд в нескольких часах пути от гигантского леса. Зелкаям на пути встретилась свора охотничьих псов пайлов - этих мерзких прямоходящих рептилий. Но, к счастью, ящериц было немного, и они не стали связываться с зелкаями.

Несомненно, они бросились сообщить о встрече своим хозяевам, но за это время отряд уже вышел за территорию земли пайлов.

Одна проблема была решена, но оставалась другая, куда более сложная: как раздобыть талисман, столь нужный Великому Мастеру. Клег знал, что этот талисман является главной святыней Лесного народа и обитатели гигантской рощи не расстанутся с ним добровольно. Пусть у Клега в десять раз больше бойцов - все равно лобовая атака на сильно укрепленные позиции обречена на провал.

Нет, тут нужно что-то придумать, заставить Лесной народ отвлечь все свои силы на что-нибудь на то время, пока Клег будет похищать талисман. В конце концов, Клег не стал бы Первым среди зелкаев, если бы не его находчивость и сообразительность. Ничего, он что-нибудь придумает. Ведь если поход окончится неудачно - Клегу не сносить головы. Получить талисман или умереть - другого выхода у Клега не было.

Чин должна была уйти, чтобы подготовить назначенную на вечер церемонию. Она оставила Конана в компании ее братьев - Таира и Хока. Их встреча была достаточно дружеской, хотя киммерийца немало удивило хвастовство обоих братьев.

- А, тот саммй великан варвар... - сказал Таир.

Встав рядом с ним, Конан с удивлением отметил, что его собеседник был действительно очень невысок ростом. Он едва доходил Конану до середины груди; даже Чин была выше него на целую ладонь.

- Я, к слову будь сказано, самый высокий среди Лесного народа, продолжил Таир. - Да и в длине кое-чего мне здесь нет равных, - он хихикнул и подмигнул, киммерийцу.

- Упражняйтесь во вранье без меня, - бросила им Чин и исчезла в ветвях.

Проводив ее взглядом, Таир и Хок предложили Конану прогуляться по деревьям. Каждое из растений-великанов было соединено с другими при помощи висячих мостов из лозы и лиан. Таир, по его словам, построил самые длинные и высоко подвязанные мосты, в основном самолично, воспользовавшись лишь незначительной помощью отдельных соплеменников.

Конан улыбнулся. Хвастовство и вранье были настолько явными, что даже не обижали его. Таир явно не мог рта раскрыть, не приукрасив себя. Когда же он замолкал, за дело брался младший брат.

- Ты видел, как я прыгал? - дернул Конана за рукав Хок. - Брат говорит, что я прыгаю лучше всех моих ровесников и лучше многих из тех, кто на много зим старше меня. А уж он-то зря не скажет.

Конан кивнул, стараясь не рассмеяться. Оказалось, что селение на ветвях мало чем отличалось от любой нормальной деревни. Все было на своих местах: дома, небольшие загоны, в которых были заперты какие-то жующие листья животные. На толстенцых ветвях были разбиты настоящие грядки. Вокруг ствола одного из гигантских деревьев была сооружена большая платформа, на которой могли бы разместиться с полсотни человек. Наверное, место для чайных ритуалов, подумал Конан. Бог его родной Киммерии, Кром, жил на вершине древнего утеса. Интересно, каких богов создали себе люди, живущие на деревьях?

Конан и его спутники подошли к одному мосту, на который свалилась откуда-то сверху тяжеленная ветка, изрядно продавив подвесное сооружение. Четверо мужчин возились на мосту, безуспешно пытаясь сбросить ветку.

- Я сильнейший во всей нашей роще, - сказал Таир. - Сейчас я покажу этим слабакам, как надо сбрасывать ветки.

Он выпятил грудь и направился к соплеменникам. На мосту закипела перепалка. Похоже, те четверо вовсе не жаждали принять помощь Таира. Ведь если ему удастся сделать их работу, то в каком же неприглядном свете предстанут они сами. Конан только улыбался, глядя на все это.

Наконец Таир добрался до ветки и попытался одним движением поднять ее. Но даже когда он напряг все мышцы и уперся покрепче, злополучная ветка не сдвинулась с места.

Конан подошел к покрасневшему от натуги Таиру и негромко спросил:

- Тяжелая?

Таир оторвался от работы и вздохнул:

- И не говори. Если уж я не смогу ее сбросить, значит, это никому не под силу.

- Дай я попробую.

- Ты, конечно, мужик здоровый, но ведь сила-то не всегда в росте.

- Конечно.

- Ну ладно, можешь попробовать.

Конан расставил ноги пошире и крепко обхватил ветку. Напрягшись, он почувствовал, как она зашевелилась, и понял, что сможет скинуть ее с моста, хоть и не без труда. Тут его взгляд упал на Таира, наблюдавшего за киммерийцем с плохо скрываемым волнением. Еще бы, если Конану удастся сделать эту работу, то рухнет авторитет Таира как самого сильного человека в гигантской роще.

Киммериец пораскинул мозгами и понял, что такой поворот будет очень болезненным для Таира. В конце концов, подумал Конан, для него самого достаточно осознания своей силы, а Таиру нужно подтверждение своей славы.

Конан сделал резкий выдох и отпустил приподнявшуюся ветку. Таир тоже вздохнул и облегчением.

- Очень тяжелая штука, - сказал Конан.

Таир согласно кивнул.

- Те четверо не смогли сбросить ее, ты тоже. Мне удалось лишь пошевелить ее.

- Ну? - недоверчиво произнес Таир.

- Может быть, мы вдвоем сделаем то, что не удалось четверым?

Губы Таира расплылись в улыбке.

- А почему бы и нет?

Таир, встав рядом с Конаном, вцепился в ветку. Киммериец старался не тянуть слишком сильно, чтобы его помощник чувствовал свою долю веса и не раскрыл обмана. Ветка дрогнула, покачнулась и наконец полетела вниз. Освободившись от лишней нагрузки, мост резко качнулся вверх, что лишь добавило радости стоявшим на нем.

Таир повернулся к своим соплеменникам и довольно сказал:

- Видели, что могут настоящие мужчины? Ладно, знакомьтесь: это Конан, пришелец из далекой северной страны. И он мой друг.

Таир еще несколько минут похвалялся перед своими приятелями дружбой с черноволосым великаном, затем, захватив Хока, друзья продолжили свою прогулку.

Конан понял, что на этот раз его голова помогла рукам не нажить врага и обрести друга. Настроение у него было отличное.

Сайла встала с ложа, на котором спал беспробудным сном измученный любовными утехами Райк. Она улыбнулась сама себе, выпивая колдовское снадобье, которое должно было обезопасить ее от последствий тех самых утех. Сейчас было не время для того, чтобы обзаводиться детьми. Не сейчас, когда она взялась за дело, которое превратит ее из хозяйки клочка пустыни в повелительницу огромной империи. Этому делу следовало отдаваться целиком. Сайла вовсе не собиралась упустить хоть одно из наслаждений, которые могло предоставить ее будущее положение. А уж толк в наслаждениях и удовольствиях она знала. Особенно в некоторых.

Когда пайлам удавалось захватить в плен человека, для всего народа людей-ящеров наступал праздник. Не было для них ничего вкуснее, чем человечина, правильно выдержанная и приготовленная. Частенько перед тем, как отправить очередную жертву в котел, пайлы держали ее некоторое время в специальной клетке, чтобы откормить и сделать мясо более ароматным при помощи особого продуманного питания. Сайла на правах Царицы имела доступ к пленникам.

Одна мысль, пришедшая Сайле в голову, сначала напугала ее. Но со временем Царица пришла к убеждению, что имеет право на кое-какие удовольствия. Райк, разумеется, оставался в неведении. Лишь самые доверенные слуги знали о тайнах Царицы, да и то лишь немногие. На самом деле Сайла занималась с пленными тем же, чем она занималась в постели со своими мужем. Законы пайлов запрещали это, но Сайла ощущала себя Царицей, для которой никакие законы не писаны. Мужчины отличались от самцов пайлов. Они по-другому пахли, двигались, а еще.... некоторые части их тела были заметно внушительнее. Сайле нелегко было решиться на такое впервые. Она не была уверена, что выдержит такое вторжение в свое тело. Однако она не только не разочаровалась, а, наоборот, получила больше удовольствия, чем от близости с Райком или с людьми из пайлов, которых она знала как любовников.

Увы, не так уже часты были пленники-люди, и недолго они жили в клетке, прежде чем отправиться в котел. Большинству из тех, кто отваживался на переход через пустыню, хватало ума обходить стороной владения пайлов. Так что в плену оказывались лишь отчаянные смельчаки или путешественники, даже не знавшие о существовании племени людей-ящеров. Но если пайлам удастся увеличить свою численность, найти место, где их не будут беспокоить, пока они вновь не наберут сил, тогда люди будут попадаться к ним в плен куда чаще. И добиться этого было делом ее личной гордости. Райк силен, но глуп. Сайла знала, что при старании она сможет заставить его плясать под ее дудку в этом деле, как это было всегда раньше.

Сайла снова улыбнулась. Жизнь - отличная штука для того, кто знает ей цену и умеет жить.

Глава 4

Ночь накинула черное покрывало на долину и укутала своим плащом гигантские деревья. В темной листве перекликались птицы и не умолкали цикады. Ночные бабочки и москиты кружились вокруг чадящих факелов, освещавших большую платформу, виденную Конаном днем.

Чин пригласила киммерийца на церемонию - ожидалось богатое угощение и много вина. Киммериец никогда не упускал случая поучаствовать в застолье и решил, что может отложить до утра продолжение своего путешествия.

Чин предупредила его, что лишь старейшины с каждого дерева и их жены будут участвовать в церемонии. Только для них хватит волшебного напитка, приготовленного из собранных Чин грибов. Остальным жителям гигантского леса придется подождать более удачного похода за волшебным снадобьем, чтобы принять участие в Лицезрении.

Когда Конан и Чин появились на платформе, там уже находились человек сорок. Участники вечеринки пели песни под сопровождение деревянных флейт и небольших барабанов. В одном углу Конан заметил множество скрученных и аккуратно уложенных веревок, но, прежде чем он успел спросить об их предназначении, Чин сказала:

- Мне нужно поприветствовать маму и принять участие в ритуале заклинания. Ты не растеряешься один в незнакомой компании?

Конан рассмеялся:

- В тот день, когда киммериец не найдет чем занять себя на дружеской вечеринке, солнце откажется показаться на небе.

Чин исчезла в толпе, а Конан направился к большому столу, уставленному кушаниями и напитками. Попробовав несколько мясных и овощных блюд, а также отведав разного вина, киммериец пришел к выводу, что Лесной народ изрядно преуспел как в кулинарии, так и в виноделии.

В центре стола стояла большая деревянная бадья с темным густым красным вином. Пожалуй, за всю жизнь Конану едва ли доводилось попробовать напиток вкуснее этого. Киммериец зачерпнул второй ковш прекрасного вина и подумал, что на земле есть, право, места куда менее пригодные для того, чтобы приятно провести время, чем эта странная деревня в гигантских кронах.

Вскоре Чин вернулась. Конан широко улыбнулся ей.

- Церемония скоро начнется, - сказала девушка, - может быть, ты хочешь поучаствовать?

- Спасибо за приглашение, но не стоит. Твой народ готовит замечательную еду и не менее замечательные вина. Я не думаю, что полупьяный чужестранец будет желанным гостем на вашей священной церемонии. Кстати, вон то вино, по-моему, особенно сильно ударяет в голову.

- Какое-какое?

- Вон то, в деревянной бадье. - Конан махнул рукой в сторону стола.

- Ты пил это вино?

- Ну да. Два ковша. И надо сказать, что было сильное искушение добавить к ним еще один. Но я побоялся, что не хватит всем приглашенным.

- Слушай, Конан, как зовут твоего бога?

- Моего? Его имя - Кром. Могучий воитель, живущий на Скале Героев. А почему ты спрашиваешь?

Чин положила руку на его могучее плечо и улыбнулась:

- Потому что в вине, которое тебе так понравилось, и было разведено волшебное снадобье, необходимое для таинства Лицезрения.

Некоторое время Конан моргал, переваривая полученную информацию, а затем осторожно спросил:

- И что из этого?

- Если снадобье подействует на тебя так же, как на нас, то вскоре у тебя будет возможность встретиться со своим богом.

Конан уставился на нее:

- А есть какое-нибудь средство против твоих поганок?

- Боюсь, что нет.

Конан призадумался. Встретиться с Кромом? Вообще-то он особо не торопился. Это всегда успеется.

Под покровом ночи Клег почти вплотную подобрался к большим деревьям и теперь внимательно наблюдал за тем, что на них происходило. Похоже, на одном из гигантских стволов отмечали какой-то праздник, множество народу пело и плясало на большой платформе, на высоте двадцати человеческих ростов. Отряд зелкаев остановился в получасе ходьбы от рощи. Талисман, как полагал Клег, находился на том самом дереве, где шел праздник. Так показал под пытками захваченный в прошлом набеге пленник. Что ж, пожалуй, застолье сыграет Клегу на руку. Под покровом темноты несколько зелкаев скрытно заберутся по стволу этого гиганта, используя специальные перчатки и сапоги из шкуры и зубов братьев-акул. Большая часть отряда должна поднять шум, атаковав другой конец рощи. Тем временем Клег попытается похитить талисман. Конечно, часть охраны на своих постах будет трезвой, но, когда вокруг столько выпивших людей, внимание даже того, кто не пригубил ни капли, притупляется, хотя бы от зависти.

Решено. Он сам и еще двое зелкаев попытаются похитить талисман, пока остальные отвлекают внимание Лесного народа.

Клег поспешил к своему затаившемуся в темноте отряду. Еще час-другой на перегруппировку - и можно начинать.

Конан неожиданно проснулся. Болела голова, хотелось пить. Что же такое произошло... Ах да, вспомнил он. Вино, снадобье... Осмотревшись, Конан увидел, что находится на платформе, а вокруг него лежит или сидит еще пара дюжин обитателей рощи. Конан даже не мог точно сказать, сколько он проспал. Но похоже, снадобье Чин действовало на киммерийцев не так, как на ее соплеменников...

- Эй, Конан, - раздался громкий, низкий, полный неистовой силы голос.

Конан обернулся.

На другом конце платформы возвышался исполин, на две головы выше Конана. Крепко сложенный, одетый в меховые сапоги и волчью шкуру. Его голый торс маслянисто поблескивал в неверном свете факелов. Лицо незнакомца обрамляла широкая борода, в жутковатой улыбке показались два ряда белоснежных зубов, черные космы выбивались из-под бронзового шлема, украшенного парой длинных изогнутых рогов. Это был истинный воитель, человек, внушивший бы трепет любому смертному.

Конан вскочил на ноги.

- Кто меня звал?

Великан рассмеялся:

- Ты меня не узнаешь?

Конан почувствовал, как в животе словно лопнули кишки. Неужели это возможно? Но ведь ОН здесь - прямо перед глазами...

- Кром, - тихо вымолвил киммериец.

- Собственной персоной, мой мальчик. Подойди-ка сюда, посмотри, что я сотворил.

Конан облизнул пересохшие губы. Не каждый день, удается встретиться с богом.

- Что тебе от меня нужно?

- Ничего, малыш. Что ты можешь мне предложить? Ты же еще сосунок!

Кровь в жилах Конана закипела от гнева. Глаза сверкнули стальным холодным блеском.

- Ни один человек еще не называл меня сосунком!

- Так то люди, пацан.

Конан расстегнул ремень и, сняв меч, аккуратно положил оружие на платформу рядом с собой.

- Что ты надумал? - спросил Кром.

Конан поднял полусогнутые руки и сделал шаг вперед.

- Я докажу тебе, что ты ошибаешься, - прохрипел киммериец.

Кром снова разразился смехом:

- Ты что, драться со мной решил? Ты осмелишься сразиться с богом?

- А то нет. Мы, киммерийцы, мало на что не осмеливаемся.

- Похоже, я дал тебе чересчур много храбрости, но недодал ума.

- Возможно, - процедил Конан, приближаясь к великану.

- Ну что ж, Конан из Страны Дураков. Иди сюда, померяйся со мной силой.

Конан кивнул. Не самая худшая смерть - в поединке со своим богом. Едва ли можно найти более достойного противника.

Конан напряг все мышцы, сделал два быстрых шага вперед, бросился на Крома... и рухнул вниз с платформы.

Последнее, что услышал киммериец, летя на землю в полной темноте, - это громоподобный смех. А последнее, что пришло ему на память, - это то, что Кром был известен своей любовью к грубым шуткам и розыгрышам. Что ж, разыграть Конана ему удалось в полной мере.

Клег направил основные силы отряда в дальний конец рощи. Своему заместителю он вручил горящую свечу, закрытую от ветра стеклянным колпаком с отверстиями внизу и сверху.

- Когда пламя дойдет до второго кольца, начинайте атаку. Побольше шумите. Кричите, бейте копьями о щиты, зажигайте тут и там огни. В общем, делайте что хотите, лишь бы привлечь побольше внимания. Но не раньше, чем пламя дойдет до второго кольца, чтобы у нас было время подобраться поближе к цели.

- Будет исполнено.

Вместе с двумя самыми ловкими бойцами Клег направился к намеченному дереву. Весь отряд был одет в черное, поэтому, если не нарушать тишину, шансов быть обнаруженными немного.

Все трое надели акульи зубастые перчатки и сапоги и полезли вверх. Острые зубы вонзались в кору, как клыки в мясо, давая возможность продвигаться выше и выше. Главное - добраться до нижних ветвей, а там дело пойдет легче.

Подобравшись вплотную к толстому суку, на котором стоял охранник, Клег знаком приказал одному из своих товарищей двигаться с той стороны, где стражник явно заметит его.

- Эй, кто там? Это ты, Джайво? Вечно ты со своими шуточками, - раздался голос охранника. Не получив ответа, он явно забеспокоился: - Да кто там, наконец?

Стражник поднял копье и прицелился в приближающююся тень. Но было уже поздно. Клег успел подняться по другой стороне ствола и в этот момент обрушился на часового со спины. В руках зелкаи сверкнул острый как бритва обсидиановый кинжал, в долю секунды распоровший горло человека. Стражник не успел издать ни звука и рухнул вниз. Шум от удара тела о землю был громче, чем предполагал Клег, но все равно недостаточно заметен, чтобы привлечь внимание тех, кто был наверху.

- Живее, - сказал Клег, - у нас мало времени.

Его спутники безмолвно кивнули и полезли дальше вверх по ветвям.

Конан очнулся от ощущения того, что его голова вот-вот разорвется, и обнаружил, что висит в воздухе, привязанный за ногу веревкой. Едва он успел осознать все это, как кто-то наверху стал вытягивать веревку.

Извернувшись, Конан ухватился за веревку руками, подтянулся и начал карабкаться вверх. Через несколько мгновений он уже вскарабкался на платформу.

За другой конец веревки держались Таир, Чин и еще два человека. Таир вздохнул:

- Да не дает мне соврать Зеленая Богиня, ты не легче, чем та ветка, с которой мы разбирались сегодня днем.

Конан выглядел смущенным.

- А как, как я там оказался? Я припоминаю. Я видел... самого Крома! Да! А потом решил побороться с ним.

Чин сказала:

- Это снадобье часто вызывает потерю ориентации. Поэтому все, кто участвует в церемонии, надевают спасательный трос, - и показала на свою лодыжку.

К ней была привязана одна из тех веревок, которые Конан видел в углу платформы. Вот зачем они были нужны. Хорошо придумано.

- Ты ведь не знал этого. Вот я и привязала тебя, пока ты спал.

- Я твой должник, - сказал Конан.

- Ну и как встреча с богом? Удачно?

- Я думаю, это было... поучительно, - ответил Конан и подумал, что стоило бы поостеречься вызывать на поединок бога, будь то наяву или в бреду. Особенно такого шутника, как Кром.

Неожиданно откуда-то снизу донеслись завывания и грохот.

- Что это?.. - начал Конан.

- В роще чужие! - крикнула Чин. - На нас напали. Это наверняка опять зелкаи!

- Зелкаи? - переспросил Конан, но не получил ответа.

- К оружию! - закричал Таир. - К оружию!

Конан схватил с платформы свой меч. Он не знал, кто такие эти зелкаи, но если будет бой, то он найдет своему клинку применение.

Клег наблюдал, как люди на платформе рванулись на шум, поднятый его отрядом. Похоже, один из них был чужаком среди Лесного народа - высокий, крепкий парень, с черной гривой волос и с тяжелым мечом в руках. Но сейчас это уже не имело значения. Талисман, за которым Клег долго охотился, был всего в нескольких шагах от него, охраняемый лишь двумя женщинами-стражницами.

Клег кивнул своим товарищам. Выхватив по паре обсидиановых кинжалов, они бросились друг за другом по узкой ветке.

Стражница увидела приближающихся зелкаев. Одна из них метнула копье, которое проткнуло горло первого из нападавших. Но в предсмертном усилии тот успел метнуть оба ножа. Лишь один из них достиг цели, ранив стражницу, но секундного замешательства хватило второму зелкаю на то, чтобы наброситься на обеих женщин. Нападающий и одна из стражниц упали вниз. Вторая женщина успела схватиться за сук одной рукой, но подбежавший Клег ударом сапога по пальцам заставил ее расслабить хватку. Стражница со стоном полетела вниз.

Подбежав к центральному сооружению, Клег клинком разрубил церемониальный узел, удерживающий дверь закрытой.

Внутри находилась одна большая корзина. Клег так же быстро разделался и с тем узлом, который запирал ее. Открыв корзину, предводитель зелкаев увидел талисман.

Это было зерно, твердое, в форме глаза, размером с небольшое яблоко, теплое на ощупь. Посмотрев на него секунду, Клег опустил талисман в мешочек, висевший у него на поясе, и поспешил к выходу. Он потерял двух бойцов здесь, еще больше погибнет, изображая атаку на рощу, но это уже не имело никакого значения. То, за чем он сюда пришел, было у него в руках.

Опуская вниз узловатую веревку, Клег заметил прижавшуюся к толстой ветке тень. Так, за ним следили.

Неожиданным броском Клег оказался рядом с таинственным силуэтом. Оказалось, что это мальчишка, подросток, дрожащий от страха. Удар рукоятки кинжала - и парень упал без сознания. Убивать его Клег не стал. Во-первых, у него можно было кое-что выведать. А главное, если на обратном пути его отряду встретятся пайлы, мальчишка может оказаться ценным товаром, возможно даже платой за безопасный проход по чужой территории.

Клег был сильнее обычного человека, поэтому ему не составило труда взвалить мальчишку на плечо и спуститься с ним вниз.

Оказавшись на земле, предводитель зелкаев поторопился к назначенному месту, где он должен был встретиться со своим отрядом.

Пока что все шло гладко. Даже слишком гладко, но Клег был не из тех, кто искушает судьбу, преждевременно торжествуя победу.

Глава 5

Конан ринулся вслед за Таиром туда, где раздавался шум боя. Несколько раз киммериец терял равновесие на узких ветках, но все же ему удавалось удержаться и не упасть. По пути к ним присоединялись все новые мужчины и женщины с оружием в руках. Наконец они добрались до крайних деревьев в дальнем конце рощи.

Обитатели осажденных деревьев сбросили на землю десятки горящих смоляных комков, и в их свете можно было рассмотреть, что происходит внизу. Конан рассмотрел с десяток мечущихся внизу теней, ведущих себя странным образом. Атакующие кричали, швыряли вверх камни, потрясали копьями, но в общем лишь шумели, не предпринимая никаких реальных действий. Сначала они показались Конану людьми: привычного роста, с руками, ногами и головами, они даже кричали голосами, похожими на человеческие. Но было в их движениях, во всем облике что-то нечеловеческое, чужое. Зелкаи - так, кажется, назвал их Таир.

Таир проскользнул дальше других по тонкой ветке, занес копье для броска, но замер в нерешительности, внимательно присматриваясь к тому, что творилось внизу.

- Что они делают? - спросил он, повернувшись к Конану. - Они что, с ума посходили?

Действительно, было чему удивляться. Вся эта возня ничем не грозила обитателям деревьев. В то же время несколько зелкаев уже лежали на земле неподвижно, пронзенные копьями, пущенными сверху.

- Может быть, они отвлекают нас? - предположил Конан. - Интересно, от чего?

- Может, стоит поймать одного из них и порасспросить его?

- Отличная идея, Конан.

Таир сбросил вниз аккуратный моток веревки и полез по ней раньше, чем она успела размотаться. Никогда еще Конан не видел, чтобы человек карабкался с такой скоростью. Паук, перебирающийся по своей паутине, вряд ли смог бы сделать это более ловко и быстро. Не тратя времени на дальнейшие сравнения, киммериец сиганул вниз вслед за Таиром.

Заметили ли атакующие спустившихся приятелей, или же это входило в их первоначальные планы, но в тот миг, когда Конан коснулся земли, зелкаи перестали шуметь и, развернувшись, бросились в темноту.

Прижав меч к боку рукой, Конан бросился вслед за ними. Если по ловкости лазания он и уступал Таиру, то на земле его длинные ноги давали ему преимущество. В два прыжка он обогнал своего друга и начал нагонять последнего из убегающих зелкаев. Тут киммериец подумал, что остановить убегающего нужно, не убивая его. Но как? Ударом меча по ноге? Пойдет!

Звездный свет уже отразился от занесенного для удара клинка, но тут убегающий почувствовал, что над ним нависла опасность. Что предупредило его: инстинкт, периферическое зрение, четкий слух или другое, неведомое человеку чувство? Этого Конан не знал. Но как бы то ни было, намеченная, жертва в последний момент оглянулась и успела отпрыгнуть в сторону.

Удар пришелся мимо цели, и Конан даже слегка потерял равновесие. Отвлекшись, киммериец не заметил торчащего из-под земли корня и, зацепившись за него ногой, на полной скорости перешел с бега на полет. Уже в воздухе Конан успел произнести ругательство, впервые услышанное им от отца, когда тот, работая в кузнице, заехал молотком себе по руке.

Судьба улыбнулась убегавшему зелку лишь на секунду - наверное, для того, чтобы затем повернуться к нему спиной. Увидев споткнувшегося киммерийца, он попытался свернуть в сторону, но, засуетившись, не выбрал вовремя направления и в результате лишь застыл на месте.

Конан всем своим немалым весом налетел на замершее в ужасе существо и сбил его с ног. Вместе они пропахали по земле еще несколько пядей. Причем киммериец ехал сверху, словно мальчишка на санках.

Остальные зелкаи, не замедлив бега, скрылись в темноте.

Мгновение спустя к Конану и его пленнику подбежал Таир.

- Я, конечно, лучший акробат во всей роще, - восхищенно сказал он, - но такой прыжок - это что-то бесподобное. Ты просто обязан научить меня таким штучкам.

Конан посмотрел на лежащего без чувств зелкая, затем на Таира и решил не выдавать себя.

- Это-то? А, чепуха! У нас в Киммерии так любой ребенок может.

- Ну что, понесли этого бедолагу наверх, а там уж и допросим его?

- Давай, - ответил Конан.

Вдруг до его слуха донесся шум множества шагов. Конан выставил вперед меч и приготовился к бою. Но оказалось, что это были не приятели пленного зелкая, а спустившиеся вниз жители рощи. Один из бегущих крикнул:

- Священное зерно! Они похитили зерно!

Стоя вновь на большой платформе, Конан внимательно слушал рассказ Чин.

- Деревья в нашей роще - самые большие в мире. Но так было не всегда. Двадцать поколений назад одна из наших шаманок сумела создать заклинание, заставляющее деревья расти втрое, вчетверо больше, чем обычно.

Конан кивнул, но ничего не сказал и лишь вопросительно посмотрел на пустую корзину у ног Чин. Девушка продолжила:

- Но этого было недостаточно. Эта земля могла бы вдоволь напитать таких великанов. Тогда та шаманка - ее звали Джинд - придумала еще одно заклинание, которое вложила в особое зерно. Это зерно питает энергией все растения вокруг себя.

Опять магия, недоверчиво подумал Конан. Он не особо любил такие штучки, предпочитая оставаться в стороне от всякого рода колдовства.

- Без этого зерна наши деревья скоро засохнут и умрут.

Печально, мелькнуло в голове Конана. Но он все равно предпочел бы не вмешиваться в это дело.

Неожиданно Таир прервал рассказ Чин, запыхавшись вынырнув из темноты.

- Ты не видела Хока? - спросил он.

- Нет, - ответила Чин и посмотрела на Конана.

- Я... его видел последний раз в самом начале церемонии.

- Он должен быть в детской, - сказала Чин.

- Должен, но его там нет, - мрачно промолвил Таир.

- Пусть барабанщики пробьют общий сбор. Мальчишка, наверное, спрятался где-нибудь во время всей этой заварухи, - сказала Чин.

Но даже когда замолкло последнее эхо последнего удара барабана, когда были обысканы все деревья, Хок не появился. Не нашли и его тела под деревьями. На лице Чин отразилось смешанное чувство гнева и горя.

- Вместе с источником жизни нашего леса зелкаи похитили и моего младшего брата.

Солнце безжалостно палило отряд зелкаев, упорно, не останавливаясь преодолевавших песчаную равнину страны пайлов. Клег не чаял добраться до прохлады видневшихся впереди гор как из-за изнуряющей жары, так и из соображений безопасности. Пока что, правда, ему и его отряду сопутствовала удача. Еще немного везения, и они без лишних приключений доберутся до дома, выполнив приказ Повелителя.

Но эта безмятежность была нарушена: на гребне недалекого бархана показался отряд пайлов, вооруженных пращами и дротиками.

Сосчитав противников, Клег понял, что отряд пайлов лишь ненамного превышает по численности его группу. Тогда Клег приказал зелкаям остановиться.

Он ожидал немедленного нападения. Но к его удивлению, пайлы не торопились ввязаться в бой, суливший множество смертей с обеих сторон. Пайлы в свою очередь остановились. Клег счел это хорошим знаком.

Некоторое время спустя от группы пайлов отделилась одна фигура. Вокруг бедер этого человека-ящерицы был обмотан красный пояс - видимо, знак его положения командира. И то хорошо, подумал Клег, ведь для зелкая все пайлы были на одно лицо.

Один из зелкаев поднял копье и замахнулся, чтобы метнуть его в приближающегося пайла.

- Не вздумай, - рявкнул на него Клег, - может быть, удастся договориться с ними.

Клег направился навстречу пайлу. Не дойдя друг до друга нескольких пядей, человек-рыба и человек-ящер остановились.

- Вы находитесь на территории пайлов, - начал человек-ящер. Он странно хрипло произносил слова, но его вполне можно было понять.

Клег не стал отпираться и доказывать обратное.

- Да, так получилось. Мой господин, Великий Мастер, приказал мне выполнить его поручение как можно быстрее. Идти в обход стоило бы нам двух дней пути.

- Попытка пройти по чужой территории обойдется вам куда дороже. Мой Повелитель, его величество Царь Райк, приказал мне оберегать его владения от всяких проходимцев.

- Значит, наш путь не позволят пройти?

- Именно. И учти, что нас больше.

- Действительно, хотя и ненамного. Если завяжется бой, погибнет большинство воинов из обоих отрядов.

- Правда. Это неприятно, но тут уж ничего не поделаешь.

Человек-ящер повернулся и направился к своему отряду.

- Подожди немного, - сказал Клег. - Нет ли у нас другого выхода?

Пайл остановился:

- Я тебя слушаю.

- Нет ли возможности пропустить нас через вашу землю без боя?

- Сомневаюсь.

- А если мы найдем для этого достойную причину?

- Нет ничего невозможного.

Клег повернулся к своим и быстро произнес несколько фраз на родном языке зелкаев, казавшемся пайлу беспорядочной чередой шипенья м свиста. Один из сторонников Клега спешился, снял с вьючного скрата большой кожаный мешок и побежал с ним к командиру.

Рука пайла дернулась к висевшему на поясе кинжалу.

- Не волнуйся, друг. Это не ловушка, - заверил его Клег. - Подожди немного.

Мешок был положен у ног Клега. Принесший его отступил назад.

- Я слышал, что время от времени пайлы вкушают странные блюда...

- Ну уж не рыбу и не мясо рыбомордого. Еще не хватало жрать всякую мерзость, - ответил человек-ящер.

Клег кивнул. Он тоже это знал и ничего не имел против.

- Подожди, - сказал он, развязывая мешок и вытряхивая оттуда потерявшего от духоты сознание мальчишку, похищенного в гигантской роще.

Глаза пайла заблестели.

- А, человек...

- Именно. По правде говоря, нам он не то чтобы очень нужен. Может быть, вы возьмете его себе?

Человек-ящер моргнул:

- А взамен мы даем вам возможность беспрепятственного прохода по нашей территории.

- Я как раз подумал об этом.

- Не очень-то он большой, этот человечек.

- Это правда. Но другого у нас с собой нет. Но ты прикинь, какой у нас с тобой выбор. Твои и мои воины будут сражаться храбро. Большинство из них погибнет. Вы можете победить, но это будет дорогой победой. И если ты выживешь только для того, чтобы принести твоему Царю весть о том, что большая часть его отряда погибла, будет ли это для него радостным известием?

- Конечно нет.

- А если ты, наоборот, вернешься с этим вкусным мальчишкой для общего праздничного стола - не будет ли это большей честью для умелого командира?

Пайл оглянулся на свой отряд и сказал:

- В том, что ты говоришь, есть доля правды, но не забывай, что пайлы умелые и храбрые воины. Мы могли бы победить вас и захватить мальчишку.

- Храбрость пайлов не подвергается сомнениям, - сказал Клег, - но все же победить нас будет нелегко.

Человек-ящер кивнул:

- Да, люди-рыбы - достойные противники. - Он еще раз посмотрел на мальчика, а затем растянул губы в ужасной гримасе.

Клег сначала подумал, что это угроза или оскорбление, но быстро сообразил, что пайл всего лишь улыбался.

- Мы, пайлы, сегодня проявляем великодушие в честь приближающегося Праздника Луны - пропускаем отряд людей-рыб, случайно оказавшихся на нашей территории.

- Вы великодушны и мудры, - сказал Клег.

- Это и требовалось подтвердить.

- Если тебе придется оказаться в моей стране, я буду рад помочь тебе.

- Договорились.

Сделка была заключена, и, по мнению Клега, он сторговался совершенно недорого. Все. Теперь между ним и его целью не стояло ничего, кроме нескольких дней безопасного путешествия. Великий Мастер будет доволен своим слугой.

Глава 6

Даймм поднес к губам чеканный золотой кубок с тонким аквилонским вином. Действительно, жители Аквилонии - непревзойденные виноделы. Из этой страны, с берегов реки Тайбор к югу от Шамара, привозились самые изысканные напитки. А этот кувшин был, пожалуй, лучшим из лучших. Прошло уже несколько часов с тех пор, как Даймм вновь обрел тело, и теперь, насытившись всеми грубыми ощущениями, он собирался вкусить самых изысканных удовольствий. Он улыбнулся. Принюхиваясь к вину и представляя себе, как оно потечет по его телу, давая приятное тепло.

Но этому не суждено было сбыться. Легкий холодок, предвестник превращения, пробрался под кожу.

- Нет!

Кубок упал. Колдун не бросил, не уронил его. Просто он не смог больше удержать его в руках. Не успело еще вино расплескаться по трону, а Даймм, жертва заклятия давно умершего колуна, уже превратился в нечто не более плотное, чем дым.

В гневе чародей изрыгал проклятия, надеясь, что они все-таки достигнут души его мучителя, как бы далеко в царстве мертвых она ни спряталась. Даймм призывал все возможные болезни и напасти, полчища демонов, взывал к ненависти всех великих и малых богов, желая извести душу своего давнего врага.

Неожиданно Даймм обнаружил себя в нескольких шагах от трона и прекратил сыпать проклятиями. Что толку от ругающегося облака? Все это ни к чему. Вся надежда на то, что Клег добудет-таки последний компонент противоядия. Остальные части уже давно ждали своего часа в самой надежной, хорошо охраняемой комнате замка. Нужен был лишь последний талисман, а затем тысячи раз повторенное про себя заклинание Даймм произнесет вслух, избавившись наконец от мучительного проклятия.

Где же ты, Клег? Удачи тебе, и торопись, торопись же!

- А что они сделают с Хоком? - спросил Конан.

Таир, собирая все необходимое для долгой дороги, сказал:

- Убьют. Это несомненно. Вопрос только в том, когда и как. Зелкаи слуги Хозяина Тумана, Абета Бласы, который живет в большом горном озере в шести днях пути отсюда. Они украли Зерно для какой-то его прихоти, и теперь наша роща может погибнуть. А что касается моего брата, - он пожал плечами, остается надеяться, что мы настигнем их раньше, чем они убьют его.

Конан кивнул, а Таир добавил:

- Помощь еще одного сильного человека могла бы оказаться нам кстати.

- Да, - сказала Чин, подходя к брату, - Конан, ты мог бы оказать нам большую услугу, отправившись с нами.

Конан задумался. Чин спасла его от дракона, но этот долг киммериец вернул незамедлительно. Затем Лесной народ предложил ему свое гостеприимство. Он ел с ними, пил их вино. Конечно, все это не требовало взамен рисковать жизнью. Но в голове Конана еще были свежи воспоминания о годах, проведенных в рабстве, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Хоку. Конан ненавидел рабовладельцев и похитителей детей.

- Когда мы отправляемся? - спросил он.

Осмотрев пленника, Сайла пришла к выводу, что он еще слишком молод, чтобы служить ее утехам. С другой стороны, его молодость обещала нежное мясо. В общем, его появление можно было истолковать как доброе предзнаменование. Да и небольшая пирушка накануне похода за талисманом Лесного народа будет нелишней. Пусть воины отведают того кушанья, которого у них со временем будет в избытке. Поход за талисманом был уже почти решенным делом. Сайла смогла втолковать Райку, что главной проблемой пайлов была их малая численность. Зато их дети взрослели намного быстрее человеческих. Если к этому добавить влияние волшебного талисмана, то победному распространению пайлов не будет преград.

Стэл - командир отряда, доставившего мальчишку, - стоял перед Райком и в десятый раз повторял, изрядно приукрашивая, историю своей встречи с зелкаями:

- ...и хотя людей-рыб было вчетверо больше нас, они предложили выкуп и запросили пощады. Раз уж Праздник Луны не за горами, я и решил, что закуска нам не помешает, а эти несчастные, случайно набредшие на нашу территорию, пусть катятся на все четыре стороны.

Райк кивнул и похлопал Стэла по плечу:

- Ты все сделал правильно. Я не сомневаюсь, что ты одолел бы их без труда, но твои действия доказывают, что ты умеешь работать не только руками, но и головой. Лучше вкусно поесть, чем хоронить товарищей.

Сайла закатила глаза и тяжело вздохнула. Мужчины есть мужчины. Хвалятся друг перед другом, заранее зная, что девять десятых рассказанного - ложь. И все же Стэл был парень хоть куда: честолюбивый, красивый, сильный. Надо будет как-нибудь затащить его в постель. Повязанный общим секретом, он будет верно служить своей Царице.

Пленника поместили в специально выстроенную для таких случаев клетку, откуда он со страхом посматривал на стоявших вокруг. Похоже, он знал, что его ждало.

Сайла подошла к клетке и улыбнулась мальчику.

- Есть хочешь? - спросила она.

Тот не ответил.

- Не бойся, тебя будут хорошо кормить. Праздник Луны - через четыре дня. И ты будешь есть столько, сколько в тебя влезет. Эх, жалко, что ты не достался нам месяц-другой назад. За четыре дня тебя особо не откормишь.

Мальчишка вздрогнул - несомненно, он все знал.

Сайла отвернулась от клетки и собралась уходить. Вдруг словно молния вспыхнула у нее в мозгу: а с какой стати люди-рыбы оказались на ее территории? Навернякаони возвращались из Гигантской рощи, иначе где бы они взяли этого пленника.

Царица пайлов подошла к Царю и Стэлу.

- Я прошу прощения, о великий воин. Хотелось бы знать, люди-рыбы не сказали, какие дела привели их к Лесному народу?

Стэл прошелся голодным взглядом по телу Сайлы. Царь не обратил на это внимания, в отличие от Царицы, заметившей этот взгляд.

- Нет, повелительница, мы не говорили об этом.

- Какое нам дело до этих зелкаев, - вставил Райк.

- Учитывая наши некоторые планы, касающиеся Лесного народа, нам до всего есть дело, дорогой Райк.

- Спроси мальчишку, - со смехом сказал Райк. - Может быть, он тебе скажет, зачем к ним приходили люди-рыбы?

Царь сказал это в шутку, но Сайла с серьезным видом развернулась и пошла к клетке.

- Послушай, мальчик. Ты знаешь, зачем к вам пожаловали люди-рыбы?

Парнишка забился в дальний угол клетки и молчал.

- Говори.

Молчание.

Сайла прикинула: окажись она на месте этого мальчика, стала бы она хоть что-то говорить тем, кто через несколько дней собирается съесть ее. Да ни за что!

- Ладно. Скажешь - можешь быть свободен.

Услышав такие слова, Райк крепко выругался и окликнул жену:

- Эй, Сайла!

Она только дернула плечом:

- Помолчи, муженек.

Мальчишка переводил взгляд с Царя на Царицу.

- Это правда? Если я скажу, вы отпустите меня?

- Клянусь могилой матери, - ответила Сайла.

Мальчик заморгал, прикидывая, стоит ли верить этим словам. Наконец он сказал:

- Они похитили зерно. Я видел, как один из них взял его. Я хотел проследить за ним, но меня схватили.

Сайла уставилась на мальчишку. Зерно? Это ведь и есть волшебный талисмад гигантской рощи. Как же этим рыбам удалось то, что пайлы безуспешно пытались сделать уже так долго?

- Именем Великого Дракона! Это правда?

- Да, госпожа.

Сайла гневно посмотрела на Стэла:

- Ты идиот! Ты позволил этим зелкаям ускользнуть и унести истинное сокровище!

- Но, Сайла... - начал Райк.

Царица молча смотрела ему прямо в глаза. Поняв, что произошло. Царь резко повернулся к Стэлу:

- Собирай свой отряд. Возьми столько воинов, чтобы превосходить численность противника. Я сам возглавлю погоню. Ничего, если повезет, мы настигнем их раньше, чем они доберутся до своего озера.

Стэл поспешил выполнять приказание.

- Вам стоит поторопиться, - сказала Сайла мужу. - Если этот колдун с озера наложит лапу на талисман, не видать нам его как своих ушей.

- Госпожа, - раздался из клетки голос пленника. - Вы не забыли про свое обещание?

Сайла даже не посмотрела на него.

- Не смеши меня, мальчик. Неужели ты не понял, что никто тебя отсюда не выпустит?

- Но вы же поклялись!

- Я соврала. Можешь обсудить это со своими богами. Благо, ты их скоро увидишь. Через четыре дня.

Клег предвкушал спокойную дорогу, но он не учел того, что всегда оставалось тайной для зелкаев, - погоду.

Вскоре после того, как его отряд дошел до подножия первых холмов, разразилась буря. С одной стороны, Клег радовался влаге, повисшей в воздухе, с другой - его волновало, не замедлит ли буря их продвижения вперед.

Так и случилось. Сначала пурпурные тучи закрыли небо, засверкали молнии, и затем ветер нагнал дождь прямо на холмы. Грохотал гром, первые крупные капли прибили пыль... Вдруг ливень обрушился на путников сплошной стеной. Мир посерел и сузился до нескольких пядей вокруг. Глупые скраты остановились и отказались идти дальше, несмотря на многочисленные удары кнутом и уколы наконечниками копий.

Клег улыбался. Что ж, если нельзя избежать задержки - стоит насладиться водой. Дождь шел так густо, что можно было бы вдыхать его. Клег с трудом поборол искушение совершить Превращение и рухнуть в какую-нибудь лужу, хоть наполовину погрузив себя в воду.

Клег вспомнил, что впереди им предстояло пересечь множество долин, дно которых теперь наверняка представляло собой ревущий поток. Что ж, после Превращения для зелкаев вода не преграда. А скраты, что же, если глупые звери не хотят идти вперед, они послужат отличной забавой и пищей Превращенным зелкаям. До дома оставалось не так далеко, и остаток пути можно было пройти пешком. Повелитель никогда не подсчитывал точное количество скратов, а по сравнению с приобретенным талисманом потеря нескольких животных и вовсе была пустяком.

Клег, улыбаясь, наслаждался дождем.

Отряд Лесного народа насчитывал около двух дюжин бойцов - примерно поровну мужчин и женщин. Кроме того, у них с собой были звери-следопыты, похожие на больших пятнистых котов. Таких тварей Конану раньше видеть не приходилось. Их держали на длинных веревках по две-три штуки на сворке.

Чин и Таир задали хороший темп, но Конан все равно попросился вперед: киммерийцы не умели так ловко лазить по деревьям, но им небыло равных как следопытам. Конан легко искал следы прохождения зелкаев даже на сыпучем песке пустыни пайлов.

Чин и Таир согласились отпустить Конана вперед. Он легко пошел по следу, раскрывавшемуся перед ним, как раскрывается перед обычным человеком протоптанная тропа.

- Берегись корг! - крикнула ему вслед Чин.

- Спасибо за предупреждение, - ответил Конан.

Отряд пайлов насчитывал около сотни бойцов. Плюс к этому с поводков рвались несколько десятков похожих на драконов корг. Корги с яростью нюхали след зелкаев. Их хозяева почти бегом следовали за ними. Сайла проводила их взглядом до горизонта.

Войдя в свои покои, Сайла улыбнулась. Если охота продлится долго, то ушедшие пропустят праздничное угощение. Печально, конечно, но не для тех, кто остался в пещерах. Особенно повезло ей. Ведь на этот раз Царице достанутся те куски, которые традиционно оставляют Царю. Нужно извлекать выгоду из всех жизненных ситуаций, подумала Сайла, глотая слюнки.

Глава 7

Конан обогнал отряд Лесного народа на полдня к тому времени, когда наткнулся на следы встречи зелкаев и другой группы. К счастью, дожди еще не дошли до этих мест, и следы остались почти нетронутыми. Вон из-за того бархана появились эти незнакомцы. Их следы отличались от следов зелкаев и еще больше напоминали человеческие, хотя острый взгляд Конана быстро обнаружил различия. Видимо, это и были пайлы, хозяева пустыни.

Киммериец, наклонившись, внимательно осматривал следы, читая их, словно книгу. Вот здесь двое зелкаев вышли навстречу одному из пайлов. Один из них тащил что-то достаточно тяжелое, увесистое - отпечаток лапы резко выделяется на песке. Но возвращался он уже налегке. А вот пайл, наоборот, оставил куда более глубокие следы, направляясь назад, к своему отряду. А вот и этот таинственный груз - след на песке от тяжелого мешка, - наверное, все же легче взрослого человека. Вполне вероятно, что это и был мальчишка. Как бы то ни было, пайл унес мешок с собой.

Конан не учился в обычной школе, не умел читать. Но по следам он читал не хуже, чем другие люди читают по свиткам. К тому же Чин рассказала ему, что зелкаи и пайлы не были в дружественных отношениях между собой. Значит, если при их встрече на территории пайлов не произошла стычка, то скорее всего зелкаи заплатили выкуп за право беспрепятственного прохода.

Как говорила Чин, пайлы любили полакомиться человечиной. Значит, скорее всего Хок был отдан им на съедение в качестве платы за право перехода по чужой территории.

Куда же теперь следовало идти? Зелкаи отправились на восток, к своему озеру, а пайлы - на север. Конан подумал, что Хок теперь в большей опасности, чем раньше. Если зелкаи зачем-то несли его с собой и могли нести до самого своего дома, то пайлы вполне могут сожрать его в любой момент.

Конан сделал выбор. С зерном ничего не случится, даже в руках зелкаев. А мальчишка может погибнуть.

Киммериец положил на следы пайлов палочку в виде стрелы. Под ней он начертил фигурку человека, обозначающую Хока. Под второй стрелой, положенной на след зелкаев, он нарисовал зерно. Когда Таир и Чин доберутся сюда, они поймут по следам, куда пошел Конан, а по рисунку - почему. Только бы ветер не стер его чертежи раньше, чем их прочтут те, кому они предназначены.

Конан сделал большой глоток из бурдюка с водой, поправил меч на поясе и зашагал на север.

За бурей, в первый раз остановившей зелкаев, последовала другая. За ней еще одна и еще. Клегу и его спутникам ничего не оставалось делать, как ждать.

Там, где их застал очередной ливень, Клег увидел довольно большой пруд, еще недавно бывший мелкой лужицей. Что ж, эта остановка будет более приятной, чем предыдущие.

- Приведите одного скрата, - приказал Клег. Ему пришлось кричать, чтобы перекрыть шум ливня. - Столкните его в этот пруд.

- Но, Первейший... - удивленно произнес один из его подчиненных.

Клег широко улыбнулся, обнажив красивые, крупные зубы.

- Пусть ребята развлекутся - поплавают, а заодно и пообедают. Пойдет?

На лицах зелкаев, как в зеркале, отразилась улыбка Клега.

- Еще бы! - радостно воскликнули они, скаля зубы.

Возвращаясь из кухни, где она обсуждала детали приготовления угощения к предстоящему Празднику Луны, Сайла обратила внимание на какой-то шум, раздававшийся у входа в пещеру. Не мог же Райк так быстро вернуться.

- Что там за шум? - спросила Царица у одной из служанок, шедшей от главного входа.

- Это корги, госпожа.

- Я думала, что Царь забрал их с собой.

- Не всех, госпожа.

Сайла направилась к выходу, чтобы выяснить причину беспокойства животных.

Над пустыней дул влажный теплый ветер. Где-то вдалеке на востоке собирался дождь. К сожалению, над пустыней пайлов дожди проливались редко, и воды никогда не было в достатке.

Старый пайл, присматривавший за коргами, стоял у их окруженного высоким забором загона и кричал на крупных - с человека ростом - ящериц, носившихся из угла в угол:

- Заткнитесь, вы, тупые твари!

- Что случилось, Равл? - спросила старика Сайла.

- Не знаю, госпожа. По-моему, корги что-то учуяли.

- И что ты собираешься делать?

Старик лишь пожал плечами:

- Ничего. Царь приказал держать эту свору взаперти.

- Царя здесь сейчас нет. Я приказываю выпустить их. Пусть поохотятся и разберутся с тем, что их так беспокоит. Да и здесь потише будет.

- Как прикажете. Царица Сайла.

Равл открыл калитку в загоне, и корги рванулись наружу, смешно задрав хвосты для равновесия. Царицу не особенно волновали сторожевые псы. Будь ее воля, ни одной этой твари не было бы и рядом с пещерами. Эти проглоты больше жрут, чем приносят пользы. Только мужчины могут возиться с ними и любить их. Наверное, они и сами недалеко ушли от своих подопечных по уму. Может быть, эта свора, заохотившись, потеряется где-нибудь в пустыне и не вернется... Вот будет славно-то.

Конан издалека заметил приближающиеся фигуры и понял, что ему не миновать новой встречи с драконоподобными сторожами пайлов. Юноша выхватил меч и осмотрелся. Никакого укрытия по соседству. Лишь небольшой холм с довольно крутыми склонами, высотой в три человеческих роста. Что ж, это лучше, чем ничего. По крайней мере хоть какое-то преимущество. Прикинув оставшееся в его распоряжении время, Конан полез вверх по склону.

Уже почти у самой вершины он чуть не свалился в хорошо замаскированную яму примерно в его рост глубиной. Края углубления в песчаном склоне были четко очерчены и напоминали Конану нечто подобное, уже виденное им.

Обойдя яму, Конан выбрался на вершину пригорка. Если повезет, одна из ящериц может, не заметив ямы, свалиться туда, и если не поломать ноги, то потратить время на вылезание, дав киммерийцу мгновение передышки.

Конан поудобнее взял меч. Семь тварей. Да, шансы остаться в живых невелики. Но если этому бою суждено стать последним для киммерийца, он постарается подороже продать свою жизнь и предстать перед Кромом с возможно большим количеством поверженных противников у ног. Конан надеялся, что Кром уже забыл их предыдущую встречу, но понимал, что для этого прошло еще слишком мало времени.

С шипением и свистом ящеры подбежали к Конану и полезли вверх, почти не замедлив скорости. Конан повыше занес меч. Если повезет, одним сильным ударом можно будет достать сразу двоих. Видимо, какой-то бог был в тот день в добром настроении. Первая из корг, не глядя под ноги, рухнула в яму прямо под тем местом, где стоял Конан. Тот, даже на пороге смерти нашел силы улыбнуться: тупые твари.

Остальные корги, увидев, что произошло с их вожаком, замедлили шаг и обогнули яму.

Когда первый ящер перевалил через гребень и ринулся на Конана, тот резко шагнул влево и, с силой опустив меч, начисто снес чешуйчатую голову с плеч.

Обезглавленное тело пробежало еще несколько шагов, но уже мимо киммерийца.

Вовремя обернувшись, Конан горизонтальным ударом меча вспорол брюхо еще одной зверюге. Корг, глядя на вывалившиеся внутренности и удивленно моргая, потерял всякий интерес к человеку.

Но оставшиеся были уже тут как тут, подойдя к киммерийцу вплотную. Конан поменял стойку и перехватил меч так, как удобнее для ближнего боя. Если повезет, еще одна тварь отправится на тот свет вместе с ним. А может быть, и две...

Неожиданно из ямы донесся стон поверженного чудовища, оборвавшийся так же внезапно, как и начался.

В тот момент, когда еще одна жертва наткнулась грудью на острие клинка, Конан рискнул бросить взгляд в сторону ямы.

Оттуда из-под земли выбиралось нечто. И это существо явно не свалившийся в яму корг.

В этот миг Конан вспомнил, где он видел подобную яму. Обычно они были маленькими-маленькими, и в них сидели в засаде похожие на пауков насекомые, питавшиеся муравьями и мелкими жучками, имевшими несчастье свалиться в подготовленную ловушку.

То, что вылезало из этой ямы, было раза в два больше корги и более всего походило на паука из кошмарного сна какого-нибудь безумного бога. От черного блестящего туловища отходили клещи толщиной в руку, с крюкообразными жалами, на конце которых сочилась какая-то, скорее всего ядовитая, жидкость. Не меньше восьми ног толкали это чудовище на поверхность.

- Кром!

Быстрее, чем можно было предположить, чудовище выкарабкалось на поверхность и атаковало ближайшую к нему коргу. Раздался треск сомкнувшихся челюстей - и тело ящера, разодранное на две части, рухнуло на землю.

Оставшиеся корги опасливо замерли, чем привлекли внимание подземного монстра. К их несчастью, чудовище было больше, сильнее и двигалось быстрее своих покрытых чешуей жертв.

Конан развернулся и бросился бежать. Ему вовсе не улыбалось выяснение гастрономических пристрастий черного чудовища. Пусть оно нажрется ящерами досыта! Ни к чему разнообразить его меню собственной персоной.

На бегу Конан внимательней, чем обычно, глядел себе под ноги.

Клег, не торопясь, вошел в озеро. Дождь продолжался, хотя и не такой сильный, как раньше. Но чем глубже заходил в воду предводитель зелкаев, тем меньше значил для него дождь.

Погрузившись с головой, Клег начал Превращение.

С первым же водяным вдохом на его шее раскрылись жабры. Кости, похрустывая, вытянулись. Ноги удлинились и слились в одно целое. Ступни превратились в вертикальный хвостовой плавник, более длинный в верхней части. Руки прижались в бокам, оставив свободными лишь кисти, превратившиеся в плавники. Из спины тоже вылез большой треугольный плавник. Глаза Клега округлились и сдвинулись в стороны и назад. Рот растянулся, превратившись в пасть с несколькими рядами острых как бритва зубов.

Через несколько секунд Превращение было завершено. То, что еще недавно было Клегом - человекоподобным существом, теперь превратилось в покрытую чешуей рыбообразную тварь.

Изгибом хвоста Клег направил себя туда, где, как подсказывали ему его новые чувства, ждал свой участи заведенный в воду скрат.

Участь его была предрешена - стать добычей.

Клег ощущал, что где-то по соседству его собратья тоже совершают Превращение и тоже жаждут охоты, но он был первым. Раскрыв пасть, Клег налетел на тушу скрата.

Через несколько мгновений вода в озере превратилась в кровавую жижу, а еще немного спустя от скрата не осталось и следа.

Глава 8

Даймм облаком плыл по тайному покою, где находились его самые большие сокровища, восемь составных частей его спасения. Не хватало всего лишь одного предмета. Ничего, скоро, скоро его слуги принесут ему это недостающее сокровище.

Вновь обрести тело, не бояться почувствовать холод под кожей и превратиться в облако! Лишь только он обретет тело, все в мире изменится. За эти столетия он много постиг и уже не совершит тех ошибок, что раньше. Он всех сметет на своем пути. Его будут называть не Дайммом - Хозяином Тумана, а с дрожью в голосе произносить имя Даймма Разрушителя. Может быть, имеет смысл провозгласить себя Царем, а Сег позволить стать Царицей. Конечно, пока она не надоест ему. А затем найти себе другую красавицу, затем еще одну и еще,.. После стольких столетий бездействия ему есть чем заняться. Получать удовольствия, разбивать армии; города и целые страны ожидали покорения и обращения в рабство великим Дайммом Разрушителем. Да, впереди было много приятных дел.

Конан разглядел впереди скальную гряду - несомненно, место жительства пайлов. Трехпалые следы коргов вели прямо к подножию гигантских камней, оброненных некогда над песчаной пустыней каким-то рассеянным богом.

Конан внимательно оглядел скалы. Да, пайлы выбрали себе удачное жилище. На расстоянии получаса ходьбы земля со всех сторон была ровной и почти голой, если не считать отдельных полузасохших кустов. Даже используя их как прикрытие, только при большом везении человек мог подобраться к гряде незамеченным. Для группы и в три-четыре человека эта задача при свете дня становилась неразрешимой, даже если на страже стоял бы полуслепой часовой.

При свете дня, повторил про себя Конан. Тренированный, осторожный человек мог бы пробраться к скалам под покровом ночи, двигаясь с подветренной стороны, чтобы не потревожить сторожевых тварей. В конце концов, пайлы видят в темноте не лучше людей. Рискованное, конечно, дело, но разве Конан не собирался заделаться лихим грабителем в Шадизаре? Вот и повод попрактиковаться.

Укрывшись в тени большого куста, Конан решил не терять времени даром, ожидая темноты. Растянувшись на земле, он тотчас же уснул.

Утолив голод и вновь приняв человекоподобную форму, Клег вылез из воды и внимательно посмотрел на небо. Несомненно, дождь должен был вскоре прекратиться. Тем лучше. Наутро отряд двинется дальше, к родному озеру.

Сайла ворочалась с боку на бок на своем ложе. Множество мыслей носилось в ее голове. Только бы этому недоумку Райку улыбнулась удача! Только бы заполучить этот талисман Лесного народа. Тогда жизнь повернется к пайлам своей лучше стороной. Затаившись, они дождутся того момента, когда станут грозной силой, и тогда мир вздрогнет от тяжелой поступи людей-ящеров. Но это все в будущем, а пока - оставалось довольствоваться немногим.

Сайла сбросила с себя шелковое покрывало, обнажив чувственное тело. Ей был нужен мужчина. Но не из тех, кого можно было найти в эту ночь в пещерах. Конечно, Райк ведь забрал лучших и сильных с собой. И наверняка лишь для того, чтобы насолить ей, которой не были писаны никакие законы и нормы. Ничего не поделаешь, в пещерах остались в основном женщины, дети и старики. Да еще несколько молодых и здоровых парней, полных сил, но неумелых любовников. А сегодня у нее не было настроения обучать юнца всяким штучкам.

Нет, сегодня ей нужен сильный, страстный, умелый мужчина. И срочно, сейчас.

Плохи дела, подумала Сайла. Может быть, молитва Великому Дракону поможет делу? Не заслужила ли Царица подарка от богов?

Сайла перекатилась на живот и крепко прижала к нему подушку. На богов надейся... - пронеслось в ее голове. Вздохнув, Царица стала прикидывать, за кем из юнцов можно было бы послать служанку.

Конан пробирался к скалам тихо, как подбирается к чуткому оленю опытный охотник. Под черным покрывалом ночи даже его острые глаза видели лишь немногие детали вокруг. К счастью, пайлы сами облегчили его задачу.

Подобравшись поближе к небольшому огоньку, Конан увидел, что это коптящий факел, воткнутый в трещину в скале, освещающий вход в пещеру и расположившегося рядом стражника. Прижавшись к земле, Конан внимательно рассмотрел его.

Часовой был похож на человека, причем абсолютно лысого, одетого в подобие какой-то юбки, поддерживаемой перекрещенными на груди ремнями. Цвет кожи было трудно разобрать в неровном, пляшущем свете факела. Тонкое короткое копье дополняло его снаряжение. Не слишком серьезное оружие для ближнего боя, оно было более чем грозным, будучи пущенным из тяжелого арбалета, лежавшего по соседству. Стражник не подавал никаких признаков тревоги, спокойно стоя прислонившись спиной к каменной стене.

Зияющая дыра входа в пещеру больше пугала Конана, чем одинокий охранник. В памяти киммерийца еще свежи были воспоминания о его недавних приключениях в северных подземельях, полных гигантских червей, летучих мышей-вампиров и прочей мерзости. Под оброй воле Конан ни за что не сунулся бы в пещеру. Но ничего не поделаешь, он пришел сюда, чтобы освободить Хока, а пайлы вряд ли отдадут парня добровольно.

Киммериец, почти не дыша, подобрался к стене и спрятался за каменным выступом, в двух шагах от часового. За это время тот лишь переступил с ноги на ногу, поудобнее оперся о стену, зевнул и дважды сплюнул. Похоже, бдительность не относилась к числу главных добродетелей пайлов.

План Конана был предельно прост. В правой руке он сжал увесистый булыжник размером больше кулака. Левой рукой киммериец перебросил маленький камешек через стражника. Когда тот повернется, чтобы выяснить причину шума, Конан бросится вперед и размозжит эту лысую башку.

Непредвиденное обстоятельство чуть не сорвало все мероприятие: стражник и ухом не повел, когда неподалеку от него раздался звук упавшего камня.

Конан подумал, что, видимо, в скалах, источенных ветрами, то и дело раздаются такие звуки и охрана перестала обращать на них внимание.

Второй камень побольше первого был брошен так, чтобы упасть поближе к часовому.

Результат тот же.

Глухие они, что ли, эти пайлы?

Конан подобрал еще один камень, почти такой же, какой он собирался использовать как оружие. Это булыжник грохнулся на землю чуть не под ноги стражнику,

Постояв еще немного в тишине, Конан выскользнул из-за выступа в скале. Если тот лысый чурбан не слышал падения такого камня, то уж звука шагов ему ни за что не уловить.

За шаг до цели киммериец занес камень, но затем остановился, внимательно прислушиваясь и присматриваясь.

Часовой, теснее прижавшись к стене, крепко спал. Конан помахал свободной рукой перед его лицом. Никакой реакции. Киммериец ухмыльнулся. Еще миг - и беспечный стражник уснет еще крепче. Рука, сжимавшая булыжник, резко опустилась.

Внутрь скалы вел-длинный узкий коридор, освещенный воткнутыми тут и там в стены факелами. Здесь было теплее, чем снаружи. Итак, Конану удалось проникнуть внутрь. Теперь оставалось найти Хока и выбраться с ним наружу.

Нет, решила Сайла, не стоит будить служанку, звать кого-нибудь из юнцов. Игра не стоит свеч. Царица вздохнула, накинула на себя плащ и вышла из спальни. Может быть, прогулка на свежем воздухе успокоит ее. Корги не вернулись, значит, никто не будет шипеть на нее. Отсутствие корг беспокоило старого Равла, но только радовало Царицу. Никчемные, глупые твари.

Она вышла в коридор, и... ее взгляд поймал силуэт человека, крадущегося вдоль стены зала в конце коридора.

Сайла замерла на месте. Главное, чтобы он ее не заметил.

Человек? Внутри пещеры? Откуда?

Сайла хотела было закричать, подняв тревогу, но едва успела зажать себе рот руками. А вдруг это ее неутоленное желание порождает фантомов в ночной тьме? Вполне возможно. Хороша же она будет, переполошив всех вокруг и заставив их ловить порождение собственных грез.

Сайла на цыпочках прошла по коридору и заглянула в зал, ожидая увидеть пустое помещение.

Но он был там. Человек, не замечая ее, продолжал осматривать помещения.

Царица тряхнула головой. Ей в ноздри бил запах человека; ее глаза видели большое мускулистое тело, широкие плечи, сильные руки и ноги; до слуха доносился шорох кожаных сандалий, скользящих по полу. Нет, это не сон.

Но что он здесь делает?

Сайла, затаившись, следила за человеком. В конце концов, какая разница, зачем и как он пробрался сюда. Просто боги услышали ее страстные молитвы. Даже если это всего лишь сон, Сайла решила насладиться им до конца.

Конан почувствовал, как по ногам подуло холодным воздухом. Но ни в одном дверном проеме не появилось никого. Киммериец уже обошел множество помещений, где пайлы крепко спали, уповая на охрану, но Хока ему найти пока не удалось. Оставалось только забираться дальше и дальше в глубь пещеры.

Сайла тихо прокралась в одну из спален и разбудила молодого парня, который, насколько она знала, лучше других соответствовал пословице .

- Царица?

- Тихо! Иди за мной.

Пройдя еще несколько комнат и коридоров, Конан наткнулся наконец на большой зал, в дальнем углу которого стояла клетка.

Свернувшись калачиком на полу, в клетке спал Хок.

Клетка запиралась целой системой засовов и рычагов, до которых было невозможно дотянуться изнутри. Однако открыть их снаружи не составляло труда. Конан протянул руки к ближайшему засову. Лучше не будить мальчишку раньше времени, подумал он. Еще закричит от неожиданности, переполошит всех.

- Стой здесь, - приказала Сайла своему молодому спутнику, сунув ему в руку длинную, толщиной с запястье, дубинку, используемую обычно для того, чтобы сбивать спящих летучих мышей с потолка.

Затем Царица пайлов появилась в дверном проеме зала с клеткой.

- Эй, человек, - окликнула она незнакомца.

При звуке голоса Конан развернулся и выхватил меч.

В неверном свете факелов он разглядел женщину, стоявшую у входа. Она была абсолютно лысой, а ее тело прикрывало нечто напоминающее плащ. Одним легким движением она скинула с себя одеяние и предстала перед взглядом киммерийца обнаженной.

Конан разглядывал ее не без любопытства. Если не считать отсутствия волос на голове, она ничем не отличалась от обычной женщины. Полная грудь, широкие бедра, широко разведенные в приглашающем жесте руки. Она, конечно, из этих людей-ящеров, но от этого она ничуть не менее аппетитна.

Женщина-ящер улыбнулась Конану.

- Пойдем, - сказала она. - У меня для тебя кое-что есть.

Она провела ладонью по животу, по бедрам, затем снова подняла руку до груди.

Конан был не настолько глуп, чтобы по первому же приглашению броситься в объятия чужой женщины в самом логове врага. Но было бы неплохо заставить ее замолчать, подумал он, направляясь к пятящейся к выходу Сайле.

Она была на расстоянии вытянутой руки от киммерийца, когда развернулась и, сверкнув голыми ягодицами, побежала по коридору. Конан непроизвольно дернулся вслед за ней...

В эту секунду мир прорезала красная молния, наполнившая его голову болью. Затем мир погрузился в темноту.

Глава 9

Зелкаи уже готовились продолжать путь, когда в лагерь ворвался перепуганный замыкающий колонну стражник.

- Предводитель! Там - люди-ящерицы!

Клег потряс дрожащего стражника за плечи:

- Что за чушь ты мелешь?

Тот с трудом перевел дыхание:

- Целая армия, предводитель! Их там тысячи!

- Идиот! Пайлов не может быть несколько тысяч.

- Ну сотни!

- Эй, кто-нибудь, ткните этого вруна копьем в задницу.

- Дюжины! Клянусь скорлупой яйца, в котором родился.

- Пошли посмотрим.

Клег легко вскарабкался по склону ближайшего холма и раскрыл рот, обомлев от того, что увидел.

Видят боги, этот стражник был прав. Семь или восемь дюжин пайлов с несколькими десятками зубастых драконов на поводках двигались по следам отряда Клега. Что же им было нужно? Ведь отсюда до Каратоса - деревушки на берегу Великого озера - не было ни одного поселения, ради которого стоило бы собирать такое войско. Но маловероятно, чтобы пайлы отважились напасть на укрепленный, обнесенный высоким частоколом Каратос. Нет, у людей-ящериц было что-то иное на уме, и Клег чувствовал, что их целью было нечто иное, как его собственный отряд. Шансы противостоять им в открытом бою были, прямо скажем, невелики. Но что смогло так заинтересовать пайлов? У зелкаев ведь нет с собой ничего ценного...

Клег хлопнул себя по лбу: талисман! Но как же они узнали про него? Тут Клег понял, какую оплошность допустил, отдав пайлам мальчишку. Несомненно, это он рассказал им все. Ведь он видел, как Клег украл этот проклятый талисман.

Клег развернулся и поспешил вниз по склону. В конце концов, пайлы двигаются не быстрее зелкаев. Сейчас между двумя отрядами примерно час ходьбы. Если выйти в путь немедленно, то можно будет поддерживать это расстояние вплоть до самого озера. А уж там, в зарослях водорослей, ни о каком преследовании и речи быть не могло. Любой, кто вторгся бы на плавучий остров, познал бы на своей шкуре гнев Великого Мастера.

Но если вдруг пайлам удастся сократить расстояние, разделяющее их, последствия такой встречи могут быть самыми печальными для зелкаев. У Клега после боя под гигантскими деревьями оставалась лишь дюжина бойцов. Немного, но все же кое-что, если ими правильно распорядиться. Он собрал вокруг себя подчиненных.

- Нас преследуют люди-ящеры, - сказал Клег. - Их раз в восемь больше, чем нас. Мы не имеем права не выполнить приказ, поэтому я оставлю вас прикрывать меня, а сам пойду вперед.

Это заявление произвело вполне ожидаемый эффект, подняв среди солдат недовольный ропот.

- Да подождите же вы, - повысил голос Клег. - В полудне пути отсюда есть река. Сейчас после дождей она, несомненно, стала полноводнее и шире. Мы дойдем до нее, там вы совершите Превращение и будете ждать врагов в воде.

Бойцы вздохнули с облегчением. Конечно, и на суше они не были неуклюжими увальнями, но в воде никакому пайлу было не сравниться с ними. Разделаться с полудюжиной людей-ящеров не было проблемой для любого из зелкаев. К тому же Клег основательно поднял моральный дух своих подчиненных, сказав:

- Разделавшись с ящерами, можете возвращаться домой. А я уж позабочусь о том, чтобы Великий Мастер наградил каждого из вас, как минимум, двумя новыми женами и правом пользоваться лучшими кормушками.

Воодушевленные зелкаи рвались в бой. Да, подумал Клег, путь к их сердцу лежит через желудок, а если этого мало, то через другое место. Пища и самки - вместе это действовало безотказно.

- Тогда в путь, нам еще нужно подготовиться к встрече врага.

Конан проснулся и долго не мог вспомнить ни где он, ни как он здесь оказался. К тому же очень болела голова. Может быть, он вчера слишком много выпил?

Киммериец сел и увидел, что находится в клетке. Рядом с ним сидел Хок.

Ах да. Было дело. Пещера, лысая, но красивая женщина, манящая за собой, а потом - обрушившееся небо.

- Ну, мой дерзкий мужчина наконец проснулся? - раздался голос.

Конан обернулся. Это она, та женщина. Точнее - женщина-ящер из народа пайлов, хотя на вид отличий было немного: только отсутствие волос на голове да синеватый оттенок кожи. Ее тело покрывала большая алая шаль, изящно накинутая на плечи.

Зал был лучше освещен, чем раньше, и когда Сайла направилась к клетке, Конан хорошо разглядел открывшиеся под распахнувшимися складками шали красивые плечи.

- Я вижу, ты находишь меня привлекательной.

Конану ничего не оставалось делать, как молча согласиться с этим заявлением. Когда женщина приблизилась, он рассмотрел ее глаза - похожие на кошачьи, с узкими зрачками. Лицо женщины-ящера вовсе не было некрасивым, хотя Конан больше времени потратил на то, чтобы рассмотреть другие части ее тела, заманчиво обнажавшиеся при движении незнакомки.

- Я - Сайла, Царица пайлов, - представилась она, остановившись на безопасном расстоянии от клетки. - Добро пожаловать в наши пещеры.

- Вы всегда держите гостей в клетках?

- Обычно да. Но ты не бойся, тебя скоро выпустят. Как я могу называть тебя, дерзкий незнакомец?

- Я Конан из Киммерии.

- А что, в Киммерии все мужчины такие высокие и... крупные?

- Вроде нет, а что?

- Значит, я могу считать, что мне особенно повезло, - сказала она. Зачем ты пришел сюда?

- Чтобы освободить мальчика. - Конан кивнул в сторону Хока. - Зелкаи похитили его.

- Ну, может, мы и сторгуемся.

- У меня нет ничего ценного, кроме меча.

Сайла улыбнулась:

- Да, похоже, мощное оружие.

Конан бросил взгляд на меч, лежащий на полу позади Царицы, но та даже не повернула головы, не сводя глаз с киммерийца.

Что ей от него нужно? - подумал Конан. Он знал, что пайлы едят людей, но жадный огонь в глазах женщины свидетельствовал скорее совсем о другом голоде.

Спокойная речушка, через которую несколько дней назад зелкаи переправились, даже не принимая форму рыбы, сейчас превратилась в ревущий коричневый поток, несущий ветки, коряги и целые деревья. Даже Превращенным зелкаям стоило большого труда удерживаться против течения.

Клег отправил одного их своих подчиненных назад, чтобы тот предупредил остальных о появлении пайлов. До последней минуты зелкаи не будут совершать Превращение, чтобы не терять силы на борьбу с течением и уворачивание от несущихся в непрозрачной жиже острых и тяжелых предметов.

Сам Клег спустился к реке, зашел в воду и попытался совершить Превращение как можно быстрее. Ему стоило большого труда переплыть через реку, и когда он вылез на противоположный, берег, оказалось, что его изрядно снесло вниз по течению.

Приняв вновь человекоподобную форму, Клег прошел к самому узкому месту, где, по его мнению, пайлы должны будут попытаться переправиться. Эти скальные жители были никудышными пловцами. Наверняка они попытаются навести какую-нибудь переправу. Какой-нибудь смельчак переплывет реку и протянет за собой веревку, вслед за этим туда перетянут трос потолще. Затем, построив плот (благо, деревьев вокруг было предостаточно), пайлы начнут переправу при помощи троса. Это займет достаточно времени, чтобы Клег успел уйти далеко от реки. К тому же его товарищи не дадут осуществить переправу спокойно. Перерезанный или перекушенный трос будет означать необходимость ловить плот, а то и строить новый. К тому же наверняка некоторое количество пайлов пойдет ко дну не без помощи острозубых приятелей Клега. Да, ящерицы тут задержатся на полдня, не меньше.

Предводитель зелкаев ухмыльнулся и крикнул своим подчиненным, чтобы они прошли вверх по течению и спрятались там в густых кустах у самой воды. Когда противник построит плот, наблюдатель даст сигнал, и тогда Превращенные, полные сил зелкаи понесутся вниз по течению и атакуют. Клег чувствовал, что его план просто великолепен.

Он даже решил не продолжать свой путь немедленно, а посмотреть, как будет реализовано то, что он придумал. Час-другой - это немного, если учесть, что он выиграл в несколько раз больше. Хотя едва ли те, кто переживет переправу, будут в состоянии или настроении продолжать погоню.

Клег выбрал место поудобнее и приготовился посмотреть спектакль, режиссером которого был он сам.

Царица ушла, оставив Конана в клетке вместе с Хоком.

- Они съедят нас! - сказал Хок.

- Может, нет, - возразил Конан. - Царица же намекнула, что можно будет договориться.

- Она все врет. Она уже обещала, что освободит меня, если я расскажу, зачем зелкаи нападали на нашу рощу. Я все рассказал, но она только рассмеялась, когда я попросил ее открыть клетку.

Конан кивнул. Значит, Царице верить нельзя. Хорошо, что теперь он это знает.

- Пока что нас еще не съели, приятель, - сказал киммериец. - Подождем, что будет дальше.

Отбросив с пола несколько камешков, Конан растянулся на освободившемся ровном пространстве.

- Что ты делаешь? - спросил его Хок.

- Собираюсь поспать.

- Как ты можешь! Нам нужно как-то выбраться отсюда!

- Выбраться можно только через дверь, приятель. Когда они придут и откроют ее, тогда и будем выбираться. А пока что я собираюсь отдохнуть.

- Но... как же...

- Если они начнут нас есть - разбуди меня.

С этими словами Конан закрыл глаза и задремал. Мальчишку, конечно, можно понять, но сейчас действительно ничего нельзя сделать. А силы еще ой как понадобятся. Что-то внушало Конану уверенность в том, что Царица еще не была готова отправить его в котел. Нет, у нее на уме что-то другое.

Три служанки, подгоняемые Сайлой, забегали по ее спальне, заводя порядок.

- Свежие подушки! - скомандовала Царица. - И чтоб попышнее. Зажгите благовония. Живее!

Наблюдая за возящимися служанками, Сайла почувствовала, как у нее сладко сводит живот. Да, этот здоровенный мужчина сумеет удовлетворить ее. Его она оставит в живых до возвращения Райка, а если удастся, то и дольше. На ближайший Праздник Луны есть мальчишка, а там - посмотрим. Нет, этого великана она не выпустит, не доведя его до полного изнеможения.

События разворачивались совсем не так, как предполагал Клег.

Для начала люди-ящеры не стали засылать на другой берег пловца с веревкой. Ничего, не велика потеря. Если они собираются строить несколько плотов или вылавливать один и тот же ниже по течению после каждой переправы - тем лучше, это займет у них еще больше времени.

Затем, вместо того чтобы начать валить деревья, пайлы стали распаковывать принесенные с собой ящики и тюки. Что это? Палатки? Неужели они решили проторчать здесь столько, что потребуется разбить лагерь?

Глядя из своего тайника, Клег ликовал. Он мог возвращаться к своему повелителю почти не торопясь.

Стоп. С чем они там возятся? Дюжина ящер подтаскивала к тюкам что-то вроде кузнечных мехов. Что?..

На глазах Клега пайлы стали накачивать воздухом... палатки? Нет, это были какие-то кожаные мешки, принимавшие вытянутую яйцеобразную форму.

Надувные плоты! Значит, они не собираются строить плот из деревьев, а рассчитывают переправиться на кожаных мешках.

На мгновение запаниковав, Клег успокоился. Тем лучше! Его зелкаям будет еще легче справиться с заданием. Один удар плавником, один укус - и эти плоты полопаются, как мыльные пузыри.

Это будет настоящей резней, бойней! Нет, это зрелище стоит того, чтобы задержаться и полюбоваться им.

Плоты были почти готовы. За каждый из них взялись по семь-восемь пайлов и потащили их к воде. Клег подпрыгивал на месте от нетерпения. Как ему хотелось быть сейчас со своими товарищами, самому поучаствовать в кровавой потехе.

Но пайлы не стали торопиться спускать плоты на воду. Сначала один из людей-ящеров обошел строй воинов, неся перед собой глиняный горшок. Каждый воин на мгновение опускал в него наконечники копья и дротиков. Что это за ритуал? - подумал Клег.

Глаза предводителя зелкаев стали круглыми от ужаса, когда он понял, что это было.

Наконечники оружия, вынутые из горшка, блестели на солнце красноватой эмалью.

Яд!

Ящерицы начали переправу. На каждом плоту трое-четверо из них взялись за весла, а остальные пятеро или шестеро, занеся над головами копья и дротики, внимательно вглядывались в воду.

Клег вздрогнул. В эти минуты наблюдатель уже наверняка дал сигнал дюжине оставшихся бойцов, и те уже неслись по течению к месту переправы. Чтобы прокусить дно плота, зелкаям придется перевернуться на спину, выставляя кверху незащищенное брюхо. Плоты сидели в воде не глубоко, и, чтобы достать их, зелкаям придется почти показаться на поверхности.

Клег понимал, что ему нужно бежать, выигрывая драгоценные минуты, но он застыл, словно пригвожденный к земле.

Первый плот добрался до середины реки, когда плывущие на нем пайлы, взмахнув руками, метнули копья. Это не спасло их суденышко, пошедшее ко дну в мгновение ока. Но в мутной воде Клег успел рассмотреть три серые тени своих собратьев с воткнутыми в брюхо отравленными копьями.

Новые и новые плоты отчаливали от берега. Часть из них шла ко дну, увлекая за собой своих пассажиров, но многим удалось достичь противоположного берега реки.

Наконец Клегу удалось сбросить с себя оцепенение. Как минимум, треть ящериц останется в живых после этого кошмара, при этом все его товарищи навеки останутся в этой реке, убитые отравленными копьями.

Клег просчитался. Теперь он опережал своих преследователей на считанные минуты.

Он рванулся бегом, спасая свою жизнь.

Глава 10

Конан проснулся, чувствуя себя несколько отдохнувшим. Оглядевшись, он увидел настороженно и испуганно глядевшего на него Хока.

- Не бойся, - сказал Конан, - у меня есть план.

- Правда? - Глаза мальчишки округлились.

- Ну да. Когда эти чешуйчатые придут за нами, мы прикинемся смиренными и послушными. Когда же они нас выведут, я разберусь с ними, и мы преспокойно отправимся восвояси. Идет?

Мальчик нахмурился:

- Это и есть твой план?

- Правда, просто?

- Скорее уж простодушно.

- Готов выслушать любые замечания и предложения, - пробурчал Конан, начиная злиться на Хока.

- Слушай, а почему бы нам не превратиться в птичек и не улететь отсюда? Или, на худой конец, в белок? По-моему, это не менее реально, чем твой план.

- А ты, однако, не только умный, но еще и разговорчивый не по годам.

- Зато ты при всем твоем росте и силе не производишь впечатление мудреца.

- Ладно тебе... Тихо, кто-то идет.

Хок сжался, услышав приближающиеся шаги.

Вошла Сайла, одна, без сопровождающих.

- Я хочу пригласить тебя в мои покои, дерзкий Конан.

- С радостью приму приглашение, если ваше величество соизволит открыть дверь.

- Безусловно. Для тебя она распахнется настежь.

Конан с трудом подавил улыбку. Все оказалось проще, чем он ожидал.

Царица пайлов подняла сжатую в кулак правую руку и со словами: швырнула Конану в лицо пригоршню какого-то порошка.

Не успев сообразить, что произошло, киммериец глубоко вздохнул, затем закашлял и попытался прочистить легкие от неизвестного зелья. Но было поздно. Теряя сознание, он успел подумать, что, видимо, выбраться из пещеры будет все-таки достаточно трудной задачей.

Вновь очнувшись, Конан обнаружил себя лежащим на мягких коврах и подушках рядом с Царицей пайлов. Оба были абсолютно раздеты, и при этом

Конан чувствовал себя изрядно уставшим.

Царица улыбнулась ему:

- А, мой страстный мужчина проснулся.

Конан тряхнул головой и с трудом вспомнил: она швырнула ему в лицо какой-то усыпляющий порошок, а затем, видимо, перетащила в свои покои.

- Ты был великолепен, - сказала она, дотрагиваясь до его плеча кончиками пальцев, - никому еще не удавалось сделать это лучше.

- Я ничего не делал.

- Не скромничай. Неужели ты ничего не помнишь?

- Я помню только брошенный мне в лицо порошок.

- И потом - ничего? Значит, ты все это делал, не проснувшись. Представляю, как здорово у тебя это получается, когда ты бодрствуешь.

Конан потряс головой, пытаясь понять, к чему клонит Царица.

Сайла повернулась к нему, обняла и на деле объяснила то, что значили ее слова.

Клег на бегу призывал гнев десяти тысяч богов обрушиться на головы людей-ящеров, но при этом у него не было ни малейшего желания остановиться и посмотреть, услышаны ли его мольбы. Сначала он хотел спрятаться от преследователей: ведь одному зелкаю легче найти укрытие, чем дюжине. Но, не зная точно способности пайлов читать следы, он предпочел не рисковать. Оставался единственный союзник - скорость. Тот, кто спасает свою шкуру, бежит быстрее, чем те, кто лишь выполняет приказ.

Клег продирался сквозь дремучий лес целый день, не останавливаясь ни на минуту. Чтобы не сбивать дыхание, он продолжал сыпать проклятиями не вслух, а про себя.

Конан, изрядно уставший, встал с постели наконец-то крепко уснувшей Царицы и нашел свою одежду.

Свой меч он обнаружил под одной из подушек. Несомненно, снаружи спальни поставлена охрана, но ясно и то, что у них строгий приказ не входить без вызова. Если бы сигналом служил крик или шум, часовые уже не раз ворвались бы в спальню.

Конан улыбнулся. Этот визит к Царице вовсе не был неприятным. Киммериец поймал себя на том, что воспринимает Сайлу как обычную женщину, а не как Царицу непонятного народа людей-ящеров.

Приоткрыв дверь, Конан увидел по ее обе стороны двух стражников. Доверительным шепотом киммериец сказал им:

- Ребята, Царица хочет вам кое-что передать...

Часовые переглянулись, а затем снова уставились на Конана. Тот жестом подозвал их поближе, заговорщицки подмигивая. Оба пайла расплылись в улыбках, явно чувствуя себя замешанными в серьезной интриге, и наклонились к Конану.

Киммериец положил им руки на затылки, а затем с силой ударил их головы друг о друга. Раздался треск, словно от упавшей на камень тыквы. Когда Конан разжал руки, стражники рухнули на пол как подкошенные.

Конан побежал по коридору к залу с клеткой.

Проснувшись, Сайла расплылась в улыбке. Ну кто бы мог подумать?..

Но где же он?!

Она вскочила на ноги. Конан исчез! Как ему удалось выбраться?

- Стража! Ко мне!

Никого. Сайла выскочила за дверь и обомлела: оба стражника без сознания лежали на полу. Великий Дракон!

- Тревога! - застонала Сайла.

Его нужно найти. Немедленно. Еще не хватало, чтобы в окрестностях шлялся мужчина, чьи рассказы о его забавах с Царицей пайлов могли дойти до слуха тех, кому этого знать вовсе не обязательно. Например, ее мужу.

- Тревога! К оружию!

Конан мчался по пустыне на восток бок о бок с Хоком.

- Но как тебе это удалось? Как ты смог удрать? - спросил Хок. - Ты зарубил Царицу мечом?

- Побереги дыхание, приятель.

- Если я буду слушать, то дыхание на собьется.

- Пусть тебе сестра все объяснит. Нет, лучше спроси об этом брата. Таир тебе все расскажет.

Клег прикинул, что если, не останавливаясь, идти всю ночь, то к Каратосу, стоящему на берегу Великого озера, можно выйти на рассвете. А там он уже будет в безопасности. Хотя деревню населяли в основном люди, попадались там и зелкаи и еще неизвестно откуда взявшиеся существа. Но так или иначе, все они чувствовали себя во власти Великого Мастера и не рискнули бы причинить вред его слугам. Добравшись до озера, Клег сразу совершит Превращение и отправится подводными туннелями в водорослях к замку, сжимая талисман в зубах. Конечно, в водорослях водились такие существа, которые рискнули бы бросить вызов даже Превращенному зелкаю, но их было немного, и ни одно из них не смогло бы догнать зелкая на открытой воде. Да, несколько часов пути - и Клег будет в безопасности.

Тьма окрасила все вокруг серым и черным. С трудом разбирая дорогу, Клег продолжал двигаться вперед, напрягая последние силы. Отдохнуть можно будет и дома. А задержаться сейчас означало верную смерть.

Когда стало ясно, что ни Конана, ни мальчишки в пещерах нет, Сайла собрала дюжину оставшихся с нею воинов, объявив им, что в их задачу входит найти беглецов.

На чей-то недовольный вздох она угрожающе заметила:

- А если вы их не схватите, я сообщу Царю, что это вы позволили им сбежать.

Солдаты сразу посерьезнели. Они понимали, что как ни поверни, а она Царица и к тому же крепко держит своего муженька за то место, которое у мужчины самое чувствительное. Значит, случись что, кому он поверит - дело ясное.

- Я сама возглавлю погоню, - заявила Сайла.

Она ожидала возражений униженной мужской гордости, но солдаты безмолвствовали. Сайла понимала, что не имеет права поверить им, если, вернувшись, они заявят, что Конан мертв. Она должна убедиться в этом своими глазами.

- Мы отправляемся немедленно, - объявила Царица.

Находясь в самом центре своего замка, Даймм вдруг почувствовал, что его первый слуга в опасности.

Усилием воли Даймм погнал себя к двери. Он мог заставить себя медленно передвигаться, но даже легкий ветерок был сильнее его. Итак, Клег в опасности. Если бы он погиб, Даймм почувствовал бы это. Что же случилось с его Первым слугой? Может быть, он не выполнил приказ? Тогда он пожалеет, что не погиб раньше, да и о том, что вообще родился на свет.

Каждый служивший Даймму - Хозяину Тумана, - знал, какое наказание следует за неповиновение или невыполнение приказа. Не похоже, чтобы Клег был одним из забывчивых. Если он не исполнил повеления - его достанут из-под земли, живого или мертвого. Если же он выполнил порученное ему дело, то он будет отпущен в глубину озера с почетом и уважением, не говоря уже о других наградах. О чем еще может мечтать человек-рыба, какой еще благодарности просить у своего бога?

Глава 11

Не успели Конан и Хок убежать далеко, как заметили погоню. Конан выхватил меч, затем остановился.

- Держись у меня за спиной, - сказал он Хоку.

В темноте беглецы увидели приближавшуюся к ним группу, человек в девять. Вдруг лицо Хока расплылось в улыбке.

- Чин!

И действительно, вынырнувшие из темноты оказались отрядом Лесного народа.

Под всеобщие радостные крики Чин крепко обняла братишку. Разжав объятия, девушка повернулась к Конану и сказала:

- Спасибо тебе. Ты спас моего брата.

С этими словами Чин обняла киммерийца. Тот, несмотря на недавние упражнения с Царицей пайлов, почувствовал, что его руки охотно сомкнулись вокруг талии Чин.

Неохотно разомкнув объятия. Чин сказала:

- Мы как раз обсуждали, как подобраться к скалам пайлов, и вдруг увидели вас. Как вам удалось выбраться?

- Царица забрала его с собой, - ответил Хок, прежде чем Конан успел заговорить. - Он не хочет рассказывать, как ему это удалось, но его не было долго.

- Я потом все расскажу, - хрипло пробурчал Конан, - а сейчас лучше будет отправиться в путь.

Чин с сомнением посмотрела на него, помолчала, а затем кивнула:

- Согласна. Таир и остальные продолжают идти по следам зелкаев. Им может понадобиться наша помощь.

- Да и ящеры наверняка организуют погоню, - добавил Конан.

- Что ж, благодаря Конану мы уже сделали полдела, - сказала Чин, взъерошив Хоку волосы, - счастлива снова видеть тебя, братишка.

Клег продолжал идти в кромешной темноте, понимая, что не имеет права останавливаться. Он опережал своих преследователей не больше чем на полчаса. Конечно, они могли даже не знать о его существовании, но наверняка, осмотрев мертвых зелкаев и не найдя талисман, пайлы продолжили погоню.

Когда первые лучи рассвета рассеяли ночную тьму, Клег едва передвигал ноги от усталости. Вдруг впереди замаячил полускрытый утренним туманом высокий частокол. До спасительной стены Каратоса было рукой подать.

К востоку от поселка высился черный скальный монолит, жирно поблескивавший в лучах восходящего солнца. Возвышаясь над деревьями и кустарником, этот гигантский булыжник выделялся на зеленом фоне, словно черное родимое пятно на белой коже человека-альбиноса. Этот геологический феномен и дал название поселению. На языке древних жителей этих мест Каратос означало .

Клег бегом направился к деревянной стене. Конечно, войти в воду озера можно с любой точки берега, но неизвестные заросли водорослей таили немало опасностей. Самыми спокойными туннелями, ведущими к замку, были те, которые начинались у поселковых причалов. А кроме того, за стенами уже можно будет не бояться преследования пайлов. Одного-двух людей-ящеров стража, конечно, впустила бы, но никак не вооруженный отряд.

Клег подбежал к небольшой башенке для часового над меньшими из двух ворот поселка:

- Эй, стража!

Толстый бородатый человек в шлеме, больше похожем на котелок, перевесил голову через частокол и уставился на Клега:

- Ну, чего надо? Ты кто такой?

- Клег, Первый слуга Великого Мастера. Мне нужно войти.

Стражник исчез из виду, но через секунду раздался стук тяжелого бронзового засова, и обитая железом створка ворот повернулась на своих обильно смазанных маслом частях.

- Заходи, Первый слуга.

Клег улыбнулся. Да, в деревне его знали и предпочитали не ссориться, чтобы не навлечь на себя гнев Великого Мастера: если бы он захотел, он легко стер бы с лица земли деревушку со всеми ее обитателями.

Услышав звук задвигаемого засова у себя за спиной, Клег вздохнул с облегчением. Перед тем как залезать в подводные заросли, он найдет место, где можно поспать и поесть. Теперь, вне опасности, он мог себе позволить чуть задержаться.

В пустыне, по которой шел Конан и его друзья, был оазис - зеленый лоскут на бескрайнем песчаном одеяле. К нему-то и направилась вся компания, чтобы переждать самые жаркие часы дня.

Когда все расположились на отдых, напившись и наполнив водой походные бурдюки, Чин отвела Конана в сторону.

- Как бы мне ни хотелось отправиться дальше, - сказала девушка, - нужно подождать до вечера. Пустыня выпивает все соки жизни из тех, кто путешествует по ней под палящим солнцем.

Конан кивнул. Погони пайлов не было видно, а идти по этим выжженным дюнам ночью куда как приятнее, чем по солнцепеку.

- Пойдем, - сказала Чин, кладя руку на плечо Конана, - расскажешь мне, что там Хок лепетал про твой визит к Царице пайлов. Тут есть тихое местечко под цветущим кустом. Нас там никто не побеспокоит.

Конан посмотрел на выступавшую под тонкой рубашкой грудь Чин, на ее загорелые сильные руки и ноги, и на его лице заиграла довольная улыбка. Киммериец почувствовал необходимость дополнить свой рассказ наглядным показом и посчитал Чин вполне достойным слушателем-соучастником.

- Пошли, - сказал он, не переставая улыбаться.

Следопыт Сайлы легко нашел место, где Конан и Хок встретились с остальными. Теперь число противников сравнялось с количеством воинов-пайлов. Люди-ящеры отправились в погоню, но неожиданно поднявшийся ветер в несколько минут стер с песчаных дюн все следы беглецов и их приятелей.

Сайла упорно вела свой отряд вперед; ее обычно ледяная кровь сейчас кипела от смешанного чувства страха и негодования. Как посмел этот человек исчезнуть? Что произойдет, если когда-нибудь Райк столкнется с ним?

Один из солдат подошел к ней и робко спросил:

- Мы не пойдем к оазису, госпожа?

Царица покачала головой:

- Нет. Мы, пайлы, можем долго идти без воды.

- Прошу прощения, госпожа. Мы - да, но людям нужно...

- Мы минуем оазис и, надеюсь, таким образом обгоним их, а затем устроим засаду.

- А-а, - протянул солдат. - Мудрое решение.

Сайла не сподобилась отвечать на явную лесть. Будь она мудрой, они сейчас сидели бы в своей пещере и варили бы себе человечину, а не вылавливали свой обед по всей пустыне.

Из плавающего на водорослях замка Даймм послал магический призыв, на который откликнулось немало странных тварей, обязанных своим существованием забавам Хозяина Тумана. Из глубины озера поднялись сирены, огненные угри и, наконец, огромный, всепожирающий Харлог.

Сирены были наполовину рыбами, а наполовину напоминали женщин. Их голоса, слившиеся в хоре, создавали нечто вроде гипнотизирующих песнопений, притягивающих слушателей, как мед притягивает мух. Попавший в объятия к сиренам был обречен на страшную смерть - сирены были вампирами, питающимися кровью. Дюжина кровожадных созданий появилась на зов Повелителя.

Вслед за ними показались два десятка огненных угрей. Эти змееподобные рыбы достигали роста человека в длину. В каждом из них было не меньше силы и огня, чем в грозовой молнии. Прикоснуться к такой рыбине означало быть испепеленным прямо в воде.

Харлог был единственным в своем роде. Этот склизкий серо-зеленый гигант, вдвое больше быка, мог с равным удовольствием поедать растительную и мясную пищу. Одинаково ловко он передвигался и по земле, и по воде. На вид он напоминал помесь волка, медведя и жабы, если можно предположить такое родство. На Харлога было наложено заклятие - не чувствовать ни боли, ни удовольствия, только голод. Эта амфибия, этот ночной кошмар превосходил силой любое существо в озере и большинство из тех, кто когда-либо ступал по земле.

Даймм направил все эти чудовищные создания к деревне и сказал:

- Идите найдите моего Первого слугу и доставьте его мне.

Они повиновались.

Даймм медленно вплыл в тронный зал. Сирены и угри могут действовать только в озере, зато Харлог, если надо, вылезет и на берег. Да, появление такого чудовища переполошит деревню. Даймм усмехнулся. Харлог будет искать Клега по запаху. В случае необходимости он прогрызет дыру даже в частоколе, окружающем деревню. Где бы Клег ни был, Харлог найдет его. И горе тому, кто окажется на пути всепожирающего чудища.

Конан приподнялся на одном локте и, улыбаясь, посмотрел на Чин. Как он и предполагал, ему пришлось дополнить свой рассказ о приключениях в спальне Царицы пайлов демонстрацией подобного.

Чин с энтузиазмом встретила такой поворот дела.

- Ты меня заинтересовал с первой минуты знакомства, - сказала девушка.

- Ну а теперь?

- А теперь мое любопытство более чем удовлетворено.

- Что будем делать с талисманом? Где нам искать его? - спросил Конан.

Чин села и начала одеваться. Конан с сожалением вздохнул - уж больно хороша была она без одежды. Киммериец подумал, что женщины с сильными мышцами - в его вкусе. Этой красиво и удобно.

- Я настроена на излучение талисмана, - сказала Чин. - Если я окажусь достаточно близко, он сам позовет меня к себе и укажет дорогу.

Это упрощает дело, подумал Конан.

Чин закончила одеваться.

- Надо отдохнуть, - сказала она, - мы отправляемся в путь, как только солнце начнет клониться к западу.

Конан кивнул. Растянувшись на мягкой земле, покрытой палыми листьями, он погрузился в крепкий сон без сновидений.

Клег одиноко сидел в углу небольшой харчевни, неизвестно почему называвшейся . Пожилой хозяин поставил перед ним тарелку с вареным угрем, сырых моллюсков и полную кружку крэля - крепкого напитка, который с удовольствием пили сородичи Клега. Конечно, люди говорили, что этот напиток пахнет, как выгребная яма, а на вкус напоминает болотную жижу, но зелкаям он казался сладким и освежающим; по крайней мере куда лучше той кислятины, которую люди называли вином.

Клег почувствовал себя гораздо лучше. Впервые за все последние дни у него была еда, выпивка и крыша над головой. Сейчас он поест, прикончит свой крэль, а затем поспит. Потом по холодку он прогуляется по деревушке, поболтает со старыми знакомыми, а наутро с рассветом отправится в путь ко дворцу. Он заслужил отдых, особенно если учесть то, как быстро он справился с заданием. А если даже Повелитель и узнает о задержке, Клег ему объяснит, что не мог рисковать, отправляясь в опасное путешествие под водой усталым и вымотанным.

Клег задумчиво жевал кусок угря. Он был плохо приготовлен: переварен и излишне сдобрен специями. Но ничего. Еще несколько дней - и Клег будет бороздить озеро, ловя этих самых угрей и пожирая их в собственном соку - в только что выпущенной крови. Мысль об этом заставила губы Клега растянуться в улыбке, обнажив два ряда крупных зубов, поблескивающих в дрожащем свете свечей.

Глава 12

План Сайлы - обойти оазис и, обогнав беглецов и их приятелей, устроить им засаду - казался ей самой великолепным. Царица рассчитывала на короткий и кровавый бой, после которого ее сородичам достанется столько человечины, сколько они не видели уже много лет. Тогда ее поражение превратится в триумф. К возвращению Райка единственный свидетель (и соучастник) ее неверности будет вариться в котле или поджариваться на медленном огне. Да, заполучив столько деликатесного мяса, Царица еще долго сможет тыкать Царя своей победой, особенно если ему не удастся найти талисман.

Путь из пустыни на восток лежал через полосу высоких - чуть не в десять ростов пайлов - дюн, ежедневно, ежеминутно передвигающихся с места на место, меняющих свои очертания под действием ветра. Между дюнами тянулись узкие, плавно изгибающиеся долины, представляющие собой естественные тропы.

Добравшись до дюн, Сайла выбрала самый широкий промежуток между ними и остановилась.

- Здесь, - сказала она.

Подумав, Сайла разделила свой отряд на несколько частей.

- Ты, ты и ты - залезьте на ту дюну и спрячьтесь за гребнем. Ты и ты укройтесь вон за той глыбой песчаника. Вы четверо - сюда. А ты, ты и ты - за мной, вот сюда.

Дюжина воинов-ящеров расположилась таким образом, чтобы, едва войдя в долину, их противники оказались в окружении.

- Да, особо будет награжден тот, чье копье поразит высокого мужчину, неблагодарно бежавшего от нашего гостеприимства. А если он опять уйдет, я обещаю, что сниму со всех вас шкуры и сделаю из них спальные коврики для корг.

Такое заявление должно было, несомненно, сконцентрировать внимание всех воинов на Конане, а значит, ему вряд ли удастся уйти живым. Что ж, это уже немало.

В красноватых лучах заходящего солнца пайлы заняли свои позиции и приготовились ждать.

Конан вместе с отрядом Лесного народа быстро шел по пустыне. Он хорошо отдохнул за день, его бурдюк был полон водой, к тому же рядом шла красивая девушка. Впереди, в неясном свете луны, показались какие-то волноподобные холмы.

- Это дюны, - сказала Чин, - значит, пустыня скоро кончится. К утру мы уже будем недалеко от цели.

Киммериец внимательно разглядывал приближающиеся дюны, чувствуя, как кадсой-то холодок пробегает по его спине.

- Не нравится мне это, - сказал он.

Чин удивленно посмотрела на Конана:

- Я тебя не понимаю.

- В темноте можно чувствовать себя спокойно, если находишься на открытом месте, как здесь, в пустыне. А в этих дюнах мы увидим лишь узкий коридор да два ближайших склона.

- Ну и что?

- А то, что мы до сих пор не видели погони пайлов.

- Спасибо Зеленой Богине. Они, наверное, отказались от этой затеи.

- Хорошо, если так. Но мне что-то не верится, чтобы эти ящеры просто так позволили нам уйти.

- У тебя есть доказательства твоих предчувствий?

Конан только пожал плечами.

- Пайлы прекрасно понимают, - сказал он, подумав, - что на равнине нас врасплох не застать. А здесь они запросто могут устроить нам засаду.

- Зря ты все это накручиваешь. Слишком маловероятно, чтобы пайлы поджидали нас в дюнах.

- Маловероятно, но не невозможно.

- Что ты предлагаешь?

- Идти в обход.

- Вот так идея. Обойти дюны - это же несколько часов ходу. Придется еще полдня, а то и больше плестись по жаре.

Конан вздохнул. Ну почему он должен проводить большую часть жизни, споря с женщинами? Им, наверное, просто нравится отстаивать свою точку зрения. Вот и сейчас: неужели не понятно, что лучше несколько часов попотеть под солнцем, чем навечно оставить свои кости в этой раскаленной пустыне? Промолчав и не дожидаясь, что еще скажет Чин, Конан затянул потуже перевязь с мечом и зашагал к коридору междудюнами, внимательно глядя по сторонам.

Одинокий стражник, стоявший ночную смену у главных ворот Каратоса, умирал с тоски. Это было более чем простительно. Ведь последний раз реальная угроза извне его частокола была еще при жизни деда нынешнего часового. Каратос находился в некотором роде под покровительством Хозяина Тумана. Этого было достаточно, чтобы многочисленные шайки бандитов, для которых и частокол не был бы серьезной преградой, обходили его стороной, не испытывая желания проверить могущество Даймма. А для какого-нибудь Царя с большой армией и собственным колдуном на службе эта деревушка в далеком медвежьем углу представляла мало интереса. Хотя, по мнению задумавшегося стражника, были здесь и свои ценности - хорошенькие девочки, запас разных вин да немного золотишка. Все-таки маловато, заключил он, чтобы стоило гнать сюда и кормить по дороге целое войско.

Не в первый раз прокручивая в голове эти мысли, стражник ничуть не удивился, когда в его поле зрения попал одинокий человек-ящер, приближающийся по лесной дороге к главным воротам. Не только удивление не посетило его голову (ибо он за свою жизнь видел множество самых разных созданий, появлявшихся по каким-то своим делам в Каратосе), но и ни капли тревоги не закралось в его сердце. Еще бы, этот стражник начал свою службу еще безусым юнцом, а сейчас уже длинная седая борода спускалась на его грудь. И за все эти годы единственный раз его жизни угрожала опасность когда пьяный крестьянин швырнул в него подгнившей дыней. И промахнулся. В общем, седобородого стража не ввело в изумление или ужас приближение пайла.

- Эй, стража, - раздалось из-за стены.

- Ну, чего тебе? - ответил охранник. - Зачем пожаловал?

- Мне нужно кое-что передать одному из зелкаев.

Человек-ящер держал в руках копье, но это не насторожило стражника. Он нажал на бронзовый рычаг, отодвигавший засов калитки.

Пайл обернулся и что-то крикнул в сторону леса на каком-то незнакомом стражнику языке.

- Что-что?.. - переспросил охранник, но оборвал фразу, увидев, как минимум, два десятка человеко-ящеров с копьями в руках, бегущих к воротам. Ничего себе!

Он попытался снова повернуть рычаг. Тот почти не поддавался. Плохи дела!

- Сюда, - раздался голос.

Поглядев вниз, стражник увидел, что первый пайл уже пролез за ворота и заклинил копьем механизм запора. В следующий миг пущенное из-за частокола копье воткнулось в грудь часового. На мгновение все его тело пронзила острая боль, а затем наступила пустота.

Уже теряя сознание, стражник успел подумать: наконец-то здесь хоть что-то случилось.

Клег проснулся, когда за окном его комнаты сгустилась ночная тьма. Он потянулся, встал, вылил себе на голову кувшин воды, предназначенной для умывания, и, освежившись таким образом, открыл дверь в коридор. Он решил еще раз перекусить перед тем, как покинуть харчевню. Спускаясь по лестнице, Клег бросил взгляд за окно. Темнота была не абсолютной. Яркие звезды проткнули покрывало ночи тысячами серебряных иголок. Почти полная луна ярким фонарем висела над крышами. Легкий ветерок принес с озера влагу и запах водорослей. Настроение у Клега было отличное... пока он не посмотрел вниз.

Там по узкой улице между кожевенной лавкой и харчевней сновали какие-то тени. В свете луны и торчащего над входом в харчевню факела острому взгляду Клега не составило труда определить, что это были не люди и не зелкаи.

Это были пайлы.

Клега забила мелкая дрожь, но не холодный ночной ветер, дувший из окна, был тому причиной.

Пайлы! Но как же они оказались здесь? Стража не стала бы пропускать в деревню вооруженный отряд. Может быть, они перелезли через частокол? Или выломали ворота?

Какая разница, Клег? Гораздо важнее, зачем они здесь. Или за кем? Они пришли по твою душу, в этом можешь не сомневаться.

На секунду Клег поддался панике. Две дюжины пайлов прочешут деревню в мгновение ока и найдут его.

Непроизвольно рука Клега потянулась к мешочку на поясе, в котором лежало зерно. Если пайлам удастся отобрать у него талисман, а он сам при этом останется жив, то, видимо, смерть от копья пайла покажется Клегу благом по сравнению с тем, что сделает с ним в гневе Великий Мастер. Нет, надо выбираться отсюда!

Как бы ни были опасны ночью подводные пути, там, в озере, его шансы будут куда выше. Пайлы могут разрушить не только этот частокол, но и каменную стену, но скорее солнце не взойдет на небо, чем они научатся плавать достаточно хорошо, чтобы поймать зелкая в воде.

Клег стал осторожно спускаться по ступенькам. Внизу раздались громкие голоса:

- Эй, мы ищем одного из людей-рыб! Есть у тебя такие? Отвечай, а не то получишь копье в живот!

- Т-т-там, на-в-верху, - раздался дрожащий голос трактирщика.

Клег замер. Черные Глубины! Он в ловушке!

Молодой пайл, тот, на которого Сайла уже положила глаз и ждала, пока он станет чуть постарше, скатился по песчаному склону и подбежал к Царице:

- Они идут.

Сайла кивнула:

- Именно так, как я и предполагала. Итак, ты знаешь, что надо делать?

- Да, Царица! - ответил юноша и бегом бросился вверх по склону, чтобы занять позицию рядом с еще двумя воинами. Сайла не торопясь полезла за ним. Она планировала посмотреть на бой с гребня дюны. Число противников было примерно равным числу ее солдат, но у пайлов было преимущество внезапности. Кроме того, они нападали с разный сторон, окружив отряд Лесного народа. Жаль, что ни по зрению, ни по слуху пайлы не превосходили людей.

Не так уж важно, если даже погибнут все ее солдаты. Главное - добиться своей цели. Посмотреть кровавое зрелище - тоже неплохое удовольствие. Увидев кровожадную улыбку на лице Сайлы, самые свирепые из ее предков-рептилий пришли бы в восторг. С этой страшной улыбкой Царица продолжала карабкаться по сыпучему песку склона дюны.

Конан отделился от остальных и пошел чуть правее отряда. Может быть. Чин права и его подозрения беспочвенны? Может, он и вправду ведет себя как ребенок, боящийся темноты и привидений. В конце концов, его меч был с ним... Но после встречи с Кромом Конан еще больше убедился в том, что полагаться только на силу все же не стоит. Лучше все внимательно осмотреть и продумать. А не то расшибешь башку. Ведь не каждый раз друзья подстрахуют тебя, привязав веревку к ноге.

Конан аккуратно ставил ногу на песок, чтобы он не очень осыпался под его весом. Ветер дул в спину и нес множество песчинок, впивавшихся в открытые части тела и проникавших под одежду. Воздух пустыни был сух и безжизнен. Ни разу острое обоняние киммерийца не уловило и намека на специфический запах пайлов, который он помнил по пещерам.

На полпути к вершине очередной дюны Конан заметил три темных пятна у самого гребня. Сначала он принял их за какие-то растения, но, подойдя поближе, понял, что ошибся.

Спиной к нему лежали трое пайлов и внимательно наблюдали за чем-то по ту сторону гребня.

Конан легко догадался, что это - отряд Лесного народа, прямиком направляющийся в ловушку.

Конан неслышно вынул меч из ножен и начал подкрадываться к пактам. За свои движения киммериец отвечал. Но его выдал резкий порыв ветра, донесший до человеко-ящеров его запах.

- Чем это так завоняло? - буркнул один из пайлов.

- Я воздух не портил, - возразил второй.

- Знакомый запашок, - вступил в разговор третий. - Да это же человек!

Вся троица резко развернулась.

Красться больше не было необходимости. Конан ринулся вверх по склону, громко крича:

- Пайлы! На вершинах дюн! Пайлы! Берегись!

Ближайший к Конану пайл вскочил на ноги и ткнул копьем в киммерийца. Тот резким движением увернулся от смертоносного наконечника, а выпад человека-ящера перешел в падение. Уронив копье, он с руганью и стонами покатился вниз по склону.

Второй пайл не успел еще поднять оружие, как меч Конана наискось расколол ему голову. Сухой песок жадно впитал струю крови.

Третий противник вознамерился убежать, но действовал недостаточно быстро. Острие меча Конана вошло ему в спину, проткнув сердце. Конан ногой сбросил с клинка мертвое тело, покатившееся вниз, в сторону предупрежденного Конаном отряда.

Киммерийцу не понадобилось много времени, чтобы оценить обстановку: предупрежденные об опасности, его друзья лезли вверх по склону, чтобы занять более выгодную позицию. Несколько пайлов, завывая и потрясая копьями, неслись к ним. Один из воинов Лесного народа уже приволакивал ногу: посланный врагом дротик попал ему в бедро. В свою очередь один из пайлов наградил Лесной народ жалобным стоном, получив копье в живот.

Конан ухмыльнулся. Обычный бой, безо всяких причуд, - само милое дело. В этом он толк понимал. Издав нечленораздельный боевой клич, он бросился вниз по склону, высоко подняв меч.

Глава 13

Клег прикинул возможные варианты действий. Можно было спуститься вниз, туда, где его поджидали пайлы, - почти верная смерть. Лестница в харчевне одна, следовательно, оставалось попытаться спрятаться - пожалуй, не более вероятно, чем отрастить крылья и улететь - или выпрыгнуть из окна на булыжники мостовой и переломать себе ноги, если не убиться насмерть.

Не очень-то веселая перспектива.

Клег выхватил из-за пояса длинный кинжал и решил принять бой, пролив перед смертью столько крови ящеров, сколько успеет. Тогда Великий Мастер, спустившись за душой Клега в Серые Страны, увидит, что тот до последнего храбро сражался, стремясь выполнить волю своего повелителя.

Неожиданно раздался громкий треск, и все здание харчевни зашаталось, как во время землетрясения. Снизу донеслись испуганные крики, звуки падающей, ломаемой мебели и всеобщей неразберихи.

Что это еще такое?..

Клег с кинжалом в руке осторожно спустился по лестнице.

Перегнувшись через перила, он увидел пролетевший через весь зал стул, а за ним - тело пайла... без головы.

Внизу творилось что-то невообразимое. Спустившись еще чуть пониже, Клег вздрогнул от ужаса.

Восточная стена харчевни частично обрушилась, образовав огромный пролом. По обломкам метались с полдюжины пайлов, наносивших яростные удары копьями по ввалившемуся в пролом чудовищу.

Этот монстр казался помесью жабы и медведя. Но какой же он был огромный! В гигантской пасти торчали острые, как иглы, клыки, плоские и отточенные, как топоры, резцы, переходившие в глубине в плоские коренные зубы. В этот момент чудовище лихо хрустнуло чем-то, словно человек косточкой вишни. Клега чуть не вырвало, когда он понял, что это была голова пайла.

Уколы копий, похоже, особо не беспокоили чудовище. С неожиданной для такой махины скоростью оно вдруг дернулось вперед и откусило ногу еще одному несчастному.

Человек-ящер дико заорал, но крик, как и копья, нисколько не подействовал на скользкую серо-зеленую тварь, сжевавшую ногу, словно корова - пучок сена.

Клег понял, что у него есть шанс бежать. Пайлам сейчас не до него. Он вздохнул и бросился к выходу.

Пайлы и вправду не обратили на него внимания. Зато, Клег успел это заметить, за его рывком внимательно проследили красные глаза чудовища.

Неожиданная догадка молнией мелькнула в голове Клега: этот монстр пришел за ним!

Несомненно, эта зверюга не была союзницей пайлов. Может быть, ее дослал Лесной народ?

Клег добрался до двери и выскочил на улицу. Из собравшейся около харчевни толпы до него донеслись обрывки фраз:

- Да что там такое?..

- ...с ума сойти, какой шум...

- ...сам зайди, придурок!

Клег налетел на одного человека из толпы, чуть не сбив его с ног и не упав сам. С трудом удержав равновесие, он бросился бежать. Если эти ненормальные собираются зайти в харчевню - пожалуйста. Ему от этого только лучше. Может быть, новая пища отвлечет чудовище или хотя бы задержит его.

Нет, у Лесного народа не может быть таких чудовищ в подчинении. Остается один вариант - монстра прислал Великий Мастер. Но зачем? Чтобы помочь Клегу? Или чтобы сожрать его? Может быть, талисман спокойно переживет путешествие по озеру в желудке этого кошмарного зверя? А Повелителю в общем-то безразлично, кто доставит ему это сокровище.

Клег не знал ответов на все эти вопросы, но и вовсе не собирался подождать появления чудовища, чтобы обсудить с ним ситуацию. Да, этот приятель не из тех, с кем можно потолковать и найти разумный компромисс.

Предводитель зелкаев со всех ног побежал к причалам. Только бы добраться до воды, а там он спасен!

Вдруг мелькнувшая в его голове мысль заставила его резко остановиться. Если Великий Мастер послал этого монстра за ним, то почему бы ему не привлечь к этому делу и остальных - тех, кто сейчас поджидает Клега в озере? Так что соваться туда сейчас было бы опрометчиво. Далеко не уплывешь.

Клег свернул в узкий переулок между кузницей и полуразвалившимся храмом. Нет, прежде чем бросаться в поджидающую тебя пасть наподобие той, что прогрызла стену харчевни, стоит все хорошенько обдумать.

Сайла была вне себя от ярости. Подумать только - западня рассыпалась прямо на ее глазах. Кто-то поднял тревогу! Неожиданность - главный козырь пайлов - пропала. Теперь Лесной народ оказался выше ее воинов. К тому же куда-то запропастились те трое, которые должны были начать атаку с этой самой дюны.

А, вот один из них. Боги, он падает вниз по склону, безмолвно переворачиваясь и кувыркаясь! А за ним - нет! - вновь тот самый великан варвар! Он стоит на гребне дюны. Нет, вот он уже несется вниз, размахивая мечом, и врезается в самую гущу боя.

В темноте падали на песок мертвые тела - люди и пайлы. Раздавался звон скрещенного оружия и стоны раненых. И над всем этим - взлетающий вверх и опускающийся вниз меч Конана. Удар, еще удар. Еще...

Пайлы явно терпели поражение. Все их преимущества рассыпались, как песчаный замок. Вот еще один солдат Сайлы рухнул, почти надвое рассеченный этим яростным человеком. Через секунду еще один замолчал навеки, сраженный копьем одного из обитателей гигантских деревьев. Царица с ужасом смотрела, как люди одерживали победу над ее солдатами.

Когда Конан погнался за последним из ее воинов, Сайла сообразила, что и ей самой угрожает опасность. А не захотят ли победители обыскать местность вокруг?

Смешанное чувство ярости, унижения и страха охватило убегающую вниз по склону Царицу пайлов. Что же теперь делать?

Убегающему пайлу не удалось уйти далеко. Меч Конана пропел в воздухе короткую песню смерти и снес голову бедняги с плеч. Человек-ящер рухнул на песок, окрасив его кровью.

Киммериец осмотрелся, с трудом успокаивая кипящую в жилах кровь. Нет ли поблизости еще пайлов, желающих поскорее отправиться на тот свет?

Ничего... Жаль.

- Конан, ты цел?

Он увидел направляющуюся к нему Чин.

- Да. А как остальные?

Вдвоем они начали осмотр. Копья пайлов насмерть поразили пятерых. При этом на песке осталось около дюжины трупов людей-ящеров.

- Поищем тех, кто остался в живых? - спросил у сестры Хок.

- Нет, - ответила Чин. - Незачем тратить силы и время. У нас другая цель. Что скажешь, Конан?

Киммериец был занят тем, что с помощью точильного камня вновь доводил до совершенства лезвие своего клинка. Оторвавшись от этого занятия,

Конан ответил:

- Да, пойдем вперед. Я не думаю, что эти нас снова побеспокоят. Прежде чем Царица соберет новый отряд, мы будем уже далеко за границей их территории.

Наскоро похоронив своих убитых и перевязав раненых, отряд покинул поле боя.

Проплывая по залам замка, Даймм вновь и вновь обдумывал ситуацию. Выходило, что больше сделать ничего нельзя. Оставалось только ждать. Его посланцы найдут Клега во что бы то ни стало и принесут талисман. Подождать после пяти веков пытки - что такое несколько дней? Но Даймму казалось, что впереди - вечность. Если бы он имел тело, его заклинания обладали бы иной силой. Он уже давно сам разыскал бы этого Клега. Но в виде облака ему нельзя оказаться за стенами замка. Малейший ветерок навсегда унесет его прочь от спасительного лекарства. И никакие чары уже не помогут.

Эта беспомощность бесила его. Нет, мир содрогнется, когда месть Даймма коснется его. За века страданий будет заплачено реками крови и горами трупов. Те, кто считал свое тело чем-то неотъемлемым, рассчитаются за это перед тем, кто был лишен этого пять столетий. Даймм даже не мог думать о том, что он будет делать дальше, отомстив миру. Сначала месть, жестокая, страшная месть.

С чего начать? Ну, для начала неплохо будет уничтожить всех хотийцев соплеменников проклятого колдуна, на смертном одре пославшего свое страшное заклятие Даймму.

Хозяин Тумана почувствовал себя лучше, обдумывая детали предстоящего пиршества смерти и разрушения.

Скоро. Очень скоро...

Клег понял, что оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, деревня кишела пайлами, жаждавшими убить его и забрать талисман. Спасением от них было бы бросится в озеро и плыть к замку. С другой стороны, за ним уже охотится монстр, да скорее всего и не один, посланный Великим Мастером. Простому зелкаю не понять то, чем руководствуется в своих решениях Повелитель. Кто знает, какие намерения он вложил в этих чудовищных тварей. Так что в воде может быть даже более опасно, чем в деревне.

Прислонившись к стене, Клег взвешивал и подсчитывал все и . Что лучше: опасность известная или неизвестная? Решать нужно было скорее. Это существо могло в любую минуту найти его. А если не оно, то пайлы. Может быть, так повезет, что одновременно на него навалятся обе опасности. В таком случае шансы остаться в живых более чем призрачны.

Что же делать? Давай, Клег, решай же!

Глава 14

Царица Сайла не из тех, кто легко поддается отчаянию. Даже потеряв всех своих солдат, кроме одного - от сильного удара он потерял сознание, и его сочли мертвым, - она не собиралась прекращать преследование. Отряд Лесного народа тоже потерял почти половину солдат. Их осталось всего пятеро, не считая Конана и мальчишки. Семь против двоих - такое соотношение исключало открытое нападение, но Сайла рассчитывала что-нибудь придумать.

Она еще не знала, каким образом ей удастся умертвить Конана, но в том, что такая возможность представится, она не сомневалась.

Вместе со своим единственным воином - безусым юнцом Блэдом, она на почтительном расстоянии следовала за отрядом Конана. Ничего, в лесных зарослях можно будет подобраться поближе. Может быть, удастся перебить их по одиночке, постепенно выравнивая силы. Что-нибудь да случится, верила Сайла, ей еще повезет.

Клег наконец решился. Какие бы опасности ни подстерегали его в воде, озеро было его родным домом, да и сам он был куда лучше приспособлен к бою в Превращенном виде. Это существо из харчевни, конечно, сильнее и страшнее любого из зелкаев. Что на суше, что в воде. Но, судя по его форме, оно не может быть таким же быстрым. А что касается других - не так уж много тех, кто решится напасть на несущегося на всей скорости зелкая. Лучше уж убить вдвое больше и иметь на вооружении всю силу мышц и целую пасть зубов, чем быть застигнутым на суше, имея лишь кинжал да слабые руки и ноги. В конце концов, он не поплывет к замку кратчайшим путем. В зарослях полно других туннелей. Пусть попробуют схватить!

Решено.

Клег немедленно отправился к озеру. Несмотря на то что ему приходилось идти, озираясь и прячась в тени домов, он почувствовал себя гораздо лучше. Только бы добраться до порта, нырнуть в воду, а там уж рукой подать до острова с замком.

Подойдя поближе к причалам, Клег расстегнул пояс с закрепленным на нем мешочком с талисманом и обмотал его вокруг шеи. Пояс был сделан из эластичного материала, который будет плотно обхватывать гладкое его тело под водой. Повелитель, создавая себе слуг, продумал даже такие мелочи.

Лишь несколько шагов отделяли Клега от воды. он в последний раз проверил, хорошо ли держится у него на шее пояс и крепко ли к нему привязан тот драгоценный мешочек. Клег легко подкинул его на ладони и не ощутил ставшей уже привычной за эти дни тяжести.

Что это такое? Не мог талисман никуда деться. Клег завязал мешок самым надежным узлом... С чувством надвигающейся паники Клег дрожащими руками развязал веревку и сунул в мешочек руку. Талисмана не было.

Толпа, стоявшая у входа в таверну и внимательно следившая за раздающимися изнутри звуками, была немало удивлена, когда, снеся половину стены, на улицу выбралось кошмарное чудовище.

Одним из стоявших в толпе был угловатый, похожий на подростка человек по имени Шейхан. В былые годы он был сильным и ловким, любил приключения, но сейчас в Каратосе его звали Шейханом-свинарем. Один из богатых людей деревни нанял его, чтобы присматривать за свинарником. Не очень-то почетное занятие - возиться со свиноматками да боровами, но оно давало возможность заработать на хлеб и вино (особенно на вино), что все-таки лучше, чем умирать с голоду или - еще страшнее - от жажды.

Когда кошмарное создание вылезло из-под обломков харчевни, толпу как ветром сдуло. Не был исключением и Шейхан. Он, чьи лучшие годы остались давно в прошлом, рванулся прочь так резво, что мог бы дать фору любому юноше. К сожалению, любопытство оказало ему плохую услугу. Желая рассмотреть демона или кого там еще, Шейхан бежал, не глядя под ноги, и через несколько шагов, наступив на что-то круглое и твердое, поскользнулся и растянулся среди улицы.

Толпа растаяла, как дым на ветру, и Шейхан обнаружил себя лежащим на мостовой, в опасной близости от чудища, которому ничего не стоило проглотить его целиком, если бы оно только этого захотело.

- Митра, помоги мне! - Шейхан за двадцать последних лет ни разу не был в храме Митры, не пожертвовал туда ни медяка, но сейчас он был готов все отдать любимому богу, лишь бы тот согласился оказать ему эту маленькую услугу.

Чудовище, страшнее и уродливее, чем что бы то ни было, виденное Шейханом в жизни, безо всякого интереса оглядело лежащего перед ним свинаря, затем развернулось и потрусило вниз по улице в направлении порта.

Шейхан собрался с духом и сел.

- Будь благословен, о Великий Митра! Я твои должник навеки!

Проследив взглядом за удаляющимся монстром, Шейхан решил посмотреть, что же так коварно подкосило его.

Что это за странная штуковина в форме глаза? Что-то вроде косточки... только от какого же огромного плода?

Шейхан сунул зерно в карман. Может, оно чего-нибудь да стоит. Надо будет показать его Старому Талою - продавцу овощей. Вдруг он и купит эту штуковину. Кто знает, может, она ипотянет на кружку вина, а то и на две.

Прежде чем вокруг вновь собрались любопытные, Шейхан направился к своей хижине рядом со свинарником, на ходу мысленно представляя, как он будет рассказывать друзьям о том, что с ним случилось. Он скажет так: . Оно подошло ко мне вплотную, но я твердо стоял и смотрел ему прямо в глаза. Тогда оно поджало хвост и убежало>. Что ж. Это было почти правдой.

Рассвет окрасил розовым безоблачное небо, наполнив воздух легким светом.

Прошедшие дожди уничтожили все следы зелкаев, но когда Конан и его друзья вышли на берег реки, они наткнулись на картину, подтвердившую верность взятого ими направления.

На берегу шумного потока лежали трупы пяти или шести зелкаев. Один - в том виде, в котором видел их Конан под деревьями, другие - в виде больших, вдвое длиннее человека, рыб с сильным телом, мощными зубами и длинными плавниками. И те и другие были облеплены жужжащими мухами. В воздухе чувствовался запах яда. То, что оружие, поразившее зелкаев, было отравленным, подтверждало и отсутствие пернатых стервятников и мохнатых падальщиков вокруг трупов. Лишь безмозглые мухи тысячами валялись вокруг них.

- Эй, смотрите сюда! - крикнул Хок.

Конан подошел к подростку и посмотрел туда, куда тот указывал пальцем. На высохшей грязи отпечатались хорошо знакомые следы. Пайлы.

Что ж, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что здесь пайлы вступили в бой с зелкаями и, похоже, уложили по крайней мере часть из них.

Чин подошла к Конану и встала рядом.

- Там дальше по течению - тела нескольких пайлов, - сказала она.

- А на том берегу, если не ошибаюсь, еще следы наших приятелей-ящеров.

- У тебя хорошее зрение.

- Не жалуюсь. Ладно, пора приниматься за дело. Нужен плот. Вон видишь, кто-то уже переправился. - Конан показал на деревянную платформу, вытащенную на противоположный берег чуть ниже по течению.

Чин сказала:

- Похоже, это делали наши. Значит, Таир все еще впереди нас.

- Надо постараться догнать его.

- Ты не думаешь, что в реке еще остались эти чудовища? - спросила Чин, кивая в сторону одной из рыб,

- Вряд ли. Даже если кто-нибудь из них и выжил, с какой стати им тут оставаться.

Постройка плота заняла меньше времени, чем предполагал Конан. Жители Гигантской рощи отлично управлялись с деревьями и лозой. Переправа прошла без приключений.

- Еще день пути - и мы доберемся до деревни на берегу озера, - сказала Чин, когда они высадились на противоположном берегу. - Так мне рассказывали. Сама я там никогда не была.

- А дальше?

- Хозяин Тумана живет в замке на плавучем острове из водорослей. Никто, кроме созданных им слуг, еще не возвращался оттуда.

- Значит, будем надеется, что нам удастся перехватить зелкаев раньше, заметил Конан.

Сайла и Блэд сосчитали найденных на берегу мертвых пайлов. Их было не меньше дюжины. И только Дракон теперь знает, сколько их унесло течением. Райка среди погибших не было. Сайла не была уверена в том, радоваться ей при этом или печалиться. Пока Блэд оплакивал погибших товарищей, Сайла обдумывала ситуацию: если бы знать, что ее муж погиб, - можно даже прекращать погоню и возвращаться домой. Отбыв положенный траур, она станет полноправной Царицей и будет наслаждаться всеми удовольствиями и привилегиями единоличного властителя пайлов.

Но если Райк жив, есть шанс, что он узнает о Конане. Сайле и раньше с трудом удавалось выбраться из щекотливых ситуаций. Ее спасало то, что главный свидетель обычно оказывался в котле или на вертеле прежде, чем до Райка доходило допросить его. А уж с котелка супа какой спрос? Теперь другое дело. Пока живы оба - Конан и Царь пайлов - Сайла в опасности.

- Нам нужен плот, - сказала она Блэду. - Сооруди что-нибудь. И побыстрее.

- Слушаюсь, Повелительница.

- Я не могу помочь тебе в этой тяжелой мужской работе, - сказала она, улыбаясь. - Но когда мы переправимся, я найду способ отблагодарить тебя за столь верную службу, верный мой Блэд.

Надо покрепче привязать его к себе, подумала Сайла. Юный Блэд во все глаза глядел на нее.

- Мне не нужны никакие награды, госпожа.

Сайла выскользнула из пропыленной походной одежды и предстала перед Блэдом обнаженной.

- Но одну ты все же получишь. И прямо сейчас, если поторопишься.

Где же талисман?

Этот вопрос горел в голове Клега. Как он мог потеряться? Когда? Где?

Возвращаясь обратно к трактиру, он вновь и вновь прокручивал в памяти весь прошедший день. Когда он ложился спать, талисман еще был на месте. Как же развязался узел? И когда же зерно выпало из мешочка?

Когда он спускался по лестнице? Или когда он увидел чудовище? Или когда?..

Стоп. Он налетел на какого-то зеваку, когда выскочил из харчевни, чуть не сбив этого придурка с ног.

Да! Точно! Наверняка талисман выпал при ударе.

Может быть, в темноте никто не заметил его. В конце концов, штука непримечательная - коричнево-серое, почти круглое с удлиненными концами зерно, выглядящее как огромная фруктовая косточка.

Но при свете дня кто-нибудь может заметить зерно.

Клег поспешил к полуразрушенному трактиру, не забывая при этом пробираться узкими переулками и прижиматься поплотнее к стенам домов. Рассвет срывал спасительный покров темноты, и не следовало забывать, что наверняка не все пайлы погибли в пасти чудовища. Хотя, если бы они оставались в поселке, местные власти давно подняли бы тревогу.

Значит, основная часть их отряда затемно выбралась из города. Но на всякий случай следовало быть начеку - ведь и один пайл может оказаться очень опасным.

Предводитель зелкаев пересек узкую улицу, быстро пройдя мимо пожилого мужчины, высыпавшего корм в загон для свиней. Старик удивленно посмотрел на Клега, но тот даже не оглянулся и не замедлил шага.

А где же чудовище? - подумал Клег. К счастью, за все это время оно больше ему не встретилось, хотя Клегу не очень верилось, что пайлы или кто-нибудь еще сумели уничтожить монстра.

Нет, все это становилось слишком сложным и запутанным. Нужно было найти талисман, и чем быстрее, тем лучше!

Шейхан внимательно проводил взглядом удаляющегося зелкая. Странные дела творятся в деревне, подумал он. Чего стоит одно это чудище в трактире. Потом шатающиеся по ночам люди-ящеры и люди-рыбы. Не к добру все это. Ну да ладно, главное - не вмешиваться в чужие дела.

Всыпав в кормушку последнюю порцию отрубей, Шейхан решил, что пора пойти позавтракать, в смысле промочить горло. Как раз сейчас в трактир должен зайти козий пастух. Может быть, удастся его раскрутить на кружку вина за рассказ о том, что случилось ночью.

Да, надо захватить эту штуковину, косточку не косточку, и попытаться загнать ее старине Талою. Может, и удастся выручить пару медяков.

Шейхан похлопал себя по карманам. Здесь нет, и тут. Ну, наверное, где-нибудь выронил. Да и ладно. Это зерно, наверное, ничего не стоит. Иначе кто бы его выкинул на дорогу...

Глава 15

Клег не мог вспомнить худшего дня в своей жизни. Когда Повелитель застукал его с горничной или когда он сам уронил со стены замка тысячелетний ковер, вознамерившись вытряхнуть из него пыль, - все это было ерундой по сравнению с сегодняшней ситуацией.

Наконец он добрался до полуразрушенного трактира. Чудовища, к счастью, нигде не видно. К несчастью, талисман тоже куда-то исчез. Наверное, кто-нибудь (или что-нибудь) подобрал его...

Первые лучи солнца осветили деревушку. Клег понял, что больше не может оставаться здесь, рискуя попасться на глаза пайлам. Они пару раз мелькали между домами, но, к счастью, не заметили Клега.

Предводитель зелкаев устало прислонился к полуобвалившейся стене . Что делать? Вернуться к Великому Мастеру без талисмана означало долгую мучительную смерть. Не вернуться - будет еще хуже. Клег понимал, что куда бы он ни спрятался, хозяин рано или поздно найдет его, и тогда смерть будет втрое мучительней, если такое вообще возможно. Даймм создал зелкаев из рыб, сделал их более сильными и ловкими, чем люди, правившие большей частью земли. Так неужели он не сможет найти одно из своих созданий и в гневе раздавить его как муху?

Нет, все эти варианты не улыбались Клегу. Единственным способом спасти свою шкуру было найти талисман. Но как? Не мог же он расспрашивать каждого встречного, не видел ли тот волшебное зерно, талисман, украденный у Лесного народа? А вдруг пайлы уже подобрали зерно?

Клег потряс головой. Ну почему именно он оказался втянутым в эту историю? Все, чего он хотел от жизни, - это иметь побольше самок и вдоволь рыбы. А все эти колдовские дела... Нет, он, конечно, сделал все, что мог. Неужели Великий Мастер, кто все знает, не видит этого и не оценит стараний Клега?

С другой стороны, а не входит ли все это в испытание надежности и верности, устроенное Повелителем своему Первому слуге?

Клег снова тряхнул головой. Ну почему я?

Уже ближе к вечеру Конан и его спутники наконец встретились с отрядом Таира. Лесной народ радостно встречал тех, кто остался в живых, и искренне сожалел о погибших во время пути.

Конан отошел в сторону и принялся рассматривать огромную черную скалу, словно случайно заброшенную богами эту лесную равнину. Вскоре к нему подошли Чин и Таир.

- Каратос находится как раз за скалой, - сказал Таир, - единственный из зелкаев, выживший после боя на переправе, нашел там убежище.

- Мы тоже видели следы этого сражения пайлов с зелкаями.

- Пайлы, видимо, тоже охотятся за зелкаями. Им тоже удалось как-то проникнуть за частокол, окружающий поселок.

- Значит, и нам тоже нужно попасть туда.

Таир кивнул:

- Тут дело непростое. Там, в деревне, случилась какая-то заварушка. Теперь стража на воротах усилена и получила приказ никого не впускать в поселок. Даже такому смелому и сильному воину, как я, будет невозможно пройти за ворота.

Конан пожал плечами:

- Значит, нужно просто найти другой способ попасть внутрь.

- Частокол вокруг Каратоса не был пробит не единожды с тех пор, как его установили. Хотя попытки были, правда очень давно.

- Вовсе не обязательно ломиться сквозь стену, - сказал Конан. - Я вот думаю, а не слабо ли тебе перелезть через нее?

Таир расплылся в улыбке и хлопнул Конана по могучему плечу:

- Клянусь Зеленой Богиней, ты просто шутить. Чтобы я - да не смог залезть на какой-то плетень!

- А остальные?

- Ну, положим, они не столь ловки и проворны, как я, но не думаю, чтобы деревянная стена представляла для них серьезное препятствие. Ведь, в конце концов, частокол - это не что иное, как ряд стволов деревьев без веток.

- Значит, нужно найти неохраняемое место и перелезть через стену под покровом ночи.

- Отличная идея. А тебе мы сбросим сверху веревку.

- Я думаю, что и сам смогу перелезть, - сказал Конан и подумал, что скорее умрет, сорвавшись со стены, чем позволит затаскивать себя на веревке. У Лесного народа было не больше пальцев на руках и ногах, чем у киммерийцев, хвостов у них тоже не было. Если им удастся забраться на частокол, то, разрази его гром, Конан тоже должен суметь сделать это.

- Я отправлю разведчиков, чтобы выбрать подходящее место, - сказал Таир. - А пока давайте-ка поедим и расскажем друг другу о наших приключениях. У меня много всего накопилось.

Конан ухмыльнулся. Да уж, рассказ предстоял занимательный. И откуда у этих людей столько хвастовства?

Недовольно скривившись, Сайла впилась зубами в плотный корень, из которого брызнула ей в рот сладковатая жидкость. Не королевская, прямо скажем, диета. Но ничего не поделаешь, нельзя терять времени на охоту за мясной пищей. Так можно упустить этого проклятого Конана.

Сидя рядом с ней, Блэд улыбался во весь рот. Как же мало ему было нужно для счастья! С тех самых минут у переправы этот юнец принадлежал ей и душой и телом. Как же они примитивны и однообразны, эти мужчины! Просто смех.

- Говоришь, они устроили привал?

- Да, госпожа. Они сели пообедать и болтают друг с другом.

Сайла проглотила эту информацию с таким же отвращением, как и очередной кусок безвкусного корешка. Все ее планы относительно убийства Конана рассыпались в тот миг, когда его компания встретилась с другой группой себе подобных. Теперь людей было не менее двух десятков, и, стоило Блэду сделать один неверный шаг, Царица могла остаться совсем одна. Не то чтобы она очень привязалась к своему юному спутнику - в конце концов, все пайлы немногим отличаются один от другого, - просто сейчас ему не было никакой замены - ни как мужчине, ни как помощнику в деле.

- Деревня недалеко? - спросила Сайла.

- Да, Царица. Рукой подать.

Что же задумал Лесной народ? - ломала она себе голову. И где этот идиот, ее муж? Вряд ли он полез в озеро, чтобы добраться до плавучего острова. А значит, он где-то в деревне. Но что там можно делать столько времени?

- Пойди последи за людьми, - приказала Царица своему спутнику. - Если что-то изменится - немедленно сообщи мне.

Улыбка слетела с лица Блэда. Несомненно, он был не в восторге от перспективы валяться в кустах, в непосредственной близости от многочисленных противников, рискуя получить нож в спину. Но Сайла знала, чем приободрить его.

- Я буду ждать тебя, - со вздохом сказала она.

- Слушаюсь, ваше величество, - довольно рявкнул Блэд и скрылся в зарослях.

Сайла только покачала головой. Нет, мужчин по жизни ведут явно не мозги.

Ночь застала Клега грустно сидящим в углу портового кабака, гордо именовавшего себя . Было в этом названии нечто издевательское. Ни света, ни надежды отродясь не бывало внутри этих стен.

Клег склонился над кружкой крэля и исподлобья осматривал помещение. Грязная, обшарпанная комната была затянута дымом. Два десятка посетителей в основном из самых низов здешнего общества - толпились у стойки или сидели за заплеванными столами. Тут же вертелись готовые обслужить их дешевые шлюхи. Тут и там по стенам были развешены рваные рыболовные сети, видимо для украшения. Да, гнусное местечко, подумал Клег, зашедший сюда только потому, что рассчитывал - его здесь никто искать не будет.

Клег хлебнул из своей кружки и прислушался к тому, как за соседним столиком свинарь и пастух громко что-то доказывали друг другу.

Никто из посетителей, даже подвыпившие портовые грузчики, не привязывался к Клегу. Все хорошо знали, что зелкаи сильнее нормального человека даже на суше, да и к тому же свирепеют по малейшему поводу.

- Нет, ты послушай, - донеслось до Клега изза соседнего столика, - Я тебе расскажу, как задушил волка собственными руками!

- Нет, нет, нет, я это уже сто раз слышал! Лучше я расскажу тебе про чудовище в трактире!

Пастух опрокинул в рот остатки вина, взял новую свою шерстяную куртку и направился к выходу, заявив своему собеседнику:

- Знаешь, иди-ка ты со своими баснями...

- Да ты что! Я тебе правду говорю! Я ведь своими глазами видел, как это страшилище проломило стену, словно паутину. Оно вылезло на улицу и оказалось прямо передо мной. Представляешь, стою я лицом прямо к его морде - и никого рядом. Ну тут я себе и говорю: . Я уставился ему прямо в глаза, и чудовище не выдержало моего взгляда. Оно развернулось и бросилось наутек!

- Да я бы тоже рванул куда подальше, увидев твою рожу в первый раз, да еще и на трезвую голову, - захохотал пастух, обрадовавшись своей шутке.

- Ах, ты не веришь! Да там полно народу было. Только они все разбежались, как курицы от хорька, а я твердо стоял на ногах и встретил демона взглядом. Нет, попадись он еще раз, я тебе докажу, что не вру!

Это заявление вызвало еще один взрыв хохота.

Клег даже пожалел, что не слышал начала разговора. Если он все правильно понял, этот старик был в толпе у , когда Клег выскочил оттуда. А может быть, он видел талисман?

Клег покачал головой. Слабая надежда. Утопающий хватается за соломинку. И все же...

Дождавшись, когда пастух уйдет, Клег встал и подошел к одиноко сидящему свинарю. Несмотря на то что тот был сильно пьян, в его глазах промелькнул страх, когда к его столику подсел человек-рыба.

- Чем могу?

- Я тут услышал часть твоей истории, - сказал Клег. - Человек такой храбрости достоин всяческого уважения. Ты, кстати, что пьешь?

- Как что? Что подешевле, самое кислое.

Клег обернулся и подозвал официантку:

- Эй, кувшин лучшего вина для моего храброго друга.

Лицо свинаря приняло выражение безграничного подобострастия.

- Как вы добры, господин. Вы, конечно, из этих, из зелкаев, и все такое, но я... это... нет, я вас всегда уважал, вы понимаете?

Клег нетерпеливо кивнул.

- Расскажи, что там такое случилось. Ведь об этом только все и говорят.

- Говорят? А этот болван не хотел верить ни одному моему слову. Ой, господин, это было страшное зрелище!

Старик принялся пересказывать то, что Клег и без него знал, а затем перешел к собственным домыслам, не забывая при этом прихлебывать принесенное вино.

- Ну вот я и говорю: стою я, значит, перед этой уродиной...

Неожиданно гул голосов, стоявший в комнате, стих. Клег поднял голову, чтобы посмотреть на причину всеобщего замешательства, и обомлел. В дверях харчевни стоял человек-ящер.

Свинарь, ничего не замечая вокруг, продолжал расписывать свой подвиг все новыми деталями, но Клег уже не слушал его.

Войдя с улицы, пайл не сразу привык к неровному свету коптящих жировых ламп. Но как только его глаза прочистятся от набежавших из-за дыма слез, ему ничего не будет стоить высмотреть среди посетителей единственного зелкая.

Клег сжал рукоять кинжала. Один на один он сумеет постоять за себя. Главное - напасть неожиданно. Пайл прошел от двери внутрь помещения в полной тишине, если не считать пьяного бормотания бахвалящегося свинаря. За первым человеком-ящером показался второй, затем третий.

Это меняло соотношение сил.

- Мы ищем одного из зелкаев, - громко объявил человек-ящер.

Половина посетителей резко повернулась и уставилась на Клега.

Пайл поймал общее движение, присмотрелся повнимательней и расплылся в улыбке:

- А, ну наконец-то!

Но что бы еще ни собирался пайл сказать Клегу или сделать с ним, этому не суждено было осуществиться. С грохотом рухнула одна из стен трактира, полетели вниз лампы, разливая горящий жир по полу и столам. Посетители повскакивали со своих мест и увидели, как в проем вваливается жабоподобное чудовище, о котором только что рассказывал пьяный свинарь.

Сам же герой, который, по его словам, в этот момент должен был приступить к охоте за чудищем, лишь взглянув на него, упал в обморок.

Троим пайлам было не под силу противостоять паническому бегству трех десятков мужчин и женщин. Толпа просто вынесла их через дверь, спасаясь от чудовища и от пожара.

Клег сгреб в охапку отключившегося свинаря и потащил его вслед за остальными. Бросив взгляд назад, он с ужасом увидел, что чудовище почти настигло его. Клег рванулся бежать изо всех сил, петляя по грязным улицам поселка.

Глава 16

Время и непогода изрядно подпортили частокол вокруг Каратоса. И хотя для обычного человека он все еще представлял серьезное препятствие, Конан сравнительно легко вскарабкался по подгнившему стволу. Там, где дерево более успешно сопротивлялось гниению, его подтачивали другие враги - черви, термиты, птицы. Конан рассудил так: если жители поселка рассчитывают на частокол как на свою основную защиту, то они и впрямь живут в Стране Дураков.

Несмотря на всю свою ловкость, киммериец двигался медленнее, чем Лесной народ. Эти люди залезали вверх по стволам не хуже муравьев, передвигаясь быстро и уверенно, словно по давно знакомой широкой садовой дорожке.

Наконец Конан присоединился к остальным.

- Ну а теперь что? - спросила Чин.

- А теперь мы отправляемся на охоту за зелкаями, - ответил Конан. Небольшими группами, человека по два-три, чтобы не привлекать внимания.

- Я пойду с тобой, - вставила Чин.

- Ничего не имею против. Если какой-нибудь из патрулей обнаружит противника, пусть лучше вызовет подмогу.

Отряд разделился и вошел в странно тихую деревню.

Конан вел Чин узкими переулками по направлению к предполагаемому центру. Итак, если бы он был зелкаем, куда бы он отправился?

Конечно, к воде, а затем к тому колдуну, который его послал. В таком случае, судя по тому, что рассказывала Чин, погоню можно было считать законченной. Конану вовсе не улыбалась перспектива пополнить ряды тех, кто безвозвратно сгинул в глубинах озера. Жизнь рощи висела на волоске, но, когда речь заходила о его собственной жизни, юный киммериец рассуждал весьма прагматично. В мире полно других деревьев, пусть и не таких больших, на которых вполне приспособится жить Чин и ее племя. А что касается Конана из Киммерии, то такой, насколько ему известно, был один в целом мире, и он всячески рассчитывал прожить насколько возможно дольше.

Вдруг Конан резко остановился и принюхался.

- Что случилось? - спросила Чин.

- Что-то горит.

- Разумеется. Сотня очагов, раз в пять больше ламп и свечей, - сказала она. - Ты в лесу и пустыне отвык от запаха человеческого поселения.

- Нет, здесь явно горит что-то большое. Ты еще и прислушайся.

Чин наклонила голову:

- Я слышу только шум ветра с озера и каких-то ночных птиц... подожди... Голоса.

Конан кивнул. Он давно уже услышал эти голоса, а кроме них - треск большого огня.

Осмотрев внимательно нависшие над деревней тучи, Конан показал пальцем на оранжевые сполохи на одной из них.

- Что это? - спросила Чин.

- Тучи отражают огонь. Пойдем посмотрим, что горит.

Когда киммериец и его подруга подошли к источнику пламени, там уже собралась большая толпа - человек сто. Горел дом, и, видимо, уже давно. Конан увидел, как огненные языки потянулись к крыше соседнего дома.

Дюжина пожарных безо всякого успеха выплескивала в пламя ведро за ведром. Жар был слишком силен, и большая часть воды не долетала до горящих поверхностей, расплескиваясь по камням мостовой.

В нескольких шагах от пожарников стоял человек в пастушьем плаще и разглагольствовал, не обращаясь ни к кому в отдельности:

- Клянусь Митрой, старина Шейхан был прав! Эта тварь и вправду запросто проламывает стену. А уж мерзость какая! Я только по нужде вышел, прихожу - а там такое творится! Полна комната ящериц, зелкаев, все орут, и еще эта тварь жрет все подряд.

Конан подошел поближе к пастуху:

- Говоришь, зелкаи?

- Ну да, один-то был. Это точно! Сидел тут рядом со стариной Шейханом. Здоровый такой, вроде тебя. Угостил старика вином, а тут эта тварь как вломится. Ну этот, с жабрами, схватил Шейхана - и деру!

- Куда?

Пьяные глаза пастуха уткнулись в грудь Конану, затем поднялись вверх.

- Ну ты и здоровый детина!

- Куда побежал рыбомордый?

Пастух покачал головой:

- А я почем знаю. Тут такое творится, а я не нанимался следить за этим ублюдком.

- Давно это было?

- Да нет. Как пожар начался.

Конан повернулся к Чин.

- А что за чудовище, про которое он все время твердит? - спросила девушка.

Конан пожал плечами:

- Какая нам разница! Наше дело - искать зелкаев. Пойдем, я думаю, здесь не так много народу таскает на себе старых пьяниц. Далеко он его не утащит. Найдем!

Уходя, они заметили, как пламя перекинулось на соседнее здание. Толпа охнула от ужаса.

- Царица, люди уходят!

Сайла вырвала себя из состояния дремоты:

- Что?

- Они направляются к деревне, - сказал Блэд.

- Ты же сказал, что ворота закрыты.

- Так и есть. Они и не идут к воротам.

Сайла покрутила головой, стряхивая остатки сна.

- Пойдем, покажешь мне.

Блэд и Царица успели как раз вовремя, чтобы увидеть лесовиков и Конана, перелезающих через частокол.

- Дерзко, - заметила Сайла.

- Что будем делать, госпожа?

- То же, что и они. Если они могут это сделать, то почему бы и нам не последовать их примеру.

Так оно и получилось. Конечно, это заняло у этой пары куда больше времени и сил, но в конце концов Сайла и Блэд перелезли через частокол, изрядно изорвав одежду. Правда, к этому времени ни Конана, ни его приятелей уже не было видно.

На мгновение Царицей овладела паника. Если ее муж жив, то скорее всего он где-нибудь в поселке. А местечко не столь большое, чтобы быть уверенной в том, что Конан и Райк никогда не встретятся здесь. Нужно найти киммерийца немедленно. Но где он может быть?

- Госпожа, смотрите - огонь!

Действительно, над одним из кварталов поднимались клубы черного дыма, из-под которого пробивались языки пламени. А не привлечет ли огонь точно так же и внимание киммерийца?

- Пойдем туда, - сказала Сайла.

Клег в панике бежал, взвалив на плечи пропахшего свиньями мертвецки пьяного старика. Теперь сомнений не оставалось - чудовище приходило за Клегом. Но как же оно нашло его? Хотя если его послал Великий Мастер - это для него просто пустяк. Все происходящее еще раз убедило Клега во всемогуществе его Повелителя.

Нужно найти талисман и доставить его в замок. И сделать это нужно как можно быстрее. В маленьком поселке, окруженном частоколом и водой, долго не продержишься, если за тобой охотятся неизвестно сколько пайлов, да еще и эта мерзкая тварь.

Тю! Что там еще?

Клег нырнул в глубокую тень прохода между двумя домами и внимательно присмотрелся к двум фигурам, появившимся в свете торчащего у двери факела. Это были взрослый мужчина и мальчишка, одетый так, как одевается Лесной народ. И хотя все люди были Клегу на одно лицо, он не мог отделаться от ощущения, что это тот самый подросток, которого он отдал пайлам в качестве платы за проход по их мерзкой пустыне.

Нет, решил про себя Клег, это невозможно. Тот парень уже давно сварен и съеден охочими до таких штучек пайлами.

Да это и не важно. Гораздо важнее, что оба они - обитатели той самой Гигантской рощи. А раз здесь появились эти двое, значит, с ними пришли и другие их соплеменники. И пришли они сюда, чтобы найти его, Клега, в этом нет никаких сомнений.

Черные Глубины! Мало ему двух врагов, так получи еще и третьего! Этого только ему не хватало.

Он развернулся и побежал по проходу, чтобы не встречаться с новыми преследователями. Надо выбраться в какое-нибудь более-менее тихое и безопасное место, привести в чувство пьяного свинаря и вытащить из него все, что он знает. Если, конечно, старик знает хоть что-то полезное. Изрядно попетляв по переулкам и дворам, предводитель зелкаев обнаружил конюшню, в стойлах которой не было никого, если не считать двух изможденных, больных лошадей. Внутри конюшни царила темнота - хоть глаз выколи. Клег положил старика на ворох сена и стал соображать, чем можно привести его в чувство.

В углу конюшни он обнаружил кожаное ведро, использовавшееся в качестве поилки для животных. Набрав воды из колодца, Клег плеснул в лицо старику. Никакой реакции. Тогда он вылил ему на голову целое ведро. Это подействовало.

- Эй, прекрати! Сдурел, что ли? Митра тебя подери.

Клег подождал, пока старик протрет глаза.

- Ты кто? - спросил свинарь.

- Не помнишь? Я угощал тебя вином.

- А, да, в . Человек-рыба. Слушай, а почему здесь так темно? Ничего не видно.

- Сейчас это неважно. Вспомни лучше чудовище, напавшее на тебя предыдущей ночью.

- Слушай, у меня сердце болит. Мне срочно нужно промочить глотку.

- Потом. Если поможешь мне - ставлю бочонок вина.

- Что? Бочонок?

- Когда ты увидел чудовище, не обратил ли ты внимание на что-нибудь еще?

- Еще? В смысле?

- Ну, например... зерно. Размером так, скажем, с кулак?

- А, припоминаю. Что-то такое было. Я его подобрал, хотел даже продать Старому Талою, но...

- Что - но?

Даже в темноте Клег увидел, как изменилось лицо старика: опухшие глаза прищурились, губы скривились в ехидной улыбочке.

- Выкладывай все про зерно!

- А штучка-то, пожалуй, дорогая, да?

- Я уже сказал, что ставлю бочонок вина, если ты поможешь мне найти его.

- А может, одного бочонка-то и маловато будет? Как насчет двух?

- Идет. Два.

- А три? Что скажешь?

Ярость охватила предводителя зелкаев. Тут на каждом шагу тебя поджидают враги, а этот вонючий свинарь начинает цену набивать. Схватив старика за воротник, Клег легко приподнял его, оторвав от пола, а второй рукой выхватил нож и приставил острие клинка к горлу Шейхана.

- А что ты скажешь, если я сейчас голову отрежу? Если зерно у тебя выкладывай его, да поживее.

- Н-н-нет! Не-не убивайте меня! У меня... у меня его нет...

Клег слегка надавил на рукоять ножа, и под острием появилась капля крови.

- Стойте! У меня... оно... у меня было. Но я его... Я его потерял!

- Где?

- Н-н-нез-з-знаю. Оно еще было... когда... когда я кормил утром свиней. А потом оно куда-то делось!

- Где свинарник?

- Рядом с домом мясника. Через две улицы от мельницы.

Клег отпустил старика, который с трудом удержался на подогнувшихся ногах.

- Это правда? Ты уронил его в хлеву?

- Да, да. Я уверен, что потерял его там.

В душе Клега загорелся луч надежды. Неужели наконец-то удастся разыскать проклятый талисман!

- А как насчет моего вина? - спросил, чуть очухавшись, упорный старик.

Клег внимательно посмотрел на свинаря. Нет, нельзя его отпускать, еще разболтает всем вокруг.

- Вино? Ах да. Оно же у тебя за спиной.

В тот миг, когда старик оглянулся, Клег схватил его за волосы и одним взмахом кинжала перерезал горло. Кровь забила фонтаном, руки Шейхана последний раз взлетели к шее, пытаясь зажать страшную рану. Но было поздно. Он упал, продолжая корчиться и дергаться.

Клег заметил, что в конюшне стало светлее. Он бросил взгляд в окно и увидел, что тучи освещены снизу неровным оранжевым светом. Так, значит, пожар не погасили. Даже не обернувшись на умирающего, Клег бегом бросился прочь из конюшни.

Черные Глубины! Полдеревни объято пламенем! Нужно немедленно бежать в свинарник, пока пожар не добрался туда.

Увидев, как очередное объятое пламенем здание подкосилось и рухнуло прямо на частокол, который тоже немедленно загорелся, Конан понял, что они с Чин попали в серьезную передрягу.

Он схватил девушку за руку:

- Нужно выбираться из деревни.

- Что?

- Против огня мы бессильны. Скоро весь поселок будет полыхать, как стог сена. Мы тут заживо изжаримся!

Бегавшие вокруг них местные жители тоже осознали опасность. Конан увидел, как четыре человека рванулись к главным воротам по центральной улице деревни. Не успели они пробежать и сотни шагов, как одно из самых высоких зданий рухнуло прямо на них, перегородив улицу сплошной стеной огня.

Все больше домов горело вокруг, все выше к небу летели языки пламени. Стало нестерпимо жарко.

Казалось, огонь врывается в легкие вместе с каждым вздохом.

Со всех сторон доносились крики и стоны тех, кто видел, как вспыхивает его дом. Ужас охватил всех, когда стало ясно, что путь к воротам отрезан, и даже частокол встал на пути к спасению сплошной огненной стеной.

- К озеру! - крикнул Конан. - Нужно пробираться к озеру.

- Там опасно!

- А здесь - верная смерть! Бежим!

Они рванулись в сторону озера, где уже начинали дымиться пропитанные смолой доки и причалы.

Конан увидел несущегося в ту же сторону пайла, а за ним, почти рядом, Таира и Хока. Какая бы вражда ни стояла между ними - она подождет. Здесь все было как в царстве зверей: перед огнем все равны и спасаются вместе.

Глава 17

Сайла поняла, что у нее не остается времени на беспокойство о том, где ее муж. Следовало подумать о том, как не поджариться самой. Огонь подступал все ближе и ближе. Пылала уже вся деревня!

- Госпожа, сюда!

Сначала Сайла доверилась Блэду, который, как ей показалось, знал, куда бежать. Вдруг она заметила просвет в стене огня и остановилась, крикнув:

- Бежим туда!

- Там вода, озеро, госпожа!

Она поняла его опасения. Пайлы почти не умели плавать - в пустыне для этого мало возможностей.

Но с другой стороны, как там ни жарко - это все равно не раскаленный очаг пожара.

- Ничего, у озера найдем что-нибудь, на чем можно плыть. Бежим! Живее!

Со всех сторон слышался вой огня, треск горящего дерева, грохот обрушивающихся стен и крыш. Тут и там раздавались стоны несчастных, которым не удалось увернуться от очередного огненного обвала.

Сайла не знала, что было причиной этого кошмара, но какое-то внутреннее чувство уверяло ее, что в этом замешаны ее враги.

Царица едва увернулась от рухнувшего чуть не на ее голову пылающего бревна, поднявшего целый столб искр. .

Проплывая по одному из многочисленных коридоров замка, Хозяин Тумана вдруг почувствовал, что тяжелеет и сгущается. Что? Неужели вновь подарок судьбы? Так скоро? Надолго ли?

С этой мыслью он принял форму человека и грохнулся на пол.

Чудо! Нет сомнения - это доброе предзнаменование: ведь давно уже это не случалось так часто.

Никого из слуг рядом не оказалось, а ведь нужно так много успеть: поесть, выпить, ощутить тело женщины... Даймм ринулся по коридору, наслаждаясь даже самой возможностью передвигаться самостоятельно и уверенно. Пробегая мимо толстой пластины кварца, вставленной в окно в форме летучей мыши, он невольно остановился, чуть не упав с непривычки к таким резким переменам скорости. Вернувшись к окну, он внимательно посмотрел наружу.

Кварц был немного матовым, но все же сквозь него можно было рассмотреть кое-что. Обычно из этого окна был виден Каратос, но только днем. Слабые огни деревни не пробивали так далеко ночную тьму. Но сегодня Даймм ясно разглядел стоявшую на берегу озера деревню. Вернее, то, что от нее осталось.

Даже на таком расстоянии зарево ярко полыхало на фоне черного неба.

Даймм внимательно смотрел на далекий пожар. За пятьсот лет он повидал множество сел и городов, уничтоженных ветрами, водой, огнем или колдовством. Его уже трудно было удивить. Подумаешь, какой-нибудь пьяный крестьянин опрокинул на пол лампу - вот тебе и сгорела деревня. Все это уже тысячи раз бывало на свете.

Но все же, наблюдая за пожаром, Даймм улыбался. Он много повидал на своем веку, но были вещи, которые ему никогда не надоедали. Ужас жителей деревни был бы отличным зрелищем. Жаль, что отсюда не слышны их жалобные крики и не видны их обезумевшие от боли и страха глаза! Да, некоторые зрелища никогда не надоедают.

Вдруг лицо колдуна скривилось в недовольной гримасе. Этот болван, предводитель зелкаев, наверняка попрется через деревню на обратном пути. Хорошо, если он уже прошел через нее. Если же он только добрался до пылающего поселка, то у него хватит ума не лезть в пекло, а переждать, пока все кончится. Конечно, задержка - дело неприятное, но в данном случае вполне объяснимая. Но что если Клег оказался в деревне именно сейчас, рискнул сгореть вместе с драгоценным грузом, спасением от висевшего над Дайммом заклятия? Нет, не может быть, только не это!

Даймм сломя голову бросился в тронный зал. Ничего, он пошлет на поиски Клега всех тех, кто находится в его власти. Всех! Сейчас нет ничего важнее!

Ему удалось сделать лишь пять шагов. На шестом Хозяин Тумана вновь превратился в легкое облако, разразившись потоком проклятий.

Клег, предводитель зелкаев, поднявшийся выше всех, обязанных жизнью Великому Мастеру, стоял на коленях в грязи, смешанной с дерьмом свиней, и ковырялся в ней руками.

Свиньи убежали. Клег выбил ногой жерди в изгороди, и животные с визгом бросились прочь от приближающегося огня. Клег и сам опасливо озирался по сторонам. Но не столько пожар тревожил его, сколько проклятое чудовище, которое могло появиться в любой момент.

Ближайший дом уже задымился. Лишь считанные минуту отделяли его от момента, когда он вспыхнет, присоединившись к бегущему морю огня.

Клег понимал, что у него остается мало времени. Пламя почти наверняка уже окружило его. Оно приблизилось настолько, что Клег почувствовал на своей коже его горячее дыхание. Он лихорадочно продолжал копаться в навозе, уповая на то, что старик не соврал. Оно должно быть здесь. Должно!

Громкий треск пламени возвестил о том, что вспыхнул соседний дом. Словно удар раскаленного кулака оглушил Клега.

Он плашмя упал в жидкую грязь, затем перевернулся на спину, покрывая себя слоем влажного навоза. Но это могло дать ему лишь несколько мгновений передышки. Нужно бежать. Еще немного - и смерть неминуема.

Ничего не поделаешь, талисман потерян.

Клег встал и сделал два шага, пытаясь найти проход в огне. Вдруг его нога встала на что-то твердое.

Он наклонился и пошарил в грязи. Рука нащупала привычную форму. Неужели?

Зерно!

Клег, улыбаясь, вытащил талисман из навоза. Наконец-то!

Зажав в кулаке драгоценную ношу, он бросился в узкий коридор, еще не перекрытый огнем. Скорее, к озеру! Чутье безошибочно вело зелкая к воде. Огонь полыхал со всех сторон, но Клег был уверен, что сумеет добраться до спасительной прохлады озера.

Конан привел Чин, Таира и Хока к берегу озера. Вместе с ними подбежали и рухнули лицами в прибрежный ил, по соседству с несколькими небольшими лодками, еще около дюжины местных жителей.

Конан бросился к лодке, в которой свободно разместились бы шесть человек.

Ему преградил путь здоровенный детина.

- Это мое! - сказал он и повернулся к лодке, чтобы столкнуть ее в воду.

- Да там еще на полдюжины людей места хватит! - запротестовал Конан.

- Еще чего. Времени нет! Проваливай отсюда, пока жив! - Человек выхватил из ножен длинный кинжал.

- Ты прав, на это у нас времени нет, - согласился Конан. И молниеносным ударом киммериец отсек руку, державшую кинжал, а заодно и голову, оказавшуюся на пути клинка. Заметно уменьшившись в росте, детина рухнул в ил, как мешок с дерьмом:

- В лодку! - приказал киммериец.

Таир, Чин и Хок повиновались.

Рядом с ними вспыхнул просмоленный причал, превратившись в огненную стрелу, воткнувшуюся в озеро.

Конан столкнул лодку из ила на воду и в последний момент запрыгнул внутрь сам.

Таир уже вставил одно весло в уключину, а Хок возился со вторым. Конан скомандовал: - и сам вогнал весло на место.

Вообще-то, гребля не была коньком выросшего в горах киммерийца, но сила может вершить великие дела. Таиру тоже пришлось освободить место у весла, и Конан один налег изо всех сил, вонзая деревянные клинки в воду, словно сталь в тело врага. Лодка удалялась от пылающего берега со скоростью неторопливого бегуна.

Рухнула, взметнув сноп искр, пылающая стена ближайшего дома, но до их лодки долетело лишь несколько хлопьев пепла.

Не прекращая грести, Конан бросил взгляд на деревню. Сплошная стена огня. Лишь несколько фигур в панике метались по берегу, не зная, куда бежать из огненного ада.

- Водоросли уже близко, - сказал Таир.

Конан кивнул, но ничего не ответил. Между берегом и водорослями было достаточное расстояние. Если даже эти водяные заросли могут гореть, нет никакой опасности, что пламя перекинется на них. А об опасностях, кроющихся на плавучем острове, будем думать потом. Сейчас главное - уйти от огня.

Уверенными гребками киммериец гнал лодку прочь от пылающего берега.

Когда Сайла и Блэд выбрались на берег, там оставалось лишь две маленькие лодки, оказавшиеся единственным спасением для полутора десятков людей. Желающие сесть в суденышки доказывали свое право при помощи кулаков и пинков ногами. Кое-кто взялся за нож или за кол. И не без основания. Каждая лодка могла вместить лишь четыре-пять человек. Одним пассажиром больше, и она пошла бы ко дну.

- Вперед, Блэд! - не колеблясь, крикнула Сайла.

Воин-пайл, издав боевой клич, кинулся вперед, сжав в руках копье.

Жители деревни в этот момент меньше всего ожидали нападения пайлов. Дикий, нечеловеческий крик Блэда, долженствующий напугать врагов, достиг своей цели. Застыв на месте, люди смотрели на приближающихся пайлов.

Непосредственно на их пути стоял лишь один человек. Блэд вонзил в него копье и чуть притормозил, чтобы выдернуть из тела оружие. Сайла обогнала его и прыгнула в лодку, которую Блэд, оставив копье, столкнул в воду. Впрыгнув в лодку сам, он схватил весло и, стоя на корме, угрожающе помахал им в воздухе, вновь издав боевой клич.

Некоторые из оставшихся на берегу попытались приблизиться к удаляющейся лодке, но трое или четверо ринулись к оставшемуся суденышку, привлекая, таким образом, внимание и всех остальных.

Сайла схватила второе весло и неумелыми, но отчаянно быстрыми гребками погнала лодку прочь от берега.

Увидев это, все люди, кроме одного, бросились к оставшейся лодке и вновь устроили драку за места в ней. Рухнувшая пылающая стена дома похоронила и судно, и дерущихся людей. Раскаленная волна воздуха заставила Сайлу закрыть глаза и закашляться, но даже в этот миг она не выпустила весла, а продолжала грести.

Человек, последовавший за ними, оказался хорошим пловцом. Он двигался быстрее, чем Сайла гнала лодку. Через несколько мгновений он поравнялся с кормой и закричал:

- Подождите! Возьмите меня на борт.

- Блэд! - хрипло бросила Сайла.

Молодой воин вопросительно посмотрел на свою Царицу. В ее глазах он увидел ответ и приказ. Блэд кивнул.

- Давай сюда, хватайся за весло, - крикнул он.

Когда человек подплыл поближе, Блэд поднял весло, а затем с силой опустил его. Заостренный край воткнулся в голову плывущему.

Какой громкий получился удар, подумала Сайла, глядя на погружающегося под воду человека. На этом месте всплыли несколько пузырей, но пловец больше не показался. Отлично. Горящая деревня осталась позади.

Царица передала второе весло Блэду.

- Правь к плавучему острову, - приказала она.

Царица пайлов рассчитывала переждать там пожар, а затем возвращаться домой. В этом огне наверняка погибли либо ее муж, либо Конан, а может быть, и оба. В любом варианте ей больше нечего бояться. Хотя и ей самой едва удалось избежать смерти.

Клег резко дернулся, уворачиваясь от падающего бревна. Грязь, покрывавшая все его тело, давно высохла, но все еще давала ему небольшую защиту от жары. Теперь между Клегом и спасительной водой оставалось лишь одно препятствие - сплошная стена огня, пылающих досок и бревен, того, что еще недавно было причалом и доком для ремонта кораблей.

Клег на бегу сунул зерно в мешочек, крепко-накрепко затянув завязки, и повесил его себе на шею, чтобы чувствовать на груди вес талисмана.

Клег, оттолкнувшись от земли изо всех сил, прыгнул сквозь огонь. Языки пламени лишь лизнули его. Но приземлился он не в воду, а на кусок раскаленного докрасна железа - какая-то часть дока, попавшая в огонь, попалась ему под ноги. Ноги Клега пронзила острая боль, и на следующем же шаге он споткнулся - левое колено подогнулось, не в силах держать вес тела, - и упал.

За его спинойвзорвалась бочка со смолой, разбросав вокруг огненные брызги. Многие из них настигли Клега. Загорелся сапог. Клег отчаянным движением сбросил пылающую обувь.

Вода была всего в нескольких шагах. Клег заковылял к ней.

Поток горящей смолы хлынул ему вслед. Клег увидел, что еще несколько больших бочек готовы взлететь на воздух. Если они взорвутся одновременно, ему не миновать душа из горящего густого, липкого варева.

Клег то шел, хромая, то прыгал на одной ноге. В тот момент, когда бочки взлетели на воздух, он уже стоял на четвереньках в прибрежном иле, а когда до воды долетели кипящие огненные шары, Клег уже целиком погрузился в воду и, цепляясь за дно, продвигался дальше.

Он начал Превращение. Через несколько мгновений он сможет не беспокоиться из-за опасностей, что таит суша. Вот он уже стал большой, сильной, быстрой рыбой, которая еще никогда в жизни не была так счастлива, оказавшись в воде.

То, что еще недавно было человеком, скрывало рот в наводящей ужас ухмылке и погрузилось в глубину родного озера.

Глава 18

Конан подвел лодку к плавучему острову. Нос судна ткнулся в берег, точно так же, как на земле. Все четверо пассажиров вылезли из лодки и с опаской встали на непонятную поверхность. Водоросли были очень плотными. Листья переплетались с изогнутыми побегами. Эта субстанция слегка прогибалась и пружинила под весом Конана, напоминая ему болотные кочки, поросшие мхом. Это водяное растение пахло непривычно - чем-то похожим на рыбу.

Еще несколько лодок приблизились к острову, но пристали в стороне от лодки киммерийца. Несомненно, где-то в зарослях есть и другие спасшиеся от огня, но поверхность острова была неровной: она то поднималась небольшими холмами, то опускалась ниже уровня озера, не давая окинуть взглядом большое пространство. Странное местечко, подумал Конан.

Киммериец снова посмотрел на деревню. Сплошная завеса огня. Даже там, где пламя не дошло до воды, жара должна была быть убийственной для всего живого, судя по доносившемуся даже до острова горячему ветру. Видимо, там, в Каратосе, не то что живых не осталось - там и мертвых будет не узнать после пожара.

Да, им повезло, подумал Конан, глядя на взметнувшийся в небо огненный столб. Многие оказались не столь удачливы и расторопны.

Киммериец повернулся к Чин.

- Похоже, наш поход закончен, - сказал он негромко, - если ваш талисман был в деревне, он наверняка уничтожен огнем. Очень жаль.

Ответ Чин удивил Конана.

- Нет, - сказала она, - зерно не сгорело.

Киммериец с недоумением смотрел за тем, как девушка, прикрыв глаза, поворачивает голову то вправо, то влево.

- По крайней мере, один из похитителей жив. Я чувствую, что талисман где-то рядом. Но он удаляется. Он там. - Чин махнула рукой в сторону острова.

- В зарослях водорослей? - спросил Конан, сжимая рукоятку меча.

- Под ними. Значит, зерно по-прежнему у зелкаев. Один из них сейчас плывет под нами, тоже спасаясь от пожара.

Конан кивнул. Ему не очень-то по душе были все эти колдовские штучки Чин. Но по крайней мере, он верил, что она говорила правду.

Киммериец повернулся к Таиру:

- Твоя сестра утверждает, что зерно уцелело. Если мы собираемся получить его обратно, то нам придется продираться сквозь эти мерзкие заросли.

Таир согласно кивнул:

- Еще никто не видел, чтобы Таир испугался каких-то водорослей и их обитателей. Что уж говорить о каком-то колдунишке, управляющем всей этой гадостью. Я хоть до края земли дойду, если это нужно, чтобы вернуть зерно.

- Я тоже, - вставил Хок.

Конан с сомнением посмотрел на уходящие в темноту склоны, образованные бесчисленными растениями. Ладно, подумал он. Раз уж забрался в такую даль один-два дня ничего не решат.

- Я пойду с вами, - сказал он.

Таир расплылся в улыбке:

- Вот и отлично. Да когда мы вдвоем - что нам все листные твари. Они и близко к нам не сунутся.

Киммерийцу не удалось скрыть ухмылку. Хорошо, конечно, что Таир не боится. В храбрости ему не откажешь. Но весь жизненный опыт Конана подсказывал ему, что такие заявления нужно делать куда более осторожно.

- Может быть, все-таки дождемся утра, прежде чем продолжим путь, предложил Конан.

- Согласна, - ответила Чин, - разумное предложение.

Конан снова улыбнулся. Разумное? Едва ли. Разумный человек не стал бы с самого начала вмешиваться во всю эту заваруху. Ну ничего, придет время, и он станет самым разумным и осторожным человеком. Но, видно, не раньше, чем его волосы станут цветом походить на снег с горных вершин.

Если, конечно, он доживет до этих времен.

Царица пайлов со своим молодым воином вылезли из лодки и немедленно стали искать место, чтобы спрятаться. Блэд, как обычно, не сразу понял смысл их действий, а Сайла уже стала уставать от необходимости все растолковывать ему.

- Мы одни, твое копье осталось на берегу. Нам нечем защищаться, кроме кинжалов. Представь, что ты - один из местных жителей, спасшийся от огня в компании себе подобных. Кстати, ты видел другие лодки?

- Э-э, госпожа... Я не обратил внимания...

- Так вот, - продолжила Царица, - ты жалок - потерял все: дом, семью, скот, деньги... С тобой лишь твое горе да гнев. Вдруг ты видишь двух пайлов, один из которых - красивая женщина. Что бы ты делал на месте людей?

Сайла просто физически ощущала, как мысль медленно-медленно проникает в голову Блэда и переворачивается там.

- А, - сказал он наконец, - понятно.

- Это хорошо. А теперь найди место, где можно спрятаться, пока мы не выясним, кто еще обитает на этом вонючем острове.

Блэд осторожно повел свою госпожу к невысокому холму неподалеку от того места, где они высадились. Вдруг у основания склона показалась какая-то фигура. Блэд выхватил кинжал.

- Сайла? Это ты?

Этот голос она узнала бы из тысяч других, как и фигуру. Ее мысли пришли в полное смятение, переросшее в панику. Итак, Царица пайлов встретилась со своим супругом, Царем пайлов.

Блэд опустил кинжал:

- Повелитель!

Сайла заскрипела зубами. На физиономии Блэда, которого она убедила, что Райк мертв, застыла виноватая улыбка.

- Что ты здесь делаешь? - Райк подошел ближе и заглянул в лицо жене.

- Мой повелитель! Как я счастлива вновь видеть тебя!

Сайла оттолкнула обалдевшего Блэда и обняла мужа, крепко прижавшись к нему всем телом.

- Сайла?..

Ее пальцы пробежали сверху вниз по его спине, бедра призывно прижались к его ногам и животу.

- Мой любимый муж, я думала, что ты - да хранит тебя Великий Дракон мог погибнуть...

- Так оно и было. Но как... как?..

Разум Сайлы работал с лихорадочной быстротой. Нужно было срочно придумать правдоподобную историю. Царица чуть отодвинулась от мужа и, не снимая рук с его плеч, с нежностью - по крайней мере, она рассчитывала, что это выглядит именно так - посмотрела ему в глаза.

- На наши пещеры напал отряд Лесного народа, - еще не зная, что скажет дальше, начала она, боковым зрением наблюдая за Блэдом.

Тот все так же неподвижно стоял раскрыв рот.

- С ними было несколько воинов из какого-то варварского племени. Я таких раньше никогда не видела.

Что ж, это по крайней мере частично похоже на правду. Она раньше действительно никогда не была с мужчиной, подобным Конану.

- Мы отбили атаку и стали преследовать их.

- Кто? Ты лично возглавила отряд?

Сайла вся подтянулась.

- Ты женился не на размазне, Райк.

Царь согласно кивнул:

- Это правда.

- Мы гнали их до реки Тонг, а там наткнулись на следы боя, увидели трупы - зелкаев и пайлов.

- Да, мы вступили в бой во время переправы. Мы победили, но и немало наших воинов осталось на дне реки.

- Я была убита горем, и мне захотелось разыскать тебя. Я ведь даже не знала, жив ли ты.

Видя, что Райк согласно кивает, сопереживая ее вранью, Сайла почувствовала некоторое облегчение.

- Тут такие дела творились, - сказал Царь, - на нас дважды нападало кошмарное чудовище, и... и мы упустили того зелкая с талисманом... Я думаю, что зерно все еще у него... А потом - этот пожар.

- А где твои солдаты?

Райк пожал плечами:

- Кто знает? Я сумел добраться до берега один и впрыгнул в лодку. Здесь я пока больше никого не видел. А что с твоим отрядом?

- В живых остались только мы с Блэдом, - Сайла кивнула в сторону юного воина, - он храбрее и доблестнее всех защищал меня.

Райк взглянул на Блэда, который наконец-то сумел захлопнуть рот.

- Как только мы вернемся домой, я его награжу.

Спасена! Скорее всего Конан изжарился в деревне. Если нет - то он мог спастись где-нибудь в другом месте. В общем, стоит добраться до пустыни - и она его больше никогда не увидит.

- Значит, как только деревня догорит, мы пойдем домой?

Царь нахмурился:

- Конечно нет! Мы ведь так и не получили волшебный талисман. Я уверен, что человек-рыба доставит его своему хозяину в замок. Надо пробраться туда и выкрасть талисман.

- Ты что, сдурел? Колдун же нас в порошок сотрет! Мы против него бессильны.

Райк покачал головой, и на его лице появилось ненавистное Сайле выражение непреодолимого упрямства.

- Большинство наших воинов погибли в этой заварухе. Теперь нам талисман нужнее, чем раньше. Разве ты не помнишь, что ты сама говорила об этом?

- Ну, это когда было... А сейчас... сейчас... совсем другое дело...

- Нет, - оборвал ее Царь, - я все о том же. Мы должны попытаться извлечь хоть что-то полезное из этой катастрофы. Нас осталось слишком мало, и без талисмана нам не выжить.

Сайла в ужасе уставилась на него. О нет! Если Конан тоже добрался до этого острова, то есть шанс, что он встретится с Райком. А если даже нет, все равно связаться с Хозяином Тумана - это безумие.

Пока ее ум пытался найти убедительные доводы против этой затеи, Райк улыбнулся и прижал ее к себе.

- Мне тебя так не хватало. Пойдем найдем место, где можно прилечь поудобнее.

Царь протянул свое копье Блэду и приказал:

- Стой на страже! Нам с Царицей нужно... кое-что обсудить наедине.

Сайла почувствовала, как руки мужа увлекают ее прочь от Блэда, который впервые посмотрел на своего Царя с неожиданной ревностью и ненавистью. К счастью, Райк, занятый своими мыслями и желаниями, не обратил на это внимания. Боги, неужели все мужчины на свете так глупы! Царица обернулась и, подмигнув Блэду, приложила палец к губам. Молодой пайл, пылая гневом, отвернулся в сторону.

Ну и ну, подумала Сайла. Еще одна проблема. Только этого не хватало.

Клег, полный сил, плыл в подводных зарослях по хорошо знакомым темным туннелям. Лунный и звездный свет не проникали сюда. Да что там! Даже солнце в зените ни на каплю не прибавляло света этим сумрачным коридорам. Однако Клег легко находил дорогу. Тысячи растений на стенах туннелей излучали неяркий фосфоресцирующий зеленоватый свет. Но даже если бы этот свет исчез, Превращенному зелкаю ничего не стоило сориентироваться в ночной темноте, пользуясь особыми органами чувств. Помимо того, что эти чувства служили ему компасом и картой, они предупреждали его о приближении чего-либо живого на расстоянии, на котором Клег в человекоподобном облике увидел бы это существо в звездном свете.

В этот момент Клег оценил достоинство этого механизма, потому что почувствовал что-то за своей спиной. Это было намного больше даже Превращенного зелкая и двигалось с не меньшим проворством и скоростью. Даже выбиваясь из сил, Клег не мог оторваться от этого существа. В его голове крепла догадка относительно того, кто следовал за ним по пятам. Наверняка это то самое чудовище, которое уже дважды чуть не настигало его в деревне. Не зная истинных намерений монстра, Клег вовсе не собирался выяснять их, дав чудищу поймать себя.

Клег понимал, что долго не сможет плыть с такой скоростью. Неизбежно навалится усталость, и придется замедлить ход. Неизвестно, отстанет ли к тому времени преследователь. Что же делать? Плыть до изнеможения? Но это случится задолго до того, как он окажется в спасительных стенах замка. Остановиться, развернуться и вступить в бой? Несмотря на все преимущества его рыбообразной формы, Клег понимал, чем скорее всего это кончится. Да, с таким же успехом можно подождать монстра и попытаться потолковать с ним по-хорошему.

Ну и выбор! Хуже не придумаешь.

Неожиданно в его голове мелькнула свежая идея. Процесс Превращения всегда положительно сказывался на здоровье зелкаев. Мелкие раны вообще исчезали, не оставляя даже шрамов. Видимо, если Клег примет человекоподобную форму, поврежденная нога не будет сильно беспокоить его.

Будучи не в силах оторваться от чудовища в воде, Клег решил, что стоит попытаться убежать от него посуху. Такая махина наверняка с большим, чем человек, трудом будет пробираться по надводной части зарослей. Наверху были опасные места - с болотами, ловушками, засадами. Клег рассчитывал, что сможет даже обернуть все это себе на пользу. Наверняка там больше мест, где можно спрятаться, чем в узком туннеле. В общем, поверхность острова казалась Клегу значительно более безопасной, чем туннель в его толще. По крайней мере сейчас.

Итак, в туннеле есть места, где от него отходят узкие проходы наверх. Нужно найти один из них и свернуть туда, оставив чудовище позади. Может быть, это не лучший вариант решения вопроса, но все другое казалось Клегу еще более опасным и менее надежным.

Предводитель зелкаев плыл вперед, высматривая путь к спасению.

Глава 19

Даймм, кипя гневом, плавал из угла в угол тронного зала. Проклятье, зелкаи уже должны были вернуться. Что-то им помешало. Этот пожар наверняка как-то связан с ними. Немного поостыв, колдун отказался от идеи направить новых чудовищ на поиски Клега и его сородичей. Сирены и угри сумеют оградить остров и озеро от непрошеных гостей, а Харлог найдет предводителя зелкаев живым или мертвым. За безопасность бесполого чудища можно не беспокоиться только очень сильный воин сможет обезвредить его, не говоря уже о том, чтобы убить.

Что можно еще предпринять?

Видимо, все разумное и необходимое уже сделано. А посылать на поиски еще армию чудовищных созданий бесполезно. Если Клег жив, он будет прорываться к замку, а если мертв, то Харлог принесет его останки во что бы то ни стало.

За многие годы своих мнений Даймм научился терпению. Он терпел, теша себя мыслями о том, как он отомстит миру за эту пытку. Вот и сейчас разум подсказывал ему, что лучшим выходом из ситуации будет просто спокойно ждать.

И хотя это казалось наиболее разумным решением, Даймму оно было не по душе. Нет, думал он, для Клега будет лучше, если он представит веские оправдания своей задержки. Более чем веские.

Наступил рассвет, а огонь все бушевал в Каратосе,хотя и несколько поутихнув. Становилось понятно, что от деревни мало что осталось - несколько печных труб да каменные фундаменты домов.

Конан проснулся с первыми лучами рассвета и вместе со своими товарищами рассматривал тех, кто так же, как и они, спасся из огня на плавучем острове. Люди - мужчины, женщины, дети - сбились тут и там в группки, глядя на то, как догорают их дома на другом берегу.

- Эй, гляди-ка, кто идет! - ткнул пальцем в сторону Таир.

К ним приближались двое мужчин из отряда Таира. Из группы Чин, похоже, никого не осталось в живых.

Чин и Таир тепло поприветствовали соплеменников. Хок повернулся к Конану и спросил:

- Мы идем в замок колдуна?

- Ну да, собирались же...

- А там опасно?

- Похоже, что так.

Мальчик некоторое время что-то обдумывал, а затем сообщил:

- Ну, надеюсь, что он хотя бы не ест людей.

Киммериец не стал рассказывать Хоку о том, что, по его мнению, любой колдун способен на худшее, чем просто сожрать человека. К чему раньше времени пугать ребенка, рассудил он.

Таир дернул Конана за рукав.

- Ты только послушай, какие сказки рассказывают они, - он кивнул в сторону двух вновь прибывших лесных жителей, - они утверждают, что видели гигантское чудовище, похожее на жабу, женщину-ящера, весьма недурную собой, а кроме того, одного из зелкаев. Вот заливают!

В устах Таира обвинение во вранье выглядело совсем забавным. Но Конана действительно заинтересовало упоминание женщин-ящеров, о чем он поспешил расспросить поподробнее.

- Ну да, симпатичная такая, только кожа синевой отливает, как чешуя, сказал невысокий смуглый человек. Киммериец припомнил его имя - Стид. Другого, тоже высокого и светловолосого, звали Джуб.

Стид продолжал:

- С нею еще один был. Молодой еще, но здоровый. Сильный, видать, парень. Мы хотели проследить за ними, но огонь скрыл их от нас.

Конан решил, что женщина-ящер наверняка та самая, с которой он встретился в пещере. Встреча была в некоторых отношениях достаточно приятной, но вряд ли женщина пришла сюда за ним, чтобы поблагодарить за прекрасно проведенное время. Нет, Царица пайлов была не из тех, кто прощает покинувших ее постель без позволения. Может быть, она и ее спутник погибли в огне, но в любом случае осторожность не помешает.

Неподалеку от их компании высился небольшой холмик - возвышение, образованное толстыми побегами водорослей. Туда киммериец и направился, чтобы осмотреть окрестности. Влезть на вершину оказалось не труднее, чем карабкаться по склону обычного холма, поросшего густым кустарником.

Стоя на вершине, Конан увидел вдалеке странное сооружение с высокими башнями - видимо, замок. По ровной земле до него было несколько часов ходу. Но, учитывая странную, неправильную поверхность под ногами, переход мог занять добрую часть дня, если, конечно, не считать всевозможные опасности, кроющиеся в толще водорослей и поджидающие непрошеного гостя.

Неподалеку от холма Конан увидел еще несколько групп жителей сгоревшей деревни. Ни пайлов, ни зелкаев нигде не было видно, как, впрочем, и жабоподобных монстров. По крайней мере, это было приятной новостью.

Спустившись с холма, киммериец вернулся к своим друзьям. Здесь его ждала еще одна приятная новость. Оказалось, что Стид и Джуб, спасаясь от огня, не только высмотрели множество врагов, но и успели забраться в уже пылающую лавку мясника. Теперь в распоряжении компании была целая связка сосисок, несколько больших кусков ветчины и даже небольшой мешочек с сухарями. Что ж, подумал Конан, куда лучше отправляться в опасный путь с полным желудком. Натощак можно запросто наделать ошибок, а здесь, во владениях колдуна, это вряд ли будет простительно.

Конан довольно жевал копченое мясо и жалел только о том, что под рукой нет доброго кувшина хорошего вина. А так жизнь вовсе не столь плоха. В конце концов, недавно он сумел остаться в живых, встретившись с самим Кромом! Что уж может быть опаснее.

Сайле на завтрак пришлось довольствоваться сырой рыбой, которую сумел добыть Блэд, пользуясь копьем Райка как острогой. Будь ее воля, Царица, конечно, предпочла бы поджарить добычу на огне, но Райк и слышать об этом не хотел. Следовало признать, что в вопросах выживания он не был столь глуп и податлив, как во многом другом.

Воспользовавшись тем, что Царь отошел за куст по нужде, Сайла решила поговорить с Блэдом. Но тот опередил ее вопросом:

- Что все это значит?

- Не будь дураком, Блэд. Он же мой муж!

- Да, подтверждение этому я слышал всю ночь.

- Но я не хочу его.

- Неужели? Судя по звукам, ты неплохо сыграла роль любящей жены.

- Дурак! Я пошла на это, только чтобы усыпить его подозрения. А сыграть желание и удовольствие мне удалось, лишь думая о тебе.

- Правда? - Неподдельное оживление отразилось на лице Блэда.

. Вслух же она сказала:

- Ну конечно же. Ты молод и силен. А он просто старая развалина. Как же можно не предпочесть его тебе?

Лицо Блэда светилось гордостью и самодовольством.

Боги! Как же просто управлять мужчинами.

- Нам предстоит опасное путешествие, - продолжила Царица, - вероятно, Царь не доживет до его конца. Когда мы вернемся домой, как ты думаешь, кого я выберу себе в утешители? - С этими словами она ласково провела ладонью по плечу юноши.

- Госпожа, простите мою глупую ревность...

- Тсс! Царь возвращается. Поговорим позже. Знай только, что я твоя, мой храбрый Блэд.

Исполнив предписанное природой, Райк вернулся к улыбающейся Сайле. Ей было нужно, чтобы оба мужчины действовали так, как она хочет. Удовлетворенный муж ничего не подозревает о ее отношениях с Блэдом, не говоря уже о каком-то там Конане. Если Царь останется в живых, по возвращении в пещеры она намекнет ему о нескромных поползновениях Блэда во время его отсутствия. Бедняга Блэд получит град ножей в грудь, прежде чем успеет хоть слово сказать в свое оправдание.

А если вдруг с Райком что-то случится, то ей нужен будет спутник, способный защитить ее по дороге домой. Блэд вполне подходит для этого. Но не более.

Как бы ни развернулись события, Блэд должен умереть. Он знал о ее вранье мужу, был соучастником ее обмана. Даже если она возьмет его себе в супруги, он никогда не сможет забыть о том, что Сайла способна обманывать и водить шашни с посторонними мужчинами. Он вечно будет подозревать ее в измене. И небезосновательно. Нет, Блэд ни в коем случае не может оставаться в живых. Но умереть он должен не раньше, чем Сайла будет в безопасном месте. А пока - лучше иметь рядом двух защитников, чем одного.

- Мы немедленно отправляемся в путь, - сказал Райк.

- Несомненно, мой господин, - согласилась Сайла.

Когда Царь отвернулся, Сайла, улучив момент, подмигнула Блэду. Лицо молодого воина расплылось в заговорщицкой улыбке.

Существо, преследовавшее Клега, не сбавляло скорости. Предводитель зелкаев почувствовал, что совсем выбился из сил. Нужно было срочно искать выход...

Неожиданно Клег ощутил чье-то присутствие впереди. Через мгновение он с содроганием понял, кто поджидает его. Вернее, поджидают, потому что было несколько. Угри!

Обычно угри обитали в придонном иле, где не представляли опасности ни для кого, кроме несчастных рыбешек, беспечно опустившихся ко дну в поисках пищи.

Однажды, будучи в своем рыбообразном облике, Клег коснулся одного из угрей. Ощущение, испытанное им, было не из приятных: все мышцы задрожали, по телу пробежали одновременно жар и холод, на время парализовав огромную рыбу. Силы одного угря было недостаточно, чтобы убить взрослого зелкая, но, если чувства не обманывали Клега, впереди его поджидало не меньше полудюжины коварных тварей, а это уже представляло смертельную опасность. Разрядив свою энергию в противника, угорь некоторое время был совершенно беспомощным. Тот, который имел неосторожность связаться с Клегом, был немедленно перекушен пополам, как только его противник чуть-чуть очухался. Но встреча с шестью угрями сразу - это совсем другое дело.

Чудовище, наступающее на пятки, и огненные угри впереди... Если у Клега еще и оставались сомнения в том, стоит ли выбираться на поверхность, то они исчезли, как исчезает пламя свечи под порывом штормового ветра.

Водоросли над Клегом лежали тонким слоем, но отверстий нигде не было видно. Еще несколько мгновений - и чудовище, угри и Клег окажутся в одной точке, а последнему вовсе не улыбалось провести время в такой компании.

Страх помог зелкаю собрать воедино последние силы. Напрягшись, он развил предельную скорость, плывя над самым дном туннеля, задевая его брюшными плавниками. Решившись, он резко направил свое тело вертикально вверх, ткнувшись мордой в крышу туннеля.

Тяжело, словно тупое копье, он вонзился в затрещавшие водоросли, пронзив их насквозь. Его скорость была такова, что он не только проник на поверхность, но и выскочил из воды больше чем на собственную длину. На поверхность плавучего острова Клег рухнул, забившись, как любая выброшенная на берег рыба.

Предводитель зелкаев немедленно принял свой человекоподобный вид. По крайней мере, здесь он в безопасности от угрей. Кто знает, может быть, они дадут прикурить и чудовищу.

Кожаный мешочек на шнурке по-прежнему висел на шее Клега. Талисман своим весом напоминал о своем присутствии. Не считая шнурка на шее, Клег был абсолютно гол - вся одежда осталась там, где он совершил Превращение в прошлый раз. Но это не очень беспокоило предводителя зелкаев. Сейчас ему было не до приличий, а что касается погоды - предстоящая гонка согрела бы его и в лютый мороз.

Предводитель зелкаев бросился в сторону обители его Повелителя. Убьют угри охотящегося за ним монстра или нет - Клег не собирался задерживаться, чтобы узнать результат этой встречи.

Глава 20

Конан предельно осторожно шел по плавучему острову, ведя за собой пятерых оставшихся в живых лесных жителей. Киммериец всячески старался избегать таких мест, где нагромождение водорослей сильно закрывало бы обзор. Кроме того, время от времени слой водорослей под его ногами начинал прогибаться, и только быстрая реакция Конана спасала его от верной гибели в пастях тех существ, которые наверняка поджидали свои жертвы под этими ловушками.

Неожиданно Чин остановилась и закрыла глаза.

- Зерно, - негромко сказала она, - оно уже не под водой. Оно впереди нас, вон там!

И она махнула рукой вперед по ходу их движения.

Прежде чем Конан успел хоть что-то уточнить, Джуб сорвался с места и бросился вперед, на бегу крикнув:

- Где оно? Я верну его нам!

Он успел сделать лишь несколько шагов, а затем раздался треск разрываемого растительного ковра, плеск воды и раздраженные ругательства провалившегося Джуба.

Конан, стараясь равномернее распределять свой вес, подполз к краю провала.

- Хватай меня за руку! - крикнул он барахтающемуся в воде Джубу.

С трудом придя в себя от неожиданности, Джуб подтянулся, держась за скользкие побеги водорослей, и умудрился дотянуться до протянутой руки киммерийца.

Конан начал отползать от дыры, опираясь ногами и свободной рукой...

Вдруг тело киммерийца пронзила странная боль, никогда не испытанная им раньше. Его словно окатило холодным пламенем. Мышцы одеревенели, став на мгновение бесчувственными, чужими. Киммериец изогнулся в судороге, а потом был отброшен неведомой силой от провала.

Рука Джуба разжалась, и в этот же момент боль отпустила Конана. Из провала еще несколько мгновений доносились стоны, плеск, а затем все стихло. Черная вода скрыла Джуба. Конан лежал словно парализованный, не в силах подняться.

Чин и Таир бросились ему на помощь. Отстранив их, киммериец сам встал на ноги. Хотя удар неведомой силы изрядно потряс его, на теле не было видно никаких ран или поражений.

- Кром! Что это было?

Он снова подошел к провалу и внимательно взглянул в черную воду. В этот момент из глубины на поверхность всплыло тело Джуба. Таир потянулся, чтобы вытащить его, но Конан перехватил протянутую руку:

- Стой, подожди-ка минутку.

- Он же захлебнется!

- Дотронься до него - и сам погибнешь. Ну-ка дай мне копье.

Взяв протянутое Таиром оружие, киммериец тупым концом копья прикоснулся к плавающему телу. Неведомая сила либо исчезла, либо не действовала через дерево. Просунув копье под кожаный ремень Джуба, Конан поднапрягся и сумел вытащить тело из воды.

Киммериец отложил копье и очень осторожно, одним пальцем, прикоснулся к Джубу. Никаких ударов не последовало. Тогда, осмелев, киммериец перевернул утопленника на спину.

- Он мертв. - Чин произнесла вслух то, что Конан уж давно понял.

- Да.

- Никаких следов - ни ран, ни укусов. Что же это было?

Лицо Джуба было искажено гримасой невыносимой боли.

- Он выглядит, как выглядел старый Каин, в которого попала молния, произнес Таир, - только у того еще и лицо почернело.

- Под водой не бывает молний, - возразила Чин.

- Кто знает, что бывает во владениях колдуна, - вздохнул Таир.

Конан тем временем продолжал вглядываться в воду. Наконец он увидел какое-то движение. Размахнувшись, он с силой вогнал копье в воду, вытащив затем на поверхность острова одним движением какое-то существо. За то мгновение, пока копье касалось неизвестной твари, киммерийца опять пронзила непривычная боль, однако намного слабее, чем в прошлый раз.

Все столпились вокруг неизвестного, похожего на змею с руку длиной, существа.

- Эта змея ужалила Джуба? - спросил Хок.

- Пожалуй, это не змея. Это скорее всего угорь, - ответил Конан.

Хотя таинственная тварь и не походила в точности на известных Конану угрей, но это название подходило ей больше, чем любое другое.

- Никогда не слышала про ядовитых угрей, - заметила Чин.

- Я слышал, - ответил Конан, - но, думаю, Джуба не ужалили и не укусили. В этой твари заключена какая-то сила, энергия. Наверное, что-то наподобие молнии. Одно прикосновение к ней может стоить жизни.

Конвульсии вытащенного из воды угря прекратились. Он умер, как умирает на воздухе любая рыба.

- Ну, - подытожил Конан, - колдовская эта тварь или нет, убить ее можно, как любую другую. Главное - не падать в воду, чтобы не дотронуться до нее случайно.

Все в последний раз посмотрели на мертвого Джуба и отправились дальше в путь.

Блэд шел первым, осторожно ступая по незнакомой поверхности и проверяя подозрительные места копьем. Райк следовал за ним, а Сайла замыкала группу.

- Дорогой, не подумай, что я критикую все ради того, чтобы только покритиковать, но...

- Отвяжись!

- ...но что мы будем делать, когда доберемся наконец до этого проклятого замка?

- Доберемся, а потом я что-нибудь придумаю, - отрезал Райк.

- А может, лучше сначала подумать, а потом уже лезть неведомо куда?

- Попридержи язык.

- Неужели ты думаешь, что втроем мы возьмем замок штурмом и отберем у колдуна то, что ему самому позарез нужно?

- Не испытывай мое терпение!

- Я просто спрашиваю и не нахожу ответов на свои вопросы. Я прекрасно понимаю, какая ценная вещь талисман из Гигантской рощи. Но разумно ли будет связываться со львом в его собственном логове?

- Я же сказал, что придумаю что-нибудь. Но сначала нам нужно проникнуть туда, чтобы оценить ситуацию. Все, я больше не хочу говорить об этом. И слышать ничего не желаю.

Сайла зло смотрела ему в спину. Нет, ее муж, оказывается, еще больший идиот, чем она предполагала. Он вознамерился погубить и себя, и ее. Так дело не пойдет. Пожалуй, Блэд и вправду будет более приемлемой кандидатурой. Надо поговорить с юнцом. Он сейчас в таком состоянии, что убедить его всадить Райку в спину копье будет проще простого. Вдвоем с Блэдом можно будет добраться до дома. А Райк - он в последнее время стал совершенно невыносимым со своим упрямством. Блэд, конечно, более покладист, но он слишком много знает о ней и ее проделках. Ничего не поделаешь, зато он предан ей телом и душой. Придется выбрать меньшее из зол. Всего, наверное, не ухватишь в этой жизни, хотя попробовать стоит.

Впереди раздались странные печальные завывания. В этих звуках было одновременно что-то манящее и отталкивающее. Сайла никогда не слышала ничего подобного. Если бы ей пришлось описать эти звуки, она сказала бы, что они принадлежат одинокому существу, чему-то среднему между волком, выпью и человеком, женщиной. От этого полувоя-полупесни кожа Сайлы покрылась мурашками.

Все трое остановились.

- Что это? - спросила Сайла.

- А я почем знаю? Ты, между прочим, на этом острове ровно столько, сколько и я.

- Может, стоит выяснить? - поинтересовался Блэд.

Райк и Сайла ответили одновременно.

- Нет, - отрезала Царица.

- Да, - поспешил согласиться Царь и добавил: - А вдруг это нам пригодится?

- А вдруг это мы там пригодимся? Например, в качестве завтрака, поинтересовалась Сайла.

- Я чувствую, как меня притягивает этот голос, - сказал Райк.

Блэд лишь молча согласно кивнул.

- Положим, меня он тоже притягивает, - сказала Сайла. - Это ли не повод насторожиться и держаться от него подальше?

Оба мужчины недовольно посмотрели на нее.

Сайла поспешила сменить тон:

- Ну, просто он звучит как какой-нибудь манок для птиц.

- Откуда ты можешь знать это? - огрызнулся Райк.

- Я и не знаю. Просто я думала, что ты собирался идти в замок и найти там талисман.

- Да, это так.

- Ну так надо решить. Или мы отправляемся на поиски талисмана, или шатаемся по болоту в поисках обладателя этой луженой глотки.

Сайла увидела, как переглянулись Райк с Блэдом. Несомненно, обоих мужчин этот голос притягивал сильнее, чем ее.

Царь повернул голову в сторону, откуда доносился голос. В это время Сайла посмотрела в глаза Блэду и отрицательно покачала головой, давая понять, что не считает разумным делом поиски источника этих печальных завываний.

Блэд, хоть и заинтересовался этим звуком не меньше Царя, все понял и нашел в себе силы сказать:

- Ваше величество, может быть, госпожа все же права? Сейчас наша цель талисман. А исследовать, что это за звук, мы сможем и на обратном пути.

Царь смотрел попеременно то на Сайлу, то на молодого воина. Затем он неохотно кивнул.

- Согласен. Сначала - талисман, - выдавил он из себя.

Все трое продолжили путь к замку. Сайла не чувствовала никакого удовлетворения от своей победы. Да и какая же это победа - уйти от одной неизвестной опасности, чтобы направиться к другой, еще более страшной.

Хотя Клег и считал своим домом воду, он все же провел немалую часть своей жизни на поверхности острова. Он знал большинство опасностей, скрывавшихся в верхних слоях водорослей, знал и как избежать их. Сейчас эти знания ему очень пригодились. Он старался избегать островков густых зарослей, в которых могли скрываться самые разнообразные хищники, начиная с крысоподобных падальщиков размером с крупную собаку и кончая раками величиной с котелок, чьи клешни могли в одно мгновение отхватить ногу человеку или даже зелкаю.

Кроме того, тут и там попадались замаскированные провалы в толще водорослей, которые Клег мог распознать по легкому изменению цвета растительности под ногами.

Гнавшееся за ним существо, чем бы оно ни было, явно чувствовало себя в воде уверенней, чем на поверхности. Клег шаг за шагом увеличивал отрыв от преследователя. Конечно, добравшись до замка, он будет валиться с ног от усталости, но доберется он туда раныце, чем его неведомый загонщик. Клег нашел в себе силы улыбнуться. Да, он попал в изрядную переделку, но, похоже, все это подходит к концу.

Далекий призыв донесся до его слуха. Клег узнавающе улыбнулся - сирены.

Родившись и прожив почти всю жизнь в глубине озера и на его поверхности, Клег отлично знал приманки сирен. У него, как и у всех зелкаев, был почти полный иммунитет к этим завываниям, отчасти - от долгого соседства, отчасти - оттого, что Повелитель создал сирен для того, чтобы заманивать людей, а не зелкаев. То, что вызывало у Клега и его сородичей лишь легкий интерес, служило непреодолимым магнитом для людей. Человека эти завывания приманивали, как цветок пчелу. Жертва понимала, куда попала, только когда ей в горло уже впивались острые, как иглы, клыки размером с палец. В считанные минуты сирена превращала цветущего мужчину в бледную мумию. Клегу доводилось присутствовать при этом зрелище, и он решил, что это, пожалуй, не самая приятная смерть. Давным-давно были времена, когда люди отваживались высаживаться на остров, но те, которым удавалось убежать, увидев страшную участь своих товарищей, больше никогда не возвращались.

Как-то раз в деревенском трактире Клег встретил одного рыбака, пережившего такой кошмар. При одном напоминании об этой истории человек побледнел, начал чертыхаться и сплевывать через плечо. Морские девы - так называл он сирен. От голов до пояса - прекрасные девы, а затем, до хвоста, рыбы. Клег счел описание достаточно удачным. Вот уж воистину , пока не откроют рот, обнажив хищные клыки.

Эти воспоминания не притупили бдительности Клега, резко свернувшего в сторону, чтобы обогнуть очередную ловушку.

Сирены не внушали ему опасений. Если даже он и наткнется на одну из них - ничего страшного. Сила зелкаев превосходила силу человека и была примерно равна силе коварных плакальщиц. А кроме того, Клегу было известно, что сирены равнодушны к вкусу крови зелкаев.

Предводитель зелкаев привычным движением пощупал кожаный мешочек, висящий на груди. Талисман был на месте. Ничего, скоро все кончится. Повелитель будет доволен.

В эти мгновения Даймм вовсе не был доволен. Из какой-то почти невидимой трещины или щели потянуло холодом. Этого чуть заметного сквозняка хватило, чтобы снести Хозяина Тумана из тронного зала в боковой коридор. Даймм попытался сконцентрироваться и противостоять зловредному ветерку, но тщетно.

Гнев переполнял бестелесного колдуна. Пять веков страданий! Ничего, следующие пять столетий он проведет, наслаждаясь местью. Мир содрогнется, переживая те же муки, что выпали на долю Даймма Серого. Тысячи, десятки тысяч людей пожалеют, что появились на этот свет. За его страдания заплатят все: люди, животные, птицы, леса и моря - все. Сила гнева была такова, что Хозяину Тумана удалось остановить свой дрейф по воле сквозняка и даже доплыть против ветра до своего трона. Такого ему не удавалось уже долгие годы.

Победа не принесла никакого успокоения Даймму. В чем она, эта победа! Победить ураган мышиного вздоха?

Глава 21

По мере того как солнце поднималось выше над горизонтом, а Конан и четверо его спутников продвигались вперед, киммериец все лучше узнавал этот странный остров. Само собой, он стороной обходил любой поросший кустовидными водорослями холм или такую же водорослевую рощу, откуда мог броситься на путников притаившийся в засаде хищник. Присмотревшись, он также понял разницу в цвете между нормальной поверхностью и топкими крышками ловушек. Отличие было едва заметным, но вполне определенным.

К сожалению, все эти петляния и обходы отнимали много времени. Конан уже не был уверен, что им удастся добраться до замка раньше, чем стемнеет.

В полдень вся компания присела перекусить остатками мяса, взятого Стидом и Джубом в горящей лавке.

- Это вы ловко сработали, ребята, - сказал Конан, откусывая кусок ветчины.

- Да, по крайней мере, Джуб погиб не на голодный желудок.

Эти слова были сказаны Стидом с совершенно серьезным видом, а Чин и Таир, вздохнув, согласно кивнули.

Конан, переходя к сосискам, непонимающе пожал плечами. По его разумению, разница была невелика - умереть натощак или наевшись до отвала. Для киммерийца выбор состоял в другом: жить или умереть. Пока человек жив, он найдет чем набить себе желудок. А когда мертв - тут Конан ничего определенного сказать не мог, да и не торопился получше узнать гастрономию загробного мира.

Хок, развлекаясь, ковырялся в водорослевой подстилке острием короткого ножа, выданного ему Таиром. Конан улыбался, глядя на малышку. Как мало нужно ребенку, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

- Как ты думаешь, что нас ждет в замке? - спросила Чин.

Конан пожал плечами:

- А я почем знаю. Если повезет - то ваше зерно на самом видном месте. Если еще больше повезет - плюс к нему кое-что из драгоценностей, не очень нужных хозяину. А может быть, сотню-другую зелкаев. Поживем - увидим. Чего раньше времени голову ломать?

Прежде чем Таир собрался что-то сказать по этому поводу, до слуха всей компании донесся протяжный жалобный вой.

- Что это? - сказал Таир. - Я никогда не слышал ничего столь... прекрасного.

Пожалуй, согласился с ним Конан, эти стенания могут принадлежать лишь одиноким, потерявшим своих друзей красавицам, мечтающим о тех, кто мог бы их утешить. Они ждут любого, но, конечно, предпочтут получить утешение от Конана, как только увидят его.

Таир уже вскочил на ноги, Стид сделал несколько шагов в сторону голоса, и даже Хок потянулся за ними.

- Эй, что это с вами? - спросила Чин.

Конан, не обращая внимания на девушку, пошел вслед за остальными мужчинами.

- Конан! Таир! Стойте!

Что-то в этом печальном голосе показалось Конану знакомым. Но что? Он, наверное, где-то его уже слышал... Неужели он мог бы забыть женщин с такими голосами?

Позади него Чин крикнула:

- Конан! Стой же! Здесь что-то не так! Не ходи к ним.

Вот ведь муха надоедливая, подумал Конан, не замедлив шага. К счастью для него и его приятелей, им на пути не попались участки-ловушки. Через некоторое время Конан увидел небольшое озерцо, на берегу которого полулежали три прекрасные женщины. Красота их тел и лиц не уступала красоте их голосов. Тонкие шеи, пышная грудь, черные волосы, спадающие по плечам на бедра... А дальше... вместо ног - нечто соединенное в одно целое, отливающее зеленоватой чешуей в солнечном свете, ограничивающееся хвостом.

Неважно. Пусть это не женщины, но они совсем близко, и им так нужна его помощь. Их голоса просто умоляли Конана прийти к ним.

Конан улыбнулся и зашагал еще быстрее.

Что-то схватило его за ноги, вцепившись железной хваткой в лодыжки. От неожиданности киммериец упал - к счастью, на мягкие водоросли. Он с недоумением оглянулся.

Чин прижалась к его ногам, умоляюще заглядывая в глаза.

- Пусти!

- Конан, нет! Здесь какой-то обман!

- Отпусти мои ноги! Никаких обманов.

- Нет!

Нет? Что ж, посмотрим. Этой девчонке не удастся задержать его. Высвободив одну ногу, он отвел ее назад и уже готов был изо всех сил ткнуть ей сапогом в лицо...

Эти голоса... Конан вспомнил, где слышал подобный зов!

В подземных пещерах, где он оказался заперт вместе с Элаши - женщиной пустыни - и старым воином Туллом, росли какие-то волшебные цветы, издававшие похожий манящий звук. Пойдя ему навстречу, Конан и его друзья чуть не погибли.

Как же похож был тот зов на стенания этих полурыб-полуженщин!

Кром! Да это же западня!

Конан вскочил на ноги:

- Все, Чин. Я освободился от этих чар. Отпусти меня, нам нужно спасти остальных.

- Ты уверен в себе?

- Быстрее, девочка!

Чин выпустила ногу Конана. Он развернулся и посмотрел на сирен. Женщины-рыбы раскрыли объятия в нетерпеливом ожидании, не переставая петь. Их голоса не стали менее сладкими и манящими, но теперь Конан слышал их словно со стороны, а его мозг был занят другим.

- Хватай мальчишку, а я займусь Таиром и Стидом! - крикнул он Чин и бросился вдогонку за околдованными товарищами.

Сайле так и не удалось поговорить с Блэдом наедине. Этот идиот-муж до самого заката не отходил от них дальше чем на несколько шагов. Не подозревает ли он о ее связи с Блэдом? Нет, не может быть, он обязательно выдал бы себя. Но как бы то ни было, отлучившись по нужде утром, Райк с тех пор не отходил от нее, по праву супруга беря на себя роль охранника, когда Сайле тоже приходилось отлучаться за куст водорослей.

Царица пайлов стала впадать в отчаяние. Осторожно обходя все опасные места, они рано или поздно доберутсядо замка. А это уже верная смерть. Сайла поняла, что если ей не удастся переговорить с Блэдом и втолковать ему свои планы, то, ничего не попишешь, придется самой воспользоваться кинжалом и перерезать Райку глотку.

Лучше бы, конечно, Блэду совершить это убийство. Но если не будет возможности убедить его в этом... Кто-то должен остановить это безумство. Сайла вовсе не собиралась умирать ни сейчас, ни в обозримом будущем.

День склонялся к вечеру. Удлинялись тени от кустов и холмов. Клег намного приблизился к обители своего хозяина. Уже можно было различить стены и отдельные крыши... Он вернется в замок еще до темноты. Он герой, орудие спасения Повелителя. Да, Повелитель будет очень доволен, и щедрость его на награды будет поистине безгранична.

За спиной бегущего зелкая все еще слышались завывания сирен. Видимо, водяные девы все еще подманивали свои жертвы. Как только люди попадут им в лапы, стенания стихнут. Кровожадным красавицам будет не до песен, как, впрочем, и их жертвам.

Что до преследователя - Клег уже несколько часов не видел и не слышал его. Все, не видать ему меня, подумал предводитель зелкаев. Вот только доберусь до замка, а там - Великий Мастер быстро отправит чудовище на место, в толщу ила или на дно озера.

Предводитель зелкаев на бегу тешил себя мыслями о почестях и наградах, ожидавших его. Скоро. Очень скоро...

- Стой! - сказал Конан, обогнув Таира и встав на его пути.

Лицо обитателя гигантского леса было похоже на лицо много выпившего человека. Словно в трансе, он глядел мимо киммерийца, не замечая его.

Краем глаза Конан увидел, как Чин схватила Хока. Подросток попытался сопротивляться, но сестра была явно сильнее его. Она пустила в ход так нравившиеся Конану мускулы рук и ног и крепко держала брата.

- Таир, ты должен остановиться. Это ловушка!

Таир по-прежнему не замечал Конана и не слышал его предупреждения.

Киммериец задумался. Как остановить человека, не покалечив его? Конечно, можно схватить и держать Таира, но тогда Стид будет брошен на произвол судьбы.

Конан решился. Сжав кулак, он обрушил этот молот из мышц и кости на Таира, сильно ударив того в солнечное сплетение.

Таир, словно переломившись пополам, опустился на колени, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. Обездвижив его на время таким способом, Конан обернулся к женщинам-рыбам и Стиду.

Слишком поздно.

Стид был всего в шаге от ближайшей сирены. То, что произошло в следующий миг, осталось в памяти Конана навсегда. Женщина улыбнулась. Ее улыбка растягивалась все шире и шире, открывая невообразимо огромный рот со множеством зубов, напоминающий пасть огромной кошки или оскал волка. Стид с ужасом уставился на обезобразившееся лицо, но в то же мгновение женщина-рыба бросилась к нему, прижав человека к своей груди и вонзив клыки ему в шею.

Стид попытался освободиться, но безуспешно. Он застонал. Кровь ручьем потекла из зияющей раны на шее, заливая умирающего и жадно лакающего алую струю монстра.

Кром! Выхватив меч, Конан бросился на убийцу Стида. Чудовищное создание было так увлечено своим пиршеством, что даже не заметило приближающегося человека.

Заботясь только о том, чтобы не задеть Стида, Конан размахнулся и обрушил меч на сирену, как дровосек изо всех сил вонзает топор в дерево.

Острая сталь прошла сквозь мясо и кость, оторвав правую руку чудовища от тела.

Раздавшийся воистину нечеловеческий стон потряс слух киммерийца. Отпустив Стида, изуродованная тварь направилась к Конану, извиваясь по земле, и занесла оставшуюся руку для удара, выставив острые когти.

Не сходя с места, Конан перехватил меч и нанес удар сверху вниз. Сверкнувший на предзакатном солнце клинок расколол голову чудовища надвое.

Оно забилось в предсмертных судорогах, становившихся все тише и тише и наконец перешедших в легкое подрагивание. Вскоре утихло и это последнее проявление жизни.

Вторая сирена скользила к Конану по поверхности ковра из водорослей, отталкиваясь хвостом.

Киммериец шагнул ей навстречу. Женщина-рыба немыслимым образом поднялась вертикально, балансируя на хвосте, и развела руки в стороны, рассчитывая вонзить когти в человека с обоих боков. Резким прямым ударом меча Конан пронзил ее сердце.

Умирающая сирена охватила клинок руками. Новые ручейки крови потекли из-под порезанных об острие лезвия пальцев, но предсмертная хватка была такой сильной, что, падая, рыбохвостая вырвала меч из рук киммерийца.

Конан понял, что не успеет освободить оружие, и развернулся к третьей противнице, готовый вступить с ней врукопашную.

Но не успела сирена подняться во весь рост на хвосте, как в ее левый глаз воткнулось копье, пронзив голову насквозь. Чудовище застонало и рухнуло на спину, схватившись обеими руками за древко копья.

Конан обернулся и увидел Чин. Хок лежал у ее ног, потрясенный происходящим. Киммериец кивнул девушке. Ее рука вновь оказалась тверда, а глаз верен. Еще раз она спасла ему жизнь.

К несчастью, Стиду уже ничем нельзя было помочь. Из рваной раны на шее вытекали последние капли крови. Да если бы он и не потерял всю кровь к этому моменту, вряд ли удалось бы закрыть такую страшную рану.

Закончив осматривать погибшего, Конан вытащил меч из тела чудовища. К нему подошли Чин, Таир и Хок.

- Он?.. - спросил Таир.

- Да, - ответил Конан.

- Кто они? - спросил Хок, показывая на поверженных противников.

Конан покачал головой:

- Не знаю, малыш. Но одно я знаю точно: этот остров - гиблое место для нас. Чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше.

- Надо поторапливаться, - сказала Чин. - Не хватало еще заночевать здесь.

Конана тоже не прельщала такая перспектива.

- Вперед, к замку, - сказал он. - Нам нужно поквитаться с тем, кто напустил на нас этих тварей.

- Да, - согласился Таир, - этим мы и займемся.

Глава 22

В те минуты, когда солнце заканчивает свой путь над миром и уступает место ночным светилам, Клег был настолько близок к замку на плавучем острове, что уже мог разглядеть двух зелкаев, стоящих на страже у ворот. Наконечники их копий сверкали в последних закатных лучах солнца. Наконец-то! Еще чуть-чуть - и он дома! Заметив приближающуюся в сумерках фигуру, стражники взяли копье наперевес.

Этого еще не хватало, взволнованно подумал Клег.

Затем стража узнала его. Охранники расслабились и снова поставили копья вертикально.

Клег замедлил бег, а затем и вовсе перешел на неторопливый, подобающий его званию шаг.

- Приветствуем тебя, предводитель! - сказал один из стражников.

Клег с достоинством кивнул.

- Как дела у охраны?

Второй стражник, товарищ детства Клега, пользуясь старой дружбой, ответил чуть фамильярно:

- Тоска, братишка.

Клег ухмыльнулся. В конце концов, все зелкаи - братья друг другу. А что касается тоски - это братишка загнул. Этот пост пользовался популярностью у стражи. Еще бы, от этих ворот рукой подать до кухни. Если действовать расторопно и не бояться рискнуть - можно сбегать туда и поиметь пару вкусных моллюсков, а если повезет - то и одну из кухарок. Клег знал все это, потому что одно время и сам ходил в караул и стоял на страже на этом посту.

- Смотри, чтобы веселье не началось, - съехидничал Клег.

Пройдя мимо стражников, он подошел к тяжелым деревянным дверям, бесшумно повернувшимся на хорошо смазанных петлях, и шагнул внутрь.

Факел в стене освещал небольшой тамбур длиной всего в два шага. На другой стене были видны вторые двери. За ними, Клег хорошо это знал, находилась еще одна, меньшая по размеру дверь. Все шестьдесят четыре входа в замок были построены таким образом. Даже в самый ветреный день внутрь не доносилось ни малейшего дуновения. В том виде, в котором пребывал Великий Мастер, он не переносил ветра. И горе было тому, кто забывал об этом.

Клег стал предводителем отнюдь не за отсутствие осторожности. Он подождал, глядя на пламя факела, пока воздух окончательно успокоится, затем прошел во второй тамбур и снова подождал перед последней дверью.

Попав внутрь самого дворца, Клег двинулся по освещенному факелами коридору. Повелитель вряд ли будет здесь: факелы вызывают циркуляцию воздуха, а это тоже не нравится Повелителю.

Невдалеке, в нише в стене коридора, Клег увидел свернувшееся калачиком животное. Это было еще одно творение Великого Мастера. Эти существа походили на помесь волка и обезьяны, причем от первого они взяли тело, а от последней - голову. Повелитель называл их вундами. Вунды не отличались особым умом, но были легки на подъем, быстрее на ходу и могли повторить короткие предложения, сказанные им.

Клег пнул спящего вунда. Тот вскочил и недовольно уставился на него.

- Найди хозяина и скажи ему: ваш Первый слуга вернулся. Понял?

Вунд кивнул.

- Повтори.

Голос вунда напоминал рычание, но слова можно было разобрать:

- Ваш Первый слуга вернулся.

- Отлично. Давай пошевеливайся.

Вунд бросился по коридору вдвое быстрее бегущего зелкая. Где бы ни находился Великий Мастер, вунд найдет его. Дворец был огромным, но вунд будет искать хозяина. Своего хозяина и хозяина всего и всех в замке.

Клег же направился к комнате, где Повелитель хранил свои колдовские приспособления и магические предметы. Получив сообщение от вунда, Мастер, несомненно, направится туда. А Клег уже будет ждать его там.

Пламя факелов ровно тянулось вверх, колеблемое только потоком воздуха, потревоженного движением Клега, направлявшегося на встречу со своим Повелителем.

Харлог упорно рвался к своей цели. Ему была поставлена задача, и он выполнит ее во что бы то ни стало. Найти. Доставить. Сметать все на пути.

Он был голоден, но не останавливался ни на мгновение, чтобы поесть. Тот, кто ему нужен, где-то впереди. Харлог чувствовал его, как он чувствовал водоросли под ногами и воздух вокруг себя. Ему был нужен он, тот, которого приказано найти и доставить.

Харлог смутно понимал, что, настигнув его, он быстро доставит добычу. Тот самый бежал в нужном направлении, не пытаясь свернуть в сторону. Но никаких указаний на этот случай Харлог не получал. Приказано: найти, доставить, сметать на пути все.

Харлог без устали двигался вперед, выполняя приказание.

Ночь уже набросила свою звездную сеть на небо, когда Конан и его друзья добрались до замка.

В сотне шагов впереди пара коптящих факелов освещала двойные плотные двери и двух зелкаев, стоявших на страже.

Вряд ли охранники могли увидеть или услышать киммерийца, но он пригибался пониже, перебегая от куста к кусту, и говорил с остальными шепотом, невольно требуя и от них такой же осторожности.

- Ну что, добрались.

- Да, - сказал Таир, - что будем делать дальше?

Конан прикинул. Напасть в открытую? Вроде бы ничего страшного. Трое против двоих плюс внезапность - шансы очень неплохие. Но где гарантия, что часовые не успеют вызвать подмогу. Тогда из дверей выскочат, как пить дать, два десятка зелкаев. А это соотношение сил нравилось киммерийцу куда меньше.

Можно попытаться выманить их вперед. Может быть, Чин соблазнит их своими женскими прелестями? Отойдя от дверей на достаточное расстояние, стражники уже не успеют поднять тревогу, когда на них навалятся Конан и Таир.

А может быть, лучше подобраться в темноте как можно ближе и решить вопрос двумя метко пущенными копьями? У Конана была возможность убедиться в умении Чин управляться с этим оружием и не было никаких оснований сомневаться в равной подготовленности Таира.

Но дело повернулось таким образом, что киммериец с друзьями оказались лишенными возможности выбора.

Из темноты выскочило чудовище и бросилось на стражников.

Таир первым увидел его.

- Зеленая Богиня! Ты только посмотри на него!

Конана не нужно было дважды упрашивать. Существо вдвое превосходило размерами быка. Его гладкая, скользкая кожа отражала в темноте свет факелов. Конан подумал, что скорее всего родная стихия этого монстра - вода, но в то же время его зубы и когти напоминали медвежьи или волчьи. Тяжеленное создание продиралось сквозь заросли прямо к двери.

Стражники, не струсив, опустили копья и бросились навстречу нападавшему, причинив ему не больше боли, чем пара комаров человеку. Один из зелкаев неосторожно оказался слишком близко к смертельным челюстям, которые в один момент перемололи беднягу не хуже мельничных жерновов. Конан только покачал головой. По крайней мере быстрая смерть.

Второй стражник глубоко всадил копье в тело чудовища. Оно остановилось, сплюнуло остатки зелкая и когтистой лапой выдернуло из твоего бока копье, как вытаскивает человек занозу из пальца. Затем оно с неожиданной для такой громадины скоростью рванулось вперед, зацепив когтями зелкая. Тот упал, смертельно раненный, истекая кровью. Все его лицо, грудь и живот представляли одну большую рану.

Монстр не обратил никакого внимания на поверженного противника, а занялся дверями, налетев на них всем своим огромным весом. Твердое дерево затрещало от чудовищного удара. Раскрыв пасть и размахивая лапами, монстр порывался сквозь толстые, окантованные железом створки.

- Смотрите, он жрет дверь, - прошептал Хок, сам не веря своим глазам.

Но именно так оно и было. Конан и сам, остолбенев, смотрел, как чудовище прогрызло в дверях дыру, достаточную, чтобы пролезть внутрь. Когда взорам наблюдателей предстала лишь задняя часть туловища страшного создания, до их слуха вновь донесся треск пожираемого дерева.

- Должно быть, вторая дверь, - предположил Конан.

Через некоторое время чудовище исчезло внутри замка, еще не раз наполнив воздух грохотом и треском.

После этого ночь показалась особенно тихой.

- Я не знаю, что это за тварь, - сказал Конан остолбеневшим Таиру, Хоку и Чин, - но она обеспечила нас проходом внутрь. Если вы, конечно, еще не передумали разыскать свое зерно, то почему бы нам не последовать за чудовищем?

Страх все больше овладевал Сайлой. Ей так и не удалось поговорить с Блэдом, а Райк, похоже, был все время начеку, так что у нее не было никакой возможности пустить в ход свой обсидиановый кинжал.

Царь сменил Блэда и сам вел их вперед, двигаясь вдоль стены замка в поисках входа.

- Стой! - хрипло прошептал Райк и жестом приказал своим спутникам пригнуться.

Сайла повиновалось, и в следующий миг поняла причину беспокойства ее мужа.

Нет, только не это! Конан и его приятели из гигантской рощи.

Высокий варвар вел за собой двух взрослых и одного подростка прямо к стене замка. Проследив взглядом направление их движения, Сайла содрогнулась.

С трудом узнаваемые останки двух зелкаев лежали в груде обломков досок и щепок - обломков двери. Все освещал один покосившийся факел рядом с зияющим дверным проемом.

- Что это?.. - начала Сайла.

- Чудовище из деревни, - ответил Райк раньше, чем она закончила вопрос, - я уже видел его работу на том берегу.

- Но что оно делает здесь?

Райк покачал головой:

- Не знаю и знать не хочу. Пожалуй, испытываю лишь легкое чувство благодарности за предоставленный вход в замок.

- А если оно поджидает там, внутри? - поежившись, спросил Блэд.

- А нам-то что. Ему хватит на обед тех четверых.

Сайла внимательно следила за Конаном, приближавшимся с мечом в руках к изуродованным дверям.

- А если оно все-таки будет голодным, когда мы войдем внутрь?

- Подождем, пока оно утидет.

- Райк, я думаю, это уже слишком...

Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза:

- Я Царь, Сайла, и мне наплевать, что ты думаешь.

Не обращая внимания на гневный взгляд супруги, Райк развернулся и стал внимательно наблюдать за четверкой, осторожно входящей в замок через выломанную дверь. Нет, ее муж точно сошел с ума, подумала Сайла, берясь за рукоять кинжала. Нужно прирезать его и уносить отсюда ноги.

Но Райк уже встал и двинулся к замку. Сайла бросила умоляющий взгляд на Блэда.

- Вперед! - приказал Райк.

Прежде чем Сайла успела сказать хоть слово, Блэд встал и последовал за Царем.

Идиоты! Все мужчины идиоты! Они задались целью погубить ее и готовы для этого рисковать своими тупыми головами!

- Сайла!

Царица неохотно поднялась и последовала за мужем. У нее не было ни малейшего желания оставаться здесь одной, без защиты. А кроме того, этот Конан, оказывается, жив. Если ему удастся переговорить с Райком - ей конец. Нет, лучше ей быть рядом с мужем и предотвратить эту беседу.

Три пайла в молчании проследовали за четырьмя людьми в логово страшного зверя - жилище могущественного колдуна.

Даймм неподвижно висел в своей спальне, тщетно стараясь успокоиться и уснуть. Это помещение было выбрано для отдыха, потому что его со всех сторон окружали другие комнаты, а не коридоры. Ни единого движения воздуха не доносилось сюда. Здесь было темно, как в чане со свежей смолой, и тихо, как в пещере глубоко под землей.

Но несмотря на весь комфорт, Даймм не мог уснуть. Слишком возбужден был его разум, слишком свеж и силен недавний приступ гнева.

Раздался стук в дверь.

Даймм никогда не позволял себя беспокоить в этой комнате, независимо от того, спал он или нет. Те, что имели глупость нарушить запрет, были немедленно уничтожены. Последний раз такое случилось давным-давно. Даймм даже спустился пониже, чтобы лучше рассмотреть обреченного безумца.

- Кто посмел? - спросил он.

- П-п-пове-литель...- раздался дрожащий голос помощника предводителя зелкаев.

- Входи и встреть свою печальную судьбу.

Дверь медленно, чтобы не вызвать дуновения воздуха, открылась, и на пороге показался человек-рыба, у ног которого жался один из вундов.

- Хочешь сказать что-нибудь перед смертью?

- П-п-по-велитель, т-тут у в-вун-да есть для вас с-с-сообщение.

- Ну что ж, он тоже умрет.

Даймм начал бурчать про себя заклинание, которое испепелит обоих. На это у него сил хватит даже без тела.

- Ну, г-г-говори же! - раздался голос зелкая, обращенный к вунду.

Тот встал в стойку и сделал глубокий вдох. Последний в жизни, подумал Даймм, уже договорив заклинание и собираясь послать его силу на дерзнувших побеспокоить его.

- Ваш Первый слуга вернулся.

Даймм вздрогнул:

- Что?

Вунд повторил фразу.

На радостях Даймм забыл про повисшее в воздухе заклинание. Неужели? После стольких веков?

- Где он сейчас?

- Он... он... вышел ч-ч-через юго-западный вход, П-повелитель.

Даймм захохотал. Этот вход был довольно далеко, но сейчас Первый слуга уже наверняка на полпути к волшебной кладовой.

- Пошли прочь! - рявкнул Даймм. - Марш в кладовую!

Оба создания, все еще не веря в свое спасение, выбежали вон из спальни. Даймм поплыл вслед за ними. Неужели? Конец мучениям, конец этой пытке!

Двигаясь как можно быстрее, Хозяин Тумана плыл по своему дворцу к кладовой с магическими драгоценностями.

Глава 23

Когда Клег появился в небольшой комнате, в которой хранились все части магического заклинания, кроме одной, до сих пор недостающей, - его встретил сам Повелитель, Абет Бласа, Хозяин Тумана.

Мастер приподнялся над полом:

- Мой Первый слуга! Принес ли ты то, за чем я тебя посылал?

Клег, абсолютно голый, если не считать шнурка на шее, кивнул и вытащил талисман из кожаного мешочка.

- Да, Повелитель.

Клег почти физически ощутил ликование колдуна - словно волна жара ошпарила зелкая, сменившись, правда, ледяным душем:

- Что же так надолго задержало тебя в пути?

Клег начал рассказывать:

- Смертельные опасности подстерегали меня и моих братьев, Повелитель. Не только Лесной народ, но и пайлы, неведомые чудовища...

- Ладно, ладно. Это неважно. Главное, что талисман у тебя. Быстро положи его на место, в отведенную нишу.

Клег поспешил повиноваться. В магической кладовой на четко обозначенных местах, соединенных загадочными линиями и письменами, стояли остальные предметы, необходимые для приведения в действие силы заклинания. В одном углу лежал череп давно вымершей гигантской кошки;, в другом - в деревянном ящике - покоился плащ ведьмы; был здесь и запечатанный воском флакончик с темной жидкостью - кровью одного из младших демонов. В единственную пустую нишу в стене Клег поместил зерно, положив его на натянутую сетку.

- Все прочь отсюда! - приказал Даймм.

Клег и стражники поспешили выполнить приказ.

- Закрыть дверь!

Один из стражников аккуратно, чтобы не потревожить воздух в комнате, закрыл за вышедшими тяжелую дверь.

- Что теперь будет, предводитель?

- Великий Мастер, собрав воедино все волшебные предметы, произнесет свое заклинание и обретет для себя новое тело.

Клег посмотрел на запертую дверь и почесал в затылке. Нельзя сказать, чтобы Повелитель рассыпался в благодарностях своему едва выжившему слуге. Но может быть, выполнив задуманное, он вспомнит и о том, кто столько раз рисковал жизнью ради того, чтобы выполнить столь важную для Повелителя миссию. Клег решил подождать Даймма прямо здесь же, перед входом в магическую кладовую.

Намерениям предводителя зелкаев не суждено было сбыться. Далеко, в дальнем конце коридора, раздалось знакомое топание тяжелых лап.

Чудовище! Оно все еще преследует его!

У Клега голова пошла кругом. Неужели эта тварь отважилась ворваться в жилище Повелителя? Что же все это значит? И что ему теперь делать?

В порыве ужаса предводитель зелкаев бросился к двери, чтобы попросить Повелителя о помощи, но вовремя остановился. Побеспокоить Повелителя сейчас означало неминуемую смерть. Оставалось лишь вновь уходить от него, не надеясь на то, что удастся протянуть время до окончания священнодействия.

Клег повернулся к охранникам и сказал:

- Через несколько мгновений тут появится огромная тварь, преследующая меня. Не вздумайте связываться с нею. Это бесполезно, только поднимете шум и рассердите Повелителя.

С этими словами Клег бросился бежать по коридору.

Ликование Даймма было безгранично. Наконец-то в его руках оказались все необходимые для его освобождения предметы. Оставалось лишь произнести вслух само заклинание - три рифмованные фразы, читаемые нараспев. Сколько раз он повторял их про себя! Наконец-то! Хозяин Тумана подплыл к центру комнаты и приступил к Воплощению.

Конану и трем его спутникам не попалось на глаза ни единого стражника или слуги в коридорах замка. Это показалось Конану странным.

- Противное место, - прошептал Таир, - все неподвижно, как в царстве мертвых.

И вправду, даже воздух здесь был абсолютно неподвижен. Пламя факелов, не колыхнувшись, поднималось к потолку, заливая коридоры ровными круглыми пятнами света.

- Не нравится мне здесь, - заявил Хок.

Конан был более чем согласен с мальчиком.

Вслух же он только поинтересовался:

- Ну что, Чин?

Девушка показала пальцем в уходящий влево второй коридор:

- Зерно - там, в той стороне.

Все четверо следовали, повинуясь чутью Чин. План Конана, касающийся возвращения талисмана, был не лишен расплывчатости и неопределенности. Но по крайней мере, решительности в нем было хоть отбавляй. Найти зерно, украсть его, если оно не охраняется, и смыться. Если вокруг него стоит охрана разобраться с нею, а дальше - по первоначальному плану. Конану всегда нравились планы, не отягощенные излишними деталями. В этот он допустил единственное уточнение: по возможности избежать встречи с колдуном. Но уж если это не удастся - убить его, а затем все по тому же плану.

Все предельно ясно и понятно.

Сайла приотстала от мужа, задержав рядом с собой и Блэда. Расстояние между ними и Райком было совсем небольшим, поэтому ей пришлось говорить едва слышным шепотом:

- Царь спятил, - прошипела она, - он погибнет сам и погубит нас.

- Но что же делать? Он ведь Царь.

- Только до тех пор, пока жив. - Сайла многозначительно прикоснулась к наконечнику копья Блэда.

- Госпожа!

- Слушай меня, мой доблестный защитник. Если он умрет - ты станешь Царем и моим спутником жизни.

Глаза молодого пайла округлились. Если в нем была хоть искра тщеславия, сейчас она должна превратиться в бушующее пламя.

- Сайла! Блэд! Что вы там копаетесь?

Царь остановился и повернул к ним голову.

Сайла немедленно наклонилась к ноге:

- Мне в сапог камешек попал. Блэд, стой на месте. Мне нужно опереться на тебя.

Сняв с ноги сапог, она перевернула его, вытряхивая на пол несуществующий камень. Ее рука, словно случайно, желая опереться на Блэда, незаметно для Царя погладила юношу по самой чувствительной части его тела.

Блэд вздрогнул при этом прикосновении.

- Да что там такое? - спросил Царь.

- Э-э... это... - растерянно протянул Блэд.

- Я случайно уколола его острием кинжала, - быстро нашлась Сайла.

- Ладно, обувайся быстрее и поосторожней с оружием.

Райк отвернулся, и Сайла бросила на Блэда полный страсти взгляд. В руках воина было копье, и Сайла надеялась, что у него хватит духу вонзить его в нужную цель.

Клег знал замок как свои пять пальцев. Сейчас он со всех ног убегал по сумрачным коридорам, спасаясь от неутомимого преследователя. Что же это за чудовище? Откуда оно взялось? Кто послал его? Да и вообще, станет ли связываться с ним Повелитель, когда закончит свое священнодействие?

Слишком много вопросов - и ни на один из них нет ответа.

Клег старался не слишком удаляться от Магической кладовой, надеясь, что его хозяин, закончив Воплощение, обратит внимание на то, что творится с его измученным слугой.

Конан почувствовал, что за очередным поворотом коридора кто-то (или что-то) есть.

Киммериец жестом приказал своим спутникам остановиться, а сам аккуратно выглянул из-за угла. Одного взгляда ему хватило, чтобы оценить обстановку, прямо за углом стояли на страже четыре зелкая, вооруженные копьями, они охраняли массивную деревянную дверь в стене.

Конан неслышной тенью скользнул назад и, вернувшись к своим, прошептал:

- Похоже, мы нашли ваше зерно. Там, у одной из дверей, стоят четыре зелкая-охранника.

- Да, я чувствую, что зерно совсем близко, - прошептала Чин.

- Значит, так, - сказал Конан, - их четверо, нас трое.

- Эй, ты что! Нас тоже четверо, - вступил в разговор обиженный Хок.

- Отлично. Четверо так четверо. Если мы нападем неожиданно, думаю, они не успеют собраться с силами. Наверное, управимся.

Таир сжал копье:

- Я готов.

Чин тоже кивнула.

Конан вынул из ножен меч и сделал глубокий вдох.

- На счет - вперед, - прошептал он и начал счиггать. - Раз. Два. Три!

В этот же миг киммериец выскочил из-за угла и бросился к охранникам.

- Тсс, - прошипел Райк, останавливая идущих следом Сайлу и Блэда. Высокий варвар и его спутники прямо перед нами.

Сайла заглянула через плечо Райку. Он был прав. Четыре человеческие фигуры, сбившись в кучку, замерли у поворота коридора невдалеке от пайлов.

- Они нас не замечают, - сказал Райк. - Сейчас мы подкрадемся поближе и перережем их, - Царь вынул из-за пояса обсидиановый кинжал - приготовь копье, Блэд. Ты возьмешь на себя варвара. Я - женщину и второго мужчину. Сайла, твое дело убить мальчишку.

- Райк...

- Молчать! Делай, что приказано!

Двигаясь предельно осторожно, пайлы стали подкрадываться к людям. Сайла бросила умоляющий взгляд на Блэда. Сейчас - или никогда!

Райк напрягся, готовясь к последнему рывку, но в этот момент Конан начал считать. Что он еще задумал, этот варвар?

Когда черноволосый великан досчитал до трех, вся его компания сорвалась с места и резко бросилась за угол.

Этого пайлы не ожидали.

Через мгновение пришедший в себя Райк рявкнул:

- За ними!

С этими словами Царь пайлов бросился вдогонку и свернул за угол. Блэд и Сайла последовали за ним.

Две трети заклинания уже были пропеты, когда в зале за дверью раздался какой-то шум.

Хозяин Тумана нахмурился. Его покой был нарушен, внимание рассеялось, и вот результат - он неправильно произнес второе слово в третьей фразе.

- Сэт вас побери! - простонал он.

Придется начать все сначала. Тот, кто устроил эту возню за дверью, будет уничтожен самым жестоким способом. Но не сейчас. Потом, когда будет закончено самое важное.

Сосредоточившись, Даймм начал заново произносить таинственные слова заклинания.

Обессилев, Клег подпустил чудовище слишком близко. Сейчас их разделяло не больше двенадцати шагов, и если предводитель зелкаев уже еле передвигал ноги, то его преследователь, казалось, не знал усталости и двигался все так же равномерно и неумолимо.

Магическая кладовая была недалеко, за ближайшим поворотом коридора. Может быть. Повелитель уже закончил свое заклинание? Даже если нет, у Клега не оставалось выбора. Ему срочно была нужна помощь, чтобы избавиться от нагоняющего его монстра. На худой конец, может быть, страже удастся задержать монстра хоть ненадолго.

В тот момент, когда застигнутые врасплох зелкаи, еще ничего не понимая, развернулись навстречу людям, Конан увидел, что из-за поворота в дальнем конце коридора вынырнул и направился к ним еще один рыбомордый. Дальше больше: вслед за зелкаем вылетело из-за поворота серое, блестящее в свете факелов тело чудовища, которое незадолго до этого на глазах киммерийца проело себе путь в замок.

Не тратя много времени на размышления, Конан обрушил свой меч на голову ближайшего охранника, расколов ее надвое.

- Конан! - крикнула Чин. - Сзади!

Увернувшись от второго противника, киммериец оглянулся: из-за поворота к ним бегом приближались три пайла, вооруженные кинжалами и копьем.

Кром! Этого еще не хватало!

Зелкаи, пайлы, Лесной народ и гигантское чудовище - все смешалось в кровавой мясорубке. В помещении воцарился хаос.

Вот тебе простой и ясный план!

Глава 24

Выскочив из-за угла, Клег, несмотря на всю усталость, присвистнул от удивления. Это еще что? Люди и пайлы, сражающиеся с его собратьями зелкаями?!

Без оружия и даже неодетый, Клег предпочел бы не ввязываться, а переждать бой, но наступавшее ему на пятки чудовище не оставило такой возможности. Предводитель зелкаев отчаянно бросился вперед по коридору, приближаясь к кровавой круговерти.

Сайла бежала вслед за Блэдом.

- Ну давай, - скомандовала она. - Убей же его!

Блэд в сомнении посмотрел на Царицу:

- Кого из них?

- Царя, идиот! Давай же, убей его!

Конан отбил направленное на него копье и сильным ударом распорол живот второму зелкаю. Раненый стражник согнулся пополам, выронив оружие.

Киммериец развернулся на месте. С его вращающегося клинка сорвались капли крови. Киммериец держал клинок, занеся его над левым плечом, поджидая очередного противника, который, к своему несчастью, окажется в досягаемости отточенной стали клинка.

Слева от Конана Таир бился на копьях с третьим стражником, а Чин и Хок теснили четвертого, угрожая ему копьем и кинжалом.

Справа к месту боя бегом приближались пайлы. Первый из них был вооружен одним кинжалом. Зато второй сжимал в руках копье. Третьей бежала уже знакомая Конану женщина-ящер, на ходу кричавшая что-то неразборчивое.

Конан встал поудобнее, чтобы встретить пайлов подобающим образом. Вдруг первый из нападающих, застонав, выронил кинжал, со звоном упавший на каменные плиты пола.

Конан опешил, но лишь на мгновение. Бежавший вслед за первым пайлом воин выдернул из спины упавшего копье и, потрясая оружием в воздухе, закричал:

- Я Царь! Да здравствует новый Царь пайлов!

Киммериец, не дослушав победного крика, бросился вперед и пронзил мечом грудь человека-ящера.

Пайл удивленно заморгал и рухнул на пол. С его лица так и не сошло выражение крайнего удивления и неверия в происшедшее.

Недолгое, однако, царствование, подумал Конан.

- Чтоб тебе Великий Дракон яйца откусил! - простонала женщина-ящер и бросилась на Конана.

Киммериец ненавидел тех, кто поднимает оружие против женщины. Но когда речь зашла о выборе между ее жизнью и его собственной, он решил вопрос в свою пользу.

Однако совершить столь неприятный поступок, как убийство женщины, ему было не суждено. Что-то тяжелое ударило Конана в спину, отправив его в краткий полет по коридору. От такого удара киммериец даже выронил меч.

Ярость Сайлы кипела, как расплавленный котел, когда Царица пайлов с проклятиями бросилась на киммерийца. Но в этот момент из-за угла выскочил человек-рыба и налетел на варвара, сбив его с ног. При этом и сам он упал на пол. Сайла едва успела отскочить в сторону и пропустить мимо себя уже сцепившихся в смертельной схватке мужчин.

Затем она, держа кинжал в руках, стала осторожно подкрадываться к ним. Если Конан одолеет зелкая, она вонзит клинок ему в спину. Если же победа будет на стороне рыбомордого, она поступит с ним точно так же.

А парень-то - не слабак, подумал Клег, сцепившись с Конаном. Наверное, он вдвое сильнее любого, с кем Клегу приходилось иметь дело. Но предводитель зелкаев был втрое сильнее человека и в любом случае был уверен, что победит в поединке.

Однако победа будет нелегкой, понял он. Человек извернулся и сумел сбросить руки Клега со своего горла. Противники покатились по полу и врезались в стену, причем Клег принял на себя всю тяжесть удара. Его руки на миг разжались, и человек сумел вывернуться, вскочить на ноги и встать в стойку, сжав кулаки для удара.

Клег тоже поднялся на ноги и смерил противника взглядом. Человек был явно готов к рукопашной. Даже его более слабые, чем у зелкая, удары наверняка могли свалить противника с ног, придись они в нужную точку. Клег осторожно сделал шаг в сторону...

Вдруг его нога наткнулась на что-то металлическое, лежащее на полу. Бросив взгляд под ноги, Клег обомлел.

Там лежал меч.

Противник был слишком далеко, чтобы достать Клега за то время, пока он нагибался. Миг - и стальной клинок засверкал в его руках.

- Готовься к смерти, - прохрипел предводитель зелкаев.

Он шагнул вперед, занеся меч так, чтобы перерубить противника пополам.

- Обернись, придурок! - раздался женский крик.

Клег не обратил на это внимания. Нет, его, опытного бойца, не проведешь на старом трюке.

Но... в следующий миг он ощутил сзади горячее дыхание, обволакивающее его знакомым запахом. Нет! Он попытался развернуться, но было уже слишком поздно. Мир погрузился в темноту.

Последнее, что ощутил предводитель зелкаев, были смыкающиеся на его теле зубы чудовища.

Сайла успела предупредить зелкая, но тот не обратил внимания на ее крик. В следующий миг чудовище распахнуло жуткую пасть и, словно собака крысу, схватило несчастного, перекусив его пополам. Затрещали кости, брызнула во все стороны кровь.

Царица пайлов застыла в ужасе. Но чудовище не проявило никакого интереса ни к ней, ни к кому больше. Зажав в зубах мертвого зелкая, оно двинулось по залу к деревянной двери.

Конан проследил взглядом путь монстра, и Сайла решила воспользоваться этим шансом. Хотя Райк был мертв, ее ненависть к Конану настолько овладела ее сердцем, что Царица решила довести задуманное до конца во что бы то ни стало.

- Конан! - раздался женский крик.

Стоявший к Сайле спиной киммериец среагировал мгновенно, упав на пол. Женщина-ящер, не удержав равновесия, перелетела через него и, выставив руки вперед, повалилась на стену коридора, а затем на пол. Последнее, что она увидела, - острие обсидианового кинжала, направленное ей прямо в правый глаз. Раздался пронзительный крик - и Царица пайлов рухнула на собственный клинок.

Гнев Даймма граничил с умопомрачением. Еще бы! Он вновь сбился, читая заклинание, - такой шум стоял за дверями.

Не успел Даймм вновь начать чтение древних слов, как дверь комнаты распахнулась, создав волну воздуха, отбросившую чародея к самому потолку.

- Кто посмел!

На пороге стоял Харлог, из пасти которого свесилась нижняя часть тела зелкая.

- Не сейчас, слабоумная скотина! Не сейчас!

Харлог положил изуродованный труп на пол и преданно посмотрел на своего хозяина. От преданной собаки его сейчас отличало только отсутствие виляющего хвоста.

Слова смертоносного проклятия прокатились по комнате, материализовавшись в огненный шар, подобно молнии ударивший в голову чудовищу.

Шкура Харлога почернела и лопнула в нескольких местах. Застонав, монстр повалился на бок, испуская запах горелой плоти.

Даймм с трудом сумел вернуть себя в нужную точку посередине комнаты.

Еще раз, подумал он. Теперь уже точно последний.

Конан посмотрел на женщину-ящера. Она сама, своими руками сразила себя. Черное лезвие вошло ей в голову по самую рукоятку.

Подобрав меч, киммериец направился к своим друзьям. Чин, Хок и Таиркак раз разделались с последними из зелкаев-стражников.

В это же время чудовище проломило дверь и шагнуло в охранявшуюся погибшими зелкаями комнату. Через несколько мгновений тварь была вознаграждена за вторжение вспышкой света и огненным ударом, жар которого Конан почувствовал, даже стоя в стороне. Чудовище вздрогнуло и задымилось. Похоже, оно никогда больше не будет беспокоить кого-либо, подумал Конан.

- Зерно там, - услышал он голос Чин.

- Ну да. Ты разве не видела, что случилось с тварью, сунувшейся за дверь?

- Мы слишком долго шли сюда, чтобы отказываться от цели, - гордо заявил Таир и направился к дверям.

Да уж, подумал Конан, прогулка была - лучше не придумаешь. Вздохнув, он последовал за Таиром вместе с Чин и Хоком.

Хозяину Тумана оставалось произнести лишь несколько слов и тогда уже вновь обрести свое тело.

Ликование уже переполняло его. Осталась последняя строчка. Восемь слов, шесть, четыре...

- Вот оно, - раздался женский крик.

На предпоследнем слове спасительного заклинания Даймм запнулся:

- Да будет ли этому конец!

Он увидел четырех людей, ввалившихся в его святая святых. Единственная женщина направилась к одному из драгоценных талисманов. Как они оказались здесь? Кто они, эти дерзкие пришельцы?

Самый большой из них, черноволосый парень с сильными мышцами, бросился к Даймму с мечом в руках. Одним ударом он рассек бы Хозяина Тумана надвое, если бы тот представлял собой нечто более плотное, чем серое облако.

Обескураженный варвар попробовал нанести еще один удар - с тем же результатом. Не будь Даймм так взбешен, он бы рассмеялся.

Изрядно потратив силы на огненную молнию, поразившую Харлога, Даймм не смог собраться и сотворить что-нибудь подобное с дерзкими возмутителями спокойствия. Единственное, на что у него хватило сил, - это на простое заклинание, парализующее жертву, заставляющее ее застыть на месте. Так и застыли четверо наглецов. Варвар так и не успел опустить занесенный для третьего удара меч. Так он и умрет, невежа, осмелившийся побеспокоить Мастера и даже поднять против него свой жалкий кусок железа. Ничего, подождите только своей очереди. Сейчас главное - довести до конца дело, обрести тело.

Чтобы убедиться в своем одиночестве, Даймм подплыл к выломанной двери и выглянул в коридор. Несколько тел лежали на полу в лужах крови, но, похоже, ни одна живая душа больше не собиралась беспокоить его. Хвала богам! Наконец-то!

Колдун вернулся в нужное ему место и вновь начал читать заклинание.

Словно невидимая сеть окутала Конана, не давая ему шевельнуться. Киммериец попытался напрячь мускулы и сбросить с себя оцепенение безуспешно. Все ясно, колдун наложил на их четверку какое-то заклятие, лишив возможности двигаться.

Хозяин Тумана проплыл перед глазами киммерийца, не обращая на застывшего, как статуя, человека никакого внимания. Затем туманное облако остановилось, и из него полились читаемые нараспев слова незнакомого языка.

Но что мог сделать Конан? Получи он даже свободу, это мало чем поможет ему. Безотказное в других случаях оружие - стальной меч - оказалось бессильным против бесплотного колдуна.

Конан почувствовал холодное дыхание смерти.

Даймм предельно внимательно произнес последние слова заклинания. На этот раз его никто не побеспокоил.

Колдун замолчал и затаил дыхание в ожидании. Он сделал все, что знал и что мог. Сработает? Что-то должно произойти.

Воздух вокруг него закружился, стал закручиваться смерчем. Так, по крайней мере что-то происходит.

Потоки волшебной энергии, которыми в основном и питался Даймм эти пять столетий, тоже закружились, сгущаясь и уплотняясь вокруг него.

Действует!

Заклинание, похоже, начинало действовать само по себе, втягивая в себя энергию воздуха, воды, здания и даже самого колдуна. Это не страшно, подумал Даймм. Только бы снова стать человеком. Тогда он сможет повелевать куда большими энергиями, чем оставаясь в виде облака.

Неожиданно для самого себя Даймм почувствовал, что становится плотнее. В нем стали прорисовываться кости, внутренние органы; все это обрастало мясом, обтягивалось кожей. Да! Наконец-то!

После стольких веков мучений вновь обрести тело!

Конан непрестанно пытался преодолеть сковывавшие его силы. Вдруг он почувствовал, как затекшие руки медленно поползли вниз. Заклятие ослабло. Теперь Конан ощущал его как густую грязь, тонкий ил, а не как крепко спеленавшую его сеть. Он мог двигаться, хотя и медленно.

Перед глазами киммерийца силуэт колдуна становился все темнее и плотнее. При этом неясная фигура медленно, покачиваясь из стороны в сторону, спускалась из-под потолка на пол.

Конан ощутил, что как только сгустившийся из тумана колдун опустится ногами на пол, он обратит свой гнев на непрошеных гостей. Конан еще сильнее напряг свои могучие мышцы и волю, стараясь скинуть с себя остатки заклятия. Все равно двигаться было тяжелее, чем даже под водой.

По мере того как колдун спускался к полу, Конан опускал меч, пока не направил его горизонтально. Нанести удар он ни за что не смог бы, но, может быть, удастся воспользоваться мечом как колющим оружием. Наконец киммериец сумел сделать шаг вперед. Словно чугунные гири повисли на его ногах, словно свинцовые башмаки обули ступни. Пот прошиб его прежде, чем был совершен второй шаг. До колдуна оставалось шагов пять.

Только бы хватило времени.

Да, без сомнения, он становится тем, кем был когда-то. Через несколько мгновений Даймм будет вновь свободен. Он уже придумал, как уничтожит это опостылевшее ему царство. Глубоко под озером бурлила раскаленная лава. Однажды, два века назад, она нашла трещину в скалах. Но в последний момент Даймм магическим заклинанием разъединил две враждебные стихии - огонь и воду. Сделал он это ради собственного спасения. Но в любой момент можно снять заклятие, и тогда два потока сольются в бурлящем котле, уничтожая все живое вокруг струями раскаленного пара. Как только силы колдовстваперенесут Даймму прочь из кратера, он снимет заклятие. Именем всех богов Тьмы, он сделает это! Пропади он пропадом, этот замок, остров и весь кратер!

Ноги Даймма уже почти касались пола. Как только это произойдет, предсмертное заклятие старого колдуна потеряет свою силу. Хозяин Тумана, не выдержав, победно рассмеялся.

Конан сделал еще один шаг, держа меч прямо перед собой обеими руками. Он двигался уже чуть быстрее, но все равно медленнее, чем во сне. Еще три шага, вот уже два... но вот колдун уже встал на пол и стал превращаться в...

Даймм почувствовал, как напряглись его мышцы, принимая на себя его вес; ступни плотно встали на прохладный камень пола. Дело сделано! Сейчас уничтожить лично тех, кто осмелился побеспокоить его и даже поднять на него оружие. А затем - пусть расплавленные подземным жаром скалы вырываются наружу, встречаясь с потоками воды.

Колдун медленно повернулся.

- Пришло время смерти, - прошептал он.

Изо всех сил Конан навалился на свой меч. Движение не было быстрым, но за ним стояла вся масса тела киммерийца. Повернувшийся колдун оказался как раз перед острием меча. Клинок вонзился в грудь мага, медленно, но верно пронзил ее насквозь, разорвав сердце, пройдя сквозь позвоночник, и вышел со спины, прорвав ткань плаща.

Заклятие, удерживавшее Конана, исчезло, и он, следуя направлению движения, ринулся вперед, словно камень из пращи. Рукоять меча врезалась в тело колдуна, отбросив его на несколько шагов назад. Изогнувшись, колдун рухнул на пол.

- Не-е-е-е-т!

Издав этот истошный вопль, Даймм последний раз дернулся и затих.

Хозяина Тумана, Великого Мастера не стало.

Глава 25

- Он мертв? - спросила Чин, подойдя к Конану.

Прежде чем он ответил, с телом на полу стало твориться что-то странное. То, что когда-то было Дайммом, не успев обрести свой прежний облик, стало на глазах меняться. Кожа на лице лопнула, высохла, превратившись почти в пергамент, затем истлела вместе с плащом. Плоть сгнила, обнажив кости сначала желтые, но быстро побелевшие и рассыпавшиеся в порошок. Все это заняло не больше минуты, оставив на полу лишь горсть праха.

- Ну, я склонен думать, что скорее всего он мертв.

Чин подошла к столь трудно доставшемуся им зерну, взяла его в руки и пристально посмотрела на него, как бы не в силах поверить своему счастью.

- Мы можем возвращаться, - сказала она наконец.

Конан огляделся:

- А может быть, стоит задержаться и насобирать кое-каких безделушек?

Его острый взгляд уже приметил желтое сверкание некоторых украшений в комнате, да и зеленые камешки, которыми инкрустирована входная дверь, наверное, тоже чего-нибудь да стоят. Должен же он получить хоть какое-то вознаграждение за это кошмарное путешествие.

Пол под ногами киммерийца и его спутников задрожал.

- Что это? - спросил Хок.

Взрослые переглянулись.

- Похоже на землетрясение, - первым высказал предположение Конан.

- На воде-то? Не похоже.

Замок вновь тряхнуло, да так основательно, что Конану пришлось потрудиться, чтобы сохранить равновесие. Чин опустилась на одно колено, и даже ловким Таиру и Хоку пришлось помахать руками, чтобы не упасть. В потолке появилась изрядная трещина, из которой им на головы посыпалась пыль и труха.

- Что бы это ни было, лучше сматываться отсюда, пока нас тут не похоронили заживо, - сказал Конан.

Все четверо бросились к выходу. Конан по дороге успел вскочить на спину мертвого чудовища и вырвать из дверного косяка один из камней. Опустив его в мешочек на поясе, Конан поспешил за своими друзьями.

Какое-то существо с телом собаки и головой обезьяны в страхе пронеслось рядом с ними. Конан повернул и последовал за ним.

- Куда ты? - крикнула Чин. - Мы ведь пришли с другой стороны.

- Эта тварь здесь живет и, наверное, лучше нас знает эти коридоры.

Повернув вслед за странным уродом за угол, Конан увидел двоих бегущих в том же направлении зелкаев. Рыбомордые если и заметили чужаков, то не обратили на них внимания.

Пол снова покачнулся, причем настолько сильно, что даже Конан не устоял на ногах. Перекатившись через плечо, киммериец вскочил, невредимый. Впереди на пути их отступления рухнула одна из арок, подняв тучу пыли. Все больше и больше трещин зияло на стенах и пересекало потолок.

Стало ясно, что замок старого колдуна не выдержит такой встряски.

- Быстрее! - крикнул Конан.

Все четверо вновь бросились вслед за странным животным, которое чуть было не скрылось из виду.

Они бежали по коридорам дрожащего, рассыпающегося на глазах здания, уворачиваясь от камней, сыпавшихся со стен и потолков и перепрыгивая протянувшиеся через пол разломы.

Урод наконец привел их к двери, оказавшейся запертой. Зверь заскулил и заскреб по дереву когтями.

- Брысь отсюда! - прикрикнул на него Конан.

Псоглавец повиновался и пропустил человека к двери. Повернув ручку, Конан распахнул деревянные створки. Впереди показалась еще одна дверь. Подбежав к ней, они открыли и ее, наткнувшись на третью, большую по размеру дверь - почти ворота - за ней. Наконец и этот последующий барьер был преодолен, и они выскочили на улицу.

Ночную тьму прорезал свет луны и звезд, и в этом призрачном освещении беглецы увидели, как обрушилась большая часть замка, в том числе и дверной портал, через который они только что выскочили.

- Вот и славненько, - заметил Таир, - вовремя успели.

- Мы еще не в безопасности, - сказала Чин, - смотрите!

Вдалеке от озера повалил столбом пар, а в глубине под водой появилось оранжевое свечение.

- Вулкан, - мрачно сказал Таир. - Гора под озером ожила.

Конан кивнул. Он знал о том, что это такое, когда расплавленные скалы стекают по склонам, сжигая все на своем пути. Озеро закипит, как котел над очагом. Все живое в нем погибнет, включая водоросли, составляющие плавучий остров.

Озеро покрылось волнами, от которых уже тянуло жаром.

Невдалеке от киммерийца и его спутников вода прорвала слой водорослей и выплеснулась на поверхность.

- Надо уходить отсюда! - крикнул Таир.

- Не забывай, отсюда до края воды - день пути, - охладил его пыл Конан.

Большая волна высоко подбросила водорослевый ковер. В воздухе запахло тухлыми яйцами. В следующий миг большой кусок острова был вырван ударом невидимой иглы снизу и сброшен далеко в сторону. Большой язык пламени полыхнул в образовавшемся окне и вновь исчез в глубине.

- Кром!

- Так мы никогда не доберемся до берега!

- Другого выхода нет! Лучше умереть, пытаясь спастись, чем дожидаться смерти сложа руки.

- Подождите, - вмешалась Чин. - Может быть, есть другой выход.

- Готов выслушать любые предложения, - усмехнулся Конан.

Остров снова качнуло, словно лодку в шторм. Неясный далекий гул перешел в хорошо слышный грохот.

- Зерно! - воскликнула Чин. - В нем же столько силы!

- Хватит, чтобы успокоить все это? - усомнился Конан.

- Нет, но, может быть, оно может вернуть нас домой.

- Что?

- Есть легенда, по которой тот, кто настроен на энергию талисмана, может использовать его силу, чтобы вернуться в родную рощу.

- Легенда, говоришь? А как бы нам осуществить это дело на практике?

- Не знаю, получится ли.

В сотне шагов от них взвился к небу огненный шар, ярко осветив на мгновение весь остров.

- У нас мало времени, - поежился, посматривая вокруг, Конан, - попробуй свои заклинания.

- Встаньте ближе друг к другу, возьмитесь за руки.

Левой рукой Конан нащупал запястье Таира, а правую протянул Хоку. Вдруг мальчишка отпрянул и бросился бежать.

- Хок, стой! - крикнул Конан.

Подбежав к выведшему их из замка уродцу, мальчик взял его на руки. Животное вздрогнуло, но не сделало попытки укусить человека или вырваться.

Хок вернулся к Конану и брату.

- Это еще зачем?

- Она боится. Нельзя оставлять ее здесь на верную смерть.

Хок пристроил перепуганное создание на своем худеньком плече и взялся левой рукой за ладонь киммерийца, протянув правую сестре. Таир прижал локоть к локтю Чин, выставив ладони, сложенные чашечкой вперед, в центр их маленького круга. Девушка заговорила что-то на непонятном Конану языке.

Мощный взрыв потряс весь остров. Новый огненный столб поднялся почти к самым звездам. Поверхность под ногами заходила ходуном. Конан изо всех сил упирался ногами в водоросли, поддерживая своих друзей, чтобы они не упали.

Чин продолжала что-то бормотать, все так же тихо, только быстрее и быстрее.

Очередной взрыв раздался прямо под ними, подбросив всю компанию вместе с куском острова высоко в небо. Конан успел заметить огненный язык, потянувшийся вслед за ними, и решил, что настал его смертный час...

Не успел он сделать и одного вдоха, как обнаружил себя на твердой земле под ветвями дерева-исполина.

- Сработало! - радостно крикнул Таир, отпустив руку Конана и бросаясь обнимать сестру.

По другую сторону от киммерийца Хок отплясывал непонятный танец, прижимая к себе радостно повизгивающую зверюгу.

Конан усмехнулся. Уж на что он не любил любое колдовство и магию, стараясь где только возможно избегать таких штучек, сейчас он не имел ничего против одного конкретного чуда. Никогда раньше он не был так безнадежно близок к смерти. И никогда еще он не был так рад спасению.

На мгновение Конану показалось, что где-то невдалеке послышался уже знакомый смех. .

Смех, если он и в самом деле звучал, затих в ветвях деревьев. Ухмылка на лице Конана расползлась в широкую улыбку. Завтра он продолжит прерванный путь в Шадизар. Попрощается с Чин, с Таиром и Хоком, с их гигантскими деревьями и пойдет дальше. Город воров ждал киммерийца, с готовностью предлагая все свои богатства.

Перри Стив Цена победы

Истинный Воин иногда продает меч.

Но только меч, а не руку, сжимающую клинок.~

Глава первая

По дороге, ведущей с Карпатских гор к Шадизару, топал парень; у левого бедра его покоился в ножнах длинный широкий меч вороненой стали. По всему было видно, что габаритами путник превосходит большинство простых смертных: высокий рост, широченные, налитые неукротимой силой плечи, мощные руки, сплошь покрытые белой насечкой старых шрамов; голубые, как ледники на горных вершинах, глаза сияют на загорелом лице с широкими скулами и решительным подбородком. Внешность внушительная! Но если внимательно присмотреться, то станет видно - это всего лишь юноша, на долю которого скорей всего выпали тяжкие испытания.

Солнце немилосердно жарило Заморийское плато; над голой, потрескавшейся землей дрожал раскаленный воздух. Знойный ветер плел мелкие смерчи, что мгновенно взвивались на месте, прежде чем осесть пылью.

И тот же обжигающий ветер всколыхнул прямо обрезанную черную гриву юноши, когда тот остановился, чтобы глотнуть воды из кожаного бурдюка. Влага была тепловатой и отдавала железом, но парень пробовал и похуже и сейчас пил с удовольствием. Он опустил мех и огляделся по сторонам.

Здесь мало что притягивало взгляд. Растительность на плато скудная, лишь редкий чахлый кустарник. Впереди, примерно в трех часах ходу, высилась темная громада - вроде бы скалистая гряда, - там росли какие-то деревья, и была тень, если зоркие глаза странника не обманывали его.

Путь в Шадизар оказался долгим, полным опасностей и невзгод. Теперь, даже несмотря на то что солнце немилосердно терзало путника своими пламенными дланями, юноша был рад спокойствию одиночества. Ибо он испытал все виды опасностей, исходящих от людей и зверей, а также от существ, рожденных во мраке преисподней. Счастье еще, что он вообще уцелел, хотя и предпочел бы оказаться в лучшем положении. Сейчас ему больше всего не хватало плаща, дабы защитить мощное тело от нестерпимой жары, - тогда путь показался бы куда легче.

Звали путешественника Конан, родом он был из далекой северной Киммерии. В больших городах, на перекрестках караванных дорог, в портовых кабаках и воинских казармах его называли варваром. Конан лишь усмехался на подобные высказывания и сильнее сжимал рукоять верного меча. Вот и сейчас киммериец громко рассмеялся.

- Воистину, - проговорил он, будто обращаясь к пустынным окрестностям, - плащ и конь, а еще мешок золота поперек отличного седла - вот и все, чего можно пожелать!

Он еще хлебнул воды, завязал бурдюк и вновь зашагал. У него, киммерийца, превосходный меч с острым как бритва лезвием, кожаные штаны, широкий пояс и сума, впрочем в данный момент практически пустая; а еще мех с водой, заполненный почти до половины. Более того, ноги путника обуты в хорошо скроенные сандалии. Человеку может выпасть куда худшая доля. Конан почитал лишь одного бога - Крома. Мрачный покровитель киммерийцев давал человеку лишь жизнь и волю; все остальное нужно было добыть своими руками. Кром не заботился о хлюпиках и лежебоках, нытиках и лицемерах, не было смысла взывать к нему с надеждой на благоволение.

Однажды Конан видел Крома. Или думал, что видел. Варвар улыбнулся, вспомнив об этом. Именно так. А что сделает человек с даром сурового божества - зависит только от самого человека. Сейчас Конан стремился попасть в Город Воров, заняться там ремеслом ловца удачи и разбогатеть. Еще несколько дней, и он наконец достигнет цели. Оказаться в Шадизаре, нагрузиться ворованными монетами и камнями, распутничать и наслаждаться заслуженной роскошью. А для этого надо упрямо идти вперед.

Близкая ночь раскинула над землей свои сумрачные крылья, неся долгожданную прохладу. Конан очутился в скалистом разломе, к которому стремился; теперь дорога в Шадизар вилась между крепкими вечнозелеными деревьями и густыми зарослями кустарника. Киммериец приметил следы мелких животных и решил, что неплохо бы соорудить несколько ловушек, дабы раздобыть себе ужин, прежде чем расположиться на ночлег. К сожалению, нет плаща, нет шкур, чтобы постелить на землю, но варвару хватило нескольких минут, чтобы соорудить себе постель из веток и ароматной хвои. Вечер выдался прохладнее, чем прошедший день, но слишком похолодать не должно: Конан уже оставил позади ледяное дыхание гор.

В то время когда он ставил третий силок, сплетенный из вьющихся стеблей, тонкий слух киммерийца распознал в шорохах ночных зверьков посторонний шум.

Кто-то чихнул. Киммериец никогда не слышал, чтобы кролик издавал подобные звуки. И уж конечно не кролику принадлежала последовавшая за чиханьем приглушенная, но достаточно отчетливая ругань.

Ни единым движением не обнаружив своей настороженности, Конан продолжал ставить силок, маскируя петлю сухой травой и закрепляя ее на колышках. Однако киммериец был начеку и напрягал слух, дабы распознать в окружающей мгле новые звуки.

Он стоял недалеко от обочины дороги, расставив ноги над узкой полоской звериных следов, скрывавшихся в зарослях колючего кустарника. Слева от него была небольшая прогалина, заросшая высохшей травой, а дорогу пересекала купа вечнозеленых деревьев с густым подлеском. Именно оттуда донесся подозрительный звук.

Едва Конан наладил западню, как слух его вновь уловил подозрительный шум. Теперь варвар распознал шорох металла по коже - будто из ножен тащат короткий меч или кинжал, - потом глухой звон кольчуги и скрип кожаных доспехов, вновь покашливание и сдавленное проклятие вслед за предостерегающим шепотом. В последних словах Конан отчетливо определил заморийский говор.

Так. Конан не видел затаившихся среди деревьев, но доносящиеся оттуда звуки выдавали намерения незваных гостей. Будь ребята настроены дружелюбно, они спокойно подали бы голос, а не крались тайком, вытаскивая оружие и призывая друг друга к тишине.

Конан внимательно оглядел окрестности. Если направиться к тем колючим кустам, то спина у него будет прикрыта. Никто не сможет приблизиться с тыла.

Мысли у киммерийца не расходились с делом. Не сводя глаз с деревьев и вытаскивая меч, он шагнул к кустам. Ночь еще не окончательно вступила в свои права, и угасающее светило блеснуло на вороненом клинке, когда холодная сталь со слабым скрипом покинула ножны. Обеими руками, правая к левой, Конан сжал рукоять и взмахнул оружием, дабы размять запястья и плечи.

- Эй, ночные псы! Выйдите и покажите себя!

Десять раз стукнуло сердце, прежде чем разбойники начали с шумом продираться сквозь заросли и наконец выскочили на утрамбованную дорогу. Их было шестеро, и у Конана не возникло ни малейших сомнений в лихом ремесле ночных бродяг. Облачены душегубчики во всевозможные лохмотья военного снаряжения: дикая мешанина кольчуг, катафрахт, латных рукавиц и чашеобразных латунных шлемов. Возможно, когда-то они и служили в каком-нибудь войске, а может быть, просто подстерегли несчастных солдат и похитили доспехи. Двое были вооружены короткими кривыми мечами, еще двое держали в руках деревянные копья с треугольными наконечниками; один приготовил пару изрядных ножей, а последний нес Моргенштерн - железный шар, усеянный шипами, на длинной деревянной рукоятке. Да уж, банда первостатейная!

Человек с Моргенштерном сделал шаг вперед. Он был невысок, но широк в плечах и мускулист, а еще изрядно плешив. Шлема он не носил.

- Нет никакой нужды в оскорблениях, варвар. Мы вовсе не ночные псы, а просто... э-э-э... бедные странствующие пилигримы.

Конан рассмеялся. Рассчитывают ли они таким образом заставить его убрать меч?

- Пилигримы?

- Именно, а потому монет у нас не густо. У тебя, случайно, не завалялось нескольких, кои ты смог бы пожертвовать нашему благому делу?

- Нет.

- Жаль. Что ж, этот меч, которым ты машешь столь грозно, тоже чего-нибудь стоит. Мы могли бы продать его.

- Я не настроен расставаться с ним.

Человек махнул шипастым оружием в сторону своей шайки:

- Нас здесь шестеро, а ты один. Отдай меч и все ценное, что у тебя есть, и можешь проваливать целым и невредимым.

- Знаешь, парень, у меня немного другие планы.

- Тем не менее нас по-прежнему шестеро на тебя одного.

- Это легко поправить.

Конан ухмыльнулся, по-волчьи оскалив крепкие, белые зубы.

Человек с Моргенштерном пожал плечами, затем повернулся к своим людям:

- Увы, боги желают, чтобы мы сами заработали себе средства к существованию. Прикончить его.

Шестеро вытянулись цепью и двинулись к киммерийцу. По мере их приближения варвар прикидывал силы нападавших. Оба копьеносца более чем упитанные и передвигаются с трудом, а потому Конан весьма низко оценил их мастерство в бою. Хотя двое с мечами молоды. Правда, первый хромал, а другой, сжимая оружие, нервно менял хватку, будто на флейте наигрывал. Если разбойник с двумя ножами выжил до сих пор, промышляя на дороге и орудуя лишь этими клинками, он должен быть быстр и умел. Что же до вожака с усеянным шипами страшным оружием, то вожаком он скорее всего стал, одержав верх над другими претендентами. Все они преспокойненько выпустят намеченной жертве кишки, и, надо думать, не раз поступали подобным образом. Но вожак и тот, что с ножами, наиболее опасны, рассудил Конан.

По-видимому, они ожидали, что он останется на месте и будет отбивать атаки, держа в тылу за спиной колючий кустарник. Это была бы наиболее благоразумная и очевидная защита.

Именно по этой причине, как только бандиты сомкнули вокруг киммерийца неровный полукруг, Конан с леденящим кровь кличем прыгнул на разбойников.

Ближе всего оказались двое с копьями. Пораженные, они отпрянули, но в то же время попытались ткнуть варвара жалами. Ни то ни другое им не удалось. Киммериец взмахнул мечом и отбил древко одного копья. Тем же движением он описал круг над головой и обрушил вороненый клинок. Острое лезвие рассекло латунный шлем, глубоко вошло в череп и мозг, и копьеносец рухнул так, будто у него исчезли ноги.

Другой повернулся было бежать, но Конан уже высвободил меч из трупа и вновь прыгнул. Метнувшись с боку, клинок глубоко вонзился врагу меж ребер, прошел сквозь легкое и разрубил сердце. Человек захлебнулся в крике, уронил копье, вцепился в смертоносное лезвие. И лишился четырех пальцев, когда Конан резким движением высвобождал оружие. Кровь с клинка брызнула прямо в глаза нервного негодяя с мечом, что подкрадывался сзади.

- Мошонка Сэта.. - взвыл бандит. Он не закончил свое проклятие, ибо Конан пнул его в живот, отбросив на головореза с ножами.

Удар оказался столь внезапным, что разбойник непроизвольно взмахнул оружием и... всадил кинжалы по самые рукояти в почки изумленного подельника. Нашедший столь странную смерть налетчик повалился как подкошенный, увлекая за собой один из ножей.

Хромой разбойник ринулся к Конану, но поскользнулся и грохнулся мордой вниз. Киммериец отпрянул, уворачиваясь от падающего, и сам споткнулся о первого копьеносца.

- Кром! - вырвалось из глотки разгневанного варвара.

Бандит с кинжалом немедленно подскочил к Конану, дабы поскорее выпотрошить незадачливого противника, однако киммериец, растянувшийся на спине, резко поднял меч, и острие распороло лоб атакующего. Тот по-бабьи заверещал, выронил нож, зажал рану и слепо метнулся прочь от места схватки.

Хромой же поднялся и не замедлил накинуться на киммерийца - лишь затем, чтобы напороться на ожидающую его вороненую сталь. Здесь встретились удача и неудача. Меч Конана, глубоко засевший в кости, выскользнул из руки во время судорожной агонии умирающего. Разбойник рухнул прямо на варвара и стиснул его ноги в смертельном объятии.

Конан оказался в ловушке!

- Готовься встретиться со своим богом! - взревел вожак шайки, бросаясь вперед и вздымая моргенштерн. Киммериец изогнулся, почти разорвав хватку мертвеца, но понял, что не успевает!..

И тут из темноты донесся характерный свист и меж лопаток главаря разбойников внезапно вонзился кол. Моргенштерн упал, угодив шипами в труп бандита, что придавил ноги киммерийца.

Конан уставился перед собой. То, что вошло в спину атамана и, пронзив человека насквозь, вышло из груди, было не простым колом. То было копье, но какое! С острием в форме листа, длиннее, шире и толще ладони Конана, и древком - в окружности не меньшим мощной руки киммерийца.

Атаман повалился назад, но застыл, ибо конец огромного копья уткнулся в землю. Еще удар сердца, и мертвый разбойник повалился на бок.

Конан согнулся, с трудом расцепил пальцы мертвеца, сомкнувшиеся на его ногах, и вылез из-под трупа. Затем уставился на главаря шайки. Что это за рука, способная метнуть огромное копье с такой силой, чтобы пронзить человека насквозь?

Когда Конан встал на ноги и огляделся в поисках меча, из-под деревьев выступили три фигуры. В сгущающейся тьме варвар различил двух мужчин и женщину, облаченных в кожаные и шерстяные одежды. Мужчины несли копья. Это вроде бы означало, что именно женщина бросила свое, прикончила грабителя и спасла Конана. Поразительно.

Киммериец с ужасом разглядывал незнакомцев. Они выглядели почти так же, как обычные люди, коих варвар встречал во время странствий. Если не принимать в расчет одного важного отличия. Даже женщина, меньшая в троице, была по крайней мере наполовину выше Конана и, наверное, вдвое тяжелей.

Великаны. Киммериец лицом к лицу стоял перед тремя самыми настоящими великанами.

Глава вторая

Несмотря на все свое изумление, Конан спокойно подобрал меч и принялся вытирать кровь с лезвия, воспользовавшись рубахой одного из разбойников. Человек, который не заботится о своем оружии, не достоин того, чтобы владеть им.

- Я обязан вам жизнью, - заметил киммериец великанам.

Трое гигантов негромко переговаривались между собой на языке, Конану не знакомом. Прошло некоторое время. Затем женщина с иссиня-черными волосами, спадающими на плечи, и формами, безошибочно, несмотря на столь невероятные размеры, указывающими на пол, повернулась к Конану. Она заговорила с ним на том же заморийском наречии, на котором варвар обратился к троице:

- Ты хорошо сражался. Ты не из местных племен.

Голос у нее был низкий, немного грубый, но все равно в нем слышались чисто женские интонации. Черты лица великанши, несмотря на свои размеры, не были лишены привлекательности. Что же до форм, то они походили на пропорции обыкновенной женщины, только увеличенные почти вдвое. Конану доводилось видеть людей, считавшихся великанами, но большинство из них просто уроды с покатыми лбами, толстыми губищами и обезьяньими руками.

- Я Конан из Киммерии, - просто представился воин. - Из страны далеко к северу. Направляюсь в Шадизар.

Он исследовал свой клинок в поисках зазубрин и остался доволен, таковых не обнаружив.

Вновь последовала пауза, а затем женщина обратилась к своим спутникам на том же незнакомом языке. Новое долгое ожидание, и она опять повернулась к Конану. Киммериец заметил, что гиганты, похоже, находятся в нерешительности.

- Наша деревня недалеко от Шадизарского тракта. Возможно, ты не откажешься от нашего гостеприимства?

- А другие жители, они тоже такие... большие, как вы?

- Если не считать детей, то все мы одного роста.

Конан задумался. Селение, полное непомерных здоровяков! Разумеется, на это стоит посмотреть. Шадизар ждал долго - почему бы ему не подождать еще день или два?

- Что ж, думаю, большого вреда не будет, если я загляну к вам на добрый ужин и кувшин-другой вина.

Один из гигантов направился вытаскивать застрявшее в трупе бандита копье. Великан с легкостью высвободил оружие; последовал звук, будто выдергивают сапог, завязший в грязи, или гвоздь из сырого дерева. Исполин передал оружие подруге.

- Отличный бросок, - заметил Конан.

- Меня кличут Тэйли, - проговорила женщина, - а народ наш называют джатти. Иногда я способна поразить цель вот этим, - она с силой ударила оземь древком копья, - но по сравнению с большинством наших я совсем не сильная.

Конан взглянул на рану в груди мертвого разбойника - дыру, в которую он запросто мог просунуть руку. Обыкновенный человек, пусть даже самый сильный, с большим трудом мог бы поднять и кинуть оружие, нанесшее такую жуткую рану, а эта огромная женщина называет себя слабой. Все, что амбалы-джатти теряют в скорости, они с лихвой отыгрывают силой.

- У тебя есть еда? - спросила Тэйли. - У нас тут вино, мясо и сыр. Приглашаю тебя разделить с нами трапезу.

- Я и так уже в долгу перед вами, - ответил Конан.

Тэйли обвела глазами мертвых разбойников.

- Шакалы, питающиеся падалью, - фыркнула она. - Ничего, кроме смерти, они не заслужили. Ты избавил нас от лишних хлопот, прикончив это отребье.

Что ж, в этом была доля правды. Кстати, сразу после хорошей потасовки у киммерийца пробуждается зверский аппетит.

- Значит, вино, говоришь? - уточнил на всякий случай северянин.

- Вот именно.

Выспался Конан прекрасно; сны его питала щедрая толика превосходного вина, а сознание, что стоянку с ним делит тройка непоколебимых великанов, делало отдых совершенно безмятежным. Нет сомнений, они не собираются прирезать его сонного, ведь гиганты запросто могли грохнуть северянина заодно с главарем разбойников.

Когда утренняя заря окрасила чистый небосвод первыми лучами, киммериец проснулся, чувствуя себя будто заново родившимся. Его вновь ждут приключения, но они, похоже, будут пока лишены привычных невзгод и опасностей. Деревня великанов больших опасений не внушает, ведь киммериец гость. А статус гостя во всей великой Хайбории - священен.

Когда после обильного завтрака отряд выбрался на дорогу, Тэйли, единственная, кого понимал Конан, поведала ему кое-что об истории племени джатти.

- Триста лет тому назад, - рассказала она, - наши предки были созданы неким колдуном, нуждавшимся в крепких руках и спинах для строительства замка. То был великодушный чародей, и, когда работа была сделана, он подарил джатти свободу. С тех пор мы и живем более или менее спокойно в той самой деревне, где появились на свет.

Конану показалось, будто некое облако затаенной печали на миг омрачило чело великанши, когда она произносила последнюю фразу, но не стал допытываться о причинах.

Несколько часов они шагали в почти полном молчании, если не считать отдельных фраз между великанами, которые Тэйли не озаботилась перевести киммерийцу.

Около полудня они свернули на узкую тропу, что спускалась в расщелине между скалами справа от дороги. Вслед за тремя исполинами Конан дошел до места, где тропинка побежала вдоль ручья, окаймленного ивняком и рогозом. Следующий час ходьбы привел отряд к густым зарослям, а еще через час пришлось пробираться болотом. Земля здесь подавалась под ногами, а деревья стали выше и нависали куполом над дорогой, заслоняя свет. То тут, то там листву пронзал редкий солнечный луч, но не было здесь, в придачу к надоедливому жужжанию насекомых и хлюпанью воды под ногами, изматывающей жары, так мучившей накануне киммерийца.

Тропинка уже давно исчезла, но великаны, казалось, точно знают, куда ступить, чтобы не оказаться в трясине. Конану не хотелось бы оказаться здесь в одиночку, ибо повсюду их окружали участки зыбучей почвы, путь не раз пересекали змеи, некоторые из которых были толщиной с ногу Конана, а длиной втрое превосходили человеческий рост. Впрочем, поскольку варвар следовал за великанами, у него не было причин для беспокойства. Нет никакой опасности провалиться там, куда ступила огромная нога, несущая подобную тяжесть.

Когда в относительно сухом месте они остановились перекусить, чуткий слух Конана уловил в отдалении странный шум. Будто бы лягушка квакает после проливного дождя.

Великаны тоже обратили внимание на эти звуки.

Самый высокий заворчал и произнес:

- Варги!

После чего сплюнул на влажную землю.

Конан повернулся к Тэйли:

- Варги?

Женщина кивнула:

- Болотные бестии. Они как джатти, только очень маленькие. Даже меньше тебя. У них зеленая пупырчатая кожа, и они затачивают себе зубы. Самые отвратительные из дикарей. Бродят стаями и... питаются мясом джатти.

Конан задумался. Существа, что едят гигантов, вполне могут соблазниться и человеческой плотью. Правая рука его непроизвольно скользнула к рукояти меча.

- Они трусливы, - продолжала женщина, - и нападают не менее чем дюжиной на одного. Наверное, нам они докучать не станут.

Конан кивнул. Как бы то ни было, он будет начеку.

Вьющейся тропой отряд пересекал топь. Несколько раз спутники предостерегали киммерийца от неверных шагов, и он понял, что в деревню великанов вряд ли кого занесет случайно. Более того, даже если кто и прознает, где она находится, путешествие окажется в высшей степени опасным. Конан обладал невероятной способностью подмечать детали и надолго запоминал однажды пройденный путь. Но даже он здесь вынужден был бы проявлять величайшую осторожность, прежде чем сделать следующий шаг.

Уже далеко за полдень они оставили позади трясину и оказались на краю селения.

То было впечатляющее зрелище!

Дома большей частью из дерева, с тростниковыми крышами, и даже меньший из них казался огромным по человеческим меркам. В поле зрения Конана попало несколько джатти, работающих или направляющихся по своим делам. Женщины перетирали зерно в муку, мужчины рубили бревна, рядом дети устраивали потешные битвы. Кимммерийцу показалось, будто и сам он ребенок. Действительно, даже ребятишки были ростом с северянина, который всегда втайне гордился своим богатырским сложением.

Никогда варвар не видел ничего подобного.

Некоторые из поселян, прервав работу, подходили поприветствовать вернувшуюся троицу и с любопытством разглядывали Конана. Они переговаривались на своем языке, и Конан слышал свое имя, упомянутое Тэйли в разговоре с односельчанами.

Наконец Тэйли и два ее спутника привели Конана к большому строению, располагавшемуся почти в центре деревни. Прямо у входа стояли мальчик и девочка. Оба были чуть покрупнее Конана, хотя он и оценил их возраст не более чем в тринадцать зим. Одеты в домотканые шерстяные рубахи и короткие юбки, на ногах сапоги из зеленой пупырчатой кожи, доходившие почти до колен. Волосы в точности такого же оттенка, как у Тэйли. Явно присутствует чисто семейное сходство.

Тэйли указала на паренька:

- Это Орен. - Мальчишка улыбнулся. - А это Морья, его сестра-близнец. Они мои младшие брат и сестра.

Конан приветливо кивнул детям.

- Отличная штуковина, Тэйли! - воскликнул мальчик.

Конан хмуро глянул на великаншу:

- Штуковина?

- Я немного научила их вашему языку, - объяснила она. - Но часто они выражаются неудачно.

Конан с этим согласился: действительно, у детей многое получается не так.

- Мой отец в доме, - сказала Тэйли. - Он бы хотел познакомиться с тобой.

- Как же он узнал обо мне?

- Должно быть, близнецы успели разболтать.

Внутри огромного дома царил сумрак - свет сюда попадал лишь через немногочисленные окна, прорубленные в стенах и открывающиеся наружу. Гигант, почти вдвое превосходивший ростом Конана, стоял посреди комнаты у какого-то сооружения, смахивающего на прочную клетку. Еще здесь были столы и стулья, расставленные по периметру, а также повсюду огромные корзины, сплетенные из тростника.

- Эй, Тэйли! - пророкотал исполин.

- Да, отец.

Конан и великанша, оставив прочих джатти в дверях, подошли к гиганту. Тот носил темную с проседью бороду и был обнажен, если не считать дубленой звериной шкуры, опоясывающей чресла и доходящей до колен. У Конана создалось впечатление, что великан способен переломить его пополам усилием не большим, чем требуется обычному человеку, чтобы сломать старую метлу.

- Этот человек - Конан, - начала Тэйли, - прикончил пятерых разбойников человечьего племени на скалистом плато. Мой отец, Разори, предводитель джатти, а также шаман.

- Пять разбойников, неужели? - гаркнул Разери; в закрытом пространстве голос его звучал громовым рокотом. - Превосходно, дочь моя! Ты доставила мне хороший материал!

Опять прозвучало нелепое слово, опять киммерийца назвали неодушевленным предметом. Но на этот раз Конан не подумал, что слово вырвалось случайно. Тревожная струна запела в сердце. Варвар начал было поворачиваться к Тэйли...

...и увидел огромный кулак, по сравнению с которым его собственный казался крошечным. Эта своеобразная булава летела прямиком Конану в лоб.

- Извини, - успел услышать киммериец.

Он вскинул руки для защитного блока, но мир взорвался красным и желтым. Затем разлилась тьма.

Глава третья

Фургон петлял по слежавшемуся снегу Верхней Коринфийской дороги в ущелье, ведущем в Замору. Повозка, что медленно преодолевала ледяное дыхание гор, была сработана из дерева. Длинная и широкая, с высокими боками и островерхой крышей из туго натянутой плотной материи, защищающей от всевозможных капризов природы. Шесть большущих деревянных колес обшиты железными обедами, втулки густо смазаны дегтем, спицы для пущей стойкости обернуты полосами позеленевшей от старости меди. Кромка кузова украшена глубоким резным орнаментом. Впрочем, замысловатый узор изрядно выцвел под неумолимым солнечным оком. Размеры фургона под стать лишь широким дорогам, и шестерка запряженных быков с трудом волочила массивное сооружение.

Лицо возчика, сидевшего впереди, спиной к пологу, скрывавшему внутренность фургона, спрятано под глубоким капюшоном. Руки, державшие вожжи, затянуты в перчатки. Через какое-то время изнутри вылезла вторая фигура и уселась рядом с возчиком. Этот оказался весьма привлекательным парнем с волосами цвета свежей соломы, с лицом чисто выбритым и красивым по самым строгим меркам. Одет он был в серый плащ с капюшоном. Парень хлопнул возчика по плечу:

- Стой, Панхр. Дэйк велел тебе притормозить, надо сварганить что-нибудь пожрать.

Из-под капюшона донесся нечленораздельный рык.

Беловолосый ухмыльнулся, обнажив прекрасные зубы:

- Ох, косматый, слишком уж ты мрачен. Наслаждайся жизнью!

С этими словами парень протянул руку и, откинув капюшон, скрывавший лицо собеседника, явил миру милейшее существо, именуемое .

Возчик злобно заворчал и тяжело взмахнул кулаком в перчатке. Неуклюжее движение оказалось столь мощным, что беловолосый слетел со своего места и шмякнулся на слежавшийся снег. Панхр же немедленно водрузил капюшон на место, однако любой случайный свидетель успел бы понять причину столь неожиданной вспышки.

У Панхра было лицо зверя. Волчья морда. Там, где у человека красуется нос, выступало хищное рыло. Когда монстр оскалился в ярости, появились длинные, острые зубы, созданные, чтобы рвать плоть. А еще, вдобавок к рылу и глубоко посаженным звериным зенкам, рожа сплошь покрыта жесткой щетиной. Скорее шерстью, нежели человеческими волосами.

Когда быки медленно затормозили, Панхр навострился было прыгнуть с козел на упавшего, но тут властный голос, подобный удару бича, прорезал морозный воздух:

- Панхр! Стой!

Человек с волчьей мордой застыл на месте, будто оглушенный.

Из-за полога появился третий мужчина. Он казался полной противоположностью светловолосому, что барахтался в снегу рядом с фургоном, силясь подняться. Смуглый, с волосами цвета воронова крыла; длинные усы опускаются значительно ниже квадратного подбородка. Плащ не мог скрыть ширины плеч, и там, где позволяли увидеть рукава, мышцы предплечий устрашающе перекатывались, когда черноусый сжимал кулаки.

Белобрысый тем временем наконец поднялся:

- Я расквашу твою волосатую харю!

Смуглый бросил свирепый взгляд на блондина:

- Помолчи, Крэг!

Взбешенный Крэг сверкнул глазами на говорящего, но затем отвел взор, сделав вид, что поглощен осмотром пятен прилипшего снега на своем плаще. Он принялся сосредоточенно счищать снег и ни слова не возразил на приказ придержать язык.

Панхру смуглолицый приказал:

- Ты не должен бить Крэга. Я накажу, понял? Я здесь хозяин!

Панхр кивнул.

- Повтори!

Волкоглав пробормотал вполне членораздельно:

- Дэйк - хозяин.

- Хорошо.

С этими словами Дэйк взмахнул тяжелым кулаком и с силой ударил волкомордого в грудь, сбросив его с фургона прямо на ухмыляющегося Крэга. Ухмылка тут же исчезла, когда тяжелая туша волкоглава вновь опрокинула бедолагу в снег.

- А ты больше не дразнишь Панхра, - закончил Дэйк.

И скрылся внутри фургона, оставив своих спутников лежащими на холодной земле.

Внутри фургон выглядел даже больше, чем снаружи. Здесь располагались широкие скамейки, а за ними по обе стороны находились запертые сундуки.

Еще оставалось достаточно места, чтобы улеглась спать дюжина здоровых мужиков. Тро, женщина-кошка, и Саб, мужчина с четырьмя руками, с опаской поглядывали на хозяина, когда тот уселся в мягкое кресло, предназначенное только для него. Он мрачно посмотрел на слуг. Ни у кого во всей Коринфии и Заморе, или даже в Кофе, не было такого собрания уродов, как у него, но Дэйк все равно терзался всепоглощающей мукой алчности. От кошки у Тро было столько же, сколько у Панхра - от волка. Однако под мехом тело у потаскушки абсолютно женское, и немало мужиков с готовностью платили за удовольствие потискать и попользовать кошкозадую. Дэйк и сам не брезговал, хотя последнее время что-то пореже распалялся страстью к пушистым прелестям Тро.

Вторая пара рук Саба была меньше первой, но он владел и теми и другими и всегда притягивал желающих платить за то, чтобы поглазеть на него. И все же с недавних пор толпы зевак поубавились, и балаганщик понимал: ему необходимо отыскать какой-нибудь сногсшибательный феномен, этакого сверхурода, ужасающую страхолюдину или нечто уморительное.

Со своими зачаточными познаниями в магии и этой коллекцией уродцев голодать, конечно, не придется, однако Дэйк мечтал стать главным шутом какого-нибудь короля, чтобы иметь достаточно денег для удовлетворения своей основной мечты: порождать и выращивать все более и более странных тварей, стать мастером гротеска, с дюжинами, возможно сотнями, монстров - существ, доселе не виданных глазами человеческими. Он знал, что есть чародеи, способные сотворить такое единым мановением руки, но Дэйк владел магией низшего порядка и не питал надежд когда-нибудь сравняться с этими кудесниками. Нет, он мог наколдовать лишь всякие мелочи, но великим чародеем ему не стать. Зато он мог стать великим собирателем чудес.

Ходила молва, будто где-то у дороги на Шадизар обитает племя великанов. И те же болтуны вещали о живущем там же поблизости карликовом народе, где взрослые не выше человеческого младенца. Хотя карлики были явлением обычным, но про этих крошечных человечков говорили, будто они вдобавок цвета древесных лягушек. Добавь Дэйк пару таких существ к своей коллекции, это бы сильно увеличило его шансы обрести покровителя. Именно поэтому он и следовал сейчас по направлению к Городу Воров. У него даже была грубая карта, приобретенная у достойного представителя пьяного сброда в захудалом трактире у городской стены Кордавы. Оборванец пропился до последнего, и предложенная Дэйком бутылка заставила его расстаться со своим сокровищем. За несколько медяков Дэйк получил координаты места, где он может добыть несколько чрезвычайно ценных экземпляров для своей коллекции. Разумеется, никогда нельзя сбрасывать со счета возможность того, что карта эта фальшивая и не стоит даже овечьей кожи, на которой начертана, но Дэйк все же так не думал. У него был нюх на такие дела, а бережно хранимая карта, сотни раз складываемая и раскладываемая за долгие годы, имела вид абсолютно подлинный. И коли так, это стоящее приобретение и куда дешевле цены, которую он был готов предложить.

Мысль о том, что подобной сделкой ему удалось одурачить ближнего своего, пусть даже такого горького пьяницу, а также реальная возможность заиметь богатого покровителя несколько ободрили Дэйка, во всяком случае он почувствовал некий прилив удовольствия, что тут же сменился желанием иного вида. Он улыбнулся женщине-кошке и кивнул в сторону большой кровати, которую было позволено занимать только ему - за исключением тех моментов, когда он приглашал кого-либо разделить с ним ложе. Как, например, сейчас.

Тро вздохнула, встала и направилась в сторону кровати.

Дэйк пошел к ней и засмеялся, увидев, как воротит лицо Саб. Четверорукий был влюблен в женщину-кошку, так же как она в него, но ни тот, ни другая не догадывались, что Дэйк знает об этом.

Какая жалость. Никого их желания не волнуют. Они же не люди, они уроды. Имеет значение только то, чего желает сам Дэйк, ибо он хозяин, разве не так?

Когда солнце дважды полностью обошло небосвод, а луна тоже дважды омыла мир своими лучами, фургонприбыл к месту, где обитатели повозки вынуждены были свернуть с хорошей дороги.

Человек-волк стоял рядом с фургоном. Рядом с Панхром стоял Дэйк, рядом с Дэйком Крэг, и все они изучали вьющуюся тропу, что спускалась по каменистому склону и далеко внизу сливалась с чем-то похожим на ручей.

- Там, - сказал Панхр, указывая на юг зачехленным пальцем.

- Ты уверен? - переспросил Дэйк.

- Точно. Видишь там вдалеке густые заросли? Это должно быть болото.

Дэйк развернул карту и снова посмотрел на нее. У него была копия, сделанная собственными руками на случай, если эта потеряется или придет в негодность. Судя по всему, Панхр прав.

Смуглый человек сказал:

- Мы должны найти место, чтобы укрыть фургон. Полчаса назад мы проезжали подходящую рощу.

- А что с быками? - спросил Крэг.

- Пусть себе бродят спокойно, далеко они не уйдут. И они вернутся, как только я позову их.

Дэйк взмахнул рукой, сложив пальцы в манящем жесте. Чары, призывающие домашних животных, едва ли можно было отнести к верховной магии, зато Дэйк был способен исполнить их без особых хлопот. Хотя он и не родился волшебником, но за долгие годы хорошо усвоил, что иногда даже маги переживают тяжелые времена, и в эти периоды они подчас вынуждены продавать некоторые из своих незначительных заклятий, если предложенная цена достаточно велика.

- Мы оставим кого-нибудь охранять фургон? - осведомился Крэг.

- Нет. - Дэйк мог и на фургон наложить отгоняющее заклятие, дабы любой прохожий, оказавшийся в непосредственной близости и не сведущий в колдовских искусствах, почувствовал бы до тошноты доходящее неудобство. Подобное действо вряд ли смогло бы удержать мало-мальски способную ведьму или чародея, но вряд ли и то, что обладающему реальной силой волшебнику понадобится фургон, даже такой замечательный как у Дэйка. - Нет, мы все вместе спустимся по тропе. Ваши способности могут понадобиться при захвате новых товарищей.

Панхр отправился поворачивать фургон, чтобы отвести его назад в укрытие. Дэйк еще мгновение стоял, глядя на деревья, корни которых, возможно, утопали в болоте. Прошло уже немало лет с тех пор, как он украшал своим присутствием Шадизар, но он знал, что там есть богатые люди, и кто-то из них рад будет прославиться, покровительствуя зверинцу Дэйка... особенно если Дэйк сможет добавить к своим уродцам настоящего великана и новый вид карлика.

И уже различные возможности скрещивания будоражили фантазию мага: будут то великанские мужчины или женщины-кошки? Карликовый человек-волк с зеленым мехом? Или, возможно, четверорукий великан или карлик? Правда, некоторые уроды не всегда беременеют от других уродов, но есть чары, способные помочь при спариваниях. Дэйк знал некоторые из простейших заклинаний, знал он и то, что, имея достаточно золота, сможет приобрести и другие.

Он повернулся и с улыбкой запрыгнул в фургон. Возможностей, веселящих кровь, было множество.

Глава четвертая

Очнувшись, Конан обнаружил себя в клетке. Голова у киммерийца раскалывалась, мышцы онемели. Причиной последнего был жесткий пол этой странной клетки; для объяснения первого пленнику понадобилось какое-то время. И радости пришедшие воспоминания не принесли.

Поймав врасплох, великанша ударила его. И что бы она ни говорила о своей слабости, Конана это больше не убеждало. Ни один мужчина не наносил ему подобных ударов.

Его положение отнюдь не выглядело многообещающим. Конан сел и потер шишку на голове. Затем он огляделся по сторонам. Не было меча с ножнами. Но все прочее осталось при нем: одежда, пояс и вещевой мешок. У него были кремень, и кресало, и трут, то есть возможность развести огонь. Подобный недосмотр - большая ошибка со стороны его тюремщиков.

Клетка, которую до этого он не успел как следует разглядеть, была сделана из какого-то твердого белого вещества. Что это за материал, с первого взгляда киммерийцу распознать не удалось. Сплетавшиеся странным узором прутья и перекладины были самых разных размеров и между собой скреплены какой-то зеленоватой субстанцией, очевидно разновидностью клея. Попытки отковырнуть это вещество ногтями или кресалом показали - с тем же успехом он мог ковырять камень. А когда он в сердцах ударил кулаком по белой перекладине, она отозвалась металлическим звуком, будто бы он постучал по бронзе.

Кости!

Неожиданно Конана осенило, что прутья и перекладины его клетки сделаны из кости. И, судя по длине самых больших, кости эти принадлежали существу, значительно превосходящему размерами человека.

- А, вижу, ты очнулся.

Конан взвился и обнаружил рядом с клеткой Разери, великана, которого Тэйли называла отцом.

- Скажи мне, - продолжил великан, - есть у тебя какие-нибудь соображения относительно того положения, в котором ты оказался?

Конан был вовсе не расположен к беседе, но собеседник его имел явное преимущество. Похоже, не очень-то благоразумно раздражать великана, что держит тебя в клетке. И он сказал:

- Я в клетке из кости чрезвычайной крепости. Подозреваю, это кости подобных тебе. Не понимаю, как это стало возможным. Наверное, вы народ каннибалов.

Великан расхохотался, громовые раскаты эхом отлетали от стен.

- Очень хорошо! Насчет клетки ты абсолютно прав. Наш Созидатель понимал, что для выполнения его задачи нам потребуется особое строение, и наградил нас куда более крепкими костями, чем у маленьких людей. А что до твоего предположения о нашем каннибализме, то это хорошая мысль, но неверная. В отличие от варгов мы не дикари; напротив, мы бытописатели.

Конан не знал такого слова и ничего не ответил. Чем больше сообщит ему великан, тем выше шансы сбежать отсюда.

- По выражению твоего лица я вижу, что ты не знаком с нашим учением. Бытописание - это учение о мире и обо всех его составляющих. Мы хотим знать все и обо всем. - Великан еще приблизился к клетке и теперь стоял прямо над ней. С высоты своего роста он взирал на Конана. - Раз мы хотим выжить в мире, напичканном многократно превосходящим множеством людей, которые боятся и ненавидят нас, то должны знать все, что только возможно о наших врагах. Вот поэтому ты и стал экземпляром для наших исследований.

- Я не книжник и не колдун, - буркнул Конан. - Терпеть не могу пустопорожней болтовни!

- Э, да ведь ты не первый, кто занимает эту клетку. Мы... наблюдали за теми, кого ты называешь книжниками. Нам известно, что существует великое множество различных типов маленьких людей, в точности как и нас. Нам необходимо расспросить воина, пришедшего из других земель.

- Чтобы задать вопросы, нет нужды держать меня в клетке.

- Э, боюсь, что тебе все же придется остаться там. Некоторые из вопросов - физического свойства и весьма болезненные.

Конан уставился на Разери. На мгновение сверкающие голубые глаза потускнели. Итак, они собираются пытать его. Ладно. Будь дверь его клетки открыта, он посмотрел бы, насколько они сильны против киммерийца в ярости. Он понимал, что ловкостью куда превосходит великанов, и заполучи он как-нибудь свой меч - вон он стоит, прислоненный к стене, за спиной великана, - то посмотрел бы, насколько крепка великанская плоть по сравнению с отточенным острием. Всяко лучше умереть с мечом в руке, нежели покорно терпеть пытки. Кром приветствует воинов, но, если не будешь бороться, от него мало толку. Поскольку Конан, похоже, скоро предстанет перед своим богом, лучше всего, если сопровождать его будет столько врагов, сколько удастся забрать с собой. Есть вещи хуже смерти, бесславная гибель например.

Болото оказалось вязким, покрытым густой растительностью, на каждом шагу попадались пенящиеся лужи и коварные островки. Лишь иногда луч солнца ухитрялся пронзить нависающую листву, и даже в полдень здесь царил давящий полумрак.

Возможно, именно поэтому Крэг сбился с узкой тропинки, которую прокладывали отряду уверенные стопы Тро. Светловолосый сразу же завяз в трясине.

- Помогите!

Дэйк раздражение покачал головой и бросил Панхру:

- Вытащи его.

Человек-волк кивнул и снял моток веревки, висевший у него на плече. Он аккуратно размотал несколько витков и, взяв конец веревки в левую руку, приготовился к броску.

- Скорей же, ты, мохнатая образина!

Крэг уже завяз по пояс, и его усилия освободиться лишь ускоряли погружение.

Дэйк вздохнул. Крэг был предан без меры, но, мягко говоря, слегка туповат. Лишь явный недостаток ума может заставить человека, погрязшего в трясине, проклинать своего спасителя. Не прикажи Дэйк Панхру спасти этого идиота, волкоглав, без сомнения, просто с ухмылкой смотрел бы, как Крэг идет навстречу своей булькающей смерти. Никто не желает иметь помощника излишне самоуверенного или амбициозного, а следовательно, опасного, но не исключено, что вся преданность Крэга сводится на нет его тупостью.

Панхр бросил веревку. Поскольку Крэг был от него всего в нескольких шагах, плотный моток лишь чуть развернулся и тяжело шмякнулся, ударив тонущего по груди и лицу.

- О-о! Прокляни тебя Сэт!

Дэйк не видел скрытого капюшоном лица Панхра, но был уверен, что там застыла волчья ухмылка.

Вокруг них болото жужжало тучами насекомых. Трясина чмокала у ног Крэга, пока Панхр вытягивал его из грязной жижи. Наполовину вытащив Крэга, человек-волк натянул веревку чуть сильнее, и блондин повалился прямо лицом в грязь - брызги полетели во все стороны.

За спиной Дэйка Тро и Саб громко расхохотались.

Наконец Крэг вполз на тропу и встал, весь трясясь от ярости. Он сверлил глазами Панхра.

- Ты нарочно сбил меня с ног! - вскричал он, выхватывая кинжал из-за пояса. - Ты поплатишься за это собственными ушами!

- Убери нож, - приказал Дэйк.

Крэг, слишком тупой, чтобы осознать опасность, грозящую ему самому, повернулся к хозяину:

- Ты же видел, что он сделал!

- Еще я видел, что именно ты сбился с тропы. В следующий раз оставлю тебя подыхать!

Панхр принялся методично сворачивать веревку.

Крэг весь кипел злобой, но тем не менее убрал кинжал в ножны.

Дэйк отвернулся. Когда-нибудь эти двое сцепятся по-настоящему, не на жизнь, а на смерть. Панхр слишком ценный экземпляр, чтобы лишиться его, и если Крэг не способен сдержать свой гнев, придется с ним разобраться. Найти помощника не трудно, а люди-волки на дороге не валяются. Печально, но преданностью не заменишь всего остального.

Однако существовало множество насущных проблем, которые требовали более спешного решения.

Найти карликов, захватить великанов.

И будто бы в ответ на эти мысли странный звук донесся из чащи, монотонный гул, подобного которому колдуну никогда слышать не приходилось.

- Что это? - спросил Крэг.

- Пойдем вперед и выясним, - сказал Дэйк.

Глубоко в дебрях болота, куда никогда не ступала нога человеческая, за страшными зыбучими песками и таким густым лесом, что деревья стоят стеной без единого просвета, лежит жилище самого южного племени варгов. На опушке, у холодного, сочащегося из земли озерца Фосулл, вождь племени, выковыривал заостренным ногтем из сточенных на концах зубов кусочек мяса, а затем принялся задумчиво пережевывать хрящик. Среди своих вождь был самым высоким и самым стройным, примерно в четверть роста какого-нибудь из джатти, а еще он бегал быстрей и лазал сноровистей варгов, что были вдвое его моложе. Его пупырчатая зеленая кожа тут и там уже покрылась морщинами. Пожалуй, глаза не были столь же остры, как дюжину лет назад, но никто пока не отважился оспаривать его верховенство, даже его старший сын Вилкен, хотя день этот уже не за горами. Парню еще нужно поднабраться опыта. И через лето-другое Фосулл уступит ему тяжелую ношу вождя, позаботившись о девяти своих женах. Лучше достойно отойти от дел, нежели стать мертвым вождем.

Фосулл уже собирался сбросить шкуру и окунуться в пруд, когда к нему подбежал Брэк, один из его наблюдателей.

- Хо,вождь!

Фосулл пожевал зубами и изобразил на лице скуку.

- Сегодня теплый денек, и я, уже собирался залезть в воду. Что там еще?

- Чужаки, вождь.

- Джатти?

- Нет. Люди-не-с-болот. И престранные.

- Как это престранные?

- У одного четыре руки. Другой с лицом ужасного зверя. Еще там женщина, подобная кошке. Остальные двое обыкновенные.

- Интересно. И где же ты их обнаружил?

- На нижней Черепашьей тропе.

Фосулл обдумывал новость. Конечно, люди-не-с-болот далеко не так вкусны, как джатти; с другой стороны, еда есть еда, и люди-не-с-болот все же лучше, чем ничего. Последнее время варгам приходилось в основном довольствоваться болотными свиньями и различными грызунами, так что пятеро чужаков, пусть странных, покажутся настоящим пиршеством. Прохладной ванне придется подождать,

- Очень хорошо, собери воинов на верхней Черепашьей тропе. Мы захватим пришельцев у Мшиного поворота.

- Мой вождь, - поклонился Брэк и скрылся в кустах.

Фосулл отправился за своим копьем, что стояло у пышного, обвитого лианами дерева, нависавшего над водоемом. Не исключено, что странность этих чужаков и вкус их делает более пикантным.

Будем надеяться.

Почти все утро Конан провел в клетке в одиночестве. Ему все еще жгло глаза от той вонючей жидкости, которую, уходя, выплеснул на него Разери. Великан опрокинул на пленника содержимое небольшой деревянной чаши, и аромат был будто от дохлой крысы, пролежавшей три дня на солнцепеке. Обрызгав киммерийца, Разери с минуту понаблюдал за своей жертвой, кивнул сам себе и удалился.

Эта пытка была не из тех, о которых когда-либо слышал Конан.

Наконец в дом вошла Тэйли и направилась к клетке. Конан молча смотрел на девушку.

- Кумн не принес тебе больших страданий, как я погляжу, - сказала она.

Конан и теперь удержал язык за зубами.

- Ты должен понять, что я не желаю тебе зла, - продолжила Тэйли. - Отец поручил мне раздобыть маленького человека-воина, и, на твою беду, подвернулся именно ты.

Большого утешения слова эти Конану не принесли. Он по-прежнему молчал.

- Нас лишь горстка, а маленьких людей тьма, - говорила она. - Чтобы уцелеть, нам необходимо знать своих врагов. Несомненно, ты способен это понять.

- Пока я сюда не попал, я не был вашим врагом, - наконец не выдержал Конан.

- Но вся твоя порода именно такова. Сожалею, что пришлось тебя одурачить, но я просто исполняла свой долг.

- Мне было бы легче простить, отопри ты дверь этой клетки и выпусти меня отсюда.

- Увы, это невозможно. Я только хочу, чтобы ты знал: лично против тебя я ничего не имею.

- Похоже, придется подохнуть в этой клетке от руки твоих сородичей. Так что ты можешь не волноваться - трупы обижаться не умеют!

На это Тэйли ответить было нечего. Она повернулась и ушла.

Конан снова оглядел клетку. Дверь, судя по всему, крепилась тем же зеленоватым клеем, что и прутья. Он уже понял, что вещество это не поддается кремню или кресалу, да к тому же еще не горит. Огонь не берет и эти металлоподобные кости.

Напрягая мускулы, Конан проверил каждую кость, составляющую клетку, в надежде обнаружить слабое место. В одном из углов он наткнулся на кость длиной и шириной примерно с его руку. Когда он дернул, кость эта слегка хрустнула. Если удастся вырвать ее, отверстие будет недостаточным для побега, но у пленника появится сносный рычаг. К тому же он сможет использовать кость в качестве дубинки. Если Разери подойдет достаточно близко, можно будет попытаться размозжить ему череп. Или добиться успеха, метнув самодельную дубинку. Это все же лучше, чем совсем ничего.

Конан сжал конец шатающейся кости и потянул, напрягая все свои силы. Распорка хрустнула и, похоже, чуть подалась. На мгновение он расслабился, потом потянул вновь. Мысль о разбитой физиономии Разери заставила Конана зловеще усмехнуться. Как бы то ни было, убийство одного из великанов сократит время пребывания в узилище.

И он потел над костью.

Сейчас ему больше ничего не оставалось.

Глава пятая

На отряд напали внезапно - Дэйк не успел даже ничего толком сообразить. Только что путники с трудом пробирались сквозь болото, а в следующее мгновение из густых зарослей с отвратительным воем высыпала целая толпа гнусных зеленых карликов, размахивающих копьями.

Единое мгновение, казалось, растянулось до бесконечности, подобно клейкой нити древесной смолы. Впрочем, Дэйку потребовалось немного времени, чтобы понять: он вместе со своей шарагой уродов вряд ли выстоит против неизвестно откуда налетевшей орды. Нападавших было не меньше двух десятков. Теперь надо действовать быстро, дабы спасти не только имущество, но и собственную задницу. Дэйк торопливо забубнил магические формулы охранного заклятия. Над болотной жижей сгустилось мерцающее облако, послышался громкий хлопок, будто стукнули кувалдой по свиной туше, и тотчас рядом с колдуном возник огромный кроваво-красный демон. Чудовище лязгало желтыми кривыми клыками и во всю месило воздух саблеобразными когтями. Такими загогулинами запросто можно выпотрошить быка!

Карлики, словно наткнувшись на незримую стену, в оцепенении застыли.

Приободрившись от удачно сработанного колдовства, Дэйк махнул демону. Монстр, наклонив тупорылую башку, шагнул вперед.

Маленькие зеленые человечки дрогнули и в панике бросились обратно в заросли, на ходу вереща что-то друг другу и, без сомнения, взывая о помощи к своим божкам.

Дэйк ухмыльнулся. Демон, разумеется, был просто-напросто дешевым балаганным трюком. В нем столько же силы, сколько в дымке от затухающего костерка. Правда, выглядело чудовище достаточно внушительно, и вряд ли бы нашелся кто-нибудь в здравом уме, возжелавший познакомиться с красной зверюгой поближе.

Не успели еще странные болотные человечки скрыться в мешанине листьев и ветвей, как чародей-самоучка громко окликнул Панхра:

- Слови-ка мне одного зелененького!

Волкоголовый дернул плечом в знак повиновения и, разворачивая на ходу веревку, ринулся вперед. На конце веревки была сделана хитроумная скользящая петля. Панхр раскрутил моток над головой и метнул, зацепив одного из улепетывающих карликов. Панхр резко натянул веревку, и неожиданный рывок сбил человечка с ног. Карлик со всего размаху шлепнулся носом в зловонную грязь.

Отлично! Если поймать великана окажется так же просто, вскоре можно будет вновь выбраться на Шадизарский тракт.

Зеленый карлик что есть мочи сопротивлялся, но Панхр без видимых усилий держал веревку туго натянутой, и пленник продолжал кувыркаться в бурой жиже. Дэйк поспешил к своей новой добыче.

Демон же бесследно растворился, как только его создатель утратил к монстру интерес. Теперь, когда опасность миновала, следует сотворить настоящее заклинание, достойное истинного мага.

В то время как несчастный карлик, пытаясь ослабить мертвую хватку петли, полз в сторону своего мучителя, Дэйк с невероятным трудом, надсаживая горло и выворачивая язык, бормотал слова действительно мощного заклятия. Сковывающие чары, почти различимые обычным взглядом, опустились мутной пеленой на карлика. Тот прекратил борьбу и затих.

- Теперь ты мой, - проговорил Дэйк. - Ты не сможешь ускользнуть от моих чар.

Понял его зеленый человечек или нет, Дэйк сказать не мог, но карлик, точно так же как и все остальные слуги чародея, был теперь опутан магической сетью. Колдовская паутина пострашнее стальных кандалов - она сковывает волю, делает беспомощным, мешая сбежать от нового хозяина.

- Освободи веревку, - приказал Дэйк.

Волкоголовый повиновался.

Новый пленник исподлобья угрюмо разглядывал своих недругов. Дэйк властным жестом велел карлику подняться. Человечек встал, хотя и с явной неохотой. Он попытался перебороть силу чар. Дэйк только усмехнулся: Это было единственное, полностью подвластное ему могущественное заклинание, и срабатывало оно великолепно. Лучше быть способным хоть на что-то, чем вообще ничего не уметь, а трюк этот до сих пор служил ему безотказно.

- Надо идти вперед, - сказал Дэйк.

- А про к-карликов ты з-забыл? - чуть заикаясь от недавно пережитого страха, спросил Крэг.

- Ты же видел, как они обрадовались демону. Больше докучать нам не станут.

Крэг явно трусил. Но он был не из тех, кто перечит хозяину. Отряд двинулся дальше.

Вслед за Разори в комнату вошли еще четыре великана. И каждый нес длинный прямой кол. По сигналу Разери великаны окружили клетку, где томился киммериец.

Разери выкрикнул какую-то фразу, и четверо гигантов вплотную приблизились к клетке и опустили палки.

Первая дубина стремительно проскользнула меж перекладин клетки, нацелившись Конану прямо в спину. Звериным чутьем варвара Конан уловил это молниеносное движение и успел развернуться. Он отбил шест кулаком, мощным ударом отбросив палку вниз. Но тут рванулся другой кол и крепко припечатал Конана меж лопаток.

Киммериец выругался и принял удар, чуть качнувшись в сторону. Мгновение спустя последовала третья атака.

Клетка была достаточно высока, даже такой богатырь, как Конан, мог стоять там во весь рост. Однако, если б он попробовал подпрыгнуть - сразу бы треснулся головой о верхние перекладины. Оставалось лишь уворачиваться из стороны в сторону, призвав на помощь всю свою ловкость. К тому же в проклятой мышеловке не было такого места, куда палки забавляющихся великанов не доставали бы.

Скользящий удар в бедро чуть не свалил киммерийца с ног, а следующий выпад угодил прямо в живот.

Конан судорожно искал способ хоть как-то защититься. Эти четверо здоровяков могут прикончить его, как глупого жучка на стене! В считанные секунды они забьют его дубинами насмерть. Надо немедленно что-то придумать! Исхитриться - и обмануть эти безмозглые груды мяса!

Один из гигантов слишком вяло ткнул палкой по своей живой игрушке, и это был единственный для варвара шанс. Коная вцепился в дубину и попытался вырвать ее из лап мучителя. Однако великан с такой силой потянул на себя палку, что киммериец разжал от боли пальцы.

Смерть уже стояла у него за спиной, когда Конан увидел еще один проблеск надежды. Размеры клетки таковы, что избежать ударов сразу с четырех сторон нельзя, но, если встать примерно посредине одной из стен, трое из атакующих дотянуться уже не смогут. Если, конечно, не сдвинутся с места. Да эти амбалы пока особо резво и не топчутся... Плохо только, что он полностью раскроется для одного великана. Хотя один - все же лучше, чем четверо.

Конан проворно отскочил, когда ближайший гигант нацелил кол прямиком в широкую грудь варвара; острие пронеслось в опасной близости, лишь оцарапав кожу. Киммериец боком прыгнул к стене клетки. Обеими руками он вцепился в разящую дубину, оседлал ее, плотно соединив лодыжки. Прижался к ней могучей грудью и повис, точно на корабельной мачте в бурю.

Даже великан не смог удержать на вытянутых руках кол с висящим на нем киммерийцем. В конце концов, варвар-северянин отнюдь не щуплый городской хлыщ! Киммериец рухнул на пол своего узилища и выдернул дубину из рук изумленного гиганта.

Потом мгновенно вскочил на ноги. Теперь у него есть оружие!

Присев, Конан обрушил своеобразное копье на растерявшегося исполина, вложив в удар всю свою силу и ярость. И, следуя этому поспешному, но хорошо нацеленному выпаду, кол угодил великану прямо в лоб. Последовал звук, будто деревянным молотом подгоняют дубовые доски... Глаза великана стали похожи на два перезрелых помидора. Он бухнулся на колени, а затем повалился на правый бок, так что вся клетка аж ходуном заходила.

Конан развернулся и наполовину втащил дубину внутрь в узилище. Оружие чересчур тяжелое, чтобы как следует размахнуться, даже если для этого у Конана будет достаточно пространства. Однако есть шанс оставить несколько хороших зарубок на шкурах этих балбесов, прежде чем они отправят его в обитель сурового Крома! Варвар по-волчьи оскалился.

- Отлично! - прогремел Разери, хлопнув в ладоши.

Он произнес еще одну непонятную тираду, и трое гигантов опустили свои дубины.

Конан буравил взглядом вождя великанов. Кровь варвара кипела от ярости. Он бы предпочел биться и биться - до конца. Ведь, несмотря на свою маленькую победу, он по-прежнему заключен в клетку и остается полностью во власти безжалостных исполинов.

- Весьма изобретательно, - продолжил Разери. - И, учитывая характер атаки, это был единственно возможный шанс.

- Выпусти меня, и я покажу тебе еще парочку забавных трюков! - зарычал Конан, вновь поднимая тяжеленный кол.

Разери улыбнулся:

- О нет! Мы приготовили для тебя множество других испытаний. Верни палку!

- Нет уж, пусть побудет у меня. Возьми сам, если сможешь.

- Я не могу тебе оставить палку, ведь ты сможешь использовать ее как рычаг. Смола экад крепка, но и ты силен. Возможно, даже сумеешь выломать дыру и сбежать. Лови тебя потом...

Конан и бровью не повел после этих слов.

- Ребятам не терпится продолжить забаву, - заметил Разери, кивнув в сторону застывшей в ожидании троицы.

- Лучше умереть в битве, чем покориться, словно баран мяснику.

- А-а, кодекс воина. Очень хорошо. Но тебе еще не время умирать. Подай-ка палку.

- Нет.

Разери полез в сумку, висящую у него на поясе. Когда он вынул руку, ладонь была сомкнута.

Конан поднял дубину, силясь удержать ее в равновесии, и чуть выгнулся назад. Пусть и не отточенный остро, но брошенный с достаточной силой, кол сможет проткнуть брюхо наглому амбалу!

Но прежде чем киммериец успел проделать свой отчаянный бросок, великан разжал ладонь и швырнул что-то в пленника. В воздухе мелькнули крупинки странного черного порошка. Конан отшатнулся, но все же уклониться от дьявольской пыли не смог. Он задержал дыхание, однако едкая вонь забралась в ноздри. Огнем обожгло горло. Проклятье! Он подцепил-таки поганого зелья! Перед глазами заплясали разноцветные круги, все вокруг поплыло, будто Конан окунулся с головой в мутную воду. Ноги подкосились в коленях. Последним усилием киммериец толкнул кол, но отрава уже высосала всю жизненную энергию. Дубина вылетела из клетки и упала, не причинив никакого вреда, у ног Разори.

Липкая тьма обступила Конана со всех сторон.

Разери был доволен.

Пленник, добытый его дочерью, пожалуй, лучший из всех, с какими ему доводилось сталкиваться. Маленький человек из далеких земель оказался храбрым, сильным и смышленым. У него многому можно поучиться.

Вождь джатти оторвал взгляд от стола, за которым сидел, и глянул на бесчувственного пленника, лежащего в своей клетке. Великан испытывал странное чувство - смесь радости и страха. Этот неистовый человечек представляет самую большую опасность всей своей породы. Местные обитатели лесов и болот не обладали и толикой тех качеств, что имеются у черноволосого и голубоглазого пленника. У них нет такой неукротимой ярости, такого пыла и неколебимой гордости! Большинство столь напугано одним только видом джатти, что способность к сопротивлению оказывалась ничтожна. Большая часть умирала быстро, моля при этом о пощаде. Если б по всей земле маленькие людишки были такими слюнтяями, джатти могли бы и дальше процветать без особого беспокойства.

Но... если в этом чужеземце воплощено то, на что способны маленькие люди... Тогда действительно существует опасность! Рано или поздно о джатти проведает окружающий мир. Несколько маленьких людей уже как-то ухитрились, преодолев бескрайние болота и даже засады зеленых карликов-варгов, пробраться в селение... Правда, никто из них обратно не вернулся. Но лишь вопросом времени остается появление других непрошеных гостей.

Тэйли терпеть не может его опытов, слишком уж она мягкосердечна. То, в чем она видит пытку, Разери считает простой неизбежностью. Она воспринимает маленьких существ как истинных людей, а не как угрозу, способную обрушиться в любой день. Она способна ощущать лишь внешнюю видимость, а Разори постигает суть. Пусть десять или сто сезонов минует без происшествий, но как насчет спокойствия правнуков? Если не найти способа защиты, будущее их всегда будет под вопросом. Разори давным-давно отбросил все сомнения и угрызения совести, делая то, что должно быть сделано во имя выживания племени. Жизнь, в конце концов, тяжкая штука, и боги помогают тем, кто сам желает себе помочь. Черноволосому чужестранцу предстоит умереть в клетке, но смерть его пойдет на благо джатти. А это единственно важное дело. Знания сила; чем больше их, тем лучше.

Великан вновь склонился к пергаменту на столе и принялся заносить результаты последнего испытания. Картина вырисовывалась более чем сложная, и потребуются незаурядные усилия, чтобы описать все надлежащим образом. Преступлением будет пропустить нечто важное, без чего в дальнейшем все может быть истолковано превратно. Разери весь погрузился в работу.

Посреди непроходимых топей, на священной опушке, где время от времени устраивались церемонии жертвоприношений, Фосулл собрал своих трясущихся от страха воинов. Солнце освещало прогалину, и лучи его открывали картину более чем неприятную. Даже варги, привыкшие сражаться с исполинскими джатти, поверглись в ужас при виде кроваво-красного демона, по сравнению с которым соседи-великаны показались просто милыми ребятами. Чудище будто явилось из ночных кошмаров, и воины до сих пор говорили о нем затаив дыхание.

- Мог ты когда-нибудь даже представить себе подобное страшилище?

- Эти зубы с легкостью разгрызут и черепаший панцирь!

- Оно глядело прямо на меня!..

- Тихо! - прикрикнул вождь. - Вы лепечете словно младенцы.

- Но ты же сам видел его, Фосулл...

- Я видел, что он велик. Однако он один, а нас много. А мои воины бежали, будто мыши от древесного кота!

- Что же мы могли сделать? Умереть в его жутких лапах? Это же порождение колдовских сил, не иначе!

Фосулл ничего не ответил, ибо все обстояло именно так. Он видел, как чудище вдруг возникло буквально из воздуха, и не было у варгов магии, способной тягаться с подобным монстром. Своими чарами шаман мог исцелить простуду да иногда оживить бесплодное чрево, но ни один шаман не способен сотворить чудовище из ничего. Такой бестии даже удар копья может показаться уколом колючки.

- Будем держать военный совет, - решил Фосулл. - Подумаем, что делать с чужаками. Где мой сын? Вилкен? Ко мне.

И тут варги заметили, что среди них нет старшего сына вождя.

- Вилкен! Где ты?

Но Вилкена нигде не было. У Фосулла свело судорогой живот, когда он понял, что не видел сына с момента нападения на охраняющего чужаков демона.

Могло ли статься, что Вилкен, его наследник и будущий вождь варгов, схвачен чудовищем? И сейчас Вилкен не более чем полупереваренный кусок мяса в желудке ужасного исчадия преисподней?

Фосулл весь содрогнулся при этой мысли.

Однако он оставался вождем: ему нельзя унизиться, показав воинам свои чувства. Он постарался отбросить тревогу.

- Будем держать военный совет.

- Может, чужаки уже покинули наши болото? - предположил один из воинов.

- Нет. Они движутся в сторону деревни джатти,- возразил Фосулл. - Бьюсь об заклад, даже их демон не способен победить великанов. И если чужаки побегут обратно, мы подстережем их и устроим теплую встречу.

- А как нам сражаться с подобным демоном?

- Есть способы, - изрек Фосулл. - Всегда есть какой-нибудь выход.

Глава шестая

Отряд залег в густых зарослях недалеко от тропы. Сплошная стена похожих на зонтики кустов полностью скрывала подручных Дэйка от глаз всякого, кто мог бы оказаться поблизости, а в такую чащу вряд ли кто забредет случайно. Одежда балаганщика сильно пострадала, когда он не более чем в десяти шагах от укромного места напоролся на колючий куст. Дэйк не позавидовал бы любому, рискнувшему продираться сквозь здешние дебри.

Панхр, чьи ловкость и проворство вполне соответствовали волчьему обличью, вынырнул из чащи и присоединился к спутникам, Волкоголовый опустился на землю рядом с хозяином.

- Все в порядке? - нетерпеливо спросил Дэйк.

- Деревня в десяти минутах хода.

Ага! Значит, слухи подтвердились.

- Встретил какого-нибудь одиночку?

- Нет. Видел многих. Они работают.

Дэйк задумался. Его план пленения великана был достаточно прост. Если им удастся застать гиганта, гуляющего в одиночку, и подкрасться к нему поближе, чтобы Дэйк мог наложить свои покоряющие чары, дело будет сделано. Размеры никак на магию не влияют, а вот расстояние имеет большое значение. Если не приблизиться к добыче вплотную, заклятие не сработает. И лучше найти великана, которого какое-то время не хватятся сородичи: лесоруба, бредущего вдали от любопытных глаз, охотника или грибника. Тогда можно успеть убраться подальше от деревни, прежде чем кто-нибудь хватится пропавшего ротозея. Дэйку вовсе не улыбалось сражаться с бандой рассерженных громил. К тому же он сильно опасался, что фокус-покус с демоном произведет на великанов меньшее впечатление, чем на зеленых карликов.

Обдумывая все это, хозяин уродов взглянул на свое последнее приобретение. Отвратительная мелкая тварь с заостренными зубами и кожей почти как у древесных лягушек: темяо-зеленые пятна на более светлом фоне того же цвета. В отличие от большинства хайборийских гномов и карликов, голова, руки и ноги у него пропорциональны телу. За исключением роста, маленькое зеленое существо имело сложение любого нормального человека. Даже ради одной этой глупой жабы стоило пускаться в опасный путь. Ладно, теперь следует вернуться к настоящей дичи...

- Великаны и в самом деле такие огромные? - осведомился Дэйк.

Панхр широко расставил руки и посмотрел на загнутые ладони.

- Чуть ли не в два размаха. Мужчины. Женщины чуть покороче.

Почти два человеческих роста. Превосходно!

- Очень хорошо. Мы подберемся поближе и подловим одного из них.

И мысли о будущих барышах, как растревоженные блохи на собачьей заднице, заплясали в голове балаганщика. Богатые вельможи будут сражаться друг с другом за право покровительствовать опытам по скрещиванию его питомцев, он станет состоятельным человеком и займет положение, соответствующее его талантам и мастерству. Несомненно!

На этот раз, когда Конан пришел в себя, в комнате было тихо. Однако киммериец моментально уловил чье-то присутствие за спиной, сел на пол и осторожно повернулся посмотреть, кто же за ним наблюдает.

Там стояли двое ребятишек.

Конан узнал в них близнецов, тех, что были вместе с Тэйли, когда Конан этаким доверчивым лопухом притопал в деревню. , сказала тогда великанша. Если она не врала, а в такой лжи Конан не видел никакого смысла, значит, зовут их Орен и Морья.

- Чего уставились? - буркнул Конан. - Никогда не видели человека нормальных размеров?

- Это мы нормальных размеров, - отозвался Орен. - А ты один из маленьких людей.

- Мы видели всего несколько таких, - добавила Морья. - Только они быстро умерли... Наш отец уж больно сурово с ними обходился.

Сообщение не очень-то утешило Конана.

- Ты тоже долго не протянешь, - заявил Орен.

Тут послышались приближающиеся шаги.

- Отец идет!

Дети в панике принялись озираться по сторонам.

- Прячемся! - воскликнула Морья.

У стены напротив дверей была навалена груда больших корзин. Два гигантских ребенка со всех ног кинулись к спасительному убежищу.

Мгновение спустя в комнату вошел Разери и направился к узилищу киммерийца, явно что-то выискивая. Или кого-то.

- Я ищу моих младших детей, - сообщил он. - Мальчика и девочку тринадцати лет. Ты видел их?

Конан был воином, а потому говорил обычно искренне и прямо. Впрочем, не будет бесчестьем солгать тюремщику, намеревающемуся замучить тебя до смерти. Может же пленник сделать хоть что-то назло своему врагу.

- Не-а... - вяло откликнулся варвар.

Разери пробормотал что-то себе под нос и отвернулся. Через мгновение его уже и след простыл.

Орен и Морья выглянули из-за корзин, затем выползли из укрытия и вновь приблизились к клетке.

- Нам сюда входить не разрешают. Особенно когда отец занимается с маленькими людьми или варгами, - сказала девочка. - Если бы нас поймали, то выпороли и на целую луну запретили бы ходить в дом детей. Почему ты не сказал ему, что мы здесь?

- А с чего бы? Он мой враг. Я ничем, кроме мести, ему не обязан.

- Пойдем, - бросил сестре Орен. - Лучше нам смыться отсюда до возвращения отца.

Мальчишка направился к двери. Морья же задержалась.

- Мы дети нашего отца, и, значит, ты тоже должен считать нас врагами. Ты мог сделать нам плохо.

- Я не воюю с детьми.

- Мы такие же большие, как ты, и, наверное, такие же сильные, - заявил паренек. - Могу спорить, что метну копье не хуже любого маленького человека!

- Наверное, ты прав, - пожал плечами киммериец.

Девочка повернулась догонять брата, но при этом тихо, чтобы не услышал Орен, проговорила:

- Спасибо тебе, маленький человек.

- Меня зовут Конан.

- Тогда спасибо, Конан.

Когда ребятишки ушли, киммериец вернулся к давешней перекладине, на которую уже затратил немало усилий. Кость, похоже, подавалась чуть больше, нежели когда он обнаружил ее. Неизвестно, надолго ли его оставили в покое, но большого выбора у Конана не было. Лучше умереть, постаравшись хоть что-то предпринять, чем сидеть и покорно ждать смерти.

Обхватив перекладину, Конан рванул ее. Расслабился, потянул снова, отдохнул и вновь дернул твердую, как железо, кость. Несомненно, Разори не собирается ни кормить, ни поить его, дабы испытать способность пленника обходиться без пищи и воды. И если Конан не сбежит в самое ближайшее время, голод и жажда ослабят его. Будь что будет, но он не намерен подохнуть, как крыса в пустом погребе. Человек может по-разному приблизить свою кончину, тем более в такой твердой клетке; в любом случае он способен перегрызть зубами собственную плоть.

Впрочем, киммериец надеялся, что до этого не дойдет. Возможно, Разори вновь собирается позабавиться с пленником. Тогда Конан встретит смерть на ногах и в бою, как подобает воину.

Странные и страшные звуки наполняли ночную тьму. Пищали летучие мыши, квакали лягушки, вдалеке рычал какой-то изголодавшийся хищник. В зловонной темноте гудела и жужжала мошкара, маленькие чешуйчатые твари мириадами тел разбрызгивали застоявшуюся воду вокруг шестерых охотников до легкой поживы, притаившихся поблизости от деревни джатти.

Дэйк с гримасой отвращения прихлопнул жирного комара, давно уже впившегося ему в шею. Будь проклято болото! Он никогда не видел такого количества ползающей и летающей сволочи. Если в самое ближайшее время охотники не подстерегут свою добычу, быть им высосанными до последней капли тучами комаров и прочей дряни, кишащей в удушливой мгле!

Но пока не представилось ни единой возможности заарканить великана. Никто не покидал деревни, по крайней мере на глазах балаганщика и его свиты.

Дэйк прикинул несколько вариантов. Поиски в ночи могут привести к разным результатам. С одной стороны, куда меньше вероятность быть обнаруженными. А с другой, слишком велик риск - бродить в беспросветной тьме по незнакомой местности и по неосторожности выдать себя с потрохами. Возможно, утром какой-нибудь губошлеп покинет деревню, а возможно, и нет.

Очередная тварь попыталась отведать его кровушки, на этот раз впившись в обнаженный локоть. Мгновенным хлопком он раздавил насекомыша.

В конце концов за Дэйка все решили эти гибельные тучи жалящих тварей. В деревне не было никакой стражи: мордовороты наверняка чувствуют себя в полной безопасности. Пока великаны спят, надо пробраться в деревню и захватить пленника. Звериное чутье Панхра и Тро не даст им сбиться с пути. Когда рассветет, они будут уже далеко от деревни.

Дэйк жестами приказал остальным подползти поближе, чтобы он смог разъяснить свой план.

В чертоге великанов стояла глухая темень, хоть глаз выколи. Конан в который раз рванул на себя ребро клетки и вдруг услышал слабый хруст. Кость подалась в руках, пусть лишь на волосок, но и этого достаточно, чтобы лицо киммерийца расплылось в широкой улыбке. Разглядеть, где зеленая смола обволакивает белизну кости, было невозможно, однако Конан узнал все нужное просто на ощупь. Покрытие твердое как скала, но при этом хрупкое. Едва заметного, но постоянного расшатывания кости под сцепкой оказалось достаточно, чтобы вызвать на поверхности узор расходящихся линий.

Трещины. Еле заметные, но все же вполне ощутимые.

Конан удвоил усилия. Острый слух варвара распознал тончайшие звуки новых расколов. Посыпались крошки затвердевшей смолы; Конан не видел их в темноте, но чувствовал, как они бьют его по ладоням и запястьям. Теперь перекладина ходила свободнее. Он ухватил ее поближе к соединению, скрипевшему и хрустевшему при каждом рывке. Нет сомнения, кость подается все больше!

Внезапно один конец перекладины вырвался окончательно.

Конан издал короткий, резкий смешок и, не останавливаясь, принялся выкручивать вверх свободный конец. Другой конец, все еще закрепленный, ломал смолу, дробил ее, будто молот кузнеца мелкий камешек.

Кость оказалась довольно тяжелой. Длиной в руку и толще запястья, она станет грозной дубиной. Конан помахал ею взад-вперед, продолжая зловеще улыбаться во тьме. А еще важнее, что кость - это инструмент. С ее помощью он сможет сорвать и другие связки, возможно даже просто раздробить смолу. Пока пролом еще маленький, но дай киммерийцу еще несколько свободных часов, и он освободится. А когда он окажется вне клетки, джатти не смогут засунуть его в мышеловку так же легко, как в первый раз. При нем его кремень и кресало, а вон те корзины у стены послужат хорошим трутом. Когда здание - а может, и несколько других - охватит огонь, великаны окажутся слишком заняты, чтобы думать о пленнике. Даже если вся деревня сгорит дотла - поделом им!

Конан поднял дубину и обрушил ее на стену узилища. Полетели осколки смолы.

Под покровом ночи, под защитой густой чащи колючих зарослей спали варги, все, за исключением дозорных и Фосулла. Вождь сидел близ коварных, непроходимых зарослей, копье лежало у. него на коленях. Фоссул размышлял. Он сказал своим воинам, будто знает, как сразить гигантского красного демона, и откроет им это, когда настанет время.

По правде говоря, не было у Фосулла никакого особого плана. О нет, замысел у него был. Когда огромный демон прыгнул вперед, Фосулл смотрел на одного из чужаков, смуглого парня с черными волосами на голове и на лице. Несомненно, эта вожак, и именно он призвал чудовище. Вонзить в него несколько копий, прежде чем он успеет воззвать к демону, и, возможно, остальные не смогут пробудить ужасное существо. Или даже если демон уже появится, то при убитомхозяине может обратить свою ярость на самих чужаков.

Если честно, с точки зрения военного искусства замысел этот не слишком-то и хорош. Впрочем, если нападение на демона кому-то и кажется безумием, то у Фосулла просто нет другого выхода. Вождь, не пытающийся освободить своего наследника, вряд ли надолго останется вождем. Варги уважают силу и не терпят даже малейших проявлений слабости. Воины уже наполовину уверены, что на самом деле не бежали в ужасе от демона, а просто слегка встревожились. Признание того, что чудище напугало Фосулла, означает для вождя полный крах.

Нельзя забывать и о Вилкене. В конце концов, это его старший сын, и, пока есть у него еще полдюжины сыновей и примерно столько же дочерей, варги никому не позволят так просто отнять первенца - ни другому племени варгов, ни джатти, ни даже чудищу из преисподней. Надо как-то исхитриться и вернуть наследника.

Фосулл вздохнул и кончиками пальцев покатал туда-сюда копье. На рассвете они двинутся к деревне джатти и увидят все, что возможно увидеть. И если идея его не сработает... что ж, каждый когда-нибудь умирает. Не сегодня, так завтра. Решать богам.

Наверное, он должен воззвать к богам, дабы они благоволили ему в предстоящей битве. Возможно, пользы не будет, ибо частенько мольбы стучатся в глухие уши... Но всяко уж не будет и вреда.

Боги всегда решают, так повернуть или эдак, разве нет? И если несколько с толком выбранных слов перевесят в нужную сторону, дурак будет тот варг, который не произнесет этих слов.

И вождь варгов отправился к священной скале.

Глава седьмая

Балаганщик Дэйк осторожно и бесшумно провел свое воинство в деревню великанов. Новичок в отряде, маленький зеленый человечек, неохотно сообщил Дэйку свое имя. Он говорил на корявой и смутной, но в целом понятной разновидности местного диалекта. Вилкен, так его звали. Карлик двигался с явной неохотой, однако Дэйк сразу заметил, что близость великанов возбуждает его. Когда балаганщик осведомился о причине такого волнения, ответ Вилкена был вполне прост:

- Мы есть их, когда получается поймать.

Дэйк поднял бровь, но ничего не сказал. Надо же, какое расточительство. С другой стороны, расплодись поголовье великанов по всей округе, так те, коими он намерен повелевать, сразу же понизятся в цене. В этом тоже ничего хорошего.

- Туда, - указал Дэйк. - Вон тот дом.

- Почему тот? - сразу отозвался Крэг.

Что за дурак. Да какая разница? Дэйк не затруднился ответить помощнику.

Они приблизились к постройке. Волкомордый и кошкозадая остались караулить, а Дэйк с Крэгом направились к двери, следом за ними четырехрукий Саб и карлик Вилкен. Дэйк видел, как тени их пляшут на стене огромного дома.

Хозяин уродов нахмурился. Пляшущие тени? Тут что-то не так.

Почти в то же мгновение он осознал еще кое-что: ночная тьма как будто бы отступает, неведомо откуда сочится загадочный оранжевый свет. Позади раздался треск, а в воздухе явственно поплыл запах дыма.

Балаганщик обернулся.

За ними полыхал дом. Как раз когда Дэйк обнаружил это, всю крышу с яростным треском охватило пламя, и ночь стала светла как день.

А еще ночь пробудилась к жизни испуганными криками деревни, полной великанов.

Покидая наконец ненавистную клетку, Конан испытал величайшее в своей жизни торжество. Время от времени поражения неизбежны, но сдаться, опустить руки, даже когда положение кажется безнадежным, - вот худшее из худших поражений. Каждая битва рождает победителей и побежденных, и это в порядке вещей; нет позора пасть в честном бою. И только отказ от борьбы, когда остается хоть один шанс на успех, означает, что человек погиб окончательно.

Удары самодельного молота сокрушили последнее препятствие. Конан по-мальчийески звонко рассмеялся. В конце концов, он и был еще мальчишка. Просто мерял годы не по прожитым дням, а по выигранным битвам...

Впереди - свобода!

Уроки, полученные в детстве от отца-кузнеца, не пропали даром. ,- подумал киммериец, когда третья перекладина отлетела от великаньей клетки. Не мешкая, варвар проскользнул в образовавшуюся брешь и сквозь кромешную тьму поспешил туда, где у стены должен был стоять его меч.

Хвала Крому, оружие на месте! Пристегнув ножны к поясу, Конан почувствовал себя куда уверенней.

Он направился к корзинам, среди которых ребятишки недавно прятались от отца. Присев на корточки у наполненных шерстью плетенок из сухого тростника, Конан в пару ударов кремня по стершемуся кресалу высек жаркие искры. Под водопадом крошечных звездочек корзина задымилась. Конан раздул занимающийся огонек, и пламя быстро охватило тростник. Через несколько мгновений уже все корзины пылали, наполняя комнату светом, жаром и дымом.

На душе у киммерийца становилось все веселей, пока он смотрел, как языки пламени лизали деревянную стену, а затем с жадностью набросились на тростниковую крышу.

Острый как бритва меч со свистом вылетел из ножен, и Конан побежал к двери. Никто и никогда больше не попадет в эту клетку.

Удовлетворенно посмеиваясь, юноша кинулся прочь - в прохладные, спасительные объятия ночи.

Фосулл так и не ушел под защиту колючих кустов, где скрывались его воины; вождя охватила тревожная дрема. От прерывистого сна пробудил крик дозорного.

Фосулл протер глаза:

- Что за вой?

- Огонь, мой вождь! Со стороны деревни джатти!

Фосулл вскочил на ноги и посмотрел в указанном направлении. В отдалении оранжевые сподохи расцветили низкие ночные облака. Да, что-то там полыхает, и огонь силен.

- Подъем! - заорал Фосулл. - Вставайте! Ко мне!

Вождя била нетерпеливая дрожь. Любые неприятности в деревне джатти могут быть только во благо, варгам. Возможно, в этом пламени уже готовится сочное жаркое!

- Быстрей, тупицы! Боги улыбнулись нам и отвернулись от наших врагов! Быстрее!

, - думал Дэйк, торопливо уводя слуг к маленькой пристройке позади того дома, в который они намеревались проникнуть. Домик оказался достаточно велик, чтобы вместить всех шестерых. Дэйк сначала решил, что попал в великанью кладовую. Однако, когда уже весь отряд залез внутрь, зловоние, царящее здесь, убедило балаганщика в ином. И не только его...

- Фу,- сморщив нос, воскликнул Крэг. - Мы наткнулись на сортир великанов.

- Тише, болван! - прошипел Дэйк. - Кто-нибудь может тебя услышать, а само по себе дерьмо не разговаривает!

Через дверную щель чародей-недоучка смотрел на горящее здание. Многие обитатели деревни суетились вокруг, пытаясь потушить пожар, опрокидывая в бушующее пламя огромные ведра с водой.

Успокоившись, Дэйк сообразил, что это происшествие может послужить во благо. Каждый в деревне сейчас занят огнем. Может ли быть лучшее время, чтобы захватить добычу?

Огонь полностью завладел своей жертвой. Во всяком случае этот дом не устоит перед его жаркими когтями и дымными клыками - здание будет гореть еще несколько часов.

- Все наружу,- прикаэал Дэйк.

- Но... но там же огонь! - воскликнул Крэг.

- Им как раз эти бегемоты двуногие и заняты! Сообразил, идиот? Мы захватим одного великана и слиняем. Пожар сделает половину нашей работы. Живее, олухи!

Стараясь держаться в тени домов, шестеро подельников двинулись вокруг деревни.

Большинство мужчин-великанов боролось с огнем. Две огромные живые цепи вели от родника к пожару; ведра с водой летели вдоль первой линии к горящему дому и пустыми возвращались к колодцу по второй. Те, кто не стоял в этих цепочках, собрались кучками и возгласами поддерживали работающих.

Прокляни их боги! Дэйку нужен только один!

- Найдите мне кого-нибудь одного! - прошептал балаганщик.

- Вот там стоит один, - минуту спустя произнес Крэг. - Но это женщина.

Дэйк посмотрел в том направлении, куда показывал его помощник. Баба? Чем баба-великанша хуже мужика? Даже лучше. Наверное, она может дать приплод. Скрестить великана с нормальной женщиной, может, и не удастся, а вот наоборот все будет проще.

- Хорошо. Заходи слева и, если она посмотрит в мою сторону, отвлеки ее внимание.

Крэг повиновался, и Дэйк направился к своей добыче.

Она была слишком поглощена зрелищем пожара, чтобы до самого последнего мгновения заметить охотников. Наконец что-то вспугнуло ее, и великанша повернулась было, но Дэйк уже прохрипел формулы мудреного заклятия. Великанша застыла на месте, уставившись на балаганщика, и не могла даже прошептать призыв о помощи.

Дэйк чуть не рассмеялся. Он сделал это! Он пленил великана!

, - подумал он и торопливо повел невольников прочь от бушующего пожара.

Отряд быстро удалялся от великаньей деревни. И тут вдруг подельники приметили пару нормальных людей, направляющихся к ним из темноты. , - восхитился чародей-самоучка. Будучи не из тех, кто отвергает милости свыше, Дэйк еще раз повторил заклинание. Ребятишки, застигнутые врасплох, слабо сопротивлялись, но попытки их были тщетны. Снова гнусные чары хозяина уродов раскинули плотную сеть и завладели двумя юными гигантами.

Не один великан, а целых трое! Правда, потребуется время, чтобы двое из них выросли, но Дэйк может и подождать. А с самцом и двумя самками у него будет достаточно возможностей наплодить еще и еще.

Дэйк повернулся к кошкозадой Тро:

- Выведи нас отсюда. И поскорее.

Девять силуэтов поспешили подальше от света пламени в направлении болота.

Искушение опробовать в хаосе пожара свое лезвие на одном-другом великане было крайне сильным. Но Конан понимал, что такой риск совершенно не оправдан. Лишь глупец станет нападать в одиночку на ораву могучих исполинов, к тому же разгневанных

внезапным бедствием. На суровых скалах Киммерии дураки не достигают зрелости. Конан не числил себя среди тех слабоумных, что мнят себя способными обмануть смерть. Он сбежал и разрушил темницу вместе со всей драгоценной писаниной, которую великан назвал . Конечно, киммериец охотно раскромсал бы Разери на кровавые клочья, но ради этого не стоило искать великана в гуще всей этой сумятицы. Гиганты бегали с ведрами туда-сюда, черпали воду и пытались затушить пламя. Огненные блики метались в дикой пляске, отбрасывая причудливые тени, а дым и пар насыщали ночной воздух сырым ароматом горящего дерева.

Да, хорошо бы прикончить Разери, только сейчас для этого не лучшее время. Вдобавок тот сонный порошок вновь мог сыграть коварную шутку, а в сумке у вождя великанов скорей всего изрядный запас отравы. Неизвестно, что там еще отыщется...

Нет уж, надо сейчас незаметно выскользнуть к болоту; он и так может считать себя счастливчиком и среди многочисленных путей выбрать какой получше. С этой ночи придется еще с большей осторожностью доверять людям, великаны они или нет. Лишь единожды свирепый Кром прощает ошибку; повторение может навлечь гнев киммерийского бога. Урок обошелся достаточно дешево, учитывая возможную цену.

Конан пытался вспомнить ту коварную тропу, по которой добирался сюда.

Отдаленное пламя продолжало отбрасывать достаточно света, чтобы видеть тропу. И более чем достаточно, чтобы заметить неожиданное появление нелепых зеленокожих коротышек, воинственно потрясающих копьями. Человечки злобно скалили острые зубки, ослепительно сверкавшие на темных лицах.

Кром! Это еще что?

Сумятица разнообразных звуков со стороны деревни великанов все слабела и слабела за спиной балаганщика Дэйка. Отряд неотступно следовал за женщиной-кошкой. Дэйк был в восторге. Казалось, даже кровососы теперь не так докучают, - наверное, мошкара рванула прямиком на яркое пламя да и сгорела там. К тому времени когда громилы разберутся во всем и смогут отрядить погоню, Дэйк со слугами будут уже на полпути к фургону. Еще несколько дней, и они уже у Шадизара, а там - слава и удача.

Эх, хороша жизнь, что бы про нее не болтали!

Конан счел бы за мудрость отступить перед странной ватагой кровожадных карликов, имейся у киммерийца такая возможность. Но позади осталась деревня, и у северянина не было ни малейшего желания еще раз туда угодить. По обе стороны тропы - гиблая трясина, где человек сгинет бесследно в считанные минуты. Впереди же - орда недомерков с копьями. Расклад самый неподходящий! Варвар, по своему обыкновению, решил идти вперед.

Конан поднял меч. Похоже, карлики также не чаяли встречи с неожиданно вынырнувшим из темноты могучим воином. Единственный шанс - прорубить себе дорогу, пока острозубые не очухались. И киммериец с боевым кличем ринулся на врага.

Часть копейщиков немедленно рассеялась, соскользнув с тропы в болото. Другие промедлили. Один, чуть храбрее или чуть глупее прочих, а может, и то и другое одновременно, бросился к варвару с пикой наперевес. Карлик целил противнику в живот.

Конан увернулся и перерубил древко копья. Сила удара отбросила коротышку в сторону. Тут замахнулся еще один недомерок, и обсидановый наконечник короткого копья оставил рваную рану на левом бедре киммерийца. Конан рубанул с разворота, и широкое лезвие впилось в шею карлика. Сталь пронзила плоть меж позвонков и начисто снесла голову с плеч. Беззвучный вопль застыл на губах мертвой головы.

Без промедления Конан прыгнул, использовав в качестве трамплина присевшего перед ним врага, и взлетел в воздух на половину своего роста, отшвырнув в сторону еще одного испуганного карлика, который с изумлением глядел на пролетающего мимо воина.

Оказавшись на тропе позади растерянно топчущейся ватаги, Конан побежал что есть мочи. Удивительное чутье следопыта не позволяло ему оступиться. Он внезапно присел, и в то же мгновение над головой пролетело короткое копье. Пролетело и вонзилось в дерево в двух шагах от киммерийца.

Конан вскочил на ноги и продолжил бег. Несомненно, последнее копье это предел возможностей злобных коротышек. Киммериец не слышал за спиной топота маленьких ног, не слышал он поблизости и испуганных криков.

Сначала великаны... А теперь еще и карлики. Воистину, мир полон тайн...

Глава восьмая

Глаза у Тро были не хуже, чем у любой ночной кошки, она безошибочно вела Дэйка и его покорный отряд по болотной тропе. А если и случалось ей пропустить опасное место, его замечал Панхр, чья отдаленная родня также славилась непревзойденным чутьем. Имея таких слуг, сводишь риск практически до нуля! Отряд уже не бежал, но двигался быстро; шагающий с такой скоростью обычный человек неминуемо обрек бы себя на медленную смерть в зыбучей трясине.

Дэйк не знал, способны ли варги или джатти видеть в темноте лучше простых смертных.

Балаганщик выдохся, но мысль о возможном пленении карликами или великанами не позволяла умерить шаг. А пока шел хозяин, были вынуждены не отставать и его невольники.

Впрочем, Крэг, в отличие от других, колдовской сетью не опутан...

- Почему бы нам не передохнуть хоть минуту? - не выдержав, проворчал он. - Все равно великаны так быстро погоню не соберут.

Дэйк покачал головой:

- Мы не знаем их возможностей.

- Почему бы не спросить у этих уродов?

Дэйк замедлил шаг. Временами Крэг поражал его своими простыми, но основательными суждениями, что безусловно должны были прийти в голову самого Дэйка, да вот почему-то не пришли. Балаганщик не стал хвалить помощника за сообразительность, то было не в его правилах. Похвалы абсолютно бесполезны, если в них нет никакой корысти.

Он просто кивнул и приблизился к великанше.

- Как тебя зовут? - проскрежетал Дэйк на том же языке, каким обращался к зеленому человечку.

Женщина, одетая в простое домотканое платье, казалось, пытается бороться с овладевшими ею чарами. На руках ее играли мускулы, напряженно вытягивалось лицо. Она мотала головой, так что распущенные волосы хлестали по плечам. Разумеется, все усилия были абсолютно бесполезны. Поборовшись какое-то время, великанша пробубнила, с трудом выплевывая слова:

- Меня... зовут Тэйли.

- Твои сородичи смогут в темноте преследовать нас по этой тропе?

Последовала еще одна короткая попытка борьбы с колдовством.

- Да, но...

Дав прямой ответ на вопрос, она оборвала фразу.

Дэйк ухмыльнулся.

- Могут они состязаться с нами в скорости?

- Нет.

Балаганщик еще больше расцвел. Он сомневался, что кто-нибудь заметит отсутствие этой троицы, прежде чем огонь либо будет побежден, либо сам завершит свое пиршество. Но даже если кто-то спохватится, опасность все же не очень велика.

Дэйк повернулся к карлику и задал ему тот же вопрос. Коротышка, похоже, смирился со своей участью и покорно сообщил, что варги тоже не способны быстро передвигаться в темноте. И вряд ли решатся на это, ибо верят, что Дэйк повелевает демоном.

Что ж, значит, большого риска в остановке не будет.

- Привал, - объявил Дэйк. - Отдохнем немного.

Все остановились.

Балаганщик вновь повернулся к Тэйли.

- Сними свою одежду, - сказал он.

На этот раз сопротивление длилось дольше, но в конце концов великанша подчинилась.

Проникавшего сквозь листву бледного лунного света оказалось достаточно, чтобы убедиться: бабенка более чем хороша собой. В отличие от иных переростков, рожденных нормальными родителями, Тэйли, несмотря на свои размеры выдалась фигурой как раз во вкусе Дэйка. Снаряжение ее было превосходным: подобные дыням крепкие груди, широкие бедра и мускулистые, но несомненно женственные руки и ноги.

- Повернись.

Таили повиновалась.

- Разденься.

Да, и сзади она дьявольски соблазнительна; образцовая самка без единого изъяна. Она даст превосходное потомство, она просто создана для этого. А что будет с выводком после, уже другой вопрос.

- Можешь одеваться.

Тэйли вновь повиновалась, на этот раз куда расторопнее.

Дэйк не мог сказать, покраснела ли она. Однако, повернувшись, он заметил, что мальчишка-великан не отрываясь смотрит на одевающуюся женщину. Дэйку не удалось рассмотреть выражение его лица. Был ли то особый интерес? Возможно, парень уже достаточно вырос, чтобы производить потомство.

- Пора идти, - распорядился балаганщик. - С рассветом нам следует быть как можно дальше.

И снова отряд зашагал по тропе.

Дэйк посмеивался себе под нос. Они изрядно оторвались от предполагаемой погони, а с первыми лучами солнца окажутся еще дальше. Как только они доберутся до фургона, то окажутся и вовсе не досягаемыми, ибо благодаря нехитрому заклинанию фургон запросто обгонит пешехода, пусть даже и гигантских габаритов. А достигнув цивилизованных мест, и великаны, и карлики вынуждены будут бросить преследование, даже если их и занесет так далеко. Ибо в ином случае им вряд ли удастся сохранить жизнь или свободу, догонят они Дэйка или нет.

Балаганщик вновь рассмеялся, в полной мере довольный собой. Теперь слава - лишь вопрос времени. .

Конан следовал по извилистой тропе пусть медленным, но уверенным шагом, острым взглядом отмечая приметные места. Во мраке ночном неясными тенями проступали деревья и заросли кустарников, и хотя на болоте было прохладнее, чем днем, менее сырым оно не стало. Вокруг гудели, жужжали, пищали насекомыши. Хотя зрение у Конана было острее, чем у большинства городских бездельников, темнота заставляла варвара соблюдать предельную осторожность. Приметы, те, что нетрудно разглядеть в свете дня, сейчас скрывала густая тьма. Несколько раз Конан чуть было не ступил туда, где под обманчивым покровом скрывалась трясина, и лишь чутье и моментальная реакция спасли его. Чуть ослабь он бдительность, и результат мог оказаться смертельным.

Следуя через топь, киммериец не обнаруживал никаких следов присутствия великанов или зеленых человечков. Помимо того единственного копья, что чуть не настигло варвара сразу после столкновения с варгами, Конан не чувствовал никаких признаков преследования.

Он уже было решился устроить причал, дабы смастерить себе факел, но тут сообразил, что риск в этом случае может превысить пользу. С факелом, разумеется, дело пошло бы быстрее, однако пламя враги распознают издалека. А сидящий у костра не может видеть в ночи, ибо ослеплен близостью огня. Сейчас Конан более или менее скрыт темнотой. Киммериец предпочел оставить все на своих местах. Лучше уж двигаться на ощупь. С рассветом бн сможет ускорить шаг.

Конана мучили голод и жажда, он рискнул остановиться и напиться из небольшого, вялого ручейка, что пузырился у тропы, за одним из поворотов. Вода оказалась неожиданно вкусной и весьма освежила беглеца. Желудок его урчал, возмущаясь отсутствием пищи, но бывалый северянин не обращал на это внимания. Он знал, что способен пройти без еды несколько дней. Лучше быть голодным, чем пленным. Или мертвым.

Конан все шел и шел по коварной тропе, увеличивая расстояние между собой и деревней великанов. В случайном просвете меж деревьями далеко в небе мелькнули оранжевые блики. Киммериец оскалился довольно - пожар, значит, гуляет у амбалов вволю... Хоть бы вся деревня сгорела! Это послужит лживым и жестоким гигантам изрядным уроком на будущее.

Когда стало совершенно ясно, что постройку спасти не удастся, Разери приказал своим людям отойти от горящих развалин. Пленник остался внутри, так же как множество рукописей и прочих ценных вещей, но спасти все это невозможно.

Предводитель джатти приказал всем сородичам бросить бесполезную уже суету, заняться соседними домами и остановить распоясавшуюся стихию. Ведра с водой теперь опрокидывали на стены и крыши тех построек, что были наиболее уязвимы для летящих искр. В считанные минуты были облиты все дома поблизости от огня. Жар поднимал вверх облака пара, но отнятую пламенным дыханием влагу заменяли, выплескивая на высыхающие стены все больше и больше воды.

Прошли часы, прежде чем стало затухать окруженное со всех сторон пламя. Взбесившийся зверь не смог продолжить пиршество, не дотянулся до свежей пищи и был вынужден довольствоваться жалкими остатками. Огонь слабел, как раненый хищник. Рассыпался фонтанами искр, когда тут и там обрушивались опоры, жадно набрасывался на падающие балки, но прыгать и лезть дальше уже не мог. Теперь ведра с водой вызывали лишь шипящие стоны поверженного создания жара и света. Его время минуло.

Разери наблюдал за умирающим пламенем, краснеющими в ночи углями, тлеющими останками сгоревшего дома.

Каким-то чудодейственным образом клетка из костей избежала разрушения. Лишь она одна возвышалась среди пожарища, почерневшая от жара и копоти, чуть перекошенная набок, но совершенно целая.

Когда жар еще поутих, Разери смог подойти к клетке. Он ожидал увидеть обугленные останки воина, распластанные на прутьях. Жаль. Человек этот мог вынести куда больше, чем любой другой его предшественник...

- Во имя Великого Солнца!

Раскаленные угли жгли подошвы, но великан не обращал внимания на жар.

Никаких следов тела.

Пленник исчез.

Разери застыл, уставившись в пустое узилище. Внезапно на одну из его уже дымящихся сандалий прыгнул рыжий язычок. Великан выругался и подпрыгнул, а затем кинулся прочь с пепелища. Он топал ногой, пытаясь сбить огонь, наклонился и сдернул обе горячие сандалии, а затем вновь разразился проклятиями.

Человек сбежал. Теперь становится понятной и причина пожара. Прокляни его, Созидатель, во веки веков!

Разери обернулся к соплеменникам, что недоуменно взирали на него. Предводитель джатти покачал головой. Сделанного не воротишь, дом заново не встанет. Как маленький человек ухитрился освободиться? На этот вопрос сможет ответить только сам беглец, если только он не сгинул в трясине, что, по мнению Разори, было наиболее вероятно. Тем не менее надо удостовериться самолично. Если этот черноволосый... как там его... Конан... чудом умудрился не сбиться с тропы и уцелеть, ему нельзя позволить вернуться к своим. Возможно, кое-кто из чужаков и подозревают о существовании поселка джатти, но пока ни один из тех, кто действительно узрел тайное обиталище, не получил возможности поведать об этом. Людишки не могут представлять угрозу для того, чего они толком не знают.

Ночь была на исходе. Заря наступала на пятки предутренним сумеркам. С первыми лучами солнца джатти отыщут беглеца и схватят его.

Разори кивнул юноше, стоящему неподалеку:

- Готовь адских псов!

Молодой великан удивленно посмотрел на вождя.

- Пленник спасся из огня и бежал, - пояснил Разори. - Он должен быть выслежен и пойман.

Вождь огляделся по сторонам. Тэйли находит общий язык с адскими псами; она управляет ими лучшелюбогомужчины.

- Тэйли! - громко позвал великан.

Но дочь не отозвалась. И не могла, как понял Разори через несколько мгновений. Она исчезла, и близнецы вместе с нею.

Неужели Конан - чародей? Умудрился сбежать из клетки и увести с собой трех любимых детей Разери!

- Адских псов сюда!

В болотной глуши на безопасном расстоянии от деревни джатти пребывали в полном замешательстве варги, и никто из них не был ошарашен более Фосулла. Вождь варгов присел у могучего дерева. Гладкая кора приятно холодила кожу. Воины волокли трех ставших бойцов почти от самой деревни великанов, трех парней, убитых взбесившейся тварью, которая не могла быть никем, кроме как одним из этих чужаков. Еще один воин изуродован до такой степени, что, похоже, в любой момент отправится на встречу со своими предками.

Кто же этот человек? Ни Фосулл и никто из варгов, видевших группу пришельцев, не признали напавшего. Он ворвался в самую гущу воинов и проложил, себе кровавый путь, а потом побежал с такой скоростью, что неминуемо приведет его в лапы зыбучей смерти.

- Мой вождь!

- Что еще?

- Джатти. Они выпустили адских псов.

И будто в подтверждение этих слов донесся леденящий душу вой, подобный злобному, истошному визгу скорее огромной кошки, нежели волка.

Во имя Лесного Владыки! Адские псы!

- Скорее в чащу, в укрытие!

- А как же наши парни?

- Бросьте их! Они задержат адских псов.

Но не успел Фосулл закончить фразу, как на тропе показалась смертоносная бестия джатти; оскаленная пасть пузырилась пеной.

Заря только начала вступать в свои права, но света уже более чем достаточно, чтобы как следует разглядеть ужаснут тварь. Она воистину огромна, вдвое больше Фосулла, и преисподняя ли ее родина или нет, но с обычными псами она имела не много сходства.

Выскочив на опушку, бестия притормозила, и варги ясно ощутили дыхание смерти. Голова зверя квадратная, как у медведя, с глубоко сидящими черными глазами и парой расширяющихся книзу ноздрей. Пасть ощерилась множеством длинных и острых клыков. Завершали картину, крошечные, круглые ушки по бокам безобразной морды. Туловище адского пса напоминало росомашье, но было покрыто плотным, красноватым мехом и покоилось на широких лапах, когтистых, плоских и достаточно больших, чтобы в зыбких, болотистых местах использовать их на манер мокроступов. Адский пес мог скользить по топям, как по снегу, и смертельной ошибкой для жертвы было бы сойти с тропы, спасаясь от кошмарного зверя джатти.

Фосулл поднял копье, готовый к броску. Будь эта тварь одна, варги могли одержать верх, ибо до этого они успешно сражались с одиночными тварями. Но за первым зверем следовали другие, а карлики уже ослабли и пребывали в смятении. Так что, похоже, битва будет проиграна. Джатти редко выпускают псов, ибо обиталища варгов защищают пропитанные ядом колья, которые не могут преодолеть даже эти чудовища. Но в открытом бою...

Адский пес понюхал воздух, громкое рычание разорвало вдруг воцарившуюся тишину. Затем спустя мгновение, что показалось Фосуллу вечным, бестия повернулась и поскакала прочь.

Фосулл провожал глазами удаляющегося зверя.

Как зовут того бога, что?..

Остальная свора, по меньшей мере семь или восемь псов, пронеслась мимо, устремившись за своим вожаком.

Фосулл все так же стоял, тупо уставившись на рычащую, лающую сбору, что удалялась от него и его изумленных бойцов. Вождь все еще держал копье в последнем, как он думал, замахе.

Наконец он опустил оружие. Адские псы гонятся не за варгами. Это совершенно очевидно. Но тогда за кем?

И тут же пришел ответ. За чужаком, тем, что прикончил троих воинов-варгов. Джатти преследуют именно его. Он должен быть как-то связан с другими пришельцами, похитившими сына вождя. Они устроили пожар в доме, где у джатти огромная клетка, а теперь великаны преследуют их.

Однако не видно следов остальных чужаков... Должно быть, они выбрали другой путь, но Фосулл был уверен, что отряд, повелевающий демоном, тоже скрылся из деревни.

Когда адские псы настигнут их, Вилкена ждет участь прочих беглецов, если, конечно, псы одержат верх над демоном. Да, на это стоит посмотреть: псы против огромного демона.

- За ними! - приказал Фосулл.

- Ты спятил? - воскликнул один из воинов. - Ты хочешь преследовать псов?

- Не мы назначены им в жертву, - сообщил Фосулл. - А псы выведут меня к сыну. Шевелитесь быстрей!

Варги привыкли повиноваться, а потому кинулись на тропу вслед за вождем. Утренний свет окрасил ночные небеса яркими полосами, и тьма рассеялась.

Пока вся эта заваруха обходится слишком дорого. Фосуллу все это было совсем не по нутру. , думал вождь варгов. Оскалив зубы в зловещей усмешке, он двигался по тропе.

И первый луч солнца сверкнул страшным, звериным оскалом.

Глава девятая

Восход застал Конана там, где болото заросло низкими, причудливыми деревьями с большими мягкими листьями длиной с человеческую руку и шириной в две ладони. Зловонная топь казалась невыносимо жаркой. Вдруг сзади, откуда-то издалека, до Конана донесся крик некоего существа, и эхом ему отозвались голоса подобных же тварей. Вопли были чуть слышны и не похожи ни нэ один привычный варвару звук. Тревожная мысль пронеслась в голове киммерийца:

Ничего хорошего это сулить не могло. До края болота еще не близко, а завывания позади усилились, приближаясь быстрее, чем двигался киммериец.

. У Конана не было ни малейшего желания встречать неведомого врага, балансируя на узкой тропе посреди пустынного болота. Необходимо найти островок твердой почвы и занять оборону там, где можно свободно двигаться и в полной мере использовать длинный широкие клинок.

Киммериец пустился бежать, доверив своей памяти все извилины коварной тропы. Чутье подсказывало, что недалеко впереди есть надежные места, одно из которых может сослужить ему добрую службу. Если удача будет на его стороне, он может успеть добраться до спасительной тверди вовремя.

Да уж, будь удача на его стороне, он никогда бы не попал в идиотскую переделку. Правда, он сбежал из клетки, но везение тут почти ни при чем; и вряд ли можно будет назвать большим счастьем, если он погибнет всего несколькими часами позже. А может, все-таки судьба... Ладно, наплевать! Конан знал, что суровый Кром помогает тем, кто и сам не опускает руки. Человек с туманного Севера доверял острию своего клинка куда больше, чем изменчивым богам. Мечом управляет твоя собственная сноровка; желания богов ведомы лишь им самим. Отточенное лезвие разит сильнее любой молитвы!

Конан бежал, а далеко за его спиной завывали неведомые существа.

Окруженный чарами фургон, оставленный на небольшой опушке в стороне от дороги, был виден лишь одному Дэйку. Ничто вроде бы не предвещало опасности, и балаганщик поспешил снять простенькое заклятие, защищающее повозку и пасущихся рядом животных. Ничто здесь не изменилось с тех пор, как он покинул это место, а отсутствие на короткой траве полупереваренной пищи указывало на то, что никто и не приближался к фургону в отсутствие хозяина.

- Запрягайте животных, - приказал Дэйк своей команде.

Маг-самоучка ухмылялся, глядя, как все дружно ему повиновались. Все предприятие прошло без каких-либо крупных помех. В бродячем зверинце четыре новых урода, и Шадизар ждет его с нетерпением. По дороге встретится немало городков и деревень, где можно отшлифовать все сценки и репризы, а также заработать несколько монет, дабы прибыть к месту назначения в самом наилучшем виде.

Да, раз уж человек наделен разумом, он должен, подобно отборным сливкам, взойти к самому верху. К тому времени как балаган достигнет Шадизара, представление Дэйка будет способно поразить богатых торгашей и барыг, а также воров и бандюг, что негласно правят городом. Заправилы с толстыми кошельками станут драться за право оплачивать все капризы и желания Дэйка, здесь у балаганщика не возникало никаких сомнений.

Он взглянул на Саба, с исключительным проворством и изяществом запрягающего всеми четырьмя руками быка. Разве один только Саб непоразителен? Кто еще способен представить подобное чудо?

Действительно, кто еще обладает столь замечательной коллекцией: четверорукий, женщина-кошка, волкоглав, три великана и зеленый карлик? - сам себе ответил Дэйк.

Наконец быки оказались в узде, фургон готов к отправлению. Дэйк на минуту задумался, решая проблему с Тэйли. Хотя размеры фургона были достаточны для того, чтобы разместить хоть и в тесноте, но относительном удобстве дюжину нормальных людей, повозка явно не рассчитана на великаншу. Что ж, можно освободить место так, чтобы она могла лечь. А хочет, пусть сидит на полу! Но вот передвигаться внутри фургона у нее вряд ли получится. Дэйк, стоя, чуть не доставал до крыши фургона и на колдобинах неровной дороги иногда подпрыгивал так, что припечатывался головой в потолок. Громадная же бабенка сможет лишь ползать. Это, конечно, будет интересное и приятное зрелище, но, с другой стороны, она натрет себе ссадины на коленях.

А Дэйк желал, насколько это возможно, избежать всяческих травм и повреждений своей добычи. В его стаде не должно быть никаких досадных помех; хотя, возникни нужда, он без колебаний прирезал бы любого из своих невольников, да хоть и всех разом. Однако нет никакого смысла портить ценное имущество, разве что когда не останется иного выхода... Нет, пусть уж бабенка сидит впереди, рядом с Панхром. Над козлами есть навес, предохраняющий от дождя и снега, и он достаточно высок даже для Тэйли. А при необходимости она сможет заползать внутрь.

Разрешив эту ерундовую проблему, Дэйк приказал всем, кроме великанши и волкомордого, лезть в фургон. Пока массивная повозка катила от укрытия к дороге, Дэйк стоял на заднем приступке и глядел в сторону невидимой отсюда деревни джатти. Он хорошо запомнил это место. Случись что-нибудь с захваченными гигантами, он всегда сможет вернуться за другими.

Улыбка заиграла на роже балаганщика, когда фургон выехал на дорогу. Впереди ждут удача и слава. Ничего, кроме легкого пути, не лежит между ними и развеселым парнем Дэйком.

Разери, сопровождаемый тремя лучшими своими охотниками, шагал по тропе через болото вслед за адскими псами. Великаны подошли к деревьям с огромными листьями, а несущиеся по следу беглеца чудовища вырвались далеко вперед, так что лишь изредка слабые завывания доносились до ушей джатти.

Предводитель великанов был не из тех, кто доверяется богам или судьбе, и полагал, что личный опыт и записи служат племени лучше, нежели благие пожелания и молитвы. Хотя большинство сведений, собранных о голубоглазом варваре, похитившем его дочь, уничтожил огонь, кое-что все же уцелело. Разери взял с собой прядь волос маленького человека, клочок одежды, даже лоскут кожи от оплетки ножен. Эти предметы находились в амбаре, в самом дальнем углу, где подчас было морозно даже в самые жаркие летние дни. Джатти давным-давно обнаружили, что вещи, имеющие живую природу, сохраняются в холоде значительно дольше.

Именно слабый запах этих обрывков вел адских псов, и они не перестанут искать незримый след, пока не настигнут беглеца. Разери знал, что звери эти могут бежать по пять дней кряду; не было существа в болоте, способного победить свору адских псов. Если Конан сбился с пути и завяз в трясине, псы вытащат его труп. Если некий хищник сожрет человека, псы притащат останки. Даже если от варвара остались жалкие клочки, их будет достаточно для чудовищных собак.

Ровным шагом, без особой спешки Разори шел по следу. Великаны не могли угнаться за псами, так же как не сможет убежать от них Конан. Скорее всего четверо джатти встретят своих охотничьих псов возвращающимися с жалкими огрызками хрящей и костей растерзанного чужака.

Однако предводитель джатти беспокоился о своих пропавших детях. Как один-единственный человек умудрился похитить троих, самый малый из которых не меньше его самого? Это была неразрешимая загадка. Загадка, которую Разори надеялся разрешить очень скоро.

Идущий впереди предводителя самый молодой великан по имени Лави предупредил:

- Поворот налево.

Разори кивнул и подал знак тем двоим, что следовали за ним. То были братья, старший - Коури, и младший - Хмуо, двоюродные племянники Разери.

- Налево.

На развилке четверо джатти свернули налево, следуя отчетливым следам адских псов.

Далеко впереди послышался едва различимый вой. - надеялся Разери.

Конан нашел-таки запомнившуюся ему прогалину. Она располагалась слева от тропы, и с одной стороны от нее неправильным полукругом темнел водоемом, покрытый изумрудной пеной и буро-зелеными плавучими листьями водяной лилии. Деревья с раздувшимися книзу стволами густр усеяли откос, что резко обрывался вниз прямо напротив тропы. Справа росли деревца поменьше, между ними густо стелился колючий подлесок. Кроме прохода шириной не более взмаха руки, ведущего с тропы, не было сюда никакого другого легкого пути.

Если преследователи не ходят по воде и неспособны на полной скорости пробиться сквозь колючие заросли, им остается единственная дорожка. Конан чувствовал, что, сам того не желая, получил явное преимущество перед врагом. Животные, если у них хватит сообразительности, способны обогнуть островок и взобраться сюда по откосу, но подобный маневр сильно замедлит нападение. Они могут переплыть водоем, если умеют плавать, однако при этом тоже потеряют в скорости. Конан не знал, сколько бестий несется по его следу, не представлял себе их размеров и возможностей, но другого выбора у киммерийца не было. Звуки все приближались и приближались, и, судя по всему, преследователи уже совсем рядом.

Конан шагнул на сухую поляну, встал прямо у прохода и вытащил меч. Невидимый с тропы, северянин встал спиной к густому кустарнику. Сделав несколько глубоких вдохов, он обхватил рукоять обеими руками и занес над правым плечом, будто топор дровосека. Конан решил, что теперь он, насколько это возможно, готов к схватке. Напряженная улыбка заиграла на губах киммерийца. Если пришло время умереть, он умрет с оружием в руках и обрушит смертоносную сталь на своих убийц. Случаются вещи и пострашнее. А вечно никто не живет. Конан помнил однажды услышанную еще в ранней юности фразу:

- Кром, - проворчал северянин. - Не сегодня ли день нашей встречи?

Ответом послужило молчание. Кром - божество не из тех, кто тратит попусту слова. А дева-воительница, павшая от руки колдуна... Она теперь далеко.

.

Фосулл и его воины, идущие по узкой тропе через болото, обходили участок трясины и водоем, что практически перегородили путь. Варги прислушивались к доносившемуся спереди вою адских псов. Предводитель варгов уже поблагодарил нескольких особо любимых богов за свое избавление от ужасных бестий. Но эта признательность не помогла ни вернуть Вилкена, ни отомстить пришельцам за гибель воинов. Хотя, зная натуру адских псов, можно предположить, что чужаки будут разорваны в кровавые клочья задолго до того, как к месту действия прибудут варги. Жаль! Ведь Фосулл предпочел бы сам воздать обидчикам их долю мучений и страданий; тем не менее мертвые есть мертвые, и, если боги выбрали орудием возмездия адских псов, Фосулл спорить не собирается. Вернись к нему сын, он был бы полностью доволен. Несколько кусочков мяса в котелке, конечно бы, не помешали, но если плата за них стычка с адскими псами или ужасным демоном, то лучше не надо.

Нет уж! Фосулл решил, что он и его люди довольствуются теми дарами, что отпущены им щедростью богов.

Тут подбежал дозорный, что следовал позади отряда.

- Ну?

- Д-д-джатти, мой вождь. - Он замолчал, пытаясь отдышаться.

- Где?

- За нами.

- Сколько? Далеко?

Разведчик поднял руку с загнутым большим пальцем:

- Ч-четыре. Наверное, в часе ходьбы.

Фосулл обдумал эту новость. У него четырнадцать воинов. В сражении с четырьмя джатти можно одержать верх, хотя он бы предпочел более весомое преимущество. Все же, имея час в запасе, стычки можно избежать. Если псы загнали чужаков, то, возможно, Фосулл и его воины смогут отбить Вилкена и скрыться неприметными звериными тропами, по которым увальням-джатти не пройти. Похоже, план толковый. Уж во всяком случае час в запасе имеется, раньше великанам до варгов не добраться.

Преследователи были уже так близко, что Конан мог слышать их топот. Он еще раз глубоко вдохнул и замер с поднятым мечом.

Бестия столь быстро выскочила на поляну, что клинок киммерийца обрушился не на шею чудовища, а туда, где кончался позвоночник. Удар с силой отдался в кистях, но могучие предплечья северянина довели дело до конца. Вороненое лезвие рассекло кость, рукоять при этом чуть не вылетела из рук. Зверюга протяжно завыла и обмякла. Конан изо всех сил вцепился в рукоять и выдернул меч, а раненый монстр покатился кувырком и застыл в двух шагах от киммерийца. Пес трясся и пытался ползти, но лишь передние лапы слушались его.

- успел отметить Конан.

Крупнее самой большой собаки и не похожа ни на какое животное, доселе виденное киммерийцем. Конан приблизился к полупарализованному зверю, вновь ударил, на этот раз по шее, и снес чудовищу башку. Пес содрогнулся в последний раз и издох.

Приближалась основная свора, следующая за своим вожаком, и киммериец приготовился к сражению. С мечом наизготовку он шагнул к тропе. Конан увидел, как появилась и понеслась к нему вторая бестия. Он дал ей подбежать вплотную, затем, взмахнув справа налево тяжелым клинком, сам в то же мгновение отпрыгнул вправо, так что острие меча рубануло животное по голове. Удар оказался смертельным, ибо собака - или как еще ее называть споткнулась, прокатилась мимо Конана, застыла и больше не двигалась.

Третий пес, принюхиваясь, рыл землю лапой у прохода на поляну, а Конан уже выходил ему навстречу.

, - рассудил киммериец, ибо псина скулила и не двигалась с места.

А мгновение спустя рядом с нею встали еще три дьявольских отродья. Эти тоже принюхивались и кружили на месте, будто в замешательстве.

- Эй, псы! Идите сюда подыхать! Одна из оставшихся бестий прыгнула вперед, остальные последовали за ней. Конан ринулся навстречу, и его натиск,должно быть, встревожил нападавших, ибо первый пес внезапно застыл, и трое других наткнулись на него. Один из задних свалился в воду, как-то по-кошачьи взвизгнул и принялся карабкаться на сушу.

Первый монстр начал было отступать, но толком не сумел, так как прочие загромоздили проход, и клинок свирепого варвара располосовал зверя от морды до брюха. Брызнула кровь, пес вонзил зубы в сверкнувшее лезвие... но медленно, слишком медленно.

Конан перехватил поудобнее меч и сделал новый молниеносный выпад. Лезвие прошло между ребер, туда, где по мнению Конана, у чудовища находилось сердце. Пес взвыл, подпрыгнул, отбросив при этом своего ближайшего собрата в густую мешанину шипастых ветвей, что росли напротив пенистого водоема. Раненый зверь скакнул на Конана, но упал, не долетев до поспешно отступившего киммерийца, затем застыл, преградив путь.

Один из тех псов, что оставались на тропе, стал пятиться назад. Другой пытался вырваться из цепких колючих щупалец кустарника, но лишь запутывался еще сильнее. Третий зверь, тот, что свалился в заводь, уже почти вылез на тропу,

Конан сделал три быстрых шага, одной ногой ступил на мертвую тушу и прыгнул к пятящемуся зверю.

Тбт повернулся и побежал.

Развернувшись, Конан нанес удар псу, что выбирался из пруда. Зверь поднял широкую лапу, будто бы заслоняясь от удара, и острая сталь отсекла конечность.

С диким воем пес снова плюхнулся в воду. Он пытался плыть, но без лапы лишь кружился на месте.

Колючки по-прежнему не выпускали следующего зверя, и Конан обернулся, дабы покончить с плененным монстром.

Но когда киммериец двинулся, чтобы разделаться с пронзенным тысячью игл зверем, тот пес, что убежал по тропе, видно, набрался храбрости, ибо вернулся и прыгнул; его блестящие от обильной слюны клыки устремились к горлу варвара.

Разворачиваясь лицом к новому противнику, Конан поскользнулся в луже крови и упал на одно колено. Это неожиданное движение спасло его, ибо пес пролетел над внезапно опустившимся человеком и свалился на сотоварища, что барахтался в колючках. Теперь оба они завязли.

Третий пес все кружился в воде, и меч киммерийца пронзил бестии глотку. Хлынула кровь, и покраснела зеленоватая жижа. Пес все еще трепыхался, но без всякого толку. Он потонул, когда Конан повернулся, дабы расправиться с двумя застрявшими в кустах.

Один из оставшихся псов наконец выбрался из колючек, но лишь для того, чтобы встретиться с беспощадной сталью.

Последнее чудовище тянулось к Конану измазанной собственной кровью мордой, но движения его сдерживали мириады цепких крючков, и вороненый меч еще раз пропел свою смертоносную песнь.

Когда чуть успокоилось бешено рвущееся наружу сердце, Конан вытер с лица кровь и пот и оглянулся по сторонам. Шестеро отвратительных ублюдков, и все мертвы. Внезапно он почувствовал смертельную усталость. После битвы это обычное чувство, но сейчас нет времени отдыхать. Он победил этих грозных бестий, но можно не сомневаться, что хозяева их не сильно отстали. Псы, даже такие вот кошмарные, - одно дело. Великаны - совсем другое.

О шкуру поверженного чудовища могучий воин начисто вытер лезвие, сунул его в ножны и вернулся на тропу. Оглянулся в сторону деревни джатти и продолжил свой путь. Во всяком случае, он воздал джатти по заслугам и как-то отплатил за постой в невольничьей клетке. Хотелось, чтоб с распоротым брюхом тут валялся Разори... И все-таки предводителя великанов ждет приятный сюрприз, когда захочется посвистать своих псов назад.

При этой мысли губы Конана скривились в издевательской усмешке.

Глава десятая

Вернувшийся разведчик принес Фосуллу вести поистине невероятные.

- Мой вождь! Адские псы! Они мертвы!

- Все?

- Все.

Фосулл задумался, не проронив больше ни слова. Он не желал, чтобы воины видели своего вождя ошарашенным даже подобными известиями.

Отряд варгов продолжил путь к месту, где разыгралась кровавая сеча. Псы действительно были мертвы, все правильно. Полдюжины самых злобных на болоте тварей, похоже, зарублены мечом. Невероятно!

Фосулл исследовал поле боя, изучил следы и - одноглазого варга с половиной мозга хватило бы на это! - быстро сообразил, что адских псов уничтожил один-единственный человек. Чужак, тот самый полуобнаженный мужчина, что убил нескольких варгов близ деревни великанов. Не было никаких следов того отряда, где обретается красный демон.

Это плохо. Очень плохо. Шестеро псов убиты одним человеком. Такого бойца следует остерегаться, когда он не на твоей стороне. А ведь Фосулд ведет отряд как раз по следу неистового воителя, вместо того чтобы гнаться за похитившими сына. Неудачно.

Воины выжидающе смотрели на Фосулла. Несмотря на ужас, охвативший его, он оставался вождем, и это накладывало обязанность изображать если не абсолютную беспечность, то во всяком случае невозмутимость.

- Я думал, псов было больше, - холодно изрек он.

Разведчик, быстроногий молодой варг по имени Олир, недоуменно мигнул и уставился на Фосулла:

- Мой вождь?

- Я думал, их восемь или девять. Вот тогда бы это была красивая работа. Но прибить всего шестерых...

Вождь будто бы швырял ничего не значащие слова прямо на тропу, в бурую грязь, одновременно проверяя обсидиановый наконечник копья мозолистым большим пальцем. Создавалось впечатление, будто он, Фосулл, без особого труда расправился бы с шестью адскими псами.

Среди воинов послыщалса ропот. Недоверчивый, как заключил Фосулл. Но все равно усмехнулся. Никто не сможет стать - и остаться - вождем, не обладая отвагой, и уже двенадцать лет прошло с тех пор, как кто-либо бросал Фосуллу вызов. Последний решившийся на это заглотил собственное копье, успев лишь топнуть ногой и глупо вильнуть задом. Более половины отряда были несмышлеными юнцами, когда Фосулл прибил того посягателя, и случай за минувшие годы был столь приукрашен, что многие из молодых воинов считали Фосуяла непобедимым. Но даже при этом им вовсе не хотелось шутить с убившим шестерых псов и преспокойно продолжившим свой путь.

- Теряем время, - подал голос повелитель варгов.

- Мы собираемся преследовать того, кто сделал это? - спросил Олир.

- Разумеется. Я полагаю, что он выведет нас к остальньш чужеземцам. Вилкен по-прежнему их пленник, или ты забыл об этом?

- Н-нет, мой вождь.

- Тогда отправляйся. Иди выслеживай и смотри не споткнись о нашу добычу.

Фосулл наблюдал, как Олир уходит вперед. Нет сомнений, шаг его куда медленней обычного. И Фосулл не сомневался, что юный варг приложит все усилия, чтобы избежать случайной встречи с человеком, победившим псов. Как и сам Фосулл, будь он разведчиком.

Лави был бледен как полотно, когда вернулся туда, где Разери с двумя джатти заканчивал наспех собранную полуденную трапезу. Великаны спокойно расположились вне большой лощине, скрытой огромными ветвями поваленного молнией дерева.

Ствол почти весь зарос мхом, ибо дерево лежало здесь не менее пяти лет.

- Ты узнал, почему замолкли псы? Они уже настигли жертву?

Лави покачал головой и присел на толстое бревно, что выступало из трясины рядом стропой.

- Да, они настигли того, кого мы ищем.

- Это хорошо... - начал Разори.

- Нет, - оборвал его Лави. - Собаки мертвы.

- Что? Невероятно! - вскричал Коури.

- Этого не может быть! - поддакнул Хмуо.

Разори решил не горячиться и все выяснить.

- Идите, и убедитесь сами.

Когда четверо гигантов прибыли на место побоища, Коури первым обрел дар речи:

- Следы варгов! Вот почему псы мертвы! Здесь был большой отряд варгов!

Разори склонился над одним из дохлых псов, затем осмотрел другого, третьего.

- Нет, - заключил он. - Не копья варгов нанесли эти раны.

- Кто же тогда?..- удивился Хмуо.

- Конан из нашей клетки. Видите? - Предводитель указал на рубленую рану. - Такие оставляет только меч. Оглядите остальных собак, и вы обнаружите такие же раны.

- Ты хонешь сказать, что все шесть убиты одним маленьким-человеком?

Разори повернулся к Коури:

- Вот именно. Он более чем изобретателен, как мы могли убедиться после его побега и спокойного передвижения по тропе. Никогда нам не попадался столь неистовый родич маленького племени. Следует вам это напомнить.

Коури поднял руку и потер лоб. Когда четверо джатти нападали с палками на сидевшего в клетке Конана, именно Коури отдал свое орудие маленькому человеку и был на свою беду наказан точным ударом киммерийца. Не похоже, что великан когда-нибудь забудет тот случай.

- Но что же тогда делали здесь варги? - спросил Лави.

Разери пожал плечами:

- Кто знает? Возможно, просто желали добыть пищу.

- Но, побывав здесь, они продолжили преследовать варвара. Несомненно, даже варги не могут быть столь глупы.

Разери на минуту задумался.

- Все это странно, - наконец признал он. - И более чем интересно. У них должны были быть серьезные причины. Мы ищем то же существо, а потому продолжим, разве не так?

- Обратите внимание, - сказал Хмуо. - Я достаточно внимательно исследовал тропу, чтобы не пропустить следы джатти. Как же насчет Тэйли, Орена и Морьи? Похоже, их нет с беглецом.

Вот это даже еще более странно. Но можно ли сомневаться в существовании определенной связи между побегом варвара и пропажей детей? Трудно поверить в то, что Конан удрал из клетки самостоятельно; возможно, ему помогли. Не исключено, что у него были товарищи, а Тэйли просто не заметила их, когда пленила варвара. Возможно, эти товарищи освободили Конана, а затем в отместку похитили детей и скрылись какой-нибудь другой тропой.

Разери признавал досужесть этих домыслов. Тем не менее они способны хоть как-то объяснить нагромождение загадок. Трудно воочию представить, как именно все происходило. Как бы то ни было, Конана необходимо поймать. И только после этого можно выяснить все до конца.

Разори кивнул сам себе. А вслух сказал:

- Пойдем. Слишком много тайн, чтобы разгадывать их сидя на одном месте. Мы должны изловить Конана.

- И для этого пробиться через варгов, - заметил Коури.

- Если понадобится.

Конан изрядно продвинулся по тропе. Почва стала заметно подниматься теперь тропинка пересекала целые поля сухой земли. Киммериец знал, что скоро выберется к дороге на Шадизар, туда, где повстречал великанов.

Конан решил, что раз ему посчастливилось вырваться на свободу, то в дальнейшем следует избегать, насколько это вообще возможно, напускного радушия случайных знакомых. Хотя он несколько голоден, но жив и с каждым мгновением удаляется и от великанов, и от карликов. Только бы поскорее покинуть болото.

Лишь через некоторое время Конан заметил ягоды, которые признал съедобными, и сделал короткую остановку, дабы слегка подкрепиться. Конечно, это не сравнить с добрым куском сочного жареного мяса, но все же лучше, чем прислушиваться к урчанию пустого брюха. Тыльной стороной ладони киммериец вытер рот и продолжил свой путь. Если память не изменяет, вскоре должна появиться дорога. Конан прямо-таки сгорал от нетерпения.

Фургон катил по ухабистому тракту, и Дэйк, убаюканный качкой, погрузился в дремоту. Ему снился сон. В том сне он был хозяином огромного цирка. Безбрежный амфитеатр забит тысячами зрителей, и все они не могут оторвать глаз от сотен уродов, что собрал и вывел Дэйк. Женщины-кошки исполняют акробатические танцы, четверорукие мужики жонглируют дюжинами разноцветных мячей, зеленые карлики и неуклюжие великаны маршируют, пародируя армейский смотр, волкоглавы сражаются друг с другом, пуская эход зубы и когти. И все это вершится под величайшим в мире куполом с высоким шпилем и сине-белой крышей из чистого шелка, что дает тень зрителям на трибунах.

Вдруг один из огромных столбов, держащих тент, сломался. Вздымающийся шелк обрушился на толпу зрителей; люди принялись взывать о помощи:

Он проснулся и обнаружил, что его трясет Крэг:

- Дэйк!

Хозяин сбросил со своего плеча руку помощника:

- Зачем ты, болван, перебил мой сон?

И тут он заметил, что фургон не движется.

- Почему стоим? Я вроде не приказывал останавливаться!

Крэг покачал головой:

- У нас сломалось колесо.

- Что? Покажи мне.

Дэйк откинул полог, вылез и вслед за Крэгом обошел фургон. Переднее колесо со стороны великанши, что сидела сейчас рядом с Панхром, действительно сломано. По меньшей мере четыре спицы вылетели или сильно треснули, часть колеса под защитным железным обручем свободно болталась, а сам обруч весь перекосился и местами лопнул.

- Во имя лохматых яиц Сэта! Что тут стряслось?

Панхр глядело высоты своих козел.

- Мы перевернули здоровый камень, а под ним оказалась большая яма.

- Тупица! Почему ты не объехал его?

- Места не было. Сам погляди.

Панхр указал назад, на дорогу. Тракт сужался как раз в том месте, где выступал из-под грунта здоровенный камень, и с одной стороны, ограничивался сплошными зарослями кустарника, а с другой резко обрывался в неглубокий овраг.

Дэйк еще раз выругался, помянув нескольких малоизвестных богов и наделив их при этом самыми отвратительными чертами. Проклятия оказались столь сильны, что быки нервно затопали копытами.

Наконец хозяин проскрипел:

- Тащите запасное колесо и замените сломанное.

Панхр ухмыльнулся, обнажив волчьи зубы:

- Нельзя. Запас уже стоит. Подъем на Хараанский перевал, да?

В безмолвной ярости Дэйк стиснул кулаки. Да. С того раза у них не было времени заказать колеснику новое. А фургон столь тяжел, что ему необходимы все шесть колес.

- Разве ты не можешь исправить его силою своей магии? - спросил Крэг.

Нет, не было у балаганщика такого заклинания. Однако Дэйк вовсе не считал нужным обнаруживать перед кем-либо, а тем более перед слабоумным помощником пределы своей колдовской мощи.

- Негоже растрачивать магию на столь мирские заботы, - ответил он. Ты, Панхр и Саб, возьмите инструмент и соорудите замену сломавшимся частям. Здесь достаточно подходящих деревьев.

- Но... но это займет не один час!

- Что из того? Я как раз расположен насладиться окрестностями.

- Какими окрестностями? Здесь же нет ничего, кроме леса и этой грязно-бурой дороги.

- Придержи язык, идиот, или вовсе его лишишься!

Крэг нахмурился, но промолчал. Он прекрасно понимал, что Дэйку достаточно махнуть Панхру, и волкомордый с наслаждением вонзит клыки в глотку своего давнего недруга. Хозяин может и просто наложить на своего помощника покоряющее заклятие, заставит стоять покорно, а сам размозжит ему голову любым подходящим булыжником. Крэгу уже приходилось лицезреть хозяина в ярости - убивает он без тени смущения.

- Саб! Тащи топор! - заревел Крэг. - А ты, мохнатое рыло, оторви задницу от своего насеста.

Панхр склонился со скамьи и, продолжая ухмыляться Крэгу, легко спрыгнул на землю. Дэйк видел, что ярость Крэга совершенно бессмысленна, ибо человек-волк только получает величайшее удовольствие от этого с трудом сдерживаемого гнева. Очень жаль, но скоро Крэг будет вовсе непригоден. Если Панхр сдержится, возможно, Дэйк сам позволит ему отправить ненавистного мучителя в Сумрачные земли.

Троица отправилась на поиски дерева, достаточно сухого и крепкого, чтобы изготовить спицы и часть колеса. А Дэйк принялся выбирать себе тенистое место, дабы продолжить нарушенный сон. Возможно, его вновь посетят сладостные грезы. Вот было бы удовольствие!

Глава одиннадцатая

Разыскав наконец торную дорогу, Конан с наслаждением ощутил твердую землю под сандалиями и ускорил шаг. Могучие ноги варвара обрели силу и крепость, когда он мальчишкой в Киммерии поднимал тяжелые камни и бревна, да и в последующие годы странствий, во время долгих походов и стремительных бросков. Сейчас они несли его без особых усилий.

Киммериец решил, что не особенно пострадал в результате последних злоключений. Меч остался при нем, а знакомство с великанами обошлось некоторыми неудобствами и потерей времени, но не многим более того. Шадизар с его роскошью и богатством лежит перед ним, и он больше не свернет с намеченного пути.

Когда день начал клониться к закату, Конан нашел себе подходящее место для ночлега. Он поставил силки и быстро поймал кролика, а когда на землю опустилась тьма, зажег костер и приготовил себе ужин. Оторвав своими крепкими, белыми зубами кусок жареного мяса, Конан блаженно улыбнулся. В один прекрасный день, когда уже состарится и поседеет, он будет рассказывать своим внукам о великанах и зеленых карликах. А до тех пор он не собирается тратить время, беспокоясь об этом, ибо все уже минуло, все позади, в прошлом.

- Колесо заменили, - сообщил Крэг.

Лицо и руки его были перепачканы в грязи и колесной смазке, живописно смешанных с потом, вдобавок от него воняло.

Над головой уже появился месяц, роняющий свой бледный, восковой свет на Дэйка и его странный отряд.

- Долго же вы возились, - проворчал балаганщик. - Там, под холмом, есть ручей. Отправляйся туда, отскреби себя и одежду. Возьми с собой Саба и Панхра, пусть тоже умоются, затем возвращайтесь. Слишком темно, чтобы рисковать пускаться в дорогу. Я не желаю еще одного сломанного колеса.

Когда Крэг повел четверорукого и волкоглава к ручью, Дэйк припомнил пройденный путь. Вынужденная остановка на несколько часов сократила их отрыв от какой бы то ни было погони. Правда, маловероятно, чтобы преследователи шли ночью через болото. Великаны, что могли пуститься вослед, отставали еще по меньшей мере на полдня, даже принимая во внимание задержку из-за сломанного колеса. В любом случае Дэйк будет спокоен лишь тогда, когда солнце рассеет тьму и позволит продолжить путешествие.

Когда Крэг и прочие вернулись, хозяин велел съехать с дороги на маленькую поляну в роще вечнозеленых с красноватыми стволами деревьев. Вокруг сгустилась ночная тьма, причудливое сборище залезло в фургон и погрузилось в сон.

Фосулл спал плохо, его мучили кошмары. Ночные видения его были полны огромными красными демонами, полуобнаженными людьми-не-с-болот, джатти и некими смутными существами, коих он не смог распознать. Фосулл, наяву быстрый и ловкий, здесь, во сне, еле полз, пытаясь бежать, а копье, выпущенное со всей силы, летело, будто падающий лист. Куда-то исчезла и его юбка из мягкой оленьей кожи; вождь был наг, как червь. Он пытался отыскать свое жилище, но безнадежно заблудился среди укрытий варгов и никак не мог вспомнить дорогу домой. В панике убегая от стада четвероруких женщин-кошек, Фосулл вдруг сообразил, что все это ему снится, но и тогда не мог освободиться от кошмара. , - только и смог подумать вождь.

Разори долго не мог уснуть, перебирая в голове различные варианты, думая, решая, пытаясь сложить воедино события последних двух дней. Это было непросто, да нет, более того, едва ли это вообще было возможно. Слишком многое оставалось неясным. У великана путались мысли.

Предводитель джатти находился в совершеннейшем недоумении. Обычно он мог установить причину происходящего. Разумеется, виной тому могло быть то, что большинство вещей в его мире лежало на самой поверхности, причем в неподвижности. Здесь же возникла некая тайна, раньше он с подобным не встречался. На одном уровне понимания она совершенно непостижима, на другом, возможно, разгадка вполне проста. Зато и удовлетворение от решения трудной задачи окажется куда большим.

Подумав об этом, Разери улыбнулся. То, что он раскроет тайну, сомнений не вызывало; вопрос - когда, где и какими силами?

Конечно, он беспокоился о трех своих пропавших детях, но рассудил, что им не грозит большая опасность, по крайней мере в настоящее время. Желай похитители - а он уже был уверен, что похититель не один - убить детей, вряд ли они потащили бы свои жертвы так далеко от деревни. Нет, видимо, у них какие-то другие виды на Тэйли, Орена и Морью. Возможно, они хотят испытать ребятишек так же, как сам Разери испытывал Конана. Или просто выставить их напоказ. Возможностей было много, и великан перебирал их, пока его не сморил сон.

Конан встал рано, подстегиваемый желанием увеличить расстояние между собой и деревней великанов, едва не оказавшейся для него смертельной ловушкой. Когда первые проблески зари сверкнули алым на небосклоне, киммериец уже шагал по Шадизарскому тракту, на ходу доедая остатки вчерашнего ужина, и остановился яишь для того, чтобы запить свою трапезу пригоршней воды из ручейка, струящегося близ дороги.

Когда полностью рассвело, Конан топал уже больше часа. Взойдя на гребень небольшого склона, он увидел вдалеке стоящий близ дороги фургон. Повозка здоровенная, снабжена тремя парами колес. Восемь или десять быков паслись рядом с крытым фургоном размером чуть ли не с дом.

Полуобнажив меч, Конан сошел с дороги под укрытие рощи низкорослых деревьев. Недавнее злоключение удвоило осторожность, и хотя обитатели большого фургона, могли оказаться совершенно безобидными, варвар не собирался доверяться им вслепую.

Рослый киммериец легко пробирался между деревьями, стараясь ничем не обнаружить себя.

Он нашел место, усеянное сухой хвоей, и, скрытый чахлым кустом, принялся наблюдать за событиями.

Через какое-то время из повозки вылез блондин, а вслед за ним человек, весь завернутый в складчатое одеяние и с капюшоном на голове. Конан не смог ясно разглядеть черты его лица, зато он хорошо увидел третьего человека, покинувшего фургон.

У этого было не менее четырех рук. Конан принялся размышлять над подобной странностью, когда фургон вдруг заскрипел и затрясся и оттуда, вся скрючившись, дабы не задеть перекладину, вылезла огромная бабища. Когда она выпрямилась, Конан сразу узнал Тэйли из племени джатти.

Вот так фокус! Недоумение возросло, когда вслед за старшей сестрой показались близнецы, Орен и Морья. За ними появилась женщина, вся покрытая коротким мехом и с физиономией кошки. А потом высунулся зеленый пупырчатый карлик, чьих сородичей недавно повстречал Конан.

Киммериец продолжал наблюдать, как блондин с четвероруким сгоняют и запрягают быков. Когда второй вылезший из фургона нагнулся проверить переднее колесо фургона, капюшон упал, и Конан увидел лицо, напомнившее ему собачью морду. Нет, не собачью, поправил себя варвар, волчью.

Что за неслыханное сборище? Все вместе, под одной крышей. Что бы это значило?

- Ты находишь любопытными моих уродов? - донесся голос из-за спины Конана. Киммериец вздрогнул и стремительно вскочил, неуловимым движением выхватывая меч.

- А вот этого не надо, - произнес незнакомец.

Он пробормотал нечто невразумительное и махнул рукой.

Конан моментально отскочил в сторону и поднял клинок. Как мог этот заморыш подойти к нему столь бесшумно? Немногие способны подкрасться так близко к чуткому киммерийцу, а этот выглядел вполне обыкновенным смуглокожим парнем с черными волосами и длинными усами и вовсе не казался способным на небывалый подвиг. Хотя, похоже, он был не вооружен, Конан не собирался опускать меч.

- Убери это, - сказал незнакомец.

Это не походило на просьбу, скорей напоминало приказ, и Конан уже было расхохотался.

Но смех замер в груди киммерийца, когда его охватила смертельная стужа и он почувствовал, как руки повинуются приказам черноусого. Будто бы свинцом налились запястья, отяжелевшие настолько, что их стремительно потянуло вниз.

Конан боролся с неведомой силой, что захватила его могучее тело. Лицо и плечи залило потом, пока он сопротивлялся невероятному натиску. На мгновение клинок застыл, трепеща в холодном утреннем воздухе.

Незнакомец нахмурился.

Меч дрожал в руке варвара. И хотя Конан противился всей своей мощью и мускулы его вздулись жилистыми буграми, острие вороненого клинка вновь двинулось к ножнам.

Киммериец будто со стороны глядел, как зачехляет оружие, и руки его, казалось, принадлежат другому человеку.

- Вот так-то гораздо лучше, - ухмыляясь, проговорил смуглолицый.

Внезапно объяснение случившегося озарило Конана: магия! Человек наложил на него заклятие!

Киммериец засмеялся и потянулся придушить подлого колдуна, но воздух вокруг будто бы сгустился и встал на пути непреодолимым барьером.

- Ты зря теряешь время, - проговорил черноволосый. - Я Дэйк, и ты будешь мне повиноваться, нравится тебе это или нет.

Конан сделал полшага, лицо его налилось кровью от страшного напряжения.

- Ты очень силен, - заметил Дэйк. - Пожалуй, убивать тебя не стоит. Я смогу найти применение такому богатырю. Как тебя зовут?

Конан, осознав наконец всю тщетность сопротивления, оставил свои попытки. Он не собирался отвечать, но та же сила, что заставила его зачехлить меч, теперь управляла речью. Он плотно сжал губы.

Минуло десять ударов сердца.

- Конан, - услышал киммериец собственный голос.

- Ага, прекрасно, значит, Конан. Пойдем.

И колдун проследовал мимо варвара к фургону. Наверное, всякое сопротивление было бесполезно, но Конан все же не сдавался и, несмотря на все свои усилия, ощутил, как поворачивается и идет следом за чародеем. Он не мог удержать ступни, не мог и рвануться вперед, дабы придушить подонка. Могущественное заклятие превосходило все мыслимые возможности смертного человека. Теперь могучий воитель был подобен псу на привязи, с удавкой вокруг шеи.

Пока они спускались по склону к повозке, Конан сообразил, что, вероятно, именно магия позволила Дэйку подкрасться столь незаметно. Тэйли и близнецы, должно быть, тоже окутаны подобными чарами. Он гадал, скольких из собравшихся у фургона удерживает проклятие колдуна. Что ж. Видимо, достаточно скоро он это выяснит.

Когда отряд достиг края болот, не встретив при этом ни чужаков, ни Вилкена, перед Фосуллом встала необходимость выбора. Путешествие за болото более чем опасно. Люди-не-с-болот миролюбием никогда не отличались, как за долгие годы варги могли убедиться на собственных шкурах. Ватаги коротышек беспощадно истреблялись, хотя они вполне способны защититься от случайных разбойников или любопытных селян. Там, за болотами, куда больше людей, чем всех варгов вместе взятых. Лет сорок назад, во время Великой засухи, дед Фосулла повел сотню воинов за провизией, но вернулся лишь с половиной войска. Похоже, в обычаях людей-не-сболот было тут же убивать любого, отличного от них самих.

Что же делать? Он не желал устраивать кровопролитие. С другой стороны, нет никакой надежды сохранить уважение собственных воинов, если вождь позволит скрыться похитителям сына.

Фосулл знал, что стареет и сейчас уже не тот, что был когда-то. Хотя он почти не сомневался, что сможет победить любого варга в племени, абсолютной уверенности все же не было. Позволить увести сына и наследника, не сделав все возможное, чтобы вернуть его, означает показать слабость, а любое проявление слабости родит соперников. Таковы обычаи варгов.

Да отправятся эти чужаки в самые глубины преисподней!

Что-то нужно делать, и, хотя нет никакого желания смотреть правде в глаза, Фосулл знал, что именно следует совершить. Отряду из пятнадцати варгов нелегко будет скрываться за болотами, а вот одному варгу это по силам.

Фосулл повернулся к бойцам:

- Возвращайтесь в укрытие. Я сам отправлюсь за Вилкеном.

- Мой вождь!

- Все скопом мы лишь привлечем внимание. Одного меня не заметят.

- Но... но этот красный демон!

- Я - Фосулл, я не боюсь ни варгов, ни чужаков, ни демонов. Делайте, как я сказал.

Воины с неохотой, но повиновались. Варги тихо переговаривались друг с другом, поражаясь удали своего вождя, рискнувшего в одиночку пуститься на подобное дело, и Фосулл знал, что если он уцелеет, то получит такой запас уважения, которого хватит надолго. Кто посягнет на варга, не побоявшегося отправиться за болота, дабы сразиться с демоном, большим, чем джатти?

Что до самого Фосулла, его вовсе не вдохновляла эта идея, но в голове уже зародился план. В болоте варгов защищает Мать-Природа - они запросто могут слиться с землей и оставаться незаметными. Люди-не-с-болот бывают самых разных размеров, иные, особенно дети, не многим больше Фосулла, и есть способы изменить свою внешность.

Всегда находятся какие-нибудь способы.

Глава двенадцатая

Сзади к фургону была приделана короткая лестница, по которой Дэйк взбирался на деревянный помост, являвшийся частью каркаса повозки. Островерхая полотняная крыша конечно не выдержала бы его веса, но перекладина, к которой крепилась лестница, была толстой и широкой, и, соблюдая осторожность, вполне можно сидеть на доске и наблюдать за дорогой. Дэйк частенько влезал сюда, дабы насладиться припекающими лицо лучами солнца и чувством собственного превосходства над всем остальным, оставшимся внизу.

Впрочем, он во многом чувствовал свое превосходство.

Его новое пополнение, варвар Конан, воин со стальными мускулами и реакцией дикого зверя, будоражил не в меру ретивую фантазию. В тех деревнях, куда заносило мага его ремесло, жил народ простой, неотесанный. Правда, человек с четырьмя руками или женщина, выглядевшая будто кошка, да и прочие его уродцы всегда влекли тех, кто согласен заплатить за право поглазеть на эти чудеса, но большого барыша от представления в ничтожной деревушке не получишь. Сотня душ, по нескольку медяков от каждого, что это за прибыль?

В основном кошель Дэйка пух в таких местах, где он по-другому использовал своих невольников. Многие мужики настолько любопытны, чтобы узнать, каково это - возлечь с кошкозадой красавицей, и за такую возможность расставались с хорошо припрятанным серебром. Панхр был непревзойденный умелец в обращении со своей веревкой и, состязаясь с теми, кто мнил себя искусным метателем аркана, мог принести дополнительную прибыль. Зеленый карлик оказался великолепным копейщиком и лучником - его можно выставить против лучших местных стрелков. Великанша может пробудить похоть изнеженных дармоедов и сытых мальчиков, хотя здесь следует быть осторожным в смысле потомства, - вряд ли кого впечатлят миниатюрные великанчики.

Однако более всего, даже в самых ничтожных, захолустных деревушках, жители любят игру. А в тех местах, где мужчины подолгу вкалывают в поле или топчут ноги на охоте, они любят удалые игрища. Состязания в силе, борьба, драки - вот какие забавы предпочитает простонародье. Дэйку доводилось видеть пятьдесят серебряных монет, даже несколько золотых, что кидали на кон в схватке между двумя борцами, и это в деревне, где земля, дома и все пожитки вместе, казалось, стоят не больше горсти ломаных грошей.

Для человека, способного выставить борца сильного и проворного, деньги находились. Правда, как только фургон докатит до Шадизара, для привлечения внимания будет достаточно самих уродов, и необходимость в борце отпадет. С другой стороны, у шадизарских воров денег даже еще больше, чтобы делать ставки, разве не так? Кроме того, сильный человек с мечом станет превосходной стражей для всех тех богатств, коими надеялся разжиться Дэйк, особенно если это раб, послушание которого гарантируют колдовские чары.

Мастерство Конана выяснить еще предстоит. Никто не способен судить о возможностях человека лишь по его внешности, хотя варвар, несомненно, выглядит вполне свирепо. Несколько испытаний, прежде чем они прибудут в следующую деревню, все же не помешают.

Дэйк ухмыльнулся, вновь безмерно довольный собой. Умный человек всегда отыщет местечко потеплее, стоит только пошевелить мозгами.

Внутри фургона Конан разглядывал своих товарищей по несчастью. Здесь, в этом тесном помещении, они казались не менее странными, чем на расстоянии. Женщина-кошка сидела рядом с многоруким мужчиной; совсем тихо, почти шепотом, они переговаривались друг с другом. Волкоглавый в своем глухом капюшоне погружен в собственные мысли. Зеленый карлик почесывался и скалился, обнажая заостренные зубы. Трое великанов просто угрюмо глядели перед собой. Фургоном сейчас правил беловолосый, который казался единственным здешним обитателем, не окутанным чарами.

Тэйли, растянувшаяся на самодельном тюфяке во весь свой гигантский рост, облокотившись, посмотрела на Конана:

- Ты сам сбежал из клетки?

- Ну...

- Невероятно. - Она помолчала, будто что-то обдумывая, затем продолжила: - Я рада, что тебе это удалось.

Конан был озадачен.

- Почему?

Рукой она обвела фургон:

- Я поняла, что быть пленником не очень-то приятно. Раньше я этого не знала.

Конан кивнул, но ничего не ответил. Сколько бы раз ни удерживали тебя насильно, отвращение от этого не уменьшается. Если что-то и меняется, так с каждым разом ощущения все хуже и хуже. Неволя - недостойное положение для мужчины... и для женщины тоже.

- Что ты знаешь об этом человеке, что называет себя Дэйком? - наконец спросил киммериец.

- Он повелевает некими колдовскими силами.

- Расскажи мне о том, чего я сам еще не знаю.

- Он везет нас в Шадизар, чтобы выставить там как чудеса природы. Он намерен скрещивать нас и производить все больше различных существ.

- Он сам сказал тебе это?

- Нет. Но его слуга. Светловолосый человек по имени Крэг злорадно сообщил нам это. А Тро, Саб и Панхр подтвердили.

Тут великанша представила Конану остальных пленников. Зеленого карлика звали Вилкен.

Обдумывая полученную информацию, Конан решал, как использовать ее наилучшим образом.

- Побег невозможен. - Панхр будто бы ответил на невысказанный вопрос Конана. - Заклятие, наложенное колдуном, слишком могущественно. Оно заставляет нас повиноваться ему, запрещает причинять ему какой-либо вред или ослушаться его прямого приказа.

Конан кивнул. Все именно так, он боролся изо всех своих сил и не смог сбросить колдовские чары. Да и прямо сейчас он проверил магические узы и убедился в их неизменности.

Панхр продолжал:

- Я уже пять лет пленник Дэйка. Тро он удерживает три года, примерно столько же и Саба. И заклятие все это время не ослабевает. Против него мы не можем сделать ничего.

- Мой отец сможет, - произнес Вилкен, оскалив зубы.

Конан повернулся к карлику, издававшему весьма неприятный гнилой запах.

- Твой отец?

- Вот именно. Он вождь нашего племени. Он придет за мной.

- Ты, похоже, в этом не сомневаешься.

- Он не сможет поступить иначе и при этом остаться вождем.

Конан задумался.

- И наш отец тоже придет, - проговорил Орен.

Сидевшая рядом с ним Морья согласно кивнула. Киммериец взглянул на старшую сестру, она тоже наклоном головы подтвердила истинность слов сородичей.

- Разери никогда не позволит, чтобы о нашей деревне стало известно кому-то во внешнем мире маленьких людей. И вряд ли он позволит забрать троих своих детей, не сделав никаких усилий, чтобы вернуть их.

- Для зеленых карликов и великанов места, населенные парнями моих размеров, вряд ли окажутся гостеприимными.

- Мой отец самый умный из всех варгов, - сообщил Вилкен не без изрядной доли гордости в голосе.

- А мой отец вдвое умнее твоего, звереныш, - воскликнул Орен.

Вилкен оскалил зубы, готовый напасть на огромного мальчишку. Орен приподнялся, чтобы дать отпор.

- Прекратить! - скомандовал Конан.

Двое спорящих застыли, глядя на киммерийца.

- Мы ничего не добьемся, передравшись друг с другом.

- Варги - это просто злобные твари!

- А джатти просто тупые скоты!

- Хватит!

Варг и джатти, с ненавистью взиравшие друг на друга, вновь обернулись к Конану. Первым заговорил Вилкен:

- Кто это выбрал тебя главным, чтобы нам тут приказывать?

В улыбке Конана таилась угроза, он покачал здоровенным кулаком, будто кузнечным молотом.

- Я сам себя выбрал. Я не намерен провести остаток жизни в заключении. Чары Дэйка не помешают мне утихомирить вас.

Взглянув на Конана, парочка, готовая вступить в драку, тут же решила, что не стоит испытывать его терпение. Оба утихли и в пререкания больше не вступали.

- А теперь, - сказал Конан, - я хочу знать все о Дэйке и его цепном псе Крэге.

Разери обдумал несколько планов погони за чужаками, похитившими его детей, и наконец склонился к самому, по его мнению, разумному. Он отослал своих соплеменников обратно в деревню и в одиночестве продолжил путь через болото и далее, на дорогу маленьких людей. Логика подсказала великану простейший способ, коим он и намеревался воспользоваться. Он будет передвигаться по ночам, держась наезженных дорог и избегая контактов с маленькими людьми, за исключением тех, кого придется спрашивать о своей добыче. Великан, разумеется, будет замечен и станет предметом для разговоров, но все же далеко не в той степени, как целый отряд подобных гигантов. А Разери будет продвигаться вперед, опережая молву.

Конечно, ночные переходы таят свои опасности, но очень немногие хищники способны устоять против джатти, вооруженного копьем и длинным обсидиановым ножом. Днем же он будет спать, хорошо укрывшись от маленьких людей. Конана он знает, а прочие оставили характерные следы. Идти по следу ночью весьма непросто, а подчас и вовсе невозможно, но Разери полагал, что вряд ли его добыча станет часто менять однажды выбранное направление. Достаточно будет время от времени, расспрашивая кого-то из маленьких людей, убеждаться, что он следует по правильному пути. Если его заметят, то уж тем более это касается его детей, которые едва ли пройдут более скрытно.

А когда он настигнет похитителей, то решит и все тонкости нападения. В общем, он намеревался убить маленьких людей и забрать своих чад.

Он нашел тенистое место, скрытое от посторонних глаз, и расположился там, дабы закусить кроличьим мясом и засушенными фруктами, что были у него с собой, а затем поспать до темноты.

Все решено, и Разери остался доволен своим планом. Пусть он не продуман до тонкостей, но зато дает право выбора, возникни в этом нужда. Убаюканный этими мыслями, великан погрузился в сон.

Фосулл уже провел все утро в пути, когда обнаружил, что те, кого он ищет, обрели повозку. Что ж, идти по глубокой колее фургона куда проще, чем выискивать следы ног. Ширина и вес этой телеги обеспечивали сохранность следов на дороге или даже на твердой земле, пока погода останется сухой, так что варг - со способностями Фосулла - по такой колее может следовать хоть на край света.

Пожалуй, куда более интересным было то, что похитители его сына двигались теперь по крайней мере с тремя джатти. Одним взрослым - женщиной, решил Фосулл - и двумя детьми. На самом деле следы этих последних были такого же размера, как у людей-не-с-болот, и иной следопыт мог подумать, что таковы они и есть; однако Фосулл узнавал обувь джатти не хуже собственных босых отпечатков, и если эти двое не джатти, он готов плюнуть на погребальную яму собственного отца. Было неясно, оказались здесь джатти по своей воле или нет, однако Фосулл счел, что скорее всего нет. В людях-не-с-болот джатти нуждаются еще меньше, чем в варгах, - ведь они даже не едят тех, кого ловят и убивают.

Дело плохо с этими не-с-болот, которые способны похитить и варга, и джатти.

Несколько раз Фосулл замечал путников, идущих ему навстречу; тогда он поспешно скатывался с дороги и прятался, пока те не проходили мимо.

Когда варг достиг малохоженой тропы, ведущей в крошечное поселение людей-не-с-болот, он сошел со следа фургона. Приблизившись к кучке домов - с трудом это можно было назвать деревней, - Фосулл постарался двигаться как можйо незаметней, подбираясь с подветренной стороны, дабы не учуяли местные собаки, и наконец увидел то, за чем и пришел сюда.

На веревке, натянутой между двумя деревьями, сушилась на солнце разнообразная одежда людей-не-с-болот. Варг определил то, что было ему необходимо, и пополз сквозь кустарник и высокую траву, пока не оказался достаточно близко, чтобы решиться на бросок. Он подпрыгнул и рванулся к веревке с почти высохшей одеждой. И на лету сорвал с пеньковой бечевы балахон с капюшоном. Одна из собак все же почуяла его запах и залилась бешеным лаем, но Фосулл будет уже далеко, прежде чем кто-нибудь соберется выяснить причину такого возбуждения. А если, паче чаяния, зверюга погонится за ним, пусть пеняет на себя. Адские псы - это одно, простые собаки - совсем другое.

Когда он решил, что достаточно удалился от поселения, то остановился, дабы исследовать свою добычу. Грубая домотканая шерсть, настолько выгоревшая, что стала скорее рыжей, нежели коричневой, какой была раньше. Делом нескольких мгновений было укоротить ножом рукава и подрубить низ, дабы полы не волочились по земле. С натянутым капюшоном балахон этот скрывал от посторонних глаз все, кроме кистей рук и ступней варга. Заметив маленький пруд, Фосулл набрал у берега грязи и вымазал ею руки и ноги, ставшие теперь крапчато-серыми. Среди людей-не-с-болот попадаются и низкорослые - дети например, карлики и тому подобное, - вот только ни у кого из них не бывает зеленой кожи. В таком облачении и с грязью, засохшей на конечностях, Фосулл рассчитывал оставаться неузнанным; надо только избегать особо пристальных взглядов и не давать слишком многим здешним обитателям разглядывать себя вблизи.

Замаскировавшись таким образом, Фосулл вернулся на главную дорогу и продолжил свой путь по следу фургона, увозящего его сына.

Глава тринадцатая

Конан очнулся от душного сна, когда фургон остановился. Хотя парусиновая крыша не пропускала солнечные лучи, она так нагревалась, что внутри царило настоящее пекло: липкая жара без единого ветерка и полное отсутствие каких-либо удобств.

Усилия Конана сбросить опутавшие его чары оказались совершенно бесплодными. Только проснувшись, он еще раз проверил силу заклятия, понукая свои стопы вести его прочь от этого фургона.

И вновь никакого результата. Опутанный толстыми веревками с головы до ног, он не был бы связан так крепко. Пеньку можно хотя бы растянуть, а это проклятие оставалось столь же крепким, как в тот момент, когда было наложено на него.

- Все наружу! - приказал Крэг.

Обитатели фургона вылезли на послеполуденное солнце. Легкий ветерок всколыхнул черную гриву Конана, когда он соскочил со ступеньки и вдохнул полной грудью свежий воздух. Слева от дороги здесь была небольшая роща, а справа поле, усеянное камнями, большей частью глубоко погруженными в грязно-красную землю.

Ненавистный поработитель Дэйк стоял поблизости и ухмылялся своим пленникам.

- Я решил устроить для вас маленькое представление, - сообщил он. Наше последнее пополнение хотя и не наделено природой столь щедро, как остальные, но тоже не лишено некоторой грубой привлекательности. - Дэйк усмехнулся Конану, холодно взиравшему на него. - Варварысклонны производить хороших бойцов, и, хотя здоровенные мышцы не всегда свидетельствуют о незаурядной силе, я все же подозреваю, что мускулатура Конана какую-то силенку выдает.

Конан взглянул на своих товарищей по несчастью. На физиономии Вилкена играла острозубая ухмылка. Женщина-кошка и четверорукий с явной тревогой смотрели на Дэйка. Гигантские дети просто взирали с любопытством. Тэйли возвышалась над всеми, сложив руки на своей необъятной груди.

- Вот там, - показал Дэйк. - Тот камень. Принеси мне его, Конан.

И вновь киммериец попытался воспротивиться магии, и вновь ноги его будто принадлежали другому. Он побрел к валуну неправильной формы, доходившему ему до колен и шириной с разворот его плеч. Здесь Конан присел и цепко обхватил камень. Используя в основном силу бедер, он вырвал скалу из земли и встал. Весом камень был примерно с самого киммерийца. Конан пошел назад к Дэйку. Когда варвар приблизился, глаза Крэга расширились.

- Очень хорошо, - сказал Дэйк. - Можешь положить его.

- Куда?

- А, куда хочешь. Какая разница?

Конан бы с радостью обрушил тяжелый валун прямо на Дэйка, но именно это место оказалось недоступно. Однако юный киммериец все же попытался раздавить своего врага. И когда стало ясно, что это ему не удастся, он повернул от заклятой цели и швырнул всю массу в Крэга.

- Мошонка Сэта! - завопил блондин.

Он отпрянул назад, чуть не упал, но все же устоял на ногах и умудрился избежать смертельного удара. Тяжелая масса с шумом обрушилась на землю, подняв облако пыли.

- Ты... ты, тупой варвар! Ты чуть не попал в меня!

Волчья усмешка Конана напоминала иные из тех, что кривили физиономию Панхра. Да и сам Панхр, и все прочие невольники радостно улыбались, глядя на Крэга.

Даже на лице Дэйка проступила едва заметная ухмылка. Он сказал:

- Неплохо, но ты, несомненно, способен на большее. Теперь вон тот, принеси мне его.

Улыбка Конана испарилась, когда он поплелся выполнять свое второе задание. Этот валун, казалось, неглубоко врыт в землю, но он был больше первого и раза в полтора тяжелее.

Киммериец приблизился к камню, очень напоминавшему неровный гриб. Его можно было ухватить под шляпкой, и задача эта оказалась по силам Конану, хотя и потребовала неимоверных усилий. Медленным, тяжелым шагом, чуть приподняв скалу над землей, он вернулся туда, где стояли Дэйк и Крэг.

- Превосходно! Опусти его. - Дэйк взглянул на своего помощника, затем вновь посмотрел на Конана: - Вон туда. И постарайся не напугать Крэга, уронив камень слишком близко от него. Крэг ел глазами Конана, когда тот опускал валун.

- Еще один. Э-э, вон тот.

Конан посмотрел в направлении, куда указывал пальцем Дэйк.

Он прикинул, что эта скала выше него самого и по меньшей мере вдвое тяжелее. Сужающийся к самой вершине, камень этот был столь гладким, что не за что было ухватиться. Конан покачал головой, в то время как ноги уже несли его, повинуясь приказу Дэйка.

- Я не смогу поднять это, - сказал киммериец.

- Но ты должен попытаться.

Ярость сверкнула в глазах Конана, и он ощутил, как она жжет его кожу. Его понукали, будто пса, это было непереносимо!

На одно короткое мгновение Конан ощутил, будто чары, окутывающие его, пусть чуть-чуть, но ослабли. Радость охватила его, но он не выдал своих чувств. Что-то поколебало проклятие. Но что?

Нет, непросто будет справиться с этой работой. Слишком гладкой была скала, и не за что было ухватиться, слишком большой, и невозможно было сцепить руки, обхватив ее. На мгновение Конан задумался, и тут в голову ему пришла одна мысль. Он уперся в вершину камня, чуть наклоняя его, сдвигая с места основание, погруженное в землю. Потом он стал кренить камень с другой стороны, затем опять вернулся, и так снова и снова. Валун, целую вечность никем не тревожимый, закачался. Конан понимал, что здесь требуется точный расчет; он дождался, когда камень повалится набок, и успел обежать его и подставить спину.

Теперь валун нижней частью покоился на земле, верхней же опирался на широкую спину Конана. С величайшей осторожностью Конан медленно наклонялся вперед, принимая на себя все больший и больший вес. В то же время он подгибал колени, перемещая точку опоры к основанию огромного валуна. Придерживая руками бока каменной глыбы, киммериец уравновесил громадную массу на спине и плечах.

Валун оторвался от земли и целиком лег на спину Конана. Варвар понял, что недооценил этот вес: камень оказался тяжелее. Если Конан споткнется и упадет, скала запросто его расплющит. Тяжелым, медленным шагом Конан покрыл расстояние до хозяина.

- Поразительно, - сказал Дэйк. - Не думал, что ты справишься с этим. Брось его, не желаю, чтобы ты пострадал.

Конан выпрямился - глыба скользнула с его плеч и встала на землю. Казалось, камень вот-вот опрокинется, но он устоял, лишь слегка наклонившись.

- Саб, Панхр и Крэг, ко мне.

Четверорукий и человек-волк поспешили к хозяину, сразу за ними и помощник.

- Поднимите-ка мне этот камень. Все трое расположились вокруг длинной глыбы, пытаясь найти места, чтобы ухватиться, но все безрезультатно.

- Наклоните его, как делал варвар.

Они попробовали. Но когда валун потерял равновесие, он оказался слишком тяжел для этой троицы. Невзирая на все их усилия, глыба рухнула, взметнув тучу пыли.

- Достаточно, - приказал Дэйк, затем обратился к Конану:

- Ты очень силен. Знаешь толк в борьбе?

- Да, - с неохотой выдавил из себя Конан.

- Владеешь кулачным боем?

- Кое-что смыслю.

- В чем ты более сведущ?

- И в том, и в том.

- Отлично, отлично! Мы обчистим каждую деревню на пути к Шадизару! С тобой мы сможем разбогатеть, прежде чем достигнем Города Воров!

Конан промолчал. Перспектива драться на пари была ему вовсе не по душе. А оттого, что делать это придется по велению колдовства, становилось еще хуже. С другой стороны, как ни крути, лучше уж показаться годным бойцом и остаться в живых, нежели умереть, будучи признанным непригодным. Пока ты жив, всегда остается шанс сбежать. И отомстить. Мертвым же окажешься в Сумрачных Землях, и хуже не бывает, чем оказаться там заколдованным.

Ладно, он будет драться, раз так надо. Но лучше бы его противником был Дэйк.

План Фосулла срабатывал сверх всяких ожиданий. Те редкие люди-не-с-болот, которые попадались ему на пути, глазели или же обменивались друг с другом замечаниями о низкорослом путнике, но никто не вызывал настоящего беспокойства. Возможно, они замечали его острое копье, отполированное частым употреблением; в конце концов, низенький человек с копьем не уступит высокому, но безоружному. По крайней мере, Фосулл считал именно так.

Когда солнце достигло зенита, на дороге за спиной варга показалась телега, груженная обитыми медью деревянными бочками; тянула ее четверка быков, а правил невероятно толстый человек с бородой и усами, свалявшимися в сальную рыжую копну с торчавшими во все стороны колосьями.

Когда телега приблизилась, Фосулл шагнул на обочину, уступая дорогу. Однако рыжий толстяк, облаченный в кожаную куртку с бахромой и штаны, такие же засаленные, как его шевелюра, натянул вожжи.

- Эй, коротышка.

- Эй, - отозвался Фосулл, несколько озадаченный. Чего это он остановился?

- Ты направляешься в Элику?

Фосулл понятия не имел, где находится Элика, да и вообще, что это такое, но было бы совсем неплохо узнать ответ на подобные вопросы.

- Да, - откликнулся он из-под своего капюшона.

- Что ж, тогда залезай и поехали. Я тоже направляюсь туда и буду рад хорошей компании.

Варг на мгновение задумался. Следы нужного ему фургона перед ним, а ехать за ними несомненно легче, чем идти пешком. Толстяк казался вполне дружелюбным. Фосулл вскарабкался на широкие козлы и уселся рядом с возницей.

Жирный вновь погнал быков, и повозка затряслась по дороге.

- Меня зовут Балор-бочка, коротышка.

- Фосулл.

- Вот и познакомились, Фосулл.

В дальнейшем говорил в основном Балор, по-видимому вполне удовлетворенный кивками и редкими междометиями Фосулла.

- Разбойников, конечно, полно, - говорил Балор, - и моя железная крошка всегда наготове.

Он залез под сиденье и вытащил боевой топор с короткой рукоятью.

Оружие выглядело изрядно потрепанным и старым, судя по истертому древку, а также зазубринам и ржавчине на лезвии, однако не казалось от этого менее действенным. Фосулл покрепче сжал свое копье, но Балор швырнул топор обратно под сиденье и разразился смехом.

- Хотя разбойников за последнее время поубавилось. Полагаю, ты слышал о шайке, зарезанной на Коринфийской дороге несколько дней назад?

Нет, Фосулл не слышал. Это открытие обеспечило Балора пищей для болтовни на следующие полчаса. Он сообщил, что одна из самых мерзких шаек разбойников каким-то образом вся целиком была убита на холмах. Судя по тому, что оставили волки и стервятники, несчастные негодяи большей частью были убиты мечом, а в одном была пробита дыра толщиной с человеческую руку, и что же думает Фосулл о том, что могло проделать это?

Фосулл признался, что понятия не имеет, и для Балора это послужило поводом поговорить о различных способах, коими на его памяти умерщвляли людей.

Да уж, по части болтовни попутчик оказался неутомим, будто горный олень, но пока Фосулл пребывает в обществе одного из людей-не-с-болот, ему не будут докучать другие, да и ехать куда быстрее и легче, чем ковылять по пыльной дороге. Слушать нудные излияния - вполне допустимая плата за это.

Позже, впрочем, варг обнаружил еще одно преимущество поездки. Балор выкатил один из винных бочонков и выбил пробку. Человеку не по душе пить в одиночку, поведал Балор, и, разумеется, Фосулл не откажется опрокинуть несколько кубков этого превосходного нектара, разве не так? Разумеется так.

Поездка становилась все более и более приятной, по мере того как толстяк и варг осушали чашу за чашей несомненно превосходного, выдержанного вина. Не правда ли, поразительно, насколько виноградный напиток может возвысить дух человеческий?

Несомненно, согласился Фосулл, смеясь и хлопая по спине своего нового товарища. Несомненно!

Увы, Разери не обладал волшебными сапогами-скороходами, дающими возможность одним шагом пройти дневной путь, но его длинные ноги позволяли двигаться в полтора раза быстрее маленького человека. Пока никто не окликнул его, не замедлил его шаг каким-либо иным образом. Столкновение с великаном, несущим копье, несомненно, потребует больше усилий от большинства из маленьких людей, нежели они пожелают потратить на что бы то ни было.

Никто не обгонял быстроногого вождя джатти, а те, кто шел ему навстречу, немедленно скрывались из виду. А потому, когда Разери зашел на жалкий, полуразвалившийся постоялый двор, никто не предупредил хозяев о приближающемся великане.

Разери пришлось склониться чуть ли не пополам, чтобы войти в дверь; по счастью, потолок внутри грубого строения был высок, так что джатти смог выпрямиться.

Предводитель джатти с интересом наблюдал реакцию обитателей лачуги, когда те заметили его. Испуг, страх, удивление - все это отразилось на их лицах. Он решил, что все это местные жители, крестьяне или пастухи. Были здесь и две женщины, одна - старая карга, вторая помоложе и одетая весьма вызывающе. Гостиничная девка, сообразил Разери, знакомый с обычаем маленьких людей покупать себе особого рода удовольствия.

- Ч-ч-то т-тебе уг-годно?

Разери сверху вниз поглядел на говорившего мужчину с повязкой на одном глазу и несколькими шрамами, без которых его борода росла бы иначе.

- Еды. И питья.

- У н-нас есть баранина и эль. И в-вино.

- Годится.

Разери порылся в поясной сумке и вытащил на свет несколько медных и серебряных монет, что он годы и годы изымал у своих пленников.

- Этого достаточно?

Алчность, блеснувшая в единственном глазу содержателя трактира, подсказала вождю джатти ответ, еще прежде чем тот был произнесен.

- Да. Более чем!

- Дай мне на все деньги, - сказал Разери. - Что я не съем сразу, то заберу с собой.

- Мигом будет!

Женщина помоложе направилась к Разери. Она облизнула пересохшие губы и робко произнесла:

- Не хошь ли еще чо, господин великан?

- О чем это ты?

Женщина показала на себя.

Позади Разери рассмеялись два человека, сидящие за грубым столом. Один из них сказал:

- Феки бредит, а?

Другой ответил:

- Думаю, нет. Думаю, она способна на это. В конце концов, она выдержала меня.

- Ох-ох! С этим и мышка бы справилась!

- Мне нужна только пища, - сообщил Разери. - А еще информация. Недавно здесь проезжал большой фургон. Когда это было?

Женщина кивнула:

- Ну, было. Вчера, после полудня. Там был странный возница, несмотря на жаркое солнце весь закутанный и в перчатках.

Джатти снова полез в сумку и достал несколько серебряных монет:

- За беспокойство.

Лицо женщины расплылось в улыбке.

- Вот спасибо те, господин великан!

Разери пожал плечами и повернулся к хозяину заведения, который принес несколько кусков холодной жирной баранины и маленький бочонок эля. Великан забрал еду и питье и сложил в мешок, что болтался у него на плече. Он поест на ходу.

Раз он отстает от фургона всего на день, то сможет догнать его, поскольку быки движутся медленнее. А если будет идти всю ночь, то еще больше сократит разрыв, ведь маленькие люди редко отваживаются на ночные поездки даже по хорошим дорогам. Но то, что испугает маленького человека, не обязательно страшно для великана.

Да, это сборище перепугалось единственного великана, но дюжина вооруженных маленьких людей, может, и не струсит, а сила не всегда определяется размерами, иногда и числом.

Разери оставил этот дом и его бормочущих обитателей. На ходу он жевал холодное мясо, сдабривая его глотками эля, держа бочонок так, как маленькие люди кубок. Пожалуй, путешествие это вполне приятно, если забыть о причине. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз был в обществе маленьких людей. Всегда можно чему-то научиться, а знания, в конце концов, главная сила.

Глава четырнадцатая

Прошло уже несколько лет с тех пор, как Дэйк последний раз был в деревушке Элика, что лежала всего в получасе езды на юго-восток от основного пути. Фургон едва умещался на узкой дороге, что вела туда, но проехать все-таки смог. Сама деревня лежала в извилине реки Иллитезе, широком и холодном водном потоке, что питали бесчисленные горные ручьи, сбегавшие с заснеженных вершин по южным склонам Карпатских гор.

Крэг вел скрипящий фургон в сторону деревни через рощу деревьев с твердой древесиной и белой корой; росли они столь густо, что временами дорога пролегала будто в туннеле. Земля здесь была плодородной, а климат достаточно теплым, чггобы выращивать виноград, постоянно снабжая сырьем местных виноделов. Еще эликане ловили в реке радужных рыб и выращивали хлеб и другие плоды. Подобно другим мелким поселениям, процветала Элика больше на словах, чем на деле, - городок нельзя было назвать богатым, хотя и очень бедным он не был. Люди здесь жили в основном весьма упитанные, а это всегда надежный признак отсутствия недостатка в еде.

К тому времени как фургон загромыхал по улицам городка, новость о его прибытии уже разнеслась, и более двух десятков заинтригованных жителей мужчин, женщин и детей - столпились поглазеть на пришельцев.

Когда Дэйк показался из повозки, Крэг поспешил вытащить наружу плотный настил, что обычно покоился под брюхом фургона. Он раздвинул ножки, приделанные к настилу, и закрепил их так, что узкий помост встал у правого борта фургона.

Хозяин уродов взобрался на помост и повернулся к зевакам. И принялся зазывать публику:

- Друзья, к вам прибыл Повелитель Тайн и готов представить вашему вниманию самые разнообразные чудеса! - Дэйк взмахивал руками, широко разводя их в стороны, затем отводил назад хорошо рассчитанными, величественными движениями, соответствующими грохочущим раскатам его голоса. - За несколько медяков вы целый вечер сможете наслаждаться зрелищами, доселе не виданными обычными людьми! Своими собственными глазами вы увидите зеленого карлика-людоеда из джунглей далекого Зембабве? Или усладите зрение Тро, женщиной-кошкой! Или Панхром, чья мать была волчицей, а отец мошенником! А еще вы сможете воочию узреть Саба, человека с четырьмя руками! И с самого края света, из-за далекого Кхитая, я доставил вам великанов!

Дэйк насмешливо оглядел растущую толпу:

- Друзья, один из моих великанов - женщина невиданной красоты и таких форм, что у любого мужчины слюнки потекут!

Он подмигнул собравшейся публике и был награжден похотливым смехом нескольких мужчин, догадавшихся, что одно представление будет для всех, а другое только для мужчин, пожелавших выложить отдельную плату.

- А помимо всех этих чудес, не имеющих себе равных в мире, я привез еще Конана из Киммерии, воина-варвара с морозного Севера, непобедимого борца и мастера кулачного боя, одержавшего верх в сотнях и сотнях сражений! Конан приглашает всех желающих, и если найдется среди вас такой, что рискнет испытать его храбрость и при этом одержит верх, он получит в награду два золотых солона!

Дэйк заметил, что последние слова еще более возбудили толпу. Многим мужчинам доводилось глазеть на обнаженных женщин и на редкие чудеса природы, но вот предложение побиться об заклад взбудоражило многих, будто аромат изысканных блюд. Всегда находятся дураки, наделенные силой, но обиженные разумом, что готовы драться за деньги с кем и с чем угодно. Дэйку доводилось видеть людей, ступающих за огороженный веревками круг, дабы бросить вызов лишенным когтей медведям в намордниках или огромным обезьянам, и все это безо всякой выгоды для себя, только ради желания подраться. Местный чемпион, несомненно, внемлет призыву золота.

Чем больше деревенских жителей подходило послушать Дэйка, тем больше он воодушевлялся, подумывая уже о ночном представлении. Круг факелов в ночи даст достаточно света, чтобы публика могла разглядеть уродов, а дело Крэга убедиться, что каждый из окруживших арену заплатил до того, как Дэйк начнет представление. Для начала он может показать несколько фокусов, - возможно, призовет демона или несгорающее пламя, а может, даже жабий дождь. Затем по одному станут появляться его скоты, а Дэйк уж наплетет историю про каждого из них. Женщина-кошка и человек-волк, разумеется, поразительны сами по себе, но с придуманным Дэйком прошлым они становятся и вовсе неотразимы.

Когда основная публика насытится зрелищем, Дэйк распорядится убрать всех женщин, дабы представить остальным Тро и Тэйли, но уже без одежды. Фургон будет готов принять каждого пожелавшего заплатить за право возлечь с великаншей или женщиной-кошкой. Может, никто здесь и не окажется в состоянии позволить себе такую роскошь, но никогда нельзя сказать наверняка. Как бы то ни было, в Шадизаре они всяко будут нарасхват.

А импровизированную сцену можно будет использовать в качестве арены для боя между Конаном и тем из местных силачей, кто бросит ему вызов. И на этом все, ибо что может превзойти хорошую драку? А утром, возможно, Панхр покидает свою веревку или Вилкен посоревнуется с деревенщинами в метании копья. Маленькое страшилище клянется в непревзойденном владении этим оружием; лучше убедиться в этом здесь, прежде чем представлять его более широкой публике.

- Чудеса из чудес, друзья мои! Существа, коих вы и представить себе не могли! Сегодня и только сегодня! Кто же откажется поглазеть, ведь пропустивший это представление будет жалеть всю свою жизнь!

Конан, сидя в фургоне, внимал громогласным речам Дэйка.

- Он лжет, - сказал киммериец.

- Конечно лжет.

Конан взглянул на Панхра: презрение слышалось в голосе человека-волка.

- Моя мать такая же волчица, как его. Она была дочерью вельможи из Аргоса. Ее соблазнил родной брат, так что отец мой одновременно является и моим дядей. Он был мошенником и негодяем, это правда, но к настоящим волкам я отношения не имею.

Тут подала голос Тро - редкий случай в присутствии Конана:

- Да, все мы здесь уроды, но ничего неестественного в нас нет. Мы ошибки природы, забавы естества.

- Нет, мои предки были созданы волшебством, - вступила в разговор Тэйли. - Но было это так давно, что никто из нас, ныне живущих, не знает, как все это произошло.

- Может быть, - сказал Саб, - но я видел таких, как ты, рожденных матерями помельче меня самого и зачатых обыкновенными мужчинами. Вся жизнь может быть названа волшебством, но ты все же не способна летать, будто птица, или плавать на дне морском, или, подобно демонам, спускаться в глубины преисподней.

Тэйли согласно кивнула.

Вилкен рассмеялся:

- Нет, но, поймай ее мои сородичи, она сможет попасть в глубины нашей кухонной ямы и стать тем, на что предназначена богами, - едой для варгов!

Услышав это, Орен вскочил с места и дал Вилкену затрещину. Хотя удар открытой ладонью лишь задел плечо варга, этого оказалось достаточно, чтобы зеленый карлик слетел с приделанной к полу скамьи и растянулся на дне фургона. Вилкен тут же вскочил на ноги и рванулся к своему копью.

Конан оказался быстрее и первым схватил оружие.

- Спокойно! - приказал он.

- Я убью эту скотину!

- Ты сядешь или пожалеешь, что ослушался.

Конан видел, что маленький человечек весь кипит от ярости, а мимолетный взгляд на великана подсказал, что и тот разъярен под стать Вилкену и уже сжал кулаки.

- Пусть эта плюгавая древесная лягушка попробует! - воскликнул Орен. Я заставлю его сожрать острую палку, с которой он не расстается.

- Ты тоже сядешь, - сказал Конан. Голос его был спокоен, но тверд. Или я отшлепаю тебя, как ты этого заслуживаешь.

- Я такой же большой, как ты!

- Но размеры твои ничего не значат. Сядь.

Злоба в пареньке била ключом, и Конан понял, что тот уже готов прыгнуть на Вилкена или на самого Конана. Киммериец слегка приподнялся, готовый остановить порыв Орена...

- Делай, как говорит Конан, - сказала Тэйли.

- Но... но, сестра, ты же слышала, как оскорбила нас эта зеленая тварь!

- В другое время и в другом месте Вилкен был бы опасен. А здесь и сейчас Дэйк - враг каждого из нас. Хочешь всю жизнь провести в этом фургоне? Позволишь насиловать твоих сестер и производить детей-уродов, которые тоже вырастут рабами?

Ярость покинула Орена, будто воздух умирающего, и мальчик вновь уселся на краешек скамьи.

Тэйли взглянула на Вилкена:

- А ты, варг? Собираешься остатки дней своих забавлять маленьких людей, повинуясь приказам таких, как Дэйк?

Вилкен тоже несколько поутих. Он покачал головой:

- Отец придет за мной.

- Возможно. Ну а пока кто твои союзники?

Вилкен вздохнул. Спустя мгновение, показавшееся очень долгим, он вернулся на свое место.

Речь Тэйли произвела впечатление и на Конана. То, что он смог бы справиться с огромным мальчишкой и с варгом поодиночке или с обоими сразу, сомнений не вызывало, но великанша усмирила их, просто повысив голос. И сила слов ее была такова, что породила сомнения и умерила пыл. Конан заметил на себе взгляд женщины и чуть заметно кивнул, одобрив ее поступок. Конан всегда признавал чужие заслуги, особенно там, где сам бы не сумел добиться такого успеха.

Тэйли улыбнулась ему чуть-чуть и тоже кивнула. Ладно. Насущная проблема решена, но что еще принесет остаток дня?

Ответ на этот вопрос Конан получил ближе к закату. Дэйк погнал всех очищать от грязи большую круглую площадку в нескольких минутах ходьбы от центра деревни. Пространство окружили факелами, воткнутыми в землю. Крэг не подпускал любопытствующих. Когда на землю упали ночные тени, арена была готова, и заколдованных пленников погнали мыться в реке. Бесцеремонный приказ Дэйка раздеться ничуть не задел Конана, но он видел, как стесняются своей наготы Тро и Тэйли. Хотя ни той ни другой нечего было стыдиться, ибо, помимо меха, покрывавшего Тро, и гигантского телосложения Тэйли, обе были сложены столь привлекательно, как немногие женщины, известные Конану: крепкие бедра, тела без единого изъяна. Он был молод и, разумеется, смотрел на женщин. К счастью, вода была столь холодна, что его интерес и внимание не сделались очевидными для всех.

Чистые и более-менее освеженные, они оделись и вернулись в фургон. Затем пообедали холодным мясом и фруктами - некой разновидностью яблок, по мнению Конана, - запивая легким мутным вином, которое Крэг раздобыл у обитателей деревни.

Конан не стал набивать себе живот, лишь слегка закусил и чуть пригубил вино. Он был научен, что набитое брюхо умаляет бойцовские качества, а излишек вина подчас рождает безрассудную отвагу, никогда не подкрепленную большим мастерством.

До сидящих в фургоне доносился ропот собирающихся вокруг обитателей деревни. Судя по звукам, довольно внушительная толпа, рассудил Конан.

Через какое-то время Дэйк принялся вещать со своего помоста. Он рассказывал о далеких землях, неслыханных племенах, об извращенных связях людей и животных. Голос его крепчал и наполнялся страстью, то грохоча, то стихая, а зачарованная толпа молча внимала ему, лишь иногда отзываясь на шутки всплесками смеха.

-...И с небес, узрите!

Деревенские жители завизжали, захохотали, поднялся невероятный шум. Маленькие существа шлепались на полотняную крышу фургона; материя прогибалась, издавая чавкающие звуки, будто ее обстреливали комьями грязи.

- А я-то думал, что это иллюзия, - сказал Конан.

- Иллюзия и есть, но отчасти вещественная, - объяснил Панхр. - На вид и на ощупь они настоящие, но существуют не более нескольких мгновений, перед тем как исчезнуть.

И вновь Дэйк возвысил голос:

- Разве это не жабы? Убедитесь. И как я призвал их, так и отошлю прочь.

Испуганный ропот в толпе усилился.

Крэг просунул голову в фургон:

- Ты первая сегодня, Тро. Затем Панхр, Саб, Конан, Вилкен и великаны. Не медлить!

Отвлеченный Крэгом, Конан пропустил начало фразы Дэйка, но конец ее был таков:

-...А теперь, друзья, я представлю вам удивительную и прекрасную Тро, женщину и в то же время кошку!

Тро вышла за занавеску, и публика разразилась еще большими возгласами и воздыханиями.

Далее все пошло своим чередом: Панхр, Саб, а потом пришла очередь Конана. Не будь он порабощен магией, то рассмеялся бы тому вранью, что извергали уста колдуна. О том, как он, Конан, остался непобежденным в сотнях боев с людьми, зверями и даже демонами. Действительно, время от времени киммерийцу приходилось сталкиваться со всем этим. С некоторыми он дрался мечом, с другими - голыми руками, и чаще побеждал, но подвиги, о которых вещал Дэйк, были по силам разве что богам. Звучало так, будто Конан, одной рукой расправляясь с армией, в другой держал кружку пива и даже не вытирал пот со лба.

Подобными же россказнями сопровождалось и появление Вилкена, а тот сверкал своими сточенными зубами, будто все это чистая правда и воспоминания об этом доставляют ему огромное удовольствие.

Наконец выпустили троих великанов, и они явно более всех остальных впечатлили толпу, особенно это касалось Тэйли. Конан видел, как выпучили глаза и разинули рты многие мужчины, и не требовалось особой проницательности, чтобы прочесть их мысли.

Постепенно стали расходиться деревенские женщины, забрав с собою и часть мужчин, многие из которых, похоже, вовсе не торопились покидать зрелище, но уступали рывкам и толчкам своих жен. Когда толпа поредела и остались только мужчины, Крэг собрал дополнительную мзду, и Дэйк приказал Тро и Тэйли сбросить одежды и обнаженными пройтись перед вожделеющими взорами.

Конана это возмутило до глубины души. Наблюдать за двумя раздетыми женщинами во время купания - это одно, - в конце концов, все они невольники, и ему самому тоже пришлось снять одежду. Но красоваться вот так, на радость этим похотливым деревенщинам, за деньги, - это взбесило киммерийца. Ведь женщина-кошка и великанша не публичные девки, делающие так по доброй воле. Они не могли воспротивиться насилию, а кошелек набивал Дэйк.

По-видимому решив, что выслушал достаточно скабрезных возгласов, Дэйк велел женщинам одеться и встать в сторону.

- Ну а теперь мы позабавимся. Неужели нет среди вас мужчины, который отважится сразиться с непобедимым варваром?

Он указал на Конана, чей грозный вид нисколько не был наигранным.

Публика засмеялась, забормотала, и до ушей Конана донеслось имя: Дэри.

Толпа расступилась, и вперед тяжелой походкой вышел мужчина.

Он был космат и огромен, даже больше Конана. По меньшей мере раз его нос был сломан, подбородок и щеку пересекали многочисленные шрамы. На ухе его не хватало мочки. На нем была кожаная безрукавка, надетая на голое тело, повсюду заросшее густой шерстью. Длинная бурая шевелюра и спутанная борода были грязны и засалены, а волосы на груди покрывали его почти как Панхра. Толстое брюхо свисало на драные шерстяные штаны, подпоясанные матерчатым кушаком. Голые ступни Дэри, почти черные от грязи, тоже все заросли шерстью и напоминали бы меховые башмаки, если бы не торчавшие кончики пальцев. Ногти на ногах были длинные, неровные и тоже чрезвычайно грязные.

Обозрев его руки и ноги, Конан понял, что Дэри - это не просто тяжелая туша. Под слоем жира хватало и мускулов.

Когда Дэри ухмылялся, на месте двух его верхних передних зубов обнажалась черная брешь.

- Да, я приму вызов твоего героя. Чтой-то для драчуна он слишком хорошенький! Скорей уж на бабу похож!

Корявая шутка вызвала новый взрыв смеха.

- Ты борец или кулачный боец, друг мой Дэри? - осведомился Дэйк.

- Дерусь как дерется, - сообщил Дэри. - Без всяких правил.

- Принято! - воскликнул Дэйк. - Два золотых солона победителю.

Хозяин уродов извлек две спрятанные в поясе монеты и зажал их между большим и указательным пальцами. Свет факелов заиграл на золоте.

- Можешь смело отдать их мне прямо сейчас.

Дэри оглянулся, ухмыляясь своим товарищам. Кто-то хлопнул его по плечу, другие поддержали одобрительными возгласами.

- Посмотрим, - сказал Дэйк. - Возможно, кто-то из почтенной публики желает поставить на победителя? Я столь уверен в моем бойце, что готов принять ставку, ну, скажем, два к одному.

И тут же к Дэйку ринулись мужики, тянущие самые разные монеты. Конан заметил много меди, поменьше серебра, блеснуло даже золото.

- Полегче, друзья, полегче. Мой помощник Крэг примет ваши ставки. Выберите кого-нибудь и отдайте ему все деньги.

Какое-то время заняло столь серьезное дело, как заключение пари. Дэйк отпихнул Конана в сторону. В то время как киммериец раздевался до набедренной повязки, Дэйк говорил ему:

- Не вздумай разделаться с ним слишком быстро. Дай ему швырнуть тебя разок-другой, а мы предложим ставку три к одному и вычистим все оставшиеся деньги.

Конан изучал Дэри, пока тот скидывал одежду.

- Он вовсе не ничтожный противник, - холодно произнес киммериец.

- Ерунда.

- Это ведь не ты собираешься драться с ним.

- Я абсолютно уверен в тебе, Конан. - Дэйк похлопал своего пленника по мощному, литому плечу. - Ты должен понять, что Дэри бьется за деньги. Если он проиграет, останется так же беден, как был. Но если проиграешь ты, я заставлю тебя столбом застыть, а Крэгу позволю тренироваться на тебе в фехтовании.

Глава пятнадцатая

Балор оказался не из тех, кто боится преступить пагубную черту в потреблении своего груза. В настоящий момент толстяк в полубессознательном состоянии валялся на задах телеги, распластавшись самым, казалось бы, неудобным образом между бочонками с вином. Его, впрочем, все это явно ничуть не беспокоило, и он подавал признаки жизни лишь тогда, когда телега подпрыгивала на особенно глубоких ухабах. Тут он обычно взвывал таким голосом, что можно было пугать маленьких детей и собак:

Фосулл, не ощутивший каких бы то ни было последствий возлияния, за исключением легкого шума в голове, ухмылялся из-под своего капюшона и покачивал головой, когда Балор в очередной раз изрыгал свое любимое проклятие. Пьянчуге, должно быть, изрядно насолили женщины этого Офира, чем бы это ни было.

Варгу пришлось править самому. Несколько часов назад они проехали мимо постоялого двора, но лишь слегка замедлили ход. Ручей, что петлял близ дороги, позволил быкам утолить жажду, а Фосуллу замазать грязью зеленые пятна, что начали проступать под высохшим слоем на лице и руках вождя. Балор, пьяный, как муха на гнилом манго, даже не заметил остановки.

Фосулл совершенно не представлял себе, далеко ли еще до деревни Элика. До того, как Балора окружили винные боги, варг успел лишь выяснить, что это небольшое поселение поблизости от главной дороги.

Впрочем, большого значения это не имело. Следы фургона по-прежнему тянутся впереди, и Фосулл последует за ними, пока не настигнет похитителей сына. Жаль будет, если следы не повернут к Элике. Если Балор вовремя протрезвеет, то свернет с главной дороги; в противном случае вождь варгов намеревался править в нужном ему направлении.

Когда вечер сменила ночная мгла, подул сырой ветер, в котором Фосулл учуял признаки надвигающегося дождя.

Он как раз принюхивался, когда в ночи за ним блеснула слабая вспышка белого света. Чуть позже до телеги донесся и слабый раскат. Молния и ее медлительный брат гром, понял Фосулл. Гроза следует за ними по пятам, и, несомненно, она окажется быстрее неторопливых быков.

Это плохие новости. Быкам гроза может не понравиться, а Фосулл понятия не имел, как обращаться с этими животными. Лучше бы их где-нибудь укрыть до того, как потоки обрушатся с неба. И хотя варги, разумеется, не муравьи, чтобы пугаться случайной грозы, но вода смоет грязь, которой только что обмазался Фосулл. Он и пьяный Балор всегда смогут укрыться под телегой, предварительно привязав быков, но лучше бы найти дом, пещеру или по крайней мере густые заросли деревьев.

Дед Фосулла научил его способу определять расстояние до грозы. Хотя здесь требовалось знание счета, которым по-настоящему не владел ни один варг, Фосулл все же мог сложить пальцы у себя на руках и ногах. Начинать отсчет следует, когда увидишь зигзаг молнии. И если до грома успеешь дойти без спешки до последнего пальца на ноге, значит, гроза не менее чем в десяти минутах. Фосулл не имел никакого представления, почему это так, но чаще всего это срабатывало. А если пальцев меньше, то и гроза ближе. Он будет искать укрытие, пока не решит, что до грозы осталось десять минут, а затем привяжет быков и растолкает Балора, чтобы спрятаться с ним под телегой. Разумеется, если не отыщет лучшей защиты.

Впрочем, гораздо больше опасности промокнуть Фосулла волновало то, что сделает вода со следами фургона, который он преследовал. Проливной дождь превратит землю в непролазную грязь и уничтожит все отметины, оставленные похитителями.

Что ж, ладно. Фосулл решил попытаться уничтожить эту угрозу, как только она приблизится. Варги не умеют повелевать стихией, если не считать умиротворяющие жертвы, что иногда приносит шаман солнцу и богам.

Запах дождя все крепчал и крепчал.

Первые признаки дождя застали Разори у редкой молодой рощицы, вдалеке от каких-либо более надежных укрытий. Он, как и любой джатти, знал все особенности стихий: в их поселении земледельцев и охотников знания эти необходимы. Гроза уже бушевала почти над самым джатти, и он пришел к выводу, что она будет короткой, но яростной.

Своим обсидиановым ножом Разори срубил ветви, чтобы на скорую руку соорудить навес у небольшого дерева на краю рощи. Свою самодельную хижину он ставил подальше от больших, высоких деревьев. Известно, что боги нередко обрушивают молнию на самые высокие в округе места, возможно уча их смирению. Предводитель джатти вовсе не желал быть испепеленным божественными вспышками; ему довелось видеть одного из его племени, настигнутого молнией, и зрелище это было не из приятных.

Делом нескольких минут было построить укрытие и густо завалить его ветками и грубо сплетенным тростником. Вряд ли сооружение это надежно защитит от проливного дождя, но все же удержит снаружи большую часть воды. Несомненно, лучше отсыреть слегка, нежели промокнуть и продрогнуть до самых костей.

Разери на четвереньках забрался в шалаш в ту самую минуту, когда вокруг брызнули первые крупные капли. Молнии пронзали тьму, гром оглушал, но боги все же сжалились над Разери. Удар приняло на себя дерево, стоявшее неподалеку от шалаша, и резкий запах кипящих соков и горящей древесины на мгновение наполнил воздух, прежде чем его смыл усиливающийся дождь.

Неподходящая ночь, чтобы оказаться снаружи, подумал Разори. Счастье, что у него есть хоть такая защита от разбушевавшейся стихии.

Жители Элики тесно сгрудились у фургона Дэйка в ожидании боя. К ночной мгле добавилась еще и непогода. Дождь приближался совсем не украдкой, приход его громогласно возвещали молнии, оглушительные раскаты и ураганные порывы ветра. Впрочем, не гроза беспокоила Конана, движущегося в это время по кругу и не отрывавшего глаз от своего противника. Свет факелов раскачивал тени, но даже мгла не щадила человека, стоящего напротив.

Киммериец, имевший немалый опыт в сражениях, догадался связать волосы на затылке кожаным ремнем, чтобы лишить Дэри возможности вцепиться в густую шевелюру. Огромный мужик выглядел мощным, но неповоротливым, хотя на последнее Конан особенно не надеялся. Крупные мужчины часто движутся куда стремительнее, чем кажется на первый взгляд.

Дэри ложным выпадом устремился к правому запястью Конана и вслед за фальшивым захватом обрушил круговой удар на голову киммерийца.

Конан, нырнув, уклонился от удара, вскочил и обеими руками толкнул Дэри в плечо.

Тот чуть не упал, но успел сгруппироваться и отпрянул в сторону. Перекувырнувшись, он встал и закружил перед Конаном.

Он таки оказался проворней, чем можно было ожидать, и даже имел некоторые навыки в акробатике. Конан тут же намотал это себе на ус.

Дэри ухмыльнулся:

- Это все, на что ты способен, девичье личико? Комары мне больше докучают!

Так он болтун. Некоторым нравиться молоть языком во время схватки. Сам Конан предпочитал сохранять энергию для боя, не тратя ее на слова, разве что он замечал, что брошенные колкости пойдут ему на пользу. Подчас слово разъяряет противника, заставляя его совершить какую-нибудь глупость.

- Разве это я кувыркался в грязи? - рискнул попробовать Конан.

Дэри рассмеялся, ощерив беззубую пасть:

- Мужчине нужно размяться, так?

Конан сдвинулся вправо. Детская насмешка не смогла проникнуть сквозь толщину этого черепа.

Дэри дернулся, будто бы намереваясь податься вправо, и, вытянув руки, сразу рванулся вперед.

Конан уклонился и, будто кузнечный молот, обрушил кулак на голову Дэри, но промахнулся и заехал противнику под левую лопатку. Ощущение было такое, будто он ударил по обтянутому кожей древесному стволу.

Дэри хрюкнул, вновь перекувырнулся и вскочил в развороте.

- У моей сестры удар тяжелее.

- Мужчине нужно размяться.

Дэри снова ухмыльнулся:

- Щас, варвар, у тебя руки-ноги расслабятся, когда я оторву их!

Конан знал, что поскольку Дэри крупнее его и примерно так же силен, то следует избегать ближнего боя и продолжать молотить или толкать противника.

Дэри вновь ринулся в атаку, ища возможность вцепиться в киммерийца.

Конан прыгнул вперед и вправо и кулаком нанес удар - костяшки пальцев припечатали Дэри левую бровь. Кожа под ними лопнула, но здоровяк сразу пришел в себя и устремился за Конаном. Конан моментально отступил, уклоняясь от натиска, и тут же услышал возглас Дэйка:

- Оставаться в круге! Кто вышел - проигрывает!

В поисках границы круга Конан бросил взгляд под ноги. Это дорого ему обошлось.

Тут же прыгнув, Дэри обхватил его за поясницу.

Киммериец обрушил назад оба кулака, но положение было неудобным для ударов, и жирные бока Дэри приняли их безболезненно.

Дэри встал во весь рост и оторвал Конана от земли, затем корпусом подался назад и отшвырнул противника.

Конан тоже кое-что смыслил в акробатике, даже при столь неудобном падении. Он вскочил, прыгнул вперед и перекувырнулся.

Конан оказался прямо у ног Дэри. Пытаясь схватить поднимающегося варвара, деревенщина споткнулся и еле устоял на ногах.

Совсем рядом блеснула молния, незамедлительно последовал громовой раскат.

- Митра! - послышался чей-то возглас.

Свет и шум отвлекли внимание Дэри. Опустив левое плечо, Конан с силой оттолкнулся ногами от земли. Удар плечом пришелся Дэри прямо в грудь. Деревенщина опрокинулся навзничь, сила удара была такова, что Конан чуть не споткнулся о поверженного соперника. Он вынужден был перепрыгнуть через Дэри.

Когда ноги его коснулись земли, Дэри уже вскочил, но теперь он не ухмылялся.

Начался дождь, немедленно перешедший в ливень.

Кром! Низвергающиеся с неба потоки были столь сильны, что Конан был вынужден протереть глаза, чтобы увидеть противника. Но вода хотя бы не мешалась с кровью, как та, что струилась по лицу Дэри.

Когда Конан оказался рядом с Дэйком, тот шепнул в спину варвара:

- Довольно забав. Можешь кончать с ним. Дождь мешает.

Молодой киммериец не подал виду, что услышал колдуна. Забавы? Этот Дэри силен как бык! Если ему удастся хороший захват...

Мысль эта будто была подслушана Дэри. Он двинулся в атаку. Размокшая, вязкая земля помешала Конану отступить в сторону. Он поскользнулся, не так, чтобы упасть, но слишком близко подпустил Дэри. Огромный мужичина обхватил руками талию Конана и с победным хохотом оторвал киммерийцу от земли.

Конан понимал, что Дэри вполне хватит силы переломить ему позвоночник, если он немедленно не освободится. Захват становился все сильнее, Дэри все больше и больше сдавливал спину противника. Конан может столько угодно молотить кулаками по спине и плечам гиганта. Кром, что за боль!..

Конан разжал кулаки и что было сил ударил Дэри раскрытыми ладонями по ушам. Даже Конану звук показался громким; для Дэри он должен быть оглушающим.

Детина зашелся нечленораздельным, пронзительным криком и выпустил Конана, дабы прижать ладони к изувеченным ушам.

Это все, что требовалось Конану. Подпрыгнув, он обеими ногами заехал в мошонку огромного бугая.

Глаза Дэри вышли из орбит, а руки оставили уши, чтобы вцепиться в новую рану.

Хорошенько размахнувшись, Конан обрушил кулак прямо между глаз оглушенного противника. Он размозжил костяшки пальцев, но Дэри пришлось гораздо хуже. Он рухнул назад, будто поваленное дерево. Во все стороны полетели брызги. Дождя, льющего как из ведра, оказалосьнедостаточно, чтобы поднять павшего бойца, и стало совершенно очевидно, что сражение окончено. Этой ночью Дэри сможет добраться до дому, только если его понесут.

- Неплохо, - произнес Дэйк.

Конан повернулся к поработившему его человеку, и мгновение ярость его была такова, что он вновь ощутил, как ослабли магические путы. Не так, чтобы он смог напасть, но вполне ощутимо.

- Собери ставки, Крэг, - сказал Дэйк, отворачиваясь от Конана. - Я иду сушиться в фургон.

И Дэйк, разбрызгивая грязь, пошлепал по лужам к фургону.

Сверкали молнии, гремел гром. Конан внезапно ощутил смертельную усталость.

Да, решил он, хорошей жизни все это не обещает.

Он сбежит.

Так или иначе.

Глава шестнадцатая

Дождь все колотил по толстой полотняной крыше фургона, а Дэйк уже обсох и переоделся. Довольная ухмылка играла на его лице. Вечерок оказался вполне прибыльным. Представление собрало чуть ли не всю деревню, и публика не осталась разочарованной, как, впрочем, он и ожидал.

Еще успешнее прошел бой Конана с этим щербатым кретином. Жаль только, что разыгралась гроза. Дэйк вовсе не собирался мокнуть под проливным дождем, пока клиенты в фургоне развлекаются с женщиной-кошкой или великаншей, а потому пришлось отложить дельце до более ясной ночки. Но в целом все-таки жаловаться грех. Он не сомневался, что большая часть деньжат, припрятанных в этой деревушке, нашла дорожку в его кошель, и это выглядит хорошим предзнаменованием. Правда, доброе начало не гарантирует такого же конца, но весьма обнадеживает.

Дэйк подошел к проему и выглянул в дождь:

- Залезайте внутрь, тупицы. Не хватало вам еще заболеть в такую непогоду.

Тут же - а как иначе? - его невольники подчинились приказу.

Растолкать валяющегося среди винных бочонков Балора оказалось делом невозможным, а потому Фосулл оставил приятеля в покое и заполз под телегу. Животных он привязал к большим камням, продев веревки через кольца в носах, так что быки никуда не денутся. До начала грозы не удалось найти никакого маломальского укрытия и пришлось довольствоваться телегой.

Когда хлынул дождь, Балор еще громче, чем прежде, принялся за свои проклятия. Толстяк спрыгнул, а вернее сказать, свалился с телеги и приземлился у заднего колеса. Он пополз по моментально раскисшей земле и рухнул рядом с Фосуллом.

- Почему ты не разбудил меня?

- Я пытался. Но тебя не растолкать.

- Я же мог утонуть!

- Так ведь не утонул.

- Что с быками?

- Надежно привязаны.

- Ты, конечно, не позаботился притащить сюда вина?

- Так уж случилось, позаботился.

Близкая молния осветила расплывшуюся в довольной улыбке физиономию Балора.

- Э, немалая мудрость для такого коротышки.

- Там возьми, у переднего колеса.

Под телегой было недостаточно места, чтобы Балор мог сидя выпрямиться, но до маленького бочонка он добрался. Вскоре он вернулся и, распространяя винный аромат, растянулся рядом с Фосуллом.

- Боюсь, все вокруг затопит, и вода хлынет в наше убежище, - промолвил Балор.

- Чтобы этого не случилось, я вырыл канаву вокруг телеги.

- Ох, до чего ж ты умный. Глоток вина?

Фосулл кивнул:

- Да. Сейчас это не помешает.

Но когда он выпил, голову заполнили черные думы. Это не весенний дождичек, это яростный ливень. Утром раскисшая дорога быстро просохнет, но все недавние следы дождь смоет безвозвратно. Искать фургон, увозящий Вилкена, станет куда труднее.

За что, гадал Фосулл, боги послали ему подобное испытание?

Шалаш Разери протек, когда гроза уже пошла на убыль. Что ж, убежище даже превзошло его ожидания, он почти не промок. Молнии сверкали все дальше, гром гремел все тише, уходя вместе с ливнем, и предводитель джатти принялся обдумывать свой следующий шаг.

Он может покинуть это место сразу же после того, как дождь полностью прекратится, но это казалось неразумным. Дорога сейчас превратилась в море грязи, и любой путник его веса и габаритов в лучшем случае потратит массу сил, чтобы преодолеть такую преграду.

Лучше уж подождать, пока солнце не подсушит немного землю, и двинуться дальше, скажем ближе к полудню. Если преследуемый фургон тоже попал в грозу, он задержится по крайней мере на столько же. Тяжелая повозка завязнет в раскисшем грунте поглубже, чем великан.

Да, это самое мудрое решение. Удовлетворенный своими рассуждениями, предводитель джатти погрузился в безмятежный, хоть и несколько сыроватый сон.

У Конана болели поясница и ребра. Ему выпадали и более умелые противники, но вряд ли кто был сильнее Дэри.

Стоящий на полу фургона у тюфяка Конана сальный светильник оплывал, ленивая струйка дыма поднималась от него к промокшему насквозь, потемневшему полотняному потолку.

Дэйк и Крэг быстро уснули, так же как большинство остальных. Впрочем, лежавшая недалеко от Конана Тэйли не спала.

- Тебе больно? - спросила она глухим шепотом.

- Немного. Терпеть можно, - так же тихо ответил он.

- Где болит?

Конан показал. Великанша слегка привстала. Хотя двигалась она медленно и осторожно, фургон весь затрещал. На мгновение она застыла, но никто не проснулся. Она села рядом с лежащим на спине Конаном.

- Ляг на живот, - сказала она.

- Зачем?

- Мой народ владеет искусством врачевания руками. Возможно, я смогу облегчить твои страдания.

Конан пожал плечами и перевернулся на живот. Тут же он ощутил на себе руки Тэйли. Ладони ее нежным касанием скользнули вниз по его пояснице и застыли там, где боль была наиболее острой.

Прошло несколько мгновений, и Конан ощутил, как руки Тэйли теплеют на его голой коже. Вскоре ему показалось, будто плоть его каким-то образом согревается изнутри - мышцы наливались теплом от ее касаний. Это не жгло его, но он никогда бы не поверил, что простое наложение рук может так повысить температуру.

Тепло было успокаивающим, если не более того, и Конан расслабился под чуткими пальцами великанши.

Он не мог сказать, как долго она прижимала ладони к его телу, время будто остановилось для него. И когда она отвела руки, боль уменьшилась, действительно, она почти полностью исчезла.

Конан сел и повернулся к великанше, что с улыбкой глядела на него. Даже сидя она была гораздо выше киммерийца.

- Я больше не чувствую боли, - шепнул Конан. - Это какая-то магия?

- Возможно, - сказала она. - Я не могу сказать. Меня научила моя бабушка. Она говорила, что любой может овладеть этим искусством, так что я думаю, что если это и магия, то вполне естественного свойства. - В голосе ее проступала печаль.

Каким-то образом Конан почувствовал, что она боится и нуждается в поддержке, несмотря на свои размеры; его охватило внезапное желание обнять эту женщину. Лицо его было на уровне тяжелых грудей Тэйли; он подался вперед и прижал к себе великаншу.

Она не противилась; ее руки, такие же мощные, как его, обвили плечи Конана.

- Я очень страшусь того, что может случиться с моими братом и сестрой, - говорила она, сжимая Конана в объятиях столь крепких, каких ему не доводилось испытывать ни с какой другой женщиной. - И не меньше я боюсь того, что сделает этот злодей со мной.

Конан, плотно прижатый к этим огромным грудям, вынужден был повернуть лицо в сторону, чтобы сказать:

- Не беспокойся, Тэйли. Я найду способ освободить нас.

Но, лаская и утешая ее, Конан ломал себе голову над тем, как же выполнить свое обещание.

Когда над деревней расцвело безоблачное небо, Дэйк вылез на козлы фургона, дабы обозреть землю, лежащую перед ним. Безбрежные моря грязи расстилались там, где вчера была невозделанная земля, поля же после ночной грозы оказались затопленными. Дэйк понял, что фургон не проедет и двух пядей, прежде чем завязнет в трясине. Придется им подождать несколько часов, пока солнце хоть немного не высушит путь.

Пока остальные пробуждались ото сна, Дэйк и Тро приготовили завтрак. Хозяин сообщил свое решение относительно дальнейшего путешествия. Вилкен сказал:

- Но раз мы завязли, почему бы тебе не призвать демона, чтобы он вытащил нас отсюда?

Крэг рассмеялся:

- Дурачина! Демон - это просто иллюзия.

- Крэг! Придержи язык, или я оторву его!

Дэйк с ненавистью глядел на своего помощника. Идиот раззвонил о том, что лучше было держать в тайне. Хотя для невольников это вряд ли имеет значение, Дэйк не сомневался, что то же самое Крэг ляпнет и в месте, полном возможных противников. От Крэга больше нет никакой пользы, двух мнений тут быть не может. Что-то с ним нужно решать, и в самое ближайшее время.

Дэйк и Крэг отправились проверять дорогу, ведущую из деревни. Когда они вылезли из фургона,

Конан обратился к пленникам:

- У меня нет никакого желания явиться в Шадизар рабом. Мы должны постараться сбежать.

- Много раз мы пытались, - сказал Панхр. - Без всякого толку.

- Пробовали вы все убежать одновременно?

- Да, - тихо произнесла Тро. - Даже все трое, это безразлично.

- Теперь нас восемь, - сказал киммериец. - Иногда силу побеждают числом.

Трое старых пленников глядели на него с большим сомнением.

- Что нам терять?

На это ответил Саб:

- Дэйк разозлится и накажет нас.

- Как он узнает?

- Он всегда знает, - сказал Панхр. - Мы крепко привязаны к нему магией.

- Тогда вы можете сказать, что я заставил вас попытаться, - предложил Конан.

Заговорщики по одному вылезли из фургона, дорогу прокладывал Конан. Он пробирался через густое месиво, прочь от повозки и Дэйка с Крэгом.

Не более чем в десяти шагах от фургона на пути киммерийца встал непреодолимый барьер. Ничего не появилось в чистом утреннем воздухе, но Конан будто уперся в нечто, более всего напоминавшее стену из гигантских лучных жил. Преграда вибрировала под его руками и отталкивала прочь; с великим трудом он сделал еще два шага, и стена отпихнула его так, что он не смог устоять на ногах и, упав на спину, проскользил туда, откуда начал борьбу.

- Встаньте рядом со мной и жмите, - скомандовал Конан остальным беглецам.

Когда все восемь пленников уперлись в невидимую преграду, она будто бы прогнулась и сопротивление ослабло. Величайшими усилиями они продвинулись на восемь шажков, но потом вынуждены были остановиться. Медленно, но верно магическая защита отпихивала их к фургону, пока они не вернулись туда, где натолкнулись на стену.

Тлеющая ярость Конана вспыхнула жарким пламенем. Выхватив меч, он вновь кинулся на преграду.

Может, удастся прорубить себе путь...

К изумлению его и его спутников, киммерийцу удалось прошлепать по хляби добрых пятнадцать шагов, по меньшей мере втрое больше, чем преодолели они общими усилиями. Конан шел с поднятым мечом, хотя и не пользовался оружием. Когда он почувствовал, что растягивающаяся преграда вновь останавливает его, то издал бессловесный гневный возглас и прорвал силу, что пыталась отбросить его назад.

Заклятие уступало!

Конан сделал еще пять шагов, ярость его способствовала успеху. Он разрушал проклятие колдуна!

Но как только гнев его угас, невидимая рука вцепилась в киммерийца и опрокинула навзничь. Конана оторвало от земли и понесло, будто камень, брошенный проказливым божеством. Перелетев через уставившихся на него спутников, он проехал по грязи, вздымая зловонную жижу, и наконец остановился у самого фургона.

Только поднявшись на ноги и вытерев руки и ноги, он смог задуматься о происшедшем. Он был так близок к тому, чтобы сбросить проклятие, в этом нет никакого сомнения! Что же случилось?

В это мгновение вернулся Дэйк со своим псом Крэгом, и на смуглом лице Конан разглядел сначала испуг, а затем облегчение.

- Хотел покинуть нас, не правда ли, Конан? Ах, да неужели ты еще не понял, что это напрасная трата времени и сил? Лучше побереги свою прыть для тех боев, что я обеспечу тебе по дороге в Шадизар. Мое заклятие непобедимо.

Конан молча сдирал с себя липкую грязь.

- Тем не менее я здесь хозяин, и за попыткой бросить мне вызов должно последовать наказание.

- Излей на меня свою злобу, - вымолвил Конан. - Я заставил рискнуть остальных.

Дэйк взглянул на своих невольников, затем снова на Конана:

- Да, это на тебя похоже. Пытаешься решить любую проблему грубой силой. Что ж, ладно. Получай же за это.

Маг повернулся к Крэгу:

- Накажи его. Но никаких повреждений, ты понял?

Крэг ухмыльнулся.

Дэйк вновь обратился к Конану:

- Встань смирно и дай Крэгу покарать тебя, глупый варвар. И запомни этот урок: тщетно противиться моей воле.

Сначала Крэг дал Конану пощечину, киммериец же, не будучи в состоянии ответить или даже уклониться, лишь с презрением взирал на обидчика. Хотя он понимал, насколько это неразумно, он не смог удержаться от насмешки:

- Это все, на что ты способен, пес? Комары жалят больнее.

Конан видел, как потемнела, налившись злобой, бледная физиономия блондина. Крэг отвел ногу в тяжелом ботинке, чтобы нанести следующий удар.

- Поосторожней, Крэг, - вымолвил Дэйк. Голос его был мягок. - Если ты изувечишь его настолько, что это помешает боям, то и тебе отольется той же мерой.

Похоже, угроза поумерила ярость Крэга, и он опустил ногу, готовую нанести удар. Он сделал шаг вперед и кулаком заехал Конану под ложечку. Удар оказался мощным, и даже упругие мышцы не смогли полностью отразить его. У Конана перехватило дыхание, колени его подогнулись. Он не упал, но сумел устоять, лишь собрав в кулак всю свою волю.

- Я способен причинить тебе боль и не калеча, варвар.

Ухмылка Крэга становилась все шире, в то время как он доказывал правоту своих слов.

Глава семнадцатая

Когда фургон наконец пополз по все еще размякшей земле, Конан лежал на своем тюфяке, а Тэйли пыталась облегчить ту новую боль, виной которой был Крэг. Киммериец был весь в синяках, но пинки и затрещины нанесли куда больший урон его самолюбию, нежели телу.

Пока Тэйли усмиряла боль, рядом сел Панхр. Он вертел в руках одну из своих пеньковых веревок, разматывая и заматывая ее тугими кольцами.

За холстиной, что скрывала козлы, Крэг правил быками, рядом с ним сидел Дэйк, и сидящие внутри старались приглушать голоса.

- С нами он поступил так же, - говорил Панхр. - Тро, Саб и я ощутили кулаки Крэга на собственных шкурах. Ему это доставляет удовольствие.

- Я тоже заметил, - сказал Конан, ощущая, как пульсирует боль под горячими ладонями Тэйли.

- Лучше уж не злить его, - добавил Саб.

Конан попытался пожать плечами, - нелегкое дело, когда лежишь лицом вниз.

- Взбешенный человек часто теряет контроль над собой. Думал заставить его расстараться, так чтобы все это побыстрее кончилось.

- Это храбро с твоей стороны. Он мог искалечить тебя, - сказал Орен.

- Я утешался тем, что Дэйк тогда и его накажет.

- Рискованное дело, - заметил Панхр.

- Вся жизнь - сплошной риск, дружище.

- Ладно, в конце концов, теперь мы знаем, что сломить чары Дэйка невозможно, - сказала Тэйли.

Конан решил было поведать своим товарищам по несчастью, к какому выводу относительно этого он пришел, но сразу же передумал. Хотя он чувствовал, что может им доверять, но у Дэйка, возможно, есть способы заставить их отвечать на вопросы. Этот кудесник очень хитер и опасен. А поведать о том, что им не известно, его товарищи не смогут. Так лучше для них. И для него самого.

Но Конан почувствовал, что заклятие может быть разрушено.

Пусть Конан не обладал хорошими манерами, но мыслил вполне здраво и был способен свести концы с концами. Каждая его успешная попытка противиться колдовскому порабощению связана с сильнейшими вспышками ярости. И каждый раз, когда гнев его утихал, вновь сгущались чары. Последний раз он был совсем близок к тому, чтобы сбросить заклятие, и, пожалуй, именно радость близкого освобождения настолько притупила гнев, что все кончилось неудачей.

Такое знание дорогого стоит. Меч - грозное оружие, но в дюжину раз важнее знать, как использовать его. Вооруженный этим новым пониманием происходящего, Конан обдумал план, которым в надлежащее время поделится с остальными. Он полагал, что если все они разъярятся, как он сам, то, несомненно, смогут преодолеть магический барьер и сбежать. Боги знают, что у них есть на то полное право.

Лучше рискнуть, когда Дэйка не будет поблизости, ибо ничто не сможет пбмешать колдуну восстановить заклятие, а ярость не может пылать вечно. Будучи же вне досягаемости чар Дэйка, сильная рука сможет метнуть копье или камень и навсегда покончить с угрозой нового порабощения.

Это простой план, но чаще всего именно простые решения ведут к наибольшему успеху.

Итак, Конан ничего не расскажет о своем открытии, во всяком случае пока не расскажет. Он подождет. До Шадизара еще неблизко, и, пока лишь Дэйк и его трусливый пес надзирают за пленниками, подходящий момент не заставит себя ждать.

Не в долготерпении заключалась сила Конана, но он знал, что иногда другого выхода просто не существует. Он дождется своего часа, а потом будет действовать.

Фосулла начали раздражать бесконечные сетования его попутчика. Рыжий толстяк непрерывно вливал в себя новые порции вина, и его болтовня стала просто невыносимой.

Сам Фосулл больше не отдавал должного содержимому телеги, ибо дальнейшее опьянение полностью отвлекло бы его от основной задачи. Гроза сделала то, чего он так боялся: смыла большую часть следов фургона. Тут и там попадались остатки самых глубоких борозд, но и эти едва заметные отпечатки были редки и не без труда различались даже опытным глазом. Бормотание Балора только отвлекало Фосулла, и он с величайшим трудом сосредоточивал внимание на дороге.

Варг обдумал несколько вариантов своих дальнейших действий. Он может бросить эту телегу и на своих двоих продолжить преследование. Тогда продвижение его к цели будет куда медленнее и опаснее. Еще можно вонзить копье в сердце толстяка, выбросить труп и продолжить поездку в одиночестве. Только может случиться, что по дороге кто-нибудь узнает телегу и заинтересуется, почему ею правит этот измазанный грязью коротышка. Фосулл не испытывал ни малейшего желания отвечать на подобные вопросы.

Или стоит пока оставить все как есть, делать вид, что внимаешь болтовне толстяка, пока пьяные бредни вновь не перейдут в бессознательные стоны, а это, несомненно, не за горами.

В конце концов Фосулл решил, что последнее лучше всего. Пользы от Балора все же больше, чем вреда, в минуту просветления он даже сообщил о скором приближении к деревне Элика. А там, возможно, кто-нибудь видел фургон и сможет направить варга по нужному пути.

Итак, пока солнце припекало сырую землю, Фосулл продолжал править груженной вином телегой, выискивая при этом остатки следов фургона похитителей его сына.

Прямо перед Разори быки тащили по дороге открытую повозку. Шаман племени джатти умерил шаг, чтобы не обгонять телегу и, оставаясь незамеченным, проверить ее обитателей. Повозка была нагружена бочками, наполненными, судя по доносящемуся аромату, вином. На козлах сидели два маленьких человека; один из них явно ребенок, закутанный в хламиду с капюшоном. Скорей всего отец с сыном, везущие свой товар в какую-нибудь деревню.

Вообще-то Разери шел быстрее телеги, но, прежде чем обгонять ее, он решил убедиться, что она не представляет ни малейшей угрозы. Мотивы великана были вполне просты: любой движущийся навстречу скорей всего притормозит, чтобы обменяться приветствиями с обитателями этой телеги, и у Разери будет время скрыться, возникни у него такое намерение. Всегда хорошо иметь выбор. Скоро ему снова придется расспрашивать маленьких людей: ведь дождь смыл все следы большого фургона, увозящего его детей. Он надеялся обнаружить деревню на развилке дорог, дабы не пуститься по ложному пути.

Держась на расстоянии, достаточном, чтобы метнуться на обочину в случае остановки телеги, шаман и предводитель джатти следовал за парой маленьких людей.

Через какое-то время тот, что был покрупнее, сполз с козел и скрылся из виду на дне телеги. Разери обеспокоился, что его заметили, но повозка не замедлила ход; и, судя по всему, страхи великана оказались напрасны.

Тот, что поменьше, - несомненно, ребенок, судя по размерам, - продолжал гнать быков вперед.

В нескольких часах езды от деревни западная дорога из Офира переходила в более широкую - на Шадизар. Когда фургон подъехал к развилке, солнце уже подсушило мелкие лужи, образовавшиеся в колеях. Крэг обратил внимание хозяина на то, что впереди даже клубится пыль.

Дэйк, погруженный в полудрему, встрепенулся и обнаружил, что это действительно так. Отдаленную перспективу скрывало облако пыли. Одновременно Дэйк заметил, что после слияния с путем на Офирский перевал вся главная дорога усеяна следами колес, сапог и сандалий.

- Ого, - промолвил Дэйк, - впереди, и совсем близко от нас, богатый караван.

Крэг взглянул на своего хозяина:

- Откуда ты знаешь?

Дэйк объяснил:

- Ты же сам указал мне на то облако пыли.

- Да, конечно, но... как же можно отличить пыль богатого каравана от пыли, что поднимают погонщики свиней?

Тупица, что тут еще говорить. Дэйк вздохнул:

- Пошевели мозгами. Перед нами следы по меньшей мере дюжины повозок да втрое большего числа пеших путников. Разве это похоже на следы убогих крестьян? А следы свежие, оставлены после дождя, и ведут они с Офирского перевала. Вывод прост.

- Действительно, но ведь там может быть и множество крестьян, разве нет?

Дэйк снова вздохнул. Что толку объяснять такому?

- Разве не знаешь, что Офирский перевал кишит разбойниками, грабящими случайных путников?

- Ну и что?

- Как ты думаешь, какое сопротивление этим негодяям может оказать даже целая куча грязных крестьян или пастухов?

- Думаю, не особое.

- Значит, у этого каравана есть вооруженная охрана, раз он полез на перевал. Скорее всего наемники, а возможно, и регулярная армия. Такие же солдаты стоят денег; следовательно, то, что они охраняют, имеет какую-то ценность.

Лицо Крэга можно было уподобить утреннему небу, озаренному первыми лучами солнца.

- А-а-а. Теперь вижу.

Немногим лучше слепого, подумал Дэйк. Козел быстрей бы летать научился.

- Погоняй, - скомандовал Дэйк. - Хочу посмотреть, что за народ в этом караване.

И тут же Крэг принялся понукать быков.

Солнце перевалило высшую точку, когда Фосулл, все еще правящий телегой пьяного в стельку Балора, доехал до поворота к деревне Элика. Варг бы и знать этого не знал, не попадись ему навстречу местный житель, приближающийся к тому же повороту с другой стороны.

- Хо! - окликнул его путник. - Это разве не винная телега Балора?

- Да, - отозвался Фосулл, - именно так.

- А где же сам Балор?

В этот момент Фосулл порадовался, что не прикончил пьяницу.

- Эх, вон он, спит в телеге.

Крестьянин рассмеялся:

- Вернее сказать, нализался своего товара, могу об заклад побиться.

- Именно так. Скажи мне, дружище, не попадался тебе где-нибудь поблизости большой фургон?

- О, ты не о Дэйке с его уродами?

Сердце Фосулла заколотилось.

- Да, похоже, о нем.

Мужчина уныло покачал головой:

- Представление у него было интересное, но я поставил последний медяк на то, что Дэри побьет Дэйкова чемпиона. Кто знал, что варвар окажется столь проворен?

- Случаем не знаешь, где сейчас может быть Дэйк и его спутники?

- На дороге в Шадизар, - сообщил прохожий, махая в сторону, откуда шел сам. - В четырех или пяти переходах отсюда.

В Фосулле взыграл охотничий инстинкт, и он ощутил, как внутри похолодело. Всего в нескольких переходах!

- Еще один вопрос, дружище. Здесь мне повернуть, чтобы попасть в этот самый Шадизар?

- Нет, это прямо, чесать и чесать.

Фосулл было ухмыльнулся, но, тут же вспомнив, что вид его зубов может вызвать по меньшей мере некоторое недоумение, в последний момент сжал губы.

- Благодарю тебя. Ладно, пора нам ехать.

- Разве ты не собираешься завернуть в Элику и сгрузить там несколько бочек?

- Конечно, но... э-э... на обратном пути, через пару дней.

С этими словами Фосулл протянул вожжами по бычьим спинам, и телега со скрипом рванулась вперед. У Балора против такого выбора не возникло никаких возражений, ибо сейчас для окружающего мира он был не живее хладного трупа. А если позже он все-таки очнется и будет недоволен, что ж, они всегда могут расстаться. Тем или иным образом.

Разери наблюдал за встречей телеги и крестьянина с выгодной позиции, ближе, чем можно было надеяться. Невдалеке от поворота у самой дороги, подобно ограде, рос жесткий кустарник. Соблюдая предельную осторожность, дабы поменьше веток трещало под его огромными ступнями, великан сумел притаиться всего в нескольких шагах от телеги и мог слышать обрывки разговора между возницей и пешеходом.

По голосу стало ясно, что быками правит вовсе не ребенок. А крошечный зеленый просвет в сероватой коже - да вовсе и не коже, сообразил Разери - на руке маленького человека окончательно убедил предводителя джатти: возница варг!

В то время как телега покатила вперед и стала удаляться, а крестьянин начал спускаться с холма по другой дороге, Разери обдумывал новость.

Разумеется, приятно узнать все о фургоне того, кого называют , но что, во имя Созидателя, делает варг так далеко от дома?

Когда Разери счел, что телега отъехала на достаточное расстояние, он вылез из кустов и продолжил свой путь.

Известно, что варги, как и джатти, не оставляют своих жилищ и не странствуют среди маленьких людей. Хотя, рассуждал Разери, ведь самого-то его нужда заставила. И у варга могли быть подобные же причины оказаться на дороге в Шадизар, следуя за теми, кто украл троих джатти...

Ага!

Тут Разери осенило.

Путник сообщил, что именуемый Дэйком - хозяин уродов. Тот, кто представляет . Маленьким людям и джатти должны казаться странными. Почему бы варгу тоже не быть таковым?

Этот Дэйк забрал с собой и варга.

Что же до бойца-варвара, о котором говорил крестьянин, Разери не сомневался - это Конан, а это подтверждает сразу возникшее подозрение о том, что бывший пленник в заговоре с похитителями детей. И они всего в нескольких часах ходу!

Разери мрачно усмехнулся. Тяжелый фургон должен быть медленней телеги с вином или самого Разери. Возможно, к ночи Разери и этот неизвестный варг уже настигнут свою добычу.

Шаман и предводитель джатти машинально вертел пальцами древко своего копья. История подходит к концу, и дорога вскоре зальется кровью тех, кто начал все это. А еще кровью варга-другого в придачу, это не составит большого труда.

Через час после встречи с крестьянином Фосулл почувствовал, что его преследуют. Стараясь ничем не обнаружить тревогу, варг, делая вид, что проверяет дрыхнущего Балора, напряг все свои чувства.

Фосулл успел заметить лишь загоревшую дочерна кожу преследователя, когда тот метнулся под укрытие придорожных деревьев, но и этого хватило, чтобы понять, что он слишком велик для человека-не-с-болот.

Вернувшись на козлы, Фосулл обдумал свое открытие. Это был джатти, вот в чем дело. Никакой человек-не-с-болот не может быть таким большим. Но... почему же он преследует повозку с вином?

И преследует ли он именно повозку с вином? Да, нет сомнений, что джатти следует за телегой, но это ли его истинная цель? Джатти не слишком часто покидают свою деревню и почти всегда втроем, вчетвером, чтобы поймать случайных путников из числа людей-не-с-болот. Почему же здесь, так далеко от дома, оказался один-единственный джатти?

Тут Фосулл припомнил следы, что он увидел, когда впервые обнаружил колею фургона. Там были джатти, в той же повозке, что и его сын.

Нет сомнений. Кто-то из великанов идет выручать своих.

Фосулл улыбнулся, на этот раз во весь свой острозубый рот. Ладно. Возможно, удастся обратить это себе во благо. А если нет, то хотя бы попытаться добыть кусок мяса для общего котла. Если он и Вилкен поспешат, мясо не успеет протухнуть.

Приятная мысль.

Глава восемнадцатая

Первым знамением того, что они догоняют караван, были тыловые стражники, что с поднятыми пиками вились вокруг, разглядывая фургон Дэйка. Вряд ли этот отряд можно было назвать внушительным, но солдаты были прекрасно экипированы, руки и ноги их были защищены прочной кожей, поверх тонких ворсистых рубах они носили блестящие, смазанные кольчуги, а на широких поясах болтались круглые щиты из нескольких слоев сыромятной кожи. У каждого в ножнах на левом бедре покоился короткий меч, в руках же они держали тонкие копья с обоюдоострыми наконечниками, более подходящие для всадника, нежели пешего, но достаточно легкие и короткие, чтобы свободно орудовать ими. Все были обуты в прочные, добротные сапоги. Дэйк, кому время от времени приходилось иметь дело с подобными вещами, сразу увидел, что хозяин этих людей не скупится, когда речь идет об амуниции.

- А ну стой, погонщики. Куда торопитесь?

Дэйк вежливо ответил на вызов, прозвучавший из уст того, кого он принял за вожака шестерых стражников, - приземистого, кривоногого малого с рыжими волосами, красной рожей, да еще косоглазого.

- Мы направляемся в Шадизар.

Косой посмотрел на своих людей, потом снова на Дэйка.

- Ну, это похоже на правду, коли уж ты едешь по Шадизарской дороге. С какой целью?

Дэйк отвечал все так же спокойно, но уже менее вежливо:

- По делу.

- Какому такому делу?

Далеко не бесконечное терпение колдуна почти иссякло.

- Моему делу, пехотинец, моему, а не твоему.

Косой, похоже, был совершенно ошеломлен. Он поморгал, какое-то время переваривая ответ Дэйка, согнал невидимую мошку и почесал подбородок.

- Что ж, как бы то ни было, мы обязаны осмотреть фургон.

- На каких основаниях?

Косой ухмыльнулся и покачал своим копьем:

- Да на том, что ты мишенью станешь, если попробуешь нам помешать, понял?

Злобная усмешка исказила лицо Дэйка.

- Что ж, раз вам так хочется, проверяйте.

Косой запыхтел и через плечо ухмыльнулся своим людям; те закивали. Он вновь посмотрел на Дэйка:

- Случаем, женщин у тебя там нет?

- Так уж случилось, что есть! Трое.

- Слышите, парни? Бабы!

Ответом ему был радостный гогот и похабные шутки.

Когда рыжий воитель решительно направился к задам фургона, Дэйк перегнулся на козлах и через скрывающую пассажиров холстину тихо сказал:

- Конан, там, сзади, сейчас полезет уродливый коротышка. Оглуши-ка его. Только постарайся не убить. - Рядом с Дэйком радостно оскалился Крэг.

- А вам, остальным, там, на дороге, еще пять болванов. Когда Конан вырубит одного, вы поспешите туда и схватите остальных. Они вооружены, так что поберегитесь копья или меча. Хочу получить их живьем, если получится.

Дэйк понимал, что рискует, но весьма незначительно. Он будет очень удивлен, если пятеро не пустятся наутек при одном виде тех, кто появится из фургона. Тэйли одна способна перепугать до смерти большинство мужчин; в сочетании же с прочими... да уж, лишь истинный храбрец отважится сразиться с ними.

Там, за фургоном, исходящий похотью косой потянулся ко входу.

Следы фургона были совсем свежими, но на дороге, судя по всему, недавно было куда более оживленное движение. Фосулл несколько раз останавливал свою винную телегу и слезал, дабы осмотреть различные колеи и следы; он сделал вывод, что здесь прошло множество телег, лошадей, пешеходов незадолго перед шестиколесной повозкой. Что до последней, то ее следы были глубже остальных, а колеса имели характерные выбоины и насечки, уже хорошо знакомые Фосуллу.

Такая толпа усложнит выполнение задачи, думал Фосулл, вставая с земли и отряхивая колени. Зря он это делал, ибо с ладоней осыпалась высохшая грязь, обнажив зеленую подкладку. Действительно, его маскировка местами почти стерлась, и заметить это Балору не позволяло лишь постоянное опьянение.

Фосулл гадал, как умудряется этот толстяк доставлять куда-то свой товар, столько времени тратя при этом на его уничтожение?

Влезая обратно на телегу, Фосулл украдкой посмотрел назад в надежде обнаружить признаки своего огромного преследователя. Он не увидел джатти, но по-прежнему чувствовал его присутствие где-то поблизости, - да не было никаких оснований верить в то, что великан бросил слежку. Еще одна проблема, но ее можно будет решить во вторую очередь. Главное же - догнать фургон и вернуть сына. Он подсчитал, что повозка опережает его не более чем на пару часов и вполне возможно настичь ее к закату.

А на задах телеги безмятежно похрапывал пьяница.

Разери вовсе не считал себя равным варгу следопытом, но все же он был достаточно сведущ, чтобы понять: цель его совсем близко. Все свежее были следы колес, хотя различать их стало труднее из-за большого движения по этой дороге.

Ладно. Это не имеет значения. Во всяком случае пока они видны.

Другой вопрос, что делать с варгом. Едва ли маленький зеленый зверек сумеет запутать погоню. Конечно, примитивного коварства варгам не занимать, но, по мнению джатти, ума им обычно недоставало. Разумеется, нельзя утверждать, что варг, правящий телегой, это обязательно обычный варг. То, что он так далеко забрался и умудрился одурачить по крайней мере одного маленького человека, свидетельствовало о чем-то превышающем примитивный разум. Хотя Разери не был склонен преувеличивать способности животных.

Джатти подождал, пока телега не отъехала настолько далеко, что казалась не больше точки, которую можно накрыть большим пальцем, и только потом вышел на дорогу из своего укрытия между каменных глыб. Варг то и дело озирался, украдкой глядя на дорогу позади себя, - вполне вероятно, что тварь эта почуяла слежку. Не то чтобы Разери был слишком обеспокоен возможным столкновением с одним-единственным варгом, вооруженным тем же оружием, что и сам джатти; однако лучше оставить себе открытыми как можно больше путей. Знание - сила, это ясно даже полоумному.

Разери шагал за удаляющейся телегой, один за другим перебирая варианты своих дальнейших действий, пытаясь предугадать любое возможное развитие событий, чтобы всегда иметь достойный ответ. Разери знал, что случай благоволит к тому, кто наготове. И был уверен, что способен предвидеть любую случайность.

Когда открылся задний вход в фургон Дэйка, Конан был наготове. Более того, он жаждал излить свою ярость на любого хоть чуть ее заслуживающего, а из разговора между солдатом и Дэйком он услышал достаточно, чтобы понять: человек этот нагл и вместе с тем слишком назойлив. Конечно, он предпочел бы броситься на Дэйка, но, потерпев здесь неудачу, чувствовал, что выплеснуть свой гнев на кого-то еще все же лучше, чем совсем ничего. Так этого идиота волнуют женщины, верно?

Дверь широко распахнулась на смазанных петлях, и ухмыляющийся рыжеволосый мужчина заглянул в темноту фургона.

Конан прыгнул, и ухмылка исчезла.

- Митра! - только и успел выпалить пришелец, прежде чем на него набросился киммериец.

Конану схватка показалось досадно короткой. Он взмахнул кулаком и обрушил его на левый висок негодяя. Стражник рухнул бесчувственной грудой в дорожную пыль.

Кром! Он мог бы и посопротивляться.

Из фургона посыпались все прочие обитатели, дабы накостылять оставшимся воякам. Первым, оскалив зубы, несся Вилкен, следом за ним Панхр, Орен, Морья, Тро, Саб, и, наконец, последней, но далеко не самой безобидной появилась Тэйли.

Конан сообразил, что Дэйк и ему не запретил участвовать в драке, и с этой мыслью ринулся вслед за прочими. Зловеще усмехаясь, он обогнул фургон; из груди его рвался бессловесный победный клич.

В этот момент Дэйк решил выпустить своего красного демона.

Ошеломленные рожи пяти оставшихся солдат являли собой достойное зрелище. Как один они развернулись и кинулись наутек, весьма резво для людей, обремененных легким снаряжением.

Вилкен метнул свое копье, угодившее одному из беглецов в незащищенное сухожилие под левым коленом; парень споткнулся и растянулся на земле.

Панхр бросил аркан, опутавший второго стражника. Петля затянулась на лодыжках, и бедолага тоже рухнул как подкошенный.

Быстроногий Конан догнал третьего, толкнул его в спину обеими руками, и тот понесся с такой скоростью, что не смог удержаться на ногах. Он упал, покатился и, лежа на спине, завизжал о пощаде.

Четвертый пал, стиснутый с обеих сторон женщиной-кошкой и четвероруким Сабом; он вопил, взывая к самым разнообразным богам.

Последний свернул с дороги, но был окружен Тэйли, собратом и сестрой. Великанша легко обогнала вояку, и он, обнаружив, что бежит прямо к ней, отшвырнул копье и протянул руки в мольбе о пощаде.

Конечно, Конан понимал, насколько грозными могли показаться он и его спутники, но все же почувствовал отвращение от того, как легко досталась победа. Кто бы ни платил этим шестерым, он, несомненно, зря потратил деньги.

- Тащите их сюда, - приказал Дэйк. - Чую, мы произведем определенное впечатление на караванщиков, когда доставим их тыловую стражу связанной, будто стадо свиней для бойни.

И вот уже другие стражники шагали перед фургоном Дэйка. Но их изумление при виде товарищей, связанных так, что только ноги оставались свободными для ходьбы, было таково, что они ни малейшим движением не помешали всему сборищу достичь самого ядра каравана.

Караван оказался так богат, как и предполагал Дэйк. В центре его находились фургоны, крытые белыми и красными полотнищами. Один из фургонов оказался даже больше, чем Дэйков. Ароматы благовоний и специй мешались с резкими запахами людского и конского пота. Дэйк слышал приглушенные женские голоса, доносящиеся из большого фургона. Хозяин уродов готов был поспорить, что чем бы ни были нагружены эти фургоны, цена за это на главном шадизарском базаре будет немалая.

Шеренга вооруженных людей числом не менее трех десятков опасливо выставила копья. Некоторые стражники творили магические жесты, охраняющие от проклятий и дурного глаза.

- Эй, там, что это за чертовщина? - подал голос рослый стражник.

Позади плененных солдат Дэйк встал на козлах и произнес самым внушительным голосом:

- Я желаю говорить с вашим хозяином!

Незамедлил появиться и надменно приблизиться к фургону Дэйка высокий, величественный человек, облаченный в чалму и мантию аквилонского шелка. На ногах у него были сапоги, выделанные из кожи больших пустынных ящериц. Он носил густую, ухоженную бороду, черную, но уже подернутую сединой; нос же его, будто клюв, загибался под глазами стальной голубизны. Жестокая и надменная физиономия - вот что разглядел Дэйк, сразу ощутив богатство и силу человека. Именно таким лицом должен обладать тот, в ком так нуждался хозяин уродов.

Превосходно!

- Я хозяин этого каравана и людей, с которыми ты поступил столь дурно, - глубоким баритоном произнес человек. - Кто ты таков, чтобы подобным образом шутить с моими слугами?

Дэйк, имевший опыт в общении с богатыми людьми, знал, когда следует пригрозить, а когда и польстить. Теперь в голосе его проступила угодливость:

- Я? Я ничтожнейший Дэйк, хозяин уродцев, о могущественный повелитель. Я следую в Шадизар, чтобы отыскать там покровителя для самого невероятного собрания чудес, какое только видел человек. Я думал лишь показать, сколь недостойны эти так называемые стражники человека столь явного величия.

Хозяин каравана свирепо уставился на скрученных стражников:

- Что ж, их несостоятельность вполне очевидна. - Затем он добавил: Хозяин уродцев?

Дэйк протянул руку за покрывало и щелкнул пальцами. И тут же из задней двери снова полезли его невольники, встречаемые изумленными возгласами всего каравана.

- Убедись сам, мой повелитель... э-э?

- Кэйпья, - представился, завершив фразу, хозяин каравана. - Но вовсе не повелитель, а всего лишь простой... купец.

- О, человек, который в большей степени заработал свое богатство, нежели унаследовал его.

Кэйпья улыбнулся, показав крепкие зубы:

- Именно так, друг мой Дэйк. - Он смотрел на приближающихся уродов: коллекция Дэйка явно произвела на него впечатление. - Внушительное сборище. Никогда мне не выпадало подобного зрелища, даже на Верховном Празднестве в Шадизаре. Уникальная коллекция.

- Именно так, - подтвердил Дэйк, улыбаясь под стать собеседнику.

- Они должны собирать огромные толпы.

- И они даже больше того, чем кажутся с первого взгляда, добрый купец. - Дэйк изо всех сил постарался, чтобы слова прозвучали как . - Ведь именно они усмирили шестерых стражников, и, должен признать, это не потребовало чрезмерных усилий.

- О! Еще интереснее, - вновь улыбнулся Кэйпья. - И ты говоришь, что ищешь покровителя?

- Одним словом, да.

- Мой фургон оснащен некоторыми удобствами, друг мой Дэйк. Возможно, ты пожелаешь присоединиться ко мне, дабы разделить толику недурственного вина, недавно мною приобретенного. Мы сможем обсудить дела, что послужат нашему... обоюдному благу.

Радость Дэйка была безмерна. Встреча с этим караваном оказалась подарком судьбы почти невероятным. До Шадизара еще несколько дней пути, а у него уже есть покровитель, в этом он ни на мгновение не сомневался, осталось лишь обговорить условия.

Отвечая, он постарался придать своему лицу максимально льстивое выражение.

- Отчего же, разумеется, я буду счастлив, друг мой Кэйпья.

Про себя он усмехнулся. Дэйку еще не попадался купец, способный его перехитрить, и вряд ли Кэйпья станет исключением.

Вот она, первая остановка на пути к богатству!

Глава девятнадцатая

Конану совсем не понравилось, что Дэйк, похоже, спелся с хозяином каравана. Две блохи, оседлавшие крысу, - вот на кого они походили, и киммериец чувствовал, что два негодяя уже сговорились.

Возможному бегству это совсем не поможет. Правда, если ему удастся сбросить Дэйково заклятие, сквозь стражу эту пробиться будет достаточно просто. Меч его при нем, а недавний опыт подсказывал, что маленькая армия купца больших опасений не вызывает. По сравнению с разношерстным сборищем горных разбойников у этих вид был куда более грозный, но Конан сразу распознал в них бездельников, чья внушительная оболочка скрывает пустоту. Прокладывать путь в гуще подобных вояк, конечно, не совсем безопасно, по слишком беспокоиться об этом не стоит. В конце концов, Конан сделан из материала потверже, чем какой-нибудь горный бандит. И он не намерен сокрушать их всех, только одного или двух, непосредственно вставших между ним и свободой.

Что до остальных пленников, особенно детей, тут могут возникнуть осложнения, но Конан все же решил не оставлять их в плену у Дэйка. Если не вчетать первого обмана Тэйли, онадоказала свою дружбу, заботясь о его ранах, да и по-иному утешая его в ночи. Конан простил великанше ее коварство. Теперь она поняла, что значит быть невольником, а он был достаточно великодушен, чтобы не лишать раскаявшуюся женщину последней надежды. Нет сомнения, что она никогда не бросит своих младших брата и сестру, а раз уж он должен взять троих, то с таким же успехом можно прихватить и всех прочих. А кроме того, ему все больше нравились его товарищи по несчастью; если забыть об их необычной внешности, они куда более приятные люди, нежели Дэйк и его дворняжка. Панхр - ужасный урод, но сердце у него доброе; Крэг - парень с виду хоть куда, но злоба проела все его нутро. Понять это - тоже хороший урок.

Конан шагал рядом с фургоном балаганщика, в воздухе клубилась пыль, что вздымали люди, животные, повозки, движущиеся впереди; пыль оседала на потной коже и затрудняла дыхание. Остальные невольники чувствовали себя немногим лучше, за исключением разве одной Тэйли, которая была настолько высока, что большая часть дорожной пыли оседала, прежде чем долететь до ее глотки. Что бы хотелось сейчас Конану, так это искупаться в горячем источнике. С тем же успехом можно пожелать себе дворец из золота, чего уж там мелочиться.

Крэг правил фургоном и выглядел весьма раздраженным. Вероятно, он обижался, что остался побоку, в то время как Дэйк пьет и закусывает с купцом. Хорошо. Малейшее недовольство Крэга как бальзам на раны Конана. Вот бы этот жалкий лакей во злобе своей вонзил нож в спину своему хозяину. Всякое ведь случается.

Раз уж Дэйк засел в некотором отдалении, наступило идеальное время для побега, вот только день по-прежнему светел, и такая попытка будет слишком уж очевидной. Конан не сомневался, что ему вполне по силам рдсправиться с часовым или двумя, но это будь он свободен, а сейчас прежде всего необходимо разрушить заклятие, так что Крэг вполне успеет всадить ему в спину копье или позвать для этого одного из стражников купца. Ведь Конан сейчас всего лишь наименее ценный экземпляр в порабощенной коллекции, а потому разделаются с ним без особенных сожалений.

Итак, в ожидании подходящего момента киммериец тащился по пыльной дороге. Рано или поздно момент этот наступит, и тогда Конан должен быть наготове.

Сообразив, что произошло, Фосулл был весьма огорошен. Действительно, ему и в голову прийти не могло, что похитители его сына присоединятся к скопищу фургонов, движущихся впереди. Он мало знал о привычках людей-не-с-болот и полагал, что большая группа странников - это просто знакомые, следующие в одном направлении. Во имя левого яичка Зеленого бога, все это так запутано!

- Г-г-где мы?

Бросив взгляд назад, Фосулл обнаружил, что Балор героически пытается сесть, одной рукой таща себя за голову.

- На дороге. Кроме этого, ничего сказать не могу.

Толстяк умудрился принять сидячее положение.

Он огляделся по сторонам:

- Н-но мы же далеко за деревней!

- Мы останавливались там сегодня утром, - соврал Фосулл. - Разве ты не помнить?

- Мы останавливались?

- Конечно. Ты продал два бочонка вина, а потом продул все деньги на тараканьих бегах.

- Нет!

- Именно что да.

Балор застонал и принялся трясти головой, а потом застыл, сжимая черепушку обеими руками.

- Я ничего такого не помню. Что, я пьян был, что ли?

- Да. Ты выпил дюжину кувшинов вина.

- Всего дюжину? Странно, ведь обычно я не теряю от этого память.

- Это только до бегов. Потом ты выпил еще дюжину.

- А-а. Тогда понятно.

- Похоже, тебе нужно выпить еще чуточку, выглядишь ты неважно.

- Клин клином вышибают, так ведь? Неплохая идея. Как, ты говорил, тебя кличут, малютка? На этот раз Фосулл не смог сдержать ухмылки.

Глаза Балора расширились.

- Боюсь, я хватил лишку, дружище. Что-то не то мне мерещится.

- Вино все лечит, не так ли?

- Ну в самую точку попал. И будь так добр, поведи фургон, пока я поправляю здоровье. В Шадизаре сочтемся. Если я доживу до Шадизара.

С этими словами Балор вновь рухнул на дно телеги и потянулся к маленькому бочонку.

Но главная проблема оставалась. Добыча Фосулла начала обрастать огромной толпой того же народа, и теперь совсем в другом свете выглядела возможность получить назад сына и воздать справедливую кару врагам. Может, отложить возмездие и просто вернуть сына?

Сейчас Фосулл отстает не более чем на час, и вскоре уже стемнеет. Там, на болотах, ночь для варгов - добрый друг, и Фосулл не думал, что здесь окажется иначе. Под покровом темноты можно делать много такого, что никогда не выйдет под палящими очами солнца. Особенно когда никто о тебе даже не подозревает.

Правда, по его следу рыщет этот проклятый джатти; он знает о существовании Фосулла. Варгу совсем не улыбалось быть зажатым между бесчисленным множеством людей-не-с-болот и джатти. С великаном что-то нужно делать, здесь нет никаких сомнений. И делать поскорее.

И вдруг Фосулла озарило, будто молния сверкнула в густом тумане. Мысль была столь ошеломительна, что он чуть не грохнулся с телеги. Идея расцвела, будто поганка после дождя: вот она еще невидима, а вот уже здесь. Это казалось совершенно невероятным, это потрясало до глубины души. Просто - да, правдоподобно - вряд ли, но все же... и все же именно так можно вернуть сына и одновременно решить вопрос с джатти.

Фосулл ухмыльнулся, больше не беспокоясь о том, что Балор увидит его заточенные зубы. Он планировал то, чего до него никогда не делал ни один варг, настолько это было отчаянно, но именно это привлекало его. В конце концов, разве не он, Фосулл, храбрейший и умнейший среди всех ему подобных? И разве не именно ему надлежит быть первым?

Да, он решился. Именно так и будет.

Разумеется, он может и жизнью поплатиться, но без риска жизнь имеет мало смысла.

Во имя всех богов, он сделает это!

Когда следы шестиколесного фургона смешались с другими, Разори понял, что на его пути встали новые трудности. Добыча его теперь двигалась в сопровождении многочисленного эскорта ей подобных, и ничего хорошего вождю джатти это не сулило. Конечно, он и раньше принимал во внимание такую возможность, но отбрасывал ее как маловероятную, во всяком случае пока они не достигнут какого-нибудь поселения. И в этом заключался просчет, а Разори был не из тех, кто легко мирится с подобными вещами.

- Прокляни вас всех Созидатель! - в сердцах прошептал великан.

Разори был столь огорчен своей ошибкой, что отвлекся от своей непосредственной цели. Он рассуждал, что покуда видит вдалеке телегу с вином, нет большой нужды уделять ей излишнее внимание, но это оказалось еще одним заблуждением.

Из-за чахлого куста, что рос у дороги слева от джатти, вдруг возникла облаченная в капюшон фигура варга, размахивающего своим копьем.

- Стой, джатти!

Разори повернул свое копье и поднял его, готовый к броску.

- Ты что, спятил, варг, посмев явиться предо мной в одиночку?

Разори был уже готов проткнуть маленькую зеленую бестию. Он отвел назад руку...

- Нет, не бросай, джатти.

Это удивило Разори.

- Почему же?

- Мы выслеживаем одну и ту же добычу.

- Что из того?

- Они забрали моего сына, Вилкена.

- Кого волнует твое дерьмо?

- Но они также забрали троих ваших.

Разори в очередной раз напомнил себе, что знание - сила. Он чуть опустил руку с копьем.

- Ты видел их?

- Нет, но недавно я видел на дороге их следы, так что они пока еще живы.

- Хвала Созидателю, - воскликнул Разори. Затем добавил: - Так почему же ты остановился и выскочил передо мной, почти уже мертвый варг?

- Я хочу вернуть сына. Ты хочешь вернуть своих. Тех очень много, а нас всего по одному.

- Это правда. Ну?

- Я предлагаю... временный союз.

Разори чуть было не расхохотался, но все же заявление это возбудило любопытство. Он еще немного опустил свое копье.

- Союз? Джатти с варгом? Ты, должно быть, совсем спятил.

- Каждый из нас способен на то, что никогда не сможет другой. Ты куда более мощный, но я могу прятаться в местах, тебе недоступных. В каких-то вещах ты умнее. Я проворен, а ты силен. Разве вместе мы не скорее, чем поотдельности, добьемся каждый своей цели?

Теперь древко копья Разери вовсе уткнулось в землю. Изумленный, он уставился на варга: .

Варг тоже опустил копье и ухмыльнулся, обнажая свои мерзкие зубы.

- Ну что, обдумываешь мое предложение?

- Нет. Я уже обдумал его. В нем есть смысл, хотя я и не расположен тебе доверять.

- Достаточно ли будет слова вождя варгов не причинять тебе вреда, пока наши люди не окажутся на свободе?

- Ты вождь варгов?

Маленькое зеленое существо вытянулось, елико возможно, в полный рост.

- Собственной персоной. Фосулл, так я зовусь.

- Да уж, закопай меня в козлиное дерьмо. Я Разери, шаман и предводитель джатти.

- Итак, у нас перемирие?

Разери помедлил мгновение. При необходимости ему недолго раздавить в лепешку этого варга. Между тем маленькой бестии не откажешь в логике, отрицать это невозможно.

- У нас перемирие.

- Хорошо, тогда отправимся, Разери, и отыщем способ вернуть своих.

- Веди, Фосулл.

Разери был не вполне готов повернуться незащищенной спиной к варгу, но вот потрясен он был вполне. Способность мыслить у варга оказалась далеко за пределами всего того, что было когда-либо известно джатти о варгах. Он недооценивал этих маленьких зеленых зверьков, причем изрядно. Неужели все эти чудеса никогда не кончатся?

Дэйк ощущал, как действует на него несомненно превосходное вино, но от этого мысль его лишь становилась быстрее. По существу, сделка была заключена, осталось обговорить последние детали. Он чувствовал, что ему удалось отхватить себе львиную долю. В обмен на изрядную помощь и протекцию купца Дэйк предоставляет ему четверть прибылей от показа и прочего использования уродцев. После уплаты всех текущих расходов, разумеется. А в тот день, когда Дэйк не сможет скрыть в свою пользу пятидесяти процентов прибылей, он пропляшет голым по улицам Шадизара с вонючим козлом на плечах.

- А что же относительно вопросов скрещивания?.. - спросил Кэйпья весьма осторожно.

- Что ты имеешь в виду, мой компаньон?

- Не можем ли мы.. э-э... организовать просмотр?

Дэйк скрыл улыбку глотком вица из резной деревянной чаши. Возможно, этот купец умнее, чем кажется. Его предложение просто превосходно.

Так Дэйк и сказал, получив в ответ радостный кивок.

- И я должен сказать, что идея этого... цирка, как ты назвал его, огромного круга, заполненного увеселениями, имеет некоторое достоинство. У меня есть собственность в Аренджуне, а также несколько небольших владений на юго-востоке, в соседнем Хауране; и все это можно обратить в меньшие подобия этого самого цирка, если ты сможешь произвести достаточное число твоих диковин, дабы населить и их.

- Не бойся, добрый друг, это уж всенепременно. Я, видишь ли, человек не без некоторых... магических способностей, что обеспечат все, что я пожелаю.

- Превосходно. Я предвижу долгое и выгодное сотрудничество, Дэйк, мой дорогой друг.

- Так же, как и я. Давай же выпьем за твое здоровье.

- И за твое.

И компаньоны выпили до дна.

Кэйпья поставил свою чашу и дважды хлопнул в ладоши.

Движущийся фургон лишь слегка качнулся, когда под навес вступила девушка, чьи прелести слегка скрывали красные шелка.

- Это одна из моих рабынь, - сообщил купец. - Пользуйся, как пожелаешь.

- Ты щедрый хозяин! Возможно, ты захочешь насладиться... посещением одной из моих наиболее привлекательных пленниц? Это было бы той малостью, что я могу тебе предложить.

Глаза купца зажглись похотливым блеском.

- Э-э, да. Великанша, младшая сестра, она напомнила мне одну из моих дочерей. Думаю, нам с ней есть о чем поговорить.

Дэйк ухмыльнулся по-свойски:

- Несомненно, несомненно. Итак, вечером, когда фургоны остановятся, я пришлю ее тебе на усладу.

- Ты благородный человек.

- Не более, чем ты сам.

Двое вновь обменялись улыбками, но оскал Дэйка оказался пошире.

.

Не то чтобы Дэйка хоть на йоту волновала судьба девочки. Он бы уже давно и сам ею воспользовался, да только случая подходящего не было. Возможно, он уделит ей внимание, прежде чем отошлет девчонку в фургон купца.

Дэйк улыбался, и улыбка его выражала многое.

Глава двадцатая

Ночь зажгла звезды, крошечные оконца в темном своде небес, за которыми - свет. Горбатый прибывающий месяц омывал землю бледно-серебряным светом, рождая холодные тени жутких очертаний. Вдали от жилища человеческого, лишь кострами нарушая покой ночи, караван расположился на ночлег; животные паслись рядом.

Выйдя из фургона по зову естества, Конан возвращался, впитывая в себя виды и запахи лагеря и окружающего вечера. Будь он свободен, чувствовал бы себя здесь как рыба в воде. Безмятежная ночь не влечет, будто суетливый город; нет здесь трактиров, где можно выпить или побаловаться с девкой, но в ночи есть своеобразная прелесть.

По дороге к фургону Конан заметил невдалеке серый блик под яркой луной, нечто движущееся в укрытии чахлой поросли низкорослого кустарника. Хотя немногие из людей обладали столь острым зрением, но и глаза Конана не смогли проникнуть сквозь кусты настолько, чтобы точно распознать находящееся внутри. Фигура, что метнулась в зарослях, была маленькой, будто принадлежала ребенку, но Конан чувствовал, что прячется там и другое, большее существо, хотя и не мог точно сказать, каким образом чувствует это. Он бы исследовал все это, но был вынужден подчиняться магическим приказам: сделать свои дела и вернуться в фургон; чары были слишком сильны, чтобы позволить ему удовлетворить досужее любопытство.

Внутри же появились более насущные проблемы.

В углу фургона безмолвно рыдала Морья. К ней припала Тэйли; страдающий взор ее был направлен поверх головы вошедшего Конана. Дэйк собирался отправить девочку к купцу, дабы усладить его извращенные чувства, и никто из пленников не мог воспротивиться этому. Бессильная ярость переполняла фургон: все здесь будто бурлило от надвигающейся беды.

Конан тихо сказал женщине-кошке:

- Попроси у Дэйка разрешения покинуть фургон. Когда выйдешь, осторожно посмотри на самый большой куст из тех, что растут примерно в тридцати шагах слева. - Тро взглянула на него озадаченно. - Кто-то прячется там, и мне бы хотелось знать, кто именно.

Она кивнула и двинулась к переду фургона, дабы через занавесь обратиться к Дэйку.

Когда кошкозадая ушла, Конан повернулся к Тэйли.

- Мы не можем этого позволить, - срывающимся голосом проговорила она. Она ведь совсем еще ребенок!

Конан кивнул:

- Возможно, нам удастся что-нибудь предпринять.

Ее взгляд, полный надежды, тронул юное сердце киммерийца.

- Что же?

Он принялся рассказывать ей о своей вере в то, что достаточно мощная ярость способна разрушить заклятие.

В это мгновение Дэйк просунул голову в фургон и прервал их.

- Я отправляюсь насладиться щедростью моего нового благодетеля, сообщил он. - Сочная бабенка в красных шелках ожидает моих ласк. - Он бросил взгляд на все так же плачущую Морью: - Крэг вот-вот придет за тобой. Прекрати разводить нюни... нет, погоди, можешь продолжать. Если я не ошибаюсь, это добавит перцу тому наслаждению, что ты доставишь Кэйпье.

Он оглядел всех прочих:

- Остальные сидите тут тихо, пока я утром не вернусь. - С этими словами Дэйк удалился.

- Конан?

Киммериец посмотрел на великаншу:

- Подожди немного.

Тут вошел ухмыляющийся Крэг:

- Пойдем-ка, большая малышка. Сегодня ты узнаешь, каково это - быть женщиной.

Тэйли бросилась за сестрой, которую Крэг повел из фургона, но будто бы ударилась о невидимую стену. Посылаемая Дэйком боль пронзала каждого, кто попытался бы остановить Крэга.

Вернулась Тро.

- Конан! - хрипло воскликнула Тэйли.

- Твои страхи мне понятны, - сказал он, - но подожди еще чуть-чуть. - И он обратился к женщине-кошке: - Ну?

- Там два человека. Один очень маленький, размером с Вилкена. Другой как Тэйли, даже больше.

- Отец! - одновременно воскликнули Вилкен и Орен.

Конан усмехнулся. Хорошо. Чем больше неразберихи, тем лучше. Он обратился к остальным невольникам:

- Давайте сюда поближе. Думаю, мы сумеем освободиться от чар Дэйка. И мы должны поспешить, если собираемся освободить Морью.

- Кто-то похожий на кошку нас заметил, - сказал Фосулл.

- Возможно, нет, - возразил Разори. - Иначе бы здесь такой крик поднялся.

- Необязательно, если это тоже пленник, как остальные. Мне кажется, среди них свободна только эта образина с соломенными волосами. И чернявый, разумеется. Дэйк.

- Решительно странно, что ни она, ни варвар не попытались сбежать. Мы вообще не видели, чтобы они удалялись от фургона. Что же препятствует тому, чтобы просто взять и уйти?

Варг покачал головой:

- Не знаю. Это, как ты выразился, решительно странно.

Разори поразмыслил над этим. Затем сказал:

- Ладно. Оба, этот Дэйк и блондин, ушли, а та девочка, что была с последним, - это моя дочь, Морья! Сначала мы должны освободить тех, что в фургоне, а затем отправимся за ней.

- Согласен. Я скорее проскочу незамеченным. Ты оставайся наблюдать, а я проберусь к фургону.

- Это кажется разумным.

Фосулл сделал глубокий вдох, выдох и направился к фургону, где был заточен его сын.

Под остроконечным балдахином, что покрывал устланную подушками повозку, Дэйк откинулся на толстом пуфе и позволил смазливой рабыне налить себе новый кубок преэосходного вина. Он сделал глотрк изумительной элаги, затем улыбнулся девушке. Она робко улыбнулась в ответ, мерцающие тут и там свечки осветили привлекательное личико.

- Я хочу увидеть, какова ты под этими шелками, - сказал Дэйк. - Сбрось их.

Девушка повиновалась, и колдуна увиденное не разочаровало. Ее смуглая кожа была без единого изъяна, груди тяжелы, бедра широки, - одним словом, тело, созданное для мужского удовлетворения, так оценил девушку Дэйк.

- Подойди ближе, - с ухмылкой проговорил он.

Конан ощущал, как во всех остальных, точно так же как и в нем самом, начинает бурлить до того лишь теплящийся гнев. Быть рабами, повиноваться каждой прихоти Дэйка - это было невыносимо!

Для варвара, привычного к простым чувствам, было не сложным делом заставить кого-то взорваться гневом. Но если Конан и думал, что ярость прочих меньше его собственной, он быстро понял, что ошибается.

Панхр, казалось, был разъярен до белого каления, глаза его расширились, губа отвисла, обнажив длинные клыки.

Тро и Саб буквально тряслись, движимые подобным чувством, глубоко из горла женщины доносился тихий рык, четверорукий сжимал в тугие кулаки все свои руки.

Вилкен, брызжа слюной, вновь и вновь затягивал какую-то песнь; Конан не понимал нечленораздельных звуков, вырывающихся из глотки карлика.

Тэйли просто уставилась на то место, где в последний раз видела свою сестру, но лицо ее пылало, а шумное дыхание становилось все чаще.

Даже мальчик-великан, Орен, казалось, сбрасывает оцепенение, что навалилось на его тело.

Конан чувствовал, как гнев копится, будто нечто материальное, сам воздух вокруг них сгущался в темную силу, как если бы фургон наполнялся черным дымом.

Это росло и росло, все сильнее и сильнее, пока Конан не понял, что может прорваться... или умереть.

- Пора! - возопил он. - Пора!

Фосулл был уже совсем рядом, когда фургон вдруг треснул, будто дыня, шмякнувшаяся о твердую землю. Задняя дверь отлетела в сторону и сорвалась с петель, когда вперед ринулся огромный варвар...

За варваром следовал другой мужчина, - нет, это был юный джатти с бессвязным воплем на устах...

Полотняная стена затрещала под клыками человека-волка, и он с воем прыгнул в образовавшееся отверстие...

Спереди фургона показались женщина-кошка и человек с четырьмя руками; оба рухнули на землю и тут же вскочили...

Вилкен - Вилкен! - рассек полотно своим копьем и прыгнул вперед, во весь голос выкрикивая Песнь Последней Атаки.

Великанша, встав во весь рост, раздирала крышу обеими руками; тяжелое полотно разрывалось, будто пряжа. Женщина оглушительно призывала кого-то по имени Морья!

Фосулл застыл, ошеломленный этим яростным взрывом, не в состоянии понять, что говорить или делать.

- Сюда! - донесся громогласный призыв Разери.

Фосулл повернулся и увидел, что беглецы также услышали этот рев.

- Отец! - услышал Фосулл голос Вилкена. - Я знал, что ты придешь за мной!

Фосулл обернулся и увидел своего сына. Мимолетная улыбка скользнула по его лицу.

- А как же, парень. Но я собирался провернуть это с меньшим шумом! Нам нужно смываться, быстро!

- Это что, джатти с тобой?

- Поговорим об этом позже. Твои спутники не менее необычны.

- Правда, отец. Правда.

Фосулл побежал туда, откуда доносился голос Разери. Шум от фургона, должно быть, поднял на ноги весь караван - народ взволновался, слышались изумленные возгласы, - и план улизнуть тайком срывался. Лучше всего побыстрей смыться прямо сейчас, и копье тому, кто встанет на дороге!

Дэйк стонал под умелыми руками и губами обнаженной рабыни, когда вдруг почувствовал, будто что-то лязгнуло у него в голове. На мгновение он решил, что причиной тому испытываемое им наслаждение, но сразу стало ясно, что дело вовсе не в этом.

Его пленники ускользали из-под контроля! Колдун вскочил с подушек и с проклятием оттолкнул изумленную женщину.

- Г-г-господин?

- Тише, женщина! Где моя одежда?

В то время как Дэйк шарил по сторонам в поисках мантии и сапог, он ощущал, как с каждым мгновением теряет власть над своими уродами. Что же случилось? Еще никогда его заклятие не было сломано! Как это может быть? Не Кэйпья ли виной тому? Мог ли Дэйк не заметить его скрытого колдовства? Было ли это предательством со стороны купца?

Дэйк торопливо оделся и спрыгнул с фургона. Ему необходимы ответы, и немедленно.

Снаружи царила суматоха. Люди окликали друг друга во тьме, спотыкались, изрыгая проклятия, пытались определить, что же происходит, и все время попадались под ноги Дэйку, мчащемуся к своему фургону и на бегу зовущему Крэга. Во имя Семи Преисподен, что же случилось?

Конан несся во всю прыть и все же не мог обогнать Тэйли, бегущую перед ним. Заклятие сломлено, они свободны, но киммериец держал меч наготове на случай, если на пути ему повстречается Дэйк. Возможно, колдун способен вернуть все назад, и Конан рассчитывал угостить его холодной и острой сталью, прежде чем маг сможет собрать свое умение.

Впереди Тэйли громогласно звала сестру... и получила ответ - Морья издали подала голос.

Бегущий варвар потерял великаншу из виду, когда она завернула за скопище фургонов. Он яростно размахивал мечом.

Двое явно недооценили стремительность Конана. Удары их мечей оказались слишком медленны, и звенящая песнь палаша киммерийца слилась со звуком головы, летящей с шеи левого стражника, и руки напавшего справа, отрубленной по локоть.

Схватка лишь чуть задержала Конана, и, в то время как один из напавших зашелся в крике, а голова второго лишь пыталась сделать это, киммериец уже несся дальше.

Он обнаружил Тэйли как раз в тот момент, когда она настигла Крэга. Блондин отпустил Морью и попытался вытащить свой длинный кинжал, когда Тэйли бросилась на обидчика. Открытой ладонью она врезала Дэйку по физиономии и расквасила ему нос; он завертелся волчком, полетел кувырком и распластался на земле.

Конан прекрасно знал, что от такого удара парень лишился сознания, если вообще не отдал концы.

- Тэйли!

Великанша обернулась и обнаружила устремившегося к ней Конана.

- С ней все в порядке, - сообщила Тэйли. - Они только успели дойти до фургона купца.

- Хорошо. Давай скорее сматываться отсюда.

Тэйли и Морья, кивнув, последовали за Конаном. Они свободны, но что в этом толку, если их прикончат оставшиеся стражники. Даже с такими олухами, как эти, но в достаточном количестве, справиться будет совсем не легко, а Конан не был готов умереть, во всяком случае сразу после обретения долгожданной свободы.

И они побежали догонять остальных, уже скрывшихся в ночи.

Глава двадцать первая

Поистине странное сборище покидало под луной пределы купеческого каравана. Конан при помощи острого зрения женщины-кошки и чутких ноздрей человека-волка вел четырех великанов, двух зеленых карликов, а также четырехрукого прочь от надвигающейся бойни.

Они миновали небольшую телегу, где сидел, покачивая головой, толстенный человек. Когда он поднял свой мутный взор и увидел проходящий отряд, до Конана донеслись стоны и бормотание о чем-то вроде излишне выпитого вина.

С самого начала киммериец не сбавлял шага, ибо не знал, преследуют ли их, и если так, то когда началась погоня. Как правило, преследовать кого-то в темноте вовсе не безопасно, и, несмотря на почти полную луну, было неразумно двигаться так быстро по незнакомой местности. Первым порывом Конана было свернуть с дороги и следовать далее по ровному плоскогорью случись погоня, обнаружить их здесь было бы вовсе не легко.

Он не сомневался, что Дэйк пожелает вновь захватить их всех. В конце концов, именно они были его средством к существованию и моментально лишили его всего. Кроме того, Дэйк должен быть разъярен до безумия. Ведь Конан нанес удар по его могуществу, нашел-таки лазейку в казалось бы непроницаемых путах; несомненно, это главный удар по самолюбию колдуна.

- Осторожно, - послышался голос Тро. - Впереди откос.

Конан перестал думать о погоне и вгляделся во тьму. Действительно, слева он увидел впадину. Он взял вправо, чтобы обогнуть ее.

- Я ничего не вижу, - заметил Орен.

- Это потому, что ты туп, слепая скотина, - сказал Вилкен.

- Э, да ты сам хуже собачьего дерьма!

- Замолчите, - донеслись одновременно голоса Разори и Фосулла.

Конан усмехнулся и вновь зашагал в ночи.

Хорошо все-таки, что магические способности Дэйка были низшего порядка, ибо, окажись иначе, он испепелил бы все в поле своего зрения.

Сидя на земле у ног хозяина, Крэг обеими руками держался за свой обезображенный нос. Кровь уже не текла, но смазливая физиономия никогда больше таковой не будет.

- Вставай же, дурачина! Мы должны отправиться за ними!

Крэг вцепился в колесо фургона, у которого он развалился, и кое-как поднялся на ноги.

- В темноте?

- Да хоть в свете геенны огненной, если понадобится!

Дэйк повернулся к ожидающему поблизости Кэйпье:

- В чем тут проблема? Ведь ты теперь сам получаешь четверть прибылей от сбежавших.

- Да, и мне бы хотелось их отыскать. Разбойников здесь можно не опасаться. Мы можем оставить дюжину людей присматривать за караваном, а вдвое больше отправить в погоню.

- А сам ты примешь участие?

Кэйпья ухмыльнулся:

- О да. Охоты я не чураюсь. Разделываюсь и с клыкастыми кабанами, и с мускусными быками. А люди умирают куда легче этих обоих.

Дэйк кивнул, хотя про себя вовсе не согласился с последним утверждением. Вепри и дикие быки, возможно, свирепы, но они не обладают человеческим коварством, не кидают они копий и мечами не машут. Хотя ему достаточно приблизиться к беглецам, и они вновь окажутся в его власти. На этот раз он будет бдителен, пока они не окажутся надежно заключены в подходящем месте и с надлежащей охраной. Побег их был просто случайностью, все из-за того, что Дэйк отвлекся с этой девчонкой-рабыней.

- Когда мы сможем отправиться?

- Думаю, в течение получаса.

- Хорошо.

В то время как люди Кэйпьи готовились в путь, Дэйк в своем фургоне тоже не сидел без дела. У него было еще несколько заклинаний, что могли пригодиться, когда он пойдет по следу, и Дэйк осторожно упаковал необходимые колдовские орудия. Если понадобится, он способен вызвать жабий дождь или демона, но вряд ли это сильно подействует на его рабов, ведь они знали обо всей призрачности этих земноводных и красного гиганта.

В том, что он вернет беглецов, у колдуна не было никаких сомнений. Пешие, безо всяких припасов и снаряжения,- настигнуть их лишь вопрос времени. Он уж позаботится о том, чтобм не нанести вреда ценным экземплярам, покуда не опутает их колдовской сетью, но не все они одинаково ценны. Конан-варвар, например, уже исчерпал себя для Дэйка. Этот человек слишком опасен. Именно он во время побега убил одного стражника и тяжело ранил другого; чем скорее киммериец подохнет, тем лучше.

Через час Конан сделал остановку, достаточную, чтобы получше познакомиться со своими новыми спутниками. Тэйли объяснила своему отцу, каким образом они оказались в плену, сняв тем самым бремя вины с Конана.

Киммерийца вовсе не обрадовала новая встреча с предводителем джатти. Он бы с удовольствием вонзил в великана свой клинок, но сейчас Разори куда менее опасен, чем Дэйк и его новый приспешник. Фосулла Вилкен представил как своего отца. Конан не сомневался, что, окажись в их положении, он также бросился бы выручать своих детей,- никто из достойных называться людьми не поступил бы иначе. И все же, будь у него выбор, он предпочел бы оказаться как можно дальше от этого сборища.

Но выбора у него сейчас не было. Правда, он мог бы оставить их и, как можно дальше обойдя караван, продолжить свой путь в Шадизар. Хотя этот купец, Кэйпья, видимо, занимает там немалое место; город, надо полагать, тоже достаточно велик для человека, желающего в нем затеряться. Конан сможет оставаться там месяцы и годы и ни разу не встретить купца или его наймитов. Конан, однако, был не из тех, кому нравится все время быть начеку, ожидая, что Кэйпья все же обнаружит его. Это будто острый камешек в сапоге, что докучает до тех пор, пока его не вытащишь. И пока Конан не решит, как же ему поступить, лучше оставаться здесь: это место ничем не хуже других.

- Мы не можем привести их в наши жилища, - сказал Разори.

- Согласен, - кивнул в ответ Фосулл.

Конан покачал головой:

- Дэйк уже знает, где живут ваши люди. А вы там обретете подмогу. Так что рассуждения эти бессмысленны.

- Этот Дэйк, рассказал ли он остальным? - спросил Фосулл.

- Вряд ли, - сказал Панхр. - Он никогда не выдаст курицу, несущую золотые яйца.

- Что ж, в таком случае нам достаточно убить его и его помощника, чтобы никто не обнаружил наших поселений, - сказал Разори.

Конан осмотрел весь отряд:

- У нас один меч, три копья, два из которых слишком коротки, и моток веревки. Вряд ли этого вооружения достаточно, чтобы победить двадцать или тридцать хорошо вооруженных солдат, пусть и недостаточно обученных.

- На нашей стороне внезапность, - возразил Фосулл.

- Помимо неравенства в силах, - продолжал Конан, - ваши проблемы останутся даже в том случае, если вы убьете Дэйка и Крэга.

Разори посмотрел на Конана, и выражение его лица вовсе не понравилось киммерийцу.

- Я не понимаю, - сказала Тэйли.

- Мы знаем о вашей деревне, - объяснил Конан. Рукой он обвел Тро, Саба и Панхра.

- Ну и что из того? - удивилась великанша.

- Они не джатти, дочь моя.

- И не варги, - добавил Фосулл.

Тэйли встала лицом к лицу со своим отцом:

- Отец, именно благодаря Конану мы обрели свободу. Именно Конан помог мне освободить Морью. И только Конан по-настоящему сопротивлялся Дэйку.

- И все это не делает его джатти, дочь моя.

- Так ты собираешься прикончить его и всех остальных за преступление не быть джатти? - Она повернулась к Фосуллу: - Или варгом?

- Преступление в том, что они знают, как отыскать нас.

- Мы что, собираемся прятаться сами до конца дней своих и детям наших детей завещать? Людей-не-с-болот становится все больше, они распространяются все дальше, и неминуемо придет день, когда они натолкнутся на наши жилища.

- Возможно. Смерть тоже неминуема, но по возможности стараешься отдалить ее.

Пока отец с дочерью пререкались, Конан как бы между прочим вытащил меч. Это не ускользнуло от взгляда Разери, и великан потянулся за копьем.

- Тогда решим прямо сейчас, кто останется жить, а кто умрет, - сказал Конан.

Разери схватил свое оружие и застыл в угрожающей позе; точно так же поступили и Фосулл с Вилкеном.

Панхр, Тро и Саб напряглись, готовые к нападению или защите.

- Нет! - крикнула Тэйли.

Разери даже не взглянул на нее.

- Это необходимо, дочь моя.

- Эти люди стали моими друзьями, - сказала она. - Если вы убьете их, убейте и меня.

- Попридержи свои чувства!

- Нет, я останусь с ними.

Орен и Морья встали бок о бок с Тэйли.

- Она права, отец, - сказала девочка. - Они и наши друзья.

- Вы все спятили, - покачал головой предводитель джатти.

- Что скажешь, Вилкен? - осведомился Фосулл.

- Я не противлюсь тебе, отец, но для обычной скотины они действуют неплохо.

- Послушали бы лучше своих детей, - сказал Конан. - Если сложится не по-вашему и мы уцелеем, то вы уж точно умрете, и без всякого толку.

Конан небрежно поигрывал мечом, готовый, однако, при необходимости пустить его в дело. Он имел возможность убедиться, что кости у джатти чрезвычайно крепки, но нет сомнений, что острие меча способно пронзать их плоть, и киммериец намеревался проткнуть сердце Разери, как только тот оторвет от земли древко своего копья. Великан мощен, но киммериец куда проворнее. Он собрал для прыжка всю свою силу.

Разери, казалось, замолчал на целую вечность. Затем он сказал:

- Есть у нас снадобье, что вызывает забвение; оно покрывает туманом память о недавних событиях.

Если мы переживем столкновение с Дэйком и его бандой, согласитесь ли вы четверо выпить эту настойку?

Конан посмотрел на мужчину с волчьей мордой, на женщину с чертами кошки и на четверорукого. Каждый из них кивнул. Так или иначе, но он стал их вожаком, и они доверяют ему.

Конан вновь повернулся к Разори:

- Если ты представишь доказательства, что твое снадобье не просто обыкновенный яд, мы обсудим это.

- Сначала я сам выпью его, - сказал Разори. - Этого будет достаточно?

- Да, вместе с твоим словом, что настойка лишь затуманит память.

- Я даю вам слово.

- Очень хорошо. Но почему же, имея подобное зелье, ты раньше не давал его попавшим к тебе и не отпускал их на свободу?

- Я не доверял этому снадобью. Кто знает, может, со временем память возвращается.

- Но теперь ты все же намерен довериться ему?

- Предпочтя это схватке с собственными детьми? Да!

Конан кивнул:

- Если уцелеем, ладно.

Тут подал голос Панхр:

- Слушайте!

Конан навострил уши, но не услышал ничего такого, что могло привлечь внимание человека-волка.

- Приближаются люди, - объяснил Панхр. - И лошади.

- Нам лучше идти, - сказал Конан. - Обсудить все это мы сможем и позже, а вот для обороны это место совершенно не годится.

- Согласен, - произнес Разери.

Фосулл обратился к сыну:

- Отправляйся вперед и найди подходящее место. Быстро!

Вилкен мигом скрылся в темноте, остальные двинулись следом.

- Следы, господин, - сообщил стражник.

С высоты своего великолепного жеребца Дэйк узнал косоглазого, что остановил его на дороге.

Хозяин уродов обернулся к купцу:

- Я думал, ты выпустил кишки этому негодяю за его никчемность.

- Да, так бы я и сделал, но, несмотря на явный недостаток мозгов, он наш лучший следопыт.

- Какая жалость.

- Разве не всегда так бывает? Почти невозможно сыскать идеального помощника.

Дэйк бросил взгляд на Крэга, что все никак не мог оставить в покое свой расквашенный нос. Да, во имя всех богов, это чистая правда.

Купец спросил:

- Что говорят нам эти следы?

Косой вернулся к двум своим людям, склонившимся над землей, и тоже принялся изучать размякшую почву. Спустя некоторое время он встал и приблизился к своему хозяину.

- Их всего десять, господин. Четверо большие и тяжелые, один даже больше великанши. Двое очень маленькие, - возможно, к той зеленой лягушке присоединилась еще одна такая же. Остальные нормальных размеров.

Дэйк задумался. Итак, появился еще один великан и еще один из племени карликов. Интересно. Возможно, они обладали некоего рода снимающими заклятиями и освободили остальных. Едва ли, Дэйк очень в этом сомневался. Будь они достойными внимания колдунами, то скорей всего предпочли бы нанести побольше вреда, нежели просто смыться. Удивительно, что, выслеживая его, они так далеко забрались. Они на редкость упорны. И это тоже немаловажно.

Очень странно, что они действуют заодно, ведь, судя по словам Вилкена, эти два племени ненавидят друг друга. И это может оказаться плохим признаком.

Ладно же. Тут уж ничего не поделаешь. Все равно он не намерен поворачивать назад, похоронив тем самым все мечты о богатстве. В самом худшем случае он вернет себе хотя бы нескольких уродов, а это все же лучше, чем ничего.

- За ними, - сказал Дэйк. - Они не могли уйти далеко. Если судьба на нашей стороне, мы настигнем их при свете наступающего дня.

И они поскакали вперед.

Глава двадцать вторая

Через несколько минут Вилкен уже вернулся к спешащему ему навстречу отряду и докладывал отцу.

- В том направлении нет ни одной возвышенности, - говорил он. - Земля плоская как блин, а в кустах там едва ли кролик спрячется, не то что мы все. Но если мы повернем на юг, то к рассвету успеем дойти до скалистых разломов.

- Мы опережаем погоню не более чем на полчаса, - заметил Конан. - В темноте они движутся медленнее, ибо вынуждены искать наш след, но нет сомнений, что с первыми лучами солнца они понесутся во весь опор.

- Есть у тебя какие-нибудь предложения? - осведомился Разори.

- Да. Движемся к холмам. На каменистой земле наши следы будут не так заметны. И если мы поспешим, то там сможем приготовить несколько сюрпризов, что замедлят погоню.

Лучших предложений ни у кого не оказалось, так что все согласились с планом Конана, каким бы призрачным ни казался успех.

Разери чувствовал, что держит ситуацию под контролем: все выходило так, как он и рассчитывал. Одна из главных задач, освободить детей, была решена. Другая часть его миссии - уничтожить тех, кто узнал местонахождение деревни джатти - тоже близка к завершению. Своей дочери он сказал лишь часть правды. Смерть, конечно, стараешься отдалить насколько возможно, но если только эта смерть не служит высшей цели. За уверенность, что никто не узнает, как отыскать его народ, Разери был готов заплатить любой монетой, пусть даже собственной смертью.

Конан должен умереть, так же как и трое уродцев, так же как и те, кто похитил его детей. Ежели этого не случится в близящемся бою, значит, произойдет после.

Возможно, и существуют снадобья, заволакивающие память, но, даже если и так, Разери из племени джатти ничего о них известно не было. Разумеется, он знал, как сварить дюжину ядов из обыкновенных трав, листьев или цветов, и он приготовит надлежащее зелье для тех из уцелевших в бою, кто так или иначе должен умереть.

Он дал слово, это верно, однако обещание, данное врагу, мало что значило в этической схеме Разери. Уберечь свой народ - вот что самое главное, остальное мелочи. Он шаман и предводитель, в этом его высший долг, и не важно, во что это обойдется.

Нужно только продержаться достаточно долго, чтобы обеспечить безопасность своего народа, а Разори считал себя достаточно умным, чтобы избежать прямого столкновения с Конаном и уродами до того, как убедится в том, что уничтожены все представляющие опасность.

Фосулл бы ушел вместе с Вилкеном, будь он уверен, что так ему легче вернуться домой. Хотя он не доверял ни одному из своих спутников, за исключением собственного сына, он видел в них лучшую защиту в случае возможного нападения. А в суматохе схватки они с Вилкеном всегда смогут сбежать. Он уже смочил наконечник своего копья соком ягоды глит, быстродействующим ядом, что поражает жертву в течение нескольких ударов сердца. Обычно охотник не пользуется этим ядом, ибо мясо убитого существа становится несъедобным, но, когда вопрос стоит о жизни или смерти, важнее дышать, чем есть.

Пока отряд пробирался сквозь редеющюю тьму к скалам, Фосулл решал, кого из возможных врагов первым насадить на копье, дойди до этого дело. Разери был сильней и, вероятно, наиболее опасен - Фосулл видел джатти, за сто шагов пронзающего варга копьем, - но и Конана сбросить со счета невозможно. Он на редкость проворен, судя по нашептываемым на ходу рассказам Вилкена, силы он тоже более чем незаурядной. Нельзя забывать и о великанше, способной прикончить варга одним пинком или ударом кулака. Могут быть опасны и мальчишка с девчонкой-джатти, но они все же менее остальных сведущи в этом деле. Ничего не известно и о волкоглаве, женщине-кошке и четырехруком. А ведь незнакомый враг куда опаснее того, о котором знаешь многое. Кто может сказать, на что способна эта троица? Ночью он сам стал свидетелем невероятных возможностей их глаз и ушей, и уже одно это заставляет задуматься.

Фосулл столь глубоко погрузился в раздумья, что чуть не полетел, споткнувшись о камень. Осторожней, болван! Не хватало еще сломать ногу, обдумывая, как взять верх над таким количеством врагов.

Фосулл понимал, что перемирие, заключенное с Разери ради спасения Вилкена и детей джатти, окончено. Если вся эта компания умрет и отправится прямиком в Зеленую Преисподнюю, Фосулла это нисколько не обеспокоит. Если же они ускользнут от преследователей, Фосулл посмотрит, как будут развиваться события, дабы действовать с минимальным риском. Жаль будет погубить такую прорву мяса; с другой стороны, вряд ли можно рассчитывать, что им удастся дотащить его на себе, прежде чем оно протухнет. Пусть уж лучше Разери со своими детьми помрет и протухнет здесь, нежели останется жить, чтобы снова убивать варгов.

В конце концов, прежде всего следует думать о своих.

Конан первым добрался до скал и тут же принялся искать способы задержать погоню. Нечто вроде звериной тропы вилось среди небольших валунов и уходило в расщелину шириной в два шага между отвесными стенами красноватого камня.

Когда первые лучи восходящего солнца расцветили небеса, Конан начал взбираться на правую стену, карабкаясь со сноровкой, порожденной долгими мальчишескими упражнениями в далекой Киммерии. Высота каменной стены примерно впятеро превосходила собственный рост Конана, и для него оказалось делом нескольких мгновений достигнуть вершины.

В утреннем свете он смог разглядеть вдалеке людей и коней, все еще отстающих примерно на полчаса.

Кднан огляделся по сторонам.

- Эй, Конан! Что там у тебя? - донесся голос Панхра.

Киммериец склонился вниз и обнаружил своих спутников, стоящих в расщелине.

- Сюрприз для друзей, что спешат за нами. Ты можешь взобраться сюда вместе со своейверевкой?

- Да.

Когда Панхр достиг вершины, Конан уже подтаскивал валуны к кромке скалы. На самом краю он установил в шатком равновесии груду больших камней, подперев ее с одной стороны мелкими осколками.

- Хватит ли длины, чтобы протянуть веревку вниз и через тропу?

- Хоть дважды.

- Отмерь...

Панхр так и сделал, а Конан вытащил меч и обрубил тонкую пеньку. Он обвязал несколько подпирающих каменных осколков и опустил конец веревки в расщелину, держа ее так, чтобы она своим весом не выдернула подпорки.

- Эй, внизу, вам лучше пройти вперед и свернуть с тропы, - крикнул Конан.

Еще какое-то время Конан с Панхром подтаскивали все новые и новые камни к краю скалы и укладывали их вплотную друг к другу и к основной куче. Дважды небольшие обломки скатывались вниз, угрожая нарушить общее равновесие, но оба раза Конан или Панхр ухитрялись остановить обвал.

- Они вот-вот будут здесь, - сообщил Конан, посмотрев в сторону преследователей. - Давай-ка спустимся и приготовимся к встрече.

Сказано - сделано. На дне ущелья Конан обмотал веревкой скалу, притаившуюся в глубокой тени, и натянул остаток через ущелье, на высоте около пяди. Если повезет, человек или конь не заметят препятствия, пока о него не споткнутся. Вернулся Вилкен с сообщением от своего отца.

- Тропа уходит наверх, в скалы, - сказал он. - Там, выще, еще один участок ровной земли, а затем начинается предгорье. Отец говорит, что, если мы заберемся туда, верхом нас преследовать будет уже невозможно.

Конан кивнул:

- Отлично. Если нам удастся задержать их здесь, то пешком они нас не догонят.

Панхр свернул в кольцо остаток своей веревки и перекинул моток через плечо.

- Что, если они решат объехать эти скалы и таким образом избежать ловушки?

- Мы должны заставить их двинуться прямо сюда, - сказал Конан.

- Каким же это образом?

- Вы сейчас идете к остальным. А я останусь приманкой для погони.

Панхр кивнул, волчьи черты его физиономии не выражали никакого чувства.

- Будь осторожен, Конан. Готов биться об заклад, все остальные нужны Дэйку живыми, это так же верно, как то, что тебя он желает видеть только мертвым.

- Не о чем беспокоиться, приятель. Когда приходит нужда, киммерийцы быстры как ветер. Скоро я к вам присоединюсь.

Когда Вилкен и Панхр ушли, Конан, стараясь не задеть натянутую веревку, вернулся ко входу в ущелье и там остановился.

Долго ждать ему не придется.

Дэйк и Кэйпья скакали в самой гуще отряда, со всех сторон окруженные пешими и конными солдатами. Рассвет застал их у скопления холмов и огромных валунов.

- Лошадям здесь не пройти, - сказал купец. - Нам лучше объехать вокруг. Скорей всего они направляются к тем предгорьям.

- Разве они не могли спрятаться в скалах, надеясь, что мы проедем мимо?

- Маловероятно. Наш разведчик заметил бы отсутствие следов с другой стороны, и беглецы оказались бы в ловушке. У нас достаточно людей, чтобы окружить скалы, а несколько стрелков в удачных местах поразят любого, у кого хватит ума рискнуть выбраться отсюда. Надо быть полным идиотом, чтобы спрятаться здесь.

- Боюсь, ты принимаешь желаемое за действительное, - сказал Дэйк.

Кэйпья уже было послал человека, дабы передать идущим впереди приказ обойти скалы, как вдруг Дэйк услышал истошный вопль:

- Вон они!

Дэйк привстал в стременах. Кричал косой следопыт, идущий впереди.

А дальше, прямо у кромки скального разлома, стоял Конан. Дэйк увидел, как варвар, вдруг заметив приближающуюся колонну, повернулся и побежал в ущелье между двумя каменными стенами.

- За ними! - пронзительно крикнул Кэйпья.

Четверо скачущих впереди всадников, вздымая облака пыли, бросились в погоню. За ними следовали первые ряды пехотинцев - медленнее, однако со скоростью, весьма внушительной для легковооруженных солдат.

Крэг, явно жаждущий принять участие в избиении, пришпорил своего скакуна и кинулся вдогонку за всадниками.

Дэйк Просил взгляд на Кэйпью, тот улыбнулся в ответ. Уж они-то не так глупы, чтобы самим рисковать в заварухе, когда для этого есть наемные бойцы.

Кэйпья развернул коня и крикнул тем пешим и конным, что замыкали строй:

- Вперед! Живо!

И, лишь оставшись в самом тылу, Кэйпья и Дэйк слегка пришпорили коней и не торопясь поехали следом за своей армией. Люди получили приказ схватить уродов живыми, но варвар был настоящей дичью, и тому, кто принесет его голову, был обещан внушительный кошель серебра. Нет никаких сомнений, что душа Конана вскоре присоединится к душам его предков, если учесть, сколько людей всей душой стремятся к этому.

Дэйк и Кэйпья подъехали ко входу в ущелье, когда первый всадник достиг его середины. Конана видно не было.

И тут у Дэйка появилось нехорошее предчувствие. Он поднял глаза и увидел сваленные на правой вершине камни. Внимание колдуна привлекла залитая солнцем скала. И - что же это? - не веревка ли свисает в этом освещенном солнцем пятне? Как здесь очутилась веревка?

Почти сразу Дэйк осознал угрозу.

- Стоять! - заревел он. - Это ловушка!

Слишком поздно. Он смотрел на веревку, когда она вдруг натянулась. Кто-то уже споткнулся о нижний конец, и верхний выдернул обломки скалы, что подпирали груду.

Дюжины камней величиной с человеческую голову и больше - вчетверо, впятеро больше - посыпались на пеших и всадников. Люди могли идти только вперед или назад, воцарилась паника и неразбериха. Те, что возглавляли строй, пытались повернуть назад.

Один из передних всадников во весь опор погнал своего скакуна, но лишь для того, чтобы попасть под летящий камень, выбивший человека из седла и вдребезги разбивший ему голову. Конь без седока убежал.

Дэйк видел все происходящее так, будто время замедлилось и все вокруг движется, как сироп, застывший на холоде.

Двух пехотинцев раздавило одним большим обломком: послышался звук, будто собака разгрызает мелкие кости.

Еще два всадника, оказавшись под каменным градом, пали вместе со своими несчастными скакунами. Дэйк никогда не слышал, чтобы лошадь так визжала.

Косой отыскал выступ, что уберег его от камнепада, но осколок валуна, шлепнувшегося рядом, пронзил его шею. Когда он выдернул осколок величиной с кинжал, хлынула кровь, и бедолага упал, орошая красным землю вокруг себя. Удача косого убегала вместе с алой жизненной влагой.

Крэг, вступивший в ущелье вместе с прочими, спрыгнул с коня и побежал назад вдоль стены, противоположной той, откуда сыпались камни. Боги, что покровительствуют дуракам и слабоумным, должно быть, переключили свое внимание с косого на Крэга, ибо последний в результате не получил ни единой царапины.

Когда пыль улеглась, Кэйпья и Дэйк подсчитали урон: шестеро погибли, двое изранены настолько, что долго не протянут, еще трое искалечены, но может, и выживут. Убито три лошади, а одна была ранена так серьезно, что ее пришлось тут же прикончить.

Одним ударом их маленькая армия уменьшилась на треть.

- Да сгноят тебя заживо все боги! - крикнул Дэйк Конану, который, несомненно, был уже слишком далеко, чтобы услышать это проклятие. Но когда они поймают его, Дэйк сдерет с варвара кожу и будет сыпать на раны соль, пока негодяй не сдохнет, визжа от боли в ужасной агонии!

Но прежде необходимо поймать его.

Глава двадцать третья

- Сработало? - спросила Тэйли.

- Да, сработало, - отозвался Конан.

- Скольких прикончил? - осведомился Разори.

- Я не останавливался, чтобы посчитать их.

Отряд находился уже у самого предгорья, и пока не было видно никакой погони.

- Возможно, ты расправился со всеми, - предположила Морья.

- Думаю, это маловероятно, - сказал Фосулл.

- А может, теперь у них не хватит сил продолжать погоню, - вступил в разговор Орен.

Панхр, Тро и Саб переглянулись. Затем Панхр сказал:

- Дэйк пойдет за нами, даже если останется в одиночестве. Достаточно ему приблизиться на несколько шагов, и он сможет использовать свои чары.

- Мы уже раз сломили его заклятие, - сказал Вилкен. - Что помешает проделать нам это снова?

- Тогда он отвлекся, - возразил Панхр. - А если поймает нас снова, то уже позаботится о надежной охране. Мало толку разорвать узы лишь для того, чтобы тебе выпустили кишки. Кроме того, есть у него и другие заклятия.

- Я не боюсь жабьего ливня или фальшивого демона, - объявил Вилкен.

- Это не единственные его чары, - тихо проговорила Тро. - У него есть и другие, и они вполне реальны.

- Вот именно, - подтвердил Панхр. - Конечно, большинство годится только для балагана. Дэйк способен превращать вино или другие жидкости в чистую воду с помощью зеленого порошка. Но есть у него и заклинания, жгущие плоть, а еще он может создавать слепящие вспышки света. Мы сами все это видели.

- Превращение вина в воду принесет ему мало пользы, - сказал Конан, выразительно поглаживая свой меч.

- Это очень опасный враг, - снова заговорила Тро. - Он пойдет за нами хоть на край света, прежде чем признает свое поражение. Мы его хорошо знаем.

Конан кивнул:

- Что ж, пусть так. Давайте-ка поищем место, где преимущество будет на нашей стороне, и навсегда покончим с этой угрозой.

Послышались беспокойные возгласы, но Конан тут же оборвал их:

- Я не намерен провести остаток жизни, постоянно оглядываясь в страхе увидеть Дэйка или кого бы то ни было. И поскольку Разори с Фосуллом не собираются вести нас туда, где можно найти помощь, то дадим же врагу напасть на нас и победим или проиграем, как уж получится.

- Даже если твоя ловушка прихлопнула половину отряда, мы по-прежнему в меньшинстве, - напомнил Панхр.

Конан осмотрел своих спутников, задерживая взгляд на каждом.

- Дэйк угрожает нам всем. Те, кто хорошо знает его, утверждают, что он никогда не прекратит своей охоты. Магические способности позволяют ему сломить волю самого сильного человека. Ему также известно, где живут джатти и варги. Если он потеряет наш след, что помешает ему отправиться прямо на болота и затаиться там, выжидая? Шестеро из вас в конце концов все равно вернутся туда, разве не так?

Никто не смог возразить ему.

Первым нарушил молчание Разори:

- Да, Конан прав. Мы должны прикончить Дэйка и его пса, если желаем спокойной жизни себе и своему роду.

- Мы все можем умереть, - проговорил Саб.

- Разве благородная смерть не лучше жизни в неволе, когда ты не более чем покорная игрушка в руках колдуна? - спросил его Конан.

Тро и Саб обменялись мимолетными взглядами. Кошкозадая чуть заметно кивнула.

- Да, - сказал Саб. - Мы остаемся с вами.

- Как и я, - добавил Панхр.

- Я тоже согласен, хотя можно было отвести их на болота, чтобы там их прикончили мои воины, - подал голос Фосулл.

Разори кивнул:

- Дэйк должен умереть. Чем раньше, тем лучше.

- Они вынуждены будут оставить лошадей, чтобы преследовать нас в горах, - сказал Конан. - Если мы отыщем место, где сможем успешно защищаться, преимущество будет на нашей стороне. Так пойдемте же.

Хотя Конан не был ни самым старшим, ни, вероятно, мудрейшим, остальные согласились с его лидерством. Он был проверен в бою, и все присутствующие знали это. Конан вовсе не был уверен, что способен одержать победу над преследователями, но предпочитал выяснить это с оружием в руках. Выбор был прост: победа или поражение, жизнь или смерть, и коли результат будет удручающим, значит, так тому и быть. Драться, покуда хватит сил, уж этому Конан обучен, и вряд ли человек может пожелать лучшего испытания, нежели устоять или пасть в бою.

Пока они взбирались все выше. Разори про себя усмехался. Все идет так, будто он сам управляет событиями. Как только Дэйк, Конан и все уроды умрут, он сможет праздновать победу. Не важно, как это случится. В бою или от яда, но случится это обязательно, и очень скоро.

Фосулл обнаружил, что мысль о предстоящей битве вовсе нс внушает ему отвращения. Люди-не-с-болот сильнее, но и целиться в них куда удобнее. Разумеется, с такими друзьями ему следует держать ухо востро, но лучше что-нибудь делать, чем вечно бродить тут в поисках дороги домой. С ним боги или нет, но все же они благоволят ему, это Фосулл знал точно. Разумеется, его богам досюда слишком далеко, они там, где варги и джатти, но нет сомнения, что у людей-не-с-болот есть несколько других в этих горах, и они призовут их. Да и пропитанным ядом копьем в ближнем бою не промахнешься, разве что какой-нибудь бог отклонит его. Если вождь варгов метнет свое оружие, по крайней мере один враг умрет обязательно.

Вернувшись, Крэг направил коня к Дэйку. Выглядел блондин неважно, ибо весь был покрыт красноватой пылью.

Дэйк посмотрел на грязного помощника:

- Да?

- Они в горах. Тропа каменистая, крутая и узкая даже в самом начале. Лошадям там не взойти.

Дэйк глянул на Кэйпью, дремавшего, в седле.

Купец тут же очнулся:

- Что? Что это?

- Вскоре нам придется оставить лошадей, - сказал Дэйк. - Продолжим погоню на своих двоих.

Кэйпья небрежно махнул рукой:

- Я в седле не родился. Способен идти так же быстро и далеко, как и любой другой.

- В этом я не сомневался.

- Через несколько часов стемнеет, - сказал Кэйпья. - Несомненно, им придется остановиться. У моих людей есть факелы. Так что мы сможем идти и таким образом настигнем их.

- Ты искусный охотник, - заметил Дэйк.

- Да. Добыча редко убегает от меня.

Крэгу Дэйк сказал:

- Возвращайся на тропу и прикажи солдатам привязать лошадей и разбить лагерь. Мы сможем оставить несколько человек смотреть за животными до нашего возвращения, с любезного позволения Кэйпьи разумеется.

Купец кивнул, выражая свое полное согласие. Крэг развернул своего коня и ускакал.

- Скоро они будут в наших руках, - проговорил Кэйпья. - Захватим, будто визжащих кабанов.

- Разумеется. Но мы должны принять все меры предосторожности. Кабаны не обрушивают камни на своих охотников.

- Я понял тебя.

Когда послеполуденное солнце начало клониться к закату, Конан и его спутники нашли то, что им требовалось. Тропа вилась все выше и выше, пока не довела беглецов до места, где животные, что протоптали этот путь, время от времени сворачивали, проложив еще более крутую дорожку. Эта совсем уже узенькая тропинка требовала величайшей осторожности при восхождении; более того, взбираться по ней можно было только по одному. На вершине этого уклона был плоский скалистый выступ размером примерно с избу или даже небольшой трактир. Немало требовалось сил, чтобы с тропы вскарабкаться на этот выступ, - там, где с легкостью проберется горный козел, человеку пройти куда труднее. Стоя внизу на тропе, хороший лучник достал бы стрелой до этого уступа, но с величайшим трудом.

Конан взобрался на каменную площадку и исследовал ее. Над ним гора круто брала вверх и через несколько сот пядей заканчивалась гребнем. Не было сюда никакого другого пути, разве что взобраться на гору с другой стороны, но вряд ли какие бы то ни было преследователи пойдут на это. Нет, Конан залез сюда единственно возможным способом, если кто-то не отрастит себе крылья или не пожелает потратить день или два, чтобы добраться до противоположного склона. Учитывая то, что атакующие будут вынуждены карабкаться сюда гуськом, опасаясь любого неверного шага, чтобы не покатиться вниз, лучшего места беглецы отыскать не могли.

Конан вновь спустился на тропу.

- Скоро наступит ночь, - сказал он. - И там, наверху, мы разобьем лагерь. - Он указал на каменный выступ.

Возражений не последовало.

- Я погляжу, не удастся ли поймать несколько кроликов или еще какой-нибудь мелкой дичи, - продолжил киммериец. - Вы же все взбирайтесь на уступ. Можете там пособирать большие камни на случай прихода непрошеных гостей.

Все полезли наверх, а Конан отправился посмотреть, что он сможет предложить им на ужин.

Маленького костерка оказалось вполне достаточно, чтобы обжечь двух кроликов и трех сусликов, коих удалось раздобыть Конану, и, хотя вряд ли это можно было назвать роскошной трапезой, урчание в пустых животах беглецов все же унять удалось. По склону струилось несколько горных ручейков, и по дороге они смогли утолить жажду, но и дичь оказалась более чем желанной.

Трапеза в основном была завершена. Разори направился к самому краю утеса, дабы облегчиться. По другую сторону выступа сидели и тихо беседовали Фосулл с Вилкеном. Панхр показывал близнецам джатти разнообразные трюки со своей веревкой. Тро и Саб затаились у склона.

Тэйли высосала из кости мозг и швырнула ее в огонь. Конан сидел рядом, дожевывая последний хрящик доставшейся ему порции кролика.

- У меня не было времени поблагодарить тебя за наше бегство и за спасенную честь моей сестры, - проговорила великанша.

- Не стоит.

- Нет, все это твоя заслуга.

Ночная прохлада заставила ее поежиться.

- Тебе холодно?

- Немного.

Конан придвинулся и обнял Тэйли, насколько руки хватило. Она великанша, но она еще и женщина, и она ведь изгоняла боль из его тела. А он может хотя бы согреть ее.

Прижавшись к нему, она проговорила:

- Мой отец желает твоей смерти не меньше, чем смерти Дэйка.

- Вот как?

- Он убежден в том, что никто и никогда не должен узнать тайну джатти.

- Но как насчет этой настойки забвения, о которой он говорил?

Она пожала плечами:

- Я никогда не слышала ни о чем подобном.

Конан взглянул туда, где облегчался Разори. Казалось, Тэйли только сейчас осознала смысл ею сказанного.

- Он шаман и, конечно, знает множество растений, мне неизвестных. И он ведь дал слово.

Ее верность отцу была замечательна, но Конана эта последняя тирада вовсе не успокоила. Невольно он вспомнил, что Разори готов был запытать его до смерти во имя исповедуемого им . Насколько можно доверять честному слову такого человека? Доверившись Тэйли, он очутился в клетке, и хотя с тех пор они многое пережили вместе и Конан чувствовал, что теперь ей можно доверять, то же самое можно ждать и от Разори.

Люди, слишком серьезно относящиеся к своему долгу, могут быть очень опасны, уж это Конан выучил хорошо.

Что-то нарушило некрепкий сон киммерийца. Костер давно погас, оставив после себя лишь мерцающие угли и легкий дымок. Дыхание ночи остудило скалу. Насколько мог видеть Конан, никто на площадке не шевелился. Он сел.

Низкие, тяжелые облака скрывали луну и звезды, воздух был тих.

Что же разбудило его?

Тут далеко внизу, на тропе, сверкнула крошечная рыжая искорка. Приглядевшись, он заметил еще несколько подобных вспышек и понял, что это горящие вдалеке факелы. До них было еще несколько поворотов тропы, возможно около часа ходьбы, но они неуклонно приближались.

Конан привстал и потряс за плечо Тэйли.

- Что?

- Непрошеные гости подходят. Смотри.

Он услышал, как сзади зашевелились другие беглецы, разбуженные его тихим обращением к Тэйли, а возможно, неким природным чувством опасности, что пробудило самого киммерийца.

К ним подошел Панхр:

- Они или слишком отважны, или слишком глупы - пробираться ночью в этих горах. Тропа очень опасна.

Тро подошла к краю их лежбища и уставилась в темноту. Какое-то время спустя она вернулась.

- Слишком далеко, чтобы сказать наверняка. По меньшей мере пятнадцать пеших. Может, и больше.

- Похоже, в твой капкан попало меньшинство, - заметил Панхр.

- Хотелось, чтобы побольше.

- Что теперь? - спросила Тэйли.

- Мы ждем.

- Может, посчастливится и они пройдут мимо, не заметив нас, - сказала Морья.

- Тогда мы сможем вернуться тем же путем и похитить их лошадей, добавил ее брат.

- Нет, - сказал Разери. - Мы выбрали это место для битвы. Нам бы лучше обнаружить себя, а, Конан?

Киммериец был того же мнения.

- Взобраться сюда в темноте практически невозможно, так что им придется дожидаться рассвета. Между тем, когда они приблизятся, мы сможем обрушить на них еще один каменный ливень.

На площадке валялись обломки скалы, но большинство из них были или слишком малы, или слишком велики; тем неменее каждому хватило по несколько глыб размером от кулака до головы. Стараясь двигаться как можно тише, они собирали камни.

- Когда я скомандую, начинайте как можно быстрее метать свои булыжники. Если не увидите ничего другого, цельтесь в факелы. Приберегите по несколько камней до рассвета.

Конан держал в правой руке обломок чуть больше своего кулака, в другой был наготове камень поменьше. Если повезет, они размозжат несколько черепов или хотя бы сбросят с тропы троих-четверых преследователей. Им на руку любой урон в стане врага.

Они наблюдали, как противник взбирается выше и выше. Конан понимал: что бы ни произошло, это не должно затянуться. Ведь у них очень мало еды и почти нет воды, а долгая осада быстро истощит и то и другое. Все должно быть кончено за день, самое большее - за два.

Тем или иным образом.

Глава двадцать четвертая

Факельщик, карабкающийся прямо перед Дэйком, хрюкнул и внезапно повалился с тропы головой вперед. С воплем он полетел вниз по склону. Факел его догорал на тропе. Что это?..

Тут же Дэйк сообразил, что доносящиеся до него тяжелые удары и глухие шлепки рождает нечто падающее сверху и скатывающееся вниз. Нечто тяжелое, к примеру камни.

- Они над нами! - завопил Дэйк. - Всем укрыться!

Увы, легче скомандовать, чем найти здесь хоть какое-то укрытие. Гора круто вздымалась вверх, и ничего здесь небыло, кроме пыли и голых скал. С другой стороны тропы склон был еще круче, и прыжок туда грозил неминуемым падением, серьезными увечьями или смертью.

За спиной Дэйка раздалось проклятие солдата, которому камень угодил в ногу. В свете оставшихся факелов колдун увидел белеющую кость вдребезги разбитой конечности.

Те, кто нес эти факелы, должно быть, сообразили, что источники света делают их еще более уязвимыми мишенями, ибо горящие головни немедленно упали на тропу или полетели в стороны; ко всеобщему замешательству прибавилась кромешная тьма.

- Идиот! - взвизгнул Кэйпья, отталкивая человека, что повернулся бежать и налетел прямо на купца. - Я высеку тебя, четвертую, я тебя... ап!

Прочие кары, что готов был обрушить купец на голову несчастного, остались в тайне, ибо камень величиной по меньшей мере с голову Кэйпьи шмякнулся как раз на эту часть его тела. Череп раскололся, будто яйцо под ударом кулака.

Источнику грядущего богатства Дэйка этого хватило вполне.

- Прокляни вас Сэт! - завопил в темноту Дэйк.

Он сунул руку в поясную суму и вытащил свою Бутылку Молний.

- Закройте глаза!

И тут же Дэйк произнес два из трех слов магической формулы и откупорил бутыль. Изо всех сил он швырнул ее прямо вверх, затем выкрикнул слово, завершающее заклинание.

Конан глядел, как несколько факелов падают вниз по склону. Он был весьма доволен первой атакой. Несомненно, камень вполне подходящее оружие, когда правильно им пользуешься. На таком расстоянии он получше меча...

Среди доносящихся снизу воплей раненых и охваченных паникой людей он расслышал знакомый голос.

- Закройте глаза! - вот как звучал этот слабый крик.

Разве это не Дэйк? И разве Панхр, Тро и Саб не говорили что-то о слепящем заклятии?

Конан едва успел отвернуться и закрыть глаза, как невероятно яркий свет опалил его даже сквозь сомкнутые веки. И отраженного от стены света этого хватило, чтобы все побелело и пятна заплясали перед сомкнутым взором киммерийца.

Белая вспышка пропала так же быстро, как появилась, и когда Конан открыл глаза, он вполне мог различать окружающие предметы, хотя пятна все еще мелькали перед ним.

Остальным повезло меньше.

- Во имя Зеленой Богини, я ничего не вижу! - выкрикнул Фосулл.

- И я! - послышался голос Разери.

Почти все остальные также были ослеплены: кто-то не услышал предупреждения, другие услышали, но не сразу поняли, в чем дело. Лишь четырехрукий видел так же, как и Конан, потому что двумя из своих ладоней закрыл глаза.

Конан швырнул еще один камень, Саб тоже, а потом они поспешили убедиться в том, что никто из их товарищей не движется к краю пропасти, рискуя переступить роковую черту.

- Стойте на месте, - приказал Конан. - Мы с Сабом отведем вас от края.

Дэйк осознал, что каменный дождь прекратился. И когда последняя пара камней прокатилась на изрядном от него расстоянии, он также осознал, что молния его таки ослепила беглецов. Это лишь временная потеря зрения, дело минут, и скорей всего ему не хватит времени, чтобы собрать своих воинов и погнать их на приступ. Даже если бы он знал, куда их гнать, похоже, не просто будет взобраться туда и схватить его невольников. Во всяком случае в темноте.

Кто-то подполз к нему.

- Дэйк?

Крэг. Какие бы боги ни благоволили этому дураку, он, кажется, все еще не лишился их опеки.

- Это они? - спросил Крэг.

- Если только горные кролики и сурки не устроили этот камнепад.

- Что нам теперь делать?

- В данный момент - ничего.

- Свою атаку они закончили. Скоро наступит утро. Когда мы сможем их видеть, мы решим, что с ними делать.

- А-а.

Рассвело. Дэйк осторожно высунулся из-за скалы, за которой укрылся, и посмотрел вверх: над ним нависал уступ, очень похожий на нос корабля. Хотя под таким углом он не мог никого увидеть, Дэйк готов был поставить золотой солон против медяка, что его добыча скрывается на вершине этого выступа.

Лезть за ними - чертовская задача. Туда ведет лишь узенькая тропка, усеянная галькой и настолько крутая, что достаточно одному поскользнуться, чтобы все попадали вниз. У Дэйка не было ни малейшего желания карабкаться туда, навстречу камням, что, несомненно, посыплются оттуда.

Ситуация не из приятных. У него оставался еще один козырь, но использование его влечет за собой изрядную долю риска. Среди его неиспытанных заклинаний было одно, выигранное в кости у некоего опустившегося чародея, говорившего, что он из Зингары. Игрок утверждал, будто это заклинание способно поднять быка на любую высоту, да хоть бы и на Луну. Тогда это показалось Дэйку изрядным преувеличением, но два из других выигранных у неудачливого чародея заклинаний сработали именно так, как было обещано, и одно из них было именно тем связывающим заклятием, что давало Дэйку власть над пленниками.

Даже если это заклинание сработает, был у него еще один недостаток: им можно воспользоваться лишь однажды. Зингарский колдун говорил, что здесь требуется магия невиданной силы; она высасывает колдовскую энергию со всей округи и сгорает в этой энергии, будто мотылек в пламени.

Сумей Дэйк подобраться достаточно близко, он снова наложил бы на этих негодяев связывающее заклятие; однако он не испытывал ни малейшего желания взмывать вверх и становиться мишенью для их камней и копий.

Нет, заклинание - вещь хорошая, но только если отвлечь внимание беглецов и остаться незамеченным. Будь они заняты чем-то другим, он смог бы использовать эту магию и застать их врасплох.

При условии, разумеется, что зингарский колдун не соврал.

Вновь укрывшись за скалой, Дэйк вытащил из сумки приспособление для этого трюка с воспарением в небеса. Это была маленькая птичка, вырезанная из какого-то черного и тяжелого дерева; на груди у нее были выгравированы письмена, что давали ей силу. Если магия эта достаточна, чтобы поднять быка, ее тем более хватит для Дэйка и его слабоумного помощника. Нужно лишь отвлечь жертву так, чтобы самим оставаться незамеченными.

Ладно. Может, и получится.

Дэйк ухмыльнулся. Прежде чем солнце достигнет зенита, все у него получится.

- Что ты видишь? - спросил Разори.

Конан отпрянул от края скалы. В одной-двух пядях от него пролетела стрела, но, увлекаемая собственным весом, упала вниз. На таком расстоянии стрела менее опасна, чем комариный укус, тем не менее они стреляют.

- Почти никого не видно, - сказал киммериец. - И поскольку они могут видеть камни, летящие на них, нет смысла расходовать наши запасы.

Слепота, поразившая отряд, оказалась временной, как и уверял их Панхр, и теперь все они могли видеть не хуже, чем прежде. Все же Конан держал их подальше от края, чтобы засевшие внизу не смогли разглядеть, сколько беглецов прячется на уступе.

- Думаешь, они рискнут атаковать? - спросил Орен, казалось довольный таким поворотом дела.

- Кто может сказать? Я бы на их месте не стал. Я бы подождал и голодом выманил нас отсюда. Впрочем, они не знают, есть ли у нас вода и пища, да и у них самих, возможно, немного того и другого.

- Итак, мы ждем? - подал голос Фосулл. - Мне это не нравится.

- Мне тоже, - сказал Конан. - Но иногда лучшая тактика заключена в выжидании. Это может вынудить наших врагов совершить какую-нибудь дурацкую ошибку и удержит от таковой нас самих.

- И сколько же?.. - начала Тэйли.

Ее прервал какой-то влажный, шлепающий звук. Потом донесся еще один шлепок, еще один, и тут же воздух наполнился источниками этого шума. То были обрушившиеся ливнем жабы.

Может, они и были иллюзией, но в момент падения казались вполне реальными. Жаба шлепнулась прямо на шею Конана, и он скинул ее. Во имя Крома, чего надеется достичь Дэйк этим идиотизмом?

Внизу девять человек, коих еще можно было погнать на приступ, глядели на Дэйка как на помешанного.

- Ты хочешь, чтобы мы карабкались по этой крутизне навстречу камням, что, несомненно, полетят оттуда? Вот ведь дурацкая идея!

- Да уж, - сказал другой. - Не смогут же они оставаться там вечно. Почему бы нам просто не разбить лагерь пониже и не подождать, пока они сами спустятся вниз.

Дэйк покачал головой:

- Нет, я не намерен ждать. Я уже начал штурм. Смотрите!

Девять человек уставились в небо над выступом: оно потемнело от грязных комочков, летящих на скалу. Один из комков сорвался и устремился вниз.

- Ты атакуешь их жабами?

- Вот именно, а вас поведет туда демон. Следите!

Маг сотворил заклинание, и перед ними возник гигантский красный демон. Девять человек отпрянули, взывая к своим богам.

- Если ты можешь послать это, - вымолвил один, - то какая нужда тебе в нас?

Возразить Дэйку было нелегко, но и распинаться перед ними времени не оставалось.

- У меня есть на то причины.

- Возможно, приятель, но наш хозяин мертв, и я не помню, чтобы он оставил тебя за командира. Даже с твоим дрессированным демоном такой штурм будет самоубийством! - Откуда вдруг у них появились такие познания в военной тактике? Дэйк недоумевал. До сих пор они казались куда менее сообразительными. Ладно. Все это не важно. Они пойдут на штурм, нравится им это или нет. Он специально собрал их вместе, чтобы всех охватило связывающее заклятие. Дэйк никогда не пытался охватить этими чарами девятерых одновременно, но, раз они все в пределах досягаемости, нет причин, чтобы заклинание не сработало.

Дэйк быстро произнес нужные слова, стараясь при этом не ошибиться.

- Эй, что это? - испуганно начал один. - Что ты?..

До конца выразить свое беспокойство он не успел. Дэйк уже завершил свое заклинание, ощутил, как чары его удерживают девятерых, и произнес:

- Молчать, тупицы!

Тут донесся голос Крэга:

- Жабы больше не падают.

- Не важно.

Повинуясь мановению руки Дэйка, демон неуклюже полез в гору. Будучи всего лишь иллюзией, он легко преодолевал крутизну. Разумеется, демон являл собой ужасающее зрелище, но абсолютно безобидное, и те, наверху, прекрасно это знали.

- Вы, все девять, отправляйтесь и захватите тех беглецов, сейчас же!

Вопреки своей воле, девять солдат начали восхождение.

- Приближается красный демон, - сообщил Панхр.

- Нам следует опасаться его? - спросил Фосулл.

- Нет, отец. Это иллюзия.

- Зачем же тогда Дэйк послал его? - вслух удивился Конан. - Ведь он знает, что нам это известно.

- Возможно, чтобы скрыть тех, кто идет за ним, - сказал Саб. Посмотрим.

Все они подошли к краю скалы и уставились вниз. Неровная цепочка пехотинцев взбиралась по тропе.

- Готовьте камни, - сказал Конан.

- Туда, - приказал Крэгу Дэйк. - Шевелись!

- Что мы собираемся делать?

Следуя по тропе, парочка прошла очередной поворот.

- Повернись так, чтобы я мог оседлать тебя, свинячья задница, скомандовал Дэйк.

Крэг посмотрел озадаченно, но повернулся. Сжав в руке деревянную птицу, Дэйк вскарабкался на спину своего помощника. Свободной рукой он обхватил грудь Крэга и сжал коленями его бока.

- Я не понимаю.

- Мы собираемся подняться на гору.

- Не выйдет, если ты думаешь, что я смогу доставить тебя туда.

- Заткнись, идиот. Чтобы вознести нас, я использую магию. Когда почувствуешь, что становишься легче, правь руками к вершине. Старайся держаться поближе к склону, чтобы нас не заметили. Мы внезапно обрушимся на них сверху.

- А-а.

Дэйк произнес начертанные на птичьей груди письмена, направляя энергию в Крэга. Какое-то время казалось, что ничего не происходит.

- Действует! - воскликнул Крэг.

- Разумеется действует, дурачина. Разве я не предупреждал?

Несмотря на эту тираду, сам Дэйк был поражен до глубины души, когда ступни Крэга оторвались от земли и оба они поплыли вверх, будто пара сцепленных пузырей в кружке эля.

- Держись ближе к склону!

Крэг повиновался и стал подниматься, отталкиваясь от склона кончиками пальцев, точно как человек, плывущий по дну водоема.

Что ж, выходит, старый колдун не соврал. Каких только чудес не бывает.

Четверо из девяти нападавших были отброшены камнями, направленными мускулистой рукой Конана, но остальные увернулись от таких же снарядов, пущенных спутниками киммерийца.

- Это все? - спросил Фосулл, метнув камень. Обломок упал совсем рядом с нападавшими и, никого не задев, покатился вниз.

- Похоже на то, - сказал Разори.

- Я не заметил Дэйка, и Крэга тоже не видно, - заметил Конан.

- Возможно, ночью они спустились вниз, - предположила Тэйли.

- Почему-то это кажется совершенно невероятным.

- В любом случае рисковать собственными шкурами они бы не стали, сказал Панхр.

- Несомненно, эти солдаты храбры и безмозглы одновременно, - проговорил Разори, когда один из его камней угодил нападавшему прямо в грудь и скинул его вниз.

- Или околдованы, - добавила Тро.

Дэйк не знал, как долго магия будет удерживать их в полете. Он надеялся, что достаточно, чтобы застать врасплох беглецов. Он утешался знанием того, что, если чары иссякнут, они окажутся совсем невысоко над покатым склоном и в случае неожиданного падения тело Крэга смягчит удар.

Они уже изрядно возвысились над уступом, с которого их жертвы обрушивали на головы несчастных каменный дождь. Теперь они плыли почти горизонтально, направляясь туда, где окажутся прямо над выступом.

- Осторожней, осторожней.

Внизу красный демон уже взобрался на скалу и бессильно там огрызался. Конан и его спутники не обращали на него никакого внимания, швыряли камни прямо сквозь эту иллюзию и даже ходили сквозь демона туда и обратно. Дюжины испаряющихся жаб все еще прыгали вокруг, хотя они, как и беспомощный демон, вскоре должны были исчезнуть.

- Двигай туда, вон к тому большому валуну на заднем крае уступа.

Крэг сделал, как было ведено. Достигнув валуна, он изо всех сил вцепился в него. Дэйк соскочил с его спины. Этого оказалось достаточно, чтобы Крэг тут же улетел в небеса, если бы не держался за камень. Но даже так ноги его устремились вверх.

- Э-э-эй!

- Заткнись! - прошипел Дэйк.

- Н-н-но я ничего не вешу!

- Я скоро позабочусь об этом. Оставайся здесь, пока я не захвачу остальных.

- Н-н-но...

- Тихо, я сказал!

Дэйк быстро направился к уродам и этому проклятому варвару. Все они сгрудились у самого края, нагнувшись, дабы удержать оставшихся солдат. Еще несколько шагов, и он окажется достаточно близко, чтобы наложить свое заклятие...

Какое-то неведомое чувство предупредило Конана об опасности. Он повернулся и увидел, как сзади к ним приближается Дэйк!

- Сзади! - крикнул Конан. - Разбегайтесь!

И Конан тут же отпрыгнул в сторону, прочь от остальных.

Дэйк все приближался, скороговоркой бормоча на языке, Конану не известном. Охваченный паникой Орен подобрал и швырнул в наступающего чародея камень, но это оказался голыш едва ли больше пальца на ноге.

Дэйк выпалил последнее слово своего заклинания, и невидимая магическая сеть опустилась на уродов. Лишь Конан оказался вне действия чар.

- Замрите! - приказал Дэйк тем, кого он только что поработил. И они покорно обратились в живые статуи.

К несчастью, приказ Дэйка не смог остановить брошенный Ореном камень. Осколок был совсем невелик, но летел быстро и с силой заехал магу прямо в рот. Два передних зуба сломались, а губа была разбита в кровь.

Дэйк вытер свой изувеченный рот. Ерунда. Мальчишка дорого заплатит за это. Потом, после того как Дэйк заколдует Конана и заставит спрыгнуть его с этого утеса навстречу смерти!

Дэйк повернулся к своей последней жертве. Конан обнажил меч и отбежал как можно дальше, но все это его не спасет. Дэйк снова начал свое заклинание. На четвертом слове магической формулы, которая должна поработить варвара, Дэйк обнаружил, что исковерканный рот не в состоянии произнести его. Он выплюнул кровь и осколки зубов, но нечем было закрыть брешь в челюсти, дабы выговорить нужное слово!

Конан взмахнул мечом, полный решимости с оружием в руках предстать перед своим богом. Если он поспешит, то, возможно, успеет обрушить на Дэйка острую сталь, до того как заклятие полностью опутает его. Он глубоко вздохнул, увидев, как человек, стоящий напротив, плюется кровью. Киммериец поднял меч и с диким воплем ринулся на врага.

Дэйк потерял голову от страха. Уклонившись от удара, он обернулся к своим плененным уродам.

- пытался сказать колдун. Но изо рта вылетало:

Никто из уродов не двинулся с места.

- Ну-у-у-у! - завизжал Дэйк.

Что-то здесь не так, сообразил Конан. Бросившись на врага, он намеренно потерял равновесие, чтобы по инерции достичь цели даже околдованным. Только вместо того, чтобы опутывать его чарами, Дэйк просто отступил в сторону.

Конан очутился на самом краю скалы. Он чуть не упал вниз и вынужден был выпустить меч, чтобы сохранить равновесие. Клинок соскользнул к краю и упал, но, пролетев всего несколько пядей, вонзился в землю.

Киммериец повернулся к своему врагу. Дэйк пятился, вытащив из-за пояса длинный нож. Почему не подействовало заклинание? Ведь маг, несомненно, был достаточно близко. И зачем он вытащил нож, имея в своем распоряжении куда более могущественное оружие?

Конан усмехнулся, найдя единственно возможный ответ. Что-то неладно с магией Дэйка!

- Что, хозяин, твои силы на исходе?

Дэйк продолжал пятиться.

Конан пошел на него - на полусогнутых ногах, широко раскинув мускулистые руки.

Дэйк сделал выпад, нацелив острие в сердце Конана...

Конан увернулся, заехав Дэйку в плечо тыльной стороной руки. Дэйк отлетел в сторону, но успел полоснуть кинжалом и рассек грудь киммерийца...

Конан с готовностью принял удар, ибо в результате получил возможность обрушить кулак на грудь Дэйка со всей силой, на которую был способен...

У Дэйка перехватило дыхание, он с шумом выпустил воздух, забрызгав варвара кровью с разбитых губ. Балаганщик выронил кинжал...

Конан обхватил согнувшегося пополам Дэйка и поднял его над головой. Он повернулся и сделал три молниеносных шага к краю уступа...

- Не-ет! - визжал Дэйк. - Не-ет!

Конан согнул свои мощные руки и ноги, а затем выпрямился и подбросил Дэйка высоко над собой... И через край уступа.

- А-а-а-а-а-а-а-а!

Долго падал колдун-недоучка, прежде чем шмякнуться о плоскую скалу. Вопль оборвался, будто отрезанный острым как бритва лезвием. Тело покатилось по склону, долетело до нижней тропы и скрылось из виду.

Четверо солдат, что все еще держались на крутом склоне, содрогнулись и уставились на тех, кто стоял на краю уступа. Внезапно все четверо будто бы решили, что их ждут неотложные дела в каком-то совсем другом месте, ибо все они стремительно бросились вниз, на тропу, и там тоже не задержались.

Конан обернулся к своим спутникам. Смерть Дэйка освободила их от заклятия. Некоторые кинулись к нему с поздравлениями.

- По-по-помогите!

Тут Конан заметил Крэга, парящего в воздухе там, где выступ смыкался с горой.

Распуская веревку, туда направился Панхр. Крэг поднимался вверх, будто пушинка над горячим пламенем.

Человек-волк бросил веревку. Петля обхватила плечи Крэга, но тот опрометчиво ухватился за веревку, и аркан затянулся на шее.

Крэг судорожно ловил ртом воздух, но все же ухитрился обеими руками вцепиться в петлю и чуть ослабил ее.

Ветер начал сдувать Крэга в сторону от горы и уступа. Конан мог видеть, как напрягается, чуть ли не отрываясь от земли, Панхр. Киммериец кинулся на помощь человеку-волку и тоже ухватился за веревку. Но и теперь она рвалась из рук, натянувшись до предела.

- Опустите меня! Опустите меня!

Конан и Панхр упирались изо всех сил, но лишь чуть-чуть подтянули к себе летящего. Теперь он парил над самой крутизной, рискуя упасть к самому подножию горы.

- Разери, нужна твоя помощь, - позвал великана Конан.

Но в тот момент, когда джатти направился к ним, магия, удерживающая Крэга в воздухе, вдруг испарилась. Крэг, до того напоминавший птичку на привязи, стал вдруг тяжелым, как наковальня. На лице его было написано изумление, когда он со свистом пролетел мимо них, размахивая руками в тщетной попытке обрести хоть какое-то равновесие. Это было ошибкой; правда, Конан не думал, что, вцепившись в веревку, Крэг сильно поможет себе, столь велика была скорость падения. К чести Панхра и Конана, они пытались вытянуть свою ношу, хотя для Крэга, наверное, было бы лучше, оставь они все как есть.

Послышался влажный хруст, когда Крэг повис на своем конце бечевы. Конан и Панхр обменялись взглядами, а все остальные смотрели на человека, подвешенного за шею над пропастью.

Панхр по-волчьи оскалился.

Глава двадцать пятая

Те, кто пробыл в неволе у Дэйка больше других, первыми побежали убедиться в том, что он действительно мертв. Конан подошел, когда Панхр уже сдирал с тела пожитки и осматривал их.

- Помимо фургона и монет, запертых там в железном ящике, он мало чего добился своими злодеяниями, - заметил Саб.

- Теперь ему и подавно ничего не светит. Надеюсь, многие жертвы проводят его через Сумрачные Земли к преисподней - добавила Тро.

- И что же вы собираетесь делать теперь, на свободе? - спросил Конан.

Тро, Саб и Панхр обменялись взглядами.

- Наверное, вернемся и потребуем себе Дэйков фургон. Ему он больше не понадобится, и, похоже, никто не станет оспаривать наше право собственности. В нем мы сможемотправиться туда, где наше обличье не будет столь необычно, - сказал Панхр. - Добро пожаловать с нами, приятель. Часть фургона по праву остается твоей.

- Нет, вряд ли. Я пойду своей дорогой. Можете забирать фургон и деньги. - Конан поднял глаза на гору. Четверо джатти и двое варгов все еще спускались по склону. - Скажите мне, неужели вы думаете, что существует такое место?

Человек-волк, женщина-кошка и четырехрукий одновременно пожали плечами.

Панхр взглянул на Конана:

- Кто знает? Рассказывают об острове в Западном море у берегов Черных королевств, где мирно уживаются самые необычные существа. Наверное, туда мы и отправимся посмотреть, вдруг это не сказки. Дэйковых денег хватит, чтобы добраться дотуда. Если потребуется, мы даже сможем нанять себе охрану. Уродам со стражей будут докучать куда меньше, чем без таковой.

Тут наконец подошли джатти и варги.

- Он в самом деле мертв? - спросил Вилкен.

- Да. Мертвее быть не может.

- Отлично.

- И теперь у нас нет общих дел, - сказал Конан.

- Нет, не совсем, - проговорил Разери.

Конан поднял глаза на великана.

- Ты и все эти по-прежнему знают, где отыскать джатти.

- И варгов, - добавил Фосулл.

- Когда мы спустимся на равнину, я приготовлю настойку забвения, продолжил Разери. - Выпив зелье, вы сможете отправляться на все четыре стороны.

Конан взглянул на Панхра, на Саба, на Тро. Они были согласны, хотя сам он не был особо расположен лишаться собственной памяти.

- Ладно. Мы пойдем с вами до того места, откуда начали восхождение.

Разери улыбнулся, обнажив свои крупные белые зубы.

В зарослях кустарника неподалеку от того места, где были привязаны давно убежавшие лошади купца, Разери собрал корни растения чу, листья кустарника хемии и горькие млечные стебли травы пок. Вкусившего любое из них ждала смерть; для выпившего отвар из всех трех смерть становилась абсолютно неизбежной. Единственный глоток такого варева свалит быка. Разери намеревался угостить каждого из посторонних полной чашей.

Вернувшись туда, где остальные разожгли вечерний костер и жарили кролика, джатти вновь улыбнулся. Все-таки он куда умнее любого из этих маленьких людей, не говоря уж о варгах.

Конан наблюдал за тем, как Вилкен и Орен обмениваются секретами мастерства. Варг показывал свою ловкость в обращении с копьем, а мальчик-джатти демонстрировал, как лучше швырять камни. Удивительно, как быстро эти двое помирились и нашли общий язык. Если бы не их вожди, кто знает, может все они научились бы жить в мире?

В то время как Разери приближался к костру, Конан шагнул к Панхру, жующему, сидя на корточках, кроличью ногу.

- Ты знаешь, как действуют какие-нибудь магические фокусы Дэйка?

Тыльной стороной ладони Панхр вытер жирный рот.

- Да. Некоторые. Я бы не смог вызвать жабий дождь или демона. Ослепить тоже никого не могу, и летать не умею, но зато знаю, как пользоваться зеленым порошком.

Конан внимательно 'посмотрел на Панхра, тот ухмыльнулся в ответ.

- Да, я тоже не доверяю великану.

Конан похлопал Панхра по плечу:

- Хорошо.

Целый час Разери варил свое зелье в котелке, сделанном из чашеобразного шлема одного из павших солдат, а затем остудил варево до нужной температуры. Позаимствовав в ранцах мертвецов металлические кружки, он наполнил их темной смесью, оставив в самодельной кастрюле почти половину зелья.

Именно Панхр взял кружки, чтобы раздать остальным, именно он, повернувшись спиной к Разори, исподтишка всыпал в каждую кружку по щепотке зеленого порошка.

Как только зелье попало в руки Конана, Тро, Саба и Панхра, Разери провозгласил:

- Выпейте же и забудьте!

Конан и остальные переводили взгляд с кружек и друг на друга. Киммериец посмотрел на великана, что по-прежнему стоял у огня.

- Чего вы опасаетесь? Разве я не дал слово, что это не принесет вам никакого вреда, за исключением того, что вы забудете, как найти джатти?

- Да, ты говорил именно так, - ответил Конан.

Он взглянул на густую, бурую жижу, что плескалась в металлической кружке, и на его глазах содержимое заискрилось, так что тускло блеснул металл. По-видимому, это и было превращением в воду.

Наклонившись, Тэйли подобрала пустую кружку и опустила в котелок:

- Я тоже выпью это, отец, дабы показать им,. что ты говорил правду.

- Нет!

Разери выхватил кружку из рук дочери.

- Ты боишься, что дочь твоя выпьет зелье, предназначенное для нас?

Свирепый взгляд Разери обжег Конана, затем остальных.

- Конан сказал за нас всех, - проговорила Тро.

Такая злоба исказила лицо Разери, что, казалось, он сейчас закричит или накинется на них. Но он удержал себя в руках, яростная гримаса исчезла.

- Нет, подобных страхов я не испытываю. Хотя я предпочел бы сохранить свои воспоминания, смотрите же!

С этими словами он поднес кружку к губам, наклонил ее и осушил единым глотком.

Фосулл подскочил к костру, подхватил кружку и зачерпнул ею пойло.

- Никто не сможет посрамить варга, - сказал он.

И заглотил содержимое почти так же быстро, как Разери.

- Ух, ну и мерзость, - поморщился он. - Теперь ваша очередь, люди-не-с-болот.

Конан кивнул, глядя на своих товарищей. Они выпили.

Тут же Разери отвернулся и принялся отчаянно рыгать.

- Что это? - спрашивал Фосулл. - Что это?

Джатти закончил опустошать свой желудок, затем повернулся к остальным.

- Отец?..

- Зелье было отравлено, - проговорил Конан.

- Отец!

- Именно так. И я опасался их требования, чтобы я выпил первым, а потому заранее проглотил масла вьюна брилл, дабы смазать желудок, так чтобы ни одна капля не впиталась. Но для них уже все кончено: яд уже проник во все поры, и смерть их - дело нескольких ударов сердца. Вновь спасена тайна племени джатти.

Казалось, зеленая кожа Фосулла потускнела втрое. С булькающим звуком он пал на колени.

Поскольку он куда меньше Разори, счел Конан, яд действует на него быстрее.

- Ты отравил меня! Мы же союзники!

- Возможно ли быть глупее тебя, варг? - проговорил Разери. - Ты всего лишь животное. Ты бы убил меня при первом удобном случае.

- Правильно, джатти. Так бы я и сделал. - Слабая усмешка исказила его лицо. - Впрочем, я не погружусь в долгий сон в одиночестве. И с этими словами он метнул свое копье. Разери увернулся, и копье лишь слегка поцарапало ему руку. Он прижал к порезу ладонь и потер рану, чтобы остановить крошечный ручеек крови.

- И опять ты не прав, варг. Тебе составят компанию лишь эти маленькие люди!

Вилкен уронил свое копье и кинулся поддержать умирающего отца.

Когда он заключил его в объятия, Фосулл принялся считать вслух:

-... Три... четыре... пять...

- Что он делает? - спросила Тэйли.

-... восемь... девять... десять!

- Яд повредил ему рассудок, - сказал Разери.

- Нет, - проговорил Фосулл, оскалив заточенные зубы в болезненной гримасе. - Я лишь хотел увериться, что тебе не удастся выжать мой яд из твоей раны, прежде чем он подействует.

- Что?!

- Именно так. Сок ягоды гилт. Увидимся в преисподней, джатти!

Разери убрал ладонь от крошечной ранки и увидел, что края царапины почернели. Ноги его подкосились, и он тяжело осел на землю.

- Я умираю, но мне удалось сохранить тайну джатти! Вы все выпили мой яд и скоро отправитесь за мной!

Тэйли опустилась на колени рядом с отцом и обняла его.

- Отец!

Конан покачал головой:

- Нет, Разери. Вероломство не сослужило тебе добрую службу. То, что мы выпили, - не более чем вода, в которую твое ядовитое зелье превратилось благодаря магии Дэйка и обходительности Панхра.

Услышав это, Разери в ужасе выпучил глаза.

Фосулл повалился на землю и умер.

Мгновением позже вслед за варгом последовал Разери.

- Сожалею, что все так кончилось, - сказал киммериец Тэйли.

Они соорудили огромный погребальный костер, на котором, приветствуя наступившую ночь, ярко пылали останки Разери и Фосулла.

- Он сам навлек на себя эту участь,- вымолвила Тэйли.

- Что ты теперь будешь делать?

- Теперь я предводитель джатти, - сказала она. - Я должна вернуться и заботиться о своем народе.

- А как же насчет нас?

- Вы не хотите нам зла. Идите своей дорогой.

- А что с варгами?

- Возможно, мы с Вилкеном заключим перемирие. Слишком много наших сородичей умирает неизвестно зачем. Должен быть какой-нибудь выход.

Конан кивнул.

- А что ты, Конан?

- Я направляюсь в Шадизар. После долгого и трудного пути я, похоже, близок к цели.

- Желаю тебе счастья.

- Спасибо.

Но когда Тэйли отошла к погребальному костру, на котором пылал труп ее отца, Конан усомнился насчет Шадизара. После всех невероятных приключений заделаться обычным вором - это кажется несколько... да, несколько скучноватым.

Конан — не знающий страха

Глава 1

Взошло солнце. Поднявшись, оно осветило небольшую вырубку и на ней — становище, укрывшееся среди низких лесистых холмов.

Во дворе становища, опираясь на копье, стоял хозяин, Халга, и провожал взглядом своих троих сыновей, выгонявших на пастбище скот.

Старик стоял и думал о том, что зима выдалась мягкая, стадо умножается ежедневно, деревья шумят яркой листвой, в ручьях плещется рыба — стало быть, на смену холодному и голодному времени пришло время изобилия. Халга был доволен.

Из дверей каменного дома вышел юноша, и Халга перевел взгляд на него. Легким размашистым шагом юноша двинулся в сторону Халги. Он шел свободно и, казалось, совсем не чувствовал боли. Но в этом можно было усомниться. Ведь не так уж много времени прошло с тех пор, как он, тяжело раненный, появился в становище Халги. Несколько дней он провалялся без сознания под присмотром женщин. Потом встал.

Выхаживание раненых по-киммерийски не отличалось особой затейливостью. В основном все сводилось к смыванию ран. Самые глубокие зашивали через край конским волосом, и, если организм был достаточно вынослив, человек выживал. Выжил и юноша. Ведь он был киммерийцем. Имя ему было — Конан.

Конан пришел в себя и заговорил. И тогда выяснилось, что пришел он с северо-восточных гор, что ему семнадцать лет от роду и, значит, он моложе сыновей Халги. Правда, когда Конан наконец-то встал, оказалось, что он выше их на целую голову.

В теплую погоду Конан одевался просто: кожаные штаны до колен да сандалии. Пояс для меча на бедрах и короткое охотничье копье наперевес дополняли картину.

— Пришла пора охоты, Конан?

— Меня уже достало нытье женщин. Засиделся я что-то. Слышно, на холмах водятся королевские олени, а на болотах обитает дикий бык. Так, по крайней мере, говорят твои сыновья.

— Займись лучше оленем. Ты едва очухался, куда тебе в одиночку на быка. А вот оленинка после зимней говядины да баранины — не помешает! Счастливой охоты!

Юноша не ответил. Провожаемый взглядом старика, он двинулся к воротам. А мысли Халги приняли иное направление. Он думал о том, что, вот, незаметно подросла Наэфа, его дочь, и что пора бы ей замуж, и весьма кстати, что именно она ухаживала за Конаном все это время.

По обычаю, девушкам—киммерийкам полагалось выходить замуж в другой семейный клан. Так что вовремя оказался здесь этот чужак. Парень он хоть куда, даже по здешним меркам. Вон как быстро встал на ноги! А уж если киммериец выжил, ни одна зараза к нему не пристанет. Халга вспомнил, как юноша, еще толком не окрепнув, победил его и сыновей в шуточной схватке на мечах. Быстрый клинок Конана до сих пор мелькал в глазах старика. И хотя парень действовал не по правилам, смекалки у него хоть отбавляй.

"Конан возмужает, — думал Халга, — и, окажись рядом толковая жена, со временем из него получится настоящий вождь, отец и защитник всего племени. Ведь кругом полно пиктов и боссонитов".

Теперь лето — время очередного набега на вражеские земли, когда соседи—соплеменники, собравшись вместе, наносят упреждающий удар по врагу.

"Впрочем, — думал Халга, — в этом тоже что-то есть". Ведь для них, мирных скотоводов, возможность и поразвлечься, и оружием побряцать, и снискать себе ратную славу слегка разнообразит похожие друг на друга медленно текущие дни.

Конан тем временем миновал ворота и вышел за добротную бревенчатую стену становища.

Мысли одолевали и его. Как сложится теперь его житье-бытье? Как поступить, на что решиться?

Конан оглянулся на становище. Здешние киммерийцы вынуждены возводить высокие стены, чтобы защищаться от воинственных соседей. Потом несколько семей объединяются и вместе строят центральную цитадель, где прячут во время набегов женщин и детей. Конану, выросшему в горах, все это было в диковинку.

С копьем на плече шел Конан к холму, где, по всем приметам, мог обитать олень. Последнее время, уже основательно окрепнув, он не раз заводил разговоры об уходе. И все же не уходил. Больше всего на свете хотелось ему путешествовать, повидать много разных земель и племен, много диковин, неведомых его горным и равнинным сородичам. И чем старше он становился, тем сильнее крепла в нем тяга к странствиям.

Однако сомнения впервые обуревали Конана. Стоит ли ему отправляться дальше? Остаться? От этих раздумий Конан все больше мрачнел.

Он мысленно представил себе Наэфу, дочь Халги. А ведь она не прочь выйти за него замуж. Да и ему девушка пришлась по сердцу. И, может, в этом-то и есть правда жизни: оставить скитанья, жениться, народить ребятишек и, наконец, стать вождем племени. Чем не завидная доля для истинного киммерийца?

Жизнь стоила дешево в этой дремучей хайборийской глухомани. Мужчины гибли во время кровавых набегов. Женщин и детей ожидало рабство. Однако женщины предпочитали рабству смерть.

Так вот и жили. Сообща перемогались долгими голодными зимами, теплые выдавались крайне редко. И детей рожали много. Авось кто-нибудь да выживет.

Жестокий естественный отбор правил жизнью киммерийцев. И они стали такими, какими стали: искусными воинами, крепкими и выносливыми, ненавидящими рабство. И это дало им шанс оставить след в истории эпохи.

Конан продолжал думать о девушке. Почему бы не жениться? Нет ничего позорного в том, что он останется в клане жены. Ведь он одинок. Уход Конана из родных мест был на руку вождям его племени. А Халга стал для него родным. И Наэфа…

Устав от сомнений, Конан направил свои мысли по иному руслу.

Он заметил оленя. Наконец-то он займется настоящим делом! Это был след огромного зверя, а ворсинки, зацепившиеся за древесную кору, указывали, что животное молодо и полно сил. Конан почувствовал во рту вкус жареной оленины и сглотнул слюну.

Здорово будет идти назад, в становище, неся на плечах тушу убитого зверя.

Конану уже слышались восторженные крики всего семейства. Соблазнительная перспектива для юнца, собравшегося покорить мир.

Вот так, с надеждой на романтическое возвращение в сердце и азартом преследования в крови, двигался Конан по следу зверя.

А из лесной чащи чьи-то глаза следили за Конаном. Среди деревьев мелькнула тень. Принадлежала она коренастому, но очень подвижному человеку. Это был пикт. Представитель расы, древность которой могла соперничать с возрастом самой Земли. Совершенно бесшумно крался пикт по пятам молодого киммерийца.

Солнце было уже в зените, когда Конан выследил наконец оленя. Животное мирно паслось на лесной поляне. Олень был хорош. Под тонкой шелковистой шкурой угадывался жирок, нагулянный после теплой зимы.

Припадая к земле, ступая легко и бесшумно, Конан то двигался, то замирал на пути к зверю. Олень, подняв голову, монотонно двигал челюстями. Конан знал, что сможет приблизиться к оленю почти вплотную. Главное, чтобы примитивный глаз животного не засек движения. Медленно передвигаясь, Конан любовался изогнутой шеей зверя, блеском его глаз, новыми бархатистыми рожками. Так постепенно приблизился Конан к оленю на полет копья.

Вот зверь снова пригнул шею к земле, Конан выбросил вперед руку, и копье бешено просвистело в воздухе. Метание копья в цель — труднейшее из боевых искусств, и Конан владел им в совершенстве.

Обычно охотники целятся в область лопатки, там совсем рядом сердце. Но даже если рука дрогнет и копье попадет в легкое или в брюхо — догнать и добить раненого зверя — дело минутное.

Конан предпочитал честную игру: либо мгновенная смерть, либо чистый промах.

За ухом зверя темнело пятнышко. В него-то и целился Конан. Задача была трудной. Это признал бы любой опытный боссонский лучник. Вряд ли стоило рисковать. Но Конан рискнул.

Копье попало в цель. Олень рухнул на передние ноги. Потом медленно завалился на бок. Конан ринулся вперед, чтобы добить зверя. Но это было излишне.

Не спеша принялся Конан свежевать тушу. Для удобства он снял с себя широкий ремень с мечом и зацепил его за ближайшую корягу. Рядом он положил копье.

Олень был наполовину освежеван, когда рядом послышался шорох. Конан подскочил с зажатым в руке окровавленным ножом.

Человек, лениво прислонившийся к дереву, был ниже Конана на фут, но столь же широк в плечах и крепок телом. Волосы у них были одного цвета, но глаза преследователя и его кожа были заметно темнее.

"Ну и болван же я!" — пронеслось в голове Конана. Человек держал в руках его пояс и окровавленное копье. Это был пикт. Кровный враг всех киммерийцев.

— Цена глупости — жизнь, — сказал пикт.

— Даже с мечом против ножа тебе меня не убить, поганый пикт! — отозвался Конан. От сознания позора у него запылали уши.

Пикт улыбнулся во весь рот, и боевая окраска на его лице превратилась в забавную гримасу:

— Возможно. Однако ты слишком быстро забыл мои уроки.

Конан снова принялся свежевать тушу:

— Забыл, как же… Оружие должно лежать не дальше расстояния вытянутой руки. Еще отец учил меня этому.

— Ты, видно, о бабах размечтался. Да только трупу они ни к чему. Любой пикт мог сейчас запросто прикончить тебя.

Конан только головой мотнул в ответ.

Это случилось пару месяцев назад, когда киммериец пробирался среди холмов по Дебрям Пиктов. За ним гнался отряд черногорцев. Дело было уже совсем дрянь. Вдруг Конан увидел неприметную, хорошо укрытую в горных складках пещеру. И в этой-то пещере встретил он пикта из Большой Долины. Звали пикта Тахач. Спасаясь от другой банды черногорцев, он уже вторую ночь отсиживался в этой пещере.

Трое суток вынужденного бездействия они провели, треплясь о своих ратных и охотничьих подвигах. А когда опасность миновала, еще пару недель они вместе мотались по Черногорью в поисках добычи.

Тахач, вознамерившись как-то стать членом почитаемого среди пиктов Волчьего братства, шатался по свету, ища приключений на свою голову, дабы снискать себе славу.

Конан вынужден был сознаться, что рядом с пиктом он слабак. Тот мог запросто обставить Конана и во время разбойных вылазок, и в знании леса.

Скитаясь в поисках пропитания, они, как самые завзятые мародеры, грабили редкие становища. На их поимку был снаряжен специальный отряд. Именно тогда и получил Конан свое ранение. Именно эти раны врачевала Наэфа, дочь Халги.

Тогда пикт пропал из поля зрения Конана. Был ли он вообще жив? Конан не знал.

И вот теперь Тахач стоит перед ним, живой и невредимый, лоснящийся от медвежьего жира.

— Олень что надо.

— Бери. Мне все равно не унести одному.

Пикт нагнулся к оленю, достал из его брюха кусок печени, взял ее в обе руки и принялся с аппетитом за еду. Конан всегда хотел перенять кое-то из боевых приемов пиктов, их умение читать лесные тропы. Но представления о вкусной и здоровой пище у них были разные.

— Как же ты спасся?

— Я день просидел с головой в болоте. Дышал через сухой тростник. Этот трюк хорошо знаком равнинным обитателям. Горцы его не знают.

Тахач нагнулся за следующим куском. Кровь брызнула на ожерелье, закрывавшее большую часть груди пикта. Ожерелье было отличным, состояло оно из множества медвежьих клыков. Запястье пикта украшали браслеты из кабаньих бивней, а роскошную волчью шкуру, наброшенную на плечи, венчала ужасная оскаленная пасть. Когда пикт бежал и ветер задувал в открытую волчью пасть, та издавала нечто душераздирающее, очень похожее на волчий рык. В общем, пикт был отличным охотником, и ему хотелось, чтобы это дошло до ума каждого

встречного.

Конан порубил тушу на части. Тот кусок, который в силах был поднять, взвалил себе на плечи. Поскольку копье и меч уже изрядно оттягивали плечо, ноша показалась Конану тяжелой.

Пикт сыто и довольно отрыгнул:

— Если тут рядом, я могу помочь.

Он легко взвалил на плечи остаток туши. Смрадный запах его, казалось, не беспокоил, а кровь, размазанную по рукам и ногам, он и вовсе не замечал.

— Где твоя нора?

— Тут, рядом. В становище киммерийцев. Мы успеем туда еще до заката.

— Ну, только не я. Меня свои же и пристукнут: виданное ли дело — иметь в друзьях киммерийца!

Халга увидел бегущих к становищу сыновей и понял: что-то случилось.

— Всадники! Человек тридцать! — крикнул, вбегая в ворота, старший.

— Пикты?

— Да еще работорговцы, сволочь наемная; пара боссонитов, гандеры… еще кто-то…

"Вот бы Конана сюда!" — пронеслось в голове Халги. И впрямь, быстрый клинок Конана пришелся бы как нельзя кстати. Даже родные стены становища не помогут четырем воинам в битве с тридцатью вооруженными до зубов головорезами.

— Наемники слишком трясутся за свою шкуру. Кишка у них тонка. Двоих—троих пристукнем, остальные хвост подожмут, — сказал, вынимая меч из ножен, младший сын Халги.

— Возможно. Но все же будем готовы к худшему. — И, повернувшись к старшим сыновьям, Халга добавил: — Тогда, дети, вам придется позаботиться о своих женщинах.

— Если мы умрем, Конан отомстит за нас, — сказала отцу темноглазая Наэфа.

— Да уж, худо будет тем, кто попадется в лапы этого мальчишки.

Про себя же Халга подумал: "Как же ему, пешему, угнаться за конными бандитами? И как ему напасть на след именно этой банды… А впрочем, Конан парень что надо, хоть и молод. На него вполне можно положиться. Мы будем отомщены. Да только это не слишком-то хорошее утешение. Слава Крому, младших детей отослали в цитадель… " Старик вернулся во двор становища и поднялся на стену. Всадники уже приблизились. Их действительно было тридцать.

Лучи заходящего солнца осветили сторожевую башню становища, ощетинившуюся копьями.

От группы бандитов отделился всадник, очевидно главарь, и подъехал к стене. Человек, сидящий в седле, был высок. Его золотые доспехи сверкали. Не меньшим блеском сверкали на его удивительно смуглом лице злые глаза. Два гандера следовали за ним.

— Здорово, киммериец, — белозубо улыбнулся всадник, — я Тахарка, офицер армии Кешана. Я и мои ребята, мы охотничья экспедиция. За двуногой добычей.

— Чужак, мне понятны ваши намеренья. Но здесь вас ждет только смерть. Ничего другого мы предложить не можем.

— Ты спешишь с ответом. Раскинь лучше мозгами: жизнь раба — это какую-нибудь жизнь. — Улыбка сползла со смуглого лица Тахарки.

Халга перегнулся через ограду и сплюнул:

— Такая жизнь не для меня.

— Говорят же, что все киммерийцы тупы и самонадеянны, — лицо офицера исказилось от злобы, — но такого я не ожидал…

— Ты еще не все знаешь: будь ты поумнее, ты сделал бы большой крюк, объезжая мое становище.

— Какого рожна мы здесь треплемся, начальник, — подал голос один из гандеров. — Мужиков перебьем, а барахло и баб возьмем. Надо пошевеливаться, а не то они сами перебьют своих женушек, лишь бы нам не достались.

— Дикари, — процедил сквозь зубы Тахарка. — Ничего не смыслят в устройстве мира. Нормальное общество не может обойтись без рабов. Кто-то раб по рождению, кого-то берут в плен, других продают голодающие родители… Что же тут особенного. Если раб послушен и прилежен, он добивается почета, и хозяин возвышает его. А кто станет возвышать бедняка, даже если он свободен?

— Хозяин, вы правы. Но этим варварам ничего не вдолбишь. Перережем всех — и дело с концом.

— Отлично. Пошли внутрь наемников. Пусть перебьют мужчин. Сами пока не суйтесь. Мы здесь по делу, зачем же попусту бряцать оружием? Ведь придворных стихоплетов мы с собой не захватили.

Два белобрысых бандита бросились исполнять приказ. Тахарка улыбался.

Эти безрадостные скудные края чем-то завораживали южанина. Он шел сюда опасным извилистым путем, чудом спасаясь от смерти и рабства. Бежав от властей Турана, он пристал к банде охотников за живым товаром, обитавшей близ Танасула. Там из опустившихся бродяг и головорезов сколотил Тахарка свой отряд. Выродки, подавленные силой его воли и блеском учености, подчинялись безропотно.

Первый рейд по северо-западной Немедии дал отличный барыш. Вторую вылазку Тахарка решил осуществить на юго-западе Киммерии.

Ведь киммерийские дети стоили больших денег. Всем было известно об их выносливости. На невольничьем рынке это очень ценилось.

Тахарка был высок и хорош собой. Чем он не упускал случая воспользоваться. Кожа его была смуглой, но не темнее кушитской. Тонкий с горбинкой нос удачно сочетался с благородным овалом лица. Внешне он походил на стигийца, жителя южного берега Стикса. Тщеславному Тахарке всегда хотелось, чтобы его принимали за аристократа, хотя в жилах его не было и капли голубой крови.

Отец Тахарки, не слишком удачливый лавочник, сумел вовремя разглядеть незаурядные способности сына. Отказывая себе во всем, старик откладывал деньги. Его заветной мечтой было дать Тахарке подходящее образование. Старания лавочника увенчались успехом. Находчивый Тахарка умел при случае блеснуть знаниями. К тому же он всегда знал, с кем и как себя вести. Короче, вскоре сметливого молодого человека взяли на королевскую службу. И все же плебейское нутро давало о себе знать: ни таланты и ни ученость не смогли скрыть прискорбного факта — о таких понятиях, как честь, долг и добропорядочность, Тахарка не имел ни малейшего понятия. Все это не замедлило сказаться в самых неподходящих условиях. Во время одного жестокого боя Тахарка бессовестно бежал, бросив товарищей. Таким образом судьба его определилась, он сам выбрал свой путь. Путь преступника, за поимку которого было обещано солидное вознаграждение. И, наконец, путь этот привел Тахарку к стенам киммерийского становища.

Для старого Халги смуглолицый всадник был всего лишь бандитом, одним из многих. По передвижению гандеров Халга понял, что схватка близка. Исход битвы уже не имел никакого значения: он был предрешен. Однако дешево отдавать свои жизни было у киммерийцев не в правилах. По-северному бесстрастные и миролюбивые, во время битвы киммерийцы впадали в неистовство и превращались в опаснейших соперников.

Окружать становище бандиты не стали, и Халга в душе поблагодарил их за это: где же им, четверым защитникам форта, держать круговую оборону. В долю секунды пронеслась мысль, что хорошо было бы построить настоящую крепость, как у гандеров или боссонитов, тогда легче было бы обороняться. Однако, истинные дети природы, киммерийцы предпочитали не отгораживаться от нее, справедливо полагая, что в трудную минуту она им поможет.

Между тем несколько наемников уже достигли стены и, накрывшись щитами, присели у самого ее основания. Таким образом образовалось что-то вроде ступени из щитов, на которую вскочила следующая шеренга нападавших.

Головы этих подонков показались над стеной становища. В тот же миг вся ярость Халги и его сыновей обрушилась на них.

Половину черепа зингарийского пирата снес, по самые брови, бешеный меч Халги. В это время перед его младшим сыном вырос немедиец и взмахнул искривленным мечом. Юноша сжимал в каждой руке по копью, и, пока немедиец замахивался, одно из копий пробило его челюсть чуть выше завязок шлема и прошло через основание языка прямо в мозг.

Юноша склонился вслед падающему трупу, чтобы вторым копьем достать того, кто служил ступенью немедийцу. Копье поразило цель. Но и самого юношу зацепило: стоявший у основания стены боссонит полоснул его по руке мечом. Молодой воин не проронил ни звука, но окровавленное копье выронил, изготовив для боя здоровую руку.

Меч Халги взвивался одновременно с мечами старших сыновей. Это напоминало какой-то ритуальный боевой танец. Выпад. Синхронное движение назад. И трое захватчиков упали замертво.

— Эй, лучники, вперед! Стреляйте! — крикнул, сдвигая со лба на затылок защитный шлем с нащечными пластинами, белобрысый гандер. Этого Халга и боялся больше всего. Стоять на стене, отражая атаки наемников, и при этом еще уклоняться от стрел было гиблым делом. А в воздухе уже проносились с шипеньем, точно голодные змеи, боссонские стрелы.

Халге удалось прикончить еще двоих ублюдков, прежде чем стрела пронзила ему бок. Старик машинально обломал древко стрелы, чтоб не мешало, оставив наконечник в теле. Так можно было продержаться еще какое-то время. Понимая, что еще несколько минут — и все будет кончено, — Халга обратился к младшему сыну:

— Сынок, — голос Халги звучал буднично и твердо, — я и твои братья, мы должны исполнить последний наш долг… Задержи еще чуть-чуть эту ораву.

— Ступайте! — отозвался юноша, и одновременно в его здоровой руке мелькнул меч, перерубивший аквилонскому наемнику руку. — Видишь, вся эта сволочь не стоит одного покалеченного киммерийца.

Обломок стрелы в боку причинял жгучую боль, и Халга придерживал кровоточащую рану рукой. Не боль была страшна; впиваясь все глубже в тело, наконечник усиливал кровотечение. А сейчас силы, как никогда, нужны были старику. Халга вышвырнул от себя меч, оскверненный кровью врага. Для исполнения последнего долга ему нужно было иное оружие, и он взял свое обоюдоострое копье.

В последний раз переступил Халга порог своего жилища. В последний раз последовали сыновья его примеру.

Когда, пошатываясь, вышел Халга из дома, его обоюдоострое копье было красным от крови. Теперь он мог умирать спокойно. Долг был исполнен, честь семьи и рода — спасена.

Халга увидел, что враги уже ворвались в становище. Сгрудившись, они вонзали свои копья во что-то, бездвижно распластанное по земле. С исступленным, почти радостным возгласом ворвался Халга в этот круг, разя ублюдков наповал. За ним следовали его сыновья. И каждый успел нанести последний удар, прежде чем каждого настиг последний удар.

Во дворе становища стоял Тахарка и молча созерцал результаты побоища.

— И все это дело рук четырех человек? Старик, мальчишка и два молодых воина сделали все это? А наши потери?

— Двадцать два человека, — отозвался гандер.

— А сколько рабов взяли?

— Ни одного! — заорал аргосиец с изуродованным страшными пыточными шрамами лицом. — Ни одного! Детей здесь вообще не было, а своих четырех женщин они сами прикончили, пока брали стену.

— Правду говорят, что искать рабов среди киммерийцев — зряшная трата сил…

— Так какого же черта ты сюда нас тащил!.. Ведь это ты нас сюда тащил! Морочил голову болтовней о легкой добыче!

— Ну, первым-то походом вы, кажется, были довольны? — Голос Тахарки звучал угрожающе-спокойно. Взбешенный аргосиец пропустил это мимо ушей.

— Подумаешь! Одна удачная вылазка! А об этом что скажешь? — Он приблизился к Тахарке. И вот они уже стоят лицом к лицу.

— Тоже мне начальник! Слабый на голову… — это были последние слова аргосийца.

Свою цепкую пятерню Тахарка запустил в волосы бунтаря и рывком развернул его к оставшимся в живых наемникам. Стилет, внезапно оказавшийся в руке, Тахарка воткнул в правое ухо аргосийца и вращал до тех пор, пока окровавленное лезвие не вышло из левого. Еще одно резкое движение руки вниз — и шея была рассечена. Теперь только хребет соединял голову с туловищем. Из рассеченного нутра хлынула кровь и непереваренная пища. Воздух со свистом вырвался из легких вместе со зловонной розовой пеной.

Тахарка отшвырнул от себя еще дергающееся тело.

— Итак, нас семеро. Подходящее число. Будем считать, что основа для новой, по-настоящему сильной команды — уже есть. Смотрите сами, ведь погибли самые слабые. И это, в сущности, совсем неплохо. Разве недоноски вроде перебитых — подходящая компания для таких бравых ребят? — Тахарка почти любовно, как старший брат — младших, оглядел оставшихся в живых наемников. Лица их постепенно светлели.

Этой дешевой уловке Тахарка обучился еще в королевской армии: что угодно стерпят люди, намекни им только на их превосходство. О боги, как же примитивны эти ублюдки!

Тахарка выдержал приличествующую данному случаю паузу и уже на ходу бросил:

— Посмотрим, чем все же здесь можно поживиться. На сей раз мы просчитались. Но сколько еще богатых добычей уголков ждут не дождутся нас. Отсюда рукой подать до границ с Аквилонией. Не заглянуть ли нам туда? Думаю, что-нибудь и для нас там найдется.

Солнце уже почти опустилось за лес, когда Конан заметил вьющийся над деревьями дымок. Поначалу он решил, что это дымит очаг, но тут же понял свою ошибку и ужаснулся: слишком черны и тяжелы были клубы поднимающегося дыма. Тахач тоже заметил дым. Безошибочный нюх охотника сразу сообщил ему, что же случилось на самом деле.

— Так. Горит солома, прутья орешины, шерсть… Дом горит, приятель…

Но Конан уже бежал, бросив свою оленину. Пикт последовал его примеру, но чуть медленнее. Ему хотелось по возможности уразуметь, какого рода неприятности ждут их на лесной вырубке.

Они приближались к цели. Первым добежал Конан и остолбенел от ужаса. Даже подходить ближе ему не понадобилось для того, чтобы понять — в живых он никого не застал. Конан увидел обгоревшие тела и содрогнулся, до того они были обезображены. Перед тем как продолжить свой кровавый путь, бандиты побросали мертвых киммерийцев друг на друга и подожгли. С трудом опознал Конан тело Наэфы…

Когда Тахач достиг становища, Конан накрывал обгоревшие трупы кусками материи. Мертвые бандиты валялись поблизости.

— Не позавидуешь им, глянь, как изуродованы, — указал на них Тахач. — Достойная жатва для четырех воинов. Даже члены Волчьего братства могут позавидовать.

Конан распрямился:

— Теперь мой долг предать их земле. И каменное надгробье тоже должен сделать я.

Воткнутое в косяк двери ритуальное копье с запекшейся почерневшей кровью привлекло внимание Тахача.

— Что это означает?

— Таким образом мертвые напоминают мне о моем долге: “Отомсти за нас. Наша кровь взывает к тебе!” Таков обычай нашего народа. Этим копьем Халга убил Наэфу.

— Что же ты собираешься делать?

— Клянусь Кромом, дурацкий вопрос!

Трудно было понять, чего больше сейчас в лице Конана: решительности или скорби.

— Лучше идти по свежим следам. Отправляйся, пока из соседних становищ не пришли родичи, дым-то виден издалека.

— Это правда. Ты со мной?

— Ну нет. Мертвые киммерийцы для меня всего лишь мертвые киммерийцы… А вот в родных краях я давненько не бывал.

— Не уходи так. Помоги мне разобраться в следах, тогда мне будет легче догнать этих подонков и расправиться с ними.

— Это запросто. — Тахач начал осмотр становища. Он оглядел и обнюхал каждую мелочь, каждый клочок ткани, каждый обломок копья, каждый след — все, на что Конан не обратил бы по неопытности внимания. Потом, взобравшись на стену, Тахач обошел становище кругом.

— Бандиты двинулись на юг.

— Пойдем глянем, нет ли чего там, где стояли их лошади…

По траве тянулись кровавые дорожки. Это была кровь раненых налетчиков. Неподалеку от становища приятели обнаружили поляну со следами лошадиного навоза. Поляна, укрытая за небольшой скалой, оставалась незаметной для защитников становища. Тахач исследовал все вдоль и поперек.

— Отсюда ушли семеро. Один ранен. Два боссонита, лучники, живы и тоже ушли: их нет среди трупов.

— Почему именно два?

— Ну, это проще простого, приятель. Вот обломки стрел. Один — с наконечником из рыбьей кости, другой — из оленьего рога. Стало быть, они принадлежали разным лучникам.

Конан знал, что боссониты весьма придирчивы в выборе оружия, и согласился с умозаключениями Тахача.

— Часть лошадей подкована по-гандерски, однако гандеров нет среди убитых. Конечно, лошади могли быть и крадеными.

— Были ведь у них свежие лошади, но уехали они на усталых. Похоже, ты прав. Два гандера тоже были в банде. Что тут еще есть?

Тахач покачал головой:

— Двое отстали от группы. Об остальных я ничего не знаю. Кто они, откуда родом? — Тахач подобрал с земли обрывок красной ткани. — Этот узор и раскраска мне не знакомы. Смотри! — Тахач указывал на лист с прилипшим к нему волосом. — Это волос из чьей-то бороды. Уж не знаю, кто этот тип, но борода его черна и курчава.

— Этих сведений достаточно, — сказал Конан, — я отправляюсь. Будет разумно, если я нагоню выродков еще до того, как они разбредутся кто куда.

Тахач еще раз огляделся:

— Мне тоже пора сматываться. Вот-вот нагрянут твои родичи. Ты бы дождался их: теряя во времени, ты можешь приобрести соратников для погони.

— Это заблуждение. Конечно, каждый киммериец месть за убитых соплеменников почитает делом чести. Однако если для этого дела надо покидать родное становище — они еще пять раз подумают. Для меня это слишком долго. Справлюсь и в одиночку. Тахач, я твой должник. Ты и твоя родня, я всегда в вашем распоряжении, если что. Я вернусь.

— Прощай, Конан. И удачи тебе.

Тахач еще не закончил говорить, а киммерийца уже и след простыл. Он словно испарился в воздухе, и Тахач, похоже, вовсе не рассчитывал снова увидеть его живым. Еще раз обойдя кругом становище, пикт двинулся на поиски брошенной оленины.

Глава 2

Всю ночь и половину следующего дня бежал Конан. Неутомимой киммерийской рысью мерил он холмы родной страны, пока не оказался на равнине, пограничной с боссонскими топями. Конские следы образовали что-то вроде непрерывного ручейка, хорошо различимого в тусклом лунном свете. Именно по этим следам двигался Конан.

Он рассчитывал, что всадники наконец остановятся и разобьют ночлег. Однако надежды его не сбылись. Трусливые наемники справедливо опасались задерживаться в киммерийских пределах. Но когда граница будет пересечена, они расслабятся и не будут так гнать лошадей. Этим-то и хотел воспользоваться Конан, без устали меря милю за милей.

Низкие тонкие облака нависали над равниной, по которой мчался Конан, и сквозь них сильно припекало солнце. Теперь Конан пожалел, что, подчиняясь первому порыву, он сразу рванул в погоню, не прихватив в становище еды и питья.

Понятно, что даже самый средний киммериец был на порядок выносливее обычного человека. Но и киммериец нуждался в подзаправке. Еще несколько часов такой гонки, и темп снизится сам собой. Силы действительно иссякнут. Хорош же он будет тогда один против семерых, пусть и усталых, бандитов.

Занятый этими мыслями, он едва не наскочил на распростертого в траве человека. Человек, как можно было заметить, еще дышал. На нем была одежда немедийца.

Конан молча лицезрел своего врага, чуть живого, но еще вполне пригодного для акта возмездия. В боку немедийца зияла смердящая рана. Видно, получена она была около суток назад.

Конан скользнул взглядом и по кровоточащим, разорванным мочкам ушей, и по содранной коже на пальцах рук и запястьях. “Эти выродки не могут расстаться даже с мало-мальски нужными вещами”, — ухмыльнулся он про себя.

Удирая, кто-то из наемников в припадке неуместного человеколюбия оставил умирающему флягу с водой, немного вяленого мяса и сыра.

Конан глотнул из фляги. Потом, сквозь сжатые губы, обрызгал лицо умирающего. Тот моргнул и вполне осмысленно уставился на Конана. Спутанная борода лежащего была черной, но не кудрявой.

— Меня убили, — пробормотал бандит.

— Точно. И случилось это не далее как вчера. — Конан оглядел рану, зиявшую в боку умирающего. — Похоже, это дело рук Мурчи, среднего из семейства Халги.

— Эти сволочи бросили меня здесь, точно я падаль какая-то… Митра покарает их…

— Раньше Митры надеюсь добраться до них я. Ну и кто же эти смельчаки?

— Чего ради я стану распинаться? Дай спокойно подохнуть.

— Ничего. Несколько часов ты еще протянешь, и каждый покажется тебе вечностью, ублюдок.

Покрытое смертной испариной лицо бандита стало совсем белым:

— Разве киммерийцы пытают?

— Лично я не испытываю от этого никакого удовольствия. Тем более когда речь идет о такой мертвечине, как ты. И тем не менее — дело не в моем желании или нежелании. Ты и твои дружки-ублюдки перебили моих родичей. Теперь моя обязанность — мстить. А ты упираешься, молчишь и задерживаешь меня. Мне просто придется тебя побеспокоить.

Конан подождал, пока смысл сказанного дойдет до самого сердца бандита.

— Для чего запираться? Эти выродки бросили тебя умирать. Разве друзья так поступают?

— Э, пропади все пропадом… Разрази их Сэт! — простонал немедиец, даже в этой критической ситуации показав себя приверженцем официальной религии. — Без меня их теперь шестеро. Муртан и Баллан — боссонские лучники, обычные воры. Потом гандеры: братья Гюнтер и Вольф. Эти опасны. Настоящие головорезы. У себя на родине они в розыске. — Лицо говорящего перекосилось от боли. Конан переждал, пока пройдет спазм.

— А остальные?

— Еще аквилонец. Зовут — Аксандриас. Хитрый, как бес, и изворотливый, как ядовитый змей. Базарный фокусник и шарлатан. Дурит мозги, что обладает какой-то магической силой.

— Дальше!

— Последний?.. Плюнул бы ему в рожу, если б смог. Начальничек… Из-за него-то мы и оказались в этой заднице. Тахарка, Сэт его побери. Он из Кешана. Лицо темное, как дубленая кожа. Но не кушит. Держится как генерал, болтает как король, а на деле дерьмо дерьмом, висельник вроде нас…

— И куда же он дернул?

— Были разговоры об Офире. Там сейчас война. В мутной воде проще всего сколотить команду из подонков. Под шумок всегда проще сорвать хороший куш.

— Ну что же, — Конан поднялся, — еда тебе не понадобится.

— Ты ведь должен убить меня.

— Пожалуй, оставлю-ка я тебя наедине с твоей смертью. Ты заслужил.

— Но ведь ты должен отомстить. Так убей же меня. — В голосе умирающего слышалась надежда.

— Ну, во-первых — лежачего не бьют. Во-вторых, я обещал не мучить тебя, только и всего. Ничем я тебе не обязан. Подумай лучше о своих грехах, пока за тобой не пришли оттуда.

И Конан двинулся дальше. Стоны и плач умирающего неслись ему вслед.

Теперь, когда у него появились еда и питье, пусть даже очень мало, он чувствовал себя уверенней. Походная жизнь приучила его довольствоваться крохами. Вяленое мясо и заплесневелый сыр тоже могут поддержатьего силы. А сейчас, чтобы осуществить свою месть, только силы ему и необходимы.

Тахарка чувствовал себя превосходно. Ему все нравилось: земля кругом цвела, воздух был свеж и приятно холодил легкие, лошадь под ним была отменной, и здоровье его не беспокоило. Все это позволяло ему находиться в благодушном настроении. И мысли Тахарки были все больше о приятном: о легкой добыче, о красивых женщинах, об игристом вине и вино-алых потоках вражеской крови.

Настроение всадников, следовавших за ним, резко отличалось от его собственного. Это не ускользнуло от внимания Тахарки и только лишний раз убедило, насколько сам он тоньше этих примитивных существ. И то верно, разве можно позволять обстоятельствам брать над собой верх? Ничто не должно отравлять ощущения радости жизни!

Аксандриас из Аквилонии нагнал Тахарку, и Тахарка улыбнулся ему. Из всего этого сброда только аквилонца считал Тахарка спутником, достойным себя. Он безошибочно разгадал в нем бесчувственного и безнравственного человека, корыстолюбивого и коварного. Это их роднило.

Для угрюмых и строгих гандеров, для трусоватых боссонитов все же какие-то правила игры существовали. Аквилонец же все, что стояло на пути к удовлетворению своих низменных инстинктов, считал химерой. О законобоязни и порядочности он знал понаслышке.

— Командир! Наши спутники разочарованы. Из тяжелого похода они возвращаются с пустыми руками.

— Пустой кошелек всегда повод для расстройства, — отвечал Тахарка. — Но это поправимо. И вообще, нашей жизни можно даже позавидовать: мы не ишачим с утра до ночи, чтоб заработать себе на лишний кусок в старости. Наш удел — благополучие в обмен на минуту риска. В этом-то вся и прелесть. Видишь тот холм? Не исключено, что за ним мы найдем свое богатство.

— Я согласен, хозяин.

Аквилонец провел рукой по своей обильно умащенной ароматическими маслами светловолосой голове. Легкая шелковая безрукавка лишь подчеркивала мужественную красоту его загорелого торса.

— Они темные и безграмотные бродяги и мало смыслят в жизни. Не то что мы с вами, хозяин. Вот теперь они решили, что удача навсегда отвернулась от нас.

Вольно или невольно аквилонец попытался поставить себя на одну доску с Тахаркой. Подобная нелепица развеселила господина. Он ехал и улыбался в свою красивую бороду.

— Так смотрят на жизнь глупцы. Смерть сотоварищей они считают неудачей. А вот о том, что сами уцелели, они почему-то забывают.

— Ну, я-то это понимаю. Однако стоит ли быть слишком строгим к этим беднягам. Они просто отстали от жизни. Да и понять их все же можно. Когда нас было тридцать — это была сила. И опасность для нас представляли разве что регулярные войска. Но встреча с ними маловероятна. Теперь нас шестеро. Мы стали уязвимей. Ну так что же? — Аквилонец, подражая своему господину, благодушно улыбался, всем своим видом показывая, сколь мало волнуют его подобные проблемы. Его красные бархатные штаны были кое-где заляпаны грязью. Узкий аквилонский меч и кинжал, украшенные драгоценными камнями, блестели на солнце. Всем своим видом он старался подчеркнуть свое привилегированное положение второго в банде.

— Они не в состоянии правильно оценить положение вещей, — опять заговорил Тахарка. — Действительно, в Киммерии нам досталось. И что с того? Ничего на свете не восстанавливается с такой быстротой и легкостью, как люди. Каждый мнит себя незаменимым, но это не так. — Тахарка разглагольствовал со вкусом. — Дорогой мой Аксандриас, знай, сколько бы человек ни было у тебя в подчинении — десяток или десятки тысяч, рабы или свободные, — все они мусор, ничто. И если тебе для достижения твоих целей необходима их смерть — они должны умереть. Если тебе нужна их жизнь — бери ее.

Так, покачиваясь в седлах, беседовала меж собой эта милая парочка.

— Мудрые слова, господин.

— Вот и здесь мы должны раздобыть поживу. Надо все хорошенько разнюхать. Говорят, здешние земли богаты.

— Но охраняют их крепко. Я хорошо знаю эти места, недаром имя мое выбито на стене самой знаменитой местной тюрьмы.

— Вот оно что! Но ты был молод и глуп. Рядом не оказалось доброго советчика. Сейчас ведь другое дело. Послушай, — Тахарка стал серьезным, — мы наверняка уже оторвались от возможных преследователей… — Он быстро нагнулся и вытянул из стремени запутавшийся там полевой цветок, потом, поднеся цветок к лицу, с удовольствием втянул медовый аромат.

— Так оно и есть, скорей всего. Обычно киммерийцы даже ради мести не покидают пределов родины. Разве что в виде исключения…

Тахарка потянулся в седле:

— Тогда пора малость подразмяться. В конце концов, чтобы выиграть, надо рискнуть, а воровская стезя — беспокойная, это всем известно.

— Если мы попадемся в лапы местных жителей, кого-нибудь из нас непременно вздернут. Даже в родных землях мы остаемся чужаками. Хорошо бы выбраться отсюда поскорее. Немедия — подходящее место для того, чтоб расслабиться, и Офир близко…

— Чушь все это собачья. Нам необходимо взбодриться. Слабакам, которые не в состоянии облапошить здешних простофиль, не место в моем отряде. Я знаю слабую точку моих людей: их надо поощрять, а не запугивать. Надо поднять боевой дух, даже если это сопряжено с риском. А уж потом продолжим наш путь!

Аквилонец с улыбкой кивнул, подумав при этом, что подобный сентиментальный бред может прийти в голову лишь тому, кого разыскивают в других краях. К тому же Тахарка был главным, да и расправа его со злополучным аргосийцем была еще свежа в памяти. И Аксандриас благоразумно промолчал.

— Муртан, Баллан, — бросил через плечо Тахарка. — Гоните вперед да разнюхайте, нет ли здесь какой легкой добычи. Если что-нибудь заприметите — живо к нам. Приглядывайтесь к небольшим группкам купцов, кто путешествует со своим товаром. А если поблизости есть город — нам больше ничего не надо. Имейте в виду, мы — почтенные торговцы лошадьми.

Когда Тахарка вновь обернулся к аквилонцу, всадников уже и след простыл.

— Упавших духом людей надо всегда чем-то занимать. Что-то для поднятия настроения — ну, маленький разбой, например. Это восстановит чувство юмора. Вот доберемся до ближайшего базара, сплавим лошадей, деньжата и заведутся.

— Жду не дождусь, хозяин, — отозвался с улыбкой аквилонец.

Шестые сутки преследовал Конан убийц. Наконец набрел на следы их разбойной деятельности. В сущности, ничего, кроме сотен и сотен безымянных отпечатков ног и копыт, на дороге не было. Но в воздухе витал запах смерти. Конан внимательно изучил дорогу. В одном месте следы лежали особенно густо. Кое-где были заметны припорошенные землей кровавые пятна. Видно, кому-то было выгодно, чтобы пятна остались незамеченными. И все же они проступали сквозь землю, и жирные рои мух кружились над ними. По запаху и по особенно шумному кружению мух набрел Конан на канаву и еще издалека увидел брошенные в ней трупы. Жертвами бандитов на сей раз оказались купец с женой и двое их слуг.

Даже издалека было видно, что вся их одежда испачкана кровью. Видимо, поэтому грабители не сняли ее. Остальным они не побрезговали: судя по характеру повреждений — кольца и серьги они сдирали с живых людей.

Еще раз оглядев печальную картину, Конан поспешил прочь. Ему совсем не улыбалась возможность быть застигнутым местными королевскими гвардейцами. Им только дай волю: хватают первого попавшегося и волокут в тюрьму. Чаще всего они бывают правы. Но кто станет разбираться и докапываться до истины в случае с оборванным и по самые уши грязным варваром, каким и был сейчас Конан. Да и души убитых сейчас наверняка рыщут по округе, следует опасаться их мести.

"Что ж, чем больше трупов оставят на своем пути эти ублюдки, тем проще будет найти их", — решил про себя Конан. О такой вещи, как закон, киммериец имел весьма смутное представление. Однако неоправданная жестокость и необузданная жадность были ему отвратительны. Поквитаться с этим человеческим отребьем — вот цель его жизни. "Это будет настоящий подвиг!" — подумал Конан и с новыми силами рванулся в погоню.

Больше всего Конан опасался, что следы бандитов потеряет из виду. Или что бандиты разбредутся кто куда. Поди тогда ищи их по всему свету! Вот попалась бы на пути гора, он моментально выследил бы их с вершины.

Наверняка бандиты сбавили темп. "Теперь необходимо знать, какое нас разделяет расстояние. А то, не ровен час, наткнусь на них в темноте", — думал Конан. Он прекрасно сознавал всю опасность своего положения, ведь здесь, на равнине, вряд ли ему одному удалось бы одолеть шестерых.

Так, идя по склону, набрел Конан на городские стены. Построен город был своеобразно: приземистые крепостные стены соседствовали с треугольными очертаниями высоких и узких домов. Городские ворота тоже были треугольной формы. Перед воротами простирался широкий зеленый луг. Горожане использовали его как выгон для скота.

Похвастаться опытом городской жизни Конан, естественно, не мог. Но он сообразил, что скот, пригнанный путешественниками или кочующими торговцами, должен пастись тут же, вместе с общественным.

Теперь его задачей было выяснить, здесь ли находятся лошади бандитов. Однако Конан не спешил проявлять интерес. Это могло вызвать подозрения и спугнуть его врагов. И, с подчеркнуто равнодушным видом отвернув лицо от пастбища, Конан последовал к городским воротам.

В воротах Конана остановил страж. Он внимательно оглядел юношу, его оружие.

— Кто ты, киммериец, и что тебе надо в нашем городе?

Конан с усилием подавил в себе желание проткнуть копьем брюхо этого нахального сторожевого пса. Проламливать ему череп близлежащим булыжником он тоже не стал.

Конан трезво подумал о том, что, кроме неприятностей, ничего с этого не поимеет. Да и вряд ли он что-то сможет доказать горожанину, ведь понятия о чести в городе совсем иные. К тому же перспектива отсидки в местной тюрьме не прельщала Конана, ведь его цель — погоня.

— Я — Конан. И нужен мне кое-кто, прошедший недавно через эти самые ворота. Не встречался ли тебе темнокожий тип, а с ним аквилонец, двое гандеров и двое боссонитов? Похоже, они привели сюда на продажу лошадей.

— Что-то странное ты говоришь, парень.

Об убийствах неподалеку от города Конан решил пока промолчать.

— Дело у меня к ним. Ничего противозаконного, можешь не беспокоиться.

— Мне ничего не известно, но ты можешь войти в город. И лучше помалкивай о тех людях, а не то накличешь на себя беду. Хотя не исключено, что я знаю одного человека и, не исключено, ему интересно будет поболтать с тобой о тех, кого ты разыскиваешь.

Конан был слегка озадачен. В задумчивости прошел он через арку с треугольным навершием в туннель, ведущий сквозь крепостную стену в город. Было ясно, что страж о чем-то умалчивает. Интриги и недомолвки цивилизованного мира были чужды Конану и раздражали его. Потому он решил, что вечером еще вернется к городским воротам и вытрясет из охранника всю правду.

Все эти дни погони Конан много бегал и мало ел. Его мучила жажда, а кожа обтягивала кости. В котомке, которую подобрал он возле умирающего бандита, нашлось несколько монет.

"Самое время отдохнуть и подкрепиться", — решил порядком измотанный юноша.

У первого встречного выяснил он, что единственная в городе таверна расположена тут же, рядом, у ворот. Таверна оказалась приземистым зданием из камня и дерева. Маленькие окна тускло поблескивали, а из трубы в дальнем конце крыши валил дым.

Входя, Конан едва не стукнулся лбом о притолоку и вовремя пригнулся. Выбрав уголок потемнее, Конан прислонился к стене и огляделся. Когда глаза его привыкли к скудному освещению, он смог разглядеть большое помещение с двумя широкими длинными столами посередине. С одной стороны был очаг, над которым жарилось на вертеле мясо. С другой — занавесь, отделяющая часть комнаты. У этой занавески, в самом углу, заприметил Конан чью-то скрюченную, обмотанную тряпками фигуру. Сверху на нее было наброшено еще что-то вроде одеяла.

К Конану приближался хозяин таверны.

Короткий передник, о который хозяин вытирал мокрые руки, едва прикрывал жирную грудь и волосатый живот.

Толстяк подозрительно оглядел полуголого киммерийца, покачал головой и спросил:

— Тебе чего, чужестранец?

— Поесть и место для ночлега. Деньги у меня есть.

— Мясо еще не готово, — хозяин указал на вертел, — хлеб вот-вот доставит пекарь, так что подожди немного, а вина могу тебе принести, это у нас в любое время — пожалуйста.

Пить Конану хотелось давно, и все же вино натощак — гиблое дело.

— Покажи, где я могу лечь. Посплю несколько часов, потом поем. Мне предстоит погоня, надо беречь время.

— Как скажешь. Идем, покажу место для сна.

И хозяин повел Конана в тот конец помещения, где была занавеска, именно туда, где заприметил он скрюченную фигуру. Хозяин отдернул занавеску, и Конан увидел дверь. В этот момент фигурка вздрогнула. Конан, к своему удивлению, обнаружил, что это женщина со светло-коричневыми волосами, вернее даже, девушка одних с ним лет. Черты ее лица поражали значительностью и правильной красотой, которую портил кружок черной кожи, закрывавший левый глаз девушки.

Взгляд Конана задержался на сидящей, та в свою очередь как-то чудно глянула на киммерийца.

Комната, в которую ввел Конана хозяин, была разгорожена занавесками. Хозяин зажег свечу, и Конан бросил на пол свои вещи.

— Неплохо. А что это за девка у двери? Как-то странно она посмотрела на меня.

— Ерунда. Это Сумасшедшая Калья. В этих краях ее хорошо знают. Всех мужчин она считает подлецами, так-то…

— У нее взгляд ястреба. Видел я однажды такого. И что же в ней такого особенного?

— Ее считают опасной, и никто не знает, что с ней делать. Вообще-то здесь полно всяких шлюх. Но эта пришла из района боевых действий. Она разыскивает какого-то типа, которому должна отомстить. А может, этот тип существует лишь в ее больном воображении. Королевские гвардейцы ее не трогают, потому что она сумасшедшая, да к тому же благородных кровей. Сюда, ко мне, она наведывается лишь изредка. Деньжат у нее хватает, чтоб только заплатить за еду и ночлег, откуда деньги — не наше дело. Она заявилась сюда ночью, и до сих пор спала. Она всегда так спит, прислонившись спиной к стенке. — Толстый хозяин ухмыльнулся. — Отмыть ее, так неплохая деваха получится.

Дальше поддерживать разговор Конан не стал. На сумасшедших девиц у него ни сил, ни времени не было.

— Разбуди, когда обед будет, — бросил он, снимая пояс. Предусмотрительно сжав рукоять меча, Конан улегся и тут же провалился в сон.

Проснувшись, киммериец инстинктивно потянул меч из ножен, и этим до смерти напугал пришедшего его будить мальчишку—прислужника.

— Господин, вы просили разбудить вас к обеду.

Кивнув мальчишке, Конан убрал меч. У дверей стоял бочонок с водой. Слегка омывшись и обтеревшись несвежим полотенцем, Конан отодвинул занавеску.

Народу уже набилось прилично. Некоторые посетители с любопытством уставились на Конана. Сумасшедшая сидела у занавески в прежней своей позе, однако голова ее была высоко поднята, и единственным своим глазом она хищно разглядывала посетителей.

Усевшись с краю за стол, Конан взял из общей миски приличный шмат мяса. Неизвестно, когда он снова сможет поесть, поэтому подкрепиться Конан решил солидно. Мальчишка подал ему чашу с красным вином, и Конан принялся за еду.

Конан самозабвенно расправлялся с мясом и поначалу не заметил неопрятного человека в потертой шерстяной рубахе, усевшегося напротив. В свою очередь и незнакомец, прежде чем глянуть на Конана, залпом опорожнил чашу с вином, услужливо поднесенную мальчишкой, причем капли вина повисли на его неухоженных усах.

Напившись, незнакомец улыбнулся, обнажив гнилые зубы:

— Я слышал, тебя интересовали некие путники, которые, возможно, провозили на продажу лошадей… Я — Рарио, торговец лошадьми. Не исключено, что я смогу быть тебе полезным…

— Те, кто меня интересуют, — бандиты. Южанина зовут Тахарка, аквилонского выродка — Аксандриас, еще там двое гандеров…

Собеседник приложил палец к губам, показывая, что надо молчать.

— Потише—ка, приятель. Тут много лишних ушей.

— Тут нет никакой тайны. Эти твари — враги для всех. А мне они сильно задолжали. И никакие боги им не помогут.

— Не горячись, киммериец. И поговорим лучше в другом месте, за пастбищем, к примеру. Шепни охраннику мое имя, и он тебя пропустит. Заканчивай со жратвой и приходи.

Сунув что-то хозяину, Рарио вышел из таверны. Обглодав последнее ребрышко, Конан потянул руку за новым куском и заметил рядом, за своей скамьей, фигуру, закутанную в темную ткань. Это была Калья. Присмотревшись, Конан понял, что укутана она в широкое одеяло из грубой коричневой холстины, посередине которого проделана дырка для головы. Время от времени одеяло сползало, но даже тогда невозможно было определить, что же надето под ним.

— Давай поболтаем, — прямо заявила она.

В собеседниках Конан сейчас не нуждался, но прогонять сумасшедших в Хайбории было не принято. Он молча кивнул на скамью против себя и велел мальчишке принести еще чашу с вином.

— Я — Калья. Меня считают сумасшедшей, тебе уж, наверно, сказали.

Голос ее напоминал воронье карканье и мало подходил молодой девушке.

В неверном свете сальных свечей Конан разглядел шрамы по обеим сторонам шеи говорившей. Видно, когда-то, когда Калья была еще ребенком, кто-то повредил ей голосовые связки, потому и голос ее стал таким резким. Конан отпил вина. Что ж, мир, в котором они росли и живут теперь, жесток. Мало ли что с кем могло случиться! Его это не касалось.

— Ты знаешь мое имя. Скажи теперь свое. С виду ты киммериец.

— Точно. А зовут меня Конан. — Мальчишка принес чашу с вином и поставил перед девушкой. Сквозь вертикальный прорез в одеянии девушка выпростала левую руку. Конан с изумлением увидел на этой руке перчатку из плотно пригнанных друг к другу металлических пластинок.

— Ты кое-кого ищешь. Я слыхала твой разговор с этой свиньей Рарио. Мне тоже нужен один человек. Судя по всему, он среди тех, кого ищешь ты.

— А мое какое дело? Съешь лучше чего-нибудь. — Конан указал на мясо.

— Мне нечем платить.

— Я угощаю. Люди, которых я ищу, одолжили мне, сами не подозревая того, эти деньги, — хмыкнул киммериец.

Впрочем, угощая девушку вином, Конан надеялся, что, порядком выпив, та уснет и избавит его от не слишком приятной необходимости общаться с сумасшедшей. Однако девушка была голодна и хорошо ела.

Некоторое время они помолчали. Никто из посетителей таверны не изъявлял желания вступить с ними в беседу, и это вполне устраивало Конана.

Хорошо, что он не видел себя со стороны. Мало кто решился бы заговорить с такой веселенькой парочкой: полуголый киммерийский волчонок и сумасшедшая в одеяле… Даже в таверне на большой дороге такое не каждый день встретишь!

Калья, видимо, наелась. Она откинулась и вытерла рот краем грязного одеяла. Все это она проделывала левой рукой, и Конану было любопытно, есть ли вообще у нее правая.

— Ты не ответил, киммериец. Зачем ты идешь по их следу?

— Не ответил и не отвечу.

С чего бы это он стал посвящать кого-то в свои планы. А эту сумасшедшую девчонку и подавно.

— Ты называл Рарио имена. Аксандриас. Это тот, кого я ищу.

То, как девушка подняла голову и взглянула своим единственным глазом, заставило Конана содрогнуться. Сейчас она походила на жаждущего мести демона.

— Об этом человеке я знаю лишь то, что он аквилонец и что зовут его Аксандриас. Но в Аквилонии их сотни, согласись.

— Но это тот. Я знаю. Этот мерзавец морочит народ на базарах. Делает вид, что он колдун.

— Да, слышал о нем такое, — неохотно поддержал разговор Конан. — Но видеть его не видел. У меня к нему самое короткое дело на свете. Короче не бывает. К нему да к остальным пятерым.

В сильном возмущении девушка так стукнула по столу ладонью, что некоторые посетители обернулись.

— Митра вняла моим мольбам! Скоро я с ним посчитаюсь!

— Это не мое дело. И вообще, я здесь попусту трачу время. — Конан встал. Вслед за ним поднялась и Калья.

— Ты идешь на встречу с Рарио. У меня тоже дело к нему. Я с тобой.

— Это тебя не касается, женщина.

— Касается. Еще как. Расплачивайся — и пойдем.

Спорить было бесполезно. Конан расплатился и вышел в сопровождении Кальи на темную улицу. Конан заметил, как ходит девушка. Тут было над чем подумать. В ее походке не было ничего от кокетства городской красотки, но все от твердой поступи воина. Калья едва доставала своей головой ему до плеча, и тем не менее теперь до Конана дошло, почему хозяин таверны счел ее опасной.

— Ты хочешь отомстить, не так ли, киммериец?

— А тебе-то что?

— Потому что сначала — моя месть!

— Тише. Мы у ворот.

Молча приблизились они к городским воротам. Страж был тот же, что и утром.

— А, это ты, варвар! Кто это с тобой еще? Да это же Калья! Чего тебе здесь…

Легким тычком ладони в лоб Конан пресек словесный поток стражника. Затем схватил его за ворот и пару раз приложил головой о стену позади ворот.

— Ты всегда такой любезный или только по пятницам?

— Но, — стражник едва ворочал языком, — но она-то зачем здесь? — Он снова потерял сознание. Потом, придя в себя, опять заговорил: — Послушай, я тут стою по приказу Рарио. Я обязан ему, он выкупил меня из плена, понимаешь. Сегодня он велел мне отстоять две смены. — Лицо стражника исказилось. Не ясно, что это было — дурнота или страх. Перед ним с каменным выраженьем лица стоял безжалостный дикарь, а из-за плеча его выглядывала сумасшедшая женщина, жаждущая, казалось, свежей крови.

— Да плюнь ты на него, Конан. Хозяином этого пса может стать любой, в чьем кармане водится мелочь. Пойдем искать Рарио, он должен что-то знать.

Конан отбросил обмякшее тело на дощатую мостовую.

— Лежи тихо, а не то…

Ни единого звука не услышали они за собой, выходя за ворота.

Светила луна. В ее свете пастбище отливало сиреневым. Посреди выгона мальчишки-пастухи разожгли большой костер. Его всполохи высвечивали прекрасные силуэты пасущихся лошадей.

Конан и Калья мгновенно оценили обстановку и двинулись к костру.

Пастухи подняли головы.

— Ну что, ребятки! Не пора ли пересчитать лошадей? — Дети встрепенулись, молча поднялись и пошли пересчитывать.

— Аксандриас мой, — коротко бросила Калья. — Остальных бери, а этот — мой, и не трогай его, понял?

— Девочка, — вкрадчиво начал киммериец, — с тобой однажды дурно обошлись. Конечно, твоя месть справедлива. Но мое право — найти их и перебить всех до одного. И не путайся у меня под ногами.

— Еще чего! Я всю свою жизнь с самого детства посвятила этой мести, — единственный глаз Кальи, казалось, излучал свет ненависти, — и ты думаешь, что теперь, когда цель моя близка, я позволю грязному дикарю вроде тебя помешать мне? Не на ту напал. Ты думаешь, я просто истеричная девка? А ну посмотри, немытая ты скотина!

Молниеносным движением она скинула через голову одеяло. В руке ее, как по волшебству, оказался меч.

Переход от миролюбивой девушки к разгневанной фурии был слишком неожиданен. Конан остолбенел. Этот воинственный выпад озадачил даже его. Собственно, внешний вид Кальи тоже мог выбить из колеи любого. Под одеялом на девушке почти ничего не было, а то, что было, служило защитой от оружия. Правая рука от запястья до плеча была покрыта маленькими стальными пластинами, металлические щитки закрывали также голени и колени, а правое бедро плотно облегал кусок колец. Правую грудь защищала металлическая чашечка, закрепленная обручем вокруг спины. Перчатку на левой руке Конан видел и раньше. Все остальное было голым, если не считать коротких кожаных штанов и закрепленного вокруг талии широкого кольчужного пояса.

— Берегись, женщина! — крикнул Конан. Первый раз в жизни он был вынужден вступить в схватку с женщиной. Но сейчас терпенье его лопнуло. К тому же в противнике Конана было слишком мало от женщины и слишком много от дикого зверя.

Меч девушки был мал, узок и слегка изогнут. Рукоять прикрывала что-то вроде чашечки из металлических прутьев. Таким образом часть руки была почти полностью защищена. Сразу было видно, что девушка прошла хорошую воинскую школу: она умела выбрать оружие, экипировку. Она знала, с какой ноги лучше выступать. В общем, она была сильным противником. Конан понял это прежде, чем Калья успела скинуть одеяло, и принял оборонительную стойку.

За те доли секунды, пока девушка становилась в позицию атакующего и наступательно, снизу, направляла свой меч, Конан сумел подставить ей подножку. Падая, она выхватила обоюдоострый кинжал и нанесла им удар сверху.

Кинжал прошел в паре миллиметров от горла киммерийца и легко оцарапал висок. Если б Конан хоть чуть-чуть замешкался, он был бы уже мертв.

— О, Кром! Ты что, и в самом деле сумасшедшая? Мы же вроде и не ссорились. Ты просто взбесившаяся девка!

Калья поднялась на ноги.

— Не смей звать меня девкой, придурок! И убери свой меч. Не хочу брать на свою совесть еще один труп.

Остерегаясь внезапного выпада, Конан медленно двигался по кругу. Он хотел встать так, чтобы свет падал девушке на глаза. Калья тоже двигалась по кругу, стараясь при этом всячески избежать попадания света в глаза. Она вся сжалась, чтобы доспехи прикрывали жизненно важные органы. Этим древним способом защиты она владела в совершенстве, и он часто выручал ее.

— Ну, давай, давай! — подзадоривала девушка Конана.

— Давай, киммериец! — раздался знакомый голос.

К дерущимся приближались двое. Еще несколько теней можно было различить поодаль от костра.

Конан выхватил меч. Зубы его радостно блеснули. Наконец-то бредовая ситуация с этой девицей закончилась. Теперь появился действительно достойный противник. На одного из подошедших упал свет костра. Конан узнал Рарио.

— Киммериец, ты приносишь несчастья. Слишком много дурацких вопросов задаешь.

— Я ищу Тахарку и его людей. Скажи мне правду, и я свалю отсюда со всеми своими несчастьями, о которых ты что-то здесь болтаешь. Кстати, что это за несчастья?

— Ты болван или прикидываешься? — усмехнулся Рарио. — Я думаю, твое простодушие просто маска. Мне совершенно ясно, что ты и эта девица, вы сговорились изображать незнакомых людей. Вы в сговоре и хотите выведать что-то, что вас интересует.

— Перестань молоть чушь. Говори лучше, чего тебе надо.

Дикарь казался Рарио слишком наивным.

— Парень, ты что, не понял? Те, кого ты ищешь, — опасные бандиты. Они опасны по всем статьям. Можно схлопотать не только от них самих, но и от властей, которые их разыскивают. И вообще от всех, кто имеет с ними дело. Так что тебе не везет. — Прищурясь, Рарио разглядывал Конана. — А им всего—навсего нужен честный торговец, имеющий на торговлю все права. Им нужно, чтоб не было глупых вопросов, и за ценой они не постоят. Чего скрывать. Ну, приходил ко мне Тахарка пару дней назад, ну, купил я у него лошадок за хорошую цену. — Рарио усмехнулся, и в ушах его сверкнули золотые кольца.

— Я не спросил ничего особенного. Просто был ли здесь Тахарка, а если был, то в какую сторону отправился.

— Ну вот, малыш, ты опять за свои расспросы. — Клинок сверкнул в руке Рарио. — Торговля лошадьми — дело легкое и прибыльное, пока кто-то не появится да не начнет вынюхивать, откуда лошадки, а вдруг их украли, а может, и что еще похуже. Слово за слово, потом вмешаются власти, и конец моей торговле, да и мне самому. Понятно?

— Так это из-за каких-то не случившихся еще неприятностей потрясаешь ты ножом? Краденые лошади послужили причиной цирка, который ты устроил на потеху своим работникам?

— Хватит, дикарь! У нас тут не принято действовать вот так, в лоб. Не в наших это правилах, и нечего лезть тебе куда не следует. Что-то слишком хлопотно с тобой… Эй, ребята, проучите-ка этого простачка!

Те, что раньше казались тенями, превратились в трех здоровенных мужиков. К тому же отлично вооруженных. Двое из них напали на Конана. Они здорово поднаторели в своем деле. Видно, торговцу лошадьми часто задавали лишние вопросы.

Атаковали его с двух сторон. Один старался попасть мечом Конану в голову, другой метил по ногам. Вместо того чтобы избавиться сначала от одного из нападавших, Конан вступил в бой сразу с двумя. Он одновременно и подпрыгивал, подтягивая колени к подбородку, чтобы спасти ноги, и отражал удары меча над своей головой. Один из ударов он не блокировал, а успел наотмашь ударить противника по плечу. Рука, все еще сжимавшая рукоять меча, отлетела в сторону. На предплечье киммерийца осталась лишь легкая царапина. Конан еще раз высоко подпрыгнул и, приземлившись лицом к лицу с другим противником, сильно двинул мечом ему в живот. Меч Конана вышел из-под лопатки врага. Вырвав меч, Конан ударил снова, повредив все нутро своего противника. Кровь полилась рекой. Тем временем Конан снес голову с плеч все еще стоявшего в столбняке безрукого воина: слишком долго он стоял,

потрясенно разглядывая свою отрубленную руку.

Только теперь Конан заметил, что с третьим воином бьется Калья, а на него самого с перекошенным от ненависти лицом прет сам Рарио.

Их клинки скрестились. Конан едва не проткнул торговца, но тот вовремя увернулся. Следующие не слишком сильные удары Рарио более или менее удачно парировал, при этом все больше открывая свой правый бок. Однако последний удар оказался смертельным. Меч Конана через нижнюю челюсть прошел торговцу в горло. Все было кончено.

Вытащив из трупа меч, Конан обернулся в сторону Кальи и застал развязку боя. Поманив противника не защищенным доспехами боком, она перекрестным ударом меча и кинжала, зажатых в обеих руках, разрубила ему шею. Воин качнулся и упал прямо в костер, подняв столб искр.

Отвратительно запахло жженым мясом.

— Пошли отсюда, киммериец. — Калья вытерла лезвие о траву.

— Не слишком-то красиво, но зато как быстро и сильно! Кто учил тебя драться на мечах?

— Учил? Детка, киммериец рождается с умением владеть мечом. И потом, что значит «пошли»? Иду по следу бандитов я. А ты идешь своей дорогой.

Калья опять влезла в свое одеяло.

— Послушай, мы ведь ищем одного и того же человека. Разумней будет объединить усилия. Подумай. У себя в горах или на болотах тебе, может, и правда цены нет. Здешние заставы и кордоны, ты, пожалуй, тоже сможешь обойти. Но путь впереди долгий. Тебя ждут большие города юга. В их каменистых стенах ты затеряешься, как дикое животное без роду и племени. Потом тебя схватят, бросят в тюрьму. Потом опоят и продадут в рабство. И все это случится еще до того, как ты найдешь Тахарку. А мне те края хорошо знакомы, я родом оттуда.

Нельзя сказать, чтоб этот поучительный тон пришелся по вкусу Конану. Но здравый смысл подсказал, что девушка права. Как цивилизованному человеку нужен проводник в диком мире, так и дикарю нужен помощник в мире цивилизованном. Пока Конан обтирал о траву свой меч, решение созрело.

— Уговорила. Идем вместе. Ну, до тех пор, по крайней мере, пока я смогу тебя выносить.

— Может, мне раньше надоест. Пойдем глянем, что там за лошадиное мясо пасется, а то, не ровен час, сторож осмелеет и решит взглянуть, что за шум тут был. До тех пор мы должны убраться подальше.

Глава 3

Банда Тахарки продвигалась к восточным границам Аквилонии. Большие города они объезжали стороной: слишком много там королевских войск и королевских соглядатаев. Тахарка был доволен взятым темпом. Подавленность, в которой пребывали пятеро его спутников после неудачи в Киммерии, у них прошла. Несколько новых головорезов вступили в банду. Здешняя земля неплодородна. Много богатых купцов, к тому же они часто путешествуют без охраны. Приходилось действовать чисто. Ни одного свидетеля не должно оставаться в живых, ни одного, кто может поднять тревогу.

У каждого бандита было свое добротное оружие, отменный конь в прекрасной шемитской сбруе. Тахарка был твердо уверен, что ничто не веселит так сердце охотника за легкой поживой, как туго набитый кошелек, хорошая лошадь и красивая одежда.

— Хозяин, — обратился к нему один из гандеров, — сколько времени скачем мы почти без передыху, ночуем под открытым небом. Может, пора и отдохнуть? Потратим часть денежек в ближайшем городе, что скажете?

К этой идее Тахарка отнесся благосклонно. Ведь один из секретов управления людьми в том и состоит, чтобы понемногу уступать их желаниям. От места своего последнего злодеяния они отъехали уже много миль. Погони видно не было.

— Я согласен, — отозвался как можно более душевно Тахарка. — Эй, Аксандриас, есть ли здесь поблизости приличный город?

Польщенный аквилонец приблизился.

— В четверти лиги отсюда — развилка. Если повернем к востоку, окажемся еще дотемна в Кротоне. Он расположен на пограничной земле. И Аквилония, и Немедия зарятся на него, но при этом город никем не контролируется. Разве что бандитами со всего света. Подходящее злачное место, лучшего и желать нельзя.

— То, что надо! — воскликнул Тахарка. — В Кротон!

Бандиты завопили от восторга.

На закате банда въехала в полуразрушенные городские ворота. Кротон вполне соответствовал описанию аквилонца: это был настоящий разбойничий притон. Городская стена была полуразрушена. Возле нее пасся разнообразный скот — лошади, мулы, верблюды. Боссониты и гандеры во все глаза уставились на этих диковинных двугорбых животных. Такого они у себя на родине не видели.

— Сэт их всех разрази! — проворчал Тахарка. — Похоже, здесь пересеклись контрабандные пути всего мира!

— Так точно, хозяин, — немедленно поддакнул Аксандриас.

Никто не обратил внимания на вновь прибывших в этом разношерстном и разноликом городе. Они быстро смешались с толпой. На рынке встретил их разноязыкий гомон. Чьей только речи тут не раздавалось. Преобладали же в общей массе уроженцы Аквилонии и Немедии, но были и шемиты, и офирцы. Можно было встретить гипербореев, нордхаймеров, бритунийцев.

Сам рынок представлял собой сказочное зрелище. Разнообразие красок, запахов и звуков кружило голову. Контрабандисты привозили сюда товар. Изобилие ярких тканей, драгоценности, стеклянная посуда, оружие… Сложные запахи затмевали даже зрительное впечатление. Воздух представлял собой сложную смесь ароматов благовоний, пряностей, дурманящих зелий. Среди товаров, как и ожидал Тахарка, преобладали контрабандные. Перегнувшись в седле к человеку, разглядывающему прилавок с оружием, Тахарка спросил:

— Приятель, посоветуй, куда направить усталые стопы путешественникам с деньжатами. Хочется отдохнуть и поразвлечься.

Человек махнул рукой в сторону какой-то узкой улочки.

— Вон туда. Улица Тысячи Развлечений. Спросите "Райский приют". Это постоялый двор. Там найдете все, чего ваша душа ни пожелает. Только следите получше за своими шмотками и кошельками, везде полно ворья.

Тахарка поблагодарил, и вся компания двинулась вдоль шумной, заставленной многочисленными лотками улицы. Разнообразие вываленных на прилавки товаров могло привести в восторг любого. Бросались в глаза полуодетые, а то и почти совсем голые женщины, делали призывные жесты с балконов всем проходящим мужчинам.

На каждом шагу встречались подозрительные сооружения вроде небольших храмов. Непристойные скульптуры и изображения на портиках ясно давали понять, что поклоняются здесь самым сомнительным божествам.

Наконец они увидели то, что искали. Постоялый двор "Райский приют". Поскольку город представлял собой большой перевалочный пункт, то и размеры "Райского приюта" поражали воображение. Поручив своих лошадей конюхам, бандиты через широкие ворота ввалились на постоялый двор. Вся постройка напоминала восточный караван-сарай. Первый этаж представлял собой громадный двор под открытым небом. Вокруг двумя ярусами располагались галереи. Пол был вымощен мраморной плиткой. В одном углу двора располагался фонтан, в другом — небольшая арена для гладиаторских боев. Этот вид спорта, запрещенный в Аквилонии и Немедии, здесь вовсю процветал — грубые забавы были особенно по вкусу местной уголовной публике, не отягощенной присутствием строгой власти.

В обширном дворе "Райского приюта" шумело разноязыкое и разноплеменное общество. Отыскав свободный стол, Тахарка со спутниками уселся. Тут же подскочили рабы. Вскоре стол был заставлен едой. Тахарка почувствовал себя вполне в своей тарелке. Вольготно развалясь, он отдавал направо-налево приказания: приготовить место для ночлега, накормить лошадей и главное — поскорее начинайте развлекать! И вскоре перед ними уже сладострастно изгибались обнаженные немедийские танцовщицы.

— Вот как надо жить! — воскликнул Тахарка. — Такая жизнь нам по душе, а? Что скажете? — Тахарка хорошо знал психологию своих сотрапезников, знал, чем можно потрафить их грубому вкусу и низменным инстинктам. Они запомнят и это угощение, и это обращение с ними. Теперь они из кожи вон вылезут, лишь бы угодить хозяину.

— Это уж точно, — довольно отозвался Гюнтер. — Потом взглянул в сторону арены. — Хотелось бы знать, будет ли сегодня гладиаторский бой. Соскучился я по сильным ощущениям!

Тем временем Тахарка внимательно изучал взглядом компанию аргосийских работорговцев, только что ввалившихся на постоялый двор. Молодчики в кожаных поясах, браслетах с модными бляхами и со свернутыми хлыстами — непременным атрибутом их профессии — выглядели весьма свирепо. При виде их мысли Тахарки приняли совершенно определенное направление. Некий план начал немедленно созревать у этого негодяя, и можно не сомневаться, что подобных планов немало роилось уже в этой преступной голове.

— Давай-ка, Гюнтер, посмотрим. А вдруг нам удастся уговорить наших хозяев, и мы сможем поразвлечь себя достойным зрелищем гладиаторского боя! Мой кошелек в вашем распоряжении, ребята!

Последние слова Тахарки потонули в диких воплях восторга всей оравы. Ублажить их оказалось плевым делом, и это вполне устраивало Тахарку.

Возлияние продолжалось. Ели и пили до отвала. Вставали, уходили куда-то с полуголыми красотками. Возвращались, опять ели и пили. Уже стемнело. Рабы принесли свечи в затейливых подсвечниках. Некоторые свечи были воткнуты в бутыли явно заморского происхождения. Потом над крышей караван-сарая взошла яркая луна. Веселье все продолжалось.

Довольно откинувшись, наблюдал Тахарка за всем, что творилось вокруг. Ел и пил он в меру. И ни с одной из услужливых девиц ни разу не уединялся. Эти грубые радости были не для него. Более изысканные удовольствия были ему по нутру. На столе появились кости. Теперь ситуацией управлял великий и коварный случай. И это приятно щекотало нервы. Тахарка решил выждать. Он вступит в игру позже, с трезвой головой, и, глядишь, удача улыбнется ему.

Заметив хозяина постоялого двора, Тахарка пригласил его присоединиться к пирующим.

— Давайте к нам, приятель! Почтите нашу скромную компанию своим присутствием. Пусть слуги покрутятся одни, а вы заслужили отдых!

Хозяин словно только этого и ждал. Тяжело охнув, он с видимым удовольствием опустился на стул, вытянул затекшие ноги и налил себе вина.

— И то верно. Кручусь целыми днями. Все время на ногах. Уже мозоли натер, ублажая посетителей. — Он отпил вина и довольно вздохнул. Рыжая широкая борода лопатой лежала на его груди, почти достигая толстого живота.

Еще не старый, хозяин "Райского приюта" был совершенно лыс, а где-то поверх толстых щек гнездились маленькие глазки. К губам его, казалось, приклеилась добродушная улыбка, неизменный атрибут его профессии.

— Вы довольны, мой господин? Шепните только, и вам будет предоставлено все, что в моих силах. Любое ваше желание — закон для меня.

— Вы очень любезны. Скажите-ка, не намечается ли на сегодня гладиаторский бой?

— Конечно! Раб одного из местных купцов — отличный боец. А как раз сегодня прибыл караван из Заморы, так есть там один, который жаждет поиграть мускулами. Интересная схватка может получиться!

— Значит, всего лишь один бой? — уточнил Тахарка.

— Увы, так. Оказались бы вы здесь пару лет назад! Какой вечер мог бы я вам устроить, — десять боев подряд! Переводятся постепенно люди, способные оценить настоящую мужскую забаву. Не пошли нам на пользу бесконечные военные передряги последних лет… — Хозяин сокрушенно покачал головой.

Оба молча выпили, как бы удрученные современным падением нравов. Потом хозяин вкрадчиво продолжил:

— Обещали мне прислать из Зингары быка да тигра из Гиркании. Но когда это еще будет…

— Да-а… Не слишком хорошо идут тут у вас дела, — протянул Тахарка. — Бой между рабами от случая к случаю, ну, или если кто сам захочет силами померяться. Нельзя сказать, чтобы твое дело было поставлено на широкую ногу. А ведь подобные забавы требуют серьезного подхода и тщательной подготовки, как, например, к этому подходят на юге или востоке.

— Да, прежде и у нас так было… Бойцов-гладиаторов даже в специальных школах готовили. Мой отец рассказывал, что только в Кротоне их было три. И каждое такое заведение могло похвастаться десятком-двумя профессиональных бойцов, так-то… А теперь… Обходимся малым. Два-три боя в неделю. Большего мы себе не можем позволить.

— А что, бьются до смерти?

— Еще бы! — Казалось, хозяин был оскорблен в лучших своих чувствах. — Времена, конечно, не те, но мы все же стараемся соответствовать.

Тогда Тахарка осторожно закинул удочку:

— Ну, а если бы нашелся человек, организовавший надежную поставку бойцов, скажем, столько, чтоб каждый вечер можно было устраивать пять—шесть боев. Как тебе нравится эта мысль?

Почесывая кудрявую бороду, хозяин задумался.

— Отличная идея! Из четырех городских караван—сараев мой самый большой. Гладиаторские бои будут привлекать внимание приезжих. Да у меня от постояльцев отбою не будет! Они просто и не сунутся в другие места. Сейчас еще только начало сезона. Если вы добудете для меня приличных бойцов, то через три месяца мы смогли бы поделить хороший барыш.

— Слышу разумную речь! Думаю, мы поладим, приятель!

— Только вот что я вам скажу, это должны быть настоящие бойцы, а не какая-то там трясущаяся от страха дохлятина. Хорошая схватка — это мощный напор и бесстрашие. Если из ран захлещет кровища, а гладиатор все равно готов биться до последнего, — на такой бой и посмотреть приятно. За трусливых и слабых гладиаторов публика нам самим шею свернет.

— В этом положись на меня, — заверил Тахарка. — Тут я кое-то понимаю. Буду поставлять самых отборных. За билеты назначим плату.Если дело пойдет в гору, поднимем цены. Зрители станут заключать пари, а мы — принимать ставки… Знаешь, это пахнет хорошими деньгами!

Еще некоторое время они беседовали, обсуждали детали будущего совместного дела, наконец, договорившись, видимо, окончательно, скрепили сделку рукопожатием. И хозяин постоялого двора, довольный, вернулся к своим обязанностям.

Аксандриас, который все это время почтительно прислушивался к беседе Тахарки и хозяина постоялого двора, счел возможным заговорить:

— Начальник, похоже, вы придумали отличную штуку, но тут есть кое-какие проблемы.

— А именно?

— Например, предстоящие затраты.

— Объяснял же я тебе как-то, что самый дешевый товар — живой товар.

— Так-то оно так. Но среди рабов настоящий боевой азарт встречается редко. Это и понятно. Воинственный дух надо в них поддерживать, а стоит это недешево. Предположим, нам удастся раздобыть пленников в тех местах, где недавно шла война. Так ведь придется их сторожить, чтоб не сбежали, кормить, чтоб не обессилели, да еще и тренировать, чтоб были в форме. Как мы все это устроим? О своих людях тоже нельзя забывать.

— Своим-то что может в этом деле не понравиться?

— Да как же!.. — Аксандриас пытался получше донести до начальника свои сомненья. — Это… это же почти что честный способ заработать!

Тахарка улыбнулся, хотя улыбка больше походила на гримасу. При этом обнажились его зубы, в некоторые из которых были вставлены драгоценные камни.

— Не беспокойся, мой дальновидный друг! Наше дело не погрешит избытком честности. Мы потратим мало, а получим много. — В это время раздался шум и громкие приветственные крики. — Ну, вот и сегодняшние бойцы. Пойдем посмотрим, а потом обсудим, что к чему.

Два громилы-тренера вели на цепях своих подопечных. На обоих гладиаторах были металлические ошейники. Именно к ним и крепились цепи. Толпа, через которую они шли, бесновалась от восторга. Вот они приблизились к месту сражения. Ошейники были сняты. Соперники ступили на арену, которая находилась чуть ниже уровня пола. Распорядитель боя выкрикнул имена гладиаторов, и зрители начали поспешно заключать пари. Один из бойцов был смугл, как Тахарка. Другой — светлокожий северянин. На них были надеты кожаные шлемы и набедренные повязки. Руки от запястий до локтей были обмотаны кожаными ремнями. Перчатки, укрепленные с наружной стороны металлическими пластинами, были снабжены, кроме того, в области костяшек пальцев шипами примерно в три дюйма длиной.

Публика продолжала беситься. Кто-то уже бросал на арену деньги.

— Ставлю на северянина двадцать! — проорал Вольф, брат Гюнтера.

— Принято! — отозвался Тахарка.

Пари он заключил, только чтобы поддержать компанию. На самом деле интерес для него представляли только те игры, в которых он сам устанавливал правила. Его не волновала возможность проигрыша. Это все пустяки. Позже, во время игры в кости, когда его подельники будут пьяны и невнимательны, с помощью двух-трех махинаций он вернет свое с лихвой.

Гладиаторы замерли друг против друга в боевых стойках. Гладкие бронзовые шипы на перчатках отражали свет факелов. Прозвучал сигнал к началу схватки, и бойцы двинулись друг к другу.

Инициативу взял южанин. Его мощные удары градом сыпались на противника. Северянин проявлял выдержку. Ударов он не наносил, а только прикрывался обмотанными ремнями руками. И вскорости руки его уже казались сплошной большой раной. Зато голову свою он защищал отлично. И вообще все серьезные удары исправно отражал. Между тем южанин уже начал задыхаться и сдавать прямо на глазах. Руки его в тяжелых бронзовых перчатках еле двигались. Вот тогда северянин и бросился в атаку. Шипы на его перчатках в клочья раздирали грудь темнокожего. Кровь хлестала потоком. Теперь у южанина не хватало сил на защиту. Сначала он открыл живот, в который немедленно последовал удар северянина. Южанин согнулся и открыл голову. Мгновенно в незащищенное место последовал жуткий удар, и бронзовые шипы вонзились в челюсть и щеку.

Вырывая глубоко засевшие шипы, северянин уперся коленом в грудь соперника. Шлем слетел с головы южанина, который был уже в полуобморочном состоянии. Когда победитель приподнял за короткие волосы голову южанина, глаза того закатились, только белки сверкали. У рта и носа пузырилась кровавая пена. Дышал он с хрипом.

Победитель вопросительным взглядом обвел публику. Распорядитель подал какой-то знак. Мелькнули шипы. Послышался выворачивающий душу хруст черепа, и труп упал на арену. Кругом валялись выбитые мозги.

Прямо в них полетели на арену деньги. Их швыряли счастливчики, выигравшие пари.

Отсчитав двадцать золотых монет, Тахарка протянул их Вольфу.

— Видишь, — Тахарка указал рукой на арену, где, перемешанные с землей и кровью, валялись деньги, — убыток — один раб, а сколько прибыли! Мы вот как поступим. Я подойду к работорговцам за тем столом, поболтаю с ними о том о сем. Может, найму кого-нибудь из них. Здесь, по обе стороны от границы, много деревень. Совершим—ка туда вылазку. Нам нужны сильные и здоровые парни. Видел, какие здесь бои: бронзовые шипы на перчатках — все оружие. Обучить такому не составит большого труда. Здесь далеко не всякий понимает толк в настоящем бое на мечах. Им подавай злобу да нахрап. А такие качества легко развить. Для этого есть разные способы.

— Господин, вы говорите о наркотиках?

— А почему бы и нет? Умело подобранное сочетание трав и хорошая доза самого медлительного и добродушного пахаря могут превратить в тигра хоть на какое-то время. А больше и не требуется. Ведь схватки очень короткие. Подготовка не займет много времени. Мы упростим ее. Стрельба из лука, бросание лассо… Без этого в нашем случае можно обойтись. Что-нибудь не слишком притязательное — перчатки с шипами, короткие мечи, кинжалы, а для совсем тупых — дубинки… Всему этому можно обучить за несколько дней. Ну а наркотики довершат обучение.

— Отлично задумано, — кивнул Аксандриас, — но власти нельзя сбрасывать со счетов. Здесь, конечно, беспредел полный, но, если мы зачастим с рейдами по окрестным деревням в поисках бойцов, это может привлечь внимание.

— Это-то и здорово! Надо использовать пограничную ситуацию. Отправляясь в Аквилонию, оденемся как немедийцы. И наоборот. Пусть потом сами разбираются. Прежде чем они нападут на наш след, мы успеем убраться с добычей восвояси.

— Отлично! — воскликнул Аксандриас.

— А теперь, приятель, вот что. Кое-какое представление о наркотиках ты имеешь. Утром пойдешь в город, разыщешь там подходящего для нашего случая знахаря. Обычно они используют в своем деле наркотики. Пусть он объяснит тебе, как и когда их следует применять. Предложи ему хорошую плату. Доход покроет все эти мелкие расходы.

— Будет сделано, — с воодушевлением отозвался аквилонец.

— И не напивайся сегодня. Завтра ты должен быть на высоте, приятель.

— Начальник, знаете, я никогда не злоупотребляю этим зельем. Пьяному вору гораздо проще попасть в лапы закона, чем трезвому.

— И тут наши мнения совпадают. — Тахарка с презрением взглянул на пьяные физиономии своих спутников, потом своими тонкими пальцами потянулся к стаканчику с игральными костями и выразительно потряс его. — Ну что, дорогие мои! Не пора ли нам сыграть в кости? — Потом он опять обернулся к аквилонцу: — Нам бы парочку киммерийцев, и мы сколотили бы тут целое состояние, а!

После бурно проведенной ночи Аксандриас проснулся поздно. А как проснулся, отправился на поиски знахаря. Потолкавшись на рынке среди аптекарей, он направил свои стопы в некий храм. Ему пришлось изрядно поблуждать, прежде чем он вышел наконец на нужную улицу, по обеим сторонам которой тянулись склады. От взгляда аквилонца не ускользнуло, что камни, которыми была вымощена улица, представляли собой почти ровную поверхность, до такой степени были они стерты временем и тысячами подошв. Аквилонец понял, что это была самая старая улица в городе, и в этом явно таилось что-то загадочное. Впрочем, мир полон загадок, и какой смысл разгадывать именно эту…

Храм, который и был нужен аквилонцу, стоял в торце улицы и, похоже, тянулся по обе ее стороны, часто скрываясь за складскими зданиями, построенными здесь значительно позже. На расстоянии примерно двадцати пейсов от храма тянулась городская стена. Фасад храма до такой степени поразил аквилонца, что у того появилось желание поскорее ретироваться.

Каменная резьба фасада была, видимо, очень древней, к тому же сильно пострадала от непогоды. Рассмотреть изображение было трудно, а то, что сохранилось, не имело на первый взгляд смысла. Однако какой-то смысл был, и был он томительно-гнетущий, тяжелый: по бесконечным лабиринтам, которые никуда не вели, неудержимо неслись змееподобные существа, отдаленно напоминающие людей. "Не похоже, чтоб у этого храма было много прихожан", — подумал Аксандриас, глубоко вздохнул и решительно переступил порог храма.

В храме было холодно, особенно это чувствовалось после теплого утреннего воздуха улицы. Скудный свет сочился сверху, сквозь узкие прорези окон.

Через огромный зал, в котором оказался аквилонец, тянулись в два ряда колонны. Верхушки колонн представляли собой грубое подобие людей со змеиными головами. На согнутых плечах они держали потолок, а их немигающие глаза были обращены вниз, прямо на Аксандриаса.

В дальнем конце зала брезжил свет. Внутренне содрогнувшись, Аксандриас, окруженный холодным сумраком, двинулся на свет. Несколько раз он непроизвольно взглядывал на змеиные головы, и они казались ему неподвижными и зловеще—загадочными. Он продолжал идти, одержимый чувством, что головы поворачиваются ему вслед. Пару раз ему померещилось, что их длинные раздвоенные языки на секунду появляются и тут же прячутся.

Свет, замеченный аквилонцем, оказался огнем, горящим в бронзовом сосуде на треножнике. Аквилонец осмотрел сосуд, желая понять, где же находится источник, поддерживающий огонь. Однако, не найдя ничего, решил не переживать: в конце концов, он ведь фокусник, и не к лицу ему пугаться всяких хитроумных изобретений.

Что-то заставило его обернуться. В пятидесяти пейсах от него светился яркий прямоугольник двери. Это удивило аквилонца. Еще снаружи, стоя у входа в храм, он прикинул, что до городской стены не больше двадцати пейсов. Следовательно, храм простирался далеко за городскую стену. Еще одна загадка. Но не до них сейчас было аквилонцу. На загадки подобного рода у него сейчас не было времени.

— Что тебе здесь надо? — прозвучал у него за спиной голос. Резко обернувшись, аквилонец инстинктивно схватился за рукоять меча. Перед ним стоял высокий, очень худой человек в черном свободном одеянии до пола. Голова его была гладко выбрита, а мертвенно-бледное лицо напоминало своей бесстрастностью каменных змей.

Аксандриас облегченно вздохнул и сказал:

— Прошу великодушно меня извинить, ваша милость. Я очень испугался, я не слышал, как вы подошли. Кроме вас, есть еще жрецы в этом храме?

— Нет. Я один. Божества, которым служу я, настолько стары, что люди забыть их успели. — В речи жреца было что-то странное. Странное построение фраз, странный ритм. Сколько аквилонец ни скитался по свету, такого не слышал.

— Может, все еще изменится к лучшему. Я тут по делу. Мне, знаете ли, нужны кое-какие наркотики. А может, вы научите меня заговорам. На рынке люди болтали, что вы настоящий маг, владеете тайными знаниями и знаете, когда какое дурманящее зелье надо принимать…

— А о том, что я не торгаш и им не чета, они не болтают?

Аквилонец понял, что надо сменить тон разговора, иначе ему ничего от жреца не добиться. Видывал он разных колдунов и магов. Иные были очень бедны, но, гордые, не хотели сознаться в том, что вынуждены приторговывать своими знаниями и снадобьями, лишь бы не умереть с голоду.

— Мой добрый господин, я не хотел сказать ничего такого. Мне и самому приходилось немного заниматься знахарством. По правде сказать, я только учусь. Но мне пришла в голову мысль написать трактат о действии некоторых снадобий, вызывающих необузданную ярость. И заговоры такого же действия меня тоже интересуют. Но поскольку в предмете надо разобраться досконально, я хочу все проверить на практике и увидеть действие снадобий и заговоров своими глазами.

Жрец кивнул головой в знак согласия:

— Правда твоя. Только так можно знания добыть. Снадобья, нужные тебе, редки в этом захолустье. Их специально привозят из заморских стран. И очень дорого стоят они.

Аксандриас улыбнулся про себя: ну вот, дело дошло и до денег. Однако он продолжал следовать избранному тону почтительного ученика:

— Так я и думал. Но поскольку я из состоятельной семьи, то деньги не могут стать препятствием на пути к знанию.

— Тогда следуйте за мной.

Аквилонец проследовал за жрецом в какое-то длинное помещение. Свет сюда тоже проникал через узкие оконца вверху. Однако что-то было здесь не так. Аквилонец решил, что это из-за освещения.

В комнате было полно каких-то непонятных приспособлений, повсюду были разложены книги. Все это было для аквилонца в диковинку. Еще одним поразительным свойством обладали вещи: от них исходило дыхание какой-то невероятной древности. Аквилонец, онемев от изумления, разглядывал серебряные, золотые и бронзовые вещицы непонятного для него назначения. От обилия драгоценных камней у аквилонца глаза разбегались: он даже представить себе не мог, что подобное существует. Особенно сильное впечатление произвела на него одна древняя книга. Этот фолиант, лежавший на почетном месте, был инкрустирован костяшками человеческого черепа, в пустых глазницах которого сверкали рубины колоссальных размеров.

— Похоже, книга эта обладает невероятной магической силой, — пробормотал Аксандриас, — хотя впечатление на него произвели только рубины.

— Да, велика ее сила, — потусторонним голосом отозвался жрец и открыл первую страницу. Удивительно плотный пергаментный лист цвета слоновой кости был испещрен неведомыми мелкими рыжеватыми письменами. Аксандриас осторожно дотронулся. Пергамент был необыкновенно гладким на ощупь, и аквилонец поинтересовался — что это.

— Это книга заговоров и заклинаний. И написал ее Анчкар, король—чародей. А написал он ее в те времена, когда Атлантиды еще не было, но была империя Валкхов. И тот, кому удастся разгадать эти письмена, сможет вступить в контакт с теми, кто правил Вселенной, когда Земля еще только создавалась. Чародею Анчкару не было равных и сейчас нет. Все зло мира было подвластно ему. И эту книгу писал он во времена своего царствования. Он вынудил подвластных ему королей, а их было пятьдесят, присылать своих дочерей, и было их числом девятьсот. Так вот, страницы эти сделаны из кожи юных принцесс, содранной еще живьем. А письмена эти — кровь инрантов. Он дописал книгу и велел из костей собственного черепа сделать инкрустацию, а переплет — из своей собственной кожи. И тоже живьем.

Аксандриас отдернул руку от книги, словно она была раскаленной.

— Воистину, добрый господин, — старые времена не чета нашим. Вряд ли нынешние маги отважились бы на нечто подобное.

— Увы, и великое искусство магии пришло в упадок, — нараспев отозвался жрец. — Но вернутся те добрые времена. Многое повидали стены этого храма, и, когда книга сия только писалась, храм стоял уже целые столетья, древностью своей многократно превосходя книгу сию. Поднимались и опускались в глубины морей континенты, а храм нерушимо стоял. Множество городов появлялось и исчезало вокруг него, а он все стоит. И грязный городишка Кротон — лишь один из чреды этих городов. — Глубоко посаженные глаза жреца начали светиться странным огнем. — Прежде, пока хайборийские варвары не захватили эти земли, здесь стоял великий город Карутония. Более миллиона человек жило здесь. И те холмы, которые окружают город, это не что иное, как засыпанные землей и поросшие лесом останки древних величественных храмов и гробниц. И уже тысячи лет никто не догадывается об этом!

— Воистину, — вклинился Аксандриас в словесный поток жреца, так как уверился окончательно, что старик выжил из ума, — воистину это древнее место.

— Древнее? — Жрец издал подобие сухого смешка. — Сама Карутония была лишь юным побегом на развалинах былого. Храм был здесь, когда только пески окружали его, а прежде было время, когда он погружен был в воды внутреннего моря. Миллионы лет пронеслись над храмом, а он почти не изменился. Разве что резьбу на фасаде слегка стерли ветры и дожди, которые огромные горы сумели обратить за это время в груды песка.

— Вот-вот, — опять заговорил аквилонец, пытаясь все же направить беседу в нужное ему русло, — это именно то место, которое я искал. Ведь для человека ваших познаний сущий пустяк научить меня кой-каким мелочам.

Машинально Аксандриас приподнял крышку большого медного сосуда и глянул внутрь. Глянул и задохнулся. Внутри зияла сводящая с ума космическая бездна. Словно сверху заглянул он в исполинский звездный водоворот. Аквилонец резко бросил крышку на место и прикрыл глаза, пытаясь справиться с подступившей дурнотой. Жрец, похоже, ничего не заметил и сказал:

— У меня есть то, что тебе нужно.

Жрец пересек помещение и распахнул покрытые резьбой деревянные двери. Аксандриас вздохнул с облегчением: кроме полок и стеллажей, здесь ничего не было. Комнату наполнял аромат каких-то экзотических растений.

Жрец взял деревянную коробочку и сдвинул крышку. Внутри находились сотни маленьких зеленоватых шариков размером с горошину каждый.

— Снаружи таблетка покрыта смолой дерева юлак. Растет оно на Барахских островах. Смола-то и дает необычайную силу и выносливость. Раньше, отправляясь в сраженье, ею пользовались королевские гвардейцы. Смола смешана с секрецией жуков-скарабеев. Они водятся только в Стигии. А секреция обладает свойством необычайно убыстрять реакции организма, и двигательные, и зрительные. В середине каждой таблетки находится камедь зеленого мака, она тоже обладает чудесным действием. Принявший ее не ощущает боли и страха, и только одно желание владеет им — желание атаковать.

Жрец поставил коробочку и, взяв в руки кисточку, начал, макая ее в чернила, писать что-то на крышке.

— Если не злоупотреблять пилюлями, они не принесут особого вреда. Конечно, следует проявлять осмотрительность. — Жрец указал на сделанную им надпись. Надпись была на современном аквилонском языке. — Это заклинание. Давая лекарство, произноси его, и действие таблетки многократно усилится. Однако для здоровья человека подобный эффект разрушителен, имей в виду. Если принимать таблетки каждый день, быстрая смерть неизбежна. Поэтому советую давать их только рабам и преступникам.

— Я последую вашему совету. А какова цена лекарства?

— Пятьсот аквилонских монет.

Это были огромные деньги, но, следуя распоряжению Тахарки, Аксандриас дал бы и большую сумму. Из своего туго набитого кошелька аквилонец отсчитал пятьсот монет.

Жрец проводил своего гостя до входа и на прощанье произнес:

— Если понадобится моя помощь, приходи. Мне нравятся те, кто стремится овладеть Великим Искусством Магии.

— Не сомневайтесь, мой добрый господин, если возникнет нужда, я сразу же приду к вам, — ответил аквилонец, а про себя поклялся никогда больше не переступать порога этого жуткого храма.

Почти бегом он ринулся прочь. Стоя на пороге своего храма, жрец провожал аквилонца немигающим взглядом, и подобие ужасной, злобной, насмешливой улыбки искажало его тонкие губы.

Достигнув конца мощеной улочки, Аксандриас обернулся на храм. Затем, движимый каким-то безотчетным любопытством, он отыскал место у городской стены, по которому можно было влезть на саму стену. Забравшись, он пошел по стене в сторону храма. Идти приходилось осторожно, ведь стена была сильно разрушена временем. Наконец он достиг места, откуда хорошо были видны складские помещения, стоявшие по обе стороны храма. Аквилонец взглянул вниз и увидел то, что и должен был увидеть: плоская безликая крыша храма длиной никак не более двадцати пейсов упиралась прямо в городскую стену.

Аквилонец пересек городскую стену шириной около четырех пейсов и, не сомневаясь, что увидит под собой продолжение храма, посмотрел вниз. Но ничего там не увидел. Ничего, ровным счетом, кроме поросшего травой поля да стада быков на нем. Аквилонца начала бить дрожь, и волосы на голове зашевелились. Где же тогда та часть храма, в которой он побывал только что?

В этот вечер, отступив от собственного зарока, он напился до полного бесчувствия.

Глава 4

— На каком же отрезке пути мы потеряли их след? Может, они пошли к Белверусу по большой дороге? — размышляла Калья.

— По мне, так пошли бы они в саму преисподнюю. — Теперь, когда совершенно очевидным стало, что противник ускользнул, Конан постоянно находился в самом скверном расположении духа и базарил по любому поводу. Скоро они достигнут Офира. А там вовсю идет война. Поди тогда отыщи в этой сумятице бандитов. Шансов почти нет.

Поначалу все складывалось так удачно. Что ни день, натыкались они на следы разбойной деятельности Тахарки и его спутников. Обычно это были небрежно спрятанные обобранные трупы, над которыми кружилось воронье. Встречались им на пути и отряды стражников. Они разыскивали убийц, думая, что это дело рук кого-то из местных разбойников. Тахарка был умен и сразу скрывался с места преступления, избегая возможных осложнений.

Конечно, они заблуждались, думал Конан, полагая, что одна решающая схватка позволит им свести счеты с бандитами. На такое длительное преследование они, признаться, и не рассчитывали.

— Этот Тахарка не так-то прост, — заметила Калья. — Он все время меняет тактику. На твоей родине он охотился за рабами, но по пути в Офир стал разбойником с большой дороги. Сдается мне, что-то он еще замышляет.

Конан натянул поводья, и конь его стал. Они находились на вершине холма. Внизу простиралась бесконечная зеленая долина. Спустившись вниз, они уже окажутся в Офире.

— Может, они решили не ехать в Офир?

В ответ Калья пожала плечами:

— Да кто ж их знает! Они ведь точно дети малые: поманит их что-нибудь — они тут же переменят планы. И гадать, что им взбрело на ум в следующую минуту, совершенно бессмысленно.

В мрачной задумчивости смотрел Конан на зеленые просторы. Вот бы сейчас отпустить поводья и мчаться стрелой по этим далям, проникая в их самые заветные тайны. Однако сейчас только одним чувством должен он руководствоваться, определяя свой путь. Чувством мести.

И Конан развернул коня:

— Вернемся и будем искать их след.

Так прошла еще неделя. Однажды они спешились у небольшой таверны. Здесь можно было поесть самим и дать возможность лошадям отдохнуть: под навесом для них было припасено сено. Перед хибаркой были расставлены грубые столы со скамьями. Над ними тоже был навес.

С полдюжины местных жителей поглощали за этими столами пищу.

Путники досуха растерли лошадей, дали им сена и воды, а потом и сами уселись за стол, приказав подать охлажденного вина. Хозяйка выполнила их просьбу и с интересом взглянула на Конана:

— Ты парень молодой и крепкий. Только вот зря болтаешься по этим краям в одиночку. От этой молоденькой девицы, — женщина кивнула на Калью, — не много проку…

— Что-то мудреное ты говоришь, хозяйка. Разве сила и крепость — это недостатки?

— То-то и оно… Видишь ли, мы как раз перед вашим приходом кое-то тут обсуждали. Повадились в наши края бандиты, нападают на фермы и до поселков добрались. И вот ведь странно — только молодых сильных парней умыкают. Раньше детей и женщин в рабство брали…

— Это правда, чужеземец, — вступил в разговор мужчина, одетый как погонщик скота. — Напали они недавно на караван моего хозяина и всех молодых парней увели.

— Говорят, они немедийцы, — подключился к общему разговору бродячий торговец. Тюк с товарами лежал возле его ног. — Хотя вроде есть среди них и аргосийцы…

Потом заговорил толстяк. Судя по одежде, это был королевский палач:

— Они не только разбойничают, а кое-то и еще… Пришлось мне тут побывать в Волзино, там я должен был вздернуть парочку конокрадов. Так начальник тюрьмы начал голову мне морочить, будто эти молодчики успели с собой покончить в ожидании казни. А я поговорил кое с кем и выяснил, что мерзавец просто—напросто запродал их этим немедийцам. А я остался без заработка. Каково, а? Ну, это ему с рук не сойдет. Вернусь в столицу и доложу кому следует. — Толстяк, просто задыхаясь от праведного негодования, залпом осушил свою кружку.

— Странно все это, — проговорила в задумчивости Калья. — Сильные мужчины-рабы, конечно, нужны. Но ведь женщины и дети тоже считаются хорошим товаром. По крайней мере, от них легче добиться послушания, да и прокормить их проще. Что-то не доводилось мне слышать о работорговцах, отказывающихся от детей и женщин. Ну разве что у них какая-то особая цель… Например, король задумал построить что-то грандиозное и ему нужны рабочие руки…

— Нет-нет, — быстро заверил палач, который, видимо, был в курсе всех придворных дел. — Много лет назад построили огромную гробницу для старого короля. И я не слышал, чтоб затевалось нечто подобное. Вот стигийцы, так те постоянно озабочены сооружением чего-то грандиозного… Ну так, пока в Офире идет война, можно запросто покупать любое количество пленных. Вот вам и рабочие руки…

— Да, непонятно это все, — заговорил пастух, от которого запах исходил как от целого стада, — сам-то я старик и никому не нужен, а вот сыновей своих я отправил в горы от греха подальше.

Конан улыбнулся:

— Спасибо, хозяюшка, да только не стоит сильно обо мне беспокоиться. Не так-то легко взять меня в оборот. Да и спутница моя не промах.

Хозяйка ушла за очередной порцией еды. Посетители вернулись к обсуждению своих повседневных дел.

— Что скажешь? Тут, похоже, не обошлось без Тахарки, — обратился Конан к девушке.

— Не знаю. От этого негодяя всего можно ожидать. Почему они берут только молодых мужчин, вот чего не могу понять. Скорее всего, задумали что-то совсем мерзопакостное. Вот это вполне в духе Тахарки.

— Но ведь говорят, что бандиты из Немедии…

— Большая хитрость раздобыть немедийскую одежду! Давай-ка порыскаем по этой местности. Сдается мне, здесь орудуют именно Тахарка с Аксандриасом.

Пока лошади отдыхали, Конан и Калья пытались выудить из местных жителей нужную информацию. Конан, не привыкший церемониться, несколько раз пытался задавать вопросы в лоб, но всякий раз получал под столом весьма ощутимый пинок ногой. Конан решил не связываться и предоставил возможность Калье вести разговор. Ее умение выведывать нужные сведения было поразительным. При этом Калья умудрилась не вызвать подозрений. Таким образом, скоро им стало известно, что в дне пути отсюда расположен город Кротон — рассадник бандитов, воров и контрабандистов всего мира. И находится этот город вблизи немедийской границы.

Солнце уже садилось, когда Конан и Калья подъезжали к Кротону. С удивлением уставившись на двугорбых животных, киммериец спросил:

— Это и есть верблюды?

— Да. Сейчас мы приблизились к границам восточных земель. Дальше — Немедия, Бритуния, Коринфия, Замора, Туран и море Вилайет.

— А что за морем?

— Ну, о тех землях известно в основном понаслышке: Гиркания, Кхитай, Вендия. А еще дальше, говорят, лежит громадный океан, а за ним — конец мира.

Мечта о дальних путешествиях вспыхнула в Конане снова, и он пылко воскликнул:

— Мне бы только расправиться с этими ублюдками, и непременно увижу все это своими глазами!

— Чудной ты, Конан, — голос Кальи смягчился, — видела я в своей жизни киммерийцев, не то чтобы много, но даже те, кто мне встречался, больше всего хотели оказаться дома, в родных краях. А ты рвешься путешествовать!

— Я и впрямь отличаюсь от своих соплеменников. Я сопляком еще был совсем и меча-то не мог поднять, а подчиняться никому не хотел. И отец, и старейшины колотили меня почем зря, но выбить дурь так и не сумели. И все же им пришлось оставить меня в покое. Это случилось, когда я завоевал себе статус воина… — И как-то неохотно добавил — В Ванариуме дело было…

— Так ты был при Ванариуме! — воскликнула Калья.

Несколько лет назад слухи об этой битве разнеслись и по Аквилонии, и за ее пределами. Еще бы! Громкое было дело. Аквилонцы вторглись на древнюю киммерийскую землю, захватив часть приграничной территории. Там они и основали свой город Ванариум. Свезли туда переселенцев из Боссонских Пределов и Гандерланда. А киммерийцы просто взяли и стерли все это с лица земли, повырезав всех обитателей города.

Лицо Конана искривилось. Видно, не очень-то хотелось ему погружаться в эти воспоминания. И он мрачно заметил:

— Что было, то прошло. Давай-ка лучше разведаем, что тут творится. — Он кивнул в сторону Кротона.

Когда они въехали в город, торговля уже подходила к концу. Из окон разнообразных заведений неслась зазывная музыка: дневные хлопоты закончились, и наступало время развлечений. У торговца коврами Калья спросила, где тут можно заночевать. Торговец с сомнением оглядел их запыленные потертые одежды.

— Вообще-то лучшим местом считается "Райский приют", но уж больно там цены подскочили с тех пор, как начались эти представления. Ступайте-ка вы, ребятки, к городской стене. Там вы найдете и пристанище для себя, и конюшню для лошадей. Да и тихо там, не то что в центре. А мухи, знаете ли, они везде кусаются одинаково.

— Спасибо за совет, — отозвался Конан, — но о каких это представлениях в "Райском приюте" ты тут болтаешь?

— Как, вы ничего не знаете? Так ступайте и поглядите сами. Зрелище стоит тех денег, что за него берут!

Путники отыскали для себя подходящее жилье. Прямо под их комнатой находилась конюшня, где и стояли их лошади. Потом они отправились в общественную баню, чтобы смыть толстый слой грязи, осевший на них за время странствия.

Час был поздний. Посетителей, кроме них, не было никого. Мужскую и женскую половину бани разделяла простая деревянная перегородка, через которую легко проникал звук.

— Что будем делать дальше? — услышала Калья голос Конана.

— Давай посетим этот "Райский приют".

— Мы что, развлекаться приехали? — съязвил Конан.

— Приятель, разве не ясно, что люди такого сорта, как Тахарка, летят в злачные места, точно мухи на мед. И если в «Приюте» лучшие развлечения во всем городе, то именно там эту банду и следует искать.

— А вдруг женщин туда не пускают, — отозвался Конан после некоторого раздумья.

— И что с того. Туда, где я обучалась владеть мечом, женщин тоже не пускали. Однако я своего добилась.

— Да уж… Уменья добиваться своего у тебя не отнимешь, — парировал киммериец.

— Быть сильной — единственный выход. Хотя совершенно лишнее — оставаться при этом неотесанным варваром, — донеслось до Конана сквозь шум льющейся воды. Он покривился:

— Женщина, язык у тебя, что ножовка у оружейника. Ну да я тебя понял. Посетим сегодня этот притон, и тот, кто помешает нам сделать это, пусть пеняет на себя.

— Вот такие слова мне по душе, киммериец, — смеясь, отозвалась Калья.

Однако против присутствия девушки в <Райском приюте> никто не возражал. Почти все оставшиеся деньги они выложили в уплату за вход. Видимо, зрелище того стоило, потому что, несмотря на высокую цену билетов, толпа просто осаждала вход. С трудом отыскав свободное место, Конан и Калья уселись, заказав по кружке эля. Они с интересом оглядывались, недоумевая, что же заставляет зрителей так бесноваться.

Поставив на стол кружки с элем, служанка посоветовала им подняться на галерею. И Конан с Кальей двинулись наверх. Судя по реакции окружающих мужчин, отсутствие глаза совершенно не умаляло привлекательности Кальи. Один тип обратился к девушке с сомнительным предложением, и тут же получил удар поддых от Конана. Согнувшись в три погибели, он долго потом восстанавливал дыхание. Со вторым Калья справилась сама. Ловким взмахом кинжала она распорола ремень, поддерживавший штаны охальника. Штаны свалились, мужчина рванул резко в сторону от Кальи, потерял равновесие и рухнул с галереи вниз, на стол. Публика покатилась со смеху.

Встав у поручней, киммериец и девушка глянули вниз, на арену. Там уже переминались в нетерпенье два бойца. Всю их одежду составляли набедренные повязки, сверкающие железные шлемы и широкие кожаные браслеты с медными бляхами. В правой руке у них был тяжелый меч со слегка искривленным лезвием, предплечье левой закрывал маленький щит не больше фута в диаметре.

— Так это же бой гладиаторов, — пробормотала Калья, — ты видел что-нибудь подобное?

— В Гиперборее и Ванахейме.

— А у вас, в Киммерии, такое не принято? — Девушка пыталась говорить беззаботно, однако лицо ее заметно побледнело.

— Что ты! Ни мы, ни гандеры рабов не держим, да и у пиктов рабов в общем-то не бывает. Боюсь, в этом смысле нам точно далеко до прочих цивилизованных народов.

— Да уж. Варвары гладиаторских боев не устраивают. — В голосе Кальи киммерийцу послышалось одобрение. Но тут же она беспокойно добавила: — Что-то с этими бойцами не то…

В ожидании схватки зрители заключали пари. Противники стояли друг против друга. Их глаза, вперенные в соперника, налились дикой злобой. Руки судорожно сжимались и разжимались на рукоятях мечей. Один из бойцов дрожал всем телом, точно конь перед скачкой. Конану приходилось вступать в бой с людьми разных национальностей, и из своего опыта он знал, что только киммерийцы способны сохранять спокойствие перед схваткой.

— Они же не настоящие воины. Это всего лишь рабы, которых принуждают к драке.

— Но выглядят они совершенно ненормально, — в недоумении повторила девушка. — И одним своим глазом я еще в состоянии разглядеть, когда человек боится, а когда — нет. Эти двое исходят ненавистью, а ведь они встретились впервые! За что же им так ненавидеть друг друга?

— Что ты имеешь в виду? — Конану стало как-то не по себе.

— Не знаю точно… Но я… — Последние слова Кальи потонули в реве толпы. Гладиаторы по команде распорядителя боя ринулись друг на друга.

Вид толпы, жаждущей чужой крови, претил Конану. Но он вынужден был признаться, что схватка целиком поглотила его внимание. Бой носил исключительно наступательный характер. Удары наносились с невероятной быстротой, а мечи с закругленными книзу остриями больше подходили, чтобы рубить, а не колоть.

Хотя соперники и прикрывались круглыми щитами, все же некоторые удары достигали цели. Но борющиеся, казалось, не замечали ран. Кровь хлестала, а они продолжали яростно биться.

— Они смелые, но глупые. — Конан сосредоточенно следил за схваткой. — Я тоже предпочитаю нападение защите, но зачем терять голову и подставлять себя?

— Вот это удар! — вскричала Калья. — Но глянь-ка, тот, второй, словно и не заметил раны.

— Сама должна знать: в пылу боя теряешь чувствительность. А потом, когда отходняк наступит, вот тогда…

— Смотри, смотри! Они замедлили темп.

— Это из-за потери крови.

Чтобы лучше видеть происходящее, Конан и Калья перегнулись через барьер вниз. В это время меч сверкнул. Один из соперников схватился за живот, пытаясь удержать свои внутренности, выпавшие на грязный песок арены. Потом рухнул сам и после короткой агонии умер. Со всех сторон на арену посыпались дождем монеты, и победитель с триумфом поднял руку. Потом он ушел, а слуги принялись наводить на арене порядок, готовя ее к следующей схватке.

Еще три боя посмотрели Конан и Калья. И каждый раз повторялось одно и то же: дикая, необузданная ярость противников, весьма среднее владение мечом, полное бесстрашие и отсутствие реакции на причиняемую боль. Смерть наступала либо от потери крови, либо от какого-то особо изуверского удара.

Наконец представление закончилось. Киммериец и девушка отправились осмотреть галереи и внутренний двор, мощенный каменными плитами. Стало потише. Кто-то из зрителей направился к выходу, кто-то остался пить, есть и играть в кости.

— Конан, ты заметил что-нибудь подозрительное?

— Вроде нет, а впрочем, погоди…

Конан смотрел на прислоненные к стене в дальнем конце двора чьи-то щиты, копья и еще какое-то оружие. Возле всего этого топтался молодчик, впрочем, туповатый с виду. Поигрывая дубинкой, он ходил взад-вперед.

— Ну-ка, глянь вон туда. — И Конан указал девушке на два длинных боссонских лука, стоявших между кордаванскими боевыми секирами.

Единственный глаз Кальи вспыхнул хищным огнем:

— Славно было бы перекинуться парой слов с их обладателями.

Конан не сводил с луков глаз. Он боялся, что кто-нибудь незаметно заберет их.

— Что лучше: прибить этих ублюдков сразу или сначала вытряхнуть из них все, что им известно? А может, проследить их, чтоб выйти на остальных?

— Думаю, лучше поболтать с ними в укромном местечке и вытряхнуть все, что им известно. Если ты, Конан, убьешь их сразу, ты, конечно, отомстишь. Но лишь отчасти. Все равно остальные успеют удрать. А мне это и вовсе ничего не даст. Не исключено, что кто-то из них в отлучке и должен вернуться. Нелишне было бы знать об этом. — Калья задумалась. — Выследить всю эту банду — весьма привлекательная мысль. Но опасно. Не исключено, что Тахарка и Аксандриас давно сменили своих попутчиков. А вдруг мы выйдем сразу на десять или двадцать головорезов? Вот весело нам придется! Но тебе нужны только шестеро, а мне — только один, Аксандриас.

— Золотые слова. — Конан допил эль и опустил кружку на пустой стол. — Когда эти субчики заберут свои луки, мы их проследим и в первом подходящем уголке перекинемся с ними парой фраз. А потом я их пристукну.

В течение следующего часа Конан и Калья как бы без дела слонялись между столами. При этом они внимательно следили и за боссонскими луками, и за окружающей обстановкой. Однако никого хоть мало—мальски похожего на нужных им людей они не приметили.

Калья была уверена, что Аксандриаса среди присутствующих нет. <Эту змею я и на дне колодца в безлунную ночь разглядела бы>, — проворчала девушка.

Видимо, потеряв всякую надежду, Калья примолкла и нахохлилась, сразу став похожей на ту полубезумную девицу, какой впервые и узнал ее Конан. Но вдруг он встрепенулся и ткнул девушку локтем в бок:

— Верхняя галерея. Прямо напротив.

Калья взглянула туда, куда указывал Конан. Двое мужчин вышли из комнат, куда местные шлюхи весь вечер водили своих клиентов.

— Видать, кроме большой дороги их кое-то еще интересует, — хмыкнула девушка. Происхождение этих двоих было очевидным. Коренастые, крепко сбитые, прямые темные волосы. Рознились они только цветом своих узких глаз: у одного они были серые, у другого — карие.

Одеты они были в столь излюбленные боссонскими стрелками короткие кожаные жилеты и стальные шлемы. Жилеты изобиловали серебряными и бронзовыми заклепками. Короткие кожаные штаны бахромой почти соприкасались с сапогами до колен. На левой кисти каждого красовался специальный жесткий кожаный напульсник, богато изукрашенный снаружи и гладкий с внутренней стороны. Эти напульсники предназначались для защиты запястья, после того как стрела пущена в цель и тетива возвращается на место.

На кожаных поясах стрелков висели короткие мечи и кинжалы.

Спустившись вниз и миновав внутренний дворик, бандиты перекинулись парой фраз с человеком, сторожившим их оружие. Потом они взяли свои луки и колчаны с ярко оперенными стрелами и вышли из <Райского приюта>. На киммерийца и его спутницу они так и не обратили внимания.

Бандиты шли домой по освещенной луной улице и тихо переговаривались. Луки их были небрежно закинуты за плечи. Почти полная луна славно освещала дорогу, а людям, выросшим среди густых лесов Боссонских Пределов, света ее было вполне достаточно. На их родине освещение по ночам не зажигали: вдруг нападут мародеры-пикты.

Боссониты свернули в небольшую улочку. Все дальнейшее случилось так быстро, что они и рта раскрыть не успели.

Кто-то мощным рывком сорвал с их голов стальные шлемы. Потом этот кто-то привел лбы боссонитов в резкое соприкосновение, отчего из глаз бандитов посыпались искры. Дважды сверкнул клинок, и пояса с прикрепленными к ним мечами и кинжалами шлепнулись к ногам ошарашенных боссонитов. Потом кто-то резким рывком развернул их лицом к нападавшим, и у горла бандиты почувствовали холодное острие меча. Одно лезвие — узкое и изогнутое — принадлежало одноглазой девице, второе — широкое и прямое — сжимал в руке…

— Киммериец! — прохрипел сероглазый боссонит. — Какого рожна тебе, собака, надо в Кротоне?

— Быстро отвечай, ублюдок, если жизнь не надоела, ты кто — Муртан или Баллан? — скороговоркой произнес Конан.

— Чего ради я буду лясы точить с какой-то черноволосой свиньей и полуголой одноглазой девкой, — злобно прошипел темноглазый. Калья слегка нажала на острие меча, и боссонит примолк, почувствовав, как по его шее потекла теплая струйка крови.

— Отвечать будете, потому что оружие у нас, а не у вас, — отрезала Калья. — Мы зададим вопросы, а вы ответите. Иначе вам крышка, ребята. — Она еще сильнее надавила на меч. Бандиты поняли, что с ними не шутят.

— Я Муртан, — сказал сероглазый. — А он — Баллан. И что дальше?

— И долго же я вас искал, приятели, — рявкнул Конан. — На моей родине вы перебили одну семью. Это были мои друзья, и теперь-то вы здорово влипли.

Муртан, не обращая внимания на острие у своего горла, усмехнулся:

— Ну и убили? Что с того? Стало чуть меньше киммерийских мужчин и женщин. Жаль, что с ними не было и их щенков.

— Что-то плохо они нас понимают, — вмешалась Калья. А боссониты между тем глаз не сводили со своих ремней с оружием, которые девушка держала в руке, — так умирающие от голода смотрят на кусок хлеба. — Придется объяснить подоходчивее. — Кончик ее меча скользнул к подглазью бандита. — Нет ничего страшнее боли, когда выкалывают глаз, доложу я тебе.

— Говорите! — прорычал Конан. — У вас есть выбор: или умереть в мученьях, или легко. Вы подохнете в любом случае, однако позаботьтесь о том, чтобы ваша смерть была мгновенной. Где все остальные? Где Тахарка, оба гандера и аквилонец?

Муртан, не сводя глаз со своего меча, пожал плечами:

— Да на месте все: и кешанец, наш предводитель, и братья — гандеры…

Тут Калья не выдержала:

— А где Аксандриас, отвечай быстро!

Боссонит ответил, явно бравируя своей смелостью:

— А ты, не иначе, одна из тех многочисленных девиц, кого он бросил? Любит онвечерами потрепаться о своих победах над бабами, водится за ним этот грешок. С нами он, милая, с нами. Все больше втирается в доверие к Тахарке.

— Ну и где они все? — спросил Конан.

— В очередном рейде за рабами. Сегодня—завтра вернутся.

— Так вот оно что… Добывают, значит, бойцов для гладиаторских схваток? Да?

— Да. Все это придумал Тахарка вместе с Аксандриасом. А еще они используют какие-то снадобья и заклинанья. Результат потрясающий. Люди звереют прямо на глазах. Аквилонец корчит из себя великого колдуна. А наше дело маленькое: слушать команды и добывать новых рабов. Жизнь легкая, но уже надоело быть на побегушках. Они ведь обращаются с нами как с падалью. Вот мы и решили смотаться от них.

— Все, что нас интересовало, мы узнали. Они тебе еще нужны, Калья?

— Нет. — Девушка спрятала свой меч в ножны. — Делай с ними что хочешь. Мне нужен только Аксандриас.

Конан стремительно вырвал из руки Кальи пояса кинжалами и бросил к ногам бандитов:

— Бейтесь!

Калья решила, что Конан внезапно повредился умом:

— Прикончи их, идиот! Или хочешь лишний раз покрасоваться передо мной?

Баллан по-волчьи оскалил зубы, выхватил из ножен меч и рявкнул:

— Так это ведь киммериец, красотка! Честно говоря, тебя я боялся больше. Ты тут постой, пока мы его прикончим, а потом и тобой займемся. С лицом у тебя, конечно, не все в порядке, зато остальное на месте. И кольчуга твоя тебе не поможет.

У Кальи потемнело в глазах от бешенства. Она готова уже была ринуться в бой, однако Конан предостерегающе поднял руку:

— Я никогда не убиваю безоружных. Два вооруженных боссонита для меня все равно что один безоружный. Скоро сможешь спросить это у духов тех, кто жил когда-то в Ванариуме. Теперь киммерийцы разбили там свои пастбища.

При упоминании о Ванариуме боссониты, точно с цепи сорвавшись, ринулись на Конана. Их короткие мечи годились, чтобы ими и колоть, и рубить. Бандиты пригнулись и занесли мечи снизу, собираясь наносить удар так, как если бы в руках у них был кинжал.

Конан не был защищен доспехами, поэтому боссониты решили не размениваться на мощные рубящие удары сплеча, требующие усилий.

Конан сделал шаг назад. Его длинный тяжелый клинок был опущен вниз, а поза оставалась расслабленной. Конан не знал, кто из бандитов нападет первым, а потому не спешил принимать боевую стойку. Так он стоял в небрежной позе, спокойно расслабившись. И выглядел точно большая дикая кошка. Однако спокойствие его было столь же обманчивым, сколь и спокойствие затаившейся дикой кошки.

Калья замерла. Она была уверена, что Конану пришел конец, настолько он выглядел неготовым к бою. Калью всегда учили, что большое значение в бою на мечах имеет исходная стойка. Сама она долго обучалась стандартным позам и приемам, которые выполнялись почти как танец. Считалось, что верно выбранная поза — залог победы.

Муртан сделал выпад первым. Пригнувшись, он собрался ударить Конана в незащищенный живот. В ту же секунду своей левой рукой тот перехватил правое запястье боссонита и резко вывернул его. Правой рукой он нанес удар снизу вверх, в результате чего меч Конана рассек тонкую кожу куртки, кожу самого боссонита, сквозь мясо прошел в ребра и, разрубив их, вышел наружу. При этом еще как бы по инерции меч раскроил лицо стоящему рядом Баллану. Тот начал пятиться, однако меч Конана настиг и его. Он обрушился на плечо Баллана и разрубил боссонита почти пополам. Проходя через ключицу и ребра, меч рассек надвое сердце.

Калья только моргала, не в силах поверить собственным глазам. Тела боссонитов еще сотрясала смертная агония, а девушка уже пыталась восстановить в памяти все детали схватки. Собственно, вся схватка состояла из трех ударов Конана, два из которых и оказались смертельными. Ее-то учили тому, что удар снизу вверх и слева направо — самый никудышный, а вот косой удар сверху вниз, в который можно вложить весь свой вес плюс силу мускулов, — самый желательный. Считалось, что, потренировавшись, можно научиться использовать дополнительные мускулы корпуса и левой ноги. Однако только что она стала свидетельницей того, как Конан с помощью <неправильного> удара рассек человеческое тело, словно хрупкую скорлупку. С теорией Конан как-то не успел познакомиться, но его реакция, сила и расчет были поистине сверхъестественны.

— Эти двое схлопотали по заслугам, — проговорил Конан, вытирая меч и вкладывая его в ножны. — Теперь очередь за остальными четырьмя. Калья, прихвати-ка их кошельки. Деньги в нашем деле не лишнее.

Девушка без колебаний обшарила трупы. В ее действиях было хладнокровие человека, привыкшего балансировать между жизнью и смертью. И нет ничего зазорного в том, чтобы забрать имущество убитого врага.

— И кто-то еще называет меня сумасшедшей, — в сердцах проговорила она, — да такого психа, как ты, еще свет не видывал! Ты же отправился путешествовать по миру, а вместо этого гоняешься, чтоб отомстить за людей, которые даже не родня тебе! А повстречав убийц, ты, вместо того чтоб расправиться с ними, устраиваешь поединки, но ведь они гнусные работорговцы, а ты дерешься с ними один на один, как с порядочными людьми. — Возмущению Кальи не было границ.

— Не один на один, а один на два, — поправил Конан. — Много чести для этих ублюдков биться с ними один на один. Боссониты хорошо знают нас, киммерийцев. Когда я предложил им биться два против одного, я знал, что наношу страшный удар по их гордости. Потому они так взбесились. Не волнуйся, перед смертью они испытали самый большой для них позор. Чего тебе еще?

Сначала Калья хотела ответить, что боссониты, прибив его, вплотную занялись бы ею самой. А только от одной мысли об этом ей делалось плохо. Однако девушка смолчала, побоявшись, что Конан сочтет ее малодушной, да к тому же еще и ворчливой. Вместо этого она спросила:

— Откуда тебе было известно, что ты победишь?

Конан, подумав секунду, ответил:

— Конечно, боссониты — исконные враги киммерийцев. Но в общем-то, они по большей части честные люди. Но эти двое — настоящее отребье. Паршивые овцы, изгнанные из стада. А такие не бывают хорошими воинами. — А то, что себя Конан относит к лучшим представителям своего племени, этого Конан вслух не сказал. Это и так подразумевалось.

— Кроме того, — продолжил Конан, — боссониты сильны в защите. Тут им мало равных, а вот атака — их слабое место. А мы, киммерийцы, одинаково хорошо владеем и тем и другим. И вообще… нам нет равных!

Уж чего—чего, а уверенности в себе Конану было не занимать. И Калья поспешила сменить тему разговора.

— Этих денежек нам не надолго хватит, — сказала девушка, подбросив на ладони увесистый кошелек. В лунном свете можно было разглядеть кордаванскую кожу, окрашенную в алый цвет, и золотые нити шитья. — На золото этой парочки мы безбедно проживем несколько месяцев, а если поиски Тахарки затянутся, то и год протянем. Если покупать только еду, а спать под открытом небом, надолго может хватить.

— Да уж ничего себе… — рассеянно пробормотал Конан. Перспектива столь долгих поисков не улыбалась ему. — А то, что у них много денег, неудивительно. Сколько жизней они угробили на больших дорогах. Да и вся эта затея с рабами, видно, очень доходна.

— Похоже на то, — откликнулась Калья и замолчала. Не было у нее охоты спорить с киммерийцем. И вообще, что-то неуловимо изменилось в их отношениях. Раньше, когда Конан и Калья пребывали в состоянии враждебного нейтралитета, все было ясно, и девушка чувствовала себя как-то уверенней. Клялась же она перед алтарем Митры, что никогда не полюбит ни одного мужчину! Аксандриас, вот кто во всем виноват. При мысли о нем в девушке вспыхнула дикая, нечеловеческая ярость, точно такая, которая бушевала в ней, когда аквилонец выжег ей каленым железом глаз.

Глава 5

Жрец стоял возле жаровни и бросал на тлеющие багровые угли пригоршни трав. Сама жаровня представляла собой металлический треножник в форме змей, чьи головы упирались в пол, а хвосты поддерживали череп, в котором, собственно, и тлели угли. И змеи, и череп были изготовлены из деталей усыпальниц валузианских королей. Дерево на растопку тоже пошло не простое. Когда-то из него была сделана виселица. Дым от тлеющих углей и трав тоже вел себя необычно. Он не стремился вверх, как это бывает всегда, а, повторяя спиралевидное движение змей треножника, стекал вниз.

Жрец творил заклинания. Вот уже много часов подряд, нараспев, ни на минуту не умолкая, он творил их. Высокое искусство магии требовало от жреца огромной выносливости, такой, которой обладают лишь величайшие из воинов. Каждое слово он произносил предельно внятно, сколько бы оно ни повторялось.

Уже было далеко за полночь, когда над жаровней возник светящийся шар. Шар покачивался, пульсировал. Текли минуты. Он то становился ярче, то почти угасал. И вот когда свечение сделалось ровным, внутри шара появилось чье-то лицо. Это было несомненно лицо человека. Однако для человеческого лица оно было слишком совершенным, чтобы принадлежать человеку. Только по высокой прихоти художника могло возникнуть подобное лицо, вознамерься он сначала собрать воедино все самые совершенные черты самых совершенных людей, а потом вдохнуть в них жизнь. И все же прекрасным это лицо не было, потому что не было в нем ничего, озаренного человеческим чувством.

— Много лет прошло с тех пор, как мы разговаривали в последний раз, — сказал человек в светящемся шаре, и древние звуки старостигийского языка наполнили комнату.

— Этот древний храм долгие столетия стоял вдали от тех мест, где вершилась история человечества. Все это время совершал я обряды, оттачивал свое колдовское мастерство, постигал сверхъестественное. И наконец-то нечто значительное затевается в наших краях, — произнес жрец.

— О да! Нам известно, что туда, где прежде была Харутония, а ныне стоит город Кротон, начинают стягиваться некие неясные силы. И эти силы должны соединиться. И вот тогда, возможно, здесь произойдет нечто, представляющее интерес для нас. Так о чем ты хотел нам поведать?

— То, что происходило в этих краях до сих пор, может показаться на первый взгляд малозначительным и обыденным. Однако мои исследования говорят о том, что эти события — предвестники великих перемен. А на днях явился в храм человек, пожелавший узнать некоторые заклинания и купить снадобья. Он был всего лишь грязным бандитом, притворявшимся, будто интересуется Великим Искусством Магии. Я бы и говорить с ним не стал, однако накануне было мне видение о том, что его приход имеет тайный смысл. Я притворился, что верю этому проходимцу, и дал ему все, о чем он просил. И вот я узнал, что мои снадобья были использованы им и его сообщниками для возрождения гладиаторских боев. А вчера вечером случилось и еще кое-то. В городе появились чужеземцы: желторотый юнец, варвар с севера, однако при взгляде на него вспоминаются короли Атлантиды. Он пришел с молодой женщиной. Жажда мщения превратила ее в сурового воина. Их пригнала в Кротон ненависть. Едва они появились, как тут же расправились с двумя негодяями, сотоварищами приходившего ко мне бандита. Что из этого всего получится — трудно сказать.

— Да, картина пока еще не ясна, — произнес человек в светящемся шаре. — Обо всем, что происходит здесь, сообщайте мне ежедневно. Мы будем пристально следить за этим сектором до тех пор, пока не разберемся во всем досконально. Готовьтесь к возвращению богов.

— Я буду ждать их появления, мой повелитель, — певуче произнес жрец, опустился на колени и, склонясь, коснулся лбом каменных плит пола.

Еще не успев толком проснуться, Конан схватился за рукоять меча. Было довольно темно. Лунный свет едва проникал через прорези ставен. Что же разбудило его? Конан рывком вскочил с постели. Ему вдруг почудилось в окне чье-то лицо, правда, лицо много меньше человеческого. Юноша распахнул ставни.

За окном не было ничего, кроме посеребренных лунным светом крыш. Он потряс головой и протер глаза кулаками. Может, это сова заглянула в окно, а ему померещилось лицо человека? Возвращаясь в постель, он взглянул на спящую Калью. Она, как обычно, спала сидя, прислонясь спиной к стене и уткнувшись лицом в колени. Единственную в комнате кровать занимал Конан. На полу возле девушки лежало что-то блестящее. Конан склонился и улыбнулся: даже несгибаемая Калья дала слабинку и сняла на ночь свои доспехи. Девушка слегка пошевелилась, но не проснулась — Конан двигался бесшумно, словно тень. А ведь сон Кальи был чутким, как у кошки.

Конан опять улегся, но заснуть не смог. Он лежал и перебирал в памяти вчерашний день, который они с Кальей провели, слоняясь у <Райского приюта>. Тахарка так и не появился. Правда, уйти бандиты не уйдут. Куда им деваться, разве бросят они почти налаженное выгодное дело? Поэтому киммериец и девушка решили дожидаться их в городе. Им хотелось добраться до бандитов прежде, чем тех повесят власти. Радость мщения они не собирались уступать никому.

Заснуть не удалось. Конан встал, бесшумно открыл дверь, петли были хорошо смазаны, и вышел в коридор. Он спустился с третьего этажа в общий зал. Ночная коптилка слабо освещала его.

Всюду кругом было темно и тихо. Луна висела на западе, низко над горизонтом. Темноту разрывал только редкий свет факелов в руках припозднившихся гуляк, нетвердыми шагами возвращавшихся на ночлег.

Конан немного прогулялся перед таверной. Все было тихо, и он собрался было вернуться, лечь и заснуть, однако чей-то голос заставил его обернуться.

— Юноша, подождите минутку! — Звук голоса шел из темной ниши у входа.

Конан резко выхватил меч.

— Кто тут? А ну, выходи!

Из ниши выступила чья-то фигура, закутанная в темный плащ. Капюшон скрывал лицо незнакомца.

— Неужто я так страшен, что меня испугался столь доблестный воин, как ты? Посмотри, я безоружен.

Конан, раздосадованный своей поспешностью, бросил меч в ножны.

— Так что ж ты прячешься по темным углам? И вообще, кто ты такой?

— Можно сказать — никто. Всего лишь жрец, бедный служитель храма всеми забытых богов. Я хотел кое о чем спросить тебя. Не согласишься ли ты пойти со мной туда, где мы сможем спокойно поговорить? А за время, потраченное на беседу, я тебе заплачу золотом. Ты ведь любишь золото?

— Вообще-то да. Но сейчас мне не до него. Зачем я тебе нужен? Я не знаю ни тебя, ни твоих богов. — В голосе Конана слышалось подозрение.

— Давай побеседуем о шайке головорезов, среди которых есть один шарлатан—аквилонец.

— Что ты знаешь об этом? — Конан аж подскочил.

— Пойдем со мной в мой храм, там все станет тебе ясно, — с мягкой настойчивостью повторил жрец.

— Посмотрим… — буркнул в ответ Конан.

Ему очень не хотелось ввязываться в эту историю. Однако возможность выведать что-то новое о Тахарке и его банде заставила Конана последовать за темной фигурой.

Конан шел, сжимая рукоять меча. Он был молод и неискушен, но уж глупцом его нельзя было назвать, настороже он держался, боясь попасть в ловушку.

Киммериец рассуждал так: о его связи с Тахаркой мог знать лишь тот, кто был свидетелем его расправы с боссонитами. Предположим, по городу поползли слухи, и они достигли ушей Тахарки, и вот Тахарка подослал этого старика, чтоб заманить его, Конана, в ловушку. Киммерийца перспектива попасть в ловушку не слишком беспокоила. Он был молод и самоуверен. И не сомневался, что вырвется из любой переделки. А при удачном стечении обстоятельств отправит на тот свет и четырех оставшихся бандитов. Пара минут кровавой работы — и долг мести исполнен. А потом можно отправляться на все четыре стороны. Хочешь — на юг, хочешь — на восток, в Замору и Туран, о которых говорила ему Калья и о которых его соплеменники знают лишь понаслышке.

Сегодня, мотаясь с Кальей по улицам Кротона, Конан беседовал со многими торговцами и караванщиками из разных стран. Этот город, переполненный разноплеменными людьми, чрезвычайно ему нравился. Особенно по душе ему были рассказы о разных городах и странах, о древностях и диковинках, наполнявших их. Все эти истории разжигали его страсть к путешествиям.

Наконец старик и Конан свернули в узкую мощеную улочку. В темноте юноша пытался разглядеть внешнее убранство храма. Вообще-то Конану было совершенно безразлично, кто его провожатый. Колдунов Конан терпеть не мог. Но ведь далеко не все жрецы являются колдунами. Встречались ему и жрецы бога Митры, и жрецы разных других богов, и среди них попадались вполне нормальные люди. Киммерийцы всегда поклонялись суровому северному богу Крому. И наличие служителей культа эта религия не предусматривала. Он представил, как веселились бы его соплеменники, узнав, что между ними и богом должны находиться люди, единственным занятием которых будет посредничество!

Наконец они вошли в храм. Конану стало не по себе. Не то чтобы он

ощущал грозящую опасность, но сами стены храма действовали как-то удручающе.

Даже встреча с врагами в этой ситуации показалась бы ему облегчением.

Наличия злых чар Конан тоже не ощущал. Давила, скорее всего, древность этих стен. Казалось, что воздвигла их не человеческая рука. В общем, киммерийцу было здесь неуютно. Однако сознаться в этом, развернуться и уйти ему не позволяли гордость и любопытство.

— Каким богам здесь поклоняются? — спросил Конан, превозмогая удручающее воздействие архитектуры храма и всей его атмосферы. И вдруг ему померещилось, что наверху, среди змеиных голов, мелькнуло маленькое лицо, то самое, что мелькнуло в окне сегодня ночью. Но лицо исчезло, прежде чем Конан успел понять — явь это или видение.

— Назвать богами тех, ради кого воздвигнут этот храм, было бы не совсем точно, — отозвался жрец, — они столь древни, что человеческое воображение не в силах представить их возраст. И в то же время они, как и сами люди, порождены вселенной. И, с точки зрения обычных людей, возможности их поистине безграничны. Мы, жрецы этих богов, находимся тут не для того, чтобы поклоняться им. Мы просто поддерживаем с ними постоянную связь. Мы исполняем их волю, а они за это даруют нам блага.

Киммериец мало что понял из всех этих туманных объяснений. Религии народов, более древних, чем его собственный, казались ему очень сложными и нелепыми, а уж эта, с позволения сказать, религия была и вовсе ни на что не похожа.

— Ну, и как же их зовут? — поинтересовался Конан скорее из вежливости.

Тем временем они приблизились к какому-то странному светильнику. Сам сосуд был пуст, однако из него исходил странный зеленоватый свет, точнее пламя. Было не ясно, каково предназначение этого пламени, которое к тому же оказалось холодным.

— Имена наших богов трудно передать человеческим языком. Мы их называем Древнейшие. Или — Те-Кто-Имеет-Великую-Силу. Еще мы их зовем Творцы. У них, у каждого, есть свое персональное имя, например: Родившийся От Мертвой Звезды, Несущий Гибель и другие. Стигийцы, те носятся со своим Сэтом, точно с писаной торбой, крича на каждом углу, что древнее его богов нет. А ведь этот их старый змей Сэт просто молокосос по сравнению с Древнейшими. В сравнении с их силой и могуществом он лишь бледная тень.

— Меня не интересуют твои боги, жрец, — сказал Конан, поглощенный созерцанием непонятного зеленого пламени. Протянув руку, он коснулся его языком, однако ничего, кроме легкого покалывания, не ощутил. — Что это за зеленый огонь и почему он не жжется?

Жрец улыбнулся краем рта:

— С помощью этого инструмента мы и общаемся с Творцами. Наша связь осуществляется через это пламя. Огонь — одна из четырех стихий, составляющих вселенную. Но пламя, известное здесь, на земле, лишь нечистое подобие истинного небесного огня.

Конан кивнул, при этом он, точно загипнотизированный, смотрел на пламя.

— Мой отец был кузнецом. Он много рассказывал мне о свойствах огня.

— Этот огонь уже поведал мне кое-то о тебе. Ты не такой, как все остальные люди.

— Я-то? Ну, известное дело, не такой. Я — киммериец.

— Я не об этом. Вот сейчас, например, ты касался рукой пламени. И будь ты обыкновенным человеком, твоя рука превратилась бы в головешку.

— Что?! — Конан вышел из оцепенения и резко повернулся к жрецу. — И ты не предупредил меня! — Он с такой силой сжал рукоять меча, что костяшки пальцев побелели.

Жрец, пораженный свирепостью, так внезапно вспыхнувшей в голубых глазах киммерийца, непроизвольно отступил. Иметь дело с Конаном было все равно что общаться с полуприрученным тигром, спокойствие и безмятежность которого в долю секунды может смениться первобытной свирепостью. Такие люди и раньше встречались жрецу, но подобный экземпляр он видел последний раз очень много лет назад. Такие, как он, — редкость во все времена. Обыкновенных дикарей всегда хватало. Свирепые сверх всякой меры, они в то же время не умели думать самостоятельно, связанные устоями и предрассудками. Подлинные варвары — это редкость, но еще реже встречался среди них человек, способный покинуть свой клан, свое племя, чтобы в одиночку проложить свой собственный путь.

Когда-то давно на земле рождались такие люди. Они становились героями легенд и мифов. Они становились полководцами, королями, императорами, вдыхали новую жизнь в угасающие цивилизации. Примитивные жизненные силы били в них через край. Им была присуща невероятная энергия и предприимчивость, а еще — вселяющая ужас свирепость и беспощадность.

Жрец успокаивающе поднял руку:

— Постой! Я ведь знал, что огонь не причинит тебе вреда. Я знаю такие вещи. Давай поговорим спокойно, я все тебе объясню. Мне надо узнать кое-то от тебя, в благодарность я помогу тебе справиться с твоими врагами.

— К чему все это? — спросил Конан. — Скоро они вернутся из своего рейда, и тогда я разберусь с ними сам.

— Одно оружие тебя не спасет, — предостерег его жрец. — Тахарка из Кешана не так прост, как тебе кажется. Если ты хочешь победить его, ты должен его понимать.

— Зачем? — снова спросил Конан. — Я спровоцирую его, вступлю в бой и убью. Все это проще простого, и отомщенные души моих друзей обретут желанный покой.

Жрец был терпелив. Тщательно подбирая слова, чтобы избежать нового прилива ярости Конана, он снова заговорил:

— Будь он обыкновенным человеком, этого действительно было бы достаточно. Но вы оба необыкновенные люди, иначе вы никогда не привлекли бы к себе моего внимания.

— Продолжай, — угрюмо бросил Конан, хотя весь этот разговор был ему абсолютно не по душе. Зачем этот жрец встревает и придумывает какие-то трудности там, где их в помине нет? Но все же придется его выслушать, вдруг во всем этом что-то и кроется.

— Для начала расскажи мне о своем народе. Кто твои предки?

— Что я, сказитель какой-нибудь, — буркнул Конан, — расскажу что вспомню.

И он принялся за рассказ. Как и большинство варваров, киммерийцы придавали громадное значение своему происхождению и тщательно хранили знание о своих предках. Хоть Конан и не принадлежал к числу тех, кто был специально призван хранить в памяти эти драгоценные сведения, тем не менее он, как и любой другой из его соплеменников, мог легко назвать имена членов своего клана, живших несколько столетий назад.

— Да, этого мне вполне достаточно, — проговорил жрец, когда Конан закончил перечисление длинного ряда своих предков. — Теперь я знаю, в каком направлении искать, если мне понадобятся уточнения. А сейчас сделай на руке небольшой надрез и потом сунь руку опять в пламя, чтобы в сосуд упало несколько капель твоей крови.

— Не стану я это делать, — возмущенно заявил Конан. — Я не за тем пришел, чтобы колдовать тут с тобой на пару.

Жрец незаметно улыбнулся:

— Боишься пролить несколько капель своей крови? Не тревожься, я не собираюсь колдовать над ней. Просто история каждого народа запечатлена в его крови, а я обладаю знаниями, позволяющими читать эту историю при помощи моего зеленого пламени. Если ты согласишься, то мы могли бы заглянуть дальше в историю твоего рода, и тогда многое для меня прояснилось бы.

Конана задел намек, будто он боится пролить свою кровь, поэтому киммериец немедленно сунул левую руку в зеленое пламя и сделал неглубокий надрез кинжалом. Алые капли упали в сосуд, но, к удивлению Конана, они не достигли дна, а будто растаяли в пламени.

Жрец начал нараспев тихо произносить какие-то слова. Киммериец опять принялся смотреть на огонь, вид пламени заворожил его. Языки огня стали постепенно менять цвет, внутри образовывались какие-то смутные картины, и, что было уже вовсе не понятно, Конан каким-то образом оказался участником происходившего в этих картинах, хотя прекрасно осознавал, что продолжает оставаться в храме.

Он видел в пламени темноволосых светлокожих воинов, которые сплетались в яростных схватках с желтоволосыми и рыжеволосыми воинами, а иногда и кожа, и волосы их врагов были темными. Он сразу признал среди дерущихся своих родичей, возможно даже своих предков по прямой линии, которые сражались с асирами и ванирами, гипербореями и пиктами. Его предки были похожи на него, вот только оружие у них было не стальное, а бронзовое, и он понял, что видит своих родичей, живших в те времена, когда стали еще не было.

Потом он увидел таких же темноволосых и светлокожих людей, но оружием им служили отполированные камни. Они бродили по замерзшим долинам, где никогда не таял лед, сражались с другими людьми, со снежными обезьянами и еще какими-то существами, для которых у Конана не было названия. Потом он увидел, что происходило в доледниковый период, когда его соплеменники воевали с какими-то пигмеями, которые на своих низкорослых лошадках явились издалека, заполнив все пространство степей. Потом он увидел непроходимые джунгли, покрывающие долины и склоны высоких гор, гигантских змей, извивающихся на дне этих долин, услышал монотонный бой барабанов, а потом какие-то высокие чернокожие люди с луками непременно хотели пройти сквозь земли предков Конана на другую сторону гор.

Еще дальше унесли Конана языки пламени. Он смог увидеть землю в ту пору, когда ее сотрясали катаклизмы, когда горы раскалывались в огне и дыме и по их склонам начинала течь река из раскаленной добела лавы, когда моря поднимались и заливали континенты, а дно океанов обнажалось и превращалось в сушу. И все время он видел своих предков, которые сражались и никогда не просили пощады.

Потом он увидел похожих на себя людей. Но они не были такими примитивными, как прежде, а вели свою жизнь в своеобразной варварской роскоши: они носили одежды из ярких шелков, а головы их были украшены перьями диковинных птиц. Конан стал свидетелем их сражения с пиктами, приплывшими на каких-то диковинных двойных ладьях, чтобы захватить их земли. Он увидел человека, сидящего на золотом троне, его глаза были печальны, рядом лежал большой двуручный меч, а на голове человека была корона. Они с Конаном были настолько похожи, что вполне могли бы считаться близнецами.

Все дальше и дальше уносило Конана пламя, и голова его кружилась, он уже был не в состоянии удержать в памяти все, что видел. Последней в этой череде картин оказалась лужайка леса, где волосатые человекообразные существа с удивлением и восхищением разглядывали своего отпрыска, не только менее волосатого, чем все остальные, но и способного делать вещи, абсолютно недоступные его сверстникам. А потом и эта картинка исчезла, и перед Конаном осталось гореть лишь зеленое пламя.

Конан в изумлении потряс головой:

— Что это было, жрец? Мне показалось, будто перед моими глазами прошла вся история моего народа, которая началась задолго до заселения Киммерии.

— Ты все верно понял, — подтвердил жрец. — Я уже говорил тебе, что вся история человеческого рода запечатлена в крови человека. Это словно письмена на пергаменте, и нужно только уметь прочитать их.

— Если то, что я видел, — правда, это означает, что соплеменники намного древнее, чем я считал до сих пор.

— Это справедливо для большинства народов, — заметил жрец. — Все помнят только свою недавнюю историю, несколько столетий, самое большее — тысячелетий. Но люди существовали на земле даже тогда, когда форма материков была другая. Считается, что твой народ всегда обитал в горной туманной Киммерии, но они были теми же самыми людьми, когда горы на севере представляли собой острова в громадном море, населенные доисторическими существами, давно исчезнувшими с лица земли. Как я и предполагал, в твоих жилах течет кровь королей, покоривших Валузию, Тхуле и Комморию. С тех пор миновали сотни веков. Твои соплеменники вновь превратились в варваров, немногим лучше тех дикарей, от которых они в свое время произошли. Но одновременно они остаются все теми же людьми.

Раздумывать обо всем этом Конану не нравилось. А сама мысль о краткости человеческой жизни по сравнению с уходящими в бесконечную даль веками истории существования человеческого рода разбередила его душу и несколько поколебала уверенность в себе.

— Какое отношение имеет все это к моему делу? — сердито спросил он жреца.

— Самое непосредственное, — ответил жрец и добавил: — Пойдем и спокойно все обсудим.

Совершенно разбитый, будто он неделю не сходил с седла, Конан последовал за жрецом в небольшую комнату. К огромному облегчению Конана, здесь не было никаких необычных предметов. Большой тяжелый стол, покрытый резьбой, два кресла ему под стать, старинный буфет, на котором громоздились бутылки и кубки, — вот, пожалуй, и все. На стенах простые портьеры, одно окно плотно закрыто ставнями. Повинуясь приглашающему жесту жреца, Конан уселся в одно из кресел и сам удивился, до чего он устал.

Жрец взял бутылку и налил два кубка вина. Один из них он протянул Конану, который даже не стал ждать, пока его хозяин отопьет из своего кубка, и осушил свой одним махом. Вино оказалось просто великолепным: Конану, пожалуй, даже и не приходилось раньше такого пробовать, во всяком случае — в тавернах такого не подавали.

Жрец тоже уселся в кресло.

— Сегодня ночью мы с тобой бросили мимолетный взгляд на твое прошлое. Твои предки немалого достигли за последнее время. — (“За последнее время”, — недоуменно подумал Конан.) — Но чем дальше, тем меньше становится великих людей и великих свершений. Такое впечатление, что Древнейшие потеряли всякий интерес к людям. — Он замолчал и задумался. — Впрочем, кое-то теперь начало меняться. Среди нас, как и в старые времена, начали появляться избранники Судьбы. Эти люди предназначены для великих свершений, им покровительствуют боги и другие Великие Силы. Возможно, славные времена еще вернутся. — Глаза жреца загорелись лихорадочным огнем. Конан напомнил себе, что жрец неспроста завел этот разговор, что-то ему от Конана надо. Жрец продолжал: — Служители моего ордена обучены распознавать приметы таких людей и таких событий. Я не сомневаюсь, что одним из избранников Судьбы являешься ты, а другим — Тахарка.

Все это было для Конана слишком сложно.

— Я — смертный человек, Тахарка тоже смертен. Так же как и два гандера, и аквилонский шарлатан. Когда мы встретимся, то вынем мечи из ножен и посмотрим, кто из нас сильнее. Я, например, еще до сих пор не встречал равного мне по владению оружием.

— Все это совсем не так просто. — Голос жреца зазвенел от возбуждения. — Ты и твой враг — люди, способные повлиять на ход истории! Ты обязан позволить мне руководить твоими действиями.

Конан с трудом удержался от смеха.

— Варвар из северных земель и работорговец с юга! Общее у нас с Тахаркой есть только одно: люди из цивилизованных стран с радостью стали бы потешаться над нами — если бы осмелились. И они не делают этого только потому, что жизнь им дороже. Наверное, уж боги выбрали бы кого-нибудь другого для своих великих начинаний.

— Ты истинный варвар, — отвечал жрец, — и настоящий ребенок. Ты не сомневаешься в своем воинском искусстве и в мощи своих мускулов, а вот в другие свои силы, выделяющие тебя из прочих людей, ты не веришь. Пока ты сам не научишься понимать свою истинную природу, я мало чем смогу тебе помочь. Запомни пока хотя бы одно: Тахарка из Кешана — человек, похожий на тебя. Он родился в более цивилизованном обществе и получил хорошее образование (в том смысле, как его там понимают), и тем не менее он такой же варвар, как и ты. Но, в отличие от тебя, у него полностью отсутствует совесть, даже в зачаточном состоянии. В цивилизованном мире тебя считают варваром, но ты соблюдаешь кодекс чести, принятый среди твоего народа. Тахарка совсем другой: он давно отказался от законов чести своей страны и заботится лишь о своей выгоде. Он никогда бы не стал сражаться с двумя боссонитами. Как не станет сражаться и с тобой, если не будет уверен в своей победе. Он лучше пошлет других или применит яд.

Конан встал.

— Ничего у него из этого не выйдет. Я должен сразиться с ним и убить его, пока он не догадался, что я за ним охочусь. Спасибо тебе за советы, но я поступлю так, как считаю нужным.

— Желаю тебе удачи, юный варвар, — проговорил жрец, холодно улыбнувшись. — Не думаю, что у тебя это легко получится.

Конан с удовольствием покинул гнетущую атмосферу храма и вышел на свежий воздух. Он удивился, обнаружив, что над городом уже разгорался рассвет. Щебетали проснувшиеся птицы, из пекарни доносился запах горячего хлеба. Конан быстро дошел до таверны и поднялся наверх. Не успел он войти в комнату, как на него напустилась разъяренная Калья:

— Где это ты шлялся всю ночь? Небось развлекался с продажными девками?

— И что с того? — рявкнул Конан, чрезвычайно раздраженный ее ревностью. Если бы она спросила его нормально, он обязательно рассказал, где был и что делал.

— Ты не имеешь права транжирить на пьянство и разврат золото, которое нам необходимо для жизни и мщения!

— Ты что это тут раскомандовалась, женщина? — вскипел Конан. — Я охотился за своими врагами еще задолго до того, как встретился с тобой. И все это время обходился без тебя! Могу и сейчас обойтись! Слишком много о себе думаешь! — Он сорвал с себя пояс с мечом и бросился на постель. — Я хочу спать. Не мешай мне. — Секунду помолчав, он добавил: — Можешь пересчитать золото, и если там не хватает хоть одной монетки — разрешаю изрубить меня на куски твоей хорошенькой маленькой сабелькой.

— Можешь не сомневаться, так я и сделаю. — Послышался звон пересчитываемых монет, а потом громкий удар о стену: Калья запустила в нее плотно набитым кошельком. — Все деньги на месте! Где же ты был?!

— Если бы ты, женщина, не была так дерзка, я, может, и рассказал бы тебе. — Он выдернул из матраса колющуюся соломинку и повернулся на бок.

Калья злобно прошипела что-то на неизвестном Конану языке и, громко хлопнув дверью, вылетела из комнаты.

Перед тем как погрузиться в сон, Конан подумал, что вел себя с Кальей не слишком умно. Теперь она может попасть в беду, разгуливая по городу совсем одна в таком взвинченном состоянии. Он уже почти решил встать и отправиться за ней следом, но от усталости не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Да, разговор со жрецом дорого ему обошелся. Но в конце-то концов, до их знакомства эта чокнутая прекрасно обходилась без него, может обойтись и еще один день. Едва додумав эту мысль, Конан заснул как убитый.

Глава 6

— Пожалуй, не стоит больше проводить здесь рейды, — заметил Аксандриас. Он осмотрел окрестности: не видать ли погони. Захваченные рабы были привязаны к лошадям, чтобы в случае необходимости можно было быстро ускакать с ними вместе.

— Ты прав, — согласился Тахарка. — Похоже, мы несколько увлеклись, злоупотребляя гостеприимством местных жителей.

Во время последнего рейда часть отряда Тахарки была захвачена с поличным немедийским патрулем, специально посланным, чтобы прочесать местность и поймать распоясавшихся работорговцев. Судьба распорядилась так, что бандиты столкнулись с патрулем буквально нос к носу. Естественно, они не смогли объяснить, почему у нескольких молодых парней из окрестных сел оказались заткнуты рты и связаны руки. Тахарка с другой частью банды тоже едва не угодил в лапы стражникам: те заметили их, пустились в погоню, но догнать не сумели.

— Поистине, боги воров и разбойников продолжают покровительствовать нам, — заговорил вновь Тахарка. — А вот аргосийцам, которых мы наняли в Кротоне, не повезло, и теперь они украсят собой немедийские виселицы, а мы в это время с удовольствием будем просаживать заработанные денежки.

— Они могли послать за нами погоню, — сказал Аксандриас, с беспокойством оглянувшись.

— Мы ведь уже пересекли границу, — успокаивающе проговорил Тахарка. — Немедийцы не станут гнаться за нами. Они просто оповестят о случившемся власти ближайшего аквилонского города, а сами будут стеречь нас со своей стороны границы. И пока кто-нибудь догадается искать нас в Кротоне, мы уже будем далеко. Переместимся, например, в многообещающий во всех отношениях Офир. Это ли не чудный план?

— Да—да, хозяин, конечно.

Аксандриас уже давно начинал сомневаться в том, что он поступил умно, последовав за Тахаркой. Этот человек был умен и жесток, его идеи приносили прибыль, но он почему-то считал себя абсолютно неуязвимым и любил играть в опасные игры с судьбой. Аквилонец же полагал, что самое главное в их деле — это вовремя смыться. Если бы командовал он, то при первом же признаке опасности приказал бы бросить пленников и скакать прочь без оглядки.

Среди гандеров тоже не было заметно особого ликования. Они мрачно конвоировали пленников, прикрученных к лошадиным спинам, время от времени кидая на аквилонца злобные взгляды. Аксандриас знал, что они не доверяют ему и завидуют его близости к Тахарке. Их нелюбовь он спокойно мог бы пережить, но перспектива не сегодня-завтра получить в спину нож его не прельщала. А в том, что это должно произойти, он не сомневался. Это был лишь вопрос времени. Пора бы ему что-нибудь придумать для собственной безопасности.

Самое время, иначе может оказаться поздно. Всю дорогу в Кротон Аксандриас посвятил обдумыванию этой проблемы.

Когда они въехали в город, было еще совсем не поздно. Со всех сторон слышались приветственные возгласы — Тахарка стал своего рода знаменитостью среди ценителей гладиаторских боев. Ведь он обеспечивал этим ротозеям ежевечернее развлечение.

Аксандриасу захотелось пить, и он подъехал к фонтану. Вода изливалась из рта демона и падала в каменный желоб. Аквилонец ловил струю ртом, а его лошадь пила из желоба. Случайно глянув вбок, он вдруг заметил, что за ним наблюдают. Продолжая пить, он попытался тайком рассмотреть этого человека. Что-то казалось ему в нем (или в ней?) очень знакомым. Но кем бы этот человек ни был, он прятался в тени дверного проема, завернувшись в какой-то темный бесформенный плащ, и рука, придерживающая этот плащ у горла, отсвечивала металлическим блеском. Сначала Аксандриасу показалось, что один глаз человека находился в глубокой тени, но потом он понял, что его закрывает черный кружок.

Больше Аксандриасу не удалось ничего разглядеть, однако его не покидало чувство, будто в посадке головы, ястребином блеске уцелевшего глаза, манере стоять было что-то неуловимо знакомое. Он вытер губы рукой и тронул коня.

Если у незнакомца к нему дело, он и так об этом узнает достаточно быстро. Если же в этом человеке таится для него опасность, лучше встретить ее, когда вокруг будут свои. Зачем состоять в банде, если не пользоваться теми преимуществами, которые она дает?

Он догнал остальных только на постоялом дворе. Хозяин разрешил им пользоваться пустующей конюшней, которая находилась между городской стеной и задней стеной таверны. Тахарка нанял рабочих, которые перестроили полуразрушенную конюшню в помещение для содержания рабов. Двор перед конюшней стал тренировочной площадкой, где рабов обучали простейшим приемам борьбы.

Поскольку большинство новообращенных рабов были либо пастухами, либо фермерами, владевшими единственным видом оружия — дубинкой, то приходилось обучать этих несчастных начаткам боевого искусства. Когда Аксандриас въехал во двор, он увидел двух рабов, которых пытался научить атакующим приемам какой-то неизвестный Аксандриасу человек.

— Это кто еще? — Аксандриас натянул поводья и остановил лошадь рядом с Тахаркой. — Где Муртан и Баллан? — Боссонитов оставили в городе тренировать рабов, пока остальные поехали за следующей партией.

— Сам хотел бы знать. — Кешанец сдвинул брови. — И почему это мне всегда приходится иметь дело с одними простофилями? Им даешь наипростейшее задание, и они даже с ним не могут справиться. Что с них взять, они известные пьянчуги и, скорее всего, отсыпаются сейчас где-нибудь на сеновале. Но им придется горько пожалеть об этом. — Тахарка перегнулся через ограду, окружающую конный двор, и окликнул человека, занимавшегося с рабами: — Эй, ты! Поди сюда!

Человек оглянулся и щелкнул хлыстом. Повинуясь его команде, рабы попятились друг от друга. Они взмокли и дрожали от усталости. На них были только набедренные повязки и кожаные шлемы.

— Можете отдохнуть, пока я разговариваю с вашим хозяином, — распорядился тренировавший их человек и пошел к Тахарке.

Кешанец рассматривал приближающегося человека. Высокий, худощавый, но с виду очень сильный. Волосы и борода цвета темного меда, глаза синие, лицо в шрамах. На нем была легкая кольчуга, у пояса короткий меч, высокие башмаки, обшитые сверху металлическими полосками. У него была легкая пружинистая походка прирожденного воина. Это понравилось Тахарке.

— Гиперборей, — буркнул один из гандеров. — Все они вражье отродье.

Тахарка улыбнулся. Обычное дело: человек другого роду—племени сразу зачисляется во враги.

— Должно быть, ты — Тахарка, — сказал человек, сворачивая хлыст. — Меня зовут Куулво. Хозяин постоялого двора нанял меня, чтобы я учил этих рабов драться. Плата — постой, харч и выпивка. Мне и раньше приходилось заниматься подобным. Эти рабы — не хуже других. Когда они выйдут на арену, тебе не будет за них стыдно. Ведь ты не забудешь подбодрить их тем чудодейственным снадобьем?

— Как ты догадался о снадобье? — спросил Тахарка.

— Я не слепой. Три вечера подряд я наблюдал за схватками. Дрались они великолепно, но я могу отличить истинную храбрость от поддельной. Пусть эти местные недоумки, контрабандисты и караванщики, думают, что видят перед собой бесстрашных жаждущих крови гладиаторов, но я-то слишком долго находился среди ратных людей, меня не обманешь.

— Тебе известно, что приключилось с двумя боссонитами, которых я оставил здесь, уезжая в очередной рейд?

— Лучше спроси хозяина постоялого двора, —пожал плечами гиперборей. — Ходят слухи, что они убиты, но точно не знаю.

— Как убиты?! Кем? — заорал Тахарка. — Кто посмел это сделать? — Потом, несколько поуспокоившись, сказал: — Продолжай свою тренировку, мой добрый друг. Я тобой очень доволен. Вечером мы поговорим поподробнее. Подходи ко мне, когда я умоюсь и отдохну, поужинаем вместе. Пошли, Аксандриас.

Когда они входили в дом, Тахарка повернулся к аквилонцу:

— Этот гиперборейский малый выглядит отъявленным негодяем. Он силен, умеет, судя по всему, обращаться с мечом, и его мало заботит способ, как добыть себе пропитание. Мне кажется, нам он вполне подойдет.

— Бывалый вояка везде пригодится, — откликнулся Аксандриас. — Особенно если он не слишком много мнит о себе.

— Что верно, то верно, — согласился Тахарка. — Куда же запропастился хозяин?

Они обнаружили его почти сразу — тот наблюдал за работниками, закатывавшими в кладовую огромную бочку эля.

— А, вы вернулись. Добро пожаловать! Удачный был рейд?

— Более или менее, — ответил Тахарка. — Нашим аргосийцам, да и еще кое—кому, надоело бродить по чужим странам, и они захотели отправиться домой. Теперь мы вряд ли увидим их еще когда-нибудь. Скажи мне, что приключилось с двумя боссонитами, которые остались приглядывать за рабами? Их нет, а вместо них этот здоровый гиперборей.

— А, эти-то… Печальная история, друг мой. Три дня назад нашли их трупы, кошельков не было.

— Должно быть, они были пьяны, — с отвращением проговорил Тахарка. — Не скажу, что они были великими воинами, но уж во всяком случае могли постоять за себя. Чем еще, как не пьянством можно объяснить, что они оказались слабее какой-то шайки ворюг?

— Мои слуги говорят, что они ушли отсюда трезвыми. Конечно, им ничто не мешало завернуть по дороге куда-нибудь еще, но зачем платить за выпивку, если у меня тут они пили даром? Да и, кроме того, на них никакая шайка не нападала. Оба убиты мощными ударами меча. Разве что они встретились случайно с какими-нибудь своими старыми врагами, и те воспользовались случаем и свели счеты…

— Ладно, не так уж это и важно, — сказал Тахарка. — В любом случае — невелика потеря. И замена им нашлась приличная.

— Тут нам повезло. Куулво — профессионал, наемник. Я его знаю. Он частенько наведывался в Кротон за последние годы. Тех, кому он служил последний раз, разбили. Теперь, бежав из Офира, он явился сюда, чтобы передохнуть и развлечься. У него как раз деньги кончились. Вот он и решил опять к кому-нибудь наняться. Тогда я и предложил гиперборею поработать вместо тех двух боссонитов, пока вы не вернетесь. Он сильный боец, новичков ему приходилось натаскивать.

— Ты молодец, что нанял его, — сказал Тахарка. — Я уже перекинулся с ним парой слов и понял, что он опасный человек. Мой ограниченный опыт общения с северянами подсказывает, что северяне стоят друг друга. — Он повернулся, собираясь уйти.

В этот момент Аксандриас обратился к хозяину постоялого двора:

— Скажи мне, пожалуйста, мой добрый хозяин, не видал ли ты одноглазого человека, который ходит, завернувшись в плащ, несмотря на жару? Я встретил его сегодня на рынке, и мне показалось, что он следил за мной.

— Одноглазый? — озадаченно переспросил хозяин. — Нет, я… а-а понял, только это девушка, а не мужчина! Она здесь уже дня три-четыре. Хоть она и без одного глаза, но вполне ничего. Многие не отказались бы познакомиться с ней поближе, да где там! Выхватывает кинжал не задумываясь, только берегись! А если и этого недостаточно, чтобы охладить пыл, помогает ее спутник. — Хозяин не выдержал и расхохотался так, что живот затрясся. — Настоящий головорез с виду. Киммериец, так мне сказали. Этот, если захочет, наверно, и быка может остановить.

Тахарка замер, не дойдя до двери.

— Говоришь, киммериец? Что-то слишком далековато от туманных гор его занесло.

— И я так подумал, — отозвался хозяин. — Я вообще эти северные народы плохо различаю, они ведь у нас редкие гости, но один купец, который каждый год ездит в Асгард, сказал, что этот точно киммериец.

— Странно, — пробурчал Тахарка, — но, впрочем, что нам за дело до какого-то там киммерийца? Пошли, Аксандриас. — В его взгляде читался приказ прекратить расспросы.

Умывшись и переодевшись во все чистое, Тахарка и Аксандриас спустились в общий зал. Сидели там, потягивали вино и ждали, когда принесут обед. Прополоснув глотку бокалом золотистого вина, Тахарка повернулся к своему помощнику:

— Итак, любезный друг, что бы все это значило: двое наших убиты, а за тобой следит одноглазая девица, которая водит компанию с киммерийцем? К чему бы это?

— Не знаю, командир. Что-то такое мне припомнилось, когда я увидел эту девицу. Но с другой стороны — я ведь даже не разобрал, кто это, мужчина или женщина. Что же касается убитых боссонитов и того киммерийца, не знаю, что и сказать. Мы, конечно, были недавно в Киммерии, но ведь с тех пор прошло уже больше месяца. Не мог же он выследить нас. Все знают — киммерийцы почти никогда не покидают свою родину, и уж во всяком случае не забредают так далеко.

— Но ведь этот — забрел, — возразил Тахарка. — Оба боссонита были убиты мощными ударами меча, а нам ли не знать, какими мечами орудуют киммерийцы.

— Хозяин упомянул только одного киммерийца, — поправил Тахарку аквилонец.

— Он один вполне мог прикончить обоих. Значит, следует с ним за это рассчитаться. Впрочем, — Тахарка махнул рукой, — что зря рассуждать. Если он не будет проявлять к нам интереса, значит, и нам нечего обращать на него внимание. Если он нам опасен, мы в этом скоро разберемся. А до тех пор стоит быть поосторожнее. Впрочем, это никогда не вредно.

Аксандриас кивнул. Но все равно ему было явно не по себе. А когда он вдруг заметил рядом с собой какого-то человека богатырского роста, он подпрыгнул на месте от неожиданности и схватился за изысканно украшенную рукоятку своего меча. Широкая ладонь опустилась ему на плечо и заставила сесть.

— Как ты пуглив, мой друг, — проговорил гиперборей Куулво. — Я ведь пришел по приглашению твоего начальника, чтобы вместе поужинать. Я не собирался нагонять на тебя страху.

— Нечего было подкрадываться ко мне со спины, — огрызнулся Аксандриас. — Я не позволю шутить тут со мной всякие глупые шутки!

— Мне бы и в голову не пришло подшучивать над таким опасным человеком, как ты, — Куулво даже не пытался скрыть сарказм. Он сел и взял кубок с деревянной тарелки, которая стояла рядом с кувшином с вином.

Тахарка был очень доволен этой стычкой. Он собирался пригласить гиперборея в свою банду, а если подчиненные будут соперничать друг с другом — так что ж, тем легче будет ими управлять. Они должны быть лояльны к нему, а не друг к другу. А если кто-нибудь из них замыслит предательство, обязательно найдется человек, готовый донести обо всем в подробностях, лишь бы насолить собрату и тем самым возвыситься. Тахарка взял кувшин и доверху наполнил кубок гиперборея.

— Хозяин постоялого двора, — заговорил Тахарка, — сказал, что ты недавно воевал в Офире.

— Это точно. — Куулво опорожнил одним глотком половину кубка.

— Расскажи-ка немного об этом. Скоро мы собираемся туда. Кто там воюет, с кем и из-за чего?

— Сэт его знает, что там творится! Против короля восстало около дюжины его наместников, другие двадцать, или около того, поддерживают короля. И каждый из них готов в любую секунду переметнуться на противоположную сторону, если это будет выгодно. Например, служа у моего последнего нанимателя Аснана из Кхалката… я участвовал в двух битвах против короля и в трех за него. Ну а в последнем сражении так никто, по-моему, и не сумел разобраться, на чьей стороне воюет.

— Превосходно! — воскликнул Тахарка. — Эта страна будто создана для нас! Куулво, я собираюсь отправиться со своим отрядом в Офир.

— Можно попробовать, — отозвался Куулво. — Вероятно, найдется кто-нибудь, кто захочет вас нанять.

— Я не это имел в виду, — ухмыльнулся Тахарка. — Я привык командовать, а не подчиняться и не собираюсь менять своих привычек. Кто кого там у них победит, мне абсолютно безразлично, я не собираюсь становиться ни на чью сторону. Наоборот, мы постараемся избежать конфликтов и недоразумений, прокатимся по стране, а если нам подвернется выгодное дельце, не упустим возможность заработать. — Тахарка сопровождал свою речь изящными жестами, его глубокий бархатный голос ласкал слух, а в кольцах на тонких пальцах отражалось пламя свечей.

— Заняться разбоем? — Куулво задумался. — Что ж, дело выгодное. Нужно только суметь избежать ненужных встреч с тем великим множеством армий, которые там толкутся.

— Хороший проводник и советчик, знакомый с местными условиями, мог бы быть чрезвычайно полезен. Ты вроде не робкого десятка и привык орудовать мечом. А еще ты нуждаешься в работе. Вот я и предлагаю тебе работу: место в моем отряде. После загадочной смерти моих боссонитов нас осталось четверо, но все это только пока.

Гиперборей задумался.

— А как же бои гладиаторов? Ведь вы имеете с этого приличный куш.

— Мне надоели эти забавы, — заявил Тахарка. — Завтра или в крайнем случае послезавтра мы убираемся отсюда.

— Ясно. Возможно, вы и правы. У властей есть гнусная привычка — портить людям удовольствие, когда они только-только разойдутся. Ну что ж, ничего не имею против еще одной поездки в Офир. Сейчас там затишье — исключительно редкая ситуация для Офира, и не самая лучшая для людей моей профессии. — Он хищно усмехнулся, и Аксандриас опустил глаза, не выдержав пронзительно—мрачного взгляда северянина. — Как акулу в большом океане, так и меня ведет запах крови, каким бы он ни был слабым или далеким.

— Вот такой человек мне по душе, — провозгласил Тахарка и поднял кубок. — Поздравляю тебя со вступлением в наш отряд. Я помогу тебе разбогатеть, уж скучать тебе никогда не придется.

Вскоре подошли гандеры, и Тахарка сообщил им, что в их полку прибыло, и представил им Куулво. Братья приветствовали его с наигранной сердечностью, хлопали по спине и клялись в вечной дружбе. Но никто и не думал принимать эти заверения всерьез, каждый прекрасно понимал, что не задумываясь предаст товарищей ради спасения собственной шкуры. А то и просто убьет, если это окажется выгодным. Такова уж бандитская природа.

Вдруг Тахарка заметил человека, движущегося в их направлении через помещение, которое постепенно начало заполняться. Невозможно было понять, сколько лет этому человеку с гладко выбритой головой, одетому в странный плащ. Он обратился к служанке с каким-то вопросом, и та, повернувшись, стала внимательно оглядывать зал. Заметив Тахарку и его людей, она, звякнув дешевенькими браслетами, указала на них рукой. Человек в странном плаще начал медленно пробираться в сторону бандитов.

Тахарка толкнул Аксандриаса в бок.

— Ты не знаешь, кто этот бритоголовый?

На лице Аксандриаса появилось удивленное выражение.

— Да это же тот жрец, который продал мне снадобье! Чего ему здесь надо?

Покрой строгого, безо всяких украшений, плаща вызывал у Тахарки какие-то малоприятные воспоминания. Уж слишком он был похож на те одеяния, которые однажды ему уже пришлось видеть, и больше всего на свете он не хотел увидеть их вновь.

— Тахарка из Кешана? — спросил жрец, отвесив глубокий поклон.

— Я самый. — Тахарка намеренно не предложил жрецу присесть за их стол. — Чем могу служить?

— Я бы желал переговорить с вами, сэр. Наедине.

— Мне, знаете ли, и здесь хорошо. Чего ради срываться с места и следовать за вами? Проданных вами снадобий мне хватит еще надолго, так что покупать я пока ничего не собираюсь.

Вообразив, что их начальник ловко отделался от надоедливого жреца, бандиты расплылись в довольных улыбках.

— Я собираюсь говорить не об этом. Если вы согласитесь пожертвовать часом своего времени и выслушать меня, то сможете получить колоссальную выгоду. Я вас долго не задержу, вы успеете вернуться еще до начала вечерних представлений.

Теперь Тахарке уже было неудобно отказываться следовать за жрецом. Люди могут подумать, что он боится какого-то там служителя храма. Этого он допустить не мог. Встав из-за стола, Тахарка небрежно бросил:

— Если разговор о прибыли, тогда другое дело. — И добавил, обращаясь к своим собутыльникам: — Ждите меня здесь, я пообедаю, когда вернусь.

Тахарка последовал за жрецом, а Аксандриасом овладело беспокойство: ведь он далеко не все рассказал тогда Тахарке о своем посещении храма. И по вполне понятной причине. Как было описать испытанный им в храме необъяснимый ужас? Да Тахарка просто поднял бы его на смех. Аксандриас пожал плечами. Что ж, если Тахарка не вернется, он сам поведет банду. И вообще, одноглазая девица и непонятный киммериец беспокоили его гораздо сильнее.

Тахарка молча шел за жрецом по городу. Смеркалось. До улочки со стершейся от времени каменной мостовой было шагов сто, не больше. Они повернули. Тахарка увидел фасад древнего храма и буквально помертвел от ужаса. Ну почему этот недоумок Аксандриас не предупредил его?! Впрочем, о чем он мог предупредить? Ведь для обычного человека это мрачное сооружение всего лишь старый заброшенный храм, мало ли таких встречается в разных городах…

Подойдя к дверям храма, жрец остановился.

— Я служитель этого храма…

— Мне известно, каким богам ты служишь, — перебил его Тахарка, внимательно оглядывая улочку, по которой они пришли. Вроде никого поблизости нет, но лучше не рисковать. — Зайдем внутрь и поговорим спокойно.

Жрец шагнул в прохладный полумрак храма.

— Насколько я понимаю, с тобой вступали в контакт и раньше?

— Да, — ответил Тахарка и, выхватив кинжал, вогнал его по рукоятку в спину жреца, туда, где должно было находиться его сердце. Жрец упал, и Тахарка ударил его кинжалом еще дважды. По телу жреца пробежала короткая судорога, и он испустил дух.

Тахарка настороженно огляделся, вытер кинжал о плащ мертвеца. Кешанца редко посещал страх, а о совести он и понятия не имел. Но в этом забытом всеми пустом храме ему было попросту жутко. Он взглянул вверх и увидел длинный ряд змеиных голов, которыми оканчивались колонны. Подобное он уже видел однажды.

Стараясь стряхнуть с себя непривычную робость, Тахарка занялся трупом. Он потащил безжизненное тело за ноги подальше от порога, чтобы спрятать в полутьме за колоннами. Тахарка не стал искать какого-то более надежного места. Вряд ли здесь бывает много прихожан. Пока труп обнаружат, пройдет целый месяц. К тому времени Тахарка будет уже далеко—далеко отсюда.

Уже уходя, он подумал, что вечно голодные бродячие собаки могут учуять труп и привлечь внимание людей. Тогда он решил прикрыть дверь. И вдруг через почти затворенную дверь он увидел, или ему показалось, что сверху, из-за одной из змеиных голов, на него смотрит какое-то крошечное личико. Содрогнувшись, он плотно захлопнул дверь и быстрыми шагами направился прочь. Вот еще! Сходить с ума из-за всякой чепухи. Даже если и узнают, что совершено им, кого в этом городе взволнует смерть старого, никому не нужного жреца. Но все же Тахарка не мог успокоиться. Это личико, которое померещилось ему среди змеиных голов, смотрело, как бы в тайне глумясь над кешанцем.

Аксандриас был потрясен выражением лица своего начальника, когда тот появился на постоялом дворе. Ничего похожего он еще не видел. Уж кто-кто, а Тахарка умел владеть собой, даже перед лицом смертельной опасности сохраняя полное присутствие духа. Сейчас же у него был такой вид, будто он увидел демонов. Когда кешанец подошел к столу, он уже овладел собой, Аксандриас видел, каких усилий это стоило.

— Чего хотел этот жрец, хозяин? — спросил он с неподдельным интересом: если у Тахарки есть слабое место, то ему неплохо знать об этом.

— А, чепуха, — ответил кешанец. — Он хотел всучить мне еще кое-какие снадобья. Я сказал, чтобы не терял времени. Сам знаешь, эти нищие жрецы вечно пытаются выжать деньги из простаков.

Аксандриасу вспомнились те несметные сокровища, которые он видел в древнем храме, и он понял, что Тахарка лжет. Это было уже интересно.

— Да, мой господин, все эти жрецы одного поля ягоды.

Тахарка взял с блюда жареную курицу и принялся за еду, помогая себе тем самым кинжалом, которым он только что заколол жреца.

— О всемогущие боги, как я голоден!

Тахарка налил себе полный кубок вина и осушил его, как показалось аквилонцу, с не свойственной ему жадностью.

— Друзья мои, — сказал Тахарка, окончательно совладав с собой, — я рад, что мы уезжаем отсюда. Судя по тому, что рассказывал наш новый товарищ, в Офире нам придется по душе.

Гандеры покорно закивали, но, по правде говоря, им не слишком хотелось менять легкую жизнь в Кротоне на возможно опасные приключения в Офире.

— Как скажешь, начальник.

Аксандриас так и не понял, что же, собственно, произошло между жрецом и Тахаркой и почему Тахарка так странно вел себя. Внутренний голос подсказывал ему, что, сумей он разгадать тайну кешанца, в дальнейшем это могло бы принести ему много пользы. Стоило еще поразмыслить над этим.

Тем временем в сумраке темного храма что-то происходило. Высоко под потолком, в тени колонн со змеиными головами двигались и верещали какие-то маленькие человекоподобные существа. Вот одно неожиданно сорвалось со своего насеста под крышей и, расправив перепончатые крылья, мягко спланировало к неподвижному телу. Существо щелкало и присвистывало, осматривая труп, потом, подняв голову, испустило резкий повелительный крик. Воздух внутри храма зашелестел, когда больше дюжины маленьких существ разом слетели вниз.

Форма тела этих существ была человекоподобной, и лица их тоже были почти человечьи, вернее, гротескно человечьи. Пальцы кончались черными когтями, хвост был голый, как у ящерицы, а их самих покрывала короткая темная шерстка. В сложенном виде их крылья домиком возвышались над головой.

Еще несколько минут они тихо о чем-то совещались, потом каждый занял определенное место у тела жреца. Вот они встали на колени и начали произносить нараспев какие-то заклинания, прерывая их через равные промежутки времени пронзительными выкриками. Они монотонно раскачивались, их головы и хвосты тоже не переставая двигались, иногда существа вдруг менялись местами, но ни на миг не прервали своего монотонного песнопения. И вот по прошествии нескольких часов тело жреца слабо шевельнулось. Потом оно еще некоторое время было неподвижно, и вдруг по нему пробежала судорога, другая, третья. Человечки издали восторженный вопль, но тут же возобновили чтение заклинаний. У жреца появилось дыхание. Оно со свистом и клекотом вырывалось из его груди, вокруг носа и рта пузырилась кровавая пена, однако спустя некоторое время она исчезла, и дыхание стало нормальным.

Веки жреца дрогнули, затрепетали и распахнулись. Сознание долго еще не возвращалось к нему и наконец вернулось. И тогда на лице жреца одно за другим сменили друг друга изумление, страх и безумная ярость. Постепенно лицо разгладилось и вновь приобрело спокойное и невозмутимое выражение.

Медленно, с трудом, жрец приподнялся и прислонился к каменной колонне. Маленькие крылатые человечки—демоны в безумной радости принялись описывать вокруг него стремительные круги, кувыркаться от восторга и распевать гимны радости.

Слабая улыбка тронула губы жреца:

— Вы хорошо потрудились, мои маленькие слуги, и вам положена награда.

С трудом жрец поднялся на ноги. Потом, собираясь с силами, прислонился к колонне. Возвращение из смерти — нелегкое дело, даже для таких, как он. Несколько неуверенных шагов — и воскресший ухватился за следующую колонну. Когда он дошел до треножника, то уже почти совсем пришел в себя. Через некоторое время он мог идти уже почти нормально. Остановившись у треножника, он стал глядеть на зеленое пламя. И за то время, что он на него смотрел, к нему вернулась его прежняя сила.

Жрец вытянул руки и коснулся пламени. Кончиками пальцев он принялся рисовать в огне какие-то сложные узоры. Шлейф ярких искр тянулся за его пальцами и таял в огне.

— Итак, Тахарка из Кешана, тебе открылось уже кое-то из твоего будущего, — произнес жрец, устремив глаза куда-то вдаль, будто разглядывал что-то далеко-далеко на горизонте. — И увиденное тебе очень не понравилось. Что ж, хочешь ты или нет, но от судьбы тебе не уйти.

Пальцы жреца продолжали ткать невидимый узор среди зеленых языков огня, и постепенно в пламени возникло чье-то лицо.

Глава 7

Калья была вне себя от злости. Большую часть своей молодой жизни она боялась мужчин и не доверяла им. А теперь, когда она почти поверила этому киммерийскому великану, чьи представления о чести более или менее совпадали с ее представлениями и который так же, как и она, преследовал одну цель — месть, все рухнуло. Он оказался таким же двуличным, как и остальные. Пусть попробует не объяснить ей, где пропадал прошлой ночью! Все тогда между ними кончено. С Аксандриасом она и сама управится. Ведь обходилась же как-то раньше, пока не повстречала Конана.

Калья брела по базару, мрачно размышляя о том, как неуважительно поступил с ней Конан. Прохожие сторонились, завидев безумный блеск ее единственного глаза. Почти все утро она слонялась по городу без дела. Возвращаться в их общую с Конаном комнату ей не хотелось. Раньше в подобных случаях она просто садилась, прислонившись к стене, и бездумно глядела в одну точку. Из-за этой привычки люди и начали считать ее сумасшедшей. Но сейчас ей вовсе не хотелось сидеть неподвижно.

Несколько часов Калья провела на городской стене. Кругом не было ни души, и это ее устраивало: шумное уличное столпотворение изматывало ее. Калья сбросила плащ, выхватила оружие и принялась за энергичную разминку. Она проделывала упражнения с мечом и кинжалом. Вступала в бой с воображаемым противником. Нападала и оборонялась, делая ложные выпады. Резко оборачивалась, чтобы защититься от будто бы подкрадывающегося сзади врага. Ее оружие и доспехи сверкали на солнце, рассыпая каскады солнечных зайчиков. Но если кто из горожан ее и заметил, то вряд ли отважился бы подойти поближе. Калья казалась большой дикой кошкой, играющей со своей добычей.

Наконец она, тяжело дыша, остановилась. Тело ее блестело от пота. Привычные движения, требующие большой точности и сосредоточенности, успокоили ее, однако злости на Конана не поубавили. Калья вложила меч и кинжал в ножны и, скрестив ноги, неподвижно уселась на плаще, пока солнце высушивало пот на ее теле.

Какой-то звук привлек ее внимание и вырвал из полузабытья. Калья вскочила и подошла к наружной стороне стены. Она увидела, что с востока к городу приближается группа всадников. С такого расстояния нельзя ничего разглядеть, но по тому, как держались в седле некоторые из них, ей показалось, что руки их связаны.

У Кальи заколотилось сердце — а вдруг это те, кого они ищут? Она досадливо мотнула головой и поправилась — ей нужен только один, тот, кого она ищет. Остальные ее больше не интересуют. Пусть живут хоть тысячу лет, ей теперь нет до них дела, никакого дела.

Всадники приближались к воротам. Если это Тахарка со своей бандой, им придется ехать через рыночную площадь, чтобы доставить пойманных рабов туда, где их содержат, — в барак с клетушками. Калья быстро подхватила плащ и бросилась по ступенькам вниз со стены, чтобы успеть перехватить всадников на площади. Она с трудом заставила себя идти по улицам нормальным шагом, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Оказавшись на базаре, она выбрала подходящий дверной проем и укрылась в его тени. Едва она успела занять позицию, как показались всадники. Вокруг них сразу началось оживление: люди окликали их и здоровались.

Увидев двух светловолосых мужчин, Калья похолодела, но тут же расслабилась: ни тот ни другой не был Аксандриасом. Должно быть, это гандеры. Эти два северных воина выглядели достаточно грозно, впрочем, не более грозно, чем обычно. Они вели за собой лошадей, на которых сидели люди со связанными руками. Пленники молчали и безучастно глядели перед собой. По-видимому, их уже накачали каким-то успокаивающим снадобьем.

Когда Калья увидела следующего всадника, она невольно затаила дыхание — так он был хорош. Несомненно, это Тахарка. Высокий, экзотически темнокожий, с осанкой короля, он был одет настолько пышно и ярко, что на любом другом его одежда показалась бы абсолютно нелепой и безвкусной. Но его необычную привлекательность она лишь подчеркивала и оттеняла. Тахарка показался девушке настолько неотразим, что она чуть не пропустила того, кто ехал за ним вслед. И когда она поняла, кто это, кровь остановилась в ее жилах.

К счастью, последний наездник задержался, чтобы напиться из фонтана. Калья внимательно разглядела его. Он мало изменился. Все еще красив, но что-то в нем проглядывало хитрое и коварное, делая облик его отвратительным. В седле аквилонец держался отлично, а когда наклонился с седла, чтобы напиться, то сделал это с дерзкой грацией. И тут заметил ее.

Калья стояла неподвижно. Она была слишком горда, чтобы прятаться. Она заметила, что Аксандриас разглядывает ее, и по выражению его лица поняла, что осталась неузнанной. Это было и не удивительно. С тех пор, как он видел ее в последний раз, прошло много лет, и вряд ли она хоть чем-то напоминала ту маленькую девочку, какой некогда была. На его лице отразилось недоумение, затем, притворившись равнодушным, он тронул лошадь и лениво двинулся в сторону постоялого двора.

Когда Аксандриас исчез из виду, Калья поняла, что дрожит с головы до пят. Но не от страха, а от невероятного душевного напряжения — закончилась ее погоня, она настигла своего врага. С самого детства вся ее жизнь была посвящена одной цели: выследить и убить этого человека. И все это время она ни разу не видела его и не знала, жив ли он и постигнет ли его ее месть. Но теперь было ясно, что ее жизнь достигла своей высшей точки.

Не двигайся она с таким упорством и самозабвением к единственной цели своей жизни, возможно, ей и пришло бы в голову, что нелепо в свои неполные двадцать лет считать, что, осуществив долгожданное мщение, она исполнит свое жизненное предназначение. Калья была так поглощена этой жаждой мести, что, если бы ей сказали, что глупо тратить жизнь на одну только ненависть, она бы не поняла этого.

В их с Конаном мире никто не заглядывал далеко вперед. Рассчитывать на мирную старость тоже не приходилось. Избравший героический путь к славе всегда, не задумываясь, рискует своей жизнью.

Но, разумеется, ни о чем таком Калья и не размышляла, бредя по древним улицам Кротона. Наконец-то ее враг находится рядом! Вот и все, о чем она была в состоянии думать. Но нельзя слишком поддаваться чувствам, это к добру не приведет. Заметив небольшой трактир, Калья зашла внутрь и спросила вина. Ей надо было спокойно все обдумать.

Учителя фехтования учили ее не поддаваться гневу и трезво оценивать ситуацию. Ей следовало надежно продумать план действий. Хорошо бы и задуманное осуществить, и в живых остаться. Учителя подчеркивали, что не всегда возможно достичь желаемого, но тогда следует отказаться от своих намерений. Вот об этом Калья даже не хотела и думать. Существует третий путь, говорили ее учителя. Осознанно пожертвовать своей жизнью, чтобы убить

врага. По этому пути можно идти только в самых особых случаях. Что ж, это, конечно, не лучший вариант. Калья с удовольствием избежала бы его, но, если до этого дойдет, все же лучше осуществить свою месть даже ценой жизни.

Она обдумала свои возможности. Боссониты мертвы, и сподручных Аксандриаса осталось только трое. Увидев их, она поняла, что боссониты были самыми слабыми из всех. Эти гандеры — серьезные противники и, судя по всему, привыкли действовать в паре. Вряд ли она сможет одолеть их, когда они вдвоем.

Кешанец показался ей еще более страшным, чем гандеры. Подо всем этим пышным облачением ее зоркий взгляд разглядел превосходного воина. Случалось, конечно, что внешность обманывала, но не в этом случае: все его небрежные ленивые движения не скрывали прирожденную грацию умудренного, видавшего виды фехтовальщика. Калья с удивлением подумала о том, что смогло превратить этого незаурядного человека в гнусного негодяя.

Впрочем, какое это имеет значение. Ее интересует только Аксандриас. Как убить его, чтобы ее в свою очередь не убили другие? Еще вчера ответ был бы прост: обсудить это с Конаном и вместе решить, как лучше действовать: убить их порознь, по двое, а то, может, даже сразиться со всеми одновременно. Если бы ее поддержал киммериец, это последнее было бы вполне осуществимо. Но теперь гордость не позволяла Калье искать его помощи.

Просто убить Аксандриаса не так уж и трудно, однако убить его следовало так, чтобы он знал, из-за чего умирает, и чтобы он понял, кто его убивает. Иначе в смерти не было никакого смысла. Вызвать его на поединок? Нет, это никуда не годилось. Типы, подобные ему, не имеют понятия о чести. Да, он согласится сражаться, а когда начнется бой, остальные нападут на нее сзади.

Но у Кальи есть одно маленькое преимущество: он не узнал ее. Теперь она сможет приблизиться к нему, а он не будет знать, кто она и что собирается делать. Возможно, так и придется поступить: втереться к нему в доверие, как бы ни отвратительна была сама эта мысль. Аквилонец весьма тщеславен и думает, что его чары неотразимы. При необходимости придется воспользоваться этой его слабостью.

Солнце скрылось за домами, и столик Кальи погрузился в тень. Пора уходить. Она допила вино и вышла из трактира.

Рынок закрывался, и любители острых ощущений двинулись в сторону <Райского приюта>. И горожане, и вновь прибывшие в город караванщики рвались на еженощное представление, желая насладиться кровопролитием. Возможность насладиться видом кое-чьей крови сегодня вечером весьма прельщала и Калью.

<Райский приют> шумел. Калья опустила в руку привратника несколько монет и вошла. Она отвергла предложенное ей вино, и прислужница скорчила за ее спиной гримасу — Калья не относилась к числу посетителей, пользующихся расположением прислуги. Она брала мало вина. Ее интересовали только поединки.

Войдя в общий зал, Калья остановилась у стенки возле красивого сундука с бронзовыми накладками и инкрустацией из слоновой кости, изготовленного из ценных сортов дерева. Такие сундуки изготовляли в Куше. Ее предположение оправдалось: работорговцы занимали большой стол у самой арены. Девушка собиралась перейти к ним поближе, как вдруг заметила, что их теперь пятеро. Она проглотила уже готовое сорваться с языка проклятие — пятый был гиперборей!

Длинными вечерами они с Конаном коротали время, разглядывая посетителей <Райского приюта> и обсуждая их с точки зрения бойцовских качеств. Здесь всегда хватало сильных крепких мужчин, достаточно искушенных в обращении с оружием. Большинство из них были охранники, сопровождающие караваны, разбойники с большой дороги, наемники, но ни один из них не показался им серьезным противником. Но этот гиперборей явно выделялся на общем фоне. Конан заявил, что всегда терпеть не мог Гиперборею, равно как и гипербореев, и с большой неохотой признал, что высокий северянин — крепкий орешек.

Неужели он присоединился к шайке? Калья одернула себя, ведь теперь все это ее не касается. И разбираться с гипербореем придется не ей, а Конану. Ее же интересует один Аксандриас. Калья глубоко вздохнула и с безразличным видом приблизилась к столу, за которым сидел Тахарка с компанией. Кешанец был увлечен разговором с новым членом своей банды.

— Скажи мне, мой друг, что ты знаешь о высоком киммерийце, который частенько здесь бывает в последнее время?

— Киммерийский юнец? — Куулво выгнул брови. — Я видел его. Он не слишком разговорчив. Приходит сюда обычно с одноглазой девицей. Раз мы с ним перекинулись парой слов о какой-то схватке. Полагаю, он искусно владеет мечом, как, впрочем, и все его соплеменники. Но он молод и неопытен. Хотите нанять его?

— Думаешь, он нам пригодится? — ответил вопросом на вопрос Тахарка.

— Что ж, он ничем не хуже других, но гипербореи всегда враждовали с киммерийцами, и рано или поздно мы с ним сцепимся. Я его, разумеется, убью, но тогда… — Куулво умолк, заметив в двух шагах от их стола закутанную в плащ фигуру. — Да вот и она сама, эта девица. Только сегодня она без своего приятеля.

Калья подошла к столу и окинула сидящих дерзким взглядом своего единственного глаза. На Аксандриаса она не обратила ни малейшего внимания и обратилась к Тахарке.

— Ты тот самый иностранец, что поставляет бойцов? — Ее хриплый голос прозвучал вызывающе.

— Да. — Тахарка был озадачен. — А что, у тебя есть боец, которого ты хочешь поставить против моего?

— Я слышала, что тому, кто пожелает сразиться с вашими бойцами, назначена награда, — уклончиво ответила Калья.

Сидящие за столом обратились в слух. За соседними столиками люди тоже насторожились: похоже, заваривалась интересная каша.

— Да, я назначил награду, — сказал Тахарка, — но, увы, до сих пор еще не нашлось смельчака, который был бы готов рискнуть. Одна тысяча золотых аквилонских монет причитается тому, кто решится на бой с моим гладиатором.

Если этот удалец останется жив, ему будет выплачена еще одна тысяча, — итого две, а если мой воин убьет его, тогда первая тысяча достанется тому, кого он назовет перед боем. Ну и кто же тот человек, пожелавший рискнуть жизнью ради славы и денег? Не киммериец ли, о котором я уже наслышан?

— Нет. Это я.

Калья сорвала с себя плащ и швырнула на пол. Публика ошеломленно стихла, потом раздался восторженный свист, аплодисменты и многоголосый шум. Странное сочетание обнаженного тела и минимума доспехов, что на ней были, понравилось публике, привыкшей к необычным зрелищам.

— Ты?! — Тахарка призадумался, поглаживая надушенную бороду.

— Хозяин, у нее нет ни единого шанса, — вмешался в разговор гиперборей.

— Ну и что с того? — искренне удивился Тахарка.

Он повернулся к Калье:

— Какое у тебя оружие?

— Оно перед тобой, — ответила Калья, вытаскивая из ножен меч и кинжал. Стальные клинки блеснули в свете факелов, вызвав очередной прилив энтузиазма возбужденных зрителей.

Тахарка взглянул на лица, обращенные к нему со всех сторон. В них явно читалась жажда крови. Это прекрасно. Правда, рабов не обучали владению оружием такой длины, но это, в сущности, не важно. Боец, одурманенный его снадобьем, даже не почувствует ран от такого острого и тонкого клинка. Если же, вопреки всему, эта девица останется жива, то слава об этом поединке вполне окупит потерю денег. Конечно, лучше всего, если они убьют друг друга.

— Ты свободная женщина, — сказал Тахарка, — и вольна распоряжаться своей жизнью как тебе угодно. Я принимаю твой вызов. — Толпа буквально взвыла от восторга. — Хозяин постоялого двора будет сохранять деньги во время боя. — Тахарка сделал знак, и хозяин бросился со всех ног к своему сейфу, чтобы отсчитать необходимую сумму. Он мысленно потирал руки, прикидывая, как этот бой скажется на его доходах. Труп юной воительницы на песке арены! Это, несомненно, гвоздь сезона: его доходы возрастут, как минимум, вдвое!

— У моего гладиатора будет короткий меч и щит, — обратился Тахарка к Калье. — У меня нет бойцов, умеющих обращаться с такими фитюльками, как у тебя. Не возражаешь? — Глаза его блестели от предвкушения хорошего развлечения.

Калья пожала плечами:

— Это мне безразлично.

Тогда Тахарка повернулся к гиперборею:

— Пойди и выбери кого-нибудь из тех, кто должен был драться сегодня. Да побойчее.

— Как прикажешь, хозяин, — откликнулся Куулво и вышел.

— Ну, а теперь, отважная дева, тебе надо выбрать помощника, который сойдет с тобой на арену и будет держать ножны от твоего оружия, чтобы они не мешали тебе во время боя. Хочешь умаслить тело? Таков обычай.

— Вообще-то, — проговорила Калья, — я не позволяю мужчинам прикасаться к себе, но раз уж таков обычай, я согласна.

От желающих оказать ей такую услугу не было отбоя.

Тахарка повернулся к братьям гандерам:

— Отлично, Вольф, ступай принеси масло и…

— Нет, — перебила его Калья. Она подошла к Аксандриасу и погладила его по щеке. — Вот этот нравится мне больше всех. Ручаюсь, что и руки у него самые нежные. Пусть он мне поможет.

Зрители принялись оживленно комментировать ее выбор. Тахарка тоже не смог удержаться от смеха:

— Как пожелаешь! Этот красавчик будет твоим помощником, решено. Аксандриас, приступай к делу.

Аквилонец не мог оторвать глаз от девушки с того момента, как она сбросила с себя плащ. Никогда в жизни не видел он такого прекрасного тела, стройного и гибкого. Сильные мышцы пластично переливались под гладкой кожей, подчеркивая прелесть ее соблазнительных форм. Ну и что ж, что у нее только один глаз. Когда она погладила его по щеке, остатки тех подозрений, которые у него еще сохранялись, растаяли, как хлопья снега под палящими лучами солнца пустыни. Аксандриас встал и отвесил свой самый изысканный поклон:

— Считаю за честь оказать услугу такой прелестной даме.

Не обращая внимания на малопристойные шутки, аквилонец послал одну из прислужниц за бутылью с душистым маслом. Когда его принесли, и он, и Калья спустились на арену. Калья непринужденно продемонстрировала одну за другой свои самые соблазнительные позы и с деланым нетерпением повернулась к Аксандриасу.

— Ну что же ты? Умащивай меня!

Широко ухмыляясь, аквилонец принялся втирать масло в ее плечи и спину. Калья улыбнулась и, доставляя удовольствие зрителям, очередной раз изящно выгнулась. Все ее силы уходили на то, чтобы никто не заметил, насколько отвратительны ей прикосновения человека, которого она собиралась убить. Он втирал масло в ее левое бедро, затрачивая на это намного больше времени, чем требовалось. Затем умастил ее плоский, твердый живот и ребра под правой, защищенной металлической чашечкой, грудью. Когда его рука скользнула к ее левой обнаженной груди, мощный удар в челюсть отбросил его на песок.

Удар Кальи привел в восторг многочисленных зрителей, но буря восторга мгновенно утихла, когда Калья выдернула из ножен меч и приставила его острие к горлу Аксандриаса.

— Я пришла сюда не затем, чтобы сражаться с каким-то паршивым рабом, — вскричала она. — Мне нужен только ты! Вставай и защищайся!

Аксандриас с трудом поднялся на ноги, потирая челюсть.

— Мерзкая тварь! Какая муха тебя укусила?

— Хочешь посмотреть, что ты со мной сделал? Хочешь посмотреть, что твое раскаленное железо сделало с Кальей? Смотри, трус!

Она сорвала с лица кусочек черной кожи, обнажив безобразный шрам на том месте, где когда-то был глаз.

— Калья, — выдохнул он, побледнев как мел. Взгляд его дико блуждал. — Но Калья давно умерла!

— Тебе не повезло, ублюдок, — прошипела она, крадясь к нему с грацией пантеры. — Твой кинжал лишил меня возможности петь, и говорю я теперь с трудом. Я понимаю, ты считал, что я умерла. Ведь мало кто сумел бы выжить от такой раны в девятилетнем возрасте, но я выжила. А теперь, гадина, защищайся!

Она сделала выпад, но аквилонец быстро отступил, выхватив из ножен узкий клинок. Мечи скрестились дважды, и теперь уже Аксандриас заставил ее отступить.

— Тебе следовало умереть вместе с твоей матерью, шлюха. Что ж, еще не поздно это исправить!

Он обрушил на нее шквал ударов, но она успешно защищалась мечом и кинжалом. Холодная улыбка искривила ее губы, когда она начала теснить аквилонца. Толпа ликовала, радуясь неожиданному повороту дела, и подзадоривала противников. В этот момент появился Куулво, ведущий за собой на цепи раба.

— В чем дело? Они что, не могли подождать немного?

— Эта девица решила посчитаться с Аксандриасом за какую-то старую обиду и напала на него.

— Она довольно искусно управляется с мечом, — заметил Куулво. — Может статься, у вас будет на одного человека меньше.

— Ну, этого-то я не допущу, — ответил Тахарка. — В конце концов, должен же я заботиться о своей репутации. Что скажут мои люди, если я позволю одному из них погибнуть, отстаивая свое достоинство?

Публика восторженно взвыла, когда Калья, сделав стремительный рывок, едва не пригвоздила Аксандриаса к стенке. Тот сумел уклониться, продемонстрировав чудеса ловкости, за что тоже был вознагражден одобрительным гулом публики: большинство зрителей считало, что он чересчур робок.

— С этим пора кончать, — сказал Тахарка. — Вольф, Гюнтер, ступайте на арену и прикончите девчонку.

Когда два светловолосых гандера показались на арене, со всех сторон послышались возмущенные крики:

— Нечестно!

Казалось, гандеры ничего не слышат. Калья прокляла все на свете, увидав их. Она ведь уже почти одержала верх над Аксандриасом: еще пять—шесть выпадов — и песенка аквилонца была бы спета. Она должна убить его прежде, чем друзья успеют прийти к нему на помощь! Однако аквилонец оказался быстр и умел в обращении с мечом. Замысел Кальи срывался.

Девушка встала так, чтобы за спиной у нее оказалась стенка. Гандеры приступали, сжимая в руках широкие тяжелые мечи. Аксандриас держался рядом с ними. Испуганное выражение его лица сменилось зловещей ухмылкой. Из толпы послышались негодующие крики, когда вокруг Кальи, ставшей внезапно такой слабой и уязвимой, начало стягиваться кольцо из трех здоровенных мужчин. И вдруг все стихло, когда на арену по-кошачьи мягко спрыгнул некто пятый. Он приземлился за спинами наступающих гандеров и Аксандриаса. Те резко обернулись, услышав его боевой клич.

— Зря рассчитывали на легкую победу, собаки! — прорычал Конан. — Попробуйте-ка одолеть того, кто элю предпочитает кровь гандеров!

— Киммериец! — рявкнул Гюнтер. — Прежде чем позабавиться с твоей девкой, мы изрубим тебя на кусочки!

Гандеры напали на Конана, а Калья снова начала атаковать Аксандриаса. У нее чуть слезы не брызнули от радости, и не потому, что Конан спас ей жизнь, а потому, что у нее появился еще один шанс рассчитаться с Аксандриасом.

Толпа неистовствовала, вопила и заключала пари. Только два человека наблюдали за происходящим со спокойным холодным расчетом. Куулво спросил:

— Подсобить им, хозяин?

— Пожалуй, не стоит, — отозвался Тахарка, поглаживая бороду унизанной кольцами рукой. — Для такой арены шесть человек — это явный перебор. Слишком велика опасность получить случайную рану, какой в этом прок? Нет, конечно, трое наших справятся с этими двумя.

— Не знаю, не знаю, — протянул Куулво. — Этот киммериец и мне бы доставил хлопот.

Тем временем на арене шлаяростная схватка. Каждый жаждал крови своего противника и не согласился бы на меньшее. Гандеры атаковали Конана с двух сторон, и ему приходилось нелегко. Киммериец держал свой меч обеими руками, проявляя чудеса ловкости, парируя обрушившийся на него шквал ударов.

Один из гандеров на секунду потерял равновесие, столкнувшись с Аксандриасом, и Конан не упустил свой шанс. Он вонзил меч в грудь Вольфа с такой силой, что он вышел с другой стороны, легко пробив доспехи. Его брат Понтер дико взвыл и удвоил натиск.

Управиться с одним противником уже не составляло для Конана большого труда. Он легко парировал удары Гюнтера, но, когда занес меч, чтобы нанести последний удар, неожиданно поскользнулся в лужи крови. Конан, обладавший невероятной ловкостью, почти сразу выправился, но момент был упущен, и меч Гюнтера грозил поразить его.

В это время, увлекшийся атакой, Аксандриас не рассчитал, и Калья сильным ударом бросила его наземь. Теперь, когда он был беспомощен, Калья медлила, предвкушая радость последнего удара. И тут она увидела меч Гюнтера, готовый пронзить Конана. Инстинктивно девушка повернулась и всадила кинжал в не защищенную доспехами полоску кожи под мышкой Гюнтера, а затем пресекла его крик боли ударом меча по горлу.

Обернувшись, чтобы прикончить Аксандриаса, она увидела, что тот проворно выкарабкивается по ступенькам с арены. У Кальи вырвался вопль отчаяния, и она бросилась следом за аквилонцем. Конан не отставал от нее. Все обитатели постоялого двора разразились неистовыми криками восторга, когда дерущиеся выскочили наверх.

— Пять тысяч! — вскрикнул хозяин постоялого двора, подбегая к ним. — Пять тысяч за каждое выступление! Мы все разбогатеем!

Конан пнул его с такой силой, что толстяк отлетел в сторону, как перышко.

— Прочь, негодяй! Где работорговцы? Где они? Он оглядывал толпу, мельтешащую у него перед глазами, и не мог найти ни Тахарку, ни Аксандриаса. А в это время в другом конце двора Аксандриас говорил Тахарке и Куулво:

— Они сущие дьяволы, хозяин! Давайте убираться отсюда поскорее!

— Твои советы лучше, чем твое фехтование, мой друг, — ядовито отозвался Тахарка. — Впрочем, к делу! Эта толпа пустоголовых чурбанов может в любую минуту вспомнить о нашем не вполне спортивном поведении, и тогда нам действительно может не поздоровиться. Аксандриас, ступай и оседлай наших лучших коней. Я заберу наше золото. Куулво, иди за мной.

Конану показалось, что он наконец заметил Тахарку, и он начал пробиваться в ту сторону. Калья следовала за ним по пятам. Они уже приближались к тому месту, где видели Тахарку, когда у входа на постоялый двор началось какое-то волнение. Людей, стоявших там, кто-то теснил внутрь. <Королевские гвардейцы! Королевские гвардейцы!> — послышались крики.

Во внутреннем дворике воцарилась тишина. В образовавшемся проходе показались два офицера. Один был в форме немедийской армии, другой — аквилонец. За ними следовали вооруженные люди с мечами с короткими пиками.

— К порядку! — вскричал аквилонский офицер. — Мы разыскиваем банду работорговцев, которые захватывали свободных людей и заковывали их в цепи. Они совершали набеги на обе наши страны — Аквилонию и Немедию, а кроме того, причинили ущерб королевскому палачу. Всем оставаться на своих местах, пока мы будем их искать.

Глаза немедийца расширились, когда он осмотрел толпу.

— О великий Митра! Да здесь же собрались почти все преступники, которых мы ищем, по которым давно уже плачет веревка. Окружить их и никого не выпускать! Мы озолотимся, получив обещанные за всех этих бандитов награды.

Королевские гвардейцы двинулись вперед. Тут же возник невообразимый хаос: одни выпрыгивали в окна, другие карабкались по деревянным столбам наверх, стараясь влезть на галерею, третьи пытались спрятаться в погребах, четвертые пробовали силой пробиться сквозь ряды гвардейцев. Неразбериха усилилась, когда факелы, вырванные из гнезд, с шипением погасли в фонтане и все вокруг погрузилось во тьму.

Калья схватила Конана за руку:

— Идем, надо скорее бежать отсюда, иначе они бросят нас в темницу, и мы проторчим там невесть сколько времени, пока они разберутся, кто есть кто.

— И неизвестно, где тогда придется искать Тахарку с Аксандриасом, — согласился с ней Конан. — Бежим!

Они пробились к ближайшей лестнице. Конан втащил Калью наверх, расшвыривая всех на своем пути. Внизу раздавался шум битвы, сапоги гвардейцев грохотали, приближаясь все ближе и ближе, звенела сталь клинков. Конан поймал за руку прислужницу.

— Где тут лестница на крышу?

— Нету никакой лестницы, — пролепетала испуганная девушка. — Хозяин опасался, что будут убегать по крыше, не заплатив.

— Сэт его побери! Калья, стой тут!

Конан вспрыгнул на поручни и выпрямился во весь свой гигантский рост. Кончики его пальцев едва достигали края деревянной крыши, крытой свинцовыми листами. Калья чуть не вскрикнула, когда Конан, подпрыгнув на своей неустойчивой опоре, подтянулся. Киммериец с усилием перекинул тело через край крыши, его меч громыхнул о свинец. Затем юноша лег на живот и свесился вниз.

В этот момент Калья услышала за спиной громыханье подкованных железом сапог и поняла, что к ней приближаются гвардейцы. Один из них, заметив ее, закричал:

— Вот один из этих бандитов! Ловите его!

Они уже приближались к ней, когда Калья в отчаянии вцепилась что было сил в протянутую руку Конана. Тот напряг все мышцы своего мощного тела и в последний миг выдернул ее из рук гвардейцев. Калья ободрала живот об острый край крыши, но зато лежала теперь рядом с Конаном в полной безопасности. В который раз подивилась она поразительной силе киммерийца.

Под собой они услышали удивленный голос:

— Куда же он исчез, этот негодяй? Но что еще более странно, почему у него такая гладкая кожа?

Конан и Калья зажали себе рты, чтобы не расхохотаться.

— Идем, — прошептал юноша. — Надо забрать вещи и лошадей.

Калья поднялась на ноги и последовала за Конаном на другую сторону крыши. Узкая улочка отделяла их от дома напротив. Было темно, и дороги не было видно, но у Кальи сразу закружилась голова при одной только мысли о зияющем под ногами провале.

— Прыгай, — скомандовал Конан. — Здесь близко.

Она затрясла головой:

— Ни за что! Лучше уж вернуться и пробить себе дорогу мечом.

— Ну, если ты не желаешь прыгать, моя птичка, тогда тебе придется полетать.

Он схватил ее своими ручищами и, не обращая внимания на испуг, бросил изо всех сил на крышу дома напротив. Испытав очень краткий, но тошнотворный ужас полета, Калья обрушилась всей тяжестью на соломенную крышу. Сначала она беспомощно скользила вниз, но вскоре сумела каким-то образом притормозить. Глухой удар — и Конан приземлился рядом с ней.

— А теперь на ту сторону, — велел он.

Они перебрались через гребень — вниз по противоположному скату крыши. К счастью, их крыша примыкала вплотную к следующей плоской крыше, которая в свою очередь упиралась в городскую стену. Быстро пробежав по стене, они уже через несколько минут были у таверны, влезли через окно и принялись быстро собирать вещи.

— Знаешь, девочка, — сказал Конан, — когда я проснулся и увидел, что тебя нет, я сначала ни о чем таком не подумал. Но когда стемнело, а тебя все не было, я заподозрил неладное. И как же хорошо, что я успел вовремя!

— Мне бы следовало сердиться на тебя, — ответила Калья, — но ты спас мне жизнь, и теперь я у тебя в долгу. — Она запихнула последние вещи в переметную суму.

— А ты спасла мою, так что мы квиты. И здорово, что я прикончил этого гандера. Жаль, что не прикончил второго, но тут уж ничего не поделаешь. Ладно, пошли, пока гвардейцы не закрыли городские ворота.

Они спустились вниз и оседлали своих дремавших лошадей. Подъехав к воротам, они поняли, что совершенно зря беспокоились: из города устремлялся огромный поток пеших и конных, и никаким гвардейцам было бы его не сдержать. Улучив момент, Калья сорвала с какого-то прохожего плащ, чтобы заменить оставленный ею в <Райском приюте>. И вскоре они уже скакали прочь от города.

Куулво и Аксандриас ехали некоторое время за Тахаркой. Вдруг гиперборей заметил, что их командир сидит на коне, как-то странно согнувшись. <Уж не ранен ли он?> — подумал Куулво. Он подъехал к кешанцу и дотронулся до его плеча. С изумлением он понял, что Тахарка смеется, причем смеется так, что слезы текут у него по лицу.

— Ты когда-нибудь видел что-либо подобное? — спросил Тахарка, едва переведя дух. — Просто светопреставление, первозданный хаос. В общем-то, в этом и состоит суть жизни, мой друг. Кровь и безумие — вот соль бытия. — И он опять зашелся неудержимым смехом.

Куулво ошеломленно уставился на хозяина и вдруг тоже захохотал:

— Сущая правда, хозяин! Как приятно служить человеку со схожими взглядами!

Аксандриас ехал и радовался тому, что остался жив и что избавился от братьев—гандеров. Но ему совсем не улыбалось находиться в компании двух безумцев. Он вздохнул и уныло покачал головой. Перед ними простиралась дорога, которая вела в бескрайние кровавые земли Офира.

Когда Конан и Калья поняли, что Тахарку им не догнать, они пустили лошадей шагом: не было никакого смысла в этой ночной погоне. Вскоре они остановились на ночлег у небольшого ручейка. Конан расседлал лошадей, растер их и привязал неподалеку. Калья тем временем разводила костер — вокруг было много сухого валежника.

Когда он подошел к огню, девушка сидела на сложенном плаще, устремив глаза в пламя. Он дружески улыбнулся ей.

— Ты выглядела просто великолепно!

— Значит, ты все видел? — спросила она.

— А то как же. Пока на арене были только вы с Аксандриасом, я, разумеется, не вмешивался. А вот когда появились гандеры, я понял, что настал и мой черед.

— А ты уже был, когда я показывала Аксандриасу, что у меня вместо глаза? — спросила она сдавленным голосом.

— У всех воинов есть шрамы. Это предмет гордости, а не стыда. Ну, а когда дитя справляется с подобной болью, это значит лишь то, что у него отважное сердце воина.

— Спасибо тебе за эти слова, — тихо проговорила Калья. Она откинулась назад, упершись рукой в землю. Ее все еще покрытое маслом тело блестело в свете костра. Помолчав немного, она начала свой рассказ: — Моя мать была вдовой, очень одинокой и очень богатой. Мы жили в большом доме в Тарантии. Однажды у нас появился красивый светловолосый юноша. Звали его Аксандриасом. Он был из приличной семьи и представился как друг моего покойного отца. Мать прониклась к нему доверием, и вскоре он приходил к нам уже каждый день. Мне же он сразу не понравился, но моя мать не желала ничего слышать. — По телу Кальи пробежала непроизвольная дрожь, она прерывисто вздохнула. — Как-то раз, вернувшись домой от соседей, я нашла при входе окровавленные трупы двух наших слуг. Я бросилась в комнату матери и увидела там Аксандриаса и еще каких-то мужчин. Они привязали мою мать к стулу и пытали ее, требуя сказать, где хранятся деньги и драгоценности. Я не успела убежать. Аксандриас схватил меня. Он раскалил в жаровне кинжал и поднес к моему глазу. Он кричал, что

ослепит меня, если мать не заговорит. От ужаса мать онемела. Это разозлило Аксандриаса, и он выжег мне глаз. Я потеряла сознание, а когда очнулась, увидела на стуле то, что было когда-то моей матерью. Если бы я не знала, что это должна быть она, то вряд ли бы догадалась. Я попыталась позвать на помощь, но у меня не было голоса: Аксандриас полоснул мне кинжалом по горлу, думая, что убьет. Мне понадобился почти целый день, чтобы доползти до дверей и привлечь внимание соседей. Родственники взяли меня к себе, хотя и не слишком охотно. Они позаботились, чтобы я получила приличное образование. Несмотря на единственный глаз и поврежденные голосовые связки, они надеялись, что, благодаря богатству и семейным связям, удастся найти мне подходящего жениха. Они зря беспокоились, я обручилась с мечом.

— Не слишком-то подходящий избранник для молоденькой девушки, — проговорил Конан.

— Он вполне меня устраивал. Когда я решила, что уже прилично управляюсь с мечом, то попрощалась с родственниками и друзьями и отправилась искать убийц матери. Через два года я нашла двоих. Их смерть не назовешь легкой, и все же ее нельзя даже сравнивать с тем, что пришлось перенести моей матери перед своей кончиной.

Конан потянул Калью за руку и поставил на ноги.

— Мы обязательно отомстим, ты и я, — торжественно произнес он. — Но, пожалуйста, давай забудем обо всем хотя бы на эту ночь.

Конан привлек девушку к себе, но та уперлась рукой ему в грудь.

— Подожди. Те люди, за которых ты мстишь… Среди них была и твоя возлюбленная?

— Да, но она мертва, — ответил Конан и сжал девушку в объятиях.

Калья больше не противилась.

Глава 8

Зеленые просторы Офира расстилались перед ними. Пологие холмы катились один за другим монотонной чередой, ручьи и узкие речушки пересекали широкие долины; к востоку земля была плоской, как степь.

— Взгляда не хватает, такие пространства, — сказал Конан, — а мы потеряли след. И как же теперь мы их разыщем?

Конан был слегка растерян, однако сдаваться вовсе не собирался. Он готов был хоть всю жизнь бороздить эти просторы, пока последний из его врагов будет жив.

— Мы их найдем, — уверенно заявила Калья. — Вот только рыскать по всей стране, надеясь случайно наткнуться на них где-нибудь, не имеет никакого смысла. Их дела выдадут их самих. Такие люди не могут находиться нигде сколько-нибудь продолжительное время и не получить печальную известность. Я думаю, нам следует отправиться в одну из провинций, где сейчас происходят междоусобные стычки, ведь эти стервятники обязательно слетятся на падаль. Мы выберем город на пересечении нескольких дорог — слухи со всего района неминуемо обсуждаются на местном рынке.

Конан кивнул:

— Хорошо придумано. Если они будут в тех местах, мы обязательно услышим о смуглом южанине, главаре шайки мародеров. Ты знаешь какой-нибудь подходящий город?

— Я никогда не была в Офире. Давай пока поедем по этой дороге, а в первом же селении порасспрашиваем жителей. Я думаю, нам не составит труда сделать выбор.

Они тронули коней и начали спускаться с аквилонских гор на офирские равнины. Дорога, которую и дорогой-то можно было назвать с трудом, так редко по ней ездили, привела их вскоре в маленькую деревушку, слишком удаленную отовсюду, чтобы интересовать воюющие стороны. Но из этой приграничной деревушки в глубь страны уходил довольно оживленный тракт. Следы разрушений здесь были не видны, но то, что идет война, было совершенно очевидно. То и дело попадались им увечные или раненые солдаты, которые либо ехали куда-то, либо в маленьких городках лечились и приходили в себя после боев. Домашний скот люди старались угнать подальше, прятали в глубоких лощинах, чтобы уберечь от мародеров.

Никого не насторожило, когда Конан и Калья принимались расспрашивать, где сейчас идут военные действия. Их принимали за наемников, желающих наняться на службу. Калья в своем плаще была очень похожа на молодого воина, ведь люди видели только ее суровое лицо с орлиным глазом.

В отдаленных от селений местах Конан и Калья частенько охотились, чтобы хоть как-то разнообразить свою довольно скудную пищу. У Кальи был с собой короткий охотничий лук, а Конан не потерял сноровку в обращении с копьем и пращой, так что они частенько лакомились по дороге дичью. Будь это спокойные времена, вряд ли им удавалось бы так легко охотиться, но сейчас местной знати и их егерям было не до браконьеров — шла война.

Конан поведал Калье о Халге и его семействе, о Наэфе, о том, какую резню учинили Тахарка со своими наемниками. Больше он о себе не рассказывал, да Калью и не интересовало ничего, не имеющее прямого отношения к их мщению. Именно жажда мести накрепко связала их.

Наконец они добрались до города Леукты, что лежал на пересечении трех больших и нескольких мелких дорог. Городская стена была высока и крепка, на башне развевалось знамя наместника. Хотя город и находился в зоне военных действий, никто не пытался его захватить: слишком большая армия понадобилась бы для этого.

— Я думаю, это как раз то, что нам надо, — сказала Калья. — Ты только посмотри: в каждой амбразуре сверкает шлем воина, а на стене вооруженная стража в доспехах. Бьюсь об заклад — сейчас там гарнизон в три раза больше, чем в мирное время. Вот здесь-то и подождем вестей о наших головорезах. — Ее голос звучал не слишком весело, долгая идиллия их длинной дороги закончилась, и пора было возвращаться к тому, с чего все началось, — кровавой мести.

— Пожалуй, ты права. — Голос Конана звучал тоже уныло. — Но чем же мы займемся, дожидаясь вестей? Я мало знаю о городской жизни. Весь мой опыт здесь сводится к тому, что надо удирать от властей, ведь каждый день грозит закончиться в каталажке.

— Прежде всего, — сказала Калья, — мы не должны ни во что влипнуть. У нас еще осталось немного золота, и мы вполне можем какое-то время на него жить. Так что никаких драк и скандалов. Город кишмя кишит солдатами, это видно даже отсюда. Поэтому уж потрудись держать себя в руках и не выхватывать меч по любому поводу. А когда деньги кончатся, тогда посмотрим.

У ворот стояли стражники, с крепостной стены подозрительно поглядывали лучники, держа наготове свое оружие. Конану и Калье пришлось дожидаться своей очереди на вход в город в разношерстной толпе торговцев и бродячих актеров.

Коротая время, некоторые актеры принялись кувыркаться, другие жонглировать, развлекая себя и других своими фокусами. Один малый особенно понравился Конану. Удивительно ловко он жонглировал одновременно шестью кинжалами: они летали у него с такой скоростью, что были почти неразличимы, но каждый раз попадали рукояткой ему точно в ладонь. Киммериец умел восхищаться чужим искусством, особенно если дело касалось оружия.

— Кинжалы острые? — спросил он жонглера, когда тот остановился.

Жонглер взглянул на него с некоторым удивлением:

— Проверь сам.

И резким движением бросил Конану один из кинжалов. Киммериец без труда поймал кинжал почти у самого своего лица. Обтянутая кожей рукоятка не скользила в руке, а сам кинжал был превосходно сбалансирован. Конан дотронулся до лезвия и увидел, что оно не менее острое, чем у его кинжала.

Лицо жонглера прояснилось после того, как Конан ловко поймал кинжал.

— Похоже, ты имел дело с оружием, приятель. Другие бы просто шарахнулись, швырни кинжал им прямо в лицо.

— Значит, другие боятся стали, — ответил Конан, — а я люблю ее, как положено любить свою семью.

Он бросил кинжал жонглеру, и тот не просто поймал его, а сразу послал вращательным движением вверх, пустив вслед за ним остальные пять. Движения его были настолько быстры, что Конан даже не успевал их различать. Кинжалы слушались жонглера, точно тот их заколдовал. Конан обычно остро чувствовал малейшее присутствие магии и сейчас точно знал, что здесь никакой магией и не пахнет. Просто этот парень в совершенстве владеет своим искусством.

Когда Конан и Калья приблизились к воротам, писарь с неудовольствием оглядел их. Он сидел за небольшим складным столиком, перед ним стояла чернильница, лежали перья с бронзовыми наконечниками и листы стигийского папируса. Пальцы его были в чернилах, а на лице застыла важная мина, столь обычная у представителей низшей власти. Они назвали ему свои имена. Тот записал их.

— Вы здесь по какому делу? — спросил писарь.

— Мы путешествуем, — ответила Калья. — Может, попробуем наняться здесь на работу.

— Наемники, — быстро сообразил писарь. — Имейте в виду, у нас в городе вербовка запрещена.

— Не о вербовке речь, — ответила Калья. — Через ваш город проходит много караванов. Может, кому-нибудь понадобятся люди для охраны.

— Еще двое бродяг, — недовольно проворчал писарь. — Здесь их и так пруд пруди. Вам известно, что должники подвергаются у нас наказанию плетьми?

— У нас есть деньги. — Калья показала кошель.

Стоявший рядом Конан едва сдерживался от ярости.

— Что ж, тогда вам полагается сначала снять помещение для себя, потом оплатить пребывание лошадей в конюшне. Не положено спать на улицах или на площадях. Как только вы найдете жилье, немедленно поставьте в известность городскую охрану. Каждый день своего пребывания в нашем городе вы должны являться туда и подтверждать свое местожительство. Не сделаете этого до полудня, тогда стражники разыщут вас и отправят в тюрьму, если выяснится, что вы не в состоянии заплатить штраф. Когда будете уезжать, сообщите об этом мне, и я вычеркну вас из списков. Вам все понятно?

— Абсолютно понятно, — ответила Калья сквозь стиснутые зубы.

Они заплатили пошлину и въехали в город.

— Мне случалось отправлять на тот свет подобных невеж, — заметил Конан. — А если в городах так принято, по мне, уж лучше быть варваром.

Калья улыбнулась, хотя улыбка была редкой гостьей на лице девушки.

— Я знавала места и похуже. Например, в иных городах каждому выдают свидетельство, которое надо ежедневно подписывать у городских властей и предъявлять по первому требованию. А если поймают без такого свидетельства, сажают в тюрьму. Но, конечно, не во всех городах такое. Просто самые маленькие и провинциальные городишки — хуже всего. Их власти из кожи вон лезут, чтобы доказать свою цивилизованность. Ну, а такие большие города, как Тарантия, открыты для всех, и там можно вести себя как хочешь. В пределах разумного, конечно.

— Когда я покончу со своим делом, — мечтательно произнес Конан, — я обязательно поживу в таком большом городе. — Хоть он был настоящим варваром,

блага цивилизации его соблазняли.

— И я, — без особой убежденности проговорила Калья.

Сказать по правде, она совершенно не думала, что будет делать после расправы с Аксандриасом. Она едва могла вспомнить то время, когда месть была не единственной целью ее жизни.

Девушка и киммериец нашли конюшню для лошадей и небольшую каморку для себя. Затем оа Калья.

— Нет! Одно дело — уметь обращаться с мечом, и совсем другое — проникнуть незаметно в лагерь противника. Я научился эрны, но и там никто не мог им ничего рассказать.

— Не стоит отчаиваться, — сказала Калья, когда они вышли из пятой по счету таверны. — Если они ехали сюда этой же дорогой, то не могли опередить нас больше, чем на несколько дней. Тахарке понадобится время, чтобы собрать новую банду. Затем он подыщет подходящее место для своего промысла, и еще какое-то время нужно, чтобы люди начали о них говорить. Следует набраться терпенья. Может, нам и придется проторчать здесь несколько недель.

— Грустная перспектива, — откликнулся Конан. — Местные развлечения скоро приедятся. И знаешь ли, я не уверен, что смогу все свое свободное время вести себя тихо.

— Ну, тогда мы придумаем для тебя какое-нибудь веселое занятие.

Этим же вечером они набрели на большой постоялый двор, примыкающий к рыночной площади. Собственно, само помещение для готовки еды было невелико, а вот двор — пространство, окруженное кованой решеткой, — очень велик. С одного его края под открытым небом стояли маленькие столики, и за ними сидели главным образом солдаты гарнизона и всякий приезжий люд. На середине двора шло выступление акробатов.

— Подходящее место, — отметила Калья. — Давай-ка послушаем, что нам тут расскажут.

Они зашли внутрь, напустив на себя весьма важный вид, чем сразу привлекли всеобщее внимание. Особенно заинтересовала всех Калья: она отбросила назад плащ, и теперь он висел за ее плечами. Сегодня многие встречные были поражены, поняв, что перед ними женщина. Конан тоже не избежал их пристального внимания, хотя он был интересен скорее с практической точки зрения: они прикидывали, чего стоит юноша как боец и трудно ли будет с ним справиться, если до этого дойдет дело. Хозяин подобострастно подвел их к столику, стоящему ближе всего к центру.

— Не те ли это актеры, которых мы видели у городских ворот? — спросил Конан.

— Да—да, это они, — ответила Калья, любуясь мастерством акробатов.

Выступавших было восемь — четверо мужчин и столько же женщин, и не одна только Калья смотрела на них безотрывно. Акробаты проделывали просто фантастические трюки: изгибались, принимая немыслимые позы, их кульбиты поражали воображение, казалось, для них не существует земного притяжения. А когда все восемь взгромоздились один на другого, образовав гигантскую пирамиду, и стали при этом делать всякие непристойные жесты, публика пришла в неописуемый восторг.

Акробатов сменили пожиратели огня, а затем жонглеры. Появившиеся после жонглеров менестрели играли на своих инструментах и пели песни, повествующие о самых последних событиях в стране. Конан и Калья слушали очень внимательно, но никто не спел о смуглом южанине.

Наконец на площадку вышел тот жонглер кинжалами. С ним-то Конан и разговаривал у городских ворот. Его сопровождала довольно мускулистая девица, на которой не было ничего, кроме узенькой набедренной повязки и драгоценностей. Пока помощники устанавливали деревянный щит размером с дверь, жонглер подбрасывал кинжалы в воздух. Казалось, они образовали сплошной сверкающий круг. Когда щит был надежно закреплен, жонглер послал ножи во все стороны. И каждый из них воткнулся в середину одного из столиков, за которыми сидели посетители. Это понравилось зрителям. Они с удовольствием начали проверять остроту лезвий.

Конан выдернул из столешницы дрожащий нож и швырнул его обратно жонглеру, тот узнал Конана и кивнул. Собрав со столов все кинжалы, жонглер принялся метать их, повторяя контуры силуэта женщины, стоящей перед деревянным щитом. Подобный трюк не был редкостью, но публика снисходительно похлопала. Жонглер опять собрал кинжалы и начал теперь с силой кидать их прямо в свою партнершу. Казалось, каждый бросок будет последним и пригвоздит к щиту. Но с невероятной ловкостью женщина изгибалась, как угорь, и уворачивалась от смертоносной стали. Зрители то и дело охали при виде того, как она едва умудряется избежать рокового попадания. Кинжалы летели в нее один за другим, с неимоверной быстротой, а она ни разу не отступила за край щита.

— Это просто невероятно, — выдохнула Калья, — этого не может быть. Наверно, здесь какой-нибудь фокус. Конан, посмотри повнимательнее: наверно, он не бросает кинжалы, а они каким-нибудь хитрым образом сами выскакивают из досок. Я вроде слышала о чем-то таком.

— Нет, тут все чисто. Просто они мастера своего дела. Помню, когда я был мальчишкой, мы частенько забавлялись, бросая ножи в цель, но ни о чем подобном мне и слышать не приходилось. Да, я бы очень и очень поостерегся обидеть этого малого, когда у него под рукой кинжал.

— Я хочу узнать, как он это делает, — не унималась Калья. — Ты с ним уже знаком, так пригласи их за наш столик после выступления.

Номер закончился под восторженные крики публики, и жонглер опять собрал кинжалы. Аплодисменты стихли, когда зрители поняли, что выступление еще не закончено. Девушка встала спиной к щиту, ноги вместе, руки прижаты у телу. Жонглер оставил себе на этот раз только пять кинжалов: три в правой руке и два в левой. Он выдержал драматическую паузу, и все в ожидании затаили дыхание.

Жонглер резко выбросил вперед обе руки одновременно, и в девушку полетели все пять кинжалов разом. В то же самое мгновение она раздвинула ноги и подняла руки на уровень плеч. Кинжалы, выпущенные левой рукой, вонзились в дерево по обе стороны от ее шеи, причем настолько близко, что едва не поцарапали кожу. Из трех других кинжалов два вонзились прямо под мышками, обтянутые кожей рукоятки касались боков девушки. Пятый кинжал вонзился между ногами, край его лезвия прикасался к узкой полоске набедренной повязки. Публика взорвалась аплодисментами и просто стонала от восторга.

Острый глаз Конана подметил, что во время последнего номера кинжалы летели с меньшей скоростью, чем прежде. Но все равно ловкость, которой потребовал номер, казалась просто сверхъестественной. Конан помахал рукой, приглашая жонглеров за свой столик. Жонглер согласно кивнул. Пока он складывал в коробку свои кинжалы и наблюдал за тем, как убирают деревянный щит, девушка переоделась и вышла в свободной яркой тунике.

— Это было великолепно! — сказала Калья, когда актеры сели за столик. — Как вы сумели достичь такого совершенства?

— Не так уж это и трудно, — широко улыбнулся жонглер. Улыбка осветила его некрасивое лицо. — Просто надо родиться жонглером, потом много-много лет тренироваться, а когда решишь, что уже достиг определенного мастерства, жениться на девушке, которая тебе доверяет.

— Дело тут не только в доверии, — возразила Калья. — Для того чтобы так двигаться, одного доверия мало. У меня самой прекрасная реакция, но даже на пике формы мне очень далеко до вашей жены. Может быть, один из богов к вам

особенно благосклонен?

— Боги тут ни при чем. Это сплошь одна тяжелая работа. Я, как и мой муж, родилась для этой профессии. В моей семье все были акробаты и танцоры. Мои родители, потомственные акробаты, тренировали меня с самого рождения. Я не умела ходить, а уже умела кувыркаться. В семь лет я начала выступать вместе с родителями. С семьей жонглерской, с семьей Вулпио, мы познакомились в Заморе.

Слуги принесли заказанный обед. Теперь рассказывал Вулпио:

— Я рано понял, что меня интересует только жонглирование ножами, кинжалами или чем-нибудь в этом роде. Без напарника — живой мишени, а лучше всего хорошенькой девушки — жонглирование кинжалами всего лишь эффектный номер. Риула как раз достигла подходящего для замужества возраста, когда две наши труппы начали выступать вместе. И в отличие от своих сестер, она совсем не боялась холодной стали клинков.

— Ваш финал просто великолепен, — сказала Калья.

— Но выступление не окончено, — ответила Риула. — Будет еще один номер, когда люди поедят и выпьют. И стоит его посмотреть.

Конан обратил внимание, что Вулпио и Риула почти не притронулись к вину и ели тоже очень мало: чуть-чуть сыра, овощей, хлеба и маленький кусочек жареной рыбы. Было ясно, что их заработки, как, впрочем, и сама жизнь, зависели напрямую от ясной головы и физического состояния. Конан подумал, что такая жизнь не по нем. Слишком уж он любил позволить себе порой больше, чем следовало.

Когда тарелки со столов были убраны, человек в каком-то невероятном одеянии выскочил на середину двора и прокричал:

— Уважаемые гости! Этим вечером вам предстоит удовольствие насладиться искусством удивительного мага. Никогда в жизни вы не видели ничего подобного! Приготовьте ваши глаза к зрелищу, которое можно встретить лишь в таинственных монастырях Вендии и в далеком Кхитае. Я представляю вам великого Гураппу!

Послышались редкие хлопки. На этом постоялом дворе собрались видавшие виды люди. Чтобы потрясти их, одного только восторга зазывалы было маловато. Эта публика хотела дел, а не слов.

— Посмотрите выступление, — прошептал Вулпио. — Гураппа присоединился к нам совсем недавно. Такого вы и впрямь никогда не видели.

Человек, появившийся на площадке, ничем не походил на профессионального фокусника. На нем не было ни обычного в таких случаях плаща, расшитого мистическими символами, ни диковинного головного убора. У него не было ни фальшивых бровей, ни бороды, выкрашенной в какой-нибудь необычный цвет. В руках у него не было никаких атрибутов его искусства. Не было даже самой простой волшебной палочки из орешника.

Гураппа был высок и худ. Его черное одеяние спускалось до самых щиколоток, оставляя обнаженными длинные сильные руки. Волос на голове не было, череп обтягивала тонкая пергаментная кожа. На безгубом лице зияли из черных провалов глаза, как выгоревшие дотла звезды.

— Сэт! — воскликнул шепотом кто-то за соседним столиком. — Да наш королевский палач просто душка рядом с этим привидением.

— Добрый вечер, друзья мои, — сказал Гураппа. Его голос вполне мог принадлежать обитателю гробницы. — Я умоляю вас быть ко мне снисходительными и уделить несколько минут быстротекущего времени. Если вы окажете мне эту честь, я приложу все силы и позабавлю вас несколькими трюками в меру моих убогих способностей. Ничего не делайте, только смотрите.

Маг сделал жест рукой, и зрители в ужасе вскрикнули: постоялый двор окружили высокие языки пламени. Казалось, что весь город в огне. Люди в панике вскакивали на ноги, опрокидывая скамейки. Но все крики внезапно прекратились, когда пламя исчезло, будто его и не было, не оставив за собой ни жара, ни дыма.

— Это всего лишь фокус — иллюзия, — произнес нараспев своим странным голосом Гураппа. — Иллюзия — вот то искусство, которому я себя посвятил. Помните, все, что вы увидите, это всего лишь самая обыкновенная иллюзия, праздное развлечение в приятный летний вечер. Мои жалкие попытки развлечь вас ни в коем случае не причинят вам вреда.

И потрясенные зрители могли наблюдать, как вокруг их столов вдруг выросли цветы, которые казались совсем настоящими, даже пахли, и только когда кто-нибудь протягивал руку, желая сорвать цветок, тот будто растворялся в воздухе. В углу двора стоял маленький крылатый стигийский сфинкс, приобретенный в незапамятные времена давно умершим владельцем. По команде мага каменное существо встало на ноги и спустилось со своего пьедестала. У сфинкса было тело льва, а голова какого-то древнего стигийского короля с очень злым лицом. Гураппа взмахнул рукой, и сфинкс, расправив свои перепончатые, как у летучей мыши, крылья, взмыл в воздух. Какая-то женщина изумленно вскрикнула. Зрители обернулись и увидели, что каменный сфинкс по-прежнему сидит на своем месте.

Фокус следовал за фокусом. Вдруг пошел снег и покрыл всю землю. С ближайших крыш свешивались громадные сосульки, и в этот теплый летний вечер люди задрожали от холода. Потом снег и лед исчезли, и на их месте возникли джунгли, кишащие пестрыми птицами и яркими насекомыми. Потом и джунгли исчезли, зато звезды на небе начали танцевать под не слышную никому музыку. А когда взошло солнце и звезды поблекли, то все подумали, что и вправду наступил рассвет. Потом кто-то заметил, что солнце взошло на севере. Потом и солнце село, и все стало на свои места, как было до выступления мага.

— Благодарю вас покорнейше за ваше внимание, — сказал Гураппа. — И напоследок еще одна крохотная иллюзия, и умоляю вас не забывать, что это всего лишь иллюзия.

Конан ожидал увидеть какое-нибудь завершающее невероятное зрелище и был поражен, когда перед ним в воздухе возникло вдруг всего лишь маленькое зеркальце, с ладонь величиной. Но потом зеркало начало расти и росло до тех пор, пока не стало размером с человека. В зеркале отражался он сам, затем изображение поблекло, и вместо него возникло новое. Конан увидел высокого, хорошо сложенного человека, чьи черные волосы и короткая борода сильно поседели. Человек сидел за столом из драгоценного дерева и читал какой-то свиток. Конан не мог видеть его лица, но одежды были великолепны, а лоб украшала узкая золотая диадема. Возле человека лежала великолепная королевская мантия и золотая корона. Человек повернул голову, будто услышал какой-то звук, и Конан с изумлением узнал в нем своего отца. Но откуда же у киммерийского кузнеца взялись королевская мантия и корона?.. И тут он понял, что видит себя самого, только постаревшим лет на тридцать.

Затем и королевские покои, и сам он исчезли. Теперь он смотрел в бездонную пропасть, где звезды в предсмертной агонии посылали пылающие щупальца своего холодного огня в немыслимые дали. Конан чувствовал, что стремительно движется сквозь это сводящее с ума невероятными размерами пространство к какой-то далекой цели.

А потом он оказался в других покоях. На всем лежала печать варварской роскоши. Золотые панели с изображением красавиц в сладострастных позах украшали стены. Вдоль одной из стен длинные ряды полок были уставлены от пола до потолка человеческими головами, на многих из них сияли короны. Везде стояли сундуки, наполненные драгоценными камнями. Посреди всего этого варварского великолепия на высоком постаменте стоял трон. Мужчины в красивых одеждах стояли вокруг, склонив головы. Красивые обнаженные рабы были прикованы цепями у подножия трона. Восседавший на троне был одет в шитое золотом платье. Он рассмеялся, осушив до дна кубок, вырезанный из большого рубинового кристалла. Его темное, изборожденное морщинами лицо обрамляли седеющие волосы. Это лицо Конан видел однажды на постоялом дворе в Кротоне. Потом в зеркале он увидал свое сегодняшнее лицо. Потом зеркало вообще пропало.

Конан заморгал. В ушах раздавался ужасный шум, и только спустя несколько мгновений Конан понял, что это аплодисменты. Люди за столиками вопили и, как сумасшедшие, хлопали в ладоши. Мага нигде не было видно. Калья смотрела на Конана как-то странно. Он потряс головой. Что же это было?

Наконец Вулпио и Риула поднялись и попрощались, пообещав еще как-нибудь встретиться с ними. Конан и Калья вернулись домой. Юноша был погружен в мрачные раздумья. Пока Калья зажигала лампу, Конан надежно запер дверь, а потом спросил:

— Что ты видела в зеркале?

Калья, которая уже начала раздеваться, удивленно повернулась:

— В зеркале? Каком зеркале?

— Да я говорю про последний фокус мага. Ты разве не видела перед собой огромного зеркала?

— Никакого зеркала я не видела. Я, как и все остальные, видела огромного дракона, покрытого чешуей. По команде мага он поднялся над стеной, и стало казаться, будто он стоит за городом. Он был ужасно большой — не меньше двухсот пятидесяти, а то и трехсот футов. А когда он развернул крылья, то заслонил ими почти все небо. Из пасти у него стало вырываться пламя, и тогда все точно с ума от ужаса посходили. А потом он улетел, как тот сфинкс. Маг тоже куда-то делся, а ты смотрел на меня, будто видел не меня, а что-то такое далеко—далеко за моей спиной.

Калья села рядом с Конаном, он обнял ее за плечи и рассказал о том, что показало ему зеркало. Калья раздумывала несколько минут об услышанном, а потом сказала:

— Тут какая-то загадка. Злой император на золотом троне — это, конечно, Тахарка. А что до того, другого, короля, так, может быть, когда ты состаришься, ты станешь королем.

Конан лег и притянул к себе Калью.

— Надеюсь, что нет. Тот король, которого я видел, не был счастлив. Его снедало слишком много забот.

В последующие дни ничего интересного не произошло. Они несколько раз встречались с бродячими актерами, но разыскивать Гураппу и узнавать, что значили видения в зеркале, Конан не хотел.

Он боялся услышать нечто такое, о чем лучше и не знать вовсе. Когда же наконец он решился на осторожные расспросы, то узнал, что маг исчез сразу после того представления, и больше его никто не видел. Хозяин труппы имел из-за этого исчезновения массу неприятностей с городскими властями, потому что Гураппа не удосужился побеспокоиться, чтобы его имя было вычеркнуто из списков приезжих.

Чтобы хоть чем-нибудь занять себя, Конан охотился на близлежащих холмах и продавал дичь содержателям таверн и постоялых дворов. Калья же давала уроки фехтования молодым горожанам, которые хотели совершенствовать свое мастерство.

Как-то вечером, когда лето уже перевалило за середину, Конан и Калья пришли навестить своих друзей, бродячих актеров. Риула принялась учить Калью уклоняться от броска кинжала, а Конан с Вулпио кидали кинжалы в столб. Закат окрашивал лезвия в красноватый цвет, когда они летели по воздуху и вонзались в цель.

— Ты способный ученик, способней всех, кого мне только приходилось учить, — заметил Вулпио, когда они вытаскивали кинжалы из столба.

Конану приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы выдернуть свои, — он всегда кидал их с большой силой.

— Я их чувствую, — ответил Конан. — Но мне никогда не научиться метать их так, как это делаешь ты.

— Это единственное, что я умею, — пожал плечами Вулпио. — А ты воин и владеешь разными видами оружия. Не можешь же ты годами тренироваться только с одними кинжалами.

Когда стемнело, они присоединились к женщинам. Калья утирала пот какой-то тряпкой. Риула выглядела как всегда, она даже ничуть не запыхалась. В этот момент к ним подошел Горбал, хозяин труппы.

— Наконец-то! — вскричал он, театральным жестом воздев руки. — Наконец-то мы покидаем этот город, где людям давно уже надоели наши представления и они швыряют теперь нам корки от дынь чаще, чем деньги.

— Это действительно замечательная новость, — отозвался Вулпио. — Нам уже давно следовало быть на юге.

— Точно, — сказал Горбал. — Завтра отсюда по южной дороге отправляется большой караван. Это хорошо, ведь маленький — слишком соблазнительная добыча для бандитов.

— О каких это бандитах вы говорите? — спросил Конан. — Что, на юге много бандитов?

— Много, — подтвердил Горбал. — Да, кстати, вы ведь можете наняться в охрану. Обратитесь к Хаздралу, он главный в караване и наверняка недурно заплатит за хороший меч. Ручаюсь, он и Калью тоже наймет. — Горбал потряс головой. — Тем более что появилась эта новая шайка.

— Появилась какая-то новая шайка? — переспросила Калья с деланным равнодушием.

— Похоже, что так. Их главарь, говорят, сам южанин, со змеиным сердцем и такими замашками, будто он королевских кровей. А его помощник — неистовый гиперборей, и такой же жестокий, как и его хозяин. Так говорят люди.

На лице Конана расплылась довольная улыбка.

— Калья, давай пойдем поищем этого Хаздрала.

— Непременно. Мне тоже поднадоел этот город.

— С вами мы будем чувствовать себя спокойнее, — проговорил Вулпио. — А чтобы было удобнее защищать нас, вот вам достойное оружие. — И он бросил Конану один из своих самых лучших кинжалов.

— Благодарю, мой друг. — Конан вдел кинжал в ножны и повесил себе на пояс. — Ну, а теперь нам пора идти торговаться с Хаздралом. Пока мы защищаем вас, вам нечего бояться.

Впервые за долгое время Конан и Калья с легким сердцем отправились искать Хаздрала.

Глава 9

На подходящее пристанище Аксандриас наткнулся, можно сказать, случайно. С того момента, как они пересекли офирскую границу, разбойники всех мастей слетались к ним, как мухи на мед. Громилы и головорезы с отрубленными ушами, клеймами на лбах и татуировками на теле приходили к ним поодиночке и группами. И через несколько дней у Тахарки было уже столько людей, сколько перед его киммерийским рейдом. Теперь им требовалось надежноеукрытие, где они могли бы планировать свои действия.

Аксандриас отправился на разведку, горя желанием вернуть расположение Тахарки и снедаемый завистью к Куулво, который как-то неожиданно быстро стал правой рукой начальника. Уже полдня Аксандриас разъезжал с двумя молчаливыми шемитами по округе, но не нашел ничего подходящего. Пока что банда стояла лагерем практически в открытом поле, и приходилось ставить много часовых, которые могли бы в случае опасности дать сигнал тревоги. Все это совершенно не нравилось ленивым, упрямым и туповатым громилам.

В полдень три всадника спешились, собираясь перекусить.

— Послушайте-ка, — сказал один из шемитов, приложив руку к уху. — Мне кажется, где-то журчит вода.

— Я тоже слышу, — отозвался Аксандриас. — Вот только где? Не видать никакого ручья. Давайте поищем.

Они проехали вдоль склона холма, но никакой воды не нашли.

— А теперь вроде журчит у нас за спиной, — сказал другой шемит.

— Как странно, — задумчиво пробормотал Аксандриас. — Попробуем подняться повыше.

Они поехали вверх по склону и вдруг наткнулись на расщелину, которая снизу была незаметна. Они въехали в узкий проем и с изумлением уставились на неожиданно представшую перед ними картину. Внутри холма оказалась громадная выемка — лужайка, поросшая зеленой травой. В дальнем конце виднелся широкий вход в пещеру, из которой и вытекал ручей, журчание которого они и слышали. Он тек через ложбину и снова уходил под землю перед самой расщелиной. Далее он тек, по-видимому, только под землей; ни на холме, ни у его подножия он на поверхность больше не выходил.

Аксандриас сошел с коня и напился. Вода была чистая и сладкая. Они подъехали поближе к пещере. Когда-то она, вероятно, использовалась как укрытие, потому что вход был завален большими глыбами, оставался только узкий проход для одного человека. Сама пещера была весьма внушительных размеров, ее освещали лучи солнца, попадающие внутрь через трещины в породе.

— Великолепно! — воскликнул Аксандриас. — Надо обязательно показать это место начальнику.

На следующий день Тахарка осмотрел расщелину, ручей и пещеру и провозгласил, что он вполне удовлетворен.

— Это место нам подходит, мой друг. Оно уединенно, и здесь есть трава для лошадей. Пещера укроет нас от непогоды, а ручей напоит. Один-единственный сторож у входа в расщелину — вот и все, что нам надо, чтобы чувствовать себя в безопасности. Ты хорошо постарался, мой друг, я очень тобой доволен.

Аксандриас самодовольно улыбнулся.

— Это еще не все, мой господин. Пойдемте со мной, остальные не должны этого видеть. — Освещая путь факелом, он провел Тахарку в дальний угол пещеры. — Я обнаружил это после того, как отослал за вами шемитов, — проговорил он таинственно.

Они вошли в узкий боковой проход, который заканчивался тупиком, заваленным большой грудой сухого валежника. Аксандриас отодвинул с одной стороны валежник, и там оказался еще один проход, прикрытый, словно дверью, сплетенными ивовыми прутьями. Протиснувшись в этот проход и пройдя совсем небольшое расстояние, они вышли на склон холма.

— Если привязать поблизости пару лошадей, а в проходе оставить мешок—другой награбленного, — сказал Аксандриас, — тогда, случись какая-нибудь неприятность, всегда можно было бы начать все заново.

Тахарка расхохотался и похлопал Аксандриаса по плечу:

— Ты не только умный, но и очень предусмотрительный. Я всегда это знал. Пусть дополнительный выход наружу будет нашим секретом; нехорошо выйдет, если эти негодяи заподозрят, что я могу их бросить в ответственный момент. Да и кроме того, случись худшее, в этом проходе будет просто не протолкнуться, если все в него ринутся.

Обосновавшись в новом укрытии, бандиты начали проводить регулярные рейды. Нужды ехать куда-то всем сразу не было. И Тахарка делил людей на три группы. Так они смогли охватить большую территорию. Одной из групп командовал он сам, а двумя другими Аксандриас и Куулво. Он постоянно менял состав отрядов, чтобы бандиты не успевали слишком привыкнуть к своему командиру или у них не возникло бы излишней привязанности к одному из его заместителей.

Тахарка установил твердое правило: нельзя было грабить ближе, чем в полудне езды от пещеры. Чем дольше она оставалась неизвестной, тем дольше они могли проводить свои набеги в этой местности. Если же их присутствие здесь обнаружится, то даже враждующие между собой наместники могут временно объединиться ради того, чтобы стереть их с лица земли.

Уже больше месяца бандиты совершали опустошительные набеги, свозя все награбленное в пещеру.

И скромная ферма, и богатый караван — все становилось добычей ненасытных разбойников. Никогда они не возвращались назад с пустыми руками. Даже если им не везло, то на обратном пути они хотя бы отбирали скотину у невезучего пастуха, попавшегося им на дороге. И если сегодня они пригоняли только барана или корову, что годилось для пропитания, то завтра они могли разжиться золотом и серебром.

Набеги эти не стоили никакого труда: власти были настолько заняты своими междоусобными распрями, что у них не оставалось ни времени, ни сил на охрану своего собственного народа. В ближайших городах, где размещались гарнизоны, постоянно жил кто-то из людей Тахарки, и, как только войско выезжало на войну с противником, Тахарке сразу же становилось это известно. Он всегда знал, где именно безопаснее всего грабить оставленных без мало—мальски надежной защиты жителей.

Теперь пещера ломилась от награбленного. Через Офир проезжало много караванов, а в маленьких городах можно было найти дома богатых купцов — легкая добыча для Тахаркиных молодцов. А еще существовали поместья аристократов. Они регулярно платили дань наместникам, чтобы те их не трогали, но ведь на бандитов это не распространялось.

Сундуки, наполненные драгоценностями и золотыми монетами, стояли вдоль стен пещеры. Рулоны ярких шелков, невероятно дорогих, заполняли целый угол. Промозглый, сырой воздух пещеры облагораживали ароматы восточных пряностей и благовоний.

Вся лужайка была поделена на загоны. Ближе всего к выходу, там, где трава была самой сочной, содержались захваченные во время набегов великолепные боевые и беговые лошади и лошади, специально натренированные для охоты на разных зверей. Для плененных людей был предусмотрен специальный отсек, который делился на несколько меньших. В самом большом находились те, кому предназначалось заниматься либо простыми строительными работами, либо работами в карьерах. В другом — ремесленники, предназначенные для продажи в мастерские и на плантации юга и востока. Еще был специальный отсек для мальчиков, получивших образование. Их с удовольствием покупали как прислугу в богатые имения.

Под постоянным надзором находились самые красивые молодые женщины и девушки, а также мальчики. За таких всегда можно было выручить самые большие деньги. Над этим отсеком было даже сооружено нечто вроде навеса, чтобы уберечь его обитателей от разрушающего действия солнца, дождя и ветра.

Однажды ранним вечером Тахарка сидел в пещере. Из сундуков, подушек и шелков для него было сооружено нечто вроде пышного трона. Он пил редкое вино из золотого кубка. Остальные бандиты бражничали, расположившись у ног своего господина. В большой яме посреди пещеры горел огонь, а над ним раб жарил на вертеле огромную тушу жирного быка из племенного стада. В серебряном сосуде, похищенном из какого-то храма, повар—раб приготовил специальную подливу из самых редких специй, и женщины—рабыни непрерывно поливали ею тушу быка.

Все бандиты были одеты с исключительной роскошью. А то, что детали их блистающих великолепием нарядов плохо сочетались друг с другом, их совершенно не заботило. Оружие, которым они были увешаны, искрилось от драгоценных камней. Они, так же как и Тахарка, пили дорогие вина из бесценных кубков — золотых, серебряных и хрустальных. Прислуживающие им невольницы были миловидны, но не так хороши, как красавицы, отобранные на продажу.

Тахарка, покачиваясь, поднялся на ноги и призвал к вниманию. Мгновенно стало тихо. Аксандриас цинично улыбнулся, отхлебнул из серебряной чаши, усыпанной аметистами. Он знал, что будет дальше. Ему уже не раз приходилось слышать подобные речи из уст Тахарки, обращенные к другим, ныне уже мертвым или в лучшем случае рассеянным по всему свету.

— Друзья мои! — воскликнул Тахарка, величественным жестом поднимая свой кубок. — Есть ли среди вас хоть один, кто был бы не доволен, как я командую вами, кому не пришлась бы по вкусу жизнь, данная мною? Если есть такой человек, пусть он скажет мне, чего ему не хватает, и я дам ему это! — В ответ раздался гул голосов, выражающих полное удовлетворение своей жизнью. — Значит, вы всем довольны? — спросил Тахарка. Восторженный гул зазвучал еще громче. — Прекрасно! Что до меня, я не могу себе представить, что можно жить лучше, чем мы живем сейчас. — С озабоченным видом он понюхал воздух. — Вроде воздух становится тяжелым. — Тахарка наклонился над одним из сундуков и, зачерпнув оттуда пригоршню ароматических солей, бросил их в огонь. В тот же миг благоуханный аромат разлился по пещере. — Ну вот, так-то оно лучше. Эти благовония предназначались для великого храма Митры в Нумантии, а теперь они услаждают нас. Это ли не замечательно, друзья мои? И вот так мы будем жить всегда! — Бандиты шумно возликовали. Тахарка продолжил своим звенящим голосом: — Мы всегда будем есть прекрасное мясо, сдобренное самыми лучшими специями. Мы всегда будем пить вино, которое под стать королям. Мы всегда будем одеваться в шелк и бархат, украшать себя золотом, драгоценными камнями: янтарем с севера, жемчугом с востока, кораллами с южных морей. Коней мы будем выбирать из королевских табунов. Красивейшие рабыни будут исполнять малейшую нашу прихоть.

Ликованию бандитов не было границ. Открывшаяся перспектива пьянила их. Еще совсем недавно они ходили оборванные и вечно голодные, прятались в холмах и готовы были перерезать глотку любому ради нескольких медных монет. Теперь же им казалось, что они всегда будут жить в роскоши, сладко есть, а пить — сколько душа пожелает.

Когда восторженные крики поутихли, Тахарка прокричал:

— А теперь выпьем за нашу удачу, и пусть завтрашний день принесет нам еще больше богатства!

Когда бык изжарился, бандиты принялись отрезать от него куски сочного мяса своими кинжалами и набивать рты, куда как более привычные к черствому хлебу и тухлой воде темниц и тюрем. Тем, кому было лень двигаться, рабыни подносили мясо на больших серебряных блюдах.

Тахарка наблюдал с удовольствием за этой сценой, не переставая про себя удивляться, как дешево можно купить людей. Сквозь толпу пирующих бандитов к нему приблизилась высокая сухощавая фигура Куулво.

— Хозяин, пойдемте со мной. Вы должны это видеть.

Потребности Куулво в еде, вине и женщинах были самые умеренные. Удовлетворение он получал от кровопролитий и смертоубийств. Тахарка понимал, что из-за пустяка Куулво не станет его беспокоить.

— Разумеется, мой бесценный друг, я пойду с тобой. Все равно я собирался осмотреть сегодня наше хозяйство, а особенно рабов, предназначенных на продажу. Да и вечер хорош для прогулки. Веди же меня.

Когда они выходили из пещеры, люди продолжали есть, пить и веселиться, лишь один Аксандриас смотрел мрачно. Как он ни старался, не получалось у него забыть одноглазую Калью. И зачем только этот призрак из прошлого явился мучить его?

Мало того, что эта девка вернулась из царства мертвых, так еще и унизила его при всех! На глазах хозяина она одержала над ним верх. Да что там говорить — чуть не убила его! И кто этот громадный киммериец, который был с ней?..

После бегства из Кротона Аксандриас рассказал Тахарке, почему Калья пылает к нему такой ненавистью.

— Я был тогда очень молод, хозяин. Был глуп и поспешен. Разве сейчас я оставил бы живого свидетеля, случись что подобное.

Тахарка, по своему обыкновению, изобразил сочувствие и сострадание:

— Да, мой бедный друг, это вышло не очень удачно, но что теперь поделаешь. Все молодые люди делают ошибки. Я и сам не исключение, но ведь мы учимся на наших ошибках, разве не так? А кроме того, я считаю, что эта девица проявляет совершенно неприличную мелочность, преследуя тебя из-за событий такой давности. Она просто плохо воспитана.

После той схватки с Кальей Аксандриас похудел и постарел. Он ел очень мало, а пил больше, чем следовало. Воспоминание о Калье грызло его душу и лишало всякого аппетита. Вот и сейчас Аксандриас мрачно опустошил чашу с вином и налил еще.

Выйдя из пещеры, Тахарка направился прежде всего туда, где содержались лучшие из рабов. Он внимательно осмотрел их, заглядывая каждому в рот, чтобы проверить, хороши ли зубы. Осмотр его вполне удовлетворил, вот только пахло от них скверно. Но это и естественно. Ведь содержались они ужасно. Придется их помыть как следует перед продажей. Вот бремя, которое приходится нести каждому работорговцу!

На обыкновенных рабов он не стал тратить время, зато с удовольствием задержался в загоне для лошадей. Тахарка считал себя знатоком. Он и на этот раз не упустил случая присмотреть лично для себя несколько скакунов. Он уже и так отобрал самых быстрых коней. Они паслись у лаза, обнаруженного Аксандриасом. Этот лаз выходил на противоположную сторону холма, а поскольку бандиты не отличались особой страстью к исследованию, то было маловероятно, что кто-нибудь обнаружит этот лаз.

— Рабов скопилось слишком много, — заметил Тахарка. — Пора отправлять их на невольничий рынок в Стигию.

— Скоро придется сделать не только это, — проговорил Куулво. — Именно потому я вас и позвал. Пройдемте еще немного.

Они подошли к расщелине, где их приветствовал стоящий на страже часовой, и оказались на склоне холма. Отсюда открывался прекрасный вид на окрестности.

— Очень красиво, — проговорил Тахарка и будто невзначай положил руку на рукоять меча: он никогда не забывал о возможности предательства. — Так что же ты хотел мне показать?

— Взгляните! — Куулво сделал широкий жест рукой. — Когда мы впервые появились в этих местах, здесь не было никаких тропинок или дорог, одна только трава. И как все изменилось теперь!

Действительно, на склоне холма была отчетливо видна протоптанная лошадьми довольно широкая дорога, которая внизу холма распадалась на три дорожки поменьше, обозначая излюбленные бандитами маршруты.

— Следы нашего пребывания здесь с каждым днем делаются все заметнее, — сказал гиперборей. — И этого не избежать: ведь мы каждый день выезжаем на лошадях. Когда именно нас обнаружат — вопрос времени. Стоит патрульным войскам наместника наткнуться на одну из протоптанных нами дорог, и наши дни сочтены.

Тахарка задумчиво погладил бороду:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. И все же это место настолько удобно, что не хочется покидать его.

— Это место удобно лишь до той поры, пока никто о нем не знает. Расщелину снизу не видно, спору нет, но ведь можно найти ее, если ехать по любой из наших дорог. Я считаю, надо уезжать отсюда, и как можно скорее. Мы неплохо здесь поживились. Могли бы поживиться и еще, но какой смысл обгладывать кости дочиста? Отправимся на восток, там нас никто не знает, и поищем другое укрытие. А через полгода или год вернемся обратно. К этому времени все опять зарастет травой, и мы снова будем в безопасности. И кроме того, пока нас здесь не будет, люди снова наживут добра, и мы снова сможем снять обильную жатву.

— Прекрасная идея, — сказал Тахарка. — Именно так мы и поступим. Только захватим еще немного рабов, чтоб, отправляясь в Стигию, иметь их достаточно для продажи. Тогда через несколько дней ты смог бы взять треть наших людей и везти рабов на невольничий рынок. А когда вы вернетесь из Стигии, мы все вместе сразу двинемся на восток.

— Лучше бы уехать отсюда немедленно, — возразил Куулво. — Я, конечно, повезу рабов на юг, как вы приказываете, но лучше бы вы с Аксандриасом не задерживались здесь. Мы могли бы договориться о месте встречи на востоке.

Тахарка со смехом хлопнул его по плечу:

— Благоразумие — вещь хорошая, но ты, мой друг, стал уж слишком осторожничать. Что за радость от жизни, если слишком беспокоиться обо всем. Пошли, вернемся к остальным. Пока мы еще ни разу не встретились ни с одним войском. Дня через три—четыре ты отправишься с рабами на юг. Здесь осталось еще очень много мест, где мы ни разу не были, вот мы и займемся ими, пока ты будешь в отлучке. А насчет властей не беспокойся: пройдет еще много—много времени, прежде чем кто-нибудь заподозрит неладное.

— Как скажешь, начальник, — пожал плечами гиперборей.

Куулво, как до него и Аксандриас, заметил любовь Тахарки играть с огнем. Казалось, что он просто не чувствовал, когда начинал ходить по краю пропасти. Впрочем, Куулво все это не слишком беспокоило. Через несколько дней его караван с рабами отправится в Стигию, а если по их возвращении окажется, что банды Тахарки больше не существует, что ж с того? Не на нем свет клином сошелся. Найдутся другие. Человек вне закона думает лишь о своей собственной шкуре. Какое ему дело до того же Тахарки?

— Завтра поезжай на север, — сказал Тахарка, когда они возвращались в пещеру. — Один из наших людей сообщил сегодня, что из Леукты движется большой караван. И движется он медленно: многие идут пешком. Если вы завтра подыщете подходящее место для засады, то самое позднее послезавтра он как раз до вас и дотащится.

— Какая там охрана? — спросил Куулво.

— Не думаю, что серьезная. Ты ведь знаешь, как скупы эти торгаши. Конечно, несколько человек наберется, но ведь они всегда надеются, что, если их будет много, мы побоимся на них напасть. Будто волку не все равно, сколько в стаде овец.

— Похоже, дело будет нетрудное, — хмыкнул Куулво.

— Нетрудное, но требующее известной хитрости и умелого руководства. Я сам собираюсь поехать на запад, вернусь завтра вечером. Аксандриаса же пошлю на юг. Пусть пригонит стадо коров, это будет ему несложно.

Куулво иронически поднял бровь:

— Вы уже совсем потеряли веру в нашего красавчика?

Тахарка глубоко вздохнул:

— Увы, он уже не тот, каким был когда-то: быстрым, хитрым и даже довольно смелым. Но, что лучше всего, он забавлял меня. А теперь его будто что-то гложет. И началось это после той одноглазой девицы.

— Конечно, эта история была для него серьезным ударом. Сначала она его надула, а потом едва не прикончила, — ответил Куулво. — А вот если бы он вместо того, чтобы…

Он замолчал, потому что из пещеры один за другим начали с веселым гомоном вываливаться бандиты. Двое из них сразу отскочили друг от друга и выхватили мечи, а остальные расположились полукругом.

— Что тут у вас происходит? — вскричал Тахарка, врываясь в середину. Он увидел, что один из противников — некто Парва из Коринфии, а другой — не кто иной, как Аксандриас. — Немедленно объясните, в чем дело, — потребовал Тахарка.

— Этот мерзавец не желает мне подчиняться! — воскликнул Аксандриас, указывая пальцем на Парву.

— И не собираюсь! Я сказал, что ты трус и прячешься за спины других, и могу повторить это еще раз. Сразимся один на один, если ты хотя бы наполовину так смел, как себя изображаешь!

Тахарка был немало удивлен. Неужели еще рано ставить крест на Аксандриасе?

— Вам известны наши правила, — сказал он вслух. — Для меня все вы равны, и если возник спор, то двоим его и решать. Бой ведется до смерти одного из противников. Покажите ваше оружие.

Парва взмахнул своим изогнутым клинком:

— Вот оно!

Аксандриас поднял прямой узкий меч:

— Иди сюда, паршивый пес, и отведай моей стали!

Они бросились друга на друга, и бандиты радостно взвыли. Тахарка был доволен развитием событий. Если Аксандриас действительно потерял хватку, лучше уж ему умереть сейчас.

Противники не стали тратить время на прощупывание друг друга, что показалось Тахарке странным. Он знал, что Аксандриас привык надеяться больше на ловкость и коварство, чем на силу и напор. Оба противника безостановочно атаковали, показывая незаурядное мастерство. Они колотили, рубили и отражали удары противника со скоростью, которая ничем не уступала их ловкости.

Аксандриас принялся теснить коринфийца, и тот стал медленно, но уверенно отступать в сторону загородки, где содержались рабы, осторожно щупая землю ногами, чтобы не наступить ненароком на камень. Улучив подходящий момент, он предпринял стремительную контратаку, которая оказалась весьма успешной: ему удалось выбить меч из рук Аксандриаса. Меч описал в воздухе дугу и упал внутрь загородки, откуда раздался сдавленный крик пронзенного раба. Крик этого несчастного совершенно потерялся в радостном гвалте: бандитам понравилась атака коринфийца.

Рыча от ярости, Аксандриас выдернул из ножен свой широкий зингарский кинжал около фута длиной, слегка изогнутый, обоюдоострый. Не дожидаясь следующего хода противника, Аксандриас ринулся на него и застал врасплох. Парва отскочил на шаг назад и, пытаясь защититься, легко ранил Аксандриаса в руку. Удар был слаб и неловок, Аксандриас легко отбил его. Левой рукой он схватил Парву за кисть и принялся выворачивать ее, помогая себе кинжалом как рычагом.

Закричав от боли, Парва выронил меч. Аксандриас попытался рывком дотянуться до его горла, но Парва резко отшатнулся, и лезвие прошло мимо. Аксандриас, не удержавшись на ногах, кубарем полетел на середину круга.

Аксандриас не попытался остановиться, а, перекувырнувшись несколько раз, в какой-то момент изловчился и вскочил прямо на ноги, причем лицом к своему сопернику. Парва понял, что, если и он нагнется за мечом, разогнуться уже просто не успеет. Оскалившись по-волчьи, он вытащил свой тонкий хауранский кинжал.

— Не так-то уж ты и слаб, как я погляжу, — прохрипел коринфиец. — Удивил ты меня, красавчик, но мы еще посмотрим, кто кого!

— Вот именно, хватит болтать. Людям надоело тебя слушать. Ну, ко мне! — Аксандриас издевательски поманил Парву пальцем. — И покончим раз и навсегда с нашим маленьким дельцем.

Оба опять бросились друг на друга. Парва замахнулся кинжалом снизу, будто хотел ударить Аксандриаса в живот, а когда тот сгруппировался и выставил, защищаясь, свой кинжал, Парва мгновенно перестроился и, выпрямившись, мощно ударил сбоку, метя Аксандриасу в шею.

С невероятной быстротой и силой Аксандриас отбил левой рукой удар, который чуть было не достиг цели, и одновременно вонзил со всего размаху свой кинжал Парве в живот.

Все стихло, когда противники замерли, точно статуя, на миг слившись воедино. Рука Парвы, которая только что продолжала свое движение, замерла, пальцы безвольно разжались, кинжал выпал. Потом аквилонец одним ударом распорол Парве грудину и живот. Внутренности выпали прямо на землю. Безжизненное тело качнулось и рухнуло. Бандитам очень понравилась и сама схватка, и ее эффектная концовка. Они окружили Аксандриаса, хлопая его по спине и поздравляя с замечательной победой. Тот слабо улыбнулся, принимая поздравления, и, раздвинув толпу, побрел, спотыкаясь, к ручью. Там он сначала долго пил, встав на колени и опустив лицо в воду, затем стал обмывать кинжал и руку, которая была по плечо в крови.

Когда он вкладывал кинжал в ножны, к нему подошел Тахарка:

— Это было великолепное зрелище, мой друг. Не думаю, что кто-нибудь еще захочет тебе прекословить.

Аксандриас кивнул. Он выглядел очень усталым, но посмотрел на Тахарку чистым взглядом:

— И я не думаю. Мне начало уже надоедать, что эти трусливые псы ворчат за моей спиной. Один из них оскорбил меня в лицо, и я понял, что пришла пора положить конец этому безобразию.

— И правильно сделал, — сказал Тахарка. — А теперь иди отдохни. Завтра я отправлю тебя в легонький рейд.

— Я могу выполнить не только легкое дело, — возразил Аксандриас. — Все, что может гиперборей, могу и я.

— Знаю—знаю, — успокоил его Тахарка. — Следующий раз и для тебя найдется трудное дело. А теперь отдыхай. Смертная схватка с таким серьезным противником вымотает любого.

Аксандриас согласно склонил голову и поплелся к пещере. Тахарка задумчиво смотрел ему вслед. Да, за этим аквилонцем нужен глаз да глаз.

Аксандриас в изнеможении рухнул на свое ложе в небольшой нише главной пещеры, рядом с тайным выходом. К нему приблизилась женщина, которую он выбрал для себя, но он махнул ей, приказывая уйти. Рядом никого больше не было. Аксандриас достал маленькую деревянную коробочку и заглянул в нее. Там оставалось еще много тех таблеток, которые дал ему жрец древнего храма.

Когда Аксандриас услышал оскорбления Парвы — а тот кричал на него так громко, что невозможно было притвориться, будто не слышишь, — Аксандриас пришел сюда и проглотил снадобье. Почувствовав действие, он вызвал Парву на бой. Ведь жрец же говорил, что, если пользоваться снадобьем нечасто, никакого вреда не будет. И только когда мечи были уже обнажены, Аксандриас быстро произнес и заклинание. Сначала он не собирался этого делать, но в последний момент решил для пущей уверенности обезопасить себя наверняка. Что ж, игра стоила свеч.

А один раз — не страшно.

Глава 10

Конан въехал на вершину небольшого холма и оглядел караван. Следом за ним на холм выехала Калья. Она была вооружена длинной пикой, тупой конец которой устойчиво крепился в специальном гнезде на стремени. Конан не умел пользоваться копьем. В седле он больше полагался на свой меч.

Караван растянулся почти на полмили. Возглавлял его десяток воинов в сверкающих доспехах. Еще десяток в таких же сверкающих доспехах виднелся в самом конце. В середине тащился длинный ряд навьюченных животных, тяжело нагруженных повозок, кто-то ехал верхом, кто-то шел. Было даже несколько паланкинов, несомых рабами. Зрелище было яркое и живописное, но Конан смотрел на караван с отвращением.

— Клянусь Кромом, таких дураков я еще не видел, — сказал он Калье. — Растянулись — длиннее некуда! Легкая добыча для любого, кто только удосужится напасть на них. Ведь можно же было организовать толковую охрану… — Он удрученно махнул рукой. — А так мы ровным счетом ничего не сможем сделать.

— Поговори с Баррой, объясни это ему, — хмыкнула Калья.

Барра был командиром охранников. Неотесанный хам, надменный и невежественный, чья способность к руководству была еще ниже его умственных способностей, он считал Конана недоразвитым варваром и старался это всякий раз подчеркнуть.

Он поставил Конана и Калью на охрану флангов. Ведь не мог же он допустить, чтобы эти низшие существа крутились рядом с ним. Пусть держатся на почтительном расстоянии!

— Я скажу ему, — пообещал Конан. — И этому толстопузому придурку Хаздралу тоже скажу.

— Можешь еще сказать вот той ящерице на камне — толку будет ровно столько же. И потом, не кажется ли тебе, что для нас это выход, если бандиты нападут на караван? Мы представляем собой такую заманчивую приманку, что они, может, подойдут близко. Тогда у нас будет шанс их прикончить.

— В этом смысле ты, конечно, права, — откликнулся Конан. — И все же меня воротит при мысли, что, пообещав защитить этих людей, я, в сущности, ничего не могу сделать для их безопасности.

— В любом случае мы не защитим их всех. Это обязанность всего отряда охраны. Ты сам видишь, чего они стоят. И, кроме того, какое нам, в конце концов, дело до всей этой швали? — Она на секунду задумалась. — Вулпио и Риула — наши друзья, их бы я, разумеется…

— Едем, — прервал ее Конан. — Попытаемся еще раз убедить этих идиотов. А если они и теперь откажутся слушать, что ж, тогда пролитая кровь падет на их головы.

Конан поскакал вперед. Мрачно покачав головой, Калья двинулась за ним. Когда они подъехали, Хаздрал как раз совещался с Баррой. Оба с неудовольствием посмотрели на молодого киммерийца и одноглазую Калью.

— Почему вы не на своем месте? — строго обратился к ним командир охранников. Его кольчуга прекрасной работы туранских мастеров сверкала на солнце. Это был коренастый невысокий человек с крупной выбритой головой и длинными усами, свисающими чуть ли не до груди.

— Потому что там от меня никакого толку нет, как, впрочем, и в других местах, — сказал Конан. — Караван слишком растянут, даже небольшая шайка бандитов способна причинить нам громадный ущерб еще до того, как охрана сумеет что-нибудь предпринять.

— Ты, парень, излишне робок, — отозвался Хаздрал, — и ничего не знаешь о том, как водят караваны. А вот я занимаюсь этим делом с малолетства. Караван, который мы сейчас ведем, в три раза больше, чем те, что я водил до сих пор. Бандиты не отличаются смелостью, иначе они стали бы воинами. Они никогда не нападут на такой многочисленный караван.

— Если бы мы шли по Дебрям Пиктов, от вашего многочисленного каравана давно остались бы рожки да ножки.

— Мы находимся не в твоей северной глухомани, мальчик, — насмешливо фыркнул Барра. — Здесь у нас цивилизация, ты просто не знаешь, что это такое. Придержи язык и не суйся со своими глупыми советами к знающим людям. А теперь марш на свое место!

— Ты законченный осел, таким и сдохнешь! — с яростью прорычал Конан, взяв с места во весь опор. Калья устремилась за ним, а вслед им неслись бешеные проклятья Барры.

Они подскакали к середине каравана, где медленно тащились тяжело нагруженные повозки с ценными товарами. Там же ехали и повозки поменьше, принадлежащие бродячим актерам. Сами они шли по обочине дороги и, чтобы не терять времени зря, упражнялись каждый в своем искусстве. Когда Конан поравнялся с ними, жонглирование, пение и кувыркание прекратились.

— Держитесь вместе, не разбредайтесь, имейте оружие под рукой, бандиты могут напасть каждую минуту, на помощь охраны особенно не рассчитывайте, — сказал им Конан.

Когда он снова отъехал, сзади взволнованно зашумели.

— А нам с тобой надо держаться возвышенностей, — заметил Конан, обращаясь к Калье. — Бандиты, если уж нападут, то сделают это с флангов. Хорошо бы заметить их заранее!

Они проехали вперед и оказались на самом большом холме округи. Внизу медленно тянулся караван. Солнце клонилось к закату.

Ты ошибся, — сказала Калья, привстав на стременах, — они напали спереди.

— Что?!

Далеко внизу группа вооруженных людей загородила дорогу. Они размахивали мечами и кричали. Воины, охраняющие караван спереди, тоже подняли крик. Барра же, увидав, что их больше, чем напавших бандитов, приказал атаковать. После короткого замешательства бандиты повернули коней и бросились прочь. Воины охраны с довольным гиканьем кинулись вдогонку.

— Может, и нам присоединиться к ним? — спросила Калья.

— Нет, взгляни-ка лучше туда. — Конан указал рукой на запад. — Основной удар они нанесут с фланга, как я и говорил, и солнце будет светить им в спину.

Пока он говорил, из-за холма начали появляться один за другим маленькие всадники. Пришпоривая коней, они неудержимо мчались к каравану. Сколько их — было не разобрать, заходящее солнце слепило глаза.

— Едем туда, посмотрим, нельзя ли все же помочь. Но эта битва уже проиграна. Учти, нет смысла гибнуть понапрасну.

Они поскакали вниз. Бандиты уже суетились среди повозок. Они перебили возниц и теперь взрезали тюки и сбивали замки с сундуков. Два бандита заметили приближающихся всадников и выехали им навстречу.

Шемит хотел пронзить Конана копьем, но тот ухватился за древко возле самого наконечника и вырвал его из рук нападавшего. В следующее же мгновение меч Конана обрушился на бандита, и тот замертво свалился на траву. Конан обернулся и увидел, что своего противника Калья пригвоздила пикой к земле.

Конан повнимательнее огляделся, оценивая обстановку. Один из бандитов находился несколько в стороне и, по всему видно, руководил остальными. Конан развернул коня в его сторону. Бандит обернулся, и Конан увидел, что лицо под шлемом светлое, — значит, это не Тахарка. И тут он его узнал! Это же гиперборей! Стало быть, они нашли-таки тех, кого искали. Не зря они отправились вместе с караваном.

Гиперборей развернул коня, выдернул из ножен тяжелый меч и так стремительно бросился навстречу Конану, что плюмаж на его шлеме согнулся дугой. Тяжелые клинки скрестились раз, другой. Противники проскочили друг мимо друга и снова развернули коней. На Конана сверху, с крыши повозки, кто-то бросился с кинжалом в руке. Но Конан рубанул мечом, и человек упал замертво. Но в этот момент гиперборей врезался на своем коне прямо в Конана, заставив его коня шарахнуться в сторону. Нога Конана оказалась прижатой к повозке. Он вскрикнул от ярости и боли и наотмашь ударил гиперборея мечом. Меч скользнул по его шлему и хоть не причинил большого вреда, но заставил гиперборея покачнуться в седле. Конан воспользовался секундной паузой и, соскользнув на землю, закатился под повозку, подальше от лошадиных копыт. Боль в бедре была очень сильной, но, быстро ощупав себя, Конан понял, что кости целы, а ободранный бок кровоточит не так уж сильно.

Он услышал, как пропела труба, и топот копыт стал удаляться. Конан выполз из-под повозки. Бандиты убирались прочь, нагруженные тюками. У некоторых поперек седел висели захваченные пленники. Морщась от боли, Конан захромал вдоль повозок. Рыдали женщины, отовсюду слышались стоны раненых и хрипы умирающих.

— Калья! — позвал он. — Где ты? — И тут же увидел, как она скачет, ведя на поводу его лошадь.

— Когда ты упал, я уж было решила, что тебе конец, а потом сообразила — ты ведь специально закатился под повозку. — Она протянула ему уздечку.

— Не лучший бой в моей жизни, — буркнул Конан. — Слава Крому, я жив. А как ты? Ты ранена?

— Вроде бы нет. Я ничего не чувствую. Посмотри сам. — И она повернулась перед ним.

Конан осмотрел едва прикрытое так называемой кольчугой тело и улыбнулся:

— Нет, не ранена. На тебе это сразу было бы видно. Скольких мы потеряли?

— Какая разница? — ответила Калья. — Давай посмотрим, живы ли Вулпио и Риула.

Трусцой они двинулись в сторону повозок бродячих актеров и почти сразу наткнулись на Вулпио. Он вытаскивал из горла мертвеца кинжал. Увидев Конана и Калью, воскликнул с болью:

— Они увезли Риулу! Бандит перекинул ее через седло, как куль с мукой, и увез. А я уже бросил свой последний кинжал!

— Да как же это! Она, такая ловкая, позволила себя схватить? — изумилась Калья.

— Она наклонилась над раненым, а он стукнул ее сзади по голове. — Тут Вулпио заметил, что какой-то бандит очнулся и пробует приподняться. Он мгновенно метнул в него кинжал, и человек рухнул — кинжал попал ему прямо в глаз. — Ну так вот, она была без сознания, когда этот бандит схватил ее, — продолжил свой печальный рассказ Вулпио. — Надо ее спасти!

— Именно это мы и сделаем, — сказал Конан. — Найди себя хорошую лошадь, и отправимся в погоню.

Пока они говорили, к ним приблизилась группа всадников под предводительством Хаздрала и Барры.

— Ну, что тут у вас? — спросил Хаздрал.

— Они увезли с собой нескольких женщин, — ответил Конан. — Мы едем за ними.

— Ни в коем случае, — отрезал Хаздрал. — У нас есть чем заняться. Нечего преследовать бандитов, укравших пару актерок. Хватит мне заботы с купцами и их разграбленными товарами. Присоединяйтесь к остальным — и никакого своевольства.

— Я еду за ними, и Калья тоже! — рявкнул Конан. — Что до ваших охранников, — он с презрением взглянул на Барру и остальных, — от них проку, как от козла молока.

Барра тронул коня и подъехал к Конану.

— Ах вот как! Мы для тебя недостаточно хороши? Мне надоела твоя дерзость, дикарь, и я тебя проучу!

Барра принялся вытягивать меч из ножен и вытащил его наполовину, когда Конан, мгновенным движением выхватив свой меч, снес ему голову, которая катилась по земле, пока не застряла в траве.

— Вот так, — сказал Конан. — Я считаю, что отработал свои деньги. Теперь караван будет в гораздо большей безопасности. Но ты, толстяк, можешь оставить мое золото себе. Я в нем не нуждаюсь. — Он сверкнул глазами в сторону остальных стражей. — Может, еще кто-нибудь хочет помешать нам уехать? — Воины—охранники делали вид, что Конан их совершенно не интересует. — Что ж, тогда говорить больше не о чем, — закончил киммериец.

Свободных лошадей оказалось много. Можно было без труда выбрать себе самых лучших. Кроме Конана, Кальи и Вулпио с ними отправились еще четыре акробата — их женщин тоже увезли бандиты. Вооружившись и взяв с собой кое—какое пропитание, они отправились в путь. Через час Конан остановил коня.

— Слишком темно, след уже едва различим, — сказал он.

— Но они же не остановятся! — воскликнул расстроенный Вулпио. — Они же поедут дальше, а ведь они и так опережают нас на несколько часов. Что же тогда будет утром?

— Ты прав, — спокойно ответил Конан, — но если мы поедем дальше, мы, скорее всего, и вовсе потеряем их след. Лучше уж подождать до утра, чем тратить весь завтрашний день на поиски этого следа.

— Он прав, — вмешалась Калья. — Заночуем здесь.

Ворча, их спутники подчинились. Когда лошади были стреножены, Калья подошла к Конану и спросила:

— Тебя выбил из седла гиперборей?

— Да. Больше ему такое не удастся. Это означает, что мы скоро найдем их, Тахарку и Аксандриаса. — Посмотрев в ее глаза, он добавил: — А в придачу к ним найдем еще сотню головорезов. Вот о чем следует призадуматься.

Тахарка вышел из пещеры, чтобы осмотреть добычу, которую бандиты свалили прямо на землю. Мешки с товарами и пленники в полуобморочном состоянии лежали на траве: смешение ярких тканей, блеска металла и белой кожи.

— Недурной улов, — заметил Тахарка, когда Куулво спешился возле него. — Они сопротивлялись? — спросил он, увидев, что голова Куулво замотана и на белой ткани проступило кровавое пятно.

— Слегка, — ответил Куулво, — если иметь в виду количество сопротивляющихся. Зато один из них стоил многих. Я говорю о юном киммерийце из Кротона. Клянусь всеми богами, он чуть было не оставил меня без головы! У меня до сих пор в ушах звенит от его удара! Если бы не мой шлем…

— Киммериец? — переспросил Тахарка. — Кто он, собственно, такой? И почему преследует нас?

Аксандриас услышал эти слова. В его глазах вновь появилось затравленное выражение.

— А с ним была одноглазая?

— Не припомню что-то, — ответил гиперборей.

— А я ее видел, — вступил в разговор один из бандитов в стигийском шлеме из вороненой стали. — Полуголая ведьма с одним глазом. Она прикончила троих наших своей пикой.

— Умеет обращаться не только с мечом, но и с пикой, — отметил Тахарка. — Сколько достоинств в одной женщине! Я думаю, они были там по чистой случайности. Оба опытные воины. Должно быть, нанялись охранять караван, вот и все. Вспомните, ведь это мы напали на караван, а не они пришли к нам.

— Нет! — воскликнул Аксандриас. — Это не случайно! Это злые козни богов! Это они наслали на нас этих демонов, чтобы погубить!

— Ты слишком возбужден, мой друг, — сурово произнес Тахарка. — Успокойся-ка и прекрати молоть чушь.

Аксандриас склонил голову:

— Простите. Просто эти два шакала так рассердили меня, что я забылся.

— Не надо беспокоиться понапрасну, — уже мягче сказал Тахарка, — ведь их только двое, а нас вон сколько. Если они будут причинять нам беспокойство, мы разделаемся с ними. Ну а теперь займемся более важными вещами. — Он с удовольствием остановил свой взгляд на пленницах. — Кто они?

— Бродячие актеры — кувыркаются, поют. Там их была целая труппа. Мы выбрали девиц посмазливее.

— Очень—очень хорошо. Женщины таких редких достоинств весьма ценятся в борделях юга. В Доме Величайших Наслаждений в Хоршемише их примут просто с восторгом, там всегда предпочитают тонких и гибких женщин.

— Когда мне вести их на юг? — спросил Куулво.

— Я вчера тоже съездил удачно, — ответил Тахарка. — У нас уже полно живого товара. Так что давай-ка отправляйся прямо завтра на рассвете. Предупреди с вечера людей, вели им побеспокоиться о цепях и ошейниках. А перед походом договоримся, где встречаться, когда ты вернешься.

Тем же вечером, после традиционной попойки, Тахарка сидел на своем троне, погруженный в мрачные раздумья, что было ему крайне несвойственно. Тахарка привык жить сегодняшним днем, прошлое и будущее не имело для него решающего значения. От жизни он брал что хотел, а другие человеческие существа он просто использовал для своих целей. Богатство и роскошь доставляли ему удовольствие. Его никогда не тревожили мысли о прежних владельцах вещей, которыми он пользовался. Мир, если он не кипел от страстей, для него просто не существовал. И везде, где бы он ни появился, Тахарка сеял хаос и неразбериху. Того, кто угрожал ему или хотя бы только надоедал, Тахарка убивал не задумываясь. И к тому же он всегда был готов предать тех, кто ему доверял.

Жить в свое удовольствие помогал Тахарке его ум, способность планировать и организовывать свои действия. Особенно выручала его хватка незаурядного лидера, способного дурачить людей, обольщать их и вводить в заблуждение притворной благожелательностью. Этих качеств ему хватало с лихвой, чтобы царить в своем мире, где равных ему не было.

И вдруг что-то изменилось. Кто-то начал охотиться за ним. Эту одноглазую интересовал, конечно, только Аксандриас. Но вот молодой варвар — Тахарка почему-то был в этом абсолютно уверен — шел по его следу. Видимо, это как-то связано с тем его рейдом в Киммерию. Такая противоестественная страсть к мести совершенно не укладывалась у него в голове. Хотя он предполагал, какой великой движущей силой она может стать. Что же он такого сделал в этой Киммерии, чтобы этот безумец преследовал его столько времени, убив боссонитов и гандеров, а теперь, похоже, вознамерившись провести остаток жизни в погоне за ним? И это человек из племени, которое — всем известно — почти никогда не покидает своих лесов!

Здесь была какая-то загадка, а загадок Тахарка не любил. Он был вполне счастлив и доволен, хозяйничая в своем мире и помыкая его обитателями. Это глупое, противоречащее здравому смыслу преследование безмерно раздражало Тахарку, нарушая естественный ход его жизни.

Занятый этими тревожными, гнетущими мыслями, Тахарка поднял было свой серебряный кубок. Но рука его замерла на полдороге: от кубка исходил какой-то зеленоватый свет. Тахарка даже повернул его, осматривая со всех сторон, хотя и без того знал, что на кубке нет зеленых камней.

Тахарка окинул взглядом пещеру, желая понять, откуда исходит это мерзкое зеленоватое свечение. В пещере все спали. Костер догорал,последние угольки сияли красновато—тусклым светом. Здесь и там мерцали небольшие светильники, которыми бандиты приспособились освещать свои углы. Он оглянулся и посмотрел назад. Там, в дальнем конце пещеры, он и увидел зеленое сияние.

Волосы поднялись у него на голове дыбом, когда он понял, что это такое. Он уже видел это свечение, и не один раз, в своих странствиях по белу свету, а последний раз это таинственное свечение предстало ему в том самом храме в Кротоне. Тахарка медленно поднялся и сошел с трона.

Он подошел к спящему часовому и потряс его за плечо. Тот продолжал храпеть. Тахарка сердито пнул его ногой в ребра — ничего. Проклиная гнусного пьяницу, Тахарка принялся будить других. Бесполезно. Только тут до Тахарки дошло, что их сон — не просто хмельное забытье.

Ему очень хотелось улизнуть через запасной выход, но он взял себя в руки: ведь он уже и раньше бывал в подобной ситуации. Паниковать нет никакого смысла. Он поднял меч и пристегнул ножны к поясу. Медленно, очень осторожно двинулся он в глубь пещеры.

Этого бокового прохода Тахарка никогда раньше не замечал, впрочем, он и не исследовал пещеру как следует. Проход был достаточно высок, и Тахарка мог двигаться по нему не сгибаясь. Он прошел всего с десяток шагов, когда стал виден источник света.

В углублении, на полу пещеры, горел зеленый огонь, только пламя его не давало тепла. У костра сидел человек в простом черном одеянии без рукавов.

— Привет тебе, Тахарка из Кешана, — промолвил человек.

— И тебе привет, жрец. — Тахарка будто случайно положил руку на эфес. — Что привело тебя в мою скромную обитель?

— Твоя судьба, и ты сам это знаешь. Кстати, можешь снять руку с меча и забыть свою привычку применять грубую силу. Тот жрец из Карутонии, которую вы называете Кротоном, проявил неосторожность. Он слишком долго пробыл в местах, удаленных от центров Великих Сил, где зарождаются события, влияющие на весь ход космической истории. Я же настолько могуществен, что повредить мне своим убогим мечом ты не сможешь.

— Ах да, тот жрец, — протянул Тахарка, почувствовав, что нет смысла изображать святую невинность. — Я, видишь ли, решил не иметь больше дел с твоим орденом и поэтому прикончил того жреца при первой же возможности.

— Нет, ты не прикончил его, — возразил жрец, — и он доложил мне о твоем поступке уже через несколько часов.

Возмущению Тахарки не было границ:

— То есть как это не прикончил? Я убил его, и сделал это как нельзя лучше. Уж что—что, а убивать я умею. — Сомневаться в своих способностях Тахарка не позволял никому.

Тонкие губы жреца изогнулись в улыбке:

— Нас нелегко убить. Даже, скажу тебе, невозможно. Только некоторые из богов обладают такой силой.

— Что тебе надо? — спросил Тахарка, чувствуя себя глупо и беспомощно. Он подозревал, что жрец, или волшебник, или кто там он есть, бессовестно лжет, но сомневаться в его могуществе не было причин.

— Сядь, — приказал человек, указав Тахарке место напротив себя. — Вспомни, как несколько лет назад ты был в некоем храме в Кутхемесе. Ну как, помнишь?

— Помню, — нехотя ответил Тахарка. — Тогда я повез пять или шесть девиц благородного происхождения в Замбулу. — Он улыбнулся воспоминанию. — Все, как одна, хорошенькие, и каждой лет четырнадцать, не больше. Их первый раз отпустили из дома в другой город. Я знал, что в одном храме, посвященном какому-то никому не известному богу, мне дадут за них хорошие деньги.

— Да, — произнес человек, сидящий напротив, — некоторые обряды требуют именно таких девушек. И что же произошло после того, как ты продал свой товар?

Тахарка посмотрел на него затравленным взглядом:

— Некий жрец попросил меня зайти с ним в храм. Он хотел показать мне что-то. Сам не знаю, почему я согласился. Он вел меня и вел. И я понял, что стал жертвой какой-то зрительной иллюзии: внутри храм казался неизмеримо большим, чем был в действительности. Да, еще там были очень странные колонны в виде людей со змеиными головами, и эти покрытые чешуей чудища поворачивали головы, когда я проходил мимо, — так мне, во всяком случае, казалось. Когда мы подошли к зеленому огню, такому же холодному, как этот, жрец попросил меня сунуть руку в пламя, и я почему-то его послушался. Он стал мне объяснять, что я родился в определенном месте под какой-то там звездой и поэтому мне предначертано стать вершителем судеб в решающие моменты истории моего времени.

— И тебе не показалось это заманчивым? Разве он не открыл тебе, какие наслаждения сулит избранная доля?

Тахарка горько рассмеялся:

— А то как же! Он показал мне в языках зеленого пламени, как я с триумфом вхожу в покоренные города, собственноручно рублю головы поверженным королям. Я увидел себя в такой роскоши, которую и представить-то себе невозможно. Лорды, графы и всякие прочие аристократы стоят передо мной на коленях, а тысячи не имеющих себе равных по красоте рабов и рабынь готовы выполнить любое мое приказание. Весь мир — у моих ног.

— Да-да, — проговорил жрец, — сейчас мы как раз приближаемся к тому времени, когда толковый и предприимчивый искатель приключений вполне может оказаться на троне. Самые свирепые и безжалостные могут повелевать даже империями. Иногда такие индивидуумы, у которых совесть и стыд отсутствуют совершенно, способны в своей погоне за абсолютной властью достичь успеха и, захватив весь мир, править им. Разве он не открыл все это тебе?

— Открыть-то открыл, но он открыл мне еще, чем кончится мое царствование! В этом-то все и дело! Он показал мне некое божество — мерзопакостнейшее из всех выродков. Жрецы твоего ордена сотворят его из крови, пролитой мною на пути к власти. Он показал мне, как это омерзительное существо поглотит меня, но я не умру, а стану его частью и в виде такого паскудного гибрида буду царствовать десять тысяч лет, если не больше! — Он посмотрел на жреца с холодной злобой. — Нет уж, благодарю покорно, святейший, я предпочитаю оставаться простым бандитом. Мне хватит и моих незатейливых радостей. Приятно, конечно, править миром, но цена уж больно велика.

— Он открыл тебе слишком много правды, — сказал жрец. — Слишком много правды знать человеку ни к чему. Что ж, если ты отказываешься, у нас на примете есть и другие. А мы-то, честно говоря, надеялись, что ты согласишься. Ведь твои способности к творению зла намного превышают способности других претендентов. Но ничего не поделаешь. Повторяю, ты не единственная наша надежда.

Тахарке не слишком понравилось то, что говорил жрец, но он хотел побыстрее от него избавиться.

— Тебе, жрец, известно так много. Скажи мне напоследок, кто этот киммериец, что преследует меня?

— Киммериец? — переспросил жрец. — Я не знаю никакого киммерийца.

При этих словах зеленое пламя вдруг взметнулось до потолка, и Тахарка инстинктивно прикрыл лицо руками, точно это было настоящее пламя. Когда он снова открыл глаза, то ни пламени, ни жреца больше не было.

— Где ты, жрец? — позвал Тахарка.

Ответа не последовало.

Тахарка пощупал все кругом, но, кроме холодных стен, ничего не нашел. Бормоча проклятья, он в темноте отправился обратно, в главную пещеру. Там все по-прежнему спали. Тахарка схватил факел и пошел назад, но, как ни старался, не смог найти того бокового прохода, где еще несколько минут назад разговаривал со жрецом. В эту ночь кешанец спал плохо.

На второй день к полудню Конан уже не раз пожалел, что согласился взять с собой акробатов. В своем ремесле, может, им и нет равных, но вот всадники из них получились никудышные. Как бы серьезно они ни были настроены, какое бы упорство ни проявляли, однако очень скоро натерли себе седлом ссадины и еле могли сидеть. А уж падали они так часто, что были все в синяках. Только их натренированность позволила им избежать серьезных увечий.

— Наверное, придется оставить их, — сказала Калья, подъехав к Конану. — Мы только зря теряем время. `Конан согласился:

— Я знаю, что они хотят спасти своих женщин, и я рад был бы ехать с ними дальше, особенно с Вулпио, но боюсь… Посмотри, что это там? — прервал он сам себя и указал на облако пыли у горизонта. — Всадники! Может, это возвращаются бандиты?

Калья всмотрелась повнимательнее:

— Вряд ли. Разве что они описали широкий полукруг, но зачем? Что будем делать?

— Подождем тут, — ответил Конан, подумав. — Пусть пока лошади отдохнут. А когда станет ясно, кто это, тогда посмотрим, бежать или оставаться.

Актеры сбились возле них в кучу. Теперь они все вместе всматривались вдаль, гадая, кто же там скачет. Увидев, что над всадниками развеваются знамена, они вздохнули с облегчением. Значит, это не бандиты.

Командир всадников поднял руку, и эскадрон остановился чуть поодаль. Сам командир с несколькими офицерами приблизился к Конану и его товарищам.

— Командир эскадрона <Орлиный> войска офирского короля, — представился офицер, одетый в самые роскошные доспехи. — Мы ищем шайку разбойников, которые опустошают и разоряют эти края. Вы их не видели?

— Мы гонимся за ними. Вчера они напали на караван, который мы охраняли, и увезли с собой нескольких женщин. Если хотите, я отведу вас в их убежище.

Офицер с удивлением посмотрел на Конана:

— Ты можешь найти их след на этой перетоптанной всеми равнине?

— Конечно, могу, — удивился в свой черед Конан. Ему было непонятно, как это можно не увидеть таких отчетливых следов, оставленных даже не одним всадником, а целой группой. Похоже, эта слепота и есть часть цены, которую приходится платить за цивилизованность.

— Тогда веди нас, — сказал командир эскадрона, — и я щедро заплачу тебе.

— Я поеду немного впереди. Велите своим людям не обгонять меня, чтобы не топтать след, — попросил Конан.

Командир отдал распоряжения, и Конан первым тронул своего коня.

Глава 11

Аксандриас услышал крик часового и поднял голову. Часовой размахивал копьем, точно безумный, и пытался привлечь внимание. Аксандриас оставил лошадь, которую начал осматривать, перемахнул через загородку и побежал вверх по склону, радуясь распирающей его энергии.

Этим утром он проснулся с такой тяжелой головой и ломотой во всем теле, что смерть показалась ему не самым плохим выходом. Накануне он, как всегда теперь, выпил намного больше, чем следовало. И утром, когда ему было так плохо, он решил испробовать зелье жреца вместо опохмелки. Он располовинил одну таблетку кинжалом и проглотил. На сей раз говорить заклинание не было нужды. Это ведь не крайний случай, и не стоит рисковать понапрасну. Уже через несколько минут ему стало легче, как будто сбросил с плеч десяток лет. Все утро он упражнялся с мечом, меняя партнеров.

— Смотрите, — сказал часовой, как только он поднялся наверх. — Сюда скачут всадники! Много всадников!

— О великий Митра! — охнул Аксандриас. Он совсем не испугался, только кровь его забурлила. — Оставайся здесь, я позову командира.

Аксандриас побежал обратно через ложбину, ко входу в пещеру.

— Хозяин, выходите скорей! К нам пожаловали гости, да не простые: над ними развеваются штандарты войска офирского короля.

Тахарка вышел из пещеры, пристегивая к поясу меч.

— Сколько их?

— Пока не разберешь, они подняли целое облако пыли. Как некстати они заявились — треть наших ушла с Куулво.

— Может, они проедут мимо… Ты же сам нашел это место по чистой случайности. — Тахарка, конечно, так не думал, он сказал это, чтобы предотвратить панику. — Пойду взгляну на них. Собери людей, пусть будут готовы к обороне. Еще пошли несколько человек занять ближайшие холмы, те, которые выше нашего, чтобы их лучники не могли перестрелять нас, как кроликов. А когда управишься с этим, проверь наших лошадей, приготовь свежую воду и еду: вдруг у нас возникнет внезапная потребность сменить климат и мы отправимся в путь раньше, чем собирались.

— Будет сделано, хозяин, — улыбнулся Аксандриас.

У подножия холма эскадрон перешел на шаг и остановился. Последние несколько миль даже самые несообразительные солдаты различали протоптанные бандитами многочисленные тропинки. Теперь же они увидели, что эти тропинки, слившись воедино, поднимались на холм и исчезали из виду.

— Ничего не понимаю, — сказал командир эскадрона. — По всему видно, что они поднялись на холм, но куда же тогда они подевались? Растаяли в воздухе? Может, это колдовство?

— Не думаю, — ответил Конан. — Ручаюсь, там есть проход, просто нам снизу не видно. Я вырос в горах и знаю, как они бывают обманчивы. Подождите до вечера. Я поднимусь туда и все разведаю.

— Это ни к чему. Либо они там, и тогда мои ребята живо с ними разделаются, либо их там нет. К чему зря терять время?

Конан пожал плечами:

— Ваше дело. — Он повернулся к Калье и акробатам. — Давайте—ка отъедем в сторонку.

— Но они же могут убить Аксандриаса! Я не затем сюда ехала, чтобы его убили у меня на глазах!

— Не беспокойся, не убьют! Мы же знаем, что уж кем—кем, а дураком Тахарка никогда не был. Если я не ошибаюсь, наших друзей—гвардейцев поджидает наверху очень неприятный сюрприз. Мы пока обождем в сторонке. И смотрите внимательнее, незачем подставлять себя зря под стрелы.

— А как мы спасем Риулу и других женщин? — спросил Вулпио.

— Пока мы не увидим, что представляет собой их логово, мы ничего не сможем сделать. Потерпите еще немного.

Раздался резкий высокий звук трубы, и эскадрон двинулся вперед. Сначала все было хорошо, но вскоре рельеф заставил всадников сломать свои стройные ряды и сбиться в кучу.

Внезапно склон наверху будто ожил. Повсюду возникли вооруженные люди. Стрелы принялись косить первые ряды атакующих. Те откатывались назад, сминая задних. Бандиты, вооруженные длинными копьями, кололи тех, кто оказывался в пределах их досягаемости.

Конан, стараясь не привлекать ничьего внимания, отъехал еще чуть в сторону и поднялся немного вверх по склону. Ему было слышно, как офицеры кричат на своих солдат, пытаясь навести хоть какой-то порядок, а для пущей острастки лупят их плашмя мечами. Теперь Конану стало видно, что край выемки, откуда появились бандиты, уходит вглубь и резко поднимается, совсем как крепостная стена, а на ней стоят ряды лучников. К счастью для атакующих, все, кроме нескольких шемитов, с луками обращались довольно посредственно. А потом он увидел того, кто с явным удовольствием наблюдал за кровавой бойней.

— Тахарка! — выдохнул Конан, указывая подъехавшей Калье на человека в сверкающих на солнце доспехах.

— Если этот негодяй здесь, значит, и его белобрысый прихвостень должен быть неподалеку.

Она пришпорила коня, и Конан устремился вслед за ней. В этот момент Тахарка обернулся. Он заметил всадников. На его лице явственно проступил ужас. Он вытянул руку, приказывая что-то лучникам. Те прицелились в Конана и Калью.

Конан изловчился, схватил лошадь Кальи за поводья и резко осадил обоих коней. Стрелы воткнулись в землю прямо перед ними.

— Быстро назад! — крикнул он. — У нас нет ни щитов, ни доспехов.

Издав вопль разочарования и ярости, Калья подчинилась. Акробаты же, которым вообще-то смелости было не занимать, тоже с облегчением повернули своих коней: зачем искушать судьбу понапрасну. Когда они ехали по склону вниз, они увидели мрачных отступающих всадников.

— Ты был прав, чужестранец, — сказал командир эскадрона подъехавшему к нему Конану. — Мне следовало послушаться тебя, а не бросать своих людей очертя голову в атаку. Этот холм, чтоб ему совсем пропасть, наверное, пустой внутри. Иначе откуда взялось столько этих бандитов? — Командир замолчал и с минуту кипел от злости. — Не согласишься ли ты сходить ночью на разведку? Я заплачу тебе золотом.

Конан уже открыл рот, чтобы отказаться от денег, но в разговор вмешалась Калья:

— Сколько?

— Пятьдесят, — предложил тот.

— Сто — и я приведу вам пленника для допроса, — сказал Конан, который всегда был сообразительным учеником.

— Согласен. Что тебе для этого потребуется? Оружие? Доспехи? Говори, я все тебе дам.

— У меня есть все, что мне надо, — ответил Конан. — Я пойду туда после полуночи, когда большинство будет спать.

— Иди, когда считаешь нужным, — ответил командир и повернулся к своим офицерам. Он принялся отдавать распоряжения по расстановке постов, чтобы ни один бандит не смог ускользнуть. Конан отъехал в сторону и спешился.

— Возьми меня с собой! — потребовала Калья.

— Нет! Одно дело — уметь обращаться с мечом, и совсем другое — проникнуть незаметно в лагерь противника. Я научился этому еще в детстве. А кроме того, я иду туда только лишь на разведку. Ты ведь, завидев Аксандриаса, сразу набросишься на него, поднимется шум, нам будет не уйти живыми. А теперь оставь меня в покое. Мне надо немного отдохнуть.

Он лег на траву и через мгновение уже спал, положив руку на рукоятку меча. Калья возмущенно передернула плечами и удалилась.

Той же ночью командир гвардейцев сидел у маленького костерка, разговаривая со своими офицерами. Они невольно вскрикнули, когда в круг света вступила какая-то призрачная фигура.

— О Митра! Что это? — вскричал офицер, чья бородка была выкрашена в голубой цвет.

— Всего лишь ваш разведчик, — ответил Конан.

Мечи и кинжалы были отправлены обратно в ножны, когда стало ясно, что перед ними действительно Конан. Киммериец выглядел по меньшей мере странно. На нем не было даже сандалий, только набедренная повязка и пояс, к которому крепились меч и кинжал. И тот и другой были завернуты в куски темной материи, чтобы не гремели при движении и не отражали случайный свет. Сам Конан с головы до пят был вымазан золой из костра.

— Ты похож на гобблина из Дебрей Пиктов, о которых ты нам рассказывал, — сказал командир, — но поскольку ты отправляешься не на парад, а на разведку, думаю, ты выглядишь как раз подходяще. Разузнай, на что похож их лагерь, приведи с собой пленного, и ты получишь свое золото.

Конан молча кивнул, повернулся и бесшумно исчез в темноте. Он двигался так тихо, что никто из офирских солдат не заметил, как он прошел мимо них. Вскоре он оказался уже у подножия крутого склона. Конан и не думал пробираться в логово бандитов через расщелину — там-то уж наверняка была сильная охрана, а вот как сделать это по-другому, он пока еще не знал и двинулся влево вдоль холма.

Пройдя ярдов двести, он нашел то, что искал. Склон здесь был настолько крут, что Конану пришлось карабкаться на него с помощью обеих рук. Иногда попадались заросшие высокой травой участки. Конан медленно и осторожно взбирался все выше и выше. Его вымазанное золой тело сливалось со склоном. Сейчас никто не сумел бы разглядеть Конана и с двадцати футов.

Добравшись до верха, Конан заглянул за край гребня. Он увидел огромную впадину, на дне которой горело множество костров. Не делая резких движений, он осмотрел гребень. Справа от себя, по направлению в сторону расщелины, он никого не заметил. Слева, приблизительно в семидесяти-восьмидесяти футах, скорчился на камне, положив голову на колени, часовой. Конан задумался на миг, не прикончить ли его, но решил, что спящий не представляет для него угрозы и, наоборот, может оказаться полезным на обратном пути.

Как ящерица, Конан скользнул вниз по склону. Когда он спустился достаточно низко, то встал на ноги и продолжал спуск, низко пригнувшись. Как он и предполагал, большинство бандитов спали у маленьких костров, некоторые разговаривали вполголоса. Конан понимал не все языки, но интонации собеседников звучали довольно угрюмо. Да это и понятно: хоть они и с легкостью отбили вчерашнюю атаку, но перспектива их ждала не самая радужная. Ведь они оказались запертыми в своем убежище, и надежд прорваться на волю было мало. Ночной атаки они не ждали, регулярным войскам такие маневры не были свойственны, но что скоро может прийти подкрепление, было очевидно.

Конан пересек всю ложбину, нашел загоны для лошадей, для коров и овец, но рабов не нашел. Потом заметил несколько пустых отсеков и по запаху догадался, что, скорее всего, именно здесь еще недавно содержали невольников. Может быть, их переместили в пещеру, вход в которую виднелся в отдалении? Конан неслышно приблизился к черному проему. Оттуда доносился невнятный говор.

Конан отступил немного в сторону и легко полез вверх по скале, будто перед ним была лестница. Очутившись наверху, Конан пополз дальше, пока не наткнулся на небольшую трещину, через которую смог увидеть внутренность пещеры. Голоса отсюда тоже были ясно слышны. Бандиты обсуждали, что лучше всего предпринять завтра. Многим нравилась идея прорыва: каждый берет столько, сколько может унести, и все бегут в разные стороны.

— Кончайте рассусоливать, трусы! — прогремел суровый властный голос. — Конан раньше его не слышал, но сразу догадался, чей он. Из глубины пещеры появился высокий темнокожий человек. Его доспехи сверкали в отблесках огня. Бандиты пристыжено умолкли. — Бабы мы, что ли, чтобы бояться горстки изнеженных горожан? — Рядом с высоким южанином возник светловолосый человек пониже, в шелковой накидке. Конан понял, что это Аксандриас, но его было почти не узнать, так он изменился: исхудалый, с впавшими щеками, глаза затравленно глядят исподлобья, глаза дикого зверя, который, кажется, сам еще не решил, что лучше — вцепиться в горло или бежать. После выразительной паузы Тахарка продолжил громовым голосом: — Вы же играючи отбили их атаку! А наш храбрец Аксандриас принял на себя главный удар и сразил трех всадников тремя же ударами! Нам ли бояться этих никчемных бездельников, которые только и умеют, что щеголять на парадах?

Бандиты приняли эту речь без особого восторга. Теперь заговорил Аксандриас:

— Мы напьемся их кровью! Не смейте говорить о бегстве! Если найдется такой предатель, я сам разберусь с ним. Может, кто-нибудь со мной не согласен?

Все отводили глаза, не желая встретиться с ним взглядом. Воцарилось молчание. Конан диву давался — этот свирепый оборотень с горящими глазами ничуть не походил на того ловкого проворного щеголя, который спустился тогда с Кальей на арену постоялого двора. Но не это заботило Конана, а совсем другое: где гиперборей?

— Завтра с первыми лучами солнца мы нападем на них, — рокотал Тахарка, — и развеем, как мякину по ветру!

Конан оторвался от трещины. Виденного и слышанного ему было достаточно. Конечно, заманчиво было бы пробраться в пещеру и убить обоих, но поскольку оттуда выход только один, шансов выбраться живым не много. Ничего, можно потерпеть и до завтрашнего утра. На обратном пути Конан прихватил с собой незадачливого стража. Удар по голове рукояткой кинжала еще больше углубил сон часового, и Конан легко перекинул его через плечо. Теперь стало ясно, что с дисциплиной у бандитов туговато. И даже со своей ношей на плечах он ускользнет незаметным.

В офирском лагере Конан сбросил пленника на землю, к ногам командира. Пока стражник медленно приходил в себя, Конан рассказал обо всем, что узнал о бандитах и об их планах. Пока он говорил, подошла Калья с акробатами и тоже стала слушать.

— Очень хорошо! Великолепно! — Командир отряда был просто поражен способностями Конана. — Поступай ко мне на службу разведчиком, я буду хорошо платить, а участвовать в парадах тебе не обязательно.

— Может быть, позже, — отвечал Конан. — Сначала хочу закончить кое-какие свои дела, а уж потом будет видно, что делать дальше.

— Что ж, твое право решать. А теперь поговорим с этим негодяем, он, кажется, приходит в себя.

— Можно, я его спрошу первый?

— Да, ты заслужил это.

Пленник сел и огляделся. По выражению его лица было ясно, что он готов рассказать все.

— Где рабы? — спросил Конан.

— Отправлены на юг два или три дня назад.

— Кто их повел? Гиперборей?

— Да, и еще человек двадцать. Жаль, что я не с ними.

— Твоя участь не изменилась бы. Куда их повели?

— В Хоршемиш.

Вперед выступил Вулпио:

— Как они связаны?

— По десять в ряд, — ответил пленный. — На каждом железный ошейник, приклепанный к главной цепи.

Вулпио выругался:

— Плохо наше дело!

— Объясни, что случилось, — попросил Конан.

— Если бы они были в обыкновенных кандалах, ручных или ножных, не говоря уже о веревках, Риула могла бы освободиться от них в мгновение ока. Освобождение от оков всех видов — это один из наших обычных номеров. Но никто не может освободиться от заклепанного ошейника, не распилив его.

— Мы догоним их прежде, чем они смогут дойти до Хоршемиша, — успокоил его Конан. — Они ведь двигаются пешком, медленно. Мы на лошадях легко догоним их.

— Их будет двадцать человек, не считая гиперборея, — напомнила Калья.

— Может, мы придумаем какую-нибудь хитрость. — Конан повернулся к командиру отряда. — Возвращаю вам вашего пленника. Желаю интересной беседы.

— Сейчас он мне все выложит как миленький. А ты иди и отдохни. Сегодня ты уже достаточно потрудился. И не забудь о моем предложении.

Вернувшись к своим лошадям, Конан и Калья завернулись в плащи и уселись на землю. Конан еще раз подробно рассказал о своей вылазке.

— Значит, оба живы-здоровы, — сказала Калья. — Может быть, завтра мы наконец отомстим. А что ты собираешься делать дальше? Ехать за Риулой и остальными? Надо ли? Ведь гиперборей нам в общем-то ни к чему, по мне, так пускай живет хоть тысячу лет.

— Ты права, спорить не буду. Но видишь ли, хоть я тогда ляпнул вроде как в шутку, мол, если мы будем охранять их, им не о чем беспокоиться, но все же хотелось бы довести дело до конца. Да и Вулпио — наш друг.

Калья улыбнулась в темноте:

— Да, я знаю, что ты не бросаешь друзей в беде. И мне тоже хочется освободить Риулу и остальных. Даже если я и покончу завтра с Аксандриасом, на сердце будет неспокойно. А теперь давай спать. До рассвета осталось не больше трех часов. Мне бы не хотелось проспать завтрашний бой.

Солнце еще не взошло, а они уже были в седлах, готовые к атаке бандитов. Командир отряда очень хитро расположил свои силы. Он не стал вытягивать их длинной узкой цепью, а приказал выстроиться в три ряда. На флангах же он разместил лучников, чтобы они по возможности уменьшили количество атакующих. Взошло солнце, а бандиты все не показывались. Видно, что-то случилось в их лагере. Наконец они появились. Но это не была мощная согласованная атака, а какие-то беспорядочные попытки прорыва отдельных маленьких групп. Как только командир отряда уверился, что это не отвлекающий маневр и единой атаки можно не опасаться, он отдал команду окружать и ловить бандитов.

— Ну что, киммериец, где же твоя мощная атака? — крикнул он, завидев Конана.

— Пока не знаю, — отозвался Конан, — но скоро выясню.

Он направил коня вверх по склону, в расщелину. Те бандиты, которых он видел, думали только о спасении собственный шкуры. Один из них, бестолково размахивая мечом, налетел на Конана, когда тот въезжал в расщелину. Меч Конана просвистел в воздухе, и бандит рухнул на землю, истекая кровью. Лошадь переступила через него, и Конан въехал в ложбину. Там уже почти никого не было. Несколько человек пытались взобраться на своих лошадях на крутые склоны, надеясь ускользнуть труднодоступными горными тропами. Убедившись, что среди них нет ни Тахарки, ни Аксандриаса, Конан двинулся к пещере. Калья не отставала от него ни на шаг.

— Когда я войду внутрь, — сказал Конан, — ты отсчитай два медленных вздоха и после входи. Если поспешишь, смогу случайно оцарапать тебя мечом.

Конан обнажил меч и вбежал в пещеру. Он взмахнул мечом направо и налево с такой быстротой, что невозможно было уследить глазом, описал вокруг себя стремительные круги и через секунду уже знал наверняка, что никто внутри не подкарауливает. Если бы кто и был, то обязательно попал бы под удары Конана.

Появилась Калья и, увидев, что Конан прячет меч в ножны, сделала то же самое. Ее глаза расширились, когда она увидела, сколько награбленного хранится в пещере. Сундуки были частично опорожнены бандитами, которые стремились прихватить с собой хоть что-то. Все хранило на себе следы поспешного бегства.

— Куда же они делись? — спросила Калья. — Может быть, мы их прозевали в толпе бегущих?

— Сомневаюсь. Аксандриаса, конечно, можно было бы прозевать, но Тахарку пропустить просто никак нельзя. Он выделяется среди других, как лев среди шакалов.

Они принялись обследовать пещеру, не упуская возможности прихватить что-нибудь особенно приглянувшееся. Вскоре к ним присоединился командир отряда в сопровождении своих офицеров.

— Мы поймали почти всех, и тех, кто ускользнул, тоже поймаем. Их головы украсят большую королевскую дорогу на много миль. — Он оглянулся. — Вот это да! Ну и задачка у меня: проследить, чтобы мои собственные солдаты не растащили это все. А почему ты, киммериец, крутишь головой во все стороны?

— Я чувствую движение воздуха, слабую тягу, — ответил Конан.

— Твои чувства острее моих, — заметил командир, — я ничего не замечаю. Ну, и что же должен означать этот таинственный зефир?

— Похоже, что здесь имеется еще один выход. Моя родина богата пещерами, я кое-то в этом понимаю. Пошли!

Конан повел их по боковому проходу в дальний конец пещеры, к кипе хвороста. Он отодвинул хворост, и все увидели солнечный свет. Через проход они вылезли наружу. Командир огляделся вокруг.

— Здесь у них были привязаны лошади. Две лошади, я бы сказал. Предусмотрительные негодяи, ничего не скажешь.

Конан, сначала отчаянно ругавшийся из-за того, что Тахарка и Аксандриас оставили их опять с носом, вдруг разразился неудержимым смехом.

— Ты что, с ума сошел? — с перекошенным от ярости лицом закричала на него Калья. — Они же почти были у нас у руках, а теперь опять все сначала!

— Да ты только представь себе, — сквозь смех возразил Конан, — как восхитительно разглагольствовал этот негодяй, а у него кони стояли все это время наготове! Сначала он призывает своих людей на подвиги, а сам бросает их, когда они больше всего в нем нуждаются! Видел ли когда-нибудь свет подобного мерзавца?

— Да уж, таких поискать надо! — командир кивнул. — Коварен, как змея. Ладно, ничего тут теперь не поделаешь. Нам надо собрать все эти сокровища и отвезти в город. А об этом бандите пусть беспокоится король Кофа. Года два тому назад к нам от них перекинулась чума. Будем считать, теперь мы квиты.

— А преследовать тех, кто увел отсюда рабов, вы не собираетесь? — спросил Конан. — Ведь эти люди — подданные офирского короля.

Командир пожал плечами:

— В другое время непременно сделал бы это, но сейчас… Мы как-никак воюем, а освобождение рабов не входит в мои задачи. Мне было приказано уничтожить шайку разбойников и сразу возвращаться обратно. Могу лишь пожелать вам успеха.

Тахарка и Аксандриас скакали всю ночь напролет. В их переметных сумах лежали тщательно отобранные драгоценности — самые легкие и занимающие мало места. Взошло солнце и осветило обоих. У Тахарки вид был, как всегда, довольный. И даже мрачный Аксандриас немного повеселел.

— Наши недавние друзья, наверно, в эту самую минуту атакуют офирцев, — заметил Тахарка. — Если они будут строго следовать моему плану, не исключено, что многим удастся прорваться на волю.

— Маловероятно, — буркнул Аксандриас. — Эти трусы ни на что не годны, если у них нет строгого командира.

— Мне кажется, наш отряд тебя уже не угнетает.

Прошлой ночью Тахарка почти что силой заставил Аксандриаса следовать за собой. Аквилонец все еще пребывал в драчливом настроении, владевшем им все последние дни. Он жаждал вступить в бой с офирцами.

— Да, — подтвердил аквилонец, — кровь закипела. Я был готов к хорошему мордобою. Даже ценой жизни.

— И впрямь, иногда очень трудно отказаться от возможности помахать мечом. Когда у воина играет кровь, его тянет на бранные подвиги. — Тахарка усмехнулся.

— Вот-вот, так оно и было. Но ничего страшного, представится другой случай, и я думаю, еще не один.

— Да, не один, конечно, не один, — поддакнул Тахарка.

В душе он веселился, ведя этот разговор. Ему было совершенно ясно, что его заместитель повадился глотать таблетки жреца. Даже страшно видеть, насколько быстро сжигало Аксандриаса это дьявольское зелье. За последние дней десять он, казалось, постарел на десять лет. Шелковистые когда-то светлые кудри висели теперь тусклыми прядями, кожа сморщилась. Аксандриас сильно похудел, остались только кости да жилы.

— Что же нам теперь делать, хозяин? — спросил Аксандриас. — Ведь мы потеряли все, кроме той малости, которую захватили с собой.

— Что ты мелешь? — воскликнул Тахарка. — Мы обобрали целый край, и нам это ничего не стоило. Ты что, собирался стать лордом, жениться, нарожать толстых ребятишек? Ведь нет же. Так что же мы тогда особенного потеряли? Некоторое время мы жили по-королевски. Скоро мы доберемся до нового места и опять устроим себе чудную жизнь. Ну, потеряли мы нескольких людей… Так что с того? Я тебя уверяю, что и на новом месте люди найдутся.

Несмотря на свое мрачное настроение, Аксандриас не удержался от улыбки:

— Да, хозяин, ты совершенно прав. Что таким, как мы, мужчины, женщины, боги? Едем, разграбим еще один край, как сундук с сокровищами.

Тахарка расхохотался и хлопнул аквилонца по плечу:

— Ну, вот и молодец! Теперь ты похож на прежнего Аксандриаса, с которым я познакомился три года назад и с тех пор люблю, как родного брата! Забудь о потерях. У нас еще все впереди, сам увидишь! Впереди великие времена!

— Так и будет, хозяин, — с воодушевлением подхватил Аксандриас, хотя про себя решил, что Тахарка совсем спятил и в один прекрасный день доиграется. А падая в пропасть, прихватит с собой и его. — Так какую-нибудь, куда мы едем?

— Сначала догоним Куулво с его караваном. Расскажем им ужасную историю, как на нас напало несметное войско офирского короля и разгромило подчистую. У Куулво там человек двадцать, именно столько было тогда с нами в Киммерии. Продадим рабов и с выручкой да еще с тем, что прихватили в Офире, начнем новое дело.

— Отлично, хозяин, — сказал Аксандриас. — Значит, займемся тем же, чем и в Офире?

Тахарка немного подумал.

— Пожалуй, нет. Мы уже столько времени занимаемся грабежами, что мне это надоело. И потом, там совсем другие условия, никакой войны, особенно не разгуляешься. Я думаю, лучше мы отправимся еще дальше на юг, через Шем к стигийской границе.

— Но, хозяин, ведь в Стигии сильная государственная власть, мы просто не сможем развернуться!

— А в Шеме, наоборот, никакого порядка. И границей между ними в сущности является сам Стикс, где бы они эту границу ни проводили. А Стикс — замечательный водный путь, по которому товаров перемещается больше, чем по всем хайборийским королевским дорогам вместе взятым. Мне давно уже хотелось попробовать новое дело. Почему бы не это?

— Грабить речные торговые суда?.. — Аксандриасу это показалось удачной идеей. Хотя кое-какие сомненья оставались. Разбой на суше никого не удивляет, пиратство на море — обычное дело, но речное пиратство?..

— Когда-то и этим занимались люди, — ответил Тахарка. — Но никто не сумел правильно поставить дело, а я сумею.

Глава 12

Куулво скучал. Не то что он не обрадовался возможности вырваться из лагеря, который считал настоящей западней, но и теперешнее времяпрепровождение было не самым лучшим. Мало существовало дел столь же обременительных, как то, чем он был сейчас занят. Переправка рабов на такое большое расстояние могла опротиветь и наскучить даже более терпеливому человеку, нежели гиперборей.

Караваны с рабами обычно движутся очень медленно, и всадники изнывают в своих седлах. Вот и сейчас рабы шли нога за ногу, еще медленнее, чем передвигались, к примеру, пехотинцы: тех-то хоть специально обучали быстрой ходьбе. Если среди рабов были женщины, как на сей раз, то дело обстояло еще хуже. А если были еще и дети, — так вообще и говорить не о чем. С детьми выходили из положения просто: самым надоедливым разбивали головы о первый подвернувшийся камень. Но тогда всю оставшуюся дорогу приходилось слушать вопли и причитания их матерей. И это тоже очень раздражало. Короче говоря, переправа рабов была сплошной морокой. По сравнению с этим жизнь простого наемника казалась гиперборею раем.

Куулво ездил взад-вперед вдоль каравана, щелкая бичом, чтобы воодушевить отстающих. Правда, среди рабов были такие, что почти не причиняли хлопот. В этой десятке собралось пять женщин, и казалось, что они устают меньше других. Куулво подумал, что они из последней захваченной партии пленников, бродячие актеры. А если так, то что ж удивительного в том, что они так хорошо держатся.

Гиперборей вытащил платок и вытер потную шею. Дни стояли очень жаркие. Внезапно раздался крик одного из бандитов:

— Капитан! С севера едут два всадника!

Куулво придержал лошадь.

— Два всадника нам ничего не сделают, — проговорил он. И все же по давней привычке проверил, легко ли вынимается меч из ножен. Он всмотрелся в приближающихся всадников. С каждой минутой они делались все больше и больше. — Тот, кто повыше, если я не ошибаюсь, наш командир, ну, а второй, кому же еще быть, аквилонец.

— А где остальные? — спросил тот же бандит.

— Сейчас они сами нам все расскажут. — Однако Куулво обо всем догадался.

Тахарка и Аксандриас эффектно осадили лошадей.

— Привет вам, друзья! — вскричал Тахарка. — Удачным ли было ваше путешествие?

— Не хуже, чем ожидали. А как ваши дела? — спросил Куулво. — Я вижу, что вы путешествуете налегке и в полном одиночестве. Как это вышло?

— О, это очень печальная история, — со вздохом проговорил Тахарка. — Да, очень печальная история. Но ведь жизнь вообще полна опасностей и неожиданных поворотов судьбы. Кое-кто из наших проявил легкомыслие. Стражники заметили врага слишком поздно. И вскоре большое войско офирцев, пешие и конные, расположились лагерем прямо, можно сказать, у нас под носом. Была грандиозная битва, мы сражались, как львы. — Он опять испустил глубокий вздох. — Увы, силы были слишком уж неравны. Почти все погибли, и лишь немногим удалось бежать. Мы с Аксандриасом спаслись почти что чудом.

Послышались испуганные возгласы бандитов, кто-то спросил, поглядывая на север:

— Они не погнались за вами?

— Погнались, но мы сумели оторваться. Наверное, боги покровительствуют нам.

— Мы поздравляем вас со счастливым избавлением от смерти, начальник, — сухо проговорил Куулво. Он заметил, что доспехи Тахарки ничуть не пострадали от того тяжелого боя, который он только что столь красочно описал. На них не было заметно даже царапины. И лишь по Аксандриасу можно было понять, что тот принимал участие в сражении. Однако Куулво уже догадывался, откуда у аквилонца эта повышенная в последнее время воинственность.

— Соберитесь же вокруг меня, мои верные друзья! — вскричал Тахарка. — И по дороге я расскажу вам о своих новых планах, великих планах!

Они тронулись в путь, и бандиты как завороженные внимали Тахаркиным рассказам о том, какое замечательное будущее их ожидает в самое ближайшее время. Кроме его воодушевленного голоса, стонов рабов, мягкого стука копыт, время от времени резкого щелканья бича, слышно ничего не было.

— Ну, и как же мы это сделаем? — спросила Калья. Лежа на вершине низкого холма рядом с Конаном, она глядела на юг. Далеко-далеко на горизонте был едва различим караван Куулво. Своих спутников, равно как и лошадей, Конан и Калья оставили с другой стороны холма, чтобы кто-нибудь из бандитов не увидел случайно их силуэты на фоне неба.

— Подождем темноты, — сказал Конан. — Тогда мы сможем подобраться к ним поближе. Судя по всему, они не ожидают преследования, и хорошо. Скорее всего, и серьезной охраны они не выставляют.

— Но их же не меньше двадцати. — Калья напрягла глаза, пытаясь сосчитать всадников. — А может, даже больше. Ты думаешь, если мы нападем ночью, то сумеем перебить их полусонными?

— Вряд ли. Во всяком случае, если среди них находятся Тахарка и гиперборей, то точно нет. Мне кое-то пришло в голову. Мой план займет несколько дней, так ведь все равно им еще идти и идти до Хоршемиша.

— Ну и как же мы его осуществим?

— Не мы, а я. — Конан увидел вытянувшееся лицо Кальи и рассмеялся. — Не беспокойся, никто твоего аквилонца трогать не собирается. Он твой, и только твой.

— Ну, смотри, я верю. А как же ты собираешься действовать в одиночку?

— Как пикт, — ответил Конан.

Вечером она опять помогала Конану натираться золой. Акробаты удрученно молчали, они знали, что их женщины рядом, но ничем не могли помочь. Киммериец встал и приготовился идти.

— Вот твой меч, — сказала Калья.

— Мне будет достаточно кинжала. — Конан взял в руки свой тяжелый кинжал длиной в десять дюймов и лезвием настолько острым, что оно могло перерезать в воздухе волосинку. Секунда, и киммериец растаял в темноте.

Гирас был очень недоволен. Его самого вместе с его другом, тоже заморийцем по имени Наргал, назначили нести охрану с северного конца лагеря. А он-то надеялся скоротать вечерок с какой-нибудь рабыней.

— И какой смысл стоять на часах? — брюзжал он, обращаясь к напарнику. — Ведь командир сам сказал, что погони нет.

— Знаешь, — Наргал сплюнул через плечо, — ему просто нравится корчить из себя большого начальника. Отсюда и часовые, и, — он еще раз выразительно сплюнул, — <дисциплина>. — Лицо заморийца, изрытое оспой, скривилось в уродливую гримасу. — Вот от этого я и сбежал из заморийской армии.

— Что тебе сказать, — задумчиво проговорил Гирас, — порой мне кажется, что в шадизарских казармах было лучше, чем в этих пустынных равнинах.

— Единственная радость, что здесь не наказывают плетьми, — заметил Наргал. — Но какая какую-нибудь глупость эта ночная вахта. Сэт бы побрал наших начальников. Они сейчас крепко спят, и я собираюсь последовать их примеру.

Он положил голову на седло и закрыл глаза. Гирасу стало не с кем разговаривать. И он тоже заклевал носом. Некоторое время поборовшись со сном, он вскоре тоже задремал. Ни тот ни другой не почувствовали и не услышали, как рядом с ними возникла чья-то неясная тень.

Гирас проснулся как от толчка. Солнце еще не взошло, но небо на востоке сияло. Звезды поблекли. Раздался птичий щебет. Гирас виновато посмотрел по сторонам — вроде никто не заметил, что они спали. Наргал все еще не проснулся. Его иссиня—черная бородка все так же лежала на темно-красной рубашке.

Гирас потянулся и почесался, размышляя о том, что приготовит повар на завтрак. Но потом вдруг его осенило: вчера ведь на Наргале былажелтая, а не красная рубашка! Наргалу почему-то эта рубашка очень нравилась. Он даже убил ее прежнего владельца. Аккуратно так свернул ему шею, чтобы рубашки не попортить.

Гирас подполз и дотронулся до плеча своего друга, желая разбудить его. Но рука его отдернулась сама собой. Она стала липкой и влажной. От его движения тело Наргала повалилось, голова откинулась назад, и Гирас увидел, что горло его перерезано, а глаза бессмысленно смотрят в небо.

Гирас вскочил на ноги и сдавленно закричал. Потом огляделся, как безумный, но никого не увидел.

— Вставайте! К оружию! Тревога! Наргала убили! — закричал он истошным голосом и кинулся со всех ног в лагерь.

Тахарка перехватил его:

— Кто убил Наргала?

— Я не знаю! — истерично выкрикнул Гирас. — Я, должно быть, закрыл на секунду глаза, а когда открыл, он был уже мертв. Это все демоны!

Тахарка отшвырнул его в сторону:

— Демоны! Не придумывай, идиот! Показывай, что там!

Вместе с другими он отправился к тому месту, где вчера оставил двух часовых. При виде трупа Наргала с располосованным горлом бандиты разразились криками и проклятиями.

— И впрямь, это работа демонов! — сказал бандит из Хорайи. Он повел рукой, указывая на поросшую травой равнину. — Посмотрите, здесь же нет ничего, кроме травы. Ни даже самого малюсенького кустика! Кто же смог подобраться к ним? Как он убил одного так тихо, что другой и не заметил? Такое под силу только демонам.

— Зачем демону клинок, чтобы убить человека? — фыркнул Куулво. — Я видел в жизни не одно перерезанное горло, и знаю, как это делается. Думаю, Гирас давно затаил обиду на Наргала, а теперь воспользовался случаем. Так что же вы, Гирас, не поделили? Женщину? Или Наргал надул тебя при дележе?

— Клянусь, я не убивал его! — вскричал Гирас. — Он был моим другом! Мы вместе бежали из заморийской армии и уже много лет неразлучны.

— Думаю, ты лжешь, — проговорил Тахарка. — Одно дело — честный поединок, а совсем другое — убийство исподтишка.

Он кивнул Аксандриасу, и тот, ни секунды не медля, поразил Гираса мечом в самое сердце. Удивленный замориец не успел и глазом моргнуть. Тахарка удовлетворенно оглядел трупы.

— Ну вот, все справедливо: один наказан за убийство, а другой заслужил смерть, потому что спал на посту. А теперь, когда мы все здесь уладили, можно идти завтракать. У нас сегодня длинный переход.

Они вернулись в лагерь. Бандиты принялись сворачивать свои одеяла, когда вдруг раздался испуганный возглас.

— Это Пушта! — дрожащим голосом проговорил немедиец. — Я думал, он спит, а он убит. Как Наргал.

Люди столпились вокруг нового трупа.

— Два убийства за ночь? — проворчал Тахарка. — Что-то многовато… — Он сохранял спокойствие, однако в голове его царила полная неразбериха. Как такое могло случиться!

— Он ведь всю ночь лежал рядом со мной, — сказал немедиец, — а я ничего не слышал!

— Я тоже ничего не слышал, — еле выдавил из себя бледный офирец, а ведь я лежал с другой стороны.

— Возможно, мы поторопились, прикончив Гираса, — протянул Аксандриас.

— Если ваши друзья мертвы, то лишь потому, что вы все дрыхнете без задних ног, когда следует быть настороже! — гневно воскликнул Тахарка. — Странно, что нас всех еще не перерезали, — так вы перепиваетесь каждый вечер. Однажды ночью эти рабы задушат вас своими цепями, и я тогда наконец от вас, идиотов, избавлюсь! Быстро собирайте барахло и поехали. Надо убираться поскорее с этого проклятого места.

Весь день Тахарка был мрачен. Он размышлял о загадочных событиях и не мог решить, связаны ли они с жрецами и их жуткими древними богами. Может, они нарочно подталкивают его к какой-то ужасной, неведомой ему судьбе?

Вечером все боялись уснуть. Сидя вокруг костров, люди вполголоса переговаривались, бросали боязливые взгляды в ночную мглу. Все же мало—помалу к утру почти все задремали. А когда взошло солнце, то еще два трупа лежали на земле с перерезанным от уха до уха горлом.

На этот раз паника была даже сильнее, чем накануне. Некоторые вскочили на лошадей, пытаясь удрать, Тахарке пришлось собственноручно разрубить двоих, чтоб остальным было неповадно.

— Еще одна такая ночь, и нам всем конец, — сказал Куулво, когда они тронулись в путь.

— Но что же это может быть? — Тахарка сам начал паниковать. — Кто проникает в охраняемый лагерь и безбоязненно убивает людей? Это просто невозможно.

— И все же, — заговорил Аксандриас, — если это повторится и следующей ночью, они начнут убивать друг друга просто от страха.

— Я согласен, — сказал Куулво, — и вот что я предлагаю. Сегодня мы ляжем в стороне ото всех: нас-то они попытаются убить в первую очередь, но если мы будем ночью нести вахту, на нас не смогут напасть незаметно.

— Да, это лучше, чем ничего, — произнес Тахарка. — А сколько нам еще осталось до Хоршемиша?

— Если поторопимся, — ответил Куулво, — то дойдем к вечеру третьего дня, не считая сегодняшнего. Завтра к ночи мы достигнем более цивилизованных мест, там будут уже попадаться деревни и фермы.

— Значит, еще одна ночь в этой дикой местности, а потом, завтра, мы найдем деревню побольше и расположимся в ней. Я думаю, хорошая высокая стена, ограждающая нас со всех сторон, была бы очень кстати, — сказал Тахарка.

— Какой прок от стены, если наш враг — демон? — возразил Аксандриас. Выглядел он ужасно: глаза ввалились, волосы наполовину поседели, рот ввалился, отчего казалось, что зубы стали гораздо длиннее, чем раньше. С тех пор как начались ночные убийства, он постоянно принимал зелье жреца.

— Даже ты, мой друг, поверил в сверхъестественное? — ухмыльнулся Тахарка. — Уж от тебя-то я этого ожидал меньше всего.

— Да нет, — Аксандриас еще больше помрачнел, — я вообще-то так не думаю, да только как поверить, что это дело рук простого смертного.

Тахарка вовсе не хотел обнаруживать свои собственные опасения. Хотя, надо сказать, несколько странный способ выбрали жрецы, чтобы досадить ему за то, что он отказался от общения с ними. Если это, конечно, жрецы.

Этой ночью к кошмару, который, как им всем казалось, длился уже целую вечность, прибавилось нечто новое. Оставшиеся в живых бандиты соорудили большой костер и расположились вокруг него. Ночь прошла спокойно, но за час до рассвета усталость предыдущих дней начала брать свое. Многие задремали, но почти сразу были разбужены воплем. Немедиец недоуменно смотрел на стрелу, шесть дюймов которой торчало у него из груди.

Все вскочили на ноги, выхватили мечи и глазами, полными ужаса, вглядывались в предрассветную мглу.

— В какую сторону он сидел лицом, когда в него попала стрела? — задал вопрос Куулво.

Ни один не мог сказать точно. Внезапно послышался звук удара, будто кто-то шлепнул с размаху плетью, и человек, шатаясь, выпал из круга — со стрелой в груди. Все повернулись лицом туда, откуда прилетела стрела. Опять послышался какой-то звук, затем крик боли. Офирец упал на колени, потом рухнул лицом вниз. Из-под его левой лопатки торчал кинжал.

— Мы все обречены! — вскричал горбоносый шемит. Вне себя от охватившего его ужаса, он ринулся в темноту, продолжая кричать. Через несколько мгновений раздался душераздирающий вопль, и шемит умолк навсегда.

Тахарка схватил хлыст и подскочил к рабам.

— На ноги, собаки, все на ноги! — Он обернулся к оставшимся. — Идите все сюда. Если уж у нас нет каменной стены, спрячемся за живую.

Бандиты торопливо поставили рабов таким образом, чтобы они образовали круг, а сами расположились внутри. Рабы ничего не понимали, но стояли покорно. Их опущенные вниз лица ничего не выражали. Одна темноволосая гибкая красавица слегка подтолкнула локтем стоящую рядом женщину, и обе они посмотрели на кинжал, торчащий из спины бандита. Еще три женщины смотрели туда же. И все пятеро украдкой улыбались, так чтобы бандиты не заметили.

— Светлеет, — Куулво огляделся. — Может, теперь мы сможем увидеть наших врагов.

Но когда солнце встало, они не увидели ничего, кроме расстилающейся перед ними зеленой пустыни.

— Осталось одиннадцать, — сказал Конан. — Сегодня мы с ними покончим.

— Я рада, что мы сегодня с тобой, — произнесла Калья. — А то все ты да ты.

— Да, и я тоже потешил свое сердце, — вступил в разговор Вулпио. Его приземистая гнедая кобыла потихоньку трусила между лошадьми Конана и Кальи. — Приятно было прикончить одного из этих мерзавцев. А главное, я собственными глазами увидел, что Риула жива.

— Завтра на рассвете вы будете уже вместе, — сказал Конан. — Только запомни, когда мы нападем на них, не отходи от меня ни на шаг. И не сцепляйся ни с кем. А когда я укажу тебе на человека, сразу кидай кинжал, пока тот не успел чего натворить.

— Не беспокойся, я не подведу. Я буду бросать кинжалы так быстро, что ты их даже не увидишь в воздухе — только в горле у того, на кого ты мне укажешь.

— А ты, Калья, ни в коем случае не связывайся с Тахаркой. Он мой. Если он нападет на тебя, постарайся удрать. Я думаю, что нам надо прежде всего покончить со всеми остальными, а уж потом заняться Тахаркой, Аксандриасом и гипербореем. Если начать с них, нам будет уже не до других.

— Мне нужен только Аксандриас, ты это прекрасно знаешь, — ответила Калья. — Остальных хоть всех забирай себе, но убегать от кого бы то ни было я не собираюсь.

Конан сверкнул на нее глазами:

— До чего же с тобой трудно договориться.

Она улыбнулась:

— А с тобой? И вообще, будь я другой, что с меня было бы толку.

Деревня стояла на месте старого поселения. Глинобитные домики выросли прямо на древних развалинах. Когда-то здесь был каменный храм, но его обвалившиеся стены уже давно были растащены по кускам. Камни использованы для постройки большого загона для скота.

Этих камней хватило на нижние пять футов, а еще пять футов сверху были из глины.

Тахарка договорился с деревенским старостой, и овец убрали на ночь из загона. Тахарка поморщился, наблюдая за рабами, пытавшимися навести хоть какую-то чистоту на площадке внутри загона.

— Вонь от этих овец еще хуже, чем от рабов. Но будем надеяться, что запах не смертелен. Куулво, проследи, чтобы наши люди не отправились прямиком в кабак и не перепились бы.

— Хорошо, только не это должно нас сейчас беспокоить. Главное, чтобы кто-то из них не захотел смыться.

— Ты прав, их вообще нельзя никуда отпускать. Аксандриас, пойди и закажи на всех хороший ужин. Возьми с собой рабов. Пусть принесут еду сюда. Это должно всех взбодрить. Но вина много не бери, только чтобы запить еду. Да еще разбавить его как следует водой.

— Разве мы здесь не в безопасности, хозяин? — спросил Аксандриас.

— Откуда я знаю? Боюсь, что нет. Ведь так до сих пор и не известно, кто нас преследует. Лучше поостеречься. Куулво, ступай к воротам и никого не выпускай.

— Хорошо, хозяин, — ответил Куулво.

Тахарка вынул изящную расческу из слоновой кости и задумчиво расчесал свою ухоженную бороду. После вчерашней ночи он уже не сомневался, что их жизнь превратили в ад отнюдь не сверхъестественные силы. Стрелы и кинжал — оружие людей. Но кто же, кто их преследует? Одноглазая ведьма со своим киммерийцем? Но как двое полоумных юнцов, у которых молоко-то на губах не обсохло, могли перебить столько людей и нагнать на остальных такого страху? Он просто не позволял себе поверить в это. Да и почему, с какой такой стати им преследовать его с такой маниакальной одержимостью? Тахарка слышал, конечно, древние сказания о королях и героях, на которых за многие их прегрешения разгневанные боги насылали преследователей, и продолжалось это до тех пор, пока виновные не сходили с ума или не лишали себя сами жизни. Но ведь это сказка, миф. Да кроме того, что уж такого страшного он сделал, чтобы так наказывать его? Но если это не боги и не одноглазая с киммерийцем, значит, это дело рук проклятых жрецов с их дьявольскими задумками. Чего бы это ни стоило, что бы и кого бы ни пришлось для этого принести в жертву, но надо держаться от них как можно дальше.

Направляясь к единственной в деревне таверне, Аксандриас, в отличие от Тахарки, не мучился сомнениями. Он был уверен, что преследует их именно Калья. И специально убивает его спутников, чтобы поиздеваться над ним и побольше помучить его. Калья стала для него постоянным ночным кошмаром. Да если бы только ночным — он помнил о ней ежесекундно. Иногда она представлялась ему маленькой девочкой, которую он знал когда-то давно. Иногда она представлялась ему той одноглазой фурией, которая набросилась на него в Кротоне. Иногда он просыпался ночью с криком: ему чудился запах паленого мяса.

В таверне Аксандриас потребовал себе обильных кушаний, но когда из кухни до него стали доноситься щекочущие аппетит запахи, удовольствия он не почувствовал. Ему Тахарка не запрещал пить, поэтому Аксандриас велел подать себе вина. Но вино показалось отвратительным на вкус. Последнее время Аксандриасу приходилось заставлять себя съесть хоть что-нибудь, аппетит пропал у него абсолютно, а вот теперь он уже не мог и пить. Ничего больше не имело для него смысла, кроме кровавых схваток и женщины, вернувшейся с того света.

Когда тени удлинились, а свет стал тускнеть, Тахарка отвел Куулво и Аксандриаса в сторонку.

— Друзья мои, — сказал он, — вы знаете, я человек осторожный и предусмотрительный, поэтому я принял некоторые меры предосторожности. Идите за мной. — И он повел их за ворота.

Бандиты, оставшиеся в загоне, продолжали свой роскошный ужин.

Глубокой ночью Конан со спутниками кругом обходили деревню. Где-то залаяла собака, почуяв, возможно, их присутствие. Раздался писк — видно, неосторожная мышка попалась в когти совы. Больше ничего не было слышно.

Они незамеченными подошли к загону. Конан сделал знак акробатам, и один из них встал спиной к стене, а пальцы сцепил перед собой замком. Второй акробат поставил ногу на сцепленные руки и легко взобрался на плечи своего друга, повернулся и встал точно в такую же позу. Они продумали комбинацию заранее, вот только потренироваться на голой равнине не было возможности. Два других акробата с легкостью вскарабкались на стену по лестнице из человеческих рук, а за ними последовал и Вулпио.

Конан глубоко вздохнул и тоже двинулся вверх, стараясь как можно быстрее переносить тяжесть своего тела с одних сомкнутых рук на другие. Под ним живая лестница закачалась, но Конан сумел взобраться на стену и распластаться наверху. Потом он протянул свою длинную руку и втянул наверх Калью. Пристраиваясь рядом с Конаном, Калья не заметила, как задела мечом о стену. Раздался резкий металлический звук.

— Что там? — послышался сразу голос внизу. — А ну-ка, добавьте огня!

Выругавшись, Конан спрыгнул вниз и выхватил меч. Поднимать на стену двух акробатов, составлявших живую лестницу, уже не было времени. Калья приземлилась рядом с Конаном и сразу стала искать глазами Аксандриаса. Конан бросился к костру — Вулпио за ним по пятам. Вспыхнувший с новой силой огонь осветил их, и кто-то удивленно воскликнул:

— Да это всего лишь люди!

Рослый аргосиец набросился на Конана с поднятым двуручным мечом. Первым ударом Конан отбил опускающийся ему на голову клинок, вторым располосовал врагу лицо, а третьим сильно ранил в плечо.

В этот момент на него одновременно напали справа и слева. Он указал Вулпио на того, кто был слева, и повернулся вправо. Тот, кто, судя по одежде, был офирцем, направил Конану в живот страшного вида копье с зазубренным острием. Конан схватил копье за древко возле наконечника и дернул к себе, выставив вперед меч, который так глубоко воткнулся в грудь офирца, что Конану пришлось выдергивать его двумя руками. Юноша оглянулся и увидел, что тот, кто был слева, лежит на земле с кинжалом в горле. Калья в это время уже разделалась с коринфийцем.

Еще один офирец напал на Конана, но со стены просвистела стрела: выстрел акробата оказался удачным. Потом на Конана налетели сразу трое, и некоторое время ему приходилось туго. Едва успев заметить блеск клинка справа, Конан нырнул вбок, чтобы избежать удара, и одновременно сам нанес удар, отрубив руку нападающего прямо с мечом. Конан почти увернулся от удара дубинкой и даже сумел смертельно ранить нападавшего, но и от прошедшего по касательной удара дубинкой у него из глаз посыпались искры. С трудом удержавшись на ногах, он повернулся к третьему — с обоюдоострым топором, но тот упал как подкошенный: из горла у него торчал кинжал.

Еще один бандит появился в поле зрения Конана, он безуспешно старался выдернуть из бока стрелу. Еще одна стрела вонзилась в него в нескольких дюймах от первой.

Бандит упал лицом прямо в костер.

Конан быстро подсчитал трупы.

— Трех не хватает! Где они?

Вместе с Кальей он еще раз обежал овечий загон.

— Их здесь нет! — воскликнула Калья. — Какой бог их охраняет? Так они и будут всегда бегать от нас?

Акробаты обнимали своих жен. Остальные пленники шумно радовались и просили, чтобы их освободили от цепей.

Конан бросился к Риуле и Вулпио.

— Риула! Где еще трое? Где кешанец, аквилонец и гиперборей?

— Они ушли из загона еще с вечера, — ответила Риула. — Сказали, что будут сторожить снаружи.

Конан бросился к воротам — снаружи они оказались запертыми. Изо всех сил подпрыгнув, он сумел ухватиться кончиками пальцев за край стены, напряг свои мощные мускулы и подтянулся. По ту сторону никого не было. Однако издали доносился звук удаляющихся копыт. Ругаясь на чем свет стоит, Конан спрыгнул с наружной стороны и отпер ворота. Деревенские жители выглядывали из окон и дверей, привлеченные неожиданным шумом. Конан вошел в загон, где все собрались вокруг недавних пленников.

— Нам придется расстаться с вами, — сказал Конан. — Они ускакали. Риула, ты не слышала, что они собирались делать после того, как продадут вас?

— Они много рассуждали о том, — на миг она замолчала, чтобы еще раз поцеловать своего, мужа, — как они отправятся на юг к стигийской границе… — еще один поцелуй, — и станут пиратами на Стиксе. — Риула смеялась и плакала одновременно, ее слова было трудно разобрать.

— Пиратством они на нашей памяти еще не занимались, — сказала Калья. — Что же еще они выкинут!

— Значит, опять в путь. Попробуем отыскать их след. Вулпио, ты был верным, надежным другом, и хоть ты и не обучен воинским искусствам, я был просто счастлив, твои кинжалы выручали меня сегодня. Вот, возьми, — сказал Конан, вытаскивая из кармана несколько золотых монет. — Завтра у деревенского кузнеца работы будет невпроворот, пока он снимет со всех ошейники. Этих денег должно хватить, чтобы и ему заплатить да еще купить еды на обратную дорогу.

— Как нам благодарить тебя, — сказала Риула, — ты спас нас.

Конан пожал плечами:

— Я здесь оказался потому, что должен был убить кое-кого.

Он повернулся и пошел прочь. Калья шла за ним, вытирая на ходу лезвие меча.

— Да их было-то всего человек пять, — ворчал Куулво, — и чего, спрашивается, было уезжать. Прикончили бы — и дело с концом.

Они ехали на юг, и переметные сумы с награбленным в Офире радовали их глаз.

— Да, я согласен с тобой, — ответил Тахарка, — конечно, лучше было бы их прикончить. А тебе известно, сколько лучников притаилось на стене? Вот то-то и оно. На их стороне оказалось явное преимущество, и неразумно было ввязываться в драку. Если они когда-нибудь опять найдут нас, тогда уж мы будем диктовать условия.

— Ладно еще, хоть мы узнали, кто они, — сказал гиперборей, — простые смертные, а никакие не демоны.

— Но эти двое, женщина и киммериец, — хрипло проговорил Аксандриас, затравленно оглядываясь, — я вовсе не уверен, что они простые смертные.

Глава 13

— Это и есть река?

Конан не мог прийти в себя от изумления. От берега до берега не меньше мили. Деревни вытянулись вдоль Стикса. Их было так много, что они сливались одна с другой. Плодородные поля уходили в глубь суши, перерезаемые бесчисленными оросительными каналами.

Вдалеке виднелись башни и купола храмов, по обоим берегам вились широкие мощеные дороги, и по ним ехали, скакали и шли пешком вереницы людей. Однако больше всего потряс Конана сам Стикс. По его широкой мутной глади сновали туда-сюда лодки, проплывали барки, длинные плоты и даже суда вполне солидных размеров.

На лодках чаще всего попадались треугольные паруса на косых реях, иные лодки передвигались с помощью парных весел, у других было одно длинное кормовое весло, которым человек загребал туда-сюда, как рыба хвостом. Совсем маленькие лодчонки почти не удалялись от берега, на них использовались шесты или короткие весла.

— Смотри! — воскликнула Калья, указывая на реку.

Из-за поворота появилось большое судно. Два длинных параллельных корпуса были соединены широкой общей палубой. Около сотни весел ритмично поднимались и опускались по обеим сторонам каждого корпуса. Багряные паруса на мачтах были убраны. На фок-мачте развевался большой алый флаг, на нем золотыми нитками было вышито нечто, напоминающее кобру. Борта судна сияли яркими красками, в основном голубыми и зелеными. Форштевни и ахтерштевни были украшены золотыми силуэтами кобр, грифов, шакалов и львов. В центре палубы возвышалась деревянная башня, обшитая листами полированной бронзы. Множество катапульт, размещенных на палубе и на башне, не оставляло сомнения в том, что это боевой корабль.

— О, великий Митра! Что это? — воскликнул Конан. Он никогда не видел ничего похожего на эту плавучую крепость. По воде до них долетело буханье барабана, определяющего ритм гребли.

— Стигийский боевой корабль, — ответила Калья. — Я видела подобные на картинах, но, конечно, они давали слабое представление о таких кораблях. Говорят, что у Верховного жреца их сотни.

— Сотни, — недоверчиво повторил Конан. — Да этого же просто не может быть, подумай, сколько денег надо, чтобы снарядить один такой корабль. — Конан был несказанно потрясен увиденным. Да, ради такого зрелища стоило покинуть холодную туманную Киммерию.

— Я знаю, что у стигийских жрецов золота больше, чем у всех остальных правителей и королей вместе взятых. Раньше я только слышала об этом, но теперь склонна поверить. Гляди-гляди! — Калья показала на готовое отчалить небольшое суденышко, позолоченное сверху донизу, — даже весла, за которыми сидели идеально подобранные по росту черные рабы, тоже были позолоченные. Нос украшала вырезанная из дерева и позолоченная голова львицы, а корму — голова коровы с большими рогами. — Должно быть, на нем поплывет принцесса или какая-нибудь знатная дама!

— Откуда ты знаешь? — С этого расстояния Конан, как ни напрягал зрение, не мог разобрать, кто сидел на возвышении посередине палубы.

— Я читала когда-то, что зверобогини львица и корова покровительствуют женщинам.

Конан, который стоял в стременах с тех пор, как они подъехали к реке, сел наконец обратно в седло.

— Потрясающее зрелище. У меня, наверное, ушли бы годы, чтобы исследовать все это. Но что же нам делать? Как мы найдем Тахарку с его компанией среди этого скопища народа? Да я в эту самую минуту вижу людей больше, чем видел за всю свою жизнь! А сколько здесь темнокожих! Там, на севере, легко было искать Тахарку.

— Придумаем что-нибудь завтра, — ответила Калья. — Не зря же мы сюда ехали.

Конан и Калья пересекли Коф и Шем. Они часто теряли след бандитов, но, расспрашивая людей в каждой деревне и на каждой ферме, находили кого-нибудь, кто их видел. Однако с тех пор, как они в последний раз слышали о бандитах, прошло уже несколько дней.

— А вдруг они перебрались на тот берег? — подумал вслух Конан.

— Вряд ли, ведь южная сторона для них была бы опаснее. Стигия — древняя страна, и жрецы с незапамятных времен держат ее жителей под жесточайшим контролем. Как чужеземцы они сразу бы попали в поле зрения властей. Скорее всего, они будут орудовать на северном берегу или в крайнем случае — на каком-нибудь острове.

— И ты думаешь, что мы сумеем их отыскать?

Калья хрипло рассмеялась:

— Посуди сам, может ли такой, как Тахарка, остаться незамеченным где бы то ни было? Поехали, поищем какой-нибудь город с большой пристанью. Скоро мы услышим о грабежах и насилиях на реке и тогда будем знать, где их найти.

Город звался Паштун. Он не был ни на правом, ни на левом берегу Стикса, а располагался на большом острове, чуть ближе к северному берегу. По любовному соглашению между Стигией и Шемом ни та ни другая страна не претендовала на него, а совместно пользовались им как удобным портом и перевалочным пунктом при перевозке товаров вверх и вниз по реке. Несколько мелких, но тем не менее судоходных притоков впадали здесь в большую реку, и остров был естественным и удобным местом встреч для купцов и путешественников, а также для агентов и шпионов королей близлежащих стран, плетущих свои интриги против соседей.

В центре острова, в самой высокой его части, было выстроено несколько таверн, и Конан с Кальей устроились в одной из них. Цены на острове были, конечно, высоки, но они заплатили бы и больше за такое выигрышное расположение. Они находились на острове уже третий день. Сидя за столиком на плоской крыше таверны, Конан и Калья смотрели на южный берег. Вдали виднелись гигантские пирамиды, и Конан все еще с трудом верил, что это — дело человеческих рук, а не детали естественного ландшафта. Он уже знал, что это гробницы древних стигийских правителей и что им много сотен лет.

— Зачем они это делают? — спросил Конан, указывая рукой на далекий берег. Прямо против них на стигийском берегу высился храм. Крохотные фигурки, одетые в белые одежды, непрерывно сновали вокруг него, махали кадилами, трясли систрами и били в барабаны, не слышные на таком расстоянии. — Они днем и ночью заняты одним и тем же. Зачем?

— Так у них принято. Они верят, что именно ревностное служение богам сделало их такими богатыми и сильными. Это позволяет Верховным жрецам сохранять свою власть над простыми людьми.

Конан передернул плечами:

— Ну и какой же толк от всего их богатства, если они должны проводить жизнь за таким скучным занятием: бормотать молитвы, трещать в трещотки и бить в барабаны для своих богов, которым все это нисколько не интересно, ведь они никогда им не показываются и ничего не отвечают.

Калья улыбнулась:

— Ты, Конан, действительно настоящий варвар. Ты не способен понять обычаев цивилизованных народов.

— И за это я весьма признателен Крому, если принять во внимание, что мы никогда его ни за что не благодарим. — Конан отхлебнул глоток пряного вина, в котором плавали кусочки фруктов. Сначала его вкус казался ему странным, но теперь оно нравилось ему все больше и больше.

— А ваш бог Кром, какой он? — спросила Калья.

— Он внушает страх. Мы его интересуем очень мало, да и он нас тоже. Он живет в пещере высоко в киммерийских горах. Когда мы появляемся на свет, он дарит нам воинскую отвагу, силу переносить тяготы и убивать наших врагов. Мы думаем, что от бога большего и не требуется. Все остальное время он занят тем, что враждует с нордхаймерским Имиром.

— Да, такой бог как раз подходит холодным северянам, — сказала Калья. — Боги южан гораздо причудливее. В Стигии их целая пропасть. Сегодня утром я разговаривала с одним ученым человеком, так он, наверное, три часа подряд рассказывал мне о них. У стигийцев есть боги для любой погоды, для каждой птицы, каждой рыбы, каждого зверя, для каждого дня недели, для каждой части человеческого тела. Самый главный из них — старый змей Сэт, Отец Ночи, но ему служат только специальные жрецы, а обыкновенные люди стараются даже не вспоминать о нем, такой он ужасный.

Конан вспомнил о жреце в древнем кротонском храме, о том, как он говорил, что Сэт просто молокосос по сравнению с их богами. Весь этот разговор о богах нагнал вдруг на него ужасную тоску.

На крышу поднялся человек и стал оглядываться в поисках свободного места. Он был одет как купец из Кеми, порта в устье Стикса. В том месте, где великая река впадает в Западное море. Увидев, что все столики заняты, он направился к Конану и Калье, там оставались еще свободные места.

— Разрешите присоединиться к вам? — спросил он и, получив утвердительный ответ, сел.

— Я вижу, вы из Кеми, — сказала Калья. Они многому успели научиться здесь за последние три дня. — Как торговля?

— Процветает, ведь наш отец Стикс заботится обо всех нас. Взгляните сюда. — Он показал на бесконечную вереницу баркасов. Груз на них был прикрыт парусиной, которая в свою очередь удерживалась и стягивалась сетью, сплетенной из пеньковых веревок. — На этих баркасах зерно для Мессантии: в южном Аргосе засуха и большой неурожай. А теперь посмотрите вон туда. — Он указал на целую флотилию маленьких рыбацких лодок у северного берега: люди собирались на ночной лов, на носу и корме горели фонари, виднелись приготовленные сети. — Рыбаки заняты своим промыслом не только днем, но и ночью. Днем им приходится опускать свои сети глубоко. С наступлением вечера тучи насекомых спускаются к воде в поисках пропитания. Рыбы поднимаются наверх, чтобы ловить насекомых, а рыбаки выходят на ночной лов, чтобы поймать эту рыбу. В этой последовательности содержится какая-то прелесть, не правда ли?

— Я с вами согласна, — ответила Калья. — Но всегда ли река так милостива к вам?

— Вы ведь оба с севера, — проговорил купец, — и, как я понимаю, впервые на нашей великой реке?

— Мы только что приехали, — откликнулся Конан.

В ответ на его слова кемиец разразился целой речью.

— Узнайте же тогда, чужестранцы, что Стикс—кормилец может быть несказанно щедрым, но в то же время он своенравен и не только дарит, но и отнимает тоже обеими руками. На юге река кишит крокодилами и гиппопотамами. Гиппопотамы с виду вроде даже кажутся смешными, но на самом деле это опасное легковозбудимое животное. Еще в реке водятся ядовитые гадюки, а поскольку все змеи в Стигии священны и убивать их нельзя, то развелось их видимо—невидимо. — Купец секунду помолчал и заговорил вновь с еще большим воодушевлением: — Сейчас река спокойна, но ведь на ней случаются штормы большой разрушительной силы. И не так уж они редки: стоит двум богам поспорить о чем-то — и, пожалуйста, река бушует, как безумная. Она ведь неглубокая, значит, волны на ней большие, а у речных судов осадка невелика, они легко переворачиваются, и много народу каждый год тонет.

— А разбойники на реке шалят? — отпивая из кубка, спросила Калья.

— Редко, но случается. Однако им никогда не удается подолгу бесчинствовать. Как только где-то появляется банда, ближайший наместник сразу посылает туда военный корабль или отряд конных гвардейцев. Они наводят порядок. Вот, кстати, я только что проплывал через провинцию Хопшеф, это к западу отсюда, там больших городов нет, и я уверен, что туда скоро пошлют кого-нибудь усмирять расходившихся негодяев.

— А что же такое случилось в этой провинции? — Конан старался не слишком проявлять свою заинтересованность. От волнения он чуть не сломал рукой свой кубок.

— Недели две или три тому назад, — охотно начал рассказывать купец, — там стали находить небольшие суденышки, с которых было все украдено, а владельцы исчезли. Дно у барок, как правило, было пробито, но хоть они и тонули, сильное течение реки иногда выносило их и прибивало к берегу. А еще на берег выносило тела или части тел. Животы вспороты, чтобы трупы в воде не раздувало от газов, но некоторые все равно всплывали. Или части тел. Это отец наш Стикс говорит так своим детям, что на реке появились злые люди и надо истребить их поскорее.

— А на какие суда нападали пираты? — спросила Калья.

— На небольшие купеческие барки, такие, что перевозят небольшие грузы и берут на борт пассажиров. Проезд на них обычно стоит дороже, и грузы они берут чаще всего ценные.

— Значит, и пассажиры на них люди состоятельные? — сделала вывод Калья.

— Именно так. А как раз в это время года знатные стигийцы привыкли совершать паломничества во всякие знаменитые храмы. Сами понимаете, по воде ведь путешествовать намного удобнее, чем по суше.

В этот вечер они еще долго говорили с купцом из Кеми. Всю жизнь проведший на реке, он знал о ней все. Ему было приятно встретить столь неосведомленных людей, которые хотели узнать как можно больше. Конан и Калья поили его вином, а он рассказывал и рассказывал. Было уже совсем поздно, когда они вернулись в свою комнату и принялись строить планы.

Рано утром они были уже на причале, расспрашивая всех, не собирается ли кто отправиться на запад. Еще перед тем, как перебраться на остров, они продали лошадей и седла, решив, что путешествовать по реке проще: на берегу было уж слишком много кордонов и пропускных пунктов.

У причала стояло несметное количество судов. Одни были грязными и пахли рыбой. Другие выглядели такими старыми, что вот-вот развалятся. Потом они увидели готовую отчалить барку. На ее палубе лежали рулоны дорогих шелков, а в воздухе струились ароматы пряностей. Выглядела она вполне надежной и крепкой, а пассажиры ее были богато одеты.

— Куда плывете? — окликнул Конан человека, стоящего на верхней палубе и отдающего приказания корабельной команде.

— До Кеми, — ответил тот.

— Возьмете еще двоих? — спросил Конан.

— Все каюты заняты, но если вы готовы сразу взойти на борт и согласны спать на палубе, тогда — милости прошу.

Конан и Калья мгновенно оказались на барке.

— Я слышал, что ниже по течению пошаливают разбойники, — сказал Конан. — Мы оба привычны к оружию.

Корабельщик пожал плечами. На его голове алел тюрбан, а в левом ухе поблескивало золотое кольцо.

— Значит, ваши жизни будут в большей безопасности. Плата за проезд одинакова для всех. Она установлена законом и отсюда до Кеми составляет либо двадцать серебряных шемитских монет, либо две золотых стигийских.

— Но мы вовсе не… — начал было Конан, но замолчал, когда Калья ткнула его локтем в бок.

— Годится. — Калья отсчитала требуемую сумму.

— Поищите место для своих одеял вон там. Я капитан Амир, и мое слово на борту «Гордости Луксура» закон.

Он отвернулся и принялся орать на зазевавшихся матросов. Те сразу встрепенулись и принялись переносить с берега на судно небольшие бочонки.

— Ты зачем заплатила ему до Кеми? — Конан был недоволен. — Мы же не собираемся в Кемь.

— А ты собирался ему сказать, что мы поплывем только дотуда, где разбойничают речные пираты? Как ты полагаешь, что бы он подумал?

Они расстелили свои одеяла на свободном куске палубы и принялись с любопытством наблюдать за происходящим вокруг. Барка со славным именем «Гордость Луксура» представляла собой плоскодонную посудину длиной около шестидесяти и шириной около двадцати пяти футов. Новой ее назвать было нельзя, но она казалась достаточно крепкой и, недавно выкрашенная, выглядела даже нарядно. Конан и Калья выяснили вскоре, что их палубные попутчики — это слуги людей, занимающих каюты.

— В жизни своей не видел столько невооруженных людей сразу, — поделился Конан своим наблюдением с Кальей, когда они стояли на носу, глядя по сторонам.

— В Стигии сильная власть, — напомнила ему Калья, — и люди привыкли рассчитывать на нее. Ты же сам видел, сколько здесь везде солдат короля. Правители богаты и могущественны, у них тут есть полиция и суды, народ миролюбивый, зачем им всем ходить с мечами?

— Эта ваша цивилизация порождает в людях слабость, — ответил Конан. — Человек должен рассчитывать на свой меч, а не на какой-то там закон.

— Я же не спорю с тобой, — отозвалась Калья и после короткой паузы добавила: — Значит, Тахарка нашел себе новые охотничьи угодья, хотя дни его здесь сочтены, раз уж местные власти начали им интересоваться.

— Однажды в Дебрях Пиктов мне рассказывали о пиратах на Западном море, — сказал Конан. — Ваниры особенно отличаются лихостью. Их галеры обрушиваются на прибрежные деревни, как смерч. Еще есть зингарские пираты. Они поселяются на островах, нападают в основном на купеческие суда. Должно быть, Тахарка делает что-то в этом роде: взял корабль, соответствующим образом оснастил его, собрал очередную шайку и грабит всех подряд.

Калья некоторое время молчала, глядя вдаль, потом сказала:

— Нет, я думаю, они действуют по-другому. Пиратское судно обязательно привлечет внимание, когда причалит к берегу, а ведь им же надо когда-то и причаливать. Берега реки очень плотно заселены, и на самой реке движение просто сумасшедшее. Напасть на судно и остаться незамеченным практически невозможно.

— Они могут орудовать с какого-нибудь маленького островка. Вон их здесь сколько. И нападать они могут по ночам, когда судно стоит у берега. А кроме того, некоторые суда плывут и ночью.

— Да, это возможно, но подумай вот о чем: ты обратил внимание, с какой легкостью нам удалось договориться о проезде до Кеми? Наверное, это всегда так. Если бы мы с тобой были речными разбойниками, нам не трудно было побродить по пристани, приглядеть что-нибудь подходящее и договориться о проезде. А в удобный момент мы перебили бы их всех и команду, и пассажиров — может, даже спящими. Если проделать все это в заранее оговоренном месте, тогда наши сообщники могли бы приплыть с берега на маленьких лодочках, забрать все, что есть ценное, и отвезти в укрытие. А мы в это время отплыли бы куда-нибудь подальше от этого места и избавились бы там и от трупов, и от судна. А потом мы бы просто нашли следующую жертву, и она отвезла бы нас обратно.

— В том, что ты говоришь, есть смысл. Такую банду разбойников было бы очень трудно поймать, даже если бы ее искали не один, а множество патрулей. — Он ухмыльнулся. — У тебя мозги работают не хуже, чем у бандита.

Калья серьезно кивнула:

— Я смогла бы стать ловким преступником. Посвятив свою жизнь преследованию одного из них, мне пришлось бы научиться думать как они.

Путешествие вниз по реке было спокойным и легким. Когда дул попутный ветер, матросы поднимали парус и сила ветра слагалась с силой течения. Конан узнал, что, если бы они поднимались по реке вверх, все было бы намного сложнее и гребцам приходилось бы все время работать веслами.

Барка часто причаливала к берегам, то шемитскому, то стигийскому. Одни пассажиры сходили, другие поднимались на борт. В иные ночи они швартовались у пристаней, в другие — просто бросали якорь недалеко от берега. Конан и Калья расспрашивали всех, продолжаются ли грабежи на Стиксе в провинции Хопшеф, и обычно им отвечали, что и дня не проходит без очередного пиратского нападения. Но пока никто из-за этого особенно не беспокоился. На реке с таким большим движением исчезновение нескольких суденышек казалось случайным и не заслуживающим внимания. Это движение приводило Конана в уныние.

— Их же тут не счесть! Как же мы найдем нужные среди этой прорвы судов?

— На это может уйти масса времени, — согласилась с ним Калья. — Вот если бы нам удалось угадать судно, которое Тахарка собирается захватить… Иначе придется ездить по реке вверх-вниз, пока случайно не наткнемся на них.

— Да у нас же никаких денег на это не хватит, — запротестовал Конан.

— Ты мог бы выучиться грести, — отрезала девушка.

— Я воин и не собираюсь потеть на веслах, — возмутился Конан.

— Успокойся, я пошутила. Вот что я думаю: ведь когда Тахарка со своими бандитами захватывает судно, они забирают с него все ценное, а не одно только золото и серебро. А раз так, им надо где-то этот товар сбывать. И скорее всего, они делают это в темноте, чтобы избежать лишнего внимания. Значит, здесь в округе должен быть купец, который принимает товар днем и ночью. Нам надо отыскать его, и тогда мы сможем найти ниточку, которая приведет нас к Тахарке.

— Ну и как же мы отыщем такого человека? — спросил Конан.

— Не тревожься. Может, там, в своих северных лесах, ты и великий воин, зато мне знакомы повадки воров в цивилизованном мире.

— Какой сейчас месяц? — спросил Конан, когда они перенесли свои пожитки на берег.

Капитан барки был несказанно удивлен, когда Конан и Калья сообщили ему о своем решении сойти именно здесь. Но поскольку возврата части денег за неиспользованный проезд они не требовали, к их решению он отнесся достаточно равнодушно. Теперь он мог взять на борт еще двух пассажиров и заработать на них лишние деньги.

— Сейчас вторая неделя после первой полной луны года. Голодный месяц по аквилонскому календарю. А почему ты спрашиваешь?

Конан посмотрел на финиковые пальмы, сады, в которых деревья гнулись от плодов, на крестьян, сеющих пшеницу.

— У нас на севере сейчас зима, самое тяжелое ее время. А здесь весна. А может, даже лето. На этом юге ничего не разберешь.

Конан вскинул мешок на плечо, и они направились к небольшому городку под названием Нахмет. Он носил стигийское название, но располагался на шемитской стороне. Ничего странного в этом не было — великая южная страна частенько в старые времена прихватывала земли своего северного соседа.

— Что верно, то верно, эта страна как сон. Здесь нет ни зимы, ни лета, а люди определяют время года по тому, поднялась или опустилась вода в реке. Один урожай собирают, и тут же снова начинают сеять. На одних деревьях спелые плоды, а другие в цвету. Странно, правда?

— А еще очень жарко, — сказал Конан. — На той стороне в Стигии жрецы захватили уж больно много власти, и люди там робки и малодушны, а вот в Шеме мне нравится.

— Да, в Шеме хорошо, — рассеянно откликнулась Калья. — Боюсь только, что Тахарка чувствует себя здесь как рыба в воде. Он южанин. Здесь все для него привычно. Это на севере он был очень заметен, а в Шеме может сойти и за местного. Его родной Кешан еще южнее, и Стикс там тоже протекает.

Мысли о дальних странах всегда сопутствовали Конану:

— Я разговаривал с людьми, странствовавшими в тех краях. В Пунте и Зембабве много золота и слоновой кости. В Куше и Дарфаре живут люди с кожей цвета черного дерева. Мне говорили, что южнее лежат еще какие-то страны,

чьих названий даже никто не знает. И я обязательно доберусь до них.

— Ты бродяга по натуре, — сказала Калья. — Я тоже поскиталась по свету, но только потому, что меня гнала моя жажда мести.

Конан давно перестал спрашивать Калью, что она станет делать, когда отомстит Аксандриасу. Он уже знал, что, одержимая этой идеей, она не в состоянии думать о будущем. Когда раньше он пытался заговаривать с ней на эту тему, она сердилась.

Гордостью Нахмета был великолепный храм, построенный в честь одного из шемитских богов. И Конан, и Калья уже знали, что местные жители особойнабожностью не отличались. Однако наличие в городе грандиозного храма явно льстило их самолюбию. Во время своего путешествия Конан и Калья уже заметили, что во многих городах шло усиленное строительство храмов. Башни их были в строительных лесах. Горожане из кожи вон лезли, пытаясь надстроить башню так, чтобы она хоть на пару футов оказалась выше, чем у соседей.

Конан и Калья зашли в таверну неподалеку именно от такого храма, посвященного маленькому уродливому божку по имени Баал—Сэпа. У хозяина таверны, скользкого типа с елейными манерами, борода, завитая, по местному обычаю, идеально ровными колечками, была напомажена и надушена до такой степени, что уже издалека ощущалось ее благоухание. Завидев Конана и Калью, он сорвал головной убор и поклонился почти до земли.

— Приветствую вас, дорогие друзья. Чем могу быть полезным? Вы уже посетили наш храм? Статуй Баал-Сэпа в нем намного больше, чем в других храмах Шема. А какие там мраморные барельефы! Минарет на целых пять футов выше, чем…

— Да-да, великолепное зрелище, — перебила его Калья. — Мы непременно осмотрим его самым подробным образом, как только у нас будет время. А сейчас нельзя ли получить у вас комнату?

— И еще — мы умираем от голода, — добавил Конан, пытаясь таким образом заткнуть фонтан красноречия хозяина.

— Вы получите мою самую лучшую комнату, — проникновенно заверил их хозяин. — А пока, пожалуйста, располагайтесь, чувствуйте себя как дома, я пришлю слугу, который исполнит все ваши желания. — И он умчался навстречу следующему гостю.

Путники сели и огляделись по сторонам. За соседними столиками располагались в основном мужчины, причем весьма сомнительной наружности. В Нахмете сходились три дороги, и многие присутствующие в общем зале были, судя по их виду и запаху, исходящему от них, караванщиками.

— Наконец-то, — сказал Конан, — нормальные физиономии. А то я уже устал от этих приличных якобы людей.

— Да, — ответила Калья, — здесь мы, возможно, услышим что-нибудь интересное.

Они поели, и хозяин провел их в <лучшую комнату>, которая оказалась такой же убогой, как и другие. Она была маленькой и тесной, но Конану и Калье приходилось ночевать в гораздо худших условиях. По крайней мере в ней было большое окно, и им не грозила духота.

— Комната подходит, — сказал Конан. — А теперь ответь—ка мне, любезный хозяин, пожелай мы, например, продать кое-какие вещички, куда бы с ними сунуться, но так, чтобы нам не задавали лишних вопросов?

С понимающей улыбкой хозяин закивал, потом высунул голову за дверь и посмотрел в обе стороны, закрыл дверь и тихо заговорил:

— Если ваши вещи маленького размера, то я бы сам с удовольствием на них взглянул. Конечно, зачем вам морочить себе голову всякими утомительными формальностями, получением патента, уплатой налога и тому подобным. Так я могу их увидеть?

— Вообще-то у нас их с собой нет, — сказала Калья. — Вы же понимаете, что в делах необходима осторожность. И потом, товар наш объемист, я бы даже сказала — весьма, так что тот, кто его купит, должен располагать местом, достаточным для его хранения, вы понимаете меня?

— Гм, да-да, понимаю. Сам я не имею возможности приобретать подобные вещи, но в Ашабале, следующем городе вниз по течению, живет купец Ра—Харахте. Он стигиец, это и по имени понятно. Так вот он относится к торговле безо всяких там глупых предрассудков.

— Сколько отсюда до Ашабала? — спросил Конан.

— Да это совсем рядом, прогуляетесь утречком по дороге вдоль реки, как раз и придете. Я вас попрошу только об одном, если вы с ним договоритесь, не забудьте упомянуть, что это я посоветовал вам обратиться к нему.

— Идет, — Калья кивнула.

— Желаю вам приятных сновидений. — И, несколько раз поклонившись, хозяин таверны вышел, мягко прикрыв за собою дверь.

— Не ожидал я, что нам так быстро повезет. — Конан повесил пояс с мечом на крюк.

Калья, поджав под себя ноги, села на кровать — тоненький матрас на веревочной сетке. Ее доспехи маленькой горкой высились на полу.

— Еще неизвестно, тот ли это человек, который нам нужен, — отозвалась Калья. — Он всего лишь один из многих скупщиков краденого в этой провинции. Но, похоже, и впрямь начало многообещающее. Тахарка со своими дружками не видел нас уже давно. Скорее всего, они думают, что мы потеряли их, и чувствуют себя совершенно спокойно.

— Потерять-то мы их действительно потеряли, но скоро это исправим. — Конан сел рядом с Кальей, потом упал на спину и потянулся. — Никогда бы не подумал, что путешествие по реке может быть столь утомительным.

— Ну и насколько же сильно ты утомлен? — спросила Калья. Жажда мести перестала мерцать в ее глазах, уступив место чему-то иному.

— Утомлен, но не слишком… — И Конан притянул девушку к себе.

На следующий день Конан и Калья стояли перед длинным складским помещением в двух шагах от ашабалской пристани. Перед дверью сидел громадного роста чернокожий в белой набедренной повязке и белом тюрбане. Он сидел на низенькой скамеечке, опираясь о стену, рядом с ним лежала короткая дубинка с железными шипами. Увидев, что они направляются к дверям, чернокожий страж встал и посмотрел с подозрением.

— Мы ищем человека по имени Ра-Харахте, — сказал Конан. — Он здесь?

— Он мой хозяин, — высокомерно процедил страж. — А вам-то что?

— А вот это мы скажем ему самому. — Калья нахмурилась.

— Мой хозяин — человек состоятельный, ему не о чем говорить с голодранцами, — презрительно бросил чернокожий гигант.

Конан, не говоря ни слова, заехал ему кулаком в челюсть. От мощного удара страж врезался в стену, сполз по ней вниз и упал поперек входа. Из уголка рта на пыльную землю тоненькой струйкой текла кровь.

Они перешагнули через неподвижное тело и вошли в сумрачную прохладу склада. Нарядно одетый человек в черном шелковом тюрбане, с холеным порочным лицом, перекладывал в углу какие-то тюки. Из-за пояса у него торчала усыпанная драгоценными камнями рукоятка кинжала.

— А ведь сколько раз я предупреждал этого черномазого олуха, что надо вести себя поскромнее, иначе когда-нибудь доиграется. И оказался, как всегда, прав.

— Ты Ра-Харахте? — спросил Конан.

— Он самый. А вы кто? — Судя по всему, стигиец не склонен был терять время на предварительные любезности, столь свойственные южанам, а предпочитал перейти сразу к делу.

— Конан из Киммерии и Калья из Аквилонии, — ответил Конан.

— Далековато от дома вы забрались. Чем могу служить?

Они огляделись по сторонам. Вокруг лежали рулоны драгоценных шелков, стояли бочки с вином, громоздилась золотая и серебряная утварь.

— Мы ищем работу, — сказал Калья.

— А у меня ее нет, — ответил стигиец. — Почему вы пришли именно ко мне?

— Мы ищем опасную работу, которая бы хорошо оплачивалась, — сказал Конан, решив не ходить кругами — Мы оба хорошо владеем оружием и не слишком жалуем власти. Нам сказали, вы можете что-нибудь посоветовать.

— Вам сказали неправильно, — отрезал Ра-Харахте. — Я законопослушный верноподданный своего короля.

— Просим извинить нас за беспокойство, — Калья повернулась к выходу, — по-видимому, мы что-то не так поняли.

— Не спешите покидать наш чудный город, — проговорил стигиец. — Останьтесь на денек, сходите в наш замечательный храм, посвященный богу Ветров Ашару. У него самый большой купол во всем Шеме. Помолитесь ему, чтобы он надоумил вас и помог вам. А если вы, например, захотите посидеть вечером в Таверне Четырех Ветров, может случиться так, что к вам подойдут люди и предложат вам работу, которую вы ищете. Наш бог Ашар милостив.

— Мы с радостью вверим ему наши судьбы, — сказала Калья. — Пойдем, Конан, сходим в храм Ашара, бога Ветров.

Они вышли на яркий свет солнца и подобрали свои мешки.

— Может, мы на верном пути, — с надеждой в голосе проговорил Конан.

Ближе к вечеру они явились в Таверну Четырех Ветров и долго сидели там за вином. Однако так к нему и не притронулись.

Над городом сгущались сумерки. Последние лучи солнца золотили купол храма Ашара. Они заходили туда днем. Калья даже бросила несколько монет в медный сосуд при входе и поставила ароматическую свечку перед позолоченным изображением грациозного и прекрасного бога Ашара.

Когда Конан стал поддразнивать Калью за столь подозрительную набожность, та пожала плечами:

— Задобрить местных богов нам не помешает.

А сейчас она прикоснулась к руке Конана:

— Смотри, кто бы это мог быть?

Приближались двое. Один — высокий, хорошо сложенный стигиец. Другой — южанин. Конан было встрепенулся, но сразу понял, что это не Тахарка. Волосы этого южанина были заплетены в множество мелких косичек, а на щеках, лбу и подбородке отчетливо виднелись параллельные шрамы. Южанин и стигиец подошли к столику и, не дожидаясь приглашения, сели.

— Мы слышали, будто вы похвалялись своей лихостью, — без всяких околичностей обратился к ним стигиец.

— Ничего мы не хвалились, — ответил Конан, — просто мы уже давно зарабатываем себе на жизнь мечами.

— Так уж вышло, что нам пришлось покинуть северные земли, — добавила Калья, — а эта страна на удивление тиха и спокойна. Нам говорили, что такие, как мы, сумели здесь неплохо устроиться.

Южанин осклабился:

— Была ли когда-нибудь на нашей великой реке девка-пират?

— Зато ее никто не заподозрит! — возразил стигиец. — Это большое преимущество.

— Вы не пожалеете, — вмешался Конан, — приняв нас в свою компанию. Мы умеем обращаться с мечами и не бросаем товарищей в беде.

— Думаю, у вас будет возможность показать себя, — заявил стигиец. — Хорошие воины, которые не слишком щепетильны в способах добывания денег, нам всегда пригодятся. А здорово ты уложил этого дурня, который сторожит склад Ра-Харахте. Поделом ему! — Стигиец расхохотался, и Конан с изумлением заметил у него во рту два золотых зуба. — Черный очухался лишь два часа спустя и вряд ли сможет в ближайшие дни есть что-нибудь, кроме жидкой каши.

— А кто у вас верховодит? — спросил Конан.

Стигиец пригнулся к столу и сказал едва ли не шепотом:

— Наш предводитель — человек из Кешана по имени Тахарка.

Конан и бровью не повел, лицо Кальи тоже осталось невозмутимым, только пальцы ее инстинктивно сжали руку Конана.

— Соображает он в нашем ремесле? — поинтересовался Конан.

— Ему просто нет равных! — восторженно провозгласил южанин. — Он сам разрабатывает все налеты, и при этом ни один человек не знает — кто мы и где находится наше укрытие. У кешанца ума палата, и мы, его люди, живем припеваючи.

— Здесь слишком людно. — Стигиец оглянулся. — Пошли к нашей лодке. Она привязана у южной пристани. Там мы можем спокойно выпить и поговорить, не опасаясь, что нас кто-нибудь услышит.

Все четверо спустились к реке. Легкая лодка, сплетенная из тростника, была очень валкой. Конан пошатнулся, садясь в нее. У него промелькнула мысль, что если это ловушка, то ему придется несладко в этой шаткой скорлупке. Он к такому не привык, а у их новых знакомых, можно не сомневаться, за спиной солидный опыт.

Южанин рассмеялся:

— Ты, как я посмотрю, сухопутная крыса. Придется тебе многому научиться, раз уж ты с нами.

— Давайте-ка лучше выпьем. — Стигиец снял крышку с большой плетеной корзины и достал бурдюк с вином. Он пустил его по кругу и, когда все выпили, принялся рассказывать: — Удобнее всего действовать маленькими группками по четыре-шесть человек. Такие группки привлекают меньше внимания. Сначала мы приглядываем подходящее судно, узнаем, куда оно направляется, какой груз везет, какие на борту пассажиры и прочее. Если нас все устраивает, мы садимся, как обыкновенные пассажиры, но всегда по отдельности. В крайнем случае по двое. Иногда приходится лететь как угорелому по берегу до следующего городка, чтобы ни в коем случае не вызвать у капитана подозрений.

Бурдюк опять пошел по кругу. Конан спросил:

— А вдруг на судне окажется вооруженных людей больше, чем вы думали? Я видел барки, на которых многие пассажиры были с мечами.

— Тогда мы просто ждем следующего порта, где нас поджидают наши сотоварищи. У нас разработаны специальные сигналы, по которым мы узнаем друг друга. Если мы подадим знак, что нам нужны еще люди, тогда они поднимутся на борт.

— Здорово у вас все предусмотрено, — сказала Калья. — Ну, а дальше? Как же вы управляетесь с пассажирами?

— Проще всего убивать их спящими, — откровенно ответил стигиец. — Когда мы доплываем до заранее оговоренного места, мы ждем, пока они не бросят якорь или не пристанут к какому-нибудь острову.

— Сами понимаете, свидетелей оставлять нельзя, — вступил в разговор южанин. — Наш предводитель на этом настаивает. Убейте, вспорите им животы, груз к ногам, чтобы не всплыли, и за борт. — Южанин выразительно махнул рукой.

— А где это оговоренное место? — спросил Конан.

— А оно меняется каждую неделю. Время от времени со мной связывается посыльный, он-то и сообщает мне, где оно. Мы стараемся захватить судно как можно ближе к этому месту, подаем соответствующий сигнал, с берега к нам подходят на маленьких лодочках и забирают груз.

— А если судно не останавливается вблизи нужного места? — спросил Конан.

— Изредка приходится начинать и в дневное время, или вечером, когда они еще не спят. Вот почему нам всегда нужны опытные воины вроде вас. Если мы все будем с мечами, на нас непременно обратят внимание, но такие два чужестранца с севера… — Он пожал плечами. — Все знают, что северяне без оружия не ходят. Значит, никто ничего дурного и не подумает. — Он заметно воодушевился. — Представьте себе, что мы выбрали подходящее судно. Обычно там бывает не больше трех-четырех человек, способных оказать серьезное сопротивление. У них могут оказаться кинжалы или дубинки. Наши речники любят хорошую драку, хотя среди них редко попадаются люди, толком умеющие владеть мечом. В таком случае вы располагаетесь поблизости от них и по моему сигналу убиваете их, пока они не разобрались, что к чему.

— А когда с опасными людьми будет покончено, — продолжил его мысль южанин, — с остальными пассажирами справиться уже легко. Обычно они бухаются на колени и умоляют о пощаде. Тогда их можно резать, как овец.

— Это не по-мужски, — угрюмо буркнул Конан.

Речные пираты подумали, что это он о пассажирках, и согласно закивали.

— Отлично все придумано! — воскликнула Калья, делая вид, что слегка захмелела. — Нас утомила законопослушная жизнь. Что скажешь, Конан?

— Дело верное, все продумано. Клянусь Кромом, те, кто не способен постоять за себя и за свое имущество, вообще не имеют права владеть чем бы то ни было!

— Включая свою собственную жизнь, — добавила Калья. Затем с наигранным безразличием она спросила: — И когда же мы увидим вашего замечательного предводителя?

— Возможно, очень скоро. Он иногда присутствует во время захвата судна. — Стигиец поднял бурдюк с вином в шутливом приветствии: — Добро пожаловать в наше братство!

Глава 14

Тахарка сидел на веранде своей виллы и созерцал идиллическую картину. Внизу широко растекся Стикс, по нему сновали лодки, степенно проплывали суда. Тахарка смотрел на них и думал, что, если он захочет, ему будет принадлежать все. Как если бы птицы и звери сами являлись к нему ощипанные, выпотрошенные и насаженные на вертел.

Он упивался сознанием того, что, в отличие от людей там, внизу, реальность жизни не была для него тайной за семью печатями. Он узнал, под этой безмятежной гладью на самом деле скрываются кровь и смерть. Раб принес и поставил рядом с ним поднос с засахаренными фруктами. Тахарка бросил приглянувшийся ему кусочек в рот и раскусил белыми, крепкими зубами.

Эту старую, давно покинутую виллу у самого берега реки он обнаружил на одном из небольших островков. Кроме нее на островке были еще руины древнего храма — обычное для Стигии зрелище. Настолько древней была эта страна, что каждые полмили натыкаешься на развалины каких-то старых построек. Место ему понравилось. Он занял виллу, рабы привели ее в порядок. Если кто-то из проплывающих мимо и обратил внимание на новых обитателей острова, то подумал бы, скорее всего, что какой-то купец или знатный человек решил здесь поселиться. Во всяком случае, власти не интересовались новыми поселенцами.

Посмотрев вниз, Тахарка увидел Куулво, поднимающегося по длинной белой лестнице. Нижние ступени ее были темного цвета: во время поднятия Стикса их покрывала вода.

Куулво и в жару не расставался со своей гиперборейской одеждой. «Похоже, варвары вообще не в состоянии приспосабливаться к новым условиям», — подумал Тахарка, а вслух сказал:

— Ну, как дела, мой друг? — И жестом указал на груду подушек рядом с собой.

Гиперборей тяжело плюхнулся на подушки и стянул с головы шлем.

— Все отлично, хозяин. — Он отдувался от жары. — На этой неделе мы захватили шесть приличных посудин, товар уже сбыли. Кто бы подумал, что можно с легкостью заниматься пиратством в центре цивилизованного мира. В Офире хоть все было понятно: война, беззаконие, разгул бандитов всех мастей.

— Другие страны — другие возможности, — ответил Тахарка. — Здесь мы не берем рабов и не захватываем пленников, чтобы потом требовать за них выкуп. Страна настолько богата, что нам это, в сущности, и не нужно. Судов на реке не счесть, и когда время от времени какое-нибудь пропадает, никому до этого и дела нет. Большие расстояния, которые они проходят до места своего назначения, тоже облегчают нам задачу: когда еще кто-то там спохватится об исчезновении судна.

— Все это очень для нас удобно, — заметил Куулво. — Ведь на севере совершишь один—два рейда — и пожалуйста, королевские стражники тут как тут. А уж если пропадет караван — вся провинция встает на дыбы. Противно даже вспоминать.

— Ну вот, разве здесь не лучше? Разве эта страна не создана для парней вроде нас с тобой?

— Так-то оно так, — не очень уверенно отозвался Куулво. — Но здесь есть кое-то, что мне не по душе. Слишком уж все просто получается. Захватывать эти суда — все равно что работать на скотобойне. Не нужна ни тебе дерзость, ни быстрая сметка. Нет риска, никто не скачет за тобой по пятам. Пиратство на Стиксе не требует от человека никаких усилий.

Тахарка вздохнул:

— Твоя правда. Это даже скучно. Мне так же, как и тебе, не хватает жара схватки, яростной битвы. Но не беспокойся, я думаю, скоро власти спохватятся и начнут за нами охоту. Это неестественное спокойствие не может продолжаться до бесконечности. А власти здесь грозные.

— Грозные, но уж больно медлительные. — Куулво поморщился. — Пока они собираются, мы уже будем далеко отсюда. — Он взял кубок охлажденного вина, который ему поднесла полуобнаженная невольница. Черты прекрасного лица девушки указывали, что родом она из юго-западных пустынь. Отпив глоток, Куулво заговорил вновь: — Я все не могу забыть киммерийца и одноглазую. Интересно, что с ними сталось? Они причинили нам хлопот больше, чем все короли отсюда до самой Аквилонии вместе взятые.

Тахарка с неудовольствием поерзал на месте. На миг ему показалось, будто на солнце набежала туча.

— Ты знаешь, они потеряли наш след. Далеко отсюда, еще на севере Кофа. Они никогда нас не найдут. Может, их и на свете-то давно нет.

— Они живы, — послышался голос из раскрытой двери. Человек, появившийся следом, с таким же успехом мог быть выходцем с того света. — Одноглазая ведьма все еще ищет меня, я это чувствую. Тот, кто не умер однажды, не умрет никогда.

Аксандриас выглядел не многим лучше скелета, так он похудел. Мускулы, как веревки, проступали под пергаментной кожей, обтягивающей выпирающие кости. Голова его, покрытая тонкими редкими волосами, была и в самом деле похожа на череп. Бескровные губы судорожно кривились, обнажая длинные желтые зубы. А взгляд его так ужасен, что даже видавшие виды Тахарка и Куулво отвели глаза.

— Спокойнее, мой друг, спокойнее. — Голос Тахарки задрожал. — Даже если они и живы, даже если они найдут нас и явятся сюда, чего бояться нам, троим сильным мужчинам? Один воин и одна одноглазая с вороньим голосом. Зачем нам бояться этой швали? — Голос его теперь звучал неубедительно даже для его собственных ушей.

— Они придут сюда, — произнес Аксандриас замогильным тоном, — и придут скоро. — Он повернулся и, как слепой, вышел.

— Хозяин, — сказал Куулво, — по-моему, он окончательно свихнулся. Почему ты не убьешь его и не прекратишь его мучений?

— По правде сказать, мой друг, — доверительно проговорил Тахарка, — я вовсе не уверен, что могу убить его. Плоть его разрушается на глазах, но с каждым днем он становится все опаснее. Он теперь никогда не спит, и поймать его врасплох невозможно. Хоть он и выглядит точно ходячий труп, но он вдвое сильнее и проворнее, чем тогда, когда мы были в Кротоне. — Тахарка помолчал и подавленно продолжил: — А вчера, когда мы с ним шли по вилле, то наткнулись в коридоре на двух обнявшихся рабов. Почему-то это привело его в ужасную ярость, он выхватил из-за пояса нож и прикончил их так быстро, что я не успел и глазом моргнуть. Ты не представляешь себе — простым ножом он разрубил их обоих, можно сказать, пополам! Потом пришлось полдня отмывать пол и стены. — Он откинулся назад, отпил большой глоток вина. — Да, мой друг, я допустил ошибку, мне следовало убить его еще тогда, когда он только начал принимать проклятое снадобье жреца. Но что хуже всего, он жутко мне надоел. А ведь как он забавлял меня прежде! Теперь же он не может ни о чем думать, кроме своей одноглазой ведьмы. Мне иногда даже хочется, чтобы она появилась и они прикончили бы друг друга. Или мы прикончили бы победителя, пока он или она торжествовали бы победу.

— Вот еще морока на нашу голову, — Куулво вздохнул.

Тахарка наклонился к нему поближе.

— Послушай, а почему бы тебе не попробовать пристукнуть его? Я с радостью отдам тебе его долю.

— Уволь меня, хозяин, — ответил, не задумываясь, гиперборей. — Я придерживаюсь правила убивать только нормальных людей. Но это снадобье наверняка и так в ближайшие дни доведет его до могилы. Удивительно, что он вообще еще жив.

— Хотелось бы верить, — мрачно откликнулся Тахарка.

Куулво поднялся на ноги.

— Что ж, пора. Нынче ночью ожидается захват двух барок. Это, конечно, хорошо, но как бы нам не увлечься. Даже медлительные власти рано или поздно очнутся.

— Не думай об этом, — сказал Тахарка, потягиваясь. — Мы ведь здесь долго не пробудем. Месяц-другой — и только нас и видели. А то можно будет совсем умереть от скуки.

— Отлично, — откликнулся Куулво. — А куда мы двинемся?

— Можно будет спуститься вниз по Стиксу до устья, а оттуда в какой-нибудь бойкий порт. Например, в Мессантию. Или на Барахские острова. Это речное пиратство — приятное дело, но уж больно скучное. Говорят, на море веселее.

Куулво расплылся в широкой улыбке.

— Я думаю, это будет здорово! Настоящий бой — что может быть лучше! И настоящие противники вместо этих трусливых овец. Скорее бы податься туда.

Тахарка задумчиво смотрел вслед гиперборею, спускающемуся по ступенькам к реке, где его ждала узкая легкая лодочка. Да, жизнь на Стиксе спокойная и привольная, но он будет рад убраться отсюда. Что-то удручало его. Почему-то именно на этом чудном острове ему было особенно тошно. Сам не зная почему, он взглянул на развалины храма. Да, он будет рад убраться отсюда. И возможно, даже раньше, чем собирался.

Эта барка была больше, чем та, на которой Конан и Калья приплыли в Нахмет, и гораздо роскошнее. Каюты намного просторнее и убраны заметно пышнее. На ней плыли состоятельные граждане из города, лежащего далеко на востоке в нескольких неделях пути. Они отправились поклониться великим храмам Кеми. Путешествие паломников должно было продлиться в общей сложности год. Одним словом, они представляли собой идеальную поживу для пиратов. Грузовой отсек барки был занят главным образом принадлежащим пассажирам добром: богатыми нарядами и прочими вещами.

— Уже скоро, — сказала Калья.

Они расположились на носу барки среди канатов, якорей, заляпанных грязью, и клеток с кудахтающей и крякающей птицей, не ведающей о своей близкой кончине под ножом повара.

— Похоже, что так. — Конан сидел на палубе, скрестив ноги, и его громадный меч лежал у него на коленях. В руках он держал точильный камень, которым ритмично водил по острию клинка, сверкающего на солнце. Кожа у него и так всегда была обветренная, а палящие лучи южного солнца сожгли ее до такой черноты, что не многие признали бы в нем северянина.

Они сели на барку три дня назад, заплатив за проезд на палубе. Стигиец и темнокожий южанин были уже там: они нанялись на судно матросами, заранее позаботившись об освобождении рабочих мест: накануне они напоили, а потом прирезали двух членов команды.

Киммериец со своей спутницей были предоставлены самим себе. У обоих был облик иноземцев, особенно у Кальи, которая из-за жары отказалась от своего вечного плаща. Их это вполне устраивало. Пока еще никто с ними не заговаривал, и, судя по всему, никто их не узнал.

Они подняли глаза, когда между ними прошлепала пара босых ног. Это был стигиец. Он притворился, что не обращает на них никакого внимания. Делал вид, будто разыскивает что-то среди разбросанного на носу корабельного барахла.

— Сегодня ночью, — тихо проговорил он, — когда причалим. Дождитесь, пока они уснут. С севера придут две лодки. Как только увидите их, начинайте. Ты, Конан, возьмешь на себя капитана, ты, женщина, — помощника. Ну, а мы позаботимся о команде. — Не сказав больше ни слова, он ушел.

— Сегодня ночью, — выдохнула Калья. — Сегодня ночью мы покончим с ними.

— На этот раз они от нас не уйдут, — откликнулся Конан. Он поднял клинок и внимательно оглядел его со всех сторон. Решив, что лезвие еще недостаточно острое, опять принялся водить по нему точильным камнем.

Солнце клонилось к закату. Несколько часов назад они оставили позади один небольшой городок, а следующий был еще не скоро. На этом участке реки деревни встречались не так часто, как в других местах. На южном берегу пустыня почти подступала к Стиксу, на северном простирались обширные пастбища. Поселения отстояли друг от друга на несколько миль.

Пассажиры заканчивали ужинать, когда капитан приказал бросить якорь ярдах в десяти от северного берега.

— Узрите злосчастие, что принесла война, — высокопарно изрек жрец в одеждах храма, посвященного одному из местных богов, Бэсу. Он простер руку в сторону голого южного берега. — Когда-то это была процветающая провинция, с плодородной землей и тучными стадами, где в довольстве и достатке жило много людей. Но королю, который правил здесь в те давние времена, показалось этого мало, и он напал на своих соседей. Ему сопутствовала удача, и жителям провинции пришлась по душе легкая добыча, которую они захватили у соседних народов. Они перестали сеять и жать, их оросительные каналы засорялись и пересыхали, дамбы разрушались, плодородные земли зарастали сорняками. К тому времени, когда их король умер, награбленное ими добро иссякло, а земля их оскудела из-за долгих лет небрежения.

Пассажиры выслушали слова жреца в почтительном молчании.

— А мне так представляется, что эти люди славно пожили, пока ими правил король, — громко заявил Конан. — Совершать набеги на соседей намного веселее, чем всю жизнь гнуть спину на кучу бездельников-жрецов. — Он обглодал до конца ребро, которое держал в руках, и швырнул его в реку.

— Ты варвар и ничего не понимаешь! — возмутился жрец. Наверное, в первый раз в жизни ему кто-то возразил. — Вы, северяне, подобны диким зверям, которые поедают друг друга. Предназначение цивилизованного человека состоит в том, чтобы служить королю, поклоняться богам и почитать их слуг, жрецов.

— Тогда сохрани меня Кром от цивилизации, — бросил Конан. — Она лишает мужчин мужества.

— Как ты думаешь, — спросила Калья немного позже, — Тахарка будет в одной из этих лодок?

— Сомневаюсь, — ответил Конан. — Но кто-нибудь наверняка знает, где его найти, его и Аксандриаса. Не забудь, всех убивать нельзя. Кто-то должен остаться для допроса.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь храпом пассажиров. Конан ощутил толчок в плечо. Перед ним, приложив палец к губам, стоял стигиец. Он присел на корточки рядом с Конаном.

— Лодки на подходе. Займите свои места.

Конан и Калья встали, потягиваясь.

— А где твой друг-южанин? — спросил Конан, не заботясь о том, чтобы приглушить голос.

— Тихо ты! — прошипел стигиец. — Разбудишь! Он прямо под нами на главной палубе. Зачем он тебе?

Калья начала спускаться вниз по трапу, а Конан задал еще один вопрос:

— Какой сигнал ты подаешь лодкам, чтобы они подошли?

— Три раза поднимаю и опускаю фонарь, — ответил пират. — Да что это на тебя нашло?

— Ничего, — ответил Конан.

Он выхватил меч и нанес единственный удар. Тот рухнул на палубу, не издав ни звука.

Услышав придушенный возглас, Конан птицей слетел на главную палубу и увидел Калью, которая, вытирая клинок, стояла над неподвижным телом южанина. Конан прошел на корму, лавируя между спящими.

Капитан сидел у почти угасшего огня, разведенного в ящике с землей.

— Кто там? — спросил он тихо, чтобы не разбудить своих состоятельных пассажиров. — Мне послышался какой-то шум.

Конан взял фонарь, стоявший у ног капитана.

— Вам не о чем беспокоиться, — ответил он, перегнулся через леер и опустил фонарь почти до воды, потом выпрямился и поднял его, и так три раза подряд.

— Что это ты делаешь? — строго спросил капитан. — Ты пьян? Или сошел с ума?

— Не угадал. Просто сейчас сюда явятся пираты. Хочешь жить — сиди тихо.

— Какие пираты?! Нет, ты точно рехнулся!.. — Слова замерли у него на губах, когда он вдруг увидел над фальшбортом чью-то отвратительную физиономию.

— Живых не осталось? — поинтересовался новоприбывший.

— Все в порядке, влезайте, — ответил ему Конан.

Глаза капитана полезли на лоб, когда через борт вскарабкалось с полдюжины бандитов. В это время причалила вторая лодка.

— Сэт! — воскликнул вдруг один из пиратов. — Да они живы! Они просто спят!

Люди на палубе зашевелились, ничего не понимая спросонья.

С леденящим кровь боевым кличем набросился Конан на пиратов. В доли секунды он отрубил одному руку с кинжалом и снес голову другому. Он обернулся и увидел Калью, пронзившую насквозь какого-то здоровенного бандита. В этот момент начали перелезать через борт и люди из второй лодки.

С боевым кличем Конан устремился на них и успел прикончить двоих, еще не успевших перелезть через борт. Калья вступила в схватку с человеком, который, судя по всему, знал, как обращаться с мечом. Один из бандитов поскользнулся в луже крови и упал на палубу. В тот же миг нога Конана переломила ему шею. Но вот через борт перемахнула знакомая фигура.

— Ну, наконец кто-то решил дать нам отпор! — прогремел голос с сильным гиперборейским акцентом.

Держа в правой руке плащ, Куулво замер, озираясь по сторонам. Два испуганных матроса метнулись мимо него. Почти не глядя, гиперборей взмахнул пару раз мечом, будто отмахиваясь от докучливых насекомых. Смертельно раненные матросы с воем покатились по палубе.

В этот момент серые глаза гиперборея остановились на обнаженной спине Кальи, продолжавшей бой со своим умелым противником. Куулво шагнул вперед, намереваясь пронзить ничего не подозревающую девушку мечом. Но Конан мгновенно отбил его удар. Куулво, быстрый как кошка, молниеносно повернулся в сторону новой угрозы.

— Киммериец! Ты жив! — прорычал он. — Отлично! Теперь я убью тебя!

На барке царил хаос. Матросы и пассажиры метались как угорелые, не в силах понять, что тут происходит. Они скользили и падали на мокрые от крови доски палубы. Другие в свою очередь спотыкались об упавших и тоже падали. Кто посмелее, вытащили свои нарядные кинжалы и бестолково размахивали ими вокруг себя. А более сообразительные попрыгали в воду и устремились к берегу вплавь.

— Не ты мне нужен, гиперборейский пес, — презрительно бросил Конан. — Мне нужен твой хозяин и еще мерзкая змея Аксандриас. Где они? — Конан глядел на гиперборея с лютой ненавистью. Над головой он держал обеими руками меч.

— Ты скоро увидишь их. Я сам отвезу им твою голову и голову одноглазой. Кстати, как зовут тебя, мальчик?

— Я Конан из Киммерии, воин.

— Я Куулво из Гипербореи, воин. Почему ты преследуешь моего хозяина?

— Он убил моих друзей. — Конан зорко следил за всеми движениями гиперборея.

— Мой хозяин — великий человек, но он не понимает северян.

И Куулво коршуном налетел на Конана. Его первый, быстрый, словно молния, удар обрушился сбоку. Конан, хоть и был готов к атаке, с трудом успел отбить его. Он рубанул сплеча, метя Куулво в шею, но тот отступил на шаг и парировал удар мечом. Они продолжали обмениваться короткими, расчетливыми ударами, обычными для близкого боя. Оба, несмотря на большой рост, были легки и подвижны и орудовали тяжеленными мечами с такой же легкостью, с какой мальчики фехтуют прутиками.

На Конана случайно налетел какой-то пират, и юноша, мимоходом стукнув его в висок эфесом, подхватил падающее тело и бросил в гиперборея, лишив того возможности преимущества. Он высоко поднял меч, готовясь мощным ударом поразить Куулво, но меч лишь воткнулся в деревянную рею над его головой.

С торжествующим криком гиперборей обрушился на Конана всей своей тяжестью. Конан полетел кубарем и с силой врезался в фальшборт. Искры посыпались у него из глаз, но он вовремя очнулся и заметил, что ему прямо на голову опускается страшный палаш. Он мгновенно перекатился в сторону, и как раз вовремя: тяжелый клинок вонзился в дерево там, где только что была его голова. С проклятьями Куулво принялся освобождать застрявший меч. Тогда Конан схватил гиперборея за ноги и с усилием перекинул через борт. Раздался оглушительный всплеск.

Готовясь последовать за своим врагом, Конан крикнул через плечо:

— Калья, оставь одного в живых!

Он нырнул туда, где еще расходились круги от падения Куулво, а когда вынырнул, никого не увидел. Конан принялся вертеть головой во все стороны, но тут чья-то мощная рука схватила его сзади за шею. Конан попытался ударить Куулво кинжалом, но тот перехватил его руку и сжал, точно клещами. Задыхаясь, Конан протянул свободную руку и ухватился за шлем Куулво. Из последних сил он дернул шлем вверх, порвал подбородочный ремень и сорвал шлем с головы Куулво. Потом Конан вцепился Куулво в волосы, а ногами стал колотить его под водой. Гиперборей не выдержал и разжал свои железные руки. Но прежде Конану пришлось выпустить кинжал. Некоторое время они боролись, но ни тот ни другой не мог взять верх над противником. Илистое скользкое дно реки давало мало опоры. Улучив момент, Куулво обхватил Конана обеими руками, прижав его руки к бокам. Как Конан ни старался, он ничего не мог сделать. Гиперборей был самым сильным человеком из всех, кого ему приходилось встречать.

Если бы Куулво продолжал прижимать подбородок к груди, он, скорее всего, сумел бы сломать Конану спину. А если тот потерял бы сознание, гиперборей мог его без хлопот утопить. Но ему захотелось насладиться агонией побежденного. Он поднял голову, чтобы взглянуть на Конана. Но как только подбородок Куулво оторвался от груди, Конан вцепился зубами ему в горло. Он почувствовал хруст какого-то хряща, и в рот ему хлынула горячая кровь.

Куулво тщетно пытался оторвать от себя киммерийца. Конан схватил его за кисти рук и рванул назад. Оба скрылись под водой.

Через несколько минут Конан перелез через борт барки. Таким изнуренным Калья его еще никогда не видела: на него страшно было смотреть. Киммериец поискал глазами свой меч. Он так и остался торчать воткнутым в рею. Конан рывком вырвал его из дерева и сунул в ножны. Не обращая внимания на причитающих пассажиров и успокаивающих их офирцев, Конан подошел к Калье:

— Где у тебя живой?

Калья кивнула головой в сторону связанного бандита:

— Не желает разговаривать.

В волосах Конана запутались водоросли. Он был весь измазан речным илом. Из ссадин и царапин сочилась кровь, расплываясь по мокрой коже. Глаза его горели диким огнем. Он был похож на демона, вынырнувшего со дна Стикса. Конан схватил пленника за одежду и рывком приподнял. Тот с ужасом смотрел на киммерийца.

— Слушай, речная крыса! Я только что перегрыз горло твоему командиру, и с тобой будет то же самое, если ты немедленно не ответишь мне, где скрывается Тахарка!

Дрожа от страха, бандит принялся выкладывать все, что он знал. Он подробнейшим образом описал местонахождение острова и всех его обитателей. Когда уже нечего было больше сказать, Конан повернулся к капитану:

— Он ваш. А мы уходим, чтобы уничтожить его хозяина. Пошли, Калья. — Когда они перелезли через борт и спустились в одну из пиратских лодок, Конан обернулся и с презрением посмотрел на пассажиров. — Ни разу не встречал таких трусливых слюнтяев, как вы! Пеняйте на себя, если на вас опять нападут бандиты. Поделом вам будет!

Пораженные пассажиры молча смотрели вслед удаляющейся лодке.

Глава 15

Тахарка был озабочен. Окончательно вывел его из равновесия сегодняшний рассказ случайно забредшего к ним торговца. Речь шла об острове, на котором поселился Тахарка. И вот сегодня он узнал, что остров уже много веков пользуется дурной славой, поэтому на нем никто и не живет. Оказывается, многие люди, привлеченные красотой и удобным расположением острова, строили здесь свои дома. Последний, кто это сделал, был богатый купец. Ему-то и принадлежала вилла, занятая теперь Тахаркой. Однако все покидали остров через короткое время. Некоторые кончали жизнь самоубийством. Люди говорили, что все несчастия проистекают из-за храма, руины которого видны на холме. В этой стране сотен богов никто уже не мог вспомнить, кому именно посвящен этот разрушенный храм.

Тахарка решил немедленно сворачивать все дела на реке и убираться подобру-поздорову с острова. Приказ укладывать вещи уже был отдан. Такой срочный отъезд означал, конечно, что часть награбленного придется бросить; оно было либо запрятано на самом острове, либо хранилось в разных, часто далеко отстоящих друг от друга складах. Но подобные мелочи никогда не волновали Тахарку, а сейчас менее всего. Нечего жалеть это барахло — он, если захочет, добудет себе еще больше и еще лучше. Теперь он ожидал только своего верного помощника Куулво. И куда он запропастился? Ему уже давно следовало вернуться. Услышав звук шагов, он обернулся и нахмурился.

— Все без толку, — сказал Аксандриас. — Можем попытаться опять убежать, но они снова найдут нас.

Сначала Тахарка даже не понял, о чем говорит аквилонец.

— Найдут нас? — переспросил он. — Ах, ты имеешь в виду одноглазую с ее другом-варваром. Ты решил, что мы уезжаем из-за них? — Тахарка вышел из себя, поняв, что Аксандриас вновь талдычит о своем.

— Да, они найдут нас! — вскричал тот. — Она преследует меня во сне и наяву! Я ослепил ее и убил уже тысячу раз, но она все равно возвращается!

Тахарка покачал головой. Вне всякого сомнения, аквилонец окончательно потерял рассудок. И почему он не убил его еще тогда?..

— Ты ошибаешься, мой друг, — начал он. — А теперь иди и…

— Нет, он не ошибается, — произнес женский голос у него за спиной. Тахарка резко обернулся, одновременно выхватывая меч из ножен.

— Вот видишь! — придя в жуткий экстаз, выкрикнул Аксандриас. — Я же говорил! Она пришла за мной, моя маленькая одноглазая возлюбленная! Иди сюда, дитя, дай мне завершить то, что я начал столько лет назад.

Калья вошла в большую комнату. За ней, словно гигантская тень, следовал киммериец. Тахарка быстро оглянулся, запоминая точное расположение окон и дверей, стойки с оружием, канделябров, кресел и столов. В такой момент ему не хотелось никаких неожиданностей.

Вид аквилонца поразил Калью. Когда она видела его последний раз, он был настоящим красавцем, таким же, как тогда, когда она увидела его впервые. И этот неотразимый мужчина превратился за несколько месяцев в ходячий скелет!.. Калья чуть было не пропустила первой атаки Аксандриаса.

Аквилонец был быстр, как молния. Расстояние, разделяющее их, он преодолел одним прыжком. Его клинок мелькал, будто язык кобры. Она отразила его удар, потом, отступая, еще один. Под таким натиском ей приходилось отступать быстро, но она делала это с умом, описывая по комнате широкий круг и внимательно следя за Аксандриасом: не допустит ли тот какой промах. У него был истощенный вид, но удары он наносил точные и сильные.

«Как у него это получается? — промелькнуло в голове у Кальи, но вскоре ей уже стало не до размышлений — бой с Аксандриасом отнимал у нее все силы.

— Ты кто, варвар? — спросил Тахарка. — И почему ты преследуешь меня по всему свету? — Его манера держать меч сказала Конану, что перед ним искушенный, видавший виды боец.

— Я Конан из Киммерии, воин. Ты со своей бандой убил моих друзей. — Конан разговаривал с Тахаркой, не обращая внимания на яростное сражение, кипевшее между Кальей и так странно изменившимся Аксандриасом. Ведь он обещал Калье не вмешиваться ни при каких обстоятельствах. — Хозяина дома звали Халга. В дверном косяке остался меч, которым он убил жену и дочь, чтобы они не достались вам. У нас в Киммерии такой вот меч в косяке означает: <Отомсти за нас>. Но я бы отомстил в любом случае. Хоть они были и не из моего клана, я был их гостем и жил под их крышей. И покоя мне не будет, пока не отомщу за них.

— Ты, наверное, шутишь! — Тахарка был уверен, что Конан скрывает другую, более весомую причину. — Кто станет тратить столько времени и сил, чтобы отомстить за смерть каких-то никому не известных варваров!

— Твой гиперборейский пес был совершенно прав. Ты не понимаешь северян. Куулво негодяй, но он был мужчиной. И те, кого ты убил, не были безымянными. Их имена запечатлены в сказаниях и хранятся здесь. — Конан указал себе на грудь. — Их души взывают о мщении, и они будут отомщены!

Оба одновременно бросились друг на друга. Искры посыпались во все стороны от первого же обмена ударами. Конан удивился: Куулво был силен, но Тахарка оказался еще сильнее. Они перемещались по комнате, то атакуя, то отступая, но и тот и другой старались не приближаться слишком близко к другой паре.

Калья сражалась с упоением, почти в экстазе, ей казалось, что настал критический момент — высший миг всей ее жизни. Аксандриас дышал тяжело, со свистом, его необыкновенная,нечеловеческая скорость немного снизилась. Она сделала выпад, целясь ему в грудь, а когда он не слишком удачно парировал удар, сумела ранить его в живот. Аксандриас продолжал бой, словно ничего не случилось.

Теперь она уже не сомневалась, что Аксандриас принимает снадобье, которое так усиливало смелость гладиаторов в Кротоне. Без сомнения, оно же, даруя неправдоподобную силу и ловкость, разрушило его здоровье. Ее это даже устраивало. Ей хотелось колоть, резать и рубить его как можно дольше. Не успела она подумать об этом, как ей удалось ранить его в шею. Аксандриас опять не обратил на рану никакого внимания. Но когда и его выпад достиг цели и Калья была, хоть и не сильно, ранена в бедро, она тоже ничего не заметила и располосовала аквилонцу правую руку от локтя до ладони.

Аксандриас отступил на шаг. Калья почувствовала, что еще немного — и победа будет за ней. Его зелье быстро теряло действенность. Меч Кальи замелькал в воздухе с новой силой. Она будто плела вокруг Аксандриаса паутину из сверкающих стальных кружев, и ему все труднее было блокировать ее удары. И тут она сделала полный выпад. Учителя фехтования предупреждали, что подобный удар можно наносить только в случае крайней необходимости, он оставлял нападающего уязвимым для любого удара. Но Калья прекрасно все рассчитала: острие меча вонзилось Аксандриасу прямо в глаз, пробило мозг, истончившуюся кость черепа и на целый фут вышло с другой стороны головы.

Аксандриас повалился на пол. Калья стояла над неподвижным телом, глядя на него в каком-то недоумении. Потом лицо ее прояснилось. Она издала победный ликующий вопль.

Тахарка не верил свои глазам: этот молодой киммериец, почти мальчик, был сильнее его. Ни разу еще ему не приходилось встречать равного по силе противника. Ни разу не было у него повода сомневаться в своем превосходстве над другими людьми. А этот юный варвар был сильнее, быстрее и даже искуснее. Излишняя щепетильность не была свойственна Тахарке. Он решил бежать. Умело маневрируя, он отступил к креслу, на которое была наброшена дорогая ткань. Молниеносным движением сорвав ткань, швырнул ее в лицо Конану. Конан инстинктивно поднял руку, и Тахарка, пользуясь секундной заминкой, метнулся к двери.

Конан отбросил в сторону ткань и увидел, что Тахарка выхватил из стойки с оружием дротик и с силой метнул ему в грудь. Отбивать дротик мечом уже не было времени, и Конан легко уклонился. Он уже готов был ринуться следом за убегающим Тахаркой, но его остановил крик боли за спиной. Конан с ужасом обернулся, уже догадываясь, что случилось.

Длинный острый конец дротика воткнулся Калье в бок, прошел насквозь, разорвал внутренности и вышел с другой стороны. Девушка схватилась за древко обеими руками. Лицо ее выражало муку. Конан подхватил ее и осторожно опустил на пол.

— О, Калья! Неужели и ты оставишь меня?

Она посмотрела на свою рану, перевела глаза на труп Аксандриаса, потом слабо улыбнулась Конану. Ее лицо было белым как полотно.

— Не грусти, Конан, все к лучшему. Аксандриас мертв. Мне больше незачем жить. — Ее лицо побелело еще сильнее. — Но я хочу сказать тебе вот что. С самого детства я ненавидела мужчин. Сейчас я рада, что не ушла из жизни, не полюбив одного из них. — Она протянула руку и погладила юношу по щеке. — А теперь, любовь моя, иди и убей для меня этого паршивого пса. — Ее рука упала, по телу пробежала судорога.

Конан бережно завернул ее тело в драгоценную ткань. Потом он взял меч и отправился на поиски Тахарки.

Кешанец рвал и метал: у маленького причала не было ни одного судна! Эта сумасшедшая со своим киммерийцем отвязали и пустили по течению не только все его лодки, но и свою тоже. Тахарке оставалось одно — он начал взбираться на холм, к развалинам древнего храма. Сгущался туман. В тусклом свете луны замшелые камни выглядели странно и жутковато. Гранитные плоскости отливали серебром. И Тахарка решил, что это особая игра света. Да, конечно, что же это еще может быть? Тахарка даже и думать ни о чем больше не хотел: это всего лишь игра света.

Верхняя часть храма лежала в руинах, но в том, что осталось от стены, Тахарка увидел дверь. В темноту, куда-то вниз, уходили ступени, и он решил попытать счастья: спрятаться там, чтобы застать Конана врасплох. Держа меч в правой руке, кешанец начал на ощупь спускаться по лестнице.

Конан увидел, как Тахарка поднимался на холм. Сам он оказался там на несколько минут позже. Его острый слух уловил осторожные удаляющиеся шаги, и он безошибочно догадался, куда скрылся враг.

Нелепая и неожиданная смерть Кальи ошеломила Конана и притупила его чувства. Но руины древнего храма почему-то повергли его в трепет. Смятение охватило киммерийца. Но он знал, что не покинет острова, не обагрив кровью Тахарки свой меч. Что-то необъяснимо знакомое и гнетущее чудилось ему в каменной кладке стен. Секунду помедлив, Конан, держа меч наготове, двинулся вслед за Тахаркой по ступенькам, уходящим во мрак.

Спустя короткое время Конан понял, что внизу, куда он спускается, не так уж и темно. Казалось, что сами камни излучают странное слабое свечение, достаточное для того, чтобы различить окружающее. Конану казалось, что стены длинного коридора, в котором он очутился, покрыты барельефами каких-то диковинных существ. Он всмотрелся, но так ничего и не понял, хотя осталось ощущение чего-то чуждого, враждебного и в то же время смутно знакомого.

Конан резко потряс головой, пытаясь сбросить чары. Некогда глазеть на стены. У него есть единственная и четкая цель — убить Тахарку. И он не уйдет, пока не сделает этого. Коридор, по которому Конан шел, казался ему бесконечно длинным, боковых ходов заметно не было. Он все шел и шел. Ему казалось, что остров давно уже должен был кончиться. Но некогда было ломать голову над подобными загадками.

Впереди возник зеленоватый свет. Конан уже видел такой однажды. Какой там свет — зеленый или не зеленый — волновало его мало. Главное, чтобы он помог ему вовремя увидеть врага. Потом Конану стало мерещиться, что он слышит отдаленный шум моря: будто волны мерно бьют о крутой берег. Наконец он дошел до источника света — высокого, стрельчатого дверного проема. Переступив порог, Конан буквально ахнул от изумления.

Помещение, в котором он очутился, было столь велико, что, несмотря на яркое пламя посередине, потолок и стены едва угадывались где-то вдали. Перед ним простирался бесконечный ряд колонн, точная копия тех, со змеиными головами, что он видел в кротонском храме. Только эти колонны были в десять раз больше тех, тоже огромных.

В центре зала в углублении горел огонь. Вокруг огня стояли три человека. Дальше он разглядел множество людей в черном, произносящих нараспев какие-то слова — именно это и показалось ему издали шумом прибоя. Конан подошел ближе к огню. Два человека были в черных одеяниях. Причем один из них — тот самый жрец из Кротона, а другой — великий маг Гураппа из Леукты, который показал Конану волшебное зеркало. Но киммерийца интересовал только тот, кто стоял между ними. На лице кешанца, в правой руке держащего меч, отражалась странная смесь ужаса и триумфа. Чуть в стороне, на маленьком возвышении, находился третий жрец. Конан сначала не обратил на него внимания. Дождавшись, когда Конан подойдет поближе, третий жрец произнес глубоким рокочущим голосом:

— Претенденты собрались. Можно начинать.

Конан проигнорировал это загадочное заявление.

— Я пришел сюда, чтобы убить вот того человека. А вы лучше не вмешивайтесь.

— Помедли! — Жрец простер свою костлявую руку, и Конан остановился, будто налетел на стену. Он просто кипел от злости: когда же наконец ему перестанут мешать?!

Жрец продолжил торжественным речитативом:

— Ритуал не должен быть нарушен. Лишь один из вас может остаться в живых. Множество богов будет наблюдать за вашей битвой. Ее исход и определит, вернутся на землю Древнейшие или же останутся те боги, что правят сейчас. Ни один из вас не владеет великой силой магии. Поэтому судьба мира зависит от вашего поединка.

— Очень хорошо, — вклинился Конан в размеренную речь жреца, — давно пора приступать. — Он рванулся вперед, но тщетно. Невидимая стена стояла перед ним незыблемо. Словно и не заметив, что его перебили, жрец неторопливо продолжил:

— Кандидат Древнейших — Тахарка из Кешана. Если он одержит победу, Древнейшие вернутся. Тогда настанет эра истинно злых начал. — Сквозь нарочитую бесстрастность в голосе жреца проглянуло почти неприличное ликование. — Если победы добьется Конан из Киммерии, мы уйдем в тень еще на пятьдесят поколений.

Другой жрец, маг Гураппа из труппы бродячих актеров, прервал свое молчание:

— Вы двое, разумеется, лишь орудия, избранные богами. Ваша битва — лишь земное отражение вселенской битвы богов-иейолинов за верховную власть. Некая ирония заключается в том, что избранники судьбы на этот раз не короли, не императоры, не великие чародеи, а всего-навсего примитивные дикари. Похоже, и у богов есть своеобразное чувство юмора.

Конана раздражала эта заминка. Он хотел только одного — начать бой с Тахаркой. А тут эти жрецы со своей непонятной дребеденью о мировом владычестве! Только тянут время! Конан видел, что и Тахарку они удерживают тем же необъяснимым образом, что и его.

Распевное бормотание массы людей, которое показалось Конану рокотом морских волн, изменило свой ритм и теперь звучало словно раскаты грома.

— Пусть битва начнется! — провозгласил жрец, стоящий на возвышении.

Невидимые путы спали с Конана, и в тот же миг он бросился на Тахарку. Тот не уступил ему в стремительности атаки.

— Ты убил моих друзей! — вскричал Конан. — Ты убил мою подругу! Смерть тебе, Тахарка!

Неистовая ярость киммерийца странным образом контрастировала с мрачным хладнокровием Тахарки, который без особого труда блокировал все удары Конана, поджидая удобного момента для ответного удара.

— Твои друзья… для меня… ничто… мальчик, — с паузами отвечал Тахарка, продолжая энергично работать мечом. — А что до твоей подруги, это просто несчастный случай. Если бы ты не пригнулся, дротик попал бы в тебя, а не в нее. И она бы не умерла. — Ему показалось, что Конан наконец открылся, но юный варвар, обладая звериной реакцией, сумел избежать попадания.

Продолжая наступать, Конан почти столкнул Тахарку в углубление в центре зала, где горел зеленый огонь. Холодные языки пламени вдруг взметнулись чуть ли не до потолка. Конану показалось, что у кешанца прибавилось сил. Или, может быть, это он сам начал уставать? Тахарка изменил тактику и непрерывно наступал, заставляя теперь пятиться Конана.

— Чувствуешь, мальчик? — Лицо Тахарки блестело от пота. — Древнейшие жульничают. Они одолжили мне силу. До чего же нечестная публика эти Древнейшие. Именно поэтому я и пришелся им по вкусу. Хотят сделать меня властителем вселенной. Но ты, мальчик, мне не завидуй. Моя судьба ужасна.

— Зачем же ты дерешься? — спросил Конан. Он тоже обливался потом, даже рукоятка меча скользила у него в руках. Он уже с трудом отбивал атаки кешанца. Ему не хватало дыхания. И даже этот короткий вопрос стоил ему громадного усилия. Он решил молчать до конца боя.

— А потому, малыш, что прежде, чем они заберут меня, мне предстоит много-много лет наслаждаться всеми земными благами. А еще потому, что ты должен умереть раньше меня. И потому, что я просто люблю убивать!

Стремительный натиск Тахарки заставил Конана попятиться, он споткнулся о край возвышения и полетел кубарем. Меч выпал у него из руки и покатился в сторону. Торжествующий Тахарка занес свой стальной клинок для последнего удара. Их разделяло всего несколько футов. Тахарке оставалось сделать несколько шагов и пронзить беззащитного Конана. Киммериец понял, что секунды его жизни сочтены.

— Прощай, мальчик, — наслаждаясь своим триумфом, произнес Тахарка. — Ты лучший из всех, кого мне довелось убить.

Рука Конана внезапно метнулась к поясу. Затем последовал сильный взмах — взмах, в который он вложил остаток всех своих сил. Глаза Тахарки сошлись к переносице, будто он пытался рассмотреть рукоятку кинжала, вонзившегося ему в лоб. Шатаясь, он сделал шаг, другой. Потом рухнул прямо в зеленый огонь. Языки огня на мгновение взвились в воздух, но сразу же опали и потускнели.

— Как это случилось? — спросил третий жрец. — Ведь предзнаменования сулили победу Древнейшим. — Он с бешеной яростью уставился на Конана.

— Этот смертный — самый непредсказуемый, — проговорил жрец из Кротона. — Из тех, что носятся по свету как угорелые и рушат замыслы богов.

— Грандиозный замысел, плод трудов многих столетий, — с горечью произнес маг из Леукты, — разрушен с помощью фокуса трюкача—жонглера.

Конана не интересовала вся эта болтовня. Точно груз упал с его плеч — долг мести больше не тяготел над ним.

— Вы же недавно говорили, что наш бой — это всего лишь отражение вселенской битвы богов. Я думаю, сам Кром направил мой кинжал в переносицу Древнейшим.

Он глазами поискал свой меч, наклонился, чтобы поднять его. А когда выпрямился, вокруг не было ни души. Зеленое пламя совсем угасло. Конан бросил меч в ножны и, тяжело ступая, двинулся прочь.

Конан выбрался на берег. Он обернулся и в последний раз посмотрел на остров. Вилла все еще горела. Когда он, выйдя из храма, дошел до виллы, он застал там рабов, деловито растаскивающих все самое ценное. Он разогнал их. Сложил подобие погребального костра из мебели красного и черного дерева. Сверху водрузил тело Кальи в полном снаряжении, так чтобы ноги ее упирались в труп Аксандриаса. Затем он поджег костер, спустился к реке и проплыл милю, отделяющую его от северного берега.

Он думал, куда же ему теперь податься. На север — к дому? На восток? В те страны, зов которых он услышал, выйдя впервые на зеленые равнины Офира? На запад, к великому морю со всеми его кораблями и таинственными островами? На юг, где чернокожие дикари живут в своих необъятных джунглях? Об этом так часто говорили они с Кальей, плывя на барке по Стиксу. Он не знал, что ему делать.

Но у киммерийцев с давних пор существовал простой способ разрешения сомнений. Конан вытащил свой меч. Теперь надо подбросить его высоко в воздух. А когда меч упадет, остается лишь идти туда, куда укажет острие. Если, конечно, оно не воткнется в землю. Конан широко размахнулся, и меч, крутясь, полетел в небо. Яркое южное солнце сверкало на широком клинке.

Эндрю Оффут Глаз Эрлика
(Конан — )

Глава 1 ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ

Воры Востока по ночам пировали в одном местечке, которое называли Болотом… В Аренджуне, после Шадизара крупнейшем городе Заморы, пламя почти везде изысканно мерцало над красивыми светильниками, заправленными душистым маслом.

В городе воров народ везде говорил тихо, а менее грязные переулки были ненамного безопаснее. Пляшущий золотистый свет изящных масляных светильников заставлял вспыхивать огнем самоцветы, мерцающие на пальцах равнодушных вельмож с высокомерно задранными подбородками. Он же мягко поблескивал на жемчугах, нашитых на туниках купцов, стремящихся проникнуть в ряды знати. В огнях светильников искрились зеленым изумруды на толстой шее жены какого-нибудь аристократа и кроваво-красным поблескивали рубины и гранаты на наряде ее усмехающейся дочери. Движения откормленных тел сопровождались шорохом дорогого шелка.

А в подвалах с замасленными балками наводненного ворами Болота собирались плуты.

Здесь были чем-то похожие на хорьков умельцы срезать чужие кошельки, похитители в плащах с капюшонами, надвинутыми на самые глаза, и всегда настороженные воры-карманники. Заносчивые наемные убийцы прогуливались с важным видом по улочкам вместе со шлюхами. У последних самыми лучшими украшениями служили агаты с голубыми прожилками или плохо ограненные кусочки розового кварца со сверкающими осколками слюды и стекла. Одна грудастая немедийка, находившаяся в обществе лысеющего наемника из Кофа на данный момент безработного, — носила сверкающий кусок авантюрина, закрывавшего ей палец от костяшки до среднего сочленения. Камни эти происходили, предположительно, из Атлантиды.

***

Из темной мрачной пасти переулка донесся чей-то стон. На него никто не обратил внимания, или так во всяком случае казалось. Днем было бы видно, кто стонет — умирающий или грабитель, устроивший западню доверчивому рыцарю.

Сегодня ночью один обитатель этого темного скопища грязных переулков и ветшающих, выщербленных стен куда-то пропал, и о нем спрашивали не в одной норе, служившей логовом босякам. Сегодня ночью он шиковал в городе, так как три последних его предприятия увенчались успехом.

Серьги из рубинов и лунного камня, стянутые через открытое окно с табурета спящей хозяйки… Продав их, он приобрел хороший кинжал в полтора фута длиной, с ножнами, украшенными гранатами, и оплатил свои долги, два раза нырнув в выгребную яму, именуемую Болотом. Пока супруга советника лежала не далее чем в десяти шагах в алькове с молодым любовником, ее изящный, обшитый жемчугом воротник вместе с кубком из чистого золота (с легкой примесью олова, как указал барыга) увлекла в окно бронзовая рука, бывшая куда как крупнее рук большинства взломщиков. Эти предметы принесли ловкому, ступающему по-кошачьи бесшумно вору хороший плащ, украшенный золотым шитьем. Хотя довольно скудно украшенный — что верно, то верно. И еще на эти деньги он купил шелковую тунику, голубизна которой отражала довольно мрачный блеск его глаз, и ему заново открыли кредит в кабаке, где подавали пиво и разбавленное мутное вино. Ворот и плотно обтягивающие могучие бицепсы рукава вора обвивали две узкие полосы расшитой золотом ткани.

Странно, но его третье успешное предприятие оказалось поручением, выполнив которое, он совершил доброе дело. За похищение пары неосторожно подаренных изумрудных запонок и одного неосмотрительного письма и возвращение их дарителю он получил не меньше трех золотых и семнадцати сребреников. Надо признать, странное число. Ему предложили два плюс десять, он потребовал пять плюс двадцать пять и сошелся с нанимателем на средней сумме. Это последнее предприятие принесло достаточно денег, чтобы заставить юнца подумать, а не заняться ли ему честным трудом. Их также хватило, чтобы провести ночь вне Болота. В хорошем плаще и шелковой тунике он неспешно прогуливался по престижному району города…

Теперь этот плащ был старательно свернут и уложен на табурет, на котором восседал вор. Перед ним стоял маленький столик. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, он тем не менее решил провести ночь среди богатых и знатных — ведь и они не всегда были такими. Вор приметил одну привлекательную молодую женщину и ухаживал за ней, проявляя больше отваги, чем опыта. Она и впрямь была молода, в девятнадцать-то лет, — и все же постарше вора, несмотря на массивность его фигуры. Меч юноши вызвал у девушки вопросы.

— Телохранитель, — ответил он. — Мой господин скоро прибудет.

И никто не запретил ему носить меч, даже здесь, в "Шадиз-сарае", куда захаживали только способные похвастаться знатным происхождением или знатным состоянием.

— Там, в Симрии, мужчины вырастают, безусловно, здоровые, — оценивающе заметила привлекательная молодая женщина.

— В Киммерии, — поправил он.

Вор наклонился к смазливому личику своей собеседницы. Он сидел, навалившись на низкий круглый столик, окруженный непризнанной знатью. Когда вор кивнул, его голубые глаза сверкнули, словно сапфиры.

— Когда мне было всего пятнадцать… Давным-давно. — поспешно уточнил он, — я был шести футов ростом и весил на двадцать фунтов меньше двухсот. Тогда я участвовал в походе орды обезумевших от крови северян. Наша орда захлестнула надменный аванпост Аквилонии Венариум. Мы поставили на место этих аквилонцев — огнем и мечом!

"Ах, значит, давным-давно, — подумала она. — А если тебе уже стукнуло восемнадцать, то мне восемьдесят!"

Эта девушка знала мужчин и равнодушно взирала на вора с высоты этого своего знания, хотя ей было только девятнадцать лет. Женщиной она стала уже в четырнадцать, а когда ей исполнилось шестнадцать, толстый купец восьмидесяти четырех лет забрал ее с улицы. С тех пор ее крашеные медные волосы чуть выцвели, а позолоченный медный лиф чуточку съехал вниз. Но, по крайней мере, ее нынешний любовник был молодым, перспективным и еще не утратил своих мужских достоинств. Очень жаль, что скоро он сам сюда заявится. Юный великан, восседавший перед ней, — горец с прямоугольно подстриженной черной гривой над широким лбом и горящими глазами, похожими на свисающие с ее ушей агаты с голубыми прожилками, — он-то был и того моложе, и выглядел так мужественно.

"Плечи-то величиной с мои бедра, только бугрятся мускулами!"

Но, тем не менее, он мальчишка, причем неопытный, не знающий города, и лжец. Наверняка вор, подумала знающая улицы женщина. Ибо как же еще в городе воров иностранец с таким акцентом мог приобрести серебро, которым он расплачивался с хозяином трактира?

Ну… пока не пришел ее Кагул, этот юнец с Севера купил ей хорошее вино. К тому же вид у него был очень мужественный… Хотя такие вещи остались в прошлом и были теперь ниже ее достоинства… Килия никак не могла придумать, как бы разлучить этого паренька с его монетами… В душе ее шла тяжелая борьба.

— Пятнадцать! Ах, Конан! Я никогда не уверена, серьезно ты говоришь или просто пытаешься вскружить бедной девушке голову своими страшными сказками!

Вор моргнул, и палачи в застенке у пьяницы царя могли бы утонуть в голубой невинности его глаз.

— Я не вру, Килия.

Юность их проходила одинаково.

— Да? — Девушка пристально посмотрела на юношу округлившимися поблескивающими карими глазами, доставшимися ей в наследство от предков-атлантов, смешавшихся с покоренными ими народами. — Никогда?

— Почти никогда, — ответил он, и они дружно рассмеялись. Конан придвинул табурет поближе к ней. А под столом его рука гуляла по ее бедру во всех направлениях.

Килия сглотнула.

— А чем же ты все-таки занимаешься, Конан, рослый ты горец? О, как, по-твоему, нельзя ли нам еще капельку? Мою чашу кто-то осушил до дна! — И она показала ему пустой кубок.

Не сводя с девушки глаз, вор махнул рукой. Он видел, как такой знак делал один богатый торговец, там, в центре помещения, где он сидел с каким-то скользким на вид типом и тремя женщинами, одна из которых выглядела такой страшной, что должна была быть женой этого купца.

— Еще вина сюда, и не того дешевого газанского виноградного сока! громко произнес киммериец, не отрывая взгляда от спутницы. И, понизив голос, сказал девушке: — Я… телохранитель у одного богатого господина. Как видишь, он очень щедр.

— О да. Но… ты хочешь сказать, что ты действительно умеешь пользоваться этим древним мечом?

— Эфесом. — Он согнул левый локоть, потрепав меч, висевший на том же бедре, клинок длиной в ярд в ножнах из потертой узловатой кожи. — Да, уведомил он ее. — Я умею им пользоваться, Килия. Умею. Его клинок не раз был окрашен почти в такой же цвет, как и эти гранаты у тебя между грудей.

— Рубины, — поправила она.

Он лишь улыбнулся. Знающей улыбкой, так как камешки-то были гранатами, и она знала, что юноша это знал. Как же, телохранитель! Этот огромный юнец с загорелым лицом наверняка был вором. Ее бедро вспотело под его ладонью, и она ничего не имела против.

— Конан…

— Да.

Килия все еще пыталась принять хоть какое-то решение.

— Сюда каждый вечер заходят воины из городской стражи. Я думаю, нам не следует быть здесь, когда они зайдут, — а?

Лицо юноши превратилось в маску детской невинности, и одновременно он махнул огромной бронзовой рукой.

— Почему бы и не быть? Разве мы не солидные граждане честного Аренджуна?

— Одни из нас не из таких, — отозвалась Килия.

Конан, казалось, удивился ее словам и наклонился вперед.

— Килия! Какая мрачная страшная тайна? Ведь это не ты в ответе за падение той большой старой Слоновьей Башни?

— Я думаю, моя тайна состоит в том, что я пью вино и меня гладит по бедру голубоглазый, широкоплечий, опоясанный мечом симрийский… вор.

— Киммерийский, — спокойно поправил он. А затем добавил: — Я? Вор? Здесь? Хо-хо, дорогая моя… Воры прячутся в Болоте и шныряют там, как шакалы.

— Мне думается, — начала она, — что некоторые из них…

— Килия! Что моя девушка делает, сидя с этим мальчишкой? Эй, ублюдок, где твоя другая рука?

Не убирая из-под низкого столика руки, Конан оглянулся через плечо. В таверне наступила тишина. Даже в этом районе Аренджуна все в трактире умолкали, когда в зал входили пять воинов городской стражи и их предводитель грубо обращался к кому-нибудь из посетителей. А этот юный меченосец выглядел достаточно рослым, чтобы бороться с гиперборейскими медведями.

Киммериец хранил молчание. Он лишь сверлил взглядом мужчину в кирасе и шлеме с поднимающейся над ножнами меча щегольской рукоятью в виде драконьей головы. Черные усы стражника надменно топорщились под длинным носом. Конан сознавал, где находится. Он был не в Болоте, а в "Шадиз-сарае". И еще… он находился в обществе искушенной дамы, лишь притворявшейся невинной овечкой. Конан не собирался бежать. Он сидел не двигаясь, выжидая, сверля взглядом воина, шедшего к нему через зал. Все разговоры прекратились; все взгляды следили за продвижением заморийского сержанта среди табуретов и столиков или же были прикованы к рослому юноше, к которому он приближался.

Килия отодвинула ногу; рука Конана безошибочно последовала за ней. Богом юного вора был Кром, а всякий, кто знал хотя бы одного киммерийца, знал, что Кром наверняка являлся и богом упрямства.

Высокий, поджарый, гибкий стражник с отметиной от меча на щеке остановился, высясь над вором в голубой тунике с расшитой золотом каймой.

— Я в отличие от тебя не ору через весь зал, — спокойно отозвался Конан. — Так уж меня воспитали… Я не мальчишка, и всем нам отлично известно, где моя рука. Я б пригласил тебя выпить с нами кубок, но мы как раз собирались уходить.

— Ты уйдешь один вместе со своим варварским акцентом, и по-быстрому! И если не хочешь уйти без обеих рук, держи их на виду.

Поскольку киммериец не был воспитан лицемерной цивилизацией, он не потрудился изобразить испуг. Его глаза внезапно потеряли всякое сходство с сапфирами или с красивыми голубыми агатами. Они запылали, словно невозможная смесь льда и вулканического жара.

— Я не нарушаю никаких законов. Тебя нанимали не для того, чтоб ты задирал честных граждан.

— Я уже сменился с дежурства, парень. И сейчас я — рассерженный мужчина, стоящий перед мальчишкой, положившим лапу на ногу моей женщины.

Богатые и знатные посетители сидели совершенно неподвижно и не сводили глаз с рассерженных мужчин. Такому столкновению было совсем не место в этом трактире. Коринфийский торговец шелком и бархатом в расшитом цветочным узором халате оглянулся, словно прикидывал расстояние до дверей. Но в дверях стояли четверо стражников, следивших за своим сержантом.

— Конан…

Услышав голос Килии, Конан снова повернулся лицом к ней и предложил:

— Скажи этому грубияну, что…

Он оборвал фразу, почувствовав руку воина у себя на плече. Инстинктивно определив местоположение большого пальца, Конан понял, что рука эта левая. И понял также, что делает в этот момент правая. Он услышал шорох металла по коже. Этот грубиян обнажил меч!

Конан выпустил ногу Килии, одновременно разворачиваясь на табурете. Его сложенный плащ легко скользил, и юноша крутанулся на заднице, одновременно выбрасывая ноги вперед и вверх. Они врезались в левую ногу стражника как раз над ремнем наголенника. В этом коротком размахе оказалось больше силы, чем посчитал замориец, и больше силы, чем он мог выдержать. Воин со стоном повалился на пол.

Какая-то женщина завизжала.

Столешница одного из столов съехала и загремела на козлах, когда кто-то чересчур поспешно вскочил. Кто-то прошептал имя священного святого Митры. А Конан тем временем продолжал разворачиваться. Его обутая в сандалию нога с силой опустилась на бедро упавшего стражника. Тот снова застонал.

— Кагул! — воскликнула Килия, вскакивая с места. — А ты, глупый варвар, — мальчишка! Ты ранил Кагула!

Она бросилась к упавшему сержанту и опустилась около него на колени. Он так и не выхватил меч до конца. Теперь же он вместо меча схватился за бедро. Конан моргнул и уставился на молодую женщину, за которой ухаживал с помощью вина, жарких взглядов и хвастовства. Но ему казалось, что…

Его лицо вытянулось. Тут девушка резко подняла голову, устремляясь взглядом куда-то мимо него, и тогда Конан метнулся вбок. И потому меч, направляемый рукой одного из воинов Кагула, рубанул по столешнице, а не по плечу киммерийца. Чаши с вином и засахаренными фруктами полетели во все стороны. Вокруг заголосили. Если бы не почти невероятная быстрота, с которой горец метнулся в сторону, этот меч отхватил бы ему большую часть плеча.

Удивленный стражник ухватился за рукоять обеими руками, собираясь высвободить клинок из дубовой доски. У него были все основания считать, что его намеченная жертва удивлена больше его. Он ошибся.

Бронзовый кулак обрушился, словно кувалда. Этот удар сломал заморийцу предплечье, причинив такую боль, что он проглотил вопль вместе с языком и потерял сознание прежде, чем рухнул на пол.

— Взять его! — закричал другой из воинов Кагула. Посетители повскакивали с мест, прилагая серьезные и старательные усилия оказаться где угодно, только подальше отсюда. Один житель Востока, в халате, во все глаза следил за происходящим. А коринфийский купец покинул трактир с такой быстротой, что его слуге пришлось бежать, чтобы догнать его.

— Проклятый варвар, — крякнул какой-то отставной генерал. — Взять его!

— Взять его! — прорычал Кагул, поднимаясь с помощью Килии.

Однако Килия завопила иное:

— Убить его!

Этот последний вопль решил дело. Грубых стражников и вероломных горожанок, проявлявших больше кровожадности, чем женщины ванов, оказалось более чем достаточно. Иллюзии юного горца развеялись. Его короткий флирт со знатными и богатыми дамами Аренджуна закончился. Лучше б он ухаживал вон за той увешанной рубинами дочерью вельможи, которая теперь забыла про свою презрительную улыбку и горящими глазами следила за происходящим.

Конан метнулся вправо, прочь от двух сваленных им стражников, и развернулся на ходу. Когда он завершил оборот, его длинные ножны из шагреневой кожи опустели. Кулак его заполнила рукоять, а перед ним сверкал трехфутовый клинок.

Вперед выступил третий стражник и попытался заколоть Конана. Ну, допустим, паренек этот был рослым, но он ничего не смыслил в фехтовании. Стражникам нужно было лишь держаться повысокомернее; карманники и воришки имели обыкновение удирать, а не давать бой людям в мундирах с хорошими мечами на боку.

Конан тоже не стремился дать бой. Он увернулся с той же гибкостью и быстротой, какую проявил раньше. И, по-прежнему пригнувшись, вор сделал шаг к нападавшему. Нагнувшись вперед, он описал над головой полукруг собственным мечом. Его кулак задел макушку черногривой головы, и клинок ударил плашмя.

Хлынула кровь, и раздался крик ужаса и боли. Воин показал свою неопытность, выронив собственный меч и повернувшись к киммерийцу спиной. Он зашатался, прижав ладони к изуродованному лицу. Конан толкнул этого малого в спину. Существенный боевой опыт киммерийца научил его не тратить сил на человека, уже вышедшего из боя. Этот высокомерный стражник больше в драку не полезет.

Конан поразился, услышав среди заполнивших "Шадиз-сарай" воплей ярости и ужаса поощряющий крик. Похоже, кто-то здесь научился не любить блюстителей порядка — не тот ли темноволосый носатый в халате? Отставной генерал, прижав руку к брюху, ревел, выражая желание получить меч и отлично зная, что ему его не дадут. Мужчина помоложе, солдат, хотя и без формы и оружия, глядел, сузив глаза. Он попятился. Рослый горец только что отлично продемонстрировал свою ловкость и существенный опыт…

Кагул уже поднялся и выглядел угрожающе. В одной руке у него был меч, в другой — кинжал.

Конан оказался лицом к лицу с тремя вооруженными воинами, надвигавшимися на него на порядочном расстоянии друг от друга.

Теперь, когда его прижали к стене, он обрел полнейшее спокойствие.

— Назад, — рыкнул он по-звериному. — Если ты ценишь жизнь этих щенков, Кагул, лучше отзови их. Весь свой опыт вы приобрели, угрожая лавочникам, запугивая мелких воришек да пытая блудниц, чтоб заставить их заговорить. А я не один месяц провел в цепях, когда мне было всего шестнадцать. Я не раз обагрил этот меч кровью в бою — понятно? В бою. И я не потерплю, чтобы эти псы тронули меня хоть пальцем.

Троица остановилась. "Щенки" Кагула нервно поглядывали на своего вождя. Тот твердо сжал губы и повернулся к Конану правым боком.

— Взять его, — снова повторил он ровным непреклонным тоном. — И не обязательно живым.

Конан пригнулся, словно изготовившаяся к прыжку пантера.

— Лучше бросайтесь все сразу, — тихо посоветовал он. — Первый приблизившийся ко мне умрет. — А затем повысил голос. — К Белу! — проревел киммериец, вспоминая голос, приветствовавший его расправу со стражником. К Белу!

А затем, твердо сжав губы, прыгнул, рубанув стражника по лицу. Замориец попятился и споткнулся о столик. Какая-то женщина завизжала, а юная аристократка, вся в рубинах, уставилась на происходящее глазами, сделавшимися не менее яркими, чем у птиц. Ее грудь бурно поднималась и опускалась, а кончик языка высунулся увлажнить подкрашенные розовым губы.

Слева на увертливого противника насел Кагул, нанося колющий удар снизу. На отмахе клинок Конана встретился с его мечом с громким лязгом. Кагул еле-еле сумел парировать быстрый рубящий удар киммерийца. Горец орудовал своим клинком так, словно тот был из бумаги, а не из тяжелого старого железа. Он отступил на шаг, стрельнув глазами влево, готовый встретить третьего стражника. Вот тут-то и раздался новый голос, наверняка вызванный громким призывом Конана к Белу, богу-покровителю воров.

— Лучше пробирайся к окну, горец! Я слышу снаружи топот других блюстителей порядка.

Находящийся справа от Кагула стражник круто обернулся разобраться с сочувствующим нарушителю закона. Но он успел заметить лишь тень иранистанца в полосатой рубашке и кожаном жилете; а затем синебородый приезжий с далекого Востока вонзил в живот заморийцу трехфутовый ильбарсийский нож.

Только такую помощь он и оказал Конану, но наверняка вполне достаточную. В конце концов, этот незнакомец устранил одного врага и предупредил о подкреплении. Через несколько секунд он перемахнул через табурет, проскочил мимо пятящегося знатного заморийца и выскочил в открытые двери трактира.

Конан остался один лицом к лицу с двумя противниками.

Он не стал дожидаться их нападения.

Внимательный киммериец уже заметил окно, выходящее в переулок. Он рванул с места, ткнув мечом вперед, нанося скользящий удар, от которого Кагул предпочел увернуться. Варвар пронесся мимо него к противоположной стене не останавливаясь, швырнул меч в окно и последовал за ним, нырнув головой вперед.

Снаружи клинок с лязгом отскочил от стены, находившейся менее чем в шести футах от окна, и заскользил по земле, в то время как Конан, согнувшись, ударился об утрамбованную землю переулка и покатился. Он остановился у противоположной стены и распрямился без единого стона.

Его движения были обдуманными, методичными. Край его туники порвался. Поднявшись, Конан подобрал левой рукой меч. Одновременно он переместил длинный клинок вправо. Тот скользнул в ножны, прежде чем северянин полностью распрямился. Конан не оглядывался. Он задрал голову и осмотрел стену трактира: скат крыши, карниз, образованный продолжением карнизов верхних окон. За эти несколько секунд Кагул и стражник еще не успели добраться до окна. А пятеро подошедших стражников еще не добрались до главного входа в трактир.

Отшвырнув стражника в сторону благодаря инерции и неплохо откормленной туше, отставной генерал добрался до окна. И лишь мельком увидел трепыхание порванного края туники, когда беглец завернул за угол трактира.

— На выход и в обход! Он убежал в глухой переулок. На запад!

— Я бы выскочил в окно и догнал его, господин Стахир, — сказал Кагул. — Но вы загораживаете окно.

Старший по званию и по возрасту Стахир повернулся к сержанту стражи. Глаза впились в сержанта и внезапно стали кусочками льда на грязном лице с фиолетовыми прожилками.

— Наслаждайся звуками своего голоса, мелюзга, — процедил сквозь зубы Стахир. — Второй раз за сегодняшний вечер ты вздумал тявкнуть на того, кто выше тебя. Как только я доложу, к чему привела сегодня твоя горячность, тебе повезет, если ты не будешь беседовать с палачом, не говоря уж о том, чтобы и дальше командовать стражниками. — И с этими словами Стахир круто повернулся к вваливавшимся в трактир новым стражникам. Те получили приказ не от какого-то сержанта, а от отставного генерала.

Когда эти стражники обогнули "Шадиз-сарай" с обеих сторон и сошлись позади него, то никого не обнаружили…

Едва завернув за угол трактира, киммериец использовал набранную инерцию и мощные мускулы своих ног. Он прыгнул, ухватился за карниз здания. Его бицепсы, мускулы плеч и спины вздулись, когда он подтянулся. Словно изготовившаяся к прыжку крупная кошка, он очутился на четвереньках на узеньком карнизе. Он двинулся по нему, повернул. Потом Конан остановился, вглядываясь в темноту и обдумывая свое положение. Все это заняло несколько секунд.

Пока Кагул выслушивал неприятные новости относительно своего будущего, Конан перепрыгивал на крышу одноэтажного здания позади "Шадиза". К тому времени, когда пятеро стражников добрались до переулка позади трактира, Конан был уже в четырех зданиях от "Шадиза", двигаясь так, как мог только киммериец. Он слышал, как семеро стражников перекликались друг с другом, рассыпаясь цепью и спеша по темным переулкам. Никто и не подумал посмотреть вверх. Они ловили человека, а не медведя и не снежного барса.

Конан снова порвал тунику и еле-еле удержался от ругательства. Его прекрасный новый плащ остался на табурете в "Шадиз-сарае", и он вряд ли вернет его! А теперь погибла и его новая прекрасная шелковая туника. Неужели этот вечер не принесет ему решительно ничего хорошего? Опустившись на корточки, юноша двинулся по наклонному краю крыши к карнизу, шедшему вокруг выступающего эркера второго этажа. Там имелось крошечное окошко, которое могло пропустить внутрь дома только воздух, но не вора или убийцу.

Конан замер, заслышав голоса. Они доносились из крошечного окошка на эркере другого трактира. Киммериец нахмурился и остановился, уставясь на окошко, словно мог таким образом расслышать получше.

— Уж не знаю, почему он так дорог для этого Хизарра Зула, — произнес мужской голос с не заморийским акцентом. — Но он определенно дорог для нашего повелителя!

— И поэтому мы стали ворами, — отозвался женский голос, тоже с акцентом.

"Иностранцы", — подумал Конан, и до его сознания дошли два слова: дорог… воры. У воров в Аренджуне и без того жизнь тяжелая, подумал он, не хватало еще и иностранцев! И они обсуждали свои планы, не так ли?

По-волчьи оскалившись, Конан подкрался по карнизу поближе, словно зверь джунглей двигался в темноте. Он внимательно прислушался к разговору в комнате на втором этаже трактира.

— Ради нашего повелителя, Эрлик побери! — резко воскликнул мужчина.

— Да, — вздохнула женщина. — И впрямь Эрлик побери… Глаз Эрлика… и он в руках того, кто бежал из Замбулы десять лет назад. Его называли магом, этого Хизарра Зула; ты знаешь, Карамек, зачем такому понадобился бы амулет нашего повелителя?

— Платят нам хорошо, и треть платы уже у нас в кошельках. Кончай пытать нашу удачу, Испарана. Мы сможем год прожить на то, что получим, вернув амулет в Замбулу, — и хорошо пожить! Довольно и того, что Глаз Эрлика принадлежит нашему хану. Он был похищен старым врагом и должен быть возвращен. Ты ведь видела, как хан нервничал!

— Карамек! Неужели ты даже не знаешь? — поразилась эта Испарана, в голосе ее назревало недоверие. — Неужели ты вообще не задавал никаких вопросов?

— Наша задача — снова похитить его, — разъяснил с преувеличенным терпением Карамек. — Ничего иного нам знать не нужно.

— Ну так послушай же, мой глупенький порывистый Карамек! Ханский Глаз Эрлика священен для него и настроен лично на него с помощью колдовства: посредством его хана можно заставить подчиниться или убить.

— Борода Эрлика! Неудивительно, что он хочет вернуть его!

"Неудивительно, — подумал Конан. — И, надо думать, хан Замбулы… по-моему, после сегодняшней ночи в Аренджуне для меня станет чуточку жарковато… Можно попробовать поискать милости у правителя Замбулы!"

— И подумай еще, Карамек, — говорила по-прежнему с нажимом в голосе Испарана, как умная взрослая дама, поучающая порывистого мальчика. — Если хана заставят подчиняться или убьют, то трон Замбулы достанется отнюдь не его сыну Джангиру, а кому-нибудь другому. И этим другим будет Балад! А…

— Балад! Клянусь Йогом Повелителем Пустых Обиталищ! Это было бы катастрофой!

"Катастрофой будет, — размышлял киммериец, пытаясь устроиться поудобнее, — только если помогать в этом деле правителю Замбулы примется пара замбулийцев, а не великолепный вор из Киммерии!" И потому он внимательно слушал, пока заговорщики составляли план. Нервничая, говорили они о жутких охранниках Хизарра Зула, настоящих зомби, не думавших ни о чем, кроме защиты владений своего хозяина и убийства всех сунувшихся туда. Карамек и Испарана полагали, что имелись и другие средства защиты; ведь этого Зула выгнали из Замбулы десять лет назад за темное колдовство.

— Значит, через две ночи, клянусь бородой Эрлика, — решила Испарана. Когда зайдет луна и небо будет темным, как сердце Хизарра Зула!

Конан, по-волчьи скалясь, уже составляя собственные планы, поднялся и крадучись отправился через крышу. Он перепрыгнул на другую крышу, а оттуда на землю и, миновав темные переулки, вскоре исчез в Болоте.

"Через две ночи, да, — размышлял он. — Но завтра… этот ценный амулет украду я! И правитель Замбулы должен будет заплатить, и хорошо заплатить за свой Глаз Эрлика, если захочет передать трон своему любимому сыночку!"

Пробираясь в ночи, улыбаясь и строя планы, он так и не дослушалразговор замбулийцев.

— Через две ночи, да? — переспросил Карамек. — Нет, нет, Испарана, тебе лучше заниматься тем, что ты умеешь лучше всего! Ты забываешь, что через две ночи наступит Ночь Иштар, которой поклоняется царица… и время Деркето! На улицах будет полно людей с факелами, и Хизарр Зул наверняка будет держаться поближе к этому своему дому-дворцу. Нет, мы заберем амулет из его сундуков завтра ночью!

Глава 2 В ДОМЕ ХИЗАРРА ЗУЛА

На улицах Аренджуна толпилось много людей из разных стран. Они растекались многоцветной рекой среди храмов и более темных владений мириад странных богов Заморы. Некоторые занимались или пытались заниматься торговлей, честной и не очень законной. Некоторые шпионили для того или иного жреца или обеспокоенной аристократки, иностранного правителя, жреца или честолюбивого мелкого барона. Некоторые назначали тайные встречи для себя или своих хозяев и хозяек. Многие сплетничали, и потому рыночная площадь Аренджуна гудела, как огромный пчелиный улей. Среди тем фигурировал и царь Заморы, пристрастившийся к пьянству во время правления Яры — жреца, погибшего под обломками неожиданно рухнувшей Слоновьей Башни. Пил он много… Теперь никто не был уверен, кто же на самом деле правит Заморой и кого в Аренджуне не следовало раздражать; по крайней мере, когда все знали, что Яра — это сила и власть, они знали, кого остерегаться.

Многие в Аренджуне разгуливали без дела, наблюдая, задавая небрежные вопросы, обдумывая, разведывая. Они замышляли кражи, и среди них был и Конан.

Сегодня он не носил никакого красивого плаща, исчезла и его трижды порванная туника из голубого шелка. Поскольку расшитую золотом кайму можно было нашить на другую одежду, она принесла киммерийцу немного денег. А небрежные вопросы и наблюдения сообщили ему о Хизарре Зуле немногим больше того, что он подслушал прошлой ночью.

Этот человек, вероятно, был магом, во всяком случае кудесником. По большей части он держался особняком в своем маленьком имении на краю Аренджуна, противоположном от того места, где лежали развалины некогда блистающей башни Яры. Шептались по улицам об охранниках Хизарра Зула, но ничего определенного узнать не удалось. Дом Хизарра Зула ни разу не ограбили. Никто не знал, откуда лет этак десять назад появился этот странный человек. Из Замбулы? Наверное, кто его знает? Кого это волнует? Хммм… Вообще-то сегодня о нем задавал вопросы еще один человек, говорящий с акцентом… Ты ведь не из столицы приехал, не шпионишь для царя, переодевшись в оборванные одежды нищего? Вот — выпей-ка чашу вина, рослый "нищий". Излишняя осторожность никому никогда не вредила…

Пробираясь через город, нищий оборванец с горящими голубыми глазами и прямоугольно подстриженной черной гривой отыскал просторное имение Хизарра Зула.

За стенами, насколько Конан видел, ничего не происходило. Он не видел никого входящего или выходящего из ворот. Не услышал он и производимого зверьми шума и не почувствовал никаких таких запахов, хотя старательно прислушивался и принюхивался, так как помнил про львов, охранявших зеленый сад дворца Яры.

От того приключения в Слоновьей Башне у Конана осталось две вещи: превосходная веревка покойного Тауруса из Немедии и повышенная осторожность. Он потратил не один час на разведку обнесенного стеной дворца Хизарра, хотя казалось, будто он просто бродяжничал, выклянчивая милостыню. Находящийся за стеной особняк выглядел впечатляющим и странным. Построенный из камня и бледного как труп мрамора, он расплылся бледным пятном и казался мрачным и населенным демонами, с окнами, похожими на ровно ограненные аметисты.

— Слушай, ты, здоровенный верзила! — зарычал на него одноногий калека. — Чего ты лезешь в дела тех, кто и правда нуждается в подаянии? Займись чем-нибудь! Иди и воруй, будь ты проклят!

Тем вечером у одного спящего за пределами Болота исчез плащ, поношенный, но вполне пригодный для защиты от ночного холода. Время, изношенность и погода превратили этот плащ из красного в светло-ржавый. Чуть позже рослый человек сбросил тот плащ и засунул его между тощим искривленным деревом и основанием каменной стены.

Он стоял в темноте, облаченный только в свободную короткую тунику без рукавов, зашнурованную спереди. На поясе его висел в ножнах на ремешке длинный кинжал, а старые кожаные ножны с мечом висели у него за спиной, так что рукоять меча торчала у него из-за левого плеча. В неправедно добытом плаще остался кошель с монетами, которые могли еще, чего доброго, зазвенеть во время операции по изъятию ценностей. Им будет гораздо безопаснее здесь, у стены владений Хизарра, от которых все старались держаться подальше, чем в том логове воров, которое называлось Болотом!

Сандалии он тоже оставил между стеной и деревом. А на поясе у него еще висела сумка с инструментами и превосходная веревка, принадлежавшая прежде немедийцу Тавру. Тот вор рассказывал Конану, что веревка сплетена из локонов умерших женщин, извлеченных Тавром в полночь из гробниц, и смочена для придания ей прочности в смертельном вине дерева упас. Будучи еще более рослым, чем Конан, Тавр клялся, что веревка выдержит тройной его вес.

В данный момент Конан не собирался проверять, так ли это. Стена-то возвышалась всего на десять футов.

Вначале он осторожно огляделся кругом, всматриваясь в темноту. Дворец Хизарра стоял в стороне от досаждающих соседей. Конан ничего не увидел и никого не услышал. Он отошел от стены, по-прежнему настороженно пригнувшись, словно тигр перед прыжком. Сделанные им ранее наблюдения показали ему, что никаких отблесков солнца на верху стены нет и, значит, она не усажена обрезками стали или осколками стекла.

Может ли быть правдой, что за последние несколько лет то ли восемь, то ли девять хороших воров негласно объявили о своих планах ограбить этот дом и ни одного из них больше не видели?

Ну, они ведь не были киммерийцами.

Отойдя на десять футов, Конан развернулся, побежал, прыгнул и ухватился обеими руками за верх каменного барьера. Босые ноги помогли ему вскарабкаться по скрепленным известняковым раствором старым камням, и через несколько секунд он уже лежал на стене, бывшей свыше фута шириной. Какое-то время он оставался там, настороженно прислушиваясь, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. Хотя слух у него, как и все другие чувства, отличался необычной остротой, рожденный на поле боя киммериец не увидел, не услышал и не почуял ничего угрожающего.

Луна, как раз взошедшая на другой стороне Аренджуна, казалась всего лишь полумесяцем. Он поздравил себя — словно у него был какой-то выбор — с тем, что удачно выбрал время. Завтра на улицах будет полно правоверных пьяниц с факелами и жутковатым молитвенным гудением, пронзаемым воплями религиозных фанатиков.

Конан ничего не услышал, ничего не увидел. Безмолвие накрыло мрачный дворец Хизарра Зула, словно черное одеяло. Два крыла двухэтажного особняка высились в сорока футах от стены. Сам особняк вполне мог быть логовом покойников и сохнущих мумий. Конан не увидел никакого света. Ранее он заметил лишь один огонек на противоположной стороне в другом крыле, вот почему он и находился здесь, среди мертвых теней перед темными окнами.

Сорок футов дерна с густой травой и густыми елями, высящимися в ночи, словно темные часовые, отделяли его от дома. У подножия елей лежат опавшие иголки, и Конан обойдет их стороной. Так как достаточно темно, незачем укрываться в тени деревьев. Во дворе могли быть собаки, ловчие ямы, львы неизвестные охранники. Если Конан будет ползти или красться, такие охранники, вероятно, обнаружат его с той же легкостью, что и в том случае, если он побежит. В такой темноте он угодит в капканы с ничуть не меньшей вероятностью. Если же он станет двигаться украдкой, у него будет меньше шансов ускользнуть от ловушек и часовых.

Конан бесшумно ступил на территорию дворца Хизарра.

Пригнувшись, он видел не так далеко, как со стены. Но это не имело значения. Конан отлично видел каждое дерево, и дом, и свой путь. Он глубоко вдохнул — и побежал, словно за ним гналась дюжина демонов.

Несколько секунд спустя он оказался около дома и почти не запыхался. Ничего не случилось. Либо Хизарр Зул не установил никакой защиты, как это сделал Яра, либо бежавший столь быстро и бесшумно киммериец остался незамеченным. Хорошо! Стоя около дома, Конан посмотрел вверх.

Не открыто ли вон то удобно расположенное окно?

Нет. Ну конечно нет. Уж настолько ему повезти не может. Он двинулся дальше. Это? Нет. Он обдумал, не разбить ли его. Нет. Хотя свет он видел только в другом крыле, рискованно устроить шум, разбив стекло, бывшее почти непрозрачным и аметистовой окраски. Киммериец двинулся дальше вдоль мертвенно-бледной стены. Один куст, казалось, наклонился к северянину, и волосы на загривке встали дыбом от суеверного страха. Конан обошел таинственный куст, описав широкий полукруг. Уж не маг ли этот Хизарр?

Еще одно окно, тоже пурпурное, тоже непроницаемое для его взглядов и тоже запертое изнутри.

Прямо у Конана над головой высился маленький округлый балкон. Возможно, Хизарр стоял там, любуясь закатом. Возможно, его дверь…

Сумка Конана была битком набита воровскими инструментами, переложенными кусками губки. Сняв ее с пояса, северянин привязал ее ремешки к концу веревки Тавра. Конан сделал несколько шагов назад, держась рядом с домом. Когда он наткнулся спиной на елочку, его чуть не охватила паника, так как он заподозрил в ней какого-то часового. Он ошибся. Это оказалась всего лишь высокая елка.

Балкон возвышался над землей более чем в десяти футах. Судя по высоте окон и балкона, у этого второго этажа толстые полы! Балкон окружали железные перила. Конан прищурился. Вертикальные железные прутья были в большой палец толщиной, и их отделяло друг от друга примерно восемь дюймов. Конан прицелился, раскрутил, нацелил и подбросил свою сумку с инструментами. Вслед за ней устремилась веревка.

Когда сумка ударилась о прут и отскочила, Конан тихонько выругался, но поймал ее.

"Вот когда я стараюсь попасть во что-то, то промахиваюсь в девяти случаях из десяти!"

Второй раз он бросил с большей силой и почти не целясь. Волоча за собой злополучную веревку, сумка проскользнула между двумя железными прутьями, перелетела через балкон и рухнула между двух прутьев на другой стороне. Схватившийся за веревку Конан остановил сумку всего в футе от земли. Он дал ей опуститься и бросил свой конец веревки. Веревка сильно провисла.

Он привязал конец веревки с сумкой к низкому тощему кусту. Конан знал, что куст этот слишком слаб. Сделав глубокий вдох, он вытер ладони о тунику на бедрах, поплевал на них и снова потер руки. И отошел на противоположную от привязанной веревки сторону балкона.

Разбежавшись и подпрыгнув, он левой рукой ухватился за веревку в девяти футах над землей. Мощный рывок дал ему возможность ухватиться правой рукой за пол балкона. Двигался киммериец достаточно быстро и не вырвал кустик из земли, хотя и почувствовал, как тот подался.

"Хитрец ты, киммериец", — размышлял он.

Но именно потому, что он был киммерийцем, и к тому же необыкновенно сильным, он ухватился за один железный прут у его основания. Затем за другой. Ухватился за первый повыше. Не без усилий, не раз крякнув от натуги, Конан подтянулся благодаря силе похожих на канаты мускулов.

Очутившись на балконе, он втянул наверх сделанную из волос веревку и обмотал ее вокруг двух вертикальных прутьев. Ухватившись за нее обеими руками, он подобрался и потянул на себя.

…Когда он почувствовал, что корни кустика начинают подаваться, он снова расставил ноги пошире, прежде чем потянуть изо всех сил. Эта часть плана сработала: корни молодого растения вырвало из земли.

Конан отвязал сумку с инструментами, а куст раскрутил и бросил с такой силой, что тот упал наземь далеко за стеной, через которую северянин только что перелез.

"А теперь, — подумал он, методично вновь пристегивая сумку к поясу и свертывая веревку, — эти извращенные заморийские боги наверняка устроят так, что балконная дверь окажется надежно запертой!"

Это был тот случай, когда ошибка варвара не огорчила. Узкая дверь, ведшая из дома на балкон, оказалась незапертой. Конан вошел в дом Хизарра Зула.

Несмотря на многочисленные заботы, он все еще был порывистым юношей, который погиб бы от когтей львов Яры, если б не немедийский вор. Конан понятия не имел, где в этом доме с двумя двухэтажными крыльями мог быть сокрыт Глаз Эрлика, и он понятия не имел, как выглядела эта штука.

Определенные предположения у него имелись. Раз амулет — значит, предмет этот маленький, вероятно, висит на ремешке или на цепочке. Так как его истинным владельцем был царь или скорее сатрап, то это наверняка будет цепочка, а не ремешок, да притом, скорее всего, золотая цепочка. Ну… по всей вероятности, амулет будет выполнен в виде фигурки. Эрлик, Желтый Бог Смерти, изображался страшным существом с желтыми или зеленовато-желтыми глазами. Значит, фигурка на золотой цепочке, с топазовыми или светло-изумрудными глазами. И наверняка фигурка тоже будет сработана из золота.

Проделав в уме такие вот логические выкладки, Конан решил, что его выводы верны. Следующий вопрос: где же амулет может находиться?

Наверняка не прямо на виду — но и не в сундуке с казной тоже. Эта комната по всем признакам и запахам казалась нежилой. Сочтя, что Хизарр будет держать такое сокровище где-нибудь под рукой, чтобы любоваться им, Конан нашел дверь и покинул помещение.

***

Спустя несколько минут он уже шел по коридору, тускло освещенному свисавшим с потолка на бронзовой цепи масляным светильником, сделанным в виде дракона. Досадуя на себя и отсутствие знания, он решил обнаружить и отметить местонахождение Хизарра Зула, а уж потом искать где-то поблизости амулет.

Почти сверхъестественно острый слух предупредил его о приближении кого-то. Незнакомец двигался крадущимися шагами. Два быстрых шага — и Конан оказался у двери. Он осторожно толкнул ее и обнаружил за нею еще одну темную комнату. Она казалась пустой, за исключением огромной статуи, похоже, из нефрита и большого черного сундука, содержавшего, вероятно, культовые предметы этого бога. Неплотно прикрыв дверь, киммериец следил изнутри за продвижением неизвестного и вдруг сообразил, что этот человек ему знаком. Это же тот приезжий с Востока, что помог ему прошлой ночью в таверне! Наверняка он вор, так как этот малый откликнулся на призыв Конана к богу воров.

Уставясь на него во все глаза, Конан вспомнил, как ему говорили, что сегодня о Хизарре Зуле расспрашивал еще один иностранец. Тогда он, естественно, предположил, что этот иностранец не кто иной, как Карамек из Замбулы, несмотря на замечание уличного торговца губками, что человек тот наверняка прибыл из куда более отдаленного Иранистана. Об этой стране Конан ничего не знал. Замбула же находилась далеко к югу от Аренджуна, и между ними лежала пустыня. Иранистан, стало быть, еще дальше на юге, не так ли?

Гадая о том, является ли присутствие здесь этого малого в полосатой рубахе и халате случайным совпадением, или иранистанец тоже проник сюда за амулетом, Конан следил за тем, как другой вор проходил мимо него. Коридор с полом из розовой кафельной мозаики двадцать футов тянулся прямо, прежде чем достигал центра особняка и разветвлялся. Киммериец подождал. Когда у него возникло убеждение, что другой вор свернул в один из боковых коридоров, он осторожно выглянул из комнаты. Коридор был пуст.

Конан уже собирался выскользнуть из своего убежища, когда снова услышал шаги с той же стороны, откуда пришел иранистанец и куда собирался направиться Конан.

Кром! В этом коридоре народу, как на рыночной площади в полдень! Конан подался назад и прикрыл дверь, оставив лишь дюймовую щелку.

На этот раз он увидел троих в воинских доспехах. Эти люди двигались безмолвно и мрачно-целеустремленно. Все в островерхих шлемах, безрукавных чешуйчатых кольчугах поверх белых туник с зеленой каймой и в поножах на коринфийский манер. Каждый держал в руке обнаженный меч, а в ножнах на поясе висел еще и кинжал. Все трое были без щитов. Варвар с удивлением уставился на них.

При виде странных охранников Хизарра Зула по коже бежали мурашки. Воины шли тяжелой поступью без единого слова, словно безмозглые, и в их тусклых, неподвижных взглядах сквозила… глупость? Нет, безнадежность! Они выглядели словно побитые псы или беглецы из какого-то легиона потерянных душ. Однако… в их движениях проглядывала и целеустремленность, их тихие шаги направляла только одна мысль. Эге, а подошвы-то их из губки, привозимой с моря и продающейся по очень высокой цене!

Они прошли, следуя то ли случайно, то ли умышленно за иранистанцем. Конан снова заставил себя подождать. Эти воины не выглядели настороженными. На самом-то деле они смахивали на одурманенных. Он чувствовал, что с его умением бесшумно красться он мог выйти и устремиться в противоположном направлении, так и не заставив ни одного из них обернуться и заметить его. Но ему не требовалось так спешить. Незачем ему рисковать. Он подождал.

Но вот третий из этого странного трио исчез в коридоре, ведущем налево. Конан вздохнул, вытер ладони и покинул комнату.

Он сделал восемь бесшумных шагов, когда позади него раздался шум и грохот.

Он круто обернулся и ничего не увидел. Шум стал громче, доносясь из левого ответвления коридора: лязг железа, звон металла о металл. Чей-то клинок зазвенел о стену. "Возможно, иранистанец, — подумал Конан. — Видно, он нашел то, что искал, а возможно, и нет". Для Конана куда важнее было то, что зомбиподобные охранники нашли его.

Звуки боя стали громче. Киммериец словно видел его собственными глазами: иноземца в штанах и халате загнали в узкий коридор, и если он хорошо владел тем своим длинным, словно меч, ножом, то он еще долго сможет сдерживать стражу, поскольку коридоры эти недостаточно широки, чтобы позволить им атаковать иначе, чем плотно сбившись в кучу.

"Это не мое дело, — подумал Конан. — Этот иранистанец всего лишь вор-соперник. К тому же, если он займет троих стражей, у меня будет куда больше свободы действий. Мне лучше пойти посмотреть, откуда выйдет глянуть, что тут за шум, Хизарр, и поискать в комнате, где он был!"

Мысль эта была толковой, разумной и достойной любого вора, привыкшего заниматься собственными делами и не лезть в чужие.

Однако киммериец даже не повернул назад, чтобы возобновить свои поиски. Прошлой ночью этот иностранец в штанах и кожаном жилете помог ему. Возможно, его предупреждение и удар ножом были и не нужны. Тем не менее, этот человек пришел ему на помощь. Есть там у воров свой кодекс чести или нет, а у киммерийцев он имелся.

Конан припустил по коридору на звуки боя и на бегу выхватил висящий за спиной меч.

Он завернул за угол и увидел именно то, что и представлял себе: спины трех охранников. А дальше по коридору невысокий смуглый иранистанец сдерживал их натиск, хотя насели на него здорово.

Конан нанес удар так же неожиданно, как тигр, ринувшийся из темноты, хотя, атаковав, не мог удержаться от крика:

— К Белу!

— Хо-хо! И впрямь к Белу, верзила! А! Кто бы ты ни был, Аджиндару из Иранистана никогда так быстро не отвечали добром… Ха!.. На добро!

Бой вышел очень коротким. На самом-то деле он вообще не походил на бой.

Двое из охранников в мундирах обернулись на голос Конана, безмолвные и целеустремленные. Третий же и дальше рубился с Аджиндаром-иранистанцем. Так как он находился слева от киммерийца, то последний сдерживал двоих повернувшихся теперь к нему резкими взмахами меча на уровне их лиц. Так что один отшатнулся, а другой присел под ударом, который закончился тем, что лезвие Конана врезало третьему сбоку по шее. Клинок вонзился, перерубая кость, полуобезглавив охранника.

— Отлично сработано! — крикнул Аджиндар и почти так же разделался с еще одним противником. И остался только один враг. Но путь ему преградил воин, почти обезглавленный Аджиндаром. Отлично сработано или нет, а у киммерийца возникли трудности — ему было не вытащить клинок из шеи своей жертвы.

Аджиндар пинком убрал с дороги свою жертву. Полуобернувшись, Конан вырвал окровавленный клинок из тела убитого и нанес ответный удар так злобно, что острие меча просвистело в нескольких дюймах от подбородка собрата-вора. Охранник пригнулся, уклоняясь от этого стремительного взмаха.

— Хо! Поосторожней там, верзила, ты ведь по-настоящему не сознаешь собственной силы, верно! Хо-о!

Он поймал рукоять меча, когда третий охранник попытался нанести удар в тесном коридоре, а Аджиндар подошел слишком близко, чтобы ударить мечом. Дальнейшее произошло одновременно: левая рука охранника взметнулась с кинжалом, нацеленным в бок Аджиндару, а нога Аджиндара вскинулась, ударив воина между бедер. Конан рубанул по руке с кинжалом так, что та закачалась на нескольких полосках алой плоти. Перерубленная артерия продолжала качать кровь, и та залила пол и стену.

— И проворный к тому же, — проворчал Аджиндар, отклоняясь назад, когда получивший от него коленом в пах охранник беспомощно согнулся от боли. Он даже не смог закричать из-за перерубленной руки. Иранистанец пнул его в лицо, а потом рубанул воина мечом по шее.

Ему пришлось повернуться, чтобы высвободить свой длинный клинок с гор Ильбарса.

— Ну! За исключением того твоего удара по запястью — за что тебе большое спасибо, великан, — очень ловко! Похоже, мы оставили всем троим по полшеи на: каждого и лишили их горла и яремной вены! Рад, что помог тебе прошлой ночью, друг. Я тебе свое имя назвал — а как зовут тебя?

— Я — Конан, киммериец.

— Черные волосы и голубые глаза… да… Киммерия, а? В тех горах люди огромные, не так ли? Благодарю тебя, Конан из Киммерии.

— Всего лишь услуга за услугу, Аджиндар из Иранистана.

Двое воров мрачно усмехнулись друг другу. У их ног дергались и сучили ногами стражи, а розовая кафельная плитка делалась намного темнее. Левой рукой словоохотливый Аджиндар проверил разрез на штанине. Когда он извлек оттуда руку, пальцы у него были покрасневшими.

— А! Этот ублюдок царапнул-таки меня. Кусок белой туники одного из стражей остановит кровь… Конан, зачем ты сюда сегодня забрался? Аджиндар по-прежнему улыбался.

— За одним амулетом, — поведал Конан своему новому другу, обрадованный тем, что нашел приятеля, да к тому же отличающегося силой и хорошим настроением. А ты?

— Ах, боги, я боялся, что именно так ты и скажешь, — тихо произнес Аджиндар и нанес удар.

Конана спасло только то, что иранистанец поскользнулся в крови охранника. Окровавленный ильбарсийский нож метнулся чуть дальше, чем рассчитывал его владелец; и Конану удалось избежать его. Нацеленный в шею, удар не задел его — почти не задел. Вместо того чтобы врезаться в основание бычьей шеи, клинок унес с собой рваный кусок красновато-коричневого рукава туники и крошечный кусок кожи, оставив рану не глубже толщины ногтя.

Конан полностью развернулся, и поэтому, когда он снова оказался лицом к иранистанцу, их отделяло друг от друга три фута. Из левого плеча Конана сочилась кровь. Меч он держал низко, под углом вверх.

— Проклятие! — выругался Аджиндар, почти улыбаясь.

— Дружба столь же быстро рвется, как и возникает, друг, — прошипел низким гортанным голосом Конан. — Почему так?

— Ты должен знать. Я здесь по тому же делу. Меня нанял мой собственный царь. А тебя?

— Я сам.

— Так ты просто вор?

Конан кивнул. Добродушно-веселая манера и вероломство этого человека ранили его куда сильнее, чем царапина меча; Конан испытал горькое разочарование.

— Тогда присоединяйся ко мне, друг Конан. Мой царь будет благодарен моему другу, который поможет мне доставить ему… амулет.

Конан обдумывал предложение всего несколько секунд.

— После только что проявленного тобой вероломства? Я же буду бояться уснуть или повернуться к тебе спиной, друг.

Аджиндар вздохнул:

— И, судя по тому, что я видел только что и прошлой ночью, подозреваю, что ты не готов сказать: "Извини, Аджи… забирай Глаз Эрлика, а я пойду домой с пустыми руками". Я прав?

— Ты прав, друг.

— А ты злишься. Это, конечно, от молодости. Но послушай, тут же полно драгоценностей. Все твои. Мне нужен только амулет.

— Так же, как и мне.

— Проклятие! И, судя по твоей силе, я подозреваю, что свою наилучшую возможность справиться с тобой я уже использовал…

— Снова верно, бывший друг, — согласился с ним киммериец. — А теперь мы наделали много шума, и его наверняка кто-то да услышал. Я посторонюсь и дам тебе добраться до ближайшего окна, так как у меня нет никакого желания убивать тебя.

Иранистанец, выглядевший по-прежнему опечаленным, замотал головой:

— До ближайшего окна… и убираться домой с пустыми руками, да?

— Верно, друг. С пустыми руками… но живым.

Аджиндар тяжело вздохнул. Не отрывая глаз от киммерийца, он опустился на корточки и вооружился, отыскав на ощупь левой рукой кинжал, которым его владелец больше не пользовался.

— Боюсь, что этого я сделать не могу, друг Конан. Видишь ли, я выполняю поручение своего царя. И за мной следят. Преданность, страх перед наказанием и так далее… Это правда, что вы, киммерийцы, варвары?

— Так нас называют.

— Проклятие! И к тому же здоровенный. Ну… — Аджиндар отвернулся, опуская плечи, и… крутанулся, атакуя, выставив длинный нож и вскинув его, чтобы поймать бойца, бывшего, как он знал, достаточно проворным, чтобы пригнуться.

Конана никто не смог бы дважды захватить врасплох, как какого-нибудь глупого аренджунского стражника, получившего весь свой опыт исключительно на учебном плацу. Его и так смущало, что он чуть не погиб из-за первой хитрости Аджиндара. И на этот раз он отбил длинный нож другого вора собственным мечом. Увернулся от кинжала и ввинтился вперед так, что запястье Аджиндара ударилось о его же портупею. После чего киммериец с силой пнул иранистанца по левой ноге.

Какой-то миг Аджиндар пытался сохранить равновесие. Но поскольку его размахивавшим рукам было не за что ухватиться, кроме воздуха, он рухнул тяжело — и ударился левым локтем о стену коридора. Кинжал выпал из его руки в нервном спазме, словно выброшенный пружиной. Сидя на полу, привалившись спиной к стене возле самой двери с нелепо низким замком, он поднял голову и остекленелым взглядом уставился на киммерийца.

Конан не ответил. Он все еще не хотел убивать этого человека. Чтобы стать тем человеком — акулой, — которым он в конце концов сделается, ему еще предстояло пройти долгий путь.

— Проклятие, — сказал Аджиндар, без злости глядя на него. — Ты проворен и хорош, великан. Тот кинжал принес мне не больше пользы, чем своему первоначальному владельцу. Предлагаю тебе не брать его как добычу. Эта штука проклята. — Он тяжело вздохнул. — Ладно.

— Варвар предлагает тебе возможность встать и уйти, Аджиндар. Нет, не жди, что я подойду к тебе слишком близко. Я однажды проиграл бой потому, что думал, будто победил, а меня пнули по голени. Но больше этого не повторится.

Аджиндар скорбно улыбнулся киммерийцу и покачал головой. Он и не пытался скрыть откровенное восхищение.

— Сколько тебе лет, великан… десять?

— Одиннадцать.

Аджиндар хохотнул:

— Я тебе верю!

Еще раз вздохнув, иранистанец начал подниматься. Его пятка поскользнулась по кафельной плитке, так что он накренился и упал, боком навалившись на дверь. И в двери мгновенно со щелчком и негромким стуком отвалилась панель, словно выдвижной ящик. Она находилась на уровне голеней, если б Аджиндар стоял. А так как он не стоял, то две харамийские гадюки, появившиеся из ниши за панелью, ужалили иранистанца в лицо и шею, каждая дважды за четыре секунды.

Дергаясь, стеная и выглядя скорее страшно удивленным, чем охваченным болью, Аджиндар не выказывал никакого ужаса. Он выпустил меч и схватил в каждую руку по твари с желтыми полосами. И швырнул обеих змей в Конана, который шагнул в сторону и очень ловко рассек пополам обеих летящих рептилий, не задев клинком ни стену, ни пол. Четыре части змеи ударились о стену коридора напротив иранистанца и, извиваясь, упали на пол. Босой киммериец держался от них подальше.

— Ты мой худший друг, каким я когда-либо обзаводился, Аджиндар из Иранистана.

— Да, полагаю. И к тому же мертвый. Проклятие! И все из-за того, что поскользнулся… Ну, ничего не попишешь. Друг Конан, ты знаешь, что у меня в запасе всего несколько минут. Послушай же, не задавая вопросов. Меня нанял Кобад-шах, царь Иранист… о!

Аджиндар содрогнулся и привалился спиной к двери. Конан знал, что яд этих гадюк, настолько сильный, что его разводили в молоке для смазывания им кинжалов убийц и наконечников стрел, уже подействовал. Из опухоли с большой палец, вздувшейся на шее Аджиндара, стекала тонкая струйка крови.

"Несколько минут? Нет, — подумал Конан. — У этого человека осталось всего несколько секунд".

— Кобад-шах дорого заплатит за то, что ты ищешь, паренек. Дорого. Не будь настолько глуп, чтобы иметь дело с обычным аренджунским барыгой. Ты знаешь, что тебе надо, — а! — Ужаленный снова содрогнулся. Его лицо потемнело, опухло, а руки подергивались. — Надо бежать, — произнес он тише, и ему становилось все труднее складывать и произносить слова. Арен-дж-жунн… доставить Глаз… К-Кобаду… прямо по этому коридору… изящный маленький клинок, что ты ис-счешь, он… в футляре… зеелеоной… коомммнате.

Аджиндар из Иранистана съехал по двери на пол, с пурпурно-черным лицом, вывалившимся языком, вытаращенными и уставившимися в пространство темными глазами. Рука, которую он пытался поднять к груди, так и не дошла до нее.

Конан шумно вздохнул.

— Не много ж тебе дал Кобад-шах, друг. Всего лишь смерть вдали от родного дома, клянусь Морриганом! Посмотрим, с кем я буду иметь дело. — Он огляделся кругом. — А пока, — негромко пробормотал он, — мы действовали почти так же беззвучно, как табун лошадей!

И босой киммериец обошел лужи крови и четыре трупа, отправляясь на поиски амулета под названием Глаз Эрлика. В мозгу у него застряла как вопрос фраза Аджиндара "…изящный маленький клинок, что ты ищешь…". Бессмыслица. Что бы это ни значило и какую бы форму ни принял этот Глаз, он достанется ему и будет дорогим призом; ведь сегодня ночью он стоил жизни одному хорошему человеку и трем… другим.

Глава 3 В ЗЕЛЕНОЙ КОМНАТЕ

Следуя тем же путем, каким шел покойный Аджиндар, Конан из Киммерии добрался до конца коридора и очутился перед дверью. На ней не было никакого замка вроде того, что привел к смерти иранистанца, но тем не менее киммериец держался настороженно. Прежде чем потянуть ручку кверху и открыть дверь, пнув в нее пяткой, он потыкал мечом дверную ручку и филенку вокруг нее. Меч он по-прежнему держал в руке, так и не вытерев.

Открывшаяся перед ним комната выглядела необыкновенно просторной. Ее пол был вымощен зеленой кафельной мозаикой, похожей на листья, опавшие с деревьев до срока. К бледно-зеленым стенам пристали темные гобелены. С потолка, поддерживаемого колоннами из пронизанного зелеными жилками порфира, оживляемого мерцанием кристаллов полевого шпата, свисали до самого пола бархатные занавеси. Цветом они походили на кедры, за исключением одного в углу, красного, как вино.

В центре помещения вытянулся длинный низкий стол, которому служила столешницей каменная плита. На той плите стояло на первый взгляд беспорядочное скопище внушительных плавильных тиглей и инкрустированных рунами возгонных сосудов алуделей, слепленных из охровой глины; выглядевшее золотым кадило и перегонные кубы, которым придавали отвратный цвет содержащиеся в них явно ядовитые жидкости. Небольшая квадратная шкатулка из укрепленного бронзой кристалла была разбита на тысячу осколков, которые блистали и сверкали при свете свисавшего с потолка тройного светильника, сработанного в форме гениталий.

У стены стоял атенор, черный и тусклый, словно угрожающий железный карлик. Конан увидел, что в комнате есть окно, занавешенное тяжелой шторой цвета сосновых игл.

А кругом смутно вырисовывались странные и пугающие статуи из черного, как ночь, оникса, порфира и поблескивающего слюдой базальта. Даже антропоморфные истуканы изображали не совсем людей. Они составляли компанию мумии отталкивающего темно-коричневого от древности цвета. Благодаря подпоркам они стояли прямо, сурово и угрожающе. На длинном столе горели две гноящиеся на вид свечи, и испускали они такую же вонь, как сало, из которого их сделали обитатели гробниц.

Здесь была отнюдь не святая святых храма богов. Здесь были владения и сокровищница колдуна-чародея и его темных богов.

И здесь находились два человека.

Они были здесь чужими. Оба меднокожие, черноволосые и черноглазые. Мужчина в темно-красной тунике поверх черной рубашки с длинными рукавами и исчезавших в мягких черных сапогах черных штанах — неярком одеянии ночного вора, более осторожного, чем уставившийся на него варвар.

Рубашка женщины тоже была черной, а туника — темно-зеленой, с алой каймой. Она, как и Конан, пришла босиком. С пронзивших ей мочки ушей крошечных колечек свисали огромные кольца из серебряной проволоки, а глаза с затемненными веками поблескивали над прямым носом и красными, как киноварь, губами. А на парчовом поясе у нее красовалась агатовая пряжка.

В правой руке она держала молоток с завернутой в тряпку головкой, а на левой у нее покачивался на темляке — золотой цепочке — крошечный золотистый меч. Кулон или же амулет.

Изящный маленький клинок, что ты ищешь…

— Борода Эрлика! — ахнула она. — Так это и есть один из его охранников? Он достаточно рослый, чтобы охотиться на медведя вооруженным одним лишь шипом!

Конан взял меч поудобнее. Их взгляды устремились к окровавленному клинку.

— Это трехфутовый шип, Испарана. Мне неохота снова пускать его в ход сегодня ночью. Кром, что же это за дом такой, где полно ворья! Ты просто брось сюда эту побрякушку по полу, и я не сдвинусь с места, пока вы не уйдете. Лучше сматывайтесь в Замору сегодня же ночью. — Он не мог удержаться от стремления пощеголять своим знанием. — Скажите своему хану, что у меня есть для его амулета другой покупатель… и пока я решаю, принять ли мне его предложение или, несомненно, более щедрое ханское, ему лучше убить Балада. Просто на всякий случай.

— Ты очень много знаешь, голубоглазый, — сказал мужчина. Он обнажил меч и чуть согнул колени. — Достаточно, чтобы понимать, что мы не можем отдать тебе эту… побрякушку.

Киммериец вздохнул:

— Я с тобой не ссорился, Карамек. Неужели здесь нынче конца не будет убийствам?

Мужчине было на вид лет тридцать, женщине лет на пять меньше. Она была хорошо сложена и выглядела смазливо.

— Во имя Эрлика, — прошептала она. — Ты убил Хизарра Зула?

— Нет. Всего лишь трех его охранников… и еще одного вора.

— Явившегося за Глазом?

— А это уж не ваша забота, — ответил Конан.

Согнув локоть, подняв и приготовив к бою меч, он вошел в помещение. Он протянул левую руку вперед, хотя и недалеко, прижимая локоть к боку. В конце концов, Карамек ведь обнажил-таки меч.

— Ты просто кинь сюда амулет.

Девушка стиснула его еще крепче.

— Карамек…

— Тихо, Испа. Отступай к двери. Убегай. Если через час меня не будет у ворот — уезжай из города!

— Карамек… — Она держалась неуверенно, хотя и начала отступать. Приз покачивался на цепочке в ее крепко сжатом кулачке.

Конан бросился в атаку.

Карамек прыгнул, преграждая ему путь, полусогнув колени, с искаженным лицом. Конан мчался вперед, не обращая внимания. Карамек рубанул. От этого сильного, с оттягом удара киммерийца спасло только то, что он резко метнулся в сторону. Испарана повернулась и побежала. Она проскочила через открытую дверь в противоположном углу помещения. Не целясь махнув мечом в сторону Карамека, Конан побежал следом за ней. Он добрался до двери, как раз когда та захлопнулась с двойным стуком. Выбор у него остался только один: круто развернуться или быть убитым в спину.

Он развернулся как раз вовремя, чтобы парировать удар Карамека.

Инерция разгона и сила удара позволили замбулийцу прорваться мимо Конана. Упершись для равновесия ладонью в стену, Конан выбросил ногу вперед. Замбулиец споткнулся и врезался в стену. Гобелен из бархата кровавого цвета сорвался со стены и упал, накрыв его. Конан ткнул мечом в этот движущийся ком трижды, и его клинок снова окрасился алым, с него опять закапала кровь.

Падающий Карамек окончательно стянул гобелен со стены. Из-под темного бархата стала сочиться ярко-красная жидкость.

Киммериец уже пытался открыть массивную дверь, через которую убежала Испарана. Та оказалась запертой. Прорычав ругательство, он врезался в нее плечом. И по тому, как дверь подалась назад, лишь чуть уступив его натиску, он понял, что ее заперли на крепкий засов.

С уст киммерийца сорвалось ругательство, и он повернулся, пробежал через зеленую комнату к единственному узкому окну. Она думала, что, закрыв дверь, скрылась от него, да? Будь он проклят, если не сможет…

Участок пола выскользнул у него из-под ног, и, прямой как палка, Конан свалился на поверхность тремя футами ниже. Тот факт, что этим объяснилась видимая толщина пола второго этажа, не представлял для крякнувшего от досады киммерийца ни малейшего интереса. Дверца западни сомкнулась на его бедрах — и держала крепко.

Даже вырываясь, Конан знал, что Испарана уже сбежала вместе с Глазом. И казалось маловероятным, что он вовремя окажется там, чтобы найти ее дожидающейся у городских ворот. Он не мог освободиться. Все его попытки вырваться на волю путем рывков, ворчания и, наконец, отковыривания захлопнувшейся панели привели только к кровавым ссадинам у него на бедрах. Они вызвали новый поток ругательств.

Конан попался в превосходно придуманную западню, расставленную для поимки любого вора, залезшего в окно, через которое киммериец собирался вылезти. Взывая к именам всех богов, каких он мог вспомнить, Конан прорычал литанию сплошь из проклятий и ругательств.

Конан оставался в западне, как ему казалось, много часов. И все это время он с равным рвением проклинал и себя, и Хизарра Зула, и двух замбулийцев.

А затем в комнату вошел человек. Он осмотрел столы и, подойдя к киммерийцу, остановился, пристально глядя на него.

— Клянусь Хануманом, гляди-ка, что я поймал, — в моем капканчике волк величиной с медведя!

Конан молча прожег взглядом незнакомца. "Так он клянется Хануманом Проклятым из Замбулы, да? Ну, ты только подойди поближе, старый пес, и даже мой меч без острия…"

Но нет, этого не дождешься. Если Конан убьет этого человека, то может так никогда и не вырваться отсюда. Перспектива остаться здесь, в оковах, зажавших ему бедра, сходя с ума от голода и жажды, и в конце концов умереть с почерневшим языком… нет. Конан с радостью протянул бы меч рукоятью вперед и рискнул бы выйти на бой безоружным, но со свободными ногами.

Глаза вошедшего буравили его, глаза бездонные и темные, как провалы между тусклыми огоньками далеких звезд.

Длинная туника из аксамита цвета охры прикрывала Хизарра Зула до голеней. Грудь его украшал вышитый золотой нитью орнамент в виде завитков с вделанными то тут, то там опалами и какими-то блестящими камнями тепло-шафранового цвета. На ногах он носил сандалии без ремешков, на руке золотой браслет с множеством дырочек, а на пальцах у него сверкало пять колец, из них четыре — с разноцветными камнями.

Сам Хизарр Зул был человеком узкоплечим и узкобедрым, и лишь зарождающееся брюшко слегка округляло завесу, образованную его облегающей неподпоясанной туникой. Его большие, темные, чуть навыкате глаза смотрели пристально и требовательно. Над широким высоким лбом разбегались от центральной точки, словно вывернутый наконечник копья, похожие на сверкающий уголь волны черных с проседью волос.

Сложив руки за спиной, Хизарр Зул прохаживался перед попавшим в западню гостем.

Кожа у колдуна была на вид гладкой, с янтарным отливом, словно глянцевая. Возраст его невозможно было определить, но за сорок ему перевалило. Маленькие аккуратные усики, казалось, вырастали прямо из ноздрей. Их подровняли с боков так, чтобы они образовали от верхней губы до носа плоский треугольник. Борода у него тоже имела геометрическую форму, хотя и округлую, и напоминала нацеленное вниз черное копье с толстым древком.

Эти слегка выпученные глаза уставились на Конана. Сзади же у Хизарра Зула выбивался один-другой непослушный завиток волос. А говорил колдун усыпляющим баритоном:

— Так. Значит, ты убил моих охранников и моих красавиц змей, после того как они прикончили твоего напарника.

— Я пришел сам по себе. Так же, как и тот иранистанец.

— Ах, значит, сегодня ночью к Хизарру Зулу явилось много гостей, да? А где же амулет?

— На пути в Замбулу, в руках женщины.

— Третьего вора! — Брови Хизарра Зула поднялись так, что его темные глаза выпучились еще больше. — И именно она всех вас обманула?

— Четвертого, — поправил Конан. — Вот лежит еще один — ее напарник.

— Хануманова… голова, — выдохнул кудесник на нисходящей ноте. Он проследовал взглядом в сторону, куда кивнул Конан, и подошел к накрытому бархатом трупу. На лице у него появилось выражение немалого отвращения, но он присел на корточки и стал распутывать ткань, пока не обнажил застывшее в предсмертной муке лицо Карамека.

— Он из Замбулы?

— Да.

— Хмм. — Хизарр поднялся и перевел взгляд на Конана, подняв руку и поигрывая с бородой. — Вы с иранистанцем убили охранников. А потом подрались между собой?

— Да.

— И ты его завалил. А я-то гадал, как же этот дурак ухитрился быть ужаленным в лицо и шею. Значит, его смерть тоже на твоем счету. Равно как и этого. И, не попади ты в мою ловушку в саду, несомненно, лежал бы и третий труп, женский.

Конан ничего не сказал.

— Хмм. Молодой человек, юноша, но рослый и безжалостный. Человек большой силы, юноша он или нет!

Они молча глядели друг на друга. Оценивающе. Изучающе. Один, казалось, обладал безграничным терпением, другому же приходилось его проявлять.

— Северянин… Ты обошелся мне недешево, но эта замбулийка обходится еще дороже. Теперь ты должен быть моим слугой. И как таковой, и за определенное вознаграждение… начиная с приведения мной в действие освобождающего тебя механизма… Ты отправишься следом за ней и вернешь мне Глаз Эрлика.

Конан готов был пообещать все что угодно, лишь быего выпустили из этого особняка и не выдали городской страже.

— Да, Хизарр Зул, — согласился он. — Я послужу тебе. С радостью догоню эту замбулийку, если мне щедро заплатят.

— Мгм, — хмыкнул Хизарр Зул, задумчиво изучая его. А затем обошел Конана, подойдя к более длинному столу. — Конечно, каждая секунда нашей задержки дает ей большую фору, не так ли? У нее наверняка должен быть быстрый конь или верблюд.

— Наверняка, господин Зул. Мы должны поторопиться — и мне понадобится скакун побыстрее. "Вполне возможно, мне понадобится проскакать сто или двести лиг, чтобы только нагнать ее, — подумал киммериец. — А после этого с амулетом и твоим быстрым конем я смогу отправиться дальше — в Замбулу, в гости к щедрому хану!"

Улыбаясь и снова пустившись расхаживать, сложив руки за спиной, Хизарр Зул вернулся и остановился перед Конаном. А затем, улыбаясь, нагнулся вперед, показав, что держит в одной руке тонкую медную трубку. Медленно поднес он ее ко рту… И выдул в лицо киммерийцу мелкую желтую пыль. А затем поспешно отступил.

Через несколько секунд Конан рухнул, неспособный дышать.

На сей раз Конан из Киммерии очнулся таким же, как цивилизованные люди, сонным и отупелым. И он к тому же чувствовал себя встревоженным, болезненным, пустым. Тот факт, что физически он был цел и невредим, нисколько не умерял его беспокойства и ощущения болезненности, пустоты. Он не заметил, что у него больше нет меча. Им овладело необъяснимое и несомненное чувство потери и печали.

— Скажи мне, как тебя зовут.

Конан глянул в темные пристальные глаза Хизарра Зула.

— Я Конан, — тихо произнес он. — Киммериец.

— Итак, Конан из холодной Киммерии. Ты только что познакомился с силой порошка черного лотоса, великолепного и полезного цветка из джунглей далекого желтого Кхитая.

— Я знаю о нем. Это смерть. Почему же я жив?

— Паралич наступает почти мгновенно, Конан из Киммерии. Смерть наступает через две минуты. Я снабдил тебя противоядием, изготовленным лично мной. Насколько мне известно, только я знаю, как противостоять порошку Желтой Смерти. Ты пролежал некоторое время без сознания, пока твой — очень сильный — организм не отринул яд. Тем не менее ты чувствуешь себя… не совсем нормальным, не так ли?

Конан не ответил.

Улыбаясь, Хизарр поставил ногу на край крепко державшей Конана панели. И нажал пальцем обутой в сандалию ноги. Панель тотчас же открылась, так вот просто. Конан застонал от щекочущей боли, вспыхнувшей у него в ногах. Кровь засохла у него на бедрах двумя горизонтальными линиями.

— Выбирайся, — приказал Хизарр.

Со сжавшимся от боли лицом Конан сел, уперся ладонями в пол и отодвинулся на ягодицах от ловчей ямы. Кудесник поднял ногу. Облицованная кафелем западня захлопнулась, скрыв яму. Даже глаза киммерийца не могли заметить никакой разницы в покрытии пола.

— Возможно, тебе понадобится растереть ноги, — сказал Хизарр, подходя к более высокому и длинному столу. — И, возможно, также понадобится заглянуть вот в это.

Он вернулся, держа перед сидящим на полу киммерийцем зеркало не длиннее ладони Конана, утолщенное тонким покрытием из стекла или кварца. Конан уставился на него.

— На кой ляд мне какое-то… зер… кало…

Вначале он увидел собственное лицо, как и ожидал. И почти сразу же его начали заслонять меняющиеся узоры. Стекло, казалось, заволновалось, становясь жидким, так что Конан моргнул, а потом не мог оторвать от него взгляда. Он уставился на крошечного человечка, пойманного и испуганного, стремящегося убежать из зеркала, казалось, умоляюще глядящего на него из стеклянной темницы.

Конан вытаращил глаза. Под мышками у него закололо. Он знал это лицо: он видел прежде лицо того крошечного человечка… оно принадлежало ему самому!

— Это, киммериец, твоя душа. Она теперь принадлежит мне. Сделай все, как я сказал, и я верну тебе ее, когда ты отдашь мне амулет под названием Глаз Эрлика. Попробуй предать меня, и я разобью зеркало. И…

Хизарр Зул всего-навсего слегка постучал по зеркалу. Конан почувствовал, как внутри у него все затрепетало. Он не знал и знать не хотел, воображаемое ли оно или вызвано постукиванием длинных пальцев по контейнеру с его… душой.

— Не двигайся. Если оно разобьется, — предупредил Хизарр, — то твоя душа пропала навеки. И никто, кроме меня, не сможет удалить ее из этого зеркала. Ты хочешь вечно таскать с собой свою душу, как багаж, Конан из Киммерии, всегда опасаясь, как бы кто-нибудь не разбил зеркала и…

Конан задрожал. А затем пришло откровение.

— Те охранники! Чтоб тебе!..

Явно признанный теперь колдуном, ехидно улыбающийся Хизарр Зул выпрямился. Взгляд Конана остался прикованным к хрупкому кусочку стекла в длинных тонких руках с янтарным отливом.

— Да, Конан. Теперь ты знаешь мою тайну. Убитые тобой стражи были лишены душ. Они тоже явились сюда ночью. Я забрал их души и разбил их зеркала! То, что осталось, служило мне лучше. — Хизарр вернулся к столу, где он занимался некромантией. Голубые глаза киммерийца обеспокоено следили за чародеем, и, когда он положил зеркало, Конану сделалось чуть полегче. Но только чуть.

— Или так я, во всяком случае, думал, — сказал Хизарр, снова поворачиваясь к варвару. — До тех пор, пока не явился человек твоей силы и не одолел, их. Кто ж мог предвидеть, что в одну ночь сюда явятся четыре вора? Харуман вас побери — всех четырех!.. Я предпочел бы не разбивать зеркало с твоей душой, киммериец. Зная, что оно здесь, ты будешь служить мне лучше, чем человеческий гомункулус, который лишь подчиняется без малейшего проблеска надежды, без постоянного стремления к свободе и воле.

Внутри у Конана нарастало ощущение пустоты. Он знал, что это означает.

Он стал бездушным, проклятым и обреченным и знал, что открыл наконец то, чего стоило бояться. И в самом деле, он не мог не испугаться перспективы навеки потерять свою душу, как и жизненную силу, которая составляла его основу, которая двигала им, делала его неповторимой личностью и которая будет вечно жить после его смерти.

Он знал, что в точности выполнит все, что прикажет это улыбающееся чудовище. Знал, что отыщет похищенный амулет, который мог на многие годы облегчить ему жизнь, если б он смог оставить его себе. Но он не оставит его себе. Словно лакей, наймит, слуга могущественного коварного мага, он привезет амулет сюда, чтобы обменять у Хизарра Зула из Аренджуна на то, что стоило куда дороже.

"Кром, Имир и все боги, — подумал он, почти подавленный. — Моя душа!"

— Ты, конечно, согласен. А теперь опиши мне, что ты будешь искать.

— Такой… такой маленький меч, на золотой цепочке.

Хизарр смерил его взглядом, удобно прислонившись к длинному столу, опираясь на него руками.

— Бедный дурачок, ты действительно ничего не знаешь, не так ли? Хорошо. Вот его точное подобие. Еще день — и та замбулийская сучка сбежала бы с этой побрякушкой! Смотри внимательно, Конан. Знай, что Глаз Эрлика может завоевать царство… два царства! И, как тебе теперь известно, он достаточно важен, чтобы заинтересовать кое-кого в Иранистане, так же как этого скромного замбулийца из Туранской империи.

С улыбкой, ставшей теперь чисто издевательской, Хизарр Зул прижал руку к животу и поклонился. Выпрямившись, он снял амулет, висевший у него на шее на ремешке, под туникой, и вручил его киммерийцу.

— Точная копия, мой дорогой преданный слуга Конан. Глаз Эрлика.

Конан посмотрел на него, изучил его. Глаз Эрлика был мечеобразным кулоном длиной примерно с его мизинец. Рукоять заканчивалась рубиновым набалдашником. На обоих концах гарды-крестовины поблескивали крупные желтые камни, оба перечеркнутые единственной черной полосой.

— Надень его, — приказал Хизарр, уронив его на ладонь Конана. Возможно, ты найдешь ему применение. Конечно, его следовало бы назвать Мечом Эрлика или, на худой конец, Глазами во множественном числе, но миром, мой милый варвар, правит отнюдь не логика. Итак, коль скоро ты окажешься в пустыне, первый оазис будет в двух днях пути на юг. Если ты последуешь торной тропой, то скачи примерно час на восток от Аренджуна, а потом поворачивай строго на юг и продолжай в том же духе. Та замбулийка последует этим путем.

— Ты знаешь это?

— Знаю, мой милый слуга Конан. Но тебе не нужно знать, откуда у меня такая уверенность. Я Хизарр Зул, и у меня есть свои способы узнавать новости. С тех пор как я нашел тебя здесь, прошло четыре часа. Ты просто следуй этим путем. Ты отдохнул, и ты рослый и сильный. Ты должен каждый час нагонять ее на несколько минут. Ступай.

— Мой меч… у меня нет коня…

— Ты вор, и где-то у тебя припрятаны монеты. Мертвый иранистанец мне ни к чему — возьми его имущество. Приобрети коня. Я бы также предложил взять халат и куфию. Меч твой стоит у задней двери. Он потерял остриё, но годится для боя. С такими-то ручищами ты разрубишь надвое кого угодно!

Только сейчас Конан увидел, что пояс его пропал вместе с кинжалом в ножнах и ножнами меча. То, что он не заметил этого сразу, говорило, какой эффект произвели на него желтый порошок и его противоядие и какой ужас он испытал, потеряв душу.

Киммериец надеялся, что его сумка окажется там, где он ее оставил. Он не знал, сколько времени пробыл в особняке Хизарра. Наверняка часов пять, и значит, на четыре часа дольше, чем собирался. Хизарр же все пялился на него и говорил, втолковывая Конану, как добраться до задней двери особняка. Через эту дверь он и выйдет… не как гость и даже не как вор, а как слуга.

Конан с тоской взглянул на зеркало и подумал о внезапном нападении.

— Только я могу извлечь из этого зеркала твою душу, варвар, предостерег, отступая на шаг, Хизарр. — Оно будет в безопасности у меня в течение… ну, скажем, месяца.

— Замбула дальше чем в одном месяце пути!

— Значит, постарайся догнать воровку раньше! Хочешь, чтобы тебя вывели отсюда? Эй, слуги!

Взгляд Конана проследовал в указанном Хизарром направлении. В помещение вошли и встали у двери еще двое охранников в мундирах. Оба с мечами наголо. Они оба уставились перед собой равнодушным взглядом. По спине Конана, казалось, пробежала тысяча мурашек. Когда он посмотрел на этих двоих бывших воров…

"Лишенные душ", — подумал он, ненавидя Хизарра Зула за то, что тот видел, как он содрогнулся.

Конан двинулся к двери, пытаясь вновь, по своему обыкновению, расправить широкие плечи и зашагать привычной уверенной пружинистой походкой вразвалочку.

— Я задержусь возле иранистанца, — предупредил он.

Труп выглядел страшно. Существо некогда было человеком, а теперь сделалось пурпурным и раздулось, словно стручок гороха, готовый вот-вот лопнуть.

— Я не стану раздевать тебя, друг, — прошептал Конан. — Но ты можешь чуточку подсобить мне.

Он спокойно присвоил принадлежавший иранистанцу пояс с оружием. На нем висели ножны для кинжала, ильбарсийский нож длиной с меч и сумка. Конан застегнул пояс, надеясь, что сумка набита монетами. Подобрав длинный клинок с гор Ильбарса, он убрал его в ножны у себя на боку.

— Покажите мне выход отсюда.

Двое безмолвных охранников сделали, как он сказал. Его собственное оружие и пояс оказались у дверей вместе со смотанной веревкой. Конан застегнул свой широкий пояс поверх пояса Аджиндара. Один из лишенных души распахнул перед ним дверь в ночь, еще не освещенную преддверием зари.

— У вас нет души, — обратился к охранникам киммериец, останавливаясь в дверях. — Вы и дальше будете служить похитившему ее? Или хотите принять дар в виде смерти?

И тут Конан в первый раз услышал речь одного из охранников Хизарра Зула.

— Жить без души — это все равно что быть мертвым, пребывая в живых. А умереть без души — и того хуже. — И бывший человек закрыл дверь, чуть не стукнув ею Конана по пяткам.

Киммериец ушел. Голос, провозгласивший эти страшные безнадежные слова, был голосом Хизарра Зула.

Глава 4 В ОАЗИСЕ СМЕРТИ

В оазисе, который и в самом деле находился в двух днях пути от Аренджуна, Конан улегся на спину и уставился невидящим взором на небо, усеянное звездами, словно миллионом мерцающих самоцветов или миллионом пристально глядящих глаз. Неподалеку отдыхал его конь. А в нескольких ярдах от него пофыркивал конь какого-то путника, наведавшегося в этот оазис.

"Лишиться души!" — подумал Конан. Всем сердцем ненавидел он коварного Хизарра Зула.

Но имела ли душа значение? Конан желал бы быть уверенным. Мрачный Повелитель Горы, почитаемый в Киммерии главным богом, был божеством диким и угрюмым. Он не обещал никакой жизни после этой. При рождении он вдыхал души в тела людей. "Чего ж еще, — говаривал отец Конана, — можно просить у богов?" Ну, другие люди в других странах много чего еще просили и во много чего еще верили. Если б только Конан мог быть уверен. Если эта жизнь была всем, что у него есть, то душа ничего бы не значила.

И, однако… Какое-то чувство пустоты появилось у киммерийца, и он знал, что оно останется, пока Конан не получит обратно от Хизарра Зула содержимое того зеркальца. Пусть кто-нибудь другой говорит, что это всего лишь внушение и глаза Хизарра. Конан-то знал, что это ощущение отравляло его, как только он очнулся, до того, как маг показал ему зеркало и объяснил, что в нем заключено.

Два дня спустя Конан все еще проклинал кудесника, ставшего в самом буквальном смысле хозяином его души.

Время от времени он также клял и себя. Ему следовало вести себя благоразумней во многих отношениях, и последний его неблагоразумный поступок заключался в том, что ему следовало-таки раздеть труп Аджиндара из Иранистана. Так полагалось делать победителю в бою. Рубашка с рукавами и шаровары позволили бы Конану сэкономить немало монет. Он мог потратить их на провизию.

И все же он ехал на самом лучшем коне, какого мог себе позволить, носил самую дешевую, но приличную одежду и оставил себе только собственный меч с обломанным острием.

Его деньги, так же как содержимое сумки Аджиндара и превосходный ильбарсийский клинок вора, позволили Конану приодеться и купить скудный провиант; пояс Аджиндара и превосходный кинжал должны были снабдить искателя приключений пищей для путешествия, которое могло продлиться не один день. (О том, чтоб оно продлилось дольше двух недель, не приходилось и думать. Конан должен был вернуться в Аренджун в течение месяца.)

Таким образом, он покинул Аренджун на хорошем коне, с неважным вооружением и почти без продовольствия, для того чтобы день за днем ехать в жару по пустыне под солнцем, превратившимся в смертельного врага.

В полдень второго дня пути конь — которого Конан называл Конь — стал слабеть из-за отсутствия воды. Уверенный, что доберется до оазиса, его новый хозяин не взял с собой больших запасов. Когда надо, человек может вынести многое, киммериец знал об этом, и Конь тоже. А затем в поле зрения показался оазис, и Конь почуял сладостное дыхание надушенного водой воздуха. Конану требовалось лишь сидеть откинувшись в седле. Конь сам знал, куда ехать.

Конь прискакал в оазис, и теперь Конану требовалось лишь сдерживать животное, не давая ему слишком быстро выпить слишком много воды, иначе у Коня раздулся бы живот.

За эти два дня у Конана нашлось много времени для размышлений. "Воровство — ремесло рискованное", — размышлял он. То же относилось и ко многим другим занятиям, но воровство таило даже больше риска. Теперь, повстречав Испарану, Карамека и Аджиндара, он знал, что у других воров, хороших воров, так же как и у него, имелись покровители. По той или иной причине они крали различные вещи для других. Им за это платили, и, надо полагать, снаряжали, и давали некоторую защиту или поддержку в случае, если они попадали в руки закона. Теперь-то киммериец знал, что даже цари нанимали воров.

Такой способ очень удобен для человека, желающего добиться успехов в избранной им карьере!

Молодой горец мог мечтать о короне и податливой женщине, но он вряд ли когда-нибудь наденет первую и проведет ночь со второй.

Как только эта отвратная бесприбыльная работа будет завершена, он вернет себе душу, похищенную этим подлым Хизарром, и попытается улучшить свое положение: постарается привлечь к себе внимание достойных нанимателей.

А пока они с Конем по крайней мере напились, а утром он уедет отсюда с новым запасом воды. Путешествовать вообще-то лучше ночью в прохладе, но Конь сильно нуждался в отдыхе.

Различные мысли продолжали тесниться в голове Конана, пока он лежал, ворочаясь и дожидаясь, когда его сморит сон в этом безымянном оазисе, который некоторые называли Дыханием Аренджуна, а другие — Зрением Хердпура. Название зависело от того, куда ехал путешественник. Лежал он, укрывшись старым плащом, украденным три ночи назад. Ночи в пустыне были прохладными. Поблизости спал стоя стреноженный Конь.

На противоположной стороне окруженного кольцом жесткой травы и тенистыми пальмами водоема с хорошей водой расположились люди, которых Конан застал здесь по прибытии. Трое путников почти не разговаривали друг с другом.

Двое отсыпались, готовясь ночью отправиться в путь верхом на своих верблюдах и красивом коне с яшмовой шкурой. Стремившийся к разговорам ничуть не больше их, Конан заставил своего коня отъехать к южному берегу водоема, прежде чем позволил ему напиться.

Киммериец же утолил жажду, распростершись на берегу рядом с шумно втягивающим воду Конем. С другой стороны водоема за ним наблюдал один из путников. "От нечего делать наблюдает", — предположил Конан. Он поднялся, убрал под тунику выпавший поддельный Глаз Эрлика и принялся убеждать Коня прекратить попытки досуха высосать водоем. Другой путник, темноволосый и с гирканским ястребиным носом под белой куфией, отвернулся. Он даже не взглянул, когда Конан счел необходимым силой оттащить Коня от воды. То, что юнец в драном плаще сумел это сделать, несомненно, удивило бы путешественника, наблюдай он за Конаном. Уж Коня-то определенно удивила сила его хозяина.

— На рассвете мы снова наполним желудки, Водохлеб, — пообещал Конан животному, которое теперь получило имя.

Потом конь уснул, в то время как его скаредный хозяин пытался утихомирить бурную деятельность своего беспокойного ума. Он праздно гадал, почему двое других еще не отбыли своей дорогой.

Усни киммериец сразу же, он мог так никогда и не проснуться. Безымянному оазису, называемому то Зрением Хердпура, то Дыханием Аренджуна, предстояло стать Оазисом Смерти.

Хотя Конан и не знал этого. Да если б и знал, его бы это все равно не заинтересовало. Но те двое, вместе с кем он воспользовался удобствами оазиса, ехали из Самарры, что в туманных горах на юго-востоке. Они направлялись в столицу Заморы Шадизар продавать самые разнообразные товары, приобретенные не путем торговли. Наверно, в следующий раз они смогут позволить себе взять четыре или даже пять верблюдов…

Один из них, Ускуда, уже не раз бывал в Замбуле с караванами из страны колхов. Он видел амулет сатрапа, правившего от имени Турана Замбулой. Он считал его ценной вещью, ведь его носил все-таки царек. И как раз сегодня вечером он снова увидел этот амулет — или так, во всяком случае, он подумал. Царский амулет наверняка удвоит его с напарником прибыли там, в Шадизаре Порочном.

А юноша явно устал. Ускуда прождал целый час.

Теперь, пробравшись мимо спящего коня Конана, Ускуда-самаррянин обошел водоем. Припав к земле, он выхватил кинжал, только когда его отделяло от лежащего навзничь, накрытого плащом северянина не больше трех саженей.

С кинжалом в руке Ускуда выпрямился, зашуршав одеждой, и стремительно метнулся вперед, чтобы рухнуть на спящего, выставив перед собой кинжал.

Первым предупредил Конана о подкрадывающемся к нему человеке совсем не этот шорох. Он не мог представить, что кто-то захочет его ограбить, но всегда был столь же недоверчивым и привыкшим к низменным поступкам, сколь и бдительным. Лежа неподвижно, он уже несколько минут медленно вытягивал руку к рукояти меча. А в то же время его левая рука скользнула по груди к противоположному правому верхнему краю выгоревшей красно-коричневой мантии, прикрывавшей ножны.

Хотя скрежет вынимаемого из ножен кинжала Ускуды услышать и впрямь могли немногие человеческие уши, Конан его услышал. А потом зашуршала ткань…

Левая рука Конана рывком откинула плащ, в то время как правая подняла меч. В то же время мускулы его живота напряглись, обретя каменную твердость, а верхняя половина тела приподнялась с земли.

Его вытянутый меч встретил напавшего между пупком и пахом.

Сила удара опрокинула Конана обратно на землю. Она также с шипением выдавила весь воздух из легких Ускуды. Однако меч без острия не пронзил грабителя. Возможно, он разодрал объемистую одежду, а возможно, и нет. Это не имело значения.

Железные мускулы правой руки Конана напряглись и вздулись. Он не только не дал противнику упасть на него, но и отшвырнул его в сторону, вправо от себя. Только тогда Конан вспомнил, что попытался проткнуть человека мечом, больше не годившимся для такой работы.

Через три секунды Конан уже стоял на ногах. Нападавший откатился, хватая ртом воздух. Хотя Ускуда шумно пытался вдохнуть и испытывал сильную боль внизу живота, он тоже поднялся на ноги. И когда он поднялся, поднятым оказался и его меч. Кинжал он выронил.

Киммериец бросился на него и с силой нанес удар, полный праведного гнева. Ускуда увернулся, рубанув в то же время Конана по бедрам. Оба клинка рассекли только воздух, и Конан понял, что перед ним опытный воин. Противники, слегка пригнувшиеся, словно готовые к прыжку тигры, повернулись лицом друг к другу, оскалив зубы и слегка поводя мечами.

Ускуда сделал ложный короткий выпад. Конан вывернулся в сторону и, совершив полный поворот кругом, со свистом рубанул противника по шее. Ускуда присел, нырнув под этот удар наемного убийцы, и рубанул по ногам Конана. Высоко подпрыгнув, Конан накренился и метнулся мимо Ускуды, который повернулся, пригнувшись. Теперь-то вор знал, что столкнулся со смертельным врагом.

— Я извиняюсь, — заявил выходец из Самарры. — Я принял тебя за кого-то другого!

И пока киммериец остановился, обдумывая это заявление, Ускуда рискнул, сделав длинный выпад, который должен был залить гениталии варвара кровью из его рассеченных внутренностей.

Но не вышло. С лязгом, который в тишине пустынной ночи прозвучал как удар огромного гонга, он отбил колющий клинок. Удар этот получился таким сильным, что правую руку Ускуды вынесло далеко вправо, почти горизонтально от плеча.

Лязгающее столкновение с клинком противника не замедлило удар меча Конана. Киммериец был к тому же и быстрее, и сильнее. И потому оправился первым. Его меч глубоко рассек правое бедро Ускуды, как раз у колена. Из уст несостоявшегося убийцы вырвался страшный звук: то ли стон, то ли крик.

Даже с раненой ногой Ускуда попытался нанести удар мечом. Но ноги его подкосились прежде, чем рука успела совершить движение.

Рука же Конана почти не замедлилась. Его меч мелькнул, сверкнув серебром при лунном свете. Когда он вырвал меч из ноги противника, тот прочертил в воздухе кровавые линии алыми штрихами и каплями. Киммериец добавил инерции и, снова совершив полный круг, на этот раз почти начисто перерубил левую руку Ускуды у самого плеча.

Ускуда упал. Он получил две глубокие раны и мог зажимать их только одной рукой. Но он их не зажимал. Теперь, когда он почувствовал, что смерть ближе, чем рассвет, он думал только о мести, если вообще думал. Извиваясь на песке, он ударил Конана по голеням. Удар вышел слабым; Конан подпрыгнул; лезвие меча ободрало подошву его правой сандалии. А затем нога Конана опустилась ему на запястье. Хрустнули кости, и меч выпал из парализованных пальцев, а клинок Конана рубанул Ускуду по подбородку и шее.

Киммериец крутанул свой меч без острия, высвобождая его из тела того, кому жить в этом мире оставалось меньше минуты. Руки туранского Эрлика потянулись за еще одним гостем в его владениях смерти.

Несколько мгновений киммериец стоял, глядя на погибшего убийцу, размышляя о различиях между честными ворами, такими, как он, и идиотами вроде этого придурка, пытавшегося вначале убить, а уж потом посмотреть, какая может найтись добыча. А затем Конан резко обернулся.

— Ты, ты убил Ускуду!

— Верно, через несколько минут он умрет, — спокойно отозвался Конан. Твой напарник попытался заколоть меня спящего. А я не спал.

Второй путешественник не понял, что не стоит мстить за напарника, который получил именно то, чего заслуживал. И атаковал. Конан ударил по его кривому мечу и с такой силой пнул напавшего, что тот отлетел на несколько шагов и упал в водоем. Он вынужден был бросить меч, чтобы не утонуть.

Опустив собственный клинок, Конан вошел в воду. Чтобы не загрязнять воду, Конан сначала вытащил молотящего руками и отплевывающегося путника на берег, а потом перерезал ему горло.

В ночи снова воцарилась тишина, нарушаемая только нервным всхрапыванием лошадей. Более мудрые верблюды остались на коленях посреди своих пастбищ и лишь со слабым интересом посмотрели в сторону Конана. И при этом ни на миг не переставали жевать.

Конан вышел из боя победителем, и добыча досталась ему.

Глава 5 ДРАКОНЬИ ХОЛМЫ

Перед рассветом Конан отправился на юг верхом на хорошо отдохнувшем коне одного из тех, кто пытался убить его. Позади него тащился Водохлеб, привязанный за недоуздок, сделанный из волос мертвых женщин. А нового скакуна Конан теперь называл Конем.

Киммериец принарядился в красивый жилет из выделанной кожи, намного лучший плащ и куфию с хризобериллом в двойной ленте из сплетенных черных конских волос и сапоги, куда, к счастью, не натекла кровь их бывшего владельца. На левом боку у Конана висели кривой восточный меч и два кинжала; его собственный меч висел в шагреневых ножнах на луке седла.

Юноша поел и пребывал в хорошем настроении. Водохлеб временно стал вьючным животным, хотя через несколько часов его в свою очередь сменит Конь. Водохлеб также вез три бурдюка с водой и вьюк, содержавший кое-что из сокровищ Ускуды и его покойного помощника.

Верблюды оказались непокорными, а Конан — совершенно никчемным погонщиком. Крепко поругав и попинав их, он оставил высокомерных животных, по-прежнему не перестававших жевать, и поклялся завладеть ими на обратном пути в Аренджун. Выглядело это наивно, но Конан, как и все разумные люди, надеялся и мечтал.

Весь день он упорно гнал коней на юг. В сумерках он отдохнул часок и сменил лошадей, поменяв местами седло с вьюками.

Он продолжал ехать ночью, предоставив Водохлебу двигаться тем аллюром, каким тот желал. Северянин почти не заметил, как пересек Дорогу Царей, по которой он в один прекрасный день проедет как завоеватель. Встреченный им караван указал ему путь к колодцу, где он и его лошади задержались, чтобы напиться. Наполнив вначале накрытый кожей глиняный кувшин, которым черпали воду, Конан заставил коней скакать еще час. И только тогда он остановил своих усталых животных.

И, сам шатаясь от усталости, Конан тем не менее не забыл привязать своих коней. Все трое уснули, не обращая внимания на восходящее солнце и негостеприимную постель из камней и песка.

И через несколько минут после того, как он час спустя проснулся, киммериец снова отправился в путь.

Два коня, набитые вьюки и живот взбодрили его, так же как и слова караванщика, с которым он поговорил: да, они встречали еще одного одинокого путешественника, едущего на юг.

— Женщину? Ну, тот путник и правда был каким-то тщедушным, хотя и грудастым… Клянусь всеми богами! Так вот в чем дело! Да… Женщина!

И караванщик выругался. Умная женщина, неумно путешествующая в одиночку, скрыв свой пол под свободной одеждой и плащом с капюшоном!

Теперь Конан был разумно уверен, что следует за Испараной из Замбулы.

Местность стала более пересеченной и сделалась сплошь каменистой и холмистой. Конан три часа приближался к холму, походившему на разлегшегося у него на пути огромного серого дракона. Не мог он больше гнать лошадей с такой скоростью. Выгадали они от этого мало — путь был нелегким.

Наконец он добрался до "дракона" — длинного гребня холмов, которые те, кто не из Киммерии, назвали бы горами.

Конан сел и мрачно уставился на дремлющего дракона из камня, начисто лишенного растительности, за исключением чахлого кедра, поднимающегося то тут, то там из камня к ненадежному насесту. Теперь он увидел, что должен пересечь ряд холмов, тянущихся с востока на запад, идущих один за другим параллельными линиями. И гребень каждого холма выглядел словно спина роющего землю кабана. Пересекать этот барьер он будет не один час.

Но это было еще не все. На самой вершине самого дальнего холма, на расстоянии, наверное, полутора миль, но во многих часах трудной езды Конан увидел еще одного путешественника. Тот всадник как раз добрался до каменистой вершины холма. Ехавший на верблюде путник вел в поводу другого, который, как увидел Конан, был хорошо нагружен вьюками с провизией. Высокие толстые горбы верблюдов говорили, что в воде они не нуждаются.

Даже в развевающейся одежде и серовато-коричневой джаллабии всадник казался маленьким и узкоплечим.

Конан понял, что это женщина, и решил, что это Испарана.

Она была в поле зрения — и, наверное, в дне пути! Поскольку кони киммерийца устали и скоро их нужно будет поить, то ясно было, что юноша от воровки по меньшей мере в дне пути. Он сидел и ругался, поминая Крома и Лира, Бадба и Немайна Ядовитого, Маху и Мананнана. Пребывавшие далеко в горах Киммерии, они не обратили на него ни малейшего внимания.

И тут из-за огромного валуна, немногим меньше особняка Хизарра Зула, появился еще один всадник.

Этот, должно быть, повстречал Испарану где-то среди массы каменистых склонов холмов. Теперь он находился не более чем в пятидесяти футах от ее преследователя. Когда он погнал коня вперед, то поднял руку в мирном приветствии. Конан достаточно охотно ответил тем же. Он и его лошади слишком устали, чтобы драться или бежать.

Кроме того, вслед за первым всадником появился еще один и еще один. И еще… И еще… Всего их оказалось пятеро.

Все вооруженные, все в плащах одного цвета и островерхих шлемах. Шлемы и плащи были одинаковыми. Черты их лиц походили на гирканские, и Конан понял, что его взяли в клещи пятеро высоких смуглолицых туранских солдат. Из Замбулы?

— Достаточно жарко? — спросил, выступая вперед, первый.

Конан ненавидел эту фразу, которая, должно быть, звучала избито еще до того, как утонула Атлантида. Однако сами слова, равно как и голос и лицо смуглокожего, ободряли. Они были дружелюбными.

— Да, становится жарковато, — признался Конан. — Вы странные путешественники, как и я.

— Да, — усмехнулся гирканец, — во имя Тарима! Откуда ты взялся? Я никогда не видел людей с такими голубыми глазами.

— Я из Киммерии, — непринужденно ответил Конан. Этот малый был провинциалом, никогда не видевшим глаз иного цвета, чем карий! Приободренный Конан принялся бойко врать. — А недавно я покинул Шадизар. Вы ведь наверняка приехали не из самой Замбулы.

— Из Киммерии! — покачал головой воин. — Никогда не слыхивал о людях с такими глазами! Нет, мы из Самарры, и работка у нас самая худшая, какую только может взвалить на верных слуг черствый командир. Мы преследуем двух человек — как мы надеемся. Ты случайно не видел…

— Воров?

— Откуда ты знаешь?

Конан показал назад.

— Несколько дней назад в одном оазисе… — Тут он оборвал фразу, поняв, что никогда больше не увидит тех верблюдов. Проклятие! Эти южные и восточные боги просто сговорились против него!

Предводитель туранцев насторожился.

— Да?

Конан дернул головой и бросил на него горестный взгляд.

— О, я надеялся вернуться и забрать тех верблюдов, но, наверное, они все равно пропали — впереди вас шел длинный караван. Да, я видел их, если вы преследуете воров. Они были в оазисе, где я останавливался. Мои лошади и я нуждались и в воде, и в сне. А у тех двоих, прибывших туда раньше меня, были верблюды. Я решил, что они пережидают дневную жару и отправятся в путь ночью. Стало темно. Я лег спать по другую сторону водоема…

— Хм. И?

— И один из них попытался убить меня во сне. К счастью, этот дурак споткнулся. Я пнул его так, что он полетел в водоем, выволок его на берег, и тут подбежал его спутник. Первому я перерезал горло…

— Очень мило с твоей стороны, что ты не испоганил воду.

— Я тоже об этом подумал. Его напарник бросился на меня с мечом. Мы схватились. Я оказался сильнее его.

— Они захватили тебя врасплох и ты убил их обоих?

— Врасплох меня захватил только один. — Конан выпрямился в седле, чтобы напомнить хмурившемуся гирканцу о своих размерах. — Я бы забрал и их верблюдов, но не смог заставить тварей следовать за собой. А так как я спешил, то оставил большую часть их вьюков. — Он усмехнулся. — Я даже одного из них не смог заставить подняться на ноги!

Все пятеро солдат рассмеялись, но не презрительно: они знали характер верблюдов.

— Ты не умеешь обращаться с верблюдами, — заметил их вожак.

— Не умею. Думаю, мне и не хочется учиться.

— Верблюдам нравится думать, что они сопровождают тебя, что их не гонят и не ведут в поводу, — сказал один солдат.

— У тебя, кажется, есть лишний меч, — заметил другой.

— Только половина, — уточнил Конан и осторожно левой рукой обнажил собственный клинок из висящих на седле ножен. — Этот я сломал в бою. Тоже был хороший меч.

— Похоже на то. И вдобавок древний. Наверное, он стал хрупким. А тот, что у тебя на боку, принадлежит… принадлежал одному из тех, кого мы преследовали.

Конан кивнул.

— Надеюсь, вы служите не такому господину, который даст честному человеку уйти обезоруженным.

"Только попробуйте", — подумал он, в то же время надеясь, что воины не станут нападать на него.

Предводитель пожал плечами:

— Нет, нет, оставь его себе. Однако боюсь, что мы служим господину столь скаредному, что нам придется обыскать вьюки на твоей лошади.

Конан притворно вздохнул:

— Ах, а я стремлюсь догнать всадницу, которую вы только что встретили.

— Ту женщину? Не представляю себе почему. Недружелюбная сука!

— Это точно! — усмехнувшись, кивнул Конан. Мужчина среди мужчин, говорящий о женщине. — Она такая! Ее бывший господин там, в Шадизаре, не очень-то расстроился из-за ее исчезновения. Но он хочет вернуть несколько мелочей, которые она прихватила с собой. Вы заметили хорошо нагруженного вьючного верблюда?

— Значит, она нам соврала, и как ты, так и мы гонимся за ворами! Ну, я сожалею, но нам все же придется обыскать твои вьюки. Э… откуда, говоришь, ты приехал?

— Из Шадизара… Или из Киммерии.

— Киммерии. Где-то на севере?

Конан кивнул.

— Погодка там немного холодновата, хотя, признаться, сейчас-то я был бы ей очень рад. Я отправился в более теплые края поискать счастья и нанялся телохранителем к одному богачу в Шадизаре. Если я сейчас не догоню Испарану, то вполне могу сделать это и после, а могу и вовсе не делать.

— Проверьте вьюки, — приказал предводитель туранцев, и двое его людей занялись этим. Он окинул Конана оценивающим взглядом. — В Самарре будут всегда рады человеку, который работал телохранителем и убивает двух человек, застигших его во сне врасплох. Конечно, если он захочет носить один из таких шлемов. — И коснулся своего шлема.

— Неужели северянина с моим выговором и голубыми глазами примут на службу в Туране?

Предводитель сделал утвердительный жест.

— Конечно. Люди, умеющие обращаться с оружием, везде найдут работу. Камбур вот, например, из Иранистана.

— Запомню, — пообещал Конан и дважды переспросил имя командира и попытался запомнить его получше — Арсил из Самарры.

Пятнадцать минут спустя киммерийцу намекнули, что ожерелье, кубок и часть жемчуга должны перейти к солдатам. И кинжал с инкрустированной самоцветами рукоятью тоже.

— Они были заявлены как пропавшие, да притом человеком, обладающим богатством и властью, — сообщили ему. — Другие вещи в нашем списке не числятся, и на вора ты не похож. Должно быть, они твои. — И Арсил из Самарры подмигнул.

— Воистину, — поддержал его Конан. — Я считаю, что пять этих золотых монет принадлежат вашим воинам. Должно быть, вы обронили их.

— Хмм. Поскольку они самаррийские, должно быть, ты прав. По одной на каждого, ребята. Было очень приятно иметь с тобой дело, киммериец.

— Я лишь признаю, что это добро не мое. Мой вьюк стал полегче. А мне еще долго гнаться за Испараной. Неужели нет никакого пути в обход этих холмов или более быстрого пути через них, чем тот, каким следует она, пути, которым приехали вы?

Туранец мрачно нахмурился и покачал головой.

— Конан, такой путь есть. Он петляет, идя на подъем, сразу за тем прародителем всех валунов. Но тебе лучше не знать о нем и не следовать им.

Конан вопросительно посмотрел на воина, и тогда Арсил с неохотой продолжил объяснения.

— С вершины вот того первого горба видна лощина — ущелье, рассекающее насквозь остальные холмы. Оно сотни лет служило проходом через эти Драконьи горы. И оно выглядит очень соблазнительно. Многие поддавались искушению. Но это ущелье полно призраков или населено… чем-то. За последние десять лет, когда в нем началось твориться неладное, из тех, кто вошел в ущелье, стремясь срезать путь через горы, вышло ровно двое. Оба выбрались оттуда израненными и обезумевшими. Их свели с ума демоны этого ущелья! Один что-то бормотал о нежити, прячущейся в песке, и теперь эту лощину называют Ущельем Песчаной Нежити. А кости всех других, заехавших в нее, лежат там… хотя их скакуны всегда спасаются. Не искушай судьбу, Конан из Киммерии. Двигайся через холмы и держись подальше от ущелья с демонами, потому что оно кратчайший путь в ад.

— И никто не вторгался туда крупными силами? Ты ничего больше о нем не знаешь?

— Борода Тарима! Разве этого мало?

— Да… спасибо тебе, Арсил из Самарры. Мне пора ехать. Придется целый день скакать по этим проклятым холмам!

— Почти целые сутки, — заверил его туранец, кивая. — Но меньше чем в двух днях пути за ними лежит прекрасный большой оазис. Отдохни там и прикинь, как тебе повезло, что ты повстречал нас и избежал того манящего пути в ад! Желаю тебе успешной поимки твоей женщины!

— Она не моя…

— Тогда сделай ее своей, приятель, — пусть лишь на время! — И, развернув коня, Арсил присоединился к своим воинам. Они отправились на север.

Туранцы поехали дальше, решив попробовать вернуть остальное добро, украденное в Самарре. Конан не видел никаких оснований говорить им, что он отошел от Оазиса Смерти на сто шагов и закопал там самое лучшее из содержимого вьюков непокорных верблюдов.

Поднимаясь на первый каменистый холм, его лошади постоянно оскальзывались, спотыкались. Конан счел более удобным спешиться и вести коней в поводу. Спуск на другой стороне оказался не легче, и к тому времени, когда он добрался до узкой долины, разделявшей первый и второй холмы, он уже знал, что непременно свернет в ущелье.

Забравшись в седло, он проехал немного на запад и вступил в длинную, довольно широкую лощину, увиденную им ранее со склона холма. Он, конечно, верил в демонов и духов, но также безоговорочно верил в себя. И он спешил.

Глава 6 ПЕСЧАНОЕ ЧУДОВИЩЕ

Глубокая расселина, по которой ехал Конан, могла быть прорубленной единым ударом меча великана при условии, что клинок будет изогнутым и немного волнистым. Должно быть, это ущелье давным-давно пробили ревущие вспененные воды. Никакая это не долина, а трещина в земле, по которой могло проехать не больше трех всадников в ряд. Гигантские камни серого и коричневого цветов, пронизанные вкраплениями или прожилками красного и охрового цвета, были в три раза выше всадника. Неприступные стены, казалось, угрюмо взирали на одинокого всадника и его двух лошадей. Конан держался левой стороны, пользуясь хоть мизерной, но тенью.

Лошади вели себя беспокойно, нервничали. Самый песок под их осторожно спешащими копытами, казалось, мерцал и перемещался, искря, словно самоцветы. Конан говорил себе, что прерывистые тихие стоны вызывались ветром, свистящим в этой зияющей трещине между нависающими скалами.

Но никакого ветра не чувствовалось. Не было даже ветерка.

Солнце пекло немилосердно. Пока Конан не видел никаких трупов, никаких костей. Его конь заходил в плавно изгибающееся ущелье все дальше. Сам воздух сделался угрожающим, гнетущим.

Крепко держа поводья, чтобы конь не понес, Конан не переставая вертел головой. Твердые, как голубые агаты, глаза горели, глядя то туда, то сюда, стремясь спроецировать взгляд, способный пронзить самый камень, что окружал его.

Он увидел место, где мог бы выйти из ущелья, забравшись на один из холмов. Этот вариант был все еще для него открыт: он уже сократил разрыв между собой и Испараной на много часов.

Солнце, казалось, негодовало за это на киммерийца и стремилось испечь его, как черный хлеб, на пространстве, стиснутом хмурыми скалами.

Стенания стали громче и чаще. Тон их теперь стал выше, и они казались человеческими или, того хуже, сверхчеловеческими. Обреченное создание, стонущее о своем несчастье. Или… угрозы? И каким-то образом набирающие силу, словно подпитываемые его присутствием здесь, в их обнесенных скалами владениях, словно накачиваемые каждым шагом его вторжения.

Нежить? Песчаный нежить? Такие звуки наверняка издавал не труп!

Конан оглянулся. Его вьючный конь гарцевал и подавал вбок, мотал головой и выкатывал полные страха глаза. Заехали они уже далеко. Плавный изгиб и мелкие извивы ущелья закрывали от взоров вход в ущелье.

"Полпути позади, — подумал Конан. — Теперь уж бесполезно поворачивать назад".

Стенания раздались позади него. Стенания звучали впереди него, из-за поворота. Они исходили из высящихся каменных стен с обеих сторон и из-под копыт его нервничающего коня. Песок мерцал и сверкал, словно миллионы крошечных самоцветов на солнце. Казалось, стенал сам песок.

Бадб и Немайн, да это просто сводило с ума!

Его конь протащился мимо белых костей, и Конан поджал губы. Это были человеческие кости. Так же, как и вон те… Да, вот еще один бледный скелет, отполированный песком и выгоревший на солнце. Там лежал и меч, неподалеку от сегментированных белых косточек — некогда человеческих пальцев. А вон там лежал кинжал, и его сияющий клинок не омрачало ни одного пятна. Конан увидел только один лошадиный скелет, тогда как человеческих насчитал одиннадцать. А тем временемстенания усилились, пока не превратились в постоянные завывания.

Двенадцать скелетов, тринадцать. Два туранских шлема. Еще оружие.

Его конь попытался шарахнуться от четырнадцатого растянувшегося скопища костей, и Конан стиснул ноги и натянул поводья. Стенания больше не были прерывистыми, а звучали постоянно. Они становились сильнее, чем дальше он углублялся в ущелье, где обитала тварь, порождавшая их.

— Прекрати! — прорычал киммериец, хищно прожигая взглядом окружающие скалы. — Прекрати стенать! Покажись или умолкни!

Его голос вернулся к нему эхом, отразившись от шершавых каменных стен вместе со стенанием, постепенно превратившимся в вой.

Тут Конан моргнул и дернул головой, словно желая прочистить уши. И снова моргнул, не веря своим глазам. Впереди и по обе стороны от него песчаное дно ущелья, казалось, ожило. Оно, казалось, смещалось, текло, песок пошел рябью, засверкал. Никакого ветра не было. Конан почувствовал, как дрожит его конь.

А песок двигался.

Затем песок вздыбился, кружась миллионами песчинок, мигающими и сверкающими крошечными точками. Не было никакого ветра, воздух не волновал даже слабенький ветерок. Скорбный вой нес совсем не ветер, и совсем не ветер поднимал пляшущий песок.

Конь Конана заржал, дергая головой, попытался повернуть и убежать. Конан удержал его, очень туго натянув поводья. Скакун встал на дыбы. Окруженный поднимающимся крутящимся песком, сверкающим, как блестки, конь гарцевал на задних ногах. Он снова опустился на все четыре, осел и снова встал на дыбы. Конан крепко вцепился, стиснув зубы и сощурив глаза.

Когда конь поднялся на дыбы в четвертый раз, он еще и повернулся.

Конан на секунду потерял равновесие, увидел, как небо заплясало и накренилось. А затем песок очутился наверху, а небо — внизу. Песок ужалил его пальцы. Поводья вырвало из его руки, порезав ему пальцы. Конан с силой ударился оземь.

Ослепленный песком и оглушенный ударом о землю, он услышал громкое ржание и дробь копыт. Этот звук удалялся. Его лошади убегали туда, откуда пришли. Он потерял обоих коней вместе с их вьюками.

Конан поднялся, ругаясь и щурясь попытался защититься от песчаного смерча. Ругательства быстро прекратились, он выплюнул набившийся в рот песок и стиснул губы и зубы. Он стал пленником воющей, кружащейся тучи, поднимавшейся все выше и выше.

Песчаными демонами называли такое явление люди пустыни. Это было лишь оборотом речи. "Но, — подумал Конан, — не в этот раз!"

А затем прямо перед киммерийцем песчинки начали скопляться, складываться в столп. Тот крутился, вращался, стонал, и этот скорбный вой терзал теперь уши северянина. Тогда как волосы у него встали дыбом и вспотел он даже больше, чем в самое жаркое время дня. Песок свернулся, сгустился. Каждая песчинка, казалось, пыталась присоединиться к другим, занять свое место.

Колонна начала принимать странные очертания. Песок сформировался в человека, нежить с мертвым лицом и зловещим темным провалом рта, болтающимися длинными руками и без всяких глаз. Хотя Конан сощурился так, что его глаза превратились в узкие щелки, он выхватил кривой восточный меч, доставшийся ему от погибшего вора из Самарры.

Песчаная нежить не нападала. Она кружилась, но пасть ее оставалась всегда повернутой к киммерийцу, открытой и черной. Конан рубанул по чудовищу без какого-либо результата. Удар меча, рассекший песок, казалось, ничуть не потревожил колдовское создание. Рубить здесь было нечего, нечего ранить или убивать, ведь это была всего лишь высокая куча песка!

И тут она надвинулась на воина, поглотила его.

Конан не мог с ней бороться, не мог освободиться, так как она двигалась вместе с ним, словно он был частью ее. Песчинки впились ему в лицо, забили уши и глаза, заполнили рот. Конан знал, что не смеет вдохнуть — или же наполнит нос, горло и легкие смертоносными гранулами. Конан начал задыхаться.

Он знал, что не может вечно задерживать дыхание. Он должен выскользнуть из песка — или попытаться. Иначе настанет время, когда он должен будет уступить автоматическим требованиям тела.

Конан не мог вырваться, не мог выкрутиться или выбраться на волю. Песок сделался саднящим, плотным саваном, который окутывал его. Он станет его смертным саваном. Уши северянина заложило от стенающего воя.

А затем раздались слова, и киммериец понял, что они не произнесены он слышал их у себя в голове, в мозгу.

— У тебя нет души!

— Я умираю… воздуха…

— У тебя нет души! Нет души! Ты трижды проклятый Хизарр Зул?

— Нет! Умираю… воздуха… Хиз-з-зарр… Нет! Нет, нет!

— Где твоя душа?

— Умираю… нечем дышать… она у Хизарра Зула…

Отчаянно сознавая, что проиграл битву, Конан выпустил чуть-чуть воздуха между приоткрытых губ.

— Так ты не Хизарр?

— Нет!

— Он забрал у тебя душу! Хизарр Зул причинил тебе зло?

— Да! Да! Умираю… нужен воздух… Хизарр похитил мою душу, а ты похищаешь у меня жизнь!

Кружащаяся фигура-столп, почти человеческая фигура из песка, закрутилась, удаляясь, отступая, освобождая его. Отодвинулась она фута на два. Ослабевший Конан упал на колени и с шумом хватал воздух открытым ртом. Глаза у него вылезли из орбит, а язык вывалился, но теперь он мог дышать. Говорить же он не мог еще много секунд. Он лишь дышал, и воздух казался ему слаще молодого вина.

— Ты живой! Объясни! — Песчаная нежить бушевала у него в мозгу. Ее слова прозвучали и приказом, и настойчивой мольбой одновременно.

— Я из… не из этих мест. Я из Киммерии — страны далекой-предалекой.

— Так ты не то проклятое чудовище Хизарр Зул?

— Нет! — проревел Конан. — Именно он-то и забрал мою душу!

И хотя говорить с грудой песка было, вероятно, безумием, невзирая на то, что сейчас она походила на высокий серый труп, весь шевелящийся как от беспокойно кормящихся личинок, варвар заговорил-таки с ним, решив схитрить. Его гордость и кодекс чести требовали искренности и не потерпели бы несдержанной клятвы… но… Это… существо искало Хизарра Зула… и ненавидело его…

— Высокородный наниматель послал меня в погоню за Хизарром Зулом, ибо он как раз сейчас скачет как одержимый в Замбулу, похитив наши души и мощный магический амулет. И только я могу остановить его…

Призрак застенал и, казалось, поуменьшился в размерах. Он держался на том же расстоянии и глухим голосом, исходящим со скрежетом из разинутого черного рта в сформированном из песка теле… объяснил:

— Проклятый Хизарр! Скачет словно одержимый, да? Он и впрямь должен быть таким, он и его черное сердце и еще более черная вероломная душа! Слушай же, пришелец из Киммерии. Выслушай меня, того, в ком ты видишь чудовище! Я тень брата Хизарра. Я тот, кто был Тозией Зулом! Хизарр убил меня и обрек на это существование, приковав к месту моей смерти! Внемли же, пришелец из Киммерии, повести о вероломстве и рассказу о том, как меня убили.

Конан решил, что создание из песка безумно, и не без причины. Киммериец знал, что ему придется выслушать его историю, так как он находился в его власти. Возможно, чудовище расскажет, как его можно одолеть или как можно быстро убить Хизарра Зула. Конан успокоился, приготовившись выслушать повесть, которую, как он понял, песчаному созданию просто требовалось рассказать.

— Никто другой не слышал эту повесть, киммериец. Внимай же. Мы с братом вместе изучали древние знания и тайные учения давно умерших магов, начал рассказ скрежещущий глухой голос. — Мы узнали тайны, неведомые людям, демоническую премудрость о тех бесформенных ужасах, что таятся в самых далеких землях, во тьме между мирами, в вечно движущихся песках раскаленных пустынь и в темных пещерах, куда не забредают люди. Мы овладели воплощенными и экзотическими сведениями и в своей суетной гордыне возмечтали о власти. Что там еще желать? Ведь богатыми мы уже были. И поэтому мы решили захватить власть, но наш замысел раскрыли, как я позже выяснил, из-за брата, не умевшего держать язык за зубами! Хан Замбулы узнал о нашем заговоре против него с целью захватить власть, и за нами явились стражники. О, они были правы! Намерения наши были беззаконными, и в своем плотно затворенном доме в Замбуле мы и впрямь творили мерзости. Воины явились забрать нас. Нас с братом колесовали бы, вырвали бы нам клещами ногти, а потом глаза и языки. Но меня не было дома, они явились на нашу улицу вместе с маленьким кудесником, защищавшим их, — мелким колдунишкой, только и умевшим что плести чары защиты и соблазна. Я мог бы тогда сбежать! А вместо этого, заметив врагов, рискнул жизнью и как можно быстрей понесся по улице, влетел в наши тайные покои, чтобы предупредить моего брата Хизарра. Ах, если бы я тогда бежал без него! Мы бешено трудились, набивая дорожные тюки самыми ценными из наших самоцветов и жемчугов, ибо деньги свои мы вкладывали в них, а не в землю или груды монет. Мы пытались упаковать свои колдовские принадлежности и книги с магическими знаниями, накопления пятнадцати лет кропотливого труда, когда в дверь замолотили стражники хана. Мы могли бежать в чем были и со своим богатством. И все же мы, само собой, ругались и осыпали злобными проклятиями хана и его стражников, ибо оставленные нами сокровища не имели цены — знания, предметы и приготовления, каких не купишь ни за какие деньги, а все, что мы захватили с собой, и было обыкновенным богатством. Побрякушки, какие можно купить…К тому времени мы уже проводили эксперименты удаляя из тел людей души… Теперь-то он научился делать это, не так ли?

— Да, — подтвердил сквозь зубы Конан.

— Значит, он близок к невероятной власти. С такими знаниями, с такими способностями все прочее становится мелким и несущественным, за исключением власти… Да, теперь, после десяти лет смерти, я говорю это слово: власти, накопленной вымогательством. Вообрази, чего только не заплатит человек, чтобы вновь обрести самую свою душу! Вообрази, что он сделает, если она окажется в руках другого!

"Мне незачем воображать, — зло подумал киммериец. — Я и так знаю. Переходи же к сути, ты, живое чудовище еще хуже, чем Хизарр Зул!"

— Вначале власть над воинами из городской стражи, а затем над их начальниками, над советниками и женами правителей — и в конечном итоге над самими правителями! Ибо наверняка есть способ, сказал мой брат, мой блестящий брат Хизарр с выпученными глазами, сверкающими, словно черные звезды, есть способ извлечь души людей из какой-то их очень личной собственности. Так мы и собирались поступить. Мы могли получить власть над всей Замбулой, а потом над всем Тураном, над… Но мы бежали в ночь, как собаки… Беглецы… Нам повезло — мы наткнулись на караван под конец следующего дня. Караванщики нас не знали, и мы присоединились к ним, дав караван-баши не более шести из десяти имевшихся у нас иранистанских лазуритов, — он думал, это все наше богатство! Да мы могли бы купить весь караван этого толстого дурака! Мы с Хизарром отправились с ними на север, скорбя о своей потере, клянясь начать все заново, клянясь отомстить хану Замбулы… за то, что он оборонялся и защищался от нас! Я показал брату те немногие свитки, какие захватил с собой, — страницу из самой Книги Скелоса! И он скорбел, говоря, что в спешке не увез ничего полезного. И мы ехали на север, находясь с братом в хвосте каравана, как обычные приставшие в пути… В ночь, когда мы подъехали к горам, называемым Драконьими, я обнаружил, что на самом-то деле Хизарр увез кое-какие записки… Он солгал мне! Он намеренно скрыл их от меня — от меня, своего брата, который столько лет был его наставником, а потом напарником, от меня, который разрешил этой гадине стать моим напарником. Ибо Хизарр — мой младший брат, и это я был гением и основателем в наших… предприятиях. Без меня он был бы ничем, ничем! И не думал я в своем жадном интересе к этим исследованиям и нашей будущей деятельности, какими были на самом деле наши отношения… Он ненавидел меня! Он негодовал из-за моих лет, моего старшинства и превосходства в знаниях! Трижды проклятый гад! И в ту ночь я обнаружил это и высказал ему свои обвинения. Мы заспорили, и все вышло наружу. Его негодование и его ненависть ко мне! На этой потрясающей ноте мы расстались, оба в гневе, и, уходя, я принял определенные меры предосторожности: съел определенные травы и произнес определенные слова, так как нервничал, подозревал самое худшее и стремился не дать себя убить… Как видишь, я потерпел неудачу. Той же ночью — или скорее утром, ибо уже занималась заря, — мой хитроумный братец умертвил-таки меня, а потом выжег мне глаза добела раскаленными монетами. Меня оставили здесь! А караван ушел дальше. Я умер… но все то время даже не потерял сознания! Ах, мои травы и мои чары успешно защитили меня, ибо я был и мертвым, и живым. Ах, что за мука! Миллион раз за все эти истекшие годы… Сколько же прошло лет, пришелец, человек из Киммерии?

— Десять.

— Десять. И за эти десять лет я миллион раз жалел, что принял все эти меры предосторожности, чтобы не умереть, как все другие люди: телом, разумом и душой. Но нет. Умерло мое тело. Оно мертво. Оно начало разлагаться, и я знал, что это мое тело гниет! Я все сознавал, когда с этих гор пришли шакалы и откопали мою разлагавшуюся плоть, а потом сожрали меня заживо! Они ели меня, варвар, меня! Некоторые из моих костей они утащили с собой — погрызть их в своих темных норах. Но я остался в живых. Моя душа прикована к этому месту. Я осужден стенать здесь о моей злосчастной судьбе и думать о мире и мести. А когда появлялись люди, я нападал, ибо один из них мог быть моим трижды проклятым братом Хизарром! Воля моя была сильна, варвар. С течением лет она набрала силу. Я приобрел власть над этим песком. Я сделал его частью себя, так что с его помощью я смог образовать подобие тела, которое ты видишь. Тело из песка! И так я существовал, мертвый, но живой, и все же бестелесный. Не могу я и покинуть пределов этого проклятого ущелья, где меня убили и зарыли, ибо здесь моя кровь и здесь лежат почти все мои кости. Снова и снова я убивал, ища Хизарра, — ты ведь понимаешь, северянин, что я наверняка уже безумен…

— Понимаю…

Конан подумал о повести, которую услышал от существа из иного мира. Этот колдун-заговорщик едва ли был столь же достойным пленником, его судьба едва ли столь трогала слушателя, и он едва ли заслуживал помощи. Однако все ж таки…

— Лишь со смертью моего брата, северянин, варвар, киммериец, я обрету покой!

Конан кивнул, но у песчаной нежити не было глаз.

— С его смертью, — возвышенно произнес безумный призрак. — Мое существование внушает ужас даже мне самому! Я отбыл свой срок в аду, киммериец, — это то время, что я пробыл здесь в мире смертных! А теперь… теперь, обнаружив, что у тебя нет души — ибо уж я-то, бестелесная душа, знаю это, — я нашел средство своего освобождения. Выслушай меня! Выслушай меня, киммериец, ибо у тебя тоже есть причина ненавидеть моего брата и желать ему смерти.

Лицо Конана походило на лик каменной статуи мрачно-строгого бога, а голос звучал угрожающе. Он произнес, не шевельнув ни единым мускулом лица:

— Да.

— Тогда выслушай же меня! Ты должен захватить его в плен, сделать его беспомощным! Моего брата можно убить, хотя и не так, как других людей. Убить его могут воды реки Зархеба, ибо река та в далеком юго-западном Куше ядовита. Или же против него можно обратить один из его же… методов, вот потому-то он и не носит никакого оружия, — верно?

— Верно.

"Но как я попаду на берег какой-то невозможно далекой реки и откуда мне знать, как обратить против него его же колдовское оружие?"

— Значит, он научился похищать души?

— Да. Его дворец в Аренджуне охраняют люди, души которых он забрал и заточил в зеркалах… которые затем разбил. Но…

— А ты сможешь даровать им покой, набив землей рот Хизарра, и его уши, и ноздри, а затем, отрезав ему голову, позаботиться о ее сожжении — чтобы пламя полностью поглотило ее.

— Его голову. Но он ведь жив…

И Конан подумал: "Ты и впрямь безумен, умертвий Тозия Зула!"

— Его можно также убить железом, выкованным в Стигии над огнем из горящих костей, ибо большинство наших чар родом из той дурной и демонической страны. Еще его можно убить, задушив волосами девственницы, убитой бронзой.

Конан ничего не сказал. Он почувствовал, что желудок его бунтует. Что за мерзости столь спокойно провозглашало это лишенное жалости существо! Киммериец знал, что даже ради своей души он не может убить молоденькую девушку и выполнить все условия, о которых сказало это безумное чудовище. Нет, если понадобится, он проведет годы, разъезжая по всей Стигии, пока не приобретет железный меч. Если не найдет какого-то способа обратить против мага его же зло. Только это сулило хоть какую-то надежду, только это казалось возможным; однако это даст Конану мало шансов.

— А моя собственная душа?

— Какая ерунда! Я должен обрести покой! Хизарр должен умереть!

— Я клянусь памятью моей матери и богами моего народа, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы убить его, Тозия Зул, и даровать тебе покой. Но я хочу обрести покой при жизни. Я хочу воссоединить свои тело и душу!

Песчаный умертвий заревел, задрожал, вырос размером.

— Я ведь могу убить тебя, жалкий человечишко!

— В этом я ничуть не сомневаюсь, великий кудесник. Но я — твое лучшее средство обрести покой. Помоги мне одолеть своего брата, и я сдержу свою клятву. Когда ты расскажешь мне, как вновь обрести свою душу.

— Ты можешь отобрать ее у него! Он может мигом вернуть ее тебе! Или, завернув зеркало, в котором она заточена, в те же локоны, которые, как я говорил, убьют его, и зарыть зеркало в землю, на которую упадет твоя кровь. А можешь заставить разбить зеркало коронованную особу. Ибо те, кто правит, наделены некой силой — силой, о которой мало кто из них ведает.

— Тогда я должен получить ее назад от самого Хизарра, ибо никогда не смогу завести разговор с правителями каких-либо стран и попросить их о такой услуге!

— Это уж не моя забота, человек из… Кто ты?

— Я Конан, киммериец.

— Что ж ты не сказал мне?.. Неважно… А теперь ступай и убей Хизарра Зула, проклятого всеми богами!

— Ты спугнул обеих моих лошадей, а с ними пропали вся моя вода и еда. Хизарр уже за этими холмами… Никто теперь не пользуется этим ущельем… И едет через пустыню на юг. Пешком мне его никогда не догнать.

— Всего в одном-двух днях пути к югу отсюда есть оазис, не так ли? Я смутно помню… ах, боги, что за муки я испытываю!

— Да! — поспешно подтвердил Конан.

— Тогда не ты, а он тебя догонит, Конан из Киммерии! Ибо долгих десять лет я чахнул здесь мертвый, но не умерший, набрасываясь на всех заехавших в надежде, что каждый окажется, наконец, Хизарром! А теперь — теперь ты сможешь отомстить за себя и даровать мне покой! Сожми покрепче свой меч. Сделай несколько вдохов и хороший глубокий вдох и задержи дыхание! И закрой глаза!

Этот песчаный умертвий из зловещего ущелья был буйнопомешанным безумцем, жалкой тварью — и все же Конан знал, что он был и смертоносным чудовищем, и магом. Он убрал меч в ножны и крепко стиснул рукоять. А потом усиленно задышал, наполняя легкие, и сделал большой вдох. Задержав дыхание, северянин закрыл глаза.

И тогда вокруг него поднялась сплошная песчаная буря, и она, обернувшись ужасным вихрем, вознесла варвара ввысь, словно он ничего не весил. Конан вцепился в свой меч. Он знал, что его несут по воздуху с безумной скоростью. Он несся верхом на песчаной буре, созданной властелином песка, который к тому же был мертвым.

Желудок выворачивало, и Конан боролся с желчью, которая могла заставить его хватануть ртом воздух, когда повсюду вокруг него был только песок, обволакивающий и несущий его, словно какой-то колдовской плащ.

Затем ветер стих или иссякла сила, которую использовал колдовской умертвий для передвижения песка. Твердые песчинки перестали наждачить ободранные руки и лицо киммерийца, и он рухнул наземь…

И, словно из самых смутных краев холодной тьмы, отделявшей мир жизни от мира смерти, до Конана донеслись прощальные слова чудовища:

— Вот так ты добрался до оазиса вперед него. Устрой засаду! А я вот совсем истощил силы, и…

Голос Тозии Зула растаял, песчаный смерч исчез. Конан лежал на траве и слышал, как где-то рядом плещется вода.

Глава 7 ИСПАРАНА ИЗ ЗАМБУЛЫ

Долгое время Конан лежал, хватая ртом воздух и дивясь происходящему. Наконец он поднял голову и увидел траву. Стройные пальмы стояли как часовые, карауля приличных размеров оазис, который, похоже, вырос из большой скалы, вылезшей из земли на совершенно ровном месте. Конан лежал неподалеку от окруженного камышом водоема, представлявшего собой довольно большое озерцо.

"Мне все приснилось?"

Нет, Конан въехал в ужасное ущелье — его лошади-то ведь пропали; сам он оказался далеко на юге и в большом оазисе. В том, что, по словам самаррянина, лежал менее чем в двух днях пути от Драконьих холмов? Он не знал. И не мог быть уверен. Он надеялся на это и потому — верил. Тозия Зул, надо полагать, говорил о том же оазисе, что и Арсил из Самарры.

Киммериец усмехнулся. Значит, подумал он, после всех выпавших на его долю бед он наверняка и впрямь опередил убегавшую Испарану.

Он напился, поглядел на прокаленную солнцем пустыню и подумал о Хизарре Зуле и его брате. Ну до чего приятно быть соучастником последнего! Отомстить за себя и за Тозию и в то же время героически изгнать умертвил из демонического ущелья, который так замедлял путешествия! Но… как? Конан мысленно перебрал подробно расписанные Тозией способы пресечь жизнь Хизарра и вновь обрести свою душу. Все они ему не нравились. Ни один не казался возможным. Как же тогда?! Хизарр ведь был опасным магом. Ему требовалось всего лишь разбить зеркало. И ему нужно всего раз дунуть в ту свою проклятую трубочку, чтобы погубить Конана.

Конан уселся под пальмой, прислонившись к ее стройному крепкому стволу. Он ждал и думал.

***

В тот полдень к оазису подъехал какой-то старик с дочерью, сыном и тремя верблюдами. Сын не сводил с киммерийца темных подозрительных глаз. Он готов был драться, хотя и выглядел слишком молодо, чтобы знать, что он не смеет выступать против такого воина, как Конан. Дочь же смотрела на северянина со страхом и чем-то еще, что не позволяло ей встречаться с ним взглядом, но, когда взгляд Конана бывал направлен в какую-то иную сторону, она не сводила с него глаз. Отец поговорил с киммерийцем, который потом еще долго следил за тем, как путники обращались с верблюдами.

Да, Драконьи горы оказались чуть меньше чем в двух днях пути к северу отсюда. Нет, они никого не видели. Да, они ехали в Замбулу; не хочет ли Конан присоединиться к ним?

Нет, но Конан принял предложенную пищу. Он оценил этот бесценный подарок, так как сделали его люди, которым предстоял дальний путь. И пока старик присматривал за верблюдами, Конан чуть не силой отдал настороженному пареньку кинжал в ножнах, забранный им у вора из Самарры.

— Я не оскорблю тебя, предлагая что-либо за еду, которой ты поделился по дружбе, — сказал Конан старику. — Но по дружбе же я дал твоему сыну небольшой подарок из хорошего металла.

— Кинжал хорош, — оценил старик, — и да ускорит Митра шаги того, кого ты ждешь, друг. О, берегись. Несколько караванов всегда отправляются одновременно, и прошлой ночью луна показала мне, что караван из Хоарезма должен был быть здесь еще вчера. Мы его не видели. Наверно, он прибудет сегодня ночью или завтра утром.

Когда Конан продолжал молча глазеть на него, старик пояснил:

— Хоарезм — самый южный город Турана на море Вилайет. В Хоарезме торгуют рабами и везут их на северо-восток в такие места, как Хауран и Замора.

— А мне-то что до этого?

— Иногда работорговцев не слишком волнует, где они приобретают свой товар и как, мой юный друг из Киммерии. Разве ты сможешь защититься от них?

Конан коснулся эфеса меча.

— Тем не менее, — повторил старик, — поберегись.

Путники сели на верблюдов и поехали на юг. Оба путника помоложе оглянулись. Конан не махнул им на прощание.

Он сел и некоторое время думал о том, какими же добрыми и хорошими могут быть люди и как мало людей ведут себя достойным образом. А затем расслабился и с терпением охотящейся пантеры — или варвара — стал смотреть на север. Конан поджидал Испарану и вынашивал замыслы расправы с Хизарром Зулом.

***

Пока заходящее солнце купалось в темном золоте своего заката, Конан наблюдал, как к оазису медленно приближались одинокий всадник и два животных. Солнце стало оранжевым, а потом красным. Оно разбрызгивало по темнеющему небу желтое золото. И тут Конан увидел, что всадник покачивается, кренится, чуть не спит в снабженной высокой задней лукой седле бредущего верблюда. За ними следовал еще один верблюд. Этот стройный и узкоплечий всадник носил поверх белых одежд плащ мышастого цвета.

Улыбаясь, Конан пополз на животе по высокой траве, бормоча проклятие, только когда его рука попадала в верблюжий навоз. Он добрался до своей цели — скопления больших серых валунов с красноватыми прожилками как раз на самом краю оазиса. Из-под них-то и бил ключ, породивший оазис. Перезвон верблюжьих колокольчиков становился все громче.

Оттуда он некоторое время, как раз в сумерках, наблюдал, как Испарана добралась до оазиса… и свалилась со своего дромадера*. * [Дромадер — одногорбый верблюд. — Прим, переводчика.]

"Слишком уж много она требовала от себя", — подумал Конан. Хорошо! Значит, она уверена, что ее преследователь остался далеко позади. Ее верблюд потащился дальше, заботливо избегая наступить на нее большими подушечками своих ног. Он выпил глоточек-другой воды, казалось, поразмыслил и принялся щипать траву. Второй верблюд последовал его примеру. Конан ждал.

Долгое время Испарана лежала не двигаясь — узел белого и выгоревшего серого белья.

Затем она приподнялась на локтях и поползла к водоему. У нее не было сил даже подняться на ноги. Сдвинув на затылок свой капюшон для защиты от песка так, что блестящие черные волосы упали ей на лицо, она опустила голову в воду.

Конан следил. Он заметил, что на боку у воровки длинный меч.

Наконец она устало поднялась на ноги и сбросила плащ так, словно каждое движение требовало огромных усилий. Двигаясь вяло, она проковыляла к верблюдам. Конан следил. Намокшие пряди волос, черных, как самая темная ночь, пристали к щекам и лбу воровки, придавая ей довольно привлекательный вид.

Закутанная в свободный белый бурнус и все же отчетливо женственная, она едва волочила ноги, бредя к южному краю оазиса. Конан увидел, как она зевнула. Один раз она споткнулась и упала ничком. Конан услышал, как она выругалась, помянув Эрлика и Йога. У края растительности она остановилась и уставилась на юг. Для Конана было очевидно, что она пытается пронизать взглядом сгущающуюся тьму. Восходящая луна осветила ее лицо нежно-белым светом, и Конан увидел, что у нее нежно-точеное, миловидное личико.

Никогда Конан не видел никого столь уставшим, столь нуждавшимся в сне. Он подождет. Удача ведь наверняка снова повернулась к нему лицом.

Верблюды, опустившись на колени, срыгивали и жевали. Время от времени один из этих уродливых зверей вытягивал шею, чтобы сорвать несколько травинок и подсластить свою жвачку.

Испарана не смогла разглядеть ничего, кроме темноты, и ночь не донесла никаких звуков ни до ее ушей, ни до более чутких ушей киммерийца. Похожая в своих развевающихся белых одеждах на привидение, она вернулась к водоему. Конан вглядывался во тьму, еле-еле различая женщину в лунном свете. А затем он увидел, что она делает, и у него комок подкатил к горлу.

Не в состоянии отвести глаз, Конан следил, как Испарана раздевается. Женщина считала, что находится совсем одна в ночном оазисе. Вызванная усталостью вялость сделала ее движения более чувственными, и при виде ее освещенной луной фигуры у Конана появилось желание овладеть не только Глазом Эрлика. Мягкие сапожки из красного фетра, желтые штаны и белые накидки скрывали привлекательное женское тело, и Конан стиснул зубы.

Искушение поднялось в молодом киммерийце, как паводок в горах, и он подумал о том, как получить у этой женщины не только амулет…

Да — амулет. Когда она повернулась и скользнула в воду, он увидел, что она носит его на шее, на грубом кожаном ремешке, висевшем под ее просторной одеждой. Побрякушка, болтавшаяся между двух движущихся холмов ее голой груди… На кулоне поблескивали два желтых камня…

Верблюды уснули. Один из них вскоре захрапел.

Испарана же плескалась в водоеме, двигаясь так же вяло. Конан снова сглотнул. И снова. И еще и еще. Для мужчины его лет скрываться в такой близи от прекрасной обнаженной женщины было немалой мукой. Но он ждал и жадно ловил взглядом мелькавшие в темноте контуры изгибов ее тела. Это только усиливало его мучения.

Тем не менее он утешался мыслью, что, наверно, она настолько устала, что утонет и избавит его от многих хлопот.

Наконец женщина вышла из воды — прекрасное бледное создание в серебристом свете луны. Конан увидел, что, даже искупавшись и освежившись, она едва волочила ноги. Испарана отряхнула длинные волосы, черные, как само небо. Потом она перенесла весь свой вес на одну ногу и бессознательно задвигала задом так, что заставила Конана закрыть глаза, спасаясь от такого зрелища. Она собрала волосы и выкрутила их, выжимая воду. Вода шумно падала ей на ноги и блестела на траве, словно лунные камни.

Конан скрипнул зубами и беспокойно заворочался. Ему приходилось постоянно сдерживать себя, чтобы не шуметь. То, что воровка была на восемь — десять лет старше него, не имело никакого значения. Он был мужчиной, да к тому же молодым, а она — очаровательной женщиной.

Делая много ненужных движений, она вытерла сверкавшую при луне полночь своих локонов подолом бурнуса. Одежду она раскинула на земле. Затем, надев плащ, она оставила его распахнутым и устало улеглась.

Теперь-то смотреть было не на что. Воровка мгновенно уснула, так как купание ее не взбодрило, но расслабило.

Оба верблюда храпели.

Конан продолжал следить. Он испытывал возбуждение, искушение. Он чувствовал, как гулко стучит у него в ушах кровь. Он ждал. Луна поднялась выше — серебристые три четверти месяца, похожие на подвешенную на небе колыбель. Где-то далеко ей поклонялись пикты, как это издавна делали женщины, знавшие о своем родстве с висящей в небе Повелительницей Ночи и ежемесячно получавшие напоминание об этом.

Конан ждал, закрывая иногда глаза, давая им отдохнуть от пронизывания взглядом темноты. Верблюды спали шумно. Конан был уверен, что женщина тоже спит. Но он ждал.

Вор из Аренджуна бесшумно поднялся и пополз к верблюдам. Животные даже не пошевелились, когда он перерезал кинжалом их подпруги. Присев на корточки, он вскрыл большой тюк с провизией и выудил кое-что из его содержимого. А затем вор из Аренджуна пополз к Испаране из Замбулы; вор, стащивший дорогостоящие серьги со столика у постели, где спала их владелица, вор, обокравший еще одну женщину, пока та лежала с любовником меньше чем в десяти шагах, стянувший плащ у спящего, даже не нарушив его храпа.

Только пугливое животное услышало бы шорох травы, сквозь которую пробирался вор из Аренджуна, не сводя глаз со спящей воровки.

Испарана лежала на спине, с распахнутым на груди плащом, открывавшим ее женские прелести. Конан провел языком по губам, бесшумно извлек кинжал из кожаных ножен. Очень медленно, остерегаясь издать малейший звук и не сводя глаз с ее прекрасного безмятежного лица, он опустился на колени около спящей женщины.

Длинный кинжал сверкнул при лунном свете металлическим блеском, когда державшая его большая рука приблизилась к горлу Испараны. Там пульсировала ее яремная вена, медленно, так как ее сердце билось спокойно.

И там покоилась тонкая полоска коричневой кожи. Завязанный на шее ремешок исчезал за пазухой надевающейся через голову накидки с низким вырезом на груди, капюшон которой служил подушкой ее волосам.

Конан действовал обеими руками.

Испарана слегка пошевелилась, когда он потянул скользящий ремешок, и варвар тут же застыл, как скала. Она вздохнула и не проснулась. Храп верблюдов не мешал ей спать, равно как и легкое, как перышко, прикосновение опытного вора. Через некоторое время Конан выудил ремешок и потом — с частыми остановками — висевший на нем кулон.

Не отодвигаясь от воровки, Конан надел на ее ремешок свой кулон, который он заранее снял с шеи. Тот был таким же… за исключением того, что не обладал никакой ценностью для повелителя Испараны, сатрапа Туранской империи в Замбуле.

Женщина шевельнулась, когда он просунул ремешок ей под шею и завязал его узлом. Кулон он оставил поверх ее одежды, не рискнув попытаться засунуть его поглубже, в теплую норку у нее между грудей.

Лицо у Конана напряглось, а глаза горели, словно подземная лава, когда он глядел, на нее. На мгновение у киммерийца возникло искушение затянуть кожаный ремешок как можно туже и держать его, пока женщина не перестанет трепыхаться и не погрузится в новый сон, от которого уже никогда не пробудится.

Он не стал этого делать. Не поддался он также и желанию насладиться ею. Может, он и был варваром, каковым его называли, зачастую с презрением, но тем не менее он не был ни насильником, ни убийцей. При данных обстоятельствах убить ее было бы разумным, но киммериец на этот раз поступил по-иному.

Разогнув колени, он плавно поднялся на ноги. Испарана спала, погрузившись в глубокий сон полного истощения сил. Конан повернулся и ушел столь же бесшумно, как и подкрался к ней, и теперь на шее у него висела не копия Хизарра, а настоящий Глаз Эрлика.

Казалось, он ничем не отличался от поддельной драгоценности.

По какой-то причине, известной только верблюжьему роду, животные Испараны проснулись, не поднимая дикого рева. Оба даже соизволили подняться в ответ на понукания Конана, в которых он копировал старика, отдыхавшего в этом оазисе чуть раньше. Колокольчики их сбруи лежали в траве, все в одной стороне. Конан разделил содержимое главного вьюка с провизией: всю ее еду он забирать не станет.

Конан попытался повести в поводу горбатых животных, странных кораблей пустыни. Но верблюды не послушались. Тогда северянин обошел их кругом и попытался гнать их перед собой, даже шлепнул одного плашмя по боку своим новым изогнутым мечом. Нога взбрыкнувшего животного только чудом не попала в него.

Конан пнул верблюда посильнее. Дромадер крякнул и осел на одну ногу. Верблюд повернулся, глянув на варвара из-под длинных ресниц, данных ему богами для защиты глаз от палящего солнца пустыни. Конан ответил таким же взглядом, не мрачным или ледяным, а исполненным огромной злобы, которую он стремился донести до зверя, столь не похожего на коня.

— Я намерен вывести тебя отсюда, — прошептал он верблюду, которого Испарана использовала как вьючное животное. — Или выволочь твой задушенный труп. Выбирай, надменная морда.

Другой дромадер, на котором ехала Испарана, тоже повернулся. Киммериец бросил на него злой взгляд и показал зверю зубы. Верблюд задумчиво посмотрел на человека. Конан снова протянул руку к недоуздку. Зверь попытался укусить киммерийца, и большие пожелтелые зубы царапнули его по запястью. Конан с силой шлепнул верблюда по носу. Зверь издал гортанный звук.

— Пошли.

Киммериец предпочел взяться за недоуздок, а не за повод. Верблюд потащился рядом с ним! А другой последовал за ними!

"Не знаю верблюдов, да? — в высшей степени торжествовал про себя Конан. — Они и все прочие понимают, кто хозяин. Просто доказывать им это надо по-иному, да и гордости у них побольше, чем у лошадей, или здравого ума поменьше. Ладно же, верблюды, у меня гордости еще больше, и вы это чувствуете, не так ли?"

Зеленая трава оазиса закончилась, когда он и животные пошли дальше. Конан повернулся лицом на север. "Прощай, Испарана, — подумал он. Надеюсь, что скоро придет караван работорговцев, но посчитаем, что человеческого товара у них и так предостаточно!"

У Конана имелись доказательства, что он обладал какого-то рода шестым чувством, которое не раз спасало ему жизнь. Обладал он им на самом деле или нет, не имело значения; обладала ли им Испарана, тоже несущественно, так как, что бы там ни являлось причиной, но женщина в тот миг проснулась. Она резко выпрямилась, сев на песке, словно проспала много часов.

— Вор! Стой, вор!

Потом она побежала вокруг водоема с обнаженным мечом в руке.

Конан попытался вскочить на ее верхового верблюда, но не сумел и попробовал поставить его на колени. Не сумев, он понял, что времени у него больше нет. Он повернулся лицом к Испаране и тяжело вздохнул.

Та неслась, огибая водоем, размахивая мечом так, что тот сверкал при лунном свете; в другой руке она держала высоко задранный подол плаща. Она непрерывно бранилась.

— Погоди! — обратился к ней Конан. — Постой!

— "Постой"! — закричала она, и голос ее сорвался на визг. — Пока ты крадешь моих верблюдов и оставляешь меня здесь умирать?

Ему волей-неволей пришлось отпустить недоуздок верблюда и выхватить меч. Воровка продолжала бежать к нему, словно обезумевшая. И на бегу же она нанесла с размаху секущий удар. Конан с легкостью отразил его мечом и в то же время быстро шагнул в сторону. Инерция атакующей женщины понесла ее дальше, и она врезалась в верблюда. Когда женщина отлетела, упав навзничь, верблюд решил, что хватит с него криков…А теперь еще и этот неуместный толчок. Он крякнул, взревел и взбрыкнул, лягаясь совершенно не по-верблюжьи. Одна расширенная мягкая стопа попала по передней ноге другого верблюда. Оба зверя выразили свое недовольство. Затем второй дромадер отреагировал на пронзительные вопли Испараны и этот внезапный взрыв со стороны своего товарища, совершив поступок крайне подлый.

Вьючный верблюд побежал.

— Нет! — заорал Конан. — Стой!

Тут верховой верблюд доказал, что он не был особо привержен к роли лидера, и последовал за своим товарищем. Неважно, что верблюды были самыми глупыми и невозмутимо-мирными животными: они возмутились. И рванулись в ночь.

Громко крича, Конан бросился за ними. Верблюд, бежавший сзади, испугался и прибавил прыти. Конан прыгнул, вытянув руки, и промахнулся; он упал, растянувшись на плотно утоптанном песке на краю оазиса. Дромадеры, покачиваясь, уносились в темноту. Неуклюжие они звери или нет, но они мало-помалу набирали скорость.

Поднимаясь на ноги, Конан услышал разъяренный крик Испараны, приближающейся к нему. Он метнулся в сторону. Ее меч, уже опускающийся в рубящем ударе, погрузился в песок там, где только что лежал киммериец. Перекатившийся на спину, Конан приподнялся на локтях.

— Будь ты проклята, женщина! — прорычал он, и его метнувшаяся вбок стопа, ударив по ногам воровки, сбила ее с ног.

А затем киммериец с трудом поднялся на ноги и побежал на север, следом за верблюдами.

***

Вернулся он из темноты пешком, шагая отнюдь не широким шагом и выглядя порядком раздосадованным. Он не вел в поводу никаких верблюдов. Испарана стояла, сердито глядя на своего противника. Меч она держала поднятым для колющего удара.

— Теперь ты этого добилась, — сказал он. — Спугнула-таки верблюдов.

— Я спугнула…

— Да. Думаю, они все еще бегут.

— Я… ах ты грязный пес, вор, ты заточил в эту тюрьму без стен нас обоих! Я убью тебя! — И она сделала отчаянный выпад.

Конан нырнул в сторону. Когда он поднялся, то уже держал меч наготове.

— Прекрати, женщина! Мы здесь в тюрьме без стен, как ты сказала. Лучше уж сидеть в ней вдвоем, чем поодиночке.

— Но ты, ты… мои верблюды! Еда! Вода!

— В нескольких шагах от тебя воды навалом, — спокойно напомнил он ей. — И я оставил тебе немного еды — за кого ты меня принимаешь!

— За кого? За пса! Шелудивого пса!

— Оазис тут большой, и путешественники бывают здесь часто в это время года. Мы не умрем с голоду, прежде чем кто-нибудь заявится.

— Ты — вор, мерзкий грязный пес! Гад! Как ты только можешь стоять тут и говорить так! — И она снова бросилась на него.

Конан подобрался, готовясь встретить ее неопытную атаку. В последний миг он увильнул в сторону, одновременно выхватывая меч и скрещивая свой клинок с мечом воровки. Клинки встретились со звонким лязгом, и металл с визгом заскрежетал по металлу. Испарана не смогла остановиться, меч выпал из ее руки.

Киммериец подбирал его, когда женщина развернулась лицом к нему.

— А теперь стой, — велел он ей. — У меня нет ни малейшего желания убивать тебя. Но если ты не будешь держаться подальше от меня и не прекратишь эти безумные наскоки, я тебя раню.

Она стояла, смотрела на киммерийца и рыдала, но не размягчилась и не отчаялась. Она рыдала от ярости и подавленности. Конан понимал это чувство.

— Ты очень устала. И не выспалась. Предлагаю тебе вернуться к прерванному отдыху. А я останусь по другую сторону водоема, под той самой большой пальмой.

Испарана застыла, прожигая Конана взглядом, дрожа от бессильного гнева. Энергию этого гнева требовалось куда-то выплеснуть: она топнула и стукнула себя кулаком по ладони. Затем внезапно она вспомнила, что случилось до того, как она уснула.

— Ты был здесь. Ты видел, как я купалась!

— Видел? — Конан бросил свой меч в ножны и переложил ее оружие в правую руку. — Что видел?

— Видел… видел меня… ты видел, как я… купалась.

— Ах, это…

Конан пожал плечами, зевнул и повернулся уйти обратно в заросли травы и деревьев. Больше он ничего не сказал и не взглянул на Испарану, хотя знал, что она все еще стоит, уставясь на него. Он вошел в оазис и сел у подножия, которое оговорил для себя. Ее меч он по-прежнему держал в руке. Воздух становился прохладным.

Она пришла, выбрав кривую дорожку, чтобы оставаться подальше от человека, который и обокрал, и оскорбил ее. Вернувшись туда, где ее бурнус лежал на траве белой кляксой, Испарана долгое время стояла, раздумывая. Наконец она повернулась лицом к Конану, глядя на него через спокойную воду.

— Кто ты?

— Конан, киммериец. А ты?

— Кто тебя подослал?

— Подослал? Меня никто не подсылал. Я направлялся в Замбулу из Хаурана. И не знал о твари в ущелье между этими холмами. Обе мои лошади сбежали, и я сам едва цел остался.

— Очень жаль! Не повезло же мне! Великий умелец терять ценных животных в пустыне, не так ли? Ты ждешь, что я поверю, будто ты уцелел после встречи с чудовищем из песка и не сошел с ума?

— Да, я уцелел после столкновения с тварью в ущелье. Но наверняка никакой человек в здравом уме не удовольствовался бы верблюдами, после того как увидел тебя.

— Прибереги свои комплименты для шлюх, с которыми ты, несомненно, лучше всего знаком! Как же ты тогда очутился здесь раньше меня?

— Повезло. Когда я выбрался из ущелья, трое человек как раз выезжали из Драконьих гор. Они привезли меня сюда. Очень добрые люди.

— Я видела их впереди, когда поднялась на первую из этих гор… Но они оставили тебя здесь?

Конан сделал жест.

— Нам оказалось не по пути.

— Но добровольно позволить бросить себя в пустыне…

— Место тут приятное. Я знал, что скоро кто-то появится.

Это заставило Испарану умолкнуть на несколько секунд.

— Чудовище! Пес! Вонючий сукин сын! Хрюкающая свинья! Ты "знал, что кто-то появится"!

— Да. Песчаный умертвий рассказал мне… Так же, как о человеке по имени Хиссер Зуул, в… Ареные?

— В Аренджуне, — автоматически поправила она, задумавшись.

— Да, в Аренджуне. Ты знаешь этого Хиссера Зуула?

— Нет.

— А слышала о нем?

— Нет. Конечно нет. Я никогда не бывала в Аренджуне. О нем все слышали. Тебе там самое место, уж поверь мне!

"Так, значит, мы оба лгуны, Испарана, — размышлял Конан. — Не скажу я тебе про караван, идущий из Хоарезма… Спи, Испарана. Конан устал… и не смеет уснуть, пока не заснешь ты!"

Женщина села, сложившись пополам. И хотя Конан не видел ее лица, он знал, что она смотрит на него. Усталость и желание уснуть пересилили все ее мысли о нем, о еде и о завтрашнем дне. Наконец, она улеглась на спину.

Через некоторое время она уснула, а потом уснул, прислонившись к дереву, Конан.

Испарана тоже была воровкой и умела двигаться тихо. Она разбудила киммерийца, поднеся острие своего меча к его глазам.

Глава 8 РАБОТОРГОВЦЫ!

— Я не стану молить о пощаде, женщина, — сказал Конан, разглядывая сверкающий клинок Испараны. — Но тебе есть над чем поразмыслить.

— Я слушаю, — обронила Испарана.

— Позади тебя я вижу караван, идущий с юга. Еще несколько минут — и мы услышим их колокольчики. А меньше чем через час они будут здесь. Ты уверена, что сможешь убедить их, что убила меня не просто так?

У воровки хватило ума отступить на несколько шагов, прежде чем посмотреть на юг. Одного взгляда хватило для подтверждения, что приближающийся караван Конан не выдумал.

На лице у Испараны, когда она снова повернулась к Конану, появилась нехорошая улыбка.

— Если это замбулийцы, собака, то они меня поймут и поверят мне, когда услышат мой рассказ. А ты умрешь медленно, как и заслуживаешь.

— Кровожадная девка! А если это шайка работорговцев из Хоарезма? Что тогда?

Воровка моргнула.

— Ну не станут же они причинять вреда свободной женщине из Замбулы города, входящего в Туранскую империю!

— Хм… Женщину без товаров, без коней или верблюдов, без защитника… хм… Мы можем быть парой беглых рабов. Да, они не причинят тебе вреда они просто добавят тебя к своей веренице скованных.

Теперь периферийное зрение Конана показало ему, что от каравана отделился отряд всадников и галопом скачет к ним. "Воины, посланные разведать оазис", — предположил он.

— Эрлик! Это немыслимо. Но даже и так — какое тогда имеет значение, убью я тебя или нет?

— А что тебе это даст, если есть возможность мне умереть медленно в Замбуле?

— Месть! Если б не ты, я бы встретила их как человек имущий, с двумя верблюдами и одним рабом. — Лицо Испараны скривилось, а глаза снова посуровели.

Конан сидел, глядя на нее. Он не думал, что она убьет его так вот с ходу. В то же время ее голени находились как раз за пределами досягаемости его ног, его меч и кинжал лежали в ножнах, а пятеро всадников быстро приближались. Он сообщил ей о них, предлагая ей спрятать, что у нее есть ценного. Воровка быстро обернулась, когда охранники каравана, постепенно переходя на легкий галоп, добрались до оазиса.

— Эй!

— Сам эй, — отозвался Конан и поднялся, в то время как Испарана неуверенно смотрела то на него, то на новоприбывших. Меч в ее руке дрогнул.

— Вы одни в этом оазисе? — Всадник огляделся. — А где ваши животные?

Конан шагнул вперед и обнял Испарану одной рукой. Ему пришлось стиснуть ей плечо, когда она попыталась отшатнуться.

— Украдены, Эрлик побери! — выругался Конан. — Мы с моей… подругой приехали сюда из Шадизара, что в Заморе. Должны были встретиться с ее двоюродным братом, Арсилом из Самарры. Он солдат империи. Ну, мы прождали не один день, и, когда здесь остановилось девять шелудивых крыс из пустыни, мы оказались слишком добрыми. Они угнали наших животных. Двух лошадей и двух верблюдов. Эрлик побери!

— Вороватые свиньи! А ее двоюродный брат… еще не прибыл, да?

Конан постарался убедить работорговцев не думать о пополнении товара:

— Они прибыли несколько часов спустя. И, почти не задерживаясь, погнались за ворами.

— А… — Всадник повернулся что-то сказать тем, кто приехал с ним, а затем шагом направил своего коня к зеленой растительности. — А мы никого не видели.

— Да, — согласился Конан, — они все ускакали на север. Скоро вы, несомненно, повстречаете возвращающегося Арсила и его ребят. Надеюсь, везущих головы без тел.

— Они оставили вам это? — Всадник показал на небольшой вьюк, который Конан собирался оставить для Испараны.

— Да. Вы из Замбулы, капитан?

— Нет, из Хоарезма. — Всадник спешился. Его борода не скрывала нескольких шрамов. Значит, давно в наемных солдатах. — Вас ведь не оскорбляет вид… живого товара, не так ли?

— У вас свое ремесло, — ответил Конан, — а у нас свое.

— Конечно. Мы остановимся на несколько часов, а потом вы можете присоединиться к нашему каравану.

— Лучше нам просто подождать здесь, — легкомысленно отозвался Конан. Арсила и его имперских солдат. Как, по-твоему, Килия?

— Определенно, — поддержала его игру быстро соображавшая Испарана. Арсул скоро вернется. Наверно, мы с капитаном можем обсудить возможность покупки коня. — Она с улыбкой повернулась к Конану: — Я могу подождать тебя в Замбуле, любимый.

— Не думаю, что тебе следует ехать совсем одной весь этот путь на юг, — возразил Конан, улыбаясь ничуть не менее нежно.

Также улыбаясь, наемник шагнул вперед так, чтоб быть рядом с Испараной напротив Конана.

— Наверно, все дело в твоем выговоре, северянин, — сказал он. — Но я замечаю, что вы с э… Килией не согласовали имя ее родственника. И я также не такой дурак, чтобы поверить, что пятеро солдат из далекой Самарры поедут так далеко на север всего лишь ради встречи с родственницей одного из них.

— Если она не родственница правителя Самарры, — отозвался ровным тоном Конан и тоже сумел сохранить свою улыбку. — Вы можете понять, почему мы не желали говорить вам об этом, капитан. Хотя ваше ремесло — охрана верблюдов и рабов, вы должны знать о таких вещах, как государственные тайны.

Какой-то миг капитан наемников выглядел неуверенным. А затем протянул:

— Да… и теперь я хотел бы услышать, как зовут правителя Самарры.

Конан, понятия не имевший, как зовут сатрапа Самарры, сохранил открытое выражение лица.

— Назовите ему, госпожа.

Испарана высокомерно посмотрела на охранника:

— Я не привыкла, чтобы меня допрашивали.

— Самаррой правит Хизарр-хан, — заявил Конан, надеясь, что охранник тоже не знает имени сатрапа.

— Неверно, — обрубил работорговец из Хоарезма.

— Проклятие, — выругался Конан и отвернулся от Испараны, кладя руку на эфес.

— Ха! Я не знаю имени правителя Самарры, но и ты тоже! — заявил капитан. И сделал знак своим конным воинам. — Эти двое, на мой взгляд, похожи на беглых рабов! Вот где мы заслужили обещанную нашим нанимателем награду. Взять их!

Конан одной рукой выхватил меч, а другой рванул Испарану прочь от работорговца.

— Вам лучше воспользоваться мечом, госпожа! И молиться, чтобы вернулся Арсил!

Испарана так и не убрала меч в ножны. Капитан наемников потянулся за своим оружием. Один всадник подъехал к Конану. Когда он наклонился стукнуть его большой дубинкой, Конан нырнул под брюхо его коня. И выпрямился по другую сторону от всадника. Поворачиваться в седле он стал слишком поздно. Рука Конана уперлась ему в стопу и скинула его с коня. В то же время Испарана, заметив, что все внимание капитана сосредоточено на Конане, нанесла ему колющий удар в левую подмышку.

С криками потрясения и ярости остальные работорговцы пришпорили коней, поскакав вперед. Их руки схватились за мечи вместо усмиряющих рабов дубинок.

— Прикончи скинутого наземь! — заорал Конан, и, хотя конь из Хоарезма на три четверти развернулся кругом, киммериец вцепился в луку и подтянулся в седло.

При этих его словах двое из трех нападающих повернули коней к Испаране. Конан с силой пнул своего скакуна, так что тот рванул в пространство между нею и атакующими хоарезмийцами. Один из них уже высоко поднял меч, готовясь развалить женщину одним ударом; не останавливаясь, Конан чиркнул его мечом по животу, вспоров живот от бедра до бедра. Воин вскрикнул от боли, в то время как Испарана ударила мечом того, которого Конан скинул с коня.

— Хватай того коня! — заорал Конан, резко разворачивая захрапевшего коня мордой к двум другим охранникам каравана.

К несчастью, они разъехались в разные стороны так, что он проскочил между ними. Он получил порез высоко на левой руке, тогда как сам рубанул другого всадника по лицу. Пока тот падал, прижав ладонь к поалевшим чертам, Конан снова рывком развернул коня. Рубанувший его воин сделал то же самое. А Испарана каким-то образом уже сидела в седле с распахнутым до пупка изодранным плащом.

— Дайте ему сзади, "госпожа"! — крикнул Конан, глядя на то, что творилось за спиной последнего врага.

Глаза наемника вылезли из орбит. Не оглядываясь, он дернул голову коня вправо, вонзив одновременно каблуки ему в бока. Конь рванул. Видя, что четверо его товарищей тяжело ранены, а то и чего похуже, перепуганный хоарезмиец помчался назад к каравану.

— Пятеро едва ли стоили своего жалованья, — прорычал Конан. — Дай только мне захватить эту малость еды, "любимая", и нам лучше мчаться на север галопом!

Тут он посмотрел в ее сторону, увидел, как ее меч стремительно несется к его лицу и маячившие за ним ее искаженные черты, и отчаянно пригнулся. Меч не задел его, а Испарана уже поскакала галопом в юго-западном направлении, чтобы избежать других охранников каравана. У Конана тогда не было никакой возможности узнать, что у нее ничего не выйдет. Он не только упал, но и ударился головой о ту большую старую пальму. Для Конана солнце погасло.

***

Пятеро воинов в одинаковых плащах и островерхих шлемах сидели на лошадях и с неодобрительными выражениями на лицах наблюдали за тем, как караван тянулся на север. Эти пять воинов вели в поводу двух лошадей. В караване же было и примерно полсотни волочивших ноги рабов, скованных одной цепью, шедшей от одной голени к другой.

— Похоже, они потеряли нескольких охранников, — заметил один воин. — Я вижу только шестерых, да еще двух раненых и четырех лошадей без седоков.

— Ты наблюдателен, Камбур. Наверно, нам лучше спросить у них, не видали ли они…

— Арсил! Арсил из Самарры!

— Глаза Тарима! Кто это звал? Один из рабов?

— Арсил! Конану из Киммерии нужна помощь!

Когда глаза Арсила выделили кричавшего на самом конце вереницы скованных рабов, один наемный охранник подъехал к нему, подняв плеть. Арсил вскинул руку направив палец на охранника.

— Ударь его — и умрешь, наемник! Караван-баши вели остановиться! Камбур, Сарид — к концу цепи и приведите его лошадей. Будьте готовы драться, если эти свиньи вздумают отрицать право нашего голубоглазого друга на свободу! За мной! — И Арсил, пришпорив коня, понесся к голове каравана. Двое его воинов последовали за ним, Ведя в поводу двух лошадей, которых они без труда заарканили непосредственно к северу от Драконьих гор, двое других поскакали к Конану. Он двигался в самом хвосте каравана, если не считать двух конных охранников.

Несколько минут спустя некий Искул, караван-баши, оправдывался:

— Он убил двух моих охранников и тяжело ранил двух других! Ему повезло, что мы не прикончили его!

— Повезло? — Рука Арсила высвободила меч из ножен. Глаза Искула неотрывно следили за его движением. — А ты кем предпочел бы оказаться, убитым или порабощенным? Отвечай побыстрей, гражданин Империи, которой я служу. Я ведь могу предоставить тебе одно из избранных состояний.

Работорговец из Хоарезма сглотнул, а потом сделал еще одну попытку.

— Капитан, капитан! Ведь мы же здесь купцы, действуем от имени и по поручению других купцов для обогащения Империи, которой вы служите тоже. У вас нет никакого права останавливать нас и требовать одного из наших рабов! Так же, как и требовать другие товары.

— Их вы тоже украли?

— Капитан…

— У вас десять охранников. Один человек, по вашим словам, убил двоих и ранил двух других. Нас пятеро, и мы служим Империи, — уведомил караван-баши Арсил, немного подправляя факты. — У меня есть документ от моего хана, наделяющий меня властью преследовать воров и возвращать украденное, а вам известно, что мой хан — родственник жены царя — императора. Клянусь Таримом, мне думается, что мое предписание можно рассматривать как приложимое к вам. Я заберу киммерийца, сударь. Вы сами отдадите приказ или мы должны смущать Империю Турана обнаженной сталью?

Искул снова умолк, раздумывая. И снова попытался спорить:

— Послушайте, капитан, ни к чему нам так говорить. Парень этот рослый и здоровенный, и цену за него дадут превосходную! Наверно, мы с вами могли бы заключить сделку. Я человек не бедный…

— Да, только готовый вот-вот стать мертвым, — добавил Арсил. — Я взяток не беру, приятель.

— А! Демоны побери вас обоих! Все равно он наверняка склонен к побегам и бунтам. Фарс! Освободи того, последнего. У этого пса есть друг.

— И женщину, которую эти ублюдки захватили вместе со мной! — заорал Конан, прежде чем подумал о том, какая прекрасная рабыня вышла бы из Испараны.

После короткого столкновения Искул прокричал второй приказ. Фарс, сопровождаемый с обоих боков двумя воинами Арсила, не посмел сделать ничего, лишь разомкнул оковы Конана, а потом Испараны. Усмехающийся киммериец с благодарностью посмотрел на солдат.

— Камбур из Иранистана! От души благодарю. И вы даже лошадей моих привели. Это, — представил он, кладя руку на плечо Испараны, — и есть та женщина, которую я искал по поручению моего хозяина. А те два верблюда вон, видите — ее. Она, как и вы, едет на юг… Вот, Испарана, прекрасная свита для тебя — храбрые ребята и мои хорошие друзья.

Воровка вперила мрачный взгляд в молодого киммерийца. На груди у нее поблескивал фальшивый Глаз Эрлика. Конан круто повернулся к Фарсу и рыкнул на него настолько по-звериному, что наемник попятился, вытаращив глаза. И ничуть не возразил, когда Конан забрал с его седла два пояса с оружием. Вначале Конан застегнул на талии пояс Испараны, а потом и свой. И весело улыбнулся, взглянув на подъехавшего Арсила.

— Друг мой, я навеки у тебя в долгу!

— Ты просто больше не предъявляй прав ни на кого, Конан, — попросил Арсил, — а то у нас в Империи вспыхнет мятеж! Все равно из тебя вышел бы скверный раб, голубоглазый варвар.

— Да уж что верно, то верно! А вот что до Испараны, по-моему, она была бы превосходной рабыней. Однако я слаб и чересчур мягок и не могу позволить ей остаться скованной цепью. К тому же один из тех двух верблюдов действительно ее!

Арсил чуть отвернул голову в сторону:

— А другой?

Конан развел руками:

— Я же тебе рассказывал, что преследую ее по поручению одного человека из Шадизара. Испарана прихватила несколько мелких предметов, которые дороги ему. Но теперь они все во вьюке на спине вьючного верблюда моего нанимателя.

Это впервые за полтора дня, проведенные ими в качестве рабов, пробудило Испарану к жизни; она была словно оглушенной и внезапное появление друзей киммерийца сбило ее с толку. А теперь она развернулась к усмехающемуся Конану:

— Скотина! Сын скота! Пес-ворюга, это мой верблюд! Оба они мои, и ты отлично это знаешь. Капитан, посмотрите на меня. Я выполняю поручение самого хана Замбулы. Как может туранский солдат позволять этому… этому…

— Лучше прекрати лгать, любимая моя, — посоветовал Конан, — чтобы я не предъявил права и на ту побрякушку, что висит у тебя на шее.

Голос у Испараны оборвался, глаза расширились, рука сжала амулет, сделанный Хизарром Зудом. Губы у Испараны тоже сжались.

Конан улыбнулся конному Арсилу:

— Вы что-нибудь нашли в том оазисе?

— Ничего. Должно быть, тот караван, о котором ты говорил, что-то сделал с оставленными тобой телами. Естественно, верблюдов они тоже прихватили с собой. Отличный подарок…

Конан мотнул головой.

— Я чувствую себя ответственным за это, Арсил, и я у тебя в долгу. Вот. — Он отстегнул меч, забранный им у Ускуды, самаррянского вора. Возьми его — это доказательство для твоего хана, что ты повстречал и убил Ускуду и его напарника. — Он повернулся к собственной вьючной лошади и быстро отвязал самый маленький из вьюков. — Ты знаешь, что в нем, Арсил, и знаешь, откуда все взялось, хоть ты и позволил мне оставить деньги себе. Возьми и этот тюк. Так что ты вернешься с доказательством смерти Ускуды и с приличной долей его добычи.

— Конан, тебе следовало родиться более высокородным! Поехали с нами. Человек с такими способностями и таким благородным характером скоро станет начальником в гвардии Самарры!

— "Благородным", — пробормотала себе под нос Испарана. Конан и Арсил уставились на нее, пока она не отвела глаз.

— Я никогда не забуду ни тебя, ни твоего предложения о найме, пообещал Конан и умолк, чтобы продемонстрировать свою тигриную силу и гибкость, вскочив на коня. — Но сейчас я должен отправиться на север. У моего нанимателя есть определенная… власть надо мной. "Госпожа", ты быстро соображаешь и отлично владеешь мечом, — очень жаль, что мы расстаемся!

— Кстати, о мечах… э, Конан…

Тут киммериец хлопнул ладонью по своему клинку, не так давно принадлежавшему Испаране.

— А тебе он не понадобится, дорогуша. Эти могучие туранские солдаты позаботятся о тебе! Всего тебе хорошего в Замбуле. О Арсил, дружище, уговори эту женщину показать тебе, как хорошо она плавает!

И Конан пустил своего коня рысью вместе с другим, груз которого он чуть облегчил. А за ним быстро перебирал ногами дромадер Испараны. Конан, усмехаясь, проскакал вдоль всего вытянувшегося каравана и лишь на долгий-предолгий миг задержался вперить взгляд в Искула из Хоарезма.

— Когда-нибудь, толстяк… когда-нибудь я заявлюсь в Хоарезм и вспорю тебе брюхо, а потом спалю весь ваш поганый работорговый город!

А затем Конан галопом понесся на север и лишь немного отклонился от прямого пути к Аренджуну. В одном оазисе он отсчитал сто шагов на восток, в пустыню, и откопал зарытый им симпатичный вьючок.

Глава 9 ЧЕРНЫЙ ЛОТОС И ЖЕЛТАЯ СМЕРТЬ

— Так, Конан из Киммерии! Ты вернулся намного раньше чем через месяц, — молвил Хизарр Зул, выгнув дугой брови над выпученными глазами. — Значит, ты успешно выполнил поручение? — Маг стоял, покачиваясь на носках и сцепив руки за спиной, как и в тот раз, когда Конан впервые увидел его.

— Да. — Киммериец окинул взглядом зеленую комнату, куда его препроводили жутковатые охранники. Он снова остался без оружия. Его сложили у задней двери особняка. Да, зеркальце было тут. Оно покоилось в сведенных чашею руках статуи черного демона.

Конан показал на него:

— Я хочу, чтобы это зеркало опустело, колдун.

— Да неужто! Нет ничего проще — для меня. Но сперва докажи, что тебе удалось вернуть амулет.

— Очень мне не хочется расставаться с ним, — признался Конан. — Я вот уж неделю ношу его на шее.

— Хмм. А копия, которую я тебе дал?

— Она в руках той, которая украла у тебя настоящий Глаз. Эта женщина, несомненно, все еще на пути к Замбуле — в сопровождении свиты из пяти воинов, которую я ей организовал.

— Ну и изобретательный же ты, Конан из Киммерии!

— Не слишком. У меня нет ни капли воды из одной реки, что течет в Куше, ни стигийского железа, и я не из тех, кто убьет девушку ради ее волос!

Кровь отхлынула от лица Хизарра.

— Откуда ты?.. И что за чушь ты несешь?

— Ты уже проговорился, колдун. Значит, это правда. Этими средствами тебя можно умертвить. И все похищенные тобой души можно освободить, набив твой выскобленный череп землей и спалив его дотла, а?

Хизарр Зул был буквально потрясен словами варвара. Он отступил на шаг. Ноги у него сделались ватными, когда он заглянул в голубые глаза юноши-северянина.

— Ты… но только один человек знает об этих вещах!

— И этот человек я. Другой вот уж десять лет как мертв. Не спрашивай больше, Хизарр Зул. Верни мне душу, — потребовал Конан, стараясь, чтобы его голос не дрогнул на последнем слове. — И я скажу тебе, где найти амулет.

Вновь овладев собой, хотя по-прежнему бледный, Хизарр покачал головой:

— Так не пойдет, Конан. Прежде чем освободить тебя, я должен увидеть Глаз.

— А как ты узнаешь, что это настоящий Глаз?

— Узнаю. Как узнал бы и хан Замбулы, но он никогда не получит такой возможности.

Киммериец подумал об Испаране, одолевающей тысячемильный путь до Замбулы.

— Никогда? — Он переместился так, чтобы оказаться между своей душой и ее… хранителем.

— Никогда.

Улыбаясь, Хизарр двинулся к своему длинному высокому столу. Там, побормотав какое-то время что-то невнятное, он взял резную шкатулку из красновато-коричневого дерева. Из нее он достал, показывая каждый предмет Конану, рубин, два желтых камня, перечеркнутых черными полосками, и немного золотой пыли — компоненты Глаза Эр лика. Все эти предметы он бросил в чашу, выглядевшую сработанной из цельного куска янтаря величиной побольше кулака киммерийца. А затем налил туда масла из большого заткнутого пробкой кувшина и высек искру. Загоревшееся масло вспыхнуло голубоватым огнем с желтыми языками пламени.

— Когда масло сгорит и пламя погаснет, сделанная мной безделушка превратится просто в большую каплю желтого металла, инкрустированную тремя самоцветами. Настоящими самоцветами, прошу заметить. Я сделал копию, чтобы поместить ее здесь и сбить с толку воров. Уж кому, как не тебе, знать, мой паренек с севера, что опытные воры умеют отличить драгоценные камни от стекляшек!

Конан кивнул и сунул руку за пазуху туники.

— Этот шлаком не станет.

Темные глаза колдуна ярко вспыхнули и, казалось, выпучились чуть больше.

— Да, да, он не станет. Ты и в самом деле выполнил задание, мой верный слуга! Принеси мне вон то зеркало, и скоро ты снова станешь цельным. Человек без души — грустное зрелище.

Конан ничего не сказал. Ему не требовалось выражать свое согласие. Он подошел к статуе и взял зеркало из когтистых рук черного нефрита. С большой осторожностью он отнес его к колдуну, стоявшему по другую сторону стола. Там Хизарр колдовал над перегонными кубами и ретортами, порошками и жидкостями, распоряжался статуэтками, странными инструментами и очень горючим маслом с видом человека, способного захватить власть над миром. Он не сводил глаз с амулета, висевшего на простом ремешке на шее у Конана. Он будет для Хизарра Зула средством подчинить себе первого из правителей и стать повелителем Замбулы. И это лишь начало…

Конан с большой осторожностью положил зеркало на стол перед кудесником. И посмотрел через стол на мага угрюмо и угрожающе. Хизарр Зул, улыбаясь, взял свиток. На обоих концах тот был перевязан шнурком, так чтоб образовать обычную трубку.

— У тебя, как мне теперь известно, возникли некоторые осложнения с аренджунскими властями. У меня есть знакомства в тех кругах, например в магистрате. В этом пергаменте заключается твое избавление от всех твоих неприятностей, Конан из Киммерии.

Он высоко поднял его, придерживая в равновесии на ладони, прижимая сверху большим пальцем так, чтобы когда Конан наклонился через стол взять его, то заглянул бы в конец трубки. Конан сделал глубокий вдох.

И маг тоже. Хизарр Зул быстро нагнул голову и приложился вытянутыми губами к концу трубки. И дунул.

Конан мгновенно понял, что таилось в трубке: смерть из далекого Кхитая. И он не потрудился крикнуть "пес!" при виде такого приема Хизарра. Убедившись, что его невольный слуга вернул Глаз Эрлика, вероломный волшебник решил побыстрее убить того, кто с самого начала выглядел слишком опасным и чересчур много знал. Он с силой дунул в трубку…

А Конан дунул что есть мочи с другого конца, как раз когда смертельный порошок начал вылетать с его стороны. Потом он повернулся и побежал изо всех сил, не задерживаясь и не оглядываясь посмотреть, как облако Желтой Смерти черного лотоса окутало лицо Хизарра Зула. Конан выскочил из комнаты через ту же дверь, через которую сбежала Испарана, и точно так же, как она, задвинул за собой засов…

Конан со свистом втянул в себя воздух в огромном вдохе — и усмехнулся. Он выдул все смертельное облако порошка обратно на колдуна, применив против Хизарра, как и говорил его брат, оружие колдуна… И киммериец не ощущал никаких болезненных последствий. Вовремя он столь отчаянно дунул.

Он увидел, что вошел в помещение, где творились какие-то темные чудеса и занимались страшными делами: на разных столах лежали трупы тех охранников, которых они с Аджиндаром убили в этом замке колдовства и смерти, — и ни один из них не разложился! В этом помещении находились их одежда и оружие и стоял противный химический запах.

"Новая затея этого чудовища", — подумал Конан, но в остальном проигнорировал эти мрачные трупы. Он схватил чей-то меч, со свистом рассек им воздух, попробовал другой. И зло усмехнулся единственному охраннику у дверей зеленой комнаты. Бездумное существо механически обнажило меч, и в особняке Хизарра Зула снова зазвенела сталь. Меньше чем через минуту охранник истекал кровью от двух ран, вторая из которых была смертельной.

— Если все пойдет хорошо, то твоя душа скоро будет освобождена и сможет отправиться — куда там ни отправляются души умерших, — утешил его Конан и плотно прижал ко рту и носу сложенную вдвое полоску бархата. А затем пинком распахнул дверь в зеленую комнату.

Хизарр Зул лежал посреди залы. Прошло намного больше двух минут с тех пор, как Конан оставил его окутанным облаком Зеленовато-Желтой Смерти. Теперь порошок лежал на лице и одежде кудесника, словно золотая пыльца.

Колдун не двигался, и, хотя глаза его были закрыты, как у потерявшего сознание, он был мертв.

"Вот и весь толк от коварных хитростей колдуна, — подумал киммериец, и вот тебе и планы завоевания мира. И какой же замечательный я герой. Ведь теперь выходит, что я успокоил и демона из зловещего ущелья!"

Час спустя, спалив дотла череп колдуна, набитый землей, Конан покинул дом Хизарра Зула. С собой он унес огромный вьюк, два меча и несколько кинжалов. И вдобавок надел превосходный плащ. Во вьюке лежало много ценной добычи. А также завернутое во много слоев отличного бархата маленькое зеркало.

Забрал Конан и Глаз Эрлика. С его помощью он привлечет внимание какого-нибудь правителя. Позади него плясало, поднимаясь все выше, пламя, охватившее особняк Хизарра Зула.

Конан - наемник (Мошенник поневоле)[2]

От переводчика

Все поклонники Саги о Конане, вне всяких сомнений, знают о трилогии Эндрю Оффута. Одна беда — в нашей стране были изданы только ее первая и третья части. Роман «Наемник» (В другом варианте: «Мошенник поневоле») по неизвестным причинам так и не увидел свет на русском языке.

Пытаясь исправить эту досадную оплошность, я на свой страх и риск решил перевести данное произведение. К моему глубокому огорчению достать оригинальный текст не представлялось возможным. Пришлось довольствоваться лишь польским переводом, найти который тоже стоило немалых усилий. Садясь за работу, я прекрасно понимал, что конечным результатом станет скорее пересказ, нежели перевод. Однако это все равно лучше, чем вообще ничего. Ведь русскоязычные читатели давно потеряли надежду прочитать роман на родном языке. И пусть мой скромный труд станет для них подарком.

Alex Lakedra.

ПРОЛОГ

Лысина старика блестела на ярком свете. На сухой, сморщенной коже отчетливо выделялись коричневые пятна. Освещение давала люстра с четырьмя рожками, заправленными маслом, подвешенная на цепях к потолку.

Голый череп принадлежал Себанинусу, барону Корвеки. На его груди висела тяжелая золотая цепь с медальоном, подтверждающим дворянский титул. На его груди висела тяжелая золотая цепь с медальоном, подтверждающим дворянский титул. Его шерстяное облачение с длинными рукавами цвета темного вина имело высокий воротник, наглухо застегнутый на шее, хотя в помещении было довольно тепло.

Барон медленно понял морщинистую, покрытую старческими пятнами, руку и коснулся волос, которые свисали за ушами редкими молочно-белыми прядями. Они окружали плешь наподобие бахромы. Только эти жалкие остатки былой шевелюры сохранились со времен молодости, но и они обесцветились с годами, как и бывшие когда-то холеными ногти. Барон Корвеки сощурился и наклонился над столом, чтобы лучше присмотреться к своему гостю, прибывшему издалека. Глаза его видели очень слабо, но от визитера словно исходило сияние, что вряд ли было всего лишь игрой воображения. И эта аура отнюдь не являлась олицетворением добра.

Себанинус несколько раз моргнул. Он искренне надеялся, что его отвратительное зрение незаметно для окружающих. Однако тот, кто хоть раз имел честь взглянуть в лицо старика, безусловно, не мог не отметить, как дрожат морщинистые веки. Как подслеповато щурится он, пытаясь разглядеть собеседника или какую-либо вещь, находящуюся перед ним буквально в двух шагах.

Вот и теперь, барон Корвеки сумел определить только одну деталь в облике своего гостя. Желтая кожа его напоминала золото, расплавленное в лучах заката.

Старый дворянин никогда ранее не встречал желтокожих людей. А этот странный человек, к тому же, пришел к нему с таким заманчивым предложением, подобного которому ему не делал никто и никогда в подлунном мире. Двое мужчин молча смотрели друг на друга. Им никто не мешал, поскольку Себанинус строго — настрого запретил его тревожить. И теперь он, сидя в кресле, размышлял над своим прошлым и перспективах на будущее.

Барон был властителем земель на северо-западе Кофа. Он давно овдовел. Судьба не слишком благоволила к нему и обделила потомками. Ни одна из жен не одарила его сыном, которому можно было бы передать всю полноту власти и немалое состояние. Себанинус не имел даже дочь и не мог надеяться, что та, выйдя замуж за какого-нибудь благородного юношу, подарит ему наследников рода владык Корвеки. Конечно, это был не лучший вариант, но уж точно не хуже сложившейся ныне ситуации. При таком положении вещей, барон не мог считать себя счастливым человеком.

Себанинус прекрасно знал, как за глаза его называют при дворе в Хоршемише. « Барон — простак» и « Господин Недотепа» — вот неполный перечень обидных кличек, чем наградили старика острословы. А с недавних пор к нему прицепилось и вовсе неприличное прозвище: «Сморщенный мочевой пузырь свиньи из-за Голубого озера». Другие дворяне постоянно строили друг другу козни, и не один из них не заглядывал в поместье барона уже много лет. Никто не искал его поддержки и не обращался за советом. Корвеки считался лакомым куском, но его хозяин был никому не нужен. В свое время, он не наушничал королю и не доносил на других, и, может, поэтому не снискал особых милостей и положения при дворе. Вследствие чего, большинство дворцовой челяди не видело в нем союзника для своих подковерных интриг.

Жители соседних стран знали Коф, как сильную державу, где изготавливается отличное оружие, но вряд ли кто-то слышал о Корвеки. Естественная гранитная стена скрывала земли барона, богатые чистыми озерами и горными ручьями, от чужих глаз. Владения Себанинуса идеально подходили для животноводства, а также для выращивания всевозможных полезных растений. И в Гиркании, что лежала за морем Вилайет, и в далекой Замбуле на жарком юге — издавна знали и ценили кофийские мечи. Но кто, кроме рыночных торговцев в столице Кофа слышал о салате, капусте или оливках с земель баронства Корвеки? Кто из людей, проживающих в городах и дворцах, задумывается над происхождением продуктов? А если кто и вспоминал Себанинуса, то исключительно, как чудаковатого провинциального дворянина из предгорий. Все считали его отрезанным от остального мира немощным стариком, который, правда, регулярно поставляет свежие овощи в королевский дворец и на рынки Хоршемиша.

— Безусловно, шерсть из Корвеки превосходного качества и пользуется большим спросом у соседей, — первым прервал затянувшееся молчание желтолицый пришелец. — Но речь не об этом. Ты слышал историю о блестящем капитане дворцовой стражи и кузине королевы?

— Из Хаурана? — на всякий случай спросил Себанинус.

На основании давнишнего договора, баронство Корвеки вело торговые дела с крошечным королевством Хауран, которое узким клином примыкало к восточной границе Кофа. Крутые, достигающие порой до небес, горные пики отделяли Корвеки от Коринфии и Заморы на севере, но на востоке продвижение было не так затруднено. К тому же, вотчина барона по своим размерам почти не уступала иному королевству, хотя в Кофе считалась захолустьем.

— Именно, — подтвердил гость мягким голосом. — Несчастный Хауран!

«Ух ты!» — подумал, с замиранием сердца, Себанинус: «Если бы я только мог в данной ситуации жениться на королеве соседнего государства».

Этот брак сделал бы его знаменитым в Хоршемише! Спесивые, коварные короли Кофа не одно поколение мечтали о захвате маленького восточного соседа. Если бы на его трон сел кофиец из рода властителей Корвеки, то прежний союз вполне мог бы вылиться в присоединение Хаурана, а уж потом... Глядишь, Сабинамус, сын Себанинуса — повелитель Корвеки и король Кофа!

От таких мыслей, на дряблых губах барона заиграла мечтательная улыбка. Такая перспектива, вместе с немедленным признанием его героических заслуг, значили для старика больше, чем даже корона Хаурана на собственных висках.

Как приятно сознавать, что останешься на века в благодарной памяти своего народа! На протяжении целых четырех десятков лет, с тех пор, когда он получил от своего отца титул вместе с медальоном, барон безуспешно пытался завоевать уважение к своей персоне. Между тем, золотая цепь и медальон, усыпанный сапфирами, оставались при нем и только тяжелели с годами, а достоинства Себанинуса так и не были оценены. Ах, как приятно оказаться приглашенным в великолепный дворец в Хоршемише! Пройти через ряды придворных, бросающих завистливые и удивленные взгляды, а после быть обласканным королем! Тогда навсегда исчезнет «господин недотепа с гор», предмет колкостей и глупых насмешек! Ради всего этого, он прямо сейчас бы с удовольствием совершил длинную поездку в столицу.

— Ты прав, барон из Корвеки, — с улыбкой сказал гость. — Как муж королевы независимого Хаурана ты оставался бы лишь просто супругом, всегда чувствуя за собой тень Кофа и справедливо опасаясь вторжения.

— Откуда тебе известно, что у меня на уме, человек из Кхитая?

— Я обладаю многими способностями, но, к сожалению, чтение чужих мыслей к таковым не относится. Просто я не глуп и умею наблюдать. А ты, услышав мое предложение, погрузился в размышления. Любой умный человек может догадаться, о чем ты думаешь.

— Молодость… — вздохнул барон.

— О, нет! — гладкая рука вскинулась в предостерегающем жесте. — Всего лишь подобие молодости. Вот, что я могу тебе гарантировать, господин из Корвеки. Внутри ты останешься самим собой и, наверное, будешь постоянно помнить о том, что смерть по-прежнему не спускает с тебя своего горящего взора.

Дворянин взволнованно посмотрел на собеседника, и тяжелый вздох вырвался из его рта, в котором сохранилось не так уж много зубов. Как раз один из оставшихся начал ныть.

— Мои волосы …

— Станут темные и густые.

— Мои... мои губы...

— Будут тугими и полнокровными. Твои зубы были раньше белые? Они вырастут заново и снова приобретут жемчужную белизну.

Себанинус поднял ладони и внимательно осмотрел их со всех сторон.

— Мое …

— Гладкое тело и сильные руки. Руки человека… — чужеземец остановился, посчитав, что хватит перечислений. — Знаешь, барон, — продолжил он через пару мгновений, — я могу убрать два года из трех от твоего возраста. В общем, на вид ты будешь выглядеть тридцатилетним мужчиной. И этого, поверь, вполне достаточно, хозяин Корвеки.

Старик сглотнул накопившуюся слюну.

— Барон из Темных гор, барон — крестьянин, господин пастух…

Когда он шепотом произносил презрительные прозвища, в его глазах блестели слезы. Чтобы не разрыдаться, дворянин прикрыл веки и собрал в кулак всю свою волю.

— Тридцать лет для меня — все равно, что для других ранняя юность, Хи Жанг, — пробормотал он.

Желтолицый человек ничего не ответил. Снова, на какое-то время повисла тишина. Отблески света играли на лысой голове барона и золотистой коже его гостя.

— Как этого всего можно достичь? — не выдержал Себанинус. — Ты уверен, Хи Жанг? Получится ли?

— Безусловно, получится. Хотя такое дело не может обойтись без некоторых издержек…

— Каких? — барон весь напрягся в мучительном ожидании, но кхитаец лишь непринужденно пожал плечами.

— Ну, это будет стоить жизни, — спокойно продолжил чужестранец. — Представь! Всего лишь одна человеческая жизнь за целое королевство Коф! Нет — нет, — тут же поспешил он успокоить старика, — лично тебе не грозит даже минимальная опасность. Однако когда превращение свершится, тебе следует помнить, что необходимо поторапливаться. Поскольку, хотя ты и станешь похож на молодого человека, все же это будет только иллюзия, и властитель Корвека по-прежнему останется самим собой.

— Но ведь этого так мало!

— Не так уж и мало. Твоя внешность станет отражением того, что было когда-то в прошлом. Но хочу тебе напомнить, благородный господин, что для такого как ты, даже иллюзорная молодость должна быть в радость. И стоит дорожить, а не пренебрегать такими вещами.

— После прожитых восьми с лишним десятков лет, мне ли не знать. Но скажи, неужели нельзя взаправду стать молодым?

— Нет, барон, такое осуществить не удастся. Время обмануть нельзя, только людей, но и этого должно хватить.

Барон сверлил взглядом своих выцветших глаз желтокожего человек, силуэт которого виделся ему размытым, словно тот находился за густой пеленой утреннего тумана или за завесой водопада.

— Ну, хорошо. Тогда ответь мне, кхитаец: сколько лет тебе самому?

— Я ожидал от тебя подобного вопроса, — сверкнул крепкими, белоснежными зубами Хи Жанг. — Попробуешь угадать?

— Я… — стушевался дворянин.

— Совсем необязательно прикидываться предо мной, Себанинус, — усмехнулся кхитаец, впервые называя старика по имени. — Я прекрасно знаю, что видишь ты скверно и напрягаешь глаза, чтобы хоть что-то разглядеть!

Барон смутился еще больше, и некоторое время переваривал слова чужеземца. «А другие также осведомлены о моей почти полной слепоте? Скорее всего… Зачем тешить себя глупыми надеждами. Может быть, этот пришелец из далекой страны просто потешается надо мной и рассказывает красивые сказки? Неужели Себанинусу из Корвеки суждено в очередной раз стать объектом для насмешек?» — такие мысли роились в голове у старика. Он отчаянно отгонял сомнения прочь. Ему безумно хотелось верить Хи Жангу, прибывшему из легендарного Кхитая.

— Ты выглядишь… — начал барон неуверенно. — Тебе не дашь больше тридцати пяти лет.

— Моему сыну почти пятьдесят, — сказал гость безразличным тоном. — Я проделал путь в тысячи миль, чтобы добраться сюда. Мои годы никуда не исчезли, они просто не видимы. В моей голове скрыта мудрость прожитых долгих лет.

— И ты все помнишь?

— Я помню.

— И ты пришел из таких отдаленных мест, чтобы предложить мне мо… видимость молодости?

— Да, это так.

— Но почему?

— Когда-нибудь, в будущем, у меня, а может быть и у моего сына, появятся в Хауране кое-какие дела. Но мы не станем требовать ничего сверхестественного. По крайней мере, ничего из того, что ты или твой сын не сможете дать нам по собственной воли. И это произойдет еще не скоро. А теперь вернемся к настоящему времени, — Хи Жанг наклонился вперед. — Пока, в качестве оплаты, я возьму один мешок. Мешок того, что хранится у тебя в сокровищнице в избытке.

— Мешок золота?! — воскликнул барон. — Ты знаешь даже о …

— Да. Богатства рода властителей Корвеки огромны. Но какое значение имеет золото для человека, который медленно угасает — одинокого, лишенного наследника старика?

— Ты находишься в моем доме, кхитаец, и смеешь говорить такие жестокие слова! — вспыхнул Себанинус.

Хи Жанг понял, что у барона сохранилось немного прежних сил и гордости, поэтому склонил голову в глубоком поклоне.

— С каких это пор искренность стала жестокостью? Стоит ли избегать правды, чтобы не показаться жестоким, барон из Корвеки? Когда в начале нашего разговора я спросил: «Чем ты готов пожертвовать ради молодости?», ты чуть не лопнул от возбуждения: «Всем, чем располагаю!». Я прошу за это только двадцатую часть твоего состояния. Неужели такая благодарность с твоей стороны не стоит руки королевы и принца, которого ты после себя оставишь? Твоя судьба в твоих руках, Себанинус.

«Действительно, он прав» — дворянин в уме переваривал сказанное гостем.

— О, милосердная Иштар! Ты отказываешься? — барон не рассчитывал на ответ, просто выразил справедливое возмущение.

«Конечно, этот кхитаец прав. Какую ценность сейчас представляет его честь, жизнь и пустые мечты? Безусловно, стоит пожертвовать частью богатства в обмен на открывающиеся перспективы. В ближайшие дни все сможет окупиться с лихвой» — рассуждал Себанинус и в душе уже расстался с мешком золота: «В конце концов, что такое золото?! Но… Что он там говорил о человеческой жизни? Надеюсь, что этот человек не потребует новорожденного сына, который должен будет появиться на свет от моего союза с королевой Йаламис?».

— Я могу на тебя рассчитывать? — громко спросил старик.

Хи Жанг промолчал, и барон расценил это, как знак согласия.

— Значит, мы договорились, — продолжил Себанинус. — Что еще нужно сделать? И я хочу знать точно, жизнь какого человека тебе нужна?

— Для начала вели подготовить глухое помещение в подземелье башни твоего замка, — бесцветным голосом сказал кхитаец. — После, ты должен привести или заманить туда молодую девушку. Каким способом ты это сделаешь — не имеет значения. Потом, ты, барон, будешь присутствовать при ритуале и делать все, что тебе велят.

— Я... Я не смогу убить ее.

— Этого не нужно. Ты просто будешь спокойно стоять рядом и молча наблюдать. Что ты так ужаснулся? Тебе придется пересмотреть свое представление о добре и зле. Сегодня вечером, барон из Корвеки, ты должен освободиться от глупых предрассудков ради себя самого и будущего Кофа! Только это от тебя и требуется.

- Ты хочешь мне напомнить…

— Да, именно. Я не обманываю тебя и не обольщаю тем, чего не в состоянии исполнить. Но ничего в нашем мире не делается даром. Неужели ты не понял такой простой истины за свои восемьдесят два года? В итоге ты, возможно, получишь кофийский престол. Что значит для трона какая-то чужая никчемная жизнь? Так должно случиться и ты обязан это понять.

Барон прикрыл руками свое осунувшееся, покрытое старческими пятнам, лицо. Костлявые пальцы била мелкая дрожь. В сущности, он никогда не был плохим человеком, и никто за все прожитые годы не назвал его злодеем. То, что скоро произойдет, пойдет, исключительно, на благо Корвеки и всему Кофу. Его голос, прозвучавший из-под ладоней, был тихим и хриплым:

— Я готов на все.

* * *

Натиле из Офира исполнилось восемнадцать лет, и она с малолетства была знакома с неволей.

Счастье улыбнулось ей в тот день, когда мужчина в крестьянской одежде купил девочку на рынке в Хоршемише. Этот человек, насквозь пропитанный овечьим духом, был слугой какого-то господина. Натила, дрожа от страха, отправилась с ним в неизвестность. Вместе они проделали долгий путь на северо-восток королевства. Перевалив через горную гряду, путники оказались в стране прекрасных озер и пастбищ с изумрудной травой. Ниже по склонам, простирались пахотные угодья, отделенные от мест выпаса овечьих отар низкой стеной из серых валунов. На полях колосилась пшеница. Люди, работавшие там, выглядели счастливыми и довольными жизнью. Позже, когда, спустившись в долину, покупатель повел невольницу к большому старому замку, в ее сердце вновь закрался страх.

Опасения оказались излишними. На протяжении последующих семи лет, она жила в мире и довольствии. Имела сытную, здоровую пищу, удобное ложе и никогда не была бита плетьми. За все это время у нее ни разу не возникло желание сбежать из владений барона Корвеки. Девушка даже привязалась к старику, как собственному отцу. Здесь же она познала первую любовь. Объектом этой любви стал Ванириус, сын управляющего поместьем. Красивый, молодой, свободный человек тоже не остался равнодушным к прелестям невольницы и отвечал ей взаимностью.

В тот вечер Натила терялась в догадках, почему барон задержался так надолго внизу, в сыром подземелье башни вместе со своим таинственным гостем. Но, в конце концов, хозяин не обязан отчитываться перед слугами. Себанинус приказал ей, чтобы девушка принесла в подвал кувшин яблочного сидра, когда полная луна поднимется над загоном для стрижки овец.

Нет, она не боялась спускаться по ступенькам во мрак. Ведь там внизу находился ее любимый господин, которому всецело доверяла. Он был хорошим человеком и никогда не причинял Натиле зла. Рабыню удивляло лишь то, что старый барон велел принести сидр, а не вино, которое, как известно хорошо помогает от болей в суставах, особенно в сыром и темном подземелье. Старика мучил ревматизм, и Натила иной раз сожалела, что она не знахарка или колдунья и не может облегчить страдания хозяина.

Возраст барона Корвеки значительно превышал продолжительность жизни большинства мужчин и женщин. Пусть живет еще долго. Но Натилу беспокоило, что же случиться с ней после смерти хозяина. По странному стечению обстоятельств, барон до сих пор не назначил себе приемника и никого не усыновлял. Скорее всего, король Кофа не оставит эти земли без присмотра и пришлет кого-нибудь править Корвеки. Только мало кто из дворян королевства захочет ехать в отдаленную провинцию даже ради того, чтобы принять имя и титул барона. Вполне вероятно, что поместье надолго останется в руках управляющего и его сына. От мыслей о молодом Ванириусе у девушки сладко трепетало сердце. Пока, однако, о смерти Себанинуса говорить было рано, а значит нужно продолжать служить ему верно и с усердием.

Воздух, по мере нисхождения, становился все более густым и спертым. Пахло землей и плесенью. Но сквозь эти запахи к изумлению невольницы пробивался довольно сильный аромат ладана. Он был приятным, хотя и слишком навязчивый. На лестнице господствовала тьма. Внизу призывно моргали свечи. До ушей девушки донеслись фразы приглушенного разговора двух людей. Поднырнув под сводом, с которого свисали клочья паутины, рабыня медленно, стараясь не оступиться, пошла к дверям комнаты, откуда доносились голоса.

Через некоторое время уже можно было отчетливо разобрать слова. Первый голос принадлежал барону:

— Я сказал управляющему, что мы вместе, ты и я, отправляемся сегодня поздно ночью в Хоршемиш. Я приказал позаботиться обо всем необходимом. Сейчас двое слуг ожидают на конюшне тебя и моего «племянника Сергиануса» с оседланными лошадьми и провиантом на четырех человек.

— Похоже, ты все предусмотрел и основательно подготовился, — Натила услышала низкий, с чужим акцентом голос таинственного незнакомца с желтой кожей. — А где девушка?

— Да простит меня Иштар, — вздохнул барон, из его горла вырвался хрип. — Она должна вскоре принести нам освежающего напитка. Ты закончил приготовления?

— Конечно, Себанинус.

Натилу озадачили эти слова, но она немедленно про них забыла, когда осознала, что чужеземец обращается к ее господину просто по имени. Никогда раньше ей не приходилось слышать подобную вольность от кого бы то ни было. Она подошла к раскрытой двери и подумала, что хорошо было бы объявить о своем присутствии, как подобает послушной служанке. Не придумав ничего другого, девушка деликатно кашлянула.

— Стой рядом со мной в пределах круга, — меж тем продолжил кхитаец. — Вот то, что от тебя требуется.

— Может быть… — начал было барон, но его собеседник отмахнулся.

— Позже, барон из Корвека, тут я слышу чей-то кашель.

«О, Митра! Бедный старик стал совсем глухим!» — подумала Натила.

Кхитаец повернулся к невольнице и воскликнул звонким голосом:

— Как кстати! Этот заплесневелый воздух сушит человеку рот и горло!

Натила была довольна, что чужеземец обратил на нее внимание, и вздохнула с облегчением. Босые ступни ощущали холод и сырость земляного пола.

— Вот, я принесла хороший, сладкий сидр для уважаемых господ, — почтительно сказала девушка.

— Вдвойне приятно получить прекрасный подарок из рук такой красавицы, — с улыбкой молвил гость из Кхитая.

Он вовсе не выглядел уродом, как себе в мыслях представляла Натила, просто облик его был отличен от других людей. Блестящие черные волосы и странные миндалевидные глаза казались девушке чем-то новым и непривычным. Поэтому она чувствовала себя неловко в присутствии необычного чужестранца. Смущенно улыбнувшись в ответ, невольница проследовала с подносом в направлении барона, мимоходом ловя жгучий взгляд черных, раскосых глаз кхитайца.

Старый дворянин был облачен в белую блузу с длинными рукавами, широкие шаровары и темно-красную просторную епанчу.

Он, как и его гость, внимательно смотрел на девушку. Обычно, в королевстве Коф невольницы ходили обнаженными по пояс, чтобы услаждать взор своих хозяев, но в поместье Себанинуса не придерживались этих неписаных правил. И все же наряд Натилы выглядел так привлекательно, что даже открытая грудь не вызвала бы большего соблазна. Узкий лиф из зеленой ткани скорее подчеркивал, чем скрывал то, что таилось под ним. Длинная, полупрозрачная полоска материи такого же цвета, обернутая вокруг талии, колыхалась в такт покачиванию бедер. Кроме этой скудной одежды, на Натиле был лишь медный браслет и амулет, который свешивался с шеи на простом кожаном ремешке.

— Какая же ты прелесть, моя дорогая девочка, — промурлыкал кхитаец, подходя к ней.

Он взял чашу с подноса, скромно потупившейся девушки, и сделал шаг в сторону хозяина замка. Хи Жанг что-то сказал ему на языке, которого рабыня не знала. Слова звучали странно, но необыкновенно плавно и немного певуче.

— Спасибо тебе, девочка, — выдавил из себя барон. — Ты моя любимица, Натила. Что бы я без тебя делал… — голос его дрожал, и выглядел он так, словно на него навалилась какая-то неведомая тяжесть.

— Я благодарю Вас, мой господин, — ответила невольница, с трудом сдерживая радость. Ведь хозяин ее похвалил!

Но тут она услышала за своей спиной какой-то шорох. Натила оглянулась и увидела кхитайца, который опустился на колени и рисовал стилусом на земляном полу. Образовавшаяся дуга замкнула круг, где оказались он сам и барон Себанинус.

Вдруг воздух в подземной комнате сгустился и невесть откуда появился новый персонаж. Девушку сковал страх до такой степени, что она не могла не только закричать, но и вздохнуть.

Вновь прибывший ни в чем не походил на человека. Его массивное тело было словно соткано из тьмы. На бесформенной голове выделялись лишь горящие адским огнем глаза и многочисленные острые клыки, сверкнувшие в отблеске света от канделябров. Из пасти вырвалось голодное урчание. Быстро оглядевшись, чудовище прыгнуло к застывшей девушке.

К Натиле, наконец, вернулся голос. Она взвизгнула и отпрянула назад. Однако ее спина встретила сопротивление. Рабыня почувствовала, как между лопаток уперлась крепкая ладонь и тут же безжалостная сила толкнула ее прямо к кошмарному монстру.

— Нееет! — девушка узнала в отчаянном крике голос борона и, хотя сознанием овладел ужас скорой гибели, она в душе поблагодарила хозяина за то, что не он этим толчком обрек ее на смерть.

— Прекрати! Остановись, глупец! — рявкнул Хи Жанг. — Выйдешь из круга и ты — покойник!

Эти слова стали последними в короткой жизни Натилы. Уже через мгновенье глаза ее застлала чернота беззвездной ночи. Все звуки и чувства растаяли в пустоте. Тварь когтистыми лапами разорвала тело несчастной рабыни на две части, и принялась с жадностью пожирать человеческую плоть.

Когда отвратительная трапеза закончилась, кхитаец, удерживающий барона за плечи все это время, выкрикнул длинное заклинание. Страшилище исчезло из замка Себанинуса так же быстро, как и чуть ранее возникло. После Натилы осталась лишь лужица крови, которую Демон не успел вылакать прежде, чем сгинул в бездне предвечного Хаоса.

И в тот же самый миг исчез старый барон. Человек, оказавшийся на его месте, был одет в точности, как Себанинус. Но одежда не висела на нем мешком, как на бароне. Вытянул вперед обе руки и покрутил ими, внимательно рассматривая со всех сторон. Потом обратил взор на кхитайца.

— Клянусь локонами Иштар, я вижу тебя отчетливо!

— Я ожидал такого результата, Сергианус.

— О, боги! Это просто невероятно! Я и в то же время — не я!

— Мне видно все то, что тебе самому покажет зеркало, — сказал маг из Кхитая. — Передо мной стоит тридцатилетний мужчина, высокий и с прямой осанкой. Тугим мускулам едва находится место в тесных одеждах. Копна густых русых волос, на которых словно играют блики утреннего солнца. Привлекательное лицо, совсем не старческие, и выразительные молодые глаза. Тебя теперь никто не распознает!

— О, Иштар, мать моих предков…

— Это та самая богиня, чье изображение из слоновой кости находится в твоих покоях? — поинтересовался колдун. — Тогда, видимо, только она может сейчас тебя узнать в новом обличье. Но, хочу напомнить, что лошади ждут. А вот кого они ждут?

— Разумеется меня! Хотя нет… Лошади ожидают Сергиануса, моего племянника. То есть племянника барона, властителя Корвеки. Я стал Сергианусом!

— Ну, тогда я рад приветствовать молодого господина Сергиануса, — Хи Жанг склонил голову и широко развел руки. — Ладно, больше нас тут ничто не держит. Поехали, Сергианус, королева ждет!

— Да! — воскликнул бывший старик голосом полным силы и юношеского задора. — Королевы ждать не любят!

Ужасная смерть бедняжки Натилы была тотчас забыта. Ликуя и, в то же время, испытывая сильное волнение, тот, кто стал теперь Сергианусом вышел из комнаты и двинулся к лестнице, ведущей наверх. За ним проследовал с загадочной улыбкой на желтом лице чернокнижник из Кхитая.

Яркий диск полной луны сиял над головами, когда кхитаец и барон садились на коней. Компаньонов сопровождали двое молодых слуг, честолюбие и жадность которых полностью гарантировало их послушание. Всадники направились на восток, проезжая через земли спящего баронства. За собой они вели пару вьючных лошадей. У всех имелись при себе острые кинжалы, но только Хи Жанг и Сергианус могли похвастаться мечами, притороченными к седлам.

После нескольких часов непрерывной езды, от отряда отделился один всадник, который поскакал в сторону своего дома, расположенного за тысячи миль отсюда. Там его ждала миссия по подготовки к новому рождению кровавого божества. Циклы возрождений этого бога повторялись много раз на протяжении древней истории Кхитая.

Из оставшихся, лишь одному предстояло закончить путь в столице Хаурана. Двоим другим, было предначертано сложить головы ради достижения цели своего господина.

Глава 1. Смерть в Шадизаре

Высокий юноша шагал по улицам спящего города с осторожностью хищника, вышедшего на охоту. Его мощные руки были готовы в любую секунду выхватить из ножен меч или кинжал. Синие глаза непрестанно всматривались в плохо освещенные закоулки, что скрывались в темноте ночи, словно занавешенные угольно-черной портьерой. Скоро он подошел к границе района, который патрулировался городской стражей. Несмотря на то, что молодой человек был высок и могучего телосложения, двигался он практически бесшумно. Из глубины черного портала его окинули жадным взглядом. Но притаившийся убийца про себя решил: раз при парне незаметно кошеля с деньгами, то пусть себе идет с миром дальше.

Молодой человек добрался до угла Базарной Дороги и без колебаний свернул налево, в переулок, носящий громкое название: «Улица Элрика». Правда, эта улочка была еще уже и темнее предыдущей.

В тот момент, когда он поворачивал, с ним столкнулась маленькая фигура. Стройная, вертлявая девушка буквально врезалась в его грудь на полной скорости. На ней было поношенное платье из домотканого сукна, выкрашенное в красный цвет и легкая накидка, украшенная медными монетами, слишком мелкими, чтобы соблазнить даже самого непритязательного вора. По прерывистому дыханию и блеску в глазах, юноша определил, что она бежала, хотя и не очень долго. Он удивился, что не слышал топота шагов, но бросив короткий взгляд на ноги незнакомки, увидел босые ступни. Быстро схватив ее за плечи, молодой человек отодвинул девушку от себя, чтобы рассмотреть лицо.

— Куда ты, красавица, так торопишься?

Пока его ладони отдыхали на девичьих плечах, темноволосая бестия наклонила голову и проворно прошмыгнула под локтем высокого юноши. Тот даже опешил от такой прыти. Потом хмыкнул, покачал головой и продолжил свой путь. Ослабив хватку на рукояти кинжала, он, прищурившись, стал рассматривать темные окна дома, который возвышался прямо перед ним.

— Эй ты, здоровяк! — звонкий голос оторвал его от этого занятия.

Он мгновенно обернулся. Худенькая девушка остановилась посреди перекрестка, где было безопаснее всего. Уперев руки в бедра, она обращалась именно к нему:

— Не советую идти той дорогой, если только ты не из тех, кто любит ввязываться в чужие дела!

— Неужели ты думаешь, что я ношу оружие, чтобы обрезать себе ногти или бриться? — недовольно буркнул молодой человек.

— Уфф! — девчонка фыркнула и отбросила назад копну густых волос. — Нет. Ты достаточно большой парень и вид твой вызывает уважение. Я просто подумала о том, что местные любят чужаков не больше чумы, а ты как раз направляешься к ним в лапы. Там, чуть дальше, тебя ожидают, по меньшей мере, три или четыре острых клинка. Кстати, у тебя варварский акцент. Откуда ты прибыл?

— Уж точно не с берегов моря Вилайет, милочка, — плечистый великан внимательно посмотрел на девушку, а потом по сторонам. Мускулы на широкой груди напряглись, почти разорвав ткань туники. Его кожа была бронзовая от солнца, а туника имела цвет пустынного песка. — А тебе, что за печаль? С чего бы вдруг ты меня предостерегаешь?

Он поступал мудро, что не терял бдительность. Юноша, которого звали Конан, был родом из далекой северной страны Киммерии, но получил хорошее представление о здешних местах. Он успел уже узнать заморийский город Аренджун с дурной стороны, а Шадизар имел еще худшую славу. Здесь всякая, даже такая привлекательная молодая женщина может легко отвлечь внимание прохожего, а, тем временем, ее дружки незаметно подкрадутся и нападут сзади. Однако на Улице Элрика царила тишина, и кроме девушки в поле зрения не наблюдалось ни души. На этой улице жили в основном приверженцы культа огненного бога, которые или не отправились в ту ночь к близлежащей святыне, или проводили свои обряды в полном безмолвии.

Беглянка неопределенно пожала плечами. То был почти мальчишеский жест, если б он не сопровождался соблазнительным колыханием крепкой груди. Конан присмотрелся и обнаружил, что собеседница почти обнажена. Да и чему тут удивляться? Легкое, короткое платьеце и прозрачная накидка почти не скрывали девичьих прелестей. И было совершенно очевидно, что эта девушка бедна, как храмовый таракан!

— Ну, я налетела прямо на тебя, а ты не пытался меня поймать и не пробовал прижать к стене, — промолвила она. — Интересно почему?

— Не потому, что я нерасторопный, или ты не красива. К тому же я не насильник, — ответил юноша и тут же добавил: — Ты могла бы сама проводить меня до места, где мы бы лучше друг друга узнали…

— У тебя нет ничего, что может привлечь меня, молокосос! — презрительно хихикнула девчонка.

— Я старше тебя, по крайней мере, на год! — возмутился Конан. — И я в состоянии защитить такую девушку, как ты! — он горделиво выпятил грудь, в то же время, не прекращая посматривать по сторонам.

Укутанная мраком, Улица Элрика по-прежнему оставалась безлюдной.

— Ха-ха! Наберется не один десяток таких парней, спустившихся с гор. И у всех у них здоровенные, горячие ручища, готовые шарить по моему телу, как бесхозные собаки по помойке! — продолжала насмехаться маленькая демоница. — Я, между прочим, стою немало полновесных монет!

— Тогда ступай своей дорогой! — вконец разозлился молодой человек. — Найди себе какого-нибудь жирного купца с толстым кошельком. Может быть, он захочет потратить часть денег на нищую шлюху, которая не может позволить себе даже шелковую одежду. А то — стоит она, видите ли, дорого! Я также знаю себе цену.

Девушка открыла было рот, но передумала. Еще раз, пожав плечами, она встряхнула длинными, густыми волосами и молча пошла по Базарной Дороге в направлении рыночной площади. Наблюдая за ней, варвар пришел к выводу, что у девчонки слишком узкие бедра, которыми она раскачивает слишком демонстративно.

— Ох, эти женщины, — пробормотал молодой киммериец тоном человека, разбирающегося в подобных вопросах.

Потом он тоже продолжил свой путь, пренебрегая советом незнакомки и все дальше отдаляясь от более-менее освещенного перекрестка. Он знал, что Шадизар изменчивый и коварный город, однако этот факт его ничуть не беспокоил. Если б воровская столица Заморы являлась джунглями, то юный варвар, несомненно, мог бы быть в них львом.

В Шадизаре заканчивался торговый тракт, называемый караванщиками Дорогой Королей. Здесь было можно купить абсолютно любой товар, от овощей и разных безделушек до оружия и рабов. В местных притонах предлагали все мыслимые виды разврата, разумеется, если клиент попадался состоятельный. Конан, несмотря на юношеское любопытство, наслушавшись на постоялом дворе всяких россказней, все же подавил соблазн окунуться в мир сладострастия и запретных тайн Шадизара Грешного.

И вопрос тут не упирался в наличие денег. Рослый, крепкого сложения парень не испытывал недостатка в звонкой монете. Кроме того, в конюшне при трактире, где он остановился, стояла пара добрых лошадей. Однако пока, все эти блага не предназначались для растрат на сомнительные удовольствия. Мысли Конана были заняты другими вещами, и касались они, немного немало, его души…

* * *

После того, как он покинул холмы родной Киммерии, варвар, немного пошатавшись, обосновался в Аренджуне, где довольно скоро приобрел славу дерзкого и необыкновенно удачливого вора. Проведя там больше двух месяцев, юноша оставил город. И хотя уехал он с неплохой добычей, но потерял что-то гораздо более ценное, а именно часть самого себя. Природа наделила его варварской беспечностью и веселым легкомыслием, свойственным молодому возрасту. Правда, теперь вряд ли бы кто-нибудь отважился назвать Конана самым счастливым человеком в Шадизаре.

Он прибывал здесь по двум, казалось, противоречивым причинам. Юноша стремился получить помощь у короля и, в то же время остаться свободным в выборе дальнейшей судьбы. Однако скоро выяснилось, что молодой чужеземец не вправе рассчитывать на аудиенцию местного правителя пока не пожертвует определенные суммы в пользу многочисленных прихлебателей, облаченных в мантии. Кроме того, оказалось, что, таким как он, нет места в приличных гостиницах Верхнего Города. Следовательно, приходилось искать что-нибудь попроще. Такое местечко нашлось за большим рынком в районе, известном остальным жителям Шадизара, как «Пустынька». Остановился Конан на постоялом дворе под вывеской: «Пенная кружка», прозванным завсегдатаями — «Косой кружкой».

Нынешней ночью, впрочем, как и предыдущей, Конан отправился на охоту. Нет, он не шастал без определенной цели. Изначально, киммериец двигался в сторону Верхнего Города, только вдруг зачем-то свернул на Улицу Эрлика. Действительно, зачем? Юноша вряд ли мог дать внятный ответ на такой вопрос. В этой части города надежды на богатую добычу были ничтожно малы. А ведь ему требовалось очень много золота на взятки целой армии подлых шакалов, которые преграждали ему доступ к светлым очам короля.

Даже солнечным днем в узких, кривых улочках Нижнего Города господствовал полумрак. В тени убогих лачуг, больше напоминающих звериные норы, чем человеческое жилье, таились негодяи всех мастей, за головы которых была объявлена награда не только в Шадизаре, но даже и в других соседних государствах. Тут же гнездились местные воры и все те, кого не один приличный человек не нанял бы на работу. На территории Пустыньки находилось также большинство мрачных святилищ запрещенных культов. С их адептами остерегались встречаться простые обыватели. Хотя многие из этих культов создавались лишь для того, чтобы под религиозными обрядами, например в честь плодородия, скрыть самый гнусный разврат.

Жрицами являлись шлюхи в возрасте от шести до восьмидесяти лет. Другие продажные женщины слонялись толпами среди зевак, выискивая любителей горячего, слетавшихся в Шадизар, словно мотыльки на огонь. Банды вооруженных грабителей рыскали по улицам и подворотням, столь же темным, что и их души. Местные жительницы не жалели ни денег ни собственных тел, чтобы обеспечить себе опеку сильного и напористого мужчины. Очень много людей в Шадизаре проживало в постоянном страхе, не имея сил или возможности переехать куда-нибудь подальше от проклятого города.

Прошлой ночью киммериец еле отбился от приставаний двух женщин. Причем, одной из них явно было больше шестидесяти лет, а другая еще даже не вступила в пору созревания. Такое же предложение поступило от некоего мужчины, который оказался настолько наглым, что пришлось переломать ему несколько ребер.

Нынче вечером Конан услышал подробное описание отвратительных оргий, что происходят в Обновленном Храме Иштар-Сета, а также подобных действий в Клоаке Деркето. Видел он также, как расправились со здоровым, высокомерным немедийцем. И зарезал его в честной борьбе паренек, тринадцати лет от роду. Позже, во дворе варвар оказался свидетелем, казалось, бесконечной драки, причиной которой стала смазливая блондинка. Причем, в начале на ней красовался ярко-красный шелковый наряд, а под конец остались лишь браслеты. В конце концов, она была брошена под ноги двум мрачным стигийцам, которые поспешно уволокли девчонку в грязную комнатушку.

Конан старался воздерживаться от участия в подобных авантюрах. Ведь привело его в Шадизар крайне важное дело. Поэтому ввязываться в проблемы других совсем не хотелось. Он нуждался в золоте, чтобы потом попытаться вернуть с помощью «королевской магии» свою душу. Ему нужно было время, чтобы выбрать богатую жертву и запланировать ограбления.

Недавно с молодым киммерийцем произошло множество удивительных событий. В Аренджуне, стечение обстоятельств и личная отвага юноши привели к гибели двух черных колдунов и разрушению их пристанищ. Далее варвар узнал, что он объявлен в розыск, и Аренджун для него стал слишком маленьким и ненадежным укрытием.

Немного ранее Конан крепко поспорил с городскими стражниками. В ходе ссоры, один солдат погиб, другой получил увечье, а их командир лишился чести и офицерского патента. Бывший капитан и его приятели приложили все усилия, перетряхнув половину Аренджуна в поисках молодого великана с синими глазами и варварским выговором. Тем же занималась Стража, а также шпион, одетый в нищенские лохмотья. Этот человек представлялся странником из далекого Иранистана. Он задавал проходящие, но очень меткие вопросы относительно привычек и места возможного пребывания варвара из Киммерии.

В итоге, Конан решил не испытывать судьбу и, наскоро собрав пожитки, ночной порой тихо уехал из города. Юноша отправился на север, в Шадизар. Безусловно, он мог бы прихватить с собой одну влюбленную в него особу, но к несчастью, а, может и к счастью, не разделял ее чувств.

До Шадизара киммериец добрался неприметными тропами вдали от Дороги Королей, хотя она являлась кратчайшим путем, соединяющим два города.

Поскольку Шадизар был столицей, то стражники у ворот отличались подозрительностью и задавали скользкие вопросы. Ведь слишком многие по разным причинам искали здесь укрытия. «Не спрашивай ничего, потому что тебя спросят самого» — таково было самое распространенное местное изречение. В Аренджуне не хватало места заговорщикам, ворам и наемным убийцам, в отличие от Шадизара. Конану этот город вполне подходил, особенно при сложившихся обстоятельствах. В нем можно было развернуться, сохраняя, конечно, определенную осторожность.

* * *

Юноша мерял шагами погруженную во мрак улицу. В качестве тренировки, он выхватил меч и описал несколько сложных фигур, разминая кисть, после чего с ухмылкой убрал клинок обратно в ножны. Все действие заняло не больше времени, чем потребовалось сердцу совершить три-четыре удара.

— Похоже, здесь совсем нечем поживиться, — пробурчал про себя варвар, и звук этот напомнил рычание хищного зверя. — Лучше вернуться обратно, ближе к центру города.

История с Глазом Эрлика так и осталось незавершенной, хотя злобный маг Хиссар Зул больше не числился среди живых, а Конан извлек из данного приключения некоторую выгоду. Он покинул горящий дворец колдуна, прихватив кое-что из оружия и приличной одежды. В конце концов, у него оказалась пара лошадей и несколько верблюдов, нагруженных краденым добром. Правда, одна юная особа с умением, которому могла бы позавидовать и зрелая женщина, освободила молодого вора от норовистых верблюдов, части серебра и нескольких ценных безделушек. Но зато Конан приобрел новые полезные знания относительно женской природы. Он остался с воспоминаниями и верой в то, что сдержит клятву, которую многие мужчины давали раньше него.

По приезду в Шадизар, большая часть оставшегося богатства ушла к ненасытным стражникам и осела в карманах хозяина «Пенной Кружки». В итоге, у Конан остались лишь лошади да горсть золотых монет — и все это после двух дней прибывания в столице Заморы.

Уже второй раз, покинув после заката постоялый двор, молодой киммериец выходил на промысел, скитаясь по улицам Шадизара.

До сих пор неприятности обходили его стороной. Высокий рост, могучие плечи и недобрый прищур синих глаз не могли не вызывать уважение у окружающих. Кроме того, рукоять внушительного меча, торчащая из потертых ножен, свисающих с левого бедра, красноречиво говорила, что хозяин оружия носит его не для красоты. Разные личности бандитского вида, встретившись с Конаном взглядом и оценив его стать, считали за благо быстрее убраться восвояси и поискать жертву где-нибудь в другом месте. Все в этом молодом человеке говорило, что его кинжал предназначен не для резания вареного мяса. Острый меч Конана в прошлом достаточно испил чужой крови и был не прочь отведать ее и сейчас.

Воровство было только частью его увлечений, хотя юноша и считался одним из лучших среди собратьев по ремеслу. Кроме воровского таланта и умения владеть оружием, варвар обладал живым умом. А его природное чутье сделало бы честь любому военачальнику или лазутчику. Бесспорно, при таких достоинствах, его в будущем должна была ожидать блестящая карьера. Но пока, юноше едва исполнилось восемнадцать лет и предстояло еще многому научиться, чем он, собственно, и занимался, постоянно расширяя кругозор и приобретая жизненный опыт.

Конан добрался до конца Улицы Эрлика и, наконец, обнаружил то, что стало причиной бегства, столкнувшейся с ним незнакомки. Раньше киммериец тут не был и понятия не имел, почему поперечная улица называлась Хауранской Дорогой. Он также не знал, зачем здесь находится богатый паланкин, стоящий на земле возле стены одного из домов и есть ли у него хозяин. Был ли кто — там внутри? Если да, то живой он, мертвый или просто лишившийся чувств? Скорее всего, носилки принадлежали какому-нибудь чужеземцу, которого сдуру занесло без соответствующего эскорта ночью в эту часть города. Носильщиков было двое, тогда как только один выполнял обязанности охранника. В печально известной Пустыньке даже днем такого количества явно бы не хватило для обороны. К тому же, когда двое из трех людей не умели обращаться с оружием.

Как следствие этого, Конан мог наблюдать, что один носильщик лежит в луже собственной крови, а второй улепетывает по Хауранской Дороге во весь опор. Он, по-видимому, намеревался, таким образом, без остановки достичь Бритунии — северного соседа Заморы. Хотя бедолага мог бы так и не спешить. Никто из четверки разбойников не кинулся за ним вдогонку.

Тот, кто походил на стражника был облачен в шлем и кольчугу. Он, прижавшись спиной к стене, производя мечом замысловатые движения. К нему подступали трое мужчин. Бандиты не спешили, прекрасно сознавая, что охранник не будет махать клинком до бесконечности. Четвертый налетчик спокойно обыскивал тело носильщика. Закончив, он присоединился к подельникам, поигрывая тесаком, длиною в локоть. Двое других держали мечи, а у последнего, кроме того, имелась еще пара кинжалов. Он-то и крикнул убийце носильщика:

— Мы сами справимся! Ты лучше извлеки из норки кролика и начни сдирать с него драгоценности. Если будет упираться, пусти ему кровь!

Разбойник слишком долго давал наставления товарищу, повернув голову в его сторону. Этим моментально воспользовался охранник. Опытный боец, он изменил стойку, чуть подавшись вперед, и острием меча достал горло противника. Человек пошатнулся, выпустил оружие и обеими руками схватился за шею. Между пальцами обильно сочилась кровь. Мужчина издал хриплый стон, сделал пару неуверенных шагов, после чего мешком свалился на землю.

Одобрив в душе действия смелого воина, Конан решил не встревать в драку, а все же вернуться и поискать счастье в Верхнем Городе.

Тем временем, грабитель с окровавленным кинжалом сорвал шторку с палантина. Изнутри показалась тонкая рука, на которой в тусклом свете одинокого фонаря блеснули перстни и браслеты. Вор вскрикнул от боли, когда острое лезвие распорола ему кисть.

«Женщина» — подумал Конан: «И видимо богатая!». Безусловно, широкий браслет был золотым, а в перстни вряд ли вставлены простые стекляшки. В таком случае, помощь, оказанная благородной даме, могла бы принести большую прибыль, чем ограбление случайных прохожих. Но, вместе с тем, оказаться гораздо более опасным делом, судя по поведению трех взбешенных разбойников.

Киммериец быстро принял решение, поскольку вор с кровоточащей рукой уже намеревался пронзить кинжалом ту, что находилась в паланкине.

Боевой клич Конана: «КАВАААХ!!» — трудно было бы перевести на какой-либо язык, однако его интонации, несомненно, стали бы поняты в любой части мира. Таким образом, объявив о своем присутствии, варвар ринулся вперед. Этого оказалось достаточно, чтобы грабитель, замысливший убийство, обернулся на крик.

Он увидел высоченного, плечистого парня с гривой черных, развевающихся волос, и меч, занесенный для удара. Ошеломленный появлением неведомо откуда грозного великана, бандит так растерялся, что не смог оказать должного сопротивления. Конан ударил два раза. Первый удар меча пришелся в неловко подставленный кинжал и был столь силен, что клинок вылетел из рук грабителя. Лезвие, кувыркаясь в воздухе, со звоном отлетело и высекло сноп искр из мостовой.

Вторым движением, Конан вспорол брюхо противника от бедра до бедра. Вор упал на колени, по-рыбьи открывая рот. Жизнь еще не покинула его, а киммериец уже обратил ледяной взор синих глаз на двоих оставшихся разбойников. Эта парочка еще не успела, к удивлению Конана, расправиться с отважным охранником и даже не нанесла ему ран.

— Ну, кто будет следующим?! — этот вопрос был задан таким зловещим тоном, что будь перед киммерийцем шайка из двадцати человек и то, они бы, наверняка, отвлеклись от намеченной жертвы.

Один из нападающих не стал оборачиваться и отскочил в сторону. Его товарищ, напротив, остался на месте и закрутил головой, подарив охраннику шанс. Коротким выпадом меча страж паланкина убил своего врага. Разбрызгивая кровь из рассеченной артерии, налетчик без звука осел под ноги победителю.

Между тем, Конан, скаля зубы, как голодный волк, прыгнул к последнему разбойнику. Он стал боком к охраннику, вперев взор в одинокую фигуру вора, одетого в грязную, рваную тунику.

— Загляни к своей госпоже, — бросил киммериец стражнику, не отрывая глаз от противника.

— Ха! — отчаянно выкрикнул вор, по виду похожий на кофийца, и очертя голову бросился на варвара.

Юноша легко уклонился в сторону и спокойно ждал, когда налетчик развернется для новой атаки. Второй его выпад также вышел неловким и не принес успеха. Соперник Конана не имел достаточного навыка в рукопашном бое. Его рука, больше привыкшая шарить в чужих одеждах, слишком поздно начала доворачивать клинок. «Неплохой вор, но никудышный фехтовальщик» — отметил про себя Конан.

— Мой тебе совет — уноси ноги, — услышал пораженный кофиец.

— Нет, так не пойдет, — неожиданно возразил охранник. — Мне платят…

— Сегодня вечером, — оборвал его Конан, — тебе было заплачено за то, чтобы ты отдал жизнь за нанимательницу, которая имела глупость без сильной охраны сунуться в эту часть города, где не то что ночью, но и днем появляться опасно! А так, ты жив, хотя должен был бы давно стать трупом. Подумай над этим! Лучше проверь состояние той беспечной женщины, прежде чем порежешься своей железной игрушкой, уфф!

Последние слова киммерийца совпали с яростной атакой разбойника, решительно настроенного, во что бы то ни стало, обезглавить Конана. Варвар вовремя присел, и лезвие просвистело не так уж высоко над его макушкой. Тут же юноша доказал кофийскому бандиту, что размашистый удар в данной ситуации неуместен и слишком рискован. Он резко выпрямился и возник прямо перед лицом противника, который с трудом сохранил равновесие после сильного, но малоэффективного удара. Без лишних слов Конан располосовал врагу живот.

Глаза кофийца вылезли из орбит, оружие выпало из рук. Придерживая выпирающие из раны внутренности, он инстинктивно отшатнулся от смертоносной стали. Стена из обожженного кирпича не позволила вору упасть и на какое-то время послужила ему опорой. Но ненадолго. Скоро разбойник начал медленно сползать по стене. На побелевшем лице глаза, в которых еще жило сознание, с ужасом смотрели на страшную рану.

Конан молча наблюдал за противником. Когда тот стал хрипеть и пускать кровавые пузыри, киммериец склонился над ним.

— Что больно? — участливо поинтересовался он. — Хочу тебя огорчить: такая рана уже никогда не заживет. Но ты не будешь медленно подыхать, испуская зловоние. Это единственное, чем я могу тебя утешить.

Неуловимым движением варвар пронзил сердце кофийца, избавив налетчика от страданий. После чего, старательно вытер лезвие меча о лохмотья мертвеца.

— Во имя Иштар! — пробормотал охранник. — Зачем ты это сделал, демон тебя побери?!

Киммериец взглянул на крепкого парня в шлеме с желтыми перьями и в превосходной кольчуге кофийской работы. По крючковатому носу и черным курчавым завиткам волос, выбивавшимся из-под шлема, он определил в нем уроженца Шема.

— Это был акт милосердия, — невозмутимо пояснил Конан и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы восстановить дыхание после схватки. — Или там у вас в Шеме не знают о сострадании? Неужели ты сам оставил бы человека корчиться в муках и заставил его смотреть на собственные расползающиеся кишки?

Охранник не успел ответить. Как раз в тот момент изящная рука с пальцами, унизанными перстнями, уперлась в край палантина. Женщину сотрясали спазмы. Не в силах сдержаться, она опорожнила содержимое своего желудка на мостовую.

Отвернувшись от стражника, варвар сделал к ней несколько шагов.

Глава 2. Работа для вора

Конан осмотрелся. Ни на Хауранской Дороге, ни на Улице Эрлика по-прежнему не было посторонних. Те, кто проживал в близлежащих домах и мог слышать шум борьбы, предпочли не высовываться и не зажигать светильники. Даже прохожий, случайно оказавшийся поблизости, теперь, скорее всего, спешил в противоположном направлении.

Киммериец вновь взглянул в сторону женщины в паланкине. Она все еще тяжело дышала, склонившись над лужей рвотных масс. Несмотря на неприглядное обстоятельство и согбенную позу, дама выглядела необыкновенно. Безусловно, она была привлекательна. Но Конану не приходилось встречаться с представительницами такого типа. К тому же, наряд ее казался необычным.

Густые волосы, уложенные в странную, высокую прическу, словно были намотаны на какой-то стержень, специально закрепленный на макушке. В черных, как ночь, локонах поблескивала россыпь жемчужин, придавая им сходство с звездным небом. Варвар догадался, что они, наверняка, являются головками многочисленных заколок. Шею и верх груди прикрывало колье из нескольких сотен перевитых золотых волосков с вплетенными в них драгоценными камнями. Саму высокую грудь бережно окутывала перевязь белого шелка. Широкий пояс, весь расшитый бисером, поддерживал длинную роскошную юбку бледно-желтого оттенка с высоким разрезом на левом бедре. Одна нога, которая высовывалась из щели в крытых носилках, имела изящную стопу, обутую в позолоченную сандалию. Каблучок звонко цокнул, когда пришедшая в себя дама начала выбираться наружу. Лицо, обращенное к Конану, могло принадлежать зрелой, сорокалетней женщине. Скорее миловидной, чем по-настоящему красивой. У нее были высокие скулы и испуганные большие глаза, опушенные длинными, покрытыми тушью, жесткими ресницами. На ее обеих руках виднелись дорогие украшения.

— Один носильщик сбежал — невозмутимо объявил даме Конан. — Второй — испустил дух. Впрочем, это неудивительно, когда некоторые прогуливаются в подобных местах, нацепив на себя половину королевской сокровищницы, в обществе только одного телохранителя.

Женщина внимательно посмотрела на юношу. В глазах ее появился блеск.

— Почему … — начала она. — Ты так молод.

— И это все, что мне хотят сказать? — усмехнулся Конан. Он покачал головой и обернулся к охраннику.

— Кто же ты такой? — в свою очередь полюбопытствовал шемит.

— Вы оба живы до сих пор только благодаря тому, что я плюнул на предостережение и все же пошел в этот переулок, — со значением изрек киммериец. — Неужто вам нечего больше сказать, кроме того, что я молодой и для вас незнакомый?

Тут легкое движение сбоку привлекло его внимание. Краем глаза он увидел протянутую руку, увешанную драгоценностями. Пальцы с ногтями, окрашенными в пурпурный цвет, украшали четыре перстня. Тяжелых колец не наблюдалось только на большом и указательном.

Конан небрежным движением бросил меч в ножны. Лишь когда вытянутая ладонь дрогнула в нерешительности, он придержал ее и помог женщине сойти с носилок.

Незнакомая дама, в отличие от своего охранника, который почти не уступал Конану, была маленького роста, даже при высоких каблуках. Быть может, по этой причине она носила такую затейливую прическу.

— Я Хаштрис из Хаурана, — представилась женщина. — Это мой телохранитель по имени Шубал. Мы действительно очень признательны тебе. Возьми эти кольца, они снимаются без труда.

— А я — Конан из Киммерии. И я не стану снимать твоих колец, госпожа Хаштрис.

Тогда она освободила свою руку, сама сдвинула три перстня из четырех и протянула их варвару. Тот, немного поколебавшись, все же принял драгоценное подношение.

— Это всего лишь блестки, — вымолвила дама. — Ты спас мне жизнь, киммериец. Мы оба обязаны тебе жизнью.

Конан раскрыл сжатый кулак и с подозрением осмотрел сверкающее содержимое.

— Ты хочешь сказать, госпожа, что это не золото и серебро с топазом, лунным камнем и рубином?

— О, нет. Камни настоящие. И они олицетворяют мою благодарность. Мы приехали в Замору из Хаурана, чтобы купить восточные сладости, духи и ткани. Один из моих телохранителей заболел, а я поступила глупо, поскольку не смогла победить любопытство и не взглянуть наулицу под названием: «Хауранская Дорога», перед отъездом домой. Второй охранник оказался трусом и позорно бежал, когда произошло нападение. Ты, вероятно, его даже не видел. Со мной остался верный Шубал. Его я считаю самым мужественным человеком в Шадизаре, не считая тебя, Конан. Он не испугался и пошел на верную смерть, выступив против четырех негодяев. Если тебе нужна работа, Конан, то я готова предложить не менее двадцати серебреных монет в месяц. В случае твоего согласия, мою безопасность будут охранять двое самых лучших воинов в этой негостеприимной стране, так мало похожей на Хауран.

«Как длинно и витиевато она излагает» — подумал Конан, взвешивая слова Хаштрис: «Похоже, женщина говорит искренне. Скорее всего, в этом Хауране царит скукота. Но месяц… можно и потерпеть».

То, что в голове этой благородной дамы полный сумбур и сыплет она нелепыми фразами, совершенно не смущало киммерийца. Если бы женщина гневалась, то он бы, может быть, извинился. А раз нет, значит, и извиняться не стоит.

— Полагаю, ты говоришь о двадцати монетах для нас обоих, — Конан покосился в сторону шемита, который одарил его хмурым взглядом.

— Естественно.

— И Шубал, который стал свидетелем того, как ты одарила меня — тоже получит награду, как самый мужественный человек в Шадизаре?

— Само собой, — кивнула Хаштрис из Хаурана. — Ты такой быстрый и ловкий, Конан! Киммерия, что это? Город?

— Страна, — без энтузиазма пояснил юноша, — лежащая к северу от Аквилонии и Пограничного Королевства. Однако она больше Заморы в два-три раза. А Хауран — это город? — спросил он не без некоторой иронии.

Шемит отвернулся, чтобы хозяйка не заметила улыбку на его лице. Вполне очевидно, и Киммерия, и Хауран вместе с той же Заморой без труда поместились бы на просторах Шема. С большой долей вероятности, там бы осталось еще место для Хорайи и какого-нибудь подобного государства.

— Тоже страна, размером вполовину Заморы — невозмутимо ответила Хаштрис. — Я сожалею, что никогда не слышала о твоей родине, Конан. Но почему бы тебе не познакомиться с моей? Утром мы отбываем в Хауран. Не хочешь ли к нам присоединиться?

— Допустим, я управлюсь с делами к полудню, — вслух рассуждал варвар. — Кольчуга моя в ремонте… Но у меня в запасе пара лошадей.

Хаштрис посмотрела на него из-под черных ресниц.

— У нас также имеются лошади. Но, к сожалению, нет носильщиков…

— Ты не ездишь верхом, госпожа?

— Нет, — женщина перевела взгляд на паланкин, потом обратно на своего спасителя.

Как успел заметить Конан, она тщательно избегала вида трупов, валявшихся вокруг.

— Что же касается сегодняшней ночи, то…

— Охрана благородной госпожи, очевидно, не будет нести носилки, прервал ее киммериец. — Если не погнушаешься идти пешком, я, так и быть, захвачу твой стул.

Игнорируя пораженную нанимательницу, Конан направился к паланкину. Он с легкостью поднял его и взвалил на спину.

— Эй, Шубал! Рад нашему знакомству! — подмигнул шемиту молодой варвар. — Пусть не будет вражды между Шемом, Киммерией и Хаураном!

— А также между нами, Конан, — добавил высокий охранник, посветлев лицом, когда юноша предложил ему свою дружбу и выторговал у Хаштрис для него награду.

— Ну что, госпожа, — спросил Конан, немного сутулясь под тяжестью груза. — Теперь куда? В твою гостиницу?

— Шубал… — начала было она, но тут же передумала и сказала другое: — Ладно. Ты пойдешь чуть сзади и будешь прикрывать. Я покажу Конану дорогу. Ты переночуешь с нами, киммериец?

— У меня самого найдется место для сна, — возразил юноша.

Он уже понял, что сегодня ему предстоит длительная прогулка. Тогда, как «Пенная Кружка» находилась в нескольких кварталах отсюда, то гостиница благородной дамы должна располагаться в Верхнем Городе. Там, наверняка, собирается народ нечета какому-то варвару.

* * *

Они поднимались по Улице Эрлика. Впереди шла женщина, обвешанная драгоценностями. За ней шагал черноволосый, лохматый киммериец с паланкином на плечах. А за ними следом телохранитель — шемит, рука которого покоилась на рукояти меча.

Когда вся компания добралась до освещенного участка, навстречу стали попадаться другие прохожие. Большинство из них таращили глаза на странную троицу, однако никто не пытался приставать.

В итоге Конан оказался прав. Гостиница «Голодный Лев» действительно находилась не близко. Вернувшись оттуда, киммериец провел остаток ночи с веселой шадизарской девицей, имевшей на себе больше помады и белил, чем одежды. На забавы с ней пришлось пожертвовать перстнем с топазом, зато Конан узнал от случайной подружки несколько новых любовных приемов. В свою очередь, куртизанка была очарована его молодостью и могучим телосложением равно, как и перстнем из чистого золота с неподдельным камнем. Следовательно, такой обмен оказался вполне справедливым. Утром, ничуть не кривя душой, оба признали, что хорошо провели ночь.

На следующий день Конан, который в действительности вообще не имел никакой кольчуги, расстался с уже другим перстнем с крупным рубином, полученным от Хаштрис. Вместо него юноша обзавелся остроконечным туранским шлемом, с прикрывающей шею металлической сеткой. Кроме того, он приобрел не слишком длинную кольчугу без рукавов. Торговец, полностью удовлетворенный перстнем, даже в порыве щедрости добавил стеганую рубаху, что надевалась под кольчугу.

Конан также поинтересовался у купца насчет найма двух носильщиков для паланкина некой дамы, предусмотрительно не называя ее имени и места назначения. Разбитной торгаш очень быстро нашел двух безработных братьев из Офира. Варвар устроил им настоящий допрос. После чего заверил, что недостаток усердия со стороны работников больно отразится на их собственных спинах.

Кольчуга была новая. А вот шлем явно раньше украшал отрубленную голову безызвестного воина. Об этом красноречиво говорило наличие новых колец на затылочном плетении в месте удара секирой или мечом.

Защищенный таким образом, киммериец не спеша ехал на лошади через Шадизар, ведя за собой второго коня. Следом плелись нанятые носильщики. Оба брата были длинноволосы, одеты в одинаковые рубахи цвета шафрана, синие шаровары и сандалии с высокой шнуровкой. Из оружия у них имелись добротные кинжалы.

Глаза Конана непроизвольно сужались всякий раз, когда он мимоходом посматривал в окна домов. Сказывалась воровская привычка. Однако теперь юноша уже не мог считаться вором. Да и что бы он сделал? Вломился в храм Эрлика, где по слухам жертвенные белые кошки превращаются в рыжих?

— Ох, уж этот Эрлик! — Конан скривил губы в подобие улыбки.

Он пальцами правой руки дотронулся до ремешка на шее, на котором висел амулет из сырой глины. Тот имел форму ромба, и украшали его два куска стекла. Вроде, самый обычный варварский оберег. Любому неискушенному человеку, он показался бы простой безделушкой.

Конан мрачно усмехнулся. Да, безделушка… Ради этой «безделушки» погибло немало людей, в том числе могущественный маг. И прошла она через руки властителей двух стран. Под невзрачной глиняной оболочкой скрывался ценнейший талисман из Замбулы, называемый Глазом Эрлика, принадлежавший когда-то колдуну в Аренджуне.

Однако, несмотря на все это, сейчас амулет не представлял для Конана никакой ценности. Варвар был озабочен гораздо более серьезными делами. Он убрал руку и коснулся свертка, тщательно прикрепленного к седлу, который выглядел как кожаная подушка. Но эта подушка никогда ни для кого еще не была так важна…

Предаваясь размышлениям, киммериец, наконец, доехал до «Голодного Льва», в сопровождении новоиспеченных носильщиков Хаштрис. Вспомнив сбежавших нынешней ночью работника и охранника, Конан пришел к заключению, что его нанимательница совсем не умеет подбирать людей. Только такое суждение, конечно же, не относилось к его персоне.

Варвар застал Хаштрис из Хаурана облаченной в просторные золотистые дорожные одежды, что его немного разочаровало. И она и Шубал были готовы к дороге. Тут же топтались еще двое носильщиков, нанятых среди местных жителей. Хотя, если судить по внешнему виду, то родители одного из парней, без сомнения, переехали в Шадизар из Стигии.

— Вот и хорошо, — одобрительно сказал Конан. — Нам как раз было нужно четыре человека, чтобы тащить носилки. Надеюсь, они, в случае чего, смогут постоять за себя и за хозяйку.

Крайне удивляло то, что Хаштрис и Шубал безропотно передали командование молодому киммерийцу.

— А что слышно про охранника, который сбежал ночью? — спросил юноша.

— И след простыл этой трусливой собаки, — ответил шемит.

— Хмм! Ну, я, собственно, и не ждал, что он, набравшись наглости, попробует снова наняться, — кивнул Конан

Он и Шубал обменялись легкими улыбками. Каждый из них с радостью пересчитал бы кости подлому трусу.

Третий страж по-прежнему хворал. Было решено, что он пока останется здесь, а потом вернется домой самостоятельно. Хаштрис торопилась, поскольку ее кузина с нетерпением ждала купленные благовония.

Конан придирчиво осмотрел четверку, нагруженных поклажей, вьючных лошадей. У Шубала имелся превосходный гнедой жеребец, от которого вряд ли бы отказался и притязательный аквилонский рыцарь. Киммериец великодушно объявил, что свободные от работы носильщики могут ехать попеременно на его запасном коне.

— Было б правильнее, если бы женщины катались на лошадях, — заметил он, когда Шубал помогал госпоже сесть в паланкин.

— Знать Хаурана не ездит верхом, — чуть строго пояснила Хаштрис, задергивая новую занавеску с вышивкой, на которой было изображено зеленое дерево с красными плодами.

— Что, даже мужчины?

— Только на войну, — заверила юношу благородная дама.

Конан лишь покачал головой.

— Госпожа … все хотел спросить, знакома ли ты с королем Хаурана? — поинтересовался варвар.

Женщина вздохнула. Лицо ее приняло печальное выражение.

— У Несчастного королевства Хауран нет короля. Страной правит дочь сестры моей матери.

Известие обрушилось на Конана, как ушат кипятка. Еще бы! Перед ним двоюродная сестра королевы! Ведь ужасное действие, которое сотворил Хиссар Зул, может принять обратный ход только в одном случае. Душу вернет в тело лишь коронованная особа. Демон сказал: …коронованное лицо, необязательно мужчина!

Конан пристально посмотрел в глаза женщине и произнес:

— Госпожа Хаштрис, есть что-то, что по силам сделать исключительно твоей кузине. Для нее это пустяк, для меня — все! Помоги мне и я верну твою драгоценность и обязуюсь служить тебе полгода без всякой платы, — юноша протянул даме изящное кольцо с лунным камнем.

— Зачем так, Конан… — Хаштрис не могла не заметить напряжение в его голосе. — Нет необходимости в опрометчивых обещаниях. Я отлично помню, что жива до сих пор только благодаря твоей отваге, ловкости и умению обращаться с мечом. Я добьюсь твоей встречи с моей венценосной кузиной и похлопочу за тебя. Но скажешь ли ты мне потом, в чем заключается помощь королевы государства, о существовании которого ты узнал не далее, как вчера?

— Да, благородная госпожа. Я все расскажу!

Он взял ее за руку, чтобы одеть кольцо обратно на палец. Потом отступил на шаг и отдал изумленной женщине киммерийский поклон верности. До настоящего момента, ему приходилось это делать лишь однажды. Три года тому назад перед штурмом Венариума. Тогда совсем юный Конан, стал на путь воина и выражал, таким образом, повиновение вождям объединенных киммерийских кланов. И сейчас Хаштрис, родственница королевы Хаурана, приобрела полную власть над сыном кузнеца из далекой варварской страны.

Женщина одарила его улыбкой. Потом отвернулась и задернула расшитую шторку.

Процессия тронулась в дорогу. Паланкин пока несли все носильщики. Впереди крытых носилок ехал Шубал. Следом цокали копытами пять лошадей — все, кроме одной, тяжело нагруженные. Замыкающим был молодой великан в кольчуге, с мечом голубой стали и в остроконечном туранском шлеме. Кавалькада пересекла Шадизар и через южные ворота города выбралась на Дорогу Королей.

Часом позже, по их следам отправились другие.

Глава 3. Мечи во мраке

Очутившись на большой караванной дороге, называемой Дорогой Королей, Конан и Шубал пристроились непосредственно за паланкином. Один освободившийся носильщик сел на запасного коня киммерийца, второй вел за уздечку вьючную лошадь, за которой послушно тянулись остальные животные.

Как вскоре узнал варвар, Шубал был из клана шемитских воинов ассахури, которым запрещалось отступать в бою под любым предлогом. Ведя неспешные разговоры, путники свернули с главной дороги на запад, к Хаурану.

— Почему Хауран называют «Несчастным Королевством», — спросил Конан нового товарища.

— Из-за старого проклятия, — принялся объяснять Шубал. — Когда-то давно королева заключила сделку с демоном. Я точно не знаю, но мне кажется, что результатом стала плодовитость королевского Дома и полная независимость от Кофа. Однако тут не все так просто. Благополучие обернулось проклятием. Раз в сто лет королева рожала демонического ребенка женского пола, колдунью. Его легко было можно узнать по родинке в форме полумесяца на груди.

— Ха! Да неужели?

— Я не шучу, Конан. Это правда. Девочку нарекали Саломеей, по имени первой колдуньи, после чего умертвляли. Семь лет тому назад у королевы Йаламис появились на свет сестры-близнецы. У одной из девочек обнаружили зловещий знак. Ребенку по печальной традиции дали проклятое имя и оставили умирать посреди пустыни. Ее сестра, принцесса Тарамис, ничего об этом не знает. Ей откроют страшную тайну во время Обряда Посвящения, по достижении тринадцати лет. Ее мать, королева Йаламис Печальная — одинокая и несчастная женщина. Она овдовела сразу же после того, как обрекла на смерть собственную дочь. В этом заключается вторая часть проклятия правителей Хаурана. Счастливый брак в королевской семье редко когда длится долго.

— Кто-то должен утешить Йаламис. Однако кто же рискует брать в жены королев Хаурана? — воскликнул киммериец.

— Сильные и отважные мужчины!

Дальше ехали молча. Конан размышлял над судьбой злосчастной женщины, в помощи которой так нуждался. По пути им встретился обширный караван, а ближе к вечеру мимо проскакал отряд заморийских воинов. Еще чуть позже, у варвара появился повод долгое время сыпать грязные ругательства, когда их обогнала группа молодых людей, несущихся галопом. Эти всадники перепугали вьючных лошадей и подняли облако желтой пыли. В конце концов, путники сошли с дороги и разбили на ночь лагерь.

Походные шатры расставили таким образом, что Конан с Шубалом делили один, носильщики второй, а в третьем в одиночестве обосновалась Хаштрис.

Едва забрезжил восход, все были готовы продолжить путь.

В конечном итоге, маленький караван ступил на плодородные земли Хаурана. Воздух стал менее насыщен пылью, и Хаштрис раздвинула шторки паланкина. Иногда она даже сходила с носилок и шла пешком. Конан тщательно следил за тем, кому из носильщиков выпадала очередь ехать верхом. Он и Шубал не видели ничего дурного в том, что их работа заключалась в настоящее время лишь в созерцании стройных ног своей госпожи.

Когда Хаштрис в очередной раз вышла из носилок, Конан слез с коня и приблизился к ней.

— Ты родилась в прекрасной стране, госпожа, — сказал он.

— Да, Конан. Послушай, как красиво поют птицы! Посмотри, как искренне сельские жители улыбаются нам при встрече. Все в Хауране живут счастливо… — она вдруг запнулась и нахмурила брови.

— Кроме самой королевы, — закончил за нее юноша.

— Да, наверное…

— Шубал поведал мне о древнем проклятии. Ради тебя, я мог бы попытаться переломить ситуацию. Вдруг получится.

— Что ты обо мне думаешь, Конан? — тихо спросила женщина.

— Ну, я бы сказал с уверенностью, что ты довольно стойкая и не малодушная, госпожа Хаштрис. Я очень тебе благодарен за то, что ты обещала передать мою просьбу королеве.

— Ты расскажешь мне свою историю?

— Да, госпожа, — кивнул киммериец. — Случилось так, что в Аренджуне я натолкнулся на одного колдуна, Хиссар Зула, — Конан воздержался от пояснений того, что собирался ограбить этого мага и угодил в ловушку. — Так вот, он похитил мою душу. И я…

— Твою душу? — воскликнула пораженная Хаштрис.

Конан невольно взглянул на сверток, привязанный к седлу.

— Именно так. С той поры я ни разу не смеялся и не знаю, что значит спокойно спать всю ночь. Моя душа скрыта в зеркале. Таким образом, чернокнижник заставил меня выполнить для него некое задание. По ходу дела, мне повстречался ужасный песчаный дух, рыскавший по пустыне между Аренджуном и Замбулой. От него я узнал, как победить Хиссар Зула. По возвращению, колдун пробовал меня убить, да только я оказался хитрее, чем он думал. Это маг отправился к праотцам, но моя душа осталась заключенной в зеркале. Выбор был невелик — или я или он. Если бы зеркало разбилось, я стался бы в живых, но без души. Кстати, подобные создания прислуживали Хиссар Зулу. Лучше принять мучительную смерть, чем стать таким существом! Однако если зеркало разобьет коронованный владыка, душа вернется в мое тело. Так сказал песчаный демон, который, как выяснилось, являлся родным братом Хиссар Зула и был им подло убит.

— Ох, Конан! Видит Иштар, как это все ужасно! — Хаштрис приблизилась к юноше, и ее искусная прическа качнулась на высоте его лба. — Будь у меня на голове корона, я бы помогла тебе незамедлительно! И думаю, моя кузина положит конец твоим страданием сразу же после того, как мы доберемся до дворца. Можешь не сомневаться, она все сделает.

«Теперь, добрая госпожа, которая могла бы быть моей матерью, наверняка знает, что я вступлю в схватку с самим Сетом, чтобы защитить ее» — так думал Конан, влезая обратно в седло. Он помнил, что его нанимали в качестве охранника, а не приятного попутчика.

* * *

Ночью варвара разбудил звук, который, казалось, не должен был здесь иметь место. Но Конан точно знал, что слышал его. Шубал спокойно похрапывал рядом, в двух футах. Киммериец решил не будить товарища и бесшумно поднялся на ноги. Не тратя времени на одевание кольчуги, он быстро опоясался мечом, не создавая при этом ни шороха, ни бряцанья. Потом, также тихо выбрался из палатки. Конан специально не стал тормошить шемита, чтобы тот ненароком не вскрикнул или не застонал. Ведь те, что находились снаружи, не должны догадаться, что их присутствие заметили. Конан давно взял в привычку появляться перед подобными типами неожиданно.

Шатер Хаштрис стоял от его палатки больше чем в десяти шагах. Лагерь был разбит в виде треугольника, и его третью, наиболее отдаленную вершину венчало временное жилище носильщиков. Сейчас там суетились какие-то люди. Ближе всех к киммерийцу и в стороне от остальных находился незнакомец, который склонился над лежащей на земле человеческой фигурой. В свете луны сверкнуло длинное, узкое лезвие и тут же раздался приглушенный стон. Когда в глазах умирающего отразился отблеск стали, Конан узнал в нем нанятого им же носильщика — офирца.

Пригнувшись, варвар подался вперед, как крадущаяся пантера.

Через пару мгновений на земле лежали уже два трупа. Человек, убитый Конаном оказался одним из парней, которых нашла госпожа из Хаурана. Сидя на корточках, киммериец оглядел окрестности. Волчий оскал исказил его черты. Подельники предателя ничего не услышали. Очень осторожно они подбирались к шатру Хаштрис.

Конан молниеносно принял решение. Опережая злоумышленников, он с тыла приблизился к палатке благородной дамы. Врагов четверо… Кто же выследил путников? Очевидно, тот, кто вступил в сговор с носильщиками из Шадизара.

Юноша присел за шатром, и через мгновение материя тихо зашуршала под острым лезвием.

Кузина королевы пробудилась, когда широкая ладонь закрыла нижнюю часть ее лица. Она забилась, пытаясь освободиться, но тут в ее ухо проник шепот:

— Тихо. Это я, Конан. Успокойся.

У Хаштрис бешено колотилось сердце. С зажатым ртом, чувствуя крепкое плечо, упирающееся в грудь, женщина гадала: «Защищают ее или, наоборот, собираются причинить зло?». Кромешный мрак и тишина действовали так угнетающе, что удары сердца звучали, как топот марширующей армии. Она слышала также грохот, исходящий из могучего торса, который прижимался к ее обнаженной спине.

Полоску ткани, преграждающую вход в палатку, отдернули снаружи. На ложе появилась дорожка лунного света. В образовавшийся проход проскользнула сгорбленная мужская фигура. За ним следом вошел еще один. Третий злоумышленник стоял чуть поодаль, держа в руках меч наготове.

Конан оттолкнул от себя перепуганную женщину и вскочил на ноги. Его хриплый голос, неожиданно прозвучавший во тьме шатра, на миг парализовал убийц.

— Что вы ищете, паршивые собаки? Свою смерть?

Юноша кинулся вперед и нанес грубый, размашистый удар. Безусловно, при свете дня он бы действовал иначе. Правда, его глаза уже несколько привыкли к сумеркам, господствующим в шатре, в отличие от ворвавшихся негодяев. Поэтому риск был оправдан.

Меч киммерийца рассек мышцы и кости противника, который издал ужасающий стон. Конан немедленно освободил лезвие из тела жертвы и тут же отпрыгнул в сторону, слыша шум падающего врага.

— Кто … кто ударил? Барантес? — послышался возглас.

— Я ударил, собаки! Вы пришли, чтобы убивать, так делайте свое дело! — заревел варвар.

Человеческий голос, который одновременно напоминал звериное рычание, был так страшен, что у Хаштрис по коже побежали мурашки. Оба убийцы окаменели от ужаса.

— О, Сет! Это же Конан!

Киммериец не стал больше разводить разговоры. Юноша присел и выбросил меч вперед. Длина его руки от плеча до запястья составляла не меньше трех футов, а с вытянутым мечом — все шесть. Когда острие достигло цели, противник взвыл и стал заваливаться на спину. Конан шагнул к нему, одновременно заслоняя своим телом Хаштрис. Он нанес сокрушительный удар сверху, будто рубил деревянную колоду. Все же, лезвие не достало до земли, застряв в кровавой мешанине. Человек с предсмертным хрипом вывалился из шатра. По характерному звуку, киммериец определил, что его меч угодил в шею или легкие врага. Им был второй вероломный носильщик, похожий обликом на стигийца, нанятый в столице Заморы.

Однако, в тот момент, Конан не рассуждал о его происхождении. С окровавленным клинком в руке он отскочил вправо и тут же услышал свист меча, рассекавшего воздух. Третий нападавший еще не осознал, что остался без поддержки своих товарищей.

— Лучше беги без оглядки, пес, — глухо огрызнулся Конан. — Я уже расправился со всеми твоими дружками, а Шубал и Хаштрис по-прежнему живут!

Вместо того чтобы принять разумный совет, мужчина яростно атаковал. Конан увернулся, и несостоявшийся убийца врезался в опору шатра с такой силой, что даже варвар поморщился в момент столкновения. Столб переломился пополам.

Когда палатка обрушилась, Хаштрис тонко взвизгнула. Конан же не растерялся. Он не стал пробовать попасть мечом в невидимого врага. Нащупав его плечо, юноша сначала сломал ему руку, после чего свернул налетчику шею.

Киммериец играл роль живой колонны, стоя в полной темноте. Его голову и плечи покрывала ткань шатра. Тело врага обмякло, и последний нападавший ничком упал у ног Хаштрис. Хауранка снова пискнула.

— Здесь их было трое, — Конан передвинулся под оседающим полотном, руководствуясь ее голосом, и пристроился рядом.

Женщина была старше варвара в два раза. Но, как тот уже знал, в темноте это обстоятельство не имело большого значения…

* * *

На рассвете взволнованный Шубал оттянул край обвалившейся палатки и от удивления вытаращил глаза, обнаружив рядом с госпожой улыбающегося Конана.

— Привет, Шубал! У тебя крепкий сон. Ну, да ладно, — киммериец небрежно махнул рукой. — Теперь, не будешь ли ты так добр и не набросишь ткань обратно? Ненадолго.

С открытым ртом шемит сделал то, о чем его просили. Конан встал и какое-то время поддерживал полотно, чтобы благородная Хаштрис смогла найти свою одежду.

Глава 4. Душа киммерийца

Конан, Шубал и госпожа Хатрис остались единственными живыми людьми в лагере. Все носильщики были мертвы, но в качестве утешения им достались две лишние оседланные лошади. Среди трупов можно было опознать двух офирцев, убитых бандитами. Еще двоих предателей уничтожил Конан. Остальных налетчиков варвар раньше не встречал.

Зато их знали Хаштрис и Шубал. Ими оказались, прикинувшийся больным, телохранитель и охранник, сбежавший во время ночной стычки в Шадизаре.

— Скорее всего, эта парочка все и затеяла. И вы оба должны были сегодня разделить судьбу несчастных носильщиков, — озвучил свои мысли Конан. — Наверное, они успели снюхаться с ворами из Шадизара. Ты, Хаштрис, путешествуешь с большим богатством, но с очень плохой охраной, — киммериец впервые назвал хауранку по имени.

Это не осталось без внимания Шубала, но шемит промолчал, а благородная дама лишь поджала губы.

— Так это или иначе, теперь не узнаешь, — продолжал варвар.— Известно только, что тебе, госпожа, ловко подсунули этих двоих носильщиков. Ведь ты их сама нанимала?

— Как я была глупа! — воскликнула Хаштрис.

— Конечно, — не стал отрицать юноша. — Все это время двое предателей следили за нами. Накануне, этот стигиец — полукровка угостил нас с Шубалом орехами, которые были пропитаны какой-то усыпляющей отравой. К счастью, я не любитель подобных лакомств и выплюнул их украдкой, чтобы парень не обиделся. По замыслу бандитов, шемит и я должны были крепко спать, а, тем временем, тебя бы ограбили и убили. Может быть, не сразу убили… Еще неизвестно, почему сначала расправились с офирцами, а не с нами.

— Пусть Иштар проклянет меня за беспечность! — взорвался Шубал. — Ты должен меня высечь, Конан!

— Наша хозяйка больше заслуживает наказания, — возразил киммериец. — Ей хватило ума дать работу только двум достойным людям, но вместе с тем она наняла четырех коварных крыс! Однако хватит об этом. Всем свойственно ошибаться. А ты, моя благородная госпожа, — обратился он к даме, — на сей раз оставишь свой жалкий стул с жердями и поедешь верхом, как честный человек, а не какой-нибудь жрец проклятого Сета. Не захочешь, так иди пешком! Мы с Шубалом не откажемся от коней. Кром! У нас теперь целых восемь лошадей! Так что? Привязать тебя или сама сумеешь удержаться в седле?

Женщина смотрела на варвара, часто моргая большими глазами.

— Я … Я никогда … мои ноги …

— Ноги моей госпожи более красивы, стройны и сильны чем ноги пятнадцатилетней девушки. Хоть в этот раз забудь, что ты благородная дама! Ну, смелее. Я уверен, тебе понравится.

Хаштрис хлопала глазами и кусала губы, но потом вдруг широко улыбнулась и кивнула.

* * *

Через какое-то время троица путешественников въехала в окруженную высокими стенами столицу Хаурана. Они ехали по главной улице, восседая на хороших верховых лошадях. Хаштрис держалась прямо, сжимая босыми ногами конские бока. При виде благородной дамы, едущей верхом, встречный люд разевал рты. Но женщина ни на кого не обращала внимания и смотрела прямо перед собой.

Одна из лошадей тащила на себе вещи и оружие убитых. Конан не любил обирать трупы, но и не хотел, чтобы, например, добротная сталь ржавела где-то в придорожных кустах.

В конце концов, они добрались до виллы из зеленого мрамора, с черными колоннами, расположенной недалеко от королевского дворца. Слуги радостно приветствовали вернувшуюся госпожу Хаштрис. Конан заставил себе хорошенько помыться, а тем временем, ему выстирали тунику и почистили оружие. В доме Хаштрис не было ничего подходящего для огромного киммерийца, поэтому варвару пришлось напялить на себя после купания мокрую одежду. Поверх нее он надел стеганую рубаху и кольчугу.

Сама дама еще не подготовилась. Конан с Шубалом ждали ее, коротая время за кувшином вина и разговором. Шемит переоделся в просторное, расшитое серебром, белоснежное одеяние и короткий плащ из парчи, который его товарищ счел совершенно излишним и неуместным.

Наконец, появилась Хаштрис — причесанная и переодетая, после ванны. Она немедленно заметила пыльную епанчу Конана. Госпожа принялась горячо убеждать юношу надеть плащ вроде того, что носил Шубал, который наблюдал всю эту забавную сцену с глупой ухмылкой на лице. Варвару все же удалось кое-как отговориться, и в итоге он остался в том, в чем приехал.

Потом Хаштрис в сопровождении своих телохранителей отправилась во дворец, куда посыльный уже принес известие об их визите.

По пути к королеве, множество зевак с любопытством наблюдало за высоким юношей могучего сложения с горящими синими глазами и гривой черных волос, ровно подрезанных на середине лба. Варвар и шемит неотступно следовали за своей, увешанной драгоценностями, хозяйкой. Большинство мужчин в Хауране носило бороды, но Конан предпочел гладко выбрить лицо. Новая, почищенная кольчуга сверкала на солнце. Хотя ее владелец с момента покупки успел отправить на тот свет четырех человек, на ней не было ни единой царапины.

Вскоре они оказались в мраморных залах дворца. Там особенно хорошо был слышен цокот каблуков Хаштрис и шуршание ее золотистых юбок. По бокам украшенных арабесками дверей стояли стражи в доспехах, которым по уставу полагалось ничего не замечать. Навстречу попадались служанки, всякий раз, низко приседая перед кузиной королевы. Таким образом, троица добралась до высоких двустворчатых дверей, инкрустированных серебром. Неизвестный мастер, должно быть, потратил не меньше года, чеканя на пластинах разные сцены из прошлой жизни правящей династии.

Хаштрис тут ждали. Герольд возвестил о ее прибытии, после чего она вошла в палату. Конан без колебаний направился за ней и очутился в громадном зале. На стенах из розового мрамора с красными и серыми прожилками висели разноцветные флажки. Пол устилали вендийские ковры. На отделанных золотом поставках из оникса стояли зажженные светильники.

Здесь не было стражников. В зале находилось шестеро взрослых и девочка лет десяти, одетая как маленькая королева. Впрочем, ребенка почти сразу увела няня.

Конан задержал на ней взгляд. У сестры убитой ведьмы были темные волосы, как у Хаштрис, но не уложенные в такую замысловатую прическу.

Хаштрис преклонила колено перед женщиной на троне, который стоял на возвышении, на пурпурном ковре. Конан и Шубал, стоя за спиной своей госпожи, тут же согнули шеи в почтительном поклоне.

Королева Хаурана поразительно походила на свою родственницу. Только ее прическа была устроена иначе, чем у Хаштрис и еще более сложно. Пучок волос в виде гребня возвышался над короной. Его покрывала тонкая золотая сетка с вплетенными жемчужинами и дымчатыми топазами. Камни сверкали и переливались. Они будто ободряюще подмигивали Конану. Молодую женщину укутывало одеяние из вышитого бархата и искристого сатина, оставляя открытыми лишь лицо и кисти рук. Поэтому варвар вряд ли бы мог что-либо сказать определенное относительно ее фигуры. Наверное, только то, что королева была несколько полновата и имела широкие бедра.

Ее высокий лоб и тонкие брови не пришлись по вкусу горцу из холодной Киммерии. Понравились ему пухлые губы винного цвета и прекрасный, изящный носик с маленькими ноздрями. К своему удивлению, он не нашел, что у этой женщины печальное лицо.

Королевский наряд был великолепен. Складки бархата стекали вниз из высокого, стоячего воротника, выполненного из розового шелка. Рукава над локтями сжимали золотые ленты, а ниже — ткань спадала свободно, переходя в тесные кружевные манжеты.

Ниже груди струился водопад из блестящего нежно-голубого сатина, сравнимого с бирюзой, видимой через призму льда. Лиф, похожий скорее на юбку, был алого цвета с причудливым узором. Пояс вокруг талии с перламутровой пряжкой представлял собой переплетение серебряных нитей с вкраплениями из крупных жемчужин. Прямо из него вырастала широкая юбка с несколькими разрезами, прикрывающая еще одну, более длинную.

Из ушей королевы каскадом свисали серьги исключительно тонкой работы. На правой руке Йаламис носила витой перстень из золота, чудесным образом переплетенного с серебром.

Конан проглотил слюну. Хауранская правительница всего на несколько лет была старше него. Следовательно, наемный охранник ее кузины мог позволить разыграться своему воображению.

При королеве находился градоначальник Акраллидус. Его борода совершенно поседела тогда, как волосы сохранили каштановый цвет. Возле него стоял советник Архаурус, облаченный в темно-коричневые и красные одежды. Этот мужчина среднего возраста пребывал в расцвете сил. На его шеи висела на серебряной цепочке большая королевская печать. Привлекательный молодой человек, стоящий по правую руку королевы, звался Сергианусом, сыном владетельного немедийского князя Торы. Грудь его украшал блестящий золотой медальон.

Молодой дворянин из далекой страны, как с первого взгляда определил Конан, был беззаветно предан королеве и влюблен в нее безгранично. Киммериец обратил также внимание на то, что Йаламис тоже далеко не безразлично смотрит на Сергиануса. По всему выходило, что у королевы есть жених, и сын кузнеца тут же забыл о своих мечтах.

* * *

Все внимательно слушали, когда Хаштрис подробно рассказывала о своем пребывании в Шадизаре. О ночном нападении, о более позднем заговоре, о верности Шубала и мужестве киммерийца. Оценивающие взгляды присутствующих вновь обратились на рослого юношу. Теперь в них читались уважение и любопытство.

Конан помалкивал. Это был его первый в жизни визит в королевский дворец. И также впервые, он находился среди высшего общества. Молодой варвар изо всех сил старался казаться старше и серьезнее. Еще киммериец очень надеялся, что умные глаза опытного Акраллидуса не распознают в нем вора.

Хаштрис закончила рассказ о своих приключениях. Все хранили молчание, только королева Йаламис обратилась к высокому чужеземцу:

— Конан из Киммерии! Ты дважды спасал жизнь нашей возлюбленной кузине. Что стоят слова благодарности? Лучше их обменять на награду отважному воину! О чем ты хочешь просить королеву Хаурана?

Наверное, со стороны варвар выглядел не слишком учтивым, когда не думая выпалил:

— О моей душе!

Королева растерянно заморгала и посмотрела на него с удивлением. Члены ее свиты обменялись вопросительными взглядами, но никто не осмелился подать голос.

— Он говорит буквально, королева, — сказала Хаштрис. — Один замбулийский черный маг, живущий в Аренджуне, знал заклинания, при помощи которых похищал души людей и запирал в зеркалах. Колдуна больше нет на свете, а тело Конана и его душа остались отделенными друг от друга. Если зеркало разобьется, то Конан станет безвольным, жалким существом.

— Невероятно… — пробормотал Акраллидус.

— Ужасно! — прошептала королева.

Сергианус поднял бровь.

— Как такое возможно? — спросил он. — Отделение души от тела… Это выглядит неправдоподобно!

— Точно так же, как проклятие правителей Хаурана, — тихо произнесла Йаламис. — Что я могу для тебя сделать, Конан?

Юноша показал на кожаный сверток, притороченный к поясу, который напоминал тугую подушку и был перетянут ремнями. Он отцепил его, потом нагнулся и положил на мраморный пол перед ступеньками трона.

— Здесь зеркало, королева. Оно должно очутиться в твоих руках.

— Мне самой его развязать?

— Нет, королева, не нужно.

Все зачарованно смотрели, как Конан срывает узлы. Потом он размотал четыре слоя того, что в итоге оказалось широким поясом из хорошо выделанной, необычно мягкой кожи. Внутри него находились две железные пластины, связанные между собой веревкой. Разделив их, киммериец достал предмет, закутанный в темно-зеленый бархат. На материи красовалась вышивка, изображающая хоромы Хиссар Зула.

Варвар очень осторожно стал раскрывать бархатный конверт. Глаза всех собравшихся напряглись в томительном ожидании. Наконец, Конан извлек то, что так тщательно оберегал от случайного повреждения. Зеркало Хиссар Зула.

— Неплохо же ты его замотал, киммериец! — раздался возглас.

Конан взглянул на человека, произнесшего эти слова. Молодой мужчина, представленный как Сергианус из Немедии, смотрел на него с усмешкой. Одет он был в бордовый кафтан, наброшенный на достаточно длинную зеленую тунику.

— Для меня нет в мире ничего более значимого, господин Сергианус, за исключением, может быть, жизни.

— Однако ты все же рискнул ею, ради спасения моей двоюродной сестры, — вмешалась королева Йаламис.

— Да. Но после она привела меня к тебе, королева. Только тот, кто носит корону, может развеять чары и вернуть мне душу. Если зеркало разобьет коронованный владыка, то я и моя душа воссоединятся.

Королева подалась вперед. Ее взгляд перебегал с лица юноши на зеркало и обратно.

— Я разобью его для тебя, Конан, — твердо сказала она.

— Подождите, моя королева! — подал голос советник Архаурус, поднимая вверх указательный палец.

Глаза Конана сузились.

— Подождите, — повторил вельможа. — Вдруг все это часть колдовского заговора? Что если, после совершенного действия ужасные чары обратятся против Вас? Мы не можем этого допустить…

— Королева и сестра! — перебила его Хаштрис. — Я обязана этому юноше жизнью! Я не верю, что в его словах скрыта ложь, и кто-то собирается причинить тебе зло. Конан очень несчастен… а Архаурус оскорбляет подозрениями, как его, так и меня.

— Правительница Хаурана… — начал Акраллидус, но Йаламис подняла руку, призывая к тишине.

Этот молчаливый знак заставил городского управляющего смолкнуть на полуслове. Остальные тоже не посмели перечить. Королева внимательно и долго смотрела на молодого варвара. Наконец, она кивнула и выпрямилась.

— Подай мне это зеркало, Конан их Киммерии.

Конан взял небольшое зеркало в деревянной окантовке и подошел к сидящей королеве. Стоя у подножия трона, он не решался посмотреть в глаза повелительнице Хаурана, а просто протянул его на вытянутых руках, не поднимая головы.

Пальцы Йаламис коснулись ладоней варвара. Конан не ощутил ничего необычного, разве только, что пальцы эти были очень нежные.

Королева заглянула в зеркало умершего мага, и из ее густо накрашенных губ вырвался вздох.

— Там… За стеклом маленький человечек… Это же ты, Конан! — воскликнула она.

— Некоторые думают, что это больше я, чем тот, кто стоит перед тобой — сказал юноша, не задумываясь о двусмысленности этих слов.

— Колдовство! — прошипел Архаурус.

— Я хочу увидеть! — молодой вельможа Краллидес, сын градоначальника, попытался протиснуться вперед.

Королева остановила его властным жестом. Она поднялась с трона и сошла вниз, бережно держа магическое зеркало. Конан посторонился, и Йалмис, шурша сатином, проследовала по ковру. Остановившись у стены, правительница Хаурана подняла зеркало и взглянула на киммерийца.

— Королева, осторожней! — обеспокоенно крикнул Сергианус — Осколки …

Рассерженный варвар чуть не испепелил его взглядом, а Йаламис со всего маху швырнула зеркало в каменную стену.

Расдался хруст, и Конан вздрогнул, словно от удара. Он почувствовал, что его тело медленно заполняет нечто, вытесняя привычную пустоту. Киммериец все это время не отводил взгляда от Сергиануса. В какой-то момент глаза его расширились, а на лице отобразилось безмерное удивление. Волосы на затылке зашевелились.

Остальные не заметили ничего необычного. Все смотрели на зеркало. Люди видели, как оно со звоном разбилось о стену зала, но на пол не упал даже маленький кусочек стекла. Мерцающие осколки, будто невесомые частички пыли, устроили в воздухе странный танец. Потом каждый из них вспыхнул таким ослепительным пламенем, что всем пришлось поневоле зажмуриться. Когда собравшиеся вновь открыли глаза, огонь и осколки бесследно исчезли. В зале также не было следов дыма. О волшебном зеркале Хиссар Зула напоминала лишь, лежащая у стены, деревянная рамка.

Тогда все присутствующие посмотрели на киммерийца и обратили внимание, как он таращится на Сергиануса. Тот тоже это заметил и нахмурился.

У Конана закружилась голова, его зашатало. Он прикрыл глаза и встряхнул гривой черных волос. Немного придя в себя, варвар еще раз одарил Сергиануса недоверчивым взглядом и повернулся к королеве.

Шубал и Хаштрис, впервые за все время знакомства, увидели на лице черноволосого великана настоящую улыбку, а не звериный оскал, к которому уже успели привыкнуть.

— О, повелительница! Это свершилось! Я чувствую, что моя душа ко мне вернулась. Теперь я в долгу у тебя и твоей стране.

— Это я едва оплатила долг, Конан, — просто сказала Йаламис, забыв про монаршее величие. — Я рада приветствовать в Хауране спасителя моей… нашей дорогой кузины.

Глава 5. В таверне Хилидеса

Конан и Шубал в течение нескольких часов гуляли по столице Хаурана, а потом шемит повел своего молодого товарища на улицу, где располагались многочисленные таверны и кабачки. Вскоре друзья остановились под навесом, возле одного заведения. Окраска навеса, вызывающе расписанного полосами оранжевого и салатового цвета, раздражала глаза, но изнутри таверна выглядела совсем неплохо. В чистом помещении стояли напротив стойки два длинных стола с лавками. А для любителей уединения и приватных разговоров в каждом из четырех углов были поставлены небольшие трехногие столики. Двое телохранителей, хозяйка которых осталась во дворце, сели за один из таких.

— Ба, Шубал! — прозвучал зычный голос. — Давненько тебя не было видно!

— Это потому, что я ездил в Шадизар вместе с госпожой, — ответил шемит крепкому, румяному человеку с огромным животом и глазами цвета высушенной лягушачьей кожи. Его рыжие волосы выглядели так, будто кто-то посыпал их песком.

— И что? Смогли выбраться оттуда? — удивился трактирщик. — Ох уж этот Шадизар! Если судить по тому, что мне доводилось слышать об этом городе, то ваше возвращение можно считать почти чудом! Вот, например, не далее как вчера, мой поставщик Веренус рассказывал, что сын Пертеса отправился туда где-то с месяц назад, да и сгинул там. Еще он сказал, что этот Город Порока — не место для юношей из приличных семей, и мы должныудерживать своих сыновей от соблазна ездить туда.

— Чудо, которое вернуло меня обратно, заключается в этом юноше, — Шубал хлопнул по плечу киммерийца. — Поскольку Веренус был здесь, тогда ты, Хилидес, можешь принести нам по кружке своего разбавленного пива.

— Уже иду. Как раз откупорил бочку сегодня утром, — кивнул кабатчик. — Только что ты подразумеваешь под чудом, говоря об этом молодце? Пожалуй, чудо заключается в том, что парень к своим годам вымахал в такого великана, ну, и еще то, что он терпит общество такого, как ты. Я прав?

— Шадизар я покинул без сожаления, — отмахнулся шемит. — Мы с благородной Хаштрис чуть не лишились там жизни.

Хилидес с глухим стуком поставил на стол две глиняные кружки с шапкой пены.

«У этого человека плечи лесоруба, а брюхо, как у короля» — подумал Конан.

— Ох! Ну, рассказывай же, Шубал! — не унимался трактирщик. — Как все происходило? Скандал в доме разврата? Гнев обманутого мужа? Ха-ха! Так что же?

— Этот ревущий толстяк с мозгами мула — хозяин заведения, зовут его Хилидес — объяснил юноше Шубал. — Хилидес, это Конан из Киммерии, новый телохранитель госпожи Хаштрис.

— Киммерия… — толстый кабатчик оглядел могучего товарища шемита с ног до головы. — Конан… Ну, что же, Конан, добро пожаловать в Хауран! Сочувствую тебе, относительно твоего вкуса в выборе друзей. У тебя хорошая кольчуга! Так ты не из Шадизара?

Конан покачал головой.

— А кольчуга действительно неплохая, — сказал он, залпом осушая пиво. — Ну и маленькие же у тебя кружки, Хилидес, — поморщился варвар.

— Ты просто пьешь слишком быстро, — рассмеялся толстяк. — Смотри, язык так не обожги! Подожди немного и тебе мало не покажется! Ты еще подскочишь на милю, когда будешь блевать! Не слушай бредни Шубала насчет того, что Веренус разбавляет пиво водой. Его пивоварня «Звонкая Монета» подобными вещами не занимается!

Конан промолчал, не зная, что ответить напористому хозяину.

— Нет — нет, Хилидес! — воскликнул шемит. — Клянусь, не он так ты это делаешь!

— А! Ха-ха! — трактирщик схватился за живот, который, как заметил Конан, был твердый, как обломок скалы. — Я пользуюсь водой исключительно для поливки моего сада! Мне кажется, что Веренус варит пиво с травой «алфалфа». Может, не совсем обычный вкус, зато пиво превосходное!

— Наверное, так обходится дешевле, — усмехнулся Шубал. — А вот дочка Веренуса становится красоткой! Ладно. Конан, хватит пить! Благородная госпожа Хаштрис щепетильна в этом вопросе…

— Но я едва промочил горло, — ответил варвар. — Налей-ка, Хилидес еще, только в кружку больших размеров, если такая у тебя имеется. И запиши на счет Шубала, раз он считает, что наша госпожа жалеет денег на подобные удовольствия.

— Я с радостью сделаю это для друга Шубала, который настоящий подарок богов для своих родителей, — пророкотал толстяк. — Да ты и сам неплохо выглядишь. Например, за твои доспехи можно на полгода арендовать всю пивоварню Веренуса. Однако, ради нашего знакомства, я налью вам еще порцию.

— Что, задаром?

— Да. Ты осушил кружку так быстро, что даже, как следует, не распробовал вкус пива, и я не вынесу такой потери!

Конан прыснул, а Шубал подавился от смеха.

— Но только тогда, — возвестил Хилидес, — когда услышу историю о приключениях в Шадизаре!

— Ух! Разве можно удержаться в таком случае, — сказал Шубал.

Он оглядел зал таверны и приветливо кивнул одному из сидящих клиентов, а после помахал рукой входящему в таверну солдату. В этот час, кроме варвара и шемита, только трое посетителей зашли отведать напитки Хилидеса.

— Эй, Хилидес! — позвал хозяина один из них. — А принеси-ка мне шемитскую колбаску!

— Неужели в этот маленький трактир привозят колбаски прямо из Шема? — удивился Конан.

— Они не настоящие, — улыбнулся Шубал. — Просто плут Хилидес добавляет немного пряностей и меда в приготовленные его женой колбаски и называет их «шемитские». Впрочем, надо признать, они не так уж и плохи. Разница видна только мне, но я помалкиваю. А вообще от них волосы на груди встают дыбом.

Конан отмолчался. В вышеуказанном месте волос у него еще не имелось. Юноша переживал по этому поводу и не любил разговоры на подобную тему.

Киммериец какое-то время задумчиво сидел, привалившись к стене и вытянув далеко ноги. Вдруг он наклонился вперед и стукнул кулаком по столешнице.

— Шубал! Что ты знаешь об этом Сергианусе?

— Почти ничего, то есть ровно столько, что и другие. Встречаемся мы не часто. Сегодня я видел его второй раз в жизни, но еще в первый раз обратил внимание на его медальон.

— Тебя что-то насторожило?

— Мне он показался знаком. А может, когда-то я видел точно такой же.

— И где ты его видел? — напрягся варвар

— Ну, точно не помню. Да только не в Немедии. Там мне бывать не доводилось. В общем, с уверенностью сказать не могу. Возможно, просто похожая вещь.

— Ты не думаешь, что Сергианус может быть вором? Или скупает краденые вещи?

— По правде говоря, мне это и в голову не приходило, — почесал затылок шемит. — Что же касается краденых вещей, то большинство из нас этим не брезгует. Знаю одно, что видел подобную штуковину, но где?

— А ты случайно не заметил нечто… необычное в Сергианусе? — продолжал выпытывать у Шубала Конан.

— Есть такое. У него какой-то странный голос. И вид такой, как у самоубийцы. Будто жить ему осталось недолго.

— С чего ты взял?

— Эх, Конан, — вздохнул Шубал. — Он ухаживает за королевой и, судя по всему, не без успеха. Скорее всего, они влюблены друг в друга. Видел бы ты, какими взглядами они обмениваются!

— Вот большая кружка знаменитого пива Веренуса! — объявил Хилидес, возникший у их столика. — И кусок огненной колбасы из Шема! Все за счет заведения! — он поставил тарелку возле локтя Конана.

— Спасибо, Хилидес, — поблагодарил юноша. — Шубал…, — киммериец покосился на хозяина таверны, — почему ухаживание за королевой приравнивается к самоубийству?

— Самоубийству? — Хилидес, собравшийся было уходить, насторожился.

— Конан, — сказал Шубал, — у королев Несчастного Хаурана проблема не только в древнем проклятии. Они быстро вдовеют. Вот Йаламис вышла замуж в четырнадцать лет, а в пятнадцать — родила сестер-близнецов…

— … а одна из дочерей была колдуньей, — договорил Хилидес, медля с уходом.

— … и овдовела, когда ей едва исполнилось семнадцать лет. Лихорадка забрала ее мужа. Да и она сама чуть было не отправилась следом. Королева месяцами лежала прикованная к постели.

— Месяцами, — поддакнул Хилидес, с невозмутимым видом присоединяясь к разговору. — Она была так слаба и истощена, что многие потеряли надежду на ее выздоровление. Уже пошел четвертый год со времени ее болезни, а силы так до конца не восстановились. Господин Архаурус считает, что источник слабости находится, как в теле королевы, так и у нее в… голове, — толстяк запнулся, потом огляделся по сторонам и понизил голос, словно только что сказал нечто крамольное. — Что? Этот княжеский сынок из Немедии совсем не задумывается о подобных вещах?

— Мы это сейчас как раз обсуждаем, — с набитым колбасой ртом, ответил Шубал. — Мы с Конаном недавно вышли из королевского зала приемов, и мой товарищ спросил…

— Прямо из зала приемов! И вы теперь здесь? Видно старому Хилидесу сегодня благоволят звезды!

— Перестань дурачиться, старый мул, — осадил трактирщика шемит. — Итак, Конан поинтересовался, заметил ли я что-то необычное в благородном Сергианусе. Я сказал ему, что этот человек, должно быть, служит примером самоубийцам. Или вроде того.

— Ха! — Хилидес осклабился и покачал головой. — Из-за того, что он вьется вокруг королевы? А вдруг у них просто дружеские отношения? Про это разное болтают. Я слышал также, что королева давно не выглядела такой счастливой. По крайней мере, ходят такие слухи. Я вот сам не трачу время на праздные прогулки после высочайшей аудиенции и не глазею на повелительницу и ее немедийского гостя.

Хозяин оглядел зал своей таверны.

— Эй, Меркес! Слышал? Наш Шубал только что вернулся от нее!

— От кого? От Иштар? — откликнулся голос с противоположного конца трактира. — Не будь дураком! Богини не разговаривают со всякими шемитами!

— Я имел в виду королеву…

Шубал повернулся и крикнул Меркесу:

— И не с такими, как ты, шелудивыми псами! Хотя, для твоего просвещения, я добавлю, что Иштар имеет весьма далекое отношение к Хаурану. Это шемитская богиня!

— Да я же имею в виду нашу королеву, — повторил Хилидес, пытаясь снова взять нить разговора в свои руки.

— Вздор и глупости! — пробасил Меркес из гущи своей черной бороды. — Она родилась здесь, В Хауране! Точно там, где стоит святилище в ее честь, налево от дворца.

— Ты просто недоумок! — выкрикнул солдат, с которым ранее поздоровался Шубал. — культ Иштар берет начало в моей родной Заморе!

— Ну, уж нет! — возразил какой-то лохматый человек. — Она из Немедии!

Шубал со смехом потряс головой.

— Воистину, этот трактир зиждется на глупости клиентов! Все знают, что Бел рожден в Шумире и…

— А когда родился этот Бел? — спросил Хилидес.

— … точно четыре тысячи девять лет тому назад, за день до начала мира.

— Значит, Бел родился в Шеме, прежде чем тот сам появился? — бросил с насмешкой толстяк.

— Иштар также происходит из Шема, — продолжал гнуть свое Шубал, даже не взглянув в сторону хозяина. — Она появилась в городе Асгалуне из камня, расколотого зеленой молнией. Жрецы сходятся во мнении, что данное событие произошло через двести лет после рождения Бела. И случилось это так, потому что в Шеме долго не признавали богов женского пола. Но потом люди стали спрашивать, как же может существовать только бог–мужчина, один без женщины? Вот так-то!

— Ты знаешь, что Бел считается туранским божеством, покровителем воров? — попытался вклиниться в спор Конан.

— Вот, что плохо в Стигии! — Меркес ударил кулаком по столу, отметая вопрос о происхождении Иштар — Ее жители поклоняются единственному кумиру — отцу Сету, богу зла!

— Ой, да ладно! — Хилидес показал зубы. Он говорил быстро и даже поднял руку, чтобы оказаться в центре внимания. — У вас там есть незабываемая Деркето! Это исключительно чувственная женская натура и, к тому же, стигийка до мозга костей! Если хотите найти народ с одним мужским божеством, то идите к пустынному племени Хабиру.

— В Немедии мы зовем ее: Деркето — стигийская змея! Покровительница шлюх! — вставил длинноволосый посетитель.

Конан сидел в молчании, стараясь не поглощать слишком жадно свежее пиво, пока другие вели пустые разговоры. Боги! Кому какое дело? Там, откуда он пришел, боги были весьма многочисленны, а самым главным из них считался Кром. Однако его никогда не называли отцом. Он лишь однажды при рождении давал ребенку волю и больше им не занимался. Да и какое, уважающее себя божество будет морочить себе голову человеческими делами? Люди сами должны заботиться друг о друге и выбирать богов, на которых потом можно свалить все свои беды. Тем временем, киммерийца по-прежнему больше всего волновал вопрос насчет Сергиануса. Он не мог забыть то ведение, что предстало перед ним в королевской палате.

— … Бога-паука из Йезуда! — меж тем, выкрикивал Меркес.

— Шубал, — потихоньку толкнул варвар приятеля, — как зовут того человека из Немедии?

— Сергианус.

— Кром! Нет же. Тот, который утверждал, что Иштар — немедийка.

— … Ха! — Хилидес вновь пытался доказывать свою правоту. — Можно сказать, что эти двое не дружат между собой.

— … Пусть меня назовут глупцом, но я считаю, что каждый мнит себя великим! — горячился Меркес.

— Ага!… — сказал Шубал. — А, этот… Его зовут Небионо.

— Давно он уехал из Немедии? — не унимался Конан.

— Не знаю…

— …Слушайте, мы не учитываем этих двоих, не так ли?

— Эй, Неб! — позвал Шубал. — Как долго тебя не было в Немедии?

— Митра! Слишком долго! А тебе какое дело?

Конан вывернул шею, чтобы рассмотреть русоволосого человека в дальнем конце зала. На Небионо была одета такая туника, что, вероятно, она успела износиться еще до того, когда ее владелец стригся в последний раз. Плащ его был или очень грязен, или неумело окрашен под цвет дорожной пыли.

— Скажи, что ты думаешь о своем земляке из дворца, — обратился к немедийцу варвар. — О сыне князя из Торы.

— Откуда ты, великан? — грубо спросил Небионо.

— Из Киммерии. А зовусь Конан.

— Что ж, не в моих привычках спорить с человеком, который носит меч и кольчугу, — сказал Небионо, имевший сам пять с половиной футов роста. — Я с ним лично не знаком, если ты подразумеваешь Сергиануса. Но Тора это не княжество.

— Так ведь, Сергианус называет себя сыном князя Торы из Немедии, — юноша еще больше развернулся к собеседнику.

— И что с того? — пожал плечами Небионо. — Он, должно быть, хочет казаться более знатным. Но Тора это баронство. Властителю его, барону Амальрику лет пятьдесят. И сын, которому достанется наследство, тоже носит имя Амальрик.

— А у него нет других сыновей?

— Очевидно, есть! — хмыкнул немедиец. — Кто же знает обо всех отпрысках, родившихся в законном браке, да и не только… Послушай, Хилидес, — крикнул он трактирщику, — если ты не собираешься провести остаток дней возле их стола, то я хотел бы еще вина и ломоть ржаного хлеба.

Толстый хозяин отошел от столика Конана и Шубала. Солдат, допивший свое пиво около дверей, кинул на столик монету и вышел на улицу. Глядя ему вслед, шемит спросил:

— Почему в первый же день пребывания в столице Хаурана ты интересуешься этим немедийцем?

— А разве тебе самому не интересно? — Конан серьезно посмотрел на товарища. — Возможно, он станет твоим королем.

— Нет. Не более чем супругом королевы. Но я понял тебя, — кивнул шемит.

— Сын не самого значительного барона присвоил себе княжеский титул и носит медальон, который ты видел где-то в другом месте, но не в Немедии. Вдруг он окажется каким-нибудь зингарским авантюристом. Или хуже того, переодетым стигийским колдуном — старым как горы.

— Ты считаешь, что тут замешана магия? — Шубал подернул плечами. — Может быть, я ошибся насчет этой побрякушки. Ты допил пиво? Нам пора возвращаться. Мы должны быть во дворце и ждать, когда благородная Хаштрис захочет отбыть домой.

— Мне необходима еще одна кружка, чтобы охладить губы после этой проклятой колбасы! Мой язык онемел, а горло пылает так, словно я глотатель огня из Аренджуна!

Шубал рассмеялся.

— Ладно. Я могу доесть ее за тебя, — предложил он и выгреб из тарелки остатки порции Конана. — Да, друг мой! Не у всех нас одинаково крепкие желудки.

— Крепкие?! — изумился юноша. — Да твой, наверное, выкован из меди!

— Пора уходить, Конан. Никто нам не помешает попытаться выпросить немного вина во дворце.

— Хмм…

Они поднялись и двинулись на выход, несмотря на протесты Хилидеса, который так и не услышал историю про «приключения в Шадизаре». Пришлось Шубалу пообещать толстяку, что он все ему поведает не позднее завтрашнего дня.

В конце концов, оба охранника Хаштрис покинули таверну.

* * *

Через четыре квартала друзья сократили путь и прошли через базар. Рынок был забит лавками, всевозможными ящиками и корзинами. Торговцы, надрываясь, расхваливали свой товар. Конан втягивал ноздрями воздух, наполненный ароматами разных плодов, свежих овощей и пряностей.

Вдруг Шубал надавил на плечо киммерийца, внезапно изменяя выбранный маршрут. Шемит свернул к прилавку с фруктами под ярко-красным навесом. В его тени сидела старая, полная женщина с круглым, как луна, лицом и щербатым ртом. Рядом со старухой стояла молодая, привлекательная девушка с необычно пышной грудью, буквально распиравшей голубую тунику и фартук.

— Сфалана! — радостно приветствовал ее Шубал. — Ты скучала по мне?

Молодая женщина одарила его холодным взглядом из-под густых, изогнутых бровей.

— О! А разве ты куда-то уезжал?

— Вот противная девчонка! Ты же сама это знаешь, как и то, что по мне скучала.

— Фи! Больше мне заняться нечем, — ответила Сфалана, посматривая украдкой на Конана.

Старуха зашлась поразительно высоким смехом, очень напоминающим всхлипы шакала из туранской пустыни.

— Я увере, что ты дни считала, — убежденно сказал Шубал, сохраняя невозмутимое выражение лица. — А где же теплые объятия при встрече?

— Я занята, Шубал.

— Ему бы только потискать твои дыньки! — застрекотала старая женщина и вновь визгливо хихикнула. — Почему бы тебе, Шубал, вместо этого не купить настоящие дыни? Они приехали прямо из Корвеки.

— Не сомневаюсь, — глумился над ней шемит. — Я представляю, как ты везешь дыни из… — он вдруг запнулся, — из Корвеки!

Тем временем, обе женщины, старая и молодая, разглядывали высокого юношу, который не принимал в шутливом разговоре.

— Из Корвеки… — деревянным голосом повторил Шубал.

— Я клянусь — захихикала старуха.

— Поверь ей раз, а после поверишь, что Дэркэто — девственница, — вставила Сфалана. — Кстати, а где ты был?

Шубал, потянувшись через гору фруктов, взял девушку за руку.

— В Шадизаре. Сопровождал благородную Хаштрис, — объяснил он. — Для нее это была просто приятная прогулка за покупками для королевы, а для меня все чуть было не закончилось смертью.

— Ой, Шубал!

«Ага!» — подумал Конан. Теперь до него дошло, почему Сфалана так сухо встретила его товарища. Несомненно, она любила его, а шемит уехал не попрощавшись. Глаза и напряженная ладонь девушки лучше, чем любые слова, выражали ее беспокойство.

— Четверо разбойников убили одного носильщика, а второй сбежал. И ты знаешь, Сфалана, двое охранников затеяли этот заговор! Один сказался больным, а его подельник покинул нас в момент нападения. Ох! Я совсем запамятовал! Сфалана, познакомься — это Конан. Мы с госпожой обязаны ему жизнью, он спас нас от неминуемой гибели.

Девушка обратила на варвара темные глаза.

— Видно Иштар мне улыбнулась, Конан. И ты — ее улыбка, — молвила она и тут же снова повернулась обратно к своему Шубалу. — Ты не ранен?

— Клянусь тебе, меня даже не зацепило. Рассказать тебе подробности вечером?

Сфалана кивнула.

— Ты придешь на ужин? — спросила она Конана, глядя на него так, будто хотела послушать и его рассказ, но это просто был знак вежливости.

— Гм… — кашлянул Шубал. — Надо сначала показать Конану некоторые вещи. Он тоже служит благородной Хаштрис, а до сих пор даже не видел своей кровати. Сейчас мы идем к госпоже. Она ждет нас во дворце.

— Во дворце!! — воскликнула старуха и поперхнулась смехом.

— В Корвеки… — вдруг брякнул Конан и моргнул. Роль зеваки порядком утомила его.

Женщина снова рассмеялась, а потом спросила:

— А что ты знаешь о Корвеки, большой парень? Разве ты из Кофа?

— Нет. Я из Киммерии, что к северу от…

— Ха! Киммерия! — перебила юношу старуха. — Я слышала про нее. Там всегда холодно! Но мне раньше не доводилось никого встречать из тех краев. Меня зовут Мишеллиса, Конан — киммериец. Приходи сегодня вечером с Шубалом, я устрою вам веселье! — она подмигнула и захихикала, как голодный шакал.

Варвар предпочел не поддерживать эту тему и сделал вид, что не расслышал последние слова.

— … к северу от Кофа, — как ни в чем не бывало, продолжил он. — Правда, я ничего не знаю о Корвеки. И упомянул это место только потому, что ты говорила, будто дыни оттуда.

— Ты это слышал, Шубал? Твой большой друг мне не верит!

— Не верь ей, Конан, а то потом она убедит тебя, что песок можно пить, — сказал шемит и шепнул Сфалане: — Позднее…, — потом зыркнул на разошедшуюся Мишеллису: — Шла бы ты в кровать, бабушка.

* * *

Визгливый смех старухи преследовал двоих молодых охранников еще добрых полбазара. Посмотрев на небо, Шубал произнес:

— Лучше поторопиться.

— Что такое Корвеки? — поинтересовался Конан.

— Баронство в Кофе, сразу за нашей западной границей. Когда-то было частью Хаурана, который, в свою очередь, являлся частью Кофа. Со времен Империи…

— Постой. Ты казался задумчивым, когда услышал это название.

— Я извиняюсь, — промурлыкал шемит и посторонился, пропуская молодую женщину. — Точно! — воскликнул он. — Думая о предстоящей ночи с Сфаланой, я почти об этом забыл. Именно в Корвеки видел я тот медальон! Следовательно, у Сергиануса точно такой же. А тот первый, висел на шее кофийского барона! Несколько лет назад я проезжал через его владения, направляясь в Хауран.

— Смотри, куда прешь, невежа! — огрызнулся на Конана мужчина с большим животом, одетый в щегольский ярко-зеленый наряд.

Киммериец так посмотрел на него, что толстяк, тряся подбородками, поспешил сам уступить дорогу, что-то бормоча под нос. А варвар продолжил пытать шемита:

— Ну же, Шубал. Как он выглядел, тот барон из Корвеки?

Шубал хохотнул, словно пролаял.

— Наверное, не так красиво как наш Сергианус! Это произошло пять лет тому назад. Старик Сабанатус… нет, кажется, Себанинус… скорее всего уже мертв. Он и тогда был очень старым человеком. Очень, Конан. А Сергианус так молод, что, пожалуй, даже не сгодился бы ему в сыновья.

Весь остаток пути до королевского дворца Конан обдумывал сказанное Шубалом. Кроме того, ему не давало покоя видение, что имело место быть в тронном зале.

Глава 6. Колдовство

Конан был представлен четырем домочадцам благородной Хаштрис, а потом Шубал отвел его в их общее жилище. Помещение оказалось больше чем те, в которых киммериец ранее проводил время сна. Полная, растрепанная, светловолосая девушка до бесконечности заверяла варвара, что сено в матрасе чистое и свежее, хотя ему, по большому счету, было все равно.

Юноша стянул с себя кольчугу и стеганую рубаху. Эврига, мыть пышнотелой девушки, габаритами превосходила дочь. Она стала снимать с Конана портняжную мерку, поскольку Хаштрис распорядилась пошить две туники для нового телохранителя. Толстуха без умолка трещала, кружа вокруг киммерийца и восторгаясь его внушительными размерами. Но когда ее дочь высказала предположение, что у такого парня должно быть всего много во всех местах, Эврига сердито приказала девушке выйти вон из комнаты. Дочка надулась, однако ушла, а ее мать обратилась к Конану:

— Даже не вздумай касаться своими лапами мою девочку! Слышишь?

Молодой варвар даже в мыслях не допускал подобное. А вот теперь призадумался. Что могло бы случиться, если б они с девушкой вдруг очутились на безлюдном острове и пробыли бы там эдак с полгода? Но вслух он сказал без намека на шутливый тон, не обращая внимания на Шубала, который строил рожи за спиной портнихи:

— Я слышу и буду послушен.

— Что-то не верится, — засопела Эврига.

— Ты хочешь, чтобы я еще поклялся? Я сделаю это с удовольствием.

Женщина кашлянула и продолжила замеры юноши, который возвышался над ней, как утес.

— Я клянусь Кромом, мрачным повелителем киммерийских гор! — торжественно произнес Конан. — А также Бадбом и Ллиром. И призываю в свидетели: Мананнана, Морриган и Ядовитого Немейна, что даже пальцем не дотронусь до твой дочери!

— Не знаю никого из них и не слышала никогда, — буркнула Эврига. — Лучше поклянись Иштар!

— Я клянусь Иштар, которая, как известно, родом из Немедии! А еще Сетом и Деркето…

— Не смей упоминать имени этой стигийской богини разврата, варвар!

— Ладно, — с готовностью согласился Конан, — тогда Йогом — Повелителем Демонов!

— Хорошо, достаточно, — поспешно кивнула женщина. — Я удовлетворена.

Закончив свое дело, она оставила приятелей одних.

Конан и Шубал тут же взорвались безудержным смехом. Шемит успокоился лишь на миг, чтобы констатировать, что у портнихи на него виды, и снова захохотал. Юноша не поддержал друга, так как эта Эврига могла бы быть его бабкой.

— Представляешь, Шубал, — сказал киммериец, когда веселье закончилось, — две туники! За все свою жизнь я не имел и трех!

— Тоже мне долго! — оскалил зубы шемит. — А сколько тебе, собственно лет, Конан?

— Восемнадцать.

— Понятно. С одной стороны ты выглядишь старше, а присмотришься — вроде даже и младше. Мне самому двадцать лет, друг мой, страж благородной госпожи Хаштрис.

Конан, которому в действительности было только семнадцать, кивнул головой, и они вместе отправились на ужин.

На кухне Спартус, управляющий Хаштрис, вручил варвару серебряную монету.

— За шесть таких можно купить меч вроде того, что ты носишь. А за восемь — хорошую кобылу, — пояснил он. — Но это не в счет твоего жалования. Просто нельзя ходить по столице, не имея гроша за душой.

— Сколько стоит кружка пива у Хилидеса? — Спросил Конан Шубала.

— Два медяка. Эту серебряную монету можно обменять на двадцать медяков.

— Значит, я достаточно богат, чтобы напиться, — ухмыльнулся киммериец и спрятал подальше монету с изображением королевы.

Шубал тоже посмеялся, после чего объявил, что у него имеются неотложные дела и ушел. Конан, догадываясь о «делах» шемита, почувствовал зависть к товарищу. Потом он вспомнил о своих обязанностях охранника, в которые входило обеспечивать безопасность госпожи, независимо от места, где находилась Хаштрис. Он закончил ужин и вышел на свежий воздух, чтобы проверить сад за домом. Пытаясь хоть как-то убить время, юноша затеял разговор с садовником, но тот не поддержал болтовню киммерийца. Старик оказался нелюдимым грубияном.

Конан находился в незнакомом городе среди чужих людей. Единственный друг покинул его, отправившись развлекаться в женском обществе. Варвару стало одиноко и неуютно. Задумчивый, он вернулся в отведенную им комнату.

Конечно же, Шубала там не было. Юноша маялся, не находя себе места. Он, то лежал, то сидел, то мерял шагами помещение. В его голове бродили мысли, касательно последних событий. Конан никак не мог понять, что привиделось ему в тот момент, когда его душа воссоединилась с телом. Это сильно беспокоило молодого киммерийца. Одновременно он не мог забыть, что нынешней ночью Шубал будет забавляться с аппетитными „дынями” Сфаланы. От этого становилось грустно вдвойне.

Где-то в недрах огромной, окутанной полумраком вилле находилась Хаштрис. Здесь, в своем доме она была госпожой, благородной дамой и родственницей королевы. И она уже не напоминала ту перепуганную женщину в обвалившейся палатке.

В конце концов, подобные размышления так измучили Конана, что он почувствовал острую необходимость побыстрее покинуть этот мирок, ставший слишком тесным даже для одного человека.

Варвар решил вновь выйти во двор и освободиться от давящего гнета четырех стен. Бесшумно, как пантера, киммериец шел по покрытым коврами коридорам, вдоль холодных мраморных стен. В доме господствовали сумерки и тишина. Через заднюю дверь он выбрался наружу.

На ветру шумели кроны деревьев, и шелестела трава. Ноздри киммерийца заполнились запахом свежей зелени и ночной прохлады. Проходя через тени, отбрасываемые луной, Конан запоминал расположение деревьев, кустарников и построек. В эти минуты он не стал бы возражать, если одному или двум грабителям вздумалось бы перелезть через стену. К сожалению, никто так и не появился, только ветки тихо перешептывались между собой.

Конан обошел здание поднялся на открытую веранду. Варвар посидел немного между колоннами цвета лазури с квадратными основаниями, рассматривая изображенных на них разных диковинных птиц.

Однако и это занятие ему вскоре наскучило, и он вернулся к парадным дверям, которые были заперты. «Хорошо» — подумал киммериец, одобрив такую предусмотрительность, и пошел к черному входу.

И эти двери были плотно закрыты. Тоже неплохо, но…

«Ну что ж» — рассудил Конан: «По крайней мере, никто не знает, что я вышел наружу. Луна стоит высоко. Уже середина ночи. Все-таки этот Спартус — весьма добросовестный слуга!».

В итоге варвар провел остаток ночи в саду. Проснувшись на восходе, он сел на ступеньках веранды. В животе начало урчать, пока Конан дожидался, когда встанет челядь благородной Хаштрис. Наконец, двери отперли. Конан стал объяснять, почему он ночевал на улице, чем развеселил Эвригу. Позже, когда юноша в одиночестве ел завтрак, повар начал ворчать, что туника киммерийца воняет.

— Подумаешь, — пробурчал Конан, не поднимая головы из-за деревянной миски, — не нравится — не нюхай. Лучше дай мне еще этого месива, в противном случае я расскажу госпоже, что ты с самого утра налился вином.

Добавку он получил без возражений. К тому же, его оставили в покое.

Шубал заглянул на кухню, когда Конан почти разделался со второй порцией. Они улыбнулись друг другу и шемит многозначительно подмигнул. Но никто из них и словом не обмолвился. «Наверное, было бы лучше завербоваться в какую-нибудь армию» — подумал про себя киммериец, оставляя Шубала с миской каши.

* * *

Конан сидел без дела все утро, что вовсе его не вдохновляло. Лишь после полудня, им с Шубалом выпала честь провожать хозяйку во дворец.

Хаштрис скрылась в тронном зале, а через некоторое время из-за расписных колонн возник Архаурус и сразу же подошел к Конану.

— Ты вчера очень внимательно наблюдал за господином Сергианусом, — заговорил вполголоса советник. — Когда наша королева освобождала тебя из-под власти черной магии, ты все время смотрел на него. В чем причина?

— Я … а могу ли я ответить на вопрос вопросом, Архаурус? Откуда прибыл этот человек?

— Видно тебе кажется, что ты знал его раньше. Не так ли?

Глаза советника были темнее беззвездной ночи, а взгляд острый, как осколок обсидиана. Облачение вельможи состояло из длинной, белой туники и темно-коричневых штанов. На груди висела неизменная королевская печать. Не дождавшись от Конана ответа, он продолжил сам:

— Я отвечу тебе, поскольку ты телохранитель кузины нашей королевы и герой, который доставил ее домой в целости и сохранности из недостойного Шадизара. Так вот. Сначала его заметили у западных ворот. Вид его был ужасен. Человек в богатой, но рваной и грязной одежде шел пешком. К тому же, весь окровавленный. Он назвал себя, и ему поверили по причине дворянских манер и медальона. Стражники отвели его к Акраллидусу, у которого мы тогда проводили совещание. И вскоре он предстал перед нами чисто вымытый и в новой одежде. Человек вкратце поведал, что подвергся нападению разбойников на подходе к столице. Они убили двоих членов его свиты и сбежали, услышав лай собак. Однако забрали коня у сына князя, его вещи и вьючных лошадей. Решив, что за ними будет погоня, бандиты поспешили ретироваться в сторону гор.

— Он был ранен?

— Нет, я бы так не сказал, — покачал головой Архаурус. — Кроме незначительного пореза на праве руке других ран у него не наблюдалось.

— Следовательно, он сражался, а кровь на его одежде могла принадлежать убитым врагам.

— Я вижу, что ты знаешь толк в драках и умеешь строить предположения. Это хорошо, мой мальчик, — советник посмотрел на юношу с одобрением. — Мы вежливо попросили его набраться терпения и послали людей, чтобы те осмотрели место происшествия. Сергианус отнесся с пониманием к нашим действиям, которые имели под собой цель проверки на достоверность событий. По своей сути, он обходительный и симпатичный человек. По возвращению наши люди подтвердили, что нашли трупы, кровь и следы от копыт множества лошадей. Все они вели на запад, в Коф.

— В Коф? — переспросил киммериец.

— Да. Это были следы удирающих разбойников.

«Ну, по крайней мере, удирающих коней» — подумал Конан и молча кивнул.

— Один окровавленный меч валялся на земле, — меж тем, продолжал Архаурус. — Все остальное оружие налетчики забрали с собой.

— Не убив при этом Сергиануса…

Архаурус поджал губы и окинул Конана остерегающим взглядом.

— Князь Сергианус, — сказал он, выделяя первое слово, — объяснил, что когда его люди пали, он, сброшенный с лошади, прикинулся мертвым. Поскольку пешему не удалось бы победить трех конные. Бандиты подходили к нему, чтобы проверить, жив ли он, когда услышали собачий лай. Один из нападающих громко объявил, что, несомненно, этот лай означает то, что приближаются какие-то люди. Разбойники не захотели рисковать и, собрав добычу, ускакали галопом.

— Может быть, князь Сергианус говорил, что ранил одного из них?

— Он утверждал, что даже двоих. Когда разбойники скрылись из виду, наш гость поднялся и пешком добрался до города. Мы отвели его к королеве. В нашем присутствии он повторил эту историю. Все подробности совпадали. В сложившейся непростой ситуации королева Йаламис предложила ему, как иноземцу и потомку знатного рода, к тому же ограбленному на ее земле, пристанище во дворце. Произошло это два месяца тому назад. Сергианус успел обжиться в Хауране.

— И он ухаживает за вашей повелительницей.

— Да, князь оказывает ей знаки внимания. Все это видят. Королева долгое время была одинокой и несчастной женщиной, Конан, а ей всего лишь чуть больше двадцати лет. Однако же она семь лет несет бремя короны и успела родить сестер-близнецов. Ты ведь слышал об этом?

— Приходилось…

— А о проклятии, давлеющим над королевской семьей?

— Да, про это я тоже знаю.

— И про то, что в нынешним столетии бедной Йаламис выпала участь произвести на свет ведьму, а потом принять трудное решение, касательно демонического ребенка?

— Да. А также то, что овдовела она через пару лет после родов.

— Раз так, значит, ты должен понимать, что все последнее время я был советником при несчастной королеве и даже в какой-то степени — отцом. От всех бед, свалившихся на ее голову, Йаламис выглядит старше своего возраста. А до встречи с немидийским князем она выглядела еще хуже. Ее многие годы мучили кошмары, в которых слышался плач ребенка, умершего в пустыне. Это была Саломея — источник всех несчастий, но ее королева выносила в своем лоне. Вот так-то, Конан, — вздохнул вельможа.

Юноша скорбно склонил голову. Варвар представить себе не мог, что если бы он был отцом, то смог решиться бы на подобный поступок. При любых обстоятельствах Конан не обрек бы на смерть собственное дитя.

— Я понимаю и благодарю тебя, Архаурус, за посвященное мне время, — громко сказал киммериец. — Но… Следовательно, позднее, когда прибыл немедийский князь… — подбирал слова юноша, думая про себя: «Только княжества Торы нет, и не было никогда такого князя».

— Да, когда появился молодой князь, наша королева сбросила груз лет, как сильное дерево сбрасывает мертвые листья, и расцвела, словно весенний цветок. Я видел, Конан, как искра жизни зажглась в ее печальных глазах. Теперь моя королева светится радостью. И думаю, что господин Сергианус — самое значимое событие для Йаламис и Хаурана в целом за много лет. Наверное, такое же, как встреча кузины королевы с тобой, спасителем ее жизни. В общем, сейчас королева и князь Сергианус увлечены друг другом, хотя не являются любовниками.

— Пока что нет, — вставил Шубал, который незаметно для Архауруса приблизился к ним сзади.

Конан заметил подходящего шемита, но не видел причин прерывать королевского советника, а Архаурус, вздрогнув, неприязненно посмотрел на Шубала.

— Видимо тот факт, что какой-то безземельный немедиец, возможно, скоро станет владыкой Хаурана — не слишком беспокоит тебя, — скорее утверждая, чем задавая вопрос, сказал варвар.

— Конечно, нет — возразил советник.

— Если выбирать, то безземельный авантюрист выглядит предпочтительней нежели, скажем, повелитель страны, который давно положил глаз на маленького соседа, — убежденно сказал шемит.

— Очевидно, Шубал имеет в виду Коф, — предположил Архаурус. — Однако нельзя с уверенностью называть князя Сергиануса «авантюристом».

— Кем бы он не был — все одно лучше кофийца. Ведь ни для кого не секрет, что Коф с удовольствием бы отдал свои западные провинции в обмен на доминирование над Хаураном!

— Хммм, — тактично кашлянул советник. — Но Конан… ты так и не ответил на мой первый вопрос: Почему ты так навязчиво разглядывал господина Сергиануса? Ты видел его раньше?

— Нет, то, что я увидел, было … — начал киммериец, но вдруг в его голове созрел некий замысел. Мысль блеснула в мозгу подобно драгоценному камню. — Скажи, Архаурус, ты умеешь читать по турански?

На лице вельможи отразилось удивление и некоторая растерянность, однако он кивнул утвердительно.

— Да, — сказал Архаурус и перешел на туранский: — Да, я говорю, читаю и пишу на этом языке, Конан. Почему ты спрашиваешь?

— Потому, что это единственный язык, на котором я умею писать, правда, не очень хорошо. А ты, Шубал …знаешь грамоту?

— Ну… — Шубал не казался слишком уверенным, — шемицкую неплохо…

— Шемитское письмо я тоже способен прочесть, — не без гордости объявил советник.

— А я — нет, — развел руками Конан.

— Сказать по правде, — протянул Шубал, — я все же лучше пишу по кофийски.

Население Хаурана говорило на диалекте кофийского языка. Письменность еще больше напоминала первоисточник.

— Вот я хочу проверить одну догадку, — сказал варвар. — Шубал, опиши, как выглядел человек, о котором мы разговаривали вчера, у которого был медальон.

— Сергианус?

— Нет, тот второй и не произноси его имя, Шубал.

— Понятно. Но он, наверное, уже отошел в мир иной, Конан. Это было четыре года тому назад. Почти пять.

— И все же послушайся меня.

Шубал согласился, и все три пошли в канцелярию. Старый писарь не испытал восторга, когда расставался с двумя листами дорогой кхитайской бумаги в пользу не вызывающих особого доверия наемников. Однако, как-никак, они были людьми благородной Хаштрис, их просьбу поддержал советник трона и чиновник не посмел отказать.

Киммериец и шемит повернулись друг к другу спинами и принялись составлять описание, каждый свое. Заинтригованный Архаурус ждал. Он сгорал от нетерпения, которое вскоре грозило перерасти в гнев.

Конан и Шубал иногда прерывались, чтобы освежить свои воспоминания или подобрать подходящие слова. Время от времени, у каждого из них с губ срывалось проклятие на совершенно разных языках, отличных от того, на котором оба писали.

Варвар закончил чуть раньше своего товарища, после чего Архаурус вопросительно взглянул на него. Конан велел шемиту читать первым.

— «Он глубокий старик», — начал Шубал, стесняясь как мальчик, хотя читал свое собственное творение. — «Его голова почти лысая. Остатки выцветших волос бахромой свисаю с висков и затылка. Руки и лысина покрыты старческими пятнами. Глаза все время щурит. Скорее всего, видит он скверно. Его левое веко обвисло, равно как и губа. Вокруг глубокие морщины. Зубы пожелтели, двух справа не хватает…»

— Сверху или снизу? — прервал его Конан.

— Снизу. «Усы седые, более густые с левой стороны. Очень худой. Руки трясутся, на них видны набухшие жилы». Вот, собственно и все, — шемит поднял голову и расправил плечи.

— И ты описал … — Конан заметно побледнел.

— Себанинуса, барона Корвеки из Кофа.

— Слушай, Конан, какой прок в этих ученических упражнениях? — вконец потерял терпение советник.

— Эх, Архаурус! Это все колдовство. Некий человек, которого мы встретили вчера, утверждал, что Тора в Немедии совсем не княжество, а баронство. Или Сергианус хотел придать себе вес, или просто об этом не знал … А Шубал узнал его медальон. Он вспомнил, что видел данный предмет около пяти лет тому назад на груди барона кофийской провинции Корвеки.

— Какой смысл выяснять такие пустяки? — Архаурус простонал и воздел вверх руки.

— А такой, — сказал Конан, — что Сергианус выступил с протестом в тот момент, когда королева замахнулась, чтобы разбить зеркало. Поэтому, пока душа ко мне не возвратилась, я смотрел только на него. А потом он на какой-то миг вдруг изменился. Я увидел совершенно другого человека в той же одежде и с тем же медальоном. Мне не доводилось раньше бывать на востоке Кофа или в Хауране. И тем более, я никогда не встречал владыку Корвеки. Но, послушай, господин советник, кого я вчера увидел рядом с твоей королевой.

И юноша громко прочел то, что написал:

— Высокий, худой, очень старый мужчина с лысиной испещренной желтоватыми пятнами и венчиком жидких волос, похожих на потрепанную занавеску. Его белые усы, более густые слева, а левое веко и уголок губы опущены. Морщины избороздили лицо подобно глубоким ущельям, особенно вокруг губ. Во рту, как видно с первого взгляда, не хватает справа двух нижних зубов. Руки дрожат, а жилы на них похожи на толстых гусениц. Кожа блестящая, с пятнами, без волос. Еще я заметил маленькую коричневую бородавку на щеке под левой ноздрей.

— Точно такая была у барона Себанинуса! — воскликнул Шубал. — Написанное тобой — это его точный портрет! — шемит нервно почесал грудь. — Но как…

— Типичное колдовство, — ответил Конан.

— Решительно невозможно, — сказал королевский советник. — Просто случайное совпадение. Такое словесное описание подходит к большинству пожилых людей. Какое отношение оно имеет к настоящей ситуации? Кого это может коснуться?

— Вполне может касаться Хаурана, — допустил киммериец. — Предположим, что дела обстоят именно так. Что каким-то образом кофийский барон обрел внешность молодого человека и специально прислан сюда. Возможно, своим королем, который по твоим словам поглядывает с жадностью на Хауран. Следовательно, этот человек прибыл, чтобы соблазнить, а после и жениться на одинокой королеве.

— И присоединить Хауран к Кофу! — выпалил шемит.

— Колдовство, — повторил юноша. — А я, как жертва злых чар, смог прикоснуться к нему в тот момент, когда эти чары снимали с меня.

Трое мужчин долго переглядывались в молчании, пока этому их занятию не помешала Хаштрис, готовая к возвращению домой.

* * *

Когда сумерки окрасили дворец в оттенки багрового и фиолетового цвета, Сергианус сидел рядом с Йаламис в ее личных покоях. Он развивал тему, относительно предложения Акраллидус, касающегося женитьбы его сына. Молодой господин смотрел перед собой, а королева, словно зачарованная, смотрела ему в рот. Ее веки несколько оттеняли глубокие мечтательные глаза, но не скрывали блестевших в них искорок любви. Похожим взглядом некоторые рабыни смотрят на своих господ.

Ее колено передвинулось и прижалось к бедру Сергиануса, тогда он взглянул на нее. Заговорил дворянин раздраженно и даже с обвинением. Совсем не так, как подобает обращаться ккоролеве:

— Йаламис! Да слушаешь ли ты меня?

— Да, — тихо ответила она. — Если ты считаешь, что идея плохая, то я прямо скажу это Акраллидусу и делу конец.

— Ты говоришь так, но в то же время мысли твои, будто, направлены на другое.

— Это правда…

— Ты можешь уделять больше внимания делам, которые касаются твоего королевства?

— Только не тогда, когда я с тобой.

— Может быть, прекратишь смотреть на меня такими глазами, госпожа?

— Нет, Сергианус, — мягко сказала королева. — А зачем? Тебе что-то не нравится?

Он небрежно погладил женщину по бедру.

— Я должен идти.

— Но почему? — тихо спросила она и придвинулась ближе, при этом губы ее остались приоткрытыми.

Сергианус коснулся их своими губами. Лишь слегка коснулся и тут же отстранил ее от себя.

— Потому что так надо, — отрезал он и направился к дверям, оставляя королеву Хаурана в одиночестве.

Йаламис посмотрела ему вслед затуманенным взором и вздохнула.

Когда Сергианус вышел в коридор, его лицо расплылось в торжествующей улыбке. «Все! Королева — моя!» — думал он, ощущая полноту власти над влюбленной женщиной: «Скоро она будет меня умолять!».

Пребывая в прекрасном настроении и широко улыбаясь, Сергианус удалился в свою палату. Там его ждал Архаурус, советник правительницы Хаурана.

Глава 7. Росела и убийцы

Вечером следующего дня Хаштрис опять посетила дворец Йаламис, чтобы провести время с кузиной за настольными играми. Она намеревалась остаться там на всю ночь, а если и вернуться домой, то в сопровождении королевских стражников. Так или иначе, но Конан и Шубал оказались свободными от своих обязанностей. По такому случаю друзья решили отправиться в таверну Хилидеса.

Когда Конана допивал первую кружку пива, в дверях трактира появилась фигура девушки. На вид ей было лет пятнадцать. Локоны каштанового цвета обрамляли ее лицо в форме сердечка. Большие глаза напоминали полукруглую яшму.

Коротенькая желтая туника, едва прикрывающая стройное тело, была разорвана на плече, выставляя на обозрение гладкую блестящую кожу. Волоокая девушка тяжело дышала, как после бега. Ее взгляд проскользнул по посетителям заведения и задержался на молодом варваре. Она подскочила к киммерийцу и уселась к нему на колени. Все произошло так быстро, что Конан не успел даже запротестовать, а проворная девица обвила руками его могучую шею и зашептала:

— Пожалуйста, сделай вид, что я твоя женщина. Если же сюда зайдет мужчина в поисках меня, то посмотри на него грозно!

Конан не стал возражать и более чем охотно обнял незнакомку. Ладонь юноши совершила путешествие по ее спине и остановилась отдохнуть на плоском, мягком животе.

Почти в тот же миг в таверну заглянул мужчина, который также запыхался от бега. Он осмотрел внутреннюю обстановку кабачка и когда заметил варвара, тот окинул его мрачным взглядом.

Человек стиснул челюсти, оценив мощное плечо киммерийца, которое заслоняло собой девушку. Потом он посмотрел в ледяные глаза Конана, напоминающие лезвия кинжалов, готовых впиться в его плоть. Немного поразмыслив, мужчина скрипнул зубами и вышел на улицу.

Девушку звали Росела, и была она поистине прекрасна. Скоро Шубал почувствовал себя лишним, словно каким-нибудь третьим конем у дышла. Совершенно очевидно киммерийцу вполне хватало общества Роселы. Прошлой ночью Конан пребывал в одиночестве и сейчас не испытывал никакого сочувствия к товарищу. Он даже не взглянул вслед шемиту, покидавшего таверну.

Несколько мгновений спустя с улицы раздался крик. Одновременно с ним, послышался лязг стали скрестившихся клинков. Хрупкую Роселу будто ветром сдуло с колен Конана, когда тот с проклятием вскочил на ноги. Обнажив меч, варвар бросился к дверям. Прямо напротив входа в трактир, на плохо освещенной улице, лежал умирающий человек. Двое других, скрывающих лица под масками, атаковали четвертого, которым был, никто иной как, Шубал. Именно его крик слышал Конан, и он же снова выкрикнул имя друга. На возглас шемита один из нападавших оглянулся. И поэтому меч киммерийца попал ему не сбоку в шею, а точно пронзил горло. Из раны толчком выплеснулась кровь. Мужчина попятился. Он сделал пять-шесть шатких шагов назад, изумленно разглядывая окрасившиеся в красный цвет ладони, после чего без звука упал на землю. Тем временем, Конан и Шубал с двух сторон проткнули живот и шею последнего налетчика.

Три трупа лежали в кровавой луже. Конан увидел, что кровь также обильно струится из разрубленного левого предплечья шемита. Шубал оставил свой меч в животе бандита и теперь зажимал ладонью глубокую рану.

— Мне нечем было защититься, — сказал он, словно оправдываясь. — Пришлось выбирать: или подставить руку, или лишиться половины лица.

— Только не потеряй сознание, сядь. — Конан обернулся и увидел на пороге таверны перепуганную Роселу. Из-за ее спины выглядывали многочисленные лица посетителей. — Эй, девушка, принеси сюда скорее кувшин вина, — гаркнул киммериец. — А вы там! Дайте же ей пройти!

Он повернулся опять к Шубалу и убедился, что его товарищ присел возле первого убитого.

— Это несчастный старина Небионо, — вздохнул шемит. — Его прикончили перед тем, как ты выскочил из дверей.

«Тот самый немедиец» — отметил про себя Конан. Тут он заметил приближающийся огонек и услышал топот шагов. Из сумрака вынырнули четверо мужчин с обнаженными мечами.

— Что здесь происходит? — спросил тот, кто держал над собой масляный светильник. — Вы ведь оба чужеземцы, не так ли?

Конан, видя, что перед ним солдаты городской охраны, сердито фыркнул:

— И что с того? Ты не любишь чужеземцев? — варвар искоса зыркнул на молодого стражника.

«Надутый щенок!» — подумал он про себя: «Высокомерный петух, который получил толику власти!».

— Не люблю тогда, когда вижу три трупа! — сказал солдат с фонарем. — Считайте, что вы арестованы.

— А ты считай, что обрел проблемы на свою голову, если еще раз позволишь себе сказать нечто подобное, капрал, — вдруг подал голос шемит. — Меня зовут Шубал, а это Конан. Мы оба являемся телохранителями благородной Хаштрис, которая, как известно даже иноземцам, приходится кузиной королеве Йаламис! Лучше закрой рот и открой пошире глаза, тогда, может быть, увидишь, что у двух трупов лица в масках. Ну что? Все еще хочешь нас задержать?

Киммериец с трудом сдержал улыбку. Он и не подозревал, что его товарищ обладает даром красноречия. Четверо стражей молча переминались с ноги на ногу. Трое подчиненных вопросительно поглядывали на командира, который все же решился разлепить губы:

— Шубал, говоришь?

— Да. И Конан. А вот я пока не услышал твоего имени.

Капрал воспользовался случаем и опустился на одно колено около мертвого убийцы. Таким образом, имя, которое он пробубнил, прозвучало неотчетливо. Конан с Шубалом переглянулись, улыбнувшись многозначительно друг другу. У шемита кровотечение несколько ослабло, но он по-прежнему сжимал раненное плечо.

— И в правду, замаскированный, — изрек командир стражников. — И мертвый. Уфф. А это твой меч, Шубал?

— Второй тоже не дышит, — объявил солдат, осматривающий жертву Конана. — Я готов поклясться, что он истек кровью.

— Да, меч мой, — спокойно сказал шемит.

Командир выпрямился.

— Воры?

— Скорее убийцы, — сквозь зубы процедил Шубал. — Порешили вон того человека. А у бедняги даже оружия не было.

— Ты знаешь кого-нибудь из них?

— Это Небионо. Немедиец, который издавна проживал здесь и был кожевником. А тех двоих… Ой! Конан, что ты делаешь?!

— Да успокойся ты! — рявкнул варвар. — Я выливаю вино, на твою рану. Росела, далеко не отходи! Болит, Шубал? Ладно. Мы сейчас позаимствуем у этого убийцы часть его плаща и перевяжем тебе руку.

— Не надо, — сказала Росэля, — оторви пояс от моей туники. А эта епанча слишком грязная.

— Кром! Послушай, девушка! На тебе и так уже почти ничего нет! Не двигайся, Шубал. Пусть вино впитается. Вино хорошо помогает от ран.

— Какая расточительность … — засопел шемит.

Росела не ушла. Ее туника осталась нетронутой только для того, чтобы позднее ее мог снять киммериец. Руку Шубала, в конце концов, обвязали шарфом одного из стражников. Ни солдаты, ни посетители таверны, так и не опознали никого из замаскированных бандитов. Возможно, один из них, если бы раненный Шубал не оставил свой меч в его внутренностях, мог бы прожить чуть дольше и, глядишь, ответить на кое-какие вопросы. Но, видно, не судьба. Капрал, стараясь сгладить недоразумение, уплатил Хилидесу по счету шемита и киммерийца. После чего он вежливо попросил, чтобы оба приятеля пришли завтра к судье и дали показания по поводу вечернего происшествия. Пусть налетчики в масках были убиты при самозащите, но убийство есть убийство. В отличие от тех же Шадизара или Аренджуна, в столице Хаурана чтили закон и порядок. Суд в любом случае должен рассмотреть дело и отчитаться перед градоначальником Акраллидусом.

* * *

— Шубал, — обратился Конан к товарищу, когда стражники покинули улицу, забрав с собой трупы, — у тебя есть силы, чтобы идти?

— Куда?

— Ну, мы проводим тебя до дома Сфаланы, а потом … пойдем в свою сторону. Только подумай, как прелестная хозяйка дынь будет ухаживать за своим раненным героем! А я завтра скажу благородной Хаштрис и бесценному Спартусу, что ты пострадал в жестокой схватке с бандитами. Думаю, никто не будет иметь ничего против твоего отсутствия. Возможно, сама госпожа Хаштрис захочет лично увидеться с судьей.

— Хм! Но Сфалана в эту позднюю пору может уже быть в кровати …

— Будет тебе. Неужели ты подозреваешь, что она не захочет с радостью принять под своей крышей бедного, раненого воина? О ее ложе я не стану даже поминать…

— Хммм. А ты сам, чем займешься?

— Я покажу Роселе сад за дворцом Хаштрис.

— Но, Конан… — начала девушка.

— Тссс, Росела. Только скажи — нет, и я переверну целый город, чтобы вновь найти ту ласку, которая привела тебя в мои объятья, и отдать обратно тебе!

— Нет уж, я ухвачусь за твою руку, и ты ни за что не сумеешь меня от себя оторвать.

Шубал рассмеялся и подошел к киммерийцу.

— Значит, идем к Сфалане!

— Точно — к Сфалане, а потом в сад!

* * *

Конан и Росела проводили раненого шемита к дому продавщицы плодов, а после варвар отвел девушку в сады благородной Хаштрис, где показал ей все то, чему выучился у куртизанки в Шадизаре. Обретя свою душу чувствуя под боком нежную Роселу, юноша забыл о беспокоящих его подозрениях касательно Сергиануса из Немедии. Или все-таки из Кофа?

Так, безмятежно, без особых хлопот, пролетела целая неделя. Пока, в один прекрасный день, варвар не оказался обременен некими странными обязанностями…

Глава 8. Неудавшийся заговор

Все началось с того момента, когда Росела получила работу при дворе, а плечо Шубала затянулось сизым рубцом. Королева, держа данное ею ранее обещание, уехала из столицы в другой хауранский город, чтобы принять участие в освещении нового храма Иштар. В поездку с ней отправились Сергианус и Акраллидус. Маленькую принцессу Тарамис на время взяла под опеку Хаштрис.

Было решено, что ребенок не поселится в доме кузины, но останется во дворце. Само собой, Конан и Шубал сопровождали свою госпожу при переезде. Киммерийца текущий поворот событий никак не удовлетворил. Не помогло даже сознание того, что Росела будет находиться рядом. Он скрежетал зубами всякий раз от мысли, что теперь придется присматривать за капризным ребенком.

До сих пор варвар лишь однажды видел Тарамис. Совершенно очевидно, что принцесса тогда едва ли его заметила. Она с рождения привыкла к обществу вооруженных мужчин и вряд ли уделяла их лицам больше внимания, чем ложкам супа во времени еды.

После обеда Тарамис быстро сморило. Хаштрис отвела девочку в ее покои и уложила в кровать. Пока принцесса спала, Конан не ощутил себя намного счастливее. Ему пришлось охранять ее сон в компании с Шубалом и Хаштрис в палате, прилегающей к спальне. Стены огромного помещения, где они находились, были отделаны шелком и сатином традиционных для Хаурана цветов: белым, зеленым и бледно-желтым. Шемит и госпожа пытались научить варвара какой-то игре, но он оказался не очень смышленым учеником.

Через некоторое время Хаштрис объявила, что у нее имеются кое-какие дела и удалилась, оставив охранников одних. Шубал тут же собрался на поиски вина и направился к дверям. Его почин Конан поддержал негромкими аплодисментами. «В итоги дошло до того, что воина сделали нянькой!» — думал про себя вконец расстроенный юноша.

И вдруг неожиданно пришло спасение. Качая бедрами и кокетливо улыбаясь, в палату вплыла Росела с кубком в руках.

— Эй, а ну убери от меня эту огромную лапу, молодчик! — со смехом сказала девушка. — Это вино из личных погребов королевы! Лучше пей быстрее пока кто-нибудь не пришел, иначе меня накажут за кражу. Ох! Я едва жива после вчерашней ночи!

Конан, забавно гримасничая, быстро пригубил напиток.

— Хмм, неплохо — сказал он тоном знатока, отлично разбирающегося в королевских винах.

Варвар, ущипнув Роселу за мягкое место, залпом опорожнил кубок. Затем со вздохом удовлетворения отставил пустой серебряный сосуд и принялся развязывать лиф девушки.

— А теперь, моя дорога, попробуй хорошего вина из моих губ!

— Ох, Конан, ты такой …

Он стал целовать ее, как вдруг его глаза застлал мрак. Мир качнулся, и юноша повалился на пол.

* * *

Первыми, кого вновь увидел Конан после тяжелого обморока, были Шубал и Хаштрис. Они всеми силами, тормоша и отвешивая пощечины, старались привести его в чувство. Сквозь пелену тумана он смог разглядеть слезы, блестевшие на лице женщины.

Что все это значит? Варвар молниеносно вскочил на ноги, и схватился было за меч. Но тот исчез. Ничего не понимая, Конан сначала посмотрел на Шубала. Потом стал озираться вокруг и только тогда заметил, что на красивом, зеленом, расшитом золотом ковре покоится в луже крови человек. Мужчина лежал неподвижно, вцепившись пальцами в рукоятку меча киммерийца. Юноша на миг остолбенел, еще раз растерянно взглянул на хозяйку и приятеля, после чего сел так же быстро, как только что поднялся.

— Несколько раз ты спасал мою жизнь, Конан, — сказал шемит, — и я благодарен Иштар, что смог частично вернуть долг.

Варвар лишь таращил глаза. В его голове царил полный хаос.

— Твой друг спас тебя и принцессу. Этот человек хотел вас убить — пояснила Хаштрис.

— Тебя усыпили, — добавил Шубал, — как чуть раньше Тарамис. Я, к счастью, пришел вовремя и застал этого негодяя, который крался в спальню принцессы с твоим мечом в руке.

Конан потряс головой. Усыпили? А как же Росела…

— Но зачем?

— Я предполагаю, что этот подлец хотел прикончить принцессу и выставить все таким образом, чтобы дело выглядело так, будто ты ее убил, мой киммерийский друг. Проверь, может, ты его узнаешь.

Конан еще долго хлопал глазами, силясь вникнуть в суть происшествия. Наконец, он стал на колено возле человека, кровь которого пропитала королевский ковер. Без всякого нелепого «уважения к смерти», о котором он в первый раз услышал здесь, в цивилизованном Хауране, юноша повернул голову мертвеца.

Труп смотрел ввысь остекленевшим взором.

— Он … я знаю его, то есть, видел раньше… Шубал! Это этот самый малый, который прибегал в ту ночь в таверну за Роселой!

— Ага. Но не за Роселой же он сегодня пришел!

Киммериец забрал свой меч из руки мужчины, не успевшей еще окоченеть, и спрятал в ножны.

— Росела пришла сюда сразу же после твоего ухода, — сказал он. — Она принесла мне вина в серебряном кубке …

— Ее тут не было, когда я вошел, — тихо промолвил шемит и покачал головой. — Знаешь, Конан, скорее всего, твоя встреча с ней — это не просто случайность. Думаю, она и этот человек затеяли измену. Нас обвели вокруг пальца.

— Той же самой ночью убили немедийца и попробовали расправиться с тобой…

— А сегодня пришла очередь Тарамис! — воскликнула Хаштрис, заламывая руки. — Почему?

Конан грязно выругался. Он теперь понял, что Росела сделала из него дурака. Киммериец вспомнил, как девушка бросилась ему на шею. С тех пор она все время была с ним. Постоянно ластилась, втираясь в доверие, чтобы использовать в своих целях! И ей это почти удалось… Тарамис должна была умереть, а он, Конан, стал бы на веки проклят! Да и что же можно было бы еще ждать от варвара, о котором на самом деле никто ничего не знал?…

— Девка была инструментом в чьих-то руках! — Конан пнул труп мужчины убитого Шубалом. — Так же, как убийцы того парня из Немедии… Ведь только Небионо знал, что у него на родине нет княжества Торы!

— Да, друг мой, — согласился с ним шемит, мрачно качая головой. — Вспомни наш «урок письма». Когда ты распознал Себанинуса, врагам стало ясно, что ты представляешь опасность. Если б принцесса крови была умерщвлена, у королевы появился бы дополнительный повод искать успокоение в мужских объятиях и вторично выйти замуж. А позднее… возможно, ей самой было бы суждено умереть, оставив после себя сына — наследника владык Хаурана и Кофа! Всю вину за отвратительное убийство можно было бы свалить на тебя и навсегда очернить твое имя.

— О чем ты говоришь? — всполошилась Хаштрис. — О КОМ?

— Следовательно, он нам изменил, — Конан уловил ход рассуждений товарища. — Мы ведь подтвердили свои подозрения его хауранскому союзнику!

— Я хочу знать все! — решительно потребовала Хаштрис, наскоро утерев слезы. — Кто эти люди?

Ее телохранители посмотрели друг на друга. Приняв решение, они кивнули и поведали госпоже обо всем. Выслушав их, потрясенная женщина опустилась на заваленную желтыми подушками кушетку.

— О, Иштар! — прошептала она. — А я, завидев бегущую Роселу, подумала, что Конан обидел чем-то ее!

— Ты ее видела? Где?!

— Она выбежала в сад…

Стиснув зубы, киммериец кинулся вон из палаты. Ноги его подкашивались, а в голове стоял шум, когда он проносился по коридорам дворца. Раз за разом, юноша в бешенстве сжимал кулаки, раня при этом ногтями ладони.

Вскоре Конан оказался в обширном, цветущем саду. Он не звал изменницу по имени, но искал ее в молчании. Довольно быстро варвар нашел Роселу в отдаленной беседке, среди низких, вечнозеленых кустов, подрезанных в виде конских голов.

Она лежала на земле. На ее животе виднелись раны после нескольких ударов ножом.

— Ох … Конан…

Киммериец присел рядом, не дотрагиваясь до девушки. Его глаза остались холодными, а голос дрожал из гнева:

— Рассказывай как есть, Росела! Так или иначе — судьба твоя предрешена. С такими ранами на животе долго не живут. Но сначала ты мне все расскажешь! В противном случае я обещаю, что ты будешь умирать в таких муках, которые тебе и не снились!

— Уубей мменя, Конан…

— Кто, Росела? Отвечай!

— Арх … Архаурус. Он нанял моего брата и меня … той ночью. Я… должна была тебя соблазнить… и завоевать твое… доверие…

— Ну что ж, тебе это удалось, сука! Значит, то был сам королевский советник? А сегодня?

— Он знал, что королеве предстоит поездка и поэтому дал мне работу во дворце. Это все он … Ох, как больно! Конан… это он настоял на том, чтобы принцесса осталась здесь с Хаштрис и, тем самым, хотел заманить тебя, как охранника при госпоже… Еду Тарамис… приправили сонным зельем. И вино, что я тебе… принесла. Мне жаль, Конан… прости…

— Безусловно, тебе жаль. Давай дальше! Это Архаурус пырнул тебя ножом?

— Мой брат Нардиус собирался… убить принцессу твоим мечом, — девушка говорила с все большим трудом. — Мы будем богаты, так сказал Архаурус… Он пришел сюда. Теперь… вместо награды…

— Вместо этого он отблагодарил тебя острой сталью, когда ты ждала обещанную плату, не так ли? Но этот пес даже не сумел довести дело до конца. Не смог добить и оставил умирать в мучениях. Нет, ты не тот сообщник, которого следовало обогатить, Росела! Ты просто жалкий наймит, знающий слишком много. Твоя смерть была предопределена с самого начала. Ты достойна такого конца, Росела.

Девушка молча лежала и смотрела на него. Слезы струились по ее лицу. Потом глаза и рот Роселы широко распахнулись. По телу прошла судорога, и оно распрямилось. Агония закончилась последним длинным вздохом.

Варвар оставил труп пятнадцатилетней предательницы, которая, однако, какой-то период была его женщиной. В очередной раз он поклялся себе никогда не влюбляться, а всего лишь использовать девушек, встретившихся на его пути. Он ушел, так и не прикрыв глаз коварной соблазнительницы.

* * *

Хаштрис, Шубал и Конан решили между собой никому не говорить о неудавшемся покушении, поскольку, очевидно, никто кроме Архауруса не знал о заговоре.

— Позволь мне его убить, — угрюмо сказал киммериец, обращаясь к госпоже. — Мы сможем позднее перенести тело брата Роселы, чтобы все поверили, будто он прикончил Архауруса. Мы также скажем, что прибыли слишком поздно и не успели помешать убийце. Но перед тем как умереть, он указал на Сергиануса и…

— Нет, Конан! — прервала юношу Хаштрис, кусая губы и выворачивая пальцы так, что ногти на них побелели. — И еще раз — нет! Это королевский дворец! Данное дело касается моей двоюродной сестры. Она действительно любит Сергиануса! Несчастная женщина…

— Ну, а что если ты пригласишь его на ужин, — гнул свое варвар, — а я убью его «в припадке безумия»! Королева не узнает, что ее обманули, и будет спасена вместе с Хаураном. Только ты, госпожа, должна будешь дать мне немного времени, чтобы я успел сбежать из страны.

— Ты хочешь взять все на себя?…

— А почему бы нет? Я чужеземец и ничто кроме данного тебе слова меня здесь не держит. Я хочу убраться из этого проклятого королевства, благородная госпожа. Но за мной остался долг королеве Йаламис… Не думаешь ли ты, что я был бы против, увидеть кровь Архауруса и Сергиануса на своих руках? — юноша вытянул вперед ладони и, выпучив глаза, посмотрел на Хаштрис сквозь растопыренные пальцы. — Я жажду их крови!

С трудом, но все же, Хаштрис удалось его убедить. Конан и Шубал закопали в саду завернутые в ковер тела Роселы и ее брата. Благородная дама собственноручно смыла кровь с пола, после чего позвала прислугу и велела постелить новый ковер. Никто при этом не посмел поинтересоваться, что случилось со старым.

Когда все признаки несостоявшегося покушения были уничтожены, Хаштрис обещала киммерийцу серьезно поговорить со своей кузиной. Конан не захотел больше оставаться во дворце, заявив, что если ему встретится Архаурус, то он его непременно тут же и убьет. В конце концов, его отпустили восвояси. И в эту ночь молодой варвар напился сильнее, чем когда-либо.

* * *

Спустя пару дней, Хаштрис попыталась переговорить с королевой, а после отчиталась перед своими охранниками.

— Йаламис хотела только разговаривать с Сергианусом. Со своим дорогим Сергианусом! — объясняла отчаявшаяся Хаштрис. — Я пробовала ей сказать. Но не получилось. И все же королева согласилась встретиться с вами наедине.

Конан и Шубал переглянулись, и оба согласно кивнули.

Тем же вечером раздраженная Кхасхтрис вызвала к себе киммерийца и предложила ему провести эту ночь с ней, но тот деликатно отказался.

Глава 9. Волк в Хауране

Королева действительно приняла Конана и Шубала. Друзья пробовали рассказать ей все, что им стало известно и поделились своими соображениями насчет сложившейся непростой ситуации вокруг престола. Однако Йаламис и слушать ничего не хотела. Она даже мысли дурной не допускала касательно Сергиануса, которого назвала своим женихом. Кончилось тем, что королева прервала аудиенцию, сказав, что их присутствие во дворце нежелательно. Кроме того, шемиту и киммерийцу было объявлено, что после завтрашнего пира Хаштрис проводят домой королевские гвардейцы.

Двое молодых людей с гордым видом покинули негостеприимный дворец.

— О, Боги! Нам никто не верит! — сокрушался Шубал. — Осталось только попытаться все объяснить Акраллидусу, надеясь на его здравый смысл.

— Проще будет, если я пойду и запихну кусок стали в проклятого соблазнителя Сергиануса. Может, правильнее сказать Себанинуса, или как там зовут этого плута… — буркнул Конан. — С ума сойти, она полюбила демона!

— А сам-то ты, что чувствовал, будучи с Роселой?

— Заткнись, Шубал!

Шемит вздохнул и посмотрел в лицо товарища. Они стояли посреди площади между монаршим дворцом и величественным храмом Иштар.

— Нет, Конан. Не думай об этом. Ты не сумеешь этого сделать. Мы теперь под надзором, и королева никогда не разрешит нам даже приблизиться к Сергианусу! Послушай, прекрати глазеть на эти стены и отставь глупые мысли насчет их преодоления! Мы должны посоветоваться с мудрым Акраллидусом, а также с Хаштрис. Может быть, нам вчетвером удастся разработать план действия. Акраллидус нам поверит. Он просто обязан поверить. Это наша единственная надежда.

— Наша единственная надежда на наши мечи, Шубал.

— Это варварский способ! Неужели ты озабочен лишь тем, чтобы оставить после себя реки крови?

Конан окинул шемита ледяным взглядом, и Шубал, смутившись, попросил киммерийца забыть о его последних словах.

Но все же, варвар, после некоторых раздумий, согласился на встречу с Акраллидусом.

* * *

— Но как? — спросил градоначальник, выслушав удивительную историю. Он некоторое время растеряно осматривал убранство комнаты на вилле Хаштрис, словно гобелены на стенах могли дать ему ответ. — Каким образом барон Себанинус смог омолодиться, или предать себе юношеский вид, а может…

— Вдруг он украл тело другого, более молодого человека? — предположил Конан.

Глаза киммерийца горели. Все это пустая болтовня и еще раз болтовня. Юноша уже был сыт ею по горло. Терпение его уже давно истощилось. Сейчас он напоминал волка, посаженного на цепь.

— И способ, которым он прибыл… Пешком, весь потрепанный и в крови…, — озвучивал свои мысли вельможа.

— Эта кровь не его. Он приехал из Кофа, Акраллидус. С двумя слугами, которых он и убил! Их кровь его обрызгала. Потом барон вспугнул своих лошадей, порвал на себе одежду и извалялся в пыли. Таким образом, негодяй придал себе вид несчастного, ограбленного дворянина. Сердобольная королева расчувствовалась и приютила его под своим крылом. Но к демонам все! — Конан треснул кулаком по столу так, что кубки подскочили и выплеснули пряное вино на скатерть. — Вот, что значит цивилизованные люди! Вы не видите дальше собственного носа и не верите очевидным фактам. Это — КОЛДОВСТВО! О, Иштар, Кром, Бел и… Эрлик! Неужели вы, жертвы проклятия, тяготеющего над вашей королевой, этого не понимаете? Так поверьте! Это злые чары и ничто иное!

Варвар вскочил и отошел от стола. Потом резко повернулся. Он все больше походил на огромного нетерпеливого волка. В его глазах бушевало пламя, каждый мускул был напряжен и готов к борьбе.

— Слушайте! Вы, лицемерные цивилизованные люди с вашими стенами, мраморными залами, стучащими башмаками, шелестящими одеждой и глупыми прическами, — проревел киммериец, чуть не доведя до обморока Хаштрис. — Выслушайте того, которого называете варваром. Который родился на поле битвы, был воином и вором, потерял и получил обратно собственную, душу … и который отправил в царство Госпожи Смерти стольких людей, что их числа хватило бы на население целого города в стране мертвых!

И юноша рассказал им о битве при Венариуме, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет. О том, как он сражался в склепе с мертвецом, победил его и обрел меч. Он рассказал о чернокнижнике Яре из Аренджуна и неуклюжем чудовище в его колдовской башне. О маге Хиссар Зуле и его брате, жившем в песках десяток лет после своей смерти, и о том, как справился с ними обоими. Показал им глиняный амулет, который носил на груди и объяснил его предназначение.

Его молча слушали, не прерывая.

— Теперь мы знаем кто он такой на самом деле. Ошибки исключены! Архаурус и Сергианус вместе готовят заговор и знают, что нам с Шубалом об этом известно, а также, что сейчас Хаштрис тоже в курсе дела! Но Сергианус даже не подозревает, что это за амулет и каковы его свойства. А я, Конан — варвар, как называют меня цивилизованные люди, знаю, что нужно сделать, чтобы этот демон сам себя выявил. А от вас лишь требуется посильная помощь. Ну, что? Готовы?!

Трое цивилизованных людей были потрясены так, будто киммериец их околдовал. Все они безропотно выразили согласие.

— Нас с Шубалом выгнали из дворца, — меж тем, продолжал Конан. — Следовательно, никто не позволит нам заглянуть на завтрашний торжественный ужин, где, как мы знаем, королева собирается объявить о помолвке с низким обманщиком и, тем самым, отдать вашу страну Кофу. Ты, Хаштрис, поможешь нам попасть во дворец. Конечно, придется при этом пожертвовать жизнью одного-двух стражников, но это небольшая плата за весь Хауран!

Хаштрис взглянула на седобородого мужчину с рыжеватыми волосами и на шемитского воина. Они оба завороженно смотрели на молодого киммерийца. Шубал и Акраллидус ожидали поручений. «Вот бы у меня был бы такой сын» — подумала благородная дама: «Или хотя бы сын от него…».

— О, Иштар! — пробормотал градоначальник. — Настоящий волк рыщет по столице и готов бороться за Хауран!

— Этот человек однажды будет командовать армиями, — прошептал Шубал, выразив свою мысль. — Надеюсь, что когда-нибудь я это увижу!

— Пир будет проходить в Ашхауранском Зале, — сказала Хаштрис. — Он невелик, но Йаламис его обожает. Вы проникнете туда потайным входом, через кладовую и кухню, — женщина на миг задумалась. — …Шубал, ты войдешь прямо через двери с резными драконами и закроешь их перед королевскими гвардейцами. Ты же, Конан…

— Я, — рявкнул варвар, — позабочусь об остальном.

Глава 10. Конан — маг

Все присутствующие на ужине во дворце буквально онемели от вида своей королевы. Йаламис оделась как простая девушка и выглядела необычайно молодо. Ее волосы, к ужасу гостей, свободно падали на плечи. Их перевязывала серебристая лента, поддерживающая на лбу сверкающий сапфир. Отрез белого шелка был обернут вокруг бедер в виде юбки с поясом золотого плетения. Короткая голубая туника с трудом прикрывала живот, подчеркивая округлость груди. Так обычно одевались местные горожанки в день своего бракосочетания. На шее Йаламис висел кулон из неотшлифованного аметиста. Других драгоценностей кроме него и сапфира у королевы не наблюдалось

Ее веселое настроение заразило большинство гостей. На пиру присутствовали Архаурус со своей худосочной супругой, уроженкой Кофа. Конечно же, там был Сергианус, облаченный в тунику без рукавов, чтобы все могли видеть его мускулистые плечи и руки. Еще пришли два дальних родственника королевы и жена одного из них. Меньше других радовались благородная Хаштрис, а также градоначальник Акраллидус и его супруга.

Суетились усердные слуги, то и дело, меняя господам блюда с изысканными яствами. Золотые кубки переполнялись разными сортами старых вин, источающих несравненные ароматы.

Хаштрис пребывала в томительном ожидании. В зал из кладовой не проникал ни единый звук. Конан и Шубал еще не пришли. Дама оставила обоих воинов в своем доме, повесив перед уходом каждому на шею маленькие фигурки, изображающие богиню Иштар. Сердце Хаштрис бешено колотилось, чуть не выпрыгивая из груди. Чтобы хоть как-то снизить накал страстей, она выпила слишком много вина. Однако это произвело обратный эффект. Пламя внутри не погасло, но разгоралось еще сильнее. А губы, итак уже сухие от волнения, пересохли совсем.

Наконец, подали фрукты. Королева встала из-за стола. Хаштрис нервно вцепилась в край скатерти и ждала от кузины объявления о помолвке. Но ничего такого не произошло. Йаламис просто сказала гостям, что несказанно рада встречать фокусника Крисписа из Кендали и хлопнула в ладоши. Тут же распахнулись высокие резные двери, окованные бронзой.

Участники пира поморщились и засопели при виде чародея. Криспис оказался необыкновенно высоким и крепко сбитым мужчиной. Черное, как смоль, одеяние окутывало его с головы до пят. Из-под опущенного капюшона выглядывал лишь кончик носа, да еще клок густой темной бороды. На правой руке человек носил черную перчатку, а левый рукав был пуст и свободно свисал.

— Я чувствую… конский запах, — прошептала жена Архауруса, но муж на нее цыкнул, и она тот час смолкла.

Взгляды всех присутствующих притягивала единственная мелочь, оживляющая наряд Крисписа. На его груди, под бородой, висел золотой амулет в форме меча с топазами, прикрепленными на двух концах рукояти. Благородные камни походили на чьи-то внимательные глаза.

— Мы приветствуем Мастера Крисписа!— сказала королева и села на свое место. — К сожалению, я не видела тебя раньше, но слышала много лестных отзывов о твоем искусстве.

Высокая фигура согнулась в поклоне. Рука в перчатке коснулась амулета. Из глубины капюшона прозвучал голос столь низкий и глухой, что кто-то из гостей Йаламис снисходительно улыбнулся.

— Почтенная королева и благородные гости! Сейчас Криспис удивит вас знаниями о вас самих. Сделает он это с помощью всевидящих глаз — близнецов магического амулета, называемого Оком Эрлика! Ах! Я уже вижу, что славная повелительница Хаурана готовится сделать некое важное заявление! Но Криспис больше ничего не скажет. Госпожа сама все сделает.

Пока кудесник кланялся, Йаламис с Сергианусом обменялись многозначительными взглядами и заулыбались.

Затянутая в перчатку ладонь снова дотронулась до амулета.

— О… А это — благородная Хаштрис, не так ли? Женщина чувственная, кроткая и глубоко религиозная! Криспис видит, что ты скрываешь на теле под одеждой изображение Иштар. Правда, скромный Криспис не станет указывать то место, где оно спрятано! Он добавит только, что фигурка богини когда-то принадлежала твоей матери.

Гости стали настаивать, чем польстили Хаштрис. На ее лице зажегся румянец, и она с легкой улыбкой в подтверждение слов ясновидца достала из складок на груди маленькую фигурку. Конан и Шубал знали, где их госпожа хранит изображение богини. И она теперь гадала, в каком темном углу лежит бедный Криспис из Кендали, связанный, с кляпом во рту. И какой конь лишился хвоста, который пошел на изготовление бороды, торчащей нынче из-под темного капюшона.

— За веру в тайное искусство! — воскликнул шутливым тоном Архаурус, поднимая свой кубок в сторону Крисписа. — Воистину, среди нас появился ясновидящий, да к тому же хорошо воспитанный!

В то время, когда другие хихикали, Криспис серьезно сказал:

— Да, господа, при помощи этого амулета, принадлежащего некогда магам далекого Иранистану, Криспису ведомо все. Он видит тебя, первый королевский советник, сидящего верхом на великолепной лошади. Это кофийский конь, а на тебе сверкают кофийские доспехи. Но что это… Почему с кинжала советника стекает кровь?

Архаурус залился краской, как недавно Хаштрис. Только кончики его пальцев, стискивающие кубок, побелели. Все перевели взгляд на небольшой стилет для разрезания мяса, лежащий на тарелке советника. Его лезвие было чистое.

— Ты планируешь поездку в Коф, господин Архаурус? — поинтересовался Акраллидус.

— Нет же!

— О! — таинственный маг снова привлек к себе внимание. — Может, Криспис плохо видит… Однако рядом с тобой на королевском коне едет старый, очень старый человек. Весь высохший как пыль. Худой. С дрожащими руками. Лысину окружает бахрома выцветших волос. У него не хватает нескольких нижних передних зубов. На его груди блестит медальон. Ах… прости, благородный господин! Криспис не заметил тебя, сидящего возле королевы в тени ее ослепительной красоты! Криспис поздравляет тебя. Ты отлично справляешься с тяжким бременем прожитых лет и весом этого медальона баронов из Корвеки.

После слов кудесника со всех сторон послышались возбужденные голоса:

— На что он намекает? Это про тебя, господин Сергианус?

— Из Корвеки?

— Неужели он имеет ввиду молодого Сергиануса?

— Говори дальше, Криспис. Что еще ты видишь?

— Ах! Теперь Криспис знает, кому принадлежит кровь на кинжале советника. Это кровь юной девушки, ставшей в твоих руках, господин Архаурус, безвольным инструментом… Внимание! Ее имя… ах! Росела!

Аркхаурус подскочил на своем месте, как ошпаренный. В зале повисла мертвая тишина.

— Скажи, господин барон Себанинус из Кофа, почему ты зовешь себя «Сергианусом» и прикидываешься молодым? — задал вопрос Криспис. — Прямо сейчас, когда я коснусь амулета и прикрою глаза, все присутствующие увидят, какой ты в действительности!

Бледный, как смерть, Сергианус сидел, не шевелясь. Он напряженно вглядывался в лица окружающих, обращенные на него.

Королева поднялась.

— Что все это значит?

Она обращалась к Криспису, но Сергианус, уверенный, что его настоящий облик стал видим для всех, совершил роковую ошибку. Ему показалось, что вопрос направлен к нему.

— Это значит, что Криспис должно быть… шпион! — вскричал разоблаченный поклонник и сорвался из-за стола.

Он быстро выхватил меч из прорези в длинной тунике и угрожающе двинулся на черную фигуру мага.

— Я заберу у тебя амулет, пес!

В этот момент открылась дверь, ведущая на кухню.

— Нет, Себанинус из Кофа, — сказал Шубал, возникший на пороге. — Ты получишь только то, что заслуживают кофийцы, затевающие заговор против Хаурана!

Архаурус не растерялся. Он мгновенно схватил кинжал, повернулся и всадил острие в бедро Шубалу.

— Не вмешивайся, шемит! — злобно прошипел советник.

Воин громко застонал. Лезвие застряло в напряженной мышце, и когда Архаурус силился выдернуть его, Шубал приставил свой меч к затылку предателя.

— Брось кинжал, изменник! — огрызнулся раненый шемит. — Пусть остается там, где есть. А другим я советую сохранять спокойствие, иначе этот мерзавец останется без головы!

Все в зале словно окаменели. Первым замер Сергианус, завидев вторжение Шубала. Теперь он вновь обратился к Криспису, который разрезал просторное одеяние, утаенным под ним острым кинжалом. Наконец, черные одежды спали. Маскарад закончился. Могучий юноша в кольчуге явил себя обществу.

— Это … это тот варвар!

— Конан!

— Ты!

— Хаштрис! — крикнула королева. — В чем дело? Эй, где же стража?!

Конан отпрыгнул назад и закрыл двери. В проушинах заскрежетал тяжелый засов. Почти сразу с другой стороны надавило плечами множество людей. Но железный засов оказался прочным, да и двери ни за что не хотели уступать грубой силе. Первоначально эта палата была задумана, как укрытие, и могла служить им на случай осады.

— Ха! — усмехнулся Конан. — Получи, барон из Корвеки, хороший подарок от коня!

Сергианус молча бросился на киммерийца. Варвар проворно отскочил в сторону, достал меч и ударил. Барон сумел уклониться и собирался ответить, но тут «борода» Крисписа, брошенная меткой рукой, залепила его лицо.

Пока Сергианус возился с массой конского волоса, Конан бросил свое тело вправо. Лезвие его рассекло воздух над головой, теряющей сознание, женщины. Клинок попал точно туда, куда, собственно, и метил юноша. А именно в горло Архауруса.

— Это тебе за Роселу, ублюдок! Какое счастье, что Шубал не лишил меня этого удовольствия!

Жена советника упала на колени. Сергианус, наконец, освободился от фальшивой бороды и, замахнувшись, нанес сильнейший удар. Меч Конана с лязгом блокировал клинок кофийца. Оба противника пошатнулись. Припав на одно колено, киммериец левой рукой воткнул кинжал в живот барона.

Все, затаив дыхание, наблюдали за ходом поединка. Сергианус продолжал стоять на ногах, сотрясаясь всем телом.

— Он умер!! — тишину разорвал пронзительный вопль жены Архауруса. — Иштар, нет! О, мой любимый! Это не должно было случиться! Я ведь умоляла тебя не связываться с этим обманщиком из Корвеки! О, Иштар! Почему я не призналась обо всем королеве, когда заговор только назревал? Теперь мой муж погиб! — женщина с рыданиями трясла окровавленный труп, словно не веря, что ее муж ушел навсегда.

Сергианус все не падал, трясясь, как лист на ледяном ветру, и Конан решил, что пора заканчивать. Киммериец выдернул кинжал, но перед этим безжалостно перевернул лезвие в ране. Туника кофийца окрасилась в пурпурный цвет.

— Нет … достаточно, — рявкнул Шубал и выпустил меч из руки.

Со стоном, он вытянул кинжал из своей ноги и со всей силы метнул его в Сергиануса. Из раны на бедре тут же хлынула кровь. Опершись спиной о дверь кладовки, шемит начал медленно оседать.

Скользкий стилет попал в висок барону, однако не лезвием, а рукоятью. Звук удара был глухим и тут же раздался крик королевы. Йаламис поспешно протискивалась между столом и стеной. По залу пробежал шепот крайнего изумления. Сергианус рухнул на пол и... изменился.

Плачущая королева добралась до тела жениха, но увидела не Сергиануса, а очень старого незнакомого человека. Именно его облик подробно описал «Криспис». Не имело значения кто, Конан или Шубал, его убил. Себанинус был мертв и после смерти принял свой истинный вид. Глаза, затянутые старческими бельмами, слепо глядели на обманутую королеву.

Йаламис с трудом подняла голову и обратила взгляд на Конана.

— Это барон Корвеки из Кофа, королева, — сказал киммериец. — Благодаря черной магии он обрел внешность молодого человека. Кроме того, Себанинус изменил имя и присвоил титул. Однако в Немедии не существует княжества Торы. Я увидел его таким в первый день в тот момент, когда душа возвращалась в мое тело. Они с Архаурусом готовили заговор. Думаю, жена коварного советника расскажет тебе все подробности. Шубал смог помешать их сообщникам, Роселе и ее брату Нардиусу, убить принцессу. Да, госпожа. Твоя дочь чуть не погибла. Ты, королева Хаурана, вернула мне душу, а я вернул душу твоей стране!

— Я жалею, что встретила тебя, — прошептала Йаламис. — А сейчас отойди от этих дверей.

Юноша сильно удивился, но выполнил ее приказ.

Королева вцепилась в засов. Когда Конан попробовал ей помочь, она оттолкнула его и сама открыла двери. В зал тот час ворвались стражники с обнаженными мечами, но были остановлены властным жестом своей госпожи.

— Сергианус оказался кофийским заговорщиком, а Архаурус — изменником, вступившим с ним в сговор,— объявила Йаламис глухим, бесцветным голосом, звучавшим, будто из недр саркофага. — Конан и Шубал спасли королевство. Приведите немедленно сюда придворного лекаря, чтобы он перевязал рану шемиту. И еще… Слушайтесь приказов благородной Хаштрис, — она удалилась в свои покои, быстро перебирая босыми ногами.

Последнее поручение королевы повлекло за собой то, что Хаштрис не сразу смогла пойти в палату кузины. Некоторое время она пыталась овладеть ситуацией и положить конец суматохе. Прибывший медик занялся раненым Шубалом. Стражники выносили из зала трупы. Вдова Архауруса с причитаниями тащилась за телом своего мужа.

— Ты спас всех нас, Конан, — обратился к юноше Акраллидус. — О, Боги! Наша бедная королева считала, что, наконец, нашла свое счастье с этим…

Варвар рассматривал подошвы сандалий Сергиануса-Себанинуса, тело которого гвардейцы волокли из помещения.

— Ты должен поддерживать ее мудрыми советами и быть для нее как отец, Акраллидус.

— И ты тоже, Конан, — вздохнул градоначальник, — должен остаться с нами. Беречь Йаламис и ее дочь — будущую королеву, чтобы они чувствовала себя в безопасности. Если б Хауран оказался расколот или королева вдруг умерла не оставив наследника, то не прошло бы и двух недель, как сюда бы пришли кофийские солдаты!

— Но, — начал Конан, — я …

Его прервал пронзительный крик ужаса. Оба собеседника, а в след за ними дворцовая стража, бросились в покои королевы. Кричала Хаштрис. Она сидела на полу, держа на коленах голову своей венценосной кузины. Возле сердца Йаламис торчала рукоятка кинжала.

— Я жила только … — шептали губы королевы, — ради Сергиануса. Теперь моя жалкая жизнь… завершилась. Ак-краллидус! — по ее телу прошла судорога. — Мой славный Акраллидус, стань советником и наставником… ох! Для маленькой Тарамис. Она будет в тебе нуждаться. Я… сожалею лишь об одном, что оставляю дочь одну… Возможно… она и твой К-краллидес…— Йаламис закашлялась кровью. — Ко-Конан… я допускаю, что ты спас Хауран. Но… но я… я не стала от этого счастливее… — судорога еще раз сотрясла ее тело, и голова королевы безвольно поникла.

* * *

Дым ладана из двадцати курильниц клубился в святилище Иштар, смешиваясь со скорбными голосами жрецов. Йаламис присоединилась к своему усопшему мужу и несчастным предшественницам на королевском троне, нашедшим вечный покой в Мавзолее под храмом.

По широкой парадной лестнице спускался Конан, словно башня, возвышаясь над сопровождавшей его женщиной. Ее волосы были распущены и прикрыты белым холстом, означающим в Хауране траур.

— Неужели ничто не в состоянии изменить твоих намерений? — спросила она.

— Нет, — отрезал юноша.

Женщина заглянула в его лицо.

— О, проклятье! Как бы я хотела, чтобы ты был старше или я стала моложе!

— А я рад, что все так, как есть, Хаштрис. Иначе я бы вполне смог полюбить тебя. Но прежде, чем мы с какой-нибудь женщиной обменяемся клятвой супружеской верности, мне бы хотелось увидеть еще добрую часть остального мира.

— Помолись насчет этого своим богам. Я вижу, что ты вновь покрыл глиной амулет.

— Да. Глаз Эрлика не способен дать мне силы владыки, о котором я не стану тебе говорить. Я ведь обманул Себанинуса, и амулет здесь не при чем. Знаешь, Криспис даже простил меня, когда я его освободил и передал ему тугой кошелек звонких монет от твоего имени. А амулет… Он уже сыграл свою роль в Хауране.

Они остановились у подножия лестницы.

— Вот возьми, — женщина всунула в руку варвара половину монеты с профилем королевы Йаламис. — Вторая половина будет висеть на шее у той, кого ты сделал счастливой правительницей Хаурана. Я присмотрю за ней, и обещаю, Тарамис все узнает о тебе. Ты всегда сможешь найти здесь достойное занятие, даже если... — она закрыла ладонь юноши, сложив его пальцы на куске металла, — меня не будет в живых.

Конан собрался было сердечно обнять женщину, но тут раздался голос Акраллидуса:

— Конан! Мне надо с тобой поговорить!

Киммериец обернулся к мужчине, облаченному в зеленые одежды и белую накидку.

— Не стоит утруждаться, Акраллидус. Я не останусь в этом мрачном королевстве. Может, Шадизар и считают Городом Негодяев, ну так я тоже не святой. Мои лошади готовы к дороге. Я прямо сейчас уезжаю на северо-запад, — варвар сделал вид, что не заметил перстня, который ему втиснула на палец Хаштрис.

— Но …

— Его не убедишь, Акраллидус, — промолвила благородная дама. — Я понимаю Конана. И Шубал также поймет. Считаю, что будь он сейчас здоров, то без раздумий покинул бы меня и отправился с тобой, Конан. Но шемит потерял много крови, и будет лечиться еще, по крайней мере, неделю.

— Ах, чуть не забыл! — воскликнул варвар. Тут… В общем, у нас с Шубалом образовался большой долг перед заведением Хилидеса. Где-то около пятидесяти монет серебром…

Она пристально взглянула на него. Женщина догадалась, что киммериец лжет.

— Я дам эти деньги Шубалу, Конан. Конечно, я не сомневаюсь, что большая их часть попадет в руки некой торговки плодов! Относительно тебя, прошу только сохранить половинку данной монеты.

— Я сохраню ее, — пообещал юноша и подумал: «Сохраню и ничего не забуду. Возможно, когда-нибудь дорога приведет меня снова в Хауран, и я увижу радость на лице Тарамис. Безусловно, вы с Акраллидусом о ней хорошо позаботитесь на благо королевству. Я же возвращаюсь в Шадизар — город вина и продажных женщин. Подобные вещи больше соответствуют моим предпочтениям, чем, например, тот же несчастный Хауран со своим проклятием и служением нянькой коронованному ребенку».

Однако вслух киммериец ничего такого не сказал. Он лишь согнул спину в легком поклоне, развернулся и, не оглядываясь, пошел в направлении скучающего подростка, которой в течение нескольких часов следил за его лошадьми.

За последнее время Конан стал чуть старше и чуть мудрее. И главное — получил обратно свою душу. Что же касалось его вероятного возвращения в Несчастное Королевство Хауран… Кто мог знать это наверняка?

xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20190901161841_3" xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20190901161841_4">. xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20190901161841_5">CIMMERIA xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20190901161841_6">. xmlns:l="http://www.w3.org/1999/xlink" l:id20190901161841_7">RU

Эндрю Оффут Меч Скелоса

…Он глухо зарычал, словно тигр, в котором сила зверя сочетается с разумам демона.

Бальзак

Пролог: МЕЧ

Двое, обнаженные, с отметинами на телах, оставленными голодом и искусством палача, стояли на дне каменного колодца и смотрели вверх. На площадке перед дверью у верхней ступени лестницы, ведущей в подземную темницу, четверо глядели на них в ответ. Трое из них носили бороды; двое были в кольчугах и шлемах. На двоих были длинные широкие одежды, а на одном

— странный головной убор. У троих на бедрах висели спрятанные в ножны мечи, а четвертый —держал в гладкой, без морщин руке меч.

Молодой человек в странной феригийской шляпе и длинной розовато-лиловой мантии оторвал взгляд от стоящих внизу пленников и обратился к тому, на ком были разноцветные одежды:

— Ты получил от этих двух пленников все, что тебе требовалось, господин Хан? Теперь ты хочешь, чтобы их убили?

Человек с жирными черными волосами, закрученными в локоны, с выступающим животом и в то же время с недурной наружностью, — этот человек в подпоясанной серебряным поясом, окаймленной золотом мантии, переливающейся разными красками, приподнял брови.

— Да, — сказал он, — однако ты, конечно же, не собираешься сам спуститься туда и исполнить роль палача?

Один из двух солдат ухмыльнулся под своим заостренным кверху бронзовым шлемом на чехле из кожи поверх губки. Он издал слабый звук, и человек в мантии и с мечом в руке бросил на него хмурый взгляд. Однако тут же на его квадратном лице появилась слабая улыбка, и он снова обратил взгляд к хану.

— Нет, мой господин. Я прошу только, чтобы ты подождал некоторое время и посмотрел. Совсем недолго, мой господин.

Неподалеку от них низкая железная жаровня на кривых ножках прижималась к земле, словно черный демон, чья голова была пламенем, отбрасывавшим жутковатые отблески на стены темницы. По обе стороны от человека в мантии стояло по ведру: в одном был песок, в другом — вода. Присев на корточки, этот человек с квадратным, чисто выбритым лицом положил меч наземь, острием от себя. Лезвие было прекрасной работы, длинный, смертоносный лист сияющей стали, а черенок исчезал в серебряной рукояти, изображающей шею и поднятую голову дракона. Поперечная перекладина, или гарда, образовывала его крылья, а топазовая головка эфеса венчала голову дракона, словно сверкающим желтым золотом.

Что-то бормоча, сидящий на корточках человек посыпал меч грязью из ведра с землей. Он испачкал таким образом клинок, рукоять, гарду и головку и позаботился о том, чтобы оружие было покрыто грязью все целиком. Тот солдат, что был постарше, явно не одобряя его действий, смотрел в землю, и лицо его было угрюмым. Так обращаться с оружием, сделанным с подобным искусством и трудом, конечным продуктом гения какого-то мастера-ремесленника!

Перевернув меч, маг — ибо он совершенно очевидно был магом — повторил свои действия. Все это время он продолжал непрерывно бормотать свои чародейские заклинания.

Не обращая внимания на то, что темная, как вино, мантия, туго натянулась на его обращенных кверху ягодицах, маг встал на четвереньки, словно поклоняясь клинку. Но на самом деле он продолжал бормотать, одновременно выдувая мощную струю воздуха поверх оружия. И снова он постарался покрыть меч целиком, на этот раз невидимым образом, своим дыханием.

Земля зашевелилась, потом слетела, когда маг поднял меч и трижды рассек им

воздух этой молчаливой, душной комнаты. Сам воздух застонал, разрезаемый этим острым клинком.

Обнаженные, покрытые шрамами пленники пристально глядели снизу вверх на эти обряды. Они обменялись взглядами, полными недоумения и опаски, и вновь обратили глаза вверх. Оба могли узнать волшебство, когда видели его, ибо их родной Иранистан, расположенный еще дальше к Востоку, вряд ли можно было назвать свободным от присутствия магов и гостей из пространства, расположенного между измерениями.

Так же пристально смотрели хан и оба солдата, и они тоже чувствовали, как волосы шевелятся у них на затылках и слегка перехватывает дыхание. Они знали, что наблюдают за колдовством. Они могли только спрашивать себя, какую цель оно преследует и какого результата добьется здесь, в этой холодной и мрачной темнице.

Маг окунул руку в ведро с водой. Снова и снова он окроплял меч и окунал руку, и опять окроплял меч — и все время бормотал. Все это, совершенно очевидно, шокировало того же старшего из охранников; этот человек повидал на своем веку сражения и относился с большим уважением к хорошему оружию. Любой мог купить топор, но меч был произведением искусства и большого мастерства. Ветеран долго собирал деньги, чтобы купить тот меч, который сейчас висел у него на боку. Он обращался с ним с большим уважением и заботой, чем со своей женой, которая, в конце концов, обошлась ему не так дорого. Плотно сжав губы, он наблюдал, как согнувшийся маг покрывает клинок худшим врагом хорошего лезвия, сделанного из стали: водой.

Теперь солдат, возможно, несколько смягчился: подняв меч вверх, с которого капала вода, маг продол жал говорить певучим, гортанным голосом. Едва шевеля губами, он пронес лезвие сквозь пламя, танцующее над жаровней.

Металл зашипел, словно охваченный сверхъестественным гневом. Перевернув его, маг повторил свои действия и, надо полагать, слова своего проклятия или колдовского призыва.

Наконец, все еще бормоча невразумительные заклятия, маг поднялся на ноги. Без всякого предупреждения и почти не целясь, он метнул меч, как копье, в стоящих внизу обнаженных пленников. И теперь заклинатель заговорил громко, и все поняли слова:

— Убей его.

Меч все еще был в воздухе — полоска серебра, когда маг произнес эти слова ужасающим тусклым голосом, полным угрозы и злобы, которые были словно смертоносные споры, заполняющие чашечку Черного Лотоса из накрытых тенью рока джунглей Кхитая. Солдат и хан не отрывали глаз от меча — так же, как и двое иранистанских пленников внизу. Один из них, покрытый шрамами, с ввалившимися щеками и животом, попытался увернуться от клинка, летящего к нему острием вперед. Тогда послышались голоса, бормотание губ, не принадлежащих магу; свернул ли летящий клинок за долю секунды до того, как погрузился в грудь уклоняющегося человека… чуть-чуть влево от центра?

Пораженный таким фантастическим образом, которым с охотой пользуются более беспечные рассказчики и сочинители историй, прямо в сердце, иранистанец резко содрогнулся; потом испустил предсмертный вздох и упал. Он не замер сразу же, но задергался в предсмертных судорогах. Меч погрузился глубоко. Он вздрагивал над поверженным телом.

— Просто замечательный бросок, Зафра, — удивленно сказал хан после того, как смог вырваться из уз цепенящего шока. — Мне и в голову не приходило, что ты…

Внизу второй пленник схватил дракона-рукоять меча, торчащего, как тонкий могильный знак из серебра и стали, над трупом его товарища. Он вытащил меч, выпустив ручеек крови, и посмотрел наверх, на наблюдавших за ним четверых пленивших его врагов. Все мысли и чувства читались в его ввалившихся, блестящих от голода глазах: хан! Сам хан, всего в нескольких локтях, а у иранистанца в руках меч-Неторопливыми, размеренными шагами обнаженный чужеземец подошел к основанию лестницы. Его взгляд был прикован к хану. Кровь капала с меча в его руке.

За спиной мага мечи со скрежетом вылетели из отделанных сверху деревом ножен, — два наемника приготовились защищать своего правителя. Разделаться с иранистанцем, ослабевшим от пыток и недостатка пищи, будет делом нескольких секунд. Без сомнения, охранники недолго прожили бы, если бы их хан был убит, ибо он был сатрапом Турана, а Империя Турана была могущественной и ревнивой, как жеребец, для которого только что миновала пора юности.

Молодой маг поднял руку, останавливая охранников, и спокойно сказал:

— Убей его.

Иранистанец поставил ногу на вторую ступеньку, когда меч ожил в его руке.

Дракон изогнулся, потом изогнулся еще раз; он вырвался из руки узника, пальцы которого разжались от удивления.

Меч быстро повернулся и стремительно бросился на иранистанца, словно клинком управляла могучая невидимая рука. Пленник машинальным, защищающимся жестом выбросил вверх руку — и клинок почти прошел через запястье. Кисть руки повисла на лоскутке кожи, кусочке мышцы и осколке расщепленной кости. Меч немедленно изменил направление удара и погрузился в грудь человека — чуть слева от середины.

Иранистанец, отброшенный назад силой вонзающегося клинка, зашатался и упал навзничь. Так он и остался лежать — одна босая пятка на нижней сту пеньке лестницы. Его ноги судорожно дергались. Меч торчал из его тела и вздрагивал, словно увенчивающий рукоять серебряный дракон был живым и яростным.

Маг повернулся и взглянул на своего хана коричнево-гранатовыми глазами, холодными, как само целомудрие. Его квадратное, безбородое лицо под высоким головным убором не выражало ровным счетом ничего: ни торжество, ни ожидание не освещали его черт. Теперь он совершенно не обращал внимания на двоих охранников, чьи сердца были словно заполнены страшной стужей, холодной, как сталь, — заколдованная сталь.

— Впечатляюще, волшебник!

Маг поклонился в ответ на слова своего хана. И когда его лицо таким образом на мгновение исчезло из поля зрения остальных, он улыбнулся, ибо был молодым магом, только что вышедшим из подмастерьев, и не часто получал похвалы, и его будущность и богатство были еще под сомнением. Теперь он знал, что и то, и другое ему обеспечено более прочно, чем самому хану. Он был теперь не подмастерьем, а волшебником, которому Актер-хан знал цену.

— Заколдуй так тысячу мечей, — продолжал правитель, когда маг выпрямился, — и у меня будет армия, не требующая никакого содержания и почти не занимающая места, — и непобедимая!

— Ах, мой господин, — осмелился возразить юный маг, — я показал тебе нечто ужасное и впечатляющее, и ты немедленно думаешь только о том, чтобы получить больше!

Один из солдат судорожно сглотнул воздух. Однако, когда его правитель заговорил, он понял, что отныне с этим вызывающим содрогание демоном в человеческом облике придется обращаться с осторожностью и уважением, — вместе с его феригийской шляпой, змеиными глазами и всем остальным.

— Не посчитай меня неблагодарным, волшебник… хотя я не потерплю наставлений от тебя.

Глаза хана сместились в орбитах во направлению к двум стражникам. Это было молчаливое напоминание, что пленники стали теперь трупами.

— Я сожалею, но только два клинка могут быть заколдованы одновременно таким образом, мой господин, — сказал маг. Возможно, хан отметил, что он не извинился; но никаких комментариев не последовало.

— Почему?

Взгляд мага переместился на солдат; затем снова пристально уставился на хана.

— Сейчас здесь не от чего нас охранять, — сказал хан. — Подождите за дверью.

После минутного замешательства, когда солдаты раскрыли было рты, но закрыли, оставив слова не произнесенными, они удалились. Их повелитель не взглянул им вслед; он продолжал смотреть в лицо мага, который доказал, что если ему чего-то и не хватает, то только лет.

— Почему? — повторил хан.

— Это закон Скелоса, откуда происходят те чары, которые я наложил на клинок, господин Хан. Необходимо употребить верные древние слова именно нужным образом и в нужном тоне и использовать четыре стихии именно в нужном порядке и пока произносятся некие особые слова заклятия; стихии, охватывающие все предметы: землю и воздух, воду и огонь.

— Очень жаль. Однако… великое деяние, и я поражен и очень доволен, волшебник. Ты будешь носить это.

Кольцо с огромным солнечным камнем перешло с пальца на ладонь, с ладони

— к ожидающей руке и оттуда — на палец мага. Его поклон был не очень низким, и он ничего не сказал.

— Я возьму этот меч.

— Я так и думал, что мой хан пожелает этого. И мне пришла в голову другая мысль, и потому я хотел, чтобы стражники здесь не присутствовали. Может быть, мне лучше наложить чары на клинок, уже принадлежащий моему мудрому господину?

Хан положил руку на украшенную драгоценностями рукоять кривого меча, поднимающуюся над его левым бедром.

— Да! Клянусь потрохами Эрлика — да!

— Меч должен быть омочен в крови сразу же после того, как будет наложено заклинание, мой господин.

— Да, я думаю, мы сможем найти кого-нибудь, кто отдаст свою никчемную жизнь, чтобы его хана защищал подобный клинок, волшебник! Действуй!

И сатрап Замбулы вытащил меч с драгоценной рукоятью и подал его своему магу Зафре.

1. КОНАН ИЗ КИММЕРИИ

Высокий юноша сжал коричневый локоть девушки и сильно шлепнул ее по заду. Она танцующим шагом выскользнула из-под удара, встряхивая длинными волосами цвета гривы чалой лошади, и одарила юношу взглядом, сочетающим в себе упрек и ласку. Сегодня ночью он ее бросил. Позвякивая сделанным из монет поясом, девушка пошла своей дорогой, а парень пошел своей.

Она поторопилась дойти до хорошо освещенного квартала, потому что здесь был самый худший район Города Грешников. Глотки быстро перерезали в этих темных узких улочках местности, известной под названием Пустыни, и еще быстрее — в темноте переулков, скользких от отбросов и блевотины.

Высокий юноша сделал не более четырех размеренных шагов, прежде чем повернуть и войти как раз в такой узкий переулок. Даже на дне колодца видимость не могла быть намного хуже. Больше всего света было на углу улицы за спиной — его давала пара ламп, выполненных в форме львов, у входа в шумную таверну. Этот свет некоторое время следовал за юношей, но вскоре померк.

Запах бросился в ноздри и попытался поразить обоняние миазмами разлагающегося мусора, застарелого вина, прокисшего в бурдюках, сырой земли, вывернутой рядом с домами; а темнота попыталась в то же самое время погасить пылающие голубые глаза юноши. Отсутствие морщин на лице этого человека позволяло заключить, что он молод. Но нечто сродни твердости оружейной стали в его глазах опровергало такое заключение. Более внимательный наблюдатель заметил бы, что этот черноволосый гигант, которому явно не исполнилось еще и двадцати лет, многое повидал, многое пережил и вынес… и восторжествовал над всем. Никто не мог быть настолько глуп, чтобы поверить, что этот кинжал и меч в потертых, старых ножнах из шагреневой кожи не были смочены кровью.

Все это, и его размеры впридачу, придавали юноше уверенность; он повернул в переулок, почти не замедляя шага.

Его самоуверенность была непринужденной самоуверенностью молодости, самонадеянностью волка среди собак. Он избавил мир от двух кошмарных оживших мертвецов, этот силач, рожденный на поле боя; он воровал, пока спящая жертва лежала всего на расстоянии пары футов от него; он убил двоих волшебников, добивавшихся его смерти, и еще высокорожденного владыку Кофа; и он разбивал чары и отправлял в мир иной так много людей, владеющих оружием, что потерял им

счет, — и все это несмотря на свои невеликие годы. Это были всего лишь собаки, лающие на волка, и волк был более крупным, и более быстрым, и более жестоким и злобным, чем они, он излучал уверенность, придаваемую умением, как свеча создает сияющий нимб вокруг своего пламени.

Волк свернул в переулок, и собаки ждали.

Один шаг сделал поджарый, гибкий, как кошка, человек, вышедший из черной тени у стены, острие его меча смяло тунику на мускулистом животе юноши.

— Стой спокойно и убери руку с рукояти меча, Конан, иначе я налягу на меч, и у тебя появится второй пупок.

Холодные голубые глаза свирепо взглянули на человека, стоящего по другую сторону обнаженного клинка. Тот был среднего роста — это означало, что добыча была выше его на целый фут. На нем был длинный темный плащ с поднятым капюшоном; во мраке переулка даже зоркие глаза молодого киммерийца не смогли разглядеть заговорившего с ним. Конан стоял неподвижно, и его мозг посылал всему его большому телу сигнал расслабиться. Очень медленно и осторожно он перенес одну ногу назад. А потом вторую; и когда давление на переднюю часть его туники прекратилось, он выпятил вперед покрытые мускулами ребра, чтобы удержать острие меча и заставить противника поверить, будто он находится на пару дюймов ближе, чем на самом деле.

— Клянусь Белом, богом всех воров, — сказал Конан, — что это за идиотские выходки? А как насчет Кодекса Бела, приятель: воры не грабят воров?!

— Просто… стой спокойно, Конан, если тебе дорого твое брюхо.

— Я никогда не двигаюсь, если меч пытается пропороть мою тунику, — сказал Конан, и в тот момент, когда он договорил эту ложь, за его спиной послышался шорох ткани.

Пора было прекращать дальнейшую игру. Конан был не из тех, кто позволяет проткнуть или оглушить себя из-за спины только потому, что существует угроза спереди. По крайней мере, он мог видеть клинок человека в плаще; клинок же за спиной мог оборвать его жизнь, и он бы так его и не увидел. «Если мне повезет сегодня ночью, — думал Конан, — противник вперед сделает выпад машинально и проткнет того коварного подлеца, что стоит за моей спиной!» Темнота, как говорили восточные мудрецы, мешает не только честным людям, но и бандитам. Конан не стал задумываться над тем, что здесь все были бандитами.

Он уже опускался на корточки и не перестал двигаться, чтобы подождать возможного удара поверх головы; за долю секунды до того, как его ягодицы соприкоснулись с узловатыми икрами, он нырнул в сторону. В тот же миг его рука метнулась поперек тела к рукояти меча.

Он услышал в воздухе завывание и по этому звуку понял, что стоящий сзади человек замахнулся отнюдь не мечом: сопротивление воздуха было слишком сильным. Вырывая свой собственный меч из ножен, Конан увидел, что в руках у нападавшего дубинка. Это была палка пяти футов длиной и толщиной с женское запястье. Конан заметил также, что человек в капюшоне не нанес удара мечом.

«Странно, — думал Конан, не прекращая двигаться. — Если один держал меня на острие меча, то почему второй пытался оглушить меня сзади — и. почему тот, что с мечом, не проткнул меня или, по крайней мере, не ранил, когда я шевельнулся?»

Поднимаясь в боевую стойку с чуть согнутыми коленями, он выбросил вперед свой собственный клинок. Человек в капюшоне предпочел отскочить назад, а не отражать подобный удар своим мечом. Двигаясь, все время двигаясь, Конан продолжил выпад — и острие меча поднялось под безошибочным углом и вспороло глотку человека с дубинкой. Тот отшатнулся назад, и только теперь Конан заметил моток веревки в его левой руке.

Раненый наткнулся спиной на стену и стоял, пока жизнь вытекала из его горла вместе с алым потоком крови. Конан, сохраняя боевую стойку и обнажая зубы в кровожадной ухмылке, повернулся лицом к другому противнику… который упал на колени. Меч звякнул среди отбросов, покрывающих землю.

— Не убивай меня, Конан. Пожалуйста. Я не пытался убить тебя. Я не стал бы этого делать. Веришь мне? Я не вооружен. Видишь? Ты ведь не станешь убивать безоружного человека?

— Я мог бы, — сказал Конан, скрывая удивление. — Встань.

Человек в длинном темном плаще повиновался.

— Повернись. Сними этот капюшон и иди передо мной, туда, где есть хоть какой-нибудь свет.

Человек в плаще стоял и никак не мог решиться повернуться спиной.

Волк рявкнул:

— Шевелись!

— Я… я… пожалуйста…

— Шевелись, черт бы тебя побрал. Я не наношу ударов в спину. Если бы я собирался убить тебя, я сделал бы это лицом к лицу. Мне было бы приятно посмотреть на выражение твоих глаз и на то, как кровь, булькая, вытекает из твоего рта, словно выблеванное вино.

Человек в плаще, казалось, зашатался от намеренно устрашающих слов киммерийца. Он откинул назад капюшон, и Конан мог видеть блеск его глаз, застывших от ужаса. Он увидел также, что по лицу бандита проходит шрам, разделяющий пополам его бороду. Пленник издал звук, похожий на всхлипывание, и повернулся, весь дрожа. Конан на мгновение присел на корточки, чтобы вытереть клинок о тело другого бандита, который теперь упал и лежал неподвижно, не дыша. И еще Конан подобрал упавший меч нападавшего.

Он встал и сделал шаг. Человек в плаще услышал и заспешил торопливым шагом, но не бегом, впереди киммерийца к выходу из переулка.

В Пустыне Шадизара, куда не заходил никто из стражников, люди улетучились с улицы в тот же самый миг, когда появился перепуганный человек, за которым следовал другой, огромного роста, несущий в руках не один, а два обнаженных меча. Человек в плаще шагнул в круг света от масляного факела, пылающего в скобе над дверью, выкрашенной в красный цвет.

— Стань прямо здесь, — сказал Конан. — Дверь публичного дома — как раз подходящее для тебя место. Как твое имя?

— Явуз, — сказал бандит, наблюдая за тем, как гигант осматривает меч, острие которого так недавно потревожило складки его открытой спереди туники, но не его душевное равновесие.

— Мы вовсе не собирались тебя убивать, — добавил Явуз умоляющим тоном.

— Нет, — сказал Конан. — И вы знали меня. Вы ждали именно меня, а не просто любого прохожего. Вас послали за мной. Тот человек, что нанял вас, одолжил тебе этот меч, не правда ли? Я нужен был ему живым, да? Меня должны были ударить сзади, пока ты сделал так, чтобы я стоял тихо и смирно, словно вол, тупо встречающий молот мясника. Та веревка, которую держал твой приятель, предназначалась для того, чтобы меня связать.

Конан поднял взгляд. Глаза Явуза расширились еще больше.

— Клянусь Белом… откуда ты все это знаешь? Я был обманут?

— Ты обманулся только мыслью, что такая жалкая тварь, как ты, продажная душа, может меня схватить. Некий человек из Иранистана нанял тебя, чтобы ты доставил меня к нему, живого, но связанного, словно необъезженного жеребца… так, чтобы он мог мне задать несколько вопросов.

В глазах Явуза Конан прочел подтверждение своим словам.

— Во имя Митры — этот иранистанский пес послал нас за колдуном, да?

— Конечно, — улыбаясь, сказал Конан и взвесил на руке меч Явуза. — Этот клинок происходит с гор Ильбарса. Я видел один такой раньше в руке человека из Иранистана. А теперь — куда вы должны были доставить меня? Говори, или…

— Ты ведь не собираешься убить меня?

— Я не вижу для этого причин. А ты?

— Нет! Ни одной!

— Сними свой левый башмак.

— Мой… левый башмак?

— Да. Поторопись! У нас не вся ночь впереди. Я нетерпелив, а твой наниматель потеряет терпение прежде, чем мы с ним встретимся.

— А! Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к нему, да?

Видя, что его жизнь продлится на время, необходимое для того, чтобы отвести предполагаемую добычу к чужестранцу, который его нанял, — и что может представиться возможность нырнуть в какой-нибудь переулок и дать деру,

— Явуз присел на корточки. Он торопливо развязал шнурки на одном из своих коротких мягких башмаков. Это меня не задержит, думал он; я покажу этому могучему, свирепому гиганту, как надо бегать, с босой ногой или обутому!

— Стань в дверях, — приказал Конан, пряча меч в ножны и перенося ильбарский клинок в правый кулак. Кулак этот выглядел достаточно большим, чтобы свалить быка.

Явуз повиновался. Конан присел и, не отрывая от него угрожающего взгляда, принялся ощупывать плотно утоптанную землю, пока его пальцы не наткнулись на кость.

— А!

Кость, которую Конан нащупал на мостовой этого грубого и не признающего законов квартала Шадизара, была костью от ножки цыпленка, и он поднял ее. Ухмыляясь по-волчьи и абсолютно без всякого юмора уставившемуся на него Явузу, он бросил кость в башмак, потом поднялся и ногой подтолкнул короткий башмак его владельцу.

— Надень его. Завяжи шнурки. Явуз закусил губу, отчего его разделенная шрамом борода дернулась. Было видно, что он дрожит.

— Это… колдовство?

— Да. Попытайся только убежать, когда мы с тобой пойдем на встречу с твоим клиентом, и эта кость убьет тебя.

Явуз, трясясь, натянул башмак и завязал шнурки из сыромятной кожи. Потом он выпрямился, перенес тяжесть тела на эту ногу и вздрогнул от боли. И понял — ему не убежать.

— Ты видишь? Как я и сказал. Попытайся только скрыться, и кость замедлит твой бег, заставив тебя хромать, — а я убью тебя. Колдовство. А теперь отдай мне свой плащ, чтобы, когда я буду идти рядом с тобой, держа этот клинок в руке, никто не увидел его под плащом. Ты пойдешь рядом со мной, Явуз, а не впереди, как пленник. И не отставай.

— Но… моя туника порвана на спине. Конан продемонстрировал ему в ухмылке свои зубы и зловеще глянул холодными голубыми глазами из-под черных бровей.

— Прекрасно. Ночь не холодная, а ты, похоже, весь вспотел в таком плаще. Давай, снимай его!

Несколько минут спустя Конан надел длинный темно-коричневый плащ — предварительно сильно встряхнув его в надежде избавиться от всяких маленьких шестиногих обитателей, — и одеяние сразу стало казаться коротким. Край его заколыхался где-то выше его икр, когда он зашагал рядом с более низкорослым Явузом, который, однако, был совершенно обычного среднего роста. Ни один случайный наблюдатель не заметил бы, что плащ ни разу не отлетел в сторону от правого бока высокого юноши; он придерживал его там двумя пальцами, чтобы прикрыть длинный меч, который нес в руке.

— Мы направляемся к базару, — заметил Конан.

— Да, — прихрамывая, сказал Явуз. — Иранистанская собака устроилась в хорошей таверне, за границами Пустыни.

— Не называй его собакой, собака; ты на него работал! Покажи-ка свой кошелек.

Рука Явуза машинальным защитным жестом схватилась за квадратный кошель, который он носил на поясе, на двойной бечеве; Явуз опасался воров.

На его руке сомкнулась ладонь Конана. Его глаза расширились, когда пальцы сжались сильнее. Очень быстро он почувствовал боль. Наемник чужестранца с далекого Востока знал, что в этой большой руке осталось еще много силы. Явуз одной рукой отвязал кошелек и передал его идущему по другую сторону Конану. Мощная, как тиски, хватка отпустила его руку. Явуз опустил глаза и увидел на коже четыре отчетли вых белых отметины; у неге на глазах они покраснели, когда кровь хлынула обратно в кисть руки. Кулак, достаточно большой, чтобы свалить быка, подумал Явуз. Как же, этот парень-переросток мог бы того быка задушить!

— О Митра, — пробормотал Явуз.

— Нет, Кром, — сказал Конан.

— Что?

— Я употребляю для ругательств имя Крома. Богов в Шадизаре было множество, и некоторые из них были непонятными, а другие — непристойными, а их обряды и того хуже.

— Ну, тогда Кром, — сказал Явуз и подумал про себя: «Кто такой Кром?»

— Хлам, — добавил Конан, роясь в кошельке своего пленника. — Хлам… неплохое колечко. Украдено так недавно, что у тебя не было времени продать его скупщикам, да? И несколько медных монет… а это что такое? Два золотых! Хо-хо, держу пари, они все еще теплы от руки иранистанца! Скоро я их верну. Ты ведь их не заработал. Держи; весь остальной этот хлам мне не нужен.

— Хлам!

— Да. Изумруд в этом латунном кольце настолько мал, что на вырученные с него деньги ты не сможешь прокормиться и двух дней.

— Латунном!

— Вытащи его снова и поиграй им, пока мы идем. Вот увидишь, когда мы дойдем до места назначения, твои пальцы позеленеют. Далеко еще?

Явуз снова привязал кошелек к поясу двойной бечевкой и не стал открывать его, чтобы «поиграть» кольцом.

— Нет… не очень далеко, — сказал он. — Ты, отдающий назад медные монеты и кольцо, о котором ты знаешь, что оно украдено… хорошо идти с человеком такого размера. Никто тебя не останавливает. Все отходят в сторону.

Конан ухмыльнулся.

— Тебе случайно не нужен наемный убийца, а? С ловкими руками, спокойный, умеющий держать язык за зубами?

— Вряд ли. Кроме того, ты калека.

— Я хожу так, потому что ты положил кость в мой башмак! Я в прекрасном состоянии, как золотая монета Турана!

— Что ж, сейчас ты в Заморе. Иди, Явуз. Я хочу поговорить с иранистанцем, а не с отмеченным шрамом хромым из выгребных ям Шадизара!

— Ты не собираешься убить меня, ведь правда, Конан?

— Возможно, и нет. Но я начинаю терять терпение. Несмотря на хромоту, Явуз прибавил ходу. Они свернули на одну из улиц в квартале от базара, который отмечал начало более приличной части Шадизара. Двое одетых в форму солдат из городской стражи, неторопливо идущих им навстречу, взглянули на эту парочку, не прерывая своего негромкого разговора. Сказать, что Конан не любил подобных людей, было бы преуменьшением. Однако в эту ночь он совершенно определенно не собирался искать неприятностей с людьми, следящими за соблюдением законов Шадизара. Он сделал большую уступку, заскрипев при этом зубами, — ступил на середину улицы, чтобы позволить стражникам пройти ближе к домам. Они сделали это и пошли дальше.

На скрипучих старых цепях покачивалась вывеска; на ней была изображена голова рычащего льва. Голова и грива были выкрашены в алый цвет.

— Здесь, — сказал Явуз.

— Загляни внутрь. Посмотри: видно ли того, кто нам нужен.

Явуз на секунду взглянул за дверь и торопливо шагнул назад. При этом он наступил на кость в своем башмаке и сморщился от боли.

— Да. Он здесь. Сзади слева, рядом с бочонком, одет в зеленую каффию.

Пальцы Конана вновь стиснули руку Явуза, пока киммериец заглядывал в таверну.

— Угу ,

— он обернулся. — Твой плащ будет висеть завтра утром на крючке сразу за дверью, Явуз. Тебе нужно будет только назвать свое имя хозяину.

— Но…

— Сейчас не холодно, а мне он понадобится, когда я пойду к столу этого шакала, — чтобы скрыть его клинок у меня в руке.

— Митра! — сказал Явуз и поправился: — Кром! Ты не собираешься просто войти и прирезать его?

— Сделаю я это или нет, тебя не касается, маленький Явуз, очень маленький Явуз. Ты свободен и жив. Я приказываю тебе исчезнуть отсюда и зарыться поглубже.

Явуз, получивший свободу и подобный приказ, не стал тратить время на удивленные взгляды или выражение благодарности за сохраненную жизнь. Он, хромая, поспешно скрылся.

Конан вошел в таверну под знаком Красного Льва.

2. ХАССЕК ИЗ ИРАНИСТАНА

Человек, сидящий в одиночестве в дальнем углу «Красного Льва», был довольно красив. Его усы и короткая, остроконечная бородка были черными, и почти такими же были его глаза. Он носил головной платок на восточный манер; зеленая ткань закрывала его макушку и спускалась с трех сторон на плечи. Шнур, сплетенный из перевитых по спирали полосок желтой и черной ткани, удерживал этот головной убор на месте. Рубашка с длинными рукавами была желтой, а широкие, свободные шаровары — красными; таким же был и пояс на талии. Широко расставленные глаза смотрели на Конана с узкого лица, на котором выделялись большой длинный нос и выступающая вперед челюсть.

Киммериец подошел прямо к его столу. Руки киммерийца вынырнули из-под темно-коричневого плаща Явуза и выложили перед сидящим две золотые монеты и трехфутовый «ножик», сделанный высоко в горах Ильберса.

— Эти золотые монеты я забрал у человека с бородой, разделенной шрамом. Их недостаточно, чтобы заплатить такому человеку, который мог бы меня схватить.

Левая рука его собеседника продолжала охватывать глиняную кружку цвета хны; пальцы правой лежали на виду на ближайшем к нему углу стола. Он глядел снизу вверх на очень молодого человека, возвышающегося над ним. Молодой или нет, но этот парень был опасен; это мог видеть каждый — каждый, кто знал, на что смотреть.

Он был необычайно высок и массивно сложен. Копна черных волос была ровно подстрижена на лбу над голубыми глазами. На нем была короткая туника из хорошей зеленой ткани, надетая на голое тело, и ее необычно глубокий треугольный вырез выставлял напоказ рельефные пласты мускулов на могучей груди. Меч и кинжал свисали со старого, изношенного кожаного пояса, низко опущенного на узкие бедра. На груди юноши на кожаном шнурке был подвешен племенной амулет — жалкое подобие «ювелирного изделия»: довольно длинная капля красно-коричневой глины, усыпанная кусочками желтоватого стекла, которые совершенно определенно не были самоцветами. Возможно, это было что-то имеющее отношение к его религии, какой бы она ни была, или талисман против болезни или дурного глаза. Помимо амулета, единственным украшением было красивое золотое колечко на мизинце левой руки. В него был вделан небольшой изумруд, и оно не было похоже на мужской перстень.

От этого юноши исходило ощущение, почти аура, едва сдерживаемой свирепости, постоянной готовности к насилию. Он заговорил снова:

— Некогда я знал другого человека из Иранистана. Мы встретились с ним в доме некоего человека, наделенного некоей силой. По чистой случайности мы оказались там в одно и то же время, как-то вечером. Вместе мы сражались со стражниками, которые не были… обычными людьми. Потом из панели в одной двери выползли две змеи: гадюки. Обе укусили человека из Иранистана. Он умер у меня на глазах, и я ничего не мог сделать, чтобы помочь ему.

Стоя рядом со столом, Конан снял плащ Явуза, наблюдая при этом за тем, как иранистанец прикидывает в уме, знает ли Конан о том, кто он такой, и выбирает, притворяться ему или нет. Когда иранистанец решился заговорить, его слова были сравнительно искренними, принимая во внимание, что каждый знал, кем был другой и почему оба находились здесь. И в то же самое время он сохранял некоторую осторожность:

— Его звали Юсуфар?

— Тебя интересуют разговоры? Даже несмотря на то, что я не связан?

— Может быть.

— Тогда подожди, пока я отдам содержателю таверны этот плащ. Он принадлежит Явузу, которого я не убил.

Сидящий иранистанец слегка нахмурился.

— А другой…

— Он хотел ударить меня сзади. Я увернулся и ударил сам. Он не смог увернуться. Если бы я знал, что он хотел только захватить меня живым, я, может быть, не стал бы распарывать ему горло своим мечом.

Его собеседник кивнул:

— Глубоко?

— Он мертв, — сказал Конан и прошел среди столов к хозяину таверны.

— Этот плащ мне одолжили сегодня вечером, — сказал он этому большеглазому человеку, — одолжил один хороший друг. Его зовут Явуз, и у него на лице шрам, который разделяет бороду вот в этом месте, — Конан коснулся своего чисто выбритого лица. — Я сказал ему, что оставлю плащ вот на том крючке у самой двери.

— Он может исчезнуть, если ты сделаешь это сейчас— Я знаю Явуза. Лучше отдай плащ мне; я повешу его там, когда открою таверну утром.

— Хорошо. Мне бы очень не хотелось, чтобы он пропал. Как-то один человек попытался надуть моего друга Явуза, и теперь его зовут трехпалым. Я пойду сяду с иранистанцем. Принеси ему еще одну порцию, а мне — кружку твоего лучшего вина. Там на столе — золото.

Хозяин взглянул.

— Хм . А вот еще меч. Его придется убрать с глаз. И ты бы лучше мне отдал свой меч тоже, до тех пор, пока не соберешься уходить.

— Я уберу свой меч, чтобы его никто не видел. Я телохранитель этого богатого иранистанца, и не могу расставаться со своим оружием.

Не давая хозяину времени для ответа, Конан повернулся и снова подошел к столу. Не садясь, он сказал:

— Прислони свой нож-переросток к стене вон там, слева от тебя.

Улыбка почти совеем исчезла с лица иранистанца, когда он выполнил это; юноша заметил, что иранистанец левша и не сможет быстро выхватить меч, прислоненный к стене с этой стороны. Конан сел лицом к нему.

— Звали ли его Юсуфаром, того, другого человека из Иранистана, которого ты случайно встретил в доме некоего человека, обладающего некоей силой?

— Мы оба знаем, что нет, — сказал Конан. — Его звали Аджиндар. Он сказал мне, что поблизости находится еще один человек из его страны, шпионящий за ним. У Аджиндара был такой же клинок, как тот, что я отобрал у двоих наемников — похитителей, не убийц. Один из них мертв, а другой, наверно, все еще бежит. Ты сохранил свое оружие и свое золото, и я здесь. Почему ты хотел, чтобы меня привели к тебе?

Левая рука иранистанца отпустила кубок и нырнула под стол.

— Оставь кинжал в покое, — посоветовал Конан. — Я проткну тебя своим раньше, чем ты успеешь как следует схватиться за рукоять.

Покачивающая бедрами молодая женщина,одежда которой состояла из двух украшенных бусинками кусков алой ткани, сшитых зеленой ниткой, появилась рядом с Конаном и поставила на стол вино для обоих. Ни один из мужчин не взглянул на нее. Она отошла с поджатыми губами, отмечая, насколько эта пара казалась поглощенной друг другом. Она повидала всяких.

— Ты — Конан, киммериец.

— Да. Ты из Иранистана, очень, очень далеко отсюда. Ты проследил мой путь сюда от Аренджуна. Как твое имя?

— Вас, киммерийцев, называют варварами. Как же получилось, что ты приходишь и спрашиваешь мое имя, а не ждешь за дверью, чтобы убить меня, когда я буду выходить?

— Мы, киммерийцы, еще и любопытны, и умеем уступать своим капризам. И, кстати, если бы мы в Киммерии слышали об Иранистане, мы бы называли варварами вас, потому что вы не киммерийцы.

Иранистанец усмехнулся и откинулся назад.

— Меня зовут Хассек. Аджиндар действительно умер так, как ты сказал?

Пристально глядя прямо в глаза Хассеку, Конан сказал:

—Да.

— Ты знаешь… Чтоб меня Кром побрал, если я тебе не верю!

— Кром! Ты клянешься мрачным Владыкой Могильного Кургана? Хассек улыбнулся.

— Я узнал о Киммерии все, что смог.

— И обо мне. Разыскивая меня. Готовясь допросить меня.

— Да, Конан. Я даже заключил бы с тобой сделку. Вы с Аджиндаром оба искали некий… трофей. Я считаю, что он у тебя.

— Естественно, я не знаю, о чем ты говоришь, — Конан сделал глоток вина. — Кстати, платишь ты. Эта штуковина, которую ты ищешь, имеет какую-то ценность там, в Иранистане?

— Ты знаешь, что это так, Конан.

— Почему?

Группа людей, сидящих в углу зала, наискосок от них, разразилась громким смехом. Хассек долго смотрел на Конана, потом наклонился вперед и со стуком опустил оба локтя на стол.

— Я думаю, — произнес он, — что я скажу тебе.

— Назови тот трофей, о котором ты упоминал, — мягко сказан Конан. — Драгоценный камень?

— Несколько, — ответил Хассек. — Они образуют амулет гораздо, гораздо большей ценности, чем твое кольцо и этот кусок глины со стекляшками у тебя на шее, Конан. Если бы амулет, называемый Глазом Эрлика, оказался в руках моего хана, ты бы мог носить на шее украшение из золота, усыпанное рубинами… если только ты не предпочитаешь изумруды.

— Глаз бога?!

— Это только название амулета.

— Возможно, один или два желтых камня? Зная, что Конан высказывает не просто случайную догадку, Хассек только кивнул.

Конан вертел в руках кружку с вином.

— Действительно, ценный амулет. И он даст мне другой, столь же ценный, твой хан.

— Более ценный для тебя. Послушай, Конан-киммериец. Этот амулет очень важен для хана Замбулы. Ты, возможно, знаешь об этом. Замбула лежит между Шадизаром и Иранистаном. Ты бывал там?

Конан потряс головой.

— Я всего лишь юноша из горной страны, — непринужденно сказал он.

— Который носит тунику, сделанную, как мне кажется, в Хауране.

— Ты действительно многое узнал, Хассек. Нет, я не был в Замбуле, и еще около месяца назад я даже не слышал об Иранистане. Ты говоришь, что он лежит за Замбулой? Это очень далеко.

— По-моему, ты знаешь, где он' лежит. Иранистан не собирается воевать с Замбулой или причинять вред ее правителю, сатрапу Могущественного Турана. Однако если мой хан завладеет Глазом Эрлика, он сможет заключить гораздо более выгодное торговое соглашение с Замбулой. Это наша цель.

— Возможно, — сказал Конан. — Поскольку ты думал, что амулет находится в руках одного мага, и поскольку Аджиндар искал его там… Возможно, это чародейская вещь; вещь, которая поможет твоему правителю мучить или убить достойного хана Замбулы на расстоянии.

— Конан, это не чародейская вещь, — так же, как хан Замбулы вовсе не достойный человек. Однако если бы даже это было и так…. тебя это волнует? Говорю тебе, тебя ждет богатая награда, если ты поможешь мне передать Глаз Эрлика в руки моего хана.

— Через два месяца!

— У тебя есть срочное дело в Шадизаре, Конан?

— Ты прав, — сказал киммериец и пожал плечами. — Здоровье сатрапа Замбулы волнует меня не больше, чем торговые соглашения Иранистана. Или то, кому принадлежит некий амулет. Глаз! — он покачал головой. — А что, у Эрлика не хватает одного глаза?

Хассек кивнул.

— А теперь давай предположим, что он у тебя или что ты знаешь, где его можно найти. Если мы оба вернемся с ним в Иранистан, нас обоих ждет награда. У тебя есть какие-нибудь другие идеи?

— Иранистан так далеко, — сказал Конан, продолжая поддразнивать Хассека.

— Это правда. Я прошел такой долгий путь не для того, чтобы вернуться без амулета, и я не вернусь без него. Что держит тебя здесь? Я знаю, что в Аренджуне тебя… все еще ищут.

— Ехать так далеко с человеком, который заплатил двум другим, чтобы они оглушили меня дубиной и схватили только для того, чтобы он мог поговорить со мной? Без сомнения, ты собирался, если понадобится, пытать меня, чтобы узнать об этом Глазе. Глаз!

— Не стану этого отрицать. Откуда мне было знать, что ты окажешься разумным человеком? Я думал, что ты убил Аджиндара.

— А теперь ты так не думаешь?

— У меня такое чувство, что ты сказал мне правду-об этом, — со значением добавил иранистанец. Конан весело хмыкнул.

— Я сказал ее. Итак, после того, как ты уверился бы, что я ничего не знаю об этой штуке, которую ты ищешь, ты бы убил меня.

— Это я отрицаю. Как только я узнал бы, где ты спрятал Глаз Эрлика, я забрал бы его и со всей возможной скоростью отправился бы в Иранистан. Я не видел необходимости убивать тебя — если, конечно, я не был бы вынужден. Это не в наших обычаях, Конан, и не в моих привычках. Поедем со мной теперь, и я буду чувствовать то же самое. Единственная моя забота — отдать этот амулет в руки моего нанимателя.

Хотя у Конана действительно был Глаз Эрлика, ради которого ему пришлось пойти на очень, очень большие жертвы, он подумал теперь, что, без сомнения, было нечто такое, чего он еще не знал обо всем этом деле. Например, станет ли человек называть своего правителя «мой наниматель»?

— Этот амулет более важен для моего правителя, чем моя жизнь, Конан, — сказал Хассек, глядя прямо в глаза киммерийцу. — Если бы я знал, что ты везешь его хану, я был бы счастлив. Если я буду знать, что ты этого не сделаешь, мне придется сразиться с тобой.

— Тогда мне лучше убить тебя здесь и сейчас.

— Убить меня теперь было бы очень глупо. Четыре человека из городской стражи только что вошли в таверну. А вот уйти отсюда могло бы быть мудрым решением.

Только у стражников Аренджуна могли быть причины схватить его — живым или мертвым, размышлял Конан. А здесь, в Шадизаре… что ж, лучше бы ему было не покидать относительной безопасности Пустыни, которая была шадизарским эквивалентом аренджунской Свалки.

— Почему? — спросил он с абсолютно невинным лицом. — Иностранец здесь ты. Мне нечего бояться местных стражников.

— С ними королевский драгун, и они кого-то ищут.

— Я, вне всякого сомнения, не ссорился с королем Заморы!

— Хм-м. Если только он не получил жалобу из Аренджуна. Я слышал, что там ты ранил двоих и опозорил еще одного — в Верхнем городе! — некоего бывшего сержанта стражи. Я рад, что ты не боишься тех друзей, которых он может иметь в Шадизаре, или жалоб, которые повелитель Аренджуна может прислать королю, потому что эти пятеро сейчас направляются сюда.

— В Аренджуне был еще и убит один человек, — сказал Конан. — Я нанес раны — а ответственность за убийство лежит на Аджиндаре…

— У одного из них арбалет. Хм». Конан… может быть, и правда, что я иностранец, а ты, конечно же, девяти футов ростом и с твоими голубыми глазами можешь сойти за уроженца Заморы… но стрела арбалета нацелена на тебя.

— Черт.

Хассек изумленно уставился на него.

— Ты… Аджиндар говорил это точно так же!

— Я знаю. Что еще можно сказать? Я пришел сюда, такой важный и самодовольный, чтобы припереть тебя к стенке. Я забыл одну важную заморанскую поговорку: «Когда хочешь войти, подумай сначала, как ты сможешь снова выйти». Надо всегда придерживаться правила: «Никогда не сиди спиной к двери!» Что это за шарканье?

— Большинство завсегдатаев торопится к выходу.

Вот они идут, люди короля впереди. Кстати, в Иранистане мудрецы говорят: «Когда ты хочешь куда-то войти, проверь, есть ли там вторая дверь».

— Разумно, — Конан начал подниматься.

— Не двигайся, киммериец! Ты не сможешь увернуться от стрелы арбалета, нацеленной тебе в спину, и три меча уже покинули ножны.

Говорящий обошел Конана кругом и встал, усмехаясь, лицом к нему, с той стороны, где сидел Хассек. Он был невысок и худощав, хотя его лицо выказывало некоторые признаки роскошной жизни. Его глянцевые каштаново-черные волосы были аккуратно подстрижены челкой и слегка завивались вниз на лбу. Большой золотой медальон на груди поверх расшитой золотом голубой туники — шелковой, как заметил Конан, — был украшен гербом короля Заморы, пьяницы, во всем подчинявшегося одному колдуну из Аренджуна. «Этот ублюдок должен быть мне благодарен за то, что я избавил его от Яры», — угрюмо подумал Конан. Представитель короля улыбнулся, и его идеально подстриженные темные усики слегка дернулись. Конан заметил у него во рту блеск золота. Искусственные зубы, Кром его побери, — а ведь парню едва исполнилось тридцать!

— Конан из Киммерии, с недавних пор проживающий в Аренджуне: именем короля, ты — мой пленник. Пойдешь ли ты спокойно?

Конан смотрел на него во все глаза. Красивые, хорошего качества синие штаны: начищенные, туго обтягивающие ногу черные сапоги. Изящный, искусно выделанный пояс, поддерживающий ножны, из которых торчала украшенная драгоценными камнями рукоять кинжала и эфес меча с навершьем, изображающим львиную голову, и сделанным, вне всякого сомнения, из серебра.

Конан взглянул на Хассека. Тот сидел рядом с возвышающимся над ним представителем короля и с потрясенным видом смотрел на Конана. Киммериец оглянулся вокруг. Он увидел почти опустевшую тавер ну-и форменные мундиры. Мечи — обнажены. Да, и еще арбалетчик, который медленно придвигался, наставив острие своей грозной маленькой стрелы на Конана.

— Ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что этот человек — преступник?! — воскликнул Хассек, — О!

Королевский драгун взглянул на него сверху вниз, предварительно приподняв брови.

— Ты разве не его друг?

— Едва ли! Я здесь по делам королевы Кофа.

— Коф! Ты похож на одного из этих… у тебя такая внешность, словно ты родился далеко на Востоке, а не на Западе!

Хассек тяжело вздохнул.

— Это правда. Моя мать была рабыней из Аграпура.

— Аграпур! — снова изумился разнаряженный королевский агент.

— Да, — Хассек печально вздохнул. — В юности она была похищена странствующим торговцем оружием из Кофа. Ну, он и забрал ее с собой туда. И боги так пожелали, что к тому времени, как они добрались до Кофа, он обнаружил, что любит ее. Родился я. Он дал мне образование. Теперь — что ж, теперь я здесь и представляю саму королеву! А что касается этого вот парня — он показался мне чистоплотным, и когда он так смело вошел в эту хорошую таверну, — ведь это хорошая таверна, не так ли, мой господин?

Польщенный заморанец улыбнулся:

— Да. В Шадизаре есть и получше — но есть и намного хуже. Представитель королевы, ты сказал?

— Э-э… господин Ферхад… — начал один из стражников.

Драгун дернул головой и уставился на провинившегося испепеляющим взглядом.

— Потом! Не смей мешать человеку, исполняющему повеление короля!

— В общем, он предложил мне то кольцо, которое ты видишь у него на руке, сказав, что оно принадлежало его матери, — сказал Хассек.

Конан в это время гадал, к чему была вся эта хитроумная байка и куда она должна была их всех завести.

— И бросил на стол эти золотые монеты, чтобы показать, что он не нищий,

— продолжал Хассек. — Он дал мне этот странный меч в знак своих честных намерений и сказал, что ему нужны еще два золотых, чтобы добраться до Немедии…

Как и следовало ожидать, господин Ферхад воскликнул:

— Немедия!

— Так он сказал. И теперь… теперь, о господин… возможно ли, чтобы этот человек пытался продать краденый товар мне, мне — личному поставщику украшений и косметических принадлежностей для королевы?

— Вполне возможно, — сказал Ферхад. — Этот тип — отчаянный и не признающий законов человек. На нем лежит вина за немалую долю злодейств там, в Аренджуне, — и он осмеливается бежать сюда, в саму столипу, и искать здесь убежища!

Ферхад снова устремил львиный взгляд на Конана; он стоял, выпрямившись во весь рост, с высоко задранным подбородком, смотрел поверх своего внушительного носа и чувствовал себя гораздо более внушительным теперь, когда у него была такая изысканная аудитория, состоящая, правда, из одного человека: личного поставщика украшений и косметических принадлежностей для королевы Кофа!

— Вмешиваться в дела людей из городской стражи в любом месте нашего королевства — значит нанести оскорбление королю, варвар! А теперь поднимайся медленно, и пошли отсюда — в некие апартаменты, которые, боюсь, тебе понравятся не так сильно, как эта прекрасная таверна, где ты пытался ввести в заблуждение высокопоставленного чужеземного гостя!

— Да, — ворчливо сказал Хассек, — и забери с собой этот ужасный меч!

Он полуобернулся и поднял огромный ильбарский нож. Мгновение спустя он стоял за спиной Ферхада, держа его правой рукой поперек груди, а левой смуглой кистью прижимая кинжал к его горлу.

— Никому не двигаться! Господин Ферхад, отдай приказ, чтобы все мечи и этот арбалет были сложены вон на том столе справа от тебя!

— Ч… чт… ты не можешь… отпусти ме… а! Осторожно с этим кинжалом, приятель!

— Да, он наточен, как бритва, потому что у меня нежная кожа, и я им бреюсь каждый день. Приказывай, Ферхад!

Ферхад отдал приказ. Арбалетчик указал на то, что его оружие взведено и представляет опасность. Хассек посоветовал ему выпустить стрелу в стену, под самый потолок, и Ферхад подтвердил приказ. Вскоре стрела, тренькнув, вонзилась в цель и осталась там, высоко над полом, лишь слегка подрагивая, — как сувенир для хозяина «Красного Льва».

— Конан, — сказал Хассек, — убеди нашего хозяина показать свой подвал.

— Подвал! — эхом проскулил Ферхад, и его адамово яблоко дернулось рядом с холодным клинком Хассекова ножа. Пытаясь не сглатывать слюну, Ферхад выпрямился и застыл, как солдат-новобранец, не произнося больше ни слова.

3. ПРОЩАЙ, ШАДИЗАР

Имраз, большеглазый хозяин «Красного Льва», поднял квадратную крышку люка в полу своей кладовой. Четверо солдат из городской стражи Шадизара один за другим, ворча, спустились в темноту. Каждый из них бросил последний мрачный взгляд на громадного варвара, который стоял над ними и ухмылялся лишь самую малость; он опирался на меч — меч их сержанта.

— Мой дорогой господин Ферхад, — сказал Хассек. — Я чрезвычайно огорчен, но не вижу другого выхода из этого положения, кроме как просить тебя присоединиться к солдатам внизу.

— Внизу!

— Постарайся увидеть в этом хорошую сторону, — сказал Конан. — Может быть, наш хозяин Имраз держит там свои лучшие вина.

— Скорее, гнилую репу, паутину и плесень, — сдавленно сказал Ферхад, поскольку говорить как-то иначе с откинутой назад головой он не мог. — Почему бы вам не связать меня и не оставить тут, наверху? Сидеть взаперти в темноте с этими простыми солдатами…

— …которые, без сомнения, знают множество занимательных историй, способных тебя развлечь, мой дорогой господин, — Хассек освободил своего пленника, осторожно вытащив при этом его красивый меч. — Спускайся, и я желаю тебе доброго-доброго вечера.

— Я тоже, — сказал Конан и, когда причудливо разодетый щеголь неуверенно поставил ногу на верхнюю из семи старых деревянных ступенек, ведущих вниз, в пахнущую землей темноту, ловко выдернул сверкающий самоцветами кинжал Ферхада из его ножен.

— Вы оба очень, очень об этом пожалеете, — пообещал Ферхад, спускаясь.

— Ну что ж, приезжай в Бритунию, и мы поговорим об этом, — любезно отозвался Хассек.

— Бритуния!

Хассек пинком закрыл люк.

— На замок не закрывается, ведь так? — пробормотал он и, подняв взгляд, увидел, что владелец «Красного Льва» медленно пятится назад.

Конан сделал четыре быстрых шага.

— Нет-нет, Имраз, не надо убегать сейчас. Иди, будь другом, помоги нам передвинуть этот большой, заполненный доверху бочонок на крышку люка!

Слегка покряхтев, трое мужчин перетащили и уста новили бочку на место. Конан глянул в открытую дверь кладовой и увидел несколько лиц, заинтересованно глазеющих на них от входа в таверну.

— Эй! — крикнул он. — Подай-ка мне этот арбалет!

Лица исчезли, и Хассек легко пробежал через всю таверну, захлопнул дверь и запер ее на засов. Когда он вернулся обратно, его брови были нахмурены.

— До меня только сейчас дошло… Имраз! Где эта твоя служанка? Хозяин заморгал.

— А что… я не знаю…

— Черт! Выскользнула через заднюю дверь, чтобы привести еще более бравых солдат — на этот раз из личной гвардии короля, я в этом почти не сомневаюсь. Конан…

— Мы заберем все эти мечи и кинжалы, а также арбалет, — сказал Конан. — Его мы возьмем с собой, — он кивнул на хозяина таверны. — Мы выйдем через заднюю дверь, а потом побежим!

— Сомневаюсь, что Имраз сможет в одиночку откатить эту огромную бочку с люка, — сказал Хассек, подхватывая арбалет.

— Нет, но он может открыть переднюю дверь и впустить остальных, чтобы они помогли ему!

— Да, это верно. По-моему, я перестал мыслить четко. Если бы только ты принес обратно веревку, что я дал тем двум типам вместе с золотом и моей маленькой колючкой! Идем, Имраз, — тебе придется проводить нас немного.

Пока на лице хозяина таверны отражалась глубокая неохота, а его большие скорбные глаза становились еще больше, Хассек развязал кошель и вытащил еще пять золотых монет.

— Две монеты все еще лежат на столе, а вина мы выпили не больше, чем на несколько медяшек. Вот, возьми это. Подумай, насколько это забавно — увидеть, как расправляются с таким напыщенным фатом, как Ферхад; и еще подумай обо всех тех клиентах, которых привлечет эта замечательная история о возмездии, постигшем королевского драгуна! О, посетители будут слетаться, как мухи. Идем же.

Имраз молча пошел за ними. Конан побросал пять мечей и четыре кинжала в небольшой пустой бочонок, пока владелец этой бочки-малютки с еще большей расторопностью прятал свои пять золотых. Имраз вывел их через дверь в переулок, который сильно отличался от переулков Пустыни, и они заторопились прочь, шагая бок о бок, как три друга.

— Направо, сюда, — пропыхтел Конан, обеими руками обнимая свой бочонок; и они повернули направо; на следующем перекрестке он пробормотал: «Налево».

— Ты слегка похож на деревенщину с этим своим арсеналом в бочонке, — заметил Хассек. — Ты думаешь, нам это действительно понадобится?

— Оружия не бывает слишком много, — заверил его Конан и продолжал идти, выгнув спину и выпятив вперед живет под тяжестью бочонка, прижимая его к себе, словно медведь. Содержимое бочонка дребезжало и позвякивало.

После очередного поворота они распрощались со своим бывшим хозяином и заторопились дальше, а Имраз повернул обратно.

— Что это ты сказал насчет Бритунии? — спросил Конан.

— Я назвал ему несколько мест…

— Я заметил!

— …ни одно из которых не является нашей целью, — терпеливо закончил Хассек. — Пусть он гадает. Кто сможет узнать иранистанца по внешности? Мы идем в одно и то же место, Конан, ведь так?

— Мы неподходящая пара, — заметил Конан.

— Трио: не забудь свой бочонок с клинками. Но это не так, не так. Мы оба — очень умные парни, которые попытались бы убить всех этих пятерых типов, если бы я не оказался еще умнее, и если бы с Ферхадом не удалось так легко справиться; и мы оба знаем это. Конан… тебе не пришло в голову также, что за то время, что ты таскаешься с этим бочонком, я вполне мог бы воткнуть в тебя парочку кинжалов?

— Мы все больше углубляемся в Пустыню, Хассек. Допусти, что за нами наблюдают, хоть ты и не видишь никого. У меня здесь есть друзья. Меня они не считают чужестранцем.

— Хм-м. А у тебя случайно нет нескольких верблюдов, а?

— Ненавижу этих животных. У меня есть целых четыре лошади. Верблюдов нет. Почему бы тебе не понести некоторое время этот бочонок?

— Нет, спасибо.

Конан неохотно поставил свою ношу наземь, а потом перевернул ее. Он отделил украшенный драгоценностями кинжал Ферхада и засунул его себе за пояс. Три хороших удара мечом одного из стражников по рукояти меча Ферхада испортили хороший клинок и оставили на ладони у киммерийца изящную серебряную львиную голову. Он, улыбаясь, подбросил ее в воздух и снова поймал.

— Ну, как ты думаешь, это похоже на верблюда?

— Возможно, она всего лишь посеребренная, — сказал Хассек.

Конан нахмурился.

— Этот подонок! Вечно мне везет — не хватало только, чтобы самоцветы на этом кинжале оказались фальшивыми! А кстати, как насчет тебя — разве у тебя нет лошади или верблюдов? Ты приехал издалека.

— У меня есть кое-какая хорошая одежда, — сказал Хассек со скорбным вздохом, — несколько смен; и красивое кольцо, и две лошади — большую часть пути сюда я шел с караваном. И еще у меня в комнате, в таверне — в «Красном Льве», не забудь, — осталось двадцать золотых монет Замбулы.

— Двадцать! — киммериец изумленно уставился на него, и его рот и глаза начали соревноваться друг с другом в том, что откроется шире. — Митра, Кром и Бел, приятель, — почему же ты не слетал наверх и не забрал их прежде, чем мы покинули таверну?

Лицо Хассека стало еще более печальным. — Я вроде как забыл о них. Боюсь, что теперь они достались казне Заморы.

— Зрачки Иштар! — горевал Конан. — Двадцать золотых монет!

— Посмотри на это с другой стороны, Конан: я спас тебя от заточения и, без сомнения, от чего-нибудь гораздо худшего.

— Нам все еще грозит и то, и другое, — глухо прорычал Конан, — если мы не уберемся из этого города — и этого королевства.

Они стояли в одиночестве на погруженной во тьму улице; у ног их лежал перевернутый бочонок и беспорядочно разбросанное оружие. Темные глаза Хассека вглядывались в угрюмые голубые глаза варвара.

— Мы? — спросил Хассек.

Конан повернулся и зашагал прочь; Хассек пристроился к нему сбоку.

— Черт, — спокойно, задумчиво сказал Конан. — Аджиндар был хорошим человеком, он сразу мне понравился. Он был предан своему хану и своей миссии до такой степени, что готов был ради них рисковать жизнью: он пытался убить меня даже после того, как увидел мое искусство и мою силу! И после того, как я только что спас его шкуру. Немного вероломен, но все ради своего правителя. Теперь ты тоже рисковал своей жизнью, чтобы помочь мне, Хассек из Ирани стана… потому, конечно, что ты не знаешь, где находится этот амулет. Все для твоего хана! Мне бы хотелось встретиться с ханом, внушившим такую преданность двум таким хорошим людям.

— Он тоже будет заинтересован в том, чтобы встретиться с тобой, мой друг с кулаками размером с окорок! Что ж, хорошо. Двое таких людей, как мы, без сомнения, смогут выбраться из Шадизара, даже если все трое ворот будут охраняться. Давай займемся этим.

Они углублялись все дальше в Пустыню Шадизара.

— Э-э… Конан. Амулет у тебя? Конан усмехнулся.

— Я знаю, где он. Я закопал его между Шадизаром и Замбулой, в пустыне.

— Черт, — сказал Хассек и убрал руку с рукояти кинжала. * * * Несколько часов спустя трое стражников, охраняющих шадизарские Врата Черного Трона, наблюдали за приближением верховой пары. Женщина и ее юный сын сидели на двух красивых лошадях и вели в поводу двух других, тяжело нагруженных. Она придержала лошадь и уставилась сверху вниз на человека в мундире, стоящего у колеса, — оно поворачивало канат и тяжелую цепь, которые поднимали огромный засов, перекрывающий обе створки ворот.

— Ну, открывай. Нет смысла сторожить с этой стороны. Я хочу выйти, а не войти.

— Дорогая моя, — произнес чей-то голос, и она посмотрела вверх, на еще один мундир. Его владелец выглядывал сверху из узкого стрельчатого дверного проема дозорной башни. — Я человек чувствительный и впечатлительный, и стал бы плохо спать, если бы не предостерег тебя от того, чтобы покидать город в такой час.

— Спасибо. Ты добрый человек. Мы едем. Это святая миссия.

— Паломничество?

— Да. Мы с сыном служим храму Святого Хосатры Хела, Восстановленного в Правах и Дважды Признанного, Владыки Всего Сущего, Отца Митры, Иштар и Бела.

— Занятой и, без сомнения, достойный уважения бог, дорогая моя, но… конечно же, благоразумный человек подождал бы по крайней мере до рассвета. Может быть, тогда вы сможете присоединиться к другим таким же благочестивым паломникам, а возможно, даже к каравану, который обеспечил бы вам наилучшую защиту. Здесь вы находитесь в лоне столицы могущественной Заморы. Там, за стенами…

Он умолк, показав жестом, что вне Врат Черного Трона, в Шадизаре, нет ничего, кроме опасностей и трудов.

Облаченная в плащ женщина, которую вряд ли можно было бы назвать плохо сложенной, решительно сказала:

— Я боюсь внешнего мира, и даже пустыни, гораздо меньше, чем этого города воров, и мучителей женщин, и порочных, порочных культов, посвященных богам, о которых никто никогда не слышал и не хочет слышать! Пропусти нас, прошу тебя. Мы покидаем этот город.

— Хотел бы я иметь власть удержать тебя от столь чреватого опасностями шага, — сказал начальник стражи ворот.

— Что ж, я ценю это. Но у тебя ее нет, и я уезжаю, и мой сын со мной, и у меня уже затекает шея от того, что я гляжу на тебя снизу вверх. Если ты не собираешься открыть ворота, то будь так добр, скажи мне, куда я могу обратиться с жалобой.

— До рассвета осталось лишь немногим более двух склянок…

Женщина вспыхнула:

— Что я должна сделать или сказать, чтобы выйти отсюда?

Человек в башне вздохнул:

— Открой ворота.

Стражник закряхтел, цепь лязгнула и засов поднялся. Ворота заскрипели. Решительная женщина, ее молчаливый сын и четыре лошади выехали из Шадизара. Она не стала подгонять лошадь и даже не встряхнула поводом. Все лошади тяжелым, размеренным шагом ушли прочь, в темноту. Начальник стражи облокотился на узкий подоконник дозорного окна своей башни и следил взглядом за женщиной, пока она не слилась в единое целое с темной ночью на восходе луны. Наконец он выпрямился, тряхнул головой, обернулся и крикнул вниз:

— Они не собираются возвращаться. Закрывай ворота.

Ни он, ни его люди и не подозревали, что в это самое время два человека взобрались на восточную стену на значительном расстоянии от их ворот, спрыгнули с нее наружу и торопливо углубились в ночь.

Несколько часов спустя, сразу после рассвета, та же самая женщина и ее сын вернулись в Шадизар. Хотя на них не было ни царапины, их лошади и груз исчезли без следа; даже плаща на женщине, и того не было. Имя, которое она назвала, оказалось вымышленным, и позже никому не захотелось прочесывать Пустыню, чтобы разыскать ее. Не знал покачивающий головой страж ворот, пропустивший ее внутрь, и того, что она была верной подругой некоего огромного горца-северянина, которого в эту минуту усердно разыскивали по всему городу, и что этим утром она была значительно богаче, чем накануне днем.

Прочь от Шадизара, имея под собой и ведя в поводу тех же самых четырех лошадей, двигались киммериец Конан и Хассек из Иранистана.

— Прекрасно удавшаяся хитрость и встреча, Конан, — сказал Хассек.

— О, Хафиза хорошая женщина и хорошая подруга, Хассек. А после того, как ты добавил этот симпатичный мешочек с жемчугом к серебряному эфесу Ферхада, она вдвойне была рада помочь.

— Втройне, — сказал Хассек. — После этого она оказалась в гораздо более выгодном положении.

— Да, и подверглась риску, чтобы заработать свою награду. Твой наниматель, Хассек, снабдил тебя всем необходимым в дорогу. Все эти деньги, которые ты потратил, и двадцать золотых, которые ты оставил в «Красном Льве», и этот жемчуг… мы все еще богаты?

— Мы — нет, мой друг. Я провел здесь больше месяца, разыскивая тебя в Аренджуне и Шадизаре, и мы будем бедны или еще того хуже к тому времени, как достигнем Иранистана. Но как только мы окажемся там…

— Хм-м . Как только мы окажемся там, — проворчал Конан. — Да.

«И что я делаю, — раздумывал он, — направляясь таким манером в путь, который продлится месяцы? А, ладно… почему бы и нет? Это большой мир, и, как я говорил Хаштрису в Хауране… мне еще многое нужно в нем повидать, прежде чем я осяду на одном месте!»

4. ЧУДОВИЩА

Твой меч готов, мой господин. Хан усмехнулся своему волшебнику, но только после того, как скосил взгляд на меч в манере, присущей скорее торговцу, в чью лавку только что забрел какой-то деревенский олух с толстым кошельком, или крестьянскому ребенку, разглядывающему накрытый для пиршества стол короля.

— Готов, — пробормотал он, этот сатрап Империи Турана, правивший Замбулой от имени могучего Илдиза, восседающего на резном троне. Он боялся за свою жизнь, этот хан Замбулы, и за трон, который мог и не перейти к его сыну Джангиру; и он был прав. Он был уверен в том, что люди организуют заговоры. Он не сомневался в том, что где-то существует Глаз Эрлика.

— Да, — сказал Зафра. — Если не считать того, что, как я уже сказал, его необходимо омочить в крови, чтобы завершить заклятие.

Он глянул вниз, потому что и правитель, и маг не подумали о том, что они были одни в мрачной полукруглой галерее, нависающей над еще более мрачной подземной темницей.

— Можно пожалеть, что мы не… сберегли одного из иранистанских шпионов.

Слегка склонив голову на сторону, хан взглянул на более стройного, более молодого человека поверх внушительного костистого гребня своего орлиного носа. Уголки его рта подергивались; это был чувственный рот. Внезапно хан резко и решительно кивнул головой.

— Да, — пробормотал он сам себе, и его отделанный красным, расшитый золотом плащ из тонкого, как паутина, шелка взметнулся и затрепетал, чуть шурша, когда он быстро повернулся к двери.

С этой стороны, стороны узников, дверь представляла собой массивный лист железа толщиной в палец девушки и достаточно тяжелый, чтобы заставить пошатнуться даже слона из укрытых ночью южных земель. И ее темная поверхность не оживлялась никаким признаком ручки или замка. Сжав левую руку в кулак, правитель Замбулы ударил по железной плите и отступил в сторону. Дверь издала глухой звук и не подалась ни на дюйм, а Актер-хан несколько раз сжал и разжал левую кисть.

Дверь отворилась внутрь. Старший из двух охранников вопросительно взглянул на хана.

— Девушка, которую эти шанки подарили мне две недели назад, Фаруз: приведи ее сюда.

— Мой господин, — Фаруз все же колебался.

— Ты знаешь ту девицу, о которой я говорю, Фаруз?

— Да, мой господин. Я… я должен привести ее как пленницу, мой господин?

— Нет, нет, Фаруз. Скажи ей, что ее господин и хозяин хочет сделать ей подарок. Но приведи ее сюда сейчас же!

— Мой господин!

Солдат отрывисто, по-военному кивнул головой в знак готовности выполнить приказ, отступил на минимально требуемые два шага и, резко повернувшись, заторопился прочь по вымощенному яркими плитками, хорошо освещенному коридору, маскировавшему вход во второе по омерзительности место проклятых владений хана, самым омерзительным из которых был Переулок Захватчиков — позор даже для проклятой Замбулы, — построенный стигийцами и населенный мулатами с разным цветом кожи, которыми управляли гиркане.

Актер-хан снова повернулся к Зафре и почти улыбнулся; по крайней мере казалось, что он доволен собой.

— Маленькая дрянь! Этот суматошный пес Ахимен-хан, вождь тех жирноголовых кочевников пустыни, привел ее мне как дар и подношение, очаровательное двенадцатилетнее дитя, совершенно нетронутое и сложенное, как сама чувственная стигийская Деркето!

Зафра кивнул. Он видел ту девушку, чье имя хан немедленно отбросил и называл ее вместо этого Деркетари, в честь любящей наслаждения богини Стигии. Ее формы и большие темные глаза могли бы пробудить вожделение даже у статуи, видит Хануман… видит Деркето!

— И она вела себя так, словно боялась и ненавидела всех мужчин, эта обманчиво сложенная, проклятая маленькая змея! Она и сжималась в комок, и вскрикивала, когда ее привели в мою потайную комнату — в ту же самую ночь! Какая честь для глупой, недоразвитой дочери бархан, у матери которой, без сомнения, выросли усы к тому времени, как ей исполнилось восемнадцать. Она…

Хан не стал продолжать.

Он не рассказал бы молодому магу Зафре или кому бы то ни было другому, как, столкнувшись с ее испугом, ее хныканьем, и мольбами, и выкриками, он, привыкший к готовым угождать, даже активно идущим навстречу женщинам, которые гордились и почитали за честь, что их призвал к себе сам хан, — он опозорил себя и не смог проявить свою мужественность. Актер-хану хотелось ее избить, схватить двумя руками ее прелестную шею и задушить ее!

Вместо этого он отослал от себя рыдающую девушку, а она была слишком глупа, чтобы чувствовать себя опозоренной. Он призвал к себе свою аргоссианку Чиа. Ее он назвал Тигрицей, и с ней он проявил себя мужчиной и ханом. Наутро он приказал своей Тигрице подготовить и обучить девушку-шанки

— глупого ребенка! И в течение целой недели она казалась счастливой и была прекрасной — прекрасной. Гибкая, как бескостная змейка, она отличалась в танцах, которым эти дважды проклятые кочевники начинали учить своих девочек, едва тем исполнялось три года. Она была воплощением соблазна и носила выданные ей одежды, радующие глаз мужчины, так, словно она в них родилась, будто она была влюблена в них; она покачивала бедрами; казалось, что доставить удовольствие мужчине было ее единственным желанием. И все же Актер-хан заставил себя ждать целую неделю, а потом еще один день, чтобы обострить свой аппетит. Потом он оказал ей честь разделить с ним как нельзя более интимный ужин и был с ней добр и мягок. Даже заботлив, как с неловкостью вспоминал он теперь. А затем… как только он возбудился, и его глаза сказали ей о его чувствах и совершенно нормальном намерении, она снова стала испуганно закрывающимся, хныкающим, умоляющим и даже вскрикивающим ребенком.

Но даже тогда он не отправил ее назад к отцу с позором. Но, видит Тарим и сам Владыка Черного Трона… сколько же человек может вынести?

«Человек? Хан, клянусь камнями Ханумана!»

Хан и маг ждали в молчании; каждый был занят своими мыслями, и только одного интересовали мысли другого. Между ними лежал меч; меч Актер-хана, с рукоятью, украшенной драгоценными камнями, и, хоть этого и не было видно, с выгравированными на черенке рунами. Внизу, в темнице, распластавшись, лежали два иранистанца, коченеющие в смерти. Меч Зафры торчал из груди одного из них и не дрожал, но стоял над ним подобно часовому смерти.

Актер-хан обеими руками стащил через голову серебряную цепь, поддерживающую на его груди большое, окаймленное жемчугом кольцо; в него был вставлен многогранный рубин значительных размеров, окруженный в виде шестиконечной звезды двенадцатью ярко-желтыми топазами.

— Отнеси вниз это и мой меч, — приказал он магу, который так недавно был подмастерьем и которому не исполнилось еще и тридцати лет. — Воткни меч в землю. Это не повредит заклятию?

— Нет, мой господин.

— Тогда повесь это, — сказал Актер, коротко кивнув, — на его гарду и принеси наверх второй меч.

Зафра, не задавая вопросов, взял меч и медальон. Он подхватил левую полу своей мантии, спустился, переступив через труп убитого вторым иранистанца, и остановился, не дойдя одного шага до другого трупа. С первой попытки ему не удалось закрепить клинок сатрапа в полу, образованном плотно утрамбованной черной землей, так долго цементировавшейся человеческой кровью. При второй попытке он использовал обе руки, и меч остался стоять. Маг повесил цепь и медальон своего повелителя на поперечную перекладину, и они красиво обвили ее и засверкали, покачиваясь в воздухе и с легким звоном ударяясь о клинок, — желтое золото на серебристой стали.

Обе руки и некоторые усилия потребовались, чтобы выдернуть другой меч из тела его жертвы, настолько глубоко засело это беспощадное оружие. Зафра помедлил, чтобы нагнуться и заботливо вытереть клинок о длинные черные волосы мертвого человека. Они были грязными, но удалили кровь и заодно смазали клинок жиром. Позже кто-нибудь из слуг займется им как следует.

Молодой маг поднялся по ступенькам. Приближаясь к площадке, которая справа расширялась и переходила в полукруглую галерею, он заметил, что в дверях появилась девушка. За ее спиной даже из невыгодного положения, в котором находился Зафра, можно было целиком видеть некрасивое, увенчанное шлемом лицо Фаруза, — настолько маленькой была эта прекрасная дева двенадцати лет.

Актер-хан повернулся, услышав, как у нее перехватило дыхание.

— А, — сказал он. — Мой прелестный цветок пустыни! Входи же, очаровательная Деркетари, и посмотри, что я приготовил для тебя.

Он протянул руку к ее руке.

Красавицы в двенадцать и ошеломляющие красавицы в тринадцать — так говорили о дочерях песков; и матери в пятнадцать, и ошеломляюще уродливые старухи в двадцать и пять. А этой девушке было двенадцать.

Зафра не мог не глядеть на нее во все глаза. Он впитывал в себя и массу сверкающих черных волос, перевитых жемчугом, так что они казались ночным небом, окропленным звездами; и нежное овальное личико и подобный луку стрелка-всадника рот, накрашенный блестящей темно-красной помадой; и прекрасные, огромные круглые глаза — словно глядящие в колодец ночью, через мгновение после восхода луны. И, по крайней мере, с нее сняли эти просторные темно-красные одежды, которые носят шанкийские женщины!

Ее нагрудные чашечки были из золота, и с каждой свисали тоненькие золотые цепочки, так что подвешенные на них самоцветы танцевали перед ней в воздухе и мягко ударялись о ее плоский живот при малейшем движении. Ее пояс, спущенный гораздо ниже пупка, состоял всего лишь из трех полосок парчи, сплетенных в шнурок, который был не толще ее мизинца. С него, мерцая, спадал вниз на длину руки кусок белоснежной кисеи, нашитой бледно-голубыми нитками на белый шелк; это подобие юбки в ширину не превышало длины ее ладони. Ткань была подрублена на высоте ее лодыжек, а полоска сзади была лишь чуть короче. Парчовые ленты, перекрещиваясь, поднимались по ее прелестным ножкам от мягких маленьких башмачков, доходящих ей до щиколотки и сшитых из красного фетра, украшенного жемчугом, и завязывались под самыми коленями этого очаровательного ребенка.

Она могла бы, размышлял Зафра, быть одной из тех нежных юных девственниц, чьей кровью были написаны заклинания на определенном сорте пергамента, сделанном из змеиной кожи; заклинания, которые Зафра прочитал и запечатлел в памяти без ведома своего учителя.

На двенадцатилетнем подарке шанки было только два украшения: племенное ритуальное кольцо, украшенное гранатами и сделанное из верблюжьего волоса, переплетенного с одним локоном из ее собственных кос; и маленькая серебряная подвеска, украшенная опалами, с которой ее доставили к сатрапу. Достаточно изящная серебряная цепочка удерживала подвеску в центре легкой выпуклости грудей девушки.

Она смотрела широко раскрытыми глазами мимо Зафры — на два распростертых внизу тела. Казалось, она не замечала, что ее господин взял ее руку в свою волосатую длань.

Поднявшись на площадку, Зафра вложил свой собственный меч в руку Фаруза, чтобы убрать его за пределы темницы. Потом он отступил и словно слился со стеной у верхней ступени лестницы.

— М— мой господин! В такое место?.. Эти люди! — голос девушки шанки дрожал, как и она сама.

— Возрадуйся! — приказал ей хан. — Они иранистанцы, шпионы, засланные к нам королем, все помыслы которого направлены на завоевание! Однако один из них был провидцем и сделал благоприятное предсказание: что от тебя вскоре родится прекрасный мальчик, который, став взрослым, будет править не только Замбулой, но и всей величественной Империей Турана!

Она взглянула на него черными глазами, обведенными черной краской. Ее рука продолжала лежать в его руке, и она раздумывала, словно зачарованная его словами, покорная их власти. За ее спиной Фаруз тихо прикрыл огромную дверь, обшитую снаружи деревом.

— Внизу стоял мой же собственный меч, символ моего могущества. Я был так переполнен радостью, что снял с себя свой медальон из золота, и жемчуга, и топазов, с рубином величиной с голубиное яйцо, который носила на груди моя мать; этот медальон я повесил там. И в эту минуту шпионы бросились на меня, и моим верным стражам пришлось убить их. Это были люди, которые привели тебя сюда, — ибо я положил руку на эфес и дал обет: та, что принесет мне Замбулийский Драгоценный Камень, будет первой среди всех женщин Замбулы и окружающих ее земель, чтобы был подготовлен путь к восшествию на престол плода ее чресел.

Пока хан так разглагольствовал, взгляд этих огромных темных девичьих глаз покинул его лицо и был теперь устремлен на мерцающий медальон, который свисал, словно трофей, ожидающий победителя, с украшенной драгоценными камнями рукояти стоящего внизу меча.

— П-поща… мой господин… я… я не могу спуститься туда!

— Но Деркетари… лотос пустыни, обожженной поцелуями солнца, ты должна! Неужели пророчество мертвеца должно будет оказаться напрасным? Неужели гордые шанки — обитатели шатров — не будут возвышены над всеми остальными и осыпаны милостями великого будущего правителя, в чьих жилах будет течь кровь шанки?

Девочка посмотрела вниз, на свисающий с меча медальон. Потом снова взглянула на стоящего рядом с ней человека с орлиным носом. Теперь он придержал свой медоточивый язык. Она еще раз поглядела на оба трупа и опять на медальон. Он висел, молчаливо подзывая ее к себе переливами драгоценных камней, вспыхивающих и сверкающих в мерцании дымного огня факелов. Она обвела языком полную нижнюю губку.

Она слышала. Она слышала каждое слово. Хан и маг знали, что она думала о своих бедных, живущих в пустыне соплеменниках, которым не успевало исполниться четыре десятка лет, как их лица и руки уже покрывались морщинами от солнца; о гордости и надеждах своего отца — и, вне всякого сомнения, о ярости, вызванной позором, если бы он узнал, что она лишила его и его народ, а заодно и себя, великойславы и высокой чести из-за детских страхов; всего-навсего темница. Всего-навсего два мертвых человека, к тому же недавно умерших. Среди людей пустыни не было таких, кто не видел бы хоть одного покойника задолго до того, как им исполнялось двенадцать лет. Большинство по меньшей мере раз в жизни видело трупы в самом ужасном состоянии: раздувшиеся под солнцем, усиженные мухами и расклеванные падальщиками.

— Уф, — пробормотала себе под нос девочка, которую звали не Деркетари,

— я видела мертвецов и раньше. Уф!

И Актер, усмехаясь, взглянул на нее поверх своего выгнутого, как у падальщика, носа. Он отпустил ее руку в тот момент, когда почувствовал, что она начинает вытягивать ее, и вытер ладонь о свою многоцветную мантию, потому что ее ладошка была мокрой от пота.

Почти королевским движением она чуть согнула колени и подхватила одной рукой обе полы своей «юбки», протянув полоску белой ткани назад между ногами. Она медленно начала спускаться. На каждом шагу ее пути вниз было заметно, как она заставляет себя держаться твердо.

Глаза хана встретились со взглядом мага поверх площадки лестницы. Хан заговорил спокойным, тихим голосом:

— Твое заклятье нужно завершить, не так ли? Девочка продолжала спускаться, не оглядываясь назад. Лестница насчитывала двадцать и пять каменных плит-ступеней; девочка поставила обутую в фетровый башмачок ножку на девятнадцатую.

— Да, мой господин.

Актер взглянул вниз на дар шанки. Она поставила левую ногу на двадцать первую ступеньку.

— Тогда заверши его, волшебник, и моя жизнь будет вдвойне счастливой, а для тебя… хочешь ли ты принять у себя этой ночью настоящую тигрицу, За фра? Тигрицу из Аргоса, чьи когти спрятаны в шелковые ножны?

Внизу обе ступни девушки стояли на двадцать четвертой ступеньке, потому что она остановилась здесь в нерешительности, пытаясь как-то обойти, а не перешагнуть обнаженный труп человека, который, хотя она того и не знала, был почти невероятно мужественным и отчаянным.

— Да, мой добрый господин, — сказал Зафра, и его глаза, казалось, блеснули, когда он посмотрел вниз, на спину девушки, а потом на украшенный медальоном меч, стоящий над полом темницы, словно памятник двум жестоко убитым людям.

«Трем», — подумал Зафра и сказал очень тихо, едва шевеля губами:

— Убей его.

Земля и вода, огонь и воздух умастили меч в то время, как над ним произносились древние слова. Золото соскользнуло со стали, когда меч Актер-хана высвободился из земляного пола. Не колеблясь, он повернулся в воздухе и, словно стрела, выпущенная мускулистой рукой искусного лучника, устремился к маленькой дочери пустыни.

Она, как и следовало ожидать, взглянула на него, когда услышала звон металла о металл, — так же, как Актер-хан взглянул на Зафру, когда услышал местоимение, которое употребил молодой маг. Ее горло сжалось от трепетного ужаса; горло хана — нет.

— Его? — спросил он.

— Даже волшебный меч не различает рода, мой повелитель. К тому же те, против кого мой господин вскоре применит его, почти наверняка будут мужчинами.

Внизу зарождающийся крик девочки прервался страшным всхлипом, когда заколдованный меч доказал, что не разбирается ни в родах, ни в местоимениях. Он погрузился между ее золотыми нагрудными чашечками — и чуть слева от центра.

Хан сделал глубокий долгий вдох через ноздри, а потом шумно выпустил воздух через рот.

— Да, подумать только, что она умерла девственницей, — сказал он, словно произнося надгробную речь, — к ради такого великого дела! Но ее народ об этом не узнает, потому что только через месяц мы с печалью пошлем им известие, что она умерла от лихорадки, которая также чуть не унесла жизнь ее возлюбленного господина… — хан кашлянул, — …и была похоронена с почестями и скорбью на Кладбище Королей; без сомнения, нося во чреве сына королевского происхождения, которого забрала с собой… в ад!

Даже Зафра нервно сглотнул.

Еще так недавно подмастерье волшебниц, посвятивший себя изучению омерзительных чар, происходящих из старинной Книги Скелоса и дурно пахнущих томов Сабатеи, украшенных золотым павлином и написанных отравленными чернилами; взывающий к Сету, и мрачному Эрлику, и даже к Детям Йила, которым поклонялись пикты и о которых эти дикари знали меньше, чем он… и недавно убивший своего хозяина; всем этим был Зафра, и еще чем-то большим, ибо грезил о власти и об обширном будущем царстве, где ему будут подчиняться ханы, а он не будет называть «господином» никого из людей… и все же он нервно сглотнул — при звуках неприкрытой злобы в ядовитых словах его хозяина, а может, и при виде убийства красоты и невинности.

«Злодей, — думал Зафра. — Так люди будут называть меня в грядущем — и никто не будет знать, что некогда я служил величайшему злодею, живущему на земле с тех пор, как три тысячи лет назад в Хоршемише умер Тугра Хотан!»

Актер-хан, отомстивший за свое мужское достоинство, монотонно продолжал тем же неумолимым голосом:

— Этот меч будет висеть на новых золотых крюках на стене за моим троном, Зафра, и мне придется сдерживаться, чтобы время от времени не подвергать его испытанию. А ты, о гений, впредь будешь именоваться Волшебником Замбулы, советником хана, будешь жить во вторых по значению покоях дворца, и служить тебе будут любой из моих собственных слуг по твоему выбору и девушка, которую я выберу лично. И… сегодня ночью… тебя посетит Тигрица!

— Мой господин, — с внезапной маслянистостью в голосе сказал Зафра, — чрезвычайно щедр.

Хан взглянул на него, и его глаза над носом, похожим на орлиный клюв, были блестящими, как у орла.

— Недостаточно щедр, Зафра, Волшебник Замбулы. Недостаточно — пока ты служишь мне.

Зафра поклонился одним из своих едва обозначенных поклонов.

— Я твой преданный слуга. Хан Замбулы!

— Хорошо. Теперь принеси мне мой замечательный новый меч! Потом пойди в город и найми двух головорезов за золотую монету, пообещав им еще три — каждому — за час работы. Пусть эту девку разденут, изуродуют и вынесут отсюда в кожаных мешках — нескольких. Мешки пусть оставят в Переулке Захватчиков. После того как дело будет сделано, эти двое должны будут вернуться к тебе, сюда, за дополнительно обещанными монетами.

Хан какое-то мгновение пристально смотрел на мага, потом добавил:

— Твои новые покои будут примыкать к тронному залу, Зафра.

Раздетая, изуродованная до неузнаваемости, — а потом разрубленная на куски, словно туша! Зафра едва смог удержаться, чтобы снова не сглотнуть подступившую к горлу тошноту, — ибо в эту минуту хан смотрел на него.

— Мой господин — я понял. И их наградой будет не золото, а сталь?

— Возможно, они отметят дело кружкой вина, щедро сдобренного пряностями.

— Я понял, мой господин. У меня есть такие пряности.

— Никто, кроме нас с тобой, не будет знать, что произошло здесь. Волшебник Замбулы, потому что сейчас, когда я буду уходить, я заберу охранников с собой. Ты последуешь за нами через некоторое время; им дадут понять, что ты сам проводишь в ее комнаты ту дрянь, которую я оскорбил именем трижды чувственной Деркето! Потом, маг, отправляйся в свои старые покои, пока для тебя готовят новые, и смотри, принеси мне известия о Глазе Эрлика прежде, чем я сяду за ужин!

Зафра кивнул и спустился, чтобы вырвать обремененный заклятием клинок из сердца девушки.

5. ПОВЕСТЬ О ДВУХ ВОЛШЕБНИКАХ

Сначала Конан и Хассек скакали прямо на восток, чтобы как можно скорее пересечь границу Заморы. Они обсудили возможность продолжить путь в этом направлении и пересечь таким образом степи и узкую полоску земли, которая и была собственно Тураном; так они могли бы достичь берега и сесть на корабль, идущий на юг по морю Вилайет. Мудро или нет, но они решили отказаться от этого плана. Путешествие на юг посуху обещало быть долгим и нелегким. И все же оно было несколько более надежным, чем путь по морю.

Итак , едва покинув Замору, они сориентировались во солнцу и повернули к югу. Они не стали приближаться к восточной границе Хаурана, маленького южного соседа Заморы, а направили своих лошадей на юг, через степи. Взгляды путников постоянно блуждали по сторонам, ибо в этой земле жили кочевники, а среди них были такие, которые постоянно совершали набеги и очень по-собственнически относились к своим территориям в этих холмистых степях.

— Конан… — начал Хассек, слегка покачиваясь в седле крупной чалой лошади, которую он называл Железноголовый. — Однажды ночью Аджиндар отправился грабить дом Хисарр Зула, и надо же тебе было, к несчастью, выбрать ту же самую ночь. Аджиндар так и не появился больше, живым, я имею в виду; его тело было найдено несколько дней спустя в сухом русле реки за пределами Аренджуна. Он и в самом деле умер от укусов змей. Только мне пришло в голову, что он был укушен не тогда, когда бродил по этому сухому руслу. Примерно в то же самое время некто Конан, киммериец, исчез из Аренджуна. Теперь, почти два месяца спустя, я нашел тебя в Шадизаре. А что касается Хисарр Зула… несколько недель назад его дом сгорел. Это была твоя работа?

— Я расскажу тебе эту историю, — сказал Конан. — Я был вором в Аренджуне. Я ничего не знал о Хисарр Зуле. Я совершил пару удачных краж и жил в таверне в верхнем городе — где мне было не место. Теперь мне кажется, что все это было так давно! Столько всего случилось с той ночи, когда это началось; каким юным кажется тот Конан! Девушка, которую я обхаживал в той таверне в Аренджуне, как оказалось, была любовницей префекта стражи, — ну, вообще-то говоря, помощника префекта, — и он был очень ревнив. Он ворвался в таверну со своими людьми и, уверяю тебя, очень старался меня спровоцировать. Некто Кагуль. Наконец я услышал скрежет его меча — на него самого я не обращал внимания, — и начал действовать. Их было четверо. Кагулю слегка досталось, и паре других тоже. И вот тогда какой-то человек, которого я не знал, убил одного из них и помог мне бежать, потому что услышал, что приближаются еще несколько стражников. Это был Аджиндар. Я вылез через окно и оттуда на крыши; мы, киммерийцы, неплохо умеем лазать поверху.

— Ты был ранен?

— Ни царапины.

— Вы, киммерийцы, умеете не только лазать поверху.

— Угу. И вот так, случайно, я услышал, как двое агентов разговаривали в одной из верхних комнат таверны; агентов хана Замбулы. Карамек и Испарана — женщина, и какая женщина! — планировали ограбить некоего волшебника. Хисарр Зула. Когда я услышал их разговор о том, какую ценность для Актер-хана имеет нечто, называемое Глазом Эрлика, и о том, что оно находится у Хисарр Зула. я остановился послушать. Узнав, что они собираются ворваться в дом мага через две ночи, я покинул эту крышу — обещая себе, что проберусь туда следующей ночью и перехвачу у них добычу.

На следующий день я все разведал и составил план. В ту ночь я без особых трудностей проник в замок Зула. Там я нашел Аджиндара, который сражался с кошмарными созданиями Хисарр Зула — колдун украл у них самые их души и заключил в зеркала, которые затем разбил. Это были тупые, пустоглазые твари, созданные волей волшебника; глупые сторожевые псы с мечами. Я узнал Аджиндара; он помог мне предыдущей ночью. Было бы умнее оставить его отвлекать этих «людей», пока я искал амулет, но… я спас его. Мы очень мило разрезали несколько этих существ на куски и, я думаю, оказали им этим большую услугу! Когда мы с Аджиндаром назвали друг другу свои имена и он обнаружил, что я тоже охочусь за Глазом, он, к моему потрясению, напал на меня без всякого предупреждения. Если бы он не поскользнулся в крови одного из этих мертвых бездушных чудищ, он поразил бы меня первым же своим внезапным ударом! Мы только что разговаривали; мы спасли друг другу жизнь, и мы были друзьями, кровными братьями!

Конан потряс головой и некоторое время ехал с угрюмым лицом, в задумчивом молчании.

— Он поскользнулся, как я уже сказал, и налетел на дверь. От толчка в ней открылось потайное отделение, и оттуда в тот же миг выскользнули две гадюки. За какие-то секунды они укусили его несколько раз — в лицо.

Хассек спросил:

— Это все?

— Нет, это не все. Он уже раз пытался убить меня. Теперь, хотя он узнал, что должен умереть через несколько минут, он сделал еще одну попытку: он швырнул в меня этих проклятых гадюк! К тому времени я уже выхватил меч, и удар моего клинка разрубил их обеих в воздухе. Потом мне оставалось только наблюдать за тем, как Аджиндар распухает на глазах, и чернеет, и умирает. Он немного рассказал мне о Глазе, пытаясь завербовать меня для завершения своей миссии: отвезти амулет в Иранистан. И умер. Хассек, я был опечален вдвойне. Этот человек мне нравился, я уважал его способности и его понятие о чести. А он пытался убить меня без предупреждения, внезапным ударом. И теперь умер не достойной, а глупой и отвратительной смертью.

— Аджиндар заслуживал лучшего, — сказал Хассек.

— Я пошел искать Глаз. Двое замбулийцев проникли в эту комнату раньше, чем я. Он был у нее — Испараны. Какая женщина эта Испарана! Карамек, ее напарник, вступил со мной в бой, а она бросилась бежать, и к тому времени, как я разделался с ним, она успела выскочить в дверь и запереть ее перед моим носом.

— К этому времени, — задумчиво сказал Хассек, — были мертвы и несколько бездушных приспешников Хисарра, и Аджиндар, и Карамек. Все, так или иначе, от твоей руки или из-за тебя.

— Да, — равнодушно отозвался Конан. — Я отскочил от этой двери и бросился к окну — и попал в ловушку, которую Хисарр устроил для тех, кто мог влезть через это окно! Я оказался там зажат в железных челюстях. Я сломал меч и несколько ногтей, пытаясь освободиться, но не смог этого сделать. Мне оставалось только ждать, когда придет Хисарр. И он пришел, торжествующий, злорадный, и сказал мне, что я должен буду отобрать Глаз у Испараны и отдать ему:

Уф! Я согласился бы плясать целую неделю или слетать в Кхитай и принести ему дракона и бороду императора впридачу — лишь бы выбраться из его крепости и не попасть в тюрьму. Но он был слишком хитер для этого. С помощью какого-то порошка он лишил меня сознания. Когда я 'очнулся, оказалось, что он… забрал мою душу! Он показал ее мне — маленького меня в зеркале. Если зеркало разобьется, сказал он, я навсегда останусь без дуиш — как те, бывшие некогда людьми, что служили ему. После этого я согласился и отправился за Испараной — ради Хисарр Зула.

Хассек услышал скрежет и, взглянув на Конана, увидел, что тот так сжал зубы, что его челюсть побелела.

— Ты… ты забрал свою душу обратно, Конан?

— Да. Она была возвращена мне меньше двух недель назад королевой Хаурана.

— Хаурана! Значит, ты был там, пока я обыскивал Шадизар? Но почему ты вернулся, если у тебя есть такой друг в Хауране?

— Она умерла, — сказал Конан и снова некоторое время ехал в молчании.

— Я спас ее и Хауран от чародейского заговора, целью которого было отдать их во власть Кофа, — пробормотал он наконец, — и, делая это, я… обрек ее на смерть.

Хассек ничего не сказал и продолжал ехать вперед. Ну и приключения были у этого юноши-северянина! В центр каких заговоров он попадал или влезал сам

— и выпутывался из них, проливая кровь! Аджиндар был мертв, Карамек был мертв. И королева Хаурана… и, без сомнения, некоторые другие участники этого «чародейского заговора», о котором так коротко упомянул киммериец. Хассек знал, что и Хисарр Зул был мертв Ему хотелось бы знать насчет этой Испараны…

— Продолжай, Конан. Итак, ты отправился за Испараной.

— Да. Один, в пустыню, с одной-единственной лошадью. Я был глупцом, и мне везло. У первого же оазиса, где я остановился, на меня напади двое людей.

— И это было везением?

— Да… таким образом я заполучил их лошадей и их припасы. Иначе пустыня, несомненно, убила бы глупого мальчишку из Киммерии.

— О, — спокойно сказал Хассек, — а эти двое…

— Мертвы.

— Конечно.

И пусть кто-нибудь другой попытается назвать тебя «мальчишкой»! Хассек оглянулся и увидел, что его спутник внимательно вглядывается в него.

— Не смотри на меня так пристально, Конан. Ты же знаешь, у тебя действительно есть склонность оставлять за собой кровавый след.

— Кром, бог Киммерии, — сказал Конан, глядя прямо перед собой, — в момент рождения киммерийца вдыхает в его душу способность сражаться и убивать. После этого он нас не замечает. Мы — мужчины.

— Ты… сражаешься — и убиваешь.

—Да.

Конан помолчал немного, пока лошади мерно шагали вперед, потом сказал:

— Я редко ищу неприятностей, Хассек. Они выслеживают меня, преследуют меня, разыскивают меня.

Он выпрямился в седле, и Хассек, оглянувшись через плечо, смог с расстояния в несколько футов, разделявшего их лошадей, насладиться видом того, как раздувается эта могучая грудь.

— Я не бегу от них, — сказал Конан, обращаясь ко всему миру.

— Мудрецы в моей стране говорят, что «нужно идти по той дороге, которая ждет», — сказал Хассек. — Это хороший совет. Храбрый и в то же время разумный человек вряд ли станет делать что-либо иное. Ты догнал Испарану?

— Да, в конце концов, — безрадостно отозвался Кован и больше ничего не говорил на протяжении многих миль.

Хассек позволил своему более молодому товарищу погрузиться в размышления. Степная трава попадалась все реже и реже. Они приближались к великой пустыне. Если ехать по ней прямо на юг, то там, у самой границы песков, вздымались к небу стены, и башни, и купола дворцов Замбулы. К югу и востоку от Замбулы, у подножия цепи могучих гор, распластался Иранистан. Он был очень, очень далеко. Хассек спрашивал себя: куда заведет их дорога, которая ждала, теперь, когда они пошли по ней? Он подумал, что, возможно, Конан размышлял о том же самом.

— Глубоко в сердце пустыни, — внезапно начал Конан, и Хассек физически вздрогнул при звуках этого голоса, раздавшегося слева от него, — я встретил нескольких солдат из Самары. Это были неплохие ребята, которые без особого интереса выслеживали парочку воров, направлявшихся на север. Ворами оказались те двое, которые пытались ограбить и меня. У меня с собой была большая' часть их добычи и их лошади — с верблюдами я справиться не смог.

— А кто может? — с улыбкой спросил Хассек.

— О , теперь я могу! Во всяком случае, эти добрые парни тоже оставили мне несколько вещей из добычи тех, кого они преследовали. И отправились своей дорогой, предупредив меня, чтобы я держался подальше от некоего перевала.

— Ущелье Песчаного Чудовища!

— Вот именно. К несчастью, я заметил Испарану в нескольких милях впереди и знал, что этот перевал позволит мне подобраться к ней гораздо ближе, чем если бы я поднялся верхом на один из тех проклятых Драконовых Холмов, и спустился с него, и повторил бы то же самое снова и снова. Я выбрал Ущелье Песчаного Чудовища.

— И остался в живых!

— И остался в ,живых, Хассек. Оно напало на меня. С ним было невозможно сражаться, и мои лошади унеслись обратно, туда, откуда мы пришли. Сами пески поднялись мне навстречу. Они образовали что-то вроде смутно похожей на человеческую фигуру, которая постоянно перемещалась вместе с кружащимся в вихре песком, — и она схватила меня. Я был беспомощен, как ребенок; я задыхался. Я услышал голос, ее голос — она требовала сказать ей, не был я Хисарр Зулом! Этот голос каким-то образом разговаривал внутри моего мозга, и я каким-то образом ответа;! ему. «Нет, — сказал я чудовищу, — я хочу убить Хисарр Зула, потому что это могу сделать только я один». Конан взглянул на своего спутника:

— Это небольшое преувеличение, поставщик благовоний для королевы Кофа. Хассек без улыбки кивнул.

— Значит, мы оба умеем лгать, — задумчиво пробормотал он, спрашивая себя, сумел бы он сохранить присутствие духа, чтобы солгать какому-то песчаному демону, если бы тот в эту минуту усердно пытался задушить его!

После этого песчаное чудовище отпустило его, продолжал Конан, и рассказало ему свою историю: оно было безглазым духом умершего здесь десять дет назад брата Хисарр Зула, и за все эти годы оно сумело подчинить своей воле сами пески. И так оно убивало всех, кто пытался пройти через перевал. Слепо разыскивая своего убийцу, Хисарра, оно нападало на всех путешественников и расправлялось с ними. Похожий на лощину перевал был усеян костями, клочками одежды и оружием. В течение многих лет по этому долгому кратчайшему пути через сводящие с ума Драконовы Холмы шли только глупцы или те, кто ничего не ведал о стонущем песчаном кошмаре, который обитал здесь.

Хисарр и его брат — это был Тосия Зул, Песчаное Чудовище — много лет изучали древние науки, тайные знания давно умерших волшебников. Они познали секреты, не известные больше никому из тех, кто живет среди людей: демоническое учение о бесформенных кошмарах, таящихся вокруг холмов этого мира и в самой черноте между мирами, в темных пещерах, куда не ступает нога человека, и даже в вечно перемещающихся пустынях, превращенных палящим солнцем в вечность. Хисарр и его брат искали власти. В своем доме в Замбуле они затевали всякие мерзости; и хан узнал об этом и послал людей схватить их. Они бежали, прихватив с собой мешки всякого добра, но оставив свои познания, — так думал Тосия Зул. Он даже рискнул своей жизнью, чтобы вернуться и спасти Хисарра. Они бежали, оставив позади бесценные сокровища древних знаний. Они бежали в ночь, как псы, — богатые псы!

Хисарр солгал своему брату. В Драконовых Холмах Тосия обнаружил, что Хисарр прихватил с собой некоторые из старинных рукописей. Они поссорились. Ночью Хисарр убил своего брата и выжег ему глаза раскаленными добела монетами, чтобы он не смог увидеть дорогу в следующий мир. А сам продолжил путь в Аренджун.

— Там он усовершенствовал способы похищения людских душ, как я узнал к своему смятению, — хуже, чем смятению! Понимаешь, он хотел использовать это, чтобы подчинить своей власти некоторых чиновников, и таким образом вскоре овладеть всем городом. А потом и страной — и все это путем угрозы душам, находящимся в его власти. После этого… — Конан пожал плечами. — Еще одна страна, я думаю, и потом, возможно, другая. В течение десяти лет Песчаное Чудовище, которое было Тосия Зулом, испытывало мучения и убивало всех, кто пытался пройти мимо него. Шакалы сожрали его плоть, и, хоть он и был мертвым, он знал это — и чувствовал! Чудовище оплакивало десятилетие, которое оно провело в муках — мертвое и в то же время не мертвое, — и даже само заявило, что я должен пронять: оно не может больше быть в своем разуме! О, я-то очень хорошо это понимал!

— Ты стоял и разговаривал вот так… с песком? Ты видел этого мертвого волшебника?

— Я видел все время меняющий свою форму столб песка. Голос говорил внутри моей головы. Он рассказал мне, как я могу заполучить обратно свою собственную душу: я должен был помешать разбить зеркало, ибо это обрекло бы меня навеки. И, однако, я должен был сделать так, чтобы оно было разбито — человеком, носящим корону. Чудовище сказало, что у всех, кто правит, есть сила; сила, которую они сами не сознают. Однако сначала я должен был захватить обратно зеркало. Потому что, видишь ли, у меня почти не было сомнений в том, что стоит мне привезти Хисарр Зулу амулет, и он сразу же проявит все свое вероломство. Я не верил, что он вернет мою душу и отпустит меня на свободу. Песчаное Чудовище рассказало мне, как я смогу освободить тех бездушных тварей, созданных его братом.

Киммериец начал описывать жуткие средства, которые должны были дать покой этим нелюдям, и Хассек, взглянув на него, увидел, что его профиль превращается в суровый лик каменной статуи какого-то мрачного бога, и тут же понял, что Конан совершил это: необходимо было отрубить голову волшебнику, набить череп, и уши, и ноздри землей, а потом сжечь эту голову всю без остатка.

— А-а. И замок Хиссар Зула сгорел вместе со всем содержимым. Это была твоя работа, Конан?

— Да, — сказала статуя с прищуренными глазами. — Пламя распространилось от его головы, после того, как сама кость превратилась в известь и пепел.

— Но как тебе удалось одолеть его?

— Дух Тосии рассказал мне о нескольких способах сделать это, и все, кроме одного, были слишком ужасными, чтобы их можно было принимать в расчет. Я…

— Расскажи мне, — попросил иранистанец, руки которого покрылись мурашками, — о тех нескольких средствах, которые даже для тебя были слишком ужасными, чтобы их можно было использовать против такого ужасного человека, как Хисарр Зул!

— Я помню их, — безжизненным голосом сказал Конан. — Я никогда их не забуду. Как сказало мне чудовище, после смерти своего брата оно наконец смогло бы получить свободу от этой жизни-после-смерти, смогло бы покинуть ущелье и отправиться… туда, куда отправляются подобные злые души после смерти. Оно сказало мне, что я должен сделать, и я спросил, есть ли еще способ, а потом еще. И хотя оно каждый раз впадало в ярость, я напоминал ему, что я для него — средство добыть свободу, уничтожить Хисарр Зула.

И Конан спокойно, монотонным голосом перечислил эти способы.

Хисарр Зула можно было убить, удавив его волосом девственницы, погибшей от бронзового оружия и ставшей женщиной после смерти и после того, как волос был удален. Конан сказал, что когда он услышал это, его чуть не вырвало, — так же, как сейчас Хассека. Какая мерзость! Или же Хисарра можно было убить водами реки Зархебы, ибо они истекали ядом; проблема заключалась в том, что Зархеба была очень, очень далеко, в юго-западном Куше. Или его можно было убить железом, выкованным в Стигии над костром из костей, потому что из этой темной, исполненной колдовских чар земли, обители злобно скалящихся демонов и магов, пришла большая часть заклятий, выученных двумя волшебниками.

— Боги и кровь богов! — сказал Хассек, не пытаясь скрыть содрогания.

— Да. В конце концов он сказал мне также, что Хисарр Зула можно одолеть, обратив его собственное колдовство против него. Мне это показалось невозможным — но в результате я именно это и сделал.

— Как?

— Я не скажу тебе, — невозмутимо ответил Конан, и Хассек не стал спрашивать снова.

У Конана не было ни средств передвижения, ни припасов. Тосия Зул разрешил эту проблему — ради себя самого; киммериец интересовал его постольку, поскольку был оружием, которое дух мог обратить против своего брата. Началась песчаная буря. Она подняла Конана в воздух; ветер подхватил его и унес на много миль к югу — к одному оазису, куда, как думал дух, направлялся Хисарр Зул; Конан знал, что на самом деле туда приближалась Испарана, потому что теперь он обгонял ее на том пути, по которому она шла со своими верблюдами.

— Волшебник дал мне безобидную копию амулета. Я смог подменить его так, чтобы Испарана об этом не узнала. Потом… ну, по разным причинам, — это действительно такая женщина, Хассек, что только держись, и к тому же прекрасно владеет мечом и вероломна, как… как Хисарр! Как я говорил, по разным причинам нас нагнал караван. Он был из Хорезма, и эти люди были работорговцами. Вскоре мы с Испараной вновь оказались попутчиками и вновь пошли на север — прикованные к цепи вместе с другими невольниками.

— Тебя, помимо всего прочего, еще и обратили в рабство?

— Да, — спокойно сказал Конан. — Но уверяю тебя, не без того, чтобы я убил несколько человек из тех, кто охранял караван.

«И оставил за собой еще несколько трупов», — подумал Хассек и ничего не сказал.

— Все из-за этой проклятой Испараны! Она тогда как раз пыталась убежать от меня. Они схватили ее. Они приковали нас обоих к веренице рабов. И мы оба зашагали на север — в цепях. У каждого из нас был амулет — она не видела моего и не знала, что ее амулет был не настоящим, не имеющим никакой ценности для Хана Замбулы.

— Но как, зо имя Эрлика и Друда, ты смог бежать из хорезмийского работорговческого каравана — посреди пустыни… в цепях?

— Друд — это бог, который мне не известен, — сказал Конан, кажущееся спокойствие которого просто бесило его попутчика.

— Самый древний из богов, которому все еще поклоняются в Иранистане, — коротко объяснил Хассек.

— Признаюсь, — сказал Конан, — что я вовсе не бежал, Я упоминал уже о пятерых солдатах из Самарры, которых встретил раньше. Мы встретили их снова; они возвращались назад. Я кричал без передышки, и капитан Арсиль из Самарры сделал так, чтобы нас освободили. Поскольку я слишком добр для своего же собственного блага, я потребовал, чтобы Испарану освободили тоже, — он усмехнулся. — В последний раз, когда я ее видел, она направлялась на юг, и ее «сопровождали» в Замбулу Арсиль и его люди — которые ничего не знали о нашей настоящей цели, Испараны и моей, — в то время, как я ехал на север с ее верблюдами и лошадьми. Хассек рассмеялся вслух.

— И, значит, она отвезла фальшивый Глаз Эрлика обратно к Актер-хану, который, без сомнения, носит его в настоящую минуту, веря, что это его собственный, колдовским образом изготовленный защитный талисман! Потому что это амулет, особо и исключительно настроенный только на него, Конан, при помощи колдовских чар.

Конан покачал головой.

— Нет, — сказал он, и Хассек в изумлении уставился на него. Неужели было что-то еще?

— Чтобы удостовериться, что амулет, который я принес ему, действительно настоящий, Хисарр Зул сотворил заклинание, которое растопило копию и превратило ее в бесформенный кусок шлака. Я сожалею об этом. Даже для Испараны я не желал бы таких страданий или, если она после них останется в живых, такого шрама от ожога между грудями. Они были очень красивыми.

Хассек, как до него и его соотечественник-иранистанец, от которого Конан перенял свою привычку, ответил на эту досадную новость одним-единственным словом:

— Черт!

Конан взглянул на него, и в кои-то веки раз эти пламенные голубые глаза были почти безмятежными.

— Да, — сказал он.

Они ехали дальше, и здесь уже начиналась пустыня. Даже солнце казалось теперь более горячим. То там, то сям из желто-белой почвы вырисовывались чахлые растения, упорно цепляющиеся за землю и за жизнь. Солнце и небо стали ярче, словно отражая все более участки местности под копытами лошадей.

— Конан, — сказал Хассек, — ты… случайно не знаешь также о разрушении некоей могущественной башни, принадлежавшей человеку по имени Яра, жрецу из Аренджуна?

Конан усмехнулся, несмотря на легкую дрожь, пробежавшую по его телу при воспоминании об этом поединке с колдовскими чарами, случившемся всего четверть года назад.

— Возможно, Яра прогневал бога, которому служил, и тот поразил его сияющую, как драгоценный камень, башню ударом молнии, Хассек.

— Возможно. А может быть, я еду в компании поистине великого вора — и погибели для волшебников.

Конан только усмехнулся, но по мере того, как они ехали дальше, задумался. Погибель для волшебников? Это правда, что у него было несколько интересных приключений с несколькими волшебниками и продуктами волшебства… и что он остался в живых, а волшебники — нет. Он размышлял над этим, пока они ехали на юг, в глубь сверкающих песков.

6. ВОЛШЕБНИК ЗАМБУЛЫ

Далеко-далеко к югу от Конана и иранистанца, в той же самой пустыне и, в общем-то, всего в нескольких днях пути к северу от Замбулы четверо солдат из Самарры, проснувшись, обнаружили, что один из их числа исчез. Исчезла и «гостья», которую они сопровождали. Самаррский капитан ударил себя кулаком по ладони.

— Гром и молния! Я бы поручился за Сарида своей правой рукой! Клянусь бородой Тарима — эта проклятая ведьма…

— Да, капитан, — сказал один из его людей. — Сарид таращил на нее глаза с самого начала, когда мы освободили ее и киммерийца из хорезмийской вереницы невольников. Правду сказать, Сарид сам себя назначил ее охранником. Никому из нас и в голову не приходило обращать на них внимание или прислушиваться к словам, которыми они обменивались, пока мы ехали, и стояли лагерем, и ехали снова.

— А теперь эта потаскуха уговорила его ускакать вместе с ней! Сайд! Он предал нас… предал долг и короля… из-за этой вероломной замбулийки! Тарим бы побрал тот день, когда мы позволили этому киммерийцу навязать ее на наши головы!

— Может статься, она умрет от этого ожога…

— Который мы ей смазывали бальзамами и перевязывали с такой нежной заботой! Хм! Нам этого не дождаться, Салик. Такие, как она, живут вечно.

— Капитан Арсиль… она все время клялась, что служит Хану Замбулы. И что животные и припасы, которые забрал киммериец, принадлежали ей. И еще она не переставала утверждать, что он увез амулет, принадлежащий ее хану. А тот, что был у нее… — самаррский солдат с дрожью в голосе оборвал свою речь, сделал оберегающий знак и пробормотал имя какого-то бога.

Голова капитана дернулась.

— А ким… Конан сказал, что все наоборот. Теперь я не знаю… они с Саридом поскали на север, Камбур?

— Похоже, да, — сказал третий солдат.

— Так. Она поворачивается спиной к Замбуле, а ведь мы уже почти там. Несомненно, чтобы попытаться выследить киммерийца Конана! Может быть, этот мошенник со странными глазами все-таки солгал нам. Признаюсь, он мне понравился… Все ради амулета, а? Камбур, я готов побиться об заклад, что бедный глупый Сарид не доживет до новой луны. Этот киммериец достаточно велик, чтобы сожрать его целиком. Ах, бедняга! Клянусь Таримом, я надеюсь, что Конан разрубит эту проклятую ведьму и бросит ее в пищу собакам!

— Арсиль… капитан… мы… последуем за ними?

— Нет! Клянусь Таримом, нет! Я не собираюсь провести остаток жизни в этой пустыне или задерживать вас здесь. Украденный товар, за которым нас посылали, — у нас… большая его часть.. и я без особого удовольствия представляю себе, как буду рассказывать той Саридовой девушке о том, что с ними случилось, — капитан Арсиль застонал. — И его матери… и командиру!

— Э… может, им всем было бы лучше — и нам тоже, — если бы мы объявили, что Сарида убили. Как героя. А потом…

— Чтобы он каким-нибудь образом объявился в Самарре на следующий день, или в следующем месяце, или в следующем году? О нет, Камбур, и ты никогда не станешь сержантом, если у тебя в мыслях будет такая неразбериха. Нет! И… Камбур.

Красивое загорелое лицо Арсиля приняло задумчивое выражение.

— Лучше будет, если мы ни словом не обмолвимся ни о Конане из Киммерии, ни об этой проклятой Испаране, пока будем проезжать по замбулийской территории.

Камбур, иранистанец на службе Самарры, кивнул. Арсиль был прав, и его мысли были мудрыми, — хотя Камбур побился бы об заклад на свои сапоги, что этот громадный парень с прямым носом и глазами цвета неба обдурил их всех. Камбур не собирался так уж сильно скучать по Сариду… хотя ему было жаль, что Испараны больше с ними не было. Он со спокойной душой оставлял ее на попечение Сарида, зная, что у того дома есть девушка и что их помолвка была оглашена и зарегистрирована. Камбур сам лелеял кое-какие идеи и надежды по поводу замбулийской чаровницы, которую они нашли рядом с Конаном в хорезмийском невольничьем караване.

«Так, значит, Арсиль боится за Сарида?» Камбур встряхнул покрытой шлемом головой. К черту Сарида! Пусть этот верзила-варвар остерегается! Испарана в достаточной степени женщина, в достаточной степени искусительница, чтобы даже его поставить на колени! А уж как она ненавидит этого киммерийца! * * * Предметы, загромождающие просторную комнату, были самыми разнообразными: от обычных, повседневных до странных, от экзотических до зловеще-таинственных и поистине ужасающих. Молодой маг, находившийся в этой комнате, был странен только тем, что был молод. Он разглядывал что-то в глубине хрустального шара и улыбался при этом. Его коричневый головной убор был странно высоким; кроме этого, на нем была простая длинная белая туника, надетая поверх коричневых штанов. На его груди висел медальон, покачивающийся в такт его движениям. Этот медальон представлял собой большое кольцо, усыпанное по краю жемчужинами; в центре сверкал многогранный рубин, окруженный двенадцатью солнечными топазами, образующими шестиконечную звезду. Медальон был подарком хана, так же, как и одно из двух колец, которые носил маг.

С улыбкой, которая не открывала зубов и не смягчала выражения лица, он отвернулся от своего волшебного шара; потом, мягко ступая ногами, обутыми в красный фетр, пересек комнату и подошел к высокой, обшитой панелями двери. Он дважды постучал в нее костяшкой одного пальца и, насвистывая, вернулся к шару.

Через несколько минут дверь отворилась и появился еще один человек. Он был отчасти лыс, и хотя волосы сбегали с двух сторон вниз по его щекам, к линии челюсти, в середине они были сбриты и открывали подбородок с ямочкой. Рисунок из переплетенных лоз, вышитых алыми стежками, украшал его темно-коричневую мантию на подоле, манжетах и у шеи. На груди у него шуршала серебряная цепь, и он тоже был обут в красный фетр. Запястье вошедшего охватывал медный браслет.

Ни он, ни маг не произнесли ни слова. Он придержал дверь, и маг прошел мимо, даже не бросив на него взгляда своих холодных и жестких, словно камень, карих глаз.

Молодой волшебник вошел в широко раскинувшийся, высокий зал под потолком, на котором было изображено небо и который поддерживали резные колонны, имитирующие деревья акации. В зале прежде всего бросалось в глаза возвышение у задней стены, а на этом возвышении — большое сиденье из фруктового дерева с гравировкой из серебра. Человек, сидящий на нем, не был ни красив, ни уродлив, ни толст, ни тонок, хотя у него и было брюшко. Поверх его длинной желтой мантии была надета еще одна, из травчатого синего шелка, совершенно очевидно привезенная с большими издержками из далекого Кхитая. Она была интересно скроена и прорезана так, чтобы выставить напоказ нижнюю одежду цвета шафрана.

Приблизившись к трону, молодой маг сделал скупое, едва заметное движение.

Человек на троне мгновенно отреагировал на знак:

— Оставь нас, Хафар.

Тот из вошедших, что был постарше, оставил открытой дверь в комнату мага и, шурша коричневыми одеждами, пересек просторный тронный зал. Он вышел через небольшую дверь в противоположной стене и закрыл ее за собой.

Человек на троне не отрывал от мага взгляда темных-темных глаз.

— Господин Хан, Глаз Эрлика снова движется из Аренджуна на юг.

— Что? Хорошо!

— Я увидел в хрустальном шаре, что он находится в руках одного иранистанца и того самого человека, который отобрал его у Хисарр Зула… и у Испараны.

Лицо Актер-хана частично утратило румянец.

— Иранистанец! Да сохранит нас Эрлик! Зафра — у кого из них Глаз?

Волшебник стоял теперь перед троном, у подножия платформы, на которую вели ступеньки, покрытые ковром того же синего цвета, что и верхний халат, или платье хана. Взгляд мага перенесся на стену сзади и слева от трона. Там висел меч в ножнах; кроме него, на стене ничего не было. На его рукояти сверкали самоцветы. Ножны опирались на две скобы, которые были золотыми — или позолоченными. Холодные змеиные глаза мага встретились со взглядом его хана.

— Увы, мой господин, мои возможности не беспредельны. Эти двое путешествуют вместе, и я могу быть уверен только в том, что амулет путешествует с ними. Только если они разделятся, я узнаю, у кого из них Глаз.

— Тебя здесь хорошо содержат, Зафра, — сказал Актер-хан. — Твоя комната примыкает к самому тронному залу. По твоему сигналу я выслал отсюда всех и по твоему знаку отпустил своего визиря! Ты здесь ни в чем не испытываешь недостатка. Мне нужно больше сведений.

Зафра почувствовал, что ему следует поклониться, — пусть коротко и не очень низко.

— Ни один человек в мире не мог бы сказать тебе столько, сколько я уже сказал, господин Хан Замбулы. В этом я клянусь своей бородой и своей властью! Глаз Эрлика распространяет вокруг себя некую ауру, потому что это предмет, созданный с помощью колдовских чар. Однако, если бы он находился среди трех человек, или даже десяти, то даже наиболее сведущий из этих прославленных волшебников покрытой сенью демонов Стигии не смог бы сказать, в чьих руках он находится, до тех пор, пока этот человек не отделился бы от других. Я определил местоположение амулета, господин Хан. Я могу следить за ним по мере его приближения. Я это сделаю. Сейчас он далеко от нас. Кто бы из этих двоих ни владел им, мы сможем легко отобрать его, как только они подъедут на достаточно близкое расстояние. А пока что, Актер-хан, — они приближаются к нам, и нам не нужно ничего предпринимать. Я буду наблюдать.

— Если только они не свернут к востоку, чтобы обойти Замбулу стороной по пути в Иранистан!

— Я буду поддерживать наблюдение, мой господин. Я считаю, что сейчас они находятся к югу от Дороги Королей. Однако, если они повернут на восток, к морю, наши люди все равно никаким образом не доберутся туда раньше них.

Пальцы Актер-хана забарабанили по покрытому серебряной резьбой подлокотнику трона; его ногти стучали по дереву.

— Наблюдай за этими двоими, Зафра, и докладывай мне три раза в день, не реже. Даже чаще, если они изменят направление или если ты установишь, кто из них везет Глаз.

— Да, Хан Замбулы. Конечно. По крайней мере, теперь мы знаем, что амулет снова держит путь в нашу сторону.

— Или в сторону Иранистана. Этого не должно случиться!

— Они в неделях пути от нас, господин Актер. Мы узнаем. Моему господину не нужно волноваться. Я буду держать тебя в курсе.

— М-м-м. И до сих пор не знаем ничего о Карамеке и Испаране. Чума забери… Хафар! Хафар!! Лучше, если я сделаю еще одно подношение храмам Эрлика и Йога, потому что, без сомнения, какой-то бог сердит на меня, и я не могу поверить, что это Хану-ман! Хафар!

Когда Хафар вошел, маг Зафра уже покидал зал, а Хан Замбулы извернулся на троне, чтобы посмотреть на висящий на стене меч. Он делал это по нескольку раз в день, и Хафар постоянно гадал, что означал меч для его господина и каким был источник влияния Зафры.

Зафра тем временем закрыл за собой дверь и прислонился спиной к панелям, пристально глядя на ожидающую его женщину. В тот момент, когда он запер дверь на засов, женщина улыбнулась и позволила своему единственному одеянию упасть аметистовой горкой у ее ног.

— Чиа , — выдохнул он. — Тебе не следовало приходить сюда. Я что, должен начать запирать дверь в коридор?

Она лениво улыбнулась и повела бедром, на котором лежала тонкая золотая цепочка, опоясывающая снизу изгиб живота с голубой ямкой пупка. Это было все, что на ней было надето, если не считать колец, которые, как и медальон Зафры, были подарком ее господина — хана.

— Но кто может держаться в стороне? — мягко спросила она. — Иди сюда и заставь свою Тигрицу мурлыкать.

Человек, которому оказывал предпочтение ХанЗамбулы, подошел к женщине, которой оказывал предпочтение тот же самый хан.

7. ИСПАРАНА ИЗ ЗАМБУЛЫ

Спокойно, Железноголовый; мы уже снаружи, ребятки. Как ты и сказал, Конан. Мы прошли через весь этот населенный призраками перевал и не увидели даже следов духа или песчаного чудовища. Я прошу прощения за то, что сомневался в тебе. Да что там, ты герой! Это сократит путь от Замбулы до Заморы на целый день, а то и больше, Конан кивнул, покачиваясь в такт движениям своей лошади. Он чувствовал себя героем, очень кстати забывая о том, что два месяца назад его погнало через этот перевал смерти чистое безрассудство и не поддающееся никакой логике упрямство. Выбросил он из головы и тот факт, что только везение или какой-то другой своенравный бог не дал ему стать просто очередной жертвой духа, который так долго рыскал в ущелье, прорезающем Драконовы Холмы.

— Сначала, — сказал он, — нужно будет убедить путников в том, что этот перевал безопасен. Я считаю, что нам лучше пока держать при себе то, что мы знаем, Хассек. Замбулийцы могут задать слишком много вопросов. Мне кажется странным, что после того, как ты вернулся с амулетом в Аренджун, и показал его Хисарру, и убил Хисарра… кажется странным, что ты потом снова оставил Аренджун и поехал в пустыню, чтобы закопать там Глаз.

— Сомневаешься в моем слове, а, Хасс? Хассек слегка потянул левый повод и оглянулся через плечо на своего попутчика, который поправлял повязку на лбу. Хассек был не так уж далеко впереди; правый бок Железноголового практически терся о нос лошади Конана. Киммериец дал этому гнедому животному имя Гнедыш. Оно вполне выполняло свое назначение. Другую лошадь он называл Лошадь.

— С большой осторожностью отношусь к этому, ты, сын киммерийца, потому что ты едешь у меня за свиной!

Конан улыбнулся, потом засмеялся.

— Ну ладно. Если бы мой рассказ был ведром, то в нем было бы столько дыр, что там не задержались бы и две капли воды. Я не закапывал Глаз Эрлика в пустыне.

— Ты спрятал его в Аренджуне? — Хассек хлопнул себя по лбу. — Вместе с лошадьми! Конан покачал головой.

— Он все это время был при мне, Хассек. Хассек выругался — на двух языках и упоминая четырех разных богов. Конан ухмыльнулся и кивнул со знанием дела. Человеку полезно ругаться, а способность разнообразить языки может здорово помочь.

— Но почему…

— Мне показалось неплохой идеей позаботиться о том , чтобы мы оба оставались беглецами и выбрались из Шадизара — и проехали мимо Аренджуна, — прежде чем я сообщу тебе, что эта штуковина у меня, Хасс. Когда мы с тобой наедине, я думаю, я могу с тобой справиться.

— Хитрый варвар с холмов! — иранистанец усмехался.

— Коварный похититель с гор» — Конан тоже усмехнулся и покачал головой. А лошади размеренно шли вперед, все время на юг. За крупами вьючных животных линия острого хребта холмов, называемых Драконовыми, словно съеживалась, сжималась, уменьшалась в размерах.

— Эй! Подержи мою лошадь!

Хассек перебросил поводья вперед через голову лошади так, что они волочились по земле, и , махнув ногой вверх и назад, соскочил с седла. Он побежал, и в его руке сверкнул кинжал; Конан наблюдал за тем, как он метнул его. Покинутая лошадь стояла и глядела в пустоту. Кинжал полетел точно в цель, и Конан кивнул и поджал губы. Ему лучше не забывать о том, что Хассек умеет бросать нож!

Иранистанец вернулся, ухмыляясь и скрипя сапогами по песку. В руке он нес добычу: маленькую уродливую ящерицу.

— Свежее мясо на обед, — объявил он.

— Уф, — отозвался Конан.

— Ну тогда объедайся этой проклятой солониной, — сказал Хассек и просунул ящерицу в петлю на голенище сапога, прежде чем вскочить в седло с высокой задней лукой и удобно в нем устроиться.

Конан ничего не сказал; он знал, что когда они поджарят эту ящерицу над парой верблюжьих «лепешек», подобранных по дороге, она будет пахнуть так же хорошо, как самая лучшая говядина, и он съест ее с превеликим удовольствием. Они ехали дальше. Солнце глядело на них сверху вниз огромным пылающим глазом. Нос Конана облупился уже несколько дней назад. А вчера облупился еще раз.

— Конан, — насчет этой Испараны. После всего, что, как ты сказал мне, она сделала — вероломная дрянь! — ты все-таки освободил ее из рабства и передал своим… самаррским друзьям.

— Я не желаю рабства никому, Хасс. Она служила своему господину, а я был ее соперником, ее врагом. Я имею в виду, что я и сейчас ее враг! Она пыталась служить ему хорошо. В моей власти было освободить ее или обречь на рабство. Я вовсе не настолько ее ненавижу, поэтому я сделал то, что должен был сделать.

— Что ты считал, что должен был сделать.

Конан стянул с головы повязку и выжал из нее пот.

— Для киммерийца это одно и то же. Он, моргая, вернул повязку на место.

— Я бы не освободил ее, — задумчиво признался Хассек. — Для иранистанца это не одно и то же.

— Я буду помнить об этом, Хассек из Иранистана.

— Конан! — голос Хассека звучал обвиняюще, с притворным упреком.

— Просто держись чуть впереди, где я могу видеть тебя, Хассек, друг мой. * * * Много дней, сверкающих, раскаленных солнцем дней спустя Конан все еще не ответил на расспросы Хассека о местонахождении амулета; Хассеку казалось, что он догадался; и он все еще скакал чуть впереди, когда они выехали из длинной «ложбины», образованной двумя барханами. Запасы воды были на исходе, и оба путника, наконец, признались в своей озабоченности.

Иранистанец первым встретился с парой, едущей навстречу. Все трое — и две лошади — были очень удивлены и сбиты с толку. Руки напряглись и дернули поводья, послышалось звяканье сбруи и скрип кожи.

Конан, выглядывая из-за спины иранистанца, увидел солдата с раздвоенной бородой, в остроконечном шлеме, и рядом с ним и чуть сзади — всадника поменьше ростом, закутанного в джеллабу, капюшон которой прикрывал его лицо. Первые слова донеслись со стороны этого невидимого лица.

— Сарид! Это он — Конан!

— Какого… — Хассек, произнося это слово, уже протягивал руку к противоположному боку, чтобы выхватить клинок. Его лошадь нервно перебирала ногами. Желтые грязные широкие шаровары иранистанца слегка трепетали на слабом теплом ветру.

Сарид выхватил меч первым, подстегнутый словами своего попутчика.

Ильбарсский нож иранистанца еще не совсем покинул ножны, когда клинок меча Сарида нанес удар с оттяжкой через лицо Хассека. Тот что-то пробормотал, захлебываясь хлынувшей кровью, и дыхание, образующее слова, которые он не мог выговорить, превратило кровь в красную пену. Куски языка и губы соскользнули вниз по груди его кафтана.

Он отшатнулся назад; обратный удар Сарида с чмокающим звуком вбил лезвие клинка сбоку в голову иранистанца.

Сариду пришлось торопливо высвободить свой меч, когда Хассек качнулся назад и в сторону и вывалился из седла. Его лицо было ужасающим образом разворочено, рот искромсан первым ударом, а одна сторона головы — вторым. Он ударился о песок со звуком, похожим на тот, что издает мешок с зерном, упущенный неосторожным грузчиком и плюхнувшийся в лужу. Хассек бил руками по земле, извивался, издавал отвратительные хлюпающие звуки.

Прошло всего несколько секунд. Сухой теплый ветер трепал одежды. Конан был уверен, что Хассек не будет страдать долго, и знал также, что никогда не оставит его жить с таким лицом.

Лошадь Хассека, стоящая в устье небольшого прохода между двумя барханами, взвилась на дыбы, когда Сарид попытался рвануться вперед. Он нанес удар Хассеку, услышав крик своего попутчика, и нанес его, не думая; теперь опытный солдат увидел истинную цель. Испарана рассказала ему все об этом громадном собачьем сыне из Киммерии. Сарид попытался проскочить мимо поднявшейся на дыбы лошади без всадника. Она попятилась на лошадь Конана. Киммериец выругался, вцепился в поводья и быстро выхватил меч. Вспомнив о поводе, к которому были привязаны вьючные лошади, он протянул руку назад и сдернул его с высокой задней луки своего седла. Кожаный ремень упал на землю; животные остались стоять на месте, хотя и беспокойно переминались с ноги на ногу.

— Проклятая тупая скотина, убирайся… прочь! — бушевал Сарид, стараясь объехать потерявшего всадника Железноголового. Лошадь заржала и снова поднялась на дыбы.

За спиной Сарида Испарана сбросила свой капюшон. Она теперь тоже сжимала в кулаке меч; костяшки ее пальцев побелели, туго обтянутые кожей. На земле извивался Хассек. Его лошадь по-прежнему разделяла Конана и Сарида у самого въезда в лощину.

Пронеслось еще несколько секунд. Слегка перегнувшись в седле, Конан ударил лошадь Хассека; в самый последний момент он вывернул запястье так, что меч с громким хлопком плашмя ударился о круп Железноголового.

С почти человеческим криком животное, не разбирая дороги, ринулось вперед. И поэтому его плечо ударило лошадь Сарида чуть позади выгибающейся, покрытой длинной гривой шеи, — а Железноголовый продолжал двигаться. Он силой пробил себе дорогу, и его плечо, а потом седло почти оторвали Сариду ногу. Солдат закричал таким же высоким и нечеловеческим голосом, как до него лошадь.

Потом Железноголовый пронесся мимо Испараны, а Сарид уже не мог справиться ни с лошадью, ни с собой; он шатался в седле, его лицо искажалось гримасами, и Конан ударил своего скакуна обоими каблуками, а потом плотно прижал их. На ногах киммерийца вздулись мускулы.

Его лошадь дернулась вперед, вслед за животным, которое она знала и за которым следовала всю дорогу от Шадизара. И Конан нанес удар — справа, над шеей Гнедыша, мимо собственной груди и в левую руку Сарида.

Клинок вошел глубоко. Обе лошади в это время двигались в противоположных направлениях. Лезвие меча застряло, погруженное в мышцы и кость. Рука Конана оказалась переброшенной через его грудь и прижатой к ней. Его лошадь продолжала двигаться. Конан заворчал, и его тело изогнулось. Лошадь неуклонно продвигалась вперед. Конан, уже потерявший равновесие, наконец в отчаянии выпустил меч — слишком поздно. Он упал.

Левое заднее копыто высокой гнедой лошади Сарида просвистело в двух пальцах от головы киммерийца.

Гнедой пошел рысью — теперь его ничто не сдерживало, ибо левая рука Сарида была наполовину отделена от тела, и бьющая из нее кровь сверкающим потоком окружала клинок, торчащий из раны. Потом гнедой понесся галопом мимо вьючных лошадей Конана, которые все еще стояли в узком проходе между барханами. Места было недостаточно; гнедого это не волновало. Сарида вышибло из седла выступающим в сторону тюком. Он тяжело упал наземь. Меч, торчащий из его руки, стал словно бы короче.

Сарид изменил своей присяге солдата Турана из желания обладать Испараной, побуждаемый к лихорадочному безумию похотью, льстивыми речами и обещаниями награды, затмевающей даже ее соблазнительную особу. Он пошел в бессмысленную атаку, убил Хассека, который был ему совершенно незнаком… и потерял левую руку и способность владеть левой ногой.

А теперь шарахающаяся в панике вьючная лошадь наступила ему на грудь и вдавила ребра внутрь.

Конан тем временем тяжело шлепнулся на песок. Извернувшись в момент столкновения с землей, он был на ногах через две секунды. Он потерял и лошадь, и меч, а другая лошадь чуть было не наступила на него. Он был зол до такой степени, которая граничила с безумием. Обернувшись туда, откуда он приехал, он уставился на круп лошади Испараны. Длинный черный хвост животного развевался сзади, как знамя, как манящий вымпел.

Огромный киммериец зарычал и совершил безрассудный поступок. Он схватился за этот длинный струящийся хвост обеими руками и уперся ногами в землю.

Через мгновение его каблуки глубоко утопали в песке, а конский волос резал ему пальцы.

Животное взвизгнуло, дернулось так резко, что женщина в седле покачнулась, и остановилось. Оно напрягло все мускулы, всхрапывая, — и Конан устоял!

Всадница, повернувшись над высокой задней лукой седла, сделанного из кожи, натянутой на деревянную основу, откинулась назад, чтобы рубануть Конана своим мечом, который был изогнут на восточный манер: клинок, способный нанести резаную рану. Хвост ее коня был роскошно длинным, и Конан, тянущий за него, стоял на довольно большом расстоянии. Он был как раз вне досягаемости острия ее меча. Она сделала еще одну попытку.

То, что она перенесла вес назад, вместе с ее резкими движениями и дергающим за хвост Конаном заставило животное взвиться на дыбы, перебирая передними ногами в воздухе.

Конан, по-волчьи ухмыляясь, разжал руки в тот самый миг, когда Испарана кубарем свалилась на него. Они покатились по земле, мужчина и женщина в длинных одеждах. Оба сыпали проклятиями. Пострадавшая лошадь оглянулась назад, сверкая белками больших вращающихся глаз, которые, казалось, отражали ее оскорбленные чувства. Потом она отвернулась и обменялась взглядами с вьючными животными. Одно из них — то, у которого правое переднее копыто было в крови, — негромко фыркнуло. Конь Испараны фыркнул в ответ. В нескольких ярдах от него Конанов гнедой оглянулся назад и качнул головой; его сбруя зазвенела. Он тоже издал это негромкое мягкое фырканье, потом поднял морду и заржал. В четверти мили от этой сцены Железноголовый услышал его и, замедлив бег, остановился. Потом он повернулся, поглядел туда, откуда прискакал; качнул головой; громко заржал.

Испарана и Конан барахтались и катались по песку. Когда они остановились на мгновенье, она была сверху. Она вскочила и уселась ему на грудь; мелькнули колени в желтых шароварах; ее меч взлетел вверх. Ненависть и жажда убийства сделали ее глаза безобразными, а солнце высекало из них искры, так же, как и из ее изогнутого полумесяцем клинка.

Конан увидел блеск этих ненавидящих, безумных глаз, однако сверкание ее меча представляло гораздо более безотлагательный интерес. Он выбросил вверх руки в тот самый момент, когда она ударила.

Ее запястье упало в его правую ладонь, словно весло в уключину. Вся ее рука содрогнулась от столкновения и застыла, словно налетела на камень. Рука Конана держала, останавливала ее руку, и его ладонь сомкнулась. Потом сжалась.

Другая его рука вытащила ее кинжал.

Испарана почувствовала, как кости ее запястья трутся друг о друга и пальцы разжимаются против ее воли; она застонала, и ее скимитар отлетел прочь. Она увидела, как ее собственный кинжал, сверкая, метнулся к ней, и закричала: «Нет!» — и в это время Конан нанес удар — удар, распоровший ее джеллабу снизу доверху.

Под этой одеждой пустыни на ней не было ничего, кроме льняной нагрудной повязки и низко опущенных на бедра, завязывающихся шнурком шаровар с прорезями. И то, и другое было ярко-желтого цвета, красиво контрастирующего с ее золотисто-коричневой кожей. Конан не увидел на двух полусферах ее груди никаких шрамов. Он отбросил в сторону кинжал и притянул ее к себе. Она упала ему на грудь, и он перекатился через нее. Теперь он был сверху и заглядывал ей в глаза. Она укусила его за руку, и он разжал другую на достаточно долгое время, чтобы дать ей пощечину.

— Нет, будь ты проклят! — крикнула она и начала бешено извиваться.

Хассек из Иранистана лежал неподвижно, и Сарид, туранский солдат из Самарры, лежал неподвижно; а Испарана из Замбулы извивалась, тяжело дыша, и вскоре Конан увидел на ее бедре уродливый шрам от ожога. Равнодушное солнце пустыни с сияющей улыбкой смотрело на них сверху вниз, и скоро капли пота окропили песок, и через некоторое время проклятия Испараны перешли в стоны и тихие вскрикивания, а еще несколько мгновений спустя они зазвучали по-иному, ибо она не была девушкой.

8. СТРАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Мужчина и женщина ехали по пустыне на юг. Со всех сторон вокруг них поднимались низкие барханы, образуя небольшие лощины; а сияющее сверху солнце было врагом, превращающим небо в медный котел. Их лошади шагали медленно, опустив головы. К задней луке седла женщины был привязан длинный повод, на котором шли еще четыре лошади; две были оседланы и, в дополнение к этому, навьючены; вьюки на другой паре были еще более объемистыми.

Мужчина совершенно определенно был мужчиной, хоть и очень молодым. Высокий, крепко сложенный, с массивными плечами, распирающими надетый на него белый бурнус, он бы мог быть борцом. Никто не назвал бы его красивым — однако, пока его лицо было спокойно, его нельзя было назвать и уродливым. Желтая льняная повязка окружала его голову над бровями и сдерживала гриву его черных волос. Его лицо было загорелым, как и руки, хотя длинный клинообразный участок груди, виднеющийся в вырезе его туники, имел более светлый оттенок. Он ехал, высоко закатав на бедрах штанины широких шаровар, обычных для жителей пустыни; теперь, решив, что на его мускулистые ноги попало достаточно солнца, он опустил серовато-коричневые штаны на сапоги. Глаза, глядевшие с этого потемневшего от солнца лица под смолисто-черной шапкой волос и кричаще-яркой повязкой, были странными для пустыни на юге широко раскинувшейся империи Турана; они пылали раскаленной голубизной, похожей на выжженное солнцем небо.

День был жарким, как жарким был каждый день. Бледный песок отражал свет злого солнца мириадами сверкающих, как алмазы, искр, так что мир пустыни казался еще более жарким и более ярким от этого сияния. Лошади шли размеренным шагом. Мужчина и женщина ехали, расслабившись в седлах, сжав губы и устремив взгляды вперед. Одежда прилипала к их телам, покрытым пленкой пота.

Женщина совершенно определенно была женщиной, и была старше мужчины. Ее лицо было удлиненным, с рельефными скулами, пристальными темными глазами и слегка выгнутым носом над пухлыми губами и подбородком с круглой ямочкой в середине. Никто не мог бы назвать ее истинной красавицей; только другая женщина назвала бы ее менее чем хорошенькой, и это было бы неправдой. Ее раздувающиеся шаровары, или «сирваль», — желтые, испачканные грязью и песком, покрытые пятнами пота, — были прорезаны с одной стороны и порваны. Капюшон, отпоротый от джеллабы, лежал у нее на бедрах, поскольку грязное белое платье было искромсано и разорвано вдоль и поперек и заканчивалось гораздо выше колен. Широкие шаровары-сирваль были заправлены в красные сапоги, поднимающиеся выше ее довольно округлых икр. Великолепная масса вьющихся черных волос отливала синевой и пурпуром в свирепом сиянии солнца; кудри закрывали ее лицо, выбиваясь из-под ее грязной старой повязки, которая раньше принадлежала мужчине. Ничем не стесненные полушария ее груди прыгали, как беспокойные зверьки, под располосованной джеллабой, почти не скрывающей их изгибов; ткань, которая раньше стягивала их, стала теперь повязкой на голове мужчины.

Золотисто-коричневая кожа женщины, по его безжалостному замечанию, была привычной к солнцу и не должна была обгореть. Она была разъярена этими словами, а потом удивлена тем, что он помог ей сменить повязку на бедре, там, где шафрановый сир валь был сильно прожжен, образуя дыру с черными, неровными краями.

— Мне печет грудь, собака!

— Она не обгорит, — сказал он, мирно покачиваясь в седле справа от нее.

— По крайней мере, обгорит не сильно, — добавил он, и она поджала свои полные губы.

— Зачем вообще было брать меня с собой? Почему ты не оставил меня умирать в пустыне, варвар, истерзанную, плохо одетую и беспомощную?

— После всего того, что мы перенесли вместе? Испарана, Испарана! Я чувствую ответственность за тебя, женщина! И кроме того… разве ты не собиралась доставить Глаз Эрлика в Замбулу?

Она уставилась на него сверкающими глазами; ее блестящая от пота полуобнаженная грудь начала вздыматься сильнее. Ее голос был почти шепотом:

— Д-да-а…

— Правильно, — Конан пожал плечами. — Хассек — которого я любил, черт бы тебя побрал, — умер. Замбула гораздо ближе, чем Иранистан, и я ничего не должен той далекой земле. Ты выполнишь свою задачу, Испарана. Ты вернешься в Замбулу вместе с амулетом. Просто я, не ты, буду везти Глаз. Веди себя со мной по-дружески, и я буду счастлив сообщить твоему нанимателю, что ты убедила меня отвезти амулет ему в твоей компании.

Испарана заморгала, пристально глядя на него, но ничего не сказала. Кончик ее языка высунулся, увлажняя губы, пока она обдумывала, размышляла, без сомнения, озадаченная его словами и его проклятой непредсказуемостью горца. Испарана поступила мудро, не сказав ничего. Этот громадный пес-варвар, по всей видимости, был из тех, кто остается в живых; к тому же он был могучим воином, а также хорошим товарищем, — а еще, черт бы его побрал, искусным любовником.

Кроме того, они действительно направлялись к Замбуле, и он заверил ее, что амулет у него, хотя, похоже, все, что он носил, была эта уродливая, дешевая глиняная штуковина, висящая на ремешке у него на груди.

После полудня она попыталась пожаловаться на скудость предоставленного ей наряда. В ответ она получила дружеский шлепок по бедру и уверения в том, что в таком виде она менее опасна. Он снова повторил, что поскольку ее кожу с самого начала вряд ли можно было назвать белоснежной, она не подвергается опасности быть обожженной солнцем.

— Если на нас нападут, — сказала она, — у меня даже нет оружия!

Конан бросил на нее мрачный и очень серьезный взгляд.

— Если на нас нападут, — ответил он, — оружие тебе не понадобится.

В ее груди поднялась теплая волна, и ей не понравилась эта реакция. Испарана продолжала мудро молчать, плотно сжав губы и глядя перед собой. Они ехали на юг, к Замбуле. * * *

— Я не хочу, чтобы ты приходила сюда, когда я занят работой, — сказал Зафра. — И еще мне не нравятся эти низкопробные благовония, которые ты упорно жжешь, и эти ароматические свечи. Это мое рабочее место. К тому же оно примыкает к тронному залу. Мне совсем не нравится, что ты здесь! Если он узнает…

— Он! — женщина так выплюнула это слово, как будто оно было бранным. — Как он может узнать? Балад совсем запугал нашего бедного Актер-ханчика! Балад жаждет получить трон, и я думаю, он его получит, Зафра! Актер нервничает и держит своего сына под постоянной строгой охраной — строжайшей. И в то же самое время наш господин хан боится приказать войскам открыто выступить против претендента на трон Балада, — вдруг люди предпочтут Балада!

Она прошла от ложа к столу, где стоял хрустальный шар Зафры, плавно скользя в своем наряде, который состоял из нескольких унций шелка и фунта самоцветов и жемчуга. Она извивалась при ходьбе, как изящная гибкая кошечка, эта женщина из Аргоса, которую Актер-хан называл Тигрицей. И было за что. Чиа была великолепно, хоть и не пышно сложена и двигалась быстро и грациозно, как кошка; ее окружала аура чувственности, способная возбудить и восьмидесятилетнего старца. Буйные золотисто-каштановые волосы рассыпались по широким плечам цвета янтаря, а ее глаза, большие, окруженные угольно-черной чертой, с подсиненными веками, были серого цвета, приводящего в смятение. Рабыня из далекой Аквилонии расчесывала эту гриву по многу минут в день — столько, сколько нужно было, чтобы тень на солнечных часах прошла половину расстояния между точками, разделяющими два часа. Как только она заканчивала эту процедуру, ее хозяйка преднамеренно растрепывала волосы, чтобы сохранить свой небрежный, чувственный облик.

Несмотря на то, что Зафра хорошо знал ее, несмотря на все те часы, что они провели вместе, он по-прежнему зачарованно и чутко наблюдал за ее движениями и чувствовал возбуждение просто при виде того, как она ходит.

Она была рождена, чтобы искушать, думал он; женщина, достойная императора — или мага, который в последующие годы будет править, и править гораздо большим государством, чем маленькая, расположенная среди пустыни Замбула. Чиа из Аргоса заслуживала доверия настолько же, насколько ее хищная тезка из джунглей, а ее мораль была такой же, как у кошки во время течки. Она была изнеженной, и она была воплощением эстетства и упадка, и Зафре было приятно, что он сделал ее своей, ее, которая принадлежала прежде Актер-хану. Правда, хан не знал, что она ему уже не принадлежит!

Только прошлой ночью Актер призвал ее к себе, и, конечно же, она пошла, пока Зафра скрипел зубами и строил мрачные планы насчет будущего, управляемого колдовством; управляемого Зафрой, который станет Зафра-ханом.

Устремив на Зафру глаза, в глубине которых, словно в куске слюды, мерцали искры, она продолжила ленивым, презрительным голосом:

— Актер верит, что с помощью этого Тотрасмека — юного жреца, едва ли больше, чем прислужника, — он держит под надзором Балада, который хотел бы стать Балад-ханом… а Балад платит Тотрасмеку, этому мальчику-жрецу, и диктует ему сообщения для нашего благородного хана!

Ее презрительный смех не был красивым. Не было красивым и ее лицо, когда она издавала гортанные звуки, выходящие из широкого, чувственного рта с полными губами, рта, уголкам которого удавалось слегка приподниматься с пренебрежительным высокомерием даже тогда, когда она улыбалась, — одной стороной рта, ибо она не была совершенством; у нее был испорченный зуб с левой стороны.

Зафра повернулся, чтобы еще раз взглянуть в хрустальный шар, и улыбнулся; его улыбка была такой же несовершенной, как и у нее, — в его улыбке никогда не участвовали глаза. Да, эти двое продолжали свой путь и были теперь еще ближе к Замбуле, хотя по-прежнему глубоко в сердце пустыни.

— А что касается Актера, — продолжала говорить Чиа, — много ты знаешь о нем, Зафра! Он начинает впадать в сонливость от выпитого вина даже раньше, чем заканчивает ужин каждый вечер, а закончив его, через час уже бывает пьян. Все вечера! Его брюшко растет с каждым днем! Он не хан! Он ужасный болван, Актер-Болван… или Заколотый Бык, как все чаще и чаще называют его солдаты.

Наклоняясь над своим захламленным столом, Зафра повернул голову и посмотрел на нее через плечо долгим взглядом.

— Чиа… ты поддерживаешь контакты с Тотрасмеком?

Она взглянула на него.

— Я? Я что, похожа на тех, кто общается с людьми, отдавшими свое мужество богам? Зафра почти усмехнулся.

— Что ж… найди способ заставить его задуматься, правда ли та девчонка-шанки, подарок нашему господину Хану… заставь его и этого Балада задуматься, на самом ли деле она умерла от болезни или… от чего-то другого.

— О! Это так и было?

— Откуда знать простому магу, Чиа, к тому же такому молодому? Просто присмотри за тем, чтобы эта мысль дошла до ушей тех, кто передаст ее Баладу.

— О, что ж, это проще, чем иметь дело с этим честолюбивым маленьким жрецом, любовь моя. Моя собственная дорогая Митралия — шпионка Балада!

— Твоя рабыня? Эта хорошенькая белокурая аквилонянка? Почему ты не сказала мне этого раньше?

Чиа склонила голову в сторону и поглядела на него из-под густых ресниц.

— Я только что это сделала. А ты говоришь мне все, что знаешь, моя колдовская и тщеславная любовь?

Она с улыбкой, неторопливо зевнула и потянулась, напрягая и расправляя свое медно-золотистое тело ради глаз мужчины, который, как она знала, любил его. Ее зачаровывал этот странный, не похожий на других человек в диковинном головном уборе. Ханский любимец, которому оказывалось наибольшее доверие в этом расползающемся городе; маг, но не старый и не лысый; молодой человек, обладающий познаниями из Книги Скелоса, и более полными, чем у пиктов, знаниями об их собственных омерзительных Детях Йила, и еще знаниями из зловонных томов Сабатеи с золотым павлином; без сомнения, такими же полными знаниями, как те, которыми обладали колдуны-стигийцы в своих склепах, укрытых во мраке ночи.

Чиа знала, что через год, или даже меньше, если Актер-хан удержится на троне, Зафра вполне может оказаться здесь правителем. А если Баладу удастся совершить задуманное… что ж, у нее были кое-какие планы в этом направлении.

Она знала, что Зафра был очарован ею, словно она, а не он, была магом. И однако, она была так же очарована им, его непохожестью на других, его бесстрашием… и его властью и перспективами еще большей власти. И, конечно же, Чиа из Аргоса знала, что рано или поздно он ей надоест — если только, возможно, он не сохранит и не укрепит свою власть и не добьется еще большей!

— Едва ли можно сказать, что Балада никто не поддерживает, — сказала она, выгибая брови и опуская ресницы, тяжелые от краски, сделанной из угля, смешанного с душистой мазью. — И его… разговорчивые сторонники занимают высокие места в Аграпуре, столице.

Она всегда называла этот город не просто «Аграпур», а «Аграпур, столица», и Зафра знал, что ей страстно хотелось туда: в центр Империи.

— Добавь: «столице Турана, сатрапией которого является наша Замбула», — сказал он, — и я сверну твою очаровательную шейку.

Лениво улыбаясь и умышленно приводя в беспорядок те скудные одежды, что на ней были, она сказала эти слова.

— Ах, ведьма, — промолвил Зафра, — ведьма! И в эту же минуту решил сделать ей на щеке бородавку. Очень маленькую, просто чтобы она задумалась.

— Кто может быть лучшей супругой для мага, — отозвалась она, лениво усмехаясь, — мага, который водит дружбу с демонами!

— Едва ли. А теперь послушай, Чиа… Она гибко потянулась, позируя перед ним; великолепные тигриные мышцы заиграли под янтарной кожей, натянутой, как днище барабана.

— Называй меня Тигрицей, Зафра, Тигр!

— Так тебя называет он, Чиа. Слушай же, или я продемонстрирую тебе кое-какие свои способности!

Знаешь ли ты, что мне достаточно сделать то-то и то-то, и ты упадешь на колени, распластаешься на животе и будешь ползать и пресмыкаться, подобно змее?

Она вцепилась в край стола, заставленного колбами и ретортами, банками и сосудами со странным содержимым. Она выгнула спину, выпятила зад и покачала бедрами из стороны в сторону, не отрывая от него кошачьих глаз.

— О? Ты бы хотел этого? Ты бы хотел, чтобы я это делала, маг? Я сделаю, стоит тебе только попросить, моя колдовская любовь! Не нужно зря переводить твои заклинания!

Он сжал кулаки, спрашивая себя, издевается ли она над ним, или боится его и пытается скрыть это — или говорит серьезно.

— Ах! — в отчаянии вырвалось у него. — А боль — допустим, я причиню тебе боль, такую, от которой ты будешь молить о пощаде и о том, чтобы выслушать мои приказания?

Она обнажила грудь и медленно провела языком по губам.

— Тебе бы хотелось причинить мне боль и увидеть, как я извиваюсь, мой колдовской возлюбленный? Избей меня!

— Чиа.

Глаза Зафры стали тусклыми, змеиными; его голос был таким же тусклым. И теперь в нем звучало предупреждение, за которым скрывалась угроза. Чиа поняла, что ему надоели ее поддразнивания. Она заговорила мягко и нежно:

— Любовь моя?

— Я должен пойти и сказать хану, что его посланница Испарана направляется к Замбуле в сопровождении того, в чьих руках находится Глаз, обладать которым наш одурманенный господин жаждет с таким отчаянием. Я предложу ему подумать о том, чтобы послать… почетную охрану, которая встретит и проводит их к нам.

— Как ему повезло, что у него есть ты и что ты вечно заботишься о нем! А почему ты не уберешь для него Балада?

— Я сказал ему, что я над этим работаю и что Балада защищают могучие чары. А теперь… ты должна не шевелиться, Чиа, и сидеть тихо, пока я буду проходить через эту дверь. Ибо если ты этого не сделаешь, ты погубишь нас обоих.

— Я буду сидеть тихо, как маленькая мышка, — отозвалась она и, раздевшись всего несколькими быстрыми движениями, улеглась на полу в непринужденно-непристойной позе. Тигровый глаз, подвешенный на тонкой золотой цепочке, мерцал у нее на животе.

Зафра, скрипя зубами, пошел к высокой, обшитой панелями двери, чтобы сделать доклад своему хану. «Какое великолепное животное, — думал маг, лицо которого было сосредоточенным, а глаза — тусклыми и жесткими. — Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем мне придется избавить этот мир от нее?»

9. СМЕРТЬ СРЕДИ БАРХАНОВ

Людей в зеленых одеждах и более темных шарфах, скрывающих нижнюю часть их лиц, было шестеро, и их вожак устремил взгляд своих пылающих глаз на Конана и сказал ему, что все, что им было нужно, — это Испарана.

— Я не понимаю, — сказал Конан, решая в это время, что ему делать. — Моя сестра не продается.

— Мы не собираемся покупать ее, безмозглый мул! — сказал человек в зеленых одеждах, и двое его товарищей рассмеялись.

— О, — сказал Конан. — Испарана, эти люди хотят немного тобой попользоваться. Ты ведь не против? И тебе бы лучше отцепить повод вьючных лошадей от своего седла.

Он надеялся, что до нее дойдут непроизнесенные слова: «и будь готова скакать быстро и ничем не обремененная».

Глаза над темно-зеленым шарфом переместили свой взгляд на женщину. Правая рука Конана метнулась к противоположному боку. Его пальцы сомкнулись на рукояти меча, и он рывком вернул руку обратно, повторив ее взмах в обратном направлении, — так, что это стало одним непрерывным движением. Острие его меча уничтожило пылающие пристальные глаза.

В то же самое время он ударил лошадь пятками и плотно прижал их.

Его собеседник закричал, бесполезно поднимая руки к окровавленным глазницам. Двое его товарищей испустили вопль, а еще один выругался. Третьего, который уже начал поднимать меч, ударило плечо Конановой лошади — так сильно, что он вылетел из седла. Его скимитар отлетел в сторону. Остальные мечи со скрежетом покинули ножны, а Испарана в это время освободилась от вьючных лошадей.

Вращая мечом над головой, чтобы усилить удар, Конан понесся к тому из людей в зеленом, что был чуть в стороне от остальных. Под просторными одеждами этого неудавшегося насильника, как оказалось, были крепкие мускулы: его клинок с ужасающим лязгом и скрежетом встретил клинок Конана и остановил его.

Четвертый из «джазихим», бандитов-кочевников, остановился вплотную к Конану за его спиной, и его меч взлетел над широкой спиной киммерийца. Конан в это время блокировал удар, одновременно пиная лошадь своего противника так сильно, что, несмотря на сапоги, расшиб себе ногу. Его меч рассек правую руку бандита у самого запястья. Услышав позади себя странный булькающий звук, Конан вбил каблуки в бока лошади и низко пригнулся. Гнедыш рванулся вперед, и его всадник оглянулся, удерживаясь обеими ногами.

Было легко понять, что этот человек собирался нанести ему удар сзади и что ему это удалось бы, если бы ему не помешали; эта помеха приняла форму небольшого, семидюймового кинжала. Испарана метнула его с достаточной силой, чтобы пробить левое плечо бандита. Легкая рукоять и половина клинка торчали из плоти между бицепсом и трицепсом. Бандит забыл про Конана и каблуками развернул лошадь, чтобы броситься к женщине.

— Спасибо, Спарана, — прокричал Конан. — Скачи, Спарана!

С двух сторон на него бросились три человека, хотя один из них был ранен в правую руку. Конан заставил своего коня проскочить между ними и уклонился от удара ближайшего к нему бандита, хоть и не смог нанести ответный удар. Он увидел, что Испарана увернулась от раненного ею человека и мчится на юг со всей возможной скоростью.

Поскольку ни у одного из кочевников не было лука и, следовательно, они могли только пуститься в погоню, Конан рывком развернул Гнедыша и понесся вслед за ней.

За его спиной не меньше шести человек закричали от ярости и разочарования. Двое были ранены; трое нет. Яростно вопя, эти пятеро бросились в погоню. Шестой, их ослепленный вожак, спотыкаясь, брел по песку, выкрикивая их имена. Его лошадь заржала и поспешила догнать остальных.

Восемь лошадей галопом скакали по пустыне на юг, растянувшись в длинную линию.

Четыре вьючные лошади смотрели вслед остальным. Одна из них заржала и ударила копытом в песок. Вторая устремилась вперед. Первая позволила ей повести себя на поводу. Все четыре перешли на рысь и поскакали по следам остальных восьми.

Ослепший человек, шатающийся, спотыкающийся, вскрикивающий, случайно оказался у них на пути. Первая лошадь обогнула его. Вторая и третья сбили его с ног. Четыре вьючных животных Конана и Испараны рысили вслед за своими хозяевами, и все двенадцать лошадей торопились по пустыне на юг, вы строившись в линию почти в лигу длиной. Слепой человек перестал вскрикивать.

Железноголовый и Гнедыш бежали хорошо. Оба коня провели много времени в пустыне и были привычны к этой странной почве, уходящей из-под копыт при каждом их ударе. Конан оглянулся, чтобы посмотреть на вопящих преследователей-джазихим. Они неслись так, что их зеленые одежды хлопали по ветру; их вращающиеся над головой мечи сверкали на солнце. Киммериец скакал, пригнувшись к шее лошади, чтобы лучше распределить свой вес и сделать более обтекаемым свое массивное тело, и вновь и вновь выкрикивал имя замбулийки.

Глупо было бы ожидать, что она приостановится, чтобы он мог догнать ее, думал Конан, поскольку ее лошадь шла с отрывом и несла меньший вес. И все же ему хотелось бы, чтобы Испарана была вооружена. Он был бы рад иметь возможность передать ей длинный клинок, прицепленный у него за седлом; горский нож, который раньше принадлежал Хассеку.

И все же ей удалось сохранить кинжал и спрятать его — и с его помощью спасти Конану жизнь, в то время, как она могла бы ускакать — вооруженной. Может быть, у нее есть еще один кинжал, думал Конан. Ему внезапно пришло в голову, что он так и не проверил, не спрятаны ли в ее сапогах ножны. Все остальные детали ее одежды и тела были ему знакомы.

— Эй, прекрати это! — запротестовал он, когда Гнедыш легко перескочил длинный гребень, образованный нанесенным песком, и приземлился так, что у его всадника лязгнули зубы.

Хвост коня струился позади, словно золотисто-коричневый стяг, а его развевающаяся грива больно хлестала Конана по лицу. Его одежды вздувались и хлопали на ветру. Он не оглядывался. Не было оснований предполагать, что преследователи смогут догнать его. Все, что ему нужно было делать, это продолжать галоп… Вечно?

Вряд ли. Возможно, в течение нескольких часов, а может, и меньше. В конце концов Железноголовому и Гнедышу придется замедлить бег. Конечно же, они были менее свежими, чем кони людей в зеленом, которые, должно быть, жили или разбили свои шатры неподалеку. Тогда Конану и Испаране придется встретиться со своими врагами лицом к лицу или быть разрубленными на куски из-за спины. Хорошо было бы наткнуться на нагромождение камней или одну большую скалу, на которую он смог бы взобраться и отражать удары даже более чем пяти нападающих.

Закусив губу, Конан поднял голову — достаточно, чтобы окинуть все вокруг прищуренным взглядом. Он увидел только поднимающиеся и опускающиеся песчаные барханы, и длинные высокие песчаные склоны были только песком или, возможно, песком, нанесенным к подножию каменистых холмов, поверхность которых под ним стала совершенно гладкой.

Гнедыш с трудом поднимался сейчас по одному такому длинному склону. Конан оглянулся назад, когда конь достиг вершины. Преследующий его квинтет не доскакал еще до подножия бархана. Конан увидел, что один бандит нетвердо сидит в седле. То отродье, чью правую руку он разрубил, слабеет от потери крови, решил киммериец.

Гнедыш, взбрыкивая, тяжело спускался по песчаному склону. Внизу и впереди Испарана скакала галопом к гораздо более высокому бархану или холму, еще не стертому с лица земли шершавым, вечно пересыпающимся песком. Она направляла Железноголового так, чтобы подниматься наискосок и поберечь силы коня. Конан принял решение, характерное для варвара, так же, как тогда, когда атаковал вожака шестерых бандитов, у которого были все основания считать его легкой добычей.

Гнедой скакун всхрапнул, когда левый кулак его хозяина напрягся и натянул подобранный повод. Спускающейся вниз лошади не очень-то хотелось поворачивать влево, однако она сделала это. Ее копыта про скальзывали по песку. Конан висел на ее спине, пытаясь отклоняться влево, в сторону вершины холма, и продолжая тянуть повод в этом же направлении. Гнедыш, более чем неохотно, сопротивляясь, снова поднимался теперь в гору. Конан почти выпадал из седла, и мышцы его икр вздулись от усилия удержаться на лошади. Потом они будут подрагивать еще целый час.

Но теперь-Теперь Гнедыш снова поднялся на вершину, и Конан беззвучно ослабил хватку ног, вбил каблуки в бока лошади и прижал их снова.

Гнедыш оскорбленно всхрапнул и ринулся вниз, под уклон, на несколько локтей левее следов своего подъема.

Беги, и тебя поймают, думал Конан. Повернись, пока преследователи не могут тебя видеть, и упади на них сверху, пока они будут в невыгодном положении, на подъеме, и, без сомнения, можно увеличить свои шансы с помощью совершенно неожиданной атаки. Как только он проскачет вниз мимо джазихим, их делом будет решать, преследовать ли его, позволить ли ему преследовать их или вообще отказаться от этой затеи.

Один человек ринулся вниз по склону, чтобы атаковать пятерых.

— Хараг! — проревел один из них; или что-то в этом духе; возможно, он крикнул: «О, Йог!» Он увидел, как преследуемая ими добыча несется на них сверху со скоростью лавины. Невозможно было не распознать в этом человеке мрачную решимость, какой бы безумной она ни была. Остальные бандиты тоже взглянули вверх. Глаза и рты раскрылись от удивления.

У джазихим практически не было другого выхода, как только придержать своих лошадей. Один из них повернул в сторону под углом к другим; хотя несущийся вниз противник был один, этот жалкий субъект в зеленых одеждах инстинктивно попытался удрать.

Гнедыш, прыгая, поскальзываясь, съезжая вниз и снова бросаясь вперед, удерживался на ногах только благодаря своей все увеличивающейся скорости. Он летел вниз, словно орел, камнем падающий на увиденную добычу. Конан направил его в узкое пространство между сбившейся в кучу четверкой и джазихим-оди ночкой, который поворачивал прочь от своих товарищей и был справа от киммерийца.

Конан рубанул по ноге одного из бандитов, находящихся слева от него, и в ту же минуту почувствовал, как острие чьего-то меча царапает ему щеку. Он тут же рванул повод — опять влево.

Как он и ожидал, круп лошади дернулся вправо и ее правый бок с такой силой ударил лошадь джазихим, словно та налетела на огромный валун. Ее задние ноги соскользнули вниз на несколько футов, она безуспешно попыталась восстановить равновесие и упала. Ее всадник, из плеча которого торчал кинжал, упал вместе с ней. То, что его нога, без сомнения, была сломана не в одном месте, почти не имело значения, потому что лошадь перекатилась через него.

Гнедыш каким-то образом удержался на ногах, продолжая свой безумный бег под гору. Левая рука Конана по-прежнему была в напряжении, заставляяживотное все время отклоняться влево, делать длинный разворот на склоне холма. Он не чувствовал жалости к лошади, у которой к этому времени наверняка был разорван рот с одной стороны. Ее слюна стекала вниз по ноге Конана.

Только когда фыркающее, задыхающееся животное снова начало подниматься, Конан оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на результаты своей, безумной внезапной атаки.

Лошадь без всадника, взвизгивая, скользила и съезжала на крупе вниз, под уклон. Еще одна карабкалась вверх по стороне бархана. Двое бандитов были на земле; один еще шевелился. А трое в потрясенном молчании глазели на киммерийца. Их вожак за какое-то мгновение был ослеплен ударом меча; другой их товарищ был ранен в плечо брошенным кинжалом и теперь раздавлен своей собственной, бьющейся на зем ле лошадью; третий лежал ниже по склону, зажимая обеими руками глубокую рубленую рану на бедре. Шестеро попытались ограбить и изнасиловать женщину, идущую с одним мужчиной; трое остались в живых и сохранили своих лошадей, и один из них был ранен в правую руку. И теперь он шатался в седле, а полы его одежды были залиты кровью.

— Сюда, шакалы! — проревел Конан. — Встретьте меня на вершине этого подъема, и я уложу вас всех, как бродячих псов, какие вы и есть на самом деле! Вас уже стало вдвое меньше, а на мне нет ни царапины.

В то самое время, когда он так громко выкрикивал эти слова, по его щеке струйкой стекала кровь и капала на джеллабу, но Конан не считал эту царапину царапиной. Его гнедой, с ходящими ходуном боками, отфыркиваясь и цепляясь за песок копытами, поднимался в гору.

Трое джазихим обменялись взглядами, посмотрели через плечо на своего мертвого товарища, потом на раненого, на Конана и снова друг на друга.

— Месть! — рявкнул один и, взмахнув мечом, послал своего скакуна вверх по склону. Его зеленые одежды хлопали и развевались вокруг него, а изогнутый клинок сверкал огнем на солнце.

«Черт, — подумал Конан, — они могли бы бросить эту затею, если бы не тот болван с большой пастью».

Испарана была теперь далеко впереди, а он уменьшил число их преследователей — и в то же время значительно подорвал силы своей лошади. И трое противников скакали вверх по склону параллельно с ним, по всей видимости, ничуть не устрашенные. Он решил дать коню спуститься вниз, начать подниматься на следующий холм и снова развернуться и атаковать сверху.

В ту самую минуту, как он начал поворачивать голову гнедого, громкие крики привлекли его внимание и внимание его преследователей. Все оглянулись назад, туда, откуда они прискакали, — и увидели группу из семи всадников, скачущих галопом по их следу… и на всех были темно-зеленые шарфы и более светлые одежды того же цвета.

«Мне не следовало останавливаться», — подумал Конан.

«Ну, вот и оно, — мысленно добавил он потом. — Это смерть. Что ж, я буду удирать от них, а потом вступлю в бой. Им придется убить меня в схватке, — будь я проклят, если дам им возможность захватить меня в плен и развлекаться, пытая меня, пока я не умру! Нет, я буду бежать так долго, как только смогу, и посмотрим, сколько этим не имеющих матери шакалов пустыни мне удастся забрать с собой в ад!»

Гнедыш, усердно работая копытами, добрался до гребня и перемахнул на другую сторону, а потом заскользил под гору. Конан висел на его спине, позволяя ему действовать по-своему; на этот раз животное не бросилось вниз, а съезжало по склону, барахтаясь в песке. Возможно, таким образом Конан мог обеспечить ему хоть несколько минут отдыха.

— Вытащи меня из этого, — пробормотал Конан, — и я дам тебе лучшее имя!

Ему не нужно было смотреть влево, чтобы проверить, где находятся преследователи; они спускались параллельно его курсу в двадцати футах от него и начинали заворачивать в его сторону. Правая рука последнего всадника была засунута в вырез его одежды, и он ехал, согнувшись и цепляясь за седло левой рукой.

Конан глянул вперед и увидел, что Испарана как раз поднимается на вершину другого, более высокого холма, закрывавшего горизонт дальше к югу.

Почему она стала придерживать лошадь?

Гнедыш достиг основания холма. Он споткнулся и дал понять, что с большой радостью поскачет галопом вправо, по ровной местности. Конан показал ему, что все будет совсем наоборот. Лошадь споткнулась, попыталась тряхнуть головой, задохнулась и, пошатываясь от слабости, с очевидной неохотой начала подниматься по длинному склону более крутого холма. Конан заста вил животное подниматься под углом, чтобы ему было легче, и выбрал направление, противоположное также поднимающимся под углом следам Испараны.

Его преследователи были теперь ближе и надвигались с воплями. Они тоже увидели идущее им на помощь подкрепление и, совершенно очевидно, надеялись спасти свое лицо, уничтожив этого одинокого всадника прежде, чем подоспеют их приятели.

Конан решил дернуть повод гнедого в другую сторону. Испарана сможет сама позаботиться о себе, а он повернется к противнику правым боком. Однако он тут же понял, что если он это сделает, ему немедленно будет грозить опасность вступить в бой на скаку или еще что-нибудь более худшее, ибо всадники в зеленых одеждах были теперь достаточно близко для этого.

Именно в эту минуту сверху внезапно раздался разноголосый хор воплей и боевых криков, и Конан поднял глаза.

Испарана остановила своего нервного скакуна на самом гребне, а по обе стороны от нее двумя вереницами неслись вниз верблюд за верблюдом. На каждом из них человек в развевающейся на ветру белой каффии и белом бурнусе кричал, вопил и размахивал мечом. Эти неуклюжие скакуны тяжело бежали под уклон на своих больших ногах, специально приспособленных для пустыни. Песок взлетал вверх бледно-желтыми клубами. Высокие седла поскрипывали над этими смешными одиночными горбами.

Со стороны преследователей Конана послышались крики ужаса. Бандиты забыли о своей жертве и повернули лошадей обратно под гору. Семеро их товарищей, ведя за собой вьючных лошадей Конана, спускались по склону противоположного холма. Конан с мрачной и уродливой ухмылкой наблюдал за тем, как один из трех упал с коня. Человек, чью правую руку он разрубил, в конце концов не вынес потери крови, усугубившейся тем, что ему пришлось преследовать своего противника и управлять лошадью на нескольких склонах.

Верблюды пронеслись мимо Конана, и их всадники едва удостоили его взглядом.

Последние двое бандитов из тех, что напали на него вначале, были сбиты на землю ударами мечей прежде, чем им удалось достичь короткого участка ровной местности между двумя барханами. Около полдюжины всадников на верблюдах, продолжая вопить, ринулись вверх по противоположному склону. Конан подумал, что все эти жители пустыни производят очень уж много шума, когда нападают друг на друга. Потом он вспомнил крикливых киммерийцев, которых сопровождал в Венариум, и выбросил эту мысль из головы.

Всадники в зеленых одеждах тоже вопили — и бежали. Шестеро направили своих скакунов — которые наполовину скакали, наполовину скользили, — вниз по склону, на запад; седьмой, которого жадность заставила поверить в то, что он умнее всех, схватил повод, к которому были привязаны четыре вьючных лошади Конана, и повернул на восток.

Конан с рыком оскорбленного собственника ударил коня каблуками и послал его вслед за грабителем. Четверо всадников на верблюдах тоже пустились за ним в погоню; остальные свернули на запад, десять верблюдов за шестью лошадьми. Эти люди в белых бурнусах, задумался Конан, должно быть, свирепые воины! При соотношении десять к шести шестеро, если они настоящие мужчины, обычно оказывают сопротивление.

Джазихим в зеленых одеждах, ведущий за собой лошадей с навьюченными на них припасами Конана, оглянулся, увидел погоню и бросил повод. Четверо животных замедлили бег и остановились. Рядом с ними пронеслись четыре верблюда, и лошади попытались брыкаться и вставать на дыбы. Конан снова повернул Гнедыша. В тот момент, когда он достиг своих вьючных животных, перерезав им путь, чтобы собрать их вместе и остановить, он услышал, как их неудавшийся владелец вскрикнул и умер.

Конан едва удержался в седле, останавливая Гнеды ша и подбирая повод своих лошадей с припасами. Он остался ждать на склоне холма. Гнедыш тяжело дышал и отфыркивался; Конан похлопал его по мокрой от пота шее. Теперь, когда они стояли неподвижно, Конану стало ужасно жарко, — тем не менее он клялся себе, что никогда больше не будет скакать вот так, без своей замечательной кольчуги, купленной в Шадизаре за самоцвет из Хаурана!

Четыре человека на верблюдах поднялись к нему по склону и разделились. Конан, обливаясь потом, быстро заговорил:

— Я как нельзя более рад видеть вас, соколы пустыни! — поприветствовал он их на языке Турана, на котором, как он с надеждой предполагал, они говорили.

Они ничего не ответили; их вожак кивнул, не раскрывая рта. У всех четверых были густые короткие бороды, черные или темно-каштановые; обведенные черным глаза придавали их лицам странное,, свирепое выражение.

— Это принадлежит мне и моей женщине, — сказал Конан, коротко указывая на Испарану, которая ждала на вершине более высокого холма. — Эти собаки в зеленых одеждах окружили нас, превосходя нас числом, но мы, прежде чем бежать, уложили четверых. Их вожак остался в нескольких лигах отсюда; я ослепил его.

Человек с большим носом и вьющейся бородкой, который был всего на несколько лет старше Конана, уставился на него с высоты своего дромадера.

— Кто вы? Куда вы едете? Почему женщина безоружна?

— Посмотри на его глаза! — сказал один из его спутников, едва подавляя возбуждение.

— Я Конан, киммериец, — сказал обладатель этих голубых глаз, незнакомых многим так далеко на юге. — Мы едем в Замбулу, где живет женщина. Вон там лежит человек, которого я сбил наземь, его раздавила его собственная лошадь,

— добавил он, не желая, чтобы они приписали себе все заслуги или подумали, что он ни на что не годен. — Он лежит рядом с другим, которому я разрубил ногу. Ее кинжал торчит в плече первого. А ее меч… — он тряхнул головой и легко солгал: — В нескольких лигах отсюда. Она потеряла его при нападении этих разбойников. Они враги вам?

— Они враги всем. А!

Всадники на верблюдах повернули головы к западу, откуда доносились вскрикиванья и лязг металла. Их товарищи нагнали людей в зеленом и, по всей очевидности, расправа с этим воровским отродьем, предпочитавшим бежать, а не сражаться, должна была быть короткой.

Человек с кудрявой бородой и необычайно глубоко посаженными глазами, окаймленными черной чертой, вновь обратил свой взор на Конана. Тот заметил у него на лбу шрам в виде маленькой, четкой буквы v.

— Вы двое едете одни? Я не знаю ни о какой… Киммерии?

— Киммерия — это страна далеко на севере, за королевством Заморы, — сказал Конан, гадая, знает ли это племя пустыни о Заморе. — Да, мы ехали одни. Нас было четверо, и двое были убиты очень далеко отсюда. Две из этих лошадей принадлежали им, они везут их оружие. Она хочет как можно быстрее доехать до Замбулы. А вы из Замбулы?

— Нет. Лежат ли в этих вьюках также уши тех, кто убил ваших товарищей? Конан покачал головой:

— Мы — э-э — не собираем ушей.

Четыре белых каффии повернулись друг к другу, и их владельцы ухмыльнулись. Один из них протянул к Конану темную ладонь, чтобы показать окровавленный трофей: только что отрезанные уши.

— А мы собираем.

— О! Ну что ж, можете забрать уши тех, которых я убил, — если только это не будет против законов чести, — довольно торопливо добавил он, увидев их нахмурившиеся брови. Он заметил также, что еще у двоих были такие же клинообразные шрамы сразу же над внутренним углом правого глаза. Он не был уверен насчет четвертого, чья каффия была немного ниже опущена на лоб.

— Это будет против законов чести. Они твои.

— Хм-м. Ну что ж, раз мой народ не собирает уши, то, возможно, ваш вождь примет их от меня в подарок.

Конан почувствовал, что это предложение тоже не вызвало у них особой радости.

— Значит, вы не из Замбулы?

— Нет.

— Вы подданные империи Турана?

— Нет.

— Эти… э-э… это место находится внутри той территории, на которую Туран предъявляет права, ведь так?

Человек с кудрявой бородой пожал плечами.

— Мы не признаем сюзеренитета Турана. «Похоже, у нас неприятности», — подумал Конан.

10. ШАТРЫ ШАНКИ

Высокие Врата Орла в Замбуле широко распахнулись. Из них важно выехали рысью всадники, колонной по два. Десять таких пар появилось перед глазами стражников, которые глядели вниз, на шлемы в виде луковиц, на острие каждого из которых развевалось три желтых вымпела. К каждому шлему была прикреплена доходящая до плеча кольчужная сетка, сверкающая и струящаяся, как змеиная кожа, в свете утреннего солнца. Каждый такой воротник из стальных колец был окаймлен тремя рядами бронзовых звеньев, для оживления цвета и украшения. Двадцать сильных всадников-солдат Империи ехали вперед. Они не ожидали никаких столкновений и не носили других доспехов.

Свободные белые шаровары каждого были заправлены в сапоги из коричневой кожи с малиновыми отворотами. Поверх шаровар на каждом солдате была малиновая туника до колен, с разрезом на спине, а поверх нее — белый кафтан-безрукавка с прорезями на спине и груди, украшенный золотым грифоном Турана. Две широких желтых ленты, одна вокруг бедер, другая от левого бедра через грудь и плечо к правому бедру, отчетливо выделялись на белом фоне. У десяти солдат были мечи, а с десяти седел с высокими задними луками свисали топоры в форме пузатых полумесяцев. У всех солдат были усы; у шестнадцати были также бороды. Шесть лошадей несли арбалеты, и каждый солдат вел в поводу сменную лошадь, везущую воду и съестные припасы.

С передней луки каждого седла свисала короткая труба с широким раструбом.

Они ехали все время на север и на пятый день растянулись в длинную-длинную линию. Каждый занял такую позицию, чтобы находиться как раз в поле зрения соседа. Актер-хан каким-то образом узнал, что мужчина-чужестранец и женщина из Замбулы приближаются к городу, пройдя через степи и пустыню по пути с далекого севера. Он послал двадцать человек им навстречу. Никто из них не знал, почему их хан придавал этим паломникам такое большое значение. Они были солдатами и должны были не знать, а исполнять. Они были эскортом. Паломникам нужно было помочь, указать дорогу, вежливо сопроводить — если только они не выкажут желания отправиться не в Замбулу, а в какое-то другое место. В таком случае необходимо было приложить все усилия, чтобы убедить их продолжить путь в город.

Если бы они стали упорствовать в своем нежелании посетить хана, их — вместе со всем, что им принадлежало, это было крайне важно, — надлежало доставить к хану любой ценой, живыми или мертвыми.

Солнце пылало, и пустыня мерцала, и двадцать солдат ехали на север, а позади них, в Замбуле, молодой маг смотрел в свое зеркало, чтобы наблюдать за продвижением двоих, приближающихся к городу, и трижды в день докладывал своему хану. А еще он строил планы, как строили планы бунтовщик Балад и его последователи, пока Замбула мерцала и наливалась гноем, словно нарыв на теле южной пустыни. * * * У Конана и Испараны не было никаких неприятностей.

Они были гостями маленькой, расположенной в пустыне общины шанки, чья древняя религия предписывала им ездить верхом на верблюдах, а не на лошадях, и метить каждого ребенка маленьким клинообразным шрамом на лбу — над левым углом правого глаза у мальчиков и над правым углом левого глаза — у девочек.

Но, несмотря на это, когда они вернулись в свою общину в оазисе, они вели с собой восемнадцать лошадей. На двух сидели Конан и Испарана. Две принадлежали раньше Сариду и Хассеку. Две были вьючными лошадьми Конана и Хассека. Остальные двенадцать некогда были скакунами одетых в зеленое бандитов, которых шанки называли иоггитами, по имени их бога. Одно животное во время стычки было ранено. Его убили и оставили для крылатых или четвероногих падальщиков. Шанки ни за что не стали бы ездить верхом на лошадях, или носить их шкуры, или есть их мясо.

Солнце стояло низко, и небо было прочерчено кровавыми, топазовыми и перламутровыми полосами, когда воины на верблюдах и их гости достигли безымянной общины; это был дом шанки. Здесь высоко вздымались пальмы, и листья свисали с их верхушек, словно руки, раскачивающиеся над шатрами и небольшими круглыми кладовыми. Здесь мужчины носили белые туники с длинными рукавами поверх свободных шаровар или штанов желтого, или оранжевого, или красного, или сочного коричневого цвета, для достижения которого необходима была верблюжья моча; их женщины ходили в ярко-алом, и только юбки закрывали их тело и ноги. Замужние женщины закрывали голову так, что ни одного ее участка не было видно.

Хотя гостям сказали, что шанки живут в этом оазисе «сотни лет», единственными постройками были кладовые — зернохранилища из глины и навоза. Шанки жили в шатрах, как их предки-кочевники, и сохраняли все атрибуты и обычаи воинственного народа. Здесь жило меньше пятисот человек — оазис был домом, и население строго контролировалось, — и ими управлял человек, которого называли ханом.

Не кто иной, как Хаджимен, сын Ахимен-хана, возглавил атаку на старых врагов шанки, джазихим, называемых также иоггитами. Ахимену не было еще и четырех десятков лет; его сыну и наследнику было двадцать и четыре, и его старшая сестра жила в гареме Великого Хана в Аграпуре — она была даром Ахимена. Шанки жили внутри границ Империи Турана, но не принадлежали ей. Поскольку они патрулировали пустыню поблизости и время от времени соглашались охранять караваны, король-император из Аграпура в Туране позволял им оставаться здесь, не отбывая воинскую повинность и не платя налоги Турану.

Когда Ахимен и его сын сняли белые верхние одежды, которые они надевали, только выезжая за пределы своей общины, Конан увидел, что на них были свободные желтые кафтаны поверх алых рубах и очень длинные свободные белые шаровары. На груди у каждого к кафтану была приколота черная пятиконечная звезда.

Жена Хаджимена, безликая, облаченная во все алое, увешанная и украшенная опалами, гранатами и серебром, увела Испарану, чтобы позаботиться о ее туалете. Ахимен пригласил Конана в свой шатер. У вождя шанки были потрясающие усы: они были смазаны жиром и маслом для блеска и закручены вверх толстыми жгутами, изгибавшимися дугой на его щеках и доходившими почти до нижних век. Знак шанки над его глазом был странно изогнут двумя вертикальными морщинами, прорезанными песком и ветром. Сорок лет в пустыне сделали его лицо лицом шестидесяти летнего. В его единственное кольцо был вставлен большой гранат, а на его груди на шнурке из сплетенного верблюжьего волоса висел опал в форме полусферы.

— Конан из Киммерии, добро пожаловать к шайки. Мы разместим твоих лошадей.

— Что делают шанки с захваченными лошадьми, Ахимен-хан?

— Шанки меняют их в Замбуле, — как нельзя более учтиво ответил тот, — на хороших верблюдов и те немногие вещи, в которых шанки нуждаются. Замбулиицы с радостью берут лошадей, а также опалы, из которых мои люди вырезают фигурки верблюдов и звезды или раскалывают и полируют их, придавая им форму идеальных полусфер.

— Я заметил у шанки много опалов, — сказал Конан, — и все они прекрасны. Вы настоящие художники. Шанки сегодня захватили восемь лошадей, а я — пять.

Ахимен склонил голову. Люди с почтением уступали им дорогу на пути к шатру вождя и изумленно смотрели на человека со странными глазами, возвышавшегося над их ханом, потому что киммериец был почти гигантом, а шанки не были высокими. Конан так и не узнал, откуда это племя появилось здесь.

— Мы уважаем право Конана потребовать себе всех этих лошадей. Однако я выслушал своего сына и признаю, что восемь лошадей причитаются нам, а пять принадлежат Конану по праву сражения и захвата. Одну из наших мы убили. Эй, наполни чашу этого человека! — ибо Конану подали большую чашу, сделанную шанки из глины и обожженного песка, через какое-то мгновение после того, как он соскочил с лошади.

Пока молодой воин, которому была оказана такая честь, наполнял чашу, Конан сказал:

— Я прошу хана шанки отобрать трех из пяти лошадей для себя, ибо без его людей я и моя женщина умерли бы сегодня.

Они вошли в шатер, который стоял в центре общины и был не крупнее, чем все остальные. Воин-шанки — на вид ему, как подумал Конан, было лет двенадцать, — не пошел за ними. Внутри были низкие столы, явно сделанные не шанки, и коврики, явно сделанные ими; они были из верблюжьей кожи или курчавого верблюжьего волоса, и некоторые были выкрашены в красный или коричневый цвет, рецепт получения которого шанки держали в тайне.

При словах своего гостя Ахимен вновь склонил голову.

— Конан чересчур щедр, — как с лошадьми, так и со словами. Однако мне кажется, что могучий воин, на которого напали шестеро и который убил пятерых, не нуждался в нашей помощи!

Конан наклонил голову, что, как он чувствовал, было правильным среди этих свирепых воинов пустыни, восседающих на верблюдах, воинов, которые были такими учтивыми в пределах своей общины и которые не использовали прямой формы обращения. Он не стал ничего отрицать. Вождь шанки знал так же хорошо, как и киммериец, что его слова были преувеличением.

— Это были всего лишь иоггиты, — сказал Конан, зная, что сделает этим приятное человеку, которого он уважал; киммериец редко встречал таких людей. Он заметил, что Ахимен притворно сплюнул.

— Я приму одну лошадь как щедрый дар Конана, — сказал Ахимен.

Киммериец, ободренный этим торгом наоборот, нервно решился сделать широкий жест и притвориться щедрым до смешного.

— Ахимен-хан вызовет мое неудовольствие, если не примет пять лошадей.

— Возможно, я не вызову неудовольствия своего гостя, если приму трех лошадей, — вернулся к первоначальному предложению Ахимен-хан, — по его выбору.

— Это будут три лошади по выбору хана, — ответил Конан. Хотя мечтой его жизни было стать бога тым, он не мог представить себе, что это произойдет путем непрерывного приобретения скота или недвижимости.

— Для меня будет честью выбрать двух из пяти лошадей моего гостя.

— Я верю, что выбор хана будет наилучшим, хотя это всего лишь лошади, а не верблюды.

— Я доволен, — сказал Ахимен-хан.

— Я доволен, — сказал Конан.

— Наполните чашу нашего гостя! — сказал Ахимен.

Поскольку в шатре больше никого не было, он поднял кувшин и сам наполнил чашу. Конан поклонился. Хан, чей шатер был цвета песка и украшен двумя связками человеческих ушей — по одной с каждой стороны входа, — повернулся к перегородке, образованной плотной непрозрачной занавеской алого цвета, и дважды щелкнул пальцами.

Из-за перегородки вышли две тоненькие девочки, едва достигшие зрелости и достаточно похожие друг на друга, чтобы быть сестрами. На каждой из них были огромные, тяжелые бронзовые серьги, которые, без сомнения, со временем должны были оттянуть мочки их ушей ниже линии челюсти; на каждой был довольно широкий и толстый бронзовый ножной браслет; левое предплечье каждой было обернуто и обвязано сплетенными в косичку полосками верблюжьей кожи, затянутыми угрожающе туго. Больше ни на одной из них вообще ничего не было, и когда они упали на колени и низко поклонились, Конан попытался не смотреть на них во все глаза. Несмотря на их возраст, ему внезапно захотелось оказаться позади них.

Из-за их спин вышла и прошла между ними молодая женщина. Она казалась совершенно бесформенной в нескольких красных одеждах, надетых одна на другую и украшенных серебром и опалами. Один опал торчал из ее левой ноздри, которая, как понял Конан, была проткнута, а левый рукав ее одежды был плотно обернут темной кожей. К ее груди была приколота черная пятиконечная звезда. Губы были выкрашены в черный цвет, глаза обведены — с очевидной тщательностью — непрерывной угольной чертой, так что зрачки казались огромными; а украшение из слоновой кости, свисавшее спереди ниже ее талии, было непристойным.

— Моя дочь Зульфи, — сказал Ахимен-хан. Пока Конан рылся в мозгу, пытаясь отыскать слова, достаточно учтивые для шанки, Зульфи закрыла лицо руками и очень низко поклонилась. Конан происходил из воинственного племени и находился сейчас среди таких же воинственных людей, поэтому он чувствовал, что ему подобает стоять совершенно неподвижно. Если он нанесет этим оскорбление, то извинится и напомнит своему хозяину, что приехал издалека. Если это будет недостаточно, думал киммериец, то вечно эффективное решение проблемы висело у него на бедре.

— Ханская дочь Зульфи — красавица и делает честь его шатру и его чреслам, — сказал Конан, и эти необычные слова явно понравились и женщине с губами странного цвета, и ее отцу.

В этот момент появилась еще одна женщина; она, казалось, не имела лица и даже головы под алой вуалью, украшенной золотыми арабесками и свисающей до пояса, который был сделан из серебряных дисков и опускался ниже ее широкого, крепкого живота. Диски, как разглядел Конан, были монетами, и он понял, что эта женщина носит на себе немалый их вес.

— Моя жена Акби, — сказал Ахимен. Ее поклон, как заметил Конан, был не таким глубоким, как у ее дочери.

— Мне оказана честь и… удовольствие в том, что я лишен созерцания, без сомнения, ослепительной красоты матери прекрасной Зульфи и такого красивого сына, как Хаджимен.

«Еще несколько подобных речей, — кисло подумал Конан, — и мое пиво может попроситься обратно».

Акби снова поклонилась. Она и Зульфи удалились в темный угол и уселись там; их плавные, струящиеся движения почти не колыхали закрывающих все тело алых одежд. Ахимен щелкнул пальцами. Две обнаженные девочки неуклюже отползли назад и устроились по обе стороны от женщин.

— Дочери иоггитов, — сказал Ахимен и притворно сплюнул.

— Конечно, — сказал Конан, гадая, как долго пленниц держали обнаженными… и сколько времени могло пройти, прежде чем их левые руки высохнут и отомрут.

Хан повернулся к своей жене и дочери:

— Зульфи, ты будешь служить мне и этому гостю в нашем шатре. Женщина — забери своих животных и приготовь нам пищу.

Конан отметил, что двое «животных», слегка прихрамывая из-за своих больших металлических ножных браслетов, вышли из шатра раньше своей хозяйки. Зульфи подошла к мужчинам и заглянула в их чаши. Обе были еще полны густого шанкийского пива. «Даже в пустыне, где каждое зернышко на счету, люди умудряются варить пиво!» — размышлял Конан. Или, может быть, шанки покупали его в Замбуле, в обмен на резные опалы из какой-нибудь местности с мягкой глинистой почвой и на лошадей, чьи хозяева были убиты.

Киммериец надеялся, что Ахимен не ждет от него никакого ответного жеста. Испарана благоразумно согласилась на то, чтобы называться среди этих примитивных воителей «женщиной Конана». Однако тот не мог и представить себе, чтобы такая гордая и умелая воровка и посланница хана выполняла роль служанки даже перед этим могущественным вождем целых пяти сотен людей. В то же самое время его заинтересовало, что с ней стало.

— Я хотел бы спросить, где моя женщина, Испарана.

— Она получит одежду, подобающую женщине, — сказал ему Ахимен-хан, — и будет наблюдать за тем, как вбивают колышки для шатра Конана, как и приличествует женщине, путешествующей со своим мужчиной.

— О-о! — сказал Конан.

— Наполни чашу этого человека!

Зульфи выполнила приказание; Акби была снаружи вместе со своими «животными»; Конан видел там раньше две плиты со стенками из глины и теперь ощущал запах жарящегося на жире чеснока.

— Мой гость не привычен к пустыне, — сказал Ахимен, гибким движением соскальзывая на колени и затем усаживаясь на коврике из верблюжьей шерсти, расстеленном на верблюжьей же шкуре, покрывающей землю. Он знаком показал, что Конану следует присоединиться к нему.

Конан так и сделал.

— Нет, — сказал он. — На моей родине, которую я покинул, нет пустынь, и в течение некоторой части года там бывает очень холодно.

Ахимен кивнул.

— Я слышал о холоде, — серьезно сказал он, хотя Конан прекрасно знал, что в пустыне по ночам может быть мучительно холодно. — И глаза Конана, имеющие странный небесный оттенок, не страдали от песчаной слепоты.

— Нет.

— Конана хранят боги. Сущее наказание — эта песчаная слепота. Мы носим на себе специальный камень, чтобы уберечься от нее. И, естественно, проводим углем черту под глазами. Зульфи, принеси нашему гостю блеск-камень.

Зульфи, шурша одеждой и позвякивая украшениями, скрылась за перегородкой, а Конан почувствовал, как у него заурчало в желудке: снаружи Акби готовила что-то невероятно аппетитное. Хлеб с чесноком, в этом он был уверен, но надеялся на большее. Он прекрасно понимал, что не следует отказываться ни от какого подарка… а потому, когда Зульфи вернулась с гранатом размером со сливу, он припомнил Ахименов торг наоборот.

«Только согласись принять этот огромный камень, — подумал киммериец, — и будешь, как эти — тьфу — иоггиты!»

— Я приму в дар блеск-камень, в десять раз меньший, чем это сокровище.

— Ах! Теба выказывает неудовольствие, — сказал Ахимен, словно жалуясь какому-то богу, как предположил Конан, — имя было ему незнакомо. — Гость не хочет принять предлагаемый ему дар! Зульфи, защити нашу честь; принеси блеск-камень вполовину меньше этого!

— Я приму дар хана, — сказал Конан, в душе которого шанкийское понятие о долге и честь спорили с природной скупостью, — не больше, чем в одну двадцатую этого.

Ахимен вздохнул, словно в отчаянии.

— Наш гость согласен принять от нас в дар лишь третью часть того, что мы хотим ему дать. Принеси такой камень, Зульфи.

— Мне оказана слишком большая честь, — ответил Конан, пытаясь проглотить душившую его жадность и не выглядеть при этом огорченным. — Моя собственная честь не позволит мне принять столь богатый дар! Я могу принять всего лишь десятую часть того камня, что находится в прекрасных руках дочери хана.

— Наш гость сам оказывает себе честь своей скромностью, — отозвался Ахимен-хан, хлопая себя по лбу.

Потом, к потрясению Конана, он вытащил из-за широкого алого кушака, опоясывающего его талию под кафтаном, изогнутый нож и коснулся его острием своей груди, когда рука киммерийца уже начала двигаться, чтобы схватить и сдавить запястье хана.

— Если мой гость, который дарит мне множество лошадей, не примет в дар два камня в десятую долю этого, — который в действительности слишком велик, чтобы его можно было носить, так что я стыжусь своего предложения, — я убью себя в тот же миг.

— Пусть рука хана остановится, — ответил Конан, которому хотелось расхохотаться. — Я скорее пролью собственную кровь и даже умру, чем навлеку на шанки роковой удар, позволив их великому хану получить хотя бы царапину.

Ахимен бросил взгляд на киммерийца. Конан не мог быть уверен, был ли это взгляд восхищения цветистостью ответной речи или некоторой горечи от того, что гость «сдался». Зульфи удалилась, шелестя и позвякивая.

— Позволительно ли мне поклониться дочери хана при ее возвращении?

Лицо Ахимена приняло шокированное выражение, и Конан почувствовал, что это не притворство.

— Каким образом я обидел Конана из Киммерии, что он хочет поклониться женщине, да еще в моем шатре?

Конан быстро подумал и вытащил маленький кинжал, служивший ему для еды.

— Я убью себя, — сказал он и начал импровизировать. — Среди некоторых народов это означает великую честь, если человек предлагает поклониться дочери другого.

— Ах! — рука Ахимена поднялась к его бороде и прочесала ее пальцами. — Захватывающая идея! Я вижу, что Конан хотел только почтить меня. Люди во всем мире так различны, не правда ли? Какие странные обычаи должен знать мой гость!

— Да, — торжественно сказал Конан, пряча кинжал в ножны и вспоминая о словах этого жителя пустыни о холоде: «Я слышал о нем», — сказал Ахимен.

— Да, — повторил киммериец. — Некоторые убеждают рабов принять их богов и обычаи и воспитывают их внутри своего племени. Потом эти рабы вступают в брак с членами захватившего их племени, и их дети ничем не отличаются от остальных.

Ахимен потряс головой; он выглядел так, словно его вот-вот вырвет.

— Без сомнения, в Киммерии обычаи не таковы!

— О нет, — сказал Конан.

Он узнал то, что ему хотелось знать. В течение сотен лет эта маленькая группа из пяти сотен человек практиковала эндогамию, так что кровь шанки все время сохранялась в них, — откуда бы она ни появилась, — а обряды и обычаи с прошествием времени становились лишь более замысловатыми и строгими.

Зульфи вернулась с двумя гранатами, каждый из которых был достаточно большим, чтобы образовать головку рукояти кинжала. Каждый был искусно и, без сомнения, с большими усилиями просверлен и подвешен на шнурке из сплетенного верблюжьего волоса. Конан вежливо принял дары, позаботившись не поклониться дочери Ахимена, хана пяти сотен человек.

— Да одарит Теба Конана из Киммерии орлиным зрением и защитит его от песчаной слепоты, — сказала она, и Ахимен повторил эти слова вслед за ней.

— Может ли гость, который боится нанести оскорбление, спросить: почему хан и его семья носят звезды из темной ткани, в то время, как на других шанки я их не видел? Это знак семьи хана?

— Нет, — сказал Ахимен, глядя на коврик между своими скрещенными ногами. — Мы носим траур, человек из Киммерии. Мои люди только что сняли черные звезды Смерти, проносив их месяц. Мы будем носить свои звезды целый год, и к концу этого времени звезды будут приколоты к телам двух рабов, а эти рабы — сожжены.

Мысли Конана обратились к двум маленьким обнаженным рабыням, но он не был потрясен. Эти люди были воинственным племенем. Иоггиты были их смертельными врагами, а обычаи есть обычаи. И к тому же Конан жил в Шадизаре, где в храмах, посвященных многим странным богам, исполнялись как нельзя более отвратительные и ужасающие обряды, как с животными, так и с людьми, и кровавые жертвоприношения, которые были такими же древними, как и сама его раса — раса самых жестоких животных во всем мире.

— Гость погружен в траур вместе с хозяином, — сказал Конан, опустив взгляд на свой коврик. — У хана шанки был другой сын, который теперь потерян для него?

— Нет. Дочь. Я послал ее, в знак почести и большой дружбы, хану замбулийцев. Она была девой в расцвете юности, несорванная белая роза скал. Среди этих людей, живущих за стенами, дочь пустыни зачахла и умерла. Нам сообщили об этом. Хан замбулийцев послал известие, что она ожидала ребенка, без сомнения, сына; хан хотел почтить нас, положив ее тело рядом с телами своих предков и своих женщин. Мы прощаем ему это, ибо он не мог знать, что она не хотела бы быть вот так заточенной в земле. Ее следовало, конечно же, вернуть в пустыню, которая была ее домом, где ее сожгли бы и прах развеяли по ветру, чтобы он соединился с песками.

— Конечно, — отозвался Конан.

— Я опечален этими мыслями, — сказал Ахимен, — а так не подобает вести себя в присутствии гостя-воина! «Отдай горю время, отведенное для горя, — говорит нам Теба, — и радости — время для веселья, и всегда радушно принимай гостя в шатрах шанки». Зульфи! Наполни нам чаши! — Ахимен обратил на Конана пылающий страстью орлиный взор. — Мы напьемся вместе, воин из Киммерии!

«А утром я отправлюсь в Замбулу с распухшей головой, — подумал Конан. — Надеюсь, нам не придется напиваться до того, как мы поедим!»

Им не пришлось, хотя блюдо из приправленных пряностями овощей, сваренных в пиве, и куски, оторванные от широких, плоских лепешек маслянистого, начиненного чесноком хлеба из цельной пшеничной муки, не показались пиршеством человеку с холмов Киммерии, который ел мясо практически с рождения, — несмотря на всю аппетитность подсоленных яств Акби.

А вот жажду они вызвали. * * *

— Ты… ты так красива, — сказал Конан Испаране утром, даже не пытаясь скрыть свое изумление. Он открыл глаза, лежа на спине, и обнаружил, что она сидит рядом с ним.

Ее брови были со знанием дела выщипаны, чтобы придать им определенную форму, и смазаны жиром; ее губам, хоть они и были выкрашены в жутковатый черный цвет, как у женщин шанки, была с помощью косметики придана форма и блеск; глаза, обведенные углем, казались огромными, а с ресниц уголь прямотаки сыпался; ногти были накрашены лаком. Ее покрывали алые одежды шанки. Большой белый опал на цепочке из сплетенного верблюжьего волоса, сверкая розовыми и зелеными искрами, тяжело покачивался между ее грудей, подчеркивая их выпуклость.

Конан приподнялся и сел в шатре, в который он не помнил, как заходил, и увидел, что ногти на ногах Испараны тоже накрашены лаком. У нее были очень красивые ступни, и кожа на них была не темнее, чем у него.

— Ты… отвратителен, — бесстрастно сказала она. — Тебя почти втащили сюда намного позже восхода луны; ты был пьян, бормотал что-то, и от тебя воняло чесноком и их пивом — и сейчас еще воняет!

Он ухмыльнулся, отмечая при этом, какой тяжелой кажется его голова, и гадая, будет ли она выражать протест, если он перейдет к активным действиям.

— И ты меня не убила.

— Убить тебя? Зачем мне тебя убивать?

— Ну как же, Спарана, — сказал он, опуская свою очень большую ладонь на ее бедро, — мы с тобой соперники и заклятые враги, разве ты не помнишь?

— Я помню. А еще я бросила кинжал, который спас тебе жизнь, помнишь?

— Помню. Я благодарен тебе. Значит, мы союзники. И ты даже не обыскала меня. Она посмотрела на него.

— У тебя с собой кинжал, два неплохих граната на шнурках из верблюжьего волоса — к удаче, по поверьям этих лунатиков, — неплохое кольцо, спрятанное в кошельке, и этот хлам, от которого несет чесноком, у тебя на шее.

Конан ухмыльнулся — он предусмотрительно натер глиняный «амулет» со вставленными в него стекляшками шанкийским хлебом, когда почувствовал, что вот-вот отключится. Значит, она его обыскала!

— А если бы Глаз Эрлика был спрятан на моей прекрасной персоне?

— Ну, я бы распорола заднюю стенку твоего шатра твоим же кинжалом, дорогой Конан, а потом воткнула этот кинжал под твои воняющие чесноком ребра и была бы теперь за много лиг к югу отсюда!

— Ах, Спарана, Спарана! Какой мерзкой каргой ты хочешь быть! Как повезло нам обоим, что ты не нашла драгоценный амулет своего драгоценного хана.

И он притянул ее вниз к себе.

— Уф, — пробормотала она. — Пиво и чес… Лицо Конана выразило протест, и он приказал ей убираться прочь и помалкивать.

11. ШПИОНЫ ЗАМБУЛЫ

Факелы мигали. От них клубами поднимался вверх маслянистый дым, который добавлял густоты зловещей черноте балок, соединяющих каменные стены, поднимающиеся от темного, твердого земляного пола. Жертва свисала с одной из этих балок, и ее ноги едва касались пола.

Человек в черном капюшоне еще несколько раз обернул ужасно тонкую веревку вокруг ее запястий и бездушным рывком завязал надежный узел. Ее тело качнулось, и пальцы ног напряглись, чтобы не оторваться от пола. Она — очень белокурая, и юная, и обнаженная, если не считать рубцов, — судорожно втянула в себя воздух, и тело ее содрогнулось от вырвавшегося у нее долгого стона. Ее руки были связаны так крепко, что в кисти не поступала кровь. Человек в капюшоне затягивал веревки, пока они не начали сдирать кожу, впиваясь в запястья и предплечья. Теперь она совсем не чувствовала своих рук, только покалывание в них. Она спрашивала себя — обреченно, словно речь шла о ком-то другом, — были ли они темно-красными, или пурпурными, или уже почернели.

Странно, но она ощущала жар в руках; так подтянутые кверху, они должны были бы мерзнуть. Она сделала еще одну попытку вырваться, но убедилась, что это бесполезно. Она была связана так, что была совершенно беспомощна и не могла сделать ни малейшего движения. Ее пятки чуть-чуть не доставали до пола… так что она касалась его только пальцами и подушечками ступней. Человек в черном капюшоне был высок, и у него были длинные руки.

Булькающие, горловые, резкие звуки вырвались из ее пересохших губ, которые она никак не могла сомкнуть.

Двое людей в мантиях наблюдали за ней. Один из них сказал:

— Вверх.

Она всхлипнула, услышав этот приказ. Она знала, что он означает. Веревки тянулись от ее запястий вверх и были перекинуты высоко над ее головой через балку, обернутую кожей.

Человек в черном капюшоне подтянул ее вверх так, что ее ноги оторвались от пола. Ее вопль был ужасным. Двое мужчин в мантиях наблюдали за ней в молчании, и факелы мигали. Человек в черном капюшоне начал поднимать и опускать веревку вместе с подвешенным над ней грузом, словно звоня в огромный колокол. Его большой живот напрягся от усилий.

Болтающаяся на веревке жертва, подскакивая вверх и падая вниз, начала беспрестанно стонать; ее ребра, казалось, пытаются прорваться сквозь плоть. Ее вытянутое, обмякшее тело крутилось и раскачивалось, как маятник, и в то же самое время веревка дергала его то вверх, то вниз. Пот лился с нее ручьями. Она всхлипывала с каждым, трудно дающимся ей вздохом.

— Говори!

Она услышала голос; она заскулила, и слезы покатились по ее щекам, но она не произнесла ни слова.

— Я не вижу, к чему продолжать это. Используй раскаленное железо.

— Не-ет… — пробормотала она, и ее голова упала на грудь.

Человек в черном капюшоне закрепил конец веревки так, что только пальцы ног жертвы касались земляного пола, и вытащил из-за пояса перчатку. Он натянул ее, шагая к жаровне, зловещей черной твари с огненными волосами, присевшей на своих трех ногах. Из нее торчали деревянные ручки двух тонких прутов из черного железа. Он вытащил один из них; конец прута был раскален добела. Он пожелтел, пока человек в черном капюшоне неторопливо возвращался к своей жертве, которая широко раскрытыми глазами следила за его приближением. Она снова пробормотала «нет» этим едва слышным голосом, и он поднял прут.

На глазах у наблюдающих людей в мантиях он твердо, безжалостно прижал прут к ее телу, которое извивалось и дрожало от ужасного предчувствия. Из ее горла вырвался крик; ее голова дернулась вверх и назад, и новые струйки пота, блестя, покатились по ее телу. Люди в мантиях услышали резкий шкворчащий звук и почувствовали запах горелого мяса.

— Хватит.

Человек в капюшоне отвел прут в сторону. Его жертва висела перед ним, всхлипывая, тяжело дыша; она ощущала запах паленой кожи. Пот лился с ее тела и склеивал ее волосы.

— Говори!

Она несколько раз сглотнула,захлебываясь воздухом, всхлипывая, тяжело дыша.

— Еще раз.

Человек в капюшоне сделал движение, и она почувствовала, как жар железа приближается к ее телу.

— Перестаньте. Я скажу вам. Ее голос был монотонным, безжизненным, умоляющим.

— Перестань, — сказал человек в мантии — тот, у которого был меч. У более молодого человека, стоящего рядом с ним, оружия не было. Красивый медальон из золота, жемчуга и топазов словно горел у него на груди поверх туники.

— Что ж, говори. Держи прут наготове, Балтай. Человек в черном капюшоне остался стоять рядом с ней с прутом в руке, словно надеясь, что она скажет недостаточно. Он был крупного сложения, высокий и тяжелый.

— Ты шпионка Балада?

— Да.

— Ты служишь женщине по имени Чиа, и живешь здесь, во дворце, вместе с ней, и шпионишь за ней и за мной в пользу этого предателя, Балада.

Она заколебалась; человек в капюшоне шевельнул рукой.

— Да, — сказала она, соглашаясь даже с тем, что Балад был предателем.

— Он платит тебе?

—Да.

— Как он тебе платит?

— Мои… мои родители живут хорошо… и не знают почему. А… я… я…

— Говори!

— Я должна получить покои моей госпожи, когда Балад захватит Замбулу, и… и она должна будет служить мне.

— Идиотка! Аквилонийская дура! Ты можешь себе представить, чтобы величественная аргоссианка Чиа, которую я называю Тигрицей… можешь ли ты представить себе, чтобы она согласилась служить тебе? Ты заключила идиотскую сделку, и посмотри, куда это тебя привело!

— Ба… Балад заставит… заставит ее!

— О , конечно. Конечно, заставит! Ты не проживешь и дня, как она воткнет в тебя несколько своих драгоценных булавок для одежды, глупая ты аквилонийская потаскуха! Каким образом ты передаешь сообщения предателю Баладу?

— Он… он не предатель! Он пытается освободить Замбулу от…

— Балтай!

Человек в капюшоне отреагировал движением руки и затянутой в перчатку кисти. Конец прута уже немного остыл и стал красным, но все же сделал свое дело, и они услышали это и почувствовали носом; она вскрикнула и, обмякнув, закачалась на веревках.

Вода и крапива привели ее в чувство.

Она рассказала, что три дня из каждых десяти встречалась с дворцовым стражником Хойджей и передавала ему сообщения. Нет, она сама никогда не видела Балада. Он послал ей известие и тот самоцвет, который они нашли спрятанным в ее волосах. Нет, она не могла показать им это известие; она не умела читать, и записку унесли обратно. Она уверена, что узнала печать и его имя.

— Это мог быть твой смертный приговор, ты, глупая тварь!

— Не-ет…

— Хватит. Балтай, положи прут на место. Поднимись сюда.

У пленницы вырвался долгий вздох, и она, обмякнув, повисла на веревках, пытаясь опереться на пальцы ног и тяжело, с усилием дыша. Человек в капюшоне сунул прут обратно в жаровню и поднялся по двадцати и пяти ступеням, ведущим из подземной темницы к двоим в мантиях, стоящим на площадке лестницы.

— За мою спину, — сказал его господин, и Балтай шагнул за спину человека с мечом. Другой человек в мантии тоже отступил назад на шаг, так что Актер-хан остался стоять в одиночестве перед ними.

— Убей ее, — сказал Актер, и в ту минуту, когда хан произносил эти слова, губы второго человека шевельнулись.

— Уф! — пропыхтел палач и еще больше отступил назад, ибо из ножен, висящих на боку у его господина, сам собой выскользнул меч. Он какое-то мгновение колебался в воздухе, потом понесся вниз, в подземелье и , описав небольшую дугу, словно его держал в руке бегущий — или летящий — невидимый человек, погрузился в грудь пленницы — чуть слева от середины. Актер-хан улыбнулся и , продолжая улыбаться, повернулся к своему магу.

— Нехорошо было лишать Балтая такого прелестного объекта для долгой финальной пытки, — сказал он, — но кто мог бы устоять и не применить твой чудесный меч, Зафра!

Зафра скупо улыбнулся в ответ.

— Возможно, мой господин оставит этого охранника, Хойджу, Балтаю, как… возмещение, — сказал молодой волшебник.

Актер-хан кивнул и повернулся к палачу.

— Да будет так, Балтай! Хойджу скоро приведут к тебе. Покажи ему… это, — сказал он, указывая вниз, в подземелье, где висела Митралия, аквилонийская служанка Тигрицы Чиа. Она уже не дышала. — И проверь, знает ли он кого-нибудь еще, кто замешан в этом деле. Поработай над ним, Балтай.

— О, мой добрый господин знает, что я это сделаю!

— Да — и еще я знаю, что ты сделаешь, как только мы двое покинем твои владения, ты, негодный извращенец! — Актер улыбнулся. — Идем, Зафра, королевский маг Замбулы!

— Мне принести моему господину его меч?

— Балтай! Вытащи меч из этой коровы и принеси его мне!

— Мой… мой господин…

— Не бойся, Балтай, мой верный пес; как и ты, этот меч повинуется только твоему хозяину. Он не причинит тебе вреда. Теперь это просто меч.

Балтай не торопился, спускаясь по ступенькам, и Актер улыбнулся своему магу и даже положил руку тому на плечо.

— Мой верный Зафра! — спокойно сказал он. — Насколько ты ценен для меня! И ты был прав — она действительно была шпионкой и выдала нам другого шпиона. Признаюсь, кстати, — я опасался, что она может обвинить мою Тигрицу! Однако девчонка явно ненавидела ее и завидовала ей, и Балад сделал бы Чиа рабыней — если бы ему когда-нибудь удались его безумные планы!

Зафра слегка поклонился.

— Я должен сказать моему господину, — отозвался он столь же спокойно. — У меня появились подозрения, когда я заметил, как она вела себя, когда я посещал ее хозяйку, твою Тигрицу. Мой господин Хан вспомнит, как по случаю того, что я преподнес ему меч, он послал Тигрицу Чиа ко мне.

— В тот же самый вечер. Конечно, я помню. Ты говоришь мне, что ты… был с ней после того раза? Зафра не поднимал головы.

— Мой господин, это так. Я должен сказать тебе, хоть мне и было тяжело собраться с духом. Мы провели… довольно много времени вместе.

Актер расхохотался и снова похлопал мага по узкому плечу.

— Ты любишь ее, Зафра?

— Мой господин, — честно сказал Зафра, — нет.

— А как ты думаешь, она тебя любит?

— Нет, господин Хан.

— Ну тогда, поскольку я послал ее к тебе для твоего развлечения и начал все это сам, как я могу возражать против того, что мой королевский маг проводит время с неотразимой Тигрицей, а? Я не могу высказать, как я благодарен тебе за то, что ты сказал мне, Зафра, — ибо я знал, уже несколько недель. Месяц, и даже больше, — Актер улыбнулся удивленным глазам своего мага. — Однако я найду тебе женщину, которая будет только твоей, Волшебник Замбулы.

— Вот твой… меч, господин Актер-хан.

— Ах да, — Актер повернулся и взял клинок у Балтая. — Ты хорошо поступил, что вытер его до блеска, Балтай!

— Я всего лишь вернул ей кровь, господин Хан. Она ничего не заметила.

Актер-хан, смеясь, вышел из темницы вместе со своим магом, и немного погодя два человека передали в руки Балтая безоружного молодого стражника. Поскольку Хойджа был абсолютно ни в чем не виновен и почти не знал Митралию, он посмотрел на ее тело без особых эмоций; он и до этого видел мертвых женщин, хоть, правда, ни у одной из них не было на теле следов от девяноста или более ударов раскаленным железным прутом. * * *

— Он действительно знал о нас, Чиа, — сказал Зафра. — Теперь мы в безопасности; он был так благодарен мне за то, что я «признался» в нашей дружбе.

— А Митралия?

— Умерла, бедняжка. Настой, который ты дала ей по моему велению, сделал свое дело, и мое заклинание тоже; она в самом деле созналась, что была шпионкой Балада, и сказала именно то, что я приказал ей сказать, когда ее сознание было открытым и беспомощным предо мной. Она обвинила того охранника, о котором ты говорила…

— Хойджу.

— Да.

— Хорошо. Эта скотина имела дерзость открыто пялиться на меня, — Чиа вздохнула и нежно погладила его. — Однако мне будет не хватать Митралии; она любила мои волосы и расчесывала их лучше, чем кто бы то ни было! Теперь мне придется искать другую служанку и учить ее!

Зафра усмехнулся.

— Посмотри, я причешу их своими пальцами. Мне думается, наш хан сам выберет следующую девушку, которую пошлет к тебе!

— Хм-м… но… Зафра? Хойдже не в чем признаваться.

— Значит, он ни в чем не признается. Балтай будет поражен его мужеством и силой воли — и рассержен тоже. Хойджа долго не протянет.

— Ах, Зафра, Зафра! Мой любимый гений.

— Я не отрицаю этого, любовь моя. Но только теперь будь крайне осторожна, когда будешь передавать сведения агенту Балада.

12. ЭСКОРТ ДЛЯ ДВУХ ВОРОВ

Хаджимен и десять восседающих на верблюдах шанки должны были сопровождать Конана и Испарану в Замбулу. Это решение, объявленное Ахименом, не встретило возражений, и Конан не видел никаких оснований, чтобы возражать самому. Он помешал Испаране шокировать шанки просьбой принести ей мужскую одежду, предназначенную для езды верхом, указав ей, что алые одежды шанкийских женщин достаточно просторны, чтобы позволить ей сидеть на лошади, а для этих людей, их друзей, сама мысль о женщине в каких бы то ни было штанах казалась варварской и даже того хуже.

— Ну и что? Я еду в компании с варваром!

— Они этого не знают, Спарана. А теперь повесь блеск-камень себе на шею и собирайся. Нет смысла ждать до полудня, чтобы отправиться в путь.

— Конан.

Он уже поднялся, чтобы уходить; теперь он оглянулся.

— У меня был меч, Конан. Ты забрал его. У меня был кинжал, и я использовала его, чтобы спасти тебя, — хотя только Эрлик знает, почему!

Конан вопросительно посмотрел на нее. Он уже поблагодарил ее; он знал, чего она хотела сейчас, и пользовался возможностью обдумать это.

— Мне нужен меч и кинжал, — сказала она.

— С охраной из одиннадцати человек на верблюдах тебе вряд ли понадобится оружие.

— Сказал стигиец кушиту!

— Хм , — он очень слабо улыбнулся ей. — Ты права. Первый вопрос, который задали эти люди, был о том, почему у тебя нет оружия. Та наша лошадь несет на себе целый арсенал! Меч и кинжал Хассека, и Сарида…

— И мои…

— И тех пяти иоггитов, плюс два меча, которые мы с Хассеком… приобрели в Шадизаре.

— И мой меч.

— Да, и твой меч… а! Подожди, Спарана. Выйдя из шатра, Конан подошел к тому тюку, который он называл их «арсеналом», и развязал его. Хаджимена — на глазах Ахимен-хана — киммериец заставил принять добрый аквитанский меч самарритянина Сарида. Потом он показал им диковинку — ужасный ильбарсский нож Хассека. Еще он показал шанки клинок без эфеса, принадлежавший некоему королевскому агенту из Шадизара в Заморе, и лаконично обрисовал историю его приобретения. Шанки расхохотались; и Хаджимен, и другие встречали в Замбуле самоуверенных фатов — которых они называли «хфатами» и от которых многое вытерпели.

Люди пустыни выразили свое восхищение выработкой и ценностью усыпанного корундами кинжала дорогого Ферхада, с его отделанным серебром клинком.

— Это подарок для моей возлюбленной Испараны, — сказал Конан. — Я сохраню тот, который она использовала, чтобы… помочь мне в схватке с этими иоггитами.

Хаджимен сплюнул. Конан с готовностью сплюнул тоже. «Восхитительный обычай», — подумал он, обещая себе снова и снова упоминать в разговоре одетых в зеленое джазихим, чтобы присоединиться к шанки в ритуальном сплевывании.

— Это жест настоящего мужчины, — прокомментировал Хаджимен подарок Конана его «возлюбленной женщине». — Я навьючил на своего верблюда одежды, которые стали мне малы, когда я в шестнадцать лет внезапно вырос. Я знаю, что женщина Конана — воин. Как только мы отъедем отсюда на достаточное расстояние, и мой отец и другие не смогут об этом узнать и прийти в ужас, я подарю эти одежды женщине-воину, которую зовут Испарана.

— Это очень любезно, — сказал Конан, — хотя ей нравятся ее роскошные наряды женщины-шанки.

«Примерно так же, как мне нравится есть крапиву», — подумал он. Значит, Хаджимен представлял либеральное новое поколение, вот как? Досадно; шанки могут измениться под его властью, когда придет очередь Хаджимена называться ханом.

— Мне жаль, что у нас нет одеяний, достаточно больших для нашего гостя,

— продолжал Хаджимен, — кроме каффии и одежды для езды на верблюде, которые мы с удовольствием преподносим ему.

— Они мне нравятся, — улыбаясь, сказал Конан, хотя, по правде говоря, ему было жарко в халате на подкладке и в кольчуге, которую ему еще предстояло омочить в крови, несмотря на то, что он владел ею уже два месяца. Поскольку шанки не носили кольчуг, Конан прикрыл свою туникой, которая сейчас приходила в полную негодность с изнанки, как и любая одежда, которую носят поверх кольчуги или чешуйчатых доспехов. Конана ожидала награда в Замбуле! Тогда, если ему захочется, он сможет нарядиться в алую тунику, расшитую узорами!

На киммерийце были надеты широкие, раздувающиеся малиновые шаровары шанки; они были ему слишком коротки, но он не обращал внимания на это. Сапоги прикрывали ему икры; сколько же человеку нужно одежды на ногах?

— Когда я вручу это оружие Испаране, — сказал он, — мы будем готовы покинуть пристанище шанки.

— Но не их компанию. Наши верблюды опустились на колени, ожидая Конана из Киммерии.

— Называй меня просто Конаном.

— Я только что сделал это, гость моего племени. Конан, улыбаясь, повернулся и пошел к Испаране.

Она с суровым, мрачным выражением лица застегнула на талии пояс с ножнами и слегка сдвинула его так, чтобы меч свисал вдоль ее левой ноги. После этого она выразительно посмотрела на более короткие ножны у себя на правом боку, а потом на Конана.

— А мой кинжал? Ты ведь вытащил его из тела этого иоггита, не так ли?

Конан сплюнул на манер шанки и улыбнулся.

— Да, хотя это было нелегко. Слетев с лошади, он упал на раненую руку и пригвоздил ее к своей груди твоим кинжалом. Я сохраню его себе на память. Помнишь, как мы впервые встретились, Испи…

— «Спарану» я еще терплю, — заявила она. — «Испи» я терпеть не буду!

— ..Двое воров, — продолжал он, — свирепо глядящих друг на друга через эту жуткую комнату Хисарр Зула? Кто бы мог поверить тогда, что в один прекрасный день ты спасешь мне жизнь — совершенно сознательно!

— Я действовала не думая.

— Как и в тот день, когда нас схватили хорезмийцы? Ты вышибла меня из седла, и это после того, как я уложил нескольких этих собак-работорговцев и обеспечил нам возможность бегства.

Испарана, наряженная в развевающиеся, бесформенные красные одежды, с губами, выкрашенными в черный цвет, и глазами, огромными и сияющими внутри обводящей их черной черты, — Испарана покачала головой.

— Нет, в тот день я думала! В конце концов, из-за тебя я потеряла обоих своих верблюдов и все свои припасы. А теперь отдай мне свой кинжал, вор-варвар!

— Это было через день после того, как я снял у тебя с шеи Глаз Эрлика, пока ты спала.

— Собака! Пыхтящая варварская свинья!

— А я-то опасался, что ты уже покончила со всеми этими ласковыми именами, которые я привык ожидать от тебя и смаковать, Спарана.

— И еще ты подсматривал за тем, как я раздеваюсь и купаюсь в том озерце в оазисе! И у меня на бедре навечно останется шрам, ты, коварная варварская гадюка!

Конан напомнил ей об этом специально, чтобы проверить ее реакцию. Она не кричала и не выхватывала меч.

— Теперь я жалею об этом, Испарана, — и я не имел понятия, что так случится. Я более чем рад, что фальшивый амулет был у тебя в кошельке на бедре, а не висел у тебя на шее, когда колдовство Хисарра расплавило его. Мне бы очень не хотелось, чтобы на этой красивой груди остались шрамы.

— Значит, она тебе нравится, ты, любящий распускать руки боров-варвар?

— Она мне нравится, Спарана. И я не прикоснулся к тебе той ночью в оазисе.

— А почему, Конан? Ты — уже потом — называл меня неотразимой. Я спала, а ты перед тем подглядывал за мной. Ты мог бы…

— Я не насильник, Испарана, — спокойно и с достоинством сказал Конан. Она уставилась на него.

— Лживый, вонючий, шелудивый пес! Всего несколько дней назад…

— Это было две недели назад, и это не было насилием, — сказал Конан и уставился на нее в ответ.

Когда Испарана отвела взгляд, молчаливо признавая его правоту, Конан продолжил:

— В тот день ты пыталась убить меня, и из-за тебя погибли Сарид и Хассек. Хассек был хорошим человеком, Спарана.

— Что ж… Сарид не был таким, но мне теперь жаль, что я использовала его и что он мертв. И что из-за меня он убил твоего иранистанского друга.

— Однако, если бы ты не соблазнила и не использовала Сарида…

— Мне не пришлось его «соблазнять», Конан.

— Если бы ты не использовала Сарида и не поехала на север, мы с тобой никогда не встретились бы снова и не объединили бы наши силы, Спарана. Или я должен называть тебя госпожа Килия?

Она скорчила гримасу. Это было имя, которое он использовал в тот день, когда их захватил караван работорговцев из Хорезма — в оазисе, где Конан перед тем украл у нее Глаз, а она, размахивая мечом и сыпля ругательствами, помешала ему бежать, вследствие чего ее верблюды скрылись в ночи. Хорезмийцы не поверили тому, что она была какой-то там госпожой Килией, равно как и тому, что она — родственница короля Самарры, как утверждал Конан. Он жестоко расправился с тремя или четырьмя из них — и после этого она нанесла ему такой удар, что он лишился чувств, и бежала. К несчастью, другие люди из каравана схватили ее, после чего она и Конан провели несколько дней в веренице невольников.

— А на самом деле была какая-нибудь Килия, Конан?

— Да. Девушка из Аренджуна, — ответил Конан, припоминая, как эта стерва требовала его смерти, после того, как он щедро тратил на нее выпивку и свое обаяние. — Просто девушка, Испа. Не женщина, как ты.

Испарану едва ли можно было назвать жеманной, но тут она заговорила мягко, ласково, заглядывая при этом ему в глаза.

— У тебя было множество девушек, не так ли, — и женщин?

— Несколько, — сказал Конан, пожимая плечами. — Так, как для тебя существовало множество мужчин.

— Кое-кто, — сказала она, копируя его жест и думая о том, каким отвратительным любовником был Сарид. — Ты пытаешься заставить меня признать, что ты потрясающий любовник и что я больше не надеюсь увидеть тебя разрезанным на куски и скормленным собакам — твоим братьям, вороватый пес. Он покачал головой.

— Ах, ты пытаешься вскружить мне голову ласковыми прозвищами, любовь моя. Нет, я не стараюсь заставить тебя что-либо признать, — добавил он, услышав за стенкой шатра рев ожидающего верблюда, и вытащил кинжал, который прятал у себя за поясом на спине: кинжал Ферхада, королевского агента из Шадизара. — Вот. Твой кинжал, госпожа моя.

— Но это не мой… Конан! В него… в него вставлены драгоценные камни… это рубин! Это, несомненно, два сапфира… может ли это быть изумруд?

— Может. А вот здесь, на клинке, может быть серебро. Вероятно, только ослабляет лезвие. Сомневаюсь, чтобы этот хорошенький прутик мог сильно пригодиться в качестве оружия, Спарана, — он был близок к смущению, что бы это ни было. — Но ты можешь продать его и купить целую бочку ножей, которые смогут резать и колоть. Вместе с какими-нибудь роскошными замбулийскими одеждами.

Она не отрывала взгляда от ножа, вновь и вновь поворачивая его в руках.

— О , этот прелестный камень — это же пелагерен, — бормотала она. Внезапно она подняла глаза, и Конану на мгновение показалось, что алчность сделала ее взгляд как будто стеклянным. Потом он осознал, что глаза были подернуты влагой. Испарана? Слезы?!! Ее рука стиснула украшенную камнями рукоять.

— Я никогда не продам этот подарок, Конан. Как ты мог подумать, что я сделаю это? Это подарок от тебя!

Конан сглотнул и почувствовал себя примерно так, словно его подвесили за большие пальцы рук.

— Ну… в конце концов, я украл его. Она улыбнулась ему.

— О Конан! Что же еще, как же еще такие, как мы с тобой, могут приобрести что бы то ни было? Мы с Карамеком оба были ворами в Замбуле; разве ты этого не знал? Вот поэтому Актер-хан послал нас так далеко на север, чтобы вернуть себе Глаз, который похитил Хисарр Зул. Если бы он пообещал нам только, что нам не отрубят руки, — потому что нас поймали, и таковым должно быть наказание, — мы бы не стали трудиться. Нам было обещано полное прощение, видишь ли, и никаких сообщений Турану, у которого везде есть свои агенты, и награда по возвращении в Замбулу, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова.

— Ну что ж, — признал Конан, — ты украла его у старого Хисарр Зула, а не я. Я был тем, кого он поймал!

Она рассмеялась и внезапно сжала его в объятиях.

— О Конан, дорогой, неужели ты думаешь, я поверю, что подарок от тебя будет куплен за деньги?!

— Лучше назови меня шелудивым псом или свиньей-варваром, или… даже гадюкой, — обеспокоено сказал Конан. — Я привык слышать от тебя такие обращения.

Она, все еще прижимаясь к нему, тихо сказала:

— Конан…

Он высвободился из ее объятий и повернулся к отвернутому пологу шатра.

— Идем, Испарана. Наш эскорт на верблюдах ждет нас. И хан Замбулы тоже… и награда, достаточная для того, чтобы у нас не было нужды воровать снова. А после этого… самая большая комната в самой большой таверне Замбулы?

— Да, — вскричала она с горящими глазами. — Самая большая, в Королевской Таверне Турана, для господина Конана и его… для госпожи Килии?

И они, смеясь, вышли на солнце.

13. ЗАМБУЛА

Воины на верблюдах первыми заметили людей на лошадях — или одного из них.

Мгновение спустя— после того, как шанки испустил крик и указал на приближающегося всадника, чей шлем сверкал на солнце, этот всадник придержал лошадь. Шанки тоже остановились, меньше чем в миле от человека на коне, в котором легко было узнать одетого в мундир солдата. Они увидели, как он поднес к губам медную трубу, и услышали, как он затрубил в нее. Словно в ответ вдали, слева от него, раздался звук другой трубы. За ней последовали третья, справа, и потом еще одна, гораздо дальше. И еще одна.

Хаджимен поднял руку вертикально вверх. Его люди-и двое всадников на лошадях, которых они сопровождали, — придвинулись ближе к его дромадеру.

— Будьте готовы к атаке или к сражению, — приказал он, — и без моей команды ничего не делайте, только двигайтесь вперед — шагом.

Конану и Испаране пришлось подождать, пока десять шанки не подтвердили вслух получение приказа. Потом одиннадцать верблюдов и восемнадцать лошадей зашагали вперед по сверкающему песку.

Несколько минут спустя всадники в шлемах и желтых кушаках, подтянувшись, взяли их в клещи, и они оказались в окружении солдат.

— Замбулийцы, — пробормотал Хаджимен. — Стойте. Ничего не делайте без моей команды.

— Привет, шанки! — воскликнул командир всадников.

Хаджимен с высоты своего дромадера оглядел каждого из двадцати солдат и не увидел вынутого из ножен оружия или арбалетов с натянутой тетивой. Он поднял правую руку.

— Хаджимен, сын Ахимена, Хана шанки, приветствует воинов Хана замбулийцев, — произнес он как нельзя более звучным голосом. — Знает ли Хан замбулийцев, что мы едем к нему, чтобы обменять лошадей на рыночной площади?

Конан прислушивался к тому, как голос Хаджимена, выходящий из его диафрагмы, уходит в пустыню и теряется в ней.

— Если эти двое с вами — Испарана из Замбулы и ее спутник, то мы посланы сопровождать их.

— Я Испарана!

Конан послал вперед коня, которого он, как и обещал ему, назвал теперь Шагающим по Барханам.

— Я Конан, киммериец. Я еду вместе с Испараной из Замбулы. Как ваш хан узнал, что мы приближаемся?

— Я не знаю, э-э, Конан. Он сказал нам, что это так, хоть и не назвал нам твоего имени, только ее. Он послал нас проводить вас в город и ко двору.

— Очень любезно со стороны вашего хана, — слегка забавляясь, сказал Конан. — Эти шанки тоже нас сопровождают. У тебя есть имя?

— Я Иабиз, префект. А это с тобой Испарана из Замбулы?

— Я сказала, что это я, Иабиз, и я тебя знаю, — крикнула она. — Мы привезли то, что желает Актер-хан.

— Хорошо. Твоим людям, шанки Хаджимен, нет нужды ехать до самой Замбулы, — у этого большеносого типа было лицо, как у хищной птицы.

— О нет, мы поедем, — сказал Хаджимен, оглядываясь вокруг. — Так много всадников, чтобы сопровождать двоих! Конан и Испарана — наши друзья, и наш хан поручил нам проводить их в лагерь замбулийцев. И мы едем менять лошадей, ты не забыл?

Замбулийский префект поднял палец и почесал подбородок в том месте, где его борода раздваивалась. Он сидел, чуть наклонившись вперед, и было заметно, что у него начинает расти брюшко. Так он восседал на своей крупной гнедой лошади и жевал усы, размышляя.

— Что ж, тогда, наверное, мы должны ехать все вместе. Мы получили подобное же поручение от нашего хана.

— Мы будем счастливы, если воины Хана замбулийцев присоединятся к нам,

— сказал Хаджимен, не проявляя при этом абсолютно никакого энтузиазма.

Конан ухмыльнулся. Один-два шанки хихикнули — и то же самое сделал по меньшей мере один человек в ярком двойном кушаке и шлеме с замбулийскими вымпелами. Киммериец взглянул вверх на Хаджимена, восседающего на своем одногорбом верблюде. Вождь шанки кивнул. Верблюды шанки начали шагать вперед. Двое, которых они сопровождали, ехали среди них, и префекту Иабизу пришлось действовать. Воспользовавшись удобным моментом, он развернул своего гнедого и шагом направился в сторону Замбулы, так что со стороны казалось, будто он возглавляет весь отряд из одиннадцати верблюдов, пятидесяти восьми лошадей, одной женщины и тридцати одного мужчины, в дополнение к своей обеспокоенной персоне. Его люди медленно подтянулись, охватывая группу верблюдов и идущих в поводу лошадей, в центре которой ехали два объекта этого мощного эскорта.

Конан оглянулся на Испарану и усмехнулся.

— Удовлетворяет ли госпожу размер нашей свиты?

— Да, господин Конан, — ответила она, и они дружно рассмеялись. * * * Несмотря на то, что замбулийцы так же осознавали важность своей миссии и так же добросовестно испытывали чувство собственности по отношению к двум своим подопечным, как и шанки, всем удалось избежать инцидентов в течение следующих нескольких дней. Наконец Конан увидел, как из пустыни вырастают башни и купола города. Потом он увидел его сверкающе-белые стены. Весь этот ансамбль постепенно вырастал, и Конан смог различить деревья: пальмы и искривленные оливы. В конце концов Иабиз подозвал к себе двух своих людей и тихим голосом отдал им какие-то распоряжения. Они дважды протрубили в трубы, обращаясь к этим медленно приближающимся стенам, а потом галопом удалились. Позади них взвихривались небольшие клубы желтоватой пыли, так что казалось, будто их преследуют песчаные демоны.

К тому времени, как вся компания достигла ворот, они стояли широко раскрытыми. Отряд въехал в них и оказался на широкой мощеной дороге, которая, как заметил Конан, была с обеих сторон надежно защище на стенами. Температура между этими стенами была высокой, хотя сам город начинался немного дальше. Некоторое умение в обращении с лошадью и верблюдом позволило Иабизу подождать, пока Хаджимен поравняется с ним.

— Ты знаешь путь к рынку, — сказал замбулиец.

— Да. Мы доедем с нашими друзьями до дворца, а оттуда поедем на рынок.

— Шанки Хаджимен, сын хана, — верблюды не допускаются на Королевскую Дорогу! И ко дворцу может приблизиться не более двадцати всадников одновременно.

Хаджимен бесстрастно глядел на него с высоты своего дромадера. Молчание охватило их, как туман, и вместе с ним возрастало напряжение.

— Префект, — сказал Конан, и Иабиз, которому опять стало очень не по себе, оглянулся на него. — Лучше забудем на сегодня про одно правило и слегка подправим другое. Нас тринадцать. Ты поступишь мудро, если ты и шестеро твоих людей поскачете вместе с нами, в то время, как остальной твой отряд поспешит вперед, или последует за нами и с подобающим отрывом, или поедете по другой дороге.

— Никому это не понравится…

— И мне в том числе, — заверил Конан беднягу. — Но я всего лишь предложил решение этой проблемы. Оно спасет твое лицо и покажет, что у тебя есть кое-какие чувства. Попытка решить проблему как-то по-другому может поставить под угрозу отношения между шанки и Замбулой.

Носатый префект оглянулся по сторонам. Его губы беззвучно шевельнулись, и теперь он, казалось, чувствовал себя не только обеспокоенным, но и попросту несчастным. Наконец он кивнул и приказал своему помощнику отобрать дюжину людей и следовать за ними, шагом, после того, как весь отряд во главе с ним, Иабизом, свернет на Королевскую Дорогу, пересекавшую их путь чуть дальше.

Вот так воровка Испарана вернулась в Замбулу — город садов, и тутовых рощ, и зданий, увенчанных куполами, и алых башен, — вернулась в окружении эскорта, привлекающего к себе столько же взглядов, что и королевский кортеж.

Вот так Конан впервые вступил в Замбулу: в шароварах, белой каффии и в развевающемся халате шанки, надетом поверх кольчуги; сопровождаемый солдатами в шлемах и воинами шанки на верблюдах; направляя свою лошадь шагом по Королевской Дороге к похожему на луковицу куполу дворца одного из верховных сатрапов Турана, который никогда о нем не слышал. И ни один из глазеющих на него горожан не мог догадаться, кем был этот явно важный человек, который был настолько высок ростом, что его ноги свисали с коня так же, как у других людей, когда они сидят верхом на пони.

Префект Иабиз, по-прежнему создавая видимость, что он тут главный, ехал с торжественным, бесстрастным видом впереди всех. Его взгляд был устремлен вперед, а левая рука картинно лежала на бедре.

Позади этой странной процессии мерно шагали шестнадцать лошадей без всадников: четыре вьючных животных Конана и Испараны, тюки на которых теперь значительно уменьшились в объеме, и обученные для езды в пустыне лошади, захваченные у иоггитских разбойников. Ахимен-хан выбрал себе двух лошадей из Конановых пяти, и одного коня Конан подарил Хаджимену, так что теперь только два животных были собственностью киммерийца. Он не заикнулся Испаране о том, что он считал своей собственностью и бывших скакунов Сарида и Хассека.

Едущая рядом с ним Испарана меньше всего была похожа на замбулийскую женщину. У них, как заметил Конан, были не так сильно обведены глаза, а губы, если и были накрашены, имели красный или пурпурно-розовый оттенок. И еще он увидел, что эти женщины не имели обыкновения носить много одежды, к несчастью для обладательниц отвислых, трясущихся животов.

Дворец, приближаясь, становился все выше. Он вырастал среди беспорядочного нагромождения пристроек из серого и белого камня, отделанных по фасадам выкрашенными в желтый цвет колоннами; широкий пролет ступеней песчаного цвета был увенчан прорезанной бойницами оборонительной стеной и вел к высокой резной двери. За стеной возвышался сам дворец — многочисленные башни, стены из раскрошенных глиняных кирпичей и огромный темный купол, подобный гигантской луковице, только что вытащенной из земли. Придворные и чиновники, в шароварах и мантиях, туниках и кафтанах, спешащие по своим разнообразным делам, останавливались и глазели на приближающуюся массу людей.

Верблюды на Королевской Дороге! Этот гигант со своей накрашенной женщиной в шанкийской одежде должен быть поистине важной персоной!

У подножия широких дворцовых ступеней Конан повернулся к Хаджимену.

— Хорошо ли торгуются шанки? Хаджимен позволил своим губам растянуться в улыбке и на мгновение показать зубы.

— Шанки торгуются лучше, чем замбулийцы!

— Хорошо, — отозвался Конан, — поскольку мы в Замбуле. Так что обменяй всех моих шестерых лошадей вместе со своими — на жемчуг, или ожерелья из замбулийских монет, или что-нибудь подобное, что будет легко нести. И мечи в тюке у этого гнедого обменяй тоже.

— Для нас будет удовольствием и честью совершить обмен для Конана из Киммерии.

— Пусть сын хана назовет место, где мы встретимся через несколько часов. Скажем, на закате.

— Шанки будут у верблюжьих загонов в квартале, называемом Бронзовым, — или там будет кто-нибудь, кто встретит и проведет Конана.

Киммериец кивнул и спешился. Замбулийцы в богатых одеждах, стоящие на верхней площадке лестницы, наблюдали за ним. Конан обошел вокруг своей лошади и протянул руки, чтобы помочь Испаране. После минутного колебания ее лицо разгладилось. Она с улыбкой позволила снять себя с лошади, словно была знатной дамой. Поскольку она была представительницей своего хана, Конан решил проявить доброту; он позволит ей похвастаться своими знаниями перед своим нанимателем. Когда ее ноги коснулись земли, он задержал ее на достаточное время, чтобы пробормотать, пряча губы в ее волосах:

— Я ношу амулет под своей одеждой. Ты можешь сказать ему это.

— Но ты… когда ты успел спрятать его там? Она отступила назад, совсем чуть-чуть, и нахмурилась, пытаясь понять, верить ему или нет.

— Несколько месяцев назад, в Аренджуне.

— Но…

— Но ты не нашла его, когда обыскивала меня в нашем шанкийском шатре несколько ночей назад! — сказал он, сдержанно улыбаясь. — Он был там. Я повесил его себе на шею через день после того, как убил Хисарр Зула и сжег его дом.

— Но… нет! Ты хочешь сказать, что эта уродливая… штуковина?

Конан благодушно улыбнулся.

Без сомнения, некоторые из открыто любопытствующих наблюдателей спрашивали себя, почему женщина с черными губами, одетая в белое шанкийское платье поверх красного шанкийского сирваля, сыплет проклятиями, поднимаясь рядом с Конаном по ступеням дворца.

Вопрос, заданный Конаном стоящему рядом с ним человеку, был небрежным:

— Кто-нибудь позаботится о наших лошадях, не так ли?

— Да, — сказал Иабиз и повернулся, чтобы отдать соответствующий приказ. Потом он заторопился вслед за Конаном и Испараной, которые продолжали идти, не останавливаясь.

— На тот случай, если тебя отпустят, когда мы все еще будем у хана, Иабиз, — сказал Конан, отвечая свирепым взглядом на взгляд какого-то сановника в шелковых одеждах, который, должно быть, весил не больше, чем лошадь, — потом я буду подыскивать себе таверну. Ты знаешь, что я начну с верблюжьих загонов в Бронзовом Квартале не позже, чем на закате.

— А если хан пожелает задержать тебя дольше? Конан с важным видом шагал вперед; какой-то человек в великолепных одеждах отступил в сторону.

— Не пожелает.

— Я…

— Покупателем буду я, — сказал киммериец. — Не так ли, Спарана?

— …Отродье изводящей верблюдов, пораженный гнилью в паху гадюки… да…. сын и наследник кхитайской рыжей дворовой суки…

— Я постараюсь быть там, — сказал Иабиз. — А что с ней такое, воин из Киммерии? Вы двое что, поссорились?

— Она безумно влюблена в меня и боится, что Актер-хан разлучит нас, чтобы добраться до ее прелестного ротика, — ответил Конан, и они вошли во дворец вместе с Испараной, которая все еще продолжала истощать свой запас ругательств.

14. ГЛАЗ ЭРЛИКА

Прежде всего Конан проверил, чем можно защищаться в просторном тронном зале Актер-хана и как из него можно выйти.

Его и Испарану провели через вход, закрывающийся двумя тяжелыми дверьми, которые, как заметил Конан, надежно запирались изнутри посредством огромного деревянного бруса, окованного железом и уравновешенного по оси, чтобы его было легче поднимать и опускать. В тридцати шагах слева выкрашенную в кремовый цвет стену прорезал высокий одиночный портал с обшитой панелями дверью. Такая же дверь нарушала однообразие стены в сорока шагах справа. Обе двери были закрыты, и других Конан не увидел.

Трон из фруктового дерева, с высокой спинкой и украшенной серебром резьбой, стоял на возвышении, примыкающем к стене напротив главного входа. Он стоял в центре этого возвышения, в двадцати шагах от Конана. Позади него стену прорезали четыре узкие высокие ниши, пропускающие в зал воздух и свет. Их глубина помогла Конану определить, насколько толстыми были внешние стены дворца. Каждое из этих окон, высотой по плечо человеку, было обрамлено желтыми занавесками, на которых был вышит червеобразный узор с цветками львиного зева в зеленых, алых и белых тонах. Под каждым таким окном-бойницей стоял большой горшок из неглазурованного камня, опоясанный медными обручами, и из него храбро торчало какое-то растение с восковыми на вид листьями. Эта длинная-длинная стена поддерживалась и оживлялась пятью полуколоннами, или пилястрами, с резными львиными головами и одним-единственным украшением.

Конан решил, что последнее служило не только для убранства зала. Всего в локте, или около того, слева от трона, который отстоял от стены примерно на такое же расстояние, в камень были вбиты два штыря. Каждый из них удерживал скобу, которая казалась золотой и была, скорее всего, изготовлена из менее благородного, но позолоченного металла. Скобы поддерживали — примерно в пяти футах над полом — изогнутые ножны, обвитые полосками серебра и красной кожи. Из ножен торчала украшенная самоцветами рукоять меча.

«Возможно, он принадлежал основателю Замбулы, — задумчиво пробормотал про себя Конан. — Или это Государственный Меч Актер-хана, символ его правления, который ему не хочется носить, сидя на троне. Возможно, дар государя Турана». Особого значения это не имело.

То тут, то там в зале высились огромные колонны из дерева или раскрашенного камня, по виду напоминающего дерево. Длинные руки Конана не смогли бы обхватить ни одну из них. С каждой стороны возвышения так же неподвижно стоял великолепно одетый стражник. Оба стражника смотрели в пустоту. На возвышении, с каждой стороны трона стоял человек. Советники, решил Конан, — визири. Тот, что был справа от хана, носил мантию и парчовое верхнее платье в коричневых и алых тонах. Серебряная цепь покоилась на его груди — под подбородком, который был чисто выбрит, хотя остальная часть его лица была скрыта под бородой и усами. Он уже начинал лысеть. «Не очень-то счастливый человек», — подумал Конан.

Человеку слева от хана, без сомнения, было лишь немногим больше двадцати, и его лицо под странным, высоким коричневым головным убором нельзя было назвать некрасивым. Его стройные ноги были обтянуты узкими красными штанами, поверх которых была надета простая белая туника; на груди сверкал внушительный медальон из золота, жемчуга и солнечных топазов. «Глаза, как у змеи, — отметил Конан, — и полны гордости и ума».

У обутых в фетр ног каждого из предполагаемых советников сидел писец; один был довольно старым, а другой — удивительно молодым, крупного сложения; между ними сидел на троне Актер-хан. Его вряд ли можно было назвать уродливым, хотя, возможно, на его лице уже начинали проступать следы разгульной жизни, и его брюшко было уже довольно заметным.

Блестящий взгляд его темных глаз сместился с киммерийца на Испарану, снова на мгновение вернулся к Конану и окончательно остановился на женщине.

— Испарана из Замбулы возвращается к своему хану, — послышался голос за спиной Конана, — и вместе с ней — Конан, киммериец с далекого севера.

— Доложи визирю Хафару, префект, — произнес Актер-хан, и Конан уловил в его голосе скрытое возбуждение.

Префект Иабиз, лысеющий сановник и старый писец устремились к двери слева от Конана, прошли через портал и закрыли дверь за собой. Все было сделано быстро, но Конан успел отметить значительную толщину обитой панелями двери. Актер-хан заговорил снова.

— Почему человек с далекого севера прибыл вместе с нашей служанкой Испараной?

В этот момент Конан осознал, в насколько уязвимом положении он находился, и почувствовал внезапный озноб при воспоминании о непредсказуемости Испараны — и о нескольких причинах, по которым она могла бы испытывать наслаждение и приятное возбуждение при виде того, как его хватают, пытают-убивают.

— Он помог мне, — сказала Испарана, и напряжение Конана ослабло лишь самую малость. — Конан из Киммерии несет то, за чем я была послана.

Глаза хана, разделенные ястребиным носом, неотрывно глядели на Конана.

— Конан из Киммерии, ты находишься в присутствии Актер-хана, правителя Замбулы и окружающих ее земель во имя и в качестве сатрапа Илдиза Великого, Короля Турана и Владыки Империи. В этом зале не должно быть опасности ни для тебя, ни для меня. Твое оружие будет возвращено тебе, как только ты выйдешь за дверь, которая находится у тебя за спиной.

У Конана защекотало под мышками. Вооруженные копьями стражники, стоящие по обе стороны первой ступеньки возвышения, смотрели в пустоту, однако, казалось, были готовы ко всему. Конан оглянулся по сторонам и увидел четырех солдат в доспехах и шлемах. Они не отрывали от него глаз.

Он сглотнул слюну и почувствовал, как по его позвоночнику пробежали мурашки. Отдать оружие! Оказаться во власти этого сатрапа, этих вооруженных людей — и каприза Испараны! Ему это было очень не по вкусу. Однако за эти несколько секунд он представил себе возможную альтернативу. Правитель, восседающий на троне, приказал ему сдать оружие. Он может молча согласиться и передать хану амулет, который тот так ценит; или подвергнуться аресту; или попытаться с боем проложить себе дорогу — из дворца, в котором кишмя кишат вооруженные стражники, а потом из враждебного города, окруженного пустыней?

«У меня нет выбора», — подумал он, и его взгляд на короткое время переместился к мечу, подвешенному на стене. Как быстро он сможет до него добраться в случае необходимости; как быстро он сможет выхватить его из ножен и обернуться, чтобы попытаться дать отпор? «Пока буду идти к той двери, чтобы последовать за Хафаром и Иабизом», — подумал он, потому что был не в состоянии не предусмотреть подобное действие. Он нашел впечатляющие слова.

— Ни один чужестранец не должен приближаться к королю в его покоях, имея при себе оружие, — сказал он и расстегнул пояс, на котором висели ножны меча и кинжала. Не оборачиваясь, он отвел оба конца пояса от своих бедер назад, и чьи-то руки, протянувшись из-за его спины, взяли их. Конан стоял безоружный, отдавшись на милость Испараны и Актер-хана.

— Покиньте нас, — сказал Актер-хан. — Зафра и Уруй останутся со мной и этими нашими двумя вернувшимися слугами.

Оба стража трона, словно ожившие статуи, пересекли зал в ширину, прошагав мимо Конана и Испараны, и вышли. Конан услышал, как за ними закрылись створки большой двери. На возвышении остались стоящий человек в странном головном уборе и сидящий писец, этот молодой здоровяк.

«Почему, — спросил себя Конан, — писец остаетсяв зале во время секретного доклада агента хана?» И тут же ответил сам себе, — принимая во внимание размеры писца: «Уруй — телохранитель. Но тогда этот худощавый парень в дурацкой шляпе… что он здесь делает?» Он жалел, что задал Испаране слишком мало вопросов. Тронный зал был теперь пуст, не считая пятерых человек. Конан и четверо замбулийцев. Враги?

— Испарана — ты принесла мне Глаз Ээлика?

— Да, господин Хан.

— Принеси его сюда, моя превосходная служанка. Она взглянула на Конана.

— Он у меня, — сказал киммериец, отмечая, что рослый писец переменна позу и пристально наблюдает за тем, как он подносит обе руки к своей шее. Конан вытащил из-под одежды ремешок, на котором болталась усыпанная стекляшками капля обожженной глины, снял его через голову и протянул вперед руку. Сплющенная с одной стороны полусфера, явно не имеющая никакой ценности, повисла в воздухе, медленно поворачиваясь.

Актер-хан нахмурился было при виде предмета, совершенно очевидно не являющегося его ценным амулетом, но тут Конан присел на корточки и осторожно постучал куском глины по полу, выложенному чередующимися красными и розовыми плитками, — еще и еще раз. Глина треснула, раскололась, распалась на кусочки. Испарана следила за происходящим так же зачарованно, как и человек на троне.

Конан поднялся на ноги. Снова он протянул вперед руку, и снова некий предмет медленно закружился на конце кожаного ремешка.

Подвеска в форме меча была примерно равна по длине мизинцу Конана. Неограненный рубин образовывал головку рукоятки. На каждом конце перекрестия сверкал большой желтый камень, вертикально пересеченный одной черной полоской. Камни, отстоящие один от другого примерно на дюйм, казалось, глядели, как жуткие желтые глаза, с обеих сторон длинного, острого серебряного носа.

— Глаза Эрлика!!!

Голос Актер-хана, едва ли громче шепота, был полон страсти. Правитель возбужденно наклонился вперед, и его ладони так сжали изогнутые подлокотники трона, что костяшки пальцев побелели. Взгляд его темных неподвижных глаз был не менее стеклянным, чем у «глаз» амулета.

Конану показалось, что сатрап собирается встать.

Однако Актер этого не сделал. Одна рука оторвалась от подлокотника трона и протянулась вперед, ладонью вверх.

— Мне! — сказал Актер-хан все тем же задыхающимся голосом, выдающим внутреннее напряжение.

После трех месяцев опасных приключений и кажущихся бесконечными путешествий и трудов, причиной которых была эта побрякушка, Конану почти не хотелось расставаться с ней. Почти. И все же он не понес ее к этой замершей в ожидании королевской руке. Вместо этого он поймал руку Испараны и вложил в нее Глаз Эрлика.

— Это всегда было твоей миссией и твоим делом, Спарана, — сказал он достаточно громко, чтобы его услышали на возвышении. — Заверши его.

Испарана, в своем шанкийском сирвале, тунике, кафтане с рукавами — и с черной косметикой на лице, — пересекла зал, направляясь к своему повелителю. Конан увидел, что его протянутая вперед рука дрожит. Неужели действительно его жизненная сила была заключена в этой маленькой безделушке? Неужели он вот-вот станет .непобедимым, неужели его теперь нельзя будет убить? Конан наблюдал за происходящим, и внезапно ему в голову пришла совершенно посторонняя мысль: что только высоким женщинам следует носить раздувающиеся шаровары.

Испарана положила Глаз Эрлика на ожидающую, дрожащую ладонь, и кулак сатрапа сомкнулся вокруг амулета. После всего этого долгого времени, и ужаса, и потерянных жизней не случилось ничего волшебного или драматического. Хан Замбулы получил свой Глаз Эрлика. Нанятая им воровка опустилась на одно колено и склонила голову, а он откинулся назад с долгим вздохом.

— Поднимись, Испарана, превосходная служанка, — приказал он, и она встала.

На груди его, поверх многоцветной шелковой мантии лежал медальон, подвешенный на золотой цепочке тонкой работы. Он представлял собой крылатый квадрат из того же самого металла, с отчеканенными на нем надписями. В центре был изображен крупный шарообразный цветок, и такие же цветки, но поменьше, украшали каждый угол. Серебряные листья загибались внутрь и удерживали цветок, который представлял собой рубин величиной с глаз колибри.

— Вы оба хорошо себя зарекомендовали, — сказал Актер-хан, — и я более чем доволен. Конан из Киммерии — приблизься.

Конан шагнул вперед, размышляя о том, что очень умно поступил, отдав амулет Испаране с учтивыми словами, которые предназначались как для нее, так и для сатрапа. Киммериец был безоружен. Без привычной тяжести пояса ему было не по себе; он чувствовал себя словно обнаженным — и как нельзя более уязвимым: преданным на милость женщине, отмеченной из-за него уродливым шрамом; женщины, которая, если бы не он, вернула бы амулет сама — два месяца назад. (Вернула бы? Это было неизвестно. Одну, ее могли бы схватить хорезмийцы, — а без него она все еще была бы невольницей, без сомнения, проданной в Аренджуне или Шадизаре.) Хорошее отношение этой женщины приобрело для него особое значение здесь, в тронном зале чужого города. И он не был в нем уверен. Поравнявшись с ней, он остановился и коротко кивнул головой, что должно было изобразить легкий поклон.

— А какой, — спросил Актер-хан, — была твоя роль в предприятии, занявшем у Испараны так много месяцев?

Конан — который гораздо сильнее чувствовал на себе взгляд бесстрастных глаз человека в шляпе, стоящего рядом с ханом, чем взгляд самого хана, — решил сказать правду.

— Частично это была моя вина, что прошло так много месяцев, Хан Замбулы. Сначала мы встретились как соперники, как враги, хотя теперь она знает, что я был беспомощным слугой Хисарр Зула.

Все четверо замбулийцев выказали удивление таким открытым признанием, которое киммериец позаботился смягчить, упомянув о том, что был обращен в рабство Хисарром.

— А Хисарр Зул?

— Тот, кто был изгнан из Замбулы десять лет назад, — ответил Кован, — и кто в пустыне убил своего брата Тосию, который впоследствии в образе Песчаного Чудовища наводил ужас на Драконовы Холмы, тот, кто украл амулет Актер-хана и самую душу Конана из Киммерии… он мертв, господин Хан.

Человек рядом с сатрапом заговорил в первый раз.

— Ты убил его?

— Да, и уничтожил его огнем. Его дом тоже сгорел.

— А его… знания? — напряженно спросил Зафра. — Его свитки, его приборы?

— Все, — Конан пожал плечами. — Все сгорело вместе с ним. Я не притронулся бы ни к чему.

— Превосходно! — воскликнул Актер-хан, и Конан увидел его зубы.

Он заметил, что на лице Зафры ловилось выражение разочарования и некоторого отвращения, и понял, что этот человек остался недоволен. И вот туг-то он понял, что Зафра, должно быть, волшебник, несмотря на свой молодой возраст. Да, он был старше Конана, и Испараны тоже. Но Конан прежде считал, что маги, для того, чтобы обладать всеми необходимыми познаниями, должны быть стариками. Теперь он осознал, что это было смешно. Человек становится старым, только побыв раньше молодым, и любой мастер может умереть, так, чтобы подмастерье продолжил его дело. Или, как предположил киммериец, человек может так же искусно и ловко обращаться с волшебством, как он сам — с оружием.

Он понял, что находится в присутствии не просто мага, но, возможно, главного мага в этой округе — и что ему лучше относиться к этому человеку с уважением и опаской.

Он был прав, Актер представил Зафру как Волшебника Замбулы, упомянув, что его здесь не было, когда Испарана отправлялась в путь. Испарана склонила голову. Она узнала его медальон и поняла, что человек в феригийском колпаке занимает высокое положение. Столько перемен за какую-то треть года, прошедшую е тех пор, как они с Карамеком уехали из города, где она родилась! Ее собственный медальон беспокойно зашевелился на ее груди при этом легком поклоне. Это было напоминанием: да, действительно, столько перемен! Теперь ей не понадобится возвращаться в Переулок Захватчиков! Он произвел ее на свет и обучил ее; теперь ее карьера воровки, и лгуньи, и по временам уличной девки сделала ее богатой. Она взглянула на Конана.

— Хисарр Зул сказал, что этот Глаз — магический, — заговорил он. — Зафра поддерживал с ним магический контакт? Ты знал, что мы приближаемся к Замбуле, волшебник?

Рот Зафры растянулся в улыбке, но заговорил не маг, а Актер-хан.

— Должен ли Волшебник Замбулы сказать тебе, Конан из Киммерии, где побывал Глаз Эрлика?

— Я скажу тебе сам, — ответил Конан, хотя раньше абсолютно точно не собирался этого делать. — Мы с Испараном не намеревались утаивать что-либо от Сатрапа Империи Турана,

— Вы с Испараной были противниками, даже пытались убить друг друга. Однако теперь вы друзья.

— Вместе, — сказал Конан, — мы вернули твой амулет. Мае какое-то время пришлось служить Хисарр Зулу. Он в буквальном смысле слова владел моей душой.

— Значит, он все же добился такой способности! — возбужденно проговорил Зафра, и тут же его лицо стало выглядеть несчастным, когда он понял, что позволил себе проявить свои чувства.

— Да. Конечно же, он хотел завладеть твоей душой, Хан Замбулы. Мне пришлось добыть амулет и вернуть его ему. И я сделал это, загнав несколько лошадей и почти загнав себя, чтобы перехватить Испарану в пустыне. Я вернул амулет Хисарру, который потом попытался предательски убить меня. Я смог убить его, и…

— Было время, — произнес Актер-хан, задумчиво глядя на чужестранца, — когда вы оба повернули и вместе с Глазом направились назад, на север.

Губы Испараны были поджаты, когда она сказала:

— Мы были обращены в рабство хорезмийцами. Нам удалось освободиться.

— Но потом ты снова направилась к Замбуле, а Глаз продолжал двигаться на север, — сатрап кивнул в сторону киммерийца. — Вместе с этим человеком, как я теперь думаю.

— Это правда, — сказал Конан, прежде чем Испарана успела заговорить; он почувствовал себя в высшей степени неуютно, напоминая Испаране об этом эпизоде их прошлого. — Я обманул ее — или, скорее, ее обманул Хисарр Зул, при помощи копии Глаза.

«Мне не следовало затрагивать эту тему!»

— Она думала, что у нее настоящий амулет.

— Копия! — рука Актер-хана дернулась вверх и схватилась за талисман.

— Успокойся, господин, — без запинки сказал Зафра. — Ты носишь настоящий и единственный Глаз Эрлика, ибо я проследил его путь сюда.

— А что стало с копией, сделанной Хисарром? — спросил хан лишь с чуть меньшим напряжением.

— Уничтожена, — ответила Испарана. — Хисарр Зул сделал так, что она расплавилась, чтобы удостовериться, что Конан принес ему настоящий амулет. Копия осталась где-то в пустыне. Жаль, потому что Конан сказал мне, что камни и золото были настоящими. Но, конечно, это была просто безделушка, не обладающая никакими свойствами амулета.

Конан глянул на меч на стене и на сидящего писца, который, как он предположил, был телохранителем и у которого под одеждой должно было быть спрятано какое-нибудь оружие. Киммерийцу совсем не нравилась эта тема разговора. Испаране напоминали о ее боли, о ее шраме, а все, что ей было нужно, чтобы выдать Конана целиком и полностью, — это произнести лишь несколько слов.

— Спасибо Хануману, — сказал Актер Испаране, — что в то время ты не носила амулет на себе.

И если бы у Конана был меч, его рука сейчас потянулась бы к рукояти.

— Да, — сказала Испарана, бросив взгляд на киммерийца, — мне повезло.

Успокоенный Конан постарался, чтобы его вздох облегчения не был слишком явным. Была ли ее любовь, ее привязанность к нему истинной? Простила ли она его по-настоящему? Может, она собиралась шантажировать его; может быть, ей нужна была эта власть над ним, возможность предать, хоть я без желания на самом деле принести ему вред. Конан быстро соображал. Поскольку он предположил, что Зафра уже все знал, он подумал, что будет мудро рассказать об этом самому, прежде чем люди на возвышении подумают, что загнали его в ловушку.

— Глаз, в таком состоянии, в котором ты его видел, когда я вошел сюда, побывал также в Шадизаре и Хауране.

— А Конан, — добавила Испарана, — ни разу не попытался убить меня и замолвил слово, чтобы меня освободили из рабства, хотя мог бы оставить меня невольницей хорезмийцев.

«Точно, я это сделал, — подумал Конан. — Какой я герой!»

Актер кивнул, взглянул на своего волшебника и улыбнулся, словно желая сказать: «Ну что ж, мы это знали; он говорит правду!» Затем хан откинулся назад и расслабился. Конан предположил, что испытание было позади, но тем не менее мысленно был настороже.

— Вы будете обедать вместе со мной, — сказал Актер-хан. — Я хочу услышать о ваших приключениях.

— Честь, оказанная нам, просто невероятна, — чуть не задохнувшись, отозвалась Испарана и наклонила голову так низко, что ее подбородок почти коснулся груди.

— Воину из Киммерии оказана великая честь, господин Хан, — сказал Конан. — Однако сын Ахимен-хана будет ждать меня у верблюжьих загонов в Бронзовом Квартале. Есть ли у меня время, чтобы поедать ему весточку?

— В этой истории появляется даже Ахимен-хан! — произнес Актер и ошеломление покачал годовой. — А что, если я пошлю ему эту весточку сам? И тот же посыльный устроит вам обоим ночлег в Королевской Таверне Турана. Это, и обед будет лишь первой наградой, которую ты получишь из моих рук, Конан из Киммерии. Как уже знает Зафра, я как нельзя более щедрый правитель — для тех, кто хорошо мне служит. А, воин? Хорошо. Мы позаботимся о том, чтобы вас искупали и дали вам одежду, после чего, за обедом, вы расскажете мне о тех явно многочисленных и разнообразных приключениях, которые вам пришлось испытать, прежде чем вы вернули мне мой амулет!

15. КОНАН-ГЕРОЙ

Для тех немногих тканей, к которым привык Конан, «белое» обычно означало диапазон от определенного сорта бежевого, приближающегося по оттенку к пергаменту из кожи ягнят, до чуть желтоватого кремового. Конан видел белый цвет, который был по-настоящему белым: цвет молока. Он никогда не испытывал желания потратить на такую белую ткань деньги, даже в тех немногих случаях, когда мог себе это позволить. И шелк он раньше тоже не носил — так же, как в подарок правящего монарха.

Поэтому одеяние из кхитайского шелка, предоставленное теперь Ханом, было для киммерийца втройне в новинку. Он чувствовал, что выглядит как нельзя более благородно, почти царственно, в мерцающей белой, окаймленной красным, тунике, закрывающей ему руки до локтя и спадающей ниже середины бедра. По душе ему был и широкий, замечательно легкий пояс из красного фетра. Хотя он восхищался короткими башмаками из того же красного фетра, которые носили Актер-хан, Зафра и Хафар, и хотя он считал, что пара таких башмаков отлично подойдет к поясу, ему принесли сандалии.

И все же он оставался Конаном; он вышел, чтобы лично посмотреть, как ухаживают за его лошадью в дворцовых конюшнях, и чтобы положить свою кольчугу и остальную одежду вместе с седлом. Шагающий но Барханам трижды не отозвался на это гордое новое имя и повернул голову и взглянул на своего хозяина только тогда, когда Конан в отчаянии назвал его «Гнедыш». «Вот и давай после этого глупым животным благородные имена», — подумал киммериец.

Он вернулся во дворец через заднюю дверь, у которой его остановил стражник. Конан прошел внутрь с минимальным рявканьем и без всяких угроз.

На Испаране тоже был белый шелк. Платье без рукавов было длинным и облегающим, и Конан мгновенно заинтересовался и возбудился. Но с этим ничего нельзя было поделать; они встретились, когда их вели на обед к сатрапу.

На обеде присутствовали лишь те же пятеро: хан и его маг, предполагаемый писец с запястьями и плечами борца, Испарана и Кован. Им прислуживали мальчики, в чьих жилах текло некоторое количество стигийской крови. Трапеза была превосходной, хоть и слишком изысканной и обильно сдобренной пряностями. Им подали большое количество мяса, и Конану пришлись по душе свежие фрукты. Понравилось ему и вино Актер-хана.

«Писец» Уруй не произнес ни слова, чем натолкнул Конана на мысль, что этот рослый парень мог быть глухонемым, — или у него мог быть вырвав язык. Зафра говорил мало, а больше сидел, задумчиво прислушиваясь к разговорам с проницательным видом, который усиливал беспокойство Конана в такой же степени, что и льстивый змеиный взгляд мага. Актер-Хан задавал много вопросов и налегал на абрикосовое вино. Конан и Испарана вели большую часть разговоров.

То значительное количество вина, которое Конан опрокинул себе в глотку, совсем затуманило ему голову к тому времени, как они закончили трапезу и Актер подал знак, что больше не хочет слушать. И он, и Конан нетвердо стояли на ногах, и языки у обоих сильно заплетались. Сатрап, находящийся под сильным впечатлением от услышанного, подарил киммерийцу прекрасный золотой кубок и десять монет — туранских «орлов», более ценящихся и, таким образом, более внушительных, чем замбулийские деньги, — поклялся, что такого героя ждет еще большая награда.

Несмотря на то что хан подарил молодому северянину еще и роскошный широкий плащ, сшитый из многих ярдов алой материи, Конан провел ночь во дворе. Он был не в том состоянии, чтобы пересечь город пешком или верхом.

При пробуждении его встретили головная боль и мрачная, злая Испарана, и он дал обет оставить вино в покое на всю жизнь. Тем не менее он не переставал радоваться своей удаче и гордиться собой. Облаченный в одежды, подаренные ему монархом, он пообедал и напился вместе с монархом, — и на этот раз не с мелким князьком из пустыни. И он не видел ничего, что противоречило бы его впечатлению об Актер-хане как о хорошем парне.

Актер-хан был занят: правитель должен править, и принимать решения, и выслушивать многих людей, которых он предпочел бы даже не видеть. Конан и Испарана, жуя по дороге инжир и абрикосы, покинули дворец в сопровождении префекта Иабиза. Он выбрал маршрут для путешественников, показал им Замбулу и в конце концов привел их к прекрасно большой таверне, на вывеске которой был изображен золотой грифон на алом фоне: Королевская Таверна Турана. Там их не просто встретили; их прибытия с нетерпением ожидали с прошлого вечера. Хозяин таверны не знал, по какой причине их комнаты были заказаны от имени самого Хана, и поэтому был как нельзя более услужлив. Его заботливость поистине граничила с раболепием. Конан, находящийся в более чем оживленном расположении духа, не мог не напыжиться. Несмотря на то, что он провел немало времени в тавернах, его никогда так не обхаживали, и он никогда не останавливался в таком роскошном месте и не был предметом такого внимания со стороны остальных постояльцев. Не пришлось ему беспокоиться и о размерах счета за выпивку или о количестве кружек пива, которое он мог себе позволить.

Их комната была поистине лучшей в этой лучшей из таверн Замбулы. Возбужденные, опьяненные Конан и Испарана, обращаясь друг к другу «мой господин» и «моя госпожа», удалились в эту просторную комнату, чтобы сменить одежду, и задержались там.

Внизу Иабиз много минут ждал, пока они соизволят спуститься, и когда они наконец появились, сияя, не сказал им ни слова.

Ликующая парочка направилась в Бронзовый Квартал, который, хоть и был убогим, вряд ли мог сравниться со Свалкой или Пустыней. Они почувствовали запах верблюжьих загонов задолго до того, как их увидели, и услышали трубные голоса животных прежде, чем достигли места, где они были размещены. Здесь Конан узнал, что один из его золотых «орлов» может быть достаточной платой за всех и к тому же завоевать ему уважительное обращение.

— А каким Конану показался Актер-хан? — спросил Хаджимен.

— Он в гораздо лучшем настроении теперь, чем когда мы прибыли, клянусь Кромом! И к тому же оа щедр. Достаточно приятный человек, если оказать ему услугу.

Испарана бросила взгляд на жизнерадостного Конана, а Хаджимен спросил:

— Он говорил о моей сестре?

— Ну… нет, Хаджимен, — ответил Конан более сдержанным тоном.

— А он носит по ней траур?

— Да, — сказала Испарана, и Конан, взглянув на нее, почувствовал, как ее пальцы толкают его в спину под прикрытием его роскошного алого плаща. — Ты же видел у него черную повязку, Конан.

— А, да, — отозвался киммериец, до которого дошло, что она оказывает Хаджимену услугу. — Я столько всего видел, что чуть не забыл об этом.

— Это хорошо, что Хан замбулийцев носит траур по дочери шанки, — кивая головой, сказал сын хана Хаджимен; однако он не улыбнулся.

Конан тронул желтый рукав воина пустыни.

— Он кажется совсем не плохим человеком, друг и сын друга, — сказал он с шанкийской церемонностью. И подумал: «Для правителя это странно! Хотя я бы не стал ручаться за мягкий нрав его волшебника!» * * *

— Пост капитана в твоей страже! — эхом отозвался Зафра, и Актер-хан бросил на него резкий взгляд. — Прошу прощения, мой господин, — более спокойным голосом продолжал волшебник, — но потрясение преодолело мою сдержанность, когда ты заговорил о том, чтобы взять на службу такого человека, как этот Конан, и поместить его в самом дворце, так близко к твоей особе.

Актер-хан откинулся назад и устремил на мага колючий, внимательный взгляд.

— Ты хорошо мне служишь, Зафра. Я доверяю тебе, я прислушиваюсь к тебе. Говори. Скажи же мне, какое впечатление он произвел на тебя.

— Он молод, и тщеславен, и жаждет… — Зафра оборвал свою речь. — Господин Хан, он вернул Глаз Эрлика и, совершенно очевидно, является непревзойденным воином. Крайне находчивый молодой человек, и более чем опасный в обращении с оружием. Крайне находчивый. Крайне опасный. Также совершенно очевидно, что у тебя сложилось о нем высокое мнение. Лучше я не буду говорить на эту тему.

— Зукли! Принеси нам вина! — крикнул хан. не отрывая от Зафры довольно встревоженного взгляда. — Говори, Зафра. Мои уши и мой интерес обращены к тебе. Говори, Волшебник Замбулы, которому хан верит. Он находчив, ты говоришь, и молод, и тщеславен. Все это очевидно для каждого, у кого есть глаза, и ни одно из этих качеств не является пороком. И ты собирался добавить еще что-то и оборвал себя на полуслове. Скажи это. Говори. Тебе кажется, что мне не следует доверять этому юноше-северянину, Зафра?

Зафра раздавил маленькую фруктовую мушку на своем отделанном тесьмой зеленом рукаве.

— Он нецивилизован, Актер-хан. Варвар из каких-то далеких северных земель, о которых мы ничего не знаем. Кто может сказать, какие у них варварские обычаи или кодексы? Некоторое презрение к знати, я думаю, и даже к особам королевской крови. Он ушел из своего племени. Он ушел на поиски чего-то другого; этот юноша — ловец удачи. Он необуздан, господин Хан, и, по моему мнению, неуправляем. Я бы не стал доверять подобному человеку пост поблизости от своей персоны, независимо от его возраста. Он… не знает покоя. Что может заставить подобного типа успокоиться, расслабиться, прекратить желать большего?

— Хм-м , — сатрап взял вино, принесенное кушитским мальчиком-слугой, и сделал тому знак удалиться. — Я слышу, и я понимаю. А Испарана?

— Воровка из Переулка Захватчиков! Теперь она получила полное прощение, и более того — она была возвышена, обедала с самим Актер-ханом! Воровка, женщина, которая крала и продавала свой товар и, без сомнения, самое себя на этих вот улицах! И… тьфу! Она любит этого заносчивого киммерийца.

— Да, по-моему, я это заметил…

— Они уже сослужили свою службу. Подумай сам: у человека есть прекрасно обученная птица. Он ис пользует ее в течение многих лет, и она охотится для него, как никакая другая. Однако в один прекрасный день она прилетает с охоты и выклевывает ему глаз. Не лучше ли ему было бы сразу заметить признаки ее недовольства, решить, что теперь хороший слуга стал опасен, и удалить его? Лучше, чтобы у Конана и Испараны не было возможности болтать про Глаз или… оказать тебе дурную услугу, господин Хан.

Актер-хан, мигая, осушил свой серебряный кубок и налил себе вина. Зафра не прикоснулся к своему вину. Он наклонился ближе и заговорил тихим, настойчивым голосом:

— Подумай. Подумай об этом человеке и его породе. В Аренджуне он сражался с людьми из городской стражи, ранил и убивал — и ускользнул от них. Он не был наказан за это, и таким образом его самонадеянность и неуважение к властям усилились. Он не раз оставлял Испарану с носом — а она любит его! Какие уроки он извлек из этого? У нас есть только слово этого варвара. Откуда мы можем знать, что великий маг не выполнил условий сделки, обещанной им

варвару, который вернул ему Глаз? В Шадизаре он каким-то образом вступил в союз с аристократкой из Хаурана. Там же он убил дворянина из Кота — дворянина, и в присутствии самой королевы! Теперь она тоже мертва. А Конан? Оказавшись снова в Шадизаре, он опять завязал стычку со стражей, и опять остался в живых, — не получив ни раны, ни царапины, ни наказания.

Актер-хан потряс головой и рыгнул.

— Настоящий мужчина. Да, и опасный. В комнате зажужжала муха. Хан сердито нахмурился; Зафра, казалось, ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на хане и на его словах; голос мага по-прежнему был тихим и напряженным.

— Неукрощенный, о Хан! Скажи еще, что он и иранистанец, с которым он путешествовал на юг, намеревались привезти Глаз тебе! Иранистанец был убит. Конан оказался в компании Испараны из Замбулы. Без сомнения, он получил бы награду, если бы передал твой амулет в руки Иранистана. Но теперь человек, связававший его с Иранистаном, оказался мертв, а замбулийка была под рукой, и, без сомнения, после того, как он передал бы Глаз законному владельцу, его ожидала бы награда… Понимаешь?

Актер кивал, потягивая вино. Его глаза были прищурены. По краю его кубка проползла муха, и он даже не заметил этого.

— Итак… Конан героически вернул амулет тебе. И теперь его приветствуют, и награждают, и чествуют, как героя! Авантюриста, необузданного и беспринципного. Он понял, что может поступать, как ему заблагорассудится, этот Конан! Кого он уважает? Что он уважает, этот человек, убивший вооруженных городских стражников, и мага, и высокородного дворянина? Какие уроки извлек он из всего этого? Почему он должен уважать вообще кого-то или что-то, кроме самого себя? Что еще показал ему его жизненный опыт? Дай ему власть, и он захочет еще большей власти. Дай ему ответственность, и он возьмет на себя еще больше, чем ты ему дал. Вскоре он начнет мечтать о полной власти. Он многое знает о тебе, господин Хан! Без сомнения, Балад захочет связаться с ним! Я думаю, что такой беспринципный, необузданный варвар прислушается к человеку, который пытается лишить тебя трона, и заключит с ним сделку!

Актер-хан налил себе еще вина. Он не видел, как взгляд Зафры оторвался от его лица, однако рука мага одним непрерывным движением выстрелила вперед, смахнула со стола муху и раздавила ее о штанину.

— Мне кажется, Зафра, — задумчиво сказал Актер, — что ты оказал мне еще одну услугу. Мне кажется, ты помешал мне совершить ошибку, вызванную слепотой моей благодарности и моего слишком доброго сердца, — Актер-хан какое-то мгновение раздумывал об этом — о чистоте и опасной чрезмерной доброте своего сердца. — Да, и я слишком возвысил Испарану. Однако девчонка неплохо сложена, не так ли?

К радости Зафры, от двери послышался чей-то третий голос:

— О хан, визирь ждет с…

Актер-хан обратил гневный взгляд на своего адъютанта:

— Вон! Он может подождать! Я занят! Когда перепуганный бедолага адъютант скрылся за дверью, Актер снова осушил кубок и взглянул на своего волшебника.

— Да. Лучше пусть его не знающая препятствий карьера будет обуздана здесь, в Замбуле, чем еще другие городские стражники, может быть, даже мои собственные Шипы, и другие дворяне падут жертвами его несдержанности и его не вызывающей сомнений доблести. Да. Хм-м… Зафра… и не… согласился бы ты принять Испарану в дар от своего хана?

Ибо Актер-хан заметил, как Зафра смотрел на нее, а хан не был еще полным болваном.

Зафра шевельнул рукой…

— Конечно, согласишься. Хафар! Хафар!!! Ко мне! Через несколько мгновений визирь открыл дверь, и его важное лицо вопросительно уставилось на повелителя.

— Схватить Конана и Испарану. Передай это капитану, и еще скажи, что он должен выполнять приказы моего превосходного слуги и советника, Зафры.

Лицо Хафара не выразило никаких эмоций, ибо подобная способность и делала человека хорошим визирем у такого хана и еще позволяла ему остаться в живых, а Хафар этой способностью и обладал.

— Мой господин, — отозвался он, и этого было достаточно.

— Потом избавься от всех остальных проклятых льстивых просителей, и жалобщиков, и лизоблюдов, Хафар, и принеси мне те глупые документы, которые я должен подписать и скрепить печатью.

— Мой господин.

Зафра и Хафар вышли из зала бок о бок, но не вместе. Актер-хан, с умным видом кивая головой и поздравляя себя с тем, что проницательность и здравомыслие позволили ему приблизить к себе такого человека, как Зафра, протянул руку за вином.

16. КОНАН-БЕГЛЕЦ

Остальные завсегдатаи Королевской Таверны Турана были хорошо воспитанными и денежными людьми или умело притворялись таковыми. Однако они приостанавливались, чтобы поглазеть на человека, вошедшего в таверну и целеустремленно пробиравшегося между столами. Белая каффия полностью покрывала его голову, оставляя на виду лишь молодое, бородатое, покрытое темным пустынным загаром лицо. Его широкие шаровары вздувались над сапогами, в которые они были заправлены. Шаровары были малиновыми, рубашка с длинными рукавами — желтой, а на груди был приколот кусок черной материи в форме звезды.

Он подошел прямо к столу личного гостя Хана, и большинство присутствующих наблюдало за их встречей.

— Хаджимен! — приветствовал его Конан. — А я думал, что мой друг вернулся в дом шанки.

Хаджимен, лицо которого было обеспокоенным или же по-настоящему серьезным, покачал головой.

— Я остался.

Он взглянул на Испарану, сидящую напротив киммерийца за маленьким треугольным столом. Ее одежды мало что скрывали, и Хаджимен торопливо отвел глаза.

Конан подал знак хозяину.

— Мой друг Хаджимен из племени шанки присоединится к нам. Давай, — сказал он сыну хана шанки, — садись с нами.

Хаджимен сел. Вокруг них начали подниматься кружки, и возобновились разговоры. Многом хотелось бы познакомиться с этим грубоватым человеком, оказавшим какую-то очень ценную услугу их хану, но кодекс поведения клиентов, посещавших столы Королевского Турана, не позволял заговаривать с ним.

— Сын хана шанки выглядит обеспокоенным, — сказал Конан.

Хаджимен взглянул на него глазами, в которых, казалось, горе соперничало с ужасом или, возможно, яростью.

— Я расскажу моему другу Конану и его женщине. Некоторые говорят, что моя сестра вовсе не умерла от лихорадки, а была… убита. Некоторые говорят, что она вовсе не ждала ребенка, как сообщил нам хан замбулийцев, но на самом деле была девственной и отвергла его объятия.

Конан сидел в молчании, пока перед Хаджименом ставили кубок и новую большую кружку с пивом. Потом виночерпий отошел. Конан мог посочувствовать переживаниям шанки, но с трудом находил подходящие слова. И еще он взвешивал вероятность рассказанного: дочь пустыни, отданная своим отцом в дар великому сатрапу Империи Турана, — и чтобы она отвергла сатрапа? Конан видел со стороны шанкийских женщин только покорность — и еще он припомнил непристойное украшение, которое носила другая сестра Хаджимена.

— В городе, где живут такие люди, как эти, — осторожно сказал он, — на каждое событие ты услышишь три разных слуха.

Хаджимен налил себе пива, сделал огромный глоток, налил снова.

— Я знаю. Я не сказал, что верю тому, что услышал. Я рассказал моему другу из племени киммерийцев только потому, что Теба говорит: обеспокоенный человек — одинокий человек, и еще говорит, что никому не следует быть в одиночестве.

Испарана спросила:

— Но из-за чего дочь Ахимен-хана из племени шанки могла быть убита здесь, в Замбуле?

Хаджимен заглянул в свой кубок, покрытый красной глазурью, и обратился к его содержимому.

— В этом нет для нас чести. Потому что она была девственницей и опозорила себя и свой народ, предпочтя остаться таковой.

— А-а, — Конан понял дополнительную причину душевных терзаний Хаджимена. Если то, что он услышал, было правдой, то девушка опозорила себя и своего отца — и, конечно же, своего брата и вообще весь свой народ. Так будут думать шанки, ибо они были маленьким, древним, связанным обычаями племенем. Так что было бы лучше, если бы эта история никогда не вышла на свет; это осрамило бы ее отца и его народ. Неважно, что другие не увидели бы здесь причин для позора; шанки жили для шанки, а не для всех остальных. Из того, что Конан видел, он понял, что быть шанки очень нелегко. С другой стороны, она была подарком хану от хана. Если бы этот хан был опозорен, а она убита… можно ли было одобрить такое? Без сомнения, на Актер-хане лежал более тяжкий грех. Однако, насколько Конан понимал, это могло быть иначе для Хаджимена… и, возможно, наказанием за такое поведение — девушка-подарок, отказывающая выбранному для нее мужчине, — была смерть. Конечно же, не замбулийскому владыке было приводить приговор в исполнение. И все же…

Да, Конан мог посочувствовать переживаниям Хаджимена и стоящей перед ним дилемме, хоть и не мог полностью их понять.

С большой осторожностью он сказал:

— Эта история — этот слух… Он говорит, что она оттолкнула Актер-хана, и он убил ее в порыве раздражения?

— Говорят, что она не была убита так, под горячую руку. Она сделала то, что ты сказал, да, — но была убита позже, хладнокровно.

Хладно… О! Да, Конан знал, что для этих людей это означало «бесстрастно». Он прикоснулся к скованному обычаями молодому жителю пустыни

— мимолетно, ибо не был уверен в том, что следует и чего не следует делать по понятиям шанки. Ему вовсе не хотелось оскорбить одного из тех, о ком у него было такое высокое мнение. По мнению киммерийца, это были хорошие, и благородные, и трогательные люди.

— Итак, сын хана шанки не вернулся к шатрам Своего племени, — сказал он, испытывая раздражение от необходимости излагать свои мысли таким уклончивым образом. — Что он намеревается делать?

— Оставаться среди замбулийцев, — сказал Хаджимен, едва разжимая губы, и уставился на стол. — И попытаться узнать все, что можно узнать.

— Искать Правду.

— Да.

— И если этот мерзкий слух — правда, то перед моим другом по-прежнему будет стоять вопрос выбора, и ему по-прежнему нужно будет принять решение.

— Да, — ответил Хаджимен, не поднимая глаз.

— Хаджимен.

Шанки тупо посмотрел на Конана и моргнул.

— Да, я обращаюсь к тебе прямо и называю тебя по имени. Хотя я и уважаю обычаи шанки, сейчас мы не среди твоего племени. И его обычаи — это не обычаи моего народа. Мы называем наших друзей по имени. Хаджимен — я Конан. И у тебя есть друзья в Замбуле.

Немного помолчав, Хаджимен сказал;

— Хан замбулийцев благоволит к Конану.

— Да.

— Пока, — вставила Испарана, которая лучше Конана знала своего правителя.

Хаджимен еще какое-то время смотрел на Конана, потом коротко кивнул, осушил свою кружку и начал подниматься на ноги.

— Я буду оскорблен, если не поставлю тебе выпить, пока ты находиться в моем временном доме, — остановил его Конан, намеренно дважды используя прямое обращение.

Хаджимен снова обратил на него свой очень серьезный взгляд. Через какое-то время он заговорил:

— Это пиво Актер-хана?

— Да.

Хаджимен кивнул, бросил на стол монету и вышел.

— Гордый человек, — сказал Конан. — И он так и не обратился ко мне прямо.

— Я думаю, ты не оскорбил его, — отозвалась Испарана.

— Надеюсь, нет. Меня раздражают их речевые условности. Я не рожден для церемоний, Спарана. И все же мне не хотелось бы обидеть его или вообще кого-нибудь из шанки. Как ты думаешь, в эту историю о его сестре можно верить?

— Да. Ты не знаешь Актер-хана, Конан. Ты видел только благодарного монарха. Конан пожал плечами.

— Я знал многих правителей. Я бы не стал протягивать голую руку, если бы кто-нибудь из них держал меч! Но труднее поверить во вторую часть этой истории, Спарана: что дочь Ахимен-хана отвергла Актера — или любого другого мужчину, которому ее пода р и л и.

— Некоторым из нас, — ответила Испарана, — не нравится, когда нас. дарят, кому угодно и кто угодно!

— Испарана, ты настоящая женщина. И ты не такая; ты не воспитывалась среди шанки, и к тому же их ханом.

— Да, это правда. Слава богам. Однако я понимаю, что ты хочешь сказать. Предположим, что в душе она всегда была бунтаркой — подобно мне — и никогда не осмеливалась проявить это или предпринять что-либо, пока она жила среди шатров шанки. Здесь… может быть, она решила попытаться.

— Думаю, это возможно, — сказал Конан. Его глаза были устремлены на человека, входящего в таверну, но не видели его. — По-моему, лучше не говорить ничего об этом. Но я попытаюсь как-нибудь узнать.

— А ты уверен, что хочешь знать?

— Знания не повредят мне, Испарана. Если этот слух — правда, то не мне, а Хаджимену следовало бы уехать домой прежде, чем он все узнает!

Она улыбнулась и коснулась его руки, распознав некоторое сочувствие в этом столь суровом юноше; потом она подняла глаза и полуобернулась, следуя за его взглядом. Киммериец усвоил урок и дал себе обет, правда, неформальный, — он никогда теперь не садился в таверне спиной к двери.

Таким образом, он наблюдал за приближением человека очень обыкновенной внешности, с отвислыми щеками, в длинном, плотно запахнутом плаще из обыкновенной домотканой серовато-коричневой ткани.

— Прошу прощения. Один человек там, за дверьми, хочет поговорить с киммерийцем Конаном.

Конан остался сидеть с бесстрастным лицом, по-прежнему сжимая в руке кубок великолепной работы и в то же время изучая этого человека, который подошел к нему так спокойно. Испарана тоже разглядывала этого неприметного человечка. Вокруг них остальные постояльцы были по-прежнему верны своему рождению, или деньгам, или претензиям: они ни на что не обращали внимания.

— Ты знаешь меня, — сказал Конан. — Пусть он войдет и выпьет со мной.

— Занятой вечер, — мрачно сказала Испарана и заглянула в глубокий вырез своего темно-красного шелкового лифа, отчего на ее подбородке образовались складки. На ней был медальон, подаренный Актер-ханом; своим нижним изгибом он чуть задевал верхний изгиб ее груди. «Этот вечер должен был быть только нашим», — подумала она, но не произнесла этого вслух.

— Он поговорит с тобой за стенами этой таверны, — сказал незнакомец Конану.

— Он не хочет показываться на людях?

— Возможно. Возможно, ты не хочешь, чтобы тебя видели вместе с ним.

Конан улыбнулся.

— Хорошо сказано. Но тогда почему я вообще должен хотеть говорить с ним?

— Не делай этого, Конан!

— Разговоры никому не вредят, — сказал человек в плаще, но Конан, которому пришел на ум Хаджимен, знал, что это не так. И все же…

Он внимательно изучал незнакомца. Тот не казался особенно опасным. Он вообще не казался опасным. Он не выглядел как человек действия или силач. «Интересно, — подумал киммериец, — кто же хочет поговорить со мной по секрету?» И большая шишка его киммерийского любопытства сказала: «Почему бы и нет?»

Он откинулся назад от стола.

— Распахни плащ.

Незнакомец бросил на него короткий вопросительный взгляд и подчинился. Под длинным серо-коричневым плащом на нем была туника с бахромой, едва доходящая до колен. Его пояс был нешироким, и на нем не висели ножны меча. Конан слегка расслабился, но не полностью.

— Я хочу, чтобы ты вытащил свой кинжал левой рукой и оставил его здесь, у моей спутницы. Подумав какое-то время, незнакомец кивнул.

— Мы не собираемся убивать тебя, Конан из Киммерии. Мы вообще не желаем тебе зла.

Он положил на стол кинжал, который был таким же незамысловатым и утилитарным, как и плащ: это было просто приспособление для еды.

Испарана спросила:

— Кто это — «мы»?

— Я и тот, кто хочет поговорить — только поговорить — с твоим спутником, Испарана.

— Его зовут Балад?

— Нет.

— Конан, не ходи.

— Ты знаешь нас обоих, — заметил Конан посыльному, потом, обращаясь к Испаране, сказал: — У меня с собой меч и кинжал, а этот человек безоружен. Я пойду на встречу с его хозяином»

Он взглянул на незнакомца, чтобы проверить, как тот отреагирует на это последнее слово. О» не увидел никакой реакции.

— Я бы не пошла, — сказала Испарана, не скрывая своего беспокойства.

Конан поднялся на ноги.

— Никуда не убегай, Спарана — и не слишком много пей без меня! Я вернусь, чтобы осмотреть твой медальон — с очень близкого расстояния.

Он подошел к виночерпию и выпросил у него абрикос. Потом он вернулся к посыльному, который, вместе со всей своей массой каштановых волос, был на целый фут ниже киммерийца.

— Я иду за тобой.

Конан был важной персоной. Остальные постояльцы таверны украдкой наблюдали за тем, как он, жуя абрикос, исчезает за дверью вслед за худощавым человеком в длинном темном плаще.

— Ты знаешь, — сказал, оказавшись на улице, фруктоядный Конан, словно продолжая разговор, — мне нравится носить меч. Так приятно чувствовать его у своего бедра.

— Я слышу тебя и понимаю. Тебе нечего бояться.

— О, я знаю это.

— Я хотел сказать…

Незнакомец не стал утверждать очевидное и замолчал, Они поняли друг друга. Конан, возможно, по-глупому согласившись следовать за неизвестным в неизвестное — ив темноту замбулийских улиц в центре города — напомнил своему проводнику, что вооружен, и так же тонко дал ему понять, что ничего не боится. Они пересекли улицу. На другой стороне свет был скудным, а тени — более глубокими. Конан дошел вслед за своим проводником до перекрестка и сделал резкое движение вперед.

— Ты чувствуешь это?

Идущий чуть впереди проводник отозвался:

— Да. Это твой кинжал?

— Нет, твой. Чуть выше твоей поясницы. Если я надавлю, ты умрешь или будешь парализован. Что будет хуже?

— Это, без сомнения, мудрая предосторожность осмотрительного человека, но в ней нет нужды. Тайна не всегда означает опасность.

— А вынутый из ножен кинжал не всегда идет в дело, — хоти такой поговорки в Киммерии нет. Ты можешь понять, что у меня нет причин доверять тебе.

—Да.

Они повернули за угол, и Конан щелчком отбросил в сторону абрикосовую косточку. Его провели в дверь. Короткая передняязаканчивалась целым рядом дверей и лестниц; проводник повел его наверх — в темноте. Конан незаметно вытер измазанную абрикосовым соком руку о плащ своего спутника. Они дошли до площадки, и проводник трижды постучал в дверь, одновременно просвистев три ноты. Дверь открылась изнутри, и Конан сузил глаза, защищаясь от яркого света. В комнате были две лампы, стол и три стула, вытертый овальный ковер работы жителей пустыни, кувшин и две глиняные кружки и всего один человек. Его одежда была такой же тусклой, как и у его посыльного, — красновато-желтого цвета. Проводник вошел. Конан последовал за ним. Ожидавший их человек закрыл дверь.

Конан услышал снаружи какой-то шорох и встретился глазами с хозяином комнаты.

— Дозорный, — сказал тот.; он был похож на торговца, и ему было уже за сорок. Конан кивнул.

— Я вооружен.

— Если только ты не собираешься совершить убийство, Конан из Киммерии, это не имеет значения.

Конан продолжал разглядывать своего собеседника. Его волосы отступали назад, обнажая высокий, блестящий, шишковатый лоб. Седина светилась в его бороде, словно иней. Его длинная туника — или короткая мантия — красновато-желтого цвета была окаймлена зеленой вышивкой, а окруженные множеством морщинок глаза казались прищуренными из-за набухших под ними сероватых мешков. Его нос был большим, но не крючковатым.

— Я должен доверять тебе, Конан из Киммерии. Надеюсь, что могу.

— Я слышу глупые слова, — сказал Конан, отступая от своего проводника, чтобы продемонстрировать длинный клинок, торчащий из его большого кулака. Справа от себя он заметил узкое окно; в комнате не было других окон или дверей, кроме той, через которую они вошли.

— Ты доверяешь? Это я действую доверчиво. Я пришел, не зная, как зовут вас обоих. Его собеседник улыбнулся.

— Хочешь вина?

— Нет. Я покинул уютную таверну и хорошее общество. Я собираюсь скоро вернуться, чтобы выпить со своей спутницей.

Двое замбулийцев обменялись взглядами.

— Ты откровенен.

— А ты нет. Я здесь. Говори.

— Тебе знакомо имя Балад, Конан?

— Твой проводник утверждал, что он ведет меня не к Баладу.

— Значит, ты о нем слышал.

— Ему бы хотелось быть ханом над Замбулой.

— Ты все так же откровенен.

— Ты все так же говоришь ненужные вещи.

— Мы не враги, Конан. У тебя нет причин для недружелюбия. Это все, что ты знаешь о Баладе?

— По всей видимости, я здесь, чтобы узнать больше. Говори.

— Ты будешь слушать речи о Баладе, о друг Актер-хана?

Конан пожал плечами.

— Осыпанный его милостями, а не друг. Актер-хан обязан мне. Я ничем не обязан ему. И вообще, его проклятый амулет дорого мне обошелся. Если я тебя выслушаю, это почти ничего не будет мне стоить и ничего не будет значить.

Это было правдой — и к тому же, как он подумал, хорошо звучало. Очень хорошо. К нему обратились заговорщики! Да, он выслушает то, что они собираются сказать. Неужели они осмелятся вести переговоры с человеком, осыпанным столькими милостями Актера? В таком случае, они либо чрезвычайно глупы, либо поистине отважны, и Конану хотелось бы знать, какое из этих двух предположений было верным. Он молча ждал с ничего не выражающим лицом.

— Балад считает, что Актер-хан — не лучший правитель для Замбулы и, без сомнения, не лучший для ее народа.

Говорящий сделал паузу, чтобы проверить, какое впечатление произведут на Конана его слова; по лицу Конана ничего не было видно. Двое заговорщиков обменялись взглядами.

— Тебе лучше вернуться в таверну. Проводник Конана оставил их наедине.

— Меня зовут Джелаль, Конан. Тот, кто привел тебя сюда, не знает этого.

Конан знал, что Джелаль думал произвести на него впечатление тем, что назвал свое имя. Однако киммериец цинично предположил, что этого типа могли звать вовсе не Джелалем. Кроме того, Конан ему не верил. Проводник, без сомнения, знал какое-то имя, с которым обращался к своему старшему в организации Балада, и зачем бы этому старшему называть Конану какое-то другое имя? Киммериец продолжал хранить молчание. Его лицо оставалось неподвижным.

— Акгер-хан боится собственной тени, — сказал Джелаль. — Он превращается в тупого пьяницу и не делает ничего, что должен делать правитель. Его визирь — хороший и мудрый человек, но его вытеснил этот молодой маг, Зафра. Ты знаешь, что он убил мага, у которого был подмастерьем?

«Нет, — подумал Конан, — и я не знал, что есть что-то плохое в том, чтобы быть молодым».

— В темницах замбулийского дворца, — продолжал Джелаль, — люди умирают бесцельно, беспричинно.

В глазах говорящего отразилось изумление, когда Конан, внезапно оживившись, задал вопрос. — Каким образом погибла шанкийская девушка?

— Ты многое знаешь, — сказал Джелаль и, когда Конан никак не отозвался, продолжил.: — Она была убита. Она жестоко уязвила гордость Актер-хана: какая женщина не пожелает взойти на ложе с человеком, облеченным властью? И, однако, он убил ее не в порыве ярости. В один из дней в темнице были убиты два шпиона из Иранистана; убиты Зафрой и Актер-ханом, которые оставались там наедине после того, как Зафра совершил некие… странные обряды над мечом. За девушкой-шанки послали, и она была приведена к ним. Не под арестом, разумеется; просто приведена к своему господину, который находился в темнице, и оставлена там. При этом были только она. Актер и Зафра. Вскоре Актер вышел — один. Зафра и девушка остались. Больше ее не видели. Никто не видел ее трупа. То, что я тебе сейчас рассказал, — это факт, Конан. В том, что я скажу дальше, мы не можем быть уверены: некоторые считают, что она была зверски убита и что это именно ее тело вызвало такой переполох в Переулке Захватчиков, где его обнаружили. Расчлененное тело молодой женщины или девушки, аккуратно упакованное в несколько свертков, — это настолько ужасающая находка, что она была чрезвычайной даже в такой дыре, как Переулок Захватчиков, — который, кстати, Балад собирается вычистить.

Конан пропустил мимо ушей последнюю фразу.

— Ты сказал, что ее убийство — это факт.

— Да.

— Откуда ты это знаешь?

— Я не могу сказать тебе, Конан. То есть я не смажу тебе.

— У тебя есть шпион во дворце?

— У Балада, конечно же, есть. Очень и очень многие считают, что Актер-хан не годится в правители, Конан, — и видят в Зафре страшную опасность для всех нас.

— Но тогда почему Балад? Устраивайте заговоры, ибо это происходит везде, и нет правителя, который не убивал бы и у которого не было бы темниц. Убейте Актера и посадите на трон его сына Джунгира. Дайте ему надежных советников — возможно, даже Балада.

— Джунгир — всего лишь мальчик, Конан, но он будет знать, что случилось с его отцом, и в конце концов, достигнув зрелости и укрепив свою власть, он будет искать мести. Балад — сильный человек, отпрыск старой и благородной семьи — и либерал. К тому же, он осознает судьбу Замбулы. Мы не можем оставаться просто так, задыхаясь и загнивая под властью «правителя», который не делает ничего, кроме как напивается каждый вечер до потери сознания.

Через некоторое время киммериец понял, что на этот раз Джелаль не собирается продолжать, пока он, Конан, не заговорит. Он заговорил.

— Я слышал твои слова, Джелаль. Они были интересными. Я сомневаюсь, чтобы в них было что-то новое: всегда существовали плохие правители и те, кто устраивает против них заговоры. Даже при хороших правителях — я слышал, такие бывают, — существуют люди, которые устраивают против них заговоры. Я не расскажу об этой встрече Актер-хану или кому бы то ни было еще. Помни, что я не замбулиец и не собираюсь оставаться здесь. Дела Замбулы меня мало касаются.

— Ты мог бы нам пригодиться, Конан.

— Без сомнения. Как я мог бы пригодиться и Актер-хану. Испарана д его капитан Иабиз думают, что он вполне может предложить мне какую-нибудь должность, соответствующую моим занятиям, — должность воина.

— Тех, кто служит Актер-хану, редко .уважают и никогда не любят, Конан. Ты — человек отважный и молодой, у тебя нет состояния. Если бы Балад стал правителем Замбулы, ты, несомненно, получил бы командование.

— В моем возрасте? Джелаль вздернул подбородок.

— А сколько тебе лет?

— Неважно. Это интересно, Джелаль. Однако пока что я получил свою награду и пользуюсь благосклонностью Актер-хана. В Киммерии люди говорят, что зимой, когда у тебя пустой желудок и ты убил хорошего лося, не следует тосковать по пряностям и вину.

Джелаль, словно припомнив, повернулся, чтобы налить вина. Жестом предложив выпить Конану, он осушил свой кубок, глядя поверх его края на чужестранца.

— В Замбуле люди говорят, что человек, который стремится к чему-то, но не предпринимает никаких действий, — это непогребенный труп.

Конан пожал плечами.

— Конан, — Актер-хан падет. Балад будет править. Туран примет его, ибо королю-императору нужен только сильный человек на здешнем троне и та дань, которую Замбула посылает в Аграпур. У нас в Аграпуре есть друзья…

— Агенты?

— Назовем их друзьями. Мы считаем, что те, кто противостоит Актеру, — друзья Балада. Те, кто помогает ему, могут рассчитывать на его благосклонность. Ему нужны сильные, отважные люди.

— Чтобы сражаться. Твой Балад собирается залить Замбулу кровью?

— Вряд ли. Никто в Замбуле не станет сражаться за Актер-хана! Может быть, придется вести бой за дворец, — ровным голосом ответил Джелаль. — Я имею в виду его собственную охрану — Шипов Хана.

Конан кивнул.

— Я не сказал «нет», Джелаль. Я сказал, что ты не убедил меня в том, что мне следует соединить свою судьбу с Баладом. Для меня это только имя. Я не знаю его и почти ничего не знаю о нем.

— Ты можешь встретиться с Баладом, Конан. Мы считаем, что те, кто знает о нем и не вместе с ним, — против него.

Желудок Конана сжался, его губы — тоже. Это был уже второй раз, что он слышал подобные слова, а в некотором смысле он слышал их трижды. В них была скрыта угроза. «Присоединяйся к нам, или мы будем считать, что ты против нас, и тебе придется поплатиться за это, когда мы добьемся своего». У него было чувство, что подобные слова очень употребительны во всем мире и что он еще услышит их снова, прежде чем умрет.

Размышляя над ответом — и не выпуская из виду правую руку Джелаля, потому что тот был заговорщиком и человеком крупного сложения, которое скрадывалось этой коричневато-желтой мантией, и потому что заговорщики очень хитры, и потому что Джелаль держал кубок с вином в левой руке, — он услышал звук, который не был словами. Кто-то поднимался по лестнице за дверью и не беспокоился о том, чтобы идти украдкой. Потом два голоса обменялись возбужденными словами у самой двери. Конан увидел, как лицо Джелаля изменилось, как его рука потянулась за правое бедро, где был спрятан от посторонних глаз кинжал. Конан сделал несколько шагов влево и только потом повернулся; таким образом он занял положение, из которого мог видеть и Джелаля, и дверь. Джелаль, несмотря на свои опасения, которые, без сомнения, заставили его сердце биться чаще, заметил этот маневр искусного бойца.

Дверь распахнулась внутрь от сильного удара; Конан и Джелаль выхватили оружие; вошел проводник, один.

— Не менее двадцати стражников из дворца только что покинули «Королевский Туран». Они искали тебя, Конан, и Испарану. В эту минуту они как раз уводят ее.

Конан уставился на него; по лицу киммерийца было заметно, что он искренне удивлен и потрясен. Все еще сжимая в руке обнаженный меч, он рывком повернулся к окну и выглянул в него.

Немного дальше по другой стороне темной улицы из открытой двери «Королевского Турана» лился наружу свет. На ступенях таверны стояли небольшой группой завсегдатаи и глазели в противоположный конец улицы. Конан не мог видеть, на что они смотрят. «Наблюдают за тем, как ее уводят», — подумал он, страшно помрачнев. Он и не мог бы ничего увидеть, потому что угол обзора не позволил бы ему этого, даже если бы он распорол пленку выскобленных свиных внутренностей, затягивающую прорезь окна.

Он повернулся, и двое замбулийцев увидели, как юношеское лицо может стать безобразным и зловещим, а глаза — превратиться из кусочков неба в осколки льда.

— Измена, — прорычал он, и по двум спинам пробежали мурашки; причиной было не само слово, а то, как по-звериному прозвучал голос северянина. — Этот вероломный боров… я покажу ему, что он мо… Двадцать. Ты сказал, двадцать человек.

— Да. Стражники в доспехах. Лучшие воины Актер-хана. Шипы.

Конан все еще, казалось, был в нерешительности, словно в любую минуту мог выбежать на улицу и попытаться отбить Испарану у ее охранников. Меч, торчащий из кулака, превращал его руку в инструмент убийства длиной почти в шесть футов.

— Конан, — спокойно сказал Джелаль, который уже спрятал в ножны свой длинный клинообразный кинжал. — Возможно, ты один стоишь пятерых. Я слышал кое-что о тебе и о твоей доблести, и ты, конечно же, крупнее любого человека в Замбуле. Но ты не сможешь справиться с двадцатью. Они только убьют тебя — или ранят, и потом у них в руках окажешься и ты, и твоя женщина, — а не одна она, как сейчас. Пока ты жив и свободен, у нее есть надежда. И у тебя… у тебя есть друзья в Замбуле, Конан.

Эти слова вызвали вопросительный взгляд ледяных голубых глаз из-под нависших черных бровей.

— У тех, у кого есть причины быть врагами Актер-хана, — сказал ему Джелаль, — есть и причины быть друзьями между собой.

Конан моргнул, и его взгляд застыл, словно на него снизошло откровение. Он только что услышал перефразированные прежние слова Джелаля, и однако, насколько же лучше они звучали в такой формулировке! Угроза исчезла, и теперь в них было лишь успокаивающее обещание!

Едва двигая застывшими губами над стиснутыми зубами, он сказал:

— Я бы хотел встретиться с Баладом. И протянул руку к вину.

17. КОНАН-ВОР

Дай ему плащ, — сказал Джелаль. — Бывший проводник тут же начал стаскивать с себя это длинное коричневато-серое одеяние, и Конан осознал, что они хорошо все спланировали. Без сомнения, они не могли знать, что солдаты придут за ним и Испараной; они лишь надеялись, что этой ночью им удастся возбудить его интерес к себе. Да, и они спланировали все даже еще лучше.

— Турт! — позвал Джелаль.

В открытую дверь вошел третий человек; дозорный, понял Конан. Под крупным носом Турта кустились черные усы, свисающие ниже уголков рта. Приближаясь к Конану, он поднес руку к этим усам — и, дернув лицом, сорвал их.

— На чем они держались? — спросил киммериец, которому Турт протянул усы; как он увидел, это были действительно волосы, и они казались человеческими — недостаточно грубыми для того, чтобы быть вырванными из гривы или хвоста лошади.

— На том самом воске, который будет удерживать их под твоим носом, Конан, — сказал Джелаль. — Когда на тебе будут усы и плащ, а синеву твоих глаз скроет уличная темнота, тебя никто не узнает. Ты можешь побиться об заклад, что люди Актера будут искать тебя, вооруженные твоим описанием. Ну-ка, позволь мне.

Конан застыл в неподвижности, чувствуя себя не совсем в своей тарелке, а Джелаль примерился и осторожно прижал усы к нужному месту. Конан дернул носом и, забрав у бывшего проводника плащ, накинул его на себя. Его действия были вызваны возбуждением, хлынувшим в кровь адреналином; теперь он припомнил:

— Моя комната! Мои вещи!

Худощавый человек, на котором теперь не было плаща, покачал головой.

— Несколько людей хана остались в таверне, готовые к бою. Они искали тебя в твоей комнате в таверне. Они будут ждать твоего возвращения — не на виду.

Конан выругался. Сузив глаза и продолжая бормотать проклятия, отчего его усы подергивались, он вернулся к узкому окну и задумчиво посмотрел на «Королевский Туран» по другую сторону улицы и на здания с обеих сторон от таверны.

— Как далеко нужно идти, чтобы попасть к Баладу? — спросил он, не оборачиваясь.

— Неблизко, — ответил Джелаль.

— Прекрати изображать передо мной невразумительного оракула! Я хочу знать, как далеко!

— Порядочный путь. И еще мы предложим тебе гостеприимство здесь. Тебе теперь нужно какое-то пристанище, Конан.

Конан отвернулся от окна. Замбулийцы на краткий миг увидели этот страшный звериный оскал, который заставил бы ребенка с криком броситься к своей матери.

— Тогда в путь. У меня на этот вечер есть кое-какие другие планы!

Тем не менее Джелаль вышел первым; несколько минут спустя двое других повели вслед за ним теряющего терпение киммерийца. Даже ночью и в этом чужом для него городе Конан старательно замечал путь, по которому они шли; его едва ли цивилизованные инстинкты брали верх.

«Собаки!» — думал он, сжимая зубы. Они водили его кругами, и он понял, что они пытаются преднамеренно скрыть от него путь и расстояние до дома Джелаля. Дважды они задавали ему вопросы, но он был так же хитер, как и они: он так и не сказал им, какими были его «планы на этот вечер».

Водяные часы вполне могли заполниться один раз, прежде чем они покинули район стоящих вплотную друг к другу зданий и начали подниматься на Холм Одинокого Быка среди вилл замбулийских богачей. Проводники вели Конана мимо растянувшихся по склонам холма поместий, и он видел там охранников и фонари. Лаяли собаки, слышались оклики дозорных и ответы. Они шли дальше вверх по склону холма, мимо дерева, на котором висело объявление, приколотое арбалетной стрелой: оно гласило, что всех проходящих будут считать ворами. Они прошли мимо него, и поднялись еще выше, и остановились между двумя высокими каменными столбами. Джелаль договорился с ними о пароле, и теперь Турт произнес его:

— Свободная Испарана!

Ему ответил свист; троица зашагала вперед. Из горшков, поставленных на плоские верхушки вкопанных в землю толстых столбов, вырывались языки пламени и поднимался к небу маслянистый дым. Конана и его проводников окликнули снова, и на этот раз дозорные вышли им навстречу. Огни плясали в ночи. У этих людей были арбалеты. Их облаченный в доспехи командир кивнул, узнав спутников Конана, и внимательно изучил голову и лицо, поднимающиеся над плащом, который едва ли был на Конане таким же длинным и полностью окутывающим, как на посыльном Джелаля.

— Ну и большой же он, — сказал одетый в шлем и стальные латы начальник охраны.

— А еще, — негромко отозвался Конан, — он не любит, когда о нем говорят так, как будто его тут нет.

Стражник, по-видимому, посчитал за лучшее не отвечать или проглотил язык от неожиданности. Они вошли в украшенную портиком виллу с огромной, толстой, обитой железом дверью.

— Повар оставил тебе хорошего мяса, Джелаль, — сказал начальник охраны поместья.

— О, прекрасно. Я с полудня ничего не ел, — это произнес человек, который выступал в роли посыльного и проводника.

— Джелаль? — требовательным тоном повторил киммериец. — Ты тоже Джелаль?

— Только я, — улыбаясь, ответил худощавый проводник.

— Тогда кто же…

— Я Балад, Конан.

При звуках этого голоса Конан обернулся и оказался лицом к лицу с человеком, который при первой встрече назвался Джелалем. Конечно же, он пришел сюда прямой дорогой и поэтому оказался здесь задолго до них; одежду он не сменил.

— Прости. Заговорщики бывают вынуждены лгать, ты же понимаешь.

— Черт! — сказал киммериец, сердито сбрасывая плащ настоящего Джелаля на сверкающий мраморный пол. — Если бы ты сказал мне это больше часа назад вместо того, чтобы играть со мной в игры и кружить, как змея, по половине Замбулы, мы оба могли бы избавить себя от многих хлопот!

— Я — человек меченый, — сказал Джелаль-Балад, — и эти игры и змеиное кружение так же необходимы, как охрана снаружи и слова пароля. Ты заметил дорогу, по которой тебя вели, не так ли?

— Я понял, когда сделал три поворота в сторону левой руки, вскоре за которыми последовали еще четыре в правую сторону.

Балад улыбнулся — глава заговора против замбулийского трона.

— Ты действительно опасный человек, Конан из Киммерии. Мы сожалеем, что причинили тебе беспокойство. Но каким образом то, что мы привели тебя прямо сюда, могло избавить меня от хлопот? Нашим намерением было обеспечить мою безопасность — нашу безопасность.

— А теперь нам придется проделать весь обратный путь в город за ключом к твоему успеху, Балад, — за человеком по имени Хаджимен.

— Хаджимен? Шанки? Мы, естественно, прощупали его, когда обдумывали, как подойти к тебе…

— И мне будет нужно, либо чтобы меня отвели, — продолжил Конан так, словно Балад не произнес ни слова, — либо самому найти дорогу обратно в «Королевский Туран».

— «Королевский Туран»! Ты что, не понимаешь, что ты не можешь возвратиться туда? Солдаты Актер-хана ждут тебя!

— Я не останусь там надолго, — сказал Конан! Киммериец не отрывал взгляда от своего рослого собеседника.

— Балад, я возвращаюсь. И я должен быть один. Не пытайся помешать мне.

Балад долго смотрел на своего предположительного нового рекрута, гиганта-чужестранца, который отвечал ему мрачным, свирепым взглядом самых, без сомнения, странных глаз во всей Замбуле.

— Конан — почему?

Фальшивые усы киммерийца дернулись в слабейшем подражании улыбке.

— Ты знаешь о моем умении обращаться с оружием, — сказал он. — Я хорошо владею и еще одним ремеслом. * * * Длинный серо-коричневый плащ образовывал бесформенную кучу у подножия стены здания, соседнего с Королевской Таверной Турана. Под плащом лежала пара башмаков гигантского размера. А по почти плоской крыше этого здания, низко пригибаясь, шел босой человек. Его меч был привязан к спине; рукоять была надежно закреплена ремешком, пропущенным в кольцо у отверстия ножен. Человек был очень большим. На вершине пологого ската крыши он приостановился, чтобы обмотать вокруг пояса веревку, с немощью которой поднялся наверх, а потом задумчиво посмотрел на крышу таверны, отделенную от него расстоянием в пять футов. Она была плоской и находилась примерно на том же уровне, что и гребень, на котором он стоял. Свет опускающейся к горизонту луны блеснул на его зубах; его улыбка была волчьей.

Закрепив веревку вокруг пояса, он спустился обратно к краю крыши, пригибаясь, словно в низком поклоне.

Здесь он остановился и выпрямился, а потом снова присел с плавной гибкостью крадущейся кошки; мышцы его икр вздулись. Затем, несмотря на свой громадный рост, необычайно широкие плечи и массивное сложение, он легко пробежал вверх по крыше и оттолкнулся от ее гребня. Он не засучил ногами в воздухе, а лишь слегка подтянул их кверху, пролетая через пустоту на крышу близлежащего здания. Когда он приземлился, обе ноги сложились пополам, так что его голые пятки ударились о ягодицы. Глухой шлепок от его приземления был неправдоподобно тихим для человека его сложения.

На крыше «Королевского Турана» не оказалось ничего, к чему можно было бы привязать веревку. Человек знал, какое окно ему было нужно; единственным способом, какой он смог придумать, чтобы дотянуться до него и до его верхнего наличника, было повиснуть на краю крыши спиной к стене и удерживаться коленями. Он сделал это.

Вот так через несколько часов после полуночи Конан попал в свою собственную комнату в «Королевском Туране».

В ней было темно и пусто, как и должно было быть. Он отвязал меч, пристегнул его к поясу и ослабил ремешок, удерживающий рукоять. Затем он привязал свою веревку к одной из балок и вытравливал ее в окно, пока она почти не коснулась земли. Затем на ощупь нашел свою длинную, позвякивающую кольчугу. Меч он отстегнул, но прислонил его к стене так, что мог во мгновение ока схватиться за рукоять. Не обращая внимания на темную, слишком узкую тунику, которую ему одолжил Балад, он, извиваясь, влез в кольчугу и снова пристегнул меч.

Превосходного качества плащ, подарок Актер-хана, лежал там, где Конан его оставил, — сложенный на чрезвычайно удобной кровати. Киммериец развернул его и начал собирать свои сокровища: монеты и золотой кубок, который скатился с плаща и с кровати и со звоном ударился об пол.

— Черт!

Не заботясь больше об осторожности, Конан присел на корточки, схватил кубок и бросил его к вещам, разложенным на плаще, который он затем быстро связал в узел. Когда он повернулся с ним к окну, дверь, ведущая в переднюю, отворилась, и в темноте ярко вспыхнул желтый мерцающий свет факела.

К тому времени, как головня и одна нога несущего ее человека оказались в комнате, меч Конана уже был в его руке.

— Кто здесь?

Человек вошел — это был солдат в шлеме. Он прищурился, вглядываясь в темноту, и высоко поднял свой факел. Его желтый свет превратил его лицо в странную, жуткую маску — и обнаружил Конана. Киммериец стоял, слегка согнув ноги и пригнувшись, с самодельным мешком в левой руке и мечом в правой, с непокрытой головой, и, хоть и вооруженный, с ничем не защищенными руками. Его неподвижный взгляд был ужасающе злобным.

— Ха! Вор, да? Я тебя по… Это этот Конан!

— Горлодер, — прорычал Конан и прыгнул; его меч взлетел по дуге вверх.

Снаружи, в коридоре, послышались другие голоса, и чьи-то ноги тяжело затопали вверх по ступенькам. Еще несколько солдат показались в дверном проеме. Первый споткнулся о своего павшего товарища, злой рок которого заставил его обнаружить киммерийца и закричать, не успев еще вынести руку с мечом из-за двери, которая открывалась в комнату. Второй и третий солдаты с живостью отскочили с пути ревущего огненного шара, который полетел в них, истекая струями пламени, со свистом пронесся сквозь дверь и врезался в противоположную стену коридора. Оба солдата, а теперь и третий, снова торопливо разбежались, когда огненный шар запрыгал по полу, угрожая обжечь им ноги. Один из них подхватил его: это был факел, ранее принадлежавший солдату, стоявшему на посту у двери комнаты чужестранца. Стражник поднял его над головой и повел своих товарищей за собой в комнату.

Первый солдат, не издавая ни малейшего стона, лежал в луже собственной крови, второй стоял у окна, выглядывая наружу и вниз. Туго натянутая веревка шла от балки за его спиной мимо его плеча и уходила через подоконник. Солдат обернулся.

— Он вылез в окно!

Один из его товарищей оказался достаточно смышленым, чтобы рубануть мечом по веревке, но та только прогнулась: она уже повисла свободно.

— Я возьму его, — сказал стоящий у окна и высунулся наружу.

— Нет' Закум, подожди! Я перерубил… Но Закум уже героически выскользнул за окно, сжимая руками веревку, подрубленную клинком его товарища. Когда обутые в сапоги ноги Закума столкнулись со стеной здания, ослабевшая веревка не выдержала. Она лопнула и вылетела в окно, как нападающая змея. Вслед за криком Закума последовал звук удара его тела о плотно утоптанную землю переулка.

— Дьяволы Ханумана! — с этими словами еще один солдат выглянул наружу и вниз.

Закум дергался и извивался на земле, держась обеими руками за ногу.

— Моя нога, моя нога…

— Эта безмозглая задница! Он сломал себе ногу! Быстрее отсюда и вниз по ступенькам, парни! Если мы позволим этому чужестранцу ускользнуть, то наверняка пострадает нечто худшее, чем наши ноги, — он нужен хану!

Они бросились вон из комнаты, пронеслись вниз по ступенькам с грохотом, напоминающим раскаты летней грозы, и через главный зал выбежали наружу. Не увидев никаких следов Конана, они разделились и стали искать его по всем окрестным улицам.

Полчаса спустя недовольный солдат приближался к двери по противоположной стороне улицы и чуть дальше от таверны, возвращаясь назад без преследуемой жертвы. Из мрака прихожей за дверным проемом внезапно появилось видение. Солдат, чуть было не вскрикнув, выхватил меч, прежде чем понял, что это человек; высокий согнутый пополам горбун в тусклом плаще серо-коричневого цвета и с драным куском тряпки на голове вместо каффии. Большая дрожащая рука вынырнула из-под плаща.

— Монетку, капитан?

— Проклятье, я не капитан, и ты об этом знаешь! Иди хныкай где-нибудь в другом месте, чертов попрошайка!

Солдат пригнулся, чтобы вглядеться в лицо горбуна, на которое падала густая тень от «каффии».

— Черные дьяволы Сета! И попроси кого-нибудь подровнять тебе эти смехотворные усы, приятель!

Солдат вернулся в «Королевский Туран» с пустыми руками. Конан — на спине которого под плащом Джелаля был спрятан мешок, а голову покрывала полоса ткани, оторванная от туники, подаренной Баладом, — ухмыляясь, пошел своей дорогой. Солдату повезло, что он медленно соображал и был тугодумом; другая рука Конана под плащом Джелаля сжимала рукоять вынутого из ножен кинжала.

Сгорбившись, Конан направился к Холму Одинокого Быка.

18. КЛЮЧ К ЗАМБУЛЕ

У Балада была поддержка. У Балада была организация и были последователи; Балад чувствовал себя готовым («Я и народ Замбулы!», как он выражался) выступить против Актер-хана. Ему нужен был только ключ: происшествие или хитрость, которая еще не пришла ему в голову или не подвернулась под руку.

Большой отряд солдат был размещен в бараках в восточной части Замбулы. Широкая мощеная дорога обеспечивала быстрый проезд через город ко дворцу. Там, в самом королевском доме и в прилегающих к нему бараках, похожих на таверны, были расквартированы еще две сотни солдат. Некоторые называли их избранными; официально они именовались Хан-Хилайим, или Шипы Хана. Предполагалось, что они должны оставаться верными Актеру, невзирая на оскорбления с его стороны или на настроения некоторых или даже большинства людей. У Шипов была хорошая плата, хорошие квартиры и хорошая еда. Их в достаточном количестве снабжали солью, превосходным пивом и женским обществом. Любой дворец — это твердыня, легко обороняемый дом правителя и последнее пристанище и крепость для его народа; дворец Замбулы не был исключением. Две сотни избранных могли выдержать долгую осаду значительно превосходящих сил противника. К тому же конные подкрепления из бараков, находящихся по другую сторону города, могли подняться по тревоге, вооружиться, оседлать лошадей и прибыть на место действия в течение часа; это время от времени подтверждалось учебными тревогами и построениями. Таким образом хан готовился к атакам из-за стен города — и принимал меры предосторожности против восстаний, от которых не застрахован ни один правитель. Хотя шпионы во дворце могли и открыли бы двери войскам Балада, им, как и нападающим, пришлось бы пройти мимо Шипов.

Поэтому Баладу, не имеющему армии или внешних союзников и магии под стать той, которой обладал ханский волшебник, — Баладу нужна была хитрость или случай, который он называл Ключом. Нужно было нечто, что отвлекло бы отряд, расквартированный в бараках, армию — и, возможно, оттянуло бы из дворца некоторых из Хан-Хилайим.

Голубоглазый чужестранец с далекого севера понял, что он сможет дать Баладу такой ключ.

Конан никогда не присоединился бы к Баладу. Замбула вряд ли была его городом, и эти люди вряд ли были его народом. У него не было намерений помогать или мешать их действиям. Эти люди не имели никакого отношения к Конану. Если бы ему дали пост среди Шипов Актер-хана, он сохранял бы верность и, без сомнения, применил бы свой ум и мастерство против Балада и компании. Вместо этого Актер-хан пригласил его на обед, угостил вином, наградил, осыпал похвалами, выслушал его историю, а потом проявил свое вероломство по отношению к человеку, который оказал ему крайне важную услугу, который считал его другом и достаточно хорошим правителем, принимая во внимание то, что этот человек знал и предполагал о правителях вообще.

Неважно, имел ли Глаз Эрлика для Актер-хана какую-то ценность или нет, но Актер-хан верил, что имел, и именно это придавало амулету ценность. Предположительно было правдой, что Глаз можно было использовать против Актера — сам факт, что амулет был украден, привел его в состояние, близкое к •ужасу.

— Жаль, что я сразу не отдал амулет тебе, Балад, — проворчал киммериец.

— Мне тоже, Конан, — не без некоторого сожаления ответил заговорщик и вновь вернулся к практической стороне составления заговора.

Неважно, что Конан все это время служил своим собственным интересам и вряд ли впутался бы во всю эту длинную цепь событий с какой-либо мыслью о том, чтобы помочь Актер-хану из Замбулы. Киммериец выбросил это из головы, заменив на праведные горечь и гнев. Он потратил много сил, чтобы сослужить службу этому вероломному и неблагодарному человеку. По сути дела, он отдал Актер-хану несколько месяцев своей жизни — полгода, если бы он отправился теперь в обратный путь к Заморе. И Испарана тоже отдала многое, пожертвовала многим. А хан, ее хан, оказался поистине вопиюще неблагодарным властелином! Теперь Испарана была его узницей где-то внутри дворца, — если она еще была жива, — а Конан оставался на свободе только благодаря случаю и Баладу.

Поэтому он испытывал горечь, и гнев, и разочарование в самом себе за то, что не заподозрил ничего со стороны Актер-хана. Ему необходимо было удовлетворение — месть. Поэтому он присоединился к Баладу. И ему не понадобилось много времени, чтобы узнать о стоящих перед заговорщиками проблемах.

Он поможет Баладу. И таким образом — ему не было необходимости говорить себе об этом — благородно и героически поможет народу Замбулы. Актер не был достойным правителем — если таковые вообще существовали, в чем Конан сильно сомневался; Актер, в любом случае, был даже хуже, чем многие из тех, у кого костенели мозги и размягчались задницы от долгого сидения на тронах. Вообще-то хан сам предоставил Баладу его ключ. Конан просто увидел, как его использовать. Актер совершил более чем предосудительное преступление, убив девочку-подростка, которая была подарком вождя шанки. Как оказалось, это убийство было еще и глупостью. Оно обеспечило ключ.

Не кто иной, как киммериец Конан сделал так, чтобы Хаджимена из племени шанки проводили в крепость революционера Балада, с которым Конан уже договорился; Хаджимен и Конан поговорят наедине в этой комнате. Они негромко разговаривали — одетый в шаровары житель пустыни и киммериец в только что сшитой тунике из простой домотканой материи коричневого цвета.

— Ты знаешь, что шанки не могут надеяться завоевать Замбулу, — сказал Конан сыну Ахимен-хана, — или даже пробить брешь в ее стенах. У шанки недостаточно сил.

— Один молодой воин шанки стоит пятерых иоггитов, — Хаджимен сплюнул, — и троих замбулийцев, несмотря на все их доспехи из железных колец!

Конан кивнул:

— Правда. Я знаю. Этого недостаточно. Лучшие воины среди замбулийцев превышают число лучших воинов среди шанки в соотношении, гораздо большем, чем три к одному, — и, кроме того, они сидят за этими стенами.

Хаджимен вздохнул, встал, походил по комнате, вернулся и опустился на подушку рядом с той, на которой сидел Конан. Киммериец решил провести разговор с шанки в манере шанки, хотя его раздражение, вызванное этим окольным способом обращения, проявлялось все более явно. Вообще-то усилия Конана в отношении этого молодого ханского сына увенчались некоторым успехом: Хаджимен уже был в состоянии время от времени обращаться к киммерийцу, говоря «ты» и «Конан». Однако не в этот раз.

— Конан знает, что я знаю истинность того, что он сказал, — произнес Хаджимен, который выглядел мрачно, словно жрец на похоронах государственного масштаба. — Тем не менее, здесь идет речь о чести шанки и о гордости моего отца. Знает ли он, что было бы глупо атаковать этот город?

— Суть в том, сможет ли он понять и принять, что не Замбула, а Актер и его маг убили твою сестру? Вам не нужно воевать с замбулийцами, которые не любят и не уважают своего хана. Это счеты между шанки — нет, между твоим отцом и Актером с Зафрой.

— И мной, Конан! Да, я вижу это. Я знаю это. Мне лучше не рассказывать об этом отцу. Мне лучше остаться здесь и самому отомстить за свою сестру — как-нибудь, — безрадостно добавил он, — а потом одновременно сообщить шанки подробности о ее смерти и о нашей мести Хану.

Конан покачал головой.

— Это не лучший выход. Это смело и глупо, и мы оба знаем это.

Хаджимен сердито посмотрел на человека, сидящего вместе с ним в этой комнате виллы князя Шихрана; виллы, принадлежащей теперь заговорщику Баладу, которому хотелось быть Балад-ханом. Спустя какое-то время Конан протянул руку, чтобы тепло коснуться руки шанки; гордый воин пустыни отстранился. Мысленно вздыхая при виде такого поведения, которое он считал глупым, Конан узнал кое-что о самом себе и о гордости и чести.

— Ну ладно, Хаджимен. Ты знаешь, что я имею в виду. Ни ты, ни я не верим, что тебе удастся подойти к Актеру так близко, чтобы иметь возможность убить его. И даже если бы тебе это удалось — как-нибудь, как ты сказал, — ты никогда не дожил бы до того, чтобы рассказать об этом своему отцу. Тогда он лишится не только дочери, но и сына. Ты знаешь, что он сделает потом. Пойдет в атаку и погибнет.

Хаджимен с подергивающимся лицом уставился на него. Потом он резко отвернулся и подошел к открытому узкому окну.

— Конан мудр. Во имя Тебы — сколько тебе лет, Конан?

Киммериец улыбнулся.

— Достаточно много, чтобы давать советы, которые, возможно, у меня не хватило бы благоразумия принять.

Хаджимен, стоя к нему спиной, фыркнул.

— И что Конан хочет, чтобы мы делали? Вели себя так, словно вообще ничего не случилось? Этот человек принял мою сестру в дар от нашего отца и убил ее, словно она была воровкой или иоггиткой!

Хаджимен сплюнул, продолжая демонстрировать Конану свою широкую спину в желтой рубашке.

— Нет. Послушай теперь меня. Самое величайшее, что человек может сделать, это хранить все про себя, чтобы помешать своему отцу в ослеплении честью и гордостью совершить глупость, — зная все это время, что месть невозможна, но может стать возможной в один прекрасный день. Я знаю, что ни Хаджимен, ни Конан не настолько велики! Нет, Хаджимен, сын Ахимена, я обращаюсь к тебе прямо. Слушай меня внимательно. Даже солдаты Замбулы не поддерживают Актер-хана. Мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел смерть своей сестры отмщенной, Хаджимен! В то же самое время, шанки могут героически помочь замбулийцам избавиться от того недостойного существа, которое живет в их дворце. Хаджимен! Послушай! Я бы хотел, чтобы ты… я хотел бы попросить тебя, чтобы ты как можно быстрее поскакал к отцу и вернулся с отрядом воинов. Пусть они будут снаряжены для битвы, пусть под ними будут самые быстрые ваши верблюды. Они должны будут остановиться на большом расстоянии от городских стен и посылать стрелы в стены, а не поверх них в Замбулу. И все это время выкрикивать обвинения и вызов Актер-хану!

Хаджимен резко повернулся, чтобы взглянуть в лицо рослому человеку с голубыми глазами.

— А! — на лице воина пустыни отразились возбуждение и надежда; однако в его глазах под племенным знаком свирепого и вдвойне гордого шанки таился вопрос. — Но… такой человек не выйдет нам навстречу!

— Нет, не выйдет. Он будет сидеть у себя во дворце, зная, что его солдаты вскоре отобьют эту смехотвор… эту глупую атаку. Против вас выступят солдаты из гарнизона; они будут радоваться возможности действовать и жаждать крови. И тогда шанки должны сделать нечто отважное и благородное… и трудное. Вы должны будете обратиться в бегство.

— Бегство! — Хаджимен с ужасом выплюнул это слово, чуждое его природе.

— Да, Хаджимен! — Конан позволил своему голосу возбужденно повыситься; ему необходимо было завербовать шанки для осуществления этого плана. — Да! Пусть они выйдут из-за стен и атакуют вас. Сражайтесь с ними, убегая. Бегите все дальше и дальше.

Когда они наконец перестанут вас преследовать, а это должно случиться, остановитесь, перестройтесь и наблюдайте за ними, пока они не отойдут от вас на

значительное расстояние, возвращаясь в город. Тогда бросайтесь за ними в погоню!

А! И потом мы настигнем этих шакалов, и навалимся на них сзади, и перережем их на скаку! Так мы сможем изменить соотношение сил в нашу пользу. Конан тяжело вздохнул, позаботившись о том, чтобы Хаджимен это заметил.

— Они не шакалы, Хаджимен, друг мой. Это молодые люди и юноши, как мы, отважные и служащие плохому хану. Нет, они повернутся и перестроятся, чтобы встретить вашу атаку. Тогда вы должны будете развернуться и снова, не замедляя бега, ускакать прочь, так, чтобы они последовали за вами. Если это будет возможно, небольшой отряд шанки должен будет подъехать к городским воротам. Это несколько нагонит страху на тех, кто будет наблюдать за вами со стен. Может быть, они вызовут подкрепление — из дворца.

— Во всем этом я не вижу чести, и шанки так не поступают, Конан. Какова цена этих безобидных скачек по равнине за пределами этих стен?

— А! Хаджимен, ты действительно великий человек! Ты спрашиваешь, вместо того, чтобы впадать в неистовство, — это верная примета! Ты действительно станешь преемником Ахимена, Хаджимен, и у шанки будет хороший вождь! Подумай. Шанки могут вооружить и посадить в седло… сколько? Возможно, три сотни человек, если мы включим сюда мальчиков, только что вышедших из детского возраста, и тех, для кого расцвет жизни уже далеко позади?

— И сотню женщин и девушек! Наши женщины — это не слабенькие игрушки, как те, которых я видел в этом лагере, окруженном стенами!

— …в то время, как здесь расквартировано более двух тысяч солдат. Такая армия перебьет вас всех, включая девушек и женщин, а Актер в это время будет сидеть в безопасности в своем дворце, а позже прикажет уничтожить шанки всех, до единого. Таким образом, я показываю тебе. что ты должен объединиться с теми, кто одолеет Актера. Они смогут сделать это только с помощью шанки, Хаджимен!

Хаджимен, сын хана, задумчиво посмотрел на него.

— Конан и Балад.

— Да, и другие, — энергично кивая, ответил Конан. — Я могу пробраться во дворец. Я проберусь туда. Балад может пойти в наступление, и победить, и свергнуть Актер-хана… если ханские воины будут заняты погоней за призраками в пустыне.

— Призраки? Шанки!

— Да! — вскричал Конан; он видел и слышал возбуждение Хаджимена и начал говорить быстрее и громче, чтобы подстегнуть это возбуждение. — И тогда Балад отзовет войска и откроет им, что шанки — союзники.. и твой народ будет пользоваться любовью в Замбуле и будет союзником ее нового правителя.

— Ха! Замбулийская конница гоняется за шанкийскими призраками, пока наши друзья Конан и Балад занимают дворец! Балад завоевывает корону, и замбулийцы получают нового, лучшего правителя, — а Конан и Хаджимен добиваются мести, справедливости!

Ухмылка Конана была не из тех, что делали его лицо красивым.

— Да, воин . Хаджимен подошел к немуи внезапно застыл в неподвижности с каменным лицом.

— А Актер-хан, если он останется в живых, должен быть выдан шанки для наказания!

Конан знал, что не может давать подобного обещания, и знал также, что может попасть в беду. Он нашел слова, чтобы высказать это:

— Хаджимен! Тебе следовало бы прямо сейчас скакать к шатрам твоего племени! А вместо этого… разве шанки выдали бы Актер-хана для наказания замбулийцам, если бы он совершил против тех преступление, неважно, насколько тяжкое? Подумай! Актер-хан совершил больше преступлений против своего народа, чем против твоего. Замбулийцы должны покарать его. Он принадлежит им,

он один из них. У меня нет никаких сомнений в том, что он будет казнен… если останется в живых после нашей атаки. И, конечно же, союзники Балад-хана будут присутствовать при том, как Актер умрет!

После долгого молчания Хаджимен кивнул.

— Тебе не обязательно было говорить все это. Ты мог просто сказать «да» и попытаться убедить меня позже.

— Это так. Я что, должен лгать моему другу, сыну моего друга?

Не прошло и часа, а Хаджимен и его отряд уже выезжали из Замбулы. Вместе с ними, переряженный в шанки, отправился Джелаль — человек Балада. Его собственная одежда была в одном из тюков на его вьючной лошади, а шанкийская каффия скрывала лицо, которое кто-нибудь из охраны ворот мог распознать. Через несколько дней, когда шанкийские передовые отряды окажутся меньше чем в дне пути от Замбулы, Джелаль должен будет вернуться — на лошади и в своей собственной одежде — чтобы доложить Баладу. Таким образом отвлекающий маневр из пустыни будет скоординирован с настоящей атакой изнутри стен Замбулы.

После отъезда Джелаля и шанки Конан провел большую часть дня, совещаясь с Баладом и с его товарищами-заговорщиками. Это было не очень-то по душе киммерийцу, который страдал недостатком терпения, свойственным как юности, так и варвару, и предпочитал поменьше заговоров и более прямой подход, выражающийся в решительных действиях. В данном же случае Хаджимен, упрямо настаивающий на том, чтобы проявить глупое благородство, заставил Конана выступить в новой для того роли более вдумчивого и умеющего убеждать человека. Тому, кто в один прекрасный день будет возглавлять группы, потом отряды, потом армии, а потом — целые народы, не было еще и восемнадцати, и он учился — и взрослел.

Часть его дерзкого плана так же мало пришлась по душе Баладу, который, вместе с другими, указал киммерийцу на то, что его желание — решение, но они сказали «желание», — пробраться во дворец, там освободить Испарану и атаковать изнутри было глупым упрямством.

Тот, кто подавал мудрые советы настойчивому Хаджимену и сумел переубедить его, продолжал стоять на своем и не поддавался никаким убеждениям.

Так несколько ночей спустя один опытный вор, в последнее время живший в Шадизаре, и Аренджуне, и Киммерии, перелез через две стены и пробрался во дворец Актер-хана. Менее чем через два часа он был пленником того, кто стал реальным правителем Замбулы: мага Зафры.

19. «УБЕЙ ЕГО!»

Он помнил пытки. Он помнил их смутно, как в тумане, словно его дурманили или околдовали.

Он помнил настойчивое прикосновение острия меча к своей спине — в центре, над копчиком. Он помнил, как его заставили втиснуться между двумя вбитыми в пол столбами, отстоящими друг от друга менее чем на два фута. Острие меча продолжало касаться его спины, пока второй человек привязывал его ноги — щиколотку и бедро — к столбам, каждый из которых был толщиной с его икру. Острие меча прикасалось к его спине постоянным напоминанием, и он не шевелился, пока ему связывали запястья впереди. Кожаные ремни были завязаны множеством узлов. Нажатие в точку на его спине усилилось, заставляя его продвинуться вперед. С привязанными ногами он не мог никуда идти, он мог только сгибаться в поясе. Острие меча вызвало к жизни струйку теплой крови. Он почувствовал ее. Он перегнулся в поясе, наклоняясь вперед. Его связанные запястья были пропущены меж ду его расставленными, привязанными к столбам ногами. Он согнулся еще больше. Длинная веревка, прикрепленная к ремням, стягивающим его запястья, была перехвачена сзади и натянута вверх за его спиной. Он глухо заворчал. Веревка была привязана к железной жаровне, вмурованной в стену в семи-восьми футах позади него. Пол леденил его босые ноги — или это было раньше; он помнил, что потом этот пол стал приятно холодным. Его заставляли нагибаться все дальше вперед; мышцы на его широкой спине лопались от усилия, кровь жарким потоком приливала к голове, заставляя лицо багроветь. В глазах у него помутилось; все стало красным. Прочие узы удерживали его в одном положении. Он не мог милосердно упасть вперед, потому что крепкие веревки притягивали его щиколотки и бедра к столбам. Его рот был забит кляпом, и это оказалось очень унизительным: поскольку он вынужден был стоять, низко нагнувшись вперед, он никак не мог удержать слюну, капавшую вокруг кляпа. Он помнил, что чувствовал ненависть. Он видел все в еще более красном свете, а его голова, казалось, была налита свинцом. В висках у него стучало. В конце концов его голова налилась кровью, и его сознание провалилось.

Он помнил, как просвистел бич, внезапно и резко опускаясь, чтобы стегнуть его поперек спины. Он помнил, как ловил ртом воздух, потому что удар бича заставил его задохнуться, и как пот мгновенно выступил на его лице и потек струйками по бокам из-под мышек. Это продолжалось. Бич скользнул назад, пропел в воздухе, обрушился на его тело. Черное жало бича беспощадно рвало и полосовало плоть. Он знал, что на спине вздуваются рубцы. Его глаза жгла яростная ненависть к змееподобному бичу и к тому, кто держал этот бич в руках. Его грудь — которую стягивающие его тело веревки сделали тугой, как барабан, и твердой, как у медведя, — судорожно вздымалась; его ноздри раздувались и дрожали. Бич шипел и хлестал по его телу. Он не помнил, чтобы они задавали какие-либо вопросы; они просто причиняли ему боль.

Он знал, что у него вырывались стоны, и прилагал все усилия, чтобы не закричать вслух Все было мутным, туманным. Это мог быть сон. Он крепко сжал зубами губу. Было больно. Это не было сном. Он не мог сдержать конвульсивного вздрагивания своего связанного тела, раскачивания своих узких бедер, судорожного стягивания небольших валиков мышц на спине. Он был обнажен. Пот ручьями стекал по его спине, бокам, капал с лица, забрызгивая пол где-то внизу. Это была автоматическая реакция на угрозу и удары бича — неумолимый взмах и рывок, и готовность, и взмах, и резкий удар, и ужасающую тревогу, и обжигающую боль. Но он подавлял в себе даже стоны и ни разу не вскрикнул. Они вытащили кляп у него изо рта и смочили его рот водой, чтобы иметь возможность послушать его крики. Они не услышали ничего, в этом он был уверен. Ведь был?

Он помнил жгучую мазь. Он помнил, или ему казалось, что он помнит, жуткий спектакль: будто бы меч, не направляемый ничьей рукой, убил его товарища по плену. Случилось ли это на самом деле? Он не был уверен. Могло ли это случиться? Слышал ли он этот тихий, мягкий голос, сказавший: «Убей его», — и в самом ли деле меч понял и повиновался?

Он не мог быть уверен в этом. Он помнил, или ему казалось, что он помнит.

Боль от того, что его хлестали крапивой, была слабой; начавшийся вслед за этим зуд был самой худшей из всех пыток. Он был связан и не мог почесать те места, которые жгло, как огнем.

Его били по животу. Звук от удара широким ремнем был очень громким.

Он помнил, что ему сказали, что завернут его в свежесодранную коровью шкуру и выставят наружу, лицом к утреннему солнцу. Он не думал, что это случилось. Он был уверен в том, что ему на голову надели шлем и пристегнули его так, что узкий кожаный ремешок впился ему в подбородок. Кто-то колотил по шлему молотком до тех пор, пока он не начал спрашивать себя, что наступит раньше: смерть или безумие.

Ни то, ни другое. Он выдержал, и ему казалось, что он не закричал, хотя он впоследствии не был уверен в том, что не всхлипывал. Он бы скорее согласился, чтобы его избили или распяли на кресте.

Возможно, кое-что из этого было колдовством Зафры: без сомнения, что-то было волшебством и не произошло на самом деле. И так же точно, кое-что из этого несомненно случилось. Конан впоследствии никогда не мог сказать с полной уверенностью, что было реальным, а что — нет. Он в самом деле укусил себя за губу; об этом свидетельствовал гладкий болезненный участок распухшего мяса. И у него болела голова и звенело в ушах.

Он проснулся затем, несколько часов или несколько дней спустя, с этим ужасным смутным чувством неуверенности, не зная, спал ли он или был одурманен, или колдовским образом лишен ясности ума; его голова начала проясняться, и ему казалось, что он не связан. Он лежал неподвижно, пытаясь почувствовать, стянуты ли у него запястья и щиколотки, и таким образом понять, связан он или нет. Сначала он не мог быть уверен. Он лежал неподвижно, пытаясь оценить себя и свое положение. О! Он был во дворце. Его схватили. Где он? Во дворце — где? Он не мог полностью осознать это. Его мозг был вялым и неповоротливым, а тело, казалось, постарело на несколько лет. Сознание вернулось к нему и разрослось в нем, словно пламя, медленно разгорающееся в комнате, где чувствуется лишь ничтожно слабое движение воздуха. В мозгу у него начало все больше и больше проясняться, словно его осветила эта тонкая, отважная свеча. Он знал, что очень ослаб, но почувствовал, как возрастают его силы — или, по меньшей мере, исчезает слабость.

Конан открыл глаза.

Он лежал наполовину на ковре и наполовину на вымощенном плитами полу — серое и бледно-красное с тонкими прожилками белого и черного. Красивый пол из уложенных в шахматном порядке мраморных плиток. Он увидел стол и предмет на нем… он вспомнил Зеленую Комнату, логово Хисарр Зула, бывшего колдуном сначала в Заморе, затем в Аренджуне, а теперь — в аду, куда отослал его Конан. Это были такие же точно вещи. Тогда это, должно быть, комната Зафры, мага Актер-хана. Да. Рядом с тронным залом, кажется? Возможно, вон та дверь…

Конану не нравилось, как пахло в этой комнате.

Химикалии, и травы, и омерзительный запах паленого волоса. Он согнул и разогнул пальцы, потом обе руки. Он был прав: он не был связан. Несколько импульсов, посланных вниз по ногам, показали, что ноги тоже свободны. Он лежал наполовину на боку, наполовину на животе. Он глубоко вдохнул воздух, хотя ему не очень-то нравился запах или вкус этого воздуха в комнате колдуна.

Он успел наполовину подняться, прежде чем увидел Зафру. Маг мудро встал в таком месте, где его можно было увидеть лишь в результате сознательно направленного движения; таким образом он уловил момент, когда Конан начал приходить в себя.

Конан замер на одном колене, опираясь об пол костяшками пальцев одной руки.

— А, — улыбаясь, сказал Зафра. — Очень мило. Однако это обнадеживает: ты почтительно преклоняешь колено.

Конан с исказившимся от злобы лицом вскочил на ноги. Зафра быстро показал ему, что держит в руках меч.

— Ты ведь рассказал нам свою историю, помнишь, варвар? Я знаю, что ты за наглый, дерзкий мальчишка. Я так и думал, что ты можешь попытаться сделать то, что ты сделал: пробраться сюда, как вор, чтобы найти Испарану и снести парочку голов, ведь так? Хорошо я тебя поймал, да? Понимаешь, ты ведь варвар, и тобой движут те же самые инстинкты, что заставляют действовать собаку, или кабана, или медведя. У меня есть цели, определенные цели. В состяза нии между двумя такими, как мы, человек, руководствующийся разумом и стремящийся к цели, должен восторжествовать Как ты видишь; я и восторжествовал. И я буду жить, в то время как ты вернешься в ту грязь, которая втолкнула тебя в чрево какой-то варварской сучки. Не пройдет и года, как я буду править в Замбуле Еще через несколько лет я буду править в Аграпуре Зафра, король-император Турана! Да! Не так уж плохо для крестьянского мальчишки, которого хозяин бил. потому что он недостаточно быстро усваивал уроки.. уроки колдовства, которые я усваивал гораздо быстрее, чем думала эта старая свинья! Пялься на меня этими своими злобными звериными глазами, сколько хочешь — но попробуй только напасть, варвар, и ты всего-навсего умрешь быстрее.

— Тогда пусть будет быстрее, — сказал Конан, делая длинный-длинный шаг в сторону и хватая тяжелую бронзовую напольную лампу высотой с него самого, с украшенным резьбой стержнем, который в самом узком месте был толщиной с его запястье. Лампа была тяжелой, а он был не в лучшей форме; он глухо заворчал и рывком перевернул ее. Кипящее масло выплеснулось на пол.

В течение какого-то мгновения Зафра смотрел на Конана с изумлением и чем-то близким к ужасу; потом он приподнял брови и усмехнулся.

— Ты помнишь этот меч? Я показывал его тебе, варвар. Я показывал тебе, как он подчиняется. Стоит приказать ему, и он не остановится до тех пор, пока не убьет. Что ж, двигайся быстрее, варвар… Убей его.

На затылке Конана зашевелились волосы, а по обнаженной спине словно пробежали крошечные ледяные ножки: Зафра разжал руку. Меч, который он держал, не упал на пол. Его острие опускалось до тех пор, пока застывшие глаза Конана не оказались на одном уровне с ним и с перекрестием рукояти позади него, — и тут меч ринулся на киммерийца.

Конан, охваченный единственным страхом, который был ему по-настоящему знаком, — страхом перед колдовством, — тем не менее не застыл на месте, что означало бы для него смерть. Вместо этого он бросился на пол — и в тот самый момент, когда меч, свернув вслед за ним, понесся вниз, наобум ударил по нему лампой. Резной бронзовый стержень ударился о сверкающее стальное лезвие с оглушительным воинственным металлическим звоном, и меч отлетел в другой конец комнаты. Тяжесть Конанова оружия — или оборонительное движение — увлекла за собой руки киммерийца, и он распластался на полу, услышав при этом, как меч со звоном отлетает от стены за его спиной. Он кое-как поднялся на ноги, сжимая бронзовый стержень обеими руками, и прыгнул на Зафру, глаза которого широко раскрылись. Потом взгляд мага скользнул мимо Конана, и киммериец уронил свое тело наземь, поворачиваясь в падении и ударяя лампой вверх. Его бок пронзила острая боль, и он заворчал. Но снова его металлическая дубинка ударилась о нацеленный для убийства, никем не направляемый меч.

Конан внезапно ухмыльнулся, припомнив, что сказал Зафра, и эта его гримаса вызвала у мага страх и даже ужас, потому что это была жуткая, свирепая ухмылка хищного зверя. Конан, качнувшись, вскочил на ноги и бросился бежать — и не к Зафре. Он побежал к двери, ведущей в дворцовый коридор!

Секунды, отсчитываемые капельками воды, казались ему минутами; по его спине бегали мурашки. Он пробежал три шага, четыре, еще один — и швырнул лампу вправо, а сам нырнул влево. Он был всего в двух шагах от большой, обшитой панелями двери; он решил, что ни за что не успеет добежать до нее, ибо этот ужасный безмозглый клинок должен был лететь острием вперед ему в спину.

Так оно и было. И на этот раз меч подлетел так близко и преследовал свою убегающую жертву с такой скоростью, что не повернул в воздухе вслед за ней. Вместо этого он вонзился в дверь с такой силой, что острие клинка полностью ушло в дерево: на дюйм или даже больше. Конан, молча и даже не взглянув на Зафру, снова вскочил на ноги — и пока жуткий, наводящий суеверный ужас меч высвобождался из потрескивающего дерева, киммериец схватился за бронзовую ручку, рванул на себя дверь — и выскочил в коридор.

«Ну что ж, меч не остановится, пока не убьет?» — подумал он с ужасной мрачной ухмылкой и дернул дверь к себе. Она с грохотом захлопнулась. Он стоял, тяжело дыша, держась за ручку, прислушиваясь к тому, как бурчит в его пустом животе — и ожидая крика из комнаты колдуна.

А потом послышался вопль, закончившийся хриплым горловым бульканьем, и Конан понял, что карьера молодого волшебника пресеклась задолго до того, как у того появилась возможность состариться в своем ремесле, не говоря уже о захвате тронов.

— Эй, стой!

Этот голос и взгляд, брошенный в ту сторону, откуда он раздался, и показавший приближающегося дворцового стражника, помогли Конану принять решение. Он раздумывал, хватит ли у него смелости войти в комнату мага и попытаться завладеть мечом — теперь, когда тот уже нашел себе жертву. «Что ж, — подумал он, — теперь мне остается либо это, либо бегство нагишом по коридорам королевского дворца, — где я буду почти таким же неприметным, как слон в медвежьей яме!»

Он распахнул дверь, влетел в комнату и захлопнул дверь за собой. Прошло всего лишь несколько секунд, прежде чем об нее ударилось чье-то тело: Шип Хана ускорил свой бег! Конан не остановился, чтобы вглядеться в худощавое тело, неуклюже распростершееся на красивых плитках пола. Оно не шевелилось. Не шевелился и стоящий над ним торчком меч, глубоко вонзившийся в грудь Зафры.

— Чуть влево от середины, — пробормотал Конан, чувствуя, как его рука покрывается «гусиной кожей», но тем не менее протягивая ее к рукояти этого заколдованного клинка. — Действительно, прекрасный меч! — его ладонь сомкнулась на рукояти. Та не шелохнулась. Казалось, это всего-навсего обыкновенный меч. — Что ж, Зафра, он не смог послужить тебе так, как ты ожидал, — возможно, он послужит Конану!

Действительно, прекрасный меч; он так глубоко вонзился в нижнюю часть груди Зафры, что Конану пришлось упереться ногой в тело лежащего навзничь мага, чтобы вытащить клинок.

Дверь распахнулась, и в ее проеме появился коренастый солдат в шлеме, латах и с мечом в руке; от того, в чем можно было узнать труп Волшебника Замбулы, к нему обернулся обнаженный человек, в чьем огромном кулаке тоже был зажат меч и чьи глаза и рычащий рот были глазами и ртом несущего смерть зверя. * * * Конан, облаченный в шлем и надетые поверх кожаной туники латы одного из Хан-Хилайим, шагал по внутреннему коридору замбулийского дворца. На боку у него висел меч Зафры — несмотря на то, что его клинок распорол принадлежавшие охраннику ножны из тисненой кожи, натянутой на тонкую, легкую деревянную рамку. В руке Конан держал половину буханки хлеба, умело стащенную с проносимого мимо подноса, — так, что несшая поднос служанка даже ничего и не заметила. Это был хлеб из перебродившего теста — хлеб для изнеженного обитателя дворца в изнеженном городе, — и Конан был рад этому, потому что такой хлеб можно было проглотить за один присест, а его невесомость не позволила той, у кого он был украден, что-либо заподозрить.

«Или, возможно, она поняла, но ей было наплевать, — думал Конан. — Хан-Хилайим, без сомнения, очень часто делают именно то, что им хочется. Что ж… вам недолго осталось, вы, подонки, которые служат подонку! А! Это, должно быть, та самая дверь».

Это действительно была она, и ее никто не охранял.

Она открывалась в подземелье, и изнутри, рядом с ней, горела на стене единственная головня. Внутри и внизу была Испарана, как он и ожидал. Или, возможно, он помнил; без сомнения, именно здесь Зафра пытал его самого. Теперь он…

К несчастью, Испарана была не одна. При виде ее Конан на мгновение забыл об осторожности, и когда он шагнул через площадку к лестнице, ведущей в подземелье, где лежала Испарана, он услышал судорожный вздох и, рывком повернувшись, увидел двух Шипов Хана. Они стояли, глазея на нее, — сволочи!

— здесь, наверху, слева от двери, а он, направляясь вперед и вправо, прошагал как раз мимо них. Сгибая колени в боевую стойку, он схватился одновременно за рукояти меча и кинжала и изготовился к атаке.

Двое Шипов казались озадаченными.

— Что это ты, по-твоему… — начал один из них, но Конан забыл, что на нем их форма. Он сделал то, что было крайне неожиданно для них и совершенно нормально и даже характерно для него: он атаковал этих двоих солдат.

Тот, кто начал говорить, более молодой, потерял половину плеча при встрече со взлетающим мечом Зафры, а второй получил удар кинжалом в живот прежде, чем успел взмахнуть своим клинком. Первый, без сомнения, остолбенев от шока, нашарил и вытащил свой собственный меч, — хотя его лицо было белым, а перерубленная рука повисла, как потрепанное алое знамя.

— Ты отважный сторожевой пес недостойного хозяина, — сказал Конан, — и это меня почти огорчает.

Он сделал обманный выпад мечом — удар, который солдат отразил своим клинком, — и взмахнул вперед левой рукой.

Кинжал переломился, ударившись о кольчугу. Конан проклял хана, который одевает своих избранных стражников в прекрасные одежды и доспехи, одновременно вооружая их оружием, непригодным даже для разрезания запеченной курицы, и сердито лягнул противника в пах. Бедняга застонал, согнулся пополам, потеряв равновесие, когда его искалеченная рука качнулась вперед, и свалился с края площадки, ударившись о плотно утоптанную землю в двадцати, или около того, футах ниже. Конан, не торопясь, вгляделся в распростертое тело. Оно не шевелилось. Киммериец повернулся, торопливо подошел к лестнице и спустился по двадцати и пяти ступенькам в эту мрачную камеру, обитель невыразимого ужаса и разложения.

Только приблизившись к обнаженной, связанной женщине, Конан обнаружил, что Испарана в подземелье не одна.

Хозяин этого продымленного, забрызганного кровью царства боли отдыхал от своих трудов, прикорнув на подстилке у задней стены. Теперь Конан увидел его в первый раз; палач Балтай был человеком такого же мощного телосложения, как и сам Конан, с такими же длинными руками и, возможно, таким же сильным, но с более заметным животом. Как и киммериец, он был вооружен и мечом, и кинжалом. Разница была в том, что его большой нож не был сломан.

— А ты здоровущий, — сказал он гортанным и в то же время странно высоким голосом, — так ведь?

Конан не подумал о том, чтобы отдать приказ волшебному мечу Зафры. Не стал он и ждать, пока хозяин камеры пыток нападет на него. Он подбросил сломанный кинжал в воздух и воткнул меч в земляной пол как раз вовремя, чтобы поймать кинжал правой рукой. Плевать ему на порезы; он взмахнул рукой назад, вперед, и рукоять и около трех дюймов неровно обломившегося клинка все еще были в воздухе, когда его ладонь опустилась на рукоять меча. Весь странный маневр длился какие-то секунды. Это был акт отчаяния; Конан не хотел тратить время, встретившись лицом к лицу с человеком такой силы, с такими длинными руками, и к тому же лучше вооруженным, чем он сам.

Он бросил кинжал не в голову Балтая, а в его грудь, предположив, что палач не сможет двигаться настолько быстро, чтобы успеть увернуться, — не с этим хорошо откормленным брюхом. Он оказался прав. К тому же палач Актера сделал неверное движение: он нырнул вниз, подставляя таким образом лицо летящему снаряду. Рукоять сломанного кинжала тяжело и с громким звуком ударила его в рот. Палач зарычал от боли и потрясения; его губа была разорвана, и один зуб сломан; из обоих глаз потекли слезы, вызванные не рыданиями, и он ослеп, пусть всего на мгновение. Этого хватило.

Меч Конана, выдернутый из земли согнутой вбок рукой, взлетел вертикально вверх и распорол брюхо Балтая от пупка до грудины. Разрез был неглубоким, но болезненным, длинным и кровоточащим. Клинок, оставляя за собой кровавый след, продолжал двигаться. Не задев лица палача, он взлетел над его головой, и Конан шагнул вперед, обращая свое движение и опуская клинок вниз. Великолепный меч Зафры рассек череп замбулийского мастера пыток.

— Слишком плохо, — пробормотал киммериец. — Было бы приятно испробовать на тебе твои собственные штучки, жирная свинья!

— Прекрати… разговаривать с покойником, — с некоторым трудом выговорила связанная женщина, пытаясь освободиться, — и разрежь на мне веревки. Я достаточно долго ждала тебя, ты, ворующий верблюдов кимрийский пес-варвар с куриными мозгами.

— Киммерийский, черт возьми, киммерийский, — отозвался Конан, разрезая веревки и восхищаясь про себя ее мужеством. Ей пришлось кое-что вытерпеть, и ничто из этого не было приятным. — У тебя довольно-таки ужасный вид, Спарана, любовь моя, — хотя я клянусь, что даже покрытая рубцами и грязью и с этим клеймом на теле ты все равно лучше выглядишь обнаженная, чем десять любых других женщин.

Она неуверенно села, морщась и растирая ободранные веревкой запястья.

— У этой толстой свиньи там, около подстилки, есть немного мяса и вина,

— сказала она. — Как мило ты разговариваешь, возлюбленный, с бедной, нежной и невинной девушкой, которую ты оставил в таверне Актеровым свиньям и псам. О-о… Конан… прости, но, по-моему, я сейчас потеряю сознание.

— У нас нет на это времени, Спарана. И вообще, это у тебя просто кровь отхлынула от головы, — как давно ты не стояла на ногах?

Он принес вино, встряхивая кувшин и улыбаясь плещущим звукам, и дал ей сделать первый долгий глоток, а потом помог ей встать на ноги, и внезапно она неистово сжала его в объятиях.

— Ох , — вырвалось у нее тут же, и она отшатнулась.

— Я понимаю твою благодарность и неумирающую любовь, Спарана, но я бы ни за что не стал обнимать человека, одетого в кольчугу.

Она подняла глаза и взглянула на него исподлобья.

— Ты действительно варварская свинья с мелкой душонкой, Конан. Ты знаешь об этом?

Его лицо напряглось. Все это ни к чему не вело; может быть, лишь слегка снимало напряжение; однако время не стояло на месте, а кроме того, ее голос начинал звучать слишком уж серьезно.

— Возможно, моя милая дама из Замбулы, но я только что убил Зафру, троих Шипов Хана и весящего несколько сот фунтов палача, чтобы прийти и вытащить тебя отсюда.

— О-о… о, Конан, — сказала она, сжимая его предплечья — липкие от чужой крови, — и опуская взгляд. — Не нужно ни с того ни с сего обращаться со мной так серьезно; ты знаешь, что я благодарна тебе и что я люблю тебя.

Он ничего не ответил, и через мгновение она взглянула на него блестящими глазами.

— Зафру?!

— Да. Его собственным мечом — вот он. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз. Ты готова снова стать женщиной-воином, Спарана?

— Нагишом?

— У мастера пыток очаровательная, мягкая и душистая подстилка… Похоже, она состоит из одежд и других женщин, кроме тебя. Хотя я. узнал то красивое красное воздушное платье, которое было на тебе в ту ночь, когда они пришли за тобой.

— Уф… Я бы предпочла не носить то, на чем он спал… — она оглянулась вокруг. — Однако, похоже, у меня нет выбора. Только бы у этой мрази не было вшей, — она скрылась нагишом в полумраке в той стороне темницы, где раньше спал Балтай. — Я не могу описать тебе, Конан, как я рада тому, что ты сказал насчет Зафры, — и как мне жаль что ты подарил этой свинье Балтаю такую быструю смерть. Знаешь, они сделали гораздо больше, чем просто попользовались мной.

Конан кивнул. Он знал, что «просто попользовались» означало бы несравненно больше для другой женщины — или девушки, которой Испарана не была. Возможно, ей удалось получить от этого хоть какое-то удовольствие. Он надеялся на это. Он был рад, что он мужчина и что ему никогда не придется говорить о том, что им вот так «просто попользовались».

— Ты воин, Испарана, — негромко сказал он.

— Ты внезапно заговорил так церемонно.

— Ты произвела на меня впечатление, — ответил Конан. — А как бы ты отнеслась к окровавленной кольчуге?

— Хорошая идея, — отозвалась она, одеваясь. — Ты не мог бы немного вытереть ее его туникой или еще чем-нибудь?

Конан как раз снял тунику с более молодого покойника с искалеченной рукой и сломанной шеей, когда боковое зрение сообщило ему о каком-то движении высоко наверху. Он поднял глаза и узнал Фаруза, одного из телохранителей Актер-хана. Плотный, средних лет стражник улыбнулся ему сверху вниз.

— Прекрасно. Я в любом случае всегда чувствовал отвращение к этому подонку Балтаю.

Конан, опускаясь на корточки, обхватил ладонью рукоять лежащего рядом меча и мрачно уставился на Фаруза, который стоял у самой двери. Стражник успел бы выскочить за дверь и запереть ее за собой гораздо раньше, чем Конан смог бы добраться до него.

— Хорошее место для тебя, варвар. Я просто закрою эту дверь, пока мой господин Хан не решит, что он пожелает сделать с вами обоими!

Конан вытащил меч.

— Иог бы тебя побрал, Фаруз, надо же было тебе прийти именно сейчас! Ты уверен, что не готов поменять хозяина?

— Вряд ли. Обо мне хорошо заботятся, Конан. Увидимся с вами обоими позже — и нас будет несколько.

Необъяснимым образом едва заметная улыбка приподняла уголки губ киммерийца. Он направил меч на человека, стоящего в двадцати футах над ним, пробормотал: «Убей его», и разжал руку.

Меч Зафры упал на дно темницы.

Фаруз расхохотался.

— Ага, я так и думал, что это… Значит, для варвара это не работает, а, варвар?

— Черт! — рявкнул Конан. — Этот пес Зафра… заклятие работало только для него! Это просто меч!

Когда он опускался на корточки, чтобы поднять меч, из полумрака в неосвещенном углу темницы, крадучись, высунулась изящная рука и подобрала кинжал Балтая. Конан подхватил меч Зафры и в отчаянии швырнул его вверх в тот самый момент, когда Фаруз начал отступать за дверь. Клинок со звоном отлетел от каменной стены. Фаруз рассмеялся и насмешливо помахал рукой в знак прощания — и кинжал, брошенный Испараной, доказал, что для оружия, летящего снизу, кожаная пола туники стражника не была достаточно длинной. Кинжал Балтая вонзился в пах Фаруза, и тот, хрипя и давясь блевотиной, с огромными, остекленевшими в агонии глазами, опрокинулся на спину.

Конан резко повернулся к Испаране. Она вышла на свет в наряде, который был смехотворно разношерстным даже для этой камеры.

— Я не знал, что ты можешь бросить нож таким манером дважды!

— К счастью для тебя, могу. Много раз я с удовольствием бросила бы кинжал в тебя, мой дорогой, если бы только у меня была такая возможность. Я не сделала этого — опять же к счастью для тебя.

Они с наслаждением обгрызали мясо с большой жирной кости.

Конан смотрел на нее, припоминая все те разы, когда она легко могла убить его — в то время, когда ей еще этого хотелось, — если бы у нее был кинжал, уравновешенный для метания. Эта спокойно жующая женщина убивала с душевной непринужденностью и самоуверенностью киммерийца!

— Уф! Хвала всем богам за то, что все, что ты когда-либо использовала против меня, — был меч! Надо бы не забыть поговорить об этом — как-нибудь в другое время. А этот кинжал был еще и тяжелым.

— Да. Меня нельзя назвать слабой. Однако мне пригодится твоя помощь, когда я буду надевать эту кольчугу.

— О!

Пока он помогал Испаране натянуть через голову и копну черных волос, — которые в данную минуту были грязными и слипшимися от пота, — тридцать, или около того, фунтов сработанной без единого шва кольчуги, она задала ему нескромный вопрос:

— А что это была за странная история с мечом? Ты сказал: «Убей его» — и уронил меч на пол?

Он коротко рассказал ей, как Зафра использовал меч, и что он сказал о нем, и как меч гнался за ним, Конаном, — и как пронзил того, кто его заколдовал.

— Клыки Иога, — слегка вздрогнув, сказала женщина, — какое ужасное волшебство! Я рада, что он умер и что меч теперь у нас, — а ты думаешь, что он был заколдован так, чтобы подчиняться только приказу Зафры?

— Ну, — сказал Конан, направляясь вместе с ней к лестнице, — моему приказу он не повиновался! И бросил я его отнюдь не удачно, — если бы не ты, мы были бы пленниками и ждали бы появления полчищ вооруженных стражников.

— Двоих было бы вполне достаточно, — заметила Испарана, — с луками или арбалетами. Значит, Зафра собирался захватить все, — а Актер-хан непременно потребовал бы себе такое оружие, как этот меч, если бы он знал о нем!

Конан мрачно усмехнулся и кивнул. Несколько минут спустя они ногами спихнули Фаруза в подземелье пыток, а сами надели доспехи и взяли по паре мечей и кинжалов. Испаране не подошел ни один из шлемов — у нее было слишком много волос. Беглецы повернулись к открытой двери, и тут Испарана поймала Конана за руку.

— Я не могу поверить, что мы когда-нибудь выберемся из дворца живыми, Конан. Я хочу сказать тебе, что…

— Тогда пойдем искать себе помощь, — сказал он и широко распахнул дверь.

— Подожди… Конан! Я хотела сказать… искать помощь? Что ты имеешь в виду? Конан!

Он не остановился, чтобы подождать ее, и она с угрожающим выражением лица поспешила вслед за ним в коридор.

— Что ты имеешь в виду — «искать помощь», черт бы тебя побрал?

— Ты, без сомнения, права в том, что мы никогда не сможем вырваться с боями из дворца, и, конечно же, мы не сможем выскользнуть отсюда украдкой. Ни один человек, видевший нас больше, чем мельком, не поверит, что мы — Хан-Хилайим! Так вот, здесь есть один человек, который может помочь нам выбраться наружу, — тем, что будет нашим пленником! Мы найдем его в тронном зале.

У нее перехватило дыхание.

— Но ты же не можешь иметь в виду, что собира ешься похитить Ак… — она замолчала на полуслове, и по ее лицу медленно расползлась улыбка. — Можешь! Ты это и имеешь в виду! И если кто-нибудь вообще и может сделать это

— то это мы, Конан!

— Ты могла бы попробовать называть меня Фузл, или как-нибудь еще, — сказал он, выйдя из себя. — Нет нужды трубить повсюду мое имя, чтобы проверить, сколько внимания оно может привлечь!

— Прости, Фузл, — отозвалась она, и они зашагали по залам дворца так, словно были здесь хозяевами.

Одна, потом вторая, а вскоре и третья служанка бросилась бежать при виде того, как они приближались с суровыми лицами — одетый в доспехи гигант и одетая в доспехи женщина со спутанными волосами, чье лицо и ноги были измазаны грязью и жиром. Еще одна, четвертая служанка увидела их, заколебалась и пустилась наутек. Двоим солдатам из Хан-Хилайим следовало бы сделать то же самое. Конан и Испарана оставили одного мертвым, а второго — стонущим в луже собственной крови, а сами приблизились к дверям, ведущим в королевский зал Замбулы.

— Как мило с его стороны, что он не поставил здесь охрану, — сказал Конан со скверной ухмылкой. — Готова?

— Готова.

Конан и Испарана рывком распахнули две огромные створки и вошли в широкий и длинный тронный зал.

Почти в пятидесяти футах от них сидел на троне Актер-хан в царственных одеждах и алых туфлях. Между ним и двумя незваными гостями стояло одиннадцать стражников. Они были изумлены; Конан и Испарана были хуже, чем изумлены. На них уставились двенадцать пар глаз. Над глазами одного из них был шлем, из которого торчали желтые перья, именно этот человек заговорил:

— Взять их.

20. МЕЧ НА СТЕНЕ

— Стойте!

Этот контрприказ был отдан Актер-ханом, и десять его Шипов замерли наготове, держа руки на рукоятях оружия. Хан наклонился вперед на своем отделанном серебром троне из фруктового дерева. и на лице его отразилось возбуждение.

— Конан, — продолжал он, — Испарана, отойдите в сторону — оба. Освободите проход к двери. Капитан Хамер — выведи своих людей в коридор. Всех. Я желаю поговорить с этими двумя.

Человек в шлеме с перьями, не поворачиваясь, рывком обратил лицо к Актеру.

— Господин Хан! Это враги — и они вооружены! Конан внимательно наблюдал за сатрапом и капитаном. Он не заметил, чтобы они обменялись каким-либо знаком. Офицер вроде бы искренне был в ужасе о» кажущегося безумия своего повелителя. Актер взглянул поверх его плеча на Конана.

— Ты сдашь свое оружие? Я не собираюсь обманывать тебя, Конан. Я действительно хочу, чтобы мы трое остались одни в этом зале.

— Зачем?

Это единственное слово, произнесенное киммерийцем, пронеслось, словно рык, сквозь тишину огромного зала.

— Я скажу тебе, — ответил Актер-хан, удивляя всех, кроме Конана. — Возможно, ты кое-что знаешь о том, почему небольшой отряд воинов на верблюдах в эту самую минуту доставляет столько беспокойства моей армии. Я помню, что ты прибыл в Замбулу в сопровождении некоторых из этих шанки… и мне искренне не хочется уничтожать их всех до единого, хотя и ты, и я — оба знаем, что я могу это сделать. Я буду говорить с тобой и с Испараной наедине.

Испарана еле слышно произнесла:

— Не верь ему!

Конан сказал вслух:

— Я ему верю.

— Господин Хан… — начал капитан Хамер умоляющим тоном.

Актер взмахнул рукой, выказывая некоторые признаки гнева.

— Довольно! Вы покинете этот зал и останетесь поблизости в коридоре, капитан, ты и твои люди. Я готов стерпеть некоторое неуважение со стороны этого могучего воина, Хамер, который считает, что я предал его. Но я не стану спорить с тобой, человеком, которого я назначил на пост только потому, что он — брат одной из бывших шл… любовниц. Помни: оставайтесь рядом за дверью; и так уже достаточно моих Шипов покинуло дворец, чтобы помешать этим крысам пустыни на их паршивых верблюдах внезапно атаковать ворота!

И Актер-хан снова перевел взгляд с Хамера на Конана.

— Ваше оружие? Ты же понимаешь, что я не могу позволить вам остаться здесь наедине со мной и с оружием в руках.

— Я понимаю. Ни один чужестранец не должен приближаться к королю в его палатах, имея при себе оружие.

— Ко-нан… — сделала еще одну попытку Испарана. Конан обратил на ее увещевания не больше внимания, чем Актер на мольбы Хамера. Восседающий на троне сатрап империи Турана и семнадцатилетний юноша-горец из Киммерии, словно два могущественных властелина, пристально глядели в глаза друг другу

— пока Конан нагибался и клал на пол оба своих длинных клинка. Он некоторое время поколебался, не отводя взгляда от глаз Актера, потом положил туда же и оба кинжала. Хан и двенадцать замбулийцев наблюдали за ним, затаив дыхание; воздух в просторной комнате, казалось, сгустился от напряжения.

— Испарана, — сказал Конан.

— Конан… мы только что…

Он оторвал взгляд от лица Актера на достаточно долгое время, чтобы дать ей почувствовать жар этих вулканических голубых глаз, пылающих на его суровом лице. Она уставилась на него в ответ и попыталась выразить взглядом разумную мольбу.

— Я безоружен, Хан Замбулы, — произнес он, не отрывая глаз от Испараны.

— Поскольку эта замбулийка отказывается, пусть она покинет зал вместе с Хамером и его колючей командой.

Теперь ее взгляд был исполнен мрачнейшей угрозы — и она, медленно и с неохотой, повторила действия киммерийца. Четыре меча и четыре кинжала лежали на гладких плитах пола. Конан оставался в полусогнутом положении, готовый подхватить длинный и короткий клинки.

Хамер снова взглянул на своего хана — с надеждой. Его люди были наготове. Слово, знак — и они выхватят мечи и бросятся, чтобы пролить кровь этой бывшей воровки из их города и этого громадного, рычаще-мрачного, надменного чужестранца, от которого их хан принимал намеренное пренебрежение. Конан, вдруг осознав, что сдерживает дыхание, выдохнул, снова втянул в себя воздух, выпустил его; ему потребовалось направлять эти действия усилием воли.

— Капитан Хамер, — сказал Актер-хан, и мускулы Конана напряглись — как и мускулы свирепо глядевших на него охранников, — оставь нас.

Конан заставил себя расслабиться — чуть-чуть.

— Ты пойдешь последним, капитан, — продолжал Актер-хан. — Возьмешь эти их клинки.

Десять человек колонной промаршировали мимо Конана и Испараны; все их движения были настолько проникнуты контактом ненавидящих глаз и напряжением, что казалось, будто они длятся целые часы. Глаза киммерийца встретились с глазами Хамера.

— Будь так добр, отойди в сторону, Конан, — крикнул хан.

— Нет. Сначала ее клинки.

Испарана запротестовала. Конан, не отрывая взгляда от шемитского стражника, продолжал настаивать. Теперь он стоял, выпрямившись; если бы капитан начал сейчас вытаскивать меч из ножен, внезапный бросок и сокрушительный удар коленом и предплечьем заставили бы его распластаться на полу. И тут бы все началось: его люди, толпясь и пихаясь, бросились бы обратно в зал…

— Испарана! — рявкнул Конан. — Отойди! Испарана с подергивающимся лицом повиновалась. Капитан, приблизившись на два шага, поставил ногу на ее кинжалы и разделил их. Потом этой же ногой он один за другим отправил их в коридор. За ними последовал ее меч. Второй ее меч. Ожидающие не отводящие от этой сцены глаз вооруженные люди подняли их; двое при этом спрятали в ножны свои собственные клинки.

Хамер посмотрел на Конана, и их глаза встретились. Киммериец отступил на один шаг в сторону.

— Мои кинжалы, — сказал он и проследил за тем, как шемит делает осторожный шаг и потом толчком ноги посылает один из ножей вслед за остальными клинками. Второй кинжал последовал за первым — раньше он принадлежал Балтаю.

Прошла целая минута, прежде чем оба меча Конана оказались в коридоре. Он был уверен в том, что Испарана и Хамер почувствовали в эту минуту, как возрастает их напряжение. Для него самого это был критический момент; его собственное напряжение уменьшилось. Только он знал, что если Актер произнесет слова предательства и Хамер начнет вытаскивать свой меч, то пах капитана пронзит боль, а его лицо окажется разбитым всмятку. Конан ждал. Капитан ханской охраны, опустив руку на рукоять меча и отступив на два шага, повернулся и вопросительно взглянул на своего повелителя. Конан, слегка позвякивая доспехами и едва слышно ступая по полу обутыми в башмаки ногами, сделал два шага вперед, по направлению к Хамеру.

— Капитан Хамер… убирайся… вон. Прежде чем хан успел договорить последнее слово, Конан промчался на десять шагов вправо, потом вперед и остановился. Теперь он был на таком же расстоянии от хана, что и Хамер, и далеко от одетых в мундиры шемитов.

Капитан — на лице которого дурные предчувствия смешивались с желанием убить, заявлявшим о себе блеском глаз, — проследовал за своими Хилайим прочь из зала.

— Закрой двери, — скомандовал Актер-хан.

— Мой господин Хан…

Актер-хан вскочил на ноги и ткнул пальцем:

— Закрой двери!

Казалось, хан в конце концов сошел с ума. Возможно, виной тому было его хорошо всем известное пьянство. Он отдал приказ, и тринадцать человек были тому свидетелями. Его действия граничили с самоубийством — и это после того, как он жестоко оскорбил и унизил Хамера перед его собственными солдатами и врагами. Хамер мысленно пожал плечами. Если этот проклятый пьяница, его хан, которого называют Заколотым Быком, желает совершить самоубийство… пусть. Он сделал знак.

Капитан Хамер самолично принял участие в закрывании дверей.

Это было сделано.

Двое воров были одни в тронном зале с Ханом Замбулы.

Они были безоружны, и оба полностью отдавали себе отчет и в этом, и в том, что совсем рядом, по другуюсторону этих открывающихся дверей, толпятся вооруженные солдаты. Конан сосредоточился на своем дыхании, упорно не позволяя своему взгляду перескакивать на меч с красиво отделанной самоцветами рукоятью, висящий на стене слева от трона. О да, он знал, что этот меч висит там. Возможно, Актер-хан думал, что он забыл о нем или не заметил его. Возможно, он думал, что Конан отметит положение меча и утратит бдительность. Но Конан был не из таких; он помнил, что Актер-хан — левша.

Напряжение висело над тишиной просторного зала, словно смертоносный орел, парящий над своей осторожной жертвой.

Хан сообщил Конану, что его план вступил в силу. Все началось.

За стенами города шанки выполняли свою часть плана. Солдаты из гарнизона преследовали их; люди из дворца стояли у ворот, далеко отсюда. Неизвестно где Балад и его войско двигались по направлению ко дворцу. А во дворце — Конан и Испарана стояли перед Актер-ханом, наедине с Актер-ханом, и Конан знал о мече, на который он не смотрел. Не смотрел на него и Сатрап Замбулы.

«Ему никогда это не удастся», — думал киммериец. Он, Конан, будет там прежде, чем Актер успеет наполовину вытащить меч из его богато украшенных ножен.

Если уж на то пошло, то киммерийцу лучше было бы самому придвинуться поближе к оружию. Возможно, Актер спрятал какой-нибудь меч в этом своем парадном троне с высокой спинкой. А эта расширяющаяся книзу мантия шахпурского пурпура могла скрыть под собой какой угодно кинжал. «Нет, — думал Конан, — мне не нужно бояться этого меча на стене; если кто-то и пустит его в дело, то это буду я».

Конечно, стражники все еще ждали совсем рядом с высокими дверьми…

— Испа, — позвал Конан, не отрывая взгляда от хана, — опусти перекладину на двери.

Актер-хан только улыбнулся и откинулся назад, и Испарана опустила огромный, снабженный противовесом брус в скобы, прикрепленные к дверям по две с каждой стороны. Теперь слегка улыбнулся Конан, пытаясь представить себе лицо капитана и то, что будет твориться в его мозгу, когда он услышит, как его полностью отрезают от его хана.

Да, в эту самую минуту славный шемитский капитан должен быть как нельзя более обеспокоен! Вопрос был в том, почему улыбался Актер-хан. Знал ли он о том, что бурлило у Конана в уме?

— Итак, киммериец. Ты видел меч Зафры.

— Я видел его. Я смог ускользнуть от него и победить его. Я использовал его. Брат твоей прежней потаскухи только что вытолкнул его в коридор.

Пальцы хана сжались на подлокотниках трона Это инстинктивное движение не ускользнуло от взгляда Конана.

— Этот меч, — выдохнул Актер-хан. — Ты… Конан кивнул.

— Ах, так. — сказал Актер, — И Зафра…

— …направил его против меня. Я уклонился от него, и выскочил из комнаты, и закрыл за собой дверь, — сообщил Конан, отмечая без особого беспокойства, что здесь у него под рукой не было ничего похожего на светильник, который он использовал, чтобы отразить направляемую волшебством сталь.

— Пока я держал дверь, чтобы она не открылась, меч Зафры продолжал свое дело. Он выполнял то, что ему было приказано. Зафра сказал, что он должен был убить. Он и сделал это… в то время, когда был в комнате наедине с Зафрой.

Услышав о смерти своего подопечного, своего советника, своего высокоценимого молодого мага, которого он сделал Волшебником Замбулы, Актер-хан зажмурился и заскрипел зубами. В конце концов ему удалось овладеть собой, и он открыл глаза и рот. Его голос был очень мягким.

— Очень… ловко с твоей стороны. У Зафры не было способа защитить себя от своего собственного заклинания?

— Об этом я ничего не знаю, — пожимая плечами, ответил Конан. — После того как я выскочил из комнаты, там остался только один человек — и меч, которому был отдан приказ. Зафра сказал, что меч не остановится, пока не убьет. Он приказал: «Убей его». Зафра, а не я, стал «им». Актер-хан вздохнул.

— Мне будет не хватать его, хотя это был человек, которому я никогда не мог доверять. Полностью — никогда. Без Испараны — которой мне не следовало доверять, — я прекрасно могу обойтись.

— Попробуй пройти мимо меня, чтобы добраться до нее, Хан Замбулы.

— Да, это я, — многозначительно, нараспев протянул Актер. — Я — Хан Замбулы. Некто по имени Балад, и с ним кучка недовольных изменников противостоят мне, и им никогда не одержать победы. Ты там, в пустыне, подружился с шанкийскими варварами, и теперь они выступили против Замбулы. Я

— Хан Замбулы.

Конан внимательно следил за тем, чтобы его лицо оставалось бесстрастным. «Да, ты — хан, Актер, в этот час, в эту минуту. Ты еще не связал воедино Балада, меня и „атаку“ шанки, ты связал только шанки и меня. Продолжай тратить время на меня, Хан Замбулы, — продолжай оставаться глупцом».

Актер-хан улыбнулся.

— Да, я — Хан Замбулы. А ты… бедный варвар. Как мало ты знаешь. Это просто хорошо развитые мускулы и умение владеть мечом, ведь так?

— Это правда, гением меня не назовешь. Всего несколько дней назад я уставал и злился, когда вы, выросшие в городах шакалы, которые думают, что стены вокруг собранных в кучу домов создают нечто, именуемое ими «цивилизацией», — когда все вы называли меня варваром. Теперь я совершенно не зол; я горд. Называй меня варваром. Я убиваю в честном бою, но никогда — из-за угла. Ты, Хан Замбулы, убиваешь исподтишка. Как видишь, я учусь.

— Ты учишься, парень с холмов… чего бы там ни было. Но, Конан, ты узнал недостаточно — и недостаточно быстро. Без тебя я преспокойно обойдусь.

Конан только посмотрел на него свирепым взглядом. Он заставлял себя расслабиться и быть готовым ко всему. Он не смотрел на Испарану. Независимо от того, в какую сторону сделает движение Актер, он, Конан, прыгнет прямо к мечу на стене. Ему незачем было бояться этого меча; бояться нужно было хану, считает он так или нет.

— Зафра сказал тебе, Конан, что меч не разбирается ни в родах, ни в местоимениях и не останавливается до тех пор, пока не убьет, — после чего нужно только приказать ему снова? Для него и Испарана, и ты — это «его».

Киммериец дерзко пожал плечами.

— Что бы это все ни значило — какая от этого польза? Меч не прорвался бы сквозь эти двери, даже если бы Зафра был жив, чтобы отдать ему приказ. Но Зафра мертв.

Конан не видел причин говорить Актеру, что меч, вероятно, повиновался — повиновался и в тот раз, не заботясь о том, кем была его жертва, — только покойному колдуну. А между тем… почему Актер был так уверен в себе, почему казалось, что он торжествует?

«Что он планирует? Что знает он такое, чего не знаю я?»

Конан глянул на стену справа от себя. Он знал, что эта дверь вела в комнату Зафры. Возможно, капитан собирался… — нет. Конан был уверен, что хан и Хан-Хилайим не обменялись никаким сигналом; и у них не было оснований полагать, что он и Испарана, вырвавшись с боем из подземелья, направятся к этому залу, а не к ближайшему выходу. Тем не менее, киммериец подошел на шаг ближе. К Актер-хану. К мечу на стене.

Он попытался послать свои мысли на поиски. Он не мог внимательно осмотреть комнату, потому что не осмеливался отвести глаза от вероломной кровожадной мрази, оскверняющей трон, который она занимала. Что придавало Актеру такую уверенность в себе? Почему он улыбался? Почему он был в состоянии улыбаться? Он хотел остаться здесь наедине с Конаном и Испараной не для того, чтобы спросить об атаке шанки, как он сказал; он не боялся этой атаки и не подозревал, что это был обманный маневр, результат трехстороннего плана, составленного Конаном, Баладом и Хаджименом. Конан и Испарана были нужны ему здесь по другой причине. По какой? Почему он улыбался? Это была торжествующая улыбка. Почему-и как?

Конан не знал. «Актер прав», — думал киммериец. Он молод и знает недостаточно. Его ум недостаточно изворотлив, хотя он считал себя блестящим стратегом, составляя план, который должен был опрокинуть этого пьянствующего, вероломного правителя. Актер был прав. Оружием Конана были быстрота, и сила, и меч, а не мозг.

Ему оставалось только ждать — напряженно приказывая своему телу не напрягаться, — пока он узнает, какая хитрость может быть в запасе у Актер-хана. Что он прячет за спиной… может быть, в буквальном смысле? Кинжал? Неважно. Этот человек не сможет бросить его быстрее, чем может двигаться киммериец. К тому же практически невероятно, чтобы он умел метать кинжал так же, как Испарана; и он не был в достаточной степени мужчиной, чтобы попытаться вступить в бой с рослым и мускулистым юношей, которого он так бойко называл «варваром». Терпение Конана было далеко не безграничным, далеко не таким, каким оно станет в более зрелые годы, — если он переживет нынешний день.

Он начал медленно подходить к возвышению, и к стоящему на нем трону из мерцающего серебром фруктового дерева, и к сидящему на этом троне человеку в фиолетовой мантии.

— Ах, Конан, Конан! Видишь ли, варвар… видишь ли, Зафра наложил заклятие Скелоса на два меча. И хан улыбнулся, почти сияя.

— Конан! — встревоженный крик Испараны. Взгляд Конана немедленно метнулся к висящему на стене спрятанному в ножны мечу и застыл на нем. В этот миг киммериец понял, что он пропал, что он погиб, а в следующий — подумал, что может спасти хотя бы Испарану. Меч ведь не различает родов и местоимений, а? Значит, он убьет их, одного за другим, получив два приказа… если только она не откроет двери, и стражники капитана Хамера не ворвутся толпой в зал, окружая ее со всех сторон. Станет ли тогда меч, убив Конана, набрасываться на них, словно коса на заманчиво раскинувшееся хлебное поле?

— Спарана! Открой дверь!

— Конан! Меч…

— Убей его.

На теле киммерийца выступил пот и побежал по его бокам, заструился по лбу. Глаза Конана не отрывались от прикрепленного к стене меча, окутанного заклятием меча, который должен был стать его окончательной погибелью, пережив человека, заколдовавшего его и встретившего свою собственную погибель. Конан смотрел на меч. Голубые глаза киммерийца были словно прикованы к усаженной самоцветами рукояти тяжелыми цепями.

Миг жгучего напряжения растянулся. Конан ждал, и все его тело дрожало мелкой дрожью. Он смотрел на меч.

Тот не шелохнулся.

Это был просто меч, висящий в ножнах на золотых скобах на стене тронного зала. Как висят тысячи других во всем мире…

— Убей его! — на этот раз хан заговорил немного громче. Его требование граничило с просьбой.

Испарана стояла, застыв в неподвижности у огром ных запертых дверей, подняв руки на уровень противовеса, повернув голову, устремив взгляд на меч.

Меч не шелохнулся. Ладони Актер-хана стиснули резные львиные головы на подлокотниках его высокого трона, и, когда он резко обернулся, чтобы взглянуть на меч, костяшки его пальцев были белыми.

— Убей его! Убей его!

— Опусти брус, Испарана.

Брус с грохотом упал на свое место. Хан уставился на того, кто бросил ему вызов. Меч продолжал висеть на стене.

— Актер-хан — собственный меч Зафры повиновался ему, но не мне.

Пот затекал Конану в глаза и заставлял его жмуриться и дергать головой. Киммериец жалел, что не может присесть. Он чувствовал озноб. Напряжение оставляло его; пот улетучивался.

— Либо заклятие потеряло-силу вместе с его смертью, либо…

— Эта вероломная собака!

По залу раскатился нервный женский смех.

— Господин Хан? Тебе не приходит в голову, что, хотя ты превосходно судишь о людях, но, тем не менее, ты учишься чересчур медленно? Ты мог бы доверять нам. Получив награду, мы были бы счастливы и преданны. Зафре ты доверять не мог!

Актер припомнил… в подземелье, когда он подозвал к себе Балтая… и направил меч на эту аквилонийскую девушку, Митралию. Зафра отступил назад, встал рядом с ним, но за его спиной. Актеру показалось, что он услышал его быстрый свистящий шепот, но тут чудесный меч бросился вниз, в подземелье, чтобы выполнить его, Актера, повеление — так он думал, — и он, восхищенный, окрыленный, перестал обращать внимание на что бы то ни было. Его повеление? Нет! То, что он слышал, должно было быть голосом, тихо произносившим: «Убей ее»… или «его».

Теперь он смотрел на двоих, вторгшихся в его тронный зал, двоих, которых он приказал оставить наедине с собой, двоих, которым он даже в своей самонадеянности и уверенности в Мече Скелоса позволил запереть двери, — и внезапно он почувствовал себя очень одиноким на своем троне и словно ссохся под своей мантией.

— Не зови своих людей, Актер-хан, — сказал Конан, приближаясь при этом к трону. — Ты будешь задушен и начнешь разлагаться к тому времени, как им надоест пытаться разрубить дверь мечами и они пошлют за топорами или тараном. И что это даст тебе?

Конан шагал к восседавшему на возвышении хану, и в этот момент по другую сторону громадных запертых дверей послышались звуки: крики и лязг оружия.

21. ТРОН ЗАМБУЛЫ

Конан остановился на расстоянии двух длин своего тела от возвышения, на котором стоял трон Замбулы, и уставился на огромные двери, как уставились на них Испарана и Актер-хан. Снаружи, в коридоре, люди выкрикивали проклятья, предупреждения, угрозы. Люди кричали и громко стонали, получая ранящие их удары. Доспехи бряцали и лязгали. Острые клинки со звоном отлетали от шлемов, доспехов и других острых клинков. Один с глухим стуком врезался в дверь: кто-то собирался нанести могучий удар, а его предполагаемый получатель увернулся. Опыт Конана подсказал ему, что дерево, из которого сделана эта дверь, удержало клинок, и киммериец решил, что тот человек, который нанес этот несчастливый удар, уже мертв или ранен, потому что в бою нескольких секунд беспомощности было достаточно. Возгласы и лязганье стали продолжались. Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше криков боли или тревоги и — да, слышит меньше ударов клинков, А потом их стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком звук, который он услышал потом: безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей на пол. И потом наступила тишина.

Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него.

— Балад, — пробормотал он.

Кулак — нет, определенно рукоять меча — забарабанила по двери, которая почти не заметила этого благодаря своей толщине, высоте и мощи. Огромная перекладина даже не задребезжала.

— Актер! — взревел чей-то голос, и Конан узнал его. — Твои стражники убиты или сдались, Хан-Хилайим больше не существует. Хамер лежит тяжело раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить мне! Это Балад, Актер; помнишь меня, твоего старого друга? Дворец наш. Открой двери, Актер-р-р!

В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя на резные двери.

Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись, а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по розовым и красным плиткам пола и остановился в нескольких футах от запертой входной двери.

Актер даже не взглянул на киммерийца. Он смотрел на двери, по которым снова с грохотом ударила рукоять меча.

Наконец, очень тихо, он сказал:

— Открой двери.

Испарана, не так тихо, сказала:

— Нет.

И зашагала прочь от высокого портала и лежащего перед ним меча в ножнах.

Актер какое-то время смотрел на нее, потом повернул изнуренное лицо к Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него.

— Конан…

— Нет, Актер-х… Актер. Ты сам поднимешь перекладину. То, что ты причинил зло девочке-шанки, было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил зло Испаране и мне, — предпоследней. То, что все твои надежды основывались на вере в этот заколдованный меч, — последней. Я понятия не имею, скольким людям ты причинил зло, скольких ты убил в дополнение к девушке-шанки или скольких разорил. Но… пришло время тебе расплатиться. Ты перестал быть сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом — перестал править. Ты сам откроешь двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами.

В течение долгого времени Актер продолжал смотреть на Конана. В этих темных глазах не пылала ненависть или гнев; казалось, они умоляли. Потом голова в короне медленно повернулась снова к деревянному порталу, отделяющего его от тех, кто сверг его. И опять множество долгих секунд поползло улитками, пока он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись обеими руками от подлокотников своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии, он прошагал — почти проскользил эти пятьдесят футов. Поколебавшись всего несколько мгновений, он поднял небольшой рычаг, который, в свою очередь, заставил подняться огромный брус, перекрывавший створки дверей. Потом Актер повернулся, взглянул на Конана и Испарану и на лежащий на полу поблизости меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом проследил за тем, как он поднимается по ступенькам походкой старого, усталого человека, поворачивается и тяжело опускается на свой высокий трон. Спустя еще мгновение Актер поставил ступни ног вместе, опустил локти на подлокотники кресла и выпрямился.

Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. «Правда, сам я поднял бы этот меч и встретил бы их, как воин, чтобы пасть в бою, — подумал Конан. — Но ведь я не король и не сатрап, и во мне нет королевской крови. В Актере она есть — и у него есть достоинство». Киммерийцу не очень-то нравилось, что на него произвел такое впечатление этот человек — такой человек, — но не в его характере было испытывать в данный момент какое-то другое чувство.

Актер-хан отдал свой последний приказ:

— Войдите.

Обе высокие створки распахнулись настежь под напором вооруженных людей в доспехах, которые не ввалились шумной толпой в тронный зал, а остались стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова была не —покрыта, но мокрые пряди волос свидетельствовали о том, что он только что снял шлем, который носил в сражении.

В тронный зал влетело стройное женское тело в лохмотьях шелка. Оно приземлилось с мягким глухим стуком, его шея безвольно мотнулась, и глаза Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина.

Балад поднял руку; в ней был лук с наложенной на тетиву стрелой. Он поднял другую руку, быстро прицелился — и послал стрелу в человека на троне. Актера отбросило назад, к спинке его большого кресла, и он крякнул; потом, цепляясь пальцами за подлокотники, поднялся на ноги. Балад снова отпустил тетиву. Позади него приверженцы заметались, и на некоторых лицах отразился ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком.

Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота.

— Балад! — взревел Конан. — Он открыл тебе двери — он сидел с достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой — это бойня!

Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице.

— Солдаты! Будете ли вы продолжать следовать за ханом-убийцей? Кто же клянется на верность человеку, который завоевывает престол и убивает его обладателя не в поединке и не в бою, а предательски — на расстоянии?

И солдаты зашептались между собой. А Балад перевел свой блестящий взгляд на киммерийца, который стоял совсем один.

Встревоженная Испарана предостерегающе сказала;

— Ко-нан…

Балад и Конан мерили друг друга свирепыми взглядами, а Актер в это время осел, скатился по ступенькам, ведущим на возвышение, и остался неподвижно лежать на плитках пола.

— Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! — Балад воздел вверх руки, одна из которых сжимала орудие убийства. — Ты должен будешь получить награду, приятель!

— Актер, — сказал Конан, — правил, как скотина, но он был правителем и только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение,

— и был убит, как преступник, человеком, который пустил в ход оружие, действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника!

Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как хозяин, в тронный зал, на который заявлял права. Он небрежно поставил ногу на кончик ножен заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным.

— Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти, и у нас нет времени на судебные процессы! Нужно столько всего сделать для Замбулы! Что касается тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, — как будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана?

Испарана смотрела на Конана, закусив губу. Балад смотрел на него и ждал, и в нем уже чувствовалась холодная надменность правителя. Конан отвечал ему хмурым взглядом. Солдаты в доспехах, вооруженные и окровавленные, ждали в широком проеме дверей.

Наконец Конан сказал:

— Я не стану охранять твое тело, Балад. Ты встретил меня ложью, боясь даже сказать мне, что это был ты, а не какой-то Джелаль. Ты смог захватить дворец благодаря мне и Хаджимену и его воинам на верблюдах. Когда мне понадобится престол, я тоже убью ради него, — но только если у правителя будет в руках клинок. Я присоединился к тебе, чтобы выступить против неправедного убийцы — и я не стану теперь охранять убийцу!

В огромном зале снова, как свинцовые тучи, повисли напряжение и тишина.

Потом Балад, на скулах которого перекатывались тугие желваки, поднял руку, чтобы достать из-за плеча еще одну стрелу.

Он вытаскивал ее из колчана, когда его глаза покинули лицо Конана и уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь. На полу появилась ладонь. В тронный зал, помогая себе правой рукой, вполз окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на его затылке зашевелились волосы. Он медленно отступил прочь, так, чтобы видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову.

Голос Зафры был не громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и затихал короткими неровными порывами между приступами боли. Зафра лежал на боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди.

— Человека, настолько… искушенного в… волшебстве, как я… не… не так-то… не так-то ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам с-следовало быть союзника-ми… Балад, ведь так? — даже распростертый на полу, истекающий кровью, несомненно умирающий человек мог насмехаться. — Только заклятие… наложенное давным-давно-о-о… удерживает меня в живых, чтобы… чтобы посмотреть на тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне? Даже… этот пес Ак… был бы лучше! Уб-бей… его.

Где-то в зале вскрикнул солдат, подобравший трофей, и этот крик оборвался жутким хрипом, когда меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то же самое время меч на полу выскользнул из ножен, на которые опиралась нога Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой стрелы, которая должна была оборвать жизнь и успокоить язык киммерийца. Но теперь именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему не пришлось принимать решение; он поднялся, выровнялся в воздухе и, как искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека.

Конан, увидел, что он ошибся в одном своем предположении: убив, каждый меч бездействовал, пока ему не приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая воздух, лежал на полу; Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял Меч Скелоса.

В зловещей тишине киммериец прошел через широкий зал к пораженной ужасом кучке людей у двери. Они убили короля; человек, которым его хотели заменить, пережил его лишь на какие-то минуты.

— Ну-ка, дай мне это, — сказал Конан и выкрутил меч из вялых пальцев одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться.

Конан не пошел обратно; он подбежал к обмякшей фигуре Зафры, и теперь все наблюдали за тем, как этот варвар с Севера взмахнул позаимствованным мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх.

— Уб-бей… — судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это.

Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном ударился об пол, высекая из него искры. Голова волшебника Замбулы еще не прекратила своего омерзительного вращения по полу, когда Конан резко обернулся и заговорил.

— Я предлагаю вам сжечь это, — сказал он. — С этими волшебниками осторожность не помешает.

Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова.

— Мне не нравится ваш город, и я покину его и буду клясться, что никогда даже не слышал о нем. Что ж. что случилось со всеми вами, бравыми защитниками Замбулы? Трое негодяев лежат мертвыми, и по справедливости, и Замбула и весь мир будут чувствовать себя гораздо лучше без всей этой троицы! Неужели никому не придет в голову сказать… да здравствует Джунгир-хан!

Через мгновение Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то в коридоре — это был визирь Хафар, — и вслед за ним другие подхватили этот клич, и вскоре это был хор, отдающийся эхом по всему городу, пока Хафар и Испарана разыскивали мальчика, который стал Ханом Замбулы. По пути они договорились; ни один из них так и не рассказал ему, как один чужестранец сделал его королем и Сатрапом Империи. * * * Могучий молодой человек сидел верхом на лошади, к седлу которой был привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных животных. Его окружали люди на верблюдах. Все они были одеты в белые каффии и халаты поверх красных шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику.

— Что у тебя на вьючных лошадях, Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул через плечо на своих животных.

— Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы или этого оазиса, как он там называется. И… несколько безделушек, которые я… подобрал. Я боялся, что Джунгир-хан может забыть наградить меня за ту службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет! Ты же знаешь, нам пообещали награду.

Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала:

— Он хорошо переносит смерть своего отца. Он заверяет Хафара и меня, что простит заговорщиков, если они принесут ему клятву на верность. Боюсь, нам пришлось убедить его в том, что Балад был колдуном, подчинившим их всей своей воле… и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце.

— Мы с ним никогда не видели друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне не нравится его поганый город и его поганый, плетущий заговоры народ, и я уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана, даже если бы его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда не станет никого карать… я поверю, когда увижу это, — сказал Конан, потому что он еще немного повзрослел, и встретил еще несколько королей и неудавшихся королей, и стал немного мудрее. — Лучше бы они седлали лошадей и ехали, ехали, ехали. — Испытывая некоторую неловкость, он потянул за повод, и его вьючные лошади зашевелились. Он, сузив глаза, наблюдал за тем, как смещаются тюки на их спинах. — Мне бы очень не хотелось, чтобы они соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем, Спарана. Я, может быть, задержусь у них на день или два. Шанки — самый лучший народ из тех, что я встретил за этот год, а я встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за конюшнями. Там много прекрасных животных. Я беру только шесть, и Хаджимен настаивает, чтобы я принял от него одного или двух верблюдов. Оседлать еще одну лошадь — для тебя?

— Значит, ты действительно уезжаешь.

— Да. Я предпочитаю места, подобные Шадизару, где человек знает, что ему делать: все открыто порочны и признают это, и поэтому никто не устраивает заговоров и не прикидывается!

Она улыбнулась — с легким сожалением.

— Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии.

— Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга; потом она сказала:

— Хафар назвал меня Соратницей Хана, и вся знать подтвердила этот титул. Я — первая женщина Замбулы, Конан. Боги, как нам нужен генерал, который не был бы ничем обязан никакой группировке! Возможно, могучий чужестранец.

Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.

— Только не в Замбуле! Только не я! Действительно, что за женщина… а вообще, сколько тебе лет, Спарана?

— Двадцать и шесть, — ответила она так свободно, что он был уверен: она говорит правду. — А сколько лет тебе, Конан, тебе, кто может отказаться от того, чтобы быть генералом и… чем-то большим для меня?

— Восемнадцать, — сказал он, продвигая свой возраст за следующий день рождения, и развернул лошадь. Шанки ждали его, сидя на верблюдах, обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг.

— Хаджимен?

— Я готов, — отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану.

— Едешь?

— Восемнадцать!

— Ну… почти.

Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в ее волосах и на ее широкой нагрудной повязке из желтого шелка.

— Почти восемнадцать, — выдохнула она. — Каким же мужчиной ты станешь.

Конан напряженно улыбнулся.

— Раньше ты сказала «какой же ты», Испарана, а теперь говоришь «каким же ты будешь». Значит, ты не едешь. Прощай, Испарана. Я рад, что тебе не удалось убить меня.

— Я не так уверена, — мягко сказала она. Конан рассмеялся.

— И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он оказался замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру этот амулет, защитило его — прямо в гроб! О боги, спасите меня от подобных амулетов.

— Конан… как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу?

— Спарана… — он обернулся и взглянул на Хаджимена. — Послушай меня, Хаджи. Я клянусь киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом и шанкийской Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был в Замбуле! Это обет! Я буду отрицать, что побывал здесь. Я забуду о Замбуле так быстро, как только смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже!

— И обо мне.

Она казалась маленькой, Соратница Хана, стоя на земле в то время, как Конан восседал на лошади из личных конюшен хана.

— И о тебе, Испа. Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в Замбулу, Испарана, нянька и Со ратница Джунгир-хана, ты будешь покрытой морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена.

Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как карие глаза подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь.

— Хаджимен! — окликнул Конан и дернул повод своего скакуна.

Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.

Роберт Джордан Конан-Разрушитель

Глава 1

Кроваво-красное солнце изжаривало равнину Замора, а заодно и отряд всадников, державших путь по этим каменистым пустынным плато, сменявшимся покатыми холмами. Грудь всадников была защищена кирасой из черного дерева. Головы прикрывали от ударов шлемы с забралом. Кольчуги черного цвета защищали руки. Черными же были и щитки, поднимавшиеся от сапог к коленям. Все до единой части их снаряжения были окрашены в цвет темной ночи. Такие же черные металлические пластины и войлочные попоны с нашитыми металлическими бляхами защищали головы, шеи и бока их лошадей. На бедре каждого из всадников висело по длинной кривой сабле, а к седельным лукам были прикреплены шипастые палицы. Правда, в руках у них вместо ножей было по длинной деревянной дубинке. Были у них с собой и толстого плетения сети, достаточно прочные, чтобы удержать тигра.

Замыкала процессию повозка на больших колесах, на которой была установлена огромная клетка из металлических прутьев толщиной с человеческое запястье. Возница непрестанно хлестал двух лошадей, тащивших это сооружение; он должен был не отставать от колонны, которая, несмотря на жару и вес доспехов, отягощавших лошадей, держала очень приличный темп езды, и казалось, ничто на свете не будет способно заставить всадников хоть на миг притормозить на пути к их загадочной цели.

Тот, кто возглавлял отряд, был едва ли не на голову выше любого другого, а также заметно шире в плечах. О его высоком положении можно было догадаться по искусной золоченой резьбе, покрывавшей кирасу. Там, среди арабесок, изготовился к прыжку золотой лев. Тонкие, побелевшие от времени шрамы на лице воина – один – через переносицу, а другой – от угла глаза через всю щеку к подбородку – давали понять, что этот человек не был чужд военному делу. Правда, сейчас эти шрамы были почти скрыты дорожной пылью, оседавшей на потной коже лица плотным слоем.

– Бесполезно, – пробормотал он почти про себя, – проклятье, абсолютно бессмысленно.

– Во всем, что я делаю, всегда есть смысл, Бомбатта.

Большой, сильный человек вдруг боязливо сжался, когда к нему галопом подлетел один из всадников, чье лицо помимо шлема было укрыто еще и маской из черной мягкой кожи. Он-то был уверен, что дальше его собственных ушей эти проклятья не долетят.

– Я просто не вижу необходимости… – он начал осторожно оправдываться, но второй всадник, чей голос, даже приглушенный маской, не утратил командного тона, резко оборвал его:

– Что должно быть сделано – должно быть сделано, как гласят древние Свитки Скелов. Именно так там и написано, Бомбатта.

– Что вы прикажете, – неохотно согласился тот, – будет исполнено.

– Разумеется, Бомбатта. Но я чувствую повисший в воздухе вопрос. Ну же, спрашивай. – Высокий воин продолжал, в сомнении, молчать. – Говори же, Бомбатта. Я приказываю.

– То, что мы ищем, – медленно произнес Бомбатта, – а точнее, где надо искать… Мне кажется, этого нет ни в каких свитках.

Смех всадника в маске заглушила черная кожа. Почувствовав издевку, Бомбатта вспыхнул.

– Эх, Бомбатта, неужели ты думаешь, что моя сила ограничивается только знанием свитков. Ты считаешь, что я знаю только то, что в них написано?

– Нет, – ответ был краток до непочтительности.

– Так выполняй же приказы, Бомбатта. Подчиняйся им и поверь, мы найдем то, что нам нужно.

– Я выполню все, что вы прикажете.

Могучий воин безжалостно сжал коленями бока своего коня, не обращая внимания на тех, кто вынужден был поторопиться, чтобы поспеть за ним. Он уже знал, что более высокий темп будет расценен как проявление послушания, как знак доверия полученным приказам. Пусть остальные проклинают все на свете, обливаясь потом. Он еще пришпорил коня, не глядя на пену, появившуюся на губах и шее животного. Его сомнения вовсе не были рассеяны. Но он слишком долго добивался своего нынешнего поста, чтобы вот так запросто потерять его сейчас. Вперед! Быстрее и быстрее, пусть даже придется загнать людей и лошадей до смерти.

Равнина Замора частенько являлась ареной, на которой происходили самые странные события. Безумие, жадность, разбойники, священные клятвы заставляли людей совершать абсолютно непонятные поступки. Здесь можно было бы увидеть человека в дорогих одеждах, спешно зарывающего в песок золотые монеты; целый караван, все наездники которого сидели задом наперед на своих лошадях, при этом раздетые догола; на горизонте вдруг могла появиться целая вереница девушек, чью одежду целиком заменяла голубая татуировка с головы до пят. Случайного наблюдателя причины этих странных явлений привели бы в изумление, сумей он, конечно, до них докопаться.

То, чем сейчас занимались вдалеке от любого жилья, у подножия каменистого холма два совершенно непохожих друг на друга человека, тоже было бы абсолютно непонятно постороннему наблюдателю.

Их стреноженные лошади пощипывали редкую жесткую траву неподалеку. Первый из двоих, высокий, с крепкими мускулами молодой парень, был занят тем, что укладывал плоский обломок скалы длиной почти в его собственный рост на четыре здоровенных валуна, которые он предварительно подкатил один к другому. Чтобы выровнять плоский камень, он подложил под один из его углов несколько булыжников. На его груди на ремешке из сыромятной кожи висел золотой амулет в форме дракона.

Этот юноша с сапфировыми глазами больше был похож на воина, чем на строителя. На его ремне был закреплен прямой широкий меч старинной работы. Потертость его рукоятки, как и рукоятки кинжала, выдавала, что эти предметы служили не для украшения. Его лицо, обрамленное черной гривой волос, сейчас перехваченных широким кожаным ремнем, для невнимательного наблюдателя было лишь лицом юноши. Но более проницательный человек заметил бы на нем ту печать, которую может оставить только большой и тяжелый жизненный опыт.

Спутник голубоглазого юноши был полной его противоположностью. Невысокий, худой, но жилистый, с черными глазами, сейчас он стоял почти по пояс в узкой яме, выгребая из нее камни и песок лопатой со сломанной ручкой. Два набитых кожаных мешка лежали рядом с ямой. Время от времени парень стирал с лица пот и чертыхался по поводу непривычной для него работы. Но всякий раз при взгляде на мешки он снова с удвоенным усердием принимался за работу.

Наконец он все же отбросил доломанную лопату и спросил:

– Слушай, Конан, может, хватит, а? Его крепко сложенный товарищ не услышал вопроса. Он, наморщив лоб, придирчиво осматривал воздвигнутое им сооружение. По замыслу, это должен был быть алтарь. С такими штуками ему не часто приходилось сталкиваться. Но в его родной суровой Киммерии он с детства уяснил для себя, что долги нужно отдавать, невзирая на трудности и препятствия.

– Конан, уже ведь глубоко, правда?

Киммериец мрачно посмотрел на своего товарища:

– Если бы ты не разевал рот не вовремя, Малак, нам бы не пришлось сейчас закапывать эти драгоценности. Амфарат никогда бы не узнал, кто стащил его камешки, городская стража тоже ничего бы не узнала, а мы могли бы попивать спокойненько вино в таверне Абулета, подсаживать на колени девочек, а не обливаться потом в этой проклятой пустыне.

– Да не собирался я звать тебя по имени, – пробурчал Малак.

Он запустил руку в один из мешков и вытащил горсть опалов, рубинов, сапфиров и изумрудов. Зеленый огонек блеснул в его глазах, когда он высыпал обратно отполированные камни. Зеленый сменялся искрами синего, алого, снова зеленого и золотого. Со вздохом сожаления он вновь покрепче затянул мешок.

– Это я просто от неожиданности. Ведь никто не мог предположить, что там столько этих камней. Вот я и вскрикнул. Но я правда не нарочно…

– Кончай, Малак, – сказал Конан, вновь смотря на алтарь, а не на собеседника.

Киммериец зажал в кулаке золотой амулет. Эту вещицу дала ему Валерия, и, дотрагиваясь до золотого дракона, он словно снова ощущал ее рядом.

Валерия – любовница, воин, вор, – все было перемешано в этой золотоволосой красавице. Она умерла, унеся с собой всю радость из его жизни. Он видел ее смерть. Но затем, уже после этого, он видел, что она вернулась, вернулась, чтобы вновь сражаться с ним бок о бок. Этот долг должен был быть оплачен.

Малак снова взял в руки то, что осталось от лопаты, и вдруг, повернувшись к Конану, сказал:

– Я не думал, что ты веришь в богов, Киммериец. Никогда раньше я не видел, чтобы ты молился.

– Бог моей родины – Кром, – ответил Конан, – черный господин загробного мира. При рождении он дарит человеку жизнь и волю, но ничего больше. Он не снизойдет до милости в обмен на жертвоприношения, не станет слушать мольбы и причитания. Как человек поступит с двумя подарками Крома – это его личное дело.

– А этот алтарь? – спросил Малак, когда Киммериец закончил.

– Это другая страна, здесь другие боги. Я не поклоняюсь им, но Валерия верила в них.

Конан, нахмурившись, раскрыл ладонь и посмотрел на амулет.

– Вдруг ее боги услышат меня, ведь жрецы утверждают, что они слушают нас. Быть может, я могу сделать чуть легче ее судьбу там, среди богов, в том мире.

– Кто их знает, этих богов. Вечно им не угодить, – сказал Малак, пожимая плечами. Он вылез из ямы и сидел скрестив ноги рядом с мешками. – Даже жрецы и те толком не знают, где уж тебе…

Цокот копыт за холмом оборвал его на полуслове.

Малак с визгом бросился к мешкам. В одну секунду развязав их, он бросил в рот несколько камней. При этом его лицо перекосилось от судороги, его чуть не вырвало. Затем он швырнул мешки в яму и отчаянно заработал лопатой, закапывая обратно камни, песок – все что угодно, лишь бы успеть заровнять яму до появления всадников.

Конан положил руку на рукоять меча и спокойно ждал, устремив взгляд холодных синих глаз на гребень холма, туда, где должен был появиться первый из нежданных гостей. Они, конечно, могли оказаться кем угодно. Быть может, им даже наплевать на него и на Малака и на то, чем они тут занимались. Может быть… Но Конан не верил в это.

Глава 2

Когда на холме появился одинокий всадник в закрывающем лицо шлеме и с золотой резьбой на доспехах, Малак неуверенно засмеялся:

– Один человек. Он может быть очень сильным, но вдвоем-то мы с ним управимся. Пусть только сунется…

– Я слышал, что лошадей было много, – ответил Конан.

– Эрлик забрал их на небеса живыми, – простонал Малак, изо всех сил налегая на лопату, подсунутую под большой камень, чтобы перевернуть его. Наконец валун опрокинулся и закрыл собой яму. Малак тяжело вздохнул: – А наши лошади? Может, удастся смыться?

Конан презрительно фыркнул, но ничего не ответил. Да, конечно, на коне незнакомца было навешано столько железа, сколько, наверное, весил сам всадник. Но зато это был настоящий конь. Рванись они сейчас на своих клячах – преимущество было бы потеряно через несколько минут преследования. Таких лошадей, как у них, можно было купить лишь при большой нужде срочно исчезнуть из Шадизара на чем угодно, лишь бы скорее. Торопясь, они заплатили, не торгуясь, столько, сколько стоила бы пара скакунов из королевского табуна. Пустить в галоп этих доходяг означало через несколько сот шагов продолжить бегство на своих двоих, к великому удовольствию преследователей.

Наблюдавший за ними всадник остановился на гребне холма.

– Чего он еще ждет? – спросил Малак, вынимая из-за пояса два кинжала. – Если они решили убить нас, то я не вижу причин…

Неожиданно всадник в черных доспехах поднял руку и помахал ею. Из-за гребня холма в обе стороны от него волной растеклись всадники в таких же кирасах эбенового дерева. Их было не меньше сотни. Размеренным галопом они понеслись вниз по холму, окружая Конана и Малака кольцом шагов в триста диаметром.

– Можно подумать, что перед ними целая армия, – усмехнулся Конан. – Похоже,кое-кто считает нас опасным противником.

– Слушай, но так много… – почти простонал Малак, с сожалением взглянув на забеспокоившихся лошадей. Те пофыркивали и пританцовывали, словно желая убежать. Малак, похоже, был готов рвануться вслед за ними. – Чтобы нанять такую ораву, нужно столько денег, что год можно в роскоши купаться. Ну кто бы мог подумать, что Амфарат так рассердится?

– Да кто его знает. Может быть, ему не понравилось, что его камешки уперли? – мрачно пошутил Конан.

– Но мы же взяли не все, что у него было, – возразил второй воришка. – Сказал бы спасибо, что хоть что-то осталось. Мог бы еще и пару монет в храм отдать, в благодарность богам за то, что у нас не было еще мешка. А он вместо этого что удумал…

Киммериец пропустил мимо ушей тираду своего приятеля. Он уже давно научился не обращать внимания на размышления своего жилистого товарища о том, что могло бы быть, если бы было по-другому, когда на самом деле все было как раз наоборот.

В это время холодные как сталь глаза северянина киммерийца ощупывали группу из четырех всадников, возившихся с длинным узлом, закрепленным на седле одного из них. Затем Конан перевел взгляд на вершину холма. Там, рядом с первым всадником, появился еще один, в маске, наблюдающий за происходящим внизу.

Неожиданно высокий всадник в черном поднес ко рту рог, наподобие тех, что используют во время охоты. Громкий тягучий звук скатился по склону, и четверо возившихся со свертком проворно разобрали его концы и галопом погнали лошадей к двоим, застывшим в ожидании. Еще четверо всадников с другой стороны рванулись на помощь своим товарищам.

Брови Конана сдвинулись: этого еще не хватало. Первая четверка несла огромную сеть, а другие четверо держали в руках длинные дубинки, словно для того, чтобы не дать добыче выскользнуть из-под сети.

Малак сделал было пару шагов к лошадям.

– Подожди. – Несмотря на его молодость, голос Конана звучал как голос командира. Это заставило меньшего остановиться. – Пусть подойдут поближе, если не хочешь оказаться легкой добычей.

Малак мрачно кивнул и покрепче сжал кинжалы.

Грохот копыт приближался. Осталось сто шагов. Пятьдесят. Десять. Загонщики уже набрали воздух для победного крика…

– Давай! – крикнул Конан и бросился к сети. Малак со стоном отчаяния последовал за ним.

В момент броска меч Конана покинул свои потертые ножны из акульей кожи. Влекомое могучими мышцами, лезвие отсекло один из углов сети. С пронзительным воплем всадник, державший его, пронесся дальше, сжимая в руках лишь бесполезный кусок. Мчавшийся за ним воин бросил поводья своего скакуна и выхватил длинную кривую саблю. Конан, присев, увернулся от удара, а сам, в свою очередь, разгибаясь, вогнал меч под грудную пластину доспеха противника. Пронзенный почти насквозь, тот словно отскочил назад, вылетев из седла.

Прежде чем он коснулся земли, Конан уже освободил свой обагренный кровью меч и резко обернулся, следуя лишь древнему инстинкту воина, предупреждавшему его об опасности. Лицо человека, нависшего над ним, было перекошено гримасой ненависти и боевого азарта. Даже по глазам, видневшимся из-под шлема, можно было понять, что ему было бы куда приятнее замахиваться сейчас мечом, а не деревяшкой. Однако это орудие, длиннее человеческой руки, могло проломить череп, будучи применено в полную силу. А в желании вложить в удар всю злость и силу этому человеку было не отказать. Меч Киммерийца взлетел вверх, пронзая кость и мясо. Дубина и все еще сжимающая ее рука закувыркались в воздухе. Крича от боли, всадник перехватил запястье, исходившее фонтанами крови, здоровой рукой; его лошадь, почувствовав свободу от поводьев, понеслась вскачь подальше от шума боя. Конан сию же секунду приготовился встретить нового противника.

Малак сцепился с одним из тех, кто держал сеть, намереваясь вытащить его из седла. Один из кинжалов маленького вора нащупал щель между шлемом и пластиной панциря. С булькающим стоном всадник повалился на землю, увлекая за собой и Малака. В следующее мгновение маленький черноглазый воришка уже снова стоял на ногах, с кинжалами наготове. Его противник больше не двигался.

Какую-то долю мгновения Конан и его приятель неподвижно стояли лицом к лицу с пятерыми оставшимися в строю атакующими. Сеть валялась на земле. Те двое, которые должны были накинуть ее на пленников, схватились за рукоятки сабель. Те, что держали дубинки, колебались.

Вдруг один из них отбросил деревянную палку и тоже схватился за более действенное оружие. Но прежде, чем его сабля вышла из ножен, над холмом снова прокатился призывный звук рога. Сабля влетела в ножны с громким стуком, и все пятеро помчались галопом к линии своих товарищей.

Малак облизал губы:

– На кой черт им сдалось ловить нас? Никак не пойму.

– Может, Амфарат еще более безумен, чем мы предположили. Он, наверное, решил узнать, сколько криков и стонов смогут выжать из нас лучшие специалисты по пыткам.

– Великий Митра! – вздохнул Малак. – Вечно ты ляпнешь что-нибудь такое, от чего на душе совсем хреново становится.

Конан пожал плечами.

– Ты сам спросил, – сказал он и, услышав рог, добавил: – Слышал? Приготовься. Сейчас опять навалятся.

Снова четыре всадника разобрали между собой углы сети. Но на этот раз число помогающих им загонщиков возросло до двух десятков. Когда всадники подъехали поближе, Конан сделал незаметный знак своему товарищу. Малак пожал плечами, но согласно кивнул головой. Оба стояли, поджидая противника, как и в прошлый раз.

Сеть приближалась и приближалась. За ней неслись остальные загонщики. На этот раз не удастся беспрепятственно разрубить сеть и безнаказанно ткнуть мечом того, кто держал ее.

Когда загонщики приблизились вплотную, Конан метнулся влево, а Малак вправо. Всадники пронеслись между ними, рассыпаясь в проклятиях и пытаясь развернуть лошадей. Над головой Конана взвилась дубинка. Человек, державший ее, был удивлен, почувствовав, что его запястье оказалось крепко схвачено ладонью Киммерийца. Все еще не веря, он с криком вылетел из седла, влекомый сильной рукой юноши. Одно движение рукоятью меча – и всадник оказался на земле с выбитыми зубами и разбитым в кровь лицом.

Стук копыт предупредил Конана о новой опасности. Еще одна дубинка, выхваченная из рук, описала в воздухе сплошную дугу и с огромной силой опустилась прямо в низ живота всадника. Раздался треск ломаемого дерева, всадник вытаращил глаза, схватил ртом воздух и согнулся пополам. Его лошадь, ничем не удерживаемая, выскочила из-под него и понеслась дальше галопом, уже без седока.

– Конан!

Раньше, чем его последний противник ударился о землю, Конан уже увидел то, из-за чего Малак отчаянно просил его помощи.

Двое воинов в черных доспехах свесились с седел, чтобы достать дубинками извивающуюся на земле фигуру.

С диким воплем Конан налетел на них. Два удара окровавленного меча – и два тела рухнули на землю, а он уже поднимал маленького вора на ноги. Тот плохо видел из-за крови, ручейками стекавшей по его лицу. Сеть снова приближалась, а Малак не мог твердо стоять на ногах, не то что драться.

Сильным движением Конан отодвинул друга в сторону, а сам, напрягшись, бросился на сеть. От неожиданности один из державших ее вылетел из седла и приземлился на груду веревок, обрывков сети, запутавших его руки и ноги, пока он перекатывался по ней. Следующая дубинка вскользь задела уворачивающегося Конана. Но удар его меча не был скользящим. Лезвие точно вошло под пластину доспехов.

Киммериец понимал, что спасения нет. Слишком много людей сгрудились вокруг него, размахивая дубинками и клинками. Пыль, поднятая копытами, покрывала его потное тело. Медный вкус крови застыл на губах. Скоро ему конец, но Конан знал, что не сдастся на их милость. Каждый удар его меча приходился по живому, незащищенному телу. Это был настоящий фейерверк сверкающей в воздухе стали. Конан смог чуть продвинуться вперед, пытаясь выйти из круга всадников, но они своей массой, почти закрывая солнце, оттеснили его к центру.

Вдруг раздался резкий зов рога. Уже нависшие над Конаном всадники повернули назад, с явной неохотой покидая своих убитых и стонущих раненых, чтобы снова занять свои места в круге.

Конан с удивлением наблюдал за их маневром. Струйка крови стекала по покрытому пылью лицу, пачкая воротник его туники. Малак исчез. Нет, его схватили! Обмотанного сетью, его несли словно свинью на рынок, привязав руки и ноги к длинной жерди. В голове Конана пронеслось – не дожить до такого конца.

Он медленно обводил взглядом всех окружавших его. Несколько лошадей, оставшись без седоков, спокойно расхаживали между преследователями и жертвами. Схватить одну из них – и пробиться сквозь строй. Он так бы и поступил, если бы не Малак. Киммериец не сделал ни шага к лошадям. Рядом с ним лежали трупы. Раненые стонали, молили о помощи или протягивали руки в сторону круга молча стоявших всадников в черных доспехах.

– Ну, подходите же! – крикнул им Конан. – Пора кончать эту комедию. Или у вас кишка тонка? То здесь, то там какая-нибудь лошадь дергалась вперед, словно угадывая тайное желание своего седока. Но все оставались на своих местах, лишь молчание было ответом Киммерийцу.

Стук камней, катящихся по склону, возвестил о появлении двух всадников, до сих пор стоявших на вершине холма. Большой воин с золотой резьбой на доспехах остановился в десяти шагах от Киммерийца, но второй, с лицом, закрытым кожаной маской, проехал еще половину этого расстояния, прежде чем натянул поводья. Конан напрягся. Он ничего не знал о незнакомце, скрывавшем под маской лицо и под черным шерстяным плащом всю фигуру. Но если настал час последнего боя – Конан был готов.

Руки одинокого всадника прикоснулись к шлему. Сначала снятый шлем, а затем и сброшенная маска открыли голову незнакомца. У Конана перехватило дыхание. На него глядела женщина, темноглазая, с высокими скулами, волосами цвета воронова крыла, заплетенными в тугие косы и уложенными вокруг головы. Она была красива. Так, как бывает красива женщина зрелая, оставившая позади первый цвет юности. Но в этой красоте чувствовалась какая-то ярость: в манере держать подбородок, во взгляде, словно пронзающем человека насквозь. Плащ был отброшен назад, открыв брюки для верховой езды и тунику черного шелка, облегающую каждый изгиб округлой груди и полных бедер. Конан глубоко вздохнул. Из всех женщин мира он меньше всего ожидал увидеть перед собой именно эту.

– Тебя называют Конаном, так? – ее голос был чувственен, но и царственно величествен.

Конан не ответил. То, что она оставила свой благоухающий дворец и тенистые сады и уехала в этот палящий зной, – уже было достаточно удивительно. Но то, что она это сделала, чтобы разыскать его (а это было очевидно), – внушало тревогу. Ну да не зря он уже пожил среди тех, кто называл себя цивилизованными людьми, а его – варваром. Он усвоил главные правила выживания в их мире. И вот теперь от него не дождутся ни одного слова, пока он не узнает хотя бы что-то еще.

Итак, долгое молчание было его ответом. Всадница нахмурилась:

– Надеюсь, ты знаешь, кто я?

– Ты – Тарамис, – просто ответил Конан. При этом ее лицо стало еще более недовольным.

– Принцесса Тарамис, – сказала она с ударением на первом слове. Лицо Конана не изменило своего выражения, не опустил он и меч из боевого положения. – Я – наследная принцесса королевского дома Замора. Тиридатес, твой король, – мой брат.

– Тиридатес – не мой король, – отрезал Конан.

Тарамис улыбнулась, словно ощутив под ногами твердую, знакомую почву.

– Ну, да – вздохнула она. – Ты же с севера, варвар, не так ли? Да к тому же – вор?

Конан словно оцепенел, не давая себе оглянуться, даже чтобы посмотреть, не подкрадываются ли к нему сзади черные воины с сетями. Он чувствовал, что главная опасность могла исходить от женщины, стоявшей перед ним.

– Что тебе от меня нужно? – спросил он.

– Чтобы ты послужил мне, Конан-ворюга.

Ему уже было не впервой наниматься к кому-нибудь и получать золотые монеты за какое-либо особое похищение. А сейчас такому предложению альтернативой был последний короткий бой с воинами в черном. Но чувство противоречия пересилило.

– Нет.

– Ты отказываешь мне? – Тарамис не верила своим ушам.

– Мне не нравится, когда на меня охотятся как на зверя. Я не дикий кабан, чтобы накидывать на меня сети.

– Я могу дать тебе много. Больше, чем ты когда-либо сможешь иметь, даже удачно воруя. Будешь жить во дворце, как придворный…

Конан покачал головой:

– Ты, делая такой подарок, забыла об одной мелочи, которая очень важна для меня. А я не просил и не буду просить ее у тебя.

– Всего-то одна мелочь! Какая же, варвар?

– Моя свобода, – Киммериец улыбнулся улыбкой загнанного стаей гончих волка. – И вот ее-то я добуду себе сам.

В темных глазах принцессы Замора блеснуло удивление.

– Неужели ты и вправду надеешься победить всех моих воинов?

– Они смогут убить меня. Но это тоже свобода. Свобода погибнуть в бою, но не быть рабом.

Уставившись на него, принцесса произнесла, словно не замечая никого вокруг:

– Невероятно. Свиток говорил правду. – Она резко тряхнула головой, словно возвращаясь к действительности, и сказала: – Ты будешь у меня на службе, Конан, и ты еще попросишь моего дозволения на это.

Высокий воин с резным золоченым львом на груди вступил в разговор:

– Негоже тебе торговаться с этим. Позволь мне заняться им, и мы доставим его в Шадизар запакованным в сети, как его дружка.

Не отрывая глаз от Конана, Тарамис сделала движение, словно отгоняя муху:

– Помолчи, Бомбатта.

Она протянула руку к Киммерийцу, ладонью вверх, словно изучая пальцами что-то. Груди Конана коснулся легкий ветерок. Он почувствовал, как шевельнулись все до единого волоски на руках. Он сделал шаг назад. Поудобнее поставив ноги, он покрепче сжал рукоять меча.

Пальцы Тарамис опустились, и она повернула голову к сооружению, возведенному Конаном:

– У каждого человека есть самое сокровенное желание. Что-то, ради чего он может убить и может отдать свою жизнь.

С воротника туники она сняла золотую цепь с мелкими звеньями, с которой свисала капля алмазного кристалла чистой воды. Она зажала камень в левой руке, а правой показала на грубый алтарь:

– Смотри, Конан. Ты увидишь то, что ты ищешь.

Между ее пальцами, снимающими кристалл, забились сполохи алого пламени. Лошади всадников взволнованно заржали. Лишь конь Тарамис стоял неподвижно, хотя и вытаращив от ужаса глаза. Его бока ходили ходуном. Вспышки шли одна за другой, все чаще и чаще, и вот уже непрерывный поток ярко-красного света, исходящий из ее кулака, осветил все вокруг.

Неожиданно голые камни алтаря заполыхали, словно сгорая в огне. Лошади воинов в страхе попятились. Захоти Конан сейчас убежать – он вряд ли бы встретил хоть какое-то сопротивление. Все всадники были заняты лишь тем, чтобы удержать охваченных страхом скакунов. Но Киммериец даже не обратил никакого внимания на это. Другое приковывало его взор: на алтаре среди языков пламени появилась лежащая фигура. Женщина с прекрасными золотыми волосами, рассыпавшимися по плечам, с красивым телом, совершенно не тронутым ни тлением, ни пламенем, бушевавшим вокруг.

Не дав любимому имени сорваться с губ, Конан лишь процедил:

– Колдовство!

– А как же, колдовство! – Голос Тарамис был мягок, но неестественно сильно звучал в ушах Киммерийца, сквозь ржание и хрип лошадей. – Колдовство, которое может дать тебе то, что ты ищешь, Конан. Валерию.

– Она мертва, – резко ответил Конан, – мертва, и хватит об этом.

– Говоришь, хватит, варвар?

Сквозь огонь он увидел, как повернулась голова девушки. Чистые голубые глаза встретились со взглядом Конана. Она села, протянув руки к Киммерийцу.

Тарамис сказала:

– Я могу вернуть ее тебе. Вернуть ее в этот мир.

– Живым трупом? – огрызнулся Конан. – Я уже видел таких. Лучше пусть остается мертвой.

– Не холодное тело. А живую теплую плоть. Понял, варвар? Я могу вернуть ее тебе такой, какой ты ее хочешь видеть. А еще, если ты хочешь быть уверен в ее преданности навеки только тебе, – я могу это сделать. Хочешь, она бросится к твоим ногам, молясь тебе, словно богу? Я могу…

– Нет! – У Киммерийца перехватило дыхание. – Она была воином. И я не хочу, чтобы она… – фраза оборвалась на полуслове.

– Значит, ты все-таки поверил?

Одно движение руки – и видение исчезло. Ни Валерии, ни языков пламени, ничего, кроме голых камней без единого следа копоти или пепла. На шее черноглазой женщины снова заняла свое место алмазная капля.

– Я могу сделать все то, о чем говорила.

Конан медленно опустил меч. Он очень не любил колдовство. Даже в тех редких случаях, когда оно применялось без злого умысла. Но – за долги нужно платить. За его свободу пусть расплатятся, освободив другого.

– Отпусти Малака, – сказал он устало.

Бомбатта запротестовал:

– Очистив улицы Шадизара от еще одного вора, разве мы дадим уйти мерзавцу, чтобы он снова взялся за свое? Да по нему ни один человек в мире не заплачет.

– Одним вором больше или меньше – для Шадизара это пустяк. Но он мой друг. Или он уходит свободным, или все дальнейшие переговоры будут вести наши клинки.

Гигант Бомбатта открыл рот, чтобы ответить, но Тарамис взглядом оборвала его.

– Отпусти маленького вора, – сказала она негромко.

На лице Бомбатты смешались гнев и разочарование. Он повернул коня и, пришпорив его, понесся к воинам, державшим пленника. В несколько мгновений веревки были разрезаны, и худой человек свалился прямо на камни.

– Они мне чуть все кости не поломали, – сказал он, подходя к Конану. – Слушай, чего это у вас тут полыхало, а? Да, и еще – почему мы до сих пор живы?

Вдруг его взгляд остановился на Тарамис. Лишь возглас изумления вырвался из его груди. Затем он начал как-то бестолково кланяться, все время вопросительно поглядывая на Конана и причитая.

– Мы честные люди, о ваше светлейшее высочество. Не слушайте, что вам наговорят злые языки в Шадизаре. Мы, это… мы зарабатываем на жизнь, это… как охранники караванов. Да мы за всю жизнь и финика не взяли, не заплатив. Вы должны нам поверить, ибо мы…

– Заткнись, – сказала Тарамис, – или я перечислю все твои подвиги, о которых мне известно. А теперь – проваливай отсюда.

С сомнением глядя на охрану, Малак сделал несколько неуверенных шагов к их лошадям.

– Нам нужно на время расстаться, – сказал ему Конан, – а встретимся там же, где встречались после драки в таверне «У Трех Корон». Уезжай, удачи тебе.

Последний раз взглянув на стражников, маленький человек вскочил на свою лошадь.

Когда Малак галопом скрылся из виду, все оглядываясь назад, не веря в свое чудесное освобождение, – Конан повернулся к Тарамис.

– Что я должен сделать? – спросил он просто.

– Когда придет время, тебе скажут, – ответила прекрасная женщина. На ее губах светилась улыбка победителя. – А теперь я жду от тебя твоего решения.

Конан не сомневался:

– Я поступаю к тебе на службу, Тарамис. Долг есть долг. И за него нужно рассчитаться, невзирая на цену.

Глава 3

Шадизар был городом золотых куполов и белоснежных шпилей, уносившихся ввысь, к лазурному небу, прочь от пыли и грязных камней равнины Замора. Во дворцах, в садах, усаженных финиковыми пальмами, били кристальные фонтаны. Белые стены отражали солнечные лучи, сохраняя прохладу внутри домов. Городом порока называли его, злым городом; и еще с десяток куда менее приличных, но не менее справедливых эпитетов служили для обозначения этого знойного города.

Здесь, за гранитными городскими стенами, люди искали золота и удовольствий. Те, у кого было первое, менялись с теми, кто мог дать второе. Стареющие богачи облизывали губы, оглядывая трепещущих невольниц. Дамы с горящими глазами, как кошки, рыскали в поисках добычи. Частенько благородные матроны, покинув дом мужа в поисках сомнительных приключений в веселых кварталах, именно там снова встречались со своими благоверными, решившими развеять скуку семейной жизни тем же самым способом.

Если порок и невоздержанность были душой Шадизара, то не что иное, как торговля приносила золото, чтобы покупать эту грязную душу. Караваны шли сюда изо всех уголков мира: из Турана и Коринфии, из Иранистана и Кораджи, из Кофа и Шема. Жемчуг, шелка, слоновая кость, благовония и специи – все стекалось сюда на необъятные базары Города Десяти Тысяч Грехов.

Улицы были, как обычно, заполнены торговцами, когда Конан въехал в город вместе с отрядом черных воинов принцессы Тарамис. Деревенского вида люди несли корзины с фруктами, погонщики гнали вереницы самой разной домашней скотины. Десятки продавцов выстроились неровной линией вдоль улицы, на все лады расхваливая свой товар и всячески подпихивая его поближе к покупателю. Надменные, одетые в шелка аристократы, толстые купцы в темном бархате, ремесленники в кожаных одеяниях и проститутки, на которых не было ничего, кроме гирлянд монет, нанизанных как бусы на нитку, – все двигались, уворачиваясь от длинноногих верблюдов, целый караван которых размеренно ступал по улице, ведомый явно чужими погонщиками, напряженно посматривавшими по сторонам. Воздух между домами был наполнен блеянием и мычанием, кудахтаньем куриц и писком цыплят, криками лоточников, расхваливавших свой товар, завываниями нищих и криками торгующих купцов. Над всем этим висел тошнотворный запах, состоящий из равных частей ароматов специй, гниющих отбросов, благовоний и потных, немытых тел.

Тарамис не снизошла до того, чтобы замедлить шаг. Половина ее отряда бросилась вперед, расчищая ей дорогу, нещадно колотя дубинками тех, кто не успел вовремя убраться. Оставшиеся закованные в эбеновые доспехи воины образовали кольцо вокруг Тарамис и Конана, охраняя ее и следя за ним. Киммериец понял, что хоть он и принят на службу, но за ним следят как за пленником. Он неторопливо, не провоцируя охрану, свесился с седла и схватил большую спелую грушу с лотка торговца фруктами. Так же не торопясь он выпрямился и поудобнее устроился в седле, всем своим видом давая понять, что не интересуется ничем, кроме сочного вкусного плода и созерцания людей по сторонам.

Улицу расчищали, оттесняя к стенам домов всех подряд: купцов и покупателей, аристократов и нищих. Летели в стороны лотки, переворачивались столы у входов в лавки. Угрюмые лица сопровождали процессию. Лица тех, кто не был скор на ноги, быстро покрывались кровавыми ранами и ссадинами. Большинство молчало, но ближайшие к Тарамис стражники, размахивая дубинками, заставляли толпу выкрикивать: «Слава принцессе Тарамис!» – или: «Да благословят тебя боги, принцесса Тарамис».

Взгляд Конана задержался на караване, загоняемом в переулок впереди по ходу их движения. Передним верблюдом управлял смуглый человек в грязном тюрбане. Люди вплотную прижались к ногам верблюдов. Те же испуганно ревели и нервно переступали с ноги на ногу.

Проезжая мимо каравана, Конан коротким и точным броском отправил огрызок груши прямо в нос переднему верблюду. С диким ревом животное резко попятилось, вырвав поводья из рук человека в тюрбане. Постояв в нерешительности секунду-другую, словно сомневаясь в своей свободе, верблюд резко рванулся вперед, увлекая за собой еще десяток своих товарищей по каравану. Горбатые длинноногие животные пронеслись сквозь строй черных всадников и помчались дальше по улицам. Конан направил свою лошадь вслед за ними.

За его спиной послышались крики, но он лишь наклонился пониже и пустил лошадь галопом. Сбивая с ног торговцев и покупателей, верблюды неслись по извилистым улочкам, прикрывая Конана. Преследователи – а то, что за ним погонятся, Конан знал точно – не видели его. Но это преимущество не могло сохраниться долго. Киммериец соскочил с лошади и тут же получил основательный пинок ниже спины от одного из верблюдов. Вскочив на ноги, Конан быстро сиганул за груду корзин, провожаемый недоуменным взглядом их продавца. Грохот копыт по булыжникам мостовой вновь очистил улицу от любопытных. Два десятка всадников в черном, возглавляемые Бомбаттой, с ожесточенными лицами пронеслись вдогонку верблюдам.

Конан медленно поднялся, поправляя пояс с мечом и глядя вслед уносящимся всадникам. Он потер ушибленное верблюдом место. Мерзкие твари, подумал он. Не то что лошади. Ему никогда еще не приходилось иметь дело с верблюдами. Вдруг до него дошло, что продавец корзин все еще таращится на него.

– Неплохие корзины, – сказал Конан, – но не совсем то, что мне нужно.

Продавец все стоял неподвижно с открытым ртом, а Конан уже нырнул в боковой переулок, пропахший мочой и гниющими отбросами.

Узкими извилистыми закоулками он пробирался подальше от центра, время от времени тихо ругаясь, когда его нога поскальзывалась на чем-нибудь неаппетитно скользком. На каждом углу, прежде чем пересечь улицу, он внимательно смотрел, не появятся ли откуда-нибудь черные воины в шлемах с забралами. Так, петляя и уворачиваясь, он пробирался по Шадизару, пока не добрался до стоявшей в тени южной стены города таверны Манета, куда и нырнул через заднюю дверь.

Воздух внутри был приятно прохладен, хотя и провонял плохо приготовленной пищей. Девушки, сновавшие из кухни в зал и обратно, окидывали Конана удивленными взглядами. Обычно клиенты не вваливались через заднюю дверь, выходившую в зловонный переулок. Да и сам высокий, плечистый парень с мечом на боку не был похож на обычного клиента.

В общем зале сидели погонщики верблюдов и проводники караванов, в основном – чужестранцы. Запах пота и животных соперничал с вонью прокисшего вина. Кабацкие шлюхи демонстрировали свои прелести, вышагивая почти в чем мать родила по песчаному полу между столов. Многие из них, оценив взглядом Киммерийца, остались очень довольны и даже присвистнули от восхищения. Те, кто уже получил деньги за сегодняшний вечер, схлопотали по окрику, а то и по оплеухе от мужчин, уже заплативших за их внимание. Но все их мужское раздражение было сорвано только на женщинах. Даже те из присутствовавших, кто считал себя храбрее мастифа, почувствовали в этом здоровяке волка и предпочли, чтобы не рисковать, излить свою злобу на кого-нибудь другого.

Конану было наплевать на волнение, произведенное его появлением. Убедившись, что в обеденном зале нет черных воинов, он потерял всякий интерес к тем, кто там находился. Он быстро подошел к прилавку, за которым управлялся Манет.

– Малак здесь? – тихо спросил Конан трактирщика.

– Наверху, – последовал ответ, – третья дверь направо.

Манет вытер руки какой-то жирной тряпкой и бросил опасливый взгляд за спину Конана, словно опасаясь, что тот привел за собой толпу преследователей.

– Что-нибудь серьезное? – спросил он.

– Не для тебя, – сказал ему Киммериец и направился к лестнице.

Он был спокоен за верность Манета. Не так давно Киммерийцу удалось вырвать дочь трактирщика из лап двух иранистанцев, решивших увести ее в Аграпур, чтобы продать там. Манет не выдаст его даже под пыткой.

На втором этаже Конан распахнул нужную ему дверь и отпрянул назад – острый кинжал просвистел в воздухе, чуть не полоснув его по горлу.

– Это я, придурок, – прорычал Конан.

Нервно ухмыляясь, Малак убрал кинжал в ножны и отступил в глубь комнаты. Конан захлопнул за собой дверь.

– Извини, – все так же нервно засмеялся худощавый воришка, – это… это просто… Милостивый Митра!.. Слушай, Конан… Эта Тарамис, охотящаяся на нас, этот огонь – наверняка ведь колдовство, да? Я ведь понятия не имел, что стало с тобой. А как… как тебе удалось выбраться? Я к тому же совсем забыл о той драке в харчевне «У Трех Корон», так что еле сообразил, где надо встречаться. Ну да ладно. Что, сваливаем из города? Давно пора. Интересно, а они выкопали камешки или нет? Первым делом надо двигать туда и забрать их от греха подальше. Этих побрякушек нам хватит, чтобы…

– Да поостынь ты, – сказал Конан. – Мы не уезжаем из Шадизара. По крайней мере, не сейчас. У меня есть одно поручение от Тарамис.

– Еще не хватало. Какое такое поручение? А сколько она заплатит? У нее, поди, золотишка-то навалом.

– Я еще и сам не знаю, чего она от меня хочет. А что до платы… Тарамис клянется, что может вернуть Валерию.

Его приятель аж присвистнул сквозь зубы. Темные глаза забегали, словно ища запасной выход.

– Колдовство, конечно, – выдавил он из себя наконец. – Я знал, что этот огонь был ведьминым пламенем. А ты и вправду веришь, что у нее хватит волшебных сил на такое дело? Да и вообще, стоит ли доверять этой…

– Я должен использовать этот шанс. Ради Валерии. Это мой долг…

Он тряхнул головой. Малак, конечно, старый друг, но какой ему смысл ввязываться в такое дело.

– Я понимаю, лично тебе до этого нет никакого дела, – сказал Конан, – но, если ты поможешь мне, я отдам тебе свою долю наших камней.

Малак просто засиял:

– Это предложение было абсолютно излишним, Киммериец. Мы ведь вместе работаем. Но сказано – сделано. Я его принимаю. Правда, с одним условием – я не переступлю порога дворца Тарамис. Ее люди упекли троих моих двоюродных братцев в тюрягу, и двое из них уже умерли, да и о третьем ни слуху ни духу.

– Я тебя об этом и не прошу. Да и принцессе ты во дворце ни к чему. Там, на холме, все, чего она от тебя хотела, – это чтобы ты свалил куда-нибудь подальше.

– Эх, да что она понимает в мастерстве, – вздохнул Малак. – Если ей был нужен вор, то разве найдешь кандидата лучше, чем я. Ладно, хватит шуток. Я готов сжечь все благовония в храме Митры за то, что она выбрала тебя, а не меня. Это я должен буду сделать.

– Я отправляюсь во дворец Тарамис. Не знаю, сколько я там пробуду, но наверняка у меня не будет много времени, чтобы искать тебя. Так что постарайся не исчезать далеко. Да, самое главное – выясни, где сейчас Акиро.

– Еще один колдун! – воскликнул Малак.

Разумеется, Акиро был колдуном. Маленький, толстый человек с желтой кожей, как у жителей далекого Кхитая, хотя сам он никому не рассказывал о своей родной земле. Однажды он помог Конану своими чарами. Конан до конца не доверял ему, как и любому другому волшебнику, но Акиро нравилась Валерия. Может быть, это склонит чашу весов и заставит его прийти на помощь Киммерийцу.

– Он может мне понадобиться в этом деле, Малак, пусть последит за колдовством Тарамис, чтобы она не наложила на возвращенную Валерию какое-нибудь заклятие.

– Я его разыщу, Киммериец. А теперь, у тебя есть время, чтобы выпить за удачу, или ты возвращаешься во дворец сию же секунду?

– Я там еще и не был, – со смехом сказал Конан. – Пришлось покинуть эту компанию не попрощавшись, а теперь ее стража прочесывает город в поисках меня. Надеюсь, что смогу добраться до дворца, не убив никого из них.

– Тебе крупно повезет, если она не настолько рассердилась, чтобы украсить твоей головой один из зубцов дворцовой стены.

– Она-то, может, и рада бы, но не станет этого делать. Ей ведь нужен не просто вор, а именно я. Она знала мое имя и отправилась с целым отрядом, чтобы найти меня. Что бы она там ни затевала, но Конан Киммериец ей нужен просто позарез.

Глава 4

Дворец Тарамис снаружи больше напоминал огромную крепость, хотя и не такую большую, как дворец короля. Гранитные стены с узкими бойницами превосходили рост человека в четыре раза, лишь чуть-чуть не достигая высоты стен королевского замка. По четырем углам возвышались квадратные башни, еще две прикрывали высокие обитые железом ворота.

Подойдя к этим воротам, Конан увидел, что вход преграждают два стражника в черных доспехах. Они стояли неподвижно, словно статуи, чуть наклонив свои копья с длинными поблескивающими наконечниками. Еще две фигуры маячили над башнями, а через равные интервалы над стенами тоже были выставлены часовые. Конан тихо усмехнулся: понаставили каменных идолов, а толку-то… Темной ночью опытный вор проберется между ними безо всяких хлопот.

Солнце уже клонилось к западу, и стража отсчитывала оставшиеся часы дежурства. Мысленно они уже были в казарме, попивали вино, ужинали, прихватывая за мягкие места поварих и подавальщиц. Поэтому, лишь когда Конану оставалось пройти три шага до ворот, они обратили внимание, что он и вправду собирается войти внутрь, а не пройти мимо стены. По их разумению, человек в таком виде мог войти во дворец принцессы только в кандалах, с охраной и только направляясь в дворцовую темницу. Копья стражников одновременно уперлись в грудь Конана.

– Проваливай, – огрызнулся один из них.

– Мне нужно увидеть Тарамис, – заявил Конан.

Они еще раз оглядели с ног до головы этого оборванного, покрытого слоем грязи наглого верзилу, и на их лицах промелькнула презрительная усмешка:

– Тебе же было сказано…

Неожиданно в воротах появился Бомбатта, словно смерч раскидав в стороны обоих часовых. Солдаты отлетели к тяжелым створкам открытых ворот и, ударившись о них всем телом, рухнули на землю. Бомбатта стоял на их месте, зло глядя на Конана, сжимая в кулаке рукоять меча.

– И ты… ты еще осмелился прийти сюда! – Большой, сильный воин просто задыхался от гнева. – Где, на каком Девятом Небе Великого Зандру ты пропадал все это время?

– Просто моя лошадь испугалась верблюдов. – Конан, нагло улыбаясь, смотрел на Бомбатту. – А еще я решил промочить горло после такого-то денька.

Бомбатта заскрипел зубами.

– Иди за мной, – процедил он, поворачиваясь, чтобы проследовать внутрь дворцового двора. Стражники уже вновь заняли свои места, но он, обращаясь к кому-то за стеной, крикнул: – Тогра! Замени этих шутов у ворот, чтоб духу их здесь не было.

Конан последовал за ним, но не стал торопиться, подстраиваясь под шаг Бомбатты, как какой-нибудь придворный слуга. Наоборот, он пошел не торопясь, словно не замечая напряженного лица Бомбатты, вынужденного сбавить скорость, чтобы не оставить Киммерийца одного внутри дворца.

Широкая, выложенная каменистыми плитами аллея вела от ворот к самому дворцу сквозь прекрасный сад с прохладными фонтанами и алебастровыми обелисками, превышающими высотой наружную стенку. Все вокруг было усажено диковинными, благоухающими растениями, привезенными из самых дальних стран, даже из Вендии и Зингары. В глубь зарослей уходили прогулочные дорожки; кое-где за кустами мелькали силуэты садовников-рабов, старающихся сделать эту красоту еще прекраснее.

Высокие резные колонны окружали сам дворец. За входом шла череда внутренних двориков, мощенных полированным гранитом, в которые выходили изящные балконы, спрятанные в стены на таком уровне, чтобы оставаться в тени даже во время самого жестокого полуденного зноя.

Великолепные занавеси ручной работы прикрывали входы во внутренние коридоры, а под ногами расстилались прекрасные ковры из Вендии. Слуги обходили покои, зажигая позолоченные светильники, чтобы рассеять сгущающиеся вечерние сумерки.

Бомбатта шел все дальше и дальше, и Конан уже решил, что они пройдут весь дворец насквозь, как вдруг, войдя в очередной дворик, Бомбатта остановился, даже не оглянувшись, чтобы удостовериться, остановился ли Конан за ним. Вдоль стен двора стояли ряды каменных стел, на каждой был выложен мозаикой из алебастра, порфира и обсидиана какой-то символ. Некоторые из них были знакомы Конану по гадальным картам. Остальные были ему неизвестны, что, впрочем, мало его обеспокоило. Между стелами группами стояли люди в оранжево-черных одеяниях с начертанными на них мистическими знаками и изречениями разной степени сложности. Отдельной группой стояли те, кто носил одежды злотого цвета. Все взгляды обратились к вошедшему Киммерийцу. Его взвешивали, измеряли, прикидывали, оценивали.

– Человек по имени Конан, – объявил Бомбатта.

Конан даже не сразу увидел, что он обращается не к людям во дворике, а к Тарамис, стоящей на резном балконе и взирающей на всех них сверху.

Роскошная аристократка, так и не снявшая дорожного одеяния, вся пылала еле сдерживаемой яростью. Ее глаза сцепились с взглядом Конана. Принцесса ждала, что он отведет глаза, но Киммериец все так же спокойно глядел на нее. Наконец она раздраженно вскинула голову и приказала:

– Вымыть его и привести ко мне. – Не говоря больше ни слова, она ушла с балкона. Даже ее спина, казалось, выдавала всю ее ярость.

Однако ее чувства были не сильнее тех, что вскипели в Конане.

– Что? Вымыть меня? Я не лошадь! – прорычал он.

К его удивлению, лицо Бомбатты было не менее искажено гневом.

– Ванная здесь, вор, – процедил он, не разжимая зубов, показывая жестом Конану вновь следовать за ним.

Киммериец, мгновение поколебавшись, шагнул за своим нелюбезным провожатым. Конечно, неплохая возможность смыть с себя грязь, а тон, каким было сделано приглашение (или приказание!)… – на это не стоило обращать внимания.

Стены помещения, куда Конана привели на этот раз, были выложены мозаикой, изображавшей горные пейзажи со сверкающими быстрыми реками. В центре комнаты находился покрытый белыми керамическими плитками бассейн. Рядом с ним – жесткое ложе и маленький столик с флаконами с благовонными маслами. Четыре девушки в одинаковых белых одеждах с одинаково уложенными тугими темными косами встретили Конана. Над четырьмя парами глаз взлетели ресницы, и четыре пары рук поднялись к губам, чтобы скрыть девичье хихиканье.

– За тобой придут, вор, – сказал Бомбатта.

Конан, с улыбкой глядевший на девушек, посерьезнел и холодно сказал:

– Мне начинает нравиться твой тон.

– Да если бы ты только не был нужен…

– Не задерживайся, договорим потом. Я буду здесь всегда к твоим услугам.

Бомбатта дернулся к своему мечу, но, сдержав себя, вышел из комнаты, не добавив ни слова.

Все четыре девушки молча следили за обменом любезностями. Теперь, прячась одна за другую, они боязливо косились на Конана.

– Я не кусаюсь, – сообщил он им как можно вежливее.

Они нерешительно приблизились к нему, одновременно начав стягивать с него одежду и снаряжение.

– Мы думали, что вы будете драться с ним, господин.

– Бомбатта – отважный боец, господин. Опасный противник.

– Вы, конечно, почти такой же высокий, как он. Я даже не думала, что есть еще такие высокие люди.

– Но Бомбатта больше вас. Только не подумайте, я не сомневаюсь в вашей силе.

– Хватит вам, – засмеялся Конан. Его смех заставил их отскочить в разные стороны.

– Так, говорить по одной, понятно? Теперь послушайте меня. Первое: никакой я не господин. Второе: я прекрасно умею умываться сам. И третье: как вас зовут, хотел бы я знать.

– Мое имя – Ания, господин, – ответила самая стройная из девушек, – а это – Тафис, Анук и Лиела. Мы здесь, чтобы помыть вас, господин.

Конан оценивающе оглядел ее:

– А я-то думал, для чего-нибудь поприятнее.

К его удивлению, Ания густо покраснела.

– Это… это запрещено, господин, – пробормотала она. – Мы – жрицы Спящего Бога.

Со стороны ее подруг послышался тревожный шепот. Лицо девушки побледнело так же быстро, как покраснело минуту назад.

– Спящий Бог? Это еще что за птица?

– Пожалуйста, господин, – взмолилась Ания, – об этом нельзя говорить. Пожалуйста. Если вы расскажете кому-нибудь, меня… меня очень сильно накажут.

– Я буду нем как рыба, – успокоил ее Конан. Но как он ее ни упрашивал, больше ни она, ни ее подруги не произнесли ни слова, кроме как о его купании.

Он покорно позволил намылить себя и растереть мочалкой. Затем с него смыли пену, ополоснули проточной водой и растерли мягкими полотенцами. Настала очередь благовонных масел. И хотя Конан постарался избежать самых резко пахнущих снадобий, ему все равно казалось, что от него за версту несет благоуханиями, как от какого-то придворного щеголя.

Когда девушки одели его в рубашку и брюки из белого шелка, в комнате появился маленький, высохший, абсолютно лысый человек.

– Мое имя – Ярванеус, – сказал старичок, слегка поклонившись, – я старший придворный распорядитель ее высочества принцессы Тарамис.

По его тону было понятно, что его положение все-таки несколько выше, чем у уличного вора.

– Если ты готов, я отведу тебя к… – Он прервал свою фразу, увидев, что Конан взялся за ремень с ножнами и мечом. – Здесь тебе это не понадобится.

Конан лишь взглянул на него, а затем спокойно затянул ремень, пристроив поудобнее меч и кинжал. Он и вообще-то не любил оставаться безоружным. И чем больше он находился во дворце Тарамис, тем меньше ему нравилась идея расстаться со своим мечом именно здесь.

– Веди меня к Тарамис, – сказал он. Ярванеус отчетливо произнес:

– Я отведу тебя к принцессе Тарамис. Киммериец лишь жестом поторопил его, всячески показывая, что давно ушел бы сам, если бы знал, куда нужно идти.

Сюрприз следовал за сюрпризом. Старичок покинул его не в приемном зале, как можно было бы ожидать. В этой комнате позолоченные светильники освещали стоявшую в одном из углов огромную круглую кровать, под покрывалом из белоснежного шелка. Мраморный пол покрывали толстые мохнатые ковры вендийской и иранистанской работы. В центре стоял низкий полированный медный столик, на котором возвышался стеклянный кувшин с вином и два кубка чеканного золота. Тарамис, от шеи до пят затянутая в черный блестящий шелк, сидела на полу, облокотившись на подушки, разбросанные вокруг столика.

В комнате они были не одни. Четыре воина в черных доспехах стояли по углам. Они были без шлемов, а меч был укреплен у каждого за спиной так, что его рукоятка виднелась из-за правого плеча. Все четверо неподвижно глядели перед собой, не шевеля ни одним мускулом, почти не дыша и не моргая.

– Мои телохранители, – сказала Тарамис, показывая на четверку, – лучшие воины Бомбатты. Почти такие же сильные, как он сам. Но ты не волнуйся, они действуют только по моей команде. Вина?

Она легко приподнялась и наклонилась, чтобы наполнить кубки. У Конана перехватило дыхание. Там, где шелк одеяния Тарамис образовывал свободные складки, он был непроницаемо черным. Но стоило ему обтянуть поплотнее тело принцессы, как он становился почти прозрачным. При этом на Тарамис не было ничего под ее черным платьем. Когда она приблизилась к нему с кубком вина. Киммериец поймал себя на том, что не может оторвать взгляд от ее высокой полной груди.

– Может, ты не расслышал, я повторю: если ты голоден – тебе принесут поесть, – в голосе женщины зазвучали веселые нотки.

Конан посмотрел ей в глаза и покраснел:

– Нет, нет. Спасибо. Я сыт.

Злой на себя, он аккуратно принял кубок из ее рук. Еще не хватало. Уставился, как мальчишка, никогда не видевший обнаженной женщины. Он прокашлялся и сказал:

– Я понял, что ты хочешь дать мне какое-то задание! Но я не смогу выполнить твое поручение, если не буду знать, в чем оно заключается.

– Значит, ты хочешь, чтобы твоя Валерия вернулась к тебе? – Тарамис приблизилась к нему вплотную. Ее грудь прижалась к груди Конана. Даже сквозь одежду его кожу жгло, словно к нему прижали два раскаленных угля.

– Я хочу, чтобы она вновь ожила.

Конан шагнул назад, поскользнулся на подушке (случайно, как сам он себя уверял) и растянулся на полу. Тарамис стояла над ним, дразня его взгляд линиями бедер, живота, груди. Конан даже не заметил легкой улыбки, пробежавшей по ее губам.

– Твое желание может быть исполнено, если ты выполнишь то, что я прикажу.

– Ты все еще не сказала мне, что я должен сделать, – Конану пришлось скрыть вздох облегчения, когда она отодвинулась от него и зашагала по комнате.

– У меня есть племянница, госпожа Дженна, – медленно заговорила Тарамис. – Она всю жизнь прожила в одиночестве, как отшельница. Ее родители – мой брат и его жена – умерли, когда она только-только начала что-то понимать. Этот удар оказался слишком сильным для малышки. Теперь она… в общем, с ней нужно обходиться очень осторожно, ничем не тревожить. Но несмотря на все это, ей нужно совершить одно путешествие, и я хочу, чтобы ты поехал с ней.

Конан отхлебнул большой глоток вина.

– Я? А что, больше некому? – сказал он, когда снова смог говорить. – Я не приучен сопровождать аристократок. Это не та работа, которой я занимаюсь.

– Ты хочешь мне напомнить, что ты – вор. Но я вовсе не предлагаю тебе стать городским стражем, Конан. Я не настолько глупа. Но в этом деле мне нужен именно вор. Дженна должна украсть один Ключ. Только она может прикоснуться к нему, как и к Сокровищу, замок к которому отопрет этот Ключ. А кто лучше подходит, чтобы помочь ей в этом деле, чем лучший вор в Заморе?

У Конана голова шла кругом. Он осторожно поставил кубок на стол. Вино сейчас было бы излишним. Собравшись с мыслями, он стал неторопливо размышлять вслух:

– Итак, мне нужно поехать вместе с госпожой Дженной и помочь ей украсть какой-то заколдованный Ключ и Сокровище. Если за это ты возвратишь Валерию, я выполню все, что требуется. Но мне непонятно, почему бы ей не отправиться в путь со своей свитой и с сотней-другой твоих стражников, а не с одним вором в компании.

– Потому что в Свитках Скелов сказано, что она должна совершить это без свиты, – Тарамис резко оборвала фразу, даже закусив губу.

– Эти Свитки… – начал Конан.

– Пророчества, – ответила она, не давая ему говорить лишнего. – В них сказано, что нужно сделать и как. Выкинь их из головы. Все равно они написаны на древнем языке, известном сейчас только… только ученым людям. Так вот, там есть кое-какие неясности с числом спутников; только двое из них особо оговорены. Я решила не рисковать и послать только тех, относительно чьей необходимости нет сомнении. Так выбор пал на тебя и Бомбатту.

Конан фыркнул и помянул недобрым словом древних авторов Свитков. Ехать вместе с Бомбаттой? Ладно, а устроить поединок можно будет потом или в пути, когда захочется.

– Где следует искать Ключ?

– Дженна покажет тебе.

– Лучше, если у меня будет карта и подробный план того места, где хранятся Ключ и Сокровище. И что это за Сокровище? Клад? Понадобятся ли нам вьючные мулы или лошади, чтобы привезти его?

– Дженна сама все узнает, когда увидит его, мой милый воришка. И она сможет удержать его в руках. Только она и никто другой. Вот все, что тебе нужно знать. Карта? Нет никакой карты, кроме той, которая в голове у Дженны. При ее рождении были произнесены особые заклинания, настроившие ее внутренне на одну ноту с Ключом. Она будет его чувствовать во время пути и приведет вас к нему. Когда Ключ окажется в ее руках, она точно так же настроится на Сокровище и поведет к нему.

Конан вздохнул. То, что от него кое-что скрывали, было неудивительно. Мало кто в мире согласился бы полностью довериться вору. Но дело от этого не становилось легче.

– Может быть, я могу еще что-то узнать и подготовиться к этому? Пойми, что слишком большие неожиданности могут погубить не только меня, но и твою племянницу.

– Дженне нельзя причинять никакого вреда, – отчеканила Тарамис.

– Я позабочусь о ее безопасности, но вряд ли я смогу быть очень полезен, ничего не зная о возможных опасностях. Если тебе известно что-нибудь еще…

– Ладно. Я… полагаю, что Ключ сейчас во владении человека по имени Амон-Рама, он родом из Стигии.

– Колдун, естественно, – вставил Конан, не ожидавший уже ничего другого.

– Именно. Колдун. Вот и все, что я знаю. Я желаю, чтобы это путешествие было удачным, точно так же, а может быть, и больше, чем ты. Ты не испугался? Сможешь достойно встретить опасности? И помни о своей Валерии.

Его лицо напряглось при этих словах:

– Я сказал, что сделаю это. И я выполню то, что обещал.

– Отлично, – сказала Тарамис. – А теперь – еще одна деталь, более важная, чем все остальное, по крайней мере, для тебя. Через семь ночей звезды на небе будут в таком положении, которое бывает раз в тысячу лет. Именно в эту ночь я смогу вернуть тебе Валерию. Если к тому времени ты вернешься с Сокровищем и Дженной… – Подняв руку, она прервала негодующе задышавшего Конана. – Мои астрологи не могут найти ни Ключ, ни Сокровище. Но они уверены, что за оставшееся время возможно найти и то и другое.

– Это они тебе так говорят, – Киммериец невесело усмехнулся.

Он заглянул в свой кубок и вдруг разом осушил его. Час назад он очутился по колено в этой грязи – колдовстве, но все еще соблюдал осторожность. Теперь же он пробирался в нем по горло, да еще к тому же – в кромешной тьме.

Неожиданно по дворцу пронесся крик. Кричала девушка. Еще раз, снова и снова. Конан вскочил на ноги, схватившись за меч. Он заметил, как напряглись телохранители принцессы, и понял, что только его резкое движение стало причиной этого. Крики, казалось, не заставили бы их даже моргнуть глазом.

– Это моя племянница, – торопливо сказала Тарамис. – Дженну мучают кошмары. Сядь, Конан. Садись. Я вернусь, когда успокою ее.

И, к удивлению Киммерийца, принцесса Заморы выбежала из комнаты.

Тарамис не нужно было бежать далеко, Просто злость замедлила ее бег. Она уже думала, что с кошмарами покончено насовсем.

Ее племянница свернулась клубочком в середине кровати, нервно всхлипывая в неясном свете луны, проникавшем через высокие узкие окна. Тарамис не удивилась, не обнаружив рядом с девушкой никого из прислуги. Все во дворце знали, что только она может справиться с ужасными видениями, мучившими Дженну. Принцесса наклонилась над постелью и положила руку на плечи девушки.

Дженна, вздрогнув, проснулась, увидела Тарамис и обхватила ее руками.

– Так это был сон, – всхлипнула она, – такой ужасный сон!

Дженне еще не исполнилось и восемнадцати, она была стройна и красива, но сейчас большие темные глаза были наполнены слезами, а полные губы все никак не переставали вздрагивать.

– Да, всего лишь сон, – Тарамис ласково гладила девушку по длинным черным волосам, – не больше, чем сон.

– Но я видела… видела, что…

– Тссс. Тихо, Дженна. Успокойся. Завтра тебе отправляться в путь. Нельзя, чтобы какой-то сон мог испугать тебя.

– Но мне действительно было так страшно.

– Тихо, малышка, спи.

Тарамис кончиками пальцев чуть сжала голову Дженны и запела что-то чуть слышно, почти про себя. Потихоньку всхлипывания затихли, прекратилась дрожь. Когда дыхание вновь стало ровным дыханием спящего человека, Тарамис встала. Уже сто раз она думала, что кошмары и воспоминания о них ушли навсегда. Но проклятый сон каждый раз напоминал о себе. Тарамис сжала голову руками. Дженна была той, о ком говорили Свитки, и это сейчас – самое важное. Ничего, на этот раз наверняка удалось отогнать кошмарный сон надолго. Наверняка. Всю жизнь Тарамис шла этим путем. С самого детства. Как только она стала осознавать себя, ее тетя, принцесса Элфайн, начала учить ее тем двум вещам, с помощью которых женщина может стать сильной: искусству обольщения и колдовству. Когда Элфайн умерла, Тарамис, которой не было еще и десяти лет, не появилась на церемонии погребения. Старшие думали, что ребенку просто стало невыносимо тяжело от потери. На самом же деле она в это самое время обшаривала личные покои тети в поисках волшебных фолиантов и всяких магических штучек, собиранию которых Элфайн посвятила свою жизнь. Там-то она и нашла Свитки Скелов. В ближайшее же полнолуние она начала работу, которая длилась двадцать лет, а сейчас была близка к завершению.

Неожиданно она почувствовала, что в дверях комнаты стоит Бомбатта и смотрит в одну точку – на девушку в постели. Она быстро подошла к нему и взяла его за руки. Секунду он еще сопротивлялся, а затем позволил вывести себя в темный коридор.

– Так ты даже не считаешь нужным больше скрывать это? – сказала она с презрительным спокойствием. – Ты возжелал мою племянницу. Я все вижу. Так что не пытайся отрицать это.

Он, словно башня, возвышался над нею, но при этом переминался с ноги на ногу, как мальчишка, ждущий наказания от учителя. Наконец он промычал:

– Я ничего не могу с собой поделать. Ты – огонь и страсть. Она – невинность и чистота. Я ничего не могу поделать.

– И она должна оставаться невинной. Так сказано в Свитках Скелов.

На самом же деле Свитки вовсе не требовали от Дженны девственности. Речь шла о другой чистоте. Чистоте души. Она не должна была никому желать зла или предполагать, что кто-то может причинить ей боль. Ее жизнь в затворничестве помогала поддерживать ее в таком душевном покое. Но Тарамис поняла, что происходит с Бомбаттой, задолго до того, как он сам осознал, что с ним.

– Да, даже если бы и не эти Свитки, – сказала она ему, – ты – мой, и я не собираюсь делить то, что принадлежит мне. Ни с кем.

– Мне не нравится, что ты там наедине с этим вором.

– Наедине? – Тарамис рассмеялась. – Четыре твоих лучших стражника стоят наготове, чтобы охладить его или изрубить на куски, если он задумает причинить мне вред.

Мужчина что-то пробормотал про себя, и она нахмурилась:

– Говори так, чтобы я слышала, Бомбатта. Не люблю, когда от меня что-то скрывают.

Он долго молча смотрел на нее, сжигая взглядом, прежде чем заговорить:

– Я не могу избавиться от мысли о том, что этот вор смотрит на тебя, хочет тебя, быть может, даже прикасается к тебе…

– Ты, кажется, стал забываться. – Каждое слово вылетало словно острое лезвие.

Бомбатта отступил на шаг, а затем рухнул на колени, склонив голову:

– Прости меня. Но ведь этому Конану нельзя доверять. Он чужеземец, вор.

– Идиот! В Свитках ясно сказано, что Дженну должен сопровождать вор с глазами цвета неба. Другого такого в Шадизаре не найдешь, да и, пожалуй, во всей Заморе. А ты будешь делать то, что я тебе прикажу. Будешь точно следовать предписаниям Свитков. Точно!

– Как прикажешь, – пробормотал он. – Я повинуюсь.

Тарамис погладила его по голове. В этом движении было не больше нежности, чем в поглаживании одной из борзых ее своры.

– Ну разумеется, Бомбатта.

Она чувствовала, что победа уже близка. Рог Дагота будет принадлежать ей. С ним она обретет истинную силу и бессмертие. Это чувство словно пронизывало ее. Ее руки вздрагивали на волосах Бомбатты. Она глубоко вздохнула и сказала:

– Будь уверен, все будет так, как я говорю. А сейчас – отправляйся к себе и ложись спать, и пусть тебе снится твоя победа.

Неподвижно стоя на коленях, Бомбатта смотрел, как она уходит по коридору. Его обсидановые глаза поблескивали в темноте.

Конан вскочил, когда Тарамис вошла в спальню.

– Как твоя племянница? – спросил он.

– Ей лучше. Она спит.

Чувственная женщина лишь слегка приподняла руку и махнула ею в воздухе. Все четверо телохранителей вышли, не произнеся ни слова.

– А как ты, вор? Ты спишь или бодрствуешь? Уже поздно, а ты почему-то решил поговорить о моей племяннице.

От резких шагов разрезы ее одеяния распахивались, открывая взгляду ничем не прикрытую кожу.

Киммериец смотрел на нее с сомнением. С трактирной девушкой или даже с дочкой богатого купца вопросов бы не возникло, веди она так себя. Но что касается принцесс – тут у него опыта не было.

– Да ты мужчина или нет? – рассмеялась она. – Или видение твоей несравненной Валерии вконец истощило твою мужскую силу?

Конан вспыхнул. Он знал, что бесполезно объяснять Тарамис, что стояло и стоит между ним и Валерией. Он не был уверен, что и сам окончательно разобрался в этом. Но в одном он был твердо уверен.

– Я мужчина.

Руки Тарамис взлетели к шее. Секунда – и черный шелк водопадом сбежал к ее ногам. Своим взглядом и полной наготой она бросала ему вызов.

– Докажи!

Не теряя времени на то, чтобы дойти до кровати, Конан повалил ее на пол и представил все необходимые доказательства.

Глава 5

Конан пристально смотрел в огонь маленького костра. Сухой верблюжий помет горел неярко и не привлек бы нежелательного внимания того, кто тоже оказался бы ночью посреди равнины Замора. Киммериец вспомнил другой, волшебный, огонь на камнях алтаря. Его беспокоило, что они проехали уже целый день, а Малак все не появлялся. Вообще-то Конан никогда не позволял себе уж очень рассчитывать на чью-либо помощь, но теперь он был более чем когда-либо уверен, что ему потребуется помощь Акиро. Не только во время их путешествия, но и после, когда настанет время исполнения обещания Тарамис. Да где уж, на каком Девятом Небе Великого Зандру провалился этот Малак!

Усилием воли он заставил себя отбросить бесполезные гадания и занялся рассматриванием своих спутников. Скорее, одного из них.

Бомбатта аккуратно наполнил серебряную чашу водой из одного из их кожаных бурдюков и протянул ее Дженне. С благодарной улыбкой она протянула руку из-под белоснежного плаща, накинутого на нее, чтобы защитить от ночного холода. Девушка оказалась совсем не такой, какую Конан ожидал увидеть, и он все никак не мог привыкнуть к этому. Тарамис говорила о своей племяннице как о ребенке, и он представлял себе девочку лет девяти-десяти, а не стройную девушку, двигавшуюся в своей свободной одежде с неосознанной грацией газели.

Конан неожиданно прервал общее молчание:

– Дженна, утром мы поедем в том же направлении?

– Госпожа Дженна, понял, вор? – почти рыча, поправил его Бомбатта.

Дженна вздрогнула, словно удивившись тому, о чем ее спрашивают. Ее глаза, похожие на глаза молодого олененка, на мгновение остановились на Конане, а затем повернулись к Бомбатте. Ему и был адресован ответ:

– Более точно я смогу сказать завтра. А пока я знаю только одно: нам нужно ехать на запад.

К горам Карапаш, понял Конан. Не самое приветливое местечко, где недолго и пропасть навсегда, если не знать хорошенько эти места или не взять проводника. На картах были нанесены лишь основные перевалы, использовавшиеся как торговые пути. А местные жители, хоть и не такие озлобленные, как горные племена Кезанкиана, вовсе не отличались хорошим отношением к чужестранцам. Они имели обыкновение улыбаться гостю, приветливо встречать его и лишь затем, улучив момент, втыкали ему нож промеж ребер.

Киммерийца не удивляло, что он не получил ответа сам. С самого их отъезда из дворца Тарамис, еще до восхода, она ни словом не перемолвилась с ним, весь разговор шел только через Бомбатту. Но, будучи мастером своего дела, он понимал, что для вора нет ничего важнее информации. Поэтому он продолжил этот странный разговор:

– А как тебе удается узнать дорогу? Ключ сам притягивает тебя к себе?

– Ее не следует спрашивать, понял, вор? – вновь вскипел Бомбатта.

Где-то вдали завыл волк. Тяжелый, почти потусторонний звук, казалось, смешался с темнотой, пронизанной лунным светом.

– Что это, Бомбатта? – с любопытством спросила Дженна.

Человек со шрамами на лице бросил еще один уничтожающий взгляд на Конана, прежде чем ответить:

– Это такой зверь, малышка, что-то вроде собаки.

– А мы его увидим?

– Может быть, придется, малышка.

Конан тряхнул головой. Девчонка восхищалась всем подряд, ничего не зная о жизни в этом мире. Пустые улицы Шадизара, по которым они ехали к выходу из города, шатры караванов и спящие верблюды, стая гиен, следовавших за ними в течение полудня на почтительном расстоянии, – все так радовало ее, зажигало искорки в глазах и служило поводом для множества вопросов Бомбатте.

– То, что мне не удается у тебя выяснить, может погубить нас, – продолжал убеждать ее Конан.

– Не пугай ее, вор! – процедил Бомбатта. Дженна положила ладонь на скрывавшую руку воина кольчугу:

– Я не боюсь, Бомбатта. Мой добрый Бомбатта.

– Ну тогда скажи мне, как ты определишь, где искать Ключ. Или расскажи Бомбатте, если ты по-прежнему не хочешь говорить со мной.

Ее глаза обратились было к Конану, но затем остановились где-то на полпути между Киммерийцем и высоким воином в черных доспехах.

– Я не знаю точно, как я нахожу дорогу. Просто так получается. Как будто я здесь уже была, – она тряхнула головой и рассмеялась. – Конечно, я понимаю, что этого не может быть. Я ведь ни разу в жизни не покидала тетиного дворца вплоть до сегодняшнего утра.

– Если ты скажешь, куда нам нужно идти дальше, пусть даже приблизительно, я, наверное, смогу найти более короткий путь, короче, чем тот, по которому ты нас ведешь.

Вспомнив о том, что сказала Тарамис об особом расположении звезд, необходимом для оживления Валерии, Конан сжал в кулаке золотой амулет, висевший на его шее, и добавил:

– У нас мало времени.

Дженна в ответ еще раз тряхнула волосами и продолжила:

– Когда я вижу перед собой нужное место, я вспоминаю его. Но сначала мне нужно его увидеть.

Вдруг она рассмеялась и упала на спину, глядя прямо в звездное небо.

– А еще, я вовсе не хочу, чтобы наше путешествие закончилось побыстрее. Я хочу, чтобы оно продолжалось как можно дольше.

– Нет, малышка, так не получится, – сказал Бомбатта, – нам нужно вернуться в Шадизар через шесть ночей.

Конан сделал все возможное, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Этого еще не хватало. Его срок наступит через шесть ночей. Но Бомбатте нет никакого дела до воскрешения Валерии. Что же еще должно произойти в эту ночь?

– А теперь, девочка, тебе пора спать, – продолжил человек со шрамами, – нам рано в дорогу, ты должна хорошо отдохнуть.

Говоря это, он занялся приготовлением постели: убрал камни с земли и взрыхлил это место кинжалом.

– Бомбатта, ну пожалуйста, можно я еще немного посижу с вами? Здесь даже звезды не такие, какими я их видела из дворца. Они как-то ближе. Кажется, что до них можно почти достать рукой.

Бомбатта молча расстелил на рыхлой земле одеяло.

– Ой, как здорово, – сказала она, ложась и прикрывая ладонью зевок, – мне так хочется все попробовать, все испытать.

Лишь только она легла, Бомбатта укрыл ее вторым одеялом. В его движениях была видна неожиданная нежность.

– Ты еще все увидишь, все испытаешь, я обещаю тебе, девочка. Но сейчас для нас самое важное – вернуться в Шадизар через шесть дней.

Положив голову на руку, Дженна что-то пробормотала, уже сквозь охватывающий ее сон.

Он любит ее, подумал Конан, глядя на то, как Бомбатта склонился над девушкой, – самый настоящий любовник.

Не будь Дженна настолько явно девственницей, он бы подумал, что Бомбатта и вправду ее любовник.

Встав, Бомбатта подошел к костру и стал забрасывать его землей.

– Я буду дежурить первым, вор, – сказал он. Не говоря больше ни слова, он вернулся к спящей Дженне и сел рядом с нею, скрестив ноги и положив обнаженный меч на колени.

Конан сжал зубы. Этот черный стражник уселся между ним и Дженной: можно подумать, что он был главной грозящей девушке опасностью. Не спуская глаз с Бомбатты, Конан лег на землю, не выпуская рукояти меча из рук. Он даже не стал укрываться одеялом. Куда более холодные ночи были ему не в диковинку, а вот одеяло могло на мгновение задержать его, случись срочно выхватить меч. А такое мгновение могло стать роковым, когда рядом противник с клинком, уже зажатым в руке. Но даже сквозь недоверие к Бомбатте в его голове закружилась еще одна мысль: что же должно произойти в Шадизаре через шесть ночей? Именно об этом он размышлял, когда сон наконец сморил его.

Солнце нещадно жгло трех всадников, двигавшихся к западу по равнине Замора. Дженна поглубже натянула на глаза капюшон своего плаща, пытаясь найти прохладу в его тени, падающей на лицо. Она уже поняла, что Бомбатта был прав, сказав, что плащ защитит ее от палящих лучей. Она на пробу высунула руку из-под плаща и оставила ее на солнцепеке. Сильное жжение убедило ее в правоте совета, но, даже избежав ожога, нельзя было спрятаться от самой жары. Это был как раз тот опыт, без которого, как она решила, вполне можно было обойтись.

Впереди виднелась цепочка гор со снежными вершинами. Горы Карапаш. Они манили прохладой и влагой. Дженна облизала губы, даже не почувствовав на них влаги.

– Бомбатта, а эти горы… мы до них скоро доедем?

Он повернулся к ней, и вдруг девушку пробрало чувство страха перед этим человеком со шрамами, в черном шлеме, с потным пыльным лицом. Чушь какая-то, подумала она. Бояться Бомбатты? Ей, которая знала его с самого раннего детства? Конечно, глупости.

– Не так быстро, малыш. Завтра. Хорошо, если утром.

– Но они кажутся такими близкими, – возразила она.

– Это воздух равнины. Он сокращает расстояние. А на самом деле горы намного дальше.

Дженна хотела попросить воды, но вспомнила, как Бомбатта смотрел на бурдюки после того, как она попила последний раз. Сам он попил лишь дважды с тех пор, как они выехали утром. Затем ее взгляд упал на Конана, двигавшегося впереди. Северянин сделал лишь один глоток на рассвете и с тех пор даже не посмотрел на бурдюки с водой. А теперь он легко сидел в седле, одной рукой придерживая рукоять меча, устремив взгляд вперед и, похоже, не замечая, что солнце уже почти изжарило их заживо, даже не дойдя до зенита.

Какой странный юноша, подумала она. Он был не старше ее, это точно, но эти синие глаза принадлежали взрослому человеку, много повидавшему в жизни. Казалось, жажда совсем не мучит его, не ощущал он и палящего зноя. Интересно, а может ли что-нибудь остановить его? Дождь, снег, ветер? Она слышала рассказы о снеге в горах, высоких-высоких, выше дворца. Нет, ей казалось, что его ничем не остановишь. Наверное, поэтому тетя и послала его с нею. Он, наверное, герой, переодетый или заколдованный принц, вроде тех, которых она знала по сказкам, рассказанным ей служанками, когда тети не было рядом.

Она украдкой взглянула на Бомбатту и спросила:

– Он ведь красивый?

– Кто красивый? – ворчливо переспросил он.

– Конан.

Бомбатта резко повернулся к ней; на миг она снова испугалась.

– Тебе не следует думать о таких вещах, особенно о нем, – его голос был тверд, без единой капли нежности, с которой он обычно обращался к ней.

– Не волнуйся из-за меня, Бомбатта, – взмолилась она. – Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты сердился.

– Я… я тоже люблю тебя, Дженна. Я не сержусь на тебя. Просто… Не думай об этом воре. Выкинь его из головы. Так будет лучше.

– Я не могу не думать о нем, не видеть его, пока он едет с нами. И все равно, Бомбатта, я тебе говорю, что он красивый, как в сказках про принцев.

– Он не принц, – отрезал Бомбатта.

Дженна ощутила сильнейшее разочарование, но продолжала свои рассуждения:

– Ну и пусть. Зато он все равно красивый. Хотя мне его и сравнивать-то не с кем. Разве что с тобой да со слугами во дворце Тарамис. А среди них нет ни одного такого красивого. Вечно они кланяются, падают на колени, извиняются.

Лицо Бомбатты совсем помрачнело. Дженна стала лихорадочно обдумывать, чем она могла его обидеть.

– Ну, конечно же, ты тоже красивый, Бомбатта. Я вовсе не хотела сказать ничего другого.

Зубы воина явственно скрипнули:

– Я же сказал тебе – не думать об этом.

– Он выше ростом и крепче, чем любой из слуг или рабов. Он почти такой же большой, как ты, Бомбатта. А как ты думаешь, он такой же сильный? Наверное, Тарамис потому и послала его с нами, что он такой же сильный, как и ты, такой же храбрый и такой же настоящий воин, как ты.

– Дженна!

Она подпрыгнула в седле и уставилась на него. Никогда раньше он не кричал на нее. Никогда.

Он продолжал ехать, тяжело дыша, уперев одну руку себе в бок. Наконец он сказал:

– Этот Конан – вор, малышка. Всего лишь вор и ничего больше. У принцессы были свои причины, чтобы отправить его вместе с нами. Не мое и не твое дело спрашивать ее об этом.

Дженна закусила губу, осмысливая то, что только что узнала. Когда Тарамис сказала, что настал день путешествия, она была без ума от радости. Наконец-то она исполнит свое предназначение. Она найдет Рог Дагота и вернет его тете. Такое задание будет большой честью для нее. Но если Конан – вор, а Тарамис специально послала его с ними…

– Бомбатта, мы что, собираемся украсть Рог Дагота?

Он чуть не хлопнул ее по губам, прикрывая ей рот ладонью, а затем быстро взглянул на Конана. Голубоглазый гигант спокойно ехал впереди на расстоянии, когда можно расслышать лишь крик. Судя по его неподвижной спине, Дженна решила, что ему абсолютно наплевать и на Бомбатту и на нее. Сама не понимая почему, она почувствовала, что его безразличие задевает ее.

– Дитя мое, – тихо произнес Бомбатта, – Тарамис же просила тебя не упоминать этого имени ни при ком, кроме меня и ее самой. И ты это знаешь. Это ведь наш секрет.

– Он не слышит нас. А я хочу знать, мы собираемся…

– Нет! – тон его голоса стал подчеркнуто терпеливым и спокойным. Таким он бывал только когда Дженна доводила его до белого каления. – Нет, Дженна. Мы не будем красть его. Ведь никто на свете не может прикоснуться к Ключу. Никто, кроме тебя, не может дотронуться до Рога. Никто во всем мире, Разве это не доказательство того, что мы берем свое. Так что твое предназначение – правое дело. Неужели ты сомневаешься во мне или в твоей тете?

– Ну конечно, нет, Бомбатта. Я просто… Но я и вправду не хотела причинять тебе беспокойство, я только…

Высокий воин вдруг пробормотал что-то злое и раздражительное.

– Что? Что случилось, Бомбатта?

Вместо ответа он пустил коня в галоп, настигая Конана.

Она посмотрела ему вслед и тоже заметила, что с севера по склону холма к ним быстро направляется человек верхом, ведущий на веревке еще одну лошадь. Когда он подъехал поближе, она рассмотрела, что это некрасивый худой человек маленького роста, в кожаной куртке и грязных кожаных штанах. Неожиданно она поняла, что, кроме ругательств, пробормотал Бомбатта. Он назвал имя этого человека. Его звали Малак.

Конан позволил себе улыбнуться, увидев скачущего по гребню холма Малака со второй оседланной лошадью, привязанной к первой длинной веревкой. Перекинув из-под языка за щеку округлый камешек, который притуплял своей прохладой чувство жажды, он громко позвал своего приятеля:

– Эй, Малак!

– Эгей, Конан! – Рот маленького вора растянулся до ушей. – Ну и попотел же я, пока нашел вас. Ты же знаешь, я не следопыт, мы – люди городские, избалованные цивилизацией…

Словно смерч песка и камней, Бомбатта влетел в пространство между ними. Под его гневным взглядом улыбка мало-помалу сползла с лица Малака.

– Принцесса Тарамис подарила тебе жизнь. Почему ты не залег где-нибудь в свинарнике, чтобы отметить такую удачу?

– Я попросил его присоединиться к нам, – сказал Конан.

– Что значит – ты попросил? Да кто тебе дал право решать, кому принимать участие в путешествии? Принцесса Тарамис…

– Тарамис было нужно, чтобы я сопровождал Дженну, – прервал его Конан, – а мне нужен Малак.

– Я сказал, нет!

Конан глубоко вздохнул. Только спокойствие. Не надо ввязываться в драку с этим идиотом.

– Тогда поезжай дальше без меня, – сказал он даже хладнокровнее, чем сам ожидал.

Настала очередь Бомбатты задерживать дыхание, чтобы успокоиться. Его зубы заскрипели, когда он понял, что криком и запретами от Конана ничего не добьешься. С этим парнем где сядешь, там и слезешь.

– Есть вещи, о которых тебе, вор, не следует знать. Ты и госпожа Дженна должны следовать без посторонних.

– Тарамис сказала, что число провожатых не указано точно, – сказал Конан и с удовольствием отметил, как вытянулось в изумлении лицо его собеседника.

– Она тебе это рассказала?

Конан кивнул:

– Тарамис вовсе не нужно, чтобы наше дело провалилось. Поэтому она рассказала мне все.

– А, ну конечно, – медленно проговорил Бомбатта, но что-то в его голосе заставило Конана усомниться в своих словах. Может быть, от него и вправду что-то скрыли. Причем то, что не умалит шансы на успех путешествия, а сыграет свою роль лишь после него.

– Ну? – спросил Конан. – Малак едет с нами, или я отправляюсь с ним своей дорогой.

Ладонь Бомбатты сжала рукоятку меча так, что побелели костяшки пальцев.

– Можешь оставить этого маленького мерзавца. Но смотри не ошибись. Если из-за него с нами что-то случится – я вас обоих изрежу на куски и отдам собакам. И повежливей тут насчет принцессы и госпожи Дженны.

Натянув поводья, он галопом поскакал к Дженне, тревожно наблюдавшей за ними.

Малак тихо засмеялся:

– Не знаю, с чего я это взял, но мне кажется, что этот черный верзила недолюбливает меня.

– Ты пережил многих из тех, кто недолюбливал тебя. Переживешь и Бомбатту.

Конан посмотрел на запасную лошадь, шедшую на привязи вслед за конем Малака, и недовольно сказал:

– Жалкое зрелище.

Малак хихикнул:

– Это лучшее из того, что можно было украсть. Ничего, для Акиро сойдет.

– Ты разыскал его? Где он? У меня нет времени на долгие поиски.

– Недалеко. Сначала в том направлении, куда вы ехали, а потом – чуть южнее.

– Тогда поехали. Времени очень мало.

Малак пристроился позади Конана.

Киммериец привстал в седле и оглянулся, чтобы убедиться, что Бомбатта и Дженна следуют за ними. Все в порядке – они тоже двинулись в путь, но почему-то все время поддерживая довольно большую дистанцию. Быть может, Бомбатта не хотел, чтобы пыль из-под копыт передних лошадей мешала девушке, а скорее всего, ему просто не хотелось ехать рядом с Конаном. Впрочем, Киммерийца это мало занимало, если бы не желание время от времени оглянуться и посмотреть на Дженну.

Так они и ехали. При этом Малак все время буравил взглядом спину друга и наконец, не выдержав, сказал:

– Слушай, Конан. А что это вы там говорили про какие-то причины, из-за которых я должен или не должен быть здесь? Что такого особенного рассказала тебе Тарамис?

– Я все время ждал, когда же ты спросишь, – усмехнулся Конан и подробнее посвятил приятеля в суть дела. По крайней мере, он рассказал ему обо всем, что касалось поиска Ключа и Сокровища. Кое-что, сказанное принцессой в его объятиях, молодой Киммериец оставил при себе.

Когда он закончил, Малак грустно покачал головой:

– А я-то думал, что все дело упрется в сложности с оживлением Валерии. Эх! Послушал бы ты меня! Все, что я скажу, – предельно просто. Даже ты, надеюсь, сможешь понять. Сдается мне, что мы слишком далеко залезаем в эти колдовские штучки. А ты, ко всему прочему, еще и поверил колдунье: считаешь, что тебе все принесут на блюдечке, как обещано. Когда очередное заклинание убьет тебя, или еще чего похуже, – помяни мои слова.

Он еще что-то пробормотал себе под нос, и Конан узнал молитву Белу, шемитскому богу воров.

– Не так все плохо, как тебе кажется, – сказал Киммериец.

– Не плохо! Ты еще скажи, что все здесь нормально. Девчонка с картой в голове – это тебе не черная магия? Какой-то волшебный Ключ, охраняемый неведомо кем. Потом – волшебный клад, на котором своими задницами сидит еще парочка волшебников, а то и похуже. Не многовато ли даже для такого безрассудного парня, как ты? Послушай меня. Я знаю в Аренжуне трех сестриц. Девочки – пальчики оближешь. Ждут не дождутся, когда я приеду. Готов уступить тебе двоих. Выкинем этот Шадизар из головы, словно и не слышали о нем никогда. Тарамис в жизни не найдет нас в Аренжуне, даже если ей и придет в голову, что мы там. Ну, что скажешь? Махнем в Аренжун! Договорились?

– А Валерия? Мне и ее выкинуть из головы? Нет, поезжай, если хочешь, в Аренжун один, Малак. Я там уже бывал и не вижу смысла и повода снова появляться в этом городе.

– Значит, поедешь дальше? Независимо от того, как поступлю я?

Конан кивнул, а маленький вор, закрыв глаза, пробормотал еще одну молитву – Киале, иранистанской богине удачи.

– Ладно, – сказал он, подумав, – я поеду с тобой, Киммериец. Но только за то, что ты отдашь мне свою долю тех камешков. Бизнес есть бизнес.

– Ну разумеется. Я всегда знал, что ты – настоящий друг.

– Да-да, конечно, – Малак подозрительно взглянул на Конана, словно проверяя, не было ли во фразе Киммерийца иронии. Ничего не определив, он сказал, чтобы заполнить паузу:

– По крайней мере, во всем этом есть одна положительная сторона.

– Какая же?

– Как? Ты не понял? Мы же оказались лучшими ворами в Шадизаре, а это значит – во всем мире. Этот ваш колдун, Амон-Рама, поймет, что в его владениях кто-то побывал, когда мы уже будем далеко от него, на пути назад.

Глава 6

Не единожды эта гора выбрасывала из своих недр пламя и камни. Тысячу лет назад случилось последнее извержение, потрясшее землю на сотни лиг вокруг, разрушая города, уничтожая царства и королевские династии. Небо почернело от пепла, а затем гора преподнесла еще один сюрприз: огонь сменился снегом. В течение долгих лет зелень весны и блеск льда заменяли здесь летний зной. Жители Карапашских гор называли эту гору горой Смерти и считали, что их души будут похищены темными силами, стоит лишь ступить ногой на эту гору.

В том последнем титаническом извержении половина горы исчезла, оставив после себя большой овальный кратер с глубоким озером на дне. Две стороны гигантской впадины представляли собой вертикальные стены, в сто раз превышавшие человеческий рост. Две других были пологими склонами. У подножия одного из них, на самой кромке озера, стоял дворец, который видела лишь одна пара человеческих глаз.

Дворец возвышался словно огромный драгоценный камень, сверкающий бесчисленными гранями. Стены, башни, купола – все искрилось и переливалось на солнце. Нигде не было видно ни единого камня. Казалось, что огромная игрушка вырезана из цельного горного алмаза, ограненного в виде дворца.

В центре этого хрустального дворца находилась огромная комната с высоким сводчатым потолком. Зеркала стен были скрыты за длинными золотыми занавесями. В центре зала стоял прозрачный постамент, на котором покоился камень, краснее красного, драгоценный кристалл, горящий и сверкающий так, словно кровь и огонь соединились в одно Целое и плотно спрессовались, чтобы создать его.

Амон-Рама, бывший член Черного Кольца Магов Стигии, подошел поближе к тонкой прозрачной колонне. Алые одеяния стекали складками с его плеч до самого пола. Его лицо было лицом хищника. Нос больше походил на клюв орла. Десять тысяч черных заклинаний затмили последние искры света в его глазах. Похожие на клешни, его руки скользили вокруг камня. Но колдун был осторожен и внимательно следил, чтобы не задеть магический камень. Сердце Аримана. При каждом взгляде на пылающий красный огонь сердце колдуна наполнялось ликованием.

Когда его бывшие соотечественники узнали, что в его руки попало Сердце Аримана, они исключили его из Черного Кольца. Ибо существовали такие магические предметы, которых боялись даже черные маги. Они не рисковали выпускать на волю скрытые темные силы, не зная точно, смогут ли они их удержать в повиновении. Он же не боялся ничего. Теперь ему некого было опасаться. Самим фактом обладания Камнем Сердца он стал выше всех своих врагов и соперников. Они были бы рады разделаться с ним, но знали его силу и опасались сокрушительного ответного удара, если их атака не удастся.

Его пальцы нашли нужное положение с двух сторон от Камня, и он начал нараспев читать заклинание на каком-то древнем, давно умершем языке: А'бат маа'бак удамаи мор'аас. А'бат маа'бак, а'бат маа'бак кафа'ар.

Хрустальные стены дворца задрожали, войдя в резонанс с вибрациями слов. С каждым звуком мерцание Сердца Аримана становилось все реже, а свет все бледнел. Все меньше рубина и крови, все больше малинового, алого – и вот камень стал совершенно прозрачным, а в его глубине показался горный пейзаж. По склону одного из холмов двигалось несколько точек.

Амон-Рама прищурился, присматриваясь к неясным силуэтам. Всадники. Девушка и трое мужчин, еще две запасные лошади. Пальцы чуть изменили свое положение, и девушка заполнила весь шар.

Колдун зло ухмыльнулся. Да, это она. Та, которую он ждал столько лет. Она, которая могла дотронуться до Сердца Аримана. Женщина из Шадизара хотела использовать ее в своих целях. Ей не откажешь в дерзости, еще бы – рискнуть использовать само Сердце Аримана в своем колдовстве, да еще и без ведома самого Амон-Рамы. Но этот камень – он скрывал в себе такие силы, какие ей и не снились. И как только к нему в лапы попадет девчонка, та самая о которой говорилось в Свитках, – он, только он получит доступ ко всем этим скрытым могучим силам. А уж там он разберется, что стоит использовать, а что лучше не трогать. А Тарамис, – что ж, он даже сохранит ей жизнь, сделав рабыней, целующей ему ноги. Но это потом, а пока…

– Ну, иди ко мне, девочка, – шептал он, – приведите ее ко мне, мои храбрые воины.

Его пальцы снова закружились вокруг Камня, его губы вновь забормотали заклинания на неведомых языках.

Эти таинственные слова сгорали в воздухе словно живые, корчась от боли. А вместе с ними бился, кипел в агонии и магический кристалл. Сердце Аримана горело ярче и ярче. Кровавый свет пульсировал и отражал тень волшебника от всех зеркальных стен. Казалось, что в комнате находятся двадцать, пятьдесят, сто человек в одинаковых мантиях. И все они продолжали петь магические гимны, глядя во все более яркий рубиновый огонь волшебного Камня.

Ощущение спешки крепло в Конане с каждым шагом его коня в направлении Карапашских гор. Все ближе и ближе к взметнувшимся склонам. Но нужно свернуть, чтобы найти Акиро, а времени совсем нет. Каждый час, потраченный на розыски колдуна, был потерян для поисков Ключа, явно находившегося где-то впереди, в горах. Значит, останется еще меньше времени, чтобы найти Сокровище и вернуться с ним в Шадизар. Каждый час промедления грозил часом опоздания, тем самым часом, которого не хватит, чтобы вернуть Валерию.

– Здесь, Конан.

Киммериец обернулся, услышав оклик Малака, но не притормозил лошадь.

– Акиро, – сказал Малак, показав рукой в нужном направлении. – Нужно свернуть здесь. Мы же собирались… Я думал… А может, наплевать на него, а?

Конан остановился в нерешительности. Нахмурив брови, он смотрел то на близкие уже горы, то на юг. Нет, на Акиро ему было не наплевать. Но и медлить тоже нельзя.

Бомбатта и Дженна остановились на расстоянии от призадумавшихся приятелей. Пряди красивых волос Дженны сбились ей на лоб, но, ничего не замечая, она все так же глядела вперед, на серые вершины у горизонта.

Черный воин утер пот со лба:

– Ну, что там еще? Почему ты остановился, варвар?

Челюсти Конана сжались, но он ничего не ответил. Он лишь хлопнул со всего размаха по крупу вьючного мула. Время! Совсем нет времени. А стоя тут, он терял его и вовсе бездарно, не разыскивая старого мага и не продвигаясь к горам. Но какое же решение будет правильным?

– Да проклянет тебя Эрлик, варвар! Мы уже почти дошли до гор. Нужно поторапливаться. Нам нужен Ключ! Давай двигай живее!

Малак прервал тираду Бомбатты:

– Ну что, Киммериец? Будем искать Акиро? Клянусь ногтями Огуна, я лично понятия не имею, что делать.

Взрыв проклятий вырвался из горла Бомбатты:

– Еще кто-то? Ты что, всю окрестную шваль решил собрать, варвар? Тарамис может считать тебя очень важной персоной в нашем деле, но я считаю, что ты подвергаешь всех смертельной опасности. Один лишний человек может нарушить исполнение пророчества! Тебе есть хоть какое-то дело до этого? Или ты просто тянешь время? Может, ты струсил, ты, жалкий варвар с севера?

Он закончил, наполовину вынув саблю из ножен. Его глаза налились кровью.

Конан окинул его ледяным взглядом. Хватит. Довольно он выслушал окриков и оскорблений. Наступил предел терпению. Его ответ был прост и прям:

– Вынимай меч, Замориец. Обнажи оружие и умри. Я и один смогу довести Дженну до Ключа и вернуться в Шадизар.

Вдруг Дженна галопом ворвалась в пространство между ними. К их общему удивлению, ее глаза горели нешуточным гневом.

– А ну, прекратить! Я обоим приказываю! Вам сказано сопровождать меня, а вы сцепились, как голодные псы из-за кости.

Конан остолбенел, не веря своим глазам и ушам. Если бы мышь набросилась на стаю котов, он бы, наверное, не так удивился.

Бомбатта так и застыл с отвисшей челюстью. Когда Дженна замолчала, его рот захлопнулся, но с таким же звуком и его сабля вошла в ножны.

– Мы сейчас же продолжаем наш путь в горы, – сказал он ей хмуро.

Конан, стараясь сдержать свои эмоции, сжав свои чувства в кулак крепче, чем рукоять меча, молча повернул коня на юг.

– Так нельзя! – возмутилась Дженна. Маленький кулачок изо всех сил ударил по луке седла. Царственное величие девушки бесследно исчезло, словно дым на ветру. – Конан! Мы же решили, что идем туда, куда веду я. Мы же договорились!

Конан со вздохом повернулся к ней:

– Дженна, мы сейчас не играем во дворцовом саду. Я делаю то, что считаю нужным, а не то, что нужно по правилам игры.

– А я думала, что все это очень похоже на игру. Что-то вроде огромного лабиринта. Только ты почему-то не хочешь больше играть.

– Это и есть лабиринт. Только за каждым поворотом нас может поджидать смерть, а не приятный сюрприз.

– Нет, так не бывает! Так нельзя! – Было видно, что такой оборот дела совершенно неожидан для девочки. – Моя тетя говорила, что это – мое предназначение, что это обязательно нужно сделать. Но она никогда бы не отпустила меня, если бы это было опасно.

– Ну конечно, нет, – медленно сказал Конан, глядя ей в глаза. – Дженна, я дойду с тобой до Ключа и Сокровища. А потом мы вместе вернемся в Шадизар. Я сделаю все, чтобы тебя миновала любая опасность. Но сейчастебе следует ехать за мной. Нам всем может очень понадобиться человек, которого я ищу.

Дженна нерешительно кивнула:

– Ладно. Я поеду с тобой.

Конан вновь повернул коня на юг. Малак и Дженна последовали вплотную за ним. На некотором расстоянии двигался бурчащий проклятия Бомбатта.

Прекратилась пляска теней в зеркальном зале. Погас ярко-алый свет, лишь привычно мерцало кроваво-красным Сердце Аримана.

Амон-Рама, чуть пошатываясь, отошел от прозрачного пьедестала. Его узкое лицо стало еще уже, и без того бледная кожа совсем посерела. Колдовство на расстоянии отбирает много сил. Следовало отдохнуть и подкрепиться, прежде чем продолжать.

Жаль, конечно, что заклинания, на которые потрачено столько сил, не сработали.

К тому же не удалось посмотреть, чем закончилось все там, на равнине. Сердце Аримана не могло одновременно служить магическим кристаллом и источником силы. Амон-Рама понимал, что не девчонка помешала заклинаниям. Она, конечно, отмечена судьбой, но не имеет никакого представления о реальном колдовстве. Вся ее жизнь подчинена одной цели, и колдовство никак не увязывалось с ее чистотой и непорочностью.

Значит, остаются эти люди, сопровождающие ее. Они, конечно, тоже не волшебники. Он бы почувствовал вибрации встречных заклинаний. Любой сильный талисман, способный защитить от заклятья, он тоже увидел бы при первом же взгляде сквозь волшебное зеркало Камня. Оставался лишь один ответ – каким бы неправдоподобным он ни казался. Один из них – один из двух воинов – обладал невероятной, непостижимой силой воли.

Черный маг зловеще улыбался. Неплохо. Железная, алмазная воля? Что ж, отличное дополнение к подарку. Девчонка, которая может управляться с Сердцем, и железная воля, отобранная у сопровождающего ее воина.

Но сначала – хорошая еда, крепкое вино и глубокий сон. Амон-Рама покинул зеркальный зал. Сердце Аримана угрожающе тлело на своем прозрачном пьедестале.

Глава 7

Кроваво-красное солнце уже коснулось вершин гор, но палящий зной все не ослабевал. Обливаясь потом, четверо всадников продолжали путь на юг. Бомбатта всю дорогу продолжал проклинать Конана и все подряд. Но делал он это негромко, себе под нос, и Киммериец не особо прислушивался к сопровождавшим его имя эпитетам. За любое из этих оскорблений он был готов убить кого угодно, но, решив для себя, что Дженне не нужно видеть смерть, он предпочел отложить выяснение отношений.

– За тем холмом, Конан… – неожиданно разорвал тишину Малак. – Селкет меня побери, если обитель Акиро не окажется там. Конечно, если меня не обманули в Шадизаре.

– Ты уже трижды говорил это, – раздраженно сказала Дженна.

– Госпожа, даже такой специалист, как я, имеет право на ошибку. Но на этот раз, уверяю вас, все будет без обмана.

Из-под копыт лошадей покатились камни, когда всадники направили их вверх по склону. Киммериец начал сомневаться, имеет ли Малак хоть малейшее представление о том, в какой стороне может находиться Акиро. Забравшись на вершину холма, он громко воскликнул:

– Ханнуман меня подери!

– Попридержи язык при Дженне, – гаркнул Бомбатта, но, подъехав к тому месту, где стоял Конан, сам прохрипел: – Вот так дерьмо Великого Эрлика!

Перед их глазами и вправду оказалась обитель Акиро – грубо сложенная из камней и глины хижина, наполовину врытая в склон. Ее хозяин, маленький желтолицый человечек, был привязан за руки и за ноги к столбу перед входом. Ветки, положенные у основания столба, весело потрескивали огоньком. Три человека в развевающихся, как крылья, белых одеяниях стояли спиной к наблюдателям на холме и, глядя в разгорающийся костер, читали какие-то таинственные заклинания. Еще две дюжины одетых в грязные лохмотья, немытых, нечесаных людей восторженно кричали, потрясая копьями, издавая одобрительные крики, за спинами белокрылых фигур.

– Вообще-то Акиро и мне не очень нравился… – осторожно начал Малак.

– Он нам нужен. – Ответ Конана был краток и ясен. Он молча повернулся к Бомбатте, и тот прочел в глазах Киммерийца немой вопрос.

– Нет, варвар. Если это и есть тот человек, из-за которого мы проделали такой путь, то теперь это твои личные проблемы.

– Почему вы что-то обсуждаете, вместо того чтобы помочь несчастному человеку там внизу? – разозленно спросила Дженна.

– Мое дело – охранять тебя, дитя мое, – ответил Бомбатта. – Неужели ты думаешь, что я потащу тебя туда, поближе к этим дикарям, или оставлю здесь, где поблизости могут шляться их приятели.

Малак влез в разговор, обратившись к Конану:

– Мы, кстати, еще можем махнуть в Аренжун.

– Вперед, Малак, к Акиро.

Меч Конана легко скользнул в его руки; закатное солнце блеснуло красным светом по всей длине лезвия. Пришпорив коня, Конан полетел вниз по склону.

– Да поможет мне Донар, – закатив глаза, простонал Малак вслед Киммерийцу, – надо думать, эти ребята знают свое дело, раз смогли скрутить колдуна.

Бормоча молитвы еще полудюжине богов, Малак отвязал приготовленную для Акиро лошадь и поскакал вслед за другом.

Молча, без боевого клича, Конан ворвался в группу оборванцев с копьями. Их завывания и причитания заглушили даже стук копыт приближающегося коня. Стоявшие кучкой разлетелись в разные стороны. Лишь немногие, собравшись с мыслями, повернули копья в сторону незнакомца. Но Конан не стал тратить на них ни секунды. Троица, продолжавшая самозабвенно петь свою абракадабру, интересовала его больше. Несомненно, они творили какое-то колдовство, которое следовало немедленно остановить, чтобы спасти Акиро.

Стоявший в центре рухнул под копыта коня Конана со стоном и с треском ломаемых костей. Киммериец не испытывал никаких угрызений совести, напав сзади, без предупреждения. Это был не рыцарский поединок, а маленькая война; эти люди собирались расправиться с его другом, и он должен был остановить их так, как мог.

Человек справа выхватил из-под складок одежды кинжал. Киммериец невольно содрогнулся от ужаса: его противник оскалил рот, зубы в котором были сточены каким-то инструментом в форме клыков. А под этой мерзкой пастью висело ожерелье из высушенных человеческих рук. Маленьких, детских ладошек.

Первым звуком, который издал Конан с того момента, как бросился вниз по склону, стал крик ярости, раздавшийся вместе с ударом меча, вошедшим в эту оскаленную пасть. Руки жертвы поднялись к лицу, словно пытаясь удержать разваливающиеся кости черепа. Кровь фонтаном била сквозь растопыренные пальцы, покрывая кровавыми пятнами белоснежное одеяние.

Больше у Конана не было времени, чтобы рассмотреть этого колдуна, или кем там он еще был; его третий приятель, похоже, сам куда-то исчез. Но шок, заставивший остолбенеть толпу их спутников, прошел, и теперь они были готовы рассчитаться с дерзким незнакомцем.

Первое направленное на него копье Конан перехватил за середину, проткнув в следующий момент мечом горло державшего его человека. Древком он отбил другое копье, одновременно перерубив мечом еще одно. Схватив обрубок, он изо всех сил ткнул наконечником в лицо одному из нападавших. Стальной треугольник вошел в череп точно между глаз.

Трое противников погибли в мгновение ока. Остальные отступили. Конечно, они могли просто задавить его численным превосходством, но при этом многим суждено было умереть. Понимая это, никто не хотел лезть вперед. Они нервно передвигались, то прячась за спины друг друга, то выступая вперед; на их лицах ясно был виден страх, смешанный со стыдом за эту трусость.

Осторожно, не сводя глаз с медленно приближающихся противников, Конан слез с коня. Преимущество длинных и легких копий будет сведено на нет в ближнем пешем бою. Кроме того, их следовало лишить последнего преимущества, не считая их численного превосходства: права напасть первому. Конан присмотрел слабейшее место в надвигающейся цепи и приготовился к броску.

Вдруг рядом с его плечом пролетел огненный шар, вонзившийся в голову одного из наступавших и взорвавшегося с треском разрываемых костей.

Несмотря на все свое самообладание, Конан подпрыгнул на месте. Затем он оглянулся. За костром стоял кривляющийся, гримасничающий, как клоун, Малак. Рядом с ним Акиро, во все еще дымящихся кожаных штанах и закопченной коричневой тунике, молча шевелил губами, читая какое-то заклинание. Сухие, словно покрытые пергаментом, руки совершали непонятные движения. Вдруг раздался хлопок ладоней на уровне груди, и между ними возник еще один огненный шар. Этот плод магии проделал тот же фокус с еще одной жертвой. Двух трупов с дымящимся обрубком вместо головы вполне хватило, чтобы охладить пыл наступавших и обратить их в бегство. Их крики долго еще доносились из сгустившихся вечерних сумерек.

– Мерзкие, полудохлые, вонючие верблюды! – кричал им вслед Акиро. Его седые волосы и длинные усы просто стояли дыбом от гнева. – Я их проучу, еще внуки их внуков будут со страхом произносить мое имя. Я заморожу кровь в их жилах, а их кости превращу в мягкий студень.

– Акиро, – окликнул его Конан. Малак внимательно слушал продолжающуюся череду проклятий, даже повторяя кое-что про себя, чтобы лучше запомнить.

– Я напущу на них чуму на десять поколений вперед. У них вся скотина передохнет, все посевы сгниют. Да у них у самих яйца отсохнут и зубы повыпадают!

– Акиро, – вновь обратился к нему Конан.

Желтолицый старик погрозил кулаком в сторону бежавших обидчиков.

– Они заявили, что я прогневал их богов. Богов! – он состроил презрительную гримасу и сплюнул. – Убогие шаманщики, они не могли придумать себе ничего поприличнее. Я им сказал, что если они принесут в жертву еще хоть одного ребенка, то я обрушу молнии на их мерзкие головы, и, клянусь Девятой Степенью Великой Силы, я это сделаю!

– Может, у тебя не получится? – съехидничал Малак. – Я имею в виду, что пока что они умудрились связать тебя и даже частично поджарить. Может, тебе лучше оставить их в покое?

Акиро внимательно присмотрелся к хитрой физиономии Малака и покровительственно заметил:

– Тебе нечего бояться, Малак. Твоим мужским достоинствам ничто не угрожает, надеюсь, та гримаса, которую ты сотворил, выражает глубочайшее уважение к собеседнику, не так ли? Ну, тогда я расскажу, что случилось. Эти три шамана, называющие себя жрецами, ухитрились наложить на меня заклятие, пока я спал. Заклинание, к слову сказать, было весьма простеньким, но оно позволило мерзким последователям мерзейшего культа навалиться на меня всей компанией и связать. Со связанными руками я не мог проделать ни единого магического жеста. Они засунули мне в рот кляп, – тут он остановил рассказ, чтобы сплюнуть, – и я не мог произнести ни единого заклинания. А потом эти ублюдки решили принести меня в жертву своим богам. Какие там боги! Я им покажу богов! Я сам стану страшным демоном в их пантеоне, даже раньше, чем отправлюсь на тот свет. Я им… Эта девушка? Что она здесь делает?

Конан вздрогнул. Он решил, что лучше дать старому волшебнику возможность спустить пар, прежде чем о чем-то говорить. Но внезапная смена тона голоса и темы разговора застали его врасплох. В следующий миг он сообразил, что Бомбатта наконец спустился с холма с Дженной. Их силуэты едва вырисовывались в предвечерней мгле, и даже Конан, с его кошачьим ночным зрением, едва ли смог бы определить в одном из них женщину, если бы не знал об этом заранее.

– Она невинна, – тихо сказал Акиро; при этом Малак усмехнулся:

– Ты хочешь сказать, что отсюда видишь, что она еще никогда…

– Придержи язык, Малак! – оборвал его старик. – Это не имеет ничего общего с плотской девственностью. Тут дело в душе, и вот это-то и страшно.

– Страшно? – воскликнул Конан. – Это, конечно, не то, что я выбрал в жизни, но что уж тут страшного?

Акиро вздохнул:

– Такую чистоту надо беречь, как оберегают детей, лишь постепенно знакомя их с миром, чтобы они не стали легкой жертвой зла. Редкий случай, чтобы такая чистота сохранилась естественно. Обычно этих детей оставляют расти специально для каких-нибудь колдовских целей.

– Тот самый случай, – пробормотал Конан, нахмурившись. На достаточном расстоянии от хижины Бомбатта помогал Дженне слезть с лошади. Черный воин встал между нею и кровавым зрелищем, не давая ей увидеть следы сражения.

– Валерия, – произнес Акиро, заставив Конана вздрогнуть.

– Она – одна из причин того, почему я пришел к тебе.

– Подожди.

Акиро скрылся в своем жилище. Звуки, доносившиеся оттуда, свидетельствовали об усердных поисках. Когда он появился вновь, в его руках оказался маленький флакончик из полированного камня, запечатанный воском.

– Это для Валерии.

– Я не понимаю.

Акиро поджал губы и стал накручивать усы на пальцы.

– Я долго думал об этом, Киммериец. Я бросал Кости Судьбы, читал по звездам, тасовал карты К'фара – все для того, чтобы найти нужный ответ на мучающий тебя вопрос.

– Меня больше ничего не мучит, Акиро. По крайней мере…

– Не перебивай меня. А если говоришь, говори правду. Иначе я не смогу помочь тебе. Жизнь Валерии слишком тесно переплелась с твоей жизнью. Она была для тебя и любимой женщиной, и товарищем по оружию. А крепче этих двух связей ничего быть не может. Поэтому, даже погибну в, она вернулась на миг из Царства Теней, чтобы спасти тебя. Киммериец, такая сильная связь между жизнью и смертью может быть очень опасна. Валерия сама обрубила бы ее, если бы знала об этом. Но есть знание, недоступное и жителям Царства Теней.

– Акиро, я не собираюсь разрубать эту связь. Я пришел не за этим.

– Послушай меня, ты, упрямый северянин. Ты не выберешься из этой западни, полагаясь только на свой меч. И я вижу твою судьбу, если ты не одумаешься. Об этом говорят и карты, и кости, и звезды. Все вопиют об одном. Ты умрешь заживо. В один прекрасный день ты окажешься между жизнью и смертью, но не имея возможности попасть как в мир живых, так и в мир ушедших. Только забвение может спасти тебя. Мне пришлось здорово поломать голову и потрудиться над снадобьем в этом флаконе. Оно вычеркнет из твоей памяти Валерию, не оставив ничего связанного с нею, никакого следа. Поверь мне, Киммериец: если бы она знала, какой выбор стоит перед тобой, Валерия сама бы поднесла к твоим губам этот сосуд. Она была не из тех, кто избегает трудных решений.

– А если бы Валерия могла вернуться? – тихо спросил Конан. – Не на миг, как тогда, а чтобы прожить то, что ей было суждено, если бы она не прикрыла меня от смерти в тот раз. Что тогда, Акиро?

Волшебник долго молчал, прежде чем ответить. Его взгляд упал на Дженну, и он, не торопясь, разомкнул губы:

– Я думаю, что первым делом нам надо убрать трупы, чтобы девушке можно было подойти. Затем надо хорошенько поесть. Лично мне нужно изрядно подкрепиться, чтобы выслушивать дальше то безумие, которое ты собираешься обрушить на мою голову.

Глава 8

Старый колдун не отвязался от Конана, пока тот не взял флакон и не положил его в мешочек, висевший у него на ремне. Его настойчивость куда-то исчезла, когда Конан с Малаком стали перетаскивать трупы за дом. Акиро пробормотал что-то невнятное про больную спину и старые кости, хотя под слоем его жира можно было нащупать еще очень крепкие мускулы. Бомбатта опять отказался покинуть Дженну и не подпустил ее поближе, когда она захотела рассмотреть, что великан Киммериец и его малорослый приятель таскают за дом старика, на другой склон холма.

Акиро уже сообщил, что ему необходимо поесть, а теперь он изобразил из себя умирающего от голода. Кролики, пойманные им этим же утром – с помощью самых обычных силков, безо всяких заклинаний, – были выпотрошены и обжарены на огне; полкорзины мелких коринфийских апельсинов появились из-за дверей жилища Акиро. Наконец последние кости были обглоданы и последние апельсиновые очистки брошены в огонь, обрисовывавший золотистый круг перед дверью хижины. Бомбатта достал точильный камень и занялся приведением в порядок лезвия своей кривой сабли. Малак решил пожонглировать тремя апельсинами, чем привел в неописуемый восторг Дженну, несмотря на то, что поминутно ронял один из них.

– Ничего, это – составная часть фокуса, – сказал воришка, в четвертый раз поднимая апельсины с земли, – это все для того, чтобы остальные мои штучки производили еще большее впечатление.

Акиро дотронулся до руки Конана и кивком головы предложил отойти. Они растворились в темноте так тихо, что, похоже, никто не обратил на это внимания.

Когда они отошли на такое расстояние, чтобы их голоса не услышали сидевшие у костра, Акиро повернулся к Конану и сказал:

– Ну, а теперь расскажи мне, как ты собираешься оживить Валерию?

Конан изучающе смотрел в лицо толстенькому человечку, хотя в этой темноте едва ли можно было рассмотреть что-либо, кроме неясных теней. Колдуны все делали не так, как нормальные люди, вечно они себе на уме, даже самые приличные из них. Хотя мало кого из их рода можно было назвать более или менее приличными или добрыми. Даже Акиро, с которым Конану довелось попутешествовать вместе, оставался для него загадкой. Но, в конце концов, разве можно хоть одному колдуну доверять полностью?

– Тарамис, – начал Конан, – обещала мне вернуть Валерию. Не как призрак, не как живой труп, а живую. Какой она была.

Колдун помолчал немного, подергивая себя за ус, а затем сказал:

– Я не думал, что в наши дни есть кто-то, у кого хватит знаний и могущества, чтобы совершить это. Менее всего я ожидал, что такой силой обладает принцесса Заморы.

– Думаешь, она лжет?

Акиро покачал головой:

– Может быть, и нет. В древних рукописях сказано, что Мальтанеус из Офира проделал такое тысячу лет назад. Еще, быть может, Ахмад Аль-Рашид, еще за тысячелетие до этого. Быть может, настало время для следующего чуда оживления умершего.

– Значит, ты веришь, что Тарамис может сделать это, раз она говорит так?

– Конечно. Хотя Мальтанеус был величайшим белым магом с тех пор, как было разрушено Великое Братство Правой Руки, еще во времена Ахерона. А Ахмад Аль-Рашид трижды, как говорят, получил благословение от самого Митры.

– Слушай, что ты скачешь, как обезьяна с ветки на ветку? Можешь ты хоть раз прямо ответить на вопрос?

– Я могу сказать только, что такое было сделано в прошлом. Еще я могу сказать, что Тарамис, вероятно, способна сделать это. – Он помолчал, а потом тихо спросил: – С какой стати она будет делать это для тебя?

Как можно более кратко Конан рассказал, почему он оказался в роли сопровождающего Дженны, о Ключе и Сокровище, а также о том, что времени осталось в обрез.

– А, стигиец, понятно, – заметил Акиро, когда Конан закончил. – Говорят, что нет народов без хотя бы капли доброго в их душах, но я в своей жизни не встречал ни одного стигийца, которому можно доверять хотя бы на грош.

– Он, должно быть, сильный волшебник. Чересчур могущественный для тебя.

Акиро ответил коротким смешком:

– Не пытайся подзадоривать меня. Ты еще мальчишка. А я этих колдунов перевидал на своем веку.

– Мне кажется, что ты мог бы быть нам очень полезен в дороге, Акиро.

– Я уже слишком стар, чтобы шататься по горам. Киммериец. Пойдем лучше к огню. Ночи здесь холодные, а у костра можно погреть старые кости. – И, не дожидаясь реакции юноши, колдун зашагал к своему дому.

– По крайней мере, Бомбатта будет спокоен. Он боится, что Малак или ты нарушите какое-нибудь предписание пророчества Скелов.

Акиро так и застыл, даже не опустив занесенную для очередного шага ногу. Медленно-медленно он повернулся к своему молодому собеседнику и шепотом переспросил:

– Скелы?

– Ну да, Свитки Скелов. В них сказано, что и как нужно делать, чтобы эта затея выгорела. По крайней мере, так утверждает Тарамис. А ты знаешь, кто такие эти Скелы?

– Братство волшебников, которые поумирали сотни лет назад, – рассеяно ответил Акиро. – Они написали много томов, изложив на папирусе и пергаменте свои тайные знания. Теперь эти рукописи найти не легче, чем девственницу в Шадизаре. Так ты говоришь, у Тарамис есть Свиток Скелов?

– Ну, ссылается она на него постоянно. Наверное, она не врет. Эй, куда ты?

Акиро направился к дому с такой скоростью, которая могла поставить под сомнение правдивость его жалоб на слабое здоровье. Обернувшись, он бросил через плечо:

– Ты говоришь, что времени мало. Вот и я думаю, что выехать надо еще до рассвета. А перед этим мне нужно отдохнуть.

Конан, улыбаясь, шел за ним и думал, что лучшим капканом иногда становится тот, который ты даже не собирался ставить.

Вернувшись, Конан обнаружил, что Дженна сидит у костра и дремлет, Бомбатта все возится с точилом, бросая уничтожающие взгляды на нагло храпящего Малака. Храп и вправду был на редкость немелодичен и противен. Из хижины доносилось невнятное бормотание Акиро. Конан разобрал лишь отдельные слова: «Я должен поспать… старые кости… Осел, объевшийся гороха…»

Вдруг в дверном проеме показалось недовольное лицо Акиро. Его взгляд остановился на Малаке, а губы зашевелились. Храп прекратился в мгновение ока. Маленький воришка с воплем вскочил, боязливо оглядываясь. Акиро не было видно. Нерешительно, держась одной рукой за горло, Малак снова растянулся на земле. Вскоре его дыхание стало глубоким и ровным, но уже никак не громче, чем потрескивание веток в костре. Через несколько минут раскатистый храп послышался из хижины.

– Он поедет с нами? – поинтересовалась Дженна.

– Да. Мы выезжаем еще до рассвета.

– Туда, куда я скажу?

– Именно туда, как договорились.

Конан чувствовал на себе ее взгляд, который приводил его в непривычное смущение. Он знал, как обращаться с бесстыжими трактирными девицами, с молоденькими женами старых купцов, с пьяной проституткой и страстной дочкой из аристократической семьи. А эта девушка была больше, чем просто девственницей. Непорочная и невинная – так описал ее Акиро. Конан был готов признать точность определения. Но кое-что не укладывалось в эти рамки.

– Слушай, – обратился к ней Конан, – тогда, когда мы с Бомбаттой сцепились там, на холме, ты так изменилась, по крайней мере, на миг твой голос стал похож на голос Тарамис, да и вся ты была так похожа на нее.

– Да, в эти мгновения я и была Тарамис. – Его глаза широко открылись, и она поспешила добавить: – Ну, не на самом деле. Просто мне не хотелось, чтобы вы продолжали ссориться, и я представила, что я – моя тетя, принцесса, а вы – двое слуг, повздоривших из-за чего-то.

– Я не слуга, – резко сказал Конан.

Дженна выглядела удивленной:

– Почему ты обиделся? Ты служишь моей тете и мне. Бомбатта же не обижается, что он слуга моей тети.

Шуршание точильного камня по стали прекратилось, но двое у костра не обратили на это внимания.

– Он может кланяться кому угодно и столько, сколько захочет. Я нанимаюсь, продаю свою силу, умение, удары своего меча. Все это на день, на десять. Но я не раб и не слуга никому – ни мужчине, ни женщине, ни богам.

– Вот это да! – восхищенно сказала девушка. – Я так рада, что ты поехал со мной. Я не помню, когда мне удавалось хоть парой слов перекинуться с кем бы то ни было, кроме тети, Бомбатты или моих служанок. Ты – совсем другой, и с тобой интересно. Да и весь мир, оказывается, совсем другой. Небо, звезды и много-много открытого пространства.

Он смотрел в ее карие глаза и чувствовал себя на сто лет старше нее. Такая милая девушка, такая красивая – и полная невинность, полное непонимание того, какие чувства она может вызывать у мужчины. Чтобы что-то ответить, он начал рассказывать:

– Это открытое пространство, тут, где мы находимся, – очень опасное место. В горах еще опаснее, даже если не брать в расчет колдуна из Стигии. Вообще-то это место не для тебя.

– Это мое предназначение, – сказала она просто, услышав в ответ фырканье.

– С чего ты взяла? Так написано в Свитках Скелов?

– Я была отмечена при рождении. Смотри.

Прямо перед остолбеневшим Конаном она расстегнула ворот своего платья и опустила его, открыв грудь почти до самых сосков. Симпатичные игрушечки для мужских ладоней, подумал Киммериец, у которого просто перехватило дыхание.

– Видишь? – спросила Дженна. – Вот здесь. Этот знак на мне с рождения. Он описан в Свитках, значит, боги сами выбрали меня.

Действительно, в ложбине между грудей он увидел родинку – четкую восьмиконечную звездочку, не больше ногтя размером, словно нарисованную по линеечке.

Вдруг сверкающая в огне костра сталь рассекла воздух между ними.

– Не смей дотрагиваться до нее, вор. Никогда! – прохрипел Бомбатта.

Конан открыл было рот для нелицеприятного разговора, но вдруг понял, что его рука и в самом деле уже потянулась к девушке. Изогнутый клинок повис прямо перед его пальцами, словно он собирался дотронуться до сабли. Злясь на самого себя, Конан встал, лишь посмотрев в глаза черному воину.

Взгляд Дженны переходил с одного из них на другого. Было видно, что в ее глазах кружатся новые, совершенно непривычные для нее мысли.

– Уже поздно, – спокойно сказал Конан. – Лучше всем лечь поспать. Завтра мы выезжаем очень рано.

Бомбатта свободной рукой помог девушке подняться, все еще держа перед ней саблю, словно щит. Дженна еще раз бросила взгляд на молодого Киммерийца, но позволила Бомбатте уложить себя на одеяло, не говоря ни слова. Как и прошлой ночью, Бомбатта сел около нее, как страж.

Проклиная всех и вся, Конан завернулся в свое одеяло. Вот ведь дурь какая, думал он. В мире полно женщин, а он позволил заморочить себе голову какой-то девчонке, которая даже не понимает, что делает. Она же совсем ребенок, несмотря на свои годы. Он уснул, и во сне ему виделось сверкающее в темноте тело Тарамис и всплывали картинки проведенной с нею ночи. Иногда на месте Тарамис оказывалась Дженна. В общем, такой сон не прибавил Конану много сил.

Темнота ночи повисла над Шадизаром, и скрытые занавесями коридоры дворца Тарамис были пустынны, когда она шла по ним, выйдя из спальни. Единственный звук нарушал тишину: шуршание ее шелкового платья по полированному мрамору пола. В тот зал, куда она направлялась, днем наведывались жрецы и астрологи, но ночные визиты, которые становились все более частыми, она совершала в одиночестве.

В углах помещения тускло горели светильники. Свет, исходивший от них, был так слаб и бледен, что мог бы сойти за лунный. Пол в зале был выложен отполированным до зеркального блеска мрамором. Резные алебастровые колонны поддерживали высокий свод потолка, выложенного ониксом с инкрустацией из сапфиров и алмазов, изображавших ночное небо. Звезды на этом небе располагались так, как они на самом деле располагаются раз в тысячу лет.

Под этим искусственным небом в центре зала стояло ложе из красного мрамора, отполированного волосами девственниц. На нем лежала алебастровая статуя, изображающая мужчину с закрытыми глазами, вполовину больше любого живого человека и более красивого, чем любой смертный. Лишь одно нарушало совершенство: посреди широкого лба статуи зияла круглая дыра шириной с ладонь и глубиной с половину человеческого пальца.

Тарамис медленно подошла к ложу и встала в ногах статуи. Взгляд скользил по алебастровой фигуре, дыхание замерло, пересохло в горле. Много мужчин было в ее жизни. Первого она долго выбирала в шестнадцать лет. На выбор каждого следующего уходило все меньше времени. Мужчин она знала едва ли не лучше, чем свой родной дворец. Но что, если стать… любовницей божества?

Она сбросила с себя одежду и, обнаженная, припала к ногам статуи. Ничего подобного Свитки Скелов от нее не требовали. Но ей хотелось большего, чем обещалось в древних рукописях.

Прижимая лицо к холодному алебастру, она шептала:

– Я – твоя, о Великий Дагот.

Какой-то импульс подтолкнул ее пойти дальше, чем когда-либо до этого она позволяла себе. Покрывая каменные ноги поцелуями, она медленно двинулась выше, не оставляя ни одной точки, не обласканной ее горящими губами, пока не оказалась лежащей на статуе, как она легла бы на мужчину. Дрожащими пальцами она посмела прикоснуться к каменному лицу.

– Я твоя, о Великий Дагот, и вовеки буду твоей, – снова и снова шепотом повторяла Тарамис. – Когда ты проснешься, я возведу в твою честь храмы выше святилищ всех других богов. Но я буду больше, чем твоей жрицей. Божественная плоть соединится с моей, я буду хранить себя от всех мужчин, оставаясь только твоей. Я буду восседать по правую руку от тебя, и только твоей милостью я буду повелевать жизнью и смертью других. Вновь тебе начнут приносить жертвы, вновь склонятся перед тобой народы. Я клянусь, что все так и будет, о Великий Дагот, я клянусь своей душой и своей плотью.

Неожиданно у нее перехватило дыхание в груди. То, на чем она лежала, было все таким же твердым камнем. Но сегодня от него шло тепло живого тела. Не решаясь поверить, боясь, что это лишь отражение ее собственного тепла, Тарамис провела руками по прекрасным плечам и опустила их на широкую каменную грудь. Сомнений не было – камень излучал тепло.

Это ощущение исчезло так же неожиданно, как и появилось. Неестественная быстрота изменения рассеяла последние сомнения женщины. Ее бог дал ей знак. Ее предложение будет принято. Она получит свою награду. Улыбаясь, она погрузилась в дурманный сон, так и оставшись на прекрасной алебастровой статуе Спящего Бога.

Глава 9

Конан прищурился, рассматривая пляшущие перед ним тени. Солнце еще не поднялось целиком над горизонтом, поэтому тени были огромными: они доставали до подножия лежащих впереди первых горных отрогов – гигантских отвесных скал, без намека на какой-либо проход или перевал.

– Дженна? – вопросительно окликнул он девушку.

Большего говорить не требовалось. Все молча обозревали местность, и даже обычно спокойная девушка нервно нахмурилась.

– Нам сюда, – настойчиво сказала она. – Я знаю, мы едем правильно. Прямо вперед. Я уверена.

Конан пришпорил коня. Что бы там впереди ни оказалось – это было лучше, чем бесконечный путь в ожидании.

Он присмотрелся к обрывам, тянувшимся далеко влево и вправо от них. Не меньше пятидесяти шагов в высоту – это в самых низких местах. Кое-где – раз в десять повыше. Тонкие вертикальные расщелины и трещины нарушали местами монолитность стены, но нигде до горизонта не было видно ничего похожего на проход внутрь.

Сам Конан, конечно, смог бы забраться по стене обрыва. Случалось ему встречать стены и повыше и поровнее в его родной Киммерии. Ловкий и проворный Малак тоже одолел бы подъем. Бомбатта – возможно. Но Акиро был, конечно, не скалолаз. А что касается Дженны, то единственное, что смогло бы поднять ее наверх, были крылья. Крылья? Конан задумчиво хмыкнул. А что, если Акиро сможет с помощью каких-нибудь колдовских штучек поднять себя и девчонку наверх, пока остальные доберутся туда более привычным способом?

Вдруг нечто более реальное привлекло его внимание. Прямо, говорила Дженна. И именно точно впереди он увидел узкую трещину, ведущую в глубь обрыва, теряясь из виду на резком повороте в пятидесяти шагах впереди. Конан понял, что едва ли может рассчитывать на счастье, что эта кишка не окажется их дорогой. К сожалению, двигаться придется именно по ней. Да, лучше было бы разжиться крыльями.

На лицах своих спутников Конан увидел те же чувства. Даже Бомбатта состроил подозрительно недовольную физиономию в ответ на вопросительный взгляд Киммерийца. Малак тут же бросился поминать всех известных ему богов разом. Лишь Дженна казалась уверенной, как никогда. На всякий случай Конан спросил:

– Сюда?

Она кивнула головой.

– Тогда я поеду первым, – сказал он, вынимая меч из ножен. – Малак за мной, затем Акиро с вьючной лошадью. Потом Дженна. Бомбатта прикрывает нас сзади. – Черный воин кивнул, тоже вынимая свой клинок из ножен. – Посматривайте наверх, – закончил Конан, понимая, что толку от последнего совета было мало. Что они смогут сделать, начни кто-нибудь швырять сверху камни или еще что похуже, – Конан понятия не имел.

– Пылающие зубы Шакуру! – с тоской сказал Малак. – А ведь мы могли бы уже быть в Аренжуне.

Ничего не ответив, Конан въехал в открывшийся проем. Остальные последовали за ним. Небо сузилось до узкой голубой полоски между каменными стенами. Казалось, что день, не начавшись, вновь обернулся сумерками. Иногда щель между стенами едва давала пройти лошади. Серые камни чуть-чуть не касались колен всадников.

Так они и ехали, поворачивая, крутясь, возвращаясь, так что вскоре только инстинкт подсказывал Конану, что они все же двигаются на запад. Солнце стояло уже прямо над головой, отбрасывая причудливые тени на стены ущелья.

Конан вдруг резко потянул на себя поводья.

– Что там еще? – хрипло спросил Бомбатта.

– У тебя что, носа нет? – поинтересовался Киммериец.

– Горелое дерево, – сказал Акиро.

– Точно, – согласился Конан. – И побольше, чем костер.

– Что будем делать? – спросил Малак.

Конан лишь рассмеялся, а потом ответил:

– Угадай! Все просто: поедем вперед и посмотрим, что там горит.

Еще три поворота узкого коридора – и они оказались по ту сторону хребта, на открытом пространстве. Правда, к неудовольствию Конана, они попали прямо в середину большой деревни, пристроившейся у самого склона. Жалкие лачуги связывали пыльные тропинки, которые никак нельзя было назвать улицами. За крайними домами поднималось с десяток столбов дыма. Несколько детей возились в пыли вместе с тощими собаками. Их старшие товарищи, такие же грязные, как и малышня, если не хуже, с удивлением и тревогой уставились на незнакомцев.

– Накинь капюшон, Дженна, – тихо сказал Конан.

– Но мне будет жарко! – запротестовала она. Тогда Бомбатта молча сам накинул ей на голову белый треугольник и натянул его ей поглубже на глаза.

Конан кивнул. Чужеземцы могли нарваться на неприятности, даже просто проезжая через деревню; еще более вероятны были эти неприятности, если местные жители обнаружат в их компании красивую молодую девушку.

– Ни в коем случае не останавливаться. Ни под каким предлогом, пока не выберемся из деревни, – сказал Конан и, положив меч поперек седла, поехал вперед. Остальные последовали за ним в том же порядке, что и раньше.

– Послушай, Малак, – обратился Акиро к маленькому вору, – если тебе даже что-нибудь понравится в этой дыре, постарайся ничего не воровать.

– Я? – Руки Малака потянулись было к корзине с финиками, но вовремя убрались обратно. – О, прекрасная грудь божественной Фидессы, я что, по-твоему, совсем дурной?

Подозрительные взгляды провожали их. Одни оценивали лошадей и снаряжение, другие пытались проникнуть под плащ Дженны. Но людей было маловато для такой деревни. Лишь проехав почти до конца деревни и увидев перед собой те самый дымные пепелища, Конан понял, что большинство жителей деревни собрались здесь, привлеченные жестоким зрелищем.

Шесть солдат в кожаных нагрудниках и шлемах с красным крестом стояли широким кругом, опираясь на копья, вокруг женщины, сжимавшей в руках деревянный шест, длиннее ее самой, а толщиной в два пальца. Кожа цвета полированного черного дерева выдавала, что ее родина лежит далеко-далеко на юге. Полоска ткани на небольшой груди и вторая, едва ли чуть пошире, – вокруг бедер, – вот и вся одежда, прикрывавшая сильное тело. Толстая веревка, завязанная на одной из щиколоток, удерживала ее в шаге от вбитого в землю кола.

– Эти люди – не солдаты Заморы, – сказала Дженна. – Разве мы уже вышли за границу Заморы? По-моему, нет.

Конан подумал, что сейчас – не лучшее время для лекции по поводу ситуации в приграничных землях. Солдаты носили доспехи одного из городов-государств Коринфии. Горы на границе Коринфии и Заморы обе стороны объявляли своими. Местным жителям приходилось сполна платить налоги тем, чьи солдаты добирались до их деревень. В остальное время они плевать хотели на свою принадлежность тому или иному государству.

Чернокожая женщина сделала шаг, чтобы ощутить веревку и нащупать узел. При этом она не спускала глаз с окруживших ее солдат. Стоило ее пальцам коснуться узла, как один из них сделал выпад вперед, пытаясь уколоть ее копьем. Женщина отскочила, насколько ей позволяла веревка. Шест в ее руках закрутился, как живой. Солдат отскочил в другую сторону с довольным смехом. В это время другой попытался со спины достать ее острием копья. Ей удалось увернуться и от этого укола. Но третий все же зацепил ее наконечником.

– Что она сделала такого, чтобы заслужить эти издевательства? – спросила Дженна.

Один из толпы зрителей зло бросил ей в ответ:

– Она – бандит. – Человек изогнул шею, пытаясь заглянуть под капюшон. Конан сжал рукоять меча покрепче. – Мы схватили и другого. Его мы замучили не торопясь. А потом пришли солдаты. Теперь нам самим до нее не добраться.

– Да, они уж займутся ею в свое удовольствие, – сказал другой человек, тоже попытавшийся рассмотреть лицо девушки и фигуру. – Только зря они рискуют. Не стоило ей этот шест отдавать. Она им убила двух человек, а потом чуть не смылась.

– Бомбатта, – сказала Дженна, – ты должен остановить их. Что бы она ни сделала, эти люди не имеют права так обходиться с нею. Они пришли из Коринфии, а эта земля принадлежит Заморе.

– Бандиты и воры заслуживают смерти, – хриплым голосом ответил Черный воин. – А сейчас – время ехать дальше.

Девушка подъехала к Конану и, заглянув ему в лицо, спросила:

– А ты тоже ничего не сделаешь?

Конан глубоко вздохнул. Обстановка накалялась с каждой минутой. Все больше глаз, повернувшись к ним, придирчиво оценивали стоимость их вещей и оружия, прикидывали и то, сколько можно получить на рынке за девчонку, окажись она симпатичной. В другой ситуации все это было бы неприятно, но не так опасно. А сейчас жители деревни, разгоряченные кровавым зрелищем, озлобленные нападением разбойников, лишь искали повода, чтобы сорвать злость. И повернуться к ним спиной, ничего больше не сделав, означало дать им этот повод.

– Приготовились, – тихо скомандовал Конан.

– Да хранит нас Бел, – забормотал молитву Малак, пока Конан пробирался сквозь толпу.

Возбужденные зрители неохотно расступались перед конем. Приветственно кивнув солдатам, он въехал в их круг. Они переглянулись, не понимая, чего хочет этот незнакомец. Конан поднял меч.

– Не порти удовольствие, не убивай ее! Дай повеселиться, – раздались отдельные возгласы. Чернокожая женщина стояла с шестом в руках, недоверчиво глядя на Киммерийца.

Конан улыбнулся ей, надеясь, что будет понят. Меч взлетел и опустился, перерубив веревку у самой ноги. Их глаза встретились. На лице девушки не дрогнул ни один мускул. Ни капли страха, восхищенно подумал Конан.

– Что он сделал? – закричал один из солдат. – Он что, убил ее? Мне отсюда не видно.

Небрежно и неторопливо Конан выехал из круга, провожаемый подозрительными взглядами. Прежде чем он присоединился к своим спутникам, черная женщина воспользовалась подаренным ей шансом. Ее шест засвистел в воздухе, вращаясь с неимоверной скоростью. Она бросилась в атаку.

– Поехали, живее, – прокричал Конан.

Конец шеста разорвал горло одного из солдат прежде, чем они успели сообразить, что их пленница освободилась от привязи. Затем деревянное орудие, отскочив от шлема, неожиданно ударило второго солдата под колени, сбив с ног. Еще один выпад копьем был отбит, а шест вонзился в лицо второй жертвы.

Толпа с криками расступилась перед мечом Конана, описывающим круги в воздухе, и перед его всхрапывающим конем. Бомбатта перехватил поводья Дженны, хотя она и сопротивлялась, что-то крича Конану, который не слышал ее из-за общего шума, и показывая рукой в сторону сражающейся женщины.

Трое солдат в считанные мгновения пали жертвами страшного в этих маленьких черных руках оружия. Трое оставшихся остановились в нерешительности. Разящий шест взлетел над головой чернокожей девушки, и она издала пронзительный воинственный крик. Троица, переглянувшись, пришла к общему решению: покинуть поле боя как можно скорее. Еще один, победный, крик вырвался из ее груди, и девушка бросилась вдогонку своим обидчикам.

Конан зло перехватил поводья лошади Дженны. Она хотела что-то сказать, но Киммериец пустил животных таким бешеным галопом, что ей оставалось только покрепче ухватиться за луку седла, чтобы не свалиться на землю.

Жители деревни грозили им вслед кулаками, то тут, то там в воздух поднималось копье или ржавый меч, но никто не сделал ни малейшего усилия, чтобы догнать удаляющихся всадников.

Только когда деревня скрылась за поворотом долины, Конан притормозил лошадей и вернул девушке поводья.

Она выхватила их из его рук и, задыхаясь, спросила:

– Почему мы оставили эту женщину там, в деревне? Она…

– У нее теперь куда больше шансов, чем час назад, – буркнул Конан. – И вообще, мы приехали сюда, чтобы спасать разбойников или искать Ключ?

Ему стоило немалых усилий сдержать гнев: эта дура так и не поняла, какой опасности она подвергала всех их.

Цокот копыт вдали заставил Бомбатту разжать зубы:

– Коринфийцы. Они, конечно, не забудут сообщить о нас в своем рапорте начальству.

Акиро прикинул:

– Они наверняка забудут упомянуть о чернокожей девушке. Зато нас окажется в несколько раз больше. Еще бы, одно дело – быть разбитыми большим отрядом вооруженных людей, и совсем другое – потерпеть поражение от одной женщины.

Дженна переводила взгляд с одного из говорящих на другого.

– Мы все равно должны были сделать это, – упрямо твердила она. – Эта женщина не заслужила издевательств и пыток.

– Куда дальше? – спросил ее Конан, с трудом сдерживая себя.

Дженна махнула рукой вдоль долины. Ну что ж, подумал Киммериец, по крайней мере, не назад к деревне. В дальнейший путь они отправились в полном молчании.

Глава 10

Долина, по которой они ехали, плавно перешла в другую, та – в следующую, а та – в узкий извилистый каньон, дно которого было загромождено большими валунами и обломками скал. Карапашские горы нависали над ними: высокие пики блестели снежной белизной, более низкие вершины покрывали пятна выжженных солнцем рощиц и зарослей кустов.

Конан посмотрел на солнце, стоявшее на полпути к закату, и прикинул, сколько оставалось времени. Всего три дня, а они не нашли пока что даже Ключ, не говоря уже о Сокровище. А вернуться в Шадизар надо не позже ночи третьего дня… Конан до боли сжал в руке золотой амулет.

Малак догнал ехавшего впереди всех Киммерийца и сообщил:

– За нами кто-то едет, Конан.

Тот кивнул:

– Я знаю.

– По-моему, он один, но он уже довольно близко.

– Значит, надо отсоветовать ему следить за кем попало, – сказал Конан. – Ты и Акиро останетесь с девушкой. И не приближайтесь ко мне. Я сам вас догоню.

Он натянул поводья и подождал, пока с ним поравнялся Бомбатта.

– За нами кто-то едет, – сказал он человеку со шрамом.

– Я слышу, – ответил тот.

– Надо бы убедить его отстать. Попробуем вдвоем?

Бомбатта бросил полный сомнения взгляд на Дженну и с явной неохотой утвердительно кивнул.

Остальные, не давая неизвестному повода насторожиться, последовали дальше, не останавливаясь. А Конан с Бомбаттой притормозили лошадей за двумя большими валунами, почти перегораживавшими путь через каньон.

Обнажив клинки, они застыли в ожидании.

Не успела Дженна со спутниками скрыться за поворотом каньона, как хруст гравия под копытами возвестил о приближении незнакомца. Конан недовольно поморщился: человек явно не пытался скрыть своего приближения – и это настораживало. Он бросил взгляд на Бомбатту – тот тоже весь превратился в напряженное ожидание.

Стоило морде лошади показаться между валунов, как Конан страшным голосом крикнул: «Стой! Кто идет?» В следующее мгновение он застыл с открытым в изумлении ртом; по другую сторону тропы Бомбатта сыпал проклятиями.

Переводя взгляд с одного на другого, перед ним стояла чернокожая женщина, спасенная ими в деревне. Она ехала верхом на кобыле, намного мельче, чем их кони, на которой было прилажено военное седло коринфийской кавалерии. Сзади к седлу был приторочен большой бурдюк с водой.

– Мое имя – Зула, я воин горного народа, живущего к югу от страны, называемой вами Кешан. Я хотела бы знать имя того, кто спас меня от смерти.

– Мое имя Конан, родом из Киммерии.

Зула пристально смотрела ему в лицо:

– Я даже не поверила себе, когда впервые увидела твои глаза. У многих людей в твоей Киммерии такие глаза, цвета сапфира?

– Хватит разговоров! – рявкнул Бомбатта. – Узнала то, что хотела, – и проваливай подобру-поздорову.

Женщина, казалось, даже не заметила его присутствия и не слышала резких слов.

– Я поеду с тобой, Конан из Киммерии. Быть может, у меня будет шанс отплатить тебе тем же, что ты сделал для меня.

Конан медленно покачал головой. Этот разговор о долге за спасенную жизнь был слишком похож на его мысли о Валерии. Явно это какой-то знак, но какой?

– Я сделал это не ради спасения твоей жизни, а для того, чтобы дать нам возможность в общем беспорядке смыться из этой деревни. Ты мне ничем не обязана.

– Важны не причины, а поступки. Только поступки. Благодаря тому, что ты сделал, я жива и на свободе, а если бы не ты – то была бы в плену, а то и мертва.

Прежде чем Конан смог сформулировать ответ, к ним быстрой рысью подъехали Дженна и оба ее спутника.

Конан гневно посмотрел на Малака и Акиро:

– Я что, непонятно объяснил, что вы должны охранять Дженну, не приближаясь ко мне и Бомбатте? А что, если бы за нами увязался эскадрон коринфийской кавалерии? Так-то вы оберегаете Дженну?

Малак виновато улыбнулся и погрузился в изучение поводьев вьючной лошади. Акиро только пожал плечами и вздохнул:

– Я уже слишком стар, чтобы не позволять женщине делать то, что ей взбредет в голову.

– Не прикидывайся глупым, Конан, – сказала Дженна. – Я прекрасно слышала, как ты согласился с Малаком, что за нами едет всего один человек, – она повернулась к Зуле: – Жители деревни называли тебя разбойницей.

– Они лгали, – презрительно ответила чернокожая всадница. – К югу от их деревни есть другая, много меньше этой. Жители большой деревни увели оттуда насильно нескольких молодых девушек, а меня и других наших воинов наняли, чтобы вернуть их. Ночью мы подожгли пару сараев, чтобы отвлечь внимание этих псов, которые называют себя мужчинами. Нам удалось освободить девушек, но мой боевой товарищ, Т'кар, был ранен и не смог уйти, а я не могла оставить его.

– Значит, поэтому они и схватили тебя? – тихо, затаив дыхание, спросила Дженна. – Ты поступила храбро. О таких поступках слагают песни…

– Он был моим братом по оружию, – просто ответила Зула.

Дженна вскинула голову, явно приняв какое-то решение.

– Ты поедешь с нами.

– Нет! – крикнул Бомбатта. – О, всемогущий Митра! Ты так и будешь подвергать опасности все наше дело? Вспомни о пророчестве.

– Я что-то не припоминаю в нем ни слова, запрещающего женщине сопровождать меня. – Ее голос зазвучал твердо, но все же она повернулась к Конану, словно обращаясь за поддержкой: – Скажи ей, что она может ехать со мной. У тебя есть Малак и Акиро, а у меня только Бомбатта, да и тот только и делает, что кричит на меня. Раньше он никогда не повышал на меня голоса.

Малак со смехом влез в разговор:

– Да где ей угнаться за нами, на этой-то коринфийской овце!

Зула не была намерена переводить дело в шутку, но процедила сквозь зубы:

– Да уж ты-то даже во весь рост пройдешь под брюхом любой овцы, коротышка.

Конан прикоснулся к своему амулету. Бомбатта, может быть, прав. А что, если они и вправду нарушат условия пророчества, а значит – рискуют не выполнить его, и он лично – останется без Валерии. Но все же эта ситуация – явный знак судьбы.

– Я не скажу «нет», – сказал он наконец.

Бомбатта выругался, но Дженна уже сломила его сопротивление своим энтузиазмом.

– Значит, ты поедешь со мной.

– Я поеду с Конаном, и только поэтому – с тобой.

Дженна, казалось, не заметила поправки, так она была рада.

– Ладно, тогда давайте поехали все, а там разберемся, – подвел итог Конан, поворачивая коня и направляясь дальше в глубь каньона.

В кроваво-красном свете Камня Амон-Рама внимательно изучал двигающиеся фигуры. Еще двое, отметил он и внимательно присмотрелся к толстенькому желтокожему человечку с седыми усами. От него исходила Сила. Колдун. Но не такой уж и сильный по сравнению с самим Стигийцем.

– Идите же ко мне, – зловеще улыбаясь, шептал он, – приведите ее ко мне.

– Ну а когда ты вернешься в Шадизар с Ключом и Сокровищем, что тогда?

Дженна с удивлением уставилась на свою спутницу. Она даже не задумывалась об этом.

– Ну, я буду жить во дворце, как и раньше, – на ее лице отразилась какая-то тень неудовлетворенности, но что еще она могла предположить? – Это моя судьба и предназначение, – заключила она.

Зула только хмыкнула.

Сама не понимая почему, Дженна чувствовала себя совсем разбитой и рассеянно переводила взгляд с одного из своих спутников на другого. Конан по-прежнему ехал впереди, за ним Акиро с Малаком, а замыкал их процессию Бомбатта, напряженно всматривавшийся в окружавшие их склоны, словно принюхиваясь к запаху опасности, которая могла бы подстерегать их повсюду, разлитая даже в предвечернем кроваво-золотистом свете солнца.

Но все же больше всего ее мысли занимал Киммериец. Он был так непохож ни на кого из известных ей людей и персонажей. Такие, как Акиро и Малак, попадались в сказках, рассказанных ей ее служанками. Но высокому северянину не находилось места в этих историях про утонченных принцев и изящных принцесс. Дженне никак не удавалось разобраться в тех чувствах, которые он внушал ей. Они не были похожи на те, которые описывались в стихах и песнях. Да и трудно было бы представить его героем этих песен, вручающим золотую розу в хрустальных каплях росы, чтобы напоминать о себе, когда он уедет в дальние страны, и всякое такое. Скорее уж он перекинул бы ее через седло перед собой и… а что потом? Она не могла себе даже представить, но что бы он ни сделал – это всегда будет не так, как описано в сказках.

Зула, наверное, могла бы многое растолковать ей. Но что-то мешало Дженне спросить ее напрямую. Она решила постепенно подвести ее к разговору о Конане.

– Женщины-воины, – начала она, – это так странно. Это обычно в твоей стране?

Темнокожая женщина кивнула:

– Наши горы окружены недругами. А нас очень мало. Мы не можем позволить себе роскошь предоставить лишь мужчинам браться за оружие. Все должны уметь воевать, если мы хотим выжить.

– Я даже не знаю, есть ли в моей стране женщины-воины, – Дженна заинтересовалась этой темой. – Скажи, а я смогла бы стать воином? – спросила она, справедливо полагая, что такая жизнь сильно отличалась бы от поднадоевшего ей существования в дворцовых стенах.

– Быть может, если твоя воля выдержит тяжелые тренировки, испытания, лишения. И если у тебя хватит решимости. Это тяжелая жизнь, и главное – нужно всегда быть готовой к смерти. Собственной смерти или гибели близкого человека.

Дженна тихо, стараясь не задеть женщину, спросила:

– Т'кар. Ты назвала его твоим боевым товарищем. А он… он был твоим возлюбленным?

– Любовником? Да, и я тебе скажу, лучшим любовником из всех мужчин, которых я знала.

– А как… как это все началось? Между тобой и Т'каром?

Зула рассмеялась, словно вспомнив о чем-то веселом:

– Многие женщины хотели быть с ним. Еще бы – такой красивый и мужественный. Я сказала, что любая, которая захочет разделить с ним ложе, должна будет сначала выйти на поединок со мной. Никто не рискнул сразиться, а когда Т'кар увидел это, он пригласил меня в свой дом.

Дженна задумалась. Все это было так непохоже на то, что рассказывалось в сказках.

– Значит, ты просто решила быть с ним, сама выбрала его. Мужчинам это нравится?

– Некоторым – да. Настоящим мужчинам. А остальные боятся таких женщин. У них кишка тонка.

– А кого из тех, кто едет с нами, ты выбрала бы? Может, Малака, а?

– Ну, скажешь тоже. Ничего себе шуточки. Если серьезно, то я выбрала бы Конана.

– Потому что он спас тебе жизнь? – Дженна, сама не понимая почему, закипела от гнева. – А почему не Бомбатту?

– Этот считает, что грубость добавляет ему силы. Хотя его ничего не стоит привязать к себе. А Конан может быть сильным и добрым одновременно. Привязать его – нелегкое дело, если вообще это возможно, пока он сам не захочет. А лучше уж спать с кроликом, чем с мужчиной, который тебе легко достался.

Зула искоса посмотрела на Дженну, и та, понимая, что ей не удалось скрыть своего смущения, покраснела еще больше.

– Не бойся, девочка, я не собираюсь отбивать его у тебя.

– Отбивать?.. У меня… Да ведь он и не мой вовсе… – Она выпрямилась в седле и, подражая голосу Тарамис, величественно произнесла: – И не называй меня девочкой. Я – женщина.

– Конечно. Извини, Дженна. – Зула помолчала, прежде чем продолжить: – У моего народа есть обычай. После смерти любовника я не могу спать ни с одним мужчиной в течение года. Если бы вчера погибла я, то Т'кар поступил бы так же.

Настал черед Дженны ехать молча, переваривая все услышанное. Мало что могло помочь ей. Никто вокруг не собирался вступать с ней в поединок за Конана, если бы даже она знала, как нужно драться. И если бы она была уверена, что именно это ей нужно. А что касается остального… Она, как бы невзначай, спросила:

– Зула, ты тут говорила что-то, кажется – спать с мужчиной. А что это такое?

– Видят боги! – воскликнула Зула. – Да ты и вправду ребенок.

Дженна уже открыла рот для гневного окрика, но замерла, так и не закрыв его. Перед ними открылась новая гора, вернее, половина горы – потому что ее вершина исчезла много веков назад. Даже с их места было понятно, что за этими обломанными склонами скрывается большой кратер.

– Конан, – прошептала она, а затем громко крикнула: – Конан! Там Ключ! Я чувствую, как он тянет меня. Он там – в кратере!

Она резко пустила свою лошадь в галоп.

Глава 11

– Стой, Дженна, – уже в десятый раз крикнул Конан, понимая, что уже поздно. Она не только доскакала до самого верха, но и перевалила через гребень на ту сторону и скрылась из виду.

Изрыгая проклятья, он рванулся вслед за нею так быстро, как только мог двигаться в гору его конь. Остальные отстали, но Конану было не до них. Он доскакал до гребня и замер, пораженный открывшимся зрелищем.

На дне гигантской впадины лежало озеро. Даже легкое дуновение ветерка не нарушало зеркальной глади. По двум сторонам озера возвышались отвесные обрывы. Впереди под ним был небольшой пляж с черным песком, окаймленный полосой кустов. Лошадь Дженны была уже на полпути к кромке воды. А на другом берегу возвышалось огромное сверкающее сооружение, вид которого заставил волосы на затылке Конана встать дыбом.

Когда он наконец поравнялся с Дженной, ее взмыленная лошадь уже, шумно фыркая, пила воду из озера. Сама же она не отрываясь глядела на хрустальные своды и башни. Высокие стены кратера раньше времени сгустили вечерние сумерки над берегом озера.

– Ключ во дворце? – спросил Конан.

Дженна радостно кивнула:

– Да, я чувствую, как он тянет меня.

– Тогда нам нужно выбраться из кратера и обойти гору с другой стороны. По-другому туда можно добраться только вплавь.

Первыми их нагнали Бомбатта и Зула, затем Акиро и, наконец, Малак, со второй лошадью в поводу.

– Все в порядке, дитя? – взволнованно крикнул Бомбатта, и в тот же миг, словно эхо, раздался голос Зулы:

– Дженна, с тобой ничего не случилось? – Человек со шрамом и чернокожая женщина недоверчиво переглянулись.

– Только здесь, – настойчиво сказала Дженна, – это – единственный путь.

– Но как? – спросил Конан.

Даже Бомбатта недоверчиво посмотрел на девушку.

– Можно проехать в обход, малыш. Какая разница?

– Нет, только здесь, – повторила Дженна.

Малак неожиданно соскользнул с лошади и деловито направился к зарослям кустарника. Через минуту он вновь показался оттуда, таща за собой длинную узкую лодку из кожи, натянутой на деревянную раму. В руке он зажал несколько тонких бечевок и костяных крючков.

– Я думаю, местные рыбаки не очень обидятся, если мы воспользуемся их посудиной. Весла там, внутри.

– Очень кстати, – пробормотал Акиро. – Даже слишком удачно, чтобы быть случайностью.

– Что ты имеешь в виду? – спросил его Конан.

Приглаживая длинные усы, колдун мрачно смотрел на хрустальный дворец, щурясь, несмотря на то что солнце уже скрылось.

– Я и не знал, что жители Карапашских гор заядлые рыболовы. Да даже если и так, ты сам рискнул бы порыбачить под стенами такого?

– Но… вот ведь лодка… Крючки… Весла. Ты же не станешь отрицать, что видишь это своими глазами.

– Я могу не верить любому своему чувству. Кроме чувства опасности, – ответил колдун. – И мне кажется, что кто-то знал, что мы должны прийти именно сюда.

Малак бросил крючки и бечевки, словно они превратились в ядовитых змей, и отскочил от них, вытирая руки о штаны.

– Этот колдун из Стигии узнал, что мы приближаемся? О, Великий Бамба!

– Все равно остановимся на ночь здесь, – сказал Конан, слезая с коня, – только не разжигая костра. Знает он о том, что мы здесь, или не знает, нет нужды извещать его об этом.

– Надо сейчас же переправиться на тот берег, – сказала Дженна. – Сейчас же. Я вам говорю, что Ключ – там.

– Там он полежит и до утра, – ответил Киммериец. С явной неохотой она в первый раз оторвала взгляд от дворца. Ее губы скривились в недовольной гримасе, но Конан не дал ей расхныкаться: – У меня не меньше причин поторопиться, чем у тебя, Дженна. Но переправляться мы будем на рассвете.

– Он прав, дитя, – подтвердил Бомбатта, – уже темно, и, если лодка перевернется, ты можешь утонуть раньше, чем я увижу, где ты… Я не могу так рисковать.

Дженна ничего не ответила, и Конан переключил свое внимание на Малака:

– Уезжай, если хочешь. Никто не мог предположить, что этот проклятый Амон-Рама будет поджидать нас. Ты сделал свое дело. Считай, что камешки твои.

– Какие камешки? – эхом откликнулся Бомбатта, но друзья не обратили на него внимания.

Малак шагнул к лошади, но вдруг остановился.

– Конан, я… понимаешь, если бы был хоть какой-то шанс. Но он знает, что мы здесь. Сверкающее око Балора! Ты же слышал, что сказал Акиро.

– Да.

– Но ты останешься? – спросил Малак. Конан кивнул. Маленький вор пробурчал: – Я не собираюсь карабкаться по горам один ночью. Поеду утром.

– Ну ладно, остаемся здесь ночевать, так хотя бы поесть перед сном, – проворчал Акиро, вылезая из седла и доставая из мешка сушеное мясо и финики.

Все притихли. Этот кратер как-то давил на тех, кто попадал сюда. Лишь Дженна искрящимися глазами смотрела на дворец, чувствуя близость того, ради чего они проделали весь этот путь.

Когда ночная тьма спустилась на озеро, лошади уже были стреножены, а сушеное мясо и фрукты съедены. Дженна растянулась на земле, завернувшись в свои одеяла. Зула, ко всеобщему удивлению, села, поджав ноги, рядом с нею, что-то тихо напевая, пока та не заснула. Бомбатта ревностно поглядывал на чернокожую девушку, но взгляд ее темных глаз всякий раз заставлял его промолчать и оставить ее в покое.

Когда вышла луна, тьма несколько рассеялась. Кратер, казалось, притягивал лунный свет, делая его сильнее и ярче. В этом причудливом освещении можно было даже разобрать черты лица и выражение стоящего рядом человека.

Конан с Акиро сидели, глядя на дворец, сияющий и переливающийся в лунном свете, словно алмаз на черном бархате.

– Это место давит на меня, – сказал после долгой паузы Киммериец, – не нравится мне здесь.

– Это место и не создано для того, чтобы нравиться. Здесь хорошо себя чувствуют только колдуны. Я чувствую энергию, исходящую даже от скал. В этом месте рушатся привычные связи, разваливается то, что казалось монолитным. Все барьеры ослабевают, границы размываются, даже одно произнесение имени может вызвать душу покойного.

Кожа Конана покрылась мурашками. Он поспешил приписать это ночной прохладе.

– Хотел бы я поскорее выбраться отсюда и вернуться в Шадизар, привезя эти штуки, которые так нужны Тарамис.

Вдруг крик ужаса разорвал тишину ночи. Дженна билась под своим одеялом, широко раскрыв невидящие глаза, крича: «Нет! Нет!» Бомбатта вскочил, держа в руке обнаженную саблю. Малак судорожно боролся с одеялом, пытаясь выбраться из-под него, с кинжалом в каждом кулаке. Зула прижала стонущую девушку к груди и забормотала что-то, успокаивая ее.

Неожиданно руки Дженны обвились вокруг черных плеч. Рыдания сотрясали ее тело.

– Это было ужасно! Ужасно.

– Сон, – сказал Бомбатта, убирая саблю в ножны. Он встал на колени, попытавшись забрать девушку у Зулы, но она лишь крепче прижалась к женщине.

– Это всего лишь сон, малышка, – сказал он мягко, – не больше, чем дурной сон. Вот и все. Постарайся опять уснуть.

Зула пристально посмотрела на воина в черных доспехах поверх все еще обнимавшей ее Дженны и сказала:

– Сны бывают вещими. Пусть она расскажет, что ей приснилось.

– Согласен, – сказал Акиро. – В снах часто появляются предзнаменования. Расскажи, Дженна.

– Да это всего лишь детский кошмар, – прохрипел Бомбатта. – В этом дьявольском месте может присниться все что угодно.

– Говори, – обратился к девушке Акиро.

Чуть успокоившись на руках у Зулы, Дженна начала рассказывать, все еще вздрагивая:

– Мне приснилось, что я еще совсем дитя, едва научившееся ходить. Я проснулась в своей кроватке и увидела, что кормилица спит. Мне захотелось к маме, и я побежала по темным коридорам туда, где была спальня моих родителей. Их кровать стояла под балдахином в середине комнаты. Я увидела, что они спят. Но в изголовье их кровати появилась еще одна фигура – молоденькой девушки или мальчишки. Слабый свет ночника как-то странно отразился от ее рук. Вдруг я поняла, что в этих руках был зажат кинжал. Кинжал взлетел в воздух и опустился. Из груди отца вырвался хрип, разбудивший маму. Она успела прокричать только имя, и еще один удар кинжала оборвал ее жизнь. Я побежала. Мне хотелось кричать, но язык словно прилип к гортани. Все, что мне оставалось, – это бежать, бежать…

Зула резко тряхнула ее, а потом снова нежно прижала к себе.

– Все в порядке, Дженна. Ты теперь в безопасности.

– Имя, – настойчиво спросил Акиро. – Чье имя она произнесла?

Дженна опасливо выглянула из-под обнимавших ее рук Зулы.

– Тарамис, – прошептала она. – Тарамис. Но почему мне снится этот ужас? Почему?

Никто не проронил ни слова, пока Бомбатта не нарушил молчания, небрежно бросив:

– Обычный кошмар нервной, изнеженной девчонки. Идиотский сон, навеянный идиотским местом. У меня самого такое в голове творится…

– Это-то видно, – сказал Акиро и повернулся к Зуле: – Ты посмотришь за ней?

Чернокожая женщина кивнула и снова запела колыбельную своего народа. Бомбатта сел по другую сторону от Дженны, собираясь тоже сторожить ее сон остаток ночи. Два воина, мужчина и женщина, не мигая смотрели друг на друга.

Вместе с Акиро Конан подошел к кромке воды. Помолчав, он тихо сказал:

– Когда Дженна едва умела ходить, Тарамис было лет шестнадцать или около того. Возраст, вполне подходящий, чтобы всерьез позавидовать титулу наследного принца, своего брата, да и его богатству.

– Может быть, это все-таки просто сон.

– Может быть, – сказал Конан. – Хорошо, если так.

Амон-Рама пристально уставился в глубины Сердца Аримана, рассматривая фигуры спящих людей. Все уснули. Последним сомкнул веки старый желтокожий колдун, все пытавшийся поймать энергию, которой, казалось, был залит весь кратер. Стигиец лишь недобро улыбался. Колдун долго мозолил ему глаза, когда все остальные уже уснули, кто свернувшись под одеялом, а кто и сидя, несмотря на то что собирался бодрствовать всю ночь напролет. Но вот и старик забылся сном. Утром они придут, и тогда…

Глубокая морщина прорезала его лоб. Утром. Как долго он ждал, и вот теперь, когда осталось лишь несколько часов, нетерпение просто сжигало его изнутри. Ничто уже не могло помешать выполнению его планов. Нужно было всего лишь подождать. Но почему словно муравьи забегали по его телу, заставляя зудеть и гореть кожу?

Он оторвался от Сердца, и свет сразу померк, оставив лишь красный, краснее рубина, светящийся камень. Нет, он не сможет дождаться утра. Нужно кончать с этим.

Он быстро вышел из зеркального зала и поднялся по сверкающим лестницам и коридорам в самую высокую башню дворца. С ее высоты он посмотрел на дальний берег озера, хотя без помощи магического кристалла человеческие глаза были бессильны против темноты, Из бесчисленных складок своего кроваво-красного одеяния он извлек черный мелок, сделанный из жженой кости убитых девственниц.

Быстрыми движениями он начертил на полу пентаграмму, оставив один разрыв, чтобы вступить внутрь. На каждом луче звезды он начертал два символа: один – одинаковый на всех пяти концах, а другой – отдельно для каждого. Эти символы усилят магическое воздействие пентаграммы. Подобрав мантию, он вступил внутрь пентаграммы и одним движением мелка завершил дьявольскую фигуру.

Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее он начал читать заклинания нараспев. При этом даже он сам не слышал ни звука. Эти гимны не предназначались для человеческого уха. Только после долгих лет болезненных тренировок он научился произносить их. И вот теперь в том месте, где размывались границы и рушились связи, Амон-Рама взывал к силам перемен и разрушения.

Словно сама ночная тьма сгущалась вокруг него, становясь плотнее, скручиваясь во что-то жесткое, скрывая его, словно густой дым. Этот дым менялся, принимая форму. Форму крыльев, хлопнувших в воздухе на высоте четырех человеческих ростов. Тяжелые когти заскрипели, оставляя царапины на поверхности алмазно-твердой крыши башни. Там, вся пронизанная черными лучами, стояла гигантская птица, орел, состоящий из клубов дыма.

Ударили огромные крылья. Но ни звука не разнеслось вокруг – потому что воздух, в котором они бились, не был земным воздухом. Огромная тень взлетела в ночное небо. Хищная птица в несколько взмахов крыльев достигла противоположного берега озера.

Ни единое дуновение не потревожило сон чернокожей женщины и могучего воина, сидевших по обе стороны от укрытой одеялом девушки. Когти крепко обхватили ее хрупкое тело, но она даже не пошевелилась во сне.

Создание темных сил взлетело вверх и понеслось над озером к сверкающему под звездами шпилю башни. Снизившись, птица снова обернулась клубами дыма, втянувшимися в пентаграмму на полу, оставив в ее центре Амона-Раму, держащего Дженну на руках.

Он осторожно стер ногой один из лучей магической фигуры и вышел из нее. Остальное можно стереть и потом. Сейчас есть дела поважнее. Лицо старого колдуна перекосила непривычная улыбка, когда спящая девушка, не открывая глаз, повернула к нему голову. Да, ему предстояли очень важные дела.

Хрустальные ступени вели его вниз, в залы дворца. Он почти бегом ворвался в зеркальный зал, прошел его насквозь и оказался в комнате, непохожей на все остальные в этом сверкающем сооружении.

В этом дворце повсюду было светло безо всяких светильников. Свет излучали сами хрустальные стены и потолки. Здесь же была темнота. Стены были скрыты в полнейшей мгле, так же как пол и потолок. Комната казалось бесконечной. И во всей этой бесконечности лишь в двух местах брезжил свет. Дверной проем светился ярким огнем, но этот свет ни на шаг не проникал внутрь, не освещая ни пола, ни пространства за входом. Неизвестно откуда исходил свет второй освещенной точки. Узкий круг выхватывал из темноты огромную кровать, выложенную шелковыми подушками и покрывалами. На нее-то Амон-Рама и положил свою легкую ношу.

Он смотрел на нее сверху вниз – в плоских черных глазах не было никакого выражения. Затем он медленно провел рукой по изгибам ее тела – от маленькой ступни к округлым бедрам, по тонкой талии и высокой груди. Все нормальные страсти и пороки были давно выжжены в нем его черным чародейством, но оставались другие, еще более страшные, приносившие ему мрачное удовольствие. И раз он собирался использовать девчонку для другой цели, не той, ради которой берегла ее чистоту эта глупая Тарамис, – то почему бы ему не отдаться этим порокам, когда в его руках оказалась такая соблазнительная жертва. Но это потом, когда он разделается с остальными. Теперь, когда она наконец в его власти, нетерпение улетучилось. Настало время подготовки.

– Услышь меня! – воззвал он. Голос прокатился по всем закоулкам хрустального дворца. – Пусть не останется ни одного окна, ни единой двери, трещины, отдушины. Так я хочу, и так должно быть!

Дворец ответил низким гулом, словно огромный хрустальный колокол. Дело сделано; дворец стал неприступен – словно запечатан сургучом.

– А теперь посмотрим, как они обрадуются с утра пораньше, – пробормотал колдун.

Бросив последний взгляд на неподвижную Дженну, он вышел из черной комнаты. Дверь за ним захлопнулась, и теперь только узкое пятно света оставалось вокруг крепко спящей Дженны.

Глава 12

Жемчужная темнота все еще наполняла кратер, когда Конан проснулся. Ему даже не нужно было смотреть на чуть побледневшее небо, чтобы понять, что рассвет уже близок. Чтобы переправиться через озеро на рассвете, встать нужно было затемно, так что проснулся он вовремя. Эта способность вставать тогда, когда нужно, нередко помогала ему в жизни, хотя следовало признать, что чрезмерные возлияния накануне могли отключить этот внутренний будильник.

Откинув одеяло, он вложил в ножны меч, который пролежал рядом с ним всю ночь, и встал, потягиваясь. Нахмурившись, но все еще не понимая, он уставился на пустое ложе Дженны. Он оглядел склон кратера за спиной, пересчитал мирно спавших лошадей и только тогда затряс спящих Акиро и Малака, спокойно сказав им:

– Вставайте, Дженна пропала. Просыпайтесь же.

Оставив их – Малака, сыплющего проклятиями и ругательствами, и Акиро, бормотавшего что-то про старость не радость и юнцов, посмевших потревожить усталые кости, – он подскочил к спящим по обе стороны от одеял Дженны Бомбатте и Зуле. Его сапог с размаху влетел в ребра похрапывающего вояки.

Со стоном, переходящим в ругательства, Бомбатта вскочил и потянулся было к рукояти сабли.

– Я убью тебя, ворюга! Да я…

– Дженна исчезла, – ледяным голосом произнес Конан, – ты только что не привязал ее к себе – и вот, получите. Она, быть может, уже мертва.

Ярость Бомбатты улетучилась при первых же словах. Он, словно оцепенев, уставился на пустую постель.

– Лошади все на месте, – крикнул Малак.

Черный воин прохрипел:

– Еще бы нет. Куда бы Дженна уехала от своей цели, от предназначения?

– Предназначения! – взорвалась Зула. – Это вы решили, что в этом ее предназначение! А может, она решила сама выбрать себе судьбу?

– Ну, если ты, черномазая, сделала с ней что-нибудь…

– Я? Да я ни за что в жизни не причинила бы ей зла. Это ты считал, что она игрушка в той игре, которую вы затеяли.

Шрамы белыми линиями выступили на лице высокого воина.

– Ах ты грязная, вонючая шакалиха! Я тебя на куски…

– Все поединки оставим на потом, – развел их Конан. – Сейчас главное – найти Дженну.

Напряженность между сцепившимися ослабла, но не исчезла. Бомбатта вогнал в ножны саблю, а Зула с явной неохотой опустила уже занесенный для удара шест.

Акиро встал на колени у постели Дженны, и его руки заскользили поверх одеял. Его глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Когда он на секунду раскрыл веки, лишь белки глаз оказались видны. Малак отвернулся – его чуть не стошнило.

Наконец старик объявил:

– Девочку унесла птица.

– Старый дурак, – пробормотал Бомбатта, но колдун продолжал, словно не слыша его слов:

– Огромная птица, сотканная из дыма и тумана, двигающаяся совершенно бесшумно. Она унесла ее в лапах. – Наконец в глаза старика вернулись зрачки, и он встал с колен.

– Говоришь, он старый дурак? – повернулся Конан к Бомбатте. – Нет, приятель. Это ты дурак. И я. Могли бы и предположить, что этот Стигиец что-нибудь предпримет.

– Куда унесла ее птица? – спросила Зула.

Акиро ткнул пальцем в сторону хрустального дворца:

– Конечно, туда.

– Тогда вперед, – сказала она.

Конан молча кивнул. Как один, они с Бомбаттой бросились к лодке и вытащили ее к воде.

– Но она может оказаться заколдованной, – запротестовал Малак, – Акиро же сам вчера говорил…

– Это наш единственный шанс, – оборвал его Конан, стоя по колено в воде и придерживая лодку. – Садись, живее.

В один миг все расселись по местам: Зула в центре, между Акиро и Малаком, Конан и Бомбатта – на носу и на корме. Весла в сильных руках вонзились в воду, и лодка, вспарывая поверхность зеркального озера, заскользила прочь от берега.

– Чаша Сигина! – взвыл Малак. – Я совсем забыл. Я же уезжаю сегодня утром. Поворачивай назад!

Конан ни на миг не прервал равномерное движение рук и плеч.

– Плыви! – бросил он Малаку.

Маленький воришка посмотрел на полоску воды, отделявшую их от берега, и весь передернулся.

– Вода – это для питья, – печально заявил он, – конечно, если нет вина.

Ни волны, ни ветер не тормозили движения, и лодка чуть не вылетела из воды, влекомая веслами в руках двух сильных мужчин. Хрустальный дворец сверкал, быстро приближаясь, словно вырастая из земли и воды. От него в озеро выдавалась пристань, самая обыкновенная по форме, но словно сделанная из цельного драгоценного камня. В тот миг, когда они добрались до дворца, все сооружение вспыхнуло костром искр и радуг.

Конан придержал лодку у пристани, пока все выбрались из нее. Затем, выскочив на сверкающий камень, он вытащил лодку из воды. Ни один вор не продержался бы в Шадизаре так долго, если бы не умел вовремя продумать пути к отступлению. Сейчас озеро было спокойным, но ему не хотелось рисковать, если случайная волна унесет прочь их суденышко, которое вполне могло стать их единственным способом бегства из этого странного места.

Наконец он повернулся к дворцу и внимательно осмотрел его. Далеко вправо и влево уходили сияющие колоннады. Над ними к самому небу взлетали граненые купола и шпили.

– Невероятно, – пробормотал Акиро, положив ладони на зеркальную стену, – нигде ни одного стыка. Он действительно весь сделан из одного камня. Весь. Невероятно.

– Лучше, если бы это был нормальный мрамор, – озабоченно сказал Конан, – я бы смог найти способ забраться по нему. Ладно, пошли. Нужно найти какую-нибудь дверь или что-то в этом роде.

– Здесь нет дверей, – возразил Акиро, – ни одной.

Конан хотел поинтересоваться, откуда старик это узнал, но решил принять его слова на веру и рявкнул:

– Так как же тогда, о Девятое Небо Зандру, мы попадем внутрь?

Акиро удивленно заморгал:

– Ну, найти вход нетрудно. Он здесь всего один, – Акиро подошел к краю пристани и ткнул пальцем в воду. – Там внизу я чувствую отверстие. Оно достаточно широкое, чтобы пролезть в него.

– Может, ты еще и воду из озера вычерпаешь? – с сомнением поинтересовалась Зула.

– Не люблю я воду, – пробурчал Малак, не отрывая глаз от дворца.

Конан наклонился над зеркалом воды. Ничего. Лишь его собственное отражение глядело на него снизу вверх. Невозможно, подумал он, не может быть, что колдун отгрохал такой дворец без окон, без дверей и оставил такой простой вход. Ловушка, подумал он, – мышеловка с Дженной в качестве приманки. Что ж, пусть охотник узнает, что за зверя он собрался поймать. Конан глубоко вздохнул и бросился в воду. Лишь слабый всплеск обозначил место, где он нырнул.

Сильные руки Конана все глубже погружали его вдоль стены пристани. Ни единой ракушки, ни зеленого стебелька водорослей не зацепилось за хрустальную поверхность, и под водой рассыпавшую искры и сполохи.

Он быстро нашел отверстие – широкую трубу диаметром почти с его расставленные руки. Железные прутья преграждали вход в него. Примерившись, Конан уперся ногами в стену и потянул один из прутьев. Безрезультатно. Неожиданно рядом с руками Конана появилась еще одна пара рук. Повернув голову, он увидел Бомбатту, выглядевшего необычно без своего шлема и доспехов. Вдвоем они ухватились за решетку. Мышцы и жилы напряглись до предела. Легкие словно сжигало огнем.

Неожиданно один из прутьев с резким хрустом оторвался от стены. Облако пузырьков поднялось на поверхность. Сжимая в руке обломок, Конан налег на него как на рычаг Один за другим были выломаны или отогнуты все прутья.

Вылетев на поверхность. Киммериец судорожно глотал воздух. Он даже не оглянулся, когда, так же тяжело отдуваясь, рядом с ним всплыл Бомбатта. Три изумленных физиономии наблюдали за ними с пристани.

– Путь открыт, – сказал Конан между вдохами, – пошли.

– Да подожди ты хоть секунду, – взмолился Акиро. – Восстанови дыхание. А пока, чтобы не терять времени, составим план.

– Времени нет, – отрезал Конан и, сделав последний вдох, снова ушел в глубину.

Он легко вошел в черную трубу и сильными гребками стал продвигаться по ней. Тридцать шагов – свет за спиной почти померк. Сорок – он почувствовал, что скоро понадобится воздух. Пятьдесят – впереди забрезжил свет! Он быстро подплыл к концу и, сдерживая скорость, стал подниматься. На поверхности он появился почти бесшумно, лишь несколько капель упали с мокрых волос.

Он оказался в колодце, стены которого представляли собой тот же камень, из которого был выстроен весь дворец. В воде плавало деревянное ведро. Веревка от него тянулась вверх. Конан осторожно потянул за веревку. Она не поддалась.

Зловещая улыбка расплылась по его лицу. Этот Амон-Рама или забыл про этот вход – и, значит, ему не чужды обычные человеческие слабости, – или просто безмерно самонадеян, считая свою ловушку совершенной. Но там, на севере, где вырос Конан, говорили так: кто поймает киммерийца, поймает собственную смерть.

Кто-то всплыл рядом с ним, отдуваясь и фыркая. Звуки эхом понеслись вверх. Но Киммериец даже не посмотрел, кто нарушил тишину. Сейчас в его голове была лишь одна мысль. Схватив веревку, он полез вверх, перехватывая ее руками. Киммериец вошел в западню – значит, он начал охоту.

В зеркальном зале, стоя у Камня, Амон-Рама задумчиво почесал свой острый подбородок. Итак, они попали во дворец. Он, конечно, дал маху, забыв про колодец, из которого во дворец поступала вода. Но как же быстро они разыскали его. Неплохо для мелкого колдунишки.

Ухмыляясь, он потрогал рукой одно из зеркал. Нет, конечно, его ошибка не оставляла им ни единого шанса даже на то, чтобы спастись бегством, не говоря о том, чтобы победить все силы темной магии, противостоящие им. Этот дворец был его дворцом. Настолько его, что ему позавидовал бы любой обладатель дворца или замка. Хруст выламываемых прутьев донесся до него. Дыхание чужаков, звук их шагов – все передавалось ему немедленно. Но сейчас ему было даже не до незваных посетителей. Дворец сам позаботится о них.

А сейчас настало время подготовки. Одно слово заклинания, движение рукой – и золотые портьеры поднялись, открыв взору сотню зеркал, составлявших стены зала. В каждом из них отражалось пылающее Сердце Аримана, но ни в одном не было видно отражения самого колдуна. Многолетние занятия черной магией сказались не только на зачерствевшей душе, но и произвели свой эффект на тело. У него не было отражения. Ни одно зеркало, никакая другая поверхность не возвращали ему собственного изображения.

В ряду зеркал было лишь два разрыва. Один – вход из коридора. Через второй он видел в беспросветной мгле освещенное пятно постели со все еще неподвижной Дженной на ней. Через него и проследовал Амон-Рама. Из зала донесся звук, словно от камня, упавшего в воду. Одно из зеркал треснуло. Сто одно отражение и само Сердце Аримана замерли в ожидании.

Акиро чуть не с хрюканьем перевалился через бортик колодца и замер, не замечая стекающей с него воды, рассматривая стены и орнамент из золота и серебра, настолько тонко высеченный в камне, что казалось невозможным, чтобы человеческая рука выполнила такую тонкую работу. Повсюду висели занавеси с вышитыми магическими словами и символами. Под ногами расстилались ковры, на глазах менявшие цвет.

– Акиро? – окликнул его Малак.

Старик лишь восхищенно покачал головой. Ни одной обыкновенной вещи. Все сделано при помощи колдовства. Ни одной из этих вещей еще не касалась рука человека.

– Акиро!

Колдун гневно обернулся: Малак в луже воды, с прилипшими ко лбу волосами, выглядел словно спасшаяся после потопа крыса.

– Ну?

– Они уходят, – сказал Малак.

Акиро взглянул в направлении, указанном Малаком, и издал пронзительный крик-предупреждение. Бомбатта и Зула в этот момент как раз скрылись за углом коридора, а Конана уже и след простыл.

– Глупцы, стойте! – кричал он, передвигая как можно быстрее старые ноги. – Слабоумные! Вы врываетесь в обитель великого колдуна, как в дом богатого купца. Здесь ведь неизвестно что может случиться!

Повернув за угол, Акиро увидел впереди остальных; Конан был намного дальше всех. С мечом в руке Киммериец рванулся в дверной проем, и в тот же миг дверь опустилась за ним, отделяя его от всех его спутников. Бомбатта и Зула обрушили на дверь град ударов шестом и рукоятью меча.

Ругаясь на разных древних языках, Акиро подбежал к ним, лишь чтобы убедиться, что прохода нет. Дверь была прозрачна как стекло: они ясно видели Киммерийца, оглядывающего зеркальную комнату, ни на секунду не опустив меч. Но при этом лупить по ней было столь же эффективно, как пытаться голыми руками выбить тяжелые, окованные железом крепостные ворота.

– Да он что, не слышит нас? – воскликнул Малак и позвал: – Конан! Ногти Огуна! Конан!

Зула опустилась на четвереньки, разглядывая пол:

– Если бы удалось ее приподнять… Нет! Ни единой щелки!

– Отойди назад, – пророкотал Бомбатта, перехватывая саблю обеими руками. – Если ее вообще можно разбить – я разобью ее!

– Все отойдите назад! – умудрился перекричать его Акиро. – И всем молчать! – добавил он, роясь в мешочках на своем поясе и в складках мокрой одежды. При этом он не переставал нервно бормотать: – Это вам не кабацкая драка, и не пьяный солдат заперся там с какой-то девкой. Нечего зря мечами махать. Этот Стигиец – колдун что надо. Мне до него… Так что ведите себя соответственно, а не то всем нам…

Сияя от удовольствия, он наконец извлек откуда-то крохотный флакончик, запечатанный чистейшим воском, с нацарапанным символом силы.

Вдруг Бомбатта хлопнул себя по лбу:

– Да пропади он пропадом, этот варвар. Нам нужно найти Дженну, а с чего мы взяли, что она там? Ну а вор пусть сам выпутывается.

– Она здесь, – сказал Акиро, счищая воск с крышки. Это нужно было сделать осторожно, чтобы не нарушить целостность содержимого. – Неужели ты не чувствуешь… Хотя что с тебя взять. Девчонка там. Там, где сходятся все силы, вся энергия, пронизывающая дворец.

Остаток воска отлетел в сторону, открыв темное блестящее содержимое. Акиро коснулся этой массы ногтем левой руки, начертал несколько рун на правой стороне двери. Те же надписи он сделал слева ногтем правого мизинца.

Акиро недовольно поморщился, когда его знаки зашипели, словно масло на раскаленной сковородке. Но с этим ничего нельзя было поделать. Он начал молча читать заклинания, лишь шевеля губами. Появилась сила, он ощутил ее всем телом, сила реализовалась в давлении. Он вызвал силу, способную открыть то, что открыть нельзя, поднять то, что нельзя оторвать от земли. Давление росло, подчиняясь силе заклинаний. По лбу колдуна ручьем стекал пот. Давление становилось все сильнее и сильнее.

Вдруг старик зашатался, застонал и упал бы на пол, если бы не ткнулся лбом в дверь.

– Ну? – спросил Бомбатта.

Акиро трясло, словно в лихорадке. Он в изумлении глядел на дверь. Сила все еще была здесь. Она давила, давила так, что остальные двери любого замка распахнулись бы как легкие пушинки… Стеклянная дверь стояла незыблемо.

– Слишком могущественный колдун. Невероятная сила, – прошептал Акиро.

Помолчав, он добавил, глядя сквозь прозрачную дверь в зеркальную комнату:

– Если вы верите в каких-нибудь богов – помолитесь им.

Глава 13

Конан медленно обходил зеркальный зал, держа меч наготове. Огромные зеркала тысячекратно повторяли его напряженную фигуру, отражая отражения отраженных отражений. И столько же раз был повторен в них мерцающий багровый камень на тонком постаменте в центре комнаты. Ряд зеркал нигде не прерывался, и Конан понял, что потерял то из них, которое упало вслед за ним, когда он ворвался в зал.

Сначала он обходил камень, лишь с опаской поглядывая на него. Это мерцание и кроваво-багровый цвет подсказали Конану, что это не просто украшение. Все эти магические штучки – лучше их не трогать, если не знаешьхорошо, для чего они и чего от них ждать. А если и знаешь, то тоже лучше особо не соваться – все равно хорошего от них не дождешься. Но поскольку больше в комнате ничего и никого не было, Конан все же приблизился к нему и протянул руку.

– Ты не очень-то терпелив, варвар.

Конан обернулся, ища того, кто произнес эти слова. Обнаружив его, он изумился не меньше, чем в первый момент, услышав их.

Одно из зеркал больше не отражало его самого. В нем появилась фигура человека в кроваво-красной хламиде с капюшоном. В голове Конана пронеслось, что по крайней мере по голосу и размерам это был человек, не больше и не страшнее любого другого. Глубокий капюшон скрывал лицо, и даже кисти рук были скрыты под складками мантии, спускавшейся до самого пола.

– А уж тебя-то я вовсе терпеть не намерен, Стигиец. Верни девушку или…

– Ты начинаешь утомлять меня, – два десятка голосов, как две капли воды похожих на голос фигуры в капюшоне, зазвучали за спиной Киммерийца. Подозревая, что это лишь фокус, чтобы отвлечь его внимание, Конан все же рискнул обернуться. Увиденное заставило его остолбенеть. Уже двадцать зеркал отражали фигуру в капюшоне.

– Девчонка моя, и ты ничего не сделаешь.

– Это Она, и Она будет принадлежать мне.

– Твои мышцы и сталь бессильны против моей силы.

Конан почувствовал, что у него закружилась голова. Одно за другим зеркала менялись. Вот уже почти сотня отражений колдуна со всех сторон обступила Киммерийца. Зубы Конана сжались, волосы встали дыбом. Но слишком часто судьба пыталась нагнать на него страху. И страх, этот похититель воли и разрушитель силы, был так же знаком ему, как и мрачный образ смерти. Но если встреча с нею была в итоге неизбежной, то сила страха была не настолько велика, чтобы Киммериец уже тысячи раз не побеждал ее своей волей.

– Ты что, запугать меня задумал, колдунишка несчастный? Плевать я хотел на твою силу. Ты прячешься за ней, как трусливый шакал, боясь выйти и встретить меня в бою как мужчина.

– Храбрые слова, – проворковали, как одно, все отражения, – может быть, я и последую твоему совету.

Неожиданно два отражения бросились одно навстречу другому. Две тени в багровом облаке столкнулись в дальнем конце зала, оставив там фигуру в капюшоне.

– Не думаю, что тебе это понравится, варвар. Ты будешь умирать долго и мучительно. Не раз ты со стоном призовешь к себе смерть, моля о ней как об избавлении. Твоя сила – ничто по сравнению с моей.

Одно за другим кровавые облака слетали к фигуре в дальнем конце комнаты, и с каждым из них она становилась чуть выше и мощнее.

Дважды, когда багровые тени проносились мимо него, Конан пытался поразить их мечом. Сталь проходила сквозь них как сквозь воздух, лишь слегка вздрогнув, давая понять, что клинок встретил что-то на своем пути. Киммериец встал неподвижно, предпочитая подождать, а не тратить силы понапрасну. Наконец последнее зеркало внесло свою лепту в создание существа, стоявшего перед Конаном. Эта фигура больше чем на голову превышала его рост и была раза в два шире.

– И это ты называешь выйти лицом к лицу? – Конан брезгливо поморщился. – Ну, тогда давай же, вперед!

Гигантская тень откинула капюшон, и Конан вздрогнул. Стоголосый смех прокатился по залу. Поверх багровых одеяний оказалась обезьянья голова, черная как сажа, с белыми сверкающими клыками, созданными, чтобы рвать мясо. Черные глаза налились злобным огнем. На толстых волосатых пальцах рук показались тигриные когти. Одежда медленно сползла на пол, обнажив массивное, покрытое редкой черной шерстью тело и толстые ноги с копытами. Ни звука не исходило от этого существа. Не было слышно даже дыхания.

Произведение черной магии, подумал Конан, это точно. Но может, оно все-таки окажется уязвимым для стали? С криком он бросился вперед; его меч, словно бешеная мельница, вспарывал воздух. Чудовище с неожиданной для такой махины легкостью отскочило в сторону. И, лишь слегка махнув лапой, оно оставило четыре кровавых полосы на груди Конана.

Конан снова и снова атаковал с мрачной решимостью обреченного. Еще трижды он пытался поразить чудовище. Трижды оно уворачивалось от удара, как ртуть. Кровь капала из ран на плече Конана, на его ноге и на лбу. Смех в сто глоток был ответом на проклятия, которые себе под нос пробормотал Конан. Движения монстра были все так же легки, а запыхавшийся, обливающийся потом и кровью Конан даже не поцарапал его кончиком меча.

Вдруг черная обезьяна сама бросилась в атаку, в один миг схватив его когтистыми лапами и поднеся к оскаленной пасти. Конану не хватило времени, чтобы замахнуться и рубануть мечом или нанести колющий удар. Все, что ему оставалось, – это полоснуть по оскаленной морде наискось – через глаза, нос и рот, что он и сделал, вложив в удар все оставшиеся силы. Зеленый зловонный гной хлынул из раны, когти чудовища впились в бока Киммерийца, и он почувствовал, что летит через весь зал, отброшенный сильными лапами.

«Плохо дело», – пронеслось в голове Конана прежде, чем он с размаху влетел в стену, чуть не раздавив грудную клетку от такого удара. Почти без сознания он сполз на пол. Последним усилием воли он пытался восстановить дыхание, встать на ноги, чтобы успеть встретить чудовище раньше, чем оно бросится на него. Когда ему удалось-таки подняться, он замер в изумлении.

Гигантская обезьяна стояла на четырех лапах и мотала головой, разевая пасть, словно издавая стоны агонии. Но из ее рта не доносилось ни звука. Зато этот стон, стократно усиленный, был слышен из каждого зеркала, где корчилась и стонала фигура колдуна.

Вдруг Конан осознал, что не все зеркала изображали одно и то же. То, об которое он ударился, покрылось паутиной трещин и отражало лишь фрагменты комнаты, но в этих осколках Конан увидел и себя и обезьяну, – все, кроме самого мага. Его клинок воткнулся в соседнее зеркало. Не успело оно осыпаться серебряным дождем осколков, как изображение Амона-Рамы в нем исчезло, а стоны оставшихся перешли в крики.

– Ну, теперь я тебе устрою, колдун! – Конан почти перекричал душераздирающие звуки, исходившие из зеркал.

Он побежал вдоль стены, нанося удар по каждому из зеркал. Одно за другим исчезали изображения человека в кровавой одежде. Его крики перешли в вой, а затем в отчаянный визг.

Скрежет когтей по хрустальному полу предупредил Киммерийца об опасности. Он успел упасть на пол и откатиться в сторону, когда обезьяна снова бросилась на него. Меч сверкнул в воздухе, оставив глубокую рану в боку чудовища. Не менее глубокой оказалась и рана, полученная Конаном. Но главное, что он успел понять, это то, что чудовище двигалось медленнее, чем раньше. Не быстрее тренированного человека. Он бегом пересек зал, не обращая внимания на монстра. Добить мерзкую обезьяну не означало поразить самого Амона-Раму.

У противоположной стены Конан стал громить зеркала одно за другим. Стоны, исходившие от оставшихся отражений, выражали запредельную боль и отчаяние. Краем глаза Конан увидел, что гигантская обезьяна снова рванулся к нему; ее единственный целый глаз горел фанатическим огнем. Он заметил, что даже в пылу сражения чудовище старается держаться подальше от пылающего красного Камня.

Неожиданно меч Конана со звуком, словно его уронили в воду, прошел сквозь одно из зеркал. Киммериец остолбенел. Меч не разбил зеркало, а проткнул его и изображение Амона-Рамы заодно. В зале воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только падавшими время от времени осколками разбитых зеркал. Те, что остались целы, давали обычное отражение, как нормальные зеркала. Обезьяноподобное чудовище исчезло, словно его и не было вовсе. Лишь горящие раны Конана напоминали ему, что оно было куда как реальным и смертельно опасным.

Из-под кровавого капюшона на Конана глядело лицо с носом, похожим на клюв. Глаза никак не могли поверить в то, что произошло, и с ненавистью и тоской смотрели на молодого Киммерийца. Вдруг огненный шар появился в том месте, где клинок Конана проткнул одежду мага. Шар прокатился по мечу и взорвался у самых рук Конана, отбросив его, словно камень из катапульты. Не успел он встать на ноги, тряся головой, чтобы привести себя в чувство, как Амон-Рама шагнул из зеркала в зал. Поверхность зеркала сначала выгнулась перед ним, а потом растаяла, как легкое облачко пара.

Черный маг не посмотрел на Конана. Он лишь дотронулся до меча, торчавшего из его груди, словно желая убедиться в его реальности. Неверными шагами он направился к багровому Камню.

– Невозможно, – бормотал Стигиец, – вся сила, вся воля могли быть моими. Должны были быть моими…

Его руки сомкнулись на горящим Камне. Долгий, казавшийся бесконечным вой вырвался из его горла; по сравнению с этим все звуки, которые он издавал до того, показались бы тихим шепотом. Сквозь его пальцы прорвалось алое пламя. Оно становилось все ярче и ярче. Казалось, что сам колдун постепенно окрашивается в этот алый цвет.

– Кром! – прошептал Киммериец, глядя на это.

Кроваво-красный свет растекся по рукам и по всему телу Амона-Рамы; вот он уже превратился в кренящуюся статую из кровавого пламени, и вдруг его тело стекло на пол, превратившись в алую лужу, кипящую и пузырящуюся. Ярко-красный пар поднимался в воздух и таял под потолком, пока наконец на полу не осталось ничего, кроме меча Киммерийца. Исчезла и прозрачная опора Камня, оставив его висящим в воздухе.

Осторожно, бросив не один подозрительный взгляд на Камень, Конан поднял свое оружие. Рукоятка из акульей кожи обжигала пальцы, но сам меч казался невредимым. Конан быстро отскочил подальше от висящего Камня. Подумать только! Он чуть было не дотронулся до него, когда Амон-Рама затеял свою смертельную игру.

С громким звоном разлетелось на куски еще одно зеркало, и спутники Конана ввалились в зал.

– … а я же говорил, что сработает… – оборвал сам себя на полуфразе Акиро.

– Слезящиеся глаза Раванны! – презрительно ответил Малак. – Ты утверждал, что ему везет. Какое уж тут везение. Просто этому стигийскому вонючке следовало бы подумать хорошенько, прежде чем связываться с Конаном и Малаком.

Акиро повернулся к Киммерийцу:

– Тебе и вправду повезло. Но однажды везение оставит тебя, и что тогда?

– Ты видел? – спросил Конан, когда смог вымолвить хоть слово.

Акиро кивнул, а Зула вся передернулась.

– Эта обезьяна, – пробормотала она, оглядываясь, словно подозревая, что та просто где-то спряталась.

– Она исчезла, – сказал Конан. – Ладно, надо найти Дженну и этот проклятый Митрой Ключ и сваливать отсюда поскорее.

Словно произнесенное имя пробудило ее, Дженна появилась в зале из того же проема, из которого вышел Амон-Рама. За ее спиной осталась беспросветная темнота. Она даже не взглянула ни на кого, а медленно пошла по направлению к неподвижно висящему Камню.

– Нет! – в один голос закричали Конан и Бомбатта, но прежде, чем они успели сделать хоть шаг, она протянула руку и взяла Камень в свою ладонь.

– Сердце Аримана, – тихо сказала она, глядя с улыбкой на кроваво-красный Камень, лежащий у нее на ладони. – Конан, это и есть Ключ.

– Что? Эта штука? – начал было Конан, но его вопрос был прерван резким толчком пола. Стены задрожали. Отовсюду послышались хруст и треск.

– Я должен был сообразить раньше, – взвыл Акиро. – Этот дворец построен волей Амона-Рамы, и теперь, с его смертью… Что вы стоите, вы разве не поняли? Бегите, бегите, или мы все последуем вслед за Стигийцем! – Словно в подтверждение его слов, раздался новый удар в пол.

– К колодцу! – скомандовал Конан. Хотя мысль о таком заплыве, когда весь дворец мог рухнуть в воду в любую минуту, не улыбалась никому, даже самому Киммерийцу.

Акиро тряхнул головой:

– Дайте мне попробовать сделать то, что я могу, когда ушло противостояние Амона-Рамы. – Он бросил многозначительный взгляд на Малака. – Смотри!

Его руки задвигались почти так, как они это делали тогда, когда Конан бросился спасать его от смерти на костре. И снова огненный шар стрелой сорвался с ладоней старика и влетел в хрустальную стену. На этот раз взрыва не было. Лишь часть стены рассыпалась на мелкие осколки, открыв рваную дыру размером с обычную дверь.

– Сюда, – сказал Акиро. – Ну, Малак, ты видел что-нибудь подобное?

Дворец снова задрожал, и уже безо всякого колдовства кусок потолка и одной из стен обрушился на пол, брызнув фонтаном осколков.

– Потом обсудим наши победы, – сказал Конан, хватая Дженну за руку. Остальные, не мешкая, устремились за ним.

Они бежали вниз по коридорам и залам неземной красоты. Всякий раз, когда очередная стена преграждала им путь в том направлении, которое они для себя выбрали, Акиро пробивал еще одну дыру при помощи своих заклинаний. Удары по полу и стенам становились все чаще и чаще, пока не слились в один монотонный гул. Рассыпался резной орнамент, сыпались осколки со стен, дважды громадные сверкающие плиты обрушивались за их спинами на пол.

Еще одно заклинание Акиро, еще один огненный шар – и они оказались на пристани. От дворца по озеру шли беспорядочные волны. Конан спихнул лодку в воду. На ее дне лежали доспехи Бомбатты. Усадив в лодку Дженну, Киммерийцу пришлось удерживать ее, сопротивляясь попытке Бомбатты отплыть раньше, чем в нее заберутся остальные.

Когда все оказались на своих местах, Конан схватил весло.

– Давай! – крикнул он Бомбатте, и тот, не говоря ни слова, вогнал весло в воду.

За ними хрустальный дворец играл всеми цветами сошедшей с ума радуги. От высоких шпилей сильные лучи били вверх, в небо.

– Быстрее, – торопил Акиро, оглядываясь через плечо. – Быстрее!

Он внимательно посмотрел на Конана и Бомбатту, надрывавшихся, работая веслами на пределе сил. Хмыкнув, он опустил в воду руки и забормотал заклинания. Перед носом лодки образовалась небольшая волна, которая повлекла суденышко быстрее, чем все усилия гребцов. Малак вслух пытался вымолить путь к спасению у всего знакомого ему пантеона добрых и злых богов и божков.

– Не слишком ли много колдовства? – буркнул Конан.

– Может быть, – ответил Акиро. – А ты бы предпочел подождать, пока дворец…

С невероятным грохотом хрустальный дворец осел и обрушился. Сначала в спину беглецам ударил мощный шквал ветра. Затем они увидели, что их нагоняет огромная волна. Стена воды подхватила и понесла их суденышко к дальнему берегу. Все, что мог сделать Конан, – это опустить весло в воду и стараться держать лодку прямо перпендикулярно волне. Повернись они чуть-чуть боком к ревущему потоку – и все пропало.

Пляж с черным песком приближался невероятно быстро и вдруг исчез под набежавшей волной. Сильный удар возвестил о том, что лодка вылетела не берег, выбросив при этом всех их в бурлящую воду. Конан смог встать на ноги, сопротивляясь попыткам воды вывести его из равновесия и утащить обратно в озеро. Дженну выбросило дальше, и, когда ее понесло обратно, Киммерийцу удалось схватить ее за одежду и притянуть к себе. Она одной рукой обняла его за шею и так замерла, прижавшись к нему, когда схлынувшая вода оставила их на высоте четверти склона кратера.

– Ты цела? – спросил он девушку.

Она кивнула, а затем поднесла поближе руку, которой не обнимала его:

– Я даже не потеряла Ключ! – Багровый свет пробивался между ее пальцами.

Киммериец вздрогнул и не стал пытаться удержать ее, когда она шагнула в сторону. Из-под одежды она извлекла небольшой бархатный мешочек, в который и положила горящий Камень.

Конан тряхнул головой. Чем дальше продолжалось их путешествие, тем меньше ему нравилась вся эта затея. И на это были свои причины. Конан, задумавшись, сжал в кулаке золотого дракона – амулет, подаренный Валерией.

Он был приятно удивлен, увидев, что все его спутники не только живы, но и способны стоять на ногах, хотя и получили немало синяков и ссадин и к тому же промокли до костей. Страх отогнал стреноженных лошадей, и теперь они, нервно всхрапывая, стояли выше на склоне. Лодка лежала внизу, у кромки воды, там, где еще недавно был их лагерь. От него мало что осталось: едва ли половина кожаных мешков для воды да одинокое одеяло, застрявшее в ветках кустарника.

На другом берегу единственным напоминанием о дворце оставалась огромная яма, с ревом заполняемая озерной водой. Акиро почти с сожалением и тоской глядел туда, тихо повторяя:

– И все – творение его воли! Это было потрясающе.

– Потрясающе? – Зула не верила собственным ушам. – Великолепно?

– Я бы хотела выбраться отсюда поскорее, – сказала Дженна. – Я теперь чувствую зов Сокровища, как раньше чувствовала Ключ.

При этих словах Бомбатта поспешил к ней, загораживая девушку от Зулы и Конана, словно главная опасность исходила от них.

Малак приложил руки к уху Конана и тихо, чтобы никто другой не разобрал его слов, сказал ему:

– Сокровище. Я не хуже колдунов понимаю в этом толк. Надеюсь, что на этот раз наши и их интересы не пересекутся. То, что не понадобится этой дворцовой кукле, вполне можем оприходовать мы с тобой, а? Скоро вернемся в Шадизар и заживем – как кум королю.

– Скоро, скоро, – согласился Конан.

Его глаза беспокойно поглядывали на Дженну, а рука так сжала амулет, что золотой дракон словно впечатался в ладонь.

– Уже скоро.

Глава 14

Конану начинало казаться, что лекарства Акиро были хуже, чем раны, которые они были призваны лечить.

Их маленький караван продолжал путь на юг. Над ними по-прежнему нависали серые горы. Их склоны были изрезаны узкими ущельями, удобными для нападения. В густом кустарнике можно было нарваться на засаду, но Конан не мог сосредоточиться ни на чем, кроме своих повязок, закрывавших раны, оставленные когтями чудовищной обезьяны. Наложенная под повязкой мазь жгла как огонь. Конан судорожно потянулся к льняному полотну, обмотанному вокруг его груди.

– Не делай этого, – остановила его Дженна, – Акиро сказал, что не следует беспокоить раны.

– Это все чушь, – возразил Конан. – Такие царапины я получал и раньше. Промыть их и оставить открытыми. Вот и все, чем я лечился всю жизнь.

– Это не царапины, – твердо сказала она.

– Да еще эта вонь.

– Это же приятный аромат целебных трав. Я начинаю удивляться, как ты вообще умудряешься как-то обходиться без посторонней помощи. Я тебе повторяю, оставь свои повязки в покое. Акиро говорит, что эта мазь вылечит целиком все раны за два дня. Конечно, не очень-то верится, но он еще попросил, чтобы я не спускала с тебя глаз, чем я и занимаюсь.

Конан обернулся, чтобы посмотреть в глаза старому колдуну. Тот с показным равнодушием встретил его взгляд. Малак и Зула, похоже, и вовсе были рады новому развлечению и внимательно слушали диалог Конана и Дженны. Бомбатта казался погруженным в свои мысли, но по его глазам было видно, что он не заплакал бы, окажись раны, нанесенные колдовской обезьяной, смертельными.

– Должна сказать, что ты не выглядишь благодарным Акиро за то, что он так старается сделать для тебя. А ты…

– О, Великий Митра, – взмолился Конан и довольно грубо поинтересовался: – Слушай, девочка, может, ты займешься чем-нибудь другим?

Лицо Дженны помрачнело, глаза погасли, и Конан понял, что погорячился.

– Прости меня, – коротко сказала она и попридержала лошадь, чтобы поотстать от Киммерийца. Ее место тут же занял Малак. Конан повернулся к приятелю и сказал:

– Иногда мне кажется, что эта девчонка мне куда больше нравилась, когда шарахалась от собственной тени.

– А мне вообще нравятся только такие, которых можно полапать самому… – маленький вор осекся, заметив холодный взгляд Конана. – Слушай, я ведь не о девчонке хотел поговорить. Ты соображаешь, где мы едем?

– Думаю, да.

– Тогда почему мы не свернем куда-нибудь? Еще немного, и мы вплотную подберемся к деревне, где встретили Зулу. Не думаю, что ее жители обрадуются, увидев нас снова. Нам просто везет, что нас до сих пор не встретили градом стрел из кустов.

– Да знаю я, – сказал Конан.

Он посмотрел на Дженну. Она ехала опустив голову и закрыв лицо капюшоном. Она явно была очень расстроена.

– Мы должны ехать дальше, опять через деревню? – крикнул он ей.

Дженна выпрямилась, отчаянно пытаясь собраться с мыслями.

– Что? Какая деревня? – она осмотрелась и показала на восток, в узкое ущелье между двумя покрытыми снегом вершинами. – Нам туда.

– Хоть всем богам молись с этой красавицей, – вздохнул Малак.

В этот момент из зарослей им навстречу вылетел целый эскадрон – человек сорок – коринфийских кавалеристов, сверкающих лезвиями мечей.

Конан не стал тратить время на проклятия, да если бы и захотел – не успел бы. Его меч едва успел взлететь в воздух, чтобы отразить удар клинка коринфийца, вознамерившегося проломить Конану череп. Одновременно, высвободив ногу из стремени, Конан ударом сапога выбил другого нападающего из седла. Мгновение спустя удар меча перерезал горло первому противнику. Конан успел заметить Малака, подпрыгнувшего под меч коринфийца и вонзающего ему кинжал под полированную грудную пластину его доспехов. В этот миг еще один всадник налетел на Киммерийца.

– Конан! – отчаянный крик донесся до него даже сквозь общий гвалт. – Конан!

Конан бросил взгляд в том направлении, откуда шел звук; от увиденного у него перехватило дыхание. Смеющийся солдат схватил Дженну за волосы, и только то, что она судорожно ухватилась за седло, спасло ее от падения под копыта.

Один лишь взгляд, но, когда Конан повернулся вновь к своему противнику, тот содрогнулся, увидев в сапфировых глазах свою смерть. Он по-прежнему крепко держал в тренированных руках свой меч, но уже ничего не мог противопоставить ярости северянина, сошедшегося с ним в поединке. Трижды скрестились их мечи, а затем Конан повернул коня, оставив окровавленное тело на камнях долины.

Киммериец бросил коня галопом в сторону, где Дженна продолжала кричать, держась одной рукой мертвой хваткой за седло, а второй пытаясь вырвать волосы из сжимавшего их кулака или хотя бы ослабить боль. Коринфиец откинул голову назад, заливаясь смехом.

– Эрлик тебя подери, собака! – проорал Конан, привстав на стременах, чтобы вложить в удар всю силу и вес своего массивного тела.

Его злость была так велика, что он даже не заметил, как клинок перерубил шею коринфийца. Голова солдата оторвалась от плеч и с последней гримасой смеха на губах отлетела под копыта лошадей. Кровь фонтаном забила из обезглавленного туловища, некоторое время еще простоявшего прямо в седле, а затем рухнувшего вслед за головой. Пальцы, вцепившиеся в волосы Дженны, чуть не утащили ее вслед за мертвым телом, пока не ослабили свою последнюю хватку. Девушка почти легла на шею лошади, глядя безумными, вытаращенными глазами на обезглавленное тело рядом с ногами ее лошади.

Не больше секунды потребовалось Конану, чтобы оценить ситуацию на поле боя. Малак, верхом на коринфийской лошади, уже тянулся к крупу другой, хватая ее наездника за красный плюмаж на шлеме. Миг – и по открытой шее коринфийца полоснул отточенный кинжал шадизарского вора. Вспышки и гулкие удары сопровождали судорожные метания Акиро по долине. Стоило ему остановиться, чтобы начать заклинания и магические движения руками, как кто-нибудь из нападавших подлетал к нему с диким воплем, занося оружие. Акиро встречал их вспышками и громоподобными раскатами, которые, однако, не наносили никому вреда. С каждым разом у старика оставалась все меньше времени, чтобы в перерывах между нападениями сосредоточиться и преподнести коринфийцам более действенные доказательства магической силы. Зула и Бомбатта пытались держаться рядом с Дженной, но мощи сверкающей сабли и со свистом рассекающего воздух шеста едва хватала, чтобы просто сдержать натиск наседавших коринфийцев и отражать град их ударов.

Казалось, что число уже погибших коринфийцев должно было остановить их товарищей. Слишком высокую цену приходилось платить за победу над этой странной компанией. Но эскадрон уже вошел в раж битвы, а кроме того – и Конан уже имел возможность убедиться в этом в своих странствиях, – умирать храбро и глупо там, где была возможность избежать этого, было одной из характерных традиций воинов из коринфийских городов.

– Уходим врассыпную! – крикнул Конан.

Два всадника бросились на него одновременно. Широкий меч описал круг, отхватив занесенную для удара руку по локоть и глубоко вонзаясь в плечо второго противника.

– Уходим! Их слишком много. Уходим!

Схватив поводья лошади Дженны, Конан направил своего коня галопом в сторону ущелья, куда Дженна собиралась повернуть их маленький отряд.

Три коринфийца бросились наперерез беглецам. Удивленные ухмылки пробежали по их лицам, когда они увидели, что Конан не собирается сворачивать, а несется прямо на них. Удивление сменилось смятением, когда тяжелый, крупный конь Киммерийца ударом корпуса сбил с ног небольшую коринфийскую кобылу, вдавив копытами в каменистую землю ее всадника.

Ошеломленные, двое оставшихся помышляли уже не столько о нападении, сколько о защите. Даже связанный необходимостью удерживать лошадь Дженны, Конан быстро напомнил им о том, что лучшая защита – это нападение. Свой путь к указанному Дженной ущелью он продолжил, оставив позади еще два трупа и одного стонущего на земле противника.

Он не позволил себе даже обернуться назад. А что, если, оглянувшись, он увидит, что кто-то из друзей нуждается в срочной помощи? Броситься на выручку? Он не имел на это права. Дженна. Ее нужно довести до Сокровища, затем – вернуться с ней в Шадизар. Ради Валерии. Да и если бы не эта история с оживлением Валерии, Конан уже понял, что все равно не покинул бы девушку. Все, что ее ждет, – это упасть с перерезанным горлом или повиснуть перекинутой через седло любого из коринфийцев, решившего отвлечься от неравного боя ради такой соблазнительной пленницы.

Сжав зубы до боли, он поскакал вперед, увлекая за собой Дженну и стараясь не слышать звуков боя, доносившихся из-за спины.

Глава 15

Жемчужно-серые тени гор уже скрестились над ущельями, когда Конан наконец натянул поводья. Конечно, он не гнал лошадей галопом все это время – такой скачки животные не вынесли бы и на равнине, не то что в этом нагромождении скал, череде подъемов и спусков, – но ни один конь не может скакать бесконечно, даже на умеренной скорости. А кроме того, Киммериец хотел присмотреть подходящее для ночлега место до того, как совсем стемнеет.

Он обернулся к Дженне, чтобы выяснить, как она пережила все это. Щеки девушки были покрыты слоем пыли, прорезанной следами скатившихся слез. Она была погружена в такое же молчание, каким встречала все его вопросы в начале путешествия. Вцепившись обеими руками в седло, она изъявила не больше желания взять поводья, чем во время всей их бешеной скачки. Видя, что на все его вопросы и замечания она отвечает, лишь утвердительно или отрицательно кивая головой, он был вынужден признать, что его грубость в последние несколько часов тоже сыграла в этом свою роль. Казалось, что единственным ее занятием оставалось молча смотреть на него. Это заставляло Конана беспокоиться – не повредилась ли она в уме, побывав впервые в жизни в самой заварухе боя.

– Ну, ты как, в порядке? – довольно грубо спросил он ее. – Ну? Скажи ты хоть что-нибудь!

– Ты… ты был страшен, – тихо сказала она. – Они с таким же успехом могли размахивать не мечами, а прутьями.

– Пойми, то, что ты видела, – это поединок рыцарей, а не игра, в которую ты все еще пытаешься играть, не замечая ничего вокруг.

Сам удивляясь охватившему его раздражению, он предпочел переключиться на поиски места для ночлега.

– Просто я никогда раньше не видела ничего подобного. То, что произошло с Зулой в деревне, бой у дома Акиро – все это было как-то по-другому. Это почти не касалось меня. Я смотрела на все как на какое-то представление, как на жонглеров или дрессированных медведей.

Конан не смог удержаться, чтобы не пробурчать в ответ:

– В этих спектаклях погибли живые люди. Конечно, для нас лучше, что погибли они, а не мы, но суть дела это не меняет. Никто не погибает ради удовольствия или неудовольствия зрителей.

Наконец он заметил симпатичное местечко – небольшую площадку, почти окруженную десятками валунов ростом выше, чем всадник на лошади. Натянув поводья, он повернул коня к приглянувшемуся месту.

– Я не хотела тебя обидеть, Конан.

– А я что, разве похож на обиженного? – резко возразил он.

Он провел ее лошадь в узкий проход между камнями. Туда, где на прикрытом со всех сторон пятачке смогли разместиться и они сами и их лошади. Валуны прикроют их от холодного горного ветра и, что самое главное, – от взглядов тех, кто может вознамериться искать беглецов. Спешившись сам, Конан помог Дженне слезть с лошади и усадил ее, занявшись расседлыванием лошадей.

– Разведи костер, – попросила она, кутаясь в плащ, – мне холодно.

– Никаких костров!

Даже если бы в этом каменном мешке и было чему гореть, он все равно не стал бы рисковать, раскрывая их тайное пристанище.

– Вот, держи, – сказал он, протягивая девушке конские подседельные попоны.

– Но они так пахнут, – поморщилась Дженна, но прежде, чем он успел что-то сказать, она накинула грязные истертые полотна поверх плаща, не переставая, однако, шмыгать носом.

К седлу Конана был привязан мешок с сухим мясом. Этого хватило бы на несколько дней. Вода, однако, могла стать проблемой. Единственный бурдюк был наполовину пуст.

– Как ты думаешь, а им удалось выбраться? – неожиданно спросила Дженна. – Бомбатте, Зуле и всем остальным?

– Может быть.

Конан резким движением сорвал повязку с головы и принялся за ту, что прикрывала рану на груди.

– Нет! – воскликнула Дженна. – Не трогай их. Акиро сказал…

– Акиро и остальные, может быть, уже мертвы. И во многом по моей вине.

Конан стер повязками слой мази, закрывавший раны. К его удивлению, от них остались лишь тонкие розовые полоски, словно после долгих недель лечения.

– Я слишком увлекся своими ранами, жжением и запахом от повязок. Если бы не это, коринфийцам ни за что не удалось бы застать нас врасплох.

Он с тяжелым вздохом отбросил в сторону грязные тряпки повязок.

– Ты не виноват, скорее уж я. Это ведь я приставала к тебе, как ребенок, и дулась на тебя вместо того, чтобы вовремя указывать путь. Если бы не это, мы свернули бы раньше, чем они напали на нас.

Конан потряс головой:

– Это глупости, Дженна. В том ущелье ты смогла бы увидеть нужный путь лишь на несколько мгновений раньше. Коринфийцы все равно напали бы на нас, только увидев, что мы поворачиваем.

Он приступил к ужину, оторвав кусок вяленой баранины, по жесткости не уступавшей плохо выделанной коже, да и по вкусу мало чем отличающейся от нее. Дженна задумчиво хмурилась.

– Ну, положим, от меня ждать большего было нельзя. Но ты – ведь твой взгляд может проникнуть сквозь стены и за углы, ты видишь и чувствуешь любую опасность. Я и представить себе не могла, что буду путешествовать в сопровождении двух волшебников. Слушай, а почему ты не хотел с самого начала приделать всем нам крылья и в один миг добраться до цели?

Конан чуть не подавился куском мяса. Восстановив дыхание, он исподлобья посмотрел на нее, но лицо Дженны, как всегда, выражало лишь полную невинность. Неужели она и впрямь верила в то, что говорила, верила, что он… Ну нет, он еще не полный дурак, чтобы не почувствовать насмешки. Конан уже открыл рот, чтобы огрызнуться, но понял, что любой его ответ лишь усугубит его дурацкое положение.

– Ешь, – сказал он сурово, бросая к ее ногам кусок вяленого мяса.

Дженна аккуратно взяла его и принялась жевать. Киммерийцу показалось, что уголки ее губ растянулись в тщательно скрываемой улыбке. Этого еще не хватало, недовольно подумал он.

Сиренево-голубые сумерки спустились над горами. Дженна, закончив скромный ужин, стала подыскивать местечко поудобнее, чтобы лечь спать. Она раскладывала попоны и одеяла то так, то эдак на жестких камнях и вдруг жалобно попросила:

– Мне холодно. Сделай что-нибудь.

– Костра не будет. У тебя есть чем укрыться.

– Тогда забирайся ко мне под одеяло. Если ты не позволяешь мне согреться у огня, будь любезен согреть меня сам.

Конан уставился на нее. Нет, подумал он, надо же быть таким ребенком.

– Я не могу. Это… ну, в общем, я не буду.

– Но почему нет? Тетя зачем тебя послала? Я тут околеваю от холода, а ему и в голову не придет спасти меня от таких мучений.

Конан застонал и засмеялся одновременно. Послали козла сторожить капусту. Ему даже пришлось встряхнуться, чтобы отогнать ненужные мысли.

– Подумай, Дженна. Тебе следовало бы поостеречься Тарамис, когда ты вернешься в Шадизар.

– Бояться тети? С чего бы это?

– Я не знаю истинной причины, – тихо сказал он, – но короли и королевы, принцы и принцессы – они думают не так, как остальные люди. И совсем по-другому понимают, что такое добро и что такое зло.

– Тебя беспокоит мой сон? Бомбатта был прав. В этом кратере и не такое приснится. А тетя любит меня. Она вырастила меня, заменив отца и мать.

– Может, оно и так, Дженна. Но если вдруг когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, передай с кем-нибудь пару слов в таверну Абулетеса в Шадизаре. Я приду. И уж мне точно удастся найти для тебя безопасное место.

– Я так и сделаю, – ответила она, хотя было видно, что ей и в голову не могла прийти мысль, что это может понадобиться. – Но я так и не согрелась, – гнула она свое и даже приподняла край одеяла.

Еще несколько мгновений Киммериец колебался. Наконец, бурча что-то про то, что и вправду похолодало, что нет ничего страшного в том, чтобы согреть друг друга, снял пояс с мечом и устроился рядом с девушкой. Она натянула ему на плечи не только пропахшие конским потом попоны, но и часть своего плаща. Пока он поправлял одеяла, Дженна прижалась к нему. Инстинктивно Конан обнял ее. Его ладонь легла на изгиб ее бедра и отскочила как ошпаренная, судорожно пометалась вдоль тела и наконец успокоилась на талии девушки.

– Так даже теплее, чем я предполагал, – пробормотал он, вытирая пот со лба. – Лучше, наверное, отодвинуться чуть-чуть.

«Да не железный же я, – подумал он, – и сколько еще выдержки могут требовать боги от мужчины из плоти и крови».

Дженна еще плотнее придвинулась к нему и дотронулась пальцем до золотого амулета:

– Расскажи мне о Валерии.

Конан удивленно хмыкнул; Дженна подняла глаза:

– Я ведь не глухая. Я слышу твои разговоры с Малаком, да и с Акиро. Скажи, какой женщиной она была?

– Какой? Она была единственной из тысяч тысяч других. Наверное, таких больше нет. Воин, друг, боевой товарищ, спутник в путешествиях…

– И любовница? – добавила она к его перечислению. Конан хотел что-то ответить, но она поспешила опередить его: – А в твоем сердце остался хоть уголок для другой женщины?

Конан думал, как описать ей их отношения с Валерией. Как она бросалась к нему в постель со страстью тигрицы и как через несколько часов с неменьшей яростью могла закатить ему оплеуху, если он чересчур явно заглядывался на какую-нибудь трактирную девчонку.

– Понимаешь, – начал он осторожно, – между мужчиной и женщиной есть такие отношения, о которых ты ничего не знаешь и поэтому не сможешь правильно…

– Много ты понимаешь, – Дженна попыталась изобразить уверенность в голосе, – мы с Зулой хорошенько обсудили разные способы… это… вот, чтобы заарканить мужика.

Конан рассмеялся, но вдруг почувствовал, что она взяла его руку и опустила ее под расстегнутое платье. Он невольно обнял ладонью маленькую грудь.

– Слушай, ты сама не понимаешь, что делаешь, – хрипло прошептал он.

Не успел он договорить, как она резко навалилась на него всем телом. От неожиданности он перевернулся на спину, и она оказалась на нем, все крепче прижимаясь к его груди.

– Тогда научи меня, – прошептала она, и ее сладкие губы выкинули из его головы весь здравый смысл.

Холодный ночной ветер хлестал Шадизар, словно жесткая метла, старающаяся вымести из города всю его явную и скрытую грязь.

Тарамис приняла этот ветер как предзнаменование. Знак ухода старого и прихода нового рассвета. Ее платье – золото на небесно-голубом – тоже означало неизбежный приход нового дня, новой эпохи.

Темные глаза обежали большой внутренний двор, вымощенный большими полированными плитами светлого мрамора и окруженный алебастровой колоннадой. Выходившие во двор балконы были пусты; ни единого огонька не мигало в темных окнах. Страже было строго приказано не подпускать никого близко ко двору.

Окруженная свитой жрецов, она смотрела не спящую фигуру Дагота – прекраснейшего из мужчин. Жрецы новой веры, возрожденной из тьмы веков, были одеты в золоченые мантии, спадавшие до пят. Голову каждого венчала корона с выгравированным на лбу широко открытым глазом – символом бодрствования служителей Спящего Бога.

Самая высокая корона венчала того, кто стоял рядом с принцессой, сжимая в руке длинный жезл с алмазом на конце, вставленным в оправу в форме глаза. Это был Ксантерес – Верховный жрец. И действительно, он был выше всех остальных – не считая, конечно, Тарамис.

– Настала третья ночь! – неожиданно произнесла она торжественным голосом.

Круг жрецов откликнулся эхом:

– Третья ночь до Ночи Пробуждения.

– Благословенна будь Ночь Пробуждения, – пропел верховный жрец.

– Спящий Бог никогда не умрет! – воззвала принцесса, и ответ жрецов эхом вернулся к ней:

– Там, где есть вера, – нет места смерти!

– Пусть прольется на нашего Бога то, что должно пролиться в эту ночь.

– Славься та, кто окропит Спящего Бога, – нараспев ответил хор жрецов.

Негромко зазвучали свирели, сначала медленно, а затем все быстрее и громче. Еще двое жрецов с коронами на головах появились из колоннады. Между ними шла девушка; ее толстые косы были аккуратно уложены вокруг головы, платье сияло снежной белизной. Введя ее в круг, жрецы сняли с нее одежду, и, не стыдясь своей наготы, девушка шагнула вперед, к изголовью ложа Дагота. Тарамис и Ксантерес подошли и встали по обе стороны от нее.

– Ания! – позвала ее Тарамис; девушка с усилием отвела взгляд от лежащей фигуры. – Ты первая, избранная Спящим Богом за твою непорочность.

– Я не достойна такой чести, – прошептала она.

– При рождении ты была отмечена Спящим Богом. Служишь ли ты ему и по сей день добровольно?

Тарамис знала ответ еще до того, как искры экстаза запрыгали в глазах девушки. Жестокая принцесса долго и хорошо готовилась сама и готовила других к этому действу.

– Я, недостойная, молю о разрешении служить ему.

Свирели залились громкими трелями.

– О Великий Дагот, – крикнула Тарамис, – прими наше подношение. Прими первое помазание перед Ночью Твоего Возвращения.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ксантереса, когда его пальцы, вцепившись в волосы Ании, резко наклонили ее над головой алебастровой фигуры. Еще одно движение – и ее голова запрокинулась к небу, оставив открытым незащищенное горло. Из складок мантии появился позолоченный кинжал; он блеснул в воздухе – и вот уже алый фонтан брызнул на лицо Спящего Бога.

– О Великий Дагот! Твои слуги приносят тебе первую жертву! – воскликнула Тарамис. Хор жрецов вторил ей.

Тарамис рухнула на колени и в поклоне опустила к мраморному полу голову. Ее молитва взлетела к ночному небу:

– О Великий Дагот! Твои слуги ждут Ночи Твоего Пришествия. Я жду Ночи Твоего Пришествия.

Усиленная хором жрецов молитва вновь и вновь отражалась от дворцовых стен:

– О Великий Дагот! Твои слуги ждут Ночи Твоего Пришествия!

Тело Ании вздрогнуло в последний раз и затихло там, где она упала, всеми забытая в луже уже остывшей крови на розовом мраморе пола.

Глава 16

Каменистым было дно ущелья, по которому двигался конь Конана. Каменным было и выражение лица его седока. Конан старался занять все мысли только наблюдением за дорогой, не позволяя себе отвлекаться ни на что другое.

– Ну, поехали же быстрей, – время от времени восклицала Дженна. – Я же знаю дорогу, поехали быстрее!

Он подождал, пока лошади перебрались через каменную гряду, отделявшую их от склона другого ущелья, и только тогда ответил:

– Я могу за два дня довести тебя до Шадизара. За один день – если мы до смерти загоним лошадей.

Он замолчал, в который раз подсчитывая оставшиеся дни и ночи. Теперь многое зависело от того, сколько еще смогут продержаться их кони и как быстро они смогут скакать.

– Я решил вернуться.

– Но мое предназначение!

– В твое предназначение не входит погибнуть в этих горах. Я доставлю тебя во дворец твоей тети.

– Ты не посмеешь препятствовать моему предназначению!

– Да пошло оно, твое предназначение…

Дженна подогнала лошадь и поравнялась с ним.

– А Валерия? Да, это я тоже слышала, и я знаю, что за награду тебе обещала тетя.

Титаническим усилием Конану удалось сохранить бесстрастное выражение на лице. Да, долг должен быть отплачен. Отплачен любой ценой. Но платить должен и может только он, но не Дженна.

– Я могу защитить тебя по дороге. Но не в том случае, если мы сами будем нарываться на неприятности. Неужели ты думаешь, что твое Сокровище будет лежать просто так, на блюдечке.

– Валерия…

– Она не просила меня обменять твою жизнь на ее. А теперь замолчи и поезжай за мной.

Некоторое время она и вправду ехала молча, лишь про себя всхлипывая и беззвучно шевеля губами. Занятый своими мыслями, Конан даже не заметил ее расстройства и раздражения.

Неожиданно она снова взмолилась:

– Это где-то здесь. Я чувствую, Конан. Пожалуйста, сверни туда. Я прошу тебя!

Сам того не желая, он обернулся туда, куда указывала Дженна. Не самая высокая из окружающих гор. Такие же серые склоны. Но у подножия рассыпались гигантским ковром изломанные скалы – каменные столбы и шпили. Лабиринт, – вспомнил Конан, как называла их путешествие Дженна. Это был настоящий лабиринт. В его закоулках можно было спрятать целую армию. Нет, это не место для девчонки, даже если там и находится столь нужное для Тарамис Сокровище. Киммериец решил обогнуть гору с юга. Он не сказал Дженне ни единого слова.

– Конан!

Он закрыл уши руками, не желая слышать.

– Конан!

Вдруг до его сознания дошло, что уже не Дженна, а кто-то другой окликает его. Рука сжала рукоять меча: то, что звавший знал его по имени, еще ни о чем не говорило. Вдруг из-за бугра вылетела низкорослая лошаденка, оседланная на коринфийский манер. Верхом на нейвосседал маленький, худенький черноглазый человек.

Рот Конана растянулся до ушей:

– Малак! А я думал, что ты…

– Еще не хватало. Я слишком красив, чтобы умереть.

По пятам за Малаком скакали остальные:

Бомбатта, Зула и Акиро, трясущийся в седле и что-то бормочущий про старые кости. Чернокожая женщина сразу метнулась к Дженне, и обе застыли, уткнувшись лицом друг другу в плечи.

– А как же коринфийцы? – спросил Конан. – И как вы нашли нас?

Акиро открыл было рот, но Малак поспешил вмешаться в разговор:

– Когда они увидели, как ты рванул в ущелье, чуть не половина этих ребят двинулись следом, на скаку решая, кому первому достанется девчонка. Ну, что вы на меня уставились? Видит Митра, это они сказали, а не я! В общем, их стало поменьше, и у Акиро появился шанс заняться любимым делом. Давай, расскажи им, что ты такое сотворил.

Акиро снова попытался что-то сказать, и снова Малак перебил его, залившись звонким смехом:

– Он напустил на них тигра. Размером эта киска была со слона. Ты бы видел, что стало с их лошадьми! Ладно, Акиро, рассказывай дальше.

– Это была лишь слабая иллюзия, – осторожно начал Акиро, все поглядывая на Малака, видимо, опасаясь, что тот снова перебьет его. – Все-таки времени было совсем мало, да и условия – не те. Это был лишь зрительный обман, правда – с запахом тигра. Он и двигаться-то не мог. Но, к счастью, их лошади об этом не знали. Они словно взбесились от ужаса. Наши, впрочем, тоже. Но как бы то ни было, это дало нам возможность смыться. Правда, без запасной кобылы, но зато с целыми шкурами.

Слишком много колдовства в этом путешествии, снова подумал Конан, но, честно говоря, он ничего не имел против, когда оно спасало жизнь его друзей.

– Отлично, что вы нашли нас. Мы вместе влезли в эти горы и вместе должны выбраться отсюда. Нет, нам просто повезло, что мы встретились.

Малак уже раскрыл рот, но осекся под колючим взглядом Акиро.

– Тут нет никакого везения. Вот, смотри, – он протянул Конану кожаный шнурок с маленьким, покрытым резьбой Камнем на конце. Легким движением Акиро пустил камень по кругу, но круг тотчас превратился в овал, а затем Камень маятником закачался по прямой линии, соединяющей Конана и колдуна.

Киммериец невольно задержал дыхание:

– Не люблю я, когда такие штучки связаны со мной.

– Не с тобой, а с амулетом. Найти такую штуку легче, чем живого человека. Другое дело, если бы у меня был твой волос или хотя бы лоскуток твоей одежды. Мы бы нашли тебя еще быстрее.

– Кром! – выпалил Конан.

Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из колдунов, пусть даже и дружелюбный пока что Акиро, заполучил себе его волос.

Воспользовавшись молчанием Конана, Акиро продолжил:

– А так, настроившись на неживой предмет, мы потратили уйму времени, чтобы точнее определить направление. Это похоже на поиск выхода в темноте в незнакомом доме.

– А Бомбатта, тот и вовсе не хотел ждать, пока мы разберемся с этой штукой, – не удержавшись, влез в разговор Малак. – Он сказал, что не доверяет колдунам…

Тут он снова осекся и опасливо поглядел на Акиро.

– Все в порядке, Малак, – успокоил его Акиро. – Я уже почти закончил.

Все это время Бомбатта, не слезая с коня, переводил взгляд с Конана на Дженну и обратно. Наконец он громогласно произнес:

– Он не причинил тебе вреда, дитя?

Дженна вздрогнула и прервала разговор с Зулой.

– Что? О чем ты, Бомбатта? Конан защищает меня так же, как и ты.

Ее ответ, похоже, не удовлетворил воина в черных доспехах. Его лицо потемнело, шрамы резче выступили на коже. Он, поколебавшись, повернулся к Акиро и спросил его:

– Эй, колдун. Я должен знать правду. Скажи, невинна ли она по-прежнему?

– Бомбатта! – охнула Дженна, а Зула, стоя рядом с нею, выпалила:

– Это не тот вопрос, на который нужно отвечать тому наглецу, который посмел задать его.

– Скажи правду, колдун, – настаивал Бомбатта, – наша жизнь и многое другое, о чем ты даже не можешь предполагать, зависит от этого.

Акиро разомкнул губы и утвердительно кивнул.

– Она невинна. Я это ощущаю так сильно, что только удивляюсь вам, не чувствующим этого.

Подождав, когда Бомбатта, облегченно вздохнув, отойдет, Акиро наклонился к Конану и сказал:

– Я уже говорил, что здесь все дело в душе, а не в плоти.

Конан покраснел, а затем покраснел еще сильнее, осознав, что краснеет.

– Ну ты, соглядатай. Только не надо пробовать на мне свое ясновидение. Надеюсь, ты ночью не подглядывал.

– Вспомни тот флакон, который я дал тебе. Выпей его содержимое – и скачи отсюда. Бери девчонку, если хочешь, – и вперед. Я не сомневаюсь, что она за тобой хоть на край света… в крайнем случае, через пару таких ночей. А здесь тебе больше нечего ждать. Разве что новых ран. Только учти, раны души куда труднее залечить, чем раны на теле.

Рука Конана нащупала в поясном мешочке каменный флакон. Валерия… Неоплаченный долг…

Голос Дженны словно разбудил его:

– … и он говорил мне, что не поедет туда со мной. Но нам надо именно туда. Я знаю.

Бомбатта с презрительной усмешкой повернулся к Киммерийцу:

– Эй ты, вор, забыл свою ненаглядную Валерию? Может, коринфийцы вытряхнули из тебя последнее мужество? Да и было ли оно у тебя…

Глаза Конана блеснули таким холодом, что Бомбатта оборвал фразу на полуслове. Его пальцы снова сжали саблю так, что казалось, рукоятка рассыплется в пыль в кулаке. Конан же даже не прикоснулся к своему оружию.

Спокойствие, повторял он про себя. Человек, лишенный терпения, не протянул бы долго в его родной Киммерии. Время еще не пришло. Свои счеты они сведут позднее. Когда он заговорил, его голос был холоден и спокоен:

– Я не поведу ее туда, куда она хочет, один, без еще нескольких пар внимательных глаз и еще нескольких острых клинков. Теперь они у нас есть. Давай-ка не будем тянуть время. Нам обоим позарез нужно вернуться в Шадизар завтра ночью. И у нас есть одно дело, которое нужно будет утрясти по возвращении.

– Я жду не дождусь, когда мы сможем взяться за это дело, – прохрипел Бомбатта.

– А я уже решаю, чем заняться после, – сказал Конан, встряхивая поводьями.

Глава 17

Чтобы добраться до чудовищных ломаных каменных пальцев, им пришлось потратить почти полдня. Вблизи эти громады показались Конану не более привлекательными, чем издали. Каменные стены все теснее обступали их, и вот уже путники вынуждены были двигаться цепочкой, по одному. Сотни миниатюрных каньонов и ущелий переплелись в огромной каменной паутине. Иногда по дюжине узких проходов открывалось на выбор перед ними (причем один хуже другого для продолжения движения и для копыт лошадей) за очередным поворотом.

– Направо, – слышался голос Дженны из-за плеча Конана. – Еще правее. Нет, не этот. Вот тот, туда! Я чувствую, оно уже так близко! Мы бы двигались вдвое быстрее, если бы вы пустили меня вперед.

– Нет! – рявкнул Бомбатта.

Конан промолчал, обшаривая глазами три коридора, открывшиеся перед ним и ведущие в разные стороны этого лабиринта. Уже не в первый раз Дженна просилась вперед, и он давно устал объяснять ей всю опасность такого решения. Бомбатта же не только опасался за девушку, но и очень не хотел оставлять ее рядом с Конаном, не говоря уж о том, чтобы Киммериец оказался между ним и ею. Впрочем, Конану сейчас было не до рассуждений на эти темы.

– Почему мы стоим? – раздался возглас Дженны. – Сюда, нам нужно сюда, – она показала на центральный коридор.

– Здесь слишком узко для лошадей, – сказал Конан, слезая со своего коня и с трудом пробираясь между его боком и каменной стеной. – Придется оставить их здесь.

Ему совсем не нравилась эта идея. А вдруг с лошадьми что-нибудь случится? Без них им как своих ушей не видать Шадизара вовремя.

Его спутники тоже спешились и, связав передние ноги своих коней, пробрались к Конану.

– Малак, – сказал он, – я думаю, тебе лучше остаться с лошадьми.

Тот огляделся, окинув взглядом вздымавшиеся вокруг каменные стены, и поежился.

– Остаться здесь? Лук Сигина! Конан, я-то думал, что нам не стоит разделять наши силы, что мы будем держаться все вместе. Да здесь и вздохнуть-то нечем!

Собравшись уже ответить порезче, Конан вдруг задумался. Он ведь и сам изрядно мучился в этих каменных щелях. Ему тоже казалось, что эти громады закрывают доступ воздуху. Он внимательно посмотрел на лица своих спутников. Дженна – вся нетерпение, Зула – ожидание; ожидание нападения в любой момент и с любой стороны. Бомбатта, по обыкновению, хмурился и что-то недовольно бурчал. Акиро, тоже как обычно, задумался о чем-то. Может, это удушье – только плод его воображения?

– Хорошо, остаемся все вместе.

Конан вынул из ножен меч и кинжал.

– Так я буду отмечать наш путь, – сказал он, процарапав стрелу на стене коридора, – тогда будет легче найти лошадей. И держитесь поближе друг к другу.

К радости сгорающей от нетерпения Дженны, Конан двинулся вперед, хотя и не так быстро, как ей бы хотелось. Через каждые десять шагов он чертил на камнях очередную стрелу. Если случится самое страшное, думал он, то даже одна Дженна сможет найти лошадей. Даже одна она будет иметь возможность спастись.

Подчас коридор был настолько узок, что даже Зула или Дженна не могли свободно пройти между стенами; остальным же приходилось протискиваться, царапая плечи, спины и бока. Но как бы трудно ни было продвижение, меч Конана всегда был наготове, так же как и кинжал, не менее полезный, случись какая-нибудь заварушка в этой тесноте.

Чем дальше они углублялись в этот лабиринт, тем сильнее он ощущал нависшую опасность. Что-то висело в воздухе, исходило от серых камней; что-то зловещее, недоступное ни зрению, ни слуху, ни обонянию, но ощущаемое какими-то древними, первобытными инстинктами.

Конан обернулся, чтобы посмотреть на остальных.

На всех лицах было написано то же чувство. На всех, кроме лица Дженны.

– Почему мы идем так медленно? – вновь и вновь спрашивала девушка. Она попыталась обойти Киммерийца, но тщетно – ширины прохода едва хватало для его крепкого тела. – Мы ведь уже почти на месте.

– Акиро, что скажешь? – спросил Конан.

Лицо седого колдуна было перекошено, словно от какой-то мерзости, попавшей на язык.

– Я это почувствовал, еще когда мы только вошли в эти щели. Но теперь это чувство все сильнее и сильнее. Это… заклятие, черная магия. Но оно настолько древнее, что вряд ли реально угрожает нам. Оно потеряло свою мощь еще несколько веков назад.

Конан кивнул и снова двинулся вперед, но слова Акиро вовсе не убедили и не успокоили его. Его чувства, конечно, не были сверхъестественными, но они до сих пор сохраняли ему жизнь там, где ничего не стоило погибнуть. И сейчас они предупреждали его об опасности. Поэтому ни на миг не ослабевали его руки, державшие оружие.

Неожиданно коридор вывел их на открытое место. Здесь скалы были убраны, а их остатки образовали сложный узор на открытой площадке. На эту площадку выходил портал какого-то огромного храма, вырытого, видимо, прямо в толще горы. Массивные резные колонны украшали вход. Некогда два десятка статуй охраняли его. Каждая – в четыре человеческих роста высотой. Лишь одна из них уцелела – обсидиановый воин, сжимающий в руках гигантское копье. Черты его лица были стерты ветрами и дождями. От других статуй остались лишь черные постаменты да обрубки ног.

Конан убрал в ножны кинжал и схватил за руку Дженну, уже собравшуюся бежать к храму.

– Поосторожнее, девочка, – сказал он ей. – Мы здесь все рискуем, но хотелось бы рисковать поменьше.

Бомбатта сжал ее вторую руку. Оба уставились друг на друга поверх ее головы. Теперь их связывало еще и обещание выйти на смертельный поединок. Еще одна причина поскорее вернуться в Шадизар, мелькнуло в голове у Конана. Таким обещаниям негоже долго оставаться невыполненными.

– Пустите меня, – сказала Дженна, извиваясь в тисках их рук. – Я должна найти Рог. Он там, внутри! Пустите же меня.

Зула, злобно глядя на обоих воинов, положила руки на плечи Дженны:

– Вы решили разорвать ее? Или, может, раздавить промеж ваших боков?

Конан разжал руку, за ним и Бомбатта. Зула отвела девушку в сторону, что-то тихо говоря ей на ухо. Конан не мигая смотрел на Бомбатту.

– Это дело нужно решить, вор, – прохрипел воин со шрамами.

– В Шадизаре, – уточнил Конан, и его противник кивнул в знак подтверждения.

Когда они подошли ко входу, Акиро принялся, слюнявя палец, стирать пыль с пьедестала статуи, чтобы прочесть сохранившиеся надписи. Их, правда, осталось немного.

– Что ты там высматриваешь? – привычно подцепил старого колдуна Малак. – Читаешь декоративный орнамент? Много ума не надо. Да и рисуночки-то так себе. Видал я такие – их только одноглазый пьяница может нацарапать. А нормальный человек придумает что-нибудь поприличнее.

Акиро со вздохом выпрямился и вытер руки.

– Я бы смог прочесть это, по крайней мере большую часть, если бы они получше сохранились. Это не украшения, а надписи. Последние слова на этом языке были записаны три тысячи лет назад, и уже тогда он был древним и мертвым языком. Нет, тут почти ничего не осталось. Может, внутри найдется еще что-нибудь.

– Мы тут не для того, чтобы расшифровывать древние письмена, – рявкнул Бомбатта.

По правде говоря, Конан был с ним согласен, но он лишь негромко поторопил всех:

– Пойдемте же внутрь.

Стая скальных голубей сорвалась со своих гнезд, свитых под капителями колонн. Их крылья, словно взрыв, разорвали неподвижную тишину.

Конан подошел к высоким бронзовым дверям, позеленевшим от времени. Сквозь пыль и зелень на каждой двери просматривалось изображение открытого глаза.

Конан, не очень веря в успех, сильно потянул за кольцо, вделанное в одну из створок. К его удивлению, дверь подалась, хотя и неохотно, сильно скрипя. Конан был доволен, услышав такой скрип. Если бы люди пользовались этими дверьми, то наверняка смазали бы петли. Но это вовсе не было поводом расслабляться.

– Всем внимание, – скомандовал он, – оружие наизготовку.

Конан шагнул внутрь.

За большими дверями пол был покрыт многовековым слоем пыли. В стены были вделаны позолоченные держатели для факелов. Потолок терялся в тени, а само помещение уходило дальше, в глубь горы.

Вдруг раздался короткий визг Зулы: по ее босой ноге пробежал паук величиной с ладонь.

– Это всего-то паук, – ехидно сказал Малак, раздавив насекомое и пнув сапогом то, что от него осталось, – вовсе нечего бояться этих…

Маленький воришка, коротко вскрикнув, замолчал, увидев, как шест Зулы метнулся к самой его переносице. Скосив глаза, он с ужасом смотрел на смертоносное оружие, лишь на ладонь не дошедшее до его лица.

– Я вовсе не боюсь, – прошипела Зула. – Просто я не люблю пауков. И крыс, – добавила она, покосившись в сторону раздававшегося из темноты попискивания.

Конан снял со стены факел и полез за кремнем.

– Если, конечно, эта штука будет гореть…

Губы Акиро шевельнулись, и неожиданно пламя заплясало между его пальцами. Он поднес их к факелу, загоревшемуся с хорошо слышным в тишине потрескиванием.

– Она будет гореть, – сказал колдун.

– А ты не можешь подождать, если тебя не просят лезть с твоими колдовскими штучками? – недовольно поинтересовался Конан.

Акиро виновато пожал плечами.

Бомбатта и Малак зажгли свои факелы от факела Конана. Теперь, при свете, они смогли лучше рассмотреть огромный зал. Их ноги потревожили пыль, не тронутую до них никем. Лишь цепочки мелких крысиных следов тянулись из угла в угол. Скелеты зверьков и каких-то мелких птиц валялись тут и там в пыли, некоторые – скрытые под ее слоем, некоторые – поверх нее. Отовсюду слышалось недовольное пищание. В сотнях бусинок глаз отражался свет беспокоивших их факелов. Сотни носов принюхивались к незнакомому запаху людей. Зула что-то бормотала и вертела головой, словно стараясь смотреть во все стороны сразу. Малаку тоже было не до шуток над ее страхами. Он, в свою очередь, всячески старался не смотреть в сторону искрящихся глаз; в его монотонном бормотании смешались проклятья и молитвы, возносимые к дюжине богов одновременно.

В дальнем конце зала широкие ступени вели к возвышению с троном на верхней площадке. Перед троном лежала маленькая горка высохших от времени костей. Другая часть скелета покоилась на сиденье трона, увенчанная черепом, пустые глазницы которого слепо взирали на Конана и его спутников. Доспехи, одежда, корона – все, что когда-то было на этом человеке, – все превратилось в пыль, рассыпалось прахом по полу.

Дженна ткнула пальцем вправо, показав на широкий сводчатый дверной проем, наполовину скрытый в темноте.

– Вот путь к Сокровищу, – сказала она. – Нам нужно сюда.

Конан с некоторым облегчением воспринял то, что Сокровище, Рог – кажется, так его называла Дженна, – оказался не среди праха, окружавшего трон. Много лет назад тот меч, который он сейчас сжимал в руках, был взят им у подножия другого трона, не слишком отличавшегося от этого. Киммерийцу вовсе не улыбалось повторить этот опыт.

Бомбатта поспешил к арке и сунул в нее факел.

– Еще одна лестница, – поморщился он, – сколько же еще нам надо лезть в брюхо этой проклятой горы?

– Сколько нужно, столько и будем лезть, – сказал Конан.

Оттеснив Бомбатту в сторону, он первым шагнул вперед.

Глава 18

Широкая лестница спирально уходила в глубь горы. Кое-где были видны следы землетрясения, быть может, того же самого, которое уничтожило статуи у входа в храм. В одном месте лестницу пересекал разлом, словно кто-то, разрезав коридор поперек, отодвинул одну часть от другой на расстояние ладони. Трещины помельче сплошной паутиной покрывали стены. Настоящей паутины, правда, тоже хватало, как и ее строителей. При прикосновении факела толстые пыльные сети вспыхивали и таяли в воздухе.

– Не нравятся мне эти штуки, – шепотом сказал Малак.

– Тогда подожди наверху.

– С крысами? – в голосе Малака сквозило такое отвращение, что Зулу чуть не стошнило.

С последним поворотом лестницы они оказались в большом помещении с высоким сводчатым потолком, который поддерживали позолоченные колонны. Часть из них обрушилась, и куски камня со слоем позолоты устилали мозаичный пол. Резьба на потолке представляла череду каких-то символов, лишь один из которых был знаком Конану: открытый глаз, такой же, как и на бронзовых дверях, повторялся чаще всего среди других фигур. Что они обозначали – Конан даже не пытался догадаться.

– Конан, – позвал его Акиро, – похоже, что, не считая лестницы, здесь есть еще один выход.

Старик стоял в дальнем конце зала у широкой двери, сделанной, видимо, из стали, но без единого пятнышка ржавчины. Не было на этой странной двери и никаких петель – словно кто-то просто вмуровал в каменную стенку металлическую плиту.

– Нам туда, оно там, – прошептала Дженна, завороженно глядя на дверь или на что-то, скрытое за нею.

На гладкой поверхности двери не было ничего, кроме вездесущего глаза и двух барельефов оскаленных голов демонов; из их пастей выдавались вперед острые клыки, наподобие кабаньих. Подумав мгновение, Конан ткнул мечом в каждый из оскаленных ртов. Из одного из них вывалилась, извиваясь, огромная ярко-красная сороконожка. Ее укус означал бы неизбежную мучительную смерть. Малак, передернувшись, отскочил с ее дороги, когда она, извиваясь, поползла искать себе новое укрытие.

Убрав меч в ножны и отдав Зуле факел, Конан наклонился перед дверью. Как он и предположил, его руки удобно легли в оскаленные пасти барельефов. Все тело могучего Киммерийца напряглось.

– Так это же ручки! – воскликнул Малак, показывая на головы демонов.

Напрягая каждый мускул, Конан уже начал сомневаться в том, что он и Малак пришли к верному выводу.

Металлический лист поддавался не больше, чем если бы он и впрямь был частью горы. В этот момент Бомбатта присоединился к Конану, взявшись обеими руками за одну из голов. Двое сильных мужчин объединили свои усилия. Вены на их телах вздулись, каждый сустав и мускул, казалось, был готов закричать. Перед глазами поплыли разноцветные круги… но все же дверь, наполняя помещение металлическим скрежетом, поддалась и пошла вверх, пока не остановилась над головами поддерживавших ее Конана и Бомбатты.

– Вперед! – сдавленно прохрипел Конан. – Живее.

Когда все остальные проскользнули между ними, Бомбатта тоже бросился вперед, оставив Конана одного. Все тело Киммерийца задрожало от удвоившегося веса, но он все не отпускал тяжелую плиту, стоя в нерешительности. Отпустить ее сейчас – и она захлопнется, перекрыв выход. А на обратной стороне ему пока не удалось обнаружить ни голов демонов, ни других приспособлений, чтобы открыть ее изнутри. Так они окажутся в ловушке. Но если ему не удастся придумать способ оставить ее открытой, то все равно, еще миг – и он будет вынужден ее отпустить.

Задумчиво бормоча что-то, Акиро шагнул к стене, из которой выступал бронзовый рычаг с большим набалдашником в виде все того же глаза. Одно движение – и рычаг по самую ручку ушел в стену.

Конан вздрогнул. Вес стальной плиты перестал вдавливать его в пол. Он осторожно ослабил упор – дверь не шелохнулась. Со вздохом облегчения Конан сделал шаг в сторону.

– Премного благодарен, – сказал он Акиро, – но хотелось бы знать, не мог ли ты точно так же сам открыть ее?

– Конечно, мог. Но ведь мне сказали не соваться, пока меня не спросят. А на этот раз никто…

– Ладно, где остальные? – оборвал его Конан.

Факел Акиро одиноко горел в темноте, освещая лишь узкий коридор, из которого не доносилось ни звука, ни проблеска света. Сыпля проклятия, Конан бросился вперед. Акиро с трудом поспевал за ним. Неожиданно они влетели в большую круглую комнату и остолбенели от изумления. Их товарищи тоже были там и тоже обалдело взирали на открывшееся их глазам зрелище.

Прямо напротив двери из стены выступала огромная каменная голова, больше человеческого роста. Еще две двери по сторонам круга выходили в комнату. Одна из них была погребена под грудой заваливших ее обломков скалы и булыжников. Стены были покрыты рельефными изображениями невиданных животных с драгоценными камнями вместо глаз, когтей и рогов. На равном расстоянии друг от друга в стенку были вмурованы большие золотые пластины, покрытые надписями на неведомом языке. Низкий купол потолка был выложен ониксом и инкрустирован алмазами и сапфирами, блестевшими в свете факелов, как звезды на ночном небе.

Акиро бросился к одной из золотых плит и стал возбужденно водить пальцами по гравированным сторонам.

– Это тот же язык, что и там, наверху, у постаментов. Я, пожалуй… да, я смогу прочесть эти записи. Вот, слушайте: на тридцатый день Великой Битвы боги вступили в войну, и горы задрожали от их шагов…

Колдун продолжал что-то говорить, но Конана больше интересовало, что собирается делать Дженна. Она – единственная, кого не привело в волнение роскошное убранство комнаты. Все ее внимание было нацелено на страшную каменную пасть. Она подошла к ней. Под ее ногами оказался мраморный круг, покрытый вырезанными на нем руками. В его центре была высечена пятиконечная звезда. Конан вздрогнул. Он знал могущество этого страшного колдовского знака – пентаграммы – средоточия колдовской силы.

Конан уже поднял руку, чтобы остановить девушку, но вновь в его голове возник образ Валерии. Будь что будет, решил он, – ведь Дженна сама все время говорила, что в этом ее предназначение, что она родилась, чтобы исполнить его. Ему оставалось лишь, сжав кулаки, смотреть и ждать, чем все это кончится.

Из складок платья Дженна извлекла черный бархатный мешок с Сердцем Аримана. Камни звездного неба вспыхнули в его багровом свете. Дженна осторожно опустила камень Сердца в центр пентаграммы, где он нашел себе место в вырезанной точно под нею лунке. Впав в транс, девушка нараспев стала произносить какие-то заклинания на ей самой неведомом языке.

С каждым ее словом свет Сердца Аримана усиливался, хотя теперь он шел лишь в одну сторону, ярким лучом освещая огромную каменную голову. В глубине ее глаз промелькнули какие-то тени.

– Она оживает, – прошептала Зула.

Малак приступил к перечислению богов.

– Мы должны остановить ее. Пожалуйста, Конан, – вдруг умоляющим голосом затараторил Акиро, дергая Киммерийца за рукав, но неожиданный приступ удушья оборвал его просьбы.

Каменные челюсти беззвучно распахнулись. Трое взрослых мужчин могли бы за один присест быть проглочены такой пастью. В глубине этого чудовищного рта пылал огонь. Такого пламени Конан еще никогда не видел. Словно сама кровь превратилась в огонь.

Все, даже Бомбатта и Конан, попятились, закрывая глаза руками. Жар, шедший из пасти, казалось, выжжет даже воздух и камни стен.

Несмотря на резь в глазах, Конан сумел рассмотреть в глубине этой топки легкую подставку, наподобие той, на которой покоилось Сердце Аримана в хрустальном дворце. На этом постаменте возвышался золотой рог, похожий на бычий. Ни на рог, ни на его опору, похоже, не действовала огненная буря, ревевшая вокруг.

Дженна продолжала не мигая смотреть в глубь пылающей пасти. Ее руки медленно, словно во сне, поднялись к плечам, и через мгновение платье соскользнуло на пол, подставив кровавым отблескам пламени стройное нагое тело. Родинка на ее груди вспыхнула тем же алым светом. Быстрыми, уверенными шагами она приблизилась к страшной пасти. Бомбатта, не пошевелив ни единым мускулом, смотрел на нее. В его черных немигающих глазах металось отражение языков пламени.

– Нет! – закричал Конан. Но было уже поздно.

Дженна шагнула в ревущее пламя. Мятущиеся языки огня словно взбесились, ощутив вторжение. Казалось, что через миг от девичьего тела не останется и пепла, но она шаг за шагом шла вперед, целая и невредимая. Взяв золотой Рог обеими руками, она так же медленно вышла из беснующегося пламени и снова встала в пентаграмму.

Все присутствующие словно окаменели на своих местах. Вдруг Дженна вздохнула, осела и чуть не упала. Лишь Зула, бросившись вперед, поддержала ее. Чернокожая женщина быстрыми движениями набросила на Дженну ее платье.

– Дело сделано, – тихо отчеканил Бомбатта, – Рог в ее руках.

– Конан, – весь трясясь, неуверенно начал Акиро, – очень важно, чтобы ты узнал кое-что…

Вдруг порыв ледяного ветра хлестнул их по лицам, чуть не погасив факелы. Погасло пламя в каменной топке. Ветер прекратился так же неожиданно, как и начался, оставив после себя лишь холод.

– Конан, – снова заговорил Акиро.

– Потом, – отрезал Конан, которому до смерти надоело все, что касалось магии и колдовства. – А сейчас – уходим отсюда!

Едва дождавшись, пока Дженна положит обратно в мешок Сердце Аримана, он бросился к выходу из этой страшной, таинственной комнаты.

Глава 19

Конан, как обычно, возглавлял процессию, двигавшуюся по узкому коридору. Дженна несла золотой Рог, крепко прижав его к груди. Бомбатта и Зула прикрывали ее с двух сторон. Киммериец, хоть и был счастлив тем, что Дженна осталась жива, – . все равно не мог без содрогания вспоминать о том, что ей пришлось пережить. Кроме того, его беспокоило, не причинит ли ей вреда эта загадочная штуковина, которую она так бережно несла.

Акиро дернул Конана за рукав.

– Я должен поговорить с тобой, – тихо сказал он, опасливо поглядывая на Бомбатту, – но один на один. Это срочно.

– Да-да, конечно, – рассеянно согласился Конан. Ему уже поперек горла стояли всякие колдовские штуки, с которыми он слишком много встречался за свою еще не очень долгую жизнь. Еще больше он невзлюбил всякую магию за время этого путешествия. Весь его опыт общения с волшебством подсказывал, что от прижатого к груди Дженны предмета веет чем-то недобрым. Ему еще больше захотелось выбраться из этого места и поскорее вернуться в Шадизар.

– Да, Акиро, с глазу на глаз… Потом, попозже.

Малак бегом вырвался вперед, чуть не пританцовывая от желания поскорее выбраться из мрака подземелья.

– Быстрее, – крикнул он через плечо, – это место проклято всеми богами! Надо выбираться отсюда. Живее! – Он скрылся из виду за поворотом.

– Вернись, придурок, – крикнул Конан, – нашел место для прогулок в одиночестве.

Ворвавшись в зал с золотыми колоннами, Конан оборвал себя на полуслове и замер. Малак тоже стоял рядом, нервно вращая глазами. Кроме них в зале находилось не меньше двух дюжин воинов в доспехах какого-то древнего образца, стоявших опершись на длинные копья. Самый маленький из них все равно был на полголовы выше Конана и Бомбатты и намного шире в плечах. Их кожа была черной, как обсидиан стоявшей у входа статуи. Конана даже удивило, что эти великаны дышали – их грудь равномерно поднималась и опускалась. Значит, они не статуи, а живые люди, – первое, что подумал Киммериец.

Двое из черной когорты шагнули вперед, из-под бронзового шлема одного из них спускались по плечам длинные локоны седых волос. На другом не было шлема, но из-под кожаной круглой шапочки тоже выбивались рыжие пряди. Первым нарушил молчание седой воин, обратившись к Дженне:

– Мы долго ждали Тебя, Ту самую. Мы спали, как спит наш бог, и мы проснулись в день твоего прихода. Приближается Ночь Великого Пробуждения.

– Эта девушка – не та, которую вы ждете, – не очень веря в это сам, начал Конан. – Просим прощения, если мы потревожили ваш храм, но мы долго были в пути, и теперь нам нужно идти.

Говоря, Конан внимательно присматривался к воинам. Он хотел бы избежать схватки, если это было возможно. Но эти люди сказали, что сооружение – их храм. А Конан по собственному опыту знал, как могут разъярить людей чужеземцы, вторгшиеся в их святилище.

– Вы можете идти, – последовал ответ. – За то, что вы привели к нам Ее, мы дарим вам жизнь. Но Она останется с нами.

Сделав все возможное, чтобы это выглядело случайным, Конан сделал шаг и встал между великаном и Дженной.

– Она – не та, которую вы ждете.

Но седой воин, словно не слышал его, вновь обратился к Дженне:

– Долгие века мы спали, храня Рог Дагота и ожидая Тебя, Ту, которая может дотронуться до него. А теперь Спящий Бог проснется и его карающая рука сметет предавших…

Конан краем глаза уловил какое-то движение: это Бомбатта безо всякого предупреждения бросился вперед и всадил кинжал в горло говорившего стражника. Кровь хлынула изо рта черного гиганта, он покачнулся и рухнул на пол.

– Назад! – крикнул Конан. – Быстро!

Вперед пути не было. Разве что сквозь строй яростно сжимавших копья великанов. Киммериец ткнул факелом в лицо одного из них и, выхватив меч и отбив им удар копья второго, всадил его в живот третьему.

Металлический скрежет донесся из-за его спины. Отбиваясь от все большего числа ножей, он все же рискнул обернуться. Дверь быстро опускалась и вот-вот была готова совсем захлопнуться. С громогласным кличем киммерийских воинов он бросился на противников, вращая разящим мечом. Несмотря на явное численное превосходство, они, озадаченные такой дерзостью, подались назад. Неожиданно для них Киммериец бросился на пол и подкатился к уже почти опустившейся двери. Ее низ расцарапал Конану плечо, когда тот пролезал в оставшуюся щель. Мгновение спустя толстая железная плита опустилась на свое место, отгородив его на время от преследователей.

Акиро, Малак и Зула молча смотрели на него.

– Чего уставились? – сказал он, вскакивая на ноги. – Надо сваливать отсюда. Если эти ребята, стараясь зацепить меня, успели засунуть под дверь пару наконечников своих копий, они эту железяку в два счета поднимут.

– Посмотрим, что я смогу сделать, – сказал Акиро. Вывернув мешочек, висевший на поясе, он достал нужный ему флакончик и начал выводить его содержимым какие-то символы на двери.

– Мог бы и свистнуть, чтобы предупредить, что вы запираете дверь, – бросил Конан Малаку.

– Это все Бомбатта, – ответил тот. – Он первым схватил девчонку и бросился сюда. Я так думаю, что это он и дернул за рычаг, не предупредив никого.

– Вот, – вздохнул Акиро. – Это задержит их на некоторое время.

На двери, словно раскаленные угли, бордово-красным светом пылали какие-то символы. Но Конан вдруг осознал, что его не интересует ни дверь, ни враги за нею.

– Где Дженна? – спросил он. – А Бомбатта?

Зула резко обернулась и осмотрела темный зал.

– Я… я так волновалась за тебя, – виновато прошептала она, – что я даже не… если только этот громила… если он хоть пальцем…

Конан уже не слушал ее. Ворвавшись в круглый зал, он бросился к единственному возможному выходу – незаваленной двери.

Мрачные мысли пронеслись в его голове. Наверное, Бомбатта решил один привезти Дженну в Шадизар, чтобы, представив все дело по-своему, оставить его без награды. Это было бы в стиле черного заморийца – похитить шанс Валерии на воскрешение лишь для того, чтобы досадить ему. Нет, нечего ждать возвращения в Шадизар, чтобы расквитаться с ним. Нужно свести счеты немедленно!

Коридор был прямой как стрела, без единого поворота, разветвления или боковой двери. Он, словно туннель, был пробит в толще скалы, и его стены, пол и потолок представляли собой монолит. Пыль покрывала пол ковром, и в свете факела две цепочки следов, судя по длине шагов бежавших людей, вели Конана дальше и дальше по коридору.

Коридор неожиданно оборвался, выйдя в квадратный зал с множеством резных колонн. Эти дряхлые, полурассыпавшиеся колонны поддерживали потолок, весь покрытый трещинами и разломами. Было видно, что легкого толчка хватит, чтобы обрушить многие из колонн.

Света факела хватало, чтобы разглядеть темный прямоугольник на противоположной стене – дверь, ведущую куда-то дальше. Следы вели прямо к ней, но Конан замедлил свой сумасшедший бег. Бомбатта мог спрятаться где-нибудь за колонной, и ровная цепочка следов привела бы в западню. Крадучись, готовый прыгнуть в любую сторону, сжав в руках меч, Конан пробирался через лес колонн. Его глаза обшаривали темноту, ловя малейшее движение.

– Дженна, – позвал он, сначала тихо, а затем громче: – Дженна!

Вдруг он увидел Бомбатту, стоящего рядом с дверным проемом с толстым ржавым железным ломом в руках. Вдруг он резким движением вогнал лом в глубокую трещину в одной из полуразвалившихся колонн и навалился на рычаг всем телом.

Конану показалось, что время замедлило свой бег. Словно в тяжелом сне, колонны и потолок стали медленно обваливаться. Пыль и камни посыпались дождем на Киммерийца. В один миг он развернулся и бросился прочь от каменного водопада. Но тут что-то тяжело ударило его по затылку, голова закружилась, и полный мрак окутал Киммерийца.

Дженна напряженно всматривалась в коридор, откуда они с Бомбаттой пришли и куда он снова решил вернуться, приказав ей строго-настрого не сходить с места. Пока они бежали, Дженна болталась за ним, словно какой-то мешок. Сейчас она злилась на него. Мало того, что он волок ее за собой, как куклу, так еще и не стал слушать то, что она хотела сказать ему. А теперь она ждала его, даже не глядя на солнечный луч, пробивавшийся сквозь щель за большим обломком скалы. Там, за камнем, был день, солнце, обратный путь домой, в Шадизар. Но по другую сторону, в глубине горы, оставался Конан. А что, если он ранен и она нужна ему? А если он…

Тяжелые шаги возвестили о возвращении Бомбатты. Он бегом появился из коридора.

– Что с ним? – тревожно спросила девушка.

Пыль и грязь покрывали лицо воина в черных доспехах; по щеке текла кровь. Он посмотрел на девушку и вдруг нервно закричал:

– А где Рог, девчонка? Девятое Небо Зандру! Если ты его потеряла…

– Вот он, – дожидаясь, она завернула драгоценную ношу в куски ткани, оторванные от плаща. Да, она помнила, что Рог Дагота – ее предназначение, но что-то в этой вещи было такое, из-за чего она не хотела касаться ее руками. И Сердце Аримана, и Рог Дагота лежали, обмотанные несколькими слоями белой шерсти, и Дженне хотелось, чтобы этих слоев было как можно больше.

– Где… где все остальные?

– Погибли, – коротко бросил Бомбатта. Напрягая сильные мышцы, он навалился на загораживающий выход камень.

Дженна опустилась на пол как подкошенная. Погибли? Нет, Конан не мог умереть. Она не могла себе этого представить. Да и другие – Зула, Акиро, даже Малак, – все они стали близкими и важными для нее. Никого из них не хотела бы она видеть мертвым или раненым. Но этот голубоглазый молодой Киммериец! Его руки, такие мягкие и нежные, когда они не сжимают меч, его лицо… Он был кем-то особым для нее.

– Я не верю, – прошептала она.

Огромный валун с грохотом выкатился наружу и понесся вниз по склону, подняв облако пыли и увлекая за собой другие камни.

– Я же слышала, как он звал меня!

– Пошли, Дженна. У нас мало времени.

Бомбатта железной хваткой сжал ее запястье и потащил к выходу. Они вылезли на самом краю большого двора перед храмом. Солнце уже клонилось к западу. Поглядывая на бронзовые двери, ругаясь на ходу, Бомбатта тащил Дженну за собой в каменный лабиринт.

– Я не верю, что Конан мертв, – сказала она во весь голос.

– Вот наш знак, – словно не расслышав ее, Бомбатта ткнул в стрелу, нацарапанную на каменной глыбе. – Теперь – вперед. Надо найти лошадей. Тогда до темноты мы будем уже далеко отсюда.

– Бомбатта, я не могу поверить в это. Скажи, ты сам видел, как он погиб?

– Да, я видел, – хриплым голосом сказал тот, даже не замедлив шаг и не ослабив кулак, сжимавший ее руку. – Он бежал, позорно бежал, как и подобает трусливому псу, вору. Эти черные верзилы проткнули его насквозь, как и всех остальных. Мне пришлось обрушить потолок, чтобы оторваться от погони. А, вот и лошади.

Стреноженные животные стояли все вместе. Дженна даже не обратила внимания, далеко ли отбрели лошади от того места, где их оставили. Ее мысли были заняты другим.

– Может быть, он только ранен, – начала она, но осеклась, наткнувшись на что-то новое во взгляде Бомбатты.

– Мы можем поехать отсюда куда угодно, – сказал он негромко, – например, в Аграпур. Колдун Турана или сам король Илдиз дадут за эти вещицы столько, что нам хватит купаться в роскоши до конца наших дней. – Он сильными руками поднял ее и усадил в седло. – Стереги их, Дженна, – закончил он, распутывая ноги лошадей и привязывая их поводья так, чтобы те встали гуськом.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила она. – Мы не можем забрать всех.

– Они нам понадобятся. До Аграпура путь неблизкий.

– Какой еще Аграпур. Мы возвращаемся в Шадизар. А лошадей забирать нельзя, пока есть хоть какой-то шанс, что остальные остались живы. Если ты хочешь забрать всех лошадей, отведи меня обратно в храм и покажи мне тела погибших.

Бомбатта покачал головой:

– Это слишком опасно.

– Опасно или нет, но я не оставлю их, не убедившись, что они уже мертвы.

Злоба, исказившая лицо Бомбатты, заставила сердце девушки сжаться от страха. Ей стоило огромного труда остаться сидеть прямо с высоко поднятой головой и, не мигая, смотреть ему в глаза.

Бросив поводья остальных лошадей, Бомбатта подогнал своего коня поближе к Дженне.

– Он, он! Все время только о нем! Да ты пойми. С этими вещичками мы могли бы податься куда угодно, – каждое слово вылетало их его рта словно кусок железа. – Куда только захотим.

Вдруг его иссеченное шрамами лицо перекосилось от боли. Дженна в изумлении уставилась на него: никогда раньше она не видела, чтобы Бомбатта чувствовал боль. Гримаса исчезла через одно мгновение, лишь в глазах затаилась боль, погасив огонь и сделав их пустыми и темными.

– Мы едем в Шадизар, – хрипло сказал Бомбатта и, взяв в руки поводья ее лошади, повел ее по каменному лабиринту.

Дженна крепко прижимала к груди сверток с тем, ради чего она пережила столько опасностей во время этого путешествия. Она не позволила себе оглянуться. Вопрос был прост: Конан или ее предназначение. Одно – ценой другого. Она лишь поразилась тому, как это оказалось больно. Как только боги позволяют, чтобы человек терпел такую боль. Как они смеют ставить ее перед таким страшным выбором! Всхлипывая, вздрагивая от плача, она бессильно сидела в седле и позволила вести себя туда, куда направлялся Бомбатта.

Глава 20

Конан вдруг ощутил, что сознание вернулось к нему, и тотчас же все вспомнил, сжав в руке меч. Акиро и Зула изумленно смотрели на него. Малак, запустив в темноту камень величиной с кулак, вытер о штаны руки и сказал:

– Ты вовремя очухался, Киммериец. А то я уж было подумал, что ты решил тут проваляться, пока мы все не помрем.

– Сколько? – коротко спросил Конан. Голова все еще болела. Струйка запекшейся крови застыла на затылке.

Малак лишь пожал плечами. Акиро ответил за него:

– Может, два поворота песочных часов, может, чуть больше. Трудно сказать точнее. Мы нашли тебя лежащим, словно быка, которого оглушили ударом по голове. Я попытался сделать что-то, но раны головы – такое дело, что лучше оставить их затягиваться естественным путем.

– У меня есть кое-какие травы, которые могут помочь при ушибах головы, – сказала Зула, – но здесь нет воды, чтобы размочить их.

Киммериец кивнул, и ему вдруг показалось, что комната закружилась вокруг него. Усилием воли он заставил мир принять нормальное положение. Слабость была сейчас непозволительной роскошью.

Дальний угол зала представлял собой груду остатков колонн, придавленных сверху глыбами рухнувшего свода. Малак, вскарабкавшись по ним, установил повыше их факелы, которые теперь равномерно освещали своим желто-красным светом часть зала. Кроме факелов, в зале появился еще один источник света: из коридора, по которому они пришли, бил ярко-голубой луч, резавший глаза.

– Это еще что? – спросил Конан.

– Кое-какая защита, – ответил ему Акиро. – Я успел подготовить девять огненных преград, прежде чем эти громилы успели открыть дверь. Тогда мне пришлось привести в действие первую из них. Эта штука поможет нам некоторое время продержаться. Но остальные восемь преград я буду устанавливать только по одной, не раньше, чем догорит предыдущая. Здесь все и так еле дышат – было бы опасно включить слишком большую силу.

– Сколько еще?.. – хотел спросить Конан, но вопрос повис в воздухе, не нуждаясь больше в ответе. Голубое мерцание сначала участилось, а затем резко пошло на убыль. Акиро начал спешно чертить в пыли на полу свои закорючки. С последней вспышкой старого луча с того же места забил новый. Лишь стон разочарования донесся с другой стороны в момент смены.

Акиро прислушался, азатем сказал:

– Первая степень отработала свое. И надо сказать, неплохо. Хотя ее бы хватило куда на большее, если бы не колдун среди тех верзил. Если этому идиоту Бомбатте захотелось ввязать нас в бой с ними, он мог бы постараться угрохать того с рыжими волосами. Он у них ведает всеми колдовскими делами. Без него этим черным ребятам было бы и дверь-то ни за что не открыть, не то что снять огненную стену. А теперь я должен противостоять ему, действуя почти что голыми руками.

– Я вообще не понимаю, зачем ему это понадобилось. Они не сделали ни одного угрожающего шага, а он… – раздраженно сказала Зула.

Не дав ей договорить, Конан возразил:

– Я сомневаюсь, что они отпустили бы нас подобру-поздорову. Особенно вместе с Дженной. И я не мог позволить заколоть меня словно свинью, если уж Бомбатта заварил эту кашу.

– Все правильно, – вставил Малак. – Если на тебя нападают, ты защищаешься. А если потом выяснится, что все это произошло по ошибке, то победитель потом воздает искупительную жертву богам – и дело с концом.

– Не всегда это лучший путь, – подумав, сказал Акиро, – но эти громилы – отвратительные ребята, попросту говоря – изрядные мерзавцы.

– С чего ты взял? – возразила Зула.

– Просто ты не умеешь читать на древних языках, как я. То заклятие, которое мы все ощутили, как только вошли в каменный лабиринт, было наложено ими и их приятелями. Человеческие жертвы – это лишь одна из мерзких составляющих таких заклятий. Те шаманы, с которыми вы… э-э… скажем, помогли мне разобраться, – просто невинные дети по сравнению с ними.

– По мне – хоть людоеды, – сказал Конан. – Сейчас не до них. Главное – выбраться отсюда. Бомбатта и Дженна с каждой минутой приближаются к Шадизару. Не сомневаюсь, что наш великий воин представит все происшедшее в нужном ему свете. А я не хотел бы лишиться обещанного вознаграждения.

Акиро сочувственно поглядел на него, а Зула, помявшись, тихо сказала:

– Но я думала… мы думали, что… Дженна… – Она лишь безнадежно махнула рукой в направлении груды обломков.

– Бомбатта обрушил все это на мою голову, – сказал Конан. – Ему не терпелось посчитаться со мной, не дожидаясь возвращения. Но я не думаю, что он заодно похоронил себя и Дженну. Мы должны выбраться отсюда и попытаться догнать их. И не смотрите на меня как на сумасшедшего. Я прекрасно видел, где заканчивается эта комната. Отсюда до коридора, куда нырнул Бомбатта, всего несколько шагов. А нам и нужно-то всего лишь высвободить узкий лаз, только чтобы пролезть человеку. У нас еще останется ночь и день, чтобы добраться до Шадизара.

С этими словами он обхватил руками кусок колонны размером с человеческое туловище и отбросил его в сторону, освобождая остальным поле деятельности – нагромождение камней поменьше.

Не говоря ни слова, Зула принялась за дело, правда, все еще недоверчиво косясь на наваленные глыбы. Малак чуть задержался, чтобы, хитро прищурившись, спросить Акиро:

– Не хочешь ли помочь? Неужели ты не можешь разнести всю эту кучу хлама одним движением руки?

– Ты вновь лишь демонстрируешь свое невежество, – возмущенно буркнул колдун. – Я должен неотрывно поддерживать усилием воли огненную преграду и вовремя пустить в действие следующую ступень защиты, когда ослабнет эта. Иначе первым предупреждением о появлении наших приятелей станет острие копья, воткнувшееся тебе в задницу.

– Ах ты старый жулик! Включи ты сразу все свои огонечки и принимайся за работу.

– Слушай, разве я когда-нибудь учил тебя, как лучше воровать? Позволь мне самому заняться тем, в чем я разбираюсь лучше тебя.

Конан работал как одержимый. Два камня вылетели из-под его рук в то время, пока Зула и Малак вместе откатывали один. Пот ручьями лился с него, почти смыв грязь и оставив влажную кожу блестеть в свете факелов. Когда вдруг обрушился град камней, уничтожив результат всех их стараний, он отогнал всех подальше назад, чтобы работать без помех, твердя про себя лишь два имени: Дженна и Валерия. Дженна. Валерия. Найти Дженну. Отплатить долг Валерии…

Когда еще раз Акиро пришлось заменить голубой луч защиты, Малак тихонько прикоснулся к его плечу:

– Слушай, а ты и вправду можешь читать эти золотые пластины?

– За работу! – рявкнул на него Конан.

Акиро же явно решил поговорить:

– Да, я могу прочесть большую часть того, что выбито на них. Эта золотая штуковина – Рог Дагота.

– Да, так его называл тот черный бугай, – вставил Малак.

– Не перебивай. Тысячелетия тому назад между богами началась война. В те времена это было частым делом. В страшной битве Дагот был повержен: из него выдернули Рог и далеко спрятали. В этом Роге заключена его жизненная сила, а без него он тотчас же обратится в камень. Если верить этим преданиям – сейчас он спит, но как только Рог будет возвращен на свое место, он пробудится.

– А, так вот зачем он нужен Тарамис, – сказал Конан, не прерывая работы. – Значит, она решила разбудить бога. А тот и вправду Сможет вернуть мне Валерию.

– Да, – вздохнул Акиро. – Я полагаю, что Дагот смог бы оживить мертвого человека.

– Значит, Тарамис мне не соврала, – удовлетворенно подытожил Конан.

Этот вывод словно придал Киммерийцу новых сил. Остальные, устав, замедлили работу, а он все продолжал расшвыривать камни – быстрее и быстрее. Зула пыталась продержаться в его ритме, но почувствовала слабость и упала. Конан отнес ее на руках к Акиро, а сам вновь взялся за работу. Когда Малак тоже свалился, он лишь отпихнул его ногой, ровно настолько, чтобы не завалить выгребаемыми камнями.

Он смутно понимал, что уже наверняка докопался до конца комнаты, но обломки скалы вновь и вновь вырастали впереди. Задуматься об этом означало признать возможной мысль о поражении. Чтобы не дать этому настроению овладеть собой, Конан продолжал изнурительный труд, снова и снова наваливаясь на преградивший ему путь завал. Камень за камнем. Обломок за обломком. Дженна. Валерия. Два образа почти слились в один. Валерия. Дженна. Нет, он не остановится, пока может шевелить руками.

Он ухватился за очередной обломок свода, раскачал его и выдернул из груды других. Раздался грохот осыпавшихся камней, и Конану лишь чудом удалось отскочить, не дав булыжникам завалить себя по пояс. Но, уворачиваясь, Конан успел заметить светлое пятно, мелькнувшее впереди. Вернувшись к кромке завала, он недоверчиво посмотрел в ту сторону. Свет явно пробивался из-за каменной груды.

Конан метну лея туда, где, поджав ноги и уставившись в голубой огонь, сидел Акиро. Зула молча лежала рядом, а Малак лишь приподнял голову и вяло поприветствовал его:

– А, вот и наш рудокоп. Ты тоже притомился, Киммериец? Неплохо поработали. Эрлик меня подери, если это не так.

До Конана не сразу дошло, что его приятель шутит.

– Я добрался, – тяжело сказал он. – Там свет. Может быть, дневной.

При этих словах Малак вздрогнул:

– Отлично, Киммериец! Клянусь костями Митры и Девятым Небом Зандру! Им не удастся остановить нас.

– А ты уверен, Конан? – негромко переспросил Акиро.

– Если это факелы в другой комнате, то они там должны гореть десятками. Проход поднимается вверх, он должен выходить на поверхность.

На самом деле, подумал Конан, этот коридор мог вести в преисподнюю, но ему нужен был именно путь наверх, и он не хотел, не мог признать другого выхода.

– Будем надеяться, что это лучи солнца, – подытожил Акиро. – Сейчас включена уже седьмая ступень. Остались еще две. Забирай Зулу и Малака и выбирайтесь скорее. Я пойду за вами, как только смогу. Давай, приятель, пошевеливайся со своими дружками.

Зула попыталась встать, но Киммерийцу пришлось почти нести ее да еще и помогать Малаку карабкаться на каменный склон. Но стоило обоим ослабевшим увидеть свет впереди, как они рванулись к нему, развив неплохую скорость.

Акиро продолжал поторапливать их, и было в его голосе что-то такое, что и впрямь заставляло пошевеливаться побыстрее.

Коридор оканчивался квадратным люком в площадке перед храмом. Солнце начинало свой путь с востока на запад. Малак и Зула смотрели на красный диск, словно все еще не веря, что вновь видят его.

Конана же интересовал только храм, его колоннада и обломки статуй. Если только черные великаны не были полными дураками, то они должны были оставить часовых. Но ничто не шелохнулось в тени колонн, пока беглецы перебегали двор. Лишь снова стая голубей, хлопая крыльями, сорвалась со своих гнезд под капителями. С другой стороны, подумал Конан, какой смысл оставлять охрану здесь, наверху, если все противники заперты, словно крысы в подземелье.

Ржание быстро вывело их к лошадям. Конан отметил снятые с их ног путы и связанные поводья. Остальные, не обращая ни на что внимания, бросились к бурдюкам с водой. Несмотря на душившую его жажду, первым делом Конан плеснул несколько раз в рот своему коню. Затем, запрокинув голову, он припал к мешку с водой и пил, захлебываясь, пока вода не залила ему все лицо. Под конец он снова дал попить коню: животному не меньше нужно было освежиться, если ему предстояла долгая скачка.

Вдруг словно двойной удар пришелся по его ногам. Это вздрогнула земля, причем толчок явно шел со стороны храма. Малак, сдерживая взбрыкивающую от страха лошадь, пробормотал:

– Это еще что такое, Девять Имен Кепры?

Акиро, глядя в небо, пробурчал:

– Я немножко изменил заклинание. Когда седьмая ступень рухнула, две оставшиеся сработали вместе. Теперь смею вас заверить, эти мерзавцы больше не проснутся, чтобы губить невинных во имя своего Дагота. – Неожиданно он улыбнулся, глядя на Малака: – Теперь ты понял, почему я не мог поставить сразу все девять ступеней?

– То, что они не доставят нам больше хлопот, – просто великолепно, – сказал Конан, запрыгивая в седло, – но если мы хотим добраться до Шадизара до темноты, чтобы успеть на церемонию пробуждения этого Дагота, – то нам нужно двигаться немедленно. Я не хочу, чтобы Бомбатта лишил меня шанса на воскрешение Валерии.

Улыбка испарилась с лица Акиро:

– Знаешь, Конан, я не сказал тебе раньше, потому что думал, что нам суждено погибнуть. А человеку не стоит говорить перед смертью горькие вещи. А сейчас, боюсь, слишком поздно. Я пытался предотвратить это; ты помнишь, как я не хотел пускать ее в эту огненную пасть. Но мне не хватило настойчивости.

– Хватит причитать, Акиро, – раздался громовой голос Конана. – Говори, что ты там начитал на этих золотых пластинах, или я отправлюсь в Шадизар один.

– На скрижалях выбито, что ритуал Пробуждения занимает три ночи. Каждую ночь в жертву приносится девушка. На третью ночь жертвой становится Она, Та, Которая приносит Рог, невинная. Ею суждено стать Дженне.

– Может быть, это не она, – предположила Зула. – Этот Бомбатта, вечно пожирающий ее глазами, не стал бы отправлять ее на верную смерть.

– Бомбатта знал, что Дженна и есть Та самая. Он знал и то, что ей уготована смерть.

Конан прикоснулся к золотому амулету. Боль охватила его. Он готов был взвыть, как раненый волк. Валерия!

– Дженна не умрет, – выдавил он из себя, не разжимая зубов.

– Слушай, мне тоже нравится девчонка, – возразил Малак, старательно не замечая гневных взглядов Зулы, – но рассуди сам: мы все измучены, нам просто не добраться до Шадизара до темноты, даже загнав лошадей.

– Когда мой конь сдохнет, – ответил Конан, – я побегу, затем поползу. Но я клянусь всеми богами, что Дженна не погибнет сегодня ночью, даже если мне нужно будет для этого поплатиться жизнью.

Не дожидаясь, пока остальные последуют за ним, Конан пришпорил коня, включаясь в гонку наперегонки с бегущим по небу солнцем.

Глава 21

Тарамис с балкона оглядывала мраморный двор, в центре которого под пологом из золотого шелка лежал Спящий Бог. Полог закрывал от солнца лишь саму статую. Жаркое светило нещадно сжигало жрецов, распевающих вокруг мраморного ложа свои молитвы.

Тарамис обежала взглядом остальные балконы и окна, хотя прекрасно знала, что никаких непрошеных свидетелей там оказаться не может. Вот уже три дня эта часть дворца была только что не запечатана. Ни один раб или слуга не мог прийти в эти покои без ее личного разрешения. Любого, кто попытался бы это сделать, стража разорвала бы в клочья. Другое беспокоило Тарамис, по другому поводу возносила она свои молитвы.

Она нерешительно подняла голову, надеясь, что солнце остановит свои неудержимый бег. Нет, оно уже перевалило зенит. Если Бомбатта не привезет девчонку через несколько часов, если они не нашли того, за чем их послали… Такой день наступит лишь через тысячу лет. Тарамис облизала губы. Нет, только не это. Такого не могло случиться. Она не могла позволить себе умереть, зная, что через тысячу лет кто-то другой обретет Силу и Бессмертие.

Легкое покашливание за спиной заставило ее обернуться, готовую разорвать того, кто осмелился побеспокоить ее.

Перед нею стоял Ксантерес, как всегда невозмутимый, но с каким-то незнакомым огоньком в глазах.

– Она вернулась, – провозгласил он, – Бомбатта привел ее.

Тарамис отбросила подобающее ей достоинство и, оттолкнув седовласого жреца, бросилась по коридорам и залам дворца навстречу прибывшей племяннице. Наконец в приемном зале она увидела стоящего Бомбатту – пыльного, пропахшего потом, держащего в руке свой черный шлем, и Дженну, бережно прижимавшую к груди что-то завернутое в грязную тряпку, бывшую некогда тонкой белой шерстью. Тарамис едва заметила высокого воина. Все ее внимание было обращено на измученную дорогой девушку.

– Ну? Он у тебя? – прошептала она, медленно подходя к ней. – Ради всего, что есть священного в этом мире, скажи – он у тебя?

Дженна неуверенно протянула вперед сверток. Она еле стояла на ногах, но принцессе было не до таких мелочей.

Верховный жрец уже был здесь. В его руках сверкала золотая чаша.

– Положи сюда то, что ты принесла, дитя, – сказала Тарамис.

Сначала в руках Дженны багровым светом полыхнуло Сердце Аримана. Тарамис затаила дыхание. Грязные тряпки упали на пол, и в руках Дженны засверкал Рог Дагота.

Он тоже занял свое место в золотой чаше на хрустальной подставке. Принцессе пришлось побороться с искушением дотронуться до него, хотя она прекрасно знала, что такое прикосновение означало бы верную гибель для каждого, кроме Дженны. Пока что. Чуть позже он будет доступен только ей – возлюбленной Дагота.

С явным усилием Тарамис закрыла чашу и протянула ее Верховному Жрецу:

– Возьми ее и храни как зеницу ока.

Когда жрец, поклонившись, вышел, она позволила себе обратить внимание на Дженну и Бомбатту. Девушка вдруг непроизвольно почесалась.

– Где служанки из ванной? – строгим голосом спросила Тарамис. – Куда подевались эти глупые девчонки?

Две девушки в белых платьях, с косами, уложенными вокруг головы, вбежали в комнату и упали на колени перед принцессой.

– Госпожа Дженна устала после дальней дороги. Ее нужно выкупать и сделать ей освежающий массаж. Разотрите ее благовонными маслами и оденьте соответственно сегодняшнему случаю.

Дженна устало, но тепло улыбнулась подбежавшим к ней девушкам.

– Я так рада вас видеть. Кажется, целую вечность я не мылась в нормальной ванне. А где Ания и Лиела?

Девушки побледнели, и Тарамис поспешила прервать затянувшееся молчание.

– Они приболели, девочка. Ты увидишь их позже. Отведите ее в ванную. Вы что, не видите, что она вот-вот упадет?

Проводив их глазами, Тарамис обернулась к Бомбатте.

– Дело сделано, – гордо заявил он, но в его голосе мелькнуло что-то, заставившее ее нахмуриться. Ее мысли заметались, выискивая то, что могло остаться невыполненным.

– Этот вор. Он мертв?

– Мертв.

– Ты сам вонзил меч в его сердце?

– Нет, но…

Ладонь принцессы, взлетев, со звонким хлопком опустилась на изувеченную щеку.

– Когда Рог окажется в Ее руках, – процитировала она древний Свиток, – вор с голубыми глазами должен умереть. Пока он жив – опасность выглядывает из-за его плеча и смерть висит на кончике его клинка. Ты что, забыл, что написано в Свитке?

– Этот варвар похоронен едва ли не под целой горой, обрушенной на его голову.

– Идиот. Если ты сам не видел его бездыханное тело… Я не могу позволить себе ни единого шанса на неудачу. Поднимай стражу по общей тревоге. Всех! Всех до единого!

– Из-за одного-то ворюги, который уже наверняка мертв?

– Делай что приказано! – холодно скомандовала она. – Чтобы мышь не проникла во дворец, не наткнувшись на острие копья.

Не дожидаясь ответа, она вышла из зала. Рог! Наконец-то он принадлежит ей. И если пока что она не может прикоснуться к нему, то, по крайней мере, любоваться им – теперь в ее власти.

Шадизар называли Городом Дьявола, и мало что могло удивить или заинтересовать его жителей, которые уже повидали, казалось, все, что только может случиться под небесами. Но даже они, расступаясь, опасливо давали проехать четырем всадникам, с первыми сумерками вступившими в город. Их лошади еле дышали, сами они казались утомленными тяжелой и опасной дорогой. Но что-то в их глазах и особенно в сапфировых зрачках ехавшего впереди черноволосого гиганта заставляло даже видавших виды городских стражников отводить глаза, чтобы не встретиться с ними взглядом.

Неподалеку от дворца Конан знал небольшую конюшню, владельцу которой и были вручены их измученные животные.

Прежде чем Конан успел броситься бегом ко дворцу, Акиро поймал его за рукав:

– Постой-ка, мой юный друг. Неплохо бы составить план.

Киммериец даже не притормозил. Акиро продолжал висеть на его руке, часто перебирая ногами. Малак и Зула следовали рядом.

– Времени нет на болтовню, – огрызнулся Конан. – Ты что, не видишь, где уже солнце?

Наконец в поле их зрения оказался дворец Тарамис. Тяжелые, обитые железом ворота были заперты. Шесть стражников, сверкая наконечниками копий, выстроились перед ними. На стене такие же черные фигуры маячили через каждые два-три шага.

Колдун затолкал Конана обратно в узкий переулок.

– Ну, теперь ты согласен, что нам нужно хорошенько подумать?

Малак нагло схватил с соседнего прилавка апельсин. Лоточник открыл было рот, но, посмотрев внимательно на спутников маленького наглеца, решил промолчать.

– Какой уж теперь план, – не торопясь сказал Конан. – Я должен попытаться спасти ее. Я поклялся сделать это. Но тут и дураку ясно, что ничего не выйдет. Нас всех прибьют, как только мы туда сунемся. Так что давайте лучше прощаться. Вам там делать нечего.

– Я пойду с тобой, – яростно вращая глазами, прохрипела Зула. – Ты спас мне жизнь, и я пойду за тобой до конца, пока не смогу отплатить тебе тем же.

– Вы что, совсем рехнулись? – отчаянно воззвал к ним Акиро. – Тут и целой армии делать нечего. Куда вы лезете?

При этих словах рот лоточника снова широко открылся от удивления.

– Слушай, ты, колдун, – донесся голос Малака из-за груды апельсинов. – Ты-то не можешь помочь? Какое-нибудь там заклинание, а?

– Нет проблем. Можно закатать в эти ворота такой огненный шар, что он пробьет их, словно пергамент. Но для этого я должен долго стоять в открытую перед входом, делая магические жесты и громогласно произнося заклинания. Сами понимаете, что кто-нибудь из этих болванов не упустит возможности попробовать на мне остроту своего копья. А вам только и останется, что вступить в бой с парой сотен стражников, если не больше.

Снова подобрав челюсть, но широко раскрыв от изумления глаза, продавец апельсинов почел за благо бежать подальше от этой странной компании.

Проводив его взглядом, Малак сказал:

– Нет, что-то в этой идее не то… Подумать только! Сколько сложностей – и все ради того, чтобы пробраться во дворец. Если учесть то, сколько намучился мой шурин, чтобы выбраться из него.

– А я-то думал, что он так и сгинул в дворцовых подземельях, – с отсутствующим видом пробормотал Конан, не отрывая глаз от дворца и от заката.

– Двое из них погибли там, а вот третьему удалось вырваться… – тут он запнулся, увидев, как сфокусировался на нем взгляд Конана, как полезли вверх брови на лице Акиро и как напряженно уставилась на него Зула. – Да нет же, о чем это я… Все они там и того… Оттуда разве выберешься. Да и с чего вы решили, что я должен знать что-нибудь о том подземном ходе, через который он удрал… то есть я хочу сказать, не удрал, а погиб в темнице. И вообще, я стал часто забывать даже более нужные в каждодневной жизни вещи…

– Может, ему башку расколоть? – задумчиво предложила Зула.

– Тогда он не сможет говорить, – возразил Акиро. – Но вот яйца ему для этого не понадобятся. Можно устроить так, что они у него просто отсохнут. Дело нехитрое.

Конан, поглаживая рукоять кинжала, дал понять, что для этого вовсе не нужно применять колдовские методы.

Малак внимательно посмотрел в глаза каждому, вздохнул и печально сказал:

– Ладно, уговорили. Покажу вам то, что знаю.

Конан лишь молча ткнул его в плечо, предлагая бежать впереди, показывая дорогу. Их путь и вправду был странным – извилистым, как след змеи. Причем они все дальше уходили от дворца, пробираясь по этим пропахшим дерьмом закоулкам. Неожиданно Малак подбежал к задней стене какого-то дома, где находилась каменная дверь, ведущая в погреб.

Киммериец склонился над ведущими в темноту ступенями.

– Нужен свет, – недовольно поморщившись, сказал он. – Акиро?

Маленький огонек затрепетал на кончиках пальцев колдуна. Они оказались в грязном и давно не используемом подземелье. Пыль и паутина покрывали все сплошным ковром. Акиро нашел воткнутый в щель между камнями факел и предпочел воспользоваться им, как более естественным источником света.

– Неужели отсюда можно добраться до дворца? – недоверчиво спросила Зула.

Встав на четвереньки, Малак отсчитывал большие квадратные камни на полу вдоль одной из стен.

– Вот, – сказал он, показывая на один из них, внешне ничем не отличавшийся от других. – Кажется, этот, если я не ошибаюсь.

– Тебе же хуже, если ты ошибаешься, – мрачно отозвалась Зула.

Конан наклонился над камнем. Щель с одной его стороны была достаточно широкой, чтобы просунуть пальцы. Приподняв слегка камень, Конан перехватил его поудобнее и в два счета выворотил его наружу. Открывшийся колодец был выложен камнем, в одной из стен виднелись углубления, вполне подходящие, чтобы поставить ногу или ухватиться рукой. Заглянув туда, Акиро сказал:

– Кто бы ни строил этот дворец, он знал свое дело. Даже в самой сильной крепости должна быть парочка тайных выходов за ворота.

Конан уже влез в дыру по пояс.

– Ты не забыл про две сотни стражников? – поинтересовался Малак. – Лук Сигина! Киммериец, я тебя уверяю: от того, что окажешься внутри дворцовых стен, их не станет меньше.

– Ты абсолютно прав, – ответил Конан. – Этот ход лишь ненамного увеличивает наши шансы. Но тебя это не касается. Свое дело ты сделал. Наш договор остается в силе. Ты свободен и можешь не соваться дальше.

Зула лишь презрительно сплюнула, и рот Малака скривился в ухмылке:

– Вот уж не думал, что побрякушки Амфарата будут стоить мне так дорого.

И он тоже полез вниз по колодцу, едва поспевая за Конаном.

Глава 22

Сумерки спускались над Шадизаром, когда Тарамис вновь вышла на балкон, глядя на Спящего Бога. Полог исчез, а вокруг ложа появилось несколько новых жрецов. Ее четыре телохранителя и еще шесть лучших, лично отобранных Бомбаттой воинов в черных доспехах стояли по стенам дворца. Тарамис это не нравилось. Эти ребята служили не за страх, а за совесть. Их не проймешь жестоким зрелищем. Но в Свитках было сказано, что на Церемонии Пробуждения не должны присутствовать лишние свидетели. Она была вынуждена пойти на это из-за тупости Бомбатты.

По правде говоря, маловероятно, чтобы этот вор остался жив. А если даже и так, то что он может сделать – несчастный уличный ворюга – против всего ее могущества, против высоких стен и мощной стражи. Но в Свитках прямо говорится о возможной… нет, об очень вероятной опасности срыва всего дела, если вор останется в живых. А этот придурок – Бомбатта еще и исчез куда-то в дворцовых закоулках, обидевшись на ее ругань. Ладно, когда ночь пройдет, у нее еще будет время придумать ему наказание.

Еще один взгляд на темнеющее небо – и Тарамис вернулась в свои покои. Ей еще многое нужно было успеть.

Из шкатулки черного дерева, выложенной серебром, она достала маленький пергаментный пакетик. Из прозрачного кувшина в золотую кованую чашу было налито вино. В него и посыпался белый порошок из мешочка, бесследно растворяясь в бордовом напитке. Рядом с первой чашей на том же лакированном столике стояла еще одна. Порошок не был колдовским зельем, ни одно заклинание не усиливало его действие. Сегодня ночью не допускалось никакого колдовства, кроме того, что было связано с Церемонией Пробуждения.

Принцесса хлопнула в ладоши и приказала вбежавшей рабыне:

– Попроси госпожу Дженну прийти ко мне.

Скоро, думала она про себя, уже совсем скоро.

С факелом в вытянутой руке Конан, пригнувшись, несся по низкому коридору.

– Не так быстро, – пожаловался Малак. – Кости Великого Митры, неужели тот, кто это строил, не мог сделать туннель в рост человека?

– Тебе-то что, ты и здесь не очень-то нагибаешься, – сказала Зула, подгоняя его тычками шеста под ребра.

Малак гневно посмотрел на нее, но сказал лишь, что надеется на ступеньки в конце туннеля.

– Не улыбается мне еще раз карабкаться по стене.

Конан выругался, когда его факел высветил глухую стену впереди. Но выяснилось, что потолок здесь был выше, а в одном месте уходил вверх узкий лаз, наподобие того, по которому они спускались в туннель. Конан без колебаний полез вверх.

Акиро хриплым голосом позвал его:

– Конан! План! Ты ведь не знаешь, что там наверху.

Конан продолжал карабкаться вверх. С факелом в руке это было нелегко. Одна ошибка, потеря равновесия – и падение на каменный пол было бы неизбежным.

Наверху у самого конца колодца Конан обнаружил железный держатель для факела, вмурованный в стену. В камень над головой было вделано кольцо – чтобы помочь закрыть лаз за беглецами, если вдруг случится так, что хозяевам дворца придется воспользоваться тайным ходом для спасения своей жизни. С другой стороны на камне не было никаких запоров: никто не предполагал, что непрошеные гости смогут найти вход и появиться снизу.

Высунув факел и голову, Конан увидел, что оказался в тюремной камере: голые каменные стены, гнилая солома на полу, крысы… Выглянув через глазок в коридор, Конан увидел, что тяжелый засов не задвинут. Толкнув дверь плечом, он поморщился – ржавые петли отчаянно заскрипели. Но темный коридор был пуст. Ни одного звука не раздалось в ответ на скрип.

– Мог бы и подождать, – прошипел Акиро, вылезая из люка. – В конце концов, откуда ты знаешь, куда мог привести этот подземный ход?

– Куда же еще, как не в тюрьму, – возразил Конан. – Едва ли родственничек Малака сумел найти выход из тронного зала или спальни Тарамис.

Старый колдун аж крякнул от удивления:

– Логично. Я даже не ожидал от тебя такого стройного умозаключения. Обычно ты предпочитаешь решать проблемы не головой, а силой рук и остротой сжатого в них клинка.

Малак, которому Зула помогла вскарабкаться наверх, обиженно пробурчал:

– Откуда вы знаете, что мой шурин выбрался из дворца, не освоив сначала спальню принцессы? Все мужчины в нашей семье пользовались успехом у женщин.

Зула фыркнула, и Малак приготовил новый аргумент для продолжения дискуссии.

– Потом, – оборвал их Конан.

Все четверо выбрались в коридор. Выбор направления оказался делом нетрудным. Один конец коридора тонул в непроницаемом мраке, из другого шел слабый свет. Подойдя поближе, Конан и его товарищи увидели, что попали в комнату тюремщика. Большое кубическое помещение было ярко освещено множеством факелов. В противоположном углу была видна лестница, уводившая вверх, в дворцовые переходы. Но между лестницей и тюремным коридором сидел сам дворцовый тюремщик – здоровенный, толстый мужик, у которого на руках и на груди явно было больше волос, чем на голове. В толстых коротких пальцах он сжимал изрядный ломоть жареного мяса и, громко чавкая, отрывал от него кусок за куском. Он успел бы пробежать половину лестницы, подняв тревогу прежде, чем Конану удалось бы порезать его мечом.

И все же Киммериец напрягся, чтобы ринуться. Вдруг рука Зулы коснулась его плеча. Чернокожая девушка молча покачала головой. Неожиданно она скинула полоску ткани, закрывавшую ее маленькую грудь, и обмотала ее вокруг бедер. Малак оценивающе рассматривал ее, но она даже не взглянула на маленького вора. Затем, изобразив приветливую улыбку на лице, она шагнула в комнату, опираясь на шест как на дорожный посох.

Толстый тюремщик так и застыл с недоеденным куском в руках.

– Из какого Девятого Неба Зандру ты вылезла? – прорычал он. – У меня таких в тюрьме не числится.

Зула ничего не ответила, а лишь ближе подошла к нему, покачивая бедрами.

– Если ты не узница, то какого черта ты там делала? А раз ты не должна была быть там, но была, то тебя можно и подвергнуть допросу. Болезненное, надо сказать, мероприятие.

Что ты молчишь? Язык проглотила? Ну и ладно. В общем, так. Если ты, ведьма, не хочешь понюхать каленых щипцов и повисеть на дыбе, то я рекомендую отнестись ко мне как к богу во плоти и как к земному возлюбленному в одном лице. Вот так-то.

С этими словами он направился к ней. Улыбка не сошла с лица Зулы, лишь шест был поудобнее перехвачен обеими руками. Один взмах – и из-под кадыка тюремщика забил кровавый фонтан. Его глаза чуть не повылезали из орбит; согнувшись пополам, он упал на колени, и еще один удар шестом в основание черепа довершил дело. Зула спокойно восстановила целостность своего костюма.

– Весьма эффективно, – улыбнулся Акиро, подмигивая девушке. Малак при этом всячески старался даже случайным взглядом не зацепиться за едва прикрытую грудь.

Ни секунды не мешкая, Конан бросился вверх по широким каменным ступеням. Остальные последовали за ним по пятам.

– Тетя, ты звала меня? – спросила Дженна, появившись в дверях.

Тарамис улыбнулась, по-семейному и, как ей казалось, естественно. Дженне предстояло сыграть еще одну роль, и она была неплохо подготовлена к ней. Черный шелк укрывал ее от шеи до пят. Волосы волной спускались по плечам. Черное платье – символ черноты Великой Ночи. Бледное лицо – сама невинность. И рядом – огненно-алый шелк, подчеркивающий чувственные изгибы тела Тарамис.

– Да, дитя мое, – ответила Тарамис. – Сегодня тебе предстоит выполнить твое предназначение. До конца. Выпей со мной праздничный кубок. Ты теперь женщина, уже достаточно взрослая для того, чтобы узнать вкус вина.

Дженна нерешительно взяла чашу обеими руками и всмотрелась в рубиновую жидкость.

– Я часто хотела попробовать его. Мне было так интересно.

– Тогда пей. Пей все, до дна. Так вкуснее.

Тарамис нервно ждала и облегченно вздохнула, увидев, как Дженна запрокидывает голову и подносит чашу ко рту.

Девушка легко рассмеялась, отставив почти опустевшую чашу.

– Так тепло. Во мне словно бежит жидкий огонь.

– Голова не кружится? Такое иногда бывает, – участливым голосом сказала Тарамис.

– Не знаю… Я… я чувствую… – икнув, девушка замолчала.

Взяв из несопротивляющихся пальцев чашу, Тарамис посмотрела в широко раскрытые глаза Дженны. Вино не подействовало бы так быстро и так сильно. Порошок. Это его эффект.

– На колени! – приказала Тарамис.

Улыбаясь, как если бы это было обычным делом, Дженна встала на колени перед принцессой.

Отлично, подумала Тарамис. Порошок действует лучше любого заклинания.

– Вставай, дитя мое, – обратилась она к Дженне и, обернувшись, позвала Верховного Жреца: – Ксантерес! Она готова!

Жрец вошел в комнату с золотой чашей в руках. Тарамис сама открыла ее и сказала:

– Возьми Рог, Дженна.

Ее глаза ревниво следили за руками Дженны. Ничего, думала Тарамис, завтра утром она будет единственной, кому будет даровано право прикасаться к Рогу и Сердцу. Завтра утром.

Четыре удара гонга пронеслись по дворцу. Наступила ночь.

– Пойдем, дитя мое, – сказала Тарамис.

С Рогом на вытянутых руках Дженна последовала за ней навстречу судьбе.

Конан бесшумно ступал по коридорам дворца, не обращая внимания ни на великолепные ковры вендийской работы, устилавшие пол, ни на гобелены из Иранистана, свисавшие со стен, на которых горели позолоченные светильники. Его спутники едва поспевали за ним. Стражники стояли чуть ли не на каждом шагу. Несколько раз Конану и его товарищам приходилось прятаться в боковых переходах за занавесями, пережидая, пока мимо пройдет патруль – десяток воинов в черных доспехах. Разобраться с такой компанией не подняв шума было невозможно. А Дженну следовало разыскать, не вызвав никакой тревоги, если только они хотели сохранить хоть малейшую надежду на то, чтобы выбраться с нею из дворца живыми.

Киммериец шагнул из одного коридора в другой. Скрип кожаной одежды дал ему шанс. По обе стороны от входа, прислонившись к стене, стояли два стражника в черных доспехах и шлемах с забралами. Их руки рванулись к рукояткам сабель. Времени на размышления не оставалось. Надо было действовать.

Сжимая меч двумя руками, Конан метнулся влево и вонзил клинок под эбеновую пластину. Стражник успел лишь до половины вынуть саблю из ножен. Продолжая начатое вращение, Конан выдернул меч из тела жертвы. Второй страж, выхватив саблю, совершил ошибку, занеся ее для рубящего удара, вместо того чтобы колоть. Меч Конана воткнулся под занесенную руку. Еще мгновение, и Конан, шагнув вперед, довершил дело, полоснув клинком по шлему изо всех сил. Первое тело еще не затихло на полу, когда труп второго стражника уже рухнул на него.

Малак восхищенно присвистнул. Зула тоже смотрела на Конана, оцепенев.

– Ты… такая скорость… Я никогда…

– Вот что, – прервал ее Конан. – Этих двоих или обнаружат в виде трупов, или, по крайней мере, хватятся очень скоро, независимо от того, будем мы их прятать или нет.

– Ты хочешь сказать, что все двести, или сколько их там, стражников узнают, что мы здесь? – голос Малака задрожал. – Костлявая задница Данха!

– Проваливай обратно в тюрьму и выбирайся отсюда, – презрительно бросила Зула. – Путь пока открыт.

Малак состроил ей рожу, а потом вытащил кинжалы.

– Всегда мечтал стать героем, – сообщил он.

Конан сказал:

– Я думаю, прятаться дальше нет смысла. Надо найти Дженну. И побыстрее!

Словно леопард он бросился вперед, подгоняемый опустившейся за окнами темнотой.

Взрыв молитв жрецов встретил маленькую процессию, появившуюся во дворике. Тарамис знала, что хвалебные молитвы возносятся Дженне, но и она ощущала себя причастной. Ведь кто, как не она, сумел организовать все для этого триумфа своей племянницы.

Тарамис стояла рядом с Дженной, придирчиво поглядывая на нее и на стоящего рядом Верховного Жреца. Тот, сменив чашу на золотой посох, увенчанный алмазным глазом, тоже с удовлетворением внимал благодарным молитвам своих единоверцев.

– Спящий Бог никогда не умрет, – привычно затянула Тарамис.

– Там, где есть вера, – нет смерти, – последовал ответ стоявших на коленях жрецов.

Тарамис широко развела руки.

– Пришла Ночь Пробуждения, – крикнула принцесса, – ибо вернулась Она.

Эхом прокатился ответ:

– Слава Ей, служащей Спящему Богу! Десяток стражников отступили в тень колоннады, как было приказано. Заиграли флейты, возвещая наступление времени жертвоприношения. На черном бархате неба звезды выстроились в том порядке, в каком они бывают лишь раз в тысячу лет. Настал момент.

Власть, сила, думала Тарамис, слушая замолкающее эхо молитв. Власть и бессмертие. Завтра они будут принадлежать ей.

Конан был вынужден остановиться, когда высокий, едва ли не выше и шире в плечах, чем он сам, человек в черном шлеме с саблей в руке шагнул навстречу ему из бокового коридора.

– Я знал, что ты придешь сюда, мерзкий вор, – тихо сказал Бомбатта. – Как только я наткнулся на трупы, я понял, что ты жив. И я понял, что ты направляешься в центральный двор, чтобы спасти ее. Но если Дженна не может быть моей, она не достанется никому из смертных. Она отправится к богам, вор.

Сабля блеснула в свете масляных ламп. Конан жестом приказал своим спутникам отступить. В этом узком коридоре, увешанном портьерами, они бы только мешали ему. Киммериец держал меч прямо перед собой, сжимая рукоятку обеими руками.

– Что, язык проглотил? – спросил Бомбатта. – Девчонка умрет через несколько мгновений в самом центре дворца. Я рад увидеть отчаяние на твоем лице, вор. И я счастлив утешить свое горе от этой утраты тем, что могу наконец убить тебя.

– У меня нет времени на разговоры, – ответил Конан. – А тебе пришло время умереть.

Оба клинка взвились в воздух. Грохот сталкивающейся стали заполнил весь коридор. Атаки и контратаки, уколы и рубящие удары, защита и обманные финты – все это следовало с такой скоростью, что казалось единой каруселью сверкающей стали и искр.

Неожиданно меч Конана был вывернут из его рук. Предчувствуя победу, Бомбатта ухмыльнулся. Но в тот же миг сапог Киммерийца точным ударом отправил его саблю в другой угол. Оба противника бросились навстречу друг другу. Сначала каждый попытался дотянуться до кинжала, но затем Бомбатта сжал голову Конана руками и стал поворачивать ее. Киммериец тоже схватил одной рукой за гребень шлема, а другой – за нижний край забрала, пытаясь свернуть противнику шею. Главным звуком боя стало тяжелое дыхание. Вздулись могучие мускулы, напряглись, сопротивляясь, шеи, сильные ноги переступали в поисках лучшего упора и для сохранения равновесия.

Раздался негромкий, но отчетливый хруст, и Конан вдруг обнаружил, что продолжает сжимать мешок с костями, а не грузного противника. Отпущенное тело Бомбатты шумно упало на пол.

– Самое время сматываться отсюда, – сказала Зула, – а мы даже не знаем, где искать ее.

Конан покрутил головой, восстанавливая подвижность шеи.

– То есть как не знаем? Этот болван все сказал нам. Она в центральном дворике дворца.

– Еще он сказал, что через несколько мгновений она умрет, – напомнил Малак.

– Тогда у нас нет времени на болтовню, – подытожил Конан. – Вперед!

– О Великий Дагот, – продолжала Тарамис, – в Ночь Пробуждения мы, твои слуги, приходим к тебе.

Флейты зашлись в безумной мелодии, когда она прикоснулась к руке Дженны. Вдвоем с Ксантересом они подвели несопротивляющуюся девушку к голове лежащей фигуры.

– О Великий Дагот! В Ночь Пробуждения твои слуги взывают к тебе! – нараспев тянула Тарамис, а затем зашептала на ухо Дженне: – Рог, малышка. Установи его, как я тебе говорила.

Дженна вздрогнула, в ее глазах мелькнуло сомнение. Тарамис вся сжалась: неужели порошок перестал действовать! Но затем, все так же не понимая, что происходит вокруг, Дженна вставила Рог в углубление на лбу Дагота.

Дрожь пробежала по огромному алебастровому телу. Мрамор обмяк и принял оттенок человеческой кожи.

Ликование охватило Тарамис. Ничто, ничто больше не могло помешать ее мечтам. Спящий Бог просыпался. Оставалось лишь довести дело до конца.

– О Великий Дагот, – позвала она, – прими нашу жертву и подношения тебе. Прими третье окропление. Окропление Ее кровью.

Дженна даже не вздрогнула, когда Ксантерес схватил ее за волосы левой рукой и наклонил ее голову над полуожившей головой статуи. Изогнутый резной кинжал взлетел в воздух, сверкнув в звездном свете.

Ворвавшись в большой двор, Конан в один миг увидел все, что здесь происходило. Он заметил и черных стражников, и склонившихся жрецов, и подрагивающий Рог, торчащий из какой-то гигантской головы. А главное, он увидел Дженну, стоявшую с открытым горлом, подставленным ножу, сверкающему в руках старого, седобородого человека.

Всего лишь миг понадобился ему, чтобы все это увидеть и оценить ситуацию. В следующий миг он уже действовал. Перекинув меч в левую руку, он обрушил сжатый кулак на шлем стоявшего справа охранника, следующим движением перехватив выпадающее из ослабших рук копье. В тот момент, когда кинжал жреца пошел вниз, Конан метнул копье. Кинжал со звоном упал на мраморные плиты, за ним, наваливаясь на древко, последовал седобородый Верховный Жрец, подставив небу горло с торчащим окровавленным наконечником копья.

Хаос воцарился во дворике. Черные стражи ринулись к Конану, который не без удивления обнаружил рядом с собой Малака, сжимающего кинжалы в обеих руках. Зула, нещадно обрушивая на спины жрецов шест, прорывалась к Дженне, чтобы, схватив ее за руку, оттащить от вздрагивающей и извивающейся фигуры на мраморном ложе.

– Еще не все потеряно, еще есть время! Я все исправлю! – стонала Тарамис, на четвереньках бросившись к упавшему кинжалу.

Гигантская фигура села, сверкая золотым Рогом посреди лба. Холод наполнил весь двор при первом же движении прекрасного тела. Красивая голова повернулась, большие глаза, сверкающие золотым огнем, обвели взглядом дворцовый двор. Неожиданно голова запрокинулась, и Дагот застонал. Он начал вставать на ноги, и при этом его стоны возвещали о величайшей боли, испытываемой им.

Ужасающий звук словно вывел Конана из паралича. Он перехватил меч и приготовился к бою, но стражники, побросав копья, метнулись мимо него к выходу. Что-то более страшное, чем сталь клинка Киммерийца, гнало их прочь.

Под кожей Дагота набухли узлы мышц. Они росли, но чем дальше, тем больше отличались от нормальных человеческих форм. Кожа на лице превратилась в чешую, лоб скосился назад, а челюсти, наоборот, сильно подались вперед. Острые клыки прорвали губы. Руки и ноги стали тоньше, а на концах пальцев выросли длинные когти. Кожа на спине лопнула и выпустила на свободу черные кожаные крылья огромной летучей мыши. В центре двора встала гротескная фигура, напоминающая мужское тело, но втрое превышающая человеческий рост. Лишь золотые глаза, не изменившись, горели все тем же жутким огнем.

Эти глаза замерли на Тарамис, стоящей на коленях с прижатым к груди кинжалом. На лице принцессы не было никаких других чувств, кроме ужаса.

– Ты! – словно гром прокатился по дворцу. – Ты своими устами обещала быть моей, Тарамис.

Надежда мелькнула в лице принцессы.

– Да, – выдохнула она и, вскочив на ноги, бросилась к своему богу. – Я обещана тебе! А ты – ты дашь мне власть и бессмертие. Ты…

Клешнеобразные лапы подтащили женщину поближе, и огромные крылья на миг скрыли ее. Крик, в котором смешались неверие, разочарование и нестерпимая боль, донесся из-за черных крыльев. Когда они распахнулись, лишь алое шелковое платье слетело к ногам Дагота.

– Вот что значит познать бога и быть познанной богом, – вновь прокатился громовой голос.

Зула с ужасом смотрела на кровавое пятно алого шелка. К счастью, Дженна не воспринимала происходящее вокруг нее.

Бросившись вперед, Конан схватил обеих за руки и подтолкнул к выходу из дворца.

– Бегите! – скомандовал он им, и они побежали.

– Нет, смертный! – раздался удар грома. – Это Она. И Она принадлежит мне!

Конан почувствовал, как вздрогнула земля, когда Дагот сделал шаг. Женщины не могли пошевелиться от ужаса. Настало время вступить в бой за них. Впервые в жизни Конан был уверен, что противник перед ним – сильнее него, что его нельзя победить. И все же он вышел навстречу богу.

Огненный шар прорезал воздух над его головой и ударился о грудь Дагота. Он отскочил, словно булыжник от горы.

– Бега, Киммериец, – закричал Акиро, – Эрлик тебя раздери! Беги же! Я ничего не смогу поделать с этой тварью!

Крылья Дагота хлопнули за его спиной, и Акиро упал на пол, откатившись к стене двора.

– Ну а ты, смертный, – прогромыхал Дагот в сторону Конана, – ты что, хочешь сразиться с богом? Побойся кары за такую дерзость.

Конан действительно почувствовал захлестнувшую его волну страха. Этот страх смел в нем все – все, называвшее себя Конаном из Киммерии. Теперь посреди дворца стояло существо из далеких времен. Существо, не знавшее ни имен, ни огня, ни богов. Это существо привыкло восполнять недостаток когтей и клыков, а также меньшую, чем у медведя или тигра, силу большой яростью и волей к жизни. У этого существа был только один ответ на страх. С ревом, когда-то приводившим в ужас древние пещеры, Конан бросился вперед.

Дагот лишь громоподобно хохотал, в то время как раны, наносимые мечом Конана, затягивались, лишь только Киммериец вытаскивал клинок из них. Клещевидные лапы сомкнулись вокруг его тела и поднесли свою жертву к изогнутым клыкам.

Извиваясь в последних попытках вырваться, Конан услышал неясные слова, обращенные к нему. Одно из них крепко отпечаталось у него в голове: «Рог!» Затем звуки сложились в крик Акиро:

– Его единственное уязвимое место – это Рог!

Конан смотрел в золотые глаза без страха. Это чувство покинуло его еще до того, как он бросился на Дагота с мечом. Он спокойно принял оставшийся ему выбор: убить или быть убитым.

Киммериец засмеялся, выпуская меч и хватаясь обеими руками за сверкающий Рог. Его сильные плечи напряглись, и Рог вылетел из чудовищной головы. Дикая боль перекосила мерзкую рожу бога, и он открыл рот пошире, чтобы разорвать в клочья смертного, доставившего ему такие страдания. Но ярость атаки не так-то легко было выбить из Конана. Почувствовав, что Рог оказался у него в руках, Киммериец перевернул его острым концом вперед, вонзил в один из золотых шаров, зло уставившихся на него, и надавил что было мочи.

Все стоны и крики, которые Дагот издавал до сих пор, показались легким шепотом по сравнению с раздавшимся в этот момент ревом. Конан отлетел в сторону и рухнул на мраморные плиты. Рев все не прекращался. Звук становился все выше и выше… Вот уже уши перестали ощущать его, лишь кожу словно кололи бесчисленные раскаленные иглы. Сжав руками голову, Конан попытался встать. Он должен сражаться. Он должен убить. Он должен…

Вдруг он, несмотря на всю боль, понял, что может видеть небо и звезды. Видеть их сквозь Дагота. Гигантская тень все еще висела в воздухе дворцового дворика, с каждой секундой становясь все менее плотной, почти неосязаемой. Неожиданно Дагот стрелой взмыл в небо и растворился там. Исчезла и боль в голове Конана.

Киммериец недоверчиво осмотрел двор. Жрецы разбежались кто куда. Из стражников остались лишь те, кому обеспечили покой они с Малаком. Зула склонилась на Дженной, обхватив и прикрыв ее своими руками.

– Она рухнула на землю, когда ты вырвал этот Рог, – сказала Зула, – но я думаю, что это не страшно. Она скоро очнется.

– Привет, Конан, – раздался голос Малака, лежавшего у основания одной из колонн. Акиро, что-то причитая, перевязывал какой-то золотистой тряпкой кровоточащую рану на боку маленького воришки. – Я тут наткнулся на копьецо, но дело не в этом. Мы победили! Яйца Ханнумана! Мы победили!

– Как знать, – устало сказал Конан. Он сжал амулет на своей груди так сильно, словно хотел раздавить золотого дракона. – Скорее всего, да.

Эпилог

С резного алебастрового балкона прекрасного мраморного дворца, некогда принадлежавшего Тарамис, Конан смотрел на всходящее над горизонтом солнце. Второй раз он встречал здесь восход. На размышления и принятие решения у него были день и ночь. Приняв решение, он отдал несколько приказаний и даже пригрозил кое-кому из слуг мечом, когда те попытались поставить под сомнение правомочность его требований.

– Господин Конан, – раздался голос одной из служанок, – принцесса Дженна… э-э… просит вас зайти к ней.

Женщина споткнулась на середине фразы от непривычного сочетания слов. Никогда раньше аристократки Заморы никого не просили, а только приказывали. Особенно принцессы.

– Никакой я не господин, – сказал Конан, а затем быстро добавил: – Ладно, веди меня к принцессе Дженне.

Зал, в котором он оказался, был предназначен для неформальных аудиенций. Трон был поднят всего на высоту одной ступени, да и сам представлял собой резное кресло черного дерева безо всяких драгоценных украшений. Дженна прекрасно смотрелась на нем в своем белом платье. Все остальные присутствующие, казалось, тоже более-менее очухались после всех приключений. Малак довольно сжимал в руке золоченый кубок с каким-то напитком, явно не похожим на воду. Руки Акиро нетерпеливо поглаживали целый ворох древних рукописей и свитков. Зула, опершись на шест, стояла у трона Дженны как верный телохранитель.

– Конан, – Дженна улыбнулась входящему юноше, – наконец-то. Знаешь, король Тиридатес признал меня наследной принцессой Заморы и передал мне всю собственность и богатства Тарамис.

– Прими мои поздравления, – сказал он. При этом лицо Дженны стало серьезным.

Затем улыбка снова появилась на ее губах, и новоявленная принцесса сказала:

– Я попросила всех вас прийти сюда, потому что у меня есть просьба к каждому из присутствующих. Малак, сначала ты. Я прошу тебя остаться со мной. Ты можешь жить во дворце, постоянно напоминая мне, что даже тот человек, которого все считают глупым и трусливым, может быть храбрым и, главное, добрым.

– Даже моя мать не называла меня добрым, – негромко произнес Малак, внимательно глядя на золотой кубок в своих руках. – Но я, пожалуй, останусь здесь. На время.

– Лучше всего – сразу приставить к нему охрану, – съехидничал Акиро.

– Акиро, ты тоже останься со мной, – сказала Дженна. – Ты мудрый человек, а мне в будущем понадобятся мудрые советы.

– Это невозможно, – ответил колдун. – Я получил то, ради чего вмешался в это дело, – Свитки Скелов. Но я не могу остаться здесь, пока там эти мерзкие шаманы продолжают свои страшные жертвоприношения. Я поклялся положить этому конец.

– Я дам солдат в твое распоряжение, чтобы помочь тебе поскорее разобраться с этими шаманами. А потом, когда ты надумаешь вернуться, я отведу тебя в комнаты, где Тарамис собрала множество всяких колдовских книг и волшебных предметов. Ты сможешь изучать их столько, сколько захочешь.

– Солдаты? – пробормотал Акиро. – Ну, я думаю, солдаты вполне справятся с этими мерзкими шаманишками. Так ты говоришь, что там есть несколько комнат? А сколько их, поточнее?

– Много, – рассмеялась Дженна. – Зула, ты тоже должна остаться со мной. Ты уже многому научила меня и как женщина, и как воин. Но еще большему мне предстоит учиться. Например, обращаться с шестом так, как ты.

Чернокожая женщина вздохнула с сожалением:

– Я не могу. Я обязана жизнью Конану, и я должна следовать за ним, пока…

– Нет! – резко оборвал ее Конан. – Долг нельзя отплатить таким образом!

– Тогда как?..

– Пойми, Зула. Я и сам только недавно осознал это. Есть долги, которые нельзя отдать подобным образом. Спаси жизнь другого человека – и я буду считать, что ты расплатилась со мной.

Зула кивнула и повернулась к Дженне:

– Я остаюсь, Дженна. И с большой радостью.

– Конан, – начала Дженна и поспешила продолжить прежде, чем он успеет оборвать ее, – послушай меня, Конан. Останься со мной. Ты будешь сидеть рядом со мной на этом же помосте, на таком же троне, ты…

– Я не могу, – вежливо, но твердо сказал Конан.

– Но почему? Клянусь всеми богами, я хочу, чтобы ты остался. Ты мне нужен!

– Я живу своим умом и своим мечом. Неужели я буду нужен тебе в виде комнатной собачки? А это все, чем я могу стать здесь. Дворцы и шелка – это не по мне.

– Тогда я пойду с тобой, – сказала она и вся напряглась, когда он рассмеялся.

– У ту ранцев есть такая поговорка, Дженна: орел не бегает по горам, а леопард не летает в небе. Ты принесешь в мою жизнь столько зла и боли, сколько я принесу в твою. Я живу, день за днем сражаясь за свою жизнь или мчась с ней наперегонки на верном коне. Это мой путь, и тебе на нем нечего делать.

– Но, Конан!

– Прощай, Дженна, и пусть все боги хранят тебя. Будь счастлива.

Он повернулся и вышел из зала. Она еще несколько раз позвала его, но он не обернулся. Как он и приказал, конь уже ждал его, оседланный и отдохнувший, у самых ворот дворца.

Солнце уже стояло в зените, когда он добрался до каменного алтаря на равнине. Ветер нанес песка и грязи вокруг, и Конан подумал, что Малаку придется потрудиться, чтобы найти точное место, где зарыты драгоценные камни. Кроме этого, ничего не изменилось.

Сняв золотой амулет с груди, он положил его на алтарь. Из мешочка на поясе он извлек флакон, который всучил ему Акиро. Как же давно это было! С тех пор прошла целая вечность. Что ж, некоторые долги не удается отдать напрямую тем, кому они были обещаны.

– Прощай, Валерия, – негромко сказал он и, сорвав закрывающую флакон печать, выпил одним глотком все содержимое.

Жар пробежал по всему его телу. Глаза зажмурились, словно от яркого света. Даже конь невольно задрожал под седоком. Когда Конан снова открыл глаза, жар исчез. Какая-то золотая вещица блеснула перед ним. Какая-то подвеска в виде дракона, подумал он, почему-то оказавшаяся на этой странной груде камней. Он свесился с седла, наклонившись над побрякушкой. Но что-то остановило уже протянутую руку. Что-то непонятное, неведомое твердило ему, что не следует брать эту вещицу. Не иначе, колдовство какое-то, подумал он.

Ну и ладно, в Шадизаре полно незаколдованного золота и девочек, мечтающих усесться к нему на колени и помочь потратить все честно украденное им. Со смехом он пришпорил коня, и тот галопом понесся к городу. Ни разу Конан не обернулся, чтобы взглянуть на эти камни. Не потому, что боялся, а просто не хотел. Он уже совсем забыл о них.

Изгнанник

Пролог

Когда в восьмой день восьмого месяца восьмого дня царствования на седьмом году величайшей засухи, поразившей город, король Сарка Анаксимандр проснулся, перед его глазами возникло видение

Король словно вынырнул из мрака тяжелого забытья без снов. По ярким лучам, пробивавшимся сквозь резные узоры ставней его спальни, он понял, что проснулся позже обычного часа. Анаксимандр почувствовал себя отдохнувшим и бодрым; свою роль в этом, несомненно, сыграли и большие опахала, непрерывно покачивающиеся в изголовье и охлаждающее монаршее тело легким ветерком.

Две рабыни — красивые светлокожие, обнаженные по пояс девушки из Заморы — покачивали опахалами в полнейшем молчании. Малейший шорох или легкий шепот — что бы ни побеспокоило монарха во время отдыха или бессонной ночи, пошевелило бы хоть один из завитков одного-единственного волоса его длинной курчавой бороды — означал мучительную смерть под пыткой виновной рабыни, а скорее всего, и ее напарницы. Король Анаксимандр считал, что только таким способом можно заставить раба делать порученное ему дело с должной эффективностью.

В то утро, вместо того чтобы, щелкнув пальцами, вызвать слуг или наложниц, как это было заведено, король поступил по-другому. Поднявшись с жесткого прохладного ложа, он прикрыл свою царственную наготу, завернувшись в легкое шелковое покрывало. Не обращая внимания на почтительно склонившихся вдоль стен слуг, он с истинно королевской решительностью направился к прикрытому занавесями выходу на террасу. Не дожидаясь бросившихся ему на помощь рабов, он сам распахнул портьеры и шагнул вперед, в яркий, слепящий солнечный свет.

Внизу под террасой не было ничего нового: тот же дворцовый двор, безлюдный в такую жару. Лишь несколько париев и нищих спрятались в узкой полосе тени вдоль северной стены дворца. С высоты было трудно отличить тех, кто уже умер от жажды, от тех, кто просто впал в забытье. За дворцом виднелись черепичные крыши казарм стражи; за ними — городская стена, толстая и мощная, с торчащими, как гигантский гребень, зубьями. Как всегда, на стене несли службу часовые в бронзовых доспехах, конических шлемах, с длинными, сверкающими бронзой наконечников копьями наперевес.

Однако, скользнув по стене, взгляд короля уперся во что-то необыкновенное. Анаксимандр ожидал увидеть привычный пейзаж: иссохшую равнину, пересеченную пустыми руслами рек, покрытую коричневыми пятнами пересохших полей, и облака пыли, поднятой раскаленным ветром. Но вместо этого прямо за стеной перед окнами дворца стоял город, выросший словно из-под земли за одну ночь, пока Анаксимандр спал. Город или призрак города.

Огромный, освещенный ярким солнцем город казался реальней самой реальности. Величественный город с черепичными крышами, окруженный высокой стеной. Над ней возвышались богатые виллы, белоснежные купола и зиккураты. Белые птицы кружили над городом, садясь на коньки крыш и густые кроны деревьев. Посреди главной стены были открыты главные ворота — широкий проход, заполненный входящими и выходящими жителями. Мимо бронзовых створок ворот в город неторопливо входил караван. Погонщики почтительно склоняли головы при въезде. Другой караван невдалеке от стены ждал своей очереди. Его груз внимательно осматривали таможенные офицеры.

Но самым восхитительным зрелищем было голубое мерцание воды под солнцем. Прямо за воротами, извиваясь, тек широкий поток, обрамленный изумрудными зарослями кустов. Пришедшие из пустыни погонщики верблюдов благоговейно наполняли водой свои кувшины. Ниже по течению прачки не торопясь возились с бельем.

Так мог выглядеть и Сарк — город, где царствовал Анаксимандр. Но не сейчас, а много лет назад: до того, как великий и всемогущий бог Вотанта по неизвестной причине отвернулся от города, — города, в котором жили верные своему богу люди, в котором царствовал усердный слуга Вотанты — король Анаксимандр.

В то утро король был не единственным, кто увидел прекрасное видение. Он понял это по удивленным возгласам и жестам стражи на стене. Король мог бы вызвать начальника охраны и приказать ему наказать нарушителей покоя, но тот наверняка и сам прибежал бы с выпученными от удивления глазами. Король лишь поморгал и прикрыл глаза руками.

Когда он снова взглянул на таинственный город, тот постепенно начал таять в воздухе. Его купола и стены задрожали, поплыли на невидимых волнах, и сквозь них начала проступать выжженная земля — собственное царство Анаксимандра.

Не дожидаясь, когда безрадостный реальный пейзаж снова явственно предстанет перед его взором король резко повернулся и вошел обратно и спальню. Замершему в почтении и страхе перед повелителем начальнику стражи был отдан короткий приказ: немедленно вызвать Верховного жреца Куманоса.

Когда через несколько минут жрец, затаив дыхание, предстал перед монархом, Анаксимандр сидел на золоченом троне, облаченный в церемониальный наряд — украшенную драгоценными камнями рубаху и длинную, вышитую золотом юбку над ногтями рук и ног короля трудились слуги, доводя до совершенства маникюр. Король взглянул на Куманоса — стройного, высокого, загорелого человека, непривычно молодого для столь высокой должности. Во взгляде Анаксимандра поблескивал инквизиторский огонь.

— Ты уже слышал о видении, посланном мне нашим богом? Или, быть может, видел его сам?

Верховный жрец лишь кивнул в ответ.

— Это был призрак нашего давнего торгового соперника, — продолжил король, — проклятого города Оджары. Он находится далеко отсюда, на северо-востоке, но волею Вотанты его образ был перенесен сюда. Тот город выглядел богатым и процветающим. Много воды, караванов. Несомненно, почитаемая его жителями богиня явно благосклонна к ним.

Это уже был камень в огород Куманоса. Кому, как не ему, было известно, что жреческая каста Сарка в последние годы была очень виновата перед городом и королем. Жрецам так и не удалось упросить небо послать дождь — напоить живительной влагой город. И хотя король города-государства Сарка считался главой не только светской власти, но и жречества, разумеется, вина не могла пасть на него. Вот почему жрецам приходилось принимать на себя гнев народа и монарха и приносить порой себя в искупительную жертву.

Молодой жрец не сделал попытки оправдаться или защититься. Он торжественно и величественно склонил голову и произнес:

— Повелитель, это видение — явный знак, посланный нам всем великим Вотантой. Пророчество или предупреждение. Если вы пожелаете, я и мои астрологи могли бы подробно истолковать его…

— Нет, жрец. Я, я сам дам толкование этого чуда. И оно будет самым истинным и обязательным для всех.

Король, несмотря на всю свою власть, все же с почтением и опаской относился к высшему клану жрецов. Он помолчал, глядя, как две рабыни расчесывают и укладывают его бороду, и доверительно добавил:

— Ты первый узнаешь это, Верховный жрец: я сам несу часть ответственности за то, что произошло с нашим городом. Я был небрежен, слишком увлекся обустройством своего двора и проморгал тот миг, когда сравнение с соседними городами стало не в нашу пользу.

Верховный жрец набрал в легкие побольше воздуха и даже с чуть подозрительной готовностью сказал:

— Дa, Повелитель, если говорить честно, то нужны решительные шаги, чтобы…

— Но хватит. — Анаксимандр, казалось, не заметил обращенной к нему фразы. — Несомненно, наш бог требует жертвы. Настоящей жертвы. Не какая-то там дюжина младенцев или девственниц, убитых на вершине зиккурата, не окропление колодцев кровью пленных кочевников… Нет, великая жертва должна быть принесена Вотанте. Жертва, достойная древних легенд. Сам Вотанта, послав нам это видение, назвал достойную для искупления жертву — город. Богатый, цветущий город. Целиком божественный выбор пал на Оджару!

Король встал с трона, возвышаясь над павшими на колени слугами.

— Я вижу, что после этой жертвы великая милость падет на наш город. Дожди пройдут над горами, наполнив реки, колодцы, наши бассейны и напоив поля. Караваны снова будут заходить в Сарк, а не в Оджару, принося нам доходы от торговли и таможни. Вотанта снова повернется к нам лицом, пошлет нам удачу во всем: в торговле, в погоде, в войне.

— Мой Повелитель! — Куманос, не осмелившийся до сих пор прервать экстатическую тираду своего монарха, наконец не выдержал: — Если вы предлагаете войну, то вспомните: ведь Оджара хорошо укрепленный город. Известно, что его защищает каста воинов — верных жрецов-воинов их богини. Такая осада может быть долгой и дорогостоящей…

— Осада? Я не имею в виду осаду. И ты, Куманос, лучше, чем кто-либо другой, должен понимать меня. — Король резко повернулся к жрецу и ткнул в него пальцем. — Жрецы хранят свои древние тайны не менее крепко, чем королевские династии — свои.

Он повернулся спиной к Верховному жрецу и подошел к окну, выходящему на террасу. Hа этот раз из него открывался привычный вид на выжженную солнцем равнину и склоны гор на горизонте.

— Легенды нашего города рассказывают об империях в восточных пустынях, которые были уничтожены. Уничтожены волей бога, нашего бога — Вотанты, который в те времена куда больше страшил чужаков, чем сейчас.

Эти города из древних преданий — Песк, Эль-гаши и Иб-на-Эдамите — были уничтожены божественным громом, обрушившимся на них за их грех и богохульство. Насколько я помню историю, большинство их грехов было связано с непочтительным отношением к нашему гордому городу Сарку и моим царственным предкам.

Анаксимандр повернулся лицом к Куманосу, который мог видеть лишь темный силуэт короля на фоне яркого света.

— В каждом из этих случаев, — продолжал король, — жрецы Вотанты прокляли нечестивые города. Каждая стрела с неба усиливала веру в нашего могучего бога. И после каждого разрушения соперника наш город вступал в эпоху благоденствия и процветания. — Король помолчал. — Ты сам видишь, Куманос, наш бог извещает нас, что пришло время для нового чуда.

— Да будет так. — Голос Верховного жреца стал хрипловатым. — Надеюсь, мы с моим королем в равной мере осознаем значение этого события. Это будет не просто жертва, не просто демонстрация силы нашего бога. Нет, такое случается раз в тысячелетие. Лишь пришествие Вотанты на землю может быть значительнее и величественнее…

— Ну что ж, отлично, — холодно оборвал его Анаксимандр. — Рад, что мы поняли друг друга. Я лишь хочу напомнить тебе, что трое твоих предшественников на посту Верховного жреца — люди куда более опытные и умудренные годами — за последние шесть лет окончили свои дни, пролив свою кровь на вершине Большого Зиккурата. И все три великие жертвы оказались напрасными. Засуха так и не прекратилась. Вот почему я настаиваю на том, что ты сам предложил. Пусть это будет не чем и как пришествием бога на землю.

Король отошел от окна и встал так, чтобы собеседник мог видеть его лицо,

— Я понимаю, — продолжил он, — что для такого дела понадобятся серьезные приготовления. Понятно, что потребуются расходы, которые, уверен, ты постараешься сделать минимальными. Я уже подумывал о таком решении, но, ты сам понимаешь, после виденного сегодня утром для сомнений нет места. — Он подошел к Куманосу и положил руку ему на плечо. — Жрец, я приказываю тебе начать.

— Слушаюсь и повинуюсь. Да будет так.

Поклонившись королю, Куманос повернулся и направился к дверям. Он шел осторожно, при каждом шаге стараясь скрыть, преодолеть почти парализующий его страх.

Глава I НЕЧИСТЫЙ

Затопленная низина вдоль реки была тиха и неподвижна. Невдалеке в полуденном мареве дрожали золотистые стены Оджары. Ни сигнал тревоги, ни даже случайное бряцание оружия не нарушали тишины. В воздухе над зеркалом воды летали стрекозы, жуки и мухи. Но их жужжание лишь подчеркивало звенящую тишину вокруг.

В одной из заводей, наклонившись и подставив солнцу загорелую спину, почти по пояс в воде стоял человек. Он увлеченно охотился за подводными обитателями, не издавая при этом ни единого звука. Вдруг его рука, словно молния, метнулась к воде, направив в глубину самодельный трезубец. Лишь легкий всплеск раздался над зарослями. Секунду спустя вода забурлила, человек сильным движением перехватил обеими руками и вытащил на поверхность длинное скользкое зелено-коричневое существо, продолжавшее извиваться в его мертвой хватке.

Человек быстро направился к тенистому берегу, где, привязанный к свисающим в воду корням деревьев, наполовину притопленный, висел полотняный мешок, уже основательно наполненный подобной добычей. Туда последовал и последний трофей, после чего веревки у горловины мешка были крепко завязаны.

Затем охотник остановился, чтобы выжать воду из гривы черных волос. Откуда-то из-за коряги он вытащил плащ-накидку и пояс, на котором висел очень длинный кинжал. Одним привычным движением человек затянул пояс и поправил клинок. Продев древко трезубца в петлю у горловины мешка, он взвалил добычу на плечо и зашагал вдоль берега заводи в тени деревьев.

Чуть дальше по течению он вышел к своему лагерю, расположенному на небольшом песчаном пляже, прикрытом от зноя тенью от раскидистых кустов. Неподалеку слышалось журчание основного потока реки, стекавшей по каменистому руслу к подножию холма. Здесь одинокий отшельник остановился, опустил на землю мешок и занялся хозяйством, если так можно было назвать его скромные пожитки.

Сначала он добавил хворосту в костер, превратившийся было в кучу еле тлеющих углей посреди грубого каменного очага. Затем он наполнил чистой водой закопченный бронзовый шлем, служивший ему котелком. Ловкими, привычными движениями он вытащил из мешка часть добычи, а затем и выпотрошил и вычистил ее на плоском бревне, служившем столом.

Несмотря на занятость хозяйством, любителя одиночества не подвел инстинкт охотника и воина. Посторонний запах, принесенный ветерком, ударил ему в ноздри. Легкий шорох листьев и ветвей в кустах — явно не тот, который производил ветер, — коснулся его ушей. Наконец его глаза нащупали неясную тень в кустах по другую сторону костра — явно не птица и не ветка.

Не показывая никакого беспокойства, человек встал и подошел к огню, чтобы подбросить дров. Медленно, даже небрежно его сине-стальные глаза обшаривали заросли вокруг. Вдруг неимоверно быстрым движением, быстрее, чем во время балки, он метнулся в кусты, и в тот же миг одна его рука схватила непрошеного наблюдателя, а вторая поднесла нож к самому его горлу. При ближайшем рассмотрении плененный соглядатай оказался худым, дочерна загорелым полуголым мальчишкой.

— Ну, что мы тут имеем? — пробурчал победитель в явно неравной схватке, откладывая в сторону нож. — Вообще-то я уже поймал достаточно лягушек и всяких болотных тварей и больше охотиться не собирался. — Он говорил на одном из шемитских диалектов, обычном в этих восточных пустынях.

— Отпусти его. — Голос, говоривший на том же языке, принадлежал другому подростку, чуть постарше, вылезшему из кустов и требовательно взмахнувшему рукой. — Если ты попытаешься съесть его, я тебя предупреждаю: мы повесим твою кожу на городской стене!

Он крепко сжимал в кулаке маленький кремневый нож. За его спиной маячили еще две детские фигуры.

— Съесть его? С какой стати? Нет, с какой стати я буду рисковать своим желудком, если, конечно, кое-какие сорванцы не украдут мою еду? — Чуть ослабив железную хватку, он все же продолжал держать вырывающегося мальчишку за руку. — А он что, и вправду думает, что я его съем?

— Ты же тролль, разве не так? — спросил старший мальчишка. — Злой великан с севера!

— Никакой я не тролль. Я — Конан из Киммерии. И вовсе не великан среди моего народа. А злой я бываю только когда голова раскалывается после вчерашней пирушки.

— Так я и думал. Ясное дело, все киммерийцы и другие северяне — людоеды. Это каждый дурак знает. — При этом парень махнул рукой в сторону шлема, установленного между камней над огнем и бурно шипевшего. — Ну, в лучшем случае ты — джинн и пожиратель нечистой пищи.

— Сожрать этого засранца — вот уж действительно было бы поеданием нечистой еды.

Конан отпустил мальчишку, и тот мгновенно спрятался за спины приятелей, уже оттуда продолжая подозрительно следить за незнакомцем.

— Я тут, кстати, и так достаточно приготовил. Мог бы и поделиться.

Подняв с песка нож и вытерев его о штаны, Конан воспользовался им, чтобы снять котелок с огня.

— А что это… что у тебя там? — спросил один из прятавшихся за спиной старшего.

— Как что? Восхитительная уха из раков и речных угрей.

Киммериец выудил ножом из дымящейся жидкости одного из раков и показал его детям, а затем снова бросил его в котелок.

— Нечистая еда! — воскликнул один из мальчишек. — Жрецы Истинной Богини двадцать раз отрубили бы тебе голову на алтаре, если бы застукали, когда ты ешь таких червяков. Даже если бы только признался в этом.

— Чушь, — бросил северянин. — Вы, горожане, просто идиоты, если не едите отличную речную пищу или не засаливаете ее впрок. Ведь тяжелые дни бывают у каждого. Что у человека, что у города. А вы где живете? Там, за стенами Оджары?

— Да, — ответил самый младший. — Меня зовут Ябед. Мой отец, Япет, торгует верблюдами, хотя… несколько лет назад… — лицо мальчика стало грустным, — он уехал в путешествие, чтобы купить стадо верблюдов, и до сих пор не вернулся. А моя мама плетет тростниковые корзины, чтобы прокормить нас, а потом вернется отец, и мы станем богатыми. По дороге домой я нарежу ей тростника, — закончил он, гордо показывая собственный кремневый ножик, удобный, чтобы продираться сквозь кусты.

— Мой отец был кровельщиком и разбился, упав с крыши, — сказал старший из компании. — Мать тоже плетет корзины, и я ей помогаю. Но когда-нибудь я стану воином. Воином-жрецом Единственной Истинной Богини!

Он продемонстрировал свой кремневый нож (чуть длиннее, чем у его приятеля) и убрал его петлю на ремне таким важным жестом, словно вкладывал в ножны благородный стальной клинок.

— Когда-нибудь я даже стану таким же знаменитым воином, как Занус Победитель.

Киммериец рассмеялся:

— Ваши храмовые воины — хорошо снаряженная и отлично вымуштрованная компания. Хотя я сказал бы, что их боевая техника несколько однообразна. Еще бы, она связана большими табу, чем их питание.

— Дюжина храмовых воинов может в пух и прах разделать сотню грязных диких кочевников, можешь быть уверен, — горячо запротестовал мальчишка.

Конан не стал вступать в спор, а лишь взглянул на него и спросил:

— А разве сын кровельщика или корзинщицы может пойти в это благородное братство?

— Конечно, да, — уверенно ответил парень. — Вступление в жреческую касту зависит только от знаний, полученных в храмовой школе… от крепости духа и от успехов в играх и занятиях, — закончил он, словно наизусть ответил урок.

— Тогда ладно, — кивнул киммериец. — Может быть, и есть надежда. А как тебя зовут, приятель?

— Эзрель, — ответил подросток, а затем, показывая пальцем, представил своих спутников: — Ябед, Фелидамон и… — он повернулся к прячущемуся позади всех недавнему пленнику Конана, — и Инос.

Конан молча кивнул. Ему показалось, что Фелидамон — скорее всего девчонка, хотя телосложением она ничем не отличалась от Ябеда, а их одинаковые длинные широкие рубахи делали и вовсе невозможным определить это.

— А ты тоже воин? — спросил Ябед. — Что у тебя за оружие?

— Это, — сказал Конан, вытаскивая из-за спины клинок, — это добрый, длинный нож с Ильбарских гор, захваченный в… э-э… полученный в обмен при торговле с горными племенами южнее моря Вилайет. Видишь, лезвие становится толще к концу. Это компенсирует его малую длину, когда приходится… ну, например, рубить хворост для костра. Хорошее оружие. С ним удобно пробираться сквозь густые заросли, можно даже копать — разрывать норы зверей, можно разделывать любое мясо и рыбу, а можно даже использовать как вертел, чтобы поджарить, то, что разделал. И после всего этого он будет еще острым, что хоть брейся. Такую штуку нужно всегда иметь под рукой. — Он наклонился и сунул острие клинка в горячие угли костра. — Никогда не знаешь, что поймаешь с его помощью.

Вытащив нож из углей и сдув пепел, Копии показал детям то, что было наколото на острие: что-то округлое, дымящееся, завернутое в обуглившиеся листья, явно съедобное.

— Ты смотри-ка, сладкие печеные клубни земляной груши. Кто бы мог подумать — весело улыбаясь, демонстративно удивился Конан. — А еще тут болотный редис и лук.

Поковырявшись в костре, он достал остальные деликатесы. Дети не заставили себя долго упрашивать оценить качество приготовления. Но попробовать рыбную уху — это стоило больших усилий. Первым набрался смелости Эзрель.

— Ой, горячо, и перец жжется, — пожаловался он, однако не стал отказываться от основательной деревянной миски, протянутой ему Конаном. Остальные последовали примеру своего старшего приятеля. Даже напуганный Инос присоединился к общей трапезе и вскоре уже лихо вытаскивал куски мяса из-под панциря раков. Дети ели с удовольствием, далее жадно. Конан сделал вид, что не заметил, как и большая часть его доли супа оказалась съеденной не избалованными обильной едой гостями.

— Ты, должно быть, много путешествовал, — вступила в разговор Фелидамон. — А ты бывал в городах, которые больше Оджары?

— Да, я бывал в Аграпуре, Бельверусе, Тарантии, они намного больше Оджары. Ближайший отсюда — Шадизар. Наверное, туда я и отправлюсь, когда откроются северные перевалы, если подвернется попутный караван.

— Шадизар Проклятый, так ведь его называют? — спросил Ябед. — Но в храмовой школе нам не говорят, почему так. Расскажи, Конан.

— Это место, где сходятся великое богатство и самая страшная нищета. Мужчины и женщины без гроша в кармане умирают с голоду, моля о подаянии, валяясь в ногах у богатых, сытых щеголей.

— Как же так? — искренне удивилась Фелидамон. — А разве жрецы не следят за тем, чтобы богатые делились с теми, у кого ничего нет?

Конан рассмеялся:

— Ну да, жрецы богаче всех остальных и хуже всех других богачей. Еще Шадизар — огромный рынок рабов. Работорговцы — жестокие люди, те, кто покупает рабов, — немногим лучше, но многие свободные люди живут там хуже, чем самые жалкие из рабов. Многие достойные, здоровые, даже честные люди становятся ворами. В Шадизаре есть даже Гильдия Воров. Забавно?

— В нашем городе говорят, что одинокий чужеземец, такой, как ты, обязательно вор. — Взгляд Эзреля, как всегда, был бесстрашен, слова — четки. Ты поэтому собираешься в Шадизар? Конан расхохотался:

— Ну, по правде говоря, если предположить, что я вор, то лучшего места, чем Шадизар, мне не найти. Tы только подумай, сколько там богатых купцов, аристократов, всяких гадателей и колдунов. — Он собрал объедки и бросил их в костер. — Лучше уж воровать в таком месте. А что можно украсть здесь, в Оджаре? Верблюжью поилку?

— В Оджаре вообще не стоит воровать, — сказал Эзрель. — Храмовые воины тебя в лапшу искрошат. Но если ты пообещаешь, что не похитишь ничего, то тебе разрешат жить там, по ту сторону стены. Тогда тебе не придется спать под открытым небом, — парень кивнул в сторону свернутых одеял, лежащих в тени под кустами.

Конан лишь покачал головой:

— Нет, дружище, я не думаю, что взрослые впустят меня в город, по крайней мере дальше караванного квартала. Доказать им мою честность будет не легче, чем в одиночку справиться с дюжиной противников в бою. Так что я лучше останусь

там, где я привык, — за стенами города.

— Но, Конан, — пропищала Фелидамон. — ты мог бы обосноваться в Оджаре и заняться каким-нибудь полезным делом, например торговать чем-нибудь… верблюжьей упряжью… или… — тут ее взгляд упал на догорающий костер и обуглившиеся панцири раков, — или стал бы поваром в одном из караван-сараев.

— Ты имеешь в виду — готовить еду дли путешественников и брать за это деньги? И делать это, и ничего другого? — Конан, прищурившись, посмотрел на нее: — А что потом, когда мне это надоест? А мне это наверняка надоест. Я ведь не раб, чтобы приковывать себя навеки к одному месту. Да, и еще. Я ведь не поклоняюсь богине вашего города — Садите, так что и с этим у меня будут проблемы. Нет, лучше уж мне уехать отсюда ради пущего спокойствия вашего города. — Конан бросил взгляд на удлинившиеся тени деревьев: — Э, уже поздно. И не забудьте вымыть тарелки перед тем, как уйдете.

Эзрель тоже посмотрел на солнце и, покачав головой, стал собираться.

— Значит, ты все-таки хочешь уехать в Шадизар? — Неожиданно заговорил Инос. — А что тебе больше нравится — Оджара или Шадизар?

Конан с легким сожалением взглянул на мальчика и сказал:

— Для таких людей, как я, Шадизар — лучшее место. Но прежде чем отправиться туда, когда вырастешь, хорошенько подумай, приятель. Умей ценить то, что имеешь. — Помолчав, он положил руку на плечо мальчишки и добавил: — Не стоит уезжать из Оджары в Шадизар Проклятый. И моли свою богиню, чтобы тебя когда-нибудь не привезли туда в караване работорговца.

Глава II ОГНЕННАЯ ДОЛИНА

Верховный жрец Куманос шел по каменистой пустыне, и душа его содрогалась от страха. Сторонний наблюдатель, скорее всего, ничего бы не заметил, но самого себя жрец обмануть не мог. Одна лишь жара не могла наполнить такой тяжестью руки и ноги молодого, выносливого уроженца этих пустынных мест. Не одно лишь солнце выдавливало струйки пота, стекавшие по затылку за воротник туники. И не от многодневной жажды пересохло во рту. Куманос шел и шел вперед, не обращая внимания на жару и неприветливый пейзаж. Все физические страдания были лишь слабым отражением мучений, которые испытывала его душа.

Задыхаясь в тисках страха, Куманос пытался осмыслить то, что с ним произошло. Выходило, что лишь один человек мог помочь ему разрешить сомнения, указать нужный путь. Солон. Старый, старше любого из живущих, мудрее самой мудрости, святой отшельник. Он ушел в пустыню еще до того, как родился отец Куманоса. Не бог, конечно, но и не простой смертный. С давних пор жрецы Сарка спрашивали его совета в самых трудных делах. Его мнение приравнивалось к пророчеству, к слову бога, произнесенному устами человека.

Куманос остановился, чтобы передохнуть в узкой полоске тени, тянущейся вдоль северного обрывистого склона высохшего русла реки. Он не знал, правильный ли путь был избран, чтобы найти Солона. Не знал даже, есть ли вообще такой путь, да и жив ли сам Солон. Но предания говорили, что если идти вверх по руслу, берущему свое начало где-то в безымянных горах, то можно найти убежище старого отшельника.

Похоже, что направление было избрано верно: предания гласили, что Солон живет в Долине Огня, а та территория, по которой пробирался сейчас Куманос, больше всего напоминала застывшие языки пламени. Столбы и стены старого песчаника поднимались справа и слева, извиваясь и сгибаясь, словно пламя гигантского костра. Желтый песок под ногами сменялся красными булыжниками. И то и другое словно раскаленные угли, жгло ноги сквозь подошвы сандалий. Жалкая растительность — колючие кустики и пучки травы — лишь робко выглядывала из узких трещин по склонам русла, словно боясь подставить лишний стебель испепеляющему солнцу.

Ничто вокруг не напоминало о присутствии человека. Оставалось лишь надеяться на удачу и продолжать этот путь, словно внутри гончарной печи для обжига.

Неожиданно для себя Куманос обнаружил, что русло преграждает некое подобие дамбы. Видимо, когда-то во время наводнения река подмыла один из склонов и оползень перекрыл ее течение. Теперь же перед путником стояла дилемма: повернуть назад или карабкаться по бесформенным глыбам на высоту пяти-шести человеческих ростов. Не так высоко, чтобы, сорвавшись, погибнуть, но достаточно, чтобы переломать кости и остаться лежать в этом пекле без всякой надежды на помощь, что, в общем-то, тоже было равносильно смерти, только более долгой и мучительной.

Но для воодушевленного жреца это препятствие, эта опасность была лишь вызовом, проверкой крепости веры. Потуже затянув ремни, удерживающие за спиной кожаный бурдюк с водой, Куманос легким прыжком вскочил на ближайшую глыбу. Подошвы сандалий прочно встали на каменную твердь, ладони крепко вцепились в горячие, неровные грани обломков скалы, и Верховный жрец начал свое восхождение

Уже почти на самом верху Куманоса подстерегало настоящее испытание. На какой-то миг он даже подумал, что Вотанта решил прибрать его душу, посчитав испытания достаточными. Под рукой послышался треск и шуршание рассыпавшегося выступа песчаника. Куманос прижался к раскаленной глыбе крепче, чем младенец прижимается к матери. Таким образом он надеялся сохранить равновесие, пока не найдется более надежная опора. В следующий миг звонкое постукивание одинокого камня по склону послышалось снизу, и нога, на которую жрец опирался почти всем своим весом, повисла в воздухе. Спуститься? Об этом нечего было и мечтать. Не имея возможности опустить глаза и рассмотреть склон под собой, человек не смог бы нащупать нужную опору. Куманос понял, что он или сорвется, или, с помощью великого Вотанты, сможет выбраться на гребень этого обрыва.

Надежды на это было мало. Единственное, на чем остановился взгляд Куманоса, — это на небольшом выступе размером чуть меньше кулака, подтянувшись на котором можно было бы перевалиться через гребень. Все было бы просто замечательно, если бы этот выступ оказался в досягаемости свободной руки. Но, к сожалению, чтобы схватиться за него, нужно было отпустить вторую руку, которой Куманос еле-еле удерживал равновесие. Не схвати он в тот же миг спасительный выступ или обломись тот так же, как предыдущий, — и падение неизбежно.

Что ж, еще одно испытание веры… Поколебавшись и прочитав еще одну страстную молитву Вотанте, Куманос резко выбросил вверх руку…

Источенный ветрами песчаник в пыль рассыпался под пальцами, но в последней отчаянной хватке кулак сомкнулся на корне куста, росшего в трещине обрыва. Жесткие, сильные корни, способные пробивать трещины в скалах, оказались надежнее камня. Грязь и мелкие камни посыпались на голову Куманосу, засыпая ему рот и глаза. Но жрец, словно не чувствуя их, упорно продолжал подтягивать на одной руке свое тело, обдирая грудь и живот о шершавую поверхность камня. Вот уже вторая рука нашла себе опору, ноги согнулись в коленях, и последним усилием Куманос перевалился через край глыбы, оказавшись на вершине этой созданной самой природой плотины.

Перед ним лежал небольшой, сравнительно ровный участок сухого солонцового песка. Дальше русло продолжало уходить в горы, все более глубоко врезаясь в склоны. Но все это уже не интересовало Куманоса.

Невдалеке, на одном из склонов каньона, виднелось темное пятно — вход в пещеру. Перед ним небольшая ровная площадка, от которой в разные стороны следы человеческой деятельности — работы по углублению пещеры. Тут и там виднелись горки свежевырытой земли с кусками костей и обломками кустов, торчащими из них. А перед входом сидел скрестив ноги неопрятный, нечесаный человек в грязной, бывшей когда-то белой тунике.

Несомненно, это был Солон. Куманос, чувствуя себя дважды благословенным своим богом (за чудесное спасение и за удачное завершение поисков), упал на колени и некоторое время простоял так,воздавая благодарные молитвы великому Вотанте. Когда он наконец вновь поднял взгляд, то увидел, что человек у пещеры встал и нетерпеливо показывает руками в одну сторону. Куманос догадался, что тот имеет в виду тропу, вившуюся по гребню и заканчивающуюся у входа в пещеру.

Куманос поспешил исполнить повеление отшельника. Следовало признать, что тропой явно пользовались не часто. Путнику пришлось прыгать с камня на камень и продираться сквозь почти загородившие ее кусты. Ближе к пещере по бокам тропы стали попадаться огрызки кактусовых шишек, шкуры и кости змей и ящериц и всякие другие объедки. Кое-где валялись и более крупные кости совершенно незнакомой формы. Эта странная тропа шла от подножия до середины монолитной скалы, взметнувшейся в небо, словно яркий язык пламени.

У самой площадки перед входом в пещеру Куманос, встретившись лицом к лицу с ее обитателем, остановился в нерешительности. Слишком уж гротескное зрелище представлял вблизи старый отшельник: сгорбленный, высохший, с неизвестно сколько не стриженными ногтями, с потрескавшимися, изборожденными морщинами руками и ногами. Его череп был абсолютно лыс, не считая нескольких прядей на затылке. Улыбка открывала взгляду почти беззубую полость с несколькими гнилыми обломками, похожими на сточенные клыки. Но при всем этом движения мудреца были по-прежнему ловки и быстры, что заставляло отбросить всякую мысль о старческой немощи. На лице отшельника, бронзовом от загара, отражалось жизнелюбие, никак не вяжущееся с его возрастом.

— О Старейший, — начал Куманос, — я пришел к твоей обители в поисках мудреца, ушедшего в пустыню…

— Солон — это я, — оборвал его старик, кивая и ухмыляясь. — Я уже с полудня наблюдаю за твоим приближением. Можно было бы подсказать тебе безопасный путь в обход обрыва, но я давно уже дал зарок не помогать тем, кто приходит ко мне. То, что ты смог попасть сюда, не сорвавшись, доказывает крепость твоей веры в Вотанту.

Старик говорил много и с удовольствием, явно радуясь человеческому обществу.

— Давно, давно уже высшие жрецы покидали город, чтобы навестить меня. Ладно, посмотрим, что ты мне принес в подарок.

— О Приближенный к Вотанте! — начал Куманос, падая на колени и кланяясь отшельнику до земли. Затем, увидев нетерпение старца, достал из заплечного мешка сверток, завернутый в кусок золотистой парчи. Я предлагаю тебе отведать вкуснейшие дары наших лучших мастеров — засахаренные яйца соловьев, фаршированные зеленые финики, медовую халву и многое другое.

Не успел закончить, как старик выхватил из его порток и быстро направился к пещере. Куманос хотел было последовать за ним в тень сводчатого входа, но отшельник не удостоил его своим приглашением. Жрецу ничего не оставалось делать, как стоять на солнцепеке в ожидании. Немного помедлив, он собрался с силами и заговорил:

— О совершенный, я был бы счастлив, если бы мог с уверенностью сказать, что моя вера крепка. Но греховные страхи и сомнения не дают мне покоя…

— Тогда ты правильно поступил, отправившись в путь по пустыне. — Слова Солона были едва различимы, так как рот его был забит деликатесами, которые он перетирал беззубыми деснами, помогая себе костлявыми пальцами. Проглотив очередной кусок, старый мудрец продолжил: — Знаешь ли ты, что эта труднопроходимая территория — место, где собрано все таинственное и даже священное? Пилигримы приходят сюда, чтобы найти жесткую, неприкрашенную реальность, а обнаруживают, что у реальности больше одеяний и масок, чем у группы коринфийских комедиантов. Эта пустыня — страна миражей, галлюцинаций, призраков и бредовых видений. Здесь мало съедобных растений, а те, что можно съесть, не отравив тело, отравляют душу и разум. Все эти грибы, кактусовые соки, все они открывают новое, внутреннее зрение.

Старик снова начала жевать, и опять его слова превратились в непонятную кашу.

— К тому же настоящий мистик знает, что нет лучшего наркотика для вызова демонов и духов, чем боль, страдания, усталость, голод и жажда. А уж Вотанта постарался, чтобы этого добра здесь хватало. Это место само провоцирует в человеке все то, что может помочь вызвать призрак или демона.

Поглотив все принесенное до крошки, не предложив ничего гостю, Солон вытер губы парчой.

— Здесь, где не бывает ненужных соглядатаев, сама земля обнажает себя. Да что там — она раскрывается до самых костей и внутренностей. — Махнув рукой, Солон нырнул в тень пещеры.

Поняв жест старика как приглашение, Куманос последовал за ним. После яркого солнечного света его глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Несколько раз жрец довольно больно ударялся головой о какие-то выступы, спускавшиеся с и без того невысокого потолка туннеля. Когда зрение вновь вернулось к Куманосу, он различил, что эти странные штуковины светлее, чем остальная часть потолка. При ближайшем рассмотрении они оказались гигантскими костями — твердыми и массивными, будто гранитными. По крайней мере, они были прочнее окружавшего их песчаника, словно выкопанного вокруг них, чтобы дать возможность увидеть весь скелет.

Продвигаясь вслед за Солоном, Куманос добрался до сравнительно просторного помещения, где можно было стоять в полный рост. Из всех стен торчали фрагменты скелетов, в которых угадывались похожие на змей рыбы, ящероподобные птицы и другие создания, о которых Куманос не слышал. Пещера имела какой-то зловещий вид, словно порождение кошмара, особенно в кроваво-красном свете садящегося солнца, пробивающемся через туннель от входа. Привыкнув к полумраку, Верховный жрец смог различить множество деталей. Например, он заметил, что старик повязал себе парчовую тряпицу вокруг шеи, на манер шарфа, дополнив таким образом свой скудный гардероб. При этом отшельник не переставал говорить:

— Как видишь, некогда это место было чем-то вроде кладбища драконов. Хотя, возможно, все эти кости принесло сюда каким-нибудь оползнем или наводнением.

Он с гордостью показал на огромный позвоночник, распластанный под потолком пещеры, на ребра, спускавшиеся от него вниз наподобие колонн. Шея неведомого исполина спускалась к дальнему концу пещеры, где из стены торчал шипастый череп с усеянным острыми зубами челюстями. Один из шипов торчал прямо из тела, словно длинный кинжал. В общем, это чудовище напоминало гигантскую длиннохвостую и длинношеюю рыбу, в желудке которой, могли запросто поместиться несколько человек.

— Такие существа населяли эту пустыню многие годы назад, — произнес старик, — и кто знает, быть придет тот день, когда волей богов они снова оживут. Смотри, — показал он на плоские и острые осколки костей, прислоненные к стене, — при помощи этих инструментов я расширил пещеру, заодно облегчая будущую работу богов. А здесь, в самом дальнем конце моего убежища, — источник моих сил и награда за работу.

Подведя Куманоса к нише в дальней стене, отшельник откинул грязную тряпку, служившую занавеской. За ней в глубине ниши оказался источник. Капли воды стекали по свисавшей с потолка широкой кости и звонко падали в подставленный перевернутый череп одного из чудовищных пещерных созданий. Солон опустил в воду сложенные ладони и одним большим глотком осушил почти весь сосуд. Затем он кивнул на оставшуюся воду, предлагая Куманосу освежить горло. Жрец скромно отказался, повернувшись спиной к источнику.

— О Совершенный, — сказал он, — я пришел не для того, чтобы утолить жажду, осушив скудные запасы влаги, но утолить жажду мудрости. Наш великий Вотанта, устами короля Анаксимандра, поставил передо мной трудную задачу… а я не уверен, что нахожусь на истинном пути к ее решению.

— Я понимаю твои страхи и сомнения. Сами небеса сейчас вступили в войну. Знамения говорят, что близится тот час, когда сам Вотанта вновь спустится к нам на землю. Не каждому из поколений выпадает такая честь — встретиться своими смертными глазами со взглядом спустившегося с небес божества. Конечно, такая встреча будет означать смерть для каждого, удостоившегося такого лицезрения.

Опустившись на четвереньки, отшельник заполз в дальний угол, где сел, поджав ноги, на засаленную грязную циновку.

— Не смерть, как таковая, страшит меня, — сказал Куманос, падая перед старцем на колени. — После встречи с Великим я вряд ли буду цепляться за свою бренную жизнь. Но… как он будет выглядеть во плоти, смогу ли я, ничтожный, достойно встретить его? И главное… — он опустил бритую голову к ногам отшельника, — а что будет с теми смертными, чья вера в Вотанту не столь сильна, кто цепляется за земную жизнь? А ведь есть еще и чужеземцы, которые, не ведая, что творят, верят в своих собственных, ничтожных божков. — Лицо молодого жреца исказилось в страдании. — Ведь они ни за что не смогут оценить величия и славы того, что они оказались…

— Принесенными в жертву? — скорее утвердительно, чем вопросительно закончил фразу Солон. — Ты имеешь в виду жителей того города, который должен быть принесен богу как искупительная жертва?

— Да, — признал Куманос, не поднимая взгляда, — Оджара. Город, волею Вотанты запрошенный ему в жертву. Быть может, приняв ее, Вотанта снова напоит дождями нашу землю и направит к нам караваны.

— Город неверующих, — пробормотал Солон.

— Да, это верно, — кивнул Куманос. — Я мало знаю о том городе, но почему-то представляю его похожим на Сарк; селяне и торговцы, мужчины, женщины, дети…

— Этот город — лишь часть пустыни. Думаю, я понял твои сомнения. Ты не хочешь, чтобы они умерли, не приняв веру в Вотанту, не осознав того величия, которое будет сопутствовать их гибели. Похвальные размышления, дитя мое, — отшельник глухо рассмеялся, — но думаю, ответ прост. Странно, что ты сам не пришел к нему. Предложи этим людям перейти в нашу веру, пошли к ним храмовых миссионеров. Надо дать им шанс перед смертью.

Куманос покачал головой:

— Многие не поменяют веру. По крайней мере, это делается не в один день. Большинство городов Шемитского союза имеет собственных богов, в данном случае — богиню. По неведению жители Оджары будут упорствовать в своей вере…

— Это уже не имеет значения, — грубо оборвал его Солон, ковыряясь пальцами в остатках зубов. — С того момента, как ты им предложишь выбор, вся ответственность ляжет на их головы. И если упрямство окажется сильнее, то эти безумцы вполне заслужат мучительные пытки в загробной жизни.

— Но, Совершенный! Разве ты не понимаешь? Они же невиновны! — В голосе Куманоса слышались истинные мучения. Слезы выступили на его глазах. — Здоровые, благородные мужи, молодые девушки, матери с младенцами! Имею ли я право отдавать их под карающий меч ярости Воплощенного Бога? Неужели нельзя отпустить их с миром и задобрить Вотанту по-другому?

— Я тебя понял, Куманос, — не отрывая от жреца взгляда, сказал Солон. — Твой грех действительно страшен. В глубине твоей души нет достаточной для Верховного жреца веры. Понятно, ты еще молод, и в тебе нет нужного почтения к огню и мечу. Ты слишком привязан к земной жизни, к ее радостям — красоте природы, наградам за хорошую работу, плотской любви. Ты еще не прожил столько, чтобы быть сжигаемым только яростным огнем веры.

Отшельник отвернулся и стал копаться в груде каких-то явно магических таинственных предметов, лежавших под дальним углом его циновки.

— Да, тяжкий грех. Серьезное падение! Но впрочем, вполне объяснимое. Здесь у меня есть средство, которое облегчит твои страдания.

— Правда? Это возможно? — взмолился Куманос, глядя на старика полными слез глазами

— Конечно.

Откуда-то из-за спины Солон извлек древнюю реликвию — издали этот предмет напоминал обломанный короткий нож.

— Эта штука разрежет болезненные путы юности и разрубит цепи, приковывающие тебя к ненужным ценностям.

Когда старик вылез из темного угла и встал около стены на фоне скелета длиннохвостой птицы, Куманос рассмотрел, что за талисман держал в руках отшельник. Когда-то это был меч или длинный тяжелый кинжал, обломанный почти у самой бронзовой рукоятки. Обрубок клинка потемнел и покрылся ржавчиной. Он явно не мог быть очень острым, однако Солон держал его так, словно у него в руке было полновесное оружие.

— Что ты собираешься делать этой штукой? — забеспокоился Куманос.

— Что? — переспросил, приближаясь к нему, Солон. — Ты разве не знаешь, что это такое? Это Меч Онотимантоса. Известно ли тебе его могущество?

— Нет.

Чувствуя неосознанный панический ужас, Куманос начал отходить назад шаг за шагом. — В чем оно заключается?

— Ничего особенного. Он убьет твою юную душу, освободив ее от ненужных мучений. — Солон не торопясь занял позицию между Куманосом и выходом из пещеры. — Не бойся. Это будет огромным облегчением для тебя. Твой разум и твое тело будут свободны. Свободны для великой работы, предстоящей тебе.

— Ты… ты хочешь убить лишь часть меня. Но разве это возможно? — Верховный жрец, явно не желая становиться участником колдовского ритуала, нервно задвигался, пытаясь избежать приближения старого отшельника.

— Все возможно, если крепка вера в Вотанту, — сказал Солон и, улучив момент, нанес удар. — А все стоящее бывает болезненно.

Куманос, ожидавший тычка коротким обрубком, не успел отскочить или уклониться от энергичного укола, достойного дворцового фехтовальщика. Отшельник не стал дотягиваться до тела жреца коротким куском лезвия. Удар был нанесен издалека.

Невидимый клинок пронзил тело выпучившего глаза Куманоса, заставив его забиться в агонии.

Клинок-призрак вошел точно в сердце. На мгновения после удара лицо жреца было искажено невыносимой болью. Но к тому времени, как невидимое острие вышло из тела (не оставив, кстати, никакой раны), лицо Куманоса ничем не отличалось от посмертной маски. Душа Верховного жреца была убита.

— Я понял. — Верховный жрец заговорил холодно и четко, обращаясь к убийце его души, глядя при этом на свою не разрезанную на груди тунику: — Ты был прав. Теперь мне все ясно. — Он опустился перед Соло ном на колени и протянул к отшельнику руки. — А сейчас ты должен объяснить кое-какие детали предстоящего дела

Солон, отложив магическое оружие, сел скрестив ноги. Он подробно объяснил Куманосу, что тот должен будет сделать для выполнения божественной воли. Рассказ был долог. Солнце спустилось совсем низко, заливая долину золотом и багрянцем. В пещере сгустились сумерки, и Солону даже пришлось зажечь факел, чтобы его ученик мог рассмотреть рисунки, начертанные отшельником на полу углем. Дрожащий свет факела заставил прыгать по стенам тени свисавших с потолка костей, отчего скелеты задвигались, как живые.

— Это нужно сделать так, и только так, — говорил Солон. — Малейшая ошибка — и божественный гнев обрушится на твою голову. Запомни: идол — вот ключ ко всему делу.

— Я понял, — сказал Куманос, вставая. — Скажи, Солон, как ты стал хранителем такого тайного знания?

— Я был одним из жрецов в Сарке, едва ли не моложе тебя, когда наш бог спустился на город Иб. Я не был верховным жрецом, тот погиб вместе с принесенными в жертву. Но я был его помощником и наблюдал за городом издалека, чтобы быстрее принести в Сарк весть о пришествии Вотанты. И весь ритуал я запомнил наизусть.

— Город Иб был разрушен семь веков назад, Солон.

— Может быть. Что мне до этого? Принеся новость в Сарк, я, обезумев, долго бродил по пустыне, пока не набрел на эту пещеру, где и лег, истощенный до смерти. Знай, что и во мне была слабость веры, такая же, как и в тебе. Меня спас Меч Онотиманоса

— Ты тоже бездушен благодаря его силе?

— Наверное. Мне пришлось это сделать самому. Может быть, я чуть ошибся, и сейчас я подозреваю, что часть души вернулась в меня, как плохо выполотые сорняки возвращаются на поле. Как видишь, отсутствие души ничем не повредило мне. Скорее наоборот. Милостью Вотанты я прожил долгую жизнь.

— Достаточно долгую. Даже слишком.

Неожиданно бросившись вперед, Куманос схватил старика за горло и за плечо, подняв легкое тело на высоту своих глаз.

— Теперь, когда ты перелил мне чашу своей мудрости, придется покончить с твоей бесполезной жизнью.

Повернувшись, Верховный жрец размахнулся и бросил сопротивляющегося отшельника на оскалившийся череп у стены. Один из острых шипов глубоко вошел в голову Солона, налетевшего на него

Отвернувшись от дергающегося в агонии тела, Куманос собрал нужные предметы из наследия учителя и вышел в ночную тьму. Теперь, обретя за прошедший день столь многое, Верховный жрец не видел никаких трудностей на пути к достижению своей цели — служению великому богу Вотанте.

Глава III КАРАВАН-САРАЙ

Босая танцовщица, изгибаясь и извиваясь, двигалась по песчаной площадке перед большим костром. Неуловимым движением руки с ярко наманикюренными ногтями одна из тонких, почти прозрачных шелковых накидок, скрывавших тело девушки, была брошена в огонь. Легкий всплеск яркого пламени — и от куска ткани не осталось даже пепла. Лишь облако невесомого дыма поднялось к черному ночному небу.

Танец Шарлы и сам по себе напоминал пульсирующее пламя. Так, по крайней мере, казалось Конану, наблюдавшему за нею. Легкие шажки, быстрые пируэты, прыжки — четко в такт все ускоряющемуся ритму цимбал. Сидя рядом с костром, киммериец ясно видел, как сквозь оставшийся шелк блестит вспотевшая кожа на животе девушки. Чтобы и самому не взмокнуть от жара ила танца, Конан передвинул свой стул подальше под навес.

Караванный квартал Оджары представлял собой лабиринт низких строений и проходов между ними, сходившихся к большому центральному двору, прямо за Таможенными воротами. Здесь был колодец и стойла, а места хватило бы для верблюдов и лошадей полудюжины больших караванов и для палаток и шатров их погонщиков. Караван-сараи и трактиры, обслуживающие караванный квартал, были построены в форме открытых в одну сторону зданий. Перед отсутствующей стеной лежал каменный очаг. Во время песчаных бурь помещения закрывались на ночь, тяжелыми войлочными шторами.

Эту ночь лишь один караван проводил в Оджаре: что поделать — не сезон. Да и груз этой процессии, направлявшейся дальше на запад, был непригодным для городской казны — соль. Пожалуй в Стигии этот товар был настолько редок, что ради такого каравана иной правитель мог поднять целый отряд своих воинов. Со своего места Конан мог видеть черное небо, мерцающие звезды, чей слабый свет вырисовывал городскую стену чуть ниже отделявшую сам город от караванного квартала.

Танец приближался к своей кульминации. Это можно было почувствовать по возбуждению среди зрителей — погонщиков верблюдов, все ближе и ближе подбиравшихся к центральному костру. Но Шарла хорошо знала свое дело. Она легко ускользала от тянущихся к ней рук, а когда от толпы отделялась и направлялась к ней очередная нетвердо стоящая на ногах фигура, легким движением ноги девушка отправляла в глаза слишком нетерпеливому зрителю облако песка.

Еще одно покрывало полетело в костер и взметнулось к небу легким языком пламени. Оставались еще два из первоначальных семи. По крайней мере, так казалось Конану, если, конечно, он не сбился со счета, перепутав покрывала танцовщицы и кружки крепкого арака, выпитые им за вечер.

Представление шло к концу. Изголодавшиеся без женщин кочевники стеной приближались к танцовщице. Шарле пока удавалось держаться на расстоянии от жадно тянущихся к ней рук.

В какой-то миг последнее покрывало вспыхнув в костре, осветив обнаженные плечи и грудь девушки и застонавших зрителей. Но в следующую секунду Шарла уже исчезла за крепкой дверью комнаты танцовщиц. Раздался лишь звонкий стук закрывшегося засова.

Когда некоторое время спустя она вновь появилась во дворе, прикрыв наготу новым шелковым одеянием, ее преследователи уже поостыли, успокоенные вином и обществом других девушек — пусть и не таких талантливых, но зато куда более покладистых. Шарла направилась в сторону Конана, сидевшего за длинным столом под навесом.

— Эй, виночерпий, — крикнула она, — мне чего-нибудь прохладного, а этому чужеземцу — больше ни капли арака! — С этими словами она обвила руками шею Конана. — Ему нужно протрезветь до ночи, чтобы к утру я осталась довольна.

Она легко опустилась на соседний с Конаном стул, не отпрянув, когда его могучая рука обняла ее за талию. Наоборот, ее глаза с вызовом глядя на остальных клиентов. Девушка ощущала себя под защитой могучего пришельца из далекой северной страны.

— Ну, Конан, — спросила Шарла, поворачиваясь к нему, — как тебе понравился мой танец? Это похоже на то, что ты видел в кабаках далекою Шадизара Проклятого?

Конан рассмеялся:

— Ну, положим, в Шадизаре публика еще больше увлеклась бы участием в действе. Эти глупцы бросились бы друг на друга с ножами и кулаками даже не дождавшись финала. Эти кочевники пустыни вели себя куда более сдержанно.

Рука киммерийца скользнула по спине девушки вверх и погладила ее шею.

— Ты танцевала просто великолепно… Здесь, в этом захолустье… такой танец. Что-то невероятное.

— Правда? Я ведь танцевала специально для тебя.

Шарла просто тая от удовольствия, повернулась и взяла из рук подошедшего виночерпия свою чашу.

— Детка, твой танец был подобен лучу звезды, рассекшему ночное небо, — раздался еще один голос. — Он сравним с галопом легкого верблюда из Афгулистана! Кстати, меня зовут Мемчуб.

Обладатель голоса оказался толстым человеком с короткой бородой, в шелковом одеянии, типичном для восточного Шема. Наверное, старший погонщик каравана, остановившегося на ночь в Оджаре, подумал Конан. Подойдя к танцовщице сзади, кочевник сжал пальцами ее плечо:

— Если посидишь со мной, я скажу тебе еще много о твоем танце. Сами звезды застынут, слушая мой восторженный рассказ…

— Нет, спасибо за похвалу. Но лучше пойди и расскажи, что хочешь, другим девушкам. Их тут в сарае полно. Я артистка, а не шлюха. Когда-нибудь я буду танцевать в Храме Единственной Богини или в благородном городе Шадизаре. Кроме того, сегодня я не одна. — Шарла кивнула головой в сторону Конана.

— Не одна? А, понимаю. Молодой, крепкий бычок. Я таких уже много нанимал. Мог бы и еще кой-кого работой обеспечить. Караван у меня большой. — Небрежно оглядев киммерийца, шемит вновь повернулся к Шарле: — Ты же артистка. Тебе нужно нечто более возвышенное. Изящное обращение, тонкая беседа с умным человеком, приятные подарки и тонкое вино. — Отодвинув полу плаща, купец показал плотно набитый кошелек, висевший на поясе. — Да и несколько золотых монет из дальних государств тебе тоже не помешают.

— Слушай, ты, — рявкнул Конан, одной рукой сжав плечо купца так, что у того захрустели кости, — девушка хочет, чтобы ее оставили в покое.

— Он прав, — сказала Шарла, глядя на чужака, — но, Конан, не забывай: Анаксу, хозяину караван-сарая, не нравится, когда ты без нужды уродуешь его клиентов. Можешь отпустить несчастного, если он пообещает вести себя хорошо. — Повернувшись к Мемчубу, она предложила: — А если тебе скучно одному, я уверена, что милашка Бабета будет счастлива скрасить твое одиночество.

Бабета, услышав свое имя, вспорхнула с колен менее удачливого погонщика и подбежала к Мемчубу.

— Еще бы, для меня большая честь разделить общество такого благородного аристократа, — защебетала она, вытянув для поцелуя ярко накрашенные губы. — Какое удовольствие пообщаться с человеком, который, ухаживая за девушкой, по крайней мере отвлекается от чистки верблюда.

Мемчуб, массируя ноющее плечо, несколько тоскливо смотрел на Бабету, не решаясь больше поднять глаза на Шарлу. Та потратила еще несколько мгновений на то, чтобы представить их друг другу и отвести купца и кабацкую шлюху к маленькому столику в углу. Затем она вернулась к Конану, который за время ее отсутствия разжился очередной порцией выпивки.

— О чем задумался? — спросила Шарла, присаживаясь рядом. — Опять вспомнил свою далекую северную страну? Думаю, по сравнению с тем, что ты видел в своих странствиях, наш город — просто дыра.

Она положила свои бледные ладони на его бронзовые от загара плечи. Тонкие пальцы скользнули под короткие рукава его грубой куртки.

— Но если ты будешь ближе принимать к сердцу жизнь Оджары, она тебе покажется очень даже сносным местом. Слушай, Конан. Давай сегодня ночью не пойдем в поля за стенами, в тень пальм оазиса. Почему бы нам не провести одну ночь в моем доме внутри городских стен? Меня каждый раз дрожь колотит, когда я вспоминаю, как ты возвращаешься в темноте в свое логово у реки после того, как мы расстаемся.

В ответ Конан лишь благодарно промурлыкал что-то по поводу ласковых пальцев, скользивших по его плечам и шее, но затем возразил:

— Нет, девочка. Я как-то лучше себя чувствую за стеной. В душе я, наверное, бедуин… моя постель, звезды — мое одеяло… — Он покосился на сидевшего в отдалении Мемчуба. — А кроме того, — добавил Конан менее поэтично, — если я остановлюсь у тебя, злые языки разнесут, что ты меня содержишь. Это не улучшит твою репутацию. Да и мою. Не забывай, Шарла, я — перекати-поле, вольный меч. С первым же караваном, идущим на север, я покину этот город.

— Да, конечно. Я все понимаю. Ты, безусловно, прав.

Шарла сняла руки с плеч Конана и отодвинулась. Вскоре она затеяла разговор с Анаксом, хозяином караван- сарая, предоставив киммерийцу размышлять о том, насколько сильно он обидел ее. Однако киммериец вряд ли хоть на миг усомнился в своей правоте.

Постепенно пары арака, купленного на деньги, заработанные при сопровождении последнего каравана, совсем прогнали его нерадостные мысли.

Вскоре он даже забыл о Шарле: его внимание привлекла другая женщина, сидевшая в одном из углов заведения и поочередно беседовавшая с разными посетителями.

В центре караван-сарая стояли длинные столы со скамьями вдоль них. Около стен расположились небольшие столики со стульями и табуретами. Несколько подушек и низких столиков стояли снаружи у входа — для тех, кто не представлял ночевки или отдыха без звездного неба над головой. В глубине несколько каменных ступеней, которые вели в верхние комнаты — спальни. Вот около этой лестницы за маленьким столиком, освещенным свечой, и сидела заинтересовавшая Конана девушка.

Она была одета, как большинство здешних женщин, в длинное темное платье с капюшоном. Ее нос и рот были прикрыты чадрой, но из-под капюшона все равно были видны тонкие изящные брови и глаза, сверкающие, словно пятна на перьях павлина. Она потягивала время от времени какой-то напиток и говорила по очереди с разными людьми. Большинство из них были местными — обслугой караван-сарая, которых Конан знал в лицо. Они усаживались напротив девушки по одному или парами и говорили о чем-то. Со стороны это было похоже на какой-то хорошо отработанный ритуал, что-то вроде обмена. Но ни деньги, ни товары не переходили из рук в руки. Иногда можно было разобрать голос девушки, доносившийся сквозь взрывы хохота, громкие разговоры и звуки флейт музыкантов.

Подчас Конан ловил на себе ее взгляд. Похоже, девушке трудно было удержаться от того, чтобы не смотреть в его сторону. И похоже, после каждого такого взгляда ее щеки заливались румянцем. Посчитав себя приглашенным, Конан подождал, пока очередной собеседник отойдет от стола со свечой, и занял место напротив девушки.

— Я Конан, путешественник. Приехал сюда из дальних краев. — Усаживаясь поудобнее, он улыбнулся загадочным глазам. — Похоже, ты тут всех знаешь, а я тебя вижу впервые. Вот я и подумал, что нам следует познакомиться. Скажи, когда все эти люди подсаживаются и говорят с тобой, — что же это значит?

Она моргнула и снова покраснела. Конан был в этом уверен, хотя большая часть лица девушки была скрыта.

— Что это значит? Ну, я предсказываю их судьбу.

— А, ведьма.

На какой-то миг Конана затрясло в ознобе, его спина покрылась холодным потом. Слишком много раз такого рода колдуны и шаманы пытались заколдовать и убить его. Но он быстро овладел собой. В конце концов, разве могла эта молодая женщина, столь нежная и стеснительная, принести ему хоть какой-то вред?

Улыбнувшись, он наклонился над столом и спросил:

— А почему ты ничего не берешь за свои услуги?

— Брать с людей деньги? — улыбнулась она в ответ. — Нет, ведь для меня это только развлечение. Я не настолько хорошо владею своим даром и не хотела бы, чтобы люди слишком всерьез принимали мои гадания.

— Значит, это скорее шутка, — кивнул Конан. — Хорошо, потому что колдовство… в общем, ладно. А как тебя зовут?

— Что? Ах да, мое имя Инара.

— Понимаешь, Инара, я считаю, что слишом точное предсказание обязательно будет нести изрядную долю предстоящих несчастий и трагедий.

— Да, — с готовностью согласилась она. — Я уже видела такое. К счастью, судьбы большинства жителей Оджары, по крайней мере в ближайшем будущем, ну… скажем, ничем не примечательны.

Она говорила чуть взволнованно, все еще избегая смотреть на своего нового знакомого.

— Я рассказываю им то, что вижу, скорее потехи ради, да и чтобы попрактиковаться. Я не прошу платы, но время от времени… — она двумя пальцами приподняла вуаль и пригубили из своего почти пустого кубка, — иногда кто-нибудь угощает меня кубком нарцинта, который поддерживает меня в форме.

— Нарцинт — вино из лепестков жасмина? — Конан взял ее чашу большим и указательным пальцами и понюхал янтарную жидкость. — Крепкая штука, однако.

Он щелкнул пальцами и крикнул хозяину

— Анакс, еще два нарцинта!

— Это будет второй кубок за вечер. Я никогда не пью больше двух. Приходится приходить сюда, там, у меня дома… на ферме, нет таких напитков. А именно нарцинт пробуждает мое внутреннее зрение и дар предвидения.

— Что? Ты утверждаешь, что нарцинт позволяет тебе предсказывать будущее? — Конан потряс головой. — Никогда не слышал о таком эффекте. Вино, безусловно, может стереть прошлое, но приоткрыть будущее…

— Я не читаю будущее, как по свиткам, и не вижу его картинки, словно в волшебном зеркале или сосуде. Но именно нарцинт приносит мне мои ощущения…

— А какие они, эти твои ощущения?

Инара задумчиво покачала головой:

— Я вижу какие-то вещи рядом с людьми. Чувствую, как они будут связаны с их будущим.

— Какие вещи ты видишь?

— Мне нужно время, чтобы сосредоточиться и всмотреться. Ну, например, видишь того человека… ну того, который смотрит за игроками в кости.

— A, тот туранец.

— Да, в зеленом тюрбане. Так вот, вокруг его шеи сомкнулся ошейник раба.

— На нем нет ничего. — Конан перевел взгляд с туранца на девушку. — А мы про одного человека говорим?

— Я тебе говорю, что вижу вокруг его шеи бронзовый ошейник. — Инара пригубила вино. — Значит, он когда-то был рабом.

— Или будет?

— Нет, ошейник стар и выношен. Я скорее склонна думать, что это след прошлого… Если бы он блестел, тогда видение могло бы относиться и к будущему. — Глаза Инары сверкнули из-под вуали. — Конан, дело в том, что я уже говорила с ним сегодня. Он показал мне шрамы и рубец от ошейника и рассказал, что долгие годы дожидался свободы.

Конан хмыкнул:

— Ну, это нам ничего не доказывает. Нам не нужны предсказатели прошлого, особенно нашего личного прошлого, которое многие хотели бы сохранить в тайне.

— Для меня это доказывает многое, подтверждая правильность моих предчувствий.

— Ну, это понятно. А как ты отличаешь то, что реально есть на человеке, от того, что тебе только грезится? Ну, например, этот ошейник и тюрбан на голове того парня?

— Вокруг моих видений всегда какое-то легкое сияние. Я могу их видеть только с определенных точек и только под воздействием этого пьянящего напитка.

— А что ты скажешь о парне, играющем в кости? Вон, смотри, сидит рядом с тем, в тюрбане. У него еще такой злой взгляд, да еще и шрам на шее.

— Его здесь нет. — На удивленный взгляд Конана она ответила: — Я вижу стакан н кости, но лишь свечение в виде рук заставляет их двигаться. А от человека остался лишь слабый, чуть видный контур. Он погибнет. Погибнет или пропадет без вести. И очень скоро. Он уже почти исчез из мира моих грез.

— Да, печально. — Все еще не веря, Конан настойчиво спросил: — А женщина, которая держит его под руку и смеется?

— Она ждет ребенка. А еще — ее глаза полны слез, светящиеся капли оставляют следы, скатываясь по ее щекам.

— Неплохо, однако. Твой дар может быть очень полезен, — задумчиво произнес Конан и резко повернувшись к Инаре, спросил:

— А что же ты видишь, глядя на меня? Что так смущает тебя?

— Да ничего. — Видя, что ее ответ не удовлетворил собеседника, Ииара пояснила: — Вообще-то эти вещи не так уж важны. Иногда они вовсе ничего не значат… Так, пустяки. — Она отвернулась.

— Ладно тебе, девочка, — подбодрил ее Конан. Я столько мрачных предсказаний пережил, да и стольких предсказателей…

— Ну, когда… когда я смотрю на тебя, я вижу тебя в боевом снаряжении. В доспехах… и все, ничего больше.

— В доспехах? — пробурчал Конан. — Надеюсь, набор полный?

— Нет, — признала она, покраснев до ушей и уставившись в стол. — Только грудная пластина, налокотники и щитки на голени… Ну и золотой шлем с большим плюмажем. Позолоченный меч… Все оружие так сверкает!

— Ну… — Неожиданно для себя Конан обнаружил, что стыдливый румянец может быть заразительным. Прокашлявшись, он постарался убрать лицо за круг света, падавшего от свечи, и, скрестив руки на груди, задумчиво сказал: — Ничего стыдного в общем-то в этом нет. В некоторых коринфийских городах аристократы сражаются именно в таком виде, но крайней мере так говорят. Может быть, все это означает только то, что я вскоре отправлюсь на север и добьюсь там высокого положения…

В этот миг их глаза случайно встретились, и оба не смогли удержаться от смеха. Громко чокнувшись, они осушили свои кубки под заинтересованными взглядами остальных посетителей. Молодая девушка откинулась на стуле, чуть не опрокинувшись назад. Конану пришлось схватить ее за руку, чтобы удержать от падения. Отпуская ее, он осторожно разжал пальцы, словно выпуская на волю хрупкую птицу.

— Ну, Инара, — наконец Конан смог продолжить разговор, — а что думают о твоих талантах дома, на твоей ферме? Что говорят соседи?

— Они и не знают об этом. Моя семья — верные почитатели Истинной Богини, и у нас в доме и речи не может идти о всяких призраках и другой мистике. Когда мне это надоедает, я прихожу сюда, чтобы пообщаться с друзьями.

— Понятно.

— А кроме того, — добавила Инара, — здесь, в караван-сараях, у людей куда более интересные судьбы.

Конан осмотрел помещение, словно желая выяснить, не продолжает ли кто-нибудь подсматривать за ним и его собеседницей. Похоже, все занимались своими делами. Даже Шарла, обидевшись, ушла в тот угол, где сидел Мемчуб, ранее отвергнутый ею. Словно желая отомстить Конану, она что-то нашептывала на ухо купцу, полуобняв его. Бабета сидела рядом, не понимая, что происходит.

— Инара, скажи, что ты видишь в судьбе того купца, хозяина каравана, который сейчас беседует с танцовщицей и ее подружкой?

— Я не вижу там человека, — весело и не задумываясь ответила Инара. — Шарла прижимается к брюху толстого, увешанного золотой сбруей, но все равно пропахшего навозом верблюда.

Вновь из-за столика у лестницы раздался взрыв хохота. На этот раз он оборвался неожиданно. Инара резко схватила Конана за руку.

— Ой, там вооруженные люди, воины храма. Они не должны видеть меня здесь.

Конан увидел стражников в их традиционных синих туниках — высокие, ловкие воины с мечами, укрепленными за спиной так, что рукоять длинного клинка торчала из-за спины. Они стояли вшестером в одну линию по другую сторону костра. Затем они двинулись вперед, между посетителями таверны, останавливаясь лишь, чтобы присмотреться повнимательнее к некоторым или задать пару коротких вопросов. В их движениях сквозила дисциплина и самоуверенность. На них не было никаких доспехов, лишь небольшие серебряные шлемы, плотно сидящие на головах.

Глаза Инары наполнились страхом, она вжалась в угол, стараясь слиться со стеной. Конан негромко сказал ей:

— Не волнуйся, сейчас я устрою здесь шум, а ты выжди момент и смывайся.

Не торопясь поднявшись со стула, Конан спокойно направился в сторону Шарлы, обходя других посетителей.

— Ну, Конан, — ехидно спросила танцовщица, когда он подошел поближе, — познакомился с Инарой? Что же тебе напела эта великая предсказательница?

Не обращая на нее внимания, отодвинул девушку от Мемчуба, слегка оттолкнул ее, а затем крепко взял в охапку толстого купца.

— Ну, мерзавец, — заревел Конан, — сейчас ты у меня узнаешь. Еще что надумал! Приставать к это посерьезнее, чем верблюдов воровать!

Перехватив поудобнее несчастного купца, киммериец запустил его, словно камень, в сторону стола, где вовсю шла игра в кости. Немедленно раздались раздраженные крики игроков и зрителей, затем — крики остальных посетителей, желавших восстановить порядок. Послышались и требовательные команды храмовых воинов.

— Прекратить! — самый властный окрик заставил Конана обернуться. Киммериец ожидал, что стражники выхватят мечи, но они лишь отстегнули свои ножны, чьи металлические канты не хуже дубинок обрушились на возбужденных, орущих посетителей таверны.

Двое из стражников явно направлялись в сторону Конана. От первого киммериец отделался легко. В последний момент он шагнул в сторону и, резко развернувшись, словно случайно ткнул локтем в грудь воину. Этот толчок отбросил беднягу на стол где и без того уже шла оживленная дискуссия, по поводу перевернутой кем-то кружки.

Второй воин был явно сильнее и опытнее. Золоченый шлем выдавал его более высокое звание. Его движения были ловки, быстры и точны. В какой-то миг тяжелые ножны его меча даже поцарапали плечо Конана, упорно не желавшего замечать присутствия представителей власти.

Киммериец делал свое дело, двигаясь по периметру помещения и поднимая все больший шум. Стоило кому-нибудь из грубо задетых им посетителей возмутиться и попытаться выяснить отношения, как он тотчас укладывал очередного постанывающего несчастного между собой и преследователями. Неожиданно эпицентр беспорядка перенесся в другое место. Раздались возмущенные крики, послышалась возня. Оборвал все властный окрик одного из стражей: «Умри, вор!» — и последовавший короткий стон.

Конан развернулся и, растолкав застывших драчунов, подобрался поближе к месту происшествия. Там на полу лежал ничком один из посетителей. В его спине зияла глубокая рана. Вина погибшего была очевидна: в одной руке он все еще сжимал кинжал, в другой — полный монет кошелек, срезанный с чьего-то пояса.

Воин в золотом шлеме стоял над трупом. С его меча еще стекала кровь. Не нагибаясь, он носком сапога перевернул лежащее тело, чтобы убедиться в том, что оно безжизненно. Затем он вытер меч о платок, стянутый с шеи убитого, и вернул клинок в ножны. Мемчуб, бормоча благодарности, нагнулся и поднял свой кошелек. Погибшим вором был тот самый человек со шрамом на шее, чью короткую жизнь предрекла Инара.

— Вот таковы последствия беспорядка и лишних скандалов. Виновный понес наказание, — говоря эти слова, воин внимательно осматривал толпу, — но есть и другие виновные. Ты, чужеземец, не привыкший к цивилизованным способам решения споров. Будь осторожнее и вежливее в Оджаре! — Его холодные серые глаза вперились в Конана.

— Слушай ты, болтун, победитель карманников, — взорвался Конан. — Осмелишься ли ты угрожать мне кулаком или клинком, а не сотрясать воздух пустыми словами?

— Хватит! — рявкнул воин-жрец, оборвав киммерийца. — Одной смерти достаточно, чтобы навести порядок на вечер и ночь. Хотя вы, пришлые варвары, — сказал он, обращаясь уже ко всем посетителям караван-сарая, — не умеете ценить покой и порядок. Значит, так. Здесь не собираться, займитесь своими делами и не вздумайте привязываться к нашим гражданам.

К удивлению Конана, большая часть толпы, состоящая из местных жителей, радостно приветствовала эти слова:

— Слава Занусу, величайшему из всех храмовых воинов! Слава Великой Богине Садите! Слава!

Толпа, выполняя приказ, разошлась. До слуха Конана долетели обрывки фраз:

— Видел? У вора был кинжал. Он хотел убить Зануса!

— Это уже двадцатый человек, убитый Занусом. Да, Занус станет величайшим воином всех времен и народов.

Конан, подумав, не стал вступать в спор с местными жителями. Он поискал глазами Инару и не нашел ее. Значит, цель была достигнута. На память пришло пророчество о скорой смерти человека со шрамом. Значит, ее слова — не просто шуточки. Киммериец повернулся, чтобы уйти, и тут фраза, сказанная одним из воинов, словно громом поразила его:

— Значит, слухи оказались враньем. Принцессы Африандры здесь нет.

Глава IV РАБЫ ИЗ ШАРТОУМА

Тулбар Гирканец очнулся от тяжелого сна. Он лежал молча, прислушиваясь к дыханию лежащих вокруг и к шевелящемуся на ночном ветру холсту палатки. Точного времени он не знал, но по крайней мере луна еще не взошла. Но если инстинкт не обманывал его, то ночное светило должно было вот-вот показаться из-за хребта на востоке. Тогда можно будет действовать.

С детства лунный свет заменял Тулбару солнечный. Не случайно Улла — Луна слыла покровительницей его клана, клана воров и авантюристов. Обшаривал ли Тулбар соседние огороды или обчищал сокровищницу замка — всюду и везде луна освещала его путь и благословляла его дела. Всегда, когда остальным людям ситуация казалась черной и неудачной, он находил в ней для себя пользу, действуя при лунном свете.

Его друг Хекла наверняка тоже услышал этот немой призыв. Наверняка этот маленький воришка уже проснулся и так же тихо лежит под своим одеялом в дальнем углу палатки. Цепи не сковывали их, не было ни решеток, ни стен. А эти двое были не из тех, кого целой толпой можно гнать, словно стадо, под охраной нескольких солдат. Сейчас-сейчас, стоит луне взойти и осветить им путь, — как их и след простынет.

Тулбар даже не мог поверить в то, как ему и Хекле повезло, когда их взял в плен шейх Шартоума. Налеты на караваны не считались большим преступлением в южных пустынях. Главной виной Тулбара было то, что он посмел действовать в тех местах, которые шейх считал своими охотничьими угодьями. Неизвестно почему Тулбар и его приятель были оставлены в живых в качестве пленников — видимо, шейх решил при случае использовать их.

Такой случай представился довольно быстро. К шейху прибыл из какого-то Сарка отряд воинов, сопровождавших мрачного жреца Куманоса и двух егопомощников. Идею продать в рабство собственных подданных шейх принял еще спокойнее, чем воровство. Больше двух сотен селян были согнаны со своих полей и огородов и уведены под конвоем саркадийских воинов в восточные горы.

Тулбар, Хекла и другие пленники были включены в сделку. Сначала гирканцы осыпали проклятиями своих новых хозяев и отказывались нести продовольствие, лопаты и ломы, свернутые палатки, которыми нагружали их солдаты. Не однажды у приятелей уже была возможность украсть лошадей или верблюдов и скрыться в пустыне. Но с некоторых пор от такого отчаянного шага их удерживал слух, прошедший среди рабов. Поговаривали, что их ведут на рудники в горах, где они будут добывать драгоценные камни для обогащения Анаксимандра — короля далекого города-государства Сарка.

Эти новости примирили приятелей-гирканцев даже с необходимостью тащить на себе груз воды и еды. Интересно, многие ли кладоискатели были так удачливы, как они? Выяснив местоположение рудников, они нагрузят свои мешки добычей и исчезнут, чтобы вернуться туда позднее. Может статься, с собственной командой копателей и охраной. Путь был тяжел. Некоторые — особенно пожилые женщины — не выдержали его и умерли по дороге. Но Тулбар и Хекла были полны надежд, что давало им дополнительные силы.

Пейзаж вокруг их процессии менялся день ото дня. Холмы стали выше, а земля из выжженной пыли превратилась в плодородную почву. Многочисленные мелкие речушки сливались и потоки, несшие свои воды вниз по долинам. Повсюду зеленела трава, кусты, попадались и деревья. Ни рыбы, ни птицы не обитали в этих местах, по крайней мере путникам они не встретились, зато долины и луга кишели сусликами, грызунами, жабами, черепахами и разными насекомыми. Частенько всем, даже рабам, доставалось на ужин мясо подстреленных из луков зверей. И хотя зачастую трудно было определить, на кого больше походила добыча — на кролика, сурка или водяную крысу, никто не возражал против наличия в рационе свежего, ароматного мяса.

Росшие в этой местности растения тоже достаточно странными: ветви привычных деревьев и кустарников изгибались самым причудливым образом, подставляя солнцу невиданных размеров листья. Самые невероятные формы принимали кактусы. Тулбар заметил, как перед некоторыми них Куманос опускался на колени и читал молитвы.

Во всяком случае, дорога в этих местах, где было много воды, растительной и даже мясной пищи, была намного легче, чем в пустыне. Ущелья становились все уже, все выше вставали склоны гор, но обильные потоки все еще сбегали по их склонам.

Их питали, как оказалось, горячие ключи. Древняя тропа, по которой двигался отряд, проходила мимо одного из таких источников — узкой щели в склоне горы, наподобие оскаленной желтозубой пасти. К ее губам примыкал горячий бассейн с зеленоватой водой, покрытой бурой пеной. Ручей, стекавший по камням от бассейна, на каждом уступе выбрасывал в воздух струйку пара. Как показалось Тулбару, все растения, облепившие источник, шевелили листьями даже без малейшего намека на дуновение ветра.

Однако вода оказалась неплохой на вкус, что облегчало отряду дальнейший путь.

Наконец они добрались до древних рудников, расположенных в более безжизненном, мрачном месте у самого подножия хребта. Похоже, первые рудокопы появились здесь за много веков до того, хотя выработанная порода не напоминала Тулбару ни об одном известном ему драгоценном металле или камне. Сами шахты были закупорены огромными глыбами камня и символически залиты воском и опечатаны магическими печатями. После торжественной молитвы и снятия восковых печатей потребовались усилия всех рабов, чтобы, впрягшись в веревки, сдвинуть эти глыбы и освободить вход в шахты.

Один из гигантских камней, выкатившись из горловины шахты, прокатился дальше вниз по склону, задавив по пути двух рабочих. Куманос обратил на это происшествие не больше внимания, чем на мелкие неурядицы, постоянно возникавшие во время экспедиции. Правда, один из его помощников исполнил ритуал прощания с душами погибших.

Всего шахт было три. Входы в них разделялись несколькими сотнями шагов вдоль склона. После вскрытия был произведен их беглый осмотр, выяснилось, что лишь ближайшие к выходу крепежные бревна были источены личинками огромных пауков, шарахнувшихся во все стороны при первых лучах света. В глубине все подпорки и балки оказались сухими и прочными, что существенно облегчило работу экспедиции, так как в долине было мало подходящих деревьев.

Впервые попав в шахту, рабочие сделали странное открытие: по мере продвижения вглубь горы дневной свет постепенно становился слабее, но на смену ему вместо темноты приходило зеленоватое свечение, шедшее прямо из самой скалы. Ярче всего сверкали свежеотколотые куски руды. Это было зловещее зрелище — мерцающие зеленым огнем камни, теплые на ощупь, постепенно становившиеся обычными серыми обломками по мере приближения к выходу.

Этот природный источник света позволил рудокопам отказаться от коптящих и ненадежных масляных ламп. В первый же день началась работа. Мужчины орудовали кирками и лопатами в забоях, а женщины выносили корзины с рудой на поверхность. Руда шла толстыми жилами, и требовалось лишь слегка обкопать ее от окружающей породы. Кое-где в природных трещинах и пустотах рабочие обнаруживали прозрачные зеленоватые кристаллы, не терявшие своего цвета при попадании на открытый воздух.

Даже приблизительный подсчет показывал, что судя по затратам, король Анаксимандр рассчитывал накопать здесь металл необычайной ценности. Этот факт в сочетании со сравнительной легкостью копания ставил перед Тулбаром вопрос: почему тогда эти рудники не были выработаны много столетий назад? Например, что мешало тем же жителям Шартоума выкопать эту руду для себя? Частичный ответ гирканец нашел в предположении, что обогащение этой руды и выплавка металла, видимо, достаточно сложны и жители государств пустыни, типа Шартоума, просто были не в состоянии осуществить эти процессы.

Кроме того, наверняка эти рудники были объявлены своего рода монопольной собственностью монархов Сарка. Эту монополию поддерживали магические проклятия, заклинания, а также военная угроза. Таким образом, рудники становились наследуемым складом сокровищ саркадийских правителей. Какую-то роль здесь играла и мистика. Например, руда из всех трех тоннелей ничем не отличалась друг от друга. Но под страхом смерти Куманос запретил смешивать разные руды. Руда упаковывалась в заплечные корзины с крышками разных цветов — черными, красными и желтыми. Малейшая небрежность и любая попытка воровства карались немедленной смертью.

Старший жрец Куманос произвел на Тулбара впечатление холодного, жесткого лидера. Со своими помощниками — двумя младшими жрецами он говорил на гортанном, жестком саркадийском наречии. Эти двое, хоть и старались во всем следовать своему повелителю, проявляли нормальные человеческие черты и слабости: они были сердиты и довольны, злились на рабочих, а подчас, видя хорошую работу, явно выражали свою симпатию. Куманос же, напротив, делал все абсолютно бесстрастно, будь то молитва или исполнение во всех деталях какого-либо другого ритуала. Единственный из всех саркадийцев, владеющим диалектом шартоумских бедуинов, он очень редко говорил с рабами и ни разу не обратился к ним всем, чтобы пообещать награду или дать какую-то надежду. Мотивы, заставившие его войти в эту экспедицию, были предметом постоянных размышлений Тулбара.

Еще большее внимание всех привлек к себе Куманос, когда среди рабов стали распространяться разные болезни. Сначала тела многих из них покрывались какими-то язвочками и струпьями. Малейшие ранки не поддавались лечению. Никто не мог понять, в чем дело. Работа была вполне терпимой, питание — более чем сносным. Воды было в избытке даже для мытья. Тулбара и Хеклу эти неприятности до поры до времени миновали, а вот измучившиеся шартоумцы несколько раз посылали делегатов к Куманосу с просьбой о помощи.

Помощи не последовало, хотя и предложить было действительно нечего. Куманос объяснил это укусами пауков, водившихся в шахтах. То же объяснение он дал и когда более тяжелые болезни стали валить с ног одного рабочего за другим.

Тулбар вспомнил все это и вздрогнул. Ну ничего, теперь всему этому скоро конец. Восточный палатки осветился серебристым лунным светом. Этого было достаточно, чтобы пройти между спящими, не поднимая шума. Хекла наверняка уже готов, прижимает к себе мешок с добычей — зелеными кристаллами, — результатом долгой практики в различном воровстве. Тулбар тихо поднялся и направился к постели друга.

Перешагнув одного за другим двенадцать спящих, он остановился. В палатке не было слышно ни звука, кроме дыхания спящих и храпа. Опасаться особо было нечего: рабы так выматывались за день, что вряд ли проснулись бы от легкого шороха шагов. Часовые наверняка тоже спят, привыкнув у к покорности своих подопечных. Тулбар сделал последний шаг и нагнулся над циновкой, на которой спал Хекла.

Приятель, похоже, не слышал его приближения. Хекла лежал, натянув на голову верблюжье одеяло. На него это было не похоже. Может быть, маленький воришка заболел? Аккуратно, чтобы не напугать друга, Тулбар положил руку ему на плечо. Что-то заставило его заволноваться, и гирканец, приподняв угол одеяла, заглянул под него.

Свет!.. От неожиданности и со страху гирканец дернул одеяло на себя и отбросил его.

Камни — кристаллы, выкраденные им в шахте и отданные Хекле на хранение, — ярко светились в темноте. Они прожгли насквозь все тряпки и мешки, в которые были завернуты. Но они прожгли и нечто другое. В самом центре изумрудного сияния тело Хеклы было выжжено вплоть до костей. Клочья паленого мяса свисали с краев раны. Отвратительный запах горелой плоти поплыл по палатке, жжение камней заставило Тулбара отдернуть руку.

Его кашель и изумрудное сверкание разбудили остальных. Они сгрудились вокруг полусожженного скелета, одни молясь, другие — со стонами отчаяния. Чуть позже появились стражники, загнавшие всех рабов в один угол, а затем вытащившие наружу полусожженные останки и ворованные камни-убийцы.

Тулбар был схвачен как друг вора и соучастник. Его привели к Куманосу, который, против ожидания, встретил его без злости и раздражения.

— Тебе тяжело среди нас, — сказал жрец дрожащему вору. — Ты ведь не из шартоумцев. А теперь и друзей не осталось. Тяжесть ноши, возложенной Вотантой на твои плечи, чрезмерна. Я понимаю тебя и сочувствую.

Жрец снял с шеи свой амулет — обломок розового клинка, висевший на шнурке.

— Я могу помочь тебе, облегчить тяжесть испытаний, выпавших на твою долю.

Направив обломок ножа на Тулбара, Куманос подошел поближе…

Глава V ВЫЗОВ ПРИ ЛУНЕ

Храмовые танцовщицы, покачиваясь в такт музыке, двигались хороводом у подножия статуи Единственной Истинной Богини Садиты. Ступая босыми ногами по мраморному с синими прожилками они держали безупречный круг. Каждая по очереди делала шаг вперед, к центру круга, и тип свой особый танец.

Дневная жара смягчалась глубокими тенями колоннады храмового портика. В глубине храма стояла главная святыня — скульптура высокой и стройной женщины-воина с копьем. Ее лицо было столь же бесстрастным, как забрало шлема. В центре танцовщицы обступили небольшой бассейн. За статуей виднелась покрытая изящной резьбой массивна деревянная дверь, ведущая во внутренние покои храма. В другом конце портика стоял большой стол, заваленный фруктами, сыром и лепешками — угощением для любого, пришедшего лицезреть священный танец и вознести хвалу богине.

Конан стоял неподалеку от стола, прислонившись к стене, прикрытой бархатной занавесью. Киммериец старался держаться чуть позади остальных прихожан. Хотя официально храм провозглашался открытым для любого, он не был уверен, что граждане Оджары с удовольствием увидят в своем святилище чужеземца. А лишних скандалов ему не хотелось. Храмовые воины несли свою службу, охраняя входы и выходы. Внутри храма собрались представители высшего общества города, никогда не появлявшиеся в караванном квартале. Все присутствующие были увлечены зрелищем танца. Поэтому никто, кроме Конана не заметил, как чья-то ладонь легла на его руку, не требовательно или повелительно, а скорее нежно и просительно.

— Я вижу, ты скинул с себя облачение воина и пришел сюда в приличной одежде, — произнесла женщина.

— А ты, девочка, я вижу, не прикладывалась сегодня к нарцинту… Кром! — вырвалось у Конана.

Он с первых же слов вспомнил голос девушки из караван-сарая. Но женщина, стоявшая рядом с ним, — она выглядела совсем по-другому.

— А, так, значит, это правда, — собрался с духом Конан, — ты не Инара, а принцесса Аф… Афри…

— Африандра, — помогла ему вспомнить девушка. — А что привело тебя сюда, Конан-чужеземец? Неужели ты решил принести клятву верности Единственной Истинной Богине?

Киммериец не торопился с ответом, внимательно и разглядывая оказавшуюся так близко от него принцессу, так не похожую на девушку с вуалью за угловым столиком караван-сарая. Вместо темного платья на ней была голубая туника, вышитая золотой нитью и перехваченная на плече и у колен золотыми заколками. Каштановые волосы были подняты в высокую прическу, украшенную бутонами синих цветов. Обнаженные предплечья перехватывались золотыми браслетами, золоченые же ремешки сандалий поднимались по икрам. Она стояла просто, но с достоинством, подобающим принцессе или королеве, сжимая ладонью руку Конана в ожидании ответа.

— Я пришел, чтобы посмотреть, как впервые танцует в храме одна из знакомых девушек, танцевавшая раньше в караван-сарае, — пробурчал он наконец, кивая на танцующих жриц. — Ты наверняка ее тоже знаешь. Это Шарла.

Конан настороженно огляделся, но, похоже, никто и вправду не обращал на его беседу с принцессой внимания — настолько псе были поглощены танцем.

— Боюсь, я не настолько близко с ней знакома, как ты. — Наблюдая за танцовщицами из-за плеча Конана, принцесса озорно улыбнулась: — Не волнуйся, ее примут в жрицы первой ступени. Сначала всегда так. А затем — все зависит только от ее веры и усердия. — Принцесса помолчала. — Недавно я увидела ее в одеяниях жрицы высокого ранги и рассказала ей об этом.

— Ну, тогда хорошо, — кивнул Конан, и помолчав, решился на нескромный вопрос: — А жрицы Садиты не обязательно должны быть… э-э… девушками?

— Нет. Невинность не является требованием для вступления в касту жриц. Ведь жрицы не отказываются от общения с мужчинами. Наоборот, любовь жрицы — это частица божественной любви, получаемой смертным мужчиной.

Африандра привстала на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть танцовщиц.

— Шарла отлично танцует, но эта ее манера вилять бедрами! Понятно, что ей долго приходилось танцевать в тавернах. Ничего, мама отучит ее, когда начнет заниматься с молодыми жрицами.

— Мама? Королева? — переспросил Конан, оглядываясь.

— Моя мать — еще и Верховная жрица Садиты, да будет тебе известно! — Африандра кивнула в сторону солидной матроны, стоявшей рядом с музыкантами и руководившей танцем. — В традициях Оджары — свадьба короля и высшего иерарха храма. Этот пост всегда занимает женщина.

Конан нахмурился, внимательно следя за подобной статуе женщиной.

— А втягивать честных чужеземцев в опасные игры — тоже в традициях Оджары? Ведь, связавшись с тобой, я пересекаюсь не только со светской, но и с религиозной властью. Да, ничего себе Инара — крестьянская дочка…

Да, так получилось. И я тем более благодарна тебе за помощь. Если бы стало известно, что принцесса Оджары такая авантюристка, скандал не удержался бы в дворцовом квартале… Я знаю, что, говоря с тобой, могу быть уверена в сохранности секрета, если, конечно, это все еще секрет. Ты, похоже, не очень-то удивился, встретив меня здесь. Наверняка город уже полон слухов.

— Я слышал, как об этом говорил один из храмовых воинов. Но даже они не принимают этого всерьез. — Конан говорил едва ли не шепотом, не желая привлекать ничьего внимания к себе и своей собеседнице.

— Прекрасно. А то ведь моим похождениям конец, стоит Занусу узнать об этом.

— Этот твой Занус, похоже, приставлен к тебе охранником. По мне, так он просто самоуверенный пустомеля.

— Он не просто охранник. Родители пообещали ему мою руку.

— Что? — Конану даже не удалось скрыть своего удивления. — Ты утверждаешь, что король Семиархос и королева Регула доверят свою дочь и город этому чванливому болвану?

— Я же сказала, что это традиция. Кровь королевской династии обновляется в каждом поколении. Следят за этим церковные иерархи. У моих родителей нет наследника-мужчины. Значит, мне суждено выйти замуж за старшего офицера, лучшего воина из жрецов храма.

— А настоящая власть перейдет к тебе или к нему?

— Его будут называть королем… — Африандра тряхнула головой. — Но я должна всем доказать, что могу править сама. Мать и отец не понимают меня, но они поддержат мои стремления. Хотя в истории нашего города не так уж много примеров управления женщинами. С помощью Садиты я надеюсь сохранить власть нашей семьи.

— А твой дар предсказательницы? — прервал ее Конан. — Что ты видишь, глядя на Зануса?

— Я никогда не видела его, находясь под действием нарцинта. Тогда в караван-сарае я избегала останавливать свой взгляд на нем: боялась, что он узнает меня.

— А он хоть любит тебя? — спросил Конан.

Африандра пожала плечами:

— Ты же видел Зануса. Может ли он любить кого-нибудь, кроме себя самого?

Неожиданно ее ладонь, долго неподвижно лежавшая на его локте, ласково погладила предплечье киммерийца.

— Конан, мне нужно с тобой поговорить. Давай увидимся… сегодня ночью! Ты знаешь двор с западной стороны дворца? Он граничит с внешней стеной. Ну тот, с фонтаном… — Ее голос стал хриплым, интонации — требовательными и одновременно умоляющими. — Конан, приходи, когда взойдет луна. Я буду тебя ждать, честное слово.

Бросив осторожный взгляд вокруг, киммериец подозрительно прищурил глаза:

— Ты хочешь, чтобы я принес тебе стаканчик-другой твоего любимого нарцинта? Ну уж нет, в посыльные не нанимался…

— Да нет же, глупый! Принеси лишь себя. Если мне захочется вновь увидеть тебя в доспехах, я сама принесу шлем и наколенники… Ну, это же шутка, не обижайся. Понимаешь, там я смогу свободно говорить о многом, что беспокоит меня.

Ее рука скользнула по его плечу, обняла киммерийца за шею и в следующий миг губы принцессы встретились в поцелуе с губами чужеземца.

— Придешь? Правда?

* * *

Луна медленно взошла над холмами к востоку от города. Ее свет, словно светящаяся жидкость, лился на посеребренные склоны, на стены города, на крыши его зданий. Он отражался и от глади большого фонтана, резко очерчивая листья лилий и высвечивая прекрасные цветы.

В этом волшебном свете молча двигалась одинокая фигура. Отражение грациозной, стройной женщины мелькало в окнах, оставленных лилиями у ограды фонтана. Заколотые волосы девушки казались серебристыми, бледная кожа словно светилась. В любой другой стране, кроме этой пустыни, ее приняли бы за водяную нимфу.

Девушка присела на каменную ограду фонтана прямо под толстой веткой оливкового дерева. Опустив одну руку в воду, она стала ждать, время от времени поглядывая вокруг и тяжело вздыхая.

Прямо над нею, в ветвях дерева, сгустилось темное пятно. Оно медленно двигалось ближе и ближе и наконец оказалось точно над головой девушки, закрыв луну и отбросив бесформенную теш» тень на гладь пруда. Затем, все так же беззвучно, оно опустилось на камни рядом с сидящей девушкой.

— Африандра! Тихо, девочка, не кричи. Не бойся, это я.

Положив руку принцессе на плечо, человек удержал ее, не дав вскочить.

— Конан? Но где… как ты пробрался сюда? — спросила она, обнимая его.

— Пришлось прийти до восхода луны, чтобы проскочить мимо стражи в разных воротах. Не так-то легко передвигаться по твоему городу, без подозрений.

— Еще бы, ты ведь прошел в город с оружием, что запрещено иноземцам. Ты что, боишься попасть в ловушку? — спросила она, прикоснувшись, кончиками пальцев к тяжелому ножу Конана.

— Нет, не боюсь. Но я бы не хотел пасть жертвой представления о справедливости вашей храмовой братии. Если понадобится, я воспользуюсь этой штукой по назначению, — ответил киммериец.

— Значит, поэтому ты и живешь за стеной? Не хочешь сдавать оружие при входе в город?

— Наверное, это одна из причин, — сказал Конан, осматриваясь вокруг. — А кроме того, я ведь жду только первого каравана на север, в Замору. Я надеялся избежать конфликтов с властями этого города… но, похоже, меня втягивают в весьма сомнительную историю.

— Ой, Конан, пожалуйста, не бойся, — сказала принцесса, гладя его плечо. — Я не выдам тебя и не буду удерживать, когда придет твой караван. — Африандра плотнее прижалась к нему. — Понимаешь, я так мало встречалась с людьми из других стран, с путешественниками. Человек с таким опытом, как у тебя, может быть, сможет… может помочь мне объяснить мне кое-что из того, что не известно никому из жителей Оджары.

— Надеюсь, ты не попросишь меня убить кого-нибудь, — поинтересовался Конан, чуть отстраняясь от нее. Например, какую-нибудь из твоих соперниц или какого-нибудь жреца-еретика? Я, конечно, человек разносторонний, мне приходилось быть и убийцей, но ни за какие коврижки я не дам втянуть себя в дворцовые интриги.

— Да нет же, Конан, нет! — негромко рассмеялась Африандра, вновь сильно прижавшись к нему. — Я хотела только послушать твое мнение по некоторым проблемам управления городом и о религии.

— Религии? — с сомнением переспросил киммериец. — Ты что, решила меня обратить в свою веру?

— Нет, опять не угадал. — Она положила ему палец на губы, словно желая попросить его помолчать. — Расскажи только, что ты думаешь о нашем культе Единственной Богини. Я знаю, что богини не часто встречаются в религиях Шема… — Она убрала палец с его губ, давая возможность ответить.

— Они не везде редки. В огромных империях Хайбории они правят наравне с богами, а зачастую и превосходят их властью. Но в шемитских городах-государствах обычно признают одно высшее существо — как правило, мужского пола или явного самца какого-либо животного. Иногда это некая комбинация мужчины-человека и зверя. А почему ты спрашиваешь об этом?

Сновa прижав ему пальцем губы, Африандра задала следующий вопрос:

— Скажи, Конан, как тебе нравятся нашей веры по сравнению с другими городами?

— По правде говоря, я нахожу их достаточно терпимыми. Если я буду уважать ваши традиции, то меня приветливо встретят в вашем городе. Во многих других городах Шема король также объединяет светскую и церковную власть. При этом он руководит подданными железной рукой, излишне жестоко. — Голос Конана стал более хриплым. — Законов много, наказания жестоки, да и сами боги напоминают зарвавшихся тиранов, охочих до младенцев и девственниц.

Конан помолчал, затем спокойно продолжил:

— Бог моей страны — Кром — поступает по-другому. Он дает человеку жить так, как тот хочет, не требуя жертвоприношений. Вся расплата будет в день смерти. А например, Митра, бог хайборийцев, проповедует радости земной жизни. А вот многие южные культы включают в себя человеческие жертвоприношения и другие постыдные ритуалы. Мне приходилось по мере моих сил бороться с такой мерзостью. — Конан вздохнул.

Африандра кивнула и продолжила свои вопросы:

— А мы не кажемся тебе излишне строгими, жестокими?

— Вы? Нет, что ты! В Оджаре меня принимают, хотя и не верят до конца, как и любому чужеземцу. Вы защищаете свои традиции, свой город. Но привилегии ваших лидеров разумны и оправданны… за некоторыми исключениями, вроде твоего нареченного, Зануса. Ты, наследница трона, не видишь для себя позора в том, чтобы сидеть со мной вот так… — Его руки обняли принцессу за талию.

— Позор? Какой еще позор? Страшно, конечно, это да. — Вновь посерьезнев, Африандра обратилась к киммерийцу: — Скажи, ты знаешь что-нибудь о Вотанте, боге города Сарка, расположенного к юго-западу отсюда?

— Нет, ничего, кроме того, что я уже рассказал тебе. Я там никогда не был. А что?

— Дело в том, что мои родители получили оттуда письмо на золоченом пергаменте. В нем король Сарка предлагает, в целях укрепления дружбы между нашими городами, основать в Оджаре религиозную миссию культа Вотанты. Это будет что-то вроде школы жрецов и послушников по соседству с храмом Садиты.

— Тут надо следить в оба, — произнес Конан. — Божество чужой страны часто становится первым солдатом армии захватчиков.

— Этого-то я и боюсь, — вздохнула Африандра. — Но моим родителям идея пришлась по душе. Занусу она, похоже, тоже нравится. Они даже обсуждали возможность соединить наши божества — Садиту и Вотанту — в брачном союзе на вечные времена. Это должно якобы улучшить отношения между двумя городами, объединить их.

— Твоя мать, похоже, ставит подножку своей богине Садите, сама того не понимая. А вообще она выглядит просто потрясающе.

— Увы, она помешалась на победителе среди храмовых воинов. Во всяком случае, она любит Зануса больше, чем я. И то, что скажет он по поводу этого союза, сможет убедить ее. — Африандра внимательно посмотрела на Конана. — Ты говоришь, что этот Вотанта будет тираном?

— Да, не сомневаюсь. А Занусу не хватает именно таких полномочий, если он станет королем Оджары. — Конан посмотрел в глаза Африандре. — Нужно бороться против этого, девочка. Иначе ты потеряешь все, что имеешь.

— Это трудно, — снова вздохнула она. — Не менее трудно сознавать, что по законам, данным нам Садитой, Занус станет единственным мужчиной, которого я буду иметь право целовать. Мне всегда хотелось быть рядом с человеком, который не стесняется, не боится показать страсть… — Словно для объяснения своих слов, она обняла Конана и впилась в его губы поцелуем.

— Как хорошо, — пробормотала принцесса, — меня в дрожь бросает от одной мысли о бесчувственных объятиях Зануса, о его холодных губах.

— Как знать, быть может, ты еще оценишь бесстрастность мужчины, — подумав, Конан.

Африандра не дала ему договорить:

— Да, я ценю это качество. Но в нужное время и в нужном месте. Вот ты, например, умеешь быть спокойным и холодным там, где это нужно. А здесь ты горишь, ты по-доброму раскрываешь свои объятия…

Откинувшись к стволу оливы, она притянула к себе киммерийца. Страстный поцелуй соединил уста на долгое время.

— Ну и ну, Африандра! — раздался позади хриплый голос. — Вот, значит, как ты распоряжаешься своими вечерами. Сначала кабаки и бардаки погонщиков верблюдов, а теперь валяешься на земле с этим нечистым чужеземцем!

Слова исходили от темной фигуры, приближавшейся к ним вдоль края фонтана. Голос кипел негодованием. Человек остановился в нескольких шагах от них, яростно жестикулируя, но не обнажая меч. Это был тот самый, о ком они только что говорили, — храмовый воин Занус.

— Вот как ты опозорила меня! Меня, Победителя среди воинов Садиты! Значит, я должен буду жениться на опороченной принцессе? И на ложе, освященном благодатью великой Садиты, я должен буду довольствоваться тем, что осталось от верности и невинности.

— Умри, несчастный! — крикнул Конан, бросаясь вперед. Но что-то помешало ему выхватить клинок из ножен — это руки Африаидры, повисшей на нем всем весом своего тела, впились в его ладонь. Протащив девушку за собой, Конан остановился в двух шагах от стоявшего неподвижно Зануса.

— Конан, тебе нельзя убивать его! — вся в слезах, молила его Африандра. — Он ведь священный слуга нашей богини!

— Верно, чужеземец, — согласился Занус. — Это не твое дело. Так что проваливай отсюда. Было бы великим грехом осквернить церемониальный меч, намотав на него твои кишки. — Он прикоснулся к красиво украшенной рукояти меча. — А скрестить мой благородный клинок с твоей грязной ржавой железкой — это опозорить весь город!

— Слово труса, — сказал Конан, — прячущегося за спину женщины, пусть далее богини.

— Я не прячусь ни за кого. Наоборот, я стою перед лицом нашей богини Садиты, — заявил Занус. — Откуда тебе, варвару, знать, как вести себя среди цивилизованных людей. Из такого кретина с северных гор не сделать и дерьмового раба, тори уже о достойном свободном гражданине.

Конан бросился вперед с нечленораздельным рыком. Вырвав руку из пальцев Африандры и отбросив свой нож в сторону, он подскочил к Занусу, сжав кулаки и занеся руку для удара. Лишь реакция опытного фехтовальщика спасла Зануса, Один удар кулака киммерийца наверняка убил бы его. Но Конан не стал останавливаться. Прямые и боковые удары сыпались один за другим, заставляя противника отступать, уворачиваясь и приседая. Занус только-только успевал отпрыгивать, постепенно переходя на бег. А киммериец продолжал загонять его в угол двора.

— Стой, Конан! Прекрати! — раздался спасительный если не для жизни, то уж точно для чести Зануса крик Африандры. — Так оскорблять его — это тоже грех перед богиней!

Вновь спасенный Занус стоял перед ними задыхаясь и вздрагивая. Его туника была растрепана и порвана в нескольких местах. Он уже наполовину вытащил из ножен свой священный меч, но взял себя в руки, пытаясь сохранить остатки достоинства, изрядно потрепанного дубиноподобными кулаками Конана.

— Оскорблять меня? — воскликнул Занус. — Этот нечистый не может даже оскорбить меня. Мои навыки жреца-воина не предусматривают звериную драку во дворе дворца. Встреться я с этим ничтожеством в открытом бою, я бы показал ему, что значит меч в руках храмового воина. А теперь Африандра, отошли этого грубияна и пойдем со мной. Нам нужно помолиться у алтаря Садиты.

— Занус, жалкий трус! — прорычал Конан. — Я еще до тебя доберусь! Я не буду рвать тебя куски здесь, на глазах у девушки. Это зрелище не для нее. Но я вызываю тебя на бой при народе. Это ведь дозволяется вашими священными обычаями! Бой на мечах, до смерти, за воротами храма почитаемой вами богини!

— А ты, однако, самонадеян! — презрительно скривил губы Занус. — Да будет тебе, дикарю, известно, что священные дуэли возможны лишь между почитателями Единственной Богини! Неверный чужеземец никогда не будет иметь права участвовать в них. Это было бы слишком большой честью для такого варвара, как ты. А теперь — оставь нас!

— Да, Конан, пожалуйста, уходи! — взмолилась Африандра, становясь между киммерийцем и его противником. — Я просила тебя о помощи — и ты помог мне. Спасибо тебе. А сейчас я снова прошу тебя. Сильнее, чем прежде. Ради мира и спасения нашего города, нашей веры — уходи. Уходи отсюда. Оставь нас. Оставь меня и Зануса. Наверное, нам придется и дальше следовать нашей невеселой судьбе! Уходи!

Глава VI КУЗНИЦА ПРЕИСПОДНЕЙ

Верховный жрец Куманос шел, босой, по покрытому острыми обломками вулканического пепла склону. Долгие дни пути сделали его ступни почти нечувствительными к боли. Там, где грубая кожа оказывалась слабее камня, оставались красные капли. По этим следам спутникам Верховного жреца нетрудно находить путь вслед за ним. Сам же он, словно одержимый, шел вперед, не останавливаясь, не замечая ничего вокруг.

Не давая отдыха себе, Куманос не щадил и остальных. Многие из его спутников тоже шли босыми, изорвав свои сандалии о камни, похожие на осколки оплавленного стекла. Все без исключения рабы — мужчины и женщины — несли на спинах корзины, набитые под самую крышку зеленовато-серой рудой. Пот ручьем лился по спинам носильщиков, сгибавшихся под тяжестью груза. Солдаты, охранявшие их, тоже чувствовали себя не лучше — ведь им теперь приходилось самим нести запасы воды и продовольствия. Двое помощников Куманоса шли без груза, но на их долю выпала тяжкая обязанность угрозами и ударами бича поднимать упавших под тяжестью рабов или же, в назидание остальным, добивать тех, кто уже не мог идти.

За время их перехода от шахт по Шартоумским холмам не случилось почти никаких происшествий. Отряд не побеспокоили ни люди шейха, ни залетные банды грабителей караванов. Это было большой удачей для этих мест, пользующихся дурной славой, особенно если учесть ценность груза, переносимого караваном. Кроме того, среди рабов прошел слух, что в конце пути в награду за хорошую работу им будет выдана часть добытого.

Но день ото дня разговоры о награде, о родном доме да и на другие темы возникали все реже и реже. В тяжелом молчании рабы и охранники следовали за Куманосом, который уже начинал им казаться если не святым, то уж не простым смертным. Кое-кто из рабов стал утверждать, что, мучая так себя и их, жрец превратит позор их рабства в подвиг самоотречения и самопожертвования. Утешение было слабым, но, за неимением другого, многие ухватились за эту мысль, как за соломинку.

Мало-помалу отряд приближался к другому хребту. В Шартоуме слышали об этих горах, называемых Трубами Шайтана за столбы поднимавшиеся над их вершинами днем, и сполохи огня, мелькавшие над ними по ночам. Кровавый след Куманоса вел их к одному из дымящихся пиков.

Верховный жрец шел, находя дорогу по приметам, о которых ему рассказал старый отшельник. Куманос чувствовал себя не так, как во время поисков старца в Огненной Долине, — в нем не было смертной души. Никакие сомнения, страхи, стремления не мешали главному — достижению цели. Только служение Вотанте и его наместнику на королю Анаксимандру — составляло смысл жизни молодого жреца.

На дальнем склоне мелькнула фигура одинокого селянина, обрабатывавшего плодородное, удобренное вулканическим пеплом поле. Не дожидаясь приближения отряда, селянин исчез в зарослях. Куманос понял, что известие о приближении его людей но обгонит сам караван.

Уже к вечеру жрец и его отряд перевалили через склон и спустились в кратер вулкана. Почти вся его поверхность была покрыта обломками гранита и базальтовыми глыбами. Здесь и там между ними прорывались в небо столбы дыма и пара. Лишь кое-где росли одинокие деревья да зеленели почки огородов вокруг небольшой деревни. Между полуразвалившимися лачугами суетливо метались человеческие фигуры. Куманос понял — его ждут.

К тому времени как отряд спустился по внутреннему склону на ровную площадку в центре и рабы повалились на землю между домами деревни, лишь один человек из ее обитателей предстал перед глазами пришельцев. Это был пожилой селянин, видимо старейшина, одетый в шерстяную рубаху и штаны. На ногах у него были сапоги с толстой подошвой, способной долго противостоять режущим граням вулканических осколков, Куманос, приказав своим подчиненным раздобыть воду, подошел к старику и без всяких предисловий приступил к делу:

— Вы выполняли порученные вам обязанности? — спросил он. — Все ли готово к применению?

Лицо старика расплылось в подобострастной улыбке, и он почтительно кивнул:

— Наш клан выполнил все, что нам было поручено вашими предшественниками. Все тщательно охранялось в течение всех семи веков. Металл смазывался пальмовым маслом, хрупкие части прикрыты от дождей и пыли. Все охраняется от воров и недостойных использовать эти орудия. Дерево тоже заменялось в срок. Те бревна, которые лежат сейчас в запасе, были заготовлены семнадцать лет назад. —

Закончив, старик неуверенно протянул вперед руку, словно за платой.

На лице Куманоса не отразилось никаких чувств. Жрец щелкнул пальцами, и в ту же секунду трое саркадийских воинов, оставив сгрудившихся у сосудов с водой рабов, подошли к нему.

— Покажи нам все, — приказал Куманос старику.

Тот, не говоря ни слова, повернулся кругом и пошел прочь, за кольцо деревенских хижин. Куманос и солдаты последовали за ним. Они прошли по вымощенной камнем дорожке между огородами, лоскутками пшеничных полей и вскоре оказались на необработанной, мертвой земле, на которой тут и там были разбросаны небольшие озерца, покрытые клубами пара.

Затем источники исчезли, а земля под ногами стала заметно горячее. В воздухе пахло серой, на губах оставался металлический привкус. Даже небо казалось свинцовым из-за толщи дыма, скопившегося в кратере. Неожиданно между базальтовых глыб мелькнуло пламя — это полыхнула из глубины разлома бурлившая на дне вулканическая лава. Воздух над такими разломами дрожал, как над костром или печкой.

Неподалеку от одного такого разлома были видны следы человеческой деятельности. Странные инструменты и механизмы отражали малиновый подземный свет. Огромные чаши, вырубленные из базальтовых глыб, железные цепи и коромысла, а главное — длинный стальной кран на самом краю обрыва. По обе стороны от него стояли острокрышие сооружения, в которых были укрыты от жары длинные деревянные шесты и мелкие инструменты. В общем, хотя все вокруг было покрыто толстым слоем вулканического пепла, хозяйство выглядело ухоженным и готовым к работе.

— Бревна, — сказал Куманос, повернув голову к старику. — Покажи лес, который вы приготовили.

— Сначала деньги, — поежившись, попросил тот и вновь протянул руку к Верховному жрецу.

— Сначала бревна. — Куманос и не подумал потянуться к кошельку.

— Как прикажете. — Селянин повел жреца в обход гранитной гряды, прикрывающей их от нестерпимого жара, шедшего из разлома в земле. По дороге старик суетливо объяснял: — Дым, который и выходит из земли, хорошо сушит дерево. Он словно консервирует его, защищает от гнили.

Куманос приблизился к провожатому и доверительно сказал:

— Мне потребуется помощь. Твоя и твоих соплеменников, чтобы разобраться в том, как пользоваться этими механизмами. Я отблагодарю вас.

— Да-да, конечно, — ответил старик, косясь на чересчур близко подошедших солдат. — Вот ваши бревна.

Обойдя последний базальтовый валун, они оказались перед входом в пещеру. В глубине были видны торцы дюжины длинных, толстых бревен.

— А колеса? — продолжал Куманос. — Они ведь входят в наше соглашение. Я что-то их не вижу.

— Они там, в глубине пещеры… А теперь я жду золото. Столько, сколько положено по нашему соглашению, заключенному семь веков назад.

Рассеянно кивнув, Куманос снял с пояса тяжело звякнувший мешочек и протянул его старику. Затем он вошел в пещеру и внимательно осмотрел бревна. Они и вправду были отлично высушены и отвечали на постукивание пальцами.

— Стой, стой! Он скрылся в пещере! — донесся до Куманоса крик одного из солдат.

Вся троица, добросовестно перекрывавшая в пещеру, чтобы не дать старику сбежать, рванулась вперед за ним. В темноте послышались удары и проклятия: это попавшие с яркого света в темноту саркадийцы натыкались на каменные стены. Немного спустя один из солдат вернулся и обнаружил, что Куманос внимательно исследует колеса — дисков диаметром в человеческий рост, сбитых из толстых досок, окантованных бронзой по ободу и с бронзовой ступицей в центре.

— Верховный, он сбежал, мы не смогли догнать его в пещере, — дрожа от страха, сказал солдат.

— Наверняка он знал запасные выходы. Пусть бежит. — Куманос повернулся и направился к выходу, жестом приказав солдатам следовать за ним. — Теперь он нам не нужен. Управимся сами. Уверен, что этот старикашка и все его племя не покажутся нам на глаза, пока мы будем здесь.

* * *

В последующие дни в кратере развернулась бурная деятельность. Руда была выгружена рядом с огнедышащим разломом и сложена в три кучи, соответствующие трем шахтам, где ее добывали. Затем каждая груда была переложена в огромные железные чаши с приклепанными у верхнего среза кольцами и с неким подобием сливного носика.

В кольца были вдеты толстые цепи, а затем чаши при помощи длинных металлических шестов подвинуты к самому краю огненной пропасти. Работа была невыносимо тяжелой — рабы сменяли друг друга через несколько минут, давая отработавшим возможность отбежать и отдышаться там, где было чуть прохладнее.

То, что последовало за этим, оказалось еще труднее. Цепи, заведенные в кольца чаш, были прикреплены к еще одной толстой и длинной цели, пропущенной через блок стрелы нависавшего над огненной ямой крана. Чтобы обслужить это металлическое чудовище, рабам приходилось работать буквально в нескольких шагах от края обрыва.

Наконец первая чаша пошла вниз, в огненную топку. Казалось, что спуску не будет конца, что там, внизу, сама чаша и цепь уже расплавились в невероятной жаре земных недр. Почти сразу же Куманос отдал приказ поднять чашу. Для этого пришлось прибегнуть к помощи не только всех рабов, но и большей части солдат. Звено за звеном, шаг за шагом цепь была выбрана, и чаша оказалась на поверхности.

Поднятая руда в первый момент показалась грудой углей, пылающих в очаге. Только очаг был железным и сам светился таким же зловещим красным, а кое-где и белым светом.

Не давая руде остыть, рабы начали размельчать и ворошить огнедышащие комки длинными металлическими баграми и лопатами. Затем снова опустили в преисподнюю и вновь подняли на поверхность. Три раза без передышки, по приказу и под внимательным взором Куманоса и его помощников-жрецов.

В конце концов камни и пустая порода выжжены, а в чаше остался лишь изрядно уменьшившийся в объеме слой расплавленного зеленоватого металла. При помощи крана чаша была поднята выше поверхности земли и установлена на высокую железную треногу. Широкий металлический был приставлен к носику чаши, упираясь другим концом в отверстие каменной формы, детали которой были стянуты железными скобами и цепями. Медленно, осторожно чашу наклонили — и по желобу, сыпля зелеными брызгами, потек расплавленный металл. Казалось, каменная форма вот-вот разорвется, не выдержав такой температуры. Сквозь толщу камня по-прежнему пробивался зловещий зеленый свет.

Только когда последняя сверкающая капли скатилась с желоба в каменный сосуд, все заметили, что уже наступила ночь. Куманос произнес благодарственную молитву Вотанте, знаменующую конец рабочего дня. Рабы рухнули замертво и погрузились в сон, прерываемый стонами от болящих ожогов. У многих были сожжены брови и ресницы, легкие, казалось, были полны жарким дыханием вулкана. Последняя мысль каждого заснувшего была о том, что в этот день была сделана всего лишь треть работы. Этому кошмару суждено было повториться еще дважды.

На следующий день, когда форма остыла настолько, что к ней стало возможно приблизиться, с нее были сняты стягивающие ее скобы и цепи. Каменные фрагменты были убраны, и взгляду открылась конструкция какой-то непонятной формы — видимо, фрагмент большой статуи, как предположилирабы. Не давая времени на отдых и разглядывание, Куманос приказал укрыть странный предмет палаточным холстом и обвязать его веревками. Прежде чем была продолжена вчерашняя работа, запеленатую фигуру установили на сооруженную из приготовленных деталей повозку и откатили к деревне, где и оставили под охраной.

Подобным образом были изготовлены еще два фрагмента по новым, но похожим формам. Оба признав результат работы удовлетворительным, Куманос лично оборачивал статую холстами и обвязывал веревками. С каждым разом работа казалось легче — сказывался опыт. Поэтому последний слиток был отлит значительно меньшей бригадой, чем первый. Куманос приказал, чтобы треть рабов впряглась в первую повозку и начала свой путь прочь из кратера. Вторая треть прикатила на ее место в деревню вторую телегу с огромными колесами. И только тогда оставшиеся рабочие взялись за отливку третьего фрагмента. По известным только ему одному причинам Верховный жрец не допускал соприкосновения или близкого нахождения готовых фрагментов, хотя такой расклад сил оставлял мало рабочих рук для обработки руды и заливки формы.

Успешному выполнению работы в немалой степени способствовали усилия Тулбара Гирканца, которого Куманос сумел превратить из мятежника в образец прилежания. Он работал без устали, брался за самое трудное дело и продолжал ворошить раскаленную руду, когда уже три смены других рабов побросали свои багры и лопаты и бежали прочь от невыносимой жары.

Незадолго до конца работы, когда поднятая чаша с расплавленным металлом уже висела над треногой, одна из цепей лопнула. Чаша стала угрожающе крениться. Именно Тулбар, первый и единственный, добровольно бросился под нее и подставил под бортик чаши свой багор. Затем он прополз по стреле крана, чтобы пропустить через его блок дополнительную цепь. И вот, когда все было выполнено, уставшие руки подвели Тулбара. Не удержавшись, он рухнул прямо и дышащую чашу. На глазах товарищей его тело в облаке пара скрылось в светящейся зеленым огнем жидкости. Лишь несколько пузырей, лопнувших через несколько секунд, — вот и все, что осталось от человека.

Несмотря на, а может быть, и благодаря почти что добровольному жертвоприношению Тулбара, отливка была закончена успешно. Когда один младших жрецов предложил Куманосу провести особый траурный ритуал по поводу гибели лучшего работника в огненной купели, ответ был краток:

— Не стоит. Это не столь важно. Смерть и физическое страдание — это не самое большое несчастье. Настоящую боль испытываешь не при этом.

Глава VII ЯРОСТЬ ПУСТЫНИ

— Вот так, положи внутрь небольшой камень, чтобы ловушка опустилась на дно. Теперь — несколько кусочков мяса внутрь… — Сидя на корточках, Конан-киммериец доделывал ловушку для раков под восхищенными взглядами детей. — Ну вот, готово.

Приспособление представляло собой всего-навсего две корзины: одна в форме яйца, а другая — конус, вставленный открытым концом в дыру в первой. Но, посмотрев на лица Эзреля, Ябеда, Фелидамон и маленького Иноса, можно было бы подумать, что киммериец соорудил ее из тончайшего шелка и золотой проволоки.

— Вот так это делают пикты, когда ловят раков в Черной реке. Ну а теперь оставим эту ловушку в заводи на ночь, а утром оценим улов.

— А рыбу будем сегодня ловить? — спросил Ябед. — Мне так нравятся угри…

— Посмотрим, — подмигнул Конан, разбирая остальные снасти.

— Угри — отличная штука, — подтвердила Фелидамон, — но раки лучше. Я бы научила маму готовить их, но она наверняка скажет, что это нечистая пища.

— Горожане, конечно, с удовольствием ели бы эту нечистую еду в голодное время, — буркнул Конан. — Только здесь, где голод — следствие засухи, река к тому времени пересохнет, и ловить в ней будет некого. Вам следует больше радоваться царящему сейчас изобилию.

— Кто-то идет, — запищал Инос, заметив шевеление в кустах выше по течению. Повернувшись, остальные увидели, как из зарослей кустарников к ним приближается длинное копье. Звук шагов его обладателя заглушался журчанием ручья.

— Эй, там! — позвал Конан появившегося из кустов человека.

Это был житель пустыни, дочерна загорелый, коротко стриженный. Его пропыленный бурнус был перетянут ремнем, с которого свисала кривая сабля. Капюшон был откинут, обнажай мускулистую шею. Шест, который нес кочевник, оказался тонким копьем, длиной более чем вдвое превышающим человеческий рост, под наконечником торчало нечто вроде гнутого крюка.

Остановившись в изумлении перед компанией человек расплылся в преувеличенно вежливой улыбке, обнажив крупные желтые зубы.

— Добро пожаловать, незнакомец, — обратился к нему Конан на диалекте южных пустынь. — Подойди поближе, раздели с нами трапезу и… — Говоря это, киммериец нашарил за спиной воткнутый в землю нож. Молниеносным движением руки он метнул тяжелый клинок, договаривая фразу: —…И воспользуйся нашим гостеприимством

Клинок воткнулся в грудь незнакомца под горлом. Рука кочевника, потянувшая к сабле, бессильно опустилась, из раны хлынула струя крови, и несчастный повалился на землю. Его копье упало на холодные угли потухшего костра.

— Зачем… зачем ты убил его? — с ужасом голосе спросил Инос. — Он что, хотел украсть нашу рыбу?

— Быстро собирайтесь, — скомандовал Конан поднимая упавшее копье. — Клянусь всеми богами и божествами — это не острога для рыбы. Эту штуку сделали, чтобы охотиться за стражами вашего города и стаскивать их со стены, как вытаскивают рыбу из воды. Ну, живее, за мной! Не отставать.

Задержавшись, чтобы поднять свой нож, Конан схватил под мышку маленького Иноса и направился к городской стене. Во второй руке он сжимал копье. Сзади послышался голос Эзреля:

— Конан, ворота в другом месте!

— У нас нет времени, чтобы бежать к Таможенным воротам, — бросил через плечо киммериец. — Да и кочевники наверняка уже там.

— А Северные ворота…

— Слишком далеко! Давайте за мной. Ворота нам не понадобятся.

Эзрель ускорил бег. Ябед и Фелидамон с трудом поспевали за ними. Когда они подбежали к городской стене, то увидели, что за их приближением с нетерпением наблюдает один из стражников, несущих дежурство на стене. Увидев его подозрительную физиономию, Конан закричал:

— Вызывай подмогу, болван! На ваш город напали!

Подбежав к стене вплотную, киммериец поднял копье и зацепил крюком за гребень стены. Второй конец копья уперся в землю в двух шагах от основания стены. Одного за другим Конан подсадил Иноса и Ябеда, подбодрив их:

— Давайте, давайте! Ничего сложного в этом нет. Не труднее, чем залезть на пальму. А уж в этом деле вы мастера.

Удерживая шатающийся шест обеими руками, Конан увидел, как один за другим оба мальчишки были приняты стражником наверху. Затем пришла очередь Фелидамон. Она вскарабкалась по шесту не менее ловко, чем мальчишка. С Эзрелем вышла заминка.

— Лезь первым! — крикнул подросток. — Тебе будет легче удерживать копье сверху. Тогда и я заберусь.

— Нет, приятель, — отмахнулся Конан. — Крюк не выдержит меня. Он и под твоим-то весом может разогнуться, но я постараюсь подольше подстраховать тебя. Давай, вперед! — Он кивнул головой в сторону зарослей, из которых один за другим появлялись кочевники, и поторопил парня: — Если ты еще немного потянешь время, нам обоим крышка!

В мгновение ока Эзрель оказался на стене.

— Держись, Конан! — крикнул он сверху. — Я постараюсь найти веревку.

Киммериец не собирался дожидаться столь призрачного спасения. Повиснув всем весом на копье он почувствовал, как крюк разгибается и отламывается, как он и предполагал. Не тратя времени на то, чтобы выругаться, Конан бросился прочь от стены, в сторону приближающейся цепи кочевников.

Тот, прямо навстречу которому ринулся киммериец, опустил свое копье, ожидая атаки и готовясь отбить ее. К его удивлению, сломанный наконечник исчез из поля зрения, не дотянувшись до него. Вдруг сильный удар другим концом копья свалил молодого шемита на землю. Это Конан, не добежав немного до противника, развернулся и бросился обратно к стене.

Разогнавшись, Конан выставил копье вперед и воткнул его наконечником в землю у подножия стены, не выпуская из рук другого конца оружия. Изогнутый шест распрямился, словно лук, подбрасывая Конана вперед и вверх. Дерево заскрипело под таким весом, но выдержало.

В следующий миг Конан приземлился но другую сторону стены, преодолев высоту чуть не втрое выше своего роста.

Не успел он встать на ноги, как увидел несущегося к нему стражника, проклинающего захватчиков. Сбив его с ног, Конан навалился на стражника и пару раз ударил головой в шлеме о камни мостовой, крича при этом:

— Я не захватчик! Я ваш союзник! Понял, скотина? Я ваш друг!

Схватив выроненное солдатом копье, киммериец бросился к стене, где уже шел бой.

Стражники по обе стороны от него сдерживали наступающих кочевников, лезущих на стену по приставным лестницам, длинным копьям и веревкам с крючьями на конце. Охрана была немногочисленной: один человек примерно на двадцать шагов стены. Кроме того, некоторые стражники, яростно сражаясь на гребне стены, уже пали, сраженные вражескими стрелами и копьями. Топот спешащих на помощь отрядов раздавался позади, на улицах города. Но за те несколько минут, что потребуются им, чтобы добраться до поля боя, лавина кочевников может перехлестнуть через стену.

Конан носился по стене, не давая кочевникам переваливаться через гребень. Одному из них он проткнул копьем руку, заставив съехать вниз по шесту. Другой получил удар копьем в шею и рухнул вслед за первым. Третьего киммериец ткнул обратной стороной копья в лицо, когда оно показалось над стеной. Но как ни старался Конан, двоим, наиболее ловким и удачливым, удалось-таки забраться на стену.

Стражник, принявший Конана за врага, пришел в себя после полученной взбучки и бросился наперерез кочевникам, оседлавшим стену, выхватив из ножен саблю. К несчастью, один из брошенных арканов обвился вокруг его шеи. Солдат попытался высвободиться, но все его силы уходили на то, чтобы только удержаться на стене. Но силы были слишком неравными: за другой конец веревки тянули сразу несколько кочевников. Пущенное Конаном копье поразило одного из них, но было уже поздно, Стражник с криком рухнул со стены.

Уже с полдюжины нападающих стояли на стене. Между ними и Таможенными воротами стоял Конан и двое стражей. Кочевники не торопились спрыгивать со стены в караванный двор, где уже появились солдаты Оджары. Вместо этого они повернули в сторону Конана, догадавшись, что если им удастся добраться до ворот, то, открыв их, они откроют своим приятелям путь в город.

К счастью, ширина стены не позволяла передвигаться более чем по двое в ряд. Подняв саблю погибшего стражника и чье-то копье, Конан приготовился отразить атаку.

Первый кочевник, самый отчаянный, бросил на киммерийца, размахивая мечом. Неуловимое движение северянина вырвало меч из его рук и отбросило оружие на стену. Туда же последовал и его обладатель, с глубокой раной на шее.

Еще двое встали на его место, а третий вознамерился помочь им, просунув между ними копье, за наконечник которого и схватился Конан. Он сильно дернул копье в сторону и, воспользовавшись этим рычагом, сбросил со стены одного из передней пары. Секунду спустя второй противник получил удар копьем в грудь. Тяжелый наконечник пронзил человека насквозь и воткнулся в бок стоявшего за ним и пытавшегося высвободить свое оружие кочевника. Словно две рыбы на одной остроге, они рухнули вниз, издавая душераздирающие крики и дергаясь в агонии.

Бойня продолжалась, Конан сражался, ожидая в любой момент получить вражеское копье в спину или стрелу в бок. Он старался двигаться не останавливаясь, чтобы сделать себя трудной мишенью. Еще один кочевник пал жертвой умелого киммерийского воина. Еще один. Неожиданно последний оставшийся на стене противник развернулся и бросился бежать, объятый страхом.

Не успел он пробежать и нескольких шагов, как снова был вынужден вступить в бой. На этот раз его противником оказался один из храмовых воинов — Конан легко узнал серую боевую тунику и, главное, особый, сухой и экономный стиль боя. Кочевник нанес удар слева — и наткнулся на подставленный клинок. Еще один удар — и снова сталь высекла искры из стали. Тычок перед собой — но противник неуловимым движением ускользает от меча. Одного лишь взмаха меча храмового воина оказалось достаточно, чтобы навсегда прервать эту отчаянную атаку. Кочевник, пронзенный мечом, рухнул навзничь на стену, а затем пинком воина был скинут вниз, словно мешок с отбросами. Победитель вознамерился так же разделаться и с Конаном. Он поднял меч и принял боевую стойку. Удивление Конана рассеялось, когда он рассмотрел лицо своего нового противника. Занус, победитель турниров храма Единственной Истинной Богини.

Губы воина-жреца скривились в надменной усмешке. Нo что-то еще мелькнуло в глазах Зануса. Неуверенность? Страх? По крайней мере, он с явным облегчением услышал раздавшиеся снизу, из караванного двора, крики:

— Да здравствуют герои! Стена свободна! Город спасен! Слава Занусу и храброму чужеземцу!

Под аплодисменты тех, кто был соучастником победы, было как-то неловко начинать бой. Конан и Занус неохотно опустили оружие. Не говоря ни слова, воин храма Садиты повернулся спиной к сопернику.

В какой то миг Конану показалось, что ликование жителей Оджары было преждевременным. Кое-где еще шел бой, и кочевники осыпали защитников города стрелами и копьями. Но соотношение сил изменилось. Исчез боевой пыл нападавших. Оставшиеся в живых старались вытащить с поля боя раненых и убитых товарищей.

Внутри городских стен был совсем другой мир. Все было пронизано скорее радостью, чем чувством опасности. Отряды ополченцев в блестящих, редко надеваемых доспехах и шлемах двигались на помощь защитникам. Остальные горожане, включая жен и детей, тоже ринулись к стенам. Трубачи и барабанщики вознамерились поупражняться в своем искусстве, подбадривая толпу дикой какофонией ков.

Вдруг весь шум перекрыл звук горна — красивая, призывная мелодия.

— Королевское воззвание, — пояснил Конану стоявший рядом с ним стражник, — так быстро.

Он вытер клинок своей сабли и спрятал в ножны.

Занус, услышав сигнал сбора, построил полдюжины своих бойцов. Четким строевым шагом они проследовали по стене. Ближайшие к Конану стражники последовали за ними, идя куда менее эффектно, даже не в ногу. Один из них обратился к киммерийцу:

— Ты тоже можешь идти с нами. Ты ведь один из героев сегодняшнего боя.

— Куда? Во дворец? — удивился Конан. — А не рано ли покидать стену? Что, если кочевники возобновят атаку?

— Не волнуйся, новая стража, на всякий случай удвоенная, будет нести службу. Если будет нужно, нас позовут. Хотя вряд ли. Эти жители пустыни никогда не соберутся на второй штурм за день.

— Раз-два в году случаются такие набеги. Это уже стало чем-то вроде спорта, — добавил второй стражник. — Это даже помогает держать себя всегда в форме. Жаль, конечно, погибших, — махнул он рукой в сторону полудюжины трупов защитников Оджары.

— Они так редко нападают на город? — поинтересовался Конан, следуя за стражниками.

— Год на год не приходится. Сейчас в южных пустынях засуха. Тяжелые времена для многих племен. Эти налетчики были в основном из племени Кифаров, Кадаров и Азилей, судя по оперено их стрел. Они нападают на города от отчаяния. В случае победы — огромная добыча. А если они терпят поражение, то возвращаются домой, ведя в поводу освободившихся верблюдов. В конце концов, лишними едоками меньше. В любом случае они в выигрыше. — Стражник грубо рассмеялся.

Все время, пока они шли по стене, следуя за храмовыми воинами, снизу раздавались восторженные крики горожан и стройные приветствия отрядов ополченцев и солдат. Герои дня, не спускаясь, продолжали свой путь по стене.

Через внутренние ворота толпу горожан впустили в храмовый квартал, отгороженный от остального города стеной, такой же высокой, как наружная, но менее массивной. Здесь, среди прекрасного сада с фонтанами, стоял главный храм Садиты и королевский дворец,

Герои дня сошли со стены и проследовали в сопровождении храмовых танцовщиц во внутренний дворик между дворцом и храмом. Ворота, ведущие в этот двор, были не менее крепкими, чем ворота наружной стены. В центре площадки на возвышении стояла вся королевская семья Оджары.

Все трое надели на себя сверкающие церемониальные доспехи, годные не только для парадных случаев, но и для настоящего боя. Африандра поймала взгляд Конана в тот миг, когда он только появился во дворе. Она стояла между родителями — королем Семиархосом и королевой Регулой.

— Горожане, воины, верные служители Садиты! — обратился король к присутствующим в тот миг, когда отряд Зануса выстроился перед ним. — Набег варваров отражен. Враг разбит, как всегда бывало раньше.

Семиархос был высоким, статным мужчиной. Седые волосы пробивались из-под звездообразной короны. Завитые кольца белоснежной бороды опускались на пластину доспехов.

— Сказания о битве и хвалебные песни Садите уже пропеты в храме. Наши убитые, к счастью столь немногие, уже собраны и подготовлены в последний путь. Пусть успокоит Садита их души. Пусть даст она здоровья и скорейшего выздоровления раненым. Город остается под двойной охраной на случай нового нападения.

В соответствии с обычаями нашего города каждый защитник, оборонявший город, получит специальное вознаграждение от короля Оджары. Сейчас герои сегодняшнего дня получат свою награду. За убитых и раненых ее могут получить вдовы и жены.

Пока король говорил, к стоявшим в центре двора воинам подошли жрицы в длинных одеяниях. Одна из них остановилась около Конана и вложила что-то в его подставленную ладонь.

К удивлению киммерийца, награда оказалась дешевым медальоном, а квадратной золотой монетой размером с ноготь большого пальца, толстой и основательной на вес. На обеих ее сторонах было отчеканено изображение короны королей Оджары. Ловким движением Конан опустил монету во внутренний кошелек, висевший на поясе в складках его широких штанов.

Среди многих героев, окропивших сегодня стены Оджары своим потом и кровью, — продолжал король, — один должен быть отмечен особо. Его умение вести бой и смелость необычны даже для нашего славного города. Я имею в виду, конечно же, храмового воина Зануса, сильнейшего из воинов-жрецов великой Садиты! Он — воин высшей, Восьмой Ступени. Равных ему не было в городе за последние триста лет. Его участие в сегодняшнем бою трудно переоценить. Прибыв к месту битвы во главе отряда храмовых воинов, он лично возглавил отражение вражеского нападения. Сегодня он сразил четверых врагов, доведя их число до невероятной цифры — двадцать четыре. Двадцать четыре победы над грозными противниками! Мы должны быть, счастливы, что на страже нашего города и богини стоит такой славный воин!

Король, улыбаясь, слушал приветственные крики, адресованные Занусу. Ни дать ни взять, довольный тесть, подумал Конан. Виновник торжества стоял неподвижно, никак не реагируя на восторг толпы. В эту минуту Африандра взглянула на отца и, наклонившись, шепнула ему что-то на ухо, тот, не теряя довольного вида, кивнул.

— Отдельный дар Садиты нашему городу, — начал король, когда аплодисменты начали стихать, — это помощь, оказанная в сегодняшнем бою нашим гостем, чье имя, если не ошибаюсь, Конан.

Семиархос царственным жестом ткнул пальцем в сторону киммерийца. Глаза всех присутствующих, кроме Зануса, повернулись к нему.

— Он был первым, заметившим нападавших, он же предупредил стражу и встал рядом с защитниками города, отражая атаку.

Послышались аплодисменты, несколько более слабые, чем адресованные Занусу. Их сменил ропот и осуждающие жесты, относившиеся к более чем скромному наряду Конана и пятнам крови, покрывавшим руки и ноги киммерийца. Занус, наверное, немалую часть сил в бою тратил на то, чтобы оставить чистой свою тунику.

Затем настала очередь королевы. Она шагнула вперед — женщина, воплощение женственности, материнства и мудрости. Выражение лица под шлемом ничем не отличалось от выражения лица статуи Садиты.

— Как вы все знаете, — низким, грудным голосом обратилась к собравшимся Регула, — герои Оджары получают особое благословение Садиты — священный поцелуй Верховной жрицы и царствующей королевы от имени Единственной Истинной Богини.

Это заявление Конан прослушал без особого волнения. Затем до его слуха донеслись следующие слова:

— Но сегодня эта честь доверена наследнице трона Оджары, благородной и добродетельное принцессе Африандре. Это решение принято королем и высшими жрицами Садиты.

При этих словах Конан, к собственному удивлению, пошатнулся, почувствовав одновременно жар и озноб. Он с трудом поборол искушение воспользоваться правом чужеземца и отклонить эту награду.

Африандра сделала несколько шагов к Занусу, стоящему перед шеренгой своих бойцов. Подойдя к нему вплотную, она приложила губы к его губам и задержалась так на несколько мгновений, надеясь хоть на малейший ответ. Все напрасно. Храмовый воин был неподвижен и холоден, как статуя.

Крики и аплодисменты сопровождали эту сцену. Оторвавшись от Зануса, Африандра нетерпеливо огляделась, Конан готов был поклясться, что ее взгляд искал именно его.

Конечно, киммериец не был уверен, что награда поцелуем предназначается и ему. Быть может, он, грязный, дикий варвар, был недостоин такой чести. Но если речь шла всего лишь о четырех убитых — что ж, он готов поработать мечом столько, сколько нужно, чтобы заработать целую ночь таких поцелуев.

Не отдавая отчета в своих действиях, Конан шагнул вперед, обошел шеренгу храмовых воинов и приблизившись к Африандре вплотную, обхватил ее обеими руками. Их губы встретились, земля покачнулась под ногами. Его руки сжимали ее, словно руки потерпевшего кораблекрушение, вцепившиеся в обломок судна посреди бушующего моря. Недовольный шепот донесся до их ушей, но Африандра и Конан еще долго стояли не разжимая объятий.

Вечность спустя Конан ощутил, как чьи-то требовательные руки настойчиво тянут его за плечи назад. Наконец целующиеся разжали объятия. В ушах киммерийца что-то шумело и стучало: аплодисменты или кровь — этого он определить не мог. Африандра тоже с явным усилием возвращалась к реальности.

— Свершилось то, чему должно было свершиться. Два героя получили два священных поцелуя. — Королева Регула говорила, с трудом скрывая, что выходка чужеземца и ее дочери никак не входила в обряд церемонии.

— Конечно, Конан-чужеземец не принадлежит к нашему храму, — Регула сделала паузу, и киммериец понял по ее испуганным глазам, что она лихорадочно подыскивает подобающее объяснение происшедшему, — но он был отмечен особой милостью Садиты, действующей через свою священную представительницу — принцессу Африандру.

Принцесса, побледневшая и тяжело дышащая, вправду походила на экзальтированную исполнительницу божественной воли. Она всячески избегала встречаться глазами как с Конаном, так и со и< остальными.

— Итак, ввиду явно благосклонного отношения нашей богини к Конану, я считаю возможным ввести его в лоно храма Садиты и предоставить ему звание почетного гражданина Оджары.

По мнению Конана, эти слова королева, наверное, тоже произнесла под каким-то сверхъестественным влиянием. Как бы то ни было, но толпа присутствующих с одобрением встретила это решение. Но в этот момент раздался хриплый раздраженный голос Зануса, поклонившегося королю и обратившегося к нему:

— Как может неверный варвар быть удостоен равной со мной, нет, даже большей чести! Этот чужеземец, грязный еретик — позор для нашего храма. Отблагодарите его за грубую помощь, дайте ему денег, Ваше Величество, но не возвышайте его! Выгоните варвара из города, пока его необузданная дикость не пустила корни в нашем городе, и в душах нашей молодежи!

— Занус! — громко позвал Конан через головы храмовых воинов, отгородивших киммерийца от своего командира.

— Вы только взгляните на него! — воин распалялся все больше. — Это же животное, более грязное, чем кочевники, убитые им. Он не имеет никакого представления о том, как вести себя в цивилизованном обществе! Может быть, умелый дрессировщик сумел бы научить его кое-чему, как цирковую обезьяну. Но сначала ему нужно выбить зубы, вырвать ногти и отрезать некоторые другие части тела. А кроме того, приучить к послушанию при помощи кнута. Без этого он представляет опасность для общего спокойствия и достоинства граждан.

— Занус! — Растолкав храмовых воинов, Кона оказался лицом к лицу с сыплющим оскорблениями их командиром. — Я уважаю обычаи вашего города в достаточной мере, чтобы не зарубить тебя тут же, сию же секунду. — При этих словах рука Конана автоматически дернулась к рукояти ножа, но вовремя остановилась. — Но я вызываю тебя на поединок, Занус! Вызываю, как в тот раз. Слушайте все, — обратился он к толпе и к королю. — Теперь, когда я принят вашим храмом и мне дарованы все привилегии почетного гражданина, единственное право и привилегия, которыми я воспользуюсь, — это возможность убить этого наглого, самоуверенного мерзавца! Именем жизни и чести, перед ликом великой богини, я вызываю тебя на поединок!

Услышав слова торжественного ритуального вызова Конана, толпа заволновалась. Сомнений не оставалось — народ слышал вызов Конана.

Ехидно улыбаясь, Занус, передразнивая Конана, ответил:

— Именем твоей жалкой жизни и ради чести Оджары, перед ликом великой богини и так далее… в общем, договорились. Если эти слова дают мне возможность покончить с твоей мерзкой жизнью, не опозорив мой меч и руку, держащую его, — тогда я к твоим услугам. Встретимся в храме. Но тут, понимаешь ли… есть одна загвоздка… — С преувеличенной вежливостью Занус обратился к Конану: — Позвольте, нижайше кланяясь, испросить вашего позволения на одно дело. — Взглянув на Семиархоса, Занус продолжил: — Через несколько дней в наш город должен прибыть с визитом король Сарка — Анаксимандр. И я должен участвовать как в подготовке, так и в самой встрече. Эта работа занимает все мое время, она для меня куда как более важна, чем твой вызов, грязный чужеземец! Если ты позволишь мне вплотную заняться возложенными на меня обязанностями, отложив необходимость марать о тебя руки и клинок, я буду тебе премного благодарен. А после отъезда высокого гостя я к твоим услугам!

Не найдя подходящих слов, Конан плюнул на землю у ног Зануса. Ответ был однозначно истолкован как положительный.

— Итак, решено. — Голос Регулы, в очередной раз обратившейся к горожанам, слегка дрожал. — Поединок героев! Именем жизни и чести, перед ликом великой богини!

Глава VIII ПОМОЛВКА БОГОВ

Король Сарка Анаксимандр торжественно въехал в Оджару с юга. Старейший и самый большой въезд в город — Старые ворота — редко использовался с тех пор, как со стороны реки был построен караванный квартал, огороженный дополнительной внешней стеной. Король Семиархос и королева Регула, выражая свое гостеприимство, выехали к южной стене города, чтобы встретить почетного которого должен был ввезти в город на колеснице Занус.

Монаршую чету сопровождала лишь полудюжина храмовых воинов. Анаксимандр же, со своей стороны, сам объявил, что въедет в город без охраны. Большой караван и сто пятьдесят воинов по его приказу остановились лагерем далеко от стен Оджары, за границами оазиса посреди иссушенных солнцем полей: Анаксимандр отклонил предложение Семиархоса разместить их в караванном квартале или по крайней мере поближе к реке. По его мнению, это способствовало бы расслаблению и понижению дисциплины у воинов. Даже выслушав сообщение о недавнем нападении кочевников, он настоял на своем, утверждая, что его воины достаточно привыкли к лишениям и трудностям и готовы к отражению нового набега.

Единственными саркадийцами, вступившими в Оджару со своим королем, стали храмовые танцоры: десяток стройных, высоких юношей и девушек, с легкостью несших королевский паланкин.

— Я приветствую вас от имени всего города Сарка и его великого бога Вотанты, — объявил монархам Оджары Анаксимандр.

— Добро пожаловать, брат мой король, — ответил Семиархос, протягивая гостю руку, чтобы помочь тому перейти из паланкина в колесницу. — Благословен будь ты и твой город от имени нашего города и его богини. Совершишь ли ты путь по улицам Оджары в нашей колеснице? Отлично. Занус, дай мне поводья и следуй за колесницей. Я сам буду править ею в честь нашего гостя.

— А это, должно быть, и есть столь известная всем королева Регула? Достойная спутница такого мудрого и любимого народом короля, как ты, Семиархос.

— Благодарю, — ответил король Оджары.

— Благодарим тебя, — слегка покраснев, промолвила Регула. — Как правящая королева и как Верховная жрица, я приветствую тебя в этот исторический день.

— Я принимаю приветствия с обеих сторон. Ибо я в одном лице возглавляю и светскую власть, и жреческую касту Сарка.

Колесница развернулась и въехала по мощеной дороге в городские ворота. Анаксимандр с непривычки к поездкам на колесном экипаже едва сохранил равновесие, опираясь на бронзовый поручень.

— Вы встретили меня без множества чествований и помпы, — сказал король Сарка. — Многие монархи почли бы это за знак недостаточного уважения. Но я не из таких. Наоборот, я нахожу довольно приятным эти почти семейные отношении что касается вашего города — он, похоже, процветает как никогда раньше.

— А разве раньше ты бывал в Оджаре? — поинтересовалась Регула.

— Только в прекрасных снах и видениях, — поспешил уверить ее саркадиец. — Я никогда не забирался так далеко к северу.

Старые ворота вели в квартал купцов. Обсаженная деревьями улица шла вдоль шикарных особняков знати Оджары. Анаксимандр, стоя в колесниц уважительно покачал головой, оценив их размеры и богатство. С балконов и из дверей высовывались улыбающиеся лица богато одетых горожан.

— Ваши подданные не кланяются в пояс и не падают ниц при вашем появлении, — обратил внимание Анаксимандр. — Они открыты и без недоверия относятся к чужеземцу.

— Естественно, — ответил Семиархос. — Ведь их желание установить добрые отношения между нашими городами ничуть не слабее нашего. Путь колесницы пролегал через старый рынок, ставший местом отдыха горожан. Посреди большой площади с цветочными клумбами находился большой фонтан, в котором с визгом и смехом бултыхались дети. Их родители поспешили навстречу колеснице, чтобы поприветствовать монарха, его супругу и их гостя.

— Сколько же у вас воды, — покачал головой Анаксимандр. — Несомненно, внимательный божий взор обращен на ваш город.

— Да, наша богиня благоволит нам, — сказала Регула.

— Это один из четырех городских фонтанов, — объяснил Семиархос, — питаемых акведуком, проложенным по стене караванного квартала в царствие моего отца — короля Демиархоса.

— Ну да, караваны ведь следуют за водой. И в них у вас тоже нет недостатка, как я полагаю.

— Да, обычно так. Но в этом году сезон может начаться чуть позже обычного. Те же самые снега, которые питают наши реки, все еще перекрывают путь по северным перевалам.

— Но затем многие караваны, следующие на юг и на запад, найдут передышку и воду здесь, в стенах нашего города.

— Да, — Семиархос кивнул, — так было много лет подряд, и так будет впредь.

Король Оджары был старше и величественнее, чем саркадийский монарх. Седые волосы и широкая борода делали Семиархоса больше похожим на повелителя одного из городов северной Коринфии, чем на властителя из южного Шема. Рядом со своим мужем достойно выглядела и королева Регула: статная, рослая, с прекрасными каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой. Смоляные волосы и курчавая борода Анаксимандр резко контрастировали с серебристой шевелюрой Семиархоса.

Следующая улица напрямую вывела их на небольшую площадь, за которой сразу же виднелись редко охраняемые ворота храмового квартала города. За воротами открывалась мощеная площадка, ограниченная фасадами храма Садиты и королевского дворца, — Агора, место для общественных собраний и религиозных празднований.

— Какое приятное место для королевского дворца. Просторный двор, прекрасный храм напротив. Вы можете позволить себе не обезображивать свою резиденцию бесчисленными украшениями и не выставлять большую охрану, — восхищался Анаксимандр, крутя головой во все стороны. — Мы ведь сейчас в самом сердце Оджары? Здесь, напротив храма вашей богини, могла бы прекрасно расположиться наша священная миссия, а затем и монумент, который я хотел бы воздвигнуть в честь вновь обретенного братства наших городов.

— Монумент? — переспросил Семиархос. — Ты имеешь в виду алтарь или идола?

— Скорее, священный памятник, которым станет центром наших ритуалов. Не нужно будет строить никаких новых зданий. Жрецы, которых мы пришлем к вам, могут остановиться где-нибудь в городе, если, конечно, это будет позволено.

— Надеюсь, этот монумент не будет чересчур угрожающим или тяжелым для неискушенного взгляда, — сказала королева.

— Ни в коем случае, досточтимая королева. Говоря точно, я имею в виду скульптуру, напоминающую дерево.

Разумеется, эта форма имеет свое особое значение. — Анаксимандр улыбнулся Регуле. — Одну такую статую сейчас отливают из редкого металла, найденного в южных горах, мои мастера. Я буду счастлив передать ее сюда в дар вашему городу от моего. Это было бы и моим подарком вашей семье.

— Анаксимандр, ты слишком щедр! — воскликнул Семиархос. — Я готов разделить с тобой расходы на изготовление и транспортировку…

— Ни в коем случае, дорогой друг! Ни слова об этом. Сколько бы мне ни стоила эта статуя, она не идет ни в какое сравнение с прибылью, обретаемой нами от братства между нашими городами. Главное — воздвигнуть монумент, чтобы здесь, в самом центре вашего города, последователи Вотанты могли совершать свои обряды и возносить жертвы. Знаете ли вы, что в традициях последователей нашего бога Вотанты — обильные жертвы, приносимые на его алтарь?

— Ну что ж, — объявила Регула, — будь уверен, мы установим такой же величественный монумент в вашем городе и воздадим достойные жертвы. Ты увидишь, что предложенный тобой культурный обмен обогатит оба царства.

— Великодушная королева, без сомнения, выгода Сарка будет неисчислимой.

Пока Анаксимандр говорил, колесница подъехала к широким ступеням дворцовой парадной лестницы. За колесницей подоспели воины-охранники Садиты и танцоры с королевским паланкином. Самые знатные граждане Оджары приветствовали процессию, стоя на ступенях. Распахнулись широкие двери, и монархи, их приближенные и знать вошли в большой зал с колоннами, уставленный широкими мягкими диванами с шелковыми подушками и столами с великолепным ум и напитками, ожидавшими гостей.

В зале оба короля были встречены танцовщицами храма Садиты, возглавляемыми самой Регулой. Девушки, находясь вне стен храма, двигались раскованно и естественно, а одна из самых молодых, Шарля, исполнила особый танец лично дли высокого гостя. Этот выразительный танец привел Анаксимандра в смятение, он покраснел и занервничал, к явному удовольствию принимающей стороны

Когда танец закончился, король Сарка встал, оглядел присутствующих и сказал:

— Несомненно, вы, оджарцы, веселый и добродушный народ. Вы даже не боитесь беззлобно, посмеяться над гостем, вогнав его в краску каким-нибудь трюком. Уверен, что общение с вами и дальше будет для меня источником приятных ощущений. Ну а теперь я прошу позволения отплатить за представление. Сейчас танцоры из моего города исполнят ритуальный танец, полный пророческого значения для моего и вашего городов. Итак — свадьба Вотанты!

Танцоры вошли в зал с двух сторон и, по первому хлопку ладоней своего повелителя, в полной тишине начали танец. Их движениям аккомпанировал лишь звук сандалий, с силой ступающих на мраморный пол. Двое из группы — самые красивые юноша и девушка — с позволения Семиархоса взяли у охранников мечи и вступили в танец, двигаясь между остальными и изображая яростный бой.

Это было восхитительное зрелище, закончившееся победным свадебным проходом и церемонией бракосочетания у алтаря, составленного из тел остальных танцоров. Представление привело чету повелителей Оджары в изумление.

Регула, не скрывая слез, прошептала:

— Великолепно, просто великолепно! Но как, скажи, как тебе удалось достичь такого совершенства в подготовке своих танцоров? Они двигаются безупречно даже в сложнейших сценах, даже рискуя пораниться боевыми мечами. Мне можно многому поучиться у тебя. Нет, никогда мои танцовщицы не достигали такого совершенства. Умоляю, скажи, как ты добился этого?

Анаксимандр рассеянно пожал плечами:

— Должно быть, королева, они просто ощущают на себе постоянное, неотрывное внимание своего Повелителя. Они знают, что от моего взора не ускользнет ни одна деталь. И, кроме того, каждый осознает значение ритуального танца, особенно этого, перед лицом великого Вотанты.

— Но что означает это действо, Ваше Величество? — спросила Регула. — Юноша с мечом — это ваш бог, я понимаю. Но кто его враги, и кто та девушка-воин, которую он берет в жены?

— Я не могу сказать наверняка, — ответил Анаксимандр. — Я же говорил, этот танец — пророчество. Он рассказывает о том, что происходит среди богов, а не на нашей земле. Но, если хотите, я могу предположить, истолковать его…

— Женщина-воин — это наша богиня Садита, — решительно вступил в разговор Семиархос, — по нашей традиции, у нее нет спутника-мужчины. Но при этом она ведь и богиня семейного очага и плодородия. Значит, рано или поздно она должна обрести достойного супруга. И не из смертных мужчин, а из богов.

— Именно об этом я и подумал, — сказал Анаксимандр, поглаживая золоченый подлокотник кресла. — И кто знает, быть может, пророчеству суждено сбыться еще при нашей жизни.

— Ты полагаешь, — выдохнула Регула, — Садита должна выйти замуж за Вотанту и таким образом укрепить союз наших городов и богов? Какая вдохновенная мысль.

Регула завороженно следила глазами за юношей, изображавшим в танце бога-меченосца.

— Похоже, ваш Вотанта — красивый, мужественный бог, достойный стать рядом с нашей храброй и прекрасной Садитой.

Анаксимандр засмеялся:

— Да, для меня и жрецов Вотанта — суровый законодатель, но для простого народа он еще и благородный герой, даритель огня и даже нечто вроде члена семьи. Кстати, многие боги в Шеме тоже несут в себе самые человеческие черты характера. Я думаю, боги наших городов найдут друг в друге много общего.

— Для меня все это звучит как заманчивое предложение, — задумчиво произнес Семиархос, — при условии, что Садита ясно даст нам понять благоприятными знамениями, истолкованными моей женой и другими жрицами, что она согласна на это. А ты, Занус, что скажешь на это? Стоит ли нашей богине принять предложение и стать женой бога наших соседей?

— Я, Ваше Величество? — Похоже, неожиданный вопрос застал врасплох воина, погруженного свои мысли. — Благодарю за то, что вы интересуетесь моим мнением, Повелитель. Я как раз думал о том, что такой союз мог бы принести большую пользу нашему городу. Добавив в наш пантеон мужской твердости, мы усилили бы нашу веру, воодушевили бы воинов-мужчин и могли бы решить некоторые моральные проблемы… — Неожиданно он оборвал себя и повернулся к Регуле: — Право, я ни в коей мере не умаляю твердости и благородства нашей веры в Садиту.

— Ладно, Занус, можешь не извиняться, — королева милостиво улыбнулась. — Думаю, не лишним будет и оживление наших храмовых танцев.

Королева бросила взгляд в сторону почтительно склонившихся танцоров, стоявших вдоль одной из стен зала.

— Такое событие будет ознаменовано величайшими празднествами и торжествами, которые надолго запомнят наши граждане. А кроме того, дорогой гость, в земное будущее нашего царства уже вписана одна свадьба.

— Но к тому же и поединок, — добавил Семиархос. Ну да это пустяки. Занус без труда расправится с бросившим ему вызов чужаком. Позволю объяснить, мой гость, что королева имела в виду свадьбу нашей дочери Африандры и этого великолепного воина. Так как у нас с Регулой нет наследника-мужчины, мы решили, что лучшим решением будет выдать принцессу за лучшего из храмовых воинов, что соответствует традиционному в нашем городе союзу монархов и храма. Но теперь, — король задумался, теребя завитки своей бороды, — теперь, я полагаю, их брак мог бы символизировать союз Вотанты и Садиты! Об этом стоит подумать.

— Африандра? — перебил его Анаксимандр. — Я столько слышал о ее красоте. Где она? Почему ее нет с нами?

Регула вздохнула:

— А, девичьи штучки. Она с утра была в плохом настроении, потом ей стало нехорошо, но, думаю, она вот-вот присоединится к нам. — Наклонившись к служанке, она негромко приказала: — Аэлла, пойди и пригласи принцессу, пожалуйста.

Анаксимандр присвистнул от удивления:

— Э, да вы и вправду терпеливые правители. Вы прощаете дочке ее глупости, вы даже обращаетесь к слугам по имени и вежливо просите их исполнить ваше приказание. Невероятно. Вы и вправду отмечены богами. Вы и весь ваш город. Именно таких людей мы искали, чтобы… обрести друзей.

Семиархос, несколько смущенный, решил перейти в наступление:

— А ты, Анаксимандр, неужели ты оставил супругу и наследников взаперти, когда отправился в это путешествие? Или ты, следуя традиции южного Шема, держишь гарем из знатных женщин-аристократок?

— Ни то, ни другое, — ответил саркадиец. — Появись у меня наследник сейчас — это могло бы вызвать множество проблем, когда он вырастет, а я еще не буду преклонным старцем. Когда придет время, я выберу нескольких подходящих рабынь и позабочусь о продолжении своей династии. Таков многовековой обычай моих предков.

— Да, да, понятно, вполне объяснимая традиция. — Семиархос заговорил первым, чтобы не дать слова нахмурившейся Регуле. — У нас возникнут такие же проблемы, когда молодой Занус будет коронован как правитель Оджары, а я еще буду жив и в здравом уме. — Он тряхнул головой и похлопал храмового победителя по плечу. — Ничего, мы определим несколько лет для обучения управлению государством, а затем придумаем, как постепенно, шаг за шагом, передать власть…

— Африандра, дитя мое! — воскликнулаРегула. — Как можно так долго заставлять себя ждать! Знакомься. Анаксимандр, король Сарка. Он только что предложил великолепный союз двух наших городов, их храмов и богов.

Принцесса подошла к центру зала, поклонилась Анаксимандру и поцеловала в лоб сидящих отца и мать.

Скромный и легкий поцелуй в щеку был словно не замечен Занусом.

— Дорогой гость, — продолжала Регула, — это наша дочь Африандра — единственная наследница и продолжательница королевской династии Оджары.

— Добро пожаловать, принцесса, — заявил Анаксимандр. — Вижу, что ты столь же прекрасна и восхитительна, как и твои царствующие родители. Подойди и сядь с нами. Отведай изысканных кушаний и редких напитков, стоящих на нашем столе. У нас тут есть прекрасное вино из Замбулы, тонкий арак из Турана и специально привезенный моим караваном нарцинт из Самарры. Твои родители уже позволяют тебе бокал вина? Садись. Давай поговорим. Я так много хочу узнать о вашей прекрасной семье и чудном городе.

Кубки были вновь наполнены, и разговор продолжился. Принцесса в основном молчала, лишь односложно отвечая на расспросы Анаксимандра. Единственное, что действительно заинтересовало ее, — это предложение о браке Вотанты и Садиты. Африандра начала яростно возражать, но королева быстро оборвала дочь:

— Ну, ну, дочка, что ты заволновалась? В любом случае это дело еще не решено. Над ним стоит много раз подумать. Успокойся. Выпей бокал отличного самаррского вина. И вправду, — добавил Семиархос. — В конце концов, сначала следует спросить Вотанту и Садиту, дадут ли они свое согласие на этот союз. — Повернувшись к королю Анаксимандру, он пояснил: — Моя супруга стала Верховной жрицей благодаря своей особой чувствительности в восприятии воли нашей богини. Вещие сны и видения наяву посещают ее. Кроме того, она достигла больших успехов и в обычных толкованиях по жженой кости, и по внутренностям жертвенных птиц и животных. Я думаю, при ее мастерстве и даре, нам не придется долго ждать ответа… Африандра, дочка, что с тобой?

Речь Семиархоса оборвалась, когда принцесса вдруг повалилась на пол. Стоявшая рядом Аэлла едва успела подхватить ее. С помощью королевы девушку вновь усадили в кресло, но тут она полностью потеряла сознание. Придя в себя после энергичного растирания рук и легких хлопков по щекам, она, не открывая глаз, сказала, что плохо себя чувствует и желает вернуться к себе в спальню. Едва держась на ногах, она удалилась из зала при помощи двух служанок, поддерживавших ее под руки

— Что бы это могло быть? — спросил король Анаксимандр. — Она глядела на меня, пригубив из кубка, как вдруг ее глаза широко раскрылись, и в следующий миг она рухнула на пол!

— Ох уж эти молоденькие девушки с их нервами, — посетовала Регула. — Не восприми это как оскорбление. Я и сама была такой в ее возрасте. Ничего, к вечеру она будет в форме, я уверена.

— Как бы то ни было, — сказал Анаксимандр, — вы благословлены вашей богиней, раз у вас есть такая красивая, чувствительная дочь. Любите ее, и она принесет вам много счастливых минут сейчас и в будущем, став мудрой королевой. А я могу лишь помолиться Вотанте, чтобы он тоже послал вам все то, что вы заслужили.

* * *

Принцесса Африандра, приняв лекарства, проспала весь день в своих покоях. Когда же она наконец очнулась, ее взгляд упал на силуэт мужчины, вырисовывавшийся на фоне балконной двери.

— Конан, — выдохнула она, приподнимаясь на подушках, и удивленно заморгала, глядя на него. — Но как ты пробрался сюда?

— Со дня набега, когда я узнал, что перебраться через стену не составляет большого труда, мои дела не пускали меня к тебе. — Киммериец не отходил от выхода на балкон, готовый исчезнуть в любую секунду. — Но сегодня я почувствовал, что с тобой не все в порядке… И вот я здесь, вижу, что ты спишь средь бела дня, явно приняв какие-то лекарства. Что такое, девочка, что случилось?

— Ничего, Конан. Просто высокое происхождение сыграло очередную злую шутку… Да еще этот чужеземный король…

— Ты пила нарцинт, правда? Я вижу это по тому, как блестят твои глаза. — Подойдя к стулу, стоявшему рядом с ее ложем, Конан спросил принцессу: — Африандра, эта дверь… она заперта? Я спрашиваю это только ради нашей безопасности… и твоей репутации…

— Не волнуйся, сюда никто не посмеет войти без стука. — Поднявшись на перинах, она протянула руки к Конану: — Подойди сюда и сядь рядом, если уж ты пришел, чтобы утешить меня. Хотя странно ждать утешения от воина, одетого лишь в шлем и наколенники. А что это за золотой меч у тебя на боку? Он настоящий или тоже часть моего видения?

— Не такой уж я дурак, чтобы отправиться во дворе, к тебе в гости, без своего ножа. Скажи мне, девочка, что так беспокоит тебя? Твои предвидения?

— Ох, Конан. Это было ужасно. — Память неожиданно вернулась к принцессе. — Я смотрела на своих родителей, Аксандра… или как его там…

Его лицо с самого начала мне не понравилось. Но вдруг оно превратилось в оскаленный обожженный череп с лохмотьями обгорелой кожи. Я боюсь. Боюсь, что случится что-то ужасное.

— Ну, это пророческое видение мы уж как-нибудь растолкуем, — успокоил ее Конан, гладя девушку по голове. — Может быть, по пути домой в его шатре вспыхнет пожар. Скажи мне лучше, что с Занусом? Ему ведь предстоит нешуточный поединок. А твои родители, что ты увидела в их будущем?

— Прекрати, Конан, не надо! Я увидела только иноземного короля и упала в обморок. А потом я притворилась, что так и не могу прийти в себя чтобы не открывать глаза и не смотреть ни на кого. — Закрыв лицо руками, она зарыдала.

— Ну, ну, девочка, — Конан присел на край постели и осторожно обнял принцессу. Та прижалась к нему и, все еще всхлипывая, положила голову на его грудь.

Успокоить ее стоило изрядных усилии и решительных действий, что потребовало много времени. Пару раз робкие пальцы стучали в дверь. Африандра показала достойное присутствие духа, четким голосом отсылая непрошеных визитеров, а затем возвращаясь к процессу утешения как ни в чем не бывало.

Через некоторое время Африандра зажгла лампу. Ее неровный свет залил золотом их ложе. Словно песчаный островок посреди чернеющего моря, кровать стояла в центре темной комнаты.

Гладя загорелую спину Конана, Африандра говорила:

— Вот лучшее доказательство того, что мои видения — не бессмысленная чушь. Наоборот они сбываются даже точнее, чем можно предположить.

Конан потянулся и, приподнявшись на локте, спросил:

— Ты имеешь в виду… что я именно так и выглядел?

— Каждый мускул, каждый шрам, — кивнула Африандра, водя пальцем по его телу, как бы еще раз желая убедиться в своей правоте.

— Хорошо, что ты не увидела меня без головы или каких-нибудь других, не менее важных частей тела. Так, по крайней мере, у меня остается хоть какой-то шанс в поединке с твоим суженым.

— Конан, я как раз хотела поговорить с тобой об этом. Если бы ты не пришел, я сама нашла бы способ встретиться с тобой. — Голос похожей на нимфу женщины стал неожиданно твердым и холодным. — Ты ведь понимаешь, как мне трудно иметь двух мужчин, которые… которые мне небезразличны. И вот они готовы убить друг друга в поединке через каких-то несколько дней. Причем, строго говоря, даже не в борьбе за меня. Ведь выбор уже сделан, я объявлена невестой и не собираюсь разрывать помолвку. — Африандра заглянула в глаза Конану и почти взмолилась: — Разве ты не понимаешь, как трудно нам стало общаться с Занусом из-за тебя!

— Из-за меня? — фыркнул Конан. — При чем тут я? Я помог тебе, если ты еще помнишь, в твоих тайных побегах. Затем ты использовала меня, чтобы разозлить своего холодного, самовлюбленного приятеля. Нет, это Занус дергается, как муха в паутине. Из-за него и все неприятности!

— Я использовала тебя? Что ты мелешь? Я только попросила твоего совета. Совета путешественника, видевшего мир. Конечно, следовало бы воспользоваться моим пророческим даром, чтобы увидеть, что это кончится здесь, в моей спальне… Если бы знать… — Африандра покачала головой даже в такой ситуации, Конан, у тебя нет причин для поединка с Занусом, — продолжала она убеждать его. — Не будь мальчишкой! Да, Занус остер на язык. Остр и его меч. Я все понимаю… Но стоит ли тебе так дрожать за свою варварскую гордость? Никто у тебя на родине не узнает, что с тобой случилось здесь. А мы, жители Оджары, что мы для тебя, если ты через месяц навсегда уедешь отсюда? С Занусом трудно иметь дело, это правда, но пойми, он ведь тоже человек, у него есть чувства, он обижаться так же, как и ты. И повод для обиды у него был.

— Он у меня еще не так обидится! Видит Кром, этот самодовольный пес…

— Тише ты. — Африандра положила рyку на плечо киммерийца. — Конан, Занус несет тяжкую ношу. Как храмовый победитель, он должен быть непобедимым, не ломаться ни перед какими трудностями и преградами. По крайней мере, люди должны верить, что это так. К тому же мои родители объявили его будущим правителем. А править Оджарой — это не удовольствие, это жизнь, полная ответственности и размышлений. Да еще приходится иметь дело со мной. Как видишь, тоже не подарочек…

— А я не вижу менее подходящей кандидатуры на пост правителя, чем этот ограниченный, примитивный пижон. — Конан сплюнул. — Никто другой так быстро не сумеет превратить ваш терпимый и свободный город в бездушную тюрьму, похожую как две капли воды на другие шемитские государства. Я окажу тебе и всему твоему народу большую услугу, изрубив этого парня в капусту.

— Конан, в душе ты благороден и раним, — заливаясь слезами, взмолилась принцесса. — Да, он ограничен, но мне с ним жить. Ради меня и моих родителей…

Ее прервал слабый стук в дверь.

— Принцесса, с вами все в порядке? — раздался приглушенный толстой дверью голос.

— Дa, мне лучше. — Как и раньше, она говорила твердо и повелительно. — Оставьте меня, я не хочу, чтобы меня беспокоили.

— Простите, принцесса. — Дверь приоткрылась. — Я не могу удержаться, мне нужно…

При виде лежащих на кровати любовников лицо в дверном проеме побелело. Это был Занус.

Емy потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и суметь хоть что-то сказать.

— А, понятно, — прохрипел он наконец.

— Занус, я… — начала Африандра, но было уже поздно. Дверь захлопнулась, Занус безмолвно удалился.

— Похоже, у парня есть кое-какой здравый смысл. — Конан ослабил хватку на рукояти ножа, который он держал ниже края кровати. — Может быть, став королем, он будет давать тебе некоторую свободу.

— Нет, Конан, так дальше нельзя! Ты должен уехать, уехать из Оджары немедленно! В конце концов, что это для тебя значит? Я могу дать тебе денег на дорогу! Остановись где-нибудь в горах, в крайнем случае в деревне подальше от города. Дождись своего каравана там. Тебе нельзя вступать в поединок с Занусом. Если ты убьешь его, это будет самой страшной трагедией для города. А после того, что он видел сегодня, я не смогу убедить его пощадить тебя.

— Невозможно, — сказал Конан, садясь и протягивая руку за одеждой. — В ответ на его оскорбления я вызвал его на поединок. Прилюдно. Африандра, по законам вашего храма, вызов — священен. И по моему закону тоже. — Тяжелый клинок скользнул в петлю на поясе. — Я не могу бежать от этого поединка, даже если все принцессы Шема будут на коленях умолять меня об этом.

Киммериец встал и в последний раз погладил Африандру по голове.

— Ну что ж, хорошо, если ты не можешь отступить, у тебя есть один способ доказать свою любовь ко мне. — Подняв залитое слезами лицо, принц взглянула Конану в глаза: — Дай Занусу убить себя!

Глава IX ПЕСЧАНОЕ МОРЕ

Король Сарка Анаксимандр совершал свой путь через пустыню в полном комфорте. Откинувшись в кресле, он наслаждался равномерным покачиванием паланкина на плечах рабов. Это напоминало ему то, что рассказывали путешественники о плавании по морю. Сначала — постепенное карабканье вверх по склону бархана, замедляющееся к вершине, когда ноги носильщиков чуть не по колено вязли в сыпучем песке. Затем — миг зависания на гребне и спуск, все ускоряющийся по мере того, как рабы все чаще переступали ногами, удерживая рвущуюся вниз тяжесть драгоценного груза. Несколько шагов по ровному месту — передышка перед новым подъемом.

Анаксимандр радовался, словно ребенок. Он восхищался удобством и разнообразием путешествия, наслаждался ветерком, колыхавшим занавеси его экипажа, но более всего его приводил в восторг вид, открывавшийся на гребне дюн до горизонта. Король хвалил себя за мудрое решение — возвращаться домой этой дорогой, а не по ровному выжженному дну древнего моря.

Конечно, следовало бы хорошенько наказать рабов за несогласованность и неритмичность шага. Но в конце концов, благодушно подумал король Сарка, все дело в отсутствии навыка и тренировки. Надо будет погонять их хорошенько. Сумели же танцоры так исполнить свой танец, что восхитили искушенных правителей Оджары. А кроме того, эта неритмичность покачивания доставляла определенное удовольствие.

Охрана, вполне возможно, имела возражения против выбранного маршрута, но благоразумно держала их при себе. Солдаты, равномерно окружив паланкин, шли, приноравливаясь к скорости носильщиков. Неожиданно командир отряда — офицер с обезображенным шрамами лицом, одетый в полированные бронзовые доспехи, — приблизился на своем коне к движущемуся трону Анаксимандра.

— Ваше Величество, — осторожно начал он. — На горизонте замечена процессия, следующая по солончаковой равнине на юг. Полагаю, это отряд Верховного жреца Куманоса, перевозящий священного идола в Оджару.

Анаксимандр поразмышлял некоторое время.

— Отлично, — заявил он, — значит, Куманос выдерживает обговоренный график движения. — Помолчав еще немного, король сказал: — А все-таки давненько я не слышал новостей от него. Да и те только через курьеров. Привези его сюда. Мне нужно с ним поговорить. Да, и пошли пару своих людей, чтобы они погоняли рабов во время его отсутствия: идол не должен замедлять движения.

— Будет исполнено, Ваше Величество.

Командир пустил коня галопом и, догнав своего заместителя, отдал необходимые распоряжения и немедленно подозвал нескольких солдат, и, к удовольствию Анаксимандра, через несколько мгновений группа всадников уже неслась по барханам, оставляя за собой фонтаны поднятого песка.

Меньше чем через час гонцы вернулись. На этот раз они подъехали к каравану сзади. Король заметил их только тогда, когда лошади перевали через гребень ближайшего бархана. Посреди группы всадников скакал Куманос. По тому, как он держался за поводья, прижавшись к спине лошади, Анаксимандр понял, что верховая езда для жреца в новинку. Хлопком в ладоши король остановил носильщиков, а затем приказал опустить паланкин на песок.

Куманос сполз с лошади и, с трудом передвигая ноги, пошатываясь, подошел к королю. Однако он не упал и даже не застонал, чего с уверенностью ждал Анаксимандр, зная, чего стоит первая прогулка на полном скаку.

— Ваше Величество, — поприветствовал его Верховный жрец голосом, никогда раньше не звучавшим так твердо.

— Ну, молодой жрец, — почти дружески поздоровался с ним король, — время и тяжкие обязанности изменили тебя… надеюсь, к лучшему. Конечно, ты не помолодел, но, наоборот, стал более зрелым. Давай-ка залезай, проедешься со мной немного. Рабы, думаю, выдержат дополнительный вес. Отличная штука — такая прогулка по дюнам. Уверен, тебе тоже понравится.

Прежде чем подняться в паланкин, Куманос задержался. Слуги короля стянули с него пропыленную одежду и надели какую-то шелковую золотистую хламиду из одного из королевских сундуков. Когда жрец переодевался, Анаксимандр обратил внимание на его измученное, исхудавшее тело — почти что живой скелет, обтянутый кожей. Единственным украшением, которое носил при себе Куманос был обломок ржавого ножа на шнурке, висевший на его шее. Переодевшись, Куманос нырнул под прозрачную тюлевую занавеску и влез в королевский паланкин.

Жрец сел напротив короля, спиной по ходу движения. Когда по сигналу Анаксимандра рабы взвалили паланкин на плечи, Верховный жрец от неожиданности покачнулся и чуть не выпал наружу. От падения на песок его спас король, цепко схвативший его за тонкое запястье.

— Итак, Верховный жрец, — начал Анаксимандр, когда Куманос чуть освоился с покачивающимся движением паланкина, — исполнил ли ты в точности требования нашего бога Вотанты? Как идол? Был ли он отлит в точном соответствии с древними формулами?

— Дa, Ваше Величество. — Куманос бесстрастно смотрел на короля, его голос охрип на ветрах пустыни. — Священный металл был обнаружен в трех шахтах в Шартоумских горах, найденных по древним приметам. Печати на шахтах не были вскрыты. Руда соответствовала тем образцам, которые дал мне Солон. Эту руду перенесли к Трубам Шайтана, чтобы выплавить металл. Хранители выполнили свой долг полностью, как следовало по договору.

— А этот хитрый черт, шейх, — он помог тебе?

— Да, Повелитель. За оговоренную плату он предоставил мне рабов. Кроме того, нас не беспокоили отряды его охотников за караванами. Мы смогли вовремя выполнить работу и отправить части идола в путь в назначенное время.

— Что ж, отлично. Старый шакал, наверное, все-таки здорово побаивается меня и не рискует обманывать или не выполнять условия договора. Рад, что твоя работа оказалась заметно облегчена моими усилиями. Ну а как другие отряды? Тебе что-нибудь известно об их продвижении?

— По последним полученным мною сведениям обе группы миновали Сарк. Все три части и. весят одинаково, но у восточной группы самый длинный маршрут, а центральной придется идти по пересеченной местности. Они заденут отроги гор, чтобы обойти стороной наш город и наши земли.

— Да уж, — кивнул король, — позволить идолу проехать через Сарк — вот было бы худшее из предзнаменований.

— Конечно, Повелитель. А следовательно две другие группы где-то позади меня. Недавно я выслал гонцов-разведчиков, чтобы точно выяснить их местоположение в настоящий момент.

Кто руководит ими? Твои старшие помощники? Надеюсь, ответственные юноши?

— Да, Ваше Величество. Я специально проверял их и готовил и уверен, что они считают свою миссию почетным и угодным Вотанте делом, не терпящим неточностей или задержек. — Куманос прикоснулся к рукояти ножа, висевшего у него на шее. — И все же, Повелитель, моя рабочая команда изрядно уменьшилась из-за тяжести пути, болезней и несчастных случаев. Почти всех охранников я превратил в тягловую силу. Думаю, такая ситуация и в других группах. Если бы вы сочли возможным отрядить нам дополнительный рабов или солдат…

— Несомненно. Моя королевская воля всячески помогает вашему делу. Можешь прямо сейчас взять себе две дюжины моих охранников, если А вернувшись в Сарк, я соберу людей — не по повинности, а добровольцев. У нас в городе сейчас такие дела, что десятки людей согласятся продаться в рабство за еду и воду для себя и за обещание вознаграждения по возвращении домой. Я отправлю их на помощь всем трем отрядам.

На безмолвный кивок Куманоса Анаксимандр заметил:

— Хорошо. А теперь поешь и выпей. Устал я от твоего каркающего, пересушенного голоса.

Король махнул рукой в сторону корзины, стоявшей у его ног и доверху заполненной фруктами, сыром, печеньем и запечатанными кувшинами с вином.

— А я пока расскажу тебе новости, которые прольют бальзам на твое иссушенное солнцем сердце и наполнит его благодарностью к твоему мудрому Повелителю. Я только что из Оджары. И знаешь, я подготовил все, что нужно для нашего дела. Священное Дерево силы Вотанты будет допущено в город, пустит свои корни и зацветет там.

Куманос, евший и пивший без видимого аппетита, ничего не сказал своему Повелителю, лишь бросил на него взгляд тревожных темных глаз.

— В общем, — продолжал Анаксимандр, — мой визит можно считать абсолютно успешным как с точки зрения дипломатии, так и миссионерской деятельности. Между прочим, я был приглашен в самое сердце вражеского города — в его дворец и храм. Меня приветствовали правители и вражеский народ. — Король рассмеялся, что было знаком неслыханного доверия и откровенности по отношению к подданному. — Знаешь, вблизи я увидел, в чем их слабость, чем они так ненавистны нашему богу Вотанте. Открытость, слабые моральные устои, непочтение к власти… а какое невежество — считать, что пороки других совпадают с их собственными. К счастью, такие недостатки не могут помешан, мудрому человеку добиться от них того, что ему нужно. Будь спокоен, я вымостил путь нашему богу и в Оджару в религиозном, политическом и в духовном отношении.

— Я так понимаю, вы, Повелитель, считаете их достойными быть принесенными в жертву Вотанте? — Куманос отставил опорожненный кувшин.

— Да, во всех смыслах! Их процветание и благосостояние, богатство их земель и красота их города, не говоря уже о полной невиновности ни в чем, делают их отличными жертвами, прямиком направляющими свои души великому Вотанте в яростном жертвенном огне. Кстати, город оказался как две капли воды похож на тот, что был послан нам миражом.

Я спрашивал их, но они и слыхом не слыхивали о столь зловещем для своего города предзнаменовании. Я намекал им и на уготованную их городу судьбу. Кто знает, быть может, мои слова будут помянуты в миг последней агонии, когда свершится акт жертвоприношения.

Я знаю, Куманос, что по ритуалу тебе будет принадлежать честь произнести последние заклинания. Но не позволишь ли ты мне удовлетворить мое личное чувство мести и самому произнести их? Полагаю, Вотанта не будет против. Ведь, в конце концов, я — главный его наместник на земле,

— Повелитель, мне негоже проявлять личные амбиции. Я лишь слуга божий и исполнитель его воли. Как будет угодно Вотанте, так я и поступлю.

Отбросив веселье, король с интересом посмотрел на Куманоса:

— А ты и вправду очень изменился. Раньше ты, бывало, казался мне размазней, годным, пожалуй, лишь для утешения селян, чьи посевы засохли, так и не взойдя. А теперь я вижу в тебе твердость и решительность, достойную служителя нашего великого бога.

— Дa, Повелитель. Этим я обязан окрепшей вере и, несомненно, влиянию последнего пророка — Солона. Он взял на себя труд… показать мне бренность земных страстей и стремлений, да и самой жизни. Этот амулет — память о его помощи на пути постижения мудрости. — При этих словах Куманос снял с шеи ржавый обломок меча и показал его Анаксимандру на вытянутых руках.

— Ах да, Солон, конечно, — сказал король. — Старее, чем горы. Как мне сообщили, он внезапно скончался вскоре после твоего паломничества к нему. Счастье, что он успел передать свою мудрость в надежные руки.

— Говоря правду, Повелитель, я был рядом с ним, когда он погиб, оступившись в своей предательской, наполненной страшными костями пещере. Его уход из этого мира стал для меня бесценным уроком и доказательством того, насколько хрупка и слаба жизнь даже самого достойного и мудрого из смертных.

— А вместе со своей мудростью он передал тебе меч Онотимантоса. Не вздумай только использовать его против моей вечной души или смертного тела. Король чуть приоткрыл ворот своего одеяния, под шелком которого сверкнули кольца серебряной кольчуги. — Если только попробуешь, то получишь урок того, как мало стоит еще одна достойная жизнь — твоя собственная.

— Нет, Повелитель, конечно, нет. — В голосе Куманоса не слышалось ни страха, ни беспокойства по поводу угрозы короля. — Я буду использовать его силу только против тех, чьи чувства или мысли станут помехой на пути осуществления воли Вотанты. А ваш разум, ваша воля — источник и основная сила, двигающая наше дело. И пока так будет продолжаться, Повелитель, ваша душа может быть спокойна — меня она интересует в последнюю очередь.

— А ты и вправду мудр, Куманос. Пожалуй, ты лучше кого бы то ни было подходишь для сана Верховного жреца, служащего мне и великому Вотанте.

Анаксимандр хлопнул в ладоши, чтобы при внимание всадников, следовавших за его экипажем

— А теперь отправляйся, — приказал король, — и веди свои отряды на север. Я буду ждать новостей от тебя. Известий о твоем успехе и о твоем собственном славном жертвоприношении.

Глаза X ПЕРЕД ЛИКОМ БОГИНИ

Конану казалось, что вся Оджара собралась на Агоре этим ясным, солнечным утром, чтобы присутствовать при его священном поединке с Занусом. Он знал, что есть и исключения. Например, стражники на стеках, да и селяне, погоняющие мулов, которые вращали винтовые насосы, подающие воду на поля. Если оставить посевы без полива хоть на один день, полуденное солнце успеет сжечь добрую часть урожая. Но при всем этом отсутствующих и их желание видеть поединок почти зримо носились в воздухе, словно стая голубей между колонн храма.

Кое-кто ухитрился нажиться и на этом деле. Среди толпы тут и там сновали юркие и суетливые собиратели ставок. Конан заметил, что ставки были примерно одинаковыми и явно не в его пользу. Никто из присутствующих не предвидел серьезной опасности для храмового воина.

Среди зрителей находилась и монаршая чета. Король и королева сидели на специально отведенном для них диване, установленном на возвышении у ворот дворца. Между ними молча сидела принцесса Африандра. Еще красивее, чем раньше, торжественно одетая и причесанная, она показалась Конану бледноватой. Ее глаза припухли и покраснели — наверное, от бессонных ночей.

По сторонам площади были установлены грубые деревянные скамьи — помосты для тех оджарцев, которым не хватило места вблизи. Наспех сколоченные, эти скамьи оказались не самым удобным и надежным сооружением. Стоявшим на шатающихся досках зрителям приходилось вставать на цыпочки, придерживаясь за плечи стоящих впереди, чтобы увидеть место поединка. В лучшем положении оказались мальчишки, оседлавшие стену храмового квартала. Среди них Конан заметил Эзреля и троих сирот, навещавших его лагерь, хотя и не так часто после набега кочевников.

Несмотря на свою дурную славу, Конан мог с уверенностью назвать нескольких зрителей, целиком державших его сторону. Сейчас они плотной группой стоили рядом с ним в углу площадки для поединка: хозяин таверны Анакс, Бабета, несколько ее подружек и горстка слуг и работников караванного квартала.

Среди них не было Шарлы, которая в эти минуты исполняла вместе с остальными жрицами Садиты ритуальный танец между колонн храма. Чем быстрее и яростней становился их танец, тем громче был ропот толпы, притоптывавшей в такт барабану даже подпевавшей флейтам и цитрам, слышащимся из храма.

Когда танец кончился, Агора замерла в молчаливом ожидании слов Регулы — Верховной жрицы богини Садиты. Наконец над площадью прокатив ее мощный голос:

— Вызов был брошен и принят! Назначен священный поединок! Во имя Садиты — пусть начнется ритуал!

Шквал криков приветствовал ее слова. Но овация смолкла, стоило лишь Регуле вновь набрать воздух и продолжить:

— Ответчик в сегодняшнем поединке — великий победитель турниров храма Садиты, воин Восьмого Уровня, Старший Воин Храма и защитник богини! Это не кто иной, как Занус, известный всем и любимый всеми уроженец нашего священного города Оджары! Занус, шаг вперед!

Занус, высокий, статный, как всегда бесстрастный, шагнул вперед из группы приближенных к королю, собравшихся около королевского помоста. Ропот, прокатившийся по толпе, не был овацией, неуместной в такой миг. Скорее это был вздох восхищения и любви горожан к спасителю и будущему правителю их города. Королева Регула обняла Зануса как мать, а затем, повернувшись к публике, словно представила его зрителям, не снимая руки с плеча воина:

— Занус, хочешь ли ты посвятить чему-то этот бой и кровь, которая, несомненно, будет пролита сегодня? Чему будет посвящено это кровавое жертвоприношение бессмертной Садите?

Занус абсолютно спокойно оглядел толпу и кивнул. Бросив короткий взгляд на короля и принцессу и даже не взглянув на стоявшего напротив Конана, заговорил голосом, окрепшим в командах и молитвах:

— Действительно, у меня есть особое посвящение. Что сегодняшний поединок, как и все, происходившее в нашем городе, надолго останется в вашей памяти. Я хочу почтить вас, дорогие сограждане и братья по вере, демонстрацией высочайшего уровня мастерства владения мечом, какого только может достичь человек.

Последовавшая за этими словами пауза была заполнена восхищенными вздохами в толпе зрителей.

— Я долго шел к этому. Тренировки и долгие часы размышлений и искренних молитв Единственной Истинной Богине привели меня к такому решению. — Занус оглядел толпу с видом смиренной добродетели. — Жертва, которую я приношу сегодня Садите, будет принесена ей через имя ее благородной почитательницы — принцессы Африандры, будущей королевы Оджары!

И вновь по толпе пронесся вихрь не аплодисментов, но восхищенных вздохов, выкриков и шепота. Конан понял, что никто из присутствующих не в курсе разразившегося скандала. Сам киммериец не посвятил никого в свои более чем близкие отношения с принцессой. Двум другим участникам этого треугольника тоже была не с руки огласка. Поэтому от слушателей был скрыт истинный смысл слов Зануса, полных ревности и злой обиды. Посторонние услышали лишь красивые, высокопарные фразы, столь привычные в устах храмового победителя.

Единственной реакцией Конана на слова Зануса было еще большее желание начать бой. После той мольбы Африандры, обращенной к нему, киммериец голову сломал, прикидывая возможные достойные выходы из поединка: например, сколько ран он должен получить, чтобы быть унесенным с поля боя на радость принцессе, или же, наоборот, насколько серьезно он может поранить Зануса, не убивая его и не искалечив навсегда этого записного городского героя.

Проконсультировавшись с Эзрелем, Конан понял, что Садита не столь уж кровожадна и не требует смерти одного или обоих дуэлянтов. Достаточно лишь тяжелой раны одного из них, чтобы поединок был прекращен. Ради Африандры и будущего королевской династии следовало оставить в целости и сохранности кое-какие важные детали организма Зануса. Это, конечно, заметно сужало круг устраивавших Конана исходов поединка. В конце концом киммериец пришел к выводу, что лучшим из возможных исходов было бы обоюдное ранение. Конечно, в идеале рана Зануса должна быть тяжелее, чем нанесенная им Конану. При этом ни одно из ранений не должно быть унизительным. Оба соперника должны будут потерять много крови, чтобы удовлетворить все заинтересованные стороны — как смертные, так и неземные.

Конан понимал, что, скорее всего, эти ранения окажутся благими намерениями. Зная Зануса, его стиль и навык ведения боя, можно было предположить, что выбор будет стоять между тем, чтобы убить или погибнуть самому. Лично он предпочитал первый вариант. Время от времени киммериец вопрошал сам себя: готов ли он умереть ради каприза Африандры? Выходило, что нет.

— Какая вдохновенность, какое самоотречение! — восторженно декламировала Регула. — В Занусе мы видим чистоту и благородство, присущее жизни того, кто верно служит Садите. Граждане Оджары, я призываю вас вознести бессловесную молитву за нашего храмового победителя и его благородныe помыслы!

После мгновения гробовой тишины, повисшей над площадью, королева заговорила вновь:

— Вызов Занусу за личное оскорбление был брошен человеком по имени… — тут она взглянула на маленькую восковую дощечку, зажатую в ладони, — … по имени Конан, не благородного происхождения, не последователем нашей богини, не жителем Оджары. Конан, шаг вперед.

Выйдя из кучки своих знакомых, Конан шагнул за деревянное ограждение арены, на вымощенную площадь Агоры. Неодобрительный ропот пронесся над толпой. Относился ли он лично к киммерийцу или к его непритязательному наряду — этого Конан не знал. Не знал он и того, попросят ли его сказать что-нибудь эдакое для толпы зрителей. Когда королева жестом остановила Конана в нескольких шагах от себя и собралась что-то сказать, раздался протестующий голос Зануса:

— Стойте! Этот клинок… — он ткнул пальцем в сторону висевшего на поясе киммерийца ильбарского кинжала, — он не подходит для священного поединка. Это же не боевое оружие, а просто хозяйственный нож. — Занус обратился к одному из храмовых воинов, стоявших строем позади — Ради милости Садиты, подари этому несчастному благородный клинок, достойный сегодняшнего боя.

Протянув свое оружие, Конан принял взамен меч с золоченой рукоятью, скрытый в шикарных ножнах.

— Предупреждаю тебя, Занус, я еще ребенком ворочал мечом потяжелей этого. — Обнажив клинок, киммериец отбросил ножны в сторону. — Не думай, что непривычным мне оружием я дольше буду добираться до твоей глотки.

— Если ты все еще думаешь, что исход сегодняшнего боя зависит от того, какой клинок у тебя в руках… — Занус замолчал, не договорив фразы. Его лицо не скривилось даже в презрительной улыбке, глаза едва взглянули на Конана. — Я просто хочу, чтобы были соблюдены все правила. Ты и то оружие, которое будет в твоих руках, ничего не значат ни для меня, ни для нашего храма. Ты никто, безродный варвар, никому нет дела до того, какой клинок осквернишь ты своими лапами.

— Оскорбления — это твоя разменная монета, Занус, — сказал Конан и сплюнул. — Не пытайся разозлить меня ими. Это не поможет тебе уйти от возмездия.

Его соперник лишь слегка пожал плечами и бросил:

— Неужели ты еще не понял, варвар? Ты уже побежден. Очищающая все кровь смоет тебя и то зло, которое ты причинил мне… Ну, хватит. К бою!

Еще во время обмена угрозами Регула опасливо попятилась. При последней фразе Зануса храмовые воины поспешили закрыть ее, встав стеной перед королевой. Поле боя было очищено.

Пока они отходили к помосту, Конан успел подумать, что здесь что-то нечисто. Занус не сумасшедший. Опытный воин, он видел Конана в бою. Почему же он с такой уверенностью выходит на этот поединок? Что питает его непоколебимость: фанатизм или же колдовство? Неужели его госпожа Садита из тех мелочных божков, которые опускаются до того, что напрямую вмешиваются в личные дела смертных? Взглянув на портик, киммериец увидел ее портрет, высеченный на камне, — похожее на маску, непроницаемое лицо.

Храмовый воин поприветствовал противника, подняв меч вертикально перед собой. Конан сделал такой же жест, предполагая, что это часть традиционного ритуала. Дистанция между противниками была достаточно большой — полдюжины шагов, не больше. Конан опустил меч и начал осторожно, крадущимися шагами приближаться к противнику.

В это время Занус высоко поднял свой меч, сделал резкое движение руками так, что меч описал сверкающую дугу над его головой. Затем храмовый воин расстегнул тунику, обнажив шею и сильные, широкие плечи.

Взмахнув мечом еще раз, Занус отрубил себе голову.

Удар был твердо рассчитан и нанесен изо всех сил. Конан понял это сразу, хотя все еще не мог понять, что случилось. Отточенная сталь насквозь прошла человеческую плоть — кожу, кость и мышцы. Голова мастера фехтования Зануса покатилась по камням мостовой под алым кровавым фонтаном. Его тело еще некоторое время неподвижно простояло, сжимая в руках меч. Затем раздался звон стали о камни, и обезглавленный труп, извиваясь и дергаясь, рухнул вслед за головой и клинком на чисто вымытые камни площади.

Это зрелище не было встречено криками ужаса. Нет. Никто еще не пришел в себя и не мог поверить в случившееся. Неподвижность и молчание тянулись долго, пока Конан первым не издал короткий хриплый смешок. Затем он недоверчиво поинтересовался:

— Кром! Что все это значит? — Он повернулся за разъяснениями к ближайшим зрителям: — Что за цирк вы тут придумали? Я вполне управился бы с ним сам…

— Молчать! — раздался окрик Регулы с королевского помоста. — Чужеземец, не оскверняй этот священный миг! Хватит богохульствовать и поносить имена других богов здесь, перед храмом Единственной Истинной Богини.

— Верующие в Садиту! — вновь обратилась она к молчащей толпе. — Я не предвидела этого события. Наша богиня держит кое-что из своих намерений в секрете от простых смертных. Но будьте уверены — вы избраны ею, чтобы присутствовать в этот день. Вы видели акт высшей воли, выражение высшей силы веры! Жители Оджары, вы стали свидетелями чуда!

При этих словах толпа начала пробуждаться от оцепенения. Конан увидел, как люди стали тянуться и вставать на цыпочки, чтобы увидеть останки Зануса. Послышались удивленные возгласы.

— Триста лет подобные подвиги не совершались на храмовых церемониях, — продолжала Регула. — И никогда в истории Оджары жертва не была принесена с таким мастерством. Никто, кроме Зануса не постиг так глубоко искусство боя, никто не был так силен и крепок в своей вере. Садита признала заслуги своего служителя. Ему было дозволено принести себя в жертву. Поступив так, он занял свое место среди бессмертных!

Красноречию Верховной жрицы, стремящейся успокоить пораженных свидетелей происшедшего, казалось, не будет предела.

— То, что вы сейчас видели, — не что иное, как доказательство бессмертия! Вы сами видели это! Сами, своими глазами! Жители Оджары! Это будет нам последним уроком, доказательством силы веры. Слушайте и запоминайте! Вы, ваши дети и многие поколения потомков ваших детей веками будут поклоняться Занусу. Да, наш город потерял прекрасного будущего короля, но обрел бессмертного героя!

Королева Регула подошла к телу Зануса насколько возможно близко, так, чтобы не испачкать алой кровью сандалии. По ее знаку несколько придворных бросились собирать останки в белые льняные полотнища. Один сверток получился большим, другой — непривычно маленьким. В нем была укрыта отрубленная голова. Свертки быстро унесли. Кровь даже не успела выступить сквозь белую ткань. Пока шла работа, Конан воспользовался возможностью задать вопрос:

— А как же я, королева? Занус обманул меня, избежав неминуемого поражения от моего клинка.

— Обманул? — яростно бросила ему Регула. — Чужеземец, ты так и не понял, что проиграл бой! Твое поражение не могло быть более полным, даже если бы твоя голова рухнула на камни, отделенная от тела его клинком!

Она выпрямилась, развернула плечи — настоящим неприступная статуя, воплощенное достоинство.

— Совершено ритуальное жертвоприношение. Пролита кровь, посвященная богине… Рука Зануса пролила эту кровь. Значит, он победитель! И его победа будет жить в веках!

Стоя далеко от киммерийца, по другую сторону кровавой лужи, королева театральным жестом ткнула в него пальцем и патетически продолжила;

— А ты… твоя роль в происшедшем — ничто. Даже меньше, чем ничто. И хуже! Ведь это ты, чужеземец, не знающий наших законов, насмехался над героем, оскорблял его в минуты, предшествующие очистительному жертвоприношению. Ты первым нарушил священное безмолвие. Твой голос произнес имя твоего варварского бога, осквернив священный миг подвига.

Чутье жрицы и правительницы подсказывало Регуле, что для возвышения Зануса нужно было чье-либо одновременное унижение. И ее выбор пал на Конана. Своей риторикой она стала настраивать толпу против него. Киммериец покрепче сжал рукоять меча, подозревая, что вот-вот его станут рвать на куски в религиозном гневе.

— Наказанием за твою дерзость, как и для всякого другого, нарушившего правила священной дуэли, будет изгнание из города и забвение. С этого дня ты для нас никто, Конан Чужеземец. Тебе больше нет места в Оджаре, перед ликом Единственной Богини,

— Подожди, королева! — возмущенно воскликнул Конан. — Что бы это ни означало по правилам ваших поединков, но по всем законам чести я невиновен. Я никому не причинил зла, я помогал защищать ваш город!

Повернувшись к седовласому монарху, Конан крикнул:

— Семиархос! Ты же сам признал мои заслуги перед Оджарой и признал меня гражданином, имеющим все права и находящимся под защитой вашего храма.

— От которого ты отречен, — отрезал король, — точно так же, как любой горожанин, нарушившим священные законы.

Семиархос не задержал своего взгляда на KКонане. Африандра тоже повернула залитое слезами лини другую сторону, чтобы даже случайно не увидеть киммерийца.

— Бросьте вы это! Почему безумие так заразительно? Занус — дурак, которому не жаль собственной жизни. А вы…

Конан повернулся, ища поддержки у своих друзей. Но ни Анакс, ни Бабета ни словом не поддержали его.

им его. Эти люди, сами парии респектабельного общества Оджары, в этот момент почувствовали себя едиными с остальными горожанами и отвернулись от Конана.

— Видит Кром, вы все лицемеры! Как можно… — В последней надежде Конан повернулся и посмотрел на стену, где сидели, свесив ноги, его приятели. Но даже они не рискнули посмотреть ему в глаза. Хотя Конану показалось, что он поймал робкий взгляд Иноса, тотчас же испуганно отвернувшегося.

— Ну что ж, так оно, наверное, и к лучшему, — громко и четко сказал киммериец. — В моем сердце не осталось любви к Оджаре! В любом случае я собирался скоро уехать отсюда. Если этот подаренный мне меч стоит хорошего верблюда, пары мешков для воды и немного продовольствия, тогда я немедленно уеду из этого города и не буду досаждать вам своим присутствием.

— Да будет так, — объявила королева Регула, глядя в небо поверх головы Конана. — Я обязую тебя, чужеземец, закончить все свои дела и покинуть наш город до заката под страхом смерти. С этого часа и впредь, именем Садиты, ты — вне закона!

Глава XI ИЗГНАННИК

Склоны гор Отчаяния ограничивали с одной стороны песчаную равнину, по которой двигался одинокий всадник. Ближе к нему, с другой стороны, выстроились неровной стеной багровые вершины хребта Крови Атталоса. На западе вгрызались в горячее голубое небо ледники Клыков Зафура. Они и вправду походили иа клыки чудовищного зверя, как их описывали Конану опытные пустынные кочевники-шемиты. Много зловещих легенд, связанных с этими горами, из поколения в поколение рассказывали у ночных костров в местных племенах. Скорее всего, карты этих мест еще никто не составлял, если не считать подробнейшего плана хранившегося в памяти проводников караванов и их вечных противников — охотников за караванами.

Зажатая между горами равнина пылала, как дно раскаленного пустого медного котла. Перед путешественниками, собиравшимися преодолеть пустыню, стоял тяжелый выбор: или обойти ее по краю, менее выжженному солнцем, совершая переходы от одного оазиса к другому, рискуя нарваться на разбойников или не найтиочередного колодца, или же пойти напрямик — через самое пекло, экономя время. Конан, ехавший на отличном двугорбом туранском верблюде, выбрал более короткий путь.

Зная неприветливость этих мест и их редких обитателей, он не собирался забираться в глубь восточного Шема. Ему нужно было лишь выйти прямой дорогой к самым низким седловинам перевалов гор Отчаяния, ведущих через пограничные государства Кофа к караванным дорогам на Шадизар. Но тут везение подвело киммерийца: первый же оазис, который он рассчитывал и о котором хорошо отзывались погонщики, оказался мертвым. Почерневшие стволы пальм склонились над пересохшим, покрытым коркой соли озером, чье дно покрывали бесчисленные лунки и ямы, выкопанные добравшимся сюда путешественниками в тщетной надежде найти ушедшую воду.

К счастью, Конану еще не настолько не хватало живительной влаги, как многим побывавшим здесь до него, чьи иссохшие останки лежали повсюду полузасыпанные песком. Тут были и верблюды, зарезанные хозяевами ради последних капель алой жидкости, оставшихся в их сухих жилах. У многих человеческих трупов тоже были перерезаны горла в последней борьбе за глоток воды.

Конан даже обрадовался, что не встретил ни единой живой души. Иначе ему пришлось бы изрядно опустошить свой запас воды или же, наоборот, оказать последнюю милость обезумевшим страждущим. Киммериец не любил такого рода стычки — что-то нечестное, недостойное виделось ему в таком неравном бою. Отчасти поэтому он хотел дождаться в Оджаре каравана — с запасом моды и с грузом вина. Кроме того, в таком случае он мог претендовать на долю груза или плату за помощь в охране каравана.

Однако судьба нарушила эти планы. Конан был изгнан из Оджары, изгнан с позором, и это не давало ему покоя, заставляя вновь и вновь ломать голову, вспоминая и осмысливая происшедшее. Больше всего озадачил киммерийца поступок Зануса. Чтобы воин-жрец, победитель во многих боях, так запросто пошел на самоубийство — такого фанатизма Конан не ждал даже от обитателей этой забытой богами земли. Да и не вязался этот поступок с самовлюбленностью Зануса. Чем больше Конан размышлял над этим, тем больше убеждался, что дело было в Африандре.

Конечно, речь не шла о любви воина к принцессе. Этот ограниченный, самодовольный человек вряд ли был способен любить кого-либо, кроме себя. Скорее, дело заключалось в ускользавшей от него добыче: обещанной ему супруге и верховной власти.

Честолюбивый Занус уже давно мысленно примерял на себя королевскую корону и внутренне готов был принять монарший титул. Но, поняв, что Африандра никогда не подчинится ему, особенно после того, как он застал ее в объятиях Конана, что она никогда не откажется от свободы, дарованной ей по праву высокого рождения, — он решил раз и навсегда разрубить этот узел. Занус предвидел позор и унижение, предстоявшие ему, когда независимость его избранницы в политике да и в личной жизни станет известна горожанам.

Несмотря на многие годы поклонения богине женщине, а может быть, и именно поэтому, как полагал Копан, Занус никогда не смог бы заставить себя смириться с тем, что женщина будет стоять выше или хотя бы на равных с ним в земной жизни. При этом его болезненная гордость не позволила ему отказаться от дарованного судьбой шанса — стать верховным правителем. Это противоречие и загнало воина-жреца в глухой тупик.

Выход Занусу подсказало его жреческое происхождение и воспитание. Ритуальное самоубийство, не только с пониманием встречалось, но даже приветствовалось среди его предков-воинов. Променяв королевскую корону на звание добровольной жертвы и посмертное обожествление, воин-жрец спас свою честь и гордость, которые, несомненно, значили для него больше, чем жизнь.

Примерно так расшифровал киммериец поступок Зануса, что оказалось не самой трудной загадкой. Куда более озадачила и обидела Конана реакция жителей Оджары, уподобившихся стаду овец, следующих за несколькими баранами. Он полюбил этот город, рисковал, защищая жизнь его обитателей и честь королевской семьи. И никто не вступился за него, когда он был выброшен за городскую стену. Даже та женщина, ради которой он собирался задержаться в Оджаре на неопределенное время, предала его. Больше всего ранило Конана то, как поступила Африандра.

Одно дело — простые горожане, стараниями жриц и жрецов привыкшие восхвалять Зануса и восхищаться им. Пожертвовать чужестранцем ради безупречного образа городского героя — это было более чем понятно и оправданно. Конан и не ждал ничего другого от толпы.

Но Африандра — она же знала и понимала, что такое Занус. Она даже сумела частично втолковать свои опасения матери — Верховной жрице Регуле. Она первая втянула Конана в дворцовые интриги, а затем, увидев кровавые последствия своих поступков, отвернулась от киммерийца, послужившего ей орудием. Это показалось Конану самым циничным и трусливым шагом принцессы. Одно ее слово, один жест, хотя бы втайне от других, — и киммериец не покинул бы города, не поборовшись за свое доброе ими и честь.

Хотя ничего для него нового не было в этой ситуации. В сотый раз он был вынужден отправляться в одиночестве в опасный путь — и все из-за женщины. Шел ли он к ней или от нее, рвал ли связь сам или уходил от чьей-либо ревности — все равно дорога была нелегкой.

Так случилось и на этот раз. Оказавшись в высохшем оазисе, Конан понял, что его верблюд не выдержит тяжелого пути к далеким горам, если не отдохнет хорошенько в каком-либо месте, где есть в достатке вода и живая растительность.

Откинув вариант возвращения в Оджару, Конан решил поискать другой оазис, находившийся дальше на запад. Кочевники называли его Талиб, или Город в Пустыне. Признавая наличие воды в этом оазисе, все кочевники, с которыми Конан говорил в караванном квартале Оджары, в один голос уверяли, что это дурное место, куда лучше не соваться без крайней необходимости. Либо они просто старались отвадить постороннего, либо же и вправду боялись лишний раз приближаться к этому месту.

Похоже, последнее предположение больше соответствовало истине. В противном случае зачем вообще стоило упоминать о Талибе? Хотя слухи об источнике воды в пустынной стране невозможно удержать от расползания. С другой стороны, какая опасность могла бы удержать изнывающего от истощения и жажды путника на расстоянии от источника воды? Дикие звери, чужие земли, враждебные племена — все это было не в диковинку кочевому всаднику и бесстрашно преодолевалось им, если оказывались на его пути к оазису.

Эти храбрые бедуины боялись лишь одного — сверхъестественных явлений, всякого колдовства. Только это, по разумению Конана, могло заставить их дальней дорогой объезжать Город в Пустыне и избегать даже подробных расспросов о нем.

Несмотря на все тревожные мысли, Конан, не задумываясь, повернул на запад. В конце концов, мелькнуло в его голове, злые духи часто охраняют сокровища. Почти полные мешки с водой свисали с седельных лук верблюда. Сухое мясо и финики еще не опротивели седоку. Неведомая опасность Талиба представлялась Конану завесой, прикрывающей драгоценную награду за дерзость.

Ближе к вечеру разразилась песчаная буря. Конан едва успел рассмотреть на горизонте нечто похожее на склоны пологих холмов, как поднятый ветром песок скрыл от глаз даже то, что находилось в нескольких шагах. Конан приготовился пережидать бурю в течение всей ночи. Но к закату ветер неожиданно стих, оставив остывающую пустыню под покровом черного бархата ночи с бесчисленными огоньками звезд.

Такая ночь отлично подходила для продолжения путешествия. Но отдыхать днем, в самую жару, означало бы заплатить солнцу не меньшую дань, чем продолжая путь под его палящими лучами. Поэтому Конан решил воспользоваться ночной прохладой для отдыха.

Наутро ветер снова поднял тучи песка. На этот раз он дул в противоположную сторону. Сквозь его завывания Конану в полусне послышался странный звук: тяжелые колеса поскрипывали и стучали по камням, словно где-то рядом двигались телеги обоза какой-то неведомой армии. Но ни единой тени, ни единого силуэта не смог увидеть откинувший одеяло и вскочивший на ноги Конан сквозь плотную завесу песка и пыли.

* * *

Хотя до скалистой гряды, казалось, рукой подать, Конан потратил почти целый день, чтобы добраться до нее. Такие шутки часто выкидывала коварная пустыня. Наряду с иллюзорными видениями и миражами, она частенько меняла расстояние до реальных предметов, то приближая, то удаляя их, чем приводила на край смерти многих и многих путешественников.

Верблюд вскарабкался на очередной уступ, и глазам Конана открылся совершенно другой пейзаж. Пустыня, оставшаяся позади, напоминала дно древнего мертвого моря, кипевшее на горизонте еще одним песчаным штормом. Впереди же лежала пересеченная местность, похожая на поверхность Луны, изошедшей над горизонтом и светившей с кобальтово-пурпурного неба.

Равнина тянулась до терявшихся в сумерках почти вертикальных склонов северных гор, среди которых торчали Клыки Зафура. Тут и там по плоской ровной поверхности были разбросаны груды валунов и каменные монолиты — словно гигантские идолы, сломанные и сметенные рукой неведомого великана.

Неподалеку от Конана, на полпути к ближайшим отрогам гор Отчаяния, лежали руины города, давно разрушенного и покинутого жителями. Еще ближе, перемешиваясь с обломками скал, тянулась темная полоса растительности — кустов и невысоких деревьев, — что явно указывало на наличие воды.

По скудным описаниям кочевников Конан понял, что перед ним лежал оазис Талиба, Города в Пустыне. Он тронул поводья и понял, что верблюду пришлось по душе его решение: животное широкими шагами поспешило вперед.

Но, даже перейдя на галоп, скакун не смог достичь цели до наступления ночи. Стемнело, лишь последние лучи солнца подсвечивали снизу нависшие над пустыней облака.

Конан проехал еще немного и в сумерках увидел перед собой пальмы, выросшие в расщелинах между камнями, и ручей, пробивавший себе дорогу меж гранитных валунов. Найдя ровную площадку с большим количеством зелени для верблюда, Конам спешился, собрал сухих веток и развел костер.

Руины города с трудом угадывались в темноте, немногим отличаясь от просто разбросанных камней. Поглядывая в их сторону время от времени, Конан все же решил, что стоит подождать до утра с их осмотром. Ручей, у которого он остановился, явно был источником воды для древнего города. Нигде поблизости не было следов пребывания человека — ни постоянных жителей, ни даже стоянок караванов или кочевых племен. Странно, подумал он, с удовольствием глотая прохладную воду, текущую в тени скал и валунов. Скорее всего, источником не пользуются, решил он, следуя древнему заклятию, витающему над разрушенным городом. Остановившись вдалеке от руин, вверх по течению, Конан рассчитывал избежать его действия. Горячая каша из фасоли и размоченных фиников была на вкус лучше или, по крайней мере, отличалась от тех же продуктов, съеденных всухомятку, особенно если запивать ее водой, не считая глотки. Наевшись, Конан устроился на земле между костром и верблюдом, завернулся поплотнее в одеяло, чтобы не продрогнуть на дувшем с северных гор ветру, и заснул.

* * *

Прошло много времени, по крайней мере костер успел потухнуть, а луна — проделать изрядную часть своего пути вслед за солнцем на запад, прежде чем Конана разбудили таинственные звуки, шедшие из темноты: едва различимые из-за журчания ручья шорох и присвистывания.

Проснувшись, Конан продолжал лежать неподвижно. Затем, плотно сжав рукоятку лежавшего рядом с ним ножа, он осторожно повернул голову, пытаясь рассмотреть непрошеных гостей.

Судя но запаху, они вполне могли оказаться овцами. Когда киммериец рассмотрел движущиеся в темноте тени, он поначалу утвердился в своих предположениях, но затем его насторожило то, насколько безмолвно двигались эти «овцы». Ни блеяния, ни стука копыт по камням не доносилось до его ушей. А кроме того, в их передвижениях было слишком много целеустремленности для примитивной скотины: неведомые создания явно намеревались окружить лагерь Конана.

Вдруг его верблюд проснулся и сердито запыхтел и зафыркал. Но стоило ему подняться как несколько теней совсем не по-овечьи метнулись к нему: встав на две конечности, они пытались завалить животное на бок, чтобы не дать ему уйти.

Перекатившись с боку на бок, Конан вскочил и одним взмахом ножа перерезал веревку, удерживавшую верблюда на месте, предоставив ему самому спасаться бегством от нападающих. Развернувшись лицом к нападавшим, остановившимся в нескольких шагах от него, киммериец наконец рассмотрел их.

Больше всего они походили на обезьян, ставших на задние ноги. Грязные хламиды, затянутые на поясе, составляли их одежду. Но не только это напоминало об их родстве с людьми: явно совместная деятельность, крики, походившие на какой-то примитивный язык. Не все их тело было покрыто шерстью, а кроме того, и это сейчас больше всего беспокоило Конана, они знали, что такое оружие. Многие стояли, держа в руках камни, кое-где мелькали булыжники, привязанные к палкам, — подобие булавы или топора.

В темноте их лица, выглядывавшие из-под грязных волос, больше походили на обезьяньи. Длинные но неровные ряды зубов вырисовывались за бесформенными губами, покрытыми, как и вся их кожа, язвами и струпьями.

Почувствовав свободу, верблюд несколько раз лягнул наседавших на него уродцев, укусил кого успел и, разбросав их, скрылся в темноте. Тогда внимание обезьяноподобных существ обратилось на Конана. Киммериец схватил с земли одеяло и обмотал им руку, чтобы смягчить ожидаемые удары.

Когда несколько созданий бросились на него, он отбил удар палкой, а затем сильно пнул первого из нападавших ногой в пах. Второй получил скользящий удар ножом в бок и покатился по земле, зажимая руками рану. Не глядя на него, Конан двинул в лицо рукоятью ножа третьему, замахнувшемуся топором.

Остальные человекообразные, помешкав немного, бросились на Конана все одновременно — некоторые дико размахивали камнями, то и дело нанося ощутимые удары своим товарищам. Острые когти вцепились в волосы и одежду Конана. Их хватка оказалась неожиданно крепкой. Оскаленные пасти, источающие зловонное дыхание, закружились перед его лицом. На фоне луны мелькнул занесенный топор. Конан успел обратить внимание, что на руке, державшей оружие, было слишком много пальцев. Удар его клинка рассек кисть пополам, но даже на той части, что упала на камни, по-прежнему сжимая оружие, пальцев оставалось явно больше пяти.

Отчаянные пинки и удары кулаком и ножом дали Конану минутную передышку. Но дюжина новых противников бросилась на него со всех сторон.

Киммериец понял, что долго не продержится, — его противники задавят его численным превосходством. Резко наклонившись, он отпрыгнул в сторону костра. Схватив мешки для воды и седельные сумки, он бросился бежать вдоль ручья в сторону, куда скрылся его верблюд. Несколько воинственных созданий попытались помешать ему, бросившись наперерез, но были встречены сталью клинка. Пробежав немного, киммериец понял, что этим малорослым созданиям было явно не угнаться за ним. Их злобные крики раздавались далеко за его спиной.

Остановившись, Конан внимательно прислушался. Нет, погони явно не было. Отдельные крики доносились со стороны его лагеря, но лишь голые склоны холмов в ночной тишине лежали вокруг.

Конан предположил, что странные уродцы, напавшие на него, живут в скалистом каньоне и опасаются выходить на открытую местность На всякий случай он вошел в ручей и прошел некоторое расстояние по воде, чтобы сбить с толку преследователей, если они решат выследить его по запаху.

На открытом месте в стороне от скал звезды светли ярче. В их мерцающем свете Конан легко нашел своего верблюда, пасшегося в пышных кустах вдоль ручья. Взяв животное за уздечку, он повел его дальше вдоль ручья, прочь от опасности.

Оставив у костра большую часть провизии, Конан не очень-то рвался вернуться и отбить свою собственность, сражаясь с несколькими дюжинами человекообразных. Наоборот, еда задержит их на месте боя — ведь наверняка именно завладеть пищей было целью их нападения. А если они собирались сожрать и человека, значит, им надолго хватит добычи: Конан оставил за собой изрядное количество трупов для любителей пожирания себе подобных. Судя по злым выкрикам, эхом разносившимся по округе, пиршество и драка за кусок добычи вовсю шли на месте сражения.

Эти создания не были похожи ни на каких известных Конану обезьян. Если же их предки были людьми, то как же низко опустилась их раса. Может быть, они были жителями древнего города или наоборот, кочевниками, разрушившими его? Хотя киммериец сильно сомневался, что такие примитивные создания могли захватить и разрушить город, равно как и построить хоть что-нибудь.

Конан терялся в догадках о том, какая сила могла заставить их пасть так низко, превратив людей в стаю обезьян, подобных бабуинам. Что изуродовало их лица, руки и еще кто знает что из их анатомии? Злое колдовство или та же самая сила, которая сровняла с землей город?

Руины, отражая мерцающий звездный свет, лежали под куполом ночного неба. Не желая пробудить еще какой-нибудь ночной кошмар, Конан не стал приближаться к ним. Отведя верблюда в сторону от ручья, он выбрал ровное место и уложил животное. Затем киммериец ножом срезал несколько больших сухих веток и разложил их вокруг, чтобы сделать невозможным беззвучное приближение к нему. Еще раз осмотревшись и прислушавшись к окружающей ночи, он лег рядом с верблюдом и погрузился в чуткий, беспокойный сон.

Глава XII ГОРОД В ПУСТЫНЕ

Еще до рассвета Конан был на ногах. Обследовав окружающую его местность, он решил проведать свою предыдущую стоянку. Осторожно подобравшись к знакомому месту, он не обнаружил ни живых обезьянолюдей, ни их трупов. Среди камней валялись лишь несколько изжеванных, окровавленных отрывков его одежды и поклажи.

Сейчас, в утреннем свете, ему бросились в глаза следы повседневного пребывания таинственных существ. От скал к ручью тянулась узкая тропа, тут и там валялись обглоданные, выбеленные кости и другие объедки. Повернувшись к вздыбленной гряде, Конан понял, что это нагромождение камней с бесчисленными трещинами и пещерами было для зверя или дикаря идеальным местом жительства, предоставлявшим множество убежищ и мест для засады. Киммериец даже передернулся при мысли о том, какие еще твари могут обитать там и даже следить за ним в эту минуту из чернеющих глазниц пещер.

Вернувшись к ручью, Конан наполнил водой оставшиеся кожаные мешки и покрепче приторочил к седлу верблюда изрядно оскудевшие пожитки. Песчаная буря, бушевавшая на востоке, пробивающееся сквозь нее рассветное солнце окрасили равнину и окружающие ее склоны гор в медно-красный цвет. При этом зловещем освещении, пока не началось самое пекло, Конан решил обследовать разрушенный город.

Эти руины не были похожи ни на один из мертвых городов, виденных Конаном раньше. Обычно они начинались с груд камней на окраинах, сходившихся к внушительным руинам природной или рукотворной крепости в центре, внутри которой находились остатки самых значительных городских зданий. Здесь же все было наоборот. Гряда камней шедшая приблизительно по кругу, представляла собой остатки городской стены. Руины зданий находились лишь внутри этой окружности. А в центре вместо массивных стен дворца правителя, храма и городского зернового амбара, чего можно ожидать в любом городе, была лишь ровная площадка — настолько ровная, что казалась гладью замерзшего озера.

Разумеется, вспомнил Конан, в центре Оджары тоже была ровная мощеная площадь и просторная площадка для караванов внутри городских стен. Быть может, это следы древней традиции строительства среди народов, лишь недавно осевших в городах, а до того кочевавших по пустыне? Быть может, создатели этого города предпочли жить в легких шатрах и палатках, огороженных общей стеной для защиты от нападений? Маловероятно — слишком уж внушительна стена и руины рядом с нею.

Само место постройки города подразумевало развитое сельское хозяйство у народа, строившего его. Город стоял на краю плоской, плодородной долины, несомненно рассеченной в прошлом многочисленными каналами и арыками, орошавшими городские поля, сады и огороды.

Теперь лишь полузасыпанные песком канавки напоминали о былой ирригационной системе. Река измельчала, превратившись в ручей. Да и тот, убегая под обвалившуюся стену, терялся среди камней и песка, не достигая и противоположного конца города.

Сидя верхом, Конан все время внимательно оглядывался, опасаясь обезьяноподобных монстров или еще более опасных обитателей этого забытого богами места. К счастью, большинство зданий было настолько сильно разрушено, что их руины вряд ли могли дать укрытие для засады.

Пробираясь вдоль кольца стены, Конан рассчитывал найти остатки арки или въездных столбов. На таких монументах часто бывают выбиты основные даты истории города, девиз его правителей или портрет основателя.

К сожалению, стена была разрушена слишком сильно: высота ее остатков не превышала роста сидящего на верблюде человека. Кроме того, по какой-то неведомой причине стена обрушилась наружу. Лежавшие на земле плиты были покрыты многовековым слоем пыли и грязи, скрывавшим всякие следы рельефов или резьбы по камню.

По поводу названия этого места у Конана были свои предположения. Кочевники называли его Талиб. На диалекте восточного Шема «тал», или «тел», означало «развалины, руины». Значит, название могло обозначать руины Иба или другого похожего по звучанию города. А кто из путешествовавших здесь не слышал долгими вечерами у лагерного костра легенд и сказок о древнем городе под названием Иб? Проклятое место, как гласили предания, город, который покарал неведомый бог за неправедную, греховную жизнь. Какое еще место так точно подходило под это описание?

Увидев более или менее сносный проход в стене, Конан спешился и, взяв в руку поводья, пошел внутрь города. К своему удивлению, он обнаружил, что внутренняя сторона стены сохранилась куда лучше наружной. Вертикальная плоскость ровно выложенных камней достигала человеческого роста. Здесь же сохранились нетронутыми остатки изображений на камне, правда не похожих ни на один известный Конану тип резьбы или рельефа.

Сохранившиеся изображения представляли собой человеческие фигуры, выполненные настолько реалистично, что Конан даже охнул от удивления. Перед ним, словно живые, застыли силуэты людей — простых горожан, схваченных в момент танца или другого ритуала. Молодая женщина в свободном хитоне подняла руки, прикрыв лицо ладонями в веселой игре. Рядом с ней, танцуя или играя, протянул руки мужчина. У ее ног застыла, поднявшись на задние лапы, небольшая собачка, а в нескольких шагах сидящий на земле ребенок, повторяя жест матери, закрыл ладонями глаза.

Силуэты, даже иссеченные песками и ветрами, выглядели живыми и естественными. Их изваял мастер с завидным талантом. Странно, что они представляли собой лишь контуры, без прорисовки лиц, к млей одежды и даже рук там, где они накладывались на тело. Конан предположил, что это тени живых людей были обведены на стене мелом, а уже потом на века высечены в камне. Но ни за что человеческая рука не успела бы обвести тень лишь на миг принявшей такую позу собачки или слишком сильно наклонившегося, готового упасть, если сию секунду не сделать шаг вперед, мужчины.

Нет, несомненно, молоток и резец обессмертил талант мастера, работавшего над этими фигурами по памяти. А детали, например лица, — они могли быть выполнены в более мягком, недолговечном материале — гипсе или керамике, которые рассыпались в пыль в течение прошедших столетий.

Была в этом изображении еще одна странность. Hа огромной площади находилось лишь несколько фигур. И вместо того чтобы врезать их силуэты в камень, мастер сделал их в виде выпуклого рельефа, сняв слой камня вокруг. Это, несомненно, потребовало много больше работы. При такой технике камнерезы обычно оставляют больше деталей на изображении: солнце, луна, драконы, изречения и девизы — все, чтобы сэкономить силы и острие резца.

И общем, это была совершенно незнакомая Конану форма выражения художника. И как всякое истинное искусство, оно граничило с колдовством. Поежившись, Конан повел верблюда за собой, прочь от этого зрелища. Примитивное, даже первобытное образное восприятие Конана представило эти фигуры застывшими духами смертных людей, замершими по воле магического заклинания, навеки выжегшего их тени на каменной стене.

Пройдя немного от стены к центру города, Конан был готов поверить во все легенды, говорившие обо всех проклятиях сразу. Ни единой травинки не росло среди развалин. Сами руины не доходили до колена киммерийца. Похоже, какая-то неведомая сила выдернула и выжгла все строения города. Оставшиеся кое-где каменные столбы или тяжелые угловые камни домов были иссечены трещинами и словно оплавлены. Многие из них рассыпались при oдном лишь прикосновении руки или легком касании обутой в сандалию ноги Конана.

Еще чуть ближе к центру — и даже эти жалкие остатки исчезли. Взгляду открылось ровное, выжженное и выглаженное пространство. Лишь, в самом центре возвышался одинокий монумент — весь иссеченный, иззубренный монолит. К нему и направился Конан по оплавленным, похожим на жидкое стекло камням. Он сам и его верблюд отбрасывали длинные тени в зловещем свете закрытого пыльным облаком солнца.

Подойдя к его основанию, Конан увидел, что обелиск стоит поверх оплавленной земли. Монумент был грубо вытесан из камня и поставлен здесь некоторое время спустя после катастрофы, стеревшей с лица земли город. Иначе и быть не могло. Вряд ли даже гранитный монолит сохранился бы в самом центре этого адского пекла.

На обелиске был выбит всего один символ: не слово, не буква, а изображение дерева или чего-то очень похожего. Конан явно различил толстый ствол, изогнутые корни и ветки, на которых вместо листьев висело несколько плодов, похожих на чьи-то головы с оскаленными пастями. Изображение было глубоко врезано в толщу черного гранита и выложено мелкими кусочками белого камня.

Был ли этот памятник воздвигнут руками обезьяноподобных существ, руками, которые природа наделила немыслимым количеством пальцев? Вряд ли, слишком сложна была задача — вырубить камень, вырезать символ, не говоря уже о том, чтобы доставить его на место и поставить вертикально.

Петроглиф, несомненно, представлял собой некий религиозный символ — возможно, знак бога этого древнего города. Но все это уже мало занимало Конана ввиду малой полезности поисков здесь чего-нибудь стоящего. Киммериец опустил верблюда на колени, вскарабкался ему на спину и, прикрикнув, направил животное быстрым шагом на запад — на поиски открывшихся перевалов в горах Отчаяния.

* * *

Руины Иба, если это были они, остались далеко позади. Тайна судьбы древнего города перестала интересовать Конана. Сейчас его голова была занята другим: осматривая горы, раскинувшиеся перед ним, он прикидывал, какое из ущелий может вывести его к перевалу. Это? Нет, слишком далеко от главных вершин. Скорее всего, оно сойдет на нет, не дойдя и до середины склона. Может быть, это? Плохо видна его верхняя часть. Что, если проехать чуть вперед и посмотреть…

Нe успел он углубиться в горы в поисках прохода, подходящего для него и его вовсе не горного животного, как необычное зрелище привлекло его внимание. Вдалеке, то пропадая, то снова появляясь в дрожащем мареве нагретого воздуха, глазам киммерийца предстала группа людей. Они шли пешком, собравшись вокруг какого-то предмета или телеги, которая и была объектом приложения их усилий. Сначала Конан с надеждой предположил, что это один из первых караванов, двигающихся на север, но, присмотревшись, понял, что они собираются пересечь равнину, направляясь на восток, туда, откуда пришел он. В любом случае величина их груза и черепашья скорость, с которой они двигались, не оставляли надежд на то, что они собираются преодолеть склоны северных гор.

Кем бы они ни были, киммериец не считал нужным бояться этих людей. Он приближался к ним не прячась, открыто, предвкушая, как всякий одинокий путник, возможность пообщаться с себе подобными. Киммериец рассчитывал пополнить оставшиеся в его кошельке деньги на кое-какую еду и, быть может, прикупить что-нибудь из необходимых в дороге вещей, которых он лишился ночной стычке с людьми-обезьянами. Но, подъехав к каравану поближе, он понял, что эти люди нуждаются в помощи куда больше, чем он сам.

Они выглядели исхудавшими и изможденными. Там, где жалкие лохмотья не прикрывали тело, их кожа была дочерна сожжена солнцем. Некоторые брели по раскаленному солончаку босиком. Многие шли с непокрытыми головами — лишь жалкие пряди волос оставались на их скальпах. Их было человек сорок-пятьдесят — этих несчастных, впрягшихся в веревки и налегающих на деревянные жерди-упоры, заставляющие двигаться вперед шестиколесный экипаж.

Колеса из толстых досок были попарно соединены на осях, составлявши основу грубо сколоченной площадки в центре. Из всей компании едва ли дюжина охранников шла не впрягшись в чудовищную телегу. Но и эти счастливчики сгибались под тяжестью мешков за спинами. Во всем отряде не было ни единого вьючного или тяглового животного. Верблюды ни за что бы не позволили впрячь себя в повозку, а лошади не выдержали бы долгого путешествия по пустыне. Следовательно, транспортировка такого груза требовала человеческого труда или, точнее было бы сказать, нечеловеческих усилий.

Как только Конан приблизился на расстояние слышимости, до его слуха донеслись мольбы и просьбы несчастных, издаваемые их пересохшими губами:

— Воды! О Господин! Во имя всемогущих богов, глоток воды! Сжальтесь, великодушный господин! Мы умираем от жажды! Воды!

Когда киммериец остановил своего верблюда в дюжине шагов от процессии, пилигримы бросились на колени и протянули к нему руки, словно в молитве.

Этой-то ситуации он и боялся. Но, милостью Крома, у него с собой было достаточно воды, чтобы ублажить всех этих страждущих хотя бы на время. Конан отвязал от седла мешки с водой, все, кроме одного, полупустого, для себя, и опустил их на землю перед собой

Один из отряда — высокий худой загорелый человек, шедший впереди всех, — направился к киммерийцу. В отличие от остальных, он ни о чем не просил, а молчал. Наверняка жрец, подумал Конан. Двое солдат, двигаясь насколько возможно быстро, последовали за своим предводителем.

— Приветствую вас, путники, — поздоровался Конан. — Я могу поделиться с вами водой, видя, что вы так нуждаюсь в ней. — Конан помолчал, ожидая хоть какого-то выражения благодарности. Не дождавшись, продолжил: — Меньше чем в одном дне пути отсюда есть источник, где воды хватит на всех. Если вам будет сопутствовать удача, то все вы доберетесь туда живыми.

Жрец перевел взгляд с мешков с водой на Конана и заговорил на торговом диалекте пустыни, с южным акцентом.

— Вода будет полезна, — сказал он совершенно бесстрастно. — Ты говоришь, что на пути отсюда в Оджару есть оазисы?

Что-то в вопросе незнакомца неприятно поразило киммерийца. Похоже, этот человек не знал, да и особо не интересовался ни расстоянием, ни числом оазисов. Скорее всего, он и вправду был жрецом, не задумываясь вручающим свою судьбу и судьбы своих несчастных спутников в руки своего бога. Он был бос, голова его тоже была открыта солнцу, одеяние изношенностью и скудностью немногим отличалось от одежды его подчиненных. Несомненно, фанатик, подумал Конан, рассматривая его. Единственным знаком, отличавшим жреца от других, была рукоятка меча, висевшая на его шее. Совершенно беспомощное оружие, решил киммериец, оглядывая обломок клинка. Наверняка какая-нибудь реликвия.

Невероятно, но жрец не сделал движения к воде. По его знаку солдаты бросились к мешкам и потащили их по направлению к стонущим от жажды носильщикам.

— Нет, незнакомец, — помолчав, ответил на вопрос Конан, — на пути в Оджару нет воды. Аистовое озеро высохло и заполнено костями несчастных, считавших его своей единственной надеждой. В мертвом городе, — он кивнул головой, показывая на восток, — много воды, но там живут обезьяны-демоны, пожирающие путников. Мне придется вернуться туда, чтобы пополнить запасы воды. Я советую вам сделать то же самое. Отдохните там, наберитесь сил, возьмите с собой в дальнейший путь побольше воды, только будьте осторожны, а затем — разворачивайтесь и возвращайтесь туда, откуда пришли.

Черный жрец не покачал головой, даже не моргнул.

— Мы пойдем дальше, в Оджару, — таков был его ответ.

Конан пожал плечами:

— Пожалуйста. Я не против. Только не думаю, что твои люди выдержат этот путь. Сначала отдохните. Переходы делайте только ранним утром и поздним вечером, пережидая самую жару, отдыхая под навесом. Конечно, и речи быть не может, чтобы волочь с собой эту штуковину… чем бы она ни была. Оставьте вы ее здесь, если вам жизнь дорога.

— Это священный идол, и мы повезем его собой, — ровным голосом сказал жрец. — Скажи… ты, похоже, знаешь пустыню и дорогу на восток. Как твое имя?

— Конан из Киммерии. А как зовут тебя?

— Я Куманос, Верховный жрец храма Вотанты из города Сарка, что в южной пустыне. Мне нужен разведчик и проводник. Ты знаешь город Оджару?

— Да, Куманос. Я только что из Оджары. Я знаю эти места и даже кое-что слышал о вашей миссии. Но сейчас я еду в Шадизар. — Киммериец с сомнением покачал головой. — Посмотри, до чего ты дошел, жрец. Не думаю, что у тебя найдется что-либо стоящее, способное окупить мое время и силы, затраченные на нелегкий обратный путь, однажды уже проделанный мною.

— Почему ты покинул Оджару, Конан из Киммерии?

— Я же сказал тебе: мне нужно на север. — Избегая напрашивающегося вопроса, почему он собрался так далеко на запад, Конан продолжил: — Так получилось, что я не мог дожидаться каравана. Мы кое-что не поделили с одним из жрецов богини этого города. Так, сущие пустяки.

И из-за этой ерунды именем их храмовых законов меня выгнали из города. А гордость не позволила мне ошиваться у их стен, дожидаясь попутного каравана…

— Достаточно. Я все понял. Сержант Астрак…

Куманос, не отрывая взгляда от киммерийца, щелкнул пальцами за плечом. Высокий крепкий человек в шлеме и с двумя тяжелыми мешками за спиной отделился от сгрудившейся вокруг мешков с водой толпы и бросился на зов.

— Камни, — бросил через плечо жрец, когда подчиненный подошел ближе.

Развязав один из мешков, сержант достал деревянный ящик. Раскрыв его, он показал Конану отделанную изнутри серебром крышку и груду необработанных самоцветов, поблескивавших зеленым светом в солнечных лучах.

— Знаешь, — Конан старался не выдавать удивления, — я никогда не видел таких камней. Полагаю, ты будешь уверять меня, что они недешево стоят…

— Ты сможешь взять себе столько камней, сколько поместится у тебя в кулаке, — перебил его Куманос, — такова будет плата. Ты получишь ее, когда идол окажется в Оджаре в целости и сохранности.

Жрец кивнул, и сержант немедленно захлопнул крышку, а затем опустил ящик в мешок.

— Ну, в таком случае, — вслух прикинул Конан, — если я вернусь в роли твоего проводника, последователи Единственной Богини едва ли дадут мне от ворот поворот.

Куманос посмотрел киммерийцу в глаза и сказал:

— Ты будешь членом миссии, состоящим на службе Анаксимандра, короля Сарка. А все посланники будут почетными гостями города. Это записано в торжественном договоре королей Сарка и Оджары.

— Понятно. — Спокойно сидя на спине верблюда, Конан не торопился с ответом. В общем-то, предложение было не блестящим. Помочь еще одному фанатику-жрецу и его компании допереть черт знает что через пустыню за горсть камней неизвестной ценности. С другой стороны, это была возможность избежать вовсе не улыбающейся ему перспективы проделать путь через горы в одиночку, без достаточных запасов еды и теплой одежды. А эти доходяги явно не дойдут до цели с таким фанатиком, как Куманос, во главе. С этой точки зрения, принять предложение жреца означало бы совершить акт милосердия. А потом, глядишь, можно уже встретить и караван и отправиться в Шадизар в более подходящей компании.

Но в глубине души он понимал, что его тянет назад, в Оджару. Что-то подсказывало ему, что он еще не развязался с этим гордым городом.

— Ну что ж, согласен, — наконец ответил он Куманосу. — Я еду с вами на восток.

Глава XIII КАМЕННЫЙ КОРАБЛЬ

Конан не мог предвидеть, насколько долгим окажется путь назад. Тянувшие и толкавшие телегу люди были истощены и измучены. Они смиренно, без протестов выполняли свою тяжкую работу. Конан так и не разобрался, были ли они вольными паломниками или рабами. Многие, безусловно, погибли за время пути. Их место заняли саркадийские солдаты, впрягающиеся в работу наравне с недавними подчиненными.

Но и солдаты не могли заметно оживить процессию. Они тоже были измучены тяжелыми переходами с грузом за спиной. Отряд шествовал в молчании, без молитв и песнопений, против ожидания Конана. Даже во время отдыха эти люди хранили молчание, словно сами их души были убиты болью и невыносимым трудом.

Тела всех их были покрыты ожогами и язвами. От этого страдали даже охранники, одетые в удобную для жары форму и несшие только заплечные мешки. Конан постепенно уверился в своем предположении, что не одно лишь солнце было причиной страданий этих людей. Он сам никогда раньше видел таких язв и струпьев. К этому следовало прибавить выпадение волос и зубов. Но что могло вызвать все эти напасти? Плохое питание? Вода, которую они пили в пути, которая, быть может, проходила через ядовитую почву? А может, что-нибудь похуже? Например, проклятие, посланное на их головы тем же самым Вотантой или его небесными противниками.

В любом случае их путь был сплошным мучением. В тот день, когда Конан встретил отряд, они так и не добрались до развалин Талиба. Остановившись посреди голой равнины, рабы и стражники повалились на землю под колесами влекомого ими сооружения. Конан съездил к ручью и наполнил мешки водой, чтобы хоть как-то облегчить страдами несчастных и обеспечить их водой не только для питья, но и чтобы помыть лицо и руки.

Когда караван наконец добрался до Города в Пустыне, лагерь был разбит около того места, где ручей уходил под городскую стену. Конан проследил, чтобы Куманос не забыл выставить часовых, хотя в конце концов киммериец сам простоял большую часть дежурства, дав солдатам возможность поспать. Пару раз ему казалось, что в кустах слышались какие-то странные звуки. Но он надеялся, что если даже обезьяноподобные уродцы пронюхают о лагере, то не решатся так далеко отойти от своих пещер и напасть на многочисленный отряд.

Даже видавшего виды киммерийца поразила мрачность окружающей обстановки. Освещенные лунным светом, затерянные где-то на полпути между двумя горными хребтами, лежали люди, чей сон мало чем отличался от смерти. Укутанный материей идол напоминал изогнувшееся в последней агонии и так застывшее тело какого-то злого великана. Сейчас, в неярком свете луны и звезд, казалось, что идол светится изнутри. Зеленое свечение пробивалось сполохами сквозь несколько слоев ткани, скрывавшей статую.

Позади них лежали развалины: обрушенная стена, снесенные до основания здания и выжженная, оплавленная земля — то, что когда-то было могучим городом-государст-вом, называвшимся Иб, в одночасье испепеленным какой-то неведомой силой.

Конан услышал шаги — совсем рядом. Он вытащил нож и, развернувшись, чуть не воткнул его в грудь Куманосу, выступившему из темноты в круг света от костра.

Бормоча ругательства, Конан вернул клинок в Петлю на поясе и снова присел к огню.

— Кром! Слушай, жрец, ты решил проверить, чутко ли я сплю? Еще немного — и ты проверил бы, насколько остро я наточил этот клинок. Сам-то ты хоть иногда спишь?

Куманос опустился на землю напротив Конана:

— Ты быстрый боец, умелый и бдительный.

— Тут станешь бдительным! Две ночи назад мою бдительность проверили острозубые людоеды.

Совсем недалеко от места, где мы сейчас сидим! — Конан помолчал, а затем осторожно обратился к Куманосу: — Знаешь, я думаю, такой большой компании нечего бояться этих уродов. И вообще послушай ты меня: дай своим людям отдохнуть денек-другой. Пусть они очухаются, отмоются в ручье, наберутся сил…

— Мы выйдем в путь завтра с первыми лучами солнца, — перебил Куманос, даже не взглянув в глаза киммерийцу.

— Куманос, пойми, так ты совсем доконаешь своих людей, — продолжал доказывать Конан. А отдохнув, они будут резвее катить твою телегу, и больше вероятности, что доберутся до места живыми.

— С помощью великого Вотанты мы дойдем до цели, — отрезал Куманос, давая понять, что не принимает возражений. — В пути мы попали в песчаную бурю и сбились с дороги. Затем на нас напали кочевники, убившие многих солдат прежде, чем мы смогли отбить атаку. Оставшиеся солдаты были вынуждены заменить умерших рабов. И все же мы добрались так далеко.

— Веселенькая прогулка, — заметил Конан. — Похоже, ваш бог решил проверить крепость вашей веры…

Куманос чуть кивнул выбритой головой и произнес:

— Для некоторых испытания оказались слишком трудными. Они не выдержали их.

Жрец снял с шеи ржавый обломок меча и внимательно посмотрел на него, поворачивая в лунном свете.

— Некоторые предпочли умереть, не чувствовать ничего, не выдержав страданий разрушающегося тела и крушения надежд. — Куманос вопросительно взглянул на Конана.

— Что до меня — я никогда не буду искать смерти, — сказал киммериец. Его мысли вернулись на несколько дней назад, губы сжались, глаза прищурились, когда он вспомнил Зануса. — И никогда не пойму тех, кто так поступает. По мне, пока я дышу, пока в моих жилах бежит кровь — надежда есть. — Помолчав, он стряхнул с себя набежавшую меланхолию и поинтересовался: — Что это за ржавая штуковина, с которой ты все время таскаешься? Священная реликвия? Остаток клинка, которым был убит двоюродный дедушка твоего обожаемого бога?

— Это? — переспросил Куманос. — Это Меч Онотимантоса. Могущественный талисман, дарованный мне старым мудрецом. Эта вещь перевернула всю мою жизнь.

— Символ вашей веры, не сомневаюсь. Только не надо мне расписывать его могущество, а заодно и могущество твоего бога. — Конан встретилсявзглядом с Куманосом. — Я тебе честно скажу: дурь ты затеял, напрасно мучаешь своих безмозглых баранов. Но это ваши дела. Только не пытайся обратить меня в свою веру. Я ни за что не дам ввязать себя в такой идиотизм…

— Разве что за обещанное вознаграждение? — закончил за него жрец.

— Нет. Даже за плату я бы не стал ввязываться в это, если бы у меня не было своих личных причин пойти с вами.

— У тебя независимая душа и сильная воля, способная противостоять искушениям и чужому влиянию, — сказал жрец, взвешивая на руке обрубок меча-амулета.

— Пожалуй что так. Поэтому ты и встретил меня, путешествующего в одиночку по этой проклятой пустыне.

— Точно, — задумчиво кивнул Куманос, — именно твой упрямый дух делает тебя столь лестным воином и столь хитрым и изворотливым пустынным лисом.

— Да. И именно поэтому я тебе нужен, — сказал Конан, пристально, даже угрожающе глядя на Куманоса. — А чего ты ждал? Что я окажусь безвольной игрушкой в твоих руках? Чего ты так волнуешься?

— Ничего. В конце концов, наша встреча — не просто случайность, а проявление воли Вотанты.

Вновь повесив амулет себе на шею, Куманос спрятал его под бурнусом и встал, направляясь к выбранному им для сна месту.

— Ну, тогда спокойной ночи, — сказал Конан в спину жрецу, недоумевая, зачем тому понадобился весь этот разговор.

* * *

Еще раз той же ночью Конан почувствовал, что кто-то ходит рядом с лагерем Смутная догадка мелькнула в голове киммерийца. Подойдя к расстеленному на земле одеялу Куманоса, он увидел, что жрец исчез. Спешно растолкав себе на подмену двух саркадийских солдат, он нырнул в темноту. Чутье не обмануло его, и, выбрав правильное направление Конан быстро нагнал высокую темную фигуру, хорошо выделявшуюся на фоне белой, как мел, в лунном свете равнины.

Но что он делал один в таком опасном месте? Конан дернулся было догнать и остановить безумца, но что-то удержало его. Не издав ни звука, киммериец продолжал следить за Верховным жрецом. Тот уверенной походкой направлялся к гранитному монолиту в самом центре выжженной земли.

Куманос подошел к обелиску, замедлил шаг и приблизился к нему с той стороны, где, как помнил Конан, находился вырезанный символ — многоголовое дерево. Верховный жрец наклонился перед изображением, словно желая получше рассмотреть его. Затем — Конан готов был поклясться, что не ошибся, — Куманос встал на колени перед обелиском и склонил голову до земли в почтительной исступленной молитве.

Лоб Конана покрылся испариной, его тело забила дрожь при виде этого зрелища. Что же мог означать этот поступок жреца? Быть может, черный монолит по-преж-нему почитался пилигримами как место поклонения? Тогда почему киммериец никогда не слышал об этом? Нет, похоже, Куманос мог много рассказать о трагической судьбе древнего города. Ничего, решил Конан, он еще загонит Куманоса в угол и вытрясет из него все, что тот знает. И сделать это надо при первой же возможности — но не сегодня ночью.

* * *

С первыми лучами рассветного солнца, как и говорил Куманос, отряд продолжил свой путь, преодолевая пологие холмы, отделявшие лунную равнину от дна мертвого моря. Движение не остановилось и в самое полуденное пекло. Несколько раз Конан слезал с верблюда, чтобы подставить плечо под тяжесть ноши, сначала помогая закатить телегу на вершину очередного холма, а затем удерживая и от скатывания вниз, что могло вконец разбить и без того изрядно поизносившиеся колеса.

Идол оказался еще тяжелее, чем можно было предположить. Казалось, он притягивает падающие почти отвесно солнечные лучи и излучает вокруг себя нестерпимый жар. Во время очередного спуска один из рабов подвернул ногу и рухнул прямо под колеса. Несчастный даже не успел вскрикнуть, как его позвоночник был раздавлен чудовищным грузом. Наконец отряд вышел на дно древнего моря. Путь вперед был прямой, как стрела. Не было ни необходимости, ни возможности свернуть куда-либо за водой. Оставалось двигаться прямо и прямо вперед, по направлению к седловине между двумя вершинами — черной и красной.

Незадолго до заката разразилась песчаная бури, сделавшая невозможным дальнейшее движение. Рабы и охранники сбились в кучу под телегой, прижимаясь друг к другу и к огромным колесам. Конан же, привычный к таким шуткам местной природы, лег в стороне, спрятавшись от ветра за спиной спящего верблюда. Замотав лицо плотной тканью, чтобы уберечься от секущего песка и ледяного ветра, он быстро уснул. И снова, как несколько дней назад, его разбудил скрип колес телеги или колесницы.

Когда ветер стих, Конан еще несколько раз просыпался, чтобы оглядеть пустыню, поблескивавшую в неярком холодном свете звезд. Ничто не нарушало полную, какую-то мертвую, могильную тишину. Но перед рассветом дьявольский ветер снова ослеп и мир поднятой в воздух солончаковой пылью и тучами песка. И вновь сквозь вой ветра послышалось зловещее поскрипывание деревянных колес.

На этот раз звук раздавался совсем рядом. Неожиданно Конан увидел сквозь завесу пыли большую неясную тень, приближавшуюся к нему. Киммериец и перепуганный верблюд едва успели отскочить и пропустить мимо себя тяжелое колесо, сделанное намного лучше колес телеги Куманоса.

Неужели на их отряд напали под покровом бури неведомые воины? Но ни один человек не мог бы уверенно действовать в такой мгле, не говоря уже о том, чтобы координировать свои передвижения с другими.

Схватив свой нож и, по привычке человека, долго путешествовавшего по пустыне, флягу с водой, Конан бросился вперед и, прыгнув, ухватился за поручень двигавшейся мимо таинственной колесницы. Он решил любой ценой разгадать тайну ездоков-призраков. Пусть даже ценой собственной жизни.

Возница не представлял опасности для нового ездока. Высохшая, оскаленная мумия стояла, притянутая широкими ремнями, у переднего поручня колесницы. Тяжелые ржавые доспехи не позволили ветрам унести ее прочь от экипажа. Над ее головой трепыхался наклонный навес из шерстяной ткани, действовавший как парус. Впереди угадывались висящие на столбах останки лошадей — белеющие кости, лохмотья шкуры и обрывки упряжи.

Это была тяжелая боевая колесница с большой площадкой для многих воинов, которую должны были двигать несколько лошадей. Но теперь лишь ураганный ветер был силой, заставлявшей экипаж двигаться по никем не проложенному курсу.

Итак, колесница-призрак, легенды о которой частенько рассказывали в караван-сараях Оджары, оказалась не выдумкой. Конан припомнил, что даже Ябед излагал ему свою версию, кстати наиболее правдоподобную. Примерно сорок лет назад, по крайней мере так уверял мальчишка, во времена царствования отца Семиархоса — короля Демиархоса, младший брат короля Пронатос решил одним махом основательно обогатить казну города и королевскую семью. С этой целью он снарядил экспедицию — сотню воинов с верблюдами, лошадьми, колесницами и телегами — и отправился на поиски легендарного Каменного Корабля. Это древнее судно, давно уже вошедшее в легенды всего Шема когда-то легло на дно моря, ставшего теперь бескрайней пустыней, притянутое грузом золотых монет, оружия и доспехов.

В эту сказку, еще более невероятную, чем колесница-призрак, не верило большинство образованных жителей Оджары. Но молодежь, соскучившаяся по настоящему опасному делу в городе, которого долгие годы не касались ни войны, ни голод, ни эпидемии, с удовольствием включилась в эту авантюру.

Через полмесяца после выступления отряда Пронатоса разразился жесточайший ураган. На долгие дни солнце и окружающая город пустыня были скрыты от глаз пеленой пыли. С тех пор ни один гонец от экспедиции не постучал в ворота города. Буря стерла все следы экспедиции, поэтому ни с чем вернулись и отряды, посланные безутешным королем на поиски.

Но вскоре в шатрах бедуинов стали рассказывать, что души исчезнувших кладоискателей были похищены демоном урагана, и теперь непогребенные кладоискатели заманивают других любителей приключений разделить их судьбу. Поговаривали, что во время бурь, случавшихся в некоторых долинах непременно на рассвете и перед закатом, ночующий в пустыне путник мог услышать скрип и похрустывание колес. Сложилась легенда, по которой Пронатос и его всадники продолжали свои безрезультатные поиски мифических сокровищ, бороздя пустыню на своих колесницах, подгоняемые воем и лаем диких пустынных псов.

Конану приходилось крепко держаться за поручень, чтобы не упасть на трясущийся, подпрыгивающий пол колесницы. Сквозь пыльную мглу он увидел двигавшуюся невдалеке похожую колесницу. Значит, легенды не лгали. Колесницы отряда Пронатоса по какой-то прихоти богов продолжали свой бег по пустыне, подгоняемые сильными ветрами и скрываемые тучами песка и пыли.

Кто же был возница, стоявший у переднего бортика экипажа? Судя по дорогим доспехам, это вполне мог быть кто-нибудь из самых знатных участников экспедиции, а то и сам Пронатос. Конан, пожав плечами, пробормотал вежливые приветствия и отодвинулся чуть в сторону, словно давая мертвому вознице больше места для управления экипажем.

С трудом удерживая равновесие на качающихся досках платформы, Конан прикидывал, что делать дальше. Самым простым выходом было спрыгнуть с колесницы, что, несмотря на приличную скорость, не составило бы труда. Главное было не попасть под колеса несущегося следом другого экипажа. А затем можно вернуться туда, где остался верблюд, новый работодатель и странная команда полумертвых от тяжелой дороги и неведомых болезней людей. Даже если следы колесниц скрыла песчаная буря, Конан сумел бы, двигаясь кругами, найти своих спутников за день или два. А на это время ему хватило бы воды в прихваченной с собой фляге.

Но, сжимая руками поручень, вглядываясь в пылевую завесу и всем телом ловя ощущение скорости, Конан понял, что ни за что не покинет колесницу. Дух искателя приключений возобладал в нем. Еще бы — раскрыть тайну, столько лет волновавшую жителей этой пустыни! А если в конце пути его ждет награда, обещанная Демиархосом — и подтвержденная его сыном — любому, кто прольет свет на судьбу Пронатоса и его отряда, — что ж, тем лучше.

Ветер продолжал дуть не ослабевая. Много риз Конан замечал то справа, то слева появлявшиеся из темноты неясные силуэты. Иногда они, приближаясь, принимали форму колесниц или телег киммериец чувствовал себя словно в огромной стае привидений, несущихся неизвестно куда по ровной глади пустыни.

Сумасшедшая гонка продолжалась не меньше часа. Затем ветер неожиданно стих. Колеса сделали еще несколько оборотов и, скрипнув в последний раз, остановились. Пыль, висевшая в воздухе, стала оседать на землю, постепенно проявляя окружающую местность.

Оказалось, что колесницы-призраки въехали в узкий каньон в отрогах хребта Крови Атталоса. Со всех сторон к небу вздымались кроваво-красны»-склоны, вокруг же расстилалось дно высохшею моря цвета выбеленной кости. Позади колесницы горы почти сходились вместе, едва не перекрывай устье каньона. Впереди победно вонзались в утреннее небо главные вершины хребта. А вокруг колесницы Конана остановилась целая флотилия повозок и телег разных форм и размеров. Чуть поодаль возвышался каменный монолит, напоминающий по форме корабль.

Конан спрыгнул со своей колесницы и принялся рассматривать изрядно потрепанные ветрами и песками пустыни экипажи. Покрывавшая их некогда краска облезла, металлические части проржавели, но сухость пустынного воздуха не дала прогнить дереву; поэтому они, несмотря на давность постройки, все еще были способны нестись по воле ветра, вселяя ужас в погонщиков караванов.

В некоторых колесницах были видны останки их возничих и пассажиров — тех, кто привязал себя веревками и ремнями к поручням во время того, первого, урагана. Кроме этих полускелетов-полумумий, на платформах колесниц и на дне телег не осталось ничего. Ветры и тряска от езды без дороги выкинули все мешки и ящики, которые везли с собой отправившиеся на поиски сокровищ авантюристы. И по какой-то злой иронии судьбы, после смерти они нашли то, что хотели найти при жизни. Потому что каменная глыба впереди не могла быть ничем иным, как легендарным Каменным Кораблем. Его острый нос гордо вздымался над песчаным морем. Каменные борта и корма ничем не отличались от обычных, деревянных. Даже основание мачты виднелось на нужном месте в центре каменной палубы, а из небольших отверстий в верхней части борта торчали обломки каменных весел. В общем, монолит до мельчайших деталей воспроизводил корабль, построенный в каком-то древнем стиле, размером никак не меньше туранской триремы.

И все же Конан решил, что это чудо — вряд ли творение человеческих рук: слишком уж грубой, необработанной была поверхность глыбы. При том, насколько точно были сохранены детали, от создателя такого памятника можно было бы ожидать иного уровня мастерства обработки материала.

При взгляде на это сооружение возникала мысль, что, скорее, настоящий корабль был взят за основу и каким-то немыслимым образом облит жидким камнем, который, застыв, остался достаточно крепким, чтобы противостоять бессчетное количество лет пустынным ветрам, швыряющим секущий камень песок.

По пути к кораблю Конан наткнулся на торчащие из земли шесты, обломки досок, детали доспехов и инструментов. Выходило, что судьба совсем уж зло подшутила над кладоискателями, приведя их сюда и лишь затем лишив жизни. Кто знает, может быть, эти люди даже увидели перед смертью легендарные сокровища, ради которых они и отправились в путь. Воодушевленный этими мыслями, Конан почти подбежал к кораблю и вскарабкался по борту на палубу.

То, что он там увидел, поразило его еще больше. Он словно попал в заколдованное каменное царство. Сама палуба и все предметы на ней были изваяны из камня. Но при этом — какая точность! Все, вплоть до мельчайших деталей, было на месте, хоть сейчас в море. Для жителя пустыни многие детали были лишь непонятными выступами камня, но Конан, изрядно поплававший в своей жизни по разным морям, без труда, зато с восхищением находил в них до мельчайших подробностей точной копии корабельного снаряжения и оснастки.

Пока Конан осматривал палубу, ему на ум пришло объяснение этого чуда — смелое, но вполне правдоподобное. Когда-то, в древние времена, на этом месте плескались воды моря. Глядя на склоны гор, на горизонтальные полосы и уступы, киммериец представлял, как менялся уровень воды в течение тысячелетий. А раз есть море и есть противоположные берега — нужны и моряки. Какие люди жили здесь в те далекие времена, да и людьми ли они были вообще, — это было неважно, ибо требования к кораблю диктует не его создатель, а само море. Судя по этому судну, его построили существа, близкие по разуму к человеку и к тому же обладавшие достаточным опытом в судостроении и мореплавании.

Но даже у самых опытных и умелых моряков время от времени тонут корабли. И вот сейчас Конан стоял на палубе такого судна, затонувшего в каком-то доисторическом бою или в шторм. Корабль с множеством весел и парусом — скорее всего военный, — с экипажем в две — две с половиной сотни человек (или каких-нибудь других существ), изваянный теперь в ноздреватом, пористом камне. Камень — вот ключ к загадке! Разве не видел Конан в прибрежных водах на море Вилайет вещи, созданные человеком, — якоря, амфоры, обломки кораблей, — превращенные в камень и намертво прикрепленные ко дну многочисленными, быстро растущими кораллами!

Видимо, такое случилось и с этим судном. Затонув, оно легло на вершину кораллового рифа, который продолжал расти и поглощать его, проникая во все поры и обволакивая мельчайшие части. Затем, когда море обмелело, мертвый коралл остался на суше, пережив века и эпохи. Вот уж шутка богов, подумал Конан. По сравнению с этим колесницы-призраки и судьба их возничих — просто детская шалость.

Продолжая обследовать корабль, Конан обнаружил, что, какой бы груз ни находился в трюме этого судна, люди Пронатоса нашли и вытащили его. В центре палубы зияло отверстие, пробитое явно в не столь уж отдаленные годы. Вокруг лежало лишь несколько обломков окаменевших палубных досок. А в скудном свете, проходившем в трюм, Конан рассмотрел на дне круглые булыжники — самый обыкновенный балласт.

Какая судьба постигла сокровища, Конан не рал. Быть может, добычу успели погрузить на телеги и увезти на какое-то расстояние. Скорее всего, тяжелые, груженные золотом экипажи ветер не смог угнать далеко. И уж наверняка они не мотались взад-вперед по пустыне вместе с другими колесницами. Вполне вероятно, что они застряли где-нибудь в пустыне и стояли, дожидаясь своего часа, готовые свести с ума неожиданно натолкнувшегося на них кочевника. Хотя привыкший к миражам пустынный путник может и не подойти к ним, спокойно двигаясь своей дорогой.

Шутка на шутке, подумал Конан, несомненно, боги повеселились здесь на славу! Невесело усмехаясь, киммериец прошел по палубе корабля, чтобы бросить последний взгляд с гордо поднятого над пустыней каменного носа.

Неожиданно раздался громкий сухой треск — тонкий слой камня покрылся трещинами под весом киммерийца. Не успев ничего понять, Конан рухнул куда-то вниз, в малый трюм, скрытый под носовой палубой корабля.

* * *

К вечеру следующего дня к медленно тащившейся вперед процессии Куманоса приблизился одинокий путник в плаще с поднятым капюшоном. Это был их проводник Конан, вернувшийся после необъяснимого исчезновения во время песчаной бури. Двое суток пути, из которых последние двенадцать часов он не пил, сделали его шаг более тяжелым и неуверенным. Да что там, казалось, что киммериец вот-вот рухнет под тяжестью невидимого груза.

Куманос не стал его ни о чем расспрашивать, а сам Конан не выказывал желания поделиться впечатлениями от прогулки. Выпив немного воды, киммериец обрадованно принял возвращенное ему одеяло, скудные пожитки и, главное, — верблюда. Одной ночи хватило киммерийцу, чтобы полностью восстановить силы. На следующее утро он уже направил своего двугорбого скакуна к оазису Талиба, чтобы привезти воды своим попутчикам по дороге в Оджару.

Глава XIV ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОДЖАРУ

Одинокий всадник подъехал к стенам Оджары в час самого полуденного пекла. Его верблюд был в неплохой форме, но изрядно нагружен. Сам ездок был высокого роста, широкоплечий. Под бронзовой от загара кожей выступали бугры могучих мышц. Он резким движением поводьев остановил своего скакуна перед Караванными воротами.

— Да это же изгнанный еретик Конан! — крикнул стражник, стоявший рядом с воротами, своим товарищам. Выглянувшие на его голос солдаты рассыпались в нелестных для киммерийца шутках.

— Ну что? — крикнул стражник у ворот. — Зажарился, северянин? Слабо тебе по нашей пустыне прокатиться?

Храбрость часового подкреплялась копьями и стрелами стражников, стоявших на стене.

— Если тебе нужна вода — ее полно за стенами города. А если ты хочешь переночевать — устройся где-нибудь под кустом. Тебе не привыкать. Только не вздумай сунуться в город. Изгнанный из храма Единственной Истинной Богини не имеет права пройти за эти стены.

— Попридержи язык, ничтожество, — гаркнул на него Конан, нагло развалясь в седле. — Если бы я захотел пройти за ворота сейчас же, я так бы и поступил. А твоя тупая башка, скорее всего, откатилась бы подальше, на радость стервятникам и шакалам. — С этими словами Конан угрожающе взялся за рукоять своего ножа. — Но можешь не дрожать за тыкву на твоих плечах. Такой поступок был бы недостоин высокого посланника Анаксимандра, короля Сарка, и всей священной миссии храма великого Вотанты! Поэтому я вежливо прошу разрешения въехать в город.

— Что? — раздался со стены удивленный голос начальника стражи. — Ты говоришь, что представляешь посольство короля — союзника нашего города? Ты заявляешь, что прибыл сюда по церковным делам?

— Если ты не веришь мне, спроси таких же стражников, как и ты, охраняющих вот того идола.

Полуобернувшись в седле, Конан показал рукой в сторону медленно двигавшейся по дальнему полю повозки с установленным на ней замотанным в ткань идолом. Процессия приближалась не по главной караванной дороге, а со стороны узкой долины, изгибавшейся и уходившей в сторону западной пустыни, не пересекаемой караванными тропами.

— Клянусь Садитой! — раздалось со стены. — Это же и вправду посланцы с юга со своим даром нашему городу! Немедленно известить храм и дворец! Пусть почетный эскорт кавалеристов выедет навстречу.

Раздался сигнал трубы, рассыпалась барабанная дробь, послышались окрики офицеров. Через несколько минут группа всадников выехала за ворота и направилась к приближающейся процессии. Отряд Куманоса уже добрался до реки, поэтому встреча с эскортом была лишь протокольной формальностью. Спешившиеся кавалеристы были готовы помочь измученным, изможденным пилигримам перетянуть их телегу через брод.

Но даже сейчас Куманос не позволил впрячь в телегу лошадей или хотя бы воспользоваться помощью самих солдат. Его подчиненные продолжали остаток пути так же покорно, упорно и безмолвно.

Вскоре идол проехал через Караванные ворота в сопровождении почетного кавалерийского эскорта. Конан вступил в город вслед за Куманосом, ведя в поводу своего верблюда. Им навстречу вышли офицеры стражи и жрицы храма.

По настоянию Куманоса, идол был оставлен в Караванном квартале, не проехав за вторые ворота. Вокруг него была немедленно выставлена стража, состоявшая из саркадийских и оджарских солдат. По приказанию жреца его подчиненные разместились в Караванном квартале в ожидании, пока не будут выполнены формальности приема и некоторые существенные фрагменты ритуала встречи.

Это решение Куманоса вызвало вздох облегчения у оджарских официальных лиц: слишком уж тяжелое зрелище представляли собой прибывшие. Их язвы, струпья, вывалившиеся зубы позволяли предположить, что эти несчастные могут занести в город какую-нибудь заразу. Несмотря на все старания Конана, их состояние не улучшилось за последние дни пути, когда наконец они смогли пить вволю и двигались по сравнительно ровной местности. Напротив, казалось, что их болезнь развивается, делая еще более страшными гниющие язвы.

Правда, никто из встречавших не произнес ни слова об этих опасениях. Наоборот, в приветственных речах сквозило восхищение теми, кто своими физическими страданиями доказал твердость своей веры.

Конана, проводника и разведчика посланников, разумеется, никто не прославлял как героя или святого. Слишком свежо было в памяти его изгнание из города. Но, по крайней мере, никто не делал вид, что не замечает его существования. А внушительный рост и явное умение пользоваться своей недюжинной силой удерживали даже самых горячих горожан от того, чтобы бросить ему в лицо или в спину оскорбительное замечание. Лишь один из самых юных храмовых воинов вынул из ножен меч, явно намереваясь встретить им Конана. Но эту горячую голову тут же перехватили его же товарищи. В общем, Конан был вновь принят Оджарой, особенно радостно — его бывшими приятелями по караван-сараю.

Конану же доставляло удовольствие пройти по улицам изгнавшего его города. Да и ночлег под крышей, хорошая еда и вкусное вино тоже радовали его. Ведь столько времени он был лишен этого, живя за пределами города и путешествуя по пустыне. Конан решил пока не привлекать к себе излишнего внимания городских властей и никому не рассказывать об открытиях, сделанных в пустыне. По крайней мере пока он не развяжется с Куманосом, получив от него обещанную плату.

Официальную встречу прибывших королем Семиархосом решили провести на следующий день и Караванном квартале. За ночь в его центре был выстроен изящный навес для тронов королевским семьи и скамейки почетного гостя.

Ближе к вечеру прибыли запряженные ослами телеги с продуктами. Были зажжены костры и заколоты жертвенные ягнята. Чуть позже, когда запах жарящегося мяса поплыл над городом, к вновь прибывшим стали стекаться горожане, а также жрицы — музыкантши и танцовщицы.

На следующее утро король Семиархос на золоченой колеснице, запряженной четверкой лошадей, въехал в Караванный квартал. Рядом с ним гордо стояла Верховная жрица храма Единственной Богини королева Регула и их дочь, наследная принцесса Африандра. Король остановил колесницу у навеса и спустился с нее, чтобы поприветствовать Куманоса и стоявшего рядом с ним Конана.

— Верховный жрец, мы ждали тебя. — Семиархос сделал шаг вперед, протягивая руки, чтобы обнять гостя. Но, посмотрев внимательно на полную достоинства, неприступную физиономию Куманоса, король решил сдержать свои чувства. Он лишь положил руку на плечо жреца и сказал: — Прошли долгие недели ожидания, и мы уже стали волноваться. Мы посылали наших людей навстречу вам, но они вернулись ни с чем. Оказывается, вы пришли оттуда, откуда вас не ждали.

Куманос нехотя поклонился.

— Наш путь был долгим и трудным, — начал он, избегая употреблять все известные формы обращения к монарху. — По нашим традициям, священный дар нельзя провозить через другой город или его земли прежде, чем он будет доставлен к месту назначения. Поэтому наш путь лежал через безлюдную пустыню.

— Понимаю, — участливо кивнул Семиархос и поглядел через плечо Куманоса на его спутников. — Твои люди заплатили за этот путь большую цену. Вижу, они неимоверно страдают от болезней и ожогов…

— Да, это так, — согласился Куманос, не дожидаясь, пока король закончит. — Много дней провели они в пустыне, страдая от жажды и тяжкой работы. Полуденная жара испепеляла их. Песчаные бури не давали вздохнуть. Селяне из Шартоума и саркадийские воины — не все из них были набожны в начале пути. Но теперь, когда лишь благодаря окрепшей вере они выжили в этом аду, каждый из них может быть уверен, что его служба будет оценена великим Вотантой!

— Это просто чудо! — воскликнула королева Регула. — Какое мужество, самопожертвование! И какое испытание веры! Жители Оджары! Перед нами — прекрасный пример могущества веры, Помогающей слабым смертным преодолевать немыслимые преграды и лишения. Священный союз двух городов и храмов придает нам всем новые силы. Пусть будут счастливы наши боги, соединившиеся в браке навечно! Добро пожаловать, Куманос! Мы рады встретить тебя, твоих спутников и твоего благородного бога.

Пока шел этот обмен церемониальными любезностями, Конан внимательно наблюдал за Африандрой, стоявшей за родителями. Принцесса была одета в вызывающе открытое платье, спущенное с одного плеча. Прекрасные ноги перекрещивала шнуровка сандалий. Сама же Африандра была прекрасна, как обычно. Пожалуй, лишь внимательный взгляд Конана мог отметить ее легкую взволнованность и нервозность.

Пока продолжались приветственные речи, принцесса, словно не замечая Конана, во все глаза глядела на Куманоса. Но как только церемония была закончена, она быстрым шагом подошла к киммерийцу, улыбаясь и говоря:

— Слухи подтвердились. Это и вправду ты. Странно видеть тебя представителем этого чужого города и его божества. Похоже, этот Вотанта не такой уж злодей, раз привел тебя снова сюда.

Сама не отдавая себе отчета в своих действиях, принцесса бросилась на шею киммерийцу и припала к его губам долгим, страстным поцелуем.

В нос Конану ударил тонкий запах жасминовых духов. Почувствовав вкус знакомых губ, он даже зажмурился от удовольствия. А кроме того, он был отомщен перед толпой горожан, наблюдавших эту сцену и не смевших сказать ни слова в осуждение. Обняв Африандру, он словно прикрыл ее от недовольных взглядов. С усилием оторвавшись от ее губ, киммериец шепнул ей на ухо:

— Африандра, малышка. Я так рад тебя видеть, что настроение мне не может испортить даже тот кусок верблюжьего навоза, который ты называешь городом. — Затем, чуть отодвинувшись, Конан сказал вслух: — А теперь пойдем прогуляемся, посмотрим праздник.

И он; втянув ее в толпу, пробрался туда, где люди не видели их радостной встречи и где поэтому было меньше осуждающих взглядов. Вскоре все внимание окружающих переключилось на великолепное зрелище: шесть храмовых танцовщиц исполняли на площади танец — вне стен храма — в неформальном, народном стиле.

Конан обрадовался, увидев среди танцовщиц Шарлу, но Африандра не дала ему дождаться конца танца и поговорить с нею. Принцесса всецело завладела его вниманием. Она радовалась, веселилась и вела себя как обычная девчонка, гуляющая со своим парнем по улицам празднующего города.

На последние медяки, нашедшиеся в кошельке Конана, они купили соленых орешков, а затем, захотев пить, нырнули в знакомую таверну и заняли тот же столик, за которым познакомились. Только на этот раз оба сели рядом, на узкую скамейку около стены.

— Странно, — сказал Конан, — даже не верится, что тогда я не знал, как тебя зовут, кто ты… Я даже не знал, что ты такая красивая.

— Да, как давно это было. — Африандра положила голову ему на плечо и потерлась щекой. — Занус был еще жив… Он ворвался сюда, чтобы найти меня.

— В тот вечер он чуть не нарвался на мой клинок. Тебе, наверное, его не хватает?

— Трудно сказать. Занус заботился обо мне, беспокоился. По-своему, конечно. Не то чтобы он очень много давал мне, но сейчас, без него, у меня совсем ничего не осталось.

— Родители не подыскали еще тебе нового жениха — наследника трона?

— Нет, — вздохнула Африандра. — Пока что им не до этого. Они совсем помешались с этой миссии от Анаксимандра. Иногда я боюсь, что им может прийти в голову выдать меня за него. Кошмар! Одна его жирная борода чего стоит. Мерзость! Спасибо Садите, пока она бережет меня от этого. Да и вообще, родители будто не замечают меня, словно в наказание за причастность к смерти Зануса. Особенно старается мать. Еще бы, чего ей стоило взять себя в руки, когда это случилось… А может быть, она и права…

Африандра задумчиво покачала головой.

Конан ласково обнял ее и сказал:

— Ну хватит, девочка. Не слишком ли мною слез пролито из-за этого самоубийцы. Естественно, когда знакомый человек накладывает на себя руки, ты ощущаешь себя виноватым, но… Эй, трактирщик! — Возглас Конана был обращен к появившемуся за стойкой Анаксу. — Принеси-ка мне кружку доброго эля. А если у тебя нет благородного напитка, что ж, сойдет и та верблюжья моча, которую ты выдаешь за арак.

— А мне — кубок нарцинта, Анакс, — добавила принцесса.

Знакомый голос заставил трактирщика пристально посмотреть на нее, припоминая деву с прикрытым вуалью лицом.

— Ну а как тебе эта идея с объединением двух храмов? — спросил Конан. — Ты к ней привыкли?

— Нет, что ты. Наоборот, она мне еще больше не нравится. Только родителям нет дела до моего мнения. — Африандра тяжело вздохнула и после паузы добавила: — Честно говоря, Конан, после того, что ты рассказывал мне о жестоких порядках соседнего города и его злом короле, я удивлена, что ты присоединился к его экспедиции.

Конан подождал, пока Анакс поставил перед ними заказанные напитки, и лишь затем ответил:

— А как же еще, девочка, я смог бы вернуться в этот город, к тебе?

— Ты прав. И я счастлива снова быть рядом с тобой. Но знаешь, мне все равно не нравится эта идея. Ты посмотри на этих несчастных, прикативших сюда подарок от Анаксимандра. Еле живые, под конвоем. А моя мать приветствует их как почетных гостей…

— Знаешь, — сказал Конан, — я бы с удовольствием помог им освободиться, разделаться с этим жрецом-надзира-телем. Но если бы у них была хоть тень такого желания. Я-то думал, что Куманос ведет их по самым пустынным землям, чтобы они не разбежались от него. Оказывается, они и не хотят бежать. А теперь и не смогли бы, если бы даже захотели.

— Несчастные. Они измучены, истерзаны этой дорогой.

— Да уж, насмотрелся я на них, пытаясь облегчить им страдания принесенной водой, собранными на ваших полях фруктами… Не понимаю, в чем у них еще душа держится. Если она еще осталась в этих измученных телах. Что-что, а бороться они уже не способны.

Африандра глотнула из своего кубка и, помолчав, проговорила:

— Знаешь, эта обещанная свадьба Садиты и саркадийского божества кажется мне ересью, предательством нашей богини. И не я одна так думаю. Есть еще люди, которые не согласны с восторгами моих родителей по этому поводу.

— Что ж, это неплохо, — сказал Конан и, понизив голос, предупредил: — Только не болтай об этом много. Случись что — тебе ничего не будет, а твои единомышленники могут поплатиться за это своими головами, если Регула или Семиархос решат, что они замышляют заговор.

— К сожалению, уже ничего нельзя сделать. Отказать сейчас Анаксимандру — значит, вовлечь город в войну с сильным и жестоким противником. Пет, это недопустимо! — Оборвав себя на полуфразе, Африандра негромко сказала: — Пойдем. Мои родители, наверное, беспокоятся, где я. Хотелось бы, чтобы их волнение было искренним…

Не прижимаясь больше к Конану, но и не выскальзывая из-под обнимающей ее руки, принцесса встала и направилась к выходу. Караванный двор еще больше наполнился народом, несмотря на усилившуюся к полудню жару. Гуляющие люди с удовольствием глазели на танцоров и акробатов, жонглеров и музыкантов.

— Скажи, — спросил Конан, — нарцинт уже подействовал? Ты можешь что-нибудь сказать о будущем этих людей?

— Нет, сегодня все как-то по-другому. Вместо людей и предметов — какие-то неясные тени. Мне даже кажется, что я одна в безлюдной пустыне.

— А я? Я, случайно, не в каком-нибудь мало приличном наряде? — спросил Конан.

Африандра рассеянно покачала головой.

— Жаль, — вздохнул киммериец, понимая, что сейчас ему вряд ли удастся развеселить принцессу своими шутками.

Африандра привела Конана к цепочке храмовых воинов, охранявших королевский павильон. Здесь она попрощалась с киммерийцем, не желая зря нервировать родителей. Она проскользнула между охранниками, а Конан отправился по своим делам.

Найдя в толпе своего сановного работодателя, Конан подошел к нему:

— Как насчет обещанной платы, Куманос? Дела идут так, что мне нужно получить мою долю как можно скорее.

Жрец молча смотрел на киммерийца. Тогда Конан сделал еще одну попытку:

— Ты сказал, что заплатишь, когда идол окажется в Оджаре. Время пришло. Где мои камни?

— Время платить еще не пришло, — ответил Куманос, спокойно выдерживая разъяренный взгляд Конана. — Разве ты не знал, что священный идол Вотанты должен быть собран из трех равных частей, лишь одна из которых доставлена в Оджару? Работа еще не закончена.

— Что? Ты говоришь, что я должен вернуться туда, где мы встретились, и еще дважды проделать этот путь? — Конан зажал в кулаке отворот плаща жреца. — Знаешь, приятель, это просто грабеж.

— Оставшиеся части идола уже в пути, — невозмутимым голосом ответил Куманос, перебирая пальцами талисман на груди. — Они должны прибыть сюда со дня на день. Но лучше будет, если мы выедем им навстречу и поможем добраться сюда. А то вдруг они потеряются и не найдут дорогу в город? Тогда условия сделки так и останутся невыполненными.

— Подлец! Лживый мерзавец! Значит, там, в пустыне, страдают еще вдвое больше людей, а ты молчишь! Скажи командиру оджарской стражи. Его солдаты будут счастливы сделать эту работу и помочь твоим людям.

Куманос покачал головой:

— Мы можем принимать лишь очень ограниченную помощь. Я должен лично возглавить поиски. А ты мне нужен как разведчик и проводник.

— Жулик, вот ты кто! Может, твои камешки гроша ломаного не стоят.

— Две пригоршни, — перебил его Куманос. — Закончим работу — получишь столько камней, сколько сможешь унести в двух пригоршнях, опущенных в ящик поочередно.

— Три части идола — три горсти, — заявил Конан. — Я согласен доделать работу, но не меньше чем за три горсти твоих камней.

— Договорились. Ты получишь плату, когда идол будет собран, не раньше.

Конан что-то хмыкнул в ответ, но протянул руку, чтобы скрепить сделку. Его неприятно поразила рука Куманоса. Его аж передернуло от этого сухого, холодного, совсем не человеческого прикосновения.

— Мы выходим завтра на рассвете, — сказал Верховный жрец. — Поищем к югу от города. Приготовь свои вещи и верблюда.

Конан, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной.

Африандры нигде не было видно. Семиархос и Регула о чем-то беседовали, сидя под навесом, по принцесса как сквозь землю провалилась. Не решившись обратиться к монархам, киммериец отловим какую-то важную шишку при дворце — маленького старикашку, Высокочтимого лорда, Хранителя чего-то там, точнее Конан не помнил.

— Вы не скажете, почтенный, где принцесса Африандра? У меня для нее новости… Ее что, где-нибудь заперли?

— Ты разве не видел? — старик взглянул на чужеземца с недоверием и негодованием. — Oна упала в обморок и была отвезена во дворец. — Увидев в Конане благодарного слушателя, он продолжал: — Она вышла в караванный двор, чтобы взглянуть на прибывших шартоумцев и саркадийцев. Неожиданно она вскрикнула и рухнула на землю. Может быть, перегрелась на солнце, а может, просто девичьи штучки. Она и так стала какая-то странная с тех пор, как ее суженый отрубил себе голову. Но кто бы мог подумать… Упасть при людях…

Конан развернулся и молча пошел прочь. Последние слова старика едва долетели до его ушей:

— Ее глаза были широко раскрыты, и она стонала не переставая.

Конан не мог дождаться вечера, чтобы увидеть Африандру. Ему казалось, что родители заперли ее где-то, чтобы не позволить ей видеться с ним. Хотя, зная ее дар предвидения и чувствительность ко всему увиденному, можно было и поверить в рассказ старика. Хорош «дар», нечего сказать.

Киммериец корил себя за то, что не предупредил девушку об опасности баловства с колдовством, пусть даже самым невинным. Особенно рискованным становится такое дело в переломные моменты человеческой судьбы. А что уж говорить о судьбе целого города, которому предстояло принять нового бога в своем храме. Волей-неволей Конан тоже чувствовал что-то зловещее, исходящее от этого идола, от самого культа Вотанты, и вовсе не радовался, что помог Куманосу добраться до Оджары, несмотря на то что жители города так несправедливо обошлись с ним.

Постучав в ворота королевского дворца, Конан был встречен целым отрядом стражи, грубо не пустившей его внутрь. На вопросы о здоровье принцессы он тоже не получил вразумительного или хотя бы вежливого ответа. Раздосадованный, Конан вернулся в Караванный квартал, чтобы заняться подготовкой к завтрашнему выезду.

Собрав все, что нужно, Конан провел остаток вечера, потягивая арак и болтая со старыми и новыми знакомыми, чтобы скоротать время.

Когда последний луч солнца скрылся за западной стеной города, киммериец вышел из караван-сарая. С толпой празднично одетых и веселых горожан он прошел через Храмовые ворота и нырнул в один из узких переулков Храмового квартала. Здесь он нашел место, где дворцовая стена была прикрыта с внутренней стороны деревьями, что затрудняло страже наблюдение. Трещины и неровности в стене, пусть даже небольшие, были вполне достаточны для опытного скалолаза, чтобы в два счета подняться на гребень стены и перемахнуть через нее, лишь на мгновение мелькнув силуэтом на фоне темнеющего неба.

Приземлился он мягко и бесшумно. Так же бесшумно Конан стал пробираться по роскошному густому саду, дававшему много плотной тени, чтобы укрыться.

В дальнем конце сада возвышалась еще одна стена — на этот раз полированная, с тщательно подогнанными — ногтя не просунешь — плитами. Но дворцовый архитектор украсил стену декоративными полуколоннами. Упершись в них и распластавшись по стене, Конан начал подниматься, попеременно продвигая вверх руки и подтягивая ноги. Наконец его пальцы нащупали лепной карниз. Резко качнув всем телом, Конан словно взлетел на балюстраду дворцовой галереи, где и замер, выжидая, пока пройдут мимо часовые. Двигаясь, издавая не больше шума, чем тень охотящейся совы, киммериец пересек галерею и без труда вскарабкался по богато украшенной барельефами внутренней стене и оказался на балконе спальни Африандры.

Из помещения не пробивался ни единый луч света. Но неожиданно тяжелая портьера отодвинулась, и в оконном проеме показалось знакомое лицо. Африандра всматривалась в темноту, явно стараясь что-то увидеть. Она не заметила Конана, стоявшего совсем рядом. Когда он пошевелился, ей пришлось зажать себе рот, чтобы не вскрикнуть. В следующую секунду она уже бросилась в его объятия.

— Я спала, — пробормотала принцесса, — но мне приснилось, что ты приходишь ко мне; я почувствовала, что ты где-то рядом.

— Ты и вправду можешь что-то предвидеть. По крайней мере, я не издал ни единого звука, пробираясь сюда. — Конан осторожно взял в ладони девичье лицо и повернул к себе. — Скажи, нарцинт все еще действует?

— Не знаю, трудно сказать. Какие-то чувства и образы то приходят, то исчезают.

— Ты лучше себя чувствуешь? Что так испугало тебя утром там, в Караванном квартале? Ты помнишь?

— Это было, как тогда… С Анаксимандром… только еще страшнее. Кажется, злой рок висит над всеми прибывшими из Сарка. Стоило мне взглянуть на них — как они оказались объятыми пламенем. Полопалась кожа, задымилась плоть, тела задергались в предсмертных судорогах.

Африандру била дрожь, и Конан крепко обнял ее, стараясь успокоить.

— А потом, когда я посмотрела вокруг, мне стало совсем страшно. Это же неземное пламя охватило и лица моих соотечественников, моих знакомых! Затем сам город куда-то исчез, развалился. Я осталась одна в каком-то пустынном, безлюдном месте.

Сзади на меня надвигалась гигантская черная тень, а я не смела повернуться, чтобы увидеть ее. Страх становился все сильнее и сильнее… а потом я, наверное, потеряла сознание. — Всхлипывая, принцесса прижалась к киммерийцу.

Он постарался успокоить ее, гладя по голове и на ходу сочиняя правдоподобное объяснение:

— Знаешь, эти несчастные так страшно выглядят, что не нужно обладать пророческим даром, чтобы упасть в обморок при взгляде на них. Я слышал, как стонали многие молодые девушки, не привыкшие к таким зрелищам… А нарцинт лишь прибавил красок к этому образу…

— Нет, Конан. Это боги послали нам предупреждение! Я уверена в этом. В последнее время предзнаменований и предупреждений стало так же много, как мух над дохлым ослом в пустыне. И это неспроста. Какая-то страшная судьба ожидает Сарк и все, что связано с ним… Или, наоборот, страшные испытания уготованы моей родной Оджаре, а прийти они должны из Сарка! Я не знаю! Не знаю!

Ну, ну, успокойся,малышка! — Конан погладил ее по голове, обнял — и всем телом почувствовал бьющую девушку дрожь. Постепенно Африандра успокоилась, и ее объятия стали крепки не от страха, а из-за чего-то другого. Отчаяние и безумная страсть прижимали ее к Конану. Страсть, словно в последний день жизни. Страсть человека, для которого уже никогда не наступит завтра.

* * *

Конан решил уходить из дворца другой дорогой — через задние ворота, накрепко закрытые, но не охраняемые. Он перебрался через противоположную внутреннюю стену и оказался в уже знакомом ему саду с заросшим лилиями прудом. Правда, на этот раз луна не заливала все вокруг своим серебряным светом, что тем не менее не помогло киммерийцу уйти незамеченным.

— Ко мне, ребята! — раздался крик, эхом отразившийся от глади пруда. — Это тот самый варвар!

Наперерез Конану бросился высокий человек в тунике храмового воина:

— Стой! Возмездие настигло тебя!

Голос незнакомца был юным, но твердым и уверенным. В нем уже чувствовалась самовлюбленность и презрение к окружающим, которые так раздражали Конана в Занусе.

— Ты испугался возмездия богини? Струсил? — Незнакомец бросил Конану самое страшное обвинение.

До этого момента киммериец все еще рассчитывал, что сможет без драки выбраться за пределы Храмового квартала. Теперь же, резко остановившись, он развернулся лицом к незнакомцу. Его нож словно сам лег в руку.

— Я боюсь только одного — умереть, дешево отдав свою жизнь. — Сделав обманное движение, Конан отскочил в сторону, пропустив вперед почти настигшего его преследователя. — Но если ваша справедливая богиня считает, что возмездие должно быть осуществлено пятью мечами против одного, я готов подождать твоих приятелей до утра.

Говоря это, Конан не переставал двигаться вокруг своего противника, все-таки надеясь отвлечь его и исчезнуть, избежав столкновения. Но тут со стороны ворот послышались шаги, и еще два храмовых воина с обнаженными мечами перекрыли ему путь к отступлению. В это же время в глубине двора раздался топот и крики еще нескольких человек:

— Вот он! Не упустите его!

Выругавшись, Конан бросился вперед, низко выставив перед собой нож. Он решил разобраться с ближайшим противником один на один, пока остальные не подбежали тому на помощь.

Мастерство фехтовальщика спасло молодого воина. В последний миг его меч опустился на клинок киммерийца, готовый пронзить его. Удар ножа был отбит. Но Конан, не останавливаясь, всем телом налетел на противника. Тот, будучи намного легче и не подготовившись к такому повороту дел, не удержался на ногах и рухнул в пруд, оказавшись по пояс в воде.

Конан не последовал за обескураженным соперником, чтобы добить его. Злорадно усмехнувшись, он отошел от кромки воды и приготовился встретить остальных преследователей. Оглянувшись, он понял, что зажат в угол между внешними стенами дворца и храма, а путь к выходу перекрыт пятью вооруженными людьми, одетыми в одинаковые туники храмовых воинов. Один из них, что-то бормоча, отжимал и выкручивал складки и полы туники.

— Ну, я готов, — рявкнул киммериец. — Кто хочет первым отправиться на встречу с Единственной Истинной Богиней? Вы ведь ее слуги, не так ли?

— Да, это так, — ответил вымокший юноша. — Я — И мир, старший послушник и враг всякого, кто оскверняет имя великой Садиты!

— А, королева Регула послала целую компанию новичков-послушников, чтобы они сделали то, чего не захотел или не смог сделать этот хам — Занус. Ну, посмотрим, как это получится у вас. Проверим, на что годятся ваши мечи!

— Мы пришли не по приказу Регулы. — Невысокий воин с задумчивыми глазами произнес эти слова. — Мы ученики и последователи Зануса Победителя, как и подобает всем истинным защитникам Садиты! А королева пала жертвой ошибки, искушения, посланного ей такими же богохульниками, как ты. Мы здесь, чтобы исправить эту ошибку.

— Хватит, Хассад, — оборвал своего товарища Измир. — Мы вовсе не должны объясняться перед этим варваром. Ему много чести, даже если мы просто убьем его. А чтобы он не сомневался в нашем умении побеждать в честном бою, вы все будете лишь преграждать ему отход, чтобы этот трус не сбежал от моего карающего меча…

— Подожди, — прервал его Конан. — Значит, ты говоришь, что вы действуете не по приказу королевы, а по собственной воле?

Измир нетерпеливо тряхнул мокрыми волосами:

— Да, если тебе угодно, мы — заговорщики. Но мы не еретики, а хранители истинной веры! Мы поклялись защищать честь нашей богини от осквернения ее грязными чужими богами вроде того, что ты ввел в наш город…

— А, Вотанта… — хмыкнул киммериец. — Значит, вы — мятежники, стоящие за чистоту своей веры. И при этом вы проклинаете меня. Но я же не жрец Вотанты. Я был всего лишь нанят Куманосом как проводник.

— Ты привел этих людей и их идола сюда, — сказал Хассад голосом обвинителя. — И ты обманом вернулся в наш город после того, как был навеки изгнан за грехи и ересь.

— И более того, — вступил в разговор старший послушник, — ты соблазнил принцессу, отвратив ее дух от любви к родителям и ее родному городу. Только боги знают, какой яд ты использовал для этого. — В глазах Измира пылал такой же фанатизм, какой Конан помнил по глазам Зануса. — Предательство за предательством, преступление за преступлением — и все от рук грязного, неверного чужеземца, варвара, отлученного от храма и изгнанного из города!

— Хватит пороть чушь! — рявкнул Конан таким голосом, что заставил замолчать всех противников. — Я не союзник саркадийцев и не последователь их веры. Как, кстати, и ваша принцесса. У вас с ней больше общего, чем вы думаете. Постарайтесь объединиться с ней и ее сторонниками. И если вы хотите изгнать Куманоса с его идолом из города, а на это у вас есть веские причины, — что ж, я готов предложить вам свою помощь.

— Ложь, и опять ложь, — выдавил, задыхаясь от гнева, Хассад. — Он просто заговаривает нам зубы, как сумел обмануть наших правителей и высших жриц. Хватит! Смерть ему!

— Прекратите, клянусь всеми бесами и демонами Земли и Семи Небес! — Слова клятвы и то, каким голосом они были произнесены, сумели вновь призвать всех к молчанию. — Если вы так хотите убить меня — пожалуйста, я к вашим услугам. Попробуй для начала ты, Измир. По-мо-ему, у тебя теперь ко мне еще и личный счет. — Киммериец усмехнулся, кивнув в сторону пруда. Его зубы сверкнули в темноте вместе с тяжелым клинком его ножа. — Но сначала я призываю вас прислушаться к воле вашей богини и подчиниться ей. Если лучшему из вас не удастся убить меня, сочтите это за знак от Садиты и согласитесь поговорить со мной хотя бы до того, как подставить под мой нож следующего несчастного. Пусть этот поединок станет настоящей храмовой дуэлью, в которой Садита назначает победителя своей волей.

— Согласен. Звучит разумно.

— Кончай его, Измир! Разделайся с ним побыстрее!

Противники шагнули навстречу друг другу и скрестили клинки.

Глава XV ДРЕВО ТЫСЯЧИ ПАСТЕЙ

В первых топазовых лучах рассвета Конан уже появился в Караванном квартале. Невыспавшийся и усталый, но без свежих ран, он приготовил своего верблюда к дороге. Верховный жрец Куманос ждал его у Таможенных ворот вместе с наименее измученными рабами его отряда, отделением оджарских солдат и группой добровольцев, вызвавшихся помочь в поисках. Кто верхом, кто пеший, они проследовали через ворота и вышли в пустыню.

Остановившись лишь для того, чтобы наполнить водой мешки и фляги да чтобы напоить животных, отряд отправился на юг по старой караванной дороге, отмеченной торчащими тут и там из песка костями лошадей и верблюдов.

Этому отряду предстояло найти в песках две другие группы, посланные Анаксимандром с двумя оставшимися частями идола. Их месторасположение было неизвестно, как неизвестно было вообще, живы ли эти люди, — слишком давно Куманос не получал от них известий. По крайней мере, Верховный жрец рассчитывал найти сами фрагменты статуи. Маловероятно, чтобы случайные грабители смогли увезти их или серьезно повредить, желая отколоть образцы металла.

Конан был менее уверен в благополучном исходе поисков. Он хорошо знал, как может бесследно ис чезнуть в этих бескрайних пустынях даже нечто очень большое, например Каменный Корабль или экспедиция Пронатоса. Но внешне киммериец оставался невозмутимым и продолжал делать свое дело, организовывая поиск. Он направлял движение всадников, следил, чтобы пешие разведчики не удалялись на опасное расстояние от колодцев и оазисов. Организованная им поисковая сеть вряд ли могла пропустить незамеченным столь основательный объект.

Киммериец лично проверял самые трудные для поиска и подозрительные места — скальные гряды, ущелья и каньоны, карабкаясь на вершины и бесконечно всматриваясь и всматриваясь в песчаный горизонт. Его глаза сузились в ставшем привычным прищуре. Руки дочерна загорели, сравнявшись цветом с руками Куманоса. Губы совсем растрескались от дующих в лицо сухих ветров.

Первая группа была обнаружена разведчиками киммерийца на восьмой день после их выхода из Оджары. Вскарабкавшись на одинокую скалу, Конан увидел несчастных, еле влачивших свою тяжкую ношу. Даже тепло встреченные оджарцами, получив от них воду и продовольствие, эти фанатики отказались отдохнуть от своего каторжного труда, предоставив рвущимся на помощь жителям Оджары занять их место. Лишь перекусив и напившись вволю, они снова впряглись в свои лямки и покатили тяжелую колесницу по мягкому, вязкому песку.

Конану это упорство казалось граничащим с безумием. Ведь эти люди выглядели еще хуже, чем группа Куманоса, — также покрытые язвами и ожогами и еще более измученные жаждой и голодом.

Киммериец сорвал голос, доказывая Куманосу и второму жрецу, предводителю второго отряда, что во имя милосердия, элементарного человеколюбия следовало немедленно освободить несчастных от работы и на носилках отнести в Оджару. Эти люди, говорил он, будут живыми идолами, памятниками Вотанте и примером истинной веры.

Но жрецы, казалось, едва слушали Конана, не придавая значения его словам. Лишь фанатический огонь сверкал в их глазах. Против ожидания, рабы тоже не проявили никакого желания избежать продолжения мучений, а, наоборот, вновь смиренно взялись за веревки. Единственное, что позволил сделать Куманос, — это принять помощь оджарских добровольцев, но ни в коем случае не впрягая лошадей или мулов в телегу. Но даже так дело пошло быстрее, и статуя продолжила свой путь на север, к Оджаре. А Конан с оставшимися разведчиками приступил к дальнейшим поискам.

Последняя часть статуи была обнаружена в одном из ущелий два дня спустя. Сам идол стоял, опасно накренившись, на покосившейся платформе телеги. Из шести колес экипажа три были разбиты напрочь. Но самое страшное — это то, что творилось с людьми. Они почти неподвижно лежали вокруг своего груза. Многие были мертвы от жажды и голода. Конан предпочел не выяснять, не было ли у них случаев людоедства.

Их лидер, молодой священник, рассказал, что дважды отправлялся на поиски воды, но безрезультатно. Проблуждав несколько дней по пустыне, он вернулся к своим людям, чтобы хотя бы морально поддержать их. Его увидели сидящим на земле и гладящим по голове умирающую женщину. Вода, принесенная спасателями, уже не смогла помочь ей.

Этот молодой жрец, казалось, был способен на сострадание и понимание чужой боли. Но даже он безоговорочно подчинялся воле Куманоса. Верховный жрец лишь прошептал ему на ухо несколько фраз и провел перед лицом молодого' человека своим амулетом. Того словно подменили — ни единого возражения не было сделано им по поводу продолжения движения идола.

Дьявольское предвидение Куманоса помогло ему и на этот раз: выходя из Оджары, он приказал взять с собой некоторые части телеги, оставшейся в Караванном квартале. И вот теперь два недостающих колеса были заменены, а третье собрано из остатков разбитых. На следующий день отряд уже тронулся в путь. И, как и прежде, едва стоящие на ногах люди безропотно впряглись в свои веревки и налегли на деревянные упоры, толкая вперед свою проклятую ношу.

Через две недели они возвратились в Оджару. Правда, Конан вовсе не был уверен, что сделал доброе дело несчастным страдальцам. Кто знает, не! лучше ли было им умереть там, в пустыне, чем продолжать мучиться, участвуя в дьявольских затеях Куманоса. Но самих измученных дорогой людей не посещала и тень сомнения в необходимости завершения работы. Жители Оджары тепло приветствовали прибытие в город этих мрачных фанатиков с их идолом.

По плану Куманоса, все три части идола должны были быть ввезены в город одновременно с трех сторон. Это вполне устраивало горожан, так как в стенах Оджары было как раз трое ворот подходящего размера для того, чтобы пропустить такой большой груз. Все три фрагмента статуи планировалось собрать воедино на площади перед храмом. Затем, по указу королевы Регулы, должен был состояться ритуал бракосочетания богини Садиты и вновь прибывшего бога Вотанты. С этого дня горожанам следовало поклоняться в равной мере обоим божествам.

У Конана сложилось впечатление, что заговорщики, желавшие воспрепятствовать этому смешению двух религий, не намного продвинулись вперед в своем деле: большинство горожан по-прежнему восторженно встречали пришельцев. Атмосфера в городе куда больше напоминала праздник, чем подготовку к сопротивлению. С огромными почестями обмотанные холстом фрагменты статуи были перегружены на новые платформы тяжелых боевых колесниц. Теперь эти великаны стояли каждый у своих ворот и только ждали своего часа, чтобы войти в город.

Конана очень заинтересовали все эти приготовления, он по опыту знал, что в любом ритуале есть свой скрытый практический смысл. В этом случае, с одной стороны, все было ясно: огромный идол был слишком тяжел, чтобы отливать и перевозить его целиком. Но зачем тащить три его части по пустыне тремя разными маршрутами, всячески избегая возможности их встречи? К чему вообще такая огромная статуя?

Несомненно, в этом было какое-то значение. Во-первых, так можно было заинтриговать горожан, дразня их воображение и подогревая любопытство. Оставалось лишь гадать, какое действо приготовил Верховный жрец к моменту соединения трех частей идола. Может быть, ожидалось внушительное проявление могущества Вотанты или даже появление божества на глазах у изумленных людей?

У Конана не было времени разыскать своих недоверчивых единомышленников и поделиться с ними своими мыслями. Церемония должна была состояться на следующее утро. Вся Оджара лихорадочно заканчивала последние приготовления. Киммериец выяснил, что ему не удастся увидеть Африандру. Принцесса вместе с другими жрицами была заперта в храме для совершения ритуального очищения души и тела перед церемонией.

Вернувшись в Караванный квартал, Конан разыскал знакомого оружейника, которому перед отъездом поручил сделать кое-какую работу, при этом сохранив ее в тайне. Кузнец не подвел киммерийца, и тот теперь был готов участвовать в завтрашней церемонии во всеоружии. Конан не стал напоминать Куманосу о плате, полагая, что жрец все равно заупрямится и скажет, что условия сделки считаются выполненными с того момента, когда идол будет собран па Храмовой площади. Плотно поужинав, Конан ушел в отведенную ему в караван-сарае комнату и окунулся в тяжелый, беспокойный сон.

На следующий день под безжалостным утренним солнцем тяжелые колеса боевых колесниц загрохотали по улицам Оджары. Части идола двигались, возвышаясь над толпой и над крышами невысоких зданий. Конан вошел в город вслед за группой Куманоса через Таможенные ворота. Как обычно в этих южных странах, Конан был почти на голову выше всей толпы. Его внушительная фигура, завернутая в плотный плащ с капюшоном, привлекала не меньшее внимание, чем персона Верховного жреца, за которым киммериец следовал словно тень.

Так как части идола все еще были укрыты материей, об их истинной форме можно было только догадываться. Конан решил, что идол вряд ли будет похож на человека — слишком уж необычны и громоздки были их силуэты. Кроме того, человекоподобие было маловероятно из-за явной трехсторонней симметрии статуи, если, конечно, Вотанта не был изображен в виде трехликого шестирукого чудовища.

Эти мысли, похоже, занимали не многих жителей Оджары. До ушей Конана не доносилось никаких тревожных или подозрительных замечаний по поводу предполагаемого облика нового божества. Колесницы продолжали свой путь, вызывая всеобщий восторг. Горожане старались прикоснуться к борту платформы или тяжелому колесу, надеясь, что это принесет им счастье. Кроме того, каждый считал своим долгом помочь тем, кто тащил за собой колесницу. При такой поддержке статуи продвигались к центру города, даже в гору вкатываясь легко и быстро.

Те, кто привез части идола в Оджару, по-прежнему были впряжены в колесницы. Но участие этих измученных, полуживых людей в последнем передвижении идола было скорее символическим по сравнению с тем, как тянули за канаты оджарские солдаты и крестьяне, назначенные на эту работу жрицами Садиты.

Конан обратил внимание на то, что люди Куманоса совсем не отдохнули за то время, что провели в городе, скорее наоборот, язвы и ожоги, покрывавшие их тела, стали еще ужаснее. В этот день жрецы нарядили их в балахоны с капюшонами из тонкой белой шерсти, которые закрывали от глаз сочувствующих зияющие раны.

Эти незаживающие язвы заставили Конана задуматься. В последние недели он встретил три отряда, перевозивших разными дорогами три части идола. Во время путешествия у него не было времени додумать, почему во всех трех группах люди были поражены одними и теми же болезнями. Учитывая удаленность друг от друга их маршрутов, а также то, что они пили разную воду, шли по разной почве, можно было бы ожидать, что тяготы пути по-разному скажутся на рабочих. Если бы речь шла о какой-то инфекции, то она наверняка по-разному поразила бы шартоумских рабов и их саркадийских охранников. Конан терялся в догадках, какая болезнь могла так одинаково поразить всех членов священной миссии, за исключением Куманоса и двух жрецов, его помощников. Вдруг Конана осенило: единственное, что объединяло все три группы, — сам идол, излучающий таинственное тепло и зловещее мерцание. Рабы и охранники не только находились в непосредственной близости от него целый день, но и ночевали под повозкой. Лишь жрецы, идя впереди отряда и ночуя в стороне от остальных, в основном находились на достаточном расстоянии от статуй. Даже здесь, в Оджаре, Куманос не позволил разместить своих людей в караван-сараях, приказав им ночевать, как и раньше, рядом с идолом. Именно эти таинственные сооружения медленно убивали их.

Эти мысли одолевали Конана, когда колесница наконец вползла на центральную площадь. Казалось, здесь собрался весь город: людей было даже больше, чем зрителей во время поединка киммерийца и Зануса. Алебастровая статуя Садиты была выдвинута из портика храма на площадь, и теперь бессмертная богиня, ярко освещенная солнцем, сверкала серебряным шлемом и наконечником копья, нацеленным в небо. Рядом с ней стояла королевская семья, словно родственники невесты, ожидающей прибытия жениха. Король Семиархос и королева Регула светились радостью и счастьем. Принцесса Африандра возглавляла группу жриц, одетых в белоснежные церемониальные наряды, украшенные гирляндами цветов. По обе стороны от статуи богини и ее царственных слуг стояли храмовые воины, как обычно, без доспехов, но с мечами, висящими на широких кожаных поясах. На взгляд Конана, Африандра не выглядела обеспокоенной происходящим. Похоже было, что она смирилась с ролью, отведенной ей в церемонии. Воины, выступавшие против соединения двух божеств, тоже стояли неподвижно, никак не пытаясь выразить свой протест. Конана поразило столь резкое изменение, происшедшее с ними. Он подумал, что, вероятно, Куманос своими магическими способностями смог нейтрализовать сопротивление принцессы и ее единомышленников.

Отряд под руководством Куманоса остановился. Оставшиеся две колесницы чуть опаздывали. Над крышами домов на противоположной стороне площади Конан заметил приближающуюся верхушку второй статуи. Судя по волнению толпы у рынка, третья колесница должна была вот-вот показаться в Старых воротах.

Куманос воспользовался этим моментом, чтобы подойти к ожидавшим его королю и королеве. Конан шел рядом со жрецом, помогая ему пробиться сквозь толпу. Киммерийцу было важно, чтобы кошелек Куманоса остался при его обладателе. Что же касается любой другой опасности, Конана это не касалось, его интересовала только плата за выполненную работу.

Куманос лишь коротко кивнул встречавшим его правителям и собрался было пройти мимо них ко второй колеснице. Лишь услышав начало приветственной речи королевы, он неохотно остановился.

— Многоуважаемый гость Куманос Саркадийский! Мы безмерно благодарны за ваш дар — величественный монумент. Мы счастливы вверить судьбу нашей богини в руки мудрого и справедливого бога Вотанты. Наш город не останется в долгу. Новая статуя нашей богини будет в ближайшее время передана в храм саркадийского бога.

— Да, да, хорошо, — рассеянно согласился Куманос. Похоже, он вовсе не слушал приветствий королевы, а лишь ждал появления на площади второй колесницы.

— Живей! — поторопил он своих подчиненных.

Конан обратил внимание, что вместо двух младших жрецов во главе колесниц стояли саркадийские офицеры, которые, услышав приказания Куманоса, бросились подгонять своих рабов и их добровольных помощников.

Регула, казалось, была несколько шокирована недипломатичным поведением Верховного жреца. Прервав приветствие на полуслове, она молча смотрела на движущиеся по площади колесницы.

— Не забудь снять тряпки, — напомнил Конан Куманосу. Больше всего киммерийцу хотелось увидеть, как выглядит идол. Ему казалось, что момент открыть статую уже наступил.

Верховный жрец, не обращая внимания на киммерийца, стал лично подгонять рабочих, тащивших колесницу. Его приказы возымели действие: отставшие повозки заметно продвинулись вперед, несмотря на то что многие оджарские добровольцы покинули свои места в упряжках, утирая лившийся с них ручьями пот.

— Холст и веревки нужно срезать до того, как статуи соединятся, — вновь напомнил Куманосу Конан, сжимая рукой рукоятку ножа под туникой.

— Твоя помощь не потребуется, — бросил жрец, даже не повернувшись к Конану. — Подожди немного.

Уже не обращая внимания на невежливость ответов Куманоса, Конан повернулся к ближайшей колеснице. От нее шел сильный запах паленой ткани. Через несколько мгновений холст, закрывавший статую, потемнел в нескольких местах. В воздух поднялись тонкие струйки дыма. Неожиданно вся ткань полыхнула ярким пламенем, превратив статую в пылающий факел. В противоположных углах площади одновременно зажглись еще два одинаковых факела. Над толпой пронесся вздох изумления. Конан решил, что Куманос воспользовался, и очень удачно, каким-то факирским приемом, чтобы произвести впечатление на зрителей. Тащившие статуи люди не пострадали, неповрежденными остались колесницы и даже канаты, удерживавшие фрагменты статуи вертикально. Когда последние хлопья пепла упали на землю, в дрожащем от жары воздухе взорам любопытных предстали ничем не скрытые части большой статуи. Как и предполагал Конан, идол не имел ничего схожего с человеческим телом. Скорее он походил на какое-то растение. Две стороны каждой части, обращенные внутрь, были ровными и гладкими. Наружная часть была округлой и напоминала ствол толстого дуба, кора которого покрыта длинными вертикальными бороздами. От каждой части ствола отходило по две ветви, коротких и толстых, заканчивающихся не листьями, а двумя плодами, размером с дыню. Поверхность каждого плода напоминала голову, на которой не было ни глаз, ни носа, а только оскаленная пасть. В общем, статуя производила отталкивающее впечатление, никак не напоминая ожидаемого в Оджаре бога-героя.

Холодный пот прошиб Конана, неясное опасение превратилось в тревожную уверенность. Киммериец вспомнил, что такой же странный древоподобный символ был выгравирован на обелиске, воздвигнутом посреди руин древнего Иба, Города в Пустыне. Зловещее ощущение того, что все происходящее уже было видено им, не покидало Конана. Конечно, на центральной площади Иба не было толпы людей, но все остальное очень походило на то, что совершалось на центральной площади Оджары. Конан вздрогнул, вспомнив выжженные на камнях городской стены Иба силуэты людей, испепеленных неведомым огнем. Вспомнил Конан и то, как под покровом ночи Куманос приходил помолиться к черному обелиску, на котором, как теперь стало понятно, был изображен бог родного города жреца.

Куманос… Жрец неожиданно исчез из поля зрения киммерийца. Скорее всего, он отправился к одной из колесниц, чтобы поторопить ее продвижение. Этот человек сильно рисковал и перенес много лишних страданий, ведя свои отряды в Оджару разными маршрутами. Зачем ему это было нужно? Не потому ли, что в момент соединения трех частей статуи должно произойти что-то ужасное?

Но что же? Уничтожение древнего Иба не было ли следствием такого же «пришествия великого бога Вотанты»? Конан вспомнил о дурной славе жрецов королей южных пустынь и их кровожадных богов, о том, как равнодушно взирал Куманос на страдания и мучения своих людей. Конан еще более убедился в правоте своих подозрений, когда в его памяти возникли неясные, полные огня и тревоги видения Африандры.

Из размышлений его вывели вновь пришедшие в движение идолы. Колесницы начали разворачиваться на месте, обращая гладкие части статуи к центру. Развернувшись по команде Верховного жреца, повозки вновь двинулись вперед.

Толпа давно покинула центральную часть площади, расступившись перед сходящимися колесницами. Теперь в самом центре, в той точке, где должны были встретиться три составляющих идола, возникло какое-то непонятное свечение, оно становилось все более ярким по мере того, как усиливалась мощность лучей, направленных к центру.

Конан, стоявший недалеко от одной из частей идола, почувствовал, что жар, исходящий от нее, становится невыносимым. Не удивительно, что покрывавшая ее ткань вспыхнула и моментально сгорела. Несколько рабочих, находившихся рядом с колесницей, не выдержав жара, отбежали. Лишь те, которым длинные веревки позволяли отойти на расстояние, достаточное для того, чтобы переносить нестерпимый жар, остались возле колесницы.

— Стойте!

Над площадью прозвучал тонкий девичий голос, в котором, однако, чувствовалась твердость и привычка повелевать. Принцесса Африандра, сделав шаг вперед, бросила вызов всему происходящему.

— Хватит! Прекратите эту пародию на свадьбу! Нашей богине не нужен муж — чужеземный кровожадный тиран, который заставит ее отказаться от мирного и справедливого правления Оджарой. Посмотрите на идола, — обратилась она к толпе. — Это не бог цивилизованной страны, это не мужчина, не женщина, даже не животное, это какое-то уродливое чудовище. Мы, жрицы Садиты, призываем всех верных ей жителей города остановить этот фарс и изгнать чужеземцев.

С этими словами она сорвала с себя гирлянду цветов и бросила ее себе под ноги. Видимо, за время, проведенное взаперти в храме, она сумела убедить в своей правоте и остальных жриц, так как большинство из них, включая Шарлу, присоединились к принцессе и тоже сорвали с себя украшавшие их цветы. Родителей Африандры такое поведение принцессы явно застало врасплох. Они молча смотрели на нее, не зная, как реагировать на этот поступок. Остальные присутствующие тоже находились в недоумении. Не все расслышали слова принцессы, поглощенные зрелищем сдвигающихся колесниц и становящегося все более ярким свечения в центре площади на месте предполагаемого соединения частей статуи.

Хотя большинство оджарских добровольцев прекратили свою работу, тяжелые повозки продолжали медленно продвигаться вперед, благодаря отчаянным усилиям измученных болезнями и ожогами людей Куманоса. По мере их продвижения светящийся призрак в месте пересечения трех лучей начинал обретать какую-то непонятную форму. Стоявшие рядом с принцессой храмовые воины схватились за рукоятки своих мечей, Конан мысленно поздравил принцессу с тем, что она смогла-таки связаться с заговорщиками и объединить с ними свои усилия. Однако киммериец не был уверен, что у благородных воинов хватит решимости обрушить свои клинки на безоружных полуживых шартоумских рабочих и capкадийских солдат. Сжимая под плащом рукоять ножа, он ждал, как будут разворачиваться события. Вдруг всеобщее внимание снова привлек Верховный жрец Куманос, вновь шагнувший на площадь и протянувший руки в молитвенном жесте к светящемуся силуэту. Над площадью поплыли произнесенные нараспев слова призывного заклинания:

— Вотанта, Бог Пустыни, мы взываем к тебе! Прими нашу жертву! Все ритуалы выполнены, заклинания произнесены. Ничто не может помешать тебе явиться на землю во всей своей мощи. Приди же сюда, Великий Господин, прими от нас священного идола, пусть насытит тебя наша жертва. Взамен же, великий Вотанта, мы молим тебя, чтобы ты благословил наш город. Одари его водой, чтобы верные тебе его жители могли и дальше прославлять твое могущество, славить тебя в веках. Вот и все, что мы просим у тебя, великий Вотанта, бессмертное Древо Тысячи Пастей.

Глава XVI РАСПЛАТА

Верховный жрец Куманос, произнося заклинание, опустил руки и повернулся спиной к толпе, не предпринимая больше попыток поторопить или направить движение колесниц.

С мрачной уверенностью Конан пришел к мысли, что, говоря о жертве, жрец имел в виду Оджару — целый город и всех его жителей, которым суждено было быть сожженными неизвестной силой. Этой же силой семь веков назад был стерт с лица земли могучий Иб. Конан сжал уже рукоять ножа, чтобы воочию убедиться, есть ли у этого жреца сердце, но понял, что убийство будет бессмысленным. Куманос сделал свое черное дело: части идола продолжали двигаться навстречу друг другу, влекомые ничего не слышащими и не обращающими ни на что внимания полусгоревшими фанатиками. Металлические истуканы медленно, но верно подтягивались к центру площади. И там вместо мерцающего силуэта возникло огненное дерево с оскалившимися плодами. Это спускался на землю бог Сарка и бесчисленных мертвых городов, всемогущий Вотанта, воплотившийся в образе Древа Тысячи Пастей.

Сотканный из огненных вихрей, его ствол быстро разрастался. Словно огненные щупальца, тянулись в стороны толстые ветки. Их было не шесть, как на статуе, а намного больше. Множество огненных шаров оскалились на толпу. Оторвавшись от ужасного зрелища, один из мятежных храмовых воинов преградил путь одной из колесниц и хриплым голосом приказал несчастным, двигавшим ее, остановиться.

Не успел он закончить фразу, как от огненного дерева метнулась к нему сверкающая молния. Тело воина вспыхнуло, как спичка. Через несколько мгновений от юного героя осталась лишь горсть пепла на камнях. Мощь Вотанты сожгла его, как сжигает мотылька пламя горящей свечи. Двое товарищей погибшего бесстрашно шагнули вперед. Уворачиваясь от огненных вихрей, они подошли почти к самому дереву, криками и знаками приказывая всем трем колесницам остановиться. Видимо, смельчаки слишком близко подошли к огненному стволу: неожиданно воздух вокруг них вспыхнул ярким пламенем. Испепеленные огнем, воины разделили судьбу своего товарища, а их мечи и щиты лужами расплавленного металла растеклись по камням, которыми была вымощена площадь.

Оставшиеся в живых воины, потрясенные гибелью своих товарищей, застыли на месте. Лишь Конан нашел в себе силы броситься навстречу опасности. Одетый в черный плащ с капюшоном, он являл собой зловещую внушительную фигуру. Но мало кто обратил на него внимание, до тех пор пока киммериец резким движением не отбросил полу плаща. Под плащом были скрыты сверкающие золотые доспехи: нагрудник, шлем с забралом, золотые пластины, прикрывающие ноги и руки, — последнее сокровище Пронатоса или другого, еще более древнего воина, найденное Конаном в тайнике трюма Каменного Корабля. Это облачение притянуло к себе множество взглядов, когда Конан прошел вперед, встав рядом с дымящимися останками погибших храмовых воинов. Затаив дыхание толпа следила за тем, как, достав свой тяжелый нож, прохрипев проклятие, он двинулся по направлению к сверкающему чудовищу.

Нож Конана с потертой рукояткой, со ржавчиной, кое-где тронувшей лезвие, был все же еще грозным оружием, годным для битвы с любым противником. Но он оказался не лучшим приспособлением для борьбы с огнедышащим бичом. Конан почувствовал, как раскаляется клинок, начиная светиться красным светом. Нестерпимо нагрелась рукоятка. Не в силах больше держать в руках раскаленное оружие, Конан размахнулся и метнул тяжелый нож в дьявольское дерево. Оружие не долетело до цели, расплавившись в воздухе. Жидкий металл так и не пролился на землю, испарившись в воздухе, словно капли воды, брызнувшие на кузнечную печь.

Ни одно живое существо не могло долго выдержать такую жару, однако золотые доспехи спасали Конана. Эта церемониальная, богато украшенная броня не выдержала бы и одного удара копья, пущенного сильной рукой, но сейчас золото защищало киммерийца от яростной энергии огнедышащего бога. Опустив забрало, Конан осматривался вокруг в поисках хоть какого-нибудь оружия. Легкое движение за спиной привлекло внимание Конана. Резко развернувшись на месте, киммериец увидел Куманоса. Еще несколько мгновений назад жрец, несомненно, подкрадывался к нему, держа в руках длинный меч, который сейчас со звоном упал на каменные плиты мостовой. Отличный клинок из стали и бронзы с позолоченной рукояткой. У Конана не было времени гадать, откуда взялся клинок в руках у Куманоса и почему он выпустил его из рук, вместо того чтобы потренироваться в мастерстве мясника на безоружном Конане. Саркадиец стоял прижав одну руку к груди, на его лице отразилось чувство страха и изумления — эмоции, которых Конан никогда не замечал за Куманосом. Второй рукой жрец теребил шнурок на шее, с которого исчез таинственный амулет.

Подняв невесть откуда взявшийся меч, Конан с сомнением посмотрел на Куманоса. Киммериец подумал, что, во избежание новых неожиданных выходок жреца, стоило бы снести ему голову, не обращая внимания на то, что тот безоружен. Лишь необходимость срочно повернуться навстречу более страшному врагу оторвала Конана от этих мыслей.

Меч пришелся как нельзя кстати. Бронзовый клинок не плавился в бушующем огне, а золотая рукоятка, не становясь горячей, позволяла Конану не бросить оружие. Теперь оставалось выяснить, молено ли поразить этим мечом огненное дерево. Конан ринулся вперед и, размахнувшись изо всех сил, обрушил клинок на огнедышащий ствол.

Нельзя сказать, что результат был впечатляющим. Меч прошел сквозь столб огня, почти не встретив сопротивления. Правда, над головой Конана раздался пронзительный свист — это взвыли не то от боли, не то от ярости дьявольские плоды на ветвях дерева. Оскаленные пасти развернулись к Конану, изрытая струи огня. Увернувшись от них, киммериец ловкими ударами меча снес несколько огнедышащих шаров. Дерево изогнулось и вздрогнуло словно от боли. Хотя не было похоже, что оно умирает, стало понятно, что непрекращающийся град ударов мечом причиняет ему сильные страдания или по крайней мере отвлекает от черного дела.

Однако сближающиеся части идола, между которыми не было теперь и дюжины шагов, продолжали питать энергией огненного монстра. Дерево росло ввысь и увеличивалось в диаметре. В это время некоторые оджарцы, в основном храмовые воины, вмешались в сражение. У них не было под ходящих доспехов, позволявших приблизиться к огненному столбу, поэтому, боясь разделить участь сгоревших товарищей, они принялись отталкивать рабочих, кативших колесницы, прочь от канатов. Краем глаза Конан заметил группу подростков с Эзрелем во главе, швыряющих булыжники в последних фанатиков, оставшихся около колесниц.

Заставить их бросить свою работу оказалось нелегким делом. Части идола сами излучали жар и яркий свет. Колесницы под ними уже начали дымиться, краска, покрывавшая борта платформ, пошла пузырями. Те, кто пытался схватить обезумевших фанатиков, сами рисковали обгореть или ослепнуть от невероятной жары.

Конан почувствовал, что запоздалая борьба будет бессмысленной. Даже не влекомые усилиями людей, даже оставшись без колес, три металлических монолита сольются воедино, притягиваемые силой Вотанты. Его собственное сражение с Древом Тысячи Пастей тоже оказалось безнадежным делом. Ствол продолжал увеличиваться в размерах, а новые ветви со смертоносными плодами появлялись все выше и выше, так что Конан не мог достать их мечом. Все больше сил тратил Конан на то, чтобы отбить огненные стрелы, летевшие в него с ветвей. Жар проникал даже сквозь золото доспехов. Клинок раскалился докрасна. В какой-то миг Конан понял, что медленно, но верно, шаг за шагом, отступает. Словно почувствовав его слабость, оскаленные плоды удвоили лившийся на него поток пламени. Языки пламени проникли между пластинами золотых доспехов, уничтожив кожаные крепления между ними. Сначала Конан даже не заметил, что доспехи стали рассыпаться прямо у него на плечах. Нестерпимая боль, внезапно настигшая его, заставила его рухнуть на землю и откатиться от огненного дерева. Но чудовище не собиралось так легко отпускать свою добычу. Языки пламени продолжали кружиться вокруг киммерийца, который, сжав зубы, уже мысленно прощался с жизнью.

Неожиданно все кончилось. Атака огненного дерева внезапно прекратилась. И над площадью пронеслась волна восторженных победных криков. Подняв голову, Конан увидел, что у самых корней в ствол дерева воткнулся длинный металлический стержень — наконечник большого копья, из-под которого, словно кровь из раны, билась о землю струя жидкого пламени. Само же дерево, корчась и извиваясь, становилось все менее ярким и все более расплывчатым. Конан поискал взглядом того, кто метнул спасительное копье. Неясные подозрения заставили его обернуться и посмотреть на бронзовую статую Садиты. Его бросило в холодный пот, когда он увидел, что богиня стоит без копья, подняв руку словно в приветственном жесте.

Дело продвигалось к своему концу. Огненное дерево, постепенно бледнея, растворилось в воздухе, как мираж в пустыне. Все три колесницы одновременно вспыхнули ярким пламенем. Вместе с ними сгорели несчастные фанатики, которые до последней минуты своей жизни исполняли божественную волю. Металлические истуканы рухнули сквозь прогоревшие доски на камни мостовой.

Только теперь Конан почувствовал, что на нем продолжают тлеть остатки одежды, и сорвал с себя дымящиеся лохмотья. Африандра накинула ему на плечи плащ своего отца.

— Твои предвидения были верны, — хриплым голосом сказал ей Конан. — К счастью, золотые доспехи и вправду защитили меня, а колдовское пламя утратило свою силу вместе со смертью огненного бога. Смотри, ожогов как не бывало.

Конан поискал глазами Куманоса и увидел, что жрец со слезами на глазах стоит на коленях перед мечом, с помощью которого Конан сражался с Древом Тысячи Пастей.

— Меч Онотимантоса, — задумчиво произнес он, теребя кожаный шнурок на шее. — Он снова такой, каким был семьсот лет назад… А я… моя душа… — Слезы ручьем хлынули из его глаз. Повернувшись к статуе Садиты, жрец надрывно застонал и, всхлипывая, закрыл лицо ругами.

— Да, сегодня многие заклятья и заклинания потеряли свою силу, — сказал Конан. Не ответив ему, Африандра наклонилась к рыдающему жрецу, желая успокоить его.

— Свершилось чудо! — раздался низкий и сильный голос королевы Регулы. — В этот славный незабываемый день наша богиня продемонстрировала свою силу и участие в судьбе нашего города, защитив его от смертельной опасности.

— По-моему, она просто хорошенько огрела копьем своего суженого, — усмехнувшись, бросил Конан.

Верховная жрица согласно кивнула головой:

— Садита реализовала священное право женщины на выбор своей судьбы. Но, делая это, она освободила своих верных подданных от жестокого чужеземного ига.

— Я думаю, что иго Вотанты было бы и вправду тяжелым, но недолгим, — сказав это, Конан взглянул на статую богини. — Значит, идол Садиты собственноручно метнул копье.

— Несомненно, — заверила его королева, — сама я была лишена счастья лицезреть это, но сотни горожан, свидетели этого величественного зрелища, смогут рассказать об этом событии потомкам.

— Значит, так тому и быть, — кивнул Конан в знак согласия, — В любом случае многое во всей этой истории объясняется божественным вмешательством. Например, таинственное появление клинка, которым я сражался с Вотантой. — Наклонившись, Конан поднял оружие, которое Куманос называл Мечом Онотимантоса.

— Твоя судьба с тех пор, как ты появился в нашем городе, тоже оказалась под покровительством богини, — вступил в разговор Семиархос. — Варвар-еретик, изгнанный из города, превратился в величественного воина в сверкающих золотых доспехах. Кстати, где, в каких странствиях по пустыне ты нашел эту броню?

— Мне помог счастливый случай, а может быть, и воля вашей богини. Это последнее из сокровищ Каменного Корабля. Я нашел его и то, что осталось от экспедиции твоего дяди. Но эти доспехи оказались там единственной стоящей вещью. Все остальные сокровища исчезли. Чтобы доказать истинность своей находки, я решил принести эти доспехи в город. Штука дорогая, а в нормальном бою толку от нее мало. Боюсь вот только, попортило ее это огненное чудовище…

— Это неважно. Такой клад, несомненно, должен принадлежать тому, кто его нашел. Но если ты согласишься продать мне эти доспехи как древнюю реликвию, я заплачу достойную цену.

— Конечно, но не забывайте и о божественном провидении, пославшем нам в этот миг древние магические предметы — золотые доспехи и золотой меч, — прервала короля Регула. — Затерянные в веках броня и клинок соединились сегодня здесь, чтобы защитить нас. И чьими руками! Это тот изгнанный, отлученный от храма чужеземец…

— Я вовсе не напрашивался на скандал и не преступал ваших законов, — вдруг заявил Конан, — но я готов выслушать и принять извинения за обиду и оскорбления, нанесенные мне в вашем городе.

— Как человек, я готова извиниться перед тобой, — ответила Регула. — Но принести извинения от имени храма яне могу. То, что произошло, было выражением воли Садиты, где всем нам, смертным, отводилась лишь роль исполнителей. — Регула одернула свою королевскую тунику. — А мои слова относились лишь к тому, насколько всепрощающей может быть божественная воля и как таинственны и неожиданны для смертных оказываются результаты направляемых ею действий.

— Дорогая, — чисто по-человечески запротестовал Семиархос, — оставь же хоть долю похвал храброму воину с севера. Если он и был всего лишь инструментом для выражения воли Садиты, то, надо признать, она вряд ли могла найти лучшего исполнителя. И думаю, что мы, смертные приверженцы нашей богини на этой земле, должны по-земному щедро отблагодарить героя.

— Безусловно, — согласилась королева, задумчиво окидывая взглядом киммерийца. — Его пример храбрости и боевого духа и готовности пожертвовать собой может быть весьма поучителен для наших граждан. И если этот пришелец научится вести себя подобающим образом в присутствии королевской семьи, а также усвоит хотя бы основные догматы нашей веры, — я полагаю, он сможет занять в нашем городе высокое положение и, кто знает, быть может, даже заменить в глазах горожан ушедшего Зануса. — Регула взглянула на принцессу. — Да, да, вполне возможно, он поднимется действительно очень-очень высоко…

— Благодарю вас, правители Оджары, — с достоинством сказал Конан, — но я все равно собираюсь уехать из вашего города.

Конан бросил взгляд на Африандру. Она стояла на коленях рядом с Куманосом, обнимала его за вздрагивающие в беззвучных рыданиях плечи и вытирала льющиеся по его щекам слезы.

Затем, обернувшись к толпе горожан, полукругом обступивших королевскую чету и доблестного воина, Конан обратился ко всем присутствующим:

— Я задержусь в Оджаре, чтобы помочь вам избавиться от этих зловещих истуканов, которых я по незнанию помог привезти в ваш город. — Он махнул рукой в сторону все еще светящихся зеленым светом частей идола. — Эту мерзость нужно увезти далеко в пустыню, поглубже закопать. При этом важно сделать так, чтобы ни ваш, ни какой-либо другой город или оазис не оказались в центре их смертоносного воздействия.

В любом случае вы можете рассчитывать на мою помощь до прихода северных караванов. Тогда, получив вознаграждение за доспехи и древний меч, который может стать прекрасным оружием для вашей богини вместо расплавившегося копья, я с чистой совестью могу отправиться, как и собирался, в Шадизар с большим и надежным караваном.

Эпилог

Весь Сарк жил в те дни чередой значительных событий. Сначала по городу прокатилось известие об отправке божественной миссии в Оджару. Значительность и трудность такого мероприятия были восприняты горожанами как еще одна серьезная попытка привлечь благосклонность Вотанты. Это мероприятие потребовало отправки отряда солдат и рабочих в тяжелый путь, а также заставило самого короля Анаксимандра нанести дипломатический визит в соседний город.

Затем небо над южным горизонтом на долгие недели затянулось черным дымом — это в горах у Шартоумского моря произошло подряд несколько извержений вулканов. Вслед за извержениями последовала череда землетрясений. Наверное, в горах они были очень сильны, так как толчки чувствовались даже в Сарке.

Затем наконец пошел дождь. В одну ночь небо затянуло тучами, наутро пролившимися обильным ливнем. В последующие дни ливень сменился мелким дождичком, время от времени уступавшим место солнцу. Такая погода обещала обильную влагу на полях, полные реки, пруды и цистерны-хранилища, без риска наводнений и оползней. Это было явным проявлением милости Вотанты, его благосклонности к не дрогнувшим в своей вере горожанам. Жители Сарка, еще недавно понуро передвигавшиеся по теневой стороне улиц, радостно крича и танцуя, повыскакивали из домов, встречая дождь. Все ликовали, пели песни, строили планы на будущий урожай, прикидывали, насколько можно будет увеличить посевы и сколько караванов остановится в зеленом оазисе города.

Король Анаксимандр позволил своим подданным повеселиться. В конце концов, дождь все равно делал работу на полях невозможной. А вот когда он пройдет, тогда горожане сполна заплатят потом за дни праздного безделья! Кроме того, теперь, когда Вотанта явно вновь повернулся лицом к своим почитателям, Анаксимандр вернулся к мысли о военном походе, который мог бы успешно продолжить череду событий, ведущих к процветанию его королевства. Так что горожанам еще придется изрядно походить строем и ощутить на себе армейскую дисциплину.

Король пребывал в эти дни в благодушном настроении, несмотря на отсутствие вестей из Оджары. Настораживало то, что ни один из молодых жрецов пока не прибыл с докладом о свершившемся жертвоприношении. Хотя, вполне вероятно, они погибли, обезумев или ослепнув при взгляде на сошествие божества на землю. Но если задержка была следствием их лени или ошибок — жрецы пожалели бы, что не проявили должной расторопности.

Трудно было сказать, являются ли столбы дыма на горизонте и толчки земли под ногами следствием появления Вотанты. По крайней мере, Анаксимандру хотелось верить, что далекие взрывы и вспышки эхом отражают титанические шаги всемогущего Вотанты по земной тверди и посылаемые им в ярости огненные стрелы.

Беспокоила короля и сохранность шахт и вулканической плавильни после всех извержений и земелетрясений. Оставалось надеяться, что в ближайшее тысячелетие поклонникам Вотанты не придется пользоваться ими.

Но, несмотря на все беспокойства, Анаксимандр был уверен, что миссия в Оджару закончилась успешно: дождь был лучшим проявлением благосклонности Вотанты. Сытый бог — добрый бог, повторял про себя Анаксимандр. Будущее его города рисовалось ему в радужных красках.

Словно в подтверждение его догадок, из Оджары прибыл подарок королю Сарка от правителей Оджары, привезенный на шестиколесной повозке, запряженной мулами. Анаксимандр хладнокровно подумал, что погонщиков, охранников и королевского посланника ждет по возвращении домой изрядный сюрприз. Несомненно, подарок был отправлен из Оджары незадолго до испепеляющего пришествия Вотанты. Свиток, прилагавшийся к дару, был исписан ровным почерком Куманоса и запечатан личными печатями этого самодовольного тупицы и клоуна Семиархоса и его много воображающей о себе и лезущей не в свои дела супруги.

Подарок представлял собой кровать — тяжелое ложе из бронзы, искусно покрытой слоем позолоты. Великолепный шелковый матрас покрывал тонкое кружево переплетенных кожаных ремней. Что ж, подарок был достоин украсить королевскую спальню. Правда, ложе было намного мягче того, на котором обычно спал Анаксимандр. Это еще раз доказывало чрезмерную изнеженность и привычку к комфорту властителей Оджары. Однако, учитывая, что постоянный дождь наполнил воздух сыростью и прохладой, Анаксимандр счел себя вправе попользоваться, по крайней мере некоторое время, излишне роскошным ложем. По его приказу кровать была установлена в королевской спальне.

Подаренная кровать была украшена с большим вкусом. И самым главным украшением служили установленные по четырем углам на изящных бронзовых подставках четыре драгоценных камня размером с кулак, мерцавших в темноте исходившим из их глубины зеленым светом. Анаксимандр восхищенно следил за перекрещивающимися лучами. Подставив под них руку, он почти физически ощутил проникающее под кожу тепло, шедшее от камней.

Новый Верховный жрец, вызванный благословить чужеземный дар, с подобострастной готовностью поспешил разделить энтузиазм короля. Отослав жреца, Анаксимандр объявил слугам, что собирается лечь спать пораньше.

Король позволил наложницам снять с него одежду, но когда одна из них безмолвно опустилась на край новой кровати, Анаксимандр отослал из спальни всех женщин, включая и тех, кто обычно проводил ночь, обмахивая его опахалом. Затем, сладко потянувшись, он удобно лег на роскошное ложе.

В эту ночь король рассчитывал спать в тепле и спокойным глубоким сном.

Роберт Джордан Конан и огненный зверь

ПРОЛОГ

Ледяной воздух мертвенно, неподвижно висел над отрогами Кезанкийских гор, протянувшихся с юга на запад вдоль границы между Заморой и Бритунией. Птицы не пели, и безоблачное лазурное небо было пусто, поскольку даже вечные обитатели этих мест – грифы – не могли найти ни единого воздушного потока, чтобы парить.

В этой жуткой тишине на крутых бурых склонах, образующих естественный амфитеатр, толпились тысячи жестоких кезанкийских горцев в грязных тюрбанах. Они ждали, и их молчание сливалось с тишиной гор. Ни одна кривая сабля не лязгнула о камень. Ни одна нога, обутая в сапог, не шаркнула в нетерпении, которое ясно читалось на бородатых лицах. Люди, казалось, едва дышали. Черные глаза не мигая глядели на площадку в двести шагов в поперечнике, вымощенную огромными гранитными плитами и окруженную широким барьером высотой по пояс. Из барьера торчали, будто зубы из высушенного солнцем черепа, толстые, грубо обтесанные гранитные колонны. В центре этой круглой площадки к высоким черным железным столбам были привязаны за поднятые над головой руки глубоко врезавшимися в запястья кожаными ремнями три светлокожих бритунийца. Но не на них было сосредоточено внимание зрителей. Все глядели на высокого человека в алом одеянии и с раздвоенной бородой, который стоял над входом в туннель, выложенный массивными глыбами и уходящий в глубь горы.

Ималла Басракан, со смуглым худым и серьезным лицом под тюрбаном из красной, зеленой и золотой материи, запрокинул назад голову и прокричал:

– Слава истинным богам!

Возбужденный вздох пробежал по рядам зрителей, и ответ их эхом раскатился по склонам гор:

– Слава истинным богам!

Если бы натура Басракана была иной, он мог бы улыбнуться довольно. Горцы не собирались вместе в большом количестве, поскольку все кланы враждовали друг с другом и внутри племен кипела кровная вражда. Но он собрал этих людей, и не только тех, что стоят здесь. Почти в десять раз больше горцев устроили стоянки среди скал, окружающих амфитеатр, и каждый день прибывают еще десятки. С властью, данной ему истинными богами, с символом их благоволения, подаренным ими, он делал то, что не удавалось никому другому. И он сделает еще больше! Древние боги Кезанкийских гор избрали его.

– Люди городов, – он произнес эти слова, как ругательство, – поклоняются ложным богам! Они не ведают о богах истинных – духах земли, воздуха, воды. И огня!

Нечленораздельный рев вырвался из тысяч глоток: одобрение Басракану и ненависть к людям городов слились вместе до того, что нельзя было отличить, где кончалось одно и начиналось другое.

Черные глаза Басракана горели страстью. Сотни других ималла бродили по горам, неся слово древних богов от клана к клану и охраняя кланы этим словом от вражды и войн. Но лишь ему было дано привести к победе истинной веры.

– Истинные боги считают людей городов злом! – Голос его гудел как колокол, и ималла видел, что слова его находят отклик в сознании слушающих. – Царей и князей, убивающих правоверных во имя демонов, называемых ими богами! Жирных торговцев, набивающих свои подвалы таким количеством золота, сколько нет и у целого клана! Принцесс, выставляющих напоказ свое полуголое тело и предлагающих себя мужчинам, будто блудницы! Блудниц, купающихся в благовониях и усыпающих себя золотом, будто принцессы! Мужчин, у которых гордости меньше, чем у животных, и которые побираются на улицах! Их мерзкие жизни оскверняют землю, но мы омоем ее их кровью!

Ответный крик толпы, потрясший серый гранит под его ногами, едва затронул мысли. Ималла думал о том, как он спускался в подземелье, глубоко под этой самой горой, ходил по мрачным коридорам, освещенным лишь факелом, который он нес, как пытался быть ближе к богам земли, когда возносил им молитвы. Истинные боги привели его к подземному озеру, в котором безглазые бесцветные рыбы плавали вокруг кладки огромных твердых, как лучшая броня, яиц, оставленных там в прежние века.

Долгие годы он опасался, что истинные боги отвратят от него свои лица из-за того, что он изучает магическое искусство, но лишь это знание позволило ему перенести эти гладкие шары в свою хижину. Без знания, полученного в результате его стараний, ему никогда не удалось бы высидеть одно из десяти яиц и он никогда не привязал бы к себе вылупившееся из него существо, хотя и сделано все это было столь несовершенно. Если бы только у него были Огненные глаза… Нет, когда у него будут Огненные глаза, все связи, такие хрупкие сейчас, будут как железо.

– Убьем неверных и осквернителей! – призвал Басракан, когда крики стихли. – Снесем их города и посыплем землю, на которой они стояли, солью! Женщины их, сосуды похоти, будут очищены от их мерзости! Не останется и следа их крови! Даже памяти! – Горбоносый ималла раскинул руки. – С нами символ благоволения истинных богов!

Громким чистым голосом он начал петь, и каждое слово отдавалось от скал, разносясь четким эхом. Тысячи собравшихся воинов затаили дыхание. Ималла знал, что среди слушающих есть и те, кто больше хочет награбить в городах золота, чем очистить мир. Теперь они узнают истинную веру.

Последний слог заклинания звенел в воздухе, будто хрустальный колокольчик. Басракан пробежал взглядом по оставшимся в живых бритунийским пленникам из охотничьего отряда, зашедшего в горы с запада. Одному из них было не больше шестнадцати, взгляд его серых глаз в ужасе метался, но ималла не считал бритунийцев людьми.

Басракан почувствовал низкую вибрацию камня еще до того, как услышал резкий скрежет когтей, более длинных, чем человеческая ладонь.

– Символ благоволения истинных богов с нами! – прокричал он снова, и из туннеля появилась огромная голова существа.

Тысячи глоток ответили ималле, когда показалась остальная часть бочкообразного тела, более пятнадцати шагов в длину, поддерживаемого четырьмя широко расставленными массивными ногами.

– Символ благоволения истинных богов с нами!

Короткую морду покрывала почерневшая чешуя, на фоне которой видны были торчащие из пасти неровные зубы, созданные для того, чтобы терзать плоть. Остальная часть чудовищной головы и тело были покрыты зеленой, золотой и алой чешуей, блестящей в бледных лучах солнца, чешуей, тверже любой рукотворной брони. На спине эта чешуя недавно сменилась двумя удлиненными кожистыми волдырями. Это был дракон, как называют его в древних книгах, и, если эти фолианты сообщают правду о подобных твердых темных наростах, символ благоволения богов скоро будет совершенен.

Существо повернуло голову и устремило свой парализующий взгляд прямо на Басракана. Ималла оставался внешне спокоен, но внутри его словно сковало льдом, и холод этот заморозил дыхание и слова в горле. Ималле всегда казалось, что взгляд этих золотых глаз исполнен ненавистью. Это, конечно, не может быть ненавистью к нему. Он ведь имеет благословение истинных богов. Однако злоба там есть. Вероятно, это презрение создания истинных богов к простым смертным. В любом случае охранительные свитки с заклятиями, положенные им между грубо обтесанными гранитными колоннами, удержат дракона в круге, а туннель имеет только один вход. Только ли один? Хотя ималла часто спускался в пещеры под горой – по крайней мере в дни до того, как он нашел черные яйца дракона, – он не обследовал и десятой части подземелья. Вполне могут существовать десятки так и не найденных им выходов из этого лабиринта.

Существо отвело свой жуткий взгляд, и Басракан поймал себя на том, что делает глубокий вдох. Он был доволен, заметив, что в дыхании нет дрожи. Благосклонность древних богов воистину с ним.

Со скоростью, какой никак нельзя было ожидать от такой массы, поблескивающее чешуей существо оказалось в десяти шагах от связанных людей. Вдруг огромная морда закинулась назад, и из зияющей пасти раздался пронзительный вой, от которого люди похолодели до костей и сами кости сделались мягкими. Благоговейная тишина повисла над зрителями, но один из пленников закричал высоко и жалобно, и в этом крике уже явно слышалось безумие. Мальчик боролся со связывающими его ремнями молча: по его рукам потекли ручейки крови.

Ималла с огненным взглядом вытянул руки вперед, ладонями вверх, будто предлагая дракона всем собравшимся.

– Он пришел из глубин земли! – кричал он. – Духи земли с нами!

Не закрывая пасти, дракон начал опускать голову – до тех пор, пока взгляд его холодных золотых глаз не устремился на пленников. Из зияющей пасти снопом вырвалось пламя и выплеснулось на них.

– Огонь – его дыхание! – кричал Басракан. – Духи огня с нами!

Двое медленно оседающих пленников уже превратились в факелы – рубахи и волосы их горели.

Мальчик, извиваясь от боли, выкрикнул:

– Митра, помоги мне! Элдран, я…

Сверкающее существо сделало два прыжка, и сноп огня, немного поменьше, заставил мальчика замолчать. Бросившись вперед, дракон перекусил горящее тело пополам. Громко хрустнули кости, и на камни упали куски опаленного мяса.

– Истинные боги с нами! – произнес Басракан. – Близится день, когда символ благоденствия богов сможет летать! Духи воздуха с нами! – И в тот день мы двинемся в поход, непобедимые, благодаря милости древних богов, и очистим мир огнем и сталью! Символ благоденствия богов сможет летать! Духи воздуха с нами! – И в тот день мы двинемся в поход.

– Слава истинным богам! – ответили его последователи.

– Слава истинным богам!

– Слава истинным богам!

– Смерть неверным!

Рев оглушал.

– СМЕРТЬ НЕВЕРНЫМ!

Тысяча останется, чтобы досмотреть пожирание до конца, ибо зрители были выбраны по жребию из воинов, постоянно прибывающих в лагерь, развернувшийся по склонам окрестных гор, и многие из них раньше этого не видели. У Басракана же были и более важные дела. Дракон вернется в свои пещеры по собственной воле, после того как завершит свою страшную трапезу. Ималла пошел вверх по тропе, протоптанной им в буром камне, поскольку ему так много раз приходилось уходить по ней от амфитеатра в горы.

Человек, почти такой же высокий, как Басракан, и даже еще более тощий, с лицом, горящим аскетическим фанатизмом, и с заплетенной бородой, встретил его и низко склонился.

– Да будет с тобой благословение истинных богов, ималла Басракан, – сказал подошедший.

Тюрбан из алой, зеленой и золотой материи выделял его как ученика Басракана, однако халат его был простым черным. – Пришел человек Аккадан. Я приказал проводить его в твое жилище.

Ни тени возбуждения, испытываемого Басраканом, не пробежало по серьезному лицу. Огненные глаза! Он едва заметно кивнул:

– Да будет с тобой благословение истинных богов, ималла Джбейль. Я встречусь с ним сейчас.

Джбейль снова поклонился, а Басракан пошел дальше не спеша, на этот раз даже не кивнув.

Тропа вела по склону горы к горному селению – два десятка сложенных из камня домиков, – выросшему в том месте, где раньше стояла лачуга, в которой жил Басракан. Его последователи предлагали построить ему крепость, но он не нуждался в подобном. Со временем, однако, он позволил соорудить для себя жилище в два этажа и больше, чем все остальные дома селения вместе взятые. Сделано это было не ради славы, напоминал он себе часто, ибо отрицал любую славу, кроме славы древних богов. Сооружение было построено во славу их.

Бородатые мужчины в тюрбанах, испачканных кожаных жилетках и широких шароварах, первоначальный цвет которых был тайной, скрытой годами и слоем грязи, склонялись, когда он проходил, и то же самое делали женщины, скрытые от головы до ног черными одеяниями с единственной прорезью для глаз. Он не обращал на них внимания, как не обратил внимания и на двух стражников, стоящих у дверей его дома, поскольку сейчас он откровенно спешил.

Войдя в дом, он увидел еще одного ученика в цветном тюрбане, который склонился перед ним и указал костлявой рукой на дверь:

– Да будет с тобой благословение истинных богов, ималла Басракан. Человек Аккадан…

– Да, Рухалла. – Басракан не стал тратить времени даже на церемонию. – Оставь меня! – Не дожидаясь исполнения приказания, высокий ималла торопливо вошел через дверь, на которую указывал Рухалла, в скудно обставленную комнату, где были лишь столы и скамьи, покрытые черным лаком. Занавес на одной стене был тканой картой, изображающей народы от Моря Вилайет на запад до Немедии и Офира.

Лицо Басракана сделалось мрачным при виде ожидавшего в комнате человека. Тюрбан и раздвоенная борода заявляли о том, что это горец, но пальцы украшали перстни, халат был из пурпурного шелка, а полнота его фигуры и пухлое лицо говорили о пирах и вине.

– Ты слишком много времени провел среди людей городов, Аккадан, – сказал Басракан сурово. – Без сомнения, ты приобщился к их порокам! Сожительствовал с их женщинами!

Обрюзгшее лицо вошедшего побледнело так, что это было заметно сквозь загар, и он быстро спрятал руки в перстнях за спиной, когда склонился, произнося:

– Нет, ималла Басракан, я не делал ничего подобного. Клянусь! – Слова словно спотыкались в спешке. На лбу заблестел пот. – Я истинный…

– Довольно! – оборвал его Басракан. – Твое счастье, если у тебя есть то, за чем ты был послан, Аккадан. Я приказал тебе без сведений не возвращаться.

– У меня они есть, ималла Басракан. Я их нашел. И я составил планы дворца и карты…

Крик Басракана прервал его:

– Воистину древние боги благоволят мне более, чем кому-либо из смертных!

Повернувшись к Аккадану спиной, он прошагал к занавесу на стене и торжествующе поднял сжатые кулаки, глядя на изображенные там страны, населенные разными народами. Скоро Огненные глаза будут у него, и дракон окажется связанным с ним так, будто является частью его плоти и воли. И, когда перед его последователями взлетит символ благоволения истинных богов, ни одна армия смертных не сможет устоять против них.

– Слава истинным богам, – яростно прошептал Басракан. – Смерть неверным!

Глава 1

Ночь ласкала Шадизар, город, прозванный Злым, и скрывала происходящее в нем, которое оправдывало это прозвище тысячу раз и более. Темнота, приносящая покой другим городам, вызывала самое худшее в Шадизаре Алебастровых Башен, в Шадизаре Золотых Куполов, в городе продажности и насилия.

В десятках мраморных покоев одетые в шелка аристократы увлекали чужих жен к себе в постель, а купцы с множеством подбородков облизывали губы, замышляя похищения дочерей конкурентов. Благоухающие жены, сидя под снежно-белыми опахалами из страусиных перьев, ломали головы, как бы наставить рога мужьям, в то время как женщины со страстными очами из богатых и знатных семей думали, как обойти охрану, оберегающую их предполагаемое целомудрие. Девять женщин и тридцать один мужчина, один из которых был нищим, а другой – князем, пали жертвой убийств. Золото десяти богачей было унесено из окованных железом подвалов грабителями, а пятьдесят других увеличили свое состояние за счет бедных. В трех борделях практиковались немыслимые раньше виды извращений. Продажные женщины, которым не было числа, предлагали себя во всех темных закоулках, а скрюченные, оборванные нищие подкарауливали пьяных клиентов женщин. Никто не ходил по улицам без оружия, но даже в самых лучших районах города оружия часто было недостаточно, чтобы уберечь свой кошелек от карманников и налетчиков. Шадизарская ночь была в разгаре.

Обрывки облаков, гонимые теплым ветерком, проползали пятнами по высоко висящей в небе луне. Бродячие тени проносились над крышами домов, однако и этого было достаточно мускулистому молодому человеку с ремнем, перекинутым через широкую грудь так, что потертая рукоять меча торчала над правым плечом. Навыки, приобретенные им на диких пустынных склонах его родных Киммерийских гор, помогали ему сливаться с пробегающими тенями, будучи незаметными для глаз того, кто рожден в городе.

Крыша четырехэтажного дома, по которой путешествовал молодой человек, закончилась, и он стал вглядываться в темноту, скрывающую мостовую улицы. Его ледяные глаза были подобны сапфирам, а лицо, обрамленное грубо остриженной гривой черных волос, перевязанных кожаным ремешком, говорило, несмотря на юность, о жизненном опыте, которого хватило бы не на одного обычного человека. Он разглядывал соседнее здание – алебастровый куб с узорным фризом, тянущимся по всей длине чуть пониже края крыши. Послышалось тихое низкое ворчание. Улица под ним была шириной в целых шесть шагов, и тем не менее она являлась самой узкой из тех, что окружали сооружение, сравнимое с дворцом. Что он не заметил, когда выбирал себе путь – оценивая расстояние с земли, так это то, что крыша была покатой. И крутой! Эрлик побрал бы этого Баратсеса, подумал он. И его золото!

Это была кража не по его собственному выбору, а заказ купца Баратсеса, поставщика пряностей из самых дальних стран мира. Десять золотых монет обещал торговец пряностями за самую дорогую вещь Самарида – богатого импортера драгоценностей, – кубок, вырезанный из цельного огромного изумруда. Десять золотых были сотой частью стоимости кубка и десятой частью того, что заплатили бы скупщики краденого в Пустыне, но после череды неудач в игре в кости киммерийцу очень нужны были монеты. Он согласился на эту кражу и на такую плату и взял две золотые монеты в задаток еще даже до того, как узнал, что нужно украсть. Однако обещание надо выполнять. По крайней мере, подумал он мрачно, там, на крыше, нет стражи, как на других домах купцов.

– Кром! – пробормотал он, бросив последний взгляд на крышу Самарида, и отошел от края подальше в тень между трубами. Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы наполнить легкие, он присел. Взгляд сосредоточился на вершине крыши напротив. Вдруг, будто леопард на охоте, он бросился вперед: в два шага он развил большую скорость. Толчковая нога коснулась края крыши, и он прыгнул – вытянув вперед руки, согнув пальцы, готовый зацепиться.

С грохотом киммериец приземлился животом на покатую крышу. И тут же начал сползать. В отчаянии он расставил руки и ноги, чтобы удержаться; глаза искали какой-нибудь выступ, хотя бы шишечку, чтобы ухватиться и предотвратить падение. Он неумолимо сползал к краю крыши.

Неудивительно, что на крыше нет стражи, подумал он, злой на себя за то, что раньше не задал себе вопроса о причине такого. Поверхность черепиц, покрытых глазурью, была гладкой, как фарфор. Не успел он перевести дыхание, как ноги его уже свесились с крыши. Неожиданно его левая рука скользнула, попав в то место, где недоставало черепицы. Черепицы раскололись и отвалились под тяжестью его тела, когда он тщетно пытался ухватиться за них рукой, осколки дождем посыпались мимо него вниз, во мрак. Ладонь ударилась о дерево, и киммериец судорожно сжал пальцы. Сделав мощный рывок, он остановился и повис в темноте на высоте в четыре этажа.

В первый раз со времени прыжка киммериец издал звук – долгий, медленный выдох сквозь зубы.

– Десяти золотых, – проговорил он спокойным голосом, – недостаточно.

Вдруг деревянная рама, за которую он держался, с резким хрустом сломалась, и он снова полетел. Падая, он вытянулся, поймал кончиками пальцев выступ в нижней части фриза, шириной с палец, и ударился грудью об алебастровую стену.

– Совсем недостаточно, – выдавил он из себя, когда восстановил дыхание. – Я склоняюсь к мысли, что после этого, проклятый кубок следует отнести Зенону. – Но, даже говоря это, он знал, что не пойдет к немедийцу – скупщику краденого. Он дал слово.

В то мгновение, понимал киммериец, задача его заключается не в том, как сбыть изумрудный кубок, а как выбраться из создавшегося положения с целой шкурой. Единственными отверстиями, прорезающими алебастровую стену на этой высоте, были вентиляционные дыры, размером с его кулак, поскольку верхний этаж и чердак были отведены под хранилище запасов и помещения для челяди. Им не нужны окна, по мнению Самарида, – если их сделать, слуги и рабы будут выглядывать из них и портить вид его прекрасного дома. Никакого уступа или карниза не было на гладкой стене, не было даже балконов, выходящих на улицу. Крыша же, с которой киммериец прыгнул вначале, вполне могла бы находиться и в Султанапуре, а ее край – за облаками. Остаются (неохотно заключил болтающийся молодой человек) только окна третьего этажа, верхние своды которых находились под ним на расстоянии вытянутой руки.

Не в характере киммерийца было терять время после того, как решено, что надо делать. Медленно перебирая пальцами, он продвинулся вдоль узкого уступа. Первые два сводчатые окна под его ногами светились. Он не мог рисковать встретить людей. Третье окно, однако, было темным.

Сделав глубокий вдох, он разжал руки и начал падать, едва задевая телом стену. Если он прижмется к стене слишком сильно, его оттолкнет, и помочь себе он тогда не сможет. Когда он почувствовал, что пальцы ног находятся напротив окна, он подтянулся немного вперед навстречу подоконнику. Подметки сапог ударились о камень, а ладони с силой шлепнули и уперлись в край окна. Киммериец удержался, хотя и очень ненадежно, поскольку не за что было уцепиться даже ногтем. Усилием воли он пытался удержаться и не упасть.

Мускулы вздулись от напряжения, но он сумел сделать шаг вперед и войти в жилище Самарида. Когда нога коснулась устланного коврами пола, рука направилась к потертой коже на рукояти меча. В комнате было темно, однако привычные к ночной темноте глаза молодого человека могли различить серые силуэты мягких кресел. На стенах висели шпалеры, цвет которых в темноте казался серым, а мраморный пол покрывал ковер с неясным узором. Вздохнув, киммериец наконец немного расслабился. Это не спальня, где можно было бы разбудить кого-нибудь, кто поднял бы тревогу. Пора бы уже, чтобы хоть что-нибудь удалось в эту ночь сплошного невезения.

Задачи, однако, оставались. И еще неизвестно, какая из них самая трудная: то ли как выбраться из этого жилища, то ли как добраться до своей цели. Дом Самарида был выстроен вокруг сада, где торговец драгоценностями и проводил большую часть своего времени среди фонтанов. Единственная дверь помещения, в котором он выставлял свои сокровища, выходила на колоннаду на первом этаже вокруг этого сада.

Было бы просто забраться в сад с крыши, к тому же Баратсес точно описал расположение двери в сокровищницу. Теперь ему надо пробираться по коридорам с риском натолкнуться на слуг или стражу.

Приоткрыв дверь, он заглянул в коридор, освещенный бронзовыми лампами, висящими на цепях. У стен, разукрашенных замысловатыми мозаичными узорами из тысячи крошечных плиточек, на некотором расстоянии друг от друга стояли столы, инкрустированные перламутром. Никто не шел по полированному мраморному полу. Киммериец тихо выскользнул в коридор.

Мгновение он простоял, рисуя в мозгу план дома. Мысленно он представил, где находится сокровищница. Напрягая слух, чтобы первым услышать чужие шаги, он легко, как кошка, пошел по коридору. Задняя лестница провела его вниз, следующая – еще ниже. Расположение лестниц и красная стершаяся облицовка говорили, что это лестницы слуг. Дважды он настораживался, услышав шарканье сандалий в соседнем коридоре, и прижимался спиной к стене, едва дыша, когда не видящие ничего слуги в бледно-голубых рубахах спешили мимо, слишком поглощенные своими занятиями, чтобы даже просто взглянуть в боковой коридор.

Но вот он в саду, высокие, поглощенные тенью стены дома делали сад похожим на маленькое ущелье. Слышались всплески и нежное журчание полудюжины фонтанов, разбросанных среди фиговых деревьев, цветущих растений и алебастровых статуй. Сокровища лежали как раз напротив.

Молодой человек сделал шаг и замер. Неясная фигура спешила в его сторону по одной из садовых дорожек. Конан тихо отошел в сторону, подальше от света, падающего из двери. Неужели его заметили, подумал он. Кто бы это ни был, но теперь фигура двигалась очень медленно, будто крадучись, совершенно беззвучно.

Вдруг незнакомец оставил мощеную дорожку и снова пошел в сторону киммерийца. Челюсть Конана напряглась, но ни один мускул не дрогнул, даже веки не моргали. Ближе. Десять шагов. Пять. Два. Незнакомец замер, едва слышно вскрикнув от удивления. Огромный киммериец прыгнул. Одна рука оборвала звук, зажав рот, который его издавал, другая обхватила руки непонятного существа. В мозолистую ладонь Конана впились зубы, и пленник начал бешено биться, осыпая пинками ноги киммерийца.

– Эрлик тебя побери! – прошипел молодой человек. – Ты дерешься, как женщина! Прекрати, и тебе ничего не…

И тут до него дошло, что тело, которое он держал, было округлым, хотя и плотным. Он шагнул в сторону, туда, где падал свет от двери, и обнаружил, что разглядывает большие карие глаза, которые вдруг приняли суровое выражение. Это все-таки была женщина, и красивая, с шелковой оливковой кожей и волосами, плотно заплетенными вокруг маленькой головки. Она перестала кусаться, и он ослабил руку, державшую ее челюсть. Он раскрыл рот, чтобы сказать, что не причинит ей вреда, если она не будет кричать, но она перебила его.

– Я колдунья, – прошептала она грозно, – и я знаю тебя, Конан, пришедший из далекой Самарии, или Киммерии. Ты считаешь себя вором. Отпусти меня!

Волосы у него на затылке зашевелились. Откуда она знает? Похоже, у него талант натыкаться на колдунов, талант, которого он предпочел бы лишиться. Он уже ослаблял захват, когда вдруг заметил озорной блеск в ее больших глазах и то, как белые зубки прикусили полную нижнюю губу. Только сейчас обратил он внимание на то, во что она была одета: плотно облегающая матовая черная ткань от шеи до ступней. Даже на ногах были черные носки, с отделенным большим пальцем, как на варежке.

Удерживая ее перед собой за плечи, он не мог подавить улыбку. Она хрупкая и маленькая, но то, как плотно облегало тело ее странное одеяние, не оставляло сомнения в том, что это женщина. Она пнула его и попала в голень.

– Колдунья? – прорычал он тихо. – Только почему-то мне кажется, что ты будешь рассказывать что-нибудь другое, если я приложу розгу тебе к заднице.

– А почему мне кажется, что при первом же ударе я закричу так, что сюда сбежится полгорода? – шепнула она в ответ. – Но на самом деле я не хочу этого делать. Меня зовут Лиана, и я слышала о тебе, Конан. Я видела тебя на улицах. И восхищалась тобой. Я просто хотела показаться таинственной, чтобы быть достойной соперницей твоим женщинам. – Она пошевелилась, пытаясь высвободиться, и ее округлые груди, и так слишком большие для ее хрупкого тела, сделались еще заметнее. Она облизнула губки и приветливо улыбнулась: – Отпусти меня, пожалуйста. Ты такой сильный, что делаешь мне больно.

Он поколебался, затем опустил ее на землю.

– Что это у тебя за одежда, Лиана?

– Не думай об этом, – страстно прошептала она, прижавшись еще сильнее. – Поцелуй меня…

Руки его сами собой поднялись, чтобы обхватить ее лицо. Но не успели его пальцы коснуться щек, как она упала на колени и сделала кувырок вперед мимо него. Пораженный, он все же успел развернуться ей вслед. Маленькая ножка во время кувырка ударила его под ребра, отчего он ойкнул и потерял время, так что женщина успела встать на ноги лицом к стене… и она, казалось, начала карабкаться вверх, как паук.

Выругавшись, Конан бросился вперед. Что-то коснулось его руки, и он схватил мягкую, выкрашенную в черный цвет веревку, свисающую сверху.

– Митра, какой же я дурак! – простонал он. – Воровка!

Тихий смех донесся сверху так близко, что Конан резко поднял голову.

– Ты действительно дурак. – В тоне девушки слышалась радость. – А я на самом деле вор, чего из тебя никогда не получится. Возможно, с такими плечами ты сможешь стать извозчиком. Или ломовой лошадью.

Рыча, Конан уцепился за веревку, чтобы залезть наверх. Он заметил краем глаза, как что-то мелькнуло, и скорее почувствовал, чем услышал, как что-то упало у его ног. Инстинктивно он отпрыгнул, отпустив веревку. Пытаясь снова схватить ее, он лишь коснулся конца веревки, которую подтягивали наверх.

– Я бы попала в тебя, – снова послышался низкий голос девушки, – если бы захотела. На твоем месте я бы убралась отсюда. Сейчас же. Прощай, Конан.

– Лиана? – громко прошептал он. – Лиана?

Ответом ему была тишина.

Тихо бормоча проклятия, он обшарил землю у ног и выдернул из нее плоский черный метательный нож. Он заткнул его за пояс и вдруг напрягся, будто его ткнули чем-то.

Девушка была воровкой, и она пришла со стороны сокровищницы. Ругаясь про себя, он побежал, не обращая внимания на редкие кусты и цветы.

Сводчатая дверь, ведущая в помещение, где Самарид хранил свои самые ценные предметы, была открыта. Конан остановился на мгновение, чтобы осмотреть тяжелый железный замок. В том, что дверь открыла девушка, киммериец не сомневался, но если она побывала внутри, значит, все ловушки обезврежены либо их можно обойти.

Киммериец поколебался еще одно мгновение, затем направился по залу, вымощенному ромбовидными красными и белыми плитками. Изумрудный кубок, как ему сказали, должен стоять в дальнем конце помещения на постаменте, вырезанном из серпентина. Когда он сделал второй шаг, одна ромбовидная плитка вдавилась у него под ногой. Вспомнив об арбалетах, установленных на стенах, – киммериец встречал уже такое раньше, – он бросился на пол. Конан почувствовал, как под его рукой вдавилась еще одна плитка. От стены послышался лязг и треск, который он не мог не узнать, будучи вором уже достаточно долго. Каждая погрузившаяся плитка высвободила груз, который тянул за цепь и вращал колесо. И оно в свою очередь приведет в действие… вот только что?

Когда он вскочил на ноги, начал звонить колокол, затем еще один. Ругаясь, Конан побежал в конец помещения. Плиты продолжали вдавливаться, и к тому времени, когда он достиг матовозеленого пятнистого постамента, четыре колокола били тревогу. Постамент был пуст.

– Эрлик побери эту девку! – прорычал он.

Резко развернувшись, он бросился из сокровищницы. И налетел прямо на двух стражников с копьями. Когда все трое повалились на пол, в голове у Конана промелькнула мысль о том, что даже хорошо, что он не задержался, чтобы выбрать себе что-нибудь взамен кубка. Кулак врезался в лицо одного стражника, расквасив нос и раздробив зубы. Стражник дернулся и осел, потеряв сознание. Другой поднялся на ноги, готовый ударить копьем. Если бы он задержался, думал Конан, они вполне могли продержать его в сокровищнице, пока не подойдут другие. Он выхватил меч из ножен, ударил по копью у самого наконечника, и в результате у стражника в руках оказалась просто длинная палка. С криком стражник бросил эту жердь в Конана и побежал.

Конан тоже побежал. В другую сторону. Он нырнул в дом в первую же дверь, влетев в толпу слуг, взволнованно обсуждающих причину поднятой тревоги. Какое-то мгновение они глядели на него, все сильнее тараща глаза, но затем он взмахнул мечом в воздухе и взревел изо всех сил. Мужчины и женщины бросились врассыпную, будто стая кофских куропаток.

Паника, подумал киммериец. Если он посеет панику, то, может быть, еще сумеет выбраться отсюда. Он понесся по дому, встречая каждого попадающегося ему слугу диким ревом и взмахами меча, пока крики, и даже не стали слышны в каждом коридоре. Несколько раз молодому киммерийцу приходилось укрываться в комнатах, когда мимо, лязгая железом, проносились стражники, бегущие на крик и орущие сами. Он уже начал удивляться, сколько же людей у Самарида. Какофония звуков и беспорядок царили в доме.

Наконец Конан добрался до зала при входе, окруженного с трех сторон балконом с балюстрадой из дымчатого камня и со сводчатым потолком, украшенным алебастровыми арабесками. Двойная лестница из черного мрамора шла от балкона на уровне второго этажа к мозаичному полу, на котором была выложена карта мира – так, как его знали заморийцы, где каждая страна была представлена драгоценными камнями, вывозимыми оттуда.

На все это Конан не обратил внимания, поскольку взгляд его был устремлен на высокую окованную железом дверь, ведущую на улицу. Ее запирал засов такой тяжелый, что поднять его можно было только втроем, и засов этот, в свою очередь, удерживался на месте железными цепями и массивными замками.

– Кром! – проворчал киммериец. – Заперта, как в крепости!

Один, два, три раза меч его ударил по замку, и каждый раз Конан морщился, видя, что делают эти удары с кромкой клинка. Замок открылся, и Конан начал быстро протягивать цепь сквозь кольца, при помощи которых она крепилась к засову. Когда он повернулся, чтобы заняться следующей цепью, в засов рядом с тем местом, где он стоял, впилась стрела толщиной в два его пальца. Он бросился на пол, пытаясь определить, откуда может прилететь следующая стрела.

Вдруг он увидел своего одинокого противника. Наверху лестницы стоял невероятно толстый человек, чья кожа, однако, висела складками, будто раньше он был в два раза толще. Пухлое лицо окружали жидкие редеющие волосы, и одет он был в бесформенный ночной темно-синий шелковый халат. Самарид. Одна нога торговца драгоценностями была вставлена в стремя на конце тяжелого арбалета, и он, пыхтя, крутил ворот, натягивая тетиву, а из угла его тонкого рта текла струйка слюны.

Быстро оценив, сколько времени пройдет до того, как Самарид сможет вставить в арбалет новую стрелу, Конан вскочил на ноги. После одного яростного удара, высекшего искры, второй замок со звоном полетел на пол. Вложив меч в ножны, Конан выдернул цепь и взялся за массивный засов.

– Стража! – вопил Самарид. – Ко мне! Стража!

Мускулы вздулись желваками на икрах, бедрах, спине, плечах и руках, когда Конан уперся в тяжелый деревянный засов. Он приподнялся на толщину ногтя. На лбу киммерийца выступил пот. На толщину пальца. На ширину ладони. И вот засов вышел из железного паза.

Конан сделал три шага назад, чтобы отвернуть засов. Мозаичные плитки разлетелись вдребезги, когда засов грохнулся и сотряс пол.

– Стража! – заорал Самарид, и ему ответил топот ног.

Конан кинулся к толстой окованной двери и потянул одну створку так, что она с силой ударила в стену. Когда он выбегал на улицу, еще одна стрела просвистела мимо его головы и пропорола борозду в мраморном портике. За спиной образовалась сутолока, когда в зал с криком ввалились стражники, спрашивая у Самарида, что делать, а Самарид, бессвязанно вопя, пытался отвечать им. Конан не стал оглядываться. Он побежал. Полныйзлости на молодую воровку со слишком острым языком, он бежал, пока шадизарская ночь не поглотила его.

Глава 2

Квартал Шадизара, называемый Пустыней, состоял из жалких трущоб. Над кривыми улочками висел смрад, пахло отбросами и отчаянием. Беспорядки, творившиеся в остальных частях города за закрытыми дверями, происходили в Пустыне открыто и делались для того, чтобы получить доход. Обитатели Пустыни, большей частью оборванцы, жили так, будто в следующее мгновение их может настичь смерть, что зачастую и происходило. Мужчины и женщины были собирателями падали, хищниками или жертвами, и те, кто считал себя принадлежащим к одному классу, обнаруживали, часто слишком поздно, что принадлежат к другому.

Таверна Абулета была одной из лучших в Пустыне, по мнению обитателей квартала. Среди ее завсегдатаев было мало разбойников и карманников. Расхитителей могил не приветствовали, хотя больше из-за запаха, который шел от них, чем из-за способа, каким они добывали себе монеты. Всем остальным, кто мог уплатить за выпивку, были рады.

Когда Конан пихнул дверь таверны, испарения улицы мгновенно вступили в борьбу с запахом подгоревшего мяса и кислого вина в большом обеденном зале, где двое музыкантов, играющих на цитрах, аккомпанируя голой танцовщице, безуспешно соревновались с шумом голосов посетителей таверны. Усатый немедийский фальшивомонетчик мял руками у стойки хихикающую потаскуху в высоком рыжем парике и лоскутах зеленого шелка, которые мало что могли сделать, чтобы скрыть роскошные полушария грудей и ягодиц. Пухленький офирский сводник с перстнями, блестевшими на пальцах, угощал за угловым столом; среди тех, кто смеялся его шуткам – пока хватало его денег, по крайней мере, – были три похитителя, смуглые, с узкими лицами иранистанцы, надеющиеся, что он сможет навести их на дело. Две потаскухи, черноглазые близнецы, предлагали свои услуги, расхаживая между столов, и их пояса из монет позвякивали в такт покачивающимся бедрам.

Не успел киммериец войти, как полная, с оливковой кожей женщина обвила его шею руками. Позолоченные бронзовые чаши едва вмещали ее тяжелые груди, а узкий поясок из позолоченных цепочек, низко сидящий на ее крутых бедрах, поддерживал полоски прозрачного синего шелка, шириной не больше пяди, которые свисали спереди и сзади до щиколоток с браслетами.

– Ах, Конан, – промурлыкала она низким голосом, – как жалко, что ты не вернулся раньше.

– Выпей со мной, Семирамида, – ответил он, разглядывая ее высокую грудь, – и расскажи, зачем мне нужно было возвращаться раньше. А потом мы поднимемся наверх… – Он замолчал в недоумении, когда она замотала головой.

– Я сегодня работаю, киммериец. – Увидев, что он хмурится, она вздохнула: – Даже мне, чтобы жить, нужно немного серебра.

– У меня есть серебро, – прорычал он.

– Я не могу у тебя брать монеты. Не хочу.

Он выругался про себя.

– Ты всегда так говоришь. Почему не хочешь? Не понимаю.

– Потому что ты не женщина, – она нежно рассмеялась. – За что я бесконечно тебе благодарна.

Лицо Конана напряглось. Вначале Лиана сделала из него дурака этой ночью, а теперь Семирамида пытается сделать то же самое.

– Женщины никогда не говорят прямо. Ладно. Если я тебе сегодня ночью не нужен, то и ты мне не нужна.

Он отошел от нее, а она так и осталась стоять, уперев кулаки в бока и беззвучно кривя от раздражения губы.

У стойки он залез в кошелек и бросил на ее потрескавшуюся деревянную поверхность медяки. Как он и предполагал, звон монет прорезался сквозь стену шума в зале и привлек Абулета, который подошел, вытирая толстый палец о грязный передник, надетый поверх выцветшей желтой рубахи. Хозяин таверны подхватил монеты отработанным движением.

– На них я хочу вина, – сказал Конан. Абулет кивнул. – И кое-каких сведений.

– Здесь хватит на вино, – сухо ответил хозяин.

Он поставил деревянную кружку, от которой поднимался кислый запах дешевого вина. – Сведения стоят дороже.

Конан потер большим пальцем зарубку на краю стойки, сделанную мечом, привлекая взгляд свинячьих глазок жирного хозяина к этой отметине.

– Их было шестеро, насколько я помню, – сказал он с отсутствующим видом. – Один ножом тыкал тебе под ребра и был готов поковырять твои потроха, если ты раскроешь рот без его разрешения. Что же они хотели? Отвести тебя на кухню, кажется? Не говорил ли один из них, что сунет твои ноги в очаг и продержит их там, пока ты не скажешь, где спрятано золото?

– У меня нет золота, – пробормотал неубедительно Абулет. Обрезанную по краю монетку он узнавал за десять шагов, и вполне можно верить слухам, что свой самый первый краденый медяк он зарыл где-то в таверне.

– Конечно, нет, – мягко согласился Конан. – Однако ты должен благодарить Ханнумана за то, что я увидел, что происходит, в то время-как никто больше этого не заметил. Согласись, все-таки немного… неудобно, когда ноги жарятся в углях, а сказать тебе нечего.

– Да, ты увидел. – Тон толстяка был таким же кислым, как и его вино. – И начал размахивать вокруг своим проклятым мечом, поломав половину моих столов. Ты знаешь, во что мне обошлась их замена? Потаскухи бились в истерике, увидев, сколько ты налил здесь крови, и половина посетителей разбежалась, опасаясь, что ты уложишь и их.

Конан рассмеялся и сделал большой глоток вина, не говоря ничего больше. Не проходило и ночи без того, чтобы не была пролита кровь на посыпанный опилками пол, и не было редкостью зрелище, когда выволакивают труп, чтобы выбросить его в переулок.

Лицо Абулета передернулось, и челюсть опустилась так, что число подбородков удвоилось.

– Так что мы в расчете. Правильно?

Конан кивнул, но предупредил:

– Если только расскажешь о том, что меня интересует. Я ищу женщину. – Абулет фыркнул и указал рукой на девок в зале. Конан терпеливо продолжал: – Она воровка, примерно такого роста, – он показал огромной рукой расстояние от пола до груди, – и довольно округла для своего размера. Сегодня ночью на ней были черные узкие штаны и короткая рубаха, плотно облегающие. И при ней было это. – Он выложил на стойку метательный нож. – Себя она называет Лианой.

Абулет потыкал черное лезвие грязным пальцем.

– Я не знаю воровки ни по имени Лиана, ни с другим именем. Был один человек, однако, который пользовался похожими ножами. Джамаль звали его.

– Женщину, Абулет.

Хозяин таверны пожал плечами:

– У него была дочь. Как ее звали? Дай вспомнить… – Он потер измазанную сажей щеку. – Джамаля укоротила на голову городская охрана, должно быть, десять лет назад. Девочку взяли к себе его братья, Гайан и Хафид. Они были тоже ворами. Не слышал о них, однако, уже давненько. Слишком старые для такого занятия, полагаю. Годы всех нас не щадят. Тамира. Так ее звали. Тамира.

Мускулистый молодой человек бесстрастно глядел на жирного хозяина, пока тот не умолк.

– Я спрашиваю о девушке по имени Лиана, а ты мне плетешь басню о какой-то Тамире. И о всей ее Митрой проклятой семье. Не хочешь ли рассказать мне о ее маме? Ее дедушке? Мне уже самому хочется засунуть твои ноги в огонь.

Абулет опасливо посмотрел на Конана. Этот человек с необычными голубыми глазами был известен в Пустыне своей вспыльчивостью и непредсказуемостью. Хозяин развел руками:

– Разве трудно назвать чужое имя? И разве я не сказал? Джамаль и его братья носили черную одежду, какую ты описал. Утверждали, что это делает их почти невидимыми в темноте. У них было много хитростей. Веревки из шелка, выкрашенные черной краской… я всего и не знаю. Нет, твоя воровка – Тамира, это точно, как бы она себя теперь ни называла.

Черные веревки, подумал Конан и подавил улыбку. Несмотря на свою молодость, он уже довольно долго был вором, чтобы научиться скрывать свои чувства.

– Возможно, – произнес он задумчиво.

– Возможно, – проворчал хозяин. – Помяни мое слово. Это она. Мы в расчете, киммериец.

Конан допил вино тремя большими глотками и громко поставил пустую кружку.

– Если только это та самая женщина, что я ищу. Вопрос лишь в том, где ее найти, чтобы убедиться.

Абулет взмахнул коротенькими руками:

– Ты думаешь, я слежу за всеми женщинами в Пустыне? Я не могу уследить за потаскухами даже в собственной таверне!

Конан повернулся спиной к скрипящему зубами хозяину таверны. Тамира и Лиана, он был уверен, – одно и то же лицо. Должно быть, ему сопутствует удача, ибо он ожидал потратить дни на расспросы, чтобы выйти на след. Обитатели Пустыни оставляли так же мало следов, как и животные, живущие в местности с тем же названием. Определенно, то, что он так быстро столь многое узнал, было добрым предзнаменованием. Без сомнения, он выйдет утром из таверны и встретит ее, когда она будет проходить мимо по улице. И тогда уж они посмотрят, кто из кого сделает дурака.

В это мгновение взгляд его упал на Семирамиду, сидящую за столом вместе с тремя кофскими контрабандистами. Один, с усами, закрученными как рога, и большими позолоченными серьгами в ушах, месил рукой обнаженное бедро Семирамиды и что-то настойчиво ей говорил. Быстро приняв решение, Конан зашагал к столу, где сидели все четверо.

Кофиты подняли глаза, а Семирамида нахмурилась.

– Конан, – начала она, протянув к нему предупредительно руку.

Огромный киммериец схватил ее за кисть, нагнул и, пока никто не успел пошевелиться, взвалил Семирамиду на плечо. Скамьи с грохотом попадали, когда кофиты вскочили на ноги, потянувшись руками к рукоятям оружия.

– Ты, северный олух! – орала Семирамида, яростно извиваясь. Кулак ее безрезультатно барабанил по широкой спине. – Отпусти меня, ты, верблюжий выкидыш! Митра разорви твои глаза, Конан!

Тирада ее продолжалась, ругательства становились все более изощренными, и Конан замер в восхищении, чтобы послушать. Кофиты колебались, наполовину вытащив клинки, смущенные тем, что на них не обращают внимания. Мгновение спустя Конан посмотрел на них, изобразив на лице любезную улыбку. Это явно смутило всех троих еще больше.

– Моя сестра, – сказал он мягко. – Она и я должны посовещаться по семейному вопросу.

– Чтоб Эрлик содрал с тебя шкуру и выставил твой труп тухнуть на солнце! – кричала извивающаяся женщина. – Деркето иссуши твои яйца!

Конан спокойно встретился взглядом с каждым из троих по очереди, и каждый контрабандист поежился, поскольку улыбка Конана не затрагивала ледяных голубых глаз. Кофиты измерили ширину его плеч, подсчитали, насколько ему будет мешать женщина, и бросили в уме жребий.

– Не буду вмешиваться в отношения между братом и сестрой, – пробормотал тот, у которого в ушах болтались кольца, отводя взгляд. Все трое вдруг оказались поглощены тем, что ставили свои скамейки на место.

Крики Семирамиды стали еще яростнее, когда Конан направился к шаткой лесенке, ведущей на второй этаж. Он шлепнул ладонью по круглой попке.

– Твои сладкие стихи наводят меня на мысль, что ты меня любишь, – сказал он, – но твой нежный голосок оглушил бы и быка. Замолчи.

Тело ее начало дрожать. Конану потребовалось некоторое время для того, чтобы понять, что она смеется.

– Можешь отпустить меня теперь, ты, зверь неученый? – спросила она.

– Нет, – ответил он, улыбаясь.

– Варвар! – пробормотала она и нежно прижалась щекой к его спине.

Смеясь, он шагал через две ступеньки. Ему действительно везло.

Глава 3

Катара-базар являл собой калейдоскоп цветов и какофонию звуков. Это была большая, мощенная плитами площадь рядом с Пустыней, где холеные князьки оказывались бок о бок с неумытыми приказчиками, которые ехидно скалились, когда толкали благородных. Одетые в шелка дамы, сопровождаемые вереницей подобострастных рабов, несущих покупки, прогуливались здесь, не обращая внимания на толпы оборванных беспризорных ребятишек, путающихся под ногами. Некоторые торговцы выставляли свой товар на изысканных столиках под тенью. У других не было ничего, кроме одеяла, расстеленного под жарким солнцем. Коробейники, продающие сливы и ленты, апельсины и заколки, звонко выкрикивали название своего товара, продираясь сквозь толпу. Радужные ткани, резная слоновая кость из Вендии, медные котлы от собственных шадизарских мастеров, переливающиеся жемчуга с Моря Запада и поддельные украшения, в неподдельности которых клялись торговцы, – все переходило из рук в руки за одно мгновение. Часть товаров была ворованными вещами, часть – контрабандой. Мало за что была уплачена даже царская пошлина.

Утром после первой попытки завладеть кубком Самарида – одна мысль об этом заставляла его морщиться – Конан обходил базарную площадь по периметру, высматривая кого-то среди нищих. Попрошаек не допускали на саму площадь, но они выстраивались по ее краям, умоляя прохожих подать им монетку. Между оборванцами было определенное расстояние, ибо, в отличие от других районов Шадизара, здесь нищие скооперировались до такой степени, что точно установили этот промежуток. Попрошаек слишком много, и если стоять слишком близко, то это снизит доход каждого.

Купив на медяки во фруктовой лавке два апельсина, огромный киммериец сел на корточки рядом с попрошайкой в грязных отрепьях, у которого одна нога была гротескно вывернута в колене. Испачканная тряпка закрывала глаза, а перед ним на мостовой стояла деревянная плошка с единственным медяком на дне.

– Подайте бедному слепому, – громко ныл нищий. – Подайте монетку слепому, милые люди. Подайте бедному слепому.

Конан бросил в плошку один апельсин и начал чистить другой.

– Не думаешь снова стать вором, Пеор? – спросил он тихо.

слегка повернул голову, чтобы убедиться, что никого нет рядом, и сказал:

– Никогда, киммериец. – Его веселый голос звучал настолько тихо, что достигал лишь ушей киммерийца и ничьих больше. Апельсин исчез под заплатанной рубахой. – Не стану. Нет, я плачу десятую часть городской охране и сплю по ночам спокойно, зная, что моя голова не будет выставлена у Западных ворот. Тебе стоит подумать и перейти в нищие. Это надежное занятие. Не то что воровство. Проклятое Митрой горное дерьмо!

Конан замер, не донеся до рта дольку апельсина.

– Что?

Едва заметным движением головы Пеор указал на группу из шести кезанкийских горцев в тюрбанах и с бородами; их черные глаза были широко раскрыты от удивления перед большим городом. Они прошли по базару будто в тумане, щупая вещи, но ничего не покупая. По хмурым взглядам, провожающим их, было видно, что торговцы рады, что те убрались, независимо от того, сделали они покупки или нет.

– Это уже третья группа грязных шакалов, какую я видел сегодня, а до того, как полностью поднимется солнце, песочные часы должны перевернуться еще два раза. Им следует поспешить убраться под камни, из-под которых они выползли, если учесть то, о чем мы узнали сегодня утром.

У нищего практически не было возможности между восходом и заходом произносить что-нибудь, кроме жалобного крика и время от времени подобострастных благодарностей. Так что пусть выговорится, подумал Конан и спросил:

– Что вы узнали?

Пеор фыркнул:

– Если бы это был новый способ кидать игральные кости, киммериец, ты знал бы это еще вчера. Думаешь ли ты о чем-нибудь, кроме женщин и азартных игр?

– Что вы узнали, Пеор?

– Говорят, что кто-то объединяет кезанкийские племена. Говорят, что горцы точат свои сабли. Говорят, это может означать войну. Если это так, то Пустыня первой почувствует удар, как всегда.

Конан выбросил остатки апельсина и вытер руки о штаны.

– Кезанкийцы далеко, Пеор. – Улыбка его показала крепкие белые зубы. – Или ты думаешь, что племена оставят свои горы, чтобы грабить Пустыню? Я бы на их месте выбрал район побогаче, но ты старше меня и, безусловно, разбираешься лучше.

– Смейся, киммериец, – сказал горько Пеор. – Но когда объявят войну, толпа начнет охотиться на горцев, чтобы перерезать им глотки, и если не насытится кровью, то обратит свое внимание на Пустыню. И армия будет здесь —. То есть будут зарубать любого беднягу, который решит противиться толпе. Так уже случалось, и так же будет снова.

На них упала тень, отброшенная женщиной, чьи мягкие одежды из изумрудного шелка, будто ласкающие руки, обводили изгибы грудей, живота и бедер. Вокруг талии был повязан пояс, сотканный из золотых нитей. На запястьях и шее были нитки жемчуга, и еще две жемчужины, огромные, как ноготь большого пальца мужчины, висели в ушах. За ее спиной стоял высокий шемит с рабским ошейником и выражением усталости на лице, нагруженный свертками с базара. Она бросила в плошку Пеора серебряную монету, но ее жаркий взгляд был устремлен на Конана.

Мускулистому молодому человеку обычно доставляли удовольствие взгляды, какие бросали на него женщины, но эта оглядывала его так, будто он конь, которого продают. И что было еще хуже, шемит нахмурился, будто узнал соперника. Лицо Конана вспыхнуло гневом. Он открыл рот, но она заговорила первой:

– Мой муж не одобрил бы этой покупки. – Она улыбнулась и пошла прочь, покачивая бедрами. Шемит поспешил следом, бросив на Конана через плечо самодовольный взгляд.

Костлявые пальцы Пеора выудили серебряный из плошки. Хихикая, что свидетельствовало о том, что он по крайней мере частично вернул себе хорошее настроение, он засунул его к себе в сумку.

– И она заплатила бы в сто раз больше за одну ночь с тобой, киммериец. В двести. Так ведь приятнее зарабатывать себе монеты, чем лазая по крышам, а?

– Ты хочешь, чтобы эта нога была сломана на самом деле? – прорычал Конан.

Нищий расхихикался так, что в конце концов закашлялся. Когда он снова мог ровно дышать, то вытер рот рукой.

– Без сомнения, тогда в мою плошку попадет еще больше монет. Мое колено болит по ночам оттого, что я выворачиваю его весь день, но то падение было самым лучшим, что со мной случалось.

Конан поежился от такой мысли, но, пока Пеор не потерял еще хорошего настроения, поспешил сказать:

– Я пришел сюда сегодня не для того, чтобы угостить тебя апельсином, Пеор. Я ищу женщину по имени Лиана или, может быть, Тамира.

Пеор кивал, когда киммериец описывал девушку, тщательно отредактировав рассказ об их встрече, затем сказал:

– Тамира. Я слышал это имя и видел девушку. Внешность у нее такая, как ты и говоришь.

– Где мне ее найти? – спросил радостно Конан, но нищий покачал головой:

– Я сказал, что видел ее, и не один раз, но о том, где она может быть… – Он пожал плечами.

Конан дотронулся до кожаного кошелька у пояса.

– Пеор, у меня найдется несколько серебряных для человека, который скажет, где ее найти.

– Жаль, что я не знаю, – произнес Пеор огорченно, но затем быстро продолжил: – Но я поговорю со своими – из Братства плошки. Если какой нищий увидит ее, ты об этом узнаешь. В конце концов, ведь дружба что-то значит?

Киммериец прочистил горло, чтоб скрыть улыбку. Дружба, действительно! Сведения поступят к нему через Пеора, а нищему, который их добудет, повезет, если он получит хотя бы один серебряный.

– Конечно, значит, – согласился он.

– Но, Конан? Я не одобряю убийства женщин. Ты ведь не хочешь причинить ей вреда?

– Только ее достоинству, – ответил Конан, поднимаясь на ноги. С помощью нищих он доберется до нее еще до вечера. – Только ее достоинству.

Два дня спустя Конан пробирался сквозь толпу с кислым выражением лица. Не только нищие Шадизара сделались его глазами. Многие потаскухи улыбнулись красивому киммерийскому варвару, трепеща под взглядом голубых глаз, и пообещали помочь ему найти ту женщину, хотя и надувая каждый раз от ревности губки. С уличными беспризорниками, на которых не производили впечатления широкие плечи и лазурные глаза, было сложнее. Некоторые называли их, этих бездомных, оборванных детей, которым не было числа, беспомощных перед ветрами судьбы, но улицы Шадизара были жестокой школой, и дети верили неохотно и требовали награды серебром. Но все эти глаза сказали ему только о том, где Тамира была до этого, а не о том, где она находится сейчас.

Конан рассматривал прохожих, пытаясь проникнуть взглядом сквозь покрывала тех женщин, которые их носили. По крайней мере, под покрывала тех, кто был хрупок и не выше его груди. Что он будет делать, когда найдет ее, было еще неясно; он знал лишь, что потребует возместить ущерб, нанесенный его достоинству; но он отыщет ее, даже если ему придется заглянуть в лица всех женщин Шадизара.

Он был так погружен в свои мысли, что совершенно не слышал звук барабана, который сгонял других с улицы, заставляя даже паланкины прижаться к краю, до тех пор пока вдруг не обнаружил, что стоит один посреди улицы. Обернувшись, чтобы посмотреть, откуда исходит ритмичный стук, он увидел, что на него надвигается процессия.

Во главе ее шли два воина с копьями, такие же высокие, как и киммериец, – мужчины с черными глазами и в накидках из шкур леопарда, чьи когтистые лапы висели поперек их широкой обнаженной груди. За ними следовал барабанщик с инструментом, висящим на лямке на боку так, чтобы можно было свободно размахивать палочками, отбивая ритм. Десятка два человек в остроконечных шлемах и коротких кольчугах без рукавов следовали за барабанщиком. Половина из них несли копья, а половина – луки и колчаны за спиной, и все были одеты в белые широкие шаровары и красные сапоги.

Конан оглядел кортеж лишь до того места, где шествовали всадники. Их возглавляла женщина верхом на гарцующем черном мерине, который был на локоть выше всех коней свиты. Женщина была высокой, с развитыми формами. Ее одеяние, состоящее из узкой рубахи и еще более узких штанов, и то и другое из коричневого шелка, и алой мантии, откинутой на круп лошади, и все это ничуть не скрывало изгибов тела женщины. Светло-коричневые волосы, позолоченные солнцем, вились вокруг плеч и обрамляли гордое лицо с ясными серыми глазами.

Это была женщина, на которую стоит посмотреть, подумал Конан. И кроме того, он знал о ней, как и любой вор в Шадизаре. Княжна Йондра была известна благодаря своей надменности, своей любви к охоте, умению управлять лошадьми, а среди воров – благодаря тому, что обладала ожерельем и тиарой, от вида которых у многих текли слюнки. В них были вправлены чистейшие рубины, более крупные, чем последняя фаланга большого пальца массивного мужчины, обрамленные сапфирами и черными опалами. Обитатели Пустыни дразнили друг друга, предлагая собеседнику украсть эти украшения, ибо из всех, кто уже пытался это сделать, единственный, не попавшийся на копье стражника, умер со стрелами в глазах, выпущенными самой Йондрой. Говорили, что она была больше разгневана тем, что вор вошел в ее покои тогда, когда она купалась, чем его неловкой попыткой кражи.

Конан уже приготовился уступить дорогу процессии, как воины в накидках из леопарда, теперь не более чем в пяти шагах от него, направили на киммерийца острия своих копий. Они не замедлили шага, а шли так, будто от этой угрозы киммериец должен помчаться в поисках укрытия.

Лицо огромного киммерийца напряглось. Они что, приняли его за собаку, чтобы сгонять с дороги? Достоинство молодого человека, и без того изрядно пострадавшее в последние дни, было уязвлено. Он выпрямился, и руки его направились к потертой, обмотанной кожей рукояти меча. Над толпой, стоящей по обеим сторонам улицы, повисла мертвая тишина.

Глаза воинов с копьями расширились при виде того, что молодой человек остался стоять на месте. Улицы всегда расчищались перед их госпожой – обычно хватало и барабана, а в самом крайнем случае было достаточно блеснуть на солнце наконечником копья. Оба поняли одновременно, что это не ученичок, которого можно оттолкнуть в сторону. Как один, они остановились и приняли боевую стойку.

Барабанщик, самозабвенно лупя палочками, продолжал размахивать руками, пока не оказался между двумя воинами. Там палочки его застыли – одна поднятая, другая у самой кожи барабана, – а глаза забегали, отыскивая выход. Все трое перегородили улицу и вынудили остальной кортеж княжны Йондры остановиться – вначале охотников в кольчугах, затем и всадников, и так до самого конца, пока все не прекратили движение.

Конан понял всю нелепость создавшегося положения и почувствовал, как ему становится смешно – против собственной воли. И как он только так влип, подумал он.

– Эй ты! – прозвучал низкий женский голос. – Ты, верзила с мечом! – Конан поднял глаза и обнаружил, что поверх голов людей с копьями и луками на него глядит княжна Йондра. – Если ты можешь остановить Зурата и Тамаля, вероятно, ты можешь встретиться и со львом. Мне всегда нужны мужчины, но в Шадизаре мало достойных этого имени. Я возьму тебя на службу. – Высокий с орлиным носом человек, ехавший рядом с ней, сердито раскрыл рот, но она оборвала его жестом. – Что скажешь? С твоими плечами можно носить копье.

У Конана вырвался смех, и киммериец дал ему волю, хотя сам старался не сводить глаз с воинов и не убирал руки с рукояти меча. Лицо Иондры постепенно застыло в удивлении.

– Я уже на службе, – сумел проговорить он, – у самого себя. Но, моя княжна, я хочу пожелать тебе приятного дня и не буду перегораживать дорогу.

Он сделал изящный поклон – не очень низкий, чтобы не терять из виду концы копий, – и сошел с середины улицы.

Мгновение сохранялось недоуменное молчание, но затем княжна Йондра уже кричала:

– Зурат! Тамаль! Шагом марш! Юнио! Барабан!

Воины с копьями выпрямились, а барабанщик тут же принялся за свою работу. В следующее мгновение процессия уже двигалась. Йондра быстро проскакала мимо и посмотрела еще раз на киммерийца, не понимая, что делает. Человек с орлиным носом скакал рядом, красноречиво приводя какие-то доводы, но она его явно не слушала.

Стайка босоногих ребятишек в рубахах, которые давно потеряли всякий цвет, вдруг появилась рядом с Конаном. Предводителем их была девочка, находящаяся, правда, в том возрасте, когда худому телу трудно приписать какой-либо пол. Почти на голову выше всех своих сподвижников, она вразвалку подошла к мускулистому молодому человеку и принялась рассматривать убранство охотников. Мимо прошли собаки, натасканные на льва, рычащие бестии в ошейниках с шипами, рвущиеся с поводков.

– Такая собака и твою ногу откусит, – сказала девочка. – Большой человек, если получишь в живот копье, кто нам заплатит?

– Плату получите тогда, когда найдете ее, Лаэта, – ответил Конан. Мимо проносили охотничьи трофеи: шкуры леопардов и львов, огромные полумесяцы рогов антилопы, череп огромного дикого быка с рогами, толщиной с человеческую руку, и все это несли так, чтобы видели зрители.

Девочка бросила на киммерийца презрительный взгляд:

– Разве я не говорила? Мы нашли ту девку, и я хочу обещанные два серебряных.

Конан проворчал:

– Когда я буду уверен, что это она.

Это было не первое сообщение о Тамире, полученное им. В одном случае за Тамиру выдавалась женщина в два раза старше его, в другом – одноглазый ученик горшечника. Прошел конец процессии Иондры – вьючные животные и телеги с большими колесами, запряженные быками, и толпа сомкнулась, будто вода за кормой лодки.

– Отведи меня к ней, – сказал Конан.

Лаэта проворчала, но все же пошла по улице, окруженная, как телохранителями, своими мальчишками. Под каждой драной рубахой, как знал киммериец, был нож, и часто не один. Дети улиц предпочитали убегать, но, загнанные в угол, они были опасны, как стая крыс.

К удивлению Конана, они направились не в сторону Пустыни, а от нее, в район, населенный ремесленниками. Вначале на них обрушился грохот из мастерской медника, затем вонь из чанов красильщика. Дым из горнов валил со всех сторон. Наконец девочка остановилась и показала на каменное здание, на котором на цепях висел знак с изображением льва, кое-как намалеванный не очень давно.

– Здесь? – спросил Конан подозрительно.

Каждая таверна привлекала людей определенного круга, и вору не будут рады горшечники и красильщики.

– Здесь, – подтвердила Лаэта. Она пожевала губу, затем вздохнула: – Мы подождем на улице, большой человек. Серебряные!

Конан нетерпеливо кивнул и толкнул дверь таверны.

Внутри таверна была устроена иначе, чем другие подобные заведения. Когда-то в прошлом дом выгорел изнутри. Пол первого этажа, обрушившийся в подвал, так и не был восстановлен. Вместо этого был выстроен балкон вокруг всей внутренней части здания на уровне улицы, а обеденный зал находился там, где раньше был подвал. Даже в самые жаркие дни, когда солнце стояло высоко, в обеденном зале было прохладно.

Стоя у перил балкона прямо у двери, Конан окинул взглядом таверну, отыскивая хрупкую женскую фигуру. Несколько мужчин стояли на балконе, некоторые прислонились к перилам, держа в руках кружки, большая же часть тихо торговалась с потаскухами о цене. Прислуживающие девушки, несущие подносы с едой и напитками, сновали вверх и вниз по лестнице в дальнем конце обеденного зала, поскольку кухня оставалась на уровне первого этажа. За столами, расставленными внизу на каменном полу, сидели горшечники, руки которых были измазаны засохшей глиной, и ремесленники в кожаных фартуках, работающие с металлом, а также подмастерья в рубахах с радужными кляксами.

Вездесущие девки, чьи лоскутки шелка скрывали тела не больше, чем у их товарок в Пустыне, разгуливали между столами, но, как он и ожидал, Конан не увидел тут других женщин. Убедившись, что Лаэта ошибалась или лгала, он начал уже поворачиваться к двери. Краем глаза он заметил, как грузный горшечник, которого гладила по волосам пышногрудая потаскуха, отвернулся от ее прелестей и с любопытством взглянул на точку прямо под тем местом, где стоял киммериец. Другой человек, положивший свой кожаный фартук на стол и усадивший к себе на колени повизгивающую девку, прекратил на мгновение лапать ее, чтобы сделать то же, что и горшечник. И еще один.

Конан перегнулся через перила, чтобы посмотреть, что же они все увидели, и обнаружил Тамиру, скромно одетую в бледно-голубой наряд, с отмытым лицом, так что кожа была девственно свежей… и с поднятой к губам деревянной кружкой. Вздохнув, она поставила, перевернув вверх дном, кружку на стол, что служило сигналом для прислуживающих девушек снова наполнить ее.

Улыбнувшись, Конан вынул из-за пояса плоский метательный нож. Рука его мелькнула, и черное лезвие уже дрожало в дне перевернутой кружки. Тамира вздрогнула, но тут же снова стала спокойной, и только пальцы левой руки барабанили по крышке стола. Улыбка киммерийца померкла. Тихо выругавшись, он степенно направился к лестнице.

Когда он достиг стола, за которым сидела девушка, метательный нож уже исчез. Он не обратил внимания на удивленные взгляды мужчин за соседними столами и сел напротив нее.

– Ты обещала мне восемь золотых, – были его первые слова.

Уголки рта Тамиры дернулись вверх.

– Так мало? Я получила сорок от княгини Зайеллы.

Конан вцепился в край стола так, что дерево заскрипело, протестуя. Сорок!

– Зарат из Кофе дал бы сотню, – пробормотал он, затем быстро продолжил, пока она не успела спросить, почему же ему в таком случае должны были дать лишь восемь. – Я хочу с тобой поговорить.

– А я с тобой, – сказала она. – Я не для того явилась в такое заведение и позволила тебе найти меня, чтобы…

– Позволила найти тебя! – взревел Конан. Посетитель за соседним столиком быстро поднялся и поспешил прочь.

– Конечно, позволила. – Лицо и голос ее были спокойны, но пальцы забарабанили снова. – Как могла я не заметить, что каждый нищий в Шадизаре и огромное число потаскух выспрашивают о том, где я?

– А ты думала, я тебя забуду? – саркастически спросил он.

Она продолжала так, будто он и не говорил:

– Ладно, но я этого не потерплю. Ты помешаешь моему… ты привлечешь к себе внимание моих родственников. Им не понравится то, что чужой следит за мной. Я привела тебя сюда, подальше от Пустыни, в надежде, что они не узнают о нашей встрече. Ты обнаружишь нож у себя в горле, киммериец. Но почему-то, сама не знаю почему, я этого не хотела бы.

Конан молча глядел на нее до тех пор, пока ее большие темные глаза не начали взволнованно моргать. Пальцы участили барабанную дробь.

– Значит, ты все-таки знаешь, из какой я страны.

– Дурак, я пытаюсь спасти тебе жизнь.

– О тебе заботятся дяди? – спросил он вдруг. – Наблюдают за тобой? Охраняют тебя?

– И ты сам узнаешь, насколько тщательно, если не оставишь меня в покое. Что ты так довольно улыбаешься?

– Просто теперь я знаю, что буду твоим первым мужчиной. – Голос его был спокоен, но все его мускулы напряглись.

Тамира, не веря своим ушам, молча открыла рот, а щеки ее залила алая краска. Вдруг с губ девушки сорвался крик, и в руке ее оказался метательный нож. Конан бросился со скамейки, когда рука ее взметнулась. За его спиной вскрикнул подмастерье и недоуменно уставился на кончик собственного носа, с которого тек красный ручеек и образовывал новые разводы на закапанной краской рубахе.

Конан осторожно поднялся на ноги. Тамира потрясала перед ним кулачками вне себя от ярости. По крайней мере, подумал он, у нее больше нет таких ножей. Иначе нож был бы уже выхвачен.

– Но ты должна меня просить, – сказал он, будто не был прерван. – Когда попросишь, мы будем в расчете за те восемь золотых, что ты украла у меня.

– Чтоб тебя Эрлик побрал! – задыхалась она. – Митра раздери твою душу! Подумать только, что я беспокоюсь… подумать, что мне… Да ты всего лишь олух! Надеюсь, что мои дяди действительно тебя поймают! Надеюсь, что городская охрана выставит твою голову на обозрение! Надеюсь… надеюсь… о-о!

Она вся тряслась от ярости.

– С нетерпением ожидаю наш первый поцелуй, – сказал Конан и увернулся от кружки, полетевшей ему в голову.

Спокойно повернувшись спиной к яростно кричащей девушке, он зашагал вверх по лестнице и вышел из таверны. Как только дверь за ним затворилась, его непринужденная манера тут же исчезла.

Он спешно искал Лаэту и улыбнулся, когда она появилась с протянутой ладонью.

До того как она успела сказать хотя бы слово, он бросил ей два серебряных.

– Будет еще, – сказал он. – Я хочу знать все о том, куда она ходит и с кем встречается. Тебе серебряный каждые десять дней и столько же твоим приятелям.

Золото Баратсеса исчезло быстро, подумал он, но если повезет, то как раз должно хватить.

Лаэта, открывшая рот, чтобы поторговаться, могла лишь молча кивнуть.

Конан довольно улыбнулся. Тамира попалась. После представления, разыгранного им, она думает, что он придурок и шут, намеревающийся соблазнить ее, чтобы расквитаться за прошлое. Он даже сомневался, помнила ли она свою оговорку. Она чуть было не сказала, что он может помешать ее следующему делу. Она замышляет кражу, и ей не нужен конкурент. Но на этот раз первым будет он, а пустой постамент обнаружит она.

Глава 4

Большинство заморских, аристократов, думала княжна Йондра, расхаживая по дворцовому саду, сожалели о том, что последним из Перашанидов была женщина. Аккуратно засучив рукав своего ярко-красного шелкового одеяния, она обмакнула пальцы в искрящиеся воды фонтана, обрамленного мрамором с серыми прожилками. Краем глаза она разглядывала человека, который стоял рядом с ней. Его красивое лицо и черные глаза излучали самоуверенность. Тяжелая золотая цепь, каждое звено которой было добыто усердием его семьи, висела поверх изящных складок цитриновой рубахи. Князь Амарид ничуть не сожалел о том, что она женщина. Это означало, что все богатство Перашанидов достанется ему вместе с ее рукой… Если ему только удастся заполучить ее руку.

– Погуляем еще, Ама, – сказала она и улыбнулась при виде его неудачной попытки скрыть гримасу, вызванную этим данным ею ласковым прозвищем. Она была уверена, что он примет улыбку на свой счет. Он не в состоянии думать иначе.

– Сад прелестен, – сказал он. – Но не так прелестен, как ты.

Вместо того чтобы взять предложенную ей руку, она пошла дальше по мощеной дорожке, вынуждая его торопиться, чтобы догнать ее.

В конце концов ей придется вступить в брак. Мысль эта вызвала вздох сожаления, но долг сделает то, что не удалось легионам претендентов на ее руку. Она не может позволить роду Перашанидов закончиться на ней. Еще один вздох сорвался с ее пухлых губ.

– В чем причина такой меланхолии, моя сладость? – бормотал Амарид ей в ухо. – Позволь мне испробовать твой медовый поцелуй, и я прогоню все твои печали.

Она ловко увернулась от его губ, но не стала ничем другим рушить его надежду. В отличие от большинства заморийских аристократок, она мало кому из мужчин позволяла даже поцеловать себя, не говоря уж о чем-то большем. Но даже если она и не могла сдержаться и не поиздеваться над напыщенностью Амарида, его не следует прогонять совсем.

По крайней мере, он достаточно высок, подумала она. Она никогда не позволяла себе задумываться над причиной того, почему она выше большинства мужчин в Заморе, но она уже давно решила, что муж должен быть выше нее. Амарид был выше на голову, но зато слишком хрупок. Она представила себе мужчину, которого бы хотела иметь мужем. Аристократического происхождения, конечно. Превосходный наездник, стрелок и охотник, разумеется. Телосложение? Выше Амарида примерно на голову. Шире в плечах, с широкой мощной грудью. Красивый, но более грубой красотой, чем ее спутник. Его глаза…

Вдруг она чуть не вскрикнула, когда узнала, чей образ она нарисовала себе. Она одела его как заморийского аристократа, но это был голубоглазый уличный бродяга, помешавший ее процессии, возвращавшейся с охоты. Лицо ее залилось краской. Голубые глаза! Варвар! Будто дымчато-серые огни вспыхнули ее собственные глаза. Как только могла она думать о том, чтобы позволить такому типу дотронуться до себя, даже не подозревая об этом! Митра! Тем хуже, что не подозревая!

– … И во время моей последней охоты, – говорил Амарид, – я убил действительно замечательного леопарда. Даже лучше, чем те, что попались тебе, я полагаю. Я бы с удовольствием поучил тебя тонкостям охоты, моя маленькая конфетка. Я…

Йондра скрежетала зубами, в то время как он восторженно продолжал. Однако он действительно охотник, притом знатного происхождения. Если он и дурак – а в этом она почти не сомневалась, – тем проще будет с ним справляться.

– Я знаю, зачем ты пришел, Ама, – сказала княжна.

– … когти величиной с… – Голос аристократа затих, и он недоуменно заморгал. – Знаешь?

Она не могла скрыть раздражения в голосе:

– Ты хочешь взять меня в жены. Ведь правда? Ну?

Она быстро направилась по саду к тиру. Амарид поколебался, затем побежал за княжной.

– Ты даже не представляешь, каким счастьем меня наполнила, сладчайшая. Сладчайшая? Иондра? Куда же ты… а?

Йондра отстранила руки, пытающиеся обнять ее, луком, снятым ею с позолоченной подставки, стоявшей на траве. Спокойно она надела на левую руку кожаную накладку, чтобы защитить кожу от тетивы. Еще один лук и вторая накладка, а также два черных лакированных колчана, полных стрел, висели на подставке.

– Ты должен… сравняться со мной, – сказала она, указав жестом на маленькую круглую мишень, сделанную из плотно переплетенной соломы, висящую на верху деревянной рамы высотой в три человеческих роста на расстоянии в сто шагов от них. Она намеревалась сказать, но в конце концов не решилась. В действительности она не верила, что кто-нибудь может превзойти ее – ни с луком, ни верхом. – Я не могу вступить в брак с человеком, который стреляет хуже меня.

Амарид поглядел на мишень, затем взял, самодовольно улыбаясь, второй лук.

– А почему так высоко? Не важно. Спорим, что побью тебя в этом. – Он рассмеялся, и смех этот напоминал ржание и никак не вязался с его внешностью. – Я выиграл, стреляя, много кошельков, но ты будешь самым лучшим моим призом.

Рот Йондры напрягся. Засучив свободные рукава, она положила стрелу и крикнула:

– Миней!

Лысеющий человек в короткой белой рубахе слуги вышел из кустов рядом с рамой и потянул за веревку, укрепленную рядом с мишенью. Тотчас мишень, не больше человеческой головы, начала скользить вниз по диагонали, раскачиваясь из стороны в сторону на длинном деревянном рычаге. Было ясно, что она должна будет двигаться, увеличивая скорость, до самой земли.

Иондра не поднимала своего лука до того, как мишень прошла половину первой диагонали. Затем быстрым движением она вскинула лук, натянула тетиву и выпустила стрелу. Стрела вонзилась в цель жестким ударом, не замедлив падения мишени. Но еще до этого в воздух взлетела уже вторая стрела, а за ней следовала третья. Когда соломенная мишень упала на землю, княжна опустила лук со вставленной, но не выпущенной стрелой. Это была седьмая. Шесть стрел с перьями украшали мишень.

– Рукава немного мешают, – сказала она огорченно. – В твоей рубахе можно выпустить больше шести. Дай мне только надеть охотничий костюм… Тебе плохо, Ама?

Лук Амарида болтался в расслабленной руке. Аристократ глядел, побледнев, на мишень. Когда он повернулся к княжне, бледность сменила густая краска. Он с трудом выговорил:

– Я слышал, что тебе доставляет удовольствие превосходить мужчин, но я не думал, что ты заявишь, что готова вступить в брак лишь для того, чтобы втянуть меня в… это! – Он выплюнул последнее слово и швырнул лук в сторону простреленной мишени. – Какой бритунийской ведьмовщиной ты воспользовалась, чтобы заколдовать свои стрелы?

Руки ее дрожали от гнева, когда она подняла лук, положила стрелу и натянула тетиву, но она заставила их успокоиться.

– Убирайся! – сказала княжна сурово.

Разинув рот, смуглый аристократ глядел на стрелу, нацеленную ему в лицо. Он резко развернулся и побежал, прыгая из стороны в сторону, ссутулясь, пытаясь увернуться от ее стрел и одновременно готовясь принять выстрел в спину.

Она проследила за каждым его прыжком и скачком, по-прежнему нацелив стрелу на него, пока он не скрылся в кустах. Лишь тогда она сделала выдох и ослабила тетиву. Мысли, которые она приучалась к себе не допускать, нахлынули снова.

Князь Карентид, ее отец, бы генералом заморийской армии, а также и последним представителем древнего рода. Ведя кампанию на границе Бритунии, он выбрал себе пленницу, Камардику, высокую и сероглазую, которая утверждала, что она жрица. В этой связи не было ничего необычного, ибо заморийские солдаты часто забавлялись с пленными бритунийскими женщинами и в Заморе несть числа рабыням из Бритунии, но Карентид взял пленницу замуж. Взял замуж и тем самым подвергся остракизму.

Йондра помнила его тело – его и… той женщины, –лежащее в гробу, после того как лихорадка унесла столько жизней в городе, не пощадив ни аристократа, ни нищего. Йондру растили, обучали и охраняли так, как и полагается наследнице несметных богатств и представительнице древнего аристократического рода. Однако ее рост и проклятые серые глаза… И она слышала, как люди шепчут. Полукровка. Дикарка. Бритунийка. Она слышала это, пока ее искусство стрельбы, ее вспыльчивость и отсутствие страха перед последствиями не прекратили этот шепот там, где она могла его слышать. Она была княжна Йондра из дома Перашанидов, дочь генерала, князя Карентида, последняя из рода, не уступающего в знатности роду самого царя Тиридата, и никому не было позволено упоминать что-либо еще.

– Он ни разу бы не попал, моя госпожа, – произнес тихо голос у ее локтя.

Йондра взглянула на лысеющего слугу, на его озабоченное морщинистое лицо.

– Не тебе так говорить, Миней, – сказала она, но в голосе ее не было злобы.

Лицо Минея изобразило почтение.

– Повинуюсь, моя госпожа. Если моей госпоже угодно, то девушка, присланная княгиней Роксаной, здесь. Я отвел ее во вторую гостиную, но могу и увести, если ты все еще так хочешь.

– Если мне не дано выйти замуж, – ответила она, аккуратно кладя на место свой лук, – значит, служанка мне все-таки понадобится.

Во второй гостиной, пол которой был выложен мозаикой с зелеными и золотыми арабесками, стояла хрупкая девушка в короткой темно-синей рубахе – такой цвет заставляла носить своих служанок княгиня Роксана. Ее темные волосы были заплетены в простую косу, которая свисала до самой поясницы. Девушка опустила глаза, глядя на свои маленькие ножки, когда в зал вошла княжна Йондра.

На столике из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, лежали две таблички, покрытые с одной стороны воском и связанные вместе шелковым шнурком. Йондра тщательно осмотрела печати на шнурке. Мало кто из не принадлежащих к классу аристократов или торговцев мог писать, но были случаи, когда слуги пытались внести изменения в свои рекомендации. Эти печати были целы. Княжна перерезала шнурок и стала читать.

– Почему ты хочешь оставить службу у княгини Роксаны? – спросила она вдруг. – Лиана? Так тебя зовут?

– Да, моя госпожа, – ответила девушка, не поднимая головы. – Я хочу стать горничной, моя госпожа. Я работала у княгини Роксаны на кухне, но ее горничные обучали меня. У княгини Роксаны не было места для еще одной горничной, но она сказала, что тебе, моя госпожа, она нужна.

Йондра нахмурилась. У этой девчонки даже не хватает духу посмотреть ей в глаза! Она терпеть не могла трусости у собак, лошадей, а также у слуг.

– Мне нужна девушка, чтобы обслуживать меня на охоте. Последние две не справились с трудностями. Ты считаешь, что твое желание стать служанкой сохранится, несмотря на жару, мух и песок?

– О да, моя госпожа.

Медленно Йондра обошла вокруг девушки, разглядывая ее со всех сторон. На вид она определенно крепкая, чтобы выдержать жизнь в охотничьем лагере. Кончиками пальцев княжна приподняла подбородок девушки.

– Симпатичная, – сказала Йондра, и ей показалось, что она заметила искры в этих больших темных глазах. Возможно, у нее, в конце концов, действительно достаточно храбрости. – Я не потерплю, чтобы моей охоте помешало то, что охотники будут страдать из-за хорошенького личика, девушка. Смотри не строй им глазки. – Йондра улыбнулась. На этот раз в глазах действительно мелькнула вспышка гнева.

– Я девственница, моя госпожа, – сказала девушка с едва заметной ноткой чопорности в голосе.

– Конечно, – сказала Йондра уклончиво. Мало кто из служанок были девственницами, однако они считали, что это дает больше возможностей при получении места. – Удивительно, что княгиня Роксана отпустила тебя, принимая во внимание все похвалы, какими она тебя осыпает. – Она постучала ногтем по навощенным табличкам. – Со временем я узнаю, достойна ли ты этих похвал. В любом случае знай, что я не потерплю и намека на непослушание, ложь, воровство и лень. Я не бью свою прислугу так часто, как некоторые, но прегрешения в этой области будут стоить тебе ударов плеткой. – Княжна наблюдала, как искры в глазах девушки потухли – в них теперь читалось усердие и рвение к работе по мере того, как значения слов доходили до нее.

– Моя госпожа, клянусь, что буду служить тебе так, как того заслуживает такая знатная особа.

Йондра кивнула.

– Миней, проводи ее в комнаты прислуги. И вызови Арвания.

– Повинуюсь, моя госпожа.

Она тут же позабыла об этом деле. Звуки шагов Минея, уводящего девушку, уже не имели значения. Положив таблички на стол черного дерева, она прошла по залу к высокому узкому шкафу, сделанному из украшенного резьбой розового дерева. Дверцы распахнулись и открыли взгляду полки со свитками пергамента, каждый из которых был перевязан лентой. Она торопливо порылась среди свитков.

Случай с Амаридом утвердил ее решение. То, что слухи о ее происхождении по-прежнему расползаются, было достаточной причиной для того, чтобы оставить мысль о замужестве. Вместо этого…

Амарид сказал, что она любит превосходить мужчин. Что же ей делать, если мужчины со своей дурацкой гордостью не могут принять того, что она лучше их и в стрельбе, и в скачках, и на охоте? Она превзойдет их, поскольку так и должно быть. Она сделает то, на что ни у одного из них не хватит ни умения, ни отваги.

Княжна развязала ленту, связывающую свиток, и пробежала глазами по пергаменту, пока не нашла то, что искала.

Йондра смяла пергамент. Она вернется со шкурой этого необычного зверя в качестве трофея. Пусть только кто-нибудь из подобных Амариду заикнется о том, что сможет сделать то же самое. Пусть только посмеет.

Тамира семенила следом за Минеем по коридорам дворца, едва слушая лысеющего старика, который говорил ей о ее обязанностях и рассказывал о других слугах. До самого последнего момента она не была уверена, что план ее сработает, даже после такой тщательной подготовки.

Сорок золотых получила она от Зайеллы, и все ушло на приготовления к этому делу. Большая часть потрачена была на дворецкого Роксаны, позволившего воспользоваться личной печатью княгини. Проверок, однако, не будет, и подвох не обнаружат, поскольку княгиня Роксана покинула город днем раньше. Тамира позволила себе улыбнуться. Через несколько дней у нее будет сказочное ожерелье и тиара Йондры.

– Не отвлекайся, девушка, – сказал раздраженно Миней. – Тебе все это надо знать, чтобы помогать в приготовлении к охоте княжны Йондры.

Тамира заморгала.

– К охоте? Но ведь она только что вернулась с охоты.

– Ты видела, как я говорил с Арванием, занимающимся делами, связанными с охотой. Нет сомнения в том, что вы отправитесь, как только соберут припасы.

Девушку охватила паника. В ее планы не входило на самом деле отправляться в поход с Йондрой. Зачем потеть в шатре, когда драгоценности остаются в Шадизаре. Конечно, они и останутся там, когда она вернется. Но может вернуться и княгиня Роксана.

– Я… я должна позаботиться… о своих вещах, – промямлила она. – Я оставила свою одежду во дворце княгини Роксаны. И свою любимую заколку. Мне нужно принести…

Миней прервал ее:

– Когда получишь инструкцию о подготовке к охоте. Ты должна позаботиться не только о том, чтобы были упакованы платья и драгоценности моей госпожи, но ты должна проследить за ее духами, мылами и маслами для купания, и…

– Она… моя госпожа берет на охоту украшения?

– Да, девушка. Слушай внимательно. Румяна и пудра моей госпожи…

– Ты имеешь в виду несколько браслетов и брошек? – не отставала Тамира.

Старик потер лысину и вздохнул:

– Я не имею в виду ничего подобного, девушка. По вечерам моя госпожа наряжается, чтобы обедать во всем великолепии. Ладно, поскольку ты кажешься мне рассеянной по какой-то причине, я прослежу за тем, как ты исполнишь свои обязанности.

Остаток утра и часть дня Тамиру перебрасывали с одной работы на другую, и все это происходило под неусыпным оком Минея. Она сложила шелковые и кружевные одежды Йондры – три раза ей пришлось переделывать это, пока Миней не остался доволен, – и уложила их в плетеные корзины.

Редкие духи из Вендии и пудры из Кхитая, румяна из Султанапура, дорогие масла и мази из дальних краев – все завернула она в мягкие тряпочки и уложила, и все это время лысеющий старикашка висел над ней и напоминал, что с каждым флакончиком и с каждой баночкой нужно обращаться так нежно, как с младенцем. Затем, еле переступая под тяжестью корзин, она и другие служанки отнесли свой груз на двор конюшни, где готовили вьючных животных к утру.

Каждый раз, когда Тамира проходила по покоям Йондры, у нее текли слюнки при виде ларцов – железных ящиков с толстыми стенками – для переноски украшений аристократки. Ларцы стояли и дразнили на фоне увешанных гобеленами стен. Но сейчас они были просто железом, поскольку их заполнят лишь в последний момент. Все же украшения отправятся вместе с ней. Тамира не могла не улыбнуться.

Испытывая острую боль во всем теле от непривычного труда, Тамира обнаружила, что Миней подвел ее к боковой двери дворца.

– Принеси свои вещи, девушка, – сказал он, – и поскорее возвращайся. Есть еще работа.

Она не успела произнести ни слова, как ее уже вытолкнули на улицу и дверь захлопнулась у нее перед носом. Она простояла довольно долго, уставив удивленный взгляд в выкрашенное красным дерево. Она уже позабыла о выдуманных по панике оставленных вещах. Ее первоначальный план требовал, чтобы она оставалась во дворце до тех пор, пока ожерелье и тиара не будут у нее в руках. Тогда Конан никак не выведает о том, что она собирается сделать. Огромный варвар, похоже, собирается…

До нее дошло наконец, что она за пределами дворца, потому она быстро развернулась, чтобы оглядеть узкую улочку. У стены напротив уныло сидел на корточках кезанкийский горец в тюрбане, и несколько оборванных ребятишек играли на грубой мостовой в бабки. Тамира облегченно вздохнула. Не было видно ни нищего, ни потаскухи. Дяди найдут ей все необходимое, чтобы Миней был доволен. Внимательно следя за тем, чтобы не попасться на глаза наблюдателям Конана, она поспешила по улице.

Трое ребятишек, на которых она не обратила внимания, прервали игру и пошли следом.

Горец проводил девушку похотливым взглядом, затем неохотно принялся снова рассматривать дворец.

Глава 5

За угловым столом в заведении Абулета сидел Конан и мрачно глядел в кружку, наполовину наполненную дешевым кофским вином. Семирамида в пояске из монет и в двух полосках алого шелка сидела на коленях туранца в другом конце битком набитого зала, но сейчас не это было причиной плохого настроения киммерийца. Полученных от Баратсеса денег стало еще меньше после вчерашней игры в кости. Поскольку все мысли Конана были о Тамире, он не думал, где раздобыть еще монет. И что еще хуже, он не имел никаких сведений от Лаэты. Прошел лишь день после того, как он послал ребят следить за Тамирой, но он был уверен – уверен так, будто темноглазая воровка сама сказала об этом, – что она уже совершает задуманную ею кражу. Кражу, в которой он поклялся опередить ее. И у него нет никаких сведений!

Поморщившись, он поднял кружку и допил остатки вина. Когда он поставил кружку, то увидел, что по другую сторону стола стоит высокий и костлявый человек. Дорогая черная хауранская накидка, отделанная по краям материей, была плотно запахнута, чтобы нельзя было узнать подошедшего.

– Что тебе надо, Баратсес? – проворчал Конан. – Я оставляю себе два золотых как плату за попытку, и ты должен быть счастлив, что это так дешево.

– У тебя есть комната в этом… заведении? – Торговец специями обежал взглядом зал, в котором стоял пьяный гул, будто ожидал, что на него могут накинуться в любое мгновение. – Я хочу поговорить с тобой наедине.

Конан недоверчиво покачал головой. Этот придурок явно оделся в то, что посчитал неброской одеждой, но столь же явным было и то, что он не обитатель Пустыни. Его приход, конечно, был замечен, и разбойники столпились в девять рядов на улице, ожидая, когда он выйдет, но здесь, где он в безопасности, он боится ограбления.

– Кром, – сказал Конан и повел торговца по шаткой деревянной лестнице в задней части обеденного зала.

Его комната была простым ящиком из грубых досок, с узким окном, заколоченным в тщетной попытке уберечься от вони, доносящейся из переулка за таверной. Широкая низкая кровать, стол, одна ножка которого была короче других, и единственный табурет составляли всю обстановку. Все вещи киммерийца – кроме старинного меча, который он всегда носил с собой, – висели на гвоздях, вбитых в стену.

Баратсес презрительно оглядел комнату, и Конан вскипел:

– Не могу позволить себе приобрести дворец. Пока. Ну, зачем ты сюда пришел? Еще что-нибудь надо украсть? На этот раз хорошо заплатишь, или ищи кого-нибудь другого.

– Ты не выполнил еще предыдущего заказа, киммериец. – Хотя дверь была закрыта, торговец по-прежнему прятал свое лицо под накидкой. – Я принес остальную часть золота, но где мой кубок? Я знаю, что у Самарида его больше нет.

– У меня его тоже нет, – огорченно ответил Конан. – Другой побывал там раньше меня. – Конан поколебался, он не мог избавиться от мысли, что Баратсесу за те два золотых положены хотя бы какие-то сведения. – Я слышал, что кубок теперь у княгини Зайеллы.

– Значит, она предложила тебе больше, чем я, – пробормотал Баратсес. – Я слышал, что у тебя есть некое странное представление о честности, но вижу, что ошибался.

Взгляд киммерийца сделался ледяным.

– Не называй меня лжецом, торговец. Украл кубок не я.

– В комнате душно, – сказал Баратсес. – Мне жарко. – Он скинул накидку, взмахнув перед собой одной полой.

Инстинкт подсказал киммерийцу, что здесь что-то не так. Когда полы накидки уже не мешали, Конан ударил Баратсеса по кисти, остановив карпашский нож с черным лезвием на расстоянии ладони от своего горла.

– Придурок! – произнес киммериец.

Полетели брызги крови и осколки зубов, раскрошенных ударом кулака Конана. Кинжал вывалился из слабых пальцев и упал на пол на мгновение раньше, чем сам Баратсес.

Огромный киммериец нахмурился, глядя на лежащего без сознания человека. Кинжал Баратсес выхватил из ножен, закрепленных на предплечье. Конан нагнулся, чтобы взять ножны, и бросил их и нож на накидку.

– Покушение на мою жизнь, – сказал он наконец, – будет стоить тебе того золота, что ты принес.

Отвязав кошелек от пояса торговца, он высыпал содержимое на ладонь. Золота там не было, лишь серебро и медь. Он подсчитал и поморщился. На три медяка больше золотого. Похоже, что смерть его была запланирована, независимо от того, есть ли у него кубок или нет. Высыпав монеты в кошелек, он швырнул его к кинжалу и ножнам.

Баратсес на полу пошевелился и простонал. Схватив в кулак рубаху своего костлявого посетителя, Конан поднял его на ноги и стал трясти до тех пор, пока глаза торговца не открылись. Баратсес издал булькающий стон, когда обследовал языком обломки зубов.

– У меня нет этого кубка, – сурово произнес киммериец. Он легко оторвал ноги торговца от пола. – У меня никогда не было этого кубка. – Он сделал шаг и ударил Баратсеса спиной о заколоченные ставни, которые тут же распахнулись. Торговец с окровавленным лицом повис над переулком на вытянутой руке Конана. – И если еще раз тебя встречу, выбью оставшиеся зубы.

Конан разжал кулак.

Вой Баратсеса оборвался, когда он плюхнулся в смесь, состоящую из равных частей грязи, помоев и содержимого ночных горшков. Тощая собака, которой помешали копаться в очистках, начала ожесточенно лаять. Еле поднявшись на ноги, Баратсес принялся дико озираться по сторонам, затем бросился бежать.

– Убивают! – орал он. – Убивают!

Конан вздохнул, проводив торговца взглядом. Услышав эти крики, никто не придет на помощь здесь, в Пустыне, но после того, как он выберется из этих кривых улочек, городская охрана быстро примчится. И внимательно выслушает рассказ уважаемого торговца. Вероятно, было бы лучше, если бы он перерезал этому костлявому глотку, однако убийствами он не занимался. Ему придется временно оставить город, пока шум не уляжется. Кулак, вышибивший Баратсесу зубы, ударил по оконной раме. А когда вернется, Тамира уже совершит кражу. Он может вообще не узнать, что она украла, не говоря уже о том, чтобы украсть его первым.

Конан начал поспешно собираться. Содержимое кошелька Баратсеса было добавлено к тому, что оставалось в кошельке киммерийца. Кинжал в ножнах он привязал к левому предплечью, затем набросил на плечи черную накидку. Она была немного маловата, но зато в десять раз лучше; чем то, что имел Конан.

Он нахмурился, почувствовав что-то на груди, и пощупал рукой подкладку. Там был пришит маленький мешочек. Из него киммериец вынул серебряную коробочку с крышкой, украшенной синими камнями. Сапфиры низкого качества, оценил он опытным глазом. Конан открыл коробочку и презрительно скривил губы, увидев там зеленоватый порошок. Пыльца зеленого лотоса из Вендии. Похоже, что Баратсес любил вызывать сны тогда, когда хотел. Небольшое количество этого зелья может принести десять золотых. Перевернув коробочку, Конан постучал по донцу ладонью, чтобы вся пыльца высыпалась на пол. Этим он не занимается.

Он быстро оглядел остальные свои вещи. Здесь не было ничего ценного. Почти два года занятия воровством, и это все, что он приобрел. Такой придурок, как Баратсес, может выбросить на сны столько, сколько он может заработать ночью, рискуя жизнью. Распахнув дверь, Конан, безрадостно рассмеявшись, похлопал потертую кожу на рукояти меча.

– Все равно мне нужно только это, – сказал он себе.

Абулет медленно подошел к стойке, заметив жест Конана.

– Мне нужна лошадь, – сказал киммериец, когда хозяин таверны наконец приблизился. – Хорошая лошадь. А не такая, что годится только на мыло.

Черные глаза Абулета, глубоко сидящие на измазанном сажей лице, глядели то на накидку на плечах Конана, то на лестницу.

– Тебе нужно быстро покинуть Шадизар, киммериец?

– Тела здесь не найдут, – успокоил его Конан. – Просто разногласия с человеком, к словам которого может прислушаться городская охрана.

– Очень плохо, – проворчал Абулет. – Дешевле избавиться от тела, чем купить лошадь. Но я знаю одного человека… – Вдруг он бросил гневный взгляд через плечо Конана. – Эй ты! Вон отсюда! Я не пускаю сюда грязных воришек!

Конан оглянулся. В дверях стояла Лаэта, яростно глядя на хозяина таверны.

– Она пришла ко мне, – сказал киммериец.

– Она? – произнес недоверчиво Абулет, но разговаривал он за спиной Конана.

– У тебя есть сведения о Тамире? – спросил Конан, подойдя к девочке. Похоже, к нему снова возвращается сопутствовавшая ему последнее время удача, подумал он: сведения он получает тогда, когда не может ими воспользоваться.

Лаэта кивнула, но промолчала. Конан выудил из кошелька два серебряных, но, когда она протянула за ними руку, он поднял их так, чтобы Лаэта не дотянулась, и взглянул вопросительно.

– Ладно, большой человек, – вздохнула она. – Но тебе лучше дать мне деньги. Вчера утром твоя воровка пошла во дворец княжны Йондры.

– Йондры! – Значит, она подбирается к ожерелью с тиарой. А ему надо выметаться из города. Скрипя зубами, он бросил монеты Лаэте. – Почему ты не сказала об этом тогда?

Она спрятала серебро под рваной рубахой.

– Потому что она снова оттуда вышла. И, – прибавила Лаэта неохотно, – мы потеряли ее след на Катара-базаре. Но этим утром я послала Урию следить за дворцом Йондры, и он снова ее видел. На этот раз она появилась одетая как служанка, и она ехала на телеге с провизией следом за охотниками Йондры. Все они вышли из города через Львиные ворота. Песочные часы передернулись уже больше шести раз. Урия не спешил рассказывать мне, и я уменьшила за это его долю серебра.

Конан внимательно посмотрел на девочку, размышляя, не выдумала ли она эту историю. Она казалась слишком фантастической. Если только… если только Тамира не обнаружила, что Йондра берет свои знаменитые ожерелье и тиару с собой. Но на охоту? Не важно. Он все равно должен покинуть Шадизар. Так что может поскакать на север и сам посмотреть, что задумала Тамира.

Он уже было отвернулся, но вдруг остановился, посмотрев на измазанное грязью лицо Лаэты и большие внимательные глаза, впервые разглядев ее по-настоящему.

– Подожди здесь, – сказал он ей. Она бросила на него вопросительный взгляд, но осталась стоять на месте, когда он отошел.

Он нашел Семирамиду в дальнем конце зала, где она стояла, прислонившись к стене и скрестив ноги. Киммериец быстро отделил половину монет из бывших у него в кошельке и сунул их в руку Семирамиде.

– Конан, – начала протестовать она, – ты же знаешь, что я не возьму денег…

– Это для нее, – сказал он, кивнув головой в сторону Лаэты, которая подозрительно следила за ним. Семирамида недоуменно подняла брови. Через год она уже не сможет изображать мальчика, – объяснил он. – Уже сейчас ей приходится мазать лицо грязью, чтобы скрыть, что она симпатична. Я подумал, что, может быть, ты… – Он неловко пожал плечами, не зная сам, что хочет сказать.

Семирамида привстала на цыпочки и коснулась губами его щеки.

– Это не поцелуй, – рассмеялся он. – Если ты хочешь проститься…

Она приложила палец к губам:

– Ты на самом деле лучше, чем пытаешься притвориться, киммериец. – С этими словами она выскользнула из его объятий.

Думая о том, были ли женщины сотворены теми же богами, что и мужчины, он смотрел, как Семирамида подходит к Лаэте. Обе тихо заговорили, посмотрели на него, а затем вместе отправились к свободному столу. Когда они ели, Конан вдруг вспомнил о собственных делах. Он подошел к стойке и поймал за рукав проходившего мимо хозяина.

– Насчет лошади, Абулет…

Глава 6

Темнота беззвучно висела над Шадизаром, по крайней мере в той его части, где находился дворец Перашанидов. Мужчина с грубыми чертами лица, с бородой, разделенной на три косички, одетый в грязный тюрбан и испачканную кожаную жилетку, вышел из тени и замер, когда ночную тишину нарушил лай собаки. Затем снова стало тихо.

– Фаруз, – позвал тихо бородатый. – Джхаль, Тирджас.

Трое названных вышли из темноты, каждый в сопровождении десятка кезанкийских горцев.

– Истинные боги направляют наши сабли, Джинар, – тихо сказал один из горцев, когда они проходили мимо бородатого.

Сапоги глухо стучали по мостовой, каждая из колонн спешила к назначенной ей цели. Фаруз проведет своих людей через западную стену сада, Джхаль – через северную. Тирджас должен наблюдать за воротами дворца и сделать так, чтобы никто из них не вышел… живой.

– Давай, – скомандовал Джинар, и десять угрюмых горцев поспешили за ним к восточной стене сада.

У основания стены два горца согнулись, подставив руки, чтобы на них могли стать сапоги Джинара. Джинар ухватился за верхний край стены, вскарабкался на нее и спрыгнул с другой стороны. Он удивился тому, сколько здесь было затрачено труда. Сколько пота ради каких-то растений. Воистину люди городов безумны.

Тихий звук прыжков возвестил о том, что к нему присоединились его люди. С шорохом металла о кожу ножен были выхвачены сабли, и один горец яростно проговорил:

– Смерть неверным!

Джинар зашипел, требуя соблюдать тишину, не желая говорить, чтобы не показать своим людям чувства, возникшие у него оттого, что он находится в городе. Столько народу собрано в одном месте. Столько домов. Столько стен давит вокруг. Джинар дал горцам знак, чтобы они следовали за ним.

Колонна тихо пробиралась по саду. Двери во дворец были открыты. Все идет хорошо, подумал Джинар. Остальные наверняка уже пробираются во дворец в других местах. Тревогу никто не поднял. Благословение древних богов действительно с ними, как сказал ималла Басракан.

Неожиданно перед ними возник человек в белой рубахе слуги, который уже раскрыл рот, чтобы закричать. Сабля просвистела еще до того, как горец успел подумать, и перерубила слуге горло.

Глядя на дергающееся тело в луже крови, растекающейся по мраморному полу, Джинар обнаружил, что волнение его прошло.

– Разойтись! – приказал он. – Никто не должен остаться в живых и поднять тревогу. Вперед!

Издавая низкие горловые звуки, горцы разбежались с обнаженными саблями в разные стороны. Джинар тоже побежал, отыскивая комнату, описанную ему Аккаданом, обливавшимся потом под взглядом ималлы Басракана. Еще три человека, разбуженные топотом ног, пали жертвой окровавленных клинков. Все были безоружные, и среди них была одна женщина, но все они были неверными, и Джинар не дал им возможности даже вскрикнуть.

Но вот он уже у цели, и все было в точности так, как говорил толстяк. Большие квадратные плитки красного, черного и золотистого цветов покрывали пол, образуя геометрические узоры. Стены были по пояс выложены красным и черным кирпичом. На мебель он не обратил внимания. Ъажно было лишь то, что горели лампы, и он мог видеть все плитки и кирпичи.

Все еще сжимая окровавленную саблю, Джинар забежал в ближайший уголок и надавил на черный кирпич – четвертый сверху и четвертый от угла. Горец довольно крякнул, когда кирпич провалился под его нажимом. Он быстро обошел остальные три угла – еще три кирпича провалились в стены.

Стук сапог в коридоре заставил его обернуться и поднять саблю. В комнату ворвался Фаруз со своими горцами.

– Нам надо спешить, – прорычал Фаруз. – Лысый старик проломил Кариму вазой череп и сбежал в сад. Он успеет поднять тревогу, прежде чем мы найдем его.

Джинар чуть не выругался. Торопясь, он поставил четырех человек на колени перед далеко отстоящими друг от друга золотистыми плитками, образовав квадрат.

– Нажать всем вместе, – приказал он. – Помните, вместе. Давай!

С резким щелчком все четыре плитки опустились. Под ногами послышался скрежет. Медленно две секции пола поднялись вверх и открыли ведущую вниз лестницу.

Джинар бросился по лестнице и оказался в маленькой камере, выдолбленной в скале под дворцом. Сверху падал тусклый свет, выхватывая из темноты полки, уставленные ларцами. Торопясь, горец открыл один ларец, затем другой. Изумруды и сапфиры на золотых цепочках. Опалы и жемчуг, вставленные в серебряные броши. Резная слоновая кость и янтарь. Но только не то, что он искал. Не обращая внимания на богатства, бородатый горец высыпал содержимое ларцов на пол. Драгоценные камни и золото падали на пол. Он топтал ногами сокровища, сравнимые с царскими, но даже не думал глядеть на них. С проклятием он бросил последний пустой ларец и взбежал по лестнице.

Подошли еще горцы, столпившиеся в комнате. Теперь некоторые уже протолкнулись мимо Джинара в нижнюю камеру. Ссорясь между собой, они запихивали себе под рубахи драгоценности.

– Огненных глаз здесь нет, – объяснил Джинар. Люди внизу, задыхаясь от жадности, не обратили внимания на эти слова, но у оставшихся наверху в комнате вытянулись лица.

– Вероятно, женщина взяла их с собой, – предположил один, со шрамом в том месте, где раньше было левое ухо.

Фаруз громко плюнул.

– Это ты, Джинар, говорил, давай подождем. Трубит рог, и она отправляется на охоту, говорил ты. Она возьмет с собой стражу, и нам будет проще.

Джинар оскалил в ответ зубы:

– Это ты, что ли, Фаруз, предлагал нам поспешить? Ты не тратил время в тех местах, где женщины отдают свое тело в обмен на монеты? – Он сдержал гнев. Ощущение давящих стен вернулось.

Что теперь делать? Возвратиться к ималле Басракану с пустыми руками, получив приказ доставить Огненные глаза… Он содрогнулся при этой мысли. Если Огненные глаза у заморской девки, значит, надо найти ее.

– Остался кто-нибудь в живых из этих шакалов?

Все стали качать головой, давая отрицательный ответ, но Фаруз сказал:

– Джхаль оставил в живых одну девку, пока не насладится. Ты что, вместо того чтобы выполнять задание ималлы, хочешь присоединиться к нему?

Джинар вдруг выхватил кинжал. Он проверил лезвие мозолистым пальцем.

– Я иду задавать вопросы, – произнес он и зашагал вон из комнаты.

За его спиной споры о награбленном сделались громче.

Глава 7

Конан опустил поводья, которые упали на шею лошади, идущей медленным шагом, и принялся пить из бурдюка воду. Раньше он пил больше, даже когда солнце не палило так жарко с безоблачного неба, как палило сейчас, хотя оно поднялось лишь на три пяди над горизонтом. Накидка была скатана и примотана сзади седла, а на голове он кожаным шнурком закрепил кусок рубашки, как повязку бедуина. Всюду, насколько мог видеть глаз, были холмы, иногда показывалась скала или огромный, ушедший наполовину в землю валун, и ни одного деревца, никакой растительности, кроме редких участков, поросших грубой травой.

Дважды с тех пор, как Конан покинул Шадизар, ему попались следы больших групп людей, и один раз он увидел заморийскую пехоту, направлявшуюся на север. Он решил не попадаться на глаза солдатам. Маловероятно, что у Баратсеса могло хватить влияния отправить в погоню армию, но человек той профессии, какую имел Конан, быстро понимал, что лучше избегать случайных встреч с большим числом солдат. Жизнь более спокойна и менее сложна без солдат. Следов охоты княжны Йондры он не встречал.

Заткнув бурдюк пробкой, он перекинул его через плечо и снова стал рассматривать следы, по которым шел сейчас. Одна лошадь, легко нагруженная. Всадник, возможно женщина.

Он пнул свою чалую лошадь, и она поплелась трусцой, своим самым быстрым аллюром. Киммериец намеревался поговорить с Абулетом, когда вернется в Шадизар, тихо побеседовать о том, что тот сообщил торговцам лошадьми. Друг хозяина таверны утверждал, что у него нет других животных, кроме этого мерина, еле стоящего на ногах, и торговался так, будто знал, что у молодого человека есть веские причины для того, чтобы побыстрее убраться из Шадизара. Конан снова ударил каблуками, но лошадь быстрее не пошла.

Из-за холма доносилось становящееся все громче рычание. Въехав на холм, киммериец увидел все, что происходило внизу. Десяток волков делили труп лошади. Шагах в двадцати от них на валуне балансировала, сидя на корточках, княжна Йондра, сжав в руке лук. Еще пять огромных серых зверей ждали внизу, сосредоточив взгляд на ней.

Вдруг один из них быстро вышел вперед и прыгнул, пытаясь дотянуться до девушки на валуне. Она воспользовалась луком как дубинкой. Волк перевернулся в воздухе, его мощные челюсти схватили лук и вырвали его из рук княжны. Сила толчка вывела ее из равновесия, и она начала соскальзывать с валуна. Она вскрикнула, отчаянно цепляясь за камень, и повисла, находясь теперь ближе к тварям внизу. Она подтянула ноги, но следующий прыгнувший волк легко дотянется до них.

– Кром, – пробормотал Конан. Раздумывать было некогда. Он ударил пятками чалую лошадь, отчего та, спотыкаясь, засеменила вниз по склону. – Кром! – взревел он и выхватил меч из потертых ножен.

Волчья стая поднялась на ноги и стала поджидать киммерийца. Йондра глядела на него, не веря своим глазам. Чалая, вытаращив глаза и издавая ржание от ужаса, вдруг понеслась галопом. Два волка прыгнули, пытаясь вцепиться ей в морду, и еще два бросились сзади, чтобы перекусить сухожилия. Переднее копыто раздробило серую мохнатую голову. Меч Конана рассек череп другому волку. Чалая лягнула и сломала ребра третьему, но четвертый вонзил ей в ноги сверкающие клыки. Жалобно заржав, лошадь споткнулась и упала.

Конан соскочил с седла, когда лошадь падала, успев встретить серую тварь взмахом меча. Волк упал, рассеченный почти пополам. Конан слышал, как за его спиной чалая пытается подняться на ноги с диким ржанием, нанося копытами удары, достигающие цели. Не было возможности даже бросить взгляд на лошадь или посмотреть на Йондру, поскольку вся стая собралась вокруг него.

Конан принялся отчаянно рубить серых тварей, мечущихся вокруг, будто демоны. Кровь окрасила серый мех, и не вся эта кровь была волчьей, ибо клыки их были как бритвы и он не мог отогнать всех зверей сразу. Он сознавал, что не может позволить себе упасть даже на мгновение. Если он потеряет равновесие, то сделается кормом для волков. Кое-как он сумел взять в левую руку карпашский кинжал и стал размахивать вокруг себя уже двумя клинками. Киммериец ни о чем больше не думал, кроме битвы: он дрался с дикой яростью, как и сами волки, не прося и не давая пощады. Он помнил лишь о драке. Драться, а проигравший пусть достанется воронам.

Так же неожиданно, как и начался, бой прекратился. В одно мгновение сталь боролась с мелькающими клыками, а в следующее огромные серые звери уже побежали за холмы, хромая на трех лапах.

Конан огляделся по сторонам, удивляясь тому, что остался жив. Девять волков валялись, будто куски пропитанного кровью меха. Чалая снова лежала, но теперь она уже больше никогда не поднимется. Из зияющей раны на шее била струя крови, образуя лужу, которая уже начала впитываться в каменистую почву.

Услышав шум, Конан оглянулся. Йондра соскользнула с валуна и взяла с земли свой лук. Плотно облегающая рубаха и красновато-коричневые штаны подчеркивали каждый изгиб ее фигуры с полной грудью. Надув губки, она осмотрела царапины, оставленные зубами на склеенных деревянных и костяных пластинах. Руки ее дрожали.

– Почему ты не подстрелила хотя бы нескольких? – спросил Конан. – Ты бы могла спастись до того, как я подъехал.

– Мой колчан… – Голос ее оборвался, когда она посмотрела на обглоданный труп лошади, но она превозмогла себя и подошла к трупу. Из-под окровавленной массы она вынула колчан. Вдоль одной, покрытой лаком стороны бежала трещина. Проверив стрелы, княжна выбросила три сломанных, затем закинула колчан за спину. – Мне было не достать его, – сказала она, поправляя лямки колчана. – Первый волк перекусил сухожилия моему мерину так быстро, что я даже не увидела. Это было счастье, дарованное Ханнуманом, что я добралась до этого камня.

– В этой местности женщине не следует разъезжать одной, – проворчал Конан, поднимая скатанную накидку и вытирая окровавленный меч о седельную сумку. Он понимал, что с этой женщиной нужно вести себя иначе. Он, в конце концов, проскакал почти пол-Заморы для того, чтобы украсть у нее драгоценности. Но вот он стоит здесь, когда лошадь его мертва и дюжина порезов, хотя и несерьезных, жгут и кровоточат, так что он не был расположен вести с кем-либо учтивые беседы.

– Последи за своим языком! – бросила ему Йондра. – Я скакала… – Вдруг, казалось, она будто в первый раз увидела его. Сделав шаг назад, она подняла перед собой лук, будто это был щит. – Ты! – Это слово прозвучало почти шепотом. – Что ты здесь делаешь?

– Я здесь хожу, так как лошадь моя убита в драке ради того, чтобы спасти тебе жизнь. За что, как я заметил, я еще не услышал ни благодарности, ни предложения перевязать мои раны в твоем лагере.

Открыв рот, Йондра глядела на него, и по лицу ее было заметно, что в ней борются гнев и удивление. Глубоко вздохнув, она встрепенулась, будто пробудилась ото сна.

– Ты спас мне жизнь… – начала она, но замолчала. – Я не знаю даже твоего имени.

– Меня зовут Конан. Конан из Киммерии.

Йондра едва заметно кивнула, и улыбка ее немного дрогнула.

– Конан из Киммерии, я приношу тебе искреннюю благодарность за то, что ты спас мне жизнь. А также я предлагаю тебе остаться в моем лагере столько времени, сколько ты пожелаешь. – Она взглянула на мертвых волков и содрогнулась. – Я добыла много трофеев, – сказала она нетвердым голосом, – но никогда не думала, что сама могу стать трофеем. Шкуры, конечно, твои.

Киммериец покачал головой, хотя ему и было жалко бросать мех, который мог бы пригодиться. И к тому же дорогой, если его только доставить в Шадизар. Он поднял бурдюк и посмотрел на большую дыру, прорванную клыками. Последние несколько капель упали на землю.

– Без воды мы не можем тратить время на то, чтобы сдирать шкуры. – Он прикрыл глаза ладонью и поглядел, какой путь еще осталось проделать солнцу, чтобы достичь зенита. – Жара еще усилится. Как далеко до твоего лагеря?

– Верхом мы бы добрались туда к тому моменту, когда солнце достигнет высшей точки, или немного позже. – Пешком… – Она пожала плечами, отчего ее тяжелые груди колыхнулись под шелковой рубахой. – Я мало хожу пешком и не могу судить.

Конан с трудом заставил себя думать о деле.

– Значит, надо отправляться сейчас. Тебе придется идти без перерыва, так как если мы остановимся в такую жару, то, скорее всего, не сможем двигаться снова. Ну, в какую сторону?

Йондра колебалась, явно она настолько же не привыкла подчиняться командам, как и ходить пешком. Надменные серые глаза вступили в борьбу с холодными голубыми сапфирами; проиграли серые. Без слов, но с раздражением на лице, высокая аристократка взяла лук, вложила в него стрелу и пошла в сторону южнее восходящего солнца.

Конан поглядел на нее, прежде чем пойти следом, отнюдь не любуясь видом перекатывающихся ягодиц. Эта глупая женщина почему-то не хотела, чтобы он шел сзади. Неужели она боится, что он возьмет ее силой. Постепенно, однако, его досада уступила место удовольствию, получаемому от созерцания того, как она идет по холмам. Шелковые штаны для верховой езды обтягивали ягодицы, будто собственная кожа, и это зрелище заставило бы любого мужчину позабыть обо всем.

Солнце поднималось все выше – оранжевый шар, палящий землю. Горячий воздух дрожал, а подошвы сапог нагрелись, будто ими ступали по горячим углям. Каждый вдох уносил из легких влагу, иссушал горло. Солнце двигалось по небу к зениту и дальше, изжаривая плоть, выжигая все внутренности.

Теперь солнце, вдруг понял Конан, взбираясь по склону, сделалось центром его внимания, оттеснив женщину. Он попытался посчитать, сколько времени у него остается, чтобы отыскать воду, пока силы не начнут оставлять его. Попытка смочить потрескавшиеся губы оказалась бесплодной, поскольку слюна тут же испарилась. Он не видел никакой пользы в молитвах. Кром, бог его суровой родины, не слушал молитв, не признавал обетов. Человек получал от Крома лишь два дара – жизнь и волю, и больше ничего. Воля будет вести его до темноты, решил киммериец. Затем, протянув день, он попытается протянуть и ночь, а затем еще один день и еще одну ночь.

В девушке он был не очень уверен. Она уже начала покачиваться и спотыкаться о камни, которые легко бы переступила в начале пути. Вдруг камень размером с ее кулак подвернулся у нее под ногой, и княжна упала. На четвереньки она поднялась, но не более того. Голова ее бессильно повисла, девушка тяжело дышала, пытаясь получить достаточное количество воздуха.

Добравшись до княжны, Конан поднял ее на ноги. Она вяло повисла у него на руках.

– Мы идем в том направлении? А?

– Как ты… смеешь, – проговорила она потрескавшимися губами.

Он яростно встряхнул ее; голова княжны бессильно повисла.

– Направление! Говори!

Она посмотрела вокруг плавающим взглядом.

– Да, – сказала она наконец. – Я… полагаю.

Вздохнув, Конан взвалил ее на плечо.

– Так… неприлично, – выговорила она задыхаясь. – Поставь… меня.

– Никто не видит, – ответил он ей. И вероятно, и не увидит, добавил он про себя. Отточенное тренировкой инстинктивное чувство направления будет вести его туда, куда указала Йондра, до тех пор пока он сможет двигаться; инстинкт выживания и несгибаемая воля будут заставлять его двигаться даже тогда, когда обычный человек уже лишится всяких сил. Он найдет ее лагерь. Если она действительно верно указала дорогу. Если он не слишком долго прождал, чтобы спросить ее. Если…

Выбросив из головы сомнения и не обращая внимания на слабые попытки Йондры освободиться, Конан направился немного южнее той линии, где проходило солнце, поднимаясь. Постоянно глаза его выискивали признаки воды, но тщетно. Слишком дерзко надеяться, что появятся ветви пальм, склонившиеся над источником. Сейчас, однако, он не видел даже растений, которые указали бы ему место, где можно выкопать ямку, чтобы в нее набралась вода. Никаких следов зелени не встречал его взгляд, кроме низких жестких колючек, которые могут расти и там, где ящерица сдохнет от жажды. Палящее солнце клонилось к западу.

Конан окинул взглядом горизонт: ничто не нарушало однообразия каменистых склонов перед ним. Он шел размеренным шагом вперед – сначала неутомимо, затем, когда тени удлинились, с железной целеустремленностью, не допускающей мысли о том, чтобы сдаться. С водой наступающая ночь была бы раем. Без нее останавливаться не придется, ибо если они остановятся, вполне может случиться так, что они не смогут больше сделать и шагу.

Темнота опустилась сразу, без сумерек. Казалось, что вытягивавшиеся тени вдруг слились и пропитали воздух за считанные мгновения. Жгучий жар быстро рассеялся. Вспыхнули звезды, будто хрустальные осколки на черном бархате, и с ними повеяло холодом, который стал так же терзать кости, как и мучило до этого солнце. Йондра зашевелилась на плече киммерийца и что-то тихо пролепетала. Конан не разобрал слов и не стал тратить силы даже на то, чтобы поинтересоваться, что могла она говорить.

Он начал спотыкаться, понимая, что это не только из-за темноты. Горло его было сухим, как камни, которые подворачивались у него под ногами, и холод мало успокаивал потрескавшуюся на солнце кожу на лице. Он видел лишь немигающие звезды. Приковав взгляд к горизонту, к неясной линии, едва различимой в темноте, он продолжал идти. Вдруг он заметил, что три звезды все-таки мерцают. И находятся они ниже горизонта. Костры.

Заставив ноги передвигаться быстрее, Конан почти побежал в сторону лагеря, поскольку это должен быть лагерь Йондры или чей-либо еще. Чей бы ни был этот лагерь, они должны пойти туда, так как им нужна вода. Свободной рукой он ослабил меч в ножнах. Им нужна вода, и он намерен добыть ее.

действительно оказались кострами, окруженными двухколесными телегами и круглыми шатрами. Конан, спотыкаясь, вышел на освещенное место; люди в коротких кольчугах и широких белых штанах вскочили на ноги. Руки потянулись к копьям и саблям.

Киммериец сбросил Йондру и положил руку на рукоять меча.

– Воды, – прохрипел он. Он мог выговорить лишь одно это слово.

– Что ты сделал? – спросил высокий человек с орлиным носом. Конан пытался собственной слюной смочить горло, чтобы спросить, что он имеет в виду, но тот не стал ждать.

– Убить его, – прорычал он.

Конан выхватил меч, и всвете костров в ответ тут же заблестела сталь копий, готовых вонзиться в киммерийца.

– Нет! – прозвучала еле слышный приказ. – Нет, я сказала!

Конан краем глаза увидел, как один человек в кольчуге заботливо прижал бурдюк с водой к губам Йондры, плечи которой поддерживала Тамира в короткой белой рубахе служанки.

Не опуская меча – поскольку остальные тоже не опустили оружия, – Конан рассмеялся сухим, хриплым смехом облегчения. Горлу было больно, но он не обращал на это внимания.

– Но, моя госпожа, – запротестовал человек с орлиным носом. Конан вспомнил его теперь: в тот день в Шадизаре это он был рядом с Йондрой.

– Замолчи, Арваний, – прикрикнула Йондра. Она сделала еще два жадных глотка из бурдюка, затем оттолкнула его и властно протянула руку, требуя, чтобы ей помогли подняться. Человек, державший бурдюк, поспешил исполнить требование. Стояла она нетвердо, но отстранила пытавшихся поддержать ее. – Этот человек спас меня от волков, Арваний, и нес меня, когда я не могла идти. В то время как вы сидели у костра, он защищал меня. Дайте ему воды. Перевяжите его раны и позаботьтесь о том, чтобы ему было удобно.

Неуверенно глядя на обнаженный клинок Конана, человек, державший бурдюк, протянул его огромному киммерийцу.

Оправдываясь, Арваний развел руками:

– Мы искали, моя госпожа. Когда ты не вернулась, мы искали до темноты, затем разожгли костры, чтобы ты могла их увидеть и выйти к лагерю. С первыми же лучами мы бы…

– С первыми лучами я была бы мертва! – бросила ему Йондра. – Я отправляюсь в свой шатер, Арваний, и буду благодарить Митру, что спасать меня пришлось не тебе. Прислужи мне, Лиана.

Ее гордое удаление было слегка испорчено тем, что она споткнулась; княжна тихо выругалась и скрылась в своем алом шатре.

Конан огляделся вокруг – сабель и копий видно не было – и убрал меч в ножны. Когда киммериец поднимал бурдюк, он встретился глазами с Арванием. Черные глаза распорядителя охотой были полны ненависти, исходящей из самой глубины души. И не один он глядел на киммерийца. Во взгляде Тамиры читалось отчаяние.

– Лиана! – позвала Йондра из шатра. – Иди ко мне, или я… – В тоне ясно была выражена угроза.

Мгновение Тамира постояла в нерешительности, глядя на Конана, затем бросилась в шатер.

Лицо Арвания по-прежнему оставалось враждебным, но Конан не знал причины и не интересовался ею. Важно было лишь то, что теперь он точно доберется до ожерелья и тиары раньше молодой воровки. Это – и больше ничего. Усмехнувшись, он запрокинул бурдюк и присосался к нему.

Глава 8

Высокий сероглазый мужчина ткнул ногами в бока лошади, когда вид окрестностей подсказал ему, что он приближается к своей деревне. Последние клочки утреннего тумана задержались в ветвях огромных дубов, что часто происходило в этой части Бритунии, недалеко от Кезанкийских гор. Затем показалась сама деревня – несколько низких, сложенных из камня домиков с соломенными крышами. Дома самых богатых жителей стояли в беспорядке среди строений, сплетенных из ветвей, которые жались по сторонам двух немощеных улиц, лежавших под прямым углом друг к другу.

Когда он въехал в деревню, на улице столпились люди.

– Элдран, – кричали они, и рядом с лошадью бежали собаки, добавляя свой лай к общему шуму. – Ты вернулся! Буданецея говорила, что ты не вернешься!

Мужчины были одеты так же, как и он, рубахи их по вороту украшала вышивка, а обмотки, закрывавшие ноги до колена, были перевязаны крест-накрест. Платья женщин представляли собой удлиненный вариант тех же рубах, но с обилием алого, желтого и голубого (в то время как у мужчин преобладали коричневые и серые цвета) и вышитыми по подолу и по краям рукавами.

– Конечно, вернулся, – сказал он, слезая с лошади. – Куда я денусь? – Люди столпились вокруг него, каждый старался протиснуться ближе. Он заметил, что все мужчины имели при себе мечи, что было редко в обычные дни; и многие опирались на копья и несли круглые щиты, сделанные из липового дерева и обитые по краям железом. – Что здесь случилось? Какое отношение к этому имеет жрица?

Ответом ему был общий крик, отдельные голоса в котором перекатывались друг через друга, будто ручей, текущий по камням.

– … сжег хутора…

– … мужчины убиты, женщины убиты, скот убит…

– … некоторые съедены…

– … дьявольский зверь…

– … ушли охотиться на него…

– … Элландун…

– … все погибли, кроме Годтана…

– Тихо! – крикнул Элдран. – Я не могу слушать всех сразу. Кто говорил об Элландуне? С моим братом все в порядке?

Наступила тишина, слышалось лишь шарканье ног. Никто не хотел встречаться с ним взглядом. В дальнем конце толпы послышался ропот, и люди расступились, чтобы дать пройти высокой женщине со спокойным лицом, на котором нельзя было прочесть возраста. Волосы ее, черные с проседью, свисали до пят и были перевязаны на лбу белой льняной повязкой. Одежда была также из белого льна с вышитыми листьями и ягодами омелы. На поясе висел маленький золотой серп. Она могла ходить в Бритунии где угодно, и даже самый бедный человек не прикоснулся бы к этому серпу, и даже самый буйный не тронул бы ее пальцем.

В светло-серых глазах Элдрана появилось беспокойство, когда они встретились со взглядом ее карих глаз.

– Скажи мне, Буданецея, что случилось с Элландуном?

– Ступай за мной, Элдран. – Жрица взяла его под руку. – Пройди со мной, и я расскажу тебе что смогу.

Он послушно пошел туда, куда она его повела, и никто больше не стал провожать. Он видел только сочувственные взгляды, при виде которых сердце его наполнилось страхом. Они молча шли по пыльной улице. Он сдерживал свое нетерпение, поскольку прекрасно знал, что жрицу торопить нельзя.

Перед серым каменным домом, в котором она жила, Буданецея остановила Элдрана:

– Войди, Элдран. Посмотри на Годтана. Поговори с ним. Затем выслушай мой рассказ.

Элдран поколебался, затем толкнул дверь из тщательно обработанного дерева. Встретила его внутри низенькая худая женщина, одетая, как Буданецея, но с темными блестящими волосами, заплетенными в косы и плотно уложенными на голове в знак того, что она еще только ученица.

– Годтан, – смог лишь выговорить Элдран. Он хотел прокричать вопрос об Элландуне, но уже начал бояться ответа.

Ученица молча отдернула черную шерстяную занавеску на двери и жестом пригласила его войти в комнату. Он ощутил выворачивающую желудок смесь запахов. Целебные травы и примочки. Горелое мясо. Гниющее мясо. Он подавил тошноту и шагнул в комнату. Ученица опустила за ним занавеску.

Это была простая комната с чисто выметенным полом из гладких досок и единственным окном, занавески на котором были раздвинуты, чтобы впустить свет. Стол с глазурованным глиняным тазом и кувшином стоял рядом с кроватью, на которой лежал обнаженный человек. Или то, что раньше было человеком. Правая сторона лица была выжжена, на оставшуюся же часть лица падали седые волосы. От плеча до колена вся правая сторона была месивом из горелой плоти, где сквозь трещины в черной корке проглядывало красное мясо. Пальцев не было на скрюченной палке, бывшей раньше правой рукой. Элдран хорошо помнил эту правую руку, поскольку она учила его владеть мечом.

– Годтан. – Имя застряло в горле. – Годтан, это я, Элдран.

Оставшийся глаз человека с ужасными ожогами бессильно открылся и повернулся в сторону говорившего. Элдран простонал, увидев там безумие.

– Мы шли следом, – прохрипел Годтан. – В… горы. Убить его. Мы собирались… мы шли… Мы не знали… Его… цвета. Кра… сивый. Красивый… как смерть. Чешуя… развернулся… наши стрелы… как солома. Копья не могли… Дыхание его… огонь!

Безумный глаз дико выкатился, и Элдран сказал:

– Отдыхай, Годтан. Отдыхай, а я…

– Нет! – Слово, вырвавшееся из перекошенного рта, прозвучало как приказ. – Никакого отдыха! Мы… бежали от него. Должны были бежать. Горцы… нашли нас. Схватили Элрика. Схватили… Элландуна. Думали… что я… мертв. Обманул их. – Годтан хрипло каркнул, Элдран понял, поежившись, что это, очевидно, был смех. – Один… из нас… должен был… сообщить о том… что произошло. Я… должен был. – Его единственный глаз посмотрел на лицо Элдрана, и на мгновение безумие сменилось удивлением и болью. – Прости… меня. Я… не хотел… оставлять его. Прости… Элдран.

– Я прощаю тебя, – проговорил тихо Элдран. – И благодарю за то, что ты сумел вернуться и рассказать о том, что произошло. Ты по-прежнему остаешься лучшим среди всех нас.

Благодарная улыбка тронула оставшуюся часть рта Годтана, и глаз медленно закрылся, будто слишком много усилий требовалось, чтобы держать его открытым.

Скрипнув зубами, Элдран вышел из здания, открыв дверь так резко, что она ударилась о камень стены. Глаза его были серыми, как кованая сталь, твердая и холодная после закалки, и, когда он стал перед Буданецеей, он, чтобы сдержать гнев, сжал кулаки так, что ногти врезались в ладони.

– Теперь расскажешь мне? – проговорил он.

– Огненный зверь, – начала она, но Элдран оборвал ее:

– Детские сказки! Скажи мне, что произошло!

Она потрясла кулаком перед его носом, и гнев ее, столь же сильный, как и его собственный, выплеснулся на него:

– А откуда, как ты думаешь, Годтан получил ожоги? Подумай! Детские сказки, говоришь ты. Ха! Несмотря на ширину твоих плеч, мне всегда было трудно считать тебя взрослым, ибо я помогала твоей матери произвести тебя на свет и впервые запеленала тебя этими руками. Сейчас ты снова будишь во мне сомнения. Я знаю, у тебя яростное сердце мужчины. Но есть ли у тебя соображение?

Несмотря на свой гнев, Элдран был поражен. Он знал Буданецею с самого детства и никогда не видел, чтобы она выходила из себя.

– Но ведь Годтан… я думал, что… он безумен.

– Да, безумен, и это даже лучше. Он проделал в таком состоянии весь путь от Кезанкийских гор, чтобы рассказать нам о судьбе своих товарищей, желая получить помощь своего народа. Мою помощь. Но ни одно из моих заклинаний или зелий не может помочь ему. Когда он пришел к нам, зеленая гниль проникла уже слишком глубоко. Теперь ему поможет только некромантия. – Она коснулась золотого серпа на поясе, чтобы оградить себя от зла при одной мысли об этом, а Элдран сделал знак серпа.

– Значит… дьявольский зверь действительно приходил? – сказал Элдран.

Она кивнула.

– Пока ты был на западе. Вначале сгорел один хутор, дотла, повсюду были лишь обглоданные останки людей и скота. Люди, чтобы успокоить себя, придумывали рассказы о пожаре, погубившем всю семью и скот, и о волках, набросившихся на останки, после того как пламя погасло. Но затем второй хутор был уничтожен, и третий, и четвертый, и… – Она глубоко вздохнула. – Всего двадцать три, и все ночью. Семь в одну лишь прошлую ночь. После этого горячие головы решили заняться этим делом. Элрик. Годтан. Твой брат. Два десятка других. Они говорили так же, как и ты, когда я сказала об огненном звере после трагедии с первым хутором. Детские сказки. Затем они нашли следы. Но они все же не верили мне, когда я говорила, что ни одно оружие, выкованное руками простых людей, не сможет причинить зверю вреда. Они держали свой замысел в тайне и украдкой вышли из деревни до рассвета, чтобы не попасться мне на глаза.

– Если никакое оружие, выкованное людьми… – Элдран в гневе сжимал и разжимал кулаки. – Буданецея, я этого так не оставлю. Горцы заплатят за моего брата, а зверь должен быть убит. Да поможет мне Виккана, должен быть убит! Не только из мести, но для того, чтобы никогда не смог причинить людям вреда.

– Да. – Жрица произнесла это слово почти беззвучно. – Подожди здесь. – Буданецея быстро – не будь в ней столько достоинства, можно было бы сказать, что она торопилась, вошла в дом. Она вернулась в сопровождении пухленькой ученицы с веселыми карими глазами. Ученица несла плоский, покрытый красным лаком ларец, на котором лежала аккуратно сложенная белая ткань и стоял глиняный кувшин, покрытый белой глазурью. – С этого мгновения, – сказала Буданецея Элдрану, – ты должен в точности выполнять то, что я тебе скажу, и не делать ничего больше. Чтобы сохранить свою жизнь, Элдран, и свой рассудок, слушайся меня. Теперь идем.

Они образовали процессию: впереди жрица, затем Элдран, а следом за ним ученица. Женщины шли мерным шагом, и Элдран обнаружил, что идет в ногу с ними, будто невидимый барабан отбивает ритм.

У Элдрана зашевелились волосы на затылке, когда он понял, куда они направляются. В Священную рощу Викканы, самую старую из священных рощ Бритунии, где стволы самых молодых дубов были такие же толстые и высокие, как у самых старых деревьев в окружающих лесах. Лишь жрицы и их ученицы посещали священные рощи теперь, хотя когда-то, много веков назад, простые люди тоже совершали такие путешествия. Эта мысль не утешила Элдрана.

Ветви, толщиной с человеческое тело, образовывали над головой полог, а под ногами шуршали сухие прошлогодние листья. Вдруг перед ними открылась поляна, на которой был широкий и низкий, поросший травой курган. На склоне, обращенном к подошедшим, лежала наполовину ушедшая в почву грубая гранитная плита, длиной и шириной в рост человека.

– Попытайся сдвинуть камень, – приказала Буданецея.

Элдран удивленно посмотрел на нее. Он был более чем на голову выше большинства мужчин в деревне, имел хорошую мускулатуру и широкие плечи, но знал, что этот вес ему не по силам. Затем, вспомнив ее первое наставление, он подчинился. Сев на корточки перед огромным камнем, он попытался подкопаться под него руками, чтобы взяться за нижний край. Первые пригоршни земли вынулись легко, но неожиданно земля стала твердой, как скала. Внешне она оставалась такой же, но Элдран не мог процарапать ее ногтями. Оставив эту попытку, он всем своим весом навалился на плиту, надеясь сдвинуть ее. Напряглась каждая жилка, и по лицу и телу ручьями тек пот, однако гранит казался частью кургана. Камень не шелохнулся.

– Достаточно, – сказала Буданецея. – Подойди и стань на колени здесь. – Она указала на место перед плитой.

Ученица открыла крышку ларца, и в нем оказались запечатанные бутылочки и горшочки, покрытые глазурью цвета омелы. Буданецея повернула Элдрана спиной к пухленькой ученице и заставила его преклонить колена. Из белого кувшина она полила ему на руки чистой воды и вытерла их мягкой белой тканью. Другим смоченным куском белой ткани стерла ему с лица пот.

Сделав это, жрица заговорила:

– Ни один мужчина и ни одна женщина не могут сдвинуть этот камень и войти в курган без помощи Викканы. Но с ее помощью…

К ней подошла ученица, держа зеленый горшочек. Золотым серпом Буданецея отрезала прядь волос Элдрана. Он поежился, когда она бросила волосы в горшочек. Взяв по очереди каждую руку Элдрана, она кольнула большие пальцы острием серпа и выдавила в горшочек несколько капель крови. Ученица с горшочком поспешила прочь.

Буданецея смотрела ему в глаза. Он слышал, как пухленькая женщина позвякивает бутылочками, бормочет заклинания, но не мог оторвать взгляда от лица жрицы. Затем ученица вернулась, и Буданецея взяла у нее горшочек и длинный побег омелы, который тут же погрузила в него.

Закинув голову, жрица начала нараспев говорить. Слова, которые она произносила, Элдран никогда не слышал, но сила их пронзила его холодом до самых костей. Воздух вокруг сделался ледяным и неподвижным. Дрожь ужаса пробежала по телу, когда он вдруг вытянул вперед руки ладонями вверх без всякой команды. Будто он вдруг узнал, что должен сделать это. Омела ударила его по ладоням, и ужас сменился таким сильным ощущением здоровья и блаженства, какого он никогда не испытывал. Буданецея продолжаема говорить, и речитатив ее делался все громче. Влажный побег омелы ударил по одной щеке, затем по другой. Вдруг Элдрану показалось, что тело его не имеет веса; ему показалось, что его может унести самый легкий ветерок.

Голос Буданецеи затих. Элдран качнулся, затем поднялся на ноги. Необычное ощущение легкости оставалось в нем.

– Подойди к камню. – Голос Буданецеи повис в хрустальном воздухе. – Отодвинь камень.

Элдран молча подошел к плите. Плита на вид была прежней, к тому же, вместо того чтобы чувствовать прилив сил, ему казалось, что он совершенно ослаб. Однако он подчинился словам жрицы. Нагнувшись к камню, он взялся за него руками, потянул… и открыл рот, когда камень поднялся, будто перышко, и беззвучно перевалился. Элдран глядел на камень, на свои руки, на наклонный ход, ведущий под курган, на Буданецею.

– Спустись, – сказала она ему. Лицо ее было неподвижно от напряжения. – Спустись и принеси то, что найдешь.

Сделав глубокий вдох, Элдран, шатаясь, пошел по наклонному ходу. Пыль не поднималась у него под ногами. Широкие, длинные каменные плиты были тщательно подогнаны друг к другу и образовывали стены и потолок. Неожиданно ход расширился и вывел в круглую камеру, шагов десять в поперечнике, со стенами и потолком из того же серого грубого камня, что и в коридоре. Ламп не было; но мягкий свет заливал помещение. Не было также ни паутины, ни пыли, как он ожидал. В воздухе висел запах свежей зелени. Запах весны.

Не было никаких сомнений в том, что именно он должен принести наверх, так как в камере было пусто и лишь в центре на простом постаменте из бледного камня лежал старинный меч. Его широкий клинок ярко блестел, будто его только что выковали руки мастера. Бронзовая рукоять была обмотана кожей, которую вполне могли изготовить в этом году. Перекрестие заканчивалось когтистыми лапами, сделанными так, будто должны были держать что-то, но сейчас они были пусты.

Когда Элдран взглянул на меч, он ощутил, что его влечет к нему. Он схватил оружие и почти побежал назад – наверх, к солнечному свету.

Как только Элдран ступил на траву поляны, он облегченно вздохнул. И тут же почувствовал себя так, как чувствовал до того, как пришел сюда. Все необычные ощущения исчезли. Почти против собственной воли он посмотрел через плечо. Огромный камень лежал там, где лежал и вначале, и не было заметно, что его беспокоили. Даже того места, где Элдран пытался подкопаться, не было видно.

Он содрогнулся всем телом. Лишь тяжесть меча в руке – обычного, как казалось, хотя и старинного клинка – убеждала его в том, что действительно что-то произошло. Элдран, боясь потерять рассудок, не стал интересоваться, чем это что-то могло быть.

– Губитель огня, – тихо произнесла Буданецея.

Рука ее протянулась к клинку, но не коснулась его. – Символ нашего народа, меч наших героев. Он был выкован великими волшебниками около трех тысяч лет назад как оружие против огненного зверя, поскольку тогда зло Ахерона начало насылать эти колдовские создания на людей. Когда-то эти когти держали два огромных рубина, Огненные глаза, и меч мог управлять зверем и мог убить его. Ибо он может убить зверя.

– Почему ты мне об этом ничего не сказала? – спросил Элдран. – Почему ты привела меня, ничего не объяснив, как овцу на… – Голос его затих, поскольку ему не понравились мысли, вызванные этим образом.

– Это часть наложенного на меч заклятия, – ответила жрица. – И на нас, на тех, кто хранит меч. Без помощи жрицы никто не может получить его. Но жрица не может рассказывать о мече никому, кто не держит его в руках. Очень тщательно следует избирать человека, которому достанется этот клинок, ибо кроме того, что его можно использовать против огненного зверя, он может дать огромную власть человеку, стремящемуся к ней.

Он осторожно повертел в руке меч.

– Власть? Какого рода?

– Ты ищешь власти, Элдран? – спросила она сурово. – Или ты хочешь убить зверя?

– Убить зверя, – прорычал Элдран, и жрица одобрительно кивнула:

– Хорошо. Я избрала тебя, как только узнала, что это за зверь. Ты признан в Бритунии как человек, лучше всех владеющий мечом, самый ловкий наездник и самый меткий стрелок. Говорят, что, когда ты идешь по лесу, даже деревья не знают о твоем продвижении, что ты можешь выследить даже ветер. Именно такой человек нужен для охоты на огненного зверя. И вот еще о чем помни. Не оставляй меча, даже когда спишь, иначе ты больше никогда не возьмешься за его рукоять – меч вернется (лишь Виккана знает как) на свое место под плитой. Много раз его теряли, но всегда, когда он нужен и камень поднят, меч там. Однако это не поможет тебе, если ты его потеряешь, ибо меч можно дать человеку лишь один раз в жизни.

– Я его не потеряю, – произнес Элдран мрачно. – Он выполнит свою работу, и я сам верну его сюда. Но сейчас я должен забрать его отсюда. – Он пошел к деревьям, чтобы выйти из рощи, и к нему вернулось прежнее беспокойство: снова казалось, будто это не то место, где обычным людям можно долго оставаться. – Нельзя терять времени, я должен быстро набрать себе людей.

– Людей? – воскликнула Буданецея, задержав его у края рощи. – Я хотела, чтобы ты пошел один. Один быстрый охотник должен убить…

– Нет. Надо кровью отомстить за Элрика и Элландуна и за всех остальных, убитых горцами. Ты сама знаешь, что так должно быть.

– Знаю, – вздохнула она. – Твоя мать была мне как сестра. Я надеялась когда-нибудь подержать в руках ее внука, надеялась задолго до этого. Теперь я боюсь, что этого не случится.

– Я вернусь, – сказал он и вдруг рассмеялся, отчего испугался сам. – Ты еще погуляешь на моей свадьбе.

Она подняла ветку омелы в знак благословения, и Элдран склонился, принимая его. Но даже во время этого ритуалу он уже составлял в уме список тех, кого он возьмет с собой в горы.

Глава 9

Сидя в высоком заморийском седле, Конан разглядывал местность, куда двигались охотники. Плоские покатые холмы, по которым они ехали, мало изменились за три дня, прошедшие после того, как он спас Йондру, разве что низкой травы здесь было больше и иногда каменистые склоны покрывал колючий кустарник. Впереди, однако, холмы становились выше, наваливались друг на друга, сливались вместе и переходили наконец в острые пики Кезанкийских гор.

Это был отрог гряды, протянувшейся на юго-запад вдоль границы между Заморой и Бритунией. Конан не слышал, чтобы там водилась какая-нибудь дичь, которая могла бы привлечь такого охотника, как Йондра, кроме горных баранов, живущих среди крутых скал. А также среди диких племен, Он не мог поверить, что княжна собирается туда.

Охотничья группа сердитой змеей вилась среди низких холмов, избегая перевалов. Несущие копья бормотали проклятия, когда их сандалии скользили на каменистых склонах, и обменивались ругательствами с едущими верхом лучниками. Вьючные животные ржали, и погонщики мулов бранились. Погонщики быков кричали и били длинными хлыстами бедных животных, тянущих двухколесные повозки с запасами. Только та часть колонны, в которой шли запасные лошади, поднимающие больше пыли, чем вся остальная партия, не вносила свой вклад в общий беспорядок. Йондра с Арванием и десяток всадников скакали впереди и не замечали шума за спиной. Так не входят на территорию горских племен. Конан был рад, что хотя бы собак оставили в Шадизаре.

Тамира, с трудом удерживающая равновесие, сидя на свернутом шатре, лежащем на трясущейся телеге, помахала ему рукой, и Конан подъехал к телеге.

– Ты меня удивляешь, – сказал он. – До этого ты избегала меня все три дня.

– Княжна Йондра слишком загружает меня работой, – ответила она. Поглядев на погонщика, шагающего рядом с быками, она пересела подальше назад. – Зачем ты преследуешь меня? – яростно прошептала она.

Конан лениво улыбнулся:

– Преследую тебя? Возможно, я хочу подышать свежим воздухом. Я слышал, что верховые прогулки полезны для легких.

– Для легких… – оскорбленно фыркнула она. – Говори правду, киммериец! Если ты хочешь помешать мне…

– Я уже поведал тебе о своих намерениях, – перебил он ее.

– Ты… ты серьезно? – проговорила она, не веря. Будто опасаясь, что он может накинуться на нее прямо сейчас, Тамира перелезла на другую сторону повозки и посмотрела на киммерийца через свернутый шатер. – Княжна Йондра требует, чтобы ее служанки были целомудренны, киммериец. Ты думаешь, что, если ты спас ей жизнь, это дает тебе право на вольности, но она аристократка и быстро позабудет о благодарности, стоит тебе нарушить установленные ею правила.

– Значит, мне нужно быть осторожным, – сказал Конан и отстал от нее. Тамира обеспокоенно глядела на него, в то время как телега тряслась дальше. Конан изобразил на лице довольную улыбку.

Он был уверен, что Тамира не поверила в то, что его не интересуют украшения Йондры, – она не была дурой, иначе она не смогла бы столько времени воровать в Шадизаре, – но она, по крайней мере, будет считать, что интерес его поделен между ней и драгоценностями. Почти все женщины, как обнаружил Конан, упорно считают, что мужчины питают к ним вожделение при всех обстоятельствах. А если Тамира так считает, то она будет нервно оглядываться, забирая украшения.

Взгляд огромного киммерийца привлек почерневший холм в стороне от их пути, и он из любопытства повернул свою лошадь. От колючего кустарника, когда-то покрывавшего склон, ничего не осталось, кроме обгоревших пеньков и золы. Не похоже на удар молнии, подумал он, поскольку молния ударила бы в вершину холма, а не в склон.

Лошадь вдруг остановилась, раздувая ноздри, и пугливо заржала. Конан пытался подъехать ближе, но лошадь не повиновалась и даже пятилась назад. Он нахмурился, не видя ничего предвещающего опасность. Что может напугать лошадь, думал он, обученную для охоты на льва?

Спрыгнув на землю, он отпустил поводья и убедился, что лошадь не убежит. Бока ее дрожали, но выучка заставляла стоять на месте. Удовлетворенный, Конан подошел к выжженному месту. И ослабил меч – на всякий случай.

Вначале сапоги его ступали лишь по золе, лежавшей на почерневшей почве и камнях. Затем носок сапога ударился о что-то иное. Киммериец поднял сломанный рог дикого быка с куском черепа. Рог был обуглившимся, так же как и куски мяса, оставшиеся на костях, но сам кусок черепа обгоревшим не был. Киммериец медленно осмотрел выжженное место. Больше костей он не нашел, даже обглоданных, какие оставили бы гиены от жертвы, задранной львом. Он осмотрел и место вокруг пожарища.

Подскакал Арваний и стал рядом с ним, подергивая поводья, чтобы заставить лошадь плясать, пока он глядит на Конана.

– Если ты отстанешь, варвар, – бросил презрительно человек с орлиным носом, – тебе вряд ли повезет встретить еще кого-нибудь, кто подберет тебя.

Конан сжал рог в кулаке. Украшения, напомнил он себе твердо…

– Я это нашел в золе и…

– Бычий рог, – фыркнул распорядитель охотой, – и удар молнии. Без сомнения, для такого, как ты, это является каким-то предзнаменованием, но у нас нет лишнего времени.

Сделав глубокий вдох, Конан продолжал:

– Здесь следы…

– У меня есть следопыты, варвар. Мне не нужны твои услуги. Тебе лучше отстать. Уходи, варвар, пока можешь.

Развернув свою лошадь и подняв тучу пыли, Арваний помчался вслед быстро удаляющейся колонне.

В бычьем роге была глубокая трещина, и Конан обнаружил, что рог развалился у него в руках.

– Девять кругов ада Зандру, – проговорил он.

Выбросив обломки рога, он опустился на колени, чтобы осмотреть найденный им след. Это была лишь часть отпечатка лапы животного, поскольку каменистая почва не давала четких оттисков. По крайней мере, ему показалось, что это отпечаток животного. Два пальца заканчивались длинными когтями, а царапины на почве могли означать остальную часть следа. Конан приставил указательный палец к следу когтя. Коготь был в два раза больше пальца киммерийца.

Конан никогда не слышал о зверях, которые могут оставлять такие следы. Йондра по крайней мере, подумал он, охотится не на него. А также он подумал о том, что не станет предупреждать ее. Из того, что он знал о княжне, можно было заключить, что она ухватится за первую возможность поохотиться на незнакомое животное, особенно если это опасно. Однако сам он будет начеку. Вскочив в седло, он поскакал за охотничьей партией.

Конан догнал охотников раньше, чем ожидал. Колонна стояла. Люди держали лошадей за морды, чтобы животные успокоились, а погонщики держали быков за кольцо в носу, чтобы те не мычали. Тамира перестала ненадолго выбивать пыль из своей рубахи, чтобы состроить Конану гримасу, когда он проезжал мимо телеги с шатром. Где-то впереди раздавались размеренные удары барабанов.

Впереди Йондра и несколько охотников лежали на животах у вершины холма. Оставив свою лошадь у подножия, Конан пробрался к ним, упав на живот, прежде чем голова показалась над холмом. Здесь удары барабана слышались лучше.

– Уходи, варвар, – прорычал Арваний. – Ты здесь не нужен.

– Молчи, Арваний, – сказала тихо Йондра, но в голосе слышался металл.

Конан не обратил на обоих внимания. На расстоянии трети лиги маршировала другая колонна, и эта колонна шла по прямой, не заботясь о том, чтобы обходить холм. Колонна заморийской армии. Около двухсот всадников в остроконечных шлемах скакали под знаменем с головой леопарда. За ними шли двадцать барабанщиков, все вместе поднимая и опуская палочки, а за ними… Киммериец подсчитал примерно копья, идущие ряд за рядом, ряд за рядом. Там маршировали пять тысяч пехотинцев заморийской армии.

Конан повернул голову и посмотрел на Йондру. Под его взглядом щеки ее покраснели.

– Почему ты избегаешь встречи с армией? – спросил он.

– Разобьем лагерь, – сказала Йондра. – Найди место, Арваний. – Она начала отползать вниз, и распорядитель охотой пополз следом.

Конан, нахмурясь, смотрел, как они удаляются, затем отвернулся, чтобы понаблюдать за солдатами, последить за тем, как они скрываются из виду за холмами на севере.

Когда Конан спустился, лагерь был уже разбит: на ровном месте между двух холмов стояли широкие конические шатры. В центре площадки возвышался большой алый шатер Йондры. Быков стреножили, а лошадей привязали дальше, за повозками. Костров не разожгли, заметил Конан, и повара раздавали вяленое мясо и плоды.

– Я смотрю, варвар, – сказал Арваний, жуя кусок вяленого мяса, – ты подождал, пока не сделают всю работу.

– Почему Йондра избегает встречи с армией? – спросил Конан.

Человек с орлиным носом сплюнул кусок недожеванного мяса.

– Госпожа Йондра, – сказал он резко. – Проявляй по отношению к ней должное почтение, варвар, или я… – Рука его схватила рукоять сабли.

На лице Конана медленно появилась улыбка – улыбка, которая не затронула глаз, ставших вдруг ледяными. Мертвецы могли бы рассказать Арванию об этой улыбке.

– Что, охотник? Попробуй, если хватит смелости.

Тут же кривой клинок Арвания был обнажен, и, хотя рука Конана не была рядом с рукоятью меча, его меч был выхвачен в то же мгновение.

Арваний заморгал, пораженный быстротой реакции киммерийца.

– Знаешь ли ты, кто я такой, варвар? – Голос Арвания слегка дрожал, отчего он нахмурился. – Ты зовешь меня охотником, но я сын князя Анданеза, и если бы родившая меня не была наложницей, я был бы заморийским князем. В моих жилах течет благородная кровь, варвар, кровь, достойная самой княжны Йондры, в то время как твоя…

– Арваний! – хлестнул, будто плетью, голос Йондры. Побледневшая княжна подбежала и остановилась в двух шагах от мужчин. Ее плотно облегающая кожаная жилетка была туго зашнурована на груди, красные сапоги доходили до колен. Арваний глядел на нее со страдальческим выражением лица. Княжна взглянула Конану в глаза, но тут же отвела взгляд.

– Ты забываешься, Арваний, – сказала она нетвердо. – Убери оружие. – Она бросила взгляд на Конана. – Оба.

На лице Арвания отразились самые разные эмоции: гнев и стыд, страсть и отчаяние. С нечленораздельным криком он всадил саблю обратно в ножны, будто в ребра киммерийца.

Конан подождал, пока сабля не будет в ножнах, убрал свой меч, затем сурово сказал:

– Я по-прежнему хочу знать, почему ты прячешься от собственной армии.

Йондра посмотрела на него, колеблясь, но заговорил Арваний, быстро, настоятельно:

– Моя госпожа, этому человеку не следует быть среди нас. Он не охотник, не лучник, не владеет копьем. Он не служит тебе, как… как служу я.

Усмехнувшись, Конан мотнул своей черной гривой:

– Это правда, что я сам по себе, но я такой же охотник, как и ты, замориец. А что касается копья, не хочешь ли посоревноваться со мной? За монеты?

Он понимал, что должен превзойти этого человека в чем-то, иначе ему придется постоянно ссориться с ним все то время, что он остается среди охотников. И он специально не упомянул лук, о котором мало что знал – кроме того, как его держать.

– Согласен! – воскликнул распорядитель охотой. – Согласен! Принести мишени! Быстро! Я покажу этому дикарю, как обращаться с копьем!

Йондра разинула рот, будто пытаясь что-то сказать, затем снова прикрыла его, когда весь лагерь развил бурную деятельность: одни спешили расчистить место для метания, другие бежали к повозкам, чтобы притащить тяжелую тренировочную мишень. Плотный тюк, сплетенный из соломы, был неудобным грузом, чтобы брать его с собой на охоту, но он не ломал стрел или наконечников копий, что происходило бы, если стрелять или метать копья в цели на склоне холма.

Бритоголовый человек с длинным носом вспрыгнул на перевернутый бочонок.

– Делайте ставки! Даю один к двадцати в пользу Арвания. Не толпитесь.

Несколько человек подошли к нему, но большинство считало исход соревнования предрешенным.

Конан заметил, что Тамира тоже подошла к бочонку. Затем она медленно прошагала мимо киммерийца.

– Постарайся, – сказала она, – и я выиграю серебряный… – Она подождала, пока грудь его не начала раздуваться от гордости, и, смеясь, закончила фразу: – Так как я поставила на другого.

– Мне будет приятно помочь тебе расстаться с медяками, – ответил он сухо.

– Прекрати заигрывать, Лиана, – прикрикнула Йондра. – Для тебя есть работа.

Тамира скорчила рожицу, но так, что высокая женщина не видела, отчего Конан невольно улыбнулся.

– Ты будешь метать, варвар? – спросил, поддразнивая, Арваний. Высокий охотник держал копье в руке и уже разделся по пояс, обнажив твердые бугры мускулов. – Или, может быть, предпочтешь остаться со служанкой?

– На девушку действительно смотреть приятнее, чем на твое лицо, – ответил Конан.

Арваний нахмурился, услышав всплеск смеха, вызванный словами киммерийца. Замориец провел концом копья на земле черту.

– Ты не должен переступать этой линии, иначе тебе будет присуждено поражение, как бы хорошо ты ни метал. Однако я не думаю, что тебе следует об этом беспокоиться.

Скинув рубаху, Конан взял поданное ему одним из охотников копье и подошел к черте. Он оглядел тюк, стоящий в тридцати шагах от него.

– Вроде недалеко.

– Но посмотри на мишень, варвар. – Смуглый распорядитель охотой улыбнулся, указывая рукой. Один из охотников как раз заканчивал закреплять на соломе кружок из черной ткани, размером не больше ладони.

Конан вытаращил глаза.

– А-а-а, – прошептал он, и улыбка человека с орлиным носом стала еще шире.

– Чтобы быть справедливым, – громко объявил Арваний, – я дам тебе преимущество. Сто к одному. – Среди зрителей поднялся ропот, а здесь был уже весь лагерь. – Ты говорил о монетах, варвар. Если только не хочешь уже сейчас признать мое превосходство.

– Сто к одному кажется мне справедливым, – ответил Конан, – принимая во внимание похвалы, которые ты сам себе расточал. – Ропот удивления, вызванный предложением Арвания, сменился взрывом хохота. Киммериец прикинул вес своего кошелька. – У меня есть пять серебряных.

Смех оборвался, и наступило молчание. Мало кто считал, что человек с орлиным носом может проиграть, но размер проигрыша, хотя и невероятного, поразил зрителей.

Арваний не дрогнул.

– Согласен. – Это было все, что он сказал. Он отошел от линии, сделал два быстрых шага и метнул. Копье его вонзилось в центр черного куска ткани, приколов его к соломе плотнее.

Десятки охотников издали приветственные крики, а некоторые уже начали забирать свой выигрыш.

– Согласен, – повторил Арваний и рассмеялся, издеваясь.

Конан повертел в руке копье, стоя у черты. Древко имело толщину в два пальца, а железный наконечник был длиной с предплечье. Вдруг он отклонился назад и сделал бросок рукой, одновременно помогая корпусом. Соломенный тюк отъехал назад, а копье вошло на расстоянии толщины пальца от уже торчащего там копья.

– Может быть, отодвинуть подальше, – произнес он, как бы думая вслух. Арваний скрипнул зубами.

Весь лагерь молчал, пока человек на бочонке не нарушил тишину:

– Равные ставки! Я делаю равные ставки на Арвания и на – как его? Конан? – и на Конана! Равные ставки!

– Заткни глотку, Телад! – крикнул Арваний, но вокруг бритоголового начали толпиться люди. Распорядитель охотой рассерженно указал рукой на мишень:

– Назад! Отодвинуть назад!

Два человека бросились вперед, чтобы оттащить тюк еще на десять шагов, затем вернулись, принеся копья.

Гневно взглянув на Конана, Арваний снова занял место у черты, отошел, разбежался и метнул. Снова его копье прошло сквозь ткань. Конан сделал шаг назад, и опять его бросок был одним нераздельным движением. Копье его коснулось копья Арвания и вонзилось в черную мишень еще ближе от другого копья, чем раньше. Среди охотников послышались восхищенные крики. Киммериец был удивлен, увидев улыбку на лице Йондры, и удивлен еще больше, увидев другую – на лице Тамиры.

Лицо Арвания было искажено от ярости.

– Еще дальше! – кричал он, когда принесли копья. – Дальше! Еще дальше!

Когда тюк был оттащен на шестьдесят шагов, зрители напряженно затихли. Попасть будет трудно, подумал про себя Конан. Даже очень трудно.

Бормоча что-то, охотник разбежался и, крякнув, бросил копье. Оно воткнулось в тюк.

– Промах! – заорал Телад. – Ткани коснулось, но промах! Один к пяти в пользу Конана!

Замахнувшись, Конан разбежался. В третий раз копье взмыло в воздух. Поднялся крик, и все начали стучать своими копьями о землю в знак восхищения.

Телад соскочил с бочонка и побежал вприпрыжку к Конану, чтобы пожать ему руку.

– Ты дорого мне обошелся сегодня, северянин, но зрелище стоило этих денег.

Вытаращив глаза, Арваний издал сдавленный крик:

– Нет! – Он вдруг побежал к тюку, расталкивая людей. Он начал оттаскивать тяжелый соломенный тюк дальше. – Попади так, презренный дикарь! – кричал он, борясь с весом тюка. – Чтоб тебя побрал Эрлик с твоими проклятыми уловками! Попади так!

– Но здесь же сто шагов! – воскликнул Телад, качая головой. – Никто не… – Его речь прервалась, когда Конан взял копье у одного из стоявших рядом охотников. Как антилопы, разбегающиеся при виде льва, люди очистили пространство между киммерийцем и мишенью.

Арваний истерично смеялся, повторяя:

– Попади так, варвар! Попробуй!

Взвесив в руке копье, Конан вдруг пришел в движение. Мощные ноги понесли его вперед, рука замахнулась, и копье полетело. Человек с орлиным носом посмотрел, раскрыв рот, на летящее к нему копье, затем закричал и бросился в сторону. От тюка поднялась пыль, когда копье вошло в солому рядом с двумя уже торчащими там копьями.

Телад подбежал к мишени, не веря своим глазам, затем вскинул вверх руки:

– Во имя всех богов, он попал в ткань! Вы, считающие, что владеете копьем, признайте мастера! Он попал в мишень на расстоянии ста шагов!

Вокруг Конана собралась толпа охотников, выкрикивавших похвалы и пытавшихся пробиться, чтобы пожать ему руку.

Крики вдруг затихли, когда подошла Йондра. Охотники расступились перед ней, напряженно ожидая того, что она скажет. Некоторое время, однако, она стояла в несвойственной ей нерешительности, прежде чем начать говорить.

– Ты задал мне вопрос, киммериец, – сказала она наконец, глядя скорее через его плечо, а не в лицо. – Я никогда не сообщаю о причинах своих действий, но ты спас мою жизнь и ты замечательно метаешь копье, так что тебе я скажу. Но наедине. Идем.

Гордо держа спину и не глядя по сторонам, она развернулась и пошла к алому шатру.

Конан медленно пошел за ней. Когда он нагнулся, чтобы пройти под пологом, аристократка стояла спиной к входу, теребя шнурки кожаной жилетки. На полу лежали дорогие иранистанские ковры с раскиданными по ним шелковыми подушками, а на низких бронзовых столиках стояли золотые лампы.

– Ну? – сказал Конан.

Она вздрогнула, но не обернулась.

– Если армия послала такие силы, – проговорила она рассеянно, – значит, ожидаются какие-то неприятности. Солдаты наверняка попытаются вернуть охотничью партию, а мне не хочется тратить силы на споры с каким-нибудь генералом, доказывая ему то, что я не позволяю армии командовать мной.

– И ты держишь это в секрете? – спросил, нахмурясь, Конан. – Ты думаешь, твои охотники и сами этого не поняли?

– Лиана действительно такая, как ты говоришь? – спросила она. – На нее приятно смотреть? Приятнее, чем на меня?

– Она симпатичная. – Конан улыбнулся, увидев, как напряглась ее спина, и благоразумно добавил: – Но не такая красивая, как ты. – Он был молод, но достаточно разбирался в женщинах, чтобы не говорить одной женщине о красоте другой.

– Я заплачу за Арвания, – сказала неожиданно Йондра. – У него нет пятисот серебряных.

Высокий киммериец заморгал, удивленный неожиданной сменой темы.

– Я не возьму от тебя денег. Я спорил с ним.

Она склонила голову и пробормотала, явно не замечая, что говорит вслух:

– Почему у меня перед глазами стоит все тот же? Почему он должен быть варваром?

Она вдруг обернулась, и Конан едва не вскрикнул от удивления. Она расшнуровала жилетку и обнажила тяжелые круглые груди с напряженными розовыми сосками.

– Ты думаешь, я привела тебя в свой шатер только для того, чтобы отвечать на твои вопросы? – выкрикнула она. – Я не позволяла ни одному мужчине касаться себя, а ты не протянешь даже и руки. Ты хочешь вынудить меня быть бесстыдной, как…

Слова молодой аристократки оборвались, когда киммериец притянул ее к себе. Его большие руки скользнули под жилетку, обхватывая пальцами гладкую кожу ее спины, плотнее прижимая к себе ее полные груди.

– Я протягиваю обе руки, – сказал Конан, снимая с нее и бросая на ковер жилетку.

Прильнув к нему, княжна положила свою голову на его широкую грудь.

– Охотники узнают… они догадаются, что я… что ты… – Она поежилась и прижалась еще сильнее.

Конан нежно поднял ее голову и посмотрел в глаза, серые, как облака утром в горах.

– Если ты боишься того, что они подумают, – сказалон, – тогда зачем?

Она облизала губы кончиком языка.

– Я бы не смогла так бросить копье, – проговорила она и потянула его вниз на шелковые подушки.

Глава 10

Конан отбросил меховое одеяло и поднялся на ноги, оценив взглядом обнаженное тело Йондры. Она вздохнула во сне и закинула за голову руки, отчего ее груди колыхнулись так, что он начал думать, стоит ли ему сейчас одеваться. Усмехнувшись, он, однако, протянул руку за рубахой. Запертые железные ларцы ни на мгновение не задержали на себе его внимания.

Три дня прошло с тех пор, как он метал копье, размышлял Конан, и, несмотря на все ее опасения по поводу того, что могут подумать ее охотники, нужно было быть слепым и глухим, чтобы все еще не знать о том, что произошло между ним и Йондрой. Она в ту первую ночь не позволила ему выйти из шатра даже для того, чтобы поесть, и в последующие две ночи было то же самое. Каждое утро, явно не замечая улыбок охотников и гнева на лице Арвания, она настаивала на том, чтобы Конан сопровождал ее во время охоты, которая продолжалась лишь до того момента, пока Йондра не находила укромное местечко, где была тень и ровная поверхность, достаточная для двоих. Целомудренная, благородная Йондра вдруг обнаружила, что ей нравится лежать с мужчиной, и она быстро наверстывала упущенное.

Но нельзя сказать, что она была поглощена только тем, что требовала плоть. В тот первый день, когда она вернулась с Конаном, ее недовольство вызвало пройденное колонной расстояние. Княжна скакала вдоль всей линии, осыпая людей проклятиями до тех пор, пока они не почувствовали себя так, будто их исхлестали плетью. Арвания она отозвала в сторону, и того, что она ему говорила, никто не слышал, но, когда он скакал обратно, губы его были плотно сжаты, а черные глаза горели. Больше не было случая, чтобы продвижение колонны не удовлетворяло ее.

Накинув свой черный хауранский плащ на плечи, Конан вышел на холодный утренний воздух. Он с удовольствием отметил, что наконец развели костры из кизяка, как он и предполагал, для приготовления пищи. От них не поднимался дым, который мог бы привлечь внимание, а сейчас это было важно, как никогда. В дне пути к северу от лагеря, или по крайней мере в двух днях, лежали хребты Кезанкийских гор, выделяясь на горизонте темной ломаной линией.

Сам же лагерь находился на вершине холма, среди кривых низких деревьев, плохо растущих на сухой каменистой почве. Все теперь постоянно носили кольчугу и остроконечные шлемы, и никто не отходил к траншее для отправления естественных потребностей без копья или лука.

Обливающаяся потом Тамира, мечущаяся под надзором толстого повара от костра к костру, состроила Конану очередную гримасу, поворачивая мясо на вертеле. Арваний, сидевший у костра скрестив ноги, угрюмо погрузил лицо в кружку с вином, когда увидел киммерийца.

Конан не обратил на них обоих внимания. Он напрягал слух, ожидая, что снова услышит звук, который, как показалось ему, он слышал. Вот. Он схватил Тамиру за локоть.

– Пойди разбуди Йо… свою госпожу, – сказал он ей. Уперев руки в бока, Тамира поглядела на него с кривой улыбкой. – Иди, – прорычал он. – Сюда приближаются всадники.

По лицу Тамиры пробежало удивление, затем девушка бросилась к большому алому шатру.

– Что за чушь ты несешь? – спросил Арваний. – Я ничего не вижу.

К человеку с орлиным носом, пробежав через весь лагерь, приблизился Телад.

– Мардак утверждает, что слышит на юге лошадей, Арваний.

Выругавшись, распорядитель охотой бросил кружку на землю и поднялся на ноги. На лице его отражалось беспокойство.

– Горцы? – спросил он Телада, и бритоголовый пожал плечами.

– Маловероятно, чтобы они шли с юга, – произнес Конан. – Однако не помешает сообщить об этом остальным. Но тихо.

– Когда мне понадобится твой совет… – начал Арваний, но не закончил фразы. Вместо этого он обратился к Теладу: – Обойди всех людей. Скажи им, чтобы были готовы. – Лицо его передернулось, и он добавил, пробормотав: – Но тихо.

Хотя его и не просили об этом, киммериец присоединил свои усилия к усилиям Телада, переходя от одного человека к другому и тихо предупреждая. Мардак, седой косой человек с длинными тонкими усами, тоже передал это сообщение. Охотники восприняли новость спокойно. То здесь, то там кто-нибудь поглаживал рукоять сабли или придвигал поближе лакированный колчан, но все продолжали заниматься своими делами, хотя и поглядывая постоянно на юг.

Когда Конан вернулся в центр лагеря, из-за вершины холма уже показались десять всадников, которые сейчас направляли своих лошадей шагом к лагерю.

Арваний проворчал:

– Этих бы мы быстро перерезали. Кто это такие? Явно не горцы.

– Бритунийцы, – ответил Телад. – Разве есть за что их убивать, Арваний?

– Варварское отродье, – презрительно бросил человек с орлиным носом. – Они даже не видят нас.

– Они нас видят, – сказал Конан, – иначе они не перешли бы через холм. И почему ты думаешь, что мы видим их всех?

Двое заморийцев обменялись удивленными взглядами, но Конан сосредоточил свое внимание на приближающихся. На всех были меховые обмотки, отороченные мехом накидки, сбоку были привешены мечи, а за седлами закреплены круглые щиты. Девять всадников несли копья. Один, едущий впереди, имел при себе длинный лук.

Бритунийские всадники въехали на холм и остановили лошадей на границе лагеря. Человек с луком поднял руку.

– Меня зовут Элдран, – сказал он. – Можем ли мы быть гостями здесь?

Арваний молчал с кислым выражением лица.

Конан поднял над головой правую руку.

– Меня зовут Конан, – сказал он. – Я приглашаю вас быть нашими гостями, если вы не замышляете против нас ничего плохого. Слезайте с коней и садитесь к кострам.

Элдран с улыбкой слез с лошади. Он был почти так же высок, как и Конан, хотя и не имел такой мощной мускулатуры.

– Мы не можем долго здесь оставаться. Нам нужны сведения, затем мы поедем дальше.

– Мне тоже нужны сведения, – сказала Йондра, подойдя к мужчинам. Волосы ее, светло-каштановые, выгоревшие на солнце, спутались, узкие штаны и куртка из изумрудного шелка надеты были второпях. – Скажите мне… – Слова ее затихли, когда она посмотрела Элдрану в глаза, такие же серые, как у нее, и рот так и остался открыт. Наконец она нетвердым голосом сказала:

– Из… какой вы страны?

– Они бритунийцы, – сказал Арваний. – Дикари.

– Молчать! – Гневный крик Йондры удивил мужчин. Конан и Элдран поражение глядели на нее. Арваний побледнел. – Я говорю не с тобой, – продолжала она дрожащим голосом. – Молчать, пока тебя не спросят! Ты меня понял, распорядитель охотой? – Не дожидаясь ответа, она снова обратилась к Элдрану. Щеки ее раскраснелись, а голос был нетвердым, хотя и спокойным: – Значит, вы охотники? Вам вдвойне опасно охотиться в этих местах. Здесь находится заморийская армия и всегда могут появиться горцы.

– Заморийская армия, кажется, не замечает нас, – ответил бритуниец. Его товарищи, сидевшие на конях, рассмеялись. – А что касается горцев… – Голос казался непринужденным, но глаза сурово сверкнули. – Я назвал свое имя, женщина, но не слышал твоего.

Она выпрямилась во весь рост, но все равно достала головой лишь до его плеча.

– Ты говоришь, бритуниец, с княжной Йондрой из дома Перашанидов из Шадизара.

– Знатное происхождение.

Тон его был нейтральным, но Йондра поморщилась, будто над ней насмехались. Странно, но это каким-то образом привело ее в себя. Голос ее окреп:

– Если ты охотник, ты, вероятно, видел зверя, на которого я охочусь, или его следы. Мне сказали, что тело его, как у огромной змеи, покрыто разноцветной чешуей. Его следы…

– Огненный зверь, – проговорил один из бритунийцев, сидящих верхом, а остальные описали рукой перед грудью дугу, будто сделав некий магический знак.

Лицо Элдрана было мрачно.

– Мы тоже ищем этого зверя, Йондра. Наш народ знает его давно. Мы можем объединить усилия.

– Мне не нужно больше охотников, – быстро ответила Йондра.

– Это существо убить сложнее, чем ты думаешь, – настаивал бритуниец. Рука его плотно сжала рукоять старинного меча с перекрестием, заканчивающимся когтями, будто орлиная лапа. – Дыхание его – огонь. Без нашей помощи ты лишь погибнешь, пытаясь убить его.

– Так говорят у вас, – сказала она, издеваясь, – в детских сказках. Я говорю, что убью зверя без вашей помощи. Я также говорю вам, что лучше не пытаться охотиться на моего зверя. Трофей мой, бритуниец, ты меня понял?

– Глаза твои – будто утренний туман, – сказал он, улыбаясь.

Йондра задрожала:

– Если я тебя встречу еще раз, то из твоих глаз будет торчать по стреле. Я…

Она вдруг выхватила лук у одного из своих лучников. Бритунийцы опустили копья, а лошади их начали взволнованно пританцовывать. Охотники потянулись к саблям. Одним движением Йондра натянула стрелу и выстрелила в воздух. Высоко над лагерем вскрикнул ворон и начал беспорядочно бить крыльями, падая к далекому холму.

– Смотри, – воскликнула Йондра, – и бойся моих стрел.

Не успела она договорить, как ворон вдалеке вдруг дернулся и камнем полетел вниз, пронзенный второй стрелой.

– Ты неплохо стреляешь, – сказал Элдран, опуская лук. Он ловко вскочил в седло. – Я бы остался, чтобы пострелять с тобой, но мне надо охотиться.

Не оглядываясь, он развернул лошадь и поскакал вниз с холма, и его люди последовали за ним, не понимая, казалось, того, что их спины открыты для лучников из лагеря.

Арванию эта мысль быстро пришла в голову.

– Лучники, – начал было он, но тут Йондра бросила на него гневный взгляд. Она не произнесла ни слова, да и необходимости в этом не было. Распорядитель охотой попятился от нее, опустив глаза и бормоча: – Прошу прощения, моя госпожа. Затем она обратила свое внимание на Конана.

– Ты, – зашипела она. – Он со мной так разговаривал, а ты не сделал ничего. Ничего!

Огромный киммериец посмотрел на нее бесстрастно:

– Возможно, он прав. Я видел следы зверя, который может убивать огнем. И если бритуниец был прав в этом, он, возможно, прав также, говоря, что убить его трудно. Возможно, тебе следует вернуться в Шадизар.

– Возможно, возможно, возможно. – Она презрительно выплюнула каждое слово. – Почему мне не доложили об этих следах? Арваний, что ты знаешь об этом?

Охотник бросил на Конана взгляд, полный злобы.

– Пожар от молнии, – сказал он угрюмо. – И несколько старых костей. Этот боится собственной тени. Или тени от горы.

– И это неправда? – Йондра вопросительно поглядела в лицо Конану. – Ты ведь не выдумываешь сказки, боясь, что тебя убьют горцы?

– Я не боюсь смерти, – спокойно произнес Конан. – Когда она придет, настанет лишь темнота. Но только дурак ищет смерти без пользы.

Аристократка надменно вздернула голову.

– Так, – сказала она, и опять: – Так. – Не взглянув больше на Конана, она твердо зашагала прочь, громко крикнув: – Лиана! Приготовь мне умыться!

Арваний злорадно скалился, глядя на Конана, но киммериец не видел его. Вынув из сумки небольшой брусок, он достал меч, сел и, поджав под себя ноги, принялся точить старинный меч и думать.

Ималла Басракан глядел на мертвого ворона, лежавшего на полу, и дергал в отчаянии свою раздвоенную бороду. Воронов-разведчиков достать было нелегко. Птенцов надо выращивать, и лишь одна пара из двадцати выживала после заклятий, связывающих птиц так, что одна птица видела и чувствовала то же самое, что видела и чувствовала другая. Нужно время, чтобы вырастить птиц, и время, чтобы наложить заклятия. У него не было времени заменить проклятую птицу. Вероятно, другая досталась ястребу. А их у него так мало.

Проворчав, он пнул мертвую птицу, отчего она ударилась о голую каменную стену.

– Грязная тварь, – прорычал он.

Одернув свое красное одеяние, он повернулся к шести нашестам, установленным в середине комнаты. На пяти из них сидели вороны, склонив головы и глядя на ималлу черными глазами-бусинками. Крылья их, подрезанные, чтобы они не могли улететь, бессильно свисали. В комнате, кроме нашестов, почти ничего не было. На столе, инкрустированном перламутром, стояла бронзовая лампа и были разбросаны приспособления для занятий магическим искусством. На полке вдоль стены стояли фолианты по некромантии, собранные ималлой в течение жизни. Никто не входил в эту комнату, как и в другие, отведенные для его занятий, кроме него, и никто, кроме его последователей, не знал, что происходит там.

Басракан зажег от лампы лучину и начал описывать ею в воздухе перед первой птицей замысловатую фигуру. Крохотные глазки следили за пламенем, отражающимся на их черной поверхности. Рисуя фигуру, Басракан нараспев бормотал слова, взятые из тома, переписанного на пергамент, сделанный из человеческой кожи, слова, которые наполняли воздух до такой степени, что, казалось, стены начинали дрожать. С каждым словом след пламени делался все более осязаемым, пока между ималлой и вороном не повис нечестивый символ.

Ворон медленно раскрыл клюв и проскрипел слова, едва узнаваемые:

– Холмы. Небо. Деревья. Облака. Много-много облаков.

Колдун хлопнул в ладоши, огненный символ исчез, и птица перестала скрипеть. С этими тварями почти всегда так. Заклятия, связывающие птиц, заставляют их прежде всего говорить о людях, но если людей не было, то вороны будут бубнить обо всем, что им пришлось увидеть, и будут говорить бесконечно, если не заткнуть их.

Тот же ритуал, исполненный перед следующей птицей, дал тот же результат, иным было лишь описание ландшафта, и то же произошло и со следующей птицей, и со следующей. Когда ималла дошел до последней птицы, он уже спешил. В соседней комнате важное дело требовало его внимания, и он уже был уверен в том, о чем доложит птица. Нараспев произнося заклинание, он нарисовал огненный символ, уже готовый хлопком в ладоши уничтожить его.

– Солдаты, – прокаркал ворон. – Много-много. Много-много.

У Басракана перехватило дыхание. Никогда он так не жалел о том, что вороны не могут называть цифры.

– Где? – спросил ималла.

– На юге. На юге от гор.

Ималла задумчиво погладил бороду. Если они идут с юга, то это, должно быть, заморийцы. Но что с ними делать? Птицу, которая в действительности видела солдат, можно заставить вернуться и указать дорогу его воинам. Горцы расценят это как еще один символ благоволения истинных богов, ибо птицы – это творение духов воздуха. И это будет первой победой, первой из многих побед над неверными.

– Возвращайся! – крикнул Басракан.

– Возвращаюсь, – проскрипел ворон и замолчал.

Сколько же там солдат, думал ималла, выходя из комнаты, и сколько же воинов истинных богов послать против них?

Проходя через следующее помещение, со стенами, отделанными гладким дубом, таким же дорогим в горах, как жемчуг, он задержался, чтобы поглядеть на девушку, забившуюся в угол. Из ее темных глаз текли слезы, а полные губы беспрестанно дрожали. Кожа у нее была гладкая и мягкая, и одежда не мешала ималле смотреть на нее.

Лицо Басракана исказилось от отвращения, и он вытер руки о свою алую одежду. Лишь восемнадцать лет, а уже сосуд похоти, уже пытается завладеть умами мужчин. Как и все женщины. Ни одной нет истинно чистой. Ни одной, достойной древних богов.

Очнувшись от своих мрачных мыслей, святой человек поспешил дальше. Он не боялся, что девушка уйдет. Заклятие, которое он наложил на нее, не позволит ей покинуть это помещение, пока он не даст ей разрешения, пока не сочтет ее достойной.

В коридоре он встретил только что вошедшего ималлу Джбейля. Тощий человек склонился, зашуршав своей черной одеждой.

– Да будет с тобой благословение истинных богов, ималла Басракан. Я пришел с дурными вестями.

– Дурные вести? – произнес Басракан, не вспомнив о приветствии. – Говори!

– Много воинов присоединилось к тем, что были у нас, но почти никто из них не видел символа благоволения истинных богов. – Глаза Джбейля горели лихорадочным огнем истинной веры, и рот его презрительно скривился, когда он говорил о тех, кто был менее полон веры, чем он сам. – Раздается много голосов, требующих показать жертвоприношение. Даже те, кто видел, шепчут сейчас, что существо, посланное древними богами, покинуло нас, раз его не видно уже столько дней. Некоторые из вновь пришедших говорят, что вообще нет никакого символа, что все это ложь. Они произносят это украдкой, между собой, но делать так они будут не вечно, и, я боюсь, они легко могут завладеть сердцами сомневающихся.

Басракан в отчаянии скрипнул зубами. Его мучило то же опасение, он боялся, что они покинуты, и по ночам, в одиночестве, бичевал себя за недостаток веры. Он уже пытался вызвать огненного зверя, пытался, и это ему не удалось. Но он все еще там, говорил себе ималла. Все еще под горой, ждет, чтобы выйти снова. Ждет – у него перехватило дыхание – символа их веры.

– Сколько собралось воинов? – спросил он.

– Больше сорока тысяч, ималла, и каждый день прибывают еще. Очень трудно кормить стольких, хотя они, конечно, и правоверные.

Басракан вытянулся во весь рост. Его лицо светилось верой, подкрепленной сообщением о численности его армии.

– Дай воинам знать, что мне известно о недостатке их веры. – Он произносил слова размеренно, с плавным ударением, убежденный, что они вдохновлены истинными богами. – Дай им знать, что если они хотят видеть желаемое зрелище, то от них требуется сделать то, что я скажу. Явится птица, ворон, символ, данный духами воздуха. Половина всех собравшихся должна последовать за птицей, и она приведет их туда, где находятся неверные, солдаты Заморы. Воины должны убить их, не давая уйти никому. Никому. Если это будет исполнено так, как приказано, то им будет дарован символ благоволения истинных богов.

– Птица, – прошептал Джбейль. – Символ, данный духами воздуха. Воистину велики древние боги, и воистину ималла Басракан велик пред их лицом.

Басракан небрежно отмахнулся рукой от похвалы.

– Я всего лишь человек, – сказал он. – Теперь ступай! Проследи, чтобы все было исполнено по моему приказу.

Последователь в черном поклонился перед колдуном, и Басракан, как только тот ушел, принялся тереть виски. Столько на него навалилось. От этого болит голова. Но есть еще девушка. Показав девушке зло, заключенное в ней, избавив ее от этого зла, он облегчит боль. Он изгонит из нее похоть. С видом аскета, страдающего во имя долга, Басракан пошел назад.

Глава 11

Джинар лежал в темноте на животе и изучал лагерь охотников, мирно отдыхающих на соседнем холме. Темная одежда горца сливалась с тенями на каменистой земле. Лишь тлеющие угли напоминали о кострах; сам же лагерь оставался в темноте, в которой шатры и повозки были лишь смутными очертаниями, и только в большом алом шатре горела лампа. Над острыми пиками гор на севере высоко висела луна, но густые облака пропускали ее свет лишь изредка. Отличная ночь для нападения. Он провел рукой по заплетенной в три косички бороде. Вероятно, древние боги действительно с ними.

Это казалось очевидным все эти дни, когда след охотничьей партии шел прямо, как стрела. Может быть, Огненные глаза притягивают каким-то образом к ималле и истинные боги действуют среди людей даже через заморийскую блудницу? Холодок, будто дуновение ледяного горного воздуха, пробежал по спине Джинара, и волосы на голове зашевелились. Ему показалось, что древние боги ходят по земле прямо у него перед глазами. Сзади зашуршали камни, Джинар вскрикнул от страха.

Рядом с ним на каменистую почву опустился Фаруз.

– Часовые? – спросил наконец Джинар. Он был доволен, что голос его звучал ровно.

Подошедший презрительно фыркнул:

– Их десять. Но они почти спят. Они умрут легко.

– Так много? Такую охрану выставляют солдаты, а не охотники.

– Я говорю тебе, Джинар, они чуть ли не храпят. Глаза их закрыты.

– Двадцать глаз, – вздохнул Джинар. – Достаточно, чтобы заметила одна пара. Если лагерь будет разбужен, нам придется нападать на них сначала снизу…

– Ба! Нам надо было напасть на них тогда, когда мы их только заметили, когда они шли. Или ты все еще боишься бритунийских собак? Их уже давно здесь нет.

Джинар не ответил. Лишь потому, что Шармаль один пошел справлять естественную потребность, увидели его бритунийцы, которые шли, как привидения, по следу охотников из Шадизара. Бритунийцы и заморийцы не очень любили друг друга, это правда, но и те и другие отложат взаимное убийство для того, чтобы омочить свои клинки кровью горцев. Фаруз вклинился бы с горцами между двумя вражескими отрядами – по крайней мере между сорока бритунийцами и раза в полтора большим числом заморийцев, – думая лишь о том, скольких он сможет убить.

– Если твоя… осторожность приведет нас к неудаче, – проговорил Фаруз, – не надейся защититься от гнева ималлы Басракана, свалив вину на других. Правда станет известна.

Фаруз, решил Джинар, не доживет до того, чтобы вернуться к правоверным ималлы Басракана. Древние боги сами позаботились об этом.

Снова за спиной послышался шорох сапог, но на этот раз Джинар просто посмотрел через плечо. Шармаль, худой молодой человек с жидкой бородкой, заплетенной множеством косичек, сел на корточки рядом с Джинаром и Фарузом.

– Неверные бритунийцы все еще идут на восток, – сказал молодой человек.

– Они не остановились с наступлением темноты? – спросил, нахмурившись, Джинар. Ему никогда не нравилось необычное поведение, а ведь никто не путешествует ночью без веских на то оснований, тем более вблизи Кезанкийских гор.

– Когда я возвращался на закате, – ответил Шармаль, – они все еще скакали на восток. Я… я не хотел пропустить битву.

– Если вообще будет битва, – усмехнулся Фаруз.

Джинар громко скрипнул зубами.

– По коням, – приказал он. – Окружить лагерь и медленно приближаться. Не наносить ударов без моей команды, если только не будет поднята тревога. Понятно, Фаруз? Говоришь ты с жаром. Может ли твоя рука подтвердить эти слова?

Зарычав, Фаруз вскочил на ноги и бросился вниз по склону – туда, где стояла его косматая лошадь.

Джинар, угрюмо улыбаясь, последовал за ним и взобрался в высокое седло. Он осторожно объехал холм, направляясь к лагерю на вершине соседнего холма. Стук неподкованных копыт по камням не беспокоил Джинара, сейчас не беспокоил. Он был убежден, что заморийцы не услышат. С ними древние боги. Он и другие горцы сливались с темнотой.

Он разглядел часового, оперевшегося на копье, ничего не замечающего, не видящего еще одной подкрадывающейся тени. Джинар вынул из ножен кривую саблю. Впереди могут идти по земле истинные боги, но здесь также присутствовало что-то еще. Смерть. Он чуял ее. Смерть для многих. Смерть для Фаруза.

Улыбнувшись, Джинар ударил пятками в бока лошади, и она бросилась вперед. Часовой успел в ужасе вытаращить глаза; затем кривой клинок, к которому была приложена сила руки Джинара, и вес несущейся лошади, снес голову с плеч. Темноту разорвал крик Джинара:

– Во имя истинных богов, бей их! Не щадить!

С воплями из ночи выскочили горцы, обнажив алчущую крови сталь.

Конан лежал, завернувшись в накидку, под открытым небом, приоткрыв глаза. После такого ее поведения он решил не ходить в шатер, несмотря на призывно горящие лампы, которые светились еще и сейчас. Но разбудили, однако, его не мысли о шелковистой коже, а посторонний шум. Он слышал дыхание ближайшего к нему часового, дыхание слишком спокойное и глубокое для человека на страже. Эти придурки не слушают его советов, подумал он. Они слушают, но не слышат, точнее. На храп часового наслоился другой звук: на склоне зашуршали и покатились камни. На всех склонах холма.

– Кром! – произнес киммериец. Одним движением он сбросил черную накидку, поднялся на ноги и выхватил меч. Он открыл рот, чтобы поднять тревогу, но в данный момент в этом уже не было необходимости.

Следом за влажным ударом стали, погрузившейся в плоть, раздалось:

Следом за влажным ударом стали, погрузившейся в плоть, раздалось: крови неверных, а из шатров вылезали охотники и молили своих богов дать им увидеть еще один рассвет.

Огромный киммериец побежал к часовому, дыхание которого он слышал до этого. Разбуженный часовой попытался опустить копье, но, получив по лицу удар саблей, с криком покатился по земле.

– Кром! – взревел Конан.

Горец дернул за поводья и развернул косматую лошадку над повалившимся часовым в сторону огромного человека, вышедшего из темноты.

– Такова воля истинных богов! – проорал горец. Размахивая над тюрбаном окровавленной саблей, он ударил пятками в бока лошадки.

На долю мгновения Конан остановился, расставил ноги так, будто собирался встретить летящую на него лошадь. Вдруг он бросился вперед, пригнувшись под просвистевшим над головой стальным полумесяцем и вонзил в живот горца меч. Сила удара сбила киммерийца с ног, а горец, казалось, прыгнул через круп лошади и упал на землю.

Поставив ногу на грудь трупа, Конан выдернул свой меч. Некий инстинкт предупредил его, покалывание между лопаток. Он обернулся и увидел другого врага на лошади и кривую саблю, уже приближающуюся к голове. Не оборачиваясь, киммериец уже поднимал свой меч, и его острый как бритва клинок полоснул по уже опускавшейся кисти. Рука и сабля полетели, и горец с жалобными криками ускакал в ночь, высоко подняв обрубок руки, из которого бил фонтан крови, будто так он не позволит крови вытечь.

Две повозки уже пылали как костры, и пламя быстро поглощало пять круглых шатров. Над всем висел шум битвы: звон стали о сталь, крики раненых, стоны умирающих. Вспыхнула еще одна повозка. Огонь отодвигал ночь от сражающихся людей, пляшущих с окровавленными клинками среди тел, усеявших вершину холма. Среди лежащих без движения было больше тех, кто носил кольчугу и остроконечный шлем заморийцев, чем тех, чьи головы были обмотаны тюрбанами.

Все это Конан охватил взглядом в долю секунды, но одно среди всего остального привлекло его внимание. Йондра, выгнанная из-под мехового одеяла и голая, если не считать перекинутого через плечо колчана, стояла перед алым шатром и спокойно стреляла из лука, будто это была стрельба тто соломенным мишеням. И там, куда попадали ее стрелы, умирали горцы.

Киммериец заметил, что на нее обратил внимание не только он. Горец в дальнем конце лагеря издал вдруг протяжный крик и послал свою лошадку галопом в сторону обнаженной лучницы.

– Йондра! – крикнул Конан, но, даже когда кричал, он знал, что она не услышит его в таком шуме. И что ему никак не успеть добежать до нее.

Перебросив меч в левую руку, он двумя прыжками добрался до часового, лежащего на спине, обратив лицо, похожее на раскроенную маску, к черному небу. Безжалостно поставив ногу на отброшенную руку часового, киммериец вырвал из мертвого захвата тяжелое охотничье копье. С отчаянной быстротой он распрямился, обернулся, метнул и замер, когда копье было в воздухе. Ни воли, ни мысли не осталось для движения, поскольку и то и другое было сейчас приковано к толстому копью. Лошадь горца находилась в двух шагах от Йондры, его клинок почти упирался в ее спину, и все же девушка ничего не слышала и не обернулась. А горец согнулся в конвульсиях, когда его грудь пронзил наконечник копья. Лошадь его продолжала мчаться, а тело горца медленно заваливалось назад и упало наконец, будто мешок с песком, перед женщиной. Йондра вздрогнула, когда почти у самых ее ног упало тело, но продолжала еще некоторое время шарить руками в опустевшем колчане в поисках еще одной стрелы. Неожиданно она отбросила лук и выхватила из руки мертвого горца саблю.

Конан обнаружил, что снова может дышать. Он сделал шаг в сторону княжны… и что-то огнем полоснуло его по спине. Огромный киммериец тут же перекатился вперед, встал на ноги и обернулся, отыскивая нападавшего. За спиной было много народу – и горцы, и охотники, – но все, кроме Арвания и Телада, были заняты тем, что убивали друг друга, и даже эти двое, пока Конан смотрел, сцепились с врагами в тюрбанах. Нет времени выбирать себе противника, подумал Конан. Их хватит на всех. В нем пробудилась темная ярость.

Когда он снова посмотрел вперед, Йондры уже не было, но мысли о ней глубоко вошли в его потемневшее от битвы сознание: Конан был рожден на поле битвы. Первым запахом, который вошел в него с первым вдохом, был медный запах свежепролитой крови. Первым звуком, приветствовавшим его слух, был лязг стали. Первым видом, который открылся его глазам, были вороны, кружащие в небе и ждущие, когда живые уйдут и отдадут им во власть то, что осталось.

С боевой яростью, родившейся вместе с ним, Конан шагал сквозь пламя и крики, и меч его нес смерть. Киммериец искал бородатых людей в тюрбанах, и те, которых он находил, представали перед Черным троном Эрлика, унося с собой воспоминания о том, что видели в мире людей последним: глаза, горящие лазурным огнем. Его старинный меч грозно сверкал в свете горящих шатров, сверкал до тех пор, пока залитый алым клинок мог еще сверкать, но, казалось, стал пожирать свет так же, как пожирал жизнь. Люди встречали его, люди падали перед ним, и наконец люди от него бежали.

Настало время, когда киммериец стоял один, и взгляд его не мог больше видеть тюрбанов, кроме как на мертвых. Были и стоящие люди, понял Конан, когда туман боевой ярости немного рассеялся и сознание его прояснилось. Заморийские охотники собрались вокруг него широким кругом и глядели с удивлением и страхом. Он взглянул каждому в лицо, и каждый под его взглядом отступил на шаг. Даже Арваний не мог устоять на месте, хотя его лицо и залилось краской злости, когда он понял, что сделал.

– Горцы? – спросил Конан. Он стянул грубую шерстяную накидку с убитого горца и вытер о нее меч.

– Ушли, – ответил Телад тонким голосом. Он прочистил горло. – Бежали немногие, большая часть, мне кажется… – Он обвел рукой всю вершину холма, усеянную телами и сгоревшими шатрами, освещенную пылающими повозками. – Это ты нас спас, киммериец.

– Яйца Ханнумана! – взревел Арваний. – Вы что, все женщины? Нас спасло ваше собственное оружие, мечи в ваших руках! Если варвар и убил нескольких, то он спасал собственную шкуру.

– Не говори глупостей, – бросил ему Телад. – Тебе в первую очередь не следует выступать против него. Конан дрался как демон, в то время как мы пытались проснуться и понять, что это не страшный сон.

Люди, стоявшие кругом, подтвердили его слова, закивав головами.

Арваний с искаженным яростью лицом открыл рот, но Конан заговорил первым:

– Если кто-нибудь из них бежал, то он может привести других. Нам следует уйти отсюда, и побыстрее.

– Вот чего стоит ваш герой, – презрительно говорил Арваний. – Уже готов бежать. Горцы редко собираются в банды более многочисленные, чем та, что напала на нас и теперь ожидает червей. Кто еще осмелится напасть на нас! Я, кроме того, считаю, что мы убили всех горских собак.

– Некоторые все-таки бежали, – возразил Телад, но Арваний продолжал говорить, заглушая Телада:

– Я не видел, чтобы кто-нибудь бежал. Если бы я видел, ему бы не удалось бежать. Если мы побежали, как кролики, значит, мы есть кролики, испугавшиеся тени.

– Твои оскорбления начинают меня беспокоить, охотник, – сказал Конан, приподняв меч. – До этого я воздерживался от того, чтобы убить тебя, по разным причинам. Теперь тебе пора усмирить свой язык, или я усмирю его за тебя.

Арваний хмуро глядел в ответ, сабля его подрагивала в руке, но он молчал. Остальные охотники расступились.

Тишину нарушила Йондра, подойдя в глубоком парчовом халате до пят, который она удерживала на шее двумя руками. Она посмотрела на обоих противников, прежде чем начать говорить:

– Конан, почему ты думаешь, что горцы вернутся?

Она пыталась не обращать внимания на напряжение, как понял киммериец, и таким образом разрядить его, но дать ответ на ее вопрос важнее, чем убить Арвания.

– Это правда, что банды горцев обычно небольшие, но в Шадизаре говорят, что кезанкийские племена объединяются. То, что мы видели солдат, идущих на север, подтверждает это, поскольку также говорят, что против горцев послана армия. Уйдя, мы ничем не рискуем; оставшись же, рискуем тем, что эти немногие бежавшие приведут тысячу.

– Тысячу! – презрительно фыркнул человек с орлиным носом. – Моя госпожа, хорошо известно, что горские племена постоянно враждуют друг с другом. Если соберется тысяча горцев, они за день перережут друг друга. А если каким-нибудь чудом так много людей и соберется вместе, они прежде всего будут думать о солдатах. В любом случае я не верю в базарные слухи о том, что племена объединяются. Это противоречит всему тому, что я знаю о горцах.

Йондра задумчиво кивнула, затем спросила:

– А наши раненые? Сколько их и какова тяжесть ранения?

– Много царапин и порезов, моя госпожа, ответил Арваний, – но лишь четырнадцать человек можно считать ранеными, и лишь двое ранены тяжело. – Он поколебался. – Одиннадцать убиты, моя госпожа.

– Одиннадцать, – вздохнула она и закрыла глаза.

– Было бы больше, моя госпожа, если бы не Конан, – сказал Телад, и Арваний накинулся на него:

– Перестань болтать о своем варваре!

– Хватит! – крикнула Йондра. Ее голос мгновенно успокоил охотников. – Я решу, что нам делать, завтра. А сейчас раненых перевязать, костры потушить. Арваний, проследи за этим. – Она помолчала, делая глубокий вдох и не глядя ни на кого определенно, затем сказала: – Конан, пройди в мой шатер. Прошу. – Последнее слово было вымученным, и, произнеся его, она быстро отвернулась, отчего халат ее разошелся и открыл обнаженное бедро, и поспешила вон из круга мужчин.

Посещения Конаном шатра Йондры и ее постели были тайной, известной всем, но об этом открыто не говорили. Все мужчины поэтому старались сейчас не смотреть на Конана и друг на друга. Арваний был явно поражен. Тамира одна взглянула в лицо киммерийцу, и взгляд ее был гневным.

Покачав головой при мысли о непредсказуемости женщин, огромный киммериец вложил в ножны меч и пошел за Йондрой.

Она ожидала его в алом шатре. Когда он нырнул под полог, княжна сбросила с плеч парчовый халат, и Конан обнаружил, что держит в руках гладкое, мягкое голое тело. Княжна вцепилась в киммерийца, прижавшись к его ребрам полными грудями.

– Мне… мне не следовало тогда говорить, – проговорила она. – Я не сомневаюсь в том, что ты видел, и я хочу, чтобы ты спал в моей постели.

– Это хорошо, что ты мне веришь, – сказал он, гладя княжну по волосам, – поскольку я действительно видел то, о чем рассказал. Но сейчас не время говорить об этом. – Она вздохнула и прижалась плотнее, если это только было возможно. – Сейчас время поговорить о возвращении. Твои охотники понесли тяжелые потери от горцев, а до гор еще день пути. Если ты войдешь в горы с телегами и быками, то не сможешь больше остаться не замеченной племенами. Людей твоих убьют, а ты окажешься рабой немытого горца, жены которого будут постоянно бить тебя за твою красоту. Будут бить, по крайней мере, до тех пор, пока тяжелая жизнь и труд не заберут твою молодость, так же как и у них самих.

С каждым словом она все больше напрягалась в его руках. Затем оттолкнула его от себя и подозрительно посмотрела на него.

– Уже много лет, – сказала она, задыхаясь от ярости, – не просила я у кого-либо прощения, и никогда не умо… не просила кого-нибудь, кроме тебя, прийти ко мне в постель. Чего бы мне не хотелось, так это выслушивать нотации взамен.

– Об этом надо поговорить. – Конан обнаружил, что ему трудно не обращать внимания на тяжелые круглые груди, тонкую талию, переходящую в роскошные бедра, и стройные ноги, но он заставил себя говорить так, будто княжна – укутана толстым слоем шерстяной ткани. – Горцы потревожены. Муравьи могут избежать их внимания, но не люди. И если тебе доведется встретить зверя, на которого ты охотишься, помни, что зверь тоже охотник, к тому же убивающий огнем. Скольким людям позволишь ты заживо изжариться, чтобы повесить на стену трофей?

– Деревенские сказки, – фыркнула она. – Если меня не могут испугать горцы, почему ты думаешь, что я побегу, испугавшись этой выдумки?

– Элдран, – начал он с терпением, которого сам уже больше не чувствовал, но ее вопль оборвал слова киммерийца:

– Нет! Не желаю слышать об этом… бритунийце! – Задыхаясь, она пыталась вновь овладеть собой. Наконец она властно выпрямилась. – Я вызвала тебя сюда не для того, чтобы вести споры. Ты ляжешь со мной в постель и будешь говорить лишь о том, что мы делаем, либо убирайся отсюда.

Гнев Конана находился на волосок от того, чтобы вырваться наружу, но киммериец сумел сдержаться и дать ехидный ответ:

– Повинуюсь, моя госпожа. – И с этими словами он повернулся спиной к ее обнаженному телу.

Ее яростные крики раздавались Конану вслед, когда он уходил в уже тускнеющую ночь, и эхом разносились над всем лагерем:

– Конан! Вернись, Митра тебя разорви! Ты не можешь меня так оставить! Я приказываю тебе вернуться, Эрлик прокляни тебя навеки!

Ни один человек не поднял взгляда от своей работы, но по тому, с каким сосредоточением все принялись за свои занятия, было ясно, что никто не был глух. Те, кто сбрасывал палками с телег горящие свертки, вдруг удвоили свои усилия, стараясь спасти то, что еще не взял огонь. Вновь расставленные по своим местам часовые вдруг начали вглядываться в светлеющие тени, будто в каждой скрывалось по горцу.

Тамира обходила раненых, лежащих на одеялах в центре лагеря, и подавала каждому напиться из бурдюка. Она подняла глаза и широко улыбнулась, когда киммериец проходил мимо.

– Значит, сегодня снова спишь один, киммериец, – мило произнесла она. – Какая жалость.

Конан не посмотрел на нее, лишь нахмурился. Одну из телег оставили свободно догорать, и пылающие свертки валялись вокруг других телег. Толстый повар прыгал среди охотников, размахивая над головой медным подносом и громко жалуясь на то, что кухонными принадяежностями пользуются для того, чтобы закидывать землей пламя. Конан взял поднос из рук повара и нагнулся рядом с Теладом, чтобы зачерпнуть земли.

Бритоголовый охотник глядел некоторое время косо на киммерийца, затем осторожно произнес:

– Мало кто бросит ее без веских причин.

Вместо того чтобы отвечать на незаданный вопрос, Конан прорычал:

– Я начинаю думать, что мне следует привязать вашу княжну к лошади, чтобы вы отвезли ее назад в Шадизар.

– Ты совсем не думаешь, если считаешь, что можешь это сделать, – сказал Телад, кидая горсть земли и камней на пылающий сверток, – или что мы захотим сделать это. Княжна Йондра решает, куда идти, а мы идем следом.

– В Кезанкийские горы? – недоверчиво спросил Конан. – Когда племена неспокойны? Армия идет на север не на прогулку.

– Я служу дому Перашанидов, – медленно произнес бритоголовый, – с самого детства, как и мой отец до меня, и его отец. Княжна Йондра и есть теперь дом Перашанидов, ибо она последняя. Я не могу ее бросить. Но ты бы мог, я полагаю. На самом деле, вероятно, тебе даже следует это сделать.

– И зачем это мне? – спросил Конан сухо.

Телад ответил, будто вопрос действительно был серьезным:

– Не все копья бросают известные тебе враги. Если останешься, остерегайся удара в спину.

Конан остановился, набирая землю в поднос. Значит, копье, оцарапавшее ему спину, было брошено не рукой горца. Арванием, без сомнения. Или кем-то другим, долго прослужившим дому Перашанидов, кому не понравилось то, что последняя представительница рода спит с безземельным воином. Этого ему было достаточно. Враг за спиной – один по крайней мере – и горцы вокруг. Завтра, решил Конан, он в последний раз попытается убедить Йондру вернуться. И Тамиру тоже. И в Шадизаре хватит ей драгоценностей. А если они не согласятся, он их бросит и вернется один. Он яростно загреб подносом землю и бросил ее в огонь. Он так и сделает! И пусть заберет его Эрлик, если это будет не так.

На рассвете Джинар оглядел жалкие остатки своего отряда. Пять человек с ужасом в глазах и без лошадей.

– Это все великан, – бормотал Шармаль. Тюрбан он потерял, и лицо его было измазано грязью и кровью из раны на голове. Глаза были устремлены на что-то невидимое для остальных. – Великан убивал кого хотел. Никто не мог устоять перед ним.

Никто не пытался заставить его замолчать, поскольку на безумных лежит печать древних богов и они находятся под их защитой.

– Кто-нибудь считает по-прежнему, что мы можем взять Огненные глаза у заморийской женщины? – спросил устало Джинар. Ему ответили взгляды без всякого выражения.

– Он отрубил Фарузу руку, – говорил Шармаль. – Кровь хлестала из обрубка, когда он ускакал в ночь, чтобы умереть.

Джинар не обращал на молодого человека внимания.

– И кто-нибудь сомневается в том, какую цену мы заплатили за то, что не выполнили приказ ималлы Басракана?

Опять четверо, сохранивших рассудок, промолчали, но опять ответ был в их темных глазах, окрашенных теперь ужасом.

Шармаль заплакал.

– Великан был духом земли. Мы разгневали истинных богов, и они послали его нам в наказание.

– В таком случае решено. – Джинар покачал головой. Ему придется многое оставить, включая любимое седло и двух молодых жен, но этому легче найти замену, чем крови в жилах. – Племена на юге еще не ответили на призыв Басракана. Они думают лишь о налетах на караваны из Султанапура и Аграпура. Мы отправляемся к ним. Лучше уж вероятность того, что никто нас не примет к себе, чем гнев Басракана, который нам обеспечен.

Он не видел движения Шармаля, но вдруг кулак молодого человека ударил ему в грудь. Он взглянул вниз, удивленный тем, что у него вдруг перехватило дыхание. Удар не был таким уж сильным. Затем он увидел в кулаке рукоять кинжала. Когда он снова поднял глаза, остальные четверо уже ушли, не желая вмешиваться в дела безумца.

– Ты приговорен, Джинар, – сказал Шармаль тоном, каким увещевают непослушного ребенка. – Лучше это, чем то, что ты не выполнишь воли истинных богов. Ты, конечно, понимаешь это. Нам надо вернуться к ималле Басракану, к святому человеку, и рассказать ему о великане.

Он прав, подумал Джинар. В лагере царила смерть. Он все еще ее чуял. Джинар раскрыл рот, чтобы рассмеяться, и из него хлынула кровь.

Глава 12

Ранним вечером, когда тени удлинились, лагерь, насколько это было возможно, зажил своей обычной жизнью. Костры потушили, и повозки, которые нельзя было спасти, сбросили с холма вместе с запасами, которые слишком сильно пострадали от огня. Почти все раненые были на ногах, хотя и не готовы к следующейбитве, а скоро встанут на ноги и остальные. Мертвые были похоронены на склоне холма, и на могилы навалили кучи камней, чтобы их не разрыли волки. По крайней мере, так поступили с мертвыми заморийцами. Грифы и вороны кричали и дрались за соседним холмом, там, куда оттащили тела горцев.

Сейчас часовых установили не только вокруг самого лагеря, но и на соседних холмах. Дальние наблюдатели были на конях, чтобы быстрее донести весть о тревоге, – идея эта принадлежала Конану. Поначалу Йондра не обратила внимания на его предложение, а Арваний осмеял его, но часовые были выставлены, хотя и без признания в этом заслуги киммерийца.

Но не от обиды, однако, шагал Конан по лагерю с лицом будто грозовая туча. Ему мало было дела до того, кто припишет себе заслугу в том, что выставлены часовые, достаточно, что они есть. Но весь день Йондра избегала его. Она суетилась, проверяя раненых, пробуя еду, приготовленную поваром, влезая во множество дел, о которых в обычное время тотчас позабыла бы, отдав приказ об их исполнении. Всех в лагере, кроме Конана, она заставляла носиться. И все это, киммериец понимал, для того, чтобы не говорить с ним.

Мимо в короткой белой рубахе пробегала Тамира, сосредоточенно балансируя с графином вина и кубком на подносе, и Конан поймал ее за руку.

– Я не могу останавливаться, – сказала она рассеянно. – Ей нужно это прямо сейчас, а зная, какое у нее сегодня настроение, я не хочу задерживаться. – Хрупкая воровка вдруг захихикала: – Возможно, нам всем действительно было бы лучше, если бы ты не спал прошлую ночь один.

– Не обращай на это внимания, – прорычал Конан. – Время уходит, Тамира. Завтра мы окажемся в горах.

– Ты этими словами так разозлил Йондру? – Лицо ее сделалось мрачнее. – Ты и ее просил вернуться?

– Дура, ты будешь меня слушать? Охотничий трофей не может быть причиной такого риска. И те драгоценности тоже.

– А что Йондра? – спросила она с подозрением. – Она не хочет возвращаться?

– Если мне не удастся ее уговорить, я пойду без нее. Пойдешь со мной?

Тамира прикусила пухленькую нижнюю губку и поглядела на его лицо из-под густых ресниц. Наконец она кивнула:

– Пойду. Но это должно произойти ночью, когда она спит. Она не позволит мне оставить службу, если узнает об этом. Что она будет делать без служанки, на которую можно кричать? Но как насчет интересующих тебя рубинов, киммериец?

– Они меня больше не интересуют, – ответил он.

– Больше не интересуют, – начала Тамира, затем остановилась, недоверчиво качая головой. – О, ты, должно быть, думаешь, что я дурочка, если считаешь, что поверю в это, киммериец. Или сам дурак. Митра, я постоянно забываю о том, что мужчины всегда ведут себя как мужчины.

– И что это означает? – спросил Конан.

– То, что она затащила тебя в свою постель, и теперь ты не хочешь у нее красть. И ты называешь себя вором!

– Причины моих действий тебя не касаются, – сказал он ей с большим терпением, чем ощущал на самом деле. – Так же как не должны касаться и рубины. Ты уходишь со мной сегодня ночью, запомнила?

– Запомнила, – медленно проговорила она. Когда ее большие карие глаза взглянули на него, ему показалось на мгновение, что она хочет сказать что-то еще.

– Лиана! – раздался голос Йондры, будто хлестнув плетью. – Где мое вино?

– Где мое вино? – передразнила Тамира, но тут же бросилась вперед, обегая Телада, который с трудом нес один конец окованного бронзой сундука.

– Возможно, тебе не следовало сердить ее, киммериец, – проговорил, тяжело дыша, бритоголовый охотник. – Возможно, ты мог бы извиниться.

Человек на другом конце сундука устало кивнул.

– Кром! – простонал Конан. – Неужели всем в лагере есть дело до того, сплю ли… – Слова его затихли, когда один из часовых сорвался с места и поскакал с холма. Даже не заметив того, что ослабляет меч в ножнах, Конан зашагал туда, где часовой слезал с коня перед Йондрой. Охотники оставили свою работу и стали собираться вокруг.

– Солдаты, моя госпожа, – сказал часовой, тяжело дыша. – Всадники. Две, может быть, три сотни всадников. Они быстро приближаются.

Йондра ударила кулачком по округлому бедру. Ее оранжево-розовая шелковая рубаха и штаны для верховой езды были в пыли и пятнах пота от дневных забот.

– Эрлик бы побрал всех солдат, – сказала она мрачно, затем глубоко вздохнула, отчего ее тяжелые груди заколыхались под тонким шелком рубахи. – Очень хорошо. Если они подойдут, я приму их командира. Арваний! Проследи, чтобы никто из перевязанных не попадался на глаза. Если солдаты появятся до того, как я вернусь, будь учтивым, но ничего им не сообщай. Ничего, понял меня? Лиана! Ко мне!

Еще не закончив говорить, княжна растолкала собравшихся охотников, не дожидаясь, когда они расступятся перед ней.

Распорядитель охотой начал выкрикивать команды, и охотники и погонщики забегали во всех направлениях, торопясь подготовить лагерь к приему гостей. Спрятать раненых, почти все из которых могли передвигаться сами, было проще всего, но благодаря усердию Йондры всюду валялись тюки и свертки, высились горы кухонных принадлежностей и пирамиды копий среди оставшихся шатров, так что казалось, будто над лагерем пронесся ураган.

Не обращая внимания на суету за спиной, Конан сел на корточки на краю лагеря и устремил свой взгляд туда, откуда прискакал часовой. Рука незаметно для него самого несколько раз направлялась к рукояти старинного меча. Он не сомневался в том, что часовой видел заморийских солдат, а не горцев, но ему одинаково не нравились и те и другие. Отношения между армией и вором редко бывали простыми.

Звон подков по каменистой почве возвестил о приближении солдат задолго до того, как появилась колонна всадников. Строем по четыре, сверкая ровными рядами наконечников копий в вечернем солнце, они шли по небольшой долине между холмами. Впереди развевалось знамя из зеленого шелка с золотой бахромой, какие обычно были у заморийских генералов, и на нем вязью были вышиты рассказы о победах. Конан презрительно фыркнул при виде этого штандарта. На таком расстоянии он не мог различить буквы, но мог сосчитать перечисленные битвы. Если учесть количество настоящих битв, в которых принимало участие оружие заморийцев за последние двадцать лет, то знамя прославляло победы в пограничных стычках и драках с бандитами.

У подножия холма всадники остановились, две колонны отделились и пошли к лагерю, остальные развернули коней в другую сторону. Знаменосец и генерал с плюмажем из алых конских волос на золотом шлеме и позолотой на кольчуге стали подниматься на холм между редкими кривыми деревцами и разбросанными кустами высотой по пояс.

Повинуясь нетерпеливой команде Арвания, два охотника выбежали вперед: один – чтобы подержать узду генерала, другой – стремя, когда тот слезал с лошади. Это был высокий мужчина с красивым смуглым лицом, верхнюю губу которого украшали тонкие усики. Он окинул надменным взглядом лагерь, задержал взгляд на Конане, приподнял удивленно бровь и презрительно фыркнул, затем продолжил осмотр. Конан подумал, приходилось ли этому человеку действительно когда-либо пользоваться украшенной драгоценностями саблей, висящей у него на боку.

– Ну, – сказал вдруг генерал, – где ваша хозяйка?

Арваний бросился вперед, на лице его читалась готовность принести многословные извинения, но голос Йондры заставил его резко остановиться.

– Я здесь, Зафанид. Но что столь блистательный генерал Заморы делает в такой дали от дворцов Шадизара?

Она подошла к генералу походкой кошки, и ее наряд вызвал возглас удивления даже у охотников. Мерцающий алый шелк, вышитый золотом и жемчугом, облегал каждый изгиб ее груди, живота и бедер, таких округлых и плотных, что даже у евнухов потекли бы слюнки.

Внимание Конана привлекала, однако, не одежда. Голову княжны украшала диадема из сапфиров и черных опалов, с одним огромным рубином, крупнее, чем последняя фаланга большого пальца мужчины, свисающим между бровей. Между ее роскошных грудей уютно устроился двойник того рубина, свисая с ожерелья тоже из голубых сверкающих сапфиров и черных опалов. Взгляд киммерийца отыскал Тамиру. Молодая воровка учтиво преподносила Зафаниду поднос с золотым кубком, хрустальным графином вина и сложенным мокрым полотенцем. Она, казалось, не замечала украшений, которые собиралась украсть.

– Ты красива, как всегда, Йондра, – сказал генерал, вытерев руки полотенцем и кинув его обратно на поднос. – Но эта красота могла бы стать украшением лачуги горца, если бы я не встретил человека по имени Элдран.

Йондра заметно напряглась:

– Элдран?

– Да. Бритуниец. Охотник, как он сказал. – Генерал взял кубок, который Тамира наполнила ему, и, поблагодарив ее улыбкой, лишь пригубил его. – Я бы не поверил его рассказу о заморийской аристократке в этом Митрой покинутом месте, если бы не его описание. Женщина ростом с мужчину, с умопомрачительной красоты лицом и фигурой, неплохой стрелок из лука. И, конечно, прекрасные серые глаза. Тогда я понял, что это не кто иной, как ты.

Генерал закинул голову, чтобы начать пить.

– Он посмел описать меня так? Неплохой стрелок? – Она прошипела эти слова, но лицо ее залилось краской от, а кулаки сжались от упоминания о цвете ее глаз. – Я надеюсь, вы крепко сковали этого Элдрана. И его сообщников. У меня… у меня есть основания считать, что они разбойники.

Конан широко улыбался. Она не из тех женщин, что легко переносят утверждения, что кто-либо в чем-нибудь их превосходит.

– Нет, – ответил Зафаниду, бросив пустой кубок Тамире. – Он явно был тем, кем назвал себя, и он был один, так что я отпустил его, позволив идти своей дорогой. В любом случае ты должна быть благодарна ему за спасение своей жизни, Йондра. Горцы неспокойны, и это не место для твоих прогулок. Я пошлю с тобой нескольких человек проводить тебя в Шадизар.

– Я не ребенок, чтобы мной распоряжались, – произнесла раздраженно Йондра.

Глаза генерала из-под тяжелых век оглядели ее формы, и ответ его прозвучал медленно:

– Ты определенно не ребенок, Йондра. Нет, конечно. Но все же тебе надо вернуться.

Йондра бросила быстрый взгляд на Конана. Неожиданно она стала мягче, голос сделался томным:

– Да, я не ребенок, Зафанид. Возможно, мы могли бы обсудить мои планы. Наедине в моем шатре.

Удивление на лице Зафанида сменилось выражением удовольствия.

– Конечно, – сказал он с масленой улыбкой. – Давай… обсудим твое будущее.

На лице Арвания можно было увидеть смесь отчаяния и ярости, когда он смотрел, как эта пара уходит в алый шатер. Конан просто набрал горсть камешков и принялся кидать их по одному вниз с холма. Телад сел на корточки рядом.

– Опять неприятности, киммериец, – сказал бритоголовый, – и я начинаю сомневаться, стоишь ли ты этого.

– При чем здесь я? – спросил спокойно Конан.

– Она делает это из-за тебя, глупый ты северянин.

– Она выбирает сама. – Он не мог признаться даже себе, что это заигрывание с Зафанидом ему тоже не нравится. – Она не первая женщина, выбравшая мужчину из-за богатства и титула.

– Но она не простая женщина. Я служил ей с тех пор, когда она была еще ребенком, и говорю тебе, что ты первый мужчина, бывший в ее постели.

– Я знаю, – сказал Конан, скрипнув зубами.

Он не привык к тому, чтобы женщины его отвергали, ему это не нравилось, и он не хотел об этом говорить.

Из шатра донесся женский крик, и киммериец бросил еще один камешек. Губ его коснулась едва заметная улыбка. Арваний сделал шаг в сторону шатра, но затем остановился в нерешительности. Тамира, сидевшая у шатра, бросила беспокойный взгляд на Конана. Весь лагерь замер от неожиданности. Раздался еще один крик.

Телад вскочил на ноги, но Конан поймал охотника за руку.

– Посмотрю, нужна ли ей помощь, – сказал киммериец, выбросив горсть камней. Несмотря на спокойный тон его слов, первые шаги киммерийца были быстрыми, а когда он приблизился к шатру, ноги его уже перешли на бег.

Когда Конан нырнул под полог, все стало ясно. Йондра боролась среди подушек, ее платье было задрано выше округлых бедер, длинные ноги бились в воздухе, в то время как Зафанид уже почти лег на нее и теперь пытался снять свои штаны и осыпал поцелуями ее лицо. Кулачки княжны беспомощно колотили по спине и бокам генерала.

Рыча, Конан схватил воина за ворот золоченой кольчуги и сзади за штаны и поднял в воздух. Зафанид вскрикнул, затем начал ругаться и дергаться, хватаясь за саблю, но огромный киммериец легко отнес его к выходу и выбросил, как мешок, из шатра.

Конан задержался на мгновение, чтобы убедиться в том, что Йондра невредима. Украшения ее были разбросаны на подушках, платье было порвано и открывало одно плечо, но княжна испытывала скорее гнев, чем боль, одергивая шелковый подол. Затем киммериец последовал из шатра за Зафанидом. Генерал уже встал на колено, рот его кривился от ярости, и он выхватил саблю, когда появился Конан. Киммериец пнул его ногой. Разукрашенная сабля полетела в сторону, Зафанид вскрикнул и схватился за кисть. Крик затих, когда кончик меча коснулся горла генерала.

– Остановись! – крикнула Йондра. – Конан, убери меч!

Конан медленно опустил клинок, но не вложил его в ножны. Обида была нанесена ей, и, по убеждению Конана, ее правом было распоряжаться жизнью Зафанида. Но он не спрячет оружия до тех пор, пока этот человек не будет мертв или не уйдет.

– Я доберусь до твоей головы, варвар, – прорычал Зафанид, с трудом поднимаясь на ноги. – Ты узнаешь, что бывает с теми, кто поднимает руку на заморийского князя.

– Тогда ты узнаешь, что бывает с теми, кто пытается… пытается грубо обращаться с заморийской княжной, – холодно произнесла Йондра. – Берегись, Зафанид, ибо тебя постигнет та же судьба, что и Конана, и выбор за тобой.

Зафанид выпучил глаза, и из уголка рта потекла слюна.

– Выдвигай какие хочешь обвинения, бритунийская потаскуха. В Заморе все знают, что ты тащишь мужчину к себе в постель, прежде чем принять его на службу охотником. Кто поверит, что такой, как я, прикоснется к такой девке, к такому куску…

Его слова повисли в воздухе, и он отпрянул, когда Конан снова поднял меч, но Йондра схватила массивную руку киммерийца, хотя и не могла обхватить ее пальцами обеих рук.

– Подожди, Конан, – сказала она нетвердым голосом. – Выбирай, Зафанид.

Смуглый генерал растер на подбородке слюну обратной стороной ладони и отрывисто кивнул.

– Это ты сделала выбор, Йондра. Оставь себе своего дикаря-любовника. Иди в горы и найди себе горца. – Прошагав до того места, где валялась его разукрашенная сабля, он схватил ее и всадил в ножны у себя на боку. – По мне, так можешь прямо отправиться в Девятый ад Зандру!

Конан довольно смотрел, как генерал гордо шагал к своей лошади. Зафанид может попытаться бросить Йондру на произвол судьбы, но слишком многие из его солдат знают, что он нашел ее. Попытку изнасилования легко можно скрыть – особенно если другие аристократы думают о Йондре так же, как и генерал, – но то, что он не смог удержать женщину от попытки войти в горы, действительно выставляет его мужское достоинство в невыгодном свете. По крайней мере, так, считал Конан, воспримет это происшествие человек из круга Зафанида. Конан чувствовал, что с полной уверенностью может поспорить о том, что завтра явится войско с приказом доставить охотничью партию в Шадизар, не слушая того, что будет говорить Йондра.

Когда Зафанид и его знаменосец скакали с холма, к алому шатру подошел Арваний, и манера поведения его была одновременно и хвастливой и робкой.

– Моя госпожа, – сказал он басом, – если ты прикажешь, я возьму людей и сделаю так, что князь Зафанид не переживет этой ночи.

– Если я прикажу, – ответила Йондра ледяным тоном, – ты прокрадешься ночью и убьешь Зафанида. Конан не дожидался моего приказа. Он встал перед Зафанидом открыто, не боясь последствий.

– Моя госпожа, я… я умру за тебя. Я живу лишь ради тебя.

Йондра повернулась спиной к объятому страстью охотнику. Глазами она уперлась в широкую грудь Конана, будто боясь встретиться с ним взглядом.

– У тебя появляется привычка спасать меня, – сказала она тихо. – Я не вижу причин, по которым мы и дальше должны спать отдельно.

Арваний громко проскрипел зубами.

Конан ничего не ответил. Если его мысли о Зафаниде верны, то ему следует убраться из лагеря еще до исхода ночи, поскольку приказ генерала наверняка будет предусматривать смерть одного грубого северянина. Кроме того, он уже собрался уходить с Тамирой. Чтобы покинуть постель Йондры, потребуется давать нежелательные объяснения.

Высокая аристократка с дрожью вобрала в грудь воздух:

– Я не потаскуха из таверны, чтобы играть со мной. Я хочу получить ответ сейчас.

– Я не ради игры не сплю с тобой, – начал он осторожно и выругал себя за неумение быть дипломатом, когда увидел, что подбородок ее поднялся, а взгляд вспыхнул. – Давай не будем ссориться, – добавил он быстро, – пройдут еще дни, пока раненые вернут себе силы. Это должны быть дни отдыха и удовольствия. – , – добавил он про себя, но его надежду разрушил ее презрительный смех:

– Как ты можешь быть так глуп? Зафанида будет мучить мысль о своих мужском достоинстве и чести, которые он потерял здесь, затем он будет убеждать себя, что сможет избежать обвинений, которые я могу предъявить. Завтра явятся еще солдаты, Конан, без сомнения с приказом доставить меня назад в цепях, если я не пойду по-другому. Но им придется искать меня в горах. – Вдруг лицо ее сделалось спокойнее, а голос тверже. – Ведь ты не настолько глуп. Ты так же, как и я, понимаешь, что солдаты вернутся. Ты бы хотел подождать и посмотреть, как меня, будто сверток, увозят в Шадизар. Уходи, раз ты боишься гор. Уходи! Мне все равно! – Так же неожиданно, как она в свое время повернулась спиной к Арванию, теперь она снова обратилась лицом к распорядителю охотой: – Я собираюсь двинуться с первыми лучами, – сказала она человеку с орлиным носом, – и идти быстро. Весь груз должен быть брошен, кроме того, что могут нести вьючные животные. Раненые, все, кто не может быть посажен верхом, должны вернуться вместе с повозками и быками. Их след, возможно, смутит на некоторое время Зафанида…

Пока она делала эти наставления, Арваний бросал через плечо на Конана взгляды, в которых к самодовольству примешивалось обещание скорой расправы. От этого человека будут неприятности. Будут, напомнил себе киммериец, если он останется среди охотников, а это никак не входило в его планы. И поскольку он твердо решил уходить, пора было начинать готовиться.

Конан медленно отошел от аристократки, раздающей команды. С деланной непринужденностью он прошел за кухонные костры. Толстый повар, хмуро склонившийся над изысканным блюдом для стола Йондры, даже не поднял взгляда и не посмотрел, как киммериец роется среди запасов. Когда Конан двинулся дальше, он под мышкой нес две плоские сумки с вяленым мясом. Незаметно оглянувшись, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, он спрятал мясо под кустом терновника на краю лагеря. Вскоре он прибавил к нему четыре бурдюка с водой и полосатые шерстяные одеяла. Конан был приучен спать, имея для защиты от холода лишь накидку или даже без нее, но он не думал, что городская женщина, такая, как Тамира, может быть столь же закаленной.

С лошадьми надо подождать до самого последнего момента – их, безусловно, нельзя сейчас оседлать, не привлекая нежелательного внимания, – но он все равно направился к загону. Проще выбрать хорошую лошадь, пока еще светло. Большая черная, на которой он все это время скакал, подойдет для него; Тамире, однако, тоже нужна выносливая лошадь. Он намеревался продефилировать, не останавливаясь, вдоль всего ряда лошадей, чтобы не проявить цели своей прогулки, но, подойдя к длинноногой гнедой кобыле – как раз к такой, какую выбрал бы он для Тамиры, – невольно остановился. На земле со стороны головы кобылы лежало высокое седло, полный бурдюк и плотно завязанный кожаный мешок.

– Ночью, Тамира? – произнес он тихо. – Или пока я сижу и жду наступления темноты?

В его голове вдруг ясно возникла картина: рубины, лежащие на подушках в шатре.

Со спокойствием, которого он на самом деле не чувствовал в себе, Конан зашагал по лагерю, отыскивая взглядом Тамиру. Опять лагерь был хлопотливым муравейником, и охотники носились, выполняя приказы Йондры. На мгновение аристократка приостановилась, глядя на Конана, будто желая заговорить или ожидая, что он что-то ей скажет, но, увидев, что он не замедлил шага, сердито отвернулась и принялась командовать подготовкой к завтрашнему утру. Конан нигде не видел Тамиры. Но это, подумал он мрачно, может значить, что он еще не опоздал.

Конан знал, как бы он вошел в алый шатер, если бы решил украсть рубины тогда, когда весь лагерь на ногах. Он убедился, что никто не смотрит, и тихо скользнул за шатер Йондры. В задней стене была проделана длинная прорезь. Раздвинув ее на толщину пальца, он заглянул внутрь. Внутри на коленях стояла Тамира и рылась среди подушек. Тихо хихикая, она вытянула сверкающее ожерелье. В другой руке она сжимала тиару.

Конан беззвучно проскользнул в прорезь. Первое, что выдало Тамире его присутствие, была рука, зажавшая ее рот. Он обхватил ее другой рукой, прижав ее локти так быстро, что Тамира успела лишь промычать ему в ладонь. Он видел, как она выронила украшения, но этим и закончилось мгновение спокойствия. Тамира сделалась вдруг извивающимся, пинающимся, кусающимся свертком. К шатру приближались чьи-то шаги.

Тихо выругавшись, Конан нырнул снова со своей борющейся ношей в прорезь. За шатром, однако, никак нельзя было останавливаться, тем более тогда, когда кто-то собирался войти в него и когда Тамира вполне может закричать, что воровал он. Вполголоса, осыпая все на свете проклятиями, он лез вниз по каменистому склону, пока не нашел жесткий куст, который скрывал бы их от лагеря. Здесь он попытался поставить Тамиру на землю, но девушка яростно пнула его в щиколотку, камень подвернулся под ним, и Конан оказался на земле, подмяв под себя Тамиру, которая глядела на него, вытаращив от удара глаза.

– Ты, неповоротливый олух! – прошипела она через мгновение. – Ты что, хочешь переломать мне ребра?

– Я не сам себя пнул, – проворчал он. – Я думал, что мы договорились уйти ночью. Что ты делала в шатре Йондры?

– О рубинах ничего сказано не было, – ответила Тамира. – Я не передумала украсть их, не в пример тебе. Вероятно, – добавила она злобно, – то, что дает тебе Йондра, ты находишь более ценным, чем рубины, но, поскольку я не мужчина, я смотрю на это иначе.

– Йондра здесь ни при чем, – бросил он ей. – И не пытайся сменить тему. У тебя уже сейчас готова лошадь.

Тамира смущенно поворочалась под ним и отвела глаза.

– Я хотела быть готовой, – пробормотала она. – К ночи.

– Ты думаешь, что я такой дурак, – сказал киммериец, – что посчитаю тебя дурой? Седло не может до ночи остаться незамеченным. Но если кто-то намеревался украсть рубины и покинуть лагерь до того, как часы перевернули… У тебя ведь не было такого намерения?

– Тебя бы не обвинили. – Голос ее был таким, будто она извинялась. – Йондра не обвинила бы тебя, даже если бы обнаружила, что ее рубины в твоей сумке. А если бы и обвинила, так что ж: с тобой и этого мало сделать.

– Йондра, – сказал Конан. – Все время Йондра. Какое тебе дело до того, с кем я сплю? Мы с тобой не влюбленные.

Большие карие глаза Тамиры еще больше вытаращились. Щеки залила алая краска, и девушка долго шевелила губами, прежде чем сумела издать звук.

– Конечно нет! – произнесла она, задыхаясь. – Как смел ты такое подумать! Дай встать! Слезь с меня, ты, бык! Дай встать, говорю тебе!

Свои слова она перемежала ударами кулачков, лупя его по плечам, но вдруг пальцы ее вцепились в волосы киммерийца, и она прижала свои губы к его губам.

Конан поморгал удивленно, но затем ответил на поцелуй, вложив в это столько же страсти, сколько вкладывала она.

– Не думай, что это убедит меня остаться, – проговорил он тогда, когда оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха.

– Если остановишься, – простонала она, – то тогда ты точно дурак.

Последний раз молча напомнив себе, что он не будет дураком, Конан прекратил разговоры, отбросил всякие мысли и переключился на удовольствия более простые и более сложные одновременно.

Глава 13

Он не дурак, еще раз сказал сам себе Конан, направляя лошадь по тропе, идущей по склону безымянного пика на самой границе Кезанкийских гор. Если он будет повторять это, то со временем может себя в этом убедить. Впереди и позади него растянулась охотничья партия, все на лошадях, со многими вьючными животными, направляясь в глубь владений горцев. Солнце едва взошло над горизонтом. Охотники вышли из лагеря среди холмов еще до того, как забрезжил рассвет. Повозки с быками и раненые уже, наверное, возвращались в Шадизар.

Погрузившись в свои мысли, Конан не заметил и теперь удивился тому, что Йондра отъехала в сторону и поджидает его. Он не говорил с княжной с тех пор, как она повернулась к нему спиной, но заметил, что сейчас она, по крайней мере, улыбается.

Она поехала рядом с Конаном. Тропа была достаточно широкой, чтобы две лошади могли идти рядом.

– Прекрасный день, правда? – сказала она радостно.

Конан лишь посмотрел на нее.

– Я надеялась, что ты придешь ко мне ночью. Нет, я обещала себе, что не скажу этого. – Она робко посмотрела на киммерийца сквозь опущенные ресницы. – Я знала, что ты не можешь меня оставить. Что ты… Я подумала… ведь ты из-за меня остался, правда?

– Да, – ответил он угрюмо, но она, казалось, не обратила внимания на его тон.

– Я это знала, – сказала она, и улыбка ее засияла еще больше. – Сегодняшней ночью мы раз и навсегда позабудем о прошлом. – С этими словами она поскакала вдоль линии охотников на лошадях, чтобы снова занять свое место впереди.

Конан низким голосом что-то бормотал.

– Что ей было нужно? – спросил Тамира, подъехав к Конану. Воровка сидела на той гнедой лошади, что выбрала себе для побега. Она посмотрела вслед аристократке взглядом, полным ревности.

– Ничего особенного, – ответил Конан.

Молодая воровка презрительно пробурчала:

– Она, вероятно, думает, что ты здесь благодаря ее прелестям, которые она так любит выставлять напоказ. Но ты ведь остался ради меня, правда?

– Я остался ради тебя, – сказал ей Конан. – Но если ты не хочешь узнать, как Йондра обращается с плеткой, тебе лучше не разговаривать со мной слишком часто при ней.

– Пусть только попробует.

– Значит, ты собираешься объяснить ей, что ты не служанка Лиана, а воровка Тамира?

– Если бы она встретилась со мной в честной драке, – начала хрупкая женщина, вскинув голову, затем остановилась, рассмеявшись. – Но от тебя мне нужны не разговоры. Разговоры пусть достанутся ей. До ночи, Конан.

Конан тяжело вздохнул, когда Тамира отъехала. Перед ним стояла нелегкая задача, и все из-за того, что он не мог позволить женщине, делившей с ним постель, – тем более двум женщинам, – отправиться в Кезанкийские горы, когда сам он будет скакать назад в Шадизар. Он полагал, что те, кто называет себя цивилизованными людьми, а его варваром, спокойно могли бы это сделать. Он, однако, на это не был способен, и честь заставляла его думать, что он сможет вывести обеих женщин невредимыми из гор. Конечно, он понимал, рано или поздно женщины узнают друг о друге. И тогда, он был уверен, ему лучше будет встретиться со всеми кезанкийскими горцами, чем с этими двумя разъяренными тигрицами.

Мысль о горцах вернула его к настоящему. Если он не будет начеку, они могут даже войти в горы, не говоря уже о том, чтобы из них выйти. Конан оглядел крутые бурые склоны вокруг, на которых ветер и жесткий климат высекли странные узоры. Он осмотрел зазубренные пики впереди. Ему не удалось обнаружить никаких признаков жизни, однако ветерок донес до него какой-то звук, тихий, но тревожащий. Звук этот донесся сзади.

Конан развернул лошадь, чтобы посмотреть назад, и почувствовал, как на голове зашевелились волосы. Вдали, у подножия гор, бушевала битва. Он мало что мог разглядеть, кроме пыли, поднимающейся клубами от холмов, и маленьких фигурок людей, копошащихся, будто муравьи, однако в какое-то мгновение он увидел – Конан мог в этом поклясться – заморийский штандарт на вершине холма. Затем штандарт сорвали и растоптали люди в тюрбанах. Почти все остальные фигурки, насколько он мог разглядеть, были тоже в тюрбанах.

– В чем дело? – крикнула Йондра, скача назад. Ей пришлось с трудом прокладывать путь через толпу охотников, сгрудившихся за Конаном. – Почему остановились?

– Там битва, моя госпожа, – сказал Телад, приставив ладонь козырьком, чтобы смотреть вниз. – Не могу определить, кто сражается.

– Горцы, – сказал Конан. – Судя по тому, что видно, горцы расправляются с частью заморийской армии.

– Ерунда! – бросил Арваний. – Армия смела бы любую толпу горцев. К тому же племена не собираются в таком количестве, и… и… – Слова его делались все тише, по мере того как он говорил, и он неловко закончил: – Невозможно на расстоянии разобрать подробности. Там может сражаться кто угодно. Вероятно, это вообще не сражение.

– Вероятно, это народные пляски, – сказал сухо Конан.

Йондра коснулась его руки:

– Мы ничем не можем им помочь?

– Не можем, даже если бы у нас были крылья, – ответил огромный киммериец.

На лицах охотников, услышавших этот ответ, явно читалось облегчение, смешанное со страхом. Можно спокойно говорить о том, что, войдя в Кезанкийские горы, рискуешь испытать на себе гнев горских племен. Совершенно другое дело – увидеть этот гнев своими глазами, даже на расстоянии, и особенно тогда, когда разгневанных горцев было столько, сколько не встретить, даже если всю жизнь бродить по Кезанкийским горам.

Йондра оглядела по очереди лица, затем изобразила с трудом улыбку.

– Если внизу столько горцев, значит, в горах мы одни. – Слова ее мало повлияли на настроение охотников. Из-за склона горы появился ворон. – Смотрите, – сказала Йондра, вынимая лук, – если в горах осталось несколько горцев, с ними мы справимся так же легко. – Тетива просвистела, крылья ворона сложились, и птица камнем полетела вниз. Конану показалось, что княжна пробормотала что-то о бритунийце, когда засовывала лук на место в чехол. – Теперь поскакали, – приказала она и направилась вверх по тропе.

Постепенно охотники снова образовали за аристократкой колонну. Когда Тамира проезжала мимо Конана, она бросила на него тревожный, удивленный взгляд. Вероятно, он все-таки действительно дурак, но уж такой он есть. Успокоив улыбкой молодую воровку, он присоединился к веренице всадников, взбирающихся на гору.

Элдран окинул взглядом четыре десятка человек, едущих за ним дальше в горы по полю, заваленному огромными валунами, и сказал:

– Сделаем привал.

– Давно пора, – отозвался круглощекий мужчина с длинными с проседью волосами, убранными со лба кожаным ремешком. – Мы начали скакать еще до рассвета, а я уже не так молод.

– Если скажешь мне еще раз о своих старых костях, Харал… – рассмеялся Элдран, и остальные присоединились к нему, хотя смех их и был натянутым. Возраст Харала и его полнота могли ввести в заблуждение, если бы не шрам на лице и если бы не знать, что волк, чьей шерстью была оторочена накидка, был убит им голыми руками. – Лишь краткий привал, – продолжал Элдран. – Горы мне эти не нравятся, и я предпочел бы поскорее сделать то, для чего мы сюда пришли, и убраться отсюда.

Это остудило всеобщее веселье, чего и добивался Элдран. Смех был хорош для того, чтобы снять волнение – и, возможно, даже более чем волнение, – которое ощущалось ими с тех пор, как они вошли в горы, но им постоянно надо помнить, зачем и куда они пришли, если хотят уйти отсюда живыми.

Когда другие сели, легли или даже принялись ходить, разминая ноги, Элдран прилег, намотав на руку поводья. У него была собственная причина, не дававшая ему полностью сосредоточиться на цели, ради которой они пришли в Кезанкийские горы. Даже сквозь беспокойство, охватывающее его, будто поднимающийся от земли болезнетворный туман, постоянно, как только он ослаблял внимание, к нему пробивался образ высокой заморийской красавицы, в которой было столько надменности, что хватило бы и на два десятка царей. Но действительно ли она заморийка, думал он. Ее манеры – а княжна вела себя так, будто правила всюду, куда бы ни ступила ее нога, – говорили. Но глаза… Будто утренняя дымка, задержавшаяся в ветвях дубов. Ни у одного из заморийцев никогда не было таких глаз – таких же серых, как и у него.

Он со злостью напомнил себе о своей цели – отомстить за брата и остальных попавших к кезанкийцам. А также за тех, кто погиб, защищая свои хутора от огненного зверя. Чтобы этот зверь не сеял больше смерть. Успех стоит того, чтобы даже и он сам, и все его люди погибли. В этом они все были согласны еще до того, как выйти из Бритунии.

Высоко над ними кружил ворон. Как и птица, подбитая им и Йондрой, подумал Элдран. Он со злостью вскочил на ноги. Неужели эту женщину никак не выбросить из головы? Ладно, он не позволит проклятой птице напоминать о ней. Бритуниец вынул лук из чехла, сделанного из волчьего меха.

– Элдран! – С площадки, лежащей выше на склоне, где не было валунов, ему отчаянно махал костлявый человек с острым носом. – Иди скорее, Элдран!

– Что там, Фюрдан? – отозвался Элдран, но он уже карабкался вверх по склону. Фюрдан не из тех, кто паникует по пустякам. Остальные члены отряда стали карабкаться следом.

– Там, – сказал костлявый, взмахнув рукой, когда Элдран поравнялся с ним.

Элдран сложил ладонь вокруг глаз, чтобы лучше видеть, но разобрать можно было лишь бурлящую пыль и копошащихся людей внизу на холмах.

– Горцы, – произнес наконец Элдран.

– И заморийцы, – добавил Фюрдан. – Я видел, как упало знамя их генерала.

Элдран медленно опустил руки.

– Прости меня, Йондра, – проговорил он тихо.

– Возможно, солдаты еще не взяли ее с собой, – сказал Харал. – Возможно, мы видели других солдат.

Элдран покачал головой:

– Другие были дальше к западу. И я наблюдал за их лагерем до тех пор, пока генерал не отправился за ней.

– Заморийская девка, – презрительно бросил Фюрдан. – Полно хороших бритунийских женщин, которые только рады поваляться с… – Он замолчал под взглядом Элдрана.

– Не будем больше говорить о женщинах, – сказал Элдран. – Поговорим о другом – о чем следует говорить. Мы выследили зверя до этой земли, и здесь его следы уходят в горы. Камни губительны для человека, и в воздухе висит смрад враждебности. И пусть никто не говорит, что не почувствовал этого.

– А дальше ты будешь утверждать, что обладаешь даром провидца, – проворчал Харал, затем, посмеявшись, добавил: – Если ты не слишком сильно изменился с тех пор, как мы вместе с тобой купались, ты никак не можешь быть жрицей.

Никто не разделил веселья Харала; люди попрежнему угрюмо смотрели на Элдрана, который продолжал:

– Не нужно быть провидцем, чтобы чувствовать смерть. Тот, кто последует за мной дальше, должен примириться с тем, что кости его останутся непомазанными. Я не буду думать плохо о тех, кто повернет назад, но сделать это надо сейчас.

– Ты поворачиваешь назад? – спросил тихо Харал. Элдран покачал головой. – Тогда, – сказал толстячок, – я тоже не поверну. Мне уже достаточно лет, чтобы самому выбирать место, где умирать, а это уже пора делать.

– Мой брат был с твоим братом, Элдран, – сказал Фюрдан. – Моя кровь так же кипит, взвывая к мести, как и твоя.

Каждый по очереди заявил, что он пойдет дальше, и Элдран кивнул.

– Очень хорошо, – сказал он просто. – Что будет, то будет. Поехали.

Ворона больше не было, как видел он теперь, направляясь назад к тропе. Птица, предвещающая недоброе. Однако Элдран не чувствовал в себе радости оттого, что ворон улетел. Птица напомнила ему о Йондре, и независимо от того, жива она или нет, он не мог надеяться увидеть ее снова. Хотя ведь, подумал он мрачно, дальше в Кезанкийских горах воронам не будет числа и им найдется чем поживиться.

Глава 14

Ималла Басракан расхаживал по своей отделанной дубом комнате, склонив голову так, будто пестрый тюрбан был слишком тяжел. Кроваво-красные одеяния ималлы разлетались в стороны от его раздраженных шагов. Столько забот свалилось на плечи, думал он. Дорога святости нелегка. Да и в соседнем помещении лежал еще один мертвый ворон., – сказал он, прежде чем умереть. Но сколько и где? И две птицы убиты в течение всего лишь нескольких дней. Может быть, кто-нибудь знает о назначении воронов? Какой-нибудь враг? Другой тоже доложил о людях. Не о солдатах, птица могла отличить их. Но из-за неспособности птиц считать там может оказаться и десяток, и сотня. Это могут быть те же самые люди, которых видел мертвый ворон. Нужно усилить патрули и найти этих пришельцев, сколько бы их там ни было.

По крайней мере, птица, которую он послал сопровождать людей, направленных против солдат, доложила о победе. Об уничтожении. Но даже это прибавляло забот. Посланные им воины стоят сейчас лагерем, как сообщил ворон. Делят награбленное у мертвых и ссорятся между собой, без сомнения. Но они вернутся. Должны. Он дал им символ древних богов, и тем самым – победу.

Внезапно ималла снова ощутил истинную причину своего беспокойства, хотя в последние дни он всячески старался отогнать от себя эту мысль. Символ древних богов. Символ благоволения древних богов. Уже семь раз пытался он вызвать дракона, тщательно скрывая каждую попытку даже от глаз собственных последователей, и семь раз потерпел неудачу. В лагере нарастал ропот. И те, кого послал он за Огненными глазами, еще не вернулись. Неужели древние боги лишили его своего благоволения?

Скрестив руки на груди, он стал качаться с носка на пятку.

– Достоин ли я, о боги, своих праотцев? – простонал он. – Достоин ли я?

– То же самое спрашиваем и мы, ималла, – послышался грубый голос.

Басракан резко обернулся и увидел перед собой трех горцев. Он с трудом восстановил внутреннее равновесие. Когда ималла распрямился, двое бородатых мужчин отпрянули.

– Вы осмелились побеспокоить меня? – прогремел он. – Как вы прошли сквозь стражу?

Тот, что остался стоять на месте, – усы его были загнуты, как бычьи рога, – заговорил:

– Даже твоя стража сомневается, ималла.

– Тебя зовут Валид, – сказал Басракан, и у горца в глазах мелькнул страх.

Однако в этом не было колдовства. Ему докладывали, что этот Валид один из тех, кто сеет смуту, кто задает вопросы. Ималла мгновенно вспомнил описание этого человека. Он, однако, не подозревал, что эти разговоры доведут до такого. Но он был готов к любой случайности.

С видимым спокойствием ималла спрятал руки в длинных рукавах своего алого одеяния.

– И в чем сомневаешься ты, Валид?

Густые усы горца дрогнули, оттого что повторили его имя, и он оглянулся, ища поддержку у товарищей. Они оставались далеко за спиной и старались не встречаться глазами ни с ним, ни с Басраканом. Валид набрал в легкие воздуха.

– Мы пришли сюда – многие из нас, – потому что слышали, что древние боги благоволят тебе. Те, кто пришел раньше нас, рассказывают о сказочном звере, символе этого благоволения, но я не видел этого существа. Однако что я действительно видел, так это то, что горцев послали биться с заморийскими солдатами, которые всегда до этого резали нас, как баранов. И я еще не видел, чтобы эти воины вернулись.

– Это все? – спросил Басракан.

Его неожиданно мягкий тон явно поразил Валида.

– А этого недостаточно? – в свою очередь спросил усатый горец.

– Более чем, достаточно, – ответил Басракан. Внутри рукавов он сжимал мешочки, приготовленные им лишь вчера, когда ропот среди горцев действительно начал его беспокоить. Сейчас он радовался своей предусмотрительности. – Более чем достаточно, Валид.

Басракан выбросил руки из рукавов и обсыпал Валида порошком из одного мешочка. Когда порошок коснулся Валида, ималла правой рукой сделал таинственный жест и запел что-то на языке, мертвом уже тысячу лет.

Валид в ужасе глядел на свою грудь, пока продолжалась леденящая кровь песня, затем с криком ярости и страха схватился за рукоять кривой сабли.

Но когда рука его коснулась металла, из каждой поры горца вырвалось пламя. Пламя охватило его, и одежда и волосы превратились в пепел. Гневный рев горца сменился пронзительным криком агонии, затем шипением кипящего жира. Черный дым повалил от лежащего мешка, который был когда-то человеком.

Другие два горца стояли до этого, выпучив от ужаса глаза, но сейчас один бросился к двери, а другой упал на колени, крича:

– Смилуйся, ималла! Смилуйся!

Двумя шагами Басракан настиг их и осыпал порошком и убегающего, и стоящего на коленях. Он сделал тот же жест длинными пальцами и снова запел. Один горец уже успел добежать до двери, когда пламя охватило его. Другой упал ниц и полз к Басракану, но и он вдруг сделался живым костром. Крики их длились лишь мгновение, сменившись пронзительным свистом, когда пламя пожирало кости.

Наконец и черный дым перестал идти. Лишь небольшие горочки темного маслянистого пепла на полу и копоть на потолке свидетельствовали о произошедшем. Ималла оглядел то, что осталось от его обвинителей, с удовлетворением, но оно скоро померкло, уступив место мрачной злости. У этих людей наверняка есть братья, дяди, племянники, десятки родственников-мужчин, которые, возможно, и побоятся выступить против Басракана открыто, но будут источниками дальнейшего недовольства. Некоторые могут пойти даже дальше слов. Всю жизнь горца занимала кровная вражда, от которой ничто не могло отвратить его, кроме смерти.

– Да будет так, – произнес ималла сурово.

С мрачным лицом и так спокойно, будто для выполнения этой задачи у него впереди целая жизнь, Басракан собрал образцы из каждой кучки, соскребая пепел в сложенные кусочки пергамента костяным ритуальным ножом, четырежды освященным пред древними богами Кезанкийских гор. Пепел каждого трупа был пересыпан в массивную ступу, сделанную из грубо обработанного золота. Движения колдуна ускорялись, по мере того как он добавлял все новые составные части, поскольку следовало торопиться. Измельченный в порошок глаз девственницы и светлячок, сердца саламандр и спекшаяся кровь младенцев. Жидкости и порошки, о составе которых он и сам не смел думать. Он перемешал смесь бедренной костью женщины,задушенной собственной дочерью, вращая ее двенадцать раз в одну сторону, произнося при этом тайные имена древних богов, имена, от которых стыл мозг в костях и в воздухе висел морозный пар. Двенадцать раз в другую сторону. И вот это сделано, этот первый шаг, и золотая ступа была полна до краев черным порошком, который, казалось, клубился, будто дым.

Осторожно, так как теперь прикосновение к смеси было смертельным, Басракан отнес ступу на расчищенное место на полу из светлого камня. Там, обмакнув кисть из ресниц девственницы во влажную смесь, он тщательно выполнил на ровном камне рисунок. Это был крест, лучи которого, равной длины, были точно направлены на север, юг, восток и запад. К каждому лучу был пририсован круг с идиограммами древних богов внутри – тайные символы земли, воздуха, воды и огня. Рядом треугольник с вершиной, лежащей в месте пересечения линий, образующих крест, и в нем символ духов огня. Тот же знак был нарисован у каждой вершины треугольника.

Басракан постоял, глядя на свое творение, и дыхание его участилось. Он не поддастся страху, несмотря на то что внутри у него все сжалось, но задуманное им было опаснее всего того, что он предпринимал до этого. Ошибка на любом этапе, уже сделанная им или которую он еще сделает, и действие ритуала обратится на него. Однако он понимал, что пути назад нет.

Он ловко пересыпал остатки порошка в серебряное кадило на серебряной цепочке. Обычным кремнем и огнивом ималла высек искру и поджег смесь. Аккуратно поставив ступни к основанию треугольника, он стал описывать кадилом замысловатые фигуры. Из серебряного шара поднимался дым, и по мере того, как душистые пары наполняли комнату, Басракан нараспев произносил заклинание все громче. С каждым качанием кадила в воздухе хрустальным звоном повисало одно слово; повисали слова, которые даже ималла не мог слышать, поскольку они не предназначены для людских ушей и людской ум не может понять их.

Казалось, сам воздух вокруг ималлы тускло поблескивает. Дым от кадила начал сгущаться и падать на каменный пол, сверхъестественным образом притягиваясь к линиям рисунка. Басракан запел быстрее и громче. Слова отдавались глухим звоном, будто погребальный колокол, звонящий в глубине пещеры. Внутри свернувшихся канатами струек дыма, покрывающих теперь рисунок, возникло свечение, делающееся все жестче и жарче, пока не стало казаться, что весь огонь из недр земли был привязан к этим черным бурлящим канатам. От жара по худым щекам Басракана струился пот. Свечение сделалось ослепительным, а слова становились все громче, и от их ударов дрожали стены.

Вдруг Басракан прервал свое колдовство. Настала тишина, и в это мгновение свечение, дым и рисунок – все исчезло. Даже дым от кадила больше не шел.

Сделано, подумал Басракан. Его охватила усталость. Казалось, ослабли даже кости. Но то, что нужно, было сделано.

По телу ималлы пробежала дрожь, когда взгляд его упал на то, что оставалось от обвинявших его. На каждой кучке пепла, в которой сгорело все, что могло гореть, плясало бледное пламя. Оно погасло прямо у него на глазах. Он глубоко вздохнул. Теперь причин бояться нет, скорее даже надо радоваться.

В комнату, задыхаясь, прорвался Джбейль, держась рукой за бок.

– Да будет… да будет… да будет…

– Ималла должен вести себя достойно, – бросил ему Басракан. Возвращается уверенность, возвращается вера, смыты остатки страха. – Ималла не бегает.

– Но лагерь, ималла, – сумел проговорить Джбейль, судорожно глотая воздух. – Огонь. Горят люди. Горят, ималла! Воины, старики, мальчики. Даже младенцы, ималла! Они просто вспыхивают, и их не потушишь ни водой, ни землей. Сотни и сотни их!

– Не так много, я думаю, – холодно ответил Басракан. – Сотня, вероятно, или даже две, но не столько, сколько ты говоришь.

– Но, ималла, там паника.

– Я поговорю с народом, Джбейль, и успокою его. Погибшие принадлежали к оскверненному роду. Разве то, как они погибли, тебе ничего не сказало?

– Огонь, ималла? – проговорил неуверенно Джбейль. – Они разгневали духов огня?

Басракан улыбнулся, будто ученику, хорошо выучившему урок.

– Более чем разгневали, Джбейль. Более. И все мужчины их крови разделили с ними кару. – Он вспомнил одну мысль, слова, которые, казалось, были сказаны много дней назад. – Моя стража, Джбейль. Ты видел ее, когда пришел?

– Да, ималла. Когда шел к тебе. Двое, что стояли у твоей двери, направились по какому-то делу с ималлой Рухаллой. – Глаза его хитро сверкнули. – Они бежали, ималла. У Рухаллы мало достоинства. Меня же заставила спешить лишь срочность известия.

– Рухалле есть зачем спешить, – сказал Басракан так тихо, будто говорил сам с собой. Он вонзил в последователя взгляд, словно кинжал. – Рухалла повинен в смерти тех людей в огне сегодня. Он и те неверные стражники, бежавшие вместе с ним. Рухалла привел людей, чей род погиб сегодня, к ложной вере и скверным обычаям. – Так могло быть, думал он. Так должно было быть. Конечно, так и было. – Рухалла и бежавшие стражники должны быть приведены назад, ибо их ждет расплата за содеянное. – Мало что забавляло Басракана, но следующая мысль вызвала у него улыбку. – Их следует отдать женщинам, чьи мужья погибли сегодня от огня. Пусть потерявшие родственников осуществят свою месть.

– Повинуюсь, ималла, так все и будет. – Джбейль замер в низком поклоне и выпучил глаза. – Ай-й! Ималла, совсем забыл из-за этого огня и… – Басракан взглянул на него, и последователь, проглотив слюну, продолжил: – Вернулся Шармаль, ималла. Один из посланных за Огненными глазами, ималла, – добавил он, когда святой человек вопросительно поднял брови.

– Они вернулись? – спросил Басракан, и в его голосе слышалось возбуждение. – Огненные глаза мои! Хвала древним богам! – В нем сразу появилась надменность, и лишь в речи чувствовались переполнявшие ималлу эмоции. – Принеси камни мне. Немедленно, дурак! Ничто не должно было заставить тебя позабыть о них. Ничто! И приведи сюда этих людей. Награда не покажется им малой.

– Ималла, – проговорил, колеблясь, Джбейль. – Шармаль вернулся один и с пустыми руками. Он лепечет, что остальные погибли, и еще что-то. Но в его словах мало смысла. Он… он безумен, ималла.

Басракан проскрежетал зубами и дернул за раздвоенную бороду, будто хотел выдернуть ее с корнем.

– С пустыми руками, – выговорил он наконец ледяным тоном. Он не может быть лишен желаемого. Он не будет лишен. – Что произошло, Джбейль? Где Огненные глаза? Я хочу это знать. Допросить этого Шармаля. Содрать с него кожу. Жечь до костей. Я хочу знать ответ!

– Но, ималла, – прошептал Джбейль, – этот человек безумен. Он под защитой древних богов.

– Делай, как я приказал! – взревел Басракан, и последователь его отпрянул.

– По… повинуюсь, ималла, все так и будет. – Джбейль низко склонился и попятился к двери.

Столько событий за такой короткий промежуток времени. Но о чем-то он забыл. О чем-то.

– Джбейль! – Последователь замер. – В горах пришельцы, Джбейль. Их надо найти и доставить мне для принесения в жертву истинным богам. Да будет так!

Басракан указал рукой, и Джбейль почти побежал из комнаты.

Глава 15

– Разобьем лагерь сейчас, – объявила Йондра, когда солнце все еще не вставало. Голос Арвания повторил ее приказ, и охотники послушно слезли с лошадей и принялись заниматься вьючными животными и своими лошадьми.

Конан вопросительно посмотрел на нее, и она ответила ему улыбкой.

– Когда охотишься на редкое животное, – сказала она, – надо стараться не пропустить место, где оно кормится. Разбив лагерь, мы будем искать его.

– Будем надеяться, что животное само не ищет нас, – ответил Конан. Аристократка нахмурилась, но ничего не успела сказать, так как к ее стремени подбежал Арваний.

– Не послать ли следопытов прямо сейчас, моя госпожа? – спросил он.

Йондра кивнула, и то, как она поежилась от нетерпения, привлекло взгляды всех мужчин.

– Было бы прекрасно подстрелить добычу в первый же день. Да, Арваний. Пошли лучших следопытов.

Она с надеждой посмотрела на Конана, но он притворился, что не заметил ее взгляда. Он понимал в следах не хуже остальных охотников, но ему совершенно неинтересно было искать зверя, которого искала Йондра. Он хотел лишь, чтобы обе женщины невредимыми вернулись в Шадизар, а если отправиться сейчас со следопытами, то он не сможет предложить женщинам защиту.

Лицо Йондры сделалось грустным, когда Конан не ответил, но распорядитель охотой злорадно улыбался.

– Чтобы быть следопытом, требуется большое искусство, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Моя госпожа, – он сделал рукой изящный жест, когда пятился, и, выпрямившись, прокричал: – Следопыты, на выход! Телад! Зурат! Абу! – Список его продолжался, и вскоре он сам и девять других охотников бежали из лагеря в десяти разных направлениях. Они отправились пешком, поскольку едва заметный след, который следопыт должен уметь читать так же, как писец читает слова на пергаменте, совершенно теряется, если смотреть на него с лошади.

Когда следопыты ушли, аристократка принялась руководить разбивкой лагеря, а Конан отыскал себе место и уселся с бруском, тряпочкой и бутылкой оливкового масла. Меч требует ухода, в особенности когда ему вскоре должно найтись применение, а Конан был уверен, что его клинку не долго оставаться без дела. Нависшие со всех сторон горы не предвещали ничего доброго, сами камни, казалось, были пропитаны чем-то, от чего киммерийцу было не по себе. Брусок тихо скользил по клинку. Утро переходило в день.

Лагерь, решил Конан через некоторое время, был расположен так хорошо, как только это можно было сделать в таких условиях. Кривые деревца, скудно разбросанные по всем Кезанкийским горам, образовывали здесь некое подобие рощи, хотя и чрезвычайно жидкой. Она служила по крайней мере хоть каким-то укрытием.

Алый шатер Йондры, с которым ей никогда не приходило в голову расстаться, стоял между двух массивных гранитных валунов, а сзади был прикрыт бурой стеной обрыва. Других шатров не взяли с собой – чему киммериец был рад, – и одеяла охотников были разбросаны по два и по три во всех углублениях, где можно было укрыться. Лошадей привязали в длинной узкой яме, которую можно было не заметить, даже специально отыскивая ее. Человеку, незнакомому с местностью, лагерь покажется почти невидимым. Вся беда лишь в том, горько подумал Конан, что горцы более чем знакомы со своими горами. Беда обязательно случится.

Будто его мысль о беде послужила сигналом, прохладный горный воздух рассек некий звук, и Конан застыл, смазывая меч маслом. По рваным пикам эхом разносился пронзительный вой, заставляющий холодеть сердце. Киммериец никогда не слышал подобных звуков, во всяком случае не слышал, чтобы его мог издавать человек или какое-нибудь другое существо.

Не один киммериец был встревожен этим вызовом алчного охотника – ибо никто не сомневался в характере этого звука. Все люди приподнялись со своих одеял, обмениваясь тревожными взглядами. Некоторые встали и прошли несколько шагов, осматривая крутые окружающие их склоны. Йондра подошла к пологу своего шатра и, наклонив голову, прислушалась. На ней была кожаная одежда: жилетка и штаны, как всегда плотно облегающие. Когда она убедилась, что звук не повторится, княжна вернулась в шатер.

– Что, будь трижды благословенно имя Митры, это было такое? – спросила Тамира, опускаясь на корточки рядом с Конаном. Она поправила короткую белую рубаху, чтобы сохранить приличие, и обхватила колени хрупкими руками. – Это, может быть, существо, за которым охотится Йондра?

– Не удивлюсь, если так и окажется. – Конан снова принялся смазывать клинок. – Мало пользы принесут те рубины, если закончить жизнь в желудке этого зверя.

– Пытаешься уговорить меня бежать, – ответила она резко, – и оставить тебе свободной дорогу к украшениям.

– Я уже сказал тебе, – начал было он, но Тамира перебила его:

– Значит, дорогу к Йондре под одеяло.

Конан вздохнул и вложил меч в ножны.

– Прошлой ночью в моих объятиях была ты, а с ней я не сплю уже два дня. И я уже сказал, что пришел в эти трижды проклятые горы из-за тебя. Ты считаешь меня лжецом?

Она отвела глаза и посмотрела на гранитные вершины, окружающие их.

– Думаешь, следопыты найдут его? Я имею в виду зверя? Может быть, если не найдут, то мы уйдем из этих гор. Я вполне могла бы украсть рубины и по дороге в Шадизар.

– Я бы хотел, чтобы они ничего не нашли, кроме мозолей на пятках, – ответил Конан. Он вспомнил о полуобгорелом куске черепа с рогом. – Боюсь, что этого зверя не так легко убить, как считает Йондра. И ты не украдешь рубины.

– Значит, ты все-таки хочешь украсть их сам.

– Не хочу.

– Значит, хочешь спасти их для своей любовницы. Для Йондры.

– Яйца Ханнумана, женщина! Не перестанешь ли ты?

Тамира пристально посмотрела на него:

– Не знаю, хочу ли я, чтобы ты лгал, или нет.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Конан, недоумевая.

– Я намерена украсть рубины, понимаешь, независимо от того, что ты говоришь или делаешь. – Голос ее сделался тверже. – Но если ты остался не ради рубинов, то, значит, ты остался ради меня. Или ради Йондры. Я сама не знаю, хочу ли точно выяснить, что тебе нужны были лишь драгоценности.

Конан откинулся спиной к валуну и принялся хохотать, пока не охрип.

– Значит, ты мне не веришь? – спросил он наконец.

– Я знала достаточно мужчин, так что сомневаюсь во всем, что бы вы ни говорили.

– Да ну? – воскликнул Конан, изобразив удивление. – Я бы мог поклясться, что я был первым мужчиной, которого ты знала.

Краска залила ее щеки, и Тамира вскочила на ноги.

– Только подожди, пока не…

Чем бы она ни угрожала, он все равно не услышал конца фразы, поскольку в лагерь явился Телад, еле дыша и опираясь на копье, как на палку. Охотники поспешили к нему, и киммериец оказался там первым. Охотники сыпали градом слова:

– Ты нашел следы?

– Мы слышали громкий крик.

– Что ты заметил?

– Это, вероятно, было то, на что мы охотимся.

– Ты видел зверя?

Телад стянул с себя остроконечный шлем и покачал бритой головой:

– Я слышал крик, но не видел ни зверя, ни следов.

– Докладывай мне, – бросила ему Йондра.

Охотники расступились, чтобы пропустить княжну. Ее нетерпение выдавало то, что в руке она держала лук. – Или я должна ждать, пока ты не расскажешь всем остальным?

– Нет, моя госпожа, – ответил Телад, смутившись. – Прошу прощения. Я видел армию, моя госпожа. Солдат.

Снова на охотника хлынул поток вопросов:

– Ты уверен?

– Из тех, что мы видели в сражении?

– Как они могли оказаться в горах раньше нас?

Йондра окинула собравшихся охотников взглядом холодных серых глаз, и поток затих, будто она хлестнула плетью.

– Где эти солдаты, Телад? – спросил Конан.

Йондра резко взглянула на него, но закрыла рот и ничего не сказала.

– Не будет и двух лиг к северо-востоку от нас, – ответил Телад. – Их ведет генерал князь Тенерс. Я подобрался близко и разглядел его, хотя солдаты меня не видели.

– Тенерс, – проговорил Конан. – Я слышал о нем.

– Говорят, что он охотится за славой, – сказал бритоголовый охотник, – но, кажется, он хорошо знает, когда грозит опасность. Лагерь его так хорошо спрятан в ущелье с единственным входом, что я нашел его лишь чисто случайно. И я не видел, сколько с ним человек.

– Не меньше, чем с Зафанидом, – сказал Конан, – если правда то, что о нем говорят. Это человек, сознающий собственную важность, этот Тенерс.

Йондра вклинилась подчеркнуто спокойным голосом:

– Если вы двое закончили обсуждать армию, я бы хотела услышать о результатах того, ради чего и послала этого человека. Ты нашел следы, Телад, или нет?

– А, нет, моя госпожа, никаких следов.

– Остались еще девять, – сказала аристократка сама себе. – А что касается этих солдат, – продолжала она более естественным тоном, – им нет до нас дела, и нам нет до них дела. Не вижу смысла говорить о них дальше или о том, как им вообще вдруг может стать известно о нашем существовании. Меня все поняли?

Она властно заглядывала в лицо каждому охотнику по очереди, и каждый охотник неясно бормотал в знак согласия и принимался пристально изучать что-то у себя под ногами, пока очередь не дошла до Конана. Холодные лазурные глаза, не мигая, встретили ее взгляд, и на этот раз не выдержали серые глаза.

Княжна вновь посмотрела на Конана, но теперь сквозь длинные ресницы.

– Я должна поговорить с тобой, Конан, – проговорила она. – В шатре. Я… хотела бы посоветоваться насчет охоты.

Через плечо Йондры Конан видел, как на него пристально глядит, уперев руки в бока, Тамира.

– Может быть, попозже, – сказал он. Когда аристократка прекратила недоуменно моргать и посмотрела на него, он быстро добавил: – В горах опасно. Мы не можем пренебречь ни одной парой глаз.

Прежде чем она успела что-либо сказать – а по искрам в глазах Конан видел, что сказать она хочет очень много, – он вернулся через весь лагерь на свое место за валуном.

Когда он снова уселся спиной к камню, то заметил, что обе женщины смотрят на него. И обе смотрят гневно. Старая поговорка оказывается верной, подумал он. Имеющий двух женщин не обладает ни одной. И ничего не приходило в голову, чтобы как-то помочь этому. Вздохнув, он принялся ухаживать за своей сталью. Некоторые говорят, что клинки имеют женский характер, но он никогда не видел, чтобы меч испытывал ревность.

Через уменьшающиеся промежутки времени начали возвращаться остальные следопыты. Этим Йондра не позволяла заниматься посторонними – для нее – делами и беседовать с другими охотниками. Она сама встречала каждого из них, как только он входил в лагерь, и взглядом удерживала остальных, до тех пор пока не заканчивала расспросы и не отпускала следопыта.

Один за другим следопыты возвращались, и один за другим докладывали о том, что было Йондре неинтересно. Один, который искал недалеко от Телада, нашел наушники от солдатского шлема. Другой видел горного барана с длинными витыми рогами. Йондра сердито повернулась к нему спиной, не дав даже договорить. Несколько следопытов видели горцев, и в таком количестве, которое заставило бы разумного человека насторожиться, но никто не нашел ни следов, ни чего другого, что говорило бы о присутствии зверя.

Сероглазая аристократка каждого выслушивала и каждый раз отходила, нетерпеливо стуча луком о бедро.

Последним вернулся Арваний, прибежав в лагерь и оперевшись с самодовольной улыбкой о копье.

– Ну? – спросила Йондра, шагая к нему. – Ты тоже, полагаю, ничего не нашел?

Человек с орлиным носом был явно поражен ее тоном, но быстро пришел в себя и отвесил низкий поклон.

– Моя госпожа, то, что ты имеешь, даю тебе я. – Он, выпрямляясь, бросил на Конана дерзкий взгляд. – Я, Арваний, сын князя Анданеза, даю тебе.

– Ты нашел? – Лицо ее вдруг радостно вспыхнуло. – Где, Арваний?

– Едва ли в лиге на восток отсюда. Я нашел отпечатки огромных когтей, размером с человеческую ладонь, и прошел по ним некоторое расстояние. Следы были оставлены сегодня, и никакое другое животное в этих горах не оставляет таких невиданных следов.

Весь лагерь, недоумевая, смотрел, как Йондра подпрыгнула, вертясь, и протанцевала еще три шага.

– Это он. Это он. Я осыплю тебя за это золотом, Арваний. Найди мне этого зверя, и я подарю тебе имение.

– Мне не нужно ни золота, – угрюмо сказал Арваний, сверкнув неожиданно черными глазами, – ни имений.

Йондра застыла, глядя на него, затем неуверенно отвернулась.

– Приготовить лошадей, – приказала она. – Я хочу посмотреть на следы.

Распорядитель охотой обеспокоенно посмотрел на нее. Солнце, дающее в горах мало тепла, проделало от зенита половину пути на запад.

– Поздно начинать охоту. Утром с первыми лучами…

– Ты мне прекословишь? – бросила ему княжна. – Я не глупа, чтобы начинать охоту на опасного зверя тогда, когда близится ночь, но я желаю видеть следы. Сейчас! Двадцать человек. Остальным оставаться в лагере и готовиться к завтрашней охоте.

– Повинуюсь, моя госпожа, – проговорил Арваний. Он гневно посмотрел на Конана, когда Йондра повернулась к огромному киммерийцу и тихим голосом заговорила:

– Ты поедешь со мной, Конан? Я… я чувствовала бы себя в большей безопасности. – Неловкость слов и залитое краской лицо выдавали ложь. С явным усилием княжна добавила: – Прошу.

Ничего не сказав, Конан поднялся и направился к лошадям. Арваний прокричал распоряжения, и к киммерийцу присоединились другие. Закрепляя подпругу, Конан увидел Тамиру, с нарочитой непринужденностью ласкающую нос чалой лошади, стоящей рядом с его высокой гнедой.

– Ты поедешь со мной, Конан? – тихо передразнила она. – Я буду чувствовать себя в еще большей безопасности.

Она состроила гримасу, чтобы плюнуть.

Конан глубоко вздохнул.

– Я не хочу, чтобы какая-нибудь из вас погибла или оказалась рабой горца. Ты здесь будешь в большей безопасности, чем она там, так что я еду с ней.

Он влез в высокое заморийское седло. Тамира шагала рядом, когда он выезжают из ямы, в которой были укрыты лошади.

– Ты будешь там, – сказала она киммерийцу, – а также и она. Вы можете вернуться и обнаружить, что меня нет, Конан. И нет рубинов. Что задержит меня здесь?

– Как же, ты ведь будешь дожидаться меня, – сказал он, рассмеявшись, и ткнул лошадь пятками в бока. От плеча отскочил брошенный камень, но Конан не оглянулся.

Глава 16

Партия заморийских охотников вереницей пробиралась по разломам и ущельям, которые бороздили горы, будто морщины на старческом лице земли. Арваний ехал впереди, так как знал дорогу, а Йондра сразу за ним. Конан, в свою очередь, держался недалеко от аристократки. Если нужна будет защита, нельзя терять времени. Горы, казалось, злобно давили на людей со всех сторон даже тогда, когда проход раскрывался так, что могли ехать двенадцать или более человек в ряд.

Огромный киммериец постоянно оглядывал утесы и крутые склоны и с помощью инстинкта, притупившегося у цивилизованных людей, пытался обнаружить врагов. Он не видел никаких следов горцев, ничто не говорило его чувствам об их присутствии, но все же из камней сочилась угроза. Внешне Конан казался спокойным, но на самом деле он был как сухой трут, ждущий искры.

Вдруг в том месте, где каменные стены сходились и были круты, Арваний натянул поводья.

– Вот, моя госпожа, – произнес распорядитель охотой, указывая на землю. – Здесь первый след, который я нашел.

Йондра слезла с седла и стала на колени у небольшого глинистого участка. Там глубоко отпечатались два массивных когтя и часть третьего.

– Он больше, чем я думала, – проговорила она, проводя пальцем по отпечатку.

– Вот мы и посмотрели на следы, – сказал Конан. Ему казалось, что зловещий воздух сделался гуще. – Давай теперь вернемся в лагерь.

Арваний презрительно скривил губы.

– Ты боишься, варвар? Моя госпожа, дальше еще есть следы. Некоторые пропечатались полностью.

– Я должна их видеть, – воскликнула Йондра.

Вскочив в седло, она поскакала вперед, и Арваний, подхлестнув свою лошадь, помчался за княжной.

Конан обменялся с Теладом взглядом – судя по кислому лицу, бритоголовому это нравилось так же мало, как и киммерийцу, – затем они и все остальные двинулись следом.

Как бывало и раньше, узкий проход расширился. На этот раз он вывел в небольшое ущелье, возможно, в сотню шагов шириной, в крутых бурых стенах которого виднелись пять проломов. Конан с подозрением поглядел на эти отверстия. Какой бы враг ни скрывался там, он сможет напасть на них до того, как охотники успеют что-либо сделать. Любимой тактикой горцев была засада.

Внизу на земле было полно следов. Следы, ведущие туда и обратно, говорили о том, что зверь обследовал эти проломы. Всей колонне было не по себе: охотники нервно перехватывали копья либо тянулись руками к упрятанным в чехлы лукам, и лошади приплясывали и шарахались в сторону. Йондра вынула лук, слезла с седла у следа, на который показывал ей Арваний, и, прежде чем встать на колени, вложила в лук стрелу. Человек с орлиным носом нахмурился, глядя на землю и едва удерживая свою лошадь на месте.

Конан поймал себя на мысли, что обеспокоен выражением лица Арвания. Ведь Арваний уже видел и это ущелье, и эти следы. Из-за чего же он нахмурился? У огромного киммерийца перехватило дыхание. Разве только следов стало больше. Если это так, то надо немедленно уходить.

Конан открыл было рот, но тут воздух рассек пронзительный вой, от которого у людей похолодела кровь, а лошади встали на дыбы. Лошадь Йондры вырвала поводья из рук хозяйки и понеслась, раздув ноздри и бешено вращая глазами, оставив аристократку стоять подобно ледяной статуе. Киммериец с трудом развернул гнедую.

– Кром, – проговорил он среди воя, наполнившего воздух.

В ущелье входило чудовищное существо, огромное, на массивных ногах. В свете заходящего солнца блестела золотая чешуя, а на спине виднелись черные кожистые наросты. Крепкие когти рыли камень. Широкая голова запрокинута назад, разверзлась пасть, полная кривых зубов, будто обломки камня, и снова раздался пронзительный вой.

Охотники уже много раз до этого встречались со смертью, и если раньше она и не представала перед ними в таком облике, то все же не была для них чем-то неизвестным. Когда этот злобный вой прекратился, они принялись действовать и, борясь с полувзбесившимися лошадьми, рассредоточились и окружили чудовище. Охотник, находившийся ближе всех, опустил копье и бросился вперед. Послышался звук, будто сталь ударилась о камень, и всадник вылетел из седла. Огромная голова опустилась, и из зияющей пасти с ревом вырвалось пламя. Крик человека и лошади слился воедино, и они были заживо изжарены.

У остальных охотников вырвался крик, но они уже начали атаку. Наступали с обеих сторон. Даже если бы они хотели свернуть, зверь не дал им такой возможности. Двигался он быстрее леопарда, разбрасывая по земле кровавые ошметки, которые были когда-то людьми, кромсая челюстями охотников и лошадей. Копья ломались о сверкающую чешую, как солома, и крики умирающих заглушали все, кроме мыслей, а в мыслях охотников царил страх.

Конан скакал сквозь этот водоворот верной смерти. Он низко нагнулся, чтобы подхватить с окровавленной земли несломанное копье. Большие золотые глаза, думал он. Глаза должны быть уязвимы. Или длинные темные наросты на спине. Он заставил лошадь повернуть – она изо всех сил пыталась бежать подальше от этого ужаса, – и от вида, представшего перед ним, киммериец содрогнулся, как не содрогнулся даже услышав крик зверя.

Йондра стояла всего в десяти шагах от головы чудовища. Когда он глядел на нее, из лука вылетела стрела. Стрела ударила прямо в злобный золотой глаз. И отскочила. Зверь кинулся вперед, пытаясь схватить княжну когтями. Она отчаянно отпрянула, но кончик одного когтя зацепился за шнуровку красной кожаной жилетки, и княжна повисла в воздухе прямо напротив глаз твари. Не обращая внимания на льющуюся вокруг кровь, крики, вопли людей, зверь, казалось, разглядывал девушку.

Дрожь ужаса пробежала по телу Конана. В этих глазах проглядывал свет разума. Но даже если это чудовище и обладало разумом, то слишком нечеловеческим и непонятным людям. Он не видел в красивой женщине ничего, кроме жертвы. Пасть, полная зубов, открылась, и Йондра была подтянута ближе.

Конан поднял копье.

– Кром! – проревел он и ударил лошадь в бока пятками. Наконечник копья он направлял на кожистый нарост. Киммериец плотно сжал коленями лошадь, приготовившись к удару, который, как он видел, выбил других из седла, но все равно сила удара оказалась чудовищной, и даже лошадь упала на колени.

С гибким изяществом и ослепительной скоростью зверь развернулся и ударил Конана лапой, в которой болталась Йондра. У киммерийца захватило дух, когда его подбросило в воздух. Последние силы вышиб удар о каменную почву. Конан отчаянно попытался вздохнуть, заставить онемевшие мускулы работать, перекатился на четвереньки и поднялся на ноги. Йондра, корчась, лежала на спине рядом с ним, обнаженные груди вздымались с каждым трудным вздохом.

Кожаная жилетка Йондры по-прежнему была в когтях, но зверь переместил свое внимание на киммерийца. То, что осталось от лошади Конана, лежало теперь под тварью, и из зубастой пасти падали куски мяса.

Понимая бессмысленность этого жеста, Конан выхватил свой старинный меч. Сталь не оставляла следа на небьющихся пластинах чешуи. У Конана и налегке не хватит скорости, чтобы увернуться от атаки твари, тем более не сможет он этого сделать, если будет нести Йондру, но он не мог ее оставить. Однако он не погибнет без боя.

– Эй, Конан! – Нетвердо держась в седле, сзади к зверю подскакал Телад. Кольчуга на груди была порвана, и он истекал кровью, но крепко сжимал копье. – Оттащи ее, северянин! – Ударив в бока лошади каблуками, он ринулся вперед.

Тварь развернулась, блеснув переливающейся чешуей.

– Нет! – крикнул Конан.

Бритоголового охотника охватило пламя, и зверь прыгнул, чтобы растерзать обгорелое мясо.

Киммериец не мог позволить, чтобы жертва Телада пропала даром. Вложив меч в ножны, он схватил Йондру в охапку и бросился в узкий проход, преследуемый звуком дробящихся костей.

Когда за спиной уже не слышно было жуткого скрежета, Йондра пошевелилась в его руках.

– Я не хотела, чтобы они погибли, – прошептала она. Глаза ее были переполнены ужасом.

– Ты хотела поохотиться на зверя, – сказал он, не замедляя шага. При других обстоятельствах Конан задержался бы, чтобы поискать оставшихся в живых, но сейчас он думал лишь о том, чтобы унести Йондру подальше от кошмарной сцены, вернуть ее в относительную безопасность лагеря.

Йондра плотнее прижалась к его широкой груди, будто укрываясь от бури за огромным валуном.

– Телад отдал за меня свою жизнь, – проговорила она, дрожа. – Я правда не хотела этого. Конан, что мне делать?

Конан тут же остановился, а девушка сжалась у него в руках, будто прячась от взгляда ледяных глаз.

– Уйти из гор, – сказал он резко. – Вернуться в Шадизар. Забыть о звере и всегда помнить о людях, погибших из-за твоего каприза и тщеславия.

Высокомерное лицо княжны вспыхнуло гневом. Кулачок поднялся, но вдруг бессильно опустился. По щекам потекли слезы.

– Так и сделаю, – прохныкала она. – Клянусь перед всеми богами.

– Этим не отплатить за жертву Телада, – сказал киммериец, – но это, по крайней мере, значит, что ты ценишь его поступок.

Она нежно коснулась щеки Конана.

– Я никогда раньше не хотела, чтобы мужчина управлял мной, но ты почти заставил меня… – Белые зубки прикусили полную нижнюю губу, и княжна опустила глаза. – Ты вернешься со мной в Шадизар? – спросила она тихо, снова пошевелившись в его руках, но на этот раз так, чтобы киммерийцу были хорошо видны ее полные округлые груди.

– Возможно, – ответил он и снова пошел, полностью сосредоточив свое внимание на изгибах ущелья и неровностях под ногами. Лишь глупец отказал бы такой женщине, какую он нес сейчас на руках. И лишь глупец пренебрег бы советом, который он только что дал ей. Но Телад сделался другом, и жизнь свою он отдал и за него тоже, как и за нее.

Кодекс чести киммерийца требовал, чтобы Телад, отдавший свою жизнь за киммерийца, был отмщен, но также кодекс требовал, чтобы он проводил Йондру и Тамиру в безопасное место. Второе выполнить было намного легче. Как, думал он, можно убить зверя, которому не причиняет вреда сталь? Так что не удивительно, что он не обращал внимания на прелести, выставленные Йондрой.

Глава 17

Тамира была первой, кого увидел Конан, войдя в лагерь с полуголой аристократкой на руках, и солнце к этому времени кровавым шаром висело над кромкой гор. Воровка, уперев руки в бока, желчно глядела на то, как к нему прижимается Йондра. Затем Йондра обернулась, открыв свое заплаканное лицо. Челюсть Тамиры отвисла, и девушка бросилась в красный шатер за халатом.

Конан поставил Йондру на ноги, и Тамира завернула ее в мягкую синюю шерстяную ткань. Когда Конан выпустил княжну из рук, она повалилась на камни. Тамира опустилась рядом с ней, положила ее голову себе на плечо и взглянула на киммерийца.

– Что случилось? – спросила она.

– Мы нашли зверя, на которого она охотится. Охотилась. Кто-нибудь еще вернулся?

Темные глаза Тамиры расширились от страха, и Тамира помотала головой.

– Никто. Они… Они ведь не могли все погибнуть?

– Конечно, нет, – ответил Конан. Он бы очень удивился, увидев еще кого-нибудь живым, но не стоило еще больше пугать девушку. Лучше найти ей работу, чтобы отвлечь от тяжелых мыслей. – Позаботься о ней, – сказал он Тамире, – она почти не переставая плачет.

– Не удивительно, – ответила Тамира, – если о ней заботился ты.

Она увела не сопротивляющуюся аристократку в шатер, оставив Конана стоять разинув рот.

Он никогда не научится понимать женщин, решил киммериец. Никогда. Затем он заметил, что вокруг него собрались оставшиеся в лагере охотники и обеспокоенно смотрят на него.

, – понял вдруг с удивлением Конан. Он решительно изгнал из головы все мысли о женщинах.

– На рассвете, – сказал он охотникам, – мы возвращаемся в Шадизар. Но прежде мы должны дожить до этого. Сегодня ночью никто не спит, если только не хочет проснуться с перерезанным горлом. И никаких костров. Раздать все запасы.

Охотники как можно скорее принялись за дело. Все стрелы поделили между собой. Три колчана на человека. И каждый получил по дополнительному копью, а также бурдюк с водой и сумку с вяленым мясом. Несколько трусов может убежать с имеющимися у них запасами, но Конан не хотел обрекать на смерть остальных, если потребуется бежать всем.

Нападения горцев можно было ждать в любое время и отовсюду, кроме как со стороны утеса, у которого стоял шатер Йондры. Даже если первая атака будет отбита, они не могут оставаться здесь при свете дня, на виду, будто жуки, приколотые булавкой. Они попытаются отступить, после того как на них нападут или во время атаки, если врага не удастся отбить. И если они окажутся на грани поражения, каждому самому придется заботиться о своей судьбе.

Хуже всего будет, если нападет зверь. Обходя в сумерках охотников, Конан каждому напоминал:

– Не пытайтесь драться со зверем. Если он появится, бегите и надейтесь, что ваши боги вас не оставили.

Конан сел на корточки недалеко от шатра Йондры. Если произойдет худшее, другим придется думать только о себе. Ему надо быть рядом с женщинами, если он хочет спасти их.

Шорох камней сообщил, что подходит Тамира, и киммериец подвинул два копья, чтобы дать ей место.

– Она спит, – сказала хрупкая женщина, устало садясь на землю рядом с киммерийцем. – Она вымотала себя слезами. И кто будет удивляться этому, после того как она увидела такое.

– Это случилось по ее приказу, – сказал Конан тихо, – и из-за ее тщеславия. Тот бритуниец говорил ей о звере, и я рассказывал ей о том, что узнал о нем.

– Ты жестокий мужчина, киммериец. Жестокий, как эти горы.

– Я мужчина, – ответил он просто.

Некоторое время Тамира молчала. Но наконец произнесла:

– Йондра говорит, что ты возвращаешься в Шадизар с ней.

Конан простонал:

– Кажется, она слишком много говорит для женщины на грани нервного истощения.

– Она собирается устроить во дворце для тебя покои.

– Смешно.

– Она хочет разодеть тебя всего в шелк и надеть на руки золотые браслеты, чтобы подчеркнуть мускулы.

– Что? – Ему показалось, что он слышит рядом с собой в сгущающейся темноте смешок, и Конан гневно посмотрел на девушку.

– Радуешься шуткам? – прорычал он. – Не вижу в них ничего смешного.

– Ты был и ее первым мужчиной, Конан. Ты не знаешь, что это значит для женщины, но я-то знаю. Она любит тебя. Она спросила меня, есть ли еще такие мужчины, как ты. Она даже сравнила тебя с Элдраном – с тем бритунийцем. Она сделала вид, что забыла его имя, но на самом деле помнит его.

Что-то в голосе Тамиры удивило его.

– Митра выдери мои глаза, если тебе не жаль ее. – В голосе его было недоумение.

– Она меньше меня знает о мужчинах, – сказала, словно защищая княжну, хрупкая воровка. – Трудно быть женщиной среди мужчин.

– Без женщин было бы труднее, – произнес он сухо, но Тамира ткнула его кулаком в бок.

– Вот твоих шуток я не понимаю, – начала она, но он прикрыл ей рот ладонью.

Конан прислушался, не раздастся ли звук, который он уже слышал раньше. Вот. Чиркнуло копыто – неподкованное копыто – о камень.

– Иди в шатер, – прошептал он, подталкивая Тамиру в нужном направлении. – Разбуди ее, и будьте готовы бежать. Быстрее!

В это мгновение ночь рассек крик:

– Да будет воля истинных богов! – И на лагерь хлынула орда горцев на косматых лошадках, и в бледном свете луны замелькали сабли.

Конан взял копье и метнул его в ближайшую цель. Пронзенный наездник в тюрбане вскрикнул и свалился с несущейся лошади. К киммерийцу подскакал другой всадник, громко призывая своих богов и размахивая сталью. У Конана не было возможности бросить второе копье. Он упал на живот и ударил древком, будто дубиной, по ногам несущегося животного. Послышался резкий хруст, и всадник вместе с лошадью кубарем покатились по земле. Пока горец не успел подняться, Конан всадил ему в грудь копье на целый локоть.

Всюду вокруг киммерийца звенела сталь. Люди выкрикивали боевые кличи, издавали предсмертные хрипы. В этом смертоносном кровавом урагане отточенные чувства дикаря предупредили Конана об опасности. Выдернув копье, он развернулся и успел защититься от удара кривой сабли. Он ловко обвел копье вокруг клинка сабли и всадил наконечник в горло нападавшему. Умирая, горец обеими руками вцепился в оружие, убившее его. Лошадь убежала из-под горца, и, падая, он вырвал копье из рук Конана.

– Конан! – Сквозь шум до ушей киммерийца долетел крик Тамиры. – Конан!

Конан отчаянно принялся отыскивать глазами хрупкую воровку… и нашел, когда горец уже поднял ее за волосы к своему седлу. Оскалясь, бородатый горец, дразня девушку, приставил ей к горлу клинок сабли. Одной рукой Тамира пыталась отвести острое как бритва лезвие, в то время как другой вцепилась в одежду горца.

Конан выхватил меч. Двумя прыжками он добрался до Тамиры; голова горца откинулась назад, а рот открылся, когда меж ребер гладко вошел меч киммерийца. Безжизненные пальцы выпустили волосы Тамиры, и Конан поймал девушку, когда она падала. Дрожащие руки обвили его шею, она тихо всхлипывала, прижавшись к его груди.

Лошадь с трупом на спине поскакала дальше, а Конан за несколько мгновений понял все, что происходило в лагере. Сражение шло плохо, поскольку сейчас оно уже почти прекратилось. В лагере осталось мало воинов в тюрбанах, да и те были заняты тем, что грабили убитых и глумились над ними. Кровожадные крики, доносящиеся из темноты, говорили о том, что горцы рассредоточились, преследуя бежавших охотников. Шатер Йондры был в огне.

Огромный киммериец похолодел. У него на глазах рухнули остатки шатра, подняв кучу искр. Если Йондра там, у нее нет надежды на спасение. Киммериец надеялся, что княжны там не было, но помочь ей он сейчас не мог. У него уже есть одна женщина и нет времени для второй.

Нагнувшись и подхватив Тамиру под колени, он бросил ее на спину, как мешок. Сквозь не прекращающийся плач она попыталась слабо протестовать. Никто из горцев, кромсавших трупы, не обратил внимания на мускулистого молодого человека и его стройную хрупкую ношу, когда он растворялся в ночи.

Будто дух, Конан двигался от тени к тени. Одна лишь темнота, однако, не может быть щитом, подумал он. С затянутого облаками неба перламутровая луна роняла мало света, но достаточно для того, чтобы зоркий глаз различил движение, да и короткая белая рубаха Тамиры не улучшала положения. Повсюду в окутанных темнотой горах раздавались звуки ударов копыт и крики рыщущих горцев. Они искали, и если дать им время, обязательно найдут.

Киммериец не останавливался, он шел все дальше от звуков, издаваемых горцами, и глаза его постоянно искали укрытия. Линия более глубокой черноты на общем темном фоне привлекла его внимание. Он пробрался к ней и обнаружил горизонтальную трещину в скальной стене. Она была достаточно широкой, чтобы туда пролезла Тамира, и достаточно глубокой, чтобы она там спряталась и оставалась скрытой для любого, если только он не засунет в трещину руку.

Спустив девушку со спины, он помог ей забиться в щель.

– Сиди тихо, – сказал он Тамире, – и не двигайся. Вернусь как можно скорее. Слушайся меня, женщина!

– Он… он собирался убить меня, – всхлипывала она. – Он с... смеялся.

Она вцепилась в киммерийца, но он нежно убрал ее руки со своих плеч.

– Сейчас это позади. Ты в безопасности, Тамира.

– Не оставляй меня.

– Я должен найти Йондру. Сиди здесь, пока я не вернусь, а потом мы все втроем выберемся из этих гор. – Он думал, что слова его звучат уверенно, – во всяком случае, в голосе ощущалось больше уверенности, чем было на самом деле, но девушка забилась от него в трещину в скале.

– Тогда иди, – сказала она мрачно. Он не видел лица Тамиры, но слезы, казалось, вдруг высохли. – Ладно. Иди, если хочешь.

Конан стоял в нерешительности, но Йондру все-таки нужно найти, и он не знал еще, живой или мертвой. Здесь Тамира будет в безопасности до его возвращения.

– Я скоро вернусь, – сказал он и растворился в темноте.

Тамира выглянула из щели, но, хотя в темноте она видела как кошка, она не разглядела ничего. Конан исчез. Она снова залезла в трещину.

Ее чуть было не убили, дразнили саблей, а он ушел к той, другой, когда должно быть ясно видно и слепому, что ей необходимо его утешение, его объятия. Хотя разве не все мужчины слепцы? Это несправедливо, что он производит на нее такое большое впечатление, в то время как самому ему нет до этого дела. Когда-то она могла спокойно и логично рассуждать о каждом мужчине. Когда-то – это было, кажется, сто лет назад – до того, как она позволила молодому киммерийскому великану… Даже одна и в темноте она покраснела от этой мысли.

Она не будет о нем больше думать, решила Тамира. Она подползла к краю щели и снова попыталась вглядеться в темноту, но это было бесполезно – то же самое, что смотреть сквозь крыло ворона. В горах завывал ледяной ветер, и она поджала колени, с горечью заметив, как мало тепла дает ей короткая рубаха.

Куда же он все-таки ушел? Искать Йондру, какон заявил, но как собирается он искать ее ночью? И жива ли вообще аристократка? Шатер был весь в огне, вспомнила Тамира. Там ничего не могло остаться. Разве только… железные ларцы с украшениями Йондры.

Глаза Тамиры радостно загорелись, и она прикусила губу, чтобы сдержать смех.

– Пускай поищет Йондру, – прошептала она. – Он вернется и обнаружит, что я ушла. Ушла из гор, прихватив рубины.

С ловкостью кошки она выкатилась из трещины и приземлилась на ноги. Холодный ветерок обтянул на ней рубаху. Какое-то мгновение Тамира стояла в нерешительности из-за цвета рубахи.

– Да, но я же не могу пойти голой, – сказала она наконец, но тут же захлопнула рот. Теперь нельзя издавать ни звука.

Она тихо скользнула в темноту, двигаясь так ловко и неслышно, как только умела. Неважно, что говорят в Шадизаре, в тавернах Пустыни о Конане, в городе все-таки лучший вор она.

Ее остановил звук, сапоги, ступающие по камням, и она пожалела, что с ней нет ее ножей. Кто бы это ни был, подумала она с презрением, он очень неловок. Она беззвучно пошла прочь от того, кто не умеет ходить по камням… и ее придавили грязные тела воинов в вонючей одежде.

Она пиналась, отбиваясь от ругающихся мужчин, окруживших ее, и била их, пока кисти ее рук не схватили и не сжали, будто тисками. Тело ее ощупывали грубые руки. Она увидела бородатое лицо, безжалостное и жестокое, и занесенный кривой кинжал. Крик застыл у нее в горле. Столько мужчин, чтобы убить одну женщину. Это несправедливо, подумала она тупо. Рубаху ее схватили у горла и разорвали до пупка.

– Смотри! – заорал грубый голос. – Как я и говорил. Женщина, и молодая.

Жестокое лицо не изменило выражения.

– Женщина с низменностей! Сосуд похоти и разврата!

– Даже если так, – сказал третий человек, – вспомни приказы ималлы. И вспомни о судьбе Валида, прежде чем решишь ослушаться.

При этих словах человек с жестоким лицом заморгал и нахмурился.

– Отведите меня к ималле, – проговорила Тамира. Она знала, что имя носили среди горских племен святые люди. Святой человек, конечно, защитит ее.

Жестокое лицо расплылось в злобной улыбке:

– Пусть будет так, как хочет девка. Возможно, она пожалеет, что не предпочла мой кинжал. – И он захохотал.

Глава 18

Заря еще не занялась, но сделалось уже светлее, а Конан лежал на узком гранитном уступе и следил за тем, как внизу по тропе между крутых обрывов едет вереница горцев. По мере того как ночь отступала, их строй становился все реже, но все же оставалось еще слишком много бородатых воинов. Когда наконец последние всадники скрылись за поворотом тропы, огромный киммериец осторожно спустился с уступа и побежал туда, где был лагерь, сделавшийся не так давно местом кровавой бойни, туда, где пряталась Тамира.

Пройдя шагов двести, он нашел останки одного из заморийских охотников. Он не мог определить, чьи именно. Обезглавленное тело, покрытое темной запекшейся кровью и ярко-зелеными мухами, лежало, неестественно раскинув конечности. Конан не стал задерживаться у трупа. Он за ночь видел их много, некоторые изуродованные еще хуже, и каждый раз Конана успокаивало лишь то, что это не Йондра. Теперь его беспокоила Тамира. Он был уверен, что она в безопасности – даже при дневном свете ту щель непросто обнаружить, – но она всю ночь оставалась одна, окруженная горцами, терзаемая воспоминаниями об убийствах.

Он пробежал вдоль склона горы, внимательно глядя по сторонам. Опустившись на живот, он подполз к краю утеса. Внизу лежал лагерь. Там была почерневшая земля и пепел в том месте, где стоял шатер Йондры. Среди деревьев разбросаны десятки тел, многие из них расчлененные, – тела лишь заморийцев, поскольку горцы взяли своих убитых с собой. Было тихо, и лишь грустно жужжали мухи.

Конан глубоко вздохнул, прыгнул через край утеса и покатился по осыпи. Мертвых он оставил лежать, так как не имел времени на погребальные ритуалы. Вместо этого он все свое внимание сосредоточил на том, что может помочь живым. Копье, несломанное и не замеченное горцами. Бурдюк, неразорванный и полный. Сумка с вяленым мясом.

Горцы, однако, пограбили основательно и оставили мало. Сломанные наконечники копий, кухонные горшки, даже веревка, которой привязывали лошадей, – все было унесено, а пепел шатра Йондры был просеян, чтобы забрать то, что не взяло пламя. Он все-таки нашел свою черную хауранскую накидку, спрятанную под валуном. Он добавил ее к своим жалким находкам.

– Так, значит, ты вор, мародер!

Услышав эти грубые слова, Конан схватил копье и обернулся. К нему плелся Арваний, черные глаза блестели, а пальцы побелели от того, как он вцепился в свое копье. На голове распорядителя охотой ничего не было: весь он был в пыли, а белые шаровары порваны.

– Приятно видеть живым еще одного из партии Йондры, – сказал Конан. – Все думали, что тебя убил зверь.

Распорядитель охотой отвел глаза в сторону, поглядел на разбросанные тела.

– Зверь, – прошептал он. – Смертному не справиться с ним. Это и дураку ясно. Тот крик… – Он поежился. – Им следовало бежать, – продолжал он жалобно. – Только это и оставалось. Пытаться драться, задержаться хотя на мгновение… – Его взгляд упал на кучку, собранную Конаном, и Арваний, наклонив набок голову, косо посмотрел на огромного киммерийца. – Так, значит, ты вор, воруешь у княжны Йондры.

У Конана зашевелились на голове волосы. Он не часто сталкивался с сумасшествием, тем более этого человека он знал в здравом уме.

– Эти запасы могут спасти жизнь Йондре, – сказал он, – когда я ее найду. Ее нигде нет, Арваний. Я должен скорее найти ее, чтобы вывести из этих гор живой.

– Такая красивая, – проговорил тихо Арваний, – с длинными ногами, с круглыми грудями, просто созданными для того, чтобы мужчина клал на них голову. Такая красивая, моя княжна Йондра.

– Я пошел, – сказал Конан, нагнувшись, чтобы взять накидку. Он старался не сводить глаз с Арвания, поскольку тот по-прежнему сжимал копье так, будто был готов пустить его в дело.

– Я смотрел на нее, – продолжал смуглый охотник. Огонек безумия в глазах сделался заметнее. – Смотрел, как она бежала из лагеря. Смотрел, как прячется от горцев. Она не видела меня. Нет. Но я пойду к ней, и она будет благодарна. Она узнает меня таким, каков я есть, а не только как своего главного распорядителя охотой.

Конан замер, когда понял, о чем говорит Арваний. Киммериец медленно выдохнул воздух и сказал, тщательно подбирая слова:

– Пойдем к Йондре вместе. Мы отведем ее в Шадизар, Арваний. Она будет тебе очень благодарна.

– Ты лжешь! – Лицо распорядителя охотой исказилось, будто он был готов расплакаться; руки его теребили древко копья. – Ты хочешь взять ее себе! Ты недостоин даже слизывать пыль с ее сандалий!

– Арваний, я…

Конан не договорил, так как Арваний бросился на него. Взмахнув накидкой, киммериец запутал в ней конец копья, но Арваний высвободил свое оружие, и Конан вынужден был отпрыгнуть, чтобы увернуться от сверкающей стали. Оба, направив друг на друга оружие, ходили кругами.

– Арваний, – сказал Конан, – в этом нет необходимости. – Он не хотел убивать этого человека. Ему просто нужно было знать, где Йондра.

– Зато есть необходимость тебе умереть, – прошипел человек с орлиным носом. Он выискивал слабые места противника и выжидал удобного момента для атаки.

– Нам достаточно врагов вокруг, – говорил ему Конан. – Нам не следует выполнять работу за них.

– Умри! – заорал Арваний, ринувшись с копьем вперед.

Конан отстранил удар, но распорядитель охотой не остановился. Он продолжал двигаться прямо на острие копья Конана. Арваний выронил оружие, но сделал еще один шаг вперед, пытаясь дотянуться руками до Конана и насаживая себя на копье еще глубже. Вдруг на его лице отразилось удивление: он посмотрел на длинный шест, торчащий у него из груди.

Огромный киммериец подхватил Арвания, когда тот падал, и положил на каменистую землю.

– Где она? – спросил Конан. – Разорви тебя Эрлик, где Йондра?

Распорядитель охотой корчился от смеха.

– Умри, варвар, – прохрипел он. – Умри.

Изо рта хлынула кровь, и взгляд его остекленел.

Выругавшись, Конан поднялся на ноги. По крайней мере, она жива, подумал он. Если только это все не безумные бредни. Собрав свои запасы, он направился к укрытию Тамиры.

Из тени укрытия, образованного огромными каменными плитами, отколотыми землетрясением века назад от утеса за ее спиной, Йондра жадно глядела на крохотную лужицу далеко внизу и облизывала губы. Если бы она знала про ту лужицу, когда Кезанкийские горы скрывала темнота, она бы не мучилась сейчас мыслью о том, как утолить свою жажду. Но сейчас… Она посмотрела на восток, на солнце, скрытое наполовину изломанной линией гор. Было достаточно светло, чтобы выставить ее напоказ любому, кто здесь был.

Это именно те слова, подумала полногрудая аристократка, ухмыльнувшись. Если не считать пыли на ногах, собранной во время побега, она была совершенно голой.

– Не совсем приличное одеяние для знатной заморийской женщины на охоте, – прошептала она сама себе. Хотя ведь заморийская знать редко просыпается от кровожадных криков дикарей или от того, что вокруг полыхает шатер. А также не принимает участия в охоте в качестве жертвы.

Она снова повернулась, чтобы посмотреть на лужу, и облизала губы, которые тут же опять высохли. Чтобы добраться туда, надо пересечь крутой каменистый склон, на котором нет ни травинки, чтобы укрыться. Внизу склона был обрыв; она не могла сказать, насколько крутой, но не похоже, чтобы он мог быть серьезным препятствием. Сама же лужица постоянно влекла ее. Водоем, который можно перейти в три шага, не замочив колен, с тремя кривыми деревцами по краям, казался сейчас более приветливым, чем ее дворцовые сады.

– Не буду сидеть здесь и ждать, пока не вывалится язык, – объявила она вслух. И будто звук собственного голоса побудил ее к действию, она выползла из укрытия и начала спускаться.

Вначале двигалась она осторожно, – тщательно избегая нетвердо лежащих камней. С каждым шагом, однако, ее все более начинала смущать собственная нагота, то, как при каждом движении раскачиваются груди, то, как выделяется на солнце ее бледная кожа. Вначале ночь, а затем каменные плиты создавали иллюзию не полной наготы. Она часто лежала голой в своем саду, нежась на солнышке, но здесь солнечный свет рушил всякую иллюзию. Здесь она не могла знать, кто наблюдает за ней. Рассудок говорил ей, что если ее видят, то у нее есть большие проблемы, чем нагота, но рассудок не мог побороть чувств. Если прикрыть груди одной рукой, то это мало чем помогало, и княжна приседала все ниже и ниже, спешила все больше и все меньше смотрела под ноги.

Вдруг камень подвернулся, и княжна, лежа на спине в облаке пыли, покатилась по осыпи. Она отчаянно пыталась за что-нибудь ухватиться, но каждый камень, за который она цеплялась, лишь увлекал за собой остальные. Как раз в тот момент, когда она была готова со стоном признать, что хуже быть уже не может, она обнаружила, что падает. Но едва она успела это понять, как вдруг падение резко прекратилось. Однако поток камней и грязи продолжал обрушиваться на нее. Прикрыв лицо руками, выплевывая пыль, она думала о том, что на следующий день будет вся в синяках и ссадинах.

Град камней и грязи ослабел, затем стих, и Йондра с горечью осознала свое положение. Первым потрясением было то, что она висела, зацепившись ногами за стену обрыва, про который она думала, что он не будет представлять трудности. Кривой пенек дерева, не толще ее кисти, плотно прижал щиколотку. Внизу под ней насыпалась куча камней, такая большая, что она могла дотянуться до нее кончиками пальцев.

Княжна зажмурилась и сделала три глубоких вдоха, чтобы успокоиться. Выход должен быть. Она всегда добивалась того, чего желала, и она не хотела умереть, болтаясь, как баранья туша. Надо, решила она, лишь дотянуться до пенька и высвободить щиколотку.

При первой же попытке согнуться княжну всю пронзила боль, и девушка снова повисла, тяжело дыша. Щиколотка не сломана, решила она. Она отказывалась принимать такую мысль. Превозмогая боль, княжна сделала еще одну попытку. Пальцы коснулись пенька. Еще раз, подумала она.

Шорох заставил ее посмотреть на лужицу, и кровь в жилах похолодела от ужаса. Там стоял бородатый горец в грязной желтой рубахе и перепачканных шароварах. Он медленно облизывал губы, и в пристальном взгляде черных глаз горела похоть. Глядел он на нее, уже развязывая одежду. Вдруг послышался звук, похожий на резкий хлопок, и горец остановился и опустился на колени. Йондра поморгала и увидела, что у него из груди торчит стрела.

Девушка в панике начала искать того, кто мог стрелять. Ее взгляд привлекло движение: мелькнуло то, что вполне могло быть луком. Триста шагов – оценила она спокойно как превосходный лучник, но в то время, будучи все-таки в первую очередь женщиной, почти зарыдала от облегчения. Кто бы это ни был из ее лучников, она даст ему столько золота, сколько он сможет унести.

Тем не менее она не собиралась никому, тем более человеку, ей служащему, позволить найти ее в таком беспомощном положении. Удвоив усилия, она отколола несколько щепок от пенька, обломала ногти, но ничуть не приблизилась к освобождению.

Вдруг она вскрикнула в ужасе, увидев того, кто шел к ней. Он не был горцем, этот высокий, с меховыми обмотками на ногах, гладко выбритый и с серыми глазами человек. Она знала это лицо и помнила имя, хотя многое отдала бы, чтобы доказать обратное. Элдран. Она тщетно пыталась скрыть свою наготу, прикрывшись ладонями.

– Ты, – бросила она ему, – уходи прочь и оставь меня одну!

Он по-прежнему медленно приближался к ней, положив одну руку на рукоять меча, свесив с одного плеча отороченную мехом накидку. Ни колчана, ни лука видно не было. Он пристально глядел на княжну, и лицо его было сурово.

– Перестань глядеть на меня! – потребовала Йондра. – Уходи, говорю тебе. Мне не нужна твоя помощь, да я и не хочу ее.

Она поморщилась, когда за спиной бритунийца из-за скал тихо выскочили три горца и побежали к нему, подняв кривые сабли. Княжна открыла рот, чтобы закричать… но Элдран развернулся, и в руке у него будто сам собой оказался меч с перекрестием в виде когтистых лап. Княжна не могла уследить за движением танца смерти. Сталь оросилась кровью. В пыли покатилась бородатая голова. И вот все три горца лежат, а Элдран спокойно вытирает клинок о накидку одного из горцев.

Убрав меч в ножны, он подошел ближе.

– Возможно, ты и не хочешь моей помощи, – сказал он спокойно, – но ты в ней нуждаешься.

Йондра заметила, что рот ее все еще открыт, и захлопнула его. Затем она решила, что молчать все же не следует, но, прежде чем она успела что-либо сказать, бритуниец взошел на кучу камней, взял девушку за голени и отцепил от пенька. Он перехватил ее и взял на руки., – подумала она. Он так же высок, как и киммериец, хотя и не так от пенька. Он перехватил ее и взял на руки., – подумала она. Он так же высок, как и киммериец, хотя и не так безопасности. Но как только она осознала характер своих мыслей, лицо ее залила краска.

– Опусти меня вниз, – приказала она ему. – Я сказала, опусти вниз!

Молча он отнес ее к лужице и опустил на краю.

– Ты внизу, – сказал он. Она поморщилась, когда он пощупал ее щиколотку. – Ссадина большая, но через несколько дней заживет.

Княжна заметила, что на лбу у него запеклась кровь.

– Откуда это у тебя? Вы встречали и других горцев?

– Я должен забрать свой лук, – сказал он коротко и зашагал прочь.

Может и не возвращаться, подумала она сердито, но мысль эта вызвала тревогу. Если предположить, что он действительно не вернется, что решит бросить ее голую и одну в безлюдном месте. Когда он снова показался, она облегченно вздохнула, но тут же разозлилась на себя за это.

Он положил лук в колчан, затем с мрачным лицом повернулся к ней:

– Мы встречали других горцев, да. Со мной в эти проклятые горы отправились четыре десятка человек, и я не смог сохранить их до того, как мы выполним свою задачу. Горцы, сотни горцев, обнаружили наш лагерь. Я не знаю, жив ли кто из моих товарищей. – Он тяжело вздохнул. – Я полагаю, такая же судьба постигла и вас. Жаль, что я не могу обещать проводить тебя в безопасное место, но я еще должен исполнить свою задачу, и она для меня важнее, чем ты. Однако я сделаю для тебя все, что смогу. Я сожалею, что не могу целые дни сидеть и смотреть на тебя.

Но она заметила, что он все-таки смотрит на нее, смотрит так, будто хочет запомнить все увиденное. И тут она вспомнила, что по-прежнему голая. Она быстро поднялась на колени и обхватила руками грудь.

– Цивилизованный человек отвернулся бы, – бросила ему Йондра.

– Значит, люди, которых ты зовешь цивилизованными, не могут ценить женскую красоту.

– Дай мне свою накидку, – приказала она. – Я не девка в таверне, чтобы на меня глазеть. Дай сюда, говорю?

Элдран покачал головой:

– Одна, в глубине Кезанкийских гор, голая, будто рабыня, выставленная на продажу, и все еще требуешь и отдаешь приказы. Возьми одежду у горцев, если хочешь, но сделай это быстро, так как нам надо скорее уходить. Здесь есть и другие горцы. Если не хочешь, чтобы я смотрел, не буду. – Взяв снова лук, он вложил в него стрелу и оглядел склоны вокруг. – Спеши, девушка.

Красная от гнева и еще от каких-то эмоций, не совсем ей понятных, Йондра даже не захотела взглянуть на трупы.

– Одежда их грязна и испачкана кровью, – произнесла она, подчеркивая каждое слово. – Ты должен дать мне приличную одежду. Такую, как твоя накидка!

– Виккана прокляла меня, – сказал бритуниец, будто княжна ничего и не говорила, – сделав так, что твои глаза трогают мою душу. В моей родной земле много женщин, но я должен был прийти сюда и встретить тебя. Я смотрю в твои глаза и чувствую, как они меня трогают, и нет других женщин. Я хочу, чтобы ты родила мне детей. Капризная, изнеженная женщина, у которой надменность в самой крови. Почему я так желаю такую женщину? И все же сердце мое парит, когда я смотрю на тебя.

Йондра беззвучно открыла рот. Капризная! Родить ему детей! А он продолжал говорить немыслимые слова, слова, которые она не хотела слышать. Рука ее нащупала у воды камень, размером с кулак, и, ни о чем не думая и чувствуя лишь гнев, она швырнула его. Княжна вскрикнула, когда тело Элдрана обмякло. По виску текла тонкая струйка крови.

– Элдран? – прошептала княжна.

Она подбежала на четвереньках к его неподвижному телу и подержала перед его губами ладонь. Он еще дышал. Она почувствовала облегчение, такое сильное, что раньше посчитала бы это невозможным. Она хотела было коснуться раны в том месте, куда попал камень, но вместо этого подняла с его лица вьющиеся коричневые волосы.

Вдруг она отдернула руку, будто обожглась. Что она делает? Ей надо уйти до того, как он придет в себя. В лучшем случае он снова заведет речь о том, чтобы она родила ему детей. В худшем же… Она вспомнила, с какой легкостью он нес ее, и решительно отбросила воспоминание о том, что чувствовала тогда себя в безопасности. Он такой сильный, достаточно сильный, чтобы побороть ее волю. Надо быстрее уходить.

Прежде всего ей нужна была вода, и она припала к воде и пила до тех пор, пока не почувствовала, что лопнет, если сделает хотя бы еще один глоток. Прохладная вода освежила ее. Прихрамывая, она подошла к Элдрану. Он даст ей то, что ей нужно. Она действительно не могла заставить себя прикоснуться к одежде горцев, но его вещи – совершенно другое дело. Она восхищенно схватила лук бритунийца и подергала тетиву. Йондра удивленно глядела то на лук, то на лежащего Элдрана. Она никогда не встречала человека, который мог бы натянуть ее лук так же, как она, но этот лук она не могла натянуть и на пядь. Княжна с сожалением положила лук рядом с Элдраном.

К мечу она не притронулась, поскольку не умела с ним обращаться. Но зато вытащила из-за пояса высокого бритунийца кинжал. Как только Йондра сделала прорези для головы и для рук в его отороченной мехом накидке, получилась вполне сносная рубаха, если подпоясаться сыромятным ремешком с его обмоток. Сами же обмотки она распорола, обмотала ими свои ноги и перевязала кусками другого ремешка.

Теперь можно было уходить. Но она долго простояла на коленях рядом с Элдраном, не решаясь оставить его. Некоторые так и не приходили в себя после раны на голове. Что, если ему нужна забота?

– Йондра? – пробормотал он. Хотя глаза его оставались закрытыми, он потянулся руками, будто ища девушку. Она отпрянула, как от змеи. Сам о себе позаботится, решила она.

Вначале Йондра шла медленно, потому что местность, по которой она передвигалась, была в лучшем случае неровной. Щиколотка не будет беспокоить, если ее не перетруждать, подумала княжна. Но через некоторое время она начала думать и об Элдране. Когда она уходила, он был готов очнуться. Он, конечно, оглушен, но не настолько, чтобы не понять, что она ушла, и чтобы не вспомнить, что она ему сделала. Он охотник. А охотники умеют идти по следу. Не было оснований полагать, что бритуниец делать этого не умеет. И у Элдрана две здоровые ноги.

Почти не сознавая этого, Йондра начала стараться идти быстрее. Боль в щиколотке усиливалась, но она не обращала на нее внимания. Элдран наверняка уже преследует ее. Она должна оторваться от него. Княжна судорожно дышала. Во рту пересохло, будто она вообще никогда не пила, и горло тоже было сухо. Она тоже охотник, говорила себе княжна. Она знала, как наблюдать за жертвой; она могла наблюдать так же и за преследователем. Йондра постоянно смотрела на оставляемый ею след и в конце концов стала столько же времени тратить на то, чтобы смотреть через плечо, сколько и на то, чтобы смотреть вперед.

Обойдя каменную глыбу, она сделала, качаясь, три шага и увидела десяток горцев, сидящих на конях и с удивлением глядящих на нее.

– Дар древних богов! – выкрикнул один из них и погнал лошадь вперед.

Йондра была слишком измождена, чтобы сопротивляться, когда ее схватили за волосы и перекинули животом вниз поперек седла. Плача от отчаяния, она бессильно повисла, а горец задрал накидку Элдрана и пощупал ее голые ягодицы.

– Он спасет меня, – тихо прохныкала она в косматую шерсть, в которую утыкалось ее лицо. – Он спасет меня. – И в глубине души удивилась тому, что образ, который она вызвала, был лицом бритунийца.

Глава 19

Конан скрипел зубами, глядя в щель, в которой он оставил Тамиру. Он понимал, что просто глядеть делу не поможет. Она не появится от силы его взгляда.

Выбросив из головы мысли о трещине, он обследовал землю внизу и нахмурился. Понять можно было не много. Почва была слишком каменистой, и на ней не оставалось следов, но он научился читать следы в горах Киммерии, а земля в разных горах не очень отличается. Здесь оцарапан камень. Там другой перевернут нижней, темной, стороной к свету. То, что узнал киммериец, было непонятно. Тамира ушла. Это и ничего больше. Он не видел следов, которые говорили бы о том, что ее забрали горцы или кто-либо еще. Она просто ушла. И сделала это вскоре после того, как он оставил ее, поскольку Конан видел остатки ночной росы на некоторых перевернутых камнях.

– Дура, – проворчал он. – Теперь надо искать вас обеих.

А когда он найдет воровку, поклялся Конан, он изорвет о нее всю плетку.

Конан побежал, легко находя разбросанные следы. Ему хотелось ругаться. Было понятно, куда она направилась. В лагерь. За рубинами. Может быть, она наконец получила их, поскольку, как он помнил, среди пепла не было железных ларцов Йондры.

Он вдруг остановился и нахмурился, глядя на каменистую почву. Здесь была борьба, боролись несколько человек. Конан поднял кусочек белой материи. Он оторван от белой рубахи прислуги, такой рубахи, какую носила Тамира. Киммериец скомкал его в руках.

– Дура, – проговорил он, но тише.

Теперь он шел осторожно, осматриваясь, нет ли здесь горцев, и отыскивая следы. Вскоре Конан понял, что видит три вида следов. Два из них принадлежали всадникам: один – по которому он шел, другой – более свежий. Самыми свежими были следы нескольких человек, прошедших пешком. Горцы далеко не отправляются без своих косматых лошадок, солдатами эти люди тоже не могли быть, так как их мало. Конан больше никого не мог представить себе здесь, в горах, поскольку, если остался кто-нибудь из заморийских охотников, они как можно скорее направятся в низины.

У киммерийца пробудилось подозрение, и он стал еще более внимательным, остерегаясь возможной засады. В Кезанкийских горах было много таких мест, откуда можно было неожиданно напасть, что совсем не облегчало задачу Конана. Резкие повороты вокруг крутых склонов и узкие проходы между отвесных стен встречались часто. Однако остановила его небольшая долина, ограниченная покатыми склонами.

Конан оглядывал долину из русла горной речки, впадавшей в нее. Он стоял неподвижно, прижавшись к каменной стене. Глаз прежде всего привлекает движение. На склонах росли кривые деревца, но их слишком мало, чтобы можно было укрыться. На склонах лежало мало валунов, да и те находились высоко по обеим сторонам. Горцы, устраивая засады, любят бить близко, чтобы не оставлять врагу времени опомниться. Все, что видел Конан, говорило ему, что долина безопасна, но инстинкт шептал иное. Инстинкт, не раз спасавший его, победил.

Конан быстро пошел по руслу назад. В том месте, где стена обрушилась, он взобрался по осыпи наверх и вылез из русла. Терпеливо, будто охотящийся кот, он перебирался от валуна к валуну, от одного кривого деревца к другому, используя каждую неровность.

Наконец он оказался на склоне выше долины. Внизу под обломками скалы сидел на корточках человек с луком в руках. Конан удивленно проворчал. Хотя на нем и не было меховых обмоток, вышитая рубаха говорила, что это бритуниец. Действительно, Конан узнал в нем предводителя тех, кто приходил в лагерь Йондры. Нахмурясь, киммериец начал спускаться. Он остановился за бритунийцем, поправил свою накидку и сел, прислонив копье к плечу.

– Кого ждешь, Элдран из Бритунии? – спросил он непринужденно.

Бритуниец не вздрогнул. Он спокойно посмотрел через плечо.

– Тебя, Конан из Киммерии, – сказал он. – Хотя, признаюсь, я не знал, что это ты следишь за нами.

– Не за вами, – ответил Конан. – За горцами. И можешь позволить остальным своим людям выйти. Если только действительно не считаешь, что им нужно наблюдать за моей спиной.

Улыбнувшись, Элдран выпрямился.

– Мы видим друг друга насквозь. – Он взмахнул рукой, к ним по одному подбежали несколько человек в обмотках и вышитых рубахах. – Значит, ты тоже хочешь спасти Йондру, киммериец?

Конан медленно втянул в себя воздух.

– Значит, она в руках горцев. Да, я хочу ее спасти, однако я направлялся спасти другую женщину, тоже пленницу. Но из твоих слов я понимаю, что ты спасаешь Йондру. Это меня удивляет, если учесть, как тепло прошла последняя встреча.

– Мы после этого встречались, – сказал горько Элдран, – и с ее стороны тепла было еще меньше. А потом я нашел то место, где ее взяли в плен горцы. – Он потеребил пальцами грубую шерстяную накидку, грязную и рваную; это была горская накидка, понял Конан. – Мне надо кое о чем строго поговорить с этой женщиной.

Один из бритунийцев, костлявый мужчина с острым носом, сплюнул.

– Говорю тебе, забудь о ней. Мы пришли, чтобы убить огненного зверя, и мы сделаем это, если даже придется погибнуть. У нас нет времени для женщин из другой страны.

Элдран не ответил, хотя лицо его сделалось мрачнее. Другой бритуниец сказал негромко:

– Успокойся, Фюрдан, – и костлявый бритуниец притих, хотя и неохотно.

– Значит, вы, как и Йондра, охотитесь на этого зверя, – сказал Конан. – Она оставила затею после того, как погибли двадцать ее охотников – растерзаны или заживо сожжены. Лишь она, я и еще один остались в живых, и то чудом, после той охоты. Я бы тоже хотел, чтобы зверь был убит, но есть и более простые способы расстаться с собственной жизнью.

– Заморийская девка нашла зверя, – проговорил рассерженно Фюрдан, – в то время как мы находим только следы. Может быть, она нам действительно нужна.

Элдран опять не обратил на него внимания.

– Йондра охотилась ради трофея, – сказал он. – Мы же мстим за погибших родственников и стремимся предотвратить новые жертвы. Твоя сталь не может победить огненного зверя, Конан, как и любой металл, обработанный смертным. Но этот, – он положил руку на рукоять меча, – был выкован волшебником специально для этой цели.

Огромный киммериец с неожиданным интересом поглядел на оружие. Он уже сталкивался с волшебными предметами. Когда-то даже сам чувствовал ауру их силы в своих руках. Если этот меч на самом деле таков, как рассказывает о нем Элдран, тогда еще можно расквитаться за Телада.

– Хотелось бы подержать оружие, которое может убить то существо, – сказал он, но сероглазый бритуниец покачал головой:

– Как только я перестану им обладать, киммериец, он совершит путь, лишь Виккана знает как, назад, туда, где он был мне дан, и я никогда в жизни больше не смогу притронуться к нему. Таково заклятие.

– Понятно, – сказал Конан. Может быть, все так, как говорит бритуниец, а может быть, и нет, но, если Элдран падет, поклялся Конан, он постарается, чтобы этот меч, куда бы он ни направлялся, вначале совершил путь в его руку. Так или иначе, если он останется жив, то вернет долг Теладу. – Но прежде зверя женщины, согласен?

– Согласен, – ответил Элдран. – Поскольку следы, по которым мы шли, соединились, вероятно, мы найдем обеих женщин вместе. Харал пошел за горцами, взявшими Йондру, и он отметит дорогу, так что мы пойдем следом за ним быстро.

Конан поднялся на ноги.

– Не стоит терять времени, если хотим спасти их до того, как им будет причинен вред.

Однако, когда они спускались по склону, на сердце у Конана было тяжело. С пленными женщинами горцы редко обращались ласково. С пленными женщинами горцы редко обращались ласково.

В двадцатый раз Тамира изучала свои оковы, и в двадцатый раз она убеждалась в бесполезности такого изучения. К кожаным манжетам на запястьях и щиколотках крепились толстые цепи, закрепленные в потолке и в полу каменной камеры без окон, в середине которой она и была подвешена, будто орел, расправивший крылья. Голое хрупкое тело воровки блестело от пота в свете бронзовых ламп. Воздух был холодным, так что пот выступил от страха, страха, вызванного скорее чем-то смутно ощущавшимся в камере, чем самим пленом.

Йондра висела так же, как и она, лицом к ней, и Тамира обменивалась взглядами с аристократкой. Тело более высокой женщины тоже блестело, блики выделяли каждый изгиб грудей и бедер. Тамира надеялась, что лицо ее так же спокойно, как и у Йондры, правда, княжну немного выдавало то, что она постоянно облизывала губы.

– Я княжна Йондра из дома Перашанидов из Заморы, – сказала Йондра нетвердым голосом. – Будет дан щедрый выкуп за меня и служанку. Но нас следует одеть, надо обращаться с нами подобающим образом. Ты слышал меня? Я дам тебе столько золота, сколько мы весим!

Человек в алом одеянии, занятый тем, что создавал странный узор на полу, высыпая горошинки из глиняных чашечек, не поднял глаз. Он вообще не подал виду, что слышал. Рисуя, он постоянно бормотал слова, которые Тамира едва слышала и совершенно не понимала.

Тамира пыталась не слушать, но мерный гул сверлил ей уши. Она сжала зубы, чтобы они не стучали. Люди, бросившие ее к его ногам, называли его ималла Басракан. Ей хотелось разрыдаться, поскольку она верила, что святой человек защитит ее, но она боялась, что если заплачет, то уже не остановится.

– Я княжна Йондра из дома… – Йондра снова нервно облизала губы. Она тряхнула головой, попытавшись дернуть натянутые цепи; дрожь пробежала по ее телу, но больше у нее ничего не вышло. – Я дам тебе золота в два раза больше нашего веса. – В голосе слышался панический страх, с каждым словом этот страх ощущался все отчетливее. – В три раза больше! В четыре! Сколько пожелаешь! Что угодно! Только не делай того, что ты задумал, что бы это ни было! Не надо! О Митра, защити меня, не надо!

Знатная красавица всхлипывала и дико билась, и ее страх разжег страх и в Тамире. Воровка поняла сейчас, что она ощущала в камере, но о чем до этого не позволяла себе даже думать. Колдовство. От стен несло колдовством. И что-то появилось еще – теперь, когда она признала это ощущение. Злобная ненависть к женщинам. Она затряслась от всхлипов, и слезы потекли из-под век, плотно сжатых, будто она могла за ними укрыться.

– Вы сосуды порока! – прорезал хриплый голос рыдания Тамиры.

Против воли она посмотрела на говорившего. Басракан стоял, поглаживая бороду, и с ненавистью глядел на них. – Все женщины городов – нечестивые сосуды похоти. Древние боги сами докажут это на ваших телах. Затем я очищу вас от мерзости, чтобы вы чистыми пошли к древним богам гор.

Содрогаясь, Тамира оторвала от него взгляд и обнаружила, что смотрит на сделанный ималлой рисунок – удлиненный ромб с вогнутыми сторонами. Одна короткая черная свеча, установленная на одной из вершин фигуры, мерцала под ней, другая – под Йондрой. Линии внутри ромба притягивали взгляд, гипнотически приковывали его. Мысли ее начали дробиться, метаться по запутанному лабиринту, и сознание наполнилось неузнаваемыми образами, образами, вызывающими ужас. Беззвучно крича, она словно пыталась бежать по своему лабиринту, чтобы найти укрытие, но везде были хаос и ужас.

Вдруг и сам лабиринт рассыпался. Почти вскрикнув, она обнаружила, что может отвести взгляд от ромба. Ималла с суровым лицом сел, скрестив ноги, в одном конце нечестивого рисунка. Он ударил в небольшой гонг из начищенной бронзы, стоявший рядом с ним, и она поняла, что из лабиринта освободил ее этот звук. Снова прозвучал гонг, и ималла опять нараспев забормотал слова. Гонг ударил снова. И снова. Снова.

Она сказала себе, что не будет слушать, но ее кости, казалось, вибрировали в такт его словам, в такт ударам гонга. Воздух в камере делался холоднее, сгущался и двигался. Прикосновение воздуха становилось ощутимым, будто касание перышка, будто нежные, ласкающие руки, которые гладят сразу всюду. И она почувствовала, как поднимается жар.

Тамира, не веря, посмотрела на свечу под собой. Пламя было неподвижно, не беспокоимое ветерком, который чувствовала она, однако оно не могло быть источником волн тепла, поднимавшихся снизу. Но жар все-таки поступал откуда-то, проходя по членам, обдувая живот, заставляя его то втягиваться, то вздуваться. Она пыталась потрясти головой, пыталась сказать желанию, которое ворочалось и извивалось в ней. Тамира смутно расслышала стон Йондры. Она расплывчато видела, как аристократка запрокинула голову, бесконтрольно дергая бедрами, и поняла, что сама извивается так же.

Ее губы раскрылись, и вырвался стон:

– Конан!

Оставшаяся часть рассудка распознала ответный крик Йондры:

– Элдран!

Это не прекращалось. Кровь ее кипела. С треском двери камеры распахнулись. Тамира вскрикнула, когда ее будто кинули в холодную воду: ощущение желания тут же покинуло ее. Ему на смену пришло рыдание, слезы оттого, что, казалось, всю ее покрывают нечистоты.

Басракан вскочил на ноги.

– Ты желаешь смерти, Джбейль? – прорычал он. – Ты хочешь присоединиться к Шармалю?

Тощий человек в дверях низко склонился.

– Прошу прощения, ималла Басракан, – произнес он спешно, – но все дело в Огненных глазах.

Басракан распрямил его, дернув обеими руками за черное одеяние:

– Говори, дурак. Что с Огненными глазами?

– Шармаль утверждает, что Огненные глаза несет в горы женщина. Он описал ее, – Джбейль взмахнул рукой, указав на Йондру.

Глядя сквозь слезы, Тамира встретилась с аристократкой глазами, но та явно не понимала, о чем идет речь, и помотала в ответ головой.

Басракан, взмахнув красным одеянием, резко развернулся. Тамира бы отпрянула от его взгляда, если бы могла. До этого взгляд был просто злобным. Теперь она видела, как этим взглядом сдирается кожа, от костей отрывается плоть. Ее кожа. Ее плоть.

– Два лагеря чужеземцев уничтожены прошлой ночью. – Голос ималлы был спокоен, будто поглаживание по горлу ножом. – Эта женщина из одного из этих лагерей, Джбейль. Найди ъсе взятое из этого лагеря. Найди Огненные глаза. Найди их, Джбейль.

Джбейль бросился из камеры, будто это его горло ласкали ножом.

Басракан устремил взгляд черных глаз на Йондру, но Тамира не могла оторваться от них. И, глядя беспомощно, она вдруг осознала, что молится всем богам, каких знала, о том, чтобы то, что Басракан хочет, доставили ему. И побыстрее.

Глава 20

Из убогого укрытия, которое создавала группа кривых деревьев, росших над горской деревней, Конан глядел на двухэтажное каменное строение в центре этой деревни. Вооруженные люди сотнями толпились вокруг грубых каменных хижин, но взгляд его привлекало здание с черепичной крышей. Рядом с Конаном лежали бритунийцы, и они тоже смотрели.

– Никогда не слышал, что у горцев есть такие жилища, – сказал тихо Элдран. – Для кезанкийцев это просто дворец.

– Никогда не слышал, чтобы столько горцев собиралось в одном месте, – проворчал раздраженно Фюрдан. Взгляд его был устремлен не на здание, а в окружающие горы. Из укрытия был виден десяток лагерей, один из которых находился совсем рядом, и ветер доносил кислый запах готовящейся пищи и крики людей, роющихся в низких шатрах. По дороге сюда им уже встречались группы таких шатров землистого цвета.

– Сколько их там, Харал?

– Десятки тысяч, возможно, – отозвался с нарочитой непринужденностью пухленький бритуниец. – Может быть, и больше. Хватит на всех.

Фюрдан посмотрел на него, затем устало закрыл глаза.

Вдали между гор Конан заметил грубые каменные колонны.

– Что это? – спросил он, показав рукой.

Харал покачал головой:

– Я почти не обследовал местность, киммериец. Я видел, что женщину Йондру увели в то здание внизу, и с тех пор я наблюдал и ждал Элдрана.

– Спасти ее будет нелегко, – вздохнул Конан. – Ты точно не видел еще одной пленницы?

Харал опять покачал головой, и Конан снова принялся изучать то, что лежало внизу.

– Чтобы спуститься туда, потребовалась бы армия, – возразил фюрдан. – Элдран, мы пришли не ради того, чтобы умереть, спасая заморийскую девку. Ты помнишь, что мы ищем огненного зверя? Давай этим и займемся.

Некоторые из бритунийцев выразили согласие.

– Я освобожу ее, – ответил тихо Элдран, – или погибну.

Повисло неловкое молчание, затем Харал вдруг сказал:

– В горах есть армия.

Фюрдан саркастически скривил губы:

– Заморийцы? Я уверен, они придут к нам на помощь, как только мы об этом попросим.

– Возможно, и придут, – ответил с улыбкой Конан, – если их как следует попросить. – Остальные недоуменно посмотрели на него, явно сомневаясь, не шутит ли он, так что киммериец продолжил: – С ними, как я понимаю, некий генерал Тенерс, любитель славы и легких побед. Его послали в горы разогнать сборище горских племен. А вот и это сборище.

Даже Харал был настроен скептически:

– Если только Тенерс не дурак, киммериец, он не будет нападать здесь. Ведь горцев по крайней мере в четыре раза больше, чем солдат.

– Правильно, – согласился Конан. – Но если бы он подумал, что здесь лишь тысяча горцев, да и те собираются уходить, так что он может не успеть одержать легкую победу… – Он улыбнулся бритунийцам, и те медленно, по мере того как начинали понимать его мысль, улыбались в ответ. Все, кроме Фюрдана.

– Все горцы ринутся навстречу нападающим, – сказал Элдран, – почти полностью освободив нам дорогу к тюрьме Йондры. Может быть, твоя женщина – Тамира? – тоже там. Оба следа привели к деревне.

Улыбка Конана померкла. Он перестал считать лагеря горцев, насчитав почти двадцать, но Тамира могла быть в любом из десятка тысяч грязных шатров. Ему ничего не остается, как спасти Йондру, и лишь потом можно надеяться найти воровку. Сейчас эта надежда была очень хрупкой, но ничего не поделать.

– Кто отправится заманивать Тенерса? – спросил он мрачно.

– У Фюрдана серебряный язык, когда он этого захочет.

– Заниматься надо тем, за чем мы сюда пришли, – ответил быстро костлявый человек.

Элдран положил ему на плечо руку.

– Я не могу оставить эту женщину, – произнес он тихо.

Фюрдан полежал некоторое время спокойно, затем вздохнул и сел:

– Если мне удастся украсть овцу, которую эти горцы называют лошадью, я доберусь до заморийцев, пока песочные часы не осыпались и наполовину.

Мгновение, чтобы заморочить генералу голову моими баснями и двинуть этих неуклюжих солдат. – Он поглядел на солнце, приближающееся к зениту. – Я приведу их сюда не раньше начала вечера, Элдран. Если все будет удачно.

– Виккана даст тебе удачу и подскажет тебе слова, – сказал Элдран.

Конан отвернулся от прощающихся бритунийцев и принялся снова разглядывать каменное строение.

– Я освобожу, – поклялся он тихо, – вас обеих.

Боль в плечах оттого, что Тамира висела, уже давно прошла. Даже онемение, сменившее боль, отошло на задний план, оставив лишь страх. Ей не нужно было смотреть на аристократку, чтобы знать, что взгляд Йондры устремлен на Басракана, человека, от которого зависела их судьба. Она могла с таким же успехом вырастить крылья и улететь отсюда, как и оторвать взор от его мрачной фигуры.

Ималла сидел на низкой скамье. Он поглаживал бороду и глядел на двух связанных женщин черными, как бездонные ямы, глазами. Пока часы не перевернули, он расхаживал по камере, бормоча угрозы и проклятия в адрес тех, кто так медленно исполняет его волю, волю истинных богов, бормоча об Огненных глазах. Молча просидел он вдвое дольше, и Тамира предпочла бы, чтобы он ходил снова, бредил или делал что угодно, но только бы не смотрел на нее. Глаза его больше не блестели; они, казалось, были лишены жизни и даже малейших следов человечности. В их глубине Тамира видела пытки, которым даже нет названия. То, что звалось Тамирой, забилось в самый дальний уголок ее сознания в тщетной попытке бежать от дьявольского взгляда, но она не могла отвести глаз.

От дверей послышался шорох. Это было похоже на то, будто в мертвой тишине полоснул нож. Тамира содрогнулась, а Йондра заскулила и начала тихо всхлипывать.

Басракан изящно поднялся, шурша алым одеянием. Голос его был полон сверхъестественного спокойствия:

– Внесите Огненные глаза.

Дверь приоткрылась, и вошел почтительно Джбейль.

– У меня нет твоего знания, ималла Басракан, –тощий говорил так, будто не смел даже дышать, – но это соответствует описанию, которое слышали мои презренные уши.

Он вытянул руки, и в них мерцали в свете ламп драгоценности.

Тамира вытаращила глаза. Человек в черном держал ожерелье и тиару Йондры.

Басракан выставил руку, и драгоценности были положены ему на ладонь. Из-под красного одеяния он достал кинжал. Аккуратно поковырял оправу двух огромных рубинов. Золото, сапфиры и черные опалы отшвырнул, словно мусор. Затем медленно поднес ладони к лицу, и в каждой из них лежал кроваво-красный камень.

– Они мои наконец, – сказал он себе. – Вся власть – моя. – Он повернул голову – ни один мускул на его лице не дрогнул – и посмотрел на голых женщин, висящих на цепях. Еще до захода солнца сомневающимся будет представлено доказательство. – Женщин увести и запереть, Джбейль. Сегодня они будут отданы древним богам.

Тамира задрожала и едва не потеряла сознание. Отданы древним богам. То есть принесены в жертву – ничего другого это не могло означать. Ей хотелось кричать, умолять, но язык прилип к небу.

Она дико глядела на смуглых людей в тюрбанах, явившихся, чтобы снять с нее оковы. Члены ее отказывались повиноваться, она не могла стоять без помощи. Когда ее выносили из камеры, взгляд ее отчаянно искал Басракана – человека, имеющего здесь власть над жизнью и смертью, человека, который мог, который должен изменить свое решение. Ималла стоял перед столом, на котором лежали рубины, и быстрыми пальцами делал что-то с бутылочками и горшочками.

Дверь закрылась, скрыв от Тамиры ималлу, и в ее горле родился нечленораздельный вой отчаяния. Она попыталась найти во рту влагу, чтобы умолять людей с холодными глазами, которые несли ее, не обращая внимания на ее наготу. Для них она вполне могла быть и не женщиной. Жертвенное мясо.

Ее несли дальше, вниз по изогнутой каменной лестнице, туда, где начинались затхлые коридоры. Открылась тяжелая, окованная железом дверь, и ее швырнули на земляной пол. С глухим ударом дверь захлопнулась.

Бежать, думала она. Она была воровкой, искусной воровкой, привыкшей проникать туда, куда ее не впускали. Она, конечно, может и выбраться оттуда, откуда ее не выпускают. Неловко, поскольку ноги и руки не слушались, она встала на колени и осмотрела свою тюрьму. Земляной пол, грубые каменные стены, крепкая дверь. Больше ничего. Тусклый свет пробивался сквозь узкие прорези у потолка, на высоте, намного превышающей ее рост. Неожиданная надежда быстро померкла.

Кто-то скулил, и это напомнило Тамире, что она не одна. На полу, сжавшись и обхватив голову руками, лежала Йондра.

– Он никогда меня не найдет, – горько плакала аристократка.

– Он найдет нас, – сказала твердо Тамира, – и спасет.

Ее поразило, когда она вдруг поняла, что, хотя все другие надежды исчезли, все еще оставалась одна. Она никогда не просила об услуге или о помощи у мужчины, но она была уверена, что Конан найдет ее. Тамира словно видела, как он сносит тяжелую окованную дверь и спасает ее, и она цеплялась за этот образ, будто утопающий за соломинку.

Йондра все всхлипывала:

– Он не знает, где я. Я его ударила камнем и… я не хочу умирать.

Тамира подползла к княжне и потрясла ее за плечо.

– Если поддашься эмоциям, то ты уже мертва. Ты думаешь, я не боялась в камере наверху? – Она издала презрительный горловой звук. – Я видела, как девственницы на плахе проявляли больше храбрости, чем ты. Все это высокомерие скрывало под собой робкого червя, готового ползать на брюхе.

Йондра посмотрела на нее, и во взгляде блеснул прежний огонь, но в голосе еще слышались жалкие нотки:

– Я не хочу умирать.

– Я тоже, – ответила Тамира, и вдруг обе женщины прижались друг к другу, дрожа от страха, однако и набираясь друг у друга сил. – Ты должна говорить и верить в это. Он нас спасет.

– Он нас спасет, – выговорила Йондра.

– Он нас спасет.

– Он нас спасет.

Басракан пропел последние слова, и глаза его расширились, когда он ощутил прилив сил во всех членах. Он чувствовал, что одним прыжком может перемахнуть через всю комнату. Он сделал глубокий вдох, и ему показалось, что он четко различает все оттенки запахов в комнате. Вот что значит быть связанным с драконом.

На столе постепенно меркло сияние, шедшее от рубинов и магических фигур, начерченных кровью девственницы, молотыми костями и такими веществами, имя которых слишком ужасно для смертных. Но сияние, которое всем своим существом ощущал Басракан, не меркло. На лице отражалось ликование.

– Мы едины, – объявил он стенам камеры, цепям, на которых до этого висели женщины. – Наша судьба едина. Теперь он ответит на мой зов.

Тамира вздрогнула, когда распахнулась дверь, ударившись о каменную стену. Она почувствовала, как напряглась Йондра, когда в двери появился Басракан.

– Время пришло, – сказал он.

– Он нас спасет, – прошептала Тамира, и Иондра ответила эхом:

– Он нас спасет.

– Они беспокоятся, – сказал Элдран.

Конан кивнул, но не оторвал взгляда от двухэтажного здания внизу. Из всех лагерей выходили горцы, плотными потоками направляясь к каменным колоннам, которые виднелись в просвете между двух гор. В деревне перед каменным зданием стояла группа людей в цветных тюрбанах. Вышел человек в красном одеянии, с раздвоенной бородой и тоже в цветном тюрбане, и ожидавшие горцы зашумели; слов на таком расстоянии не было слышно.

Киммериец напрягся, когда появилась Йондра, обнаженная, со связанными за спиной руками, охраняемая с двух сторон стражниками с кривыми саблями. А за ней шла Тамира, тоже связанная и голая.

– Они вместе, – сказал Элдран. – И невредимые, насколько я вижу. Живые, по крайней мере, слава Виккане.

– Пока, – произнес Конан.

По спине киммерийца забегали мурашки. Ему очень не нравилась сцена, разыгрывающаяся внизу, не говоря уже о том, как обращались с женщинами. Куда их ведут и зачем? Зачем?

Сотня горцев обступила человека в красном и женщин. Эта процессия присоединилась к потоку, текущему к каменным колоннам вдали.

– Мне это не нравится, – проговорил Конан. Сам того не замечая, он ослабил свой старинный меч в потертых ножнах. – Кажется, ждать больше нельзя.

– Немного подождем, – отозвался Харал. – Фюрдан скоро приведет солдат. Он справится.

– Но, кажется, недостаточно скоро, – ответил Конан. Он поднялся на ноги и отряхнул руки. – Пойду прогуляюсь среди горцев.

Элдран, улыбаясь, встал:

– Мне тоже хочется размять ноги, киммериец.

– Вы молодые дураки! – вспыхнул Харал. – Вам проломят головы. Вам… Вас… – Он проворчал и встал рядом с ними. – Нам понадобятся тюрбаны, если мы хотим хотя бы ненадолго сойти за горцев.

Остальные тоже были на ногах.

– Прямо под горой лагерь, – сказал Конан, – и я никого не вижу там, кроме женщин и детей.

– Тогда пойдем, – произнес Элдран.

– Старые кости этого уже не осилят, – пожаловался Харал.

Они начали спускаться с горы.

– … ибо время нашей славы пришло, – прокричал Басракан толпам людей в тюрбанах, заполнившим склоны вокруг амфитеатра. Их ответный рев отозвался эхом в горах. – Время торжества древних богов настало! – кричал он. – Символ истинных богов с нами!

Он распростер руки и, ощутив, как по телу растекается сила, подумал, что может взлететь. Он громко запел, и слова отражались от склонов гор. Никогда столько народу не присутствовало при обряде, думал он, когда звучало заклинание. После этого дня сомневающихся больше не будет.

Он бросил взгляд на двух голых женщин, привязанных за запястья к железным столбам в центре круга из грубо обтесанных каменных колонн. Символично, думал он, что те, кто доставил ему Огненные глаза, приносятся в жертву сейчас, когда новая сила, заключенная в нем, проявляется перед его народом. Женщины бились в оковах, и одна из них выкрикнула какое-то имя, но он не слушал. С ним были древние боги.

В воздухе повис последний слог, и дрожь камня под ногами сказала Басракану о приближении дракона. Он набрал в легкие воздуха, чтобы объявить о явлении символа благоволения истинных богов. Среди масс людей, заполнявших склоны, послышались возгласы и крики, становясь все громче. Лицо Басракана словно окаменело. Тех, кто осмелился мешать в такой момент, он велит изжарить на медленном огне. Он их… Люди были в круге! Вдруг до него дошло значение слышимых им слов.

– Солдаты! – кричали в толпе. – Нападение!

Ссутулившись, чтобы скрыть свой рост, плотно завернувшись в накидку, Конан быстро продирался сквозь толпу горцев, никому не давая долго разглядывать свое лицо. Его преследовало ворчание и ругань. Поверх черной гривы был небрежно повязан тюрбан, лицо измазано сажей и жиром, взятым из кухонного горшка, но он был рад, что все вокруг видели то, что ожидали видеть, не обращая внимания на то, что говорили им собственные глаза. Широкий круг из грубых каменных колонн находился всего в нескольких шагах. Конан пригибал голову, но не сводил взгляда с двух женщин. Еще несколько мгновений, думал он.

В толпе послышался ропот, который становился все громче. Вдали кто-то закричал, крик подхватили другие голоса. Так долго идти в толпе неузнанным оказалось труднее, чем киммериец ожидал. Лучше начать действовать, пока тревога не стала всеобщей. Схватив рукоять меча, Конан сорвал с себя тюрбан и бросился к кругу.

Проходя мимо грубо обтесанных колонн, он понял слова, которые кричали люди.

– Солдаты! Нападение! Солдаты! – раздавалось из тысячи глоток. Фюрдан, подумал киммериец, улыбаясь. Возможно, еще удастся.

В следующее мгновение он уже бежал, выхватив меч, по неровной гранитной плите. Человек в красном, тряся гневно бородой, кричал на него, стоя над отделанным камнем туннелем, который вел, очевидно, под гору, но Конан не слушал. Он бежал прямо к почерневшим железным столбам. Когда Тамира увидела его, у нее брызнули слезы.

– Я знала, что ты придешь. – Она плакала и смеялась одновременно. – Знала, что ты придешь.

Конан быстро перерезал кожаные ремни, державшие ее руки. Когда девушка падала, он придержал ее за талию, и Тамира попыталась обвить руками его шею.

– Не сейчас, женщина, – прорычал он, быстро закутав ее в накидку. Краем глаза он видел, что Элдран делает с Йондрой то же самое. – Теперь уходим.

Харал и другие бритунийцы были внутри круга, ограниченного колоннами, и все стояли, вынув мечи, и глядели на горцев. Со склонов на них смотрели бородатые лица, одни с выражением недоумения, другие злобно. А некоторые, с удивлением, заметил Конан, со страхом. Руки тянулись к рукоятям сабель, но никто не решился перешагнуть через низкую гранитную стену, на которой стояли колонны.

Издали донесся яростный бой барабанов заморийской армии. Послышался звон стали и крики дерущихся мужчин.

– Может быть, нам постоять здесь и подождать, пока не подойдут солдаты, – неуверенно сказал Харал.

Горцы, стоящие у самого края круга, заволновались.

– Стоять! – прокричал человек в красном. – Неверными займется…

Надрывая глотки, десятка два воинов в тюрбанах прыгнули в круг и сцепились с бритунийцами. По одному к ним присоединились другие. Конану хотелось знать, что удерживает остальных, но времени на раздумья не осталось.

Киммериец закрылся от удара кривой сабли, направленного ему в голову, пнул второго нападавшего в живот. Этот второй упал под ноги третьему. Клинок Конана отвел саблю первого нападавшего и вонзился в грудь, прикрытую кожаной жилеткой. Он хотел взглянуть на Тамиру, но горцы напирали. От могучего удара его старинного меча по гранитной плите покатилась голова в тюрбане, и то же движение, продолжаясь, распороло горло под бородой и открыло фонтан крови.

В киммерийце проснулась боевая ярость, закипела горячая кровь, заглушающая рассудок. На него бросались горцы и падали под натиском смертоносной стали. Глаза его горели, будто лазурное пламя, и каждый, кто смотрел в них, понимал, что видит собственную смерть. Краем глаза Конан видел Элдрана, дерущегося с тремя горцами, почти прижавшись к низкой каменной стене, с мечом в одной руке и с кривой саблей в другой. Харал и остальные бритунийцы стояли спиной к спине, и баррикада из трупов мешала пытавшимся подступиться к ним.

Вдруг горец, дравшийся с Конаном, отступил, выпятив от ужаса глаза и глядя киммерийцу через плечо. Горцы, остававшиеся на склонах, затихли и отошли подальше от каменных колонн. Конан решился оглянуться и чуть не выругался.

Из туннеля медленно двигалось переливающееся тело огненного зверя. Его золотые глаза холодно озирали арену, наполненную людьми, которые прекращали борьбу, когда замечали чудовище. Один из кожистых наростов на спине прорвался: оттуда торчало что-то похожее на конец крыла огромной летучей мыши. И почти у самых ног чудовища сидели, сжавшись, Тамира и Йондра.

– Смотрите! – прокричал человек в красном, воздев руки. – Символ истинных богов с нами!

На какое-то мгновение воцарилась тишина, и был слышен лишь звук отдаленной битвы. Затем Элдран крикнул:

– Киммериец!

Бритуниец замахнулся и бросил старинный меч с необычным перекрестьем в форме когтистых лап.

Конан перехватил свой меч в левую руку, а правой поймал рукоять брошенного ему меча.

Внимание чудовища привлекло движение, может быть, и сам меч, и оно сделало шаг в сторону киммерийца. В нем еще слишком живо было воспоминание об их прошлой встрече, и, когда открылась полная зубов пасть, он быстро сделал кувырок. Метнулось пламя. Горец, с которым дрался киммериец, закричал, когда вспыхнули его борода, волосы и грязная одежда.

Конан хорошо помнил, как быстро двигается зверь. Он вскочил на ноги лишь затем, чтобы снова сделать кувырок, но в другом направлении, так, чтобы подобраться к чудовищу ближе. В том месте, где он только что стоял, опалило камень. Сверкающая тварь перемещалась со скоростью леопарда, Конан же двигался будто охотящийся лев. Надеясь, что Элдран рассказывал правду об оружии, киммериец ударил. Он почувствовал такое сотрясение, будто искры пробежали по телу. Клинок рассек золотой глаз, проделав глубокую рану в огромной голове зверя, из которой начал капать черный ихор.

Человек в красном, стоявший над входом в туннель, пронзительно закричал и схватился руками за лицо. Зверь вскинул голову и тоже зарычал, и оба звука, слившись, отозвались в горах эхом.

Конан чувствовал, как от этого звука его до мозга костей пробирает холод, как мышцы его делаются ватными. В нем вспыхнула злость. Он не собирается так просто стоять и ожидать смерти. Ярость придала ему сил.

– Кром! – проревел он. Ринувшись вперед, он вонзил волшебный клинок в грудь зверя.

Зверь дернулся и вырвал меч из рук Конана, встав на дыбы. Если до этого его крик был криком боли, то теперь звучал вопль агонии, вопль, от которого задрожали сами камни.

Человек в красном стоял на коленях, держась одной рукой за лицо, другую прижимая к груди. Он глядел полными ужаса глазами на чешуйчатого зверя.

– Нет! – кричал человек в красном. – Нет!

Чудовище медленно повалилось. С его падением камни туннеля треснули. Из прорвавшегося кожистого нароста на спине показалось влажное крыло, оно дернулось один раз и застыло. Из-под тела зверя виднелся конец красного одеяния, и оттуда текли и смешивались ручейки красной крови и черного ихора.

Горцы, стоявшие на склонах, издали жалобный крик, жуткий вой отчаяния. Тысячи их вдруг ринулись в страхе бежать. Но даже теперь они старались держаться подальше от круга, образованного колоннами, но их было слишком много, ужас их был слишком велик. Тех, кто стоял ближе к низкой каменной стене, вытолкнули на арену. В круге образовалась давка, люди бежали по головам упавших.

Конан стоял среди людского потока, будто скала, и отчаянно искал глазами Тамиру и Йондру. Люди, проталкивающиеся мимо него, думали лишь о бегстве, о том, чтобы убраться отсюда, подминая других. Никто не поднял на киммерийца руку, разве только для того, чтобы попытаться убрать его с дороги. Никто не взялся за оружие. Горцы не задерживались, чтобы причинить женщинам вред умышленно, но если какая-нибудь попадет им под ноги…

Элдран с Йондрой на руках благодаря своему росту выделялся среди невысоких горцев. Бритуниец перебрался через низкую каменную стену и исчез в толпе людей в грязных тюрбанах.

Вдруг Конан увидел, как отделанную золотом черную накидку уносит людской поток вокруг горы.

– Дура, – прорычал киммериец.

Звон стали приближался, вызывая в сердцах людей, все еще пытающихся бежать, еще больший страх. В такой давке невозможно было взмахнуть мечом или саблей, но то тут, то там мелькали кинжалы, и горцы проливали кровь горцев, прокладывая себе путь к безопасности. Беспощадно молотя кулаками и рукоятью меча, Конан пробивался сквозь толпу, пытаясь добраться до Тамиры. Люди с криком падали под его ударами и, попав под ноги орущей орды, уже больше не поднимались.

Показалась горская деревня. Вокруг двухэтажного каменного здания носились в отчаянии мужчины, таща за собой замотанных в черное женщин с младенцами на руках или вцепившимися в подол детьми постарше. Вот группы горцев смогли вырваться из кипящей людской массы и броситься к своим лагерям. Другие задержались для того, чтобы прихватить с собой все, что можно было взять из каменных лачуг. Сталь сверкала и обагрялась кровью, и за одно мгновение награбленное трижды успевало перейти из рук в руки.

Конану помогали расчищать путь меч и широкие плечи, он едва замечал людей, которые шарахались от него, будто жалкие уличные псы. Он не видел больше Тамиры среди растекающегося теперь моря горцев.

Вдруг хрупкая воровка метнулась от каменного строения, возвышавшегося над всей деревней. Она вскрикнула и плотнее закуталась в отделанную золотом черную накидку, когда Конан схватил ее за руку.

– Что ты, именем Митры, тут делаешь? – спросил сурово киммериец.

– Моя одежда… – начала девушка, но тут же взвизгнула, когда он поднял меч.

Конан через голову Тамиры ловко вонзил меч в человека в черном, который выбежал из здания с кинжалом в руке и ненавистью во взгляде. С горца, когда он падал, слетел пестрый тюрбан.

– Я просто… – снова начала Тамира, еще плотнее укутываясь в накидку, но слова ее оборвались, и она опять завизжала, когда Конан перебросил ее через плечо.

– Дура, дура, – бормотал он и, смотря по сторонам, не появятся ли еще горцы, думающие не только о бегстве, направился в горы.

За спиной шум нарастал, по мере того как заморийская армия подходила к деревне.

ЭПИЛОГ

Лежа прислонившись затылком к валуну, Конан первый раз за последние дни улыбался по-настоящему. Они были на границе гор, и во время всего пути им не встретился ни один горец, который бы не бежал. Никому, конечно, не хотелось нападать на пришельцев.

– … а когда Тенерс понял, сколько здесь горцев, – рассказывал Фюрдан, – он заорал, чтобы привели меня и палача.

– Там, где находились мы, тоже было мало смешного. Эти старые кости уже не могут переносить приключений, – жаловался Харал.

Йондра и Тамира, все еще закутанные в выданные им накидки, жались к небольшому костру, склонившись друг к другу головами. Их больше занимала собственная беседа, чем разговор мужчин.

– С заморийцами пришлось трудно, – рассмеялся костлявый человек. – Я думал, с меня тут же сдерут кожу. Потом раздался этот… этот звук. – Он поежился и поправил свою накидку. – От него переворачивалось все внутри. Горцы стояли еще мгновение и потом сломились.

– Это Конан, – сказал Элдран, стоявший в стороне и оглядывавший двух косматых лошадок, которых они нашли в горах оседланными, но без наездников. Там были и другие, но их они не смогли поймать. – Он убил огненного зверя, и тот… закричал.

– Замориец завоевал победу, – сказал Харал, – и добыл себе славу. Пройдут годы, прежде чем горцы подумают снова объединиться. В Шадизаре его объявят героем, а киммериец не получит ничего.

– Пускай Тенерс берет славу себе, – ответил Конан. – Мы остались в живых, а зверь мертв. Что еще мы можем требовать?

Элдран вдруг отвернулся от лошадей.

– Есть еще кое-что. Должок. Йондра!

Йондра напряглась и посмотрела через плечо на высокого бритунийца. Тамира быстро поднялась, придерживая рукой черную накидку, и встала рядом с Конаном.

– Я ничего тебе не должна. – Тон сероглазой аристократки был сердитым. – Но я хотела бы поговорить с тобой об одежде. Как долго будут заставлять меня носить лишь эту накидку? Ты, конечно, можешь найти мне что-нибудь еще.

– Одежда – это часть долга, – ответил ей Элдран. Он начал загибать пальцы: – Одна накидка с подкладкой из барсучьего меха, одна пара обмоток из меха волка. И хороший немедийский кинжал. Я уж не говорю о шишке на голове. Так как я вижу, что вещи мне не вернут, то я требую платы.

Йондра фыркнула:

– В Шадизаре я дам тебе столько золота, сколько ты весишь.

– В Шадизаре? – рассмеялся Элдран. – Я бритуниец. Какое мне дело до золота в Шадизаре. – Он вдруг подскочил к ней и повалил на землю. Из-за пояса он вынул длинные ремешки вроде тех, что держали обмотки. – Если ты не можешь мне заплатить, – сказал он пораженной аристократке, – то в качестве платы я забираю тебя.

Конан поднялся, и рука его потянулась к мечу, но Тамира положила свои ручки на его кулак.

– Ничего не делай, – сказала она тихо.

Киммериец нахмурился и посмотрел на нее:

– Ты ее так ненавидишь?

Тамира помотала головой и улыбнулась:

– Нужно быть женщиной, чтобы понять. Ей надо выбрать: вернуться и оставаться богатой, но при этом быть изгоем, презираемым за бритунийскую кровь, либо стать пленницей человека, который ее любит. И которого любит она, хотя и не может заставить себя признаться в этом. Такой выбор любая женщина сделает мгновенно.

Конан отметил про себя, что Йондра сопротивляется как-то вяло, не так, как могла бы, хотя и разразилась, как обычно, тирадой:

– Ты, бритунийский олух! Эрлик вырви твою душу! Отпусти меня! Я прикажу отрубить тебе голову! Деркето иссуши твой мужской член! Тебя изжарят живым на костре! Ох! Если меня отпустишь, я дам тебе выкуп, какой никто еще не получал, прокляни тебя Митра!

Бритуниец с улыбкой выпрямился. Княжна теперь представляла собой аккуратный сверток, обернутый в накидку и связанный ремешком.

– Я бы не взял взамен все богатство Шадизара, – произнес Элдран. – К тому же рабыня в Бритунии может позабыть о золоте в Шадизаре. – Йондра оскорбленно вскрикнула, но он повернулся к ней спиной. – Ты все понимаешь, киммериец?

Конан посмотрел на Тамиру, и она кивнула.

– Мне объяснили, – ответил он. – Но сейчас мне уже пора идти.

– Храни тебя Виккана, киммериец, – сказал Элдран. Фюрдан и Харал тоже попрощались.

Конан вскочил на одну из лошадок.

– Тамира? – произнес он, протягивая руки.

Когда он поднимал и усаживал ее за собой, накидка распахнулась и открыла мягкие изгибы шелковистого тела, и ей пришлось прижаться к его спине, чтобы сохранить скромность.

– Поаккуратнее, – пожаловалась она.

Огромный киммериец лишь улыбнулся, затем обратился к остальным:

– Прощайте и выпейте за меня из чертова рога, если окажетесь в аду раньше меня.

Когда косматая лошадка отнесла их на некоторое расстояние от лагеря, Тамира сказала:

– Тебе не нужно за нее волноваться, Конан. Могу поспорить, что к концу года она не только заставит его освободить себя, но они еще и поженятся.

Конан лишь проворчал и посмотрел, не появились ли впереди между гор равнины.

– Жаль, что приходится возвращаться в Шадизар с пустыми руками.

Конан по-прежнему молчал.

– Наверняка рубины теперь у каких-нибудь горцев. – Тамира тяжело вздохнула. – Но пойми, я не держу на тебя за это зла. Я даже хотела бы видеть тебя после того, как мы вернемся в Шадизар. Может быть, мы можем встретиться в.

– Может быть. – Засунув руку в сумку у пояса, Конан вынул из нее два огромных рубина, принадлежавших Йондре. Они, казалось, светились алым огнем на его мозолистой ладони. – Может быть, я потрачу на тебя часть того, что выручу за это. – Тамира вскрикнула, и он, почувствовав, что она начала шарить в накидке, улыбнулся. – Ты действительно думала, что я не знаю о кармашке в собственной накидке? – спросил он. – Хотя меня и не воспитывали как вора, я кое-что умею делать пальцами.

Кулачок ударил его по плечу.

– Ты же сказал, что не будешь у нее красть, – крикнула хрупкая воровка.

– Я и не крал у нее, – ответил он спокойно. – Я украл их у тебя.

– Ты не хотел красть их у нее, потому что ты с ней спал, но ведь ты… ведь я… ведь мы…

– Но ведь ты сама сказала, что это не должно беспокоить настоящего вора, – сказал он, усмехнувшись.

– Попробуй только усни, – сказала грозно Тамира. – Попробуй только сомкнуть глаза. Ты слышишь меня, киммериец? Попомни мои слова. Ты думаешь, я позволю…

Конан снова спрятал рубины в сумку, затем передвинул ее на всякий случай так, чтобы воровке было труднее дотянуться. Может быть, его и не встретят с триумфальными почестями, как Тенерса, но и он возвратится в Шадизар с хорошим настроением. Рассмеявшись, он ударил пятками в бока лошади.

Роберт Джордан Черный камень Аманара

Глава 1

Ледяной ветер, бушевавший в отвесных ущельях Кезанкийских гор, становился здесь еще холоднее – в самом сердце неприступных скал. Порывы его, словно бич, хлестали стены каменного замка, вырастающего прямо из безымянного гранитного утеса. Отважные горцы, не испытывающие страха даже перед самым смертельным врагом, делают большой крюк, огибая эту мрачную цитадель, и складывают пальцы «рогами» в отвращающий знак, чтобы одно только упоминание о ней не накликало беды.

Аманар, чародей, шел по коридору, высеченному прямо в камне скалы, и нечеловеческие существа сопровождали его. Он был строен, этот волшебник, и красив на свой сумрачный лад, с аккуратно подстриженной черной бородой. Но в его коротких волосах, словно змеи, тянулись серебряные струны, и красные точки вспыхивали в его глазах, окрашивая его взгляд и подчиняя его воле любого, кто был столь глуп, что не отвел мгновенно глаз от этого взора. Если посмотреть на его подручных рассеянно и с некоторого расстояния, то их можно было бы принять за обыкновенных людей. Но лица их были неестественно узки, глаза, блестевшие из-под шлемов с гребнями, отливали красноватым огнем, и их шелушащаяся кожа напоминала змеиную. Длинные пальцы, обвивающие древки копий, заканчивались не ногтями, а когтями. На боку у них висели кривые мечи – у каждого, за исключением того, кто шел рядом с Аманаром. Сита, правитель с'тарра, подобный ящерице, нес алебарду. Небольшой отряд подошел к высокой двери, прорубленной в каменной стене, которая, как и дверные створки, была украшена рельефами с изображением змей.

– Сита, – произнес Аманар и, не останавливаясь, прошел в дверь.

Человек-ящерица последовал за ним шаг в шаг и прикрыл дверь за своим господином, который этого почти не заметил. Двух обнаженных пленников – мужчину и женщину, которые, скованные, с завязанными ртами, лежали в стороне, за выстроенными в круг колоннами большого зала, он тоже не удостоил взгляда.

Мозаика пола изображала золотую змею, окруженную чем-то вроде солнечных лучей. Змеи, переплетающиеся на спине черного одеяния Аманара, переползали на его плечи, так что их головы сходились у него на груди. Глаза вышитых змей блестели, словно живые.

– Мужчину, Сита, – приказал чародей. Пленники отчаянно извивались, стараясь порвать связывающие их веревки. Но слуга, мускулы которого бугрились, словно железные, превосходил мужчину силой. Несколько раз ударило сердце – и узник с раскинутыми руками и ногами уже лежал на пестром, в красно-коричневых пятнах, мраморном алтаре. Узкий желобок, идущий по краю алтаря, заканчивался трубой над большой золотой чашей. Сита вырвал у пленника изо рта кляп и отошел назад.

Тот, кого привязали к алтарю – бледная жертва – заскрежетал зубами.

– Кто бы ты ни был, ты ничего не сможешь выманить у меня, порождение мрака! Я не стану просить за свою жизнь! Слышишь, ты? Ни одной жалобы не сорвется с моих губ, паршивый пес! Я не...

Аманар совершенно не обращал на него внимания. Он нащупал под своим черным одеянием амулет, изображающий золотую змею в когтях серебряного ястреба. Этот амулет помогал ему во всем, о чем он просил, но каждый раз чародей чувствовал силу, которой он противостоял – и которую он покорил. Эти болваны из Стигии, которые называют себя Магами Черного Круга, так надменно повелели ему склониться к их ногам, потому что они имели глупость всерьез поверить в то, что он почитает их чуть ли не молитвенно. Но прежде чем стало слишком поздно, они почувствовали презрение, которое, как нарыв, зрело в его сердце. Они похвалялись тем, что их сила в служении Сету, Князю Тьмы. Однако ни один из них не заходил так далеко, чтобы отважиться потревожить страшную Книгу Тифона. А он, Аманар, решился на это.

Он приступил к заклинанию. Позади алтаря заклубился туман, золотисто-красный, в цвет огня. За ним в бесконечность простиралась чернота. Исполненный ужаса, связанный молчал, и только постукивали его зубы.

Было известно, что смертный дух не в состоянии принять страшное знание, заключенное в этой Книге. Ни одного слова оттуда не может он постичь без того, чтоб его не ожидали смерть или безумие. Но Аманар изучал ее. Конечно, не всю – только одну-единственную страницу. Сверхъестественные силы Книги, казалось, разорвали в клочья его сознание и превратили в студень его кости, они ранили его смертельно и, как воющего волка, погнали из города Кеми в пустыню. Но в своем безумии, блуждая по безводной пустыне под палящим солнцем, он сумел сохранить в памяти эту страницу.

В темноте и из темноты выросла фигура. В безмолвном ужасе глаза связанного вылезли из орбит. Женщина кричала сквозь свой кляп. Золотой череп, который колыхался над ними в клубящейся темноте и который не принадлежал ни змее, ни ящерице, был окружен кольцом из двенадцати щупалец, каждое из которых было длиннее, чем туловище человека.

Во мраке терялось тело змеи, покрытое золотой чешуей. Оно простиралось вдаль настолько, насколько видел его глаз и осознавал разум. Раздвоенный язык играл между острых клыков, а глаза, в которых, казалось, отразился огонь всех кузнечных горнов, рассматривали Аманара – жадно, как почудилось колдуну, поспешно положившему руку на амулет.

По выжженному песку, иссохший и изнемогающий от жажды, брел он, твердя текст страницы, и не в состоянии был умереть. Наконец он добрался до Птеона Проклятого – руин города, куда забредают только духи, города, который уже во времена мрачного Ахерона, когда Стигия была не более чем песчаной пустыней, был заброшен. В безымянных покинутых пещерах под городом нашел он Мората-Аминэ. Его заточили там, ибо он восстал против Сета – заточили еще в те времена, когда называющие себя людьми ходили на четвереньках и искали под камнями личинок себе на пропитание. Призвав на помощь память о той странице – неужели она никогда не перестанет полыхать в нем, словно написанная огнем? – он сумел освободить демона и покорить его, несмотря на то, что невидимые нити были очень тонки, – и защитить себя. Так он обрел власть.

– Морат-Аминэ! – крикнул он голосом, который был средним между свистом и высокой певучей нотой. – О Пожиратель Душ, чье третье имя – Смерть! Сказать Смерть, Услышать Смерть! Твой слуга Аманар приносит тебе эту жертву!

Он протянул руку. Сита вложил в нее кинжал с золотой рукояткой и позолоченным клинком. Предназначенный в жертву раскрыл рот, чтобы закричать, и захрипел, когда Аманар перерезал ему горло. В этот миг золотые щупальца демона схватили человека с алтаря, избегая, однако, приближаться к Аманару.

– Ешь, о Морат-Аминэ! – пропел колдун. Он посмотрел жертве в глаза и стал ждать подходящего момента.

Ужас, искажавший черты убитого, исчезал по мере того, как он осознавал, что он мертв. И все же он не находил смерти. Не это было ему суждено.

Аманар слышал довольное чавканье демона. Глаза жертвы наполнились отчаянием. Он понял, что у него похитили больше, чем просто жизнь. Колдун смотрел, как глаза эти теряли жизненность, не становясь мертвыми, как они превращались в пустые окна, отворенные в глубину, откуда вынули душу.

– Проси меня о смерти! – потребовал Аманар. Губы отчаявшегося попытались произнести хоть слово, но он уже был не властен над ними. Аманар улыбнулся. Он протянул руку к груди, которая стремительно распахнулась, и вынул пульсирующее сердце. Оно сжалось еще раз, когда он поднес его к глазам жертвы.

– Умри! – приказал волшебник. Демон выпустил человека, и тело поникло, охваченное, наконец, сном смерти.

Сита подошел с золотым подносом к чародею, который положил на него сердце. Оно также хорошо послужит его черному искусству. Льняным платком, который протянул ему человек-ящерица, он вытер свои окровавленные руки. Сита отвернулся.

– Аманар! – шипящий голос демона разнесся среди стен. – Ты используешь мою жертву для своих целей, Опустошитель Душ.

Прежде чем ответить, Аманар поспешно оглянулся. Женщина, близкая к безумию, извивалась в своих путах. Она не слышала ничего, кроме своего собственного крика, задушенного кляпом. Сита прошел к двери жертвенного покоя, словно он ничего не слышал. С'тарра не способны мыслить самостоятельно, они умеют только выполнять приказы. Сите было велено убрать сердце в чашу, на которую было наложено заклятие – сохранять свое содержимое свежим. Но прежде чем он выполнил это приказание, ему словно что-то еще пришло в голову – насколько его бескрылый дух был вообще в состоянии порождать какие-либо мысли.

Колдун склонил голову – внешне это выглядело так смиренно, как только можно себе представить – касаясь подбородком груди.

– О, великий Морат-Аминэ, я твой покорный слуга. Твой раб, который освободил тебя из заточения во мраке.

Боги и демоны не умеют забывать, во всяком случае, не так, как люди, но зачастую они предпочитают кое о чем не вспоминать, особенно если они оказались обязаны чем-то смертным. Такое напоминание не помешает.

Щупальце, покрытое золотистой кожей, потянулось к Аманару, который призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы не отшатнуться, – и тут же поспешно отдернулось.

– Ты все еще носишь амулет.

– О величайший среди владык и власть имущих! Столь незначителен я перед тобой, что ты можешь раздавить меня, как червяка, попавшегося на твоем пути, и не заметить этого. Я ношу этот амулет лишь для того, чтоб дать тебе знать о своем существовании. Ведь если ты раздавишь меня, я не смогу служить тебе и прославлять тебя.

– Служи мне хорошо, и тогда в тот день, когда Сет будет заточен подобно тому, как был заточен я, и когда я буду безраздельно властвовать над силами тьмы, я отдам тебе в рабство тех, кто называет себя людьми, и ты будешь приводить их ко мне, чтоб я был сыт.

– Твое слово – мой приказ, великий Морат-Аминэ.

Аманар заметил, что вернулся Сита в сопровождении еще двух с'тарра. Чародей сделал повелительный жест, и оба они поспешили к залитому кровью алтарю. Но прежде чем приблизиться к черному мраморному блоку, они пали ниц. Пока они снимали путы с жертвы и тащили ее к жертвеннику, они не поднимали глаз на демона.

Неожиданный стук заставил волшебника удивленно повернуться к двери. Никто не осмелится мешать этому ритуалу! Но стук повторился. Аманар вздрогнул, когда в его мозгу просвистел голос демона:

– Иди, Аманар. Это нечто важное для тебя. Чародей бросил через плечо еще один взгляд на большую золотую змеевидную фигуру, которая неподвижно возвышалась над алтарем. Пламенные глаза наблюдали за ним – как? Насмешливо?

– Готовь следующую жертву, Сита.

Связанная женщина отчаянно сопротивлялась, когда сухие руки слуг подняли ее с пола.

Перед стражниками-с'тарра стоял взволнованный туранец с клиновидной бородкой. Его дородная фигура в развевающемся желтом одеянии являла собой разительный контраст одетому в чешуйчатую кольчугу тонкому стражнику с пустыми красными глазами.

Человек попытался заглянуть через плечо волшебника в жертвенный покой, но Аманар поспешно закрыл дверь. У него в замке вообще было очень мало слуг из людей, которым он мог доверять, и не пришло еще время им узнать, кто тот, кому они служат.

– Почему ты покинул Аграпур, Тевик? – прошипел он.

Толстый человек раболепно улыбнулся и скрестил руки на груди.

– Это не моя вина, магистр. Я умоляю вас поверить.

– Что ты там бормочешь, человек?

– То, что я должен был охранять, магистр, – того нет уже больше в сокровищнице короля Илдиза.

Аманар побледнел. Тевик принял это за признак гнева и испуганно вздрогнул, в то время как стражник-с'тарра беспокойно переминался с ноги на ногу. Однако чародея охватил не гнев – то был страх. Он схватил туранца за одежду и подтащил его к себе.

– Где оно теперь? Говори, человек, если тебе дорога твоя жизнь!

– В Шадизаре, повелитель! Я клянусь в этом!

Аманар сверкнул глазами, пронзая его взглядом.

Морат-Аминэ знал, как важен этот визит, и, без сомнения, знает он и о том, что находится сейчас в Шадизаре. Этому необходимо новое укрытие, но сначала он должен заполучить в свои руки то, что пропало, – то, что он непременно должен охранять от Мората-Аминэ. Однако, чтобы добиться своей цели, ему придется принести это в пределы досягаемости демона. Ах, этот риск! Этот риск!

Он совершенно не осознавал, что все еще держит в руке жертвенный кинжал, пока он не скользнул по ребрам туранца. Он не понял, почему его рука машинально вонзила нож ему под ребра. Он взглянул на лицо, которое уставилось на него, исполненное ненависти, и ощутил сожаление. Слуги из людей пригодны для многого из того, для чего он не может использовать с'тарра. Да, они чересчур полезны, чтобы ими так просто кидаться.

Волшебник почувствовал, как что-то вонзилось ему в грудь, и бросил взгляд вниз. Из его черного одеяния торчала рукоятка кинжала, которую только что выпустила рука туранца. С презрением Аманар оттолкнул от себя умирающего. Затем он выдернул кинжал и поднес окровавленный клинок к глазам человека, распростертого на полу, который захрипел, ибо пришла его последняя минута.

– Ты болван! – сказал Аманар. – Сперва ты должен был убить мою душу, чтоб оружие смертного могло причинить мне хоть малейший вред.

Он отвернулся. Пристрастие стражников к свежему мясу вряд ли оставит от Тевика хоть что-нибудь. Он должен как следует ублажить Мората-Аминэ. Ему нужно выиграть время для того, чтоб сделать то, что он должен сделать. Другие пленники должны быть подготовлены, ему нужны жертвы, много жертв для Пожирателя Душ. Аманар возвратился в жертвенный покой.

Глава 2

Город Шадизар с его пурпурными куполами и шпилями имел дурную славу и был известен как «Преданный Осуждению», но разврат и излишества, которым предавались высокомерные аристократы, их бездушные супруги и увешанные жемчугом дочери, бледнели рядом с повседневной жизнью обитателей той части города, которая носила название «Пустынька». В ее узких кривых улочках и грязных переулках, прибежище воров, похитителей людей, убийц из-за угла и прочих подонков, человеческая жизнь стоила медяк, а душа вообще ничего.

У высоченного молодого парня, который сидел на кровати в верхнем этаже постоялого двора Абулетеса, расположенного в самом сердце Пустыньки, в тот момент даже мысли не мелькало о тех, кто, возможно, именно сейчас испускает дух среди вонючей грязи улиц. Его ярко-синие, как горный ледник, глаза под гривой прямых черных волос, не отрываясь, смотрели на женщину с оливковой кожей на другой стороне комнаты. Она теребила позолоченные медные чаши, которые больше обнажали, чем скрывали ее колыхающуюся грудь. Остальное ее одеяние состояло из тонких прозрачных шаровар, которые были украшены разрезами от талии до щиколоток, и позолоченного пояса шириной не более чем в два пальца, обвивающего полные бедра. Она носила четыре кольца с разными самоцветами: зеленый перидот и красный гранат на левой руке, бледно-голубой топаз и красновато-зеленый александрит на правой.

– И не говори, Конан, – пробормотала она, не глядя на него.

– Чего не говорить? – ворчливо спросил он.

Судя по его ясному лицу, он видел не более двадцати зим, но выражение его глаз свидетельствовало о том, что то были зимы железа и крови.

Он отбросил одеяло, сшитое из шкур, и встал, чтобы одеться. Как всегда, прежде всего он позаботился о том, чтоб оружие было под рукой: старый широкий меч в ножнах из лошадиной кожи на поясе и карпашский кинжал с черным клинком на кожаном ремне под мышкой слева.

– Я не хочу от тебя ничего из того, что продаю другим. Ты не можешь довольствоваться этим?

– Тебе совершенно не обязательно заниматься твоим ремеслом, Семирамис. Я лучший вор в Шадизаре, да и во всей Заморе.

Когда она рассмеялась, его пальцы так поспешно вцепились в обмотанную ремнем рукоять меча, что даже побелели на сгибах. Его гордость была оскорблена, хотя бы Семирамис и не подозревала об этом. Разве не он убил волшебника, не привел бессмертного к смерти, не спас трон, не сокрушил многих? Кто еще в его годы мог похвастаться подобным? Но он никогда не рассказывал об этом Семирамис, потому что слава для вора – это начало его конца.

– И несмотря на всю твою ловкость, что у тебя есть? – насмехалась она. – Каждая монета, которую ты украдешь, утекает у тебя между пальцев, как вода.

– Кром! Неужели это и есть та причина, по которой ты не хочешь быть только моей? Деньги?

– Ты идиот! – прошипела она. Прежде чем он смог что-либо возразить, она уже вышла из комнаты с высоко поднятой головой.

Несколько мгновений он тупо смотрел на голые стены. Семирамис не знала, в какие тиски он угодил. Он действительно был самым удачливым взломщиком в Шадизаре, и теперь его достижения становились для него опасными. Тучные купцы и тщеславные аристократы, чьи изысканные покои он опустошал, решили назначить вознаграждение за его поимку. И в то же время были среди них люди, которые – собственной персоной! – обращались к нему с просьбой выкрасть компрометирующее письмо или подарок, необдуманно преподнесенный лживой женщине. И то, что он знал об их тайных делах, было гораздо большим основанием назначить цену за его голову, чем его воровские подвиги. Это первое; а второе – склонность их пылких дочерей, которых привлекала запретная связь с этим могучим, стройным варваром.

Он сердито набросил на плечи свой черныйхауранский плащ с золотыми украшениями. Все эти ссоры бессмысленны. Он вор и должен наконец приступить к работе.

Он спустился по крутой лестнице в переполненную харчевню и в бешенстве заскрежетал зубами.

Семирамис восседала на коленях охотника за рабами из Кофа с узенькой бородкой, одетого в полосатый плащ. Золотые браслеты украшали его играющие мускулами предплечья, а в смуглом ухе качалось золотое кольцо. Правая рука этого лоснящегося типа покоилась на груди Семирамис, а левая шарила под столом. Девушка соблазнительно изгибалась и тихонько посмеивалась, словно кофиец нашептывал ей на ухо что-то очень забавное. Конан прошествовал к стойке, делая вид, что не замечает парочку.

– Вина! – потребовал он.

Он пошарил в кожаном кошельке на своем поясе и вытащил пару медных монет – почти последнее, что у него оставалось.

Монеты исчезли в толстых лапах Абулетеса, и хозяин поставил перед Конаном кружку с молодым вином. Грязные подушки жира наползали на воротник застиранной желтой рубахи Абулетеса. Глубоко посаженные глазки прощупывали до последней монетки кошелек каждого, кто приближался к нему более чем на двадцать шагов. Он стоял за стойкой и изучал Конана тайно, с неподвижным лицом.

Каждый раз, когда в харчевню входил новый посетитель, запах жиденького винца и подгоревшего мяса с кухни перемешивался с уличным зловонием. До наступления ночи оставалось еще целых три склянки, но к столам уже потянулись карманники, сводники и уличные грабители. Полногрудая девица со звенящими латунными колокольчиками на ножных браслетах, одежду которой составляли две узкие полоски желтого шелка на бедрах, предлагала свои услуги, соблазнительно улыбаясь при этом.

Взгляд Конана бродил по лицам присутствующих, и он исподтишка смотрел на глаза тех, кто казался ему опасным. Какой-то кезанкиец, рассматривая девицу, провел кончиком языка по губам. И два иранистанца с темной кожей, одетые в шаровары и дубленые куртки, глазели на нее с жадностью. Из-за нее запросто может вспыхнуть ссора. Туранский фальшивомонетчик склонился над своей кружкой. Его клиновидная бородка вздрагивала, когда он что-то бормотал себе под нос. В Пустыньке знали решительно все его тайну: он был жестоко обманут и, сжигаемый гневом, мечтал отомстить – с помощью своего кинжала длиною в три ступни. Третий иранистанец, одетый так же, как двое других, но имевший, кроме того, серебряную цепь на голой груди, пришел к мысли спросить о своем будущем у карточной гадалки.

– Как ты думаешь, Конан, что дальше будет? – внезапно спросил Абулетес.

– Дальше? – эхом откликнулся Конан. До его сознания не дошел смысл слов хозяина.

Гадалка не была морщинистой старухой, как многие из тех, кто занимается этим ремеслом. Рыжевато-каштановые шелковистые волосы выбивались из-под капюшона ее просторного коричневого плаща, обрамляя ее лицо сердечком. Изумрудно-зеленые глаза под высокими бровями слегка косили. Ее плащ и платье под ним были из домотканой шерсти, но тонкие пальцы, державшие гадальные карты, выглядели холеными.

– Тебя что, не интересует ничего, что не касается твоего воровства? – проворчал Абулетес. – В последние месяцы бесследно пропало семь караванов на пути в Туран и из Турана. Тиридат послал на охоту за Рыжим Ястребом целую армию, но они не видели эту чертовку даже издали. Почему в этот раз должно быть иначе? А если солдаты снова вернутся с пустыми руками, купцы своими громкими воплями вынудят короля навести порядок хотя бы здесь, в Пустыньке.

– И все это будет не в первый раз, – ответил Конан, улыбаясь. – Но ведь все всегда остается по-старому.

Иранистанец что-то произнес с гнусной ухмылкой. Гадалка подняла на него глаза, в которых вспыхнули опасные искры, однако продолжала раскладывать карты. Иранистанец, несомненно, думает так же, как и я, решил Конан. Семирамис сама себе подписала приговор, наконец-то ей придется заниматься своим ремеслом не так открыто у него на глазах. Не глядя в сторону парочки, он произнес:

– Откуда вообще взялась эта мысль, что именно Рыжий Ястреб виной тому, что пропадают караваны? Семь – это не слишком много для одной разбойницы?

Абулетес возмущенно засопел:

– А кто еще это мог быть? Кезанкийцы орудуют только вблизи гор. Так что остается она. В конце концов, никто не знает, сколько у нее людей. Я слышал такие сплетни, будто у нее их пятьсот, и они покорны ей, как охотничьи псы своему хозяину.

Конан уже приготовился к язвительному ответу, когда за столом гадалки произошла ссора. Иранистанец положил ей на плечо руку, которую она сбросила. Тогда он схватил ее за плащ и возбужденно прошептал ей кое-что на ухо, причем звякая монетами в своем кошельке.

– Поищи себе лучше мальчика! – фыркнула она.

Удар тыльной стороной ладони по его лицу прозвучал, как хлопок бича. Иранистанец отшатнулся с красным полыхающим лицом и схватился за широкий туранский кинжал.

– Шлюха! – взвыл он.

Двумя прыжками, как пантера, Конан пересек комнату. Его могучая рука схватила иранистанца за запястье и подняла крепкого мужчину со стула. Ярость иранистанца сменилась испугом, когда он попытался заколоть высокого молодого парня, и кинжал внезапно выскользнул у него из ослабевших пальцев. Железная хватка Конана стиснула его руку так, что приток крови прекратился.

С презрительной легкостью варвар швырнул иранистанца на пол между столами.

– Она прощает тебе твою назойливость! – сказал он резко.

– Шлюхино отродье! – взвыл мужчина. Левой рукой он вырвал у туранского фальшивомонетчика его нож и набросился на Конана.

Варвар подцепил ногой перевернутый стул и швырнул его под ноги иранистанцу. Тот упал, однако, падая, успел извернуться. Прежде чем он твердо встал на ноги, Конан пнул его сапогом в колено. Он снова рухнул на пол, как раз рядом с фальшивомонетчиком, который вырвал у него свой кинжал и алчным взором уставился на его туго набитый кошелек.

Конан повернулся к прекрасной гадалке, и ему показалось, что он видит, как в складках ее плаща исчезает нож.

– Я помог тебе отделаться от приставаний этого типа – ты, вероятно, позволишь мне пригласить тебя на стакан вина?

Она скривила губы.

– Я не нуждаюсь в помощи мальчишки-варвара. Она отвела глаза. Конан отскочил в сторону, и по этой причине кривая сабля одного из иранистанцев воткнулась в крышку стола, а не в его горло.

В прыжке Конан согнул плечи, перекатился через ноги и вытащил из ножен свой широкий меч. Оба иранистанца, которые одни занимали целый стол, встали перед ним в позу ожидающего бойца, с обнаженными саблями, колени слегка согнуты. Расстояние между противниками не превышало длину стола. Столики, находившиеся в непосредственной близости, были поспешно освобождены, но все остальные посетители продолжали заниматься каждый своим делом. Кровавые стычки были повседневным явлением в кабаках Пустыньки, и не проходило дня, чтоб по меньшей мере один человек не расставался здесь с жизнью.

– Порождение мамаши, которая никогда не знала даже имени твоего отца! – обругал его один из длинноносых. – Ты будешь лакать свою собственную кровь, отродье жабы! Ты будешь...

Конан не видел никакого смысла в том, чтобы прислушиваться к оскорблениям. Он испустил дикий боевой клич киммерийцев, поднял меч над головой и напал первым. Презрительная улыбка играла на смуглом лице ближайшего к нему иранистанца, и он сделал выпад, собираясь проткнуть саблей широкоплечего юношу, прежде чем тот сможет завершить свой удар сверху – неуклюжий, как казалось со стороны. Но Конан вовсе не был так глуп, чтобы нападать, не думая о защите. Когда иранистанец нанес удар, он уклонился вправо и присел на корточки, отставив в сторону левую ногу.

В темных глазах своего противника, которые вылезали из орбит, он прочитал предчувствие смерти. В тот момент, когда сверкающий синеватый клинок кривой сабли просвистел у него над плечом, широкий меч описал полукруг, пропорол кожаную куртку и глубоко вонзился под ребра иранистанца.

Конан ощутил, как под тяжестью удара хрустнули кости, и увидел, что остальные иранистанцы, скрежеща зубами, с простертыми саблями, приготовились его атаковать. Конан взвалил умирающего себе на плечо, поднял его и швырнул им в его товарищей, выдергивая свой меч. Мертвец упал прямо в ноги второму иранистанцу. Тот перепрыгнул через тело и занес кривой клинок. Удар Конана выбил саблю у него из рук, и меч, свистя, перерубил противнику шею. Выпучив глаза, он отшатнулся назад и опрокинул стол, на котором и обрел вечный покой.

Конан увидел, что Семирамис поднимается по лестнице, причем тяжелая рука кофийца по-хозяйски лежит на ее упругом заду. Он поморщился и принялся вытирать клинок о шаровары последнего из своих противников. К черту ее, если она не желает видеть, что заполучила уже лучшего мужчину в Шадизаре! Он повернулся к столику рыжеволосой гадалки. Он был пуст. Конан в ярости выругался.

– А этот тоже мертв, – проворчал Абулетес. Толстый хозяин опустился на колени возле иранистанца с серебряной цепью, которую его пухлые пальцы принялись стаскивать через голову. – Ты сломал ему шею. Во имя Камней Ханумана, Конан, ты прикончил трех весьма щедрых клиентов. Мне бы ужасно хотелось попросить тебя впредь не осчастливливать меня своим присутствием.

– Это ты получишь в любой момент, – буркнул Конан, разозлившись. – Теперь тебе не надо пичкать их своим разбавленным пойлом. Но мне ты вполне можешь принести кружечку твоего лучшего киросского. За их счет!

Он уселся за стол возле стены и мрачно задумался о женщинах. По меньшей мере рыжеволосая могла бы выказать хоть немного признательности. Он защитил ее от одного-двух омерзительных моментов, если не от худшего. А Семирамис...

Абулетес поставил перед ним глиняный кувшин и протянул руку, не слишком чистую. Конан рассматривал последнего из троих мертвых иранистанцев. Два прислужника, которые зарабатывали пару медяков такими и подобными же услугами в различных кабаках, как раз волокли его через порог. Конан отчетливо видел, что кошельки всех троих мертвецов исчезли под засаленным фартуком Абулетеса. После короткого раздумья Абулетес вытер о фартук руки и зашаркал прочь. Конан принялся топить свою досаду в вине.

Глава 3

Столы, которые были покинуты во время потасовки, очень быстро снова оказались заняты. Никто не бросил даже беглого взгляда на мертвых, когда их выносили из харчевни, и пьяные вопли кутил не притихли ни на миг. Полуголая девица рассматривала широкие плечи Конана с откровенной жадностью, но, увидев бешенство на его лице, отвернулась.

Его положение никак не улучшить с помощью обыкновенной удачной кражи, размышлял он, осушив четвертый стакан сладкого вина. Если бы он был состоятельным человеком, рыжеволосая, конечно же, посмотрела бы на него приветливо, и Семирамис не считала бы для себя таким уж важным делом заниматься своим ремеслом. Но за золотые чаши из парадных покоев тучных купцов и жемчужные ожерелья с туалетных столиков нежных и благородных дам скупщики краденого в Пустыньке едва давали десятую часть их истинной стоимости. Искусством копить и распределять деньги Конан не владел. Азартные игры и вино поглощали то, что оставляли ему девушки. Единственная возможность хоть чего-то добиться – это крупная кража со взломом. Но где?

Конечно, имеется дворец. Король Тиридат считает своими несчитанные сокровища. Король – горький пьяница с тех пор, как злой волшебник Йара сделался подлинным владыкой Заморы. Хотя бы ради справедливости король обязан уделить толику своего богатства человеку, который сокрушил Йару и сравнял с землей его Слоновую Башню. Но он ничего не знает о деяниях этого человека, иначе он добровольно отдал бы ему часть своего состояния. Несмотря на это, король, как полагал Конан, был ему кое-что должен. И востребовать долг – даже и без ведома Тиридата – вовсе не значит украсть.

Кроме того, есть еще Ларша, древний, проклятый город, лежащий в руинах недалеко от Шадизара. Происхождение этих разрушенных башен и рассыпавшихся стен теряется в дымке прошедшего. Но любой и каждый уверен: там лежат сокровища – сокровища и проклятие! Лет десять назад, когда Тиридат был еще вполне дееспособным королем, он среди ясного дня послал к этим развалинам целую роту солдат. Ни один не вернулся назад, и крики умирающих повергли свиту и телохранителей короля в такой ужас, что они мчались оттуда, сломив голову, и Тиридат был вынужден бежать вместе с ними. Если кто-то и вправду нашел свое счастье в этих руинах, то он, по меньшей мере, не возвращался назад, чтоб похвастаться этим.

Конан проклятия не боялся – разве сам он уже не оказывался проклятием и ужасом для волшебников? – и точно так же не было у него колебаний насчет королевского дворца. Но на что же ему решиться? Несомненно, стянуть драгоценности из дворца так же трудно, как взять их из-под руин, на которых лежит заклятие. Что же потребует больше усилий?

Он почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял глаза. Смуглый остроносый человек с пурпурным покрывалом на голове, схваченным золотым обручем, изучающе разглядывал его. Просторное пурпурное одеяние из шелка ниспадало с его костлявых плеч. Человек опирался на посох из необработанного, отполированного руками дерева, достигавший в высоту до плеча. Несмотря на то, что у него не было никакого другого оружия и он явно не принадлежал к обитателям Пустыньки, в его глазах не было страха быть ограбленным – в них вообще не было никакого страха.

– Ты, вероятно, Конан из Киммерии. – Это прозвучало отнюдь не как вопрос. – Говорят, ты лучший вор в Шадизаре.

– А вы кто такой, – спросил Конан осторожно, – что позволяете себе подозревать честного гражданина в занятиях воровством? Я телохранитель.

Не возражая, человек уселся напротив Конана. Он не выпускал посоха из рук, и Конан догадался, что для него он и был оружием.

– Я Анкар, купец, который торгует очень необычным товаром. Я нуждаюсь в помощи лучшего шадизарского взломщика.

Конан с самодовольной улыбкой прильнул к своему вину. Теперь он был на своей территории.

– Что за необычный товар, которым вы хотите заняться?

– Для начала тебе нужно знать, что вознаграждение, которое я готов за это заплатить, составит десять тысяч золотых.

Конан поставил свой стакан так поспешно, что он опрокинулся, и вино плеснуло ему на руки. Во имя Владыки Гор! – имея десять тысяч, он может больше не оставаться вором, ему придется самому искать защиты от воров.

– Что я должен для вас украсть?

Легкая улыбка тронула тонкие губы Анкара.

– Стало быть, ты вор по имени Конан. Хотя бы это мы установили. Знаешь ли ты, что Илдиз Туранский и Тиридат пришли к соглашению положить конец нападениям на торговые караваны на всем протяжении их совместной границы?

– Я слышал об этом, но для вора это неинтересно.

– Ты так полагаешь? Тогда узнай, что короли скрепили этот пакт, который будет действовать в течение пяти лет, взаимными подарками. Илдиз послал Тиридату пять танцовщиц с золотым ларцом, крышка которого выложена пятью аметистами, пятью сапфирами и пятью топазами. А в нем находятся пять подвесок, каждая с камнем, подобного которому никогда еще не видели глаза смертного.

Конана утомил поучающий тон чужака. Этот человек принимает его за грубого необразованного варвара – каковым он, Конан, конечно, является – но во всяком случае, он же не дурак.

– Так что вы хотите, чтоб я украл подвески, но не трогал ларец?

Когда он увидел, как раскрылись глаза Анкара, он почувствовал некоторое удовлетворение. Купец положил обе руки на посох.

– Как ты догадался, киммериец? – Вопрос прозвучал угрожающе.

– Подделать ларец можно за гораздо меньшую цену, чем вы мне предложили. – Он подумал о том, сколько же лет его собеседнику, и с улыбкой добавил: – Если вы не имели в виду танцовщиц.

Анкар не ответил на его улыбку, продолжая рассматривать Конана, полузакрыв глаза.

– Ты не глуп... – он поспешно прервал себя.

Конан загнал улыбку внутрь. Не глуп – для варвара! Касательно варваров он научит кое-чему этого человека!

– Где они, эти подвески? – буркнул он. – Если их хранят в сокровищнице, мне потребуется некоторое время для моего плана...

– Тиридат греется в лучах могущественного монарха. Ларец служит бесспорным доказательством того, что Илдиз подписал с ним соглашение. Он выставлен в зале возле тронного на всеобщее обозрение, чтобы все, кто входит туда, могли им восхищаться.

– Мне необходимо время, – заявил Конан. – Десять дней на подготовку.

– Невозможно! Сократи твои приготовления. Три дня!

– Недостаточная подготовленность приведет лишь к тому, что вы никогда не получите эти подвески в свою собственность, а моя голова будет украшать собою копье над западными воротами. Восемь дней!

Анкар провел кончиком языка по тонким губам. В первый раз за время их беседы он выдал свое беспокойство. Его глаза прикрылись, как будто он хотел спрятать свои мысли.

– Пять... четыре дня! И ни мгновением больше.

– Пять дней, – снизошел Конан. – Иначе подвески останутся у Тиридата.

И снова глаза Анкара затуманились.

– Пять дней, – произнес он наконец удовлетворенно.

– Согласен. – Конан вынужден был скрыть гримасу. Он предполагал стащить подвески еще сегодня. Он блефовал со временем только для того, чтобы купец не счел его подвиг пустяковым делом. Если он требовал десять дней и согласился на пять как на крайний срок, а доставит подвески уже на следующее утро, он будет выглядеть настоящим чудодеем.

– Речь шла о десяти тысячах золотых, Анкар.

Смуглый человек извлек из складок своего одеяния кошелек и положил его на стол.

– Двадцать золотых сейчас, сто потом, если твой план удастся, остаток после реализации товара.

– Скудноватый аванс для такой суммы, – проворчал Конан, однако внутренне он был вовсе не так уж недоволен. Даже двадцать золотых было много по сравнению с тем, что он имел сейчас, а остаток будет принадлежать ему уже утром.

Он взял кошелек. Внезапно Анкар протянул над столом руку и положил ее на ладонь Конана, прикрывшую кошелек с золотом. Конан невольно ощутил ужас. Рука этого человека была холодна, словно у трупа.

– Слушай меня, Конан из Киммерии, – просвистел темнокожий. – Если ты меня обманешь, ты своих богов станешь умолять о том, чтоб твоя голова действительно украсила копье над воротами.

Конан выдернул руку. Он заметил, что не чувствует своих пальцев, потому что ледяная рука, казалось, вытянула из них все тепло.

– Я же сказал, что согласен, – колко ответил он, – а я еще не настолько цивилизован, чтоб нарушать свое слово.

Какое-то мгновение ему казалось, что остроносый издевательски улыбнется, и он знал, случись это, он убил бы его на месте. Анкар, однако, удовольствовался кивком.

– Тогда смотри, киммериец, чтоб тебе не забыть данное тобой слово.

Он поднялся и вышел, прежде чем Конан собрался ему ответить.

Еще долго после ухода смуглолицего Конан сидел с мрачным видом и напряженно думал. Участь, достойная дурака: отдать подвески после того, как они попадут в его руки. Но он дал слово. А решение было принято без его участия. Он получает столь необходимое ему богатство. Конан встряхнул кошелек, и золотой кругляшок с зубчатым краем и отчеканенной головой Тиридата выкатился на стол. Дурное настроение пропало как по волшебству.

– Абулетес! – заорал он. – Вина для всех!

Он может потратить много, потому что теперь у него есть десять тысяч.

* * *

Человек, назвавший себя Анкаром, покинул Пустыньку. До самых крайних ее границ его сопровождали по запутанным вонючим улочкам люди из породы шакалов. Однако они чуяли истинную сущность этого человека и не отважились приближаться к нему. Со своей стороны он не удостоил их ни единым взглядом, потому что одними только глазами он мог сломить волю человека и одним движением руки отнять у него жизнь. Его настоящее имя было Имхеп-Атон, и те немногие, кто знал его, содрогались при одном его звуке.

Дверь дома, снятого им в Хафире – одном из лучших кварталов Шадизара – открыл мускулистый шемит, такой же могучий, как и Конан, с мечом на боку. Купец, торгующий редкими самоцветами – так он был известен среди аристократов города – нуждался в телохранителе. Шемит следил за тем, чтоб не подходить слишком близко к костлявому волшебнику, когда он закрывал и поспешно запирал на засов дверь за его спиной.

Имхеп-Атон торопливо зашел в дом, затем в подвал и в покои, расположенные еще ниже. Он снял этот дом именно из-за комнат, выстроенных глубоко под землей. Подобные дела лучше всего делать там, куда не проникает ни единый луч солнца.

В передней его личных апартаментов две юные, но уже пышные девушки лет шестнадцати бросились на колени при его появлении. Они были совершенно обнажены, если не считать золотых цепочек на запястьях и щиколотках, вокруг талии и шеи. Их большие круглые глаза молитвенно лучились, устремляясь на него. Они полностью были подчинены его воле, и выполнять каждое его желание было величайшим счастьем их безрадостного существования. Колдовство, которое сотворило это, убивало их в течение двух лет. Это огорчало чародея, потому что требовало создания новых прислужниц, к которым ему опять придется привыкать.

Девушки прижались лбами к полу у его ног, когда он коротко распорядился принести его посох от двери к внутренним покоям. Деревянный посох тут же превратился в змею, которая свернулась клубком и принялась следить за окружающими холодными глазами, которые казались принадлежащими существу, наделенному разумом. Имхеп-Атон мог не бояться нападений людей, пока она его охраняла.

Для рабочего кабинета волшебника этот внутренний покой был чересчур скуден. Вокруг не лежали кучи человеческих костей, используемых в качестве топлива для поддержания нечестивого огня, не было и расчлененных мумий, части которых, истолченные в порошок, входили в состав колдовских зелий. Однако то немногое, что можно было увидеть здесь, наполнило бы ужасом любого нормального смертного. На каждом конце длинной доски стояли тонкие масляные курильницы с двумя черными свечами. Они были сделаны из жира, вытопленного из тела девушки, удавленной волосами ее матери и обесчещенной уже после смерти ее отцом. Между ними лежала переплетенная в человеческую кожу волшебная книга, полная таких зловещих тайн, что вряд ли во всей Стигии можно было бы найти что-нибудь страшнее. Рядом стоял сосуд, повторяющий по форме материнскую утробу, с жидкостью, в которой плавала неоформившаяся плоть нерожденного младенца. За этим столом Имхеп-Атон начертил магическую формулу и пробормотал заклинание, известное не более чем маленькой горстке людей в мире. Гомункулус вздрогнул в своей прозрачной утробе. Боль исказила его уродливое личико, когда крошечные веки мучительно поднялись.

– Кто зовет меня?

Несмотря на то, что голос этот был хриплым и дребезжащим, он звучал повелительно. Это обстоятельство выдало Имхеп-Атону, кто именно отвечал ему за много миль отсюда из старого Кеми в Стигии, используя подобного же монстра – Тот-Амон, Верховный Заклинатель Черного Круга.

– Это я, Имхеп-Атон. Все готово. Скоро Аманар будет заточен во мраке.

– Так Аманар еще жив? А Тот-Чье-Имя-Нельзя-Произносить-Вслух продолжает марать честь Сета. Делай то, что тебе поручено. Ты знаешь, что случится с тобой, если ты не справишься!

Пот выступил на лбу Имхеп-Атона. Это он посвятил Аманара в Черный Круг. Он вспомнил, что стал свидетелем того, как жрец-изменник предал Сета под темными сводами в глубинах Кеми, и судорожно глотнул.

– Я справлюсь, – пробормотал он, затем попытался придать своему голосу силу, чтобы гомункулус мог его слышать и передал его слова собеседнику. – Я справлюсь! То, ради чего я прибыл в Шадизар, через пять дней будет у меня в руках. Аманар и Тот-Чье-Имя-Нельзя-Произность-Вслух будут отданы во власть Сета.

– Не мне ты обязан тем, что получил этот шанс. И если ты не сумеешь...

– Исключено. Один вор, неизвестный никому варвар, который знает о действительности лишь немногим больше, чем о золотой монете...

Страшный, высокий, звенящий голос из стеклянной утробы прервал его:

– Твои методы меня не интересуют. Не интересуют они и Сета. Смотри, чтобы твое предприятие удалось, иначе тебе придется платить!

Маленькие веки закрылись, и гомункулус теснее свернулся клубком. Связь закончилась. Имхеп-Атон вытер влажные ладони о пурпурное покрывало. Те силы, которые отнял у него этот разговор, он восполнит в передней комнате за счет обеих девушек. Но от подобных им мало что можно взять. Другое дело этот вор. Киммериец вообразил, что он ровня ему, Имхеп-Атону, если вообще не счел себя, на свой диковинный варварский лад, выше. Один только тот факт, что он живет, вызвал у волшебника в памяти тот миг, когда его прошиб пот от страха. Как только он получит подвески, Конан получит свое вознаграждение – но не деньги, а смерть.

Глава 4

Алебастровые стены дворца Тиридата превышали рост пяти человек, поставленных друг другу на плечи, и на их бруствере ходили дозорные королевской лейб-гвардии – в позолоченных латах и шлемах с гребнями, на которых развевались султаны из конских волос. Пока солнце еще не село, внизу, среди диковинных чужеземных цветов, расхаживали важные павлины, и разряженные прислужницы плясали для упившегося короля. Сейчас, темной ночью, на фоне неба вырисовывались башни из слоновой Кости с резными арками и позолоченными куполами.

Конан считал шаги постовых в тени площади перед дворцом. Они приближались друг к другу и, встретившись, расходились снова. Сапоги и плащ он засунул в заплечный мешок, чтобы инструменты не звякали. Меч он пристроил за спиной, так что рукоятка его торчала над правым плечом, а свой карпашский кинжал засунул в ножны под левой мышкой. Он держал в руке трос из витого черного шелка с абордажным крюком на одном конце. Когда стражники снова встретились и разошлись, он выскочил из своего укрытия и пробежал между ними. Его босые ноги беззвучно касались серой брусчатки площади. На бегу он принялся раскручивать трос. У него было совсем мало времени до того, как стражники дойдут до конца и повернутся в его сторону. Добежав до подножия стены, он забросил на нее крюк. Крюк зацепился с приглушенным стуком. Конан потянул трос – проверить, прочно ли держит крюк, после чего вскарабкался по стене так быстро, как другие люди поднимаются по лестнице.

Он распростерся на стене и осмотрел свой абордажный крюк. Прочно держал только один зубец, и царапина на камне свидетельствовала о том, что он соскальзывал. Еще бы сдвинулся к краю на толщину пальца и... Однако для подобных размышлений у него не было времени. Он вытянул черный трос и спустил его по другую сторону стены в сад. Сжавшись, чтоб уменьшить силу толчка, он приземлился между шуршащими кустами, росшими прямо напротив стены.

Над ним два стражника приближались друг к другу. Их шаги гулко звучали по камню. Конан затаил дыхание. Если они заметят крюк, они несомненно поднимут тревогу. Стражники обменялись невнятными репликами и разошлись. Конан подождал, пока их шаги удалятся, и легко помчался через заросли высокого папоротника, который рос выше его головы, и вьющихся растений, покрытых светлыми цветами.

Где-то в саду закричал павлин голосом плачущей женщины. Конан послал проклятие тому, кто шляется по саду среди ночи и разбудил птицу. Несомненно, этот крик привлечет внимание стражников. Он ускорил шаг. Он непременно должен добраться до дворца прежде, чем кто-нибудь явится сюда и его увидит.

Опыт уже научил его, что чем дальше он успеет уйти от входа, тем вероятнее, что его примут за того, кто имеет право находиться в доме – в том случае, если он будет обнаружен. Если он будет идти из нижних этажей в верхние, его, вероятно, остановят, но в противоположном случае – нет, никогда. И если его кто-нибудь встретит, то решит, что перед ним слуга или телохранитель, который возвращается к себе после дня службы господину. На ходу он осматривал белые мраморные стены дворца и искал среди балконов такой, в окне за которым не горела бы ни одна лампа. Под самой крышей, на высоте около ста ступеней над садом, он нашел одно такое.

Гладкая мраморная стена была украшена цветочным барельефом, отличной опорой для пальцев рук и ног. Для того, кто в детстве играл на отвесных скалах Киммерии, это было все равно что ровная дорога. Когда он поставил ногу на мраморную ограду балкона, снова закричал павлин, и на этот раз его крик оборвался почти в тот же миг, словно птицу придушили. Конан бросил взгляд на стражника внизу. Казалось, там ни о чем не догадываются. Однако было необходимо заполучить эти подвески как можно скорее и снова исчезнуть. Какой кретин тут разгуливает – и, предположительно, душит павлинов – это рано или поздно заинтересует стражников, сомнений нет.

Он проскользнул за камчатый занавес в скрытую балконную дверь и уже прошел половину покоя, расположенного за балконом, когда вдруг осознал, что он не один. Под балдахином на большой кровати кто-то дышал – кто-то, кто внезапно зашевелился под одеялом.

Молниеносно вытащив кинжал, он прыгнул к кровати. Шелковые занавеси полога разорвались, и его дикий рывок швырнул его вместе с тем, кто лежал в постели, на мраморный мозаичный пол по другую сторону кровати. Только теперь он почувствовал нежное и округлое тело того, с кем он свалился на пол, и сладкий аромат, который окутал его. Конан отбросил покрывало в сторону.

Сначала обнажились стройные ноги, которые яростно от него отбивались, потом полные бедра, узкая талия и, наконец, прелестное личико с темными глазами, испуганно смотревшими на него поверх ладони, которой он зажал ей рот. Между маленьких крепких грудей висел оправленный в серебро черный камень. Ее наготу прикрывали – и то лишь частично – черные волосы, доходившие до бедер.

– Ты кто, девочка? – Он отодвинул руку, чтоб она могла говорить, но не убирал ее совсем от губ девушки, намереваясь сразу зажать ей рот, если она вздумает звать на помощь.

Розовый язычок коснулся полных губ.

– Меня называют Велита, благородный господин. Я простая невольница. Пожалуйста, не трогай меня.

– И не собираюсь.

Он поспешно оглядывал увешанный дорогими коврами покой в поисках чего-либо, чем ее можно было бы связать. Ни в коем случае нельзя допустить, чтоб она подняла тревогу. Неожиданно ему пришло в голову, что это помещение ни в коей мере не подходит для роли опочивальни простой рабыни.

– Что ты здесь делаешь, Велита? Только правду! Ты ждешь здесь кого-нибудь?

– Никого, клянусь. – Она произнесла это тихо, с опущенной головой. – Король позвал меня, но потом он предпочел мальчика из Коринфии, а я не могла вернуться в гарем. Ах, как бы я хотела снова оказаться в Аграпуре!

– Аграпур? Так ты танцовщица, из тех, что прислал Илдиз?

Она вскинула прелестную головку.

– Я была лучшей танцовщицей туранского королевского двора. Он не имел права дарить меня. – Внезапно она испуганно задохнулась. – Вы не из дворца! Вы взломщик? Пожалуйста! Я хочу принадлежать вам, если вы освободите меня от этого спившегося владыки, который предпочитает маленьких мальчиков прекрасным женщинам!

Конан улыбнулся. Его развеселила мысль украсть из королевского дворца танцовщицу. Несмотря на то, что она такая нежная, она будет представлять собой изрядный груз, если перетаскивать ее через стену. Но он был молодой мужчина, сильный и гордый.

– Я возьму тебя с собой, Велита, но в мои планы не входит иметь рабынь. Ты свободно уйдешь туда, куда захочешь, и я дам тебе в придачу сто золотых. Я клянусь в этом Кромом и Белом, покровителем воров.

Широкий жест, подумал он про себя, но он может это себе позволить. У него останутся еще девять тысяч девятьсот золотых.

Губы Велиты задрожали.

– Вы не шутите надо мной? Снова быть свободной? – Она вскинула руки на его шею. – Я буду тебе служить, я клянусь тебе, и танцевать для тебя, и... – Одно мгновение Конан с удовольствием ощущал приятное прикосновение ее маленьких грудей, однако затем он счел необходимым прекратить это объятие.

– Довольно, девушка. Тебе нужно только помочь мне в том, ради чего я сюда пришел. Известны ли тебе подвески, которые Тиридат получил в подарок?

– Конечно. Посмотри, вот один из них.

Она сняла через голову серебряную цепочку и вложила ее ему в руку.

Он заинтересованно осмотрел подвеску. Как вор с определенным опытом он мог оценить стоимость драгоценного камня. Серебряная оправа и цепочка были хорошей ручной работы, изысканные и простые. Что касается камня... Черный овал, длиной с верхний сустав его указательного пальца, гладкий, как жемчуг, однако это был не жемчуг. Словно красные искорки вспыхивали на его поверхности и мгновенно пропадали в глубине. Внезапно он оторвал взгляд от камня.

– Что ты делаешь с ним, Велита? Я слышал, что подвески выставлены в передней тронного зала в золотом ларце.

– Ларец действительно находится там, но Тиридат хотел, чтоб мы надевали эти подвески, когда танцуем для него. Мы все сегодня надели их к ночи.

Конан сел на корточки и спрятал кинжал в ножны.

– Ты можешь привести остальных девушек, Велита?

Она покачала головой.

– Ясмин и Суза сейчас у военачальников лейб-гвардии, Консуэла у гофмейстера, а Арамита у советника. Поскольку король проявляет очень мало интереса к женщинам, другие используют подвернувшуюся возможность. Означает... Означает ли это, что теперь ты не возьмешь меня с собой?

– Я тебе обещал, – проворчал он.

Он сжал подвеску в руке. Анкар, несомненно, не заплатит за одну, но отправиться за остальными к четырем другим танцовщицам, когда каждая из них проводит время в обществе мужчины, именитого и занимающего высокий пост, конечно, немыслимо. Он сердито повесил цепочку обратно ей на шею.

– Я заберу тебя отсюда, но тебе придется остаться здесь еще на одну ночь.

– Еще одна ночь? Если бы так! Но почему?

– Я приду сюда снова завтра в это же время. Ты должна доставить в этот покой все остальные подвески, вместе с девушками или без них. Я могу взять с собой за стену только одну, но остальным танцовщицам не причиню никакого вреда, обещаю тебе.

Велита прикусила нижнюю губу мелкими белыми зубами.

– Им-то клетка не мешает, ведь она золотая, – пробормотала она. – То, о чем ты меня просишь, не так уж безопасно.

– Это я понимаю. Если ты полагаешь, что тебе не удастся это сделать, то скажи. Тогда я заберу тебя отсюда прямо сегодня, и посмотрю, сколько выручу за одну подвеску.

Хмурясь, она стояла на коленях среди лоскутов разорванного шелкового одеяла.

– Ты поставил на карту свою жизнь, а я рискую только тем, что меня отстегают плетью. Я сделаю то, чего ты требуешь, что...

Он быстро прикрыл ладонью ее рот, когда дверь темного покоя открылась. Человек в кольчуге, с красным конским султаном на шлеме – знаком своего капитанского достоинства – топтался в темноте. Он был даже выше, чем Конан, но уже в плечах.

– Ты где, девушка? – Капитан громко захохотал, входя в комнату. – Я знаю, что ты здесь, ведьмочка с горячей кровью. Прислуга видела тебя бегущей из покоев нашего доброго короля, и личико твое пылало. Тебе нужен настоящий мужчина... Что?..

Конан бросился на капитана. Он отпрыгнул и схватился за свой меч. Киммериец схватил его за правое запястье, левой рукой вцепившись в его горло. Ни в коем случае крики не должны выдать его, а капитан может успеть заорать, когда получит удар кинжалом под ребра.

Грудь с грудью сошлись двое крупных мужчин, пытаясь крепче утвердиться ногами на полу, чтоб найти точку опоры для решительного броска. Рука лейб-гвардейца, оставшаяся свободной, била Конана по затылку. Киммериец выпустил горло заморийца и крепко обхватил его руками. Бугры мышц на его руках вздулись от напряжения, когда он попытался оттянуть голову в шлеме назад. Высоченный гвардеец отказался от своего намерения дотянуться до своего меча. Внезапно он схватил голову Конана обеими руками и сжал ее изо всех сил.

Дыхание его перехватило, кровь застучала в висках. Запах пота – его собственного и его противника – бил ему в ноздри. Рычанье сорвалось с его губ. Он рванул голову капитана назад со страшной силой. Внезапно послышался треск, и гвардеец склонился ему на грудь.

Задыхаясь, Конан отступил, давая ему упасть. Голова в шлеме была страшным образом вывернута.

– Ты убил его! – выдохнула Велита. – Ты. Я знаю его. Это Мариат, капитан лейб-гвардии. Если его здесь найдут...

– Этого не случится, – заверил ее Конан.

Он быстро оттащил мертвеца на балкон и вынул черный шелковый трос из своего заплечного мешка. Шнура хватило едва до середины стены. Он укрепил крюк на каменной ограде балкона и опустил конец веревки вниз.

– Когда я свистну, отпустишь крюк, Велита.

Он связал запястья гвардейца его же поясом, затем просунул в эту петлю голову и правую руку. Когда он выпрямился, мертвец повис на его спине, как мешок – тяжеленный мешок. Но думал он о десяти тысячах золотых.

– Что ты хочешь делать? – спросила девушка. – И как тебя зовут? Я даже имени твоего не знаю.

– Я беспокоюсь только о том, чтобы труп не нашли в этом покое.

Он взобрался на ограду и еще раз уверился в том, что абордажный крюк держится крепко. Ни в коем случае он не должен сорваться. Велита, в одном покрывале на голом теле, заботливо следила за ним.

– Я Конан из Киммерии, – сказал он гордо и, перебирая руками веревку, начал спускаться вниз.

Он чувствовал тяжесть, солидную даже для его крепких рук и плеч. Он был довольно силен, но замориец весил несколько больше, чем птичье перо. Связанные руки сдавили Конану горло, но выровнять вес было невозможно, потому что они болтались на высоте полусотни ступней.

Тренированным взглядом горца Конан оценил расстояние и угол наклона и остановился на участке стены, противоположном той, где был балкон Велиты. Сильными ногами он оттолкнулся, сделал два шага по стене, затем качнулся назад, к той точке, откуда начал двигаться, и снова полетел в обратную сторону. Он ускорил шаг, пробежал вдоль стены и описал еще более широкую дугу. Поначалу мертвец мешал ему, но теперь его дополнительный вес давал ему большую силу инерции и приближал его к цели – к балкону внизу и справа от первого.

Еще оставалось десять шагов до выступающей каменной ограды, затем пять, затем три. Потом ему стало ясно, что веревки не хватает. Он не может вскарабкаться по тросу назад – руки мертвеца душили его – и он не может приблизиться к цели больше ни на шаг.

Он качнулся влево и начал свой бег к балкону. Он знал, что это последняя попытка. Если он не доберется до цели, которая вырисовывается перед ним в темноте, он упадет. Десять шагов. Пять. Три. Два. Ни разу еще он не был так близко. В отчаянии он уперся одной рукой в барельеф на стене, второй выпустил трос и протянул ее к парапету. Его пальцы вцепились за него, но они не могли удержаться прочно. Теперь он висел между тросом и балконом. Покойник пережимал его горячее дыхание. Плечи его трещали. Он подтянулся к парапету ближе. А затем он просунул ногу между прутьями решетки. Все еще держась за веревку, он перекинул свое тело через ограду. Он упал на прохладный мраморный пол и жадно вдохнул ночной воздух.

Он мог позволить себе лишь короткую передышку, потому что не чувствовал себя здесь уверенно. Он быстро освободился от заморийца и перегнулся через парапет, чтобы тихонько свистнуть. Трос упал сверху. Абордажный крюк был отцеплен. Велита не растерялась и не забыла об их уговоре, чему он был бесконечно рад. Он спрятал трос в свой мешок. Теперь он должен еще избавиться от Мариата. Он надел на него пояс. Со следами ремня на запястьях убитого он ничего не мог поделать. Конан перебросил его через ограду с той стороны стены, на которую не выходил балкон Велиты. Послышался треск ломаемых кустов, и это было все.

Улыбаясь, Конан спустился вниз. Мраморные листья барельефа, украшающие стену, служили ему надежной опорой. Сломанные ветви были доказательством падения капитана. Сам он, с разбросанными руками и ногами, лежал посреди экзотического куста, и очень может быть, что повреждения, причиненные этому редкостному растению, огорчат короля куда больше, чем потеря лейб-гвардейца. Самое лучшее во всем этом было то, что капитан мог упасть с любого балкона, но только не с балкона Велиты.

Через сад Конан пробрался к стене. Снова считал он шаги постовых и снова ему удалось перебраться через стену незамеченным. Когда он был уже в безопасности, в тени, на площади, ему показалось, что из сада или со стены донесся крик, но в его намерения не входило оставаться здесь надолго с тем, чтоб удостовериться, кричат там или ему послышалось. С мгновенной быстротой он натянул сапоги, накинул плащ и надел перевязь с мечом в ножнах.

Когда он шел по черным широким улицам, прилегающим к дворцу, где не разило и не воняло, – шел, направляясь к Пустыньке, он думал о том, что, быть может, в последний раз возвращается в этот дурной квартал. Когда он получит свое золото, он сможет позволить себе лучшее.

Со стороны дворца в ночи разнесся удар гонга.

Глава 5

Наутро после своего налета на дворец Конан проснулся довольно рано. В кабаке никого не было, только Абулетес подсчитывал свои доходы на прилавке, да два тощих старика подметали пол. Толстый хозяин покосился на киммерийца недоверчиво и поспешно прикрыл ладонью рассыпанные монеты.

– Вина, – заказал Конан и выудил последние медяки из своего кошелька. Несмотря на вчерашний кутеж, он еще сохранил шесть золотых из тех денег, что дал ему темнокожий купец.

– Я не ворую у друзей, – добавил он, когда Абулетес отгреб рукой деньги с прилавка.

– У друзей? Какие друзья? В Пустыньке нет никаких друзей. – Абулетес наполнил глиняную кружку вином из бочки и поставил ее перед киммерийцем. – Или, может быть, ты вообразил, что сумеешь купить себе друзей на то золото, которое ты вчера ночью разбрасывал вокруг себя? Вообще, откуда у тебя золото? Может быть, ты приложил руку к тому, что случилось этой ночью во дворце? Нет, этого вообще не может быть. Ты швырял деньгами, словно ты сам царь Илдиз собственной персоной, еще до того, как это произошло. Тебе надо быть поаккуратнее и не демонстрировать в Пустыньке золото так откровенно.

Хозяин бы еще мог долго разглагольствовать, но Конан прервал его.

– А что такого случилось во дворце? – Он задал вопрос совершенно равнодушно и сделал большой глоток вина.

– Убит советниккороля, еще пара придворных и дюжина лейб-гвардейцев.

– Дюжина!

– Я же сказал – дюжина. Убитые стражники повсюду. Исчезли подарки Илдиза Тиридату. И при том никто не видел даже тени грабителя. Ни одна душа во всем дворце. – Абулетес поскреб грязной лапой свой многослойный подбородок. – Правда, двое часовых видели какого-то человека, бегущего из дворца. Крупного, высокого человека. Наверное, такого же высокого, как ты.

– Конечно, это я и был, – фыркнул Конан. – Я перепрыгнул через стену и вернулся обратно, со всем, что я там награбил, на спине. Ты сказал, украли все подарки? – Он осушил свою кружку и поставил ее перед толстяком. – Еще раз того же самого.

– Пять драгоценных камней, пять танцовщиц и золотой ларец. – Абулетес отвернул кран бочки и снова протянул кружку Конану. – Говорят, было еще больше. Во всяком случае, это все украли. Я вижу, ты там не был, но почему тебя это так интересует?

– Я вор. Кто-то проделал трудную работу. Теперь мне нужно учиться у него ремеслу.

У кого? – спрашивал он себя. Совершенно очевидно, что Анкар никому, кроме него, не поручал этого дела, тут он был спокоен. Конечно, оставались стражники, которые не удержались от соблазна и стянули танцовщиц и драгоценности, устилая себе путь телами своих верных присяге товарищей. Или лейб-гвардейцы, которые впустили вора тайком во дворец, были убиты им из чувства признательности.

Абулетес откашлялся и плюнул на пеструю тряпку, которой затем протер прилавок.

– Я бы лучше на твоем месте держался от этого дела подальше. Воры явно не из Пустыньки. С теми, кто обворовывает королей, лучше не связываться. Это могут быть и колдуны. Соображай сам: ведь никто не видел даже тени их.

Конечно, это могли быть и колдуны, подумал Конан. Но почему колдуны (или кто это там был) пошли на такой риск – украсть из дворца пять девушек – этого он не мог понять. И кроме того, волшебники не встречаются в таких количествах, это он знал твердо.

– Никак ты заботишься обо мне, Абулетес? Не ты ли говорил, что в Пустыньке не бывает друзей?

– Ты слишком легко обращаешься с деньгами, – кисло ответил хозяин. – Вот и все. Не воображай, что за этим что-то кроется. Тот, кто ведет такую игру, слишком крупная фигура для таких, как ты. Это может стоить тебе головы, а у меня будет одним постояльцем меньше.

– Наверное, ты прав. Клянусь Белом! Мне необходимо немного свежего воздуха. Бездельничать и обсуждать при этом чужую добычу – это вызывает у меня желудочные колики.

* * *

Толстый хозяин мрачно пробормотал себе что-то под нос, когда Конан вышел на улицу. Воздух Пустыньки был каким угодно, только не свежим. Вонь, распространяемая гнильем всех видов и сортов, смешивалась с запахом человеческих экскрементов и блевотины. Камни мостовой – там, где не было небольших озер, наполненных жидкой грязью, были покрыты густым слоем липких нечистот. Из переулка, который был настолько узок, что едва позволял протиснуться пешеходу, доносились хныкающие жалобы жертвы налета, взывающей о помощи. А может быть, то была подсадная утка. Одно было так же вероятно, как и другое.

Конан целеустремленно шагал по вонючим улочкам воровского квартала, несмотря на то, что, в сущности, он совершенно не был уверен в своих целях. Скупщик краденого в жилете, тускло блеснувшем серебряной вышивкой, проходя мимо, приветственно кивнул ему. Обнаженная девка, всю одежду которой составляли медные колокольчики у щиколоток, занявшая свой пост в подворотне, улыбнулась широкоплечему молодому парню и внезапно почувствовала себя не такой уж усталой. Конан почти не заметил их, как не заметил и «слепого» нищего в черных лохмотьях, который ощупывал улицу выломанной в лесу палкой и, бросив взгляд на свирепое лицо варвара, спрятал под грязным тряпьем свой нож. Столь же мало внимания уделил он троим, что шли за ним по извилистым улицам, скрывая лица платками и судорожно сжимая под изношенными плащами свои тяжелые трости, – шли до тех пор, пока мускулы его рук и мощный меч на его боку не убедили их в необходимости избрать себе другую дорогу.

Конан пытался уговорить себя: подвески были для него недосягаемы. У него не было и тени предположения, кто мог бы их выкрасть, и ни малейшего понятия о том, где они могут сейчас находиться. Однако десять тысяч золотых не были чем-то таким, что можно было так запросто упустить. И кроме того, оставалась Велита, рабыня, которая была бы счастлива с любым господином, обращайся он с ней ласково, и которой он обещал – нет, поклялся – ее освободить. Поклялся Белом и Кромом. Так что налицо клятва и десять тысяч.

Только теперь он осознал, что покинул уже пределы Пустыньки и находится на улице Серебряной Рыбы, недалеко от вывески «Танцора с быками».

Посреди широкой улицы был обсаженный деревьями бульвар. Паланкины, несомые рабами, встречались здесь не реже, чем просто пешеходы, а нищих не было вообще ни одного. Здесь была далеко не Пустынька, но все же у него были друзья и здесь – или, по меньшей мере, знакомые. Вывеска кабачка – стройный юноша в кожаном поясе демонстрирует свое танцевальное искусство между острых рогов быка – скрипела под ветром, когда он подошел ближе.

Кабаки, думал Конан, высматривая знакомое лицо, все одинаковы, независимо от того, в Пустыньке они находятся или за ее пределами. Вместо карманников и взломщиков за столами восседают тучные купцы в пурпурном шелке и зеленом бархате, а различаются они лишь методами, с помощью которых присваивают чужое. Вместо фальшивомонетчика здесь лишал людей их денег некий тощий человек, который доставал их через черный ход в королевские покои. Сводники одевались здесь, как аристократы, в багряные одежды и вешали в уши изумруды, а кое-кто из них и в самом деле был аристократом, и все равно это сводники. Девки носили золото вместо меди и рубины вместо хрусталя, но они были такие же голые и занимались тем же самым ремеслом.

Конан обнаружил того, кого искал, за столиком возле стены. Купца Ампартеса мало беспокоило, благоприятно ли королевское правление для того товара, который он покупал. Как только в Шадизаре что-нибудь происходило, Ампартес мгновенно был в курсе. Стул против кругленького купца затрещал под тяжестью киммерийца, когда Конан рухнул на него – звук, сходный с тем, что сорвался с губ Ампартеса. Лоснящиеся щеки купца вздрогнули, темные глаза округлились, беспокойные пальцы вцепились в клиновидную бородку.

– Что ты здесь делаешь, Конан? – прошипел он и побледнел от страха, что кто-нибудь услышит это имя. – У меня сейчас нет надобности в... в твоем особом товаре.

– Но я имею надобность в твоем. Расскажи-ка мне, что случилось в городе прошлой ночью.

– Ты... Ты имеешь в виду, во дворце? – пискнул Ампартес.

– Нет, – ответил Конан и подавил улыбку, когда заметил облегчение, мелькнувшее на лице собеседника. Он взял оловянный кубок с подноса служанки, единственное одеяние которой состояло из полосы алого шелка шириной в ладонь, повязанной над бедрами, и наполнил его вином из покрытого голубой глазурью кувшина Ампартеса.

Девушка одарила его призывной улыбкой, но не будучи удостоена повторного взгляда, оскорбленно вскинула белокурую головку и поспешила дальше.

– Но все остальное, что было необычного, – все!

Последующие два часа купец выбалтывал все, что только было возможно – счастливый тем, что Конан не собирается впутывать его в дело о краже из дворца.

Конан узнал, что прошедшей ночью торговец вином удавил свою возлюбленную, потому что застукал ее со своим сыном. Что один ювелир был заколот своей женой по причине, неизвестной никому. Что была похищена племянница одного аристократа, но при этом те, кто его знают, уверяли, что деньги за выкуп, которые он выплатит из ее наследства, пойдут на оплату его многочисленных долгов. Что воры обчистили пять купеческих домов и два аристократических. Что у одного господина уличные грабители отобрали даже его паланкин и нательное белье. Что одному торговцу рабами перерезали горло в его собственном доме, где он проводил аукционы; одни полагают, что это случилось во время поисков ворами ключей от его сундуков с золотом, другие считают это прискорбное событие следствием того, что он не следил за происхождением своего товара и имел неосторожность продать украденную аристократку из Кофа. Что один купец из Акифа, который посетил один уважаемый дом своих друзей, называемый Домом Ягненка Хебраса...

– Довольно! – Конан хлопнул ладонью по столу. Ампартес уставился на него с полуоткрытым ртом. – То, что ты мне до сих пор рассказывал, может случиться в Шадизаре каждую ночь, и все это совершенно обычные вещи. Не надо говорить о золоте и кражах. Только о том, что было необычного.

– Я не понимаю, чего ты хочешь, – жалобно сказал купец. – Есть еще история с пилигримами, но на ней не заработаешь. Я не понимаю вообще, зачем я теряю с тобой время.

– Пилигримы? – быстро переспросил Конан. – А что с ними было странного?

– Во имя Митры, почему ты хочешь... – Ампартес судорожно глотнул, когда его пронзил взгляд ярко-синих глаз Конана. – Ну, хорошо. Они пришли из Аргоса, далеко с запада, и целой процессией направляются к одному царю, который находится в Вендии, не менее далеко на Востоке.

– Я не нуждаюсь в лекции по географии, – проворчал Конан. – Я слышал об этих странах. Что такого необычного натворили эти пилигримы?

– Они покинули город за два часа до первых петухов – вот что было странно. Как я слышал, это связано с какой-то клятвой или с обетом не находиться ни в одном городе на рассвете. Примерно так я понял. Ну, что тебе это дает?

– Это мое дело. Просто рассказывай то, что я хочу услышать. Что за люди эти пилигримы?

Качнув головой, Ампартес посмотрел на Конана с укоризной.

– Клянусь Колоколом Зандруса, человек! Ты, вероятно, ожидаешь, что я знаю о компании пилигримов больше, чем то, что она просто существует на свете?

– Ожидаю, – сухо ответил Конан, – что ты всегда знаешь, какие аристократы сколько проиграли в карты, кто с чьей женой спит, и как часто чихает наш добрый король. Пилигримы, Ампартес. Немножко напряги свои мозги...

– Но я больше не знаю...

Толстый купец вздрогнул, когда Конан положил на стол левую руку. Ножны под мышкой были пусты, а правая рука Конана скрывалась под столом.

– Это были просто паломники, что еще можно к этому добавить? Мужчины в плащах с капюшонами из домотканой шерсти, которые полностью их скрывали. Они сопровождали тела своих пяти собратьев, которые скончались по дороге, и находились теперь в винных бочках, притороченных к седлам верблюдов. Вероятно, они дали клятву, что до этого сундука или ларя доберутся все, кто начал паломничество, живые или мертвые. Лошади у них были не лучше и не хуже, чем у других пилигримов. Во имя Митры, Конан, разве можно много рассказать о пилигримах?

Пять тел, думал Конан в ярости, пять танцовщиц!

– Их сопровождали воины или вообще кто-нибудь вооруженный?

Ампартес покачал головой.

– Как я слышал, никто не видел у них даже перочинного ножика. Они заявили страже у ворот Меченосца, что охраной им служит дух их божества. А стражник тогда заметил, что хороший меч вернее и что одних солдатских сапог маловато.

– Что за солдатские сапоги?

– О боги! Я что, должен знать тебе еще что-то об их сапогах? – Он стиснул руки. – Ну, ладно. Я слышал, что на одном из них были кавалерийские полусапожки. Его плащ при подъеме распахнулся, и они были видны. – Его интонация стала насмешливой. – Ты хочешь еще знать, как они выглядели? Красные, с украшениями в виде змеи. Необычно, но так оно и было. И это все, что я знаю об этих проклятых пилигримах, Конан. Ты удовлетворил, наконец, свое любопытство? Что, во имя всех богов, нужно от пилигримов такому, как ты?

– Может быть, я хочу немного приобщиться к религии, – ответил киммериец и засунул свой кинжал обратно в ножны. Купец расхохотался так, что слезы потекли по его крепким щекам, и он не заметил, как Конан его покинул.

Варвар спешил через весь Шадизар к конюшне, где он поставил своего коня. Теперь он знал, что не ошибается. В этом убедили его не только пять «трупов» в бочках, но и тот факт, что они покинули город через ворота Трех Мечей. Оттуда начиналась дорога на северо-восток к караванному пути из Хесрона через горы Кезанкиана на Султанапур. Несмотря на то, что слово «Вендия» было для него просто звуком, он знал, что отправляясь туда, нужно выехать через ворота Черного Трона и двигаться дальше через Туран и море Вилайет.

Как только он оказался в седле, он покинул город через ворота Трех Мечей и бросился в погоню за Велитой, подвесками и десятью тысячами золотых.

Глава 6

Человек в боевом облачении разительно отличался от остальных собравшихся в аудиенц-зале короля Тиридата. От поножей, надетых поверх полусапог, до кольчуги и кирасы его доспех был угольно-черным и не отражал света. Даже султан из конского волоса на гребне его шлема, который он держал под мышкой, был темно-красным, вместо багряного. Это был Гаранидес, капитан конницы, который пробил себе путь в жизни без ходатаев и родственных связей. Иногда остроносый капитан задавался вопросом, стоило ли вообще это восхождение затраченных на него сил.

Из остальных присутствовавших в этом покое, облицованном пластинами слоновой кости, достойны упоминания еще двое. Тиридат, король Заморы, в небрежной позе развалился на троне, подлокотники которого были сделаны в форме золотых охотящихся леопардов, готовых прыгнуть, а спинка – в форме павлина, раскрывшего хвост, с опереньем из изумрудов, рубинов, сапфиров и жемчугов.

Вялыми пальцами монарх держал золотой кубок с вином. Его одеяние цвета аметиста было измято и покрыто пятнами. Он едва был в состоянии держать глаза открытыми. Свободной рукой он гладил плечо стройной белокурой девушки, которая стояла возле трона на коленях, одетая лишь в ароматное облако шелка и широкий жемчужный воротник на лебединой шее. Юноша, тоже белокурый и стройный, точно так же одетый (или, вернее, раздетый), как и девушка, стоял на коленях по другую сторону трона и дулся, потому что король предпочел сейчас не его.

Второй человек, который заслуживал внимания больше, чем король, стоял на три шага правее трона. Он был седовлас, от возраста слегка сутулился, и его круглое лицо выражало ум. Он носил украшенное золотом платье и золотую печать Заморы на изумрудной цепи. Его звали Агарес. Печать попала к нему вследствие смерти Мальдера, прежнего советника короля, погибшего прошлой ночью.

– Знаете ли вы, зачем вас призвали, капитан? – спросил Агарес.

– Нет, монсеньер, – твердо ответил капитан. Советник смотрел на него выжидающе, пока он, наконец, не добавил: – Я позволю себе предположить, что это как-то связано с событиями прошедшей ночи.

– Правильно, капитан. А вы не подозреваете, почему мы пригласили сюда именно вас и никого другого?

– Нет, монсеньер.

На этот раз он действительно не имел ни малейших догадок. Вскоре после того, как рассвело, его сняли с внешнего поста на кофийской границе и вернули в столицу. Ему никогда не давали легких поручений, но на что же еще может рассчитывать офицер без связей?

– Выбор пал на вас потому, что вы в прошлом году несли службу вне стен Шадизара. – Гаранидес моргнул, и советник улыбнулся. – Я замечаю ваше удивление, капитан, несмотря на то, что вы так искусно пытаетесь его скрыть. Удивительная способность для военного. Поскольку вас не было в городе, вы не можете быть причастны к заговору, который сделал возможными события вчерашней ночи.

– Заговор! – вырвалось у капитана. – Простите, монсеньер, но королевская лейб-гвардия всегда была верна трону!

– Верность своим товарищам – хорошая черта, капитан. – Голос советника стал суровым. – Но она не должна заводить вас слишком далеко. Те, кто нес службу этой ночью во дворце, будут подвергнуты допросу.

Гаранидес ощутил, как пот выступил у него на лопатках. У него не было ни малейшего желания составить компанию тем, кто будет пользоваться усиленным вниманием королевских заплечных дел мастеров.

– Монсеньер, я всегда был честным и преданным солдатом.

– Сегодня утром я анализировал ваши действия, – задумчиво сказал Агарес. – Ваше возвращение в город сейчас – словно знак, посланный Митрой. Наступили опасные времена, капитан.

– Их головы! – внезапно фыркнул король. Его затуманенный взор блуждал от капитана к советнику. Гаранидес был потрясен мыслью, что он, оказывается, совершенно забыл о присутствии своего повелителя.

– Я хочу, чтоб их головы торчали на копьях, Агарес. Они украли мою... мою дань, полученную от Илдиза. Моих танцовщиц. – С мрачной улыбкой он бросил беглый взгляд на рабыню, а затем повернулся к Гаранидесу. – Вы вернете их мне, капитан, слышите? Девушек, подвески, ларец. И еще головы, головы!..

Рыгнув, монарх рухнул на трон, как мешок.

– Больше вина, – пробормотал он.

Белокурый юнец поспешно вышел и вернулся вскоре с хрустальным кувшином в руке и льстивой улыбкой на устах.

Капитан покрылся испариной. Хотя все вокруг знали, что король – горький пьяница, все же видеть это своими глазами было для него ужасно.

– Оскорбление, нанесенное этим похищением его величеству, разумеется, чудовищно, капитан, – сказал Агарес, украдкой бросив взгляд на короля, который почти зарылся лицом в кубок. – Однако более дальновидные соображения заставляют думать о том, что убит ведь был Главный Советник короля.

– Вы полагаете, монсеньер, что это и есть основная причина, а все остальное должно только отвлекать нас от нее?

– А вы неглупы, капитан. Вы еще можете далеко пойти. Да, все остальное не имело смысла! Некие силы за рубежом имели несомненное основание желать смерти Главного Советника. Может быть, это был сам Илдиз, собственной персоной? Он мечтает о власти над миром, а Мальдер вставлял ему палки в колеса. – Агарес в задумчивости играл цепочкой, на которой висела печать. – В любом случае бесспорно одно: Илдиз, или кто там отвечает за это, послал своих людей, и они проникли во дворец. Один из допрашиваемых офицеров в агонии прокричал имя Рыжего Ястреба.

– Это всего лишь разбойница, монсеньер.

– И все же тот человек повторял его, умирая. Ведь она из тех, кто отважится ради золота на любой риск. И мы вообще не знаем, где нам искать, пока кто-нибудь из допрашиваемых не выболтает еще чего-нибудь. – По его тону было ясно, что пытки будут продолжены, пока он не узнает достаточно много. Гаранидес содрогнулся. – Вы, капитан, возьмете два эскадрона кавалерии и поскачете на охоту за Рыжим Ястребом. Поймайте ее и в цепях доставьте сюда. А тогда мы быстро узнаем, имеет ли она отношение к этому делу.

Гаранидес набрал в грудь воздуха.

– Монсеньер, мне нужно хоть какое-то указание, в каком направлении вести поиски. Эта разбойница творит свои непотребства по всей стране.

Невнятно хихикнул не то невольник, не то невольница – кто именно, понять было невозможно, потому что Тиридат прижал к своей груди обе белокурые головы.

Советник бросил на короля беглый взгляд и скривил губы.

– Перед самым рассветом через ворота Меченосца Шадизар покинули несколько всадников, которые выдавали себя за пилигримов. Я полагаю, что это были люди Рыжего Ястреба.

– Я выступаю сейчас же, монсеньер. – Гаранидес низко поклонился. Он боялся, что солдаты, которые в то время несли вахту у ворот, тоже попали в число допрашиваемых. – С вашего разрешения, монсеньер? Ваше величество?

– Найдите эту банду, капитан, – сказал Агарес, – и вы получите свою награду.

Костлявой рукой он сделал капитану знак, что тот может идти, но в то время, как Гаранидес поворачивался, король зашатался и при этом уронил на пол обоих своих бледнокожих любимцев.

– Найдите мои подвески! – заорал пьяный монарх. – Найдите мой золотой ларец и моих танцовщиц! Найдите мои подарки от Илдиза, капитан, или я прикажу увенчать вашей башкой копье! Убирайтесь!

Ощущая во рту какой-то кислый привкус, Гаранидес поклонился еще раз и, пятясь, вышел из покоя.

* * *

В саду дома, снятого Имхеп-Атоном, легкий ветерок шуршал в деревьях и качал пестрые цветы. Это был прелестный сад, но волшебник был не рад ему. Он был уверен, что варвар, требуя пяти дней для приготовлений к похищению подвесок, блефовал, – потому что чародей имел опыт общения с ворами и ходы их мыслей были ему знакомы. Однако он никак не ожидал, что киммериец впадет в такое варварство и превратит дворец в бойню. И еще ему понадобилось убить королевского Главного Советника, во имя Сета!

Разумеется, ему было безразлично, сколько заморийцев умрет и каким образом это случится, но этот идиот своими убийствами поставил на ноги весь город. Теперь надо побеспокоиться о том, чтоб вор не попался прежде, чем отдаст подвески.

Волшебник расхаживал взад-вперед, когда его шемитский слуга явился в сад. Гигант невольно вздрогнул при виде искаженного лица своего господина.

– Я выполнил ваш приказ, магистр.

– Где киммериец? – голос волшебника был опасно ласковым... Если этот слабоумный вел себя как последний остолоп...

– Он исчез, магистр. С раннего утра его не видели на постоялом дворе.

– Исчез!

Шемит, сильный, как медведь, поднял руки, словно защищаясь от ярости своего господина.

– Так мне сказали, магистр. Он послал передать одной девке в этом кабаке, что отлучится на некоторое время, и ускакал на северо-восток.

Имхеп-Атон нахмурился еще мрачнее. Северо-восток? На северо-востоке ничего нет, кроме караванной тропы из Хесрона в Султанапур. Разве что варвар хочет продать подвески в страну, откуда их вывезли? Совершенно очевидно, что он решил работать на себя. Но, во имя Сета, почему он взял с собой танцовщиц? Он тряхнул головой, похожей на голову хищной птицы. Побуждения этого дикаря бессмысленны.

– Позаботься о верховых и вьючных животных для нас обоих. Мы тоже отправляемся на северо-восток. Киммериец дорого заплатит за свое предательство!

Глава 7

Колодец Королей лежал на расстоянии многих конных переходов на северо-восток от Шадизара. Он был обнесен огромными, разбросанными как попало черными каменными глыбами, источенными беспощадным временем. Некоторые считали их остатками древней стены, однако никто не мог сказать, когда они были воздвигнуты, точно так же, как никто не знал, каким королям этот колодец когда-то принадлежал.

Конан направил своего коня в щель между каменных глыб к кривым деревцам, росшим возле колодца, сложенного необработанными булыжниками, где он и спешился. Между деревцами, по другую сторону колодца, удобно расположились четыре темнокожих человека с покрывалами, которые защищали от солнца пустыни их головы и плечи. Они следили за ним темными глазами, которые то и дело обращались с откровенной жадностью к его коню.

Он отбросил назад край своего хауранского плаща, чтобы они могли заодно увидеть и его меч, и вытащил из глубины колодца ведро воды. Кроме плаща на нем была только набедренная повязка – Конан решил не обременять себя лишней одеждой.

Четверо соединили головы и зашептались, не глядя в его сторону. Один из них, который, судя по почтительному обращению остальных, был их предводителем, носил кольчугу, в то время как остальные довольствовались кожаными латами. На боку каждого из них висело по кривой старой сабле того рода, что покупается у честного торговца оружием за небольшие деньги, несмотря на вполне приличное состояние. Позади них Конан увидел связанную нагую женщину; запястья и локти стянуты за спиной, колени под подбородком, а пятки крепко привязаны к ее заду.

Она подняла голову, отбросила назад гриву рыжих волос и удивленно уставилась на него поверх кляпа, сделанного из грязной тряпки, зелеными, слегка косящими глазами. Это была гадалка.

Конан вылил ведро воды в каменное корыто для своего коня и вытащил второе – для себя. Когда он видел эту женщину в последний раз, она проявила свою благодарность тем, что не предупредила его о нападении двух иранистанцев. И кроме того, он должен искать Велиту...

Он плеснул себе воды в лицо, но в такую жару это мало освежало. Остаток воды он вылил себе на голову. Четверо продолжали шептаться.

До сих пор ему удавалось выследить пилигримов, расспрашивая тех путников, которые не бросались бежать при виде человека такого роста. Они видели достаточно для того, чтоб указывать ему направление. Однако со вчерашнего дня он встретил только старика, который забросал его камнями и быстро спрятался за кустами, и мальчика, который вообще ничего не видел.

– Не встречали ли вы пилигримов? – крикнул он четверым напротив, доставая третье ведро из колодца. – Закутанных людей на лошадях и с вьючными верблюдами.

Горбатый нос предводителя клюнул воздух.

– И что нам с того будет?

– Пара монет, если вы скажете мне, где они.

Лучше было бы не вводить в соблазн этих ребят. У него не было желания терять время на убийство этих стервятников. Он попытался изобразить дружескую улыбку.

– Если бы у меня было золото и серебро, я не гонялся бы за пилигримами, а лакал бы вино в Шадизаре. – Он вытер руки о свой плащ.

– Что тебе от них вообще надо? – спросил предводитель.

– Это мое дело, – ответил Конан. – И ваше. Вы получите за него медные монеты, если сможете мне помочь.

– Мы видели их, – заверил его тот, что был в кольчуге. Он потер руки и встал. Он подошел к Конану, протягивая правую ладонь. – Сперва покажи монеты.

Конан запустил пальцы в кожаный кошелек на своем поясе. Предводитель издевательски ухмыльнулся и внезапно выхватил кинжал с трехгранным лезвием. С зловещим смехом трое остальных вытащили свои кривые сабли и подбежали к предводителю, чтобы и им досталось кое-что из добычи. Конан поднял левой рукой полное ведро воды и с силой опустил его на голову предводителя, так что вода расплескалась во все стороны, прежде чем парнишка рухнул на землю. Почти одновременно с этим он извлек из ножен под мышкой свой кинжал, и вот уже рукоятка торчит из горла следующего из троих оставшихся. И только теперь он обнажил меч.

– Да поможет мне Бел! – крикнул он.

Он перепрыгнул через умирающего, который корчился на земле, пытаясь вытащить клинок из горла. Широкий взмах меча, и третье тело, как мешок, падает на землю, а голова отлетает в сторону.

Последний поднял саблю над плечом, когда киммериец напал на него, держа меч двумя руками, и клинок проткнул насквозь кожаный доспех, так что острие вышло со спины. Черные глаза остановились, и он повалился набок, все еще задирая вверх свою саблю.

Конан извлек кинжал и меч из тел убитых и заботливо протер их. Женщина следила за ним большими глазами и откинулась так далеко, как только смогла, когда он приблизился к ней. Но он осторожно разрезал стягивающие ее путы и снова отвернулся, пряча свой кинжал.

– Если у тебя не было лошади, – сказал он, – ты можешь взять одну из тех, что принадлежали этим мерзавцам. Остальные мои. Можешь забрать оружие, а кроме того, получишь кое-что в качестве возмещения тех неприятностей, которые ты пережила.

Но не очень много, подумал он. Он ничего ей не простил. А лошади, даже если это не более, чем простые клячи, ему пригодятся, если ему придется еще долго гоняться за этими проклятыми пилигримами.

Рыжеволосая женщина подошла к убитым, растирая запястья. Ее нагота ее абсолютно не беспокоила. Она была красавица с белоснежной кожей, с длинными ногами, нежной округлой грудью. Она двигалась так плавно, что он невольно спросил себя, не танцовщица ли это часом. Она схватила кривую саблю и внимательно осмотрела клинок, покрытый точками ржавчины. Внезапно она поставила ногу на грудь убитого.

– Скотина! – прошипела она.

Конан стал обладателем еще пяти лошадей, и одна из них была лучше, чем четыре остальных. Кони были разных достоинств в зависимости от ранга их прежних владельцев. Неожиданно женщина резко повернулась к нему, прижимая кулаки к бедрам. С растрепанными волосами, которые падали ей на лицо, как рыжая грива, она казалась львицей, принявшей человеческий облик.

– Они напали на меня неожиданно, – заявила она.

– Конечно, – проворчал Конан. – Я думаю отдать тебе вороного, он лучше остальных...

Он связал поводья остальных четырех – косматых степных животных, на две ладони ниже в холке его собственного серого, и закрепил узел на высокой луке своего седла.

– Будет лучше всего, если ты немедленно вернешься в Шадизар. Женщине без провожатого опасно находиться здесь. Как ты вообще пустилась в путь одна?

Она стремительно шагнула к нему.

– Я же сказала – они застали меня врасплох. Иначе мой клинок быстро познакомил бы их со смертью.

– А я сказал – «конечно». Я не могу проводить тебя до города. Я преследую людей, которые кое-что у меня украли. Нечто... нечто мое.

У нее вырвалось рычание, как у пантеры. Он успел отшатнуться и броситься между лошадьми, уклоняясь от удара ее сабли, которой она едва не срубила ему голову.

– Разрази тебя Деркэто! – выругалась она и пролезла под животом лошади, пытаясь его догнать. Он увернулся в сторону, и острие сабли воткнулось в пересохшую землю в том месте, где только что находилась его голова.

Он бросился на спину и попытался избежать удара ее клинка и лошадиных копыт. Лошади рассерженно топтались, пока они носились вокруг них.

Наконец беспокойные движения животных позволили ему проскользнуть под лохматым животом коня, как раз когда она ткнула саблей, в очередной раз нападая. В падении он ударил ее руками под колени. Оба они рухнули на жесткую глину, и внезапно он почувствовал на себе руки дикой кошки в человеческом обличье, которая царапалась и пыталась освободить свой клинок. Нежные округлости ее тела скрывали сильные мышцы, и ему было нелегко удерживать ее.

– Ты что – женщина, одержимая буйством? – заорал он.

Вместо ответа она впилась зубами в его плечо.

– Кром!

Он отшвырнул ее от себя. Она перекатилась на земле и вскочила на ноги. С удивлением он увидел, что она все еще держит в руках ржавую саблю.

– Мне не нужен защитник-мужчина! – прошипела она. – Я не изнеженная наложница!

– Я этого и не говорил, – огрызнулся он. Наконец-то он получил возможность вытащить из ножен свой меч, когда она с диким криком снова набросилась на него. Ее зеленые глаза сверкали, ее лицо было искажено яростью. Он поднял меч, отражая удар ее сабли. С треском сломался ржавый клинок, и она, словно не веря, уставилась на короткий обломок, который остался у нее в руке.

Без малейшего колебания она швырнула бесполезный кусок железа в лицо Конану и повернулась, чтобы умчаться к убитым, лежавшим возле колодца, потому что их оружие все еще находилось при них. Конан подкрался к ней сзади, и когда она наклонилась, чтобы поднять саблю, шлепнул ее мечом плашмя по соблазнительному задику. Когда сталь коснулась ее упругих округлостей, она отпрянула со злобным криком. Она делала один ошибочный выпад за другим, поскользнулась в луже крови и перелетела через каменную ограду колодца.

Конан склонился, чтоб вытащить ее. Его руки схватили гибкое тело, и тяжесть его затащила Конана в колодец почти до подмышек. Он вытащил рыжую до щиколоток из воды, и она болталась в его руках над глубиной колодца.

– Разрази тебя Деркэто! – ругалась она. – Отпусти меня, безродный пес!

– В Шадизаре, – сказал он неторопливо, – я спас тебя по меньшей мере от оскорблений. Ты обозвала меня мальчишкой-варваром, допустила, чтоб мне чуть не снесли голову, и под конец исчезла без единого слова благодарности.

– Сын спившегося болвана! Шлюхино отродье! Выпусти меня наконец!

– Здесь, – продолжал он, словно вообще не слышал ее, – я избавил тебя от бесчестья или, по крайней мере, от участи быть проданной на невольничьем рынке. А может быть, они просто перерезали бы тебе глотку после того, как вдоволь натешились бы с тобой.

Она резко дернулась в его руках, и он ниже наклонился над краем колодца, опуская ее в воду глубже еще на ширину ступни. Ее вопли отразились от стен колодца, и она затихла.

– Ты и не собирался меня спасать, – прохрипела она. – Ты бы просто-напросто проехал мимо, если бы эти псы не затеяли бы с тобой ссоры.

– Независимо от того, проехал бы ли я мимо, или они убили бы меня, тебе бы сейчас пришлось рассуждать самой с собой о том, сколько за тебя заплатят покупатели.

– А тебе в награду ничего, конечно, не нужно, – сказала она, чуть не плача. – Проклятье Деркэто на твою голову, ты, вонючий остолоп из варварской страны!

– Я утомился слушать твои оскорбления, – свирепо сказал он. – И я хочу, чтобы ты сейчас же поклялась мне именем Деркэто – раз уж ты постоянно поминаешь богиню любви и смерти. Ты должна дать мне обет, что никогда больше бранное слово в мой адрес не сорвется с твоих губ, и ты никогда больше не поднимешь на меня руку.

– Волосатый кретин! Плоскостопый варвар! Ты что, вообразил, что ты можешь меня заставить...

Он прервал ее.

– У меня устали руки. Я не могу больше ждать, твои ноги так легко скользят по камню.

– Я поклянусь. – Ее голос вдруг стал ясным и отчетливым. – Вытащи меня, и я поклянусь тебе на коленях, в чем ты только захочешь.

– Сначала клянись, – приказал он. – Я не хотел бы снова кидать тебя в колодец. Сначала определимся с видами на будущее. – Ему показалось, что он слышит, как маленький кулак в бешенстве ударил о каменную стену колодца. Он улыбнулся.

– Ты безобразная обезьяна! – выругалась она с прежней горячностью. – Хорошо, я клянусь тебе именем Деркэто, что я никогда не скажу тебе дурного слова и никогда не подниму на тебя руку. Я клянусь. Теперь ты доволен?

Он вытащил ее и бережно опустил на землю возле колодца.

– Ты... – она прикусила губу и сверкнула на него глазами снизу вверх. – Тебе не обязательно быть таким грубым, – сказала она почти беззвучно.

Вместо ответа он расстегнул свой пояс и прислонил ножны с мечом к колодцу.

– Что... что ты собираешься делать?

– Ты что-то говорила о вознаграждении. – Он выскользнул из своей набедренной повязки. – И поскольку я уже отчаялся услышать из твоих уст хоть слово благодарности, я все равно свое получу.

– Так ты простой насильник, – горько сказала она.

– Это очень похоже на слово оскорбления, девушка. О насилии не может быть и речи. Тебе нужно только сказать «стой», и я со своей стороны могу тебе обещать, что ты уедешь отсюда нетронутой, словно девственница.

Он улегся на нее, и несмотря на то, что она забарабанила кулаками по его плечам и выкрикнула дикое проклятие, к словечку «стой» однако же не прибегла, и очень скоро их восклицания зазвучали совершенно иначе, потому что она была пылкой цветущей женщиной, а в женщинах Конан кое-что понимал.

Пока он снова надевал свою набедренную повязку и застегивал пояс, она искала среди вещей убитых что-нибудь, чем можно было бы прикрыть наготу. Ее собственную одежду, как она сказала, негодяи порвали в клочья. Ему пришло в голову, что она выбирает себе оружие, однако у него не было сомнений, поворачиваться ли к ней спиной, даже тогда, когда она будет вооружена.

Он наполнил водой свою флягу из выделанной козьей кожи и приторочил ее к седлу.

– Подожди! – крикнула она. – Как тебя зовут?

На ней были солнечно-желтые, не особенно чистые шаровары, и изумрудно-зеленая куртка, которая была ей чересчур узка на груди, а на талии болталась свободно. Золотая лента с бахромой охватывала рыжие волосы, поднимая их над лицом. Ленту она вытащила из мешка одного из убитых, как успел заметить Конан.

– Конан, – ответил он. – Конан из Киммерии. А ты?

– Мое имя Карела, – гордо произнесла она. – И притом Карела из той страны, где нахожусь – по мере надобности. Скажи-ка, эти пилигримы, за которыми ты гонишься, – они что-то украли у тебя? Что-то важное? Я не в состоянии представить себе тебя набожным человеком, Конан из Киммерии.

Если он ей расскажет о подвесках, она бесспорно захочет участвовать в этом деле. То, как она умеет владеть саблей, не оставляло сомнений – она стоит воина-мужчины. Но он не хотел бы брать ее с собой. Если она почует запах десяти тысяч золотых, ему придется спать с открытыми глазами, давала она там клятву или не давала. В этом-то он был уверен.

– Да, кое-что важное для одного человека из Шадизара, – вскользь пояснил он. – Танцовщица, которая сбежала с этими пилигримами. А может быть – и это вполне вероятно, кстати, – они ее украли. Как бы то ни было, он влюблен в нее до глупости и готов заплатить пять золотых, если получит ее назад.

– Не много для прогулок по этой стране. Здесь бродят опасные бандиты, вроде этих сукиных сынов. – Она метнула взор на трупы, которые Конан оттащил подальше от колодца.

– Я ищу пилигримов, а не бандитов, – возразил он с улыбкой. – Они не окажут серьезного сопротивления. Будь здорова, Карела.

Он повернулся, чтобы уехать прочь, но ее следующая реплика заставила его остановить коня.

– Так ты не хочешь знать, где эти пилигримы?

Он удивленно воззрился на нее, и она встретила его взгляд большими зелеными глазами, совершенно невинными.

– Если ты знаешь, где они, почему ты до сих пор не упоминала об этом? И вообще, почему ты говоришь о них только сейчас? Мне кажется, на тебя непохоже добровольно рассказывать такие вещи.

– Эти шакалы – они совершенно вывели меня из терпения. – Она скроила гримаску, но ее взгляд быстро снова стал ясным. – Я была помешана от ярости, Конан. У меня была потребность излить ее на кого-нибудь. Но ведь ты, в конце концов, спас мне жизнь.

Конан задумчиво кивнул. Ее объяснение могло быть и правдой. Однако столь же вероятно могло быть и то, что она решила направить его по ложному пути. Но он все равно потерял след пилигримов, и ему предстояло, так или иначе, ехать наугад.

– Где ты их видела?

– К северу отсюда. Они стояли лагерем под каким-то невысоким холмом. Я покажу тебе. – Она вскочила в седло своего вороного. – Ну что, ты хочешь, чтоб я провела тебя в их лагерь, или ты будешь, стоять тут целый день?

Он не видел иной возможности заставить ее говорить, кроме как снова окунуть ее в колодец. Он отбросил край своего плаща, чтоб рукоять меча была свободна, и сделал ей знак трогаться в путь.

– Я знаю, – сказала она, улыбнувшись, и ударила коня пятками. – Тебе пейзаж нравится.

Да, здесь она права, подумал он. Однако он постоянно следил за ней одним глазом, потому что предательство с ее стороны считал вполне вероятным. Запасные лошади скакали за ними.

Глава 8

Остаток дня они ехали на север по холмистой равнине, на которой изредка встречались низкие кустарники. Когда они становились лагерем на ночь, Конан поинтересовался:

– Далеко они еще?

Карела пожала плечами. Ее крепкие круглые груди, казалось, вот-вот порвут зеленую куртку.

– Если мы отправимся в путь на рассвете, то будем там еще ранним утром.

Она принялась обламывать тонкие ветки кустов, росших поблизости, для костра, но он пинком разбросал хворост.

– Нам лучше никому не выдавать нашего присутствия, – буркнул он. – Почему ты вообще думаешь, что они еще там?

Она спрятала кресало обратно в свой заплечный мешок и улыбнулась ему, развеселившись.

– Если они и ушли, то ты по меньшей мере будешь ближе к ним, чем был до сих пор. Кто этот человек из Шадизара, который хочет вернуть невольницу?

– Если мы выступаем рано, то сейчас нам лучше спать, – ответил он, никак не реагируя на ее вопрос, и она улыбнулась снова.

Он укрылся своим плащом, однако не уснул. Вместо этого потихоньку наблюдал за ней. Она завернулась в одеяло, которое служило попоной ее вороному, а в качестве подушки использовала высокое седло из выделанной красной кожи. Он совершенно не верил, что она не задумала исчезнуть среди ночи со всеми лошадьми, однако через несколько минут он действительно убедился в том, что она собирается спать.

Ночь была соткана из глубокого мрака, звезды сверкали, как алмазы на черном бархате. Конан все еще не смыкал глаз. Выглянул прибывающий серп луны, и когда он поднялся над ним, Конан вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Незаметно он вытащил из ножен кинжал с узким лезвием, расстегнул бронзовую пряжку, скалывающую его плащ, и ползком скользнул в ночь. Трижды он проползал вокруг лагеря, и все это время чувствовал на себе глаза, но он не только не видел никого, но и не нашел следов, которые мог бы оставить невидимый шпион. И внезапно чувство, что кто-то за ним наблюдает, исчезло. Еще раз он обошел лагерь, но снова ничего необычного не заметил. Злой на самого себя он встал и вернулся назад к своему плащу. Карела все еще спала. Обессиленный, он укрылся плащом. Во всем виновата женщина. Он все время ждал предательства с ее стороны – и из-за этого начал видеть и чувствовать вещи, которых не существует.

Когда красное солнце поднялось над горизонтом, Карела проснулась, и они снова поскакали на север. Постепенно волнистая равнина превратилась в гористую местность. Конан спрашивал себя, что нужно этим людям так далеко к северу от караванной дороги. Внезапно девушка помчалась галопом.

– Там! – крикнула она. – За следующим холмом!

Он помчался за ней.

– Карела, назад! Карела!

Она неслась вперед и скоро пропала за холмом. Чокнутая, подумал он. Если паломники все еще там, она непременно обратит на себя внимание. Поднявшись на холм, он остановил коня. Ее нигде не было видно, и он не слышал больше стука копыт ее вороного.

– Конан!

Он повернулся на ее крик. Карела на своем вороном стояла на вершине холма справа от него.

– Кром! Девушка, что ты...

– Я Карела! – крикнула она. – Я Рыжий Ястреб!

Она пронзительно свистнула, и тотчас в ложбинах между холмами из-под земли выросла орда каких-то людей – пестрое смешение ярких одежд и оружия самых разных родов и видов. В мгновение ока он оказался в центре кольца стоящих плечом к плечу бандитов. Он осторожно сложил руки на луке седла. Одно неверное движение, и в него воткнутся четыре болта из четырех арбалетов, которые он обнаружил сразу, а возможно, имеются еще другие.

– Карела, – громко сказал он, – ты сдержишь обещание?

– Я не огорчила тебя неприветливым словом, – колко ответила она, – и не подняла на тебя руки. Я не сделаю этого и впредь. Но я боюсь, что не смогу сказать того же о моих людях. Ордо!

Крепкий чернобородый человек с кожаным браслетом на левой руке вывел своего коня из круга разбойников и остановился перед Конаном. Неровный шрам пересекал его лицо от брови до щетинистой бороды, под которой исчезал. Эта сторона его лица была искаженапостоянной издевательской улыбкой. Его кольчуга несомненно раньше принадлежала состоятельному человеку, еще сейчас были заметны следы позолоты. В его ушах качались большие золотые кольца, на боку висел послуживший кривой меч.

– Она назвала тебя «Конан», – сказал рослый бандит. – А я Ордо, капитан Рыжего Ястреба. Я хочу знать – то есть, мы все хотели бы знать, почему мы прямо здесь и прямо сейчас не должны перерезать тебе горло.

– Карела привела меня сюда, – начал Конан и оборвал себя, когда Ордо ударил его кулаком размером с добрый окорок. Уцелевший глаз бандита, казалось, выскочит из орбиты, когда Конан отразил его удар.

Один миг оба они были неподвижны, а потом Ордо взревел:

– Взять его!

Десятки рук схватили киммерийца, вырвали у него меч и сбросили его с седла. Но из-за большого их количества нападающие мешали друг другу, и одолеть его было не так-то просто. Его кинжал нашел себе новое прибежище между ребер, скрытых желтой одеждой – в давке он не рассмотрел, кому они принадлежали; неосмотрительная рука была сломана в локтевом суставе, и несколько большее число людей, чем один, выплевывало выбитые зубы после того, как их лица познакомились с его могучими кулаками. Но численное превосходство было слишком велико, и в конце концов его противникам удалось связать ему руки за спиной и затянуть на его щиколотках кожаный ремень длиною в две ступни. После чего те, кто был обут в сапоги, начали пинать его под ребра. Наконец Ордо разогнал их дикими ругательствами и поднял голову Конана, держа его за волосы.

– Мы называем ее Рыжий Ястреб, – проворчал он. – Ты должен называть ее «госпожа», и не отваживайся больше никогда осквернять ее имя своим грязным ртом! Иначе тебе не жить!

– А почему он вообще должен жить? – спросил человек с лицом хорька, одетый в трофейную кирасу и лейб-гвардейский шлем, которому недоставало конского султана. – Гепакиах захлебнулся в собственной крови из-за кинжала этого парня. А я... – Он неожиданно скривился и выплюнул зуб. – Перережь ему глотку, и мы избавимся от него.

Ухмыляясь, Ордо извлек свой вендийский кинжал с «пламенеющим» клинком.

– Абериусу пришла в голову неплохая мысль.

Внезапно Карела пробилась на своем коне сквозь толпу, обступившую Конана, и ее зеленые кошачьи глаза сверкнули над ним.

– А тебе ничего в голову не приходит, Ордо?

– А, так ты все-таки верна своей клятве? – проворчал Конан. – Милая награда за то, что я спас тебя от невольничьего рынка или кое-чего похуже.

Ордо отпустил его волосы, и голова Конана упала обратно на землю.

– Рыжий Ястреб не может быть спасена – никем и ни от чего! – запальчиво рявкнул он. – Она получше любого мужчины управляется как с мечом, так и со своими мозгами! Не забывай этого!

Карела звонко рассмеялась.

– Конечно, я такая, дружок Конан. Если тебя кто-то и ударил, то это руки моих людей, но не мои. Ордо, мы забираем его в лагерь. Там ты в тишине и покое обдумаешь, что ты с ним хочешь сделать.

Человек со шрамом прокричал приказ, и под руки Конана мгновенно была продета веревка. Разбойники залезали в свои седла. Ордо схватил конец веревки, и они рысью пустились вскачь. Копыта лошадей вздымали пыль и мелкие камешки, которые дождем летели в лицо киммерийцу.

Конан сцепил зубы. Поскольку они связали ему руки за спиной, ему пришлось перевернуться на живот. Острые камни царапали его грудь, и жесткие комья глины раздирали кожу.

Когда лошади остановились, Конан выплюнул попавший в рот песок и грязь и жадно глотнул свежего воздуха. Казалось, не было такого мускула, такой кости, которые бы не болели, и кровь капала из тех его ссадин и царапин, которые не были еще забиты пылью. Он был вовсе не уверен в том, что умереть, волочась в пыли за скачущей лошадью, – это худшая участь, чем та, которую они для него приготовили.

– Ордо! – радостно крикнула Карела. – Ты уже разбил мою палатку!

Она соскочила с седла и побежала к красной полосатой палатке – единственной в лагере. Она стояла, укрытая в ложбине между двумя высокими подковообразными холмами. Скомканные одеяла лежали возле доброго десятка погасших кострищ. Несколько человек принялись снова раскладывать огонь, в то время как остальные вытащили кувшин с килом, крепкой пряной водкой, и пустили его по кругу.

Конан откатился в сторону, когда Ордо оказался рядом.

– Ты бандит, – прохрипел киммериец, – зачем тебе королевское сокровище?

Ордо не удостоил его ни единого взгляда.

– Вбейте колья! – заорал он. – И привяжите его!

– Пять подвесок с драгоценными камнями, золотой ларец, усыпанный самоцветами, – продолжал Конан, – подарки Илдиза Тиридату.

Ему совсем не по душе было, что эти негодяи узнают, из-за каких предметов он оказался в этих краях, ему будет нелегко сохранить свою жизнь и еще труднее – получить даже малую часть того, что он уже привык считать своей собственностью. Но если он этого не сделает, то вряд ли ему вообще удастся спасти свою жизнь.

– Оторвите задницы от земли! – рявкнул бородатый. – Пить вы сможете и потом!

– Десять тысяч золотых, – сказал Конан. – Столько этот человек готов выложить за одни только подвески. Может быть, кто-нибудь другой может дать за них больше. И еще имеется ларец.

В первый раз за то время, что они находились в лагере, Ордо повернулся в его сторону. Единственный глаз разбойника сверкал.

– Рыжий Ястреб хочет твоей смерти. Мы всегда видели от нее только добро, и поэтому ее желание – это и мое желание тоже.

Явилось около двадцати уже полупьяных вояк, чтоб поднять Конана и доставить его на место, где они вколотили в сухую землю четыре колышка. Он яростно отбивался, но их было слишком много, и вскоре он, с раскинутыми руками и ногами, был привязан сыромятными ремнями к этим кольям. На солнце его царапины рассыхались и трескались, становясь все более болезненными.

– Почему Ордо не хочет, чтоб вы получили десять тысяч золотых? – заорал Конан хрипло. Все, кроме одноглазого капитана, замерли, и пьяные вопли стихли, как по волшебству.

Дико ругаясь, одноглазый подскочил к нему. Конан попытался отвернуть голову, когда Ордо оказался рядом. В единственном глазе сверкали молнии.

– Заткни свою лживую пасть! – взревел капитан.

Абериус поднял голову и мрачно посмотрел на одноглазого: хорек, изображающий из себя дога.

– О чем это он говорит, Ордо? – коварно спросил он.

– Заткнись! – рявкнул на него Ордо, но Абериус был отнюдь не пуглив.

– Пусть он говорит! – произнес он с угрозой в голосе, и остальные согласно загудели. Ордо в ярости метнул на них взгляд, но промолчал.

Конан втайне ухмыльнулся. Если так пойдет и дальше, эти бандюги освободят его и привяжут к колышкам на его место Ордо и Карелу. Однако в его планы не входило позволить им украсть подвески, из-за которых он уже так много рисковал.

– Пять подвесок, – заявил он, – и золотой ларец, весь усыпанный драгоценностями. Они были похищены дней четырнадцать назад из дворца Тиридата, я гонюсь за ними. Один человек обещал мне за одни только подвески десять тысяч золотых, а если кто-то платит, то другой может заплатить дороже. Ларец принесет столько же, если не больше.

Люди вокруг жадно облизывались и сгрудились над ним еще теснее.

– Что же в них кроется такое, что делает их столь драгоценными? – спросил Абериус. – Я никогда не слышал о подвесках, которые бы были настолько ценными и дорогими.

Конан позволил себе улыбку.

– Но эти были подарены королю Тиридату королем Илдизом. Драгоценные камни, которых до сих пор не видел ни единый смертный. И такие же украшают ларец, – добавил он, несколько отступая от истины.

Внезапно Карела растолкала собравшихся вокруг Конана людей, которые при виде ее искаженного гневом лица поспешно шарахнулись в стороны. Она больше не была одета в трофейные шаровары. Золотые чаши, покрытые серебряной филигранью, прикрывали ее грудь, и жемчужный пояс шириной в палец обвивал ее бедра. Ее стройные ноги были обуты в сапожки из мягкой красной кожи, доходившие до середины икр, а эфес ее кривой сабли был украшен сапфиром размером с голубиное яйцо.

– Этот пес лжет! – прошипела она.

Люди отступили еще на шаг, но не увидеть на их лицах жадность было невозможно.

– Он ищет не драгоценности, а какую-то невольницу. Это он сам говорил мне. Он просто покрытый мышцами охотник за рабами, нанятый больным от страсти болваном из Шадизара. Сознайся, что ты лжешь, Конан!

– Я говорю правду! – Или, по меньшей мере, часть ее, добавил он про себя.

Она резко повернулась, пальцы ее, сжимавшие эфес, побелели на сгибах.

– Ползучая тварь! Сознайся, что ты лжешь, или я велю с живого содрать с тебя кожу!

– Ты нарушила первую половину клятвы, – спокойно ответил он. – Злое слово.

– Разрази тебя Деркэто! – С диким криком она ударила его под ребра носком сапога. Он не сумел удержаться от стона. – Придумай для него медленную и мучительную смерть, Ордо, – распорядилась она. – Он скоро сознается, что лжет.

Внезапно она взялась за свою саблю, и острый, как бритва, клинок на длину ладони вышел из кожаных ножен, изящно украшенных.

– Или кто-нибудь из вас хочет возразить мне?

– Нет! – взревели они, и к своему удивлению Конан увидел страх не на одном лице, покрытом боевыми шрамами. Кивнув, Карела опустила клинок в ножны и быстрым шагом направилась к своей палатке. Люди толкались, уступая Кареле дорогу.

– И вторая половина клятвы! – крикнул Конан ей в спину. – Ты ударила меня! Ты нарушила слово, данное именем Деркэто. Как ты думаешь, какой мести захочет богиня любви и смерти от тебя и от каждого, кто ей поклоняется?

Она слегка замедлила шаг, но не обернулась. Вскоре после этого она закрыла за собой вход в свою палатку.

– Ты умрешь более легкой смертью, если попридержишь свой язык, Конан, – проворчал Ордо. – У меня руки чешутся вообще его отрезать, но кое-кто из ребят хотел бы послушать, не поболтаешь ли ты еще об этом славном сокровище.

– Вы собаки, которых отхлестали кнутом, – презрительно сказал Конан. – Неужели ни у кого из вас нет собственной воли?

Ордо покачал лохматой головой.

– Сейчас я кое-что расскажу тебе, и если ты вынудишь меня потом снова заговорить об этом, я проткну тебя насквозь. Никто не знает, откуда она пришла. Мы нашли ее в этих краях, она бродила, нагая, как дитя, и годами она была немного старше ребенка, но уже тогда она держала в руке саблю, которую носит до сих пор. Тот, кто был тогда нашим вожаком, его звали Констаниус, решил вдоволь с ней натешиться, а после продать. Он был лучший фехтовальщик среди нас, но она убила его, словно лисица курицу, а когда двое из его приближенных попытались схватить ее, она убила и их, и притом так же быстро. С тех пор она ведет нас. И добыча, которую она нам доставляет – хороша; и никто из тех, кто выполняет ее приказы, ни разу не попал в руки врага. Она приказывает – а мы слушаемся и довольны.

Ордо повернулся и пошел прочь. Конан прислушался к остальным, которые предавались кутежу, сидя у костра. С грубым хохотом они обсуждали, как повеселятся за его счет. Много говорилось о горячих углях и раскаленных шомполах, и о том, сколько кожи можно содрать с человека, не убивая его совсем. День становился все жарче. Язык Конана распух от жажды, губы пересохли и потрескались. Абериус и еще один мерзавец с рыбьими глазами развлекались тем, что лили воду на землю рядом с его головой, так что струя текла возле его рта, но ни одна капля не попадала туда, куда он мог бы дотянуться. Но даже когда свежая влага была так близко, что он щекой мог чувствовать прохладу, он не шелохнулся. Этой радости он им не доставит.

Через некоторое время Рыбий Глаз прекратил это, а Абериус присел на корточки возле головы Конана с глиняным кувшином воды в руках.

– Тебя убьет вода, правда, парень? – тихо спросил Хорек. Он тайком бросил взгляд через плечо на разбойников, которые продолжали напиваться и изобретать для киммерийца всевозможные муки. – Расскажи мне о том сокровище, и я дам тебе воды.

– Десять... тысяч... золотых... монет... – прохрипел Конан. Слова, как острые камни, кололи его пересохший язык.

Абериус жадно облизнулся.

– Еще! Где это сокровище? Скажи мне, и я сделаю так, что тебя развяжут.

– Сначала... раз... вязать...

– Ты идиот! Без моей помощи тебе не освободиться, так что говори, где.

Он испуганно вскрикнул, когда могучая лапа Ордо вздернула его за воротник. Одноглазый встряхнул Хорька. Ноги Абериуса болтались над землей.

– Чем это ты здесь занят? – грозно спросил Ордо. – Он ни с кем не должен разговаривать!

– Я немного подшутил тут над ним, – Абериус выдавил из себя вымученную улыбку. – Я только поразвлекся чуток – и все...

– Ха! – Ордо презрительно сплюнул и отшвырнул щуплого разбойника таким резким движением, что тот упал в пыль. – Мы займемся с ним более серьезными вещами, чем просто шутки. Смотри, чтоб я тебя здесь больше не видел!

Он подождал, пока Абериус доплетется до остальных, наблюдая за ним с ухмылкой, а затем повернулся к Конану.

– Молись своим богам, варвар. Позже у тебя не будет для этого времени.

Конан попытался облизнуть сухие губы, чтобы выговорить хоть несколько слов.

– Стало быть, деньги вам не нужны, а, Ордо?

– А ты их вообще никогда не увидишь, варвар!

Конан заметил еще сапог, взмывающий в воздух совсем рядом, а потом мир наполнился огнем и треснул.

Глава 9

Когда киммериец снова пришел в себя, была ночь, и горели костры. Несколько разбойников еще пускали по кругу кувшин с килом, но и они уже были изрядно утомлены буйством и с трудом могли произнести несколько слов. Большинство уже лежали вокруг, там, где они были сражены сном, и храпели. В палатке еще горел свет, и Конан видел красиво очерченный силуэт Карелы на полосатой стене.

Сыромятные ремни были так сильно стянуты, что они глубоко врезались в кожу. Он почти не чувствовал рук. Если он еще какое-то время проваляется здесь, он уже не сможет быть хорошим бойцом, если даже освободится. Он напряг мощные мускулы рук и дернул, но путы не поддались. Он потянул снова, подключив к рывку и мышцы живота. Опять и опять. Он почувствовал на запястьях кровь, там, где ремень врезался особенно глубоко, и несколько капель сползло на землю. Он дернул еще. Ремень на левом запястье слегка ослаб.

Внезапно он замер. Как и прошлой ночью, его охватило чувство, что за ним кто-то следит, но теперь оно было тем сильнее, что таинственный наблюдатель подошел ближе. Он осторожно огляделся. Люди возле погашенных костров лежали вповалку, и их храп гремел куда громче, чем прежде их пьяные беседы. Если не принимать во внимание сонное храпение, в лагере было тихо. И несмотря на это, он ощущал чьи-то приближающиеся глаза. У него волосы встали дыбом, потому что неожиданно ему стало совершенно ясно, что эти глаза остановились прямо над ним – и все-таки никого не было видно.

Он яростно задергал левой рукой, все сильнее и резче, не обращая внимания на жгучую боль. Если над ним действительно кто-то склонился – а он уже достаточно сделал в своей жизни открытий, чтоб не сомневаться, что это кто-то из тех, кто умеет уходить от человеческого взгляда, – он не собирался дать себя зарезать, словно ягненка на жертвеннике.

Бешенство придало ему дополнительные силы, и неожиданно он вырвал из земли колышек, к которому была привязана его левая рука. Он мгновенно повернулся на правый бок, схватил ремень обеими руками и потянул изо всех сил. Постепенно он выволок и правый колышек.

Когда он сел, кости его страшно болели. Открытые раны на запястьях были такими глубокими, что ременная полоса врезалась чуть ли не до кости. Он выдрал ремень, морщась от боли, и начал освобождать ноги, что ему удалось сделать ценой немалого напряжения.

Любой другой на его месте, испытывая такую жажду, бросился бы к ближайшей фляге с водой, но он первым делом позаботился о том, чтобы вернуть своим мускулам их гибкость и силу. Когда он наконец поднялся на ноги, он, конечно, был не в лучшей своей форме, но тем не менее представлял собой опасного противника.

Бесшумно, как кошка, он проскользнул между спящими. Он мог бы легко их прикончить, но это было бы не в его духе – убивать пьяных, беспомощных людей. Он нашел свой меч и свой кинжал в ножнах и надел перевязь. Его красные туранские сапоги лежали возле углей погасшего костра. Плаща нигде не было видно, и он не надеялся получить назад пропавшие у него монеты, потому что тогда ему пришлось бы обыскивать спящих. Он натянул сапоги, чтобы полностью быть готовым продолжать погоню за подвесками. Ему еще предстоит разогнать лошадей, чтобы разбойники не смогли сразу броситься за ним в погоню.

– Конан!

Этот зов прогремел над ложбиной, словно его прокричала дюжина глоток. Но ни одной фигуры, приближающейся к лагерю, не было видно.

Киммериец выругался, когда разбойники, вырванные из объятий пьяного сна, начали подниматься с ошеломленным видом. Он все еще находился среди них, и ему не выбраться отсюда, не пробив себе дорогу клинком. Он обнажил свой широкий меч, когда Карела зажгла свет в своей палатке.

– Конан! Где подвески?

Этот гремящий голос напоминал Конану уже слышанный когда-то. Но огромный человек, который приближался к нему, был ему незнаком. На нем был высокий шлем, кольчуга, достигавшая до колен, в правой руке он держал двойную боевую секиру, а в левой – круглый щит.

– Ты кто? – спросил Конан.

Разбойники поднялись на ноги уже все, и Карела вышла из палатки.

– Я – Крато. – Воин остановился на расстоянии вытянутой руки от Конана. Его глаза под шлемом были стеклянными и безжизненными. – Я раб Имхеп-Атона. Где подвески, которые ты должен был ему доставить?

Ледяной пот заструился у Конана по лопаткам. Он узнал наконец этот голос. Он принадлежал Анкару. За его спиной Абериус выкрикнул:

– Так он все же не лгал! Подвески существуют!

– У меня их нет, Анкар, – сказал Конан. – Я преследую людей, которые их украли – их и девушку, которой я кое-что обещал.

– Ты знаешь слишком много, – пробормотал гигант голосом Имхеп-Атона. – И подвесок у тебя нет. Ты больше не нужен, киммериец!

Без предупреждения секира опустилась на Конана. Киммериец отскочил назад, и острие оставило только тонкую красную полоску на его груди. Одержимый быстро восстановил равновесие и снова напал на Конана, выставив вперед щит и подняв секиру. Если это тело действительно находится во власти волшебника, то человек, которому оно принадлежит, должен быть опасным бойцом. Конан снова отступил назад, одновременно изготовившись к удару мечом. Если он замахнется для броска, то он раскроется, а эта секира вполне может разрубить человека пополам. Конан быстро сообразил, что следить за этими неживыми глазами бесполезно. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание на тяжелых плечах противника, непроизвольные движения которых выдавали ему намерения гиганта.

Правое плечо под кольчугой легко дернулось, и Конан присел. Секира просвистела у него над головой. В тот же миг широкий меч ударил и вонзился, разорвав кольчугу, в бедро врага. Он перекатился по земле, увернувшись от удара слева секирой, и, готовый к бою, встал перед противником. Кровь хлестала из раненой ноги секироносца, но он напал снова.

Конан встал справа, со стороны секиры. Этим он усложнил Крато возможность атаковать его. Секира нанесла неловкий удар с левой стороны. Конан сделал выпад. Клинок перерубил кость. Секира и отрубленная рука вместе упали на землю. Вслед за ними Крато швырнул щит и упал. Конан наклонился, отбросил щит и меч в сторону, но пока он выпрямлялся, Крато был снова на ногах, с секирой в левой руке.

Кровь хлестала широкой струей из обрубка руки, и человек – или волшебник, который захватил его тело – казалось, чувствовал, что умирает. С криком он набросился на киммерийца со свистящей секирой в руке. Конан отразил удар своим мечом и сильно ударил его в грудь коленом. Гигантский шемит зашатался, но снова поднял вверх свою могучую секиру. Меч Конана разрубил его плечо, и рука с секирой беспомощно повисла. Хрипя, Крато опустился на колени.

– Конан! – проскрипел голос Имхеп-Атона. – Ты умрешь!

Широкий меч ударил в последний раз, и голова в шлеме откатилась в пыль.

– Еще нет! – возразил киммериец в ярости. Когда он оторвал взгляд от убитого, он увидел, что разбойники окружили его плотным кольцом. Некоторые держали в руках сабли, другие смотрели на него, полуоткрыв рты. Карела стояла напротив него с обнаженной шашкой. Выражение ее лица было необычным для нее – она колебалась. Слегка склонив голову набок, она рассматривала его сквозь ресницы.

– Так ты хочешь нас покинуть, Конан? – сказала она. – Кто бы ни был этот Крато, мы все благодарны ему за то, что он помешал тебе сделать это.

– Подвески! – крикнул кто-то из толпы. – Подвески существуют на самом деле!

– Кто это сказал? – рявкнул Ордо. Бородатый капитан Рыжего Ястреба жестким взглядом осмотрел стоящих вокруг, и каждый из них опустил глаза. – Существуют они на самом деле или нет, Рыжий Ястреб говорит, что этот человек умрет!

– Мне кажется, что двадцать тысяч золотых – вещь вполне реальная, – бросил ему Абериус. – Чересчур реальная, чтобы торговаться так опрометчиво!

Челюсть Ордо дрогнула от ярости. Он хотел отшвырнуть прочь хилого разбойника, но остановился в изумлении, когда Карела приставила клинок к его груди.

Она молча покачала головой и вложила клинок обратно в ножны.

Конан смотрел на женщину и спрашивал себя, что же происходит у нее в голове. Ее лицо было непроницаемо, и она не смотрела на него. Он не собирался делить свои подвески с кем бы то ни было, но если она изменит свое решение, он сможет покинуть эту долину между двумя холмами без дальнейшей борьбы.

– А если они есть на самом деле! – сказал он громко. – Великое сокровище, которое, возможно, стоит еще дороже, чем двадцать тысяч.

Ему пришлось остановиться, чтобы облизать губы – во рту пересохло от жажды и говорить ему было трудно. Но он не собирался просить у них воды. Малейший признак слабости, и они решатся на то, чтобы снова наброситься на него и вырвать у него тайну пытками и мучениями.

– Я могу вас вывести на похитителей. А вы должны сообразить, что люди, которые грабят королей, владеют несметными богатствами. – Он обернулся и медленно обвел глазами разбойников, одного за другим. – Рубины, изумруды, алмазы и жемчуг, мешки, набитые золотыми монетами.

В их глазах зажглась жадность.

– Золото, а? – фыркнул Ордо. – И где мы найдем всю эту роскошь? Во дворце или в крепости, окруженной могучими каменными стенами и охраняемой стражниками, вооруженными до зубов?

– У людей, которых я преследую, – ответил Конан. – Закутанных, ибо они выдают себя за паломников. Они украли пять женщин, когда похищали сокровища из дворца. Пять танцовщиц, принадлежавших раньше двору Илдиза. Одна из них моя, но остальные четыре, вероятно, не скажут «нет» храбрым мужчинам с кошельками, полными золота.

Веселые смешки стали громче, и несколько бандитов приняли изысканные позы.

– Закутанные, говоришь? – переспросил Абериус, хмуря лоб. – И пять женщин?

– Хватит! – крикнул Ордо. – Клянусь Черным Троном Эрлика, разве вы не видите, что здесь в игру вступает волшебство? Кто-нибудь из вас видел этого Крато вблизи? Вы заметили, что он одержим? Никому не показались странными его глаза, его голос? Ни один умирающий не разговаривает таким голосом, который гремит, словно далекая гроза.

– Но он достаточно мертв сейчас, – проворчал толстый человек с широким шрамом, пересекающим переносицу. – И это сделала сталь в руках Конана.

– А все, что связано с волшебством, – быстро добавил Конан, – всегда особенно ценно. Или кто-нибудь когда-нибудь слышал, что волшебники довольствуются меньшим, чем драгоценнейшее на свете?

Ордо неуверенно взглянул на Карелу, но она слушала, сохраняя равнодушный вид, как будто все это ее совершенно не касалось. Одноглазый пробурчал что-то себе в бороду, прежде чем спросил:

– И где мы будем искать этих закутанных? Эта страна велика. В каком направлении скакать? Конан сам сказал, что он не знает, где они. Он приехал сюда вслед за Рыжим Ястребом потому, что думал, что она ведет его к паломникам.

– Я видел их, – крикнул Абериус и вызывающе оглянулся, когда все глаза обратились к нему. – Я и Гепакиах, и Алвар. Это было два дня назад, и они ехали на Восток. Примерно двадцать закутанных и пять связанных женщин на верблюдах. Скажи сам, Алвар.

Толстый человек с перебитым носом утвердительно кивнул.

– Да, мы видели их.

– Их было многовато для нас троих, – торопливо продолжал Абериус, – а когда мы вернулись сюда, Рыжий Ястреб еще не появлялась, поэтому мы о них не упомянули. Ты бы ни в жизнь не допустил, Ордо, чтоб мы что-нибудь предприняли без нее.

Поднялся свирепый ропот, в котором звучало согласие с этими словами.

Ордо злобно сверкнул глазами в его сторону, однако когда он заговорил, в голосе его звучали примирительные нотки:

– Два дня назад?.. И что нам это дает? Они уже могли давно добраться до Вендии.

Ропот стал громче, и Абериус шагнул к одноглазому.

– Почему ты это говоришь? Все здесь знают, что я могу выследить пустынную ящерицу по следу, который она оставит на камнях, и птицу, пролетевшую по воздуху над ней. Следы двухдневной давности для меня словно широкая улица.

– А что стало с Гепакиахом? – проворчал Ордо. – Ты уже забыл клинок киммерийца, вонзившийся под ребра твоему другу?

Хорек пожал плечами.

– С таким количеством золота легко найти новых друзей.

Ордо поднял руку и повернулся к Кареле.

– Решай. Что мы будем делать? Должен этот Конан умереть или нет?

Рыжая впервые за все это время посмотрела прямо на Конана. Ее косящие зеленые глаза казались холодными и безжизненными.

– Он хороший воин, и, если мы догоним этих паломников, нам пригодится такой человек. Снимайте лагерь и приведите сюда его коня.

Разбойники принялись выполнять ее приказ, возбужденно переговариваясь и хохоча. Ордо сверкнул глазом на Конана, затем покачал головой и, тяжело ступая, пошел прочь.

В несколько мгновений лагерь превратился в разворошенный муравейник. Палатку сняли, одеяла скатали и лошадей оседлали. Конан стоял неподвижно и смотрел на Карелу, которая не двигалась с места и не поднимала на него глаз.

– Кто эта женщина? – спросила она внезапно. Ее голос звучал совсем тихо. – Та, о которой ты сказал, что она принадлежит тебе.

– Невольница, – ответил он, – как я и говорил.

Ее лицо осталось неподвижным, но она вложила свою шашку в ножны с таким видом, словно пронзала ею киммерийца.

– Ты сеешь беспокойство, Конан из Киммерии. Смотри, не переусердствуй в этом! – Она резко повернулась и зашагала к лошадям.

Конан вздохнул и посмотрел на восток, где красное солнце поднималось над горизонтом. Утренняя роса прибила пыль к земле, и воздух был прохладным и ясным.

Ему теперь предстояли сущие пустяки: найти паломников, освободить Велиту, забрать себе подвески и, занимаясь всем этим, постоянно следить за тем, чтобы никто из бандитов не всадил ему нож в спину, когда они решат, что он им больше не нужен, – и в первую очередь, не выпускать из виду пылкую Карелу. Ну и еще неплохо было бы позаботиться о том, чтобы не оказаться вынужденным делить эти подвески с бандитами, и потихоньку подыскать нового покупателя. Ибо нападение Крато означало в его глазах разрыв отношений с Анкарой, или Имхеп-Атоном, или как там его настоящее имя. А этот приятель оказался еще и ко всему волшебником, как будто мало неприятностей за последнее время повисло у него на шее! Теперь не хватало только одного: встретить заморийскую армию. Он принялся искать свой плащ и хоть какую-нибудь бутыль с питьевой водой.

Глава 10

Копыта лошадей нескольких эскадронов заморийской конницы вздымали плотные облака пыли, когда всадники пересекали холмистую равнину, лишь кое-где поросшую кустами. Наконечники копий и доспехи были выкрашены в черный цвет, чтобы солнце, отразившись в них, не выдало их врагу. Они скакали сдвоенными рядами. Круглые щиты висели на седлах наготове. Гаранидес возглавлял отряд, состоявший из придирчиво отобранных и испытанных в бою солдат.

Капитан постоянно всматривался в равнину, пытаясь увидеть многозначительный блеск солнца, отразившегося от металла. Поскольку он знал только направление, в котором надлежало вести поиски, ему не оставалось ничего иного, как положиться на удачу. Добрая половина его людей была послана на поиски в обе стороны от остальных, и каждый из них имел с собой зеркало, чтобы иметь возможность дать сигнал.

Гаранидес поморщился, когда его адъютант галопом поскакал к нему, покинув свое место непосредственно перед колонной. Ахеранатес был стройным юношей с красивыми точеными чертами лица и большими темными глазами, которые, казалось, больше приучены к пылким взглядам на дворцовых прислужниц, чем к зрелищу боя и смерти.

Молодой человек примкнул к нему в самый последний момент. Несмотря на то, что он был младше Гаранидеса на десять лет, он уже через два года получит ранг более высокий, чем сейчас у капитана.

Его отец, который находился в ближайшем окружении короля, решил, что сыну неплохо получить немного боевого опыта, но прежде всего он, конечно, исходил из того, чтобы мальчик откусил от пирога славы, когда Рыжий Ястреб в цепях будет валяться у ног короля.

– Что вам нужно? – проворчал Гаранидес. Если его миссия будет выполнена успешно, он всегда сможет отказаться от расположения папаши своего адъютанта. А если нет, то даже он не сможет защитить его от ярости короля.

– Я думаю о том, почему мы не можем догнать Рыжего Ястреба, – сказал Ахеранатес. Гаранидес бросил на него острый взгляд, и юноша прибавил: – Сэр. Ведь так было нам предписано или нет, сэр?

Гаранидес напряг всю свою силу воли, чтобы сдержаться.

– И где вы ее найдете, чтобы догнать, лейтенант? В какой стороне? Или вас не удовлетворяет эта скачка – после пышных парадов в столице?

– Просто она немного не такая, как меня учили... как меня учили вести колонну всадников... сэр.

– И где это вас этому обучали, позвольте вас спросить... – Вспышка на востоке прервала его. Один раз. Два раза. Три. – Ответьте на сигнал, лейтенант. Зеркалом, – добавил он поспешно, когда тот повернул свою лошадь. – Не нужно излишним шумом выдавать наше присутствие. И поверните колонну на восток.

– Как прикажете... сэр.

На этот раз капитан не обратил внимания на насмешливую интонацию лейтенантского голоса. Сигнал мог означать только одно, должен был это означать, во имя Митры! Ему с трудом удалось заставить себя не вырваться вперед и не помчаться галопом. Достаточно и широкой рыси. Лошадей надо поберечь для погони.

Он мог только надеяться, что это случится уже скоро. Люди, посланные на разведку в восточном направлении, ждали, получив ответный сигнал, и, поравнявшись с колонной, присоединились к ней.

Те, что были дальше, чем тот, кто первым подал сигнал, отразив зеркалом луч солнца, двинулись ближе к колонне, чтобы также примкнуть к ней. Если это ложная тревога, думал Гаранидес...

Они перевалили через вершину холма, где их уже ждали несколько человек из эскадрона. Когда они подъехали ближе, один из них подскакал к ним поближе. Один из солдат приблизился, приветственно приложив ладонь ко лбу.

– Сэр, местность выглядит так, словно здесь был недавно разбит лагерь, однако...

Гаранидес сделал ему знак замолчать. Он сам видел все, что было необычного в этой ложбине между двух холмов. Черные стервятники с голыми, красными черепами расположились для пиршества и, сидя на земле, настороженно смотрели на четырех шакалов, которые также хотели немного полакомиться.

– Подождите здесь, пока я не дам сигнала, – приказал Гаранидес и направил свою лошадь к ложбине. Он сосчитал кучи золы, оставшиеся от десяти прогоревших костров.

Шакалы шарахнулись от всадника, заворчали и быстро поползли прочь, утаскивая в зубах несколько костей с остатками мяса. Недоверчивый взгляд стервятников от шакалов обратился к людям. Полуобъеденный ими череп свидетельствовал о том, что то, что лежало сейчас на земле – жалкие останки – было прежде человеком.

Гаранидес увидел, что Ахеранатес скачет к нему галопом по склону холма.

– Митра! Что это?

– Доказательство того, что здесь стояли лагерем бандиты, лейтенант. Потому что никто иной не оставил бы мертвеца пожирателям падали.

– Я возьму людей и...

– Вы возьмете только десять человек и с ними пойдете сюда. – Теперь он мог найти в себе силы и терпение, потому что он обрел уверенность. – Было бы бессмысленно затоптать копытами все то, что мы здесь обнаружили. И еще, лейтенант. Возьмите двух человек из этих десяти, чтобы похоронить мертвого. Позаботьтесь об этом лично.

Ахеранатес избегал смотреть на окровавленные кости. Его лицо позеленело.

– Я? Но...

– И немедленно, лейтенант! Рыжий Ястреб – а с ней и ваша слава – уходят от вас все дальше с каждым мгновением.

Лейтенант застыл с полуоткрытым ртом, потом глотнул и повернул своего коня. Гаранидес не смотрел ему вслед. Он слез с седла и повел свою кобылу медленно через лагерь разбойников. Вокруг кострищ можно было видеть следы, свидетельствующие о том, что здесь спали люди. Пятьдесят, определил он. В некотором отдалении от кострищ он увидел дыры, оставшиеся от кольев и шестов палатки. И еще четыре дырки, которые заинтересовали его не меньше.

Маленький кривоногий кавалерист подбежал к нему и приложил ко лбу ладонь.

– Простите, сэр, но лейтенант велел мне сказать вам, что он нашел место, где были привязаны их лошади. – Его голос прозвучал приглушенно, когда он продолжал: – Лейтенант велел передать вам, что там было около сотни лошадей, сэр.

Гаранидес посмотрел на двух солдат, которые копали могилу на склоне холма. Ахеранатес совершенно явно решил удалиться куда-нибудь в сторону, пока они выполняли то, что он приказал.

– Резаро, – произнес капитан. – Ты уже двадцать лет – или даже больше – служишь в кавалерии. Сколько лошадей там было, как бы ты сам решил? Если бы лейтенант не велел передать, что их было сто, разумеется, – добавил он, когда кавалерист заколебался.

– Я не смею возражать лейтенанту, сэр, но я бы сказал, что их было пятьдесят три. Они оставили помет, а лошади стояли не слишком близко одна к другой. Некоторые из них были вьючные, сэр.

– Очень хорошо, Резаро. Иди назад к лейтенанту и скажи ему, что я... – Он замолчал, потому что увидел на лице кавалериста напряженное выражение. – Еще что-то, что ты хочешь мне сказать?

Маленький человек нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Ну... сэр, лейтенант говорит, что мы ошибаемся, но Карезус и я – мы нашли дорогу, которую они выбрали, когда уходили отсюда. Они, правда, пытались немного запутать следы, но недостаточно. Они поскакали в направлении на северо-северо-восток.

– Вы уверены? – быстро спросил Гаранидес.

– Абсолютно, сэр.

Капитан кивнул. Это был путь в сторону Кезанкийских гор, но почему-то в стороне от караванной тропы, проложенной через горы и ведущей на Султанапур.

– Скажи лейтенанту, что я хотел бы его видеть, Резаро.

Кавалерист приложил руку ко лбу и отправился выполнять приказ. Гаранидес взобрался на холм, расположенный к востоку от лагеря и внимательно вгляделся в равнину, уходившую к Кезанкийским горам, которые лежали за горизонтом.

Когда Ахеранатес предстал перед ним, он держал в руке каменный флакончик.

– Вот что я нашел на том месте, где была палатка, – сказал он. – Кто-то из них таскает за собой свою возлюбленную.

Гаранидес взял в руки крошечную безделушку. Хотя флакончик был пуст, он все еще сохранял запах офирских благовоний. Он бросил флакончик Ахеранатесу назад.

– Я думаю, это ваш первый сувенир от Рыжего Ястреба.

Лейтенант раскрыл рот. Наконец он спросил:

– Почему вы так уверены, что мы нашли лагерь этой потаскухи? С тем же успехом это мог быть караван, который сбился с дороги. А тот человек вернулся назад, чтобы еще что-то доделать из своих дел, и здесь его убили дикие звери. А может быть, он вообще не имеет никакого отношения к тем, кто здесь ночевал. Он же мог прийти сюда потом и...

– Здесь был привязан пленник к четырем колышкам, вбитым в землю, – холодно прервал его Гаранидес. – И я думаю, это тот, кого они бросили здесь мертвым. А второе – здесь не было верблюдов. Вы когда-нибудь слышали о караване без верблюдов – если не считать караваны охотников за рабами? А здесь не было следов загона для рабов. И кроме того, здесь была только одна палатка. Караван таких размеров – это по меньшей мере десять палаток или еще больше. И потом, меня очень интересует, почему это вы внезапно потеряли всякую охоту гнаться за Рыжим Ястребом? Потому что у нее, как вы полагаете, сто человек? Не бойтесь, их меньше пятидесяти. Однако я могу допустить, что когда дойдет до драки, то легко может показаться, что их больше сотни.

– Вы не имеете никакого права так со мной разговаривать! Манерксес, мой отец...

– Сэр лейтенант! Прикажите людям идти по следу, который вы не сочли достаточно интересным для того, чтобы доложить о нем!

Какое-то время они стояли, глядя друг другу в глаза: Гаранидес – полный ледяного презрения, Ахеранатес – кипя от злости. Наконец лейтенант швырнул флакончик на землю.

– Слушаюсь, сэр! – прошипел он, повернулся всем корпусом и пошел вниз с холма.

Гаранидес нагнулся и поднял изящную вещицу. Нежный аромат цветов нарисовал ему чарующий образ женщины, который никак не вязался с его привычным представлением о ней как об увешанной оружием потаскухе.

Но почему она скачет в сторону гор?

Ответ на этот вопрос может означать его дальнейшее восхождение по служебной лестнице. Успех и Агарес расчистят ему широкую дорогу к вершине. Но если он их обманет, то советник короля не вспомнит о нем ни единого мгновения, потому что Тиридат велит выставить его голову над западными воротами. Он засунул флакончик в свой кошелек у пояса и присоединился к своим людям.

Глава 11

Когда разбойники все ближе подбирались к Кезанкийским горам, Конан вглядывался в гребень каждого холма и часто оборачивался и смотрел назад. В холмистой долине, которую они покинули днем раньше, что-то двигалось. Конан оценивал, насколько разбойники сумели вырваться вперед, и спрашивал себя, достаточно ли велико это преимущество.

– Куда ты все время смотришь? – спросил Ордо и поравнял своего коня с серым Конана.

Разбойники взбирались все выше и выше по поросшему редким лесом склону на перевал, возвышавшийся перед ними – крутые склоны темного гранита.

Карела, как всегда, скакала впереди. Ее изумрудно-зеленый плащ с золотой подкладкой развевался на ветру.

– Солдаты, – кратко ответил Конан.

– Солдаты? Где?

Конан показал направление. Черная лента – всадники, которые приближались к предгорьям. Казалось, что они двигались по мерцающему воздуху, а не по твердой земле. Только солдаты сохраняют ровный строй, передвигаясь по безводной пустыне. Они находились еще довольно далеко, но пока оба – Ордо и Конан – смотрели на них, черная змея, растянувшаяся по долине, росла. Конечно, по долине солдаты двигаются гораздо быстрее, чем разбойники по горам. Расстояние между ними скоро сократится.

– Ерунда, – пробормотал одноглазый. – Здесь, наверху, они нас не догонят. – А, вы уже делите между собой добычу! – Абериус направил свою лошадь в сторону, чтобы присоединиться к этим двоим. – Но вам придется подождать, пока она попадет к вам в руки. И может быть, вы не попадете в число тех, кто останется после этого жить... Эге! Что это там такое? Всадники!

Другие услышали его и повернулись в седлах, чтобы посмотреть.

– Горцы? – спросил остроносый иранистанец по имени Реза.

– Маловероятно, – ответил бородатый кофиец, которого звали Талбор и у которого был отрублен кончик носа. – Горные воины не удаляются обычно от своих укрытий такой большой толпой.

– Правильно, – буркнул Абериус. Он посмотрел на Конана, на Ордо. – Ведь это солдаты, не так ли? Вы посадили нам на хвост солдат?

Люди вокруг заговорили возбужденно.

– Солдаты!

– Позади нас целая армия!

– Они насадят наши головы на копья!

– Целый полк!

– Королевская лейб-гвардия!

– Заткнитесь! – взревел Ордо. – Их в самом худшем случае около двухсот, и они самое малое на расстоянии дня пути.

– Это все-таки пять против одного, – проворчал Абериус.

– Эти горы не для нас, – мрачно сказал Реза. – Мы здесь как крысы в ловушке.

– Если мы здесь не дома, – сказал Ордо, – то уж они тем более.

Другие его не слушали.

– Мы гонимся за тенью! – брюзжал Талбор. Он поднялся на возвышение и обратил свою речь ко всем, кто был вокруг. – Мы едем в эти проклятые горы, гоняясь за призраками. Это кончится тем, что заморийские пики приколют нас к этим скалам.

Абериус рванул поводья так, что его лошадь затанцевала на отвесном склоне.

– Ты хочешь этим сказать, что я не умею читать следы, Талбор? След, по которому мы идем, – это именно тот, который я видел.

Он положил руку на рукоять сабли.

– Ты мне угрожаешь, Абериус? – крикнул кофиец. Его пальцы скользнули по луке седла к шашке.

Внезапно Карела с обнаженным клинком в руке растолкала их.

– Я убью первого из вас, кто потянет саблю из ножен! – Ее кошачьи глаза переходили с одного лица на другое, и оба мужчины поспешно сняли пальцы с оружия. – А теперь я хочу знать, почему вы так возбуждены, что затеяли свару, словно две наложницы в гареме?

– Солдаты, – промямлил Абериус.

– Эти проклятые подвески, – одновременно с ним брякнул Талбор.

– Солдаты? – Карела вскинула голову и, казалось, легко вздохнула, увидев вдали на равнине черную змею. – Ты что, Абериус, боишься солдат, которые так далеко от тебя? – издевательски спросила она. – Тогда ты, наверно, боишься и старую бабу с палкой в руке, если она подошла к тебе близко?

– Я вообще не люблю, когда меня преследует кто бы то ни было, – ответил Абериус ворчливо. – Или ты думаешь, что они ищут не нас?

– Мне безразлично, преследуют они нас или нет, – бросила она. – Вы – люди Рыжего Ястреба. Вы идете за мной! Вы должны бояться того, чего я прикажу вам бояться – и ничего иного. Так, теперь вперед, все наверх! Там есть равнина, где мы сегодня заночуем.

– Мы можем еще полдня ехать вперед, – возразил Ордо.

Она окинула его взглядом сверкающихзеленых глаз.

– Ты что, не слышал мой приказ? Я сказала, что мы заночуем там, наверху! Киммериец, ты остаешься здесь!

Ее одноглазый капитан поворчал, но направил свою лошадь вперед, вверх по склону, и остальные поехали за ним. Угрюмое молчание нарушал только скрип седел и стук лошадиных копыт по камню.

Конан настороженно следил за рыжеволосой. Она подняла саблю, словно ей очень хотелось воткнуть клинок ему в грудь, однако потом она засунула клинок обратно в ножны.

– Так кто эта девушка, Конан? Как ее зовут?

– Ее зовут Велита, – ответил он. Он уже несколько раз говорил ей это и был уверен, что она не забыла имени. Со временем она скажет то, что хочет сказать. Он снова обернулся, чтобы еще раз посмотреть на солдат. – Они подходят ближе, Карела. Нам надо ехать дальше.

– Мы отправимся, если я скажу! И останемся, если я скажу. А ты не хочешь развлечься, Конан?

Он снова повернулся к ней. Ее зеленые глаза были полны желания, но какого рода было это чувство, он не мог разгадать.

– Не больше, чем ты, Карела.

То, что она фыркнула, сказало ему больше, чем ее слова.

– Сокровища из королевского дворца, говоришь ты, и молчишь, как убитый, об этой бабенке, которой ты обещал свободу – как ты утверждаешь. Почему тогда похитители уходят в эти горы, где никто не живет, кроме коз и дикарей, которые немногим лучше, чем козы?

– Не знаю, – ответил он. – Но я все больше убеждаюсь в том, что это именно те, кого мы ищем. Честные пилигримы не поехали бы через Кезанкийские горы, если они хотят попасть в Вендию.

– Да уж наверно, – пробормотала она и снова поглядела на солдат, которые были так далеко внизу. Улыбаясь, она гарцевала на своем вороном жеребце. – Вот кретины! Они никогда не сломают крыльев Рыжему Ястребу!

– Я думаю, у них, скорее, приказ найти подвески Тиридата, а вовсе не поймать тебя.

Рыжая сверкнула на него глазами.

– Заморийская армия постоянно охотится за мной, киммериец. Конечно, им меня не заполучить. Если эта бесконечная охота становится нам в тягость, мои люди делятся на группы и нанимаются проводниками и охранниками караванов, и как раз на той тропе, где мы забираем нашу лучшую добычу. Из страха перед Рыжим Ястребом там охотно берут дополнительных охранников, а оплата недурна. – Она весело расхохоталась.

А его втайне развеселило совсем другое. Он понял, что она восприняла его слова о том, что солдаты, быть может, ищут вовсе не ее, как личное оскорбление.

– Извини, Карела, просто я подумал о том, что вы за шесть месяцев ограбили семь караванов. Эта добыча без сомнения соизмерима с кражей из дворца Тиридата.

– Я не имею к этому никакого отношения, – презрительно заявила она. – От этих караванов ничего не осталось – ни людей, ни лошадей, ни верблюдов. Когда я нападаю на караван, я отпускаю тех, кто стар, болен или истощен, на свободу и даю им с собой продукты и воду, чтобы они могли добраться до ближайшего города. А остальных мы продаем на невольничьем рынке.

– Но если это были не вы – тогда кто же?

– Почему я должна это знать? Последний караван мы обобрали восемь месяцев назад. Мы забрали тогда хорошую добычу, что нас, конечно, очень порадовало. Когда мы после этого покинули Аренджун, мы узнали, что нас повсюду ищут как раз из-за этих исчезнувших караванов. Поэтому я приказала моим людям превратиться в охранников на караванной тропе, а я сама последние четыре месяца раскладывала гадальные карты в Шадизаре под самым носом у королевских гвардейцев. – Она поджала губы. – Я все еще здесь, потому что риск, на который я иду, снова созвав моих людей, кажется мне куда меньшим злом, чем позор постоянно быть раздеваемой мужскими глазами, которые все до одного в открытую только об одном и думают – как бы со мной переспать.

Ее мрачный взгляд, казалось, был направлен на мужчин всего мира.

– Странные вещи происходят в Кезанкийских горах, – сказал Конан задумчиво. – Может быть, те, за кем мы гонимся, как-то связаны с этими пропавшими караванами.

– У тебя слишком живое воображение, – пробормотала она, и он заметил странное выражение на ее лице. – Пойдем в мою палатку, киммериец. Я хочу с тобой поговорить.

Она направила вороного в гору, прежде чем он успел ответить. Конан хотел следовать за ней, когда он вдруг понял, что со стороны крутых гор на юге за ним следят. Он сразу же подумал о кезанкийских воинах, но когда волосы встали у него дыбом, ему стало ясно, что это были снова те невидимые глаза, которые он почувствовал на себе еще той первой ночью с Карелой и потом снова, незадолго до поединка с Крато. Имхеп-Атон, стало быть, преследует его.

Он расправил широкие плечи, вскинул голову и крикнул:

– Я тебя не боюсь, колдун!

Гремящее эхо разнеслось вокруг. «Боюсь... колдун...» Со свирепым видом он начал подниматься наверх.

Красная полосатая палатка Карелы была разбита на маленькой равнине среди скал, на каменистой почве. Разбойники уже разложили костры, и их каменные чаши с килом переходили из рук в руки.

– Что ты там орал? – спросил Абериус, когда Конан слез с коня.

– Ничего, – ответил тот.

Хорек подошел к нему, ведя за собой небольшую компанию разбойников и настороженно остановился напротив. Конан равнодушно положил ладонь на обмотанную ремнями рукоять своего широкого меча и совершенно в открытую напомнил этим бородатым, исполосованным шрамами людям, как он использовал его в сражении против Крато.

– Кое-кто из нас думал тут об этих солдатах, – сказал Абериус.

– Это ты о них думал, – пробормотал один, однако Абериус не обратил на него ни малейшего внимания.

– И что вы там думали? – спросил Конан.

Абериус помедлил и в поисках поддержки оглянулся на своих товарищей, однако никто из них его не поддержал. Тогда он продолжил:

– Мы еще никогда прежде не забирались в эти горы – разве что на один день, чтобы скрыться. Нам негде здесь разместиться. Нам приходится идти туда, куда допускают нас эти скалы, а не туда, куда нам надо идти. И еще это пятикратное преимущество врагов, которые ждут нас среди этих скал.

– Если вы подрастеряли ваш боевой дух, вам лучше скрыться, – предложил им Конан. – Я бы с удовольствием пошел дальше один.

– Да, чтобы одному заполучить все сокровища, – брюзгливо сказал Абериус. – И подвески, и все остальное. Я уже думал о том, что при дележке ты не хотел бы оказаться в одной компании с нами.

Ярко-синие глаза Конана, полные презрения, переходили с одного лица на другое. И даже Абериус сжался под этим взглядом.

– Решайтесь. Если вы боитесь солдат – тогда бегите и прячьтесь в безопасном месте. А если нет – идемте вместе по следу подвесок. Или – или. Сочетать одно с другим невозможно.

– Ты приведешь нас туда, где солдаты смогут нас разбить, – сказал Абериус. – Но и ты не выживешь тогда...

Конан прервал его.

– Делайте, что хотите. Ранним утром я выезжаю дальше за своими подвесками. – Он равнодушно прошел между ними. Они недовольно ворчали.

Он спросил себя, что лучше – остаться или одному ехать дальше. В его глазах у них не было никаких прав на подвески. Однако то, что они теперь в горах, – это заслуга Абериуса, который так хорошо читает следы. Парень с первого взгляда видит, что оставило на камне царапину – копыто лошади или просто упавший сверху камень.

И кроме всего, ему приходится постоянно считаться с тем, что Хорек в любую минуту может воткнуть ему нож в спину. Киммериец глубоко вздохнул. То, что поначалу представлялось ему только дерзкой кражей, обычной, но очень богатой, запуталось в сложный клубок, как змеи в норе, и притом его не оставляло чувство, что он не познал еще все сложности дела в их полном объеме.

Он приблизился к полосатой палатке Карелы, которая стояла на скалистом уступе, привязанная к камням, потому что земля была слишком жесткой для того, чтобы вбивать в нее колышки, когда неожиданно перед ним вырос Ордо.

– Чего тебе здесь нужно? – сурово вопросил его одноглазый. Настроение Конана было не лучшее из возможных с тех пор, как он понял, что Имхеп-Атон преследует его по пятам, и к тому же он был обозлен стычкой с Абериусом.

– Иду туда, куда хочу, – проворчал он и столкнул разбойника со шрамом на лице плечом со своей дороги.

Бандит качнулся и пропустил Конана, но затем резко повернулся и выхватил свой палаш. Когда Конан услышал визг стали по коже, он мгновенно обнажил меч, и когда кривой клинок обрушился на него, парировал его быстрым движением. Бородатый сделал выпад с удивительной для его возраста легкостью. Шрам, протянувшийся от пустой глазницы до бороды, налился кровью.

– У тебя достаточно мускулов, киммериец, – прорычал он, – но маловато мозгов.

Конан рассмеялся – коротко и безрадостно.

– Ты думаешь, я хочу занять твое место и стать капитаном? Я вор, а не налетчик и не грабитель караванов.

Его меч был тяжелым оружием, однако он легко держал его над головой из предосторожности.

– Немедленно спрячьте мечи! – раздался голос Карелы у него за спиной. Не отводя взгляда от Ордо, Конан сделал два быстрых шага влево и повернулся так, чтобы видеть и бородатого разбойника, и рыжеволосую женщину одновременно. Карела стояла у входа в палатку. На ней был изумрудно-зеленый плащ, который скрывал ее от шеи до пят. Ее зеленые глаза рассматривали обоих повелительно.

– Он хотел войти в твою палатку, – проворчал Ордо.

– Как я ему велела, – ответила она холодно. – По меньшей мере ты должен был бы знать, Ордо, что я не терплю, когда мои люди поднимают оружие друг на друга. За это я велела бы убить и Абериуса, и Талбора. Вы оба виновны в том же. И мне надо подумать о том, не стоит ли на эту ночь связать вам руки и ноги, прикрутив их вам за спину.

Ордо был потрясен ее гневом. Он спрятал палаш в ножны.

– Но я всего лишь хотел защитить тебя!

Ее скулы напряглись.

– Ты что, вообразил, что мне нужна защита? Иди, Ордо, иди, пока я не забыла те годы, что ты верно служил мне.

Одноглазый колебался какое-то время, потом бросил острый взгляд на Конана и заковылял к кострам.

– Ты разговариваешь как королева, а не как разбойница. – Конан вложил меч в ножны. Она неподвижно смотрела на него, но он не отвечал на ее взгляд.

– Другие заканчивают свою жизнь на плахе или на невольничьем рынке, Конан, но ни один из моих людей никогда еще не попадал в плен. За это я требую повиновения. О, не слепого повиновения солдат, однако если я приказываю, это должно быть немедленно выполнено – каждый мой приказ! Здесь слова Рыжего Ястреба – закон. Кто не следует ему, тот должен нас или покинуть – или умереть.

– Я плоховат, когда речь заходит о повиновении, – спокойно возразил он.

– Входи. – Она исчезла в палатке, Конан последовал за ней.

Палатка была выстелена мягкими туранскими коврами, покрытыми узором, а у одной стены была кровать из блестящих черных шкур, выложенная шелковыми подушками и мягким стеганым пуховым одеялом. Большие толстые подушки лежали возле стола из полированного дерева. Позолоченные масляные светильники освещали всю палатку.

– Закрой входной клапан, – сказала она. И, явно преодолевая себя, добавила: – Пожалуйста.

Конан застегнул застежку. Он держался настороже, потому что не мог понять странное настроение Карелы.

– Ты должна лучше относиться к Ордо. Он кажется мне единственным из всех, кто предан тебе из-за тебя самой, а не из-за твоей удачливости.

– Ордо, скорее, верный пес, чем мужчина.

– Ты не знаешь ему цены. Он лучший из всех.

– Он совсем не то, что я понимаю под словом «мужчина».

Внезапно она сбросила плащ на ковры. Конан не смог удержаться от изумленного возгласа.

Карела стояла перед ним, ее наготу слегка прикрывали лишь ее растрепанные рыжие волосы. Нитка дорогих, подобранных по величине жемчужин обвивала ее нежные округлые бедра и поблескивала на коже цвета слоновой кости, на красиво очерченном животе. На упругую грудь она нанесла румяна, и от нее исходил волнующий аромат, когда она стояла вот так, слегка согнув одно колено, расправив плечи и отведя назад руки – в позе, которая казалась одновременно призывной и отталкивающей.

Конан сделал шаг к ней. Внезапно она подняла руку с кинжалом. Его острый клинок был не толще, чем ее палец, но достаточно длинный для того, чтобы достать его сердце. Ее косящие глаза не отрывались от его лица.

– Ты среди моих людей, как волк в своре собак, киммериец. Даже Ордо перед тобой – половинка волка, но не волк. Еще ни один мужчина не называл меня своей, потому что когда женщина отдается мужчине, тот начинает воображать, будто она ему принадлежит. Если женщина должна быть рабыней мужчины, я лучше не буду женщиной. Я не стану покорно бегать за мужчиной, распутничая ради его удовольствия и танцуя по его свистку. Я – Рыжий Ястреб. Я приказываю. Я!

Он осторожно вынул кинжал из ее руки и отбросил его.

– Ты женщина, Карела, хочешь ты этого или нет. Может ли так быть, чтобы один из нас приказывал другому? Когда мне было едва шестнадцать лет, я носил цепи раба, и не пожелаю их никому.

Он ласково уложил ее на шкуры.

– Если ты меня обманываешь, – прошептала она, – я насажу твою голову на копье прямо у входа в мою палатку. Я... А, Деркэто!..

С ее губ сорвался возглас, подавить который она была уже не в силах.

Глава 12

Покои, где Аманар занимался чародейством, находились на самом верху самой высокой башни его цитадели, удаленные от жертвенного зала на самое большое расстояние, насколько это было возможно в этой мрачной крепости. Аманар, конечно, знал, что Морат-Аминэ ни в коем случае не может быть ограничен отведенными ему покоями в самом сердце горы, но это расстояние придавало ему все же немного уверенности.

По стенам круглого каменного помещения рядами стояли книги, переплетенные в кожу юных девушек, и светильники в стеклянных шарах канделябров горели, зажженные силой чародейства. Окон здесь не было, а дверь была только одна, тяжелая, обитая железом. Дым зажженных, еле слышно шипящих курильниц, которые окутывали цветным пламенем бронзовые жаровенки, смешивался с запахом кипящего варева, бурлящего в каменном сосуде над огнем, разложенном не дровами, а человеческими костями. На столах лежали рассыпавшиеся в пыль мумии – они ждали часа, когда будут использованы для приготовления волшебных отваров – беспечно оставленные среди сосудов со смертельным ядом и связками редкостных растений и кореньев.

Чародей стоял, восторженно глядя на бурлящую жидкость, которая начинала пениться. Едва заметно поколебавшись, он снял с шеи свой амулет. Несмотря на то, что он продолжал держать талисман в руке, во время этой короткой разлуки с ним по его спине пробежал холодный пот. Но снять амулет было необходимо. Прежде чем черная пена поднялась до края сосуда, он опустил амулет в жидкость, держа его за цепочку, пока змея и орел не скрылись полностью. Серебряная цепь стала холодной, и ледяной металл обжигал его неправдоподобно длинные пальцы. Пена опустилась, несмотря на то, что черная жидкость кипела теперь еще сильнее. Камень, из которого был вырезан сосуд, начал светиться красным огнем. Аманар нараспев произнес заклинание.

Дрожащими пальцами Аманар вынул амулет из сосуда. Он хотел как можно скорее вытереть его насухо и снова повесить себе на шею, но именно в этой части его колдовства он должен быть особенно осторожным. Длинными бронзовыми щипцами он снял каменный сосуд с огня. Поблизости на белой мраморной подставке стоял, маленький, прозрачный, как стекло, сосуд, вырезанный из цельного кристалла, который, отражаясь в этом гладком нежном камне, казался бесконечным. Чародей осторожно наклонил чашу и вылил кипящую жидкость в хрустальную шкатулку.

Слова, которые он при этом бормотал, были известны лишь немногим из живущих на земле. Все еще бурлящая жидкость заполнила маленький прозрачный сосудик. Кристалл пронзительно запел, словно раскалывался на тысячи осколков. Жидкость словно сгустилась и поднялась наверх, испаряясь. Словно из дальней дали раздались крики, звон. Мангуста и вепрь. Девственница и блудница. Внезапно воцарилась тишина. Варево иссякло, не осталось больше ни капли. Хрустальные стенки шкатулки сохраняли лишь сероватое облачко, которое вращалось, и, словно разметанное ветром, испарялось.

Тяжело дыша, Аманар поставил сосуд и положил рядом щипцы. Уверенный в своих силах, повернулся назад. Убежище – даже если оно послужит недолго – было подготовлено. Он очистил амулет и внимательно осмотрел его, прежде чем снова повесить себе на шею.

Внизу по цитадели разнесся низкий звучный удар большого бронзового гонга. Улыбаясь, волшебник раскрыл створки и с хрустальной шкатулкой под мышкой вышел. Снова прозвучал гонг.

Аманар прямиком направился в приемную с алебастровыми стенами, высокий купол которой поддерживали покрытые искусной резьбой колонны из слоновой кости, обхватом равные корпусу человека. Позади трона возвышалась огромная золотая змея. Подлокотники изображали кофианских гадюк, ножки – вендийских полозов, все это было сделано из золота. Разглядывая собравшихся перед ним, чародей ничем не выдал своего удивления. С'тарра, которые ждали его, преклонили перед ним колени и опустили головы. Однако увидеть пять юных женщин в прозрачных шелковых покрывалах он никак не ожидал. Их руки были связаны за спиной, и они лежали перед троном, словно тоже преклоняя колени.

Аманар уселся на трон и осторожно поставил хрустальную шкатулку себе на колени.

– Вы принесли то, за чем я вас посылал? – спросил он.

Сита вышел вперед.

– Мы принесли это, магистр.

Правитель с'тарра поставил перед ним изящный богато украшенный ларец, крышка которого была выложена драгоценными камнями.

Чародей вынужден был заставить себя держаться сдержанно, но пальцы его дрожали, когда он открывал крышку. Один за другим вынимал он четыре драгоценных камня, подобных которым лишь немногие из живущих видели в своей жизни и которые были оправлены в серебро в виде подвесок – и бросал их на мозаичный пол: кроваво-красный жемчуг, размером с два больших пальца мужской руки; бриллиант, черный, как вороново крыло, и большой, как куриное яйцо; самородное золото, по форме напоминающее сердце – таким оно было найдено в земле; нежную филигрань с бледным лазуритом. Все они не интересовали его. Когда он вынул последнюю подвеску, вся рука его дрожала. Камень был размером с сустав указательного пальца, черный, как полночь, в которой вспыхивали красноватые искры. Они словно танцевали в глубине камня, когда он взял камень в руки. Это и была та подвеска, которую он должен был беречь от Мората-Аминэ.

– Все остальное убрать, Сита, – приказал он. Его слуга-с'тарра поклонился и нагнулся, чтобы поднять брошенные подвески. Почти нежно Аманар завернул темный камень в тончайший шелк, прежде чем убрать его в хрустальную шкатулку. Когда он закрыл крышку, он вздохнул с облегчением. Наконец-то спокоен! Никогда теперь Морат-Аминэ не сможет узнать, что здесь находится, по крайней мере, длительное время. И прежде чем это произойдет, он отыщет новое укрытие камню, так что демон не сможет найти его так легко.

Он крепко прижал шкатулку к себе и теперь обратил свое внимание на женщин, которые лежали лицом вниз на пестрых каменных плитах пола. Он с удовольствием отметил, что они дрожат.

– Откуда вы взяли этих женщин? – спросил он. Сурасса, который возглавлял отряд, поднял голову, покрытую чешуйчатыми пластинами. Его темное лицо было неподвижно, когда он заговорил свистящим голосом:

– На подходе к городу Шадизару, магистр, мы произнесли слова, которым ты нас научил, и проглотили порошок, чтобы обрести силу и чтобы никто не мог нас увидеть.

– Женщины, – нетерпеливо прервал Аманар поток его речи. – Не все, что вы там пережили, а только женщины.

Он вздохнул, когда увидел напряженное выражение красных глаз с'тарра. Для людей-ящериц было очень трудно пропустить часть того, что они вытвердили.

– Дворец, магистр, – прошелестел Сурасса наконец. – Невидимые, мы проникли во дворец Тиридата, но когда мы прибыли на то место, где находилось то, за чем мы были посланы, мы нашли только ларец. Мы взяли его с собой и обыскали весь дворец. Мы спрашивали некоторых людей и затем убивали их, чтобы они не могли о нас кому-нибудь потом рассказать. Так мы нашли этих женщин, которые носили подвески на шее. Мы убили также мужчин, которые находились при них. Затем мы покинули дворец, и, как вы нас предостерегали, некий волшебник начал нас преследовать. Затем мы закутались в одеяния...

– Хватит! – приказал Аманар, и человек-ящерица тут же замолчал. Из-за ограниченности их сознания, Аманар велел с'тарра принести все пять подвесок, потому что он боялся, что они перепутают черный бриллиант с тем темным камнем, который был ему нужен. Несмотря на его подробные указания, они несколько преувеличили опасность не распознать требуемое и захватили с собой заодно и женщин. В нем кипела ярость и тем большая, что он знал, что их провинность была провинностью преданных псов. Они будут терпеливо сносить все, что он с ними сделает, не понимая, почему и за что он делает это с ними. С'тарра, казалось, понял, что с ним происходит. Он непроизвольно отодвинулся назад.

– Доставьте женщин ко мне, – приказал волшебник.

Женщин поспешно поставили на колени и сорвали с их тел прозрачные покрывала. На Аманара уставились испуганные глаза пяти обнаженных девушек. Волшебник поднялся и задумчиво прошелся вдоль ряда пленниц. Они смотрелись превосходно – каждая по отдельности и все вместе, но еще дороже для него был их, столь заметный, страх перед ним.

Он остановился возле бледной белокурой девушки с нежной кожей цвета слоновой кости.

– Твое имя, девушка?

– Суза. – Он поднял одну бровь. Тут же она поспешно прибавила: – Магистр. Меня называют Суза, если вам это нравится, магистр.

– Вы пять – танцовщицы, которых Илдиз прислал Тиридату?

Его темные глаза сверлили ее голубенькие глазки. Он заметил, что она все больше дрожит.

– Да, ма... магистр, – пролепетала она.

Он погладил подбородок и кивнул. Королевские танцовщицы. Вполне подходят для того, кто будет властвовать над миром. А когда они выполнят свое предназначение, он сможет скормить их пустые души Морату-Аминэ.

– Конан освободит нас! – внезапно крикнула одна из девушек. – Он вас убьет!

Аманар медленно прошелся в самый конец их ряда и остановился перед девушкой. Она была стройна, с длинными ногами, и ее большие темные глаза смотрели на него строптиво, несмотря на то, что она дрожала всем телом.

– А как зовут тебя? – Его слова были ласковы, но тон его голоса вызвал у нее невольный стон.

– Велита, – сказала она наконец. Он заметил, что она поспешно сцепила зубы, чтоб не произнести «магистр». От этой девчонки он получит большое удовольствие.

– А кто этот Конан, который вас освободит?

Велита молчала, но Сурасса произнес:

– Простите, магистр. В Шадизаре произносилось это имя. Это один вор, довольно надоедливый.

– Ах, вор! – Аманар рассмеялся. – Ну, малышка Велита, что же мне предпринять против твоего освободителя? Сита, передай твоим людям одно распоряжение. Когда вы поймаете этого человека, Конана, вы принесете мне его кожу. Не человека, ты слышишь? Только его кожу.

Велита зарыдала. Она сжалась и прижала свое залитое слезами лицо к коленям. Остальные женщины смотрели на нее, исполненные ужаса. Но их страху предстояло еще вырасти до невероятных размеров.

– Каждый вечер вы будете танцевать для меня – все пять. Та, что порадует меня больше всех, получит право делить со мной постель в эту ночь. Три из вас, которых я признаю посредственными, будут высечены кнутом, а та, которая доставит мне самое меньшее удовольствие... – Он помолчал, чтобы нагнать на них побольше страху. – Та отправится на эту ночь к Сите. Он грубоват, но тем не менее знает, что нужно делать с женщиной.

Женщины, стоящие на коленях, бросали испуганные взгляды на человека-ящерицу, который теперь глазел на них весело. Они начали плакать, смиренно склоняясь лбами к полу и умоляя о пощаде. Аманар наслаждался их страхом. Вероятно, это было то же самое чувство, которое испытывал демон, когда пожирал души. Он нежно погладил свою хрустальную шкатулку и, сопровождаемый криками ужаса, покинул аудиенц-зал.

Глава 13

Конан бросил взгляд на левый гребень узкой долины, по которой сейчас ехали разбойники. Что-то двигалось там, наверху, оно мелькнуло всего на одно мгновение, но его острые глаза успели это заметить. И это было уже не в первый раз. Он направил своего коня вперед, к Ордо. Карела скакала во главе отряда, уперев кулак в бедро, и озирала окрестности с таким видом, словно она вела армию, а не пеструю толпу, состоявшую из трех дюжин разбойников, которые следовали за ней, вытянувшись в длинный хвост, один за другим.

– За нами наблюдают, – сказал Конан, поравнявшись с одноглазым.

Ордо сплюнул.

– Ты думаешь, я не знаю этого уже давно?

– Кезанкийцы?

– Конечно. – Разбойник со шрамом на лице нахмурился. – А ты что думаешь?

– Я не знаю, – ответил Конан. – Но беглый взгляд уловил не тюрбан, а шлем.

– Солдаты позади нас, – задумчиво сказал Ордо. – Талбор и Танадес дадут нам знать, когда они подойдут ближе.

Оба разбойника получили задание следовать в арьергарде и не выпускать из виду заморийскую армию.

Конан подавил желание высказать предположение, что они оба, вероятно, в своем страхе отбились от отряда, или что Карела в своем презрении к солдатам несколько недооценивает их.

– Где бы они ни были, – сказал он, – мы только можем надеяться, что они нападут на нас не здесь.

Ордо осмотрел крутые, поросшие тощим кустарником склоны по обе стороны от долины и скривился.

– Митра! Будем надеяться, что их не так много, несмотря на то, что дюжина славных бойцов... – Он прервал себя, когда Абериус, хлеща свою лошадь, подскакал к ним, выйдя из общего ряда.

– Мне это не нравится, – пробормотал Конан. Ордо заворчал что-то неудобопонятное. Оба дали шпоры лошадям и оказались возле Карелы, когда к ним подъехал Хорек.

– Кезанкийцы! – хрипло сказал Абериус. Маслянистый пот струился по его лицу. – Самое малое семь или восемь дюжин. Они стоят лагерем поперек нашей дороги и уже приготовились напасть на нас.

Не имело смысла говорить лишние слова об опасности, грозившей им со стороны кезанкийцев. Они никому не подчинялись, кроме самих себя, несмотря на то, что как Туран, так и Замора прилагали все усилия к тому, чтобы подчинить их. Они обращались с чужими на свой собственный лад, который был быстрым и смертоносным. Каждый, даже если это был кезанкиец, но другого рода, рассматривался здесь как враг. А врагов надо убивать.

– Они идут в этом направлении? – спокойно спросила Карела. Когда Абериус озабоченно кивнул, она тихо выругалась.

– А солдаты сзади, – буркнул Ордо. Зеленые глаза Карелы сверкнули.

– Возраст сделал тебя трусливым, Ордо?

– Я не вижу никакой радости в том, чтобы очутиться между молотом и наковальней, – возразил Ордо. – Мой возраст тут ни при чем.

– Позаботься о том, чтоб тебе не оказаться старой бабой, – издевательски сказала она. – Мы свернем с дороги, тогда кезанкийцы и солдаты смогут вцепиться друг другу в горло. Пусть дерут друг на друге волосы. Может быть, нам откроется с гребня холма очаровательный вид...

Конан расхохотался и расправил плечи, когда рыжая повернулась к нему, держа ладонь на рукоятке сабли. Если ему придется ее разоружить – он не думал, что он сможет ее убить, даже в том случае, если речь пойдет о его жизни – ему без сомнения придется обороняться еще и от Ордо, а может быть и от бандитов, которые следовали за ними.

– Твое предложение бросить их в объятия друг другу вполне приемлемо, – сказал он. – Но если мы попытаемся заставить лошадей карабкаться по этим отвесам, боюсь, на это нам потребуется целая неделя.

– У тебя есть план получше, киммериец? – Ее голос был острым, как бритва, но она сняла ладонь с эфеса.

– Да. Основная часть нашего отряда отправится по дороге назад и в сторону, к ущелью, через которое мы пробирались.

– Назад, в сторону солдат! – возмущенно вскричал Ордо.

– Кезанкийцы хорошо умеют читать следы, – звенящим голосом вставил Абериус. – Если они напали на наш след – а они это сделали! – то именно мы будем теми, на кого они нападут, мы, а не проклятые заморийцы!

– Я хочу напомнить, что это еще не весь твой план, – мягко сказала Карела. – Неужели выяснится, что ты все-таки болван... – Она не закончила своей мысли, но ее косящие глаза сверкнули опасно. Конан знал, что она никогда не простит ему позора, если окажется, что она делила постель с болваном.

– Я сказал, основная часть, – спокойно продолжал киммериец. – Я возьму с собой несколько людей и поеду вперед, к кезанкийцам.

Абериус расхохотался – язвительно и испуганно.

– И ты хочешь разбить семь или даже восемь дюжин воинов? Или, может быть, ты вообразил, что твое очаровательное лицо и твой надменный тон неотразимо вышибут оружие из их рук?

– Молчать! – приказала Карела. Она коснулась кончиком языка полных губ, прежде чем заговорила спокойным голосом: – Если ты и болван, Конан, то, по крайней мере, храбрый болван.

– Я нападу на кезанкийцев, – сказал Конан, – но когда они обратят на меня внимание, я тут же брошусь бежать. Я приведу их как раз на то место, откуда основная часть отряда свернет с дороги, прямиком к солдатам. Пока они будут сражаться друг против друга, мы – я и те люди, что будут со мной, потихоньку присоединимся к остальным.

– Или те, или другие совьют себе веревок из твоих кишок, – фыркнул Абериус.

– А потом из твоих, – резко сказала Карела. – И из моих. Потому что ты и я – мы будем его сопровождать.

Хорек сжал зубы и замолчал. Конан открыл рот, чтобы возразить, но рыжая не дала ему сказать ни слова.

– Я возглавляю отряд, киммериец, и я не пошлю никого навстречу опасности, если сама буду при этом находиться в укрытии. Примирись с этим, или я прикажу привязать тебя к твоему седлу, и тогда тебе придется остаться с остальными.

Конан рассмеялся негромким гортанным смехом.

– Нет на свете клинка, который я охотнее имел бы на своей стороне, чем твой. Я только подумал, что эти висельники без тебя, вероятно, удерут из этих гор совсем.

Она присоединилась к его смеху.

– Нет, Конан, потому что они знают, что я тогда буду гнаться за ними на край света. Да и Ордо будет держать моих собак на коротком поводке. Что скажешь, старый друг?

Ордо уставился на нее мрачным взором.

– Там, где Рыжий Ястреб обнажает свой клинок, – сказал он тихо, – там должен быть и я.

Конан ожидал, что рыжая снова вспылит, но вместо этого она посмотрела на Ордо так, словно никогда прежде его не видела. Наконец она произнесла:

– Хорошо. Я думаю, что когда-нибудь ты потеряешь и второй свой глаз, если не будешь меня слушаться. Смотри, чтоб остальные не отстали.

Одноглазый оскалился в дикой гримасе и повернул коня.

– Хороший человек, – сказал Конан. Карела сверкнула на него глазами.

– Не смей меня порицать!

Отряд разбойников галопом поскакал по наезженной дороге назад и скоро скрылся из глаз. Ордо быстро нагнал Конана и других.

– Ты думаешь, эти наблюдатели нападут, Конан? – спросил бородач.

– Какие наблюдатели? – резко вмешалась Карела.

Абериус застонал.

Конан покачал головой.

– Люди на горе. Но сейчас нам не нужно с ними сталкиваться. Когда их будет достаточно для того, чтобы быть в состоянии навредить нам, мы об этом узнаем.

– Ордо, ты знал об этом и ничего мне не сказал? – глаза Карелы сверкали.

– Мы будем терять время на разговоры, – вопросил Конан, – или мы будем искать кезанкийцев, прежде чем они нас обнаружат?

Вместо ответа Карела пустила своего вороного галопом.

– Если ее мысли не заняты тобой, киммериец, – проворчал Ордо, – никто не сможет направить их в нужное русло.

Абериус выглядел так, словно он очень хотел поехать вслед за остальными разбойниками, но Конан следил за ним.

– Вот наша дорога!

Хорек заскрипел зубами и, поколебавшись, повернул своего коня, чтобы ехать за обоими всадниками. Конан приблизился к нему вплотную и заставил его перейти на галоп.

Когда они почти поравнялись с двумя ехавшими впереди, Конан обнажил свой меч и положил его между колен. Задумчиво посмотрев на него, Карела и Ордо последовали его примеру. На узкой тропе, которая вилась узкой змеей среди скал, они в любую минуту могут неожиданно наткнуться на кезанкийцев, и вопрос тогда будет заключаться в одном: кто кого увидит первым. Абериус закусил губы и отстал.

Они выехали за поворот и перед ними оказался лагерь кезанкийцев. Там не было палаток, но остроносые люди в пестрых фесках и тюрбанах скатывали свои одеяла и гасили землей прогоревшие костры. Толстый кривоногий человек с перевязью, через голую грудь – в ножнах болтался могучий палаш – увидел их первым. Он испустил воющий крик. Какое-то мгновение все в лагере, казалось, застыли, а затем раздался пронзительный, почти единогласный вопль:

– Убить их!

И все они бросились к своим лошадям.

Конан тут же повернул коня. Не было нужды делать здесь еще что-либо. Кезанкийцы погонятся за ними без всяких сомнений.

– Назад! – крикнул он остальным и рванулся на коне мимо Карелы и Ордо. Абериус к тому времени уже исчез.

Карела повернула вороного, и вот уже все трое несутся галопом назад по той тропе, по которой пришли сюда. Конан все время оглядывался через плечо. Из-за крутых поворотов тропы он мог немногое увидеть, но то, что он видел, говорило ему, что кезанкийцы вскочили на своих коней быстрее, чем он предполагал. Передний всадник, коренастый мужчина с разделенной пополам и зачесанной в стороны в виде бараньих рогов бородой, все время появлялся из-за поворота, когда дорога петляла между скал. Когда они доберутся до солдат, им непременно надо оторваться от преследователей на значительное расстояние, чтобы их не приняли тоже за диких горцев, однако не настолько далеко, чтобы дать солдатам возможность задать им чересчур много вопросов.

Конан посмотрел вперед. Карела скакала на своем вороном так быстро, как только позволяла тропа, и Ордо несся почти вплотную за ней, хлеща своим кнутом ее коня. Если бы он мог хоть немного сократить дорогу! Когда он проскочил между двух огромных круглых скал, он внезапно повернул коня. Один только взгляд – и он понял, что ни один из его спутников этого не заметил. Он задержит их на несколько мгновений.

Кезанкиец с раздвоенной бородой выскочил из-за круглых скал и ошеломленно испустил боевой клич. В тот же миг свистнул меч Конана и разрубил тюрбан и голову до самых плеч. Когда убитый еще падал с седла, остальные люди в тюрбанах уже выскочили из узкого прохода. Меч Конана поднимался и опускался, не зная усталости.

* * *

Внезапно он увидел Карелу, которая неслась к нему со сверкающей саблей в руке. Ее рыжие волосы развевались, как конская грива, и радость предстоящего боя полыхала в зеленых глазах. Конан слышал, что Ордо зовет ее назад, но она совершенно не обращала на это внимания. Ее кривая сабля перерубила шею одному из кезанкийцев, и в это время другой разрезал повод ее коня. Острие пики вонзилось в бок ее вороного. Он зашатался, заржал и взвился на дыбы, вырывая у нее второй повод.

– Возьми ее отсюда, Ордо! – взревел Конан. Он ударил вороного жеребца мечом плашмя по крупу и получил из-за своей минутной невнимательности кровавую царапину через всю грудь. – Уведи ее в безопасное место, Ордо!

Одноглазый гигант схватил болтающиеся поводья и потащил вороного за собой, дальше по тропе. Конан слышал, как ругается Карела и как ее проклятия постепенно затихают, удаляясь.

– Остановись, Ордо! – рычала она. – Деркэто да вырвет твой последний глаз и твой поганый язык! Сию секунду остановись, Ордо! Я тебе приказываю! Ордо!

У Конана не было времени смотреть ей вслед. Кезанкийцы пытались, используя свое численное преимущество, прорваться через ущелье, но перед ним могли оказаться одновременно только два человека, не больше. Когда остальные напирали сзади, передние падали, сраженные вращающимся клинком. Их было уже шесть, лежавших друг на друге, затем семь... восемь. Лошадь споткнулась о трупы и зашаталась. Мощный удар Конана, который был рассчитан на всадника, упал на шею лошади. Лошадь упала на гору трупов. Всадник, сидевший на ней, перелетел через воздух и рухнул прямо на клинок Конана.

Остальные темнокожие всадники отступили от этой кровавой кучи, которая достигла в высоту роста стоящего мужчины. Взлетающие в воздух палаши и лающие проклятия убедили Конана в том, что кезанкийцы не отступятся. Он повернул своего коня. Он мчался прочь, когда кезанкийцы начали разгребать баррикаду, чтобы гнаться за ним дальше – отомстить и восстановить свою честь. Но он уже выиграл время, которое было ему нужно.

Киммериец пустил коня галопом. Еще долго гремели ему вслед бешеные проклятия.

Глава 14

Когда Конан догнал обоих своих спутников, Карела снова взяла поводья в свои руки и обрела власть над вороным, то и дело обращая на Ордо яростный взгляд.

– А где Абериус? – спросил Конан. Но на всей дороге не было и следа Хорька.

Карела смерила высокого киммерийца убийственным взором, но для слов было слишком мало времени, потому что пока он говорил, они свернули за очередной поворот и увидели перед собой колонну заморийских всадников. Офицер, ехавший во главе колонны, повелительно поднял руку, когда все трое поравнялись с ним. Некоторые солдаты разглядывали окровавленный клинок киммерийца и теребили свои сабли в ножнах.

– Хо, мой господин генерал! – Конан поклонился коренастому, загорелому на солнце офицеру. Его вооружение выглядело несколько скромнее, чем генеральское, решил киммериец, но лесть никогда не повредит, хотя, вероятно, она была бы лучше встречена другим офицером, который все еще задирал нос, несмотря на покрывшую его грязь.

– Капитан! – поправил старший офицер. – Не генерал. Я капитан Гаранидес.

Конан внезапно понадеялся на то, что кезанкийцы довольно быстро пробьются через баррикаду, потому что темные глаза смотрели из-под шлема с гребнем так, словно они видели любую ложь.

– Кто вы? Что вы делаете здесь, в Кезанкийских горах?

– Я Крато, благородный капитан, – сказал Конан. – Еще до недавнего времени стражник, охранник каравана, отправлявшегося на Султанапур, как и этот человек, по имени Клаудо. Мы имели несчастье попасть в руки кезанкийцам. Эта дама – Ваниа, дочь Андиаза, одного купца из Турана, который шел вместе с караваном. Я боюсь, что мы трое – единственные, кто остался в живых, и точно так же я боюсь, что кезанкийцы гонятся за нами по пятам. Когда я некоторое время назад оборачивался, я видел, что они идут за нами по следу.

– Дочь купца? – воскликнул молодой офицер. – С таким бешеным взглядом? Если она дочь купца, то я король Турана!

Губы капитана дрогнули, но он промолчал. Конан заметил, что он ждет ее реакции.

– Что скажешь ты, Крато? Сколько она берет за час удовольствия?

Конан напряженно ждал, что сейчас Карела вытащит свой палаш, но она равнодушно повернулась на своем вороном.

– Капитан Гаранидес, – холодно произнесла она. – И вы разрешаете, чтобы этот парнишка разговаривал со мной таким тоном? Мой отец, скорее всего, погиб, но у меня есть родственники, к мнению которых охотно прислушивается Илдиз. Мне известно также, как я слышала в прошлом месяце, что ваш Тиридат заключил договор о дружбе с королем Илдизом.

Капитан продолжал молчать.

– Простите, благородный господин, – вставил Конан, – но кезанкийцы... – Он спрашивал сам себя, где же они, в конце концов.

– Я не вижу никаких кезанкийцев, – резко произнес молодой офицер. – И я не слышал ни о каких караванах, кроме тех семи пропавших. Мне кажется, вернее то, что вы сами бандиты и неизвестно по какой причине отбились от остальной вашей компании. Небольшой допросик развяжет ваши языки.

– Не торопитесь, Ахеранатес, – предупредил его капитан. И неожиданно посмотрел на троих с дружеской улыбкой. – Выбирайте слова более осмотрительно. Я уверен, что эти достойные сожаления люди расскажут нам все, что знают, когда мы... – Улыбка на его лице стала неживой, а потом исчезла. – Шеол! – взревел он. – Вы вывели их прямо на нас!

Конан бросил взгляд через плечо и больше всего на свете ему захотелось заорать от радости. Кезанкийцы остановились в двухстах шагах от них, смешавшись в нестройную толпу. Но они уже оправились от пережитого потрясения, которое сразило их в первый момент, когда они увидели солдат, и они уже задирали палаши над головами в тюрбанах. Их боевой клич летел к кавалеристам.

– Отступаем? – озабоченно спросил Ахеранатес.

– Идиот! – презрительно бросил ему капитан. – Даже если мы повернемся к ним спиной, они набросятся на нас, как стервятники на смердящий труп. Передайте приказ – только спокойно! – что я не подам знака, но когда я поеду вперед, каждый должен начать сражение, да так, словно демоны в него вселились. Быстро, лейтенант! Приступайте!

Стройный офицер поджал губы и начал объезжать колонну. Когда Гаранидес вынул саблю, он бросил на Конана острый взгляд.

– Я надеюсь, молодой человек, что вы используете свой меч по назначению. В любом случае вы останетесь рядом со мной. Если мы уцелеем, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Само собой разумеется, благородный капитан, – ответил Конан, но Гаранидес уже выехал вперед. С диким криком колонна кавалеристов рванулась вслед за ним. Кезанкийцы атаковали, и в мгновение ока оба отряда смешались в бешеном вихре, где сверкали клинки.

Карела и Ордо отъехали от места схватки и помчались к расселине, которая уводила их с большой дороги. Конан колебался и смотрел на отчаянную битву; Гаранидес, скорее всего, попытался бы его убить, если бы догадался, кто он есть на самом деле, но, несмотря на это, киммерийцу совсем не нравилось посылать людей на смерть.

– Конан! – крикнул Ордо через плечо. – Чего ты ждешь? Идем, пока никто не видит, как мы удираем!

Бородач помчался дальше, вплотную к своей рыжеволосой предводительнице. Помедлив еще, Конан последовал за ними.Когда они ехали по расселине, которая была просто трещиной в скалах с отвесными стенами, шум битвы потихоньку стихал.

Еще долгое время после того, как крики сражающихся и лязг металла окончательно стихли, они ехали молча. Расселина вывела их в широкую долину, которая тянулась на восток. Конан и Карела предавались своим мрачным мыслям, а Ордо, хмуря лоб, переводил взгляд с одного на другого, пока наконец не произнес с деланной веселостью:

– У тебя ловкий язык, Конан. Пока ты болтал с невинным взглядом и честным лицом, мне самому почти что поверилось, что я этот Клаудо.

– Вор должен иметь хорошо подвешенный язык, – пробурчал Конан. – И разбойник тоже. И раз уж мы об этом заговорили, что же случилось с этой змеей Абериусом? Я не видел его с тех пор, как мы стали приближаться к кезанкийцам.

Бросив исподтишка озабоченный взгляд на Карелу, лицо которой было мрачнее грозового облака на горизонте, Ордо выдавил улыбку.

– Там внизу мы наткнемся на тропу и на труса. Он будет уверять, что охранял для нас пути к отступлению.

Конан зарычал, как волк.

– Ты должен был бы перерезать горло этому трусливому подонку.

– Нет, он нам очень полезен. Я пошлю его на поиски остатков нашего отряда, чтобы они позаботились о лагере. Если бы я знал, куда ведут все эти расселины, мы давно уже были бы с ними.

– Это мой отряд, Конан! – неожиданно прошипела Карела. – И приказы здесь отдаю я! Я, Рыжий Ястреб!

– Ну, если ты считаешь, что Абериус не должен платить за свою трусость, значит, у тебя есть на то основания, – мрачно произнес Конан. – Но это не значит, что я изменю свое мнение о нем.

Она попыталась развернуть вороного жеребца, чтобы преградить ему дорогу, но поскольку из двух поводьев цел остался только один, у нее ничего не получилось. Конь сделал шаг в сторону, и только. Рыжеволосая сдавленно всхлипнула. Звук этот, который Конан слышал от многих женщин и который свидетельствовал о бессилии, был очень уж необычен для Карелы.

– Ты... ты дурак, дурак даже для варвара! – закричала она под конец. – Какое право ты имел меня – меня! – отправить в безопасное место! Отдать мои поводья этому одноглазому болвану! Ударить мою лошадь, словно я какая-нибудь дорогостоящая рабыня, которую нужно охранять от малейшей опасности!

– Что ты бесишься? – Конан непонимающе посмотрел на нее. – Имея только один повод, ты была верной добычей для кезанкийцев.

– Ты сам принял это решение, а на это ты не имел никакого права! Я решаю, когда и где я сражаюсь и какой опасности я себя подвергаю. Я, больше никто!

– Определенно, нет никого, кто был бы так неблагодарен за спасение собственной жизни, как ты, – проворчал Конан.

Карела потрясла кулаком у него перед носом, и ее голос поднялся до яростного визга.

– Ты не должен спасать мою жизнь! Я не хочу, чтобы ты спасал мою жизнь! Из всех людей на свете – меньше всего ты! Поклянись мне, что ты никогда больше не попытаешься спасать мою жизнь или свободу! Клянись, киммериец!

– Клянусь! – ответил он сердито. – Клянусь именем Крома, клянусь!

Карела кивнула и, ударив коня пятками, погнала его на следующий холм. Голый коричневый камень этой ложбины, выветренные слои скал в своей мрачной красоте очень хорошо подходили к настроению Конана. Ордо немного задержался, чтобы оказаться рядом с ним.

– Поначалу я терпеть тебя не мог, киммериец, – сказал одноглазый так тихо, чтоб Карела не могла его слышать. – Теперь ты мне очень нравишься, и несмотря на это, я прошу тебя: покинь нас.

Конан кисло посмотрел на него.

– Если уж говорить о том, кто кого покинет, то, скорее, вы – ты и остатки вашего отряда должны покинуть меня. Я все-таки пришел сюда кое за чем, или ты это забыл?

– Она не пойдет назад и не свернет с дороги, безразлично, солдаты, кезанкийцы или даже демоны будут стоять у нее на пути. Это главная проблема – или большая часть того, что из нее следует. Это и твоя клятва, и еще несколько вещей. Она позволяет чувству вести себя, а не разуму, как это было раньше. Это добром не кончится!

– Я дал эту клятву не добровольно, – возразил Конан. – Если ты думаешь, что она бесится из-за своих капризов, то разговаривай с ней, а не со мной.

Руки бородатого вцепились в седло, так что кости на сгибах пальцев выступили под кожей и побелели.

– Я действительно хорошо к тебе отношусь, Конан, но если ты приведешь ее к смертельной опасности – ты узнаешь меня лучше. – Он ударил коня пятками и вырвался вперед. В угнетающем молчании все трое ехали дальше. Длинные тени упали на долины, когда они нашли лагерь бандитов, разбитый между двух могучих скал, у подножия высокой отвесной стены. Несмотря на ощутимый холод костры горели низко, скрытые между валунов, чтобы уменьшить опасность быть обнаруженными. Полосатая палатка Карелы была прикреплена к отвесной скале.

– Приходи в мою палатку, Конан, – сказала рыжая. Не дожидаясь его ответа, она галопом поскакала туда, бросила поводья на руки одному из бандитов и исчезла в палатке.

Когда Конан спешился, небольшая толпа людей собралась вокруг него и Ордо. Среди них был и Абериус, но он все больше смотрел себе под ноги.

– Хо, Абериус, – обратился к нему киммериец. – Я счастлив видеть тебя невредимым. Я уже начинал бояться, что ты не выберешься живым оттуда, где ты так мужественно прикрывал для нас пути к отступлению.

Некоторые разбойники рассмеялись.

Абериус оскалил зубы – вероятно, он рассматривал это как гримасу, но его глаза напоминали глаза крысы, попавшей в ловушку. Он молчал.

– Стало быть, кезанкийцев мы избежали? – спросил кофиец, у которого было только одно ухо. – А солдаты?

– Солдаты и кезанкийцы успешно приканчивают друг друга, – ответил Ордо сердито. – О них нам больше не придется беспокоиться – никогда в этой жизни.

– А все остальное меня не заботит. – Кофиец рассмеялся, и большинство присоединились к его хохоту, однако Абериуса среди них не было, как заметил Конан.

– Завтра, – обратился он к Хорьку, – ты сможешь снова взять след. И тогда через один или два дня мы будем возле сокровища.

Услышав свое имя, Хорек вздрогнул. Прежде чем ответить, он облизнул губы.

– Это невозможно. Следов больше не видно.

И он снова вздрогнул, когда остальные разбойники повернулись к нему и уставились на него.

– Их больше нет!

– Сейчас нет – и здесь нет, – сказал Конан. – Ты ведь это имел в виду, правда? Мы вернемся назад в долину, где стоял лагерь кезанкийцев. Там ты снова сможешь найти следы.

– Это все не так просто. – Абериус переступал с ноги на ногу и смущенно теребил свою снятую с убитого кирасу. – Пока я шел по следу, я мог точно распознать, упал камень с вершины скалы, или же его сбросило копыто лошади. Но теперь, когда я ушел от следа, даже если я вернусь назад, я не смогу отличить одно от другого.

– Дубина! – заворчал один из разбойников. – Это ты будешь виноват, если мы не найдем сокровища.

– Весь большой путь псу под хвост, – добавил другой.

– Перерезать ему глотку!

– Выпустить ему кишки!

Пот бисером выступил на лбу Хорька. Ордо быстро встал между ним и возбужденными людьми.

– Хватит! Хватит! Может быть, ты умеешь читать следы, Талбор? Алвар? Или кто-нибудь из вас?

Ответом ему было отрицательное мотание головы.

– Так вот, чтоб больше не приставали ко мне с Абериусом.

– Я все-таки скажу, что он боится, – пробормотал Талбор. – Он поэтому не может больше читать следы.

– Я не боюсь никого из людей! – вызывающе ответил Абериус. Он снова облизнул губы. – Никого из людей. – Последнее слово он выделил особо.

– Кого же тогда? – спросил Конан. Какой-то момент он думал, что Абериус уклонится от ответа, но он выпалил:

– На склоне, после того, как мы четверо поехали вперед я увидел... я увидел одну штуку! – Его голос звучал все тверже по мере того, как он говорил. – Существо, которое было как змея – и в то же время это был человек. На нем были доспехи и меч, и огонь вырывался у него из пасти, словно раздвоенный клинок. Пока я на него смотрел, он сделал знак другим, похожим на него. Если бы я не ускакал галопом так быстро, как только могла моя лошадь, эти твари убили бы меня.

– Но если у них есть такое пламя, – задумчиво сказал Конан, – тогда зачем им нужен меч?

Однако некоторые слушатели заговорили испуганно, и даже те, кто молчал, были явно встревожены.

– Почему же ты раньше ничего об этом не говорил? – поинтересовался Ордо.

– В этом не было никакой необходимости, – ответил Абериус. – Я знал, что мы скоро уйдем отсюда, потому что мы потеряли след. Мы должны отступить. И кроме того, я думал, что вы мне не поверите.

– Под небом встречаются удивительные вещи, – сказал Конан. – Некоторые из них я видел сам, но никогда не встречал такого, что нельзя было бы умертвить холодной сталью. – Во всяком случае, не так много, добавил он про себя. – Сколько этих существ ты видел, Абериус?

– Только одно, – отозвался Абериус после заметного колебания. – Но он звал остальных, и целая куча их двигалась на скалах. Их было, может быть, сто или тысяча.

– Но видел-то ты только одного, – вставил Ордо, – Много подобных ему не может существовать, потому что тогда мы слышали бы о них. Рассказы о таких вещах распространяются быстро.

– Но... – начал Абериус.

– Но все, – фыркнул Ордо. – Мы будем бдительны. А утром выяснится, умеешь ли ты отличать следы лошадей от всех остальных следов.

– Но я же сказал...

– Кроме вас все остальные больше не интересуются сокровищем, – продолжал Ордо, словно он не слышал возражений Хорька вообще. Все вокруг вполголоса заверяли друг друга, что они-то, несмотря ни на что, хотели бы заполучить это сокровище.

– Отлично, – сказал Ордо. – Я поговорю с Рыжим Ястребом, и на рассвете мы выступаем. И постарайтесь не остаться с пустыми животами.

Люди поспешили к кострам. Абериус пошел последним и бросил на Конана еще один мрачный взгляд.

Глава 15

Когда Ордо заковылял к полосатой палатке, Конан уселся спиной к широкой скале, так чтобы никто не мог подойти к нему незамеченным. Взгляд Абериуса ясно сказал ему о том, что ему теперь придется считаться с возможностью заполучить от него нож в спину. Он вытащил свой оселок и начал сглаживать щербины, которые оставили на клинке кольчуги кезанкийцев.

Небо постепенно наливалось темнотой, и над горизонтом светились красные полосы заката. Он уже закончил свою работу, когда одноглазый капитан Карелы выскочил из ее палатки.

Он пошел прямо к киммерийцу и остановился в двух шагах от него. Капитан казался необычайно смущенным и, бормоча себе что-то в бороду, тер свой шишковатый нос. Наконец он повернулся к Конану.

– Весьма разумная привычка. Я видел уже не одного славного воина, который погибал от того, что не заглаженная вовремя зазубрина ломала ему клинок при следующем могучем выпаде.

Конан положил меч на колени.

– Ты, вероятно, пришел не ко мне, раз ты беседуешь о достоинствах оружия. Что она говорит насчет завтрашнего дня?

– Она меня совсем не слушает. – Ордо покачал головой. – Меня, который при ней с первого ее дня.

– Это безразлично. Завтра она повернет назад, а я буду продолжать поиски. Может быть, она и права, что не хочет – наряду со всем прочим – подвергаться опасности еще и со стороны этих змеевидных людей.

– Митра! Ты меня не понял. Я пришел сюда совсем не для того, чтобы обсуждать с ней этих существ или заявление Абериуса о том, что он не может найти следы. Она мечется по своей палатке, как пойманная львица по клетке, и не дает мне произнести двух слов. – Он обеими руками вцепился в свою бороду. – Я слишком долго уже нахожусь при ней, чтобы изображать из себя мальчишку на побегушках. Человек, причина, по которой она так бесится, – ты, потому что ты не приходишь к ней, как она приказала. И ее настроение будет тем хуже, чем дольше ты будешь здесь рассиживаться.

Конан зло улыбнулся.

– Я ей один раз уже говорил, что в деле послушания я безнадежно плох.

– Митра, Зандру и девять или десять других богов, чьих имен я сейчас не могу вспомнить! – Ордо тихонько простонал и сел на землю рядом с Конаном, обхватив могучими руками колени. – В других условиях я ничего не имел бы против пари, кто из вас двоих победит, но не сейчас, когда это может стоить мне головы, если я влезу между вами.

– Но речь вовсе не идет о победе или поражении, потому что мы ведь не ведем друг с другом войны.

Лицо, и без того перекошенное шрамом, исказилось еще больше.

– Ты мужчина, она женщина. Для войны этого достаточно. Ну ладно, что должно произойти, то случится. Но подумай о моем предупреждении: если ты подвергнешь ее опасности, я позабочусь о том, чтобы укоротить твой рост ровно на одну голову.

– Раз она и без того злится на меня, ты можешь, вероятно, уговорить ее повернуть сейчас назад. Этим ты добьешься того, к чему стремишься: разлучить нас.

Он выпустил из своей речи еще один нюанс: этим и он, Конан, добился бы того, к чему стремился он сам – не быть вынужденным по окончании операции красть подвески еще раз, из-под носа у разбойников.

– В ее теперешнем настроении она еще упорнее будет стоять на своем и ни за что не бросит дело, которое начала.

Конан провел большим пальцем вдоль острия своего меча, и его ярко-голубые, как ледник под солнцем, глаза вспыхнули опасным светом.

– Ну, к этому я не останусь неподготовленным.

– Не говори об этом, – пробормотал одноглазый. – Если она этого потребует... Я убью тебя этой ночью. Ба! Вести разговоры о том, что может случиться, а может и не случиться – это все равно что строить песчаные замки во время сильного ветра.

– Тогда поговорим о чем-нибудь другом, – предложил Конан с улыбкой, однако глаза его оставались мрачными. У него было такое чувство, что одноглазый действительно любит его, но доверять ему нельзя в том случае, если речь зайдет о том, чтоб действовать вопреки приказам Карелы. – Ты как думаешь, Абериус изобрел этих человекозмей только для того, чтобы как-то замазать свое желание отступить?

– Он не дурак соврать, но я думаю, что он действительно видел что-то такое, что его сильно испугало. Я не хочу этим сказать, что то, что он видел, было именно таким, как он рассказывает. А, я не знаю, Конан. Змеи, которые ходят прямо, словно люди! – Бородатый непроизвольно содрогнулся. – Я становлюсь старым. Гоняться за королевским сокровищем – для меня это многовато. Караваны, охраняемые стражниками, которые не собираются изображать из себя павших героев, мне куда милее.

– Тогда уговори ее вернуться к караванам. Уже почти стемнело. Я хочу сегодня ночью покинуть лагерь, и когда утром выяснится, что я ушел, у нее не будет сложностей.

– Ты плохо ее знаешь! – фыркнул Ордо. – С ее настроением она прикажет нам гнаться за тобой, и убьет любого, кто не послушается ее в тот же миг.

Клапан полосатой палатки распахнулся. Карела вышла на воздух. Ее лицо было почти полностью скрыто под капюшоном багряно-красного плаща, который падал с ее плеч до пальцев ног. Карела решительно подошла к обоим мужчинам. Там и тут вспыхивали огоньки светлячков.

Ордо встал и смущенно развел руками.

– Я... я должен поглядеть, как там лошади. Всего хорошего, Конан.

Он поспешно ушел, не глядя в сторону приближающейся женщины. Конан снова взял в руки свой меч и согнул клинок, проверяя его. Разумеется, клинок должен быть острым, но острота бритвы, которой гордятся многие, быстро тупится о кольчуги, и то, что остается, превращается в обыкновенную металлическую палку. Краем глаза Конан видел подол плаща Карелы, но не поднимал глаз.

– Почему ты до сих пор не пришел ко мне в палатку? – внезапно спросила она.

– Я должен был заточить меч. – Он еще раз провел пальцем вдоль острия и вложил меч в ножны. Ее изумрудно-зеленые глаза сверкали из-под капюшона, но его темно-синие встречали их взгляд равнодушно.

– Я же приказала тебе прийти. У нас есть о чем поговорить.

– Я не позволяю приказывать мне, Карела. Я не принадлежу к твоим верным псам.

Она шумно перевела дыхание.

– Ты осмеливаешься мне противоречить? Хотела бы я знать, не захочешь ли ты попробовать оспорить у меня мое место? Не воображай, пожалуйста, что если делишь со мной постель...

– Не будь смешной, Карела. – Киммериец пытался держать себя в руках. – Меня не интересует твоя банда. Командуй, кем хочешь, только не пытайся делать этого со мной.

– Пока ты идешь под началом Рыжего Ястреба...

– Я иду с тобой и рядом с тобой, точно так же, как ты – со мной и рядом со мной. И это одинаково как для тебя, так и для меня.

– Не перебивай меня, ты, покрытый мышцами тупица! – Ее крик, похожий на рычание львицы, прокатился по всему лагерю и отразился от отвесных скал и горных вершин. Разбойники у костров и в загоне для лошадей повернулись в ее сторону. Даже в темноте Конан видел, как покраснело ее лицо. Она понизила голос, но он все равно прозвучал пронзительно, когда она сказала: – Я-то вообразила, что ты – тот мужчина, которого я искала, мужчина, достаточно сильный для того, чтобы быть спутником Рыжего Ястреба! Да сожрет Деркэто твою душу! Ты просто карманник и ничего больше!

Он поймал ее занесенную руку прежде, чем она ударила его по щеке, и несмотря на ее отчаянное сопротивление, без всякого труда удержал ее. Ее багряно-красный плащ распахнулся и открыл ее наготу.

– Ты снова нарушаешь свою клятву, Карела. Неужели ты так мало почитаешь свою богиню, что думаешь, она не накажет тебя за клятвопреступление?

Неожиданно рыжей, казалось, стало ясно, какой великолепный спектакль она разыгрывает для своих бандитов. Свободной рукой она запахнула свой плащ.

– Пусти меня, – сказала она холодно. – Проклятье, я же не сказала «пожалуйста»!

Конан разжал пальцы, но не из-за ее слов. Когда она вырывалась, он почувствовал, что волосы у него на затылке поднялись – знакомо и неприятно. Он обвел глазами круг черного теперь неба над обступившими его горами. Звезды казались сверкающими точками, луна еще не взошла. Горы возвышались как бесформенные тени.

– Имхеп-Атон все еще преследует нас, – спокойно сказал он.

– Я, может быть, позволяла тебе кое-какие вольности, когда мы были наедине, Конан, – прошипела Карела и потерла запястье. – Но никогда больше не смей этого делать в присутствии других... Имхеп-Атон? Это имя, которое называл тот одержимый, тогда, ночью, в лагере! Имя волшебника.

Конан кивнул.

– Это был тот, кто рассказал мне о подвесках и для которого я должен был их достать. Если бы он в ту ночь не послал ко мне этого парня, чтобы убить меня, я принес бы их ему, как только они попали бы ко мне в руки – но теперь я ему больше ничего не должен.

– Как ты можешь быть уверен, что это именно он, а не какой-нибудь кезанкиец, или просто ночные тени этих гор тебя угнетают?

– Я это знаю, – ответил он.

– Но... – Внезапно она замолчала. Она смотрела куда-то мимо него. Ее зеленые глаза испуганно расширились, и она непроизвольно раскрыла рот.

Конан резко повернулся, выхватывая свой широкий меч из ножен, и мгновенно отбил в сторону копье, направленное на него рукой демоноподобного существа. Красные глаза пылали на темном, покрытом чешуей лице под шлемом. Из его пасти с острыми зубами вырвалось пронзительное шипение. Ни одного мгновения киммериец не позволил себе удивляться. Второй удар меча разрубил тело человека-ящерицы, и черная кровь хлынула наружу.

Вокруг лагеря поднялся свистящий боевой клич. Люди, сидевшие вокруг костров, вскочили на ноги, близкие к панике, когда на них из темноты ночи набросились десятки покрытых чешуей воинов, похожих на людей и на ящериц одновременно. Алвар замер, глазея на них широко распахнутыми глазами, и успел крикнуть, когда в его грудь вонзилось копье. Темнокожий иранистанец повернулся, чтобы бежать, и боевой топор, сжатый извивающимися пальцами, опустился ему на позвоночник. Бандиты, словно крысы, искали дыру, в которую можно было бы забиться.

– Сражайтесь! Проклятье Крома на нас! – кричал Конан. – Они смертны!

Он бросился в самую гущу сражения в лагере и поискал глазами Карелу. Он обнаружил ее в середине толпы. Она стояла среди своих людей с палашом, который, во всяком случае, не был ее собственным, украшенным драгоценностями, оружием. Свой плащ она намотала на левую руку как щит, чтобы отражать оружие ящериц. Нагая, она двигалась среди бойни, с разлетающимися рыжими волосами, как богиня тьмы и мрака, и ее клинок был вымазан черной кровью.

– Сражайтесь, собаки! – хрипло кричала она. – Сражайтесь за вашу жизнь!

Взревев, Ордо бросился, закрывая ее, и получил в бедро удар копья, которое было нацелено в ее спину. Клинок одноглазого нашел сердце того, кто нападал, и не успел еще упасть человек, покрытый чешуей, как он уже выдернул копье из своей ноги и отбросил его в сторону свалки. Кровь бежала по его сапогу.

Перед киммерийцем появился еще один человек-ящерица с поднятым копьем и повернулся к нему спиной, чтобы пронзить копьем Абериуса, лежавшего на земле с округлившимися, вылезающими из орбит глазами и широко раскрытым для вопля ртом, в котором недоставало нескольких зубов. Конан вонзил свой меч нападающему в спину и тут же вырвал клинок назад.

Человек-ящерица упал прямо на Абериуса, который снова заорал и возился под трупом до тех пор, пока не увидел Конана, которого удостоил таким взглядом, словно хотел ему дать понять, что с большим удовольствием увидел бы киммерийца на месте убитого змееобразного создания. Хорек схватил копье мертвой твари, и одно мгновение оба мужчины стояли друг против друга и безмолвно смотрели друг на друга, затем Абериус бросился в гущу сражения и взревел:

– За Рыжего Ястреба! За Рыжего Ястреба!

– Кром! – подхватил Конан и перекрыл вопли сотен глоток. – Кром и Сталь!

Это сражение, постоянное в вечно меняющихся картинах, казалось киммерийцу долгим и разнообразным кошмарным сном, как все битвы представляются воинам. В нем проснулся дикий дух его варварских предков, и даже рептилии узнавали, что такое страх, прежде чем умереть, когда они видели его ярко-синие глаза и слышали его свирепый хохот.

И вот между этих покрытых ночной мглой скал не осталось больше никого, кроме тех, в чьих жилах текла настоящая человеческая кровь. Ярость сражения отпустила Конана, и он огляделся вокруг.

Повсюду лежали покрытые чешуей фигуры, некоторые еще вздрагивали в агонии, но среди них лежало примерно такое же количество убитых разбойников. Ордо, с окровавленной тряпкой, завязанной на бедре, ковылял от одного раненого к другому и помогал, как умел.

Абериус скорчился возле костра, опираясь на свое отнятое у мертвой твари копье. И остальные разбойники постепенно стягивались к кострам.

Карела пересекла поле битвы и подошла к киммерийцу. Она бросила плащ, но чужой палаш все еще крепко сжимала в руке. Конан с облегчением увидел, что кровь, размазанная на ее пышной груди, была чужой.

– Значит, Абериус говорил правду, – сказала она, остановившись перед ним. – И мы теперь, по меньшей мере, знаем, что это было, кто за тобой наблюдал, когда ты это почувствовал. Я хотела бы только, чтобы ты обратил на это внимание немного раньше.

Конан покачал головой. Было бесполезно объяснять ей, что это не был взгляд этих ящериц – то, что он почувствовал.

– Я хотел бы знать, откуда эти...

С внезапным диким изумлением он прервал самого себя и наклонился, чтобы рассмотреть сапоги одной из этих убитых тварей. Они были украшены необычным для обуви узором: сплетенные змеи с поднятыми головами, в окружении лучей. Он поспешно наклонился ко второму трупу ящерицы и затем еще к нескольким. У всех были сапоги с такими украшениями.

– Ты что, Конан? – спросила Карела. – Даже если тебе нужны сапоги, не станешь же ты носить те, что прежде принадлежали этим тварям.

– Люди, которые украли подвески Тиридата из дворца, – объяснил он, – были обуты в сапоги с узором в виде змей.

Он стянул с узкой, чешуйчатой ноги сапог и бросил его ей. Она оттолкнула его жестом отвращения.

– Я сыта по горло этими... штуками! Меня от них тошнит. Конан, ты же не думаешь в самом деле, что эти – ну, кто они там – вошли в Шадизар и никем не опознанные сумели его покинуть? Городские стражники абсолютно слепы – это я еще могу допустить, но все остальные вокруг – вряд ли.

– На них были плащи с капюшонами, которые полностью их скрывали. И они покинули город ночью, в то время, когда стражники у ворот едва продрали глаза. Они могли войти в город ночью и спрятаться, пока не пришло время их налета на дворец.

– Возможно, ты и прав, – поколебавшись, согласилась Карела. – Но я не понимаю, чем это может нам помочь.

Ордо проковылял мимо и мрачно покосился на Конана.

– Из-за твоих сумасшедших поисков, киммериец, я привел в эти проклятые горы сорок четыре человека. Пятнадцать из них станут этой ночью пищей для червей, и еще двое не доживут до рассвета. Благодаря твоим богам, которых ты так упорно почитаешь, мы заполучили двоих этих ящериц живьем. Всеобщее веселье, которое ожидается по случаю их допроса, может быть, удержит людей от желания привязать тебя к кольям на их место. Но я скажу тебе прямо, как бы я тебя ни ценил, если они попытаются это сделать, я не стану их от этого удерживать.

– Пленные? – резко спросила Карела. – Эти чудовища мало нравятся мне мертвыми, а живыми – тем более. Немедленно передай их людям. На рассвете мы покидаем эти горы.

– Стало быть, мы отказываемся от сокровища? – спросил одноглазый, скорее с облегчением, чем удивленно. – Слава богам, Конан, тогда это будет последняя ночь, которую мы проводим с тобой в одном лагере.

Карела медленно повернулась и тяжело посмотрела на киммерийца.

– Значит, мы расстаемся?

Конан, сердито метнув взгляд на Ордо, поколебался и кивнул. Он совсем не хотел, чтобы она это узнала так быстро. На самом деле он решил исчезнуть ночью, тайно, захватив одного из пленных в качестве проводника, так чтобы они заметили его отсутствие только утром.

– Я буду преследовать эти подвески, – сказал он.

– И эту девушку, – ровным голосом добавила Карела.

– Мы не одни, – проворчал Ордо, прежде чем Конан собрался возражать.

Те из разбойников, которые могли держаться на ногах, подошли к ним. Среди них не было ни одного, на ком не видна была бы окровавленная повязка, и у каждого в руке было оружие. Во главе их выступал Абериус, опираясь на копье, как на прогулочную трость. Лица у всех были решительные, он злобно смеялся. В десяти шагах от тройки, возглавлявшей банду, он остановился.

Ордо в ярости хотел заговорить с ними, но Карела положила руку ему на плечо. Он остался неподвижен, но выражение его лица предвещало бурю.

Карела спокойно осмотрела толпу, держа руку на бедре и опустив острие палаша к земле.

– Я надеюсь, ты не очень опасно ранен, Абериус? – поинтересовалась она с неожиданной улыбкой.

Хорек удивленно посмотрел на нее. У него была оцарапана щека и на левой руке был кровоподтек.

– А ты, Талбор, – сказала она, прежде чем кто-либо из них успел раскрыть рот. – Тебе сейчас, во всяком случае, лучше, чем той ночью, когда мы напали на караван рабов из Замбулы и не знали, что они удвоили охрану, потому что боялись рабов, которых должны были доставить на каменоломни Кеты. Я припоминаю, что увезла тебя на своей лошади в безопасное место, потому что в груди у тебя торчала стрела...

– Это было давно! – мрачно бросил Абериус. Ордо хотел уже броситься на него. Абериус непроизвольно вздохнул, и его улыбка стала еще злее. – Теперь это все уже не имеет никакого значения.

– А что сейчас имеет значение? – спросила Карела.

Абериус сверкнул глазами.

– Рыжий Ястреб теряет свой острый взгляд? – Несколько человек за его спиной рассмеялись, другие мрачно смотрели исподлобья. – Сегодня ночью погибло больше трети наших людей. И ни одной монеты нет в наших кошельках. Мы хотели отобрать подвески у нескольких паломников. Нам пришлось проделать длинный путь и забраться сюда, в эти проклятые горы, чтобы ловить их, может быть, до самой Вендии, без всякой надежды получить за это еще что-нибудь. Кезанкийцы, солдаты, теперь еще демоны. Пришло время вернуться на равнины, в области, хорошо нам знакомые.

– Когда мы вернемся – это решаю я! – Голос Карелы прозвучал, словно хлопок бича. – Я вытащила вас из грязи, где вы в лучшем случае могли найти пару медяков, и организовала вас в регулярный отряд, которого боялся любой караван, покидающий Шадизар или Замбулу, или даже сам Аграпур! Я сделала из стервятников настоящих мужчин! Я наполняла золотом ваши кошельки и учила вас держаться гордо, так что мужчины уступали вам дорогу, а женщины с радостью подчинялись вам. Я Рыжий Ястреб, и я принимаю решение: мы пойдем дальше и захватим сокровище, которое было похищено у короля!

– Ты вела нас достаточно долго... Карела, – сказал Абериус.

Услышав это фамильярное обращение, девушка шумно вздохнула, а Ордо глухо заворчал. Неожиданно она оказалась обыкновенной женщиной. Обнаженной женщиной. Абериус оскалил зубы и провел языком по губам. За его спиной горели радостные глаза мужчин.

Карела сделала шаг назад. Конан, словно по книге, читал каждое чувство из тех, что сменяли одно другое: ярость, стыд, беспомощность и, наконец, решимость дорого продать свою жизнь. Она крепче сжала свой палаш. Ордо между тем вызывающе выхватил свой меч.

Если бы я был хоть немного порассудительнее, сказал Конан сам себе, я бы сейчас испарился. В конце концов, я никому ничего не должен. Напротив, я давал клятву, которую не должен нарушать. Он задумчиво посмотрел на разбойников. Прежде чем они сообразят, что, собственно говоря, произошло, он может исчезнуть в ночи – с одним из пленников, который сможет вывести его на подвески. И на Велиту. Со вздохом он вышел вперед.

– Я не нарушаю мою клятву, – сказал он тихо, так, чтоб его слышала только Карела. – Я хочу лишь защитить мою собственную жизнь.

Дружелюбно улыбаясь, он пошел навстречу Абериусу и остальным, держа ладонь на эфесе меча.

– Не воображай только, что ты можешь примкнуть к нам, Конан, – сказал Абериус. – Ты слишком был хорош с ними.

– Я думал, что мы будем держаться все вместе, – ответил киммериец. – Ты хоть вспоминаешь, зачем мы вообще сюда пришли? Не так ли? Сокровище, королевское сокровище!

Хорек сплюнул и ловко попал Конану на сапог.

– Об этом мы смело можем забыть. Я не могу снова найти след.

Улыбка Конана стала еще шире.

– Этого уже и не требуется. Эти твари, которых мы сегодня ночью убивали, носили сапоги как раз такие, как были на тех, кто украли подвески и все остальное из дворца Тиридата. Ты можешь быть уверен, что они служат одному и тому же господину.

– Демоны! – произнес Абериус, качая головой. – Этот парень хочет, чтоб мы сражались за сокровище против демонов!

Остальные угрожающе забубнили. Конан быстро продолжал:

– О каких демонах ты говоришь? Я вижу только тварей с кожей, как у змей, но не демонов. – Конан говорил все быстрее и громче, чтобы заглушить возражения. – Безразлично, как они выглядят, вы, в конце концов, убили их сегодня ночью – или, быть может, я ошибаюсь? – Он обвел их, одного за другим, острым взглядом. – Да, вы их убили – ваша сталь и ваша отвага. Разве демонов можно убить одной только сталью? А вы еще двоих из них захватили в плен живьем. Разве вы при этом бормотали волшебные заклинания, разве вы зачарованы? – Он искоса посмотрел на Абериуса и широко ухмыльнулся: – И разве они плевались в вас огнем?

Бандиты начали смеяться, а Абериус покраснел.

– Это не играет никакой роли! Это не играет никакой роли, поверьте мне! Я не могу больше найти следов, и я не услышал от этих чудовищ ни одного слова, которое было бы нам понятно.

– А я говорю, что уже не имеет никакого значения, можешь ли ты найти след, – возразил Конан. – На рассвете мы позволим этим двоим бежать. Их-то следы ты с легкостью отыщешь.

– Они оба ранены, – ответил Абериус, уже почти отчаявшись. – Они вряд ли проживут еще хотя бы час.

– И все-таки это шанс. – Конан возвысил голос. – Шанс выйти на золото и драгоценные камни, на сокровище короля. Кто за золото? Кто за Рыжего Ястреба? – Он извлек меч из ножен и поднял его над головой. – Золото! Рыжий Ястреб!

Мгновение спустя все они, кроме Абериуса, уже размахивали клинками.

«Золото! – ревели они. – Золото!» – «Рыжий Ястреб!» – «Золото!»

Абериус поджал тонкие губы. «Золото! – крикнул он наконец и высоко вознес в воздух свое копье. – Рыжий Ястреб!» Его глазки сверкали на Конана со смертельной ненавистью.

– Хорошо! – Голос Конана покрыл их вопли. – Выпейте еще разок вкруговую, а потом успокаивайтесь. Мы выступаем рано утром!

– Золото! – взревели они хором, отступая назад.

Конан подождал, пока они почти дойдут до костров, прежде чем повернуться к Кареле. Она смотрела на него сумрачно и неподвижно. Он успокаивающе протянул к ней руку, но она отбросила ее и исчезла в своей палатке, не сказав ни слова. Конан, совершенно сбитый с толку, проводил ее глазами.

– Я уже как-то говорил, что у тебя хорошо подвешен язык. – Ордо вложил саблю в ножны. – Но, пожалуй, это даже больше, чем просто хорошо, Конан из Киммерии. Меня не удивит, если ты в один прекрасный день заявишь, что ты генерал или даже король. То есть, если ты живым вернешься из этих гор. Если вообще кто-нибудь из нас вернется.

– Что это с ней? – спросил Конан, не реагируя на его слова. – Я же сказал ей, что я это делаю не для нее, а для себя. Я не нарушил клятвы, которую она заставила меня дать.

– Она думает, что ты хочешь через нее руководить всей бандой.

– Очень глупо с ее стороны.

Ордо, казалось, не слышал его.

– Я только надеюсь, что ей не так скоро станет ясно, что то, что сегодня произошло, никогда уже не будет забыто. Дай ей, Митра, время на то, чтоб она могла это понять.

– Что ты там бормочешь, одноглазый ворон? Или какой-нибудь из ударов повредил сегодня ночью тебе мозги?

– Значит, ты этого не понимаешь? – Голос бородатого звучал подавленно. – То, что однажды было поломано, можно снова соединить, но все равно остаются трещины, и они будут все время ломаться, пока не развалятся окончательно.

– Пока золото звенит в их мешках, эти парни будут верны ей, как и прежде. Завтра утром, Ордо, нам нужно будет похоронить этих ящериц и наших мертвых. Стервятники, парящие в воздухе, не должны выдать нас тому, кто послал этих чудищ.

– Само собой разумеется. – Ордо зевнул. – Доброго сна, киммериец, и будем надеяться, что мы сумеем пережить еще и завтрашнюю ночь.

– Доброго сна, Ордо.

После того, как одноглазый исчез в той стороне, где горели лагерные костры, Конан посмотрел на палатку Карелы возле скалы. В свете лампы был виден ее силуэт. Она умывалась. Вскоре после этого она прикрутила лампу. Тихонько ругаясь про себя, Конан завернулся в свой плащ и улегся под прикрытием выступа скалы. Доброй ночи, ха! Эти женщины!

* * *

Имхеп-Атон покинул свое укрытие на горе над лагерем разбойников и ушел в темноту. Когда он добрался до места, где тени на скалах, казалось, сгущались еще больше, он вошел в большую, ярко освещенную пещеру. Его лошадь и вьючный мул были привязаны возле стены. Его одеяла лежали развернутые возле костра, над которым на вертеле жарился заяц. Рядом стоял ларец, где находилось все необходимое для его колдовского ремесла.

Чародей потер глаза, потянулся и размял затылок. Одно волшебство потребовалось ему для того, чтобы использовать глаза орла; второе – чтобы превратить ночь в яркий день для его взора; третье – чтобы слышать все, о чем говорится в лагере. Выполнить все три одновременно было трудно, и это вымотало его так, что сверлящая боль поползла по всему его телу от головы до поясницы.

Но то, что он узнал, стоило всех этих неудобств. Эти идиоты вообразили, что они по доброй воле повернут своих лошадей. Он спрашивал себя, что же они подумали бы, если бы узнали, что они просто собаки, которые напали на медведя и погибнут после того, как обратят на себя его внимание. А он, охотник, придет за добычей.

Улыбаясь, волшебник с удовольствием приступил к ужину.

Глава 16

Аманар сидел на своем золотом «змеином» троне и смотрел на четырех танцовщиц. Они гибко извивались и раскачивались на мозаичном полу только лишь для его развлечения. Несмотря на то, что они были раздеты – за исключением золотых цепочек со звенящими колокольчиками на запястьях и щиколотках – на их нежной коже поблескивал пот. Причиной тому была не жара, а их страх перед новым господином. Четыре музыканта из людей играли для них на флейтах, но они держали глаза опущенными. В цитадели было лишь немного слуг-людей, и никто из них не осмеливался поднимать взгляд.

Аманар наслаждался их страхом, который так явно исходил от четырех женщин, наслаждался не меньше, чем видом их прекрасных обнаженных тел, которые они должны были бесстыдно выставлять перед ним. Пятая танцовщица, золотолазая Ясмин, была первой, которую отдали человеку-ящерице Сите под душераздирающие вопли. Угрозы вызывают больше страха, когда выясняется, что они будут претворены в жизнь. Ей все же каким-то образом удалось перерезать себе горло клинком огромного с’тарра.

Аманару пришлось собрать всю свою волшебную силу, чтобы поддерживать в девушке жизнь хотя бы до того момента, когда она сможет быть принесена в жертву Морату-Аминэ. Но из-за того, что все произошло так стремительно, он не получил от нее никакого удовольствия. В любом случае он принял предосторожности, чтобы впредь ничего подобного не произошло...

Полузакрыв веки, он смотрел на свою перепуганную собственность, которая прилагала все усилия, чтобы показаться ему лучше, чем та, которую он признает самой нерадивой.

– Магистр?

– Да, Сита? – спросил волшебник, не удостаивая его взглядом. Могучий с'тарра, встал в стороне от трона, опустив голову и исподтишка жадно поглядывая на девушек.

– Карта, магистр. Она передает световые сигналы.

Аманар поднялся с трона и покинул зал. Сита шел вплотную рядом с ним. Девушки продолжали танцевать. Он не разрешил им прекратить танец, а сами они на это не осмеливались.

К тронному залу примыкала комната, где было всего два предмета обстановки: серебряное зеркало висело на одной из серых стен, а к противоположной стене была прислонена большая пластина из чистого хрусталя в раме из полированного дерева. На ней была вырезана картина горной местности, расположенной вокруг цитадели. Мерцающий красный огонек двигался медленно по долине. Только люди могли передавать этот сигнал, потому что механические стражи Аманара не разговаривали ни со зверями, ни со с'тарра.

Аманар повернулся к зеркалу, пробормотал несколько таинственных слов и нарисовал в воздухе знак, который слабо засветился. Когда он медленно исчез, серебряное зеркало стало прозрачным, как окно: окно, в которое с большой высоты были видны люди, которые медленно ехали на лошадях по долине.

Один из людей внимательно вглядывался в землю. Они, очевидно, шли вслед за следопытом. Аманар произнес еще несколько чужестранных слов, и картина в зеркале сдвинулась, казалось, поспешно уходя от людей. Как коршун, который разыскивает добычу, видит ее и бросается вниз. В зеркале показался тяжело раненный с'тарра, который брел, шатаясь, падал, снова вставал и снова ковылял дальше. Аманар перевел картину в зеркале снова на всадников, которые преследовали его слугу.

Это были хорошо вооруженные люди – около тридцати мужчин и одна женщина. Аманар не мог определить, кто возглавлял отряд – эта женщина или высокий, мускулистый парень с блестящими темно-синими глазами. В задумчивости Аманар потер подбородок своей длинной рукой.

– Девушка Велита, – обратился он к Сите. – Приведи ее немедленно сюда.

С глубоким поклоном с'тарра покинул комнату, а Аманар продолжал рассматривать картину в зеркале. С'тарра используют своих раненых, раны которых уже нельзя вылечить, как свежее мясо. Этим не было позволено живыми уходить из дозора. Значит, на патруль было совершено нападение и его больше не существует. То, что этот отряд следует за раненым, означает только одно: разъезд был разбит. Это неприятное открытие. Вряд ли эти люди следуют за раненым без всякой на то причины.

– Девушка, магистр. – Сита вернулся. Он держал Велиту за волосы, так что ей пришлось идти на цыпочках. Руки бессильно висели, и она дрожала от страха – и перед ящерицей, которая приволокла ее сюда, и перед волшебником, который встретил ее взглядом.

– Отпусти ее, – приказал Аманар нетерпеливо. – Подойди сюда, девушка, и посмотри в это зеркало. Ну, живо!

Она неуверенно шагнула вперед, но из-за ее гибкости это было, скорее, танцевальное движение, чем неловкость – и глубоко вздохнула, когда увидела движущуюся картину. Какое-то мгновение волшебник думал, что она что-то скажет, но она тут же сжала зубы и сомкнула губы.

– В первый день ты назвала тут одно имя, девушка, – резко сказал Аманар. – Имя человека, который тебя освободит. Конан. Есть ли он среди тех, кого ты видишь?

Она не шевелилась и молчала.

– Я же не могу мыслями причинить человеку зло. Так что покажи мне его, или я велю Сите отхлестать тебя бичом.

С ее губ сорвался легкий стон, и она распахнула свои темные глаза – на мгновение, чтобы бросить отчаянный взгляд на высокого с'тарра.

– Не знаю, – прошептала она. Она дрожала всем телом, и слезы в беззвучном плаче катились по ее щекам, но больше она не произнесла ни звука.

Аманар раздраженно проворчал:

– Глупое существо! Я быстро узнаю все, что мне нужно. Сита, ей – двадцать ударов.

Растянув пасть в широкой ухмылке, тяжелый с'тарра снова схватил ее за волосы и поднял, вытаскивая ее из комнаты. Слезы потекли по ее лицу еще обильнее, но даже теперь она продолжала молчать.

Волшебник начал внимательнее изучать людей, отразившихся в зеркале. Несмотря на свое молчание, Велита ответила на его вопрос, по меньшей мере, частично, если она даже вообразила, что может как-то защитить этого человека. Все-таки этот Конан просто вор, как сказал Сурасса, а воры обычно не скачут во главе двух с половиной десятков вооруженных всадников.

Из-под своего черного одеяния, украшенного змеями, он вынул предметы, которые обычно использовал для такой простой работы. Красным мелом он нарисовал на каменном полу пятиконечную звезду, затем положил по щепотке порошка в каждый луч. Он протянул левую руку, и из каждого пальца вылетела искра и зажгла порошок на остриях лучей звезды бледным пламенем. Пять слабых огоньков с красным, едким дымом поднялись квысокому потолку.

Аманар проговорил несколько слов на мертвом языке и сделал левой рукой движение. Неожиданно дым сложился в магическую пентаграмму. Волшебный знак раскачивался и крутился, словно его хлестал ураганный ветер, но ни один язычок пламени не вырвался из пентаграммы. Волшебник прокричал еще одно слово, и дым исчез со страшным скрежетом. Вместо этого посреди пятиконечной звезды появилось нечто безволосое, серое, ростом едва до колен Аманару. В чем-то оно напоминало обезьянку, у него был скошенный лоб и длинные руки, достигавшие пола. Из его лопаток росли костистые крылья, затянутые грубой серой кожей.

Демон, кривляясь, оскалил клыки, которые в длину были почти в половину его обезьяньего лица, и выскочил из пятиконечной звезды, направляясь к волшебнику. Но когда он достиг меловой черты пентаграммы, он отскочил, осыпаемый дождем искр, назад в середину звезды, откуда он возник. Через некоторое время он поднялся, и когти его лап царапнули каменный пол. Его крылья летучей мыши дрожали, когда он попробовал подняться в воздух.

– Освободи меня! – проскрежетал он.

Аманар скривил губы от отвращения и злости. Уже давно не возникало такой необходимости лично общаться с этими низшими демонами. То, что девушка вынудила его к этому, он воспринял как испытание, за которое она ему заплатит.

– Освободи меня! – снова скрипнул демон.

– Стой смирно, Заф! – приказал колдун. Маленькое серое создание испуганно вздрогнуло, и Аманар позволил себе слегка улыбнуться. – Да, я знаю твое имя, Заф. И если ты не сделаешь того, что я от тебя потребую, я докажу тебе свою власть над тобой. Подобные тебе уже испытали на себе мой гнев, они сами навлекли его на себя – и я запер их в крепкие сосуды – в сосуды из массивного золота. Аманар откинул голову и издевательски засмеялся.

Существо, похожее на обезьянку, содрогнулось от ужаса. Остановившимися белыми глазами оно злобно смотрело на Аманара, затем спросило:

– Что должен сделать Заф?

– Посмотри на этих двоих, – сказал Аманар и ткнул в картину, где были видны Конан и Карела. – Я хочу знать их имена, и я хочу знать, почему они преследуют моего с'тарра.

– Как? – проскрежетал демон.

– Не пытайся меня разыгрывать и дурачить! – фыркнул Аманар. – Ты что, вообразил, что я тебя не знаю? Если ты приближаешься к обыкновенному смертному на достаточно близкое расстояние, чтобы слышать его голос, ты начинаешь читать его мысли. И прекрати свои попытки проделать это со мной. Ты должен был уже заметить, что со мной это невозможно.

Демон бешено заскрипел зубами.

– Заф идет!

Он исчез со звуком, похожим на гром. Широкое одеяние Аманара взвилось под порывом ветра, вырвавшимся из пентаграммы.

Чародей обтер руки, словно касался чего-то очень грязного, и снова повернулся к зеркалу. Некоторое время те, за кем он наблюдал, ехали дальше, пока один из них внезапно не взглянул вверх. Потрясенные, все задрали головы, и наконец несколько человек схватили свои арбалеты и начали стрелять в воздух.

Со скрежетом демон вернулся назад в пентаграмму. Он сложил крылья и вырвал из тела арбалетный болт.

– Зафа хотели убить. – Он скрипнул и презрительно добавил: – Железом.

Он немного повеселился по этому поводу, втыкая извлеченный болт в свою костистую руку. Болт проходил свободно, словно не встречал никакой преграды, и рука оставалась целой и невредимой.

– Как их зовут? – нетерпеливо спросил Аманар. Демон блеснул на него глазами, прежде чем наконец ответить:

– Большого мужчину – Конан. Женщину – Карела, ее также называют Рыжий Ястреб. Они пришли сюда из-за подвесок и девушки. Отпусти меня теперь на свободу!

Аманар, улыбаясь, бросил взгляд на зеркало, где отряд успел оправиться от встречи с Зафом и продолжал путь. Стало быть, это вор прекрасной Велиты и знаменитая разбойница, Рыжий Ястреб, со своей бандой. Он найдет хорошее применение им всем.

– Впереди этих людей, – сказал он демону, не отводя взгляда от зеркала, – бежит один из моих с'тарра. Он ранен. Тебе разрешается подкрепиться его телом. Исчезни!

Смех волшебника можно было назвать каким угодно – только не приятным.

* * *

Склоны по обе стороны извилистой ложбины становились все более крутыми и отвесными, чем дальше продвигались бандиты. Конан рассматривал куст терновника, которые встречались гораздо реже, чем прежде на краю дороги. Он был изогнут и изуродован, словно кто-то в воздухе или на земле придавал растению эту отвратительную форму, изгибая его ветки и обламывал их. Остальные кусты были похожи на этот.

– Да, подходящая местность, – бормотал Ордо достаточно громко для того, чтобы его мог слышать только Конан. Он настороженно посмотрел на Карелу, которая ехала одна во главе отряда. – Сначала эти ящерицы, потом летающие Митра-ведает-кто.

– Он никому из нас ничего не сделал, – сказал Конан, внешне совершенно равнодушно. – И сразу же улетел прочь.

Он не хотел говорить ничего такого, что могло бы вызвать у остальных желание повернуть назад, но почему-то его не оставляло очень скверное предчувствие, которое не давало себя подавить так просто.

– Мы поразили его, – продолжал одноглазый, – по меньшей мере двумя болтами, но он даже не вздрогнул. Это счастье, что наши висельники не ударились в бегство.

– Может быть, вам и в самом деле лучше повернуть назад, Ордо. – Конан чуть не свернул себе шею, обернувшись к бандитам, которые ехали по извилистой дороге один за другим. Их вела жадность, но с той минуты, как они увидели это редкостное создание парящим над собой, они не выпускали из глаз серое небо и голые отвесные склоны. То один, то другой обеспокоенно проводил рукой по своим перевязанным ранам и бросал задумчивый взгляд назад, на дорогу, по которой они сюда пришли.

Киммериец сердито повернулся назад к одноглазому.

– Если Карела скажет им, что она приняла решение повернуть назад, они очень охотно последуют за ней. Если же она поедет дальше, они будут отставать один за другим.

– Ты-то должен знать, что она не повернет назад. До тех пор, пока этого не сделаешь ты.

От необходимости отвечать Конана избавил громкий вопль Абериуса. Хорек уехал далеко вперед, идя по следу раненого человека-ящерицы. Он остановил лошадь на повороте дороги, там, где высокая скала скрывала от глаз тропу, и торопливо махал обеими руками. Карела безмолвно помчалась к нему.

– Я надеюсь, что он потерял след, – пробубнил Ордо. Конан ударил лошадь пятками. Спустя мгновение одноглазый последовал за ним.

Когда Конан промчался мимо, рыжая чуть посторонилась.

Он посмотрел на то, что показывал им Абериус. Человек-ящерица, за которым они гнались, лежал в тени скалы на спине, мертвый. Его кольчуга и грудь под ней были обкусаны.

– Стервятники уже потрудились, – проворчал Ордо. – Слишком глупо, потому что второй куда-нибудь забился, чтобы умереть. – Однако это звучало так, словно не огорчало его на самом деле.

– На небе не видно стервятников, – задумчиво сказал Конан. – И я еще не слышал ни об одном шакале, который съедает только сердце и оставляет все остальное.

Лошадь Абериуса заржала, когда он невольно содрогнулся в седле.

– Митра! Киммериец прав. Кто знает, что его убило! Может быть, это было то крылатое чудище, которое не берут арбалетные болты. – Хорек дико озирался, словно ожидая, что на него набросятся с какой-нибудь скалы.

– Молчи, дурак! – прошипела Карела. – Он умер от своих ран, а твой приход спугнул барсука, или кто там был.

– Это не играет теперь роли, – сказал Абериус. – В любом случае нет больше следов, которые я мог бы читать.

Рыжая посмотрела на него презрительно-весело.

– Тогда ты мне больше не нужен. Я сама найду то место, куда он хотел попасть.

– Пора нам уже исчезнуть из этих окаянных гор. – Хорек повернул голову к остальным бандитам, которые ждали в некотором отдалении.

Их уважение к Рыжему Ястребу было еще достаточно большим, чтобы не примчаться толпой без разрешения.

Карела вела себя так, словно не слышала его пронзительного голоса.

– Пока эта ящерица думала уйти от нас, она все время придерживалась одного направления, от которого отклонялась, когда местность заставляла это делать. Так что мы можем продолжать ехать в этом направлении.

– Но... – Абериус проглотил остаток своей речи, когда Ордо придвинулся к нему на своей лошади. Карела смотрела прямо и не удостаивала его больше ни одним взглядом.

– Если я услышу что-нибудь иное, кроме того, что ты спугнул здесь стервятника, я позабочусь о том, чтобы твой труп составил компанию этой падали.

Конан поднял глаза, когда он поворачивался, чтобы ехать вслед за Карелой, и одно мгновение одноглазый казался смущенным.

– Ей нужен по меньшей мере верный пес, который будет ей верен, киммериец. Вперед, Абериус! – Он бросил взгляд через плечо. – Вперед, вы, неверные псы! – взревел он. Еще раз его взгляд наткнулся на взгляд Конана, затем он пустил лошадь галопом.

Еще немного Конан постоял, наблюдая за лицами проезжающих мимо бандитов, когда они смотрели на окровавленный труп человека-ящерицы. Каждый вздрагивал, бормотал что-то про себя и ругался, огибая скалу. Но жадность в их глазах не уменьшилась. И у Конана сорвалось ругательство, прежде чем он поехал вслед за Ордо и Карелой.

Глава 17

Устало подняв руку, Гаранидес дал знак сильно измученным кавалеристам, ехавшим позади него, остановиться. Совершенно очевидно, что здесь, между двух скал, стоял лагерем какой-то отряд. Хотя они пытались стереть следы, но там и тут еще шел дымок из небрежно присыпанных землей углей.

– Прикажите людям спешиться, Ахеранатес, – приказал капитан и невольно скривил лицо в гримасу, когда он сам слез с седла. Кезанкийская пика оставила между его ребер зияющую рану, и потребуется немало времени, прежде чем она заживет. – Возьмите десять человек и установите, можете ли вы найти, какую дорогу они избрали, только не очень затаптывайте их следы.

Стройный лейтенант – Гаранидес не переставал удивляться, как это ему удалось выйти из сражения без единой царапины – приложил руку ко лбу, отдавая честь.

– Слушаюсь. – Он вывел свою лошадь и начал отбирать людей.

Гаранидес вздохнул. У него были не очень хорошие отношения с адъютантом, а это означало, что он будет не слишком лестно описан отцу адъютанта, а это все означало... Он отогнал от себя эти мысли, потому что его пальцы сами собой нащупали в его кисете на поясе каменный флакончик. Запах, который все еще шел от безделушки, встречался ему второй раз, но он только сейчас связал его именно с этим флакончиком, и все это исчезало в тот момент, когда он выбил кривую саблю из рук кезанкийца. Рыжая всадница, которая вместе с каким-то великаном предупреждала его о появлении горцев, была Рыжим Ястребом.

Проблема была в том, что Ахеранатес знал, что он уже держал ее в руках, и она ускользнула от них. Едва закончилась битва и о раненых позаботились так хорошо, насколько это вообще возможно в полевых условиях, и Гаранидес пустился в погоню за этими троими вместе со своими людьми.

– Сэр? – Это был Резаро, который оторвал его от мрачных мыслей. – Пленный, сэр?

Когда бойня подошла к концу, они нашли среди мертвых одного кезанкийца, который был тяжело оглушен ударом по голове. Теперь Гаранидес хотел знать, зачем кезанкийцы собрались такой большой толпой. Обычно они объединялись в небольшие отряды для своих набегов. Передвигаются ли в этой местности еще другие большие отряды примерно такой же численности? Он сердито сказал:

– Допросите его, Резаро.

– Слушаюсь, сэр. Если господин капитан разрешит, я хотел бы сказать, что на поле боя было славное дело. Та горстка людей, что вышла из боя живыми, скачет до сих пор, не давая себе отдыха.

Гаранидес вздохнул.

– Позаботьтесь о пленном.

Резаро по-военному отдал честь и ушел.

Этот человек вполне мог говорить о хорошо сделанном деле, и в обычных условиях это можно было бы так и рассматривать, но они, в конце концов, не были обычным разъездом. Двести отборных кавалеристов вывел он из ворот Меченосца. Теперь, после того, как мертвые преданы земле, те, кто слишком тяжело ранены, чтобы ехать с ним дальше, отделены от остальных, и выделены достаточно здоровые люди, чтобы охранять их на обратном пути, у него осталось всего восемьдесят и еще три человека сверх того, – но ни Рыжего Ястреба, ни королевских драгоценностей он еще не добыл. А ведь только это ценно в глазах короля и его советника, и только за это его наградят.

Послышался дикий крик – без сомнения, он вырвался из глотки пленного кезанкийца.

– Проклятье Митры на голову Тиридата, а заодно и Рыжего Ястреба, – заворчал капитан. Он начал обход бывшей стоянки бандитов, изучая землю между высоких скал, не только в надежде отыскать что-нибудь такое, что поможет ему в дальнейшем, но и просто для того, чтобы не думать о стонах кезанкийца.

Ахеранатес присоединился к нему в том месте, где стояла палатка.

– Я хочу, я должен видеть то, что она видела отсюда, – бормотал Гаранидес, не обращая внимания на стройного офицера. – Что-то странное есть в этом месте. Что же здесь происходило?

– Битва, сэр. – Высокомерная улыбка бегло скользнула по губам лейтенанта, словно он знал больше, чем Гаранидес. – Или по меньшей мере, бой, но замечательный. Кезанкийцы напали на бандитов и нанесли им большие потери. Рыжего Ястреба можно больше не опасаться. Если она еще жива, то кричит, небось, во все горло над пыточным костром.

– Вы нарисовали роскошную картину, лейтенант. Чем вы это докажете?

– Могилы. Массовое захоронение для сорока или даже больше человек, и семнадцать отдельных могил. Они расположены наверху, здесь к северу.

– Могилы, – задумчиво повторил Гаранидес. Обычно два горских рода не выступают в поход совместно. На их языке слово «враг» означало также «Человек-не-из-моего-рода». Но может быть, причина объединиться у них появилась потом.

– И кто же победил, лейтенант?

– Что?

Остроносый капитан покачал головой.

– Нужно изучать обычаи тех, за кем охотишься. Ни один из горских родов не погребает убитых врагов, а своих собственных мертвецов они забирают назад с собой, в свои деревни, чтобы их духи не оставались среди чужих. Если победили бандиты, то почему они похоронили мертвых кезанкийцев?

– Но ведь бандиты не принадлежат к племени горцев! – возразил Ахеранатес.

– Безразлично. Я предлагаю, чтоб вы взяли несколько человек и выяснили, кто похоронен в этих могилах.

Теперь уже Гаранидес немного свысока улыбнулся, наблюдая за выражением лица своего лейтенанта.

Когда стройный офицер сообщил, что он не осквернитель гробниц и не ворует у покойников, пришел – вернее, примчался – кривоногий кавалерист и, кашляя, остановился перед ними. Из-под его шлема выглядывал край окровавленной повязки.

– Господин капитан, – сказал он и смущенно начал переминаться с ноги на ногу. – Сэр, там кое-что такое, на что вам, наверное, надо бы взглянуть. Это... – Он судорожно глотнул. – Будет лучше, если вы посмотрите на это сами, сэр.

Гаранидес нахмурился. Он спрашивал себя, что могло так испугать этого храброго солдата.

– Хорошо. Иди вперед, Нарсес.

Солдат снова глотнул и, заметно поколебавшись, пошел назад по тому пути, по которому прибежал. Гаранидес заметил, что Ахеранатес идет вплотную рядом с ним. Лейтенант, очевидно, думал, что даже то, что могло напугать испытанного в боях солдата, все же лучше, чем вскрывать захоронения, которым уже несколько дней.

Возле куста терновника, который рос из расселины в скале, стояли два вахтенных солдата. Они старались не смотреть в узкое отверстие в скале. Они были похожи на Нарсеса – в кольчугах, в шлемах, с горбатыми носами и кривыми ногами, и их глаза тоже казались испуганными, а их лица приняли зеленоватый оттенок.

Нарсес остановился перед этими двумя и указал на расселину.

– Там, внутри, сэр. Я заметил кровавый след, сэр, который вел туда, ну, я заглянул и... – Смущенно дернув плечами, он прервал себя.

Кровавый след был хорошо заметен. Он тянулся, словно черная полоса, по камню к терновому кусту.

– Вырвите куст, – резко приказал Гаранидес. Может быть, бандиты или кезанкийцы расчленили тут кого-нибудь и бросили труп воронам. Смотреть на жертвы такого убийства нравилось ему еще меньше, чем слушать их вопли, а судя по лицам этих людей, жертва была убита зверским образом.

– Приступайте немедленно, – добавил он, увидев, что они продолжают мяться, теребя свои сабли.

– Слушаюсь, сэр, – подавленно сказал Нарсес.

Они использовали свои клинки как ножи для подрезания кустов и сопровождали свою работу сдавленными проклятиями, когда колючки сквозь кольца кольчуги впивались им в кожу и застревали в ней.

Наконец куст был вырван, и колючие ветки не закрывали больше расселину. Гаранидес поставил ногу на выступ и заглянул в расселину. Он испуганно затаил дыхание.

Прямо на него смотрели невидящие, нечеловеческие глаза, выделявшиеся на лице, покрытом чешуей. Слегка приоткрытый в агонии рот с острыми клыками оскалился в усмешке, казавшейся издевательской. Неестественно длинная костлявая рука с перебитым запястьем вцепилась когтями в покрытые кровью обрывки кольчуги, под которой угадывались глубокие рваные раны. Кроме этих ран, вероятно, были и другие, и все они, как заметил Гаранидес, были нанесены мечами или, во всяком случае, таким родом оружия, которое употребляется людьми.

Но стервятник, круживший неподалеку, не потревожил труп этой твари, подумал капитан.

– Что это там? – поинтересовался Ахеранатес. Гаранидес выбрался наружу, чтобы освободить место лейтенанту – пусть посмотрит.

– Вы видели что-нибудь еще в том направлении? – обратился Гаранидес к солдатам.

Пронзительный вопль вырвался из уст Ахеранатеса, и стройный офицер почти свалился сверху. Он неподвижно уставился на своего начальника и на трех кавалеристов. Лицо его было совершенно диким. Он прижимал руки ко рту.

– Митра! – всхлипнул он. – Что это?

– Точно не кезанкиец, – сухо ответил Гаранидес.

Лейтенант, шатаясь и сдавленно рыдая, прошел несколько шагов, и его вырвало. Гаранидес покачал головой и снова повернулся к солдатам.

– Так видели вы что-нибудь еще или нет?

– Конечно, сэр. – Нарсес был откровенно рад возможности поговорить о чем-нибудь еще, кроме этого существа в расселине. – Лошадиные следы, сэр. Двадцать или больше. Они вышли из лагеря внизу, прямо здесь – прошли мимо этого места и направились в этом направлении. – Он показал, вытянув руку, на юг.

– Будем преследовать дальше? – пробормотал капитан, обращаясь сам к себе.

– Мы должны повернуть назад! – прохрипел Ахеранатес внезапно. – Мы не можем сражаться с демонами.

– Я впервые вижу демона, убитого обыкновенным человеческим клинком, – ровным голосом ответил Гаранидес. Он с облегчением заметил, что после слов Ахеранатеса паника прошла. – Вытащите труп наружу, – в его глазах появилась решимость. – Мы спросим нашего кезанкийского приятеля, видел ли он его или таких, как он.

Ворча себе под нос, кривоногие кавалеристы забрались в расселину и выволокли неподвижное тело наружу. Пока они занимались этим, капитан возвратился в лагерь.

Кезанкиец лежал с раскинутыми руками и ногами, привязанный к кольям, на земле, окруженный солдатами, которые заключали друг с другом пари, раскроет он наконец рот после следующей пытки или будет молчать.

На углях небольшого костра лежало около дюжины металлических прутьев. Запах паленого мяса и красные полосы на ступнях и на безволосой груди пленного говорили о том, для чего использовались эти прутья.

Резаро, который сидел на корточках возле кезанкийца, засунул металлический прут в огонь.

– Он немного пока что рассказал, сэр, – доложил он.

– Неверные псы! – прохрипел пленный. Его черные глаза сверкнули на Гаранидеса поверх длинной спутанной бороды, которая была почти такой же черной. – Отродье грязных верблюдов! Ваши матери не лучше глупых овец! Ваши отцы...

Резаро равнодушно закрыл ему рот рукой.

– Я сожалею, сэр. Но в любой из их деревень любому из нас, окажись мы на его месте, пришлось бы намного хуже. Этот парень рассматривает как персональное оскорбление, что мы хотим получить от него немного сведений, вместо того, чтобы прикончить его на месте.

– Я не стану говорить! – проворчал кезанкиец. – Перебейте мне кости на руках – я не стану говорить! Выколите мне глаза – я не стану говорить! Отрежьте мне...

– Это действительно очень интересные предложения, – прервал его Гаранидес. – Но я хочу от тебя кое-чего совсем иного. – Черные глаза смотрели на него встревоженно. – Я ручаюсь, что кто-нибудь там, наверху, по меньшей мере, один из твоих людей смотрит сюда вниз, на нас. Может быть, кто-то из твоего рода. Но это не играет большой роли. Как ты думаешь, что случилось бы, если бы этот наблюдатель увидел, как мы, улыбаясь, развязываем твои путы, помогаем тебе встать на ноги и дружески похлопываем тебя по плечу?

– Убейте меня! – прошипел человек. – Я ничего не скажу.

Гаранидес рассмеялся.

– Нам не нужно тебя убивать. Этого они от нас и ждут. И от них ты примешь гораздо более долгую и мучительную смерть – вот чего я боюсь, приятель. И твой дух навсегда будет обречен бродить между этим миром и миром следующего рождения, одинокий, отверженный всеми живущими существами – и демонами.

Кезанкиец все еще молчал, но выражение его лица было нерешительным. Ну, хватит, подумал Гаранидес.

– Нарсес, принеси сюда падаль и покажи ее нашему гостю.

Солдаты отвернулись, глотнули и забормотали охранительные заговоры, когда Нарсес с еще одним товарищем приволокли окоченевший труп. Гаранидес не выпускал пленного из виду. А он быстро отвел глаза от мертвого человека-ящерицы и снова, полный жгучей ненависти, повернулся к капитану.

– Тебе ведь знакома эта тварь, не так ли? – спросил его капитан.

Кезанкианец нерешительно кивнул. Теперь он смотрел на Гаранидеса так, словно хотел его убить.

– Таких, как он, называют с'тарра. – Он скривил рот и плюнул. – Многие из этих трижды проклятых стервятников служат злодею, который живет в мрачной крепости на юге. Многие мужчины и даже женщины и дети пропали за ее толстыми стенами, и никто их больше не видел, ни живых, ни мертвых. Не осталось даже тел, которые можно было бы предать земле, чтобы их мертвые души могли обрести мир. Этого поругания мы не могли выносить безнаказанно. Поэтому мы убиваем друг друга...

Тонкогубый рот снова скривился, и человек мрачно посмотрел в пространство.

– Врешь, – насмешливо сказал Гаранидес. – Правда тебе известна так же, как твой папаша известен твоей мамаше. Вы, горные псы, не видели никакой крепости. Вы даже боитесь своих баб и покупаете себе детей за медные деньги.

Смуглое лицо становилось все более темным и яростным по мере того, как капитан говорил.

– Развяжи меня! – взвыл кезанкиец. – Развяжи меня, ты, который пьет мочу шакалов, и я смогу доказать тебе свое мужество, я искромсаю тебя на куски!

Капитан презрительно рассмеялся.

– Даже если вас соберется несколько человек, вы не сумеете даже взять штурмом глинобитную хижину, в которой живут старая баба с внучками!

– Благодаря правоте нашего дела наша сила сравнится с силой тысяч, – горячо сказал человек. – Каждый из нас может убить две дюжины этих смердящих исчадий ада!

Гаранидес внимательно разглядывал глаза кезанкийца, которые застилала ярость, и незаметно кивнул. Это было лучшее подтверждение его предположению, что никто из горцев не находился сейчас на пути, по которому они собирались идти, как он боялся.

– Ты говоришь, эти отродья ящерицы воруют людей? Они интересуются драгоценностями? Золотом? Самоцветами?

– Нет! – внезапно вмешался Ахеранатес. Гаранидес в гневе резко повернулся к нему, но молодой офицер уже лепетал: – Мы не можем... мы не можем этих... этих чудовищ... дальше преследовать! Митра! Нас послали, чтобы мы ловили Рыжего Ястреба... а не для того, чтоб мы убивали этих тварей, во имя всего святого!

– Заткнитесь, Ахеранатес! – выругался капитан. – Эрлик бы вас забрал!

– Я проведу вас, – вмешался кезанкиец, – и вы уничтожите этих чешуйчатых чудищ! Я действительно вас проведу.

Вместо дикой ярости на его лице появилось другое чувство, но какого рода, капитан не мог понять.

– Клянусь Черным Троном Эрлика! – проворчал Гаранидес. Он схватил Ахеранатеса за руку и оттащил лейтенанта за большую скалу, с глаз наблюдавших за ними людей. Капитан оглянулся, чтобы быть уверенным, что никто из них не пошел за ними следом. Когда он заговорил, голос его был тихим, но резким.

– Я терпел ваше бесстыдство, я сносил вашу глупость и вашу хитрость, и вашу чувствительность, которая хуже, чем распущенность десяти наложниц вместе взятых, но трусости я не потерплю, и особенно на глазах у моих солдат.

– Трусость! – дрожа от возбуждения, выкрикнул Ахеранатес. – Мой отец, Манерксес, друг...

– Мне плевать на это, даже если ваш папаша – сам Митра, собственной персоной. Клянусь Ханнуманом, ваш страх настолько велик, что его можно чуять, не приближаясь к вам на десять шагов. Нас послали сюда, чтобы мы привезли в столицу Рыжего Ястреба – а не какие-то слухи и предположения, что она, может, уже нашла свою смерть в горах.

– Вы хотите идти еще дальше?

Гаранидес заскрежетал зубами. Этот идиот доставит ему немало неприятностей, как только они вернутся назад в Шадизар.

– Да, во всяком случае, еще немного, лейтенант. Вероятно, мы найдем этих бандитов. А если их разбили эти с'тарра, – ну, кезанкийцы могут считать эту крепость цитаделью, но если они полагают, что возможно взять ее силами двухсот человек, то возможно сделать это, имея восемьдесят настоящих солдат. В любом случае, я не вернусь назад, пока не заполучу в руки Рыжего Ястреба и королевские безделушки, или и то и другое.

– Вы сошли с ума! – Голое Ахеранатеса был холоден и неестественно спокоен, и глаза его стали стеклянными. – У меня, стало быть, нет другого выхода. Я не могу допустить, чтобы вы привели нас всех к верной гибели.

С быстротой молнии он вытащил свою саблю.

Несмотря на свое потрясение, Гаранидес был в состоянии отскочить в сторону, уклоняясь от дикого натиска лейтенанта. Глаза Ахеранатеса были неподвижны, дыхание вырывалось с хрипом. Гаранидес прыгнул в сторону, и клинок противника вонзился в каменистую землю в том месте, где только что был капитан. Гаранидес обнажил саблю и сделал выпад. Клинок вошел между ребер юноши и острие его вышло между лопаток на спине.

Ахеранатес, словно не веря, посмотрел на сталь, которая его пронзила. «Мой отец Манерксес, – прохрипел он. – Он...» Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул на землю.

Гаранидес встал. Торопливо вырвал клинок из тела. Он вздрогнул, когда по камням за его спиной прозвучали чьи-то шаги. К нему подошел Резаро и, опустив голову, посмотрел на мертвеца.

– Этот недоумок... – начал Гаранидес, но кавалерист перебил его.

– Извините меня за то, что я вмешиваюсь, сэр, но я вижу, что смерть лейтенанта вас потрясла, а я не хотел бы, чтобы вы в своем глубоком горе случайно произнесли то, чего мои уши не должны были слышать.

– Что ты хочешь этим сказать? – поколебавшись, спросил капитан.

Резаро твердо посмотрел ему в глаза.

– О, лейтенант был очень смелый человек. Очень мужественный. Он скрывал от нас свои страшные раны, которые получил в бою против кезанкийцев, пока не стало слишком поздно, чтоб мы смогли ему помочь. Но я верю, что мы будем помнить его всю нашу жизнь. Его отец будет гордиться таким сыном. – Он вынул платок из-под фуфайки, надетой под кольчугой. – Вытрите вашу саблю, господин. Вы поскользнулись и упали прямо в кровь лейтенанта...

Поколебавшись, Гаранидес взял в руки платок.

– Когда мы снова будем в Шадизаре, найди меня. Мне нужен хороший фельдфебель, когда я получу новый отряд. Посади кезанкийца на его лошадь, и тогда мы посмотрим, сможем ли мы найти Рыжего Ястреба.

– Слушаюсь, господин. И спасибо вам.

Резаро отсалютовал, приложив ладонь, и повернулся назад. Гаранидес остался стоять, неподвижно рассматривая тело лейтенанта. Если до сих пор у него был еще шанс остаться в живых, вернувшись в Шадизар без Рыжего Ястреба и подвесок Тиридата, то теперь этот шанс погиб вместе с высокообразованным молодым кретином. Ругаясь про себя, он вернулся к своим людям.

Глава 18

Острые глаза Конана скользили по верхушкам гор, когда бандиты, растянувшись длинной колонной, ехали по извилистой расселине. Ордо, который ехал рядом с ним, ворчал что-то себе в бороду, а Карела ехала рысью впереди, как обычно. Она отбросила назад свой изумрудного цвета плащ и уперла руку в бедро. Абериус, который больше не нужен был для того, чтобы читать следы, ехал среди других бандитов сзади.

– Она ведет себя, словно на параде, – ворчал Ордо.

– Это и так нечто вроде парада, – возразил Конан и пошевелил меч в ножнах. Снова и снова его взгляд обращался на вершины гор. – Во всяком случае, мы имеем зрителей.

Лицо Ордо перекосилось, но он не был новичком и быстро взял себя в руки.

– Где они? – спокойно спросил он.

– На вершинах с обеих сторон расселины. Я только не знаю, сколько их.

– Здесь много и не потребуется, – буркнул Ордо, с деланным равнодушием изучая отвесные склоны. – Я предупрежу Рыжего Ястреба.

– Я с тобой, – быстро сказал Конан. – Только медленно, будто мы просто едем к ней поболтать.

Одноглазый кивнул, и оба легонько пришпорили лошадей.

Карела посмотрела на них с удивлением, когда они оказались с обеих сторон от нее. Разозлившись, она уже раскрыла рот.

– Нас преследуют, – поспешно сказал Ордо, прежде чем она начала говорить. – Вдоль гор, на вершинах.

Она бросила беглый взгляд на Конана и снова повернулась к Ордо.

– Ты уверен?

– Я уверен, – ответил киммериец вместо него. Она пожала плечами и молча посмотрела прямо перед собой. – Я уже давно заметил краем глаза какое-то движение. Я подумал сперва, что это звери, но потом мне на глаза попались две на востоке и три на западе фигуры, почти незаметно мелькнувшие в тени.

– Во имя Ханнумана! – пробормотала она, не глядя на него. В этот момент они свернули за поворот, и все, что она еще хотела сказать, пропало в ее тихом вскрике.

Посреди дороги, на расстоянии двадцати шагов от них, стояли восемь воинов-ящериц, таких, как те, которых они убили, в кольчугах и шлемах с гребнями. На плечах у них лежали четыре перекрещенных шеста, на которых стоял богато украшенный резьбой трон из слоновой кости, а на нем сидел человек в багряно-красном одеянии. Белые струны тянулись в его черных волосах. Он сжимал в руке длинный позолоченный посох, держа его поперек груди, и слегка кивнул головой, не поднимаясь с трона.

– Я – Аманар. – Его голос отразился от отвесных скал. – Я приветствую вас. Добро пожаловать!

Конан заметил, что он непроизвольным движением вынул из ножен свой меч, и краем глаза он видел, что и Карела с Ордо держат клинки в руках. Губы Аманара улыбались – но не его черные глаза с красноватыми точками, в которых киммериец читал злобу, которая была в этом человеке гораздо сильнее, чем в его змееподобных слугах. Ему позволяла видеть это его первобытная дикая природа с ее хорошо развитым инстинктом, и киммериец знал, что на нее можно положиться.

– Не бойтесь, – сказал человек каким-то особенным голосом.

Упавший камень оторвал взгляд Конана от человека в багряных одеждах, и только тогда киммерийцу стало ясно, что он словно зачарован этим человеком. Теперь он видел, что сотни людей-ящериц с копьями и арбалетами появились на отвесных склонах скал. Бандиты за его спиной заворчали, когда им стало ясно, что они так плотно окружены.

– Крысы в ловушке, – проговорил Ордо. – Провалиться мне в адское пламя, Конан, если ты не привел нас в царство проклятых.

– Что это значит? – резко спросила Карела. – Если вы вообразили, что можете нас легко захватить...

– Вы не поняли, – прервал ее человек на троне ласковым голосом, в котором Конан слышал насмешку. – С’тарра – мои слуги. Многие путешественники приходят сюда, и я прихожу их приветствовать, как сейчас приветствую вас. Но иногда среди них встречаются такие, которые, несмотря на все мое дружелюбие, применяют против меня силу оружия. Поэтому я вынужден брать с собой свиту в достаточных количествах. Вовсе не потому, что я не доверяю вам.

Конан был уверен, что слышит в его тоне сарказм.

– Что же вы за человек, если у вас такие слуги, как эти ящерицы?

«Волшебник» – таким должен быть ответ, соблаговолит он ответить или нет.

Но вместо того, чтобы ждать ответа от Аманара, Карела произнесла:

– Ты, кажется, забыл, кто здесь командует, киммериец? – Ее гневно сверкнувшие зеленые глаза обратились от Конана к человеку в багряных одеждах. – Меня, правда, тоже интересует ответ на этот вопрос, Аманар. Вы волшебник, который заставил служить себе этих чудовищ?

Бандиты испуганно затаили дыхание. Конан внутренне содрогнулся, потому что он знал, как опасно в открытую противопоставить себя колдовству. Но Аманар улыбнулся, словно перед ним были несмышленые дети.

– С'тарра вовсе не чудовища, – объяснил он. – Это последние из одной расы, которая была распространена на земле, прежде чем появился человек, и они, несмотря на их жутковатую внешность, добрейшие существа. Прежде чем сюда пришел я, горцы охотились на них, как на диких зверей, и убивали их. Нет, вам в самом деле не нужно их бояться, так же, как и мне. Есть и другие племена этих с'тарра, которые мне не служат, и их невозможно отличить от кезанкийцев, которые их ненавидят, и от других людей.

– Мы встретили таких на дороге, – сказала Карела.

Конан бросил на рыжую косой взгляд, но так и не понял, поверила она этому человеку на самом деле или ее слова преследовали определенную цель.

– Благодарение богам за то, что вы пережили эту встречу, – сказал Аманар. – Разрешите мне дать вам приют в моей цитадели. Ваши люди будут чувствовать себя уверенно, если встанут лагерем у ее стен. Окажите мне честь и станьте моими гостями. У меня так редко бывают гости, и я хотел бы с вами немного поговорить о том, что может принести вам пользу.

Конан посмотрел на с'тарра, которые стояли плотными рядами, и спросил себя, отваживался ли кто-нибудь отклонить приглашение Аманара.

Карела не колебалась.

– Я принимаю ваше великодушное предложение с благодарностью.

Аманар улыбнулся – и снова в этой улыбке не участвовали его глаза – коротко поклонился ей и хлопнул в ладоши. Восемь с'тарра повернулись, бережно держа трон, и пошли к подножию горы. Карела ехала следом, и Конан с Ордо спешили за ней. Идя по верхнему краю гор, с'тарра сопровождали бандитов. С ловкостью ящерицы они ступали по отвесным склонам. Почетный караул или просто конвой? – спрашивал себя Конан.

– Насколько ты веришь его словам? – тихо обратился к нему Ордо. Конан бросил взгляд на человека, сидящего на троне и возглавляющего шествие – он подозревал, что волшебник имеет слишком острый слух. Аманар, казалось, не обращал на них внимания.

– Вообще не верю, – ответил он. – Этот с'тарра – так он называет своих ящериц? – умер по пути сюда.

Одноглазый помрачнел.

– Если мы неожиданно свернем, мы удерем от этих подручных палача прежде, чем они успеют сделать пару выстрелов из их арбалетов.

– Зачем? – Конан тихо рассмеялся. – Мы приближаемся к подвескам и ко всему прочему, что мы хотели найти. Он ведет нас в цитадель, прямо к ним.

– Об этом я совсем не подумал, – сознался Ордо и присоединился к его тихому смеху.

Карела посмотрела на них через плечо. Ее косящие зеленые глаза казались загадочными.

– Предоставь думать мне, старина, – сказала она. Воцарилось недоброе молчание.

Глава 19

Когда узкая, извилистая расселина наконец вывела в широкую долину, они увидели цитадель Аманара. Черные башни устремлялись в небо, и их круглые бока, казалось, поглощали свет полуденного солнца. Черные оборонительные валы с зубцами и бойницами, из которых льют смолу, поднимались над скалой. К воротам вела дорога. Возле ворот стояли сторожевые башни, которые можно было защитить от неожиданных захватчиков, сливая кипящее масло. Вокруг не росло ни одного куста, даже терновника.

Аманар указал на широкую равнину вокруг крепости.

– Прикажите вашим людям разбить здесь лагерь, а что касается вас, то я приглашаю вас в цитадель, и я поговорю там с вами.

– Найди хорошее место для моих псов, Ордо. – Карела слезла с седла и отдала одноглазому поводья своего вороного. Конан тоже спрыгнул на землю. Ее зеленые глаза вспыхнули опасным светом. – Что ты себе позволяешь!

– Я не принадлежу к твоим псам, – напомнил он ей ласково. Он начал подниматься по дороге и обратил внимание на расположение стражи на стенах. Проникнуть сюда вору будет определенно непросто.

Киммериец остановился, услышав за спиной быстрые шаги. Карела догоняла его. Ее тяжелое дыхание можно было бы скорее приписать ее ярости, чем ее волнению, подумал он.

– Конан, – фыркнула она. – Ты ничего здесь не потерял!

– Я должен знать, что там внутри, Карела. Эти стены могут выдержать натиск целой армии. Может быть, мне придется пробираться здесь ночью, если мы получим в руки эти подвески. Может быть и так, что Аманар и его подручные заставят тебя думать по-другому.

– Я разве это сказала? Я не потерплю, чтобы ты подозревал меня в трусости!

Они остановились у закрытой подъемной решетки. По другую сторону железных прутьев, напротив них, смотрел на них с'тарра пустыми красными глазами, которые в темноте арки ворот словно слегка светились Двое других подошли с пиками в руках от дозорных башен.

– Аманар ждет нас, – заявил Конан.

– Он ждет меня, – уточнила Карела. С'тарра поднял руку, и скрежеща цепями, решетка поднялась.

– Да. Магистр сказал, что будет ждать двоих. Идите за мной. – Он повернулся и пошел в темные коридоры цитадели.

– Откуда он знал, что мы придем вдвоем? – пробормотала Карела, когда она пошла следом за с'тарра.

– Разве мы не должны были предоставить размышления тебе? – возразил ей киммериец. Со скрипом решетка упала за их спинами. Рослый варвар невольно с надеждой подумал о том, что желательно было бы, чтоб она выпустила их так же легко, как и впустила. Вымощенный гранитными плитами двор крепости, казематы, сложенные черным камнем выглядели так же мрачно, как и сама цитадель. С'тарра провел их через тяжелую, обитую железом дверь во внутренний двор крепости. Из мощной глыбы обсидиана вырастала самая высокая башня.

Они вошли в большой зал с мраморными стенами и мозаичным полом, украшенным арабесками всех цветов радуги. В серебряных настенных канделябрах горели золотые лампы в виде дракона. Они освещали даже высокий сводчатый потолок, который был украшен изваянными из мрамора единорогами и летающими конями.

Конан кивнул удовлетворенно. Если Аманар выставляет уже в своей передней такие дорогие лампы, то он без сомнения обладает несметным богатством, от части которого он собирался его освободить. И еще, конечно, были Велита и его клятва позаботиться о свободе для нее.

С'тарра остановился перед высокой дверью из вороненой меди и постучал. Человек-ящерица склонил голову, словно прислушиваясь, хотя Конан не слышал ничего, затем раскрыл одну створку тяжелой двери. Музыка флейт и арф донеслась из-за нее. С'тарра поклонился и сделал знак обоим посетителям войти.

Конан последовал его приглашению, и Карела поспешила его догнать, чтобы это не выглядело так, словно она должна идти за ним следом. Он улыбнулся ей, а она в ответ яростно оскалилась.

– Добро пожаловать! Садитесь, будьте добры! – Аманар удобно устроился на стуле, покрытом богатой резьбой, возле низенького стола из эбенового дерева, и его пальцы играли с золотым посохом. Два похожих стула стояли по другую сторону стола.

Четверо музыкантов – это были люди – сидели, скрестив ноги, на подушках у стены. Они играли на своих инструментах, не глядя друг на друга и не отрывая взгляда от пола. Женщина с вином на серебряном подносе вошла из-за занавеса. И она тоже не поднимала глаз от дорогих ковров, пока ставила поднос на стол, низко кланялась Аманару и быстро выскальзывала из зала.

Волшебник, казалось, и вовсе ее не заметил. Его глаза с красноватыми точками в глубине остановились на Кареле.

– А, так у вас есть и слуги из людей. – Конан уселся на стул и позаботился о том, чтобы меч можно было обнажить в любой момент.

Взгляд Аманара обратился к киммерийцу, который постарался не отводить глаз. Красные точки в глазах волшебника, казалось, хотели затянуть его в черную пропасть. Конан сцепил зубы и твердо ответил на этот взгляд.

– Да, есть несколько, – ответил Аманар. – Пустые создания и бездельники, если я за ними не слежу. Я уже не раз спрашивал себя, не лучше ли просто отдать их горцам. – Он говорил громко, и ему, казалось, было безразлично, слышат ли его музыканты, но они продолжали играть, ни на одно мгновение не сбиваясь с такта.

– Почему же вы не замените их слугами-с'тарра? – поинтересовался Конан.

– Да, польза от них весьма ограниченная, это так. – Человек со странно извивающимися белыми струнами в волосах внезапно потер руки. – Давайте выпьем!

Но ни один из его гостей не взял в руки хрустальный бокал.

– Вы мне не доверяете? – Легкая насмешка прозвучала в его голосе. – Тогда выберите какой-нибудь бокал, и я буду сам пить из него.

– Это смешно, – заявила Карела и потянулась к вину.

Конан схватил ее за запястье.

– Один глоток из всех трех, – потребовал он у волшебника. Аманар пожал плечами.

– Отпусти меня! – тихо приказала Карела, но ее голос дрожал от подавленного гнева. Конан разжал пальцы. Она потерла запястье. – Твои грубые манеры мне не нравятся, – заявила она и снова потянулась к бокалу.

Аманар опередил ее, прежде чем она успела коснуться хрустального сосуда пальцами.

– Раз уж ваш друг мне все еще не доверяет... – Он быстро отпил по глотку из всех трех бокалов. – Смотрите, – сказал он, опуская последний на серебряный поднос. – Я все еще жив. Зачем мне пытаться убить вас здесь, если мне это легко удалось бы сделать еще в расселине, отдав приказ моим с'тарра, когда они вас сопровождали?

Бросив на Конана злой взгляд, Карела взяла свой бокал и выпила вино, откинув голову назад. Конан осторожно пригубил второй. Егопоразил терпкий аромат. Это было одно из крепких вин Аквилонии, которое было чересчур дорогим для простого смертного, живущего так далеко от мест, где оно производится.

– Да и кроме того, – спокойно продолжал Аманар, – зачем мне желать зла Конану, киммерийскому вору, и Кареле, которую называют Рыжий Ястреб?

С губ Карелы сорвался крик. Конан вскочил на ноги. По неосторожности он уронил драгоценный хрустальный кубок на ковер, вытаскивая из ножен широкий меч. Аманар даже не обратил на него внимания.

Он повернулся к Кареле, которая тоже вскочила и резко повернулась, держа в руке свой украшенный самоцветами палаш, словно искала врагов. Темноволосый человек прикрыл глаза и глубоко вздохнул, словно наслаждаясь запахом духов. Музыканты, ничем не смущаясь, продолжали играть и даже теперь не поднимали глаз.

– Да, – проговорил Аманар и откинулся на своем стуле. Он делал вид, что поражен, словно только теперь он заметил, что Конан держит в руке меч. – Зачем вам это? Здесь только я, и вряд ли я смогу победить вас одним только этим посохом. – Он протянул посох и постучал им по клинку Конана. – Уберите меч и садитесь. Вы вне всякой опасности.

– Я не сяду, – свирепо заявил Конан, – пока не получу ответа на несколько вопросов.

– Конан прав, – прошептала Карела, – вы волшебник.

Аманар развел руками.

– Да, я то, что некоторые охотно назвали бы «волшебником». Лично я считаю себя естествоиспытателем, который старается сделать мир немного лучше, чем он есть. – Его слова, казалось, понравились ему самому. – Да, немного лучше, чем он есть, – повторил он.

– Что вам нужно от нас? – спросила Карела и еще крепче сжала пальцы на эфесе палаша. – Зачем вы привели нас сюда?

– Я хочу сделать вам одно предложение. Вам обоим. – Волшебник поиграл золотым посохом и улыбнулся. Карела немного помедлила, затем вложила кривую саблю в ножны и снова села.

– Прежде чем я спрячу мой меч, я хотел бы знать следующее, – сказал Конан. – Вы знаете наши имена – что вы знаете вообще о нас?

Аманар, казалось, немного подумал, прежде чем ответить:

– Когда мне стали известны ваши имена, я по чистой случайности узнал, что вы ищете пять танцовщиц и пять подвесок, а наведя справки, выяснил, что все это было украдено из дворца заморийского короля Тиридата. Почему вы их ищете, с какой стати вы решили искать их в Кезанкийских горах, я, разумеется, не знаю.

Он улыбнулся, и Конан увидел на лице Карелы сомнение.

Известно, стало быть, немало, подумал киммериец, и не помешает узнать еще кое-что.

– Мы пришли сюда, потому что подвески и танцовщиц украли с’тарра.

Он угрюмо взглянул на Аманара, услышав его смех.

– Извини, Конан из Киммерии, но сама даже мысль, что с'тарра могут войти в Шадизар или даже в королевский дворец, просто смехотворна. Городская стража убила бы их при первом же взгляде, они не успели бы войти даже в городские ворота. И кроме того, мой дорогой друг, с'тарра никогда не покидают гор – никогда!

Конан твердо сказал:

– Те, кто проник во дворец Тиридата, носили такие же сапоги, что и с'тарра – сапоги с узором в виде змей.

Смех Аманара замер, и его глаза подернулись дымкой. Внезапно Конану показалось, что он видит перед собой гадюку. Наконец волшебник сказал:

– Кезанкийцы часто снимают сапоги с убитых ими с'тарра. Я могу себе представить, что какой-нибудь охранник из каравана, который во время нападения убил кезанкийца, увидел, что тот носил неплохие сапоги, и забрал их себе. Кто может сказать, какое далекое путешествие проделает такая пара сапог, или как много таких сапог носят сейчас горцы?

В его голосе нельзя было заметить даже признака волнения, но его черные глаза, показалось Конану, угрожали ему, предупреждая, что лучше поверить такому объяснению. Тишину в зале нарушала только музыка.

Карела прервала тяжелое молчание.

– Клянусь Ханнуманом, Конан. Разве он бы упомянул о подвесках, если бы они были у него?

Молодому киммерийцу вдруг стало ясно, как идиотски он выглядит. Музыканты играют на флейтах и арфах. Карела поставила свой кубок на ковер и наполняет его вином. Аманар сидит и почти нежно гладит пальцами свой золотой досох. Посреди этой мирной картины стоит он со своим мечом, готовый к свирепой битве.

– Кром! – пробормотал он и вложил клинок в ножны. Он упал на стул и небрежно откинулся на спинку. – Вы говорили о каком-то предложении, Аманар, – резко сказал он.

Волшебник кивнул.

– Я предлагаю вам обоим убежище. Пока городская стража разыскивает Конана, вора, пока армия гоняется за Рыжим Ястребом, вы оба будете в безопасности здесь, где кезанкийцы отразят нападение любой армии, а моя крепость надежно охранит вас от кезанкийцев.

– И все это только по доброте вашего сердца, – проворчал Конан.

Карела предостерегающе глянула на него.

– Что вы ожидаете получить от нас взамен, Аманар? Мы не обладаем ни мудростью, ни способностями, которые сделали бы нас полезными для какого-нибудь волшебства.

– Напротив, – возразил волшебник. – Рыжий Ястреб – это имя, известное от моря Вилайет до Карпаши и дальше. Говорят, что она со своей бандой отправится даже в ад, если она отдаст такой приказ, ее люди безоговорочно последуют за ней. Конан, со своей стороны, общепризнанно ловкий вор. Я попрошу вас иногда брать на себя кое-какие поручения. – Он широко улыбнулся. – Вам, разумеется, будут неплохо платить золотом, и я не имею в виду ни в коем случае отговаривать вас от занятий вашим... э... ремеслом.

Карела по-волчьи оскалилась.

– Караванная тропа на Султанапур лежит отсюда меньше, чем в половине дня пути на юг, не так ли?

– Правильно. – Аманар приглушенно рассмеялся. – И мне вовсе не повредит, если вы направите свое внимание именно туда. Возможно, я даже буду иметь для вас соответствующие поручения. Но вам не нужно решать все прямо сейчас. Отдохните, покушайте, выпейте вина. Завтра утром или послезавтра дадите ответ. – Он встал и сделал приглашающий жест. – Разрешите мне показать вам крепость.

Карела с готовностью поднялась.

– О да, я с удовольствием бы посмотрела.

Конан продолжал сидеть.

– Вы можете взять с собой ваш меч, – сказал Аманар насмешливо, – если у вас такое ощущение, что он может вас защитить.

Киммериец, разозлившись, вскочил на ноги.

– Ладно, показывайте нам вашу крепость, волшебник.

Аманар испытующе взглянул на него. У Конана внезапно появилось ощущение, что он и Карела словно лежат в разных чашах весов неведомого купца. Наконец волшебник кивнул и повел их из зала, опираясь на золотой посох, как на прогулочную трость. Музыканты продолжали играть.

Для начала волшебник привел их на внешнюю стену, которая поднималась над вершиной скалы на высоту добрых пятидесяти футов. Когда Аманар приближался, стражники-с'тарра в своих кольчугах, вооруженные пиками, падали на колени, но волшебник вообще не видел их. Оттуда они прошли к брустверу внутренней стены, где с'тарра, вооруженные луками, могли встретить любого, кому удастся взять штурмом внешнюю стену, выстрелами из бойниц и из-за зубцов стены. Кроме того, здесь были мощные катапульты. На башнях внутренней стены находились баллисты, стрелы которых могут пробить насквозь всадника вместе с конем, находящихся в долине. Из широких черных каменных кубов были сделаны укрытия для сотен воинов-с'тарра. И здесь воины-с'тарра при виде волшебника бросались на колени, как только он к ним приближался, и их красные глаза провожали Конана и Карелу голодным взглядом.

В центральной башне Аманар показывал им этаж за этажом с колонными залами, с дорогими золотыми светильниками и ценнейшими коврами, с мебелью, инкрустированной розовым перламутром и темно-голубой ляпис-лазурью. Искусно вырезанные сосуды из яшмы и янтаря из далекого Китая, большие золотые вазы из Вендии и разнообразные безделушки, украшенные хризобериллами и карнеолами.

Слуг-людей здесь почти не было, а те, кого они встречали, не поднимали глаз от пола, пока исполняли свои обязанности. На них Аманар обращал еще меньше внимания, чем на с'тарра.

В подвале Конан заметил, пока Аманар вел их к выходу, арку, сложенную простым, ничем не украшенным камнем и являвшую собой резкий контраст всему остальному, что они видели до сих пор. Коридор, начинавшийся за ней, уходил, казалось, в сторону горы.

Конан указал на нее кивком головы.

– Это путь в ваши подземелья?

– Нет! – резко ответил Аманар, и ему явно нелегко далось усилие вернуть на уста улыбку. – Этот коридор ведет к покоям, где я... занимаюсь моими исследованиями. Никто, кроме меня, не должен туда входить. – Улыбка не исчезала, но глаза его казались почти угрожающими. – Там установлены ловушки, которые могут оказаться смертельными для любого, кто не имеет права входить.

Карела натянуто засмеялась.

– Что касается меня, мне совсем не интересно смотреть на чародейские комнаты.

Аманар перевел взгляд на рыжую.

– Может быть, я как-нибудь возьму вас с собой. Но не скоро. Сита проводит вас.

Конану пришлось сдержать себя, чтобы не вытащить меч, когда неожиданно из бокового коридора вышел с’тарра, такой же рослый и сильный, как и он сам.

Он спрашивал себя, обладает ли чародей умением объясняться со своими слугами без слов. Нечто в таком роде могло бы оказаться весьма опасным для вора.

Высокий с’тарра протянул длинную когтистую руку.

– Сюда, – просвистел он. Его поведение по отношению к ним совсем не выглядело почтительным. Напротив, он посматривал на них несколько свысока.

Конан чувствовал глаза волшебника у себя на спине, когда он следовал за его слугой.

Сита безмолвно приказал с'тарра, охранявшим ворота, поднять решетку. Послышался скрежет винтов, и тяжелая решетка поднялась на высоту груди Карелы. Сита дал знак, и скрежет затих. Пасть высокого с'тарра растянулась в издевательской ухмылке, когда он жестом предложил обоим пролезть под решеткой.

– Тебе разве не ясно, что мы гости твоего магистра? – воскликнула Карела. – Я...

Конан схватил ее за руку и протащил строптивицу под решетками на волю, и сразу же за ними решетка снова упала.

– Радуйся, что ты вышла отсюда, – сказал он и зашагал по дороге под гору. Он увидел Ордо, который ждал их у подножия горы.

Карела, злая, шла рядом с ним и растирала руку.

– Ты просто покрытый мускулами болван! Больше я не буду тебя терпеть! И я позабочусь о том, чтобы Аманар наказал этого дылду с'тарра. Они должны обращаться с нами уважительно. У меня все время чесались руки начать с ними воевать. Может быть, этого Ситу я возьму в оборот.

Конан уставился на нее с удивлением.

– Ты что, действительно примешь его предложение? Рыжий Ястреб хочет носить цвета волшебника и склонится по его приказаниям?

– У тебя что, глаз нет, Конан? По меньшей мере пять сотен этих человеко-ящериц ему подчиняются, а может быть, и больше. Даже если бы нас было в десять раз больше, мы не смогли бы взять эту крепость, а у меня нет ни малейшей охоты бросать моих людей под эти стены. И ты должен согласиться, что если сложить в одну кучу все то золото, которое ты и я, и вся моя шайка за всю нашу жизнь успели увидеть, то она составит примерно сотую часть того, чем разукрашена эта крепость.

– Увидеть я успел довольно много золота, – фыркнул киммериец. – Сколько из того, что я увидел, прилипло к моим пальцам и сколько осталось потом, это другой вопрос. Этот Аманар что-то говорил о лучшем мире, но я не знал еще ни одного чародея, который не следовал бы по темным путям. Подумай сперва, чего он потребует от вас!

– Верное убежище неподалеку от караванной тропы – как ты думаешь, что это означает для меня? Мне не придется больше распускать моих людей, чтобы они прятались от властей, изображая из себя караванный конвой, и мне не нужно будет изображать из себя гадалку, пережидая время, пока нам нельзя будет собраться снова! Для меня это очень дорого.

Киммериец заворчал, как волк.

– Мне это ничего не говорит. Для меня достаточным убежищем всегда будет пустыня. Я пришел сюда, чтобы украсть пять подвесок, а не затем, чтоб служить колдуну.

Они добрались до подножия горы. Ордо проницательно глянул на них.

– Опять ссоритесь? – спросил он. – Что хотел вам сказать этот Аманар?

Оба не смотрели на него, а бросали убийственные взгляды друг на друга. Карела закусила губу.

– У него нет подвесок. Подумай сам, ведь он упомянул о них первым. И я видела в его покоях побольше, чем пять женщин, однако ни одна из них внешне не была похожа на танцовщицу.

– Вы говорили о подвесках? – поразился Ордо. Но и теперь киммериец не удостоил одноглазого ни единым взглядом.

– Ты доверяешь этому человеку? Волшебнику? Он хочет, чтобы мы поверили, что в Кезанкийских горах полным-полно племен с'тарра. Целый народ с'тарра. Но раненый, за которым мы шли, умер по пути сюда, в этом не может быть сомнений. И он знал о подвесках потому, что их похитили его люди.

– Волшебник! – прохрипел Ордо. – Этот человек волшебник?

Наконец Карела повернулась в сторону одноглазого, но ее глаза сверкали так дико, что он невольно отошел на шаг назад.

– Покажи, где ты разбил лагерь! Я хочу посмотреть, хорошо ли разместились мои псы. – Не дожидаясь его ответа, она прошла мимо.

– Я лучше пойду за ней, – обратился Ордо к Конану. – Она идет не в ту сторону. Поговорим потом. – Он побежал догонять рыжую.

Конан повернулся и посмотрел на крепость. Над решеткой подъемной он увидел силуэт с'тарра в тени, который определенно наблюдал за ним.

Несмотря на то, что отдельные детали разглядеть было невозможно, Конан знал совершенно точно, что это Сита. Он еще раз мысленно представил себе расположение покоев в крепости, а потом принялся искать остальных.

Глава 20

Прибывающая луна медленно плыла над долиной, расстилавшейся вокруг крепости Аманара, но тьма ночи не рассеивалась. А черна она была по-настоящему, несмотря на огни, вокруг которых сидели, скорчившись, бандиты, потому что бледный свет луны не проникал в эту долину.

– Такой мрачной ночи я еще никогда не видел, – ворчал Ордо, поднося каменный кувшин с килом к губам.

Конан сидел на другой стороне костра, напротив одноглазого. Костер был больше, чем это было необходимо, но Ордо и остальные пытались светом разрушить чары этой ночи.

– Это не ночь, – возразил Конан, – это место... и человек. Его взгляд некоторое время искал Карелу, которая ходила от костра к костру, коротко беседуя с людьми, делая глоток кила и, улыбаясь, отходя прочь, и ему бросилось в глаза то обстоятельство, что смех людей, которым они отвечали на ее улыбки, звучит натянуто.

Она принарядилась. Ее грудь украшали золотые чаши, на ней была изумрудно-зеленая юбка и карминно-красный плащ, кроме того, она надела свои багряные сапоги, достигавшие до колен. Конан спрашивал себя, сделала она это ради своих разбойников или для себя самой, как своего рода вызов темноте, которая угнетала и ее, несмотря на то, что костры горели ярко.

Ордо вытер губы тыльной стороной руки и бросил очередной шарик конского навоза в огонь.

– Волшебник! Никогда не думал, что мы будем служить какому-то волшебнику. Она не хочет, чтобы я говорил это остальным – я хочу сказать, то что Аманар маг, вот что она хочет скрыть.

Он бросил еще одно конское яблоко в огонь. Конан слегка отвернулся от жара.

– Раньше или позже они все равно это узнают. – Он посмотрел на расположение луны и неожиданно рассмеялся. В этой долине казалось, что вообще нет никакой луны и небо затянуто тучами. Неплохая ночь для взломщика.

– Еще глоточек кила, киммериец? Нет? Тогда я все равно выпью один.

Одноглазый поднял каменный кувшин и не отнимал его от губ, пока он не опустел.

– Мне нужно выпить пару бочек этой штуки, чтобы чувствовать себя спокойно такой ночью, как эта. Значит, волшебник! У Абериуса глаза бегают, как у хорька. Он удерет при первой же подвернувшейся возможности. И Талбор говорит совершенно открыто, что он тут же смоется, если сумеет сперва стянуть пару медных монет.

– Зачем ждать медяков? – пробурчал Конан. – Тебе все это нравится так же мало, как Абериусу или Талбору. Почему бы вам лучше утром не уехать отсюда? – Он опасался, что утром волшебник не будет уже столь дружелюбен по отношению к бандитам. – Если кто-нибудь и может ее уговорить, так это ты, и я думаю, что ночка вроде этой уже наполовину убедила ее в том, что ты прав.

– Ты ее не знаешь, – пробормотал Ордо и отвел глаза от киммерийца. – Если она однажды что-нибудь решила, то доведет дело до конца. С этого ее не собьешь. А что делает она, то делаю и я. – Но это прозвучало так, словно он не очень счастлив по этому поводу.

– Я думаю пойти немного прогуляться. – Конан встал.

Ордо изумленно взглянул на него.

– Прогуляться! Человек, да ведь тут темно, как в сердце Аримана!

– А здесь зато жарко, как в аду. – Конан рассмеялся. – Если ты еще больше разведешь огонь, ты будешь весь прокопченный.

Он ушел прочь в темноту, прежде чем Ордо успел что-либо сказать. Когда он вышел из светового пятна, отбрасываемого огнем, а это было недалеко в такой странно угрожающей ночи, он остановился, чтобы его глаза приспособились к мраку, насколько это было возможно. Он удобнее поправил свой карпашский кинжал и пристроил меч за спиной. У него, правда, не было троса и абордажного крюка, но он не думал, что ему сейчас понадобится то и другое.

После некоторой паузы ему стало ясно, что он – в определенной степени – видит. Почти полная луна, которая светилась на небе голубовато-зеленым светом, все-таки слабо освещала ночь. Но сюда попадал только еле заметный рассеянный свет, который кое-где неестественно дрожал. То, что было видно, казалось странным из-за различных черных теней, и все в этом темном освещении, казалось, дрожало или двигалось.

Он быстро направился по дороге в замок. Ему все время приходилось отгонять от себя ощущение, что камни под его ногами сейчас покатятся и глыбы скал обрушатся над ним. Он заметил их впервые тогда, когда его вытянутые руки коснулись их. И тогда перед ним воздвиглась крепостная стена, словно ее соорудила и поставила здесь сама чернота ночи.

Огромные камни этой стены сложены были ровной вертикалью, но для того, кто знал, где ему искать, находилась опора для рук и ног.

Не глядя в бесконечный мрак, расстилавшийся под ним и не думая о том, что случится, если он внезапно утратит опору, киммериец взобрался на стену. Незадолго перед тем, как добраться до бруствера, он замер и прижался плотно к черному камню. Над ним прошагал стражник-с'тарра – сперва приближаясь, потом удаляясь. Затем он пробрался между зубцов на стену, спустился на другую сторону наружной стены и слез вниз, что было намного легче, чем забираться по внешней ее стороне, потому что она не была построена с таким расчетом, чтобы на нее никто не мог вскарабкаться.

Его ноги коснулись камней мостовой, и он прижался к стене, чтобы для начала оглядеться. Разрозненные лампы из желтой меди, сделанные в форме змей, с фитилями в зубах, бросали на двор слабые пятна света. Обитая железом дверь внутренней стены была открыта и на первый взгляд казалась не охраняемой. Но направиться прямо туда могло оказаться опасным. Пока он отыскивал взглядом подходящее место для того, чтобы вскарабкаться наверх, краем глаза он заметил какое-то движение.

Из тени стены слева от него кто-то промчался через двор. Когда он на какое-то мгновение оказался освещен слабым светом одной из ламп, Конан узнал его. Это был Талбор. Стало быть, он хотел стянуть немного больше, чем просто две медных монетки. Он мог только надеяться, что никто его не заметит и не поднимет тревоги, потому что это серьезно осложнило бы ему дело. Талбор помчался прямо к раскрытой двери внутренней стены и прошел в нее.

Конан вынужден был ждать. Если Талбор будет обнаружен, было бы очень нехорошо ему самому при этом оказаться как раз на полпути к стене. Ни звука. Он ждал, но все по-прежнему было тихо.

Он отошел от стены и медленно прошел через двор, внимательно следя за тем, чтобы не попадать в пятна света, отбрасываемые лампами-змеями. Если его кто-нибудь и увидит, то только как одну из далеких колеблющихся теней.

Такой ночью быстрые движения обращали на себя внимание. Он еще замедлил шаг и осмотрелся возле открытых ворот. Поблизости действительно не было стражников.

Все тем же медленным шагом он прошел через ворота и пересек внутренний двор. Перед стеной за собой он услышал размеренные шаги часового.

Когда он приблизился к огромному кубу центральной башни, он выбрал место, где можно было забраться наверх. Лучше всего было бы, конечно, забраться прямо по черной башне, но он еще при свете дня заметил, что между тщательно пригнанными плитами нет ни одного зазора. Эта башня недобрым воспоминанием показалась ему похожей на башню из слоновой кости волшебника Йары, только та сверкала даже в темноте, аманарова же сливалась с чернотой беспросветной ночи.

Стены донжона не представляли особой проблемы и совсем немного времени прошло, прежде чем он протиснулся через амбразуру – к счастью, она была немного шире, чем обычная – и оказался на верхнем этаже донжона. Он тут же взял меч в руки. В свете одной-единственной горящей масляной лампы он огляделся.

Ему не удалось догадаться о назначении этого помещения. Если не считать занавесей на стенах, единственным предметом обстановки было кресло с высокой спинкой из резной слоновой кости. Перед ним находилась игральная доска, вмонтированная прямо в пол и состоящая из ста цветных игральных полей. Фигуры – чужеземные звери – каждая высотой до колена, были расставлены. Он поднял одну из них и удивился. Он принял их было за позолоченные, но, судя по весу, все они были из чистого золота. Если бы ему удалось взять отсюда две или три таких фигурки, ему уже не нужны будут никакие подвески. Да, наверное, и одной бы хватило.

Он задумчиво поставил фигуру на место. Она изображала обезьяноподобную тварь с оскаленными зубами и крыльями. Ему нужно сперва найти Велиту. Вешать на себя еще дополнительный груз было бы безумием. Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в узенькую щелочку. Мраморный коридор, освещенный серебряными лампами, был пуст. Он выскользнул из комнаты.

Мраморные плиты пола были украшены сложным узором в красных и белых красках, от которого он быстро отвел взгляд. Его поразила странная тишина. Он уже не раз пробирался по ночам в дома, но всюду были по меньшей мере какие-то шорохи. Однако здесь все было так, словно он залез в катакомбы, куда не отваживается проникнуть ни одно живое существо. Все покои, куда он бросал взгляд, один за другим оказывались пустыми. Нигде он не натыкался ни на с'тарра, ни на слугу из людей, нигде не было Велиты. Он ускорил шаги и спустился по алебастровой лестнице на нижний этаж.

Он обыскал еще два этажа. В блеске того богатства и роскоши, которые он видел на каждом шагу, фигуры из золота померкли. Он мимоходом восхитился серебряной статуей, изображающей женщину с сапфирами вместо глаз, рубинами на месте сосков и половинками жемчужин вместо ногтей; столом, инкрустированным бриллиантами и изумрудами, который отражал свет серебряной лампы, увеличивая его яркость в сотни раз; золотым троном, выложенным черными опалами – только эти камни могли стоить столько же, сколько целое королевство.

Затем он попал в комнату, которая вполне могла сравниться со всеми остальными – с резными панелями на стенах из слоновой кости и черного дерева. Но первое, что бросилось ему в глаза, был нежный округлый задик. Та, которой он принадлежал, обнаженная, стояла на коленях, спиной к двери, прижимая лицо к полу. Конан непроизвольно ухмыльнулся, однако поспешно направил свои мысли в русло, более отвечающее его насущным задачам. Эта женщина была первым живым существом, которое он встретил с момента своего вторжения, и к тому же это существо не было с'тарра.

Неслышным прыжком он подскочил к ней и, зажав ей рот ладонью, поднял ее на ноги. На него удивленно смотрели нежные карие глаза Велиты.

– Это ты, – сказал он, выпустив ее. – Я уже боялся, что не найду тебя.

Она обвила его шею руками и прижалась к его широкой груди крепкими маленькими грудями.

– Конан! Ты пришел! Я никогда в это по-настоящему не верила, хотя надеялась и мечтала. Но теперь слишком поздно. Тебе нужно как можно скорее снова исчезнуть, пока не вернется Аманар. – При звуке этого имени ее тело содрогнулось.

– Я же поклялся освободить тебя, – сказал он почти грубо. – Почему ты стоишь тут голая на коленях, хотя ты явно совсем одна? Я не вижу здесь ни других людей, ни с’тарра.

– С'тарра не разрешается появляться в башне, если здесь нет Аманара, а слуг-людей он запирает, если не нуждается в их услугах. – Она запрокинула голову и посмотрела на него снизу вверх. Она понизила голос. – Я не предала тебя, Конан. Ни разу, когда Сита бил меня плетью. Я не сказала Аманару, где ты.

– Все уже позади, Велита. – Он ласково погладил ее по волосам.

Казалось, она не слышит его. Слезы, как жемчужины, повисли на ее длинных ресницах.

– Этим я его и прогневала. В качестве наказания я должна по несколько раз в день приходить в эту комнату и стоять здесь на коленях, пока мне не позволят встать. Если я услышу шаги, я никогда не буду знать, послали меня к кому-нибудь другому или же это идет сам Аманар. Иногда он стоит рядом только лишь для того, чтобы послушать, как я плачу. Я его ненавижу, потому что он постоянно вызывает во мне этот страх, и я ненавижу себя, потому что я плачу, но ничего не могу с этим поделать. Иногда он меня бьет, когда я стою тут на коленях, а если я спокойна, он бьет меня еще сильнее.

– Я его убью! – яростно поклялся Конан. – В этом я клянусь своей жизнью. Пойдем, мы найдем эти подвески, и я заберу тебя отсюда этой же ночью.

Стройная девушка торопливо качнула головой.

– Не получится, Конан. Я заколдована.

– Заколдована?

– Да. Один раз я попыталась сбежать, но мои ноги привели меня к Аманару против моей воли, и мой язык доложил ему – без всякого моего участия, – что я задумала побег. В другой раз я хотела убить себя, но, когда острие кинжала коснулось моей груди, мои руки стали словно железными. Я не смогла ими шевельнуть ни разу, и нож упал на пол. Когда меня нашли, мне пришлось долго умолять Аманара, прежде чем он снял с меня это заклятие.

– Но должна ведь быть какая-то возможность! Я могу унести тебя с собой. – Он почувствовал бессмысленность этого предложения еще раньше, чем она горько рассмеялась.

– И я должна буду всю мою жизнь лежать где-нибудь связанная из страха, что подчинюсь этому влечению и против моей воли вернусь сюда? Я даже не знаю, как мне покончить с моей жизнью. – Она глубоко вздохнула. – Потому что я уверена, что Аманар скоро обязательно убьет меня. Из нас пятерых остались лишь Суза да я. Остальные бесследно исчезли.

Громадный киммериец кивнул.

– Победить волшебника не очень просто – это я, к сожалению, знаю по своему опыту – но, когда он мертв, все его чары рассеиваются. Тебя освободит смерть Аманара.

– Будет лучше, если ты заберешь подвески и тотчас исчезнешь. Я знаю, где ты сможешь их найти. Четыре снова лежат в том ларце, покрытом ювелирными камнями в одном покое, к которому я могу тебя привести. Пятый, тот, который носила я, находится в его апартаментах, где он занимается колдовством. – Она нахмурила лоб и качнула головой. – Остальные он бросал перед собой, словно это ничего не стоящие камешки. А этот завернул в шелк и положил в хрустальную шкатулку.

Конан вспомнил, как выглядел этот камень. Черный овал длиной с сустав указательного пальца, и в черноте, казалось, танцуют, вспыхивая, красные искорки. Он так неистово сжал руки Велиты, что она вскрикнула.

– Его глаза! – сказал Конан. – Этот камень – такой же, как его глаза. Должна существовать связь между камнем и им. Он без сомнения лучше отпустит тебя на свободу, чем решится на уничтожение этого камня. Мы идем в его колдовские покои...

– Вниз? Это находится на самом верху в башне над нами. Пожалуйста, отпусти меня, Конан. Ты сделаешь мне синяки на руках.

Он поспешно выпустил ее.

– Но это в самом конце коридора, который ведет словно прямо в скалу?

– Я не знаю, – ответила она. – Я не знаю ничего, кроме того, что никто не имеет права входить туда. Его колдовской покой находится там, где я сказала. Меня водили туда к нему. Великие боги, лучше бы он, как Тиридат, предпочитал мальчиков.

– Тогда пойдем наверх в его покои, – предложил Конан. Но она снова покачала головой. – Но в чем же дело? – спросил он.

– Вход на лестницу охраняет заклятие в том случае, если Аманара нет в башне. Он никому не доверяет, Конан. Один из его слуг-людей поднялся по лестнице, когда Аманар был в долине, чтобы поговорить с вами. – Она вздрогнула и прижалась лицом к его груди. – Казалось, его крик никогда не стихнет, и никто не мог подойти к нему достаточно близко, чтобы прекратить его страдания.

Он беспомощно провел рукой по ее волосам.

– Но тогда я должен пробраться туда, когда он будет там. Если он сейчас не в башне, то где он?

– В лагере бандитов. Я слышала, как он говорил, что ночь их, вероятно, испугает, и что он хочет принести им дорогих вин и редких деликатесов, чтобы устроить маленький праздник.

Конан поднял руку. Его охватило предчувствие, что боги на каждом шагу взялись вредить ему.

– Велита, мне нужно назад, в лагерь. Если он заподозрит, что я был здесь...

– Я знаю, – спокойно сказала она. – Я знала с самого начала, что ты не сможешь взять меня с собой.

– Разве мое присутствие не убеждает тебя, что я сдержу свою клятву? Я убью Аманара и освобожу тебя.

– Нет! – вскрикнула она. – Аманар слишком могуществен. Ты потеряешь жизнь и ничего не достигнешь. Я освобождаю тебя от твоей клятвы, Конан. Покинь эти горы и забудь, что ты давал мне ее.

– Ты не можешь меня освободить от данного мною слова, потому что я дал его не тебе, а богам, – возразил он спокойно. – И я сам не освобождаю себя от него, потому что я поклялся своей жизнью.

– Тогда ты умрешь! Но я буду молить богов, чтобы ты все же нашел хоть какую-то возможность. Пожалуйста, уходи теперь, Конан. Я должна ждать здесь возвращения Аманара, и я не хочу, чтобы ты видел меня такой.

Красивая девушка опустила голову, и беззвучное рыдание сотрясло ее.

– Я сдержу слово! – скрипнул зубами Конан. Он почти хотел, чтобы волшебник появился в тот момент, когда он покидал покой.

Глава 21

Приближаясь к лагерю, Конан услышал громкий смех, вопли и крики бандитов. Он остановился в круге света и ошеломленно осмотрелся по сторонам. Попойка, подобной которой он давно уже не видел, шла полным ходом. Остроносый Реза двумя руками держал огромный кусок жареного мяса и вонзил в него зубы. Абериус, шатаясь, прошел мимо него.

Он откинул голову назад и влил содержимое хрустального кубка в свою глотку. Большая часть вина текла по его груди, но он хохотал и швырнул драгоценный сосуд на скалистую землю, так что он разлетелся на осколки. Ордо размахивал палашом, держа его в одной руке, и золотым бокалом – в другой и орал, обращаясь к луне, развеселую песенку. Все пели или смеялись, ели или пили, как кому хотелось, рыгали, вытирали жирные пальцы о штаны и вливали в себя дорогое аквилонское вино так, словно это было грошовое пойло, которым пичкают местные шинкари.

Пробираясь между кутилами, к Конану приближались Карела и Аманар. Она держала хрустальный бокал с видом светской дамы, однако ее походка была уже не очень уверенной, и длинная рука волшебника лежала на ее узких плечах. Аманар откинул ее багряный плащ, так что его длинные когтистые пальцы по-хозяйски гладили ее шелковистую кожу. Конан подумал о Велите, и его охватили ярость и отвращение, но ему пришлось взять себя в руки, потому что подвески все еще были недосягаемы.

– Мы уже спрашивали себя, где же ты, – сказала рыжая. – Посмотри только, сколько же славных вещей принес нам Аманар! Это быстро вывело моих псов из скверного настроения.

Темные глаза Аманара были бездонны.

– Здесь даже светлым днем ничего не видно, Конан из Киммерии, и никому не пришло бы в голову бродить здесь такой черной ночью. Что такого интересного ты увидел в этом мраке?

– Этой ночью парни так раздули костры, что стало слишком жарко для моей северной крови, – ответил Конан. Он смотрел, как длинные пальцы мнут плечо Карелы. – Это все-таки плечо, магистр, – сказал он резче, чем требовала осторожность, – а не хлебный мякиш.

Карела смущенно взглянула, а Аманар рассмеялся.

– Горячая кровь молодости. Сколько тебе лет, киммериец? – Он не убрал руки.

– Почти девятнадцать, – ответил Конан гордо, и почти сразу разозлился, когда заметил, как изменилось выражение лица Карелы.

Нечто подобное он замечал и у других женщин – у женщин, которые воображали, что мужчина только тогда мужчина, когда ему уже немало лет.

– Почти девятнадцать! – Аманар захлебнулся смехом. – Совсем еще молокосос, несмотря на все твои мускулы. Рыжий Ястреб, грабительница караванов, ограбила колыбель!

Карела стряхнула руку мага. Ее зеленые глаза засветились опасным светом.

– Мальчишка-варвар, – пробормотала она. И громким голосом добавила: – Я совсем выпустила из виду ваше предложение, Аманар. Я принимаю его.

– Отлично. – Волшебник удовлетворенно улыбнулся. Он потер щеку золотым посохом и задумчиво посмотрел на Конана. – А ты, юный киммериец, который охотно гуляет в темноте? Несмотря на твою молодость, я делаю предложение и тебе, потому что полагаю, что ты хорошо владеешь своим ремеслом.

Конан вынудил себя улыбнуться.

– Я хотел бы получить еще немного времени на размышления. В один или два дня – как вы нам и предлагали – я дам вам ответ.

Аманар кивнул.

– Хорошо, киммериец. В один или два дня твое будущее решится. – Его глаза с красными точками обратились к Кареле и стали нежными, отчего у Конана мурашки пошли по коже. – Да, моя драгоценная Карела завтра придет ко мне в замок – без молодого киммерийца, само собой разумеется, потому что он еще ничего не решил. Нам нужно будет приватно побеседовать о моих планах касательно тебя.

Конану нестерпимо хотелось ударить его кулаком в темное лицо, но вместо этого он только и сказал:

– Вероятно, вы могли бы рассказать об этих планах нам всем. Это могло бы повлиять на мое решение и, вероятно, на решение многих.

Взгляд Карелы оценивающе бродил от одного к другому, но теперь она пожала плечами и обратила глаза наверх.

– Мои псы будут делать то, что я им прикажу, киммериец!

Внезапно смех и пение замерли в лагере, и медленно опустилась тишина. Конан искал причины этой перемены и увидел на краю светового пятна Ситу. Он прижимал к своей широкой груди мощную секиру. Красные глаза слабо светились, когда его взгляд скользил по людям у огней, которые беспокойно перемещались или хватались за оружие в ножнах. С'тарра растянул безгубый рот над клыками в улыбке – или в издевательской ухмылке?

– Сита! – резко крикнул Аманар.

Не глядя по сторонам, с'тарра зашагал через лагерь и упал перед волшебником на колени. Нетерпеливый жест его господина вынудил его подняться на ноги и что-то прошептать ему на ухо.

Конан не мог ни слышать того, что сообщил ему слуга, ни видеть лица Аманара, но скрежет ногтей по посоху выдал его. Киммериец понял, что ему не понравилось то, что он услышал. Талбор, подумал он тотчас. Аманар сделал с'тарра знак замолчать и повернулся к Кареле.

– Мне, к сожалению, нужно возвращаться, – сказал он. – Неотложное дело требует моего присутствия.

– Я надеюсь, ничего серьезного, – сказала она.

– Не особенно значительное, – уверил ее волшебник, но его губы сложились в узкую щель в короткой черной бороде. – Я жду тебя утром. Спокойной ночи.

Он повернулся к Конану:

– Подумай как следует, прежде чем принять решение, киммериец. Есть гораздо худшие вещи, чем та, которую я предлагаю. Сита!

Волшебник зашагал из лагеря, с'тарра следом за ним. После того, как чешуйчатая тварь исчезла из глаз, в лагере быстро оживилось прежнее веселье. Ордо подобрался к Конану и Кареле.

– Терпеть не могу этих ящериц, – заявил одноглазый заплетающимся языком. Он все еще держал обнаженный палаш в руке и кубок – теперь уже пустой. Он немного покачался на ногах, прежде чем снова заговорить. – Когда мы покинем эту проклятую долину и снова займемся вещами, в которых мы кое-что понимаем? Когда мы выйдем на караванную дорогу?

– Ты сильно пьян, мой старый пес, – сказала Карела почти нежно. – Сперва проспись, потом мы снова будем разговаривать.

– Сегодня ночью я был в крепости, – сказал Конан спокойно.

Зеленые глаза Карелы, казалось, хотели просверлить его насквозь, когда они уставились в его – синие.

– Ты идиот! – прошипела она.

Ордо воззрился на обоих с полуоткрытым ртом.

– Подвески у него, – невозмутимо продолжал киммериец. – И танцовщицы. Во всяком случае, две из них. Три остальных бесследно пропали. Я уверен, что он их убил.

– Рабынь? – возмущенно вскричал Ордо. – Кто сделал бы такое? Даже волшебник...

– Не ори так громко, – приказала Карела. – Я разве тебе не говорила, чтобы ты не употреблял этого слова, пока я тебе не разрешу, чтобы не беспокоить зря людей? А ты, Конан, что за чушь ты несешь? Если танцовщицы пропали, то он их, наверное, продал. А твоя милая Велита тоже среди них?

– Нет, – проворчал Конан. – Но почему ты все еще так злишься на ее счет? Ты знаешь, что между нами ничего нет, чего нельзя сказать о тебе и Аманаре, судя по тому, как он тебя ощупывает.

– Нет! – вскрикнул Ордо и положил руку ей на плечо. – Не Аманар! Не с тобой! Я гордился, я был рад, что ты взяла Конана в свою постель, но...

Карела с пылающим лицом резко прервала его:

– Заткнись, старый болван. Что я делаю – и с кем, – касается только меня одной! – Ее глаза метали зеленые кинжалы, которые она охотно воткнула бы в Конана, когда она повернулась и зашагала прочь.

Проходя мимо, она вырвала у Абериуса фляжку из рук и приложила ее к губам. Ордо потряс головой.

– Почему ты ничего не говоришь, Конан? Почему ты ее не удержишь?

– Она свободна делать все, что ей вздумается, – холодно отозвался киммериец. Его гордость все еще была оскорблена воспоминанием о том, что она терпела на своих плечах руки Аманара. – Я не имею права делать ей замечания. Почему тогда ты ее не удерживаешь?

– Я слишком стар, чтобы наживать себе колотье в боку, – фыркнул Ордо. – Твоя Велита и в самом деле в крепости? Я спрашиваю себя, почему же тогда ты не взял ее и подвески с собой и не смылся отсюда.

Он описал палашом широкую кривую.

– Она связана чарами. – Конан вздохнул и рассказал, какой он нашел Велиту, и что она ему сказала.

– Стало быть, он нас обманул, – сумрачно пробурчал бородач, когда Конан закончил говорить. – А если он не сказал нам правды о подвесках и танцовщицах, то тогда в чем еще он нас обманул?

– Да почти во всем. Я хотел бы рассказать Кареле, что он сделал с Велитой, чтобы она убедилась, что он за человек, но если я скажу ей это теперь, то поставлю на карту все.

– И еще расскажет это Аманару, чтобы он посмеялся над твоей ревностью. Или над тем, что она считает ревностью, – поспешно добавил он, когда рослый киммериец бросил на него яростный взгляд. – Что мне делать, Конан? Даже сейчас не могу просто бросить ее в беде.

Конан вытащил свой меч на несколько ладоней из ножен и снова засунул его в ножны.

– Держи саблю наготове и глаза открытыми. – Его взгляд бродил по фигурам разбойников, которые, напившись, лежали возле костров. – И смотри, чтобы ее псы каждую минуту были готовы выступить. Конечно, так, чтобы она или Аманар этого не заметили.

– Ты не слишком многого требуешь, а, киммериец? Что ты задумал?

Конан внимательно посмотрел сквозь мглу в направлении крепости, прежде чем ответить. Даже в этой давящей черноте стены были заметны еще более черной тенью.

– Я убью Аманара, освобожу Велиту, украду подвески и вернусь в Шадизар. Не более того.

– Не более того, – простонал Ордо. – Мне нужно чего-нибудь выпить.

– Я тоже не откажусь от глотка, – тихо сказал Конан.

Ночь тяжело давила на его плечи. Эта долина – не то место, где он хотел бы встретить смерть.

Глава 22

Удивительная темнота царила в долине. Она сопротивлялась утру и сперва превратилась в серые сумерки, прежде чем кроваво-красное солнце поднялось над горами, и прямой дневной свет проник сюда только к полудню. Но Конан был единственным во всем лагере, кому это вообще было заметно, потому что все остальные спали после попойки. Когда солнце послало наконец последний угасающий луч в долину, он отправился к источнику, который струился из-под скалы недалеко от лагеря.

Он зачерпнул воды руками и выпил. Рассерженно заворчал. Даже несмотря на то, что вода была холодной, она казалась пресной и была похожа на все остальное в этой скудной, мрачной долине. Одного глотка ему хватило, остальное он использовал для умывания. Потом огляделся.

На крепостных стенах с'тарра-часовые ходили по кругу, но ничего особенного не двигалось, кроме нескольких парящих в небе стервятников. Он сердито спросил себя, как вообще Велита могла пережить возвращения Аманара. Волшебник явно не осведомлен еще, как далеко завели его ночные прогулки – по меньшей мере, в крепости все, кажется, спокойно, и волшебник не посылает с'тарра, чтобы они его схватили и покарали прямо на месте. Но это в любом случае не означает, что девушке не приходится тяжко.

– Сегодня ночью! – поклялся молодой киммериец.

Абериус задрал голову к воде и упал при этом на колени. Он уставился на Конана равнодушным взглядом. По всей вероятности, воздействие чересчур обильных возлияний сказывалось, и он утратил свою всегдашнюю враждебность. Хорек плеснул себе пригоршню воды в лицо и несколько горстей вылил за шиворот, а потом, не сказав ни слова, шатаясь, ушел в лагерь. Сразу после него явился Ордо. Он вытянулся на земле и засунул голову в воду.

Как раз в тот момент, когда Конан поспешил к нему, чтобы вытащить его из воды, потому что он явно не думал это делать сам, он вынырнул и встряхнулся. Сквозь спутанные волосы он взглянул на Конана.

– Эта вода действительно совершенно безвкусная, – проворчал он, – или это вино сделало мой язык нечувствительным?

– И то, и другое, – насмешливо ответил Конан. Ордо простонал и снова засунул голову под воду, но на этот раз так, чтобы пить.

– Ты видел Талбора, Ордо?

– Я не видел ничего, кроме внутренней стороны своихвек. Оставь меня в покое, я хочу поразмышлять, должен ли я жить или умереть.

– Вчера в то же самое время, что и я, Талбор был в крепости.

Ордо оперся на локоть и брызнул себе воды в лицо.

– Тебе это непременно нужно было сказать мне тогда, когда у меня такая голова! Ты думаешь, что этот тип, похожий на ящерицу, из-за этого и увел Аманара в крепость?

Конан кивнул.

– Талбора нет в лагере. Я сразу же посмотрел, как только стало достаточно светло.

– Он мог украсть то, за чем он полез, взять лошадь и уже давно покинуть Кезанкийские горы, – предположил Ордо. – Его интересовали не такие уникальные вещи, как тебя, и ему не нужно было непременно найти тиридатовы безделушки или танцовщиц.

– Ты можешь быть и прав, – пробормотал Конан.

– Знаю. – Ордо вздохнул. – Я и сам так не думаю. Так что он или умер, или находится в подземелье замка. Что мы скажем ей?

– Подождем, посмотрим, что скажет ей Аманар. Его с'тарра по численности превышает нас в двадцать раз. Я не думаю, что мы много выиграем, связавшись с ними.

Он поднялся, когда Сита прошел под подъемной решеткой и ступил на тропу, ведущую из замка. Огромный с'тарра не взял с собой ни боевой секиры, ни клинка, насколько Конан мог видеть.

Спустившись к подножию холма, он быстрыми шагами пошел к лагерю разбойников по гранитным обломкам. Конан спустился со скалы навстречу ему, и Ордо с трудом поднялся на ноги, чтобы идти за ним следом.

Когда киммериец добрался до лагеря, человек-ящерица стоял, окруженный людьми Карелы, но ни у кого в руках не было оружия, как он с облегчением установил, несмотря на то, что глаза людей рассматривали с'тарра отнюдь не доброжелательно.

Ордо отодвинул в сторону Конана и встал перед Ситой.

– Что ты здесь ищешь? Твой господин послал тебя сюда с поручением?

– Я здесь потому, что мне этого захотелось, – прошипел с'тарра. Он был выше одноглазого на полголовы и был крупнее даже, чем киммериец. Его лицо казалось неподвижным, но голос его звучал явно презрительно. Мягкая куртка и кольчуга достигали ему до колен, но шлема на нем не было.

– Я Сита, вождь с'тарра, и я здесь, чтобы вызвать вас на поединок.

Абериус, за спиной Конана, недоверчиво рассмеялся.

– Даже без кинжала?

Сита обнажил клыки.

– Моему магистру не понравится, если я убью одного из вас. Мы испытаем нашу силу на камнях.

– На камнях? На каких камнях?

С'тарра повернулся на каблуках и сделал знак людям следовать за ним. Ворча себе под нос, они гуськом пошли за ним по долине, прочь от крепости, к площадке, где обломки скал лежали так, что образовался круг диаметром около ста шагов. Земля между ними была ровной, а в середине лежали два почти правильной шарообразной формы камня. Конан оценил вес меньшего из них – он был равен весу двух человек, а больший еще примерно вполовину тяжелее.

– Поднимите один из камней, – потребовал Сита у людей. – Кто-нибудь из вас. – Он снова быстро обнажил клыки. – Или двое из вас вместе.

– Ордо! – крикнул кто-то. – Он самый сильный!

Абериус окинул взглядом камень, затем перевел глаза на бородатого капитана Карелы.

– Кто хочет пари? – он ухмыльнулся с неосознанной злобой. – Кто верит, что старый Ордо сможет поднять меньший из камней?

– Старый Ордо, да? – рявкнул одноглазый. Он склонился над более легким из шаров, в то время как толпа орущих друг на друга заключающих пари разбойников сгрудилась вокруг Абериуса. Ордо положил ладони под гранитный шар, а руки вокруг круто изгибающихся краев. Шрам под повязкой через глаз побелел от напряжения, и глаз начал бешено вращаться. Гранитный шар шевельнулся. Внезапно его руки соскользнули, и он, ругаясь, побрел прочь.

– Митра! – прохрипел он. – Я не могу схватить проклятую штуку.

Хихикая, Абериус спрятал свой выигрыш.

– Самый сильный из вас не смог его поднять, – зашипел Сита. – Могут ли двое из вас сделать это? Попробуйте!

Его презрительный взгляд упал на киммерийца, но Конан не обратил на это внимания.

Реза и еще один остроносый иранистанец по имени Банидр подошли к камню. Снова Абериус заключил свои пари. Те, кто потерял свои деньги при первой попытке, были самыми жадными.

Реза и Банидр договорились между собой, затем присели друг против друга над камнем. Они просунули руки под камень и свободными руками взяли друг друга за плечи. Поскольку они стояли вплотную к камню, им пришлось широко расставить ноги и наклониться низко. Некоторое время они раскачивались и внезапно попытались одновременно выпрямиться. Вены на шее напряглись. Камень оторвался от земли на ширину пальца – на ширину ладони. Банидр закричал. Камень разжал их руки, освободился от их хватки и снова рухнул на землю. Банидр быстро отскочил. Люди спорили, достаточно ли был поднят камень, или же эту высоту нельзя считать выигрышем.

– Это! – возглас Ситы прервал спорящих на середине слова. – Вот это я называю – поднять!

С'тарра наклонился над тяжелым камнем, обхватил его руками и поднял так легко перед собой, словно это был игральный мяч. Люди пораскрывали рты, когда он подошел к ним, и затаили дыхание. Пять шагов, десять. Затем Сита бросил камень и повернулся к потрясенным людям.

– Вот это я называю – поднять! – Он издевательски расхохотался.

– Я попробую, – заявил Конан.

Смех с'тарра замер. Красные глаза рассматривали Конана с нескрываемым уничижением.

– Ты, человек? Ты хочешь камень вернуть на его место?

– Нет, – возразил молодой киммериец и склонился над большим камнем.

– Два против одного, что он этого не сделает! – крикнул Абериус. – Три против одного!

Люди разглядывали крепкие плечи киммерийца и заключали пари.

Конан встал на колени, чтобы удобнее положить руки на камень. Когда его пальцы нащупали хорошую опору, он почувствовал острый взгляд Ситы.

Коротко вскрикнув, киммериец поднялся. Бугры мышц вздулись на его спине, и мускулы рук перекатывались. Медленно выпрямился он, направив взгляд на Ситу. Ворча, с'тарра отступил на шаг. Чудовищным напряжением всех сил, со спиной, которая, казалось, трещит от перегрузки, Конан шагнул вперед – и еще раз.

– Конан! – произнес один из разбойников почти со страхом, и другой голос эхом откликнулся немного громче: – Конан!

Поджав от напряжения губы, киммериец шел дальше. Он видел только тот камень, который нес Сита. Два других голоса подхватили крик:

– Конан! – Еще пять: – Конан! – Десять: – Конан!

«Конан» – неслось над скалами. Двадцать глоток выкликали это имя при каждом его шаге. «Конан! Конан! Конан!»

Он дошел до меньшего камня, сделал еще один шаг и уронил большой гранитный шар тик, что каждый из зрителей почувствовал, как содрогнулась земля. Плечи Конана трещали, когда он повернулся и посмотрел на Ситу:

– Не хочешь ли попробовать поносить мой камень?

Ликующие бандиты штурмовали Абериуса, который проиграл все свои пари и даже сверх того, а остальные трясли Конану руку или восхищенно глазели на него. Сита прижал ладонь к груди, словно он хотел положить ее на рукоять своей секиры.

Внезапно раздался удар мощного гонга из крепости, и медь зазвенела над долиной. При первом же звуке Сита резко повернулся и помчался назад к черной стене замка. Гонг все звучал и звучал, эхом отражаясь от скал. На бруствере бегали с'тарра.

– Нападение? – смятенно спросил Ордо. Разбойники столпились вокруг одноглазого. Их ликование пропало. Некоторые из них даже вытащили клинки.

Конан покачал головой.

– Подъемная решетка поднята, у катапульты и баллист нет людей. Но что-то там наверху происходит... – Он замолчал, когда Карела галопом подъехала к ним. Она уперла кулак в бедро и, сверкая глазами, посмотрела на них.

– Это ваших рук дело? – резко спросила она. – Я слышала, как вы орали тут, словно жабы в болоте, а потом ударил гонг. – Пока она говорила, гонг замолчал, но эхо все еще висело в воздухе.

– Мы знаем не больше, чем ты, – заверил ее Ордо.

– Тогда я разузнаю, что произошло, – заявила она.

– Карела, – сказал Конан. – Ты не считаешь, что лучше подождать?

Ее зеленые глаза презрительно скользнули мимо него. Не сказав больше ни слова, она повернула лошадь и галопом понеслась к крепости. Копыта вороного жеребца застучали по скалистой дороге. У подъемной решетки она ненадолго задержалась, но затем ей разрешили войти.

Через короткое время опущенная было решетка снова поднялась, и Сита в полном вооружении, с огромной секирой в руке выехал наружу, сопровождаемый сдвоенными рядами конных с'тарра. Конан сосчитал пики, когда они спускались по склону и длинной лентой загремели по долине в северном направлении.

– Триста, – сказал киммериец после того, как последний человек-ящерица скрылся из глаз. – Неожиданный враг, как ты думаешь?

– Мне это безразлично, пока они выступают не против нас, – ответил Ордо.

Разбойники один за другим собирались возле остывших куч золы своих лагерных костров и располагались небольшими группами, чтобы заняться игрой в кости и прочими подобными же вещами. Абериус занялся тремя звенящими бокалами и кремнем на ровной скалистой площадке и заманивал своих товарищей, чтобы хоть немного возместить убыток от проигранного серебра. Конан прислонился к скале, стоявшей немного вкось, так что он мог видеть как крепость, так и расселину, куда Сита повел своих с'тарра.

День проходил медленно, и Конан сменил свою позицию, когда Ордо принес ему мясо, сыр и кожаную флягу с жидким винцом.

Только когда солнце красным шаром спустилось за западные вершины гор, с'тарра вернулись назад по той же узкой расселине, по которой они покидали долину.

– На первый взгляд, без потерь, – заметил Ордо, который стоял рядом с Конаном, когда он услышал стук копыт.

Киммериец снова сосчитал пики и кивнул.

– Но они взяли добычу. – Двадцать свободных лошадей были связаны одна с другой между рядами всадников, и на спине каждой лежал длинный сверток. Слабый свет на востоке привлек внимание Конана. Блеск, который вспыхнул в тени сумеречных гор и пропал. И снова эта вспышка. Нахмурившись, он обводил глазами горы и долину. Высоко над ними на севере еще раз мелькнула вспышка.

– Ты думаешь, Аманар знает, что за долиной следят? – спросил Ордо.

– Используй получше свой глаз, – буркнул Конан. С’тарра поднимались по склону холма к крепости. Подъемная решетка со скрежетом поднялась, и они, не останавливаясь, въехали в ворота.

– Я больше догадываюсь, чем наблюдаю.

Одноглазый свистнул сквозь зубы.

– Да, кто же они? Это вопрос, на который не ответишь простым ломанием головы.

Конан понял, кого он имел в виду, когда спрашивал: кезанкийцев, заморийских или туранских солдат – или Имхеп-Атона. Но он не знал, с кем бы он хотел иметь дело меньше всего. Если это для него и для разбойников не одинаково плохо. Теперь время работало на него.

– Я должен забрать Велиту из крепости сегодня, Ордо. Это может доставить вам некоторые осложнения, но я должен это сделать.

– По-моему, ты говорил это уже вчера ночью, – проворчал Ордо.

Карела выехала почти тотчас же из крепости и помчалась вниз.

– Я почти хочу этого, киммериец. Этим мы, может быть, заставим ее бросить волшебника и эти места.

Карела достигла подножия холма и поскакала в лагерь. Кулак упирается в бедро, она сидит в седле ловко, как амазонка. Кроваво-красное солнце уже почти наполовину скрылось за вершинами гор, но последних его лучей довольно, чтобы окрасить ее лицо золотом.

– И если она не позволит себя убедить, ты последуешь за ней, куда она вас ни поведет, будет ли это пыточный огонь кезанкийцев или дьявольское рабство Аманара.

– Нет, теперь – нет, – угрюмо ответил Ордо. – Если не получится ничего иного, моей последней услугой Рыжему Ястребу будет – связать ее, привязать к седлу и силой увезти в безопасное место. – Внезапно его голос зазвучал жестко. – Но это сделаю я, Конан. Никто другой не поднимет на нее руки, пока жив Ордо – никто, даже ты!

Конан встретил дикий взгляд одноглазого внешне равнодушно. Он уже поклялся Кареле, что пальцем не шевельнет, чтобы ее спасти. Но, с другой стороны, не сможет же он просто смотреть, как она умирает.

Рыжая остановилась перед обоими мужчинами. Она поднесла руку щитком к глазам, когда смотрела в сторону заходящего солнца.

– Я совсем не подозревала, что пробыла у Аманара так долго, – пробормотала она и повернулась к двум приятелям. – Почему вы уставились друг на друга, как драчливые юнцы? Я думала, что вы заключили между собой нечто вроде боевого союза.

– Мы держимся вместе, Ордо и я, – возразил Конан. Он протянул руку. Второй взял его за руку и поднял его на ноги.

– И мы это успеем показать, пока нас не подмяли под себя, а, киммериец?

– Мы еще выпьем вместе из золотых бокалов в Аграпуре, – серьезно ответил Конан.

– О чем вы говорите, в конце концов? – спросила Карела, однако ответа не дождалась. – Собери моих псов, Ордо. Я хочу с ними говорить, прежде чем эта проклятая ночь опустится на нас.

Ордо кивнул и приступил к выполнению ее приказа. Карела посмотрела на Конана, словно хотела что-то ему сказать, но взгляд ее наткнулся на пустоту.

Многое можно было бы сказать, подумал он, но он не хотел начинать этот разговор. Он отправился вслед за Ордо. Через некоторое время он услышал стук копыт ее вороного. Она не потрудилась остановить его.

Глава 23

Хотите ли вы золота? – кричала Карела. – Чего вы хотите? – Она стояла на скале высотой в человеческий рост, широко расставив ноги в высоких красных сапогах, упираясь кулаками в бедра. Ее рыжие волосы развевались как грива. Она изумительно выглядит, подумал Конан, который стоял с внешней стороны полукруга разбойников, глядя на нее снизу вверх и слушая ее речи. Одного ее вида довольно, чтобы выполнять все ее требования.

– Конечно, мы хотим золота, – проворчал Реза. Несколько других разбойников согласно загудели, но большинство только глазели на нее молча. Глазки Хорька-Абериуса казались задумчивыми, отчего казались еще хитрее и злее, чем обычно. Ордо стоял рядом с обломком скалы и озабоченно не сводил глаз как с Карелы, так и с разбойников. Лагерные костры горели вокруг нее и далеко прогнали мрак ночи.

– Нравится ли вам, когда вас травят солдаты, словно дичь, и вам приходится прятаться по одному? – кричала разбойница.

– Нет! – проревели полдюжины голосов.

– Нравится ли вам по полгода жить на гроши, которые вы получаете в качестве охранников каравана?

– Нет! – взревела уже дюжина глоток.

– Тогда известно ли вам, что караванная тропа лежит всего в полдне конного перехода к югу отсюда? И известно ли вам, что именно здесь проходят караваны на Султанапур? Известно ли вам, что мы через три дня, начиная с сегодняшнего, сможем начать чистить эти караваны?

Все взревели восторженно, перекрывая друг друга – все, кроме Абериуса, как приметил Конан. Пока остальные вздымали кулаки в воздух и хлопали друг друга по плечам, взгляд Абериуса стал еще задумчивее, еще более неподвижным.

– И армия не сможет здесь нас достать, – продолжала разбойница. – Потому что мы вернемся сюда, прежде чем за нами отрядят погоню. А заморийские солдаты – не такие храбрые мужчины, чтобы отважиться сунуть сюда свой нос.

Поднялся вопль восторга. Разбойники были чересчур заняты тем, что расписывали друг другу, как мало отважны заморийцы, чтобы думать о том, насколько храбры они сами. Карела подняла обе руки над головой и купалась в восхищении своих псов. Ордо покинул свое место возле скалы и подошел к Конану.

– Мы снова едим из ее руки. Ты думаешь...

Конан пожал плечами, когда одноглазый нерешительно замолчал.

– Ты сам должен знать, что ты делаешь.

Ордо нерешительно оглянулся. Конан вздохнул. Ему совсем не понравилось бы, если бы этот разбойник нашел здесь свою гибель. Темнота сгущалась, впуская в долину ночь, и казалось, что воздух замер в объятиях мрака.

– Я ухожу, пока они не заметили моего исчезновения.

– Будь здоров, – проворчал Ордо.

Конан выскользнул из светового пятна лагерных огней. Облака, гонимые ветром, мчались, застилая луну, когда он торопливо поднимался по склону. Прежде чем ночь окончательно поглотила долину, он хотел добраться до крепостной стены так близко, как это только возможно.

Внезапно он остановился и беззвучно вытащил свой меч. До его уха не донеслось ни малейшего шороха, но обостренный варварский инстинкт подсказывал ему, что кто-то находится перед ним.

Темнота перед ним, казалось, внезапно сгустилась, и можно было различить длинную тень, которой перед этим не было.

– Откуда ты это узнал? – тихо прозвучал голос Имхеп-Атона. – Но это неважно. Я в самом деле не нуждаюсь больше в тебе. Твои отчаянные усилия бесполезны. Словно крыса, которая шмыгает между ног воинов и может послужить причиной падения и смерти того, кто намного сильнее ее, можешь и ты погубить более великого, чем ты.

Темная фигура подошла к Конану. Он видел протянутые руки, однако в них не было оружия.

Внезапно из-под каблука вырвался камень. Он быстро присел и больше почувствовал, чем увидел, как над его головой пролетело копье. Он схватил свой меч обеими руками, повернулся на левой ноге и ударил в том направлении, откуда, по его предположению, было брошено копье. Он почувствовал, как острие клинка прошло через кольчугу и тело, и увидел, как в ночи вспыхнули красные глаза. Падающее копье ударило его по плечу, красноватые искры погасли, и он выдернул свой меч из содрогающегося тела.

Конан стремительно обернулся. Он в каждый миг ожидал почувствовать холод стали Имхеп-Атона, но вместо этого он увидел теперь три фигуры, напоминающие больше тени, схлестнувшиеся в горячем бою. Шипящий крик замер, и одна из теней упала. Остальные двое продолжали сражаться.

Посыпавшиеся маленькие камешки выдали приближение еще одного с’тарра. На площадках стражи на стенах крепости можно было видеть движение факелов, и большой гонг раздался в темноте. Подъемная решетка начала со скрежетом подниматься.

Конан заметил только две пары горящих глаз, которые приближались к нему ближе всех остальных. Он спрашивал себя, в состоянии ли видеть в темноте люди-ящерицы и могли ли они узнать его. Поскольку он видел глаза, он мог оценить направление, откуда будут брошены копья.

С молчаливой молитвой, обращенной к Белу, богу воров, киммериец прыгнул навстречу ближайшему с’тарра, и его меч описал круг там, где, как он предполагал, находится его копье. С треском его клинок перерубил деревянное основание. Он крепче сжал пальцы, и в ответ на удар раздался крик боли. Он вырвал свой меч, поднял его рывком вверх и опустил туда, где ожидал найти шею и плечи своего противника. Шипение превратилось в звенящий крик.

Он бросился в сторону, когда второе копье зацепило его по ребрам. Умирающий с'тарра, падая, бросился на него и рванул его к земле. Второй встал над ним, и их глаза триумфально светились, однако страшный вой был свидетельством тому, что сталь киммерийца перебила ему ногу в колене, и он упал на землю рядом с первым. Для точного удара не было времени. Клинок Конана снова взмыл вверх и упал как раз между светящихся глаз.

Со стороны крепости приближались торопливые шаги. Конан быстро вытащил свой меч из тела умирающего и бросился бежать в темноту. В лагере разбойников все были на ногах и собрались на краю светового пятна лагерных костров. Все глаза были обращены на крепость, где все еще звенели удары гонга. Конан описал дугу вокруг лагеря, оторвал кусок от своей набедренной повязки и вытер им свой клинок, прежде чем присоединиться к остальным людям.

Взгляды разбойников были прикованы к приближающимся с'тарра. Кроме Ордо, никто не заметил его появления. Конан бросил лоскут в костер, поднял плащ со своей импровизированной постели и набросил его на плечи, чтобы скрыть царапину от копья на ребрах.

– Что случилось? – шепнул Ордо. – Ты ранен!

– Я вообще не смог дойти до замка, – тихо ответил Конан. – И я выяснил, кто за нами следит. – Тут он вспомнил о второй вспышке света. – По крайней мере, я так думаю, – добавил он, когда одноглазый собрался задать ему вопрос.

С'тарра во главе с Ситой вошли в лагерь. Бандиты отпрянули и заворчали, когда люди-ящерицы появились на свету. Только Карела продолжала бесстрашно стоять. Скрестив на груди руки, она смотрела прямо на Ситу.

– Почему вы явились сюда с оружием? – резко спросила она.

– Этой ночью были убиты с'тарра, – ответил Сита. Его горящие красным светом глаза высокомерно осмотрели ее с головы до ног. – Мы обыщем твой лагерь и допросим твоих людей, чтобы выяснить, не может ли кто-нибудь из них быть связан с этим убийством.

Поднялся сердитый ропот бандитов. Руки вцепились в рукояти мечей.

– Попытайтесь – это может стоить вам жизни, – холодно заявила Карела. – Я не позволю таким, как вы, обыскивать мой лагерь. Но если ваш магистр хочет задать несколько вопросов, я хочу выслушать их от него, а не от его скотины!

Она презрительно подчеркнула последнее слово. Сита задрожал от ярости. Его когтистые пальцы заскребли по рукояти его огромной секиры.

– Тебе нетрудно будет убедиться, – злобно прошипел Сита, – что отвечать на вопросы моему магистру гораздо менее приятно, чем мне.

Он резко повернулся всем корпусом и вышел из света, сопровождаемый остальными своими с'тарра. Когда последний из них исчез в темноте, Карела обратилась к своим людям.

– Если кто-нибудь из вас имеет отношение к этому делу, – сказала она, – я отрежу ему уши!

Не произнеся больше ни слова, она расчистила себе путь через толпу и пропала в своей полосатой палатке.

Ордо громко перевел дыхание и отвел Конана в сторону.

– Что, в конце концов, случилось?

Разбойники собрались небольшими группками и гадали, что могло случиться. Абериус стоял в стороне и смотрел на Конана и Ордо.

– Я убил трех с'тарра, – сказал Конан. – И Имхеп-Атон двоих. Или же он сам был убит, но я не могу это точно утверждать.

– Тот, который послал против тебя Крато? – испуганно спросил Ордо. – Второй волшебник в этой покинутой Митрой долине все еще идет за нами! Я должен сказать Рыжему Ястребу.

Конан схватил одноглазого за руку и остановил его.

– Лучше не надо. Она расскажет Аманару, и я не думаю, что оба они в восторге друг от друга. Если они вцепятся друг другу в волосы, ты получишь шанс вытащить отсюда девушку.

– Ты думаешь, получится как с солдатами и горцами? – раздумчиво сказал Ордо. – Ты хочешь столкнуть их, чтобы они сражались друг с другом, пока мы делаем отсюда ноги. Но я боюсь, что оказаться между двумя волшебниками намного хуже, чем это могло показаться. – Он коротко рассмеялся. – Я хочу повторить, киммериец: если ты останешься в живых, ты наверняка будешь генералом – или даже королем. Гораздо более ничтожные люди, чем ты, добились этого.

– Но у меня нет никакого желания становиться королем, – улыбаясь, ответил Конан. – Я вор. А Имхеп-Атон по меньшей мере не настроен против вас и Карелы. – Во что он не очень-то верил. – В крепости сегодня слишком шумно для меня. Боюсь, Велите придется остаться у Аманара еще на один день. Пойдем посмотрим, не найдем ли мы повязку на мою рану, так чтоб это не бросалось в глаза. И поищем флягу с вином.

Негромко переговариваясь, оба пошли по лагерю. Абериус еще раз задумчиво поглядел на них и закусил нижнюю губу. Наконец он кивнул и быстро пошел в ночь.

Глава 24

Конан взглянул на небо. Солнце давно перевалило за полдень. Это был день после битвы со с'тарра, и Карела снова с утра была у Аманара. Разбойники спали, пили или играли и забывали при светлом солнечном свете неестественную черноту здешних ночей. Киммериец, скрестив ноги, сидел на земле и точил свой клинок, не отрывая глаз от черной крепости. Чтобы скрыть повязку на ране, он завернулся в черный плащ, который достигал ему почти до щиколоток. Когда он увидел с'тарра, который подошел к нему, он положил меч на колени.

– Это ты Конан из Киммерии? – спросил человек-ящерица шипящим голосом.

– Это я.

– Та, которую называют Карела, просит тебя прийти к ней.

Дальнейших попыток допросить разбойников касательно событий прошедшей ночи не предпринималось, и Конан не думал, что требование явиться в крепость связано с этим. Он поднялся и засунул меч в ножны.

– Иди впереди, – приказал он с'тарра.

Внутренне напряженный, высокий киммериец прошел через ворота, но стражники не уделили ему даже беглого взгляда своих пустых красных глаз. В башне с'тарра повел его незнакомой дорогой к толстой двери, которая, как заметил пораженный Конан, была сделана из черненого золота. Каждая из створок была украшена головой рептилии в венце из лучей. Человек-ящерица ударил в маленький серебряный гонг на стене. Волосы на затылке Конана шевельнулись, когда створки распахнулись сами собой. С'тарра сделал ему знак войти.

Твердым шагом киммериец прошел через порог. Створки дверей с угрожающим скрежетом закрылись сразу за ним. Потолок огромного зала был крестово-купольным сводом, с мощными колоннами из резной слоновой кости, а пол был выложен мраморной мозаикой. Аманар сидел в некотором отдалении от двери на золотом троне, украшенном изображениями змей, на спинке которого поднималась еще одна змея из черненого золота, глаза ее, сделанные из рубинов, казалось, внимательно рассматривали того, кто подходит близко. Одеяние волшебника было также из золота: из тысяч крошечных переплетенных золотых чешуек, которые сверкали в свете золотых ламп.

Музыканты – это были люди – покинули зал через боковой выход, когда Конан вошел. Кроме Аманара в огромном зале была еще Карела. Она стояла возле его трона и жадно пила из кубка.

При виде Конана она удивленно опустила сосуд.

– Что тебе здесь нужно? – резко спросила она. В огромном помещении было прохладно, но на ее лице горел румянец, и она быстро дышала.

– Меня привели сюда, потому что ты хочешь со мной говорить, – ответил киммериец. Он предусмотрительно положил ладонь на рукоять меча.

– Я не посылала за тобой!

– Я позволил себе вольность попросить его прийти сюда твоим именем, чтобы быть уверенным, что этот человек действительно придет.

– Быть уверенным, что он придет? – Карела удивленно посмотрела на волшебника. – А почему он не пришел бы?

Аманар поджал губы и быстро потер их золотым жезлом. Его взгляд, обращенный на Конана, казался слегка насмешливым.

– Сегодня ночью были убиты пять с'тарра.

Конан спрашивал себя, с какой стороны явятся рабы, исполняющие должность палачей. За этими колоннами из слоновой кости может быть спрятана добрая дюжина дверей.

– Ты думаешь, что их убил Конан? – удивленно спросила Карела. – Я говорила с тобой утром об этом деле, и тогда ты ничего подобного мне не говорил.

– Иногда, – возразил волшебник, – лучше подождать, чтобы виновный почувствовал себя в безопасности. Но я вижу, что тебе нужны доказательства. – Он постучал жезлом по маленькому хрустальному колокольчику на серебряной подставке рядом с троном.

Дверь, через которую музыканты покинули зал, распахнулась. Абериус, поколебавшись, вышел вперед. Его глаза блуждали от Конана к трону, когда он оценивал расстояние до одного и до другого. Он спрятал руки под своей желтой курткой.

– Говори! – приказал Аманар. Лицо Хорька дрогнуло.

– Прошлой ночью, еще до того, как ударил гонг, я увидел, что Конан из Киммерии покинул наш лагерь. – Его маленькие глазки избегали взгляда Карелы. – Это меня удивило, потому что мы все считали черноту здешних ночей очень неуютной и не отошли бы от костров без особой причины. И никто иной, как он, делал это две последних ночи. После того, как поднялась тревога, Конан вернулся назад с раной на боку. Я бьюсь об заклад, что он носит повязку, пряча ее под плащом.

– Почему же ты не пришел ко мне, Абериус? – рассерженно спросила Карела. Ее взгляд обратился к киммерийцу, словно она хотела просверлить его глазами насквозь. – Я же сказала, Конан, что каждый, кто имеет отношение к этому делу, поплатится своими ушами, и я...

– Я боюсь, – бросил ей Аманар опасно нежным тоном, – что наказание буду определять именно я, потому что именно я – тот, кому был причинен ущерб. Ты, Абериус, – добавил он более жестким тоном, – можешь теперь идти. Заработанное тобой золото ты получишь, когда тебя отпустят.

Хорек раскрыл рот, но прежде чем он успел что-то сказать, он сжал губы и бросился бежать из зала. Маленькая дверь захлопнулась за ним.

– Но почему, Конан? – тихо спросила Карела. – Неужели эта девушка так много значит для тебя? – Она зажмурилась и качнула головой. – Забирай его, – обратилась она к Аманару. Клинок Конана скользнул из ножен.

– Ты распорядилась добром, не спросив хозяина, – заворчал он. – Я никому не принадлежу!

Аманар поднялся, держа золотой жезл, как скипетр, перед грудью.

– Ты можешь продлить свою жизнь, киммериец. Падай передо мной на пол и умоляй, может быть, я смилостивлюсь.

Медленными шагами он подошел к нему.

– Собака среди колдунов! – заскрежетал Конан. – Не подходи ко мне близко. Я знаю колдовские штучки с порошком, который убивает, если его вдохнуть.

Одетый в золото чародей продолжал приближаться, однако замедлив шаги.

– Я тебя предупредил! – зарычал Конан. – Так умирай!

С ловкостью падающего ястреба киммериец атаковал.

Жезл Аманара со свистом взлетел в воздух, и из его острия вырвался ядовито-желтый дым. Конан затаил дыхание, и его меч по рукоять вошел в грудь Аманара. Одно мгновение Конан стоял перед чародеем, глаза в глаза, потом его мускулы ослабли. Он хотел вскрикнуть, падая, но кроме грохота, вызванного его падением на мозаичный пол, ничего не было слышно. Он поспешно и жадно дышал, и каждый мускул сжимался и дрожал помимо его воли.

Волшебник наклонился над ним и посмотрел на него с таким же сочувствием, с каким, вероятно, он смотрел на мертвую птицу, которую подстрелил во дворе замка.

– Действие золотой пыльцы лотоса из Китая, – объяснил он светским тоном. Жестокая улыбка играла на его губах. – Он действует при контакте, а не при вдыхании, мой образованный грабитель. Если нет никаких защитных средств, паралич проникает все глубже и наконец захватывает сердце. Как я слышал, человек чувствует, как он умирает – дюйм за дюймом.

– Аманар, – прохрипела Карела. – Меч!

Она все еще стояла рядом с троном и прижимала дрожащие ладони к губам. Волшебник посмотрел на меч, словно он полностью забыл о том, что тот все еще торчит в его груди. Он схватил его за рукоять и вытащил наружу. Ни одна капля крови не упала с клинка. Его, казалось, забавлял испуг девушки.

– Видишь, моя драгоценная Карела? Ни одно обыкновенное оружие не может причинить мне вреда.

Он презрительно уронил меч, почти задев им руку Конана. Киммериец попытался положить пальцы на обмотанную ремнями рукоять, но рука его бессильно дрожала. Аманар со смешком, полным ненависти, подтолкнул меч ногой еще ближе к киммерийцу, пока рукоять не оказалась прямо под содрогающейся ладонью.

– Еще до того, как тебя предал Абериус, я подозревал, что моих с'тарра убил именно ты, несмотря на то, что двое из убитых выглядели странно. Тебе нужно знать и то, что предала тебя и Велита. – Его смех скрежетал, как жестяной лист, бьющийся о кость. – Чары, которые я применил против нее, заставили ее мне рассказать, что она видела и слышала, несмотря на то, что она со слезами умоляла меня убить ее, прежде чем предательское слово сорвется с ее губ.

Он снова рассмеялся. Конан попытался выругаться, но оказался в состоянии лишь глухо заворчать. Он поклялся себе, что убьет этого человека, даже если ему придется встать для этого из могилы.

Холодные, слегка затуманенные глаза чародея задумчиво рассматривали его. Красноватые точки в их глубине, казалось, снова начали плясать.

– Ты полон ярости, – сказал он, – но даже сейчас ты не чувствуешь страха. Но там, где я встречаю такое сильное сопротивление, я нахожу потом большой страх, когда это сопротивление бывает наконец сломлено. И ты будешь сломлен, киммериец!

– Пожалуйста, – обратилась к нему Карела, – если он должен умереть, то убей его, но не пытай.

– Как ты хочешь, – невозмутимо сказал Аманар. Он вернулся к своему трону и снова ударил в хрустальный колокольчик.

На этот раз через маленькую дверь вошел Сита. Еще четверо с'тарра следовали за ним с носилками. Они грубо швырнули Конана на жесткое дерево и привязали его кожаными ремнями через грудь и бедра. Когда они потащили его прочь, Конан услышал, как Аманар сказал:

– У нас есть много вопросов, которые нужно обсудить, моя дорогая Карела. Подойди поближе.

Дверь захлопнулась.

Глава 25

Когда носилки несли через башню – двое вооруженных с’тарра впереди, двое сзади и Сита во главе процессии – Конан лежал тихо.

В этот момент сопротивление было невозможно, но он втайне все время пытался освободить правую руку. Если бы он уже смог начать двигать пальцами... Но рука содрогалась без его воли, и это было все. Сейчас ему приходилось бороться даже за дыхание.

Носилки пронесли через роскошный коридор и под арку двери, затем по крутой каменной лестнице вниз, в глубину. Стены, поначалу полированные, уступили место грубо обтесанному булыжнику, которым был сложен проход. Те, которые сработали их, имели иные задачи, чем радовать глаз изящной отделкой или цветными мраморными плитками.

Сита треснул могучим кулаком по деревянной двери, обитой железом и ничем не украшенной. К удивлению Конана, ее открыл человек – первый человек в этой крепости, который не смотрел в пол. Он был меньше, чем киммериец, но еще шире, и его крепкие мышцы были покрыты толстым слоем жира. Поросячьи глазки на лунообразном лице разглядывали Конана.

– А, Сита, – сказал он поразительно тонким голосом. – Ты снова привел Орту гостя.

– Отойди в сторону, Орт! – прошипел Сита. – Ты знаешь, что нужно сделать, и только теряешь время.

Толстый человек хихикнул, как юная девица.

– Как охотно ты размозжил бы Орту голову своей симпатичной секирой, правда, Сита? Но Орт нужен Аманару для его камеры пыток. Вы, с'тарра, слишком быстро теряете терпение и убиваете, прежде чем на все вопросы получены ответы.

– Этот уже так хорош, что все равно что мертвый, – презрительно отозвался Сита. Он равнодушно повернулся и ударил Конана по лицу тыльной стороной ладони. Орт снова захихикал.

Киммериец почувствовал кровь на губах. Мучительным напряжением всех сил он выдавил несколько слов:

– Убью... тебя... Сита!

Поросячьи глазки Орта удивленно расширились:

– Он говорит? После дымка? Он силен!

– Силен? – проворчал Сита. – Не сильнее меня. – На этот раз он ударил его кулаком по лицу и разодрал кожу. Какое-то мгновение с'тарра стоял с поднятым кулаком и оскаленными зубами, потом с видимым неудовольствием опустил свою когтистую лапу.

– Запри его в камере, Орт, пока я не забыл приказ своего магистра.

Хихикая, Орт повел процессию дальше. Обитые железом двери одна за другой проплывали среди холодных каменных стен.

Возле одной толстяк остановился и открыл тяжелый железный замок ключом, который вместе с остальными висел у него на поясе.

– Там уже есть один, так что постепенно тут будет довольно тесно, – проворчал он.

Под внимательным присмотром Ситы остальные с'тарра развязали сыромятные ремни. Затем они подняли Конана с носилок и затащили его в камеру, которая, как и все подземелье, была сложена грубо обтесанными булыжниками. Когда они заковывали в цепи его руки и ноги, киммериец увидел второго пленника, который был прикован к противоположной стене таким же образом. Это был заморийский капитан, к которому он привел гнавшихся за ним кезанкийцев.

Когда все остальные с'тарра покинули камеру, Сита остановился перед лежавшим киммерийцем:

– Если бы это зависело от меня, – яростно зашипел он, – ты умер бы уже сейчас. Но магистр нашел тебе еще одно применение. – Из кармана на своем поясе он вытащил фляжку и всунул ее между зубов Конана. Горькая жидкость потекла ему в рот. – Когда магистр получит твою душу, он отдаст мне, вероятно, то, что останется от тебя.

С шипящим смехом Сита засунул пустую фляжку обратно в карман и вышел из подземелья. Со скрежетом он закрыл дверь за собой.

Конан почувствовал, как постепенно к нему возвращаются силы. Он слабо оперся на локоть, пока не смог наконец сесть и прислониться к холодной каменной стене.

Остроносый заморийский капитан наблюдал за ним задумчивыми темными глазами. На его руках видны были длинные полосы содранной и стертой кожи. И еще на груди, там, где его куртка была разорвана.

– Мое имя Гаранидес, – сказал он после некоторой паузы. – С кем я имею честь разделить этот... э... приют?

– Я Конан, – ответил киммериец. Он попробовал цепи на прочность, которые приковывали его запястья и щиколотки к железному кольцу на стене. Они были длиной около трех футов, и их звенья слишком толсты, чтобы он мог их порвать. Даже если бы с ним была вся его сила – а это случится еще нескоро – он все равно не смог бы это сделать.

– Конан, – пробормотал Гаранидес. – Я слышал это имя в Шадизаре. Вор. Если бы я только узнал тебя, когда мы встречались в последний раз.

Киммериец повернулся к нему.

– Значит, ты меня вспомнил? – Когда другой человек говорил ему «ты», он не видел никаких оснований отвечать на «вы», даже если этот Гаранидес и был капитаном.

– Я не забываю так быстро человека с плечами как у вола – и уж совсем не забываю, если он привел мне в подарок две сотни горских воинов.

– Вы и в самом деле преследовали нас? Я это сделал только потому, что вы гнались за нами.

– Я преследовал тебя, – горько ответил Гаранидес. – Или Рыжего Ястреба – того, кто украл драгоценности Тиридата. Или это сделал все-таки ты, вор, который забрался во дворец и лютовал там, словно демон?

– Ни я, ни Рыжий Ястреб, – заверил его киммериец. – Это были с'тарра, люди-ящерицы. Мы гнались за ними так же, как вы гнались за нами. Но как ты попал сюда, в подземелье Аманара?

– Потому что я преследовал рыжую потаскуху, вместо того, чтобы как умному человеку вернуться в Шадизар и сложить свою голову более простым и верным способом. – Гаранидес бросил взгляд на Конана. – Когда мы подъехали ближе по расселине, эти чудовища – ты называешь их с'тарра, кажется? – обрушили на нас лавину. Только двадцать из моих людей и я остались в живых после осыпи. С нами был проводник-кезанкиец, но я не знаю, специально завел он нас сюда или и сам был погребен, а может быть, он ускользнул невредимым.

– Но эти ожоги у тебя совсем не от падающих камней!

Гаранидес бросил беглый взгляд на свои руки.

– Наш тюремщик, парнишка по имени Орт, с удовольствием играет с раскаленным железом. Для человека такого сложения он удивительно проворен. Он ударяет и отпрыгивает назад. И поэтому, – он звякнул цепью, – я не могу ни схватить его, ни избежать удара.

– Когда он снова появится со своим железом, – сказал Конан страстно, – один из нас, может быть, сумеет его схватить, пока другой уклоняется.

Он вытянул свою цепь, насколько она это позволяла, и оценил расстояние. С сердитым ворчанием он снова прислонился к стене. Между ним и Гаранидесом было еще достаточно места, чтобы Орт сумел ускользнуть. Толстый Орт мог приближаться к одному или к другому на расстояние, равное толщине пальца, ничего при этом не опасаясь. Внезапно Конан увидел, что капитан смотрит на него, нахмурившись.

– Мне стало ясно, что я уже рассказал тебе больше, чем Орту. Как же это случилось, что тебя заковали, как осла, Конан?

– Я недооценил возможности чародейства, – коротко ответил киммериец.

Он был в ярости сам на себя, что он дал так просто себя победить. Насколько он мог припомнить, он хвастался тем, что волшебники покоряются ему, не сопротивляясь. И теперь он дал себя одолеть, словно трехлетний ребенок, да еще перед глазами Карелы.

– Тогда ты был на службе? – спросил Гаранидес. Конан тряхнул головой. – Наверно, ты и сейчас еще на службе и послан ко мне в камеру лишь затем, чтобы легче выпытать все, чем это делает добрый Орт.

– Волшебник, вероятно, украл у тебя остатки мозгов? – яростно взревел Конан и вскочил на ноги, но его цепи не позволяли ему дотянуться до соседа, не хватало многих шагов. По крайней мере, подумал он, у меня достаточно сил, чтобы стоять. С издевательским смехом он снова уселся к стене.

– Подземелье – не очень подходящее место для поединка, – проворчал он. – Мы даже не можем добраться друг до друга. Я попробую тебя, однако, убедить, чтобы ты думал, когда говоришь. Я не служу никакому волшебнику!

– Может быть, – пробормотал Гаранидес и замолчал.

Конан устроился поудобнее – насколько это позволил твердый каменный пол и голая стена. Мальчишкой он спал в горах часто в более скверных условиях – просто так, а не вынужденный обстоятельствами. Но сейчас он хотел не спать – ему нужно было подумать, как бежать отсюда и как убить Аманара. А последнее он сделает обязательно, даже если в тот же миг должен будет потерять свою жизнь. Но как можно убить человека, которому не повредило железо, загнанное на три фута в грудь, который даже не уронил после этого ни капли крови? Это была по-настоящему сложная проблема.

Многие люди носят амулеты, волшебная сила которых специально направлена на то, чтобы охранять их. Эти амулеты могут быть использованы во зло или во благо тех, кто их носит. Он вспомнил о глазе Эрлика, который в конце концов привел к концу хана Замбулы, хотя и не с помощью чар. То, что Аманар бережет подвеску, которая в Шадизаре висела между нежных грудей Велиты, как зеницу ока, доказывало киммерийцу, что речь идет здесь о таком же амулете. Он был уверен, что подвеску можно использовать для того, чтобы убить Аманара, он только не знал, как это сделать.

Но для начала ему нужно выбраться отсюда. Он перебрал в мыслях все, что видел на своем пути в подземелье, все, что упомянул Орт и рассказал ему Гаранидес, и постепенно его план принял определенную форму.

Теперь ему нужно только ждать – а терпением он, к счастью, обладал таким, что ему позавидовал бы охотящийся леопард. Он был горец из Киммерии. В пятнадцать лет он вместе с дикой ордой штурмовал стены Венариума и разграбил эту аквилонскую цитадель.

Но с тех пор ему было заказано место возле костров воинов его рода. И с тех пор он обошел много земель, он видел, как шатаются троны и время от времени помогал свергнуть или возвести то одного, то другого. Он знал, чтодля успешной борьбы необходимо знать, когда нужно ждать и когда разить. Сейчас нужно ждать. И так проходили часы.

Когда ключ заскрежетал в тяжелом железном замке, киммериец напряженно вслушался. Он заставил себя напрячься. Сила вернулась к нему полностью, но он должен был быть осторожным.

Дверь раскрылась наружу, и вошли с'тарра с Ордо, которого они заволокли, бесчувственного, держа его перед собой. Они подтащили его к третьему месту с цепями у другой стены и застегнули наручники на его запястьях и щиколотках.

Не удостоив двух других пленников взглядом, они покинули камеру, но дверь не закрыли.

В дверном проеме стоял Аманар. Сверкающее золотое одеяние он уже сменил на черное, вышитое золотыми змеями. Он нащупывал нечто под одеянием тонкими пальцами на груди, разглядывая подземелье холодными глазами.

– Жаль, – проговорил он почти неслышно. – Вы трое могли бы сослужить мне хорошую службу – лучшую, чем все остальные вместе взятые, за исключением Карелы, но все вы должны умереть.

– Ты хочешь запереть тут нас всех? – спросил Конан без всякого уважения и кивнул головой на Ордо. Одноглазый застонал и слегка пошевелился.

Аманар посмотрел на него, словно ему только теперь что-то стало ясно.

– Нет, киммериец. Как и ты, и человек по имени Талбор, он проник сюда, чего мы здесь не любим. Остальные остаются на свободе – пока что они мне не нужны.

Цепи Гаранидеса зазвенели, когда он повернулся.

– Чтоб Митра разорвал твою черную душу! – захрипел капитан.

Волшебник, казалось, вообще не слышал его. Его удивительные глаза по-прежнему смотрели на Конана.

– Велита, – сказал он шепотом, – ждет меня в моем колдовском покое. Когда я использую ее в последний раз, она умрет и найдет нечто худшее, чем смерть. Смерть – это страшно, киммериец, но еще страшнее, когда после человека не остается души, которая сможет проснуться для будущей жизни!

Лицо Конана напряглось почти против его воли. От смеха Аманара кровь застывала в жилах.

– Забавно, киммериец. Ты боишься гораздо больше за других, чем за самого себя. Да, забавно. Это можно будет еще использовать.

Снова зазвучал его смех, потом он вышел.

Гаранидес неподвижным взглядом смотрел на захлопнувшуюся дверь.

– Он отравляет воздух одним только своим дыханием, – сказал он.

– Дважды, – задумчиво проговорил Конан, – я слышал о душах, которые вынимаются из тел. Я знал как-то человека, который умел красть души.

Капитан сложил пальцы, отводя дурное.

– Как ты познакомился с этим человеком? – спросил он.

– Он украл мою душу, – ответил киммериец спокойно.

Гаранидес недоверчиво засмеялся, потому что не знал, всерьез это говорится или нет.

– И что же ты тогда сделал?

– Убил его и вернул мою душу назад.

Конан вздрогнул. Это было совсем непросто – получить ее назад. Еще раз попасть в опасность, где можно ее потерять и, возможно, не получить назад, было намного страшнее, чем умереть. И именно это предстояло Велите и, возможно, Кареле, если он не сумеет это предотвратить.

Ордо снова застонал, с трудом сел и прислонился спиной к стене. Когда зазвенели цепи, он уставился на наручники, затем поспешно вновь закрыл глаза.

– Что случилось, Ордо? – спросил Конан. – Аманар приказал своим с'тарра притащить тебя сюда. Он сказал, что ты куда-то проник, где он не желал бы тебя видеть. Что ты сделал?

Лицо Ордо, перекошенное шрамом, дрогнуло, словно он хотел заплакать.

– Ее так давно не было в лагере, – сказал он наконец. – И тебя тоже. Это меня беспокоило. Приближалась ночь, и мысль, что она останется в крепости или не сможет найти в темноте дорогу к лагерю... В воротах меня пропустили, правда, неохотно, и один из ящериц привел Ситу. Я пришел в зал, где этот трижды клятый Аманар – чтоб его черви сожрали! – восседал на своем золотом троне.

Ордо прикрыл свой глаз, но продолжал говорить, правда, медленнее.

– Музыканты играли – люди, которые ни разу не подняли глаз от пола. Это змеиное отродье, этот демон, набросился на меня и ударил древком копья, потому что колдун буркнул ему, что я нужен ему живьем. Мне удалось убить по меньшей мере двоих, прежде чем я потерял сознание. Да, насчет двоих я знаю точно.

Он замолчал. Конан посмотрел на него.

– Аманар, конечно, не приказал бы тебя бить только за то, что ты вошел в его тронный зал?

Бородатое лицо дико исказилось. Сквозь стиснутые зубы Ордо наконец выдавил:

– Карела! Она танцевала для него, обнаженная, словно наложница – и разукрашенная, словно из гарема! Она плясала обнаженная для этого...

Его потрясло рыдание, и он замолчал. Ярость, еще более сильная, охватила Конана.

– Ордо, он умрет! – обещал он. – Он сдохнет!

– Эта Карела, – спросил Гаранидес, не веря собственным ушам. – Это... Рыжий Ястреб?

Лицо Ордо потемнело еще больше. Он хотел наброситься на капитана, но цепи рванули его назад.

– Она была заколдована! – взревел он. – Она даже не узнала меня. Ни одного взгляда она не уделила мне, ни на одно мгновение не прервала танец. Она заколдована!

– Мы тебе верим, – попытался успокоить его Конан.

Одноглазый злобно сверкнул на Гаранидеса.

– Кто этот человек, Конан?

– Ты его не узнаешь? – Киммериец рассмеялся. – Гаранидес, заморийский капитан, которого мы познакомили с кезанкийцами.

– Заморийский офицер! – фыркнул Ордо. – Если в у меня были свободны руки, я освободил бы мир от еще одного солдата, прежде чем мне умереть.

– Это останется только твоим желанием! – издевательски заметил Гаранидес. – Я прикончил пятерых вроде тебя уже перед первым завтраком.

Капитан и разбойник обменялись яростными, убийственными взглядами.

– Давайте на время забудем ваши цепи, – вмешался Конан, внешне безразличный. – Можете ли вы действительно взяться за это дело?

Теперь яростные взгляды устремились на него.

– Мы без сомнения умрем, – буркнул Ордо.

– Умирай, если тебе непременно этого хочется, – огрызнулся Конан. – Я попробую в любом случае этого избежать, и тогда умереть придется Аманару!

– Как? – спросил Гаранидес.

Киммериец улыбнулся.

– Ждите. И успокойтесь.

Несмотря на то, что они приставали к нему, требуя, чтоб он открыл им свой план, он спокойно уснул. И снилось ему, что Аманар удавился цепочкой от черной подвески.

Глава 26

Карела проснулась и в смятении огляделась вокруг. Она лежала на шелковом диване – не в своей палатке, а в роскошном покое – который был покрыт багряным шелковым покрывалом. Серебряные чаши и кувшины стояли на позолоченных столиках, а пол был покрыт драгоценным туранским ковром.

Солнце пробивалось сквозь узкое окно. Ей стало ясно, что она находится в крепости Аманара, и одновременно с этим она заметила, что совершенно обнажена.

– Деркэто! – пробормотала она и быстро села.

В голове стучало. Выпила ли она слишком много вина? Во всяком случае она знала, что провела ночь в замке.

Она смутно вспоминала жгучую музыку и свой безумный танец. Она прижала ладонь ко лбу, словно хотела стереть румянец – и с проклятием отняла ее. В покое было прохладно, и лоб был тоже холодным. Она торопливо встала и начала искать свою одежду.

Ее золотые чаши для груди и изумрудно-зеленая юбка лежали в полном порядке на расстеленном пурпурном плаще на ларце в ногах дивана. Красные сапоги стояли перед ларцом, а украшенный драгоценными камнями палаш прислонен рядом. Она поспешно оделась.

– Кто была эта танцовщица? – бормотала она себе под нос, натягивая сапоги. Танец был откровенно бесстыдным, взывающим к самым низшим чувствам.

– Но почему это должно ее интересовать? – спрашивала она себя. Намного важнее то, что ей в будущем нужно быть осторожнее с вином. Она доверяла Аманару не настолько, чтобы ей хотелось проводить в этом замке и следующие ночи. Ее щеки пылали, и лишь частично это было вызвано злостью. Это еще счастье, что она проснулась не в его постели. Нет, не потому, что она находила его недостаточно красивым, хотя и на несколько сумрачный лад, и он был тоже силен, хотя его сила и не бросается в глаза. Но когда она улеглась с этим человеком в кровать, это она уточнит.

Дверь раскрылась. Она вскочила и схватила палаш, прежде чем осознала это движение. Она с удивлением увидела девушку, которая вошла с опущенной головой, не глядя на нее, и внесла большой серебряный кувшин с деревянной ручкой на подносе.

Почему я так беспокоюсь? – подумала она, засовывая кривую саблю в ножны.

– Мне жаль, девочка. Я не хотела испугать тебя.

– Горячая вода, госпожа, – сказала девушка беззвучным голосом. – Для вашего утреннего туалета.

Все еще не поднимая взгляда, она поставила поднос на столик и повернулась, чтобы идти. Казалось, ее ничуть не смутило приветствие в виде обнаженной сабли.

– Момент, – попросила Карела. Девушка остановилась. – Кто-нибудь у подъемной решетки спрашивал меня? Ордо? Бородатый человек с одним только глазом?

– Такой человек был без сознания принесен в подземелье прошлой ночью, госпожа.

– В подземелье? – возбужденно переспросила Карела. – Клянусь грудями Деркэто! Почему?

– Говорят, его схватили, когда он хотел освободить этого человека, Конана, и еще потому, что он спрятал в свой мешок много золотых вещей.

Рыжая испуганно задержала дыхание. Она должна была предусмотреть такую возможность. Ордо и Конан были очень близки, они стали чем-то вроде братьев по оружию, как это называют горцы. А мужчины, которые в других вещах совершенно ненадежны, в таких вопросах обычно ведут себя, как сумасшедшие. Но несмотря ни на что, он был самым верным из ее псов, она должна что-то сделать для него.

– Где твой господин, девочка?

– Я не знаю, госпожа.

Карела нахмурила лоб. Рабыня слегка помедлила с ответом.

– Тогда веди меня в подземелье. Я хочу говорить с Ордо.

– Госпожа, я... я не могу... мой господин... – Девушка уставилась в пол.

Карела взяла ее за подбородок и подняла ее лицо.

– Смотри на меня...

У нее перехватило дыхание.

Девушку можно было бы считать даже красивой, но ее лицо было совершенно неподвижно, ни следа чувств не найти было на нем.

И ее карие глаза были – пусты. Да, пусты – это единственное слово, способное объяснить производимое ими впечатление. Карела поспешно убрала руку. Ей пришлось подавить желание вытереть руку. Прежде чем она выпустила подбородок, девушка снова опустила голову. Она не пыталась защитить себя и только спокойно стояла и ждала.

– Девушка, – сказала Карела угрожающим тоном. – Я здесь, а твой господин неведомо где. Покажи мне дорогу в подземелье. – Рабыня, поколебавшись, кивнула и пошла из покоя. Карела установила, что она находилась на верхнем этаже башни. Они спустились по витой мраморной лестнице, которая выглядела так, словно висела в воздухе. На первом этаже девушка свернула в боковой ход и остановилась перед аркой, лишенной всяких украшений, возле грубо вытесанных из камня ступеней, которые вели в глубину. За всю дорогу она ни разу не подняла глаз, и Карела была рада этому.

– Ход ведет вниз, госпожа, – сказала рабыня. – Я не могу идти дальше.

Карела кивнула.

– Спасибо, девочка. Если у тебя возникнут из-за этого неприятности, я сама поговорю о тебе с твоим господином.

– Господин сделает то, что захочет, – ровным голосом ответила рабыня. Прежде чем Карела смогла что-то ответить, она уже свернула за угол.

Рыжая разбойница глубоко вздохнула, положила пальцы на рукоять сабли и начала спускаться по лестнице, пока не оказалась перед дверью, обитой железом. Она постучала по двери рукоятью.

Толстый человек в желтой куртке открыл. Она приставила обнаженный клинок к его лицу, прежде чем он успел открыть рот. Он, по крайней мере, не смотрел упорно в пол, подумала она. Но может быть, потому, что она держит меч, и он боится поранить лицо.

– Человек по имени Ордо, – сказала она. – Веди к нему.

– Но Аманар... – начал толстяк. Острие палаша легонько кольнуло жирную шею, и поросячьи глазки испуганно уставились на нее. – Я приведу вас к нему, – заверил он ее высоким, визгливым голосом и поспешно добавил: – Госпожа.

Приставив острие сабли к его спине, она шла за ним по коридору, сложенному природными скалами. Он нащупал ключ на своем поясе и наконец открыл тяжелую деревянную дверь.

– Веди внутрь, – приказала она и указала кривой саблей направление. – Так, чтоб я могла тебя видеть. Одно предательское движение, и я превращу тебя в жабу, если ты еще ею не стал!

Яростно исказив свое жирное лицо, он подчинился. Она раскрыла дверь и удивленно посмотрела на трех человек в камере: Конана, Ордо и еще одного, который был ей почему-то знаком. Все трое смотрели, как дверь со скрипом раскрывается.

– Ты пришла! – вскричал Ордо. – Я знал, что ты придешь!

Ее зеленые глаза остановились на широкоплечем киммерийце. Он встретил ее взгляд равнодушно. Она чувствовала облегчение от того, что он был еще жив, и сердилась на себя за это. Твердые черты его лица не были безобразны, что верно, то верно, и он был действительно очень мужественным – она непроизвольно покраснела – но он ведь идиот. Почему ему надо было противопоставить себя Аманару? Почему он не может забыть эту девчонку Велиту? Почему?

– Почему? – непроизвольно громко спросила она и в замешательстве обернулась к Ордо. – Почему ты это сделал?

Одноглазый глянул смущенно:

– Что я сделал?

– Почему ты ограбил Аманара и попытался освободить остальных кретинов? – Она указала головой на Конана, не глядя на него.

– Я ничего не украл! – защитил себя Ордо. – И я вообще не знал, что Конан лежит тут в цепях, пока они меня сюда не зашвырнули.

– Но у них же была причина сделать это? – насмешливо спросила она.

Ордо промолчал.

– Ха! – сказал Конан.

Ордо остановил его, прерывая его попытку продолжать.

– Нет, киммериец! – И добавил: – Пожалуйста. – Это прозвучало вымученно и умоляюще одновременно.

Карела, ничего не понимая, смотрела на обоих. Глаза этих двоих встретились, и Конан кивнул.

– Ну? – резко спросила она. Никто из двоих не ответил. Ордо отвел глаза. – Разрази тебя Деркэто, Ордо! Я прикажу бить тебя плетьми. Если я смогу уговорить Аманара освободить тебя, я, наверно, сделаю это.

– Освободи нас сейчас, – быстро сказал одноглазый. – У Орта есть ключ. Ты можешь...

– Тебя! – возразила она резко. – Только тебя я попытаюсь освободить. Второй меня не интересует. – Она чувствовала взгляд Конана и отвернулась. – Но тебе явно пойдет на пользу побыть здесь еще немного и поразмышлять, удастся ли мне уговорить Аманара отпустить тебя отсюда.

Она указала саблей на толстого тюремщика.

– Эй, ты! Закрой дверь снова! – Она прошла несколько шагов из камеры и держала теперь палаш наготове, когда Орт пошел к двери.

– Карела! – взревел Ордо. – Послушай, уходи отсюда. Забудь меня и забери свою лошадь...

Дверь захлопнулась и оборвала его на полуслове.

Толстяк повернул ключ в замке и снова обернулся к ней. Она положила кривой клинок на его шею, и ее глаза засверкали сталью.

– Если до меня дойдут слухи, что ты плохо обращался с Ордо, я изрублю тебя на куски!

Она презрительно повернулась к нему спиной и зашагала к лестнице.

Когда она поднялась наверх, она кипела от ярости. Аманар не имел права делать такие вещи! С Конаном – да, но с Ордо – другое дело. Она сама в состоянии заботиться о дисциплине и порядке своих псов, и она не потерпит, чтобы волшебник вставал поперек ее воли. С саблей в руке она стремительно шла через роскошные залы черной башни.

С'тарра, который преградил ей путь, удивленно посмотрел на оружие в ее руке.

– Где Аманар? – резко спросила она.

Человек-ящерица не ответил ни слова, но указал ей глазами на простую полукруглую дверь. Она вспомнила, что Аманар говорил, что ход за этой дверью ведет в покои, где он занимается своими исследованиями. В ее теперешнем настроении ей было безразлично, где разговаривать с чародеем. Она повернулась к этой двери.

С шипящим криком человек-ящерица прыгнул перед ней, чтобы преградить ей дорогу, но тотчас отскочил и избежал смертельного удара ее клинка, который успел лишь скользнуть по кольчуге на его груди и высечь сноп искр.

– Если ты отважишься идти за мной, ты никогда уже ни за кем не сможешь ходить! – пригрозила она.

Его красные глаза не отрывались от ее лица, но он не шевельнулся, когда она пошла по косо уходящему вниз коридору, который был освещен факелами, горевшими в простых железных настенных канделябрах.

Этот коридор был длиннее, чем она предполагала. Дверь и все еще стоявший возле нее с’тарра скоро превратились в едва различимую точку, когда она остановилась перед высокой деревянной дверью.

Дверь была, как и весь коридор, украшена рельефами змей. Она решила, что находится в самом сердце горы. Она толкнула одну из створок двери и вошла в большое, круглое помещение с колоннами, которые большей частью терялись в полумраке. Узор мозаичного пола изображал редкостную золотую змею. С другой стороны зала к ней резко повернулся Аманар. Сита, который сидел на корточках рядом с чародеем, приподнялся.

– Ты решилась прийти сюда! – загремел волшебник.

– Я решаюсь на все, – фыркнула она, – пока ты держишь Ордо в цепях...

Только теперь она обратила внимание на то, что находилось за спиной одетого в черное волшебника: залитый кровью черный мраморный алтарь и привязанная к нему нагая стройная белокурая девушка, которая замерла от страха.

– Клянусь черным сердцем Аримана! – выругалась Карела. – Чем ты тут занят, чародей?

Вместо ответа Аманар описал в воздухе знак, который бегло вспыхнул.

Он пробудил в ней спящее воспоминание. Она почувствовала жжение в глазах, словно туда попал песок. Она покажет ему, как пробовать на ней свои колдовские трюки! Она хотела идти к нему – и удивленно посмотрела на свои ноги, которые не хотели двигаться. Она не чувствовала себя слабой, она была совершенно нормальной, но они ей не повиновались.

– Что это за чертовщина? – яростно зашипела она. – Отпусти меня сию секунду, Аманар, иначе...

– Брось саблю перед собой! – приказал он.

Она не смогла подавить возгласа, когда ее рука против ее воли повиновалась, и украшенный драгоценными камнями палаш упал на пол, зазвенел и откатился к колонне.

Аманар удовлетворенно кивнул.

– Раздевайся, Карела!

– Идиот, – начала она, но замолчала, когда увидела, как ее тонкие пальцы поднялись к пряжке, которая скалывала багряный плащ, и расстегнули ее. Плащ скользнул за спиной на пол.

– Я Рыжий Ястреб, – сказала она. Голос ее звучал беззвучно. Тогда она напрягла его и взревела: – Я Рыжий Ястреб!

Ее зеленые глаза, казалось, вылезут из орбит, когда им пришлось наблюдать, как ее собственные руки срывают чаши с груди и бросают их на пол, как они распахивают зеленую юбку, и она тоже летит на пол.

– Хватит! – сказал Аманар. – Оставь себе сапоги. Мне нравится, когда они на тебе.

Она хотела плакать, когда ее руки послушно улеглись на бедра.

– Вне этих стен, – продолжал одетый в черное чародей, – ты Рыжий Ястреб. Внутри крепости ты – то, что я прикажу. Я думаю, что с этого момента я позволю тебе узнать, что здесь происходит. Твой испуг дороже самого редкого вина.

– Ты вообразил, что я вернусь сюда еще раз, если сумею освободиться? – фыркнула она. – Отдай мне сперва мою саблю в руки и собери вокруг меня моих псов, я обрушу эту крепость тебе на голову!

От его смеха по спине у нее заструился ледяной пот.

– Когда ты покинешь эти стены, ты сможешь только то вспомнить, о чем тебе позволю вспомнить я! Ты уйдешь отсюда с убеждением, что мы обсуждали здесь это или то. Но когда ты снова вернешься в крепость, тебе снова откроется вся правда. Рыжий Ястреб будет валяться у моих ног и радовать меня всем тем, что я потребую. Ты будешь ненавидеть – и повиноваться.

– Скорее я умру! – яростно крикнула она.

– Этого я не допущу. – Он холодно рассмеялся. – А теперь попридержи язык!

Все, что она хотела еще сказать, замерло на ее губах. Аманар вытащил кинжал с позолоченным клинком из-под одеяния и блеснули искры.

– Ты увидишь, что здесь происходит. Я не думаю, что Суза выкинет что-нибудь неожиданное.

Девушка на алтаре застонала. Глаза Аманара с красными точками в глубине приковывали взгляд Карелы, словно змеиные глаза – птицу. Она чувствовала, как они проникают в ее душу – глубоко-глубоко.

– Ты будешь смотреть, – повторил Аманар, – и ты научишься страху – в его настоящем смысле.

Он снова повернулся к алтарю и начал нараспев произносить заклинание, каждое слово которого, несмотря на то, что она не понимала их смысла, пронзало ее, как кинжал.

Запахло дымом.

Глаза Карелы вылезали из орбит. Нет, я не буду кричать, заклинала она себя. Даже если у меня снова появится голос, я не закричу. Но пот струился по ее телу, и дрожь, которой она никогда не знала в жизни, охватила ее.

Глава 27

– Конан! – позвал Гаранидес. – Конан!

Все трое были все еще закованы в цепи в подземелье. Конан, который устроился так уютно, насколько это позволял каменный пол, открыл один глаз.

– Я сплю, – пробормотал он и снова закрыл его.

Киммериец решил, что с момента посещения Карелы прошел по меньшей мере целый день. Им с тех пор ничего не приносили поесть, только три миски с застоявшейся водой.

– Ты спишь! – буркнул Гаранидес. – А когда ты поделишься с нами своим планом?

– Рыжий Ястреб, – произнес Ордо голосом, полным надежды. – Как только она меня освободит, я вытащу вас отсюда. Даже тебя, замориец!

Конан потянулся, пока суставы не хрустнули.

– Она давным-давно вернулась бы назад, если бы ей это позволили, Ордо.

– Она может еще прийти, – возразил одноглазый. – Но может быть, она послушала моего совета и ускакала отсюда.

Конан промолчал.

Лучшее, на что он надеялся, для нее было то, что она поверит Аманару в вопросах, касающихся Ордо, и вернется назад в лагерь, где будет окружена людьми, которых охотно называет своими псами.

– Как бы то ни было, – сказал Гаранидес, – мы не можем надеяться на нее. Даже если она освободит тебя, Борода, она не сделает того же для киммерийца и для меня. Ты сам слышал, как она говорила это. И я думаю, что она женщина, которая держит слово.

– Подождите, – буркнул Конан. – Еще не время...

Ключ повернулся в замке.

– Это Орт, – заворчал Гаранидес. – Без сомнения, со своим железом.

– Орт? – переспросил Ордо. – Кто это...

Тяжелая, обитая железом дверь повернулась. Толстый подручный палача стоял за ней, держа латунную жаровню, полную пылающих углей, из которых торчали деревянные ручки шомполов, которые светились тем же красным светом, что и угли.

– Кто хочет быть первым? – Орт захихикал.

Он вытащил шомпол из жаровни и провел раскаленным острием в воздухе. Ордо прижался спиной к стене и свистнул сквозь зубы. Гаранидес пригнулся, готовясь к прыжку, насколько позволят ему цепи. Конан не шевелился в своем углу.

– Ты, капитан? – издевался Орт. Он сделал вид, что хочет ткнуть железом в Гаранидеса, который весь напрягся. – Орт охотно показывает свое искусство офицерам. – Хихикая, он обратил пылающую сталь против Ордо. – Или ты, одноглазый? Орт может сделать тебе второй шрам, выжечь твой второй глазик. А ты, силач? – Он повернулся к Конану. – Ты полагаешь, тебе удастся тут отсидеться?

Внезапно Орт подошел к киммерийцу. Раскаленный шомпол свистнул и отскочил назад. На плече Конана зашипело сожженное мясо. Он беспомощно поднял руку, чтобы защитить голову. Он прижался к стене, вполоборота к палачу. Трое мужчин недоверчиво смотрели на высокого парня.

– Защищайся! – взревел Гаранидес и Конану пришлось поспешно отшатнуться, чтобы избежать раскаленного железа, которое едва не рассекло лицо.

– Будь мужчиной, Конан! – заклинал его Ордо. Орт предусмотрительно отскочил, ударил и снова отскочил. Было просто поразительно, насколько он был проворен, несмотря на свой вес. Конан стонал, когда вторая полоса ожогов косо легла на его плечи и еще теснее прижался к стене.

– Да он не мужчина, – хихикнул Орт. Палач, почти круглый от жира, гордо приблизился к нему, встал рядом с Конаном и поднял свое пылающее оружие.

Тогда Конан испустил свой яростный боевой клич, отскочил от стены и схватил Орта рукой. Затем он подтянул его ближе, другой рукой наматывая цепь на горло палача и почти одновременно хватая его рукой. Силой мускулов он стянул цепи так, что жирное мясо проступило между звеньев. Свиные глазки Орта вылезли из орбит, его обутые в сапоги пятки заскребли по полу. У него еще было оружие, и он использовал его. Горячее железо хлестало и хлестало по широким плечам киммерийца.

Запах паленого мяса заполнил воздух. Но Конан превозмогал боль. Ему другого не оставалось. Ничего другого для него не существовало. Только человек, который был перед ним, только человек, свиные глазки которого вращаются на жирном лице, только человек, которого он должен убить. Орт попытался глотнуть воздуха, вероятно, чтобы закричать, когда он зажал ему рот. Цепь полностью охватила складки его жирной шеи. Он уронил шомпол, захрипел и больше не двигался.

Киммерийцу с трудом удалось освободить цепь, чтобы выпустить труп.

– Митра! – выдохнул Гаранидес. – Твоя спина, Конан! Я ни за что бы не выдержал такого.

Вздрагивая, Конан нагнулся к шомполу. На мертвеца он больше не обращал внимания. По его мнению, все мерзавцы заслуживали подобного же конца.

– Это поможет нам удрать, – проворчал он и поднял орудие пытки. Металл был еще горячий, но уже не обжигал.

Он осторожно просунул железо сквозь звено цепи на расстоянии ширины ладони. Он глубоко вздохнул, затем потянул железо в одну, а руку в другую сторону. Кандалы впились в едва зажившие раны, оставшиеся после ремней, которыми связали его разбойники в первую ночь, когда привязывали его к колышкам. Кровь потекла по его руке. Двое остальных затаили дыхание. С резким звоном цепь порвалась.

Улыбаясь, киммериец поднял вверх свободное запястье, с наручника свисало несколько звеньев цепи.

– Я надеялся, что огонь не причинил ущерба прочности железа, иначе он сломался бы скорее, чем цепь.

– Ты на это надеялся! – фыркнул Ордо. – Надеялся!

Разбойник запрокинул голову и затрясся от смеха.

– Ты основывал наше освобождение на одной только надежде – и ты победил!

Так быстро, как он только мог, киммериец сорвал остальные цепи с себя и других. Как только Ордо был свободен, он подскочил. Конану пришлось поймать его за руку, чтобы он не рванулся в дверь.

– Стой, не торопись! – предостерег киммериец.

– Время поджимает, – возразил Ордо. – Я должен убедиться, что Рыжий Ястреб в безопасности.

– Или умереть за нее? – спросил Конан не без насмешки.

– Первое, киммериец, но я готов и ко второму.

Конан глухо заворчал.

– Я не намеревался умереть от копий с'тарра, и если ты этим кончишь, то ты мне не будешь нужен – и Кареле тем более. – Он повернулся к офицеру. – Гаранидес, сколько еще твоих людей живы, как ты думаешь? И сколько из них могут сражаться?

– Наверное, человек двадцать, – ответил капитан. – И чтобы выйти из этого подземелья, они готовы сражаться даже с Ариманом и Эрликом персонально.

– Хорошо, тогда возьми ключи с пояса Орта и освободи их. Если ты с ними захватишь башню, охраняющую ворота и сможешь ее удержать, мы сделаем то, что задумали.

Гаранидес кивнул.

– Я удержу ее. Что же ты все-таки задумал, киммериец?

– Я убью Аманара, – свирепо ответил Конан.

– А что же я? – спросил Ордо, когда оба они договаривались, не обращая на него внимания.

– Ты хочешь с нами? – спросил Конан. Он дождался кивка и продолжил: – Собери разбойников. Тебе придется позаботиться о том, чтобы незамеченным перебраться через стену. Приведи их наверх, прежде чем с'тарра смогут расстрелять их из катапульты. Ты и псы Карелы будете сражаться против с'тарра, и вы разожжете под стенами столько костров, сколько сможете! Вы, ты и Гаранидес со своими людьми, ждите моего сигнала. Когда шпиль самой высокой башни загорится, начинайте.

– Я буду готов, – заверил его Ордо. – Говорят, что ни один план битвы не пережил еще начала атаки. Будем надеяться, что у нас случится по-другому.

– Сделай свое дело хорошо, Гаранидес, – сказал Конан, после чего он и Ордо поспешили прочь из подземелья.

В самом конце каменной лестницы, как раз когда они вошли в саму башню, в двух шагах от них шарахнулся в угол с'тарра. Ордо заломил ему руки назад, а кулак Конана вывел его из строя. Киммериец торопливо сунул в руку Ордо саблю человека-ящерицы и вытащил для себя кинжал с широким лезвием. После этого Конан и Ордо расстались.

Дорогу к покоям Аманара наверху в башне было легко найти. Нужно только подниматься по ступеням, думал Конан, пока они не кончатся. А потом будут мраморные арки, словно висящие в воздухе, и широкий парадный вход из полированного эбенового дерева, лестница, по которой двадцать человек могут подниматься одновременно плечо к плечу, и достаточно крепкая для того, чтобы выдержать целую армию.

Потом он поднялся по каменной витой лестнице, шедшей по стене башни и не имевшей поручней с внешней стороны, которые могли бы предохранить от падения в пропасть. У подножия этой лестницы Конану пришло в голову, что он забыл о предостережении Велиты относительно зачарованности этого места. Если Аманара нет в крепости, то уже следующий шаг может означать его верную смерть от черных чар – медленную смерть, как он тут же вспомнил. Но если он не поднимется по этой лестнице, то не он, а другие примут страшную смерть от рук Аманара. Он поднялся на одну, потом на две, на три ступеньки вверх, не думая больше о том, что может произойти. Наконец он поднялся на последнюю и встал перед дверью, обитой железом.

Он облегченно вздохнул. Теперь он знал, что Аманар в крепости. Однако собирать информацию подобным образом – это было не совсем в его духе.

Он открыл дверь и вошел в помещение, где стены словно забрызганы были злобой и воздух отравлен чернейшим колдовством. Это был круглый покой, без окон, с рядами книг на стенах, но их кожаные переплеты были сделаны из такого материала, что Конан содрогнулся.

Раздробленные остатки мумий лежали вокруг между разбросанными сосудами всех видов, треножников и маленьких жаровен, в которых сейчас не горел огонь. В прозрачных хрустальных сосудах плавали в прозрачной жидкости предметы, которые могли быть частями человеческих тел. Это помещение было освещено стеклянным шаром, светящимся непонятным огнем на стенном канделябре.

Но Велиты здесь не было. Ему пришлось признаться себе в том, что он этого больше и не ожидал. Сначала ему нужно отомстить.

Ему не понадобилось много времени для того, чтобы отыскать хрустальную шкатулку, о которой она говорила. Она стояла на почетном месте на бронзовом треножнике в середине чародейских покоев. Он презрительно сорвал дымчатую крышку и отбросил ее, так что она разлетелась на куски на каменном полу, разорвал шелковую обертку и схватил оправленную в серебро черную подвеску на тонкой серебряной цепочке. Светящиеся красные точки плясали в глубине камня, совсем как в глазах Аманара.

Он спрятал подвеску в своем широком кожаном поясе и поспешно поискал еще чего-нибудь, что могло бы быть ему полезным. Он уже решил уйти отсюда, когда внезапно увидел свой широкий меч на столе среди всякого хлама. Он протянул руку к нему – и она остановилась над рукоятью. Зачем Аманар принес меч в свой чародейский покой? Конан успел познакомиться с заколдованными клинками. Он сам видел, как один из них убил человека, который взял его по приказу другого в руки. Что сделал Аманар с его оружием?

Дверь покоя отворилась. Вошел Сита. Он изумленно раскрыл пасть с острыми клыками при виде киммерийца. В этот момент пальцы Конана сомкнулись на рукояти, и он поднял меч. По меньшей мере, подумал он облегченно, он меня еще не убил!

– А, киммериец, – прошипел человек-змея. – Так ты вырвался.

Почти равнодушно он смахнул разбросанные в беспорядке предметы, по большей части непонятные, и выхватил копье с наконечником шириной в половину запястья мужчины и длиной равным короткому мечу.

– Магистр не накажет меня, если я убью тебя прямо здесь!

– Для начала попробуй это сделать, – зарычал Конан.

А мне нужно зажечь огонь и как можно скорее, подумал он. Он попытался зайти за стол и так встать перед с'тарра, чтобы ничего больше между ними не было, потому что, имея на дороге стол, он мог воспользоваться только своим копьем. Осторожно поднимая копье, с’тарра кружил вокруг стола.

Внезапно в крепости зазвенел большой гонг. Человек-ящерица на мгновение оторвал взгляд от Конана, который присел, засунул плечо под край длинного стола и опрокинул его. Сита отскочил, и тяжелый стол упал туда, где только что были его ноги. Каменные коробочки с редкостными порошками и сосудики из стекла с разноцветными жидкостями рассыпались по полу. Ядовитый дым поднялся от этого смешения предметов. Удары гонга звучали и звучали, и были слышны заглушенные расстоянием крики перед стенами. Неужели Ордо или Гаранидес, или оба они, не сумели дождаться и начали?

– Мой магистр послал меня сюда за порошком, – зашипел Сита. – За порошком, который усиливает ужас жертвы, как он полагает.

С последним словом он поднялся, – и копье полетело в Конана.

Широкий меч киммерийца отбил его в сторону, и ответный удар зацепил чешуйчатую кожу на подбородке. Сита поспешно отскочил. Он прижал длинную когтистую руку к кровоточащей ране и дико выругался.

– Ты меня еще не убил, – улыбаясь, поддразнил его северянин.

Шипящий голос Ситы превратился в скрежет.

– Жертва, киммериец, – это девушка, из-за которой ты пришел сюда. Велита. Я убью тебя, и ты умрешь с мыслью о том, что ее принесли в жертву.

Конан ощутил ярость берсерка. Велита еще жива. Но она останется жить только в том случае, если он успеет.

– Где она, Сита?

– В зале для жертвоприношений, человек.

– И где же этот зал для жертвоприношений? – спросил Конан.

Сита обнажил клыки в издевательской усмешке. Конан взревел, подпрыгнул, вскочил на край перевернутого стола и набросился на человека-ящерицу. Острие копья задело его бедро, но клинок широкого меча делал свое дело. Конан был теперь охвачен гневом берсерка. Неудержимо напал он на Ситу, не обращая внимания на свои ранения и не давая Сите времени ни на что, кроме как на то, чтоб в ужасе отшатнуться.

Второй удар, скорее, продолжение первого, перерубил Сите руки. Хлынула черная кровь, и звенящий крик вырвался из-за острых клыков. Третий удар перерубил шею. Красные глаза, в которых еще некоторое время теплилась жизнь, смотрели на Конана одно мгновение, затем чешуйчатая голова упала с глухим стуком. Хлынула кровь с'тарра, и безголовое тело рухнуло на пол.

Тяжело дыша, Конан огляделся. Ему нужно еще зажечь огонь... Тут он увидел, что там, где колдовские порошки смешались с цветными жидкостями, на полу поползли желтые огоньки, от которых поднимался едкий дым. С мгновенной быстротой охватывал огонь перевернутый стол, и он загорелся, словно был облит маслом из лампы.

Кашляя и задыхаясь, Конан стоял посреди колдовского покоя. Перед ним бушевал огонь. Из лестничного проема поступал свежий воздух. Скоро это пылающее помещение превратится в кузнечный горн, и башня сама подаст сигнал.

Киммериец нашел покой с окном, откуда можно было видеть крепостные стены и долину. С удивлением он распахнул глаза. На стенах сновали с'тарра, деловито, как муравьи вокруг потревоженного муравейника. А вдалеке, в долине, было около тысячи горцев в тюрбанах. Они ехали на лошадях, вооруженные копьями и саблями.

Где же могут быть Ордо и Гаранидес? Их план теперь невыполним. Но может быть, он успеет еще спасти Велиту, если она действительно находится в зале для жертвоприношений. Но где он будет искать его в этой огромной башне? Ему понадобится целый день только для того, чтобы бросить в каждое из этих помещений один беглый взгляд. Но тут он вспомнил кое о чем. Возможно, для девушки существовала еще одна вероятность спасения.

Гигантскими прыжками он пробежал алебастровые залы и помчался вниз по мраморной лестнице, мимо изумленных с'тарра, которые очень спешили выполнить полученные приказы и не отваживались его остановить. Как коршун ворвался он вниз, прямо в тот простой нижний ход, который отвесно вел вниз и о котором Аманар лживо утверждал, что тот ведет в его чародейские покои.

Конан помчался по коридору, который вел в сердце гор, и его легкие работали, как кузнечный горн. Смерть смотрела из его ярко-синих, как горный ледник, глаз, и ему было безразлично, будет ли это его собственная смерть, если с собой он заберет в царство теней Аманара.

Серые каменные стены коридора, освещенные факелами, снова и снова повторяли запутанный узор, изображающий змей, как и высокая дверь, перед которой он наконец остановился. Он толкнул обе створки и вошел. Аманар в черном, вышитом змеями одеянии стоял, произнося заклинание перед черным мраморным алтарем, к которому была привязана обнаженная Велита. За алтарем клубился дымный пар и уходил в бесконечную черноту. Конан поспешно пробрался между колонн к стене круглого зала. Его губы вздрагивали, словно он неслышно рычал.

Чародей сделал паузу в своих заклинаниях и сказал, не оборачиваясь:

– Давай сюда, Сита! Поторопись!

Конан был еще в двенадцати шагах от алтаря. Он рассматривал чародея, приближаясь. Золотого жезла на этот раз у Аманара не было, но что это вместо того держал он в руке?

– Я не Сита! – сказал киммериец.

Аманар вздрогнул и резко повернулся. Он увидел Конана, который стоял в тени колонн.

– Это ты, киммериец? Как же ты... А, это неважно. Так ты быстрее попадешь к пожирателю душ.

Велита смотрела мимо Аманара – на Конана. Ее темные глаза были полны надежды и отчаяния одновременно. Клубящийся дым сгустился.

– Отпусти девушку! – приказал Конан. Аманар издевательски захохотал. Тогда киммериец вынул подвеску из пояса и покачал ее, держа за цепочку. – У меня есть кое-что, колдун!

Смех Аманара замер.

– Что это такое! – зашипел он, но его язык облизал губы, и он бросил откровенно растерянный взгляд на все более сгущающийся мрак. Что-то зашевелилось в глубине. – Но это может привести... к осложнениям. Отдай мне его, и я...

– Это его душа! – загремел голос, который, казалось, раздавался сразу отовсюду. Тени, лежавшие на другой половине круга, против Конана, казалось, внезапно раскололись и слились в одну тень, которая приняла твердые очертания – и перед ними оказался Имхеп-Атон.

Стигийский чародей был одет в золотой венок на волосах с большим изумрудом надо лбом, в черное, строгих очертаний одеяние, которое достигало пола. Медленно приближался он к Аманару и к алтарю.

– Ты! – фыркнул Аманар. – Я должен был догадаться, когда увидел, что двое убитых с'тарра не имеют явных ранений.

– Подвеска, Конан из Киммерии, – сказал стигиец властно. – Она содержит душу Аманара, которую он хочет защитить от пожирателя душ. Уничтожь подвеску – и ты уничтожишь Аманара.

Конан поднял руку, чтобы швырнуть камень между колонн. Но он не смог выпустить подвеску. Как он ни старался, пальцы не разжимались. Наконец он снова опустил руку.

Аманар звонко рассмеялся.

– Дурак! Ты решил, что я не сумею защитить то, что мне дорого? Никто не может причинить вреда подвеске.

Внезапно он повернулся к нему целиком.

– Убей его! – крикнул он.

Наконец Конану стало ясно, что во мраке за алтарем двигалось и вырисовывалось все четче. Огромная золотая голова змеи поднималась оттуда, окруженная длинными щупальцами, которые напоминали лучи вокруг солнечного диска. Покрытое золотыми чешуями тело терялось в черноте за дымом, и рубиново-красные глаза изучающе смотрели на Имхеп-Атона.

У стигийца осталось время на прямой взгляд, затем огромная змея ударила быстрее, чем молния. Длинные золотые щупальца схватили кричащего и подняли его высоко в воздух. Они держали его осторожно, почти нежно, как это казалось, но исполненный ужаса вопль Имхеп-Атона продрал Конана до костей.

Он кричал, как будто у него отнимали самое дорогое. Пожиратель душ, подумал Конан и содрогнулся.

Щупальца ослабили хватку. Они обхватили Имхеп-Атона с головы до пят и снова крепко сжались. Его крик тянулся бесконечно страшно и долго, как показалось Конану, гораздо дольше, чем хватило бы дыхания обычному человеку. Затем щупальца выпустили безжизненное тело, и оно упало на мраморный пол с таким звуком, словно это была мокрая тряпка. Конан хотел посмотреть туда. Но вместо этого он напряженно уставился на подвеску в своем кулаке.

– Ты приказываешь мне, – зашипел голос в голове Конана. Ему не нужно было объяснений, что это говорила большая змея – бог это был или демон, в данный момент не играло роли – которая разговаривала с Аманаром. – Ты стал слишком властолюбив!

Снова Конан посмотрел на подвеску в своей руке. Кром, жестокий бог его северной родины, дал человеку только жизнь и волю. Что человек сделает с ними – или не сделает – это его личная забота. Жизнь и воля.

– Твой слуга попросил тебя заняться им, – сказал Аманар ровным голосом, но его самоуверенность исчезла, когда змея продолжила размышления вслух.

– Нет, Аманар. Твое время кончилось. Сними амулет и отдай себя своему богу, чтобы он стал сильнее.

Жизнь и воля. Воля.

– Нет! – крикнул Аманар. Он сжал пальцы на груди. – Я еще ношу мой амулет, и ты не можешь тронуть меня, Пожиратель Душ.

– Ты сопротивляешься мне? – Голова змеи двинулась к Аманару, щупальца протянулись к нему – и отдернулись.

Воля. Ловец душ. Пожиратель Душ. Воля.

– Кром! – взревел Конан. Он с трудом превозмог себя и швырнул подвеску в сторону огромной змеи.

Время, казалось, потекло медленно, словно мед, и подвеска, вращаясь на цепочке, словно повисла в воздухе.

Губы Аманара искривились:

– Н-н-нет.

Медленно двигалась золотая голова змеи. Раздвоенный язык высовывался между острых клыков. Он подхватил подвеску, втянул ее в пасть и проглотил.

Крик Аманара превратился в отчаянный пронзительный вопль. К нему присоединился второй голос – шипящий, отдающийся в самой глубине сознания тех, кто его слышал. Велита судорожно дернулась на алтаре и сникла, обессиленная. Конану казалось, что его кости превратились в студень.

Луч синего огня вырвался из груди волшебника, разорвал его одеяние и связал его с золотым демоном.Вопли, вырывающиеся у Аманара и Мората-Аминэ становились все пронзительнее и резче, они, казалось, вот-вот порвут барабанные перепонки людей и заморозят кровь в их жилах.

Аманар превратился в живую статую из голубого огня – и он все еще кричал. Золотая чешуйчатая шкура Мората-Аминэ была охвачена голубым пламенем, которое уходило в бесконечную черноту и там терялось. И его крик никак не замолкал и потрясал души.

Наконец вопли волшебника стихли. Конан взглянул и увидел, что от Аманара осталась кучка жирной золы и небольшое количество обгоревшего металла. Но Морат-Аминэ все еще горел, и та часть его огромного тела, которая была видна в этом зале, билась в страшных мучениях, извиваясь и потрясая основание горы.

На потолке жертвенного покоя образовались трещины, и пол колебался и качался, как палуба корабля во время шторма. Стараясь сохранить равновесие, Конан добрался до черного мраморного алтаря, который находился как раз перед горящим, бушующим в смертных муках демоном.

К счастью, Велита потеряла сознание. Он сорвал с нее путы, перебросил обнаженную девушку через плечо и пустился бежать. Потолок жертвенного покоя обрушился как раз тогда, когда он достиг коридора, и тучи пыли поднялись за его спиной. Гора тряслась все страшнее, она вздрагивала и колебалась. Конан мчался.

В крепости царило безумие. Колонны ломались, башни падали, широкие расселины прорезывали стены, и посреди всего этого хаоса с'тарра убивали все, что движется, – даже друг друга.

Огромный киммериец промчался к воротам. Его сверкающий клинок очищал ему путь от тех с’тарра, которые отваживались встать у него на дороге. Башня Аманара, из которой вырывалось пламя, словно из факела, наклонилась в сторону и разлетелась на тысячи обсидиановых осколков. Земля вздыбилась, словно необъезженная лошадь, когда Конан пробирался через подъемную решетку.

Она была открыта, и когда киммериец с танцовщицей, которая все еще была без сознания, на плечах хотел пробежать под ней, открылась дверь караульного помещения. Оттуда выскочил Гаранидес с мечом в руке, с окровавленным лицом, сопровождаемый полудюжиной солдат в одежде и доспехах Заморы.

– Я удерживал ворота какое-то время, – рявкнул он, перекрывая шум землетрясения и резни. – Но потом нас рассеяли. Хорошо еще, что проклятые ящерицы чересчур заняты тем, что убивают друг друга, чтобы обращать внимание еще и на нас. Какое безумие их обуяло?

– Нет времени говорить об этом сейчас! – крикнул Конан через плечо. – Побежали, пока вся эта крепость не обрушилась на нас!

Они спустились с холма, и за их спинами рухнули башня над воротами и подъемная решетка. Теперь это была просто груда мусора.

Долина была кровавым полем битвы, и хрип и крики умирающих висели в воздухе. Несмотря на гром содрогающейся горы шум битвы был слышен тем, кто спаслись из разрушающейся крепости лишь затем, чтобы быть убитыми после.

Конан увидел Ордо сидящим возле палатки Карелы, как будто ничего особенного не случилось. С Велитой, все еще лежавшей у него на плечах, Конан остановился перед одноглазым. С гор скатывались лавины. Наконец-то, подумал Конан, замолчал у меня в голове предсмертный крик демона.

– Ты нашел ее, Ордо? – спросил он негромко – настолько негромко, насколько позволял это стоявший вокруг грохот.

Что касается опасности провалиться сквозь землю из-за землетрясения, то они находились в относительно спокойном месте, где не было вероятности быть засыпанными.

– Она исчезла, – мрачно ответил Ордо. – Может быть, она мертва. Я не знаю.

– Ты будешь ее искать?

Ордо покачал головой.

– После этого землетрясения я могу искать ее годами и не найти, даже если она будет находиться под самым моим носом. Нет, я отправляюсь в Туран и устроюсь проводником караванов. А может быть, найду себе симпатичную вдовушку, хозяйку какого-нибудь трактирчика. Пойдем со мной, Конан. У меня есть еще две медных монеты, но мы можем ведь продать девушку и прожить на это какое-то время.

– Только не эту девушку, – возразил Конан. – Я обещал освободить ее, и я это сделаю.

– Необычная клятва, – вмешался Гаранидес, – но и ты необычный человек, Конан из Киммерии, и поэтому-то ты мне так нравишься. Послушай, мне не имеет смысла возвращаться в Шадизар, потому что там меня ждет эшафот. Так что я тоже еду в Туран. Со мной Резаро и еще несколько человек из тех, что остались в живых. Илдиз мечтает о мировом господстве, он вербует воинов. Я хочу сказать – пойдем с нами.

– Не могу. – Конан рассмеялся. – Потому что я – не солдат, а взломщик и вор.

Он внимательно осмотрелся вокруг. Добрая половина черной крепости лежала в развалинах. Землетрясение прекратилось, можно было стоять, не опасаясь снова упасть, можно было передвигаться без особых сложностей.

– И поскольку я вор, – продолжал он, – я считаю для себя возможным одолжить тут на время двух лошадей, прежде чем кезанкийцы решатся сунуться сюда снова.

Упоминание о горцах заставило их поторопиться. Все трое пожелали друг другу удачи, – и отправились каждый своим путем.

Эпилог

Конан направил своего коня на вершину холма, где Велита на своей собственной лошади ждала его, и смотрела, как внизу движется караван на Султанапур. Это был тот самый караван, о котором говорила Карела. Это был особенно большой караван, состоявший из людей, которые не раз слышали о пропавших караванах и были тем более исполнены решимости дойти до цели. Он растянулся до самого горизонта по дороге, которая вела через перевал. Конан был уверен, что он доберется до места назначения.

– Все решено, – обратился он к Велите, которая была с ног до головы закутана в белое льняное полотно. Так она меньше чувствовала жар полыхающего солнца, а, кроме того, она решила одеться именно таким образом, потому что в этом бесформенном одеянии, с капюшоном, опущенным на лицо, ее красота не так бросалась в глаза.

– Я дал возглавляющему караван золотую монету кроме обычной платы, чтобы он получше заботился о твоей безопасности и пригрозил ему, чтобы он не вздумал причинять тебе неприятности, потому что тогда я достану его из-под земли.

– Я до сих пор не понимаю, откуда у тебя золото, которым ты заплатил за мое путешествие вместе с караваном. – Она взглянула на него. – Мне кажется, что когда я пришла в себя, я слышала, как ты говорил одноглазому, что у тебя нет ни медяка.

Конан вложил кошелек ей в руку.

– Это я взял в покоях у Аманара. Этого хватит заплатить караванную пошлину и еще восемнадцать золотых останется. Если бы я рассказал об этом остальным – а я не лгал, Велита, потому что я уже тогда считал эти деньги твоими – они могли бы потребовать свою долю. Мне пришлось бы, наверно, их убить, чтобы спасти деньги для тебя, а я для этого слишком хорошо к ним обоим отношусь.

– Ты и вправду удивительный человек, Конан из Киммерии, – сказала она нежно.

Она склонилась с седла и ласково коснулась его губ своими губами. Затаив дыхание, она ждала.

Конан хлопнул по крупу ее коня.

– Будь здорова, Велита, – крикнул он ей вслед, когда лошадь помчалась в сторону каравана. А я проклятый дурак, вероятно, подумал Конан.

Он направил свою лошадь вниз, на дорогу, которая должна была вывести его к Заморе западнее Кезанкии. У него оставалось медяков как раз на два стакана кислого вина у Абулетеса.

– Конан!

Услышав свое имя, он повернул коня. Крик раздался из невольничьих рядом. С этим караваном шли разные группы, которые обычно образовывали свои собственные караваны и объединились на этот раз, чтобы избежать судьбы пропавших ранее людей и иметь возможность защищаться, используя численное преимущество.

Он подъехал ближе и рассмеялся.

Торговец рабами разделил свой товар согласно полам, чтобы избежать никому не нужных осложнений. Женщины, по большей части обнаженные, сидели на коленях в редкой тени длинного полотняного навеса. Цепи, свисавшие с их шей, были прикованы к общей длинной цепи. Посреди этого ряда сидела на коленях – Карела!

Он остановился возле нее. Она вскочила, так что ее слегка загоревшая уже на солнце грудь подпрыгнула.

– Конан, выкупи меня, тогда мы сможем вернуться назад и забрать из сокровищ Аманара все, что захотим. Кезанкийцы наверняка уже ушли оттуда, и я сомневаюсь, что они тронули там что-нибудь.

Киммериец еще раз мысленно пересчитал все медяки в своем кошельке. Потом он вспомнил о клятве, к которой она вынудила его не так много дней назад. Клятва – это нечто серьезное.

– Как ты попала сюда, Карела? Ордо уже считал тебя погибшей.

– Так он жив. Это хорошо! Моя история невероятна. Я проснулась в крепости Аманара словно после жуткого ночного кошмара и увидела, что ее сотрясает землетрясение, что горцы нападают и что с'тарра одержимы безумием. Мне показалось, что мои кошмары стали явью.

– Не совсем, – пробормотал Конан. Он чувствовал облегчение оттого, что она не может вспомнить всего, что было. Может быть, это ее и спасло. – Продолжай.

– Я нашла саблю, к сожалению, не мою, о чем я очень сожалею. Но может быть, я сумею еще ее вернуть, если мы как следует осмотрим развалины. Во всяком случае я расчистила себе путь из крепости, но еще до того, как я добралась до лагеря, дешевый клинок сломался. Он был из плохой стали. Мне удалось украсть лошадь, но не успела я сесть в седло, на меня напали горцы и погнались за мной на юг, из долины. Я почти доскакала до караванной тропы, прежде чем мне удалось их оставить позади...

Она печально тряхнула головой.

– Но это не объясняет, как ты оказалась здесь, – напомнил он.

– О, я была слишком занята тем, чтоб избежать нападения горцев, чтобы следить за тем, куда меня несет – и вот я оказалась внезапно среди дюжины охранников работорговца. Через короткое время они привязали меня поперек седла моей собственной лошади. – Она рассмеялась, но смех ее прозвучал вымученно.

– В таком случае любой магистрат утвердит необходимость твоего освобождения. Тебе нужно будет только доказать, что ты не рабыня и объяснить, кто ты на самом деле.

Она понизила голос и взглядом удостоверилась, что две другие женщины, с которыми она скована, не подслушивают.

– Что ты изображаешь из себя, Конан? Если я сумею доказать магистрату, кто я такая, мою отрубленную голову отправят в Шадизар, чтобы там водрузить ее на копье. Разрази тебя Деркэто! Выкупи же меня!

К его удивлению, она упала на колени. Причину он выяснил быстро. Толстый человек с жидкой, торчащей бородкой и с золотым кольцом в ухе, которое было украшено рубином размером с ноготь указательного пальца, топая сапогами, воздвигся рядом с ними.

– Доброе утро. – Он слегка поклонился Конану. – Я вижу, вы выбрали самую симпатичную. Колени чуть плотнее, девчушка, а плечи назад. Назад плечи, я говорю!

Карела с пылающим лицом, яростно глядя на Конана, подчинилась. Толстяк, словно довольный учитель, покровительственно улыбнулся прилежной ученице.

– Не знаю, – задумчиво сказал Конан. Карела бросила на него еще один яростный взгляд, а работорговец оценивающе окинул взором скудное одеяние киммерийца. Он уже шевельнул губами, однако вид широких плеч Конана и его мощного меча невольно заставил его обратиться к нему совсем с другими словами:

– Я хочу быть с вами откровенным: эта девушка новенькая и поэтому стоит дешево. Я дорожу своей репутацией и никогда не продаю то, за что не могу поручиться покупателю. Эта девушка принадлежит мне всего два дня и уже дважды пыталась бежать. Ей однажды почти удалось отобрать саблю у охранника.

Конан потихоньку разглядывал Карелу краем глаза. При этих словах она гордо расправила плечи, так, как требовал от нее работорговец.

– Это все было еще в первый день. – Щеки Карелы начали пылать. – Однако хорошая порка сделала свое дело, с тех пор она ведет себя примерно. – Ее лицо залила густая краска. – Теперь вам известны ее хорошие и дурные качества, насколько они стали известны мне.

– Я весьма ценю вашу откровенность, – заверил его Конан. – Но скажите, а что вы намереваетесь делать с ней в Султанапуре?

Теперь ее зеленые глаза смотрели на него изучающе.

– Я продам ее в какой-нибудь гарем, – ответил работорговец. – Для домашней работы она чересчур красива, для публичного дома слишком хороша, для Илдиза же недостаточно хороша, потому что она не обучена петь и танцевать, она уверяет, что не имеет об этих искусствах ни малейшего понятия. Так что она подходит только для гарема какого-нибудь состоятельного купца, которому она будет согревать постель, а?

Он рассмеялся, но Конан не поддержал его веселья.

– Конан, – умоляюще сказала Карела. – Пожалуйста!

– О, так она вас знает, – сказал работорговец удивленно. – Так что вы ее покупаете?

– Нет, – ответил киммериец.

И Карела, и работорговец – оба уставились на него в изумлении.

– Так вы просто так отнимали у меня время? – возмутился торговец. – У вас, наверно, не хватает денег на покупку?

– Вовсе нет! – горячо возразил Конан. Он сказал себе, что обмануть работорговца – вовсе не значит запятнать себя ложью. – Но я поклялся священной клятвой не помогать этой женщине – не шевельнуть ради нее ни единым пальцем.

– Нет, Конан! – простонала Карела. – Нет!..

– Удивительная клятва, – проворчал работорговец, – но я вполне могу ее понять. Да ничего, с такой грудью мы выручим неплохие денежки в Султанапуре.

– Конан! – зеленые глаза Карелы умоляли его, а голос звучал просительно. – Конан, я освобождаю тебя от твоей клятвы.

– Некоторые не могут себе представить, как боги могут наказать за нарушенную клятву. Они могут даже поставить того, кто нарушил ее, в положение того, ради которого это было сделано.

– Вполне может быть, – поддержал его торговец, который, после того, как стало ясно, что сделка не состоится, утратил к ним интерес.

Карела схватилась за стремя.

– Ты не можешь сделать этого со мной, Конан. Забери меня отсюда! Забери меня отсюда!

Конан отвел лошадь подальше от рыжей.

– Будь здорова, Карела! – его голос звучал опечаленно. – Как бы я хотел, чтобы все у нас с тобой было по-другому.

И пока он ехал дальше вдоль каравана, она кричала ему вслед:

– Разрази тебя Деркэто, киммерийский болван! Вернись и выкупи меня! Я освобождаю тебя от твоего слова! Конан! Проклятье Деркэто на твою голову! Конан! Конан! Конан!

Ее проклятия остались позади вместе с караваном.

Конан вздохнул. Ему совсем не по душе было оставить ее в цепях. Если бы у него были деньги, или если бы он не давал ей слова... Но несмотря на все это, он почувствовал нечто вроде злорадства.

Может быть, она сообразит, наконец, что не стоит привязывать к кольям того, кто спас тебе жизнь, или ни слова не возражать волшебнику, который бросает такого человека в мрачное подземелье. Насколько он знал Карелу, ни один гарем не выдержит ее дольше, чем полгода. Самое позднее месяцев через шесть Рыжий Ястреб будет на свободе.

А что касается его самого, то у него есть все, что ему нужно: четыре медяка в кошельке и весь мир впереди. Если он захочет, то может еще поискать сокровищ в Ларше, привидения и духи его не пугают. Улыбаясь, Конан повернул свою лошадь к Шадизару.

Стив Перри Конан и четыре стихии

Пролог

Ледяной холод царствовал в этом покое. Холод, который не мог исходить только от влажных, заплесневелых стен. Это был неестественный холод, охватывающий самую душу, а не только лишь воздух; вечная мерзлота древнего праха, погребенного в самом сердце ледника, мертвый хрусталь которого был древним уже тогда, когда дворцы Атлантиды еще гордо возвышались среди водной глади. Посреди этого холода стоял Совартус, волшебник Черного Квадрата.

Он бормотал арканское заклинание, составленное из мрачных формул Зла. Тело волшебника сотрясалось под натиском сил, пронизывающих его. Хриплым, низким голосом он произносил:

— Выйди, выйди, дитя Серых Стран! Выйди, о выйди, порожденье ада! Выйди, выйди, ибо я тебе повелеваю!

Затем он добавил Семь Слов Пергамента. Ему стоило огромных трудов выговорить каждое из Семи Слов. Любая небрежность могла означать немедленную смерть: одно неправильно произнесенное слово — и демон может вырваться из связавшей его пентаграммы, которая была начертана на каменных плитах.

Из недр горы поднялся страшный крик, словно кто-то погружал в расплавленный свинец некое существо, не принадлежащее к этому миру.

В центре пентаграммы заклубился дым. Истекая из одной точки пространства, он расползался отвратительно смердящими темно-красными облаками, смешанными с ярко-желтым туманом, и в воздухе покоя словно открылись зияющие раны. Адские вспышки света слепили глаза; затем послышался запах серы. Неожиданно внутри геометрической фигуры оказался демон. Черная слизь струилась по его телу; каждая его пора источала смрад. В высоту он был полтора человеческих роста. Кожа его была цвета свежей крови. Обнаженный и безволосый, стоял он в магическом узоре на полу. Только слепой не увидел бы его жуткой мужественности.

— Кто осмелился? — проскрежетал демон. Он подскочил к Совартусу, чтобы схватить за горло этого человека с угольно-черными волосами и клиновидной бородкой, который улыбался ему. Силовая стена, замыкающая пентаграмму, оттолкнула демона. Гигантские мышцы вздулись на руках чудовища, когда он ударил по невидимой преграде кулаками. Он закричал. В этом крике звучала вся ярость преисподней. Демон обнажил длинные белые клыки…

— Тысячу лет ты будешь просить меня о смерти! Голос его скрежетал, словно терлись друг о друга толстые медные плиты. Совартус покачал головой:

— О нет, порожденье ада. Я вызвал тебя, и ты будешь повиноваться моим приказаниям. — Волшебник громко рассмеялся. — Ты действительно будешь служить мне, Дивул.

Демон отшатнулся и вытянул перед собой когтистые лапы, прикрывая ими лицо, искаженное страхом.

— Вы знаете мое имя?

— Да. И ты будешь подчиняться мне или же останешься заключенным в мою пентаграмму до скончания века.

Черный пот выступил на теле Дивула и закапал на каменные плиты пола. Соприкасаясь с камнем, жидкость превращалась в облачка едкого дыма. Потекли вязкие потоки бурой жижи, но перед границей пентаграммы, начерченной Совартусом, они остановились. Дивул посмотрел на человека и спросил:

— Вы из магов Черного Круга?

— Не Круга, дитя ночи. Я — Совартус из Черного Квадрата, недавно посвященный, но уже ставший Магистром Четырех Дорог. Меня не интересуют обманы пурпурных снов черного лотоса, и я не дилетант, занимающийся общедоступной некромантией, как эти стигийские хвастуны. Не Круг, но во много раз более могущественный Квадрат связал и победил тебя сейчас, Дивул. Знают ли о Квадрате в безднах ада? Дивул скрипнул зубами.

— Мы знаем его.

— Ага. Ты будешь выполнять то, что я прикажу?

— Я буду служить вам, — обещал Дивул и еще раз сверкнул клыками. — Но будьте внимательны, человек, потому что одна-единственная ошибка — и…

— Не угрожай мне, демон! Я могу приковать тебя к скале и отправить к морю Вилайет, чтобы ты остаток своих дней созерцал его илистые берега.

Глаза Дивула засветились красным светом, однако он промолчал. '

Совартус отвернулся от демона и посмотрел на стену. Там томились трое детей, два мальчика и девочка, такие же пленники, как и демон, но связанные вполне земными путами — они были прикованы к серой стене. Дети, казалось, не испытывали страха. Они молча смотрели прямо перед собой, и создавалось впечатление, что они находятся под действием какого-то одурманивающего снадобья. Их было трое — всего лишь трое.

Совартус приказал демону:

— Взгляни на этих —детей!

Демон бросил на них взгляд и кивнул:

— Я вижу их.

— Ты знаешь их?

— Я знаю их, — ответил Дивул. — Это Трое из Четырех. Девочка — Вода, мальчики — Земля и Воздух.

— Отлично. Стало быть, ты сумеешь узнать Четвертую, если увидишь ее?

— Я сумею узнать ее.

Совартус кивнул и улыбнулся. Его белые зубы блеснули в черной бороде.

— Я так и думал. Это и есть твое задание, демон. На юго-востоке расположен город Морнстадинос. В этом городе находится дитя Огня — разумеется, скрытно. Выследи ее и доставь ко мне, живую и невредимую.

Дивул сверкнул на волшебника глазами и спросил:

— А потом?

— После этого я отпущу тебя, разрешу вернуться к твоим друзьям в геенну.

— Я был бы счастлив видеть тебя именно там, человек.

Совартус рассмеялся:

— Не сомневаюсь. Но если я и попаду в ад, то только в качестве твоего господина, демон. И тебе даже придется помогать мне в этом. Поэтому работай как следует и не серди меня.

Демон скрипнул острыми клыками и проговорил металлическим голосом:

— Вижу— — И внезапно замолчал. Глаза Совартуса блеснули в свете дрожащих факелов на стене.

— Да? Говори!

Демон помедлил, но кивнул и сказал:

— Так же ясно, как истинную сущность этих троих детей, вижу я и вашу истинную сущность, волшебник. В вас заключена Сила, много Силы, и обещание еще большего могущества окутывает вас, как плащ.

— Для того, кто рожден во мраке преисподней, ты обладаешь весьма острым зрением. Значит ли это, что ты понял также, что проку тебе в этом не будет — или-

— Да, Черные Души многому научились от людей. Вы в состоянии исполнить все свои угрозы. Я буду служить вам, человек. Мне совсем не улыбается провести десять тысяч лет в черном иле моря Вилайет.

— Ты очень умен для обыкновенного демона, — проговорил Совартус. — Если через пару тысяч лет я вступлю в правление преисподней — после того, как наскучит владычествовать здесь, — мне, вероятно, потребуются неглупые помощники, вроде тебя. Помни об этом, когда будешь выполнять мои приказы. Служи хорошо! — Он погладил свою бородку. — На сегодня я разрешаю тебе уйти. Скорее делай то, что тебе поручили, и возвращайся назад.

Демон подобрался и произнес:

— Я слышал, о господин, и я повинуюсь. Мощные мышцы стали особенно заметны, когда чудовище присело, чтобы прыгнуть вверх. При этом взлете в темном покое снова засверкало. Затем Дивул исчез. Там, где он стоял, остались вязкие лужицы. Совартус опять засмеялся и посмотрел на детей.

Скоро он получит Четвертую, скоро он соберет воедино все стихии, заключенные в этих детях. И тогда он сможет повелевать всеми четырьмя первоэлементами, а не только духами воды и чертями ветра, не только саламандрами, не одними лишь вервольфами. Нет, как только он получит, наконец, всех Четырех, он будет в состоянии создать и высвободить такой источник Силы, такой мощный потенциал, что даже Черные Души Сэта склонятся перед ним.

Совартус резко повернулся, взметнув свое черное шелковое одеяние. Он — самый могущественный из всех волшебников Черного Квадрата, и он был таким всегда — если не считать Огистума.

Огистум пытался скрыть от него Силу, в то время как сам он хранил ее в себе. Старик заколдовал молодую женщину, и она зачала. Четверых младенцев сразу родила она. И каждое дитя несло в себе знаки и могущество одной из четырех стихий. Сразу после рождения они были разлучены и развезены по разным сторонам света, чтобы Совартус не смог до них добраться.

Тринадцать лет потратил он на поиски. Тринадцать бесконечных лет. И все это время он продолжал постигать тайные учения Арканы, оттачивая свое мастерство. В поисках детей и нового знания он забирался на край света. В далеких восточных джунглях Кхитая он сражался с чародеями, чьи лица напоминают маски, а кожа желтого цвета. В развалинах стигийских храмов он овладел искусствами Черного Круга. Своими собственными глазами волшебник видел в башне Йары, что в Аренджуне, городе воров, неземное чудовище с изумрудно-зеленой кожей и бесформенной слоновой головой. Да, в области Зла он получил обширное образование. Даже не владея силой Четырех, Совартус был тем, кого нельзя недооценивать. Во всей Коринфии нет второго чародея, способного сравниться с ним. Но и такой власти было ему мало, потому что он хотел стать наивысшей силой этого мира.

Покидая покой и спускаясь по темному переходу в главный зал, высеченный в скальных породах горы Слотт, Совартус улыбался. Когда он проходил, крысы разбегались с писком и пауки карабкались наверх в свои паутины.

Огистум мертв — отравлен рукой Совартуса, а план убитого чародея превратился в жалкое воспоминание. Дети выслежены и находятся в его власти. Эти трое стоили Совартусу целого состояния. Его сыщики нашли их в Туране, Офире и Пуантэне. Разве не ирония судьбы — отыскать последнего ребенка здесь, в Коринфии, практически возле самой двери?

Трое детей в его руках. Трупы тех смертных, которые помогали ему или что-то знали об этом деле, давно уже кормят рыб или каких-нибудь других водных тварей, а некоторые умирают там, куда не заглянет глаз простого смертного. Как только демон доставит четвертого ребенка, можно считать себя победившим. Жаль, что старик Огистум умер и не увидит этого! Совартусу это доставило бы истинное наслаждение. Может быть, воскресить Огистума? Он мог бы это сделать. Да, великолепное развлечение! Вернуть старику жизнь только для того, чтобы он сумел увидеть свое поражение и торжество Совартуса.

При этой мысли он расхохотался. Он сделает это! Во имя Сэта! В конце концов, далеко не каждый умеет возвращать из Серых Стран своего убитого отца.

Глава первая

Возле перевала через Карпашские горы, по пути из Заморы в Коринфию, в безымянной деревушке стояла полуразвалившаяся харчевня, казавшаяся необитаемой. К этой развалюхе подъехал высокий крепкий парень на великолепном жеребце. Благородное животное несло на себе роскошное седло и шелковую, экзотически разукрашенную попону. Серебряные украшения поводьев были сделаны в виде фигурок журавлей и лягушек. Было совершенно очевидно, что некогда конь принадлежал богатому человеку.

Всадник же был одет в потертую кожаную куртку. У него не было ни доспехов, ни шлема. Штаны казались мятыми от старости и пота. Плащ, хоть и сшитый из тонкой шерсти, был изрядно потрепан. Под мышкой в кожаных ножнах висел кинжал, который выглядел довольно внушительно. Большой широкий меч с простой рукоятью был вложен в ножны еще менее изящные, чем прочие вещи всадника. Вечерний ветер трепал спутанную гриву длинных черных волос молодого человека. Глубоко посаженные глаза отражали свет заходящего солнца, словно излучая голубой огонь. Это был Конан из Киммерии. И если кто-нибудь и удивлялся контрасту между конем и всадником, когда оба они приблизились к харчевне, то на замечание не отважился никто.

У входа в харчевню, которая, подобно деревне, не могла похвастаться каким-либо звучным именем, стоял мальчик лет двенадцати. Всадник наклонился> седле и поманил его.

— Эй, малыш, тут у вас есть стойло?

— Конечно. — Мальчик оценивающе посмотрел на одежду Конана. — Для тех, кто может заплатить.

Взгляд мальчика развеселил Конана. Он хмыкнул, и вынул из кошелька, висевшего у него на поясе, маленькую серебряную монетку, которую бросил мальчику. Тот ловко поймал ее на лету и ухмыльнулся от уха до уха.

— Митра! Да за эти деньги вы можете купить всю нашу конюшню!

— Будет вполне достаточно, если мой конь получит овес и воду, и если его почистят, — сказал Конан. — Кто знает, может быть, для тебя найдется еще одна монетка, если завтра он вдруг окажется чистым.

— Будет сиять ярче солнца, — заверил мальчик. Он подбежал, чтобы схватить поводья.

— Еще минутку подожди, — остановил его Конан. Он снял две тяжелые седельные сумки. При этом он позаботился о том, чтобы золотые монеты в них не звенели. Эти сумки проведут ночь рядом с ним, а не на конюшне — сохранней будут. Конан знал воров. Он и сам был вором.

Мальчик увел коня, а Конан направился в комнату для посетителей.

Внутренняя отделка помещения полностью соответствовала внешнему виду здания. Комната была грязной и полной дыма, который клубился из закопченного камина. Окон не было. Источниками света служили лишь немногочисленные масляные лампы на деревянных столах и щели в низком потолке.

Жирный мужчина в грязном фартуке поспешил Конану навстречу. Широкая улыбка открывала его почерневшие гнилые зубы.

— А, добрый вечер, господин. Чем могу служить? Конан огляделся. Примерно десять человек находились тут, и все они выглядели такими же опустившимися и замызганными, как и сама харчевня. Здесь были, разумеется, смуглые заморанцы, а двое посетителей с глазами, как щели, вероятно, были гирканцы. Две женщины с печальными глазами и усталыми лицами, облаченные в драные шаровары, могли быть только представительницами древнейшего в мире ремесла. И, наконец, на лавке сгорбился еще один человек, маленький, толстый, седоволосый, который посматривал на Конана, как ястреб на змею. Конан спросил хозяина:

— Есть ли в этом притоне что-нибудь еще, кроме заплесневелого хлеба,

— что-нибудь съедобное? И еще вино — вино, которое не успело еще стать уксусом?

— Само собой, господин…

— И спальня? — прервал его Конан. — Комната с дверью и замком?

— Митра позаботился о том, чтобы в моей харчевне было все, что вам необходимо, — ответил хозяин и снова продемонстрировал свои гнилые зубы.

Конан проворчал:

— Ну так принеси мне поесть. Я погляжу, распространяются ли милости Митры на твою стряпню. И вино — лучшее, какое у тебя есть!

Человек, казалось, колебался — к какой ступени общества отнести Конана. Прежде чем он успел что-либо сказать, тот швырнул ему монету. Глаза толстяка расширились, когда в тусклом свете лампы он различил блеск желтого металла. Он спрятал маленький кружок быстрее, чем коршун хватает свою добычу. Потом осторожно приоткрыл кулак — так, чтобы другие не могли увидеть монету. Блеск золота не лгал.

— Золото! — алчно прошептал он, одновременно восхищенный и исполненный благоговейного ужаса. Он тут же сделал попытку куснуть монету, чтобы проверить чистоту благородного металла, однако осуществить это намерение ему помешало состояние зубов. Он взвесил ее на ладони. Когда он судорожно сжал пальцы над мерцающим кружком и недоверчиво обвел глазами своих посетителей, он напоминал жирную крысу.

Конан потянулся. Было слышно, как хрустнули суставы, когда он расправил свои сильные плечи и развел мускулистые руки. Шорох и движение вырвали владельца харчевни из мира алчных грез. Он низко склонился, пробормотал что-то и исчез, но почти тут же вернулся назад с кувшином вина и стаканом. И то и другое он вкрадчиво поставил на стол перед Конаном. И то и другое он поставил на стол перед Конаном.

— Ваш ужин скоро будет готов, господин, Конан ухмыльнулся. Темные личности, собравшиеся в этом притоне, уставились на него. Он пренебрежительно отодвинул стакан, взял кувшин и опорожнил его. Жиденькое красное вино было немного горьковатым на вкус, но хорошо охлажденным. Конан сделал Три больших глотка, прежде чем отставить кувшин и перевести дыхание. После этого он еще раз потянулся. Мускулы заиграли под загорелой кожей. Затем он уселся на лавку.

Прочие посетители снова вернулись к своим делам — в том числе и тот маленький толстяк, который постоянно наблюдал за молодым парнем уголками своих бесцветных глаз.

Вскоре хозяин вернулся с деревянным подносом руках, на котором лежал здоровенный кусок дымящейся говядины. Кусок был толщиной в руку Конана.» С него капала кровь. Киммерийца это не смутила. Своим острым как бритва карпашийским кинжалом он отрезал большие куски и жевал с наслаждением, запивая полусырое мясо потоками жидкого красного вина. Это было не лучшее жаркое, съеденное им в жизни, но Конану было довольно и такого.

Пожевав мясо и уничтожив большую часть вина, он опять поискал глазами хозяина. С быстротой молнии этот сообразительный молодец с гнилыми зубами скользнул к киммерийцу.

— Да, господин?

— Никакой я не господин, — заметил ему Конан, чувствуя себя сытым и добрым. — Но я устал. И хочу видеть комнату, которую Митра приготовил для меня в этом… в этой харчевне.

— Сию секунду.

Хозяин вывел Конана из дымной комнаты и провел по узкому коридору к крутой лестнице. При каждом шаге ступеньки скрипели и трещали, выдавая трели не хуже какой-нибудь птахи, исполняющей песнь любви. Он усмехнулся. Вот и хорошо. Ни одному вору не забраться по этой лестнице незамеченным, чтобы, скажем, обокрасть кого-нибудь.

Комната была лишь немногим лучше той, что Конан видел внизу. Она была совершенно пустой, если не считать кучи чистой соломы и шерстяного одеяла. На внешней стороне была прорублена круглая дыра — величина позволяла ей считаться окном, пропускающим свежий воздух или свет луны, однако человек сквозь него бы не протиснулся. Дверь производила довольно солидное впечатление. Хорошо смазанная медная задвижка легко скользнула на место. Это было самое важное. Замок был наиболее добротной вещью во всем доме. Конан отослал хозяина движением руки и бросил седельные сумки с добычей в угол.

Что-то зашуршало и пискнуло в соломе при глухом стуке падения золота и серебра. В темноте ничего не было видно. Конан вынул из ножен кинжал. Синие глаза киммерийца блеснули. Он поворошил солому в углу.

Оттуда выскочила крыса и бросилась бежать, но бедняжка была слишком неповоротлива. С поразительной быстротой Конан метнул кинжал и пригвоздил тело животного к полу.

Конан улыбнулся. По крайней мере, эта тварь не будет ползать по нему сегодня ночью. Он встал и высунул кинжал за окно. Убитая крыса соскользнула с клинка и пропала в ночной темноте. Конан вытер клинок соломой, вложил кинжал в ножны и улегся спать.

Рассвет еще не наступил. В этот серый час тишину нарушил слабый звук. Для слуха обычного человека он был бы неотличим от прочих ночных шорохов старого дома. Но Конан мгновенно проснулся. Все чувства его обострились.

Скрип. Скрип. Ночной нарушитель спокойствия, должно быть, невелик ростом. Но ничего хорошего он замыслить не мог, потому что Конан различил звук, который очень напоминал трение металла о металл. Только человек использует предметы из железа или латуни, а человек в этот час мог означать только одно: опасность.

Сквозь дыру в окне сочился слабый свет заходящей луны и гаснущих звезд. При таком освещении и кошка не нашла бы дороги домой, но зрение у киммерийца было острее, чем у других людей, и кроме того, он привык к различным опасностям. Конан обвел взглядом комнату и остановился на том месте, откуда доносился звук.

В тусклом свете увидел, как между дверью и хорошо смазанным засовом двигается кусок проволоки. На мгновение по спине Конана пробежали мурашки. Никто из рожденных земной женщиной не смог бы подняться по лестнице бесшумно. В этом он готов был биться об заклад. Киммериец схватился за меч.

Внезапно задвижка подалась, и дверь распахнулась. Трое с обнаженными кинжалами ворвались в комнату.

Конан вскочил, выдернул меч из ножен и набросился на непрошеных гостей. Поскольку они полагали найти в комнате спящего человека и заколоть его без всяких помех, прямо во сне, они ужасно смутились.

Первый из грабителей был убит прежде, чем вообще осознал, насколько смертельной была грозившая ему опасность. Когда киммериец выдернул меч из его тела, бандит опустился на пол с предсмертным хрипом. Конан взметнул тяжелый клинок с легкостью, которая была под силу только человеку незаурядной мощи. Второй убийца повернулся вполоборота, и ему удалось поднять кинжал. Но эта попытка защититься оказалась тщетной. Брызнули искры, когда широкий меч скрестился с клинком кинжала и отбросил его, словно перышко. При этом меч Конана глубоко вонзился в бок негодяя, круша ребра. Грабитель вытянулся на грязных досках пола и затих.

Третий, с искаженным от ужаса лицом, отступил назад, к узкому коридору. Спина убийцы-неудачника коснулась стены. В панике он озирался по сторонам, но, казалось, понял, что этот берсерк настигнет его даже в том случае, если он отыщет нужное направление и ударится в бегство. Он поудобнее взялся за рукоять кинжала и держал его теперь, как меч.

В этот момент лестница заскрипела под тяжестью шагов. Желтые призрачные огни коптящих свечей выхватили из мрака новых участников этой сцены. Однако внимание Конана было по-прежнему полностью сосредоточено на воре, грозившем ему кинжалом. В отчаянии тот бросился на киммерийца, направляя острие своего кинжала Конану в пах. Конан легко отскочил в сторону, поднял меч и изо всех сил обрушил его на своего противника. Острый клинок раскроил голову пополам, словно спелую дыню. Кровь брызнула на стены коридора, который был теперь освещен свечами, — их держали хозяин харчевни и тот толстяк, что накануне не спускал с Конана глаз.

Конан направил окровавленное острие в сторону хозяина, облаченного в грязную ночную сорочку.

Хозяин побелел от ужаса и начал жутко заикаться:

— П-пожалуйста, г-госп-подин… У меня с-семья!.. Конан уставился на него неподвижным взглядом. Глаза его пылали синим пламенем. Наконец он удосужился поглядеть на скорбные останки тех, кто убил бы его, будь он менее осторожным.

— Кто эти мерзавцы? — спросил он, указывая острием меча на распростертые трупы.

— Н-не знаю, г-госп-подин. Я н-не знаю их, — пробормотал хозяин. Пот струился по его лицу.

Заговорил толстяк:

— Судя по их виду, это заморанские карманники. Они только сегодня появились в харчевне.

Конан смерил его взглядом.

— Меня зовут Конан из Киммерии, хотя сейчас я иду из Шадизара. А вы кто?

— Логанаро, друг мой, купец из Морнстадиноса Коринфского. Я возвращаюсь из Кофа, где у меня… э-э… были важные дела.

Конан кивнул и снова взялся за бледного хозяина.

— Как эти стервятники попали в мою комнату, ты, владелец этой проклятой богами конуры? Уж никак не по скрипучей лестнице, верно?

— Правильно говорите, господин. На другом конце коридора есть другая лестница, она прочнее этой.

— Понятно. А теперь объясни мне, зачем тебе понадобилось смазывать замок, ты, пес!

— Замок? Он… он только совсем недавно был врезан в дверь, господин! Наверное, мастер его и смазал. — Хозяин судорожно глотал воздух и дергался, как марионетка на ниточках. — Да, господин, так дело и было. Мастер, наверное, это и сделал.

Конан покачал головой:

— Звучит очень убедительно. Но я почему-то начинаю чувствовать желание найти этого мастера и потолковать с ним.

Хозяин посерел.

— Н-но… его нет в деревне. Он,. э». он в Туран подался. Да.

Конан сплюнул на пол, наклонился и вытер клинок о заношенный плащ одного из убитых. Потом поискал, нет ли на стали царапин. Ни одной. Кинжал вора, вероятно, был сделан из плохой стали.

Конан выпрямился и посмотрел на дрожащего хозяина сверху вниз.

— Убери разгром в моей комнате! — распорядился 'он. — Я хочу еще немного поспать, только так, чтобы мне не мешали.

— П-поспать? — Казалось, это удивило хозяина.

— Ну и что? Еще петухи не пели, а я устал. Поторопись! Возможно, утром я и забуду все эти фокусы со смазанными замками.

Увидев завтрак, который подал ему хозяин, Конан ухмыльнулся. Еда была горячей и хорошо приготовленной. Когда он сыто рыгнул, владелец собачьей конуры, прозываемой почему-то «харчевней», мгновенно подскочил к нему с вопросом, не может ли он еще чем-нибудь услужить-.

Пока Конан трудился над своим завтраком, маленький толстый купец подсел к нему за стол и вступил с киммерийцем в беседу.

— Вы едете на запад просто так?

— Да. В Немедию.

— Тогда вам нужно идти по левой ветке коринфской дороги через Перевал Духов.

— Перевал Духов? Купец улыбнулся.

— Это название, несомненно, хорошо для того, чтобы пугать им детей. Пролетая над скалами, ветер поет свои странные песни. Отвесные скалы многократно отражают звуки, трудно переносимые человеческим ухом.

Конан засмеялся и отломил большой кусок от третьей ковриги хлеба, поданной хозяином. Хлеб он запил хорошим глотком вина.

— В той стране, где я родился, известны такие ветровые трубы, — оказал он. — В Киммерии даже маленькие дети не боятся этих звуков — а тем более их не испугается мужчина, который видел уже восемнадцать зим.

Логанаро поднял плечи под темно-коричневым одеянием.

— Есть там еще совсем недалеко от перевала заколдованное озеро. Оно называется Спокезхо.

— А в этом заколдованном озере путешественников пугают заколдованные рыбы, пуская пузыри в самый неожиданный момент?

! Конану пришлось смеяться над своей шуткой в одиночку. Лицо купца осталось серьезным.

— Нет, в этом озере нет рыбы. О существах, обитающих там, лучше вообще не говорить. И в любом случае необходимо держаться подальше от тех мест…

Настал черед Конана пожимать плечами.

— Я еду из Коринфии в Немедию, а этот перевал нежит у меня на дороге, и тут ничего не изменят ни ретровые трубы, ни бабкины сказки.

Логанаро улыбнулся.

— Вы отважный человек. Возвращаясь домой, я по этой случайности избрал именно эту дорогу. Может быть, разделим опасности, подстерегающие нас на пути?

Конан качнул головой.

— Нет, купец. Я предпочитаю путешествовать>дин.

— Как угодно, — сказал купец, передернув плечами. — В любом случае, я буду либо впереди, либо позади вас. Так что не пугайтесь, если вдруг заметите, что я иду по вашим следам.

— Одного купца недостаточно для того, чтобы испугать меня, Логанаро.

Толстяк кивнул и замолчал; но что-то, казалось, привело его в хорошее настроение. Создавалось впечатление, что он скрывал от молодого киммерийца Глубокую и мрачную тайну.

Глава вторая

Снег, покрытый толстой коркой наста, лежал на скалах по обе стороны от перевала. Пар от дыхания Конана и его коня клубился в ледяном воздухе.

—Конан не слишком много внимания обращал на холод — он просто поплотнее запахнул свой плащ.

Конанов буланый безошибочно находил дорогу, взбираясь все выше по крутой тропе. Ветер дул не сильно, однако было слышно, как он завывает вдали над высокими скалами. Неустанному цокоту лошадиных копыт вторило слабое эхо.

Вдруг Конан увидел небольшое озеро, о котором ему рассказывал Логанаро. Киммериец тряхнул головой, Его прямые черные волосы стали от мороза совсем жесткими и негнущимися и почти не шевельнулись при этом движении. Озеро замерзло — оно было покрыто льдом от одного берега до другого. Конан мог бы поспорить на половину того золота, которое лежало в его седельных сумках, что лед был не тоньше, чем его мускулистое бедро. Было в высшей степени невероятно, что в этом озере кто-то купается — пусть даже какие-то злые духи.

Тропа пролегалапрямо по берегу. Мерные шаги коня укачивали всадника.

Пройдя половину пути, конь неожиданно остановился, повернул голову и уставился на поверхность озерного льда. Конан тоже поглядел туда, но не заметил ничего мало-мальски интересного. Он ударил коня пятками.

— Вперед! Шевелись!

Конь заржал, затряс головой, словно отвечая ему, попятился и отступил в сторону.

— Дурья башка! — проворчал Конан и сильнее ударил коня по бокам. — Если ты не будешь шевелиться, то сегодня вечером у меня на ужин будет конина.

В тишине стал отчетливо слышен треск. Конан перевел взгляд с упрямого коня на озеро. На поверхности льда появилась длинная зубчатая трещина. Потом быстро возникла вторая, за ней третья. Создавалось впечатление, что кто-то долбит изнутри толстую корку льда.

Лед разломился. Белые глыбы размером с крупных овец взлетели на воздух, и из полыньи выбрались какие-то существа! Каждое ростом с человека, однако выглядели они скорее как мартышки. Все они были ', белоснежного цвета и не имели лица — ни рта, ни носа, ни глаз. Целая дюжина этих тварей выскочила из озера, вскарабкалась на лед и умчалась прочь.

Конан сперва решил, что они спасаются от кого-то бегством и что им до него нет никакого дела, потому что они бежали в направлении, противоположном тому, в котором Конан ехал. Однако вскоре ему стало ясно, что они делают, — они отрезали ему путь к отступлению!

Конан снова ударил пятками коня и угостил его хорошим тумаком, чтобы заставить его тронуться с места. Но первобытный инстинктивный ужас охватил животное. Жеребец дрожал и пытался сбросить всадника. Конан сжал коленями бока охваченного паникой буланого. Только благодаря своей незаурядной физической силе киммериец сумел удержаться в седле. Конь перестал взиваться на дыбы и замер, исполненный страха, словно статуя на морозе.

Белые чудища, раскинув руки, шаркали по снегу прямо к Конану.

К черту коня! Конан соскочил с седла, высоко поднял свой широкий меч и напал на ближайшее к нему чудище. Меч опустился со страшной силой.

Клинок отрубил кисть руки ледяного монстра. С глухим стуком она упала на землю. Но в этом ледяном теле текла не кровь. Вместо горячего темного сока жизни из обрубка хлынула струя прозрачной жидкости — прозрачной, как вода.

Ледяные пальцы впились Конану в плечо. Он резко обернулся. Перед ним стояло еще одно существо, гладкое, как полированное стекло. Меч зазвенел, когда Конан нанес удар, чувствуя полное отчаяние. На сей раз ему помогла удача, и он снес ледяному чудищу голову. Оно содрогнулось и разжало пальцы, вонзившиеся было в тело человека. И снова брызнула кристальная жидкость.

Во имя Крома! Эти жуткие бестии все-таки умирают? Однако их оставалось еще десять — против одного. Скверно. Но ведь Конан, в конце концов, не идиот. Ему нужно прорваться. А брешь в их цепи он сумеет себе проложить.

Сильные мышцы вздулись на его руках, когда он обрушил сталь на обитателей озера. Трижды его хватали холодные руки, и трижды он обрубал их. Он бил, колол, рубил — и шел. Земля была усеяна частями тел безлицых водяных тварей. Их все еще оставалось много, но это преимущество оказалось ничтожным — они были беспомощны перед человеком с его быстрой реакцией. Конан впал в ярость. Он уничтожил еще троих. Жидкость из их тел тут же застыла на морозе.

Это сражение закончилось бы не в пользу Конана, если бы он вздумал не уходить отсюда, не прикончив их всех. Он устал. Меч казался ему тяжелым. А тварей оставалось еще целых восемь. Пора уходить!

Конан внезапно помчался в том направлении, откуда пришел. Безглазые побежали за ним гуськом. Несмотря на изнеможение, Конан не удержался от ухмылки. Хорошо! Они не только беспомощны, они еще и плохие стратеги.

Он резко затормозил, обернулся и опять напал. Теперь они были слишком далеко друг от друга, чтобы навалиться на киммерийца всей толпой. В настоящий момент ему предстояло иметь дело с чудищем, которое было больше других. Конан легко уклонился от кулака и поднял меч. Сталь вонзилась в ногу врага и отрубила ее. Безмолвно, с глухим стуком опустился ледяной монстр на землю и перекрыл Конану дорогу. Тогда киммериец снова побежал вперед. Если бы сейчас у него была эта проклятая лошадь!

Громкое ржание заставило его остановиться. Он увидел, как множество других ледяных чудищ волокут его жеребца к полынье. Все больше этих противных тварей выскакивало из озера и пыталось схватить жеребца. Теперь их было, без сомнения, больше двадцати, Половина из них вязала лошадь, остальные бежали к Конану.

Жеребец, все съестные припасы, все награбленное золото и серебро сейчас безвозвратно исчезнут на дне озера Спокезхо! С высоко поднятым мечом Конан помчался было к озеру, но на полпути остановился. Ни одна лошадь не стоит того, чтобы за нее умирать. На свете много лошадей и немало золота, и все это Конан сможет украсть, если будет жить.

— Чтоб вас всех забрал Кром! — проворчал он, обращаясь к кристально прозрачным бескровным чудовищам. Потом повернулся и побежал прочь.

Спускаясь с перевала, Конан заметил вдали всадника. Несмотря на то, что с шага Конан перешел на бег и в конце концов помчался изо всех сил, он не смог приблизиться к этой фигуре. Конан прокричал нечто приветственное, но ответа не получил. Всадник не останавливался. Может быть, это тот самый купец, которого он встретил в нищей дыре, именуемой харчевней? Если это так, то зачем всаднику стараться сохранять между собой и киммерийцем все время одно и то же расстояние? Конан побежал дальше, попутно проклиная обитателей озера, утопивших его лошадь.

После дня утомительного перехода Конан добрался до города Морнстадиноса, первого коринфского города, увиденного им. Морнстадинос не украшали высокие башни, подобные тем, что высились в Шадизаре или Аренджуне, однако это поселение могло похвастаться крепкими стенами и многочисленными зданиями, хотя они и выглядели более приземистыми, чем строения тех городов, где Конан побывал прежде. Однако киммерийца этот город вполне устраивал. Если он хочет двигаться дальше, в Немедию, то ему необходима новая лошадь, а также серебро и золото. Здесь он сумеет добыть и то, и другое, и третье — нужда научит.

Но самое малое еще один день ему придется пройти пешком. Навстречу ему не попался ни один путник, что было весьма некстати. Какой-нибудь жирный купец наверняка имел бы при себе недурные закуски и ценные вещицы, — а в этом Конан испытывал сейчас большую нужду. Кроме меча, карпашийского кинжала и одежды у киммерийца оставался еще кошелек с несколькими медяками, которых, вероятно, хватит для ночлега и ужина с кувшином скверного вина. Какая гнусная перспектива! Но к такому он с годами привык. Не в первый раз ему быть голодным.

В конце концов! Перед Конаном раскинулся город, а его желудку придется довольствоваться съедобными корешками и водой из реки, пока он не доберется до городских ворот. Конан, не задумываясь, зашагал дальше.

Логанаро прикинул расстояние: рослый варвар должен отставать от него примерно на час ходьбы, поскольку сам купец несся галопом. Лошадь его была вся в пене, но это неважно. Важно только то, что у Логанаро теперь есть время связаться с одним из своих покровителей (в данном случае — с покровительницей).

Пока лошадь щипала траву и отдыхала, он начал подготовку к телепатическим переговорам, далеко не легкому чародейству, за владение которым он дорого заплатил и продолжал платить каждый раз при каждом новом обращении к своему дару. Из складок плаща Логанаро вытащил кинжал с коротким широким клинком и крепко сжал его в правой руке. Потом «закатал рукав. Всю левую руку покрывали тонкие шрамы. Некоторые из них были старыми и бледными, другие еще свежими, красными или розоватыми. Логанаро нашел место между двумя прежними надрезами и, сжав зубы, вонзил нож в мясо, как иглу.

Брызнула кровь, когда он рванул клинок вниз по руке, и на загорелой коже появилась новая тонкая линия, сочащаяся алыми каплями. Боль считалась необходимой частью колдовства, однако главным элементом чар была все-таки кровь. Кинжал сделал свое дело, и Логанаро отложил его в сторону. Он провел средним пальцем по кровоточащей ране, пока весь палец не покрылся кровью. Потом поднял к небу руки и произнес заклинание, которому его обучили:

ХЕМАТУС ЦЕПХИЛ АУГМЕНТУМ СИЦХТУСР!

Сразу же вслед за этими словами Логанаро начертил кровью три арканских символа, завершающих чародейство: знак услышанного призыва, свою личную печать и двойную кривую, которая обозначала его покровительницу. Потом стал ждать.

Пять минут протекли после этого, сливаясь с бесчисленными волнами времени, которые плыли впереди. К началу шестой минуты до Логанаро донесся голос — женский голос, звучавший шепотом, но очень пронзительный и выдающий большую силу:

— Зачем ты позвал меня?

Логанаро произнес в вечерний воздух:

— Госпожа, мне показалось, что я нашел то, что вы ищете.

— Многие вещи я ищу, Insectus Minor*. О какой из них речь?

* Insectus minor (лат.) — ничтожное насекомое.

— О той, что придаст совершенство вашему заклятию, госпожа, и вдохнет жизнь в прекрасного Принца Копья из эбенового дерева.

— Многие предлагали мне эту последнюю недостающую составную часть, раб. Но все они оказались бесполезными.

— На этот раз ошибки нет, госпожа. Я видел, как этот человек уложил трех отъявленных негодяев и при этом затратил усилий не больше, чем другому потребуется на то, чтобы вытереть испачканные вином губы. К тому же, он прошел Перевал Духов без помощи какого-либо защитного или отворотного колдовства.

— Этому человеку повезло, что духи озера спали!

— О нет, госпожа! Эти создания не спали подо льдом заколдованного озера. Они вышли многочисленной толпой и попытались затянуть этого смертного в свои подводные жилища. Он убил многих из них. Они взяли его лошадь. Одно мгновение я было думал, что он сам прыгнет под лед, чтобы забрать своего коня.

— И это он сделал без всякой помощи?

— Так оно и было. Я счел за лучшее не показываться ему на глаза.

— Никогда я не числила тебя среди тех, кто поможет мне вдохнуть жизнь в моего Принца. Но этот человек заинтересовал меня. Следи за ним и дальше! Я буду держать с тобой связь.

— А моя награда?

— Не бойся, человек! Золото, которым ты так дорожишь, будет твоим, если сердце этого человека окажется достаточно отважным. Дювула — ведьма держит слово.

— Не сомневаюсь, госпожа.

— Имеет ли этот человек имя?

— Его зовут Конан, госпожа. Варвар из Киммерии.

В своем доме в Морнстадиносе Дювула закончила магический разговор с Логанаро и вышла, держа в руках полированное металлическое зеркало — источник мистической энергии. Она посмотрела на свое отражение: тридцатилетняя женщина с огненно-рыжими волосами, а выглядит она лет на десять моложе. Тонкое одеяние из простого шелка позволяло любоваться изящными очертаниями тела, искушенного в плотских наслаждениях. В металлическом зеркале отразилась и недобрая улыбка этой грандиозной колдуньи, и казалось, что зеркало способно отражать также ее мысли и чувства. Ни один из сыновей земных женщин не мог быть парой Дювуле в искусстве любви. Это она знала. Многие пытались, но все терпели поражение.

Когда Дювуле стало известно, что никто из смертных мужчин не сможет надолго сделать ее счастливой, она решила создать себе возлюбленного искусственно, некоего вечного раба, который будет удовлетворять любой самый причудливый ее каприз. Поначалу все шло очень хорошо, поскольку колдовское мастерство чародейки как раз и было предназначено для подобных дел. Но, к сожалению, некоторые элементы идеального образа найти очень непросто. И принц Копья с кожей цвета эбенового дерева лежал в спальном покое, не будучи пока в состоянии приступить к несению своей службы, потому что отсутствовала последняя, важнейшая составная часть чародейства: живое сердце по-настоящему смелого человека. Ведьма перепробовала уже дюжину сердец. Но ни одного из них не хватило на то, чтобы оживить ее возлюбленного. Эти, казалось бы, такие мужественные сердца оказались на поверку вообще бессильными. Дювула была очень рассержена.

Несмотря на низкое положение Логанаро, его можно было считать в целом вполне надежным человеком. Возможно, он действительно нашел то, что ей требовалось. Этой мысли было достаточно, чтобы Дювула улыбнулась, эту улыбку и отразило ее зеркало. В любом случае ей необходимо приготовить волшебные растворы.

Возле обугленного ствола дерева, прислоненного к гранитной стене, стоял высокий человек. Здесь проходила граница огромного поместья, принадлежавшего сенатору Лемпариусу.

В руках этот человек бережно держал странный предмет из золота и меди, сделанный в виде шара, заключенного в кубе, но так своеобразно повернутого, что описать это почти невозможно. Из прибора доносился голос — голос Логанаро, низшего посредника, который разговаривал с ведьмой Дювулой. Беседа отнюдь не была предназначена для ушей Демпариуса, однако сенатор никогда не испытывал нравственных терзаний, подслушивая чужие разговоры. Если он считал, что в этом есть смысл, он слушал. В таких случаях использовалась Сторора, «магическое ухо»,

созданное безвестным стигийским мастером, который умер много лет назад

— ."Конан, госпожа. Варвар из Киммерии. Лемпариус засмеялся. Смех его прозвучал отрывисто, как лай. Он что-то поменял в механизме прибора. Голоса толстого посредника и ведьмы стали тише и, наконец, смолкли. Сенатор заботливо спрятал прибор в щель между стеной и стволом дерева. Там находилось специальное хранилище для Стороры, высеченное из камня. Сенатор не хотел, чтобы с его магическим стигийским прибором приключилась беда. «Ухо» было в высшей степени полезно и, насколько знал сенатор, уникально.

Убедившись в том, что прибор надежно спрятан, сенатор обернулся. Теплый ветер взметнул его длинные белокурые волосы, которые словно сияли, взлетая надо лбом. Солнце светило ему в глаза. Яркий свет придавал его зрачкам странное сходство со зрачками существа, высматривающего себе добычу, — но не человека… Совершенно спокойно, методично Лемпариус* освободился от своей одежды. Сперва туника и шелковые шаровары, за ними последовали сандалии — и вот он стоит обнаженный на песчаной земле, возле стены высотой в три человеческих роста. Он был здесь один, и не нашлось никого, кто стал бы свидетелем его наготы.

И никто не видел, что произошло потом. Лемпариус начал меняться. Исказились черты его лица, кожа и мышцы деформировались, словно сырая глина под пальцами гончара. Трещали кости, тянулись хрящи и сухожилия. Белокурые волосы стали гуще, постепенно превращаясь в мех животного — блестящий мех солнечного цвета. Волосы росли быстро, как растет сорняк в садах преисподней. Лицо Лемпариуса опустилось, нос стал плоским, ноздри расширились, рот растянулся. Зубы сузились и удлинились, превращаясь в клыки.

Со стоном опустилось на четвереньки то, что было человеком. На месте ногтей появились когти, руки и ноги стали лапами. Тело съеживалось и тянулось. Когда, наконец, метаморфоза полностью завершилась, существо, полное сил и жизни, не имело уже ничего общего с человеком. Тот, кто стоял на границе владений Лемпариуса, члена правящего триумвирата в Сенате, принадлежал к роду кошачьих.

И большая кошка была голодна.

*Лемпариус — пантера — оборотень».

Глава третья

Конан вошел в Морнстадинос, когда утреннее солнце только-только начало свой путь по небу. Рассматривая город издалека, киммериец не мог отчетливо разглядеть узкие извилистые улицы. Теперь он шагал по путанице переулков, тупиков, проходных дворов и улиц, вымощенных таким булыжником, какой мог уложить только пьяный, слепой или сумасшедший. Если у этого лабиринта и был какой-либо план, то Конану, во всяком случае, он был неизвестен. Вот конюшня, из которой разит навозом и прелым сеном; рядом с ней храм, битком набитый какими-то собратьями в одеяниях с капюшонами. Непосредственно за этим строением помещается крытый рынок, где торгуют овощами и выпечкой.

Живот варвара настойчиво заворчал и доложил в очередной раз о своем стремлении наполниться пищей. Пока Конан обходил рынок, его мускулистая фигура не раз привлекала к себе взгляды. Из плетеной корзинки он вытащил краюху черствого черного хлеба. Потыкав в нее пальцем, он подсунул хлеб под нос старухе-торговке:

— Почем?

Старуха назвала сумму: четыре медяка. Конан замотал головой.

— Ну нет, бабуся. Я же не собираюсь покупать твой дом вместе с проживающими там внучками. Только вот этот сухой хлебец.

Старая женщина ответила:

— Раз уж вы, судя по всему, здесь чужой, так и быть, сделаю скидку. Три.

— Еще раз повторяю: речь идет не о всей твоей корзине с булыжниками, которые ты выдаешь за хлеб. Всего-то одну краюху. — Конан повертел в пальцах хлеб и довольно мрачно поглядел на него.

— Горе мне! Вы лишаете бедную старуху ее скудного заработка — и это за такую тяжелую работу! Ну ладно. Я возьму с вас всего две монеты, теша себя надеждой, что вы будете потрясены таким гостеприимством Алмаза Коринфии.

— Где же твой нож, бабка? Карманнику, срезающему кошельки, он необходим. До этого ты и сама могла бы додуматься — ведь у тебя такой острый ум и такой болтливый язык.

Женщина хихикнула.

— Вы такой симпатичный юноша. Похожи на моего сыночка. Я не могу видеть, как вы умираете от голода только потому, что вам не хватило одного медяка. Одна монета — и вы купили лучший хлеб на всей улице.

— По рукам, мамаша.

Конан вытащил одну из своих немногочисленных монет и протянул ее старой женщине. Старуха кивнула и улыбнулась.

— Еще один вопрос, — сказал Конан. — Ты права, называя меня чужеземцем. Где в этом городе мужчина может найти кабак с вином, чтобы размочить лучший на всей улице хлеб?

— Состоятельному человеку путей много. Но для того, кто торгуется со старухой из-за нескольких нищенских медяков, выбор невелик. Поглядим-ка. Вниз по улице, дважды направо и один раз налево. Там этот мужчина найдет харчевню «Молоко волчицы». А если упомянутый мужчина пришел из чужой страны и не умеет читать надписи на цивилизованном языке, ему нужно просто поискать на двери изображение волка.

— Какого еще волка?

— Волка, стоящего на задних лапах и готового к прыжку, — объяснила старуха, снова хихикнув.

— Спасибо, мамаша-булочница. Будь здорова! Без особого труда Конан отыскал харчевню «Молоко волчицы» и вошел, держа краюху хлеба под мышкой. То, что час был ранний, ничего не значило: в харчевне было полно посетителей, которые сидели и стояли за длинными деревянными столами. Большинство из них, несомненно, были местные жители, о чем можно было судить по их внешности и одежде. Несколько женщин таскались с дымящимися блюдами, другие сулили радости, не имевшие ничего общего с едой и питьем. Конан посещал подобные заведения довольно часто, они были, как правило, вполне сносны и дешевы.

Киммериец нашел место на краю стола и присел. Он осмотрел помещение и быстро оценил состав публики. Большая часть посетителей состояла из людей, несомненно, бедных, но честных и добропорядочных: бондарей, кузнецов, торговцев и им подобных. Слева от Конана разместилась менее приятная компания: скорее всего, карманники или грабители. Самый крупный из них был среднего роста, но широкий в кости и мускулистый, с темными глазами и иссиня-черными волосами. Кроме того, он обладал могучим крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы. Подобных людей Конан уже встречал. В жилах неприятного соседа текла шемитская и стигийская кровь. Мощный нос-клюв выглядел устрашающе. К такому человеку лучше спиной не поворачиваться.

Рядом с четырьмя стервятниками устроилась любопытная парочка: пожилой мужчина с белыми волосами, согбенные плечи которого несли на себе груз шестидесяти или семидесяти лет, и девочка лет двенадцати-тринадцати. На старике было длинное одеяние с широкими рукавами. Девочка с каштановыми волосами была одета в голубые шаровары, сапожки и короткую курточку из выделанной кожи. Кроме того, за широкий пояс был заткнут короткий меч в туранском стиле.

— Что угодно господину?

Конан поднял глаза. Толстая потаскушка в просторной, заляпанной сальными пятнами одежде стояла перед ним. Варвар вынул одну из трех своих медных монет и поднял ее на уровень глаз.

— Смогу ли я получить за это стакан приличного вина?

— Вы сможете купить на это целый кувшин. А насколько приличным окажется вино — это вам судить.

— Неужели так плохо? Ну, я не могу себе позволить быть разборчивым. Придется рискнуть.

Женщина взяла монету Конана и исчезла. Киммериец сел так, чтобы видеть старика и девочку с каштановыми волосами.

Конан быстро заметил, что не он один заинтересовался странной парочкой. Те четверо, которых Конан определил как стервятников, тоже выказывали необычайное любопытство. Это, по мнению Конана, ничего хорошего не сулило. Однако лично его все это не касается. Он снова увидел трактирную служанку, которая несла глиняный кувшин, до краев наполненный красной жидкостью. Немного вина выплеснулось из кувшина, когда служанка плюхнула его на стол. Не произнеся ни слова, любезная особа направилась к другим посетителям.

Конан попробовал вино. В сущности, не так уж плохо. Конечно, ему доводилось пить и получше, но встречал он и более скверное. Он хотел размочить в нем хлеб и перво-наперво набить желудок. А потом придет время позаботиться и о последующих трапезах. Он отломил кусок хлеба и впился в него своими крепкими зубами. Хлеб тоже оказался вполне съедобным. Конан жевал медленно, с наслаждением.

Обладатель чудовищного носа быстрым движением головы указал на старика с девочкой. Двое из его компании встали и направились к этой паре. Один поигрывал кинжалом, другой теребил редкую бородку.

С интересом поглядывая на них, Конан оторвал еще кусочек от своей краюхи.

Когда обоим стервятникам оставалось пройти всего несколько шагов, чтобы придвинуться к старику вплотную, люди, сидевшие и стоявшие возле двери, вдруг заговорили громко и удивленно. Конан поглядел туда. Люди поспешно отодвигались от прохода. Причину этого беспокойства Конан не мог еще понять. Со стороны казалось, будто ветер гонит высокие колосья в разные стороны. Когда толпа, наконец, разделилась на две части, все стало ясно.

По полу, усыпанному опилками, полз паук. Никогда еще киммериец не видел подобных созданий. Паук был размером с кулак и к тому же весь покрыт тонкими волосками. Он пылал, как фонарь с рубиновыми стеклами. И эта штука пульсировала, словно живое сердце.

Паук без колебаний подбежал к столику старика. В мгновении ока вскарабкался по ножке. Не лишенным грации прыжком этот пылающий представитель паучьей породы вскочил на кувшин вина, который старик держал узловатыми пальцами. Вино закипело с громким шипением. Послышался щелчок. Затем над кувшином появилось маленькое кроваво-красное облачко.

Теперь все глаза были прикованы к старику. Он улыбнулся, спокойно поднес кувшин к губам и начал пить.

Компании стервятников неожиданно пришла в голову мысль о том, что у них имеются неотложные дела где-то в совсем другом месте, что они ужасно опаздывают и любое промедление может иметь катастрофические последствия. Во всяком случае, именно такое впечатление сложилось у Конана, глядевшего, как они сломя голову выскакивают из трактира. Позади Конана кто-то выругался и пробормотал:

— Колдовство!

В этот момент девочка, сидевшая рядом со стариком, вскочила и подбросила в воздух апельсин. Конан догадался, что сейчас произойдет. Мгновением позже девочка выхватила свой меч и ударила им по падающему апельсину. Поначалу можно было подумать, что она его не задела, поскольку апельсин продолжал падать, но от острых глаз Конана не скрылось, что малышка разрубила его на четыре части.

Киммериец снова принялся жевать свой хлеб, Итак, все, кто завтракал нынешним утром в «Молоке волчицы», были поставлены в известность: старый человек и девочка были далеко не так беззащитны, как это могло показаться. Куда более разумно, друзья, поискать себе жертву где-нибудь в другом месте.

Горбоносый решил, что все это не внушает радости. Он злобно сверкнул на старика глазами и сжал свой стакан столь воинственно, что костяшки его смуглых пальцев побелели.

И снова возле двери послышались громкие возгласы удивления. Появился второй паук. На сей раз он прошествовал к столу горбоносого. Без всяких приказаний волосатая тварь вскарабкалась на стол из неструганых досок и плюхнулась в вино.

Конан засмеялся. Вызов! Отважится ли он пить?

Онемев от ярости, горбоносый вскочил и отшвырнул от себя стакан. Сосуд и его содержимое полетели прямо в лицо Конану. Конан поднял руку, чтобы отразить летящий в него стакан. К несчастью, для этого он избрал именно ту руку, в которой держал хлеб. Когда стакан обрушился на него, вино выплеснулось на хлеб, и завтрак Конана упал на грязный пол. Конан видел, как краюха покатилась по полу, причем слой грязи на ней рос неудержимо.

В лучшие времена он нашел бы подобную историю очень смешной, особенно если бы она приключилась с кем-нибудь другим; но теперь он не мог увидеть в ней ничего забавного, сколько ни старался. Сначала он лишается своей лошади и своего золота, а под конец теряет и завтрак. Киммериец втянул носом воздух. Его гнев разгорался, как костер под ветром.

Горбоносый вытащил клинок и двинулся на старика, в котором видел уже свою жертву. Девочка храбро бросилась защищать своего седоволосого спутника коротеньким мечом. Широкий клинок Конана со свистом вылетел из ножен. Обеими руками взялся он за рукоять, поднимая меч над головой.

— Ты… ты подонок! — взревел Конан.

Горбоносый удивленно обернулся. То, что он увидел, вызвало у него тревогу. Он попытался привести меч в оборонительную позицию, одновременно с этим отступив назад, но ни того, ни другого сделать ему не удалось. Меч Конана вонзился ему в грудь, и острая сталь, проникшая в тело на глубину ладони, разрезала человека от груди до паха, как при вскрытии. Ужас исказил лицо разбойника, когда из раны на животе выпали внутренности. Он рухнул на пол, и душа его отправилась в путь на поиски предков.

Но ярость Конана улеглась лишь частично. Он поискал глазами четвертого члена банды. Но того почему-то не было видно. Конан засверкал глазами на посетителей харчевни. Все они предусмотрительно отшатнулись от молодого великана с окровавленным мечом в руках. Все, кроме одного.

Девочка, улыбаясь, приблизилась к Конану. Свой меч она вложила в ножны. Когда она подошла совсем близко, стало видно, что ростом она едва достигает Конану до груди. Чуть помедлив, киммериец опустил меч и поглядел на девочку сверху вниз.

— Ну?

— Спасибо, господин, вы спасли нас. Голос прозвучал тепло. Да, казалось, самый воздух стал теплее, когда она вот так стояла рядом и смотрела на рослого киммерийца.

— Можешь не благодарить, — сказал Конан все еще грубым и злым тоном.

— Этот ходячий кусок дерьма погубил мой завтрак. Лучше бы он зарезался. Тогда я бы с удовольствием оставил его мучиться.

При этих словах Конана рот девочки округлился и на лице отразилось смятение.

В харчевне возобновились разговоры,

— как он ему врезал! Вот это сила!

— разрубил, как курицу!

— прибыл из провинции…

Худой человек со шрамом, пересекающим верхнюю губу и проходящим возле левой ноздри, не выпускал из глаз обнаженный клинок варвара. Из-за шрама казалось, что человек постоянно усмехается. На нем был изрядно замызганный фартук, который изначально имел белый цвет, но со временем, после неоднократно пролитого на него вина и собранных в него же объедков, приобрел серый оттенок. Скорее всего, хозяин харчевни, предположил Конан.

Хозяин бросил взгляд на убитого. При этом его вечная ухмылка стала еще шире.

— Ну вот, Аршева из Кеми нарвался, наконец, на жертву себе не по зубам. — Он покосился на Конана.

— Немногие до такой степени заслужили того, чтобы их вышвырнули из жизни, как этот тип. О нем никто не пожалеет, вот уж точно. — После краткого некролога хозяин извлек из кармана своего фартука тряпочку и протянул ее Конану.

— Вот, вытрите ваш клинок, господин, чтобы от поганой крови Аршевы не появилась ржавчина на благородной стали.

Конан взял грязный лоскут и тщательно обтер клинок,

— Однако может нагрянуть городская стража и поинтересоваться, почему и кем прерван земной путь нашего Аршевы, — сказал Хозяин. — Я полагаю, господин, что у вас были достаточные основания отправить его в мир иной.

Конан вложил меч в ножны.

— Несомненно, — начал он, — причина была. Этот негодяй…

— …хотел напасть на меня и мою помощницу, — перебил его старик. — Этот человек — наш телохранитель. Он просто добросовестно выполнил свою работу и защитил нас.

Конан удивленно воззрился на старика. Что это значит? Он хотел заговорить, но старик не дал ему вставить ни слова.

— Пока мы будем ждать солдат, мы хотели бы завершить наш завтрак. Если вы будете настолько любезны и замените моему другу его утраченную во время битвы порцию, а также принесете еще кувшин вина, я вам буду очень признателен. — Старик поднял морщинистую руку. Блеснула серебряная монета.

— А это за ваши труды.

Человек со шрамом взял монету.

— Не сомневайтесь. Такой благородный и состоятельный господин, каким вы, вне всякого сомнения, являетесь, запросто сумеет втолковать солдатам свою точку зрения на события. — Он придвинул к столу старика еще один стул

— для Конана. — Я сейчас же позабочусь о закуске для вас.

Теперь Конан сидел рядом со стариком и девочкой и ждал ответа на свои невысказанные вопросы. Поначалу он молчал, поскольку решил, что у старика действительно есть все основания ему помогать. Может, он просто хочет его отблагодарить за то, что киммериец распотрошил негодяя, напавшего на девочку. Разумеется, Конан оказал ему услугу — пусть даже не преднамеренно. Но потом варвар заподозрил, что за всем этим скрывается нечто большее и что он услышит сейчас не просто слова благодарности.

Прежде чем заговорить, старик дождался, чтобы их стол перестал быть объектом всеобщего внимания.

— Я Витариус, а это, — он указал на девочку рукой в просторном рукаве, — это Элдия, моя помощница. Я немного приколдовываю, особых талантов в этом искусстве у меня нет. Мы хотели бы отблагодарить вас за помощь.

Конан кивнул и стал ждать.

— У меня возникло ощущение, что вы вот-вот назовете истинную причину вашего поединка с этим пожирателем душ, — ведь он погубил ваш хлеб. Поэтому я вас и перебил. И снова Конан кивнул. У старика острый ум, и он очень наблюдателен.

— Солдаты, которые будут вас допрашивать, в большинстве своем продажны. Немного серебра — и дело, без сомнения, будет решено в вашу пользу. Однако распороть человеку живот только за то, что он выбил из ваших рук на пол краюху хлеба, — это в глазах сената города Морнстадиноса вряд ли может выглядеть справедливым возмездием. Куда более убедительно было бы обнажить меч, защищая своего господина от грабительского нападения.

Молодой великан кивнул.

— Я Конан из Киммерии. Я оказал услугу вам, вы — мне. Мы квиты.

— Так, — сказал Витариус. — По меньшей мере, до окончания завтрака.

— Ясное дело, это я учту.

Служанка принесла поднос, на котором громоздились хлебцы, овощи и блюдо жирной свинины, а кроме того, захватила еще вина — явно лучшего, чем то, что Конан пробовал вначале. Он ел с аппетитом и пил с удовольствием.

Витариус наблюдал за ним с огромным интересом. Когда киммериец покончил с трапезой, волшебник сказал:

— Мы в расчете. Но тем не менее, позвольте сделать вам предложение, которое, возможно, придется вам по душе. Элдия и я — мы показываем фокусы на площадях и под окнами. Такой человек, как вы, был бы нам очень полезен.

Конан покачал головой:

— С колдовством я не связываюсь.

— Колдовство? Не смотрите на мои оптические фокусы как на колдовство! О нет, я использую лишь простейшие формулы, не более того! Неужели я бы оказался в таком месте, как это, будь я настоящим волшебником?

Конан задумался. Да, похоже, он прав.

— Но чем я могу быть полезен чародею-фокуснику? Витариус покосился на Элдию, затем снова обратился к Конану:

— Ваш меч — это во-первых. Ваша сила — во-вторых. Мы с Элдией почти не в состоянии защитить себя от подонков вроде того, которого вы сегодня зарубили. Она умеет проделывать со своим мечом удивительные кунштюки, требующие быстроты и ловкости, но серьезной дуэли со взрослым мужчиной не выдержит. Мои же фокусы могут вызвать суеверный страх, однако настоящего убийцу не испугают, в чем вы имели возможность убедиться. Конан прикусил губу.

— Но я иду в Немедию.

— Я уверен, что такое длинное путешествие значительно облегчит хорошая лошадь и солидные припасы.

— Как это вы догадались, что у меня всего этого нет?

Витариус обвел взглядом харчевню. Потом обратился опять к Конану:

— Разве состоятельный человек потерпел бы такое окружение?

Это было очевидно. Конан продвинул рассуждение Витариуса еще на один шаг.

— А почему же вы, добрый чародей, оказались в подобном месте?

Витариус рассмеялся и хлопнул себя по бедрам.

— Простите меня, Конан из Киммерии, я недооценил вас! Если твой собеседник — варвар, то это далеко не всегда означает, что у него нет мозгов. Нет, просто мы с Элдией очень экономно расходуем наши деньги, потому что хотим купить кое-какое снаряжение. Мы тоже собираемся покинуть этот милый город и двинуться на запад Но сначала нам нужно заглянуть на юг, к Аргосу. Мы бы хотели… гм… путешествовать известным образом… с вооруженным караваном… и тем самым избежать столкновений с бандитами на офирской дороге.

— Понимаю.

Конан смерил взглядом Витариуса и Элдию. Хоть он и был вором, но от честного заработка тоже не отказывался — если это, конечно, ненадолго. К тому Же, и в Немедию он не слишком торопился. И в любом случае этот путь действительно легче проделать на хорошей лошади, чем пешком.

— Серебряная монета в день, — сказал Витариус. — По моим оценкам, мы отправимся в путь в течение этого месяца.

Конан подумал о плачевном состоянии своего кошелька. Приличную лошадь и вооружение можно приобрести за двадцать-тридцать серебряных монет. А охранять чародея и его помощницу от трусливых воров в течение месяца-двух — не слишком утомительное занятие. Конан улыбнулся Витариусу:

— Повелитель пылающих пауков, вы завербовали себе телохранителя, Скрываясь под жреческим плащом с капюшоном, Логанаро наблюдал за тем, как киммериец разговаривает со стариком и девочкой. Посредник Дювулы улыбался — он был доволен. Быстрая и бесстрашная расправа варвара с убийцей была весьма впечатляющей. Логанаро все больше убеждался в том, что нашел, наконец, человека, которого недоставало ведьме. Здесь он, без сомнения, имел дело с мужественным воином. Видения золота и драгоценностей сменяли друг друга в мыслях Логанаро, когда он прислонился к стене и прильнул к своему стакану. Скоро, очень скоро сердце этого великана-варвара с пламенными глазами оживит любовника ведьмы.

Глава четвертая

Молодой киммериец и помощница чародея шли следом за Витариусом, пробираясь сквозь пеструю толпу людей, пришедших на празднование совершеннолетия дочери одного местного винодела. Гляда на старика, который шел впереди, Конан замечал, что тот на самом деле значительнее, чем хочет казаться. Киммериец часто становился свидетелем того, как старые люди оставляют в тени молодых, и поэтому не считал стариков беспомощными. Если у человека нет крепких мышц, он нередко заменяет их мудростью.

— Мы хотим найти место поближе к виноделу, — объяснила Конану Элдия.

— Там собрались самые богатые друзья его дочери, и за наше представление там заплатят куда более щедро.

Конан молчал. Он смотрел, как крепкий юноша вел в поводу трех лошадей, одна из которых напоминала похищенную несколько дней назад духами озера. В его глазах засветилась злость.

В этот момент Витариус обернулся.

— Кажется, вас что-то угнетает, Конан, — сказал он.

— Только одно противное воспоминание, Витариус. У меня была лошадь, похожая на ту, что прошла сейчас мимо. У меня отобрали ее.

— Мне трудно в это поверить. Во всяком случае, я не хотел бы быть тем человеком, который оказался бы настолько глуп, что попытался бы избавить вас от части вашего имущества. Тем более — от лошади хорошей породы.

Конан горестно усмехнулся:

— Это был не человек. Я ехал через заснеженный перевал к востоку отсюда. Там на меня напали какие-то водяные твари, каких я никогда еще не видел. Они были белые, безликие. Кровь у них прозрачная, как вода.

— Ундины! — Голос Витариуса звучал удивленно и слегка испуганно.

— Так вы их знаете?

— Конечно. Духи воды — вот кто они. Витариус обменялся с Элдией многозначительными взглядами. Потом он испытующе поглядел на Конана, словно пытаясь догадаться, как киммериец все это расценил. Элдия стояла рядом с ним. И снова он ощутил то особенное тепло, которое, казалось, излучала девочка. Воздух словно сиял. Солнце поднялось высоко, и под его лучами на многих лицах выступил пот; но это новое тепло было жарче. Наконец Витариус сказал:

— Поговаривают, будто теперь ундины подчиняются Совартусу, волшебнику Черного Квадрата. Это злой волшебник, который, если верить слухам, ищет в Морнстадиносе что-то… или кого-то. Кроме ундин этот мерзавец держит в своих когтях других неземных существ, которые помогают ему в поисках.

— Совартус? — Конан проговорил это имя вслух и напряженно задумался.

— Ну так вот что. Если этот чародей и впрямь повелевает какими-то бестиями, стянувшими у меня лошадь, то пусть возместит мне убыток.

— Было бы глупо требовать этого, Конан. Совартус не наделен совестью, зато располагает очень большой магической силой. Он убивает, не задумываясь.

— И все-таки! Преступлений я не забываю — безразлично, мои собственные это преступления или чьи-то там еще.

— Некоторые вещи все же лучше забыть, — негромко сказал Витариус и снова начал прокладывать себе дорогу сквозь толпу.

Логанаро выглядел отнюдь не внушительно, когда стоял перед высоким подиумом и креслом сенатора Лемпариуса, могущественного политика, имевшего большой вес в Морнстадиносе, а может быть, даже во всей Коринфии. Не в пользу маленького человечка служило и то, что он оказался между двух блюстителей порядка, причем острия кинжалов этих последних были приставлены к его горлу.

— Это, должно быть, ошибка, ваше превосходительство. Я никогда не нарушал законов Алмаза Коринфии и…

Лемпариус рассмеялся, сверкая белыми зубами:

— Тебе только придворным дурачком быть, Логанаро. Если все твои преступления раздать по одному на жителей города, то наши тюрьмы переполнятся. Только за те шутки, о которых я знаю, тебя уже нужно сто раз предать проклятию, и трижды по сто раз — если подтвердится только половина из тех, о которых я подозреваю.

Логанаро глотнул. Он уже видел себя болтающимся на виселице. При этой мысли колени его стали ватными. Такого оборота дела он не ожидал. Все шло к тому, что пережить сегодняшний день ему уже не удастся. Что же он такого сделал, что восстановило против него правящий сенат? И еще важнее был вопрос: как им удалось его выследить?

Лемпариус равнодушно махнул рукой:

— Оставьте нас одних!

Оба вооруженных воина поклонились и спрятали кинжалы в ножны. Затем они четко повернулись и, шагая в ногу, покинули покой. Логанаро чувствовал, как холодные капли пота покатились по его спине, но попытался придать себе спокойный вид.

— Я мог бы приказать высечь тебя и опустить в чан с кипящей соленой водой. Но это не входит в мои намерения — по крайней мере, сейчас. Лемпариус поднялся. Он играл с рукояткой ножа, висевшего в ножнах на его правом бедре.

Логанаро неподвижно смотрел на тонкие длинные пальцы сенатора, ласкавшие оружие. Маленький толстый человек чувствовал себя так, словно его сковали какие-то злые чары. Он не мог отвести глаз от этих холеных рук.

Лемпариус опять засмеялся:

— Любуешься моим стальным зубом?

Высокий белокурый человек вынул нож из кожаных ножен и поднял его на высоту груди. От рукояти до острия оружие это было изогнуто, как лук. Оно вызывало в воображении неприятные картины: клык или коготь, готовый растерзать добычу. Рукоятка была сделана из отполированного до блеска черного дерева — может быть, эбенового? Логанаро видел медные крепления, соединяющие стальной клинок с рукояткой. Там, где начинался клинок, сидела медная пластина, которая не столько выполняла защитную функцию, сколько служила цветным переходом от черноты рукояти к серебру клинка. Клинок был довольно коротким, длиной примерно с палец взрослого человека, с острым как игла острием. Внешняя сторона клинка была утолщена и на четверть длины зазубрена, а внутренняя закруглена и остро отточена.

— Ты видел хоть раз саблезубую киску? — спросил Лемпариус. — Нет? Какая жалость! Это действительно великолепные животные. К сожалению, число их сокращается. Каждая из таких гигантских кошек имеет по два огромных клыка. Этот нож сделан по их подобию, — сенатор покрутил нож в пальцах, — так что он может разорвать почти все, что ходит или ползает. Я использовал один из чудесных клыков в качестве модели при изготовлении моего стального зуба. Поэтому иногда я чувствую себя— я сравниваю себя с огромной кошкой.

Логанаро глупо кивнул.

— Но ты, конечно, хочешь, чтобы я показал тебе мой нож в действии?

— Вовсе нет, ваше превосходительство, высокочтимый сенатор, в этом нет необходи…

— Нет-нет, я убежден, что это нужно. Логанаро, иди за мной!

Лемпариус повел его вниз по узкому коридору, освещая путь коптящей свечой, затем спустился по каменной лестнице в помещение, служившее передней подвального комплекса. Логанаро безмолвно молил всех богов, чтобы ему сохранили жизнь.

В грязной клетке, размером чуть больше гроба, лежал человек неопределенного возраста. Волосы его свалялись, всклокоченная борода торчала, безумный блеск мелькал в диких глазах.

Перед этой клеткой Лемпариус остановился. Улыбаясь, он обернулся к Логанаро.

— У тебя есть кинжал. Дай его мне!

Логанаро поспешно повиновался и подал сенатору свое оружие с широким клинком. Сенатор просунул кинжал сквозь ржавые железные прутья клетки. С быстротой молнии человек схватил кинжал и ткнул им сквозь решетку так далеко, как толькомог. Но попытка ранить сенатора осталась бесплодной. Логанаро при этом нападении испуганно отскочил; на лице Лемпариуса не дрогнул ни один мускул.

— Этот человек приговорен к смерти, — пояснил Сенатор. — Было бы чересчур утомительно перечислять здесь все его редкостные злодеяния. Его рандеву с палачом состоится завтра. Но у меня вдруг возникло такое чувство, что он может не прийти на свидание.

После этого Лемпариус коснулся острием ножа запястья заключенного. Движение казалось очень легким — по крайней мере, для Логанаро, — но таким стремительным, что у несчастного в клетке не осталось ни мгновения, чтобы отдернуть руку. Когда он убрал ее на безопасное расстояние, из раны длиной в большой палец, рассекающей запястье, хлынула кровь. Он отчаянно взвыл.

Лемпариус сорвал с клетки замок и широко распахнул дверь. Затем он сделал два шага по направлению к Логанаро. Тот поспешно отодвинулся на расстояние вдвое большее. Сенатор явно сошел с ума! Приговоренному к смерти терять нечего. Если он их обоих прикончит, хуже ему уже не будет.

Заключенный выскочил из клетки. Он ухмылялся, как оживший скелет. На мгновение он остановился и набрал в рот кровь из раны, потом выплюнул ее на грязные каменные плиты себе под ноги, снова громко вскрикнул и набросился на Лемпариуса, Короткий кинжал он держал опущенным, намереваясь всадить его сенатору в живот. При всей своей опытности Логанаро никогда еще не видел никого, кто двигался бы так стремительно, как сенатор. Со сверхъестественной быстротой, словно кошка, бросился он к заключенному, держа в правой руке свой стальной зуб. Очертания ножа расплылись, так быстро вонзился он в шею обреченного. Прежде чем тот успел отреагировать, клык хищного зверя был выдернут и снова всажен в рану. На этот раз он ударил с другой стороны. Потом Лемпариус отскочил от своей жертвы.

Логанаро знал толк в смертельных ранах. К тому же, он имел непосредственное отношение к некоторым из них. Но ничего подобного он никогда прежде не видел. Важнейшие артерии были начисто перерезаны. Светящиеся алые фонтаны били при каждом ударе сердца. Один миг умирающий стоял, как дерево с подрубленными корнями, не в силах двинуться. Затем он рухнул на пол. За несколько секунд он истек кровью и теперь лежал бледный, как призрак. Мертв.

Большим и указательным пальцами Лемпариус вытер с клинка кровь. А потом улыбнулся испуганному Логанаро:

— И еще одно. Когда я переворачиваю рукоять моей безделушки вот так,

— он подбросил нож в воздух, снова поймал его и взял оружие так, что рукоять стала показывать в потолок, а острие в пол, — я могу немного поранить мужчину между ног — как этого в горло. Такая рана несмертельна. Просто после этого немножко… поменьше мужественности.

Логанаро глотнул, словно неожиданно в горло ему попал песок.

— Ты так притих, посредник. Что, язык проглотил?

Логанаро прикусил губы, пересохшие, точно выбеленные солнцем кости в пустыне.

— Что я должен для вас сделать, ваше превосходительство?

Лемпариус снова вложил нож в ножны и похлопал посредника по плечу.

— Ты находишься на службе у ведьмы по имени Дювула. Тебе известно, что у нее имеется братец-демон? Нет? Ну, неважно! В настоящее время ты занимаешься варваром, которого зовут Конан. Да, так, кажется, его имя — Конан. Нашей ведьмочке понадобилось его сердце, чтобы оживить изготовленное ею изображение.

— От-ткуда в-вам это в-все изв-вестно?..

— У меня свои методы. Главное, что я это знаю. Я тоже в последнее время стал интересоваться варварами. Мне понадобится твоя помощь, чтобы изловить этого человека. — Лемпариус жестоко улыбнулся.

— Я… я не могу. — Голос Логанаро был еле слышен.

— Извини, дружище, у меня что-то со слухом. Только что мне вдруг показалось, будто ты сказал, что не можешь помочь мне в этом деле.

— Ваше превосходительство, Дювула насадит мою голову на кол и воткнет его в выгребную яму в своем отхожем месте?

— Послушай-ка, малыш, о такой участи ты сам попросишь меня на коленях, когда я возьмусь за тебя всерьез, — если ты отклонишь мою маленькую просьбу, конечно. От коготков Дювулы я тебя спасу. Не сомневайся.

Логанаро снова глотнул.

— Могу я узнать, как у вас возникло подобное желание?

— Теперь, когда ты принят ко мне на службу, у меня нет сомнений относительно твоей преданности. Я тебе все расскажу. Насколько тебе известно, Дювула не берет себе больше любовников из числа людей. Но я хотел бы, чтоб она взяла еще одного, прежде чем оживит своего Принца.

— Вас, ваше превосходительство? Но», но— я думал— — Логанаро оборвал сам себя, когда сообразил, ч т о он, собственно, хочет сказать.

Лемпариус засмеялся. Он совершенно не был обижен и даже продолжил мысль Логанаро:

— Ты подумал, что я, как и многие другие, насладился бы этой сомнительной честью и, не будучи слишком хорош, в конце концов подвергся бы плачевной участи?

— Простите меня, сенатора

— Твое предположение в целом верно. Так было. Во всяком случае, так продолжалось довольно долго. За эти голы я приобрел известную силу, ну, скажем, своего рода животную силу. Обладая этой новой энергией, я могу быть уверен, что мой дебют на той арене, где заправляет Дювула, будет весьма удачен.

— Но если дело обстоит именно так, почему вы просто не вступите с ней в контакт?

— Я вижу, ты смутно представляешь себе, что такое женщина. Она вбила себе что-то в голову, и переубедить ее можно лишь с большим трудом. Если я не сумею добиться ее доверия, мне понадобится нечто в качестве объекта для переговоров. Заполучив этого варвара, я смог бы потребовать за него выкуп. И когда мои услуги покажутся Дювуле неудовлетворительными, она получит возможность оживить своего Принца. Должен признаться, мне эта затея кажется малоосуществимой, но мое предложение ей наверняка понравится. В конце концов, при этом она в любом случае ничего не теряет.

— Понимаю. И у вас есть убежище, где вы сможете защитить своих посредников в том случае, если они вдруг рассердят Дювулу?

— Само собой разумеется.

Логанаро взвесил свои шансы. У него не было другого выбора, как только подчиниться сенатору. Если план Лемпариуса провалится, Дювула — и это очевидно — сожрет предателя заживо. С другой стороны, если сейчас возразить сенатору, то лучше уж сразу быть покойником. Так что предпочтительнее рискнуть неясным будущим, чем рисковать вполне конкретным настоящим.

— После того, как вы рассказали о своих побуждениях, я вас прошу, ваше превосходительство, считать меня своим слугой.

— Я так и знал, что ты трезво смотришь на вещи, Логанаро. Мой приказ прост и несложен: продолжай следить за варваром. Избегай разговоров об этом с Дювулой, но поддерживай с ней связь. Если она прикажет тебе схватить этого Конана, известишь меня и получишь дальнейшие указания.

— Ваше желание — закон для меня, ваше превосходительство.

— Начиная с этой минуты, можешь называть меня Просто Лемпариус, дружище. В конце концов, ты мой полномочный представитель, которому я хорошо плачу за верную службу.

После того, как Логанаро ушел, Лемпариус вернулся к трупу заключенного и задумчиво уставился на него. Он улыбнулся. Дювула непременно станет его возлюбленной, когда он делом подтвердит хвастливые слова относительно своей обновленной мужской силы. Что касается Логанаро… Было бы невероятным пред-, положить, что она простит перебежчика. А жаль! Маленький хитрец довольно ловок в шпионаже. Он мог бы быть полезен. Жаль, что придется уничтожить его, чтобы утолить злобу ведьмы. Но лучше он, чем я, подумал Лемпариус.

Сенатор смотрел на труп на полу и чувствовал голод. Ну, что! Было бы бессмысленно дать этому превосходному свежему мясу пропасть.

Никто не видел, в какое существо превратился сенатор Лемпариус и что он сделал. Стражники найдут потом куда меньше останков казненного, чем обычно выходит из рук палача. Сегодня ночью пантера уснет сытой.

Вечерняя тень уже упала на рассеянную толпу, когда Конан вместе с остальными зеваками развлекался фокусами Витариуса на празднике в честь дочери винодела. А старик совсем неплох, решил Конан. Волшебник вынимал летающих птиц из женских рукавов, превращал стакан вина в стакан уксуса, .вытряхивал из пустой бутылки ворох атласных лент. Элдия бегала вокруг и собирала монеты у смеющихся людей. То и дело она показывала свой трюк с мечом, разрубая пряжку от туники или каравай хлеба на фигурные части. Это было хорошее представление, и медные монеты так и сыпались в кубок, который подставляла Элдия.

Конан мог спокойно глазеть на фокусы. Работы у него было немного. Ни один карманник не приближался к чародею, несмотря на то, что немало их шныряло в толпе. Поскольку они не трогали его подопечных, Конан ничего не имел против. Сам вор, он был снисходителен к подобным вещам. В конце концов, человек должен на что-то жить, а эти люди не обеднеют, если у них стянут пару медяков.

Как и все опытные деятели искусства, Витариус приберег свой лучший фокус на конец выступления. Но ему неплохо бы поторопиться, подумал Конан, а то все разойдутся и унесут с собой свои денежки.

Зрители притихли, когда Витариус приготовился к демонстрации своего финального трюка. Некоторые кивали и смеялись. Конан слышал, как одна женщина говорила: «Его последний фокус — самый лучший. Подожди, увидишь!»

Старик бурно жестикулировал и бормотал заклинания. Он исполнял нечто вроде танца, переминаясь с ноги на ногу. Зрители смеялись, и Конан вместе со всеми.

Наконец Витариус готов. Он сделал людям знак приблизиться и с драматическим жестом провозгласил:

— Вот оно!

Вспышка света. Плотное белое облако дыма заволокло площадь. Когда дым немного рассеялся, Конан разглядел в тумане фигуру. Угрожающе высилось что-то большое и темное.

Толпа вскрикнула. Дым пропал — и стал виден демон! Чудище было ростом в полтора человеческих и весило, по оценке Конана (если оно только было живым и имело вес), добрых два его собственных веса, а киммериец отнюдь не был перышком. Светящийся, красный, впечатляюще мужественный демон ухмылялся, и такие зубы, как торчали из его пасти, могли присниться лишь в кошмарном сне. Спина у Конана похолодела. Все прочие видения, вызываемые Витари-усом, не шли ни в какое сравнение с этим. Даже на варвара оно произвело сильное впечатление. Но когла он встретился глазами с Элдией, стоявшей на расстоянии вытянутой руки от него, она проговорила нечто, поразившее его, как удар. Девочка перевела взгляд с демона на киммерийца и произнесла тихо, но отчетливо:

— Этого он не вызывал, Конан. Этот — настоящий!

Демон шагнул к Витариусу. Он произнес голосом, звучащим, как металл, царапающий о металл:

— Где она, Белая Голова?

Витариус не ответил. Демон обвел толпу глазами, сверкавшими адским пламенем. Когда взгляд его упал на Элдию, демон широко ухмыльнулся, оскалив зубы. Оставляя за собой следи мокроты и слизи, он отвернулся от волшебника и двинулся к девочке.

Элдия обнажила меч, смело глядя на чудовище. Зрители поняли, что при последнем заклинании случилось что-то не то, и рассеялись, как осенняя листва под сильным ветром. [

— Стой! — крикнул Конан.

Демон посмотрел на него сверху вниз.

— Это ты мне, комар?

— Конечно, демон. Но я скорее оса с ядовитым жалом, чем комар, учти это.

Конан вытащил из ножен свой широкий меч и поднял его обеими руками, направив острие в живот демона.

— До тебя мне нет дела. Мы не ссорились, оса, — загремел демон. — Мое поручение касается только этого человеческого детеныша женского пола. Убирайся.

— Ты ошибаешься, порождение ада! Я охраняю ее.

Если ты угрожаешь ей, то тем самым подвергаешь опасности себя.

— Опасности? Только не смеши меня, оса! Я уже объелся твоим остроумием по самые уши. Лети прочь, пока я тебя по земле не размазал.

Конан поднял меч к злобному лицу демона.

— Конан-киммериец еще никогда не бегал от таких, как ты, нечистая тварь.

— Тогда молись своим богам, насекомое, потому что твое время истекает.

Демон протянул к Конану черные когтистые лапы, привстал на носки и прыгнул.

Глава пятая

Как ни скор был демон, Конан был быстрее. Киммериец прыгнул одновременно с порождением бездны, но не вперед, а в сторону, и демон проскочил мимо. Как канаты, вздулись вены на сильных руках Конана, когда он занес меч. Он целил в горло демона. Мощный удар старого клинка рассек воздух, и меч не то простонал, не то просвистел.

Но и демон не стоял без дела в ожидании, пока ему снесут голову. Вместо этого он подпрыгнул высоко в воздух и сжал свое могучее тело в комок. Такому сальто мог позавидовать любой акробат. И прежде чем Конан успел привести свой меч в позицию, из которой снова мог сделать выпад, демон опять стоял на ногах, слегка пританцовывая.

— Ну и где твое жало, оса? — издевательски поинтересовался он.

Конан не ответил. Он рванулся вперед, —готовясь нанести второй удар.

Демон стремительно отошел назад и при этом разнес подвернувшуюся под ноги лавку Этакой легкостью, как будто она была сделана из паутины. Улыбаясь, он уклонился от холодной стали.

Краем глаза Конан видел, как Элдия двинулась вперед с опущенным мечом в руке и как Витариус остановил ее.

— Не туда! — крикнул старый волшебник.

Теперь ему нельзя отвлекаться — это Конан знал. Демон, вероятно, боится стали, но очень он велик, силен и дьявольски скор. Своими когтями он может растерзать человека так легко, как будто у него на лапах растет целая дюжина добрых кинжалов. В намерения Конана не входило позволить эдакой твари всадить когти себе в шкуру. Киммериец размахивал мечом, как веером, пытаясь пронзить им кроваво-красное чудовище. Бестия рванулась прочь, продираясь сквозь остатки зеленной лавки. Конан следовал за ним, полностью сосредоточив свое внимание на противнике.

Это было ошибкой. Конан не заметил раздавленной дыни, наступил на нее и поскользнулся. Он рухнул на землю, и спасла его только врожденная быстрота движений, потому что демон реагировал стремительно и тут же бросился на упавшего Конана, протягивая к нему когтистую лапу с явным намерением схватить человека за горло.

В тот же миг, как Конан упал на колени, его клинок описал дугу. Теперь он держал меч только в одной руке, потому что другой опирался о землю, стараясь восстановить равновесие. Сталь, сделанная человеком, встретила на своем пути нечеловеческую плоть и черные кости. И.» древний меч перерубил запястье демона. Адская лапа упала на землю. Поднялся дым, и слизь закапала в пыль, как навозная жижа. Пальцы отрубленной руки с силой сжались несколько раз, словно были все еще связаны с мускулами, которые ими управляли.

Демон взревел. От страшного шума в соседних домах зазвенели стекла. У Конана заложило уши, Так что он вообще перестал что-либо слышать. Пока киммериец пытался снова обрести равновесие, бушующее от ярости чудовище решило перейти в наступление. Обрубком руки оно выбило высоко поднятый меч из рук Конана. Брызнула кровь. Варвару удалось откатиться в сторону и избежать смертоносных когтей. Он вскочил и собрался уже схватить красного злыдня голыми руками. Конан ощущал зловонный запах своей близкой смерти. Он понимал, что безоружный не справится с демоном. Но он не позволит себе сдаться. Во имя Крома! Свой конец он встретит в битве, с высоко поднятой головой.

Демон приготовился нанести ему смертельный удар. Но внезапно голубой поток пламени заструился по его плечам, отчего красноватая кожа побагровела. Порождение преисподней взревело еще раз; но сверхъестественное сияние только усилилось. Несколько столбов дыма поднялись в небо от горящей кожи. Конан обернулся, ища глазами источник огня. Он увидел Витариуса. Одну руку волшебник простирал по направлению к демону, вторая покоилась на голове Элдии, которая тоже была окутана голубым сиянием.

— Нет! — возопил подпаленный демон. Сверкнула бледно-желтая вспышка света, затем темно-красная — и демон исчез так же, как и появился.

Осталась только кисть его правой руки. Она все еще дергалась и сжималась на булыжниках мостовой возле Конана, словно пытаясь схватить виновника своего увечья.

Витариус подошел к Конану и посмотрел на руку демона. Несколько секунд оба безмолвствовали. Наконец Конан прервал молчание:

— Мне кажется, ваше заявление насчет того, что вы слабенький чародей, дало трещину, Витариус. Ни одно «примитивное» заклинание не вызвало бы сюда такую дрянь, и ни одна «галлюцинация» на такие подвиги не способна.

— Это так, — ответил старик. Он выглядел усталым. — Я должен вам кое-что объяснить. Вы этого стоите, Конан. Если бы вас здесь сейчас не оказалось, Элдия уже попала бы в лапы прислужников Совартуса. Последствия этого непредсказуемы.

— Я жду. Рассказывайте вашу историю.

— Конечно, конечно. Как вы уже предполагали, Элдия и я — не совсем то, за кого себя выдаем. Я…

Старик прервал себя на полуслове и обернулся через плечо. Если не считать его самого и Конана, улица была совершенно пуста.

— Элдия! Она исчезла!

Конан озирался в поисках девочки, но ее нигде не было видно.

— Но демон… — начал он.

— Нет! Он удрал один! Мы должны найти ее, Конан! Если ее доставят Совартусу, то ее судьба и судьба многих будет предрешена. Я даю вам слово, что все вам объясню; но сначала нам нужно отыскать девочку. Вы должны доверять мне.

Недолго раздумывая, Конан кивнул. У него почти не было оснований верить Витариусу, потому что старик его уже один раз обманул; но Конан был человеком действия и полагался больше на инстинкт, чем на рассудок. Ни Витариус, ни Элдия не излучали зла, а демон, без сомнения, убил бы его, если бы они не пришли к нему на помощь. Конан подобрал свой меч и указал на улицу:

— Я пойду в ту сторону. Вы в другую. Витариус кивнул, и Конан побежал прочь. Бросив взгляд через плечо, он заметил, как старик быстро схватил руку демона и спрятал ее в свою торбу.

Будуар Дювулы неожиданно наполнился желтым и пурпурно-красным дымом. Посреди этого безобразия возник Дивул, сжимающий обрубок правой руки пальцами левой. Дверь будуара распахнулась, и в комнату ворвалась ведьма, чтобы выяснить причину неожиданного посягательства на ее святая святых.

— Братец-демон! Что случилось?

Дивул начал ругаться. Редкостное богатство выражений, бытующих в преисподней, полилось с его губ. Даже неодушевленная темная фигура, лежавшая на постели ведьмы, заворочалась под мощью этих проклятий. Затем раненый демон прохрипел:

— Рука! Моя рука!

Дювула, казалось, немного успокоилась.

— Но, братишка, почему это так тебя заботит? Новенькая лапка вырастет на месте старенькой и займет ее место-

— Идиотка! Я не о руке — о том, как я ее потерял! Началось с того, что я попался в плен к Совартусу, волшебнику Черного Квадрата…

Дювула задохнулась от удивления.

— Ага, ты его знаешь, — сказал Дивул и мрачно посмотрел на сестру.

— Разумеется. Очень мощный мужчина.

— Поскольку я в его власти, мне это известно и без тебя, ты, плоть моего проклятого папаши. Я пострадал при попытке выполнить его приказ. То, что я ищу, охраняется человеком сверхъестественной силы. Вместо того, чтобы расстаться со своей подзащитной, он украл мою руку!

— Как мне помочь тебе, милый братец?

— Я должен вернуться назад и доложить Совартусу о возникших трудностях. Его все это не обрадует. Мне бы очень не помешало, если бы я мог ему сказать, что нашел выход из этой ситуации. Может быть, даже составил новый план, как добыть то, что ему требуется.

— Нас связывают узы крови, — заявила Дювула. — Конечно, я буду помогать тебе изо всех сил.

— Ладно. Так вот, Совартусу понадобилась маленькая девчонка, известная под именем Элдия, — одна из Четверых, ты это поймешь, если увидишь ее. Остальных Троих он уже заполучил. Эта Элдия странствует в обществе одного Белого Мага, возможно, он принадлежит к Белому Кругу, но я не уверен. И кроме того, с ними шляется какой-то гигант, происхождение которого мне не известно. Это ему я обязан… — Дивул выразительно покачал обрубком руки. Рана уже затянулась и была покрыта гладкой, похожей на полированный обсидиан, черной кожей.

Дювула кивнула. Выводы из рассказа ее брата-демона были таковы. Если Совартусу удастся получить власть над всеми четырьмя детьми, в которых скрываются силы Четырех Дорог, это сделает его самой могущественной магической фигурой на земле. Если Дювула продаст Совартусу недостающий элемент — девочку Элдию — то, возможно, от его великой власти что-нибудь перепадет я ей, Дювуле. А человек, который отрубил руку ее брату, вполне годится в участники ее собственного чародейства. Она поглядела на безмолвную фигуру Принца.

Одно мгновение Дювула еще поразмыслила надо всем услышанным. Потом улыбнулась Дювуле.

— Я помогу тебе изловить этого ребенка, — сказала она. — Скажи мне, где ты их оставил?

Логанаро скорчился под обрушившейся планкой зеленной лавки, наблюдая за тем, как варвар бежит по пустынной улице. Посредник явился как раз вовремя, чтобы застать финал выступления Витариуса. Больше, чем когда-либо, Логанаро был убежден в том, что Конан — настоящий мужчина, способный вдохнуть жизнь в идеального возлюбленного Дювулы. Несомненно, ей придется немало заплатить за этого варвара из Киммерии, если сенатор Лемпариус сумеет его изловить. Однако поймать такого ох как непросто! Это может дорого обойтись, подумал Логанаро. И так мало монет осядет потом в его кошельке!

Варвар бежал слишком быстро, чтобы следовать за ним. К тому же, здесь не было укрытия, так что один взгляд через плечо — и слежка будет обнаружена. Логанаро решил сесть на хвост старому волшебнику. Он был уверен, что рано или поздно Конан вернется к старику.

Стук сапог Конана раздавался по грубой булыжной мостовой. По мере того как приближался вечер, темнело, и сумрак окутывал дома своим покрывалом. Острые синие глаза варвара быстро ощупывали на бегу все боковые переулки и мгновенно схватывали любую тень. Элдии видно не было.

Он побежал по узкому проулку, где начиналась уже городская свалка. Торопливый взгляд — и Конан остановился. Он внимательно осмотрел задний двор. В этой темной дыре ничего не шевелилось — в этом он был уверен. Там высилась гора отбросов: тряпки, обрывки шкур животных, разбитые глиняные горшки.» поленница дров. Этот двор был похож на десятки тех, мимо которых он прошел, и все-таки здесь было нечто такое, что насторожило его. Он улавливал какую-то мелочь, совершенно ничтожную, но в данном случаев важную. Что-то здесь было не так.

Вот! В темном углу возле поленницы светилось маленькое белое пятнышко! Конан мгновенно сообразил: человеческий глаз, в котором отражается слабый свет встающей луны. С мечом в руке он вошел во двор. ,0стрие клинка он направил прямо в глаза человека, прятавшегося в темноте.

Когда варвар немного привык к мраку, он различил фигуру, скорчившуюся возле колотых дров. Фигура поднялась. В неверном лунном свете блеснула сталь.

— Остановись! — прокричал детский голос. — Это Конан, это друг! Элдия!

Теперь Конан отчетливо видел женщину, которая прикрывала собой Элдию. Женщина держала кинжал с «пламенеющим» клинком.

— Элдия, выйди на свет! — крикнул Конан.

— Нет, — отозвалась женщина. Ее голос звучал так, словно мед растекался по стали, — мягко и непреклонно, Конан замер. Он понимал, что опасность ему не грозит. Меч он сунул в ножны и вытянул руки, показывая, что они пусты.

Женщина шагнула вперед. Таинственный лунный свет делал ее прекрасной. Конан прикинул ее возраст — не больше восемнадцати. Волосы цвета воронова крыла окутывали ее до пояса. На ней была шелковая блуза и тонкие кожаные брюки. Ноги женщины были обуты в ременные сандалии изящной выделки. Но куда изящней было ее тело — стройные ноги, тяжелая грудь под тонким голубым шелком. Безукоризненные черты ее лица вдруг показались Конану знакомыми. Он был уверен, что если бы хоть раз прежде встретил такую красоту, то не смог бы забыть ее. И все же он знал это лицо. В этом не может быть сомнений…

Элдия выступила на свет, так что он увидел и ее, Теперь киммериец понял, где он видел эту красавицу с волосами, как крылья ворона: это была Элдия в образе зрелой цветущей женщины. Но она слишком молода, чтобы быть матерью Элдии, значит, она…

— Ты ее сестра. — Конан высказал свою мысль вслух, как только она пришла ему на ум. i

— Правильно, — ответила юная женщина. — Я пришла, чтобы забрать мою девочку у негодяев, которые украли ее из отчего дома.

Конан пожал плечами и безмолвно повеселился, глядя на эту серьезную юную красавицу.

— Лично я никаких детей не крал, — заявил он. — Мне показалось, что Элдия путешествует вместе с Витариусом вполне добровольно.

Женщина бросила взгляд на выход со двора, затем снова перевела его на Конана и подняла свой кинжал немного выше. Конан увидел, как побелели ее пальцы, когда она стиснула рукоятку.

— Она кричала, когда ее волокли в темноту. Мой отец был убит, и мать мою постигла та же участь. Но прежде чем умереть, мать открыла мне, что Элдия — другая, что у нее есть братья и одна сестра, мои сводные братья и моя сводная сестра, о которых она нам никогда не рассказывала. Она взяла с меня клятву, что я при любых обстоятельствах найду Элдию и спрячу от тех, кто хочет использовать ее в своих грязных целях.

Конан поглядывал на Элдию, которая искренне сочувствовала тому, что говорила ее сестра.

— Витариус — он тоже из этих мерзавцев? Элдия покачала головой:

— Нет, но…

— Довольно, хватит, Элдия, — прервала ее сестра. — Ты не обязана ничего объяснять этому… этому варвару.

— Но кто-нибудь должен разъяснить все и мне, — спокойно сказал Конан.

— Я сыт по горло. Меня выставляют дурачком в игре, которую затеяли вы с Витариусом. Сейчас мы пойдем к этому простому «фокуснику», и пусть он расскажет нам всю историю полностью, с деталями и подробностями.

— Нет! — сказала женщина. — Мы идем домой.

— Сначала я получу удовлетворительное объяснение тому, что на меня среди бела дня нападает какой-то гнусный демон, — заявил Конан. В нем закипала злость.

— Нет, — повторила сестра Элдии и направила клинок в сторону Конана.

— Исчезни, или я проткну тебя насквозь и брошу твой труп крысам.

Конан безмолвно подскочил к женщине. Он схватил ее за запястье прежде, чем она успела приступить к исполнению своей угрозы, и так сильно дернул ее «руку вниз, что женщина с криком боли выронила кинжал.

Внезапно двор словно ожил. Маленькие существа зашмыгали по отбросам и поленьям. Стало отчетливо слышно шуршание сотен крошечных ножек. Конан увидел, что земля и стены зашевелились, словно по ним прокатывались волны.

— Кром!

Он выпустил женщину и сделал шаг назад. Быстро и ловко вытащил он меч. Но врага не увидел. Что-то коснулось его сапога. Горящими глазами он уставился на то, что было внизу.

Саламандра. Животное размером со средний палец его руки решительно карабкалось по его сапогу. Конану верилось во все это с трудом. Обычно ящерки, завидев человека, тут же удирали прочь, однако, судя по шороху, их в этом заднем дворе было около сотни. Как они здесь оказались?

— Остановитесь! — промолвила Элдия. В то же мгновение шуршание маленьких лапок стихло. Саламандра застыла на сапоге Конана, словно превратившись в каменную статуэтку. Элдия посмотрела на свою сестру.

— Конан дважды спасал мою жизнь, — сказала она.

— А Витариус — он тоже хотел мне помочь. Мы должны дать ему возможность получить все объяснения. — Она кивнула Конану. — Да и тебе, сестра, нужно послушать то, что скажет Витариус, прежде чем мы вернемся домой. Если бы демон не нагнал на меня столько страху, я попросила бы тебя остаться.

Элдия сделала знак саламандре, сидевшей на сапоге Конана: — Прочь!

Ящерка послушно сползла вниз и исчезла. В ночном воздухе был слышен шорох — саламандры уходили. Затем снова воцарилась тишина.

Конан уставился на Элдию.

— Ну что, идем? — спросила она спокойно. Сестра девочки и киммериец переглянулись и кивнули. Но Конану все это ие понравилось. Решительно не понравилось.

— Чурбан! — орал Совартус. — Дубина! Головешка! Дать обыкновенному человеку себя изувечить!

Дивул стоял, вытянувшись, в центре пентаграммы и внимал волшебнику,

— О нет, чародей из рода человеков, это был не обыкновенный человек! За тысячу лет я сотни раз бился с людьми не на жизнь, а на смерть. Их кости давно истлели в гробницах, рассеянных по белому свету. Никогда еще я не бывал побежден в такой битве. Но этот совсем другой, чем остальные. Да и кроме того, его поддерживали магические силы, иначе я одолел бы его, невзирая на всю его мощь и ловкость. Мы столкнулись с кем-то из Белых, Совартус.

— Витариус! — Голос Совартуса был полон жгучей ненависти.

— Я не знаю его имени, но он направил на меня силы Огня, а этого я не вынес.

— Будь ты проклят!

— Поздно браниться, волшебник! Но не все еще потеряно. У меня есть сестра, ведьма в облике женщины, которая имеет в городе немалое влияние — в том городе, где скрывается наша дичь. Вы получите этого ребенка. А я— человека, который поступил со мной вот так.

Дивул поднял правую руку и посмотрел на обрубок, из которого уже начала расти новая кисть.

Из недр замка Слотт донесся крик, предвещающий нечто ужасное…

Глава шестая

Вокруг четверых посетителей, занявших столик возле камина в харчевне «Молоко волчицы», мгновенно образовалась пустота. Конан подозревал, что многие из тех, кто глазел по сторонам, тщательно избегая встречаться взглядом с ним и его спутниками, побывали на выступлении Витариуса. Их нервозность не раздражала киммерийца. Он и сам чувствовал себя не вполне уютно в обществе людей, занимающихся чародейством. Злые искры в глазах Конана вспыхивали уже реже, во отнюдь не исчезли, когда он принялся слушать рассказ Витариуса.

— …Элдия — одна из Четырех. Их мать — она твоя мать тоже, — Витариус указал носом на молодую женщину, сидевшую напротив Конана, — была заколдована одним могущественным чародеем, когда она понесла от него.

— Ты хочешь сказать, что у меня был другой отец, не тот, кого я знала всю мою жизнь?

Элдия смотрела на волшебника острее и жестче, чем этого можно было ждать от девочки ее лет.

— Да. Твоей матери было позволено оставить себе только одно дитя из четырех. Вашего отца звали Огистум из Серого Круга. Остальных детей он забрал, чтобы поместить их в разных концах света,

— Зачем? — Конан, Элдия и молодая женщина — она называла себя Кинна

— спросили в один голос. Витариус вздохнул и потряс головой.

— Это очень трудно понять. Огистум открыл одно древнее волшебство. Он нашел руны, происхождение которых теряется в сером начале времен. Ему удалось расшифровать эти знаки, и с их помощью он постиг, как соединить живые души с четырьмя первоэлементами. Огистум был вовсе не плохой человек, только очень любопытный. Поскольку он принадлежал к числу Серых, он мог использовать свою магию как в добрых, так и в злых целях. Обычно он практиковал именно Белую Магию. Волшебство, связывающее человека со стихией, нельзя считать ни злым, ни добрым. Это зависит от того, как им воспользоваться. Огистум не имел намерения подчинить себе стихии. Он просто хотел посмотреть, в состоянии ли он совершить такое чудо.

— Откуда вы все знаете? — Голос Кинны звучал столь же сладко, как в ту минуту, когда она вышла из темноты навстречу Конану.

Старик помедлил мгновение и смочил губы вином, которое стояло перед ним на столе.

— Огистум имел двух учеников, — продолжал он. — Один из них был его родным сыном, второй имел довольно сносные дарования в области чародейства, но происходил из низшей касты. — Витариус обвел глазами своих слушателей одного за другим. — Учеником из низшей касты был я.

Конан кивнул. Эта подробность биографии Витариуса его не очень удивила. В частности, здесь крылась разгадка победы старика над демоном.

Волшебник продолжал:

— Поскольку жена его умерла, Огистум нашел молодую женщину из числа своих домашних, дочь своего старого последователя. На ней он и испробовал древнее чародейство, когда она легла в его постель.

— Какой… позор! — пробормотала Кинна.

— Я допускаю, что это можно воспринимать и так, — сказал Витариус. — По истечении положенного срока родилось четверо детей. Все они были наделены особой силой.

— Мне трудно во все это поверить, — прервала его Кинна.

Старик посмотрел на молодую женщину из-под полуопущенных век, как старая мудрая сова.

— А, в самом деле? Разве во время вашей жизни с сестрой вам не бросались в глаза некоторые ее… особенности? Скажите, мерз ли кто-нибудь, если она рядом? Разве постель Элдии, даже в самые лютые зимние ночи, не остается теплой? Ну и кроме того, конечно, саламандры…

При последнем слове глаза Конана опять запылали. Ясное дело, девочка каким-то образом общается с этими созданиями. Конан поглядел на Кинну. Она кивнула, хотя все в ней сопротивлялось и не хотело верить.

— Элдия — одна из вершин Квадрата, — продолжал Витариус, — она — дитя Огня, Ткущая Пламя, повелительница огненных духов — саламандр. Ее сестра Атэна — дочь Воды, которой подчиняются ундины. Ее братья — Люфт, сын воздуха, властелин ветра, и Йорд, отпрыск Земли, повелитель вервольфов и троллей. Я ничего не хочу оценивать, я просто говорю то, что есть.

Что-то зашевелилось, заскребло на душе у Конана, как мышь. Что-то, о чем Витариус вскользь упомянул. Наконец он вспомнил.

— Вы говорили еще о втором ученике Огистума — том, который приходился ему родным сыном. Где он? Что с ним случилось?

Витариус кивнул, как будто ждал этого вопрос.

— С ним вы уже познакомились, правда, только косвенно. Он украл вашу лошадь.

— Совартус?

— Да. Он отравил своего отца и все эти годы провел в поисках детей, которых Огистум так заботливо спрятал. Совартус хочет владеть ими безраздельно. И теперь все они у него — все, за исключением Элдии.

— Огистум был неосторожен, как мне кажется, — высказался Конан и повертел в руке кувшин с вином. — Он мертв, и сын его почти достиг своей цели.

— Верно. Лишь Элдию мне удалось вырвать из рук его лазутчиков прежде, чем они успели передать ее чародею. В других случаях я приходил слишком поздно. С помощью тех троих он может оказывать влияние на три вершины Квадрата: Землю, Воздух и Воду. Если он сумеет заполнить Квадрат, он получит в свое распоряжение нечто более сильное, чем простая сумма его составных. Это будет настолько чудовищная власть, что даже боги могут оказаться бессильны.

Конан ерзал на лавке. Неожиданно он почувствовал себя очень неуютно. Во время разговоров о чародействе такое случалось с ним сплошь и рядом. Все эти шутки вообще не должны касаться простых людей.

Кинна склонилась над столом. Ее упругая грудь слегка коснулась тыльной стороны ладони Конана, но она не заметила этого, поглощенная разговором.

— И что вы намерены предпринять теперь, Витариус?

— Я должен защитить Элдию, помочь ей избежать когтей Совартуса. А потом мне предстоит найти способ освободить из-под его власти и остальных…

— И ты сделаешь это? — спокойно проговорила Элдия. — Ты можешь спасти моих братьев и сестру от нашего… нашего сводного брата?

Витариус покачал головой:

— Не знаю. Он принадлежит к Черным и располагает силами, которых у меня нет. Совартус применял в своей магии даже простую некромантию и призывал на помощь легионы мертвецов. И кроме того, он владычествует над тремя вершинами Квадрата, а у меня лишь одна. Боюсь, он сильнее меня. Я только могу попытаться. Большего я сделать не в состоянии — но и меньшего тоже.

Кинна откинулась назад.

— Хорошо! Я буду помогать вам, как сумею. Пока живет Совартус, Элдия в опасности. Мы должны уничтожить его. — Она посмотрела на Конана. — Что это с вами?

Киммериец скрестил на груди свои сильные руки и разглядывал молодую женщину. Она была чудо как хороша, но даже ее красота не могла заставить его сунуть голову в петлю магии и чародейства.

— Лично я иду в Немедию, — сказал он. — Здесь я задержусь ненадолго, только для того, чтобы заработать на более приятное путешествие. А меня обманули. Я не хочу работать на лгунов, особенно на таких, которые подставляют мою голову под удар, даже не предупредив заранее. И еще меньше мне нравятся те, кто балуется с чародейством. Я желаю вам успеха, но с этой минуты наши дороги расходятся.

Кинна сверкала на Конана глазами, но Элдия, как и Витариус, кивнула согласно. Волшебник сказал:

— Я не могу ни в чем вас упрекнуть, Конан. Вы были очень отважны, а мы отблагодарили вас неискренностью. Мы очень признательны вам за помощь и желаем вам всего доброго в вашем путешествии.

Конан хотел было встать. Витариус остановил его:

— Задержитесь еще на минутку! Мы вам кое-что задолжали. Здесь серебро за сегодняшний день и сверх того еще немного монет, которые вы тоже честно заработали. И поскольку на эту ночь я снял две комнаты, одна из них в вашем распоряжении.

Конан сунул деньги в кошель.

— Хорошо, посплю сегодня в комнате. Уж это-то я заслужил.

Молодой киммериец встал и пошел по коридору к лестнице, которая вела в верхние комнаты харчевни. Позади был длинный день, и он устал.

Помещение было немногим лучше того, в котором Конан ночевал в прошлый раз, но и здесь вся мебель состояла из мешка с сеном, разложенного на потертом коврике. Оконные ставни открывались изнутри, так что жильцы могли любоваться с третьего этажа городским пейзажем. В углу коптил огарок свечи, посылая к потолку столбики дыма. По крайней мере, крысы в постели не гнездились, как установил Конан. Он придавил фитиль, потом растянулся на соломенном ложе, пристроив рядом меч. Сон окутал его, как покрывало.

Прошло всего два часа, и Конан внезапно проснулся. Блестящие синие глаза варвара обвели темное помещение, но ничего не было видно. Чернота оказалась непроницаемой даже для острых глаз киммерийца. Он затаил дыхание, чтобы лучше слышать, однако уловил только шум ветра, пролетавшего за ставнями, и скрип старого ветшающего дома. Удары сердца гремели у него в ушах. Никакой явной опасности не наблюдалось, но Конан слишком доверял своему инстинкту, чтобы пренебречь этим неожиданным пробуждением. Он схватился за меч. Когда он ощутил под ладонью обмотанную ремнями рукоять, то почувствовал себя лучше.

Наверное, это все-таки был просто ветер, подумал он, снова укладываясь на тюфяк. Долгое время ничего не шевелилось в старом доме, и Конан опять уснул, крепко сжав пальцы на рукояти меча.

В замке Слотт было темно, и лишь в одном зале рассеянным желтоватым светом светила лампа. Ее сумрачные лучи падали на Совартуса. Узкие пальцы чародея жестоко сдавили плечо одного из троих детей, прикованных цепью к сырой стене. Фигуры чародея и его пленника были охвачены слабым сиянием. Через некоторое время сияние стало ярче, и наконец хлынул поток света. Нестерпимая вспышка резанула глаза. Когда Совартус почувствовал, как энергия мальчика перетекает к нему, он громко рассмеялся. Вот так-то!

Скрываясь в темноте, у стен харчевни «Молоко волчицы» стояла ведьма Дювула. Ветер развевал ее черное шелковое покрывало. Она знала совершенно точно, что нужная ей девочка находится там, внутри, вместе со своим защитником Белого Квадрата. Чтобы выяснить это, ей всего-навсего потребовалось пустить в ход деньги. Пара вовремя врученных серебряных монет способна сотворить среди людей чудо не хуже любого заклинания. Кроме девочки Дювула искала и того варвара, который изувечил ее брата-демона. Такой человек наверняка должен обладать горячим темпераментом и сильным, отважным сердцем.

Касалось дыхание ветра и приземистой фигуры Логанаро, который прятался позади отхожего места, выстроенного поблизости от той харчевни, где мирно спал Конан — киммериец. Он с нетерпением поджидал шестерых отъявленных головорезов, которых нанял, заплатив им золотом из богатой казны Лемпариуса. Шестерых будет довольно для того, чтобы одолеть молодого великана. А если несколько убийц при этом погибнут — плевать. Таково было мнение Лемпариуса, высказанное в ответ на доклад Логанаро о том, что Конан хочет расстаться со стариком, девочкой и какой-то неизвестно откуда взявшейся женщиной. Все было подготовлено в страшной спешке. Логанаро предпочел бы иметь побольше времени для того, чтобы подобрать себе команду, но ему пришлось довольствоваться тем, что имелось. Куда больше беспокойства причиняла ему мысль о гневе Дювулы, который обрушится на несчастного посредника, когда ведьма узнает, что он перебежал на другую сторону. То, что при этом у него не было выбора, никакой роли не играло. Этот жуткий страх лежал у него на душе тяжким грузом, и он прикидывал: где же может находиться Дювула в настоящий момент? И где, черт побери, эти проклятые головорезы шляются?

По темным улицам, беспорядочно застроенным домами, избегая света луны или чьей-либо свечи, скользила бледная тень. Собаки испуганно скулили, когда она проходила мимо. Быть может, их пугал запах существа, которое было слишком велико для домашней кошки — хотя оно, несомненно, принадлежало к породе кошачьих. В мыслях пантеры-оборотня звучал смешок, однако то, что срывалось с клыкастой пасти, ничуть не походило на обыкновенный смех. Собаки Морнстадиноса замолкали, слыша этот голос, словно боясь привлечь к себе внимание каким-либо звуком.

Но собакам-то как раз бояться было нечего. Хищник-оборотень интересовался совершенно иным — что ему какие-то псы! Он получал наслаждение от дичи двуногой. А этого добра в городе полным-полно. Шестеро уже прошли в темноте мимо гигантской кошки, даже не заметив ее присутствия. Пантера пропустила их, потому что за лбом зверя таился ум человека, и этот ум отметил, что шестеро идут по делу, в котором заинтересован сам Лемпариус. И успех этого дела доставит ему радость совсем иного толка, чем еда.

Обычно крепкий сон Конана был в эту ночь беспокойным. Он метался по соломенному тюфяку, ворочался с боку на бок. Потом он опять проснулся, но, как и в первый раз, не мог найти ничего, что могло бы показаться ему тревожным. Приснилось что-то, подумал он. Когда он второй раз за эту ночь заснул, в ушах у него гудел шум ветра. Судя по всему, поднималась буря.

Глава седьмая

На улицах Морнстадиноса завывал ветер, и негде было укрыться от него. Смерчи подхватывали мусор и легкие предметы и крутили их в воздухе. Тяжелые капли дождя барабанили по черепицам крыш, и неосмотрительные пешеходы мгновенно промокалидо нитки. Вспышки, яркие, как день, разрывали ночную тьму. Гром гремел, словно приглушенный голос разгневанного бога. Буря, которая не потрудилась заявить о своем приближении ломотой в костях предсказателей погоды, распахнула над городом небесные шлюзы и бушевала с тропическим размахом, что для этой местности было довольно редким явлением.

— Проклятье Митры на этот ливень! — сказал один из висельников, который прятался под выступом кровли дома, расположенного напротив харчевни «Молоко волчицы».

Двое или трое из той же милой компании с жаром поддержали его мысль. Логанаро яростным взглядом заставил их замолчать.

— Вы что, ребята, — пироги с изюмом, чтобы бояться какого-то там дождика? — спросил он.

— Нет, — ответил предводитель шестерых, — но нынче скверная погода, господин, неподходящая для добывания денег. Даже крысы — и те сегодня не высовываются.

— Вот уж о крысах вам можно не беспокоиться, — проворчал Логанаро недовольным тоном. — Вам платят не за охрану этих очаровательных домашних животных, а за то, чтоб вы доставили мне человека, спящего вон там. — Логанаро показал на харчевню.

Головорез кивнул. Он носил кожаную повязку через глаз, а темные волосы свидетельствовали о заморанском происхождении бывалого авантюриста.

— Ясно, — произнес одноглазый. — Но мои товарищи и я — мы хотим перекинуться с вами еще парой словечек о нашем заработке.

Человек с повязкой говорил с сильным акцентом и уснащал свою речь обрывками международного воровского жаргона.

Логанаро уставился на него.

— Поговорить? Зачем?

— Да мы тут слыхали, что этот парень, которого мы должны повязать, подрался, оказывается, с красным монстром на пьянке у винодела.

— Ну так и что? Вы вшестером уже наложили в штаны, испугавшись одного человека?

— Не-е… Не испугались мы. Но уважаем. Он, должно быть, быстрый, как дьявол, и сильный, как медведь. Если это так, то мы с корешами так решили, что повязать его будет трудновата. Такое дельце должно и оплачиваться получше.

Логанаро поджал губы

— Ну и насколько «получше»? Одноглазый осклабился, показав плохие желтые зубы.

— Ну, одна золотая кругляшка на рыло — это было бы как раз не кисло.

— Вот уж нет! Мы договаривались о двенадцати серебряных за это дело.

— Это когда было… Теперь нам бы по восемнадцать.

— Исключено. Может быть, добавлю еще по паре монет на нос — и все.

Одноглазый пожал плечами:

— Дождь, однако, холодный. Пойдем, ребята, поищем, где посуше. — И отвернулся.

— Две дополнительные монеты, — в бешенстве произнес Логанаро.

— Пять. — Бандит опять повернулся к Логанаро. Логанаро подумал о человеке, которого видел убитым в подземельях сената, и глотнул. Сильные порывы ветра леденили ему спину, холодный дождь стекал за воротник. Торговаться ли ему еще с этими люмпенами? Мысль о том, чтобы потерять еще часть своих денег, была ему невыносима. Но все золото Коринфии будет ему без надобности, если он умрет и не сможет им воспользоваться. Он глубоко вздохнул.

— Ладно, пять монет сверху. После поимки варвара.

Одноглазый снова показал гнилые зубы.

— Тип-топ, папаша.

На какой-то миг ярость бури улеглась. Логанаро махнул рукой в сторону харчевни:

— Вперед! Давайте!

Шесть человек помчались к харчевне, разбрызгивая лужи, которые к тому времени уже превратились в небольшие озера.

Пантера зарычала, но голос ее утонул в грохоте грома. Мех зверя слипся от дождя. Хищник чувствовал себя не слишком хорошо. В такую погоду его добыча отсиживается за крепкими стенами, надежно укрывшись от охотничьих набегов. Но и тех, кто не добрался до дома, нелегко выследить, потому что потоки воды уносили запахи следов. Бродить под штормовым ливнем было занятием, не способствующим ни чистоте меха, ни хорошему настроению.

Пантера прекратила охоту и помчалась к одному из многих укромных мест, заранее подготовленных для ночных вылазок Лемпариуса. Собственно, это была всего лишь хижина, где он прятал одежду, подходящую для сенатора — инкогнито.

Под прикрытием этой хижины странно тянулись и сокращались суставы и части тела пантеры, и постепенно хищник превращался в существо, на которое несколькими минутами раньше охотился, считая его своей законной добычей.

Гроз Конан не боялся, но проснувшись в очередной раз, он немедленно схватился за свой меч, потому что кроме бури, бушевавшей за стенами харчевни, услышал шорох в коридоре. Кто-то наступил на скрипучую доску.

Гибким движением варвар вскочил с тюфяка, откинул щеколду и рванул дверь. Один прыжок — и он стоит в коридоре с мечом в руке.

Перед ним вырисовывалась фигура, завернутая в тонкое одеяло. Кинна.

Конан опустил меч и воззрился на юную женщину. Одеяло закутывало ее почти целиком, оставляя открытыми только длинные ноги. Красивые ноги — насколько Конан разбирался в таких вещах. Сильные — что тоже весьма эффектно.

Кинна уловила его интерес и попыталась прикрыть одеялом ноги тоже. Но при этом открылась верхняя часть тела. Прежде чем она успела снова натянуть одеяло, перед глазами киммерийца мелькнула ее полная грудь.

Конан ухмыльнулся.

— Что ты потеряла в этом месте и в такое время?

— Я… я слышала что-то под моим окном. Какой-то странный шум.

— Мы находимся на высоте третьего этажа, — сказал Конан. — В высшей степени невероятно, чтоб кто-то шлялся возле твоего окна, Кинна. Это ветер.

Кинна кивнула. Мягкой волной упали ее черные волосы.

— И я так решила. Но не смогла заснуть. Вот и пришла сюда, чтобы…

Она остановилась и .смущенно посмотрела себе под ноги.

— Чтобы — что? — с любопытством спросил Конан.

Кинна бросила взгляд на коридор, в сторону своей спальни, покраснела, но ничего не ответила.

Конан проследил ее взгляд и понял. Ну да, женщины! Как это можно находить вот такие ночные визиты чем-то постыдным — этого он никогда не понимал. У всех в равной степени могут возникать естественные потребности — зачем же от этого шарахаться?

Молчание затягивалось и становилось мучительным. Конан не испытывал ни малейшего желания вступать в переговоры. Окончательно пробудившись ото сна, он разглядывал молодую женщину.

— Этот шум — он обеспокоил также твою сестру и Витариуса?

— Нет. Элдия спит сном невинности и так глубоко, словно готовится уснуть навеки. , — Поскольку я уже проснулся, осмотрю-ка я на всякий случай твое окошко и поищу, что же там так странно шумит.

Конан заметил в ее глазах облегчение, которое быстро сменилось довольно-таки откровенным ехидством.

— О, нет! Вы не должны брать на себя столь тяжкий труд. Я ни в коем случае не хочу быть помехой вашему путешествию в Немедию, — сказала она колко.

Конан пожал плечами.

— Как хочешь.

И сделал шаг к своей комнате.

— Подождите! — Кинна коснулась его плеча. Рука у нее была теплая. — Простите меня! Я так грубо разговаривала с вами, а ведь вы этого совсем не заслужили. Элдия рассказала мне, как вы сегодня спасли ее от грабителей, да и я сама видела, как вы встали между ней и демоном. Я не должна была злиться на вас за то, что вы не хотите больше рисковать своей жизнью ради нас, а предпочитаете идти своей дорогой.

Конан задумчиво смотрел на нее. Женщина, получившая хорошее воспитание. Рука ее все еще лежит на его плече, словно она позабыла ее там.

— И мне будет ужасно приятно, если вы все-таки осмотрите мое окно. — Она улыбнулась ему. — А потом, может быть, исследуем ставни и в вашей комнате.

В первый момент до Конана не все дошло. Он чуть было не брякнул, что в его комнате со ставнями все в порядке. Но потом увидел улыбку Кинны и улыбнулся ей в ответ.

— С удовольствием, — сказал он.

Легким шагом Конан проскользнул мимо спящих Элдии и Витариуса. Кинна светила ему сальной свечкой. Он потрогал засов на ставнях. Все было на месте. Он уже предвкушал поход в свою комнату вместе с Кинной.

— Держи ладонь перед пламенем, — шепнул он ей. Затем отодвинул засов, раскрыл ставни и посмотрел вниз, в дождливую ночь.

За короткий миг одна за другой сверкнули две молнии, так что варвар отчетливо увидел стены и низкие крыши домов. Насколько он мог разглядеть, на улицах все было спокойно, не считая, конечно, бури.

Он уже хотел прикрыть деревянные ставни, когда по стене харчевни что-то с силой забарабанило, словно целая толпа мальчишек швырнула пригоршни гальки. Острые осколки льда попали по рукам Конана. Он тихо выругался.

Кинна удивленно спросила:

— Что такое?

— Град!

Стук стал громче. Внезапный ледяной порыв ветра вырвал ставни из рук киммерийца.

— Глаза Бэла!

Конан высунулся наружу, чтобы схватить болтающийся ставень. Град избивал его немилосердно. Ему уже удалось вцепиться в один ставень, и он почти поймал второй, когда буря стала затихать и град прекратился. Только сильный дождь поливал улицы города. Тогда он услышал странный звук, отчетливо различимый в относительной тишине, наступившей после града. Сначала он принял его за отдаленный гром, но шум был слишком ровным и слишком долгим.

Кинна подошла к окну и встала рядом с Конаном.

— Что там случилось? Конан покачал головой.

— Не знаю, — пробормотал он. Вспыхнула молния, и они увидели страшную картину: по городу мчался смерч, разрушая все, что попадалось ему на пути. Неистовый водоворот, казалось, надвигается прямо на харчевню.

В комнате зашевелились. Голос Витариуса перекрыл шум ветра и дождя:

— Что вы там увидели?

Конан молча указал ему вниз. Молнии больше не сверкали, но и без них все было хорошо видно. В глубине смерча почти непрерывно вспыхивали огни, < желтовато-голубоватый свет которых был таким жутким, что даже киммерийца передернуло. Он в жизни не встречал ничего подобного.

— Кром! — тихо вскрикнул он. — Сатанинский ветер!

Витариус выглянул в окно.

— Вы правы, этот ураган вызван к жизни не природой. Посмотрите, как ровно он движется! Ни один обычный смерч так себя не ведет. То, что мы видим, — дело рук Совартуса. Он развязал силы-Воздуха и направил их против нас. Огонь нам здесь не поможет. Нам нужно бежать, иначе смерч утащит нас с собой.

Кинна быстро разбудила Элдию, пока Витариус, бросал в свою торбу все необходимое. Конан не выпускал из глаз столб смерча, который целенаправленно приближался к харчевне.

— Нам нужен погреб или подземный ход, — сказал он.

— Только не в этом случае, — возразил Витариус, вскидывая торбу на плечо. — Смерч просто остановится над нами и вытащит нас из норы, как кротов. Наша единственная надежда заключается в том, чтобы оказаться у него за спиной. Даже если Совартус повелевает стихией Воздуха, он не может изменить направление бури в считанные минуты.

Все четверо спустились по темной лестнице в общую комнату. Света двух коптящих масляных ламп было довольно для того, чтобы Конан сразу нашел выход.

— Здесь, вдоль стены! — приказал он. В этот миг дверь распахнулась, и в харчевню вломилось полдюжины молодцов. Все они были вооружены мечами и кинжалами. У одного из негодяев была с собой, кроме того, еще веревка. Их предводитель носил повязку через глаз, однако другим глазом он видел достаточно хорошо. Неожиданно он остановился и показал на Конана:

— Вот он, ребята! Избавил вас от труда бегать по лестницам!

В сумрачном свете ламп блеснули клинки, когда шестеро убийц приблизились и окружили Конана. Киммериец не стал предаваться долгим размышлениям и даже не задался вопросом, чем же он так не угодил этим бравым парням. Он обнажил свой широкий меч и встал перед ними.

— Конан, у нас нет времени! — вмешался Витариус.

Конан зло улыбнулся, не отрывая глаз от своих противников.

— Я освобожусь так быстро, как только смогу.

Двое встали у двери, остальные окружили Конана. Варвар улыбался. Вот эта драка была ему по сердцу! Сталь и мышцы — и никакого чародейства! Он выбрал первую цель: человек с волчьим лицом, вооруженный коротким мечом. Конан не колебался ни секунды. Обеими руками он плавно занес свой двуручный меч и опустил его. Волк тоже поднял клинок, но было слишком поздно. Удар Конана открыл на горле нападавшего зияющую рану, в которой был виден позвонок, и убийца, хрипя, упал на пол.

Второй напал на Конана сзади. Он поднял свой меч так высоко, что удар его должен был разрубить варвара пополам. Конан мгновенно обернулся, и оба клинка запели, когда сталь зазвенела о сталь. Внезапно Конан ослабил руку, и враг его потерял равновесие. Киммериец скользнул вперед и вонзил острие меча ему под ребра. Потом уперся сапогом в грудь своего противника и выдернул меч из тела, после чего резко повернулся, отражая нападение одновременно двух негодяев. Конан приготовился к прыжку. Лучше было нападать самому, прежде чем они опомнятся; четверо — худшее число противников, с которым он сталкивался за все свои многочисленные драки.

Харчевня зашаталась, словно ее начала трясти гигантская рука.

— Конан! Сатанинский ветер! — закричала Кинна.

— А… Я ранен! — заорал один из тех, кто охранял дверь. Этим он привлек к себе внимание тех двоих, что хотели наброситься на Конана.

Киммериец тоже взглянул в сторону выхода. Это Элдия нанесла убийце удар своим коротким мечом. От ловкости маленькой фехтовальщицы захватывало дыхание. Негодяй отчаянно защищался длинным кинжалом. На глазах у Конана девочка снова атаковала и нанесла своему противнику еще одну резаную рану.

— Проклятая девчонка! — взревел тот, шарахаясь к двери и налетая на своего товарища. Витариус пытался пустить в ход какое-нибудь заклинание. Он бормотал себе под нос и размахивал руками, но без особого успеха. Во всяком случае, никакой пользы от этого киммериец пока что не видел.

Он снова повернулся к тем двоим и двинулся на них с твердым намерением отметить их тела своей острой как бритва сталью.

Один из разбойников был толстоват и потому медлителен. Толстяк закряхтел, пытаясь всадить свой меч Конану в бок.

И снова харчевня затряслась. С шумом ветра и грохотом боя смешались голоса, донесшиеся с верхних этажей. С криком радости Конан набросился на человека с повязкой через один глаз.

Логанаро стоял как вкопанный и смотрел на приближающуюся гибель. Никогда, ни в одном из своих многочисленных путешествий он не видел подобной бури. Ему было совершенно ясно, что она не может иметь обыкновенного происхождения. Но кто наслал этот чудовищный смерч и зачем? Эти вопросы теснились у него в голове, однако они быстро испарились под влиянием страха. С небес посыпались нечистоты, град жестко избивал маленького жулика. Его банда убийц сама во всем разберется — если выживет. Не так варвар важен теперь, как какое-нибудь укрытие, потому что очень хочется пожить еще немного. Логанаро помчался прочь от вихря так быстро, как только мог. О том, что рассказать Лемпариусу, он подумает позже.

Дивула была уже почти дома, когда увидела вызванный чародейством смерч, который мчался по лабиринту улиц Морнстандиноса, как кошка, бегущая за крысой. Ее искушенный в оккультизме глаз мгновенно уловил, чем в действительности является эта буря и кем она послана. Ведьма тотчас повернула назад и понеслась сквозь штормовой ливень, расплескивая лужи, обратно к харчевне. Если смерч, которым повелевал Совартус, захватит девчонку, Дювула утратит бесценную возможность приобщиться к мировому господству. Да и кроме того, она думала о варваре с таким храбрым сердцем. Разумеется, последний был не так важен. Логанаро нашел для нее еще одного кандидата, но она не вполне доверяла суждениям посредника. Человек, который отрубил руку демону и остался после этого в живых, должен быть чем-то выдающимся. Но главным объектом интересов Дювулы все-таки оставалась девочка.

Следом за разрушительным вихрем брел, тяжко ступая, красный великан, надежно скрытый от человеческих глаз. Краснокожий и однорукий, он что-то бормотал себе под нос. Голос его разрастался, смешиваясь с громом:

— Ошибаешься, чародей, ошибаешься, если думаешь обмануть меня, лишить меня сладкой мести! Ты не найдешь других средств для достижения своих черных целей! Только я сумею поймать этого человека!

Стены харчевни «Молоко волчицы» вздыхали и стонали, словно предчувствуя свою скорую гибель. Входную дверь рвануло наружу с такой силой, что медные крючки, заросшие толстым слоем грязи, не сумели удержать ее на месте. Вывеска сорвалась со стены и закатилась в распахнутую дверь, «Готовый к прыжку» волк, наконец прыгнул. Вывеска удачно приземлилась на стол.

Конан загнал одноглазого в угол. Тот отчаянно дрался за свою жизнь. Тем временем Элдия своим маленьким, но очень опасным мечом отогнала второго разбойника от выхода. Сестра ее стояла рядом с кинжалом в руке. Заклинания Витариуса наконец сработали, потому что неожиданно закричал толстый бандит. Одежда на нем загорелась, и через несколько мгновений он рухнул на пол.

Витариус прокричал, стараясь, чтобы его услышали сквозь оглушительный грохот смерча, который подошел уже совсем близко:

— Конан! Бежим! Немедленно!

Вместо ответа киммериец набросился на одноглазого. Тому удалось отразить удар, но при этом он оставил голову неприкрытой. Конан немедленно сжал кулак и нанес ему удар в подбородок. Хрустнули кости. Разбойник сильно ударился о стену и уже в бессознательном состоянии соскользнул на пол. Конан отвернулся.

— Теперь бежим!

Витариус оставил толстяка гореть и с воплями кататься по полу. Элдия и Кинна отступились от своих противников, которые, впрочем, не сделали ни малейшей попытки их преследовать, когда обе сестры побежали к двери. Киммериец шел впереди с окровавленным мечом в руке.

На улице буря прижала их с такой страшной силой, что они не смогли сделать ни шага. Только Конан стоял прямо. Но и его силы не хватило на то, чтобы протащить против ветра старика и обеих сестер.

Витариус яростно жестикулировал. Слова, которые он произносил, тонули в вихре, но Конан понял, что хотел сказать старик. Им нужно пробираться вперед, используя в качестве укрытия здания.

Словно мухи, все четверо вжались в стену. Им удалось добраться до угла. Там Конан крепко схватил за руку Кинну. Та держала свою сестру, а девочка вцепилась в костлявую руку Витариуса. Ветер трепал эту цепочку людей, как осеннюю листву, гоняя их по улице. Они бежали так быстро, что Конан то и дело спотыкался. Он вспомнил о совете Витариуса и рванулся к подветренной стороне одного из храмов. Своих трех спутников он поволок за собой. Здесь они впервые перевели дыхание.

Следующее здание было наполовину разрушено ураганом. Конан указал на него и крикнул:

— Туда!

Они собрали все свои силы и побежали дальше, укрываясь за стенами домов и заборами. Дьявольский ветер слегка поменял направление и лишь коснулся «Молока волчицы». Конан посмотрел на бушующее творение злых чар, которое все время вспыхивало призрачными огнями. Он увидел, как ветер тащит наемных убийц и как они исчезают в пасти адского смерча. Вот тот, которого он убил, а вот и толстяк. Человека с одним глазом он разглядеть не мог. Зато он разглядел другое: теперь ветер собирался преследовать их. Но страха Конан не испытывал. Он бросил буре вызов. Во имя Крома! Ни одна буря не сравнится в ловкости с уроженцем Киммерии!

Ветер разворачивался. Буря медленно захватывала тяжелые грозовые тучи. Беглецов встречали развалины и руины, но Конан не выпускал из руки руку женщины, и сапоги его ступали уверенно среди хлама, валявшегося на мостовой. Один раз Витариус оступился. Ветер был таким сильным, что струя воздуха стекала с теплого рукава Элдии, как флаг. К счастью, девочка держалась крепко, иначе ее унесло бы вихрем.

Ураган оставлял за собой опустошенные дома и разрушенные храмы. Балки ломались, как соломинки, и взлетали на воздух, словно копья, угрожая проткнуть все, что встретится им на пути. Одна из таких «стрел» пронзила толстый забор с такой легкостью, как будто она была сделана из стали. Смерч, казалось, тянул руки к своим жертвам. Все, что оказывало ему сопротивление, сдувалось, как крошки со стола. Такая сила казалась неодолимой. Но на самом деле ничто не сравнится с человеком, его силой и ловкостью. Когда Конан решил, что они убежали уже достаточно далеко, он повернулся и встал против ветра. После нескольких секунд, показавшихся Конану вечностью, ветер очутился на одной линии с ними. Еще мгновение — смерч прошел мимо.

Смерч остановился и попытался изменить направление. Затаив дыхание, Конан следил за ним. После бесконечной секунды смерч снова двинулся в путь, прочь от молодого киммерийца и его спутников.

Буря была побеждена. Неожиданно клубящиеся облака рассеялись, исчезла чернота, несущая уничтожение, и страшный призрак, сверкавший в темноте, пропал.

Глава восьмая

Конан увидел демона первым. Ветер постепенно стихал, облака расходились, из вышины погромыхивало и ворчало. Ураган прошел, и теперь лил обыкновенный дождь. Конан вел Витариуса, Элдию и Кинну по тропинке — вернее сказать, по просеке, которую смерч проложил в городской улице.

По следам урагана брел красный демон. Он заметил человека в тот же самый миг, когда человек обнаружил его присутствие. Несмотря на проливной дождь, киммериец разглядел, что лицо демона искажено от ненависти. Конан выхватил меч. Чудовище помчалось к нему.

— Витариус! — вскрикнула Элдия, указывая на приближающегося монстра.

Старый волшебник обернулся и торопливо положил руку на голову девочки. Вторую руку он простер по направлению к демону.

Тот резко затормозил и остановился шагах в двадцати.

— О, нет! — громко произнес он. — Не жги меня больше твоим огнем!

Витариус заколебался и бросил взгляд на Конана. Киммериец качнул головой.

— Не надо, — сказал он. — Я думаю, он хочет что-то сказать. Пусть говорит.

Демон выпрямился по весь свой впечатляющий рост.

— Вам я могу спокойно доверить мое имя, — заговорил он. — Ведь вы принадлежите к Белым и не сможете использовать это знание мне во вред, даже в том случае, если бы я не принадлежал бы сейчас другому чародею, а был бы свободен. Я — Дивун.

На миг Конан опустил свой меч.

— Почему нас это все должно касаться, демон?

— Я послан найти тебя, оса, но и без приказаний моего господина твоя жизнь обречена. Ты кое-что задолжал мне. — Демон поднял обрубок руки. — Ты ранил меня так, как ни один человек до сих пор. Поэтому ты должен узнать имя того, кто отправит тебя в Серые Страны. Этот путь тебе предстоит совершать долго-долго, оса, Витариус снова поднял руку, направляя ее на демона. Но Конан опять покачал головой.

— Нет, волшебник. У меня есть мой меч. Я не нуждаюсь в вашем покровительстве. Пусть он подойдет!

Конан пошире расставил ноги и крепко сжал обмотанную ремнями рукоять.

— Один раз я уже добрался до тебя, Дивун, сын преисподней. Иди сюда, я сделаю это вторично!

Конан стряхнул с ресниц каплю дождя. Дивул посмотрел на Витариуса и Элдию, потом перевел взгляд на Конана.

— Я тебе не верю, оса.

— Волшебник не будет помогать мне, — повторил Конан и немного продвинулся вперед. Под его сапогами хрустнули какие-то осколки.

Дивун засмеялся:

— Уже многие Дети Ночи были погублены тем, что поверили слову человека. Сейчас не время и здесь не место. Но мы еще увидимся, оса. — Дивун бросил взгляд горящих красных глаз на Витариуса. — И тебя я еще повстречаю, Белый.

С грохотом, который вполне мог составить конкуренцию грому, Дивул исчез.

Дождь все еще шел. Конан обернулся к Витариусу.

— По-моему, я приобрел на свою голову врага.

— Это моя вина, — сказал Витариус.

— Мне кажется, ты приобрел больше, чем одного врага, — заметила Кинна, которая все еще смотрела на то место, откуда исчез Дивул.

Киммериец покосился на нее.

— Например?

— Люди, которые напали на нас в харчевне, когда мы хотели бежать. Они приходили убить тебя. Вспомни, что сказал тот парень с повязкой через глаз, В памяти Конана всплыли слова: «Вот он, ребята! Избавил нас от труда бегать по лестнице!» Кинна права. Но— зачем им заплатили за его голову? Здесь у него не было врагов — за исключением этого Дивула, порождения преисподней. Демону он крепко насолил, что верно, то верно, однако было бы совершенной нелепостью предполагать, что демон нанял убийц. Кто же тогда послал этих людей? Эта загадка нравилась Конану все меньше и меньше.

— Может быть, нам лучше уйти с дождя? — предложил Витариус. — В сухом месте, под крышей, мы сможем обсудить наши дела лучше, чем здесь.

— Хорошо, — согласился Конан. Он все еще недоумевал.

Дювула видела, как ее брат ссорится с мужчиной, прекрасным, словно на картине. Она улыбнулась. О, да, это, несомненно, то, что она искала. Не обращая внимания на дождь, она с нежностью рассматривала варвара. Какие у него стальные мускулы! И как великолепен гнев в его сверкающих синих глазах

— вот сейчас, когда он стоит с мечом в руке против Дивула. Это сердце оживит ее Принца лучше, чем любое другое.

Дивул исчез в геенне.

Ведьма скользнула назад, под прикрытие стены. До поры до времени не нужно показываться ему на глаза. Одно мгновение Дювула боролась с собой: так удобно было бы сейчас схватить их! Девочка, воплощение стихии Огня, светилась в тумане, как маяк, — по крайней мере, так выглядело это для того, кто умеет различать подобные вещи, например, для многоопытной ведьмы. И тут же был этот варвар с таким прекрасным телом. О, как она хочет заполучить его!

Быть может, улыбнулась ведьма, прежде чем вынуть его сильное сердце, она позволит этому человеку то, что разрешала прежде и иным смертным. Кто знает? В варваре должно было сохраниться что-то дикое, первобытное. Она могла бы его даже использовать… некоторое время. Так что во всех отношениях он весьма полезен.

Дювула встряхнула головой, словно отгоняя неуместные фантазии. Сперва ей нужно подумать о девочке. Она негромко рассмеялась. Почему бы ей одним ударом не убить двух зайцев? Если действовать осторожно, то обоих — мужчину и ребенка — она поймает одновременно. Правда, это будет непросто. Белый Маг уже доказал свое могущество на ее брате, и ведьма страшилась смотреть в глаза Дивула, когда он стоял перед стариком. Нет, ей нужно быть осмотрительной и применять хитрость там, где другие применяют силу. В голове Дювулы созревал план. План, для выполнения которого она использует свои уникальные способности…

Сенатор Лемпариус уже избавился от мокрой одежды и погрузился в горячую ванну, которую держали для него в постоянной готовности. Когда он скользнул в воду, теплые потоки закрыли его с головой. Запах распаренной мяты ударил ему в ноздри.

Один из его вооруженных слуг вошел и поклонился.

— Господин мой и сенатор, страшный ураган разрушил в городе множество домов и убил десятки горожан.

Лемпариус высунул плечи из приятной Теплой воды.

— Ну и что? Что случилось, то случилось. Почему ты мешаешь мне принимать ванну?

Бессердечие сенатора, казалось, совсем не смутило его слугу.

— Человек, принесший это известие, ждет снаружи — не найдется ли у вас минуты побеседовать с ним об одном происшествии, связанном с этой катастрофой.

— Отошли его прочь! — Лемпариус махнул рукой. Прохладный воздух ванной комнаты холодил его мокрую кожу.

— Как прикажете, господин. Но этот человек просил меня назвать вам его имя. Его зовут Логанаро.

Сенатор Лемпариус усмехнулся.

— А, это другое дело. Веди его сюда!

Когда слуга вышел, Лемпариус снова опустился в ароматизированную воду. Какая жалость, что кошки так ненавидят купание!

В покой вошел Логанаро. Он вымок до нитки и с ног до головы был заляпан грязью. На его лице отражалось смешение крысиного лукавства и страха.

Сенатор приподнялся так, чтобы вода не попадала ему в рот.

— Где ты оставил моего варвара? Ведь ты поймал его?

— Ваше превосходительство, возникло одно затруднение…

— Затруднение? Об этом ни слова! На службе у меня всякие «затруднения» приводят к некоторому сокращению частей тела, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Толстяк судорожно глотнул. Вода стекла с его седых волос.

— Но… но этого нельзя было предвидеть, господин! Поднялся страшный ураган как раз в тот момент, когда мои головорезы были готовы схватить этого человека. Харчевня, где он квартировал, разрушена, сметена с лица земли. С этим ничего нельзя было поделать!

Лемпариус сел и ткнул в него острым ногтем.

— Этим ты хочешь, вероятно, сказать, что ветер унес и мою добычу.

— Н-нет, ваше превосходительство. Только… моих людей. Каким-то образом киммериец и его друзья избежали этой участи.

— И где они теперь?

— Мои сыщики напали на след. Как только они их где-нибудь увидят, они тотчас сообщат. Лемпариус снова расслабился и скользнул обратно в свою огромную ванну.

— Ну, так я не вижу никаких затруднений, кроме маленькой отсрочки. Как только варвар будет выслежен, ты его запросто схватишь, не так ли? Но позаботься о том, чтобы он как-нибудь не вырвался снова, Логанаро. В противном случае дело может дойти до упомянутого упрощения организма.

Логанаро перевел дыхание и кивнул. Его жирное лицо смертельно побледнело.

После того как посредник ушел, Лемпариус позволил себе улыбнуться. Потом он набрал побольше воздуха и опустился в воду так, что она покрыла его закрытые глаза и волосы.

Замок Слотт содрогнулся от вопля своего владельца.

— Проклятье! Пусть все погибнет! Клянусь Огнем Вечности, я сумею ее поймать!

Трое детей на железной цепи возле ледяной стены отшатнулись, как будто хотели скрыться от ярости Совартуса, вжавшись в камень.

Совартус смотрел на них с глубочайшей ненавистью, особенно на того мальчика, в котором была заключена стихия Воздуха.

— Ты посмел мне противоречить! — завопил волшебник. — Иначе ветер схватил бы проклятую девчонку и доставил бы ее мне. Этого я тебе никогда не забуду, можешь не сомневаться!

С этими словами Совартус оставил троих детей. В мыслях он уже перебирал новые способы достичь своей цели, бормоча на ходу:

— Где же, в конце концов, мой демон? Если он не в состоянии схватить девчонку, он должен, по крайней мере, следить за ней! А куда я дел мои метательные шары? Ах, черт! Чтоб Черные Души все побрали!..

Хижина служила для хранения и сушки мяса и рыбы. Она вовсе не предназначалась для того, чтобы быть убежищем человеку. Но здесь было сухо, хотя и тесновато. Конан стоял под потолочными полками, на которых коптили рыбу, и мрачно смотрел на Витариуса. Старик говорил:

— Я не знаю, кто послал наемных убийц, если они действительно были таковыми. Судя по отдельным их крикам, я предполагаю, что им было поручено не убить, а только поймать вас.

Конан тряхнул головой, отбрасывая с лица густые черные волосы.

— Звучит по-идиотски, — заявил он. — В этих краях меня никто не знает. Стало быть, и оснований ловить меня тоже нет.

— Может быть, старый враг? — спросила Кинна. Она пыталась зажечь огарок свечи. Искры, как падающие звезды, вспыхивали в темноте.

— Большинство моих врагов мертвы, — ответил Конан. — А живые… Ни один из них не возьмет на себя труд гнаться за мной из тех мест, где мы стали врагами.

Одна из искр попала на фитиль, который на миг загорелся и тут же погас. Конану показалось, что он слышит, как Кинна ругается, но она говорила очень тихо, и он не разобрал ни слова.

Элдия машинально протянула к свече указательный палец. Фитиль запылал сам собой. В свете маленького огонька на потолке и стенах хижины заплясали тени.

— С чего ты думаешь начать? — спросила Кинна. Вместо того, чтобы смотреть на чудом загоревшуюся свечу, она смотрела на Конана.

Он размышлял о том, какие возможности для него существуют.^ тем, кто практикует магию, безразлично какую — черную, белую или еще какого-нибудь цвета, киммериец испытывал стойкое недоверие. Лучше всего было бы покинуть этот город как можно скорее. Нумалия(столица Немедии) манила его. Любому идиоту ясно, что никаких богатств ему не видать, если он ввяжется в битвы с демонами и чародеями, не говоря уж о безвестных личностях, которым не лень было нанять шайку головорезов.

С другой стороны, Конан чувствовал, как в нем растет своего рода протест, — ведь ему посмели угрожать! Ну, у адского демона имеется причина для ненависти. Господину головорезов, которых он покрошил на куски, тоже есть о чем подумать. Но ведь Конан, в конце концов, вынужден был позаботиться о себе! Его вызвали на драку, его спровоцировали. Умный человек увидел бы здесь знак своих богов-покровителей, недвусмысленный совет уносить отсюда ноги. Но киммериец далеко не всегда бывал столь умен. Конан жутко злился на тех, кто причинял ему столько неприятностей. Люди, почитающие своим богом Крома, никогда не празднуют труса. Кром был суровым богом и лишь немногое давал он людям; он был жесток, мрачен, он приносил смерть. И больше всего Кром ненавидел трусов. Он вливал мужество и волю в жилы человека, как только тот появлялся на свет. Если же воин бежит от опасности, безразлично какой, — Кром не станет ему помогать.

Конан посмотрел на трио возле свечи. Его целью была Немедия, это несомненно. И никакой волшебник не в силах его задержать. Но здесь у него оставалось еще несколько дел, и он не уедет, не разобравшись с ними.

Они ждали, что скажет Конан. Наконец он заговорил.

— Мне кажется, что мы связаны уже давным-давно, — сказал киммериец ворчливо и обратил взгляд на Витариуса. — Я так понимаю, у вас имеется какой-то план, как нам победить наших общих врагов.

Старый волшебник улыбнулся:

— В определенной степени, да, Конан.

Глава девятая

Логанаро стоял перед неразрешимой загадкой: где спрятался варвар? То, что он наврал Лемпариусу, ничуть его не тяготило. В конце концов, он же видел, как Конан выбежал из разрушенной харчевни. Какая жалость, что не нашлось ни одного шпиона-добровольца, который полез бы за Конаном в смерч.

Вранье было просто элементарной мерой предосторожности. Логанаро использовал подобные меры сплошь и рядом, поскольку часто имел дело с сильными мира сего. Каким-то образом Конану удалось остаться в живых. А выследить его — это дело времени и техники. Если бы у Лемпариуса возникло хотя бы подозрение, что Логанаро мог выпустить варвара из виду, то разговор вполне мог принять несколько иное направление — с уклоном в сторону «упрощения». Логанаро точно знал, что означало это выражение в устах сенатора.

Этим серым утром маленький человек очень спешил. Ураган совершенно изменил облик улиц и дворов. Логанаро проложил себе путь к остаткам харчевни «Молоко волчицы».

Несмотря на то, что харчевне не довелось испытать на себе всю силу бури, опознать ее можно было с большим трудом. Деревянный каркас здания разлетелся на куски. Только одна стена, как последний часовой, несла вахту над грудой развалин. Логанаро почувствовал, что его тянет к этой стене. Он вообще не знал, зачем вернулся сюда. К его услугам была такая развитая сеть шпионов и соглядатаев, какой не имел в Морнстадиносе никто. Ему бы поискать глаза и уши, способные выследить Варвара. Но неизвестно, по какой причине его принесло на руины.

Многочисленные горожане, как оглушенные, бродили по развалинам в поисках своих друзей и родных или погребенного под обломками добра. Логанаро поглазел на них некоторое время, но потом нашел, что занятие это пустое. Он повернулся, чтобы уйти.

Из груды щебня послышался стон. Логанаро подошел поближе, влекомый любопытством. Из-под перевернутого стола появилась рука, которая цеплялась за остатки стены.

Несмотря на то, что Логанаро редко делал что-либо, не позаботившись предварительно о собственной выгоде, он наклонился и начал разгребать мусор и обломки, засыпавшие владельца руки. Вскоре после этого открылось и лицо человека. Это был одноглазый. один из нанятых Логанаро убийц. Логанаро помог ему выбраться из развалин. Заморанец казался невредимым, если не считать того, что подбородок его сильно опух.

—Что тут случилось? — спросил одноглазый с трудом, преодолевая боль.

— Кому же это знать, как не тебе?

— Я могу вспомнить только этого верзилу. Солидный парень, а? А где остальные?

— Смерч утащил их с собой. И это все тоже натворила буря. — Логанаро ткнул жирной рукой в сторону разрушенной харчевни.

— И варвара он тоже уволок?

— Нет. Он и его дружки ускользнули. Одноглазый провел рукой по распухшему подбородку.

— Стало быть, ты все еще разыскиваешь того мужика, ага. — Это не было вопросом.

— Разумеется. Плата будет повышена.

Логанаро не думал об этом до того мгновения, как . выговорил вслух последнюю фразу. Нужно отметить, что он не испытывал ни малейшей потребности уже сейчас расставаться с жизнью. А деньги у него были. Он успел сколотить себе изрядное состояние из различных нерегулярных поступлений. Впрочем, к накопительству подвигала его не столько любовь к рискованным предприятиям, сколько страх отправиться к праотцам раньше времени.

— Тридцать золотых, — изрек Логанаро и сам удивился.

Одноглазого даже передернуло.

— Гм, симпатичная сумма! Звучит просто чарующе. Но тот, кто вздумает положить себе в карман эти кругляшки, должен сперва немного потрудиться. Двое или трое были уже убиты, прежде чем этот громила взялся за меня. Смерч утащил с собой больше трупов, чем живых. Парень, которого вы ищете, задолжал мне изрядно.

— Но живой, — заявил Логанаро. — Ты должен доставить его мне живым.

— Ясное дело, живым. Только немного попорченным.

Логанаро кивнул. По слухам, одноглазый был самой талантливой личностью в Морнстадиносе по части подобных дел. Ну и не повредит, конечно, и то, что у него появились свои счеты с киммерийцем.

— Если ты доставишь его в течение двух ближайших дней, тебя ждет прибавка в пять золотых, — сказал Логарано.

Одноглазый хотел было ухмыльнуться, но сдержался, поскольку его вынуждал к тому распухший подбородок.

— Порядок, благородный господин с деньгами. Получите вы своего варвара. Живьем.

— Я серьезно подозреваю, что кроме Совартуса и его верного кнехта демона кое-кто еще точит на нас зуб. Нам пока лучше не попадаться людям на глаза, — сказал Витариус.

Конан прислонился к штабелям сушеной рыбы и начал безрадостно жевать кусок солонины. Мясо было очень жестким и очень соленым. Он бы сейчас не отказался от глотка вина, чтобы смочить губы. «С тем же успехом я мог бы пожелать себе дворец в Шадизаре», — подумал Конан. Вслух же он произнес;

— В вашем плане я вижу несколько слабых мест. Кинна сняла с кинжала своей сестры кусок сушеной рыбы и воззрилась на него с легким отвращением.

— Какие это слабые места?

— Наш магистр чародейских искусств предлагает покинуть этот город как можно быстрее, причем на лошадях и с хорошим снаряжением, и таким образом ускользнуть из логова льва. Прямой путь без всяких хитростей — это как раз в моем вкусе. Однако возникает вопрос: где мы все это возьмем? Или у нас есть золото и серебро, о которых я не знаю?

Конан посмотрел на своих собеседников. Все трое отрицательно качали головами.

— Я так и думал. И как мы, по-вашему, будем доставать хороших лошадей, сбрую, припасы? Вы можете все это наколдовать?

— К сожалению, нет, — ответил Витариус. — Белая Магия почти не приносит личной выгоды тем, кто ее практикует.

— Ну и зря. Если уж заниматься колдовством, так хоть чтоб польза какая-то была. — Конан поковырял в зубах кинжалом. — Мне так кажется, что мы с вами столкнулись с проблемой, разрешить которую помогут мои профессиональные навыки.

Элдия отрубила мечом кусок сушеного мяса, подбросила в воздух и поймала раскрытым ртом. Она ела с удовольствием. Похоже, ей нравились сухари.

— О чем вы, Конан?

Конан ответил не сразу. Он приоткрыл дверь хижины, и в темное помещение хлынул свет утреннего солнца, ярко горевшего на синем безоблачном небе. Киммериец снова поглядел на своих собеседников.

— Скажите, кто самые богатые люди в городе? Витариус задумчиво почесал щеку.

— Ну, торговец коврами Тонорес, несомненно, принадлежит к их числу Стефанос из Пунта. И Лемпариус, сенатор. Зачем вам это?

Конан пропустил вопрос мимо ушей и продолжал допытываться:

— В каком виде эти люди содержат свое богатство? Золото? Ювелирные камни?

— Деньги Тонореса — это, главным образом, его товар. У него собраны ковры из Иранистана и даже из Замбабвей. Кроме того, он коллекционирует произведения искусства, большей частью статуи и картины. Стефанос — владелец недвижимости. По-моему, его состояние заключено в основном в кабаках, домах веселья и тому подобных заведениях, которым дьявольская буря вчера нанесла большой урон.

~ А как дела у Лемпариуса, сенатора? Кто он вообще такой?

— Он — самый могущественный человек в Сенате. Во многих городах-государствах Коринфии власть сосредоточена в руках короля, однако Морнстадиносом управляет Сенат. Многие члены Сената — богатые люди, но Лемпариус, кажется, богаче всех.

— Где он хранит деньги?

— Говорят, у него необычайно роскошный дворец. Еще он питает слабость к магическим и механическим безделушкам, которых у него накопилось на огромную сумму И кроме того, я уверен, что в тайниках он прячет несколько мешков с серебром и золотом.

Конан расцвел улыбкой.

— То, что нужно!

Кинна выплюнула на пол косточку.

— Почему тебя интересует это, Конан? Конан поглядел на молодую женщину. Даже гнусная обстановка склада не могла повредить ее красоте.

— Почему? Потому, Кинна, что нам нужны лошади и снаряжение. Потому что у нас нет ни времени, ни сил на то, чтобы честно заработать денег и купить все это.

Элдия сообразила раньше, чем ее сестра.

— Ты хочешь сказать, мы должны…

— …обокрасть сенатора, — завершил Конан. — Разумеется, малышка. Именно это мы и сделаем.

Среди основных умений ведьмы было одно заклятие, которое позволяло создавать невидимые волшебные нити, очень длинные и прочные. Когда Дювула увидела, что прекрасный варвар вместе со своими друзьями скрылся в хижине, она прибегла именно к этому знанию. С большими предосторожностями натянула она нитку поперек порога хижины и закрепила ее с обоих концов. Когда обитатели склада солонины покинут его, нить потянется за ними, растягиваясь все больше по мере того, как они будут удаляться от порога. Хозяйке заклятия останется просто проследить, куда ведет светящаяся линия, невидимая для тех, кто не обладает магическими способностями. Существовала вероятность, что нитку обнаружит старый волшебник, но эта опасность была сравнительно невелика. Заклинание былотаким простым, а действие нити настолько внешне безобидным, что чаще всего никто ничего не замечал даже в тех случаях, когда его специально пытались обнаружить.

Сделав все необходимое, Дювула поспешила домой. Для реализации ее нового замысла требовалось несколько большее количество предметов, чем то, что она постоянно имела при себе. Если заклятие сработает, она всегда сможет вернуться к нити и дождаться возможности побыть со своим прекрасным варваром наедине. И тогда он сам передаст девочку в руки Дювуле. При этой мысли она просияла.

Некоторую опасность представлял старый волшебник. Черноволосую женщину тоже необходимо удерживать от варвара на расстоянии. Но риск невелик, а успех сулит блестящие перспективы!

Оказавшись у себя дома, Дювула быстро скинула одежду. Теперь она, обнаженная, стояла перед полированным магическим зеркалом. Нагота была необходимым условием большинства ее заклинаний. Дювуле это давно уже не мешало. Напротив, она наслаждалась прикосновением свежего воздуха к голому телу. Шелковистая кожа — одеяние, данное самой природой, — была для ее чародейства куда более уместным платьем, чем любая одежда, сшитая людьми.

Витариусу была известна еще одна харчевня, которая находилась в отдалении от разрушенного ураганом «Молока волчицы». Туда он и повел Конана и обеих сестер. Когда они покидали склад сушеной рыбы и солонины, Конану показалось, что он задел ногой паутину. Он обтерся, но ничего не увидел и скоро об этом забыл.

Даже в эпицентре разрухи люди ковырялись в развалинах в поисках своего добра. Повозки развозили щебень и упавшие балки. Четверо спутников стали свидетелями еще одного несчастья. Семь или восемь человек тянули канаты, привязанные к покосившемуся балкону, который был расположен под самой крышей. Балкон опасно наклонился на полуразрушенной стене. Конан понял, что они хотят таким образом опрокинуть остатки стены. Немного же они соображают в том деле, за которое взялись! Двое или трое находились прямо под тяжелым балконом. И если он обвалится…

Прямо на его глазах балкон рухнул. Один рабочий успел отскочить в безопасное место, другой оказался менее проворным. Балкон придавил несчастного к земле, так что он остался лежать под ним, как змея под сандалией. От боли человек закричал. Остальные тут же попытались поднять балкон, но с проклятиями отступились, поскольку сил у них не хватало. Дело казалось безнадежным.

Конан рванулся на место происшествия так стремительно, что люди шарахнулись в стороны, явно принимая его за бандита.

Киммериец не удостоил их внимания. Он присел, подсунул свое крепкое плечо под край упавшего балкона и уперся грудью в дерево. Потом пошире расставил ноги и попытался встать. Жилы на его руках и ногах натянулись, как канаты, мышцы зашевелились, словно под кожей забегали дикие звери. Балкон не сдвинулся с места.

Конан схватил его покрепче, глубоко вздохнул и коротко, гортанно вскрикнул. Молодой великан напрягся так, что его каменные мышцы задрожали, и встал. Затем резким движением он отшвырнул балкон в сторону от попавшего в беду человека.

— Другой раз будь повнимательнее, — сказал Конан, встряхнувшись и расправив плечи. — Я не каждый день буду проходить мимо.

После чего отвернулся и направился к своим друзьям, которые смотрели на него в изумлении. Кинна первой нарушила молчание:

— Клянусь Митрой! Человек не может быть таким сильным!

Конан усмехнулся.

— Почему же не может? Только потому, что я поднял эту штуку? А что, в тех краях, откуда ты родом, не водится мужчин?

Голос Кинны был полон восхищения:

— Таких, как ты, — нет.

Конан расплылся в самодовольной улыбке. Да, работенка была для настоящего мужчины. Быстрота реакции, физическая сила — и вот уже все женщины (как и все мужчины, впрочем) затаили дыхание — Киммериец ощутил нежное, как дуновение ветерка, прикосновение к ноге, там, где штанина задралась над сапогом. Но когда он бросил туда взгляд, то ничего не увидел.

Харчевня «Курящая кошка» была сработана по тому же образу, что и «Молоко волчицы». Такие же лавки и столы, даже прислуга такая же. Однако посетителей здесь собралось не так много, поскольку дел хватало и на улице. Конан и его спутники заняли место у стола и заказали завтрак с кувшином вина.

— Мы можем спокойно выложить все деньги, какие у нас есть, — заявил киммериец. — Скоро у нас их будет намного больше.

— Обокрасть богача — это, наверное, очень опасно, — предположила Элдия. Конан улыбнулся девочке.

— Конечно. Но у меня есть-, известный опыт в подобных делах.

— Владения Лемпариуса обнесены высокой стеной, — сказал Витариус.

— Стена, на которую не может забраться киммериец, еще не создана человечеством, — сообщил Конан и одним махом осушил свой кубок.

Кинна посмотрела на него с любопытством и, наконец, сказала:

— Почему ты такой сильный, такой ловкий, Кован?

Он небрежно пожал плечами.

— Киммерия — страна скал. Часто высокие горы преграждают путь. Приходится оттаскивать в сторону валуны, некоторые попадаются тяжелые. А что до моей ловкости… ну, мужчина учится выживать.

— И как мы осуществим это… э-э-э. — заимствование ценных предметов?

— спросил Витариус.

— Не м ы, волшебник, а я! Я предпочитаю работать в одиночку. Вы уже сегодня можете начинать поиски припасов. Утром я вернусь к вам с деньгами, чтобы это оплатить. Очень просто.

Конан поднес к губам второй бокал и опять улыбнулся. Вот такая жизнь ему более чем по вкусу! Он сделает то, что задумал, и никогда больше не попадет в эту запутанную сеть чародейства, которую так ненавидел.

Ведьма Дювула тихо посмеивалась, идя по следу светящейся нити, которая вела прямо к ее добыче. Скоро, очень скоро все они будут в ее власти!

Одноглазый негодяй в злобной усмешке оскалил зубы при виде того, как варвар опустошает третий кубок вина. Отлично. Чем сильнее напьется этот тип, тем лучше! Сначала одноглазый думал привести с собой компанию висельников, но когда он увидел варвара, в нем поднялась мощная волна ненависти, которая мгновенно затопила все разумные мысли. Нет! Он нанесет удар в тот момент, когда враг меньше всего будет ожидать нападения. И тогда он хорошим ударом лишит его сознания и будет топтать и бить бесчувственное тело, пока не утихнет жгучая жажда мести. Да, только так! Совсем один! Это прольет бальзам на раны истерзанной гордости. Никто еще из тех, кто оскорблял одноглазого, не уходил от страшной расплаты. Никто!

Глава десятая

Конан решил поспать несколько часов, чтобы приступить в своему ночному предприятию свежим и отдохнувшим. Пока остальные занимались подготовкой к завтрашнему путешествию, варвар поднялся по лестнице к тем двум комнатам, которые они сняли на эту ночь. Апартаменты как две капли воды были похожи на те, что они видели в «Молоке волчицы». Конан запер за собой дверь на задвижку. Затем растянулся на тюфяке и мгновенно заснул.

Дювула вошла в харчевню и поднялась по ступенькам. Волшебная нить исчезала за дверью одной из спален. Кто-то из тех, кого она разыскивала, находился там, внутри. Было, очевидно, очень важно застать симпатичного варвара наедине. Если рядом с ним окажется какая-нибудь другая женщина, в колдовстве будет очень мало проку. Как же выяснить, с кем он там?

Тут ей в голову пришла идея. Дювула быстро сбежала вниз и нашла мальчика, убиравшего со столов.

— Не хочешь ли заработать пару медяков, малыш?

— С удовольствием, госпожа. Кого мне убить ради вас?

— Так много я вовсе не потребую. Тебе нужно только постучать в ту дверь, которую я тебе покажу, и уточнить, сколько человек находится в комнате. Скажешь им просто, что должен поменять постель.

Дювула дала мальчику медную монету и пошла за ним наверх. Показав ему дверь она опять спустилась. Мальчик быстро вернулся.

— Ну что?

— В комнате только один постоялец, госпожа. Кажется, у него плохое настроение. Он сказал, что наделает во мне лишних дырок, если я осмелюсь еще раз беспокоить его из-за такой ерунды.

— Как он выглядит, мой мальчик?

— Великан такой, госпожа. Варвар. Дювула улыбнулась и протянула мальчишке пригоршню медных монет.

— И никому ни слова, договорились?

— Конечно, заверил ее мальчик. — Иначе хозяин отнимет у меня деньги быстрее, чем муха отыщет коровью лепешку.

Когда Дювула осталась в коридоре одна, она извлекла из-под своего шелкового плаща флакон, закрытый пробкой и залитый воском. В прозрачном стеклянном сосуде булькала жидкость, слегка светившаяся, как фосфор. Она вынула пробку и плеснула немного жидкости на порог. Поднялось густое облако желтого дыма. Колдунья поспешно отпрянула.

Внезапно Конан проснулся. Что-то здесь было не то… Странный запах ворвался в его сон. Он сел и уставился на дверь. При свете, сочащемся сквозь не-> плотно прикрытые ставни, он увидел, как в комнату вползает желтая полоса тумана. Он потянул носом и чихнул, когда едкий дым проник в легкие. Харчевня горит, что ли? Нет, такого запаха он еще не встречал. Никакая харчевня не дымит во время пожара так ядовито. Неожиданно в нем вспыхнуло сильное чувство, не имеющее ничего общего с любопытством. Ему казалось, что он сейчас треснет от желания.

Кто-то постучал. Женский голос позвал:

— Открой же мне, мой прекрасный варвар! Конан смешался. Голос звучал призывно и, разливаясь теплой патокой, сулил невиданное блаженство. Вожделение стало разгораться. Конан шагнул к выходу, отодвинул засов и раскрыл дверь.

Перед ним стояла женщина, с головы до ног закутанная в темно-синий шелковый плащ. Пока киммериец смотрел на нее, женщина откинула своими белыми руками капюшон, скрывающий лицо. Во имя всех богов! Она была изумительно хороша! Огненно-рыжие волосы, белоснежная кожа, рубиново — алый смеющийся рот.

— Мне придется стоять в коридоре, на сквозняке? — спросила она.

Помедлив, Конан сделал два шага назад. Женщина пошла за ним, легко ступая по полу. Тихо закрыла она за собой дверь и улыбнулась ему. Одно мгновение она стояла неподвижно, затем ловким движением руки расстегнула плащ и отбросила его. Под синим шелком было нагое тело.

Конан закусил внезапно пересохшие губы. Митра! Какая женщина! Фантастическая женщина! Ноги, грудь — великолепная фигура!

Таинственная незнакомка протянула ему руки. Желание стало непомерным. Он схватил женщину сильными руками, прижал к себе и поднял. Он чувствовал ее острые ногти, царапавшие ему спину, но это было ему безразлично. Мир перестал существовать, в целой Вселенной не было ничего — ничего, кроме наслаждения, которое обещала киммерийцу эта незнакомка!

Мальчик показал на дверь спальни. — Вот комната, которую вы ищете, господин. Одноглазый бросил мальчишке серебряную монету. Он не скупился: ведь скоро он будет на тридцать пять золотых богаче — так много ли значило для него какое-то серебро? Он подождал, пока мальчик уйдет. Потом скользнул к двери, за которой скрывался ненавистный варвар. Жажда мести — жаждой мести, а осторожность не помешает.

Когда одноглазый приложил ухо к двери, она слегка шевельнулась. Не заперта! Черная рука Сэта! Он ухмыльнулся. Варвар совсем идиот, он не запер дверь! Это и решит его судьбу. Очень тихо одноглазый обнажил свой меч.

Из комнаты донесся приглушенный стон. Одноглазый замер и склонил голову набок. Это еще что такое? Звучит так, словно…

Негодяй широко улыбнулся. Ах, ну что за удача! Азура улыбалась ему. Варвар сейчас вообще ничего не замечает. Можно входить свободно, поскольку его враг занят сейчас… совсем другим. Одноглазый набрал в грудь воздуха, поднял клинок и распахнул дверь.

Конан не понимал, почему он внезапно ощутил эту похоть и почему вдруг появилась женщина, которая явно была полна решимости удовлетворить его желание. Справедливости ради нужно заметить, что он не слишком ломал себе над этим голову. Но когда в комнату вломился человек с поднятым мечом, Конан мгновенно пришел в себя. Чары, наведенные на него, моментально исчезли. Женщина забилась руках киммерийца, увидев выражение его лица.

— Что?..

Она обернулась и, проследив взгляд Конана, тоже заметила человека с мечом в руках. Конан грубо отшвырнул от себя обнаженную женщину.

— Ты, потаскуха, хотела отвлечь меня!

— Нет! — вскричала женщина.

Времени для дискуссии явно не оставалось. Конан покатился по полу, уворачиваясь от удара. Меч одноглазого перерубил тюфяк, не задев киммерийца. Конан схватил свое оружие и вскочил на ноги. Он увидел лицо негодяя. Кром! Так это тот, одноглазый, с которым он дрался в харчевне во время бури!

За спинами разъяренных мужчин ругалась женщина, прибегая к таким выражениям, от которых покраснели бы и матросы. Киммериец злобно усмехнулся и сделал полшага вперед.

— Ты пришел за следующей порцией, приятель?

— Склянки уже пробили твой смертный час, варвар, — зарычал одноглазый. — Тебя хотят взять в плен живьем, но никто еще не оставался в живых после оскорбления, нанесенного мне! Так что считай себя трупом!

Конан растянул рот еще шире.

— Когда мы с тобой встречались в последний раз, я ухитрился выжить, — так что поглядим, чей смертный час пробили склянки!

Одноглазый сделал ложный выпад и описал клинком полукруг, намереваясь снести Конану голову. Тот не стал уклоняться, а вместо этого шагнул к противнику. Клинок бандита сцепился с мечом Конана и треснул. Одноглазый выругался.

Киммериец поднял меч, желая разрубить убийцу пополам. Но прежде чем он сумел ударить, тот вытащил из-за пояса короткий кинжал и попытался вонзить его в Конана. Киммериец успел отскочить, однако кинжал оставил глубокую царапину на его бедре. Кровь потекла на сапог.

Конан опустил пальцы в рану, поднял руку к губам, лизнул кровь и громко рассмеялся, увидев страх на лице одноглазого. Молниеносным движением руки он стряхнул кровь, целясь при этом в глаз своего врага.

Разбойник ругнулся и отпрянул. Конан обошел его слева. Одноглазый поднял кинжал, встречая меч киммерийца, но это ему не помогло. Конан безжалостно использовал промах своего противника, который имел неосторожность оставить брешь в обороне, и с криком вонзил свой меч в грудь одноглазого. Острие снова появилось на свет между лопаток.

— Будь проклят! — успел выговорить одноглазый, падая.

Сильно отклонившись назад, Конан вырвал свой меч из тела умирающего. Потом он обернулся. На стервятника можно было больше не обращать внимание. Он искал глазами женщину, которая навела на него чары.

Но та исчезла бесследно.

Хозяин взял на себя труд убрать труп и заменить окровавленный тюфяк. Когда он почтительно заглянул в комнату, Конан вручил ему серебряную монету

— последнюю, что у него оставалась, — и велел держать вооруженную стражу сената на расстоянии хотя бы на несколько часов. За это время он уже смоется, и тогда пусть его ищут.

Вытирая клинок и заглаживая оселком царапины, Конан размышлял о нападении. Жаль, что они с той женщиной не успели завершить знакомство до того, как в комнату вторгся придурок с мечом. Появление одноглазого было, конечно, неприятным сюрпризом. Но и женщина, похоже, вовсе его не ждала. А раз так, то убитый висельник с ней никак не связан. Странно.

И все-таки! Она его заколдовала — возможно, с помощью пахучего дыма. Но если обольщение не было составной частью плана убийства, то к т о же тогда эта незнакомка? Все это было более чем неприятно. Киммериец до сих пор ощущал таинственный аромат колдовства, которому так не доверял. Здесь и в самом деле не место для человека чести, которого постоянно загоняют в липкую паутину, сотканную волшебниками, демонами и ведьмами. Чем быстрее он покончит с этим делом, тем лучше! Если все пойдет по плану, завтра утром он выедет на лошади через западные ворота Мордстадиноса. Ну и останется сущий пустяк — заняться каким-то там злым волшебником, который засел в своем замке.

Конан тряхнул головой и снова погрузился в работу. Он чистил оружие.

Полная черного бешенства, сидела Дювула в своих покоях. Кто был этот одноглазый идиот? Он сказал, что должен изловить варвара живым, стало быть, его кто-то нанял. Но кто? Кто отваживается идти поперек ее пути, да еще так бесцеремонно? Этот человек будет глубоко несчастен, если Дювула в конце концов выяснит его личность. Смертельно несчастен!

Увидев труп одноглазого, Логанаро покачал головой. Этот кретин дорого заплатил за свое самонадеянное решение ловить варвара в одиночку. Но что же теперь делать ему, Логанаро?

Совартус повелительно взмахнул рукой.

— Иди и найди девчонку и этого нечеловечески сильного парня! — приказал он Дивулу. — Я вызову тебя, когда ты мне понадобишься.

— С вашего разрешения, — произнес демон своим скрипучим голосом и исчез.

В столовой своего дворца Лемпариус отодвинул от себя тарелку. Он самодовольно улыбался. Позднее, вечером, он будет есть кое-что другое.

Кое-что. Или кое-кого.

Глава одиннадцатая

Морнстадинос был окутан глубокой ночной тьмой. Конан приблизился к стенам, окружающим владения Лемпариуса. Несмотря на повязку через резаную рану на бедре, киммериец двигался легко. Рана была неглубокой и не причиняла ему беспокойства. Он получал куда более скверные дырки в теле и все-таки оставался жив. Человек, нанесший ему эту рану, более не пребывал в числе живых. Небольшую боль Конан охотно брал в придачу к чувству глубокого удовлетворения по поводу гибели своего врага.

Стена была сложена гладкими гранитными блоками, скрепленными цементным раствором. Снаружи этот раствор был аккуратно счищен. В высоту стена превышала рост Конана в добрых три раза. Киммериец негромко рассмеялся. Детская игра, подумал он, разглядывая трещины в кладке. Обыкновенному человеку стена показалась бы совершенно гладкой, но для киммерийца она была чем-то вроде лестницы. Если Лемпариус возлагал основную надежду на высокие заборы, то он очень плохо защищен от непрошеных ночных посетителей.

Для того чтобы забраться наверх, Конану потребовалось всего лишь несколько минут. Наверху были насыпаны острые камни. Здесь можно опасно пораниться, если, конечно, быть полным болваном и не глядя прыгнуть на осколки. Конан снова ухмыльнулся. Будучи в состоянии забраться на стену, он мог предвидеть и шипы наверху. Наивные предосторожности строителей не повредили ему ни в малейшей степени. Он спускался по внутренней стороне стены, пока не оказался на высоте своего роста над землей. Тогда он прыгнул и легко приземлился.

Дворец находился на расстоянии ста шагов. Наверное, дворец — слишком уж громкое слово, подумал Конан. Конечно, дом был большим, но в то же время не таким уж великолепным по сравнению с некоторыми зданиями, которые он видел в Шадизаре. А с разрушенной Слоновой Башней в Аренджуне этот дом вообще не идет ни в какое сравнение. Но если там, внутри, найдется то, что он ищет, тогда сойдет и такой.

Дом также был построен из камней, скрепленных раствором, счищенным так, что открывалась фактура камня. Не было ни рва, ни стражи у дверей, ни собак, ни птиц. Подобный расклад показался Конану весьма странным.

Конан отважно зашагал ко дворцу, надеясь смутить этим предполагаемого сторожа. Если его кто-то увидит, он успеет подойти достаточно близко, чтобы помешать поднять тревогу.

Но никакого сторожа на темном углу не было. Конан больше не обнаружил никаких укрытий для стражников или постовых. Он покачал головой. Этот Лемпариус — просто подарок Бэла всем местным ворюгам, подумал он. Просто удивительно, что на воротах еще не вывешена табличка с приглашением что-нибудь стянуть. Несмотря на то, что до сих пор никаких препятствий не встречалось, Конан не терял осторожности. Сперва он думал проникнуть в здание через главный вход, не мудрствуя лукаво, но потом отказался от этого намерения, справедливо считая такую наглость чрезмерной. Лучше не испытывать судьбу. Окошко — .тоже вполне подходящая вещь.

Так как пока что все ему удавалось без труда. Конан начал искать незапертое окно. Его ожидания не были обмануты — ставни легко раскрылись, и он преспокойно забрался внутрь.

Киммериец оказался в кладовой, где хранилась в ожидании грядущих пиров битая дичь — насколько он мог разглядеть в слабом свете свечи из коридора. Вор ловко проскользнул между качающихся мертвых птиц, стараясь не задеть резко пахнущее мясо, и выглянул в коридор.

И снова киммериец улыбнулся. Пусто! Он расслабился. Такой человек, как владелец этого дома, просто заслуживает того, чтобы его обокрали. Наверняка это на редкость экстравагантная личность.

Конан шагнул в коридор. Он ступал на цыпочках, чтобы его не услышали. Эту меру предосторожности он принял автоматически. Незачем отказываться от полезных привычек только потому, что кража показалась тебе простой.

Коридор привел его в большое помещение с ванной, полной горячей воды. Пар оседал на стенах, и капли стекали вниз, образуя маленькие лужицы. Но где же обитатели этого дома? Возможное ли дело, чтобы все они спали, не выставив ни одного охранника? Какое безумие!

Конан прошел мимо нескольких открытых дверей. Он видел дорогую мебель и ковры, картины и скульптуры. В некоторых комнатах стояли механические приборы, но назначение их было ему неясно.

Наконец киммериец оказался перед запертой дверью. Он усмехнулся. Время! Он наклонился, чтобы получше рассмотреть замок, и расцвел. Такой замок откроет и ребенок. А Конан уже не ребенок. Он просунул острие кинжала между краем двери и косяком. Простой поворот клинка — и замок открыт. Дверь без всяких усилий распахнулась вовнутрь.

Конан прихватил свечу из коридора и поднял ее, вступая в комнату. Он остановился на пороге, затаив дыхание Кром!

Свет коптящей свечи упал на сокровища. Здесь стояли золотые статуэтки, украшенные драгоценными камнями, большей частью изображавшие кошек. Слоновые бивни, обитые спиралями из золота и серебра, лежали целой кучей. Инкрустированные доски столешниц, кожаные кошельки — без сомнения, набитые монетами, — громоздились в беспорядке повсюду.

Он достиг цели. Конан тихо притворил за собой дверь и поднял свечу повыше. Опыт прошлых краж научил его брать только те вещи, которые легче всего превратить в звонкую монету. Здесь валялись кошельки с деньгами, и это ему было очень на руку. Но если некоторые из этих кошельков набиты драгоценными камнями, то отказываться от них в высшей степени глупо. Конан вовсе не собирался проявлять чрезмерной жадности. Сотня-другая золотых монет и немного драгоценных камешков — как раз столько, чтобы хватило на покупку одной королевы (не больше), — и его потребности, можно считать, полностью удовлетворены. Он чуть было не расхохотался во весь голос. Какая досада, что он не пригнал сюда телегу! Меры по охране дворца столь убоги, что он мог бы незаметно нагрузить сокровищами повозку средней величины и вывезти ее за ворота.

Киммериец принялся исследовать кошельки. Один кожаный кошелек был туго набит золотыми монетами, другой был полон граненых изумрудов. Эти дорогие зеленые камни вор спрятал в свой собственный кошель, решив приберечь их для себя лично. В следующем мешочке Конан обнаружил около шестидесяти серебряных монет. Он оставил их на месте. Слишком тяжело таскать, да и к тому же серебро по сравнению с остальными богатствами не слишком его прельщало.

Конан натолкал в большой кожаный кисет такое количество золотых монет, что тройные швы затрещали. И снова киммерийцу пришлось взять себя в руки, чтобы не засмеяться. Он поедет в Немедию не только с удобствами, но и как богатый человек. Теперь можно нанять целую армию, чтобы осадить чародея, захватившего в плен сестру и братьев Элдии. Или вообще купить своего личного мага — пусть сражается!

Киммериец хотел уже было уйти, когда взгляд его упал на предмет, которого он вначале не заметил. Небольшая вещица стояла у двери на резной подставке из слоновой кости. Конан остановился, желая рассмотреть странный прибор поближе. Это был шар в кубе, сделанный из золота или латуни. В чем-то конструкция казалась очень своеобразной, но Конан не мог сказать, в чем именно. Раз эта вещь стоит на таком дорогом пьедестале, она, несомненно, должна быть очень ценной. Конан поразмыслил, куда бы засунуть безделушку, потом пожал плечами. Нет, довольно. Хороший вор знает, когда остановиться.

— Умное решение, — послышался мужской голос. — Раз ты не знаешь, что такое Сторора и как к ней подступиться, она пропадет у тебя зря.

Еще до того, как фраза была закончена, Конан резко повернулся в поисках говорящего. Правой рукой он извлек меч из ножен, в левой сжал мешок с деньгами. Свеча упала на пол и погасла. Темнота окутала комнату, так что молодой киммериец теперь ничего не мог разглядеть. Хорошо! Если он ослеп, то и его противник в этом мраке не стал видеть лучше.

Голос зазвучал снова, и в нем проскользнула издевательская нотка:

— Если ты думаешь так легко от меня отделаться, то заблуждаешься. Я вижу тебя, и твоя участь решена, вор.

Вот это мы еще посмотрим, подумал Конан. С мечом в руке он двинулся к тому месту, откуда раздавался голос.

— Нет, так просто ты меня не найдешь.

Теперь голос переместился и звучал слева от Конана. Вор повернулся туда. Его глаза уже немного привыкли к мраку. Прямо перед ним на темном фоне вырисовывался плотный сгусток черноты; но он не был уверен в том, что это и есть его собеседник. Единственный лучик света пробивался из-под закрытой двери, и темное пятно могло быть просто слабой тенью.

— Смело могу утверждать, что ты — чужеземец, — сказал человек [или тень). — Потому что ни один житель Морнстадиноса не может быть обижен богами до такой степени, чтобы решиться обокрасть дом Лемпариуса.

Источник звука опять переместился на другое место.

Конан подумал о том, какими возможностями он располагает. Здесь он имел дело с человеком, который явно ориентировался в темноте лучше, чем это возможно. Кроме того, ему удавалось перемещаться так; что киммериец ничего при этом не слышал. У Конана была с собой добыча, и он видел полоску света там, где находился коридор. Удачливый вор — это тот, кому удается уйти вместе с награбленным. Именно это он и собирался сейчас сделать.

Конан прыгнул к двери.

Что-то мелькнуло, перечеркивая полосу света двумя темными полосами. Ноги, подумал он. И если эти ноги носят владельца таинственного голоса, то они принадлежат человеку невероятной быстроты. Конан не представлял себе, как можно было преодолеть расстояние между тем местом, откуда только что звучал голос, и дверью за считанные доли секунды. Варвар ударил мечом, чтобы разрубить пополам все еще невидимую фигуру. Меч скользнул в пустоту.

— Для идиота ты довольно проворен, — насмешливо произнес голос. — Но это тебя не спасет.

Конан не удостоил его ответом. Он принялся что есть силы крутить меч, отступая к двери. Сталь звенела в темноте. Пусть только невидимый собеседник попытается прорвать этот барьер!

Конану удалось добраться до двери. Он чувствовал спиной ручку. Что делать дальше? Все не так просто! Он не решался повернуться к невидимке спиной в этой темноте. Открыть дверь с тяжелым мешком в руке было довольно-таки сложным делом. Однако не вполне безнадежным. Но вполне возможно, что помощники хозяина притаились в коридоре и ждут, когда вор выйдет.

Конан тряхнул головой. Слишком много думать — вредно! Если все взвешивать да обдумывать, то есть шанс умереть от старости. К черту! Конан нащупал ручку, повернул ее и открыл дверь. Одним прыжком киммериец выскочил в коридор.

Никого. Конан засмеялся и домчался прочь. Позади себя он услышал шорох, но когда обернулся, то ничего не увидел. Еще один поворот — и он будет возле кладовки, через которую проник в дом. Если он вырвется на волю, он побежит прямо к воротам, это быстрее, чем карабкаться по стене.

Едва свернув за угол, он остановился с проклятием. Его мощная грудь все еще бурно вздымалась.

В конце коридора дорогу ему преградили около дюжины людей, вооруженных мечами и пиками. Там не пройти. Он повернулся и помчался назад по тому пути, по которому пришел сюда. Лучше встретиться лицом к лицу с одним человеком, пусть даже в темноте, чем с дюжиной солдат, подумал он. Хорошо, что теперь за спиной у него ярко освещенный коридор. Сворачивая за угол, киммериец заметил, что эти люди за ним не гонятся. Непонятно почему, но это обеспокоило его куда больше, чем если бы они наступали ему на пятки.

В тридцати шагах от Конана стоял человек, и он был совершенно один. Высокий, белокурый, с очень белой кожей, он держал в руке лишь кривой нож. Меча у него не было. Он смотрел на Конана так спокойно, словно вышел на увеселительную прогулку.

Какое-то мгновение Конан хотел отшвырнуть его в сторону ударом меча и промчаться мимо. Но что-то в поведении этого человека заставило киммерийца замедлить бег и в конце концов пойти шагом. За три шага до спокойно стоящего человека Конан остановился и уставился на того, кто преградил ему путь. Он чуял запах опасности от того, кто преградил ему путь. Он чуял запах опасности и еще чего-то неестественного, такого, от чего волосы становились дыбом.

— Ну что ж, ты далеко не так глуп, как выглядишь, — сказал незнакомец. — Позволь представиться. Я — сенатор Лемпариус, владелец дома, который ты хотел обокрасть. Что скажешь, вор?

— Отойдите! — угрожающе произнес Конан. — Я не хотел бы убивать вас.

Лемпариус рассмеялся, весело и пронзительно.

— Право, ты очень любезен! — Он подбросил нож, похожий на клык. Нож перевернулся в воздухе, и сенатор ловко поймал его. Презрительно посмотрел он на меч Конана. — Иди ближе и попытайся проскочить мимо меня, ты, дурак-чужестранец! Если ты это сделаешь, я оставлю тебя в живых. Если нет, мухи облепят твой труп еще до первого солнечного луча.

Конан подскочил к Лемпариусу. Мышцы вздулись на его сильных руках, когда он изо всех сил опустил свой острый широкий меч. Если бы он достиг цели, сенатор был бы разрублен пополам. Если бы он достиг ее!

Ловко, как кошка, сенатор уклонился в сторону, и меч просвистел мимо. Быстрее, чем могли уследить человеческие глаза, Лемпариус задел своим кривым ножом руку Конана. Это прикосновение казалось почти нежным и очень легким, но из тонкого пореза, едва длиннее среднего пальца руки, хлынула кровь. Сенатор засмеялся.

Конан качнул в руке тяжелый мешок с золотом. Этого движения сенатор не ожидал. Монеты сильно ударили его по ребрам. Лемпариус зашатался, однако ему быстро удалось восстановить равновесие.

— Не так паршиво, — заметил Лемпариус. — Ты проворней, чем я думал.

Он набрал в грудь воздуха и резко дунул в свисток.

За спиной Конана послышался громкий стук сандалий о каменные плиты пола. Приближалась вооруженная стража.

— Если у тебя есть какие-то боги, то заключи с ними мир, — сказал Лемпариус. — И поторопись!

Киммериец бросил мешок с золотом и взялся за меч обеими руками. Лемпариус, конечно, скор в движениях, но сумеет ли он своим дурацким ножом отразить удар, в который Конан вложит всю свою силу, — об этом можно только гадать, да и то при наличии живого воображения. Конан прыгнул вперед. Меч сверкнул, как молния.

Лемпариус отшатнулся, и выпад Конана остался бесплодным. Но Конан быстро опомнился и отогнал Лемпариуса еще немного назад. Киммериец уже начал лелеять надежду, что ему удастся оттеснить сенатора так быстро, что преследователи не сумеют его догнать. Он шел вперед, как сеятель по свежевспаханному полю, короткими, быстрыми ударами заставляя своего врага отступать.

Сделав очередной шаг, Лемпариус оступился и растянулся на спине. Ошарашенное выражение его лица примирило Конана с потерей золота. Он поднял меч. И в этот момент его надежда на бегство рухнула. Позади Лемпариуса возникло по меньшей мере с десяток людей с мечами и пиками. Они бежали по коридору навстречу киммерийцу. Ловушка!

Конан повернулся. Дверь, ведущая в сокровищницу, находилась как раз между ним и первой группой вооруженных людей. Если он попадет в комнату, то, может быть, сможет забаррикадировать дверь. А если повезет, то там найдется и другая дорога к свободе. У него уже не оставалось выбора. Даже если из сокровищницы нет другого выхода, там, по крайней мере, достаточно места для того, чтобы взмахнуть мечом. Он еще сумеет постоять за себя. И Кром встретит его в Серых Странах более приветливо, если он прихватит с собой дюжину собственноручно убитых неприятелей.

— Сдавайся! — крикнул ему один из вооруженных пиками.

— Я — Конан из Киммерии и не сдамся никому! Краем глаза Конан видел, как Лемпариус снова утверждается на ногах.

— Конан? — переспросил Лемпариус. На этот вопрос киммериец коротко кивнул. Этого мгновения было достаточно, чтобы передние солдаты успели подбежать на близкое расстояние. Когда одна из пик нацелилась железным наконечником Конану в лицо, киммериец нанес мечом удар в сторону и завершил оборот клинка, дернув его вниз. Солдат с пикой закричал, когда меч вонзился в его тело. Его товарищи замешкались, и Конан успел подскочить к двери.

— Надо же! Конан! Вот так чудеса!

Удивленный, Конан обернулся и поглядел на Лемпариуса. Этого мига было довольно, чтобы увидеть, как сенатор поднимает мешок с золотом, брошенный киммерийцем, и запускает им в голову вора.

Все окутала тьма.

Глава двенадцатая

Киммериец медленно выплывал из глубины пульсирующего красного тумана. Чем реже становился туман, тем больше прояснялось у него в голове. Когда Конан открыл глаза, он уже полностью пришел в сознание. Он лежал в полной темноте. Воздух был затхлый, и пахло здесь омерзительно. Как он попал сюда? Затем всплыло воспоминание, и он живо увидел Лемпариуса, метнувшего в него мешок с золотом.

Конан сделал попытку приподняться. Голова у него раскалывалась, однако ему удалось сесть. На руке он обнаружил небольшой разрез, не очень опасный. И немного побаливала нога. Он осторожно соскользнул с жесткой лавки, на которой сидел, и босиком встал на холодный пол. Меч и большая часть его одежды пропали. Ему оставили только набедренную повязку и пояс с кожаным кошельком. Конан засунул пальцы в кошель. Пусто… нет, погоди, вот что-то… Камень, который закатился в складку. Он вынул камень и поднес его к лицу. В темноте не было ни единого лучика света, однако по форме камня Конан определил, что держит в руке один из тех изумрудов, что приберег для себя. Обыскивая его перед тем, как бросить в этот мерзкий подвал, они проглядели камень.

Конан спрятал камень обратно и закрыл кошель. Если ему удастся удрать, изумруд придется очень кстати. Но пока он здесь, ему куда больше пригодились бы меч, кинжал и сведения о расположении комнат.

Исследование помещения, в котором он находился, заняло лишь несколько минут. Оно было квадратным. Длина каждой из стен не превышала шести локтей. С одной стороны имелась массивная деревянная дверь, обитая железными прутьями, немного ржавыми, и, как он подозревал, надежно запертая. Конан не обнаружил шарниров. Стало быть, дверь открывается наружу. Он уперся босыми ногами в сырые каменные плиты пола, а руками в дерево и изо всех сил налег на дверь.

Эта дверь могла бы с большим успехом изображать из себя, например, скалу. Она не сдвинулась ни на волос. Он отступил назад, так что теперь мог коснуться дерева лишь кончиками пальцев. Потом собрался с силами и прыгнул, наваливаясь на дверь всей мощью своих плеч. Тщетно.

Конан глубоко вздохнул и сжал кулаки. Он и в самом деле попался! Ему очень хотелось поколотить дверь кулаками и вволю побушевать, но он обуздал свою ярость. Такое поведение было бы ребяческим и привело бы к пустой трате сил.

Вместо этого киммериец отступил назад к лавке, на которой он очнулся. Теперь он без труда передвигался в комнате. Он прислонился спиной к стене и начал ждать.

Прошло немногим более часа. В коридоре послышались звучные шаги. Дверь раскрылась. Конан остался на месте и только зажмурился от неожиданно яркого света факелов. Он видел по меньшей мере дюжину факелов, которые несли такое же количество хорошо вооруженных людей. Любая попытка раскидать их голыми руками была бы самоубийством.

В камеру вошел сенатор Лемпариус.

— Так, — произнес он, — ты наконец очнулся. Хорошо. Я уж было думал, что влепил тебе слишком крепко. Хотя это почти не имеет значения, потому что ты нужен мне вовсе не ради твоих мозгов, Конан — Черт — Знает — Откуда. — Лемпариус улыбнулся. — Ну не странная ли штука — жизнь? Я так старался разыскать тебя, но ты ускользал, словно кокетливая девица. И вот ты сам по доброй воле являешься ко мне в дом. Разве это не удивительно?

Конан промолчал.

— О, боги мои! Я и не надеялся, что отбил тебе голос.

Конан сверкнул глазами.

— Так значит, это ты натравил на меня шайку головорезов во время бури?

— Разумеется. — Лемпариус уверенно улыбался.

— Тебе нужно получше присматривать себе людей — те были просто плохо подобранные идиоты.

— Сейчас это уже неважно, раз ты здесь, в моей власти. Важно только то, что я достиг своей цели, варвар.

Конан кивнул. Это было справедливо. Но он еще дышал, и руки-ноги были еще целы. Он не умер еще, черт возьми!

— Ты, несомненно, хотел бы знать, с какой это радости мне вдруг понадобилось твое общество. — Лемпариус взвел брови.

— Вовсе нет. — Он не доставит удовольствия этому насмешнику, обнаруживая свое любопытство.

Улыбка сенатора слегка потускнела.

— Нет? Так ты не хочешь знать свою будущую судьбу, Конан из Варварии? Тебе не интересно послушать, как ты проведешь последние часы своей жизни?

Полуприкрыв глаза, Конан оценивал расстояние между собой и сенатором. Возможно, он успеет добраться до Лемпариуса, прежде чем эта храбрая когорта заколет его. Но сенатор дьявольски быстр. Если ему удастся заманить Лемпариуса хотя бы на шаг поближе, шансы на удачу возрастут, Конан сказал:

— Я знаю одно: вонь в моей камере стала в десять раз противней с тех пор, как ты, пес, сюда явился. Может быть, потому, что ты жрешь дерьмо?

Лемпариус больше не улыбался, и взгляд его стал мрачен. Он уже хотел подойти к Конану. Киммериец слегка передвинулся на скамье, чтобы ловчее прыгнуть.

Но Лемпариус остановился и снова хмыкнул.

— Ха, но я еще не слаб мозгами, чтобы купиться на такой дешевый трюк! Тебе придется придумать что-нибудь другое. Смотри сюда, варвар!

Лемпариус поднял руку. Один из его спутников вышел вперед и встал рядом с сенатором. У этого человека был арбалет, и болт с крюком на конце был направлен прямо в сердце Конана. Лемпариус сделал второй знак. Еще один человек, вооруженный так же, как и первый, встал рядом. Постепенно тут станет очень тесно, подумал Конан.

— Далиус, он стоит слева, мастер стрельбы из арбалета, лучший во всей Коринфии. Может с десяти шагов пригвоздить к стене голову. На этом расстоянии мне достаточно произнести словечко «правый» или «левый», чтобы указать, какой из двух глаз пробить, если потребуется пригвоздить к стене твою голову.

Лемпариус помолчал несколько секунд, чтобы дать Конану возможность понять его правильно. Потом кивнул на второго стрелка:

— Карлинос пришел ко мне из Бритунии, где он был лучшим в своем деле. Хотя он не столь же меток, сколь Далиус, но вполне может с ним сравниться. Второй твой глаз будет пробит прежде, чем первый болт скроется в стене.

Конан развязно откинулся на лавке и вполголоса рассмеялся.

Было совершенно очевидно, что Лемпариус хотел заполучить его живым при любых обстоятельствах. Конан ничего не знал о планах этого человека, но он был уверен в том, что смерть варвара в расчеты сенатора не входит. Во всяком случае, пока не входит.

Позади стрелков послышался женский голос:

— Вот он!

Вместе с голосом в камеру ворвался аромат экзотической косметики. Запах и голос вызвали в памяти Конана воспоминание, и он сразу сообразил, где впервые слышал их: в харчевне! Это была та женщина, что наводила на него чары. Во имя Крома! Что здесь происходит, в конце концов?

Услышав женский голос, Лемпариус слегка отклонился в сторону, и Конан мгновенно увидел свой шанс, который заключался в том, что арбалетчики не станут стрелять без прямого приказания. Киммериец рванулся вперед. У него было мало надежды придушить Лемпариуса до того, как его добьют стражники, но радость врезать ему от души искупала все опасности, сопряженные с такой попыткой. Изо всех сил Конан лягнул его между ног. Сенатор побелел и застонал. Это киммериец еще успел заметить. Потом он снова погрузился в клубы красного тумана.

— …Я собственными руками вырву его сердце!

— Нет! Теперь он принадлежит мне. Ты его мне подарил.

Конан не мог еще ясно видеть, но слышал он хорошо. Он бы вскочил, если бы в тот же миг ему не пришли на ум кое-какие соображения. Он лежал теперь не на лавке в вонючей камере, а на мягкой постели. Может быть, пока его считают бесчувственным, он подслушает нечто такое, что пригодится ему в дальнейшем? Да и кроме того, он был связан мягкими, но прочными веревками. Поэтому киммериец притворился спящим, а сам начал внимать разговору.

— …вышел на него? — Это был голос женщины, которую сенатор называл Дювулой.

— Да так… Один забавный чудак по имени Логанаро явился ко мне с предложением продать варвара за порядочную сумму.

А это говорил Лемпариус. Имя… Где он слышал это имя? Логанаро… Ах да, тот толстый хорек, которого он встретил в безвестном трактире по ту сторону перевала!

Дювула спросила:

— Почему же он это сделал? Какую пользу ты собирался извлечь из варвара?

Конан не мог видеть лица женщины, но не почувствовать ее ярость было невозможно.

— Никакой. Но Логанаро упомянул, что ты заинтересовалась этим дикарем. Я хотел взять его для тебя — из чистой любезности,

— Любезность. Понимаю. И что же ты хотел у меня потребовать в обмен на эту… любезность?

— Дорогая Дювула, давай не будем изображать из себя торгашей. Ты абсолютно ничего мне не должна за этого болвана.

Возникла пауза. Конан размышлял, можно ли ему приоткрыть глаза. Он решился на это, но увидел только несколько розовых подушек, которые скрывали от него собеседников. Хотелось, конечно, пошевелиться, но вряд ли это будет умно. Он проверил путы: они держали прочно.

Снова заговорил Лемпариус:

— Вспомни, как у нас с тобой было раньше, бесценная моя!

— Ты отлично знаешь, что все кончено навсегда. Я больше не… дружу с мужчинами из племени людей.

— Но я изменил себя, Дювула! Теперь я сильнее, чем прежде.

Женщина засмеялась.

— Не считаешь ли ты мои способности настолько ограниченными, что надеешься открыть дляменя что-то новенькое?

— Любовь моя, я ни в коем случае не хотел унизить твою божественную силу. Я только хотел объяснить, что добился новой мужской энергии, используя определенную… животную силу, которой прежде у меня не было.

Дювула опять засмеялась.

— Я уверена, что тебе далеко до моего Принца. Бьюсь об заклад.

— Возможно! Возможно! — Лемпариус понизил голос. — Я действительно смог бы удовлетворить тебя, любовь моя, Я это докажу, если ты только дашь мне такую возможность.

— Я знаю мужчин, таких, как ты, Лемпариус, и подозреваю, что ты обещаешь куда больше, чем можешь дать.

— Но один шанс, Дювула! Ты ничего не потеряешь, если позволишь мне доказать… мои способности. Если я обману твои ожидания, у тебя останется этот мешок мышц для твоего Принца. И если… нет, никаких «если». После того, как я докажу тебе, тебе уже не потребуется никакой Принц.

И снова повисло молчание. На этот раз более продолжительное. Конан попытался немного поменять положение, чтобы ему было лучше видно, но розовая подушка размером с кобылу намертво загораживала от него комнату.

— То, что ты говоришь, не совсем лишено смысла, Лемпариус, — сказала Дювула и после краткой паузы завершила: — Ну, хорошо! Давай, демонстрируй свои выдающиеся таланты!

— Здесь? Сейчас?

— Почему бы и нет? Твои люди так отделали этого варвара, что он будет спать еще целый день. А если он проснется, пусть поглядит, мне это не помешает. А что, у тебя это вызовет затруднения?

Лемпариус рассмеялся, но смех его прозвучал натянуто. ;

— Никаких, — сказал он. — Приступим!

До острого слуха Конана донеслось шуршание одежды. Он тут же использовал подвернувшуюся возможность и еще немного подвинулся: теперь он видел деревянную колонну и кусок балдахина, который, несомненно, относился к роскошной постели, на которой и лежал пленник. Спасибо хоть руки они связали ему так, что он мог дотянуться до веревок зубами. Медленно и осторожно поднес он руки к лицу, пока шелковый шнур не коснулся его губ. Он принялся жевать шелк. Ему стало ясно, что жевать придется еще долго.

— Чтоб Сэт унес этого проклятого варвара! — громко произнес Лемпариус.

— Что, Лемпариус, проблемы? — Голос Дювулы был сладок, как березовый сок по весне.

— Да ты же видишь! Я ранен! Этот подонок пнул меня ногой! Я… у меня адские боли в… если я попытаюсь…

— Какая досада! — перебила его Дювула. — Вот и ответ на все твои поползновения, а заодно и характеристика твоей «животной силы».

— Это не может считаться настоящим испытанием, Дювула!' Ты должна дать мне время оправиться от ран!

— Я должна? — Женщина рассмеялась. — Ну, положим, пару дней я могу еще подождать, пока мой Принц Копья не проснется к жизни. Я даю тебе три вечера, Лемпариус. Возможно, до тех пор мои капризы удовлетворит варвар.

— Ты издеваешься!

— О нет, Лемпариус, никогда. Просто у меня хорошее настроение. А варвар и в самом деле храбрый мужчина. Его сердце будет биться для меня в груди моего Принца. А до того я великодушно дарю тебе и ему три дня.

Конан услышал достаточно. Итак, он будет принесен в жертву какому-то гнусному магическому ритуалу! Он резко сел. Рядом с ним в постели покоился мертвый (или бесчувственный) черный человек героических пропорций.

Лемпариус и Дювула лежали на подушках неподалеку от кровати. Оба были раздеты. Они уставились на Конана.

Конан держал руки у лица. Потом набрал в грудь воздуха и коротко, гортанно вскрикнул. В тот же миг молодой воин натянул изрядно пожеванные шнуры, связывающие его запястья. Мышцы плеч и спины зашевелились, суставы затрещали. Неожиданно ткань подалась. Глухой треск — и руки свободны.

Конан схватил ближайшую к нему шелковую подушку и швырнул ее в Лемпариуса. Подушка была мягкой, но увесистой. Она угодила в нож, который выхватил Лемпариус, и вместе с оружием упала на пол. Лемпариус зашатался и рухнул на голую спину.

Не теряя времени, Конан нагнулся и рванул веревки на ногах. Едва он успел освободить ноги и поднять глаза, как увидел, что Лемпариус уже вскочил.

Конан прыгнул ему навстречу. Сенатор, конечно, человек с быстрой реакцией, но и киммериец ведь не увалень. Прошла всего доля секунды, и Конан схватил сенатора мощными руками за кисти рук. Когда тот сделал попытку резко ударить его по колену, Конан зажал его ногу. Сенатор ощутил новое неделикатное прикосновение к поврежденной благородной части тела. Оба противника сцепились и рухнули на пол. Конан был сильнее, это он знал, но прежде чем он победит, все равно должно пройти какое-то время.

Тонкие волоски на запястьях Лемпариуса начали густеть прямо под ладонями Конана. Странная игра света делала лицо сенатора неподвижным, как маска, и слегка вытянутым…

Кром! Он не был больше человеком! Он начал превращаться в крупного хищника! Во рту выросли клыки, на пальцах когти, и то, что было сенатором Лемпариусом, рычало и пыталось отгрызть Конану голову!

Выругавшись, он изо всех сил отшвырнул в сторону это существо, наполовину человека, наполовину хищную кошку, так что чудовище грохнуло о стену.

Пантера-оборотень! Конан знал о вервольфах, о людях, которые умели превращаться в волков, но никогда еще ему не доводилось слышать о превращении в кошку. Драться голыми руками с такой противоестественной тварью ему было вовсе не по душе. К тому же, говорят, обыкновенное оружие не может повредить оборотню. Так что ему не помог бы сейчас и его широкий меч.

Пантера оттолкнулась от стены и приземлилась на мягкие подушечки лап. Она повернулась, зарычала и зафыркала угрожающе. Медленно-медленно приближался зверь к киммерийцу. Он мог бы поклясться, что пантера улыбалась!

Оружие! Ему нужно оружие! Конан озирался по сторонам, но здесь ничего не было. Нет, стоп! Кривой нож Лемпариуса лежал возле самых босых ног киммерийца. Он быстро поднял стальной зуб. С ножом в руке он почувствовал себя лучше.

— Не смей убивать его! — взвизгнула Дювула.

Конан бросил взгляд на женщину: она вступилась за него, а не за пантеру. Хищник не обратил на просьбу никакого внимания. Но когда Конан выставил кривой нож, оборотень остановился и зашипел.

Конан метнул взгляд на нож. Поскольку оружие принадлежит Лемпариусу, оно обладает, вероятно, какими-то особенными свойствами, которых Конан не знал. Может быть, оно-то и способно уничтожить оборотня?

Для Конана мысль и поступок часто сливались воедино. Он подскочил к пантере с изогнутым ножом в руке. Зверь хотел ударить его лапой, но тут же предусмотрительно отдернул ее, когда Конан увернулся. Киммериец увидел, что лишь несколько шагов отделяют его от двери спального покоя. Ну что ж, пришло время прощаться! Он начал яростно размахивать перед собой ножом, чтобы отгонять пантеру и без помех отойти к выходу, двигаясь спиной вперед. Зверь рычал, но слишком близко не подходил.

Конан добрался до двери, пнул ее и выскочил наружу. Кошка решилась на отчаянный прыжок и лапой задела ногу Конана. Киммериец ответил ударом своего оружия, похожего на клык. Жуткая тварь взревела от боли и поспешно отдернула лапу. В солнечно-желтом мехе стала видна карминно-красная резаная рана. Пантера отступала, угрожающе рыча. В этот момент Конан захлопнул обитую медными пластинами тяжелую дверь. Так как в коридоре он не обнаружил ничего, что было бы в силах его задержать, он бросился бежать. Киммериец мчался так, словно за ним гнались демоны.

Не оборачиваясь…

Глава тринадцатая

Сенатор отбыл домой. Ему нужно было срочно созвать своих ищеек. Дювула сидела одна в своем будуаре и задумчиво изучала безжизненную фигуру Принца. Сказать, что она была зла, было бы самым крупным преуменьшением, какое знал тогдашний мир. Она осатанела. Лемпариус выглядел в ее глазах законченным идиотом. Вообразить, что этот маскарад с пантерой изменит его анатомию или сделает его неотразимым в постели! Но еще более скверным было то, что превосходный экземпляр сильного мужика сумел улизнуть. За это сенатор еще заплатит!

И кроме того, имелся Логанаро, посредник. Предатель! Варвар, которого он собирался продать, и Конан — один и тот же человек. И эта жирная жаба предлагает его претенденту на ее постель! Подобную ошибку этот слабоумный будет искупать долго, очень-очень долго и мучительно! А между тем человек, отрубивший руку ее брату-демону, был уже вне пределов досягаемости. Дювуле срочно требовалось сорвать на ком-нибудь свою злость.

Пурпурно-красный дым, пронизанный желтыми вспышками, заполнил ее будуар. Посмотрим, посмотрим! Кого же это принесло? Кто выбрал столь удачный момент для визита?

Пригнув голову, чтобы не стукнуться о потолок, перед ведьмой стоял Дивул.

— Сестрица, — проскрежетал он, — я чую, что ты изловила мою дичь.

Дювула пронзительно захохотала.

— Лучше поздно, чем никогда, верно, братишка?

— Не говори со мной загадками, женщина!

— Удрал он, удрал твой Варвар-Отсекатель-Рук! Благодари за это безмозглого сенатора, который вообразил себя бесподобным Копьеносцем.

— Я сделаю из его пустого черепа суповую миску!

— Ну нет, братец! Он — мой! Мне не составит большого труда выследить нашего общего друга, потому что у меня остались его одежда и меч. Я наговорю тебе специальные заклинания, чтобы ты мог вычислить его с математической точностью. Но прежде, чем вымещать на нем свою злобу, доставь его мне.

— Не обманешь, сеструха?

— Нет. Но скажу тебе еще раз: ты можешь делать с этим человеком все, что захочешь, но только после того, как я выну сердце из его живого тела.

Дивул хмыкнул.

— Ты все еще возишься со своей новой игрушкой? — Демон мотнул головой в сторону постели Дювулы. — Я могу достать для тебя в преисподней и получше, сестренка. Да и сам я с удовольствием отдам себя и свои достоинства в твое распоряжение…

— Нет уж, спасибо! — прервала его Дювула. — Я еще не сошла с ума, чтобы улечься под демона, независимо от того, насколько он хорош и опытен. Цена слишком велика.

Дивул засмеялся.

— Ладно, будь я на твоем месте, я, наверное, тоже отказался бы. Но ведь предложить-то не грех, верно?

— От тебя я ничего другого и не ждала, братец. А теперь извини. Мне еще нужно приготовить заклятия.

Витариус, пораженный, вскинул глаза на Конана, вломившегося в комнату.

— Где вы пропадали? — спросил старый волшебник. — Мы ждали вас сегодня утром…

— Ладно, я потом объясню. Вы достали припасы? Можно ехать?

— Да. Элдия и ее сестра сейчас у торговца. Я решил, что лучше дождусь вас здесь, потому что»

— Тогда идем, Витариус!

— Вы достали деньги?

— Нам нужно спешить, старик. Не будем терять времени. Возникли некоторые трудности, пока я улаживал это дело. Чем скорее городские ворота останутся у нас за спиной, тем лучше.

Конан торопливо свернул в кривой переулок и увидел, наконец, Элдию и Кинну, которые стояли возле четырех лошадей. Старшая из сестер присмотрела себе толстый, обитый медью шест. Увидев киммерийца и Белого Мага, Кинна тотчас заговорила:

— Конан! А где твоя одежда?

— Было жарко. — ответил он.

Молодая женщина хотела спросить еще что-то, но было очевидно, что для пользы дела лучше держать рот закрытым, поэтому она замолчала. Конан прошел мимо нее к магазину.

Хозяин лавки оказался тщедушным человечком с темной кожей. В свете полуденного солнца, ломившегося в широкие окна, отчетливо сверкал его золотой зуб. Он без особой охоты выставил сей предмет роскоши, когда к нему подошел молодой великан.

— Мне нужен меч, — сказал Конан. — Длинный и тяжелый. И плащ.

— И то я другое в большом выборе имеется на складе, — отозвался человек с золотым зубом. — А также штаны, туники, сапоги.

— Сапоги — это вещь.

Хозяин магазина повел Конана на свой склад. Конан начал примерять сапоги, но все они были ему малы. Он взял сандалии на толстой подошве и с ременным переплетом. Сойдут и такие, он ведь поедет верхом, а не поплетется своим ходом.

Хозяин набросил ему на плечи шерстяной плащ цвета индиго. Конан кивнул. Недурно. Наконец он принялся искать меч. Он нашел один с обоюдоострым клинком, который укладывался в расстояние от середины груди до кончиков пальцев вытянутой руки. Рукоять и чашка были украшены более вычурно, чем хотелось бы киммерийцу, но сталь на вид казалась неплохой, и острие было заточено так, что можно было сбривать волоски на тыльной стороне ладони. Лучше всего было бы получить назад его старый меч, но и этот выглядел вполне подходящим.

— Умный выбор, — сказал Золотой Зуб. — Выкован из полос крепкой и надежной стали. Это было далеко отсюда, в Туране, и…

— Ты разбираешься в драгоценных камнях? — перебил его Конан.

— Само собой, само собой. Я-.

— Тогда посмотри на эту игрушку!

Конан вынул из кошелька изумруд, единственный свой трофей, оставшийся после набега на дом Лемпариуса. Он подбросил камень вверх.

Золотой Зуб ловко подхватил его на лету. Он поднес камень к свету и впился в него взглядом. Затем выудил из кармана куртки увеличительное стекло и с помощью этого инструмента принялся исследовать камень. Конан смотрел, как глаза у Золотого Зуба лезут на лоб.

— Ну?

— Он… э… не очень ценный, — сказал Золотой Зуб. Судя по тому, как говорил торговец, можно было решить, что во рту у него пересохло.

— Этого достаточно, чтобы заплатить за наше снаряжение?

Торговец хотел было улыбнуться, но замер, и лицо у него перекосилось.

— Ну… э». он мог бы покрыть стоимости. э-э. — ну, скажем, половины… Где-то так.

Конан довольно часто имел дело с людьми вроде этого Золотого Зуба. Они без длительных раздумий надуют собственную мамашу, прежде всего, конечно, в тех случаях, когда речь заходит о деньгах.

— В Заморе, — заявил Конан, — за камень такой же ценности давали дюжину лошадей и припасов в пять раз больше, чем продал нам ты.

Глаза Золотого Зуба сузились, но голос звучал равнодушно:

— Все может быть, да мы-то не в Заморе! Наверное, я смогу засчитать этот… э… камешек— в уплату трех четвертей той суммы, что вы мне должны.

Конан покачал головой. Его синие глаза прямо-таки сверлили торговца.

— У меня слишком мало времени, чтобы транжирить его на твой убогий блеф Ты можешь взять камень в качестве платы за наше снаряжение. Это последнее слово.

— Ах, так? А мне показалось, что и я могу вставить в разговор словечко, чужестранец. Я ведь могу и не покупать.

Однако, явно противореча собственному высказыванию, он сжал изумруд в кулаке. На хитрой роже торговца была прочно оттиснута алчность.

Конан извлек новый меч из еще жестких кожаных ножен и приставил острие к горлу торговца.

— Прекрати свое елейное нытье, торгаш! Покупай, продавай и живи! Не подвергай себя излишним опасностям!

— Я.» э… могу… э… позвать моих людей. — — Голос Золотого Зуба дрожал.

— Ну так зови! — потребовал Конан. — Это доставит мне несказанное удовольствие. Обильные пятна крови на твоем барахле будут, несомненно, иметь большой успех у покупателей. Давай, зови!

Золотой Зуб глотнул и снова облизал губы.

— Я нахожу— э-э… я готов нести убытки… и согласиться на ваш обмен… э-э… в интересах дальнейших… э… деловых контактов.

Конан ухмыльнулся.

— Я так и думал, что ты не совсем осел.

Он повернулся и в развевающемся плаще вышел на улицу, где его ждали Витариус и сестры.

— На коней! — приказал Конан. — Пора расстаться с этой кроличьей обителью.

Лемпариус поднял левую руку и яростно взревел:

— Пятьдесят золотых тому, кто доставит мне варвара! И медленные пытки тому, по чьей вине варвар умрет прежде, чем я увижу его.

Сто человек посмотрели на сенатора и согласно кивнули. Никто не произнес ни слова.

— Вперед! Я не допущу, чтобы он ускользнул! Вооруженные люди быстрым шагом вышли со двора. Сенатор сжал в кулак левую руку. Правая была туго забинтована и покоилась на повязке, — Лемпариус берег рану, проникшую до кости. Конан распорол сенатору руку от локтя до запястья. Если бы рана была нанесена обыкновенным оружием, от нее бы уже не осталось и следа. Но поскольку речь шла о его собственном ноже, повторяющем по форме клык саблезубого тигра и скрывающем в себе заклятье Кошки, лечение затянулось, и рана заживала так же медленно, как у любого простого смертного.

Проклятый варвар! Он еще успеет изучить науку боли, как только его доставят сюда. Дювуле больше не понадобится его сердце, в этом Лемпариус был уверен, потому что он сам сможет утихомирить ее бешеный темперамент. А Конан сильно задолжал ему — за рану и за позор.

Логанаро был близок к панике. Конан и его спутники навострились бежать. Это было ясно и идиоту. Как задержать их? Мысль о том, чтобы пойти наперекор Лемпариусу, заставляла толстяка дрожать мелкой дрожью. Но перспектива сцепиться с могучим и диким варваром была еще менее вдохновляющей.

Прямо на глазах у Логанаро эти четверо сели на лошадей. Великий Яма! Он не может дать им просто уйти. Как угодно, но он обязан любыми байками, любым враньем задержать варвара в Морнстадиносе, пока не подоспеет помощь.

С этой мыслью Логанаро побежал вперед. Его мозги работали изо всех сил.

— Господин! Господин! — воззвал он. — Постойте, одно мгновение! Ведь вы вспомнили меня, правда? Я Логанаро. Мы встречались с вами в той деревне…

Он остановился и уставился на Конана. Две вещи мгновенно бросились ему в глаза. Во-первых, варвар угрожающе тронул меч — новый, судя по внешнему виду, — а во-вторых, и это было ужасно, за пояс его был заткнут кривой нож Лемпариуса!

Конан смерил толстяка мрачным взглядом. Охотнее всего киммериец раскроил бы ему голову, но для этого здесь было слишком людно. Кто-нибудь наверняка начнет призывать блюстителей порядка, вмешиваться, все испортит. А у него и без того немало неприятностей. Потом Конан набрел на удачную мысль и припомнил тот разговор, который подслушал в спальне ведьмы, пока притворялся спящим.

— Нет, Жирное Брюхо, — сказал он. — Не стану я марать мой новый меч о твой труп. Много чести.

— Молодой господин, что вы имеете в виду? Я еще ничего вам не сделал.

— Однако нельзя сказать, что ты не пытался! Ты узнаешь этот нож, верно?

— Н-нет. Я никогда его не видел.

— Прежний его владелец — твой господин, подлец! Я говорю о Лемпариусе, сенаторе, пантере-оборотне!

— Пантера-оборотень?

— Ах, ты этого тоже не знал? Ну, плевать. Для тебя это уже неважно, потому что ты почитай уже покойник. Имеется также одна женщина — ведьма…

— Дювула! Конан улыбнулся.

— Так, ее ты тоже знаешь? Очень хорошо для тебя, потому что как раз она собирается сварить суп из твоих потрохов.

— Но… почему, почему?

— Твой прежний повелитель выдал тебя ей, дворняга. Кажется, дама не осталась равнодушной к твоим привычкам менять хозяев, как перчатки. Поскольку ты хочешь служить двум господам одновременно, то оба они решили прикончить тебя, так сказать, совместными усилиями

— Нет!!!

Конан рассмеялся.

— Будь я на твоем месте, Жирное Брюхо, я перенес бы свой бизнес в какой-нибудь другой город. Или даже в другую страну. Причем быстро.

Логанаро помчался прочь, ругаясь во весь голос. Конану редко выпадало видеть что-либо настолько смешное. Он хохотал так, что едва не рухнул с лошади.

Витариус сказал:

— Я и не знал, что вы знакомы с таким отъявленным плутом, как Логанаро.

— Очень поверхностно, — ответил Конан.

Витариус повел их по узким переулкам к западным воротам Морнстадиноса. Элдия и Кинна следовали за ним, а Конан замыкал процессию и зорко следил за тем, нет ли погони или слежки. Один раз он видел отделение солдат сената, но они только перешли дорогу и двинулись дальше. Вот и хорошо.

Западные ворота охранялись только одним стражником. Он оперся на свою пику и погрузился в оживленную беседу со смуглой, стриженой, обильно накрашенной девкой. Когда Конан проезжал мимо, тот как раз врал насчет денег и вообще никого не замечал.

Солнце уже перевалило за полдень, когда все четверо беспрепятственно покинули Морнстадинос. Конан не мог припомнить места, которое он покидал бы столь охотно. По сравнению с интригами и двоедушием граждан Морнстадиноса, нападение на чародея в его защищенной колдовством цитадели казалось ему детской забавой.

Глава четырнадцатая

Немало часов прошло после того, как четверо путников выехали из западных ворот города, и только тогда они сделали первую остановку, чтобы дать лошадям отдохнуть. Конан не обнаружил на дороге других путников. Коринфский тракт был пуст.

Витариус пил из меха. Вино стекало ему в рот тонкой струйкой и капало с подбородка. Потом он передал мех Конану, который пил много и шумно.

Элдия и Кинна направились к густому кустарнику.

— Будьте осторожны! — крикнул Конан им вслед. Кинна показала на свой шест.

— Не беспокойся. Этой штукой я убиваю кроликов и тушканчиков. Витариус заметил:

— Вы хотели что-то рассказать, Конан.

— Верно.

Конан поведал о своих последних приключениях. Вскоре после того, как он начал говорить, сестры вернулись назад. Когда он закончил рассказ, Кинна покачала головой.

— Мне кажется, Конан, твою жизнь охраняют боги.

— Может быть, и так. Но я не рассчитываю на их помощь. — Он погладил жесткой ладонью свой меч. — Сталь куда надежней. Хороший меч делает все, что потребует от него человек. И сам он — как верный друг. Боги действуют по своему усмотрению, и полагаться только на них в минуту опасности нельзя.

— Ты думаешь, что сенатор отрядил за нами погоню? — спросила Элдия.

Киммериец пожал плечами.

— Возможно. Он не слишком-то меня жалует. Если' любитель потаскушек, который нес вахту у ворот, вспомнит, как мы проезжали мимо, Лемпариус наверняка спустит на нас своих собак. Я смотрел назад с холма, но не видел на дороге никаких облаков пыли. Если нас и преследуют, то у нас, по крайней мере, в запасе несколько часов.

— Это наименьшая из наших забот, — сказал Витариус. — У Совартуса есть некие… дозорные на дороге, ведущей из Морнстадиноса. Мы находимся еще в пяти днях езды до равнины Додлигия, где стоит его отвратительный замок. Прежде чем мы доберемся до нее, нам придется пройти мимо всех его стражей… Я уж молчу о Блоддольковом Лесе.

— Блоддольков Лес? — переспросил молодой киммериец.

— Да. Место, где бродят странные существа и растут еще более странные деревья. Он расположен на севере, немного в стороне от коринфийской дороги. Нам придется идти через него, чтобы добраться до владений Совартуса. Редкий путник выбирает эту дорогу. А из тех, кто отважился на такое, лишь немногие возвратились назад.

Конан пожал плечами. Лес этот был где-то в будущем, и не стоило ломать из-за него голову сейчас.

— Поехали дальше, — сказал он. — Если за нами все-таки гонятся, то к нам подходят ближе, пока мы рассиживаемся.

Все четверо сели на лошадей и двинулись в путь.

Дювула металась по комнате. Ее обнаженное тело блестело от пота. Она стонала и прижимала к себе одежду, которую тискала в руках. Одежду Конана.

Дивул глазел на нее с любопытством. Вид обнаженного женского тела не пробуждал в нем никаких инстинктов. Единственное, что его занимало, была поимка варвара, который посмел поднять на него руку.

Дювула опустилась на пол. Потом поднялась с тяжелым вздохом, швырнула одежду и сказала, обращаясь к своему родственнику из преисподней:

— Он скачет по коринфийской дороге, вместе с девчонкой и двумя остальными. Они уже полдня как в пути.

Дивул кивнул:

— Отлично. Тогда я пошел.

— Будь осторожен, брат! Со времени вашей последней встречи он не стал слабее.

Дивул поднял поврежденную руку. Из обрубка уже начали вырастать новые пальцы.

— Я научился быть осмотрительным, когда встречаю Огненное Дитя. Для нападения я выберу правильный момент.

— Очень советую. И помни вот о чем: я хочу иметь живое сердце варвара

— а как будет выглядеть все остальное, мне безразлично.

Дивул усмехнулся. С его пальцев капала слизь.

— Получишь, сестричка. Ему оно больше не понадобится, если я наконец доберусь до него. Испуская зловещее сияние, Дивул исчез.

Три дня спустя после того, как Конан сбежал из ее будуара, к Дювуле явился посетитель. Собственно говоря, гостей было двое: Лемпариус и с ним Логанаро.

Подталкивая толстяка перед собой, сенатор приволок его в комнату. Руки Логанаро были связаны, жирное лицо покрыто потом и искажено страхом.

— А вот и подарок для тебя, дорогая, — провозгласил Лемпариус.

Дювула улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубами.

— Нет, ну как это мило с твоей стороны, Лемпариус! Это как раз то, чего я так хотела!

— Хорошо. Я так и думал. И еще одно, любовь моя. Я тоже кое-чего хотел.

Улыбка Дювулы стала еще сердечнее.

— Понятно. А как твое… ранение?

— Первое… первое зажило. Резаная рана тоже вот-вот заживет. Я велел зашить ее волосами из гривы саблезубой кошки.

— Тогда вперед! Идем в мою спальню, Лемпариус. А Логанаро с удовольствием подождет нас тут, — правда, Логанаро?

Логанаро был чересчур перепуган, чтобы говорить. Он только тупо кивнул.

Дювула взяла Лемпариуса под руку и прошествовала с ним к постели.

Прошло очень много времени. Во всяком случае, так показалось Логанаро. Время от времени из спальни, доносились короткие выкрики, но посредник знал, что кричат не от боли.

Ему чудилось, что он ждет уже годы — хотя прошел всего час, — прежде чем снова открылась дверь и в комнату ввалился Лемпариус. Он выглядел так, словно возвращался с поля боя. Лицо его пылало, обнаженное тело лоснилось потом. Он двигался неверным шагом человека, вдвое старшего, чем он был. Вскоре следом за сенатором в приемную вышла и Дювула. Она тоже была голая.

— Ну что ты, Лемпариус! Идем! — сказала она. — Мы же только начали. Лемпариус затряс головой.

— Нет, женщина! Я полностью выдохся. Ты выпила из меня все соки. Не могу я больше.

— А как же твоя телесная мощь? — Голое ведьмы звучал сладко и нежно, как у девственной послушницы.

Лемпариус глотнул. Он бы лучше прилег сейчас прямо на пол.

— Не издевайся, баба! Ни один мужчина не мог бы сделать больше.

— Ну, здесь ты себя переоцениваешь. Еще как смог — и, кстати, не один! — сказала Дювула. Голос ее стал немного жестче. Она сжала руку в кулак и уперла его в обнаженное бедро.

Лемпариус зарычал. Этот звериный рык нагнал нового ужаса на несчастного посредника.

— Факт остается фактом, — продолжала Дювула. — Евнух с легкостью повторил бы все твои «подвиги». Во всяком случае, я так предполагаю.

Сенатор оборвал ее:

— Ведьма! Ты еще раскаешься!

Полный страха, Логанаро увидел, как человек, которого он знал, начал меняться, постепенно превращаясь в золотистую кошку, яростно хлеставшую себя хвостом по бокам. Хищник зарычал, пристально глядя на женщину.

Логанаро медленно передвинулся к выходу. Сердце его стучало, как взбесившийся барабан.

— Так, — произнесла Дювула, — ты хочешь повесить мне на шею еще и это животное?

Пантера сделала шаг вперед.

Логанаро плотнее прижался к двери. Ему показалось, что оба противника не обратили на это внимания. Во имя Митры, Ямы и Сэта! Если он выберется отсюда невредимым, он лучше станет монахом и никогда-никогда-никогда, покуда жив, не совершит больше нечестного поступка!

Дювула поднесла к лицу сжатый кулак.

— Ты не умеешь проигрывать, сенатор. Превращайся назад в человека и проваливай отсюда! Тогда я, может быть, прощу тебе твое плохое поведение…

Хищная кошка приблизилась еще на шаг. Хвост яростно хлестал по ребрам. Она присела и приготовилась к прыжку.

Логанаро уже добрался до двери. Связанными руками он поднял засов.

Дювула резко выбросила вперед кулак, сунув его пантере под нос, и разжала пальцы. Тонкая белая пыль полетела зверю в морду. У Кошка чихнула — один, два, три раза. Потом отвернулась и принялась тереть лапой нос.

— Я заколдовала тебя, киска, бывший сенатор! — сказала Дювула с насмешливой улыбкой. — С этого часа ты не сможешь больше никогда сделать три вещи: ты не сможешь напасть на меня, ты не сможешь изменить свой теперешний облик и стать прежним, и ты никогда не сможешь овладеть пантерой-самкой, если таковую найдешь.

Ведьма засмеялась низким горловым смехом, развеселившись до глубины души.

Пантера фыркнула и подскочила к женщине. Но в двух шагах от ведьмы она наткнулась на невидимую стену. Кошка отскочила и прыгнула снова. И снова невидимая стена отшвырнула зверя назад.

Дювула приложила ко рту руку, издевательски хихикая.

Логанаро больше не медлил. Он рванул дверь и пустился наутек. Кто бы мог подумать, что этот шарообразный пройдоха в состоянии развивать такую скорость! Он остановился только тогда, когда проделал половину пути до западных ворот. Торопливо отдышавшись, он стремительно полетел дальше.

— Здесь мы встанем на ночь, — заявил Конан. Впереди был виден уже край леса, которого так боялся Витариус. Несмотря на свою внешнюю беззаботность, киммерийцу вовсе не улыбалось разбивать лагерь в подобном месте.

Спустились сумерки. Конан собрал дров для костра. Ему постоянно казалось, что за ним наблюдают. Несколько раз он стремительно оборачивался, но никого здесь не обнаружил. Однако он научился доверять своему инстинкту, поэтому решил держать ухо востро.

Когда он рассказал об этом Витариусу, старик кивнул.

— Я тоже чувствую взгляды невидимых глаз, которые направлены на меня. Может быть, это всего лишь дикие звери, но не надо забывать, что мы уже недалеко oi Леса. Поэтому я и счел необходимым принять меры предосторожности. Я применил одно небольшое колдовство Волшебное кольцо, которое окружает наш лагерь. Если что-нибудь крупнее мыши приблизится к нам, мы это тотчас услышим.

Конан нехотя кивнул. Если бы спросили о его мнении, он бы ответил, что с удовольствием отказался бы от любых видов чародейства. Но если кто-то — или что-то — наблюдает за ним, причем так, что ускользает даже от острых глаз варвара, то это, скорее всего, существо наподобие ламии. Конану и одной-то ведьмы хватило по горло. Витариус может спокойно накладывать свои заклятия — Конан будет спать, не снимая руки с меча. И не слишком крепко.

Когда запылал костер, киммериец почувствовал себя лучше. Ни один зверь не осмелится подойти к огню близко.

После холодного ужина — сушеной свинины и овощей — Витариус завернулся в свое одеяло и тотчас уснул. Элдия вскоре последовала его примеру. Она улеглась поближе к огню. Когда тени пробегали по ее лицу, она казалась совсем малышкой.

Кинна подсела к Конану. Некоторое время оба безмолвно смотрели в костер. Киммериец чувствовал близость молодой женщины и жар ее тела — совсем иное тепло, чем то, которое дает огонь.

Наконец Кинна нарушила молчание.

— Для меня это все так непривычно. Ты много бродил по свету и пережил немало приключений. А я, наоборот, провела всю свою жизнь дома, ведь я дочь крестьянина и никогда еще так далеко не отлучалась. До сих пор.

Конан посмотрел на молодую женщину, но промолчал.

— Я никогда еще не встречала человека, который был бы таким смелым и таким сильным, как ты, Конан. Ты играешь своей жизнью ради того, что не имеет к тебе никакого отношения.

— Совартус задолжал мне за лошадь, — сказал он. — И вообще, он доставил мне целую кучу неприятностей. Из-за него на меня кидаются всякие ведьмы и прочие гнусные бестии. Мужчина приходит за своим долгом.

Кинна ласково положила руку на его сильное плечо.

— Та ночь в харчевне, когда бушевал ураган… Ты помнишь, как мы хотели проверить, плотно ли закрыто окно В твоей комнате — еще до того, как нам помешали?

Конан улыбнулся.

— Ну конечно, разве такое забудешь?

Она провела рукой по его голой спине под плащом.

— Может быть, мы могли бы сейчас…

Конан протянул руку и сгреб Кинну к себе под плащ. Потом заглянул ей в лицо и проговорил:

— Ну вот! Я уверен, что для нашей инспекции все готово.

В двадцати шагах от кольца оранжевого света тихо заворчал Дивул, который без всякого удовольствия глазел на варвара и женщину. Внешняя граница заградительного круга — творения Белой Магии — поблескивала едва заметно на расстоянии вытянутой руки от демона. Любое прикосновение к полосе заколдованного воздуха вызовет такой шум и озарит лагерь таким светом, что все местные покойники повыскакивают из могил. Злобно наблюдая за парочкой, Дивул скрежетал своими похожими на кинжалы клыками.

— Ты еще поглядишь, как я ее истерзаю, прежде чем сам подохнешь, человечишка. Ты еще повизжишь, умоляя, чтоб я добил тебя. Придет, придет твое время. Полуночная луна висела над двумя сонными часовыми у западных ворот Морнстадиноса. На ясном небе горели звезды. Их свет смешивался со светом коптящих факелов на стенах. И тут люди совершенно отчетливо увидели на улице золотистую пантеру, которая двигалась прямо на них. Зверь бежал настолько стремительно, что у стражников не осталось времени даже на то, чтобы спрятаться, и кошка пролетела мимо и пропала в темноте за аркой ворот.

Позднее оба охранника клялись, что они не были пьяны и не накурились конопли, и что пантера не привиделась им в мутных грезах. Такое животное было для этой местности редким, но не невозможным явлением. Никто не мог бросить стражникам упрека в том, что они не изловили хищника, потому что зверь появился неожиданно. Однако оба они в своем докладе промолчали о том, что на передней лапе зверя была глубокая резаная рана, которая выглядела почти полностью залеченной… и зашитой. После долгих размышлений стражники нашли, что этой части их истории лучше оставаться за сценой.

Под бледной луной коринфийской ночи двигалась пантера, которая прежде была человеком; скорее кровопийца, чем хищный зверь, У этой пантеры была цель, и она бежала сквозь тьму, свою родную стихию, с одной-единственной мыслью, засевшей в получеловеческом мозгу; с мыслью о смертельной мести Конану — киммерийцу.

Глава пятнадцатая

Открыв глаза, Конан увидел Витариуса, который с улыбкой глядел на него сверху вниз. Вернее сказать, на них, потому что Кинна спала рядом, завернувшись в плащ киммерийца.

— Доброе утро, — произнес старый волшебник. — Нам нужно пораньше встать, чтобы проехать Лес до того, как наступит ночь. А это при самых благоприятных обстоятельствах целый день быстрого марша.

Конан толкнул Кинну. Она улыбнулась во сне.

— Потом, — пробормотала она. — Я устала. Элдия высунулась из-за спины Витариуса и засмеялась.

Почему-то Конан почувствовал себя не вполне уютно, когда девочка посмотрела на свою спящую сестру. Не то что ему и в самом деле стало стыдно, но почти.

— Просыпайся, Кинна! — резко крикнул он. Кинна продрала глаза и улыбнулась Конану. Потом она увидела волшебника и девочку. Она зажмурилась и наконец с трудом покинула страну сновидений.

— Что уставились? — спросила она. — Вы достаточно взрослый человек, Витариус, чтобы уже повидать на своем веку, как мужчина и женщина спят вместе. А тебе, сестра, не нужно ничего объяснять, ведь ты выросла на крестьянском дворе, верно?

— Да, — ответила Элдия и хихикнула. — Конечно, Кинна.

— Тогда уйдите, чтобы я могла одеться. Конан услышал, как Элдия хихикнула, однако девочка ушла к своей лошади, не возражая. Витариус скатал одеяло.

Кинна и киммериец поглядели друг на друга и прыснули.

В лесу их окутал неприятный затхлый воздух. Пахло плесенью и перегнившими за тысячелетия растениями. Высокие ели стояли стеной. Мощная кора напоминала серую черепицу. Толстые ковры осыпавшихся коричневых игл лежали на земле и скрывали под собой корни. В солнечных местах встречались заросли ежевики. Но света здесь было мало. Зеленая листва, как ни странно, не давала свежести. На путников давил тошнотворный тяжелый дух. Не пела ни одна птица, не жужжало ни одно насекомое, не прошуршал ни один зверек. Конан теперь хорошо понимал, откуда у Витариуса такое отвращение к этой местности. Он высказал свои мысли вслух.

— И это только край леса, — заявил Витариус, — глубже, в чащобе, вообще появляется чувство, что все вокруг отравлено.

Конан содрогнулся. В последнее время он почему-то все время связывается с разнообразными сверхъестественными штуками. Это ему совершенно не нравилось.

Был слышен только стук копыт по дороге, хотя густая растительность, казалось, проглатывала все звуки. Деревья придвигались все ближе. Свет стал совсем тусклым.

Конану показалось, что он видит, как что-то красное мелькнуло между деревьев и спряталось за могучим стволом примерно в тридцати шагах от них. Внимательно посмотрел туда, но ничего не увидел. Почудилось? Он хотел было подъехать и поискать, но оставил эту затею. Лучше поскорей добраться до другого края Леса, пока не наступила ночь.

Около полудня они остановились, чтобы дать лошадям роздых, перекусить и размяться после долгой езды верхом. Густые кроны деревьев загораживали солнечный свет. Довольно неприятно было сознавать, что солнце стоит в зените, яркое и светлое, но его лучи почти не проникают сквозь темный колпак леса.

Чувство, что за ним наблюдают, не оставляло Конана.

— Не расходитесь! — сказал он остальным.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Витариус, — тут неподалеку течет река. Нам придется переправляться через нее, она пересекает дорогу. Но в такое время года сделать это нетрудно. А вот весной она превращается в ревущий поток.

Конан молчал. Он снова заметил красноватое мерцание между деревьев. Ну, хватит, подумал он и вытащил меч.

— Что ты хочешь делать? — спросила Кинна, почесывая свою лошадь за ухом.

— Кто-то шляется вокруг нас, — ответил киммериец. — Теперь он спрятался в лесу. Хотел бы я знать, кто он и что ему от нас нужно.

Витариус поднял костлявую руку.

— Уберите ваш клинок, Конан! В подобных лесах постоянно видишь, как вокруг выплясывают разнообразные странные создания. Как правило, жители леса безобидны, самое большое — любопытны. Лучше не делать их своими врагами.

Конан опустил меч. Наверное, старик прав. Пусть эти жители Леса глазеют на него, лишь бы держались подальше. А вечером они уже доберутся до равнины.

Через час они вышли к реке, о которой упоминал Витариус. Но как им перебраться на другой берег? Огромное дерево упало на тропу, ведущую к броду, и лежало прямо у кромки воды. Человек еще может вскарабкаться на толстый ствол, но лошадь — вряд ли. Они, конечно, могли бы объехать упавшее дерево, но тогда возникали другие сложности.

— Здесь единственное мелкое место на милю в обе стороны, — объяснил Витариус. — На повороте река намыла песок. По обе стороны от брода глубина достигает двенадцати шагов. Если мы поедем в обход, мы потеряем слишком много времени.

— Мы не можем пережечь ствол? — спросила Элдия.

Конан посмотрел на девочку, потом перевел взгляд на старика. Волшебник покачал головой:

— Нет. Естественному огню на это потребуется несколько дней. А если мы используем известные силы, желая ускорить события, вполне вероятно, обратим на себя внимание, что весьма нежелательно. Кое-какие существа почувствуют притяжение огромной энергии. Существа, с которыми я предпочел бы не встречаться.

— Что же нам тогда делать?

— Ехать в обход, — ответил Конан. — Можно подумать, что наши лошади умеют плавать. Лично мне в этот их дар верится с трудом. Если следующий брод находится всего в одной миле от этого, мы сможем перебраться на другой берег и через один-два часа снова выйти на нашу дорогу.

— Это значит, что нам придется провести ночь в лесу, — добавил Витариус.

Конан пожал плечами. Изменить-то ничего нельзя. Когда они проезжали мимо корней упавшего дерева, ему бросилось в глаза то, что земля на корнях была еще влажная и свежая. Странно. С тех пор, как они покинули Морнстадинос, не было ни одной бури.

После получасового марша путники добрались до излучины, где река была мелкой. Русло было довольно широким, но вода текла медленно, не быстрее, чем на переправе возле упавшего дерева.

— Здесь, — сказал Конан и направил свою лошадь в воду.

— Конан, подождите! — крикнул Витариус. Он указал на дерево, росшее на противоположном берегу.

Конан стал рассматривать дерево. У него была странная форма. В десять раз превышая рост человека, оно, скорее, напоминало колючий кустарник. Ко— ' лючки были невероятной длины. У подножия валялись какие-то отбросы. Киммериец прищурил глаза и разглядел: кости. Скелеты по меньшей мере дюжины зверей — от мускусной крысы до кого-то, кто был размером с собаку…

Витариус выпрямился и взял пустой мех из-под вина. Потом подошел к воде и опустил мех в реку. Поплыли пузыри.

— Что вы делаете? — спросил Конан. Витариус выпрямился и завязал горлышко. Ему .i было тяжело держать мешок, полный воды.

— Конан, вы можете бросить вот это через реку с корням?

Киммериец спрыгнул с лошади и взял мех.

— Думаю, да. А зачем?

— Бросайте, тогда увидите!

Конан поглядел на старика. Он что, окончательно спятил? Киммериец покачал головой, но сделал Витариусу знак отойти, собираясь размахнуться как следует. Интересно, что старик хочет ему показать? Мех, конечно, лопнет, ударившись о ствол, и колючее дерево бесплатно получит воду, вот и все.

От места, где стоял Конан, до дерева было около пятнадцати шагов. Он раскрутил над головой кожаный мех и при последнем обороте выпустил сосуд с водой из рук.

Мех двигался медленно, как лист, слетающий с дерева. В нескольких футах от дерева он упал на землю и подкатился к стволу. Мастерица, которая сшила этот мех, заслуживала величайшей похвалы, потому что он не порвался.

То, что произошло потом, разыгралось с молниеносной быстротой. Три ветки стремительно наклонились, словно это были хлысты, сплетенные из ослиной кожи. Дюжина колючек, каждая длиной с палец, проткнула мех, как небольшие копья. Вода брызнула маленькими фонтанчиками. Мех опустел буквально в одно мгновение, и ветви поднялись наверх так же быстро, как и опустились.

Конан повернулся к Витариусу. Лица у Элдии и Кинны были удивленные. Конан мог только надеяться на то, что у него самого был менее глупый вид.

— Я же говорил, что в этом лесу в высшей степени странная флора. Там, на берегу, стоит дерево Поцелуй-Копье, мимо которого пройти довольно трудно.

— Ясно теперь, откуда здесь кости, — сказал Конан.

— Колебание почвы над корнями вызывает ответную реакцию ветвей. Дерево питается кровью и другими соками своих жертв, имевших неосторожность пробежать мимо корней. Чем крупнее добыча, тем больше ветвей направляет дерево, чтобы схватить ее.

По спинеКинны пробежал холодок.

— Ну и что же нам делать? — спросил Конан. Витариус показал на Элдию:

— Малышка-Девочка кивнула, сжала бока лошади пятками и поскакала на мель. Конан хотел было схватить поводья, и Кинна крикнула:

— Нет!

— Ей не угрожает опасность! Пустите ее! — сказал Витариус.

Конан бросил на Элдию вопросительный взгляд. Девочка кивнула:

— Он прав. Со мной ничего не случится.

— Нет!

Кинна тронула лошадь и хотела подъехать к своей сестре, но Витариус преградил ей путь. Молодой женщине нужно было смести старика с дороги или остановиться.

— Она еще ребенок! Вы же видели, что эта… эта дрянь сделала с мехом!

Но Элдия уже добралась до противоположного берега. Все видели, как вздрогнули ветви дерева при первом прикосновении копыт к земле— …и как они вспыхнули! Ветки, похожие на бичи, угрожающе утыканные острыми шипами, отчаянно раскачивались, но этим они только раздували пламя. Горящее дерево шипело, как жир, капающий в огонь.

Витариус сел на лошадь.

— Маленькая искра, не очень много Силы. Я не думаю, чтобы это выдало нас.

Путь в обход занял у небольшого отряда около двух часов. Когда стемнело настолько, что глаза перестали различать нитку дороги, Конан остановился и обернулся к Витариусу. Тот покачал головой.

— Нам осталось самое меньшее час пути до края леса. Ночью идти опасно.

—Значит, заночуем здесь, — решил Конан.

Дивул присел за деревом, внимательно наблюдая за происходящим. Он не сомневался в том, что Белый Маг снова установит своего магического сторожа. Но избежать разоблачения довольно просто: нужно только заблаговременно попасть внутрь круга. На дороге или позднее, на равнине, будет уже невозможно соблюдать большую осторожность. Для того демон и свалил дерево. Его будущие жертвы, девочка и варвар, потратили из-за этой преграды достаточно много времени, чтобы темнота застала их в лесу.

Дивул пополз поближе к дороге. Хоть он и знал, что темнота делает его почти невидимым, все же он очень старался стать абсолютно бесшумным, насколько это возможно для демона. Трудновато ему пришлось. У демонов мало причин учиться ползать на брюхе. Но ведь было так важно, чтобы его ни в коем случае не обнаружили, и демон был предельно осторожен: ни одна ветка не хрустнула под его тяжелыми мозолистыми ступнями, не зашуршала ни одна травинка. Для того чтобы сделать эти несколько шагов, ему потребовался почти час. Но в конце концов Дивулу удалось оказаться на расстоянии всего двух прыжков от человека, которого он поклялся убить.

— Волшебный сторож установлен, — сказал Витариус. — Теперь мы можем спокойно отдыхать.

Конан кивнул. Однако втайне по-прежнему не доверяя чародейству любого рода, он положил обнаженный меч рядом с одеялом Кинны.

Но когда молодая женщина скользнула ему в руки под шерстяной плащ, он забыл обо всех опасностях, которые таил в себе Лес.

Это был запах. Не шорох, не звук, а именно запах разбудил Конана. Смердящий дух преисподней ударил ему в ноздри. В тот же миг он понял, что демон, с которым однажды он уже сцепился, каким-то образом выследил их. Конан раскрыл глаза и потянулся за своим мечом.

— Ищешь что-то?

Резкий металлический голос демона звучал совсем близко. Конан выбрался из-под одеяла и вскочил на ноги. Красный демон стоял в двух шагах от него. И в руках нечистый держал меч Конана.

Рядом зашевелилась Кинна.

— Конан… что случилось?

Дивул оскалился в усмешке. Он махнул в сторону женщины головой и передразнил:

— «Конан… что случилось?»

Дивул выбросил меч в темноту. Костер уже прогорел, но несмотря на это было так светло, что Конан видел своего врага вполне отчетливо.

— Я — Смерть, Конан, и я хочу взять тебя. Конечно, не здесь. Для начала я приготовил парочку прелестных развлечений.

Кинна села. Конан видел это краем глаза. Меч его пропал, но на месте оставался кривой нож Лемпариуса. Если он сумеет схватить его с одеяла…

— Конан! Где Элдия?

Конан метнул взгляд на одеяло девочки. Пусто. Ухмылка Дивула стала еще шире.

— Я удалил ее. Я не нуждаюсь в том, чтобы она вместе со старой перечницей поливала меня своим огнем. Эдак я не успею закончить мои дела.

Витариус пошевелился.

— Что здесь… о!

— Иди же, оса! — издевался Дивул. — Давай устроим показательное сражение, чтобы я мог позавтракать какой-нибудь оторванной конечностью. Вкуснятина-то, а?

Конан метнулся к своему одеялу и схватил нож. Потом снова встал и направил стальной клык на Дивула.

— Твое жало сильно усохло, оса, — засмеялся Дивул. — Давай, иди сюда с этой штуковиной! Я тебя одной рукой.

Когти Дивула скрежетали, как кинжалы. Конан двинулся вперед.

Дивул прыгнул. Он схватил нож Конана и надавил рукой на спину варвара. Конан почувствовал позвоночником тяжесть демоновой культи. Киммериец хотел пнуть демона коленом в причинное место, но вместо этого врезался в твердокаменное красное бедро. Оба рухнули на землю. Они сплелись, словно действительно устроили состязание в борьбе.

Как бы ни был силен Конан, но в тисках Дивула он казался ребенком. Демон вырвал у него нож и забросил в темноту, где тот, свистнув, и сгинул. Мгновение спустя Дивул отшвырнул от себя молодого великана, как краюху траченного мышами хлеба. Киммериец ударился так сильно, что задохнулся.

Дивул подскочил к нему.

— Ты дался мне слишком легко, оса!

Он хотел схватить Конана. Киммериец увидел, как Кинна раскачивает свой шест, сработанный из тяжелого дерева. Шест просвистел в воздухе, ударил Дивула в спину, в область почки, и разлетелся в щепки. Дивул только хрюкнул и слегка пошатнулся. Потом он повернулся и пошарил вытянутой рукой. Схватив Кинну за плечо, он швырнул ее на землю.

За это время Конан успел подняться на ноги. Он услышал крик Витариуса:

— Конан! Ловите!

Седоволосый волшебник что-то бросил молодому человеку.

Конан ожидал увидеть, как блеснет нож. Но никакого клинка он не обнаружил. На ощупь это было что-то вроде промасленного пергамента, натянутого на деревянную болванку. На одном конце ее было несколько шипов, нечто вроде небольших кинжалов. Конан мгновенно сообразил: отрубленная рука Дивула!

Демон повернулся и взглянул на Конана. Свет костра плясал на его клыках, слизь капала из раскрытой пасти, когда он набросился на человека. Очевидно, он ожидал, что Конан отшатнется, но тот сделал обратное. Он кинулся навстречу чудовищу. У него был только один шанс, и киммериец решил не упускать его. Конан поднял отрубленную руку и изо всех сил ударил когтями по лицу ее бывшего владельца.

Высохшие пальцы растопырились. Указательный и средний пальцы до третьего сустава вонзились в глаза Дивула.

Демон оглушительно взвыл. Вопль его заставил задрожать ночной воздух. В ушах у Конана зазвенело. Он чуть не оглох. Дивул, шатаясь, охватил живой рукой мертвую. Он дергал ужасное оружие, причинявшее ему такие муки, но оно, казалось, приросло к лицу. Все еще завывая, демон упал на колени. Странный оранжевый свет, пронизанный копотью, струился от его лица. На глазах у потрясенных зрителей это сияние охватило все тело демона. Окутав Дивула с головы до ног, оно внезапно погасло. Дивул ничком рухнул на землю. Его тело растеклось, как жидкий воск, и превратилось в красную кипящую лужу, которая расползлась по хвое, и от нее осталось просто жирное пятно— В одной из комнат замка Слотт неожиданно вспыхнула ярким оранжевым огнем тщательно начерченная на каменных плитах пентаграмма. Когда пламя погасло, пентаграмма исчезла вместе с ним…

И в городе Морнстадиносе ведьма Дювула распахнула глаза, внезапно вырванная из своего легкого сна без сновидений. Она закричала; но напрасно было теперь все. Ее брата не существовало больше на земле.

Глава шестнадцатая

В свете костра, разложенного снова, сидели Конан, Витариус и вернувшаяся Элдия. Девочка была перенесена с того места, где она спала, совсем недалеко, в пределах заградительного круга.

— Он должен был находиться совсем близко от нас, когда я читал заклинание, — сказал Витариус. — Граница не была нарушена.

Конана эти подробности не интересовали.

— Что с ним произошло?

Он покосился на жирное пятно, которое раньше было Дивулом.

— Поскольку я принадлежу к Белым, я не мог использовать против Дивула его имя. Демон знал это. Но плоть от его плоти, как выяснилось, — куда более мощное оружие.

Кинна спросила:

— Откуда вы знали, что случится? Витариус покачал головой.

— Я ничего не знал. Белый Круг не учит подобным вещам. Но кое-какие слухи до меня доходили. Когда живешь так долго, то рано или поздно, так или иначе узнаешь что-нибудь эдакое. Много лет назад я наткнулся на древний пергамент, страницу из огромного труда. Одна мудрая душа сожгла его почти без остатка. На этой странице было написано, что плоть, отрубленная от тела демона, вновь воссоединится с прежним своим владельцем, если коснется его. Если бы Конан приложил мертвую руку к обрубку, демон излечился бы от своего уродства. Но, кажется, плоть демона не слишком разборчива — рука приросла к первому же месту, которого коснулась.

Кинну передернуло.

— Вы хотите сказать, что рука пустила корни… в лицо этой твари?

— Кажется, так. Поскольку глаза — вопиюще неподходящее место для руки, то она попросту убила демона.

— По заслугам, — сказал Конан. — Я буду спать спокойнее, зная, что этот выродок из преисподней не наступает мне на пятки.

На обочине коринфийской дороги спал Логанаро, посредник. Спал он беспокойно. Ночной холод пробирал его до костей, несмотря на то, что посредник накопил солидный жирок. У него не было ни одеяла, ни припасов. Все это он в страшной спешке бросил в Морнстадиносе. Ему удалось перегрызть веревки на руках. Но кроме той одежды, что была на нем, он не имел больше ничего.

Толстяка разбудило что-то невидимое глазу. Он проснулся и стал напряженно вглядываться в темноту. До его слуха доносился лишь далекий крик ночной птицы, которая звала подругу. Ночные шорохи, больше ничего. Морнстадинос (и страшный сенатор) далеко, он может не бояться. Здесь он в безопасности.

Он немного успокоился. Конечно, он привык путешествовать в более комфортабельных условиях, но ему недолго быть беглецом. Во многих городах Коринфии у него большие связи. И даже в некоторых маленьких королевствах, расположенных к югу отсюда. Кого-нибудь из своих знакомых он вмиг уговорит снабдить его лошадью. А после этого он уже сможет податься в одно из многих укромных мест, где у него припрятаны сокровища.

Разумеется, Морнстадинос — Алмаз Коринфии, но это же не единственный город на свете. Может быть, он отправится в Немедию или в Офир, а может быть, даже в Коф. Во всех этих краях у него прочные и солидные связи.

Свое поспешное обещание жить честно и даже уйти в послушники в храм Логанаро вспоминал с усмешкой. Экая глупость! Все призывают богов в минуту большой нужды. Если боги кому-нибудь и помогают, то это их дело, не его. Он уже давал дюжину подобных обетов и тут же нарушал их. Боги, как правило, не проявляли интереса к клятвопреступлениям. Логанаро имел обширный опыт по этой части. Человек делает то, что считает нужным делать в определенной ситуации. А положение меняется быстро, как ветер. Важно только одно: он жив и может снова приступить к своим делам. В преисподнюю богов!

Медленно исчезала на лице Логанаро улыбка, когда он снова заснул, убаюканный криками далекой птицы.

По дороге, освещенной звездами, бежало золотистое существо. Близился рассвет. Пантера дышала устало. Кроме того, она была голодна. С тех пор, как она покинула город, она бежала без передышки. Она поймала только кролика и одного крота. Это не еда даже для дикой кошки и тем более для такого огромного зверя, как пантера. Хищника окрыляла месть, но месть не насыщает, как мясо и свежая кровь.

Словно благосклонные божества услыхали на небесах пантеру. Внезапно в чуткий нос зверя ударил запах свежего мяса. Здесь, прямо перед ней, возле этого дерева? Кошка пошла медленнее и, наконец поползла к своей добыче на брюхе.

Мясо спало. Хорошо! Это упрощает дело. Теперь можно беспрепятственно добраться до глотки и впиться в нее. А если человек окажет сопротивление, то разорвать ему когтями живот и вытащить кишки.

Тихо, как призрак, подкрадывалась страшная кошка. Но несмотря на это, мясо вдруг испугалось. Может быть, интуитивно оно ощутило свой близкий конец. Человек распахнул глаза и попытался вскочить на ноги. Потом вскричал:

— Нет! Только не это! Простите меня, о боги, я выполню обет! Я сделаю все, в чем поклялся! Клянусь!

Хищный зверь, который прежде был человеком, оскалился, показывая длинные клыки. Вот и славно! Именно жирный предатель и послужит ему завтраком! Необычайно все это ко времени, думала пантера, изготовившись к прыжку.

Птица, зовущая в ночи свою подругу, вдруг замолчала. Воцарилась глубокая тишь.

…Если не считать звуков, которые доносились с обочины, где пантера торопливо заглатывала свою жертву.

Когда деревья Блоддолькова Леса остались позади, Конан почувствовал себя намного лучше. Перед ним простиралась большая равнина. Кое-где поднимались холмы и скальные обнажения. Здесь ему нравилось. Здесь человек может заметить опасность еще издалека и подготовиться встретить ее достойно и заблаговременно. И никто не сможет следить за ним, притаившись в двух шагах за деревьями и кустами, от которых отвернулись боги.

Витариус и Элдия ехали бок о бок и негромко переговаривались. Лошадь Кинны следовала за ними, При случае молодая женщина оборачивалась через плечо и улыбалась Конану. Женщина такой редкой красоты и такого страстного темперамента, — нет, Конану не на что жаловаться. Напряжение, мучившее Конана с первой же минуты его встречи с ведьмой, исчезло. Улыбаясь себе под нос, он толкнул лошадь, желая подъехать ближе.

— Эй, Витариус! — крикнул Конан. — Может быть, теперь, когда проклятый лес остался позади, нам сделать привал и позавтракать как следует?

— Считайте, что нам очень посчастливилось проехать лес так беспрепятственно, — сказал Витариус.

— Посчастливилось? Беспрепятственно? Дерево, явно страдающее какими-то извращениями, чуть не сожрало нас, а красный демон едва не прикончил!

— Это сущие пустяки по сравнению с тем, что выпадало другим. По меньшей мере, мы остались живы и можем рассказать о пережитом, Конан кивнул — здесь старик прав.

Четверо путников остановили лошадей и вытащили солонину и сушеные фрукты, намереваясь закусить. Во время завтрака Конан поделился с Витариусом своими соображениями насчет того, насколько эта местность милее ему, чем коварный лес.

Витариус задумчиво жевал какие-то коричневые слипшиеся в комок плоды.

— Да, в обычной ситуации я бы с вами согласился. Но эта равнина называется Додлигия. Она далеко не так проста, как выглядит теперь. Полдня пути — и мы будем в пределах видимости из замка Слотт. А до него еще один день ехать. На этой равнине тоже встречаются препятствия. Я подозреваю, что мы не сталкивались с часовыми только потому, что едем к самому Совартусу, иначе мы имели бы с ними дело еще на коринфийской дороге. Он просто не ожидает, что муха сама полетит прямо в его паутину. Старик еще раз откусил от своего фрукта.

— Но можете быть уверены, что Совартус не оставит свой замок без охраны, даже если он и не ждет нас. Он наделал себе немало врагов. Слишком многих он с удовольствием бы увидел болтающимися на виселице. А если бы все, кто охотно плюнул на его труп, выстроились друг за другом, то процессия ушла бы далеко за горизонт.

— Я стояла бы первой, — сказала Элдия, чересчур сурово для маленькой девочки.

— А я опередил бы тебя, чтобы успеть забрать причитающуюся мне лошадь прежде, чем остальные разграбят замок! — Конан засмеялся.

Витариус нахмурил лоб.

— Поберегите вашу веселость до тех времен, когда мы завершим нашу миссию. Если я не ошибаюсь, у Совартуса всегда было плохо с чувством юмора. Кроме того, нам нужно помнить, что у земли здесь тоже есть уши и что скоро нас увидят из замка.

Конан приложил ладони ко рту, сложив их рупором.

— Эй вы, в замке! Чтоб лошадь была готова к моему прибытию! — крикнул он.

Потом, смеясь, повернулся к своим друзьям. В его глазах вспыхнул синий огонь.

Но никто не улыбнулся в ответ.

Когда солнце проделало половину своего пути над землей, четверо путников увидели вдали вершину. Удивительная скала, подумал Конан. Она стояла прямо на плато, возвышаясь одиноко и напоминая по форме конус. Ни горных отрогов, ни холмов. Вершина скалы была еще более странной. Она расширялась над узкой перемычкой, как верхняя часть песочных часов.

— Замок Слотт, — объявил Витариус. Конан покосился недоверчиво.

— Так это скала, что ли?

— Большая ее часть. Скала пронизана коридорами и пещерами, которые соединены между собой переходами. Эта выпуклая вершина создана не природой. Ее творцы — магия и человек. Отсюда она кажется маленькой, но когда подходишь ближе, то видишь, что она в десять раз больше самого большого дворца в Морнстадиносе. Верхние комнаты сообщаются с нижними с помощью тоннелей. Если иметь с собой достаточно припасов, то можно бродить по замку годами и никогда не повторять уже пройденной дороги. Начиная с этого момента мы должны быть настороже, — предупредил Витариус.

Конан уставился на замок. Разглядывая это строение, навевающее безотчетный ужас, киммериец почувствовал, как его веселье улетучивается.

Дювула надзирала за тем, как ее Принца Копья перекладывают в экипаж.

— Осторожней, ты, балбес! Если ты уронишь ящик, я тебе все поотрываю! Оно тебе явно лишнее!

Рабочий раскрыл глаза и удвоил осторожность. Дювула направилась в дом, чтобы запаковать свой сундучок с порошками и растворами.

Бережно перебирая пузатые сосуды, заполненные светящимися разноцветными жидкостями, чародейка покачивала головой. Ей вовсе не светило шляться по пыльным дорогам, но тут уж ничего не поделаешь. Дивул мертв. Хотя причин для его кончины нашлось бы немало, в глубине души Дювула была уверена, что ее братец-демон принял смерть от рук варвара, старого волшебника и огненной девочки. Теперь ведьмой руководила не только алчность, но и желание отомстить. В любом случае, она не собирается просто сорвать на варваре злобу. Ее отношения с Дивулом базировались больше на взаимной выгоде, чем на искреннем чувстве. И все же демон был ее родственником. Еще один счет, который она предъявит своим жертвам.

После блистательного провала великого борца на арене любви Лемпариуса стало еще важнее заполучить Конана — ради Принца.

И конечно, девчонку ни в коем случае нельзя упускать. Если бы огненный ребенок попал в руки ведьме, она могла бы получить взамен услуги Совартуса. Теперь, когда Дивул мертв, ведьма так нуждалась в сильном покровителе! По всем этим соображениям она ни решила идти по следам варвара и девчонки, которую тот оберегает.

Колдунья улыбнулась. К счастью, ей не придется долго тащиться по коринфийской дороге. Она владела могущественным заклинанием, которому научил ее Дивул и с помощью которого она могла проходить сквозь пространство. Несколько часов по тропам преисподней соответствуют долгим дням езды по хорошим дорогам этого мира.

Путешествие небезопасно даже для ведьмы с ее опытом. Между пространств, по Срединным мирам, бродят существа, которые вызывают ужас у любого демона, не говоря уж о женщине. Под серым солнцем опрометчивого путника поджидает тысяча смертей тысячи жутких видов. Но Дювула не раз уже ездила этой дорогой. Она была осторожна. Ей приходится идти на риск, чтобы не упустить свою добычу.

При последней мысли неутомимая сладострастница улыбнулась и снова взялась за упаковку магического снаряжения.

Вечером Конан обнаружил новую неприятность. Насколько видел глаз, до самого горизонта, равнина слева от киммерийца была совершенно пуста. В следующее мгновение в двадцати шагах оказалось какое-то существо. Оно было выше Конана на фут и напоминало огромную собаку, стоящую на задних лапах. Лапы эти были похожи, скорее, на человеческие ноги, а передние конечности тоже напоминали руки человекообразной обезьяны. Но в целом чудище выглядело все же как собака: острые уши, длинная морда с острыми клыками, черный нос.

Конан хотел было обернуться к Витариусу, но зверь мгновенно исчез. Конан выругался. То есть, то нет — в воздухе он растворился, что ли?

Киммериец окликнул Витариуса и кратко описал ему странное явление. \

— Полуволк, — кивнул старый волшебник. Зверь Земли, через брата Элдии ее контролирует Совартус.

— Это существо магическое? Он так странно исчез…

— Нет, полуволки живут в тоннелях под землей. Полуволк, которого вы видели, как раз вышел из потайного лаза и поэтому попался вам на глаза.

— Ага… — Такое объяснение понравилось Конану. Зверя — контролирует его там волшебник или не контролирует — можно прикончить мечом.

— Без сомнения, Совартус тут же будет извещен о том, что мы здесь, — сказал Витариус. — Лучше всего просто продолжать путь. Эта земля вся изрыта волчьими тоннелями, как улей.

— И что же эти волки будут делать? Витариус пожал костлявыми плечами. Его плащ слегка шевельнулся при этом движении.

— Они в любом случае попытаются связаться со своим повелителем. Гонца пошлют, а может быть, с помощью магии. Полуволки не обладают развитым сознанием. Но того, что у них имеется, будет довольно, чтобы доставить вполне точное описание нашей внешности. Я не сомневаюсь ни секунды, что Совартус уже знает о нашем появлении.

— И что этот чернокнижник предпримет? — спросила Кинна.

Старик качнул головой.

— Не знаю. Мы поедем дальше к его гнезду. Он может напасть на нас сейчас или подождет, пока мы прибудем.

— Тогда на нашей стороне больше не будет преимущества внезапности, — заметил Конан.

— На это я и не рассчитывал, — ответил Витариус.

— Может быть, вы все-таки поделитесь со мной своим планом, волшебник?

Конану вообще ужасно не понравилось появление полуволка.

— Когда мы будем возле замка, я использую свою магию для отвлекающего маневра. Я высвобожу много энергии и взорву огромные запасы Силы, чтобы обратить все внимание Совартуса на себя. Пока он будет занят этим, вам останется только проникнуть в замок, найти и освободить детей.

— И это — ваш план? — Конан покачал головой. — Я должен вскарабкаться по гигантской скале, вломиться в замок, обыскать никак не меньше тысячи комнат, пока не найду детей, раскидать стражников, которые там, несомненно, кишат, охраняя могучего. чародея, и вернуться назад, имея на руках троих детишек?

— Да, это мой план.

— Ах, вот как? А я-то боялся, что наше предприятие может оказаться трудным! Какая глупость с моей стороны! Тут всего-то кота за хвост подергать…

— Оставьте сарказм при себе, Конан. Я готов принять любое разумное предложение. Киммериец покачал головой.

— Да ладно… Ваш план показался мне не таким уж отвратительным. — Он ударил ладонью по рукояти меча. — В любом случае, я положусь лучше на мой клинок, чем на сложные стратегические маневры.

— Я пойду с тобой, — заявила Кинна. Конан засмеялся.

— Я еще раньше говорил и повторяю опять, что предпочитаю работать в одиночку.

Кинна яростно возразила:

— Если бы я была мужчиной, ты взял бы меня с собой!

— Я не взял бы тебя даже в том случае, если бы ты была ручным драконом, который по команде изрыгает потоки пламени. Лучше всего мне работается, когда я один. Кроме того, я действительно рад тому, что ты женщина, Кинна. Ничего иного я бы и не хотел.

Конан читал на ее лице, как гнев уступает место другому чувству. Наконец она сказала:

— Да, я тоже рада тому, что я женщина, Конан.

Серые Страны, лежащие между пространствами, никогда не отличались приветливостью, по меньшей мере, такими знала их Дювула. Штормовые дожди с громом и молниями бушевали, уносясь на юг и восток. Атмосфера вокруг ведьмы была насыщена электричеством. Срединные миры закручивали прямые линии в спирали, округляли углы. Здесь царил бесконечный, всеохватывающий обман, сплошное искажение.

Дювула понукала испуганных лошадей, запряженных в экипаж. Внезапно что-то темное пролетело перед ней, громко скрежеща на ходу. Лошади споткнулись и хотели повернуть назад. Только пустив в ход длинный бич, Дювула смогла заставить их двигаться вперед Несмотря на шоры, несмотря на успокаивающие заклинания, животные сильно пугались. Может быть. они чувствовали опасность, которая когда-то погубила одну из пристяжных Дювулы. Тогда ведьму спас покойный Дивул — она едва не разделила судьбу своей лошади и не оказалась в брюхе безобразного чудовища.

У Дювулы похолодела спина. Ей страстно захотелось, чтобы Дивул был жив и сейчас сидел бы рядом с ней.

По ее подсчетам, она должна была еще минут десять находиться на этой адской дороге, прежде чем вернуться назад, в свой собственный мир.. и оказаться впереди своих жертв. У нее был уже готов четкий план. как обращаться с варваром и волшебником Только бы все получилось!

Не успела она это подумать, как земля вздыбилась Перед колдуньей выросла башня, как будто взлетела и застыла струя фонтана. Потом земляной пузырь лопнул с оглушительным треском, словно из куска дерева вырвали огромный гвоздь. Перед волшебницей распахнулась зияющая пропасть с рядом острых каменных зубов, уходящих в черную глубину. Дювула не сомневалась ни мгновения, что этот подземный демон проглотил ее вместе с лошадьми и повозкой.

Лошадей не нужно было упрашивать остановиться. Пока они находились вне пределов достягаемости дорожного проглота, Дювула предпочла не двигаться дальше. Доверять безопасности этой дороги было совершеннейшим легкомыслием. Как ни хотелось ведьме опередить преследуемых, ей пришлось покинуть Серые Страны раньше времени. У подземного чудовища, видимо, были свои взгляды на гастрономию, поскольку оно довольно быстро придвигалось к ведьминой повозке, раскрыв пасть, как аллигатор. Быстро, но четко перепуганная чародейка выговорила заклинание. Все вокруг завертелось, яркие молнии вывели в воздухе свои огненные кривые…

…И Дювула оказалась на узкой тропинке на краю сумрачного леса. Она мгновенно сообразила, что добралась до северной околицы Блоддолькова Леса. С помощью чародейства, наведенного на одежду Конана, ведьма определила, что варвар имеет преимущество, по меньшей мере, в полдня. Проклятье! Теперь ей придется заколдовать лошадей, чтобы они могли скакать всю ночь и догнать в конце концов этих людей. Или опять заглянуть в Срединные Миры? Но воспоминание о чудовище быстро обуздало чересчур резвые мысли.

Ведьма хлестнула коренного между ушей. Животные помчались галопом. Одна лошадь заржала и нервно задрала голову. Дювула бросила взгляд в сторону.

Устроившись на полой ветке кривого дерева, лежала спящая пантера. Дювула выругалась:

— Вот ведь глупая скотина! После всех кошмаров которые ты видела в преисподней, шарахаться от спящего зверя?

Она угостила лошадь хлыстом, и экипаж покатил дальше, мимо неподвижного хищника, которого Дювула тут же выбросила из головы.

Глава семнадцатая

Лагерь уже спал, и костер догорел. Витариус снова поставил свою магическую охрану. Конан пристроился рядом с Кинной и погрузился в легкую дремоту.

Вдруг невероятная какофония вырвала его из объятий сна. Гремело и завывало так, словно наступил конец света. Скрежет разрывал барабанные перепонки — он был громче, чем вопли умирающего демона. Рев сопровождался ослепительными вспышками разноцветных огней. Конану потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что случилось: кто-то коснулся магического круга.

Киммериец откатился в сторону, схватил свой меч и легким прыжком вскочил на ноги. Ночное небо было затянуто облаками, но вспышки света оказались достаточно яркими для того, чтобы увидеть, что произошло: полуволки наступали!

Витариус выбрался из-под одеяла и помчался к Элдии, которая стояла со своим коротким мечом наготове. Кинна держала кривой нож Конана. Киммериец бросился навстречу первому волку, ворвавшемуся в лагерь. Мышцы зверя заиграли под темным мехом, когда он прыгнул на Конана, выставив сверкающие клыки и пытаясь вцепиться человеку в горло.

Но эти клыки сомкнулись в смертельном оскале, когда Конан одним ударом меча отрубил волку голову. Не останавливаясь ни на миг, киммериец ловко повернулся на пятках и встал лицом к другой бестии. Эта сама напоролась на острие и громко взвыла, повиснув на клинке.

К несчастью, умирающий полуволк упал так резко, что рукоять меча выскользнула из сильной руки киммерийца. Конан выругался и наклонился, желая вытащить меч из трупа, из-за чего третий волк, напавший на киммерийца, промахнулся и, вместо того чтобы впиться клыками в его горло, сделал в воздухе сальто и сильно ударился хребтом о землю.

Конан потянул меч, но тяжесть мертвого волка крепко держала сталь. Опомнившийся от удара зверь снова поднялся и изготовился к прыжку.

Киммериец отказался от своего прежнего намерения и все внимание сосредоточил на нападающем звере. Конан зарычал, подражая волку. Внезапно лохматая тварь отвлеклась от него и переключила свое внимание на нечто иное: коротенький меч Элдии вонзился в его брюхо, а Кинна в тот же миг разрезала лапу до кости кривым ножом. Зверь отчаянно взвыл.

Конан не медлил ни секунды. Он уперся ногой в мертвого волка и дернул свой меч изо всех сил.

В этот момент Витариус наконец добрался до Элдии. Старый волшебник положил руку на голову девочки и послал в небо слова защитительного заклинания, перекрывая грохот разорванного магического круга.

У Конана не было времени глазеть на магическое действо, потому что в лагерь ворвалась новая когорта полуволков, которые явно намеревались закусить свежей человечиной. Конан зло рассмеялся и побежал навстречу новым ночным визитерам, весь в крови их убитых собратьев.

Свистящий меч Конана раскидал целую стаю. Звери были стремительны, но они слишком суетились и толкали друг друга в нетерпении напасть. Их было чересчур много. Один из волков не успел вовремя отступить за пределы досягаемости меча и в результате стал собратом по увечью покойного демона Дивула.

И тут вспыхнул сверхъестественный синий свет. Постепенно превращаясь в узкий луч, он пронзил одного из волков. Второго. Третьего. Как сказочное копье, синий луч протыкал зверей насквозь. Густой дым и вонь поднялись от трупов волкоподобных чудищ.

Элдия!

Оставшиеся в живых волки завопили от страха и рассеялись. Конан повернулся очень своевременно: темная тень, как призрак, притаилась за спинами Элдии и Витариуса. Киммериец выкрикнул предостережение и кинулся к ним. Но он опоздал. Рука, сжимающая дубину, ударила старика по уху, и он упал. Связь между волшебником и огненной стихией была прервана. Голубое пламя погасло, словно кто-то сжал пальцами фитиль горящей свечки. У Конана все еще было темно в глазах, когда он подбежал к неизвестному, пытавшемуся схватить Элдию. Короткий меч девочки свистнул в темноте. Волк отскочил на шаг назад.

Короткого замешательства в стане врага было достаточно. Конан с лошадиным топотом помчался вперед, не переводя дыхания, пока не налетел на полуволка. Молодой великан резко ударился плечами о грудь зверя, швырнул его на землю и ткнул мечом. По крайней мере, эта бестия больше не будет доставлять хлопот!

Обернувшись, он увидел, что Витариус с трудом пытается встать. Он торопливо помог старику подняться на ноги.

Контуженный волшебник прошептал:

— Что… что произошло?

— Вас ударили сзади. Зверя я прикончил.Витариус потряс головой.

— Волки?

— Большинство из них мертвы, остальные удрали. Я не вижу ни одного, который бы шевелился.

Старик кивнул. И вдруг ужас появился на его лице.

— Элдия! Кинна? Где они?

Конан посмотрел кругом. Обеих сестер не было и следа.

В темной вышине замка Слотт ликующий Совартус из Черного Квадрата хохотал, как безумный. Она принадлежит теперь ему! Его рабы, его полуволки схватили ее! Только что прилетел ворон, принес донесение от повелителя полуволков: дитя Огня находится на полпути в замок, ее ведут по подземным переходам — плоду трудов тысяч поколений полуволков.

Совартус стоял в пустом зале своей башни. Повсюду гирляндами свисала паутина. Этим помещением не пользовались уже много лет; но темные пятна на каменных плитах пола безмолвно свидетельствовали о его жутком предназначении. Этот круглый зал находился на самом верху. На каждую из четырех сторон света выходило окно. Именно здесь хотел Совартус соединить стихии и стать могущественнейшим чародеем со времен гибели Атлантиды.

Он прошелся вдоль стены, останавливаясь возле каждого из четырех полукруглых окон и выглядывая наружу. Скоро каждое окно станет рамой для каждой из стихий. На востоке будет взвиваться ураганный ветер, на западе вставать на дыбы земля, с севера будут изливаться вселенские потопы, а с юга

— да, наконец-то! — с юга поднимутся огненные столбы, такие горячие, что сожгут обитателей ада. Когда стихии займут свои места, он, Совартус из Черного Квадрата, повелит им соединиться. Так родится Создание Силы.

Да, так сольются воедино Четверо, и будет у них силы гораздо больше, чем прежде, когда они были разделены. Идея была зачатием, воплощение ее — рождением. Мир задрожит и содрогнется при этом рождении — и падет перед человеком, который станет дирижером вселенского оркестра!

Совартус рассмеялся и ударил в ладоши. В зал немедленно вошли несколько фигур в черных одеяниях. В тени капюшонов лица их были не видны. Они безмолвствовали и лишь низко склонились перед чародеем.

— Приведите Троих! — приказал Совартус. — Мой стол-талисман, мои приборы. И, разумеется, мой плащ, сотканный из волос молодых девушек.

Фигуры в черном опять поклонились и выскользнули из зала. Совартус снова остался один. Когда слуги удалились, он задумчиво посмотрел на темные пятна, покрывавшие пол. Скоро, думал он, города людей станут подобны этим пятнам, если не подчинятся его воле. Имя «Совартус» будет вызывать страх и трепет у любого мужчины и любой женщины. Да, скоро. Скоро!

Конан нашел окровавленный нож возле одной из дыр в земле. Это был тот самый нож, которым так мастерски владел Лемпариус-оборотень и которым Кинна сражалась с полуволками. Он посмотрел на отверстие в земле, которое было достаточно большим для того, чтобы туда мог проникнуть человек.

Рядом оказался Витариус.

— Один из входов в подземные тоннели полуволков. Они утащили сестер под землю.

Конан кивнул и, не раздумывая, полез туда. Витариус сжал плечо молодого человека своей костлявой рукой.

— Нет, Конан. Возможно, ваш Кром и живет внутри горы, но эта земля принадлежит волкам. Вы никогда не выследите их в подземном мраке. Да и кроме того, они, несомненно, уже далеко продвинулись к замку.

Конан отвернулся от входа в царство полуволков.

— Тогда едем к замку. Им придется преодолеть то же расстояние, что и нам, независимо от того, под землей это или на земле. А если мы поспешим, то будем там раньше их, и сестры не попадут в лапы к Совартусу.

— Сейчас темно, — начал Витариус. — Утром…

— Лично я темноты не боюсь, — перебил его Конан. — Если какие-то твари передвигаются во мраке, то мы тоже сумеем сделать это. Если вы желаете остаться, я поеду один.

— Нет, — просто сказал Витариус. — Я с вами. Оба направились к своим лошадям.

Экипаж ведьмы Дювулы был окутан волшебным покрывалом темноты, так что для обыкновенных глаз он оставался невидимым. Женщина с огненно-рыжими волосами стояла, выпрямившись, и следила за тем, как Конан и Волшебник Белого Круга садятся на лошадей. Когда они ускакали прочь, ведьма вполголоса выругалась: ее охватило бешенство против тех сил, которые так испортили ее путешествие.

То, что здесь произошло, было ясно с первого же взгляда, потому что вокруг повсюду валялись трупы полуволков. Нападение увенчалось успехом, и девчонка, дитя Огня, принадлежит теперь обитателям подземелий, а вскоре она окажется у Совартуса. Проклятье! Быть почти у цели — и все напрасно!

Дювула перебрала все имеющиеся у нее шансы. Она все еще не потеряла надежды получить сердце варвара, что было немалым утешением. И, вероятно, она все же сумеет немного погреться в сиянии восходящего Совартусова солнца. В конце концов, он всего лишь мужчина и поэтому вполне может стать жертвой вожделения, которое обуревает всех людей, способных еще хоть на что-нибудь и не страдающих извращенными желаниями. О Совартусе рассказывают множество скверных историй, но Дювула никогда не слыхала, чтобы он отдавал предпочтение мальчикам. В своих же собственных талантах она не сомневалась.

Да, лучше всего будет ехать дальше. Она вернулась к экипажу и забралась на козлы.

В темноте, под высохшим кустом, лежала пантера, которая прежде была человеком, и смотрела на разгневанную женщину. Вот она садится в свой окутанный искусственным мраком экипаж и трогает с места. Даже обыкновенная кошка хорошо видит в темноте. А эта хищная тварь видела особенно хорошо. За звериным лбом скрывался мозг человека. С каждым часом разум чудовища становился все примитивнее, так что по прошествии определенного срока эта пантера станет обыкновенным зверем; но сейчас в животном еще вспыхивали искры человеческого сознания.

У него не было иного выбора, как только преследовать своих врагов. Напасть на ведьму прямо он не мог, но, возможно, найдется способ уничтожить ее каким-нибудь хитроумным трюком. А варвар — всего лишь человек, и несмотря на то, что он владеет волшебным ножом, может быть испуган, удивлен

— и побежден.

Впервые с того момента, как Лемпариус, обреченный доживать жизнь в шкуре хищного зверя, стал пантерой навеки, он почувствовал прилив счастья. Холодная вода мести стала теплее.

В самой высокой башне замка Слотт начались приготовления. Фигуры в черных одеяниях с капюшонами сновали туда-сюда, выполняя распоряжения Совартуса. Под окнами были прикованы дочь и оба сына Огистума. Три из четырех стихий уже находились здесь, а четвертая скоро прибудет.

Совартус подошел к окну. Возбудившиеся было стихии снова стали спокойны, словно и они ожидали окончательного торжества чародея. Ни ветерка, ни дождика, ни маленького землетрясения. Все тихо.

В центре зала стоял стол — талисман. Он был четырехугольным; резьба одновременно украшала его и заключала в себе магические символы. Четыре точеных ножки, напоминающие по форме струи воды, покоились на четырех кубах

— это были черный оникс, черный жемчуг, черный жад и огненный опал. В центре магического стола лежала книга, переплетенная в кожу, цвета воронова крыла и тоже квадратная. Полночь была главенствующей краской этого зала, но еще темнее было его мрачное предназначение.

Совартус находил, что дела идут превосходно. Улыбка не исчезала с его лица. Скоро его титанический труд будет завершен. И тогда начало нового труда потрясет Вселенную.

Глава восемнадцатая

Витариус и Конан были еще довольно далеко от замка, когда старик натянул поводья и сделал Конану знак последовать его примеру.

— Почему мы остановились? Мы еще не…

— Молчите! — оборвал его Витариус. В его голосе послышались властные нотки, которые еще ни разу не звучали в присутствии Конана. Сила, вложенная в •.одно-единственное слово, удивила киммерийца. Старый волшебник спешился и сделал несколько шагов вперед к какой-то незримой цели. Затем он протянул руки, словно хотел нащупать что-то в ночном воздухе. Конан ровным счетом ничего не видел. Мгновение спустя Витариус кивнул и отступил назад.

— Совартус поставил волшебное заграждение. Мы как раз на границе.

Конан напряженно посмотрел в темноту.

— Но до замка еще далеко.

Витариус что-то забормотал и начал выписывать руками странные фигуры. В воздухе перед обоими путниками стало заметно слабое красноватое сияние.

— Как вы видите, волшебство охватывает значительную территорию. Как только мы на нее ступим, нас сразу заметят в замке. А я с моей магией привлеку к себе внимания еще больше, чем обычный путник. Прежде чем мы шагнем на эту землю, я должен подготовиться. Здесь наверняка имеется охрана, натравленная на людей, и — если Совартус не дурак, конечно, — прежде всего на таких, которые разбираются в магии и могут использовать ее во вред Черному Квадрату. Я должен вооружиться.

Конан слез с лошади и растянулся на земле. Витариус уселся, скрестив ноги, и начал тихо выпевать заклинания. Киммериец изнемогал от нетерпения. Он хотел поскорей пустить в ход свой клинок. Он сыт по горло всем этим чародейским идиотизмом. Если Совар-туса покрошить в капусту с помощью обыкновенной холодной стали, он очень быстро испустит дух без всякой там магии. Вот здесь Конан был готов поспорить на что угодно. Различные гороскопы и прочая дребедень действовали юноше на нервы, словно его гладили против шерсти. Он хотел разобраться с этим делом как можно быстрее и был более чем готов прорубить себе путь мечом, без хитрых затей.

Время шло, и Конан терял терпение. Что он там бормочет, этот старик? Кром, так они досидят здесь до зимы!

— Я готов, — заявил Витариус.

Снова Конана поразил звук его голоса. Это был все тот же знакомый киммерийцу сильный низкий голос, но теперь он звучал иначе. Казалось, он принадлежит молодому человеку. И хотя Конан не замечал в облике Витариуса явных перемен, волшебник даже двигался теперь иначе — легко и ловко. В нем появилась уверенность, которой не было прежде.

Они вскочили в седла и приблизились к полосе светящегося воздуха.

Когда они прошли сквозь волшебное кольцо, Конан не заметил никаких изменений. Не засверкали огни, и никто не закричал в ночи на разные голоса. Но Витариус произнес:

— Он знает, что мы пришли. Будьте начеку. Он не может уделять нам все свое внимание, потому что занят подготовкой к своему отвратительному эксперименту. Но он располагает большими силами — и нам еще предстоит опасная работенка-Киммериец вынул меч из ножен и положил его поперек седла.

— Вот и хорошо, — сказал Конан.

Порыв ветра швырнул горсть песка в лицо Конану. Лошадь заржала и шарахнулась в сторону, но киммериец удержал ее и заставил идти вперед.

— Совартус, — сказал волшебник. — Он хочет испытать нас. Конан кивнул.

— Такой-то ветерок нас не остановит. Вдруг ветер стал сильнее. Внезапный шквал заставил Конана качнуться в седле. Он зажмурился, отворачиваясь отпесчаного вихря и прикрывая свободной рукой глаза лошади от песка. Неожиданно ветер улегся.

— Это Люфт, — объяснил Витариус. — Но сегодня не так сильно. Мне кажется, он считает нас сравнительно безобидными существами.

— Я заранее радуюсь тому, что этот болван впал в такое прискорбное заблуждение, — заметил Конан.

— Возможно, ваш оптимизм имеет какие-то основания, — отозвался Витариус.

Дювула потуже затянула шаль и прикрыла от песка лицо. Она не хотела применять против Совартуса никаких заклинаний. Поскольку оба они практиковали Черную Магию, ведьма считала весьма маловероятным, чтобы колдун нападал на нее непосредственно. А перед смертными стражами, которых она замечала на всей дороге через равнину Додлигия к замку Слотт, она не испытывала страха.

Дювула ощутила силу Белой Энергии старого волшебника, под воздействием которой ветер улегся. Так у старика-то сил побольше, чем она предполагала! Каким же могущественным был он на самом деле, если сумел так лихо связать воедино силы Белых Энергий и отклонить ночной шторм Совартуса, сметающий с пути людей, как надоедливых насекомых! Интересно!

Однако неплохо бы позаботиться о том, как самой избежать воздействия Белых Сил, если волшебник вдруг обнаружит, что она следит за ним. Ей нужно дождаться момента, когда Конан и старик из Белого Круга отъедут друг от друга на достаточно большое расстояние. Тогда она сможет нанести варвару долгожданный удар.

Замок становился все ближе и ближе. Как же ей встретиться с Совартусом? Впрочем, у нее еще достаточно времени, чтобы обмозговать свои дела.

Пантера бежала по следу экипажа. То и дело грязь с дороги летела зверю в глаза. Пантера останавливалась и терла морду лапой. Хищник двигался осторожно, чтобы не попасть под тень магического покрывала, которое окутывало ведьму и ее экипаж. По его расчетам, колдунья не знала, что гигантская кошка преследует ее. Не должна — ни в коем случае не должна. Один раз уже Дювула унизила оборотня своей страшной магией. Второго раза он не переживет.

Двигаясь следом за экипажем, оборотень-неудачник в сотый раз прикидывал, как ему уничтожить ведьму. Она сделала его бессильным, но он может избрать другие пути для своей мести и уничтожить ведьму каким-то иным, косвенным образом, не прикасаясь к ней непосредственно. Но как?

В какой-то миг зверь был на расстоянии вытянутой руки от экипажа. Против своего желания Лемпариус зарычал. Ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не прыгнуть на запряженных в повозку лошадей и не разорвать их на части» , чтобы напиться крови, а потом наброситься на Дювулу и придать ее смерти.

Но кровавый порыв прошел, и сознание человека вновь взяло верх над дикими инстинктами животного. Было бы абсолютным слабоумием поддаться страстям, обуревавшим хищного зверя. Это была бы бесцельная трата сил, с самого начала обреченная на поражение.

Оборотень потряс головой. Он должен что-то предпринять как можно скорее, пока окончательно не потерял в себе человека и не превратился в обычную пантеру не только внешне, но и разумом. А надежда у него осталась только одна: если Дювула умрет, — возможно, вместе с ее жизнью закончатся и наложенные на него чары. И, может быть, тогда он вновь обретет свой человеческий облик. Эта надежда была слабой, в чем он отдавал себе ясный отчет, но она же была и единственной.

А Конан должен умереть в любом случае. И кем он будет убит — пантерой или человеком — не играет никакой роли. Главное, что он умрет. Но это должно произойти таким образом, чтобы Дювула — если она все-таки будет еще жива — не смогла заполучить его сердце. Эту радость он сумеет у нее украсть. Пусть даже она переживет свое поражение лишь на секунду.

Месть была деликатесом, которым нужно наслаждаться медленно, считал Лемпариус. Нужно мстить обстоятельно и с расстановкой, прежде чем нанести окончательный удар.

Пыльная буря улеглась; но чуткий нос оборотня чуял в ночном воздухе что-то неприятное. Скоро пойдет дождь.

Лемпариус подавил в себе желание зафыркать и зарычать. Проявлять неудовольствие — это он мог позволить себе только мысленно, но отнюдь не вслух.

Ливень отвесно хлестал по равнине. Его сопровождали раскаты грома и вспышки молний. В их ярком свете Конан увидел, как первые крупные капли дождя тяжело упали на иссохшую землю, поднимая облачка пыли. Потом на путников, казалось, обрушилась стена воды, которая грозила опрокинуть обоих.

Несмотря на то, что воздух был тяжелым от воды, волосы на руках и затылке Конана поднялись, как это иногда бывает, когда зимним днем стаскиваешь с себя шерстяной плащ. Лошадь его зашаталась, и Конану стоило немало сил ее успокоить.

Витариус простер к небу руки с растопыренными пальцами и выкрикнул несколько слов.

Острое копье света сорвалось с неба прямо возле обоих всадников. Конан видел, как это огненное лезвие таинственным образом разлетелось над их головами на множество кусков. И гром, который последовал за этим, прозвучал несколько приглушенно, так что они его скорее почувствовали, чем услышали.

Витариус был теперь окружен слабым сиянием, напоминающим то, которым озаряют небо зарницы. Дождь, обещавший промочить их до нитки, падал по обе стороны от всадников, словно над ними был натянут невидимый навес. Ливень бушевал над щитом, молнии яростно дубасили в него, гром грохотал, град размером с Конанов кулак барабанил по чистому воздуху, как по крыше. Земля, не попавшая под защитный навес Витариуса, превратилась в топь, но Конан дышал пылью, которую вздымали копыта его лошади.

Ненастье было вызвано сверхъестественными силами, Конан знал это. Если бы он встретил такой ураган беззащитным, ему пришлось бы дорого заплатить за свое легкомыслие. Может быть, даже жизнью. Несмотря на отвращение, которое он питал к любого рода магии, сейчас Конан был рад тому, что старый волшебник оказался рядом. И кстати, очень рад. Как ни странно…

Дождь, обрушившийся с небес отвесным потоком, просочился сквозь льняной навес, который был натянут над экипажем Дювулы, хотя ткань и была очень плотной. Ведьма не решилась прибегать к помощи чародейства, чтобы случайно не привлечь к себе внимание Витариуса. Она отважилась только на то, чтобы создать укрытие для «лошадей, опасаясь, что иначе град забьет животных до бессознательного состояния. Зерна градин гремели пс крыше экипажа и в некоторых местах пробили большие дыры, а когда кусок льда ударил по планке колеса, послышался сильный грохот.

Дювула лежала на постели рядом с ящиком, в котором она хранила своего Принца. Она гладила полированное дерево и разговаривала с фигурой, скрытой внутри, словно та была живой.

— Не бойся ничего, возлюбленный! Мы, может быть, немного промокнем, но это ненадолго. Пусть этот шум не тревожит твоего сна.

Пантера прокралась под экипажем ведьмы и лежала там тихо-тихо. Она даже дышала мелко. Дювула вряд ли что-нибудь услышит в грохоте бури, но это вовсе не означает, что можно забыть об осторожности.

В этой части равнины негде было спрятаться от простого дождя, не то что от урагана, который наслала волшебная сила. Несмотря на то, что пантера легко осваивалась с любыми обыкновенными опасностями, против магии Сорвартуса она была явно слаба. Тяжелый град, пробивающий дыры в земле, мог также с легкостью наделать дырок в черепе. В его собственном черепе!

Тем временем возле колес образовалась большая лужа. которая грозила потечь под экипаж. Лемпариус бы отодвинулся, но град прекратился. В относительной тишине ведьма запросто может услышать его. Так что пантера осталась лежать, а холодные струи воды подтекали ей под брюхо.

Ноздри зверя расширились, он яростно прижал уши. Еще одно унижение, за которое заплатит Дювула. Он мысленно проклинал все на свете; но с виду оставался неподвижен, как каменная статуя, а холодная мутная вода между тем пропитывала светлый мех.

Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. На небосклоне в просветах между облаками открылись звезды и серебрянный серп луны. Сияние вокруг Витариуса становилось слабее. Какое-то мгновение волшебник выглядел усталым. Он глубоко вздохнул, выпрямился и стряхнул с себя усталость, как собака отряхивает воду.

— А мы тут довольно долго развлекались, — заметил Витариус, — Я уж отвык от таких игр. Несмотря на то, что Конан никоим образом не разделял интереса волшебника к магии, киммериец счел своим долгом сказать:

— Вы проделали великолепную работу,

— Ну да, это всего лишь небольшая проверка на прочность. Если Совартус действительно соберет свои силы, мне придется поднапрячься.

Киммериец кивнул.

— Чем скорее мы доберемся до замка, тем быстрее эта проклятая равнина останется позади.

— Да, Конан, вы правы. Вперед!

Они снова тронули лошадей.

Сидя высоко наверху в своем замке, Совартус заметил какие-то помехи. Что-то было не так в действии мистических сил, которыми он повелевал. На равнине Додлигия возникло слабое свечение противодействующих энергий, которым там быть не полагалось. Странный зуд на совершенно здоровой коже. Ну да ладно. У него нет сейчас времени этим заниматься. Он послал туда ветер, чтобы стереть с равнины все лишнее.

Совартус снова полностью погрузился в приготовления к встрече огненной девочки. Он возложил на себя покрывало, сотканное из волос девственниц, и ощутил знакомую силу, которую заключала в себе ткань. Затем он велел принести себе лучшего старинного вина. Потягивая его маленькими глотками, он размышлял о своем новом месте в космическом порядке вещей. О, какой властью он будет обладать!

Что-то засвербило у него в боку, но это был не зуд телесный, а внутренний. Он снова переключил внимание на равнину и начал искать источник досадного ощущения.

Проклятье! Несмотря на то, что он подмел свои владения ночным ураганом, свечение на равнине не погасло. Ну что ж, придется оторвать еще один миг от своего грядущего триумфа. Внутри территории, полностью подчиненной его влиянию. Совартус не обязательно должен был обращаться к тем Троим, которых держал взаперти. Он располагал и своими собственными силами, особенно здесь, у самого своего гнезда. Он вызвал бурю и насытил ее дьявольской силой. А потом швырнул тропический ливень в то место, где предполагалось наличие неприятности, как мальчишка бросает мяч в сетку Уничтожить назойливое насекомое!

И тут же зуд стал намного острей. Подавив приступ изумления по поводу того, что какое-то ничтожество продолжает существовать вопреки его желанию, Совартус наконец сообразил, с кем имеет дело. Витариус из Белых выступил против него!

Поистине удивительно! Старик-то мог бы знать расклад сил и получше! Он уже не раз попадал впросак со своей магией — эти Белые используют Силу в личных целях крайне редко. Но даже если он впал в старческое слабоумие, то все же должен знать, насколько нелепо идти против Черного, пытаясь захватить его в его же собственном Квадрате Силы.

После того, как дитя Огня было захвачено, Совартус выбросил из головы все мысли о Витариусе, поскольку тот уже никогда не посмеет даже надеяться опробовать свои слабенькие силенки на вселенной мощи Совартуса. Подобный поединок — чистейшей воды самоубийство, и старику неплохо бы иметь это в виду. Даже в том случае, если бы Совартус не владел Созданием Силы, здесь он непобедим. Белый Круг может оказывать лишь еле заметное влияние там, где Черный Квадрат почти всемогущ. Их учитель, Огистум, учил их обоих, что у Черного и Белого разные места на земле. Равнина Додлигия принадлежит Полночи, и это непреложно, как непреложно то, что следом за ясным днем наступает темная ночь. Витариус был лучшим из учеников великого чародея. Он должен все это знать!

Однако складывалось такое впечатление, что Витариус располагает неким скрытым источником Силы, какой-то хитростью, которую он применит, чтобы в последний момент сокрушить ничего не подозревающего противника.

Сорватус провел рукой по лицу. Вероятно, так и есть! У старика имеется еще какой-то неучтенный туз, которого он приберегает.

«Лучше выяснить, что это такое, прежде чем я совершу промах, — подумал Совартус. — Попробуем посмотреть, как будет реагировать Витариус».

Совартус улыбнулся, довольный собой. У него как раз есть то, что нужно, чтобы раскрутить своего старого товарища по учебе. Как раз то, что нужно.

Уже занимался рассвет, когда Витариус сделал Конану знак остановиться. Оба они стояли недалеко от подножья горы, на которой высился замок. Конан надеялся, что туда они заберутся без дальнейших колдовских манипуляций. Однако этому не суждено было сбыться.

Витариус сказал:

— Наш враг хочет пощупать нас еще раз. И нас ожидает теперь уже не мелочь, вроде дождика. Я считаю, что будет лучше, если мы разделимся, Конан. Вам нужно скакать к замку и искать детей и Кинну. А я между тем приложу все свои силы для того, чтобы отвлечь Совартуса. И да защитит вас Белая Сила, Конан из Киммерии!

Конан ударил по рукояти меча.

— Я возлагаю свои надежды на нечто иное, старик. Но я желаю вам удачи. Я вернусь с детьми и Кинной так быстро, как это только возможно.

Старый волшебник слез с лошади и уселся на земле, скрестив ноги. Конан бросил на него еще один прощальный взгляд, прежде чем его внимание полностью сосредоточилось на замке Слотт… и на лошади.

У Дювулы мурашки побежали по коже, когда она приблизилась к старому волшебнику. Воздух был пронизан лучами энергии. Даже под своим покрывалом темноты, окутавшем экипаж, ведьма почувствовала озноб.

Она почти было миновала старика, сидевшего на земле с закрытыми глазами, — и тут он окликнул ее. При звуке этого голоса Дювула вздрогнула.

— Эй, ведьма! Ступай-ка ты прочь из этих мест! Мое столкновение с Совартусом легко может вылиться в повсеместное крупное безобразие.

Дювула хотела было ответить, но вовремя спохватилась. Неужели он и в самом деле ее видит?

Витариус немедленно ответил на ее невысказанный вопрос:

— Разумеется, ведьма. Я уже сто лет как знаю, что ты преследуешь нас. Я вижу и то, что скрывает тебя. Каковы бы ни были твои цели, гораздо лучшую службу ты сослужишь себе, если немедленно уберешься отсюда. Мои предчувствия будущего, как правило, не очень отчетливы, но в данном случае я вижу останки многих и многих, оказавшихся поблизости от того, чем я собираюсь заняться.

Дювула уставилась на Белого Мага. Что он хочет сказать словами: «то, что скрывает тебя»? И что означает его неприятное предсказание? Дювуле стало еще холоднее. Она даже заглянула за угол своего экипажа — не подкрадывается ли кто-нибудь сзади с предательским камнем за пазухой? Никого не видно.

Она немного подумала над словами старика, но в конце концов решила не обращать на них внимания. Скоро он пожнет плоды магического гнева Совартуса. Ей ничто не грозит. Куда важнее было то, что варвар больше не находится под защитой Белого.

Ведьма улыбнулась. Конан наверняка помчался вперед, к замку. Он близко, и она его обязательно найдет. Ведьма хлопнула бичом.

Белый волшебник, не открывая глаз, проговорил проезжающей мимо Дювуле всего три слова. Всего три слова, которые он словно выжег в ее мозгу раскаленным железом:

— Я — тебя — предупредил.

Глава девятнадцатая

В первых лучах утреннего света Конан рассматривал вход в огромную пещеру у подножия гор. Отверстие в скале было достаточно большим, чтобы в него мог проехать всадник. Это было нечто вроде приглашения посетить обитель чародея.

Конан хмыкнул. Вход в пещеру казался чересчур уж приветливым и открытым. Воровской опыт многое дал киммерийцу и, между прочим, научил беречься того, что кажется слишком простым. В памяти Конана было еще свежо воспоминание о легкомысленной прогулке по дому сенатора Лемпариуса. Только дурак не извлечет урока из своих же ошибок. А уж Конан из Киммерии не полезет в такую коварно раскрытую дверь.

Но как же ему попасть в замок? Он улыбнулся и взглянул наверх, на отвесную скалу. В конце концов, он все же киммериец! Еще не возникли в мире те горы, на которые нельзя забраться, а Конан ведет свое происхождение от суровых людей севера. Он найдет дорогу и залезет наверх.

Но в этот момент что-то еще возбудило его любопытство. В лесочке неподалеку от того места, где он теперь стоял, он отметил нечто подозрительное. Топотали какие-то животные, и остро пахло потом.

Конан спрыгнул с седла и придавил большим камнем к земле поводья своей лошади. С кошачьей ловкостью он проскользнул к деревьям, чтобы выяснить, кто же за ними скрывается.

Лошади! Целый загон, полный пасущихся лошадей. Их охранял всего один человек, который был одет в длинный черный плащ. На одной стороне загона находился> плетеный навес, обмазанный глиной, где лежали кучи овса и сена.

Скрытый густым кустарником, Конан ухмылялся от уха до уха. Превосходно!

Киммериец ушел от загона. Но он сюда непременно вернется, как только покончит с этим Совартусом. И именно поэтому в первую очередь он займется чародеем.

Конан снял со своей лошади седло, поводья и отпустил ее пастись. Он не имел ни малейшего представления о том, сколько времени займет его миссия, поэтому не хотел, чтобы животное мучилось, пока хозяин шляется неизвестно где. Он заботливо спрятал седло и взял с собой фляжку с вином и немного солонины, чтобы пожевать по дороге. Напоследок он удостоверился в том, что его меч и нож Лемпариуса крепко сидят в ножнах.

Приблизившись к скале, Конан снял сандалии и начал свое восхождение.

Совартус сидел у стола-талисмана, полностью погрузившись в сложные чары вызывания космического огненного дождя. Эти чары означали для объекта их приложения полное уничтожение. И мощная, отягощенная проклятием энергия сейчас концентрировалась на Витариусе из Белого Круга. Очень редко эти смертоносные дожди не достигали своей цели, очень редко…

Поглядим-ка, как ты ускользнешь на этот раз, старый школьный друг!

Один из слуг в черном капюшоне вошел в зал и оторвал Совартуса от заклятий. Капюшон низко поклонился и безмолвно указал на вход. Совартус обернулся.

Там стояла толпа полуволков. Они были очень взволнованы, оказавшись в самом замке Слотт. Но самым важным было то, что они привезли с собой ребенка. Девочку! Дитя Огня — наконец-то!

Совартус был так захвачен этим упоительным мгновением, что лишь потом увидел рядом с девочкой молодую женщину и спросил:

— Кто ты?

Женщина выпрямилась и резко ответила-

— Я — Кинна, сестра тех детей, которых ты похитил!

Совартус широко улыбнулся, показывая все свои зубы, сверкающие, как кости, выбеленные солнцем.

— Ага, — сказал он, — тогда ты и мне приходишься сестрой.

— О нет, черная душа. Тебе я не сестра. Самое большее — сводная, да и то с большой неохотой. Взгляд Совартуса ползал по красивому лицу Кинны.

— Неважно, — сказал он, — зато я уверен, что найду тебе хорошее применение, моя дорогая. Правда, наши отношения мы можем выяснить позднее — сейчас мне нужно позаботиться о другом.

Он хлопнул в ладоши, и на призыв явилось еще несколько слуг в капюшонах. Совартус указал им на девочку.

— Вы двое доставите Элдию к братьям. Потом он обратился к Элдии:

— Я ждал тебя с того часа, как ты родилась, моя девочка. Несомненно, ты очень обрадуешься возможности повидать своих братьев и сестру, пусть даже на несколько мгновений.

~ Что ты хочешь делать с ними? — спросила Кинна.

Сорвартус пожал плечами.

— После того, как из них будет извлечена квинтэссенция Силы, я больше не вижу им применения. Во всяком случае, для моей магии. Но предполагаю, что мне может прийти в голову какое-нибудь развлечение, для которого потребуются нежные и хрупкие создания. — Он сделал знак остальным слугам.

— Заприте ее где-нибудь понадежнее, не давайте ей есть и пить, чтобы она была в порядке, когда я позднее захочу… побеседовать с ней. — Затем чародей повернулся к полуволкам. — Вы можете идти. И дайте совет остальным: было бы неплохо на какое-то время спуститься в нижние тоннели. Поверхность равнины Додлигия в ближайшие часы станет местом, не очень полезным для здоровья.

В развевающемся плаще Совартус побежал к башне. Наконец! Наконец!

Утреннее солнце светило ярко, но не так ярко, как пожирающий огонь, который низвергается с неба на равнину. Пантере приходилось метаться, уклоняясь от него. Если бы хищник был сейчас в своем человеческом обличий, он бы отчаянно ругался. Это все ужасно его задерживает! Первую глупость он сделал, заснув не ко времени, и ведьма проехала мимо него. Он просто ничего не мог поделать. Даже его сверхъестественные звериные силы имели свои границы, а он не отдыхал и не ел уже целые сутки. Теперь ему нужно было торопиться, чтобы догнать Дювулу; но это нашествие чар снова его задерживает…

Спасаясь от ослепительных красных и оранжевых потоков огня, пантера зажмурила глаза. Но что это? Равнина не была пуста! Хищник увидел сидящую фигуру, отгородившуюся от жара белым сиянием. Старый волшебник! Должно быть, это он, хотя кошачьи глаза не могли различить деталей в столь ярком свете.

Пока пантера, прежде бывшая сенатором, напряженно всматривалась в незнакомца, тот поднялся и воздел руку. Ладонь, казалось, сама собой зажгла холодное синее пламя. Пламя увеличивалось и превращалось в шар, размером в половину роста чародея. Из шара вырвался луч цвета индиго, и огненный дождь ни каплей не задел его. Пылающий луч прочертил дугу от своего создателя до замковой горы. Там, где он вонзился в скалу, брызнул фонтан синих искр.

Пантера отвернулась и прыгнула прочь. Что бы здесь ни происходило, она не собиралась принимать в этом участия! У нее свои собственные планы, и в них явно не входит дать себя изжарить заживо.

Дювула стояла перед пещерой и всматривалась в темноту. Она была уверена, что вход охраняется. Ведьма понимала также, что пройти мимо стражников без чьей-либо помощи ей не удастся. Совартус наверняка охраняет свои личные покои даже от тех, кто ходит по Черным Тропам. Ее возможности — и это однозначно — нельзя даже сравнивать с силами Совартуса. Женская хитрость не поможет ей против фигур в капюшонах, которые служат повелителю Черного Квадрата, потому что эти твари созданы не так, как обыкновенные мужчины, которым время от временя до зарезу нужна женщина. Но тем не менее выход из ситуации имелся. Капюшоны обладали совершенно неразвитым сознанием, и ими можно было управлять с помощью самого примитивного колдовства. К этому и собиралась прибегнуть Дювула, невзирая на то, что Совартус не придет в восторг от ее самоуправства. Самый быстрый и верный путь в замок Слотт — найти себе эскорт из тех созданий, которые охраняют его. А одно из этих существ как раз стояло неподалеку, возле лошадиного загона.

Дювула направилась к своему экипажу.

Конан висел на голой скале. Прилепившись к ней, как муха, он цеплялся пальцами рук и босых ног за едва приметные трещинки. Над ним на высоте его роста зиял узкий проход в маленькую пещеру. «Как раз то, что я искал», — подумал он.

Киммериец забрался уже довольно высоко и теперь находился по меньшей мере на высоте тридцати человеческих ростов над землей. Сорваться отсюда означало верную смерть. Но Конан не испытывал страха. Еще никогда, забираясь на скалы, он не боялся упасть, поскольку начал заниматься этим, едва научившись ходить. А взрослые киммерийцы крайне редко срываются со своих холодных круч.

Когда Конан схватился за очередной выступ, гору неожиданно затрясло, словно какой-то великан ударил по ней гигантским кулаком. Уголком глаз киммериец видел, как брызги синего огня ударились о скалу над его головой. Потом он был слишком занят тем, чтобы не потерять равновесие. Одна рука сорвалась; вибрация скалы выбила упор из-под ног. Мгновение Конан висел всего лишь на четырех пальцах, и только сила мышц спасла его от смертельного падения. Он не тратил энергии на брань. Прижав ноги к скале, он отчаянно искал, где бы их утвердить. Прижав ноги, он просунул пальцы ног в трещину. Левая рука нашла выступ и уцепилась за него. Снова в безопасности! По крайней мере, на эту секунду.

Конан быстро полез наверх. Усталости он позволит подобраться чуть позже. Он не знал, что означает этот синий свет, да и не хотел знать. Теперь он хотел только одного: поскорей добраться до безопасного места. То, что произошло минутой позже, может и повториться, а в следующий раз синий огонь ударит сильнее или окажется ближе.

Подстегиваемый этими мыслями, Конан добрался до пещеры. Он втянул туда свое тело и только тогда перевел дыхание. Потом отвязал от пояса сандалии и надел их.

Ну, посмотрим, куда ведет эта пещерка! Он обнажил меч и шагнул в темноту.

Совартус вздрогнул, когда земля под его ногами зашаталась. Он бросил подозрительный взгляд на детей, которые были прикованы каждый к своему окну, но от них к колдуну не текло пока никакой энергии… Правда, новенькая девочка пыталась испепелить его, но это ей не удалось. Силенки слабоваты. Многоопытный волшебник так просто не поддается. Значит, сила, которая встряхнула замок, пришла извне…

Витариус! От радости, что девочка наконец-то в его власти, он совсем забыл о Волшебнике Белого Круга. Совартус поискал старого чародея.

Да, это был Витариус. Это он направил против замка Слотт луч Белой Магии. Он и в самом деле намного сильнее, чем предполагал Совартус. Космический огонь сыпался на старика сверху, и, несмотря на это, у него еще хватает наглости отвечать. Удивительно!

Совартус был крайне раздосадован тем, что на его замок покушаются. Но с другой стороны, стены замка могли выдержать гораздо большее.

И вообще, у него есть дело, о котором он должен беспокоиться в первую очередь. Да, несомненно, времени заниматься каким-то Витариуеом у него нет.

Так что старик может спокойно бушевать и дальше. Скоро все это будет бессмысленно. Как только Создание Силы начнет действовать, весь Белый Круг вместе взятый не сможет ничего с ним поделать. Поэтому старика можно в расчет не принимать. Когда он воплотит свой замысел, раздавить Витариуса будет не сложнее, чем прихлопнуть комара.

Совартус подошел к своему столу и возложил на него ладони. Он проговорил первую часть заклинания, которое за долгие годы выучил наизусть. Стол засветился адским красным светом.

Когда колдун произнес вторую часть, четверо детей тихо застонали. Их тоже охватил тот же кровавый неземной свет. Совартус улыбался. Он с трудом подавил желание громко расхохотаться.

Конан снова почувствовал колебание горы. но на этот раз сила толчка показалась ему слабее. Может быть потому, что теперь он не висел на скале.

Пройдя по темному узкому тоннелю, где временами приходилось протискиваться боком, он вышел к освещенному коридору. Факелы коптили в своих гнездах, удаленные друг от друга на двенадцать шагов. Этот новый ход разбегался в обе стороны. Конан не имел ни малейшего представления о том, какое направление выбрать. Он решил пойти налево, потому что. дорога шла слегка в гору и в конце концов должна была вывести наверх, к самому гнезду чародея.

Конан прошел мимо множества узких коридоров, которые ответвлялись от главного хода в обе стороны. Киммериец все больше убеждался в том, что он на правильном пути, потому что этот коридор был, судя по всему, главным, связывающим между собой все остальные.

То и дело пол под ногами колебался, как при слабом землетрясении, но толчки были так незначительны, что для Конана не составляло труда крепко стоять на ногах.

Через некоторое время тоннель стал шире и, наконец, привел взломщика в огромный зал, высеченный в скале. Потолок его был так высок, что свет факелов терялся где-то под невидимым черным сводом, а сами факелы на стенах казались крошечными свечками.

Киммериец посчитал за глупость идти по пещере таких размеров практически в полном мраке. Он вернулся на несколько шагов назад и взял со стены факел. Не успел киммериец сжать в руке гладкое дерево, как увидел несколько коптящих огоньков, которые двигались прямо в его сторону. Он быстро сунул факел назад и пристроился таким образом, что глубокая тень укрыла его целиком. Там он стал ждать с мечом в руке.

Фигура в черном одеянии, с лицом, скрытым под капюшоном, медленно прошла по коридору. То и дело она останавливалась. Конан видел, как человек

— если это только был человек — заменял прогоревшие факелы новыми. Свежие он вынимал из большого мешка, висевшего у него на спине. Он… оно?.. задерживалось лишь настолько, сколько требовалось для того, чтобы зажечь новый факел, а потом двигалось дальше.

Первой реакцией Конана было острое желание отрезать существу в капюшоне голову, потому что внезапно его охватила уверенность в том, что создание в черном балахоне не было настоящим человеком. Тот способ, каким передвигалась эта тварь, показался наблюдательному киммерийцу неестественным и фальшивым. Ну, в том, что подручные Черного Мага окажутся мерзкими и злобными гадинами, нет ничего удивительного.

Молодой киммериец отступил еще дальше под прикрытие темноты. Он. конечно, мог зарубить одетую в черное фигуру. Но, с другой стороны, он мог оставить ее в живых и проследовать за ней. Когда-нибудь у нее закончатся факелы, и ей придется взять новые на складе. Если она не идет туда уже прямо сейчас. Да, неплохо он придумал — взять себе провожатого!

В темноте черная фигура прошла мимо и медленно прошествовала в огромную пещеру. Бесшумно, как тень, следовал за ней Конан.

Дювула легко шла за своим заколдованным провожатым по переходам замка Слотт, постепенно поднимающимся в гору. Из страха быть обнаруженной Совартусом, она не решалась использовать магию, если не считать чар, наложенных на прислугу. Эту тварь она подобрала возле замка. Существо находилось за пределами крепости, и к тому же все разыгралось так стремительно, что Совартус, вероятно, проглядел ее вторжение.

Дювула предусмотрительно захватила с собой меч и одежду Конана, чтобы время от времени наводить на них чары и выяснить таким образом точное местопребывание варвара. С какой охотой она проделала бы это и сейчас! Тюк с одеждой и оружием киммерийца она навьючила на спину существа, которого избрала себе в спутники. Однако заняться колдовством в самом сердце замка Слотт она не отважилась.

Она знала только одно: варвар проник в замок. Где-нибудь здесь она его и отыщет.

Острый запах, исходивший от существа в черном одеянии, ударил в ноздри пантере, когда она прыгнула на скалистое основание замка. Пестрый мех и густая тень спасали ее от наблюдателей. Черные стражники были смердящими нелюдями, и к тому же не слишком бдительными. Дюжина этих существ стояла на страже у входа в пещеру. Каждый был вооружен обоюдоострой пикой и клинком длиной в человеческую руку. Наверняка эти клинки смочены каким-нибудь волшебным раствором, так что одного удара вполне хватит, чтобы ранить даже пантеру-оборотня. Но не могут же они зарубить то, чего не видят! Зверь, наделенный способностями хищной кошки и разумом человека, легко обведет их вокруг пальца. Лемпариус проскользнул мимо стражей, невидимый, беззвучный, незаметный.

После того, как запах закутанных в плащи нелюдей рассеялся, пантера опять взяла след своей добычи — благоухающей всеми возможными духами и притираниями ведьмы. А поскольку милая дама выслеживает варвара, этот великан-человекоубийца тоже должен находиться в замке. Скоро, думала пантера, теперь уже скоро!

Глава двадцатая

Существо в черном балахоне двигалось методически-тупо. Вскоре Конан убедился, что оно его, скорее всего, не обнаружит: эта тварь не смотрела по сторонам.

Конан начинал проникаться большим уважением к тому, кто создал этот лабиринт тоннелей и пещер, которому, казалось, не предвиделось конца. Здесь ощущались столетия упорного труда — либо же сильнейшая магия. О второй возможности Конан предпочитал не думать.

Следуя по вьющейся дороге, киммериец установил, что она действительно поднимается. В тоннеле, по которому они шли, каменные плиты пола отчетливо указывали наверх. Хорошо. Конан надеялся только на одно: найти Кинну и детей прежде, чем его накроют.

Перед ним промелькнул яркий свет. Конан немного поотстал от своего провожатого. Он не хотел терять слугу Совартуса из виду, но совсем не был готов к тому, чтобы кто-то увидел его самого. Еще рано.

Снова открылась большая комната, высеченная в граните скалы. Она была ярко освещена факелами на стенах и свечами в канделябрах, достигших высоты человеческого роста.

Факельщик остановился посреди помещения. Рядом с ним появились две фигуры, выглядевшие точно так же, только вместо факелов у них были длинные пики. Эти трое явно о чем-то разговаривали между собой, несмотря на то, что даже изощренный слух Конана не мог уловить ни звука.

Теперь киммериец стоял перед новой проблемой. Если он последует за своим вожатым, ему придется пройти мимо вооруженных стражников. Это непременно вызовет беспокойство, которое обратит на себя внимание проводника.

Конан осторожно заглянул за угол и посмотрел в комнату. Слева от него в стене было множество дверей, забранных железными решетками. Напротив них начинался еще один освещенный тоннель, который уводил прочь — неизвестно куда…

На противоположной стене висел огромный гобелен с волнообразным орнаментом по краю. На темном фоне была изображена адская сцена: демоны гонятся за перепуганными людьми.

Конан покрепче сжал рукоять меча. Он был человеком действия. Со времени его знакомства со старым волшебником и сестрами он чересчур много имел дел с магией и маловато честного боя. Демоны, чародеи, твари в капюшонах — с него довольно. Он предпочитает проблемы, которые можно разрешить клинком и железным кулаком, а не темными чарами.

Что-то светлое мелькнуло в темноте, привлекая его внимание. Лицо? За одной из решеток? Тогда это своего рода темница — еще одна вещь, которую он терпеть не мог. Если враг его врага, возможно, и не друг Конана, он все равно может оказаться полезен…

Кинна! Конан узнал молодую женщину в тот самый миг, как она увидела киммерийца. Он сделал ей знак молчать, но было слишком поздно. Она удивленно вскрикнула.

Трое в капюшонах обернулись одновременно и посмотрели на узницу. Потом

— снова как один человек — поглядели по сторонам, отыскивая причину ее удивления. Сначала Конан хотел отскочить в сторону, чтобы они его не заметили, но в следующий миг решил поступить иначе. Хватит прятаться! Он выхватил меч и вышел вперед.

Трое его противников мгновенно отбежали друг от друга, словно один большой разум велел им разойтись. Пикинеры склонили свои пики, направив их на незваного пришельца. Факельщик, стоявший прямо напротив Конана, вынул два факела из связки на спине и прикоснулся ими к уже горящим. Новые факелы запылали. В первый раз Конан отчетливо, увидел руки этого существа. В свете огня они отливали зеленью. Кожа была чешуйчатой, как брюхо змеи.

Киммериец тряхнул головой. Что же это за человек, который держит у себя подобных слуг? Совартус был ему более чем отвратителен.

Стражник, стоявший с правой стороны от Конана, придвинулся к нему ближе. Конан сделал три быстрых шага вперед и опустил свой меч с силой, которая разрубила бы пополам обыкновенного человека. Но тварь в капюшоне отразила удар. Сталь зазвенела о сталь, брызнули искры. Силу ответного удара Конан ощутил всей рукой, до самого плеча. Он не мог вонзить в своего противника меч, потому что этому помешала пика. Для такого маневра потребовалась бы уже сверхсила. А бестии в капюшонах были кем угодно, только не слабаками.

— Конан! Сзади!

Киммериец оправился от своего удивления как раз вовремя и сумел отскочить в сторону, когда вторая пика просвистела в воздухе. Конан резко повернулся и ударил мечом сверху вниз, как человек, который рубит дрова. Его клинок встретил на своем пути пику. Несмотря на свою фантастическую силу, человек-ящерица вынужден был выпустить из рук ствол пики, и та упала. Из-под капюшона донеслось рассерженное шипение, когда зеленая тварь отпрыгнула назад, избегая удара.

Факельщик тут же отступил за пределы досягаемости Конана. Киммериец улыбнулся. Вот и хорошо. Они хотели тягаться с ним и пришли к выводу, что к нему нужно относиться с уважением.

Первый стражник замахнулся пикой, чтобы всадить ее Конану в спину. Но киммериец краем глаза уловил это движение. Его положение было таково, что требовалась исключительная точность движений. Он слегка согнул колени и подпрыгнул прямо вверх.

Пика просвистела под ногами Конана. Когда существо беспомощно наклонилось вперед, Конан ударил нападавшего. Прежде чем человек-ящерица смог подняться, Конан дотянулся клинком до его горла. Бестия пронзительно вскрикнула, и зеленая жидкость хлынула из раны на каменные плиты.

У Конана не было времени удивляться. Он отбежал от убитого ко второму стражнику, который уже поднимал свое оружие. Человеку-ящерице тут же стало ясно, что дальнейшая попытка сделать это означает верную смерть, поэтому вместо того, чтобы поднимать пику, он бросился к Конану, изловчился и схватил его запястья своими чешуйчатыми руками.

Киммериец ощутил жесткость его крепкой хватки, когда попытался пустить в дело свой меч. Руку словно зажали в тиски. Киммериец выпустил меч, который . упал на пол, задев по пути обнаженную зеленую руку. Змееподобная тварь зашипела. Отвратительная вонь ударила Конану в нос. Он уловил движение сзади, рванул противника на себя, потом набок и ловко подставил его под удар. Счастье улыбнулось Конану:

факельщик ткнул двумя горящими факелами в лицо своего товарища, вместо того чтобы ударить Конана.

Киммериец сильно пнул его коленом между ног, но не ощутил при этом у своего противника деликатной части тела. Там попросту ничего не было.

Конан развернулся вместе с человеком-ящерицей и уклонился от факела, которым тыкала в него чешуйчатая бестия. Долго так продолжаться не может, это Конан знал. Зеленая ошибка природы сильнее его, и к тому же у нее есть поддержка.

Хватит! В киммерийце зашевелилась злость. Он взревел. Собрав всю свою силу, он отшвырнул врага от себя прямо на массивный бронзовый канделябр. Стойка треснула, так что металлические подсвечники упали зеленой твари на голову. Черное одеяние вспыхнуло, и порождение ада превратилось в живой костер. Змееподобное существо громко завопило и помчалось изо всех сил, гонимое болью, к противоположной стене, где и рухнуло догорать, мертвое.

Факельщик выронил оружие на пол и тоже побежал. Он спешил к выходу, который Конан уже приметил. Не раздумывая, Конан схватил одну из валявшихся на полу пик и метнул ее. Четырехугольное острие пробило спину удиравшему слуге Совартуса между лопаток. Одно мгновение он стоял, пронзенный насквозь, потом упал как подкошенный. Пика вонзилась так глубоко, что теперь торчала из трупа, как дерево.

Конан подобрал свой меч и поспешно подошел к решетчатой двери, за которой находилась Кинна. Дверь была заперта на простой замок, однако на такой высоте, что заключенный не мог до него дотянуться. Конан сбил его, и Кинна упала в объятия киммерийца.

— Конан, Конан! Я уже думала, что никогда тебя не увижу!

Конан погладил молодую женщину по волосам.

— Он держит Элдию и остальных в какой-то башне, как мне кажется, — проговорила Кинна. — А что с Витариусом?

Конан ответил:

— Витариус остался на равнине. Я думаю, что уже ощутил силу его искусства, когда гора затряслась.

— Нам нужно добраться до Совартуса, прежде чем он выпустит на волю свое чудовищное Создание Силы, — сказала Кинна. — Но я не уверена, что смогу найти дорогу.

Конан указал острием меча на выход.

— Туда! Эта ящероподобная гадина бежала туда, прежде чем я ее свалил. Если она полагала найти там помощь, значит и нам нужно идти в ту сторону. То есть, я хочу сказать, мне нужно туда идти. А ты лучше оставайся здесь.

Вместо ответа Кинна высвободилась из его рук и взяла вторую пику. Ее глаза сверкнули.

— Я пойду с тобой, Конан, Я пойду с тобой — или же одна.

Конан коротко рассмеялся.

— Да, тебя так просто не остановить, Кинна. Хорошо! Пойдем, отыщем колдуна. А тогда уж мы сумеем отправить его к праотцам.

Эскорт Дювулы двигался безмолвно и безостановочно, пока они не оказались в тюремном зале. Здесь человек-ящерица внезапно остановился. Удивленная ведьма с любопытством заглянула ему через плечо.

Трое стражников-ящериц лежали убитые. Одного из них едва можно было опознать, так он обгорел. Труп еще дымился.

Дело рук варвара. Судя по свернувшейся змеиной крови на полу, он не мог быть далеко отсюда.

Улыбаясь, Дювула ткнула своего провожатого острым ногтем. Существо двинулось дальше; ведьма — следом.

Пантера остановилась бы, если б мясо только что убитых нелюдей было съедобно. Но тонкие, обостренные органы чувств хищника предупреждали его об обратном. Для любого природного существа это мясо — яд, даже оборотень не был исключением из этого правила. Впрочем, еда сейчас не главное. Запах ведьмы витал в воздухе. Она находилась в нескольких шагах перед ним, в коридоре.

Поесть можно и потом — если не ее мясо, так мясо варвара. Конечно, в том случае, если Лемпариус к тому времени все еще вынужден будет оставаться пантерой!

Кошка бесшумно бежала по каменным плитам.

С самой высокой башни замка Слотт Совартус видел, как медленно пробуждается к жизни Создание Силы. Энергия, прежде заключенная в детях, теперь сплелась в клубок, и Совартус контролировал его. Равнина словно ожила, когда резкий ветер взвыл над взбудораженной землей. Рвались и сталкивались облака; от земли к небу и от неба до земли летали молнии. А сама земля безумствовала. Из расщелин вырывалось пламя, стремясь воссоединиться с другими стихиями…

Четверо детей, казалось, спали и не слышали, что четыре первоэлемента вырвались на равнину. Но Совартус чувствовал, как магические силы словно рвут его на части. Только благодаря его огромному мастерству безумие стихий не разнесло их властелина в клочья.

Слуги завернулись в свои плащи и испуганно скорчились возле двери. Совартус смеялся, глядя на них. Вот сейчас, после всех мучений, после долгого ожидания, вот сейчас произойдет.

Ураганы-близнецы свились над дрожащей землей в гигантские черные смерчи, несущиеся с бешеной скоростью. На глазах Совартуса они двинулись против ветра, гнавшего облака, остановились на одном месте, сойдясь с противоположных сторон, и вгрызлись в землю, как два гигантских бура, вздымая вихри пыли.

Да, да! Совартус дрожал, переполняемый Силой.

В воздух летели куски земли размером с дома инебольшие скалы. Они поднимались над вихрями и формировали торс невиданного богатыря.

И снова рассмеялся Совартус, воздевая руки к небу. Вторая пара вихрей, немного меньших, чем первая, оторвалась от ураганов и стала руками чудовищного существа.

Гора зашаталась. Голубая вспышка света пролетела над равниной, образуя дугу между горой я некоей отдаленной точкой. Совартус лишь головой мотнул. Слишком поздно, старый дурак!

Магистр Черного Квадрата опустил руки и пальцами указал на грозовые тучи. Из центрального сплетения туч слепилось одно-единственное шарообразное облако. Извергая молнии, оно двинулось к великану, повисло над ним и затем опустилось. В облаке раскрылись три отверстия, которые напоминали глаза и рот. Молнии легли зигзагами, образуя зубы в раскрытой пасти.

Черный Маг подбежал к окну и высунулся наружу, склоняясь вниз, под дождь. Земля все еще изрыгала огонь, который под дождем сразу же гас и стелился белым дымом. Совартус повернул руки ладонями вверх и воздел их. Пламя разгорелось сильнее. Два огненных шара выкатились из расщелин и поднялись вверх. Словно демонические светляки летели эти сгустки материи, пока не достигли головы, созданной из грозовых туч и сидевшей на плечах земляного великана, который высился на ногах ураганных смерчей. С шипением влетели огненные шары в пустые глазницы…

Совартус набрал в грудь воздуха и прокричал последнее слово. Заключительное слово самых могущественных чар из всех, какие только были созданы им или любым другим магом.

Буря улеглась. Земля закрылась, и пламя, вырывавшееся из ее недр, погасло. Снова стало тихо, если не считать того шума, который производила фигура, высившаяся над равниной и ростом равная замку Слотт. Существо, состоявшее из всех четырех стихий, поворачивалось кругом, давая Совартусу возможность рассмотреть его. Оно сверкало глазами живого огня и прятало их за веками грозовых туч, неспокойных от жара. Когда эти веки снова поднялись, Совартус понял — цель достигнута. Торжественно и медленно великан склонился перед Совартусом. Создание Силы живет. И Сорватус — его повелитель.

Глава двадцать первая

Кинна шла первой, поскольку дорогу в Совар-тусовом гнезде она запомнила лучше, чем предполагала. Прошло совсем немного времени, и они с Конаном поднялись из скального фундамента в замок. Камни, из которых были сложены стены, казались такими же древними, как и сама скала. На стенах сохранились следы копоти множества факелов и свечей, прогоревших за несчитанные годы. Здесь, как и внизу, извилистые переходы образовали настоящий лабиринт. Однако плотную влажную темноту здесь разрывал свет, сочившийся сквозь нерегулярно прорубленные окна.

Два человека поднялись на такую высоту, что Конан, высунувшись в окно, увидел существо, закрывшее собой почти всю равнину. Глядя на него, киммериец остолбенел.

— Что там такое? — спросила Кинна. Конан безмолвно кивнул на окно. Молодая женщина взглянула туда, куда киммериец показывал пальцем. От ужаса она лишилась дара речи.

— Да, — произнес Конан. — Из всех злых дел это, несомненно, самое жуткое.

Он уставился на смерчи, на бурлящую, точно вода, землю; потом он увидел, как из грозовых туч возникла голова и как зажглись глаза из огненных шаров. А затем Создание Силы посмотрело словно бы прямо в глаза Конану и поклонилось.

Конан отвернулся.

— Нам нужно спешить, — сказал он, — чем бы это, ни было, им владеет Совартус — не нам же оно поклонилось…

Они бежали по коридору, круто поднимающемуся наверх, так стремительно, что едва не оказались на волосок от гибели. Обостренное чутье Конана вовремя уловило дух ящероподобных существ. Он схватил Кинну за руку и зажал ей ладонью рот, чтобы женщина не вскрикнула от удивления.

— Тес! Там, за углом, опять бестии в капюшонах. Кинна подергала Конана за руку. Он отнял ладонь от ее губ.

— Откуда ты знаешь? — прошептала она.

— Запах, Жди здесь!

Конан оставил Кинну в тени и скользнул по коридору до угла. Там он опустился на колени и осторожно заглянул за угол, прижимаясь щекой к влажной стене.

Коридор вел в помещение, которое было не больше спального покоя в богатом доме. У стен стояли девять рептилий в своих обычных одеждах: каждый вооружен такой же пикой, какая теперь была у Кинны. Судя по их боевому порядку, они охраняли полукруглую арку на противоположной стене. Глубоко в подсознании Конана росла уверенность, что за этой аркой скрывается Совартус

— и с ним Элдия, ее братья и сестра!

Конан прокрался назад, прежде чем его обнаружили. Они должны пройти через эту комнату. Но прогуливаться под носом девяти чертовски быстрых и сильных ящероподобных тварей — весьма небезопасное занятие. Он тихо рассказал Кинне обо всем. что увидел.

Дювула, повинуясь возникшему у нее предчувствию, приказала своему провожатому остановиться, прежде чем он провел ее за следующий поворот коридора, и на цыпочках вышла вперед, чтобы украдкой бросить взгляд за угол.

В коптящем свете свечи, посылавшей в потолок кольца дыма, стоял варвар и беседовал с молодой женщиной. Наконец-то! Теперь она его схватит, во имя Сэта!

Из свертка, который ведьма навьючила на своего слугу поневоле, Дювула вынула два предмета. Во-первых, сосуд необычной формы, обладавший магическим свойством долгое время сохранять живым любой орган. Вторым предметом была тонкостенная фарфоровая колба. Ее Дювула с большими предосторожностями завернула в кусок плотной овечьей шкуры. Колба содержала измельченные в пыль лепестки черного лотоса. Ведьма выменяла смертоносный порошок на одно заклинание у жреца Йуна. Рыжеволосая колдунья была запаслива. Вдруг понадобится немедленно умертвить какое-нибудь существо, способное дышать? Вдохнувший мельчайшие пылинки автоматически становился трупом. Так говорил желтолицый жрец. И для убедительности продемонстрировал силу порошка на собаке к полному удовольствию Дювулы.

Ведьма взяла фарфоровую колбу в левую руку и вытащила маленький острый кинжальчик из-за пояса. Она уже накопила солидный хирургический опыт по вырезанию сердец — все ее прежние неудачные попытки оживить Принца. Варвар не должен убежать до того, как черный лотос совершит свое дело.

Дювула кольнула существо в капюшоне своим кинжальчиком.

— Иди! — приказала она. — Доставь мне этого человека. Вон там, впереди!

Рептилия двинулась вперед. За ее спиной злобно улыбалась Дювула. Безразлично, убьет варвар этого ящера или не успеет. Ей требуется отвлечь киммерийца лишь на мгновение, чтобы бросить яд. А тогда все, кто находится поблизости, умрут. Причем моментально…

В сознании пантеры инстинкты хищного зверя перемежались вспышками человеческого разума. Только большим усилием воли Лемпариусу кое-как удавалось сохранять свое человеческое «я» в облике гигантской кошки, в которую он был превращен. Страх заставлял преследовать ведьму с большой поспешностью. Если он не сумеет добраться до нее в ближайшие часы, он — и это однозначно — проиграл и обречен окончить свои дни простой пантерой. Самое худшее заключалось в том, что его сознание постепенно превращалось в сознание дикого зверя. И со временем уже ничто человеческое не вспыхнет в мозгу хищника, темном, как бесконечная стигийская ночь.

Гонимая этим страхом, гибкая кошка неслась, не разбирая дороги. И внезапно замерла у поворота в коридоре этой замшелой, кишащей крысами крепости — как раз позади Дювулы.

Человек в Лемпариусе знал, что ему поставлен заслон, который не позволит напасть на огненноволосую женщину; но хищник уже одерживал верх. Лемпариус, бывший сенатор, бывший человек, зарычал от ярости, и его голос был голосом взбесившейся пантеры.

Звук этот испугал женщину. Она отшатнулась и громко выругалась, и лишь потом сообразила, что этой невесть откуда взявшейся кошки она может не бояться.

Разум Лемпариуса отчаянно цеплялся за контроль над телом. Он боролся даже тогда, когда пантера приготовилась к прыжку. И ему почти удалось победить — но только «почти».

Пантера-оборотень прыгнула на ведьму, Конан резко обернулся, услышав звук шагов по каменным плитам. И тогда ход событий словно замедлился тем особенным образом, как это иногда случается в минуты большой опасности. Казалось, даже воздух сгустился и стал неподвижен.

Из темноты показалась одна из рептилий. За ней торопливо шла женщина — ведьма Дювула. Конан узнал ее. Затем в воздух взвилась золотистая тень — пантера, пытающаяся вцепиться в горло ведьме. Конану показалось, что и этот зверь ему знаком.

На передней лапе хищника киммериец увидел шрам от резаной раны. Он понял, что не ошибся. Это Лемпариус. Но почему он нападает на Дювулу?

В этот момент пантера ударилась о невидимую стену, которая защищала его жертву. Опять колдовство!

Конан не стал разбираться, как все его враги оказались в одном месте, да еще у него за спиной. Вместо этого он вытащил меч. Одетый в черное стражник уже на расстоянии удара… А рев хищника привлечет сюда и остальных. В этом Конан был уверен. Не время думать! Только дело может теперь спасти положение!

Конан сделал шаг в сторону и опустил клинок, когда тварь в капюшоне прыгнула к нему. Она была бессильна против острой стали, и клинок остался торчать у нее в чешуйчатой спине. Как подкошенный сноп, рептилия рухнула на пол и увлекла за собой меч. Варвар выругался и наклонился, чтобы вытащить клинок.

Тут он услышал легкие шаги. Обернувшись, Конан увидел, как еще один стражник появляется из-за угла. Это было ошибкой бедняги — Кинна тут же ударила его пикой. Она насадила его на острие, как ломоть жареной свинины.

Пантера снова зарычала и опять врезалась в защитную стену, которая предохраняла ведьму от нападения. Ворча и фыркая, вне себя от ярости, зверь обернулся и увидел Конана. Теперь он набросился на киммерийца.

Четыре или пять ящероподобных существ с выставленными пиками завернули за угол. Оружие Кинны все еще торчало в животе убитого.

— Кинна! Сюда!

Конан видел, как ведьма возится с каким-то предметом. Что бы это ни было, оно едва не выпало у нее из рук, и ведьма поймала его только в последний момент, грязно выругавшись.

Конану пришлось всерьез заняться пантерой. Слишком поздно до него дошло, что одного меча явно недостаточно для защиты от оборотня.

Хищник попытался схватить Конана за горло. Рослый киммериец ударил без колебаний. Клинок глубоко вонзился в бок зверя и перерубил ребра, так что пантера повалилась. Но едва она коснулась пола, кровь перестала течь, и рана мгновенно затянулась.

Киммериец бросил свой меч Кинне.

— Лови! — крикнул он.

Затем выхватил из-за пояса кривой нож Лемпариуса. Кошка снова прыгнула. Конан упал на колени, подняв клинок вверх. Острие вонзилось пантере под глотку. Сила прыжка рванула пантеру вперед, над пригнувшимся киммерийцем, так что магический клинок разрезал ее от горла до середины живота. Вывалились внутренности. Пантера упала на пол, откатилась в сторону и испустила дух.

— Конан!

Это крикнула Кинна, которая яростно взмахивала тяжелым мечом варвара, не без успеха оттесняя толпу ящериц.

Конан велел ей бросить ему меч и тут же всадил клинок одной из рептилий под подбородок. Смертельно раненый, слуга Совартуса скорчился и замер.

— Вот я тебя и достала! — воскликнул кто-то позади Конана.

Он отскочил от пикинеров, чтобы поглядеть в коридор за своей спиной.

Там стояла ведьма Дювула и держала наД[ головой маленький круглый сосудик.

— Пришел твой час, варвар, твой и всех, кто рядом с тобой!

Замок задрожал, стены начали мерцать голубым светом. Витариус! Он продолжает бороться! Это очень хорошо, подумал Конан, потому что его собственная участь и судьба Кинны, похоже, уже решены…

Дювула вскрикнула, когда пол закачался под ее ногами, и она потеряла равновесие. Фарфоровая колба выскользнула из ее пальцев. Она отчаянно закричала:

— Нет!

Сосуд ударился о каменные плиты в тот самый миг, когда голубое мерцание погасло. Из осколков колбы поднялись густые зеленовато-желтые облачка пыли, которые быстро заполняли коридор.

Конан уже понял, что это были за облака. Он видел такой порошок в действии, когда вместе с одним немедийским вором лез на Слоновую Башню в Аренджуне. Этот вор давно уже мертв, но его слова остались в памяти Конана. Порошок черного лотоса — вдохнуть его — мгновенная смерть!

Конан действовал чисто инстинктивно. Он схватил Кинну за руку.

— Задержи дыхание, девочка! Ни в коем случае не дыши! И беги во имя твоей жизни!

И он повлек Кинну в облака смерти.

Хотя киммериец и не дышал, все же он ощутил тошнотворно сладкий, противоестественный аромат, когда густое облако сомкнулось над ним. Он споткнулся о распростертую на полу ведьму, едва не упав, но удержался на ногах и помчался дальше, волоча за собой Кинну.

Потом Конан услышал именно то, что и рассчитывал услышать шаги. Рептилии гнались за ними.

Мужчина и женщина выскочили из облака, но Конан бежал дальше, чтобы стряхнуть последние зернышки порошка, которые, возможно, уцепились за одежду. Остановившись, он все еще не дышал. Сперва он заботливо отряхнул одежду Кинны и свою, потом отошел еще на несколько шагов и наконец выпустил из легких воздух. Очень осторожно Конан вдохнул, но смертоносного запаха не ощутил. Тогда он кивнул Кинне,

— Дыши! — сказал он.

Кинна захрипела. Как только она снова смогла говорить, она спросила:

— Что с теми, в капюшонах?

— Слушай! — ответил Конан. — До его ушей доносился шорох, как будто тяжелые тела падали на каменные плиты.

— Я ничего не слышу, — сказала Кинна.

— Подожди! — оборвал он.

Через некоторое время облако пыли опустилось и наконец полностью рассеялось. Теперь отчетливо были видны немые фигуры рептилий на полу. Среди них беглецы заметили тела ведьмы Дювулы, которая хотела добыть сердце Конана для своего жестокого колдовства, и обнаженного мужчины. Он лежал на спине, и живот у него был распорот.

— Что это?

— Яд, — объяснил Конан. — Однажды я уже видел, как он убивает. Витариус заставил гору колебаться. Ведьма выронила колбу с ядом и уничтожила саму себя.

— А кто этот человек?

— Лемпариус. Он был пантерой, а теперь ни то и ни другое. Идем, нам нужно освободить детей. И прежде всего мы должны покончить с Совартусом, иначе это чудище с равнины всех нас поработит.

Глава двадцать вторая

Когда голубой луч света ударился о замок. Совартус чуть не вывалился из окна, так затряслось все сооружение. Он ухватился за карниз и сумел забраться наверх, в башенный покой. Чародей бросил испепеляющий взор на невидимую отсюда фигуру своего однокашника, и лицо его исказилось от ненависти. Не будь он таким ловким, он бы сейчас наверняка разбился насмерть! Это было бы поистине жестокой иронией судьбы — погибнуть из-за легкомыслия и глупости в то время как ему подчиняется нечто столь могучее.

Совартус выпрямился в полный рост и улыбнулся. Настало время рассчитываться со старым школьным другом! Магистр Черного Квадрата посмотрел на Создание Силы, и творение Совартуса отвечало на его взгляд взглядом неподвижных огненных глаз.

— Иди и размажь по земле это надоедливое насекомое! — приказал Совартус, сопровождая свои слова повелительным взмахом руки.

Создание Силы, заключившее в себе все четыре стихии, отвернулось от замка и зашагало со страшной скоростью. Гигантскими шагами передвигалось оно на ногах-смерчах.

С пустой равнины сорвалась голубая стрела света. В земляном теле Создания Силы задымилась черная рана, но чудовище не замедлило шагов.

Совартус усмехнулся. Потом посмотрел, не видит ли его торжества кто-нибудь из детей. Нет, пленники сидели неподвижно, с закрытыми глазами, и дышали совсем медленно.

Ничего, подумал чародей, хватит и того, что это вижу я!

В несколько мгновений Создание Силы стало таким маленьким, что теперь оно казалось не больше человека, идущего по противоположной стороне улицы. Третий луч поднялся с земли и вонзился в чудовище, которое почти добралось до стрелка.

Совартус смотрел, как Создание Силы, одним только видом наводящее ужас, наклоняется и поднимает руку. Потом рука опустилась, как молот. Сила этого удара потрясла землю и стала ощутима даже в замке. Совартус почувствовал, как вздрогнул пол под подошвами его сапог.

Этот удар многое означал для Совартуса — о, очень многое! Теперь он знал, что Витариуса, ученика Отистума, заклятого врага Черного Квадрата, больше нет. Он уничтожен. И для этого не потребовалось сильно напрягаться, нужно было только приказать.

Теперь ничто уже не сможет противостоять ему. Совартус знал это определенно, потому что не существует в мире силы, способной остановить его детище, повелителем которого он стал. После гибели Атлантиды никогда еще не собиралось столько власти в руках одного человека. Что ж, теперь он может жить вечно!

Пока Создание Силы шло назад, Совартус не выпускал его из глаз. Скоро перед ним склонятся народы всего мира, и он начнет разрушать города, опустошать целые страны и разбрасывать армии, если жители откажутся воздать ему почести. Скоро он будет владычествовать над миром, и мир будет повиноваться любому его капризу — либо умолкнет навеки!

Эта мысль наполняла Совартуса глубокой черной радостью.

Коридор привел в комнату. Конан увидел спины двух постовых-ящериц. Но их внимание было приковано к чему-то другому. Заглянув в комнату мимо часовых, Конан увидел, что так приворожило их: щуплый человек с черными волосами и клиновидной бородкой, в плаще, сотканном из волос. Он глядел в окно.

— Совартус! — шепнула Кинна.

— Ну вот и все, — сказал Конан и выдернул меч .из ножен.

Что-то встревожило ящериц, потому что они обернулись одновременно и поглядели на Конана и Кинну. Потом они подняли пики.

— Левый — мой, — заявила Кинна.

Конан не колебался и с ходу атаковал фигуры в плащах с капюшонами. Совартус бросил на них короткий взгляд, но потом снова углубился в созерцание того, что видел в окно, как будто более важных забот у него быть не могло.

Конан успел изучить быстроту и силу ящериц, и в этом заключалось небольшое преимущество. Он не стал наносить рубящий удар, а вместо этого отбил в сторону пику. Один-единственный выпад позволил Конану выяснить, с сопротивлением какой силы ему предстоит иметь дело. Он быстро огляделся и увидел, как Кинна всадила пику в своего противника. Рептилия злобно зашипела. Конан взмахнул мечом и опустил его на шею ящерицы. Та безмолвно опустилась на пол. Рослый киммериец ворвался в башенный зал. Элдия лежала в цепях под своим окном. Остальные трое были прикованы таким же образом. Все дети выглядели так, словно они были уже в объятиях смерти. Конан взревел от ярости и шагнул к Со-вартусу.

Чародей отвернулся от окна и взмахнул рукой в сторону Конана, щелкнув при этом пальцами.

Внезапно рукоять меча стала обжигающе горячей, и несмотря на то, что она была обмотана кожаными ремнями, Конан не смог удержать ее. Конан взял оружие в другую руку, но жар стал еще сильнее. Сыромятные ремни начали дымиться и вспыхнули. Киммериец выронил меч. Клинок покраснел, потом стал синевато-белым и таким светлым, что Конану пришлось отвести глаза. Потом он услышал дребезжащий звук. Меч исчез. Осталось только пятно на полу.

За спиной киммерийца вскрикнула Кинна. Снова послышался звон, когда ее пика упала на каменные плиты. Он увидел вспышку и понял, что и это оружие уничтожено.

Конан бесстрашно вытащил кривой нож, которым убил Лемпариуса, и хотел наброситься на Совартуса. Нож заключал в себе чары, и, возможно, это подействует…

Нож сам собой вырвался из руки Конана, пролетел по воздуху, и магический стол-талисман поглотил его.

Дьявольские штучки!

Конан зарычал от ярости. У него еще остаются руки, во имя Крома! Рослый киммериец рванулся вперед, намереваясь размозжить хилого человечка мо-лотоподобным кулаком.

Невидимый сапог ударил Конана в живот. Его тренированные мышцы достойно встретили удар, но он потерял равновесие и упал.

Совартус злобно улыбнулся и поднял руку. И снова Конана сильно ударили, на этот раз в бок. Он хотел было схватиться с этим врагом, но никого не смог увидеть. Тут просвистел третий удар, по голове, и оглушил его.

Кинна попыталась подбежать к Конану, но и ее отшвырнула волшебная рука. Женщина упала на пол и на миг задохнулась. Конан с трудом поднялся на колени, упираясь ладонями в каменные плиты, потом встал.

Совартус рассмеялся.

— Идиот! Ты не можешь со мной равняться! Я твой новый бог! Склонись же передо мной, и тогда я подарю тебе жизнь, потому что ты будешь первым, кто вознесет ко мне молитву.

— Никогда! — заявил Конан.

Незримый сапог ударил Конана под подбородок, так что он снова опрокинулся на спину. Пытаясь сесть, киммериец непроизвольно простонал.

Откровенно развеселившись, Совартус разглядывал его.

За спиной Совартуса в своих цепях очнулась Элдия. Она раскрыла глаза, моргнула, посмотрела на Конана, потом на Совартуса.

Конан покачал головой, предупреждая Элдию, чтобы она молчала. Элдия пристально глядела на Совартуса. Потом подняла руку и пальцем указала на странное одеяние волшебника. Совартус, должно быть, что-то услышал, потому что хотел уже было повернуться к девочке.

Конан набрал побольше воздуха и плюнул в чародея. Тот немедленно перевел свое внимание обратно на киммерийца.

— А вот за это ты умрешь, несчастный дурак! Он уже поднял руку…

…и в этот миг его одеяние внезапно вспыхнуло! Чародей резко обернулся.

— Что?!

Но широкий плащ разметал складки и только раздул огонь еще сильнее. Совартус выругался, срывая с себя плащ. Теперь он выпустил огромного киммерийца из глаз.

Конан собрал всю свою силу и прыгнул. На этот раз он достиг цели. Как тиски, обхватили его руки горло Совартуса. Оба упали на пол и покатились по пылающему плащу. Совартус тоже вцепился Конану в горло. Несмотря на то, что чародей был таким тощим, он обладал значительной физической силой, которую удвоило отчаяние. Как стальные клыки, терзали его пальцы шею Конана. Киммериец напряг на шее мышцы и сжал руки еще сильнее.

Хватка Совартуса слабела. Лицо волшебника стало темно-красным, почти лиловым. Глаза вылезли из орбит, кровь хлынула из носа. Губы втянулись.

Руки Совартуса соскользнули с шеи Конана, он бессильно обмяк. Недолго прожил он в облике бога…

В горе поднялся страшный шум — бессловесный вопль ярости и предсмертной боли, который пробрал Конана до мозга костей. Он выглянул в окно.

На равнине дрожало и размахивало руками огромное чудовище. Снова испустило оно крик. Земля сыпалась с его тела, настоящая лавина обрушилась с торса. Живой огонь глаз загорелся. Молнии вылетели изо рта, когда оно закричало в третий раз. Чудовище надвигалось на замок.

Конан взял пику и просунул ее в металлическое кольцо, которым Элдия была прикована к стене. Потом он глубоко вздохнул и дернул цепь.

— Помоги разбудить остальных, если сумеешь, — обратился он к Кинне.

— Сюда идет чудовище с равнины.

Конан быстро сорвал цепи с детей и потряс их за, плечи. Трое почти пришли в сознание, но были все еще оглушены.

Пол зашатался, когда чудовище подошло ближе. Конан бросил взгляд на равнину. Создание Силы дрожало и кружилось. Казалось, в каждый миг оно могло рухнуть. Огромные скалы срывались с его тела и скатывались вниз. Еще горели глаза и сверкали молнии, но ветры рук и ног уже улетели прочь.

— Вставайте! — крикнул Конан и схватил полусонную девочку. — Бежим отсюда! Нам нельзя здесь оставаться!

Кинна потащила одного из мальчиков. Элдия шла следом. Конан нес двух оставшихся детей. Они бежали так, словно за ними гнались демоны из преисподней. Собственно, так оно и было.

Не доходя до места, где погибли ведьма и оборотень, Конан остановился.

— Медленнее, — приказал он, — чтобы снова не поднять пыль!

Киммериец возглавил шествие. Перешагивая через труп рептилии, он споткнулся. Из свертка на спине ящерицы высовывалось острие меча. Конан осторожно наклонился и развернул пакет. Он нашел там одежду — свою одежду!

— и свой двуручный меч. Конан не смог подавить улыбки. Ведьма, должно быть, заколдовала эту тварь, подумал он. Он взял меч и одежду осторожно, чтобы не отравиться.

— Дальше! — сказал Конан.

Они двинулись по извилистому коридору. То и дело они проходили мимо неподвижных рептилий. Конан предположил, что смерть их господина предопределила и их судьбу.

Киммериец вел Кинну и детей в глубь замковой горы. Резкий удар потряс скалу. Он был таким сильным, что беглецы не сумели удержаться на ногах.

— Чудовище уже здесь, — сказал Конан. — Я думаю, умирая, оно хочет прихватить с собой замок.

Все шестеро встали и побежали так быстро, как только могли. Переходы, казалось, не имели конца. Под ударами чудовища пол колебался так, что они порой не могли найти себе твердой опоры. Один раз из скального потолка сорвался огромный кусок, которые едва не похоронил под собой беглецов.

Наконец они добрались до выхода из тоннеля.

— Туда! — крикнул Конан, перекрывая гудение земли. — Там лошади, если они еще целы.

Чудовище стояло по другую сторону горы и ударяло по замку. Буря, родившаяся из его конечностей, вздымала пыль и листву.

Конан бежал к загону. Лошади были охвачены паникой, но еще не вырвались из загона. Под раскаты грома Конану удалось посадить Кинну и детей на лошадей. Потом он сам вскочил на коня.

— Теперь помчались! — крикнул Конан.

Конан сделал знак остановиться. Маленький отряд посмотрел назад, на замок. Чудовище, созданное из четырех стихий, уже снесло верхнюю часть замка Слотт и бушевало теперь над скалой. Огромные глыбы гранита летали в воздухе. Маленькие камни долетали даже туда, где стояли Конан и его спутники.

— Смотри! — крикнула Кинна.

Создание Силы зашаталось. Большая часть горы раскололась. Вместе с ней опустилось и чудовище, которое рассыпалось, подняв густое облако каменной пыли.

Одно мгновение все безмолствовали. Потом Конан нарушил молчание.

— Оно сделало свое дело и погибло.

Всадники поехали по додлигийской дороге. Вдруг Конан заметил вдали фигуру, которая размахивала руками, и вытащил меч. Они подъехали еще ближе. Киммериец, улыбнувшись, вложил клинок обратно в ножны. Эта знакомая фигура не таила в себе угрозы.

Элдия радостно вскрикнула:

— Витариус!

— Да, да, старый Витариус, — сказал человек, когда они оказались возле него. — И никто не подумал о лошади для меня. Придется ехать на одной лошадке с Элдией.

— Мы подумали, что вы… — начала Кинна.

— Умер? Да, Совартус с радостью сплясал бы на моей могиле. Он послал свое Создание Силы раздавить меня. Я попал в него несколько раз лучами, но это была война комара и осла. Когда оно подошло слишком близко, я пришел к выводу, что неплохо бы отправиться куда-нибудь в другое место, подальше от него.

Конан посмотрел на голую равнину.

— Какой-нибудь колдовской трюк?

— Я с удовольствием украсил бы себя павлиньими перьями, — ответил Витариус, — но тут, право, нечем хвастаться. Я забрался в один из волчьих тоннелей и спрятался там так хорошо, как только мог. То. что было убито монстром, — всего лишь призрак. Я ведь неплохо умею вызывать всякие фантомы.

— Я помню, — сухо заметил Конан.

Глава двадцать третья

Расскажете вы мне или нет? Как все это было? — приставал Витариус.

Конан ухмыльнулся и доложил ему обо всем, что они пережили с того момента, как расставались. Витариус кивал и время от времени удивленно восклицал. Наконец он прервал рассказ вопросом:

— Но как вышло, что одежда Совартуса загорелась?

Конан показал на Элдию.

— Странно! — сказал волшебник— Я думал, что при формировании Создания Силы у детей были отняты все их способности.

Элдия кивнула.

— Так и было. Во мне нет больше огня с тех пор, как Совартус заколдовал меня. Весь мой огонь перешел к Созданию. Но когда я проснулась и увидела, что Конан ранен, я почувствовала, что где-то во мне прячется последняя искорка. И я послала ее на плащ Совартуса.

— Я рад, что она это сделала, — добавил Конан.

Он развернул сверток с одеждой, который забрал у мертвого стражника. Когда он вытащил оттуда свои штаны, из них посыпались мерцающие зеленые камни.

— Что это? — спросила Кинна. Конан расхохотался.

— Изумруды! Лемпариус, должно быть, сунул их туда, чтобы позднее забрать! Одним из таких камешков я заплатил за все наше снаряжение, а их здесь около пятидесяти.

— Значит, ты теперь богат, — сказала Кинна. Конан покачал головой.

— Нет, м ы теперь богаты. Так звучит лучше. Мы поделим их между собой. В конце концов, мы заработали их вместе.

Он разложил драгоценные камни на семь равных частей. Под конец у каждого стало по семь изумрудов. Оставались еще два. Эти он вручил Кинне.

— Ты найдешь им лучшее применение, чем я, — сказал он. — Теперь тебе кормить еще три рта.

— Да, — ответила она. — Я вернусь на нашу землю и построю чудесный дом. Мы не будем больше бедны. Пойдем с нами, Витариус!

Старик кивнул.

— С удовольствием. Теплый огонь чтобы греть мои старые кости, и такое милое общество — это меня привлекает. А может, я научу ребятишек паре волшебных фокусов — конечно, только для развлечения…

Кинна обратилась к Конану:

— А ты, Конан? Я всегда рада видеть тебя в своем доме… и в своей постели. Конан качнул головой.

— У меня иная дорога, Кинна. Когда я встретил вас, я шел в Немедию. Я хотел бы продолжить свой путь.

— Понимаю. Мне трудно представить тебя крестьянином, владельцем поместья. Но я всегда буду помнить о тебе.

— И я о тебе, — сказал он Конан смотрел, как они едут прочь. Потом повернул коня на запад, в сторону Немедии. У него была новая лошадь, благодаря Совартусу из Черного Квадрата, и изумруды, вдвое более ценные, чем то золото, которое он потерял в Коринфии. В конце концов, не такой уж плохой обмен. К тому же он жив и может получать удовольствие от того и другого.

Улыбаясь, он ехал навстречу заходящему солнцу

Конан Полководец

Пролог. Воинство мертвых

Пустынные и безлюдные Варакельские топи. Окутанные легендами и тайнами, тянутся они от границ восточной Немедии через острова и болота в Бритунийскую степь, туда, где рождается солнце. Давным давно эти места, одинаково непроходимые для человека, коня или лодки, превратились в черный омут, затягивающий в свое бездонное брюхо одиноких путников и безрассудных искателей приключений.

Но для одиннадцатилетнего парнишки жизнь на краю столь загадочных, неисследованных земель была полна будораживших воображение надежд и стремлений приоткрыть завесу тайны, прикоснуться к следам давно прошедших столетий и самому стать участником каких-нибудь невероятных событий. Его тревожили печальные крики птиц, доносившиеся с болот, леденящее душу завывание ветра. В шелесте тростника ему чудились не то стоны, не то шепот чьих-либо призрачных голосов. Мальчик по имени Лар рос один, без братьев и сестер. И был по натуре мечтателем. Какая-то неудержимая сила заставляла его вопреки предостережениям родителей бродить вдали от родных полей.

Лар оставил свой бревенчатый плот в зарослях тростника и соскочил на открытую им землю. Паренек буквально горел страстным желанием исследовать ее. Отец почему-то никогда не говорил об этой земле, хотя, несомненно, что-то знал о ней. Суровый немногословный старик знал о Варакельских топях больше, чем кто-нибудь, однако хранил молчание.

Лар не ведал даже, был ли открытый им клочок земли островом или полуостровом. Скорее всего, облик земли менялся от сезона к сезону, в зависимости от ежегодного противоборства между половодьем и засухой.

Лар продвигался медленно, то кругами обходя трясины, то продираясь сквозь густой кустарник. При этом не забывал зорко поглядывать по сторонам, чтобы избежать нежелательной встречи с медведем, камышовым котом или змеей. Наконец, открылась ровная пустошь, теперь можно без опаски ступить на сухую, твердую землю. Пустошь покрывал ровный ковер зеленой травы, — совсем как те поля рядом с фермой, которые возделывал его отец. Почему же здесь столь богатая пахотная земля еще не заселена?

Опираясь на шест, Лар ускорил шаг, но обойдя плотные заросли ольхи, внезапно замер от неожиданности. Прямо перед ним возникло ужасное зрелище: вздыбленный скелет коня. На спине мертвого скакуна — скалящийся всадник-скелет в ржавых доспехах.

Лар не поддался суеверному ужасу, не кинулся очертя голову обратно, поскольку считал всякую панику ниже своего достоинства. Здравый смысл подсказывал ему, что непосредственной опасности для жизни пока нет. Он только немного подался назад, укрывшись за густой листвой, и замер. Затаив дыхание, Лар внимательно вслушивался в окружающие звуки, но улавливал только шелест листьев да биение собственного сердца. Ничего похожего на топот копыт или звон оружия. Постояв еще несколько минут и окончательно успокоившись, Лар осторожно шагнул вперед и выглянул из-за листвы.

Призрачный всадник все так же застыл в отчаянном галопе. Единственным движением в этом царстве безмолвия и неподвижности были развевающиеся на ветру клочья бесцветной одежды, все еще свисавшие с костей и цепляющиеся за остатки панциря.

Лар разглядел, что конь и всадник прибиты к земле деревянным колом. Кол пронзил живот и седло коня, прошел сквозь пустую грудную клетку всадника и — тут Лар впервые содрогнулся от ужаса — острым концом проткнул череп мертвого воина. Ржавый шлем всадника, некогда венчавший голову воителя, теперь возвышался в нескольких дюймах над ней, слегка покачиваясь на деревянном острие.

В свои одиннадцать лет Лар уже знал, что подобный тип казни предпочитали суровые бритунийцы. Мысль о том, что и всадник и лошадь были проткнуты насквозь заживо, вызвала у него тошноту, хотя он и не мог оторвать глаз от страшного зрелища.

Лар сделал еще несколько шагов вперед, стараясь все же держаться на почтительном расстоянии от морды коня, задранной высоко кверху и глядящей невидимым взглядом на своего седока. С трепетом и восхищением Лар разглядел, что всадник, судя по остаткам богатых доспехов, был полководцем, или по крайней мере командиром отряда.

Расположенные почти правильным строем позади своего командира, девять других всадников были насажены на колья таким же жутким способом. Некоторые скелеты уже осыпались и валялись на земле бесформенной грудой костей, в то время как другие всадники еще гордо восседали в седлах, облаченные в ржавые кольчуги. К поясам воителей все так же грозно пристегнуты покрытые зеленью медные рукоятки кривых сабель.

Большинство деревенских мальчишек, конечно, не выдержали бы подобного зрелища и помчались домой, стараясь поскорее забыть о зловещем открытии. Одни решились бы рассказать родителям об отряде призраков-скелетов, изрядно приукрашивая свой рассказ всякими небылицами, другие оставили бы увиденное в тайне.

Но Лар был не из их числа. С раннего детства он уже глубоко задумывался над тем, что доводилось услышать поздними вечерами у огня. Ведь взрослые думали, что парнишка спокойно спит. Он рос мечтателем, и его воображение и любознательность не давали места страху.

Вот и сейчас он продолжал двигаться меж останками мертвого воинства, и хоть мурашки бегали у него по спине, азарт исследователя вновь взял верх. В центре кавалерийского строя Лар увидел обломки колесницы. Кони, некогда везшие ее, не были пронзены кольями, как другие, — это были просто груды костей со спутанной кожаной полуистлевшей упряжью. Сама же колесница представляла собой нагромождение рухнувших бревен, расколотых спиц и перекладин и разбросанных вокруг них костей, покрытых лишайником. Это были остатки одиннадцатого человеческого скелета, череп которого был несомненно расколот острым клинком. Приглядевшись к уцелевшей части черепа, Лар заметил, что он отличается от других какой-то странной плоской и удлиненной формой, а также сильно выпуклыми неровными зубами.

И вдруг в центре всей этой груды развалин что-то сверкнуло из-под кожаных лохмотьев, которые скорее всего служили навесом колесницы. Лар наклонился, и в глаза ему ударил яркий блеск непотускневшей от времени странной вещицы. Приглядевшись, Лар застыл от изумления. Золотая фигурка! Опустившись на колени, он принялся отдирать куски кожи, расчищая доступ к находке. Сухие кости затрещали, когда он нетерпеливо отпихнул их в сторону.

Это оказался овальный золотой ларец, украшенный драгоценными камнями и имевший форму змеиной головы. Даже тому, кто видел немало причудливых вещиц, отлитых из металла, сложность и изысканность формы ларца могла бы показаться просто сверхъестественной. Когда Лар осторожно коснулся кончиком пальца змеиного глаза, чтобы стереть с него пыль, граненая поверхность засверкала необыкновенно глубоким и ясным зеленым светом. Зубы змеи были также из драгоценных камней, отшлифованных в виде суживающихся призм, такими же прозрачными и сверкающими, как глаза.

На задней стороне ларца Лар увидел петли. Он просунул слегка дрожавшую руку между зубами и осторожно поднял крышку. Она поддалась с трудом, но Лару все же удалось поставить ее прямо. В лучах солнца сверкнула зеркально полированная внутренняя поверхность змеиной пасти. Дно ларца было полно кроваво-красных драгоценных камней, из груды которых высовывался змеиный язык. Настоящее сокровище висело именно на его остром раздвоенном кончике — золотое, инкрустированное камнями ожерелье.

Лар знал о коронах и сокровищах только из волшебных сказок, которые рассказывала ему мать долгими зимними вечерами. Не решаясь дотронуться до ожерелья, он посмотрел на его отражение на сверкающей крышке шкатулки.

Внезапный холод пронзил мальчишку насквозь, и ужас заполнил сердце. В этот момент Лар был почти уверен — стоит ему только взглянуть вверх и он увидит, как всадники-скелеты оживают, распрямляют высохшие белые конечности, зловеще вращают скрипучими шеями и поворачивая к нему своих страшных мертвенно-бледных коней. Несколько мгновений Лар не осмеливался поднять глаза, но наконец ему удалось пересилить себя и посмотреть вверх.

К счастью, ничего жуткого не произошло. Всадники по-прежнему оставались на своих местах. ближайший скелет вздымался прямо над ним, такой же ужасный, как и раньше, и такой же неподвижный.

Изменилось разве что небо — теперь оно было затянуто тяжелыми свинцовыми облаками, возвещавшими о перемене погоды. На земле же все было спокойно, лишь стебли высокой травы слегка колыхались от дуновения ветра.

Лар размышлял о том, что могло угрожать ему здесь, что было такого сверхъестественного или дьявольского в этом месте. Почему он должен бояться этих полуистлевших обломков былой трагедии, разыгравшейся давным-давно, может быть, когда его еще не было на свете? Он слышал много рассказов о жутких и таинственных явлениях, но теперь не верил в них и презирал за трусость тех, кто с суеверным страхом рассказывал о всяких мистических чудесах. Все эти россказни не для него! Лар решительно повернулся к шкатулке и сунул руку внутрь, чтобы взять ожерелье.

Но как только он дотронулся до сокровища, щелкнул замок, и крышка захлопнулась. Лар вскрикнул от боли, почувствовав, как один из острых, как игла, змеиных зубов пронзил запястье до кости. Свободной рукой паренек попытался приподнять тяжелую, снабженную сильной пружиной крышку, но ему это не удавалось. Рану сильно жгло, будто в нее попала кислота. Лар почувствовал, как рука медленно коченеет. К горлу подкатила тошнота.

Наконец, ему все же удалось освободиться от проклятой шкатулки, уже сквозь туман смутно увидев, что с пронзившего его змеиного зуба капала не только кровь, но и тягучий желтый яд. Шатаясь, он побрел назад, к зарослям ольхи, с трудом различая дорогу, ведомый еще не угасшим чувством вернуться домой.

* * *

Три дня спустя его нашел отец. С безумным взглядом Лар бродил по заросшему тростником болоту рядом с полем дикого лука. Он не отвечал ни на какие вопросы отца, и, как тот ни тряс его, не произнес ни единого звука. Старик поднял сына на руки и понес домой, где в тревоге ждала их мать.

— Лар! О, Лар, мое дорогое дитя, почему ты меня не послушался? Обещай, что никогда больше не уйдешь от твоей мамы! — обезумевшая от горя женщина вымыла и обтерла мальчика мягким полотенцем, положила на тюфяк перед огнем и сделала припарку на гноящуюся рану.

Через некоторое время, когда отец пошел обратно в поля, она попыталась накормить сына горячим супом, но Лар плотно сжимал зубы. Мать поднесла деревянную ложку к его губам и стала убеждать съесть хоть немного, но Лар внезапно схватил ее руку и сильно укусил. Мать пронзительно закричала и отдернула руку, чувствуя сильное жжение.

Глава 1. Пляска дубинок

Подземная тюрьма, казалось, была насквозь пропитана человеческими страданиями. Зловонная тьма делала почти осязаемым густой туман отчаяния, лишь усугублявшийся благодаря единственному источнику света — тонкому пыльному лучу, падавшему из окна.

Два десятка заключенных бесцельно бродили по камере или сидели на корточках, привалившись к грубым каменным стенам. Некоторые из них были немедийскими рабами, темнолицыми угрюмыми людьми в простых рубахах до колен, перевязанных на поясе истрепанными веревками. Другие, одетые в более пестрые лохмотья, выглядели чужестранцами — это были или беспечные хитроватые уличные воришки из Динандара, или небогатые путешественники, что-то не поделившие с местными властями. Отличились друг от друга заключенные и чисто физически — здесь маялись и плотные дюжие крепыши, слонявшиеся от двери до окна, и измученные пытками доходяги, стонущие по темным углам. Самый несчастный вид был у одного из них, лежавшего лицом вниз на грязном полу прямо посреди камеры, поджав под себя ноги. В таком скрюченном состоянии он лежал уже несколько дней, но именно сегодня почему-то привлеку особое внимание сокамерников.

— Эй, Джайлер! Смотри-ка, никак Столпа окочурился?

— Точно, загнулся парень. Надо унести его отсюда, а то скоро он начнет вонять!

Крепкий, заросший густой бородой арестант, решительно подошел к двери и начал дубасить по ней огромным кулачищем.

— Эй, начальник! Идите сюда! У нас тут один умер сегодня утром! Унесите его, а то он разведет нам червей!

— Уберите его! Он уже воняет! Унесите его! — отдельныекрики и вопли слились в нестройный, но мощный хор, к которому присоединились все, кто был способен кричать. За исключением одного.

Это был варвар-северянин, высокий мускулистый парень лет восемнадцати с растрепанными черными волосами и едва пробивающейся бородой. Он был одет, как горожанин, но с первого взгляда видно, что одежда явно с чужого плеча. Он лениво прохаживался вдоль стены. В его неторопливых движениях проглядывалась кошачья гибкость, резко контрастировавшая с грубой и тесной одеждой. Варвар неотрывно смотрел на дверь, время от времени что-то шепча стоявшему рядом о ним головорезу со сломанным носом, который изредка добавлял к общему хору громкие презрительные насмешки.

— Идут! — Ухмыляющееся лицо горбоносого внезапно стало серьезным. — Ну, теперь держись, Конан!

— Ты тоже. Рудо. Да поможет нам Кром!

Со стороны коридора кто-то с силой ударил по двери. Молодой варвар напружинился и замер. Крики его сокамерников стихли.

— Эй, вы, подонки! — загромыхал чей-то голос из-за двери. — Если сейчас же не будет порядка, перестреляю всех, как бешеных псов!

Тот самый бородач, первым поднявший шум в камере, вытянулся перед смотровым отверстием в двери и указал на неподвижную фигуру, распростертую на полу.

— Господин начальник, — почтительно произнес он, — Столпа умер уже несколько часов назад, а камера переполнена, он скоро начнет разлагаться. Мы бы очень хотели, чтобы его унесли отсюда.

— Ах, умер? — насмешливо отозвался невидимый за дверью стражник. — И какой же негодяй задушил его?

Бородач нервно передернул плечами.

— Никто его не трогал, — поспешно проговорил он. — Просто он был совсем уж доходяга. Болел долго, вы же знаете!

— Хоть бы вы все сдохли вместе с ним! — раздраженно пробормотал стражник. — А откуда я знаю, что вы не пытаетесь заморочить мне голову?

Заключенные переглянулись, и по камере пронесся легкий гул недовольства. Горбоносый Рудо быстро шагнул к двери и оттолкнул в сторону бородача.

— Господин начальник, можете сами убедиться…

Он подошел к неподвижному телу, занес назад ногу в котурне и точно рассчитанным движением нанес удар в бок несчастного Столпы, так что тот откатился по скользкому полу на расстояние вытянутой руки.

— Мучения Столпы окончились, господин начальник, — Рудо повернулся к двери и слегка склонил голову. — А наши только начинаются. Так вы возьмете его? Очень просим.

В подземном каземате воцарилось гробовое молчание. Заключенные затаили дыхание, застыв, как камни. За дверью послышались приглушенные голоса, затем стражник рявкнул через глазок:

— Ладно. Но вынесете вы его сами. И только двое из вас, не больше. Ты, Фалмар и…

— Я! — торопливо крикнул Рудо и тут же склонился над Столпой. Бородатый Фалмар подхватил тело с другой стороны и они направились к двери.

Раздался глухой скрежет отодвигаемого засова, и заключенные нервно зашевелились.

Тяжелая дверная панель подалась внутрь.

— Ну, пошли! Да поживее! — Резко скомандовал появившийся и дверном проеме человек в бронзовом шлеме и красном мундире городской гвардии. Подняв арбалет и держа узников на прицеле, гвардеец жестом велел арестантам выходить. Те послушно двинулись вперед вместе со своей ношей. Второй тюремщик ухватился за скобу засова, намереваясь немедленно захлопнуть дверь.

Но как только Рудо и Фалмар прошли через дверь, напряженная скованность заключенных мгновенно исчезла. Они стремительно рванулись к двери. Впереди всех оказался молодой варвар. Северянин схватил за руку тюремщика, стоявшего у двери и резко вывернул ее, втолкнув его самого в камеру. Тем временем Рудо и Фалмар набросились на гвардейца в красном мундире, швырнув в него свою ношу, которая вылетела из их рук с такой силой, что сбила стражника с ног.

Конан пытался вырвать тяжелую деревянную дубинку из рук тюремщика, которого он швырнул в камеру под ноги бегущим заключенным, но оружие было крепко пристегнуто ремнем к запястью.

Юный варвар с остервенением начал выкручивать ремень, пока тот не треснул, и дубинка оказалась у него в руках, Издав пронзительный воинственный крик, от которого у врагов кровь стыла в жилах, Конан бросился в поток людей, валивших через дверь.

В караульном помещении уже вовсю кипела драка. Толстощекий стражник, которого первого сбили с ног и обезоружили, пытался выползти из свалки, отчаянно барахтаясь. В груде тел, навалившихся на него, были заметны по крайней мере еще четыре других стражника. Два тюремщика выскочили из камеры пыток, но Конан уже встречал их на верхней ступеньке узкой каменной лестницы.

Удар дубинкой пришелся вскользь по шлему стражника, но все же он кубарем полетел вниз по лестнице к освещенному светом факела дверному проему. Тем временем второй стражник успел атаковать Конана, огрев его дубинкой по плечу. Юный варвар, стиснув зубы от боли, яростно набросился на противника. Завязалась отчаянная схватка, дубинки трещали, но Конану удалось одержать верх. Он ударил стражника по пальцам, тот на мгновение замер. Этого оказалось достаточно. Следующим ударом северянин сбил тюремщика с ног. На него тут же прыгнул какой-то всклокоченный заключенный, чтобы захватить оружие.

Тем временем варвар метнулся к лестнице, ведущей наверх, где толпились другие стражники. Горбоносый Рудо орудовал разряженным арбалетом, словно боевым молотом. Остальные арестанты дрались голыми кулакам, да так лихо, что прижали тюремщиков к стене. Фалмар навалился на толстого стражника, перехватил дубинку и, используя ее как своеобразный рычаг, пытался придушить слабо отбивающегося противника. И только костлявый Столпа не принимал участия в драке — он лежал, неуклюже раскинувшись на полу у основания лестницы и выглядел в этот момент еще более мертвым, чем раньше.

Конан бросился в самую гущу схватки, щедро раздавая удары направо и налево. Тюремщиков не спасали даже шлемы, тяжелые кулаки северянина валили стражников, как два цепа — снопы спелой пшеницы. То тут, то там раздавался треск ломающихся костей и дикие крики боли.

Яростный ритм битвы охватил молодого варвара. Его движения напоминали некий сложный, бешеный танец. Когда вражеская дубинка попадала Конану по руке или по ребрам, вспышка боли только подстегивала его и ускоряла темп. Обманное движение в сторону, бросок вперед, парирование, удар! Свирепая киммерийская кровь вопила в его ушах дикую песнь!

Шум и столпотворение вокруг него уже казались Конану обыденным фоном. Он чувствовал себя всемогущим и неуязвимым, враги падали перед ним, как подкошенные.

Но тут юный варвар услышал сзади громкий настойчивый крик, заставивший его вернуться к реальности. Дико озираясь по сторонам, он увидел, что из нижней тюрьмы подоспели новые стражники и закрыли выход из камеры, затолкав туда при этом несколько заключенных. Некоторые вообще не покидали ее из трусости или физической немощи; одним словом, ряды мятежников поредели. Высокий круглолицый надзиратель Флетта, стоя у дверей камеры вместе с двумя стражниками усердно работал тяжелой медной колотушкой, с азартом опуская ее на головы тех, кого только мог достать.

Для тех заключенных, кто еще продолжал сражаться, оставалась надежда прорваться вверх по лестнице. Ее защищали двое стражников, медленно отступавших ступенька за ступенькой под натиском Рудо и Фалмара.

Но вот наверху зазвучали отрывистые команды. Раздался топот ног подоспевшего подкрепления, и вниз по узкой лестнице устремились Железные гвардейцы, одетые в черные металлические шлемы и панцири. Приблизившись к схватке, они молниеносно вытащили длинные кривые сабли.

Их командир шагнул под арку и остановился на верхней ступеньке. Это был высокий худощавый человек с жестким лицом и аккуратными черными усиками. Положив руку на эфес сабли, скрытой под плащом, он молча смотрел вниз на сражающихся, шепнув только несколько слов младшему офицеру, спускавшемуся по лестнице.

С этого времени борьба стала жестокой и короткой. Более удачливые заключенные падали под дубинками стражников, другим повезло меньше — их или рубили, или пронзали насквозь длинные сабли Железной гвардии. Конана окружили и обезоружили, но он продолжал отчаянно биться, пока сзади ему не набросили на лицо какую-то грязную вонючую тряпку.

Рухнув под ударами врага на колени, варвар еще яростнее замолотил кулаками, отбивая удары со всех сторон, в любой момент ожидая почувствовать леденящий холод стали, пронзающей внутренности. Однако северянина только били и пинали, не давая подняться. Потом навалились, скрутили руки и крепко связали за спиной, прижав голову к коленям.

Вокруг раздавались звуки резких ударов, стоны и мольбы о пощаде. Схватка закончилась. Конан не мог понять, почему с ним обошлись не так, как с другими, и воображение уже рисовало ему ужасные картины пыток и унижений, которые, должно быть, ожидали его в будущем.

Он услышал, как оставшихся в живых заключенных погнали обратно в камеру, сопровождая их водворение на место бранью, проклятьями и пинками, — но его все еще держали на коленях. И вот наконец он услышал, как кто-то произнес рядом с ним ровным спокойным голосом:

— Этого парня зовут Конан?

— Да, господин. Он киммериец. Опасный бунтовщик и скорее всего один из зачинщиков мятежа, — голос стражника был полон ненависти и презрения. — С вашего позволения, маршал Дарвальд, ему надо бы укоротить руки. А лучше всего просто прибить.

— Дайте-ка на него взглянуть.

Тряпку стащили, и Конан увидел перед собой пол, устланный телами недавних участников сражения. Повернув голову, он увидел высокого офицера в черном плаще и стражника с разбитым носом. Офицер мельком глянул на пленника и без всякого выражения произнес:

— Посадите его в одиночную камеру, а затем мы его перевезем, — Маршал Дарвальд повернулся и пошел прочь, бросив на ходу через плечо. — Он будет отослан под власть барона.

Глава 2. Дворец барона

Боевая колесница неспешно громыхала по тихим улицам Динандара, и десятки невидимых глаз тайно наблюдали за ней из темных окон и укромных щелок. Несмотря на поздний час, появление колесницы было немедленно замечено. В унылом провинциальном городке происходило не так уж много событий, поэтому появление колесницы вызвало такой интерес — или ради того, чтобы наутро пустить какие-нибудь сплетни о готовящемся военном перевороте или политических интригах, или из простого обывательского страха.

Для пассажиров колесницы это путешествие было не слишком приятным. На мощеной булыжником дороге, приспособленной для конных, немилосердно трясло. Окованные железом колеса периодически застревали в сточных желобах, перерезавших мостовую.

Возница и пассажир, сидевшие бок о бок на обитой войлоком доске, неистово тряслись, то и дело наваливаясь друг на друга. Но гораздо тяжелее было тому, кто лежал ничком на полу со связанными сзади руками.

— А ну, лежи тихо, грязный варвар, или я сейчас успокою тебя дубинкой! — Угрозу возница тут же подкрепил сильным ударом тяжелой рукояткой кинжала.

— Кром! Я ведь сейчас сдохну! — Крик того, кому достался удар, приглушило грубое войлочное одеяло, наброшенное сверху на пленника. — И так дышать нечем!

— Тихо, киммериец! — Голос пассажира, одетого в черный плащ, был как всегда спокойным и невозмутимым. — Барон приказал, чтобы ни одна живая душа тебя не увидела, иначе ты уже не будешь нужен барону. Тогда тебя ждет участь, которая больше соответствует твоему положению в мире и твоим недавним преступлениям. Если будешь лежать спокойно, еще поживешь немного, — Маршал Дарвальд презрительно посмотрел вниз. — Не суетись и не пытайся распутать свои веревки. Мы почти приехали.

Возница присвистнул и тряхнул поводьями, подстегивая трех гнедых жеребцов. Колесница покатила по бревенчатому мосту, казавшемуся гладким, как полотно по сравнению с мощеной булыжником дорогой. Конан услышал оклик, краткое приветствие и скрип открываемых ворот, затем колесница остановилась.

С Конана сдернули одеяло и выволокли из колесницы в густую грязь. Он упал на одно колено и, с трудом сохранив равновесие, резко выпрямился. Маршал двинулся к большому высокому зданию, похожему на мрачный дворец или на крепость; возница подтолкнул Конана в том же направлении. Варвар глянул на него так, что тот отпрянул, забыв о связанных руках пленника. Конан огляделся вокруг, разминая затекшие конечности, затем мрачно пошел вперед в сопровождении своего конвоира.

Входная дверь была открыта, и изнутри на каменное крыльцо лился уютный желтый свет. Но маршал Дарвальд не обратил никакого внимания на этот знак гостеприимства и, подойдя к обитой железом небольшой двери, хорошо спрятанной в глубокой нише, вытащил ключ и вставил замок. Дверь с тихим шорохом открылась, все трое прошли в большую, хорошо освещенную прихожую. Сквозь арочный проем Конан увидел просторный, богато украшенный холл с яркими цветными гобеленами и массивной лестницей посередине.

— Закрой двери, — приказал маршал, — и возница закрыл на засов сначала дверь, через которую они вошли, а затем поспешил прикрыть массивную резную дверь, ведущую в зал.

Дарвальд жестом приказал Конану сесть на скамью, тянущуюся вдоль стены, а сам остался стоять рядом.

— Эй, киммериец, — Маршал пристально взглянул на своего пленника. — Когда тебя схватили, при тебе были монеты Заморы и золотые драхмы Бельверуса. Ты тогда болтался на юге, ведь так?

Северянин неопределенно кивнул. Он знал, что в немедийской столице был совершен ряд кровавых преступлений, которые запросто могли повесить на него.

— Отвечай, когда с тобой говорят! Как долго ты был в Динандаре?

— Да дней двенадцать, — Конан опустил глаза в пол, чтобы взгляд не выдал его.

Маршал задумчиво — потрогал усы.

— У тебя есть какие-нибудь родственники или знакомые в Немедии?

— Нет, — Конан про себя немного удивился вопросу.

— Ты уверен? Может быть, каких-нибудь женщин из твоей родни привозили на юг как невест? — Дарвальд наклонился, глядя пленнику в глаза, но на лице варвара было только мрачное недоумение. Не дождавшись ответа, маршал выпрямился. — Ну, хорошо, парень. Вот ты пришел с северных равнин, и что ты думаешь о чудесах нашей цивилизации? — Он улыбнулся с каким-то новым, фальшивым оттенком сердечности. — Тебе нравятся хайборийские земли?

Юный варвар несколько мгновений размышлял, затем посмотрел Дарвальду прямо в лицо.

— Не знаю… я никогда не видел такого богатства, как в южных городах. Впрочем, как и грязи, мерзости и нищеты, — с трудом проговорил Копан, удивленно мотая головой. — В Киммерии, конечно, тоже случается голод, могут голодать целые племена, но уж если они процветают, то процветают все вместе. А здесь честные люди умирают с голода, а прожорливые богачи жируют за их счет.

Глаза Дарвальда сузились от отвращения.

— Тебе бы лучше оставить эти рассуждения в своих снежных болотах, приятель, а не то в Динандаре за это могут вырвать язык, — Он помолчал, затем, с любопытством взглянул на Конана. — Однако ты довольно неплохо говоришь по-немедийски. Как тебе удалось выучить его?

— Немедийцы часто появлялись у наших границ, пытаясь захватить наши земли, — пожал плечами Конан. — В юности я не раз сражался с их бандами, — у него был такой вид, как будто он и впрямь считал, что его юность была в довольно отдаленном прошлом. — Помню, мы хорошо помяли им бока возле крепости Улайю.

— Это были восточные немедийцы, да?

— Селяне с равнин… И прочий сброд…

— Понятно, — задумчиво кивнул маршал. — А что ты думаешь насчет твоего поступления на службу барону?

— Почему бы и нет? — равнодушно отозвался Копан. — Только убивать моих сородичей или шпионить против них я не собираюсь.

Лицо Дарвальда впервые смягчилось.

— Ладно, — Он повернулся к вознице. — Ему надо дать одежду получше, чтобы предстать перед бароном, — Маршал брезгливо сморщил нос. — Вот только с мытьем придется подождать. Свайнн, поищи для него что-нибудь подходящее.

Свайнн повернулся к развешенной на крюках вдоль стены одежде и выбрал короткую зеленую куртку и рыжевато-коричневые штаны, затем молча показал их Дарвальду.

Маршал кивнул:

— А теперь освободи его от веревок.

Свайнн недоверчиво взглянул на маршала, затем положил одежду на скамью, вытащил нож и подошел к Конану. Северянин встал и повернулся к нему боком.

Свайнн снова застыл в нерешительности.

— Не бойся, — подбодрил его Дарвальд. — Если у него есть хоть капля здравого смысла, он поймет, что здесь-то уж ему будет всяко лучше, чем в тюрьме или на рудниках.

Резким движением клинка Свайнн перерезал путы. Конан вытянул руки вперед, разминая их и сбрасывая остатки веревки. Свайнн потянул его за рубашку, чтобы помочь переодеться.

— Назад! — Резким ударом локтем Конан отбросил его к стене.

Свайнн едва удержался на ногах. Крепко выругавшись, он замахнулся на Конана кинжалом.

— Оставь его, Свайнн, — нетерпеливо проговорил Дарвальд. — И убери подальше свой тесак для репы. А ты, парень, — он повернулся к молодому варвару, — давай-ка скидывай эти грязные лохмотья, которые ты бог знает где стащил.

— Это моя одежда, — Конан метнул злобный взгляд на обоих, потом чуть расслабился. — Если бы мне вздумалось украсть, то я выбрал бы что-нибудь получше.

Он стянул с себя рубашку, треснувшую на спине во время битвы на дубинках, затем снял грубые потрепанные штаны и бросил их на пол, обнажив красивое мускулистое тело, обильно покрытое ссадинами, синяками и рубцами. Но несмотря на то, что эти раны еще явно давали о себе знать, двигался киммериец с удивительной гибкостью и мощью молодого леопарда.

Облачившись в новую одежду и завязав на ногах кожаные сандалии, Конан выпрямился и взглянул на Дарвальда.

— Годится, — кивнул маршал. — Пошли.

Дарвальд толкнул деревянную дверь в стене, за которой открылась винтовая лестница, ведущая в одну из угловых башен замка. Они поднялись в небольшую комнату с узкими окнами-бойницами и, миновав галерею, вошли в роскошный покой.

Увидев их, с кресел с высокой резной, спинкой поднялись двое — высокий пожилой господин с серебристыми усами и пухлый розовощекий человечек, по-видимому, его вассал.

— А, Дарвальд! Значит, это и есть тот мальчишка?

Высокий господин, стоявший к ним вполоборота, был истинным аристократом. Одетый в красивую кожаную юбку и шелковую рубашку, с серебряным кинжалом на поясе, он казался олицетворением мужественности и благородства. Жесткие черты лица немного смягчали седые усы и бакенбарды. Но когда он повернулся к вошедшим, Конан увидел, что благородный лик аристократа обезображен синевато-багровым шрамом. Шрам рассекал лицо от глаза до нижней губы так, что оно казалось удивленно-надменным. Один глаз, по всей видимости, был мертвым, но тем не менее Конан поежился, ощутив на себе силу взгляда барона.

Тот, кто находился в комнате вместе с ним, являл собой разительный контраст по сравнению со старым аристократом. С первого взгляда ясно, что этот пухлый розовощекий толстяк — полное ничтожество. Однако, уверенно напускает на себя вид знающего себе цену незаменимого помощника. Его невзрачная серая куртка была слишком туго подпоясана ремнем, так что живот потешно выпячивался, но при этом толстяк держался гордо и уверенно.

Дарвальд коротко поклонился, неотрывно глядя на барона.

— Да, милорд, — как всегда ровным голосом произнес он. — Это тот самый парень, о котором я вам говорил. Дикий киммериец, но тем не менее, как мне кажется, имеющий достаточно здравого смысла. Конан, тебе предоставляется возможность преклонить колени перед бароном Бальдром Эйнарсоном.

Но Конан ограничился лишь кивком.

Дарвальд в бешенстве повернулся к нему:

— Киммериец, ты должен встать на колени! Это необходимо для твоего же блага.

Конан продолжал стоять, бесстрастно глядя на барона.

Рука Дарвальда потянулась к эфесу сабли.

— Упрямый варвар! — злобно воскликнул он. — В твоем положении следует быть посговорчивее!

— Маршал! — спокойно, но с оттенком удивления произнес барон. — Оставьте его. В том, что вы от него требуете, нет никакой необходимости. Более того, это даже лучше, что у мальчишки нет привычки повиноваться. Это только помешало бы ему исполнить свою роль должным образом.

— Конечно, милорд, — кивнул маршал, бросив еще один взгляд на мрачного пленника. — Прошу меня простить. Так вы находите сходство соответствующим?

— Да, — улыбнулся Бальдр. — В его лице есть нечто такое, что придает киммерийским мужчинам суровость, а… их женщинам красоту, — При этих словах бровь барона слегка дернулась, будто от нахлынувших воспоминаний, затем он принялся пристально изучать Конана. — Так, волосы ему надо постричь покороче, усы тоже подровнять, как у моего сына, тогда их сходство будет вполне подходящим.

Толстяк, сложив пухлые руки на животе, церемонно поклонился барону:

— Милорд, вы действительно полагаете, что этот грубый варвар может сойти за молодого Фавиана?

— Да, Своретта, — рассмеялся барон. — И если мой сын и наследник будет иногда ходить в простой одежде, как его телохранитель, и почаще носить шлем, это только пойдет ему на пользу.

— Понятно, — кивнул Своретта. — Милорд, но вы не боитесь ввести в ваш дом незнакомца, да еще такого строптивого, как этот? Не создаст ли это еще большую опасность, чем та, которую вы пытаетесь избежать? Поскольку я отвечаю за безопасность, то могу заверить вас, что сохранить в тайне задуманное будет чрезвычайно трудно.

— Своретта, мы ведь уже все обсудили, — резко прервал его барон, не глядя на своего советника, как будто привык, что тот все время рядом. — Может быть, в Динандаре действительно трудно сохранить в тайне весь этот маскарад, но в походе по провинции это будет намного проще. Я не хочу рисковать жизнью своего наследника, поэтому твердо убежден, что двойник ему крайне необходим. В наше неспокойное время, когда то тут, то там вспыхивают бунты и мятежи, моя единственная забота — укрепить власть баронства в Динандаре. Мы должны сделать все, чтобы не допустить гражданской войны, — Бальдр возвысил голос, как будто, произносил тронную речь. — Моя власть здесь достаточно крепка, но когда закончится мой земной срок, ее переход к следующему поколению не должен вызвать никаких осложнений. А это возможно только при сохранении нашего рода, ведущего свое начало от моего священного предка Эйнара, к которому благоволили бессмертные боги! Ну, так как вы считаете, является ли жизненно важным для нас, чтобы жизнь моего единственного сына и наследника была сохранена?

Пылающим взглядом Бальдр окинул своих слушателей, хранивших напряженное молчание, которое, впрочем, тотчас же сменилось льстивыми улыбками и поклонами полного согласия. Однако барон, казалось, не удовлетворился зим и продолжал сверлить взглядом присутствовавших, выискивая какие-нибудь признаки сомнения.

Наконец, Своретта решился успокоить своего сюзерена:

— Да, милорд, вы совершенно правы. Я полностью с вами согласен и могу предложить в поддержку вашей божественной миссии только одно — свою жизнь, — Для пущего эффекта он сделал паузу, склонившись в глубоком поклоне. — Поэтому сделаю все возможное от меня, чтобы обеспечить успех этого плана, — Своретта еще раз поклонился и приник губами к протянутой руке барона.

— Вот и хорошо, — с удовлетворением в голосе произнес Бальдр и величественно подняв руку, указал на Конана. — А что касается этого юноши, то он войдет в наш дом как личный телохранитель. Вы говорите, он драчун? Великолепно! Но ему надо еще многому научиться — и хорошим манерам, и искусству верховой езды, и еще многому другому. А еще он должен поменьше раскрывать рот, потому что вряд ли когда-нибудь избавится от своего ужасного киммерийского акцента!

Конан бесстрастно смотрел прямо перед собой, как будто этот разговор касался не его, а кого-то другого.

Бальдр повернулся к маршалу.

— Дарвальд, обеспечьте его необходимой одеждой и жильем. И не забудьте позаботиться о том, чтобы его усы были похожи на усы моего сына! — Барон вновь окинул присутствовавших суровым взглядом. — И запомните все: наша тайна не должна выйти за пределы этой комнаты. Если даже возникнут какие-нибудь слухи и подозрения, никто из вас не должен сделать ни единого намека в подтверждение их. Ты понял, мальчик? — Он посмотрел Конану в глаза.

— Да, — спокойно кивнул киммериец и неожиданно для всех спросил: — А сколько вы будете мне платить?

Дарвальд напрягся, не зная, как реагировать на очередную дерзость варвара, но Бальдр лишь слегка усмехнулся.

— Не о таких пустяках тебе сейчас надо беспокоиться. Помимо того, что тебе даруется жизнь, еда и крыша над головой, ты будешь получать еще одну золотую драхму каждые две недели, — Барон извлек монету из небольшого кошелька, лежавшего на столе, и бросил ее Конану.

В этот момент занавес из зеленого бархата в задней части комнаты откинулся, и перед взорами присутствующих предстал юный аристократ, немного нетвердой походкой вошедший в комнату.

Это был высокий и мускулистый юноша, одетый в шелковую рубашку и длинную шерстяную юбку, доходившую до его высоких кавалерийских ботинок; на поясе висел длинный кинжал с украшенной драгоценными камнями рукояткой. Его густые черные волосы и твердая челюсть выдавали в нем присутствие киммерийской крови, хотя изящество и благородство черт рода Эйнарсонов тоже были явно заметны.

Юноша прошелся по комнате и, подойдя к столу, оперся о него рукой — то ли, чтобы усилить театральный эффект от своего неожиданного появления, то ли чтобы просто удерживать равновесие.

— Так-так, совещание! Решаются важные государственные дела! — произнес он с пафосом, но при этом таким заплетающимся языком, что всем стало ясно, что молодой Эйнарсон изрядно перебрал. — А почему это меня не пригласили? Почему мне не оказали честь принять участие в столь высоком собрании?

Барон бросил на сына взгляд, полный презрения и горечи:

— Фавиан, когда ты своим поведением докажешь, что достоин принимать участие в решении важных дел, тебя будут приглашать. Но не раньше.

Фавиан выпрямил спину, но все же продолжал опираться рукой о стол.

— А если предмет обсуждения касается непосредственно меня, отец? Я ведь догадываюсь, о чем здесь говорили! — Он злобно взглянул на Конана и неуверенно ткнул в его сторону пальцем. — Этот немытый разбойник с большой дороги будет теперь изображать меня на публике? Или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься, — холодно отозвался Бальдр. — Ты все правильно понял, пока подслушивал за дверью.

Фавиан дернулся, как от невидимого удара, но ничего не сказал, взглянув на отца с немым укором. Возможно, это обвинение было несправедливым.

— Но ты сделал слишком поспешные выводы, — продолжал барон. — Я не собираюсь покушаться на твои права и привилегии. Я лишь намереваюсь принять чрезвычайные меры, чтобы обеспечить твою безопасность в предстоящем походе. Ты можешь ехать в обозе, Фавиан, и заниматься вопросами снабжения и торговли, а для боя… лучше подойдет варвар.

— Ах вот как! Я ценю заботу о моей жизни, отец, — Фавиан оттолкнулся от стола и пошатываясь двинулся вперед. — Но только достойно ли сыну барона прокатиться через всю провинцию, занимаясь всякой ерундой, в то время как этот бандит, вытащенный из тюрьмы, в полной мере насладится боевой славой! Отец, вы не думаете, что это оскорбительно для меня? — Он сильно качнулся, но сумел удержаться на ногах. Барон протянул руку, чтобы поддержать его, но Фавиан отмахнулся от нее и подошел к Конану. — Я сам могу выполнить свой долг лучше, чем какой-то допотопный дикарь! А ну-ка, варвар, посмотри на меня!

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, затем Фавиан замахнулся и ткнул кулаком в сторону Конана, метя ему в лицо, но при этом потерял равновесие и снова чуть не упал. Киммериец схватил его руку и, не прикладывая больших усилий, развернул сына барона и отшвырнул его от себя. Фавиан отлетел к креслу и неуклюже плюхнулся в него. Беспомощно вытянув ноги, он начал судорожно шарить в поисках кинжала, но никак не мог его найти.

Зато Дарвальд, Свайнн и Своретта уже обнажили свое оружие и теперь приближались к Конану, который ждал их, приняв боевую стойку и даже готовый схватить тяжелую скамью, чтобы отразить атаку.

Но снова вмешался барон:

— Стойте! Оставьте его. Мой сын сегодня выпил пару лишних кубков и сам напросился на неприятности. Северянин всего лишь защищался и кстати показал себя достойным бойцом, за что я ему и плачу. Так что уберите свое оружие.

Своретта нахмурился и покачал головой:

— Милорд, неужели вы позволите этому мерзавцу думать, что он может безнаказанно ударить благородного немедийца?

— Хватит! — Бальдр поднял руку, давая присутствующим понять, что разговор окончен. — Я же сказал, что все в порядке. Дело решено, и я уже устал. Своретта, проводите моего сына в его покой, а вы, Дарвальд, позаботьтесь о новичке. И всем отдыхать.

— Спокойной ночи, мой господин, — хором отозвались все, кроме Конана и Фавиана.

Барон Бальдр повернулся, пересек комнату и вышел через дверь, закрытую зеленой бархатной портьерой.

Но не Своретта, а Дарвальд занялся пьяным Фавианом, успокаивая и увещевая его, а глава разведки подошел к Конану, крепко сжимая рукоятку кинжала. Глаза приземистого толстяка недобро поблескивали.

— Вот значит как, варвар? Ты, конечно, думаешь, что сумел втереться в доверие к барону и теперь будешь злоупотреблять им? Не успел вылезти из тюремной камеры, а уже качаешь права! — Своретта зловеще ухмыльнулся, и лицо его исказилось нескрываемой ненавистью. — Но я предупреждаю тебя, что капризы и прихоти в доме барона приходят и уходят, иногда очень быстро. Но только одна вещь в этом доме будет всегда, — последние слова он произнес совсем тихо, почти шепотом, так что его не слышал никто, кроме Конана, — это мое влияние! И — если ты еще раз выкинешь что-либо подобное, то очень сильно пожалеешь об этом, потому что самым легким наказанием для тебя будет вернуться обратно в тюрьму.

Своретта замолчал, глядя Конану в глаза. Его плечо слегка дернулось, как будто он собирался ударить киммерийца, но остановило его, видимо то, с каким спокойствием и равнодушием тот выслушал его угрозы. Пробормотав сквозь зубы грязное ругательство, глава разведки повернулся и быстрым шагом отошел от Конана.

Глава 3. Обучение

Солнце, стоявшее в зените, ярко освещало внутренний двор. Жара, опалявшая весь город, казалась особенно невыносимой именно здесь, в этом замкнутом пространстве между домом и высокой наружной стеной. Взмыленные после утренней тренировки кони были покрыты пылью — и, как казалось Конану, он и сам был весь покрыт пылью, особенно его лицо и запекшиеся, пересохшие губы.

— Так-так, уже лучше, варвар. Но все-таки тебе еще надо научиться прямо сидеть на коне, — Голос Дарвальда был спокойным и бесстрастным. — Ну что ты так гнешься? Мы, немедийские кавалеристы, говорим так: «Сиди высоко и оставь рабам и коням делать всю работу!» — Маршал засмеялся и погладил усы. — Но ты, как я вижу, никогда не достигнешь уровня немедийского простолюдина, не то что аристократа!

— Я слышал, что работа с конем заключается в том, чтобы беречь его силу и скорость, — задыхаясь, пробормотал в ответ Конан. — Но вообще, это седло такое жесткое, а стремена расположены слишком низко.

— Ты оценишь и жесткость седла и то, что стремена зафиксированы на определенной высоте, когда тебе придется размахивать тяжелым оружием в бою, — с усмешкой сказал Дарвальд. — Ну ладно, на сегодня достаточно. Я вполне удовлетворен уже хотя бы тем, что у тебя начинают появляться мозоли, — Дарвальд легко соскочил с коня на землю, не проявляя никаких признаков усталости после многочасовой тренировки. — А теперь пора поесть. После обеда у тебя будет тренировка с мастером фехтования Эвольдом. Надеюсь, он тебя кое-чему научит.

Конан неловко слез с коня и, поглядывая на Дарвальда и стараясь подражать ему, привязал поводья к одному из колец, вбитых в каменную стену. Затем, едва волоча ноги, он пошел через пыльный двор в ту сторону, куда направился маршал. Солнце нещадно жгло ему плечи и шею, которую еще недавно закрывали длинные волосы. Конан задыхался, чувствуя, как все тело его разбито непривычной тренировкой, как болят его мышцы, с каким трудом ему дается каждый шаг.

— Куда ты идешь, киммериец? — Дарвальд остановился и повернулся к Конану.

— Я? — Конан тоже остановился и непонимающе уставился на маршала. — Обедать.

— Твой обед ждет тебя в столовой для слуг, за кухней, — Дарвальд указал на одну из дверей особняка. — Такие варвары, как ты… — Он засмеялся и, махнув рукой, быстрыми шагами пошел по направлению к другой двери, — Таким дикарям не место в офицерской трапезной!

Пробормотав проклятие, Конан понуро направился к дверям кухни. Едва он перестудил через порог, как ему показалось, что он оказался в темной пещере. Солнечный свет исчез, вместе с ним исчезла и жара, и Конан почувствовал освежающую прохладу. Но это длилось лишь мгновение — изнутри на него нахлынула другая волна жары и какого-то, как ему показалось, адского пламени. Он с трудом различил, что это пылали огни огромной кухонной печи, сплошь уставленной медными чанами и котлами, пар от которых клубился среди развешанных колбас, окороков и связок лука и чеснока, прежде чем улетучивался через закопченую дыру в центре потолка. Помещение было так насыщено разнообразными запахами, что всякий, кто попадал туда, немедленно начинал ощущать урчание в желудке.

— Ты чего, есть хочешь, варвар?

Из всех тех, кто, склонившись, орудовал над столами для приготовления пищи, только одна молодая девушка выпрямилась и с любопытством посмотрела на вошедшего. Это явно была немедийская крестьянка, довольно симпатичная, красоту которой подчеркивал ее наряд — широкая юбка и тонкая белая блуза, перехваченная поясом из яркой пряжи. Глаза ее были искусно подведены — по-видимому, сажей, — что придавало ее лицу немного загадочное выражение.

— Ну знаешь, ты пришел слишком поздно. Почти всю еду уже или отправили наверх, или слопали здесь. Ну да ладно, все равно проходи и садись, попробую что-нибудь наскрести для тебя, — Она внезапно рассмеялась так звонко, что ее угрюмые товарки оторвались от своих трудов и удивленно посмотрели на нее. — Да похоже, у тебя настоящий варварский аппетит! Мне надо поторопиться, иначе ты просто съешь меня, да еще и как следует обглодаешь мои косточки! — Девушка направилась к другому столу, покачивая красивыми, округлой формы бедрами.

Конан прошел через кухню и, миновав арочный вход, оказался в мрачной, освещенной единственным узким окошком комнате, служившей столовой для челяди. В центре комнаты стоял длинный стол с грубыми деревянными скамьями, а по двум сторонам ее тянулись отгороженные занавесом спальные комнатушки, отделенные друг от друга деревянными перегородками. Одна из них в дальнем конце, у холодной каменной стены, предназначалась Конану.

Он скользнул по ней взглядом и усмехнулся. Пусть комнатушка и холодная, зато она будет спасать его от проклятой изнурительной жары, хотя в любом случае он не собирался здесь долго оставаться — может быть, даже и на эту ночь. Морщась от боли в мышцах, Конан медленно опустился на скамью.

В комнату вошла девушка, неся широкий деревянный поднос с едой и грациозно покачивая бедрами и плечами. Конан лишь мгновение задержал взгляд на содержимом подноса, затем его внимание приковали волнующие формы красивой фигуры девушки. Она поставила свою ношу на стол и придвинула к Конану тяжелый глиняный кувшин с красным вином, наклонившись так низко, что предоставила ему возможность еще лучше рассмотреть ее прелести.

— Вот пожалуйста, варвар! Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы удовлетворить твои северные аппетиты. Если же нет, то предупреди меня заранее, — Она звонко рассмеялась. — А то тебе еще придет в голову напасть с ножом на какую-нибудь лошадь! Лучше не делай этого, а я постараюсь поискать в кладовке еще что-нибудь для тебя.

— Угу, — Конан запихнул в рот горячую репу и захрустел ею, одновременно отламывая толстый ломоть хлеба. — Не бойся, лошадь я не съем, несмотря на то, что мне здорово досталось от нее сегодня.

Девушка засмеялась, на этот раз негромко и как-то нежно.

— Как тебя зовут, киммериец? — бросив взгляд на занавешенный арочный вход, ведущий на кухню, она оперлась своим круглым, обтянутым юбкой из овечьей шерсти бедром о край стола. — Меня Лидия.

— Меня Конан, — с трудом произнес он набитым хлебом ртом.

— Ты… киммериец, правда? Когда я была маленькой, то не была даже уверена, что Киммерия на самом деле существует. Нам рассказывали всякие страшные истории о ней — о великанах, людоедах, драконах и других еще более ужасных вещах. — Она слегка поежилась. — Для нас это была какая-то таинственная и жуткая страна!

— Все это ерунда, — Конан отпил большой глоток вина. — Тот, кто болтал эти глупости, должно быть, перепутал мою страну с Асгардом и Ванахеймом, где таких ужасов предостаточно.

— О, — Глаза Лидии округлились, когда она представила себе страшных людоедов, подстерегающий на каждом шагу зазевавшихся юных девушек. — А когда я приехала в город, то узнала, что барон Бальдр еще в молодости привез сюда киммерийскую невесту из своих северных походов — госпожу Хильду. Я никогда ее не видела, но говорят, что она была красивая и добрая, — На мгновение взгляд Лидии стал задумчивым, затем она вновь с любопытством посмотрела на Конана. — С тех пор к северным странам у нас стали лучше относиться. Люди с почтением вспоминают госпожу Хильду, уважают ее дочь Калиссу и даже привыкли к мысли, что когда-нибудь ими будет править ее сын Фавиан. Ты чем-то похож на него, — Она пристально вгляделась в его лицо. — И даже очень.

— Хмм, — неопределенно отозвался Конан, затем тоже бросил на нее внимательный взгляд и принялся задумчиво жевать.-

Родственником он мне, конечно, не является, и я никогда не слышал о его матери, Хильде. Может быть, она была дочерью какого-нибудь правителя из восточных земель, а может, была простой крестьянкой.

Лидия вздохнула:

— Подумать только, что простая девушка из варваров стала баронессой! — Ее карие глаза заблестели. — Да, именно женщина и может подняться высоко в этом мире, а мужчина все-таки ограничен из-за положения своей семьи, — Она взглянула на Конана и поспешно добавила: — Кроме тебя, я думаю. Ты правильно сделал, что поступил на службу в благородное семейство.

Конан опустил глаза и вновь занялся едой.

— А что стало с госпожой Хильдой? — равнодушно спросил он.

— О, она умерла, — Лидия тоже опустила глаза и вздохнула.

— Умерла? Почему?

— Ее убили. Отравили пирогом с олениной. Говорят, отрава предназначалась для ее мужа, — Она понизила голос и оглянулась на вход в кухню. — Здесь так много всяких убийц, все время происходят какие-нибудь восстания. Правда, госпожу Хильду убили еще до всех этих ужасов.

Почувствовав, что Конан перестал есть, Лидия удивленно взглянула на него. Нахмурившись, северянин сосредоточенно тыкал ложкой в оставшуюся еду, в том числе и в пирог с неизвестной начинкой.

Он поднял на нее глаза:

— Так ты говоришь, подсыпать яд в пищу здесь является обычным делом?

— О, нет, Конан, прости, я напугала тебя! — Лидия виновато посмотрела на него. — Я не должна была говорить тебе этого! Не бойся, всю эту еду я приготовила сама. Если хочешь, я могу ее попробовать. Я всегда так делаю перед тем, как отправить еду господам, чтобы убедиться, что она не отравлена.

Она наклонилась, схватила сыр и откусила его, положив маленький остаток на поднос. Затем отломила сочащийся жиром кусок пирога и тоже отправила его в рот.

Конан невольно усмехнулся и перестал хмуриться. Заметив это, Лидия тоже улыбнулась.

— Ох, какой острый пирог! Не возражаешь, если я запью его? — Она взяла кувшин с вином и поднесла его к губам.

— Ну, ладно, хватит! — Конан засмеялся, схватил ее за руку и притянул к себе. — Можешь остановиться. Верю, что на этот раз меня никто не собирался отравить.

Лидия тоже засмеялась, глядя Конану в глаза. Капля вина осталась на ее нижней губе, и она слизнула ее маленьким розовым язычком. Конан неотрывно смотрел на Лидию, и ее восхитительные формы казались ему соблазнительным десертом после обеда. Он приблизил к ней лицо, она сделала то же самое, и наконец их губы встретились. Конан обвил руками ее талию, прижимая Лидию все ближе и ближе к себе. Пустой поднос, разделявший их, отлетел в сторону, и они слились в тесном и жарком объятии.

Неожиданно со стороны кухни раздался звук колокола, сначала один раз, затем другой. Лидия нетерпеливо зашевелилась, но Конан не выпускал ее из своих объятий, прижимая все крепче и крепче к себе. Лидия начала отчаянно бороться с ним, пытаясь освободиться. Наконец, ей это удалось, и она в гневе ударила северянина рукой по губам.

Изумленный Конан разжал объятия и непонимающе уставился на девушку. Лицо Лидии пылало от ярости. В этот момент она напоминала разъяренную тигрицу.

— Безмозглый варвар! Это же мне звонили! Ты что, хочешь, чтобы меня выпороли? — Лидия вытерла рот тыльной стороной ладони, пригладила волосы и торопливо направилась в кухню, на ходу поправляя складки своей одежды.

В дверном проеме показался костлявый мальчишка с торчащими во все стороны волосами, напоминавшими паклю. Он понимающе взглянул на Конана и нахально улыбнулся, затем подошел к столу, чтобы унести поднос с посудой.

Он едва успел увернуться в сторону, когда мрачный северянин рывком поднялся, отшвырнув скамью, и большими шагами вышел из комнаты.

Мысли путались у Конана в голове. Маленькая мерзавка, как она смела его так использовать! Разве он дал ей повод так обращаться с ним? «Может быть, я сделал что-то не так? — лихорадочно думал он. — Но она же сама этого хотела! Кто их разберет, этих местных. Не поймешь, что у них на уме. Пусть падет проклятье Крома на этих хайборийцев и на их подлые обычаи, которые они гордо называют цивилизацией!»

Конан вышел во двор, и дневная жара снова обрушилась на него. Он замедлил шаг и побрел по двору, волоча ноги, но буря в его груди продолжала бушевать. Впереди, в тени крыльца кузницы, его поджидал огромного роста человек, одетый в кольчужный доспех. Изрядно побитый шлем великан держал в руках.

Конан догадался,что это и есть Эвольд, мастер фехтования. Он непринужденно беседовал с низеньким толстым человечком, едва видимым в тени. Через несколько мгновений, когда толстяк распрощался с воином и быстро пошел к воротам, Конан узнай в нем Своретту.

Нахмурившись, Эвольд мрачно смотрел на приближающегося киммерийца.

— Так, варвар, для начала я напомню тебе о времени! Тебе придется научиться ценить время твоих старших офицеров и не заставлять их ждать тебя, не то поплатишься за это своей грубой северной шкурой, — Плохо выбритое, щетинистое лицо мастера фехтования скривилось от отвращения. — Ладно, на первый раз я тебя прощаю. А теперь скажи мне, тебе когда-нибудь раньше приходилось держать в руках меч?

Конан мрачно взглянул на Эвольда:

— Приходилось.

— Хмм. Северный клинок — довольно грубая и неудобная штука, к тому же лезвие у него слишком тяжелое. Ты, должно быть, так же хорошо управляешься с топором! — Эвольд повернулся и направился через двор. — Да, ну и задание же мне выпало учить такого дикаря, как ты, привыкшего орудовать дубинами и топорами, пользоваться настоящим боевым оружием! Но, по крайней мере, я научу тебя уважать его.

* * *

Солнце все еще продолжало заливать двор неистовым жаром, но теперь оно светило уже с западной стороны. Обливаясь потом, Конан яростно рубил и колол набитое соломой чучело из коровьей шкуры высотой с человеческий рост, прикрепленное к деревянной балке. Наконец, выбившись из сил, Конан замедлил темп, что вызвало бурное неудовольствие мастера фехтования, сидевшего на скамье в тени дома.

— А ну-ка, быстрее! Нет, не так, парень! Шевелись, больше жизни! Ты ведь держишь меч, а не дубину, — резким, каркающий голосом отдавал команды Эвольд. — Секрет этого лезвия в его легкости, ты можешь молниеносно наносить им любые удары, а вместо этого ты бездельничаешь, как ленивый бык!

Конан снова ускорил ритм ударов. Грубая сырая шкура была уже вся исполосована и изрублена, ее соломенные внутренности валялись по всему двору, на что мастер фехтования не обращал никакого внимания. Волосы Конана слиплись от пота, дышать становилось все труднее, но он не стал просить учителя о передышке, заранее зная, что это бесполезно.

— Используй в бою все возможности. Кривизна этого лезвия позволит тебе отсечь руку противника одним ударом, но только если ты полоснешь по ней, не уменьшая силы, — Для пущей убедительности воин рубанул воздух своей широкой ладонью, затем нахмурился и скрестил руки на груди. — Но вряд ли ты сможешь многому научиться.

Эвольд замолчал и принялся мрачно наблюдать за яростными усилиями Копана. Изнуренный жарой и непрерывными упражнениями, киммериец уже впал в какое-то безразличие, и все мысли его, казалось были направлены на то, чтобы поскорее разделаться с остатками чучела и разнести его в клочья.

— Да, я смотрю ты не многому научишься, сражаясь с соломенным противником, который не двигается и не наносит ответные удары, — покачал головой Эвольд, затем, возвысив голос и уже не глядя на Конана, а как будто обращаясь к невидимой аудитории, продолжал: — Человек — это ничто иное, как весьма хрупкое и непрочное сооружение из мышц и сухожилий, Он наполнен кровью, как простой пузырь. Так вот, когда этот пузырь стоит перед тобой и собирается напасть, твой меч может творить чудеса. Например, взять да и разрубить врага пополам, — Эвольд окинул Конана критическим взглядом. — Если, конечно у тебя кроме меча найдется еще сила и ум. Было бы неплохо, если б барон отдал в наше распоряжение каких-нибудь пленных, чтобы на них поупражняться. Сейчас много рабов воображают, будто им дозволено бунтовать, вот и не мешало бы их как следует проучить. Заодно и тебе наука пойдет впрок!

Конан искоса взглянул на учителя фехтования, но ничего не сказал, а только на мгновение опустил меч, чем тут же вызвал очередной взрыв недовольства у старого рубаки.

— Что, силенок не хватает, варвар? Уже скис? — крикнул он, презрительно глядя на Копана. — А ну, давай-ка поживее! Я не отпущу тебя, пока не добьюсь хоть какого-нибудь результата. Глупый северянин, ты что, невнимательно меня слушал? Нет, с тобой надо по-другому разговаривать! — Эвольд резко встал и шагнул вперед, застегивая пряжку на шлеме и натягивая длинные кожаные рукавицы.

— Мы будем сражаться? — спросил Конан, исподлобья глядя на приближающегося мастера. — Ну что ж, очень хорошо. А где мои доспехи?

— Доспехи? — хрипло рассмеялся Эвольд. — Может быть, и впрямь они тебе нужны, а то ты еще ненароком отрубишь себе руку! Но вое же не бойся, попробуй быть мужчиной, — Воин резким движением извлек из ножен меч и поднес его к самому лицу Копана. — Покажи теперь, на что ты способен, киммериец! Стоит нам только захотеть, как мы в два счета завоюем всю твою страну, только не очень-то вы нам нужны, Давай, защищайся!

Издав боевой клич. мастер фехтования сделал резкое движение вперед, но Конан успел отскочить в сторону, защищая лицо клинком.

— А теперь попробуем удар слева! — Эвольд остановился, затем резко взмахнул мечом, и Конан вынужден был отступить еще на шаг в сторону. Эвольд рассмеялся.

— Хоть ты и увалень, но пляшешь под моим мечом ловко. Пропляшешь так целый день, пока мне не надоест тобой любоваться! — Он снова сделал резкий выпад.

Единственно возможный ответ — принять бой. И два клинка скрестились.

— А, теперь ты понял, что твоя нерасторопность могла стоить тебе жизни? — Эвольд начал говорить уже с трудом, задыхаясь от разговора во время фехтования, но удары продолжал наносить с неослабевающей силой.

Конан понимал, что находится в невыигрышном положении по сравнению со своим закованным в доспехи противником, но от смертельного поцелуя меча его спасала врожденная реакция и гибкость дикаря. Раздетый до пояса, он не получил еще ни одной царапины, ловко увертываясь и нанося ответные удары, с каждой секундой чувствуя, что все более и более уверенно сжимает в руке меч.

Кузнецу и конюху, которые молча стояли неподалеку, наблюдая за происходящим, поединок вовсе не казался учебным боем или практическим упражнением. Они хорошо знали мастера фехтования, знали, что он мог смягчить смертельную силу своих ударов, нанося их плашмя. По тому, как яростно горели его глаза, они понимали, что это не один из тех обычных уроков фехтования, которые давал Эвольд, а схватка не на жизнь, а на смерть.

Это уже понимал и Конан. И у него не было иного выбора, как только убить своего врага. В том, что перед ним враг, Конан не сомневался — он видел, как перед началом так называемого урока Эвольд непринужденно беседовал со Свореттой. Теперь он догадывался, о чем они могли говорить. Они задумали его прикончить.

Тяжело дыша, учитель наносил ученику беспорядочные удары, как будто забыв о недавно произнесенной речи относительно изящного владения мечом.

И вот наконец самый яростный их выпад друг против друга произошел одновременно. Клинки скрестились, прозвучал режущий ухо скрежет стали, и оба меча сломались почти у самой рукояти. Клинки сверкнули и разлетелись в разные стороны.

После нескольких мгновений неожиданной тишины вновь загрохотал хриплый голос Эвольда:

— Ты что, придурок! Да эти мечи по своей ценности были в десять раз выше, чем десять таких, как ты!

Обезумев от злобы, Эвольд со всей силой швырнул рукоять прямо в лицо Конану. Но киммериец опять опередил его, резко пригнувшись и в мгновение ока уже вцепившись в шею противника. Тяжелым эфесом Конан колотил по лицу и груди Эвольда до тех пор, пока его не оттащили конюх и кузнец. С Эвольдом было покончено.

Во дворе появился Дарвальд и, хмуро взглянув на распростертого на земле мастера фехтования, приказал обоим свидетелям происшествия унести его. Несколько мгновений Дарвальд молча смотрел на Конана, затем отвернулся и стал ждать возвращения свидетелей.

Их рассказ был сбивчивым, но весьма оживленным. Они поглядывали на Конана, ожидая, что Дарвальд сейчас прикажет схватить его. Нетрудно было заметить, что в их взглядах явно сквозило восхищение.

Но никакого приказа не последовало. Маршал произнес несколько слов осуждения, затем резко повернулся и ушел.

* * *

Облившись из ведра холодной водой, Конан вернулся в комнату, отведенную для слуг и устало опустился на скамью. За столом уже сидели несколько человек, приветливо пригласившие северянина разделить с ними ужин. Они с любопытством спрашивали Конана о недавней битве, но их участие было немного натянутым, и во время ужина он не раз слышал приглушенный шепот, который сразу же стихал, как только киммериец поворачивался в сторону говорящих.

Потом слуги один за другим разошлись. Конан тоже поднялся и направился к своей кровати, как вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Еще не оборачиваясь, он понял, что эта мягкая теплая рука была рукой Лидии.

Он медленно повернулся и взглянул девушке в лицо, тускло освещенное неровным светом оплывших свеч, стоявших на столе. Лидия была одета в скромное платье, красиво отделанное бисером и вероятно надеваемое ею для прислуживания за столом барона. Конан отступил на шаг, но девушка удержала его. Не говоря ни слова и продолжая смотреть ему в глаза, она прильнула к нему. Не в силах больше сдерживаться, Конан страстно обнял ее.

Несколько мгновений они стояли, крепко прижавшись друг к другу, затем Лидия молча взяла северянина за руку и повела в свой закуток.

Глава 4. Гробница

— В основе науки о врожденном превосходстве одной личности над другой лежит знание и вера в непреложность этого превосходства, — с чувством произнес Лотиан, старший советник барона, отвечающий за правила дипломатического этикета. Он наклонил свею седую голову, то ли в знак почтения к этому закону бытия, то ли избегая смотреть в глаза тому, кого сейчас обучал этим премудростям. — Знание о превосходстве выдающихся личностей должно быть первым и господствующим инстинктом у каждого жителя страны, от короля до самого последнего… слуги. Я могу внушить это знание даже простому варв… — Он запнулся и бросил быстрый взгляд на юношу, сидевшего напротив него, затем кашлянул и, вновь опустив голову, продолжал. — Правда, я пока еще не уверен, что такой необразованный чужеземец, как ты, привыкший… ну скажем к неоднородному и неоформившемуся стилю правления, сможешь быстро, усвоить эту идею.

Конан молчал, спокойно и внимательно глядя на советника. Тот вновь откашлялся и, потеряв какую-то важную мысль, уткнулся в листы шпаргалки, разложенные перед ним на столе. Этот широкий стол и низкий диван почти заполняли небольшую комнату, освещенную полосой света, падавшего из узкого стрельчатого окна.

— У нас в Киммерии нормальные правители, — подал голос Конан, пока его наставник выискивал утерянную мысль. — Одни лучше, другие хуже.

— О, здесь есть разница! — воскликнул Лотиан, быстро подняв голову. — В Немедии, как и во всех хайборейских королевствах, правят кровные аристократы. И правят хорошо! И поскольку они обладают врожденным превосходством над другими, просто не могут править плохо. Поэтому они должны неуклонно усиливать свою власть и могущество!

Конан пожал плечами, и советник тут же заискивающе закивал головой.

— Конечно, я понимаю, что твоей родной стране такой идеи не хватает. Но это потому, что вы еще недостаточно развиты. И даже высший слой вашего… родового общества не достиг осознания идеи лидерства.

— А низший и тем более, — вдруг поддакнул Конан советнику, изобразив само простодушие. — Мы нарушаем законы, болтаемся по тюрьмам. И все потому, что мы дикари!

Лотиан нахмурился, снова не зная, что сказать. Шелестя листами пергамента, он опять попытался найти ответ на какую-то важную мысль, в глубине души ужасно переживая, что ему выпала роль учителя дикаря, в то время как он больше всего любил беседовать с высокопоставленными особами и непременно давать им какие-нибудь мудрые советы. Более того, он просто побаивался своего ученика, будучи наслышан, что этот сильный и грубый парень может выкинуть со своими учителями, если ему что-то не понравится. Советник украдкой скосил глаза в сторону двери и увидел, что она слегка приоткрыта — благодарение богам! Вновь взглянув на своего ученика, он решил, что все-таки сможет благополучно довести урок до конца и, может быть, даже заслужить доверие и уважение этого варвара.

— В ближайшие дни мы рассмотрим еще несколько сторон идеи благородного лидерства — как отдаются и выполняются приказы, что такое геральдика, как крепнет могущество государства… Ну, в общем, все то, что необходимо знать каждому немедийцу, чтобы понимать мудрость власти. Теперь тебе тоже необходимо научиться это понимать, ведь тебе предстоит почетная обязанность быть телохранителем самого барона, не так ли?

— Так, — кивнул Конан.

— Надеюсь, ты понимаешь, это не совсем обычная роль.

Охрана, слуги… — все это, конечно всегда присутствует на всех уровнях власти, но твоя работа немного выпадает из привычной схемы, — Лотиан опять задумался, подбирая слова, чтобы как можно болеет осторожно продолжить эту тему. — Власть короля представляют местные правители. Конечно, сам он никогда не бывает в таком отдаленном от центра княжестве, как наше, но тем не менее его шпионы кишмя кишат повсюду, поэтому его власть остается абсолютной даже здесь.

— Как? — удивленно спросил Конан. — Бароны и король Ласло не очень-то жалуют друг друга?

Советник опять пробежал глазами по своим записям.

— Ну, это не простой вопрос, — неуверенно произнес он. — Мы все заботимся о благе и процветании королевства. Но люди не всегда любят местных правителей, которые лично должны обеспечивать порядок, сбор налогов, воинскую повинность и тому подобные не всегда приятные обязанности. Им намного легче любить лидера, который правит издали, которого они и в глаза-то не видели, но рассказывают друг другу легенды о его доброте и справедливости. Иногда он действительно угождает народу, издавая какой-нибудь указ, незначительным образом ограничивающий впасть местной аристократии. Но бароны, конечно, борются за то, чтобы усилить свою независимость. Поэтому вместо того, чтобы бороться друг с другом за расширение своих владений, они объединяются, стараясь укрепить свое влияние при дворе. Это помогло Немедии за последние годы превратиться в сильное и процветающее государство.

— А что если бароны решат восстать против короля? — спросил Конан, озабоченный на самом деле лишь тем, как бы поудобнее усесться на непривычно мягком и низкой диване, обложенный со всех сторон морем подушек. — Или наоборот?

Лотиан решительно помотал головой:

— Нет, это маловероятно. В, них слишком сильно уважение к благородней крови и королевскому званию. Но тут есть другая опасность. Из-за твердой позиции, занятой бароном Бальдром относительно дисциплины граждан, а также из-за неправильных представлений об интересах короля к местным делам постепенно стало расти повстанческое движение, направленное против правления барона. Ты, наверное, слышал об этом во время твоего недавнего… пребывания под стражей? — Советник осторожно взглянул на Конана.

Конан пожал плечами.

— Да, я слышал, что происходят какие-то беспорядки, но толком ничего об этом не знаю. Большинство повстанцев и бунтовщиков содержались внизу, в камерах пыток. Иногда кое кого приводили в нашу камеру — точнее сказать, приносили, — но они были уже не в состоянии что-либо говорить, тем более произносить подстрекательские речи.

— Да, — задумчиво кивнул Лотиан. — Бунтарский дух на самом деле не очень силен в простонародье, просто среди них всегда бродят какие-нибудь смутьяны, которые сами по себе не представляют реальной угрозы. Но, как говорит советник Своретта, — каждый мелкий воришка — это будущий грабитель, каждый драчун — мятежник, а каждый болтун из таверны — тайный распространитель опасных для власти идей. Барон и так подозрителен, а Своретта еще постоянно нашептывает ему на ухоподобные мысли.

Советник задумался, но тут услышал, как слуга за дверью загремел посудой, и вздрогнув, молча напомнил себе о необходимости соблюдать осторожность. Глаза и уши мастера Своретты были везде. Лотиан взглянул на приоткрытую дверь теперь уже с чувством сожаления. Конан с интересом наблюдал за ним.

— Как бы то ни было, — откашлявшись, произнес Лотиан. — Бунтовщики, похоже, верят, что если они свергнут тирана, то в благодарность получат от короля Ласло контроль над Динандаром. Конечно, это пустая болтовня, но она очень опасна, поскольку подрывают веру народа в справедливость правления рода Эйнарсонов

— А правда, что Эйнарсоны считают свою родословную от какого-то божественного предка? — спросил Конан. — Я слышал, как Бальдр что-то говорил об этом.

Лотиан вновь осторожно взглянул на дверь.

— Да, они считают, что так, — кивнул он. — Может быть, здесь есть зерно правды, а может быть, просто красивая легенда, передающаяся в семье от поколения к поколению. Но это не так уж важно. Если бы я был бароном, то не слишком бы рассчитывал на это предание, когда хотел бы укрепить свое правление. Искусная политика куда важнее.

— И хорошие мечи, так?

— Нет, не так, дитя мое, — покачал головой советник. — Меч может быстро превратить человека в прах. Только умная политика может привести к процветанию государства, а не оружие!

Лотиан снова углубился в свои записи. Ему уже не казалось слишком тяжелым учить необразованного дикаря основам государственного управления. Чужеземец, похоже, довольно послушный и не такой уж тупой ученик. Советник откашлялся и продолжил урок.

— Теперь рассмотрим, как происходят некоторые установленные законом ритуалы…

* * *

Пока советник продолжал монотонно бубнить, Конан, утопая в подушках, думал о Лидии. Перспектива продолжения тайных свиданий с ней отодвинула на второй план его намерение сбежать из дома барона при первой же удобной возможности. В конце концов, почему бы не остаться в доме еще на какое-то время, чтобы восстановить силы, а заодно и разжиться деньгами? Ах, до чего же хороши, однако, эти южные девушки! Предавшись воспоминаниям о прелестях Лидии, Конан погрузился в сладкий сон.

Внезапно что-то острое кольнуло его, и он мгновенно проснулся. Резко вытянув руку вперед, Конан схватил то, что могло представлять для него угрозу еще до того, как его затуманенный взгляд сфокусировался на неизвестном противнике. Наконец, он увидел, что в руке, которую он крепко схватил, так, что она едва не хрустнула, было зажато всего лишь обыкновенное гусиное перо для письма.

Копан поднял глаза и увидел склонившееся над ним испуганное и негодующее лицо Лотиана, своего учителя. Ученик осторожно разжал стальную хватку на тонком старческом запястье и, немного смутившись, откинулся назад.

— Советник тоже отступил назад, потирая и массируя руку, но тут же вновь вспомнил о своей роли учителя:

— Ах вот как, спать во время урока! Хорошо же, юный невежа, будь уверен, что завтра я тебя основательно погоняю по тем знаниям, которые ты сегодня получил. Потом заново изучим те вопросы, во время, которых ты сладко спал. А теперь иди!

Конан поднялся с дивана, вышел из комнаты и направился в нижние помещения дома. Спускаясь по ступеням винтовой лестницы он думал о том, что несмотря на то, что ему не пришлось испытать никаких физических нагрузок, урок Лотиана вымотал его основательно.

Упражнения с оружием, напротив, скорее стали нравиться ему с тех пор, как за его обучение взялся маршал Дарвальд. И уроки верховой езды тоже стали вполне приемлемыми под ненавязчивым наблюдением кузнеца Арга. После напряжения первых дней Конан начал чувствовать себя спокойнее среди немедийцев, поначалу казавшихся ему непонятными и противными вместе со всеми своими обычаями и привычками.

Прежде чем войти в коридор нижнего этажа, он осторожно заглянул через арочный проем. У него было ощущение, что за ним наблюдают.

Войдя на кухню, Конан помог нести обед для слуг, а затем помог его съесть. Слуги уже начали привыкать к чужеземцу и даже симпатизировали ему, особенно толстый грубоватый старший повар Велда. Еще он явно нравился хитрющему мальчишке с волосами как пакля по имени Глин и поваренку Локи, на лбу у которого красовалась вмятина от удара ослиного копыта, полученного в детстве, отчего бедняга был не вполне нормальным.

Зверский аппетит Конана не представлял угрозы никому из сотрапезников, поскольку в нижней части дома еды всегда имелось в изобилии, так же как она по-королевски расточалась и наверху, где проживали господа аристократы. Как обычно, во время обеда Лидия весело подшучивала над киммерийцем, а он так же весело завораживал своих слушателей разными героическими легендами и небылицами о северных великанах и троллях.

Наконец, все разошлись спать, и Конан после недолгого, но нетерпеливого ожидания в своем закутке, осторожно прокрался к Лидии… Они обнялись и зашептались, тесно прижимаясь друг к другу.

— Даже в Немедии время от времени случается, что девушка из низших слоев может понравиться благородному господину, и он возьмет ее себе в жены, — ворковала Лидия о своих сокровенных мечтах. — Вот в некоторых других южных землях правят королевы и жрицы, и мужчина там должен стараться добиться какого-то положения. Но у нас, если женщина красива и сильна духом, то тоже может подняться высоко. Как госпожа Хильда!

— Да, и удача ей будет сопутствовать до тех пор, пока не окончится ядом в пироге или ножом в спине, — прошептал в ответ Конан.

— Я прислуживаю у барона за столом, Конан, — продолжала Лидия, не обращая внимания на его колкость. — И заметила, что молодой господин Фавиан заглядывается на меня. Он пылкий юноша и уже достиг того возраста, в котором можно жениться.

— Хочу предупредить тебя, что он даже слишком пылкий и к тому же здорово злоупотребляет вином.

— Ну и что? — отозвалась девушка. — Благородных господ нельзя судить той же мерой, что простых людей. Звание и ответственность — это тяжелая ноша, так что иногда можно и позволить себе немного лишнего.

— Ах вот как? Ну если ты так хочешь высоко подняться, то почему бы тебе тогда не окрутить самого старика? Тут ты уже попадешь на самую вершину, а Фавиану станешь дорогой мамочкой, — Конан приглушенно рассмеялся, но в его тоне прозвучали нотки цинизма.

— О нет, Конан! — совершенно серьезно возразила Лидия. — Есть одна государственная тайна, правда, она хорошо всем известна — Бальдру не нужны женщины. В последней бритунийской пограничной войне, незадолго до того, как родился Фавиан, барон получил два тяжелых ранения — одно в лицо, а другое намного ниже, вот здесь! — И рука Лидии тут же выразительно поползла вниз. — Что за опасный обычай у немедийских аристократов — носить юбки! Вот почему он так трясется за Фавиана, как за последнего отпрыска рода Эйнарсонов.

— Понятно, — процедил Конан.

— Но я понимаю, ты конечно, шутил, когда предложил мне выйти замуж за барона, — Лидия нежно коснулась щеки Конана. — Ведь Бальдр уже старик и скоро выживет из ума, да и внешне он по сравнению с Фавианом просто урод! А Фавиан красивый, как и ты… может, даже еще красивее. Как же быть?

Позже, ослабевший от безумных ласк, Конан бесшумно вылез из жаркой постели. Стараясь не разбудить девушку, он оделся и, проскользнув через зашторенный дверной проем, прошел в общую комнату.

Но направлялся он не к своему тюфяку, набитому сеном. Он прошел через комнату и вышел на кухню, тускло освещенную красноватыми углями в печи. Подойдя к полуоткрытой двери в коридор, Конан осторожно выглянул и увидел часового, стоявшего у стены рядом с дверью, ведущей во двор.

Часовой был в полной форме, включая стальной шлем и кирасу Солдат переминался с ноги на ногу и скорее всего, чтобы размяться, должен был бы пройтись по коридору. Конан затаился и стал ждать.

Вскоре он действительно услышал тяжелые шаги. Часовой вошел в кухню, обошел ее кругом и повернул обратно. Выбрав момент, Конан неслышно встал позади него и прошел в коридор.

Тихо и бесшумно киммериец двигался через темные кладовые, подобно пантере, вышедшей ночью на охоту и пробирающейся через северные леса в поисках добычи. Добычей Конана должно было стать то, о чем он не раз слышал в легендах и рассказах — огромные сокровища, которые всегда была во всех замках баронов. Уверенность в том, что часть их достанется ему, придавала ему решительности и делала его зрение более острым, а слух более тонким.

Им двигала еще и надежда заранее найти какой-нибудь выход, чтобы потом, когда понадобится, воспользоваться им. В Предыдущую ночь он смог пробраться на крышу замка, откуда увидел шлемы прохаживавшихся по двору часовых, и понял, что двор охраняется слишком хорошо, чтобы надеяться легко проскочить через него. Но какой-нибудь выход все-таки должен быть!

Теперь, пробираясь через темную кладовую, он нащупал ведущую наверх лестницу, но едва собрался подняться на первую ступеньку, как наверху скрипнула дверь. Мелькнула полоска света, и Конан тут же спрятался за корзину для белья. Свет приближался, и Конан увидел, что источником его были три свечи, вставленные в канделябр. Звук шагов того, кто спускался по ступенькам, заставил его пригнуть голову и затаить дыхание. Но когда свет проплыл мимо него, Конан рискнул выглянуть и увидел героический профиль барона Бальдра.

Конан взглянул наверх и увидел, что дверь закрыта. Осторожно выбравшись из своего убежища, он медленно, двинулся за бароном, ломая голову, что понадобилось знатной особе делать в нижнем этаже дома в столь поздний час. Странный для экскурсии наряд барона состоял из длинной ночной рубашки и кожаной юбки поверх нее, а на груди поблескивал тяжелый амулет в виде звезды с шестью кинжаловидными лучами.

Ночной путешественник шел спокойно, не оборачиваясь, как человек, твердо знающий свою цель. Конан был озадачен, увидев, что барон уверенно направляется к пустому углу большой сводчатой кладовой. Интересно, а вдруг Бальдр как раз собрался навестить свои сокровища, запрятанные в какой-нибудь бочке иди корзине? А может, под полом?

Подойдя к дальней стене комнаты, барон поставил канделябр на корзину и подошел к пыльному ткацкому станку с натянутой на него материей, напоминавшей паутину, которую сплел какой-то гигантский паук. Взявшись за раму обеими руками, барон отодвинул ее в сторону, и Конан увидел низкий арочный вход в стене, закрытый железной дверью.

Не открывая никакого замка, Бальдр просто потянул за железную скобу, и дверь отворилась со скрежетом и дребезжанием, эхом отдавшимися в темный пустоте. Барон взял канделябр и, пригнувшись, вошел в узкий туннель.

Когда света стало почти не видно, Конан подкрался к проему и решился войти внутрь. Едва не свалившись с крутой неровной ступеньки, он с трудом удержался и начал быстро спускаться, стараясь не потерять из виду свет, исчезающий где-то внизу.

Помещение у основания лестницы оказалось склепом с несколькими альковами и гробницами, установленными между ними. Опасаясь, как бы барон не оглянулся и не увидел его крадущимся вдоль узкого прохода, Конан быстро спрятался за одну из гробниц.

Это были саркофаги последних правителей Динандара. Конан догадался об этом, увидев выбитые на их мраморной поверхности руны и геральдические символы. На каждой гробнице лежал заржавевший меч и кольчуга, бывшие вероятно когда-то любимыми принадлежностями благородного покойника, засунутого внутрь.

Конану стало немного не по себе. Он испытывал суеверный страх перед могилами и тем, что было у них внутри. Хотя некоторые из доспехов могли быть из золота или серебра, но вряд ли эта могильная рухлядь была теми сокровищами, которые он искал. Он не хотел не то что прикасаться к ним, но даже смотреть в их сторону, однако каждый раз, когда ему казалось, что барон собирается обернуться, приходилось прятаться за очередную гробницу и даже плотно прижиматься к ней.

Они шли уже довольно долго, и Конан начал размышлять, под какими помещениями замка мог проходить сейчас этот длинный мрачный туннель. По всей видимости они находились уже вне его пределов.

И тут он увидел конец путешествия — тупик, в котором находился огромный, украшенный орнаментом саркофаг.

Остановившись, барон преклонил перед ним колени, затем протянул руку к остаткам доспехов, лежавших на нем, поднял невероятных размеров меч и приставил его к стене. Его рукоятка была украшена шестиконечной звездой, похожей на тот амулет, что был на груди барона. Бальдр поставил канделябр напротив меча, и звезда ярко засверкала огнями, драгоценных камней, украшавших ее, напоминая символ над алтарем.

Свет вокруг гробницы, казалось, стал ярче, и Конан вновь ощутил трепет. На миг он подумал, что оружие живое и само излучает сияние. Было что-то сверхъестественное и жуткое в том, как огни плясали и дрожали на древнем металле, и Конан какое-то время не мог даже понять, старым он был или новым, заржавевшим или чисто отполированным. На мгновение Конан отвернулся, чтобы не смотреть на это зрелище.

Бальдр вновь опустился на колени и преклонил голову. Конан подкрался еще поближе и спрятался за последний саркофаг в нескольких шагах от барона. На крышке его тоже лежали доспехи, но Конана удивило, что они сохранились гораздо лучше в этой несомненно более старой части склепа, чем в той, откуда началось его путешествие.

Бальдр поднял голову и заговорил, обращаясь к мечу. Это был непонятный архаический диалект, но Конан все же смог уловить суть этого ритуального заклинания.

— Священный меч Эйнара! Меч моего предка, мы чтим тебя! Мы воспеваем те времена, когда твой владелец был королем. Мы помним те времена и чтим их. О, священный меч, прошу тебя, охраняй нас, охраняй наш род. Веди нас на бой за наше великое право оставаться властителями на земле нашего народа!

Бальдр продолжал свое молитвенное пение, а свет тем временем становился все ярче и ярче. Теперь Конан мог отчетливо видеть, как блики играли на сверкающем клинке, который какое-то время назад был весь изъеден ржавчиной. Несомненное присутствие каких-то чар поразило его, и он с трепетом огляделся вокруг, ожидая увидеть среди пляшущих теней склепа еще что-нибудь сверхъестественное.

Затем его вдруг пронзила другая, еще болей ужасная мысль: ведь Бальдр, должно быть, скоро закончит свой ритуал и двинутся обратно. Даже если Конану удастся укрыться за саркофагом и затем последовать за бароном, то когда он доберется до выхода из катакомб, то обнаружит его закрытым, и надежды выбраться отсюда у него уже не будет.

Мысль быть похороненным заживо в этом склепе вместе со всеми его ужасами и тайнами заставила киммерийца содрогнуться. Не спуская глаз с кланяющегося и молящегося барона, он стал прокрадываться назад. Когда ему удалось отступить на безопасное расстояние, куда не проникал свет, он обернулся и увидел, что барон умолк и начал подниматься с колен. Успокоившись, Конан благополучно нащупал остаток пути среди гробниц, затем кладовых, кухни и без сил рухнул на свою кровать.

Он был все еще возбужден увиденным, но одна мысль, согревала ему душу. Там, в склепе, он обнаружил нечто ценное — выход, который он искал.

В одной из ниш у гробницы, за которой он прятался, оказалась потайная дверь. Когда Конан наклонился к щели между ней и полом и вдохнул теплый воздух, струившийся из нее, то сразу узнал его.

Прошлой ночью, лежа на крыше замка, он увидел за оградой невдалеке от него реку и заросли жасмина на ее берегу. Ветерок донес до него тогда их аромат.

Этой ночью в затхлом сыром склепе он уловил под дверью запах цветущих жасминов, который бывает только летней ночью.

А между тем…

Страшная долина.

Со стороны Варакела до небес поднимались столбы дыма. Через поля и рощицы, топча сады и изгороди, двигалась огромная пестрая колонна,

Это были крестьяне, крепкие мужчины и румяные женщины, в грубой рабочей одежде, предназначенной для ежедневного тяжелого труда. Они шли маршем, как армия, размахивая своими молотильными цепами и вилами, как мечам, но на их лицах отсутствовало всякое выражение. Их родные поля и фермы остались далеко позади, их дома, конюшни и стога сена пылали, охваченные, неистовым пламенем.

Когда на их пути появлялся какой-нибудь дом, то от колонны немедленно отделялась группа, которая окружала его со всех сторон и поджигала. Крыс и кошек, первыми выскакивавших из горящих домов, тут же хватали и жадно пожирали. В облике этих людей не было уже ничего человеческого: когда двое или трое из них сталкивались, набрасываясь на одну и ту же добычу, то вырывали ее друг у друга, сплетаясь в один клубок борющихся тел.

Но когда их добычей становились люди, — то картина была другой. На одну жертву набрасывалось до десяти исступленных озверевших налетчиков, валили на землю и жадно впивались зубами в различные части ее тела. Но вместо того, чтобы разорвать и сожрать жертву, ее только кусали, затем отступали и ждали, когда она поднимется с земли. Когда ослабевший человек, пошатываясь, поднимался, он смотрел на мир уже другими глазами. Взяв свои вилы или топору он присоединялся к колонне и шел дальше с ними, став одним из них.

Они шли боевым строем, но при этом не слышно было ни труб, ни барабанов, не развевались знамена, не отдавались команды. Казалось, завоеватели были все равны между собой, среди них не выделялся ни один, кто бы мог быть их предводителем.

И все же он был. В стороне от колонны, по узкой неровной дорожке громыхала повозка. Переделанная из телеги и украшен сверкающими металлическими деталями и яркой драпировкой, запряженная тремя крепкими рабочими лошадьми, она двигалась как будто отдельно, своим путем, появившись откуда-то со стороны. Когда повозка приблизилась к колонне, ни с той, ни с другой стороны не последовало ни возгласов приветствия, ни даже обмена взглядами. Затем дорога свернула, и повозка вновь удалилась от толпы на значительные расстояние.

Она везла трех пассажиров, двое из которых стояли спереди, управляя лошадьми, — сильный, мускулистый мужчина в фартуке кузнеца с черными от копоти руками и лицом, и высокий чернобородый парень, одетый в звериные шкуры, судя по всему, охотник.

Третий пассажир в ленивой позе лежал позади них на кровати, сделанной из подушек. Он был закутан в пурпурную шаль, вышитую золотом, а на лбу у него сиял золотой венок, указывающий на то, что его обладатель явно претендовал на королевское звание. И при этом это был всего лишь мальчик.

Мальчик по имени Лар. Тот самый Лар, — дитя болот и равнин, которого когда-то укусила золотая змея. Однажды он поднялся с кровати, где долго пролежал в забытьи, и объявил себя новым правителем.

Его армия, идущая, по долине, постоянно пополнялась новыми участниками, но Лар смотрел на все происходящее с видом царственной скуки.

Повозка переехала через мелки ручей и устремилась в сторону небольшой вязовой рощи. Проехав по ней, она остановилась у небольшого домика, сделанного из камней, поросших зеленым, мхом.

Пешие пришли сюда первыми, о чем ясно говорила сломанная дверь домика, а также загоравшаяся уже со всех сторон соломенная крыша. Кузнец и охотник соскочили с повозки, а юная царственная особа приподнялась со своего ложа и облокотилась на подушки.

В этот момент двое крестьян выволокли из дома старика с испуганным лицом и всклокоченными седыми волосами.

— Нет, только не кусайте его! — звонко крикнул Лар, увидев, что крестьяне уже потянули руки старика к своим жадно оскалившимся зубам. — Сначала я поговорю с ним.

Он спрыгнуло повозки и подошел к ним, то же самое сделали два его помощника. Старик стоял, не шелохнувшись, продолжая испуганно смотреть на Лара.

— Ну что, старый колдун, кончилась твоя жалкая власть в этих местах? Теперь пришел другой, более великий волшебник, так что тебе придется убраться, — звонкий мальчишеский голос Лара совершенно не соответствовал зловещим словам, произнесенным им.

Он нетерпеливо щелкнул пальцами, и двое помощников толкнули старика на колени. Теперь Лар мог смотреть на старика сверху вниз.

— Ну-ка, скажи мне, у тебя было время отправить слово твоим улетевшим собратьям? — Лар взглянул на пустые клетки, стоявшие у домика. — Я вижу, что твои голуби улетели. И наверное, стали разносить вести обо мне. И что же ты хотел другим сообщить о новой вере, охватившей долину? — Лар прохаживался перед стариком с важным видом, как ребенок, играющий в завоевателя. — Что все твои колдуны слишком глупы, чтобы противостоять мне?

Старик молчал, сжав сморщенные побелевшие губы. Бусы из костей и зубов на его шее и сумка для сбора трав, висевшая на поясе, говорили, что он деревенский знахарь. В нем не чувствовалось ни сверхъестественной силы, ни колдовской власти над людьми. Он со страхом и недоверием смотрел на своего мучителя и ничего не отвечал.

— Ну ладно, хватит! Он не будет говорить, — Лар взглянул на свою свиту и сунул руку под одежду. — Кольните-ка его!

Покорно и бесстрастно плечистый охотник извлек короткое сверкающее лезвие из-под своей шкуры и ткнул им старика в бок. Пронзительно вскрикнув от боли и удивления, пленник начал извиваться в мощных ручищах кузнеца.

В то короткое мгновение, когда рот его был открыт, рука Лара выскользнула из-под полы и метнулась к лицу старика так быстро, что это движение можно было и не заметить. Но тем не менее юный царек успел втолкнуть в рот старика что-то маленькое, черное и блестящее, похожее на извивающегося головастика.

Старик лязгнул зубами, мгновенно забыв о боли от удара ножом, и глаза его расширились от изумления. Огромная лапа кузнеца тут же схватила его за подбородок, чтобы он не смог открыть рот.

Лар пристально смотрел на лицо старика, на котором удивленное выражение сменилось тревожным, затем паническим и наконец исказилось муками агонии. Из глаз его текли слезы, все тело сотрясалось от конвульсий.-

— Кузнец все продолжал сжимать его рот. Лар. Сделал нетерпеливый жест, и кузнец убрал руку. Юное чудовище наклонилось над стариком, приставив ухо почти вплотную к его рту, который теперь слегка приоткрылся. Затаив дыхание, Лар внимательно слушал старика, хотя другим могло показаться, что тот издает только слабые вздохи и шипение. Иногда он кивал, как будто услышал хороший и полезный совет, который обычно дают Мудрые старцы.

Наконец он выпрямился с удовлетворенным видом, открыл рот старика и извлек оттуда нечто черное, извивавшееся в его руках. Сунув его себе обратно за пазуху, он кивнул своим помощникам, чтобы бросили умирающего старика. С беспечным видом Лар направился к повозке. Кузнец и охотник поспешили за ним.

— Поехали!

Глава 5. Меч и кнут

— Клянусь бородой Митры, такого торса я еще не видел! Где ты раздобыл его, парень? — Оружейник Дру снял с обнаженной груди Конана свой самый большой панцирь и водрузил его на один из тяжелых болтов, вбитых в стену оружейной мастерской. — Нет, здесь тебе больше ничего не подойдет.

Он повернулся к барону Бальдру, который, скрестив руки на груди, с легкой улыбкой смотрел на происходящее.

— Милорд, я не могу переделать что-нибудь из того, что здесь уже имеется. Мне придется сделать новый, — озабоченно произнес оружейник.

— Да, киммерийские парни вырастают огромными, — Барон протянул руку и пощупал бицепс Конана. — Дикая северная жизненная сила… В моем сыне она тоже есть, но не так явно как и этом юноше.

— А что, если он сам попробует выковать себе доспехи? — спросил кузнец Арга. — Конан сказал мне, что его отец был кузнецом. Их народ привык использовать примитивные, убогие кузни, но при этом там выковывают огромные мечи. Для этого требуется огромная физическая сила, чтобы раздувать мехи.

— Да, поэтому у них такое мощное телосложение, — Барон оценивающе смотрел на Конана, огромную грудь которого украшало множество рубцов, а на шее был явно заметен след от железного обруча. — Но у меня есть более важная работа для него, чем труд в кузнице, — Он повернулся к оружейнику. — Сколько времени потребуется, чтобы сделать новый панцирь?

— По крайней мере неделя, милорд.

Барон нахмурился и покачал головой:

— Нет, это слишком много. А ты можешь переделать ему панцирь из старого панциря Фавиана?

— Думаю, да, милорд, — кивнул Дру. — Молодой лорд тоже отличается крепким телосложением… хотя все же не таким, как, этот парень.

— Ладно, пошли, — Барон повернулся и вышел из мастерской, остальные трое двинулись за ним. Конан вышел последним, на ходу натягивая куртку.

— Они быстро прошли через главный холл и направились к широкой мраморной лестнице. Конан оказался здесь впервые и поэтому старался не упустить возможность рассмотреть все как следует. Сейчас был полдень, и холл был пуст, за исключением Железных гвардейцев, неподвижно стоявших у входных дверей с бесстрастным выражением лица.

Поднявшись по лестнице, они прошли через мезонин и вышли в коридор, который Конан уже видел во время своего первого ночного исследования. Остановившись у черной полированной двери, Бальдр два раза постучал и, не дожидаясь ответа открыл дверь и вошел. Остальные последовали за ним.

В просторной комнате с высокими потолками никого не было. Барон кивнул, и Арга подошел к окну и отдернул тяжелые плотные шторы. В комнату хлынул свет, и Конан стал с любопытством оглядываться. Вдоль стен, украшенных яркими коврами и кавалерийскими принадлежностями, стояла резная мебель, среди которой выделялась большая кровать с беспорядочно раскиданными на ней одеялами.

Бальдр подошел к большому гардеробу рядом с кроватью и открыл дверцы. Множество висевшей там одежды издавало запах талька.

— Я думаю, здесь мы подберем что-нибудь подходящее, — сказал барон и начал перебирать развешанные вдоль стен боевые наряды. Немного помедлив, Дру присоединился к нему, начав просматривать одежду с другого конца.

Вскоре оружейник вытянул кирасу со множеством вмятин и царапин и изрядно потертую кожаную юбку, с медными пластинами.

— Старое тренировочое снаряжение лорда Фавиана, — пробормотал он. — Боюсь, милорд, из него ничего уже не сделать.

— И не надо, — отозвался барон, задумчиво теребя рукав женского платья из тонкой алой материи. Вытащив, его, он несколько мгновений мял его в руках, затем решительно бросил на пол.

Наконец барон извлек довольно впечатляющий боевой наряд, состоявший из стального нагрудного панциря, отделанного черной кожей, как у Железной Гвардии, но более изящно изготовленный и украшенный серебряными деталями Над нимвисел соответствующий шлем с серебряными украшениями.

— Ну. а как насчет этого? — Барон приложил панцирь к груди Конана.

— Если немного переделать, то будет то, что надо, милорд. Но это же новый костюм молодого лорда, сделанный по вашему распоряжению для участия в баронском конклаве, — озабоченно произнес Дру. — Сомневаюсь, что у вашего сына останется еще что-нибудь такое красивое.

— У нас есть более важные задачи, чем красоваться перед

другими баронами. Для Фавиана мы подберем что-нибудь попроще, а ты, переделаешь его наряд так, чтобы плечи у него казались пошире, как у этого парня, — ответил барон и повернулся к Конану. — Ну-ка давай, примерь.

— Но, милорд, неужели действительно необходимо, чтобы телохранитель носил такой красивый костюм в походе по провинции? — продолжал протестовать Дру, глядя, как Конан надевает на себя панцирь.

— Не надо больше никаких вопросов, — отрезал барон, сурово взглянув на оружейника. — И никому об этом не говорить. Все поняли?

— Да, милорд, — смутившись, ответил Дру.

— Теперь подними руки, парень. Да, ремни надо удлинить, но чтобы это было красиво. Что там такое?

Барон резко обернулся, услышав звук открываемой двери позади него. Арга и Дру шагнули вперед, чтобы схватить непрошеного гостя, но тут же замерли, увидев, что им оказался молодой лорд.

В его облике что-то изменилось, и он стал чуть-чуть больше похож на Конана. Увидев присутствующих, Фавиан застыл в изумлении, но затем глаза его сузились, а красивое лицо потемнело от гнева.

— Ах вот как, отец! Опять что-то затевается у меня за спиной! Для вас было недостаточно решить, что я должен скрывать мое лицо и мое имя. Теперь вы надумали сделать обыск в моем гардеробе! Ну и как вы это объясните? — крикнул он, с силой швырнув свой охотничий лук на широкую полку у двери.

Барон на мгновение растерялся, но затем его лицо вновь обрело черты сурового повелителя.

— Все это делается по причинам безопасности, Фавиан, только и всего, — холодно произнес он. — Кроме того, я не обязан объяснять тебе свои действия. Помни, любое решение, которое я принимаю, направлено только во благо тебе.

— Вы вторглись в пределы моей собственности! — злобно сказал молодой лорд, выйдя на середину комнаты. — Вы взяли мой лучший боевой костюм и надели его на этого проклятого варвара! Что будет дальше? Может быть, мне придется теперь дружески хлопать его по плечу? По его отвратительной грязной коже? Ну уж нет, этого делать я не буду!

Он направился к гардеробу, намереваясь закрыть его, но барон преградил ему путь.

— Что тебе придется или не придется делать, Фавиан, это не тебе решать, — спокойно оказал Бальдр. — Помни, у тебя ничего нет в этом мире кроме того, что дал тебе я. И ничего, что я не мог бы взять обратно, если решу, что ты этого не заслуживаешь!

— Но это уже слишком, отец! — Фавиан повернулся к Конану. — Эй ты, а ну немедленно сними со своего немытого тела мой панцирь!

Конан вопросительно взглянул на барона, но в этот момент Фавиан с силой толкнул его в грудь, так что киммериец, качнулся, но с места все же не сдвинулся. Фавиан толкнул его еще раз, но Конан продолжал стоять, спокойно глядя на своего недруга.

Тогда внезапно молодой лорд, отступив на шаг, выхватил из-за пояса кнут и размахнулся, намереваясь ударить по незащищенному лицу и рукам Копана. Киммериец поднял руку для защиты и молниеносным движением перехватил кнут за его конец, затем, вырвав его из руки Фавиана, швырнул в дальний угол комнаты.

— Ах так, несчастный раб! Ладно, посмотрим. Как видишь, я сегодня не пьян и не безоружен.

В воздухе раздался визг рапиры, вынимаемой из ножен, в тот же миг ее острие мелькнуло у самых ног Конана, но северянин успел отскочить назад. Так повторилось еще несколько раз, и Конану пришлось перепрыгнуть через кровать, чтобы не быть загнанным в угол.

— Стоять! — крикнул барон Бальдр, но при этом обращался он вовсе не к дерущимся, а к Дру и Арге, которые, схватившись за кинжалы, напряженно следили за развитием событий. Барон быстро снял со стены меч и бросил его Конану. — Давай, телохранитель, защищайся! Покажи, на что ты способен.

Киммериец ловко поймал меч и выставил его перед собой как раз в тот момент, когда рапира перепрыгнувшего, через кровать Фавиана была почти у самого его лица.

— Давай, Фавиан! — подбодрил сына барон.

Рапира Фавиана задела по пустым ножнам, висевшим на стене, и они отлетели на середину комнаты, но молодой лорд в ярости не замечал ничего. Его удары стали более частыми и ожесточенными, но Конан ловко парировал их, теперь уже сам перейдя в нападение. Его меч оказался тяжелым и тупым, кожаное сплетение рукоятки протерлось от старости, и граненый металлический стержень больно впивался в его руку.

— Фавиан, точнее! Не трать зря силы! — продолжал наставлять сына барон. — Киммериец очень вынослив, а ты можешь скоро выдохнуться. Лови подходящий момент и старайся не упустить свой шанс.

Наибольшие неудобства Конану доставлял его тесный нагрудный панцирь, стесняющий движения и затрудняющий дыхание, но сила и точность его ударов от этого не слабели. А Фавиан действительно уже начал выдыхаться. Он тратил больше сил и времени на то, чтобы делать отвлекающие маневры и угрожающие движения, чем точные выпады. Не раз его рапира натыкалась на кирасу Конана, и он сосредоточил все внимание, чтобы попасть ему по ногам или по лицу.

— Точнее, сын! Тесни его, загоняй в угол!

Но исход борьбы был уже ясен. Удары Конана были сильными и точными, и хотя он не собирался убить или даже ранить своего противника, вид у него был угрожающий. Еще один удар, и он увидел смертельный страх в глазах Фавиана. Барон хотел было крикнуть еще что-то в поддержку сына, но молодой лорд уже выставил рапиру вертикально перед собой, что на языке фехтовальщиков означало, что он сдается. Конан опустил оружие.

— Ну, варвар, я вижу, ты извлек огромную пользу из наших тренировок, — Тяжело дыша, Фавиан вложил рапиру в ножны, а затем, к изумлению Конана, он шагнул вперед и положил руку киммерийцу на плечо. — Надо было сразиться с тобой на две недели раньше, хотя бедняге Эвольду не повезло даже тогда. Ну что ж, ты прошел мой маленький тест, и если я должен иметь телохранителя, то я согласен, что им будешь ты.

Фавиан взглянул на остальных, которые стояли в растерянности, понимая, что это был вовсе не тест. Ненависть молодого лорда к киммерийцу была очевидна, и все были удивлены этой внезапной сценой примирения. Чтобы скрыть неловкость, Дру занялся расстановкой опрокинутой вовремя сражения мебели, Арга взял у Конана меч, вложил в ножны и повесил на стену, а барон спокойно отдал им незначительные распоряжения и ушел, не попрощавшись, с замкнутым и надменным лицом. Конан снял панцирь и отдал его Дру, но когда собрался уйти вместе с остальными, Фавиан остановил его.

— Теперь, после того, как мы скрестили мечи, что ты скажешь насчет того, чтобы нам вместе выпить, киммериец? — спросил, он и направился к шкафчику рядом с кроватью, откуда вытащил глиняную бутыль и два кубка. — Честно говоря, я считаю выпивку благородным видом спорта, и охотнее упражнялся бы в нем, чем в чем-либо другом.

* * *

Некоторое время спустя Конан, обильно накачанный густым сладкий ликером, весело рассказывал своему хозяину о потасовке в тюрьме. Ликером была перепачкана его куртка, так же, как и охотничий наряд Фавиана, изрядно был залит им и стол.

— И вот, когда они выволокли меня оттуда, я был уверен, что меня сейчас вздернут на виселице, но вместо этого я неожиданно попадаю в благородный дом! Чужеземец в этой стране не может и мечтать о такой удаче, — Конан сделал очередной большой глоток. — Но для вас, должно быть, только прибавилось хлопот. Я вовсе не хотел этого, Фавиан.

— Да ну, не думай об этом, Конан! — небрежно махнул рукой юный лорд. — Разве ты виноват, что похож на меня или что попал в тюрьму именно в такой момент? А кстати, за что тебя посадили?

— Я ни в чем не виноват, клянусь, — замотал головой Конан. — Просто я попала небольшую переделку.

— И ты не связан с бунтовщиками? Может быть, ты призывал к мятежу? — Фавиан пристально посмотрел на него.

— Какой там мятеж! Я и знать ничего не знал. Просто я врезал одному стражнику по морде… но это только потому, что он сам напросился.

А, понятно, — кивнул Фавиан. — Последнее время они все взбудоражены. Во-первых, разговоры о мятеже, а во-вторых еще этот культ змеи, о котором кругом ползут слухи. Не знаю, есть ли во всем этом реальная угроза для правления моего отца, но я знаю одно: если сейчас принять наиболее строгие меры, то меньше хлопот будет потом.

Фавиан налил из бутыли еще Конану, затем, чуть поменьше себе.

— А что это за строгие меры? — спросил Конан, залпом осушив свой кубок.

— Своретта говорит, что всех будоражат смутьяны, которые говорят, что налоги и подати слишком велики. Так вот, друг мой, именно тут-то я и могу сверкнуть во всей красе. Если бы отец разрешил мне возглавить конный отряд в провинции, я бы показал этому отрепью, что такое бунтовать! Я бы им устроил мятеж!

Конан смотрел на свой кубок затуманенным взглядом, язык, слипшийся от сладкого ликера, уже едва ворочался.

— Я хорошо знаю селян, — сказал он. — Они не способны готовить какой-то большой мятеж. Те, кого я видел в тюрьме, совсем не показались мне кровожадными.

— Селяне? Кровожадные? Ну, конечно, нет! — Фавиан цинично рассмеялся. — Если бы они были кровожадными, то они не были бы селянами-земледельцами. Но есть одно, что позволяет сохранять власть Эйнарсонов — абсолютная и безоговорочная жестокость, несмотря на все сладкозвучные разглагольствования советника Лотиана. С того времени, как мой предок Эйнар — или его еще более дряхлый предок, кто бы ни начал это, — так вот, когда он впервые взял в руки меч и стал учиться искусству кровавой бойни, он понял, что тем самым может поднять себя над своими товарищами. И с этого дня меч стал главным выражением нашего превосходства. Убийственное искусство войны — мы всегда должны следовать ему, и если мы забудем об этом хоть на какое-то время, то мы погибли.

Увлеченный собственной речью, Фавиан встал и взял в руки свой меч. Бросив ножны на кровать, он вытянул меч перед собой:

— Как странно, Конан, что этот ужасный инструмент является главным орудием в решении человеческих судеб! Он просто режет мясо, но при этом он поддерживает курс империи и охраняет нас, Эйнарсонов!

— Разве только меч охраняет? — спросил Конан, чувствуя как заводится Фавиан. — А как насчет сверхъестественной защиты вашего рода?

— Откуда ты знаешь об этом? — Фавиан подозрительно взглянул на киммерийца и бросил меч на кровать. — Кто тебе сказал?

— Однажды барон как-то обмолвился об этом, — Конан сделал один глоток. — И по замку тоже ходят слухи.

— Я думаю, они ходят и вокруг замка, — Фавиан сел за стол, взял кубок в руки и начал задумчиво вертеть его в руках. — Знаешь, Конан, скоро я достигну возраста посвящения в тайну моей семьи. И тогда, может быть, я пойму, просто ли пугают этой легендой доверчивых дураков или во всем этом что-то есть. Но вот только ты, киммериец, никогда не поймешь — судьба ли тебя охраняет или ты просто хорошо делаешь свою работу.

Фавиан заткнул пробкой бутыль и сгреб кубки. Конан смотрел на залитый ликером стол и уже ничего не хотел говорить.

— Ладно, парень, мне надо готовиться к ужину, — сказал Фавиан. — А тебе надо торопиться к своему. Но мы еще поговорим. И если мой отец не остынет к этой идее сохранения нашего рода, то твоя удача будет и дальше тебе улыбаться.

Конан вышел из комнаты Фавиана слегка пошатываясь, с головой, затуманенной крепкой выпивкой. С трудом найдя путь вниз, он спустился в комнату слуг и сел за стол.

Лидия не появлялись, и Конан не заводил своих обычных разговоров за ужином. Он был необычно молчалив и, рассеянно доедая свой ужин, размышлял о том, что теперь ему стало известно о Фавиане. Проведя с ним половину дня, Конан понял, что у наследника барона изменчивый и непостоянный характер, а его малодушие принесет еще всем немало неприятностей. Чутье подсказывало Конану, что все это прекрасно знает барон Бальдр.

Внезапно появившись в общей комнате, Лидия быстро прошла через нее, даже не взглянув на Конана. Он тяжело поднялся из-за цивилизованных мужчин и женщин я их непредсказуемые настроения.

* * *

Уже поздно ночью Конана разбудили какие-то неясные звуки: тяжелые шаги и приглушенные рыдания. Он быстро вскочил на ноги и отдернул занавеску. Мерцание свечей было слабым, но Конан успел увидеть полуодетую фигуру, только что исчезнувшую в одном из альковов.

Это была Лидия. В одно мгновение Конан пересек комнату и вошел в темный закуток.

— Лидия, — шепотом сказал он, опустившись на колени перед ее постелью, где она лежала, содрогаясь в рыданиях. — Что случилось, девочка моя? Тебя кто-нибудь обидел?

— Нет, Конан, уйди, пожалуйста, — с трудом произнесла она. — Не беспокойся, все нормально.

— Да что же такое, милая? Ты можешь мне сказать… О, Кром! — Рука Конана коснулась вздувшихся горячих рубцов на спине девушки, они были липкими от крови. — Кто это сделал, скажи мне?

Но Лидия ничего не ответила. Когда Конан собирался вновь спросить ее, он вдруг услышал металлический звук кованых ботинок в соседней общей комнате. Шаги приблизились к алькову, и жесткий бесстрастный, голос спросил:

— Здесь есть девушка по имени Лидия?

— Да, сэр, вот там ее кровать, — откликнулся юношеский голос.

Конан отдернул занавеску и увидел двух Железных гвардейцев, один из которых держал в руке пику, а другой — горящую свечу. Из-за занавесок других закутков стали выглядывать слуги, но никто из них не проронил ни слова.

— Девушка Лидия, ты пойдешь с нами, — приказал один из гвардейцев.

— Никуда она не пойдет. Она плохо себя чувствует, — Конан вышел из алькова, задернув за собой занавеску, чтобы не было видно Лидии.

— Она должна пойти с нами по приказу барона. Отойди в сторону! — гвардеец поднял пику, увидев, что Конан не двигается с места. Второй гвардеец поставил свечу на стол и положил руку на рукоятку меча.

В этот момент из-за занавески вышла Лидия. Пошатываясь, она прошла мимо Конана и подошла к гвардейцам. На ней было наспех наброшенное меховое одеяло, но Конан увидел часть спины с ярко-красными свежими рубцами, и ярость закипела у него в груди. Остатки опьянения исчезли бесследно.

Гвардеец со свечой пошел вперед, за ним двинулась Лидия, шествие замыкал гвардеец с пикой, который, услышав, что киммериец направился за ними, остановился и поднял свое оружие. Но Конан не отступил ни на шаг, молча глядя гвардейцу в глаза. Поколебавшись несколько мгновений, гвардеец повернулся и поспешил за удаляющейся свечой.

Они прошли через ночные коридоры и поднялись по лестнице наверх. Миновав несколько открытых дверей, они остановились у одной из них. Гвардеец с пикой вновь обернулся и загородил Конану древком вход в комнату.

Это была комната Фавиана. На кровати, среди беспорядочно разбросанных одеял, сидел полуодетый юный лорд, опустив голову и уперевшись руками в колени. Посреди комнаты стоял барон Бальдр, всем своим видом выражая крайнее недовольство и гнев. Рядом с ним со злорадным выражением на лице стоял Своретта.

Когда Лидию втолкнули в комнату, она упала на одно колено — или из почтения к присутствующим, или от слабости. Барон подошел к ней и, схватив за волосы, поднял ее залитое слезами лицо к свету.

— Итак, что здесь делала эта девица, простая прислужница за столом? — гневно спросил барон, отойдя от Лидии.

Фавиан поднял голову и заговорил усталым и все еще пьяным голосом:

— Она заигрывала со мной, отец. Она навязывалась мне, но у нее ничего не вышло. Слишком много хочет эта простая девка! — Он встретился глазами с Лидией, и на его лице появилась наглая усмешка. — Когда они стала слишком уж назойлива, я наказал ее кнутом. Разве я неправильно поступил, отец?

Бальдр встал перед Фавианом, испепеляя его взглядом.

— Фавиан, неужели я должен объяснять, почему я так возмущен? Я не тащу к себе полуголых девок, как скотину, по коридорам замка! Не забывай, что это мой дом, а не заморанский бордель! Это дом твоей матери, — барон нервно прошелся по комнате, затем снова подошел к сыну. Если тебе необходимо давать выход своим страстям, можно делать это и другим способом. Но твое поведение скандально и вульгарно, оно идет во вред морали всего дома!

— Ладно, отец, я извиняюсь, раз ты так хочешь, — раздраженно мотнул головой Фавиан. — Но, может быть, хватит об этом?

— Хватит? Ну хорошо. Но только с этого момента прекращаются твои вольности, — жестко произнес барон. — Теперь ты будешь находиться под постоянным присмотром. А эта женщина в доме больше оставаться не может, она должна быть казнена.

— Отец! — испуганно воскликнул Фавиан. — Разве нельзя просто отослать ее куда-нибудь?

— Домашняя прислуга не должна вступать в какие-либо отношения с благородными господами. Это из ряда вон выходящий случай, — Бальдр презрительно указал рукой в сторону Лидии, которая вновь горько зарыдала. — А если сна вернется через год с ребенком в подоле и будет претендовать на какие-то права?

— Отец, ну почему сейчас это стало такой проблемой? — Фавиан нетерпеливо поднялся с кровати. — Ведь раньше тебя это не волновало. Ну ладно, убей ее, если считаешь, что это необходимо, но только оставьте меня сейчас в покое!

Услышав шум борьбы, все повернули голову к двери.

— Милорд, этот человек… он шел за нами из помещения для слуг, — крикнул гвардеец с пикой, тщетно, пытаясь сдержать натиск Конана, рвавшегося в комнату. Оттолкнув гвардейца так, что тот упал на пол, киммериец перешагнул через него и подбежал к Лидии.

— Эй, парень! — рявкнул барон. — Ты что это себе позволяешь?

— Милорд барон, — Конан с трудом выговорил это непривычное для него выражение почтения. — Эта девушка никому не хотела причинить вреда. Она и так уже пострадала, так не отнимайте у нее еще и жизнь!

Оба гвардейца подошли к Конану, уперев оружие ему в грудь.

— А тебе-то что до всего этого? — недоуменно спросил барон.

— Милорд, — вмешался Своретта, подойдя ближе к барону. — Как только варвар появился в вашем доме, он сразу же спутался с этой девкой. Мои люди доложили мне, что против молодого лорда Фавиана замышлялся план: девка должна была своей притворной любовью втереться ему в доверие, чтобы затем вымогать из него деньги или еще хуже — совсем окрутить его.

Глаза Фавиана медленно встретились с глазами Конана.

— А я-то сегодня пытался помириться с ним! А оказывается, этот дикарь задумал подложить девку в мою постель, чтобы потом отобрать у меня все, что я имею! — Он повернул пылающее лицо к барону. — Вы правы, отец! Если бы я знал о ее намерениях, я бы отстегал кнутом ее дважды, нет, трижды!

Теперь барон, казалось, был удовлетворен поворотом дела.

— Вот видишь, Фавиан, к чему может привести твоя неразборчивость. Так что мы не можем оставить ее в живых…

Но его прервал шум отодвигаемых портьер в дальней части комнаты. Конан посмотрел туда, как и все остальные, и увидел молодую женщину с рыжими волосами и бледным лицом, закутанную в зеленый бархатный плед. В мерцающем свете свечей она казалась необыкновенно красивой.

— Отец, неужели вы сможете казнить это бедное дитя?

Барон поднял руку предупреждающим жестом:

— Калисса, не вмешивайся, дорогая. Это дело отца и сына.

— О, нет, — Калисса подошла к кровати и остановилась рядом с Фавианом. — Я как раз слышало как вы говорили, что это касается всего дома. Моя мать заботилась об этом доме, пока была жива, так что и я имею право высказать свое мнение. Я считаю, что надо отправить девушку домой. Ведь у нее есть где-то дом!

Пока Бальдр растерянно смотрел на дочь, за него ответил Своретта:

— Госпожа Калисса, все это не так просто. Вред уже причинен, и мы должны занять твердую позицию по отношению к такого рода вещам.

— Чепуха, советник, — резко прервала его Калисса. — Вашим шпионам в нашем доме следует лучше информировать вас. — Калисса повернулась к отцу. — Девушку Лидию любят все слуги. Если вы убьете ее, то наживете себе немало врагов среди них. Но самое главное — вам придется иметь дело с этой необузданной личностью.

Калисса жестом указала на Конана, который напряженно смотрел на происходящее, сдерживаемый двумя гвардейцами. Барон бросил на него желчный взгляд и вновь посмотрел на дочь, не зная, что сказать.

— Отец, вы же знаете, что это всего лишь один из неблаговидных поступков моего брата, — Калисса дотронулась до руки Фавиана, и тот нервно дернулся. — Зачем же вести дело к дальнейшим неприятностям? — Она подошла к Лидии и склонилась над ней. — Дитя мое, где твой дом?

— В Варакеле, — дрожащим голосом отозвалась девушка. — Это пограничная область на северо-востоке.

— Ты хочешь туда вернуться?

Лидия схватила Калиссу за руку.

— О, пожалуйста, моя госпожа, — обливаясь слезами, забормотала она. — Пожалуйста!

— Пойдем, я перевяжу твои раны, — Калисса помогла несчастной девушке подняться и повела ее по направлению к зашторенной двери.

— Лидия! — в отчаянии крикнул Конан, пытаясь прорваться сквозь заслон гвардейцев.

— А что вы думаете насчет этого неисправимого тупого дикаря, милорд? — раздался резкий голос Своретты. — Я предупреждал вашу светлость, что он может принести нам немало хлопот.

Барон посмотрел вслед удалявшимся женщинам, затем перевел холодный взгляд на Конана.

— Запомни свое место, варвар, — жестко произнес он. — А не то я найду тебе что-нибудь получше — стальную клетку или камеру пыток. И забудь эту девку, ты больше ее никогда не увидишь.

Глава 6. Нектар и яд

Но Конану все же удалось увидеться с Лидией еще раз, прежде чем ее увезли в родные места. Ему помог в этом кузнец Арга, который напутствовал возницу под навесом конюшни и старательно делал вид, что не замечает, как к повозке, где под навесом со связанными руками лежала Лидия, подкрадывается киммериец.

— Лидия, дорогая, у тебя все будет в порядке? Твои родные ничего тебе не сделают? Ты только скажи слово, и я разнесу в клочья всю эту стражу и на руках унесу тебя отсюда!

— Конан долго ждал ее ответа, но она молчала. Он смотрел на ее бледное измученное лицо, лишенное всякого выражения, и сердце его сжималось от жалости. Он искал слова, которые могли бы успокоить ее боль, но не находил.

— Лидия, не отчаивайся. Твоя мечта подняться наверх здесь была напрасной. Эти благородные подонки никогда бы не оценили тебя. Для тебя будет лучше, если ты уедешь подальше от этого проклятого дома, вдали отсюда ты будешь намного более счастлива…

— Не надо, перестань! — Красные от слез глаза Лидии внезапно сверкнули. — Ты прав, мне больше не нужны лорды и их благородные лакеи, — Ее губы скривились в презрительной усмешке, которая явно относилась и к нему. — Но я не откажусь от своей мечты. Есть и другие способы подняться наверх в Немедии!

Конана удивила столь непривычная для Лидии вспышка ярости. Это могло быть просто истерикой, но по ее жесткому взгляду и полным ненависти словам было понятно, что Лидию переполняет чувство мести.

— В стране полыхает мятеж. Я присоединюсь к ним и пойду до конца. Я еще вернусь сюда, но только с огнем и мечом! Я очищу землю от всей этой грязи!

Конан с тоской смотрел на свою недавнюю возлюбленную, переполняясь страхом за нее.

— Ну что ты, Лидия, успокойся. Побудь лучше дома, отдохни…

Арга наконец отвернулся от возницы и крикнул страже, чтобы открывали ворота. Конан замер в оцепенении и едва успел погладить пальцы Лидии в знак прощания. Когда повозка тронулась, он тихо сказал ей вслед: — Кром будет охранять тебя, моя бедная Лидия!

Стараясь отогнать от себя печальные мысли, он включился вместе с другими обитателями дома в приготовления к празднествам в честь отъезда барона в поход по провинциям Динандара. Конан перетаскивал вверх и вниз тяжелые скамьи и табуреты, выколачивал пыль из гобеленов и выполнял другие задания, совсем не соответствующие его способностям и положению, например, полировал до блеска ночные горшки в комнатах или лущил бобы. Кухня превратилась в ад: огромные медные котлы кипели все сразу, жаровни чадили, источая немыслимые ароматы, сводя с ума любого, а уж тем более наделенного волчьим аппетитом северянина.

Несколько раз ему удавалось стянуть какой-нибудь кусок, не взирая на риск получить по затылку удар мощной руки Велды. В очередной раз, когда Конан прокрался на кухню за добычей, его нашел Своретта. Мастер шпионажа коротко приказал ему надеть недавно изготовленный костюм, переделанный из наряда Фавиана, быть наготове и ждать дальнейших указаний.

* * *

Когда праздник был уже в самом разгаре, Конан прокрался наверх в одну из угловых башен замка. Он уже не мог усидеть в своем тесном душном закутке, где ничем не мог занять свои мысли, кроме воспоминаний о Лидии и сомнений, пора ли ему уже покидать этот ненормальный дом или еще не пришло время.

Праздничная атмосфера в замке сказывалась и в пустите на кухне, и в суматохе в коридорах, запахах разлитого вина на лестницах и непрерывном гуле громких голосов. Конан старался оставаться незамеченным, избегая проходить через наиболее оживленные места, однако с удовольствием заметил, что спокойно проходит мимо стражи в своем черно-золотистом шлеме и великолепной, хотя все же чуть тесноватой кирасе.

Бесшумно проскользнув мимо шепчущихся любовников через узкую темную боковую комнату, Конан вышел на внутренний балкон. Как он и надеялся, в этой части галереи было не очень людно, но зато внизу, в главном зале, освещенном множеством свечей и горящих масляных сосудов, пировало великое множество гостей. Сверху Конану хорошо было видно, как многие из них, устав от обильных возлияний и немыслимых яств, поднимались из-за, столов и прогуливались по залам и лестницам.

Большинство из них с виду были торговцами, крупными землевладельцами и их вассалами. То тут, то там слышались громкие возгласы, выражавшие восхищение великолепием и пышностью убранства замка барона. Более знатные гости, аристократы и гвардейские офицеры, группировались вокруг барона, ведя с ним оживленные беседы и давая напутствия. Конану бросилось в глаза, что все гости неумеренно налегали на вино.

Стража в лице Железных гвардейцев располагалась в равных интервалах вдоль стен и лестниц и казалась по количеству почти равной гостям. Вооруженные до зубов, Железные гвардейцы бесстрастно взирали на пирующих, не упуская однако из виду

ничего, что могло бы вызвать тревогу. Конан с досадой подумал, что он не вооружен даже простым кухонным ножом.

Ему стало уже невыносимо душно, поскольку весь жар от светильников поднимался наверх, и он нетерпеливым движением поднял забрало шлема, но неожиданно совсем рядом прозвучал юношеский голос?

— А, лорд Фавиан! Вы решили удалиться подальше от нас, толпы грубых неотесанных гостей из провинции!

Мгновенно опустив забрало и сделав вид, что не слышал приветствия, Конан сделал несколько шагов в сторону, но чья-то костлявая рука цепко впилась ему в локоть.

— Фавиан, милорд, — забубнил высокий юноша с темным от деревенского загара лицом. — Как я рад, что нашел вас! — Под убийственным взглядом Конана рука мгновенно убралась, но назойливый гость продолжал заискивающе заглядывать ему в глаза. — Я… я Ралфик, помните, сэр? Мы с вами как-то весело провели время в поместье моего отца… разве вы не помните, ваша светлость?

Конан в ярости смотрел на неуклюжего долговязого парня, примерно такого же, как и он, возраста, но явно никогда не участвовавшего в боях и походах. Его лицо было рябым от оспы, одежда безвкусна, а волосы пострижены скобкой, наверняка с помощью глиняного горшка. Но каким бы ни был собеседник, Конану пришлось играть свою роль до конца. Он ответил юноше величественным кивком и промычал что-то нечленораздельное, стараясь выглядеть как можно больше солидным и надменным.

— О, да, милорд, — подхватил деревенский простак, обрадовавшись, что его признали. — Мы здорово повеселились на нашей маленькой пирушке! Ах, эти крестьянские свадьбы! Особенно, когда невесты молоды и невинны и ужас как трепещут перед своими благородными хозяевами! — Ралфик мечтательно закатил глаза к потолку, но затем, встретив суровый взгляд Конана, неуверенно заулыбался. — Милорд, я понимаю, что вы могли кое-что и забыть — ведь мы выпили столько вина!

Конан нахмурился, заметив, что громкий блеющий голос Ралфика уже начал привлекать внимание других гостей, находившихся неподалеку. Некоторые даже начали приближаться к ним, на ходу прихлебывая мед из своих кубков, которые разносили гостям снующие повсюду слуги в коричневых куртках и юбках.

Между тем Ралфик начал подозрительно вглядываться в лицо Конана, почувствовав, что тут что-то неладно, но все же продолжал свою назойливую болтовню:

— Помните, сэр, того молодого офицера… как же его звали? Арнулф! Мы с ним играли в кости всю ночь и обставили начисто!

Теряя остатки терпения, Конан сжал кулак, намереваясь заехать болтуну по лицу, чтобы заставишь его замолчать, но в этот момент к ним торопливо подошел слуга с кубком меда на подносе.

— Милорд Фавиан! Прошу прощения, сэр, — Вручив кубок замершему от неожиданности Конану, он так же торопливо удалился.

— А, лакей, должно быть, хорошо обучен, раз нашел вас в этой суматохе! И хорошо понимает, что вам сейчас самое время промочить горло! — засмеялся Ралфик. Болван так ликовал, что к его смеху присоединились и те, кто находился поблизости.

Конана мучила жажда, и он нетерпеливо поднес кубок ко рту, но в последний момент он внезапно нашел лучшее применение своему меду. Изобразив на лице гримасу боли, он схватился за живот и, быстро вложив кубок в руку Ралфика, пошатываясь, пошел прочь.

— О, зачем, спасибо, сэр! — забормотал Ралфик вслед удалявшемуся Конану. — Ваше здоровье, лорд Фавиан! Желаю, чтобы ваш желудок поскорее прошел!

Конан был уже у дверей боковой комнаты, когда резкий крик заставил его обернуться. Поколебавшись мгновение, он решительно пошел назад, опустив забрало.

На полу у перил лежал Ралфик, закатив глаза и царапая грудь ногтями, из его широко раскрытого рта валила кровавая пена. Злополучный кубок валялся рядом с ним, и остатки меда шипели и пенились на натертом до блеска деревянном полу.

Над умирающим сыном помещика уже склонились другие гости, а Железные гвардейцы, бесцеремонно расталкивая гуляк, торопливо прокладывали себе дорогу к месту происшествия. Увидев это, Конан тут же изменил направление и устремился в ту сторону, в которой исчез отравитель.

Конан знал дом барона уже достаточно хорошо, чтобы угадать направление, по которому мог уйти убийца. Свернув в арочный вход в конце коридора, он ринулся вниз через четыре ступеньки сразу. Пробежав еще один коридор, он свернул за угол и остановился как вкопанный.

Его охота закончилась. Мертвый отравитель лежал на полу с торчащим из груди кинжалом, а над ним стоял Своретта, вытиравший кровь платком со своей толстой руки.

Мастер шпионажа резко вскинул голову и уставился на Конана.

— А, лорд Фавиан! — воскликнул он и, оглянувшись, тихо продолжал. — Я знаю, кто ты, но из соображений безопасности буду тебя так называть. Не знаю, что ты здесь делаешь, но тебе надо оставаться готовым к любым неожиданностям. Твоя работа может уже начаться сегодня ночью!

Двое гвардейцев с шумом ворвались в проход, и Своретта тут же потребовал у них отчета. Когда они рассказали ему об отравлении и смерти Ралфика, он понимающий кивнул, искоса бросив взгляд на Конана.

Несколько мгновений спустя вновь раздался звук стремительных шагов, и из-за поворота показался барон Бальдр в сопровождении двух гвардейцев.

Своретта подобострастно взглянул на барона и злорадно улыбнулся.

— Это известный заговорщик, милорд, один из тех проклятых мятежников, — сказал он, пнув ногой распростертое тело. — Я столкнулся с ним в коридоре, узнал и убил его. Затем мне доложили, что он уже успел совершить свое черное дело, пытаясь подсунуть яд вашему сыну. К счастью, ему это не удалось.

— Да, действительно, к счастью, — Вид у барона был ликующий. Повернувшись, он взглянул на Конана. — Пойдем со мной, парень.

Уведя Конана подальше от Железных гвардейцев, барон возбужденно заговорил:

— Видишь, как мудро я поступил, наняв тебя! И ты уже начал оправдывать мое доверие, привлекая к себе наших врагов. Сейчас ты иди в комнату моего сына и жди там до утра, а Фавиана мы укроем где-нибудь в другом месте. Будь начеку: этой ночью опасности еще не кончились!

Коротко кивнув в знак повиновения, Конан повернулся и пошел наверх, грубо толкая плечом попадавшихся ему на пути Железных гвардейцев и зазевавшихся гуляк. Опустив забрало, он не отвечал ни на какие приветствия, напряженно размышляя о недавних событиях. Внезапное появление убийцы и такая же внезапная его смерть, роль Своретты в этом деле — все это порождало много загадок, над которыми надо было основательно подумать.

У дверей комнаты Фавиана стражи не было. Конан вошел и, убедившись, что внутри никто не прячется, подошел к столу, на котором стоял хрустальный графин с вином. Пить по-прежнему хотелось, но после недавнего происшествия он побоялся даже пригубить вино. Так же, несмотря на усталость, он не решился даже прилечь на широкую мягкую кровать. Вместо этого Конан снял шлем и панцирь, положил их на кровать и укрыл одеялом так, чтобы создалась видимость лежащего тела.

Выбрав из висевшего на стене оружия меч, Конан снял его со стены и задул свечи. Не стесненный доспехами, он теперь свободно передвигался по темной комнате. Выбрав мягкое кресло напротив окна, он опустился в него и стал ждать.

* * *

Два призрака охотились друг за другом в темных залах дворца. Возникнув из теней, они сцепились друг с другом и покатились по тускло освещенному полу. В темных плащах, с надетыми на голову капюшонами, они казались сплошной шевелящейся массой. Попав в бледный луч луны, оба подняли головы, и оказалось, что это не человеческие лица, а злобно оскалившиеся огромные жуткие пасти и излитые кровью волчьи глаза…

Сон. Всего лишь кошмарный сон, начал медленно понимать Конан. Он открыл глаза, с трудом вспоминая, где находится. Подняв голову, Конан огляделся, и вдруг кровь застыла у него, в жилах — в бледном свете луны он увидел зловещий образ из своего сна. По темной комнате медленно и бесшумно скользила загадочная фигура с низко надвинутым на лицо капюшоном. Затаив дыхание, Конан следил, как она подкрадывается к кровати и наклоняется над ней.

Он услышал сдавленный крик и, вскочив на ноги, в два прыжка оказался рядом с таинственным незнакомцем. Бросившись на него, Конан навалился на ночного гостя всем телом и сдавил ему горло своими могучими руками. Жертва захрипела, пытаясь оказатьсопротивление, но Конан не увидел никаких признаков оружия.

Продолжая одной рукой сжимать горло незнакомца, он сунул другую руку ему под плащ в поисках меча или кинжала, но единственным оружием, которое он там обнаружил, были мягкие женские груди и нежный изгиб талии и бедер. Пробормотав сквозь зубы проклятье, Конан подхватил женщину на руки и понес к окну. Сорвав с нее капюшон, он повернул к свету ее лицо.

Это была Калисса, дочь барона. Конан усадил ее на пол у стены и сел рядом.

— Чтобы не было никаких недоразумений, миледи… Я не ваш брат, — взяв ее за подбородок, прошептал он ей на ухо. Он ждал ее реакции, но она только слабо шевельнула рукой, и Конан вновь наклонился к ее уху. — Если вы издадите хоть стон, я буду вынужден заставить вас замолчать. Не бойтесь, я не причиню вам вреда, но я не хочу, чтобы вы кричали, иначе могут подумать, что я собирался изнасиловать благородную даму. Вы обещаете выслушать меня, прежде чем своими криками разбудите весь дом?

Она медленно повернула к Конану лицо и взглянула на него с удивительным спокойствием. То, что произошло дальше, поразило его — вместо того, чтобы вырваться, Калисса мягко прижалась лицом к его шее.

— Ого, дорогая, что вы хотите этим сказать, — Конан осторожно погладил ее пальцы, все еще не доверяя Калиссе и ожидая, что в ее руке может быть зажато какое-нибудь тонкое лезвие. Убедившись, что там ничего нет и что ее руки ответили на его прикосновение нежным пожатием, он придвинулся к Калиссе ближе и обнял ее. Через мгновение их губы встретились.

Ее объятия стали более жаркими, а губы более нетерпеливыми. Ее тело обещало Конану все, что он захочет, но, превозмогая желание, он осторожно отстранился от Калиссы.

— Вы… что-то слишком ласковы сегодня, — едва дыша, произнес он. — А все-таки кого вы ожидали найти в этой кровати?

Конан почувствовал, как ее спина слегка напряглась. Она ослабила объятия и тоже отодвинулась от него, глядя ему в глаза. Ее голос прозвучал мягко и спокойно:

— Ты много себе позволяешь, телохранитель! Задавить желание, чтобы дать волю своему подозрению! Но если ты так настаиваешь, я отвечу. Я пришла сюда поговорить с моим братом, но вместо него нашла лишь холодные доспехи в его кровати. Сначала я ничего не поняла, но когда открыла забрало, то там не оказалось лица, и я страшно испугалась. А тут еще ты навалился на меня, как злодей, из темноты. Но я знаю что ты не сделал ничего плохого с Фавианом. Теперь я понимаю, почему тебя взяли на службу, в замок, хотя раньше меня удивляло твое присутствие среди нас.

— Вы имеете в виду, что я подхожу для определенной роли, — Конан взглянул на дверь, оставленную Калиссой приоткрытой. — Но эта роль сегодня ночью только началась, а вот когда она кончится — не знаю. Во всяком случае, мы не можем сидеть сейчас спокойно рядом с кроватью вашего брата. Один из нас — он или я — очень притягивает внимание убийцы.

— Тогда в моей комнате нам будет спокойнее, — Калисса взяла Конана за руку и повела через задрапированную дверь — в соседнюю комнату.

Пройдя через маленький узкий, коридорчик, они вошли в комнату Калиссы и заперли дверь на ключ.

— Так вы знали о сегодняшнем отравлений? — спросил Конан, усаживаясь рядом с ней на мягкую удобную кровать.

— Да. Хотя и не понимаю, как могло быть задумано это покушение, ведь мой брат в это время сидел на скамье рядом со мной и пил такой же мед, только не отравленный, — ответила Калисса, устраиваясь на подушках.

— Кубок предназначался мне, — мрачно произнес Конан. — А затем, чтобы скрыть следы, Своретта убил отравителя.

Неужели ты вдруг стал такой важной персоной и попал в самый центр интриг, плетущихся вокруг нашей семьи? — скептически поинтересовалась Калисса, но Конан уловил нотку зависти.

— Да нет, просто я всем своим видом раздражаю Своретту. Убив меня, он докажет барону, что вокруг полно мятежников и подтолкнет его к решительным действиям. А тем самым увеличит и свою власть.

— Может быть, это и правда, — задумчиво проговорила Калисса. — У Своретты всегда здесь были сильные позиции, но его тайная власть намного сильнее.

— По-моему, только один Лотиан пытается противостоять ему.

— Да, Лотиан! — усмехнулась Калисса. — Наш безобидный болтливый детский учитель. Как раз сегодня мой отец грозился заковать его в железо за то, что он посмел отговаривать его от суровых мер против мятежников. Ну и удовольствие я получила сегодня от праздника!

— Я рад, что мне не пришлось в нем участвовать. Хотя все же и я успел получить кое-какие удовольствия.

— О, Конан! — Калисса вдруг страстно обняла его за плечи. — И все же это мог быть прекрасный вечер, несмотря на все интриги! Этот праздник напомнил мне детство, когда наш дом был окружен садами и оживлен лучшими бардами и танцорами. Праздники были каждый вечер, и в них принимало участие столько гостей! Наша страна была тогда намного счастливее…

— А что было, когда госпожа Хильда была жива?

— О, это было давно, — вздохнула Калисса. — Даже Фавиан слишком молод, чтобы помнить все хорошо. С тех пор многое изменилось. Мой отец… — она вдруг замолчала.

— Барон не был таким жестоким правителем в те времена?

— Нет, он был благородным рыцарем, героем. А мать была как добрая фея, она смягчала его гнев и выводила его из уныния. О, нет, она не была слабой, они вместе прекрасно дополняли друг друга. Она принесла тепло не только в дом, но и в весь Динандар. Ее смерть была большой потерей для всех и величайшим преступлением, — она вновь замолчала. — Если бы она была жива, то и я была бы лучше.

— А еще ваша семья — это длинная линия свирепых воителей, закаленных в боях и бесчувственных к смерти и страданиям, не так ли?

— Да, у нас есть такой семейный культ. Эта старая легенда помогает иногда, когда надо собрать силы для борьбы. Немедия — беспокойная страна, то крестьянские бунты, то войны с другими баронами. К тому же Динандар не окружен, как другие провинции, горами и реками, так что отец восполняет эту незащищенность постоянной боевой готовностью. Он не надеется жить в мире. Он одержим войной.

— А как насчет охраны вашего рода предками Эйнарсонов?

— Ну, нет, это уже сплошные суеверия! — Глаза Калиссы сверкнули в темноте. — Меня это нисколько на волнует. Надеюсь, — что и Фавиан забудет эту чепуху, когда станет бароном. Я могу помочь ему править мудро, у меня есть идеи, как улучшить торговлю в провинции, как более справедливо собирать налоги. Мой отец ни за что не будет этим заниматься, потому что это якобы отклонение от традиций нашего рода. Они игнорируют мое мнение по государственным вопросам, потому что я женщина, они даже не собираются взять меня в завтрашний поход! Но на Фавиана я имею кое-какое влияние.

— И поэтому вы прокрадываетесь ночью в кровать вашего брата, чтобы тайно совещаться с ним о государственных делах? Неужели вы думаете, что его это интересует? По-моему, он больше увлечен выпивкой и любовными похождениями, чем заботой о хорошем правлении.

Калисса приподнялась, бросив гневный взгляд на Конана, но затем неохотно кивнула:

— Мы действительно теперь не так близки, как раньше, а в последнее время у Фавиана появилось все больше диких выходок. Я тоже изменилась не в лучшую сторону. И если бы не сверхстрогий контроль нашего отца, все могло быть и хуже. Но на самом деле отцу надо всего лишь позволить Фавиану хоть ненадолго ощутить власть, тогда он перестал бы заниматься глупостями и почувствовал бы ответственность и за власть, и за страну. Но отец не доверяет Фавиану, — Калисса откинулась наспину и грустно рассмеялась. — Как странно, что великий барон дорожит своим сыном и наследником превыше всего, разрабатывает сложнейшие планы для его защиты, но при этом относится к нему о презрением, не проявляя ни малейшего признака отцовской любви.

— Кажется, я его понимаю, — пробормотал Конан и не в силах больше сдерживаться, начал ласкать Калиссу. — На его месте я бы отправил Фавиана в поход не с мечом, а с кнутом в руках.

— Телохранитель, ты просто дикарь, — с упреком сказала Калисса, отвечая на его ласки. — Лорды часто ведут себя… сумасбродно. Как можно ожидать от кого-нибудь сильного правления, если он никогда не испытал на себе всей крайности власти, даже те, что управляют жизнью и смертью его подданных? Я знаю, что некоторые из наиболее справедливых и всеми любимых правителей как раз отличаются наиболее эксцентричными выходками или распущенностью. Например, наш король Ласло, который живет в роскоши и для своего ублажения держит гарем разного цвета и пола, — Слова Калиссы изредка прерывались стонами удовольствия от ласк Конана. — Конечно, некоторые из нас — я имею в виду людей высокого происхождении — свободны от этих слабостей. Но некоторые кажутся чересчур легкомысленными. И все же по сравнению с другими пирушки и любовные приключения моего брата вполне невинны. Кроме того, женщины почти любого круга первыми ищут с ним встречи. Он ведь у нас красавчик, — Она приподнялась и взглянула на Конана. — Как и ты.

— Значит, вот почему я тебе нравлюсь, — произнес Конан, уже едва владея собой. — Потому что я похож на твоего брата! Значит, я обязан Фавиану, что ты отдаешь мне сейчас свою любовь?

— Осторожно, телохранитель! Так ты можешь зайти слишком далеко. И вообще, хватит уже болтать, — Калисса попыталась стащить с себя плащ, который все еще был на ней. — Сними его с меня. Он нам будет мешать.

Она изогнула спину, и Конан нетерпеливо сдернул с нее плащ, бросив его на пол. Когда он при свете луны взглянул на ее обнаженное тело, все поплыло у него перед глазами.

Глава 7. Гонка

— Вон там стоит замок Эдрам, — в излучине реки Урлауб, — сказал маршал Дарвальд, поравнявшись с колесницей. — Мы будем там уже на закате.

— Да, господи, хвала Эйнару! — натянув поводья, Свайнн погнал колесницу к высокой насыпи, чтобы получше разглядеть долину. — По крайней мере мы уже миновали холмы и горы с их ужасными каменистыми дорогами!

Конан, держась за бронзовое ограждение колесницы, поднялся со скамьи и увидел то, на что указывал Дарвальд — невысокий, но мощный замок, стоявший в изгибе реки в самом центре долины. Построенный из желтого камня, он состоял из пяти круглых башен, соединенных галереями, и внутренним двором с немногочисленными постройками. Напротив главных ворот через реку был перекинут узкий каменный мост с тремя арками.

Неплохое поместье для землевладельца и хорошо защищенное, подумал Конан. К тому же богатое, судя по сочным зеленым полям по обеим сторонам реки и многочисленным домикам, начинавшимся прямо от моста. Кто бы ни владел замком Эдрам, он явно господствовал во всей долине и имел надежный источник налогов и податей.

Дорога пошла вниз, петляя между поросшими лесом холмами. Замок приближался, обещая усталым путникам более гостеприимный ночлег, чем продуваемая ветром пещера в холме, где они провели предыдущую ночь, почти без сна, прислушиваясь к завываниям сов и волков и ежеминутно ожидая нападения разбойников.

Конечно, сорок всадников Бальдра, вооруженные пиками и мечами, не так уж боялись нападения грабителей или мятежников. Но барон продолжал терзаться страхом за жизнь своего сына, поэтому в отряде царила напряженная атмосфера. Сам Фавиан ехал в середине отряда, держась чуть в стороне, в обычной кавалерийской форме, с мрачным и обиженным видом. Впереди конников ехала колесница, управляемая Свайнном, на широкой скамье которой скучал Конан, одетый в доспехи лорда. За колесницей гарцевал на великолепном белом скакуне барон Бальдр в сопровождении Дарвальда и двух других старших офицеров. Своретта в походе не участвовал, он остался в Динандаре держать бразды правления на время отсутствия барона.

Когда дорога спустилась в долину, замок потерялся из виду за лесистыми холмами, и Конан, устав бездельничать, обратился к Свайнну:

— Слушай, дай мне хоть для разнообразия немного подправлять колесницей! Я наблюдал, как ты это делаешь всю дорогу и думаю, что справлюсь, — С трудом удерживая равновесие на грохочущей платформе, он встал рядом с возницей и протянул руку к поводьям.

— Нет, варвар! — Резко дернув поводьями, Свайнн внезапно погнал колесницу в сторону, отчего Конан, не удержавшись, рухнул обратно на скамью. — Если я и вынужден гнуть спину перед тобой, то это только тогда, когда рядом толпы наблюдающих. А здесь ты будешь слушаться меня! Куда тебе управлять колесницей, это искусство тонкое и к тому же благородное!

Пробормотав сквозь зубы проклятие, Конан вновь поднялся.

— Если управление колесницей такое благородное занятие, то почему же все аристократы предпочитают ездить верхом на коне? — Свайнн засмеялся.

— Лорд Фавиан сейчас охотно поменялся бы со мной местами! Он очень ловко умеет управлять колесницей. Ты напрасно думаешь, что он такой уж бездельник и пьяница. Вот сейчас ему наверное не по себе, видя, как ты занимаешь его место, — Он оглянулся назад, выхватив взглядом из строя всадников угрюмого лорда Фавиана.

— Ладно, я думаю, у него еще найдется повод развеселиться, — пробормотал Конан. Дорога снова выровнялась, и он уже уверенно стоял на ногах. — Когда-нибудь я тоже научусь управлять колесницей. Но лучше начать это делать прямо сейчас! — он вдруг вырвал поводья из рук Свайнна, оттолкнув его в сторону.

— Эй, ты что, варвар! — крикнул Свайнн, но вдруг как-то странно застыл и навалился на Конана. — А!..

Конан удивленно взглянул на хрипевшего возницу и увидел длинное древко стрелы, глубоко вонзившейся в его спину, пронзив черный стальной панцирь, как будто он был сделан из пергамента. В тот же момент другая стрела вонзилась в тело Свайнна с другой стороны, пробив панцирь и глубоко войдя в грудную клетку. Еще несколько стрел ударило по колеснице, одна из них с такой силой стукнула Конану по шлему, что искры посыпались у него из глаз.

Чуть поодаль громко заржала и рухнула на дорогу лошадь, всадник кубарем скатился с нее, но тут же вскочил на ноги. Это был маршал Дарвальд. Вырвавшийся вперед конь Бальдра, шатаясь, преградил колеснице дорогу — из его прекрасной белой шеи торчала длинная стрела. Кони, везущие колесницу, рванулись в сторону, и Конан едва удержался на ногах, отчаянно пытаясь справиться с поводьями. Стрелы уже сыпались дождем, кругом раздавались крики и ржание лошадей. Казалось, начинается паника.

Конану мешало тело Свайнна, навалившееся на него, и он с трудом сбросил его на пол. Глаза возницы уже остекленели. Пригибаясь под градом стрел, Конан изо всех сил тянул поводья, но испуганные лошади поднимались на дыбы и пятились назад, едва не опрокидывая колесницу. Он попробовал отпустить поводья, но лошади помчались в разные стороны, и Конан едва не вывалился из колесницы.

Вдруг чья-то рука легла ему на плечо.

— Расставь пошире ноги, удерживай равновесие! Сейчас все будет в порядке! — прокричал ему в ухо чей-то голос.

Это был Фавиан, который ловко прыгнул с седла своего коня на дно колесницы. Ударившись о скамью и споткнувшись о тело Свайнна, он тут же выпрямился и нащупал поводья среди яростно хлещущих лошадиных хвостов.

— Ну теперь держись! И отодвинься немного, дай мне пространство! — Кожаные поводья словно ожили в руках Фавиана, лошади слаженно рванули вперед, и колесница понеслась прочь от дороги по поляне, утопая, в густой нескошенной траве.

Конан решил, что Фавиан поворачивает назад, чтобы спастись бегством от засады, но вдруг с тревогой увидел, что они мчатся прямо к краю густого леса, откуда не переставая сыпался град стрел. Одна из стрел пролетела между головами коней и едва не угодила в Конана, прожужжав совсем близко от его уха.

— Хорошо, что колесницу так трясет! — прокричал Фавиан. — Мы не очень-то хорошая мишень для них.

Вместо ответа Конан выхватил меч и поднял его над головой, держась одной рукой за поводья.

— Нет, нет, ты дурак! Не меч! Копье! — погнав лошадей еще быстрее, крикнул Фавиан. — Сейчас только копье!

Конан вытащил из колчана, привязанного к колеснице, короткий дротик и, взвесив его в руке, занес над плечом.

— Так, теперь пригнись пониже!

Конан изумился, увидев, что Фавиан не остановил колесницу перед деревьями, а погнал ее прямо в лес. Он едва успел пригнуться, как над ним тут же замелькали ветви деревьев, некоторые из которых, расположенные особенно низко, хлестали его по шлему и древку копья.

Внезапно он увидел темные фигуры, закутанные в плащи, с низко надвинутыми на лицо капюшонами, которые разбегались в разные стороны. Один из убегавших повернулся, поднял свой огромный лук и натянул тетиву. Рука Копана тут же напряглась, и копье полетело вперед, пронзив незащищенную грудь лучника, который согнулся и упал на бок. Куда улетела стрела, Конан даже не заметил.

— О, да у тебя есть сноровка в этом деле! — весело крикнул Фавиан и резко повернул колесницу в сторону. — Я буду загонять их, а ты убивай! Вот еще один!

Конан приготовился метнуть копье, но на этот раз оно не понадобилось. Убегавший заговорщик споткнулся об упавшую ветку в нескольких шагах от лошадей, одна из которых в то же мгновение вздыбилась и втоптала его в густой мох. Конан ощутил вызвавший тошноту мягкий толчок, когда обитое железом колесо проехало по телу.

— Так, еще один! Разбежались, как крысы, трусливые предатели! Конан, здесь осторожно! — крикнул Фавиан и пригнулся. Колесница взлетела в воздух и пронеслась над упавшим стволом, но не успел Конан выпрямиться, как началась еще более дикая тряска через заросли кустарников и поваленные стволы деревьев.

Они еще раз проехали по человеческому телу, — теперь Конан уже не обратил на это внимание — и погнались за двумя заговорщиками, пытавшимися скрыться за буреломом. Догнав их и убив, они вновь развернулись и помчались дальше в поисках оставшихся в живых фигур в темных плащах.

Услышав сзади крики и топот копыт, Конан оглянулся и увидел, что всадники барона Бальдра тоже мчатся по лесу, преследуя других мятежников. Некоторым из них не повезло — один всадник получил стрелу в горло, двое других были сброшены с коней низко висящими ветвями.

— Все равно слава будет за нами! — крикнул Фавиан, чье внимание было сосредоточено на просеке, видневшейся впереди. — Колесница может проскочить там, где всаднику не проехать, потому что он слишком высоко сидит в седле.

Юный лорд подстегнул коней, и колесница помчалась по узкой извилистой тропе, преследуя двух убегавших заговорщиков. Под поистине демоническим управлением Фавиана, ее колеса, казалось, проводили больше времени в воздухе, чем на земле, перелетая через огромные стволы и массивные скрюченные корни. Гонка становилась все более бешеной, и при каждом полете через очередное препятствие риск вылететь из колесницы для обоих пассажиров все больше и больше возрастал.

— Эй ты, трус! Повернись и сражайся! — Фавиан погнал колесницу на одного из бегущих, который внезапно остановился между двумя деревьями и поднял лук. Фавиан резко рванул в сторону, и стрела пролетела мимо. Не давая заговорщику опомниться, Фавиан помчался прямо на него, чтобы дать Конану возможность нанести точный удар.

Заговорщик повернулся, собираясь бежать, но копье уже пронзило ему спину. Не собираясь бросать копье, потому что оно было последним, Конан на ходу схватил его, но оно так глубоко вошло в тело заговорщика, что пришлось протащить его несколько шагов за колесницей.

Вытащив наконец копье, киммериец поднял его, приготовившись настичь свою последнюю жертву. Но тот, за кем они гнались, уже перелезал через огромный ствол, перескочить через который даже для Фавиана было не под силу. На мгновение заговорщик обернулся и взглянул на Конана, затем спрыгнул вниз и исчез. От этого взгляда Конану стало не по себе. Он ощутил странную уверенность, что ему знакомо лицо, на миг мелькнувшее из-под капюшона. Это было лицо женщины.

— Проклятый змеепоклонник! Ты все равно от меня не уйдешь! — разгоряченный преследованием, Фавиан направил колесницу в объезд, продираясь между запутанных корней огромного дерева. Но ему пришлось остановиться у высокой насыпи, внизу под которой плескался узкий, но глубокий ручей, извиваясь между больших валунов.

Конан соскочил с колесницы и бросился вперед, но женщины нигде не было. Журчание и шум воды заглушали все другие звуки, и как Конан ни прислушивался, не смог уловить ни треска ветки, ни шороха кустов.

Он вернулся к колеснице и помог Фавиану позаботиться о взмыленных, полуживых лошадях. Топот копыт и громкие голоса известили о прибытии всадников, впереди которых ехал Бальдр с выражением крайней тревоги на лице.

— Фавиан! Вот он где! Идите сюда! — крикнул он, махнув рукой остальным. — Мальчик, зачем же ты умчался так далеко на этой колеснице?

— Отец, мы убивали мятежников, — начал было Фавиан.

— Чтобы больше этого не было! — гневно прервал его барон. — Тебя самого могли убить, и тогда наш род оборвался бы! Все, с этого момента ты будешь всецело под моим наблюдением.

Рядом с ними остановился маршал Дарвальд.

— Милорд, это был в высшей степени героический поступок! А какое искусство управления колесницей показал Фавиан! В конечном счете именно он разогнал мятежников и стольких их уничтожил по пути.

— Да, — неохотно кивнул Бальдр. — И варвар тоже показал способность управляться с копьем. Но все же, Фавиан, ты должен научиться быть настоящим командиром и вести свое войско с достоинством, сидя на красивом коне.

Ничего не ответив, Фавиан пошел к воде, чтобы наполнить шлем и напоить лошадей. На мгновение Конан увидел его лицо, искаженное гневом и мокрое от слез.

Продираясь сквозь деревья, к барону подъехал офицер и доложил:

— Одиннадцать мятежников мертвы, господин. К сожалению, никто не остался в живых, чтобы мы могли его допросить. Мы думаем, что еще пятеро или шестеро могли ускользнуть, но преследовать их в этом лесу было бы опасно.

— В этом просто нет необходимости. Сквайр Ульф хорошо знает эту область и скажет нам, как лучше найти их, — барон повернулся к Дарвальду. — У них была какая-то особая ожесточенность. Похоже, что это поклонники того самого пресловутого культа змеи, судя по их капюшонам. Как вы считаете?

Маршал неопределенно кивнул, будто обдумывая, стоит ему высказывать свое мнение или нет.

— Пока трудно сказать, милорд, — наконец произнес он. — Плащи явно предназначались для того, чтобы их не узнали. Но те несколько голов, которые у нас теперь есть, могут вывести нас на тех, кто это организовал. А что касается принадлежности к какому-либо культу, то среди мертвых заговорщиков я не нашел никаких фетишей, так же как и знаков отличия.

— Может быть, это просто разбойники, причем самые отвратительные! — крикнул в справедливом негодовании Бальдр, и мертвый глаз его вдруг демонически сверкнул. — Они убили наших лучших коней! Но проклятые свиньи еще заплатят за убийство этих прекрасных и очень ценных животных!

— Да, господин. Если бы они были просто грабители, то пожалели бы коней.

— И что только побуждает этих негодяев поднимать восстания и принимать отвратительные религии! — в сердцах оказал барон и повернул своего, теперь уже простого коня. — Ладно, поехали, надо вернуться на дорогу. Вывози эту повозку отсюда, Фавиан, если можешь, и следуй рядом с нами. Как только мы приедем в замок Эдрам, то сможем узнать у сквайра Ульфа побольше об этих проклятых убийцах. Вперед!

Глава 8. Кровавая река

— Итак, теперь вы понимаете, что эта схватка для обеих сторон дорого стоила, — сказал барон Бальдр, отпив глоток вина из серебряного кубка. — Мы потеряли дюжину наших солдат и несколько лучших коней. В свою очередь мы нанесли им ответный удар и уничтожили большинство из них. Даже мой сын, которому не терпелось показать себя в бою, принял небольшое участие в этом столкновении, — Бальдр взглянул через стол на Бальдра, который сидел в нише окна круглого обеденного зала.

Молодой лорд не ответил ни взглядом, ни словом, все время обеда оставаясь молчаливым. Вертя в руках свой кубок, он задумчиво смотрел в окно. Его двойник Конан сидел в дальнем углу стола и рвал руками остатки жареной свиньи, к которой все остальные, насытившись, уже потеряли интерес.

Хозяин замка, толстый сквайр Ульф, неуклюже повернулся в кресле, чтобы взглянуть на барона.

— Да, милорд, я очень сожалею о ваших потерях. Позор для всей нашей области! Надо было моим людям и мне самому поехать вперед и встретить вас наверху, на холмах. Лучше бы я принял стрелу, которая убила вашего благородного скакуна! — он приложил мясистую руку к своей широкой груди и закатил глаза, как будто бы и впрямь был пронзен стрелой. — Милорд, обещаю вам принять самые решительные и жесткие меры против мятежников, причем немедленно!

— Мы поможем вам, — кивнул барон и взглянул на маршала Дарвальда, затем вновь повернулся к Ульфу. — У вас есть какая-нибудь идея насчет местного источника этого мятежа?

— О да, милорд, — энергично кивнул Ульф, почесав небритые щеки. — Ересь и вероломство сейчас скрываются во многих домах, особенно после возрождения культа змеи. Местами существуют просто целые гнезда змеиных последователей. Вот, например, одна деревня — всего полдня езды отсюда — там целый рассадник этих негодяев, просто настоящий гадюшник! Если бы вы могли послать туда часть ваших элитных сил, милорд, то мы бы справились с ними, а одному мне, боюсь, это не под силу. Нисколько не сомневаюсь, что именно они приложили руку к предательскому нападению на ваш отряд!

— Понятно, — задумчиво произнес барон и снова искоса бросил взгляд на Дарвальда. — Хорошо, сквайр, я рад, что вы предложили конкретный план действий, не ставя перед нами неразрешимых загадок и не высказывая бесконечных предположений. Мои люди поедут туда.

— Да, милорд, но действовать надо осторожно, — сказал Дарвальд, поглядывая на толстого сквайра с некоторым сомнением. — Если вы помните, мы заметили, что ткань, из которой были сделаны плащи, явно городской работы, — может быть, из Динандара или Нумалии. Может быть, мятежники пришли сюда с запада.

— Да, но несомненно, у них есть местная поддержка. Ведь почему они не напали на нас на холмах? И куда они попрятались? Нет, маршал, иногда бывают такие ситуации, когда лучше всего действовать быстро и решительно, без тени колебания, — Бальдр вновь взглянул на Ульфа. — Я пошлю своих всадников вам в помощь. Поведет их мой сын Фавиан — на этот раз должным образом, в кавалерийской форме, на сильном боевом коне. Вы тоже поедете, Дарвальд, и будете присматривать за мальчиком. Варвар, конечно, тоже поедет, чтобы обезопасить жизнь моего наследника.

— Да, барон, — покорно наклонил голову Дарвальд.

— Спасибо, господа, — подобострастно заулыбался Ульф, но его маленькие глазки смотрели хитро и настороженно. — Мы отправим отряд завтра перед рассветом. Сам я останусь с вами в замке, чтобы обеспечить вашу безопасность и комфорт.

Барон величественно кивнул и посмотрел на сына. Он ожидал, что Фавиан обрадуется и будет горячо благодарить его за столь широкий жест — назначить командовать боевым отрядом всадников ведь не шутка! Но молодой лорд лишь равнодушно оглядел всех присутствующих и вновь стал смотреть в окно. Барон почувствовал разочарование.

Неловкое молчание нарушил Дарвальд:

— Сквайр, вы сказали, что знаете еще что-то о культе змеи. Это так?

— Не просто знаю, — злорадно улыбнулся Ульф и самодовольно посмотрел на барона. — У меня есть пленник! — Он сложил жирные руки на груди, наслаждаясь впечатлением, которое произвел на гостей. — Недавно я послал отряд сборщиков налогов вытрясти долг с одного упрямого землевладельца, что живет к востоку отсюда, на Варакильских топях, так вот, они обнаружили его дом заброшенным, а ферму горящей, и никаких следов самого хозяина. Но в лесу неподалеку они выследили мародерствующих мятежников и схватили одного. Он преданный поклонник культа змеи, хотя, вероятно, только недавно приобщившийся.

— И где же этот пленник? — Барон нетерпеливо поднялся с места. — Когда мы сможем его увидеть?

— Да хоть прямо сейчас, милорд Бальдр. Мы оставили его в живых специально для вас, — Ульф тяжело поднялся с кресла. — Хотя должен вас предупредить, он не склонен сотрудничать с нами, власть Сета в нем очень сильна. Мы к нему применяли и огонь и воду, но дьявола изгнать не удалось.

— Я надеюсь, что после этого он еще будет в состоянии выслушать наши вопросы, — пробормотал Дарвальд и, поднявшись, последовал за бароном и Ульфом. Конан тоже пошел за ними, прихватив заодно пару спелых груш со стола. Замыкал шествие Фавиан, оторвавшийся наконец от созерцания реки за окном.

Они прошли по широкому парапету, соединявшему две из пяти башен замка. Лучи полуденного солнца освещали красивый пейзаж, расстилавшийся внизу, — зеленые поля с желтыми соломенными крышами домов и вьющаяся между чистая река, в которой отражалось голубое небо.

Ульф привел их в следующую башню и остановился перед парой стражников, стоявших по обе стороны тяжелой металлической двери.

— Мы используем северную башню как сторожевой пункт, — объяснял он гостям, открывая замок. Помещения Эдрама слишком сырые из-за реки, поэтому у нас нет специальной тюрьмы. Но все же мы нашли подходящее помещение.

Ульф толкнул дверь внутрь и провел их в комнату, в которой было тепло из-за раскаленной жаровни в углу. Лучи солнца пробивались сквозь узкие стрельчатые окна, расположенные высоко в стенах. Ниже стены были украшены конской упряжью и различными инструментами, казавшимися здесь неуместными. Еще какие-то приспособления были в беспорядке разбросаны по полу.

В центре комнаты они увидели огромное колесо, подвешенное цепью к крюку на потолке, к которому был привязан человек.

Это был простой крестьянский парень в грубой одежде, сквозь прорехи которой были видны следы ожогов, ошпаривания и других пыток. Пленник никак не отреагировал на появление людей, его бледное измученное лицо словно застыло.

— Он ничего не говорит, кроме каких-то странных проклятий, — пояснил Ульф. — Но когда его брали, он боролся как дьявол. — Сквайр указал рукой на жаровню с тлеющими розово серыми углями. — Милорд, не попробуете ли вы поговорить с ним при помощи раскаленных щипцов? Может быть, вы добьетесь большего успеха, чем мы!

Но барон не обратил внимания на предложение Ульфа, скептически разглядывая пленника.

— Да он же просто мальчишка, — с явным разочарованием произнес он. — Ничего себе страшный мятежник!

— Надо сказать ему «Каа нама каа ладжерама», — заметил Фавиан, стоявший у дверей. — Те, кто не являются последователями змеиного бога, могут спокойно произносить эти слова.

Маршал Дарвальд подошел к узнику, взяв на себя роль доброго следователя.

— Эй, парень, не бойся, я не причиню тебе вреда, — внимательно вглядевшись в лицо парня, он вдруг в ярости повернулся к Ульфу. — Как он может нам что-нибудь сказать? Какой дурак изуродовал ему рот?

— Нет, нет, это часть змеиного ритуала! — поспешно проговорил Ульф и, схватив со стены ненагретые щипцы, подошел к узнику. — Они разрезают свои собственные языки, только так они могут произносить священные заклинания Сета, — Он сунул щипцы в рот парня, чтобы достать язык, но мгновенно отскочил назад, бросив щипцы на пол, когда жертва вдруг ожила и зарычала.

— Хатасса фа Сатан! Са Сета эфанисса, на! — злобно произнес узник, высунув раздвоенный язык, двигавшийся так же быстро, как язык змеи. После яростной вспышки парень снова сник, огонь в глазах погас, и тело безжизненно обвисло на своих путах.

— Что он сказал? — спросил Бальдр, окинув взглядом присутствующих. — Кто-нибудь знает этот язык?

— Это не местный диалект, милорд. И вообще не человеческий, я думаю, — пожал плечами Ульф. — Я не знаю, что это значит, но уверен в одном — завтра утром я буду внимательно смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на гадюк!

Конан, успевший по дороге съесть одну грушу, уже потерял всякий аппетит и положил вторую на прожженный деревянный стол. Импульсивно он шагнул вперед, еще не зная, что собирается делать, и невольно удивляясь охватившей его ярости.

Воспоминания о тюрьме в Динандаре были еще живы в нем, и вид этой камеры пыток с подвешенной к колесу жертвой был ему невыносим.

Но взглянув на узника, он понял, что его вмешательство уже не нужно. Последний остаток жизни покинул истощенное тело, голова узника откинулась назад и глаза закатились. Ощутив тошноту и почувствовав себя загрязненным, Конан повернулся и вышел на освещенный солнцем парапет.

* * *

Следующим утром двойная цепь всадников ехала через луга долины Урлауб. Подъехав к лесу, они собрали ветки, сделали вязанки и привязали их к своим седлам. Конан, благодаря своему аристократическому виду, был освобожден от этого занятия. Он ехал рядом с Дарвальдом и Фавианом, который был по-прежнему угрюмым и неразговорчивым.

Юный лорд произносил только короткие отрывистые команды, и только один раз обрушился с яростной бранью на какого-то солдата, который нарушил линию. Двадцать всадников, выделенных Бальдром, заметно отличались от людей Ульфа, неряшливых и мрачных. Конану особенно не понравился один, с лицом хитрого зверька, который ехал впереди, указывая дорогу.

Когда солнце уже клонилось к полудню, пастбища кончились и начались зерновые поля. Один из всадников Бальдра, Фермер по происхождению, горестно вздохнул, глядя как конские копыта топтали стебли роскошного налитого овса. Его товарищи, заметив страдания бывшего фермера, начали подшучивать над ним, громко смеясь.

Фавиан резко крикнул, приказывая им молчать. После короткого совещания с Дарвальдом и провожатым он дал знак отряду остановиться. Велев людям Ульфа зажечь факелы и масляные сосуды, молодой лорд вновь устремился вперед, остальные последовали за ним.

Сначала Конан не видел никакой цели впереди, хотя провожатый громко уверял офицеров, что она совсем рядом. Отряд мчался быстро, топот копыт был приглушен мягкой почвой и высокой, по колено, травой. Никаких препятствий им на пути не встречалось — богатые поля не были разделены ни изгородями, ни заборами.

Внезапно впереди показались согнутые фигуры в грубой крестьянской одежде. Бросив свою работу, они выпрямились и с тревогой смотрели на приближавшихся всадников. Поняв, что им угрожает опасность, крестьяне побросали свои мотыги и в панике стали разбегаться в разные стороны. К своему изумлению Конан услышал лязг вытаскиваемых из ножен мечей и злорадные мстительные крики всадников. В считанные мгновения все было кончено — не оказавшие сопротивления крестьяне остались лежать на поле, изрубленные мечами или раздавленные копытами коней, при этом отряд даже почти не снизил скорости, чтобы преодолеть это препятствие.

Да, эти хайборийцы грубо играют, подумал Копан. Похоже, друг друга они убивают с большей охотой, чем иноземцев. Он почувствовал облегчение от того, что ни один из несчастных крестьян не попал под копыта его коня.

Вскоре перед ними показались цветущие сады и спрятавшиеся между ними крестьянские хижины. Строй всадников образовал изогнутую линию, чтобы окружить деревню со всех сторон, и с зажженными факелами двинулся вперед.

Удивление и паника, вызванные их появлением, были всеобщими. Испуганные люди разбегались во все стороны в поисках какого-либо убежища.

На центральную площадь деревни ворвались офицеры во главе с Фавианом, размахивавшим мечом и громко кричавшим. Конан следовал за ним на некотором расстоянии, то и дело поворачивая коня, чтобы не наскочить на упавшие тела.

Теперь он понимал, как был наивен, когда ожидал, что сначала жителям деревни будет провозглашено какое-нибудь официальное уведомление барона, затем начнутся расспросы и допросы, выявление зачинщиков и только потом, если понадобится, показательная казнь. Но то, что он увидел, было просто самой настоящей кровавой бойней. Мужчин, женщин и детей резали беспричинно, как будто для пробы оружия. Особенно усердствовали люди местного сквайра, которые с вожделенными криками набрасывались даже на домашних животных, яростно разрубая их на куски. Всадники барона убивали своих жертв более умело и избирательно, направляемые громкими непрерывными командами Фавиана. Перед глазами Конана на миг мелькнули кровавые сцены разграбления Венариума, но то, что происходило сейчас вокруг него, казалось северянину особенно диким — здесь никто не оказывал сопротивления, да и грабить было нечего.

Конан никогда не думал, что убийство одних немедийцев другими так глубоко коснется его сердца, но теперь он чувствовал все возраставшую тяжесть на душе. Он соскочил с коня и повел его, с трудом прокладывая себе дорогу между мечущимися крестьянами и атакующими их всадниками. Это не схватка, сказал он себе, и я не убийца, чтобы принимать участие в избиении младенцев.

Когда крики жертв стали раздаваться все реже, в игру вступили факелы. Зеленые посевы на полях вряд ли могли быть уничтожены огнем, но края соломенных крыш мгновенно вспыхивали от легкого прикосновения пылающего факела. Древками пик всадники открывали двери и выламывали оконные ставни в домах, бросая туда зажженные вязанки хвороста. Раздались новые крики — на этот раз от людей, которые пытались укрыться в домах. Они в панике выскакивали наружу, но тут же падали, разрубленные поджидавшими их захватчиками.

Ощущая подкатившую к горлу волну тошноты, Конан смотрел на эти ужасные сцены, понимая, что несчастная деревушка, не оказавшая никакого сопротивления, едва ли могла быть логовом опасных бунтовщиков, как это представил им Ульф.

Внезапно его внимание привлекло чье-то лицо, мелькнувшее в просвете между двумя горящими домами. Несмотря на густые клубы дыма, почти скрывавшие его, оно показалось Конану знакомым.

Бросив коня, он помчался между домами, задыхаясь от едкого дыма. Пробежав мимо них, он остановился и стал вглядываться вперед, в густые заросли ивняка, окаймлявшие берег реки. Заметив несколько фигур, мелькнувших в них, он бросился туда с зажатым в руке мечом.

Едва он сделал несколько шагов, продираясь сквозь заросли, как на него набросился с вилами молодой крестьянский парень. Сильным ударом меча Конан вышиб вилы из его рук, а затем плашмя ударил мечом ему по голове, сбив парня с ног. Тот рухнул, как подкошенный, и затих, но Конан знал, что не причинил ему особого вреда и, оставив крестьянина, бросился дальше, к поросшей тростником кромке реки.

Он увидел четырех беглецов, пытавшихся спустить на воду лодку, привязанную к дереву. Тот, что был выше всех ростом, обернулся, и Конан узнал вчерашнего мятежника, ускользнувшего от них с Фавианом в густом лесу.

Капюшон откинуло ветром назад, и на Копана теперь смотрела привлекательная женщина с длинными заплетенными волосами. С ней было трое деревенских детей. Один из них, костлявый мальчишка с покрытым копотью лицом уставился на Конана, сжимая в руке нож с обломанным лезвием, женщина схватила мальчика за ворот и притянула к себе.

— Займись лодкой, — сказала она ему с твердым немедийским акцентом и, вытащив из-за пояса длинный прямой кинжал, молча стала ждать своего преследователя.

Внезапно в зарослях раздался треск, и Конан увидел одного из солдат Бальдра, ветерана с пышными усами, продиравшегося на коне сквозь кусты.

— Ага, тут еще девка и трое щенков! Сейчас я вам покажу катание на лодке! — весело крикнул он, и вдруг лицо его исказилось гримасой боли и удивления. — Ты что, парень?… А!

Солдат качнулся в седле, его конь испуганно заржал, когда меч Конана угодил ему в живот, не защищенный панцирем. Тем не менее ветеран поднял свой меч, собираясь оказать сопротивление, несмотря на вспоротый живот. Второй удар сбил его с коня, но он все еще пытался подняться, сжимая в руке меч. Конан еще раз взмахнул оружием, и солдат остался лежать на земле с пробитым горлом; его конь, почуяв запах крови хозяина, с диким ржанием и обезумевшими глазами ускакал обратно в кусты.

Киммериец повернулся к реке и увидел, что четверо беглецов наконец отвязали лодку и толкали ее теперь вглубь реки.

— Подождите! — крикнул он, но затем слова замерли у него в горле. Лодка уже уплывала и вскоре скрылась из виду за склонившимися к воде деревьями, женщина больше не оглядывалась.

Конан окинул взглядом реку. Кое-где у берега ее чистая вода была окрашена красными пятнами крови — следы бойни в деревне — а местами ее вид был еще более ужасным. Затянутое дымом небо и неистово пляшущие огни горящей деревни отражались в реке, придавая ей зловещий вид адского потока.

Лодки больше нигде не было видно, и Конан отвернулся от реки и зашагал по берегу. Увидев тропинку в зарослях ивняка, он повернул по ней навстречу крикам и огням.

По дороге он остановился только один раз, оторвав за горящим домом одного из головорезов Ульфа от отчаянно боровшейся с ним деревенской девушки. Перерезав ему горло своим мечом, Конан бросил тело в кусты и подождал, пока девушка добежала до реки.

Затем он двинулся между горящих домов к самому центру ада, где увидел сидевшего на коне Дарвальда, который молча наблюдал, как Фавиан охрипшим голосом отдавал громкие команды своим солдатам, приказывая им бросать все новые и новые вязанки хвороста в дома, чтобы быть уверенным, что они сгорят дотла.

Конан подошел к маршалу и мрачно взглянул на него.

— Дарвальд, я знаю, почему мы здесь! — крикнул он. Маршал медленно повернул голову и скользнул меланхоличным взглядом по Конану и его окровавленному мечу. Его собственный меч, лежавший поперек передней луки седла, был чистым. — Вы что, считаете, что это были те самые мятежники, о которых так много болтал Ульф? Там, на реке, я видел переправу — не она ли стала причиной уничтожения деревни? Жадный Ульф, наверное, испугался, что его доходы уплывают на тот берег и задумал уничтожить деревню! И вы стали его наемником! Ответьте мне, вы воин или убийца невинных людей?

Маршал холодно смотрел на Копана и ничего не говорил. Затем он медленно повернул коня и отъехал прочь от бушевавшего киммерийца. Его глаза были красными и слезящимися, как почти у всех остальных, но были эти слезы вызваны дымом или горьким чувством стыда и раскаяния, так никто никогда и не узнал.

Глава 9. Избранница смерти

Высокие городские ворота Динандара, сделанные из тяжелых бревен, перетянутых железными скобами, представляли собой надежную преграду как для тех, кто по тем или иным причинам хотел ускользнуть из города, так и для тех, кто рвался туда с разными неблаговидными целями.

Но сегодня огромные ворота стояли широко распахнутыми, а вдоль главного проезда тянулись толпы празднично одетых жителей Динандара. Увидев входившую в город колонну всадников барона Бальдра Эйнарсона, горожане замерли с выражением почтения и привычного страха на лицах.

Барон, ехавший позади четырех кавалерийских офицеров, составлявших передовой отряд, величественно восседал на гнедом мерине, заменившем убитого мятежниками белого скакуна. Сразу за ним катила колесница, везущая маршала Дарвальда и управляемая, как решил бы любой из глазеющих на нее обывателей, молодым лордом Фавианом.

Но обыватель неминуемо ошибся бы, потому что колесницей на самом деле управлял варвар-северянин, одетый в лучшие доспехи Фавиана. Настоящий сын барона ехал в главной кавалерийской колонне, опустив забрало на свое красивое обиженное лицо.

В отличие от него барон Бальдр выглядел очень довольным, несмотря на шрам, придававший вечную суровость его лицу. Гордо выпрямившись, он снисходительно скользил взглядом по освещенным ярким полуденным солнцем рядам своих подданных.

Когда они выехали на мощеные булыжником улицы Динандара, барон чуть замедлил ход своего мерина, чтобы поравняться с колесницей. Маршал Дарвальд, с непроницаемым видом сидевший на скамье, поднял на Бальдра глаза.

— Слухи о нашем преждевременном возвращении каким-то образом уже распространились, милорд, судя по тому, как успели подготовиться к нему ваши подданные, — взгляните на их наряды, — задумчиво произнес маршал, окидывая взглядом ряды горожан и время от времени кивая какому-нибудь знатному господину или его розовощекой жене. — Или курьер, которого мы послали к Своретте, проболтался, или мастер шпионажа постарался через своих агентов сделать это известие достоянием общественности.

— Может быть. Только сам мастер шпионажа оказался слишком застенчивым, раз не встретил нас лично у главных ворот, — отозвался барон, не глядя на Дарвальда и продолжая осматривать толпы встречающих. — Но честно говоря, нет ничего плохого в том, что мои подданные приветствуют меня. Я остановлюсь на центральной площади, чтобы сообщить им об удачном походе и нашем решительном ударе по мятежникам.

— Может быть, не стоит слишком много говорить об этом, милорд, — сказал Дарвальд, и горькая улыбка появилась на его лице. — Ведь в конце концов, это было всего лишь небольшой стычкой, а не крупным сражением с вооруженными силами мятежников.

Барон нахмурился и покосился на Дарвальда.

— А как вы объясните, что двое наших солдат были убиты мечом? Значит, в этой деревне были вооруженные организаторы мятежа! После победа мы насчитали семьдесят восемь тел уничтоженных нами врагов, и если бы мы не застали их врасплох, то потерь с нашей стороны могло бы быть намного больше. Нет, это была великолепная победа!

Конан, чье внимание было сосредоточено на управлении колесницей, тем не менее начал прислушиваться к разговору. Он еще не очень хорошо справлялся с норовистыми лошадьми, и колесница иногда начинала петлять. К тому же он теперь уже невольно ожидал нового покушения на себя, и время от времени нетерпеливо и нервно дергал поводья.

Назвать короткий поход Бальдра удачным было огромной ложью или, может быть, величайшей иллюзией. В течение недели, которую они провели потом в замке Эдрам, Конан не слышал, чтобы барон отправил какое-нибудь сообщение домой о резне в деревне. Об этом все как будто бы старались забыть. Наверное, не один Конан понимал, что несчастная деревушка вовсе не была очагом мятежа…

— А помните, сэр, мы ведь так и не нашли во время нашего похода никакого логова поклонников культа змеи, — продолжал упорствовать Дарвальд в споре со своим твердолобым бароном. — А ведь именно они и представляют для нас настоящую угрозу, и медлить нам тут нельзя!

— Вы правы, Дарвальд. Теперь, когда я вернулся, я буду готовиться к новому походу, на этот раз с гораздо большими силами, и тогда, надеюсь, мы вырвем эту заразу с корнем, — Бальдр замолчал и стал вглядываться вперед, где находилась рыночная площадь. — А что это там, свадьба?

На широкой, мощеной булыжником площади стояло множество столов, уставленных разнообразными яствами и напитками, вокруг которых бродили еще более празднично одетые горожане, в дорогих нарядах, с кружевами и украшениями. Их взоры были прикованы к широкой арке, украшавшей главный вход в большое, увенчанное шпилем здание — зал гильдий.

— Похоже, что это свадьба в семье какого-нибудь знатного ремесленника, — заметил барон. — Золотых дел мастера или ювелира, судя по пышности и расходам на угощение.

— Да, милорд, — кивнул Дарвальд. — Теперь я припоминаю, что недавно было оглашение имен вступающих в брак, и там называлась Эвадна, дочь старого Арла, серебряных дел мастера, и какой-то мелкий землевладелец.

— Эвадна… не та ли, что учится в жреческой школе, вопреки постановлению гильдии, запрещающей делать это женщинам?

— Да, у этой девицы сильный характер, — кивнул маршал.

— Понятно, — пробормотал Бальдр и, нахмурившись, еще раз окинул взглядом площадь. — Однако что за манера у некоторых семей устраивать свадьбы во время отсутствия их барона! Что они хотят этим показать? — Он повернулся и сделал знак Фавиану следовать за ним, затем коснулся плеча Конана. — Эй, парень, давай поворачивай к входу. Будет, наверное, невежливым проехать мимо и не выразить нашего уважения к этому торжеству. И помни, ты мой сын.

Конан повернул колесницу к ступенькам входа в зал гильдий, опрокинув декоративные цветы, расставленные в вазах по площади и едва не сшибая столы с угощением, а также зазевавшихся гостей праздника. Фавиан, видя это, скривился от досады и пробормотал проклятия вслед неумелому вознице, правившему колесницей от его имени.

Подъехав к входу, Конан прошептал ответное проклятие и, соскочив с колесницы, стал ждать Бальдра. К его удивлению, барон не слез с коня, а направил его прямо по ступеням в зал гильдий. Конан направился вслед за бароном, разглядывая коричнево-рыжий хвост его мерина и стараясь напустить на себя как можно более надменный и гордый вид, соответствующий облику аристократа. За ним последовали Дарвальд и Фавиан, который шел, понурив голову и низко опустив забрало.

В полумраке зала, в центре которого ярко горели свечи, множество собравшихся разом подняли головы и в немом изумлении уставились на вошедших. После нескольких мгновений напряженной тишины толпа оживилась, по залу пробежал шепот, затем возгласы приветствия, но в них Конан уловил скорее оттенок страха, чем уважения и любви к своему барону.

В центре зала, глядя друг на друга, стояли на коленях красиво одетые мужчина и женщина, а вокруг них вели хоровод жрицы богини Уллы, украшенные праздничными гирляндами. Пара поднялась с колен и повернулась в сторону барона, то ли оттого, что брачная церемония уже завершилась, то ли из-за того, что надо было выразить их лорду свое почтение. Совсем юный жених смотрел на барона с гордым и немного оскорбленным видом. Лица невесты, закрытого плотной вуалью, почти не было видно, но в ее позе и жестах была видна спокойная уверенность.

По непонятным пока причинам ее вид приковал внимание Конана. Стоявший чуть позади киммерийца его благородный двойник, как заметил Конан, тоже напряженно вглядывался в закрытое вуалью лицо девушки.

— Примите мои поздравления, подданные! — резко прозвучал под сводами зала голос Бальдра, величественно сидевшего в седле. — Жаль,что мое путешествие, вызванное неотложными государственными делами, заставило меня опоздать на ваше свадебное торжество. И тем не менее я собираюсь первым пожелать вам долгого счастливого союза! Здоровья и благополучия также всем, кто собрался сегодня здесь на эту свадьбу! Хочу сообщить вам, что отныне вашим домам даруются почет и привилегии, что соответствует славным традициям нашего прекрасного города. Мой сын Фавиан полностью со мной согласен и присоединяется к моим поздравлениям, — Барон слегка наклонился в седле, чтобы похлопать своего подставного сына по плечу в знак отцовской гордости. Киммериец увидел, как взгляды присутствующих переместились к нему, но по-прежнему он не уловил в них ни капли любви или почтения. — Хочу сообщить вам также следующее, — продолжал барон, не замечая напряженности сцены. — Сегодня двери моего дома будут открыты для продолжения этих торжеств. Еда и питье для всех будут уже приготовлены, и все присутствующие будут моими гостями. Приглашаю вас всех и в особенности этого молодого человека и его прекрасную невесту! Нет, не приглашаю, приказываю всем прийти!

Довольный своей речью, барон завершил ее легким кивком и повернул своего коня обратно к выходу. Пока он шествовал по залу, шепот и гул голосов возобновились, но никакого энтузиазма ни в лицах, ни в возгласах собравшихся Конан не обнаружил. Не в силах отделаться от какого-то страдного предчувствия, он с облегчением вышел на залитую солнцем площадь.

* * *

И снова шум и суета праздника наполнили дом барона. По всем помещениям разносились ароматные запахи кушаний и переливчатые трели рожков, наигрывавших веселые мелодии. И вновь Конана исключили из числа пирующих, отправив на дежурство в комнату Фавиана.

Усевшись в то же кресло возле окна, он стал прислушиваться к звукам и шорохам, рассеянно глядя на призрачные тени, пляшущие на стене, огораживающей замок.

Неясные образы мелькали и у него в голове, затуманенной вином, которое он время от времени прихлебывал из кувшина, стоявшего на столе рядом с ним. О многом надо было подумать: о возлюбленных и врагах, которых он нашел за последние недели, о роскоши и амбициях, царивших в замке, о ненависти и позоре злодеяний, свидетелем которых он стал. И наконец, о главном — как долго ему еще оставаться здесь, как раздобыть сокровища и с кем поквитаться перед уходом…

Его размышления были прерваны какими-то звуками, доносившимися из коридора. Конан коснулся рукой меча, заранее вытащенного из ножен и лежавшего у него на коленях. Раздался скрип открываемой двери, и Конан замер, приготовившись к встрече гостя. Если его сердце и билось в этот момент быстрее, то не из-за страха, а из надежды повторения нежной встречи, произошедшей в этой комнате накануне его отъезда.

Но когда дверь наконец открылась, Конан увидел вошедшего в комнату Фавиана, одетый в лучший из оставшихся у него военный наряд и без шлема. Держа в руках горящую свечу, молодой лорд, пошатываясь, прошел на середину комнаты и взмахнул рукой в сторону открытой двери.

— Убирайся, варвар! Пришел настоящий хозяин этой комнаты, и он вряд ли будет нуждаться сегодня ночью в твоих услугах. Катись в свою вонючую конуру!

Его слова прозвучали для Конана как пощечина, но тем не менее он не встал с места и даже не шевельнулся.

— Мне приказано ждать здесь всю ночь. Дом полон посторонних людей, и твой отец считает, что на твою жизнь могут опять покушаться. Так что лучше было бы поискать тебе другую кровать.

Вместо того, чтобы разозлиться на Конана, Фавиан открыл рот от удивления.

— Мой отец так сказал? Ну, старый демон! Это уже ни в какие ворота не лезет! Он что, хочет отнять последнее, что у меня осталось? — Нахмурившись, молодой лорд подошел к Конану и наклонился к его лицу. — Послушай, киммериец, ты можешь украсть мое место и мое имя! Мою колесницу, мою одежду и заодно мою славу! Но ты никогда не сможешь украсть у меня мою мужскую силу, — Он выпрямился и поставил подсвечник на стол, затем сжал руку в кулак и потряс им в воздухе. — Все, клятвы произнесены, подписи поставлены, и теперь невеста предоставляется в мое распоряжение. Это мое естественное право и последняя привилегия, которая у меня осталась. И я скорее умру, чем откажусь от нее!

Грозно взглянув на разбушевавшегося лорда, Конан решительно поднялся, сжимая в руке меч.

— Что ты хочешь этим сказать, пьяный негодяй? — гневно спросил он, глядя Фавиану в глаза. — Невеста сегодня ночью будет принадлежать тебе?

— Да, варвар, — по моему благородному праву, праву превосходства. А как ты думаешь, почему сегодня в нашем доме устроили праздник? Хвала богам, есть у меня одна привилегия лорда — как единственный наследник рода Эйнарсонов я имею право на первую брачную ночь с любой девственницей из нашей провинции!

Конан в изумлении смотрел на него:

— Но это же подло! Как же невеста может согласиться на это? А жених?

— Согласиться? А у них что, есть выбор? — Фавиан громко расхохотался. — Знаешь, варвар, может быть, ты и удивишься, но большинство девушек жаждут этого! Они вспоминают потом этот краткий миг блеска и великолепия весь остаток своей скучной однообразной жизни. И какой простолюдин не захочет, чтобы королевская кровь влилась в их убогое фамильное древо? Если, конечно, невесте повезет зачать в эту ночь.

— Тогда странно, что барон так трясется за свое благородное семя в твоих чреслах. Ведь похоже, что его наследники распространились уже по всей Немедии!

Но Фавиан не успел ответить. Насторожившись, он стал прислушиваться к звуку приближающихся шагов в коридоре.

— Ну ладно, хватит болтать! Давай уходи побыстрее. Кажется, девчонку уже ведут сюда ко мне на обучение. Правда, по-моему, ученица она еще та — какая-то слишком гордая и строптивая. Ну ничего, она быстро научится слушаться под розгами своего хозяина, — Фавиан нетерпеливо подтолкнул Копана к задрапированной двери. — Иди через эту дверь, чтобы не столкнуться с кем-нибудь в коридоре. Там найдешь заднюю лестницу, — таща за собой колеблющегося телохранителя, молодой лорд подошел к портьере и откинул ее.

Киммериец, все еще не пришедший в себя от замешательства, дал себя вытолкать за дверь без всякого сопротивления. Когда дверь за ним захлопнулась, он оказался в узком коридорчике в полной темноте.

Ладно, не беда, он прекрасно помнил это место. К тому же через несколько мгновений он заметил, что тьма была не такой уж кромешной — из-под двери напротив пробивалась узкая полоска света. Конан уже знал, что это была комната Калиссы. Подойдя к ней, он увидел, что дверное полотно не слишком плотно пригнано к косяку, и сквозь щель виден язычок задвижки. Просунув острие меча в щель, Конан отодвинул засов и открыл дверь.

В глубине комнаты он увидел стоявший на столе канделябр с тремя горевшими свечами. Их свет отражало висевшее на стене серебряное полированное зеркало, оно же отражало и прелести Калиссы, которая, стоя у стола, умывалась из золотого тазика. Ее тонкая ночная рубашка была спущена до талии, а по красивой обнаженной спине были рассыпаны вьющиеся рыжеватые волосы.

Услышав приглушенный скрип двери, она обернулась и взглянула на вошедшего. Ее лицо выражало скорее легкое удивление, чем тревогу, и она не делала никаких попыток прикрыть обнаженную грудь.

— Фавиан, дорогой брат! У нас не было возможности поговорить… — она вдруг покраснела, поняв, что ошиблась и быстро схватила вышитое полотенце, чтобы прикрыть им грудь.

— Ваш брат сегодня развлекается с другой красоткой, Калисса, — Конан сунул в ножны меч и закрыл дверь на засов. — Он выгнал меня с дежурства в его комнате.

Калисса ничего не сказала. Придерживая полотенце, она подтянула ночную рубашку и просунула руки в рукава. Ее внезапная застенчивость удивила Конана.

— Почему вы прячете такую красоту, моя дорогая? — Киммериец с улыбкой начал неторопливо приближаться к ней. — У вас нет ничего такого, чего я еще не видел, к тому же с более близкого расстояния…

— Стоять! — нащупав что-то на столе позади себя, Калисса резко вытянула руку вперед с зажатыми в ней острыми ножницами. — Если я когда-то что-то тебе и позволила, то это не значит, что теперь ты будешь командовать мной! Не забывай, что ты на положении раба в этом доме!

— А, ну как скажете, — Конан остановился посреди комнаты, насмешливо глядя на нее. — Хотя мне сдается, что близость между господами и их рабами не такая уж редкость в этом доме.

— Ну, хватит! — резко оборвала его Калисса, взмахнув ножницами. — Если мой брат тащит в свою постель любую грязную девку из города, то при чем здесь я? Я не отвечаю за его низкие вкусы!

— Что это вы так разъярились, дорогая? Я вижу, что вам выпало непростое испытание быть связанным с этой безумной семьей.

— Безумной? Не забывай, что я тоже Эйнарсон! — ее глаза холодно сверкнули. — Безумие — весьма распространенная вещь в мире. Безумие войны и гражданских распрей в конце концов захлестывает и нас, хотим мы этого или не хотим.

— Мы сейчас опять будем говорить о пресловутых мятежниках?

— Неужели ты так слеп и не замечаешь, что мятежники повсюду, даже в нашем доме, они гуляют среди гостей на этих ужасных праздниках! Этот шепот и угрюмые взгляды! А мой вечно суровый отец, готовый убить всякого, кто вызовет у него хоть малейшее подозрение! Разве не всеобщее безумие? Да еще этот культ змеи, о котором столько говорят!

— Дорогая, успокойтесь. — Конан несколько мгновений молча смотрел на Калиссу. — А вы когда-нибудь думали уехать отсюда? Ведь кроме Динандара есть и другие города, и наверное не во всех из них царит безумие.

— Нет, Конан, ты не понимаешь, — Она бросила ножницы на стол, и они тихо звякнули о баночки с мазями. — Что бы ни происходило здесь, я должна быть в курсе всего. Я должна пытаться хоть что-нибудь спасти. Мой отец нуждается во мне, а после него будет нуждаться мой брат. И они просто не допустят этого.

— Они не допустят, чтобы и я уехал, но я все же собираюсь это сделать, — с трудом произнес Конан.

— Да, Конан, тебе действительно лучше уехать. Но сейчас иди сюда, — Калисса протянула к нему руки, и когда он подошел, обняла его. — Прости, что я тебя так сурово встретила. Да, ты правильно сказал, что эти странные союзы в традициях нашего дома. Так будем же им следовать… — Ее слова замерли, когда их губы встретились.

Через несколько мгновений она, тяжело дыша, освободилась от него.

— Твой панцирь ужасно мешает. Дай я помогу тебе снять хотя бы часть его, — прошептала Калисса, и ее тонкие пальцы потянулись к застежкам и пряжкам на его поясе.

* * *

Сладкая дремота Конана была внезапно прервана отдаленными криками ярости и боли. Мгновенно приподнявшись, он определил, что крики доносились из какой-то комнаты неподалеку.

Осторожно освободившись от мягких теплых рук Калиссы, он выскользнул из-под одеяла и в считанные мгновения оделся. Леденящие кровь вопли больше не повторялись. Выхватив меч, Конан в два прыжка оказался у потайной двери комнаты Калиссы.

Узкий коридорчик между двумя комнатами был темным, но киммериец быстро нашел наощупь дверь в комнату Фавиана, откуда доносились незнакомые голоса — мужской и женский. Уперевшись спиной в стену, Конан изо всех сил надавил на дверь ногой и продолжал нажимать на нее до тех пор, пока засов со скрежетом не погнулся.

Дверь распахнулась, и Конан вбежал в комнату. Посреди пола лежал полуодетый Фавиан, лицо и обнаженная грудь которого были залиты кровью, хлещущей из его перерезанного горла. Очевидно, смерть застигла молодого лорда в самый разгар его аристократических забав — его рука еще продолжала сжимать кнут с несколькими длинными кожаными хвостами. Наверное, он не успел даже толком осознать, что происходит, потому что на его лице застыло безграничное удивление.

Из трех людей, стоявших в дальнем конце комнаты, двое были мужчины, по всей видимости фермеры, в праздничной одежде и с мечами в руках, — мечи, как заметил Конан, были незапятнанными. Третьей была женщина, вытиравшая рубашкой Фавиана свой длинный окровавленный нож и торопливо говорившая что-то остальным. Несомненно, это была та самая невинная юная невеста, которую Фавиан так нетерпеливо поджидал в своей комнате. Услышав шум выламываемой двери, она обернулась, и Конан понял, что эта девушка хорошо знакома ему, — сначала он увидел ее в лесу, когда она ускользнула от них с Фавианом, а чуть позже — в обреченной на смерть деревне.

Глава 10. Наследник

Когда Конан ворвался в комнату, мужчины застыли в немом изумлении, вероятно, приняв его за призрак мертвого Фавиана. Наконец, один из них очнулся и неуверенно шагнул вперед, подняв меч, но его остановила девушка, преградив рукой ему путь. Она смотрела на Конана, как будто собираясь что-то сказать ему, но в этот момент он почувствовал, как кто-то вцепился ему в плечо, и задыхающийся голос произнес:

— О, Фавиан, нет!

Это была Калисса, которая тоже проснулась и побежала в комнату брата. Конан обернулся, схватил Калиссу за руки и вытолкал ее обратно в темный коридор. Она кричала и боролась с ним, но он, выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, продолжал тащить ее вглубь коридора.

— Уходи, Калисса, здесь тебе нечего делать!

— Но мой брат, его убили! — всхлипывала она. — Почему ты не хватаешь этих убийц, не убиваешь их? Я знаю эту женщину… Эвадна… она была одной из тех, кто устроил бунт в Храмовой Школе. Пойдем туда!

— Теперь я должен защищать твою жизнь, Калисса. Фавиану мы уже ничем не поможем. А убийства могут сегодня ночью не кончиться.

— Нет, пусти! Пусти меня! — пронзительно кричала она. — Ты просто трус! Но ты должен выполнять свои обязанности! — Калисса отчаянно извивалась в его руках, пытаясь вырваться, ее голос срывался от рыданий. — Почему ты мне не подчиняешься? Ты с ними заодно!

Конан втолкнул Калиссу в ее комнату, не слыша за собой никакого шума преследования. Бледная, с залитым слезами лицом, Калисса с отчаянием и ненавистью смотрела на него.

— Ты телохранитель моего брата, тебе доверяли! А ты покинул свой пост в самый ответственный момент! И явился сюда, чтобы соблазнить меня, и держал меня здесь в его последний час! — Она бросилась на него, молотя кулаками по его стальному панцирю. — Убийца! Предатель!

— Тихо, девушка, не сходи с ума! Кром знает, я не питал особой любви к твоему брату, но… — почувствовав, что она пытается вытащить у него из-за пояса кинжал, Конан оттолкнул ее на середину комнаты. — Калисса, успокойся!

— Нет, подлый обманщик! Проклятый развратник! Это ты сам его и убил! — она вновь бросилась на него, пытаясь выцарапать ему глаза. — Стража, скорей сюда, хватайте этого предателя!

Конан снова оттолкнул обезумевшую девушку, и она рухнула на диван. Придя в себя через мгновение, она потянулась к столику и стала шарить по нему в поисках какого-нибудь оружия. Громкие звуки, доносившиеся из других углов дома, усилились, хотя они могли и не быть ответом на ее крики.

— Что касается Фавиана, то он умер из-за своих пороков, и я не имею к этому никакого отношения, — с горечью сказал Конан. — Но ты, Калисса… Ты-то зачем подвергаешь себя опасности? Запри за мной дверь на засов и прощай! — Он вышел, прикрыв за собой дверь, и услышал звон разбивающихся банок, которые Калисса швырнула ему вслед, а также гневные проклятия.

Пробираясь наощупь по коридору, Конан ощущал невыразимую тяжесть на душе. Как это ни печально, Калисса была такой же сумасшедшей, как и остальные члены ее семьи. Но он, пешка в руках Эйнарсонов, был теперь наконец свободен от них, и все его обязательства снимались. Теперь он уйдет, если только сможет найти дорогу из этого осиного гнезда.

Конан напомнил себе о мятежниках. Конечно, он сочувствовал им, вопреки всем разговорам о их коварстве. И эта Эвадна… Его мысли о ней были противоречивыми. Она волновала его, но почему-то он не чувствовал большого желания поцеловать ее окровавленную руку. Все эти немедийские девушки какие-то вероломные и ненадежные, лучше уж ему уйти.

Но перед уходом надо попытаться, пока дом был охвачен смятением, получить последнюю причитающуюся ему плату — так сказать, выходное пособие. Конан вспомнил о сундуке с деньгами, который видел в комнате Бальдра. Сходство о Фавианом может помочь ему беспрепятственно проникнуть туда, если только действовать быстро. А исчезнуть надо сегодня же ночью, чтобы избежать более болезненной платы.

Он подошел к двери в конце коридора и, отомкнув ее непрочный замок, заглянул внутрь. Никого не было видно, не раздавалось и никаких звуков преследования, даже яростные крики Калиссы постепенно стихли. Но зато вопли и звон оружия отчетливо доносились снизу.

Конан быстро пересек комнату и остановился у противоположной двери, но не успел он открыть ее, как она сама распахнулась, и в комнату вбежали двое, очевидно, спасаясь от погони. В первом, одетом в длинный черный плащ и шляпу, закрывавшую половину его лица, Конан сразу узнал толстого Своретту. Его спутником был Эвольд, мастер фехтования.

— А, варвар! — задыхаясь, произнес Своретта. — Твой хозяин мертв, мне уже сказали! Но не бойся, ты еще можешь на нас поработать, — Он бросил на Конана пристальный испытующий взгляд. — Если, конечно, ты не связал свою судьбу с предателями!

— Нет, с предателями я дела не имею, — холодно глядя на Своретту, Конан вынул меч из ножен. — И с вами тоже.

Резкий удар его меча мог бы убить на месте мастера шпионажа, но Своретта проворно отскочил в сторону, мгновенно достав из-под плаща свой меч, и бросился на Копана.

Мастер фехтования тут же присоединился к Своретте, и киммерийцу пришлось сражаться сразу с двумя противниками. В бешеном темпе он наносил удары направо и налево, и наконец мощным усилием он отбросил Эвольда в сторону. Мастер Фехтования был выведен из строях всего лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы прицельным ударом направить меч под накидку Своретты и вытащить его оттуда залитым кровью.

Толстяк зашатался, рыча от боли, его руки стали судорожно шарить под накидкой. Осознав глубину своей раны, он выпучил от ужаса глаза и, дико закричав, рухнул на пол.

— Тебе ни в чем нельзя доверять, — сказал Конан, глядя на корчившегося врага. — Даже в смерти. И работать на тебя я никогда не собирался. Не хватало мне еще дрожать от страха из-за твоих отравленных кубков или твоих прихвостней у меня за спиной, — Не обращая внимания на Эвольда он высоко поднял свой меч над шеей Своретты, затем с силой опустил его. Раздался ужасающий хруст, и голова мастера шпионажа откатилась в сторону.

Конан взглянул на Эвольда, который замер от ужаса и не пытался больше возобновить сражение. Услышав голоса в коридоре, он взглянул в ту сторону и увидел приближавшихся к дверям троих вооруженных людей в праздничных нарядах.

Эвольд повернулся к Конану. Ссадины и синяки на его лице, полученные мастером фехтования во время их первой встречи, уже зажили, хотя их желтоватые следы придавали ему нездоровый вид. Эвольд нерешительно поднял меч, но, бросив взгляд на окровавленное тело на полу, невольно попятился.

— Ну, мастер фехтования, я вижу, ты готов снова поучить меня, — насмешливо сказал Конан, со свистом рассекая воздух мечом. — Я многому научился со времени нашей последней встречи, как ты успел заметить.

Пробормотав проклятье, Эвольд резко повернулся и сделал шаг навстречу приближавшимся мятежникам, предпочтя иметь дело с ними, а не со своим бывшим учеником. Конан разочарованно

смотрел ему вслед, но с места не двинулся.

Подойдя к мятежникам, мастер фехтования бросился в бой, сразу ранив одного из них в руку, но ему не удалось прорваться через их кордон. Получив удар по ноге, Эвольд начал отступать, но противники окружили его, тесня и нанося бесчисленные удары.

Конан не стал ждать неизбежного исхода сражения. Он не хотел больше сражаться ни на чьей стороне и быстро пошел по коридору в противоположном направлении. Этот путь вел в центральную часть замка, откуда доносилось эхо криков и звон металла. Перспектива захватить добычу во время побоища подогрела его, и он побежал еще быстрее.

Конан не боялся никаких препятствий на своем пути, но встреча, которая произошла через несколько мгновений, явилась для него неожиданной — в нескольких шагах впереди появился барон Бальдр, вышедший в коридор через боковую дверь своей комнаты.

Вслед за ним в коридоре появился Железный гвардеец, бесстрастно смотревший на Конана, не выказывая никаких признаков отождествления его с Фавианом или с варваром. Барон подал знак, и гвардеец загородил Конану дорогу, взмахнув в воздухе мечом.

Киммериец мгновенно бросился в атаку. Некоторое время они молча рубились, и исход битвы был еще неясен, так же, как и ее цель. Барон, не произнося ни слова, холодно наблюдал за происходящим, застегивая пряжки на своих латных рукавицах.

Охваченный страстью схватки, киммериец нанес противнику мощный удар, от которого тот едва не потерял равновесие. Воспользовавшись моментом, Конан навалился на гвардейца и сбил его с ног. Когда тот упал на пол, киммериец сел на него и начал дубасить тяжелой рукоятью меча, затем схватил его за шлем и стал выворачивать голову гвардейца. Через несколько мгновений все было кончено. Гвардеец лежал неподвижно, с запрокинутой под неестественным углом головой.

— Сын мой, ты наконец добился успехов в искусстве сражаться! — Бальдр стоял, глядя на тяжело дышавшего победителя, и неповрежденная половина его лица расплылась в улыбке. — Мне приятно видеть твое превосходство, хотя сердце мое скорбит от твоего кровавого предательства.

— Я не ваш сын, — сказал Конан, поднявшись на ноги. — Фавиан мертв, его убила невеста, которую он привел в свою комнату, чтобы изнасиловать.

Барон покачал головой, и в его глазах появился безумный зловещий блеск.

— Нет, мальчик, не надо меня дразнить. Мертв северный дикарь, которого я послал дежурить в твою комнату. Теперь ты видишь, что твой отец проявил своевременную мудрость? Ну а теперь мы можем сразиться с тобой, — С неожиданной легкостью барон беззвучно вынул меч из ножей. — Решительно и до смерти! Но будь уверен, сын, что кто бы из нас ни пролил свою кровь на эти древние каменные плиты, это будет благородная кровь!

И барон начал сражение взмахом своего меча. Возможности ускользнуть у Конана не было, и он ответил нижним ударом. В следующее мгновение меч Бальдра был почти у его лица, уверенно пройдя сквозь защиту, которую строил Конан. Киммериец понял, что имеет дело с опытным и искусным противником, сильным, как демон, в своем безумии и закаленным многочисленными военными походами. Он ускорил темп своих ударов, чтобы ослабить старика и поймать подходящий момент.

— Ну что, мальчик, нелегко тебе приходится в этой убийственной игре? — Бальдр держался совершенно спокойно, не показывая никаких видимых усилий. Экономия движений оставляла ему достаточно дыхания, чтобы разговаривать во время боя. — Это еще не предел моих возможностей. Я мог бы намного лучше использовать этот меч, если бы сражался за тебя, сын. Но я знаю, что когда-нибудь вернешься к нашим идеалам, ведь я так много старался наставить тебя на правильный путь. В крови Эйнарсонов есть одно беспокойное качество, которое ввергает их из поколения в поколение в ужасные преступления — отцеубийство, братоубийство, самоубийство. Видимо, беспокойство крови необходимо для хорошего правления. Я молил наших предков избавить нас от этого проклятия, но… С самого твоего детства, Фавиан, я чувствовал слишком большую долю этого фермента злобы в тебе!

Коридор уже остался позади, поединок уносил их в мезонин с широким внутренним балконом, откуда открывался вид на главный входной зал дома. Здесь на них со всех сторон уставились десятки глаз. Верх лестница был занят Железными гвардейцами, державшими наготове пики и мечи, а внизу толпились мятежники, с боем прокладывавшие себе путь наверх. Колеблющиеся, какого из двух аристократического вида дуэлянтов поддержать, гвардейцы не решались вмешиваться в поединок и молча наблюдали за происходящим.

Внезапно Бальдр отступил на шаг и опустил меч. Безумная улыбка вновь заиграла на его лице. Конан решился наконец заговорить:

— Вы обвиняете других в братоубийстве и прочих черных делах. Но что может быть хуже, старый барон, чем убийство вашей собственной жены — северянки, госпожи Хильды?

— Да, мальчик, смерть твоей матери — действительно величайшее преступление, — кивнул барон. — Это сделали мятежники, с которыми ты сейчас в союзе. Как ты мог пойти на эту противоестественную измену? Но почему ты вспомнил сейчас о своей матери?

— Потому что вы лжете! — и размахнувшись, Конан ударил мечом плашмя по голове барона, так что длинные седые волосы старика разметались во все стороны. — После ваших ран в сражении вы не могли больше жить с женой. И вы стали ее ненавидеть, а затем решили убить. Ваше поручение выполнил Своретта, отравив ее, как пытался отравить и меня. А потом вы оба обвинили в этом мятежников!

— Клевета! Она была нечестна! — голос барона прерывался, его здоровый глаз сверкал так же дико, как и поврежденный. — Я продолжал любить ее, но она мне изменила, так сказал Своретта. Как я мог допустить, чтобы это выплыло наружу? — Его лицо, искаженное яростью, вдруг вспыхнуло так сильно, что на какое-то время шрамы стали почти не видны. — Она предала меня! Как и ты сейчас, негодяй!

Барон вновь устремился на Конана, нанося яростные удары, в пылу схватки ослабив искусно сплетенную им паутину защиты. Когда он подался назад перед очередным броском, Конан увидел свой шанс. Сжав меч обеими руками, он резко выбросил его вперед и вверх. Изогнутое лезвие, пробив стальной панцирь, наполовину вошло в грудь барона.

Меч Бальдра с грохотом упал на пол. Руками в латных рукавицах барон схватил лезвие, торчавшее из его груди, повис на нем и через несколько мгновений рухнул на колени.

— Вот и кончено, — Голос Бальдра, в котором не хватало его привычного тембра, зазвучал с какой-то горькой силой. — Но род Эйнарсонов продолжается, несмотря ни на что. Прекрасно! Может быть, это убийство закалит тебя и сделает достойным правителем, сын, — Продолжая сжимать пронзивший его меч одной рукой, другой он дотронулся до шеи, вытащив из-под панциря блестящий предмет на тяжелой цепочке. Это была золотая шестиконечная звезда, которую Конан видел на нем, когда следовал за бароном в склеп. — Это переходит к тебе, а с ним — управление Динандаром, обладание всеми божественными правами и защитой нашей семьи. Будь твердым, мальчик…

Когда тонкие струйки крови потекли из носа барона, он разжал руку, сжимавшую меч, и она безжизненно упала на пол. Бледное и окровавленное лицо старика, всегда жесткое, теперь разгладилось и смягчилось. Он выглядел спокойным. Зажав в руке золотой амулет, Конан почувствовал внезапную тошноту и не стал вытаскивать меч из груди Бальдра. Он отпустил рукоятку, дав барону распластаться на полу, и подошел к валявшемуся неподалеку длинному прямому мечу старого лорда. Повесив амулет для сохранности на шею, киммериец повернулся и посмотрел на остальных, которые прекратили сражаться и молча наблюдали сцену смерти барона.

Большинство из них, очевидно, приняло его за Фавиана, и теперь все ждали, лидером какой стороны он станет. Рядом с лестницей стоял Дарвальд с группой аристократов, включая седовласого советника Лотиана. Они молча смотрели на Конана, ожидая, какие действия он дальше предпримет.

Внезапно из коридора выбежала растрепанная, обезумевшая Калисса в сопровождении двух гвардейцев. Увидев окровавленное тело отца, она на мгновение застыла, затем бросилась к Дарвальду, обвиняющим жестом указывая на Конана.

— Вот он, предатель! Одного убийства ему было мало, теперь он стоит над пронзенным телом моего отца! Хватайте его скорее, наденьте на него цепи и кандалы! Он… — последние ее слова утонули в общем гуле и грохоте. Ожидавших противники, одни с воодушевлением, другие с тревогой воспринявшие ее слова, вновь схватились за оружие.

Гвардейцы, стоявшие наверху лестницы, угрожающе выставили свои пики в сторону Конана, и он наконец понял, как ему быть дальше. Для него не было места среди надменных лордов. Он посмотрел в другую сторону и увидел группу мятежников, отчаянно сражавшихся с железными гвардейцами. В несколько прыжков киммериец подбежал к ним, грозно подняв над головой меч. Кордон гвардейцев дрогнул и рассыпался. Мятежники мгновенно воспользовались паникой и бросились в атаку, захватывая новые территории. Увидев перед собой два нацеленных на него меча, Конан вступил в бой и в считанные мгновения разделался с обоими гвардейцами.

Когда шум схватки затих, мятежники приветствовали его одобрительными возгласами и похлопыванием по плечу. К его удивлению, он снова увидел перед собой Эвадну, теперь одетую в мужскую юбку и кольчугу. В ответ на взгляд киммерийца она лишь слегка подмигнула ему без улыбки, а затем подошла ближе и посмотрела ему в глаза.

— Благородный ты или простой, но если присоединился к нам, то ты среди равных — не больше и не меньше. Помни это, — спокойно сказала она, затем повернулась и исчезла в толпе.

Территория сражений теперь расширилась, мятежники продвигались по замку все дальше и дальше, потому что гвардейцы, растерявшиеся от неожиданных перемен, произошедших в замке, — смерти их барона и дезертирства его наследника — пали духом, и их оборона становилась все слабее.

Внезапно в шум баталий ворвались новые звуки, раздававшиеся снизу, из галереи. Протолкавшись к перилам балкона, Конан взглянул вниз и увидел толпу, в панике валившую от внутренних дверей. Неужели прибыло подкрепление из городских казарм?

— Они идут! Бежим! Скорее! — отдельные крики из вопившей толпы внизу донеслись до слуха Конана. — Это Эйнарсоны! Мертвые бароны поднялись, чтобы исполнить свое проклятие!

Глава 11. Восставшие из праха

Перегнувшись через перила балкона, Конан сначала в недоумении смотрел вниз, но вскоре почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Среди общего столпотворения внезапно возникли гигантские полководцы в чудовищных доспехах — древние воители со ржавыми и зловещими мечами, в полурассыпавшихся кольчугах, отливавших зеленью, напоминавшей плесень. Мертвые полководцы из рода Эйнарсонов! Мороз пробежал у Конана по коже, когда он вспомнил, как эти доспехи лежали на саркофагах в склепе под замком. Он вспомнил и таинственные намеки, что их владельцы когда-нибудь поднимутся, чтобы вмешаться в судьбу провинции.

Они были полностью одеты, их головы венчали шлемы, но никто не знал, что находится под их ветхой полуистлевшей одеждой. Воители непрерывно махали мечами во все стороны, и реальность их существования подтверждалась изрубленными телами, которые они оставляли позади себя.

Но прежде чем киммериец осознал нависшую угрозу, она уже возникла совсем рядом с ним. Услышав сзади непонятные звуки, Конан резко повернулся и увидел трех древних полководцев, выходивших из ближайшего коридора. Застыв в оцепенении, он вспомнил, что рядом с комнатой барона была лестница, которая проходила через кладовую и вела в склеп — оттуда эти чудовища, несомненно, и выползали. Громко призвав на помощь Крома, киммериец рванулся мимо разбегавшихся в страхе мятежников и гвардейцев навстречу восставшим из гроба.

Тот, кто подошел к нему первым, ужаснул вблизи его своим нечеловеческим видом — конечности древнего монстра двигались бесшумно, панцирь мягко гнулся, податливый к его движениям, а в прорезях для глаз на его увенчанном гребнем шлеме, была видна только мерцающая тьма. Длинный с зазубринами меч уверенно рассекал воздух, но в прорехах кожаных обшивок на локтях и коленях не было видно никакого тела, даже костей.

Размахнувшись, Конан нанес сильный удар по покрытому плесенью панцирю, но призрак даже не покачнулся, лишь гулко зазвенел в воздухе пустой металл. В ответ киммериец получил удар в плечо, отбросивший его в сторону с необыкновенной силой.

Разъяренный, он снова ринулся на врага и, сделав сначала ложный выпад, вонзил затем меч в промежуток между верхней и нижней частью панциря. Не встречая никакой преграды, меч прошел насквозь, как сквозь воздух, но мертвец не только не покачнулся, но продолжал наносить свои удары с той же силой и уверенностью.

Конан понял, что тела призраков ничего не значили, их просто не было. Вся сила мертвых Эйнарсонов была в их мечах, наделенных мощью мистической энергии, а доспехи, похоже просто двигались за ними, как простые декорации, без каких-либо признаков самостоятельной деятельности, поэтому им ничего не грозило.

Тем не менее киммериец продолжал ожесточенно сражаться, лихорадочно пытаясь найти какой-нибудь способ остановить это вторжение признаков. Но никакие чудеса фехтования, которые он проявлял, не помогли ему ни сломать зловещий меч, ни отшвырнуть его прочь.

Конан попытался оценить ситуацию. Несколько мятежников на балконе отчаянно бились с другими Эйнарсонами, но так же безуспешно. Несколько храбрецов уже лежали на каменном полу, сраженные безжалостными ударами проклятых мечей. Железные гвардейцы, напуганные вначале, как и все остальные, решили затем принять сторону бессмертных воителей, но мертвым были не нужны живые союзники. Конан увидел, как один из гвардейцев рухнул на пол, пронзенный насквозь страшным мечом, прежде чем его товарищи сообразили, что надо держаться подальше от этих монстров.

Казалось, Эйнарсоны собирались очистить весь дом от всех живых существ, находившихся там. Отрезанный от коридоров вместе с несколькими мятежниками, Конан взглянул на центральную лестницу, оценивая ее как возможный спасительный выход.

— Ну что, предатель? — прозвучал внезапно позади Конана громкий истерический вопль. — Видишь теперь, как нетленный дух моих предков явился, чтобы покарать тебя! — отойдя от своих преданных, но испуганных гвардейцев, Калисса выбежала на балкон. Вцепившись в тяжелые деревянные перила, она стала с горящими злобой глазами следить за односторонней битвой внизу. — Пришел час расплаты, киммериец! Мой род будет преследовать тебя, пока ты не исчезнешь с лица земли. Никогда их больше не положат покоиться в склеп, после того как ты убил последнего продолжателя рода Эйнарсонов!

Она сошла с ума, понял Конан, не выдержав кровавых событий этой ночи. Как непохожа она теперь на ту нежную девушку, которая ласкала его несколько часов назад!

Киммериец еще раз взглянул на нее, и вдруг новая мысль родилась у него в голове. Увернувшись от меча жуткого предка, он метнулся к Калиссе. Она попыталась убежать, но киммериец крепко схватил ее за руку.

— Что такое? Прочь от меня, негодяй! Ты хочешь добавить меня к списку твоих убийств? — Пока она извивалась, чтобы освободиться, Конан снял с шеи амулет и быстро надел его на Калиссу. Она в ярости уставилась на него, ничего не понимая, и, зажав в руке талисман, стала молотить им Конана по лицу, пока он не схватил ее за обе руки.

Через мгновение он увидел, что вокруг них все изменилось. Древний Эйнарсон, до сих пор продолжавший наседать на Конана, внезапно перестал размахивать мечом. Высоко подняв его, с гордым видом победителя, бессмертный воитель повернулся и двинулся по направлению к лестнице, ведущей к склепу. Его спутники сделали то же самое, один за другим покидая поле битвы. Посмотрев вниз, Конан увидел, что побоище затихло и там.

— Что это ты придумал, подлый обманщик? — пронзительно крикнула Калисса. — Кто это сказал, что женщина может носить баронский амулет? — Она схватила сверкающий талисман и попыталась сорвать его с шеи, но Конан так плотно прижал цепочку к ее горлу, что едва не задушил беснующуюся дочь барона.

— Вернитесь заплесневелые могильные призраки! Продолжайте сражаться, это я вам говорю, Эйнарсон!

Но бессмертные воители продолжали свое безмолвное отступление, не обращая внимания на ее яростные крики. Несколько мятежников быстро подошли к Конану, помогая ему удерживать вырывающуюся Калиссу.

— Держите ее крепче и, самое главное, следите, чтобы она не сорвала с себя эту безделушку, — сказал им Конан. — В ней заключена власть, которая управляет призраками. Этот амулет может носить только живой Эйнарсон, так что следите за ним, но не причиняйте женщине вреда. Надо сказать оружейнику Дру, чтобы сделал заклепку на цепочке.

Последний из предков Эйнарсонов уже скрылся из виду, — и вокруг начали раздаваться радостные крики, большинство мятежников, явно принимавших Конана за Фавиана, осыпали его поздравлениями и восхвалениями за помощь мятежникам и за победу в схватке в призраками. Те, кому удалось выбежать из замка, теперь вернулись, и нижняя галерея вновь наполнилась толпой.

Тем не менее ряды мятежников значительно поредели, и теперь они могли стать легкой добычей для Железной гвардии. Но к удивлению Конана, из группы аристократов внезапно отделилось несколько человек с поднятыми вверх руками в знак перемирия.

— Всем оружие в ножны, тогда мы будем вести переговоры! — раздался возглас со стороны мятежников. — Тот, кто берет на себя ответственность за переговоры, подойди к нам!

К мятежникам направились маршал Дарвальд и старый советник Лотиан, сопровождаемые двумя младшими аристократами. Они остановились в нескольких шагах от Конана, ради своей безопасности и сохранения достоинства. Рядом с Конаном стал командиры мятежников, включая Эвадну.

— Прежде чем вы начнете молоть вашими языками ложь и угрозу, благородные негодяи, имейте в виду, что мы не примем никаких ваших условий. Или вы сдаетесь, или мы продолжаем бой! — выкрикнул молодой мятежник, похожий на ученика Храмовой школы, несколько его товарищей энергично закивали.

— Замок практически наш, и наши последователи поднимаются уж по всей провинции!

Дарвальд, стоявший со шлемом в руках чуть впереди остальных, холодно взглянул на юношу.

— Значит вы думаете, что можете обойтись без нас? А вы сможете надежно защитить этот город в случае угрозы нападения? — Он перевел взгляд на Конана. — Или вы собираетесь установить здесь змеиные порядки и держать весь город в страхе?

— Змеиные порядки? Мы не имеем никакого отношения к культу змеи! — горячо воскликнула девушка в коричневой одежде ученицы Храмовой школы, подпоясанная ремнем, на котором висел длинный меч. — Мы принадлежим к истинной церкви Немедии. Я слышала о распространении культа змеи на востоке, но мы никогда не изменяли нашей вере.

— Да, и наш Совет по реформам включает лучшие семьи, — оказала Эвадна, сделав шаг вперед из толпы. Она вызывающе посмотрела на Дарвальда. — Не самые благородные, но самые лучшие. В нашем Советы голос ремесленника звучит наравне с голосом рыцаря, и крестьяне так же свободны, как и землевладельцы. Мы провозглашаем всеобщее благо и равенство для всех. Мы положим конец жестокости и несправедливости, которыми было отмечено правление Бальдра!

— Все это прекрасно звучит, Эвадна. Интересно, а что думают об этом соседние бароны… особенно благородные лорды Сигмарк и Оттислав? — с легкой насмешкой спросил Дарвальд. — И сколько же, как вы полагаете, продлится это ваше всеобщее благоденствие, до того как они придут в Динандар с острыми мечами и отточенными перьями, чтобы перекроить карты своих баронств и написать конец вашей маленькой политической истории?

— Но вы не принимаете в расчет короля Ласло, который владеет всеми этими землями, — возразил чернобородый мятежник. — Он держит барона в узде и он всегда защищал нас против жестоких указов и поборов. Его армии сотрут в порошок любые войска, которые посмеют выставить местные лорды!

Дарвальд рассмеялся.

— Значит, вот какая судьба нас ждет — порядки в городе будут устанавливать королевские гарнизоны! И вы думаете, что такой позор улучшит вашу участь, или что эта грубая солдатня с юга империи будет более отзывчива к вашим бедствиям, чем наши гвардейцы? — спросил он. — Не сомневайтесь, что они будут грабить и мародерствовать здесь так же жестоко, как и любые другие захватчики! Кроме того, король Ласло назначит правителем над нами какого-нибудь безмозглого полководца из числа своих вояк и наделит его неограниченными полномочиями.

По группе мятежников пробежал шепот, их взгляды обратились в сторону Конана.

— И что вы предлагаете, Дарвальд? — спросил киммериец.

Но перед тем, как маршал смог ответить, вперед вышел немощный старый учитель Лотиан и заговорил с удивительной твердостью и уверенностью:

— Я думаю, что могу предложить направление действий, которое принесет пользу и выгоду обеим сторонам. Если вы решите, кто является лидерами среди вас, то можете выдвинуть их для дальнейшего обсуждения этого вопроса с нашими лидерами.

На некоторое время мятежники сбились в кучку, чтобы посовещаться. Хотя в их взглядах сквозили недоверие и подозрительность, все же они смогли выбрать делегатов так быстро и единодушно, что Конан удивился. Были избраны Эвадна и жрец из Храмовой школы, а также чернобородый поклонник короля Ласло и двое других мятежников. Киммериец оказался включенным в делегацию безо всяких вопросов.

Обе группы подошли к дверям комнаты, примыкающей к покоям Бальдра. Мятежники вошли туда первыми, осторожно оглядываясь и держа наготове мечи, за ними последовали аристократы. Охрана каждой группировки осталась снаружи у дверей, поглядывая на недавнее поле битвы.

— Итак, господа аристократы и… мятежные командиры, — Медленно пройдя по комнате, старый Лотиан уселся за большой обеденный стол напротив двери, хотя остальные продолжали стоять, держа руки на рукоятках мечей. — Я думаю всем ясно, что и той и другой стороне необходим определенный компромисс. Как вам должно быть известно, я расходился во мнениях с последним бароном относительно его наиболее жестоких указов; более того, я постоянно предупреждал его о том, что он своими действиями вызовет недовольство, которое может привести к тому, что сейчас и произошло. С другой стороны, я твердо верю в превосходство аристократического правления. Как один из создателей науки о благородном превосходстве…

— Хватит об этом, советник! — прервала его Эвадна. — Если вы будете слишком долго заговаривать нам зубы, то наши последователи устанут ждать и выгонят из города все войска и гвардию. И тогда вам не о чем будет с нами торговаться. Лучше скажите нам, какие общие интересы могут быть у людей Динандара с нашими недавними угнетателями.

— Я тоже предупреждал Бальдра отом, что некоторых его действия могут привести к нежелательным последствиям. Никто здесь не презирает бессмысленную жестокость больше, чем я, — вмешался Дарвальд.

— А теперь, как вы видите, мы уже не так разделены, как раньше, — продолжал Лотиан в своей неторопливой манере. — И нам остается только поделить власть наиболее подходящим образом…

— Старый болван! — презрительно бросил светловолосый ученик Храмовой школы. — Когда это в Динандаре мирно делили власть, если только не пытались это сделать с помощью меча?

— Когда ее не делили, — точнее говоря? — покачала головой Эвадна. — Скажите мне, советник, кто является следующим преемником в роду барона после Фавиана?

— Должно быть, старый Эдгар, кузен Бальдра, сквайр из Лесных озер.

— Так я и думала! Пьяница и развратник, уже прославившийся бездарным правлением в своих собственных владениях. Наш народ никогда не примет такого презренного тирана! — воскликнула Эвадна. — Он был сегодня ночью в замке?

— Если он и был здесь, то или погиб или убежал. — ответил Дарвальд. — Но невелика потеря. Но если вы думаете о марионетке, то я согласен, нам нужен более привлекательный образ, — чем этот.

— Как жаль, что госпожа Калисса женщина… к тому же безумная, — с огорчением произнес ученик хромовой школы. — Когда-то ее сдержанность оказывала влияние на двор. Кто мог подумать, что события этой ночи приведут ее к нервному расстройству? Теперь должно быть до конца дней она будет находиться в изоляции и под наблюдением, если кому-нибудь из наших жрецов не удастся изгнать из нее злых духов, вызванных проклятием Эйнарсонов.

Мрачную тишину, последовавшую за этими словами, нарушил голос чернобородого мятежника:

— Если мы хотим сами создать себе барона, то лучше использовать какого-нибудь молодого наследника, которого мы могли бы легко контролировать. Или наоборот, старого и дряхлого дедушку, у которого уже не осталось никаких амбиций.

— Но разве вы не видите, что нам не нужно искать слишком далеко? — Лотиан нетерпеливо поднялся со стула. — У нас есть подходящий наследник. У нас есть сам лорд Фавиан!

— Фавиан мертв, советник, — возразил чернобородый. — Он лежит на полу своей комнаты в луже крови. А что касается его двойника… Что ж, он хорошо показал себя, убив Бальдра и присоединившись к нам. Но все же у нас нет гарантии, что это ваша очередная уловка.

— Ну это уже вопрос вашего доверия. И все же Конан лучше всего подходит для нашей общей цели. Те, кто знает об этом обмане, должны поклясться молчать. Все должны думать, что вместо Фавиана. погиб его телохранитель. Конан, я думаю, будет достойно править теми, кто привык следовать за своим традиционным лидером. У него хорошая душа, к тому же он извлек много пользы от моих уроков.

— Но склонят ли жители Динандара головы перед Фавианом, как отцеубийцей? — озабоченно спросил чернобородый. — Одна из целей нашего захвата власти состоит как раз в том, чтобы навсегда покончить с кровавыми деяниями Эйнарсонов!

— Вот и считайте, что с ними покончено, — сказал Дарвальд. — Как раз убийство барона и знаменует собой разрыв с прошлым, и это позволит людям принять другого повелителя из рода Эйнарсонов.

— А ведь правда, выдать его за нового барона будет совсем нетрудно! — с энтузиазмом воскликнул светловолосый молодой мятежник. — И вряд ли будет какая-то опасность, что варвар действительно захватит реальную власть. Его надо будет только выставлять напоказ перед толпой, да следить, чтобы он не открывал рот, иначе его сразу выдаст этот ужасный северный акцент. Для них он будет бароном, а для нас — лакеем!

— А ну, заткнись, грязная собака! — рявкнул Конан на мятежника, который сразу побледнел и притих. — Я не буду ничьим лакеем, так же как и марионеткой в руках таких, как вы! Если я и буду продолжать этот маскарад, то он будет на моих условиях.

— Конечно, Конан, конечно, — Дарвальд положил руку киммерийцу на плечо и улыбнулся. — Ты будешь получать хорошую плату за это, жить в прекрасных условиях. Тебе придется, может быть, выполнять какие-нибудь военные функции — там ты можешь командовать по-настоящему. Но тебе не надо беспокоиться о государственных делах, — все это бремя мы возьмем на себя.

— Возьмет на себя Совет по реформам, вы хотели сказать, — угрожающе произнес чернобородый мятежник, и по их группе пронесся одобрительный шепот.

— Да, конечно, — поспешно сказал Дарвальд, жестом успокоив волнение. — Поверьте мне, мы так же рады, что освободились от Бальдра и его подлой обезьяны Своретты, как и вы. И от его непредсказуемого отпрыска тоже! Пока будут признаваться законные интересы благородных домов, лорды и общинники могут объединиться с этого момента и вместе служить на благо Динандару и его прекрасному будущему.

Глава 12. Господин Варвар

Луч солнца, упавший сквозь щель между занавесками, высветил широкую полосу пыли в полумраке комнаты. Луч солнца, словно меч, полоснул по лицу Конана, — лежавшего на широкой, украшенной геральдическими знаками, кровати.

Не открывая глаз, он зашевелился и повернулся на другой бок, чтобы спрятаться от яркого солнца. Неловко повернувшись, он выбросил руку вперед и опрокинул низкий прикроватный столик, на котором стояли кубки и графины с вином.

Раздался грохот, и Конан, пробормотав ругательства, приподнялся и сел на край кровати, не сразу поняв, где находится.

Комната, где он провел эту ночь, была спальней барона Бальдра. Просторная, и с высокими потолками, прекрасно обставленная, она соответствовала всем требованиям благородного вкуса, хотя Конан подозревал, что зимой тут могло быть сыро и холодно. Встав с кровати, он сорвал висевший над ней балдахин и, подумав, швырнул его в камин, в надежде избавить эту комнату от застарелых затхлых запахов. Но несмотря на все его усилия, покои Бальдра продолжали вызывать у Конана неприятные ощущения.

Внезапно он услышал торопливый стук в дверь. Конан отодвинул засов и услышал резкий, но добродушный голос, приветствовавший его.

— Ну что, молодой барон, как дела? — взъерошенный, со сломанным носом человек вошел в комнату, неся поднос с фруктами и хлебом. — Ну и шум же ты поднял, когда проснулся! Как ты себя чувствуешь сегодня утром?

— Говори потише, Рудо, я ужасно себя чувствую. Я думаю, меня опять отравили, — Конан снова сел на кровати. — Это вино сегодня ночью…

— Точно, вино! — Рудо наклонился над дурно пахнущей лужей на полу, вылившейся из упавших бутылок. — И в самом деле отравлено, и тем же самым отваром, что и у остальных. Ты знаешь, что полгорода валяется в кроватях после этой праздничной ночи? — Он поставил на место столик и, собрав с пола бутылки и кубки, водрузил их на место. Затем он встал на колено и вытер лужу валявшейся рубашкой Конана. — Любой из этих ликеров может свалить здорового мужика, а ты столько их смешал и еще удивляешься, что тебе плохо! Ты слишком неосторожно испытываешь судьбу, Конан, — прошу прощения, милорд барон.

Когда Рудо вытер пол, он поднес хрустальный графин к губам и сделал большой глоток.

— Вкусно! — сказал он с довольным видом. — Когда мы жевали вместе с тобой хлебные корки в городской тюрьме, кто бы мог подумать, что мы когда-нибудь будем пить такой нектар? Я верю в твой успех в государственных делах, лорд барон, также как и в то, что та не забудешь старых друзей!

Сидя на кровати и растирая виски, Конан только глухо промычал что-то в ответ. Он сделал вид, что не заметил, как его бывший товарищ по несчастью подобрал с полу золотой кубок и украдкой сунул его за широкий пояс своих шелковых штанов.

Рудо ушел, затем вернулся, затем снова ушел, а Конан все сидел на кровати, осторожно пережевывая свой завтрак и запивая его свежим молоком из кувшина. Простая еда вполне удовлетворила его, и, несмотря на свои опасения, он все еще доверял своим недавним товарищам, с которыми делил общий стол в помещении для слуг, что они его не отравят.

Впереди его ждал новый день, пустой и не обещающий ничего интересного. Его обязанности, как подставного барона, были до смешного незначительными, состоящими, главным образом, из торжественного шествия по укреплениям в полном вооружении и короткой «аудиенции» с группой аристократов и командиров мятежников, которые в эти дни на самом деле правили Динандаром.

После той безумной первой ночи восстание завершилось почти бескровно благодаря смерти Бальдра и нелегкому компромиссу между мятежниками и аристократами. Несколько младших офицеров и служащих, таких как Флетта, следователь и палач, предстал перед судом граждан, были осуждены и распяты на колесе, чтобы успокоить мстительные чувства горожан. Несколько непопулярных аристократов покинули свои дома и исчезли, или спрятанные своими друзьями при дворе или убитые ими. Партия аристократов не позволила никому из своих членов подвергнуться гражданскому суду, опасаясь, что публичная экзекуция аристократов может создать плохой прецедент.

Ближайшим вопросом для обсуждения между двумя партиями был вопрос о роспуске Железной гвардии; Конан даже задремал во время долгого спора по этому вопросу, который на повышенных тонах вели Дарвальд и Эвадна. Наконец, было принято решение заменить элитную гвардию на отряд «Красных Драконов», целью которого было следить за порядком в городе. Это означало, что оружейнику Дру прибавится работы, поскольку на новых доспехах требовалось сделать новые знаки отличия. Бывшие Железные гвардейцы подчинились этому решению беспрекословно.

Для себя Конан не видел точки приложения сил в новом Динандаре, кроме вина, еды и девушек. Он разыскал несколько своих старых друзей, с которыми вместе сражался плечом к плечу во время восстания в тюрьме, но его послание в Варакел вызывающее бывшую служанку Лидию обратно в столицу, осталось без ответа. Конан подозревал, что его работодатели, не слишком жаждущие, чтобы вокруг него были друзья, могли перехватить его гонца. Он всерьез подумывал о том, чтобы отправиться за ней самому.

Его размышления были прерваны новым стуком в дверь. Он поднял глаза и увидел Эвадну, одетую в легкую, перехваченную поясом тунику и кожаные сандалии.

— Доброе утро, Ваша светлость, — Она не обратила никакого внимания на то, что Конан был полуодет, но чуть поморщилась, уловив густой неприятный запах вина. — Пробуждение после очередной ночной попойки, как я вижу. Неужели ты никогда не устаешь от… трудов на новом поприще? — насмешливо спросила она и уселась на лакированный стул на значительном расстоянии от Конана.

— На самом деле я ужасно устал от этих бесцельных занятий также как от старых шлюх, которых мне присылают из местных кабаков. Мне нужно больше жизни, чем может предоставить это затхлое пространство.

Эвадна пожала плечами и слегка улыбнулась.

— Если ты такой неугомонный, поезжай на охоту. Если хочешь, можешь объявить ее на завтра, — предложила она.

— Да, егеря заранее приготовят для меня ручных оленей из своих загонов, чтобы я устроил резню в компании с грубой солдатней? Нет, Эвадна, — покачал головой Конан. — В моей юности в Киммерии охота имела цель и смысл. А здесь, как и везде в Немедии, это просто пустое развлечение.

— Тогда поупражняйся в фехтовании. Сражайся сразу с тремя или четырьмя гвардейцами, если ты наслаждаешься жизнью, только когда рискуешь ею. В общем, для тебя тут может найтись много дел, стоит только захотеть. Любой обыватель охотно отдаст свой нос или ухо, чтобы быть на твоем месте. Должна признаться, я считаю это хорошим испытанием для тебя. Надо же когда-то учиться обуздывать свой дикий нрав!

— А почему тебя это так беспокоит, Эвадна? — спросил Конан, пристально глядя на нее. — Может быть, тебя назначили нянькой при мне? Может быть, вы решили следить за каждым моим шагом, чтобы быть уверенными, что я хорошо играю свою роль?

— Не волнуйся на этот счет, ты изображаешь из себя аристократического недоумка очень убедительно, — усмехнулась Эвадна. — Не забывай, наше правительство еще совсем юное и неопытное, в котором, к тому же, много… нездоровых элементов. Две наши самые шатающиеся опоры — это ты и бедная сумасшедшая госпожа Калисса. Поэтому необходимо, чтобы кто-то взял ответственность за твое благоденствие.

— А каково сейчас состояние Калиссы? — Конан отвел взгляд в сторону, почувствовав внезапный приступ грусти. — Она все еще безумствует?

— Нет, ее ярость уже прошла, и она больше не пытается сорвать талисман со своей шеи. Она не связана, ей разрешено свободно ходить по комнате, конечно, при этом за ней наблюдают. Она больше не бредит, и даже не говорит. Ни с кем.

— Бедная Калисса! — вздохнул Конан, — хотелось бы мне знать, кто из нас больше является заключенным: она или я?

— Ерунда, — поморщилась Эвадна, — Если ты решил бросить Динандар на произвол судьбы и лишиться ежедневного поступления на твой счет золотых монет, мы вряд ли сможем тебя удержать.

— Но тем не менее попытаетесь, не так ли? — усмехнулся Конан. — И поэтому ты сейчас пришла в мою комнату? А может быть, где-нибудь под твоей туникой спрятан кинжал? Ведь насколько я знаю, ты предпочитаешь ставить на место строптивых лордов именно с помощью него!

— Хватит! Я этого не хотела! — побледнев, воскликнула Эвадна и поднялась с места. — Но хочу тебя предупредить — ради блага нашей провинции я готова пойти на все, если это будет необходимо. Своим честным участием в нашей борьбе ты заслужил определенные привилегии. Но очень ограниченные.

— Спасибо и на этом. — Конан тоже поднялся на ноги и сделал несколько шагов по направлению к ней. — Послушай, Эвадна, я слышал, что твоя недавняя свадьба была просто обманом.

— Нет! — Она отступила назад, увидев, что Конан протянул к ней руки. — Я не проститутка из таверны, чтобы скрашивать твой досуг! И не следующая в цепи твоих завоеваний в этом замке. Я здесь совсем по другим делам, более важным, чем это. А что касается моей свадьбы, она могла быть и простой формальностью, но я этого никогда не узнаю, потому что мой муж был первым, кого убили гвардейцы Бальдра во время нашего восстания, — она шагнула к двери и, прежде, чем открыть ее, любезно поклонилась. — Удачного вам дня, милорд барон!

Конан доплелся до своей кровати и тяжело опустился на нее. Взглянув на остатки своего завтрака, он протянул было к ним руку, но затем вдруг со злобой отшвырнул поднос вместе со столиком из слоновой кости. Испытывая какое-то странное опустошение, он лег поперек кровати и закрыл глаза.

* * *

Прошли мгновения или часы, прежде чем дверь комнаты снова скрипнула. Нащупав рукой меч, лежавший у него в кровати, как невеста, Конан приподнялся на локте и увидел, что в комнату вошли Дарвальд и Эвадна.

— Ну, лорд Фавиан, рад вас видеть живым и здоровым! Однако я смотрю вы немного взлохмачены… хотя это совсем неважно, ведь все равно вряд ли мы найдем другого, более утонченного двойника, — с улыбкой сказал Дарвальд, обойдя опрокинутый столик, чтобы подойти к Конану. — Но я надеюсь, что ты уже выздоровел после твоего ночного веселья. Нас ждет дело, которое требует, чтобы мы все были в хорошей форме.

— Освежающая ванна уже готовится, — добавила Эвадна. — Мы подождем, пока ты моешься и переодеваешься.

— А по какому поводу? — Конан откинул со лба непокорную прядь черных волос. — Неужели какая-нибудь юная невеста произносит сейчас свои клятвы, в душе ожидая нежного свидания с лордом-наследником?

Эвадна застыла при этих словах, но Дарвальд снова улыбнулся:

— Только что прибыли гонцы от соседних баронов. Лорды собираются отправить военную экспедицию против поклонников культа змеи и они ожидают, что мы к ним присоединимся.

— А вы не думаете, что это ловушка? — недоверчиво спросил Конан. — Больше похоже на то, что бароны собираются идти против нас, воспользовавшись временным ослаблением власти в Динандаре. Вы ведь сами, маршал, предупреждали о подобной возможности. Так мы будем готовить город к осаде или встретим их на равнине?

— Не рвись раньше времени в драку, парень! — Дарвальд терпеливо покачал головой. — Конечно, бароны уже слышали о наших недавних событиях и, естественно, они желают проверить нашу силу и выведать, может ли все еще Динандар удерживать свои территории. Но я могу поклясться, что цель этой миссии честная.

Маршал уселся на край широкого письменного стола, сложив руки на груди.

— Культ змеи стремительно распространяется, они уже двинулись на юг, к владениям барона Оттислава, и он первым пришел к своему другу, Сигмарку, за помощью. А теперь оба пришлю сюда. Это наш шанс показать им, во-первых, что у нас нет никаких связей с культом змеи, и, во-вторых, что у нас сильная власть в нашей провинции, и достаточно сил, чтобы защитить ее.

Пока Дарвальд говорил, в комнату вошел Рудо, неся тазик с водой и свежее белье. Конан опустил лицо в воду, потом выпрямился и потряс мокрой головой, как лохматый терьер, брызгая на своих гостей.

— Может быть, вместо этого нам лучше присоединиться к этим сторонникам культа змеи, если бароны, как вы говорили, такие алчные, — сказал Конан вытирая лицо полотенцем.

— Объединиться с последователями Сета? Ко… Лорд Фавиан, это едва ли можно назвать разумным предложением, — Эвадна взглянула на него с отвращением.

— А ты веришь этим баронам? — Конан энергично плеснул воды себе на грудь и растер ее полотенцем. — А если эти соседние бароны натравят тебя на твоих товарищей по мятежу? Я думаю, если они направят тебя против твоего собственного народа, то половину успеха им уже обеспечено.

— Нет, лорд-барон, вы не представляете себе, что такое культ змеи, — сказал Дарвальд, подчеркнуто выделив ложный титул Копана. — Они даже не похожи на людей. Вы ведь видели того негодяя, которого мы допрашивали в замке сквайра Ульфа.

— Это так, поверь мне, — добавила Эвадна. — Когда мы двинулись на восток, чтобы устроить засаду Бальдру, мы проходили через долину, опустошенную их нашествием. Это даже нельзя назвать верой, скорее это чума, которая распространяется и распространяется, пока ее, наконец, не остановить силами армии.

— Ну что ж, раз двое из вас окончательно соглашаются в чем-то, то это может быть правдой, — сказал Конан, продолжая плескаться водой из тазика. — Итак, что я должен сделать, чтобы успокоить этих баронов? А вообще, они знают меня, то есть лорда Фавиана в лицо?

Дарвальд покачал головой.

— Дипломатические отношения между нами всегда были прохладными, и я уверен, что никто из них за последние десять лет не видел Фавиана. Ты можешь снять свой шлем в их присутствии, — сказал маршал. — Они, конечно, слышали разные сплетни и намеки, но если ты будешь держаться спокойно и уверенно, то, думаю, все пройдет хорошо.

— Используй приветствия и правила этикета, которым тебя учили, — добавила Эвадна. — И ничего не бойся, у тебя будет надежная охрана.

— Да. Мы, как твои советники, будем вести переговоры, — Дарвальд похлопал Конана по плечу. — Они не ждут большого опыта в ведении государственных дел от такого юного наследника.

— В главном зале уже идут приготовления для переговоров, — Эвадна отвела глаза в сторону, чтобы не смотреть на обнаженную фигуру Конана, едва прикрытую полотенцем. — Войска разместятся вдоль реки, а гостей мы ожидаем с наступлением ночи. Мы должны сейчас собрать всех советников, потому что нам многое надо обсудить,

* * *

Лампы ярко освещали главный зал замка, в котором лорды и полководцы не спеша занимали свои места за столами, уставленными яствами и бочонками с пивом. Впрочем, угощение было довольно скромным, без прежней расточительности барона Бальдра. Толпа горожан, заполнившая внутренний двор, приветствовала гостей радостными возгласами, советники, даже старый Лотиан, были одеты по-военному, а стража расположилась вдоль стен зала с равными промежутками.

Прибывшие лорды, казалось, не обращали на все это никакого внимания. Барон Сигмарк, низенький, худощавый человек с приятными чертами лица, старательно принюхивался к кускам мяса на своей тарелке и время от времени бросал недоверчивые взгляды на хозяев замка. Оттислав, лысый, но с пышными усами полководец, увешенный золотыми цепочками, старательно обслуживал сам себя. накладывая себе на тарелку огромные куски мяса и обильны запивая их пивом: но, когда хозяева пытались обратиться к нему по какому-нибудь вопросу, его единственным ответом было слово: «Хау!», произносимое резко и даже злобно.

Посмотрев на поведение за столом этих двух аристократов, — Конан понял, что никто из них не ожидает от него изысканных манер, и позволил себе немного расслабиться. Рядом с ним сидел Дарвальд, по другую сторону — Эвадна, еще несколько советников присутствовали за столом, готовые отвечать на любые вопросы гостей, так что Конан мог не опасаться, что ему придется что-нибудь говорить. Он с большим удовольствием налегал не еду и питье, а затем с интересом смотрел на немедийские крестьянские танцы, устроенные для развлечения гостей лидерами мятежников.

Когда селяне-танцовщики покинули зал, началось обсуждение восточного похода. Резким лающим тоном маршалы обоих баронов изложили свои цели, сводящиеся к полному истреблению восточных приверженцев Сета и возвращению домой до того, как первый мокрый снег превратит дороги в слякоть.

Затем гости кратко ответили на вопросы динандарских советников. Сначала в их ответах сквозили прозрачные намеки на то, что последователей культа змеи поддерживают новые правители Динандара. Когда хозяева замка энергично запротестовали, гости сменили тон и попросили военную поддержку для своего похода.

Во время переговоров Дарвальд, Эвадна и Лотиан усиленно делали вид, что совещаются со своим бароном по каждому вопросу. На самом деле оживленный обмен мнениями между ними троими лишь едва доносился до ушей Конана, хотя он не забывал время от времени кивать с важным видом и бормотать что-то себе под нос.

Переговоры стали более напряженными, когда советники переместились по ту сторону стола, чтобы лично поговорить с иноземными баронами. Услышав вдруг какое-то странное мычание, киммериец посмотрел на противоположный конец стола и увидел, как Эвадна схватила большой палец Оттислава, резко вывернув его, после того, как оторвала его руку от своей груди, куда он уверенно залез. Когда она отпустила его, лысый аристократ впал в неистовство, так что помощникам пришлось его удерживать. Глядя на эту сцену, лорд Сигмарк перестал обнюхивать тарелку и злобно рассмеялся.

Низенький барон, очевидно презиравший ведение переговоров с подобного рода излишествами, перевел взгляд на Конана и обратился прямо к нему:

— Фавиан! Хватит уже пустой болтовни. Вы выставляете десять отрядов — ни больше, ни меньше. В конце концов, эти змеепоклонники появились уже в ваших собственных землях. Итак, десять боевых отрядов, если, конечно, — ваши тайные советники позволят это.

Прежде чем других могли заговорить, Конан неожиданно для своих советников решительно произнес: — Хорошо! — Он поднял кружку с пивом в подтверждение своего согласия, не обращая внимания на нервный шепот у него за спиной.

— Прекрасно! — Сигмарк тоже высоко поднял свою кружку, затем залпом ее выпил. — Тогда мы сможем с корнем вырвать проклятую чуму. Это будет жаркая охота! — Он поставил свою кружку и улыбнулся Конану. — Скажите мне, барон, вы будете сопровождать нас? Поход мы начнем с Варакела.

На этот раз подошедшая Эвадна успела ответить раньше Конана:

— Нет, барон Сигмарк, наш лорд должен оставаться в Динандаре в это критическое время. Командовать нашими войсками будет маршал Дарвальд.

Но Конан слышал, как Сигмарк произнес знакомое слово: Варакел, название родины Лидии.

— Конечно, я поеду! — Твердо сказал он, не обращая внимания на знаки, которые делала ему Эвадна. Поставив кружку на стол, он повернулся к гвардейским офицерам. — Приготовьтесь к походу. Мы отправляемся на рассвете!

Глава 13. Поход в бездну

Подобно обломанным зубьям, резко вырисовывающимся на фоне яркого голубого неба, застыли в зловещем молчании полуразрушенные стены и башни замка Эдрам. Внутренняя часть замка лежала в руинах, и можно было только гадать, откуда у нападавших взялись такие силы, чтобы привести в столь жалкое состояние этот некогда неприступный бастион. Нападение, видимо, произошло несколько дней назад, потому что ни огня, ни дыма уже не было видно, однако запах гари был настолько сильным, что киммериец повернулся и вышел наружу через полуразрушенный арочный вход.

— Значит, они сожгли замок Ульфа, как он до этого сжег деревушку у реки, — сказал он Эвадне. — Я не осуждаю их, — наоборот, я бы и сам сделал то же самое… но все же, все это странно. Я думал, что мятежники просто захватят это место, чтобы использовать его в качестве крепости и осуществлять контроль над всей долиной, — Конан еще раз взглянул на полуобвалившуюся каменную арку и проломленные мощные стены. — Они могли бы долго продержаться здесь и отражать любые атаки даже такой многочисленной и хорошо вооруженной армии, как наша.

— Я же говорила тебе, что здесь мы имеем дело не с мятежом, а с чумой! — пожала плечами Эвадна. — Эти змеепоклонники обращают в пепел и руины все на своем пути. Нам еще повезло, что они разрушили только один пролет моста.

Конан посмотрел вперед, где последний отряд их колонны медленно двигался по шаткой канатной дороге с обуглившимся настилом, которая чудом уцелела в охваченном огнем замке. Осторожно миновав пролом, всадники и повозки перешли на каменный мост, по которому уже в безопасности можно было дойти до дороги, где их ожидало остальное войско.

Не теряя времени зря, стоявший на дороге барон Сигмарк чертил что-то в своей карте; его приятель барон Оттислав длинно и витиевато ругался, неудачно бросив кости в игре со старшим кавалерийским офицером. Когда Конан приблизился к ним, Сигмарк оторвался от карты и с мрачной улыбкой взглянул на киммерийца:

— Думаю, теперь мы можем двигаться дальше в безопасности, лорд Фавиан. Предлагаю придерживаться нашего прежнего порядка следования.

Кивнув в знак согласия, Конан повернулся и жестом дал сигнал войскам приготовиться к маршу. Взяв в руки поводья, он ощутил легкое прикосновение стоявшей рядом с ним в колеснице Эвадны.

— Я так и думала, что твои друзья бароны не горят желанием ехать впереди, — тихо сказала она, скривив губы в презрительной усмешке.

— Зато не придется ехать с ними бок о бок, каждый раз выкручиваясь, отвечая на их вопросы, — так же тихо отозвался Конан, дернув поводья. — К тому же возглавлять всю колонну довольно лестно и почетно.

Проехав мимо длинных рядов скучающих всадников и переминающихся с ноги на ногу пехотинцев, колесница выехала на дорогу и остановилась во главе колонны. Рудо и другие друзья Конана, возглавлявшие пехоту, приветствовали его одобрительными возгласами, не забывая называть киммерийца лордом Фавианом.

— О каком почете ты говоришь? — покачала головой Эвадна. — Ты уверен, что мы можем доверять негодяям за нашими спинами? Когда передовой отряд нашей колонны встретит врага, как быстро те, что едут сзади, вступят в бой? И на кого обрушатся их мечи и копья — на нашего общего врага или на нас? Эта военная затея — прекрасный предлог для баронов ослабить, если не уничтожить боевую мощь Динандара!

— И я говорил то же самое, — нахмурившись, пробурчал Конан. — Но не бойся, если эти мошенники замышляют предательство против меня, я уложу их обоих одним ударом меча!

— Меня еще беспокоит положение дел дома, — озабоченно произнесла Эвадна, оставив без внимания хвастливое заявление Конана. — Слишком уж ненадежен наш союз с аристократами. Дарвальд держит под контролем почти всю бывшую Железную гвардию, и ему ничего не стоит захватить замок и объявить себя бароном. Я только надеюсь, что мои товарищи достаточно сильны, чтобы не дать осуществиться его амбициям и не позволить ему разрушить наши завоевания.

— Тогда я хочу спросить тебя, Эвадна, — почему ты решила покинуть Динандар и поехать со мной? — Конан искоса бросил на девушку взгляд. — Маршал ведь очень хотел отправиться в поход, чтобы присматривать за мной, но ты сама отговорила его.

— Ты что, действительно думаешь, что я позволила бы вам двоим общаться всю дорогу с этими хитрыми баронами? Слишком многим тогда пришлось бы рисковать — безопасностью нашего города, нашими войсками и нашим подставным наследником, всем сразу! — Эвадна взглянула на Конана, затем снова стала смотреть на дорогу. — Особенно тобой, ради нашего государства.

Конан лишь усмехнулся в ответ и резко дернул поводья, когда дорога начала подниматься.

— Кроме того, Конан, я могу спросить тебя о том же самом — почему ты так настаивал на участии в этом походе? — теперь она в свою очередь украдкой бросила взгляд на киммерийца. — Да, конечно, я знаю, что вы, северяне, любите сражения больше, чем черничный пирог… но я чувствую, что у тебя есть и другая, тайная цель. Честолюбие? Притязание на власть?

— Ну что ты, Эвадна, — усмехнулся он. — Слишком долгое пребывание в баронском замке сведет меня с ума, как бедную Калиссу! Так что уж лучше встретить смерть в бою, где-нибудь в пустынных просторах Варакела.

— Понятно, — скептически произнесла Эвадна. — Но не забывай, что ты теперь командуешь целой армией. Не думаю, что тебе приходилось когда-нибудь это делать. Так что, каким бы смелым ты ни был, как красиво ни смотрелся бы во главе этой колонны, все же тебе не хватает умения обученных и опытных командиров. Поэтому тебе лучше продолжать хранить молчание и внимательно слушать мои советы. Например, сейчас, когда дорога идет уже слишком близко к лесу.

— Вижу, — отозвался Конан. — Не беспокойся, я начеку. Один раз я уже попал в засаду, которую ты со своими приятелями нам устроила, и я совсем не жажду повторения этого опыта.

Свистнув и натянув поводья, киммериец заставил коней остановиться, а командиры передового отряда передали его сигнал по колонне. Затем, вместо того, чтобы подождать, пока его приказ объявит советник, он обратился к кавалерийскому командиру, выговаривая слова со своим обычным киммерийским акцентом:

— Отправь двух разведчиков в лес по обе стороны дороги и двоих вперед. Скажи им, чтобы сразу били тревогу, если увидят врага.

Когда командир повернулся к своим всадникам, чтобы дать им указания, Эвадна расширенными от изумления глазами посмотрела на Конана.

— Не слишком ли ты смелый? — шепотом спросила она. — Твой чужеземный акцент добавит пищу для слухов о твоей подделке, которые окончательно подорвут моральный дух наших войск!

— Лучше, чтобы они начали верить слухам сейчас, чем в разгар сражения! — возразил Конан.

Услышав звук копыт приближающихся всадников, они обернулись и увидели Сигмарка и Оттислава, каждого из которых сопровождали по два вооруженных вассала.

— Барон, что это за новая остановка? — спросил Сигмарк. — Ведь мы и так потеряли много времени, когда переходили через реку.

— Мы можем потерять все время, которое осталось нам на земле, если напоремся на засаду в этих лесах, — поспешно сказала Эвадна, не дав Конану раскрыть рот.

— Хау! — привычно воскликнул Оттислав. — Да никак вы боитесь, блондинка? Сожалею, но нам все равно рано или поздно придется встретить врага, так что пусть ваш молодой хозяин лучше поторопится…

— Я приказал остановиться, — резко оборвал его Конан. — Это право полководца. Если мой шаг вас не устраивает, вы вольны поставить ваши войска за мной в передовой отряд.

— Нет, барон, — Сигмарк пристально посмотрел на него, как будто увидел его впервые. — Нет смысла нарушать порядок целой колонны. Мы оставляем вам право действовать по вашему усмотрению и по усмотрению вашего прекрасного… советника. Но помните, как старшие лорды, мы имеем право принимать в бою свои собственные решения, — Маленький барон взглянул на Эвадну и улыбнулся ей. — Ваш режим в Динандаре может быть новым и нетрадиционным, но только для ваших внутренних дел, потому что он связан традициями, которые регулируют жизнь всей нашей Немедийской империи и позволяют всем ее частям работать вместе в гармонии.

— Не всегда в гармонии, — поправила его Эвадна. — Вы забыли, как армии вашего отца пытались захватить наши западные земли? Или как ваши собственные войска пытались вторгнуться в Руталию, пока их не остановил указ короля Ласло?

— Вы не совсем правы, моя госпожа… — начал было Сигмарк, но в этот момент Конан дал колонне сигнал двигаться и хлестнул своих лошадей. Колесница помчалась вперед, и Сигмарку оставалось лишь задумчиво смотреть им вслед. Затем, по-видимому не удовлетворенный исходом разговора, он вдруг пришпорил коня и, догнав колесницу, поехал рядом с ней.

— Если бы вы читали баронские хроники, то нашли бы там много ошибок и несправедливостей, которые лежат на совести ваших собственных правителей, — сказал маленький барон, вновь обращаясь к Эвадне. — Хотя я вряд ли мог бы осудить за то же самое ваше новое правительство, такое юное и… неопытное.

— Ну что вы, барон Сигмарк, — холодно возразила Эвадна. — Мы собираемся быть крепким и справедливым правительством и не иметь никаких притязаний на соседние территории, — я говорю о моем лорде, конечно, — Она отвесила легкий поклон Конану, который был занят управлением колесницей и в разговор не вмешивался. — Наш барон Фавиан — правитель, который смотрит в будущее и не хранит в памяти мыслей о старой вражде.

— Да, я вижу, — лицемерно кивнут Сигмарк. — Кажется, его действительно мало заботит прошлое вашего города, но это, вероятно потому, что его слишком беспокоят группировки и разногласия при вашем дворе. Оттислав и я хотим предложить вам, в случае, если эти внутренние проблемы станут слишком тревожными, нашу военную поддержку. Наши голоса имеют влияние за пределами наших провинций, — вы это знаете, — и наши войска всегда находятся в боевой готовности, чтобы оказать своевременную помощь нашим друзьям, попавшим в беду.

— Тысяча благодарностей от моего лорда Фавиана, — Эвадна любезно кивнула барону. — Но я думаю, придется долго ждать, пока такая помощь понадобится Динандару. Сейчас главная угроза для нас, как и для вас — это культ змеи, поэтому мы поддерживаем вас в вашей военной экспедиции. А когда с ним будет покончено, мы вернемся домой, чтобы работать на благо сильному, независимому Динандару.

— Хау! Для особы слабого пола вы говорите слишком сильно и авторитетно, — вмешался в разговор подъехавший Оттислав. — Вашему барону повезло иметь такую помощницу.

— Да, хотя я всего лишь простая женщина, — в тон ему ответила Эвадна. — Для моих врагов было большой ошибкой в прошлом забыть, что в тигеле, в котором плавится металл для кухонного котла, найдется металл и для острого меча, а рука, которая натягивает нити ткацкого станка, может натянуть и тетиву лука!

Оба барона переглянулись, затем немного поотстали и наконец направили своих коней назад, к центру колонны. Конан не выдержал и рассмеялся над их тщетными попытками смутить разум и дух Эвадны своими хитрыми подходами и коварными уловками. Но Эвадна вдруг набросилась на него с яростью, которую она держала при себе все время разговора с Сигмарком и Оттиславом.

— Безмозглый варвар, как ты мог открыть рот перед ними? Ты считаешь, что было удачной шуткой — открыть себя перед этими интриганами? Разве ты не видишь, что они хитрые и коварные враги? Мне следовало бы знать, что с тобой опасно иметь дело из-за твоей тупости! И из-за твоей привычки тащить за собой своих тюремных друзей, и из-за твоих самонадеянных претензий на авторитет! — кричала она. Конан повернулся и, к своему изумлению, увидел, что лицо Эвадны залито слезами ярости. — Да, лорд Конан, я вижу, ты удовлетворил свою варварскую гордость. Теперь ты можешь бросить мой город под ее кровавый меч!

Конан ничего не ответил, и они долго ехали в молчании, не только потому, что им не хотелось говорить друг с другом, но и потому, что дорога перед ними начала постепенно меняться: они катили теперь по низкой равнине со множеством рек, сходившихся вместе, чтобы напоить водой варакелские пустоши. Небо впереди стремительно темнело, становясь странного серо-коричневого цвета.

Пелена дыма, как уже стало ясно, была такой плотной и темной, что несомненно предупреждала о великом и страшном разорении страны, лежащей впереди. Страны, собственно, уже не было — от нее остался лишь огромный погребальный костер из целых деревень, городов и лесов. Если это была работа змеепоклонников, то секта действительно была величайшим сеятелем хаоса.

Они ехали мимо страшных, ужасающих своим видом руин и выжженных полей некогда богатой страны. Вся колонна впала в угрюмое молчание — и из-за впечатления, которое картина произвела на людей, и из-за осознания того, что им негде будет пополнить небольшой запас провизии, который они везли с собой.

— Но где же тела людей? — наконец спросил Конана у Эвадны, нарушив напряженное молчание между ними. — Там, в замке Эдрам, я подумал, что их сбросили в воду. Но здесь не видно ни могил, ни костей, только разорванные трупы убитых животных!

Эвадну, воинственную предводительницу мятежников, сотрясала такая дрожь, что она некоторое время не могла произнести ни слова.

— Я слышала, что эти нелюди обращают в свою веру всех на своем пути, даже детей и стариков, и уводят их из своих домов за собой, — наконец с трудом произнесла она. — Они хотят навсегда уничтожить нас всех. Мне говорили, но я не могла до конца поверить, пока не увидела… это. Теперь, видя этот хаос, ты можешь себе представить, с кем нам предстоит встретиться? Это не какая-нибудь жалкая банда еретиков или разбойников, это все население области объединилось в огромные армии фанатиков, которые не оставляют после себя ничего живого. На что мы можем надеяться, собираясь победить их?

— А как мы посмеем не победить? Ведь эта чума угрожает всей провинции, а может быть, и всем другим землям. Когда они обратят в свою веру целую империю, нам будет уже с ними не справиться. Сейчас у нас есть еще возможность остановить их. Единственная возможность.

К колеснице приблизился курьер, доставивший от баронов предложение разбить лагерь. Посовещавшись, Конан и Эвадна отправили ответ, что они будут двигаться вперед до наступления ночи, чтобы уменьшить опасность дезертирства.

Они шли по выжженным, заброшенным полям, остановившись только тогда, когда солнце ушло на запад, исчезнув в кровавом дымящемся котле. При свете факелов они разбили лагерь, окружив его рвами и ветками колючего шиповника. В караул решили поставить удвоенные наряды часовых, как для того, чтобы удерживать солдат внутри, так и для того, чтобы отразить нападение снаружи.

Глава 14. Алый восход

— Солдаты, верные последователи! Я призываю вас сегодня ночью напомнить себе о долге, ради которого вы пришли сюда, покинув родные дома. Вы прошли много лиг по этой опустошенной земле, чтобы служить своим баронам, — никогда не забывайте об этом! Я, Сигмарк, дал священную клятву, так же, как и каждый из вас. Моя клятва связывает меня с великой целью так же безвозвратно, как и ваши связывают вас со мной и другими лордами, собравшимися здесь! Проходя сегодня в полдень мимо селения Клетск, вы пересекали владения барона Оттислава, моего благородного союзника. Селение, конечно, было разрушено, так же, как фермы и леса вокруг вас. Посевы барона были сожжены, его слуги и домашний скот убиты или угнаны. Так было разрушено справедливое правление моего друга! Но не в характере барона безропотно сносить унижения, нанесенные ему самому или его другу. Поэтому я поклялся помочь лорду Оттиславу мстить до последней капли крови его, а, значит и моим врагам! Поэтому, мои верные последователи, вы здесь. Я знаю, вы несете тяжелую службу, еще тяжелее она может быть завтра утром. Но тяжесть вашей службы будет вознаграждена почетом и славой. Раз вы пришли сражаться, помните об этом! Когда-нибудь мы станем победителями! Теперь я предоставляю слово моему дорогому другу, барону Оттиславу, который хочет обратиться к вам. А затем мы поднимем тост за нашу завтрашнюю победу!

Освещенный светом факелов, Сигмарк величественно поднял руку, приглашая своего грузного и неповоротливого друга взгромоздиться на двухколесную повозку, с которой сам через несколько мгновений осторожно соскочил. Взобравшийся на повозку Оттислав выглядел гораздо внушительнее, чем его предшественник, не только из-за своего роста, но и потому, что он залез на скамью, чтобы оглядеть лица всех столпившихся вокруг повозки солдат.

— Хау! Люди восточных земель! Все немедийцы! Вы видели разрушение нашей родины, разорение наших полей и домов. Что за ужасный враг, спросите вы, мог сделать такое с нашей прекрасной страной? Но отбросьте в сторону эти мысли. Здесь нет террора и нечего бояться, потому что ничто не может сравниться с террором немедийской армии на пути ее справедливой мести. Это вы угроза, все пожирающая на своем пути адская свора гончих, это вы террор! Этот хаос просто жалок по сравнению с тем, что мы собираемся учинить нашему врагу. С этого момента их земли и владения будут принадлежать нам, их женщины будут нашей скотиной, их жизни будут нашей игрушкой. Мы будем косить их, как траву, и молотить, как зерно. Их кишки будут накручены на лезвия наших мечей, их головы будут болтаться, привязанные к нашим седлам, как незрелые тыквы! Поэтому знайте, резня и кровавая бойня — это здоровые и естественные проявления войны. Они очищают кровь и укрепляют желудок. Пролитие крови напоминает человеку, из чего он создан. Некоторые из вас умрут, некоторые будут страдать от ужасных ран. Но ни один истинный немедиец не позволит этому злу встать на его пути! — Оттислав сделал паузу, чтобы насладиться одобрительным гулом толпы. — А теперь я хочу представить вам — если неопытный юноша будет в состоянии говорить, — юного Фавиана, барона Динандара! Вы позволите вашим подданным выслушать вас, ваша светлость? Идите, поднимайтесь сюда, — Он спрыгнул на землю и, затаив злорадную улыбку, стал ждать. Конан, сидевший на бочке, растерянно взглянул на Эвадну, которая быстро приблизилась к нему.

— Я должна была догадаться, что это был их план! — прошептала она ему. — Оставайся здесь, я буду говорить за тебя.

В одно мгновение она взобралась на повозку и предстала перед солдатами, которые замерли в восхищении, любуясь стройной фигурой, силуэтом вырисовывающейся на фоне неба, озаренногосветом факелов.

— Немедийцы, я обращаюсь к вам от имени моего господина лорда Фавиана, наследника Динандара. Он не считает себя искусным оратором. Но он хочет, чтобы я напомнила вам, что когда завтра вы будете сражаться за него, вы также будете сражаться и за самих себя. за свои дома и за своих близких…

Эвадна внезапно прервала свою речь, увидев, как высокий широкоплечий человек одним прыжком вскочил на повозку. Это был Конан.

— Солдаты! — сказал он громким звучным голосом. — Я предстал перед вами не как барон…

По рядам слушателей пробежал шепот, но взгляды собравшихся были неотрывно прикованы к новому оратору.

— …И даже не как немедиец.

Шепот в толпе усилился, перерастая в гул.

— Я предстал перед вами, как человек.

Толпа волновалась, ожидая продолжения его речи; нетерпеливые возгласы, выражавшие одобрение, раздавались со всех сторон.

— Как человек, знающий, что такое добро и что такое зло. Или пытающийся это узнать. Я был с вами все эти последние дни. Я знал, так же как и вы знаете, — то, что мы встретили здесь — это страшное безграничное зло, это путь змеи, — Шепот и гул толпы продолжали возрастать, в них явно звучало одобрение. Конану уже пришлось кричать, чтобы его услышали.

— Как человек, который может поставить ногу на голову змеи!

Закончив свою речь, Конан спрыгнул с повозки, пройдя сквозь войска, приветствовавшие его одобрительными возгласами и выброшенными вверх кулаками. Когда кто-то из толпы выкрикнул «Фавиан!» остальные подхватили и начали скандировать: — Фа-ви-ан!

Пробравшись сквозь толпу, Конан нашел свою бочку и снова сел на нее, погрузившись в свои мысли и не обращая внимания на задумчивые или подозрительные взгляды и шепот Сигмарка и Оттислава. Эвадна села рядом с ним, не произнося ни слова.

Конан размышлял о недавних событиях. После того, как они прошли мимо руин замка Эдрам, и разбили свой первый ночной лагерь в опустошенных землях, они совершили быстрый переход, идя по следу невидимого врага. Пепел и зола разрушенных домов, встречавшихся на их пути, еще не остыли, — очевидно, они шли прямо по следу разрушителей. Небо становилось все более темным, и завешенным плотной пеленой дыма. И, наконец, ближе к сумеркам, их разведчики доложили, что обнаружили врага. Никто не попытался сбежать, войска сомкнулись плотным строем, лица солдат были полны решимости.

Конан все еще надеялся отыскать Лидию, но уже понимал, что между ним и Варакелом не осталось ни одного живого существа, не было даже трупов. Более того, на кладбище Клетска были даже разрыты свежие могилы, из которых исчезли покойники, так же как и все население города.

При виде разрытых могил солдат охватил суеверный страх. Усилился и страх перед змеями, которые, казалось, кишмя кишели в этих низинах; к счастью, они еще никого не укусили, но все же именно из-за них, похоже, и произошли первые, правда очень немногочисленных случаи дезертирства. Большинство солдат все же было полно решимости сражаться. И никакие страхи не могли их остановить.

Теперь они ждали восхода солнца, чтобы встретить врага, о котором ничего не знали. Бароны, уверенные в победе, составили только один, — весьма неопределенный план сражения: с первыми лучами солнца двинуться вперед, атаковать с флангов и тыла и полагаться на то, что у змеепоклонников не найдется нужного количества оружия, доспехов и не хватит опыта ведения боя. Конан тоже не мог решить, как лучше действовать. У противника были явно превосходящие по численности силы, но если построить умелую тактику боя, а именно: плотным и мобильным клином войти в рассеянные ряды врага и мощным ударом сокрушить его, то можно было бы надеяться на успех.

Конан погрузился в раздумье, пытаясь представить себе встречу с неведомым врагом, еще он вспоминал недавние события в Динандаре и его неожиданный взлет наверх. — Странный поворот фортуны! Конечно, напомнил он себе, еще можно попытаться ускользнуть, — вряд ли когда-нибудь это будет легче, чем сейчас.

Но он знал, что останется, и, когда говорил перед солдатами, сказал он правду. Конан понял, что относится к общему врагу, как к своему личному, и у него не было ни малейшего желания сбежать, не померившись с ним силами. К тому же его так и не оставляли уже почти угасшие надежды найти свою былую любовь. Еще его беспокоили бароны, организовавшие этот поход; если Конан победит в этом сражении, как сложатся его дальнейшие отношения с соседями?

— Может быть, ты был прав, Конан. Вчера я готова была тебя презирать, но теперь я тебя понимаю лучше, — тихо проговорила Эвадна, примостившаяся рядом с ним. — Это сражение, которое нам предстоит, может быть более важным, чем любая политика, — даже более, чем сам Динандар.

— Оно будет самым важным событием в нашей жизни, если нам суждено умереть, — заметил Конан.

— Нет, не думай о смерти! Лучше как следует руководи своими войсками, — Почувствовав ночной холод, Эвадна завернулась в грубое солдатское одеяло. — Ты понравился им сегодня, теперь они будут тебе больше преданы, как Конану, чем как Фавиану. Будь самим собой и не старайся больше играть какую-нибудь роль.

— Эта роль уже изжила себя, — В который раз за эту ночь Конан поднес свой кубок к губам, чтобы убедиться, что он пуст.

— Тебе она больше и не нужна. Я видела, как ты яростно сражался и за и против нашего дела. Ты доблестный воин, и можешь стать сильным лидером в сражении.

— Да, может быть, — неопределенно отозвался Конан, — но ты, Эвадна, ты обладаешь разумом, позволяющим тебе управлять целой провинцией, ты можешь повлиять на судьбу целого королевства. Прошу тебя, побереги себя в завтрашней битве, останься в стороне с баронами и проследи, чтобы они не предали нас. Ты слишком нужна нам, чтобы тобой пожертвовать.

Конан почувствовал, как от его слов Эвадна напряглась под своим одеялом.

— Я воин, не забывай! Я положила конец тирании Эйнарсонов не сладкими речами, а окровавленной сталью. Мое место среди наших солдат.

Она вдруг резко встала, услышав звук приближающихся шагов. Когда один из командиров вступил в полосу света и отдал честь, она сунула меч обратно в ножны. Конан сделал то же самое и сделал шаг навстречу к командиру.

— Да, Рудо. Что такое?

— Ко… Милорд барон, мы выслали вперед патрули, как вы приказали. Теперь этот часовой доложил о том, что враг двигается на восток, — Рудо подтолкнул пришедшего вместе с ним солдата вперед.

— Да? И что ты видел? Говори, парень! — потребовал Конан.

— Милорд, мы ничего не видели. Они не несли никаких огней, мы тоже их не зажигали. Но мы слышали шаги, огромное множество существ двигалось по обе стороны от нас. Потом раздался странный звук… который напоминал скольжение ног через высокую траву, но он звучал как… как ползущая шипящая змея. Мы… вернулись в лагерь. Они, должно быть, видели уже лагерные огни, я думаю, что они собираются напасть на нас на рассвете.

— Кром! Я говорил Сигмарку, что его освященная факелами церемония была ошибкой! — заскрежетал зубами Конан, — Рудо, кто-нибудь еще приближается к лагерю?

— Пока нет никаких донесений. Последний патруль, который мы отправили на запад, еще не вернулся.

— Проклятые грызуны! Рудо, разбуди баронов! А ты, парень, обойди палатки командиров, пусть они прикажут солдатам подняться по боевой готовности, но без света. И скажи им, чтобы встали на котурны, начинается нашествие змей!

Конан направился в свою палатку, за ним неотступно следовала Эвадна, потому что в этой палатке разместилась и она, между ней и Конаном была повешена плотная тяжелая занавеска. Когда он торопливо стал натягивать на себя доспехи, то из-за занавески до него донесся ее шепот:

— Я думаю, что в этой битве великолепному немедийскому гарнизону нечего бояться. Змеепоклонники едва ли знают о тактике ведения боя.

— Ты забыла, как они разрушили замок Эдрам? — напомнил Конан, застегивая пряжку панциря.

— По крайней мере они потеряли преимущество внезапного нападения.

— Но им ничего не стоит взять нас в кольцо.

— Конан, помнишь, что ты однажды сказал в замке барона? О том, что мы с тобой связаны кровью, — мы истребили род Эйнарсонов. Теперь я знаю тебя лучше. Сегодня ночью я поняла, что ты, действительно, можешь стать настоящим лидером. Вероятно, если мы объединимся, будет польза…

— Кром! Почему женщин охватывает страсть в самый неподходящий момент? Я бы угодил тебе, Эвадна, но это едва ли возможно в наглухо застегнутом панцире.

— Я не это имела в виду! — ее доверительный тон внезапно сменился яростью. Несколько мгновений она молчала, затем неожиданно добавила: — Хотя… когда сражение закончится, ты можешь спросить меня снова.

— Спрошу, не волнуйся! — покончив, наконец, с облачением в боевые доспехи, Конан сделал шаг к выходу.

В это же мгновение перед палаткой возникли Сигмарк и Оттислав, грубо требуя, чтобы Конан вышел к ним. Вытащив меч из ножен, Конан, пригнувшись, вышел из палатки.

— Тише вы оба! — прошипел он. — Иначе не враг будет застигнут врасплох, а мы.

— Что? Что это значит? — резко прозвучал голос Сигмарка. — Какие враги? Неужели в такой кромешной тьме можно что-нибудь сделать? Мы в полной боевой готовности, и утром начнется сражение. А что еще произошло?

— Вы собираетесь ждать здесь, притаившись за нашими хрупкими баррикадами, и позволить им навалиться на нас всей своей мощью? А что вы будете делать, если они решат не атаковать нас, а просто окружить и бросать огонь и змей в наш лагерь?

— Ага, я вижу, молодой барон знает ценность благоразумия! — Хриплый смех Оттислава резанул слух Конана. — Но как вы собираетесь бежать, если мы будем окружены? Ведь если вас схватят, это означает гибель…

— Бежать? Я ничего не говорил о бегстве. Я собираюсь атаковать их с первыми лучами солнца, — твердо сказал Конан. — Таким образом, мы можем прорвать окружение и захватить инициативу. Для чего тогда наша кавалерия, если не для стремительной атаки?

— Но кого атаковать? И где? — спросил Сигмарк. — Просто выскочить наружу во всех направлениях — это безумие! Это просто разбросает наши силы.

— Когда вы сражаетесь со змеей, куда вы наносите удар? По ей голове! Когда голова уничтожена, тело еще немного дергается в конвульсиях, а затем умирает, — Конан говорил уверенно и спокойно. — Так и мы раздавим вражеских командиров, которые должны быть в центре рядов врага. Это будет легко сделать, когда взойдет солнце — мы и возьмем направление прямо на него. Когда наши всадники сомнут их первый периметр, они начнут теснить врага к центру, сжимая их в кольцо.

Эвадна вышла из палатки и встала рядом с Конаном.

— Хороший план, мой барон, но, думаю, что лучше сначала позаботиться об обороне.

— Нет, подождите, я тоже хочу кое-что сказать, — Сигмарк поднял руку и перевел взгляд с Конана на Эвадну. — В конце концов наши элитные отряды пойдут в атаку на неуправляемую толпу, которую мы можем взять под контроль, в случае, если наше нападение будет для них неожиданным. Если бы мы могли подготовить людей и коней с наименьшим шумом… — Он повернулся к своим командирам и приглушенным голосом отдал им указания.

— Приветствую вас, юный полководец, — торжественным голосом произнес Оттислав. — Ваш план воплощает лучшие боевые традиции Немедии: быстрота и находчивость. Я тоже вас поддерживаю!

Итак, ночной лагерь ожил — начались активные приготовления к предстоящей атаке. Конан занялся своей колесницей, внимательно осматривая колеса и проверяя упряжь коней. Когда он взглянул на восток, то увидел легкую полоску света, выступавшую из-за горизонта.

В лагере царила полная тишина, войска были уже практически готовы к бою. Солдаты время от времени вглядывались в неясные еще очертания местности, гадая, что может их ждать по ту сторону ненадежных, наспех сделанных баррикад из колючего кустарника и корявых сучьев.

Конан стоял в своей колеснице и непрерывно всматривался в небо над горизонтом, медленно начинающее светлеть. Эвадна наполняла стрелами и дротиками колчаны, прикрепленные к бортам колесницы. Возница, которого они выбрали, давал корм лошадям.

Наконец, солнечные лучи стали уже заметными. Конан увидел их отражения, заигравшие на металлических пряжках конской упряжи. По рядам войска прошелся едва слышимый гул. Молодой полководец высоко поднял руку, возница запрыгнул в колесницу, взяв в руки поводья, Отрывистым громким голосом Конан произнес приказ двигаться вперед. Разорвав тишину, с обоих флангов армии запели боевых рожки.

Глава 15. Змея

Сначала они ничего не видели в бледном еще свете солнечных лучей. Затем, пройдя через низкие ограждения и ров, всадники увидели поднимающиеся из высокой травы неясные фигуры, которых становилось все больше и больше, вскоре уже целая толпа осаждавших покинула свои убежища, двинувшись навстречу приближавшемуся к ним войску.

Через несколько мгновений они замаячили так близко перед колесницей, что лошади замедлили свой шаг, громко заржав от испуга и вскинувшись на дыбы. Конан с силой вонзил копье в ближайшую к нему фигуру, затем, выдернув его, поразил следующую. Враги были так близко, что ему не понадобилось даже метать копье, он просто пронзал им змеепоклонников, непрерывно возникавших перед колесницей с обеих сторон. Рядом с собой он слышал жужжание стрел, которые Эвадна выпускала из своего лука, поражая врагов одного за другим.

В бой вступила кавалерия, плотным строем ворвавшаяся в гущу осаждавших, давя их и тесня в разные стороны. Тем не менее враги с маниакальным упорством продолжали идти в вперед, как будто им был неведом страх смерти.

Услышав позади себя шум голосов и топот ног, Конан понял, что теперь в наступление пошла пехота, и удовлетворенно улыбнулся. — Теперь сражением уже полностью развивалось по его плану. Усердно работая копьем, он молотил им направо и налево, и убитые враги один за другим падали вокруг колесницы. Конан пытался различить среди них командиров.

Он не видел ни одного из них, но то, что предстало перед его глазами, когда солнечные лучи уже достаточно ярко ответили поле битвы, ужаснуло его. Он увидел, наконец, как выглядели его враги, которых он с такой яростью убивал, — это были существа, которые совсем отошли от человеческого образа.

Он ожидал встретить мрачных учеников Сета, бледных фанатиков с горящими глазами и раздвоенным языком, как тот крестьянский юноша, которого они видели в замке Ульфа. Но здесь были настоящие демоны, которые, извиваясь и шипя, лезли на него со всех сторон. Они были вооружены мотыгами и косами, которыми с нечеловеческой силой рубили людей и коней. Но многие из них также несли змей, висевших кольцами на их шеях, используя их в качестве оружия. Змеи были и в спутанных длинных волосах нападавших и в складках их одежды, и в вытянутых вперед руках.

Их лица были искажены злобными гримасами, придававшими им вид рептилий. Конан мог поклясться, что зрачки их глаз были вертикальными, как у змей.

Но настоящий ужас он испытал, когда один из пронзенных им нападавших в муках агонии скрыл рот, и, вместо языка. Оттуда выполз зеленоголовый аспид, — живая змея, пустившая корни во рту негодяя, извивалась и впивалась зубами в древко копья, пронзившего его корчившегося, задыхающегося хозяина. Конан поспешно бросил копье вместе с вцепившейся в него змеей, выхватив из колчана новое оружие, так как другие нападавшие уже возникли, как из-под земли, заняв место упавшего монстра.

Окинув взглядом надвигавшуюся на него волну врагов, Конан увидел, что все они со злорадным блеском в глазах открыли рты, высунув наружу своих извивающихся змей. Услышав сдавленный вопль ужаса рядом с собой, Конан быстро взглянул на Эвадну и увидел, что ее тоже потрясло это зрелище. Лошади вновь вскинулись на дыбы, и в диком ужасе начали пятиться назад. Неподалеку от колесницы несколько всадников слетели со своих вздыбившихся коней и тут же были растерзаны навалившимися на них змееязыкими чудовищами.

Но в самом худшем положении оказались немедийские пехотинцы, которым пришлось столкнуться с жуткими тварями лицом к лицу. Охваченные ужасом, солдаты на несколько мгновений растерялись, чем мгновенно воспользовались змеепоклонники, изрубив их своим оружием и растерзав острыми клыками, так что после первой атаки ряды пехоты значительно поредели. Излюбленной тактикой нелюдей было схватить одной рукой меч солдата прямо за лезвие, не обращая внимания на порезы, а другой сорвать с него щит или панцирь, проявляя при этом сверхъестественную силу. Затем, вожделенно оскалившись, они широко раскрывали свои рты, и языки-змеи, тонкие и длинные, проворно проникали в горло жертвы, впиваясь в него острыми ядовитыми зубами. С искаженными от боли и ужаса лицами солдаты падали на поле боя один за другим.

Конан проклинал себя в провале своего плана, за то, что не смог предвидеть колдовских чар врага. Он чувствовал, что над его войском нависла угроза паники, что могло привести к самым страшным последствиям. Единственное, что оставалось сделать, — это найти вражеских командиров и уничтожить их, тогда, возможно, удалось бы переломить ход битвы. Но даже сейчас, прорвав главное кольцо врагов, окруживших лагерь, он так и не увидел среди нападавших никого похожего на их предводителя. Казалось, змеепоклонников вела в бой какая-то неведомая сила, может быть, они слышали голос своего бога Сета, который руководил их действиями, нашептывая им в уши свои команды. Конан едва не впал в отчаяние, чувствуя, что он не в силах остановить эту страшную нечеловеческую силу, эту сеющую ужас и хаос волну, для которой, казалось, не существует никаких препятствий.

Оглянувшись назад, он увидел, что тыловой отряд наконец тоже двинулся вперед, но вряд ли свежее подкрепления могло что-нибудь изменить в этом диком, ведущемся вопреки всем правилам, сражении.

— По крайней мере, мы вырвались из лагеря, — крикнула Эвадна, непрерывно косящая змеепоклонников своими стрелами. — Эти бессчетные полчища демонов окружают нас кольцом, и лагерь мог бы стать для нас смертельным капканом!

— Да, нашей армии лучше всего находиться в постоянном движении, чтобы сдерживать натиск этих змей. Но мы должны найти их предводителя, иначе мы скоро растратим все силы на бесполезную борьбу, — ведь они вырастают, как из-под земли, вместо одного убитого появляется десять новых гадин! — Конан схватил свободной рукой поводья колесницы и начал напряженно всматриваться в поле битвы. — Скорее вперед, через тот чахлый кустарник! Кажется, я нашел его!

Облака черного дыма, которые ветер гнал с востока, в этот момент почти закрыли солнце, но все же можно было различить, как впереди сквозь высокую траву двигалась толпа приверженцев культа змеи во главе с высоким и плотным вожаком, одетым в серебряные боевые доспехи.

— Это же Ульф! Владелец замка Эдрам! — воскликнула Эвадна, натянув тетиву лука и прицелившись в приближающуюся фигуру полководца змеепоклонников. — Подлый негодяй!

— Нет, не убивай его! — Конан оттолкнул ее лук, прежде, чем она успела выстрелить. — Мы должны захватить его в плен, чтобы он привел нас к их самому главному предводителю. Ульфа недавно обратили в их веру, и может быть, — он еще не так далеко зашел, как остальные. Гони прямо туда, возница, только постарайся не раздавить его!

Толстый полководец, опоздавший к началу осады лагеря, с трудом продирался сквозь густую высокую траву, торопясь принять участие в сражении. Увидев приближающуюся колесницу, он гордо вскинул голову и высоко поднял меч, держа его обеими руками. Возница направил коней прямо на него, но в самый последний момент сделал резкий поворот, и Конан на ходу выпрыгнул из колесницы на Ульфа, вцепившись ему в горло. Меч толстяка отлетел в сторону, и сам он, не устояв на ногах, рухнул на землю вместе с Конаном. Пыхтя и ругаясь, противники покатились по полю, оставляя широкий след в высокой траве.

— Ульф! Сдавайся, старый негодяй! — Конан всей своей мощью навалился на бывшего сквайра, крепко прижимая его к земле. — Ты мой пленник, и теперь нам надо поговорить с тобой, если ты дорожишь своим носом! — выхватив кинжал, он приставил его к лицу Ульфа.

— Са сета Эфанисса! — яростно просипел Ульф свои ритуальные заклинания, раздвоенный язык его при этом проворно сновал в щели между зубами. — Хатасса фа Сатан!

— А ну, хватит! — Конан ударил рукояткой кинжала по шлему Ульфа. — Ты сквайр Ульф, владелец замка Эдрам! Ты всегда был негодяем и подлецом, но ты был человеком! Я вырву твой поганый змеиный язык, если ты не ответишь мне — кто предводитель змеиного культа?

— Лаа… ларффф! Ларррххх! — Ульф весь напрягся от усилий выговорить нормальные человеческие звуки. Облизнув раздвоенным языком пересохшие губы, он смог наконец выдавить из себя что-то членораздельное. — Ларррхх жрецсс!

— Вот так уже лучше, — острым концом кинжала Конан приподнял вверх подбородок Ульфа. — И где я могу найти этого вашего жреца Лара или Ларха, как его там? В каком направлении мне ехать?

— Восссстокхх! — Ульф зашевелил пальцами, подняв один из них и указывая на восток. — Ларххх воссстокххх. Воссстокххх… ааа! эээ!..

Удивленный конвульсивными воплями своего пленника, Конан взглянул вниз и увидел, как из-под нагрудного панциря Ульфа выползла маленькая пурпурная змея и впилась своими острыми зубами в шею невольного доносителя. Полоснув кинжалом по змее, Конан смахнул ее в траву, откуда тотчас же выползла вторая, изумрудно-зеленого цвета, чтобы укусить несчастного Ульфа за шею.

Охваченный страхом, Конан вскочил на ноги, увидев множество змей, сползавшихся к нему со всех сторон. Сунув кинжал в ножны, он выхватил меч и начал яростно рубить тех, кто оказался ближе всех. Затем, взглянув на посиневшее перекошенное лицо Ульфа, он высоко поднял меч и ударил им сквайра по шее, отрубив голову и тем самым прекратив его мучительную агонию.

— Конан, берегись!

Повернувшись, Конан увидел вооруженного топором змеепоклонника, бегущего на него сквозь траву, но прежде чем киммериец успел поднять меч, враг зашатался и рухнул на землю, пронзенный острой стрелой.

— Не беспокойся обо мне, Эвадна, я бы и сам с ним разделался, — пробурчал Конан. — Кром!

Он стремительно бросился вперед, когда увидел, что колесница, которая стояла в нескольких шагах от него, медленно двинулась с места, внезапно окруженная змеепоклонниками. Выброшенный из нее возница корчился в судорогах на траве — в его шею впились зубы огромной желтой змеи, которую бросили в него нападавшие. Колесница была теперь неуправляемой, потому что поводья упали в траву, и Эвадна не могла прорваться сквозь кольцо захватчиков. Она вскинула лук в надежде отбиться от нападавших, но тот, кто был ближе всех, схватился за лук, пригнув его книзу.

Конан прокричал воинственный боевой клич, но змеепоклонники даже не обернулись, а тот, который удерживал лук Эвадны, вскочил в колесницу и занес над Эвадной косу с длинным острым лезвием.

— Жри сталь, собака! — Ударом меча Конан разрубил пополам ближайшего к нему захватчика, мешавшего ему добраться до Эвадны. — Сдохни, гад ползучий! — Второй, лишившись головы, рухнул под колеса. — Дьявольское отродье, иди за своим отцом в ад! — Третий нападавший, боровшийся с Эвадной в колеснице, теперь был слишком близко от Конана, чтобы можно было взмахнуть мечом; но из горла его уже торчала стрела, которую Эвадне удалось вонзить в него рукой, и киммериец просто вогнал ее глубже, пронзив насквозь все его внутренности.

— Конан… пожалуйста… — Эвадна тяжело опустилась на пол, прижимая залитые кровью руки к сердцу. — Меня убили.

— Нет, девочка, лежи спокойно, — Оглядевшись в поисках кнута и не найдя его, Конан шлепнул по крупам коней плоскостью лезвия меча. Колесница покатила вперед, и он опустился на колени рядом с Эвадной. — Дай я перевяжу твою рану, — Спазм сдавил его горло, когда он увидел, как много крови вытекло на пол колесницы. — Все будет хорошо…

— Конан, послушай… — едва слышно прошептала Эвадна. — Если ты не погибнешь, возвращайся в Динандар. Обещай мне!

— Да, Эвадна, — Конан наклонился к ней и осторожно взял за плечи, чтобы поддержать ее сползающее на пол тело. — Так же, как и ты. Мы вернемся туда с победой… — он не договорил, поняв, что она его уже не слышит, — ее голова запрокинулась, а широко открытые глаза неподвижно смотрели в дымное небо.

Конан долго стоял перед ней на коленях, обняв ее легкое, почти невесомое тело, будто пытаясь защитить ее от тряски и толчков колесницы. Затем он осторожно положил ее на пол и встал на ноги, взяв в руки меч.

Он стоял неподвижно, едва замечая шипевших и гримасничавших змеепоклонников, попадавшихся ему на пути. Далеко на востоке в небо поднимались огромные столбы дыма. Оглянувшись, наконец, на лагерь, он увидел несколько всадников в черных динандарских кольчугах, яростно рубивших врагов. Еще дальше, у самого лагеря, он увидел развевавшиеся на ветру высоко поднятые знамена и услышал пение рожков, собиравших войска Сигмарка и Оттислава.

Как любят эти свинские бароны останавливаться на каждом шагу, чтобы позаботиться о своих интересах, вместо того, чтобы гнать врага до самого его логова! Возможно, если бы они не мешкали там, за спинами динандарских бойцов, Эвадна была бы сейчас жива. Конан стиснул зубы, обвиняя и себя самого в том, что не смог ее уберечь. Ее последние слова все еще звучали в его ушах. Он должен сейчас вернуться к своим войскам, чтобы защитить воинов Динандара от страшного и коварного врага.

Но как только он повернул назад, колесница внезапно резко дернулась и на мгновение остановилась, так что Конан едва удержал равновесие. Лошади попятились назад, а затем рванули в разные стороны, испуганные непонятным зрелищем — прямо перед их мордами возник выскочивший из зарослей камыша обнаженный змеепоклонник, увешанный множеством извивавшихся змей, и затрясся в каком-то диком дьявольском танце.

Внезапно Конан почувствовал, как его сзади крепко схватили за руки. Двое шипевших змеепоклонников удерживали его с такой нечеловеческой силой, что он едва мог пошевелиться. Он напряг все свои мускулы и попытался вырваться, но в этот момент третий нападавший вскочил в колесницу и взмахнул тяжелым каменным топором, обрушив его на голову Конана. Затем так же молча он нанес еще один удар, затем третий, как будто шлем Конана был шляпкой гвоздя, который змеепоклонник методично вбивал в пол колесницы. После четвертого удара глаза киммерийца затуманились, все звуки исчезли, и его со всех сторон обступила плотная непроницаемая тьма.

Глава 16. Сердце змеи

Дикий, все пожирающий огонь охватил все вокруг. Он буйствовал, как мощный водопад, и корчился, как подвергаемое пытке животное. Яростная, иссушающая жара была настолько невыносимой, что казалось, сам воздух плавился. Конан понял, что культ Сета победил. Его ненасытная жажда пожирания всего живого охватила не только немедийскую равнину, но, казалось, весь мир людей. Безумный огонь теперь праздновал свою великую победу, и этот праздник собирался длиться вечно.

Но вероятно еще не все было разрушено, потому что в глубине огней парил призрак. Неясное и отдаленное, искажавшееся порой струящимся горячим воздухом лицо было тем не менее прекрасным. Смотревшее на Конана из огня, оно излучало одновременно и мудрость истинного знания, и страсть неутолимого желания.

Была ли это погибшая Эвадна? Нет, лицо женщины обрамляли вьющиеся черные волосы, и на Эвадну она совсем не походила. И все же это было знакомое лицо. Любимое лицо. Оно нежно улыбалось из пламени, как будто говоря о том, что смиренно и радостно принимает судьбу мира.

Лидия.

Конан вздрогнул, осознав, кого он видит перед собой, и этот шок окончательно привел его в сознание. Он ощутил, что лежит связанным на скамье своей колесницы, его руки затекли и нестерпимо ныли, так же, как и все его тело. Он закрыл глаза, поняв, что даже малейшее движение век вызывает у него жгучую боль. Конан попробовал чуть наклонить голову набок, чтобы дать облегчение затекшему и нывшему затылку, но тут же вновь ощутил, как на него обрушивается тяжелый каменный молоток.

Тогда он оставил все попытки пошевелиться и сосредоточил все мысли только на одном: в центре огненного круга напротив него сидела улыбающаяся девушка, и этой девушкой была Лидия.

Внезапно он почувствовал какое-то движение рядом с собой, и чей-то тонкий голов произнес:

— Да, действительно, это прекрасная колесница! В тысячу раз лучше, чем наша старая, расхлябанная колымага, — Это был высокий мальчишеский голос, в котором уже, однако, пробивались нотки приближающегося юношеского возраста. — Теперь я смогу возить вас с комфортом, который вы заслужили, миледи! А чтобы вам было еще более удобно, мы положим туда кучу мягких подушек и тонких салфеток!

— Это будет великолепно, Лар, — прозвучал ответ, и нежный тембр нового голоса заставил Конана снова пошевелиться. Он тут же ощутил накатившую на него волну боли, правда, уже не такой сильной, как первая.

— Но сначала ее надо как следует почистить, — продолжал мальчишеский голос. — Один из ее пассажиров, женщина, залила ее своей кровью, мне так сказали. Досадная потеря — теперь она уже никогда не сможет присоединиться к нам, — Говоривший подошел к Конану ближе. — Но в этом мужчине жизнь еще теплится. Даже если он не сможет окончательно поправиться после своего ранения, мы все равно сможем обратить его в нашу веру.

Почувствовав, как к нему прикоснулась чья-то рука, Конан пошевелился или только попытался это сделать.

— Грязный колдун… только попробуй… будешь гореть синим пламенем в преисподней! — Конан едва шевелил запекшимися губами, и его угрозы едва ли кто-то слышал.

Он медленно повернулся на бок, пытаясь незаметно нащупать на поясе кинжал, но его там не оказалось. В бессильной ярости он снова закрыл глаза, стараясь собраться с мыслями.

— Зря стараешься, парень! Твои угрозы меня совершенно не волнуют. И почему все хайборийцы такие жестокие? — насмешливо спросил Лар. — Ваше беспричинное, коварное нападение на нас стоило многих жизней с обеих сторон — бессчетное количество душ, которые могли бы радоваться, служа нашему делу, — Он нетерпеливым жестом взъерошил себе волосы. — Вы никогда не остановите наше движение, и нас с каждым днем будет все больше и больше, но все же я скорблю о потерях. Было бы проще попробовать нас понять.

— Понять! — Ухватившись за перила колесницы, Конан подтянулся и сел. — О каких потерях ты скорбишь? Ты и твои шакалы идут по стране, как стая саранчи, убивая и сжигая все и всех на своем пути! — с трудом открыв глаза, он увидел перед собой хрупкую фигурку мальчика, казавшегося еще меньше от того, что рядом с ним возвышались двое широкоплечих громил-охранников.

— Это всеобщее заблуждение, — возразил Лар, посмотрев сквозь огонь, где на мягких подушках сидела Лидия, внимая змеиному пророку. — Как и большинство людей, ты переоцениваешь преходящие, временные вещи. Ты не знаешь силу истинного посвящения, перед которым материальные ценности и личные обязательства ничего не значат.

Конан промолчал. Его мало волновали рассуждения Лара, он больше был занят тем, чтобы удерживать себя в сидячем положении с наименьшей болью. Он сжал руки в кулаки и снова разжал их, пробуя пальцы на чувствительность, затем осторожно снял с головы шлем. Посмотрев внутрь его, Конан увидел, что там, где была продавлена сталь, были клочья его волос и куски кожи, прилипшие вместе с кровью к его внутренней поверхности. Затем он со страхом дотронулся до кожи головы, чтобы убедиться, что его череп не поврежден и мозг не открыт.

Нормально, решил он, эти раны заживут, если только Кром будет милостив к нему и подарит еще хоть один день. Он отложил шлем в сторону и перевел взгляд в сторону Лара.

В мальчишке не было ничего зловещего и дьявольского, что Конан ожидал увидеть в пророке змеиной веры. Он казался совершенно невинным ребенком, и это обезоружило Конана, погасив его порыв броситься на пророка и задушить его. Обычный мальчик с красивыми чертами лица и светлыми волосами, он был одет, как для праздника, в пурпурную с яркой золотой вышивкой накидку, а на голове сиял золотой венок. Несмотря на легкое высокомерие, сквозившее в его взгляде, он двигался с мальчишеской непринужденностью и беспечностью, и трудно было представить, что этот ребенок мог представлять для кого-нибудь страшную угрозу.

Его здоровенные охранники, один в фартуке кузнеца, другой по виду охотник, казались флегматичными и туповатыми парнями. Они стояли, готовые подчиниться любому приказу своего повелителя, хотя и не проявляя скорости или инициативы. В них, как и в Ларе, тоже не было ничего зловещего, но Конан знал, что за их плотно сжатыми губами запросто могли притаиться змеи.

Конан огляделся вокруг и увидел, что они находятся на территории лагеря, от которого мало что осталось: всего лишь одна палатка, украшенная теперь змеями и другими мистическими символами, сломанная повозка и открытый ящик с едой и вином. Его собственные лошади с понурым видом стояли неподалеку, привязанные к стволу дерева.

С того места, где еще совсем недавно кипела яростная битва, больше не доносилось никаких звуков — ни криков, ни звона оружия, не видно было надвигающихся полчищ змеепоклонников и падающих в ужасных муках динандарских солдат. Трагедия сегодняшнего утра могла быть просто сном, хотя кровь на панцире киммерийца и на полу колесницы говорила о том, что все это было наяву.

Наконец медленно Конан перевел взгляд на ту, о ком не переставал думать все предшествующие дни. Ему не хотелось смотреть на нее, и это нежелание, доходящее почти до страха, было вызвано не ее ошеломляющей красотой, а ее необъяснимым, чудовищным присутствием здесь. Он встретился с ней глазами и почувствовал, что они смотрят куда-то вглубь него с такой же, как и у ее юного повелителя, счастливой невинностью.

Лидия сидела на носилках, обложенных подушками, рядом с повозкой Лара. Одетая в пышные красивые одежды, подчеркивающие ее красоту, с подведенными глазами и накрашенными губами, она выглядела, как придворная дама при дворе короля Ласло в роскошном Бельверусе. Конан не мог видеть, остались ли метки от хлыста Фавиана на ее спине, не ее томный вид и счастливая улыбка говорили о том, что она давно оправилась от боли и позора того страшного испытания, которое вынесла когда-то в доме барона Бальдра.

— Я вижу, ты восхищен красотой моей Лидии, — самодовольно улыбаясь, произнес Лар. — Ну, иди, сядь рядом с ней и познакомься. Там тебе будет более удобно лежать на этих подушках, — Подойдя к Лидии и встав перед ней на колени, он взял ее руку в свои. — Прими как следует нашего гостя, любовь моя. Научи его мудрости нашей веры, пока я займусь кое-какими неотложными делами.

Целомудренно поцеловав ее в щеку, Лар встал и направился в сторону Конана. Киммериец понял, что любовь Лара к Лидии была не страстью мужчины к женщине, а скорее напоминала любовь к матери или старшей сестре.

Подойдя к Конану, Лар взял его за руку и повел к Лидии.

— Пойдем, не бойся! — весело сказал он. Киммериец брезгливо отстранился от него, на что предводитель змеепоклонников не обратил никакого внимания. — Вот фрукты, сыр и вино, — Лар указал на открытый ящик с провизией. — А вы идите со мной! Поможете мне дотащить эту колесницу до ручья.

Два охранника молча отошли от Конана и направились к колеснице. Конан подошел к Лидии и остановился рядом с ней, испытывая возрастающий страх, что вот сейчас из ее вьющихся пышных волос выползет тонкая извивающаяся змейка. О том, что такая змейка может быть у нее и во рту вместо языка, Конан старался не думать.

— Конан, не бойся. Я знаю, что это ты. Садись рядом со мной! Когда я впервые увидела тебя здесь, я подумала, что это Фавиан. Ты выглядел, как мертвый, и я ужасно обрадовалась. Но когда ты заговорил со своим резким киммерийским акцентом, я подумала, что у меня сейчас сердце выскочит из груди от радости! — сказала Лидия, протягивая к нему руки. — Иди ко мне, любимый, и я успокою твои раны и твою боль. Теперь я знаю, что это мне больше не понадобится, — Сунув руку под шелковое покрывало, она извлекла длинный нож со зловещим изогнутым лезвием и острый, как бритва.

— Ах, Лидия, не ты одна заготовила острый нож для Фавиана! — сказал Конан, осторожно усаживаясь рядом с ней. — Так что не удивительно, что его жизнь оказалась такой короткой.

— Фавиан мертв? А ты занял его место в замке, и барон теперь относится к тебе, как к сыну? — Лидия изумленно уставилась на него, недоверчиво качая головой.

— Нет, обоих тиранов Эйнарсонов больше нет. Их свергла женщина, очень похожая на тебя… — И Конан очень подробно, опустив только свое приключение с Калиссой, рассказал о событиях, произошедших в замке после ее изгнания оттуда. Пока он рассказывал, Лидия наложила ему на рану сухой травяной компресс, закрепив его ремнем.

— …и Эвадна умерла. Я разорвал бы на куски этих баронов, за то, что они топтались сзади и не поддержали меня, когда я вырвался вперед! — в ярости закончил он свой рассказ. — Но скажи мне, что произошло после твоего возвращения домой? Как ты оказалась вместе со змеепоклонниками?

— Лар встретил меня на дороге, когда ехал в своей повозке. Я больше никогда не увидела свой дом и своих родителей. Я была полубезумная от ненависти и едва живая от лихорадки. Но Лар не донимал меня никакими вопросами или требованиями. Он просто взял меня с собой и заботился обо мне, как настоящий друг. Мы разговариваем с ним в основном о всяких пустяках — о пении птиц, о волнах, которые ветер создает в степной траве. А эти одежды принесли ему его последователи.

— А как же насчет походов и осад? Твой юный друг — настоящий боевой генерал! — Конан бросил взгляд через лужайку на берег реки, где стоял Лар, наблюдая, как его помощники смывают с колесницы кровь. — Он завоевал десятую часть Немедии, и ему ничего не стоит завоевать ее всю.

— Я ничего не знаю обо всем этом, — пожала плечами Лидия. — Он оставляет меня в палатке, когда объезжает линию фронта. Он сам мало отдает приказов, у него есть несколько помощников, которые командуют остальными. Люди идут за ним охотно, они отдали бы свои жизни за его дело.

— Да, их ведет за ним черная власть его колдовства. Не обманывай себя, Лидия, за всеми его делами таится страшное зло, древнее, как преисподняя, как сам змеиный бог! — Конан поморщился от омерзения. — Его последователи перестают быть людьми, ты это знаешь. У них есть отвратительные знаки принадлежности к этому злу…

— Я кое-что знаю об этом, — неохотно кивнула Лидия, опустив глаза. — Он обладает силой превращения. И меня, смертную, он держит при себе только из-за прихоти.

— Похоже, ты единственная, кто последовал за ним по своей воле, тебя не обращали в веру посредством мистических змеиных укусов. Ты же понимаешь, девочка, что он не светлый спаситель. Он злой демон и рабовладелец!

— А кто не рабовладелец? — Внезапно ее глаза вспыхнули яростью. — Какой правитель этой огромной тюремной ямы Немедии не помыкает своими подданными, как рабами? Или во всей хайбории? Какой муж не унижает свою жену? — Она гневно тряхнула своими темными локонами, а ее рот скривился в презрительной усмешке. — Какой барон, мой лорд Конан, не издевается над своими подданными, избивая их кнутом? По крайней мере последователи Лара думают, что они счастливы!

К удивлению Конана, она вдруг прильнула к нему, прижавшись залитым слезами лицом к его груди, ее плечи подрагивали от рыданий, которые она не могла сдержать.

— Успокойся, дорогая, — растерянно сказал Конан и взглянул в сторону ручья, где Лар все еще возился с колесницей. — В Динандаре все переменилось, и жизнь теперь будет совсем другой. Ты можешь вернуться туда вместе со мной.

Через несколько мгновений ее рыдания стихли, и она подняла на него покрасневшие глаза. — Не знаю, поеду ли я с тобой. Я нашла свое место рядом с Ларом… — Внезапно она крепко стиснула его руку. — Но, Конан, берегись его! Он может убить одним прикосновением. Я видела других пленников, которых к нему приводили, — в основном всяких старых шаманов и колдунов. Он едва прикасается к их ртам, но успевает туда что-то затолкнуть, они говорят ему какие-то слова, а потом умирают в страшных муках… Осторожно, он идет сюда!

Конан посмотрел сквозь значительно уменьшившиеся языки пламени. Его колесницу катили обратно два помощника, а Лар гордо восседал на скамье. Лидия достала полированную деревянную шкатулку и принялась обновлять краску на лице, а Конан выудил сухую колбасу из ящика с провизией и начал с хрустом жевать ее. Почувствовав через мгновение, что жевать ему нестерпимо больно, он отложил колбасу и, взяв в руки мех с вином, стал неторопливо потягивать его, как раз в тот момент, когда колесница остановилась рядом с ними.

— Да, шикарный транспорт! — Лар легко спрыгнул с нее и подошел к своему пленнику. — Господин барон, я надеюсь, что вы не возражаете против того, что на ней теперь ездить буду я. Вам все равно она больше не понадобится, — Он звонко засмеялся, обнажив прямые красивые зубы. — Много великих городов лежит впереди нас, и я боюсь, что их бароны и баронессы могут с презрением отнестись к моей расшатанной старой телеге!

Отпив из меха еще один глоток, Конан осторожно взглянул на змеиного пророка.

— Вы собираетесь дальше двигаться на юг?

— Да, конечно, — быстро кивнул Лар. — На юге и западе проживает очень легкомысленное население — зато хороший материал для нашего обучения. Со временем я собираюсь отправить миссии также на восток и на север, во все уголки земли.

— Тебе пришлось столкнуться с моими друзьями баронами. И каков же исход сражения?

Лар бросил взгляд на равнину, как будто битва сейчас гремела в нескольких шагах от него.

— Боюсь, твои войска обречены. На каждые пять моих убитых последователей приходится один, которого потеряли бароны.

— Понятно, — кивнул Конан, решив, что этому стоит верить. — Значит, их войска по силе превосходят вас? Но как ты допускаешь такие потери?

— Не бойся. Если сейчас равновесие нарушено не в нашу пользу, то это только временно! — весело улыбнулся Лар. — С каждым днем мои последователи становятся все сильнее — в своей вере и в своем искусстве борьбы. Мне бы надо поблагодарить немедийцев… — Лар снова звонко рассмеялся. — …за то, что от них нам досталось оружие, боевые доспехи и свежих обращенных, которые теперь пополнили наши ряды.

Конан опустил голову, подавленныйспокойным доверительным тоном предводителя змеепоклонников.

— Но армия, с которой ты встретился здесь, совсем небольшая, по сравнению с мощными армиями южных рыцарей, — сказал он, вновь взглянув на Лара.

— Да, — задумчиво кивнул мальчик, изучая взглядом Конана. — Ты ведь путешествовал по югу, не так ли? Я думаю, ты мог бы многое рассказать, что может потом оказаться полезным. Но нет! С чем мы можем встретиться таким, что было бы сильнее, чем наша вера, чем древняя мудрость нашего учения?

— Волшебная сила твоего командования поистине могущественна, — произнес Конан, стараясь затянуть разговор, чтобы обдумать одну мысль. — Она, должно быть, очень древняя.

— О, да! — Лар по-мальчишески улыбнулся Конану, затем Лидии. — Гораздо более древняя, чем города, которые скоро распахнут перед нами ворота, более древняя, чем человеческая раса вообще! Древнее, чем эти равнины и холмы, древнее, чем древние горы, которые рождают эти холмы! Когда первое создание поднялось из первобытной слизи, наша вера уже была здесь! И ее сила остается с нами и по сей день!

— Действительно, древняя вера, — с видом заинтересовавшегося слушателя кивнул Конан. Если только он сможет приставить лезвие к горлу мальчишки, то сможет использовать его в качестве заложника, чтобы пройти мимо охраны. Правда, неизвестно, какое этот парень может применить колдовство. — А ваша религия имеет какие-нибудь храмы?

— Храмы! — Лар явно счел вопрос комичным, потому что разразился таким заливистым смехом, что долго не мог что-нибудь сказать. — Действительно, наши древние предшественники оставили крепости нашей религии в одной южной стране, называемой Стигия, — храмы и гробницы. Но вообще, настоящие храмы нашей веры, — Он поднял руку и дотронулся до золотого венка, покрутив его вокруг головы, — они здесь, в наших головах! Поэтому, барон, храм нашего великого бога таится невидимым в мозгу каждого смертного. Ты можешь и не помнить, но древние легенды гласят: змея является родоначальником человека! Много тысячелетий назад произошла трансформация, но древняя мудрость осталась.

— Что ты хочешь этим сказать? Что люди были произведены от змей? Но это же явная чепуха! Где ты научился этим глупостям?

— Ты еще многого не понимаешь. Брр, однако сегодня довольно прохладно. — Лар помешал огонь железной кочергой, а его помощники подбросили туда новые охапки хвороста. — Ты не понимаешь, почему мы так легко обращаем в свою веру новых последователей, и почему наша вера неизбежно побеждает везде и во всем! Какими мы были, такими остались и сейчас. Змеиный разум дремлет в каждом человеке. Но теперь настало время пробуждения!

— Да будь ты проклят вместе со всей своей чертовщиной! — Разогретый вином и раздраженный речью Лара, Конан вскочил на ноги и приблизился к мальчишке, стоявшего лицом к огню. В широкой ладони киммерийца прятался короткий хлебный нож, хотя Конан еще точно не решил, как именно будет использовать его. — Слушай, парень, почему ты стоишь так близко к этому аду? Ты ведь можешь опалить себе штаны… — Он осекся на полуслове, потому что в это мгновение произошло что-то необъяснимое. Когда Лар повернулся к нему, Конан отшатнулся, пораженный переменой, произошедшей с предводителем змеиного культа. Лар улыбался, но это была совсем другая улыбка — от уха до уха и совершенно беспричинная. Его лицо казалось опаленным и покрытым пузырями, и его черты стали постепенно видоизменяться на глазах у Конана.

Кожа Лара треснула и с шелестом сползла с лица, обнажив блестящий внутренний покров, чешуйчатый, мягкий и влажный, какой бывает у только что родившихся змеенышей. Внутреннее змеиное тело извивалось, стараясь освободиться от человеческой оболочки. Коснувшись судорожным движением своей головы, Лар сорвал остатки человеческой кожи и волос руками, которые уже начали превращаться в конечности рептилии. Изо рта высунулся длинный раздвоенный язык, выплюнувший розовые остатки своего человеческого предшественника.

Воздух огласил пронзительный крик Лидии, не выдержавшей кошмарного зрелища. Конан отбросил в сторону свой короткий бесполезный нож и схватил длинную раскаленную кочергу. Описывая в воздухе сверкающие круги, кочерга обрушивалась на голову новорожденной гадины, превращая ее в жуткое месиво, продолжавшее шипеть и брызгаться со сверхъестественной яростью.

В это мгновение один из охранников змеиного жреца, бывший охотник, бросился на Конана, злобно оскалив острые клыки. Получив по ним удар кочергой, он не устоял на ногах и рухнул прямо в огонь, не издав ни единого звука. Услышав позади себя тяжелые шаги, Конан обернулся и увидел второго охранника, который почему-то вдруг странно зашатался.

За его спиной стояла Лидия, приняв боевую стойку, странно несоответствующую ее роскошному наряду придворной дамы, со своим длинным кривым ножом, который она вонзила в плечо бывшего кузнеца. Ранение не было смертельным, но здоровенный охранник почему-то мгновенно сник и, опустившись сначала на колени, тяжело рухнул затем лицом в землю.

Удивленно взглянув на неподвижное тело, Конан перевел взгляд на Лидию.

— Лезвие было отравлено? — спросил он. Опустив залитое слезами лицо, Лидия отрицательно покачала головой. — Тогда смерть раба произошла из-за смерти его хозяина. Будем надеяться, что и другие змеепоклонники последуют этому примеру.

Конан взглянул на останки бывшего змеиного пророка, которые все еще шипели и пенились, но в них уже нельзя было распознать ни одной знакомой черты — ни человека, ни рептилии.

Внезапно в этом месиве что-то зашевелилось, и в следующее мгновение маленький блестящий головастик, извиваясь, выполз оттуда и попытался ускользнуть в траву, но Конан молниеносно вдавил его в землю раскаленной кочергой, превратив гаденыша в обуглившуюся головешку.

— Не так просто расправиться с этими змеями, никогда не знаешь, что они могут выкинуть еще, — сказал Конан, обняв дрожавшую Лидию. — Я надеюсь, что Лар лгал, и мы свободны от змеиной власти. Но то, что лежит неподвижно и ждет, когда-нибудь может пробудиться. А сейчас нам надо предотвратить опустошение этих земель, чтобы быть уверенными, что все остатки этих чудовищ навсегда сметены с лица земли.

Они впрягли коней в колесницу и, бросив последний взгляд на пустой лагерь, помчались искать продолжавшееся где-то сражение со злом.

Глава 17. Возвращение

— Все, как я и предсказывал, бароны, — быстрая и успешная военная кампания и теперь возвращение домой! — провозгласил лорд Сигмарк и поднес свой кубок к губам. Сделав большой глоток, он вновь взглянул на Конана и Оттислава. — Наши люди показали себя настоящими храбрецами и заслужили хорошей пирушки по своем возвращении, с вином и красотками!

— Хау! Присоединяюсь к этим словам, хотя считаю, что враг оказался менее сильным и жестоким, в чем меня до этого убеждали, — Оттислав, не расстававшийся с меховой накидкой даже под жарким полуденным солнцем, бросил взгляд на дорогу, где солдаты, нарушив боевой порядок, располагались на отдых. — Наши потери не так уж велики, чему я очень рад.

Конан, сидевший рядом с Лидией на разрушенной каменной стене, резко вскочил на ноги, услышав эти слова.

— Да будь ты проклят, несчастный трус! — крикнул он и посмотрел на сильно поредевшие ряды своих воинов, которых вряд ли осталось больше половины. — Я бы хотел, чтобы потери в наших армиях были поделены поровну! Мои солдаты добились победы не такой легкой ценой, как ваши! — Вне себя от ярости, Конан с ненавистью смотрел на обоих баронов.

После нескольких мгновений напряженной тишины, Оттислав вновь заговорил терпеливым и даже успокаивающим тоном:

— Ну, что вы так рассердились, барон? Ничего удивительного нет в том, что юный и неопытный командир несет тяжелые потери на поле боя, в то время как его старшие товарищи, благодаря своим умелым действиям, сберегает жизни своих солдат. Вы тоже научитесь этому со временем.

— Мошенник! — крикнул Конан, схватившись за рукоятку меча. — Я надеюсь, что время никогда не научит меня прятаться за спинами других и трусливо увиливать от встречи с врагом!

— Ну, хватит, хватит, барон, — вмешался Сигмарк, протестующим жестом подняв вверх свою маленькую холеную руку. — Не забывайте о достоинстве, которое подобает сохранять лорду. И вы, Оттислав, будьте внимательны к своим высказываниям и не провоцируйте юного полководца, как вы это сделали сейчас. Разве вы не видите, что он расстроен и подавлен гибелью своих солдат? — Маленький барон печально посмотрел на тяжело дышавшего киммерийца. — В частности, я выражаю вам соболезнование по поводу гибели вашей подруги Эвадны; она была замечательной женщиной.

Прежде чем Конан смог что-нибудь сказать, снова заговорил грубый и бесчувственный здоровяк Оттислав:

— Хау! Я бы не стал так долго хандрить по этому поводу, Сигмарк! У молодого красивого парня будет еще сколько угодно возможностей найти себе подходящую девицу. К тому же он ее уже нашел!

Если бы рукоятка меча Конана была человеческой шеей, то она наверняка бы сейчас с хрустом переломилась — так сильно он ее сжимал, едва сдерживая острое желание броситься на Оттислава и изрубить его на куски, как недавно рубил змей. Почувствовав состояние Конана, Лидия подошла к нему и крепко взяла за руку.

— Конан, пожалуйста, успокойся! Не начинай новую войну, хотя бы ради твоих оставшихся в живых солдат! — прошептала она ему на ухо. Понимая, что Лидия права, Конан бросил последний испепеляющий взгляд на баронов и отвернулся.

Они с Лидией направились к своей колеснице. Проходя мимо длинной линии солдат, сидевших и лежавших на траве и радовавшихся мирному дню и ласковому солнцу, Конан вновь погрузился в размышления. После смерти Лара, когда они с Лидией вновь присоединились к своей армии, змеепоклонники были быстро разгромлены. Большинство из них просто саморазрушились на глазах у изумленных воинов, а те, у кого змеиные признаки были еще недостаточно сильными, вдруг стали какими-то беспомощными: опустив оружие, они блуждающим взглядом стали растерянно смотреть во все стороны, покорно подставляя себя мечам солдат и копытам коней. С деморализованным врагом покончили очень быстро, не дав никому ускользнуть.

Но были среди них и те, кто еще не успел подвергнуться змеиному колдовству: в момент смерти Лара они вновь обрели свой первоначальный облик. Они еще продолжали вполсилы сражаться, — главным образом, для самозащиты, — но вскоре один за другим начали спасаться бегством, вспомнив о своих родных домах и надеясь туда вернуться. Несколько раз Конан поднимал меч и грозно кричал своим солдатам, чтобы они не убивали этих несчастных, а дали им спокойно вернуться на родину.

К тому времени, когда последние змеепоклонники погибли или разбежались, облака черного дыма рассеялись, Земля очистилась от скверны. Конан повел уцелевшую часть своих войск обратно в Динандар; солдаты, несмотря на усталость, ликовали, радуясь победе и возвращению своего командира. Как и Конан, они выражали открытое презрение к двум другим баронам и их войскам, проявившим трусость, почти предательство.

— В конце концов, Конан, — сказала Лидия, когда они подошли к колеснице, — мы вернемся в Динандар уже в сумерках. Если ты сможешь сохранить мир до этого времени, тогда, наверное, он будет длиться долгие годы. Хотя, судя по тому, что ты мне рассказал, неустойчивый новый режим может ввязаться в другую войну.

— Да, девочка, ты права, — отозвался Конан, взяв поводья в одну руку, а другой обнимая Лидию. — Я и сам не знаю, что нас ждет, и цел ли еще вообще этот несчастный город. Но если хоть кто-то там остался, я буду над ними лордом! Я больше не липовый барон, теперь у меня есть реальная сила и авторитет, теперь я возвращаюсь в Динандар с армией и победой за спиной. Я отучу этих немедийцев убивать и мучить друг друга! Я буду справедливым правителем! — и Конан весело расхохотался.

Лидия присоединилась к нему, и их смех звонко зазвучал над освещенными солнцем лугами. На войско, двигавшееся позади них, этот смех подействовал заразительно, и вскоре всю округу огласили громкие раскаты солдатского хохота, перешедшего в веселую походную песню.

А Конан продолжал строить планы.

— И вот когда я смогу окончательно утвердиться в своей должности, мы с тобой заживем прекрасно. Ты будешь моей баронессой! Ведь когда я только играл роль лорда, мне не с кем было даже посоветоваться, я никому не мог полностью доверять. А теперь…

— Конан, подожди! Прошу тебя, думай сначала, прежде чем говорить. Ты забываешь, что этот мир не может жить без традиций, — нетерпеливо прервала его Лидия. — Обычно жены принцев и баронов выбираются по политическим соображениям: соединить вместе два королевства и произвести титулованных наследников. Такого брака могут потребовать и от тебя, чтобы укрепить твое правление… например, с Калиссой Эйнарсон! Даже если, как ты говоришь, она впала в безумие, этот брак будет создавать видимость для других, что все законно и соответствует традициям. Я была бы счастлива жить скромно, а с тобой встречаться без посторонних… — Чтобы до Конана яснее дошла ее мысль, Лидия осторожно, но страстно, погладила рукой его ногу.

— Нет, девочка, это исключено. Я убил Бальдра, отца Калиссы, и жениться после этого на его дочери… — Горькая улыбка скривила губы киммерийца. — Кроме того, когда я стану настоящим правителем, я буду хозяином своей собственной судьбы, также как и судьбы провинции, а не марионеткой в руках хитрых придворных, — Свободной рукой Конан снова крепко обнял ее. — Нет, Лидия, мой выбор — это ты. Ты девушка веселая, прямая и искренняя. А ведь странно подумать — когда ты ночами лежала в постели, строя планы насчет Фавиана, твоя самая лучшая перспектива лежала, похрапывая, рядом с тобой! — И они оба снова весело рассмеялись.

Тем временем колонна уже миновала холмы и двинулась по широкой долине. На горизонте уже замаячили высокие городские стены Динандара. К счастью, никаких зловещих черных клубов дыма над ним не висело, а лишь как обычно в небо поднимались тонкие струйки веселых уютных дымков, исходивших из дубилен, пекарен и кузниц. Никакие чужеземные полчища не осаждали город, лишь крестьяне из окрестных деревень отрывались от своих трудов на полях и выходили к дороге, чтобы поприветствовать возвращавшихся домой героев.

Город становился все ближе и ближе, и вот наконец, стали отчетливо видны главные ворота. Они были закрыты, но наверху, на широком прогулочном парапете толпилось множество народа, среди которого была и группа старших офицеров. Значит, гонцы, которых послал Конан, известили горожан о его прибытии.

Он услышал, как командиры войск Сигмарка и Оттислава приказали своим отрядам остановиться. Солдаты сошли с дороги и расположились на краю поля, находясь от стен Динандара на расстоянии полета стрелы.

А Конан продолжал вести свою армию к воротам города. Приблизившись к ним, он поднял руку, дав знак остановиться, но в этот момент массивные бревенчатые ворота широко распахнулись, и воздух огласили громкие приветственные крики горожан, запели трубы, и весь город, казалось, наполнился ликованием.

— Смотри, девочка моя, как нас встречают! — Конан торжествующе посмотрел на Лидию, затем снова поднял руку, дав на этот раз сигнал двигаться. Но он не услышал позади себя топота ног и копыт, бряцания оружия и позвякивания доспехов и, остановив колесницу, оглянулся.

Согласно какому-то заранее подготовленному плану, армия Динандара неподвижно оставалась на своих местах, но затем все воины, как один, вытащили мечи и высоко подняли их, скандируя:

— Ко-нан! Ко-нан!

Затем они загрохотали мечами по своим панцирям, добавив металлический звон к реву голосов.

— Да храни вас Кром, собаки! Улла тоже с вами! — крикнул Конан, испытывая невероятную легкость от того, что не был больше обременен грузом обязательств со времени своего заточения в Динандарской тюрьме. — Ты слышала, девочка? Ты знаешь, что это значит? — Он повернул сияющее лицо к Лидии, затем крепко прижал ее к своей груди. — Они салютовали мне открыто, называя меня по имени! Теперь нам нечего бояться в Динандаре! — Он снова поднял руку, на этот раз колонна маршем прошла за ним через городские ворота.

Это было впечатляющее зрелище, гораздо более грандиозное, чем возвращение домой Бальдра накануне его смерти. Страх перед распространявшимся культом змеи, подкрепленный самыми невероятными слухами, в последнее время усилился, и весть о полной и окончательной победе над ним стала источником великой радости. К тому же это был первый праздник за время нового правительства, чей приход к власти вселил в души людей большие надежды.

Когда войска вошли в город, праздник был уже в самом разгаре. Повсюду вино лилось рекой, улицы были заполнены пьяными горожанами, одни из которых вопили непристойные песни, другие танцевали, совершая самые немыслимые движения, а третьи просто шатались по городу, обезумев от радости победы и свободы.

Но слезы радости нередко смешивались со слезами скорби по погибшим. Вдовы оплакивали тех, кто не вернулся, жены шли за обозом с ранеными, с громким плачем простирая руки к своим покалеченным мужьям.

Но веселье и радость все же преобладали. Солдатам кидали цветы, совали в руки гроздья винограда и фляги с вином, целовали и обнимали их, а некоторых просто вытаскивали из рядов и уволакивали в шумную кутерьму празднеств. Офицеры Конана не были сегодня так строги к дисциплине, как во время похода, и дезертирство из рядов триумфально марширующей колонны непрерывно росло. В конце концов за колесницей уже ехало лишь несколько повозок да небольшая группа всадников, которые хотели сначала отвести коней в стойла и только потом присоединиться к неистовому карнавалу.

Конан, получив в руки огромную флягу с вином, усердно прикладывался к ней, передавая после каждого мощного глотка Лидии, которая старалась не отставать от него. Однако несмотря на приятное расслабление, он все же чутким ухом уловил разговор офицеров, ехавших позади него.

— Что ты сказал, парень? — обернувшись, крикнул он ближайшему из них. — Что там насчет Сигмарка и Оттислава?

— О, милорд, — почти прокричал в ответ молодой офицер, стараясь, чтобы его слова долетели до Конана сквозь шум орущей толпы. — Мне сказали, что бароны не пошли к своим границам, а разбили лагерь чуть ли не под самыми нашими стенами!

— Вот оно что! — прокричал Конан. — Но ведь ворота для них закрыты, не так ли?

— Да, милорд. Стража получила приказ не впускать никаких чужеземных военных.

— Хорошо. Они наверное собираются уйти утром, — Конан повернулся к Лидии. — Когда придем в замок, я сразу вышлю свежие силы к этим мошенникам, хотя никакой угрозы они для нас не представляют, — не полезут же они на стены!

— На стены-то не полезут, — отозвалась она. — Но кто-нибудь может открыть им ворота.

Проехав через деревянный мост, колесница уже приближалась к замку, ворота которого стояли открытыми. Даже внутренний двор имел праздничный вид — там стояло множество горшков с деревьями и ваз с цветами. Во дворе тоже было много людей, но шум и суматоха здесь были значительно меньшими, так как бдительная стража неусыпно поддерживала порядок. Въехав во двор, всадники повернули в сторону конюшен, а Конан направил колесницу к ступенькам главного входа.

В тот же миг навстречу ему из дверей вышла группа людей: маршал Дарвальд, одетый в новые красивые доспехи командира Красных Драконов; старый седой Лотиан в праздничном придворном наряде; вооруженный мечом жрец Уллы, сопровождаемый другими мятежниками в ярких Формах Совета по реформам, и наконец, высокая стройная женщина, одетая как большинство горожанок, праздновавших сегодня победу. Конан не сразу узнал ее, и лишь увидев на ее груди шестиконечный амулет, понял, что эта бледная исхудавшая женщина — ни кто иная, как Калисса.

Он невольно потянулся к рукояти меча, но в тот же миг чьи-то руки в кожаных перчатках схватили его. Еще через мгновение к горлу киммерийца было приставлено сразу несколько острых лезвий, такие же лезвия оказались и у горла Лидии. Из всех его верных бойцов неподалеку оказалось лишь несколько человек, которые с изумлением взирали на сцену ареста своего полководца, не сделав, однако, никаких шагов в его защиту.

— Наконец-то узурпатор попался! — злорадно воскликнула Калисса. — Вот он, фальшивый барон, который был вероломным телохранителем моей семьи! А вот и его девка, наша бывшая кухонная служанка! — Калисса подошла к колеснице и смерила арестованную пару презрительным взглядом. — Жаль, что подлая и коварная Эвадна мертва, иначе она бы сейчас тоже оказалась у меня в руках!

— Я скорее буду сражаться насмерть, чем стоять и выслушивать ваши оскорбления, Калисса, — мрачно сказал Конан. — А что касается Эвадны, то она умерла достойно, сражаясь за Динандар.

— Как мой отец и мой брат! — гневно крикнула Калисса. — Подходящая компенсация! Ну что ж, киммериец, благодарю тебя за то, что ты уничтожил культ змеи — что впрочем сделал бы любой способный командир. Но если ты думаешь, что эта удача бросит к твоим ногам целый город, если ты думаешь, что народ Динандара склонит головы перед северным дикарем, кровавым выскочкой, то ты ошибаешься! Но у тебя еще будет время поразмыслить об этом в самой крепкой и надежной темнице замка!

Пока Калисса яростно произносила свои обвинения, коалиция аристократов и мятежников продолжала стоять на своих местах, спокойно и, похоже, одобрительно наблюдая за происходящим. Конан вглядывался в их лица, тщетно пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки несогласия или сочувствия ему. Он понял, что как только Калисса обнаружила свои способности, они вступили с ней в сделку. В конце концов, если Динандар согласился принять женщину в качестве своего правителя, то дочь Эйнарсона была куда более подходящей фигурой, чем безродный чужеземец. В ее мистической способности править Динандаром Конан убедился сам, когда повесил ей на шею амулет, чтобы остановить нашествие восставших из гроба предков Эйнарсонов.

Калисса повернулась в сторону столпившихся во дворе горожан и продолжала:

— Этот день был провозглашен как день всеобщего празднования, народ Динандара! Теперь мы можем праздновать двойную победу, потому что нам удалось предотвратить еще одну и более страшную угрозу нашему городу, — Обвинительным жестом она указала в сторону связанных Конана и Лидии. — Обещаю вам, что эта опасность больше никогда не нависнет над нами! К счастью, наши соседние бароны вовремя предупредили нас, послав своих гонцов, о подлых планах захвата власти над нами, которые вынашивал этот жестокий и коварный киммерийский проходимец! Нет, народ мой, урок истории ясен! Мой отец и брат мертвы, но их убийцы не будут править Динандаром! Господство кровавого меча закончилось! — Она помолчала и вновь бросила презрительный взгляд на Конана. — Конечно, грязные замыслы негодяя все равно не смогли бы осуществиться — народ Динандара никогда не принял бы злобного и хитрого варвара в качестве своего правителя. Король Ласло не допустил бы, чтобы нами правил преступник. Наши союзники бароны не остались в стороне в решающий час — они сейчас стоят лагерем у наших ворот, готовые прийти на помощь по первому нашему зову! — Снова сделав паузу, Калисса дотронулась рукой до амулета. — Я ваш правитель, волею моих предков Эйнарсонов и силой этого талисмана! Заверяю вас, что буду использовать его власть только для защиты Динандара от анархии и чужеземной тирании. А теперь, народ Динандара, я спрашиваю вас — есть ли среди вас кто-нибудь, кто сомневается, что женщина может править нашим городом? Есть ли среди вас кто-нибудь, кто мог бы сказать слово в оправдание чужеземца?

Молчание длилось так мучительно долго, что Конан не выдержал и сам нарушил его:

— Хватит, Калисса! Ясно, что ты куда более жестокий и безжалостный правитель, чем даже был твой отец! Какую месть ты готовишь мне? Пролить мою кровь на эти камни, чтобы показать всем, что она не слишком голубая для лорда Динандара? А как ты поступишь с безвинной Лидией, которую ты сама некогда спасла от смерти?

Калисса повернулась к Конану, и победная улыбка наконец озарила ее бледное злое лицо.

— Я не настолько жестока, чтобы лишить тебя женских объятий, которых ты так страстно желаешь! Сковать их вместе стола и пошел, волоча ноги, в свой закуток, проклиная всех повернулась к толпе. — А мы будем продолжать наши торжества!

Глава 18. Меч Эйнара

— Клянусь богиней урожая, я знала, когда согласилась править этим городом, что это будет тяжелый труд! — со вздохом произнесла баронесса, стоя посреди своей комнаты, едва освещенной первыми лучами утреннего солнца. — Но почему он должен начинаться так рано, прежде чем проснется первый из моих подданных? — даже прежде чем самый неугомонный из них еще только отправится спать?

Плотнее запахнув длинную зеленую накидку, она опустилась на мягкий диван напротив поставленных полукругом стульев, занятых Дарвальдом, Лотианом и тремя мятежниками.

— Ох, — еще раз вздохнула она, поправив на груди тяжелый амулет. — Я чувствую себя такой же дряхлой, как ветхие останки моих предков, которые сейчас, несомненно, ворочаются там внизу, в фамильном склепе.

— Ну что вы, что вы, миледи, вы совсем не выглядите такой, — с любезной улыбкой возразил Лотиан. — И тем более не выглядели дряхлой вчерашней ночью, когда без устали танцевали с придворными и гостями. Даже я решился рискнуть своими старыми костями, чтобы покружиться в одной из этих диких народных плясок!

Калисса слегка улыбнулась, проведя гребнем, инкрустированным серебром, по своим длинным, спутавшимся после сна волосам.

— Вчерашней ночью у меня был повод радоваться, советник. Мои враги уничтожены, в моем городе мир, и я снова почувствовала себя обыкновенной девушкой.

— Миледи, вы и есть девушка! — Заметив подозрительный взгляд баронессы, маршал Дарвальд поспешно добавил. — Я имею в виду ваше здоровье и красоту. Вы вызываете восхищение у ваших подданных и очаровываете всех нас, кто удостоился чести служить вам.

Не удостоив вниманием его комплименты, Калисса холодно смотрела на него.

— Лучше вспомните, что я еще могу быть и полководцем, если того потребуют обстоятельства, маршал, и вашим военным командиром. В настоящее время я несу груз забот о государстве, к тому же только недавно оправилась от болезни, но я откажусь от любых радостей обыкновенной девушки ради счастья и благополучия моего народа.

— Вы храбрая и решительная женщина, миледи, — сказал жрец-мятежник. — Благодаря вашим отважным и уверенным действиям никто из нас не пострадал во время вчерашнего кризиса.

— Именно так, — кивнул Дарвальд. — Вы поступили совершенно правильно; мои люди доложили, что в городе не было никаких недовольных высказываний по этому поводу, даже среди солдат, участвовавших с варваром в походе.

— А я опасался, что недовольство будет, — задумчиво произнес старый Лотиан. — когда слышал, как его приветствовали у ворот.

— Ерунда! — рассмеялся Дарвальд. — Разведчик Сигмарка сказал мне, что все это подстроил Рудо, один из тюремных друзей киммерийца, которого он назначил командиром пехоты. Мои гвардейцы случайно наткнулись на него, когда он совершил грабеж в пивной, украв оттуда коробку с деньгами. Им удалось схватить его, и сейчас он снова вернулся в тюрьму, где ему и место!

— Прекрасно, — нахмурившись, кивнула Калисса. — Всем нам хороший урок. И много еще его тюремных друзей шляется по городу?

— О других ничего не известно, миледи, — сказал жрец. — Во всяком случае, в городе абсолютно спокойно. Могу свидетельствовать, что бывшие мятежники считают наше совместное правление идеально отвечающим всеобщим интересам. Я твердо убежден, что никаких волнений не предвидится, и нашему правительству ничего не угрожает.

— Я тоже так думаю, — добавил Лотиан. — Даже бегство варвара не грозит какими-нибудь нежелательными последствиями для нас…

— Что? — воскликнула Калисса, выронив гребень из рук. — Конан сбежал? А его шлюха Лидия? Тоже сбежала? Дарвальд неохотно кивнул.

— Каким-то образом они заманили ночного часового в свою камеру и стукнули чем-то тяжелым по голове, оглушив его. Замок на их цепи, приковывавший их к стене, они отжали сломанной ножкой стола, — маршал опустил голову, как будто ему было стыдно за своего нерасторопного болвана часового. — Они побежали вниз, в погреб, и очевидно, выбрались из замка через старый коридор, о существовании которого никто не знал, берущего начало из вашего фамильного склепа.

— Тревогу подняли? — нервно спросила Калисса, резко встав с дивана и подойдя к окну. — Красные Драконы уже действуют? Часовые у ворот что-нибудь заметили?

— К сожалению, их побег был обнаружен не сразу, миледи, — виновато произнес Лотиан. — И мы решили сначала посоветоваться с вами, прежде чем поднимать тревогу. Стражники у ворот всю ночь выпускали и впускали гуляющую публику, как я слышал.

— Так, немедленно объявить тревогу! И почему вы не сказали мне об этом сразу, как только пришли? — Калисса гневным взглядом обвела присутствующих. — Вы говорили мне всякие глупости, вместо того, чтобы сразу перейти к делу, как будто до сих пор считаете меня сумасшедшей! Это что, проверка? И кому теперь будет подчиняться армия — советникам или безумной баронессе?

— Госпожа, — мягко проговорил жрец Уллы. — Нам кажется, что тревога сейчас может как раз вызвать волнения, которые еще неизвестно во что перейдут. Не лучше ли просто подождать и посмотреть…

— Подождать и посмотреть? — дико рассмеялась Калисса. — Как этот узурпатор вновь пустит в ход свои мельницы вероломства и коварства? Как он настроит город против нас? Вы забыли о его нечеловеческой силе и храбрости, вы не видели, как он швырял, словно кегли, вооруженных до зубов солдат? С такой силой, как Конан, надо считаться, предупреждаю вас! Если он выбрался из города, надо послать отряды искать его по всей провинции, надо сообщить Сигмарку и Оттиславу, если варвар еще не успел забраться в их палатки и перерезать им горло, как ягнятам.

— Госпожа! — встав со стула, хрупкий старый Лотиан заговорил с удивительной твердостью. — Призвать их на помощь — значит показать перед ними нашу собственную слабость. Неужели мы действительно пошлем этих баронов рыскать по нашей провинции, наделив их неограниченными полномочиями? По последним данным, Сигмарк и Оттислав уже снимаются с лагеря. Если мы сохраним это дело в тайне, они могут уйти отсюда с миром…

— Тихо! — Лицо Калиссы пылало от ярости. — Вы хоть понимаете, что этот человек сделал с моей семьей… со мной? Как вы позволяете ему убежать и ждете от меня, что я буду хранить молчание?

— Я не знаю, каковы ваши намерения относительно этого варвара, госпожа, но в любом случае было бы небезопасным долго держать его здесь. — спокойно произнес Дарвальд, поднявшись со стула. — Мы вскоре были бы вынуждены убить его, что только придало бы ему ореол мученика. А так, я думаю, он уже отказался от своих претензий на баронство, если они у него были. Не имея благородной крови, он никогда не сможет править Динандаром, и он это уже понял. Я думаю, он просто убежал… — маршал помолчал, глядя в глаза Калиссе. — …и тем самым решил наши проблемы.

Баронесса молчала, не зная, что сказать. Жрец встал со своего места и, подойдя к ней, положил Калиссе руку на плечо.

— Хорошо, что это произошло, миледи. Теперь будет, как вы сказали: — господство кровавого меча закончилось.

— Ну, хорошо, — сказала она наконец, взглянув в окно, где уже разгорался новый день. — Пусть они уйдут.

* * *

Солнце заливало своим светом южные холмы, где отдыхали Конан и Лидия, много часов подряд мчавшиеся по равнине прочь от Динандара. Добравшись до чистого горного озера, они распрягли взмыленных коней, напоив их водой.

Острым камнем Конан разбил замок на оковах Лидии, затем, поддев их мечом, окончательно сорвал их, и тут же принялся за свои.

— Конан, расскажи мне сначала о твоих отношениях с женщинами Динандара. Если бы я знала правду о тебе и Калиссе, я ни за что не поехала бы так открыто с тобой в колеснице по городу!

— А что тут говорить? — оторвавшись от работы, неохотно произнес Конан. — Она была мягкая, добросердечная девушка, но потом сошла с ума и стала обвинять меня во всех своих бедах. Может быть, даже лучше, что бедная Эвадна избежала ее мести, — Калисса могла бы подвергнуть ее мучительным пыткам.

— Нет, Конан, она любила тебя, — грустно покачала головой Лидия. — Если ты когда-нибудь снова станешь лордом, тебе придется научиться лучше обращаться со своими женщинами. Ты мог бы управлять Динандаром с Калиссой — или с Эвадной. Но никогда со мной, — Она вздохнула и посмотрела в ту сторону, где остался Динандар. — Я думаю, Калисса будет лучшим бароном, чем был ее отец.

— Ей придется стараться, если она хочет удержать власть, — сказал Конан, бросив в сторону сломанные оковы. — Она больше не сможет воспользоваться поддержкой своих бессмертных предков для укрепления своей силы.

— Что ты имеешь в виду, Конан? Это связано с той древней реликвией, которую ты взял в склепе?

— Да, это меч самого Эйнара! Он и есть источник колдовства, — сказал Конан, взяв в руки тяжелую бронзовую рукоятку волшебного меча. — Амулет Калиссы сделан по этому образцу, видишь? Старый Бальдр поклонялся ему, как идолу, — Размахнувшись, Конан забросил меч на середину озера, следом за ним отправив туда цепь и оковы. — В следующий раз, когда старик Эйнар захочет поднять свой меч, чтобы повести своих мертвых воителей в бой, ему придется долго его искать!

— Может быть. Но страх перед ним еще долго будет жить в провинции, — задумчиво сказала Лидия, глядя на чистую прозрачную воду. — Не думаю, чтобы Калисса когда-нибудь решила использовать этот талисман.

— Нам больше нет до этого дела, — Конан взглянул на свою любимую и взял ее за руку. — Пойдем, девочка, у нас еще многое есть впереди. Ты когда-нибудь видела сверкающие блеском южные города? Может быть, там и сбудутся твои сокровенные мечты. Вор может быть богаче барона, а женщина, сильная духом и красивая, может подняться так высоко, как бывает только в мечтах. Пойдем, я покажу тебе новые места. Мир ждет нас!

Эпилог. Колесница

В восточной Немедии, где на границе Варакильских пустошей сочные зеленые луга переходят в сухую возвышенность, расстилаются земли, не заселенные людьми и не возделанные их трудом. Пастухи из ближайших деревень опасаются близко подходить к ним, веря, что урожай никогда не вырастет там, или что отравленная трава может стать причиной болезни и смерти животных.

Об этом месте ходили слухи, что когда-то там произошло гигантское страшное побоище, и над бывшим полем битвы до сих пор витают злые духи. Легенды рассказывают о змеином короле, чья мертвая голова лежит сейчас где-то в глубине зловещей безлюдной равнины.

Ни один любопытный путешественник не отваживается ступить ногой на эту. Но если бы нашелся такой храбрец, то он обнаружил бы там странные вещи: остатки погребальных костров из костей, выложенные широким кольцом среди пепельных груд. Если исследователь не поймет, как образовались эти холмы пепла с остатками разрушенных доспехов и обломками человеческих черепов, он может найти в самом центре кольца следы более маленького костра с ясно различимыми обломками грубой деревянной, обитой железом колесницы. Если путешественник окажется достаточно любопытным, то подойдет поближе и вдруг заметит сверкнувшую под слоем пепла золотую поверхность и смотрящий прямо на него блестящий немигающий изумрудный глаз.

Этот золотой ларец в виде змеиной головы Сет снова оставил в мире людей, дожидаясь, когда для него найдется новый хозяин. Так пусть до скончания века он остается нетронутым.

Карл Вагнер Дорога королей (Конан-мятежник)

"Война - отец всего сущего. Одних она

делает богатыми, другим дарит свободу, а

остальных превращает в рабов".

Гераклит.

ПРОЛОГ

Ледяное безмолвие и сверкающая, как алмаз сталь.

Тусклый свет играл зловещими бликами на клинках двух соперников, а вокруг них горели не менее безжалостные и холодные глаза. Резкое движение и шпаги скрестились, нарушив тишину лязгом разгневанной стали. И снова воцарилась тишина, в которой было слышно только хриплое дыхание противников и азартное сопение зрителей. Изредка слышался приглушенный шепот. Затем лезвия опять с лязгом скрестились. Казалось сама Смерть балансирует на кончике каждой шпаги, терпеливая и безжалостная.

Один из соперников, старше по возрасту, вел себя более агрессивно. Судя по тому, с какой легкостью он наносил и отражая удары, было видно, что ему не впервой держать в руке шпагу. Его красивое лицо было изборождено несколькими боевыми шрамами, а в густых черных волосах и аккуратно подстриженной бородке виднелись седые пряди. Однако, приглядевшись, можно было заметить, что шрамы эти старые, и прошло уже немало лет с тех пор, когда шпага соперника касалась его лица. Ярко-красный камзол и вельветовые штаны прекрасной выделки плотно облегали стройную, мускулистую фигуру старого ветерана, а горделивая осанка и длинная шпага придавали ему довольно внушительный вид.

На его правом рукаве сверкала двойная звезда капитана королевской армии Зингара, а поверх нее прикреплен черный орел - знак принадлежности к гвардейцам Корста, одному из самых привилегированных воинских подразделений.

Второй участник кровавого поединка был, почти что, вдвое моложе своего соперника. Тем не менее он не уступал в искусстве фехтования сорокалетнему ветерану королевской гвардии. Он был выше своего противника, чей рост достигал шести футов, и плотнее. Его мощный торс покрывал равномерный загар, испещренный многочисленными шрамами: глубокими, полученными в сражениях, и мелкими, нанесенными соперниками во время учебных боев и тренировок. Мягкая грива черных волос обрамляла его гладко выбритое лицо, а в голубых глазах светился гнев. На юноше были кожаные штаны, какие носят северные варвары, а длинная шпага казалась игрушечной в его огромной ладони.

Они находились в кругу, образованном тесно сгрудившимися солдатами, жаждущими не пропустить ни одного мгновения этого захватывающего зрелища. Большинство из них носили ярко-красные и золотые цвета зингаранской королевской армии и знак орла, говорящий об их принадлежности к гвардии Корста. Среди них были и воины других подразделений, а кое-где попадались люди в самых неописуемых одеждах - солдаты-наемники. Очевидно, к ним принадлежал и младший из дуэлянтов. Поединок происходил в казарме, кровати были сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для дерущихся.

Подобные поединки не были редкостью в королевской армии. Каждый удачный выпад зрители сопровождали одобрительными возгласами или оскорбительными криками, заключались безумные пари, слышались отборные ругательства. Но по мере того, как напряжение поединка стало достигать своего апогея, выкрики смолкли и в казарме воцарилась гробовая тишина. Подавшись в нетерпении вперед, зрители чутко реагировали на каждый вздох и ждали... ждали развязки. Силы обоих соперников были уже на исходе, и теперь каждый выжидал в надежде, что его противник допустит какую-нибудь оплошность.

Обе шпаги уже попробовали крови. Капитан получил удар в предплечье, а его молодой соперник был серьезно ранен в левое плечо и, казалось, не мог владеть этой рукой. Помимо этого юноша имел еще две мелких царапины на левом боку, и эти ранения не могли не сказаться на его реакции.

Вид крови вызвал на лице капитана едва заметную улыбку. Его ноздри раздувались в предвкушении убийства, и он все продолжал усиливать свой натиск.

Юноша не улыбался, и только в глазах его по-прежнему горел гнев. В его движениях не чувствовалось боли и усталости.

Опять лезвия скрестились с ужасающим лязгом и разошлись, чтобы скреститься снова. Капитан непрерывно атаковал и во время очередного выпада он неожиданно резким круговым движением обвел шпагу соперника и нанес ему глубокую рану в бедро.

Юноша дико вскрикнул от резкой боли. Его ноги подкашивались. Он шатался, с трудом стараясь выпрямиться. Его ответные удары были слабыми и неловкими.

Долгая схватка приближалась к своему финалу. Зрители с горящими глазами следили за происходящим. Чувствуя на себе их взгляды, офицер решил покончить со своим беспомощным противником эффектным, коронным ударом - не глядя, ударить прямо в сердце.

Юноше было не до красивых поз и изящных ударов. Собрав последние силы, он бросился вперед, сжимая шпагу левой, раненой рукой. Отчаяние и близость смерти придали ему дополнительное мужество. Конец его шпаги вонзился в низ живота офицера и прочертил кровавую полосу вверх. Не успев нанести свой фирменный удар, капитан с предсмертным хрипом рухнул в груду собственных внутренностей.

Послышался долгий разочарованный вздох, а затем разрозненные радостные восклицания.

Капитан лежал на полу казармы и смотрел на своего соперника невидящим взглядом. Горящие глаза юноши также были устремлены на поверженного врага. Затем слабость, вызванная потерей крови, охватила все его тело, и он медленно стал оседать на землю.

Тело капитана несколько раз выгнулось в предсмертных судорогах и затихло. И тут же казарма огласилась взрывом возбужденных криков, ругательств, звоном монет и звуками потасовки. Двое наемников, не остывших еще от возбуждения, вызванного внезапным выигрышем пари, протиснулись вперед, чтобы помочь теряющему сознание юноше. При виде приближающихся вооруженных людей юноша - все еще в пылу боя - дико сверкнул глазами, но, узнав своих товарищей, расслабился. Облокотившись на их плечи, он смотрел, как третий солдат стал останавливать кровь, льющуюся из раны в бедре.

Внезапно шум и крики стихли. Солдаты быстро прятали выигранные деньги и потихоньку потянулись к дверям. Тихий шепот прошелестел по казарме:

- Генерал Корст.

Круг солдат, заслонявших юношу, расступился. Молодой варвар поднял голову и в его глазах снова засверкала ярость.

В сопровождении нескольких офицеров в казарму вошел сам генерал Корст, верховный командующий королевской армии Зингара. Он был невысок, коренаст, а его темно-голубые волосы всочетании со смуглой кожей выдавали в нем примесь шемитской крови. Генерал был сыном лагерной проститутки и неизвестного зингаранского солдата. Его головокружительная карьера в королевской армии, где сословная принадлежность играла огромное значение, говорила о его недюжинных способностях.

При виде распростертого на земле тела глаза генерала сначала широко раскрылись, затем, наоборот, сузились. Он задумчиво погладил подстриженную бородку.

- А, капитан Риннова! Вот значит где тебе довелось встретить достойного противника. И не твой удар в сердце поверг его наземь, напротив, его шпага лишила тебя жизни.

Его взгляд упал на раненого юношу. Товарищи молодого варвара невольно отступили назад. Лишившись поддержки, юноша покачнулся, но сумел устоять и смело посмотрел на генерала.

- Это твоя шпага поразила капитана Риннову?

- Я убил его в честном поединке, - ответил юноша. - Спросите любого.

Генерал Корст кивнул.

- Трудно поверить, что кто-то смог скрестить свое оружие с капитаном Ринновой и после хвастаться, что остался жив. Но это произошло. Как твое имя?

- Конан.

- Из северных варваров.

- Я - киммериец.

- Он опасно ранен? - обратился Корст к товарищам Конана, которые явно старались укрыться от взора генерала.

- Эти царапины на ребрах неопасны. Рука проткнута насквозь. К тому же он потерял много крови из-за раны в бедре, но главная артерия не задета.

- Отлично. - Генерал Корст сделал знак своим людям. - Он останется жить, для того чтобы его повесили в назидание другим. Каковы бы ни были причины ссоры, Конан из Киммерии, наемник, не должен безнаказанно убивать офицеров королевской гвардии.

Конан зарычал и бросился на Корста. Гвардейцы преградили ему путь.

Он сумел убить двоих, прежде чем его оглушили и сбили с ног.

- Теряем хорошего солдата, - произнес Корст, когда Конана выволокли из казармы. - Но этих варваров надо приучать к дисциплине.

Глава 1. ТАНЦЕВАЛЬНЫЙ ПОМОСТ

Утреннее солнце слепило глаза, за много дней привыкшие к тусклой полутьме подземелья, освещаемого лишь тюремным фонарем. Утро обещало быть ласковым, но только не для осужденных узников, которые вслепую брели к поджидающему их эшафоту, крепко закрывая глаза от режущего дневного света. К тому времени, как они пересекли тюремный двор, зрение понемногу восстановилось и их взорам открылись свисающие петли виселиц и огромная толпа народа.

Конан краем глаза посмотрел на эшафот. На фоне слепящего солнца отчетливо выделялась черная линия поперечного бруса, с которой подобно черной паутине, свешивались семь веревочных петель. В ноздри ударил острый сладковатый запах мертвечины. Он исходил от разлагающихся трупов семи преступников, повешенных на прошлой неделе, чьи тела были оставлены висеть на эшафоте вплоть до приведения в исполнение следующего приговора. К этому запаху примешивалось зловоние толпы, собравшейся поглазеть на интересное зрелище.

Конец алебарды ткнулся Конану в спину.

- Шагай, висельник - прикрикнул на него охранник.

Конан грязно выругался и двинулся вперед. Грязный, небритый, закованный в тяжелые цепи, охватывающие его лодыжки и запястья, киммериец тем не менее двигался легко и свободно. Благодаря его дикой жизненной силе, его раны зажили за тот месяц, что он вынужден был провести в тюрьме Кордавы. Та же жизненная сила помогла пройти ему через все муки заточения с несломленным духом и с несклоненной головой.

Подобно дикому зверю, попавшему в клетку, Конан зализывал свои раны, выжидая любой возможности вырваться на волю. Стараясь, чтобы его не услышали стражники, Конан целыми ночами тер звенья цепей друг о друга, бил их о камни, пытаясь освободиться от кандалов, в которые он был закован. Конечно, помимо цепей существовали еще решетки на окнах и стражники за дверью, но это был уже следующий этап. Конан искал малейшей возможности для побега, самого крохотного шанса, одного из тысячи, но он так и не появился. И теперь, когда вместе с другими осужденными его вели к эшафоту, Конан продолжал внимательно осматривать площадь, заполненную народом, а его мозг отчаянно пытался найти способ обмануть палачей.

Тюремная площадь, или, как ее здесь называли, Танцевальный Помост, была заполнена до отказа. Сегодня был базарный день. Каждую неделю жители близлежащих городков и деревень съезжались в столицу Зингары, где на бурлящей и гомонящей рыночной площади можно было приобрести глиняную посуду, разнообразные продукты, ремесленные изделия, а также рыбу и экзотические товары, завозимые сюда с побережья Западного океана. А что еще может украсить лучше праздничный день, чем бесплатный спектакль казнь на Танцевальном Помосте?

Неспокойное море тел. Любопытствующие взоры устремленные на семь жертв, с трудом пробирающихся к помосту. Семь человек, ничем, по существу, не отличающихся от сотен своих собратьев, собравшихся здесь, чтобы насладиться зрелищем их предсмертных мук. Семь человек будут сегодня танцевать для них. Толпа не была настроена враждебно, но и не проявляла симпатий к осужденным. Она была охвачена одним-единственным чувством ожиданием увлекательнейшего зрелища. Нет, это тысячеголовое чудовище не подымет свои многочисленные руки, чтобы вырвать осужденных из цепких объятий палачей, но зато завопит в тысячу глоток, если его лишат ожидаемого удовольствия.

То там, то здесь в толпе мелькали лоточники, наперебой расхваливая свой товар, шныряли, подобно шакалам, менее заметные воры-карманники и мошенники всех мастей. На решетках переносных жаровен шипели и дымились аппетитные куски мяса, рыбы, овощей. Этот запах напомнил Конану, что он не ел со вчерашнего дня.

- Можно и голодным повисеть, чего даром пищу переводить, - заявил утром надзиратель.

Это высказывание стоило одному из охранников сломанного зуба, когда Конана отковывали от стены. Только оглушив киммерийца алебардой, тюремщики смогли закончить свою работу.

- 3а это, - пообещал стражник, тыча окровавленным носком сапога в разбитое лицо Конана, - ты будешь повешен последним. У тебя будет возможность понаблюдать, как вздернут остальных крыс, а затем мы не спеша займемся тобой, и ты покажешь нам все па, на какие способен и каким обучился у своих приятелей-висельников.

Для киммерийца такой поворот событий был, в какой-то мере, на руку. У остальных заключенных оковы сняли, а руки стянули веревкой за спиной. Но опасаясь необузданной ярости молодого, сильного варвара, стражники не рискнули снять с него кандалы, и Конан отправился на виселицу в цепях.

Как истинный стоик Конан решил, что если ему будет суждено умереть, он умрет с достоинством. Он спокойно взойдет на эшафот, если, конечно, не возникнет возможности бежать. Единственное, что его мучило, это голодные спазмы в желудке. Конан мысленно приплюсовал это к остальным оскорблениям, которые ему пришлось пережить за последнее время, с тем чтобы впоследствии отомстить за все сразу. В ту минуту, когда большинство людей взывают к богам с просьбой о помиловании и милосердии, Конан испытывал только жгучую ненависть и жажду мщения.

Запах мертвечины усилился. Семь трупов, вынутых из петли и брошенных подле эшафота, молча лежали, уставясь в небо пустыми глазницами. Вороны уже успели попировать на их лицах, искалечив их черты до неузнаваемости. Они висели целую неделю, как наглядный пример преступникам, а теперь их тела валялись подле эшафота, как бы в последний раз прощаясь со всем живым. Служитель по очереди оттащил их трупы к наковальне, где с них сбили кандалы; ведь мертвецам не нужны оковы, есть много живых, которые ждут своей очереди.

В соответствии с королевским указом на площади началась оживленная распродажа различных частей тела повешенных, которые использовались как амулеты. Куча ребятишек с визгом толкалась у самого эшафота, стараясь занять наиболее выгодную позицию для обозрения.

- Прядь волос мертвеца - взывал торговец, потрясая над головой своим товаром. - Подходите, девушки. Стоит приколоть их возле самого сердца, и от парней отбою не будет!

С громким хохотом ребятишки разбежались и затеяли веселую игру в пятнашки между столбами виселиц.

- Кисть мертвеца! Есть желающие приобрести? - удар топора, и отрубленная кисть поднялась для всеобщего обозрения. Кисть повешенного! кричал торговец, потрясая ею в воздухе.

- Человеческий жир для факелов! Хотите отыскать клад? Вот амулет, который поможет вам. Кто заплатит серебро, чтобы найти золото?

- Семенные железы повешенного! - кричал другой, поднимая небольшую склянку. - Они принадлежали Вулозису, известному насильнику и убийце. Вся сила этого жеребца перейдет к вам. Дамы! Ваши мужья приобретут пыл молодого быка! Семенные железы повешенного! Кто желает?

Среди этого гама к эшафоту медленно двигалась вереница исполнителей главных ролей сегодняшнего спектакля. Толпа расступалась перед алебардами стражников, давая проход печальной процессии. Тысячи любопытных глаз жадно разглядывали семерых узников, одетых в лохмотья и закованных в железо.

Родители поднимали своих детей на плечи, чтобы те могли лучше видеть. Опоздавшие лихорадочно прокладывали себе дорогу, пуская в ход локти и колени. Многие зрители жевали хлеб или мясо, с опаской прижимая к себе кошельки и кошели со скудным содержимым: в толпе было полно воров. Когда осужденные добрались до эшафота, ребятишки радостно завопили и начали прыгать вокруг них. Торговцы временно прекратили торговлю и приготовились наблюдать спектакль, который, впрочем, видели уже не раз.

Взобраться на эшафот в ножных кандалах да еще со связанными руками задача непростая, поэтому стражники приготовили алебарды, чтобы "помочь" узникам. Человек, идущий впереди Конана, оступился и упал. Острием алебарды стражник начал поднимать упавшего. Конан, у которого руки были закованы спереди, протянул их, насколько позволяла цепь, и поднял упавшего на ноги. Не обращая внимания на ругательства стражника, они заняли свои места в шеренге под виселицами.

- Благодарю, - сказал сосед. Он был примерно одного с Конаном возраста: стройный юноша с аристократической внешностью и лихорадочным блеском в глазах.

- Не стоит благодарности.

- Умирать нужно достойно, - произнес юноша, как бы угадав мысли Конана. Он с отвращением кивнул головой в сторону первых в шеренге, один из которых от страха лишился сознания, и несколько стражников приводили его в чувство, другой же со слезами молил о пощаде гогочущую толпу.

- Пусть те, кто продолжит нашу борьбу, видят, что мы с радостью умираем за общее дело, - добавил он. Конан не понял, к кому были обращены эти слова, и слегка поразмыслив, решил, что юноша разговаривает сам с собой.

Теперь, когда они стояли на длинном помосте, лица толпы плескались у самых их ног. Конан смог поближе разглядеть сам эшафот. Массивные опоры поддерживали поперечный брус, достаточно толстый, чтобы легко выдержать всех семерых. На помосте не было никаких возвышений. Петли поднимались и опускались с помощью вращающегося барабана, на который наматывалась веревка. Благодаря этому тело осужденного поднималось медленно и плавно, веревка затягивалась на его шее постепенно, а не рывком, в результате чего он умирал не мгновенно от перелома шейных позвонков, а напротив, его агония была долгой и мучительной, позволяя зрителям насладиться его предсмертным танцем в полном объеме. Отсюда и брал свое название Танцевальный Помост.

Один из стражников поочередно подходил к каждому из осужденных и вешал ему на грудь табличку с надписью. Когда очередь дошла до Конана, стражник постарался расположиться так, чтобы быть подальше от закованных рук варвара.

Конан посмотрел на табличку, лежавшую на его широкой груди. Он попытался прочесть перевернутые буквы, но его знание зингаранского языка оказалось для этого недостаточным.

- Что там написано? - спросил он соседа.

Тот бросил на табличку иронический взгляд.

- Там написано: "Конан-мятежник". Поздравляю.

- А что написано у тебя?

- Моя гласит: "Сантиддио-бунтарь", что же касается наших спутников, то это преимущественно воры, убийцы и один книгопечатник.

- Книгопечатник?

- Да. Вон тот парень, в конце ряда, имел несчастье опубликовать мой небольшой политический памфлет, который так разгневал нашего обожаемого короля Риманендо.

- А... чтобы ваш уважаемый король поймал сифилис от своих родственников, - выругался Конан. - Королевский офицер вызвал меня на поединок, и я убил его в честном бою, а законы королевства объявляют это мятежом и убийством!

- О! - В лихорадочном блеске глаз Сантиддио читалось нескрываемое уважение. - Так значит, это ты тот самый варвар, который убил капитана Риннову, главного убийцу из лагеря Корста? Если б не веревки, я пожал бы тебе руку. Сегодня народ будет оплакивать смерть двух своих героев.

- Заткнитесь, вы, двое! - прикрикнул на них стражник, накидывая им на шею петли. - Поберегите свое дыхание!

По мнению Конана толпа отнюдь не выглядела печальной. Он медленно окинул взглядом море тел, раскинувшееся перед ним. Ругань и оскорбления сыпались со всех сторон - это опоздавшие протискивались поближе к эшафоту. Глядя на их зловещие лица и грязную одежду, Конан подумал, что многие из них могли бы запросто очутиться сейчас на его месте.

Радостные крики толпы прервали нить его размышлений. На эшафот поднялся королевский палач в черной маске и поклонился толпе, благодаря ее за столь теплый прием. С видом режиссера, проверяющего готовность сцены и актеров перед поднятием занавеса, он прошелся взад-вперед по эшафоту, одаривая всех скучной профессиональной улыбкой. Подобную улыбку Конан видел на лице другого палача, колесовавшего человека. Видно все служители закона одинаковы, решил он.

Резкий звук крутящегося барабана заставил юношу встрепенуться. Веревочная петля, наброшенная на шею, впилась в тело. По приказу палача его помощники делали последние приготовления: повернули семь барабанов, так что петли на шеях приговоренных натянулись и они были вынуждены стоять на носках.

Неожиданно Конан осознал, что надежды на спасение больше нет. До этого момента его разум отказывался верить в реальность его катастрофического положения. До последней секунды он верил, что удастся бежать или суд изменит свое решение. 3а свою недолгую жизнь Конану не раз доводилось смотреть смерти в глаза, но до сих пор он ускользал от нее. Он привык считать смерть своим противником, с которым можно бороться. Но когда петля захлестнула его шею, он почувствовал приступ отчаяния. Однако, внешне варвар никак не проявил своих чувств. Киммерийские воины привыкли умирать молча, без единого стона, даже под самыми жестокими пытками.

- Именем Его Королевского Величества Риманендо, - провозгласил глашатай, стараясь перекрыть шум толпы, - приказываю привести приговор королевского суда в исполнение.

Внезапно площадь затихла. Все: и толпа и осужденные затаили дыхание. В сгустившейся тишине послышался скрип барабанных шестеренок. Это палач повернул первый барабан. Медленно он протягивал веревку через горизонтальный брус. Совершенно без усилий, словно по волшебству, тело первого осужденного отделилось от помоста и повисло в воздухе. Шея несчастного невероятно вытянулась, голова завалилась набок, глаза вылезли из орбит. Он пытался ворочать вспухшим языком, все его тело извивалось под веселый перезвон кандалов: первый танец начался.

Послышался приглушенный шепот, который все нарастал и нарастал, как будто морские волны прокатились с шелестом по песку и с грохотом разбились о скалы. Это был единодушный вздох толпы, который сразу же превратился в восторженные крики.

Второй в шеренге попытался упасть на колени, взывая к милосердию, но шум толпы заглушил его всхлипывания, и под скрип барабана он также вознесся к небесам, которые так и не вняли его мольбам.

Отвернувшись от ужасного зрелища, напоминающего театр марионеток, Конан посмотрел на толпу. 3а его спиной двигался палач, похожий на огромного черного паука - он двигался между отдельными частями своего зловещего механизма: закрепив один барабан удерживающий тело в воздухе, он направлялся к следующему. Опять послышался скрежет шестеренок, и третий танцор задергался в воздухе.

Уже третий. И...

Но дьявол не ждал. Дьявол пришел на Танцевальный Помост.

По всей площади раздались вопли ужаса и боли, визгливо ржали напуганные лошади. Из нескольких узких улочек, выходивших на площадь, вырвались вихри пламени и ринулись в кричащую толпу.

Погруженный в мрачные мысли о неотвратимом приближении палача, ум Конана не сразу осознал, что происходит на площади. Два пылающих воза сена, влекомые обезумевшими лошадьми, вылетели из соседних улиц и врезались в ряды зрителей. От возов валил густой черный дым, и Конан механически отметил про себя, что прежде чем поджечь сено, его вероятно полили маслом. Телеги с пылающим сеном неслись по площади, как кометы возмездия.

Взгляд Конана зафиксировал огненный хаос на площади, но ум не мог понять причин его вызвавших. А пока обезумевшие люди метались, стараясь укрыться от огненного вихря, у самого эшафота завязалась жестокая схватка.

Палач, занятый четвертой жертвой, выпрямился, чтобы посмотреть, чем вызван шум на площади. Краем глаза Конан успел заметить, как один из зрителей, пробившихся к самому эшафоту, взмахнул рукой, в которой было зажато что-то блестящее. Тяжелый метательный нож угодил прямо в грудь палача, и на его черном одеянии расцвел ярко-красный цветок.

Отброшенный назад силой удара, палач, падая, схватился за веревку барабана и всем телом повис на ней. Барабан начал медленно поворачиваться, и еще один осужденный задергался над помостом. Даже мертвый, палач продолжал выполнять приказ своего короля Риманендо.

Сосед Конана первым оправился от изумления.

- Мордерми! Мордерми, чертов сын! - кричал он в восторге. - Я люблю тебя!

- Что происходит, Сантиддио?

- Это Мордерми! Это люди Мордерми! - вопил Сантиддио, стараясь освободиться от петли. - Его послала Сандокадзи.

Конан знал, что Мордерми являлся чем-то вроде короля преступного мира Кордавы и славился своей дерзостью и бесстрашием. Второе имя, которое выкликнул Сантиддио, он слышал впервые. Но главное, что он понял, что кто-то предпринял попытку освободить приговоренных к казни, а причины его в этот момент не интересовали.

Петля давила горло. Веревка была натянута так туго, что для того чтобы дышать, Конану приходилось вставать на кончики пальцев. Подобная предосторожность лишила возможности какого-нибудь отчаянного узника сбросить с шеи веревку и прыгнуть в толпу. Конан понял, что пока кто-нибудь не освободит его от петли, он будет вынужден беспомощно торчать под виселицей, когда вокруг кипит бой.

Руки Конана были закованы спереди, но длина цепи, которой были скреплены ручные и ножные кандалы, позволяла поднимать их только до пояса. Конан в отчаянии напряг свои мощные мышцы, силясь разорвать цепь, но при этом петля так впилась ему в горло, что он едва не потерял сознание.

Молодой варвар, судорожно сделал вдох, расслабил мышцы и посмотрел на борьбу, которая кипела на тюремной площади. Некоторое время он ничего не видел из-за сильного головокружения, затем его взор постепенно прояснился. Рядом с ним завывал и танцевал на цыпочках Сантиддио. Сейчас он походил на умалишенного. Той стойкости, с которой этот аристократический юнец готовился принять смерть, очевидно, не хватило, когда речь зашла об избавлении...

На площади перепуганная толпа металась в разные стороны, стараясь не попасть под колеса бешеной упряжки, сметающей на своем пути все живое. Боль и страх гнали лошадей только вперед, и они неслись не разбирая дороги, сквозь кричащую людскую массу. Толпы обезумевших от страха людей запрудили соседние улицы, полностью блокировав пути воинским подразделениям, пытавшимся пробиться к помосту на помощь тюремной страже.

Возле самого эшафота бандиты Мордерми с переменным успехом вели борьбу с остатками королевской стражи, стоявшей в оцеплении вблизи Танцевального Помоста. Поначалу удача была на стороне нападающих, и Конан уже было решил, что победа останется за ними. Мысль о том, что кто-то может решиться на такое безрассудство, казалась настолько маловероятной и абсурдной, что охрана назначалась весьма малочисленная, да и та была настроена весьма беспечно. И теперь, когда осажденные стражники оборонялись от внезапного нападения, дополнительные силы, спешившие к ним на подмогу, никак не могли пробиться сквозь безумную толпу.

У эшафота уцелевшие стражники пытались с помощью своих длинных алебард удержать на расстоянии бандитов, вооруженных только ножами и ручными мечами. Над их головами ветер лениво раскачивал три трупа, а четвертый все еле корчился в судорогах в дюйме над помостом. Палач с ножом, всаженным ему в грудь почти по рукоятку, невидящим взором продолжал рассматривать троих оставшихся в живых узников, которые с петлями на шее ждали решения своей судьбы. В результате первой атаки на эшафоте не осталось больше ни души.

Одному из атакующих удалось пробиться сквозь ряды защитников, и он устремился к беспомощным пленникам. Сантиддио восторженно завопил и тут же выругался: лезвие алебарды разрубило ногу смельчака, и искалеченный человек, дико вскрикнув, покатился по ступенькам эшафота в самую гущу схватки.

- Сантиддио! - крикнул Конан, приняв неожиданное решение. - Протяни ко мне руки.

Несмотря на владевшее им возбуждение, тот сразу разгадал замысел варвара. Повернувшись спиной к Конану, он протянул ему свои руки, стянутые веревкой. Превозмогая боль от впившейся в горло петли, киммериец с трудом сумел дотянуться до Сантиддио и начал распутывать крепко затянутые узлы.

Работа была нелегкой; туго натянутые веревки глубоко впились в тело, и в борьбе с ними Конан сразу же сломал несколько ногтей. Он задыхался, кровь неровными толчками пульсировала в висках.

Из этого, почти маниакального состояния его вывел громкий крик:

- Убейте узников! Убейте узников!

Приказ был рассчитан верно: с одной стороны, он исключал возможность побега осужденных, с другой, сводил на нет все усилия нападавших. Один из стражников, забрызганный с ног до головы кровью, выбрался из схватки и бросился исполнять приказание. Когда он был уже на краю Помоста, кто-то из нападавших схватил его за ногу и с ловкостью кошки вскарабкался на эшафот. Еще мгновение и они сцепились. Стражник от неожиданности выронил алебарду, и клубок человеческих тел покатился по неструганым доскам, терзая друг друга ножами.

Конан окровавленными пальцами продолжал распутывать тугие узлы и, наконец, ему удалось слегка ослабить веревки. С диким усилием он растянул главный узел и извлек его из живого мяса.

Сантиддио радостно завопил, потрясая над головою освободившимися руками. В следующий момент он уже боролся с петлей. Подтянувшись, он ослабил натяжение веревки и после непродолжительных усилий освободил голову и спрыгнул на Помост.

- Освободи меня! - крикнул ему Конан. В эту секунду боровшемуся на помосте охраннику удалось покончить со своим противником, и он, подобрав алебарду, двинулся в их сторону. Сантиддио легко мог спрыгнуть с эшафота и затеряться в толпе, Конан даже не стал бы его за это винить.

Но вместо этого юноша повернулся к Конану.

- Попробуй ослабить петлю! - крикнул он.

Конан приподнялся на носки сколько мог, а Сантиддио изо всех сил старался ослабить петлю с тем, чтобы она могла пройти под подбородком киммерийца.

Охранник прикончил третьего из оставшихся в живых приговоренных и повернулся к Сантиддио. Но в этот момент жертва из последних сил лягнула его ногой. Не ожидавший нападения охранник покачнулся и затем с ругательством вонзил острие алебарды в грудь беззащитного человека, прикончив его окончательно.

Все это длилось несколько мгновений, но их оказалось достаточно, чтобы Сантиддио сорвал петлю с шеи Конана, ободрав ему при этом лицо.

Затем он с яростным криком бросился на стражника, который тщетно пытался извлечь из груди осужденного смертоносное лезвие алебарды. Сантиддио в этот миг был похож на уличного кота, который бесстрашно кидается на огромного изнеженного домашнего пса. Стражник даже не стал вырывать алебарду из рук юноши. Он просто повалил его на землю и стал душить рукояткой своего оружия... Юноша отчаянно сопротивлялся, но силы были явно не равны.

Избавившись от петли, Конан тем не менее не мог считать себя свободным. Скованный по рукам и ногам, он не имел ни малейшего шанса пробиться через кольцо стражников. Когда Сантиддио упал, от толпы отделился еще один солдат и полез на Помост, чтобы помочь своему товарищу добить оставшихся узников.

Конан решил бросить против железа всю свою огромную силу. Он расставил широко ноги и развел руки с тем, чтобы наибольшее усилие приходилось на цепь, оттягивающую кисти и лодыжки. Массивные бугры его мышц вздулись, железные кольца врезались в тело, придавив мясо к костям. Ярко-алая кровь сочилась из пор, тут же растворяясь в обильном потоке пота. Шаги приближающегося стражника тонули в гуле ударов бешено бьющегося сердца.

Мускулы и железо, что-то одно должно было не выдержать этого нечеловеческого напряжения. Железо оказалось слабее.

Звено цепи, разрушенное постоянным трением, неожиданно лопнуло. Стражник был уже близко. Конан отступил в сторону и резко раскрутил над головой конец цепи, как если бы это была праща. Цепь хлестнула удивленного стражника по лицу, сломав ему нос и выбив оба глаза. С пронзительным воплем воин рухнул на эшафот.

Огромным прыжком Конан покрыл расстояние, отделявшее его от второго стражника. Увлеченный борьбой с Сантиддио, тот не заметил приближающейся опасности. В одно мгновение Конан накинул конец цепи на толстую шею негодяя. Уперев колено ему в спину, киммериец резко дернул. Шейные позвонки хрустнули, и тело охранника мягко завалилось набок.

Задыхающийся Сантиддио с трудом выбрался из-под алебарды. Конан поставил его на ноги, дав отдышаться. Окинув взглядом площадь, молодой киммериец заметил, что она уже почти опустела. Сквозь поредевшую толпу к эшафоту спешил отряд стражников, брошенный на подмогу. Натиск нападающих ослабевал. Оставшиеся в живых стражники отчаянно боролись за свои жизни.

С другой стороны площади галопом неслась группа всадников, направляясь к эшафоту. С ними было несколько свободных лошадей. Грозный топот копыт заставлял шарахаться в сторону немногих оставшихся зевак.

- Это Мордерми! - прохрипел Сантиддио, массируя себе горло. - Митра! И Сандокадзи с ними. Они привели с собой лошадей! Мы спасены!

- Если они окажутся здесь раньше, чем подоспеет подмога, - уточнил Конан. Нагнувшись, он поднял брошенную стражником алебарду, поудобнее приладился и изо всех сил ударил по ножным кандалам. С лязгом лезвие отскочило от железа. Примерившись, Конан повторил удар. На этот раз цепи лопнули. Его ноги были свободны.

Конан удовлетворенно хмыкнул. Положив алебарду на землю, он зажал ручку между ног и просунул пику в ослабевшее звено ручных кандалов. Затем используя ее как рычаг, он с силой начал выламывать кольцо. Некоторое время казалось, что пика не выдержит и согнется, но послышался хруст и цепь порвалась.

С хриплым смехом Конан потряс над головой алебардой.

- Эй вы, шакалы! Тащите сюда нового палача. Я повешу его на собственных кишках.

Его слова не вызвали энтузиазма у оставшихся в живых стражниках.

- Сантиддио! - Конан с удивлением обернулся. Голос, без сомнения, принадлежал женщине. Она скакала во главе маленького отряда, и ее черные волосы развевались, как флаг.

- Сандокадзи! Это ты! - восторженно вскричал Сантиддио, когда всадники остановились у эшафота.

- Быстрее! Отряд солдат уже на подходе. Как только площадь очиститься от людей, они откроют стрельбу из луков.

Это был голос предводителя отряда. Конан узнал в нем Мордерми. Он точно соответствовал описанию, которое юноша слышал раньше.

- Давай, Конан! - подтолкнул его Сантиддио. - У нас есть свободная лошадь.

Отряд стражников был почти что рядом. Конан не заставил упрашивать себя дважды. Он вскочил в седло, и маленький отряд пересек площадь и скрылся в извилистых улочках города.

Глава 2. ПРЕИСПОДНЯЯ

Хотя прошло не так много лет с тех пор, как Конан покинул дикие горы своей родной Киммерии и отправился пытать счастья в южные страны, на его долю выпало столько событий и приключений, что ему мог бы позавидовать охотник за удачей вдвое его старше. Молодой варвар посетил многие города гиборийского королевства, и его прекрасно знали в местных кабаках и тайных притонах. Ему приходилось промышлять воровством в Мауле, Заморе, а в Мазе он даже приобрел известную популярность среди прочих мошенников. Но Преисподняя Кордавы была уникальным местом, не походившем ни на одну из трущоб больших гиборийских городов.

Много веков тому назад пожар и землетрясение уничтожили большую часть Кордавы, причем район города, выходивший к морю, оказался полностью затопленным водой. Правда при первых же толчках большинство населения покинуло город и поэтому многим удалось уцелеть. Однако после землетрясения десятки тысяч людей оказались без крова, и на развалинах старого города спешно начали возводить новые постройки. В местах наибольших разрушений улицы просто засыпали грунтом - это было проще, чем разбирать руины - а на грудах развалин выросли совершенно новые дома и площади.

Некоторые жители Кордавы не стали дожидаться окончания строительства нового города. Они стали прокапывать ходы к подвалам и разрушенным зданиям старого города. Опасность погибнуть под завалами компенсировалась стремлением получить кров над головой, а также возможность разжиться чем-нибудь ценным. Шли годы, росла новая Кордава, а под ней, подобно раковой опухоли, разрастался старый город, постепенно ставший прибежищем кордавских бедняков и деклассированных элементов.

С самого начала это место получило название Преисподняя, что полностью соответствовало действительности. Здесь собирались отбросы кордавского общества: нищие, калеки, неудачники, дегенераты. По плохо освещенным улицам Преисподней открыто разгуливали преступники всех мастей; городские стражники остерегались заглядывать в мрачные лабиринты улиц подземного города. Зато здесь всегда было полно солдат и моряков, жаждущих потратить последние деньги на какие-нибудь развлечения. А развлечения здесь можно было найти на любой вкус, даже самый извращенный. На всем западном побережье океана Преисподняя пользовалась самой дурной репутацией. Поговаривали, что она не уступает настоящему аду, населенному чертями. В пору своей службы в зингаранской армии Конан однажды был в Преисподней. Оттуда он вернулся с пустым кошельком, и трещавшей с похмелья головой.

Теперь он снова ехал по темным улочкам, спускаясь все ниже и ниже. Погони за ними не было, и они беспрепятственно добрались до своего убежища. Здесь они были в полной безопасности. Если бы даже король отрядил на их поимку тысячу стражников, у них было бы столько же шансов поймать беглецов, как если бы они взялись вычерпывать море решетом.

Было позднее утро, и дневной свет кое-где пробивался сквозь толщу земли, тускло озаряя обычно темные улицы подземного города, которые в это время были пусты. Жизнь в Преисподней начиналась с приходом ночи, и все ее жители были ночными созданиями.

Несколько винных лавочек и публичных домов все еще были открыты. У входа слонялись проститутки с утомленными лицами, поджидавшие случайного клиента-любителя сомнительных удовольствий. Тусклые уличные фонари бросали желтые пятна на грязные тротуары. Опиумные курильни и игорные дома были забиты до отказа. 3а опущенными занавесями публичных домов их обитатели уже укладывались спать после бессонной трудовой ночи. В маленьких задних комнатках воры и убийцы при свете свечи делили свой ночной заработок, мучаясь при этом остатками совести.

Будь Конан чуточку образованнее, он бы заметил, что в архитектурном отношении Преисподняя была настоящим музеем древностей. Любой ценитель старины пришел бы в восторг от величественных фасадов зданий, кованых металлических решеток, прекрасно сохранившихся оконных витражей, причудливых форм уличных фонарей. Конан же видел вокруг только грязь, опустошение и жалкие попытки жителей содержать разрушающиеся здания в относительном порядке. На его взгляд, лучше было бы дать им развалиться до конца.

Дневной свет, проникавший в эти катакомбы, был бессилен бороться с кромешным мраком, он только разгонял его, превращая в глубокие тени, теснившиеся по углам. Вентиляционные шахты лишь слегка освежали воздух, выпуская наружу миазмы дыма, нищеты, разорения.

Потолки пещер, располагавшиеся на высоте трех-четырех метров, походили на черное беззвездное небо. Оно покоилось на многочисленных опорах, словно служащих основанием для того солнечного мира наверху. Наполовину срезанные дома старого города упирались в потолок, служа фундаментом для верхних построек. Подвалы многих домов Кордавы сообщались со старым городом через систему замаскированных подземных ходов. Таким образом, Преисподняя была настоящим подземным царством, в котором проживали люди-изгои, отщепенцы.

Во время бешеной скачки по улицам Кордавы Конан едва успел перекинуться со своими спутниками парой слов. у них не было времени на болтовню. Сантиддио поручился за молодого варвара, и люди Мордерми приняли его в свой круг без лишних расспросов. Сейчас Сантиддио был занят оживленной беседой с Мордерми и Сандокадзи, и Конан мог без помех поразмыслить над своим положением. То обстоятельство, что расстояние между ним и Танцевальным Помостом постоянно увеличивалось, как нельзя больше устраивало Конана. Сантиддио был среди своих. Правда, что может объединять аристократического отпрыска и его высокообразованных друзей с преступным миром? Но не это сейчас занимало мысли Конана. Он размышлял, как ему без помех проникнуть в гавань и попасть на корабль, отплывающий куда-нибудь подальше от этих берегов.

Они ехали по узкому коридору, образованному витринами магазинов и стенами домов. Коридор заканчивался тупиком. Перед всадниками высилась кирпичная стена. Но они продолжали двигаться, не сбавляя хода, как будто этой стены не существовало. И Конан не удивился, когда часть стены ушла в землю, образуя проход для проезда небольшого отряда. Когда они проехали, стена встала на место. Конан услышал слабый скрип шестеренок и движущихся противовесов.

Наверное, эта стена когда-то служила границей большого поместья с садом и многочисленными угодьями, подумал Конан. Под копытами лошадей сквозь слой грязи угадывались мозаичные изображения морских нимф и дельфинов. На месте бывших клумб высились горы мусора, а садовый фонтан был забит грязью. Кирпичные опоры заменяли в этом саду деревья, а покрытый копотью и сажей потолок служил небесами, звездами и облаками одновременно. Откуда-то доносился йодистый запах морского ветра.

Невдалеке виднелись остатки того, что раньше было одним из прекраснейших дворцов старого города. Его массивные стены достигали высоты двух этажей, на них громоздилась новая кирпичная кладка. Конан решил, что это фундамент здания, находящегося в новом городе. В окнах горел свет, отбрасываемый смоляными факелами.

На шум выбежали хорошо вооруженные люди, приветствовавшие прибывших громкими криками. Между кирпичными столбами и разбитыми статуями с визгом носились ребятишки, выражая всеобщее ликование. В окнах показались несколько неряшливо одетых женщин и тоже приветственно махнули рукой всадникам. Отсалютовав в ответ, Мордерми и его спутники спешились и передали лошадей подоспевшим воинам.

Конан последовал за ними, чувствуя на себе подозрительные взгляды.

Мордерми поднял руку и крикнул, стараясь заглушить поток вопросов и восклицаний:

- Прошу внимания, друзья! Тише! Как вы знаете, сегодня я решил похитить у короля Риманендо одну пташку, которую он уже собирался вздернуть на виселице. И что же? Король будет сегодня в ужасном гневе ведь он подарил мне целых двух птичек из королевских клеток. Он не только возвратил нам нашего брата Сантиддио, известного мастера полемики...

Его слова потонули в радостных криках. Сантиддио отвесил почтительный поклон.

- ...не только Сантиддио, - продолжал Мордерми. - Его Величество презентовал нам прекрасного фехтовальщика и мятежника Конана из Киммерии, бывшего наемника зингаранской армии, победившего в честной схватке капитана Риннову.

Воцарилась тишина; слушатели оценивали все произнесенное Мордерми. Затем разразилась буря восторженных криков и аплодисментов. Мужчины приветствовали Конана, хлопали по плечам, щупали мускулы. Конан был рад такому обращению: вокруг него были люди такого же сорта, что и он.

Неожиданно толпа расступилась, и вперед вышла Сандокадзи. Она быстро поцеловала Конана, и ее поцелуй был неожиданно теплым и мягким. Она быстро отступила назад.

- Я видела, что произошло на Помосте, - сказала она. - Сантиддио мой брат. Я не забуду твоей услуги.

Неожиданно между ними возник Мордерми.

- Ну, а теперь, Конан, - сказал он приветливым тоном, с несколько натянутой улыбкой, - раз уж тебя целует моя женщина, почему бы нам не сбить с тебя железные украшения, которые ты все еще носишь?

Глава 3. "БЕЛАЯ РОЗА"

Девушка плеснула еще один ковш кипятка, и все вокруг окуталось паром. Конан, втиснутый в дубовый чан, не сумел увернуться и ошпарился. Он выругался, делая очередной глоток вина, и шлепнул девушку зажатым в другой руке цыпленком. Девушка - Конан не помнил ее имени - хрипло рассмеялась и, встав на колени принялась тереть ему спину намыленной мочалкой, от которой пахло серой. Сантиддио уверял, что это лучший способ отбить тюремный запах. Ее тонкое платье намокло и плотно облегало тело, подчеркивая все прелести фигуры. Конан, с чашей вина в одной руке и недожаренным цыпленком в другой, воспринимал ее заботы как должное.

Один из людей Мордерми сбил с него кандалы, и теперь он вдвоем с Сантиддио, смывал с себя тюремную грязь в большом дубовом чане. Пар клубился до потолка, тут и там сновали хихикающие девицы, и вся комната напоминала публичные бани. Конаном же владело только одно стремление набить свой урчащий живот, и он не видел причин откладывать это удовольствие.

Сантиддио, сидевший в чане рядом, казалось, не испытывал ни голода, ни жажды. Ожесточенно натирая свои костлявые бока, он беспрерывно трещал, описывая все детали своего ареста и заключения - никакого следствия и суда по его делу, очевидно, не было, - а также борьбу на помосте виселицы. Мордерми вежливо слушал, изредка задавая тот или иной вопрос. Сандокадзи, со светящимися от возбуждения глазами, больше внимания уделяла Конану.

Сейчас, когда она была рядом с братом, их сходство было очевидным. У обоих это проявлялось в округлом подбородке, форме носа и чувственного рта, огромных, светящихся глазах. Как и все зингаранцы Сандокадзи была брюнеткой. Ее пышные черные локоны были изящно перевязаны красным шарфом. Это была высокая, длинноногая, стройная девушка, одетая в свободную блузку и широкую юбку. Она была примерно того же возраста, что и брат, и Конан никак не мог определить, кто же из них старше.

Мордерми сказался моложе, чем его себе представлял Конан. Он был на голову ниже огромного киммерийца, несмотря на сапоги с высокими каблуками, которые постоянно носил. Предводитель кордавских воров имел репутацию опасного соперника как в сражении, так и в одиночном бою. Подтверждением тому служила его гибкая фигура и хорошо развитые мускулы. У Мордерми была квадратная челюсть, а нос был переломан в нескольких местах. На лице его застыла настороженная маска. Глаза смотрели пронзительно, как бы пронизывая собеседника насквозь, и становясь непроницаемыми, когда встречали ответный взгляд.

Он тоже был брюнетом, и маслянистая копна черных волос, почти скрывавших глаза, была перехвачена таким же шарфом, как у Сандокадзи. Конан подумал, что тонкие черные усики и обилие золотых побрякушек придают Мордерми слишком претенциозный вид, но, с другой стороны, молодой варвар никогда не разделял зингаранский вкус в выборе одежды. В кожаных штанах и богато отделанном камзоле Мордерми можно было принять за принца крови, а не за главаря воровской шайки. К тому же обоюдоострая шпага и длинный кинжал, прикрепленные к его поясу, придавали ему отнюдь не женственный вид.

Конан допил вино, и его веселая помощница поторопилась вновь наполнить чашу. Цыпленок был жестким и недожаренным, но Конан был слишком голоден, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Нежась в теплой воде, он с наслаждением рвал зубами резиновое мясо, бросая объедки на пол. На его руках и ногах виднелись глубокие ссадины, оставленные кандалами. Конан решил при первом удобном случае их перевязать, чтобы не быть опознанным на улице.

Мордерми, внимательно следивший за выражением лица киммерийца, как будто прочел его мысли.

- Что ты теперь собираешься делать, Конан?

- Убраться из Кордавы, - последовал ответ. - Перебраться через городские стены и уехать в другую страну - Аргос или Аквилонию.

Мордерми покачал головой.

- Плохо. Они этого и ждут. Гавани будут усиленно охраняться, вдоль стен поставят двойную охрану, а на границы пошлют приказ с твоим описанием. После того, что произошло, Корст будет пытаться захватить нас любой ценой.

- Тем больше причин исчезнуть из Кордавы как можно скорее, - возразил Конан. - Страна Диких Пиктов лежит совсем рядом, за Черной рекой. Вряд ли Корст будет охранять эту границу особенно тщательно.

- Ты прав, - согласился Мордерми. - Еще ни один белый человек не смог пересечь страну Пиктов.

- Будешь рассказывать киммерийцу, кто такие Пикты? - саркастически спросил Конан.

Мордерми в ответ улыбнулся.

- Почему бы тебе не остаться с нами? Здесь ты будешь в безопасности. Половина моих людей, попади они в руки магистрата, немедленно бы болталась на виселице. Корст знает как они выглядят и где их искать, но даже не пытается проникнуть сюда.

- А может теперь рискнет? - предположил Сантиддио. - Мы здорово испортили пищеварение Его Величества. Мне всегда казалось, что он ждет только повода, чтобы бросить армию на штурм Преисподней.

- Ну что ж, пусть бросает. Они могут завалить тысячи выходов, унас найдутся тысячи других, они обыщут тысячи подвалов, а мы будем смеяться над ними из тысячи новых, о которых они даже не подозревают. Насколько я знаю характер Корста, он, скорее всего, прибегнет к помощи наемных убийц. Ты не боишься убийц, Конан?

Конан оторвался от цыпленка и захохотал с набитым ртом.

Мордерми хмыкнул.

- Вот и прекрасно. Оставайся здесь, пока дураки Риманендо будут караулить тебя наверху. Я знаю людей, и я видел, как ты вел себя на эшафоте. Человек, который сумел победить капитана Риннова, должен обладать большим, нежели просто сила и ловкость. Ты мне нужен, Конан. Как видишь, я и мои люди живем весьма недурно, и ты будешь жить так же. Я буду платить тебе намного больше, чем получает наемник в зингаранской армии, а риск ничуть не больше. Подожди, пока все стихнет, и ты спокойно покинешь Кордаву, но уже с кучей золотых в кармане.

- Полегче, Мордерми, - запротестовал Сантиддио, ожесточенно растираясь полотенцем. - Ты забыл, что Конан не простой наемник, с которыми ты привык иметь дело. Он человек твердых принципов и борец за идею, как и я.

- Варвар-наемник?.. - начал было Мордерми.

- ...и человек в высшей степени честный и благородный может неправильно истолковать твое предложение присоединиться к банде воров. перебил его Сантиддио. - Конан, ты должен знать, что мы преследуем более высокие цели, нежели просто нажива. Мы не грабители, мы - альтруисты.

- Сантиддио, я не думаю, что Конан...

- Хватит, Мордерми. Сегодня ты с огромным риском для жизни вырвал нас из рук палача, и это предприятие, надо сказать, не принесло тебе никакой материальной выгоды. Ты - один из нас, и нечего этого отрицать. Конан, тебе конечно приходилось слышать о Белой Розе?

Конан с набитым ртом не сводил восхищенного взгляда с Сандокадзи. Ее полные губы приникли к апельсину, высасывая из него сладкий сок, а глаза улыбались Конану, который вовсю работал челюстями.

Сантиддио слишком любил собственные речи, чтобы дожидаться ответа.

- Как тебе должно быть известно, Белая Роза - революционная воинская организация, поставившая себе целью свержение прогнившего режима Риманендо и утверждение республики. Несомненно, ты читал наши воззвания, которые мы успеваем писать быстрее, чем прихвостни Риманендо их уничтожают. Возможно, тебе даже попадался в руки мой последний политический памфлет, тот самый, который свел нас под одной виселицей.

Конан вежливо кивнул, облизывая с пальцев жир. Цыпленок несколько утолил его голод, и к варвару вернулась прежняя невозмутимость. Он припомнил несколько скандалов, которые разразились, когда в казармах были обнаружены какие-то "Возмутительные документы", вспомнил споры между солдатами, в которых речь шла о какой-то тайной организации, стремящейся свергнуть Риманендо. В то время Конан считал, что подобными вещами должна заниматься городская стража, а не наемные войска, да и вообще разговоры о политике, равно как и все другие словесные упражнения казались ему бесплодными и нагоняли скуку.

- Республика, - с трудом повторил Конан незнакомое зингаранское слово. - А что это такое?

- Я не уверен, что в твоем родном языке есть такое понятие, - ответил Сантиддио. - Это венец политической мысли. Я не знаю, как тебе объяснить, но республика - это когда сам народ выбирает себе правителя. В общем, это похоже на процедуру избрания вождей, которая сохранилась еще в некоторых примитивных племенах.

Сантиддио осекся и быстро поправился.

- Примитивных, это, другими словами, э... некоторых варварских народах. - При этом он попытался припомнить, какая форма государственного устройства существует в Киммерии.

- Ты сказал, что Белая Роза - это воинская организация, - заметил Конан. - Но где же солдаты?

- Наши солдаты - народ Зингары! - выспренно ответил Сантиддио, размахивая руками в подтверждение своих слов. - Наша цель - это цель всех людей, которые хотят избавиться от ненавистного рабства тирана!

Конан хотел спросить, где сосредоточен штаб их движения, но спросил другое:

- А ваши офицеры? Кто они?

- У нас нет офицеров, во всяком случае, в твоем понимании. У нас, конечно, есть лидеры, но мы их сами выбираем из своих рядов.

- И кто же стоит во главе Белой Розы? - настаивал Конан.

- У Белой Розы нет лидера, во всяком случае, одного. Но нельзя сказать, что при этом ею никто не управляет.

Конан кивнул и поднес чашу с вином ко рту.

- У нас их несколько, - продолжал Сантиддио. - Многие считают лидером Белой Розы меня, но на самом деле у нас несколько фракций, как и во всяком движении. Аввинти имеет последователей среди консерваторов, затем Карико со своими идеями общественного достояния. Есть и другие выдающиеся деятели, имеющие своих приверженцев.

- А кто же принимает решения?

- Хм-м! Мы, конечно. Мы собираемся и обсуждаем все аспекты проблемы. Затем голосуем. Так что власть у нас принадлежит всем.

Мордерми рассмеялся.

- Если бы все дела решали эти собиратели цветочков, то твой язык, Сантиддио, уже давно бы выклевали вороны. Ты знаешь, почему Белая Роза ничего не предприняла для твоего освобождения? Потому что совет, собравшийся для решения этого вопроса, никак не мог решить, следует ли взять штурмом тюрьму или же перебить стражников по дороге к эшафоту. А затем Аввинти заявил, что ты будешь полезней движению в качестве жертвы, а не как сочинитель популярных памфлетов.

- О, этот ублюдок! Я убью его! - закричал Сантиддио. - Но мне кажется, что идея моего освобождения принадлежит Сандокадзи.

- Сандокадзи действительно просила меня об этом, но последнее слово все же осталось за мной.

- Аввинти, ублюдок! - на лицо Сантиддио было страшно смотреть. - Я дам ему шанс стать жертвой.

Закурив, он стал натягивать на себя свежее белье, которое ему принесла одна из девушек. Сандокадзи попыталась помочь ему, но он нетерпеливо оттолкнул ее и в ярости завертелся по комнате.

Другая девушка принесла Конану бритву и зеркало. Она хотела побрить его, но Конан предпочел, чтобы чужая рука со стальным лезвием не прикасалась к его шее. Заставив ее держать зеркало, он сам начал сбривать отросшую в тюрьме щетину. Сантиддио ограничился тем, что подстриг свою бородку до обычного размера.

- Короче говоря, - продолжал он, слегка успокоившись, - ситуация такова, что Мордерми разделяет основные цели и принципы Белой Розы, хотя и считает нас всех идеалистами.

- Твои друзья только болтают, что все богатства Риманендо принадлежат народу, а я отниму у него эти богатства и раздам беднякам, - возразил Мордерми не без тени сарказма.

- После подсчета прибыли.

- Что ж, я несу большие расходы. И потом, какое тебе до этого дело, ты ведь альтруист?

- Мордерми! - Сантиддио ткнул в него пальцем. - 3а этими циничными фразами кроется твое каменное сердце. Кадзи, где моя шпага?

Сандокадзи что-то шепнула одной из служанок и та вскоре вернулась со слегка заржавевшей в ножнах шпагой. Вынув лезвие из ножен, Сантиддио критически осмотрел его и сделал несколько пробных выпадов. Конан с интересом наблюдал за его действиями. Сантиддио обладал бойким языком, но, по всей видимости его таланты не ограничивались только этим.

- Пора потолковать с этим негодяем Аввинти, - буркнул Сантиддио, вставляя шпагу в ножны и пристегивая ее к поясу. - Конан, ты что улитка? Ты собираешься торчать в этой раковине весь день?

- Сейчас мне принесут одежду.

- Она кишела насекомыми, - рассмеялась Сандокадзи. - Мы послали ее королю Риманендо на десерт. Сейчас девчонки подберут что-нибудь для тебя.

Конан отложил бритву и сполоснул лицо. Вода была уже такой грязной, что щипала кожу. Он вылез из чана и начал растираться полотенцем. Сандокадзи смотрела на него с лукавой усмешкой и жевала апельсин.

Когда он вытерся, ему подали одежду, не новую, но чистую. Конан натянул на себя узкие кожаные штаны и накинул ярко-красный камзол с широкими рукавами. Завершили его туалет шляпа с опущенными полями и фуфайка без рукавов, ранее принадлежавшая какому-то толстяку.

- Неплохо, - сказал Сантиддио, увидев варвара в новом обличье. - 3а графа из свиты Риманендо ты, конечно, не сойдешь, но в толпе можешь чувствовать себя спокойно.

Сандокадзи цинично усмехнулась.

- Я думаю, со временем мы подберем ему более подходящий костюм, примирительно сказал Мордерми. - Что-нибудь помодней. А сейчас стражники будут искать в толпе одетого в лохмотья варвара.

- Мне бы еще хорошую шпагу, - сказал Конан.

- Это проще. Арсенал у нас богаче, чем гардероб, - рассмеялся Мордерми. - Хорошую шпагу? Можешь подобрать себе на вкус и по длине и по форме лезвия. А может, хочешь такую, какой ты бился с Ринновой?

- Я предпочел бы широкий меч, - ответил Конан. На самом деле он не отказался бы от прямого двуручного меча, но киммериец сомневался, имеется ли такой в коллекции Мордерми.

- Можешь выбирать все что тебе понравиться, - отозвался предводитель разбойников. - Я проведу тебя в оружейную. Мои люди и я пользуемся только самым лучшим оружием.

- Я за все заплачу, как только буду в состоянии, - заверил его Конан.

- Заплатишь? - Мордерми хлопнул его по плечу. - Конан, здесь же все краденое. И потом я твой должник. Если бы не ты, наша попытка освободить Сантиддио окончилась бы неудачей.

- Мы раздаем эти товары народу, у которого они были отняты вследствие социальной несправедливости, царящей...

- Заткнись, Сантиддио, - воскликнул Мордерми. - Конану надоело слушать твою болтовню. Он не затем перешел на нашу сторону.

- Ты присоединишься к нам? - спросил Сантиддио Конана.

Конан пожал плечами.

- Я вступил в армию по доброй воле, но король предал меня. Я убил хвастливого борова в честной схватке, а меня приговорили к смертной казни. Мне непонятны ваши теории и вся эта витиеватая болтовня, но я должен отомстить Риманендо и его прислужникам. И потом, я в долгу перед вами за меч.

Глава  4. МЕЧТАТЕЛИ И СТАЛЬ

- Все эти лидеры Белой Розы могут спорить хоть до посинения, но в основе всех их высказываний все же лежат идеи Сантиддио, - заметил Мордерми.

Он как будто оправдывается, подумал Конан. Киммериец критически осматривал груду оружия, выбирая себе меч по вкусу. В этой комнате, которую Мордерми назвал оружейной, было несколько широких мечей. Сантиддио и его сестра ушли, чтобы не мешать. Внимание варвара привлек один клинок отличной закалки - таких мечей на западе не знали.

- Ваш союз удивляет меня, - сказал Конан, пробуя лезвие.

- Но почему? - рассмеялся Мордерми. - У нас здесь рай для разного рода мечтателей-неудачников. Одни грезят о богатстве и состоянии, другие об изменении государственного устройства и социальном равенстве. Риманендо, как вампир, жиреет на нашей крови, а его придворные все время придумывают новые способы, как грабить народ. В другой стране Сантиддио мог бы выступать публично со своими идеями, и его бы чествовали как национального героя, а в Кордаве его приговаривают к виселице. Что же касается тех, кто мечтает разбогатеть, им приходится грабить и воровать, чтобы вернуть себе то, что отнял у них тиран.

- Значит, вы тоже являетесь частью народной армии Белой Розы?

- Несмотря на все почтение, которое я питаю к идеям Сантиддио, должен сказать, что Белая Роза - это не армия, а всего лишь сборище болтунов. Друзья Сантиддио, по крайней мере по их мнению, самые светлые умы Зингары. Они могут до хрипоты в голосе обсуждать мудрость или заблуждения бесчисленных философов и мыслителей разных стран, как покойных, так и ныне здравствующих, но половина из них и понятия не имеет, за какой конец брать шпагу.

- Мне нравится вот это, - решился Конан. Это было прекрасное оружие прямое, широкое лезвие, заточенное с одной стороны, с удобной рукоятью и плетеной гардой. Закалка тоже была превосходной.

- Это очень хороший меч, - согласился Мордерми. - Я бы не прочь узнать его историю. Рукоятка более поздней работы. К сожалению, для меня он не так удобен, как шпага. У той более длинное лезвие, она легче и к тому же универсальнее; ею можно и колоть и рубить. Пока еще правила требуют для поединков короткие шпаги, но мне кажется, что со временем традиции изменятся и на смену рубящему оружию придет колющее.

- Эти лезвия слишком узки. Я видел одного пьяного наемника, которому шпага пробила сердце, и он, тем не менее, сумел развалить надвое своего обидчика и убить двух его друзей, прежде чем испустить дух. С такой шпагой нужно расколоть противнику череп, а потом долго бродить вокруг, дабы убедиться, что он действительно отдал Богу душу. Я не против фехтовальной техники и колющих ударов, но дайте мне мощный меч с острым лезвием и меня не удержит целая толпа шпажистов.

- Конечно. - от Конана не ускользнули нотки сарказма в голосе Мордерми. - Ты доказал это в деле с капитаном Ринновой. Не хочешь попробовать со мной?

Мордерми вынул свою шпагу.

- Только для того, чтобы лишний раз убедиться, что твой выбор правилен. До первой крови, а?

Конан не любил спортивные поединки, которые цивилизованные люди считали проявлением подлинного мужества, но предложение Мордерми выглядело довольно безобидно. Что же скрывалось за непроницаемым выражением его глаз молодой киммериец понять не мог.

Мордерми только защищался, вежливо предоставляя Конану возможность нападать. Конан чувствовал себя крайне глупо, поэтому его выпады были неловкими, и Мордерми отбивал их шутя. Зато следующий удар, который нанес ему Мордерми, едва не застал киммерийца врасплох. В последний момент он сумел гардой парировать его.

Рассерженный Конан с силой скрестил лезвие со шпагой Мордерми, сделал ложный выпад, и когда тот открылся, имитировал сильный удар в солнечное сплетение, в последний момент отведя меч в сторону. Рубящие удары могут нанести серьезное увечье, а это всего лишь игра, и Конан не забывал об этом.

Однако, Мордерми не разделял, казалось, его чувств. Прежде чем Конан успел сделать оборонительное движение, его лезвие полоснуло по лицу киммерийца. Конан почувствовал режущую боль в челюсти. Повинуясь скорее инстинкту, молодой варвар с силой ударил по шпаге Мордерми, прежде чем тот успел нанести второй удар. Удар был настолько резким, что Мордерми не удержал оружия, и оно со звоном покатилось по полу.

- Конан!

Крик Сандокадзи привел киммерийца в чувство. Его широкий меч был занесен для смертельного удара. Мордерми судорожно шарил по земле, пытаясь достать свою шпагу.

Конан застыл.

- У тебя кровь, - спокойно произнес Мордерми, нагибаясь за своей шпагой.

Конан потрогал челюсть и ощутил что-то липкое и горячее.

- Вы что, с ума сошли? - продолжала Сандокадзи. - Я услышала лязг стали...

- Прошу прощения, - буркнул Конан, глядя на испачканную кровью руку. - Я не привык заниматься этим в качестве развлечения.

- Я не успел вовремя расслабить руку, - сказал Мордерми. - Ну да Бог с ним. Упражнение было поучительным.

- Митра, что ты...

- Конан захотел проверить свой меч, а мне было любопытно скрестить оружие с человеком, победившем капитана Риннову. У Конана есть своя теория...

- Не у меня, а у тебя, - запротестовал Конан.

- Я просто сказал, что шпага - это универсальное оружие. Ты же знаешь, Кадзи. И вообще тебе бы следовало посмотреть, как дерется этот киммериец. Такое впечатление, что меч - часть его руки и весит не больше мизинца.

- И ты еще называешь моего брата чокнутым, - накинулась на него Сандокадзи. - Да я лучше буду слушать его научные споры, чем смотреть, как проливается кровь.

- Не обращай внимания, - шепнул Мордерми Конану, когда девушка ушла. - Ее остренького язычка побаиваются даже Аввинти и Сантиддио.

- На месте Аввинти я бы чувствовал себя неспокойно, если бы во время дуэли у меня за спиной находилась Сандокадзи, - заметил Конан. - Сегодня утром она ни секунды не колебалась, когда скакала к эшафоту, топча копытами десятки людей. Там пролилась не одна пинта крови.

- Когда речь заходит о достижении какой-то цели, род Эсанти ничем не остановить. 3наешь, это была ее идея насчет возов с сеном. - Он осмотрел порез на лице Конана. - Чепуха, я хуже режусь во время бритья.

- Род Эсанти? - переспросил Конан, уловив нотку разочарования, мелькнувшую в голосе Мордерми.

- Да, Сантиддио и Сандокадзи принадлежат к одному из древнейших и некогда очень могущественных дворянских родов - Эсанти. Я думал, тебе это известно. Ах, да, ты же недавно в Кордаве. Так вот, из всего рода их осталось только трое.

- Можешь выбрать себе и кинжал, - добавил он.

Конан внимательно перебрал с десяток ножей, размышляя про себя, что всего этого арсенала хватило бы, чтобы вооружить небольшую армию, если бы вдруг Сантиддио и его приятели решили перейти от слов к делу.

- Ты сказал, что их осталось только трое. Значит один из них по-прежнему носит титул, в то время как Сантиддио и Сандокадзи вынуждены скрываться от закона?

- У них не осталось ни титула, ни состояния. Есть только Сантиддио и его две сестры. Все они родились в один день. Когда они были уже достаточно большими, их отец нанес оскорбление королю Риманендо. В отместку тот обвинил его в якобы утаивании крупной суммы налогов, которую он должен был собрать с жителей. Сантиддио клянется, что его отец попросту не стал облагать население дополнительными поборами. Не знаю кто прав, но дело не в этом. Он был арестован, лишен состояния и казнен. Не помню, что приключилось с остальными его родственниками, но больше никто о них ничего не слышал.

Но рождение трех близнецов - очень редкий случай в Зингаре, единственный на моей памяти. К тому же три - святое число, а дело получило широкую огласку, и тайно умертвить детей король уже не мог. Благодаря заступничеству народа они остались живы. Со временем попали сюда, как и все те, кто не в ладах с законом. Преданные друзья сумели сохранить для них немного денег. Сандокадзи танцует, а Сантиддио как один из лидеров Белой Розы живет за счет партийных средств.

Конану понравился тяжелый кинжал с обоюдоострым лезвием.

- А другая сестра?

- Дестандази. Она... Она выбрала иной путь. Как и ее брат и сестра, она всей душой ненавидела тиранию, но вместо того чтобы бороться со злом, юная девушка отвернулась от общества. Она вступила в секту Джеббал Саг. Ее обитель где-то там, за Черной рекой. Уже несколько лет от нее нет никаких вестей. Колдуны, исповедующие древние религии, имеют мало общего с политикой, которой занимаются ее брат и сестра.

- Дестандази, - повторил Конан, вешая кинжал на пояс. - Она похожа на Сандокадзи?

- И на Сантиддио, - рассмеялся Мордерми. - И даже очень.

Глава  5. НОЧНЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ

Легкий шорох заставил Конана проснуться окончательно. Его глаза обшаривали темноту комнаты, а рука потянулась к рукоятке кинжала.

Эту комнату ему отвел сам Мордерми. Ложась спать, Конан положил тюфяк посреди комнаты, так чтобы ему была видна входная дверь. Он спал уже несколько часов, когда его разбудил шум отодвигаемого засова.

Кто-то быстро приоткрыл дверь и проскользнул внутрь, в этом Конан был убежден, хотя дверь тут же закрылась, и комната погрузилась в мрак. Вошедший не шевелился, очевидно, давая глазам привыкнуть к темноте. Конан выскользнул из-под покрывала и бесшумными шагами направился туда, где по его расчетам должен был находиться посетитель.

Когда он приблизился к непрошенному гостю, его рука, сжимавшая рукоятку кинжала, расслабилась. В ноздри ударил пикантный запах женских духов и пота. Конан протянул руку и нащупал соблазнительную женскую фигуру.

Сандокадзи, а это была она, невольно вскрикнула от удивления и скользнула в его объятия. Быстро ощупав ее киммериец убедился, что девушка не вооружена.

- Я напугал тебя, - сказал Конан.

- Ты, как кошка, видишь в темноте.

- Я услышал твое дыхание и почувствовал запах твоих духов. - Конан не понимал зачем объяснять очевидное. - Мне казалось, что дверь заперта.

- Эти запоры может открыть любой, - ответила Сандокадзи, - И потом, кому придет в голову мысль грабить Мордерми?

- Верно.

На Сандокадзи была только легкая накидка. Конан почувствовал острое желание, когда ее мягкое теплое тело прижалось к нему.

- Я сегодня очень долго танцевала, - сказала Сандокадзи, - Все уже напились и храпят после буйного празднества по случаю освобождения Сантиддио.

Конан, покинувший застолье в самом начале, был не так глуп, чтобы не понять зачем она пожаловала. Будь на ее месте любая другая женщина, он не раздумывал бы ни секунды, но переспать с женщиной друга противоречило кодексу чести диких варварских народов, поэтому чувственная фигура, которая лежала в его объятиях, была для него запретным плодом.

- Я говорила, что не забуду того, что ты сделал для моего брата, шептала она, и ее пальцы ласкали тело Конана.

- Ты - женщина Мордерми, - с усилием произнес варвар.

- Мордерми не обязательно об этом знать. Он не был моей первой любовью, не будет и последней. Я не даю обетов, как моя сестра-святоша.

- Не в этом дело, - запротестовал Конан, чувствуя, что еще немного и его инстинкты возьмут верх над разумом. - Мордерми мой друг. Я не хочу обманывать его в его же доме.

- Святая простота! - поразилась Сандокадзи. - Кто бы мог подумать, что варвары столь чувствительны? Мне кажется, ты не из тех, кто умеет только скакать на жеребцах. Или ты боишься Мордерми?

Конан почувствовал, как в нем закипает гнев.

- Конечно, я не настолько обучен манерам, чтобы валяться в постели с женой своего друга. У нас в Киммерии несколько иные обычаи. Они менее цивилизованны и более архаичны.

- Но здесь же не Киммерия, не так ли? - убеждала Сандокадзи. Неужели ты даешь обещание жениться каждой шлюхе, с которой переспишь?

- Нет, не каждой, - взорвался Конан, не в силах сдержать свою ярость. - Но если я хочу женщину, то делаю ее своей и убью всякого, кто попытается ее украсть. Мордерми, насколько я могу судить, придерживается того же правила. Если я сделаю тебя своей, нам придется драться, а я не хочу убивать друг друга из-за потаскухи.

- Ах так! - Сандокадзи вырвалась из его рук. Ее взор тоже пылал гневом. - Сантиддио был прав: ты альтруист. Ну что ж, мой благонравный киммериец, я вовсе не предлагаю тебе стать хозяйкой в твоей хижине где-нибудь в захудалой горной деревушке. Я предлагала тебе ночь удовольствий. Мне было просто любопытно знать, какой мужчина скрывается за этими мускулами. А вместо этого нашла большого, неуклюжего дурака!

Сандокадзи оттолкнула его и бросилась к двери. Конан был почти согласен с ней. Он не привык обдумывать свои поступки, и только мысль о том, что он предает друга, сдерживала его инстинкты, не позволяла схватить Сандокадзи и бросить ее мягкое, желанного тело на тюфяк. Поэтому он не стал ее задерживать.

После темной комнаты сумрак коридора казался ярким светом. Сандокадзи отворила дверь комнаты Конана, и тут в полоске света мелькнула фигура человека. Он был явно застигнут врасплох, но быстро сориентировался, и в его руке сверкнул нож.

Не менее удивленная Сандокадзи пронзительно вскрикнула. Рука незнакомца дрогнула, он не ожидал увидеть женщину, и этого мгновения оказалось достаточным для Сандокадзи, чтобы увернуться от удара и выскочить в коридор. Нож незнакомца все же успел разрезать ее накидку и оставить царапину на ее плече. Девушка опять закричала.

Нападавший все еще пребывал в нерешительности: заткнуть рот девушке или ворваться в комнату к спящему Конану. Пока он колебался, Конан опередил его. Выскочив из темноты, киммериец схватил его за руку, державшую нож, и всадил свой кинжал ему в живот. Затем он сильным движением рванул руку вверх так, что разрубил грудную клетку нападавшего. Дикий крик боли тут же сменился предсмертным стоном, и тело незнакомца медленно опустилось на пол.

Сандокадзи перестала кричать и смотрела на Конана блестящими глазами.

Тревога разнеслась по всему дому. Со всех сторон к дверям комнаты Конана сбегались вооруженные люди. При свете факелов засверкали лезвия. Подоспел и Мордерми.

При виде открывшейся картины он бросил взгляд на Конана, и на его лице ясно читался немой вопрос.

Сандокадзи не колебалась.

- Я шла по коридору, вдруг вижу, в темноте кто-то крадется. Подозрительный такой. Я решила за ним проследить. Когда он остановился у комнаты Конана, я поняла, что передо мной убийца, подосланный Риманендо. Я закричала, чтобы предупредить Конана, убийца напал на меня, но тут выскочил киммериец и убил его.

Она приспустила накидку, чтобы осмотреть рану на плече. Рана немного кровоточила, но не была опасной. Конану ничего не оставалось, как подтвердить ее рассказ.

Мордерми поверил их словам.

- Вам нужно было позвать кого-нибудь из нас. Тебя же могли убить, Сандокадзи.

- Позвать вас? Да вы же спали над своими чашами с вином.

- Переверните его, посмотрим, что это за птица, - приказал Мордерми. - Что же у меня за охрана, если убийцы преспокойно разгуливают по дому.

Они перевернули труп и осветили факелом залитое кровью лицо. Раздались возгласы изумления.

- Черт возьми! Это же де Велис! - воскликнул Мордерми. - Он был у меня лейтенантом и я верил ему, как самому себе. Велика сила золота Риманендо, если она может купить даже близких друзей. Прости, Конан, я предложил тебе убежище, и едва не стал причиной твоей смерти.

Конан промолчал. У него не было твердой уверенности, что де Велис был подосланным убийцей - возможно, он был слишком предан Мордерми и обнаружив измену Сандокадзи, решил отомстить за господина и восстановить его честь.

Глава  6. ПОД КОРОЛЕВСКОЙ МАСКОЙ

Аромат роз смешивался с запахом моря, плескавшегося у высоких стен, отделявших его от королевского цветника. Сад был ярко освещен тысячами праздничных фонарей, всех цветов радуги. Смех и веселье заглушались мерным рокотом прибоя, разбивавшегося в темноте о насыпь.

Но у Конана, настороженно бродившего среди гостей карнавала, устроенного в честь дня рождения короля, не было желания веселиться. Он считал, что сегодняшнее предприятие - слишком рискованная авантюра, даже для Мордерми. Еще бы, подделать королевское приглашение!

Киммериец понимал, что выглядит, по меньшей мере, фантастично в своем наряде, среди разукрашенной знати, окружившей его. На нем был рогатый шлем, доспехи и подбитый мехом плащ, которые носят воины Ванира, нация, которую он не любил, но уважал. Шелковая маска скрывала верхнюю часть лица, а черная грива волос красиво оттеняла загар. Идея костюма принадлежала Сандокадзи, она же придумала взять с собой боевой топор с двумя лезвиями и головкой в виде молотка. Конан отнесся к идее одобрительно. Топор, являясь как бы частью костюма, вызовет меньше подозрений, чем шпага или меч.

- Кто может предположить, что варвар переоденется в варвара? уверяла Сандокадзи, которая подобно всем коренным зингаранцам смешивала все северные варварские племена в одну кучу. Конан довольно прилично изъяснялся на заморанском языке, чтобы сойти за представителя этой далекой страны, и его акцент в этом случае не должен был вызывать подозрений у спесивой зингаранской знати, многие из которой не отличили бы Пикта от Кушита, или Стигийца от Туранца. Конан таким образом надеялся избежать лишнего внимания.

Сама Сандокадзи одела маску и костюм сокола, и оперение колыхалось во время ходьбы, приоткрывая ее обнаженные руки и ноги. Под покрытым перьями плащом у нее ничего не было.

Сантиддио вел ее на серебряной цепочке, накинутой на шею. На нем был костюм сокольничего и черное домино.

Самый странный наряд имел Мордерми. Он представлял собой приукрашенную копию самого короля Риманендо: мантия из горностаев, золоченая кольчуга, корона из мишуры, напудренные волосы, объемистый живот - не слишком большой, чтобы оскорбить монарха, но и достаточный, чтобы быть узнанным. Его костюм тоже был заслугой Сандокадзи.

По мнению Конана, эта женщина была чрезвычайно умна. Он вспомнил, как она хитро вывернулась в ночь воображаемого покушения. С тех пор ночные визиты прекратились.

Время летело быстро и небесполезно для Конана. Налеты и грабежи были удачными. Мордерми был хорошим организатором, да и Конан оказался мастером по части присвоения чужой собственности, - он ни в чем не уступал опытнейшим зингаранским бандитам: ни в дерзости, ни в изобретательности. Взаимная симпатия между Конаном и Мордерми постепенно переросла в дружбу, подогреваемую скрытым соперничеством.

Сантиддио и Сандокадзи тоже входили в круг его друзей, и это была уже иная дружба. Мордерми, в сущности, оставался варваром городских трущоб, и его жизнь текла по тем же диким, примитивным и безжалостным законам, что и в горах Киммерии. А Сантиддио и Сандокадзи всегда были отделены от Конана невидимым барьером, который порождало их происхождение. Несмотря на все разговоры о том, что все люди - братья, Сантиддио всегда не хватало практического подтверждения своих слов, что же до Сандокадзи, то ей казалось, что она играет в какую-то увлекательную игру.

Конан чувствовал, что он чужой в этой компании, в этой странной дружбе каждый преследовал свои цели. Мордерми мечтал стать чем-то большим нежели просто королем воров. Сандокадзи наслаждалась возможностью разрушить социальный порядок, лишивший ее всех прав и состояния. Сантиддио мечтал создать новое общество, где правил бы разум, а не сила, и, наконец, Конан-варвар, покинувший Киммерию, чтобы посмотреть цивилизованные страны и не утоливший пока до конца жажду путешествий.

Правда он нашел приключения, а это было ничуть не хуже.

Королевский маскарад собрал сотни гостей. По саду прогуливались фантастически одетые фигуры, а внутри павильона кавалеры кружились в танце со своими великолепно одетыми дамами, скользя по полу из черного мрамора. Скромно одетые девушки бесшумно скользили между гостями с подносами, уставленными сладостями, деликатесами, драгоценными серебряными кубками с редкими винами и мороженым. В тени деревьев или в увитых цветами беседках скрывались влюбленные парочки, откуда слышались нежные вздохи, шелест шелка и тихий смех.

Конан ел с жадностью, но от вина воздерживался. Нетерпеливым движением руки он отталкивал прочь кубки со старинным вином столетней выдержки, как если бы это было простое пиво.

Тем, кто к нему обращался, Конан бросал короткие фразы на заморанском языке. По его угрожающему тону гости решали, что он пьян и груб. Но Конан был не пьян.

В отличие от Конана, Мордерми находил это ночное приключение увлекательным. Конан предпочитал воровство или открытый грабеж - взломать сокровищницу богатого лорда или напасть на купеческий караван. Он не доверял хитроумным комбинациям.

Внутри королевского дворца Мордерми удалось собрать много своих людей: кое-кого под видом слуг и лакеев, а кое-кого и в качестве гостей. Самым слабым звеном плана было оружие. Никто не мог позволить себе явиться на маскарад вооруженным с головы до пят. Конечно, никакой дворянин не выйдет из дома без шпаги, да и лакеи тоже должны иметь что-то на случай разбойного нападения. Конан хотел командовать отрядом, который должен будет штурмовать королевский дворец снаружи, но Мордерми рассудил, что киммериец будет полезнее внутри.

Королевский дворец, окруженный высокими стенами и обрывающимися в море утесами, охранялся специальными частями королевской гвардии. Главными составляющими плана ограбления были дерзость и внезапность. Риск - на грани самоубийства, добыча - золото и драгоценности богатейших людей Зингары.

Рыжеволосая девушка, одетая только в шкуру и серебряную цепь, волокла за собой тяжелый двуручный меч, изображая смехотворную пародию на воина-варвара. Она с улыбкой обратилась к суровому и хмурому Конану:

- Почему такой мрачный, мальчик? - прощебетала она. - Я знаю укромное местечко, где мы сможем без помех скрестить наше оружие в интимной схватке. Ведь еще не время снимать... маски.

- Еще не полночь? - спросил Конан с сильным акцентом. - Но сейчас должен начаться обещанный танец сокола.

Девушка скорчила гримасу.

- Ну, если ты хочешь смотреть на какой-то дурацкий танец, не буду тебя удерживать.

- Сука, - пробормотал Конан, когда она упорхнула прочь. Настроение у него не улучшалось. Он был не прочь принять предложение рыжей проститутки и заставить ее изменить свое мнение о нем, а уже потом заняться делами, но это была игра Мордерми, и Конану в ней была отведена роль, которую он не должен был провалить. В противном случае весь тщательно разработанный план налета мог обернуться смертельной ловушкой для всех его участников.

Конан решил позволить служанке наполнить свой кубок и, выпив его, направился в павильон, где Сандокадзи готовилась к своему танцу. У многих людей при приближении смертельной развязки часто не выдерживают нервы; киммериец, напротив, становился еще более спокойным и хладнокровным.

То, что кто-то из королевских гостей изъявил желание станцевать на сцене, как простой танцор, никого не удивило. Ведь это был маскарад в честь дня рождения короля, когда вся зингаранская знать сбрасывала с себя родовую спесь и вела себя сообразно персонажам и личностям, которых они изображали в своих костюмах. Строгие матроны приставали к прохожим, как разбитные уличные девчонки, суровые лорды жеманничали с молоденькими девицами, а их ошалевшие от свободы дочери, втиснув свои тела в самые скудные одежды, демонстрировали свои прелести перед молодыми людьми, которые, в свою очередь, тоже не упускали случая похвастаться своими мужскими достоинствами.

Из королевской ложи, расположенной в верхней части галереи, гостям улыбался сам король Риманендо.

Его Величество был уже пьян сверх меры, его тучная фигура свешивалась со всех сторон с кресла, а глаза осоловело глядели вокруг. Мальчик с лоснящимся от масла телом, по приказу своего хозяина подавал ему кубок с вином или трубку с опиумом. Его двойник аккуратно снимал капли пота и вина с многочисленных подбородков монарха.

Несколько близких к королю придворных также сидели в королевской ложе, и вся галерея была забита солдатами из королевской охраны.

Король Риманендо был не настолько глуп, чтобы не позаботиться о страже на тот момент, когда он уснет, а гости будут продолжать плясать и веселиться.

Появление Сандокадзи вызвало возбуждение у распоясавшихся в похотливом бесстыдстве гостей. Сегодня благородные дамы соревновались в искусстве обольщения. Это были те самые матроны, которые обычно затягивались в черные одежды, из которых потом не могли освободиться без помощи, по крайней мере, двух камеристок. Отдельные части тела Сандокадзи, мелькавшие из-под перьев при движении, возбуждали зрителей больше, чем полностью обнаженные прелести молодых аристократок. Она обещала исполнить свой танец незадолго до полуночи, когда придет время снимать маски, поэтому с приближением назначенного часа нетерпение толпы нарастало.

Все собрались в павильоне, очистив на черном мраморном полу большой круг. Сандокадзи что-то сказала музыкантам, и они заиграли какую-то быструю мелодию. Конан плохо разбирался в музыке, и эта мелодия была ему незнакома, но остальные встретили ее взрывом аплодисментов.

Сандокадзи стояла в центре приготовленного для нее круга фантастическая фигурка среди скопления масок и карнавальных костюмов, собравшихся посмотреть ее танец. Оперение закрывало ее всю - от шеи до кончиков пальцев ног; девушка не двигалась. Из-под маски сокола, полностью закрывавшей ее лицо, на зрителей смотрели большие горящие глаза. Сантиддио отстегнул серебряную цепочку и отошел в сторону. Освободившись от оков, Сандокадзи неожиданно сильным прыжком взмыла в воздух, раскинув руки в стороны, как распростертые крылья. На несколько мгновений тело ее как бы повисло в воздухе. Стройное обнаженное тело полностью открылась изумленным зрителям. Затем она, сопровождаемая единодушным вздохом тысячи людей, легко опустилась на пол, и ее нагота скрылась под перьями.

Танец начался. Гибкое тело танцовщицы, грациозно изгибалось, стремительно крутилось, взлетало в воздух в волшебном полете. Ее стремительные движения развевали перья на одежде, то обнажая часть ее белой упругой груди, то загорелые бедра.

Музыканты ускорили темп, и Сандокадзи как будто парила над черным полом. Только опытный танцор мог выдержать такой ритм, сочетая его с искусными и выразительными жестами и позами. Многие зрители, очарованные открывшейся перед ними красотой, гадали кто же скрывается под этой маской.

И, наконец, когда зажигательная мелодия достигла крещендо, Сандокадзи, раскинув руки, опять взмыла в воздух, застыв в пируэте. Ее костюм из перьев взметнулся до уровня плеч, показав все обнаженное совершенство ее тела, парящего над черным мраморным полом. Сложив крылья, она ринулась на пол маленьким комочком, как сокол бросается на свою жертву. Закутавшись в плащ, Сандокадзи застыла в глубоком поклоне перед потрясенными зрителями.

- Дамы и господа! - закричал Сантиддио, присоединяясь к сестре, принимавшей восторженные поздравления. - Вы видели танец сокола. Но помните, что сокол - птица хищная и ей нужна добыча.

Все решили, что танцовщицу следует осыпать дождем мелких монет и безделушек, как простую актрису. Но грозные возгласы и предостерегающие крики быстро вывели их из заблуждения.

- Ну же, господа, живо! - воскликнул Сантиддио, обнажая шпагу. Развязывайте ваши кошельки, снимайте драгоценности, нам нужно золото, а не ваши презренные жизни.

Среди гостей произошло небольшое замешательство. Некоторые восприняли это как часть шуточного представления, и лишь теперь начали осознавать, в каком положении они очутились. Пока продолжался танец сокола, люди Мордерми незаметно перегородили все выходы из павильона и держали оружие наготове. Парочки, веселившиеся в саду, при виде вооруженных разбойников разбежались кто куда.

- Никому не двигаться! - кричал Мордерми, запрыгнув на стол и угрожающе размахивая оружием. - Павильон окружен моими людьми. Кто не окажет сопротивления, будет отпущен с миром.

Несколько гостей, прозрев, схватились за шпаги, но быстро были убиты. При виде крови женщины завизжали, а остальные прекратили сопротивление.

Гости короля пришли в парк веселиться и не ожидали нападения. Преступники же были хорошо вооружены и организованы. Они быстро разоружили кавалеров, и гости в панике беспорядочно рассыпались по зале.

При первых же звуках стали гвардейцы Риманендо инстинктивно ринулись вниз. Разбойники учли и это. Конан издал довольное урчание и, перехватив поудобнее ручку топора, занял место возле лестницы, ведущей на верхние галереи. Его сообщники быстро начали сооружать небольшую баррикаду из столов и стульев.

- Отойдите, расчистите место! - крикнул Конан. - Я один справлюсь, пусть против меня выступит хоть тысяча этих надушенных солдатиков. Ну, идите сюда, разряженные хлыщи! Кто желает умереть первым!

Конан знал, что говорил. Лестница была узкой, и одновременно по ней могло спускаться только несколько человек. Среди королевских стражников, разодетых в шелка и бархат, не оказалось ни одного лучника, а их длинные алебарды были бесполезны в узком пространстве.

- Ко мне, дурачье! - пронзительно завизжал Риманендо, осознав, наконец, возникшую угрозу. - Окружите меня, слышите? Вашему королю угрожает смерть. Любому, кто оставит меня, я прикажу отрубить голову!

Король Зингары крепко прижал к груди своих любимчиков. Блея от ужаса, он приказал окружить его плотным кольцом и, в случае необходимости, драться до последней капли крови, защищая его от убийц.

- Пусть те, кто внизу, спасаются как хотят! - скомандовал он. - О, Боже, как они кричат! Но почему наружное охранение не спешит к нам на помощь?

С наружной стороны стены, у ворот, отделявших королевский дворец от остальной части города, часть охранников патрулировала выдающийся в море мыс. Со стороны сада мыс скрывали высокие отвесные скалы. Охрана была немногочисленной, во-первых, чтобы не мешать веселью гостей, и, во-вторых, в этом не было необходимости; Зингара не находилась в состоянии войны, хотя внутренние распри частенько давали себя знать.

Когда танец Сандокадзи достиг высшей точки накала, Мордерми незаметно подал сигнал одному из своих людей, а тот, в свою очередь, передал его группе разбойников, притаившихся с наружной стороны стены, ограждающей дворец.

И тогда темная дорога, ведущая из города в королевский дворец, неожиданно осветилась факелами. Раздались грозные крики, и к воротам подошла беспорядочная толпа людей. Более сотни членов Белой Розы бушевали перед воротами, размахивая плакатами и выкрикивая лозунги.

- Немедленно разойтись! - скомандовал капитан королевской гвардии. Вы что, оглохли? - Видя, что толпа не расходится, он приказал срочно усилить охрану ворот.

- Мы не уйдем, пока не поговорим с королем Риманендо! - закричал предводитель собравшихся, человек плотного телосложения. Это был Карико, радикал, один из претендентов на пост руководителя Белой Розы и соперников Сантиддио. Он был рад случаю повысить свой авторитет за счет участия в этой дерзкой затее.

- Его Величество и господа дворяне погрязли в пьянстве и разврате, в то время как кордавские вдовы ходят в лохмотьях и питаются объедками!

- Расходитесь, не то я прикажу солдатам срубить несколько голов.

- Позовите короля, иначе мы не уйдем! - кричал Карико. - Народ пухнет с голоду, а тиран и его приспешники жиреют от крови, которую высасывают из страны.

- Вызвать лучников, - скомандовал капитан, когда град камней обрушился на ворота. - Если этот шум привлечет внимание Его Величества, нам не сносить головы!

И в тот момент, когда толпа в павильоне рукоплескала танцу Сандокадзи, солдаты, оставив все посты, бежали на шум свалки у главных ворот.

Ворота располагались довольно далеко от павильона, поэтому в одном конце не было слышно, что твориться на другом. Но долго это продолжаться не могло. Разогнав толпу перед воротами, солдаты вскоре должны были вернуться обратно, поэтому действовать надлежало быстро. Захватить павильон с пьяными кавалерами и падающими в обморок дамами совсем не то, что встретиться лицом к лицу с хорошо вооруженным отрядом регулярных войск.

Пока Риманендо прятался за спины своих гвардейцев, бандиты быстро избавляли королевских гостей от ценностей и кошельков с присущим им ловкостью и искусством. Маскарад был крупнейшим празднеством года, поэтому гости постарались надеть все самое лучшее. Теперь все эти кольца, браслеты, драгоценности, золотые тиары и полновесные кошельки перекочевывали в объемистые мешки разбойников.Туда же отправились золотые тарелки, подносы и прочая мелкая утварь, украшавшая праздничные столы.

Сандокадзи, возбужденно смеясь, перебегала от одной жертвы к другой с открытым мешком, быстро заполняя его драгоценностями, а ее брат с обнаженной шпагой в руке постоянно находился рядом. После того, как несколько смельчаков, попытавшихся оказать сопротивление, были убиты, толпа, казалось, смирилась со своей участью. Дамы тихо всхлипывали, расставаясь с драгоценностями, мужчины чертыхались и клялись отомстить. На полу лежало с десяток распростертых тел, и примерно столько же человек было ранено, что наглядно доказывало, что преступники шутить не собираются.

Конан расслабил мышцы и недобро посмотрел на гвардейцев короля. Трудно было ожидать, что они отважатся спуститься с галереи. Киммериец заключил, что зингаранцам не ведомы такие понятия, как совесть и честь, раз уж даже их король - пьяный трус и подонок, окруженный вооруженной охраной, допустил, чтобы на его глазах бандиты грабили его приближенных.

- Быстрее, друзья! - приговаривал Мордерми, расхаживая по залу и хлопая в ладони. В своем костюме он сильно напоминал настоящего короля, но придворные его Величества не сумели по достоинству оценить комизм ситуации.

Ограбление было совершено очень быстро. 3а несколько минут бандиты полностью набили несколько мешков так, чтобы их можно было унести. Мордерми здраво рассудил, что настала пора пожелать хозяевам спокойной ночи и удалиться подобру-поздорову, пока не подоспело подкрепление из королевских солдат и не испортило прекрасно проведенный вечер.

- Всем оставаться на местах, кому жизнь дорога! - предупредил он громовым голосом. - Все двери павильона находятся под прицелом моих лучников. Первый же осел, который надумает нас преследовать, получит дубовую иглу в сердце.

Конан поспешил вслед за своими товарищами, прикидывая, сколько у них в запасе времени. Если эти дворяне из того же теста, что и их король, то они будут сидеть в павильоне, пока не поймут, что их одурачили.

Разбойники не успели отойти далеко, когда услышали крики бегущих солдат. Да, отступление было своевременным.

Толпа перед воротами при виде лучников быстро рассеялась, но мятежники продолжали бесноваться, выкрикивая ругательства и бросаясь из-за деревьев камнями. Карико старался изо всех сил. На середину дороги выкатили соломенное изображение Риманендо и сожгли с торжествующими воплями.

Взбешенный капитан отдал приказ стрелять по толпе. Несколько людей было ранено, но лучников было мало, а мятежники ловко прятались за деревьями, пользуясь темнотой, поэтому эта выходка скорее разгневала, чем напугала демонстрантов, и бунт перед королевским садом разгорелся с новой силой.

Не дожидаясь подкрепления из города, капитан приказал солдатам выйти вперед и рассеять смутьянов. Сильный отряд солдат уже выходил из ворот, когда пришла весть о нападении на королевский павильон. В нерешительности, офицер приказал отряду вернуться и, оставив часть гарнизона для охраны ворот, двинул оставшихся солдат в сторону павильона, все еще раздумывая, откуда же последует основная атака.

Добравшись до павильона, офицер убедился, что бандиты уже ускользнули. Вместо них он обнаружил перепуганную массу королевских гостей, оплакивающих свои драгоценности и требующих казни всех, кого они считали в этом повинными, в том числе и нерадивых стражников.

Мордерми и его спутники в большой спешке пробирались по саду, избегая освещенных мест. Пока они немного опережали погоню, но все же следовало торопиться. Как только будет поднят на ноги весь гарнизон, выбраться из замка станет намного сложнее, ведь вокруг крутые утесы и тщательно охраняемые стены.

Начался третий этап плана, тщательно продуманного Мордерми. Нужно было успеть выбраться из крепости, иначе их всех переловят, как волков в овчарне.

В туманной дымке маленькая флотилия отчаянно боролась с течением, пытаясь причалить к узкой полоске суши у самого подножия утесов. Время было рассчитано до секунды. Именно в этот момент береговой патруль был отозван для охраны ворот. Перед операцией Мордерми подробнейшим образом изучил местность, и теперь разбойники, преследуемые солдатами, быстро двигались по заранее намеченному маршруту.

Мыс находился примерно на высоте сотни футов над уровнем моря и представлял собой совершенно отвесную скалу. В условленной точке бандиты дали знак, и с берега была пущена стрела с привязанной к ней бечевкой. Затем с помощью бечевки была поднята толстая веревка. Один конец ее прочно закрепили за дерево, стоящее на самом краю обрыва, и начался спуск. Карабкаться вниз по веревке в доброй сотне футов над землей да еще с тяжеленным мешком за спиной было довольно трудно. Конан снял шелковую маску, закрывавшую лицо, и посмотрел на дорогу, по которой они пришли. Было очень темно, и это давало беглецам дополнительные преимущества. Солдаты сбились со следа, и Конан слышал шум и голоса продирающихся сквозь заросли людей. Время работало против беглецов.

- Спускайся вниз, Кадзи, - скомандовал Мордерми. - Возможно, нам придется драться.

- Я подожду вас, - ответила Сандокадзи.

- Сантиддио, спускай свою сестру, а то я сам спущу ее, но без помощи веревки. Мы с Конаном будем вас прикрывать.

Конан посмотрел вниз.

- Всем не успеть, - сказал он, - Может, сбросим часть мешков и спустимся без них?

- Чтобы потерять их в море? - свирепо заорал Мордерми - Зачем тогда мы рисковали головой, если не можем уберечь то, что добыли с таким трудом?

- Как хочешь, - пожал плечами Конан, - только если мы не сумеем уберечь наши жизни, то и богатство уже не понадобиться.

Из зарослей с шумом выскочила первая группа преследователей. Было уже достаточно светло, и силуэты грабителей отчетливо вырисовывались на краю обрыва. Решив, что противник попал в западню, солдаты громкими криками стали созывать остальных.

Конан еще раз взглянул вниз. Большинство разбойников уже благополучно достигло земли, нужно было только ненадолго задержать погоню.

Запыхавшись от бега, солдаты не спешили нападать, тем не менее держа оружие наготове. Конан, облаченный в шлем и доспехи, находился в более выгодном положении, чем его товарищи, поэтому он без колебаний обрушился на одного из солдат. Держа топор двумя руками, Конан первым же ударом сломал шпагу, которой солдат безуспешно пытался защищаться. Следующий удар проломил кирасу, и солдат замертво рухнул на траву. Выдернув из тела топор, Конан рукояткой парировал выпад следующего нападающего, затем одним взмахом отрубил ему руку по плечо и добил тупым концом. Рядом с ним Мордерми схватился с другим воином. Как и подобает отличному фехтовальщику, Мордерми сделал красивый ложный выпад и следующим движением поразил противника в незащищенное кирасой горло. Повернувшись к следующему нападающему, Мордерми оступился и получил шпагой в живот.

Конан отшвырнул своего противника и могучим ударом размозжил череп гвардейца, нанесшего смертельную рану его другу. К удивлению киммерийца Мордерми только рассмеялся и вонзил шпагу в бедро следующего солдата, а когда тот скорчился от боли, добил его в сердце. Из разорванного живота Мордерми вместо крови и внутренностей посыпалось всякое тряпье - лезвие шпаги разрезало фальшивый живот, с помощью которого он изображал короля.

- Давай вниз, пока не подоспели остальные, - крикнул Конан.

- Иди первым, я прикрою, - отозвался Мордерми.

Внезапно Мордерми вскрикнул и попятился к краю обрыва. Его глаза расширились от боли и изумления при виде стрелы, пронзившей его плечо. Конан отреагировал мгновенно. Киммериец плашмя бросился наземь, и в тот же миг над его головой просвистела вторая стрела. Выругавшись, Мордерми упал рядом с ним. Еще одна стрела ударилась о камни неподалеку. Противник явно выжидал, накапливая силы.

- Тебе плохо? - спросил Конан, пытаясь осмотреть кровоточащую рану своего товарища, которую тот зажимал рукой.

- Сердце не задето, если тебя это интересует, - сквозь зубы процедил Мордерми. - Думаю, я смогу спуститься и на одной руке. Давай ты первый, а я за тобой.

- Упрямый осел! - выругался Конан. Его глаза внимательно всматривались в растущие перед ним заросли кустарника. Мордерми не заметил там ничего подозрительного, но когда следующая стрела впилась в землю совсем близко от беглецов, Конан резко прыгнул вперед и нанес удар топором. Раздался предсмертный крик и все смолкло.

- Думаю, там только один лучник, - сказал Конан, обращаясь к Мордерми. - Пошли, пока их не стало больше.

Они уцепились за веревку и соскользнули с края обрыва. Конан спускался первым: он должен был поддерживать раненого. Это был трудный спуск. Веревка вырывалась из рук, ноги скользили по гладкой стене утеса.

Они преодолели значительную часть пути, когда веревка вдруг неожиданно ослабла. Конан едва успел зацепиться за какую-то расселину и удержать от падения Мордерми. Они находились на высоте около тридцати футов, а внизу виднелись острые скалы. Конан одной рукой цеплялся за трещину в скале, другой поддерживал Мордерми. Мимо промелькнули ослабевшие кольца веревки. Внизу послышался крик ужаса.

- Я почувствовал, что они пытаются перерезать веревку, и успел найти место, за которое можно было зацепиться, - тяжело дыша промолвил Конан.

- Что толку? Мы в ловушке. Без веревки отсюда не выбраться, - угрюмо ответил Мордерми.

Конан хмыкнул.

- В Киммерии каждый ребенок умеет лазить по скалам, еще не научившись ходить. А это не скала, а так, садовая дорожка. Давай-ка, цепляйся за меня - и в путь.

Беспомощный Мордерми постарался покрепче уцепиться за Конана. Утес казался гладким, как стекло, к тому же туман ухудшал видимость. Камни были скользкими от морских брызг, а мох лип к ладоням. Все это делало спуск еще более опасным.

Тем не менее, Конан продолжал спускаться с обезьяньей ловкостью. Он как будто не замечал висящего на нем Мордерми. Весь спуск занял не более минуты, но Мордерми это время показалось вечностью.

- Вы решили поиздеваться над нами? - нервным смехом встретил их Сантиддио. - А мы, увидев падающую веревку, гадали, кто будет следующим.

- Если мы будем здесь торчать, то следующими будут солдаты Риманендо, - рявкнул Конан. - Мордерми уже получил стрелу, и скоро их будет гораздо больше.

- Чего вы ждете? Отчаливайте! - крикнул Мордерми. Он был бледен от потери крови. - Конан, я не забуду этого.

- Ты спас меня от виселицы, - ответил киммериец, когда суденышко преодолев прибрежный бурун, вышло в открытое море. - Я всегда плачу свои долги.

Глава 7. ЗОЛОТОЙ СВЕТ, ГОЛУБОЙ СВЕТ

Лицо Мордерми выделялось неестественной белизной, но в его улыбке не чувствовалось слабости, когда он поднес великолепное ожерелье из крупного жемчуга к золотому свету свечи.

- Сандокадзи, это тебе. Вычти его стоимость из моей доли. Если бы не твой прекрасный танец, нам бы никогда не собрать этих знатных баранов в одно место для стрижки.

Мордерми был гол по пояс, и на его плече белела марлевая повязка. Возвращение в Преисподнюю прошло гладко. Как только они вернулись домой через один из туннелей, ведущих к побережью, стрелу удалили. Наконечник зацепил кость, но рана была не смертельной. Сон придал Мордерми силы, а вид богатств вернул хорошее настроение.

Вокруг его постели расположились друзья - Конан, жующий огромный кусок хлеба с сыром и запивающий все это вином, Сантиддио, невыспавшийся и все еще не пришедший в себя от возбуждения, и Сандокадзи, которая, смеясь, примеряла жемчужное ожерелье. Мордерми блестящими глазами смотрел на груду драгоценностей, которая сделает его имя легендой не для одного поколения воров.

В центре обитой деревянными панелями комнаты стоял массивный банкетный стол, покрытый грудой драгоценностей. Одни только самоцветные каменья стоили таких денег, что невозможно представить за один раз. Кольца и ожерелья, украшения и тиары, серьги, броши, кулоны - казалось, все звезды небосвода в роскошном беспорядке свалены на этом столе. Рядом с ними золотые и серебряные украшения блекли и терялись.

- Знаете, - задумчиво произнес Мордерми, - разделить все это будет пожалуй труднее, чем добыть.

- Но приятнее, - вставил Сантиддио.

Конан смахнул крошки в рот и запил из золотого кубка.

- И не менее опасно, - добавил он. - Эти побрякушки радуют глаз, но я предпочел бы деньги. Продать их будет невозможно. Наверняка, повсюду будут искать ищейки Риманендо.

- Чепуха, - успокоил его Мордерми. - Эта операция будет не сложнее, чем обычно. У меня есть надежные люди, которые помогут переплавить все это в слитки и затем продать. Драгоценности реализуем через подставных лиц в Аквилонии. Даже за вычетом платы контрабандистам и перекупщикам, у нас останется столько денег, что можно будет купить всю Зингару и отправить короля Риманендо в публичные бани стирать мочалки.

- Здесь слишком много денег, а это всегда опасно, - упорствовал Конан. Глотнув вина, он хотел продолжить, но его перебил Сантиддио:

- И половина этого принадлежит Белой Розе.

- Мы хорошо заработали, - согласился Мордерми. - Признаться, меня даже начинают терзать сомнения, смогут ли ваши люди унести отсюда свою часть добычи.

- Меня тоже, - отозвался Сантиддио.

Послышался стук в дверь. Один из людей Мордерми - а в комнате постоянно находились вооруженные люди - открыл дверь и впустил в комнату Карико и Аввинти. Они явились ровно в назначенный час с точностью до минуты. Можно было подумать, что оба они дожидались ее за дверью. Аввинти поклонился с холодно-подчеркнутой учтивостью, а Карико бурно приветствовал собравшихся, горячо пожимая им руки. При виде груды богатства, разложенного на столе, в глазах обоих предводителей промелькнул благоговейный трепет.

Оба они были соперниками Сантиддио в политической борьбе за лидерство в Белой Розе.

Высокий и стройный Аввинти благородными чертами и аристократическими манерами отдаленно напоминал Сантиддио. Четвертый сын в семье богатого дворянина, он получил прекрасное образование и его дальнейшая судьба была схожа с судьбой Сантиддио, но именно это сходство и служило главной причиной разобщения. Конан презирал Аввинти.

Карико являл собой совсем другой тип. Неуклюжий, крепко сбитый, с грубо очерченными чертами лица и широкой выпуклой грудью он неизменно был приветлив и доброжелателен. Могучие плечи придавали ему сходство с кузнецом. Впрочем, до своего вступления в Белую Розу, он и в самом деле занимался кузнечным ремеслом. Его политические суждения отличались крайним радикализмом. Несмотря на отсутствие образования, он был неплохим мыслителем и умел в довольно доступной форме пропагандировать свои идеи, что завоевало ему популярность среди низших слоев бедноты. Конан, отец которого тоже был кузнецом, подумал, что Карико, вероятно, неплохой собутыльник, и ему скорее пристало ввязаться в какую-нибудь пьяную драку, чем произносить умные речи.

Теория Сантиддио представляла собой нечто среднее между доктриной Аввинти, в которой предлагалось установить в стране диктатуру интеллектуальной элиты, и бесклассовой утопией Карико, проповедовавшего союз крестьянства и ремесленничества. Хотя фракции Аввинти и Сантиддио осуждали Карико за радикализм, им приходилось считаться с тем, что его поддерживали неимущие массы, составляющие большинство населения Зингары. Именно промежуточная, эклектичная позиция Сантиддио удерживала Белую Розу от распада.

- Впечатляет, не так ли? - обратился Сантиддио к вновь прибывшим, которые застыли с раскрытыми от изумления ртами.

- Этого хватит, чтобы кормить весь народ Зингары в течение целого года! - воскликнул Карико.

- Это может существенно пополнить фонды Белой Розы, - поучающе произнес Аввинти. - И превратить ее в реальную силу, способную влиять на зингаранскую политику.

- Раздел будем производить при следующей встрече, - предупредил Сантиддио надвигающуюся ссору. - Мордерми нужно время, чтобы тайно продать драгоценности.

- Сколько времени? - подозрительно спросил Аввинти.

- Это зависит от генерала Корста, - холодно посмотрел на него Мордерми. - Мы постараемся сделать все как можно быстрее, но необходимо принять меры предосторожности, чтобы никто не опознал похищенное. Я уверен, что Корст в первую очередь начнет прочесывать гавани - вывезти ценности на корабле - самый удобный способ. Речь идет не о простом ограблении, и Корст понимает, что может лишиться головы, если не найдет преступников. Мы должны быть предельно осторожны.

- Я согласен, - сказал Сантиддио. - А ты, Аввинти?

- Я считаю, что следует разделить все прямо сейчас, - сказал Аввинти. - Убежден, что мы сумеем реализовать свою часть через Белую Розу быстро и без риска быть обманутыми.

Мордерми недобро улыбнулся:

- Обманутыми? - зловещий блеск появился в его глазах, правая рука небрежно легла на эфес шпаги.

- Посредниками, - поспешил добавить Аввинти.

- Ты что, знаком с кем-нибудь из скупщиков краденого? поинтересовался Карико.

- Нам нужен опытный ювелир, который смог бы оценить все это, напомнил Сантиддио. - Мы ведь не хотим, чтобы шемитские жулики уплатили нам только половину суммы?

- Мое единственное желание - чтобы эта сделка принесла максимум пользы Белой Розе. Прошу извинить меня, если мои познания в области сбыта краденого несколько скудны.

Конан, который был свидетелем подобных споров бесчисленное множество раз, не вмешивался. Однако от Мордерми не укрылось, что киммериец ел и пил только с помощью левой руки, а правая, как бы невзначай, находилась рядом о рукоятью меча.

Аввинти был достаточно умен, чтобы сообразить, что остался в меньшинстве.

- Если таково общее желание, - произнес он с кислой миной, - то я не возражаю, чтобы реализация драгоценностей была бы проведена Мордерми. Но тогда, может быть, мы разделим деньги?

- Идет, - кивнул головой Мордерми. - У меня есть весы или... благородные господа сочтут ниже своего достоинства взвешивать презренный металл?

Настроение у всех заметно улучшилось. Сандокадзи перегнулась через стол и пододвинула к Мордерми тяжелую груду золотых, серебряных и медных монет. Все взгляды устремились к столу.

Все были так поглощены этим зрелищем, что один только Конан обратил внимание, что пламя свечей вдруг окрасилось в голубоватый цвет. Киммериец потер глаза. У него было ощущение, будто желтое пламя проходит сквозь голубую вуаль. Конан уже открыл рот, чтобы позвать остальных...

И тут открылась дверь. Тихо и внезапно. На пороге стоял незнакомец, освещенный голубоватым пламенем свечей. Никем не задержанный, он прошел вперед и подошел к столу.

Первым пришел в себя Мордерми.

- Кто ты и как попал сюда?

- Мое имя Каллидиос, - ответил тот с легкой иронией в голосе. - А попал я сюда очень просто - через дверь.

- Я приказал никого не впускать, - зарычал Мордерми, уязвленный тем, что его прервали.

- Мне этого никто не сообщил, - вежливо ответил незнакомец.

- Зачем ты пришел?

- Я пришел, чтобы дать вам короля.

Конан стиснул рукоять меча, но Мордерми только рассмеялся. Его смех подхватили остальные. Самоуверенность, с которой держался этот человек, попавший в воровской притон, где собираются самые безжалостные убийцы, без сомнения, говорила о том, что он сумасшедший. Только киммериец даже не улыбнулся. Он кожей ощущал холодное дыхание колдовства, а запах, исходивший от незнакомца был запахом Стигии.

Каллидиос, однако, казался вполне безобидным. Он был молод - не старше всех присутствующих, - худ, его руки и ноги свободно болтались под повидавшей виды одеждой. Широкий плащ из какого-то серого материала свисал с его худых плеч, незнакомец неуклюже переминался с ноги на ногу, как будто ему мешала длинная шпага, которую он носил низко на бедре. У него было смуглое лицо и ястребиный нос, характерные для стигийской расы, но соломенные волосы и серо-зеленые глаза говорили о примеси монгрельской крови. Нездоровый блеск его глаз говорил, что незнакомец находится под наркотическим воздействием цветов лотоса.

- Еще раз спрашиваю, зачем ты пришел? Отвечай, пока мои люди не переломали тебе ребра.

- Боюсь, ты долго будешь звать своих людей, - засмеялся Каллидиос и переступил с ноги на ногу. - Они храпят во всю силу своих легких. Наверное, вчера поздно легли спать.

- Сифино! Амози! - крикнул Мордерми. - Идите и выбейте этому наглецу все зубы.

Не дождавшись ответа, Мордерми повторил свой призыв с еще большим гневом, и снова безрезультатно.

- Всего одно маленькое заклинание, - хмыкнул Каллидиос. - Я еще и не такое могу. Вложите ваши шпаги в ножны, господа, я пришел с миром.

- Конан, если этот идиот сделает хоть один шаг, убей его. - сказал Мордерми. - Сантиддио, выгляни за дверь, что там?

Сантиддио встал из-за стола и замер. В комнате не было двери, на ее месте стояла белая стена.

- Детский фокус, уверяю вас, - заметил Каллидиос. - Дверь, наверное, еще здесь, хотя я не уверен. Прости мне мою предосторожность - то, о чем я поведу речь, должно остаться в пределах нашего маленького круга.

Каллидиос не двинулся с места, и дверь вдруг снова появилась. Из коридора доносились голоса спорящих.

- Это просто внушение, - пояснил Каллидиос.

- Подожди, Конан. - Мордерми жестом остановил киммерийца, который было собрался проткнуть колдуна мечом. - Сперва выслушаем его. Наш гость обладает коварными талантами.

- Это стигийский колдун, и если он станет на голову короче, его коварство поуменьшится, - сказал Конан. - Его надо убить или потом мы будем горько раскаиваться в содеянном.

- Немного погодя, - предложил Мордерми, заметив, что все остальные разделяют слова киммерийца. - Прежде чем его вынесут отсюда вперед ногами, пусть объяснит, зачем пожаловал.

- Нет ничего легче, - вяло отозвался Каллидиос. - Я пришел, чтобы помочь вам потратить ваши сокровища. - И беззаботно уселся в кресло.

- Он ненормальный! - заявил Мордерми. - Мне кажется, я его где-то уже видел. Ты шатался по Преисподней, качаясь от дыма желтого лотоса. Я не знаю, как ты проник сюда, но ты либо шпион Риманендо, либо что-то замышляешь. Во всяком случае, ты проник в нашу тайну, и живым тебе отсюда не уйти.

- Тайну? Неужели, черт возьми, ты думаешь, что такое ограбление можно сохранить в тайне? По всей Преисподней ходят слухи об удачном налете Мордерми. Даже ослы при королевском дворе понимают, кто лишил их драгоценностей и подверг публичному унижению. Жаль, что одно без другого не возможно, Мордерми. До сих пор Риманендо попросту не обращал на тебя внимания. Ты был королем воров здесь, в Преисподней, а Его Величество со своими приближенными обкрадывали народ там, наверху. С помощью налогов они за неделю собирали столько, сколько тебе со своей шайкой не наворовать за год.

Но теперь ты украл их гордость. Риманендо может спасти свое лицо только в том случае, если ты и твои люди будут кормить ворон на Танцевальном Помосте. Хуже того, ты заключил альянс с Белой Розой и побудил ее главарей перейти от болтовни к открытым действиям, мятежу. Вскоре Корст двинет свои войска на Преисподнюю, и король не пожалеет сил, чтобы уничтожить и Белую Розу и Мордерми.

- Итак, - заключил Каллидиос, - тебе придется обращаться со своим богатством очень осторожно, чтобы не оказаться на Танцевальном Помосте.

_ Да он мудрец, - засмеялся Мордерми. - А мы-то думали, что Риманендо спит и видит, как мы погуляем на его денежки. Ну а теперь, учитывая, что жить тебе осталось немного, умоляю, расскажи, как нам использовать эти сокровища!

- Вы должны использовать их на уничтожение Риманендо, иначе Риманендо уничтожит вас.

Каллидиос поднялся с кресла и принялся расхаживать по комнате своей странной вихляющейся походкой.

- Вы похитили богатство, но не знаете ему цену. Вы мечтаете накормить голодных, красиво одеться, печатать прокламации, закупать вооружение для своих сторонников. Мне вспоминается один случай, который произошел в моей стране. Несколько воров похитили из замка Сет драгоценный старинный амулет. Когда их схватили, то обнаружили, что они выломали драгоценные камни, переплавили золото, и думали, что теперь они богачи. А ведь у них в руках был амулет, который делал любого человека неуязвимым!

Знаете ли вы, чем владеете? Какова цена вашему богатству? Это цена всего королевства! Если вы правильно распорядитесь добытыми сокровищами, Риманендо не удержится на троне. Из нищих изгоев, вынужденных, как крысы, прятаться под землей, вы превратитесь в новых правителей Зингары. Вы будете жить утопая в роскоши, во дворцах своих прежних хозяев.

- Ты был прав, - заметил Сантиддио, обращаясь к Мордерми, - этот малый действительно не в себе.

- Может быть, он нанюхался лотоса, и теперь рассказывает нам свои сны? - ответил Мордерми. - Но такие сны приятно смотреть, а не слушать.

- Сейчас я излечу его сумасшествие! - зарычал Конан.

- Нет, подожди, - остановил его Мордерми. - Давай выслушаем его до конца.

- Рассмотрим силы, удерживающие Риманендо на троне, - продолжал Каллидиос спокойным тоном, как будто был у себя дома. - Наверху общественной пирамиды сидит король - глупый и развращенный осел, - но весьма богатый, и это позволяет ему купить себе трон. На ступеньку ниже находятся лорды, которым дозволено тиранить народ Зингары до тех пор, пока это не потревожит покой самого Риманендо. Любой из лордов в состоянии свергнуть Риманендо, но его конкуренты будут всячески препятствовать возвышению наглеца, таким образом поддерживается баланс сил. Короля и его двор поддерживает армия - королевская гвардия и многочисленные вооруженные отряды могущественных лордов. Они охраняют своих хозяев и позволяют им тиранить тех, кто составляет основание пирамиды - народ Зингары.

- Этот человек с необыкновенно напыщенным видом, сообщает нам то, что мы и сами прекрасно знаем, - вмешался Сантиддио.

- И вы терпите подобное положение вещей, - продолжал Каллидиос нимало не смущаясь.

- Осталось недолго - взорвался Карико, не в силах сдержать своего гнева. - Когда дрогнет основание пирамиды, верхушка рухнет. Белая Роза приведет народ к новому обществу, где не будет ни угнетателей, ни угнетенных.

- Я уверен, что все мы мыслим одинаково, - оборвал его Каллидиос. Но самыми правильными словами не свергают королей и не побеждают регулярную армию.

- Солдаты не поднимут мечи против своих братьев. Белая Роза убедит их, что мы действуем в интересах всего народа Зингары.

- Ты ошибаешься, Карико. Солдаты будут всегда на стороне того, кто им платит. На то они и солдаты.

Каллидиос обвел взглядом присутствующих и указал на стол заваленный сокровищами.

- Вот это может заставить армию драться на вашей стороне.

Как ни странно, все слушали стигийца, не перебивая.

- Вы видите в сокровищах только материальную сторону богатства. Вы, как те воришки с амулетом. А я скажу вам, что настоящая цена этому богатству - власть! Абсолютная власть на всей Зингарой.

- Почему бы мне не проверить этого колдуна честной сталью, предложил Конан. - Его язык так же разболтан, как и походка.

- Пусть продолжает, - вмешался Аввинти. - Может быть, он сумасшедший, но не дурак.

- Зингара созрела для перемены власти, - продолжал Каллидиос, наклонив голову в знак признательности за помощь. - Но она достанется не болтунам и не грабителям. Любой могущественный род мог бы занять место Риманендо, если бы ему не мешали соперники. Но узурпация власти неизбежно нарушит равновесие, а это приведет к гражданской войне, которая обескровит оба лагеря. Поэтому Риманендо остается на престоле.

Но имея в руках столько денег, сколько у вас, вы можете нарушить этот баланс, если, конечно, решитесь. Мордерми владеет сердцами нищего люда, Белая Роза - их мозг. Обладая таким богатством, вы можете легко приобрести могущественных друзей при дворе, вы можете покупать королевских судей и чиновников оптом и в розницу. Как только ваша сила станет очевидной для всех, вы можете вступить в тайные переговоры с кем-нибудь из наиболее могущественных лордов. И, наконец, наступит такой момент, когда вы сможете открыто выступить против Риманендо и его приспешников, и в пламени гражданской войны возникнет новое государство с новым правителем, которого вы выберете сами.

Ловите момент! Если вы будете долго колебаться и раздумывать, вас уничтожит та сила, которую вы сами на себя вызвали!

- А какое место ты отводишь себе в этой прекрасной сказке, которую нам сейчас поведал? - поинтересовался Сантиддио.

- Я хочу делить с вами власть, - мягко ответил ему Каллидиос. - Как удачно заметил Мордерми, я - человек коварных талантов. Я сумел незаметно проникнуть в ваше убежище, минуя бдительных стражей, и при желании мог бы так же исчезнуть отсюда, прихватив ваши сокровища. Но у меня другие цели. Я хочу править королевством, а не драться с другими собаками за кость, упавшую с королевского стола.

- Неплохо придумано, - задумчиво протянул Мордерми. - Но мне кажется, мы можем легко распорядиться своими деньгами и без мудрых советов стигийского колдуна-ренегата. Странно, что человек таких способностей, как ты, Каллидиос, долго прозябал в Преисподней.

Каллидиос пожал плечами.

- Ты угадал, мне нельзя возвращаться в Стигию. Будь я одним из лордов Черного Кольца, я никогда бы не пал так низко. Но у меня есть основания скрываться в ваших подземельях.

Он плеснул себе вина в кубок и откинулся в кресле, не пролив при этом ни капли.

- Мой отец был одним из жрецов замка Сет. Однажды он возжелал прекрасную рабыню, завезенную из Офира для участия в ритуалах жертвоприношения. Вскоре она уже не могла выполнять своих функций, так как лишилась девственности. Мой отец был достаточно влиятельным человеком, но на этот раз не смог избежать немилости. После моего рождения враги не давали ему покоя, и он считал меня главным виновником своего падения.

Моя мать умерла. Мне пришлось много скитаться, выпрашивая милостыню. Меня терпели, как терпят бродячую собаку, пока она не надоест. Живя в замке Сет, я многому научился. Мне открывались древние, забытые тайны, а также запрещенные знания, которые я собирал по крохам у бесстрастных хранителей. В конце концов, я был вынужден бежать из Стигии, но к этому времени успел узнать для себя много полезного. И то, что я сейчас сижу здесь, перед вами, лишний раз доказывает, что мои слова - не простая бравада...

Из Луксура я бежал в Шем, где попал на отходящее судно, направлявшееся в Кордаву. Уже несколько недель я обитаю в Преисподней, но не потому, что вынужден скрываться от кого-либо. Подземелье - ненадежное убежище от колдунов Стигии; если им понадобиться, они разыщут вас на дне моря. Я пришел сюда в надежде найти способ применить свои познания. Я нашел его. Когда я услышал разговоры об удачной вылазке Мордерми, я поразмыслил и пришел к выводу, что наш союз может быть выгоден нам обоим.

- Я уже говорил, Каллидиос, - засмеялся Мордерми. - Для колдуна-самоучки ты слишком нагл и ведешь себя, как обыкновенный плут. Если бы ты был хотя бы наполовину могущественен, как ты говоришь, ты бы уже давно правил Стигией. Но все же в твоих словах что-то есть, и я готов принять к себе еще одного ловкого мошенника. Может ты еще умеешь пользоваться шпагой, или ты сначала усыпляешь своего противника, а потом быстро убегаешь?

- Об этом мне трудно судить, - спокойно отозвался Каллидиос, - но я могу поднять армию против которой не устоит ни одно войско.

- Армию ? - удивился Мордерми. В тоне стигийца было столько ледяной самоуверенности, что он даже не улыбнулся.

- Да, армию, которую я могу собрать при помощи заклинаний, - ответил ему Каллидиос. - Так же, как ты можешь собрать армию при помощи денег. Давай станем союзниками, Мордерми, ты и я.

В серо-зеленых глазах колдуна плясали насмешливые огоньки, и Мордерми внезапно понял, что еще неизвестно кому в этом спектакле отведена роль дурака.

Глава 8. УТРЕННЕЕ КУПАНИЕ

Море лениво лизало подгнившие сваи. Вдали звенели колокола. Конан смотрел на Сандокадзи, сидевшую на краю лодки, свесив ноги в воду, и представлял себе, о чем она думает.

- Нам понадобится лодка, - предупредил вчера Каллидиос, - кто-нибудь на веслах и хороший ныряльщик.

Конан сделал сильный гребок, и лодка заскользила по поверхности моря. Каллидиос сидел на носу в своей излюбленной неуклюжей позе и отдавал приказания. Сандокадзи находилась на корме. Конан согласился на эту прогулку, в душе борясь с желанием привязать стигийцу на шею якорь и утопить в самой глубокой части гавани.

Мордерми и Сантиддио всю ночь заседали вместе с главарями банды и предводителями Белой Розы. К удивлению Конана они согласились со всеми предложениями стигийца, причем Мордерми, во всеуслышание объявил, что Каллидиос высказал те мысли, которые он сам давно вынашивал в голове.

Каллидиоса подробно расспросили о его колдовском искусстве и тех могущественных силах, которые он может вызвать на помощь восставшим. Возможно, все что он говорил было бредом, вызванным наркотическим действием цветов лотоса, но не прислушаться к его словам было нельзя. От стигийца потребовали доказательств. Проверить все это поручили Конану, а Сандокадзи присоединилась к ним, чтобы киммериец не воспользовался случаем отправить Каллидиоса к праотцам.

Утро было холодным. Туман рассеивался, предвещая солнечный день. Конан знал, что люди Корста тщательно охраняют гавань, и снова про себя обругал Каллидиоса за его сумасшедшую прогулку близ порта. Было время отлива, и разноцветные паруса торговых кораблей и рыбацких шхун маячили далеко от берега. Это немного успокоило Конана: можно было проскочить незамеченным.

- Конан, смотри! - позвала Сандокадзи. - На дне люди!

Каллидиос поспешно перегнулся через борт, и вгляделся в воду.

- Статуи, - сказал он с видимым облегчением. - Обыкновенные садовые статуи. Я покажу вам кое-что получше.

Конан поднял весла и посмотрел за борт. Утренние лучи солнца проникали в самую толщу воды, и на дне ясно угадывались руины старой Кордавы. Среди развалин и обломков затонувшей виллы стояли статуи, погребенные в лесу водорослей. Стайки серебристых рыбешек, как птички, мелькали вокруг разъеденных морской водой камней.

- Не понимаю, как случилось, что во время землетрясения старый город оказался под водой, - сказал Конан. - Я думал, море поглотило только прибрежную его часть, а мы уже отъехали от города на добрую милю.

- Мы находимся за стенами старого города, - отозвался Каллидиос. Этот длинный полуостров когда-то находился на месте нынешней гавани Кордавы. В результате землетрясения его полностью залило водой. Когда-то здесь селились богатейшие люди города, теперь мы проплываем над останками их роскошных вилл.

По его указанию Конан направил лодку в открытое море, где сильное течение создавало сильную рябь на поверхности воды.

- Хорошо, мы идем правильным курсом. Правь вон туда, на мель. Гробница расположена дальше в море, но теперь мы ее отыщем без труда.

- Ты ведешь нас к гробнице? - саркастически осведомился Конан. - А я думал, ты покажешь нам свою армию.

- Я покажу тебе все, что ты пожелаешь, киммериец.

Конан направил лодку в море и налег на весла. Он слабо верил словам Каллидиоса. Возможно, думал он, у стигийца действительно есть какая-нибудь банда, которая поджидает их в море на корабле или лодках, а может скрывается на одном из островков в дельте Черной реки.

- Чья это гробница, которую мы ищем? - спросила Сандокадзи, чтобы нарушить тягостную тишину.

- Короля Калениуса.

- Он тебе, наверное, приснился. Я не помню такого имени среди зингаранских королей.

Конан хмыкнул, прикидывая, где бы найти место поглубже, чтобы привести в исполнение свой замысел.

- Калениус был одним из величайших Турианских королей, - надменно проговорил Каллидиос. - Он жил в те времена, когда еще существовали Лемурия и Атлантида. Калениус правил Верулией, Фарсуном и Валузией, а рождения Зингары следовало ожидать только через тысячелетия.

- Но я никогда не слышала ни о таком короле, ни о его гробнице, ни, даже, о его королевстве, - рассерженно сказала Сандокадзи.

- Древняя Турия теперь обратилась в прах. Гордая гиборийская цивилизация, которая поднялась на обломках ее величия, начисто стерла память о ней, - ответил Каллидиос. - Я думаю, придет время, и мы тоже обратимся в прах, и те, кто будет танцевать на наших истлевших костях, будут вспоминать о нас только по легендам.

- Какая чушь! - рассмеялась Сандокадзи. - Короли смертны, но как могут исчезнуть государства, народы?

- Посмотри на дно, и ты найдешь там ответ.

Конан не вмешивался в спор. Если Сандокадзи хочет браниться с сумасшедшим, пусть. Веревка якоря, накинутая на шею Каллидиоса, и несколько сотен футов воды успокоят его непоседливый язык.

- Спустя несколько веков как Кулл захватил трон Валузии, турианские королевства были ввергнуты в серию жестоких междоусобных войн. И только Калениус сумел восстановить мир и согласие к северу и западу от Грондара, а также в Потерянных Землях. Он создал империю, о которой честолюбивый турнианский князь Ишедигерд и мечтать не смел. Все народы и правители Континента склоняли свои головы перед волей и желаниями Калениуса. Он объявил, что его империя будет существовать тысячелетия, и память о ней никогда не исчезнет.

Но Калениус состарился и умер, и едва его положили в гробницу, как империю начали сотрясать междоусобные войны. Они не затихали до тех пор, пока Великое Землетрясение не стерло с лица земли королевство Турию, и теперь Калениуса помнят лишь те немногие, кто ищет забытое знание древних лет.

Каллидиос прервал свой монолог, внимательно всматриваясь в воду. Неожиданно он скомандовал:

- Суши весла, Конан. Мы на месте.

В следующее мгновение стигиец бросил якорь. Глаза Конана заметили кривую ухмылку, мелькнувшую на лице колдуна, и киммериец про себя выругался.

Они стояли на якоре примерно в лиге от берега. Под ними на небольшой глубине лежал затопленный полуостров. Судов поблизости не было, очевидно, капитаны предпочитали обходить мели стороной.

- Под нами, - провозгласил Каллидиос, - гробница Калениуса.

Сандокадзи и Конан внимательно посмотрели вниз. Море было спокойным, но мелкая рябь мешала как следует разглядеть дно. Море казалось таким синим, что на горизонте сливалось с небом; над головой с пронзительными криками носились чайки. Конану показалось, что в этом месте дно поднимается, образуя подводный холм довольно больших размеров.

- Где же гробница? - спросил Конан, бросив выразительный взгляд на Сандокадзи.

- Она покрыта водой и засыпана песком, - ответил Каллидиос. - Тысячу лет назад вы смогли бы различить развалины огромного мавзолея, на сооружение которого Калениус потратил тридцать лет. Все, что пощадило землетрясение, растащили основатели Кордавы для постройки своих жилищ. Остался только могильный холм, да и тот впоследствии поглотило море. Мы бросили якорь как раз над его останками.

- Очень интересно. - сказала Сандокадзи.

- Тридцать лет строилась гробница. На ее постройку согнали сотни тысяч искусных рабочих, десятки тысяч ремесленников. Сюда свозили богатства со всей империи. Такова была воля Калениуса, который хотел, чтобы его гробница стала чудом света, пережила века.

- Это урок всем нам, - сказала Сандокадзи. Становилось жарко, пора было заканчивать морскую прогулку.

- Здесь же ничего нет, - возразил Конан, чувствуя себя обманутым эффектным монологом стигийца.

Каллидиос сбросил обувь.

- Гробница здесь, и ее можно найти, если знать, где искать Мраморные дворцы и золотые фонтаны не вечны, подобно букету цветов, брошенных на могилу. Главные чудеса гробницы Калениуса спрятаны под землей.

Каллидиос положил обувь рядом со шпагой, снял штаны и начал выкручиваться из камзола.

- Конечно, - сказал он Конану, - если хочешь увидеть все своими глазами, поплыли со мной.

Конан пожал плечами и скинул башмаки. Он был обнажен по пояс, поэтому он быстро выскользнул из кожаных штанов, закрепил у пояса кинжал и был готов.

Сандокадзи улыбнулась, глядя на него, и тоже начала раздеваться. Перешагнув через упавшую юбку, она стянула через голову блузку и осталась в тонкой хлопковой сорочке.

- Ты тоже собираешься с нами? - недовольным тоном спросил Конан.

- Почему бы и нет? Погода для купания сегодня превосходная, и потом Каллидиос обещал показать нам "удивительные чудеса".

- Это займет немного времени, - сказал Каллидиос, который возился с якорной веревкой, стараясь поставить лодку над краем могильного холма. Без одежды стигиец казался каким-то невероятным скоплением угловатых костей и шишкообразных соединений. Рядом с великолепно сложенным, бронзовым от загара, киммерийцем он выглядел, как ободранный уличный кот, вывалявшийся в луже.

- Что мы должны увидеть? - спросил Конан.

- Следуйте за мной, - крикнул Каллидиос и прыгнул в море.

Весело рассмеявшись, Сандокадзи последовала его примеру. Не переставая хмуриться, Конан прыгнул следом.

Три головы показались над водой. Позади них утренний бриз играл с пустой лодкой, то натягивая, то ослабляя якорную цепь. Каллидиос, чьи жиденькие волосы цвета пакли облепили куполообразный череп, поплыл к тому месту, где дно круто уходило в глубину. Там он подождал своих спутников.

- Тысячеколонный мавзолей с потолком из ярко-голубого ляписа, по которому днем двигалось золотое солнце, а ночью платиновая луна, полом, устланным плитами, по которым текли вечно сияющие золотые реки, должен был служить ярким зрелищем для многих поколений подданных, погруженных в глубокий траур. Тело короля Калениуса, предохраненное от тления специальными составами, изготовленными его придворными колдунами и магами, помещалось в тайном каземате под землей. Его великолепие отличалось от красот наземного мавзолея, как сам мавзолей отличался от хижины бедняка. Калениус приказал воздвигнуть здесь, на равнине, большую гору. Двести тысяч рабов трудились, перетаскивая землю, в течение тридцати лет, и над гробницей вырос внушительный холм.

По своим размерам он достоин венчать могилу усопшего бога. Его диаметр составлял тысячу футов, а высота двести. На склонах высились замки и монументы, поражавшие воображение путешественников. Внутри холма находился дворец, который по своему размаху и великолепию превосходил прижизненную резиденцию монарха. Останки короля были помещены на золотой трон, с которого он намеревался править вечно.

Во время второго землетрясения, поглотившего часть старойКордавы, продолжал Каллидиос, - никто уже не помнил имени Калениуса, а его грандиозный курган превратился в маленький холмик. Затем море поглотило то, что некогда было величайшим творением той эпохи, и гора, воздвигнутая королем Калениусом, превратилась в безымянную мель. Если вы хотите убедиться в правдивости моих слов, следуйте за мной.

Конан, несмотря на свой скептицизм, почувствовал, как в нем пробуждается интерес. Перспектива ограбления королевской могилы придала его мыслям другое направление. Память о короле Калениусе могла стереться, но его золото должно было пережить века.

- Эта гробница... - начал Конан.

Но Каллидиос уже исчез под водой.

Конан выругался сквозь зубы и последовал за стигийцем в глубь моря.

Соленая вода с непривычки щипала глаза, но Конан быстро привык. Неподалеку он увидел Сандокадзи - ее тонкая белая сорочка плотно облегала тело, подчеркивая соблазнительные очертания ее фигуры. Впереди них Каллидиос погружался все глубже и глубже. Конан чувствовал, как увеличивается давление воды, но, стиснув зубы, продолжал плыть дальше.

У края мели дно круто обрывалось вниз. Край обрыва терялся в густых зарослях водорослей. Конан неясно различал большие каменные глыбы, в беспорядке торчащие из морского дна. Присмотревшись, он понял, что это остатки гигантских цилиндрических колонн.

Конану сдавливало грудь, а череп раскалывался от боли, но в этот момент Каллидиос задержался над каким-то темным пятном, выделявшимся на склоне холма. Стигиец энергичными жестами подозвал к себе Конана, и затем быстро устремился к поверхности. Из последних сил Конан подплыл к указанному месту.

На склоне зияла черной пастью большая расселина, обрамленная пучками водорослей. От нее в разные стороны тянулись обломки колонн и каменных плит. Подплыв поближе, Конан понял, что это вход в курган. Конец длинного коридора терялся во тьме. В полутьме виднелись несколько рядов каменных фигур, служивших, очевидно, для украшения входа.

Воздух был на исходе, и Конан устремился к поверхности. Вынырнув, киммериец с удовольствием сделал большой вдох.

- Ну что, видел? - спросил Каллидиос.

- Я видел каменные развалины и пещеру на краю холма, - ответил Конан, протирая глаза. Лодка качалась на волнах недалеко от них.

- Я же говорил, - воскликнул стигиец. - Море и землетрясения разрушили курган и открыли вход в гробницу короля Калениуса. Я провел здесь немало дней, прежде чем обнаружил его. Я должен был убедиться, что мавзолей действительно принадлежал Калениусу. И я нашел их! Разве нет?

- Ты говорил, что знаешь способ собрать могучую армию, которая поможет нам скинуть Риманендо, - ответил Конан. - Мы пришли сюда, чтобы убедиться, что ты не лжешь. Вместо этого ты подсовываешь нам какой-то курган и какие-то развалины. Мне сдается, что все твои обещания помочь нам - пустая болтовня, и единственное, чего ты хочешь от нас - чтобы мы приняли участие в поисках сомнительных сокровищ этой подводной гробницы!

- Неужели ты думаешь, что я стал бы делиться своей тайной и своими знаниями, если бы мне была не нужна помощь твоих друзей? - огрызнулся Каллидиос. - В гробнице сокрыты такие богатства, которые тебе и не снились, киммериец. Иначе бы я не убежал из Стигии, чтобы их отыскать. Но я обещал показать тебе воинов, которых могу собрать. Вспомни, что ты еще видел внизу?

- Ничего, кроме черной дыры в холме и сломанных колонн, - ответил Конан. - И еще какие-то статуи, вроде тех, что мы видели раньше.

- Статуи, - рассмеялся Каллидиос. - Значит, ты их видел? Присмотрись к ним получше, киммериец!

Не дожидаясь ответа, Каллидиос сделал глубоки вздох и снова нырнул в глубину. Удивленный странным поведением стигийца и его словами, Конан последовал за ним.

Снова голову сдавило будто обручем. Конан подумал, что не всякий пловец смог бы добраться до расселины, и в его душе шевельнулось нечто, похожее на уважение к стигийцу, проявившему столько старания, чтобы отыскать вход в захоронение. И все же цель, которую преследовал колдун, оставалось для него загадкой.

Каллидиос медленно плыл над темным отверстием. Хотя дно было покрыто зарослями водорослей, Конан решил, что на этот раз стигиец говорил правду: это действительно было древнее захоронение, разрушенное водой и земными катаклизмами.

Подплыв поближе к входу, Конан внимательно посмотрел на ряд статуй, наполовину погребенных под обломками и покрытых водорослями. Это были фигуры воинов, изваянные из какого-то черного камня. Ростом они были с обычного человека, и в руках они сжимали какое-то древнее, неизвестное Конану оружие. Доспехи были тоже непривычной формы. Конана поразило мастерство неизвестного скульптора, который с величайшей скрупулезностью вырисовал мельчайшие детали костюма, лиц и оружия воинов, а также прочность самого материала, который, в отличие от древних колонн, казалось, совсем не подвергся разрушительному воздействию морской воды. С полдюжины этих воинов выстроились у входа в туннель, а в самой глубине коридора виднелись другие. Это было настоящее произведение искусства, и, если их поднять на поверхность, за них можно было бы выручить неплохие деньги. Итак, армия Каллидиоса - блеф. Но гробница с фантастическими богатствами существует на самом деле, и она недосягаема для любого вора или грабителя, который не имеет жабер. Неудивительно, что Каллидиосу понадобилась помощь, чтобы завладеть ее богатствами.

Мимо Конана проплыла Сандокадзи, желающая получше рассмотреть открытие стигийца. Двигая загорелыми ногами, она подплыла к отверстию, ведущему в пещеру, и остановилась вблизи каменных воинов.

Рука статуи резко поднялась, и черная кисть схватила край сорочки девушки.

Сандокадзи рванулась к поверхности. Взглянув вниз, чтобы посмотреть, что держит ее сорочку, она издала крик ужаса, и туча пузырьков вырвалась у нее изо рта.

Крепко держа Сандокадзи, статуя подняла другую руку с зажатой в ней палицей и начала притягивать девушку к себе. Преодолевая сопротивление воды, палица медленно стала опускаться на голову отчаянно барахтающейся Сандокадзи.

Еще не сознавая до конца смысла происходящего, Конан выхватил кинжал и бросился на помощь Сандокадзи. Схватив за плечо, он рванул ее в сторону, и удар палицы пришелся мимо.

Краем глаза Конан заметил, что другая черная фигура также повернулась в их сторону. Морской ил сыпался с нее, когда она двинулась по проходу на помощь первому воину. Меч из оникса поднялся для удара.

Пузырьки больше не вырывались изо рта Сандокадзи, а тело беспомощно болталось в воде. Кинжал Конана ударил черную руку, державшую сорочку девушки. Стальное лезвие соскользнуло с каменной поверхности, не причинив вреда. Увернувшись от очередного удара палицей, Конан изо всех сил оттолкнулся ногами от каменного плеча подводного чудовища.

Ткань не выдержала и порвалась, оставив кусок сорочки в каменной руке. Инерция толчка отбросила Конана прочь от каменного идола. В руках у него безжизненно висело тело девушки.

Изо всех сил работая ногами, Конан быстро поплыл к поверхности. Бросив осторожный взгляд вниз, он увидел, как каменный воин стоит, задрав голову и держа поднятую палицу. Кусок белой сорочки Сандокадзи развевался в его руке, доказывая, что все происшедшее не было бредом.

Конан вынырнул из воды. Сандокадзи начала приходить в себя, судорожно глотая воздух и выплевывая морскую воду.

- Каллидиос, ты ублюдок! - в ярости зарычал Конан. - Ты ведь знал, что они живые! Почему ты не предупредил нас?

- Я знал, что они начнут двигаться, если вы подплывете слишком близко, - оправдывался стигиец. - Но они слишком тяжелы, чтобы угнаться за вами, а я не думал, что вы будете настолько беззаботны, что приблизитесь к ним на расстояние вытянутой руки.

Затем Каллидиос злобно усмехнулся.

- Ну, что же вы больше не насмехаетесь надо мной? А? Значит я просто нюхатель лотоса? Не так ли? Боже, почему я должен тратить свою силу и мудрость, чтобы пытаться что-то доказать неотесанному варвару и надменной шлюхе? Я же говорил, что с помощью заклинаний могу вызвать армию. Вы потребовали доказательств - я вам их предоставил. Что же касается опасностей, с которыми это было сопряжено, то я делил их вместе с вами, как равный.

- Оставь его, Конан, - с трудом проговорила Сандокадзи, заходясь от кашля. - Он прав. Мы не верили ему и не поверили бы, пока не убедились собственными глазами. Меня заинтересовал камень, из которого сделаны эти истуканы, иначе бы я не приблизилась к ним.

Конан продолжал ругаться, но Каллидиос благоразумно держался на расстоянии, а Сандокадзи была слишком слаба, чтобы плыть самостоятельно. Поэтому, пообещав сквитаться в другой раз, киммериец с девушкой на спине поплыл к лодке.

Все три пловца быстро добрались до своего суденышка и, не мешкая, залезли в него.

- И все же, ты должен был нас предупредить, - сердито повторил Конан, выбирая якорь. Его глаза сверкали гневом.

Сандокадзи с беспокойством оглядывалась по сторонам, ее все еще рвало. Возможно, каменные воины и не умеют плавать, но было бы все же лучше, если бы Конан перестал ругаться с Каллидиосом, и они поскорее бы добрались до берега. Несмотря на жаркое солнце, девушку бил озноб.

- Кто же они? - спросила Сандокадзи.

- Их называют Последняя Гвардия, - ответил Каллидиос. - Тысяча лучших воинов империи - фанатики, чью преданность не смогли поколебать даже смерть и время.

- Но они же не люди, - запротестовал Конан. - Рука, которую я ударил кинжалом, была тверда, как камень.

- Когда-то это была живая плоть, - продолжил свой рассказ Каллидиос. - Но Калениус понимал, что ни один смертный не сможет охранять его гробницу в течение столетий. Тайные ходы откроются терпеливым, коварные ловушки раскроют себя, сработав один раз, а могучие заклинания будут сняты более сильными колдунами. Всего этого было недостаточно, чтобы оградить гробницу от воров и разбойников.

Тогда придворные маги создали Последнюю Гвардию. Тысяча лучших воинов была превращена в бессмертные существа из живого камня, чтобы вечно охранять покой короля Калениуса. Многие века несут они свою службу. Континенты содрогаются и тонут, давно уже истерлись в людской памяти и сам Калениус и его империя, а они по-прежнему на посту.

- Как мог человек выбрать себе такую судьбу? - вздрогнула от ужаса Сандокадзи, кутаясь в высохшую на солнце одежду.

- Об этом история умалчивает, - пожал плечами Каллидиос. - В те времена было принято погребать монархов вместе с их домашними, приближенными, независимо от того, живы они или нет. Последняя Гвардия это элита, состоящая из фанатиков, которые, очевидно, почитали за честь, вечно оставаться рядом со своим королем. И потом, другие правители позволяли своим солдатам умирать за свое королевское величие, Калениус же обеспечил Последнюю Гвардию бессмертием.

- Ты считаешь, что живая смерть - это честь? - спросил Конан, изо всех сил налегая на весла.

- Но ты должен признать, что они несут свою службу, отменно, ответил Каллидиос. - Рука Времени превратила дворец Калениуса в руины, но его гробница никогда не будет ограблена людьми. Кто способен сразиться с ее хранителями? Они неуязвимы для стали, их не интересует золото. Они подчиняются только приказам Калениуса. Он велел им охранять могилу, и они будут выполнять его приказ, пока не кончится само Время.

Конан перестал грести.

- Так значит, ты привел нас сюда для того, чтобы показать армию Сатаны, которой не может управлять ни один человек, и гробницу, которую не в силах ограбить ни один смертный? Мордерми будет тебе очень благодарен.

- Мордерми действительно поблагодарит меня, когда узнает что и то и другое возможно, - доверительным тоном сообщил Каллидиос.

- Конан! - прервала их разговор Сандокадзи. - На побережье пожар.

Конан повернулся к берегу. Черные клубы дыма заволакивали безоблачное небо. То и дело над крышами домов, тянувшихся вдоль всего побережья, вспыхивали огромные языки пламени. Конан заслонил рукой глаза и пригляделся. На фоне пламени виднелись темные фигурки людей, мечущихся по улицам.

- Это Корст! - угрюмо проговорил Конан. - Он напал на Преисподнюю.

Глава 9. НА3АД ПУТИ НЕТ

Атака Корста была актом отчаяния. После налета Мордерми на королевский павильон, Риманендо собрал у себя армейскую верхушку. Его речь была лаконичной:

- Если через три дня воры не будут висеть на Танцевальном Помосте, их место займете вы!

Четкость, с которой Мордерми провел свою операцию, говорила о том, что он располагает широкой сетью осведомителей, по своему размаху и эффективности работы не уступающей той, которой пользовался сам Корст. До сего момента действия известного по всей Кордаве преступника мало беспокоили генерала: розыском воров должна заниматься городская стража, а не армия. Налет на королевский павильон все изменил. Преступники покусились на честь Его Величества, а участие в этой акции Белой Розы следовало расценивать, как открытое выступление против монаршей власти. Вывод, который напрашивался из всего сказанного, был очевиден: Мордерми и его банда должны перестать существовать.

Корст понимал, что сделать это можно будет только очень дорогой ценой. Преисподняя - крепость внутри крепости, государство, в котором кордавские законы ставятся так же высоко, как, скажем, где-нибудь в Кхитае или Вендии. Вторжение в Преисподнюю равносильно вторжению в чужую страну, население которой будет оказывать отчаянное сопротивление войскам Риманендо.

Но Корст не желал стоять вместо Мордерми на Танцевальном Помосте.

Конан достиг побережья, когда Корст уже начал наступление. Ярко-красные с золотым цвета королевской армии Зингара, казалось, заполнили все улицы города. Дома над Преисподней были объяты пламенем. Небольшие группы людей защищали входы в подземный город.

- Надеюсь, ты не собираешься туда? - спросил Каллидиос.

- Мордерми мой друг, - просто ответил Конан, ни секунды не колеблясь.

- Мордерми в ловушке, - убеждал его Каллидиос. - Ты прорвешься сквозь ряды королевских солдат ради сомнительного удовольствия погибнуть вместе с остальными защитниками.

- Я был бы уже там, если бы не твоя бессмысленная затея, - огрызнулся Конан. - Только бы Мордерми задержал атаку Корста, тогда у нас появиться шанс. Корсту понадобится сжечь всю Кордаву, чтобы выкурить нас оттуда.

Помолчав, он добавил:

- Сандокадзи, тебе лучше быть подальше отсюда. Садись с Каллидиосом в лодку и, когда я высажусь на берег...

- Если тебе взбрело в голову, что я решила бежать, то ты ничем не умнее Каллидиоса. Мое место там, - прервала она его.

- Как хочешь, - пожал плечами Конан. Киммерийские женщины не боялись кровопролития, но в цивилизованных странах, как заметил он, от женщины требовалась робость.

- Каллидиос, - сказал он, - как только лодка коснется берега, поворачивай и греби в свою Стигию.

Колдун натянул одежду и пристегнул шпагу.

- Я обещал Мордерми сделать его королем, - ухмыльнулся он. - К несчастью, Корст опередил нас, но назад пути нет. Твои друзья мечтали о революции, ну так начнем ее сейчас! Восставшим не будет пощады. Либо нас будут чествовать как освободителей, либо повесят как предателей. Так что предоставим решать это нашим шпагам и нашему разуму.

"Ну, в этом случае твои шансы равны нулю", - подумал Конан про себя. Нет, он решительно не понимал этого человека. Что толкает его в самое пекло: мужество, или может, ему придал силы запах желтого лотоса? Конан отогнал эти мысли и посмотрел на свой меч.

- Каллидиос, - подала голос Сандокадзи. - В прошлый раз ты сумел незаметно проникнуть в логово Мордерми, может, твоя магия сумеет провести нас и через кордоны Корста?

- Всех троих, среди бела дня, на глазах толпы?! - запротестовал стигиец. - Это не тот случай, мои заклинания для этого не годятся.

- Наконец-то мы получили искреннее мнение колдуна о своих возможностях, - поддел его Конан.

- Что ты знаешь о колдовстве, киммериец?! - не сдержался Каллидиос. Если лучник хорошо стреляет из лука, это не значит, что он столь же искусен в обращении с мечом. Я занимался одним из разделов Черной магии, и нет ни одного лорда Черного Кольца, который бы продвинулся в этом направлении дальше, чем я.

- Все это ты расскажешь гвардейцам Корста, когда они тебя спросят, что ты тут делаешь, - оборвал его Конан. - Попробуем пробраться в подземелья через ход, которым мы пользовались после последнего налета. Не может же Корст охранять все входы и выходы. У него не столько людей, чтобы заглядывать в каждую крысиную дыру.

В этом Конан был прав. Но это понимал и Корст. Бросив на штурм подземелий три отряда зингаранской армии, он одновременно велел патрулировать предполагаемые границы Преисподней усиленными нарядами городской стражи. Получив приказ Риманендо, который предоставлял ему полную свободу действий в отношении преступников, Корст решил брать Преисподнюю, как укрепленный вражеский пункт. Кто не оказывал сопротивления заключались под стражу и, после соответствующего дознания, заключались в тюрьму, либо отпускались на свободу, все остальные безжалостно уничтожались.

Если все пойдет по плану, преступники будут перебиты все до одного прежде, чем осознают, в какую ловушку они угодили. Но Корст умел смотреть на вещи трезво и хорошо понимал, что легкой победы ему не одержать. Каждый из обитателей Преисподней будет драться до последнего. Что ж, пусть так, Корсту нужна была только победа, а человеческие жизни значили для него не больше, чем пешки в шахматной игре.

Туннель под побережьем ускользнул от взора патрулей, и Конан со спутниками беспрепятственно проникли в Преисподнюю, минуя кордоны Корста. Конан понимал, что рано или поздно этот ход тоже будет обнаружен, поэтому рассчитывать на него в случае отступления было рискованно. В сопровождении Каллидиоса и Сандокадзи он спешил по улицам подземного города, торопясь достичь убежища Мордерми до того, как королевские солдаты ворвутся в Преисподнюю.

А на улицах подземной Кордавы уже кипела битва, в своей сумятице больше похожая на пьяную драку в трактире. Все пространство между домами было занято дерущимися людьми, шла борьба не на жизнь, а на смерть. Клубы дыма делали сводчатый потолок еще ниже, воздух раздражал легкие, уши закладывало от шума. Однажды Конану довелось видеть схватку между двумя крупными вооруженными отрядами, сошедшимися в туннеле. Зрелище было ужасным. Нечто подобное происходило и сейчас.

Этот хаос вносил сумятицу в действия королевских солдат, затрудняя их быстрое продвижение. Рассчитывая захватить бандитов врасплох, Корст атаковал Преисподнюю сразу с трех сторон. Но при появлении первых же кордонов королевского войска весть о нападении быстро распространилась по всему подземному городу. Слух о том, что Риманендо наконец решил окончательно покончить с печально известным гнездом порока и зла, передавался из одних уст в другие со скоростью летящей стрелы. Будучи загнанными в угол, жители Преисподней отчаянно защищались.

Солдаты Корста, ожидавшие увидеть беспомощное человеческое стадо, охваченное паникой, встретили разъяренных зверей в человеческом обличье. Это были не беспомощные, послушные граждане верхнего города, это были закоренелые преступники, для которых насилия и убийства были привычной, неотъемлемой частью существования, и их ненависть в равной степени распространялась на королевские законы и на тех, кто эти законы охранял. Люди Корста не успели углубиться далеко, как их путь преградили наспех сооруженные баррикады, защитники которых были готовы умереть, но не пустить врага. Град стрел и камней обрушился на передние отряды нападающих, в то время как защитники баррикад оставались неуязвимыми. Солдаты откатились назад, оставляя на земле убитых и раненых. Узкие улицы ограничивали свободу маневра, поэтому командир передового отряда отправил Корсту сообщение о невозможности дальнейшего продвижения вперед. Корст нимало не смутившись распорядился бросить в бой свежие части.

В это время Конан и его спутники прокладывали себе путь к убежищу Мордерми. По всему периметру солдаты Корста без особого успеха пытались пробиться к туннелям, ведущим в Преисподнюю. Огонь, с помощью которого гвардейцы Корста пытались выкурить защитников, вышел из-под контроля и угрожал охватить всю подземную Кордаву. Мужчины и женщины бегали по узким улицам, разнося оружие и материалы для сооружения дополнительных баррикад. В местах особо жестоких схваток горы трупов становились естественной преградой на пути движущейся армии.

Почти у самого убежища Мордерми Конан заметил самого главаря разбойников, окруженного товарищами по оружию. Его лицо горело от возбуждения, но голос, которым он отдавал необходимые распоряжения, звучал спокойно и даже бесстрастно. Заметив Конана, он слегка улыбнулся.

- А вот и киммериец. В то время как мои храбрые воины подумывают о бегстве, он с риском для жизни пробирается в самое пекло, чтобы принять участие в борьбе. Ну как там?

- Корст окружил Преисподнюю... - начал Конан.

- Скажи что-нибудь новенькое. Сегодня мы досыта накормим Корста. Пока мы будем держаться, Сантиддио вооружит своих людей и поставит на баррикады. Нападение Корста всколыхнуло народ Кордавы, армия Белой Розы пополняется все новыми защитниками. Если нам удастся здесь закрепиться, Корсту понадобиться расковырять пол-Кордавы, чтобы выкурить нас отсюда. Этого ему никто не позволит, даже Риманендо.

Мордерми мотнул головой в сторону Каллидиоса.

- Ну, что вам показал наш любитель лотоса?

- Спроси Сандокадзи, - буркнул Конан, у которого не было ни малейшего желания говорить о колдовстве, когда вокруг кипела битва. - Где мое место?

- Возьми на себя баррикады на Эйл Стрит и пришли ко мне Сифино с докладом, - ответил Мордерми, с гримасой дотрагиваясь до забинтованного плеча. - Похоже, Корст собирается нанести там главный удар. Если он прорвется, его солдаты окажутся в Преисподней. Я буду руководить отсюда с моим плечом в сражении делать нечего, в случае чего, запремся в моем убежище. Но для нас было бы лучше не допустить Корста в Преисподнюю.

- Теперь ты скажи мне что-нибудь новенькое, - усмехнулся Конан. - Дай мне коня, а то пока я буду пробиваться через толпу, бой закончиться.

Один из людей Мордерми спешился и бросил поводья киммерийцу. Конан тут же вскочил в седло и, пришпорив лошадь, поскакал по направлению к Эйл Стрит, стараясь выбросить из головы мысли о колдовстве. Человек против человека, сталь против стали - вот это Конан любил и уважал.

Глядя, как он быстро пробирается через плотную толпу, Мордерми с улыбкой сказал:

- Черт побери, будь у меня сотня таких молодцов, в Зингаре сейчас был бы новый король.

- Ну что, стигиец? - обратился он к Каллидиосу, почувствовав на себе его взгляд.

- Конан поскакал драться, как обычная пешка, - осклабился колдун. Пешки хороши, чтобы выигрывать битвы, войны - но только человек, который знает, как использовать пешки в своей игре, может следовать дорогой королей. Я полагаю, Мордерми, подошло время, чтобы обсудить наши с тобой дела.

Глава 1О. БЕЛЫЙ ЖАР

Эйл Стрит была главной улицей Преисподней, гордостью жителей подземного города. Во времена старой Кордавы это была широкая прямая улица с прекрасными особняками - ее прежнее название не сохранилось. Когда войска Корста завязли в узких улочках, ширина которых не позволяла разъехаться двум телегам, генерал решил направить главный удар своих сил именно сюда, на Эйл Стрит.

- Конан! - из груды раненых послышался знакомый голос. - Рад тебя видеть. Сантиддио сказал мне, что ты отправился ловить рыбу.

Это был Карико, его массивное бедро было замотано грязной тряпкой.

- Какой-то ублюдок уколол меня под кольчугой, - сказал он почти извиняющимся голосом, когда Конан спешился, - пришлось выпустить ему остатки его мозгов.

- Где Сантиддио? - спросил Конан, невольно улыбнувшись.

- В верхнем городе, - ответил Карико, пробуя ступить на раненую ногу. - Пытается поднять вооруженное восстание. Лучше бы конечно было мне взяться за это дело, но здешняя работенка требует побольше мяса на костях, чем у нашего общего друга.

- Мордерми хочет, чтобы я принял командование над баррикадой, сказал ему Конан. - Где Сифино? - Грохот битвы напоминал раскаты грома.

- Скорее всего, мертв, - ответил Карико. - Он был на первой баррикаде, когда она пала. Корст бросил сюда все свои силы. Тебе нужна кольчуга. Возьми мою. Моя кузница рядом, я пошлю кого-нибудь за другой, когда кровь перестанет течь. Маловато наших будет у тебя в подчинении, он указал на гору трупов.

Конан торопливо пробормотал слова благодарности и натянул на себя кольчугу Карико. Дородный кузнец был ниже Конана, но в плечах и груди не уступал огромному киммерийцу. Подарок Карико был как никогда кстати - в такой битве ни один воин без доспехов долго не продержится, а достать подходящую по размеру кольчугу у Конана было мало надежды.

Дневной свет проникал на Эйл Стрит через входное отверстие, постепенно переходя в мрак, рассеиваемый охваченными пожаром зданиями. Жар был настолько силен, что королевские солдаты были вынуждены на время прекратить атаки, и защитники получили небольшую передышку.

Они вытаскивали из-под обломков трупы своих товарищей и складывали их отдельно от покойников, облаченных в ярко-красные с золотом цвета. Позади уже стояла новая баррикада. Конан задержался перед ней, наблюдая, как защитники сваливают в кучу телеги, бревна, двери, куски мебели, образовывая завал от одной стены до другой. В высоту она достигала потолка. Такую баррикаду нельзя было перескочить, сквозь нее нужно было проломиться. Во второй баррикаде был оставлен небольшой проход с тем, чтобы, в случае падения первой баррикады, защитники могли быстро укрыться на втором участке обороны.

- Несите все это вперед, - сказал Конан. - Пока Корст перегруппировывает свои силы, мы можем попытаться восстановить первую баррикаду. Если нас потеснят, отойдем назад. Будем драться за каждый клочок земли, который в силах удержать. И начинайте возводить третью баррикаду, там, подальше. Лучники, займите свои позиции. Как только солдаты Корста приблизятся, стреляйте, затем отходите назад и будьте готовы прикрывать наше отступление, если баррикада падет.

Защитников было несколько сотен. В большинстве своем это были простые граждане. Помимо них на баррикадах сражались люди из шайки Мордерми и члены организации Белая Роза, которых привел Карико. Если среди них и были недовольные командованием Конана, то внешне это никак не проявилось. Киммерийца хорошо знали - кто по слухам, кто лично - и он пользовался всеобщим уважением. К тому же его могучая, затянутая в кольчугу фигура и широкий меч отбивали всякое желание оспаривать у неге право на лидерство.

Конан отыскал среди груды трупов стальной кинжал и прикрепил его к поясу. Покопавшись там же, он обнаружил вполне приличный щит. В спешке защитники затыкали прорехи в баррикадах трупами своих товарищей и врагов. Здесь, как в пещере - тесно и угрюмо, подумал Конан. Битва будет безжалостной, кровавой, такую вряд ли воспоют в балладах. И все же Конаном владела спокойная уверенность. Он плохо разбирался в словесных изощрениях своих высокоумных друзей, но когда дело доходило до того, чтобы утверждать свои политические принципы силой оружия, он чувствовал себя на месте.

Сквозь дым, поднимавшийся над горящими обломками рухнувшего здания, Конан разглядел зингаранских солдат, тушивших пламя и разбрасывавших мешавшие их продвижению предметы.

Как только первые ряды зингаранской армии появились в узком проходе, лучники повстанцев осыпали их градом стрел. Неся ощутимый урон, люди Корста, прикрывшись щитами, тем не менее сумели пересечь то небольшое пространство, которое отделяло их от первой баррикады. Оказавшись вне досягаемости для стрел защитников подземного города, солдаты начали штурм баррикады.

Конан дрался, укрываясь за перевернутой телегой. В отверстии, оставленном для лучников, мелькнуло чье-то лицо. Конан ткнул мечом, но попал не в горло, как метил, а прямо в рот солдата. В отверстие просунулось копье, и киммериец едва успел отскочить с сторону. Один из повстанцев ухватился за древко и рванул его на себя. Копье поддалось, и в отверстии показалась рука, пытающаяся его удержать. Прежде чем нападающий успел опомниться, Конан взмахнул мечом и сильным ударом перерубил древко копья, заодно отхватив пол руки незадачливого вояки. Товарищ Конана, неожиданно упал, продолжая сжимать в руках обломок копья. Удивленный Конан повернулся, чтобы спросить, почему он не встает, и только тут заметил, что его череп пробит стрелой.

Еще одна стрела воткнулась в щит киммерийца. У Корста тоже были лучники, которые стреляли по любым просветам в баррикаде, стремясь поразить ее защитников. Прикрываясь от стрел к баррикаде спешили новые группы солдат. С обеих сторон мелькали мечи, секиры, алебарды, копья, рубя и коля направо и налево. Повстанцы отчаянно пытались сбросить нападающих с баррикады, пока те не разобрали наспех сооруженный завал.

Топоры с глухим стуком опускались на бревна и доски. Конан подождал, пока атаковавший его снизу солдат разрушит часть телеги, за которой он скрывался, и затем поразил его мечом. Хотя клинок киммерийца не предназначался для колющих ударов, в бою он оказался очень эффективным и только звенел, отражая удары, которые неминуемо сломали бы более легкое оружие.

Внезапно Конан получил сильный удар алебардой. В пылу боя он не заметил, как рядом образовалась щель, в которую проникли гвардейцы Корста. Острие ударило в кольчугу, а стеганая фуфайка смягчила удар, который был так силен, что отбросил Конана назад. Подарок Карико спас ему жизнь. Несмотря на свое увлечение политикой, он был все-таки неплохим кузнецом. Конан не стал портить меч об обитую железом рукоять алебарды. Он зацепил лезвие щитом и резко дернул на себя. Алебардщик, стремясь удержать свое оружие, высунулся из отверстия. Меч Конана выпустил ему кишки, оставив его безжизненно висеть на баррикаде.

Битва была в самом разгаре. Конану бросилось в глаза, что атакующих было очень много. Подремонтированная на скорую руку баррикада после первого штурма оказалась почти полностью разрушенной. Люди Корста применили новую тактику: они привязывали веревки и растаскивали баррикаду целыми блоками, оставаясь при этом вне досягаемости для оружия повстанцев. Конан понял, что придется отступать на следующий рубеж, и в душе помолился, чтобы это отступление не привело к еще большим потерям. Он допустил ошибку, отослав лучников в арьергард, сейчас их стрелы очень бы пригодились. Конан сделал себе заметку на будущее.

Из дверей винной лавки, примыкавшей к баррикаде, вывалилась чья-то фигура... Конан резко повернулся, чтобы встретить противника, но узнав бородатое лицо, перемотанное окровавленным бинтом, опустил меч. От лейтенанта Мордерми сильно пахнуло вином, и его неуверенная походка была вызвана скорее действием алкоголя, чем слабостью от раны. Он со смущением прятал глаза, не решаясь взглянуть на Конана.

- Когда баррикада пала, - пробормотал он, - я заполз под стойку. А где Карико? Как вам удалось отбить баррикаду?

- Карико ранен в ногу, - сухо ответил Конан. - Тебя хочет видеть Мордерми. Возьми мою лошадь, скачи к нему и расскажи, что здесь творится. Скажи, что нам придется отступать на вторую линию обороны. И мне нужны еще люди.

Как бы в подтверждение его слов рухнула большая часть баррикады. Конан толкнул Сифино в открытую дверь лавки и как раз вовремя: рядом с ними рухнуло массивное бревно. В образовавшуюся брешь хлынули неприятельские солдаты. Конан зарубил одного, а Сифино раскроил череп второму ножкой от стола. Вместе они затащили бревно на место, закрыв брешь. Едва они успели это сделать, как вся внешняя сторона бревна оказалась утыканной стрелами.

Конан вздохнул.

- Здесь нам не удержаться. Надо поджигать баррикаду - это даст нам время для отступления.

Сифино кивнул и, пошатываясь, ввалился в винную лавку. Через несколько секунд он вернулся, держа в руках наполовину опустошенный курдюк с вином и кружку с маслом для светильника.

- Чтоб лучше горело, - пояснил он, поливая маслом баррикаду.

Конан протянул факел, и первые языки желтоватого пламени лизнули деревянное сооружение. В следующее мгновение баррикада превратилась в сплошную стену огня, вставшую между нападающими и защитниками. Часть зингаранских солдат, забравшихся на баррикаду, с воем выскочила из огненного пекла и заплясала, как сумасшедшие, сбивая с себя пламя.

Конан взял из рук Сифино курдюк и жадно припал к его горлышку.

- Обо всем этом расскажешь Мордерми, - снова повторил он.

На второй баррикаде они встретили Карико. Бывший кузнец был одет в новые доспехи и вооружен тяжелым топором. Раненая нога была наспех замотана слоем грязных бинтов, но впрочем в этот день доспехи для ног не требовались.

- Что слышно нового? - угрюмо поинтересовался Конан.

- Кажется, нам придется рассчитывать только на собственные силы, ответил Карико, налегая плечом на край телеги. Конан ухватился за колесо, и тяжелая телега сперва слегка накренилась и затем с шумом рухнула вниз, закрывая единственный проход в баррикаде, через который прошли люди Конана. Теперь они подпирали телегу массивными бревнами, закрывая лицо от нестерпимого жара, которым веяло от пылающей баррикады.

- Наступление Корста увязло, - констатировал Карико. - Теперь он либо будет пытаться нанести удар в одном месте, либо одновременно начнет наступление на всех направлениях, используя для этого даже крысиные ходы.

- Корст не может войти сюда, а мы не можем отсюда выйти, - заметил Конан. - Он не может отказаться от штурма наших укреплений, а мы не в состоянии их удержать и отступаем, сжигая все за собой.

- На худой конец, мы можем отступить туда, где у нас надежная оборона, - беззаботно промолвил Карико. - Продовольствия и воды у нас хватит лет на сто. Как только народ увидит, что жители Преисподней не склонили головы перед королевской армией, он поднимется против Риманендо, и мы потопим мясников Корста в их собственной крови.

- 3а нашу победу, - торжественно провозгласил Конан и протянул бурдюк с вином Карико. Его собственная оценка ситуации была более сдержанной, но обаянию и уверенности Карико было трудно сопротивляться. - Когда мы будем контратаковать?

- Сантиддио старается привлечь на нашу сторону простой люд Кордавы. Аввинти взял часть золота и постарается подкупить кого-нибудь из лордов, чтобы они оказали нам поддержку. Так что наша задача на данный момент удержаться против армии Корста. Правление Риманендо зиждется на страхе. Когда народ увидит, что и против королей можно бороться, страх исчезнет и останется только ненависть.

- А как насчет Аввинти? - перебил его Конан, которого мало трогали ораторские способности Карико. - Неужели Мордерми настолько выжил из ума, что решился довериться этим разряженным, напомаженным куклам?

- Я не отношу себя к поклонникам Аввинти, - ответил Карико, - но в Белой Розе не может быть предателей. Аввинти связан со многими высокопоставленными лицами, что делает его помощь неоценимой в данной ситуации. Он ушел еще до нападения и будь спокоен, золотой запас будет использован по назначению.

- До нападения? - подозрения Конана вспыхнули с новой силой. Аввинти знал о планах Корста?

- О, атака Корста ни для кого не была неожиданностью, - рассмеялся Карико. - Об этом говорил еще Каллидиос. Было очевидно, что мы должны были что-то предпринять.

- Но если Мордерми знал о готовящемся нападении, почему мы не забрали золото и не скрылись, когда ушел Аввинти? - настаивал Конан. Корст без труда проник бы в Преисподнюю, убедился, что золота нет, и убрался восвояси. Не было никакой битвы...

- Не было бы битвы, не было бы войны, - терпеливо разъяснял ему Карико. - Нам было необходимо кровавое столкновение с войсками Риманендо, чтобы укрепить в народе веру в нашу революцию.

Заметив, как изменилось лицо Конана, Карико поспешил добавить:

- Все это, конечно, догадки. Кто из нас мог предположить, что Корст всеми силами обрушится на Преисподнюю.

Конан молчал, угрюмо глядя на пылающие обломки баррикады. Сквозняк гнал дым к выходу из подземелья, выкуривая королевских солдат на поверхность. Передышка позволила защитникам слегка перевести дух и укрепить баррикады. Конан же погрузился в размышления о том, кто же его друзья: дураки или сумасшедшие?

Прежде чем угасли пылающие обломки укреплений, вернулся Сифино.

- Что сказал Мордерми? - спросил Конан.

- Я не видел Мордерми, - ответил Сифино. - Они вместе с проклятым стигийцем держат тайный совет и никого не допускают. Я не стал ждать. Переговорил с Сандокадзи, собрал кого мог и двинул сюда.

- Черт бы побрал этого Каллидиоса! - Конан стал еще более угрюмым. Мордерми явно сошел с ума. Сейчас не время плести интриги и составлять бредовые планы. Мы должны драться, если хотим остаться в живых.

Он принял решение.

- Сифино, ты опять примешь здесь командование. Я поеду и осмотрю другие баррикады. О результатах доложу Мордерми. И если у него, черт подери, не окажется времени меня выслушать, я сам поведу вас в бой

Преисподняя представляла собой чудовищную смесь коридоров, извилистых туннелей и залов, разных как по ширине, так и по высоте. Ее причудливая архитектура не позволяла развернуть прямое наступление, но по той же причине невозможно было создать и надежную линию обороны. Корст, из презрения к воинским способностям защитников Преисподней, продолжал придерживаться прежней тактики силового, массированного наступления на всех трех направлениях. Конан понимал, что если повстанцам удастся удержать позиции, Корст будет вынужден рассеять свои силы по всему подземелью и пытаться проникнуть вглубь обороны, используя каждую щель, каждую лестницу. Потери королевской армии будут огромны, но Преисподняя падет под ударами превосходящих сил противника.

Она падет даже в том случае, если повстанцы сумеют удержать все баррикады. Единственный выход заключался в том, чтобы прорвать блокаду извне. Однако Конан мало рассчитывал, что Сантиддио удастся поднять на борьбу народ Кордавы, что же касалось Аввинти, то киммериец был уверен, что этот прожженный политикан уже находится на пути в Аквилонию, а с ним и золото, за которое жители Преисподней сейчас проливали свою кровь. Падение Преисподней было только вопросом времени. Все зависело от того, когда у Корста лопнет терпение.

На Вотер Стрит Конан наткнулся на покинутые баррикады. Жар от пылающих развалин был настолько силен, что обе сражающиеся стороны были вынуждены отступить назад. Огонь вышел уже за границы подземелья и охватил строения верхнего города.

На старорыночной улице защитники подпалили опоры, поддерживающие свод и стены зданий. Грандиозный обвал похоронил большое количество солдат и защитников, но теперь эта улица была наглухо перегорожена, и Корсту понадобился бы месяц, чтобы растащить завал.

Конан быстро объехал всю Преисподнюю. Повсюду высились баррикады и укрепления, перекрывавшие малейший доступ в подземелье. Окна и двери домов были заколочены, повсюду виднелись настороженные лица защитников, готовых в любую минуту отразить нападение. Королевских солдат не было видно; очевидно, Корст тщательно готовился к наступлению. С каким-то дурным предчувствием Конан заторопился обратно на Эйл Стрит.

Навстречу ему бежали охваченные паникой люди. С трудом пробившись сквозь массу человеческих тел, Конан свернул за угол и с первого взгляда увидел катастрофу.

Осознав бесплодность атак на других направлениях, Корст нанес главный удар по баррикадам на Эйл Стрит. Пока часть солдат штурмовала укрепления, гвардейцы Корста незаметно проникли в здание борделя, возвышавшееся рядом с баррикадой, и оказались за спиной защитников. В пылу схватки их никто не заметил, поэтому удар сзади застал повстанцев врасплох. Началась беспорядочная резня, в которой истинное число нападающих определить было невозможно. Решив, что исход битвы предрешен, обороняющиеся третьей, запасной баррикады в панике побросали свои позиции и кинулись бежать.

Конан врезался в их ряды, лупя направо и налево плоской стороной меча.

- Стойте, презренные трусы! - кричал он. - Куда вы бежите? Стойте и деритесь - или умрите!

Могучий голос и фигура киммерийца отрезвила беглецов. Многие замедлили бег и остановились.

- Следуйте за мной, собаки! - рычал разъяренный варвар. - Назад, на баррикады! Мы должны задержать наемников Корста. Его отбросили уже на всех баррикадах. Если мы дадим ему прорваться здесь, все погибло! 3а мной!

С этими словами Конан, не оглядываясь, поскакал вперед, твердо решив умереть в бою, но не остаться среди трусов. Некоторые из защитников, потеряв стыд, продолжали бегство, но большинство повернуло за киммерийцем.

Расчистив проход в третьей баррикаде, Конан прикончил двух солдат, да так быстро, что те так и не успели сообразить, что произошло. В узком пространстве нападавшим негде было укрыться от грозных копыт лошади и беспощадного меча Конана. Встретив новую опасность в лице огромного варвара, гвардейцы Корста попятились, и это дало небольшую передышку защитникам второй баррикады, оказавшимся в ловушке. Повстанцы, бегущие за Конаном, с криками ринулись в бой.

Лошадь Конана заржала и оступилась. Вовремя выскочив из седла, Конан успел заметить, что у нее подрезаны на ногах жилы. Несколько человек угодили под копыта отчаянно лягающейся лошади. Оглушенный падением, Конан упал на колени, и в ту же минуту на него обрушился удар меча. Конан неуклюже подставил под него свой меч, но не сумел удержать его в руках. Нападавший злобно усмехнулся, занося руку для нового удара, но лезвие топора, врезавшееся ему в лицо, сделало его улыбку еще шире.

Карико взял Конана за плечо и поставил на ноги.

- Неплохо, парень, - сказал он. - Когда в следующий раз будешь продавать свой меч какому-нибудь полководцу, просись в кавалерию, а не в пехоту.

Конан перевел дух и тут же отрубил ноги зазевавшемуся солдату, залезшему на баррикаду. Из дверей борделя высыпала новая партия королевских солдат, и бой вспыхнул с новой силой. Баррикада рушилась на глазах.

Атакуя всеми силами, люди Корста сумели овладеть баррикадой.

- Отступайте - крикнул Конан. - Надо поджечь завал.

- Не успеем! - крикнул ему в ответ Карико. В этот момент обвалилась целая секция укрепления. Зингаранские солдаты,прикрываемые огнем своих лучников, бросились в образовавшуюся брешь.

- Отступайте! - скомандовал Конан. Стрела отскочила от его щита. Отступайте! - Его команда превратила беспорядочное бегство в организованный отход. - Занимайте позиции на третьей баррикаде.

- А когда придет ее черед пасть? - поинтересовался Карико.

- Мы воздвигнем новую и будем драться там, - хрипло ответил Конан. Мы же хотим зажать Корста в тиски и уничтожить, разве ты забыл свои слова?

Глава 11. ИДЕТ ПОСЛЕДНЯЯ ГВАРДИЯ

Все побережье Кордавы было охвачено огнем и дымом, как будто мрачное знамя развевалось над кровавым адом, который представляла собой Преисподняя.

Но нечто еще более ужасное происходило в водах гавани. Сквозь отблески пожаров оно надвигалось на город.

Никто не видел, как все это началось. Порт и прибрежные постройки были охвачены пламенем. Спасаясь от огня, солдаты и жители покинули свои посты и жилища. Повсюду слышались звуки сражения, и целые отряды солдат, одетых в красные с золотом цвета королевской армии, загоняли любопытных горожан в дома. В этой битве всякий, кто не был облачен в мундир королевских солдат, являлся потенциальным противником, и наемники Корста с ними не церемонились.

Если кто-нибудь находился бы в этот момент на пустынной набережной, он различил бы мерный шум под маслянистыми волнами залива. Мерный шум, издаваемый сотнями каменных ног черных воинов, покидающих морские глубины. Он бы увидел ровные ряды голов, рассекающих поверхность моря. Пламя пожарищ, отражаясь в воде, придавало их лицам жуткий, нечеловеческий вид. Первые ряды уже ступили на отмель, и над водой показались мощные торсы черных воинов. Рассекая морские волны, Последняя Гвардия двигалась в направлении берега.

Первая шеренга вышла из моря и в сомкнутом строю развернулась в сторону города. 3а ней из возмущенных волн выходили все новые и новые фигуры, безмолвные и зловещие в своем безмолвии. Они двигались почти бесшумно - только позвякивание оружия и неестественно громкий стук сандалий по мостовой нарушали безмолвие покинутой гавани. В огненных сполохах их вооружение и тела казались одинаково темными и гладкими, как отшлифованный обсидиан. Вода стекала с их лиц и одежды, как с намазанного воском стекла, оставляя их совершенно сухими и блестящими, когда они поднимались по ступеням и выстраивались на набережной.

Каждое их движение поражало удивительной слаженностью, как будто хорошо вымуштрованное подразделение вышло на торжественный парад. Необычным был только звук, который они издавали при ходьбе. Он не походил на лязг стали, а скорее напоминал скрежет ножа о точильный камень или шелест ледяных торосов, обдуваемых злым арктическим ветром, или хруст раздавленного хрусталя. Свет пламени зажег малиновые звездочки на лезвиях мечей и боевых топоров, острых, как края расколотого стекла.

Как бы подчиняясь безмолвной команде, первый отряд воинов покинул набережную и двинулся на охваченные огнем улицы Кордавы. 3а ними последовал второй отряд, третий. А обсидиановые воины продолжали прибывать. Они двигались мерной поступью, подобно гранитным утесам, о которые бьются упругие тяжелые валы.

Пожар, вынудивший Корста отказаться от атаки в районе Вотер Стрит, грозил полностью уничтожить эту часть города. Вокруг объятых пламенем зданий суетились жители Кордавы, стараясь спасти хоть что-нибудь из имущества. Они были первыми, кто увидел приход Последней Гвардии. Ужас и панику было трудно передать.

Огонь прыгал с одной стороны улицы на другую, стены дряхлых домов рушились на мостовые с грохотом, похожим на раскаты грома, и через эту огненную бурю шла первая сотня Последней Гвардии, шла, не обращая внимания на то, что творится вокруг, как будто вокруг них падали не горящие бревна и камни, а пожухлая листва.

Рядом с охваченным пожаром районом, возле туннеля, ведущего в Преисподнюю, расположился армейский кордон. Подобно котам, собравшимся в кружок подле мышиной норы, они терпеливо поджидали, когда огонь начнет выкуривать повстанцев наружу. Услышав испуганные крики, солдаты повернулись и увидели сотню воинов, бесстрашно шагавших в море огня. Некоторым из них удалось бежать, остальные погибли.

Ввиду неминуемого прорыва на Эйл Стрит, Корст бросил сюда свои основные силы. Несмотря на первые неудачи, сопровождавшиеся большими потерями, борьба обещала закончиться к полному удовлетворению генерала. Повстанцев надо было сокрушить одним решительным ударом. Конечно, некоторым удастся скрыться - их выловят позже - но главное: зреющая революция будет задушена, ее корни обрублены. Риманендо будет доволен. Победа Корста восстановит его честь и одновременно уничтожит тех, кто угрожает престолу.

С красным от крови оружием Последняя Гвардия шагала по Эйл Стрит.

Несколько уцелевших солдат уже донесли весть о короткой схватке заградительного кордона с неизвестным отрядом пришельцев до основной группы войск Корста, но их словам никто не поверил. Решили, что это просто паника. Ожидая встретить всего лишь неорганизованный отряд повстанцев, пытающихся пробиться наверх, королевская армия не спеша перестраивалась, чтобы принять контратакующий удар на себя. В сгустившихся сумерках и неверном свете огня они не сразу разглядели своего необычного соперника. Кто-то даже предположил, что повстанцы специально вымазались черной краской, чтобы замаскироваться для ночного боя.

Град стрел встретил безмолвных воинов, когда они появились из дымного мрака. Они даже не попытались прикрыться щитами, но, тем не менее, их шеренга не расстроилась. Лучники приписали это плохому освещению и крепким доспехам нападающих и отступили, давая возможность вступить в бой пешим воинам.

Воинственные крики королевских солдат не встретили ответного отклика со стороны их бесстрастного противника. Зингаранская армия атаковала Последнюю Гвардию. Со стороны могло показаться, что это морская волна набегает на базальтовый утес, разбиваясь на мелкие брызги и покрывая окружающее пространство пеной. Только пена и брызги были красными.

Стальное оружие ломалось при ударе о камень. Мечи пришельцев сверкающими черными алмазами с одинаковой легкостью разрубали железные доспехи, кости, плоть. Солдат Корста буквально крошили на части. Боевые крики быстро сменились предсмертными хрипами, чавкающими звуками разрубаемых человеческих тел, и глухим стуком падающих на землю отрубленных конечностей.

Древние чары превратили людей-воинов в несокрушимые машины для убийства. Солдаты Последней Гвардии, сотворенные из живого камня, двигались вперед, сея смерть с тем же искусством и легкостью, как те опытные воины древности, которыми они когда-то были. Теперь их неуязвимые тела приводили в действие мускулы сверхъестественной силы. Твердое, как алмаз, оружие пробивало доспехи, обсидиановые руки отрывали конечности, рвали мышцы, дробили кости. Зрелище было настолько ужасным, что многие при одном только взгляде лишались сознания или сходили с ума. 3а первой шеренгой, безжалостно уничтожающей все на своем пути, двигались новые ряды каменных воинов, усиливая ужас и панику. Королевские солдаты, находившиеся в задних рядах и не представлявшие, что творится впереди, услышав крики ужаса, решили, что передовой отряд встретил неожиданное сопротивление, и двинулись ему на подмогу. Навстречу им бежали обезумевшие от страха воины. Офицеры выкрикивали приказы, беглецы вопили что-то невразумительное понять что-либо было невозможно. Стройные порядки королевской армии, зажатой в теснине узенькой улочки, превратились в плотную неуправляемую массу людей.

В этом хаосе только Последняя Гвардия продолжала невозмутимо двигаться вперед, без устали размахивая мечами. Они напоминали трудолюбивых крестьян, косящих траву с той лишь разницей, что их луг был красным от крови. Потоки крови заливали улицу, мостовая которой, как булыжниками, была устлана телами погибших воинов. Поступь каменных истуканов была тяжела. Выйдя из океана соленой воды, они окунулись в океан человеческой крови. Тяжелые сандалии вдавливали тела в землю, споткнувшиеся падали под ноги черного войска и погибали мучительной смертью. Те, кто от ужаса был уже не способен двигаться, размазывались по стенам домов мерно движущейся колонной.

Свиваясь в кольца, как смертельно раненый питон, зингаранская армия, начала отступление. Позади нее тянулся кровавый след, и в этом потоке крови шагала Последняя Гвардия, возникшая из пучины моря, пучины веков.

Глава 12. ДОРОГОЙ КОРОЛЕЙ

Конан дрался на третьей баррикаде, защищая ее с яростью раненого льва. Военное счастье отвернулось от повстанцев, поражение было неизбежно, бегство - невозможно. Солдаты надвигались на баррикаду, как лавина, вынуждая защитников отойти на последнюю линию обороны. Сифино где-то потерялся при отступлении, Карико, чья рана снова открылась, размахивал топором уже с меньшей энергией. Многие из защитников пали, слабодушные, предвидя исход боя, дали деру. Возле Конана остались только те, кто собирался драться до последнего. Они дрались яростно, с открытой грудью, не щадя своей жизни. Конан поклялся, что умрет здесь, но больше не станет узником Риманендо. Когда он упал, то груда мертвых врагов вокруг него говорила, что он не собирался дешево отдавать свою жизнь.

Несмотря на отчаянные усилия защитников, третья баррикада была уже почти разрушена. Солдаты Корста, толкаясь и мешая друг другу, лезли в многочисленные бреши, образовавшиеся в укреплениях. Конец был близок.

С трудом поднявшись, Конан услышал сзади какие-то крики и решил, что их вновь обошли с тыла. Но прислушавшись, он различил, что это крики радости. Конан посмотрел назад.

Впереди кавалькады всадников, размахивая здоровой рукой, в которой была зажата шпага, скакал Мордерми. На левом плече белела свежая повязка. Свежие силы влились в ряды измученных защитников третьей баррикады. Судя по виду толпы, Мордерми ввел в бой последние резервы, собрав людей со всех остальных баррикад.

Уступив место в гуще боя свежим воинам, Конан приветствовал друга крепким рукопожатием.

- Ты сейчас похож на конную статую короля-победителя, - улыбнулся он усталой улыбкой. - Но ты ждал слишком долго. У Корста полно солдат, и они здорово потеснили нас.

- Черт побери! Вы, северные варвары, туго соображаете, - рассмеялся Мордерми, убирая шпагу в ножны, чтобы обнять Конана. - Корст оказался в ловушке. Кот залез слишком глубоко в крысиную нору. Скоро увидишь.

Конан вспомнил слова Мордерми о том, что городской люд выступит на стороне повстанцев.

- Значит, Сантиддио...

- Нет, не он, - ответил Мордерми, - Каллидиос.

- Что может этот нюхатель лотоса?

- Ты видел это собственными глазами, - в тоне Мордерми звучали укоризненные нотки. - Сандокадзи подтвердила его слова. Последняя Гвардия!

- Каменные дьяволы, которые охраняют кости своего короля на дне моря?

- Теперь уже нет. Каллидиос вывел их наружу.

- Как может этот ренегат командовать демонами?

- Конан, - заметил Мордерми, - если бы я это знал, мне не нужен был бы Каллидиос.

- Значит ты позволил этому сумасшедшему лжецу обмануть себя?

- Смотри, - ответил Мордерми.

Конан обернулся.

За баррикадой что-то происходило. Что именно, Конан не видел: мешала сама баррикада, густой дым и плохое освещение. Но Конану бросилась в глаза резкая перемена в поведении нападающих. Раньше в их криках слышалось ликование, предвкушение скорой победы, теперь же в них слышался страх, ужас. Прибывшее подкрепление не могло внести столь кардинального перелома в решение исхода сражения.

Между тем, битва затихала. Обе противоборствующие стороны чувствовали надвигающуюся лавину ледяного ужаса. Люди, охваченные пылом борьбы, застывали на месте, мечи, занесенные для удара, так и не опускались на головы жертв. Казалось, воздух неожиданно превратился в лед, заморозив все живое. Конан, который видел, как люди, дравшиеся на крепостных стенах не прекращали борьбы даже в падении, не мог поверить своим глазам. Какая-то магическая сила набросила волшебное покрывало на поле боя, склонив чашу весов в пользу повстанцев. Конан поклялся про себя не возвращаться в Кордаву, не утопив Каллидиоса.

Внезапно раздались крики.

Солдаты, штурмовавшие укрепление, остановились, чтобы понять, что происходит у них за спиной. То, что они увидели, заставило их издать дикий вопль ужаса. Пути к отступлению были закрыты.

Последняя Гвардия вступила на Эйл Стрит.

Солдаты Корста ринулись обратно на штурм баррикады, стремясь укрыться за ней от страшных воинов, в которых не было ничего человеческого. Они лезли на баррикаду в слепой панике. Опытные солдаты, сохранявшие самообладание в самых жестоких схватках, карабкались прямо на мечи и топоры повстанцев, не соображая, что происходит вокруг.

Конан с отвращением отвернулся от этой кровавой бойни. Убивать врага, который от страха потерял способность сопротивляться, - это недостойно киммерийского воина.

- Останови их, - обратился он к Мордерми.

Главарь шайки неверно истолковал его мысли.

- Не волнуйся. Каллидиос может управлять ими.

- Я не о том. Прекрати эту резню. Дай уцелевшим возможность скрыться.

- Мне нужна победа, - пожал плечами Мордерми. - И потом мои люди достаточно настрадались от Риманендо.

Конан пробормотал ругательство, но спорить но стал. Королевских солдат почти уже не осталось. На Эйл Стрит раздавался только тяжелый звук каменных ног. Из темноты показались первые блестящие черные шеренги Последней Гвардии.

Они остановились перед баррикадой в ожидании дальнейших команд. Восторженные вопли повстанцев, праздновавших победу, разом стихли, когда они узрели своих, демонического вида, союзников. Волна страха пробежала по их рядам.

Мордерми взял инициативу на себя.

- Посмотрите на них, друзья, - начал он, безбоязненно выходя вперед. - Это наши союзники, которых мы вызвали, чтобы добыть себе победу. С помощью моего бесценного друга и советника, известного мудреца Каллидиоса, я воскресил из легенды несокрушимую армию. Вы были свидетелями той помощи, которую они нам оказали. Приветствуйте же, друзья, наших союзников, приветствуйте Последнюю Гвардию!

Послышались громкие дружные приветствия, которые, однако, быстро смолкли. Чувствовалось, что страх перед каменными идолами еще не прошел.

Мордерми поднял руку, требуя тишины.

- Генерал Корст со своими убийцами бежал в конуру своего хозяина. Узнав о нашей победе, Риманендо, должно быть, уже хнычет в свою горностаевую мантию и молит бога, чтобы стены его дворца оказались достаточно крепкими, чтобы защитить Его Величество от гнева народа, которого он тиранил. Но скажите, друзья, могут ли стены и солдаты защитить тирана от народного гнева? - Мордерми подождал, пока громогласное "Нет" достигнет крещендо.

- Тогда за оружие, друзья! С нашими непобедимыми союзниками мы свергнем Риманендо и его прогнивший двор. Час освобождения близок! Он в наших руках!

После речи Мордерми начался дикий марш по улицам Кордавы. Это время безумного возбуждения навсегда останется в памяти Конана, как кошмар.

Они выходили из Преисподней - обездоленные, отверженные граждане сумеречного мира. Их число росло с каждым шагом. Карико, который был еще слишком слаб, чтобы идти, упросил Конана посадить его верхом на лошадь и поддерживать во время этого шествия. Когда они шли через город, к ним присоединился Сантиддио. К удивлению Конана он вел за собой под знаменем Белой Розы несколько тысяч человек. Сантиддио нехотя приветствовал их, что было ему несвойственно, и затем они с Карико принялись горевать, что с ними нет Аввинти, чтобы разделить радость победы. Мордерми, сопровождаемый Сандокадзи, ехал впереди растущей процессии.

О Каллидиосе ничего не было слышно, но его присутствие ощущалось. Последняя Гвардия - тысяча демонов смерти - безмолвно шагала впереди армии повстанцев.

Они двигались через Кордаву, не встречая на своем пути сопротивления. Генерал Корст уклонился от бесполезной битвы с Последней Гвардией и увел с собой тех, кого еще мог спасти. Теперь за стенами дворца Риманендо он лихорадочно готовил оборону против восставших жителей и их каменных союзников. Но катастрофа в Преисподней деморализовала армию короля. Уцелевшие с ужасом в голосе рассказывали своим товарищам о выпавших на их долю испытаниях. Сражаться против человека - одно, а иметь дело с нечистой силой - совсем другое! Из королевской армии дезертировали целые подразделения во главе с офицерами.

Король Риманендо правил долго и сумел восстановить против себя всех своих подданных. Зингаранцы терпели его правление не из-за любви к тирану, а из страха перед ним. Теперь Белая Роза стала силой, намного превосходящей армию Риманендо. Теперь пришла очередь Риманендо дрожать от страха в ожидании справедливого возмездия. Покинутый всеми, кто имел возможность бежать, он заперся в своих покоях, и последние из его верных псов приготовились к безнадежной схватке.

Как уже отмечалось, их шествие по городу было свободным. Только у крепостных казарм восставшие натолкнулись на сопротивление небольшого гарнизона, который либо не слышал, либо не верил в демоническую силу повстанцев. Первые шеренги Последней Гвардии прошли сквозь строй солдат, даже не замедлив шага. Гарнизон погиб прежде, чем сумел осознать, с какой страшной силой им пришлось столкнуться. Маленький кровавый спектакль еще больше раззадорил толпу, большинство которой воочию убедилось в непобедимости Последней Гвардии.

Конан вспомнил захват Гандермана в Венариуме, в котором он принимал участие несколько лет назад. Киммерийские племена объединились, чтобы уничтожить крепость, воздвигнутую аквилонцами на границе южных владений варварских народов. Женщины, мужчины, дети - все были вырезаны, крепость сожжена дотла. Да, это была славная резня. Но предстоящая бойня, которую он будет тоже долго помнить, не будет вызывать у него приятных ощущений.

Стена, окружавшая королевский дворец, ощетинилась стальной короной из оружия и доспехов, мрачно отсвечивающих на фоне факелов и отблесков пожара, все еще бушевавшего на окраинах Кордавы. Небо было черным от дыма, в нем не угадывались даже звезды.

Толстые стены крепости, по видимости, придали уверенности ее защитникам, по крайней мере, было очевидно, что Корст не собирается сдаваться без боя. С крепостной стены на повстанцев посыпались стрелы с металлическими наконечниками. Метательные машины обрушили на их головы град камней. В толпе послышались крики боли и гнева. Люди всколыхнулись, как бы разом вспомнив, что пришли на смертный бой, а не на воскресную прогулку. Большая часть кинулась искать укрытия от стрел и камней в соседних домах.

Конан повернул свою лошадь и укрылся за колонной. Он хотел посмотреть, какой эффект окажут камни против Последней Гвардии. Обороняющиеся использовали камни любых размеров: от небольших булыжников величиной с кулак до огромных валунов весом в 50 - 60 фунтов. Мелкие камни причиняли вреда каменным воинам не больше, чем комья снега. Но вот, один из крупных камней угодил прямо в грудь каменному дьяволу, и тот упал на землю, сбитый силой удара. Камень раскололся, а воин поднялся на ноги как ни в чем не бывало. Его движения были настолько естественны, что Конан не удивился, что тот отряхнулся после падения.

Тем временем каменные гвардейцы выстроились в сомкнутую колонну и быстрым шагом направились к главным воротам крепости. Обезумевшие защитники делали все, чтобы как-то остановить безмолвные колонны: они кидали камни, лили кипяток, горящее масло - все напрасно.

Массивные ворота крепости были сделаны из толстых досок, скрепленных металлическими полосами. Они были способны выдержать удары таранных машин большой величины. Сражающиеся на обоих сторонах затаили дыхание в ожидании, что же произойдет.

Убрав оружие в ножны, передняя шеренга надавила руками на дубовый барьер. Несколько мгновений длилась борьба между твердым деревом и каменными мускулами. Затем послышался скрежет болтов, вывернутых из гнезд, и треск ломающихся досок. Ворота пошатнулись и рухнули, погребая под собой защитников, которые в последней отчаянной попытке попытались подпереть их собой. Пройдя по обломкам, Последняя Гвардия вошла в крепость, неся смерть всем, кто доверил свою судьбу каменным стенам и оружию и был ими обманут.

Некоторое время толпа за воротами пребывала в благоговейном восторге, затем с голодным воем, извергнутым тысячами глоток, народ Кордавы ринулся крушить ненавистный дворец. 3верь был повержен, осталось только добить его в его же логове.

Конан, решивший посмотреть, чем все окончится, пришпорил лошадь. Еще недавно он смирился с мыслью, что будет лежать мертвым на грязной мостовой Преисподней, а сейчас - на тебе! - идет грабить королевский дворец.

Вмешательство Последней Гвардии превратило осаду крепости в бессмысленную бойню. Спасения не было. Первых попавших под руку солдат Риманендо толпа разорвала на куски. Некоторые гвардейцы сбрасывали воинские мундиры и присоединялись к жаждущей крови толпе, другие, воспользовавшись суматохой, перелезали через высокие крепостные стены и спасались бегством. И только немногие остались драться до конца, сложив головы, но сохранив честь.

Конан отыскал тело генерала Корста, павшего вместе с последними защитниками, оборонявшими вход в королевский дворец. Толпа, устремившаяся в королевские покои в поисках вожделенной добычи, прошлась по их телам, превратив их в кровавую кашу. Конан остановился, чувствуя уважение к старому солдату, до конца выполнившему свой долг.

Черно-голубая борода была залита кровью, грудь разбита ударом палицы, но жизнь еще не покинула генерала. Корст открыл глаза, встретился со взглядом Конана, и его зрачки расширились: он узнал киммерийца.

- Я знаю тебя, - глухо произнес умирающий. - Ты - Конан-мятежник, сумевший избежать виселицы. Мордерми сделал тебя своею правой рукой.

- Я предложил тебе свой меч, - в голосе Конана все еще чувствовалась злоба, - а ты отплатил мне петлей. Вот я и решил попытать счастья с Мордерми.

Глаза Корста смотрели на варвара.

- Я тоже искал свое счастье, и поиски привели меня сюда. Смотри на меня, киммериец. Может, ты видишь свое будущее.

Конан хотел возразить, но увидел, что Корст уже не слышит его.

Проталкиваясь сквозь толпу мешочников, тащивших из дворца все что попало, Конан отправился разыскивать Мордерми. Он нашел своего друга ломящимся в тяжелые двери, ведущие в покои короля. Конан взялся за конец тяжелой колонны, которую повстанцы использовали как таран. Двери распахнулись.

Конан не был готов к представшей перед ним сцене.

Выведенный страхом из своего обычного полупьяного состояния, Риманендо заперся со своими любимчиками и наперсниками в опочивальне. Однако, его приближенные, видя, что победа остается на стороне повстанцев, решили путем предательства купить милость новых господ.

Когда Мордерми и Конан переступили порог королевских покоев, от разношерстной группы придворных отделились два мальчика и просеменили к ним. Их волосы были завиты и напомажены, тела блестели от масла. В руках они несли золотое блюдо. На нем лежала золотая корона вместе с отрезанной головой Риманендо.

Глава 13. НОВЫЙ ПОРЯДОК И КОРОНАЦИЯ

Было решено, что место Риманендо займет Мордерми.

Сначала бывший главарь воров и слышать об этом не хотел, но все его возражения и отговорки были отвергнуты.

Риманендо и весь его двор погибли при захвате дворца, потомков или наследников у короля не было. Кроме того, было ясно, что повстанцы не отдадут трон родственникам тирана. А имея на своей стороне Последнюю Гвардию, они могли не опасаться, что какой-нибудь претендент выдвинет свою кандидатуру на престол.

Старая эпоха деспотии и коррупции миновала. В Кордаве и во всем Зингаре отныне был установлен новый порядок.

Это был не просто дворцовый переворот, когда один мерзавец сменяет другого, как любил указывать Сантиддио, это было установление нового общественного порядка. Белая Роза должна была разработать новую конституцию, которая бы предусматривала права народа в управлении государством, содержала бы новые законы, дарующие всем равные права.

Разумеется, осуществление таких радикальных реформ требовало много сил и времени. Нужно было сформировать комитеты, избрать представителей, обсудить проект реформы. На этом подготовительном этапе революционный комитет Белой Розы должен был временно исполнять функции правительства.

Тем не менее это был опасный этап в установлении нового порядка в стране. Несомненно, Последняя Гвардия надежно охраняла Кордаву от покушений контрреволюционных сил, но Зингара была большой страной, и ей угрожали, как внутренние враги, стремившиеся вернуть былое величие, так и внешние, которые видели в новом порядке угрозу своему правлению. Это создало необходимость наделить кого-то из членов революционного комитета диктаторскими функциями с тем, чтобы он мог сосредоточить в своих руках абсолютную власть и использовать ее для отпора интервентам. Этот человек должен быть популярен в народе и обладать военными талантами. Его власть, конечно, была временной до введения конституции и избрания народных представителей.

Мордерми был вынужден признать, что ситуация действительно требует крайних мер, и он единственный, кто обладает всеми перечисленными качествами. Тем не менее принять корону Зингары, когда труп свергнутого короля еще не остыл, он отказался.

Аввинти, вернувшийся после успешного выполнения своей миссии, чему в немалой степени способствовали слухи о победе повстанцев, заявил, что в этот переходный период зингаранская аристократия, поддержка которой чрезвычайно важна, охотнее присягнет новому королю, нежели одному из членов революционного комитета. Для них очень важны традиции и святость королевского престола.

Мордерми отнекивался, но, в конце концов, был вынужден уступить.

Конана постоянно удивляло, что прежде чем признать очевидное, его друзья до хрипоты изводили себя в бесконечных спорах. Когда они занялись очередным непонятным для него ритуалом, он покинул их чрезвычайно интеллектуальное общество.

А ритуал заключался в формировании временного правительства Зингары. Мордерми был избран королем, в революционный комитет вошел триумвират лидеров Белой Розы: Сантиддио, Аввинти и Карико, а Каллидиос, сумевший доказать, что его политическое чутье не уступает колдовскому искусству, получил должность премьер-министра. Конан, чье мужество и отвага, проявленные в бою с солдатами Корста, сделали его национальным героем, должен был занять пост главнокомандующего зингаранской революционной армии.

- От простого наемника до главнокомандующего всей королевской армией за один месяц, - сокрушался Конан во время коронации Мордерми.

- Довольно быстро, не правда ли? - засмеялся Мордерми, жестом приказывая слуге принести еще вина. - Но от короля воров до короля Зингары еще быстрей!

Он опять рассмеялся своей шутке.

- Ты знаешь, Конан, - продолжал он уже более серьезным тоном. - Мне нужен друг. Настоящий друг, которому я бы мог доверять. Ты молод, Конан, но большую часть жизни ты провел сражаясь и знаешь о военном искусстве больше, чем любой из моих помощников или высокомудрых членов комитета. Я не могу доверить армию никому из старых офицеров Корста или новоявленных друзей Аввинти - знатных лордов. Ты мой друг, Конан, единственный, кому я могу доверять полностью.

- Если это так, - осторожно произнес Конан. - последуй моему совету: избавься от Каллидиоса.

- Киммерийцы - упрямый народ. Мне нужен Каллидиос. На преобразование армии уйдут недели, месяцы. Все это время мы будем уязвимы для какого-нибудь лорда со своей армией или одного из этих ублюдков королевской крови. Нам нужна Гвардия для защиты от наших завоевателей. Каллидиос знает, как управлять ею, а я нет.

- Дай мне время, и я создам из революционной армии нечто большее, нежели толпу, ревущую лозунги Сантиддио. Тогда тебе не понадобятся каменные дьяволы, - пообещал Конан.

- Вот тогда и приходи со своим советом, - в тон ему ответил Мордерми.

- Как? Вы тут вдвоем, и трезвые? - раздался знакомый голос, и в комнату ввалился Сантиддио, удерживавший равновесие только благодаря стараниям своей сестры. - Чума возьми твою корону, Мордерми, если из-за нее ты трезв в день собственной коронации!

- Мы с Конаном обсуждали вопрос о создании новой армии. И вообще, будь почтителен, когда беседуешь с королем и его генералом.

Сантиддио неприлично выругался, что было странным для столь высокообразованного человека.

- Аввинти считает, что тебе следует заручиться поддержкой барона Мановры и графа Перизи, которые явились сегодня на коронацию нового наследника престола. Поговори с ними.

- Конечно, - Мордерми поклонился Сандокадзи. - Вашу руку, миледи. Ты будешь ослеплять их своей красотой, а я тем временем склоню их на свою сторону.

Конан глядел вслед удаляющейся паре и вспоминал их первую встречу. Мордерми был великолепен - в горностаевой мантии и золотой короне. Сантиддио в своем лучшем костюме походил на подвыпившего школяра. Но эффектней всех выглядела Сандокадзи - в роскошном шелковом платье с глубоким вырезом, туго затянутой талией и в свободной юбке. Конан оглядел свой не первой свежести костюм и подумал, что королевскому генералу, возможно, следовало бы в день коронации одеться поприличнее.

Дворец Риманендо, теперь принадлежавший Мордерми, был подвергнут некоторому ремонту с момента его захвата и грабежа, и теперь имел мало-мальски приличный вид. Народ Кордавы приветствовал Мордерми ликующими криками - главарь воров всегда слыл в их глазах героем, а сейчас он выступал в качестве их освободителя, не изменяя, тем не менее, своей основной профессии.

- Пусть народ скажет, согласен ли он иметь меня своим королем, сказал Мордерми, - и этого будет достаточно для коронации.

Аввинти настаивал на полном соблюдении ритуала, напомнив, что не только Кордава, но и вся Зингара должны были присягнуть на верность новому правителю.

Итак, в полуразрушенном дворце, захваченном повстанцами, началась церемония коронации, проводившаяся по всем правилам этого монархического государства. Как бы в оправдание этого Мордерми пригласил на коронацию всю Кордаву. Площадь перед дворцом, очищенная от трупов и мусора, была сплошь заполнена простым людом, собравшимся сюда на великий праздник, и теперь уже не кровь, а вино полилось рекой.

Конан осушил свой кубок, удивляясь, почему он не разделяет общего веселья. Его друзья одержали блестящую победу, он сам получил высокий пост! Этот день должен был стать днем свершения его самых несбыточных желаний.

Но перед глазами киммерийца по-прежнему стояло лицо умирающего Корста, а его предсмертные слова не выходили у него из головы. Была ли это только горечь поражения, или в минуту смерти Корсту открылось будущее? Такое случалось в его племени: чувствуя приближение смерти некоторые люди становились ясновидящими.

Конан помолился, бросив взгляд на богато разодетую знать, заполнившую зал. Ему были ближе по духу те, кто остался за стенами дворца - простые люди, распивающие вино и горланящие песни в честь нового короля-освободителя. С ними можно выпить и утопить в вине воспоминание о насмешливой улыбке на лице умирающего Корста. Он найдет себе веселую подружку, которая будет с ним ласкова и нежна. А если у кого-то появится охота спеть или подраться, Конан с удовольствием составит ему компанию.

Конан бродил по залу, испытывая чувство отвращения к тому, что происходило вокруг. Черт побери! Мордерми еще не успел как следует примерить корону, как его дворец превратился в королевский двор!

Глава 14. КОНАН НАЧИНАЕТ СРАЖЕНИЕ

В последующие недели молодой генерал развил бурную деятельность. Новая должность пришлась киммерийцу не совсем по нраву, и он не переставал клясть себя за то, что согласился на нее. Несмотря на свое довольно высокое положение, Конан быстро понял, что участие в сражениях - это только одна и не самая главная из многочисленных нудных обязанностей, накладываемых генеральским чином. Конан терпеть не мог проводить смотры войск вместо того, чтобы резаться с солдатами в кости в казармах, просматривать поздно вечером рапорта вместо веселой пьянки в каком-нибудь ночном кабачке Кордавы, или разбирать ссоры между офицерами, когда его главным желанием было размозжить чей-нибудь череп.

Но Мордерми поручил ему эту работу, и Конан делал ее, стиснув зубы.

Несмотря на всю неприязнь, которую варвар испытывал к Последней Гвардии, он был вынужден признаться себе, что без ее помощи он вряд ли сумел бы чего-то добиться. В первые дни правления Мордерми способность Революционной зингаранской армии защитить Кордаву от внешнего нападения представлялась весьма сомнительной. Среди знатных лордов, имеющих под своим началом сильные армии, ходили разговоры, что нельзя допустить, чтобы трон узурпировал какой-то бандит и грабитель. Правители соседних Гиборийских стран также подумывали о вторжении в Зингару и установлении там своего марионеточного правительства.

Однако слухи о кровавой резне, учиненной Последней Гвардией при свержении Риманендо, удерживали их от практических шагов. Какой смысл открыто нападать на государство, которое охраняют черные силы колдовства? Лучше выждать и выяснить, где таится слабинка в обороне противника, чтобы в нужный момент ударить и сокрушить его. И пока шакалы выли в ожидании, Мордерми старался закрепиться у власти.

Задача Конана была достаточно сложной и необычной - у победившей партии не было армии! Повстанческие силы, наспех сколоченные из бандитов Мордерми и сторонников Белой Розы, не были армией в полном смысле этого слова. Ядро восставших погибло во время жестокой схватки в Преисподней, а те, кто присоединился позже, не имели военных навыков и боевого опыта.

- Это не солдаты, а мясо для топора, - ворчал Конан. - Они даже не знают, каким концом одевать шлем. Может, в уличной драке они хороши, но в битве совершенно не годятся.

- Чего же ты хочешь? - спросил Мордерми.

- Мне нужны настоящие солдаты. Объяви амнистию бывшим королевским гвардейцам и пусть они принесут тебе присягу в верности. Я знаю многих наемников, которые разбежались во время резни. Но если обещать им прощение и золото, они вернуться.

- Золото не проблема, но сможем ли мы на них рассчитывать?

- Наемники продают свое оружие тем, кто им платит. Все приверженцы Риманендо погибли в последней битве. Если бы после Риманендо остался наследник, тогда другое дело. А так, получив прощение, наемники с радостью поступят на службу к новому королю.

- Некоторые высокопоставленные друзья Аввинти предлагают укрепить Революционную армию за счет офицеров своих войск, которых они согласны передать нам.

- Я думаю, Аввинти не следует доверять, - осторожно заметил Конан.

- А я и не доверяю, - ласково отозвался Мордерми. - Но я не доверяю и Карико с его тупоголовой политикой - я заметил, что в Революционную армию записалось очень много его сторонников.

Конан решил не ввязываться в мелочные распри своих одержимых друзей есть дела более неотложные. Ему предстояло создать Революционную армию, с которой он как генерал мог бы спокойно идти в бой. И это ему удалось. Амнистия вывела из убежищ многих гвардейцев королевской армии, золото Мордерми привлекло в ряды революционных войск еще больше наемников. Конан сколотил из наиболее опытных в военном отношении солдат офицерский корпус с тем, чтобы переложить на их плечи всю нудную организационную работу. Это решение далось ему нелегко: будучи индивидуалистом по натуре, киммериец неохотно доверял другим важные дела.

Золото, как сказал Мордерми, не было проблемой для нового монарха. После захвата сокровищницы Риманендо его было больше, чем медных колец в сумке нищего торговца. Но и это богатство меркло перед тем, что было сокрыто в гробнице Калениуса.

В последние недели Каллидиоса видели нечасто. То ли он погружался в пучины Черной магии, то ли блаженствовал в испарениях желтого лотоса. Конан подозревал последнее и был рад этому обстоятельству, зная по опыту, что нюхатели лотоса долго не задерживаются на этом свете. Но долгие уединенные разговоры Мордерми с колдуном очень беспокоили киммерийца. Конан надеялся, что Мордерми использует всю свою хитрость и природную смекалку, чтобы выведать у Каллидиоса секрет управления Последней Гвардией.

На одной из таких встреч было решено опустошить гробницу Калениуса. То, что Каллидиос может использовать каменных дьяволов для ограбления могилы, которую они охраняли, поразило Конана больше, чем резня на улицах Кордавы. Более близкое знакомство с планом операции показало, что он вполне логичен. Кому проще всего ограбить гробницу? Тем, кто ее охраняет. Тем более, что каменных истуканов не могли остановить ни глубина моря, ни заваленные ходы, ни потайные ловушки. Конан был глубоко уязвлен низостью происходящего - низким предательством чести покойного монарха, тем более отвратительным, что его совершали те, кто добровольно предпочел живую смерть на долгие века, чтобы стоять на страже могилы своего любимого повелителя.

Как сказал Мордерми, Калениусу это золото уже не понадобится. Конан был слишком практичен, чтобы оспаривать этот тезис. К тому же и он был не в силах устоять перед перспективой овладеть такими сокровищами, которые, он был уверен, теперь и так не долго будут скрыты от грабителей могил.

Это было жуткое зрелище. Последняя Гвардия погружалась в море и возвращалась обратно, неся запечатанные сундуки и кофры с золотыми слитками. Тысячелетия прошли с тех пор, как король Калениус воздвиг свой дворец. Многие украшения и большая часть богатого убранства превратились в пыль, которую поглотило море. Но если экзотические меха, непревзойденные картины и гобелены, мебель стали черной слизью на полу из голубого ляписа, то время пощадило драгоценные камни и благородные металлы. Морская вода истончила железо и бронзу, но золото, но вечные звезды алмазов, рубинов, изумрудов, извлеченные из подводного мрака могильного склепа, весело сияли на солнце, презрев безжалостные века.

Кошмарные обсидиановые демоны выходили из моря с золотыми сундуками, каждый из которых стоил целого государства. Только Последняя Гвардия могла сохранить в неприкосновенности от бесчисленных поколений грабителей такие сокровища. 3а несколько часов Мордерми стал самым богатым человеком на Гиборийском континенте.

Сначала Каллидиос подарил ему власть, затем богатство... - Каким же будет третий его подарок? - думал Конан. - Какую сделку они заключили между собой?

Конан гордился мыслью, что, как только формирование Революционной армии будет завершено, Каллидиос перестанет быть нужным Мордерми. Последняя Гвардия окажется не у дел. Каллидиос, если он к тому времени не свихнется от паров желтого лотоса, будет удален от двора, и государство смоет с себя позорное пятно колдовства. Для того, чтобы приблизить этот день, Конан работал не покладая рук.

Положение за стенами Кордавы продолжало оставаться напряженным. Последняя Гвардия оберегала город от любого нападения, но на остальной территории государства власть Мордерми была пустым звуком. Могущественные лорды, располагавшие сильными вооруженными отрядами и неприступными крепостями, могли признавать или не признавать нового короля. Хотя в стране не было силы равной, Последней Гвардии, Мордерми не мог использовать ее для усмирения всех вассальных земель. Он не мог оставлять столицу без защиты.

Поэтому Мордерми была просто необходима новая армия и как можно скорей, прежде чем остальные провинции поймут, что нет нужды выполнять приказы узурпатора из Кордавы. Присутствие Последней Гвардии обеспечило Мордерми поддержку соседних княжеств, а щедро раздаваемое золото еще больше увеличило число его сторонников. И все же армия была ему необходима.

Между тем угроза новому правлению становилась все более ощутимой. Ободренный отказом Мордерми вывести Последнюю Гвардию за пределы Кордавы, граф Дисендо, владеющий огромными землями на дальних восточных границах, соседних с Кордавой, объявил, что отныне перестает быть вассалом короля. Посланные ему на помощь из соседнего Аргоса войска перешли реку Кхоротас. Взамен Дисендо обещал отдать некоторые земли, ранее принадлежавшие его давнему сопернику барону Лукабосу.

- Мы должны нанести быстрый и решительный удар, - сказал Мордерми, обрисовав Конану положение дел. - Иначе каждый вассал Зингары захочет обрести независимость.

- Армия готова к борьбе, - ответил Конан с уверенностью, которую сам не разделял. - Мы выступим сегодня же.

- Отлично, - кивнул Мордерми. - Желаю тебе скорой победы. Будь беспощаден к врагам. Мы должны преподать урок всем, кто пока не спешит признавать мою власть. Есть сведения, что на Севере зреет заговор, во главе которого стоит какой-то идиот, провозгласивший себя незаконнорожденным сыном Риманендо. Это противоречит всем законам природы - ты ведь помнишь извращенные вкусы покойного короля. Черт возьми, измена находит себе уголок в каждой части моего королевства!

- Можешь на меня положиться, - сказал Конан.

- Я знаю, - Мордерми пожал ему руку. - Ах, если бы у меня была сотня таких молодцов!...

В тот же день зингаранская Революционная армия покинула Кордаву. Молодой генерал, ведущий войска в свою первую кампанию, привстал на стременах и оглянулся. На фоне серого неба вырисовывались темные силуэты каменных воинов. Взгляд молодого генерала был тревожен, но не предстоящие сражения были тому виной.

Глава 15. КОСА

Конан ушел из Кордавы летом, а вернулся только осенью. Сухая летняя жара сменилась приятной прохладой. - "Я достаточно пожил в Кордаве, думал киммериец, - пришла пора прощаться с друзьями, обратить приятельские отношения с Мордерми в хорошего коня да мешок с золотом и вернуться в родную Киммерию". Быть генералом до конца своих дней он не желал.

В горах, на востоке Зингары, армии Конана пришлось провести трудную кампанию, прежде чем крепость Дисендо пала, а мятежный граф был повешен на разрушенных стенах. В это время Лукабос, чьи земли Дисендо обещал Аргосу в обмен на помощь,отбивался от многочисленного противника и просил покровительства у нового короля. Конан обратил аргосцев в бегство и преследовал их до самой реки Кхоротас, но затем получил приказ вернуться: во дворце опасались, что нарушение границы может быть расценено как военный акт. Как разъяснили Мордерми эмиссары короля Аргоса, вторжение его солдат не территорию Зингары не было санкционировано Его Величеством, и виновные, несомненно, понесут самое суровое наказание.

Гораздо более серьезная угроза возникла на севере страны. Поитанский авантюрист по имени Капеллас объявил себя незаконнорожденным сыном Риманендо и аквилонской дворянки, с которой зингаранский король флиртовал во время своего визита в Поитан. Чтобы как-то удостоверить истинность своих притязаний, Капеллас представил фальшивые документы, а поскольку было точно известно, что Риманендо действительно некогда проезжал через Поитан, все роялисты с радостью подхватили весть о том, что законный наследник найден. При поддержке кучки могущественных дворян, бежавших из Кордавы в Аквилонию, Капеллас форсировал реку Алиман и вторгся в Зингару. Здесь он соединился с войсками лордов северных провинций, не пожелавших признать нового монарха. В обмен на поддержку новоиспеченный наследник обещал им большие милости.

Капеллас прошел почти половину Зингары, прежде чем Конан успел перехватить его на берегу реки Грома. Это была тяжелая проверка боеспособности зингаранской Революционной армии, которой противостояли регулярные, хорошо обученные войска, во главе с опытным полководцем Капелласом. Битва длилась целый день, и исход ее был не ясен до самого конца, пока брошенный Конаном резерв, состоявший из наемников, не прорвал фронт аквилонской армии и загнал ее в реку. Капеллас бросил окруженные войска и бежал со своей кавалерией. Конан начал преследование только после того, как уничтожил окруженного врага, он настиг Капелласа только при переправе через Алиман. Конан с ходу форсировал реку и атаковал Капелласа. Грабежи и насилия, которыми сопровождалось победоносное шествие Капелласа по Зингаре, предопределило его судьбу. Хотя Капеллас кричал, что засада Конана противоречит всем международным договорам, ему так и не удалось вернуться в Поитан.

Затем пришли вести, что Дикие Пикты, жившие вдоль северных границ Зингары, воспользовавшись отсутствием гарнизонов в пограничных крепостях, стали совершать дерзкие набеги на селения, разбросанные по побережью Черной реки. Конан быстро двинулся в поход, зная по опыту, что Пикты не пощадят никого и вероятнее всего вырежут все население приграничных районов. Форсированным маршем армия достигла границ и оставила местные гарнизоны в крепостях. Несколько налетов Пиктов, воодушевленных безнаказанностью, были отбиты, и дикие племена отступили вглубь своей непроходимой страны, чтобы выждать нового удобного случая.

Возвращаясь в Кордаву, Конан слабо представлял себе ситуацию в столице. Информацию он в основном черпал из отрывочных донесений, которые ему доставляли редкие гонцы короля, и слухов, распространявшихся со скоростью летящей стрелы. Почти все время Конан был занят сражениями и походами, поэтому ему некогда было размышлять о бессмысленных дебатах, раздиравших Революционный комитет. Мордерми посылал ему указания, и Конан старался их выполнить. Теперь, когда в стране воцарилось затишье, Конан повернул войска к столице в надежде на заслуженный отдых.

3а время длительного отсутствия Конана здесь произошли большие перемены.

Это бросилось в глаза сразу, как армия Конана вступила в Кордаву. Перед главными городским воротами стояли рядами врытые в землю столбы. С их заостренных верхушек криво усмехались всем проходящим отрезанные человеческие головы. Это было типичным явлением - выставлять напоказ головы казненных преступников. Конан подумал, что Мордерми отказался от старого обычая оставлять тела гнить на Танцевальном Помосте, а может, виселицы были заняты, поэтому пришлось не вешать, а рубить головы.

Внезапно киммериец остановился, не веря своим глазам. Нет, он не мог обознаться. Одна из голов, приветствующих его возвращение, принадлежала Карико.

Конан приказал солдатам отправляться в казармы, а сам поскакал во дворец. На улицах повсюду виднелись следы недавнего сражения. Лавки не торговали, многие дома зияли разбитыми окнами, мостовые были усыпаны обломками досок и осыпавшейся штукатурки. Когда Конан уезжал отсюда, в городе царило возбуждение и веселье, сейчас здесь чувствовался страх и смятение. По всему городу были разбросаны отряды Последней Гвардии. Они стояли молча, готовые к уничтожению.

Очевидно, совсем недавно в городе произошли какие-то драматические события, о которых Конан ничего не знал, а у Мордерми не было времени вызвать армию? Или он был уверен, что Последняя Гвардия сумеет восстановить спокойствие? Но зачем такая жестокость? И почему голова Карико выставлена на всеобщее обозрение? Для устрашения преступников?

На этот вопрос мог ответить только Мордерми, и Конан должен был его отыскать.

Дворец охранялся усиленными отрядами Последней Гвардии и Революционной армии. Навстречу Конану вышло несколько незнакомых ему офицеров, чтобы сопроводить генерала к королю. По дороге киммериец заметил, что в его отсутствие Мордерми сумел восстановить дворец в его былой роскоши и великолепии, как во времена Риманендо.

Мордерми тепло приветствовал Конана и проводил в свои покои.

- Ты вернулся раньше, чем я ожидал, - заметил он, наливая киммерийцу вина. - Прошлой ночью в городе произошло много событий. Они застали меня врасплох, и если бы не Последняя Гвардия, все могло кончиться худо.

Конан перевел взгляд на Каллидиоса, беззаботно развалившегося на диване.

- Что случилось? - спросил он тревожно. - У крепостной стены я видел, то что никак не ожидал увидеть.

- Тогда ты сам можешь предположить, что произошло. - В голосе Мордерми послышались гневные нотки. - Этот Революционный комитет, он постоянно вмешивался во все мои дела. Пока Белая Роза занималась пустой болтовней, она мало кого волновала, но затем их попытки на практике претворить безумные идеи о новом общественном порядке привели их к краху. Это произошло, когда ты воевал.

Аввинти утверждал, что только имущие классы должны были быть представлены в правительстве, Карико настаивал на равных правах для всех членов общества, начиная с последнего нищего и кончая знатным лордом. Ты же сам все это слышал. Я надеялся, что Сантиддио сумеет найти какое-нибудь компромиссное решение и утихомирит разбушевавшиеся страсти, но этого не произошло.

Мордерми остановился, сделал глоток вина. Его лицо сделалось жестким.

- Аввинти был отравлен. Его смерть, без всякого сомнения, была организована Карико. Как только стало очевидно, что Карико замышляет заговор, я отдал приказ о его аресте. Фракция Карико покинула Революционный комитет и начала организовывать на улицах демонстрации, требуя его освобождения. Я очень сожалел о том, что Карико решился на вторую революцию. Мне не хотелось казнить его, но выбора не было. Каллидиос с помощью Последней Гвардии сумел подавить уличные беспорядки. Конечно не обошлось без крови.

- А Сантиддио? - угрюмо спросил Конан.

- Сантиддио повел себя, как истеричная баба, когда я распустил Революционный комитет и ввел военное положение. Конечно, это крайняя мера, на которую меня вынудили чрезвычайные обстоятельства, и я думаю ее со временем отменить. Однако Сантиддио отказался рассуждать здраво. Он начал бросать мне в лицо всякие обвинения, весьма болезненные для меня, учитывая нашу давнюю дружбу.

- Что случилось с Сантиддио? - настаивал Конан.

- Под давлением обстоятельств я был вынужден арестовать и его. Как бы не были глупы и бездоказательны его обвинения, я не могу допустить, чтобы столь популярный в народе человек публично утверждал, якобы я предал идеалы революции ради собственной выгоды.

- Так ли уж глупы и бездоказательны его обвинения? - спросил Конан.

- Я знаю, ты мой друг. В противном случае этот вопрос стоил бы тебе жизни. У меня много врагов - и на границах Зингары, и в собственном дворце. Этот трон достался мне нелегкой ценой, и я не хочу потерять то, чего добился.

- Карико мог убить Аввинти в порыве гнева, - задумчиво сказал Конан. - Но Карико не отравитель. Может, это сделал кто-то из его знатных друзей, которые сейчас командуют стражей дворца? Убрав Карико, ты оказал большую услугу знати, которая теперь может беспрепятственно раздевать бедняков.

Мордерми снова наполнил кубок Конана.

- Ты же знаешь, что идеи Карико глупы. Но ты пришел к тому же абсурдному заключению, что и Сантиддио. Ты должен помнить, что слова и действия, вырванные из контекста, могут приобретать зловещий смысл. Например, твоя борьба на баррикадах сделала тебя героем. Тем не менее, мне стало известно, что ты оставлял свой пост и даже заявил, что если Мордерми не пойдет в бой, ты лично возглавишь все революционное движение Кордавы. Уход с поста и измена, вырванные из контекста, - основание для заключения под стражу.

- Это угроза? - зарычал Конан, глядя на Мордерми. - Таким же образом был арестован и Сантиддио? Где он, дайте мне поговорить с ним.

- Это уже организовано, - доверительно сказал Мордерми. - Боюсь, твои примитивные представления о чести мешают тебе прислушаться к голосу разума.

Голос Мордерми вдруг начал удаляться, и лицо его потускнело. Конан хотел выругаться, но внезапно распухший язык не поворачивался во рту. Киммериец посмотрел на кубок, который ему дал Мордерми. Ему становилось невыносимо тяжело держать его в руке. Кубок выпал из его руки, и Конан, собрав последние силы, бросился на Мордерми. Звука падения собственного тела он уже не слышал.

Мордерми посмотрел на распростертого на полу киммерийца, и на его лице отразилось сожаление.

- Может, дать ему время подумать, и он образумится? Ведь он всего-навсего варвар, который ищет приключений! Какая ему разница, на чьей стороне бороться, если ему предлагают взять сторону победителя?

- Тебе лучше знать, - ответил Каллидиос, трогая носком обуви тело киммерийца. - Хотя он верил тебе, он был всего лишь пешкой в игре. Король должен знать, когда следует пожертвовать бесполезной пешкой.

Глава 16. КОСЕЦ

Наконец пришло время, когда мрак в его мозгу сменился сумраком тюремной камеры. Конан попробовал приподняться и застонал; перед глазами все плыло.

- Выпей вот это. - Сантиддио поднес к его губам банку с тепловатой водой.

Конан жадно выпил. В пересохшем рту чувствовался какой-то металлический привкус. Он вытер губы и сплюнул, желая от него избавиться.

- Ну вот, подошла и твоя очередь, - сказал Сантиддио.

Конан осмотрелся. Они находились в одном из подземных казематов, расположенных под дворцовой крепостью. Слабый свет факелов проникал сюда из коридора. Грязная камера, в которой они находились, была мала даже для одного человека. Одну из стен здесь заменяла массивная дверь из окованного железом дуба. В крепости была целая вереница подобных камер с помещением для охраны в конце коридора, где находилась лестница, ведущая наверх. В другом конце располагалась пыточная комната, которая при Риманендо всегда содержалась в образцовом порядке. Конан хорошо помнил это подземелье.

- Что произошло после того, как я покинул Кордаву? - спросил Конан, делая попытку сесть прямо.

- Все пошло прахом. Мы грезили, что наши мечты станут явью, а они обратились в кошмар.

- Мордерми сказал мне, что Аввинти отравлен. На городской стене я видел голову Карико - Мордерми обвинил его в убийстве. Он сказал, что Карико готовил вторую революцию.

- Я тоже слышал эти басни. Народу Кордавы они так же мало нравятся, как и тебе. Когда арестовали Революционный комитет, на улицах вспыхнули стихийные беспорядки. И тогда этот дьявол призвал Последнюю Гвардию. Мордерми поспешил объявить, что фракция Карико организует заговор.

- Не могу понять, что происходит с Мордерми. - Конан выругался.

- Чужая душа - потемки. Сандокадзи думает, что это влияние Каллидиоса. Этот колдун способен на все.

Сантиддио поскреб грубую щетину на лице. Прежде чем бросить сюда, его не поили отравленным вином.

- Я должен был это предвидеть, - жестко сказал он. - Мы приняли Каллидиоса с распростертыми объятьями. Наша цель была правой, и необходимо было достичь ее любыми средствами. Возможно, без помощи Каллидиоса наша революция захлебнулась бы в крови. Возможно, со временем, мы бы сами свергли Риманендо. Нам не приходило в голову, что наше же оружие может повернуться против нас!

Конечно, сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что мы слишком много болтали, озабоченные только тем, как сформировать новое правительство. Думаю, со временем мы бы пришли к компромиссу Но Мордерми опередил нас и взял все в свои руки.

Он дискредитировал Белую Розу, объявив, что каждый из нас готовит заговор против остальных ее членов. Знать готова была поддерживать любого, кто не станет посягать на существующий порядок. Аристократия с радостью отдала бы трон Аввинти и никогда бы не потерпела во главе государства Карико. Даже с помощью армии предстояла длительная борьба, чтобы провести в жизнь самые умеренные социальные реформы. Мордерми, устранив Аввинти, одним ударом отделался от конкурента и, свалив вину за его убийство на Карико, завоевал симпатию знати. Затем, под предлогом нарушения общественного порядка, он распустил комитет и разгромил Белую Розу. Твое отсутствие в городе тоже не случайность, можешь поверить. Мордерми специально выждал, когда ты будешь далеко, чтобы нанести свой предательский удар.

Сантиддио, казалось, восхищался коварством, с которым Мордерми привел в исполнение свой план.

- Теперь Мордерми ничем не лучше любого короля, окруженного знатными прихлебателями, - продолжал он со смирением в голосе. - Они не станут вмешиваться в его дела. Ты обезопасил границы его королевства, создал для него армию. Теперь он пошлет туда своих офицеров, а ты станешь больше не нужен. Кроме того, у него останется еще Каллидиос с Последней Гвардией. Думаю, не далек тот день, когда зингаранские солдаты пойдут на Аргос и Аквилонию.

- Может они и пойдут, - угрюмо согласился Конан, - да мы этого уже не увидим. Мордерми не оставит нас в живых после того что произошло. Странно, что я еще здесь и разговариваю с тобой. Он мог подмешать в мое вино тот же яд, которым был отравлен Аввинти.

- Вероятно, Мордерми желает придать своим действиям хотя бы видимость законности, - предположил Сантиддио. - Пока он сохраняет мне жизнь только по просьбе Сандокадзи, я уверен. Что же касается тебя, не исключено, что он хочет предложить тебе служить ему и дальше. А когда народ Кордавы забудет своих героев, нам предъявят все те же фальшивые обвинения и отправят кормить ворон на Танцевальный Помост.

Неожиданно ситуация показалась Конану забавной, и он рассмеялся.

- Мы проделали длинный и опасный путь, чтобы обнаружить, что движемся по кругу. Неужели нам снова суждено встретиться на Танцевальном Помосте?

- Думаю, рассчитывать на милость Мордерми у нас мало шансов, печально усмехнулся Сантиддио.

- А где сейчас Сандокадзи?

- Она с Мордерми, - вздохнул Сантиддио. - И вряд ли предпочтет разделить нашу участь вместо того, чтобы одеть корону. Она любит этого выродка и не покинет его даже в такую минуту.

- Неправда, она не оставит своего брата гнить в вонючей камере, раздался чей-то голос.

Конан мгновенно вскочил на ноги, несмотря на слабость, которую все еще испытывал после отравления.

Сквозь решетчатое окно на них смотрело лицо Сандокадзи.

- Кадзи! - воскликнул Сантиддио. - А Мордерми знает, что ты здесь?

- Нет, этого никто не знает, - улыбнулась его сестра. - Они с Каллидиосом опять погружены в составление каких-то планов. Я думаю, Каллидиос требует немедленного приказа о казни Конана, а Мордерми пока сопротивляется и не соглашается убить друга.

- Щепетильность твоего любовника в такого рода делах широко известна. - Конан грязно выругался. - Мы с ним еще разделим дружескую выпивку, только теперь будет моя очередь угощать.

- Не кляни Мордерми за то, что он тебе сделал, - умоляющим голосом откликнулась Сандокадзи. - Боже, почему мы не послушались твоего совета, когда стигиец впервые появился в Преисподней?!

- Это еще одна моя ошибка, которую я исправлю, как только выберусь отсюда, - процедил Конан. - Но ведь отравленное вино мне наливал Мордерми.

- Если бы это сделал Каллидиос, ты бы никогда не проснулся, - сердито ответила Сандокадзи. - Какие вы оба идиоты! Мордерми был таким же смертельным врагом Риманендо, как и вы. Пока мы спорили, как поднять массы на революцию, он раздавал награбленное беднякам. Каллидиос изменил его характер. Я едва узнаю теперешнего Мордерми. Этот колдун наложил на него заклятье. Убейте Каллидиоса, и Мордерми освободиться от злых чар.

- Но что здесь делаешь ты, Кадзи? - снова спросил Сантиддио. Мордерми послал тебя, чтобы заключить мир?

- Я пришла сюда, чтобы освободить вас, - ответила Сандокадзи, странно хихикая. Конан и Сантиддио удивленно переглянулись. В руках у девушки была связка ключей.

- Я следила за Каллидиосом, - затараторила она, глотая слова. - Я украла у него трубку и накапала туда жидкость, как это делает колдун. Затем я притаилась возле комнаты стражников и пустила туда дым. Они и так клевали носом над чашами с вином, а теперь и подавно храпят. Я забрала у них ключи от камер, вот и все.

- Черт возьми! Так открывай, пока стражники не проснулись! встрепенулся Конан.

- Я выпущу вас, - скромно произнесла Сандокадзи, - но сперва вы пообещаете мне, что не причините никакого вреда Мордерми. Я знаю, что он предал вашу дружбу, но виной тому не он, а Каллидиос, отравивший его душу. Убейте стигийца и утолите свою жажду мести, но дайте слово, что не тронете Мордерми.

Конан решил, что испарения желтого лотоса помрачили рассудок девушки. Но спорить было некогда. Охранники могли очнуться в любую минуту.

- Я обещаю не убивать Мордерми, - с усилием произнес Конан. Слова застревали у него в горле. Киммериец никогда не нарушал данного слова, независимо от того, какие обстоятельства этому предшествовали.

- Я тоже обещаю, - сказал Сантиддио. - Давай, Кадзи, открывай быстрее.

Мучительно долго девушка выбирала нужный ключ, возилась с замком. Наконец дверь открылась. Конан выскочил из камеры, как большая кошка, которую долго держали в клетке. Пока Сантиддио обнимал сестру, он внимательно оглядел коридор.

Из комнаты охранников доносился могучий храп. Их оплошность, несомненно, будет стоить им жизни, но Конан не испытывал к ним чувства жалости. Беглецы укутались в воинские плащи, висевшие у двери, и украдкой поднялись по ступеням...

Снаружи, возле двери на улицу, лежал труп солдата. Тонкий кинжал был всажен прямо в сердце искусной рукой.

- Я обещала хорошо заплатить ему, если он позволит мне повидаться с братом, - пояснила Сандокадзи, - но мне показалось, что ему нельзя верить.

В этот полночный час вокруг дворца было пустынно. Лишь иногда попадались патрули. Конан вовремя заметил приближающихся солдат, и беглецы успели спрятаться, а затем проскользнуть вслед за ними. Конан понимал, что стоит охранникам очнуться, и их побег будет обнаружен.

- Возле стены я спрятала веревку, - сказала Сандокадзи. Конана всегда восхищали ее ум и предусмотрительность. - Как только вы выберетесь из крепости, вам придется самим позаботиться о себе.

- Ты должна идти с нами, - сказал Сантиддио. - Мордерми заподозрит тебя.

- Мордерми может подозревать сколько угодно, но он меня и пальцем не тронет. Каллидиос отравил его душу, но я осталась в его сердце. Мордерми свалит ваш побег на Белую Розу и использует его в качестве еще одного доказательства существования тайного заговора.

- Не спорь с нами, женщина, - попытался возразить Конан. - Ты помогла нам, и я не оставлю тебя в опасности. Мордерми нельзя верить.

- Я люблю его, - оборвала киммерийца Сандокадзи, - неужели вы не понимаете? Люблю! Если я покину его в эту минуту, рядом с ним не останется никого, кроме Каллидиоса.

Конан придерживался другого мнения, но, в конце концов, это было ее дело. Сантиддио лучше знал, как уговорить сестру.

- Что вы собираетесь делать? - спросила она, чтобы закончить споры.

- Для начала - выбраться из Кордавы, - ответил ее брат.

- Мы слишком известны, чтобы спрятаться в городе, да и Мордерми здесь крепко держит все в руках.

- Мы организуем новое восстание, - продолжал он. - И привлечем в его ряды тех, кого Мордерми предал. Это будет настоящий заговор, который ему не подавить так просто, как это он сделал с Белой Розой!

- А как вы собираетесь бороться с Последней Гвардией? - напомнила Сандокадзи.

- А ты не знаешь, как Каллидиос управляет этими каменными дьяволами? - спросил ее Конан.

- Мне известно только, что когда он собирается отдать им приказ, он запирается в хорошо охраняемой башне и не выходит оттуда, пока приказ не будет выполнен. Он вершит там всю свою магию и никого туда не допускает.

- Мы должны найти человека, сведущего в оккультных науках, чтобы он помог нам бороться с колдовскими чарами стигийца, - заявил Сантиддио. Пока мы сидели в камере, я все обдумал.

- Ты хочешь найти другого колдуна? - изумился Конан. - Но если он окажется могущественнее Каллидиоса, мы запустим в дом тигра, чтобы выгнать волка.

- Ты прав, но я веду речь о моей сестре, - заявил Сантиддио. - Я хочу обратиться за помощью к Дестандази, если она, конечно, в силах нам помочь.

Конан совсем забыл, что в живых из рода Эсанти осталось трое, и одна из них - Дестандази - была изгнана из Кордавы и стала жрицей Джеббал Саг. Мордерми как-то говорил Конану, что третья Эсанти живет где-то за Черной рекой.

- Дестандази порвала все узы, которые связывали ее с нашей семьей, заметила Сандокадзи. - Ей чужды традиции дома Эсанти, а также идеалы, за которые мы боремся. Какой ей смысл помогать нам?

- Мы должны попытаться, - хмуро сказал Сантиддио. - У нас нет другого выхода.

- Я думаю, мы должны направиться к Черной реке, - вмешался Конан. Граница совсем рядом. После недавнего нашествия Пиктов, солдаты на северной границе внимательно следят, чтобы никто не проник в Зингару, но обращают мало внимания на тех, кто ее покидает. Сможешь отыскать дорогу к Дестандази?

- Думаю, смогу, - ответил Сантиддио. - В противном случае мы либо оставим наши скальпы Диким Пиктам, либо сложим головы на плахе Мордерми.

- Мы теряем время, - Конан внимательно вгляделся в небо. - Если мы поторопимся, то сможем еще до утра украсть где-нибудь лодку и поплыть по Черной реке.

Он осмотрел веревку, припасенную Сандокадзи, и привязал ее одним концом к зубцу стены.

- Последний раз спрашиваю: пойдешь с нами?

- Я уже ответила на этот вопрос. Не забывайте своего обещания не причинять вреда Мордерми.

У Конана мелькнула в голове мысль схватить Сандокадзи в охапку и унести насильно, но твердость и решимость, прозвучавшие в голосе девушки, пробудили в нем нечто, похожее на уважение.

- ПередаваЙ от меня привет Дестандази, - жалобно попросила она, когда две темные фигуры, быстро заскользили вниз по веревке. Через некоторое время они растворились в темноте у подножия стены.

Сандокадзи отвязала веревку. Охранникам необязательно знать, каким путем бежали узники. Теперь надо было поторопиться, чтобы успеть опередить Каллидиоса.

Сандокадзи направилась в покои Мордерми, надеясь, что ее любовник все еще совещается с Каллидиосом. Она боялась просто избавиться от трубки Каллидиоса. Стигиец мог заметить ее исчезновение, связать ее отсутствие со спящей охраной и задуматься, почему заговорщики освободившие двух узников, избрали такой необычный способ бегства? Поэтому лучше вернуть трубку на место, тогда никто не догадается, как были усыплены охранники.

Сначала Сандокадзи убедилась, что Каллидиос еще не вернулся. Тем лучше. Очевидно, они с Мордерми все еще строят свои дьявольские планы. Она осторожно проскользнула в комнату и положила трубку в ящик стола рядом со склянкой, наполненной желтым лотосом.

Но она забыла, что Каллидиос еще и мастер иллюзии.

Он вдруг появился из серого полумрака, как раз в том месте, где была дверь.

- Я не могу уснуть без моей трубки, - ласково сказал он.

Глава 17. ДЕСТАНДАЗИ

Они прошли незначительную часть пути, но Сантиддио уже убедился, что без своего друга-гиганта, он бы не смог проделать и малую толику путешествия. В Кордаве Сантиддио относился к своему другу с оттенком легкого превосходства потомственного аристократа перед грубым варваром. Такое отношение было характерно для большинства жителей Кордавы, которые с презрением смотрели на тех, кто не имел счастья родиться в городе, а киммериец с его грубым акцентом, манерами и первобытными принципами казался просто неотесанным мужланом из захудалой провинции.

Зато стоило им оказаться на территории Пиктов, всего в нескольких днях плавания от Кордавы, их роли поменялись. Вдали от цивилизации Сантиддио оказался неученым неслухом, а Конан являл собой верх образованности.

В Кордаве они украли лодку. Конан, обладавший кошачьим зрением, всю ночь упрямо греб против течения в полной темноте, пока ранние солнечные лучи не разогнали туман, клубившийся над рекой. Сантиддио обладал достаточно тренированным телом и считал себя неплохим атлетом. Но задолго до того, как Конан объявил привал, окончательно выбился из сил. Все его тело ломило, как будто он недавно побывал в камере пыток. Конан ловко подвел лодку к берегу и тщательно укрыл под нависающими над водой ветвями деревьев.

- Двигаться дальше днем слишком опасно, - разъяснил он Сантиддио, как ребенку. - Мордерми может помнить, что однажды я уже предлагал ему бежать через страну Пиктов. Он мог послать вдоль берега конные отряды, которые быстро нас настигнут. Ночью мы можем ускользнуть от них.

Сантиддио рухнул на дно лодки и крепко уснул, несмотря на неудобную позу. Когда он проснулся, Конан дал ему поесть плоды каких-то деревьев, собранные им на берегу. Сантиддио даже не почувствовал, что Конан покидал лодку.

С наступлением темноты они продолжили свой путь. Теперь Конан греб более спокойно, но у Сантиддио при каждом взмахе весла по жилам пробегал огонь. Один раз Конан остановил лодку и сделал знак сидеть тихо. Они укрылись за полузатопленной корягой и находились там примерно около часа. Наконец, Конан дал знак и начал тихонько грести.

- Другая лодка, - пояснил он позже. - Разве ты не видел, как они проплыли недалеко от нас? Мордерми должен был велеть своим солдатам снять кольчуги, если они не умеют сидеть тихо.

Сантиддио ничего не слышал и никого не видел.

На следующий день Конан поймал рыбу, используя вместо остроги кинжал. Во время побега им удалось захватить с собой шпаги и кинжалы, добытые у спящих стражников, но вот лука и стрел им достать не удалось. Жадно пожирая свою порцию рыбы, Сантиддио подумал, что в случае необходимости, киммериец смог бы изготовить примитивный лук.

Следующей ночью они миновали недавно покинутую стоянку. В ночном воздухе еще чувствовался запах дыма.

- Дальше уже можно не беспокоиться о патрулях Мордерми, - хрипло рассмеялся Конан. - Здесь повсюду бродят Пикты, а зингаранские солдаты отнюдь не жаждут, чтобы их скальп украсил пояс какого-нибудь воина.

Конан опустил весло в воду и принялся грести с удвоенной энергией. С этого момента, - заметил он, - нам надо быть вдвое внимательнее.

На следующий день во время очередной стоянки Конан появился из леса, держа в руках небольшой лук из черного дерева и пучок стрел. Аккуратно положив их в лодку, он протянул Сантиддио мешочек с сушеным мясом и ломоть грубого хлеба.

- Тело пришлось утопить, - тихо проговорил киммериец. - Эти Пикты настоящие дьяволы, когда дело касается их убитого сородича. Будем надеяться, что поблизости нет его друзей. Надо убираться отсюда как можно скорее.

Вскоре они достигли места, где кончалась граница Зингары и начинались земли Диких Пиктов. Граница была чисто условной, поскольку Пикты, не обладавшие письменностью, не имели ни малейшего понятия о существовании карт, на которых ученые мужи нанесли очертания зингаранского королевства, а посему бродили где хотели. На месте предполагаемой границы стоял торговый пост, который содержал полукровка по имени Инзио. То ли из-за его смешанной крови, то ли по какой другой причине, но Пикты его не трогали. Через Инзио передавались письма для Дестандази, через него получали ответ.

Конан рассчитывал, что пост уцелел во время последних налетов Пиктов и там они сумеют отыскать путь к жилищу Дестандази.

Смешение пиктийской и гиборийской крови придавало Инзио весьма своеобразный облик. Внешне он походил на карлика. В отличие от других содержателей торговых постов он обладал грубыми манерами и держался враждебно. Сантиддио так и не решил: то ли этот человек любит одиночество и не терпит посетителей, то ли предпочитает иметь дело только с Пиктами.

Пока Сантиддио объяснял, зачем они пожаловали, Инзио молча разглядывал пришельцев. Только перехватив свирепый взгляд Конана, карлик пожал толстыми плечами и сказал:

- Письма приходят из леса - я посылаю их вниз по реке, письма приходят по воде - я посылаю их в лес.

- А кто носит письма в лес и приносит их оттуда? - терпеливо расспрашивал Сантиддио.

Инзио нахмурился.

- Филин.

- Филин?

- Да, огромный филин.

- Ты имеешь в виду почтового голубя? - настаивал Сантиддио.

- Вроде того. Прилетает по ночам, стучит крылом в дверь. Письмо привязано к ноге.

- И относит письма к хозяйке. А как же он знает, когда прилетать?

- Это меня не интересует. Меня ничего не интересует!

- Ты лучше отвечай, когда спрашивают, - посоветовал Конан.

- Слушай, ты, киммериец, - проворчал Инзио. - Я не боюсь твоих угроз. Я не боюсь солдат, я не боюсь Пиктов. Я не хочу неприятностей.

- Напиши письмо сестре, Сантиддио, - предложил Конан, - напиши, что мы здесь и зачем пришли. Попроси ее встретить нас или прислать провожатого. А мы подождем, пока придет ответ.

В полночь в дверь застучали крылья. Инзио распахнул дверь, и в комнату влетел огромный филин. Конан, который знал в этих местах любого зверя и птицу, никогда не видел такого филина. Черная птица хмуро косилась на них, пока Инзио привязывал к ее ноге письмо. Затем она бесшумно взмахнула огромными крыльями, вылетела из комнаты и исчезла в ночи.

Они так и не поняли, как Инзио позвал филина.

На следующий вечер Конан в задумчивости точил свою шпагу. Вдруг из темноты вынырнул волк и направился к Сантиддио. Первой мыслью Конана было, что зверь ручной, иначе он не подошел бы так спокойно к человеку. Волк сверкнул своими желтыми глазами в его сторону, и киммериец сразу понял, что ошибся. 3а спиной послышался крик Инзио и звук запираемой двери. На массивной шее волка был одет ремень, к которому прикреплено письмо.

Сантиддио сперва прочел его про себя, затем вслух для Конана.

- Брат мой, я дала обет никогда не покидать святую рощу. Если тебе нужно меня видеть, мой посланец проводит тебя. Но помни, в этом месте старые боги не просто миф. Советую тебе вернуться в мир, из которого ты пришел. Дестандази.

- Ну, что будем делать? - спросил Сантиддио, дочитав письмо. - Пойдем за ручным волком моей сестры?

- Пойдем, - ответил Конан. - Только этот волк дикий.

Они быстро собрались и отправились в темный лес. По мере их продвижения темнота продолжала сгущаться, и они уже не видели тропы, по которой шли, - если только эта тропа существовала под черными кронами вековых деревьев. Сантиддио держал руку на спине волка, доверив животному вести их в неведомое. Конан сжимал рукоять шпаги и напряженно вслушивался в шум леса. Он знал, что ночью они могли не опасаться нападения Пиктов, но спокойнее от этого он себя не чувствовал.

Они находились в середине леса, настолько древнего, что он помнил, как предки Конана прятались в скальных пещерах и открывали для себя тайну добывания огня. Территория Пиктов представляла собой безбрежный океан лесов и гор, который не пересек еще ни один белый человек. Даже Дикие Пикты не решались далеко углубляться в лесную страну. Они потеряли ориентировку и счет времени, пока пробирались меж огромных стволов, ступая по мягкому мху, заглушавшему шум их шагов. Присутствие дикого проводника придавало им сходство с проклятыми душами грешников, направляющихся в Ад.

"В этом месте старые боги не просто миф", - предупреждала их Дестандази. Действительно, пробираясь через этот первобытный лес, Конан ощутил, что эти деревья так же стары, как и камни, лежавшие у их подножья. Это было жуткое ощущение встречи смертного с вечностью.

Внезапно Конан ощутил могучий прилив радости: далеко впереди, между деревьями, забрезжил слабый свет.

Это была небольшая поляна, но после изнурительного перехода она показалась путникам настоящим островком жизни, полным света. На поляне в ожидании их стояла женщина. Конан окинул ее внимательным взглядом.

Во время путешествия он постоянно думал, как выглядит третья Эсанти. Со слов Мордерми и Сандокадзи, он представлял себе девушку типа ее сестры, но более худую и слегка помешанную. Но Дестандази, стоявшая на поляне, не походила на созданный им образ.

В ней было что-то и от Сандокадзи и от Сантиддио. Она была высокого роста, не худая и не полная. Ее смуглое лицо и блестящие глаза напоминали Сандокадзи, но темные зрачки были слишком большими. Тот же округлый подбородок и прямой нос, но жесткая складка у рта, в то время как Сандокадзи всегда насмешливо улыбалась. Плечи прямые, почти мужские, грудь маленькая, крепкая, бедра тонкие в отличие от роскошных форм Сандокадзи. По фигуре Дестандази казалась несколько моложе сестры, но лицо ее выглядело намного старше. Черные волосы волнами сбегали по груди, закрывая ее всю почти до самых пят. На ней был какой-то темно-зеленый балахон, доходивший ей до колен и стянутый на талии алым шнуром. Ее ноги были босы, несмотря на прохладу осенней ночи.

Девушка напоминала дриаду или дух девственного леса. Окружавшие ее предметы только усиливали это впечатление. На краю поляны рос огромный вяз. Десять человек, взявшись за руки, не смогли бы охватить его ствол. Как и у большинства старых деревьев у вяза было огромное дупло. Щель между корнями служила входом в него. Отверстия в стволе заменяли окна. Подобно всем дриадам Дестандази жила внутри дерева. В центре поляны бил небольшой родничок. Из дупла выбивался свет лампы.

Конану пришло на ум, что брат и сестра приветствовали друг друга довольно сдержанно.

- Приветствую тебя в моем доме, брат, - произнесла Дестандази бесстрастным голосом.

- Дестандази, это Конан. Лучший друг Сандокадзи и всей нашей семьи. Ты скоро обо всем узнаешь.

- Приветствую тебя, Конан, - сказала она, протягивая ему руку. Надеюсь, вы не будете жалеть, что навестили меня.

Конан не знал, что ему делать с рукой Дестандази: поцеловать или просто пожать? Поколебавшись, он выбрал последнее, и с радостным удивлением отметил, что она ответила на его пожатие с силой, которую трудно было подозревать по равнодушному выражению ее лица.

- Заходите в дом. Я приготовила еду и питье.

Все так же бесстрастно. Как жрица.

И кто, кроме жрицы, может выдержать ужасное одиночество этого леса или нет, не выдержать, наслаждаться им.

Конан невесело подумал, какие еще религиозные ритуалы ожидают их этой ночью.

Глава 18. ПОГОНЯ И3 КОРДАВЫ

Пока они ели, говорил один Сантиддио. Говорил он долго и страстно, но при этом ухитрялся не забывать набить рот едой, чем несказанно удивлял Конана. Пища была проста и состояла из хлеба, лепешек грубого помола, овощей и фруктов с различными приправами. Все это было слегка обжарено на огне небольшого очага, расположенного под деревом. Конан узнал многие из трав, встречавшиеся в этой местности. Все было довольно вкусно, хотя киммерийцу трудно было примириться с отсутствием мяса. Однако он не был удивлен, так как много слышал о различных обычаях и тайнах культа Джеббал Саг.

Внутри дупла было гораздо просторнее, чем мог предположить Конан, и очень уютно. Обстановка была простой и, по всей вероятности, изготовлена руками самой хозяйки. В углу стоял небольшой ткацкий станок, столы, ящики с различной утварью для любых надобностей. Единственное, что нарушало гармонию обстановки - это несколько книг. В стенах были встроены ящики и ниши. Узкая кровать располагалась в одной из ниш прямо над головой. Лампы излучали мягкий свет, а тяжелые занавеси закрывали окна.

Вид одинокой беспомощной женщины, живущей среди дремучего леса, кишащего Дикими Пиктами, заставил Конана нахмуриться. Но поразмыслив, он пришел к выводу, что жрице Джеббал Саг нечего бояться ни людей, ни зверей. Конан хорошо ориентировался в лесу, но не будь с ними провожатого, они могли бы плутать по нему вечно.

Сантиддио дошел в своем рассказе до того момента, когда они достигли хижины Инзио. Дестандази слушала не перебивая, только ее блестящие глаза отражали некоторый интерес.

- Ну, так что же вы ждете от меня? - спросила она напрямик, когда Сантиддио закончил.

Ее брат неопределенным жестом обвел рукой помещение. Он смотрел на книги.

- Ты занималась оккультными науками. Прежде чем удалиться в эту глушь, ты интересовалась другими Знаниями. Пока не выбрала путь, по которому идешь.

- Здесь не место для болтовни, - быстро произнесла Дестандази, и это прозвучало, как предупреждение.

- Но ты же изучала их, - настаивал Сантиддио. - Ты должна знать, как нам победить Каллидиоса, как бороться с Последней Гвардией?

- Я отреклась от этого Знания, когда стала жрицей Джеббал Саг, отчетливо произнесла Дестандази.

- Значит ты отреклась и от своего брата и сестры, - воскликнул Сантиддио. - Мы живем в мире людей...

- Я дала обет никогда не покидать этого леса.

- Тогда оставайся в этом дупле, - с горечью бросил ей Сантиддио. - Я пришел к тебе за советом.

- Мой совет вам обоим: забудьте о Кордаве. Там вас ничто не держит. Там запах крови Эсанти.

- Там дом Эсанти. Я тоже дал клятву, связывающую меня с Кордавой. Я должен вернуться, чтобы закончить дело, которое предал Мордерми. Все что я прошу - средство, как противостоять колдовским чарам Каллидиоса, чтобы я мог встретиться с Мордерми на равных.

Дестандази в задумчивости поджала губы.

- Из твоих слов я не могу заключить, кто такой Каллидиос и как он управляет Последней Гвардией. Великие маги, создав каменных воинов, владели тайными силами Черной Магии, которыми Каллидиос не владеет. Иначе ему не нужна была бы помощь Мордерми и Белой Розы. Я думаю, он не солгал вам, когда сказал, что не имеет формального образования, как любой из архимагов, но так как он рос в замке Сет, он сумел развить в себе некоторые силы. Это значит, что он любитель в колдовстве, но эксперт в какой-то узкой области Черной Магии.

- Это нам ничего не говорит, - устало произнес Сантиддио.

- Это все, что я могу вам сказать. Это не моя область. Тайны Джеббал Саг связаны с силами жизни. Мы немногие последние, кто ПОМНИТ.

- ПОМНИТ? - переспросил Конан.

- Я не в силах открыть вам много, вы же способны понять еще меньше. Было время, когда ВСЕ живое на земле поклонялось Джеббал Саг. Люди и звери были братьями и говорили на одном языке. Теперь память об этом сохранили очень немногие - в основном звери, реже люди. Эту намять можно разбудить. Больше я ничего не могу раскрыть вам.

- Могут ли твои знания помочь нам победить Последнюю Гвардию? удрученно спросил Сантиддио.

- Я изучаю живых существ, чтобы постичь единство ЖИЗНИ. Тебе нужна наука о смерти и хаосе. Иди к колдунам.

- Это нам не подходит, - вздохнул Сантиддио. - Новый маг, еще более могущественный, может взять под свой контроль Последнюю Гвардию и использовать в своих целях.

- Лучше иметь дело с Дьяволом, которого знаешь, - закончила его мысль Дестандази. - Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь.

Тягостную тишину, воцарившуюся после ее слов, внезапно нарушили дикие крики, доносившиеся с поляны. Затем они сменились злобным воем и стонами. Конан не мог сказать кому принадлежит этот голос: человеку или зверю. В этом лесу ни в чем нельзя было быть уверенным наверняка.

Дестандази вскочила на ноги одним легким движением. На ее лице читалось удивление и неуверенность. Взглянув на нее Конан догадался, что это кричит не один из детей Джеббал Саг В следующее мгновение он уже был снаружи, сжимая в руке шпагу.

Киммериец спрятался за широким стволом дерева и начал оглядывать поляну в поисках источника звука. Что-то белое отчаянно металось на противоположном краю поляны. Конан двинулся к нему осторожными, кошачьими движениями.

На краю святой поляны стояла женщина. Это была Сандокадзи.

Конан остановился и подождал, когда к нему присоединяться Сантиддио и Дестандази. Сандокадзи смотрела на них дикими глазами.

- Боже! Это Кадзи! - Брат узнал ее в слабом свете. - Ты передумала и решила присоединиться к нам? Как же ты нас нашла? Бедная Кадзи, не удивляюсь, что ты...

Он двинулся вперед, чтобы обнять сестру, но Дестандази резко отдернула его назад.

- Нет! Не подходи к ней! - прошептала она.

Сандокадзи взвыла низким голосом и попыталась сделать шаг вперед. Какая-то невидимая сила отбросила ее назад.

- Ты что не видишь? - В голосе Дестандази слышалось напряжение. - Она не может пересечь круг святой поляны.

Глаза Конана постепенно привыкли к густой темноте, обволакивавшей края поляны. Сандокадзи была одета только в грязную сорочку. Ее босые ноги были исколоты и исцарапаны, в нечесанных волосах застряли репьи и колючки. На шее вместо жемчужного ожерелья болталась пеньковая веревка, оставленная в виде жестокой насмешки. Из-за завязанного узла ее шея казалась неестественно длинной и кривой. Глаза горели жутким пламенем, излучая нечеловеческую злобу. Искусанные губы кривились в зверином оскале. Когда она пыталась пересечь границу заколдованного круга, до них долетал сладковатый запах мертвечины.

- Неужели вы не видите. - Голос Дестандази звучал спокойно. - Она мертва. Ее убили и послали по вашему следу, чтобы погубить и вас. Если бы она нашла вас на стоянке возле реки, она напала бы на вас как дикий зверь, алчущий крови. Она бы и сейчас растерзала вас, но посланцы Дьявола не могут проникнуть на святую поляну.

Сантиддио упал на колени. Его рвало. Он весь дрожал, как будто в него впивалисьневидимые когти.

Конан поднял шпагу для удара. Его лицо было искажено гневом.

- Стой! - послышался голос Дестандази. - Это не поможет. Она труп мертвое тело, которым Каллидиос может управлять. Теперь я знаю природу тайных сил стигийца. Он - некромант.

- Что же делать? - выругался Конан сквозь стиснутые зубы.

- Забери отсюда Сантиддио и побудь с ним. Я знаю, как снять отвратительное заклятье. Нельзя, чтобы вы присутствовали при этом - тайны Джеббал Саг ревностно охраняются.

- Я не боюсь, - проворчал Конан. - Я останусь, чтобы помочь тебе.

- Уйди отсюда с той, что была моей сестрой, - прошипела Дестандази. Ты можешь ей помочь?

Конан промолчал. Подняв Сантиддио, как сломанную куклу, он направился в дупло. Дестандази осталась одна, чтобы свершить то, что было необходимо.

Глава 19. МЕЧТЫ РОЖДАЮТСЯ, ЧТОБЫ УМИРАТЬ

В сумерках они сожгли Сандокадзи на святой поляне.

Конан копал могилу под хмурым небом. Он ожесточенно швырял землю. При каждом ударе заступа слышался хриплый вздох. Глаза горели мрачным блеском, как будто он терзал живую плоть.

Дестандази спокойно обмыла оскверненное тело сестры - теперь освобожденное от злых духов - и сшила из своих простыней саван. На ее лице были видны следы пережитого напряжения, и Конан подумал, что могущество Джеббал Саг просто так не дается.

Сантиддио молчал в течение всей церемонии. Заглянув ему в глаза, Конан понял, что душа юноши осталась в могиле вместе с Сандокадзи.

Когда киммериец бросил на могилу последнюю горсть земли, Сантиддио заговорил:

- Мне теперь безразлично, кто победит в нашей борьбе. Я знаю лишь то, что вернусь в Кордаву и не успокоюсь до тех пор, пока не отправлю стигийца в ад, который его породил - пусть это будет даже последнее, что я сумею сделать на этой земле!

- Я пойду в Кордаву с тобой, - сказала Дестандази.

- Но твой обет! - напомнил брат.

- Бывают в жизни моменты, когда обеты можно нарушать, - Дестандази наклонилась, чтобы положить на могилу Сандокадзи букетик сухих цветов и осенних листьев.

- Все живое посвящено Джеббал Саг. Это очень плохо - снова давать жизнь. Это неслыханное святотатство - поработить мертвую душу, оживив ее оболочку, и наполнить ее силами Зла, как это сделал с Сандокадзи Каллидиос. Такое зло должно быть наказано.

- Значит ты поможешь нам победить колдовство Каллидиоса? - быстро спросил Конан.

- Думаю, теперь я знаю, как он командует Последней Гвардией, ответила Дестандази. - Если я права, Сандокадзи будет отомщена. То, что он прислал сюда мертвеца, подчиняющегося его приказам, выдало его тайну. Вы когда-нибудь подозревали, что Каллидиос - некромант?

- Каллидиос был скрытен во всем, - сказал Конан. - Он всячески преуменьшал свои способности, которые демонстрировал временами, но хвастался, что он большой мастер по части управления какими-то темными силами, которые он хранит в тайне.

- Его искусство в области некромантии только подтверждает сказанное тобой. Оживить покойника и заставить подчиняться себе требует немалого умения и сильных заклинаний. Видимо, в области некромантии Каллидиос превзошел многих других магов. Он не только оживляет мертвых, но еще и управляет ими. Послать Сандокадзи уничтожить тех, кого она любила больше всех - не просто презрительный жест, но и изощренная жестокость. Очевидно, он хотел, чтобы перед смертью вы воочию убедились, что его слова о могущественных тайных силах, которые ему якобы подчиняются, не простое хвастовство.

Сантиддио задумчиво молчал, пытаясь сообразить, к чему клонит Дестандази.

- Значит ты считаешь, что Каллидиос командует Последней Гвардией, используя свои знания в некромантии? Но они же неживые. Если Каллидиос говорит правду, то эти дьяволы бессмертны. Мудрецы древней Турии создали их так, что они подчиняются только Калениусу. Охранять гробницу вечно таков был приказ отданный им перед смертью короля.

- Я убеждена, что Последняя Гвардия и сейчас подчиняется только приказам короля Калениуса, - заключила Дестандази.

- Но он мертв!

- Верно; так же, как и Сандокадзи.

Они стояли молча, пока смысл слов, произнесенных сестрой Сантиддио, не начал доходить до их сознания. Все казалось логичным, но разум отказывался принять такое невероятное объяснение.

- Каллидиос вычитал о гробнице Калениуса в древних книгах, хранящихся в замке Сет в Стигии. Он говорил Конану, что тело короля было предохранено от гниения и посажено на золотой трон, чтобы править вечно. Колдуны, создавшие Последнюю Гвардию, вполне могли сделать так, что Калениус до сих пор сохранился в своей могиле.

Каллидиос осмотрел гробницу и убедился, что тело не пострадало. Даже самому искусному некроманту вряд ли удалось бы оживить мертвое тело, распавшееся в прах и растворившееся в море. Но древние маги знали свое ремесло. Каллидиос вызвал короля из гробницы, оживил, и могущественнейший король древности стал игрушкой в руках некроманта.

Итак, Последняя Гвардия подчиняется приказам Калениуса, а Калениус подчиняется приказам Каллидиоса.

- Ты в этом уверена? - спросил Сантиддио.

- Нет, это только предположение, основанное на том, что я видела, и том, что рассказали мне вы. Но скорее всего, мои догадки верны. Тайна Каллидиоса сокрыта именно в том, что я сказала. Вы пришли спросить моего совета, вы его услышали.

- Мы пришли узнать, как победить Последнюю Гвардию, - вступил в разговор Конан, - Значит ли это, что ты обладаешь знанием, способным помочь нам в этом? Ответь нам, и можешь с миром оставаться в своем лесу.

- Мы нащупали слабость в их обороне, Конан. Но удар должна нанести я сама, так как только мне подвластны тайные силы. Необходимо отыскать тело Калениуса и изгнать из него злых духов, с помощью которых Каллидиос управляет покойным королем. Как я это сделала с телом Сандокадзи. Без Калениуса Каллидиос не сможет командовать Последней Гвардией.

- А без Последней Гвардии Мордерми не сможет удержать Кордаву, подхватил Сантиддио.

- Без Каллидиоса Мордерми ничто, - подтвердил Конан. - Но осуществить план будет трудновато. Каллидиос тщательно охраняет свою тайну.

- Сломай любое звено, и цепь порвется. Это увеличивает наши шансы. И потом Каллидиос пока не знает, что мы проникли в его тайну.

- Я молюсь, чтобы моя догадка была верна, - сказала Дестандази. Вспомните, может, что-то указывало на то, что Каллидиос владеет останками покойного короля? Может, кто-то видел его?

- Каллидиос творит свои заклинания в башне, куда никого не допускает, так говорила Сандокадзи, - сказал Конан. - Когда Последняя Гвардия избивала солдат Корста в Преисподней, Каллидиоса нигде не было видно. До этого они о чем-то тайно совещались с Мордерми. Мордерми покинул свое убежище и возглавил сражение на Эйл Стрит, когда уже твердо знал, что Последняя Гвардия выступила на его стороне. Каллидиоса не было видно и во время штурма дворца Риманендо. После падения дворца толпа устроила резню, и я попросил Мордерми отдать приказ Последней Гвардии прекратить бессмысленное кровопролитие, но он ответил, что это может сделать только Каллидиос. Только он знает тайну управления каменными воинами.

Под Преисподней проходит несколько канализационных туннелей, которые во время прилива затопляются морем. Когда я находился в убежище Мордерми, я чувствовал близость моря. Как-то он сказал, что пока крысы умеют плавать, можно не опасаться ловушки Риманендо. Каллидиос часто бродил по побережью в поисках гробницы Калениуса и мог обнаружить трубы, ведущие в убежище Мордерми. А может, Мордерми сам рассказал ему об их существовании, после того, как они заключили союз. Если твои предположения верны, Каллидиос мог спуститься в один из этих туннелей и с помощью заклинаний заставить Калениуса покинуть свой трон в подводном кургане и явиться на встречу с колдуном.

Каллидиос мог спрятать тело короля там же, а может, он каждый раз заставляет его возвращаться в подземную гробницу. Но скорее всего, он прячет его в башне, чтобы всегда иметь под рукой. Когда Последняя Гвардия опустошала гробницу Калениуса, во дворец было принесено много странных сундуков. В одном из них вполне могло находиться тело Калениуса.

- Я почти уверена, что остатки короля спрятаны в башне, - согласилась с ним Дестандази. - Там стигиец может иметь возможность присматривать за ними и по мере надобности отдавать приказания. Что ж, все сказанное тобой, Конан, выглядит вполне логично и не противоречит моим предположениям.

- Значит, чтобы узнать правду, мы должны проникнуть в башню Каллидиоса, - развил ее мысль Конан. Когда речь зашла о конкретных действиях, киммериец ощутил прилив былой уверенности.

- Что ж, я должна пробраться в башню, - спокойно продолжала Дестандази. - Мне нужно немного времени на сборы.

Пока Дестандази готовилась к путешествию, Сантиддио стоял на коленях возле могилы сестры. Конан отошел, чтобы не мешать его прощанию. Губы Сантиддио шевелились, но выражение его глаз говорило, что шепчет он отнюдь не молитвы.

Чтобы отвлечься от тягостных дум, киммериец окинул взглядом святую поляну. Все здесь дышало тишиной и спокойствием, но эта кажущаяся безмятежность не могла заглушить боль, пульсировавшую в сердце. Конан знал, что только кровавый бой и справедливое возмездие смогут внести успокоение в его мятежную душу.

Дестандази собиралась недолго. Вскоре она появилась на поляне, одетая в дорожный плащ и сандалии. В руках у нее был небольшой сверток с нехитрыми пожитками, который она передала Сантиддио.

- Здесь немного еды в дорогу, - просто сказала она. - Я готова.

- Дверь не будешь запирать? - с беспокойством спросил Сантиддио.

- Зачем? Кто придет сюда, если меня нет?

Она бросила последний взгляд на поляну, очаг под деревом, бьющий из земли родник, и глаза ее наполнились слезами. Взгляд ее упал на могилу, и слезы мгновенно высохли. Вместо этого ее глаза полыхнули мрачным огнем, а губы плотно сжались.

- Я пыталась укрыться от Зла, царящего в мире. Я нашла свое прибежище здесь, в лесу Джеббал Саг. Я поклялась никогда не покидать этого места. Но Зло настигло меня даже здесь, и я должна нарушить свой обет, чтобы уничтожить скверну, проникшую в святой лес.

- Когда все закончится, ты сможешь вернуться назад и жить как прежде, - пытался утешить ее Сантиддио.

- Нет, я никогда не вернусь. Только один раз в жизни душа находит убежище. Покинув его, она теряет его навсегда.

Глава 2О. ДОРОГА КОРОЛЕЙ

Во время обратного путешествия до них то и дело долетали слухи о волнениях в столице, вызванных жестокой тиранией. В уплату за оказываемую поддержку Мордерми ничем не ограничивал права знатных вельмож распоряжаться в своих владениях. В самой Кордаве новый правитель утопал в роскоши и разврате, как бы стараясь затмить всех своих предшественников.

Раздача владений придворным, содержание огромной армии наемников, грандиозные пиры и увеселения - все это сильно истощило его казну, хотя сокровища, взятые в гробнице Калениуса, казалось, были неистощимы. Чтобы пополнить казну, Мордерми попросту удвоил сумму налогов. Народные волнения жестоко подавлялись. Опора на силу Последней Гвардии делала правление нового монарха абсолютным и нерушимым.

Зингара была охвачена народными восстаниями, но это мало беспокоило Мордерми. Имея за спиной несокрушимую Гвардию, он мог в любой момент расправиться с бунтовщиками, не рискуя навлечь на себя народный гнев. Сопротивляться королевской воле - значило погибнуть.

Но бывали моменты, когда гнет тирана становился настолько невыносимым, что даже угроза смерти переставала пугать. И вот в этой обстановке нарастающего отчаяния, охватившего страну, Конан и Сантиддио ехали по Зингаре, собирая под свои знамена - сначала тайно, а с ростом армии и открыто, - все новые и новые тысячи бедняков. Популярность Конана все еще была велика, мало кто верил россказням о его измене. К Конану присоединялись целые гарнизоны, состоявшие из солдат, воевавших под его началом. Они убивали офицеров, назначенных Мордерми и поднимались на открытый мятеж. Наемники, гордившиеся, что из их рядов вышел такой знаменитый полководец, не задумываясь переходили на сторону восставших. В это же время Сантиддио обращался к простому люду Зингары, призывая их продолжить революцию, преданную Мордерми. Сантиддио и раньше считался неплохим оратором, но теперь, воздействуя на умы простого народа, он старался избегать заумных выражений, зажигая слушателей праведным гневом, клокотавшим в его сердце. Раньше он пытался учить народ, теперь же он стремился разжечь в нем ярость.

Молва о растущей армии мятежников достигла Мордерми. Король направил на подавление восстания экспедиционную армию под командованием графа Перизи. Конан начал отступление к восточным горам. Когда поддавшись на его уловку Перизи начал преследование, Конан обрушился на него из засады большими силами. После непродолжительной и жестокой схватки Перизи потерпел поражение, а его армия рассеялась, разнося слухи о победе повстанцев. После этого успеха численность армии Конана удвоилась. Теперь их выступление носило открытый характер. Знатные дворяне попрятались в своих родовых замках и молили бога, чтобы восставшие прошли мимо.

В Кордаве становилось тревожно. Против восставших были брошены главные силы под командованием барона Мановра. Вскоре его голова была прислана Мордерми на блюде. К этому времени восставшие контролировали уже все провинции Зингары.

Советники Мордерми упрашивали его двинуть в бой Последнюю Гвардию, чтобы покончить с мятежом, но он отказался, сказав, что этим только сыграет на руку восставшим. Замысел Конана заключался в том, чтобы выманить Последнюю Гвардию из Кордавы и, воспользовавшись ее отсутствием, захватить город в свои руки.

Со временем, рассуждал Мордерми, восставшие потеряют терпение и нанесут удар по Кордаве. Вот тогда он и покончит со всеми ними разом.

Вскоре появились слухи, что армия Конана движется к столице. Мордерми еще раз доказал, что он прекрасный стратег.

Выражение лица Сантиддио было таким же жестким, как его кираса. Он готовился к завтрашней битве. Битве, которой он будет руководить.

- Тебе довелось видеть больше сражений, чем многим боевым генералам, - напутствовал его Конан. - Если тебе станет трудно, советуйся с Вендикарми. Этот старый боевой конь воевал больше моего, а я родился на поле брани.

Он улыбнулся чернобородому капитану, который принимал участие в их совете, затем снова посерьезнел. - Один из вас завтра поведет людей в атаку. Надо, чтобы они видели, что мы с ними. Жаль, что меня не будет впереди, но я поведу отряд на Речные ворота. Это должно оставаться тайной. Наш успех зависит от внезапности.

- Я хотел бы быть с тобой или вместо тебя, - сказал Сантиддио. - Ты можешь завтра руководить атакой.

- Атака будет ложной, надеюсь ты это усвоил. Не сближайтесь с Последней Гвардией. Атакуйте стены, старайтесь выманить их из города. Мордерми будет выжидать, придерживать своих каменных дьяволов. Пусть воцарится равновесие. Когда терпение Мордерми лопнет и он двинет Гвардию вперед - отступай. Ты не можешь победить их, поэтому должен отходить. Пусть они преследуют тебя хоть до самой Аквилонии, но не давай им завязать бой.

- Моя задача двойная, - продолжал киммериец. - Убить Каллидиоса и доставить Дестандази в башню. Что-то одно должно быть обязательно выполнено. Не обижайся, Сантиддио, но это дело лучше поручить мне. Возможно, нам придется пробиваться к башне с помощью оружия, и здесь я буду более полезен, чем ты.

Он пожал Сантиддио руку.

- Если нам повезет и если наши предположения верны, Последняя Гвардия перестанет представлять для нас опасность. Тогда ты можешь начинать настоящую битву, да поможет тебе в этом небо! Если при этом Последняя Гвардия вступит в бой, значит я погиб. Тогда тебе придется начинать все сначала.

Конан и Вендикарми подождали на улице, пока Сантиддио о чем-то разговаривал с Дестандази. Их прощание было коротким. Через несколько минут она уже стояла рядом с киммерийцем.

Они выбрались из затемненного лагеря. В поле их ожидало несколько конных солдат. Они должны были разведать, какова охрана у Речных ворот. Это были проверенные люди, умеющие хранить тайны. Когда Конан и Дестандази расстались с ними, ни один человек не проводил их взглядом.

Кордава спала неспокойным сном в ожидании завтрашней битвы. Убежденные в силе Последней Гвардии, часовые у стен несли свою службу с беззаботностью, которую рождает самоуверенность. Победа будет на их стороне, так зачем подставлять свою голову под нож врага, если за тебя это сделают каменные истуканы?

Но были и другие в Кордаве, кто связывал с завтрашним наступлением свои последние надежды на освобождение от ненавистного ига тирании.

Конан легко миновал посты, расставленные вдоль побережья города. 3а ним бесшумно, как лесной зверек, следовала Дестандази. Лошадей они оставили в поле, подальше от города. Конан украл лодку, и под покровом темноты они по воде добрались до побережья Кордавы. Часть города, подвергшаяся пожарам и разрушениям во время боя в Преисподней, так и осталась невосстановленной. Они бросили лодку и подобно привидениям двинулись мимо закопченных стен и обгоревших досок к потайному входу, ведущему в Преисподнюю.

Их появление не вызвало подозрения у здешних обитателей. Конан опасался, что его могут узнать. Гигантская фигура киммерийца была хорошо известна горожанам, поэтому они двигались в тени, стараясь избегать редких освещенных участков. Большая часть жителей Преисподней симпатизировала восставшим, но даже среди них всегда мог найтись негодяй, польстившийся на высокое вознаграждение, обещанное за голову знаменитого варвара. Конан надеялся, что слухи о том, что он стоит во главе армии, которая завтра собирается атаковать Кордаву, усыпят подозрения тех, кто может заметить его. Кому в голову придет, что военачальник армии мятежников тайком пробирается по Кордаве?

Мордерми последовательно обрубил все корни Белой Розы, после того, как она заняла открыто оппозиционную сторону. Его задача облегчалась тем, что он лично знал всех ее руководителей. Но многие более мелкие руководители сумели скрыться в Преисподней и не были арестованы. Сантиддио поддерживал с ними постоянную связь, несмотря на жестокие репрессии со стороны Мордерми, и Конан надеялся получить у этих людей поддержку.

Свернув в переулок, зажатый массивными стенами домов, Конан постучал в низенькую дверцу. Стук был условным. Из-за двери послышался приглушенный голос. Конан что-то ответил, дверь отворилась, и они вошли.

В грязной комнате сидела компания людей, среди которых были мужчины и женщины. Воздух был затхлым от испарений мочи, запаха давно немытых тел и дыма гашиша. Было видно, что собравшиеся здесь люди не привыкли к подобной обстановке. И настороженные лица молча рассматривали пришельцев. Под плащами топорщилось принесенное с собой оружие, и можно было не сомневаться, что в случае необходимости, оно будет пущено в ход. Почти половину этих людей Конан знал. Слышался шепот.

- Мы приветствуем тебя, Конан, - выступил вперед самый главный из собравшихся. - Сантиддио предупредил нас о твоем приходе, но я до последней минуты, признаться, не верил в это. Здесь все, кого я смог собрать - многие отказались прийти, сочтя нашу встречу бессмысленной.

Конан обвел взглядом сидящих в комнате. Их лица было трудно узнать. На них лежала печать решимости и жестокости. Это были уже не те веселые, самоуверенные спорщики из Белой Розы времен правления короля Риманендо. Это были борцы: решительные, а потому опасные. Такие люди нравились Конану.

- Чем меньше вы будете знать, тем лучше для вас, - начал он, обращаясь к собравшимся. - Вы знаете, кто я, а значит догадываетесь, что мое появление здесь не случайно. Мне нужно, чтобы примерно через час вы устроили беспорядки возле самого дворца. Ваша задача - отвлечь внимание охраны, после этого можете разбегаться. Все ясно?

В комнате стало тихо. Белая Роза уже выросла из детства - те из нее, кто сумел выжить.

- Неподалеку отсюда есть еще один выход из подземелья, - сказал предводитель Белой Розы, поднимаясь на ноги. - Мы сделаем, как ты просишь.

Вскоре Конан и Дестандази из-за дверей небольшого дома рассматривали открытое пространство, отделявшее их от стен королевского дворца. Плотный туман поглощал даже лунный свет, окутав город сплошной черной пеленой. Наступил час, который в народе называют часом Волка. Часовые на стенах поеживались от холода, проклиная караульную службу, которая, по их мнению, была совершенно не нужна, коль скоро Последняя Гвардия могла с успехом отразить нападение любого врага.

Конан старался запомнить точное расположение постов. Правда, их число могло измениться - ввиду предстоящей битвы Мордерми может увеличить охрану. Для того, чтобы проникнуть в башню, необходимо было перелезть через крепостную стену. Другого пути не было.

Тишину нарушили крики, доносившиеся от главных ворот. Конан, находившийся у противоположной стены, видел, как в этом месте туман стал желтым от света факелов. До него долетали отдельные фразы, которые по его просьбе выкрикивали члены Белой Розы.

- Солдаты Зингары! Зачем вы служите тирану, который предал свой народ?

- Чьи братья падут от рук его каменных наемников?

- Приближается освободительная армия! Неужели вы станете убивать своих братьев, чтобы спасти тирана?

- Бросайте оружие! Порвите оковы рабства! Смерть тирану! Смерть Мордерми!

Шум продолжал усиливаться. По ярким всполохам Конан догадался, что это горит здание на площади. Часть гарнизона срочно бросилась на подавление беспорядков, глаза всех остальных стражников были направлены в ту же сторону.

Конан решил, что цель достигнута.

- Пора, - прошептал он.

Оставив укрытие, они быстро миновали открытое пространство и очутились в тени дворцовой стены. Их темные плащи полностью сливались со стеной, и заметить лазутчиков было почти невозможно. Конан прислушался. Все было тихо.

Он размотал обвязанную вокруг талии тонкую шелковую веревку необычайной крепости с узлами, чтобы было удобнее лазать. На одном конце веревки был привязан крюк. Конан размахнулся и забросил крюк на стену. Крюк тихо звякнул и зацепился. Конан подождал. Туман приглушал звуки, и в ночной тишине доносились только отголоски свалки у главных ворот. Конан подтянулся на веревке, проверяя ее надежность. Крюк держался.

- Ты готова? - спросил он. Киммериец был ловок, как ящерица, и для него не представляло труда взобраться на эту стену; он беспокоился о Дестандази. Хотя она за время путешествия проявила себя ловкой и решительной девушкой, лазанье по стенам было не вполне женским занятием.

- Да, - прошептала Дестандази. Они сбросили плащи, мешавшие их движениям. Конан скатал их и засунул за пояс. На Дестандази было мужское платье, более пригодное для предстоявшей вылазки. В черном камзоле ее можно было принять за молодого мальчика. Шелковая ткань плотно обтягивала ее тело, и Конан заметил, что одна грудь у нее почему-то меньше другой.

- Ну пошли? - спросила она с тем же ледяным спокойствием.

Конан полез первым на случай, если на стене окажется часовой. Взобравшись, он внимательно огляделся. Под ним была улица, их разделяло примерно пятьдесят футов. На этом участке стены никого не было. Ложные беспорядки у ворот сыграли свою роль. Придерживая веревку, он взглянул вниз. Дестандази быстро двигалась вверх, крепко цепляясь за узлы. Сейчас она напоминала большую дикую кошку.

Дворец стоял посередине пространства, обнесенного крепостными стенами. Ближе к главным воротам помещались солдатские казармы. Между задней стеной и дворцом высилась стофутовая башня, куда им предстояло попасть. Первоначально она была главной башней крепости, но по мере того, как крепость разрасталась, крепостные стены отодвинулись. Это была, пожалуй, единственная постройка старой Кордавы, пережившая землетрясение. Когда были выстроены стены новой Кордавы, башня потеряла свое оборонительное значение. Теперь Каллидиос нашел ей применение.

Пригибаясь, чтобы их не было видно за парапетом крепостной стены, Конан и Дестандази незамеченными добрались до основания башни. Шум у ворот стал затихать. Видимо, стражники разогнали смутьянов. На востоке появилась светлая полоска. Начинало светать. Надо было торопиться.

Массивные стены башни почти не были тронуты временем. Их толщина у основания поражала своими размерами. Проникнуть в башню можно было только через крышу.

Конан бросил крюк, натянул веревку и выругался. Крюк соскользнул обратно и упал на сложенную кольцами веревку. Вторая попытка была более удачной - крюк зацепился прочно. Киммериец быстро взобрался на крышу башни и по привычке осмотрелся.

Все было спокойно. Очевидно, Каллидиос, опасаясь слежки, не рискнул ставить здесь часовых. Он доверил им только наружную охрану.

Конан повернулся, чтобы помочь Дестандази. Он не видел, что происходит у него за спиной и только первобытный инстинкт в последнее мгновение предупредил его о надвигающейся опасности. В темноте послышались гулкие шаги. Из мрака вынырнула черная блестящая фигура Последнего Гвардейца. Конан крикнул, чтобы предупредить Дестандази об опасности, и отскочил в сторону от обрушившегося на него удара. Обсидиановое лезвие ударилось о парапет в том месте, где он только что стоял. Каменное оружие едва не перерубило шелковую веревку. От такого удара любой меч переломился бы пополам. Но обсидиановое лезвие только раскрошило камень. Конан начал отступать, инстинктивно выхватив шпагу. Он должен был отвлечь внимание дьявола, пока Дестандази не спустилась обратно на землю. Каменный демон неумолимо настигал киммерийца. Земное оружие было бесполезно против сил Зла. Только многолетние рефлексы воина, заключенного в каменную оболочку, заставляли его выполнять защитные приемы по всем правилам фехтовального искусства вместо того, чтобы просто сокрушить беспомощного киммерийца голыми руками.

Дестандази вскарабкалась на парапет, и ее лицо побелело при виде этого неравного боя.

- Уходи! - выругался Конан. Внизу тоже было небезопасно, но здесь их обоих ждала верная смерть.

Каменное создание повернулось, чтобы взглянуть на нового врага. Дестандази в ужасе вскрикнула. Ее рука схватилась за веревку, но в этот момент крюк соскочил с насадки. Она попыталась схватить его, но пальцы ее не слушались. Веревка вырвалась из рук и с тихим шелестом упала вниз.

Конан, как вооруженный противник заслуживал большего внимания, чем беззащитная девушка, поэтому демон снова повернулся к киммерийцу. Конан попытался парировать следующий удар, но чуть было не выронил шпагу, с такой силой он был нанесен. Спиной он почувствовал, что стоит на краю башни и поэтому при следующем ударе вместо того, чтобы отступить, он неожиданно нырнул под руку противника.

Дестандази издала пронзительный крик. Но это не был крик ужаса. Звукосочетания, которые она издавала, на короткое мгновение пробудили в мозгу Конана что-то до боли знакомое, но давно и прочно забытое. Он так и не понял назначения этого крика, хотя в нем, несомненно, был какой-то скрытый смысл.

Каменный дьявол быстро повернулся лицом к Конану и сделал шаг вперед. И тут из темноты вырвались непонятные существа и облепили лицо демона.

Летучие мыши. Целая туча летучих мышей. Они атаковали голову каменного воина. Их зубы и когти не могли причинить вреда обсидиановой плоти, но внезапное нападение на какое-то время отвлекло внимание гвардейца.

Конан не раздумывая бросился вперед и что есть силы нанес удар шпагой в непробиваемую грудь своего соперника. Стальное лезвие согнулось.

Инерция удара отбросила каменного воина назад. Потеряв равновесие, он свалился с парапета вниз.

Снизу донесся характерный звук удара о землю, и башня слегка вздрогнула.

Конан посмотрел вниз, но в темноте ничего нельзя было разглядеть.

- Если он не убился при падении, то будем надеяться, он не скоро заберется обратно на башню. Черт возьми! Сейчас сюда сбежится ползамка. Слыханное ли дело: дьявол грохнулся с башни!

Он поспешно отошел от края парапета.

"Летучие мыши, - подумал он. - Наверняка, это Дестандази позвала их".

- Это счастье, что они отозвались, - словно угадав его мысли, откликнулась девушка. - Немногие животные ПОМНЯТ. Но те, кто ПОМНЯТ, услышали мой приказ.

- Похоже, мы близки к цели, - сказал Конан. - Каллидиос не доверяет своим людям и поставил на охрану башни каменного дьявола.

- Только бы не оказалось поблизости других!

- Каллидиос наверняка посчитал, что достаточно одного. Иначе бы они напали вместе.

Конан внимательно осмотрел темное помещение лестничной площадки. Его чуткое ухо уловило звук шагов, поднимающихся по лестнице. Тихо выругавшись, Конан притаился за дверью, ведущей на лестницу.

Дверь, конечно же, была заперта - Каллидиос никому не доверил бы ключ. Значит, если дверь откроется, то это будет Каллидиос, и Конан убьет его в то же мгновение.

Но вместо скрежета ключа в замке послышался осторожный стук. Затем он повторился, и мягкий голос позвал:

- Каллидиос? Ты здесь? - Так как ответа не последовало, чья-то рука потрогала замок. Он был заперт. Шаги быстро удалились.

- Плохо, - проворчал Конан, - сейчас они приведут Каллидиоса. А он не такой дурак, чтобы самому, войти в дверь. Когда они обнаружат внизу веревку, все следы неминуемо приведут их сюда.

Он присмотрелся к двери, ведущей в комнату Каллидиоса. Помимо замка, дверь башни наверняка скреплена еще крепкой дубовой доской. Конан вставил металлическую дубину в скобы. Они были старые, изношенные, ведь башню строили на века. Раздался треск.

Черные тени в комнате уже поблекли. Конан вошел и посмотрел на окна. 3а окном разгорался день. Сантиддио уже начал наступление. Его ждет смерть, если они не добьются здесь успеха.

- Чего мы ждем? - Конан взял лампу и зажег фитиль. Подняв ее повыше, он осветил комнату, куда они забрались, чтобы сокрушить злые чары Каллидиоса.

Конан бывал в тайных пещерах колдунов, поэтому он, в какой-то степени, был готов к тому, что должно было предстать перед его глазами. Но жилище Каллидиоса было прямой противоположностью тому, что он видел раньше. Комната больше напоминала могильный склеп или анатомический театр.

По всей комнате валялись трупы людей, умерших недавно или почти уже разложившихся. Они были разбросаны в беспорядке, как игрушки в детской комнате. В ворохе размотанных тканей лежала мумия. Стоявший неподалеку саркофаг был полон человеческих костей с прилипшими к ним кусочками высохшего мяса. В шкафу стояли сосуды с плавающими в них человеческими зародышами. На крюке, вбитом в стену, висел великолепно обработанный человеческий скелет. Пол комнаты был усеян обугленными костями.

Конан в изумлении покачал головой. В воздухе стоял тяжелый запах гниения и какой-то специфический запах то ли масел, то ли каких-то специй, которыми натирают покойников. На затоптанном, грязном полу кое-где сохранились следы замысловатых пентаграмм, начертанных мелом. На низеньком столе вперемежку с книгами валялись старинные свитки.

- Притон некроманта, - голос Дестандази нарушил тягостную тишину. Но здесь ли находится тело Калениуса?

- Черт возьми! Что все это значит?

- Может, Каллидиос ищет способ отыскать забытые сокровища. А может, хочет увидеть будущее. Я думаю, стигиец не лгал, когда говорил, что далеко продвинулся по пути, который выбрал.

На лестнице снова послышались шаги. На этот раз человек был не один. Ключ повернулся в замке. Конан ждал со шпагой в руке.

Дверь, которую Конан заложил тяжелой доской, дернулась, но не поддалась. Снаружи снова нажали, сначала осторожно, затем со всей силы. Дверь выдержала. Она была сколочена из крепких дубовых досок и могла выдержать удар тарана.

- Откройте дверь и выходите, - послышался голос Каллидиоса. - Если вы подчинитесь, вам не причинят вреда. Я уважаю смелых людей. Вам дадут мешок золота и позволят беспрепятственно выехать из Зингары.

Стигиец решил начать с подкупа. Не дождавшись ответа, он заговорил другим тоном:

- Ну что ж, вы пожалеете об этом.

Убедившись, что двери ничего не угрожает, Конан принялся помогать Дестандази в ее поисках. Правда, нельзя было упускать из виду и парапет: враги могли воспользоваться их способом и подняться по веревке.

- Любой из этой падали может быть Калениусом, - выругался Конан. - Но его тело должно быть здесь. Иначе Каллидиос не старался бы выкурить нас из своей берлоги. Колдуну пора браться за свое черное ремесло - Последняя Гвардия уже должна быть готова к отражению штурма.

В нетерпении Конан схватил один из гробов и вытряхнул его содержимое на пол. Затем он принялся за каменный саркофаг. Тяжелая крышка долго не хотела поддаваться, но вскоре соскользнула в сторону, открыв взору киммерийца гниющие останки. Конан сорвал обрывки материи с первой попавшейся под руку мумии и заглянул в безжизненное лицо.

3а дверью было тихо. Очевидно, нападавшие отправились за топорами или ломами. Конан продолжал поиски, не упуская из виду дверь. Изредка его чуткий слух улавливал слабый звук, похожий на царапание, и больше ничего. Это беспокоило варвара: Каллидиос был хитер.

Внезапно комнату наполнил ужасный голос, в котором отдаленно угадывались интонации стигийца:

- Калениус! Встань и исполни мою волю!

Груда костей на полу зашевелилась, и из-под нее поднялся обнаженный человек. Он походил на спящего, поднятого с постели, если бы не ледяной холод, которым веяло от его движений. Король Калениус, чей облик не изменился за много тысячелетий, смотрел на них пустыми глазами, в которых горел мрачный огонь, придавая мертвому лицу видимость жизни.

- Калениус! - завывал за дверью некромант, - Пусть воины, охраняющие нижний вход в башню, поднимутся сюда, сломают дверь и уничтожат пришельцев.

Мертвый король не издал ни звука, но до Конана тут же донеслись тяжелые шаги каменных ног, поднимающихся по ступеням лестницы.

- Торопись, Дестандази, - хмуро проворчал он.

Девушка стояла спиной к киммерийцу и смотрела на мертвого короля.

- Следи за дверью, - сказала она повелительным тоном, - и ради своей жизни, не оборачивайся. Только избранные могут быть посвящены в тайны Джеббал Саг. Для остальных они представляют смертельную опасность!

Конан отвернулся. При этом он краем глаза успел заметить, как Дестандази стала чертить в воздухе какие-то знаки. Голубое пламя горело на кончиках ее пальцев. Конан поспешно отвел глаза, и жрица забытого бога затянула песню на неизвестном языке, пробуждавшем какие-то смутные воспоминания.

Сильный удар потряс дверь. Конан стиснул в руке бесполезную шпагу. От второго удара вылетели толстые железные скобы, затрещали доски.

- Так... много... сил... - выдавила из себя Дестандази. - Надо... еще... попытаться...

От града ударов нечеловеческой силы со стен осыпались камни. Доски начали ломаться. Треск дерева, скрежет железных болтов, и вот уже одна черная рука появилась в проломанном отверстии. Пальцы начали расширять его, отламывая и кроша куски дерева.

Появилась вторая рука. Дверь рушилась на глазах. Конан осмотрелся в поисках какого-либо тяжелого предмета, которым можно было бы забаррикадировать дверь, понимая, что и это не остановит каменных дьяволов.

Внезапно за его спиной раздался хриплый вздох и звук падающего тела. Дестандази застонала.

Конан не успел осознать, откуда эти звуки, как разрушение двери прекратилось.

Рука из черного камня безжизненно повисла в отверстии. Киммериец ждал продолжения атаки, но рука не шевелилась. В каменной плоти начали появляться трещины, и она стала осыпаться, обнажая искрошенные кости. Куски обсидиановой плоти падали на пол и рассыпались в пыль.

Конан почувствовал дурноту от запаха разлагающихся останков. Отвернувшись от мерзкого зрелища, он постарался справиться с подступившей к горлу тошнотой. Подхватив на руки потерявшую сознание Дестандази, он поспешил на крышу башни, на свежий воздух.

Перед ним раскинулась панорама крепости. Всюду, где недавно несли службу Последние Гвардейцы, виднелись зловонные лужи разложившейся плоти, тысячелетия находившейся в оболочке из камня. Королевские солдаты в панике разбегались, напуганные непонятным зрелищем.

То же самое творилось и у главных ворот, где была сосредоточена основная масса Гвардейцев для отражения атаки повстанческой армии. Ужасное и непонятное исчезновение непобедимых союзников деморализовало защитников Кордавы, многие из которых рассчитывали не принимать участия в битве, а наблюдать ее с безопасного расстояния.

С башни Конан наблюдал, как армия повстанцев разворачивается и выходит на исходный рубеж для начала атаки, которая еще несколько минут назад казалась безнадежной. Отряды разведчиков уже спешили назад, неся радостную весть о том, что колдовская армия Мордерми уничтожена другим, более сильным волшебством. Сантиддио теперь мог, не теряя времени, начинать атаку, тем более, что сопротивляться было почти что некому. Слух о том, что каменная армия рассыпалась в прах при одном приближении повстанческой армии, быстро разнесся по Кордаве, жители которой были склонны видеть в этом знак богов, возвещавший о конце правления ненавистного тирана.

Шаркающие шаги за спиной заставили Конана обернуться. Дверь была почти сломана каменными воинами, и любой мог беспрепятственно проникнуть в комнату.

Перед киммерийцем стоял Каллидиос, в глазах которого светился безумный огонек, сменившийся потоком ненависти при виде Конана. Губы стигийца извивались, как змеи.

- Так это ты, киммериец, - произнес он, четко выговаривая слова. Пешка побила короля. Но это не по правилам. Теперь ты погубил и меня. Я был нужен Мордерми только для управления Последней Гвардией. Теперь ее нет, и Мордерми убьет меня.

- Я избавлю Мордерми от хлопот, - заверил стигийца Конан, доставая свой меч.

Глаза Каллидиоса сверкнули, когда он взялся за рукоять своей шпаги. Конан дал ему время обнажить оружие. Он бы мог убить стигийца, как бешеную собаку, но решил дать тому возможность умереть, как мужчине. Правда Конан сомневался, умеет ли Каллидиос обращаться со шпагой - ему ни разу не доводилось видеть, чтобы стигиец обнажал оружие.

Шпага Каллидиоса показалась из ножен. Ее лезвие казалось чересчур длинным. Стигиец сделал выпад. Острие клинка было направлено на горло киммерийца. Но это было не стальное лезвие, а живая змея! Из ее разинутой пасти торчали смертельно ядовитые клыки.

Конан отскочил в сторону и сильным ударом отрубил змее голову. Она покатилась по полу. Каллидиос дико захохотал, взмахнул шпагой и снова сделал выпад. Другая змеиная голова устремилась к лицу Конана.

Конан опять рубанул страшное оружие, и еще одна змеиная голова упала на землю. Каллидиос двигался со змеиной быстротой, и никакой фехтовальщик не смог бы долго выдержать такой темп.

- Защищайся, варвар! - ехидно усмехнулся Каллидиос. - Посмотрим, насколько тебя хватит. Голова появляется после каждого удара, и клыки все так же смертоносны. Потанцуй для меня!

Конан знал, что долго ему не продержаться. Опять змеиная голова покатилась по каменным плитам, а колдун, издеваясь, держался вне досягаемости от его меча. Следующую змеиную голову Конан отрубил возле самой груди.

Быстро взглянув вниз, чтобы убедиться, что он не задет, Конан заметил заткнутые за пояс плащи. Свободной рукой он достал их и в момент очередной атаки Каллидиоса бросил вперед.

От резкого движения плащи развернулись, и живое лезвие оказалось в ловушке из черного шелка. Каллидиос выругался, пытаясь освободить свое оружие, но меч Конана ударил мгновенно, и некромант отправился туда, откуда вызвал души своих умерших.

Змея бешено вертелась в складках плаща. Конан наступил на нее ногой и с остервенением давил до тех пор, пока всякое движение не прекратилось.

Дестандази потихоньку приходила в себя. С усилием она поднялась на ноги и посмотрела на труп Каллидиоса.

- Итак, все кончено. - В глазах ее читалась смертельная усталость, слишком много сил было отдано в борьбе с темными силами Зла.

- Остался еще Мордерми, - напомнил Конан.

Он знал, что это только вопрос времени. Захват Кордавы войсками мятежников больше напоминал триумфальное шествие, чем вооруженную борьбу. Защищать город было некому: часть солдат короля бежала, часть добровольно сдалась в плен, и лишь немногие пытались продолжать сопротивление. Остальных уничтожила толпа.

Конан с отвращением отвернулся от этого зрелища. Ему уже доводилось видеть нечто подобное.

- Остался еще Мордерми, - повторил он.

Они спустились с башни. На пороге входной двери киммериец заметил небольшую горстку пыли и несколько кусков заржавленного металла, который быстро рассыпался под ногами.

Солдаты покинули дворец. Остались только те, кто надеялся успеть чем нибудь поживиться. Шум толпы приближался, скоро она будет здесь.

Никем не остановленные, они прошли во дворец. Меч Конана был обнажен, но это оказалось ненужным. Последняя Гвардия исчезла, оставив прежних господ на милость тех, кого они угнетали. Зная, что милости не будет, последние защитники разбежались кто-куда.

Конан уверенно направлялся к покоям Мордерми; он хорошо знал дорогу. Толкнув дверь, он очутился на половине короля Зингары.

Мордерми был занят тем, что перекладывал наиболее дорогие драгоценности из сундуков в объемистый мешок, явно печалясь о том, что не может захватить с собой все. Король Зингары был одет в грязный костюм простолюдина и заношенный плащ. Свалявшаяся пудра придала его волосам грязно-пепельный цвет. Голова была обмотана окровавленным бинтом. В этом обличье он вполне мог затеряться в толпе и ускользнуть от расплаты.

- Тебе нужно было бежать с остальными крысами, - громко сказал Конан. - Или капитанская крыса покидает корабль последней?

Мордерми оторвался от своего занятия.

- А, это ты, Конан. Уже здесь? Я думал, восторженные объятия встречающих несколько задержат твое триумфальное шествие.

- Твои доброжелатели уже готовы к новой коронации. Ты помнишь предыдущую? Конечно, сначала нужно провести церемонию отречения.

Мордерми сбросил маскарадную повязку.

- Я рад, что именно ты, Конан, пришел брать меня в плен. Я знаю, ты человек чести, и я могу считать тебя своим должником.

- На что ты надеешься, Мордерми? На всем белом светене сыщется такой длинной веревки, чтобы увязать мешок с твоими преступлениями.

- И это мне говорит мятежник, которого я спас от виселицы? - в голосе Мордерми зазвучала боль. - Я думал о тебе лучше, Конан. На нашем с тобой счету столько преступлений, что, попади мы в руки правосудия, нас бы вздернули уже сотню раз.

- Я друзей не предавал, - отрезал Конан.

- О, господи! Если бы я мог исправить свои ошибки! Ты был прав, Конан. Я должен был убить стигийца в первую же ночь, как он появился здесь. Он опутал мой разум ложью и коварством. Я убежден, что он управлял моими желаниями с помощью колдовства или дурманящего зелья.

- Единственный дурман, который отравил твой мозг - это ненасытная жажда власти. Каллидиос, как и все мы, был лишь пешкой в твоей игре. Но чем больше ты получал власти, тем ненасытнее становились твои желания. Я любил тебя до того, как жажда власти помутила твой рассудок. А может быть, эта зараза жила в тебе все это время и ждала удобного случая вырваться наружу. И ты дождался часа, когда смог всадить нож в спину своих друзей и по их мертвым телам подняться на престол.

- Прекрасная речь. Ты делаешь успехи, Конан, - сказал Мордерми с издевкой. - Сантиддио был прав - ты альтруист. Ну ладно, зови своих людей. Я отдаю себя на суд народа.

- Каких людей?! - рассмеялся Конан. - Дворец пуст. Кроме нас здесь никого нет. Сантиддио ведет свою армию по улицам Кордавы. Мы с Дестандази перелезли утром через крепостную стену и разрушили колдовские чары Каллидиоса. В этом ты нам помог, убив Сандокадзи - в противном случае, нам бы не удалось уговорить ее сестру прийти сюда. Неужели бедная Кадзи верила тебе все это время, пока на ее шее не затянулась петля? Ты знаешь, что она заставила нас с Сантиддио дать слово, что мы не убьем тебя?

Конан в своей горячности уже сказал слишком много. Выражение лица Мордерми изменилось, и он быстро нажал какой-то рычажок, спрятанный под крышкой стола. Не раздумывая, Конан издал крик и бросился вперед.

Пол за его спиной провалился, обнажив темное зияющее отверстие, на том месте, где только что ступала нога киммерийца.

Дестандази, еще не пришедшая в себя после изгнания духов, не успела среагировать на его крик. Приглушенно вскрикнув, она провалилась в предательскую западню.

Одним прыжком Конан очутился возле стола, сбросив мешок с сокровищами на пол. Мордерми проворно отскочил в сторону, выхватывая на ходу шпагу.

- Я вижу, ты все еще предпочитаешь широкий меч, варвар, - засмеялся предатель. - Хочешь получить еще один урок фехтования?

Ослепленный гневом, Конан бросился на него, едва не пропустив встречный удар шпагой. Отбив легкое лезвие, он рубанул наотмашь. Мордерми со смехом отскочил.

Гнев мешал киммерийцу сосредоточиться. Мордерми почувствовал это и старался посильнее раззадорить варвара, чтобы он окончательно потерял голову и не раздумывая бросился в атаку. Тогда Мордерми мог остановить его своим коронным ударом.

Конан непрерывно теснил своего противника. Пока еще ни один клинок не попал в цель. Конан вращал тяжелым мечом с такой скоростью, что Мордерми не рисковал раскрыть свою защиту и контратаковать. Ему не раз приходилось наблюдать киммерийца в деле, поэтому он предпочел избрать тактику выжидания, чтобы нанести удар наверняка.

Шум во дворе усилился, и Мордерми понял, что тактика выжидания играет в пользу Конана. Он должен был немедля поразить своего соперника, или все пути к отступлению будут для него закрыты.

Внезапно Мордерми увидел возможность для контратаки. Конан нанес очередной сильный удар, и когда лезвие его меча оказалось внизу, Мордерми сделал резкий выпад. Шпага должна была пронзить сердце киммерийца, но в последний момент варвар повернулся, и тонкое лезвие проткнуло толстую мышцу плеча.

Конан издал стон, резко рванулся и тонкий клинок сломался.

Мордерми отпрянул назад, но Конан успел перехватить его свободной рукой и с силой ударил рукоятью меча в лицо.

Теряя сознание, Мордерми рухнул на пол. Стоя над ним Конан брезгливо вытащил из плеча обломок шпаги и отбросил прочь.

- Вот она, твоя дворянская игрушка, - сказал он. - Я бы прикончил тебя с сотней таких булавок в шкуре.

Лицо Мордерми представляло собой сплошную кровавую рану. Его нервы не выдержали.

- Ты поклялся, что не убьешь меня, - взмолился он. Вид киммерийца, с кровью, льющейся из раны, и глазами, полными бешеной злости, не предвещал ничего хорошего.

- Я не убью тебя, - ответил Конан. - Иначе я сделал бы это давно, а не старался обезоружить тебя с риском для жизни. Ты сам сказал, что я человек чести, и я сдержу данное слово.

Толпа уже ворвалась во дворец. До Конана доносились звон разбиваемых стекол, треск дверей на первом этаже. Скоро толпа заполнит весь дворец. Конан уже видел это однажды.

Он подошел к окну и распахнул его. До земли было чуть больше десяти футов. Внизу колыхалось море разгневанных лиц, в окна полетели камни. Толпа, долгое время жившая в страхе перед Последней Гвардией, теперь жаждала крови.

- Конан, что ты делаешь. Ты дал слово не убивать меня!

- Я не убью тебя, - повторил Конан. - Ты хотел суда народа?! Я помогу тебе в этом.

Протолкнув бешено сопротивляющегося короля в окно, Конан швырнул его в толпу. Крики снизу заверили его, что падение не было смертельным для бывшего монарха.

Когда Сантиддио вошел во дворец, грабители успели растащить все, оставив голые стены. За это время Конан спустился в тайную западню и принес бездыханное тело Дестандази. Он сидел рядом с ее останками, накрытыми плащом, привалившись спиной к стене. Сантиддио что-то говорил, но смысл его слов не доходил до Конана.

- Она навечно останется в народной памяти, как героиня Освобождения, - закончил Сантиддио. - Вся Кордава знает, что это вы вдвоем с ней освободили страну от Последней Гвардии, а с ней и от тирании Мордерми.

Он указал на распахнутое окно. Оттуда доносились приветствия толпы.

- Конан! Конан!! Конан!!!

- Ты герой, Конан, - сказал Сантиддио. - Скажи, что ты согласен принять корону, и народ с радостью присягнет тебе.

Корону нашли в одном из потайных ящиков Мордерми, и сейчас Сантиддио протягивал ее киммерийцу.

- Иди к черту, Сантиддио! Я не хочу ее видеть!

- Я понимаю твои чувства, Конан, - сказал Сантиддио. - Мы оба понесли большие утраты. Но пойми, Зингаре нужен король. Народ любит тебя, ты национальный герой. Прими корону.

- Сантиддио, - в голосе Конана звучала грусть, - утром я возьму лодку и отвезу Дестандази в ее убежище.

- Ты передумаешь.

- Нет, не передумаю.

Сантиддио задумчиво вертел корону в руках. Перед его глазами все еще стояли картины его триумфального шествия по Кордаве. Приятные воспоминания! В толпе слышались отдельные выкрики:

- Сантиддио! Сантиддио!

Конан посмотрел на него. Сантиддио вздохнул.

- Если до завтра ты не передумаешь, корону придется принять мне. Зингара должна иметь короля, пока не будет принята новая конституция.

- Я не передумаю, - повторил Конан. - Я не передумаю до тех пор, пока не пойму: власть - орудие в руках людей, или люди - орудия в руках власти.

Роберт Джордан Ловушка для демона

Пролог

Ночь в Вендии была необычно тихой, а воздух тяжелым и гнетущим. Даже легкий ветерок не освежал столицу Айодхья в ту ночь. Луна висела в небе, как громадный, чудовищный желтый череп, и все те, кто решил взглянуть на нее, содрогались от ужаса и желали только одного – чтобы хоть одно облачко поскорее закрыло этот кошмар. В городе ходили слухи, будто подобная ночь, особенно ночь полнолуния, всегда является черным предзнаменованием чумы или войны, и в любом случае, несомненно, смерти.

Человек, который называл себя Найпал, не обращал внимания на подобные глупые разговоры. Наблюдая с высокого балкона большого дворца с алебастровыми шпилями и позолоченными куполами (дворец принадлежал ему, как царский подарок), он знал, что огромный диск луны не был ни дурным, ни добрым предзнаменованием, что бы ни болтали об этом глупые людишки. Звезды, вот что говорило в эту ночь о грядущих событиях и судьбах. Конфигурации звезд, остававшиеся темными в течение долгих месяцев, наконец стали ясными в эту ночь. Найпал коснулся своими длинными цепкими пальцами узкого золотого сундучка, который стоял перед ним. «Сегодня ночью, – подумал Найпал, – я соприкоснусь лицом к лицу со страшной опасностью, это будет момент, когда все мои планы могут превратиться в пыль. И все-таки не бывает победы без риска, и чем выше цель, тем более велика и опасность».

Найпал... Это имя не было его настоящим именем, так как в стране, славящейся своими интригами, те, кто шел по его стопам, были более скрытными, чем кто бы то ни было. Он был слишком высок для вендийца, а люди этой страны считались высокими среди других народов, населяющих Восток. Рост этот особенно выделял Найпал а и подчеркивал его значительность, которую он нарочно принижал, надевая халат мрачного цвета, вроде того темно-серого халата, который был на нем в эту минуту, в отличие от шелков цвета радуги или цветного сатина, которые предпочитали мужчины Вендии. Цвет тюрбана был цветом угля, головной убор был также скромен, не будучи украшен ни драгоценными камнями, ни плюмажем, подчеркивающим богатство и знатность владельца. Лицо Найпала было по-своему и страшным и красивым, одинаково спокойным и невозмутимым. Казалось, душа этого человека постоянно пребывала далеко от всех потрясений, горя, катастроф. Выпуклые, большие черные глаза говорили одновременно о мудрости и страсти. Однако он очень редко позволял людям видеть себя, поскольку таинственность всегда скрывает за собой власть и могущество, хотя многие знали, что тот, кто называет себя Найпалом, является придворным магом и чародеем при дворе царя Бандаркара, повелителя Вендии. Этот Найпал, как поговаривали в Айодхье, был большим мудрецом, и не только из-за своей долгой и преданной службы царю, начиная с того дня, когда бывший придворный маг странно исчез, но также и из-за того, что практически был лишен жажды власти и амбиций. В столице, где, как и везде в Вендии, каждый мужчина и женщина горели жаждой интриги и власти, отсутствие этих качеств было поистине ценным качеством, хотя и несколько странным. Но, с другой стороны, Найпал делал множество странных вещей. Было известно, например, что он раздавал большие суммы денег бедным, бродягам, бездомным детям. Этот факт служил предметом для пересудов и шуток придворных царя Бандакара, втайне все они думали, что Найпал делал это, чтобы прикинуться добрым человеком. Но в действительности всякий раз, бросая бедным монетку, Найпал вспоминал, что сам вышел из этих улиц, вспоминал ночи, проведенные у деревьев и под мостами, когда он был слишком голоден, даже чтобы заснуть. Но открыть эту правду – значит показать собственную слабость, поэтому чародей предпочитал выслушивать циничные слухи и сплетни о своих поступках, так как самому себе он не позволял никакой слабости.

Еще раз взглянув на небо, Найпал ушел с балкона, крепко сжимая в руках узкий сундучок. Позолоченные светильники, искусно сделанные в виде птиц и цветов, освещали коридоры с высокими потолками. Мастерски сделанные вазы из фарфора и хрупкого хрусталя стояли на столиках из полированного черного дерева, украшенные резьбой слоновой кости. Толстые, мягкие, пушистые ковры покрывали полы дворца, красота, материя и краски делали их бесценными сокровищами, а любой гобелен, висящий на алебастровых стенах, мог быть обменен на дочь царя. На людях Найпал делал все, что мог, чтобы быть незаметным, но у себя дома он расслаблялся и погружался во все мыслимые и немыслимые удовольствия. Однако в эту долгожданную ночь его взор не коснулся даже бегло орнаментов дворца. Колдун не приказал слугам принести изысканного вина, позвать музыкантов или женщин. Найпал спускался все глубже в подвалы дворца и еще глубже, где были камеры, чьи стены мерцали таинственным голубым, как у жемчужин, светом. Эти камеры были созданы магией. Немногим из слуг было позволено появляться в этих глубоких подземных комнатах, а те, кто все же попадал туда, не могли рассказать о том, что они там делали и что видели, по той простой причине, что лишались языка. Никто во всей Вендии не знал о существовании этих камер. Большинство слуг колдуна не бывали там и поэтому сумели сохранить свои языки и из страха и самосохранения даже не смотрели в ту сторону. Когда же они заговаривали об этом, их голоса понижались до тихого шепота. Обычно так рассказывают, лежа в постелях, страшные истории.

Коридор, уходивший резко вниз, расширился, и перед глазами мага открылась большая квадратная комната, примерно тридцать шагов в длину. Стены комнаты сияли мерцающим голубоватым светом, создавалось впечатление, что стены пробиты одним чудовищным ударом, так как не было никакого намека на швы или кладку. В середине камеры возвышался остроконечный у вершины купол, высотой в рост стоящего мужчины. Под куполом, в самом его центре, проходила сводчатая паутина из чистого серебра, почти невидимая у пола и занимающая большую часть комнаты. Серебряная нить была искусной работы, и от нее, так же как и от стен, исходило голубое мерцание, словно от падающих при свете луны снежинок. В девяти симметрично расположенных точках стояли треножники из золота с искусной резьбой и орнаментом. Каждый треножник был не выше колена Найпала и располагался так, что ножки как бы продолжали узор серебряной паутины. Воздух казался тяжелым от дьявольских сил и колдовства, царивших здесь, и чудилось, будто само зло висело в воздухе. Одна шестая часть одной из стен, была отделена толстой железной решеткой, с закрытой на засов дверью, сделанной из толстого железа. Рядом с решеткой и странным куполом стоял маленький стол из полированного красного дерева. На столе лежали все необходимые для сегодняшней ночи предметы. Они покоились на куске черного бархата, подобно драгоценностям, выставленным на продажу ювелиром. Однако самое почетное место на столе занимал маленький, искусной работы, длинный сундучок из черного дерева.

Положив позолоченный сундучок на шелковую подушку, перед которой стоял еще один золотой треножник, Найпал вернулся к столу. Рука чародея потянулась было к черному сундучку, но, поддаваясь внезапному импульсу, он взял в руки оправленное в рамку из слоновой кости зеркало. Найпал осторожно развернул тонкие, как паутина, шелковые ткани, в которые зеркало было завернуто. Они были мягче на ощупь, чем самая тонкая ночная рубашка. Наконец последний кусок материи был снят, и в руках мага оказалось хорошо отполированное серебряное зеркало... не показывающее на своей блестящей поверхности никакого отражения. Даже сама комната не отражалась в зеркале. Колдун кивнул головой. Он и не ожидал другого, но знал, что не должен позволять самоуверенности взять верх над необходимыми мерами предосторожности. Это зеркало было необычным не только из-за своих странных оптических свойств. Его можно было использовать для передачи донесений другому человеку на расстояние или следить за кем-то. Серебряная поверхность зеркала не показывала ни одного изображения, за исключением только тех, кто хотел или мог нарушить планы чародея. Однажды, вскоре после того, как Найпал стал придворным магом у царя Вендии, Маунит Имша, глава страшных черных провидцев, появился в зеркале. Найпал знал, что это было только любопытство могучего колдуна, не больше. Провидцы не чувствовали в Найпале большой для себя опасности. Глупцы. Тем хуже для них. Через день изображение исчезло, и никогда с тех пор ничто не появлялось в зеркале. Даже на секунду. Таково было совершенство его колдовства:

Удовлетворенный, Найпал снова покрыл зеркало куском материи и открыл сундук из черного дерева. Внутри лежало то, что только увеличило чувство удовлетворения. В полированном футляре из сандалового дерева находились десять камней, овальных, гладких и таких глубоких по цвету, что даже само черное дерево казалось менее темным по сравнению с ними. Девять камней были величиной с большой палец мужчины, а последний камень был раза в два больше остальных. Это были корасани. В течение многих веков люди гибли в безуспешных попытках найти их, пока, наконец, даже само их существование не стало легендой, сказками для детей. Десять лет потребовалось Найпалу, чтобы отыскать их, и это были поиски, насыщенные испытаниями и приключениями, которых хватило бы на десяток эпических сказаний, если бы они стали известны людям.

Найпал осторожно положил девять корасани меньшего размера на каждый из золотых треножников, окружавших загадочный узор на полу. Десятый, самый крупный камень, маг поставил на треножник перед подушкой. Все было готово. Найпал сел, скрестив ноги, на подушку, и начал нараспев читать заклинания, вызывая невидимые силы:

– Э’лас элой-хим! Марааф савиндэй! Кора мар! Кора мар!

Снова и снова он повторял слова заклинания, пока камень, лежавший перед ним в треножнике, не замерцал, как будто внутри него загорелось пламя. От камня не исходило никакого физически ощущаемого света, но он, казалось, был раскален, как в пламени костра. Внезапно с резким шипением, будто горячий металл был опущен в воду, узкие пучки пламени сорвались с яркого, «пылающего» камня, и каждый из этих пучков метнулся к одному из девяти корасани, окружающих серебряный узор. Так же внезапно, как и появились, пучки пламени угасли, теперь уже все десять камней пылали тем же яростным огнем. Снова раздался шипящий звук, и горящие камни были окружены полосками огня, в то время, как с каждого треножника сорвалась яркая лента, поднялась вверх и опустилась вниз. Внутри этой огненной клетки не было ни пола, ни купола, а только пятно темноты, уходящей в бесконечность.

Найпал замолчал, изучая результаты своих усилий, и вдруг закричал:

– Масрок, я вызываю тебя!

Внезапно в камере загудел ветер, словно все ветры мира сорвались с какой-то привязи. Громовые раскаты потрясли камеру, и внутри огромной клетки появилось чудовище, повисшее между куполом и полом. Это была какая-то жуткая восьмирукая тень, ростом в два раза больше самого высокого человека. Ее кожа была как отполированный обсидиан; единственной одеждой служило серебряное ожерелье, с которого свисали три человеческих черепа; тело было гладким, блестящим и бесполым. Две руки чудовища держали копья, унизанные, в виде украшения, человеческими черепами, еще две держали серебряные мечи, с которых лился странный дьявольский свет. Третья пара рук сжимала острые тонкие кинжалы, а четвертая также потрясала длинными копьями. От клинков, наконечников и лезвий исходил неестественный, потусторонний свет. Большие острые уши чудовища дергались на безволосой голове, а острораскосые красные глаза, казалось, пронзали своим светом Найпала. Очень осторожно создание коснулось одним из своих серебряных копий огненной клетки. Тысячи огненных вспышек гневно загудели, как разъяренные пчелы, и молнии пробежали по краям клетки, остановившись только тогда, когда демон отвел копье от прутьев.

– Почему ты все еще пытаешься спастись, Масрок? – требовательно спросил Найпал. – Ты не сможешь так легко нарушить нашу сделку. Только безжизненная материя может пересечь границы этой клетки, и даже ты не сможешь открыть ее изнутри. Что тебе, впрочем, хорошо известно.

– Если ты сделаешь глупую ошибку, о Человек, тогда уже не будет нужды в сделках. – Громовые слова прозвучали сквозь плотно сжатые зубы-клыки, которые, казалось, были созданы для того, чтобы разрывать плоть. Самоуверенность слышалась в голосе чудовища. – И все же я буду держаться нашей сделки.

– Вне всякого сомнения. Ты будешь это делать. Ты должен это делать, хотя бы из чувства благодарности. Разве я не освободил тебя из тюрьмы, в которой ты находился в течение столетий?

– Свобода, о Человек? Я оставляю эту тюрьму только тогда, когда ты вызываешь меня, и здесь я сижу в клетке, пока ты не отправляешь меня снова в ту же самую тюрьму. За это и за твои обещания я должен служить тебе? Я послал демонов унести прочь твоего бывшего господина, чтобы ты смог возвыситься и обрести жалкую власть придворного мага. Я закрывал глаза Черным Провидцам имши, чтобы они не обрушили свой гнев на твою голову. Я делаю то, что ты требуешь от меня, о Человек, и ты еще осмеливаешься говорить мне о свободе?

– Продолжай повиноваться мне, – сказал холодно Найпал, – и ты получишь свою свободу окончательно. Откажешься...

Он открыл позолоченный сундучок и выхватил лежащий внутри серебряный кинжал, являющий собой близнеца тех кинжалов, которые были в руках у демона, даже сияние клинка было таким же. Чародей замахнулся им на демона.

– Когда мы заключали сделку, я потребовал от тебя в знак того, что она заключена, вот это. И ты дал мне это оружие, которое опасно даже легким прикосновением к человеческой плоти. Неужели ты думаешь, что с оружием демона в руках я не захочу узнать его секретов? Ты презираешь человеческие знания, Масрок, хотя тот, кто приковал тебя к твоей вечной тюрьме, тоже был человеком. Из старинных колдовских книг я вычитал упоминание об оружии, сотворенном демонами, об оружии из сверкающего серебра, которое не может промахнуться и поражает насмерть всех, в кого оно направлено. Даже демонов, Масрок! Даже тебя!

– Тогда порази меня им! – зарычало чудовище. – Я шел на бой вместе с богами и против богов, в то время когда человек только и мог, что залезть под камень, перевернуть его и съесть спящих там улиток. Бей же меня кинжалом!

Криво улыбнувшись, Найпал снова положил кинжал в сундучок.

– Ты мне не нужен мертвым, Масрок. Я просто хочу, чтобы ты знал: есть вещи и похуже того, что я могу сделать с тобой, кроме того, как просто оставить тебя в тюрьме. Даже для демона время в тюрьме лучше, чем смерть.

Рубиновые глаза чудовища с ненавистью уставились на колдуна.

– Что ты хочешь от меня на этот раз, о Человек? Есть пределы моим возможностям, пока я огражден твоей магией.

– Снять эти барьеры я не могу. – Найпал глубоко вздохнул; момент величайшей опасности был уже совсем рядом. – Ты был заключен навеки охранять гробницу царя Ориссы под затерянным городом Махарастра.

– Ты уже спрашивал меня об этом, о Человек, и я отвечу тебе опять – я не открою местоположения города. Я не предам своего дела, даже если буду оставаться в тюрьме навеки.

– Я прекрасно знаю пределы твоей помощи мне. Слушай же мой приказ. Ты вернешься в свою гробницу, Масрок, и принесешь мне одного из воинов, погребенных с царем Ориссой. Принеси мне одного человека из его армии, охраняющей его покой.

На мгновение Найпал подумал, что демон согласится без всякого протеста, но ошибся. Масрок внезапно вскрикнул и закрутился волчком. Он крутился все быстрее, пока перед взором колдуна не появилось черное пятно, пронизанное блестками серебра. Это пятно не касалось прутьев клетки, оно жужжало, и молнии слетали с его огненных кромок. Комната вибрировала с пронизывающим тело визгом, и голубовато-белое сияние наполнило воздух.

Лицо Найпала осталось невозмутимым, хотя пот градом стекал со лба.

Маг хорошо знал, какие силы сдерживались этим барьером и какие силы он должен был употребить, чтобы заставлять чудовище кричать и беситься. На мгновение огненная клетка была на грани того, чтобы разлететься на кусочки, и Масрок почти вырвался на свободу. Если бы это произошло, колдун умер бы в самых страшных мучениях. Так же внезапно, как и началось, буйство огня утихло. Масрок стоял неподвижно, как будто был высечен из обсидиана; рубиново-кровавые глаза монстра пылали гневом.

– Ты просишь, чтобы я совершил предательство!

– Очень маленькое предательство, – сказал невозмутимо Найпал, собрав, однако, всю свою волю, чтобы сохранять спокойствие.

– Мне не нужно знать расположение гробницы. Только один-единственный воин из многих тысяч!

– Вырваться из пут после двух тысячелетий оков – это одно, но предать то, что я был обязан охранять, – это совсем другое!

– Я предлагаю взамен этого свободу, Масрок. Свобода после двух тысяч лет заключения.

– Две тысячи лет, о Человек? Вся человеческая жизнь – не более, чем секунда мысли для меня. Что такое время для меня?

– Две тысячи лет, – повторил колдун.

– Гробницу охраняют еще три таких же демона, как и я, – произнес медленно Масрок. – Такие же, как я, мои двойники. Мы все были созданы из кружащегося куска Хаоса в момент, когда само Время было только что создано богами. Три таких же демона, как я. Это потребует времени, о Человек.

Найпал едва сумел скрыть свое возбуждение.

– Сделай это как можно скорее. И помни, что когда твоя служба будет закончена, ты получишь свою свободу. А теперь ступай, Масрок. Я приказываю тебе!

Еще раз раскаты грома сотрясли комнату, и огненная клетка опустела. Найпал вытер дрожащей рукой пот со лба. Дело было закончено. Еще одна нить вплетена в ковер с необыкновенно сложным узором...

Легкая улыбка появилась на лице чародея. Когда узор будет окончательно сплетен, весь мир склонится перед Вендией и, сам того не осознавая, мир склонится перед ним, Найпалом.

Глава 1

На расстоянии город казался сделанным из драгоценных камней, слоновой кости и золота на фоне сапфирового моря, вполне оправдывая свое гордое имя – «Золотая Царица Вилайета». Однако более близкое знакомство с городом объясняло также, почему люди дали Султанапуру другое, менее изящное название – «Позолоченная Шлюха Вилайета». Защищенный широким и большим молом и волнорезами, залив был переполнен кораблями, которые давали Султанапуру все права называть себя Царицей, но на каждое торговое судно, нагруженное до самых краев шелками из Кхитая, на каждую галеру, которая везла пряную корицу, перец и ваниль из Вендии, приходился один, а то и два корабля из Корафа или Хоарезма, насквозь пропахших отчаянием и потом, и знакомым страшным клеймом работорговца.

Золотые купола-луковицы поднимались вверх над дворцами из бледного мрамора, алебастровые шпили, казалось, пронзали собой небесно-голубую высь, но улицы были кривыми и грязными, забитыми разношерстным сбродом, даже в самых богатых кварталах, так как Султанапур рос во все стороны, быстро и без всякого плана. Городу было много столетий, сколько?.. Этого никто не мог сказать... Не один раз уже за свою долгую историю город погибал, его золотые дворцы и гордые храмы давно уже забытых богов разрушались и рассыпались в прах и пыль. Однако с каждой новой смертью новые дворцы и новые храмы, посвященные новым богам, вырастали, как грибы после дождя, на руинах старых храмов, и точно так же, как грибы, они теснились вместе, так плотно, как только могли, оставляя лишь кривые узкие проходы между улицами. Город был пыльным, поскольку в этих краях дождь выпадал только раз в год, и это тоже имело свой отличительный запах. Без дождя, который мог бы омыть улицы, тяжелый запах годами висел в горячем, душном воздухе, какая-то странная смесь из специй, пота, духов и навоза. Тысячи запахов сливались вместе, и уже невозможно было отличить один аромат от другого. Запахи смешивались в жуткие миазмы, висевшие день и ночь над городом и ставшие такой же неотъемлемой его частью, как и любое его здание. На каждом углу в Султанапуре стояла баня; это были украшенные богатым орнаментом мраморные сооружения с бассейнами, покрытыми красивой мозаикой. В них прислуживали чернокожие рабыни и служанки, не прикрытые ничем, кроме своей блестящей кожи. Были бани и победнее, обычные деревянные дома, стоявшие позади таверн, где служанки могли поскрести спину клиенту за стоимость стакана дешевого вина. Но не запах, а постоянная удушающая жара сделала бани традицией. Сморщенный в гримасе нос, надушенные лицо и одежда были отличительными приметами чужеземца в Султанапуре, так как для тех, кто жил здесь, запах стал привычным и не столь уже неприятным, да у них и времени не было на то, чтобы его замечать. Здесь всегда было полно чужестранцев, так как Золотая Шлюха Вилайета привлекала людей особого сорта со всех концов мира. В прохладном, расположенном в усаженном фиговыми деревьями, отбрасывающими приятную тень, квартале можно было встретить чернокожего купца из Пунта, разговаривающего с кхитайцем с глазами миндальной формы и обсуждающего с ним качество вин из Зигнары, или бедного коринфийца, который разговаривал с увенчанным тюрбаном вендийцем о караванных путях, доставляющих слоновую кость в Иранистан. Улицы являли собой смешанный калейдоскоп разноцветных халатов и тюрбанов, из сотен городов разных стран, а на рынках и базарах можно было слышать языки и диалекты стольких стран и княжеств, что их невозможно было перечислить. В одних местах товары покупались и приобретались честно. В других товары были скуплены у пиратов, бороздящих море. Или же монеты переходили из рук в руки бандитов, грабящих караваны, либо доставались контрабандистам с черного побережья. Но каким бы образом ни добывались товары, едва ли половина их проходила через царскую таможню Султанапура. Султанапур был царицей, гордившейся своим непостоянством царю...

* * *

Несмотря на то, что ростом он был намного выше и в плечах шире почти всех, кто проходил мимо, мускулистый молодой парень не привлекал к себе слишком большого внимания, шагая по переполненным улицам, по которым катились сотни запряженных буйволами телег, немилосердно скрипевших. «По крайней мере, они могли бы не пожалеть медяка на смазку», – подумал юноша. Почти все телеги спешили к порту.

Туника из белого полотна плотно облегала сильное тело; широкий, длинный меч в простых потертых кожаных ножнах висел на поясе. Но ни меча, ни широких плеч парня явно не хватало для того, чтобы выделиться из толпы в Султанапуре. Большие мужчины, мужчины, которые ходили с мечами на поясе, всегда могли рассчитывать найти работу в городе, где никогда не было недостатка в товарах или жизнях, которые нужно было охранять.

Волосы густой черной шапкой спускались юноше на плечи; на лбу они были перехвачены тоненьким кожаным ремешком. Глаза юноши были такие же голубые, как цвет моря Вилайет, и жесткие, как агаты. И эти глаза привлекали пристальные взгляды тех немногих людей, которые обращали на парня внимание. Некоторые делали знак пальцами, чтобы отогнать дурной взгляд, когда голубоглазый гигант проходил мимо, но те, кто делал это, делал это осторожно и незаметно. Одно дело избежать проклятия этих странных голубых глаз, но рассердить их владельца было делом совсем иным, особенно когда было видно, что кожаные ленты на рукоятке меча были отшлифованы от долгого употребления, а походка и лицо показывали, что парень нисколько не возражает против того, чтобы еще раз-другой использовать свое оружие. Юноша видел тех, кто делал пальцами рожки при встрече, отгоняя злых духов, но не обращал внимания. Два месяца жизни в Султанапуре приучили его к таким людям, и он не сердился на них, а скорее игнорировал. Порой он пытался представить, что бы эти люди подумали, если бы вдруг очутились в его родных горах, в Киммерии, где глаза любого цвета, кроме серого и голубого, так же редки, как его собственные в этой южной стране – в Туране. И очень часто с тех пор, как он попал в этот город, он с грустью смотрел на голубое море Вилайет, которое дразнило своей влажностью сухой воздух, и вспоминал с тоской о пронизываемых ветрами снежных горных склонах своей родины. Он тосковал по Киммерии, но тоска его длилась не долго. До того, как судьба привела его в Туран, он был вором, однако понял, что золото, добываемое таким способом, имеет свойство растекаться между пальцами быстрее, чем вновь появляется. Он собирался когда-нибудь возвратиться в Киммерию, но с таким количеством золота, чтобы бросать его горстями, как воду. В Султанапуре он нашел старого друга и новое ремесло.

В каменной таверне, где на вывеске был грубо намалеван желтый серп луны, сидели несколько посетителей. Конан вошел внутрь, закрыв за собой тяжелую дверь, помешав уличному шуму ворваться в тихий сумрак таверны. В «Золотом Полумесяце» было прохладно, так как толстые стены таверны предохраняли так же хорошо посетителей от раскаленного солнца, как и от холода. Столы были хаотично, но на привычном расстоянии друг от друга расставлены на каменном полу, так что разговоры было бы нелегко подслушать чужому уху. Внутри царил полумрак, и не случайно, так как здесь был свой закон – тот, с кем разговаривал клиент, и о чем он говорил, было только его личным делом и ничьим иным. Посетителями таверны были, в основном, туранцы, представляющие собой довольно пестрое зрелище – от изношенной в лохмотья, когда-то белой льняной туники, до дорогого шелка и бархата очень безвкусного желтого или ярко-красного цвета. Однако даже самые неряшливые на вид бродяги не имели недостатка в деньгах, ибо это подтверждалось количеством проституток, сидевших у мужчин на коленях или бродивших между столами, выставляя на показ прелести. Одежда девиц состояла из длинных полос очень тонкого, прозрачного и ярко окрашенного шелка.

Некоторые из посетителей кивали Конану или заговаривали с ним. Он знал их всех по имени – Юнио, Валаш, Эмилий, – они занимались тем же ремеслом, что и Конан. Однако киммериец просто отвечал на их приветствия, так как в этот день все эти люди его не интересовали. Конан вгляделся в полумрак таверны, выискивая одну интересующую его девушку. Он увидел ее в тот же момент, когда она увидела его.

– Конан! – взвизгнула она, и руки киммерийца тут же наполнились блестящей оливковой плотью. Узкая полоска красного шелка едва прикрывала круглые груди, и еще один кусок ткани, в два раза шире, закрывал округлые бедра. На поясе девушки был кушак из бархата с позолоченной бронзовой пряжкой. Черные волосы спускались волной на спину, прикрывая обнаженные ягодицы, а глаза были темными и матово-далекими, как дымчатое стекло.

– Я так хотела, чтобы ты пришел ко мне. Я так скучала без тебя.

– Скучала без меня? – рассмеялся Конан. – Таша, ведь с тех пор прошло всего четыре дня. Но чтобы ты больше не была одинокой...

Конан сунул руку в кожаный кошель, висевший на поясе, и вытащил чудесный голубой топаз, оправленный в филигранную оправу и висевший на изящной работы золотой цепочке. В течение нескольких минут Конан был занят поцелуями, которыми Таша осыпала его, пока киммериец застегивал цепочку с камнем у нее на шее. А поцелуй от Таши был определенно более весомым, чем ночь в объятиях некоторых женщин. Приподняв голубой камень, который покоился сейчас между ее грудей, девушка снова с восхищением взглянула на драгоценность, а потом лукаво посмотрела на Конана сквозь густые ресницы.

– Тебе, должно быть, очень повезло с рыбной ловлей, – улыбнулась она.

Конан усмехнулся:

– Нам, рыбакам, нужно работать очень упорно, зарабатывая себе на жизнь, забрасывая невод в воду и вытаскивая его с добычей. К счастью, цена на рыбу сейчас очень высока.

Сопровождаемый взрывами смеха тех, кто слышал его слова, Конан повел Ташу к пустому столику.

Все, кто посещал «Золотой Полумесяц», называли себя рыбаками, и вполне возможно, что некоторые из них изредка ловили рыбу, под настроение. Но большинство получали свой «улов» ночью, на пустынном побережье, где не было таможенников и стражников царя Илдиза, которые могли проверить, была ли на прибывающих кораблях рыба или же на берег выгружались рулоны шелка и бочки с вином. Говорили, что если все так называемые «рыбаки» действительно доставили бы рыбу на рынок, то город был бы завален до самых высоких башен свежей рыбой, а Вилайет был бы опустошен и навеки бы лишился своих подводных обитателей.

В конце комнаты Конан плюхнулся на скамью и посадил Ташу себе на колено. Девушка-служанка с масляными глазками тут же появилась рядом со столом, одетая чуть скромнее, чем девки, хотя ее одежда была из хлопка, а не из шелка. Но служанка была так же доступна, как и другие женщины, для тех, кто не мог или не хотел платить более дорогую цену за девушек из таверны. Улыбка, которой она одарила широкоплечего киммерийца, явственно говорила, что она не задумываясь заняла бы место Таши.

– Вина, – сказал Конан и наблюдал, как покачивались округлые бедра, когда служанка пошла к бочонку, чтобы нацедить кружку вина.

– Ты пришел, чтобы увидеть меня или ее? – спросила едко Таша. – Или именно поэтому ты не пришел ко мне вчера? Может, ты утешал толстобедрую служанку, а?

– Я не думаю, что ее бедра такие уж толстые, – мягко сказал Конан.

И едва успел схватить рукой за запястье Таши, прежде чем девушка успела отвесить пощечину. Таша извернулась на колене киммерийца, как бы собираясь встать, и Конан крепче сжал руку на ее поясе.

– Кто сидит сейчас у меня на колене? – спросил Конан. – По-моему, вполне понятно, кого именно я хочу.

– Возможно, – все еще надув губы, ответила девушка, но перестала вырываться.

Конан осторожно высвободил ее руку. Он знал о горячем, вспыльчивом характере Таши и раньше. Она вполне могла выцарапать глаза своими острыми ногтями. Но страстью, которой она загоралась в эти гневные вспышки, она могла наполнить и другие, более приятные минуты, и поэтому Конан любил встречаться с ней.

Служанка вернулась с глиняным кувшинчиком вина и двумя видавшими виды, помятыми оловянными кружками. На этот раз Таша наблюдала за тем, как она удаляется, с мрачным взором, в котором было что-то недоброе. Насколько Конан разбирался в женщинах, что бы они ни говорили, они предпочитали мужчин, которых нельзя было легко одолеть. Однако сейчас киммериец решил слегка успокоить штормовые воды.

– Послушай, – сказал он. – Мы не вернулись в Султанапур до раннего утра, так как ветер резко переменил направление. Мне потребовалось всего несколько часов, чтобы добыть эту побрякушку для тебя. Если хочешь, я могу разыскать Ордо, который подтвердит это.

– Он солжет для тебя, если захочет.

Она взяла кружку, которую Конан налил для нее, но вместо того, чтобы отпить вина, прикусила нижнюю губу и сказала:

– Он искал тебя. Ордо искал тебя, я хочу сказать. Я забыла сказать об этом раньше. Он хотел увидеть тебя немедленно. Что-то насчет большого улова «рыбы», кажется.

Конан подавил улыбку. Это была почти незамаскированная попытка, чтобы он ушел, как дурень, попавшись на ее маленькую хитрость. Покидая свой корабль, одноглазый контрабандист говорил о своих намерениях встретиться тайно с женой одного купца, чей муж был в это время в акифе. Однако у киммерийца не было никакой нужды делиться с Ташей этой информацией.

– Ордо может подождать.

– Но...

– Ты, Таша, самая желанная, ценней всех шелков и драгоценностей. Я останусь здесь. С тобой.

Она бросила на Конана косой взгляд и вдруг с нежностью спросила:

– Ты так любишь меня? – Она прижалась к Конану гибким телом и легко укусила его в ухо, прошептав: – Мне очень нравится твой подарок, Конан.

Шум улицы снова ворвался в таверну, означая, что внутрь зашел еще один посетитель. Широко раскрыв глаза от страха и побледнев, Таша скорчилась, пытаясь использовать Конана как щит. Даже для «Золотого Полумесяца» в таверне вдруг стало необычно тихо. Слишком тихо. Киммериец посмотрел на открытую дверь. В полумраке он мог едва различить фигуру человека, очень высокого для туранца. Судя по тени, отбрасываемой вошедшим, было очевидно одно. На голове явственно поблескивал высокий, остроконечный шлем городского стражника. Человек медленно шел по затихшей таверне, поворачивая голову направо и налево, как бы выискивая глазами кого-то. Его правая рука лежала на рукоятке кривой сабли. Никто из людей, сидящих за столами, не пытался встретиться с вновь вошедшим взглядом, но он, похоже, и не интересовался ими. Это, как понял Конан, был офицер, узколицый мужчина, довольно высокий для туранца, с маленькими усиками и небольшой бородкой, подстриженной клинышком и завощенной у острия. Пальцы офицера перестали барабанить по рукоятке сабли, когда он повернул лицо к столу, где сидел Конан со своей подругой.

– А-а, Таша, – сказал офицер мягко. – Разве ты забыла, что я обещал прийти к тебе сегодня?

Таша низко опустила глаза:

– Простите меня, капитан Мурад. Вы видите, что я с клиентом. Я не могу... Я... Простите.

– Поищи себе другую женщину, – зарычал Конан. Лицо офицера окаменело, но он не отрывал глаз от Таши.

– Я не разговаривал с тобой... рыбак, – буркнул он. – Таша, я не хочу снова причинять тебе боль, но ты должна научиться повиноваться.

Конан фыркнул с издевкой:

– Только дураку нужен страх, чтобы обращаться с женщинами. Если ты предпочитаешь скулящих собак, найди себе сучку, которую сможешь бить.

Лицо стражника побелело так, что бледность была видна даже на его смуглом лице. Он быстро схватил за руку Ташу, вырвав девушку из объятий киммерийца.

– Убирайся отсюда, ублюдок, вонючий пес, прежде чем я...

Его угроза осталась незаконченной, когда Конан вскочил на ноги с громким рычанием. Глаза узколицего стражника расширились от изумления, будто он ожидал, что получит девушку без боя. Его рука дернулась к рукояти сабли, но Конан был быстрее в движениях и опередил на долю секунды. Но рука киммерийца метнулась не к мечу. Убийство стражника считалось дурным делом для контрабандистов, если только в этом не было абсолютной необходимости, и даже тогда все старались этого избежать. Солдаты, которым давали несколько золотых и которые в этом случае закрывали глаза на происходящее, могли превратиться в тигров, защищая законы царя, когда один из их товарищей погибал. Кулак киммерийца со страшной силой ударил офицера в подбородок, прежде чем лезвие туранской сабли выскочило из ножен. Офицер опрокинулся на спину и упал, ударившись головой о край стола. Его шлем, звеня, покатился по каменному полу, сам же туранец остался лежать неподвижно, как мешок с тряпьем. Хозяин таверны, толстый кофиец с маленькими золотыми кольцами в мочке уха, наклонился, чтобы взглянуть на поверженного. Он нервно вытер свои толстые руки об испачканный фартук и выпрямился.

– Ты испортил мне, как минимум, десять прибыльных дней, северянин. Это если мне повезет. Во имя Митры! Ты убил этого надушенного щеголя! Его шейные позвонки сломаны!

Прежде, чем кто-нибудь смог что-то сказать или двинуться с места, дверь с шумом раскрылась и еще двое стражников быстро вошли внутрь. Они шли по таверне с теми презрительными усмешками, как будто были в бараках, заполненных рекрутами-крестьянами. Непривычная тишина таверны нарушалась только шорохом одежды и торопливым топотом ног покидавших таверну и старавшихся скрыться людей. Конан тихо выругалсясквозь зубы. Он все еще стоял, сжимая кулаки, перед телом этого чертова придурка-офицера. Если бы Конан двинулся с места, это движение только привлекло бы внимание к нему. Что касается бегства, то у Конана не было ни малейшего желания получить удар мечом в спину. Легким кивком Конан дал понять Таше, чтобы она уходила. Девушка быстро подчинилась, и у Конана в душе что-то дрогнуло, когда он увидел это.

– Мы ищем капитана Мурада! – заорал в полной тишине один из стражников. Сломанный нос придавал его лицу сходство с буянами из кабака. Второй дернул за ус, с подозрением посмотрев вокруг. Кофиец попытался спрятаться в густую тень, но солдат со сломанным носом пронзил его взглядом.

– Эй, ты, трактирщик! Видимо, вшивые жулики и контрабандисты проглотили языки. Где капитан Мурад? Я знаю, что он вошел сюда.

Рот кофийца беззвучно открылся, и он еще более нервно потер руки о фартук.

– Отвечай же, скотина, или мы тебе отрежем твой глупый язык. Если капитан нашел себе девку, он все равно должен услышать донесение, которое я ему доставил, без малейшего промедления. Говори, или я сделаю из твоей шкуры сапоги для парада!

Внезапно усатый солдат схватил говорившего за рукав куртки.

– Это Мурад, Тавик! – воскликнул он, указав рукой на тело капитана.

Взгляды стражников с неподвижной фигуры капитана переместились на Конана. Лица солдат стали жесткими. Киммериец спокойно ждал, даже не дрогнув от этих яростных взглядов. То, что случится, – случится, и будь, что будет.

– Это твоя работа, великан? – спросил Тавик. – Ты получишь палок за то, что поднял руку на офицера Городской стражи. Абдул, разбуди капитана.

Они слишком долго бездельничали и отдыхали под защитой своей власти и презрительного отношения к контрабандистам, подумал Конан. Тавик обнажил кривую саблю, но держал ее небрежно, опустив лезвие вниз, как бы не веря тому, что кто-то сможет заставить его использовать это оружие. Другой солдат даже не дотронулся до сабли. Абдул склонился над телом капитана Мурада, взял его за руку и выдохнул, напрягшись всем телом:

– Он мертв. – А потом закричал: – Он мертв, Тавик!

Конан бросил скамью, на которой только что сидел, в Абдула, тот пытался встать на ноги и вынуть саблю из ножен.

В этот момент его усатый приятель попытался также избежать падения, в то время как лезвие меча Конана уже метнулось к врагу. Услышав крик товарища, Тавик поднял саблю, чтобы рубануть киммерийца сверху, что очень хорошо сработало бы, если его противник был бы безоружен. Но сейчас он жестоко заплатил за свою ошибку, когда меч Конана метнулся к его животу, прочертив быструю дугу. С диким криком Тавик выронил оружие, схватившись за живот в безуспешных попытках удержать вывалившиеся кишки. Застонав, он рухнул на каменный пол. Конан едва успел отпрыгнуть назад, уклонившись от страшного удара Абдула сбоку. Сила удара, рассчитанного на то, чтобы поразить врага, заставила Абдула пошатнуться, и его тулвар ушел в сторону.

Темные глаза стражника наполнились ужасом за секунду до того, как клинок киммерийца пронзил его горло и вышел наружу с обратной стороны шеи. Конан выдернул свой меч из падающего трупа, Тавик дернулся в агонии в последний раз и затих. Киммериец мрачно вытер меч о тунику Абдула и снова сунул его в ножны. Большой зал таверны был теперь наполовину пуст. Ни один мужчина или девка, находящиеся в таверне, не хотели, чтобы их обвинили в том, что они были в «Золотом Полумесяце» в день, когда там были убиты три солдата Городской Стражи. Кофиец-трактирщик слегка приоткрыл дверь на улицу и закрыл ее со стоном.

– Стражники, – пробормотал он. – Не меньше десятка. Они будут здесь через несколько минут, чтобы узнать, что задержало этих двоих. Как я объясню им, что случилось в моей таверне?

Его рука жадно схватила золотой, который Конан бросил ему. Трактирщик был настолько расстроен, что даже забыл надкусить монету, проверив ее на зуб, прежде чем она исчезла под его фартуком.

– Скажи им, Бонарик, – сказал Конан, – о торговцах рабами из Кофара. Мол, они убили в пьяной драке капитана, а потом убили и его стражников. Дюжина торговцев рабами. Их было слишком много, чтобы их можно было остановить.

Бонарик с сомнением покачал головой:

– Они могут поверить в это. Возможно.

Теперь в таверне оставались только они одни. Даже Таша куда-то исчезла. «И не сказала при этом ни единого слова», – с горечью подумал Конан. В течение нескольких минут весь день оказался испорченным насмарку. Ну что ж, по крайней мере, не нужно будет волноваться о том, что за ним будут гнаться, как собаки за оленем, городские стражники. Не будут гнаться... если только они поверят истории кофийца, за которую Конан заплатил золотой.

– Не забудь, Бонарик, – сказал киммериец. – Дюжина торговцев рабами из Кофара.

Он подождал, пока трактирщик утвердительно кивнет, и вышел черным ходом на боковую улочку.

Глава 2

Конан быстрыми шагами шел от «Золотого Полумесяца», пробираясь по густой паутине улочек и переулков, многие из улиц были чуть шире его плечей и пропахли мочой и отбросами; эти улицы пересекали весь район около таверны. Конан планировал провести весь день в объятиях Таши, но об этом можно было сегодня забыть. Он поскользнулся на чем-то скользком и чуть было не свалился на землю. Конан выругался. Даже если бы он и нашел сегодня снова девку, то вряд ли бы ему захотелось провести время с женщиной, которая приняла бы подарок, а потом убежала (даже не поцеловав его на прощание), только потому, что случилась маленькая неприятность.

Ну что ж, были и другие женщины, и они тоже годились для того, чтобы весело провести с ними время. Даже после того, как он купил топаз для Таши и бросил золотой Бонарику, его кошелек отнюдь не опустел. «Рыба», которая была разгружена прошлой ночью на уединенном песчаном берегу моря, была кхитайским шелком и знаменитыми бакральскими кружевами из Вендии, а цены, уплаченные за них, были весьма щедрыми. Конан мог потратить немного денег и на самого себя. Он шел прямо в сердце большого, раскинувшегося у моря города, и находился теперь далеко от портового квартала, хотя все части Султанапура так или иначе имели торговые центры купцов и ремесленников. Здесь не встречались уже быки, тянущие телеги, но узкие улицы были заполнены людским морем. Лавка кузнеца-медника и облупившийся дом бедняка стояли на расстоянии руки от богатого здания зажиточного купца, а таверна и винная лавка соседствовали с храмом. Покупатели, продавцы, монахи и верующие составляли густую толпу. Богатые дамы, закутавшие свои лица кружевными вуалями и сопровождаемые слугами, которые несли их покупки, сталкивались в толпе с подмастерьями, тащившими на спинах рулоны материй или ковры. Грязные мальчишки с жадными пальцами срезали кошельки толстых богатых купцов и покупателей в бархатных туниках и с еще более жадными глазами. На маленькой площади жонглер подбрасывал и ловил в воздухе шесть горящих факелов, одновременно выкрикивая ругательства в адрес проституток, чьи одежды составляли только пояса из звенящих монет. Девки прогуливались в толпе в поисках покупателей, и зеваки останавливались, глазея на них.

На каждом перекрестке продавцы фруктов предлагали свои товары: гранаты, апельсины и фиги, некоторые несли подносы, держали их на ремешке, привязанном на шее, другие продавали фрукты из плетеных корзин, висевших на спинах ослов. Время от времени ослы и мулы протяжно кричали, добавляя свой рев к общему шуму в толпе. Гуси и куры в деревянных клетках голосили, а свиньи жалобно хрюкали, привязанные за заднюю ногу к столбикам. Продавцы и разносчики вопили во все горло, что такая цена их разорит, а потом снова сбавляли ее. Конан бросил медную монету продавцу фиг и набрал их целую ладонь. Конан ел фиги, время от времени поглядывая по сторонам, останавливаясь и делая изредка покупку. У кузнеца, обрабатывающего раскаленную добела полоску металла, в покрытой полосатой материей палатке, Конан купил прямой кинжал и ножны и заткнул их за пояс. Красивое ожерелье из янтарных бус было аккуратно уложено в кошельсумку, с мыслью о том, что они смогут украсить шею другой красивой девки, а не Таши. Если только, конечно, Таша не сумеет по-настоящему извиниться за то, что так быстро оставила его в таверне.

Узкая, укрытая в тени лавка встала на пути киммерийца. В ней сидел хитрого вида тощий торговец с ловкими манерами и масляной улыбкой. Конан сторговал у него красивый мягкий плащ из тончайшей шерсти, не потому что было холодно, холода вообще в диковину в Султанапуре, а чтобы защититься от палящего солнца. Конан давно уже искал такой плащ, но большинство мужчин в Султанапуре носили на голове тюрбаны, и плащей с капюшонами здесь практически не продавали, не говоря уже о том, что было нелегко найти плащ, который подходил бы Конану по размеру – его плечи были куда более широкими, чем у большинства покупателей. Мужчина в рваных лохмотьях пробежал мимо Конана, неся на плечах большой глиняный кувшин, завернутый во влажные тряпки. Длинный ковшик на ручке болтался у основания кувшина, привязанный веревкой, а бронзовые кружки, соединенные цепочкой, звенели, ударяясь друг о друга, их было не меньше десятка. Вид водоноса пробудил в Конане сильную жажду, тем более после того, как он съел так много сладких фиг. В таком жарком и сухом городе, каким был Султанапур, за воду платили деньги так же, как и за вино. Конан поманил водоноса к себе и прислонился к стене, пока тот ставил кувшин с водой на землю. Для туранца кувшин был достаточно близко, чтобы он мог стоять и пить воду, но Конану необходимо было наклониться или сесть. Конан положил медяк в сухую костлявую руку водоноса и взял кружку, наполненную водой. Она, конечно, была не такой холодной, как из горного потока в Киммерии, подумал Конан, вода в горах свежая и чистая от оттаявшего снега и льда весной. Но эти мысли были хуже, чем просто бесполезными, так как, казалось, только еще больше иссушали тело человека. Конан набросил на лицо капюшон, чтобы создать хоть немного тени. Пока он пил воду, обрывки разговора доносились до него сквозь шум улицы. Киммериец все еще думал о Таше; девушка занимала все его мысли, но обрывки фраз острый слух Конана фиксировал независмо от этого.

– ...Сорок монет за кувшин – это уж чересчур...

– ...По крайней мере десять убитых, говорят, и один генерал...

– ...Я слышал, что это был принц...

– ...Если мой муж узнает, Махмуд, тогда...

– ...Интриги Вендии...

– ...В то время, как вазам Вендии разговаривает в Аграпуре о мире...

– ...Так я соблазнил его дочь, чтобы сравнять сделку...

– ...Убийца был гигантом из северных стран...

Конан замер, поднеся бронзовую кружку ко рту. Он медленно поднял лицо и посмотрел прямо в глаза продавца воды. Человек, уставившись тупо на стену, где стоял, прислонившись, киммериец, казалось, только ожидал возвращения кружки, но пот бисеринками выступил на его смуглом лбу. Он переступил с ноги на ногу, как если бы собирался уйти отсюда как можно скорее.

– Ты что слышал, водонос?

Оборванец-разносчик подпрыгнул от неожиданности, чуть не уронив свой кувшин.

– Господин? Я... Я ничего не слышал. – Нервный смех прервал его слова – В городе всегда бродят слухи, господин. Всегда бродят слухи, но я слушаю только свою собственную болтовню.

Конан положил серебряную монету в мозолистую руку продавца.

– Что ты слышал только что, минуту назад? – Он спрашивал водоноса мягким тоном. – О северянине.

– Господин, я продаю только воду и ничего больше.

Конан продолжал просто смотреть на него, но продавец моргнул и глотнул воздух, как будто Конан зарычал.

– Господин, говорят... говорят, что несколько солдат убито, городских стражников и, возможно, генерал или даже принц. Говорят, что вендийцы наняли убийцу для этого и что это был один из торговцев рабами...

– Да?

Водонос снова проглотил воздух, и его кадык дрогнул.

– Господин, говорят, что один из убийц был... м-мм... гигантом. Северянином.

Конан кивнул. Эта история явно уходила корнями в события в «Золотом Полумесяце». И если уже столько из этих событий стало известно в городе, то сколько еще наболтают люди? Возможно, его имя? Конан не слишком беспокоился о том, как быстро распространяются слухи. Контрабандисты обычно не выдавали друг друга, но, возможно, один из тех, кто был в таверне в это утро, попался, и его хорошенько допросили стражники. Возможно, Бонарик не счел золотую монету достаточной ценой за ложь в лицо разъяренным солдатам, увидевших лежащие в луже крови трупы своих товарищей. В настоящий момент у Конана и без этого голова шла кругом от проблем – он должен был избежать пленения в городе, где выделялся, как верблюд на женской половине дома. Глаза киммерийца внимательно ощупывали улицу. Возможность спастись пока еще не исчезла. По крайней мере, не было видно стражников. Пока еще не было... Конан осушил кружку одним глотком, но задержал ее на минуту.

– Хорошая вещь – продавать воду, – сказал он. – Воду и ничего больше. Людям, которые продают воду, никогда не надо смотреть назад, через плечо, из страха, что там кто-то может оказаться.

– Я все понял, господин, – широко раскрыл рот от страха водонос. – Я продаю воду и ничего больше. Ничего больше, господин.

Конан кивнул и повесил кружку на место. Водонос поднял кувшин с водой, взвалил на спину так быстро, что вода перелилась через край, и поспешил в гудящую, кричащую толпу. Еще до того, как он исчез в толпе, Конан забыл об оборванном водоносе. Скорее всего будет за его поимку и вознаграждение, такое же раздутое, как и количество стражников, которых он убил, и водонос рано или поздно попытается получить хотя бы часть его, но если повезет, он ничего не скажет, по крайней мере в течение часа. Но говоря по правде, киммериец согласился бы даже, чтобы водонос промолчал в течение десяти минут. Опустив капюшон еще ниже на лицо, Конан быстро пошел по улице, ища торговца, который был ему сейчас нужен. Тут были продавцы бронзовых чаш, кувшинов, плетеных корзин, туник, сандалий, позолоченных ювелирных изделий из меди, серебра и бронзы, но это все было не то, что Конан искал. Однако он заметил подмастерьев, тащивших... ага, вот! Лавка торговца коврами, наполненная всевозможных цветов и размеров коврами со всех частей мира. Ковры лежали грудами на полу или были развешаны по стенам. Когда Конан вошел внутрь, толстый купец поспешил к вошедшему в лавку покупателю, потирая руки от предстоящей сделки и изобразив на лице профессионально-вежливую приветственную улыбку.

– А-а, добро пожаловать, господин. Здесь вы сможете найти самые лучшие ковры во всем Султанапуре. Да нет, что я говорю, во всем Туране! Ковры, которые вполне могут украсить дворец самого царя Илдиза, да благословит каждый его день Митра. У меня есть ковры из Иранистана, из...

– Вот этот, – оборвал его Конан, указав на ковер, который лежал в толстом футляре из ивовой плетенки, толще, чем человеческая голова. Конан был осторожен. Вид голубых глаз северянина мог сейчас принести куда большую опасность, чем пальцы рожками, ограждающие от дурного глаза.

– О да, господин, вы и впрямь настоящий ценитель. Даже не развернув ковер, вы сумели выбрать самый лучший в моей лавке. За какую-то жалкую сумму в один золотой...

На этот раз челюсть торговца коврами буквально отвисла, так как Конан тут же сунул в руки купца золотой. После этой покупки у Конана осталось совсем немного денег в кошельке, но у него не было времени для того, чтобы торговаться, хотя уже одно это поразило торговца, как громом. Губы торговца дрогнули, когда он наконец пришел в себя.

– А-а, господин. Разумеется. Я позову слуг, чтобы они доставили в ваш дом покупку. Двоих, должно быть, будет достаточно. Это сильные парни.

– В этом нет необходимости, – сказал Конан. Он быстро воткнул меч и пояс внутрь ковра. – Я сам его понесу.

– Но ведь этот ковер слишком тяжел для одного...

Купец замолк, пораженный, когда Конан легко взвалил свернутый в рулон ковер на левое плечо, а потом привычно передвинул его в более удобное место. Толстый ковер на плече давал возможность идти, согнув спину и опустив голову, и потому Конан не выглядел таким высоким. Если по-прежнему закрывать лицо капюшоном, то можно сойти за одного из сотен носильщиков и слуг, которые доставляли ковры в мастерские ткачей и лавки купцов. Конан заметил обалделого купца, широко раскрывшего рот от изумления и глядящего на него, не в силах произнести ни слова.

– Пари, – пояснил Конан, и так как ему было бы трудно объяснить условия такого пари, он поспешил уйти из лавки. Выходя, он все еще чувствовал уставившийся в спину взгляд торговца. Как только киммериец вышел на узенькую улочку, его охватило жгучее желание идти как можно быстрее, но он подавил его и заставил себя идти медленнее. Очень немногие слуги и подмастерья в Султанапуре передвигались быстрее, чем легкой трусцой, за исключением тех случаев, когда за ними смотрели пристальные глаза хозяина. Конан стиснул зубы и сравнял свою скорость с настоящими слугами и носильщиками, попадавшимися на пути. Но даже и в этом случае он нетерпеливо использовал свой ковер, чтобы пробиться через поток людей. Большинство из них уходили с дороги, в редких случаях только бормоча сквозь зубы ругательство. Рычание из-под капюшона отвечало тем, кто выкрикивал вслед свои проклятия и грозил кулаком или же хватал Конана за рукав. Взглянув на рослого варвара поближе, каждый из них решал, что им нужно срочно куда-то бежать. Беглые взгляды, которые Конан бросал из-под капюшона, говорили ему, что он прошел уже больше половины пути до порта. Шум на улице вдруг принял несколько другой оттенок и сразу же привлек внимание киммерийца, заставив насторожиться. Связанные на продажу свиньи и стреноженные овцы все еще протяжно блеяли и хрюкали, кудахтанье кур в клетках по-прежнему наполняло улицу. Но женщина, громко торговавшаяся с купцом из-под шали из вендийских кружев, остановилась, затем повернулась спиной к толпе и продолжала торговаться, но уже гораздо тише, чем раньше. Уличный разносчик, продававший иголки, ножницы и разноцветные ленты, оборвал свой призывный крик и отступил ко входу в переулок, прежде чем снова начать зазывать посетителей. Другие останавливались или отшатывались назад, прерывая сделки и бросая вокруг нервные взгляды. Однако явно не Конан привел их в это испуганное состояние. В этом киммериец был абсолютно уверен. Что-то происходило за его спиной, но он не мог обернуться и посмотреть. Конан внимательно прислушался, пытаясь уловить, что же такое произошло там, позади, что остановило привычную уже ко всему суматоху и гул базара.

Да, теперь он уловил кое-что. Среди шороха и стука множества сандалий и сапог Конан услышал характерную солдатскую поступь, вслед за которой разливалась грозная тишина. Киммериец передвинул правую руку к ковру, как бы пытаясь сбалансировать его. Рука его коснулась рукояти меча, лежавшего на расстоянии пальца внутри рулона.

– Говорю тебе, Гамиль, – раздался позади Конана грубый голос, – этот болван-здоровяк всего лишь носильщик. Слуга ткача. Давай не будем тратить на него зря время.

Собеседник солдата ответил тоном, который был мягче и в котором слышалась насмешка:

– А я говорю, что он будет достаточно высок, если встанет прямо. Это вполне может оказаться тот великан варвар, которого наняли вендийцы. Неужели ты забыл о вознаграждении, Алсан? Неужели ты забыл о тысяче золотых?

– Гамиль, я все-таки не думаю, что...

– Эй ты! – крикнул Гамиль. – Эй ты, дубина! Стой и повернись к нам лицом!

Крнан остановился как вкопанный. «Тысяча золотых, – подумал он. – Капитан Мурад конечно же не может стоить так дорого». Но эти люди утверждали, что гигант варвар соответствовал описанию того, за которого должна быть уплачена эта сумма. Конан не мог даже помыслить, что это мог быть кто-то другой. Что-то произошло в Султанапуре, что-то, о чем Конан не имел ни малейшего представления, но, похоже, событие это имело, тем не менее, к Конану самое прямое отношение.

Киммериец медленно повернулся, установив толстый ковер между собой и стражниками, не пытаясь на этот раз отбросить людей со своего пути, размахивая ковром, как он это делал раньше. Солдаты приблизились, явно удовлетворенные тем, что здоровяк повиновался им. Конан находился теперь слева от солдат, когда они поравнялись с ним. Грубая рука схватила Конана за локоть.

– Эй ты, – сказал резкий голос. – Дай-ка нам взглянуть на твое лицо.

Конан дал возможность своей руке крутануться чуть дальше. Затем, вырвав из ковра внезапным, быстрым движением длинный меч, он уронил свою ношу на солдата, все еще сжимающего локоть Конана. Киммериец успел услышать, как солдат с маленькими усиками с диким криком упал. Раздался хруст сломанной ноги. Взгляд Конана сосредоточился на двадцати стражниках, заполнивших улицу и бегущих вдогонку за своими товарищами. На какую-то долю секунды все вокруг замерло; Конан первый рванулся с места. Он отбросил в сторону корзинки и клетки из прутьев, в которых сидели кудахтающие куры, и они полетели прямиком в солдат. Куры вывалились из сломанных клеток, дико кудахча. Разносчики товаров и покупатели, крича так же отчаянно, как и птицы, бросились бежать во все стороны, некоторые даже пытались проскочить сквозь ряды солдат, которые, в свою очередь, били их древками копий, чтобы люди не путались под ногами. Свиньи дико визжали, а овцы прыгали и дергались, пытаясь оборвать свои путы.

Конан вырвал меч из ножен, когда стражник выскочил из этого хаоса и суматохи, и, ударив человека, стоявшего на пути, рукояткой своего тулвара, атаковал киммерийца. Уклонившись влево, Конан нанес ответный удар. Туранец громко застонал и широко раскрыл от боли рот, когда меч Конана пришелся ему в середину живота. Солдат перегнулся пополам. Прежде чем враг рухнул на землю, Конан вырвал лезвие из тела и одним взмахом перерубил веревки, связывающие ближайших овец. Спасаясь от блестящего меча, животные, дико блея, метнулись к приближающимся солдатам. Стражники, громко крича, пытались прогнать обезумевших животных с дороги. Крики купцов и торговцев, молящих о том, чтобы их не трогали, наполняли улицу сумасшедшим шумом и суматохой. Еще двое солдат пробились сквозь эту сумятицу... только для того, чтобы быть опрокинутыми стадом овец.

Конан больше не выжидал. Он побежал вперед, швырнув назад еще две клетки с курами. На первом же перекрестке Конан повернул направо, потом – налево. Ошеломленные лица провожали глазами его бегство. Однако Конан знал, что выиграл пока всего несколько секунд. Большинство из тех, кто видел его, отрицали бы все на свете, когда их спросят об этом городские стражники, так как это было обычным делом в Султанапуре, но несколько человек обязательно заговорят, И их будет более чем достаточно, чтобы дать возможность солдатам следовать за ким мерийцем. Перед ним скрипела запряженная буйволами двухколесная телега, высоко нагруженная перевязанными связками соломы. Телега прошла дальше, повернув налево. Еще одна высокая телега следовала за ней, рядом шел погонщик, подхлестывая время от времени быка плетью. Затем проскрипела еще одна. Конан быстро наклонился над столиком, где разложил свои горшки и кувшины горшечник. Перед лицом ошеломленного ремесленника он спокойно протянул руку с мечом и вытер окровавленное лезвие о желтый навес гончара. Быстро вдев меч в ножны, Конан снова пристегнул оружие к поясу, сделав это, правда, на бегу. На следующем же перекрестке Конан оглянулся. Гончар, уставившись ему вслед и указывая рукой, остановился и перестал кричать, когда увидел грозный взгляд Конана. Этот человек безусловно заговорит даже прежде, чем его спросят стражники. Это конечно был риск, и киммериец хорошо это понимал, но если бы все рухнуло, Конану не стало бы хуже, чем прежде.

«Все будет как нужно, все сработает», – сказал Конан самому себе. У него было то же чувство, какое бывало и прежде, когда кубики катились прямо на него и явно с крупными номерами. Уверенный, что гончар указал рукой в нужном направлении, Конан повернул туда, откуда только что вырулили телеги.

Сбегая вниз по улице, он внезапно выдохнул воздух; Конан даже не заметил, что задержал дыхание. Чувство уверенности было куда более сильным, чем при игре в кости. Еще одна запряженная буйволом телега прогромыхала по улице. Прислонившись к стене, чтобы дать возможность телеге пройти мимо, Конан перешел на другую сторону, как только подвода отошла подальше. Поравнявшись в одну линию с буйволом, Конан встал справа от медленно идущего животного и наклонился. Гончар указал, в каком направлении побежал варвар, в то время как сейчас киммериец шел совершенно в противоположную сторону. Он выиграл еще несколько секунд, но этих мгновений было достаточно, чтоб в добавление к другим они смогли бы купить жизнь человека.

Как только телега пересекла перекресток, где стояла лавка гончара, Конан поспешил вперед. Ему нужно было скорее добраться до порта и там, в суматохе и хаосе доков, портовых складов и таверн, он мог бы легко найти безопасное пристанище среди друзей-контрабандистов. Ему также нужно было узнать, почему за его голову было обещано вознаграждение в тысячу золотых монет. Первое дело было более неотложным, хотя и не таким легким, как могло показаться на первый взгляд. Конан был далек от того, чтобы стать неузнаваемым, к тому же белый плащ явно способствовал поимке человека, за голову которого обещано вознаграждение. Однако без капюшона голубые глаза варвара дали бы след, по которому было бы так же легко следовать, как по следу рыси на снегу в горах Киммерии. Вопрос только был в том, как обменять один плащ на другой, одновременно не давая возможности никому разглядеть ледяную голубизну глаз. Конан высматривал плащ, который можно было купить или украсть, но видел несколько плащей с капюшонами, и ни один из них не был достаточно большим, иначе киммериец выглядел бы нелепым и его легко можно было бы заметить. Не было смысла привлекать лишнее внимание любопытных глаз, нарядившись как клоун. Наоборот, надо стараться избежать их – и любой ценой.

Как можно быстрее, но со всей осторожностью, останавливаясь на каждом перекрестке, чтобы посмотреть, нет ли поблизости стражников, Конан постепенно продвигался к порту. Или, правильнее было сказать, он пытался это сделать. Три раза Конан вынужден был повернуть в сторону при виде городской стражи, а один раз едва успел юркнуть в лавку, торгующую дешевой бижутерией, прежде чем два взвода стражников прошли мимо. Конан сообразил, что идет к северу, то есть параллельно портовому кварталу. Копья стражников, высоко возвышаясь над толпой, снова заставили киммерийца свернуть на боковую улицу, битком забитую народом.

«Снова я ушел в сторону от порта», – подумал Конан и выругался от злости и отчаяния, когда громкие голоса, требующие, чтобы им расчистили дорогу, подсказали, что солдаты двигаются теперь по той же самой улице. Они явно не заметили беглеца, но это не могло долго продолжаться, особенно когда Конан стоял на голову выше самого высокого мужчины. Он ускорил шаги и почти сразу же снова замедлил их. Около взвода солдат со сверкающими наконечниками копий, отражавшихся в ярких лучах солнца, вошло в ту же улицу, на этот раз с противоположной стороны. Конан не стал терять время на проклятия. Узкая боковая улочка, резко пахнущая мочой и испражнениями, была единственным спасением. Юркнув в нее, киммериец сообразил, что уже был здесь прежде, вместе с Ордо, в первые дни своей работы с шайкой одноглазого контрабандиста. Ступени улицы, сделанные из коричневого, выщербленного кирпича, вели вниз по улочке, становившейся все уже и уже. Они привели Конана к лотку уличного торговца фруктами. Конан перепрыгивал через две ступени одновременно. Склонившийся над лотком человек, в халате цвета верблюжьей шерсти, подскочил от неожиданности, когда киммериец ворвался без стука через толстую деревянную дверь.

Маленькая комната была практически лишена мебели; исключением служил маленький диван у стены и комод с целой кучей выдвижных полок. Кроме них на голом деревянном полу стоял маленький стол, скособочившийся на сломанную ножку, и одинокий стул, стоявший рядом. Несколько старых халатов висели на колышках, вбитых в стену. Все в комнате казалось старым и дряхлым, и сгорбленный человек вполне подходил к своему жилищу. Редкие седые волосы и оливковая кожа, высохшая от старости, сморщенная, как часто сворачиваемый пергамент, делали старика таким, что казалось, будто его возраст приближается к сотне лет, не меньше. Его руки были, как кривые когти, когда они сжимали пергамент, а горящие как огонь глаза, в складках обвисшей кожи, были единственной частью его, которая показывала признаки жизни.

– Прошу прощения, – быстро проговорил Конан. Он напряг память, пытаясь вспомнить имя старика. – Я не хотел войти так внезапно, Гурран. (Это было имя старого человека.) Я рыбачу вместе с Ордо.

Гурран хмыкнул и склонился задумчиво над пергаментами, которыми был завален его скособоченный стол.

– Ордо, а? Его суставы снова болят? Ему надо сменить ремесло. Море не совсем то, что нужно его костям. Или, может быть, ты пришел для того, чтобы купить что-нибудь самому себе? Наверное, любовный напиток?

– Нет.

Конан все еще прислушивался к разговору солдат на улице. Только когда они ушли, он рискнул снова заговорить, предварительно высунув нос наружу.

– Что мне действительно по-настоящему нужно, – пробормотал Конан, – это найти способ сделаться невидимым, пока я не доберусь до порта.

Старик все еще оставался склоненным над столом, но его голова дернулась по направлению к молодому варвару.

– Я составляю травы и настойки и иногда читаю судьбу по звездам, – сказал он сухо. – Тебе нужен колдун. Почему бы тебе не попробовать любовную настойку? Обещаю тебе, что любая женщина испепелит тебя страстью в твоих объятиях всю ночь. Разумеется, вполне возможно, что такому красивому молодому парню, как ты, такой напиток и не нужен.

Конан рассеянно покачал головой. Стражники, вошедшие в узкую улицу с обоих концов, встретились и стали разговаривать друг с другом.

– Вендийский заговор, – услышал Конан слова одного из них.

– Чтоб их сестры были проданы на рынке за медный грош, – пробормотал Конан по-вендийски.

– Катар! – хмыкнул Гурран. Старик резко склонился и сел на колени, ища упавший пергамент. – Мои старые пальцы не удерживают вещи, как когда-то. На каком языке ты говорил?

– По-вендийски, – ответил Конан, отрываясь мыслями от солдат. – Я немного знаю этот язык, так как мы покупаем много рыбы у вендийцев.

Большинство контрабандистов могли довольно бегло говорить на трех-четырех языках, а цепкая память и хороший слух помогли киммерийцу хорошо говорить по-вендийски, как, впрочем, и на других языках.

– Что ты знаешь о Вендии? – спросил Конан.

– Вендия? Откуда мне знать о Вендии? Спроси меня лучше о травах. Я знаю кое-что о травах.

– Говорят, что ты покупаешь травы и семена из очень далеких стран. Конечно же, ты покупал некоторые травы и из Вендии.

– У всех растений есть полезные свойства, но люди, которые их приносят ко мне, очень редко знают эти свойства. Я должен попытаться вытянуть эту информацию из них, спрашивая о стране, где растут эти травы и семена, чтобы найти одно-два полезных для меня свойства. Я покупаю иногда некоторые безделушки из Вендии, и мне говорили, что это земля, полная интриг, опасная для неосторожного человека, для того, кто слишком легко верит обещаниям мужчин и лести женщин. А почему ты хочешь узнать о Вендии?

– На улицах говорят о принце, который был убит в Султанапуре, или, возможно, генерале, и что вендийцы наняли убийцу для этого.

– А-а, понимаю. Я не был в городе весь день. – Гурран сухо усмехнулся. – Вряд ли это может быть правдой, так как все знают, что вазам Вендии, главный советник царя Бандаркара, находится в Аграпуре, пытаясь заключить мирный договор, а многие представители знати при дворе царя Турана находятся в настоящую минуту в Айодхье. И все же помни об интригах. Кто может знать наверняка? Ты все еще не сказал мне, почему ты так интересуешься этим?

Конан поколебался. Старик поставлял информацию и травы половине контрабандистов Султанапура. И то, что так много людей продолжало доверять ему, говорило в его пользу.

– Слухи ходят, что убийца был северянином, и городские стражники, кажется, думают, будто это я.

Старик с пергаментной кожей сунул руки в рукава своего халата и пристально посмотрел на Конана, склонив голову.

– Так ли это? Ты брал золото у вендийцев?

– Нет, не брал, – ответил Конан. – Я также не убивал принца или генерала.

Было очевидно, что ни один из тех людей, с которыми Конан столкнулся в этот злосчастный день, не являлся ни принцем, ни генералом.

– Ну, хорошо, – сказал Гурран. Его губы неохотно сжались. Затем он вздохнул и снял пыльный темно-синий халат со стены. – Держи. Эта одежда поможет тебе стать менее подозрительным, чем тот плащ, в который ты сейчас одет.

Удивленный, Конан тем не менее обменял свой плащ на халат Гуррана. Несмотря на пыль и то, что он был изрядно помят, провисев, вероятно, не один год на колышке, темно-синий халат был сделан из хорошей ткани и, по всей видимости, почти не надевался. Он был чуть-чуть тесноват киммерийцу в плечах, но явно был сделан для мужчины крупнее Гуррана.

– Возраст уменьшает и сушит человека, – сказал гербариус, как будто прочитав мысли Конана. Конан кивнул:

– Благодарю тебя, я запомню это.

Пока киммериец говорил с гербариусом, голоса солдат затихли. Конан слегка приоткрыл дверь и осторожно выглянул наружу. Узкая улица была переполнена народом, но стражники уже ушли.

– Прощай, Гурран. И еще раз прими мою благодарность.

Не дожидаясь ответа старика, Конан выскользнул за порог, спустился вниз по широким ступеням лестницы и растворился в толпе.

«Портовый квартал, – подумал Конан. – Как только я достигну его, у меня будет время поразмыслить и о других вещах».

Глава 3

Патрули стражников продолжали раздражать юного туранца. Юноша шел из портового квартала в другой район, который был ему больше по вкусу. Этот район был заселен в основном бродягами, проститутками и ворами, срезающими чужие кошельки. Юноша ловко избегал встречи с солдатами, а обитатели квартала не обращали на него большого внимания. Мать юноши была из Коринфии, и молодой человек унаследовал от нее черты, которые нельзя было назвать ни коринфийскими, ни туранскими, он был, скорее, просто темноглазым и не очень красивым. Сейчас юноша был чисто выбрит и вполне мог сойти за коренного жителя как минимум дюжины стран, что он и проделывал уже не раз и не два. Он был чуть выше среднего роста с не очень внушительной на вид грубоватой комплекцией, что часто сбивало с толку и обманывало людей, недооценивающих его силу. Несколько раз это качество спасало ему жизнь. Его одежда была довольно пестрой: покрытый заплатами коринфийский кафтан (который когда-то был красного цвета), широкие заморийские штаны из белой хлопковой ткани и изрядно поношенные иранистанские сапоги. Только тулвар на боку и тюрбан были из Турана.

Прошло уже четыре года с тех пор, как юноша покинул свою страну, и теперь, когда он всего на неделю вернулся на родину, ему приходится петлять, как зайцу, избегая встречи с городской стражей. Не в первый раз (с тех пор, как он оставил отчий дом, когда ему едва стукнуло девятнадцать лет) юноша пожалел о своем решении не идти по пути отца, став, как и он, купцом, торгующим пряностями. Однако, как всегда, сожаление длилось до той минуты, когда он напомнил себе, как скучна и непривлекательна жизнь торговца пряностями, хотя в последнее время он все чаще вспоминал о ней.

Свернув на маленькую улицу, юноша остановился, чтобы посмотреть, не следит ли кто-нибудь за ним. Одинокая шлюха бросила было ему призывную улыбку, но, посмотрев на поношенную одежду юноши, передумала и пошла дальше. Остальные люди в толпе проходили, даже не удостоив юношу взглядом. Он обогнул дурно пахнущую улочку, не переставая внимательно смотреть по сторонам, пока не почувствовал крепкую, толстую деревянную дверь под своими пальцами. Удовлетворенный тем, что прошел сюда незамеченным, молодой человек наклонился и вошел в темное помещение. Внезапно нож у горла остановил юношу, и он быстро проговорил:

– Меня зовут Джелал. Я пришел с Запада.

Одно лишнее слово, и кузнец использует свой острый нож по назначению, не говоря уже о двух других людях, которые скорей всего находились в кромешной темноте комнаты. Кресало ударило по кремню, зажглась лампа, пахнущая прогорклым маслом. Кто-то поднес лампу к лицу юноши. Он увидел: позади стоят два человека и каждый держит острый, как бритва, нож. Даже человек с лампой, у которого под правым глазом виднелся толстый полукруглый шрам, сжимал в руке длинный кинжал. Человек со шрамом отступил в сторону и мотнул головой к двери, ведущей вглубь дома.

– Проходи, – сказал он.

Только тогда нож у горла опустился. Джелал не сказал ни слова. Это была уже не первая подобная встреча и даже не двадцатая. Он вошел во вторую дверь. Комната без окон, в которую Джелал вошел, была именно такой, какую он ожидал встретить в этом районе города. Ее стены были сделаны из грубых глиняных кирпичей, пол был просто утоптанным грунтом, а стол в комнате был сбит из плохо отесанных досок и со сломанной ножкой. Единственное, что было трудно ожидать в таком бедном месте, так это толстые дорогие восковые свечи, горящие на столе, чистая полотняная скатерть и хрустальный кувшин с вином, стоявший рядом с двумя бокалами из чистого золота. Человека, который сидел за столом, Джелал также не ожидал увидеть в подобном месте. Простой темный плащ, по виду и покрою неприметный, однако по качеству своему слишком добротный для этого района Султанапура, закрывал одежды сидящего за столом. Узкое с тонким носом лицо, с усами и маленькой бородкой, изящно и аккуратно подстриженной и завощенной внизу в острый клинышек, казалось, больше подходило ко дворцу, чем к району бродяг и нищих. Человек заговорил, как только Джелал вошел в комнату.

– Как хорошо, что ты пришел именно сегодня, Джелал. Каждый раз, выходя в город, я рискую, что меня увидят и опознают. Ты установил необходимые контакты? – Он махнул пухлой рукой с тяжелым золотым перстнем-печаткой на указательном пальце в сторону хрустального графина. – Сегодня очень жаркий день. Выпей немного вина.

– Я наладил необходимые контакты и связь, – осторожно ответил Джелал, – но...

– Отлично, мой мальчик. Я знал, что ты сумеешь это сделать даже в такое короткое время. Четыре года в Коринфии, Кофе и Хауране ты работал под маской торговца или разносчика товаров, легального и не совсем легального, и никогда не был схваченным, даже находясь под подозрением. Ты, пожалуй, самый лучший человек из всех людей, которые когда-либо были у меня. Но боюсь, что твое задание в Султанапуре несколько изменится.

Джелал подался вперед.

– Мой повелитель, я хочу попросить вас, чтобы меня определили к следопытам в Ильбарс.

Князь Халид, человек, который контролировал всю шпионскую сеть царя Илдиза, повелителя Турана, уставился с изумлением на него.

– Пусть меня поразит Митра, но почему?..

– Мой повелитель, вы сказали, что меня не подозревали ни разу за четыре года, и это правда. Но это было правдой не только потому, что я играл эту роль, а и потому, что я и был купцом, разносчиком, как требовалось в ту минуту, проводя большинство своего времени, покупая и продавая товары, разговаривая о рынках и ценах. Мой господин, я стал солдатом частично из-за того, что хотел избежать судьбы торговца, как мой отец. Я был неплохим солдатом, и я хотел бы служить Турану и царю там, где я смогу это делать лучше всего, когда я буду снова солдатом в горах Ильбарса.

Начальник шпионов забарабанил пальцами по столу.

– Мой мальчик, ты был выбран именно по тем причинам, которые ты перечислил. Твоя служба проходила в южных горах, так что ни один из чужеземцев с запада не смог бы узнать тебя, если он видел тебя раньше, когда ты служил солдатом. Твоя юность, проведенная в доме купца, не только подготовила тебя к этому занятию и сумела научить тебя абсолютно естественно играть эту роль и довести ее до совершенства, но также, так как купцу необходимо отделять факты от слухов, чтобы найти нужный рынок и хорошую цену, мы хотели убедиться, что ты смог бы сделать с другими видами слухов и дать нам ценные донесения и факты. Что ты и делал, и весьма успешно. Ты лучше всего служишь Турану именно там, где сейчас находишься.

– Но, мой господин...

– Хватит об этом, Джелал. У нас мало времени. Что ты знаешь о событиях, происшедших в Султанапуре сегодня?

Джелал вздохнул.

– Я слышал много сплетен, – начал он медленно, – которые говорят практически обо всем, за исключением вторжения врагов. Соединив вместе самые вероятные и правдоподобные слухи, я могу сказать, что князь Турег Амал был убит сегодня утром. Кроме этого, я должен добавить, что самые настойчивые слухи говорят о том, что в этом деле замешан северный варвар. Но так как это не было тем заданием, из-за которого я прибыл в Султанапур, боюсь, что я пропустил сплетню мимо ушей.

– Мимо ушей? Ты ответил на один из двух вопросов правильно. – Пожилой мужчина одобрительно кивнул головой. – Ты и вправду самый лучший и опытный из моих людей. Я не знаю, где родился слух о северянине. Возможно, кто-то видел такого человека на улице.

– Но стражники, мой господин. Они ищут...

– Да-да. Слухи дошли даже до них, и я не пошевелил пальцем, чтобы изменить ситуацию. Пусть подлинные виновники думают, что они улизнули и теперь в безопасности. Это уже не первый раз, когда солдаты посланы ловить свои собственные тени, да и не последний. Пусть несколько невинных чужеземцев (если любого из них действительно можно назвать невинным) будут допрошены или даже убиты. Вполне скромная цена, если это поможет нам захватить истинных виновников преступления врасплох. Верь мне, когда я скажу тебе, что трон Турана ставится на карту в этом случае.

Джелал неуверенно кивнул. Он отлично знал по собственному опыту, как холоден и практичен мог быть этот человек с мягкими манерами и гладкой речью, даже когда ставки были намного меньше, чем трон Турана.

– А князь, мой господин? Вы сказали, что я был наполовину прав.

– Турег Амал, – вздохнул Халид, – пьяница, мот, бабник – и верховный адмирал Турана – был убит этим утром отравленной булавкой, воткнутой ему в шею. И убитон был не северным варваром, как утверждают слухи, а женщиной. Судя по рапортам, это был вендийский убийца.

– Убийца, асассин? – спросил Джелал. – Мой господин, всем было хорошо известно, как любил князь хорошеньких женщин. Не могло ли случиться так, что он был убит пьяной девкой или чем-то в этом роде?

– Как бы мне ни хотелось в это поверить, но, увы, это было не так. Слуг из дворца Турега Амала хорошо допросили, и выяснилось следующее. Вендийская женщина была доставлена во дворец утром, предположительно, это был подарок от богатого купца из Вендии, желающего получить дополнительную защиту для своих товаров на судах в Вилайете. Через час после этого князь был убит, слуга, охраняющий его зенанну, усыплен, а женщина бесследно исчезла из усиленно охраняемого дворца.

– Это, безусловно, похоже на работу наемного убийцы, – согласился Джелал, – но...

– Все выглядит гораздо хуже, – оборвал его Халид. – Командир отряда телохранителей князя, некий капитан Мурад, был также убит этим утром, вместе с двумя его солдатами, явно в пьяной драке в таверне. Мне очень не нравятся такие совпадения. Возможно, они и не связаны друг с другом. Но вполне вероятно, что эти люди были убраны, чтобы слухи о женщине не пошли дальше... или же чтобы женщина могла легче спастись. И если люди верховного адмирала были подкуплены золотом, чтобы помочь в его убийстве... ну что ж, такой скандал может причинить больше вреда, чем убийство старого дурака.

– Возможно, так и было, мой господин, так как другой повод не имеет большого смысла. Я так понимаю, что вазам Вендии сейчас находится в Аграпуре и ведет переговоры о мире с царем Илдизом. Конечно же, царь Вендии не будет планировать убийство, в то время как его главный советник находится в нашей столице, у нас в руках, так сказать. И если он сделал это, то почему жертвой стал верховный адмирал? Смерть царя может привести к катастрофе и беспорядку, в то время как смерть князя вызовет только ненависть к Вендии.

– Смерть царя от рук вендийского асассина может также привести к войне с Вендией, – сухо сказал Халид, – в то время как гибель Турега Амала... – Он пожал плечами. – Я не знаю всех причин, мой мальчик, но вендийцы сосут интригу с молоком матери и не делают ничего без необходимости, без причины, как правило, подлой. Что же касается вазама, то Карим Сингх отплыл вчера из Аграпура. А договор... Я относился к нему с подозрением и раньше, а теперь – в особенности. Меньше, чем пять лет назад, они почти начали войну с нами из-за своих притязаний на Секундерам. Теперь же, без всякого сопротивления, вазам подписывает договор, в котором этот город даже не упоминается. И то, что в договоре есть несколько пунктов, явно выгодных Турану, тоже. Я подумал было, что они хотят пустить нам пыль в глаза и умиротворить, готовясь к какому-то удару. Теперь же я просто не знаю, что и думать.

Он начал накручивать кончик бороды на указательный палец, что было самым явным знаком внутреннего смятения, которое он когда-либо показывал. С явной неохотой Джелал почувствовал, что эта головоломка захватила и его, как это уже часто было и прежде. Желание вернуться к солдатской жизни не исчезло, но он оттолкнул его на задний план. На некоторое время.

– Что я должен делать, мой повелитель? – спросил он наконец. – Вендийский асассин-убийца, скорее всего, уже покинул пределы города.

– Это правда, – ответил начальник шпионов, и его голос стал жестким и суровым. – Но мне нужны ответы, и я их должен получить. Сам царь зависит от них и от меня, который должен будет доставить ему эти ответы. Что собирается сейчас делать Вендия? Должны ли мы ожидать войны? Смерть капитана Мурада может дать нам ответы на некоторые вопросы. Используй контакты и связи с бандитами и контрабандистами в Султанапуре. Найди цепочку, ведущую к ответам, которые мне нужны, с самого начала – и проследи за тем, что в действительности произошло. До самой Вендии – если это необходимо. Но только добудь мне ответы – это главное.

– Я сделаю это, мой господин, – пообещал Джелал. Но самому себе он пообещал, что выполнит эту работу в последний раз. Возвратится ли он к разведчикам Ильбарса или нет, но после этой последней головоломки он уже больше никогда не будет шпионом.

Глава 4

Несмотря на плащ, который ему дал Гурран, Конан держался ближе к стенам узких, кишевших народом улиц, на самом краю бесконечного потока людей. Конечно, темно-синий плащ не привлекал внимания стражников, ищущих плащ из белого полотна, капюшон прятал лицо и эти проклятые голубые глаза от посторонних взглядов, но сами размеры могучей фигуры и рост киммерийца было почти невозможно не заметить. Очень немногие люди в Султанапуре могли сравняться с ним в росте и обхвате плеч, и разумеется, ни один из них не был в толпе, заполнявшей улицы города в этот день. Высокий киммериец выделялся, как ремарийский жеребец среди мулов.

Несколько раз после того, как он покинул комнату гербариуса, Конан вынужден был повернуть в сторону, чтобы избежать патрулей, завидев блестевшие на солнце наконечники копий, которые как бы предупреждали о приближении опасности, но кажется, на этот раз Конану повезло. Его продвижение к заливу было уверенным, хотя Конан и шел зигзагами. Высокие арбы, запряженные буйволами, снова стали попадаться так же часто, как и пешеходы. Вскоре перед ним выросли длинные тени от каменных портовых складов, высоких белых башен городских складов, где хранилось зерно. Мужчины с мозолистыми руками, в куртках, покрытых пятнами пота, грузчики и носильщики превосходили своей численностью, пожалуй, всех, кроме моряков, которых легко было узнать по качающейся походке и телосложению. Почти половина всех женщин порта были проститутками в узких юбках из звенящих монет и тонкого шелка, в то время как остальные женщины ловили на себе жадные взгляды воров, срезающих кошельки. Цепкие, ловкие руки воров были также всегда готовы стянуть с телег рулон шелка или кружев.

В порту тоже были люди, которые знали Конана в лицо.

– Хочешь развлечься, крепкий парень? – проворковала грудастая девка с волосами, взбитыми высокой прической, и с бронзовыми подвесками в ушах.

Она придвинулась ближе и прижалась почти обнаженной грудью к локтю киммерийца, наклонившись одновременно к уху и зашептав:

– Ты глупец, городская стража уже допрашивала троих грузчиков только из-за их высокого роста. И они также опрашивают чужеземцев, так что ты идешь на двойной риск. А теперь обними меня за пояс, и мы пойдем в мою комнату. Я смогу спрятать тебя у себя, пока все не утихнет. И я попрошу тебя заплатить всего лишь... а-а, Митра, я вообще ничего не возьму с тебя.

Конан невольно улыбнулся.

– Это очень щедрое предложение, Зара. Но я должен найти Ордо.

– Я не видела его, Конан. Тебе лучше не рисковать, занимаясь его поисками. Пойдем со мной.

– В другой раз, – сказал Конан, и девка взвизгнула, когда он ущипнул ее за пухлые ягодицы.

Через несколько минут моряк в покрытой пятнами смолы тунике и бородатый сторож склада повторили предупреждение Зары. Тонкая, худенькая девушка с лицом девственницы и невинными глазами (и маленьким кривым и острым ножом вора, которым она небрежно поигрывала) эхом повторила предложение и предупреждение Зары об опасности. Но никто, увы, не знал, где можно найти Ордо. Конан согласился было на предложение худенькой девицы. Время истекало, и он знал, что долго так не продержится. Он должен был найти Ордо как можно быстрее, иначе ему придет конец. Невысокий сухощавый человек, согнувшийся под тяжестью полотна, которое он тащил на своих плечах, внезапно попался на глаза киммерийцу. Конан схватил за локоть тощего человечка и выдернул его из потока людей.

– Что ты делаешь? – прошептал сквозь зубы пленник, выдавив деревянную улыбку. Его провалившиеся глаза метались испуганно над острым, вздернутым носом, напоминая в этот момент мышь, которая хочет улизнуть в дырку в стене. – Во имя Митры, киммериец! Я стянул кое-что в двадцати шагах отсюда, и через секунду они увидят, что товар исчез. Отпусти меня!

– Я ищу Ордо, Тарек, – сказал мягко Конан.

– Ордо? Я думаю, что он в складе Кафара.

Тарек чуть не упал, когда Конан освободил его, затем дернул своим плечом в легкой угрозе.

– Ты не должен так хватать людей, киммериец. Это может быть очень опасным делом. И разве ты не знаешь, что городская стража...

– Ищет высокого чужеземца, – закончил за него Конан. – Да, я знаю это.

Крик раздался с того места, откуда пришел Тарек, и маленький человечек быстро метнулся в сторону, как мышь, на которую он был так похож. Конан пошел в другую сторону, вскоре пройдя мимо лотка, где разносчик соли в невероятного размера халате, казалось, плясал вместе со своими помощниками, когда они прыгали вокруг, пытаясь увильнуть от работы, в то время как хозяин пощипывал свою бороду, пихал их ногами и кричал, что боги были просто немилостивы к нему, что послали снова к нему слепых неуклюжих слуг и воров к тому же. Пока продавец соли прыгал и выкрикивал ругательства, две девушки, каждой из которых было не больше шестнадцати лет, подхватили один из мешков и исчезли, незамеченные, в толпе. Еще два раза Конан был вынужден повернуть в сторону, чтобы избежать патруля городских стражников, но склад Кафара был недалеко, и Конан быстро добрался до него. Склад не был одним из тех длинных, каменных сооружений, принадлежавших купцам. Неприметное старое двухэтажное здание, покрытое белой, осыпающейся глиной, наверное, когда-то оно было таверной или магазином лавочника. Теперь же оно служило своеобразным складом. Складом контрабандистов. Золото, услужливо сунутое в нужные руки, держало стражников в стороне от него, по крайней мере, на время. Однако, когда взятки не срабатывали, потому что высокое начальство города решало, что пора показать хороший пример, наказав с десяток самых рьяных контрабандистов, или, что было более вероятным, кто-то решил, что вознаграждение за конфискованную контрабанду перевешивало взятку, это не останавливало ни на мгновение контрабандистов Султанапура. Десятки таких «складов» были разбросаны в районе порта, и если бы Кафар был «прикрыт» властями, то на смену выросли бы, как грибы, два новых склада.

Треснувшая деревянная дверь с улицы вела в комнату без окон, освещенную факелами из камыша, вставленными в грубые железные треножники. Два факела давно потухли, но, похоже, никто этого не заметил. Небольшая группа людей, одетых в пеструю одежду из дюжины стран, сидели на корточках у стены, собравшись в кружок, и играли в кости. Другие сидели на бочках с вином у стола, сделанного из широких, грубо отесанных досок, и о чем-то шептались, попивая из глиняных кружек вино. Кофиец в полосато-красной тунике сидел в одиночестве на трехногом стуле рядом с дверью, ведущей к черному ходу, меланхолично втыкая свой кинжал в толстые доски шершавого пола. Воздух в помещении был горячим и тяжело спертым, не только потому, что в нем чадили факелы, но и из-за того, что по крайней мере половина из двадцати находящихся в зале людей вряд ли дотрагивались до свежей воды, а большинство считало, что мыло – это только хороший (вроде духов) подарок для женщины, а не та вещь, которую надо использовать по назначению. Только кофиец посмотрел на дверь, увидев входившего Конана.

– Разве ты не знаешь?.. – начал он.

– Я все знаю, Кафар, – сказал коротко Конан. – Ордо здесь?

Кофиец мотнул головой к двери позади него.

– В подвале, – сказал он, и лезвие ножа вновь воткнулось в доску пола.

Это был обычай для таких складов – располагать добро и товары каждого контрабандиста в отдельной комнате, так как ни один из них не доверял тем, кто не принадлежал к его шайке, вплоть до того, что они не знали даже, какого сорта «рыба» была у него и куда он ее доставлял. Обитые железом толстые двери были закрыты тяжелыми и крепкими металлическими засовами-брусьями. Двери длинными рядами располагались в коридоре в задней части здания. В конце коридора, сразу за широкой дверью, ведущей в переулок позади склада, были вырублены каменные ступени. Едва киммериец ступил на лестницу, Ордо открыл настежь дверь.

– Где, во имя Девяти Адов Зандру, ты пропадал? – заорал одноглазый контрабандист. – И что, во имя Митры, ты натворил?

Ордо был почти таким же высоким и крупным, как Конан, хотя его мышцы уже заплыли жирком и годы избороздили морщинами суровое лицо. Большие золотые подвески-кольца свисали из мочек его ушей, кривой длинный шрам шел от черной толстой повязки на глазнице до густой черной бороды. Шрам оттягивал левую часть рта в вечной усмешке.

– Я передал кое-что Таше, и последнее, что я услышал... Ну ладно, давай, скорее спускайся сюда, пока стражники не сцапали тебя прямо у меня на глазах. Если эта проклятая подлая девка не сказала тебе о том, что ты мне был нужен, я сдеру с нее шкуру.

Конан уныло усмехнулся. Так значит, Таша все-таки говорила правду. Если бы Конан не решил, что она лжет из ревности, он ушел бы из «Золотого Полумесяца» еще до того, как капитан появился в таверне, и городская стража не рыскала бы сейчас по городу, разыскивая киммерийца, и голова его не была бы оценена в тысячу золотых... Ну что ж, это был уже далеко не первый случай, когда Конан попадал в беду из-за того, что неверно истолковал мысли женщины. Но в любом случае, мужчина, который причиняет боль женщине, чтобы запугать ее и затащить в постель, вполне заслуживает того, чтобы быть убитым.

– Это была не ее вина, Ордо, – сказал Конан, проходя мимо одноглазого приятеля в подвал и закрывая за собой дверь. – У меня были небольшие неприятности с... – Конан оборвал речь на полуслове при виде незнакомца, стоящего в комнате.

Это был высокий, худощавый человек в тюрбане. Незнакомец стоял возле маленьких деревянных сундучков, похожих на выложенные жестью сундуки, в которых отправлялся чай. Они располагались на земляном полу подвала у пыльной каменной стены. Подвал, как и все комнаты склада, освещался камышовыми факелами.

– Кто это? – требовательно спросил Конан.

– Его зовут Хасан, – нетерпеливо ответил одноглазый контрабандист. – Наш новый «рыболов». Так! А теперь ответь мне, есть ли хоть доля правды в этих слухах, киммериец? Мне наплевать, если ты убил Турега Амала. Смерть этого старого дурака – небольшая потеря для мира. Но если ты это сделал, тебе надо поскорее убраться из Султанапура, а возможно, и из Турана. Если ты никого не убил, тебе лучше всего уйти в подполье и сидеть тихо, как мышь, пока они не поймают настоящего убийцу.

– Верховный адмирал? – воскликнул Конан. – Я слышал, что убитый был генералом, хотя, подожди, кто-то даже говорил, что он был князем. Ордо, подумай сам, зачем мне убивать верховного адмирала Турана?

Долговязый мужчина внезапно заговорил:

– Слухи говорят о том, что убийцу наняли. За достаточное количество золота, я полагаю, человек может убить кого угодно.

Лицо Конана окаменело.

– Кажется, ты называешь меня лжецом, – сказал он ледяным и страшным голосом.

– Спокойно, киммериец, – сказал Ордо и добавил незнакомцу: – Ты что, хочешь быстрой смерти, Хасан? Предложи этому человеку монету за убийство, и ты можешь назвать себя счастливчиком, если отделаешься только переломанными костями. Если он говорит, что никого не убивал, значит, так оно и есть.

– Я бы этого не сказал, – произнес неловко Конан. – Там был капитан стражи и двое или трое стражников. – Он пронзил яростным взором человека в тюрбане, издавшего горлом какой-то звук. – У тебя есть какие-нибудь замечания и об этом тоже?

– Эй вы, драчливые петухи, пригладьте-ка свои перья, – резко бросил Ордо. – Нам нужно погрузить на корабль новый груз «рыбы». Человек, который хочет получить его, требует немедленной доставки, и меньше всего мне нужно кровопролитие или драка в его присутствии. Он найдет других доставщиков, если увидит, что мы перебьем друг друга прежде, чем доставим на место его сундуки. – Его бородатое лицо дернулось, как голова разозленного медведя. – Мне нужна вся моя команда, если мы собираемся доставить эти проклятые ящики к устью реки Зарпаш вовремя. А двое из тех, кто мне так сейчас нужен, вцепились друг другу в глотки, как грузчики с помутившимися от вина башками.

– Ты сказал мне, что мы не отправимся снова в плавание как минимум три-четыре дня, – сказал Конан, подойдя к ящикам, чтобы осмотреть их. Хасан настороженно отодвинулся с его пути, но Конана интересовал не он, а искусно сделанные сундучки. – Команда разбросана по тавернам и борделям, – продолжал киммериец. – И забавляется с девками, а место их мозгов заняли винные пары, и уже прошло четыре часа. Я мог бы уже спокойно плыть под всеми парусами и наслаждаться путешествием, но если мы найдем все двадцать человек к ночи, время будет упущено, чтоб меня поразил Эрлик.

– Мы должны отчалить до наступления темноты, – сказал Ордо. – Нам заплатят больше золота, чем по уговору, если мы придем быстрее, но меньше, если будем идти медленнее.

Украшенный шрамом контрабандист отодвинул Хасана еще дальше от себя своим грозным взглядом, затем подошел совсем близко к киммерийцу и понизил голос.

– Я не сомневаюсь в твоих словах, Конан, но тебя ли ищут стражники? Возможно, из-за этого капитана?

Конан пожал плечами, но не остановился и продолжал рассматривать сундучки.

– Я не знаю, – ответил он только для ушей Ордо. – Слухи ничего не говорят о Мураде, и мое имя не упоминается.

Самый большой сундучок был в длину не более локтя мужчины. Их края были из простого дерева и хорошо отполированы, а плотно подогнанный замок на каждом из них удерживался свинцовой печатью-пломбой с изображением птицы, которую Конан никогда не видел прежде.

– На улице говорили о Туреге Амале. И все же где-то просочился слух о том, что случилось в «Золотом Полумесяце», иначе в эту историю не замешался бы гигант северянин.

Он взвесил на руке один из сундучков, пытаясь определить его тяжесть. К его удивлению, он был настолько легок, как будто его содержимое состояло из пуха.

– Люди из северных стран не такие частые гости в Султанапуре, чтобы стать предметом подобных сплетен.

– Да, – согласился с его логикой одноглазый контрабандист. – И еще говорят, что, когда два слуха встречаются, они обмениваются словами. И еще известно то, что слухи меняются во время своего путешествия от рта к уху.

– Ты уже начинаешь сыпать афоризмами? Наверное, стареешь, а, Ордо? – усмехнулся Конан. – Я не знаю, как и почему все это случилось, но уверен, что беда будет сидеть у меня на плечах, пока все это не прояснится.

– Я не настолько стар, чтобы не суметь проломить тебе башку! – заорал Ордо. – И был ли хоть один день, когда беда не сидела у тебя на плечах, киммериец?

Конан не обратил внимания на этот колкий вопрос. Он давно уже решил, что человек может жить вольной жизнью и избегать неприятностей в одно и то же время.

– Что находится в этих ящиках? – спросил Конан.

– Пряности, – донесся до него ответ от двери в подвал.

Рука киммерийца опустилась на рукоять меча. Вошедший в подвал незнакомец был одет в темно-серый плащ с капюшоном невероятных размеров. Как только незнакомец вошел внутрь помещения и закрыл за собой дверь, он тут же отбросил капюшон, открыв узкое смуглое лицо, закрытое тюрбаном, который был в два раза больше, чем это было принято в Туране. Тюрбан украшали белые перья цапли, удерживаемые серебряной застежкой с большим опалом. Пальцы незнакомца унизывали золотые кольца с аметистами и сапфирами.

– Вендиец! – вырвалось у Хасана.

Ордо одним движением руки заставил его замолчать.

– Я боялся, что ты уже не придешь, Патил.

– Не приду? – Тон вендийца был недоуменным, но потом он тонко улыбнулся. – А-а. Ты боялся, что я был вовлечен в события, о которых говорят на улицах. Нет-нет, могу заверить тебя, что я не имел никакого отношения к весьма печальной вести о смерти верховного адмирала. Такие дела не для меня. Я всего лишь бедный торговец, который должен избежать уплаты таможенных пошлин вашему царю Илдизу, моему царю Бандаркару и получить свою скромную прибыль.

– Разумеется, Патил, – ответил Ордо. – И ты пришел к нужному человеку, если желаешь, чтобы таможенники Илдиза не отобрали ни одной твоей монеты. Остальная часть моей команды уже готовит корабль к отплытию и быстрому походу. Конан, иди, проверь корабль и убедись, что все в полном порядке и готово к плаванию. – Он наполовину повернулся спиной к вендийцу, сделав несколько быстрых отчаянных движений, которые могли видеть только Конан и Хасан. – Мы должны быть готовы к отплытию, и очень скоро.

Конан отлично знал, что означали эти жесты. Он пошел было наверх, чтобы перехватить всех из команды Ордо, которые, качаясь от избытка вина, уже вваливались на склад. Пятеро или шестеро из них были членами команды Ордо, и это уже само по себе вряд ли смогло бы убедить Патила, что они сумеют быстро выполнить обещание Ордо. Однако Конан вернулся обратно. Он снова взвесил в руке ящик.

– Пряности? – спросил он. – Шафран, перец и другие пряности, которые я могу назвать, приходят через Вилайет с Востока. Но какие пряности могут прийти с Запада?

– Редкие пряности с островов Западного Моря, – без запинки ответил Патил. – Они считаются редким деликатесом в моей стране.

Конан кивнул:

– Ну, разумеется. И все же, несмотря на это, я никогда не слышал о том, что эти пряности везут контрабандой. А ты, Ордо, ты слышал что-нибудь о них?

Бородатый мужчина с сомнением покачал головой; тревога о том, что Конан может разрушить его сделку с вендийским купцом, пробежала по его лицу. Лицо же Патила не дрогнуло, он лишь облизнул свои губы кончиком языка. Конан бросил сундучок на землю, и вендиец вздрогнул, когда деревянный ящик ударился об утрамбованную землю.

– Открой его, – сказал Конан. – Я хочу взглянуть на то, что мы должны будем везти через Вилайет.

Патил издал стон протеста, обращенный к Ордо.

– Это не было частью договора. Кафар сказал мне, что из всех контрабандистов вы самые надежные, иначе я уже нашел бы кого-нибудь еще. Я предлагаю довольно много золота вам за то, чтобы вы доставили мои ящики и меня к устью реки Зарпаш, а не для того, чтобы вы задавали вопросы и ставили мне требования.

– Он действительно обещал нам много золота, – сказал медленно Ордо.

– Достаточно... чтобы перевезти листья канды? – спросил киммериец. – Или красный лотос? Ты видел изрядное количество безумцев, которые предпочитают свои трубки с дымящимся лотосом вину, женщинам и даже еде. Сколько золота нужно, чтобы перевезти такое?

Тяжело дыша, Ордо почесал свою бороду и скорчил гримасу.

– Ну ладно. Открой эти сундуки, Патил. Мне наплевать, что в них находится, если только это не листья канды или красный лотос.

– Я не могу этого сделать! – воскликнул вендиец. Пот градом покатился по его лицу. – Мой повелитель будет разгневан. Я требую, чтобы...

– Твой повелитель? – оборвал его резко Хасан. – У купцов не бывает повелителей, вендиец! Или ты не тот, за кого себя выдаешь?

Лицо Конана стало жестким.

– Откройте ящики.

Глаза Патила забегали, как у затравленного зверя. Внезапно он метнулся к двери. Конан прыгнул к нему, успев схватить его за широкий плащ, и смуглый вендиец извернулся назад, ударив киммерийца кулаком в лицо. Крошечный блеск железа предупредил Конана, и он отскочил назад, чтобы избежать удара. Лезвие ножа, сделанное в виде листа, слегка задело щеку Конана, чуть пониже левого глаза. Нога Конана с силой ударила по груди негодяя, тот пошатнулся и опрокинулся на грязный пол. На мгновение он освободился от железной хватки Конана. Патил вскочил на ноги и бросился к двери и, открыв ее, побежал со всех ног прочь. Он наткнулся сразу же на трех людей, которые поддерживали друг друга, пока шли, или, вернее сказать, спотыкались. Все четверо рухнули кучей на пол. Придя в себя, Конан вздернул за шиворот пошатывающихся пьяниц из кучи людей на полу, отпихнув их в сторону, увидев, что они были из отряда Ордо. Вендиец был в самом низу и лежал без движения. Его большой тюрбан был скособочен, а потом вообще свалился с головы, когда киммериец перевернул торговца на спину. Все случилось так, как и опасался Конан. Темные глаза Патила остекленело уставились на киммерийца, перекошенные от боли, а зубы оскалились в застывшей усмешке. Кулак несостоявшегося убийцы был прижат к сердцу. У Конана не было ни малейшего сомнения, что нож с пружинистым лезвием был достаточно длинным, чтобы дойти до сердца. Конан коснулся рукой своей щеки. Пальцы испачкала кровь, но порез был не больше, чем царапиной. Это было просто везение, подумал Конан, что этот человек не ткнул его сразу же кинжалом. Конан никогда бы не заметил маленького кинжала, пока клинок не вонзился бы в его собственное сердце.

– Это не та развязка, на которую ты рассчитывал, а? – сказал он зло мертвецу. – Но я все же хотел бы, чтобы ты был в живых, чтобы кое-что у тебя спросить.

Подошел Ордо, чтобы схватить вендийца за его длинный, широкий халат и оттащить в сторону.

– Давай, киммериец, уберем это подальше от глаз тех, кто ходит вверх и вниз по лестнице. Нет никакого смысла усложнять вещи, особенно мне не понравилось бы, чтобы кто-нибудь подумал, что я убил этого дурня из-за его товара. Такие вещи могут разрушить все мое ремесло и доверие.

Они вдвоем стащили тело в подвал и захлопнули окованную железом дверь. Трое контрабандистов, которые случайно остановили бегство вендийца, лежали у стены, и двое из них уставились туманным взором на труп, когда его сбросили к их ногам.

– Он еще п-пьянее, чем мы, – пробормотал иранистанец, на голове которого была грязная, засаленная повязка.

– Он не пьян, – ответил другой, сидевший у стены рядом с ним. Это был немедиец, который был бы очень недурен собой, если бы ему не отрезали нос за какую-то кражу в прошлом. – Он мертвый.

Третий человек храпел, не обращая внимания на окружающих, и его храп напоминал рвущееся полотно паруса.

– Эй вы оба, заткнитесь! – зарычал Ордо.

Конан снова коснулся своей щеки. Кровь уже стала подсыхать. Конана больше интересовал сундучок, который минуту назад он уронил на пол. Конан сел на корточки и склонился над сундучком, внимательно осмотрев свинцовые печати-пломбы. Птица, выдавленная на печатке из серого металла, была совершенно незнакома. Вероятно, работа вендийцев. И печать, похоже, была выдавлена не там, где надо. Наверное, она была просто средством для того, чтобы ящики плотно закрывались, или же служила знаком, который говорил владельцу, что ящики кто-то вскрывал. Конану уже доводилось видеть, как в подобные печати прятали скрытые пружины, приводящие в действие покрытые ядом иглы, которые поражали тех, кто не знал, как правильно открыть сундук с тайным содержимым. Обычно такие сундуки не попадались в вещах и товарах, перевозимых контрабандистами, но с другой стороны, эти ящики явно не были обычной «рыбой».

– Я рискну, – пробормотал Конан. Его сердце стучало, как удары кузнечного молота, когда он просунул лезвие кинжала под одну из печатей.

– Подожди, дурень, – начал было Ордо, но Конан уже разрезал быстрым движением мягкий свинец.

– В один прекрасный день твоя удача изменит тебе, – выдохнул одноглазый.

Не ответив ему, Конан быстро сломал остальные печати. Он приподнял кинжалом крышку первого ящика. Оба контрабандиста недоуменно уставились на содержимое сундучка. Он до самого верха был заполнен маленькими сухими листьями.

– Пряности? – с сомнением в голосе спросил Ордо.

Конан осторожно поворошил листья кончиком кинжала и взял горсть листьев в ладонь. Они легко крошились и ломались в руке, но от них не исходило никакого аромата.

– Человек не пытается убить другого, чтобы утаить пряности, – сказал Конан. – Посмотрим, что находится в остальных ящиках.

Он наполовину поднялся с колен, покачнулся и снова осел на пол. Сердце все так же тяжело стучало в его груди. Конан снова коснулся пореза на лице – он чувствовал, как будто кусок дубленой кожи лежал между его пальцами и щекой.

– Этот кинжал... – язык еле ворочался, произнося слова. – Что-то на нем было...

Кровь отлила от лица Ордо.

– Яд, – выдохнул он. – Не сдавайся, киммериец! Ты должен бороться с действием яда! Если твои глаза закроются, ты уже никогда не сможешь их снова открыть!

Конан снова попытался подняться, чтобы посмотреть на другие ящики, и опять чуть не упал. Ордо подхватил его за плечи и помог сесть на пол, облокотившись на стену.

– Сундуки, – сказал Конан. – Если я умираю, то я хочу знать, за что.

– Пусть Митра проклянет эти дьявольские сундуки, на что они нам? – рявкнул Ордо. – И ты не умираешь! Во всяком случае, ты не умрешь, если сюда придет Гурран.

– Я побегу за ним, – сказал Хасан, но замер под пронзительно-гневным взором Ордо.

– И как ты, интересно, это сделаешь, если никогда прежде не видел этого человека? Пританис! – Ордо быстро пошел по подвалу и рукой, которая по размерам могла сравняться с хорошим молотом, вздернул на ноги немедийца. Другая его рука хлестнула несколько раз немедийца по лицу. – Приди в себя, Пританис! Ты слышишь меня? Ты слышишь меня, чтоб тебя забрал Эрлик, или я разобью твою дурацкую башку!

– Я слышу, – простонал немедиец. – Во имя всех богов, не бей меня по голове. Она и так разламывается на части от боли.

– Тогда слушай меня внимательно, если не хочешь, чтобы башка окончательно треснула, – зарычал Ордо, но перестал хлестать Пританиса по щекам. – Иди к Гуррану и приведи его сюда. Скажи ему, что это яд, и скажи ему, что он получит сотню золотых монет, если доберется сюда вовремя. Ты понял, что я сказал тебе, вшивое порождение верблюда?

– Я понял, – сказал немедиец неуверенно и пошатываясь пошел к двери, чуть не упав от встряски, которую ему дал Ордо.

– Тогда беги, будь ты проклят! Если ты не сделаешь все, как надо, я распорю тебе брюхо и повешу тебя на твоих же собственных кишках! А ты куда побежал? – добавил одноглазый, когда Хасан попытался было пойти вслед за Пританисом.

– За ним, – ответил Хасан. – Он так пьян, что без хорошего глотка вина не сможет запомнить, что должен делать, и ему нужен кто-то, кто поможет добрести до цели.

– Он запомнит, – проворчал Ордо, – потому что знает: я сделаю так, как ему обещал. Вплоть до последнего слова. Если ты хочешь сделать что-то, то набрось-ка плащ на тело Патила, так что нам не надо будет смотреть на него.

– У тебя нет ста золотых, Ордо, – сказал Конан.

– Тогда ты заплатишь ему, – ответил контрабандист. – А если ты умрешь на моих руках, я продам твой труп за такую же цену.

Конан засмеялся, но смех быстро оборвался, так как киммериец закашлялся и стал задыхаться. Он чувствовал себя таким же слабым, как ребенок. Даже если другие поставили бы его ноги, он знал, что сможет только просто стоять на ногах, но не больше. Страх и отчаяние в голосе его друга не коснулись, однако, сердца варвара. Он должен был получить ответ на происшедшее, и ответ этот лежал в сундучках у стены. Или, по крайней мере, ключ к ответу. Вопрос был простым, и в то же время поиски ответа удержали бы Конана в живых еще на некоторое время, так как он пока не мог позволить себе умереть. Он не умрет, не узнав всей правды.

Глава 5

Один за другим в подвал Кафара спускались люди из команды Ордо. Большинство из них шли, пошатываясь, пьяные, как и первые трое. Огорченное и рассерженное выражение, а также отвращение появились на их лицах, когда они узнали, что случилось.

Но не смерть вендийца, и даже не покушение на жизнь Конана, а скорее средство покушения привело их в такое раздражение. Они были привычны к честному открытому клинку и даже могли понять удар ножа в спину, но яд... яд был чем-то совсем иным, против чего человек не мог себя защитить. Кружки, меняющие свой цвет, когда в них наливали отравленное вино, были миром колдунов и миром князей, которые не могли себе позволить платить колдунам. Испуганные лица контрабандистов мало волновали Конана, но те прощальные взгляды, которые они бросали ему, раздражали киммерийца не на шутку.

– Я еще не мертв, – пробормотал он, задыхаясь.

– Где, во имя Девяти Адов Зандру, Гуррам? – заорал Ордо.

Как будто отвечая на его слова, обитая железом дверь настежь распахнулась и Пританис ввел Гуррана в подвал, держа его железной хваткой за костлявую руку. Немедиец с отрезанным носом, казалось, уже изрядно протрезвел, и трудно было сказать, отчего именно это случилось – от того, что он тащил за собой Гуррана, или же от угроз Ордо.

Ремешок из кожи пересекал тяжело вздымавшуюся грудь гербариуса и поддерживал маленький деревянный ящичек на боку старика. Резко освободив свою руку, он заковылял по комнате, зло ворча на качающихся пьяниц, все еще храпящего иранистанца и покрытую плащом неподвижную фигуру, – труп вендийца.

– И из-за этого меня тащили по улицам города, как козла на рынок? – вырвалось у него сквозь пыхтенье. Он снова тяжело задышал. – Чтобы лечить людей, которые были достаточно глупы, чтобы пить испорченное вино?

– Зараженное вино на лезвии ножа, – сумел пробормотать Конан. Он подался вперед, его голова закружилась. – Ты уже сегодня помог мне, Гурран. Сможешь ли ты снова это сделать?

Старик оттолкнул в сторону Ордо и наклонился, чтобы взглянуть в глаза киммерийца.

– Возможно, еще есть время, – пробормотал он, а потом более твердым голосом сказал: – Есть ли у тебя отравленное лезвие? Я хочу взглянуть на него.

Хасан поднял плащ с убитого и выдернул нож из груди трупа.

Он обтер нож плащом вендийца, прежде чем отдать его Гуррану. Гербариус пристально посмотрел на страшное оружие, удерживая его своими тонкими, высохшими пальцами. Маленькая рукоять из слоновой кости была вырезана так, чтобы нож было удобно держать в ладони, а лезвие могло проходить между пальцами.

– Оружие асассиана-убийцы из Вендии, – сказал он. – Или, во всяком случае, это оружие, вид которого совпадает с тем, что я слышал.

Конан задержал взгляд на пергаментно-высохшем лице старого человека.

– Ну? – сказал он.

Вместо того, чтобы ответить, Гурран поднес нож к лицу и слегка понюхал. Нахмурившись, он намочил палец слюной и коснулся им лезвия. С еще большей осторожностью, чем раньше, он поднес палец к губам. Он тут же быстро сплюнул, вытерев палец об одежду.

– Делай же что-нибудь! – потребовал Ордо.

– Яды – это то, с чем я редко имею дело, – сказал спокойно Гурран. Он открыл деревянный ящичек, который висел у него на боку, и взял маленький пакетик с каким-то порошком и каменную чашку. – Но возможно, я смогу в этом случае что-нибудь сделать.

Он вынул из ящика бронзовую ступку величиной не больше, чем половина ладони, и пестик.

– Дай мне бокал вина – и быстро.

Ордо махнул рукой Пританису, который поспешил выполнить приказ. Гербариус начал работать, мешая и топча в ступке крошки различных порошков и перемешивая их пестиком. Пританис вернулся с грубым керамическим бокалом, наполненным до краев дешевым вином. Гурран взял бокал и вылил вино в чашку с порошками, быстро размешав содержимое указательным пальцем.

– Вот, – сказал старик, поднеся вино ко рту Конана. – Пей.

Конан взглянул на то, что ему предложили. Несколько кусочков сухих листьев плавали на поверхности вина, вперемешку с крошками разноцветных порошков.

– Это избавит меня от яда?

Гурран взглянул ему прямо в лицо.

– На то время, которое тебе потребуется, чтобы дойти до доков и вернуться назад. Ты будешь в состоянии выйти из этой комнаты или умрешь.

– Если он умрет... – начал Ордо угрожающе, но Конан оборвал его.

– Если я умру, это не будет виной Гуррана, верно?

– Пей, – сказал старик, – а то это будет твоей собственной виной.

Конан выпил содержимое чашки. С первым же глотком гримаса отвращения исказила лицо киммерийца, и с каждым новым глотком гримаса становилась все ужаснее. Когда старик отвел чашку от его рта, Конан широко открыл рот, судорожно хватая воздух.

– Кром! Эта штука на вкус такая, будто в ней купался верблюд!

Несколько контрабандистов, из тех, кто был потрезвее, весело рассмеялись. Гурран хмыкнул:

– Тебе хочется сладенького на язык или все-таки одолеть действие яда? – Взгляд гербариуса упал на открытый сундучок. Лицо старика еще больше сморщилось. Он взял несколько листьев, растер их в ладони костлявыми, тонкими пальцами.

– Ты знаешь, что это за листья? – спросил Конан. Он не был уверен в том, действительно ли ему было легче дышать или это было только игрой воображения. – Человек, который полоснул меня ножом, сказал, что это пряности.

– Пряности? – рассеянно сказал Гурран. – Нет, я не думаю, что это пряности. Хотя, с другой стороны, – добавил он, раскрыв ладони и бросив горсть листьев назад в ящик, – я не знаю всех на свете растений. Мне бы хотелось взглянуть и на другие ящики. Если в них также есть растения, которые неизвестны мне, возможно, я возьму некоторые из них как оплату за лечение.

– Можешь смотреть и брать сколько тебе хочется, – сказал с пылом Ордо. – Пританис, помоги ему открыть остальные ящики.

Немедиец и гербариус подошли к стоявшим рядами ящикам, и Ордо понизил голос до шепота, заговорив Конану на ухо:

– Если он возьмет в уплату листья и травы вместо сотни золотых, то я так скажу: нам это вполне подходит.

Конан глубоко вздохнул; ему действительно стало легче дышать.

– Помоги мне встать на ноги, Ордо, – попросил он. – Гурран сказал, что я должен ходить или умереть. Клянусь костями Митры, я намереваюсь ходить.

Они оба пристально взглянули друг на друга, затем одноглазый мужчина наклонился. Конан попытался встать, прислонившись рукой к стене, чтобы восстановить равновесие. Однако то, что он прислонился к стене, не слишком ему помогло. Конан сделал первый неверный шаг. Кости, казалось, были готовы согнуться, как мягкие ветви деревьев, но киммериец заставил себя продвинуть ногу вперед.

– Для этого уже все давно кончено, – прозвучал громко голос Пританиса, который стоял рядом с ящиками с кинжалом в руках. На трех из них уже были сорваны пломбы-печати.

– В них находятся те же самые листья. – Гурран снова покрыл лицо мертвеца широким плащом. – Мне было любопытно узнать, какой тип людей использует отравленное лезвие. Но я полагаю, что новые травы и растения более интересны, чем мертвецы. Так в остальных сундучках – тоже листья, говоришь?

Конан сделал еще один шаг и еще один. Слабость все еще пробегала волнами по его телу, но он чувствовал себя немного сильнее, и одно это уже было хорошим знаком. Ордо стоял рядом, глядя на него, как озабоченный медведь.

– С тобой все в порядке, киммериец?

– Да, пожалуй, – сказал ему Конан и вдруг засмеялся. – Несколько минут назад я бы даже согласился прожить столько, сколько мне нужно было бы, чтобы узнать, из-за чего все это случилось. Теперь же я начинаю думать, что в конце концов проживу несколько дольше.

– Это тело слишком хрупкое, – сказал вдруг Гурран. – Слишком старое!

Он наклонился и, встав на колени, вгляделся в один из сундучков. Все двадцать сундуков были раскрыты, и содержимое некоторых из них было вынуто. В них было еще больше сухих листьев, точно таких же, как и в первом сундучке, а также красного цвета кристаллы, судя по порошку над ними, но они почти разрушились под тяжестью своего собственного веса; и плотно стянутые ремешком кожаные мешки, некоторые из которых Пританис распорол кинжалом, и содержимое их, очень похожее на соль, но только кроваво-красного цвета, высыпалось на пол. В двух ящиках находились бутыли и пробирки с зеленым раствором; стеклянные сосуды с неизвестной жидкостью были хорошо упакованы в полотняные мешочки, проложенные гусиным пухом.

– Что тебя беспокоит? – спросил Конан. – Я могу ходить, как ты и обещал мне, и я прослежу за тем, чтобы ты получил золото, которое обещал тебе Ордо.

Одноглазый контрабандист выдавил приглушенный звук огорчения и протеста.

– Золото! – презрительно фыркнул Гурран.

– Если не золото, то что же тогда? – спросил его Конан. – Если эти растворы, листья и порошки в ящиках тебе нужны, бери их, кроме маленькой порции для меня. Мне кажется, что нам теперь уже не нужно доставлять их к реке Зарпаш, но я все же хочу узнать, почему человек пытался убить меня, чтобы эту траву никто не увидел. Маленькая порция листьев и всего остального поможет мне узнать это.

– Да, – медленно сказал гербариус, – ты хотел бы это узнать, не так ли? – Он поколебался, прежде чем продолжать. – Я не знаю, как даже сказать тебе об этом. Если бы мое снадобье было нужным лекарством... в том, что я хочу тебе сказать, вообще не было бы нужды. Я надеялся найти что-нибудь в этих сундуках или, что более вероятно, на теле вендийца. Человек, который носит при себе отравленное оружие, скорее всего имеет и противоядие, на случай, если случайно ранит себя.

– Но зачем нам нужно противоядие? – требовательно спросил Ордо. – Ведь ты уже остановил действие яда.

Гурран снова выдержал паузу, посмотрев в свою очередь очень внимательно на Ордо и Конана.

– То снадобье, которое я тебе дал, чужеземец, только приглушило действие яда на некоторое время.

– Но я чувствую себя совсем неплохо, только вот голова немного болит, – сказал Конан. – Через час я положу на лопатки любого человека в Султанапуре.

– И ты будешь чувствовать себя так же хорошо в течение одного-двух дней, а потом яд снова начнет действовать. Настоящее исцеление требует трав, которые можно найти только в Вендии.

– Вендия? – воскликнул Ордо. – Черный Эрлик!

Конан сделал движение рукой, чтобы Гурран продолжал, и старик продолжил свою речь:

– Тебе надо отправиться в Вендию, северянин, а я должен идти с тобой и давать тебе ежедневную порцию лекарства, чтобы ты остался в живых. Это путешествие не слишком улыбается мне, так как старое тело не предназначено для таких походов. Но ты, однако, сможешь найти ответы, которые так жаждешь получить, в Вендии.

– Может быть, я и получу ответы на свои вопросы, – сказал Конан. – Это не первый раз, когда моя жизнь будет измеряться днями.

– Но... Вендия, – запротестовал Ордо. – Конан, они не любят людей с этой стороны Вилайета. Если ты, с твоими дьявольски-голубыми глазами, кажешься странным здесь, то как ты думаешь, с какими рожами они будут глазеть на тебя там? Мы потеряем свои головы, проклятье Эрлика, и нам повезет, если перед этим нас не исхлещут до крови плетьми. Гурран, ты уверен, что этих трав нельзя найти в Туране?

– Если он не отправится в Вендию, – сказал Гурран. – Онумрет.

– Все в порядке, мой друг, – сказал Конан одноглазому человеку. – Я найду там противоядие и ответы на все вопросы, мучающие меня. Почему эти ящики стоили того, чтобы за них убить человека? Патил был вендийцем, и я не могу предположить, чтобы они предназначались куда-то еще. Кроме того, я знаю, что все равно должен покинуть Султанапур на некоторое время, если только не собираюсь прятаться в городе, до тех пор, пока городская стража не найдет убийцу Турега Амала.

– Сундуки, – внезапно сказал Хасан. – Их все еще можно доставить к устью Зарпаша. Кем бы ни был тот, кто должен встретить Патила, этот человек не знает, что Патил мертв. Он будет ожидать его там, и у него, я думаю, есть ответы на наши вопросы. У него даже может оказаться противоядие.

– Это лучше, чем Вендия, – сказал быстро Ордо. – Во всяком случае, это гораздо ближе. Не надо будет ехать на край земли, если в этом нет нужды.

– Ну что ж, нам это не повредит, если мы попробуем, – согласился Конан. – Это будет легким путешествием для твоих старых костей, Гурран.

Старик уклончиво пожал плечами.

– Если у друзей Патила не найдется того, что тебе нужно, – добавил Ордо, – тогда подумаем и о Вендии.

– Эй-эй, подождите-ка! – Пританис с разгневанным лицом быстро подошел к ним. Остальные контрабандисты пьяно слушали их, но немедиец был единственным более-менее трезвым, чтобы по-настоящему понимать, о чем тут говорили. – Доставить сундучки к устью Зарпаша, вы говорите. А каким образом мы найдем людей, которые нам нужны? Устье Зарпаша очень широко, дюны и холмы могут скрыть целую армию на обоих берегах.

– Прежде чем согласиться перевезти товары Патила, – сказал Ордо, – я узнал у него о сигналах, которые будут нам даны людьми на берегу и о тех сигналах, которые мы должны дать в ответ.

– Но какая нам прибыль во всем этом? – настаивал Пританис. – Вендиец не заплатил нам. Неужели вы думаете, что его приятели заплатят нам, когда мы появимся без него? Я так скажу – забудем об этих сундуках и поищем другой улов «рыбы», который наполнит золотом наши кошельки.

– Ах ты, трусливый, глупый пес. – Голос Ордо был глухим и казался еще более опасным от этого. – Конан является одним из нас, и мы должны держаться вместе. Как много в тебе гнили, а? Неужели ты выбросишь товары за борт при одном виде царской морской биремы или бросишь наших раненых на съедение царским стражам?

– Можешь не называть меня трусом, – злобно буркнул немедиец. – Я не раз уже рисковал головой, которую могли бы насадить на пику над Воротами Чужеземцев, как тебе это хорошо известно. Если киммериец хочет идти, отпусти его, пускай идет. Но не проси, чтобы и все остальные из нашей команды пошли бы вслед, чтобы подразнить топор палача только из-за удовольствия поездкой.

Кривой шрам Ордо на его левой щеке стал мертвенно бледным, когда он приготовился обрушить на голову Пританиса свой гнев, но Конан заговорил первым.

– Я не прошу тебя идти в поход из-за одного удовольствия поездкой, Пританис, и даже из-за того, чтобы наслаждаться моим обществом. Но ответь мне на такой вопрос: ты говоришь, что тебе нужно золото, так?

– Как и любому человеку, – осторожно сказал Пританис.

– Эти сундуки стоят золота для людей, ожидающих их у Зарпаша. Это должны быть вендийцы, если Патил является их проводником. Ты уже видел других вендийцев, людей с золотыми кольцами на каждом пальце и драгоценностями на своих тюрбанах. Ты когда-нибудь видел вендийца, у которого бы не было кошелька, набитого золотом?

Глаза Пританиса расширились, когда он внезапно понял, что Конан говорил эти слова не только для него.

– Но...

Великан-киммериец продолжал свою ловкую импровизацию как лавина, которая катится на беспомощного крестьянина:

– Вендийцы, ожидающие сундуки у Зарпаша, имеют при себе много золота, и оно причитается нам, если мы доставим в условленное место сундуки. Ну, а ежели они не заплатят... – Он по-волчьи ухмыльнулся и коснулся рукояти своего широкого, длинного меча. – В таком случае они будут не первыми, кто откажется заплатить за свою «рыбу». Мы и раньше не давали никому возможности улизнуть от оплаты, не дадим сделать это и вендийцам.

Пританис выглядел так, словно он собирался спорить и дальше, но один из контрабандистов пьяно крикнул:

– Да! Перережем им глотки и заберем все их добро себе!

– Вендийское золото для всех нас! – крикнул другой. Остальные выкрикивали слова одобрения или со смехом вторили приятелям. Немедиец с обрезанным носом оскалился и, замолчав, мрачно отошел в угол.

– У тебя все еще есть дар заставлять людей следовать за тобой, – сказал Ордо тихо, обращаясь к Конану, – но на этот раз лучше всего было расколоть башку Пританису и покончить с ним. Он еще доставит нам хлопот, прежде чем заработает нож в брюхо, а у нас и так достаточно неприятностей. Митра, этот старик будет метать харч на каждой волне. Он выглядит не более счастливым от перспективы короткого путешествия, чем от путешествия в Вендию.

И в самом деле, Гурран сидел, прислонившись к сундукам, уставившись мрачно в пустоту.

– Я сам посчитаюсь с Пританисом, если это будет нужно, – ответил Конан. – А что касается Гуррана, то он несомненно сумеет сделать какую-нибудь настойку для своего желудка. Беда сейчас заключается в том, где найти побольше людей.

Корабль Ордо мог отправиться в поход и с меньшим количеством людей, с теми, кто сейчас находился в подвале, но ветры не всегда были благоприятными и попутными, а для того чтобы грести против течения и волн требовалась как минимум вдвое большая команда. Киммериец оглядел людей, многие из которых лежали, распластавшись на полу, и добавил:

– Не говоря уже о том, что надо отрезвить эту шайку, чтобы они смогли ходить, не падая через каждые пять минут на пол, споткнувшись о собственные сапоги.

– Соленое вино, – сказал мрачно Ордо.

Конан вздрогнул и скорчил гримасу; у него был личный опыт от метода одноглазого, которым тот выгонял винные пары из пьяных.

– И тебе нельзя рисковать появляться на улицах днем, – продолжал Ордо. – Я оставлю пока этот сброд, чтобы ты последил за ними, пока я не соберу остальную часть команды в тавернах. Пританис! Нам впереди предстоит много работы!

Конан бросил беглый взгляд на пьяных контрабандистов и снова сделал гримасу.

– Хасан, скажи Кафару, что нам нужно десять кувшинчиков вина. И большой мешок соли.

Следующие полчаса будут отнюдь не из приятных.

Глава 6

Портовые причалы становились тихими, как только наступали сумерки, заселенные только тенями, превращающими большие бочки с вином, рулоны материи и кольца канатов и веревок в страшные тени. Рваные клочья облаков закрывали далекую темную луну. Морской ветер, дующий вдоль побережья, был таким же холодным, каким жарким был в течение дня, и стражники, нанятые Купеческой Гильдией, плотнее кутались в свои шерстяные плащи и искали укрытия внутри портовых складов с бутылкой согревающего вина.

Никто не видел, как люди работали на узком, около шестнадцати шагов в длину, судне с одиночной мачтой и парусом, установленным в центре корабля. Судно было привязано к доку, который угрожающе и тревожно покачивался и скрипел при каждом шаге людей, ступающих по его грубо обструганным доскам. Хотя с другой стороны, если вдуматься, док скрипел вне зависимости от того, ступали на него или нет.

Все корабли, пришвартованные здесь, имели на борту сети, но весьма от немногих исходил запах рыбы, да и то не сильный. Настоящие рыбаки продавали небольшие порции своего улова контрабандистам, чтобы от корабля тянуло рыбой, и это было не случайно. Таможенные сборщики царя Илдиза конфисковали бы корабль, который не пахнет рыбой, прежде, чем даже решили бы осмотреть его.

Конан стоял на скрипящем доке, одетый в темно-синий плащ, который на него накинул Гурран, чтобы киммериец слился с ночью. Конан был единственным, если конечно не считать Ордо, кто знал, что одноглазый контрабандист назвал корабль «Карела» – именем женщины, которую он не видел почти пять лет, но которую продолжал безуспешно искать. Конан тоже знал ее и понимал одержимость контрабандиста.

В то время как остальные нагружали корабль провиантом и снастями, киммериец внимательно наблюдал за одиночным сторожем, зарабатывающим себе на жизнь этой работой, или же, скорее всего, выискивающим случайный патруль таможенников царя. Легкая головная боль в середине лба была единственным напоминанием о яде.

– Настойка старого дурня сработала неплохо, – сказал Конан, когда Ордо прыгнул на док с корабля. – Я мог бы подумать, что яд исчез совершенно.

– Ему можно было сработать лучше, – хмыкнул его старый друг. – Ты пообещал ему сто золотых, когда старик уже согласился взять травы вместо денег.

– Моя жизнь стоит ста золотых – по крайней мере, для меня, – сухо сказал Конан.

Приглушенные ругательства и мягкий звук упавшего на палубу тела донесся с корабля.

– Ордо, ты действительно набрал всех слепых идиотов, каких только мог найти, для этого похода?

– Мы можем только мечтать о том, чтобы у нас было вдвое больше сабель, прежде чем дело будет закончено. А если подумать о том, что половина моих людей утонула в кувшине вина, я должен был брать то, что было под руками. Или ты предпочитаешь выждать еще один день? Я слышал, что городской стражник изрубил в лапшу одного альбиноса, в сумерках по ошибке приняв его за северянина. Они прочесывают город, обыскивая каждую таверну и бордель в Султанапуре.

– На это им потребуется не меньше ста лет, – засмеялся Конан.

Легкое воркование донеслось до ушей киммерийца, и он уставился в изумлении на плетеную клетку с голубями, которую подняли на борт, после чего последовала еще одна клетка с курами и три козы.

– Один из наших посоветовал это сделать, – сказал Ордо, – и я подумал, что это неплохая мысль. Мне уже надоело выбирать между сушеным и соленым мясом, когда мы находимся в открытом море.

– Если только они не принадлежат к команде, Ордо.

– Козлы не лучше некоторых чужеземцев, известных мне и... – Бородатый человек оборвал свою фразу, когда огонек света вспыхнул на корабле. – Во имя Девяти Адов Зандру!..

Конан не терял время на ругательства. Прыгнув на палубу, он вырвал горящую глиняную лампу из рук высокого, тощего туранца и выбросил ее за борт. Туранец гневно уставился на Конана.

– Как же я должен видеть, куда класть вещи в такой темноте?

Конан не знал этого человека, судя по всему, это был один из новичков-рекрутов Ордо. Он был одет в серые шаровары, тюрбан и кожаную жилетку – постоянную одежду обитателей порта.

– Как тебя зовут? – спросил киммериец.

– Меня зовут Шамил. А ты кто такой?

– Шамил, – сказал Конан. – Я буду считать, что ты слишком глуп, чтобы понять, что горящую лампу могут также увидеть далеко отсюда те, кому это совершенно ни к чему. – Его голос стал жестче. – Я даже не подумаю о том, что ты мог быть шпионом, работающим на таможенников, пытаясь привлечь их внимание. Но если ты сделаешь это опять, я заставлю тебя съесть эту лампу.

Ордо появился позади него, пробуя острие своего кинжала на толстом ногте.

– А после этого я перережу тебе глотку. Тебе все понятно?

Худой туранец настороженно кивнул.

– Слепые скоты, Ордо, – сказал Конан и повернулся, чтобы уйти, прежде чем его друг успел заговорить. Веселье киммерийца, охватившее его до этого, поутихло. Такие люди, как Шамил, могли вполне потерять голову еще до того, как вообще увидят Зарпаш. И кто знает, как много таких людей было среди новичков? Даже если они не погибли бы по глупости, вроде того, чтобы использовать горящую лампу там, где необходима была невидимость и полная темнота, многим ли из них Конан мог доверять, когда дело дойдет до боя на другом берегу Вилайета?

Бормоча что-то про себя и спотыкаясь, вниз по темной палубе сошел Гурран и сунул оловянную кружку в руки Конана.

– Выпей это. Я не могу быть уверенным в эффекте, который даст морское путешествие. Лучше всего перестраховаться, приняв двойную дозу, и быть в безопасности.

Конан глубоко вздохнул и, зажав пальцами ноздри, осушил кружку одним глотком.

– Эта штука больше не напоминает по вкусу верблюда, – сказал он с гримасой.

– Ингридиенты немного другие, – ответил ему гербариус.

– Теперь это питье похоже на то, что в него всего лишь верблюда окунули, – Конан бросил пустую кружку Гуррану, когда Ордо присоединился к ним.

– Ящики лежат в трюме, – сказал он тихо, – и мы готовы, как всегда, хоть сейчас выступай. Прими руль, киммериец, пока я расставлю людей у весла.

– Пригляди за ними, чтобы они не вышибли друг у друга мозги, – сказал Конан, но Ордо уже исчез в темноте, шепотом отдавая команды.

Киммериец передвигался быстро и ловко, хмурясь при стуке весел, когда их укладывали в уключины. Когда судно стало выходить из залива, Конан всем своим весом навалился на руль, направляя корабль к полосе открытой воды. Слова Ордо, командующего тихо «раз-два», «раз-два», чтобы гребцы налегали на весла в такт, донеслись до Конана сквозь скрип снастей и плеск воды. Фосфоресценция освещала воду при каждом плеске весел и на волне, разрезаемой носом корабля. Около двадцати кораблей всех размеров стояли в это время на якоре в заливе; галеры и купеческие широкобортные корабли из каждого порта Вилайета. Конан вел судно зигзагообразным курсом, огибая стороной эти корабли. Военные царские биремы стояли в северной части порта, по несколько часовых, нанятых купцами, обязательно будут здесь, следя по сторонам, чтобы ничего не случилось. Никто, однако, не собирался поднимать тревоги, если конечно корабль контрабандистов не подошел бы слишком близко. Часовых нанимали, чтобы охранять корабли от воров и пиратов, некоторые из которых были достаточно дерзкими, чтобы входить в порт Султанапура или даже Аграпура, а не для того, чтобы привлекать ненужное внимание к кораблям, чьи капитаны часто везли товары, не указанные в таможенной декларации.

Прибрежный ветер нес не только запахи города, но и вонь самого залива. Аромат специй, пряностей, запах пота от галер работорговцев смешивался с запахом воды. Отходы и испражнения выбрасывались прямо за борт, когда корабль был в море или порту, и залив Султанапура давно уже превратился в сточную канаву. Наконец судно прошло мимо последнего из стоящих на якоре кораблей, но вместо того, чтобы расслабиться, Конан напрягся и пробормотал проклятие.

– Ордо! – хрипло позвал он. – Ордо, погляди на мол!

Длинный каменный мол-волнолом защищал залив от резких, порывистых, внезапных штормов на Вилайете. Шторм мог бросить такие обычно спокойные волны на корабли и разбить суда о причалы. Две широкие барки для перевозки овец закрывали проход в открытое море, оставляя свободной лишь узкую полоску воды. На каждой стороне барки стояла высокая гранитная башня. Башни не были еще видны из-за сгустившейся темноты, и обычно в них размещалась стража только в случае войны. Но зато было хорошо видно, что свет от факелов просачивался сквозь бойницы для лучников. Ударив со злости кулаком по колену, Ордо медленно пошел по палубе, уставившись на полоски света. На мгновение свет факелов стал менее отдаленным и приближался теперь с каждой минутой. Ордо спокойно заговорил, когда рядом был только Конан и никто другой не мог его услышать:

– Это, должно быть, из-за этого проклятого Митрой убийства адмирала, киммериец. Но если они поставили на башни стражу...

– Цепи? – спросил Конан, и бородатый человек мрачно кивнул.

Цепи были еще одной предосторожностью во время войны, как и стража на башнях. Цепи были сделаны из массивных железных звеньев и были способны удержать, не разорвавшись, самый сильный удар тарана самой большой триремы. Их могли растянуть почти над самой поверхностью воды, чтобы надежно закрыть вход в порт даже самым маленьким судам, вроде того, на котором плыли контрабандисты. Конан медленно заговорил:

– Нет никакой причины ставить на башню стражу, если только цепи не подняты. Ночью они не слишком-то полезны. Но войны нет, только убийство. – Конан кивнул самому себе. – Ордо, цепи поставлены не для того чтобы удерживать корабли от проникновения внутрь порта, а для того чтобы удержать их внутри.

– Удержать их внутри?

– Попытаться удержать убийцу верховного адмирала, – нетерпеливо сказал киммериец. – Здесь нет городских ворот, которые нужно закрывать и охранять. Только цепи.

– Ну, а если ты прав, то что это нам дает? – хмыкнул кисло Ордо. – Цепи или ворота, мы заперты здесь, как зайцы в клетке.

– Во время войны в каждой башне сидит не меньше сотни солдат. Но сейчас... Они не ожидают атаки, Ордо. И сколько людей нужно, чтобы наблюдать за цепью? Столько же, сколько и для охраны ворот?

Ордо свистнул беззвучно сквозь зубы.

– Это игра, киммериец, – сказал он наконец. – Ты предлагаешь смертельно опасную игру.

– У меня нет другого выбора. Кубики брошены, так или иначе, а моя жизнь уже поставлена на кон и оценена.

– Да, это верно. Но разрази меня гром, если все это мне нравится. Нам надо попробовать ту башню, которая стоит ближе к берегу. Иначе придется иметь дело с тремя десятками стражников, прежде чем дело будет сделано.

– Нет, не ты, – сказал Конан. – Если мы пойдем вдвоем, как ты думаешь, долго ли нас будет ждать корабль? Новые люди в команде не пойдут против старых, а старые тоже не слишком-то рвутся в это путешествие.

– Они все знают, что я достану хоть из-под земли любого, кто бросит меня и мой корабль, – проворчал Ордо. – Последую за ним на край света, если это будет нужно, и разорву ему глотку голыми руками.

– Однако одноглазый взял руль из рук киммерийца.

– Тебе нужны помощники. Ты не можешь идти на это дело в одиночку.

Конан подошел к мачте и встал на середине палубы, где лежал свернутый парус. Скорость гребцов, которая стала сбивчивой без команды Ордо, замедлилась еще больше. Даже в темноте Конан чувствовал, что вся команда пристально смотрит на него.

– Беда, случившаяся в городе, причинила нам большую неприятность, – сказал Конан спокойно. – Сторожевые цепи подняты. Я собираюсь опустить одну из них и дать нашему кораблю возможность выйти из порта. Если это не удастся, то мы дошли до этого места впустую. У нас есть ящики с пряностями, или во всяком случае, мне сказали, что это пряности, которые нужны только вендийцам, и вендийцы оставят при себе свое золото, если мы не доставим им эти ящики.

Он выдержал паузу и ждал. Золото всегда хорошо звучало в конце речи, отпечатываясь, как от удара каленым железом, в мозгах слушавших. К удивлению Конана, Хасан поднял свое весло и молча встал. Гурран зашевелился и еще плотнее закутался в плащ. Больше никто не сдвинулся с места. Конан внимательно посмотрел на две темные линии гребцов – люди неловко зашевелились на скамьях. Убедить их было бы очень нелегким делом. Явные трусы недолго числились в рядах Берегового Братства, но те, кто слишком рвался в бой, также не задерживались в контрабандистах. Ну что ж, вполне можно начать с самых крепких орешков.

– Ты, Пританис?

Немедиец с обрезанным носом оскалил белые зубы – это могло быть и усмешкой, и рычанием.

– Ты хочешь идти в этот поход, северянин? Тогда ты и опусти цепь. А я... я предпочел бы быть сейчас на берегу с доброй кружкой пива в руке и девкой, сидящей у меня на колене.

– Куда более безопасное место, это верно, – сказал сухо Конан, и в рядах гребцов раздался тихий смех. Пританис сердито сжал руками весло. Шамил, вытащив весло почти что рядом с Конаном, не сделал движения, чтобы подняться, но в воздухе, казалось, колыхалось ожидание, и десятки глаз смотрели на него; Конан чувствовал это даже в почти абсолютной темноте.

– Ну, а что скажешь ты, зажигающий лампы? – спросил киммериец.

– Я просто ожидал, чтобы ты спросил меня, – тихо ответил худой туранец. Его весло заскрипело в уключине, когда он положил его в сторону. Внезапно сразу двое встали в середине ряда. Конан узнал их – это были те, кто был в отряде Ордо еще до того, как Конан прибыл в Султанапур.

– Я не хочу, чтоб ты подумал, будто только зеленые новички идут с тобой, – сказал один из них, кофиец по имени Балис. Толстые старые шрамы покрывали его голову – в прошлом кто-то не очень умело отрезал ему уши за какую-то провинность. Другой контрабандист, худой, с провалившимися щеками шемит, который называл себя Энам, ничего не сказал, а просто вытащил свой тулвар и проверил острие лезвия.

– Глупцы, – фыркнул Пританис, но он сказал эти слова очень тихо.

Конан махнул рукой, подав сигнал Ордо. Он почти не видел его в темноте, и капитан казался серым сгустком, стоящим на борту корабля. Судно повернуло к молу. Послышался шорох волн, ударяющихся о гранитную стену, неожиданно выросшую из темной воды. Стена была высотой больше, чем человеческий рост, выше, чем палуба корабля. Даже новички знали достаточно о кораблях, чтобы понять, что им нужно делать. Они тихо взмахивали веслами. Затем те, кто греб на той стороне, где находился мол, подняли вверх весла, чтобы держать судно на небольшом расстоянии от камней. Высокий киммериец не терял времени на слова. Встав на фальшборт, он высоко прыгнул, ухватился за верхнюю часть стены мола и, подтянувшись на руках, сел на грубую гранитную поверхность. Кряхтенье и приглушенные ругательства подсказали ему, что друзья также перепрыгнули на стену, карабкаясь наверх. У них более чем достаточно пространства для движения, так как стена была около двадцати шагов в ширину.

– Нам нужно их убить? – спросил глухо Хасан.

– Возможно, в этом не будет необходимости, – ответил Конан. – Пошли.

Квадратная каменная башня занимала весь последний кусок мола, уходящий клином в воду, за исключением узкой каменной дорожки для часовых вокруг нее. Острая, увенчанная зубцами и бойницами вершина уходила вверх на расстоянии двадцати метров, и только тяжелая, крепкая гранитная дверь вела внутрь башни у ее подножия.

В бойницах для лучников на втором этаже горел желтоватый свет факелов, больше свет не шел ниоткуда. Жестом приказав остальным уйти в тень у основания башни, Конан вытащил из ножен кинжал и плотно прижался к каменной стене у двери. Осторожно прикинув расстояние, он бросил кинжал на камни, примерно в двух шагах от себя. На мгновение он подумал, что звон металла не проник внутрь башни. Но через несколько секунд послышался лязг засова и дверь широко распахнулась. Струя света упала на полоску камней, и стражник без шлема высунул голову наружу. Конан затаил дыхание, но кинжал, лежащий на краю полосы света, привлек внимание туранца. Он нахмурился и вышел наружу. Конан метнулся к нему с быстротой и ловкостью атакующего сокола. Одной рукой он сжал рот стражника. Другой схватил его за пояс для меча и поднял вверх, после чего бросил солдата вниз. Раздался громкий плеск и жалобные крики: «Помогите! Помогите!»

– Этот дурень свалился в воду! – крикнул кто-то внутри башни, и стук сапог донесся до Конана и его товарищей. Четверо стражников поспешили на помощь своему неудачливому приятелю. На их головах также не было шлемов; в руке одного из них была деревянная кружка – было очевидно, что никто из них не ожидал опасности. Они резко остановились, когда увидели, что перед ними стоит молодой гигант, их руки метнулись к рукояткам сабель, но было уже слишком поздно. Кулак Конана расплющил ближайший нос, и пока этот человек падал, обрушил сильный, как удар молота, «крюк» в челюсть другого. Двое стражников упали один на другого. Остальные, как заметил Конан, тоже свалились очень быстро, и никто не обнажил оружие.

– Бросьте их оружие в воду, – приказал киммериец, поднимая свой кинжал, – и свяжите солдат.

Крики о помощи донеслись до него с поверхности воды, на этот раз они были более громкими и отчаянными.

– Потом сделайте веревку из их туник и поясов и вытащите этого болвана из воды, прежде чем он разбудит и поднимет на ноги весь город.

С мечом в руке Конан осторожно вошел в башню. Самый нижний этаж башни был одной большой комнатой, освещенной факелами, с каменными ступенями лестницы, ведущими вверх. Почти все помещение было заполнено массивным, громадным воротом, соединенным со сложным устройством из огромных бронзовых шестерен, на которых блестела свежая смазка – жир. Длинная металлическая «рука» шла от самой маленькой шестерни до бронзового колеса, которое было привинчено к стене. Толстая железная цепь была уложена рядами на ворот и барабан. Металл на каждом звене цепи был толщиной в руку взрослого мужчины, и на нем не было и пятнышка ржавчины. Говорили, что давным-давно, много веков назад, один из туранских царей, приказавший сделать эту цепь, предложил столько рубинов, сколько он будет весить сам, тому кузнецу, который сможет сработать такую цепь из железа, чтобы она не ржавела вечно. Говорили также, что царь честно заплатил этими рубинами кузнецу, включая вес рук и языка, которые он отрубил кузнецу, чтобы секрет цепи не смог перейти к другим. От ворота цепь шла в узкое круглое отверстие в каменном полу. Конан игнорировал его, сконцентрировав свое внимание на том, как ослабить цепь. Похоже, что только один бронзовый клин удержал шестерни на месте.

– Конан, сзади!

Услышав предупреждающий крик, Конан резко повернулся, и меч сверкнул в его руке. Покатившись по лестнице, мертвый стражник тяжело рухнул прямо под ноги киммерийцу. Кинжал торчал у него в груди, вошедший по самую рукоятку, заряженный арбалет лежал рядом.

– Он целился тебе в спину, – сказал Хасан, стоя у двери.

– Я – твой должник теперь и когда-нибудь отплачу тем же, – проговорил Конан, сунув меч в ножны.

Конан быстро освободил клин и, отбросив его в сторону, налег всем телом на бронзовую перекладину. Но это было все равно, что пытаться сдвинуть с места скалу. Судя по длине перекладины-рычага, для того чтобы сдвинуть ворот с места, нужно было как минимум пять человек. Мышцы киммерийца вздулись буграми от напряжения, и перекладина сдвинулась с места, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Но сам ворот двигался гораздо медленнее, и громадные звенья цепи звякали в отверстии в каменном полу. Конан напряг все свои силы, чтобы ворот стал двигаться быстрее. Внезапно за его спиной появился Хасан и налег на рычаг, добавив больше силы и энергии, чем предполагало его сухое, худощавое тело. Балис просунул голову внутрь помещения.

– Цепь уже опустилась под воду, насколько я могу видеть, киммериец. И еще. На дальней стороне канала какое-то движение и шум. Они, должно быть, услыхали крики тонущего стражника.

Конан неохотно отпустил рычаг. Очень скоро сюда будет отправлена лодка с солдатами, чтобы узнать, что случилось, и хотя на ней вряд ли будет много людей, задача Конана и Ордо была в том, чтобы спастись, а не вступать в бой.

– У нашего судна небольшая осадка, – сказал он. – Я думаю, что оно пройдет без труда.

Когда трое людей поспешили выбежать из башни, Шамил и Энам подняли на ноги пятого стражника, связали его и заткнули ему рот кляпом из его собственной, мокрой от вынужденного купания туники, после чего положили его в ряд с четырьмя его товарищами, все еще лежащими без сознания. После этого они молча последовали за Конаном по узкой дорожке у подножия башни. Единственный глаз Ордо (как хорошо было известно Конану) был острее, чем оба глаза Балиса. И кроме того, здоровяк Ордо не стал бы терять драгоценных секунд. Прежде чем они дошли до края стены волнолома, мягкий, тихий скрип весел и плеск воды послышались рядом с ними. Корабль появился перед ними в тот момент, когда они стояли у стены.

– Прыгайте! – скомандовал Конан.

Подождав только несколько секунд, чтобы убедиться, что каждый из его людей благополучно приземлился на палубе, киммериец быстро прыгнул вслед за ними. Он приземлился на корточки, пружинисто, как кошка, и все-таки покачнулся и вынужден был ухватиться за мачту, чтобы не упасть на палубу. Голова закружилась, как если бы корабль швыряло во время шторма. Конан стиснул зубы, пытаясь одолеть головокружение. Гурран вышел из темноты и внимательно посмотрел на киммерийца.

– Слишком много движений может снова вызвать действие яда, – сказал он. – Тебе надо отдохнуть, так как есть пределы тому, сколько лекарства я могу дать тебе в один день.

– Я найду того подлеца, кто мне ответит за все это, – сказал Конан сквозь стиснутые зубы. – Даже если у него нет противоядия, я найду эту мразь – и убью.

С кормы донеслась хриплая команда Ордо:

– Гребите! Чтоб вас поглотил Эрлик, гребите!

Гребцы налегли на весла, и узкий, стройный корабль поплыл прочь от Султанапура, как водомерка, бегущая по черной воде.

* * *

Разъяренный Найпал, с рычанием поднялся на своей большой круглой постели, уставившись неподвижно в темноту. Лунный свет струился в комнату сквозь легкие прозрачные шелковые занавески, закрывавшие узорчатые арочные окна, и бросал вокруг неясные, расплывчатые тени. Две женщины, делившие с Найпалом постель (одна – вендийка, другая – кхитаянка, обе они изящно сложенные, в данный момент – обнаженные), съежились и отпрянули в сторону, прижавшись к шелковым занавесям. Эти две девушки-наложницы были любимицами из пардаханы Найпала. Они были опытны, горячи и страстны и всегда были готовы доставить своему господину удовольствие, но сейчас он даже не посмотрел на них. Кончиками пальцев Найпал осторожно стал массировать виски, стараясь припомнить, что же разбудило его. На шее Найпала, на узкой золотой цепи висел большой черный опал. Колдун никогда не вынимал его, так как опал был единственным средством, через которое Масрок мог показать свою покорность или попросить о том, чтобы его вызвали. Однако сейчас темный и холодный камень спокойно висел на цепочке, слегка покалывая кожу. Это был только сон, решил Найпал. Сон, предвещающий... Знамение? Это чувствовалось, как если бы это было какое-то предупреждение...

Предупреждение!

– Проклятье Катар! – выругался колдун, и женщины еще дальше отшатнулись от него. Если позвать слуг, это займет слишком много времени. Найпал кое-как слез с кровати, все еще не обращая внимания на всхлипывающих, испуганных женщин. У них было много чудесных талантов, но только не в ту минуту, только не сейчас... Найпал быстро запахнул халат, то, что он уже не делал много лет, предпочитая, чтобы слуги выполняли это за него. Узкий позолоченный сундучок стоял на столе, инкрустированный лазурью, нефритом и бирюзой. Колдун потянулся к нему немного неуверенно, ведь ему сейчас нет нужды вызывать Масрока, нет нужды угрожать ему; затем он повернулся и побежал, оставив сундучок на столе. Отчаянные мысли крутились у него в голове в эту минуту. Какая опасность может ему сейчас угрожать? Масрок закрыл глаза Темным Провидцам Имши. Заил Бал, бывший придворный маг и единственный человек, которого Найпал по-настоящему боялся, был уже мертв и унесен демонами. И если Бандаркар, подозревая его в темных намерениях, вызвал других магов, чтобы противостоять ему, то он, Найпал, также имел своих людей, стоящих близко к трону, людей, о которых Царь ничего не знал. Колдун знал даже, какую женщину выбрал Бандаркар, прежде чем она достигла царских покоев. Что же это могло быть? Что?

Темнота помещения с высоким куполом глубоко внизу, под дворцом, смягчалась неземным, потусторонним мерцанием, исходящим от серебряной паутины узора на полу. Найпал метнулся к столу, где лежали колдовские принадлежности – хрустальные флаконы, пробирки и реторты, от которых исходило жуткое сияние, и другие, которые были как бы сгустком абсолютной темноты. Его пальцы прямо-таки чесались, желая коснуться сундука из черного дерева, так как в нем лежала сила корасани, однако колдун взял себя в руки и приподнял вместо этого крышку богато украшенной резьбой и орнаментом коробки из слоновой кости. Дрожащими руками Найпал отбросил в сторону шелковую материю. Воздух вырвался из груди колдуна, как предсмертное хрипение. Смутное изображение дрожало на полированной поверхности, уже не такой блестящей и гладкой, как всегда. Отражение являло собой небольшое судно на покрытом ночной завесой море, корабль с одинокой мачтой, продвигающийся вперед ритмичными ударами равномерно поднимающихся и опускающихся весел.

Странные приспособления из хрусталя и кости задрожали, когда колдун ударил кулаком по столу. Как и полагается, зеркало показало ему источник опасности, но и у него были свои пределы. Где же опасность? С какого моря она шла? Моря были на юге, и далеко на востоке лежал Безбрежный океан, который, По словам некоторых людей, оканчивался только у края мира. На Западе находился Вилайет, а еще дальше – громадное Западное Море. М-да... По крайней мере, провидцев Имши было легче узнать в зеркале. Найпал заскрипел зубами, потом стиснул их, зная, что иначе они просто раскрошатся от гнева. Как густое облако чернил, ужас проник во все поры души. Колдун всегда считал себя выше этого, но теперь понял, что годы, проведенные с зеркалом, так долго стоявшим на страже, размягчили его. Он интриговал, планировал заговоры и действовал без всякого страха, думая, что победил страх, потому что пустота зеркала говорила о том, что планам ничего не угрожает. И сейчас, сейчас он увидел этот проклятый корабль! Маленькая, крошечная точка на воде, во имя всех богов! С колоссальным усилием Найпал заставил свое лицо снова принять обычное, внешне спокойное выражение. Он напомнил себе, что паника ничего не дает. Хуже, чем ничего, так как она подавляла всякое действие. У него есть агенты во многих местах и средства связаться с ними быстрее, чем полет орла. Его глаза отметили про себя, какой это был корабль, и он хорошо запомнил его форму. Пальцы колдуна теперь едва заметно дрожали, двигаясь вдоль странных колдовских предметов на столе. Откуда бы ни пришло это судно, к какому бы берегу оно ни пристало, там будут люди и сразу же опознают его. И задолго до того, как они достигнут цели, опасность будет залита водой, как огонь во время пожара.

Глава 7

Конан стоял на палубе, широко расставив ноги и правой рукой опираясь на мачту, чтобы удержать равновесие. Он пристально вглядывался в темноту, которая была восточным берегом Вилайета. Корабль подошел так близко к побережью, как это позволяла его осадка. Недалеко к западу лежали острова. Самой «приятной» вещью, которую говорили о них люди, были слова – логово пиратов. Говорили о них и еще кое-что, правда, эти слова уже произносили в темных углах и шепотом. Но что бы ни обитало там, никто не хотел привлекать к себе излишнего внимания.

Киммериец ел из общего котла, как и все. Он спал у кормы, рядом с двумя оставшимися козами и плетеной клеткой с голубями. Куры последовали вслед за первой козой – в желудки контрабандистов.

Большинство команды растянулось на палубе, используя вместо подушек грязную ветошь или мотки веревок и канатов. Облака заслонили луну, и только изредка ее легкий луч прорезал темноту. Треугольный парус был надут сильным ветром, и плеск воды за бортом как бы отвечал резкому храпу людей.

«Но с другой стороны, – подумал Конан, – мало кто из команды рвался поскорее высадиться на берег в поисках людей, которым принадлежали сундучки».

Хотя глаза киммерийца и были острыми, он не мог уловить очертаний берега. И, что еще хуже, нигде не было видно сигналов, о которых говорил Ордо.

– Они должны быть там, – пробормотал Конан самому себе.

– Но будет ли у них противоядие? – спросил Гурран, передавая Конану бокал с лекарством, ставший уже привычным каждодневным ритуалом для киммерийца. Конан старался не смотреть на мутную жидкость в помятом оловянном бокале. Ему не слишком-то улыбалось смотреть на питье, уже здорово осточертевшее.

– Оно будет у них, иначе... – Задержав дыхание, Конан осушил бокал одним глотком, пытаясь сделать так, чтобы пойло попало прямо в глотку, не опалив своим жутким огнем язык.

– Ну, а если нет? – настаивал старик. – Похоже, что на берегу никого нет.

Гримаса киммерийца, только что хлебнувшего снадобье, превратилась в улыбку.

– Они там, я знаю. – Он указал на три лучика света, которые только что вспыхнули в полной темноте на побережье южного изгиба устья реки. – И у них будет это противоядие.

Гербариус заковылял вслед за Конаном, когда тот двинулся вниз по палубе. Ордо склонился позади большого открытого дубового, окованного железом сундука, который был привязан к мачте.

– Я увидел огни, – пробормотал он, когда киммериец подошел к нему. – Теперь нам надо убедиться в том, что они те, кто нам нужен.

Он очень быстро соорудил какой-то странный аппарат, состоящий из трех покрытых колпаками бронзовых ламп, привязанных к длинному шесту.

На шесте было также несколько крюков, на которые можно было повесить еще парочку ламп, если в этом возникла бы необходимость. Как только лампы были зажжены, Ордо высоко поднял свой шест. Те из команды, кто уже проснулся, встали, чтобы посмотреть, что он делает. Метод Ордо был, кстати, не таким уж необычным и часто использовался контрабандистами. На берегу центральный из трех огней исчез, как будто кто-то его внезапно затушил. Три раза бородатый контрабандист поднял и опустил шест с лампами. Оставшиеся огоньки на берегу потухли, и Ордо, облегченно крякнув, окончательно опустил шест и потушил все лампы. Лампы едва успели потухнуть, как он уже громко орал:

– Поднимайтесь, ленивые псы! На ноги, порождения вшивого верблюда! Пусть Эрлик заберет ваши подлые души, вставайте же!

Судно превратилось в муравьиную кучу, по мере того как люди поднимались спросонья, некоторые были подняты ударом сапога одноглазого бородача. Конан подошел быстрыми шагами к рулю и увидел Шамила, который уже поворачивал его.

Конан жестом показал новичку, чтобы тот отошел, и встал на его место. Нижняя часть паруса висела достаточно высоко, и киммериец мог видеть впереди береговую линию.

– Что случилось? – требовательно спросил Гурран. – Сигналы были неправильными? Мы высаживаемся на берег или нет?

– Это вопрос доверия, – объяснил Конан, не оборачиваясь и глядя на берег. – Люди на берегу видят корабль, но тот ли это контрабандист, которого они ждут? Сигналами мы обменялись, но не местом высадки. Если корабль таможенников, солдат или пиратов высадится там, где горели сигнальные огни, то они обнаружат только одного человека, да и то только в том случае, если он разиня или медлительный глупец.

Еще один тонкий луч света появился на берегу, отделенный от остальных почти на пол-лиги.

– И если бы мы не дали им в ответ правильного сигнала, – продолжал киммериец, – они не показали бы нам, где можно высадиться на берегу.

Гурран внимательно смотрел на суматоху, поднявшуюся среди контрабандистов. Некоторые из них ощупывали тулвары и кинжалы в ножнах. Другие развязывали свои мешки, чтобы проверить тетиву луков и острия стрел.

– И ты доверяешь им ровно настолько, насколько они доверяют тебе, – сказал он.

– Даже меньше, – усмехнулся Конан. – Если те, кто находится на берегу, не вырвали пытками тайну сигналов у людей, которых мы действительно должны были здесь встретить, то они все равно вполне могут захотеть получить то, что у нас есть для них, – без оплаты.

– Я не имел ни малейшего понятия о том, что это могло быть таким опасным делом. – Голос гербариуса был очень тихим, почти неслышным.

– Тот, кто живет, не рискуя и не подвергаясь опасности, вообще не живет, – заметил Конан, вспомнив старую киммерийскую пословицу. – Ты что, думал, что наше путешествие до Вендии будет легким, как при помощи колдовства? Я не вижу другого пути, чтобы добраться сюда, не подвергаясь при этом опасности.

Гурран ничего ему не ответил на эти слова, и Конан переключил свое внимание на дела более неотложные. Ветер быстро нес корабль к ожидающему их свету факела или лампы, но высадка на ночное побережье была сделана иначе. Блоки и тросы заскрипели, длинный парус был опущен и уложен на палубу. Несколько канатов было обмотано вокруг паруса, бьющегося на палубе под порывами ветра и задерживающего движения матросов. Контрабандисты двинулись к скамьям гребцов. Скрип и стук весел в уключинах, медленный, тихий плеск, когда весла погружались в черную воду. И совершенно дико в эту минуту прозвучало воркование голубей в клетке, которых взяли с собой. Конан резко повернул руль, и корабль контрабандистов повернуло к берегу, прямо к указывающим на место высадки огонькам лампы. Судно стало подбрасывать на волнах прибоя, которые были сильнее у берега. До Конана донесся легкий шум волн, ударяющихся слева и справа о скалы.

Он не сомневался, что впереди их ожидает безопасный песчаный берег. Даже таможенники всегда хотели, чтобы груз контрабандистов был в целости и сохранности, так как часть его была их вознаграждением. Однако все, что случится после того, как корабль достигнет берега, всегда связано с опасностью и риском. Песок зашуршал под килем корабля, и без всякого приказа гребцы несколькими взмахами отвели судно чуть дальше от берега. Если они слишком плотно причалят к берегу, это вполне может быть смертью для них. С носовой части раздался плеск. Это Ордо бросил в воду каменный якорь. Он поможет удержать судно против прибойной волны, но веревка могла быть перерезана в любой момент. Когда судно дрожа коснулось песчаного дна, Конан встал рядом с другом у носа корабля. Огонек света, который указывал им путь на берег, исчез. Скорее всего, его закрыли высокие дюны и деревья, растущие на берегу. Внезапно странный звук, как если бы камень ударился о металл, донесся с берега. Прямо перед удивленными матросами вспыхнуло пламя, большое пламя, которое загорелось примерно в тридцати шагах от воды. Одинокая фигура мужчины стояла у костра. Он широко развел руки, показывая, что у него нет оружия. Его лицо не освещал свет костра, но тюрбан на голове был большим, как и те, что носили вендийцы.

– Ну что ж, мы ничего не узнаем, если будем только смотреть, – сказал Конан и спрыгнул за борт. Он почти по пояс окунулся в воду. Тут же Конана окатило водопадом брызг, когда рядом плюхнулся Ордо. Бородатый контрабандист схватил Конана за локоть.

– Дай мне вести разговор, киммериец. Ты никогда не умел красиво и правильно врать, за исключением, пожалуй, женщин. Правда может нам сослужить вернее здесь, но ее надо использовать правильно.

Конан кивнул, и они двинулись к песчаному берегу вместе. Ожидающий их незнакомец был действительно вендийцем, со смуглой кожей и узким, тонким носом. Большой сапфир и плюмаж из белых перьев украшали его тюрбан, и кольца с драгоценнымикамнями блестели на каждом пальце обеих рук. Богатая одежда из украшенного орнаментом и золотым шитьем шелка дополняла богатый вид незнакомца, хотя на ногах, как бы в контраст одежде и драгоценностям, были надеты обычные, очень поношенные сапоги для верховой езды. Взгляд темных, глубоко посаженных глаз скользнул по Конану, Ордо и перешел на корабль.

– Где Патил? – спросил незнакомец с жестким акцентом гирканца. Интонация его голоса была ровной, бесцветной и неузнаваемой; казалось, что он спрашивает о погоде или ценах на хлеб.

– Патил покинул Султанапур еще до нашего отплытия, – ответил Ордо, – и сделал это другим путем. Он, конечно, не сообщил нам свой маршрут, как ты, должно быть, понимаешь.

– Он должен был прийти с вами.

Ордо пожал плечами:

– Верховный адмирал Турана убит, и говорят, что это убийство – дело рук вендийца. Улицы в Султанапуре, скорее всего, не очень безопасны сейчас для ваших соотечественников.

Это было правдой, подумал Конан. Каждое слово было правдой, но сказано оно было, как заметил Ордо, правильно и в нужный момент. Вендиец слегка нахмурился, и морщинка прорезала его лоб. Он медленно кивнул.

– Ну, хорошо. Ты можешь называть меня господин Сах-Ба.

– А ты можешь величать меня царь Илдиз, если тебе нужны имена, – фыркнул Ордо.

Лицо вендийца окаменело.

– Разумеется. У тебя есть с собой... товары, Илдиз?

– А у тебя есть золото? Патил говорил о большом мешке золота.

– Золото здесь, на месте, – нетерпеливо сказал Сах-Ба. – Так как же насчет сундуков, о царь Турана?

Ордо поднял высоко над головой правую руку, и от корабля отошла маленькая шлюпка с ящиками.

– Пусть твои люди пешими идут за ним, – предупредил он, – и не больше, чем четыре человека одновременно. И я хочу видеть золото, прежде чем вы заберете ящики.

Шестеро контрабандистов появились в круге света, отбрасываемого костром. У всех шестерых в руках были наготове луки, стрелы были наложены на тетиву. Вендиец невозмутимо посмотрел на них, затем поклонился Ордо, и на губах его появилась сухая усмешка.

– Ну что ж, пусть будет так, как тебе угодно.

Отступив от огня, он исчез в темноте ночи.

– Я ему не доверяю, – сказал Конан, как только вендиец ушел.

– Почему? – спросил Ордо.

– Он принял сказку о Патиле слишком легко. Разве ты на его месте не задал бы по меньшей мере несколько вопросов?

Одноглазый покачал головой.

– Возможно, – сказал он. – Смотри в оба, и мы еще сумеем выбраться из этого переплета с целой шкурой, чтобы ни случилось.

В мокрой одежде, Гурран пыхтя шел по песчаному берегу.

– Такого рода путешествие очень неудобно, – пробормотал он, протягивая свои костлявые руки к костру. – Ты говорил с этим вендийцем о противоядии, киммериец?

– Еще нет.

– И не нужно. Послушай меня, – продолжал он, увидев, что Конан раскрыл было рот, чтобы возразить. – Они могут нервничать, увидев такого силача, как ты, да еще с мечом на боку. Каким образом ты сможешь спросить их об этом, а? Знаешь, у меня есть одна идея. – К удивлению Конана, он вынул кинжал Патила из своего длинного рукава. – Я «купил» оружие у Патила, но он сказал, что у него нет противоядия. Если бы ты сам рассказал такую историю, они решили бы, что ты снял кинжал с его трупа. Если же расскажу я, они скорее поверят в то, что я переспал с одной из их дочерей, чем в то, что эти старые руки убили человека. – Он быстро спрятал в рукав кинжал, когда Сах-Ба снова вошел в круг света.

Два человека, по одежде и движениям – явно слуги, следовали за вендийцем. Эти были в тюрбанах из бледно-серого хлопка, у них не было ни колец, ни драгоценностей. Один из них нес свернутое в рулон темное шерстяное одеяло, которое он расстелил в кружке света перед костром по жесту Сах-Ба. Второй слуга нес кожаный мешок. Он наклонил мешок над одеялом. Каскад золотых монет обрушился вниз, подпрыгивая и звеня, пока целых сто золотых сверкающих кружочков не легли горкой на ковре. Конан уставился на них в изумлении. Это было, конечно, далеко не в первый раз, когда он видел такое большое количество золота сразу, но он никогда еще не видел, чтобы его предлагали с такой легкостью. Даже если эти сундуки были наполнены шафраном, они не стоили бы столько.

– Что в этих сундуках? – спросил Конан. Улыбка тронула губы вендийца:

– Пряности.

Напряженный момент был прерван Ордо, который наклонился над кучей золота и проверил на выбор пять или шесть монет. Он внимательно осмотрел их и, попробовав на зуб, бросил обратно на одеяло.

– Я также возьму и мешок, – сказал он и крикнул через плечо: – Принесите сундуки!

Появилось с десяток контрабандистов, каждый из них нес один из маленьких сундучков. Ордо махнул рукой, и они положили свой груз на другой стороне у костра, после чего побежали обратно к кораблю. Не говоря ни слова, Сах-Ба поспешил к сундукам; слуги следовали за ним по пятам, и еще двое людей бежали по берегу, чтобы присоединиться к нему. Конан также увидел там и Гуррана, но он не мог сказать наверняка, говорил ли старик с кем-нибудь. Встав на колени, Ордо бросал кучки монет в кожаный мешок, делая это как можно скорее. Внезапно гневный крик послышался от группы людей, стоявших вокруг сундуков. Контрабандисты, которые уже подходили к ним с остальными сундуками, замерли на месте. Рука Конана скользнула по рукоятке меча, когда Сах-Ба ворвался в освещенный круг.

– Печати! – завыл вендиец. – Они были сломаны и снова соединены!

Рука Ордо дернулась, как будто он собирался бросить последние монеты и потянуться за оружием.

– Патил сделал это в тот день, когда ушел в обратный путь, – сказал он быстро. – Я не знаю, почему он это сделал. Проверь сундуки, и ты увидишь, что мы ничего не взяли.

Кулаки вендийца сжимались и разжимались, а взгляд кипел бессильной яростью.

– Хорошо, – наконец резко бросил он. – Хорошо. Но я проверю каждый сундук лично. – Его пальцы еще конвульсивно дрожали, когда он быстро отошел в сторону.

– Ты был прав, киммериец, – сказал Ордо. – Он не должен был так легко примириться с этим.

– Я рад, что ты согласился, – сказал сухо Конан. – А теперь вот что – ты не считаешь, что этот огонь делает нас такой мишенью, в какую может попасть и ребенок?

– Да, я тоже об этом подумал. – Одноглазый резко затянул завязки мешка и привязал его к поясу. – Давай вернемся со всеми на борт корабля – и как можно скорее.

Сах-Ба уже исчез, заметил Конан, так же, как и первые десять сундуков. Люди в тюрбанах настороженно ожидали остальные сундуки. Это были десять сундуков, а не четыре, как было оговорено, но киммериец не собирался сейчас спорить из-за этого.

Гурран был среди вендийцев, разговаривал и махал руками. Конан надеялся, что гербариус нашел то, что им было нужно. Но для наблюдений у него было не слишком много времени. С нарочитым спокойствием Конан подошел к контрабандистам, которые поджидали недалеко от корабля. Позади них некоторые из лучников уже наполовину натянули свои луки, хотя все еще держали оружие, опустив его вниз.

– Что это был за крик? – требовательно спросил Пританис.

– Неприятность... – ответил Конан. – Но я не думаю, что они атакуют прежде, чем получат свои сундуки и доставят их в безопасное место. Разумеется, если только они не решат, что мы что-то затеваем. Поэтому возьмите сундуки, а потом идите к кораблю как можно скорее, но не бегите. И захватите с собой Гуррана.

– Ты пойдешь на судно сейчас, а? – ядовито усмехнулся Пританис.

Волна тревоги пробежала по контрабандистам, стоящим рядом. Конан с усилием подавил гнев и сказал невозмутимо:

– Я останусь здесь, пока вы не вернетесь, как если бы мы доверяем вендийцам как братьям. Они уже теряют терпение, Пританис. Разве ты не хочешь получить шанс покинуть этот берег без схватки?

Немедиец все еще колебался, но другой матрос пробежал мимо него, затем еще один и еще. Бросив злобный взгляд на гиганта киммерийца, Пританис присоединился к остальным. Обхватив руками сундук, Конан пытался создать впечатление безмятежного человека, одновременно пристально глядя вокруг, ожидая атаки, которая, как он чувствовал, последует очень скоро. Отряд контрабандистов встретил стоящих в смятении вендийцев, сундуки поменяли владельцев, перешли из рук в руки, и обе группы разошлись в противоположных направлениях. У контрабандистов был куда более короткий путь до корабля. Как раз в эту минуту один из вендийцев оглянулся назад, сказав что-то своим воинам, и они бросились врассыпную, неловко придерживая свою ношу.

– Бегите! – крикнул Конан контрабандистам, и в этот момент они повиновались ему без споров; двое из них помогали бежать Гуррану. Ритмичный топот донесся до Конана, когда он уже вынимал меч из ножен. Киммериец подавил желание выругаться, крикнув вместо этого своим людям:

– Берегитесь всадников!

У лучников едва хватило времени, чтобы поднять луки, прежде чем с десяток всадников в тюрбанах, шлемах, кольчугах и с опущенными тяжелыми копьями галопом вынеслись из-за дюн. Тетивы луков хлестнули по кожаным перчаткам лучников, и пятеро врагов свалились с седел. Остальные, один из которых был ранен, резко дернули свои поводья и умчались в темноту. У вендийцев были также и свои лучники, но их мишенями были не люди. Горящие стрелы, освещая все вокруг, неслись к кораблю. Одни с шипением падали в море, другие впивались в деревянный борт судна. У Конана не было времени тревожиться о корабле или о чем бы то ни было другом. Двое всадников галопом выскочили из темноты, низко пригнувшись в седлах, и казалось, что они скачут плечом к плечу, как бы соревнуясь друг с другом – кто первый сумеет насадить киммерийца на копье. Зарычав, Конан прыгнул в сторону, ускользнув от копий с длинными железными наконечниками. Двое всадников попытались одновременно взять Конана в кольцо, но он вырвался из него, подскочив сбоку к одному из нападавших. Меч ударил по металлической бляхе на позолоченной кольчуге и, скользнув вниз, впился между кольчужными звеньями. Одновременно с тем, как лезвие пробило ребра и сердце всадника, Конан уже пытался вскочить на лошадь, бросая мертвое тело воина и самого себя против второго противника. Глаза второго вендийца выпучились от изумления под шлемом, прикрывающим голову и лицо; он швырнул на землю копье и схватился было за тулвар. Конан обхватил его одной рукой, одновременно пытаясь вытащить свой меч из тела мертвеца, и двое лошадей, соединенных тремя звеньями – телами, рухнули в дикой пляске на песок. В одно и то же мгновение лезвие меча Конана и тулвара вендийца освободились. В темных глазах врага появился страх, вендиец отчаянно схватился за саблю и нанес рубящий удар. Конан увернулся, а затем, изловчившись, погрузил меч в смуглую шею противника, как если бы он закалял кинжал в крови врага.

Схватка с вендийцами-всадниками отнесла Конана довольно далеко от места, где началось сражение. Когда киммериец оглянулся назад, то, что он увидел, не было приятным зрелищем. Тела людей усеивали песчаный берег, и нельзя было точно сказать, сколько трупов принадлежали контрабандистам, а сколько – врагам. Кроме того, Конан не видел ни одного конника или стоящего пешим человека. Хуже всего, однако, было то, что корма корабля уже пылала. Конан увидел, что мужчина с ведром воды отражался силуэтом на фоне языков пламени. Как только Конан заметил его, человек бросил ведро, схватился за борт обеими руками и рухнул в огонь.

«Это не Ордо», – подумал Конан.

Одноглазый был слишком умным человеком, чтобы делать подобные вещи, когда вокруг шныряют вражеские лучники. Конан вдруг понял, что огонь на корабле также дал значительно больше света на песчаном берегу, чем было до этого. Киммериец не был так же хорошо освещен пожаром, как человек на судне, но и он не мог считать себя полностью защищенным ночной темнотой от вендийских лучников. Всегда лучше быть охотником, чем дичью. Похоже, что и враги не остались на том месте, где находился сейчас Конан. Согнувшись почти пополам, он побежал к дюнам... и бросился лицом в песок на крутом склоне, чтобы его не обнаружили, когда почти два десятка всадников появились перед ним.

«На этот раз, – подумал он, – мне попалось несколько больше врагов, чем я надеялся увидеть».

Он было подумал о том, чтобы незаметно отползти в сторону, когда вдруг услышал разговор вендийцев.

– Все ли сундуки погружены на вьючных животных? – требовательно спросил хриплый, жесткий голос.

– Да.

– А где Сах-Ба?

– Мертв. Он хотел захватить одноглазого живым, чтобы узнать, что тот скажет под пыткой горячим железом. Но контрабандист утопил его в волнах прибоя и спасся.

Конан улыбнулся обеим фразам.

– Ну и пес с ним, туда ему и дорога, – сказал жесткий голос. – Я говорил с самого начала, что мы должны были броситься на них, как только сундуки появились у них в руках. Сах-Ба всегда все усложнял, чтоб его душу съела Катар. Я думаю, что он начал верить в то, что он действительно повелитель, со всеми своими секретами, заговорами и интригами.

– Это уже не имеет значения. Сах-Ба мертв, и скоро мы переловим всех этих змей.

– Ты предлагаешь нам ждать так долго? – спросил жесткий голос. – Как ты думаешь, как долго будет нас ждать караван?

– Но Сах-Ба сказал, что мы должны убить их, всех до одного. И кроме того, у них осталось золото.

– Ты думаешь, что приказы мертвеца и сотня золотых стоят усилий и времени? – усмехнулся человек с жестким голосом. – Подумай вместо этого о том, какой прием нам окажут, если эти сундуки не достигнут Айодхьи в целости и сохранности. А тогда нам лучше присоединиться к Сах-Ба.

Гробовое молчание было ответом на эти слова. Конан почувствовал согласие, которое исходило от тех, кто слушал этот разговор. Как бы подчеркивая, что дальнейшие слова излишни, вендийцы дернули за узду своих лошадей, повернув в обратную сторону, и поскакали галопом назад.

Через несколько секунд Конан услышал, как другие всадники присоединились к ним и они все поскакали на юг. В том, что услышал от вендийцев киммериец, было много нового, и это нужно было серьезно обдумать.

Во-первых, эти проклятые сундуки, казалось, были очень важными по своему значению каждый раз, когда кто-то говорил о них. Но в эту минуту, решил Конан, у него были куда более неотложные дела, о которых нужно было позаботиться. Половина корабля уже пылала к тому времени, когда Конан достиг берега. В свете огня Ордо и еще трое контрабандистов были отчетливо видны, они отчаянно бросали воду из ведер и бадей в пламя. С таким же отчаянием они смотрели на берег.

– Вендийцы ушли! – крикнул Конан. Схватившись за канат, он прыгнул на палубу. Языки пламени уже лизали парус.

– Чтоб Эрлик испепелил тебя! – завыл одноглазый. – Это мой корабль!

Одна из коз была мертва – стрела пронзила ей горло. У нас будет не слишком много еды, подумал Конан и бросил козу на берег. Вторая коза, живая, последовала за первой, чуть не свалившись на голову Ордо.

– Мой корабль! – простонал он. – «Карела»!

– У тебя будет другой корабль. – Конан опустил клетку с живыми голубями и встретил глазами гневный взгляд Ордо. – У тебя будет другой корабль, мой друг, но с этим уже все кончено.

Ордо со стоном взял плетеную сетку.

– Уходи с корабля, киммериец, иначе и ты сгоришь.

Но вместо этого Конан начал хватать все, что еще не горело, – связки канатов и веревок, бурдюки с водой, мешки с личными вещами – и бросать их на берег. Они очутились в чужой стране, что означало, скорее всего, враждебную землю, и любой провиант и вещи, которые у них были, могли быть получены из горящего корабля. Жар становился нестерпимым, когда пламя подходило совсем близко. Смола из пазов корабля растопилась и стала гореть, наполняя воздух удушливым черным дымом. Только когда уже стало невозможно еще что-нибудь спасти, Конан оставил пылающий корабль, спрыгнув на берег. Разбрызгивая воду, он сел на колени, отчаянно кашляя. Через некоторое время он вдруг понял, что рядом стоит Гурран. Сухие, пергаментные руки гербариуса сжимали кожаную сумку с длинным ремешком.

– Я очень сожалею, – сказал Гурран, – что ни у кого из вендийцев не оказалось противоядия, которое тебе нужно. Хотя, так как они явно собирались убить нас, вполне возможно, что они лгали. В любом случае, я проверю и обыщу их тела. На всякий случай. Но я могу заверить тебя, что у меня есть все, что надо, чтобы держать тебя в живых до того момента, когда мы достигнем Вендии.

Конан пробежал глазами по берегу. Мертвые и раненые люди усеивали песок. Горстка контрабандистов неуверенно выходила из темноты. Позади, как громадный костер, пылал корабль.

– До того момента, когда мы достигнем Вендии, – сказал Конан мрачно.

* * *

Пока последние языки пламени потухали на останках корабля контрабандистов, Джелал тихонько отошел в дюны, держа под мышкой сумку из грубой шерстяной материи. Остальные были слишком утомлены, чтобы заметить его, да и кроме того, он сделал это очень быстро и ловко. Он нашел на ощупь поваленные деревья и кусты, разбросанные в низких песчаных холмах и маленькой ложбине, хорошо укрытой от пляжа, развел небольшой костер. Кремень и кресало снова вернулись в его сумку, а вместо них в его руке оказались маленькая, плотно закупоренная бронзовая чернильница, короткое, остро очиненное гусиное перо и тонкие полосы пергамента.

Так быстро, как это было возможно, без того, чтобы не порвать пергамент, Джелал стал писать: «Мой господин, кажется, я случайно напал на след. Если бы я думал, что это не так, то это было бы слишком большим совпадением во всех случившихся событиях. Пока у меня нет еще ответов, а только больше новых вопросов. Как вы и опасались, следы ведут в Вендию, и я последую туда, чтобы окончательно разрешить все вопросы».

Что-то зашуршало в темноте, и Джелал быстро бросил горсть песка на крошечный костер, потушив его и погрузив все вокруг в темноту. Легкий запах дыма и горящего дерева в воздухе легко было спутать с запахом обугленных останков корабля. На мгновение Джелал затаил дыхание, прислушиваясь к тому, что было вокруг. Сейчас у него не было никакой нужды рисковать. Подписав письмо на ощупь, он снова сложил письменные принадлежности в мешок и скатал в тонкую трубочку клочок пергамента. Затем вытащил из шерстяной сумки голубя. Это была просто удача – взять с собой голубей на корабль, и еще большей удачей было то, что их всех еще не успели съесть. Он быстро привязал пергаментную трубочку к ноге голубя и подбросил его в воздух. Птица захлопала крыльями, набирая высоту, и исчезла, неся первое донесение к господину Халиду в Султанапур. Джелал знал, что это донесение говорило об очень немногом. Но если те события и вещи, которые он пока видел, прояснились бы более отчетливо, он поклялся, что проследит за тем, чтобы Конан и Ордо были возвращены в Туран и их головы украсили бы пики у Ворот Чужеземцев.

Глава 8

Вниз, к югу, течение Зарпаша становилось серым, медленным и унылым, так как тяжелые свинцовые облака заслоняли солнце и пропускали только несколько лучей, которые почти не оживляли безжизненную местность. Притаившись, сидя на корточках, Конан наблюдал, как бхалканийский жеребец щипал редкие кустики жесткой травы возле маленького дубка. Конан прикидывал в уме, насколько спокойна лошадь и можно ли сделать новую попытку. Высокое седло черного жеребца было украшено серебряными пластинками, и ленты из красного шелка свисали с уздечки. Очень осторожно и медленно киммериец выпрямился. Лошадь насторожилась, повела ушами, но продолжала щипать траву, не придав большого значения шуму. Песок захрустел под ногами Конана, когда он стал медленно приближаться к коню. Его рука коснулась поводьев... и жеребец, казалось, взорвался. Конана подбросило в воздух от диких прыжков коня, но киммериец не выпустил из рук уздечки. Он извернулся, как кошка, и прыгнул коню на спину, схватив правой рукой гриву животного. Жеребец склонил голову, и добавочный вес человека пригнул его колени. Снова поднявшись на ноги, лошадь яростно стала трясти головой. Дико ржа и храпя, животное прыгнуло в воздух, пытаясь сбросить седока, но Конан вцепился яростно и крепко. Он знал, что должен это делать, так как рано или поздно животное начнет уставать.

Прыжки вскоре стали короче, да и на дыбы лошадь поднималась через гораздо большие промежутки времени. Внезапно жеребец замер, раздувая ноздри и тяжело дыша, бока его ходили ходуном. Животное еще не покорилось до конца, и Конан это знал. Конь уставился на Конана горящими глазами, и в этих глазах горела сила воли и непокорность. Вопрос был не в том, решил жеребец или нет подчиниться седоку. Конан не доверял коню ни на секунду и не отпускал поводья, зная, что видимость спокойствия вполне могла быть уловкой. С невероятной осторожностью киммериец прыгнул коню на спину, а потом уселся в седле. Жеребец только вздрогнул и переступил ногами, когда Конан взял в руки уздцы, украшенные красными лентами. Конан наконец позволил себе расслабиться и погладить шелковистую, выгнутую дугой шею и мягко направил коня легкой рысью по направлению к берегу моря.

Обгорелые шпангоуты корабля, омываемые пенистым прибоем, торчали как громадные ребра какого-то неведомого животного. Легкий дымок еще поднимался над остовом судна, напоминая о страшной ночной атаке. Примерно в трехстах шагах к северу черные вороны описывали круги над дюнами. Видимо, воронье намеревалось оспаривать добычу у больших грифов, которые уже спускались к телам, лежащим неподвижно на песчаном берегу. Никто из контрабандистов не собирался копать могилы для убитых вендийцев, после того как были выкопаны три могилы для своих товарищей. Ситуация на песчаном пляже изменилась с тех пор, как Конан ушел искать лошадь. Тогда контрабандисты сидели вокруг костра, где на вертеле жарилась последняя из убитых стрелами коз. Теперь же люди стояли тремя отделенными друг от друга группами. Семеро уцелевших, тех, кто еще раньше плавал с Ордо, образовали первую группу, сгрудившись вместе и что-то шепча друг другу. Те же, кто присоединился к Ордо в ночь, когда корабль покинул Султанапур, образовали вторую группу. Все они выглядели усталыми, а их лица были покрыты сажей, у многих белели свежие повязки на ранах. Третья группа состояла из Ордо и Гуррана. Они стояли у восьми вендийских лошадей, которых контрабандисты ловили все утро. Ордо зло смотрел на новичков и старых испытанных товарищей без различия, в то время как по выражению лица гербариуса можно было подумать, что все, что ему было нужно, это теплая мягкая постель.

Когда Конан соскочил с седла и подошел к Ордо, Пританис выскочил из круга ветеранов.

– Девять лошадей, – провозгласил немедиец. Его голос был громким и повелительным, но направлен был только к его шести приятелям. – Девять лошадей для двадцати трех человек.

Новички недовольно зашевелились, так как цифры явно говорили о том, как решил считать Пританис. Если их оставили вне счета, то рядом можно было поймать еще других лошадей.

– Что случилось с твоей ногой? – мягко спросил Конан.

Ордо фыркнул:

– Он попытался схватить лошадь, и она наступила на него. Лошадь после этого ускакала.

– Посмотрите на нас! – закричал Пританис, резко повернувшись и бросив злобный взгляд на Конана и Ордо. – Мы пришли сюда за золотом, как вы нас и уговаривали, и вот мы стоим здесь, наш корабль – груда пепла, трое из наших людей мертвы, и между нами и Султанапуром находится Вилайет.

– Мы пришли за золотом, и оно есть у нас! – громко закричал в ответ Ордо. Он хлопнул по туго набитому мешку, привязанному к поясу; тяжелый мешок оттянул кожаный пояс ниже бедра. – Что касается мертвых, то человек, который присоединяется к Береговому Братству, ожидает не большей опасности, чем стать настоящим рыбаком. Или ты уже забыл другие случаи, когда мы хоронили наших товарищей?

Немедиец, казалось, был слегка растерян тем, что золото все еще было у них. Ему теперь было бы намного труднее противостоять и спорить с Ордо, чтобы поднять против него людей, так как золото было у одноглазого, а это само по себе было веским доводом. Губы немедийца дрожали, и Пританис гневно огляделся по сторонам, пока его глаза не остановились на Гурране.

– Это старик во всем виноват! – злобно закричал Пританис. – Я видел его среди вендийцев, он разговаривал с ними. Что он такого сказал, чтобы поднять их против нас?

– Глупец! – сплюнул Гурран, и холод, отразившийся на его костлявом худом лице, был ошеломляющим. – С какой стати мне нужно было натравлять их на вас? Меч может разрубить мою голову так же хорошо, как и твою, а мое желание жить так же велико, как и твое. Ты глупец, немедиец, и ты напыщенно декламируешь свою глупость, потому что обвинять других за свои беды куда легче, чем найти решение, как их исправить.

Все стоявшие вокруг уставились в изумлении на эту вспышку, и Пританис был поражен больше всех. Побледневший от гнева, немедиец протянул свою когтистую руку к тщедушному старику, который с презрением взирал на него. Конан обнажил меч, никому не угрожая, а только держа оружие в руках. Рука Пританиса остановилась, не коснувшись коричневого халата Гуррана.

– Если ты хочешь что-то сказать, тогда говори, – сказал спокойно Конан. – Но только попробуй коснуться Гуррана, и я отрублю твою дурную башку.

Немедиец резко отдернул руку и что-то пробормотал сквозь зубы.

– Громче, – приказал Конан. – Пусть все услышат.

Пританис глубоко вздохнул:

– Каким образом девять лошадей смогут перевезти двадцать человек в Султанапур?

– Они не смогут это сделать, – ответил Конан. – Одна лошадь направляется в Вендию со мной, а другая – для Гуррана.

– По лошади для каждого из вас, в то время как мы... – Немедиец отступил на шаг назад, когда Конан поднял свой меч.

– Если ты так хочешь этих коней, – мрачно проговорил Конан, – тогда попробуй их сперва получить. Что касается меня, то мне они действительно очень нужны.

Рука Пританиса очень медленно скользнула к рукояти сабли, но глаза метнулись в сторону, как бы желая найти поддержку у тех, кто был позади него, но не желая быть настолько очевидным в своих мыслях и действиях, чтобы смотреть через плечо.

– В Вендию пойдут четыре лошади, – быстро бросил Ордо. – По меньшей мере, четыре. Я поеду на одной из них, и нам нужна еще одна для припасов. Любой, кто пойдет с нами, тоже получит лошадь, так как наш путь куда более дальний и трудный. Те лошади, что останутся, перейдут к тем, кто хочет вернуться в Султанапур. Я дам каждому человеку его долю вендийского золота, прежде чем мы расстанемся. Это должно помочь вам купить лошадей, которые необходимы, прежде чем вы достигнете Хоарезма...

– Хоарезм! – воскликнул Пританис.

– ...возможно раньше, – продолжал Ордо, как если бы никто не прерывал его. – На больших дорогах можно встретить караваны из Колкианских гор.

Немедиец, казалось, собирался спорить и дальше, но Балис подошел к ним, оттолкнув плечом Пританиса.

– Это вполне честно, Ордо, – сказал безликий контрабандист. – Я говорю так и за других. По крайней мере, от лица тех, кто был с тобой и раньше. Это только Пританис всегда кричит, жалуется и затевает свару. Что касается Энама и меня, то мы решили, что пойдем с тобой.

– Да, – согласился суровый и мрачный шемит. Его голос вполне подходил к его внешности. – Пританис может идти один, если он хочет, и пусть забирает свое скуление и жалобы вместе с собой. Он может идти прямо в Девять Адов Зандру, мне на него наплевать.

Другая группа, в которой были новички, давно уже гудела и шепталась между собой все это время. Теперь же Хасан зарычал своим приятелям «Хватит!» и отодвинулся от них.

– Я тоже хочу пойти с тобой, – сказал он Ордо. – Скорее всего, у меня не будет второго шанса увидеть Вендию.

Шамил следовал за ним почти по пятам, стоя у него за спиной.

– И я тоже хотел бы увидеть Вендию. Я присоединился к тебе из-за золота и жажды приключений, а похоже, что ни то ни другое не ожидает нас по пути в Султанапур. Что касается Вендии... ну что ж, мы слышали, что даже у бродяг там есть золотые кольца. Возможно, – добавил он со смехом, – кое-что из этого золота прилипнет к моим рукам.

Что касается остальных новичков, то их, похоже, не слишком привлекало богатство Вендии, и когда до них дошло, что только одна лошадь останется для тех, кто возвращается назад, они упали духом и погрузились в мрачное молчание, осев на песок, как полупустые мешки. Опытные, испытанные ветераны-контрабандисты уже видели перед своими глазами их стоптанные сапоги и сандалии, когда им предстоит долгая дорога вокруг Вилайета. Пританис, казалось, был ошеломлен таким внезапным поворотом событий. Он зло смотрел по сторонам, глядя на людей вокруг, на сгоревший корабль, на лошадей и наконец тяжело вздохнул:

– Ну, хорошо. Тогда и я пойду с тобой, Ордо.

Конан открыл было рот, чтобы отказать ему, но Ордо вмешался и опередил его:

– Ну что ж, я только могу приветствовать это, Пританис. Ты неплохо действуешь в опасной обстановке. Остальные пусть разделят припасы. Чем раньше мы выступим в путь, тем быстрее мы достигнем своей цели. Ты пойдешь со мной, киммериец. Нам нужно составить какой-то план действий.

Конан позволил ему оторвать себя от остальных, но как только они отошли на достаточное расстояние, киммериец заговорил:

– Ты был прав, говоря о Пританисе еще в Султанапуре. Я должен был уже тогда разбить ему голову или перерезать горло. Все, что он хочет, – это последнюю лошадь для самого себя, вместо того чтобы поделиться ими. И возможно, также стянуть остаток золота.

– Я не сомневаюсь в том, что ты говоришь истинную правду, – ответил Ордо. – По крайней мере, что касается лошади. Но поверь мне, хотя у меня только один глаз. Пока ты и Пританис смотрели друг на друга, я наблюдал за новичками.

– Какое они имеют отношение к немедийцу? Сомневаюсь, что они доверяют ему больше, чем я ему.

– Даже меньше, без сомнения. Но они не слишком уверены в том, что хотят отправиться в путь пешком. И тут не потребуется большой искры, чтобы зажечь пламя. Скажем, если ты и Пританис решите зарубить друг друга, половина из них тут же бросится за лошадьми. И тогда, вместо того чтобы отправиться в Вендию, мы станем убивать друг друга на этом проклятом Митрой берегу.

Конан мрачно кивнул:

– Ты видишь гораздо больше своим единственным глазом, чем многие – двумя, мой друг. Карела могла бы гордиться тобой.

Бородач почесал нос и фыркнул:

– Возможно. Пошли. Они будут ждать свое золото и, вероятно, думать, что должны получить в два раза больше.

Золото – три монеты, положенные в мозолистую ладонь каждого человека, не вызвало никаких споров, хотя несколько человек бросили острые взгляды на кожаный мешок, который был привязан к поясу Ордо рядом с мечом. Судя по тому, что мешок уже не так оттягивал пояс, было ясно, что Ордо поделился со всеми честно, отдав большинство из содержимого мешка. Однако разделение припасов вызвало куда большую неразбериху. Конан был удивлен, как много шума может возникнуть из-за сушеного яблока, испорченного жарой и соленой водой, или мотка веревки, которую в настоящий момент явно нельзя было использовать. В конце концов, бурдюки с водой, одеяла и прочее были распределены пропорционально количеству людей. Оставшаяся живая коза и то мясо, что осталось от поджаренной козы, убитой стрелой, перешли к тем, кто решил вернуться в Султанапур и должен был идти пешком. Клетка с голубями была приторочена к запасной лошади, вместе с торбой зерна.

– Лучше дать зерно лошадям, – проворчал Конан, – и питаться тем, что мы сможем поймать.

Он повесил кожаные стремена на серую в яблоках лошадь, которую поймал в этот день, и наклонился, чтобы подтянуть подпругу.

Две группы теперь уже разделились окончательно. Те, кто собирался идти в Вендию, проверяли своих лошадей, в то время как люди, возвращающиеся в Султанапур, упаковали в вещевые мешки их долю провизии и вещей, неуверенно шепчась о чем-то друг с другом.

– Милосердие Митры, киммериец, – сказал Ордо. – Иногда бывают минуты, когда я думаю, что ты делаешь все, что можешь, чтобы избежать даже минимального комфорта и удобств. Я думаю, как о высшем благе, об ощипанном голубе, поджаренном на костре сегодня вечером.

Конан хмыкнул:

– Если мы будем меньше обращать внимание на наши животы и больше на то, чтобы побыстрее скакать, тогда мы сможем нагнать этот караван к наступлению ночи. Вендийцы говорили, что он не слишком далеко отсюда.

– Это, – сказал Гурран, неловко взяв в обе руки поводья и направив свою лошадь вперед, – был бы неплохой способ добраться до Вендии. Мы могли бы путешествовать в безопасности и комфорте.

Как бы сообразив, что он вторгся в чужой разговор, Гурран виновато улыбнулся и снова ушел вперед.

– Этот старик, – пробормотал Ордо, – начинает испытывать мое терпение и действует мне на нервы. Вендийцы перебили моих людей, мое судно сгорело, и несмотря на все это, для него, кажется, ничего не имеет значения, кроме того, чтобы достичь Вендии.

– Его эгоизм меня мало волнует, – сказал Конан, – хотя я был бы очень рад, если бы смог обходиться без его лекарств.

Одноглазый почесал бороду.

– А знаешь, наверно, лучше всего было бы просто забыть об этом караване. Если люди, с которыми мы сражались прошлой ночью, вернулись, чтобы присоединиться к нему, это наверняка принесет нам беду. Мы будем чужеземцами для них, а они уже стали спутниками каравана.

– Да, наверное, это так, – ответил Конан. – Но ты прекрасно знаешь, что одного противоядия недостаточно для меня. Меня пытались убить из-за каких-то сундуков, которые явно стоят больше, чем их содержимое. Я хочу узнать, почему это сделали, и ответ на это связан с этими сундуками.

– Будь поосторожнее, Конан. Ты немногого достигнешь, если тебя насадят на вендийское копье.

– Мы пытались быть осторожными вчера ночью. С этого момента пусть они поостерегутся меня.

Конан прыгнул в седло и ухватился за высокую луку седла, когда внезапно голова у него закружилась. Он мрачно заставил себя выпрямиться.

– Пусть теперь они поостерегутся меня, – повторил киммериец и ударил сапогами в бока бхалканийского жеребца, направив его вперед.

Глава 9

Песчаные дюны вскоре уступили место степи с жесткой редкой травой и низкими безлюдными холмами. Небольшие кусты с колючками и островки чертополоха усеивали местность, на востоке можно было разглядеть высокие деревья, растущие вдоль берегов Зарпаша. На юге виднелись серые вершины Колкианских гор, длинной темной цепью очерчивающие горизонт. Солнце быстро поднималось на небосклоне – пылающий золотой шар в безоблачном небе, который нес испепеляющий зной, иссушающий, вытягивающий влагу из людей и почвы. В течение всего дня Конан вел отряд, не замедляя шага, той скоростью, какую могли выдержать лошади до наступления темноты. И он собирался идти такой скоростью, если это было бы необходимо, сколь угодно долго, несмотря на жару. Цепкие, острые глаза киммерийца легко подмечали следы, оставленные вендийцами и их вьючными мулами. Караванщики не сделали ни малейшей попытки скрыть их. Человек с грубым, жестким голосом, видимо, беспокоился только о скорости, а не маловероятной возможности того, что кто-то пойдет по следу каравана.

Энам и Шамил оказались очень умелыми лучниками, делая быстрые вылазки по пути следования отряда и охотясь на животных. Очень скоро с десяток длинных коричневых зайцев свисало с их седел. Киммериец не обращал внимания на предложения остановиться в полдень и изжарить зайцев. Он еще терпел остановки, чтобы напоить лошадей из сложенных пригоршней рук, но, как только он затыкал затычку бурдюка с водой, отряд снова двигался в путь. Как всегда, они шли к югу, немного отклоняясь к востоку, чтобы далеко не уйти от Зарпаша. Они шли и шли по следам двадцати всадников и нескольких вьючных мулов.

Солнце уже передвинулось к западу, окрасив горы в золотые и пурпурные тона, а Конан безостановочно вел отряд вперед. Небо стало быстро темнеть, и легкое мерцание звездочки появилось в сгущающихся сумерках. Пританис был теперь не одним, кто что-то бормотал. Ордо и даже Гурран присоединились к нему.

– Мы не достигнем Вендии, если будем ехать, пока не свалимся мертвыми с седел, – простонал старый гербариус. Он зашевелился в седле и нахмурился. – И тебе, Конан, это тоже не принесет пользы, если мои мышцы одеревенеют и мои кости будут так болеть, что я не смогу смешивать порошок, который сохраняет твою жизнь.

– Послушай его, киммериец, – сказал Ордо. – Мы не можем проделать все путешествие за один день.

– Неужели один день похода так утомил тебя? – засмеялся Конан. – Тебя, который когда-то был грозой и бичом заморанских степей?

– Я привык к палубе больше, чем к седлу, – уныло признался одноглазый. – Но пусть Эрлик испепелит всех нас, даже ты не сможешь увидеть следы, которые по твоим уверениям ты видишь. Я верю, что ты многое примечаешь своими проклятыми северными глазами, но только не сейчас.

– Мне совсем не нужно видеть следы, – ответил Конан, – когда я могу видеть вот это. – Он указал рукой вперед. Маленькие огоньки света едва виднелись в сгущающейся темноте. – Или ты стал уже так стар, что больше не можешь отличить звезды от походных костров?

Ордо уставился на них, подергав себя за бороду, и наконец хмыкнул:

– Лига, может, чуть больше. Сейчас уже почти совсем стемнело. Стражники каравана не очень обрадуются незнакомцам, приближающимся из темноты.

– По крайней мере, я буду уверен в том, что это тот караван, который нам нужен, – ответил Конан.

– Из-за тебя мы все погибнем, – громко проворчал Пританис. – Я говорил это с самого начала. Это дурацкая затея, и мы все погибнем.

Конан игнорировал его слова, однако замедлил бег своего коня до легкой трусцы, когда отряд стал подходить ближе к кострам. Костры были разбросаны как огни маленького города. Конан видел в своей жизни немало городов, занимающих куда меньшее пространство. У такого большого каравана должна быть большая охрана. Конан начал петь; правда, не совсем в лад, пьяную песню из таверны в Султанапуре, которая говорила о невероятных приключениях девки и еще более невероятных обстоятельствах, сопутствующих этому.

– Во имя Митры, что ты делаешь?.. – зарычал недоуменно Ордо.

– Пой, – сказал Конан, останавливаясь. – Люди с дурными намерениями не станут заявлять о себе за пол-лиги от каравана. Ты ведь не хочешь, чтобы часовой пустил тебе в лоб стрелу только потому, что ты внезапно появился перед ним из ночи, верно? Пой.

Конан снова начал петь, и через несколько секунд все остальные тоже нестройным хором присоединились к голосу киммерийца, за исключением Гуррана, который с явным неодобрением фыркнул при сальных словечках кабацкой песни. Непристойная песня звенела в темноте ночи, когда вдруг около двадцати всадников, звеня кольчугами, выскочили из темноты и окружили отряд Конана, нацелив луки и копья. На большинстве солдат были туранские одежды, хотя и очень пестрые. Конан заметил коринфийскую нагрудную бляху и шлемы из других стран. Он прервал пение и скрестил руки на луке седла. Остальные члены отряда также замерли на полуслове.

– Интересная песня, – зарычал один из копейщиков, – но кто вы, во имя Девяти Адов Зандру, и почему поете здесь?

Это был высокий человек, черты его лица были скрыты за высоким заморийским шлемом с носовой накладкой. Но, по крайней мере, его голос не был тем жестким, грубым голосом, который уже однажды слышал Конан.

– Путешественники, – ответил Конан, – идущие в Вендию. Если вы также идете в этом направлении, возможно, вам понадобятся несколько лишних мечей.

Высокий копейщик засмеялся:

– У нас есть больше мечей, чем нужно, незнакомец. Несколько дней назад сам Карим Сингх, вазам Вендии, присоединился к этому каравану с пятьюстами всадников вендийской кавалерии, посланной эскортировать его на побережье Вилайета.

– Довольно много солдат, – сказал Конан, – когда вы находитесь так близко от Турана. Я думал, что они остались за Секундерамом.

– Я скажу об этом Илдизу, когда встречусь с ним в следующий раз, – сухо ответил копейщик.

Несколько солдат засмеялись, однако оружие не опустили.

– У вас есть другие вновь прибывшие в караване?

– спросил Конан.

– Странный вопрос. Ты ищешь кого-нибудь?

Конан покачал головой, будто не заметив звона кольчуг на внезапно напрягшихся воинах. На длинных и часто очень опасных дорогах между городами, где действовало только одно право – право сильного, караваны всегда защищали себя от чужаков, независимо от того, что бы они ни говорили и каких богов ни поминали.

– Я хочу добраться до Вендии, – пояснил Конан.

– Но если в караване есть и другие, прибывшие недавно, возможно, им нужны охранники. Может быть, некоторые из ваших купцов чувствуют себя не совсем уютно из-за присутствия пятисот вооруженных вендийцев. У солдат всегда были свои собственные идеи о том, какие нужно собирать налоги.

Копейщик выдохнул воздух, что говорило о том, что эта идея не была новой для него. Караваны платили один налог таможенникам и еще один – солдатам, которые, казалось бы, должны охранять их.

– Восемь мечей, – пробормотал он, покачав головой. – Сорок человек и три группы купцов в этом караване, незнакомец, включая семерых, которые присоединились к нам с того момента, как мы обогнули южную оконечность Вилайета. И всегда есть такие, не примите это за оскорбление, которые хотят предпринять путешествие в одиночку, пока не увидят голые дюны у Зарпаша перед собой и не поймут, что впереди лежат Гимелеи, до которых надо еще дойти. И тогда они рвутся присоединиться к первому же появившемуся каравану, если конечно повезет и караван действительно появится. Я передам кому надо о вашем присутствии, но вы должны понять, что я не могу позволить вам приблизиться к каравану ночью. Как мне называть тебя, незнакомец?

– Скажи им, что меня зовут Патил, – ответил Конан.

Ордо тихо застонал, стиснув зубы.

– Меня зовут Торио, – сказал копейщик, – капитан и командир охранников каравана. Запомни, Патил: держи своих людей подальше от каравана до первых лучей солнца. – Резко подняв свое копье, он повернул своего коня и повел стражников галопом к караванным огням.

– Ну что ж, это место не хуже любого другого, – заметил Конан, соскочив с коня. – Балис, поищи что-нибудь, что может гореть, и тогда мы сможем сделать себе неплохой ужин из подстреленных зайцев. Жаль, что нам совсем не удалось спасти вина из корабля.

– Онсошел с ума, – объявил Пританис, глядя в черное ночное небо. – Он дал им имя, которое бросит на нас людей с мечами в руках, а теперь мечтает о вине и жареном зайце.

– Хотя мне очень неприятно соглашаться с Пританисом, – проворчал Ордо, – но на этот раз он прав. Если ты решил дать чужое имя, а не свое (хотя, клянусь костями Митры, я не могу понять почему), мог бы, по крайней мере, выбрать другое имя?

– Киммериец умен, – засмеялся Балис. – Когда ты охотишься на крыс, ты насаживаешь приманку из сыра. Это тот сыр, который вендийские крысы не могут не учуять.

Конан кивнул:

– Он прав, Ордо. В этом караване не меньше тысячи человек. Теперь же мне не нужно будет искать людей, которые мне нужны. Они сами будут нас искать.

– А если они найдут тебя с кинжалом в спине? Или с пятьюдесятью воинами, обрушившимися на нас ночью? – Одноглазый в раздражении выбросил вверх руки.

– Ты все еще не понимаешь, – ответствовал Конан. – Они захотят узнать, кто я такой и что я здесь делаю, особенно, когда я использую имя Патила. Подумай, сколько им пришлось претерпеть бед, чтобы об этих сундуках никто не пронюхал. Что я знаю об этом и кто мне об этом сказал? Если я буду мертв, они ничего не узнают.

– Ты становишься таким же темным и непонятным, как стигийцы, – пробормотал сквозь зубы Ордо.

– Что касается меня, – сказал Гурран, неуклюже слезая с коня, – то мне в этот момент наплевать, даже если сами львиные гвардейцы Бандаркара обрушатся на нас. – Он поскреб рукой спину и кряхтя растянулся. – После того как я поем немного жареной зайчатины, я почувствую себя иначе, но только не сейчас.

– Ну? – сказал Конан, пристально посмотрев на остальных. – Даже если первый человек, с которым заговорит Торио, будет тем, кого я ищу, у вас все еще есть время, чтобы уйти, прежде чем они придут сюда.

Один за другим контрабандисты слезали с коней. Пританис был последним, кто это сделал, и он все еще что-то бормотал. К тому времени, когда кони были расседланы и их накормили, Балис уже зажег весело потрескивающий костер, а Шамил и Энам уже сдирали шкурки и разделывали зайцев. Вода, как обнаружил Конан, пошла очень недурно с жареными зайцами, когда ничего другого не было под рукой. Огонь костра уже угасал, чисто обглоданные кости были отброшены в сторону, и молчание сменило разговор, который продолжался, пока путники ели. Конан предложил первым встать на караул, по похоже, что ни у кого не было желания завернуться в одеяло. Один за другим все, кроме Конана и Гуррана, вынули бутылочки с маслом, точильные камни и принялись точить лезвия сабель. Каждый делал вид, что это не имеет никакого отношения к возможной атаке, однако каждый повернулся спиной к догоравшему костру, работая над оружием, подправляя зазубрины, затачивая лезвия сабель и кинжалов. Сидеть спиной к свету было удобней – глазам не пришлось бы снова привыкать к темноте.

Гурран возился со своим кожаным мешком и наконец сунул уже слишком знакомый оловянный бокал в руки киммерийца. Гримаса от предстоящего гадкого питья перекосила лицо Конана, когда он взял бокал в руки. Пока он пытался сосредоточиться, чтобы одним глотком осушить пойло, в темноте прозвучал стук копыт. Конан вскочил на ноги, пролив немного дьявольски отвратительного напитка, и его правая рука легла на рукоять меча.

– Я думал, что ты был уверен, будто атаки не будет, – сказал Ордо, тоже держа меч наготове.

Каждый человек у костра уже стоял на ногах, даже Гурран, который поворачивал голову во все стороны, как бы ища место, где можно было бы спрятаться.

– Если бы я был всегда прав, – сказал Конан, – я был бы самым богатым человеком в Заморе, вместо того чтобы болтаться здесь.

Кто-то (Конан не разобрал, кто именно) печально вздохнул.

Семь лошадей остановились метров за сто от костра, и трое всадников, спрыгнув с седел, двинулись вперед. Двое из них остановились на самом краю светового круга, в то время как третий подошел прямо к огню. Темные глаза, слегка раскосые, внимательно смотрели на контрабандистов.

– Я надеюсь, что ваши мечи направлены не на меня, – сказал человек мелодичным голосом на очень чистом гирканском языке.

Человек прятал свои руки в длинных, широких рукавах светло-голубой бархатной туники, украшенной на груди серебряным шитьем-орнаментом и вышитым золотом изображением цапли. На бритой голове была круглая шапочка из красного шелка, увенчанная золотой пуговицей.

– Я всего лишь бедный купец их Кхитая и не причиню никому вреда.

– Клинки предназначены не для вас, – сказал Конан и жестом приказал опустить оружие. – Просто человек должен всегда быть настороже, когда незнакомцы появляются ночью.

– Мудрая предосторожность, – согласился кхитаец. – Меня зовут Канг-Хоу, и я ищу того, кто называет себя Патилом.

– Меня зовут Патил, – сказал Конан.

Торговец приподнял тонкую бровь:

– Странное имя для ченг-ли. О, прошу прощения. Это только означает человека с бледной кожей, человека из стран, лежащих далеко на Западе. Такие люди считаются мифическими в моей стране.

– Я не похож на миф, – фыркнул Конан. – И это имя подходит мне.

– Как вам угодно, – мягко сказал Канг-Хоу.

Конан не заметил, чтобы кхитаец дал какой-нибудь сигнал, но две другие фигуры пошли вперед.

– Мои племянницы, – сказал купец. – Чин-Коу и Кай-Ше. Они везде и всегда сопровождают меня, заботясь о стареющем человеке, ум которого уже не так остер, каким был раньше.

Конан поймал себя на том, что, раскрыв рот, пялится на двух самых утонченных, самых прекрасных женщин, которых он когда-либо видел. У них были маленькие овальные лица, и их деликатные черты напоминали изящные фигурки из слоновой кости, вырезанные искусным резчиком, который хотел показать красоту восточных женщин. Ни одна из девушек не была похожа на своего дядю, чему Конан был очень рад и благодарен. Чин-Коу, с раскосыми миндалевидными коричневыми глазами и застенчивой улыбкой, напоминала цветок, вырезанный из старой слоновой кости. Темные глаза Кай-Ше были тоже опущены, но она наблюдала за всем происходящим с хитринкой сквозь свои густые ресницы. Ее кожа была как покрытое атласом сандаловое дерево.

«По-моему, я не единственный, кто поражен красотой этих женщин», – подумал Конан. Балис и Энам, казалось, уже мысленно раздевали их, освобождая от шелковых халатов, в то время как Пританис чуть ли не пускал слюну от вожделения. Хасан и Шамил просто вытаращили зенки, как будто их оглушили чем-то по голове. Даже у Ордо появился блеск в глазах, который говорил о мысли, что неплохо бы отделить одну или обеих девушек от компании их дядюшки. И как всегда, один Гурран остался невозмутимым.

– Мы рады видеть вас здесь, – громко сказал киммериец. – Вас и обеих ваших племянниц. Тот, кто обидит любого из вас, нанесет тем самым оскорбление и мне.

Это дошло до всех, отметил Конан с удовлетворением. Погасло несколько горящих огоньков, судя по кислым взглядам, которые Конан увидел на лицах.

– Ваше гостеприимство оказывает мне большую честь, – сказал купец, отвесив небольшой поклон.

Конан отвесил ответный поклон и пробормотал ругательство, когда еще больше лекарства пролилось ему на руку. Осушив бокал одним длинным глотком, он бросил его Гуррану, чуть не попав гербариусу в голову.

– Какая гадость, – сказал киммериец и сплюнул.

– Люди сомневаются в действенности лекарства, если у него нет неприятного вкуса, – сказал Гурран, и Канг-Хоу повернул свое бесстрастное лицо к гербариусу.

– Это старая кхитайская пословица. Ты бывал когда-то в нашей земле?

Гурран отрицательно покачал головой:

– Нет. Я слышал ее от одного человека, который учил меня свойствам различных растений и трав. Возможно, он побывал там, хотя никогда об этом и не говорил. Ты знаешь что-нибудь о травах? Я всегда интересуюсь травами и растениями, неизвестными мне, и о том, как их можно использовать.

– К сожалению, нет, – ответил купец. – А сейчас, Патил, если мне будет позволено, я хотел бы поговорить о деле.

– Говорите о том, что вам нужно, – сказал Конан, когда понял, что купец ожидал его разрешения.

– Благодарю вас. Я всего-навсего бедный торговец, продаю то, что есть под рукой. В этом походе у меня товары из разных стран – бархат из Коринфии, ковры из Иранистана и гобелены из Турана. Я присоединился к каравану всего два дня назад и не сделал бы этого, если бы в этом не было необходимости. Капитан корабля, который доставил меня через Вилайет сюда, жулик по имени Валаш, обещал мне десять человек охранников. Однако после того, как он доставил меня, моих вьючных животных и товары на берег, он отказался соблюдать наш договор. Мои племянницы и я сам вынуждены были ехать на десятках верблюдов и с помощью всего троих слуг, которые, как я опасаюсь, не слишком большая защита от бандитов.

– Я знаю Валаша, – сказал Ордо, сплюнув при этом имени. – Это удача самого Ханнумана, что он не перерезал тебе горло и не продал твои товары и твоих племянниц в Хоарезме.

– Он даже не пытался этого сделать, – сказал кхитаец. – Я не знал, что вы были моряками.

– Мы все в прошлом занимались разнообразными вещами, – вставил Конан. – В настоящий момент мы – люди с мечами, которых можно нанять как охранников, если нам будет предложено достаточно денег за службу.

Канг-Хоу наклонил голову, как бы обдумывая эти слова.

– Я думаю, – сказал он, – что две серебряные монеты на каждого будет вполне достаточно. И золотой – каждому из вас, если я и мои товары достигнут Айодхьи в целости и сохранности.

Конан обменялся взглядом с Ордо и сказал:

– Договорились.

– Отлично. До того момента, пока вы не будете готовы ехать с караваном, я обойдусь теми стражниками, которых мне милостиво одолжат. Нам пора идти, племянницы.

Как только кхитайцы ушли, Балис засмеялся:

– Золотой и две серебряные монеты за путешествие, которое мы сделали бы и бесплатно. У кхитайца, должно быть, царская казна в кармане, чтобы так платить. Удача светит тебе, киммериец. Эй, Пританис, сотри со своего лица это кислое выражение.

– Это, – объявил Хасан, – была самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел.

– Кай-Ше? – с ревностью в голосе спросил Шамил.

– Нет, другая. Чин-Коу.

– Это как раз то, что мне надо, – ворчал Ордо, сворачивая одеяла, – чтобы эти двое потеряли головы из-за кхитайских племянниц. Ты, киммериец, конечно, понимаешь, что он лгал нам, а? Если только не существует двух людей, которых зовут Валаш и которые являются капитанами судна на Вилайете. Он никогда бы не сумел сгрузить этих двух девок с судна так легко, как он это утверждает.

– Да, я знаю, – сказал Конан. – Однако я не слышал, что отказал ему из-за этого.

Одноглазый пробормотал что-то себе под нос.

– Что, Ордо?

– Я сказал, что по крайней мере на этот раз ты не впутал нас в дело с колдунами и магией. У тебя есть дурная привычка раздражать колдунов.

Повесив на плечо свое седло, Конан засмеялся:

– На этот раз я не подойду к колдуну даже на расстояние лиги.

Глава 10

Музыка цитр, флейт и тамбурина негромко играла в зале, украшенном алебастровыми колоннами; музыканты были скрыты за кружевными узорчатыми шпалерами, сделанными из слоновой кости. Золотые лампы, свешивающиеся на серебряных цепях сводчатого потолка, бросали отблеск на оливковую кожу шести гибких, изящных танцовщиц. На девушках не было никакой одежды, если не считать звенящих золотых колокольчиков, которые висели у них на щиколотках и вуали на лице. В руках у всех девушек были маленькие кастаньеты и крошечные бронзовые тарелки, издававшие тонкий мелодичный звон. Запах розового масла и благовоний стоял в зале. Другие девушки, такие же красивые, как и танцовщицы, и подобным же образом одетые, изящно и неслышно передвигались по зале, предлагая серебряные блюда со сладостями, фигами, засахаренными фруктами и другими деликатесами Найпалу, который небрежно развалился на подушках из покрытого золотым шитьем шелка. Еще две девушки держали над ним опахало из перьев страуса, освежая легким ветерком. Чародей лениво взял с блюда фигу и небрежно глотнул из золотого бокала ширакманское вино. Он почти не обращал внимания в эту минуту на женщин, так как его мысли были очень далеко отсюда. У изголовья ложа Найпала склонился круглолицый с мягкой кожей мужчина в ярко-красной тунике из шелка и золотого цвета тюрбане с голубыми полосами. Его одежда казалась безвкусной и кричащей по сравнению с серыми и черными тканями одежды колдуна. Он также не обращал внимания на женщин, докладывая мягким, бархатистым голосом о том, как были исполнены приказания и желания его господина.

– Тысяча пайсов были переданы от вашего имени, мой господин, нищим, просящим милостыню в Айодхье. Дополнительно еще одна тысяча пайсов была...

Найпал уставился в бокал с изысканным вином таким же небрежным взглядом, с каким он слушал голос евнуха.

Пять мучительных дней прошло, и пять раз он заходил в потайную комнату. Два раза он даже коснулся рукой резного ларца из слоновой кости. Но каждый раз он убеждал себя в том, что лучше подождать, и каждый раз выдумывал новую причину. Но боль в груди говорила о том, что он отлично знал истинную причину своего колебания. Открыть ларец, увидеть зеркало внутри и, возможно, увидеть в нем опасность для всех его планов, – это больше, чем он мог вытерпеть. Страх, с которым чародей боролся в эту сумасшедшую ночь, вернулся тысячекратно усиленным, чтобы парализовать его. В самом дальнем уголке мозга что-то тихо прошептало: обожди. Подожди еще немного, и тогда конечно же зеркало снова станет чистым, а опасность будет устранена руками подручных. Найпал знал, что этот шепот был фальшивым, но заставил себя слушать его. Слушать и ждать.

Чтобы отвлечься от сомнений и самобичевания, чародей попытался слушать евнуха. Толстяк теперь уже шептал о событиях сегодняшнего дня в Айодхье – таких, какие, как он считал, могут быть интересны господину.

– ...И найдя любимую жену в объятиях двоих любовников, каждый из которых был конюхом из его собственной конюшни, Джхарим Кар зарубил мужчин, а жену отстегал плетью. Он также приказал казнить трех слуг, которые были свидетелями этого события, но слухи уже побежали по городу, и над ним уже смеются на базарах, господин. В полночь Шабал Амир был убит в пригороде Айодхьи, говорят, что это сделали бандиты, но две его жены...

Вздохнув, Найпал как бы отключил свой слух, пропуская мимо ушей болтовню слуги. В другое время то, что случилось с Джхаримом Каром, было бы приятно послушать, но это не слишком важное событие. Целая ниточка хитрых манипуляций, чтобы расставить эту ловушку, безумие женщины и мужа, чтобы обнаружить эту глупость, давало в результате то, что человек, который собирал когда-то вокруг себя знать, был теперь предметом насмешек. Человек не мог быть одновременно вождем и мишенью для острот. Не то чтобы Найпал ненавидел Джхарима Кара. Просто этот князь притягивал слишком много других на свою сторону, создавая некое подобие острова спокойствия в бушующем море изменчивой преданности и интриг. Колдун просто не мог этого допустить. Большие интриги и беспорядки были необходимой частью его планов. Бандаркар, разумеется, хорошо защищал себя от своего же чародея; цари, которые доверяли слишком многим, не слишком долго правили, а этот царь сжигал даже ножницы для ногтей, как только заканчивал стрижку. Но Бандаркар все равно умрет, пусть и не теми необычными путями, которых опасался. А без его крепкой руки беспорядки легко превратятся в хаос, и вот тогда Найпал сможет установить свою власть. Разумеется, он не будет царствовать сам, о нет, он не настолько глуп. Он будет дергать за ниточки, и царь, которого он посадит на трон, даже не узнает, что пляшет под чужую дудку.

Погруженный в мечты о будущем, Найпал чуть не подскочил от неожиданности. Теплая пульсация застучала под сердцем. Еще не вполне веря этому, он судорожно схватился за черный опал, висевший у него на груди под одеждой. Сквозь шелковую материю драгоценный камень стучал снова и снова, перекрывая удары сердца. Масрок подает ему сигнал!

– Замолчи! – заорал Найпал, бросив золотой бокал в голову евнуха, чтобы подкрепить свои слова. – Беги за Ашоком, – приказал чародей. – Скажи ему, чтобы он был готов сейчас же. Сейчас же!

– Бегу и повинуюсь, господин. – Евнух стал отступать на коленях, ударяя головой о пол.

– Тогда беги, чтоб тебя взяла Катар! – закричал Найпал. – Или ты узнаешь, что от мужчины может быть взято больше, чем ты уже потерял!

Бормоча извинения, евнух поднялся на ноги, все еще кланяясь, и убежал. Гневный взор Найпала скользнул по обнаженным телам танцовщиц и решетке из слоновой кости, скрывающей музыкантов.

По его команде все замерли, едва осмеливаясь даже дышать.

– Играйте! – зарычал он. – Танцуйте! Иначе вас всех отхлестают за нерадивость!

Музыка зазвучала вновь, танцовщицы, отчаянно извивались, пытаясь угодить своему господину, но Найпал уже забыл о них и махнул рукой служанкам, чтобы они уходили. Удары сердца, казалось, совпадали с пульсацией опала в руке. Его мысли были без остатка заняты этим камнем; это был знак того, что Масрок вызывает его, но чародей не знал, что это значит. Ашок, главный слуга среди тех, кого лишили в свое время языка, быстро приготовит тайную подземную комнату глубоко под подвалом. Колдун держал своих слуг, прислуживающих ему в серых комнатах в подземелье, в таком страхе, что, если надо, они буквально побегут, пока не упадут замертво, чтобы повиноваться самому малейшему желанию колдуна, не говоря уже о команде. Однако в эту минуту приказания не были выполнены достаточно быстро, чтобы удовлетворить его. Нетерпение бурлило в нем, как поверхность гейзера перед всплеском. Не в состоянии больше выжидать, Найпал вскочил на ноги и выбежал из комнаты. Позади него музыканты и танцовщицы продолжали тяжело трудиться, опасаясь остановиться без повелительного приказа.

Сначала Найпал зашел в свою спальню, захватив золотой ларец с кинжалом демона. Масрок должен был его видеть; это было бы просто напоминанием, что демон тоже может погибнуть. Когда колдун добрался до комнаты с серым куполом, находящейся глубоко под дворцом, то удовлетворенно кивнул, причем сделал это так машинально, что даже не заметил этого движения. Большая, плотно сплетенная корзина была поставлена на своем месте, около рабочего стола. Бронзовый гонг с колотушкой свисал с рамы из тикового дерева и был поставлен рядом с узорной и толстой металлической решеткой, вделанной в стену. Найпал остановился у решетки от двери, которая была частью железной клетки и вела к круглой глубокой яме, освещенной только тусклыми факелами, горящими на подставках, вделанных высоко в стене. На покрытом песком дне круглой ямы стояли два десятка мечей различных стилей.

Ради небольшой пробы Найпал использовал огни корасани, чтобы выжечь яму в почве, стены комнаты и коридора, соединяющиеся за ней. Это был единственный опыт, однако самый необходимый, так как колдун должен был проверить истинность старинных рукописей, в которых писалось о подобных вещах. Он не сомневался, что манускрипты говорили неправду, но никто, даже сам Найпал, не знал пределов этой правды, а ему нужно было знать абсолютно точно эти пределы. Но должна быть сделана еще масса других вещей...

Черный опал все еще пульсировал у чародея на груди. Стараясь не поддаваться горячему желанию поспешить, Найпал принял более действенные меры предосторожности, чем он когда-либо предпринимал прежде, даже когда устанавливал девять корасани на золотых треножниках. Найпал положил перед треножником подушки, уселся на них, и снова старинные заклинания огласили воздух, отражаясь от мерцающих стен:

– Э’лас элойхим! Марааф савиндай! Кора мар! Кора мар!

И снова вспыхнули огненные полосы клетки. Камни пылали, будто охваченные и заключенные в плен солнца, маленькая тропинка перед ними была открыта в миры и измерения, недоступные и неизвестные обычному смертному.

– Масрок! – крикнул Найпал. – Я вызываю тебя!

Ветры, идущие из бесконечности, снова закружились в бешеном вихре. Гром потряс комнату, и громадный обсидиановый демон появился в огненной клетке, кружась в воздухе и не касаясь ногами пола. Рядом с ним появилась другая фигура, фигура человека в доспехах из толстой кожи и в украшенном острым шпилем шлеме, каких не было в Вендии вот уже более тысячи лет. Два меча, невероятно древних: один – длинный и прямой, другой – короткий и с кривым, изогнутым лезвием – висели у человека в доспехах с каждого бока. Найпал почти засмеялся от радости. Удача! Он не сообразил, что громко произнес эти слова, и демон услышал их и ответил тоном, похожим на раскаты грома:

– Ты называешь это удачей, о Человек? Я называю это предательством! Предательством, нагроможденным на другое предательство!

– Но, конечно же, это маленькая измена, – ответил Найпал. – И свобода будет твоим окончательным вознаграждением!

Дрожь прошла по телу демона, его восемь рук дрожали так, что колдун испугался, – демон бросит в него одно из своих копий или даже попытается пробиться сквозь огненный барьер. Найпал положил нервно свою ладонь на золотой ларец.

– Ты говоришь о том, чего не ведаешь, о Человек! Маленькая измена? Чтобы выполнить твою просьбу, я был вынужден убить одного из моих собратьев! В первый раз с тех пор, как появилось само Время, один из Сивани убит. И он погиб от моей руки!

– Ты боишься мести остальных двух демонов? Но они, конечно же, не знают об этом, иначе ты не был бы здесь.

– Сколько пройдет времени, пока они наконец не обнаружат случившееся, о Человек?

– Не бойся, – сказал чародей. – Я найду способ защитить тебя.

И прежде, чем демон успел заговорить снова, Найпал закричал:

– Уходи, Масрок! Я приказываю тебе!

Демон издал оглушающий рев и исчез. Только старый воин висел в воздухе внутри клетки. Только теперь Найпал позволил себе засмеяться. Демонами, похоже, можно было повелевать так же легко, как и людьми. Чародей быстро стал опускать колдовской барьер, это было иногда задачей более трудной, чем воздвигнуть его. Наконец дело было закончено, и Найпал поспешил осмотреть фигуру, которая теперь стояла в самом центре серебряной паутины. Дыхание не поднимало грудь старого воина, и свет не оживлял его темные неподвижные глаза, однако смуглая кожа, казалось, горела живым огнем и жизнью. Удивленный этим, Найпал коснулся рукой щеки воина и хмыкнул. Несмотря на то, что он казался живым, гибким существом на первый взгляд, прикосновение к нему было похоже на то, как если бы колдун коснулся кожи, плотно натянутой на дерево.

– Сейчас, – прошептал самому себе Найпал.

Из сотен бутылочек, пробирок и реторт, которые стояли на его рабочем столе, он выбрал пять, налив точно отмеренное количество жидкости и порошков в ступку, сделанную из черепа девушки-девственницы, убитой ее матерью. Четыре компонента из пяти были настолько редки, что Найпал жалел использовать их даже, когда ему нужно было ничтожное количество этих ингредиентов. Используя кость матери-детоубийцы, которая была отшлифована и служила пестиком, он истолок и размешал компоненты, пока не получилась густая черная паста. Колдун заколебался, прежде чем повернуться к большой плетеной корзине. Затем, придя в себя, он разорвал ремни, закрывающие крышку. Жалость поднялась было в нем, когда он увидел лежащего в ней съежившегося, испуганного оборванного мальчика. Он был связан, а рот его заткнут кляпом. Мальчик оцепенел от страха. Найпал заставил себя встряхнуться и, подавив все эмоции, поднял мальчика из корзины. Ребенок задрожал, когда колдун положил его перед неподвижной фигурой воина. Найпал почти физически чувствовал глаза мальчика, смотревшие на него с ужасом, но пытался не обращать на это внимания. Теперь уже в спешке, как бы желая поскорее со всем покончить, Найпал взял в руки страшное зелье в ступке. Окунув палец левой руки в черную пасту, он начертил символ на лбу связанного мальчика, затем точно такой же символ – на лбу воина. Остатки пасты он аккуратно счистил с пальца куском материи. Воин, ребенок и самый большой из корасани лежали в одной прямой линии. Найпал опустился на подушки и стал читать заклинания, которые он еще никогда не произносил:

– Мон-драал ун’тар, мараан во’ндар!

Слова произносились очень тихо и мягко, но стены комнаты звенели от их резонанса. Три раза Найпал повторил напевное заклинание, и после третьего раза лучи света, холодные и бледные, как снег в горах, метнулись от черного камня. Один из лучей ударил в темный символ на лбу мертвого воина, другой коснулся лба ребенка. Найпал продолжал произносить заклинание снова и снова. Третий ледяной пучок света метнулся в существо, соединив теперь оба символа в одном прямом потоке света. Мальчик выгнулся дугой и застонал, не в силах отвернуть голову от острого яркого луча этого колдовского треугольника. Найпал громко выкрикивал слова заклинания, чтобы заглушать крик ребенка. Стон зазвенел на секунду долгой нотой и прервался, как струна лиры, натянутой слишком сильно. Внезапно наступила полная тишина, лучи света полностью исчезли. Найпал глубоко вздохнул. Дело было закончено. Поднявшись на ноги, он приблизился к безжизненному телу ребенка. Его глаза смотрели только на это маленькое тело.

– Тебя освободили от жизни, полной страданий, голода и боли, – сказал колдун. – Твоя душа ушла в другую, более чистую сферу. Только жизнь взята у тебя. Так должно было случиться, мне нужна была юная жизнь, еще не окончательно сформировавшаяся. – Он выдержал паузу и добавил: – Я использовал бы для этой цели детей богачей и знати, если бы я только мог.

Это будут похоронные костры, достойные повелителя, решил Найпал. Но сейчас эти костры откроет этот никому неизвестный сирота. Очень медленно взор чародея перешел на покрытого кожаными доспехами воина. По-прежнему его грудь оставалась неподвижной и с губ не срывалось дыхание. Был ли огонь в его глазах?

– Ты слышишь меня? – требовательно спросил Найпал.

Воин ничего не ответил.

– Сделай шаг вперед!

Воин покорно сделал один шаг и снова замер, неподвижный, как статуя.

– Ах да, конечно, – задумчиво пробормотал Найпал. – У тебя нет своей собственной воли. Ты подчиняешься мне, тому, кто тебе вновь дал жизнь, и только мне, пока я не прикажу тебе склониться перед другим. Отлично. Именно так и говорилось в рукописях. Пока все сходится. Следуй за мной!

Соблюдая все то же расстояние и дистанцию между собой и колдуном, воин повиновался. Найпал открыл дверь из тяжелых железных прутьев и поманил его рукой. Воин прошел внутрь, и колдун снова закрыл на замок и засов крепкую дверь. Хорошо, подумал Найпал, что можно было давать команды не только голосом, но и жестами. Письмена очень туманно изъяснялись на этот счет. Гулкий звук зазвенел в зале, когда Найпал ударил в гонг обмотанной веревками колотушкой. Железная толстая дверь резко открылась. Осторожно передвигаясь, в яме появились двадцать человек, которые тут же посмотрели на Найпала и неподвижную фигуру перед ними. Дверь позади них внезапно бесшумно закрылась. Увидев кучу мечей, сваленных на песке, они только на секунду заколебались, прежде чем броситься к оружию. Отряд был таким же пестрым, как и оружие, которое люди схватили. Они были одеты в одежды, варьирующиеся от грязных лохмотьев до потрепанных шелковых халатов, возможно, принадлежащих когда-то богачу или князю. Но выбраны эти люди была не наобум; если бы это было так, проверка не была бы абсолютно верной и окончательной. В этой большой широкой яме были бандиты, бродяги, воры, дезертиры из царской армии, каждый из которых был знаком с определенным видом сабли или меча. Им была обещана свобода и пятьдесят золотых... всем, кто останется в живых. Найпал подумал, что он, вполне возможно, выполнит свое обещание.

– Убей их, – приказал колдун.

Еще до того, как слова сорвались с его губ, шестеро бандитов бросились, дико воя, на воина, размахивая своими саблями и мечами. Покрытый кожаными доспехами воин, с лицом, на котором не дрогнула ни одна черточка, как будто это была каменная маска, вытащил из ножен свои старинные мечи и встал в боевую позицию, приготовившись к атаке врагов. Шестеро негодяев атаковали его в безумной ярости, подогреваемой обещанием свободы; воин же сражался с молниеносной и точно отмеренной быстротой. Когда воин сделал наконец несколько шагов вперед, к остальным бандитам, шесть трупов лежали перед ним, а отрубленная голова одного из них катилась по направлению к его товарищам, в ужасе смотревшим на воина. Два дезертира быстро и несколько неуверенно пытались организовать оставшихся в живых в два ряда, как если бы они были пехотинцами на поле боя. Воин не ускорил и не замедлил свое приближение. Два ряда стоявших в отчаянии людей напряглись, ожидая его приближения. Но в двух шагах от строя воин внезапно высоко подпрыгнул вправо, атаковав их. Бандиты Найпала, которых он собрал отовсюду, думали, что они создали пехотный строй, но у них не было щитов для защиты. Двое упали, обливаясь кровью, и задергались в предсмертной агонии, прежде чем строй бандитов сумел повернуться, выполняя выкрики-команды дезертиров. Воин, однако, не стал ждать. Пока ряды перестраивались, он прыгнул влево и ударил с левого фланга. Неуверенный, слабый порядок дрогнул, и строй бандитов рассыпался в вихре звенящей стали, льющейся крови, диких криков и стонов умирающих. Каждый теперь сражался поодиночке, сам по себе, и каждый умирал, когда сверкающее лезвие меча воина пронзало его. Когда фигура в кожаных доспехах перерезала горло последнего дергающегося несчастного, Найпал глубоко и удовлетворенно вздохнул. Двадцать трупов лежали на залитом кровью песке, а вновь оживший воин стоял без малейшей царапины. Вообще-то, если говорить по правде, в его кожаных доспехах были пробоины и порезы, а на его лице были видны следы от удара саблей, разрубившей ему щеку, но ни одна капля крови не упала на камни. Воин молча двигался между телами, желая убедиться, что каждый из них был действительно мертв, и казалось, что сталь мечей и сабель вообще не коснулась его тела. Повернувшись спиной к этой страшной бойне, колдун прислонился к железной решетке и засмеялся, пока не стал сипеть и задыхаться. Все, о чем говорили старые письмена, оказалось правдой. Раны бойца заживут очень быстро. Ничто не могло убить воина, которого Найпал оживил. Больше двух тысяч лет назад завоеватель по имени Орисса захватил около двадцати небольших княжеств и городов-государств и создал из них царство Вендию, а сам стал ее первым царем. И когда царь Орисса умер, его армия в двадцать тысяч воинов была убита и похоронена в склепе вместе с ним, чтобы быть царскими телохранителями и после его смерти. Их тела были сохранены так хорошо, что хотя они уже и не были живыми, они также и не были мертвыми, как это случалось с обычными людьми. Если соблюдать правильные заклинания и ритуал, армия, которая не умирала, снова могла выступить в поход. Все, что нужно было Найпалу, – это найти затерянную в веках гробницу.

– И это, – засмеялся Найпал громко и издевательски, – почти сделано, не так ли, Масрок, мой преданный слуга?

Удача всего предприятия так наполнила его гордостью и счастьем, что парализующий страх, который терзал его все эти дни, был смыт радостной волной. Конечно же, с тех пор уже прошло достаточно времени, В каких бы водах ни очутился корабль (если он был достаточно близко, чтобы угрожать Найпалу, когда колдун был так близко к своей цели), он должен был уже причалить к берегу. И если это случилось, конечно же любая опасность, которая угрожала чародею этим судном, уже была ликвидирована его подручными. Найпал не мог себе позволить других мыслей, только не сейчас, когда сегодня он одержал уже столько побед. Уверенной рукой он поднял резную крышку ларца из слоновой кости и отбросил мягкую шелковую материю. Черная поверхность зеркала была украшена десятками ярких точек света. Найпалу потребовалось только одно мгновение, чтобы сообразить, что то, что он увидел, было огромное количество походных костров, наблюдаемое с большой высоты. Если крошечная группа людей испугала его прежде, то на этот раз он увидел целую армию. Несколько дней страха «вознаградили» его за эти мучения еще большим страхом. Была ли опасность корабля устранена этими огоньками, или же, наоборот, огоньки стали опасностью, «слившись» с кораблем? Была ли это новая угроза, которая превзошла старую? Долго-долго в эту ночь дикий гневный вой Найпала звучал в высоком купольном зале.

Глава 11

Когда первые бледные лучи рассвета показались на горизонте, Конан уже встал и оседлал своего жеребца. Гулкие удары топора, рубящего дрова, донеслись до него с берега Зарпаша, примерно в половине лиги отсюда. Конан взглянул в том направлении, где берег реки зарос большими, высокими деревьями. Он покачал головой, взглянув на верблюдов кхитайского торговца, которые делились водой с лошадьми контрабандистов. По мнению киммерийца, верблюды были очень грязными животными в своих привычках и запахе, и к тому же им нельзя было доверять. Конан в любом случае предпочел бы вместо верблюдов лошадей или даже мулов.

– Вонючая скотина, – проворчал Ордо, ударив верблюда по боку, чтобы он отошел в сторону. Закашлявшись от облака пыли, которую поднял верблюд, одноглазый отошел к своему коню. – И грязный тоже.

– Ты видел товары, которые они везут с собой? – спросил его тихо Конан.

– Я не видел никаких сундуков, если это то, что ты имеешь в виду. Но мы будем пересекать реку этим утром, знаешь?

– Обрати внимание, Ордо. Его товары – всего лишь ковры, и бархат, и гобелены, как сказал кхитаец. Но их стоимость немала, Ордо. – Киммериец был в юности вором, и его цепкие глаза все еще могли моментально оценить почти все, что стоило того, чтобы его украсть. – Это в основном третьесортного качества товары, возможно, второго сорта. Я даже не посчитал бы их стоящими того, чтобы доставить даже до Аренджуна, не говоря уже о Вендии.

– Расстояние и редкость товара увеличивают его стоимость, – сказал Канг-Хоу, приблизившись бесшумно на своих подбитых шелком туфлях. Его руки были спрятаны в рукавах бледно-голубой бархатной туники, на этот раз эта туника была украшена воробьями в полете. – Совершенно ясно, что ты не купец, Патил. Иранистанский ковер, который едва дает прибыль в Туране, даст в Вендии цену в пятьдесят раз большую. Ты думаешь, что самые лучшие вендийские ковры идут в Туран? Эти ковры украшают полы дворцов вендийской знати, и в то же время гораздо большую цену платят за второсортный ковер из Аграпура, чем за лучшего качества ковер в Айодхье.

– Я не купец, – согласился Конан, отступив со своим бхалканийским жеребцом от линии пикета, – да и не желаю им быть. И в то же время я так же стремлюсь попасть в Вендию, как и вы. Если вы извините меня, Канг-Хоу, мне нужно проверить, когда караван выступает в путь. И что еще я могу узнать о нем, – добавил он для ушей Ордо.

Конан медленно ехал по лагерю. Хотя киммериец действительно спешил вперед, он также хотел осмотреться вокруг, чтобы, возможно, снова встретить те сундуки, которые были использованы для транспортировки чая. В действительности караван был разбит не на один, а на три лагеря, стоящих рядом, и они были даже больше, чем предполагал Конан. Сорок три купца со своими слугами, конюхами, помощниками и стражниками составляли почти тысячу человек каравана. Среди них были вендийцы и кхитайцы, заморийцы и туранцы, кофийцы и иранистанцы. Люди спешили свернуть и разобрать палатки, нагружая тюки, плетеные корзины и рулоны материи на верблюдов и вьючных мулов под пристальным наблюдением богато одетых купцов, которые также смотрели и друг за другом с неослабевающим подозрением, думая о том, что его сосед купил по дешевке товары или что он собирается продать его на тех же рынках. Конан также получил свою долю внимательных подозрительных взглядов, и не один купец нервно позвал своих охранников, когда высокий киммериец проезжал мимо. У вендийской знати, сопровождающей вазама в Аграпур, был свой собственный лагерь, настолько пестрый и странный, что даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что тут было бесполезно искать сундучки со «специями». Первой мыслью Конана было то, что он натолкнулся на бродячую ярмарку, так как больше, чем пятьсот человек окружали разноцветные, полосатые павильоны, сворачиваемые теперь украшенными тюрбанами слугами. И здесь тоже можно было встретить людей из многих земель и стран, но на этот раз это были особого рода путешественники. Здесь были жонглеры, бросающие в воздух горящие факелы и кегли, и акробаты, балансирующие на вершине длинного шеста. Медведь танцевал под звуки флейты, эквилибристы и гимнасты сгибались и разгибались, как будто их тела были сделаны из резины, музыканты играли на своих лютнях, унтарах и арфах. Несколько людей в длинных богатых одеждах и с густыми длинными бородами бродили по карнавальной, пестрой толпе, как если бы она для них не существовала. Они шли группами по двое и трое. Двое из них, выкрикивающие в лицо друг другу оскорбления и готовые уже вцепиться соседу в глотку, не сумели осуществить это милое намерение – сильный, обнаженный до пояса и намазанный на буграх мышц маслом борец удерживал их от драки.

Третий лагерь был уже свернут и начал медленно идти к реке, где дровосеки уже рубили деревья для плотов, чтобы пересечь на них реку, но Конан в любом случае не собирался даже приближаться к ним. Не то чтобы он не мог подумать, будто сундуки оказались в багаже Карима Сингха, вазама Вендии, но пятьсот суровых, вооруженных до зубов вендийских кавалеристов стояли на пути, и с ними лучше было не шутить. Их крепкие кольчуги и шлемы с тюрбанами, с которых также свисала кольчуга, закрывающая лицо и шею, были похожи на те, что были у вендийцев, атаковавших контрабандистов на берегу Зарпаша. Эти люди явно осознавали, как глубоко они находятся на спорной территории. Они ехали на своих лошадях, как гибкие настороженные пантеры, готовые прыгнуть при каждом звуке, а их длинные острые копья угрожающе опускались на каждого, кто приближался к ним на расстояние ста шагов.

Внезапно что-то свистнуло у самого лица Конана, настолько близко, что киммериец почувствовал дуновение ветра. «Стрела арбалета», – тут же отреагировал Конан. Он инстинктивно пригнулся так низко в своем седле, как позволяла ему высокая лука седла, и ударил каблуками сапог в бока черного жеребца. Конь бросился как бешеный и быстро ушел вперед, опередив убийцу, стрелявшего в Конана. Конан скорее почувствовал, чем увидел, как другие стрелы проносились рядом, и один раз его седло сильно тряхнуло от впившейся в него стрелы. Когда наконец река стала уже совсем близко, киммериец поднял голову и посмотрел назад. В лагере, который постепенно сворачивали и готовили к походу, все выглядело по-прежнему. Конан не заметил ни одного арбалетчика, никто даже не смотрел в его направлении. Соскочив с коня, Конан внимательно осмотрел своего жеребца. Животное не было ранено и даже не испугалось, готовое снова скакать куда угодно, но в самой верхушке луки седла торчала стрела толщиной в палец. По спине Конана пробежал холодок. Еще на волосок выше – и стрела бы впилась ему в спину. Ну что ж, по крайней мере у него теперь не было ни малейших сомнений, что сундуки были в караване.

– Эй ты! – раздался крик со стороны реки. – Ты, Патил!

Конан глянул в направлении голоса и увидел Торио, командира отряда стражников каравана, который скакал к нему. Конан быстрым движением вырвал стрелу из седла и бросил ее на землю, после чего сел в седло и подъехал к стражнику, который тут же заговорил:

– Дважды в год, в течение десяти лет, я путешествую из Аграпура в Айодхью и обратно, и каждый раз вижу что-то новое. Теперь же это «что-то» – такая необычная вещь, с которой я еще никогда раньше не встречался.

– И что же за странная вещь?

– Его Высочество, Карим Сингх, вазам Вендии, Советник Слона желает тебя видеть, Патил. Я не хочу оскорбить тебя, но ты явно не принадлежишь к знати, а Карим Сингх очень редко принимает у себя тех, кто стоит ниже него. Почему же он вдруг пожелал увидеть тебя, о ком он, скорее всего, никогда прежде и не слышал?

– Советник Слона? – спросил Конан, частично потому, что у него не было толкового ответа на это, а частично из-за того, что это название удивило его. Он уже слышал об этих больших серых животных, чьи бивни так ценились в Туране, и очень наделся увидеть хотя бы одного из них во время своего путешествия.

– Один из титулов царя Вендии – Слон, – ответил Торио. – Я думаю, это не более глупо, чем то, что Илдиза называют Золотым Орлом или любым другим именем, которые так любят давать себе цари.

– И где же находится этот Советник Слона?

– Он уже перебрался на другой берег реки, и я придержал бы свой язык, находясь рядом с ним, если бы не хотел потерять его. Вон его павильон. – Торио указал рукой на большой шатер из золотистого шелка, расположенный на другом берегу и окруженный сотней венд и исках копейщиков, которые наставили свои копья, охраняя его. – Ему наплевать на то, что мы должны ждать своей очереди потому, что ему вдруг захотелось поговорить с тобой, но его отряд и знать в его посольстве должны быть первыми на марше. Карим Сингх плюет на жалких червей у себя под ногами и не собирается дышать пылью от каравана. – Командир стражников выдержал паузу, нахмурившись своим мыслям и бросая время от времени внимательные взгляды на Конана. – Мое положение очень нелегкое, Патил. Я отвечаю за безопасность всех в караване, но не должен никого обидеть. Тех, кто несет всякую чушь, и тех, кто хочет получить преимущества и льготы. Далеко не всегда опасность приходит снаружи, от кайгаров или зуагиров. Человек может заработать немного серебра, и хотя сумма эта будет не так велика, как может быть предложена другим, зато только молчание о том, что сказано и кому, требуется в этом случае, а не полная преданность. Ты понял, что я тебе сказал?

– Нет, – честно ответил Конан, и стражник напрягся, как будто его ударили по лицу.

– Ну что ж, ладно, Патил. Играй в свою игру в одиночку, если тебе это угодно, но помни, что только очень могущественные люди могут, играя в одиночку, выжить.

Резко дернув за поводья, Торио поскакал в сторону. Этот человек принадлежал вендийской знати и жонглерам, подумал Конан. Он молол языком непонятную чепуху и обиделся, когда его не поняли.

На берегу реки, где росла большая роща деревьев, Конан увиделвспотевших, возбужденных людей, что-то кричавших и ругавшихся. С громким треском еще одно толстое дерево рухнуло на землю, и дровосеки подскочили со своими топорами обрубить ветки и сучья, чтобы бревно можно было подкатить к большому, наполовину законченному плоту, стоявшему у самого берега. Отряд вендийских копейщиков вел лошадей на другой плот, который был примерно пятнадцать метров в длину, в то время как третий плот-паром уже был на середине реки, постепенно продвигаясь к другому берегу, вдоль двух толстых, длинных канатов, которые колыхались, дрожа на медленном течении Зарпаша. Еще один тяжелый канат был протянут с берега на берег для плота, который не был пока закончен. Веревки, соединенные с плотами, двигал один «двигатель» – их с каждого берега тянули на плечах оборванные рабы – по сорок человек на каждый плот.

Вендийские кавалеристы уставились на Конана, их черные глаза почти не мигали и были лишены всякого выражения, когда киммериец вместе со всадниками погрузился на плот. Это были высокие люди, но Конан был на полголовы выше самого высокого из них. Некоторые при виде киммерийца пытались встать более прямо. Единственным звуком на плоту был стук копыт, когда лошади переминались с ноги на ногу. Конан чувствовал напряжение солдат. Любой из них принял бы прямой взгляд как вызов, а то, что он явно не обращал на них внимания, могло сойти за оскорбление. Так как Конан не собирался лезть в драку до того, как пересечет реку, киммериец сделал вид, что проверяет седельную подпругу. Плот дрожал и уходил то влево, то вправо, по мере того как веревки натягивались и он медленно шел вперед, слегка сползая вниз по течению. Только тогда Конан обнаружил, что кто-то внимательно высматривает что-то на берегу. Далеко от воды Торио ехал медленно на лошади, вглядываясь в песок. Взглянув на то, что он выбросил, Конан понял, в чем дело. Он смотрел на офицера стражников, пока плот не коснулся дальнего берега.

Глава 12

Сблизкого расстояния громадный шатер из золотого шелка производил весьма внушительное впечатление. Его поддерживало двадцать больших кольев, вбитых в землю. Внутри шатра вполне могли разместиться около ста вендийских копейщиков, да и их лошади тоже.

Круг всадников-копейщиков расступился перед Конаном, явно без всякой команды. Когда киммериец въехал внутрь круга, тот снова сомкнулся позади него. Конан мог только пожелать, чтобы эти длинные копья не напоминали ему железные прутья клетки. Слуги в тюрбанах поспешили встретить киммерийца. Один из них взял за поводья жеребца, в то время как другой придержал стремя. У входа в шатер стоял еще один слуга с влажными, прохладными полотенцами на серебряном подносе, которые он предложил Конану, чтобы тот мог обтереть руки и лицо. Еще один слуга встал на колени и попытался опрыскать благовониями Конану ноги.

– Ну, хватит! – зарычал Конан, отбросив в сторону смятое полотенце. – Где ваш господин?

Толстый мужчина появился у входа. На его голове был дорогой тюрбан из золотого и зеленого шелка, украшенный рубином и страусовыми перьями. Его туника была синего цвета и расшита золотыми нитями, а шелковые туфли были с загнутыми острыми носками. Конан подумал было, что это и есть сам вазам, но человек вдруг низко поклонился и сказал:

– Прошу следовать за мной, господин.

Внутри шатра было большое помещение, созданное из занавесей, сделанных из шелка и золотых нитей, а пол покрывали роскошные вендийские ковры, достойные украшать и дворец царя. Воздух был пропитан густым запахом благовоний. Невидимые музыканты начали играть на лютнях и цитрах, как только Конан вошел в шатер, и пять женщин, так сильно покрытых вуалями и закутанных в шелк, что Конан видел только их темные глаза, принялись танцевать. Облокотившись на целый ворох разноцветных подушек, высокий мужчина с узким оливковым лицом полулежал, лениво поглядывая по сторонам. На голове его был большой тюрбан из фиолетового шелка. Так же, как и у слуг, тюрбан увенчивал белоснежный плюмаж перьев, но тюрбан был также украшен большими жемчужинами и алмазами. На его шее висела тяжелая золотая цепь с громадными, с голубиное яйцо, изумрудами, а каждый палец украшал перстень с рубинами и сапфирами. Его глубоко посаженные глаза были темными, и они были крепче и жестче, чем любой из алмазов и рубинов, которые он носил.

– Вы Карим Сингх? – спросил Конан.

– Я. – В глубоком голосе мужчины прозвучала нотка шока, но он сказал: – Ты не употребляешь правильной формы приветствия, и это странно. Однако это даже забавляет меня. Ты можешь продолжать. Ты тот, кто называет себя Патилом. Это имя, привычное в моей стране, и оно кажется странным для того, кто явно прибыл из далеких стран.

– Есть много стран, – сказал Конан, – и много имен. Имя Патил вполне мне подходит.

Вазам улыбнулся, как если бы киммериец сказал что-то очень умное.

– Садись. Каждый должен терпеть неудобства путешествия, но вино, по крайней мере, смягчает их.

Усевшись по-турецки на подушках, Конан не обратил внимания на предложенные ему маринованные яйца куропаток и сладости: засахаренные орешки и халву, предложенные ему слугами, которые, казалось, появлялись и исчезали по волшебству, так тихо они это делали. Конан взял с подноса бокал из тяжелого золота, оправленный в широкое кольцо из аметистов. Вино пахло духами и напоминало на вкус мед.

– Слухи быстро распространяются здесь, – продолжал Карим Сингх. – Я вскоре услышал о тебе, бледнокожий великан с глазами, как у... Эти глаза приводят всех в большое смущение. – Однако в голосе вазама не прозвучало и нотки этого смущения. – Я знаю довольно много о западном мире, хотя он закрыт от глаз многих моих соотечественников и это загадочная земля для них. Прежде чем отправиться в Аграпур, чтобы заключить договор с царем Илдизом, я изучил многое из того, что было написано о ней. А когда я побывал там, я внимательно слушал. Я знаю кое-что о бледнокожих варварах северных стран, о том, что они отважные, страшные воины, беспощадные к врагам. Такие люди могут быть очень полезны.

Впервые за время этого путешествия Конан почувствовал, что он находится на понятной ему территории, но ему эта тема отнюдь не нравилась.

– Я поступил на службу до того, как попаду в Айодхью, – сказал он. – После этого у меня нет определенных планов.

– Ах да. Кхитаец. Он, конечно, шпион.

Конан чуть не поперхнулся вином.

– Купец?

– В Вендии всех чужеземцев считают шпионами. Так безопаснее. – Внимательный, напряженный взгляд Карима Сингха заставил киммерийца думать, что, возможно, он и его считает шпионом. – Однако шпион шпиону рознь. Например, шпион, который наблюдает за шпионом. Далеко не все в нашей стране с теплом думают о Вендии и держат змею в своем сердце. Меня, например, может очень заинтересовать следующее – с кем разговаривает в Вендии кхитаец и что именно он говорит. Это может заинтересовать меня настолько, что я заплачу золотом.

– Я не шпион, – сказал резко и сурово Конан. – Ни для кого на свете.

Лицо его собеседника на секунду дрогнуло, после чего вазам довольно улыбнулся:

– Отлично, Патил. Редко можно довериться человеку, который продается первому же покупателю.

В его голосе был покровительственный тон, который сделал глаза Конана холодными как лед. Он подумал было, что ему надо объясниться, но решил, что этот человек не понял бы саму идею чести и честности, даже если бы ее бросили ему прямо в лицо. Пока он пытался найти выход из этого положения и сменить тему разговора, взгляд киммерийца упал на танцовщиц, и его челюсть отвисла. Темные шали и вуали все еще покрывали лица пяти девушек – до самых глаз, но остальные их шелковые одеяния уже усеивали ковры под их ногами. Все их одежды, без остатка. Гибкие, нежные формы оливковых тел мелькали в танце по залу, подпрыгивая как газели и делая шпагат в воздухе, или извиваясь, словно их кости были подвижными, как у змей.

– А-а, тебе нравятся мои игрушки? – спросил Карим Сингх. – Это мои трофеи, как и полагается. Некоторые могущественные властители давно уже сопротивлялись мне. Но вскоре каждый из них обнаружил, что он был не столь уже могущественным, как думал, и что даже для властелина жизнь имеет свою цену. Например, любимая дочь. Каждый из этих владык положил свою плату к моим стопам. Они очень милы, ты не находишь?

– Очень милы, – хрипло согласился Конан. Он пытался заговорить более мягким, ровным голосом, чтобы не выдать свою неискушенность и наивность. – И я не сомневаюсь, что их лица будут такими же красивыми, когда последняя вуаль упадет с них.

Карим Сингх моментально напрягся.

– Я забываю, что ты – чужеземец. Эти женщины принадлежат моему пардхана. Для них снять покрывающую лицо вуаль перед любым человеком, за исключением меня, является большим позором, да и для меня тоже.

Подумав о безупречных гибких телах, извивающихся в танце перед ним, Конан кивнул.

– Понимаю, – сказал киммериец медленно. Но он совсем ничего не понимал. Это была другая страна и другие обычаи, но этот обычай, похоже, напоминал сумасшествие. Глубоко вздохнув, он отложил в сторону бокал и поднялся на ноги. – Мне пора идти. Канг-Хоу скоро будет переправляться на другой берег.

– Да, конечно. И когда ты доберешься до Айодхьи и уже не будешь служить ему, я пошлю за тобой. Люди, которые преданы господину, всегда нужны, так как безжалостный воин обычно не сдерживает себя цивилизованными цепями.

На это Конан даже не знал, что ответить. Он дернул головой, надеясь, что этот жест может сойти за поклон, и быстро вышел из шатра. У входа в шатер толстый человек с белым плюмажем на тюрбане ожидал его с серебряным подносом в руках.

– Подарок от моего повелителя, – сказал он, поклонившись. На подносе лежал красный кошелек из мягкой замши. Он был мягким и тяжелым, таким, что Конан мог почувствовать монеты внутри. Но киммериец не открыл его, чтобы пересчитать их или посмотреть, было ли это золото или серебро.

– Поблагодари своего господина за щедрость, – сказал он и внезапно бросил кошелек в руки ошеломленного слуги. – Подарок от меня. Раздели деньги среди слуг.

Он почувствовал глаза толстого слуги за своей спиной, когда шел к своей лошади, – двое слуг все еще стояли у коня; один удерживал уздечку, другой – стремя, пока киммериец взбирался в седло. Но ему было на это наплевать. Если Карим Сингх будет оскорблен поступком киммерийца, то так тому и быть. Конану уже по горло хватило общения с Его Высочеством, Советником Слона, или как там его называют. Кольцо из копий снова открылось, и Конан поскакал по направлению к реке. Ругающиеся погонщики верблюдов использовали длинные шесты, чтобы перевести своих тяжело нагруженных животных на плот, который плотно удерживали у берега рабы.

Все три плота были уже готовы. Один из них, на котором стояла вендийская знать, находился уже на середине реки, а последний, нагруженный верблюдами и торговцами, шел в десятке метров от него. Две группы людей – купцы на одном плоту и знать со своими странными карнавальными слугами на другом – говорили о том, что переправа началась вскоре после того, как Конан достиг этого берега. Дальний, противоположный берег, был переполнен стоящими в ожидании людьми. Киммериец не видел Канг-Хоу и других. Если он пересек бы реку в обратном направлении, у него были равные шансы, чтобы встретиться с купцом на середине реки.

Конан натянул поводья и подъехал к месту, откуда можно было бы видеть все три места высадки плотов. Пока черный жеребец стоял, обмахивая себя по бокам хвостом, отгоняя мух и переступая копытами, дрожа от нетерпения, чтобы пуститься вскачь, вендиискии всадник подъехал и встал позади него. Шелк и бархат вендийского костюма говорили о том, что всадник был офицером, а украшенные драгоценными камнями ножны сабли и позолота на шлеме с тюрбаном показывали, что он не просто офицер, но и принадлежит к знати. Презрительная усмешка была на его лице, а его глаза были подернуты дымкой жестокости. Всадник не говорил, а только пронзал великана киммерийца взглядом в злом молчании. Он уже пытался избежать стычки сегодня утром, напомнил себе Конан. Он легко мог сделать это снова. В конце концов, офицер только смотрел на него. Просто смотрел. Наклонившись, Конан тоже внимательно смотрел, но только не на этого дурня офицера, а на медленно приближающиеся плоты. Вендиец был один, поэтому его присутствие не имело ничего общего с отданным слуге кошельком вазама. По жизненному опыту Конан знал, что такие люди, как вазам, не отвечают на оскорбления подобными мелочами. Но, с другой стороны, это начинало казаться киммерийцу уже не такой уж и мелочью. Челюсти Конана плотно сжались от напряжения.

– Ты – человек, которого зовут Патил, – пролаял неожиданно вендиец. – Ты не из Вендии.

– Я хорошо знаю, кто я и откуда, – зарычал Конан. – А кто ты такой и откуда явился?

– Меня зовут князь Кандар, и я начальник телохранителей вазама Вендии. А ты следи за своим языком, если не хочешь потерять его!

– Я уже слышал сегодня эту угрозу, – сказал сурово Конан, – но мой язык все еще при мне, и я не отдам его так легко.

– Дерзкие и хвастливые слова, – ядовито усмехнулся Кандар, – для чужеземца с глазами пан-кора.

– С глазами... кого?

– Пан-кор. Порождение женщины и демона. Даже самые отъявленные невежды среди моих людей верят, что это может принести неудачу, несчастье и дурное предвестье всем, кого такой взгляд коснется. Они уже убили бы тебя, если бы я разрешил им это.

В глазах вендийца мелькнуло какое-то движение. Самые отчаянные невежды из его отряда? Конан улыбнулся и подался вперед.

– Как я уже сказал, я хорошо знаю, кто я и откуда.

Кандар отшатнулся и вздрогнул, а его лошадь сделала шаг влево, но он быстро пришел в себя, и его лицо снова стало каменным. Он дернул за поводья, и его лошадь успокоилась.

– Вендия – опасное место для чужеземца, кто бы он ни был и откуда бы ни появился. Чужеземцу, который не желает опасаться того, что может ждать его за следующим поворотом или что может прийти в темноте ночи, лучше всего поискать защищающую его руку и иметь патрона-защитника в высоких кругах.

– И что требуется для того, чтобы найти такую руку и патрона? – спросил сухо Конан.

– Например, определенного рода информация, отрывки из некоторых разговоров и бесед, переданная этому патрону.

– Я сказал уже Кариму Сингху, – ответил Конан, отчеканивая каждое слово, – и я скажу тебе то же самое, что я не буду шпионить за Канг-Хоу.

– Кхитаец? О чем ты говоришь? Вазам интересуется им? Ба! Какое мне дело до купцов?

Конан почувствовал, что замешательство его собеседника перешло к нему, как болезнь.

– Если не Канг-Хоу, то кто же, во имя Девяти Адов Зандру?..

Внезапно сумасшедшая мысль озарила его как факелом.

– Карим Сингх?

– А-а, – сказал Кандар, став внезапно самой вежливостью. – Это было бы весьма приятно.

– Я могу в это поверить, – пробормотал Конан, хотя в действительности он с трудом верил услышанному. – Я начинаю верить в то, что вы, вендийцы, действительно могли подписать договор с Илдизом в один день и убить верховного адмирала Турана на другой.

Мягкость, которая так внезапно овладела вендийцем, так же внезапно была смыта гримасой ярости, перекосившей его лицо. Он схватил руку Конана железной хваткой воина, владевшего мечом, и его зубы оскалились в рычании волка.

– Кто это говорит? Кто говорит эту ложь?

– Все в Султанапуре, – ответил негромко Конан. – Я полагаю, что все в Туране говорят это. А теперь отпусти мою руку, или, клянусь Кромом, я отрублю твою лапу.

Позади Кандара плот, нагруженный знатью, уже достиг берега, и люди быстро спрыгивали на полосу песка.

Две вендийские женщины, сидящие боком на лошадях, проехали мимо Конана и князя. Одна из них была одета просто и покрыта вуалью, так что можно было видеть только ее глаза.

Другая, чья лошадь шла впереди, была покрыта большим красным шелковым шарфом, закрывающим ее густые волосы цвета крыла ворона. В ее локоны были вплетены жемчужины, а на лице не было вуали.

Цепочки и кулоны с камнями украшали шею, на руках женщина носила золотые браслеты с изумрудами, на пальцах сверкали кольца с сапфирами и рубинами. Когда Кандар, гневно взглянув на Конана, открыл рот, чтобы что-то сказать, женщина без вуали заговорила низким музыкальным голосом:

– Как приятно увидеть тебя, Кандар. Я думала, что ты избегал меня в последнее время.

Вендийский князь внезапно напрягся. Мгновение его глаза все еще жестко смотрели на Конана, после чего он резко сказал:

– Мы еще поговорим, варвар, ты и я.

Даже не взглянув на женщин, Кандар ударил свою лошадь шпорами и, пустив ее в галоп, поскакал к павильону вазама, который уже начали сворачивать слуги.

Конан не слишком огорчился, увидев, что вазам ушел, особенно когда вместо него появилось такое чудесное создание, как эта украшенная драгоценностями женщина. Ее кожа была темно-смуглой и гладкой, а темные глубокие глаза были настоящими озерами, в которых любой мужчина мог легко «утонуть», причем с большой охотой. И эти темные влажные глаза изучали киммерийца с таким же интересом, с каким он наблюдал за владелицей этих глаз. Она улыбнулась, и Конан тоже ответил ей улыбкой.

– Кажется, что этот Кандар не очень-то любит вас, – сказал он. – Я думаю, что мне понравится любой, кто не нравится ему.

Смех женщины был таким же мелодичным, как и ее голос.

– Совсем наоборот, я чересчур нравлюсь Кандару. – Она увидела замешательство киммерийца и снова засмеялась. – Он хочет меня для своей пардханы. Однажды он зашел так далеко, что даже попытался меня похитить.

– Когда я хочу женщину, я не скачу в сторону, даже не взглянув на нее. – Конан смотрел в эту минуту на нее, так что она могла понять, что он говорил о Кандаре.

– У него есть на это причина. Моя служанка, Алина... – Незнакомка небрежно махнула рукой в сторону покрытой вуалью женщины. – Его сестра.

– Его сестра! – воскликнул Конан, и женщина снова засмеялась. Покрытая вуалью девушка безмолвно зашевелилась в седле.

– А-а, понимаю, ты удивляешься, что сестра знатного человека может быть рабыней. Дело в том, что Алина была замешана в деле со шпионами и ее ожидал топор палача, но я выкупила ее жизнь. Затем я дала бал у себя во дворце, на который был приглашен и Кандар. Он собирался снова грубо давить на меня, мужлан! Но когда он увидел Алину среди моих танцовщиц, он почему-то бросился бежать из моего дворца. Видишь, как легко можно избавиться от этого надоедливого дурня?

Конан уставился на это красивое смеющееся лицо, которое казалось таким открытым и даже невинным, и только то, что он услышал и увидел в это утро, заставило его поверить ее словам.

– Вы, вендийцы, похоже, любите наносить удары по своим врагам через других. Неужели ни один из вас никогда не встречается лицом к лицу с противником?

Ее смех напоминал звенящие колокольчики.

– Вы, с Запада, так прямолинейны, Патил. Ах, эти туранцы! Они думают о себе, как о хитрых и искушенных в интриге. Они совсем как дети, простодушны и наивны.

Конан моргнул при этих словах. Простодушны? Туранцы? Затем что-то еще из того, что она сказала, кольнуло его.

– Ты знаешь, как меня зовут.

– Я знаю, что ты тот, кто называет себя Патилом. Человек должен быть абсолютно глухим, чтобы не услышать о таком чужеземце, как ты, который называет себя вендийским именем. Ты меня заинтересовал.

Ее пристальный взгляд был как нежное прикосновение руки, скользнувшей по широким плечам и груди киммерийца, до его бедер и пояса. Очень многие женщины смотрели на него похожим взглядом, и иногда ему это даже нравилось. Но сейчас Конан чувствовал себя, как жеребец в конюшне, выставленный на продажу.

– И ты тоже хочешь, чтобы я шпионил за кем-то? – спросил он резко.

– Как я уже сказала прежде, – улыбнулась она. – Прямолинейный. И непосредственный, как дитя.

– Я не ребенок, женщина, – прорычал он. – И мне не нужны ваши вендийская хитрость и коварство.

– Знаешь ли ты, почему так много придворных царя Бандаркара сопровождали вазама в Туран? Это была не только его свита, как, кажется, думали туранцы. Я нашла в Туране хороших жонглеров и акробатов, которые делают свои трюки иначе и которые очень придутся ко двору в моем дворце в Айодхье. Я также привезла оттуда танцующего медведя и несколько ученых мужей. Хотя я должна заметить, что философов Турана нельзя сравнить по учености с их коллегами из Кхитая.

– Неужели никто из вас никогда не говорит прямо? Какое отношение имеют все эти вещи ко мне?

– В Вендии, – сказала незнакомка, – наслаждение жизнью – это сама жизнь. Так мы живем. Люди при дворе устраивают охоты и пиры, хотя последние очень часто превращаются просто в пьяные дебоши. Но в любом случае ни то ни другое не подобает для женщины знатного происхождения. Однако на каждое решение, принятое мужчинами верхом на лошади на охоте за дикими кабанами, приходятся два решения, которые он сделал во дворце знатной женщины. Ты можешь спросить, каким образом обычные, даже знатные женщины могут соперничать с принцами и князьями? Мы собираем вокруг себя философов, мыслителей, ученых, самых лучших музыкантов, самых талантливых поэтов, самых лучших актеров и ремесленников, которые делают свои чудесные вещи из металла или камня. Все новые пьесы тут же играют в наших дворцах, и у нас всегда можно найти странных, необычных путешественников из далеких, загадочных стран. Не мешает и то, что наши служанки и рабыни выбраны за их красоту, хотя, в отличие от мужчин, мы требуем аккуратности в обращении с ними.

Лицо Конана мрачнело все больше и больше по мере того, как он слушал ее. Теперь же он взорвался:

– Так вот какой у тебя интерес ко мне? Я должен стать твоим танцующим медведем, пляшущим под дудку?

– Я не думаю, что женщины при дворе царя посчитают тебя танцующим медведем, – сказала она, – хотя ты почти такой же большой, как и медведь. – Внезапно она посмотрела на Конана сквозь свои густые ресницы, и кончик ее языка коснулся полных губ. – Я также не хотела бы видеть тебя на доске, где медведь стоит, – добавила она гортанным голосом.

– Ко... Патил! – донесся крик, и Конан увидел, что Ордо направил свою лошадь вверх по реке.

– Я должен идти, – грубовато сказал киммериец женщине, и она кивнула, как бы говоря, что ее вполне удовлетворяет его манера говорить.

– Приходи ко мне сегодня ночью, о великан, который зовет себя Патилом. Мой интерес к тебе еще не пропал. – Улыбка смахнула жадный взгляд соблазнительницы, и ее лицо снова приняло невинное выражение. – Ты не спросил моего имени. Меня зовут леди Виндра. – И взмахом своего украшенного золотом хлыста она направила лошадь вперед. Женщина с вуалью последовала следом за ней.

Позади Ордо слуги Канг-Хоу уже вели на берег верблюдов торговца, которых сопровождали вооруженные контрабандисты. Одно из горбатых животных уже прыгнуло на берег, в то время как Хасан и Шамил с явным желанием и возбуждением помогали Чин-Коу и Кай-Ше садиться в покрытые навесом каджавах – своеобразные сиденья, укрепленные на боках верблюдов.

– Красивая девка, – заметил Ордо, уставившись вслед удаляющейся Виндре. – И неплохо сидит в седле. – Он осмотрелся вокруг, чтобы проверить, нет ли кого-нибудь поблизости, после чего понизил голос. – Ты нашел эти сундуки?

Конан отрицательно покачал головой.

– Но они здесь, я знаю это. Кто-то пытался сегодня убить меня.

– Это всегда недурной способ, чтобы начать очередной день, – сказал сухо Ордо. – Узнал ли ты вообще хоть что-нибудь?

– Трое людей пытались нанять меня как шпиона, и эта «красивая девка» хотела добавить меня к своей коллекции диких животных.

– Я никогда не понимал твоего юмора, киммериец.

– Я также узнал, что мои глаза являются порождением демона, и помимо этого понял, что Вендия – это сумасшедший дом.

Одноглазый хмыкнул, когда сел в седло лошади.

– Первое я уже говорил тебе сам – и не один раз. Что касается второго, это известно всем. Похоже, что мы наконец начали двигаться.

Отряд и свита вазама (Конан вспомнил, как Торио сказал, что они должны быть первыми на марше) растянулись в длинную линию по направлению к юго-востоку, вендийские копейщики, разделенные на две колонны, охраняли свиту слева и справа. Сам Карим Сингх сидел в богато украшенных носилках из золота и черного дерева, которые несли четыре лошади. Арочный навес из блестящего белого шелка раскинулся над паланкином, и длинные прозрачные полотна из золотистого туранского газа драпировали его края. Кандар скакал позади носилок, низко наклонившись к человеку внутри и что-то горячо говоря ему.

– Если они пытались убить тебя, – продолжал Ордо, – то, по крайней мере, ты расшевелил их.

– Да, пожалуй, ты прав, – сказал Конан. Он оторвал свой взор от носилок вазама. – Нам пора присоединиться к Канг-Хоу и остальным, Ордо. Впереди еще много часов похода.

Глава 13

Ночь и глубины земли были необходимы для некоторых вещей. Некоторые вещи просто не могли вытерпеть света дня или открыть себя светлому голубому небу. Как уже часто случалось в последнее время, ночь застала Найпала в комнате с серым куполом, глубоко под дворцом. Сам воздух в этом зале пах колдовством, слабый сладковатый запах тления, смешивавшийся с непонятным, неопределенным, но явным дьявольским запахом зла.

Этот запах пропитал все вокруг и мог свести с ума. Но чародей старался не вспоминать о том, что случилось в этом зале в прошлый раз, да и не хотел об этом даже думать. Он взглянул на ожившего воина, который стоял неподвижно, как камень, у блестящей, мерцающей стены, на том самом месте, где Найпал приказал ему встать в прошлую ночь. Глаза колдуна метнулись к рабочему столу, пробежав мельком по ларцу из резной слоновой кости. Там, в хрустальных флаконах, находились пять необходимых ингредиентов для передачи жизни, и у него теперь были все составные части.

В гробнице царя Ориссы под затерянным городом Махарастра стояли двадцать тысяч бессмертных воинов. Неумирающая, всепобеждающая армия. И он может дать жизнь примерно двадцати из них. С диким рычанием Найпал принялся ходить взад и вперед по комнате. Старые колдуны, которые подготовили гробницу Ориссы, в точности выполнили приказ царя, чтобы создать его вечных телохранителей в полном соответствии с его инструкциями. Но эти маги и специалисты по изготовлению мумий боялись, что применение для этих телохранителей может быть ужасным, если кто-нибудь сумеет их разбудить от вечного сна, и они придумали одну хитрость. Только один из пяти необходимых ингредиентов можно было найти в Вендии, да и тот был очень редким. Что касается остальных четырех, то их можно было отыскать в землях, само существование которых было не больше чем легендой даже спустя две тысячи лет после гибели Ориссы. Эти ингредиенты были также выбраны еще и потому, что их почти не употребляли маги и чародеи.

Найпал конечно же позаботился о том, чтобы их получить, но какой в них будет толк, если катастрофа разразится над головой чародея до того, как он их получит? Силой заставив себя взглянуть на резной ларец, Найпал сжал пальцы в кулаки и гневно посмотрел на сундучок, как если бы он задумал разбить его. Когда прошлой ночью Найпал вышел наконец из зала, это скорее напоминало бегство. Крадясь по коридорам своего собственного дворца, как вор, он говорил себе, что это не оцепенение, не страх вернулись к нему. Он уже давно победил в себе эти чувства. Ему просто нужен был отдых, вот и все. Ему нужно было встряхнуться и отвлечься. Были вызваны музыканты, столы были накрыты вином и едой, но даже самые изысканные блюда в этот день напоминали колдуну по вкусу древесные опилки, а игра цитр и флейт действовала на нервы. Он приказал высечь и поваров, и музыкантов. По двое и по трое приводили к нему женщин из его пардханы, и они все вернулись назад, плача от того, что не сумели его развеселить. Пять раз в этот день Найпал приказывал раздавать по десять тысяч пайсов бедным от его имени, но даже это не улучшило настроения. И вот он снова пошел в свою колдовскую залу глубоко в подземелье. Здесь он по крайней мере смог встретиться лицом к лицу с опасностью, чем бы она ни была и от кого бы она ни исходила. Его руки коснулись плоского резного ларца из слоновой кости... и он вдруг остановился от звука мелодичного колокольчика. Колдун нервно дернул головой по направлению звука. На самом краю столика из красного дерева, заполненного хрустальными пробирками и ретортами, в которых находились странного цвета жидкости и порошки, причудливо мерцающие зеленоватым и желтым огнем, запечатанные свинцовыми пробками бутыли, покоился плоский сундучок, на этот раз из полированного мореного дуба с серебряным колокольчиком, стоящим на нем. Колокольчик был покрыт причудливой нитью старинных букв и символов. Пока Найпал смотрел на него, колокольчик снова зазвенел.

– Ага, значит, этот дурак все же нашел достаточно мужества, чтобы использовать его, – пробормотал Найпал.

Чародей помедлил несколько секунд, пытаясь разобраться в своих собственных мыслях, но колокольчик зазвонил опять. Тяжело дыша, колдун обошел стол и встал рядом с сундучком из тикового дерева. Колдун откинул крышку сундука и уставился на зеркало, в котором увидел свое отражение и отражение всего того, что было в зале, как в любом другом зеркале. Зеркало было установлено на шарнирах и роликах таким образом, что его можно было передвинуть влево и вправо и установить под любым углом. Найпал передвинул его почти перпендикулярно столу. Затем поставил восемь крошечных костяных подносов на серебряные столбики, которые выходили из отверстий на краю сундучка, – по одному отверстию в каждом углу и один в самом центре. Снова зазвенел колокольчик, и колдун выругался. Зеленоватого цвета пудра, приготовленная заранее и поставленная в коробочке рядом с зеркалом, была аккуратно ссыпана маленькой золотой ложкой на костяные подносы. Наконец Найпал достал из шкатулки маленькую серебряную колотушку, украшенную теми же письменами и орнаментом, что и колокольчик.

– Са-а-рел! – нараспев протяжно сказал Найпал.

Голубая искра сорвалась с колотушки и коснулась колокольчика. Колокольчик зазвенел. Одновременно с этим порошок на четырех подносиках вспыхнул голубым пламенем. Но еще до того, как эти крошечные языки огня потухли, чародей снова заговорил:

– Ка-а-рел!

И снова колокольчик зазвенел от прикосновения голубого пламени.

– Ма-а-рел! Ди-ин-дар!

После третьего звонка колокольчика отражение Найпала в зеркале задрожало и исчезло, превратившись в разноцветную пляску цветных линий и искорок. Медленно, очень медленно какофония красок стала преображаться в образ узколицего человека в тюрбане из дорогого, прошитого золотыми нитями шелка, обернутого несколькими золотыми цепочками и украшенного большими рубинами.

– Найпал? – сказал человек. – Хвала Асуре, что это ты.

– Ваше Сиятельство, – сказал Найпал, подавив в себе раздражение, – чем я могу служить Советнику Слона, который вскоре будет Слоном?

Карим Сингх вздрогнул и быстро посмотрел по сторонам, как бы опасаясь, что кто-нибудь может услышать его. Этот человек не мог быть настолько глупым, подумал Найпал, чтобы разрешить кому-нибудь помимо него присутствовать в комнате, когда он смотрит в живое зеркало. Разве он мог такое допустить?

– Ты не должен говорить подобные вещи, – сказал вазам. – Один Асура знает, кто может нас подслушать. Возможно, другой колдун. Особенно в это время.

– Ваше Сиятельство, я уже объяснял, что только те, кто находятся рядом с одним из зеркал... – Найпал остановился и глубоко вздохнул. Объяснять этому дураку в сотый раз было абсолютно бесполезным занятием и потерей времени. – Я, Найпал, придворный маг царя Вендии Бандаркара. Я планирую заговор и убийство Бандаркара и плюю на него. Я собираюсь помочь Вашему Сиятельству сесть на трон Вендии. Ваше Сиятельство все понимает. Я бы не говорил всего этого, если бы кто-нибудь мог нас услышать.

Карим Сингх кивнул, соглашаясь, хотя лицо его было смертельно бледным.

– Я полагаю, я должен... доверять тебе, Найпал. В конце концов, ты преданно служишь мне. Я также полагаю, что ты знаешь, что тебе лучше выказать мне больше преданности, чем та, что ты оказывал Бандаркару.

– Я слуга Вашего Сиятельства, – поклонился колдун. Найпал подумал, имел ли этот человек хоть какое-то представление о том, насколько его восхождение к власти было делом рук колдуна. – И чем же я могу служить сейчас Вашему Сиятельству?

– Я... точно не знаю, – неуверенно сказал вазам. – Впереди может быть катастрофа. Договор разрушен, в этом нет никакого сомнения. Наши головы могут полететь с плеч. Я предупреждаю тебя, Найпал, я не пойду на плаху один.

Найпал раздраженно вздохнул. Договор с Тураном следовал тем простым формулам, которые он вложил в голову Карима Сингха и которые тот считал своими собственными. Чтобы захватить трон Бандаркара после его смерти, чародею необходимы были беспорядки и хаос в стране. Внешние враги, как правило, только объединяли людей. Поэтому все страны, которые могли угрожать Вендии – Туран, Иранистан, города-государства Китая, Уттара Кору и Камбия, – все они должны были быть умиротворены, чтобы не чувствовали опасности со стороны Вендии, а также чтобы в свою очередь не угрожали войной. Колдун предпочитал всему прочему метод манипуляции людьми, занимающими ключевые позиции, иногда используя и магию, где это было необходимо. Только Карим Сингх думал, что одними договорами можно чего-то добиться. И все-таки именно путешествие в Туран держало его в безопасности от длинных рук Найпала в течение некоторого времени.

– Ваше Сиятельство, если Илдиз не подпишет договор, это не будет иметь большого значения. Конечно же, даже если Бандаркар и будет недоволен этой неудачей и рассердится на Ваше Сиятельство, у него не хватит времени на то, чтобы...

– Слушай меня, идиот! – Глаза Карима Сингха вылезли из орбит в припадке истерии. – Договор был подписан! И в течение всего нескольких часов после этого верховный адмирал Турана был убит! Погиб от рук вендийских асассинов! Кто еще, как не сам Бандаркар, осмелится на такое? И если это действительно его рук дело, то что это за игра, в которую он играет? Действительно ли мы идем против него незамеченными, или же он просто играет с нами, как кошка с мышкой?

Пот выступил на ладонях Найпала, пока он слушал вазама, но чародей не вытирал соленых капель, так как его собеседник мог это увидеть. Его глаза скользнули по ларцу из слоновой кости. Армия? Возможно, под командой колдуна? Но каким образом она могла быть собрана без его ведома?

– Бандаркар не может ничего знать, – сказал он наконец. – Уверено ли Ваше Сиятельство во всех фактах? Слухи и сплетни иногда бывают искажены и раздуты.

– Кандар казался убежденным во всем. И этот Патил, который все ему рассказал, не был похож на человека, искушенного в интриге. Да что там говорить, он простодушен и наивен, как новорожденный младенец.

– Опиши мне внешность... этого Патила, – сказал мягко колдун.

Карим Сингх нахмурился.

– Варвар. Высокий варвар с бледной кожей и глазами пан-кора. Куда ты исчез? Эй, Найпал!

Прежде чем вазам успел описать наружность Конана, колдун подскочил к столу и схватил резной ларец из слоновой кости. Он откинул крышку, отмахнул рукой шелковые платки и уставился в зеркало, которое показывало ему ту же картину, что и прежней ночью, – огромное море огней в темноте. Это была не армия, как чародею тогда показалось. Просто большой караван. Внезапно кусочки мозаики сошлись вместе, хотя на каждый вопрос еще предстояло найти надлежащий ответ. Найпал вдруг сообразил, что Карим Сингх проклинает его исчезновение и ругается всеми святыми.

– Найпал! Чтоб тебя испепелила Катар! Где ты? Вернись немедленно или клянусь Асурой!..

Колдун снова подошел близко к зеркалу, в котором виднелось обезумевшее от волнения и покрасневшее лицо Карима Сингха.

– Ага, ты вернулся как раз, чтобы спасти свою дурную голову! Как ты посмел уйти, даже не спросив у меня разрешения? Я не потерплю такого!..

– Ваша Светлость, простите меня. Ваша Светлость должны выслушать меня. Этот человек, который зовет себя Патилом, этот гигант варвар с глазами пан-кора...

Найпал невольно содрогнулся при этих словах – возможно, это было дурным предзнаменованием или даже хуже?

– Он должен умереть и все, кто находится вместе с ним. Сегодня же ночью, Ваша Светлость.

– Почему? – требовательно спросил Карим Сингх.

– Его описание, – сочинил на ходу колдун. – Различные откровения и видения, которые снизошли на меня, дали мне знать, что человек, соответствующий этому описанию, может разрушить все наши планы. И еще одна угроза для нас состоит в том, что в том же самом караване, где находится и Ваша Светлость, есть люди, которые могут нам помешать. Я узнал об этом только что. В караване есть группа вендийских купцов. Их глава, человек, которого зовут Сах-Ба, хотя он может использовать и другое имя. У них есть вьючные животные вместо верблюдов с тюками, похожими на те, что перевозят шелк.

– Я полагаю, что и эти люди также должны умереть, – сказал Карим Сингх, и Найпал кивнул:

– Ваша Светлость понимает все очень хорошо.

Колдун отдал приказы, которые явно не были выполнены до конца. Ему не повиновались. Найпал терпеть не мог неповиновения, и виновные должны быть сурово наказаны.

– Я снова спрашиваю, почему?

– Искусство пророчества и божественного откровения непонятно во всех деталях, Ваша Светлость. Все, что я могу сказать определенно и наверняка сейчас, это то, что каждый день, каждый час жизни этих людей создают угрозу восхождения Вашей Светлости на трон. – Колдун выдержал паузу, осторожно подбирая слова. – Есть еще кое-что, что я должен вам сказать, Ваша Светлость. Внутри тех тюков, которые похожи на тюки шелка, которые везут с собой вендийские торговцы, находятся сундуки, запечатанные свинцовыми печатями. Эти сундуки должны быть доставлены ко мне с нетронутыми печатями. И я должен добавить, что последнее более важно для того, чтобы Ваша Светлость взошла на трон, чем все остальное, чем все, что мы пока сделали и предприняли. Сундуки должны быть доставлены ко мне с нетронутыми печатями.

– Мое восхождение на трон, – сказал бесцветно Карим Сингх, – зависит от сундуков, которые должны быть доставлены тебе? От сундуков, которые были в том же караване, где нахожусь и я? От сундуков, о существовании которых ты ничего до этого не знал?

– Клянусь Асурой, это правда, – ответил Найпал. – Пусть будет проклята моя душа, если это неправда.

Ему было легко произнести слова этой клятвы – его душа была проклята уже давно.

– Ну что ж, хорошо. Пусть будет так. Все эти люди будут мертвы еще до восхода солнца. И сундуки будут также доставлены к тебе. Мир тебе.

Серебряный колокольчик зазвенел опять, и, отразившись таким же звоном, зазвенел его близнец далеко отсюда, в шатре вазама. Лицо в зеркале дрогнуло и исчезло, а для Карима Сингха его зеркало также стало обычным зеркалом.

– И мир тебе, самый лучший из всех глупцов, – пробормотал колдун.

Его ладони все еще были мокры от пота, но по крайней мере смерть даст ему все ответы, которые он искал. Улыбаясь, он вытер вспотевшие ладони о свой шелковый халат.

Глава 14

Полная темнота была разбита на большом расстоянии сотнями костров погруженного в ночь лагеря, которые были разбиты среди более чем тысячи палаток и шатров. Многие из этих палаток мерцали желтым огнем от ламп, зажженных внутри, которые отбрасывали дрожащие загадочные тени на стены из шелка или хлопковой ткани, делая их почти невидимыми. Звон цитар и лютни наполнял воздух, и над лагерем разносился аромат шафрана и корицы от еды, которую недавно поели их обитатели за ужином.

Конан приблизился к шатру Виндры с неуверенностью, которая была непривычна для него. В течение всего дня похода он избегал ее, и если это заключалось в основном в том, чтобы находиться с верблюдами Канг-Хоу, вместо того чтобы встретиться с ней, то это было далеко не так легко сделать, как это могло показаться. Вполне возможно, что она хотела его только как забавную, странную игрушку для своих знатных друзей в Айодхье, этого чудаковатого варвара с глазами демона, на которого можно полюбоваться как на странную заморскую диковину или дикого зверя, но с другой стороны, женщина не смотрела кокетливо на диковину сквозь свои густые длинные ресницы. В любом случае, она была красива, а он был молод, и поэтому он пришел, как она и просила его. Наклонившись над входом-пологом в шатер, он столкнулся с Алиной, которая внимательно и остро посмотрела на него. Он едва мог различить ее глаза сквозь вуаль.

– Твоя госпожа... – начал было он и оборвал свою фразу, когда гневная вспышка мелькнула в глазах девушки. Но она исчезла так же быстро, как и появилась, и девушка низко поклонилась ему, уступив дорогу. Шатер Виндры был, конечно, меньше по размерам шатра Карима Сингха, но он точно так же был разделен на перегородки-комнаты шелковыми тонкими занавесками. В центральной «комнате», которая была устлана тончайшей работы вендийскими коврами и освещена золотыми лампами, стояла, ожидая его, Виндра.

– Ты пришел, Патил. Я очень этому рада. Конан стиснул зубы, чтобы не открыть рот от изумления. Золото, рубины и изумруды все еще украшали ее прическу, но те одежды, которые она носила до этого, сменились прозрачной материей из тончайшего газа. Она была покрыта тканью от шеи до щиколотки, и в то же время ее поза у лампы отбрасывала завораживающие, чарующие тени ее гибкого красивого тела, а сильный запах жасмина, исходивший от ее умащенной кожи, казалось, был самим символом безнравственности и коварства.

– Если бы это был Туран, – сказал он наконец, обретя дар речи, – или Замора, или Немедия, и в комнате были бы две женщины, одетые, как ты и твоя служанка, Алина была бы на свободе, а ты была бы рабыней. Для мужчины, разумеется, к его вящему удовольствию.

Виндра улыбнулась и прикоснулась пальцем к губам.

– Как глупо со стороны этих женщин давать возможность своим рабыням затмевать их красоту. Но если ты хочешь увидеть Алину, я прикажу ей танцевать для тебя. Боюсь, что, кроме нее, у меня нет больше других девушек-танцовщиц. В отличие от Карима Сингха и других мужчин, я не считаю их такой уж необходимостью.

– Я с гораздо большим удовольствием увидел бы, как ты пляшешь для меня, – сказал он ей, и она тихо засмеялась.

– Вот этого не увидит ни один мужчина.

И в то же время она обвилась руками в воздухе и подняла их, как настоящая танцовщица, и одно это заставило пересохнуть горло Конана. Ткань почти не скрывала ее округлые бедра и острую грудь.

– Я хотел бы хлебнуть немного вина, – сказал он хрипло.

– Разумеется. Алина, принеси вина и сладостей. Но сядь, Патил. Отдохни.

Она легонько толкнула его на подушки из шелка и бархата. Он так и не понял, каким образом ей это удалось, так как ей пришлось поднять свои маленькие руки, чтобы положить их на его плечи, но он подозревал, что ее жасминовые духи имели к этому какое-то отношение. Он попытался обнять ее обеими руками, после того как она так соблазнительно наклонилась к нему, но она гибко ускользнула от него, как угорь, и откинулась на подушки в двух шагах от него. Он наполовину поднялся на локтях и принял бокал душистого вина от Алины. Бокал был таким же тяжелым золотым бокалом, как и тот, какой предложил ему вазам, но вместо аметистов он был украшен полированным кораллом.

– Вендия, похоже, очень богатая страна, – сказал он после того, как выпил вино, – хотя я еще не достиг ее, чтобы все это увидеть своими глазами.

– Это правда, – сказала Виндра. – А что еще тебе известно о Вендии, до того как ты попадешь туда?

– Вендийцы делают ковры, – сказал он, – и они опрыскивают духами свое вино и своих женщин.

– А что еще? – захихикала она.

– Женщины из пардхана считают большим позором обнажить свои лица, хотя обнажать все остальное считается в порядке вещей.

Эти слова вызвали откровенный громкий смех, хотя легкая краска выступила на лице Алины сквозь ее вуаль. Конану нравился смех Виндры, хотя он уже стал уставать от шуток и игры.

– Если не считать всего этого, Вендия, похоже, знаменита еще своими шпионами и асассианами-убийцами.

Обе женщины широко раскрыли в ужасе рты, и лицо Виндры побелело.

– Мой отец был убит катари. Как и отец Алины.

– Катари?

– Это асассины, которыми так знаменита Вендия. Ты хочешь сказать, что даже не знаешь их имени. – Виндра покачала головой и содрогнулась от страха. – Они убивают людей, иногда за золото, иногда просто ради каприза, но всегда смерть жертвы посвящена жестокой, страшной богине Катар.

– Я где-то слышал это имя, – сказал он. – Где-то слышал...

Виндра презрительно фыркнула.

– Несомненно, что это имя сорвалось с губ мужчины. Это излюбленное проклятие у вендийских мужчин. Ни одна женщина не могла быть настолько глупой, чтобы назвать имя богини, посвященной вечной смерти и крови.

Она явно дрожала при этих словах, и он мог чувствовать, как она замыкается в себе от страха. Он быстро сменил разговор, переключившись на тему, куда более приятную для женских ушей. «Один из ее поэтов, несомненно, тут же сочинил бы подобающие к месту стихи», – подумал с горечью он, но вся поэзия, которую он знал, была переложена на слова песни, и большинство из них были такими, от которых могла покраснеть и портовая шлюха.

– Человек из твоей страны сказал сегодня что-то очень необычное, – сказал он медленно и произнес слова, которые не могли бы ее расстроить.

– Он сказал, что мои глаза выдают во мне порождение демона, пан-кора, как он его называл. Ты явно не веришь этому, иначе ты с криками ужаса бросилась бы бежать от меня, вместо того чтобы пригласить меня выпить глоток вина.

– Я могла бы в это поверить, – сказала она, – если бы не говорила со знающими людьми, которые сказали мне о далеких землях, где все мужчины – высокие силачи с глазами, которые горят, как сапфиры. И кроме того, я очень редко бегу от чего-либо с криком страха. – Легкая улыбка вернулась на ее лицо, и ее губы слегка дрогнули. – Конечно, если ты действительно утверждаешь, что являешься пан-кором, я никогда не сомневалась бы и в человеке, который зовет себя Патилом.

Конан слегка покраснел. Похоже, что каждый в караване знает, что это имя ему не принадлежит, но он не мог заставить себя сказать, что это не его имя и что он сказал неправду.

– Я прежде уже сражался с демонами, – сказал он, – но я не из их породы.

– Ты сражался с демонами? – воскликнула Виндра. – Правда? Я видела демонов однажды, около двух десятков, но я не могу даже себе представить, что кто-то действительно может сразиться с ними, что бы ни говорили легенды.

– Ты видела демонов?

Несмотря на то, что он встречал этих адских созданий и прежде, Конан также знал, что демоны, да и колдуны, если уж на то пошло, встречаются в мире не так уж часто, как полагает большинство людей. Просто киммерийцу очень «везло» с ними, хотя Ордо настаивал на том, что на Конане лежит какое-то проклятие.

– Целая свора в одном месте?

Темные глаза Виндры сверкнули яростным огнем.

– Ты не веришь мне? Там было много свидетелей, не только одна я. Пять лет назад во дворце царя Бандаркара тот, кто тогда был придворным магом, был унесен на глазах у всех придворных демонами. Его звали Заил Бал. Демонов звали раджайе, они выпивают жизнь, как вино из тел своих жертв. Теперь ты видишь, что я знаю, о чем говорю.

– Разве я сказал, что не поверил тебе? – сказал Конан. Он мог поверить в то, что двадцать демонов могут появиться одновременно в одном месте. Гораздо меньше он мог поверить в то, что кто-то мог спастись в такой ситуации. Если бы Конан увидел это своими собственными глазами, наверное, его удача все-таки осталась бы при нем.

Легкая морщинка пролегла между бровями Виндры, как если бы женщина сомневалась в искренности киммерийца.

– Если ты действительно сражался с демонами... Ты видишь, что я не сомневаюсь в правдивости твоих слов... тогда ты безусловно просто обязан остановиться в моем дворце в Айодхье. Да что я говорю, даже сам Найпал захочет встретиться с человеком, который сражался с демонами. Какое это будет торжество!

Это было очень приятно слушать, подумал Конан уныло, если бы она не упомянула имя другого мужчины.

– Ты хочешь, чтобы там был я или этот Найпал?

– Разумеется, я хочу, чтобы вы оба были там. Подумай о том, какое это будет развлечение и изумление для всех присутствующих. Ты, великан воин, который явно прибыл из дальних и загадочных стран и сражался там с демонами. И он, придворный маг и чародей Вендии, человек, который...

– Колдун, – тяжело выдохнул Конан. Ордо решил бы, что он сделал это нарочно, иначе он пробормотал бы ругательство.

– Да, чародей, – сказала Виндра. – Это самый загадочный, самый таинственный человек во всей Вендии. Не больше, чем горсть людей, за исключением царя Бандаркара (и, пожалуй, Карима Сингха), знают его в лицо. Женщины желали побывать в его личных покоях только для того, чтобы потом сказать, что видели его лицо.

– Я никогда не встречал этого человека, – сказал Конан, – да и не стремлюсь к этому.

Ее смех был глухим и развратным.

– О, он довольно часто встречается с женщинами, с теми, которые достаточно красивы. Они исчезают на несколько дней и возвращаются совершенно утомленные, рассказывая о невероятной силе страсти, но когда их спрашивали описать его внешность, это описание делалось туманным. Его лицо, по их словам, вполне могло подходить любому красивому мужчине. И все же любовный экстаз и наслаждение, испытываемое ими, было столь велико, что даже я сама думала о...

Конан пробормотал ругательство и отшвырнул в сторону золотой бокал. Виндра взвизгнула, когда киммериец вскочил, схватив ее лицо ладонями.

– Я совсем не хочу, чтобы тебя привлекал какой-то там колдун, – горячо сказал Конан. – Я не потому хочу тебя, что ты из страны, которая находится далеко от моей родины, или потому что ты кажешься странной для людей моей страны. Я хочу тебя, потому что ты прекрасная женщина и ты заставляешь мою кровь кипеть, как расплавленная медь.

В ее глазах было одобрение и приглашение не останавливаться на словах, и когда Конан поцеловал ее, она спрятала свои руки в волосах киммерийца, как будто это она держала его, а не наоборот. Когда наконец Виндра прижалась со вздохом к груди Конана, в ее больших темных глазах была хитрая искорка, маленькие белые зубы прикусили полную нижнюю губу.

– Ты собираешься взять меня сейчас? – спросила она мягко и добавила, когда Конан что-то зарычал в ответ: – Сейчас, когда Алина стоит рядом и наблюдает?

Конан не отвел глаз от ее лица.

– Она все еще здесь?

– Алина предана мне по-своему и очень редко оставляет меня.

– И ты не собираешься отослать ее на время...

Эта фраза была не просто вопросом.

– Неужели ты хочешь отделить меня от моей преданной служанки? – спросила Конана Виндра с широкой улыбкой.

Прочистив горло, Конан вскочил на ноги. Алина стояла рядом, и в ее светлых глазах, сверкавших под вуалью, читалось удивление, смешанное с весельем.

– Я не имел бы ничего против того, чтобы связать вас спина к спине веревками в седле, как тюки с шелком. Но вместо этого я лучше поищу хорошую, честную шлюху в этом караване, так как ваши игры уже начинают мне надоедать.

Конан быстро вышел из шатра, думая, что обрезал все связующие нити раз и навсегда, но веселые слова проводили киммерийца прежде, чем он опустил за собой полог шатра.

– Ты очень грубый и неистовый человек, о тот, кто называет себя Патилом. Ты будешь хорошей забавой и развлечением для моих друзей.

Глава 15

Рядом с лагерем было немало сводников. Конану было хорошо известно, что в таких больших караванах они всегда должны быть. Все они делились на два типа. У Карима Сингха конечно же были с собой рабыни и наложницы из гарема, так же, как и у других людей вендийской знати и даже у многих богатых купцов, но что касается остальных (стражников, солдат, погонщиков верблюдов и мулов), то от Хоарезма до Секундерама был долгий путь – и без женщин. И вот тут на помощь и приходили сводники. Они установили свои столики, сделанные из досок, поставленных на бочки у своих палаток, сидели и потягивали вино, пока солдаты и конюхи ждали своей очереди войти в палатки. Они давали бесплатно дешевое вино, которое подносили своим клиентам столь желанные ими женщины, худые и полные проститутки, низкие и высокие девицы, совсем еще юные и уже не первой свежести. Мягкая, доступная плоть. И если их позолоченные пояса висели низко на бедрах, а полосы из толстого шелка покрывали тело лучше, чем тот газ, что носили девушки-танцовщицы из пардханы, то вся эта одежда могла быть сброшена за одну серебряную монету, так женщины были товаром, который продавался здесь. Конан понял, что не женщины ему сейчас нужны.

Он сидел на пустой бочке перед палаткой второго купца-сводника, потягивая из глиняной кружки дешевое разбавленное вино, с девушкой, у которой была очень тонкая талия и которая сидела на его колене. Она шутливо укусила маленькими белыми зубами его за шею. Он даже не делал вид, что она его не интересует, но она была развлечением, и довольно приятным, от событий сегодняшнего дня. Грудастая девка, сидевшая у первой палатки, была точно такой же. Хотя ему не стукнуло и двадцати лун, он давно уже научился сдерживать свой гнев, когда это было необходимо, но в этот день он сдержал его, когда разговаривал с Каримом Сингхом, и выплеснул его на Кандара. А теперь еще и Виндра. В настоящую минуту он хотел выместить на ком-то свою ярость, разрядить ее, ударить кого-то... Он хотел, чтобы один из мужчин, ищущих женщину; бросил ему вызов, пытаясь отобрать девку у него на коленях, или даже двое, или четверо. Ударить кого-то кулаком, даже выбить искры сталью, скрестив мечи с противником, – все это могло охладить его гнев, который бурлил у него в груди, как змея, у которой яд капал с острых клыков. Худенькая девушка довольно прижалась к нему, когда он сжал ее в своих объятиях, и уставилась сердито на него, когда он хлопнул ее по заду и посадил на винную бочку.

– Я не вендиец, – сказал он ей, бросив несколько монет в ее ладонь. – Я не люблю выплескивать свой гнев на других, я делаю это только с теми, кто этого заслужил.

Ее взгляд выразил полное непонимание, но Конан говорил эти слова не для нее, а для самого себя. Веселый смех из палаток проституток провожал его, пока он шел назад в лагерь.

Многие из палаток купцов уже были темными, и тишина окружала даже ряды животных позади каждой из них, хотя легкие звуки цитары, флейты и тамбурина все еще звучали из шатров знати. Спать, подумал он. Спать, а потом – снова в поход, снова спать и снова в поход. Он должен найти противоядие в Вендии и вопросы, ответы на которые он хотел найти, но сейчас он хотел заснуть и избавиться от гнева. Костер уже почти совсем погас перед одинокой палаткой, в которой жили Канг-Хоу и его племянницы. Кхитайский слуга сидел у костра и ворошил угли суковатой палкой. Он был единственным, кто еще двигался среди закутанных в одеяла спящих контрабандистов, лежащих у палатки купца. Но Конан резко остановился, не дойдя до костра, услышав странные звуки, которые сказали ему, что что-то тут было не так. Он напряг свой слух больше, чем обычно, а его глаза пробежали по теням, которые сгрудились у других палаток. Звуки окружали его, и он внимательно слушал. Шорох кожи о кожу, мягкий звон металла и легкий стук сандалий и сапог о землю. Тени передвигались там, где они должны были быть неподвижными.

– Ордо! – заорал Конан, взмахнув своим могучим мечом. – Поднимайтесь, или вы все подохнете в собственных постелях!

Прежде чем предупреждение успело сорваться с его губ, контрабандисты уже вскакивали на ноги с саблями в руках. И вендийцы тоже, на конях и с оружием в руках, обрушились на них. Пробиться к друзьям было чистейшим сумасшествием, и киммериец знал это. Они сражались не для того, чтобы удержать позицию, а чтобы спастись, и каждый человек будет пытаться пробиться сквозь кольца звенящей стали. Но у него было не слишком много времени для размышлений. Он уже убил одного из врагов и скрестил меч с другим к тому времени, когда он крикнул свое предупреждение.

Выдернув меч из тела второго трупа, Конан почти отсек голову еще одному вендийцу, одновременно пытаясь найти лазейку для спасения и не обращая внимания на дикие крики и лязг железа вокруг него, по мере того как пробивался от палатки кхитайца. Украшенный шлемом и тюрбаном всадник появился перед ним. Его копье было потеряно или сломано, но его тулвар был высоко занесен под головой Конана. Жестокая, страшная усмешка вендийца превратилась в выражение шока, когда Конан взвился в воздух, напав на врага. Будучи не в состоянии использовать свою саблю на таком близком расстоянии, всадник ударил Конана рукоятью своего оружия, пока его лошадь плясала кругами. Великан киммериец также не мог использовать свой меч и просто обхватил рукой вендийца, но другая его рука выхватила кинжал из ножен, и он легко вошел в щель между металлическими пластинами кольчуги. Всадник застонал и свалился с седла на землю. Конан вскочил на его место, схватив руками поводья и ударив сапогами в бока коня. Лошадь, привычная к кавалерийским упражнениям, пошла быстрым галопом, и Конан, низко пригнувшись в седле, направил ее в щель между палатками. Купцы и их слуги, поднятые шумом и суматохой, отскакивали с криками в сторону от быстро скачущего всадника.

Внезапно перед ним очутился человек, который не отскочил в сторону. Это был один из караванных стражников, который опустился на одно колено и уперся в землю древком своего копья, направив его на Конана. Лошадь дико заржала от боли, когда длинное лезвие вонзилось ей в грудь, и Конан перелетел через голову падающей на землю лошади. Он почти потерял сознание и с трудом дышал от сильного падения, но все же пытался встать. Стражник поспешил к нему, думая, что без труда убьет человека, стоящего на коленях. Он высоко занес над его головой тулвар. С тем последним, отчаянным усилием, которое еще оставалось от его силы, Конан вонзил меч в грудь врага. Скорость атакующего вендийца была так велика, что меч киммерийца вошел ему в грудь по рукоять, и он повалил Конана на землю. Все еще еле переводя дыхание, Конан отбросил умирающего в сторону, освободил лезвие и юркнул в темноту. Чуть не упав на землю, он откинулся спиной на одну из палаток. Разбуженные купцы кричали возбужденно со всех сторон:

– Что случилось?

– Нас атаковали?

– Бандиты!

– О боги, мои товары!

Вендийские солдаты отталкивали в сторону купцов, колотя их древками копий.

– Возвращайтесь в свои палатки! – кричали они. – Мы ищем шпионов! Возвращайтесь в свои палатки, и вы не пострадаете! Все, кто будет снаружи палаток, будет арестован!

Лазутчики, подумал Конан. Он все-таки получил ту схватку, о которой мечтал, но часть прежней ярости еще сохранялась в нем, и эта частица гнева становилась все сильнее и сильнее. Несколько секунд назад все, что он хотел, – это спастись из лагеря, и больше он ни о чем не мечтал. Но сейчас он подумал, что неплохо бы навестить человека, который считал всех чужеземцев шпионами.

Как охотящийся леопард, высокий киммериец мягко, по-кошачьи передвигался от тени к тени, сливаясь с темнотой. Он легко избегал любопытных глаз, но их становилось все меньше и меньше. Никто не двигался в промежутках между палатками, за исключением солдат, о приближении которых говорили лязг доспехов и звон оружия, а также проклятия и ругательства, что им нужно искать каких-то дурацких лазутчиков, когда все нормальные люди спят. Конан бесшумно передвигался в более густые, глубокие тени при появлении недалеко от него вендийцев, наблюдая с мрачной усмешкой, как они проходят мимо него, иногда всего лишь на расстоянии вытянутой руки, и все же он оставался невидимым. Шатер Карима Сингха был освещен изнутри светом, и два больших костра пылали перед навесом-входом в его шатер. Пламя костров делало легкий свет, струившийся сквозь шелк сзади шатра, почти таким же темным, как и окружающая его темнота. Около двадцати вендийских всадников стояли неподвижно, как статуи, на лошадях вокруг шатра. Он уже собирался распороть мягкую ткань своим кинжалом, когда голоса внутри остановили его.

– Оставьте нас одних, – приказал Карим Сингх.

Конан распорол только маленькую щель, раздвинув ее своими пальцами. Последний вендийский солдат низко поклонился и вышел из шатра. Карим Сингх стоял с кавалерийской саблей в руках, а перед ним на коленях скорчился вендиец. Его лодыжки и руки были туго стянуты веревками. Он был одет в одежду купца, хотя она явно не подходила к его жестокому, суровому лицу и длинному шраму, пересекавшему его нос и щеку.

– Ты тот, кого зовут Сах-Ба? – мягко спросил вазам.

– Меня зовут Амаур, Ваша Светлость, и я честный торговец, – сказал стоящий на коленях человек. – И даже у вас нет права конфисковывать мои товары без всякой причины.

Грубый, жесткий голос заставил Конана напрячься от недавнего воспоминания. Всадник в дюнах. Он, пожалуй, послушает немного, прежде чем убьет Карима Сингха. Вазам прижал острие сабли к горлу вендийца.

– Тебя зовут Сах-Ба?

– Меня зовут Амаур, Ваша Светлость. Я не знаю никого, кого зовут...

Стоящий на коленях человек широко раскрыл рот, когда острие сабли продвинулось чуть дальше, оцарапав кожу. Тонкая струйка крови потекла по его шее.

– Честный торговец? – тихо рассмеялся Карим Сингх и двинул лезвие сабли еще дальше. Человек, сидящий на земле, откинулся назад, но острие сабли следовало за ним. – Внутри тюков с шелком, которые находятся на твоих вьючных мулах, я нашел сундучки, запечатанные свинцовыми печатями. Ты по меньшей мере контрабандист. Кому предназначены эти сундуки?

С диким воплем пленник опрокинулся на спину. Он уставился на приближающееся лезвие расширенными глазами. Лезвие все еще касалось его шеи, и ему некуда было больше отступать. Жесткое выражение его лица сменилось маской ужаса.

– Я... я не могу этого сказать, Ваша Светлость. Клянусь Асурой, я не могу!

– Ты скажешь это или очень скоро увидишь своими глазами Асуру. Или, что более вероятно, Катар. – Голос вазама стал заговорщическим. – Я знаю это имя, Амаур. Но я должен услышать его от тебя, если ты хочешь жить. Говори же, Амаур, и ты будешь жить.

– Ваша Светлость, он... он убьет меня. Или даже хуже, чем просто убьет.

– Убью тебя я, Амаур. Эта сабля стоит у твоего горла в эту минуту, а он – далеко отсюда. Говори!

– Н... Найпал! – выдохнул вендиец. – Найпал, Ваша Светлость!

– Отлично, – сказал мягко Карим Сингх. Но он не отвел лезвия сабли. – Видишь, как это было легко сделать? Так. Но зачем? Скажи мне, зачем ему нужны эти сундуки?

– Я не могу этого сказать, Ваша Светлость! – Слезы текли по щекам Амаура, он дрожал от рыданий. – Клянусь Асурой, клянусь Катар, я бы сказал вам, если бы мог, но я ничего не знаю! Мы должны были встретить корабль, убить всех на борту и доставить эти сундуки в Айодхью. Возможно, Сах-Ба знал больше, но он мертв. Клянусь всеми богами, Ваша Светлость! Я говорю правду, клянусь вам!

– Я верю тебе, – вздохнул Карим Сингх. – Какая жалость.

И он налег на саблю всем весом тела. Попытка Амаура вскрикнуть превратилась в булькающее клокотание, когда сталь впилась ему в горло. Карим Сингх уставился на него, как будто пораженный видом крови, пузырящейся у Амаура во рту, и конвульсиями, которые сотрясали его тело. Внезапно вазам выпустил саблю из рук. Она осталась в почти вертикальном положении, с лезвием, которое пронзило насквозь горло Амаура и вонзилось в землю, дрожа от агонии несчастного вендийца.

– Стража! – позвал Карим Сингх, и Конан опустил свой кинжал, которым он уже собирался распороть всю стену шатра. – Стража!

Около десятка солдат быстро вбежали в шатер с обнаженными саблями. Уставившись на жуткую сцену и стоящего перед ними повелителя, они торопливо вложили оружие в ножны.

– Другие лазутчики, – сказал вазам. – В особенности великан с бледной кожей. Его взяли в плен? Его нельзя ни с кем спутать из-за его роста и больших голубых глаз.

– Нет, Ваша Светлость, – сказал с большим уважением в голосе один солдат. – Четверо из этого отряда мертвы, но не великан. Мы рыщем по лагерю в поисках остальных.

– Значит, он все еще там, – сказал Карим Сингх, как бы разговаривая с самим собой. – Он, кажется, довольно прямой человек. Прирожденный воин. Он теперь будет искать меня.

Он вздрогнул и пронзил гневным взором солдат, как бы рассердившись на то, что они услышали его.

– Его надо найти во что бы то ни стало! Тысяча золотых тому, кто доставит его, живым или мертвым! Вы все и десять остальных останетесь здесь, охраняя меня, пока варвар не будет мертв или не закован в цепи. А тот, кто не умрет, пытаясь остановить варвара, который попытается пробиться ко мне, будет молить о быстрой смерти. А теперь унесите отсюда эту падаль, – добавил он, кивнув головой в направлении трупа Амаура. После этого вазам быстро вышел из комнаты, окруженный солдатами, а Конан тяжело опустился на землю. Сражаться против двадцати солдат... Он даже не сумеет пробиться к Кариму Сингху прежде, чем его зарубят солдаты. Конан знал людей, которые бросались в объятия смерти мужественно, но бессмысленно; он не принадлежал к их числу. Он давно уже встречался со смертью и не раз чувствовал ее ледяное дыхание рядом с собой. Конан встречался с ней задолго до того, как узнал, что в крови находится яд Патила. Он не боялся смерти, но и не рвался к ней, и когда он встречался лицом к лицу с ней, эта встреча должна была иметь какой-то смысл для него. Кроме того, теперь Конан знал одно имя – Найпал, человек, который начал все это дело. Это был еще один человек, который должен был умереть, так же, как и Карим Сингх. Конан бесшумно растворился в темноте ночи.

Глава 16

Конь и бурдюк с водой – вот что неплохо иметь в эту минуту, подумал Конан. В этой земле человек без лошади и без воды был умирающим или уже мертвым. В караване было больше верблюдов, чем лошадей, и многие лошади годились больше для парада, чем для человека, который собирался путешествовать быстро и далеко. Более того, слух о вознаграждении за его голову распространился очень быстро, так как солдаты очень оживленно искали Конана. Дважды он нашел подходящих коней и вынужден был оставить их, когда рядом появлялись патрули солдат в шлемах и тюрбанах. Наконец он очутился в той части лагеря, где размещалась вендийская знать. Большинство шатров и палаток были неосвещенными, и тишина в лагере была такой же, как и в лагере купцов. Конан подумал о том, что солдаты, возможно, были куда более вежливы и осторожны здесь, чем в отношении с купцами. Что-то двигалось в темноте; он заметил, как тень переместилась влево, и он замер на месте. От темной массы до него донеслось громкое сопенье и звон цепи. Конан подошел поближе, внимательно вглядываясь в темноту, и вдруг едва подавил смех. Это был танцующий медведь Виндры. Внезапно он импульсивно опустил свой кинжал. Медведь, сидевший на всех четырех лапах, наблюдал за ним, пока он осторожно приближался к зверю.

Он не двинулся с места, когда увидел кожаный ошейник у него на шее.

– Это суровая земля, – прошептал он, – и в ней есть множество способов встретить смерть.

Он подумал, что наверное выглядит очень глупым, разговаривая с животным, но в этом также была необходимость.

– Ты можешь встретить охотников или более сильных медведей. Если ты не убежишь на достаточно большое расстояние, они снова прикуют тебя к цепи и заставят тебя танцевать для Виндры. Выбор остается за тобой – умереть свободным или танцевать для твоей госпожи.

Медведь уставился на него, когда его ошейник растянулся, и он удержал наготове свой кинжал. Только потому, что он еще не атаковал его, не означает, что он этого не сделает вообще, а косматое чудовище было чуть ли не вполовину больше размерами, чем он сам. Очень медленно медведь поднялся и побрел в темноту.

– Лучше всего умереть на свободе, – усмехнулся ему вслед Конан.

– А я все-таки говорю тебе, что что-то двигалось в темноте.

Конан замер, прокляв свои импульсивные желания.

– Возьми десять человек, и посмотрим, что там такое.

Одним быстрым движением киммериец распорол материю шатра и юркнул внутрь, прислушиваясь. Осторожные шаги солдат прозвучали за его спиной, пока они огибали палатку с двух сторон. Внутри помещения было почти так же темно, как и снаружи, хотя цепкие глаза Конана, уже привычные к темноте, могли различить тени-формы людей и коней, падающие на ковры, устилавшие пол. Шаги замерли на другой стороне тонкой шелковой стенки, и голоса что-то невнятно забормотали. Одна из теней сдвинулась в сторону. Проклятье, подумал Конан. Надеясь на то, что это не был еще один медведь, он бросился к ней сам. Вздох, который раздался, когда он опустился на темную фигуру, совсем не был похож на сопенье медведя. Мягкое, гибкое тело извивалось под тонким полотняным одеялом, которое Конан сжал обеими руками, и его рука отчаянно зажала рот как раз в тот момент, когда из него был готов вырваться крик. Приблизив к темной фигуре лицо, он посмотрел в большие глаза, в которых была смесь страха и ярости.

– Алины нет с тобой, Виндра, – прошептал Конан и отвел свою руку от ее рта.

Когда ее рот открылся еще раз, чтобы закричать, Конан заткнул его локоном ее волос, которые замотал себе на руку.

Он быстро ощупал рукой ее постель, пока не нашел длинный шелковый шарф, которым обмотал ее волосы вокруг рта, чтобы девушка не сумела выплюнуть их. Связанная и с кляпом во рту, подумал киммериец, она не сможет поднять тревогу до тех пор, пока он не будет далеко отсюда. Если ему повезет, ее не найдут до самого утра. Сорвав ее льняную рубашку, он невольно замер в восхищении. Даже в полумраке палатки красивые формы тела заставили Конана задержать на мгновение дыхание. Но он едва успел отдернуть свое лицо от ее острых ногтей, которыми она уже собиралась впиться ему в лицо.

– На этот раз не ты будешь выбирать игру, – сказал он мягко, схватив ее за руку.

Он нашел еще один шарф и использовал для того, чтобы связать ей запястья за ее спиной.

– Ты, возможно, и не будешь плясать для меня, – усмехнулся он, – но это доставляет мне почти столько же удовольствия.

Конан почувствовал, как она задрожала, и ему не нужно было слышать сердитые приглушенные звуки из-под кляпа, чтобы знать, что это была ярость. Пока он искал что-нибудь, чем можно было связать ее лодыжки, он услышал снова голоса перед входом в палатку. Он торопливо пододвинул свою сопротивляющуюся пленницу поближе, чтобы он смог лучше слышать их.

– Зачем вам нужно видеть мою госпожу? – донесся до Конана голос Алины. – Она спит.

Мужчина ответил усталым, но терпеливым голосом:

– Вазаму сообщили, что твоя госпожа развлекала этого лазутчика несколько часов назад. Возможно, она знает, где он.

– Неужели нельзя подождать до утра? Она будет очень рассержена, если вы ее разбудите.

Конан не стал ждать окончания этого разговора. Если Виндру найдут в эту минуту, солдаты сразу поймут, что он находился рядом, еще до того, как ее освободят от кляпа. Наполовину неся извивающуюся женщину, он метнулся к черному ходу в задней части шатра и осторожно вгляделся в щель, через которую пробрался внутрь. Солдаты уже ушли. Вполне возможно, что они были теми же самыми людьми, которые сейчас стояли у входа.

– Прости меня, – сказал Конан. Он был рад, что заткнул ей рот кляпом. Гневные протестующие звуки, которые Виндра издавала, и без того были более чем ясны. Несмотря на сопротивление, он подхватил ее на руки и пошел так быстро, как только умел, одновременно желая убедиться, что не столкнется в темноте с патрулем или не наткнется в сумерках ночи на один из шатров или веревки, натянутые на колышки для палаток. Когда Конан отошел на достаточное расстояние от шатра, он поставил Виндру на ноги, одновременно крепко держа ее за руку. Если их обнаружат, он по крайней мере сумеет сражаться и женщина не будет слишком уж большой обузой. И в этом случае ему не нужно будет пресекать возможную попытку к бегству. Поиски лошади все еще оставались первостепенной задачей, но когда Конан снова начал искать коня, то обнаружил, что волочит за собой скорчившуюся женщину, которая, казалось, пыталась съежиться в маленький комочек, одновременно отказываясь передвигаться.

– Вставай и иди, – сказал Конан хрипло, но она только яростно затрясла головой. – Кром, женщина, у меня нет времени наслаждаться твоими прелестями.

Виндра снова покачала головой. Он быстро оглянулся по сторонам и не заметил никого, кто был бы рядом и не спал. Все близлежащие палатки были погружены в темноту. Сильная рука Конана хлопнула Виндру по заду громче и сильнее, чем он рассчитывал, не говоря уже о возмущенных звуках, которые женщина издала, но этот удар поднял ее на ноги. Когда же Виндра вновь попыталась сесть на корточки, он удержал свою открытую ладонь перед ее лицом.

– Иди, – прошептал Конан угрожающе. Ее гневный взгляд смог бы, наверное, поразить насмерть льва, но она медленно выпрямилась. Даже не посмотрев на ее чудесное тело, Конан подтолкнул Виндру вперед. Конан не был настолько юн, чтобы сойти с ума из-за женщины, особенно в такую минуту. Осторожно обходя палатки, они несколько раз чуть было не наткнулись на обшаривающих лагерь вендийских солдат.

Сначала Конан был удивлен тем, что Виндра не сделала ни малейшей попытки спастись, когда солдаты в шлемах и тюрбанах были рядом, и даже не пыталась привлечь их внимания шумом и сопротивлением Конану. Если уж на то пошло, она двигалась так же бесшумно, как и он, а ее глаза все время шарили вокруг, смотря за тем, что может выдать их или помешать. И вдруг он все понял. Спастись от него было одно, но быть спасенной, в то время как она была покрыта только двумя тонкими шарфами, это было совсем другое. Он с благодарностью улыбнулся, принимая все, что делало его собственное спасение легче.

Он снова очутился в лагере купцов, в котором стояла такая мертвая тишина, будто купцы и их слуги сидели, не дыша, в своих палатках, боясь привлечь лишнее внимание, не осмеливаясь даже громко дышать, чтобы только не потревожить солдат. Конан решил, что, кажется, нашел хорошее место, где он смог бы раздобыть лошадей, и место, где солдаты не будут рыскать, если ему хоть немного повезет. Движение теней впереди снова заставило Конана спрятаться, потянув за собой покорную Виндру. Это был не патруль, как Конан успел заметить, а только одинокий человек, тихо крадущийся в темноте. Медленно-медленно тень превратилась в Канг-Хоу, который наполовину сидел на корточках, спрятав руки в полах своего халата. Конан уже открыл рот, чтобы позвать его, когда еще две тени появились позади купца. Это были вендийские кавалеристы; правда, теперь они двигались пешими и держали копья наперевес.

– Ты кого-то ищешь, кхитаец? – спросил один из них и угрожающе поднял копье.

Канг-Хоу гибко и быстро повернулся, его руки молниеносно выскочили из рукавов. Что-то просвистело в воздухе, и оба вендийца беззвучно рухнули на землю. Купец тут же подскочил к ним и склонился над телами солдат.

– Для простого торговца коврами ты довольно опасный человек, – проговорил Конан и вышел из своего укрытия.

Канг-Хоу резко повернулся, держа по метательному ножу в каждой руке, затем он медленно спрятал ножи в полости длинных рукавов.

– Купцу часто приходится путешествовать в опасной компании, – сказал он мягко. Он бросил взгляд на Виндру и приподнял левую бровь. – Я слышал, что некоторые воины предпочитают женщин всей добыче и трофеям, но в данных обстоятельствах я нахожу это довольно странным.

– Я не хочу ее, – сказал Конан. Виндра зарычала сквозь свой кляп. – Вся беда в том, что я нигде не мог оставить ее и быть абсолютно уверенным в том, что ее не обнаружат прежде, чем я найду лошадь и покину это место.

– М-да, довольно затруднительная ситуация, – согласился кхитаец. – Ты уже решил, где будешь искать лошадь? Солдаты проверяют ряды животных постоянно, и пропажа коня очень скоро будет обнаружена.

– Самое последнее место, куда они заглянут в поисках нас, это туда, где стоят кони и верблюды позади твоей палатки.

Канг-Хоу улыбнулся:

– Логика, достойная восхищения. Я выманил своих преследователей из лагеря и теперь возвращаюсь туда. Ты пойдешь со мной?

– Да, подожди одну секунду. Подержи ее.

Ткнув Виндру ошеломленному кхитайцу, Конан побежал к мертвым вендийцам. Он быстро оттащил их в более глубокую тень позади палатки (нет никакого смысла оставлять их тела там, где их легко могут найти) и вернулся к торговцу, неся с собой один из плащей убитых солдат. На лице Канг-Хоу блуждала легкая улыбка, а глаза Виндры были закрыты так плотно, что даже веки ее дрожали.

– Что случилось? – спросил киммериец. Он набросил плащ на плечи женщины и постарался сделать это как можно лучше, как вообще было возможно сделать в ее положении – с руками, связанными за спиной. Глаза Виндры резко открылись, и она посмотрела на Конана взглядом, в котором смешались удивление и благодарность.

– Я не могу быть абсолютно уверенным, – сказал купец, – но похоже, что она верит в то, что если она не может увидеть меня, то и я, в свою очередь, не смогу увидеть ее.

Даже в темноте краска, выступившая на лице женщины при этих словах, была более чем очевидной.

– У нас нет времени для глупостей, – сказал Конан. – Пошли.

Тысяча золотых были достаточной наградой, особенно когда ее посулил такой могущественный человек, как Карим Сингх, но даже эта награда потеряла свою привлекательность, когда солдаты стали верить, что их жертва ускользнула из лагеря. Патрулей вендийцев становилось все меньше и меньше, а те, кто еще продолжал поиски, делали это очень вяло. Многие даже не бродили вокруг, а просто собирались вместе в маленькие группки и тихо разговаривали друг с другом. Недалеко от лагеря кхитайца Конан остановился, все еще спрятанный в темноте между палатками других купцов. Виндра повиновалась ему с кажущейся покорностью, когда он сжал ее руку, как клещами, но Конан даже не ослабил своей хватки. Костер у палатки Канг-Хоу уже почти потух, и только несколько красноватых углей еще тлели в нем. Несколько разорванных тюков шелка и бархата валялись на песке. Если кто-нибудь и был убит здесь (киммериец вспомнил донесение Кариму Сингху о том, что четыре человека были убиты), то их тела бьли унесены. Группа животных кхитайца была единственной темной массой, но некоторые из теней двигались так, что Конану это совсем не понравилось. Канг-Хоу подался было вперед, но Конан схватил его за руку.

– Лошади передвигаются даже ночью, – прошептал кхитаец, – а солдаты не стали бы прятаться. Нам надо спешить.

Конан покачал головой. Сжав губы трубочкой, он подал сигнал, закричав голосом птицы, которую можно встретить только в степях Заморы. На мгновение воцарилась тишина, после чего раздался ответный птичий крик с той стороны, где стояли животные.

– Вот теперь нам надо спешить, – сказал Конан и побежал к лошадям, таща за собой Виндру.

Ордо сделал шаг вперед, подав сигнал, чтобы все поспешили.

– Я очень надеялся, что ты уцелеешь, киммериец, – сказал он хрипло. – Похоже, что сам ад разверзся сегодня под нашими ногами.

Две тени, стоявшие рядом, материализовались в людей. Это были Энам и Пританис.

– Я слышал, что четверо погибли, – сказал Конан. – Кто?

– Балис! – сплюнул Пританис. – Вендийский солдат изрубил его на куски. Я ведь говорил, что ты принесешь всем нам гибель.

– Он следовал за мной, – согласился Конан к явному удивлению безносого. – И это еще один долг, который я должен оплатить.

– Балис умер, сражаясь, как настоящий мужчина, – сказал Ордо, – и убил при этом одного из сильных стражников. Человек не может просить у судьбы лучшей смерти, чем эта. Что касается остальных троих, – добавил он, обращаясь к кхитайцу, – то это были твои слуги. Я не видел твоих племянниц.

– Мои слуги не были воинами, – вздохнул Канг-Хоу, – но я надеялся... Ну что ж, это уже не имеет значения. Что касается моих племянниц, то Кай-Ше вполне сможет и сама позаботиться о себе и о своей сестре так же хорошо, как и я. Позволено ли мне будет заметить, что нам лучше взять лошадей и продолжать наш разговор в другом месте?

– Хороший совет, – сказал Конан.

Жеребец все еще был на месте. Конан боялся, что такой хороший конь привлечет внимание вендийцев. Киммериец прыгнул в седло, захватив его одной рукой, но для того, чтобы закрепить подпругу, требовалось две руки. Бросив Виндре предупреждающий взгляд, Конан развязал ей руки, но внимательно следил за женщиной, пока подтягивал подпругу и лямки седла. К его удивлению, Виндра даже не шелохнулась. Вне всякого сомнения, подумал Конан, она все еще опасалась, что ее найдут в таком одеянии, даже если это и означало для нее спасение.

– Девка, – сказал с любопытством Ордо. – У тебя есть какая-то важная причина, чтобы взять ее с собой, или она просто сувенир на память об этом месте?

– Да, на это есть причина, – сказал Конан, объяснив, почему он ее еще не мог оставить. – Возможно, что я даже возьму ее в дорогу до самой Вендии, хотя сомневаюсь, что она уцелеет, если я оставлю ее одну в степи. – Он выдержал паузу и спросил с той небрежностью, которая у него еще оставалась: – А что с Гурраном?

– Я не видел старика с момента, когда на нас напали, – ответил с сожалением Ордо. – Прости, киммериец.

– Что случилось – случилось, – мрачно сказал Конан. – Мне нужно оседлать лошадь для женщины. Боюсь, что тебе придется ехать верхом, так как у нас нет женского седла.

Виндра только уставилась отсутствующим взглядом на киммерийца.

Тихая, безмолвная процессия медленно, но твердо выходила из лагеря, скользя между палатками. Все вели своих лошадей под уздцы. Животные могли идти куда более тихо и спокойно, если они не были отягощены грузом, и кроме того, их было куда труднее заметить, когда контрабандисты не сидели верхом на лошадях. Вендийские патрули, уже изрядно усталые от поисков и очень шумные, казалось, заранее предупреждали о своем появлении. Конан, который вел отряд, держал поводья своей лошади и лошади Виндры. Если их обнаружат, то ему не нужно будет больше удерживать ее с собой (и он был уверен, что ей это было хорошо известно), но он не мог полностью доверяться ее видимой покорности, которую она пока показывала. Вскоре они подошли к самому краю каравана, и врожденная осторожность заставила его остановиться. Пританис начал было что-то говорить, но Конан сердито заставил его замолчать, резко махнув рукой. Недалеко от них раздался какой-то слабый шум, который был почти не слышен для человеческого уха. Мягкое движение лошадей. Возможно, не все вендийцы сдались в своей охоте на них. Быстрый взгляд сказал Конану, что другие тоже услышали эти звуки. Все тихо вытащили свои мечи (Канг-Хоу держал наготове свои метательные ножи), и каждый человек шел бок о бок со своей лошадью, готовый в любую минуту вскочить на нее. Киммериец напрягся, готовый отбросить Виндру в сторону, чтобы она была в относительной безопасности, и прыгнул в седло, когда увидел приближение других лошадей. Перед ними остановились пятеро лошадей, и Конан почти засмеялся с облечением, когда увидел, кто вел их. Это были Шамил и Хасан (каждый держал настороже руку на плече одной из племянниц Канг-Хоу) и старый Гурран, ковыляющий в темноте, в хвосте отряда.

– Очень рад увидеть всех вас, – сказал мягко и тихо Конан.

Двое молодых парней резко повернулись к нему, хватаясь за свои сабли. Хасан слегка замешкался, когда Чин-Коу судорожно схватила его за плечи, но Кай-Ше уже стояла наготове с метательным ножом. Опасная семейка, подумал киммериец. Что касается Гуррана, то он только наблюдал без всякого выражения на лице за всем происходящим, как будто в нем не было никакого страха. Две группы людей соединились, и каждый собирался что-то обрадованно прошептать друг другу, но Конан, грозно прошипев, заставил их замолчать.

– Мы поговорим, когда будем в безопасности, – сказал он тихо, – а это место лежит далеко отсюда.

Подняв Виндру и посадив ее в седло, Конан поправил солдатский плащ на плечах женщины, чтобы придать ей облик приличия и пристойности.

– Я найду что-нибудь, чтобы тебя одеть, – пообещал он. – Возможно, ты еще будешь танцевать для меня.

Виндра уставилась на киммерийца, но он не мог прочесть выражения в ее глазах. Когда Конан прыгнул в седло, волна слабости прошла по всему телу, и он вынужден был ухватиться за высокую луку седла, чтобы не упасть. Гурран тут же поспешил к нему.

– Я сделаю настойку как можно скорее, – сказал старик. – А пока постарайся удержаться, хорошо?

– Я и не собираюсь делать ничего другого, – с трудом выдавил Конан сквозь стиснутые зубы. Ведя под уздцы лошадь Виндры, он также дернул за поводья своего жеребца, пустив его легким шагом вперед, в глубину ночи. Он не сдастся так легко. У него впереди были неоплаченные долги... и двое людей, которых он сначала должен убить.

Глава 17

Найпал взглянул на человека, стоявшего перед ним. Худой, с жесткими, холодными глазами вендиец был похож на солдата. Колдун размышлял о том, какие мотивы руководят сейчас этим человеком. Похоже, что ни личная прибыль, ни жажда власти не слишком привлекают его. В лице и жестах нельзя было прочитать ни одного признака ненависти, гордости или каких-либо других эмоций. Это создавало некоторую неловкость для колдуна, потому что это был первый человек, которым нельзя было манипулировать.

– Ты понимаешь, что я сказал? – вновь спросил Найпал. – Когда Бандаркар будет мертв, тирания закончится. Святыни Катар будут разрешены в каждом городе.

– Разве я уже не говорил тебе, что понял твои слова? – сказал тихо безымянный представитель катари.

Они были одни в этой круглой комнате, с маленьким куполом и барельефом на потолке, изображающим старинных героев из легенд. Золотые светильники на стенах давали мягкое освещение. В комнату не было принесено ни еды, ни вина, так как катари никогда не будут есть в помещении и в присутствии того, кто решил воспользоваться их услугами. Они оба стояли на мягком ковре, так как катари не сел в кресло, а колдун не хотел, чтобы его гость, стоя, нависал над ним. Стоящий во весь рост человек имел преимущество над сидящим из-за своего роста и позиции.

– Ты не сказал, что это будет сделано.

Найпал сделал все, чтобы подавить раздражение в своем голосе. Сегодня нужно было сделать очень много, но эта часть была так же важна, как и другие, и ее нужно было выполнить очень деликатно. Не считая других вещей, которые не произвели впечатления на катари, была сила колдовства и магии. Заклинания, конечно, могли убить катари так же легко и быстро, как и всякого другого человека, но это ничего не говорило и ничего не значило для того, кто верил в смерть, как основу своего учения, каким бы способом она ни пришла, так как это означало, что после смерти катари автоматически соединяется со своей богиней, которой они поклонялись. Из-за всего этого виски колдуна разламывались от боли.

– Это будет сделано, – сказал катари. – В обмен на то, что ты обещал. Бандаркар, даже на своем троне, будет посвящен богине. Но если обещания не будут выполнены...

Найпал не обратил внимания на эту угрозу. Это был тот аспект сделки, с которым он смог бы разобраться и позже.

Но конечно же не намеревался давать дополнительную власть культу, который мог впоследствии попытаться подмять чародея под себя. Ладно, посмотрим, кто кого, подумал Найпал. Корасани, безусловно, смогут защитить его против кинжала убийцы-асассина. Или же это сделает его телохранитель – воин из гробницы царя Ориссы.

– Ты понимаешь также, – продолжил колдун, – что это должно быть совершено, когда я подам сигнал? Не раньше этого. Даже ни на час раньше.

– Разве я уже не сказал, что понял тебя? – повторил катари.

Найпал вздохнул. У катари была репутация убивать своих жертв тогда, когда они считали это нужным, и делать это своими способами, но даже если Бандаркар не сумел защитить себя от злых чар и заклинаний, его смерть не имела бы ничего общего с чарами и колдовством. Для Найпала было особенно важно выйти из этого дела с чистыми руками, так как он хотел, чтобы страна добровольно объединилась под будущим вождем – Каримом Сингхом, а не была бы разодрана на части гражданской войной. И кто поверит тому, что колдун будет использовать катари для своих целей, когда он мог легко поразить свою жертву колдовством или другими методами?

– Очень хорошо, – сказал Найпал. – По моему сигналу Бандаркар погибнет от рук катари на своем троне, прямо на глазах у своей знати и советников.

– Бандаркар умрет.

Найпал был удовлетворен этими словами. Он предложил мешочек с золотом катари, и тот принял его без слов благодарности и не изменив выражения лица. Золото осядет в казне и ларцах катари, и поэтому не было никакой нити, которой можно было связать этого человека, но колдун сделал это все равно – по старой привычке. Когда асассин ушел, Найпал задержался только на одно мгновение, чтобы схватить золотой ларец, в котором находился дьявольский кинжал демона, и поспешил к подземному залу. Оживший воин по-прежнему неподвижно стоял, прислонившись к стене, неутомимый, не нуждающийся во сне солдат. Найпал не смотрел на него. Новизна уже исчезла, и что такое был один-единственный воин, по сравнению с теми тысячами, которых Найпал поднимет из их вечного сна? Он пошел сразу к ларцу из слоновой кости, без колебаний отбросил крышку и откинул шелковую ткань. В зеркале теперь отражался всего лишь один костер, видимый с большой высоты. В течение семи дней зеркало показывало костер ночью и маленькую группу всадников днем, сначала в степях, а потом уже в горах. И почти всегда чародей видел всех всадников одновременно. Они передвигались гораздо медленнее, чем могли бы, и Найпалу потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что они в действительности следовали за караваном, который должен был доставить колдуну его сундуки. Спасение и возможная катастрофа могли случиться одновременно. Семь дней наблюдения за неудачей Карима Сингха, однако, слегка приглушили боль. Она уже не давила, как раньше, когда колдун наблюдал за приближающимся концом. В действительности, если только не считать адской боли в висках, которая пришла, когда он разговаривал с катари, чувства Найпала почти оцепенели. Впереди было еще столько дел, подумал Найпал, закрывая ларец, а оставалось так мало времени. Напряжение было просто невыносимым. Но он должен был одержать победу, как всегда это делал. Найпал вновь быстро расставил корасани на золотых треножниках. И вновь произнес слова заклинания. Вспышки пламени, которые, казалось, были ярче огня самого солнца, снова метнулись к серебряной паутине и образовали огненную клетку. После слов, которые вызывали демона, раздался раскат грома и внутри клетки появился Масрок, повиснув в воздухе и потрясая оружием в пяти из своих восьми рук.

– Прошло так много времени, о Человек, – гневно закричал демон, – с тех пор как ты вызывал меня! Разве ты не чувствовал, как камень пульсирует о твою плоть?

– Я был занят. Возможно, я этого не заметил.

Несколько дней назад Найпал снял кулон с черным опалом, чтобы избавиться от отчаянного пульса камня. Он должен был дать некоторое время демону, чтобы тот «созрел» для предстоящего дела.

– И кроме того, ты и сам сказал, что время не имеет никакого значения для таких, как ты.

Огромная масса демона задрожала, как будто он собирался перепрыгнуть через огненный барьер, сдерживающий его.

– Не будь глупцом, о Человек! Я был заключен в тюрьму, и только пустота в твоих знаниях спасла меня. Другие отражения уже знают, что один из Сивани исчез! Как ты думаешь, как долго я смогу избежать кары?

– Возможно, тебе уже не придется больше спасаться. Я думаю, что день твоей свободы уже совсем близко, и ты сможешь оставить остальных демонов в их тюрьме, где они будут пребывать вечно. В тюрьме, которая будет отгорожена от тебя так же хорошо, как и от всего мира.

– Каким образом, о Человек? И когда?

Найпал улыбнулся, как он делал, когда человек, которого он довел до полного отчаяния и безнадежности, стал показывать первые трещинки, прежде чем расколоться.

– Сообщи мне местоположение гробницы царя Ориссы, – сказал он тихо. – Где находится затерянный в веках город Махарастра?

– Нет! – Слово отозвалось глухим эхом, в то время как Масрок закрутился черным смерчем и огненные стены его клетки изогнулись от ярости демона. – Я никогда не выдам секрета! Никогда!

Колдун сидел, не говоря ни слова, пока ярость чудовища не улеглась.

– Расскажи мне о гробнице, Масрок, – приказал он.

– Никогда, о Человек! Я уже сказал тебе, что есть пределы твоих пут на мне. Возьми кинжал, который я дал тебе, и порази меня. Убей меня, о Человек, если ты этого хочешь. Но я никогда не выдам секрета.

– Никогда? – наклонил голову Найпал, и жестокая улыбка тронула его губы. – Может быть и так. – Он коснулся золотого ларца, но только на мгновение. – Нет, я не буду убивать тебя. Я всего лишь отошлю тебя назад и оставлю тебя там навеки.

– Это еще что за глупость, о Человек?

– Я отправлю тебя не назад в те пространства, где я тебя держал, а в ту тюрьму, которую ты делил со своими двойниками-демонами. Даже демон, возможно, узнает, что такое страх, если его преследователи – тоже демоны? Я могу только уничтожить тебя, Масрок. Убьют ли они тебя, когда ты наконец попадешь им в руки? Или же у демонов есть пытки для своих собратьев? Убьют ли они тебя, или же ты останешься жить, жить до того, как исчезнет само время, под пытками, которые заставят тебя подумать о твоей тюрьме, как о сладком рае? Итак, Масрок?

Громадный демон с яростью посмотрел на колдуна. Его глаза не мигали, и весь он, казалось, был высечен из камня, так неподвижна была его огромная фигура. И все же Найпал знал, о чем демон сейчас думал. Если бы Масрок был человеком, он бы сейчас обливался потом и облизывал пересохшие губы. Найпал знал!

– Моя свобода, о Человек? – сказал наконец демон. – Свобода, и я перестану также служить тебе?

– Когда я найду гробницу, – ответил Найпал, – и когда армия, похороненная в ней, будет в моих руках – тогда ты получишь свою свободу. Разумеется, со связывающим тебя заклинанием, чтобы быть уверенным в том, что ты не сможешь ни причинить мне зла, ни помешать мне в будущем.

– Разумеется, – медленно сказал Масрок.

То, что я сказал о связывающих заклинаниях, было хорошей выдумкой, подумал Найпал. Забота о собственной безопасности в будущем, безусловно, будет достаточно убедительна, чтобы демон поверил, будто чародей сдержит условия их сделки.

– Хорошо, о Человек. Руины Махарастры лежат в десяти лигах к западу от Гвандиакана, поглощенные лесами Гендали.

Победа! Найпал хотел подпрыгнуть в воздух и заплясать от радости. Гвандиакан! Это, должно быть, было доброе предзнаменование, так как первым городом, через который будет проходить караван Карима Сингха и где он остановится на отдых, после Гимелеев, будет именно Гвандиакан. Надо немедленно же связаться с вазамом с помощью магического зеркала. Он должен скакать со всей возможной скоростью, чтобы получить свои сундуки и немедленно идти в гробницу. Неудивительно, что гробницу до сих пор никто не мог найти. Ни одна дорога не была прорублена в лесах Гендали, и очень немногие вообще пытались проникнуть в лес, чтобы срубить несколько могучих, высоких деревьев. Огромные тучи крошечных, жалящих мух атаковали людей и животных, а те, кто сумел избежать жестоких насекомых, получал одну из тех страшных неизвестных болезней, которые иссушали тело болью и ознобом, прежде чем человек умирал в страшных мучениях. Некоторые люди скорее согласились бы умереть, чем войти в эти леса.

– Карты, – сказал Найпал неожиданно. – Мне нужны карты, чтобы мои люди не шли наугад. Ты нарисуешь их для меня.

– Как тебе угодно, о Человек. – Усталое поражение демона звучало как триумфальная музыка в ушах Найпала.

Глава 18

Свершины холмов, нависших над Гвандиаканом, Конан в изумлении уставился на город. Башни из белого алебастра и позолоченные луковичные купола храмов, колоннады дворцов и святынь, созданные людьми холмы из камня и кирпичей – все это поражало взгляд. Размеры же города превосходили всякое воображение.

– Он больше, чем Султанапур, – сказал пораженный Энам.

– Он больше чем Султанапур и Аграпур, вместе взятые, – сказал Ордо.

Канг-Хоу и его племянницы, казалось, принимали размеры города, как само собой разумеющееся, в то время как Хасан и Шамил смотрели во все глаза только на девушек-кхитаянок.

– Вы смотрите на него только в сравнении с крошечными размерами ваших стран, – с издевкой сказала Виндра. Она сидела свободно на лошади, так как Конан не видел никакого смысла держать женщину связанной, как только они отошли на достаточное расстояние от каравана. Она была одета в плащ из зеленого шелка из той кучи одежды, которую сумели взять с собой кхитайские женщины. Они были гораздо меньше ее по росту и размерам, и теснота новой одежды теперь подчеркивала ее бедра и грудь, вероятно, гораздо больше, чем Виндра этого хотела.

– Многие города в Вендии такого же размера или даже больше, – продолжала она. – Да что там говорить, Айодхья по меньше мере в три раза больше Гвандиакана.

– Мы что же, собираемся сидеть весь день на этом месте? – ворчливо сказал Гурран. По мере того как другие уставали от путешествия, гербариус, казалось, черпал откуда-то энергию, но вся она уходила почему-то в раздражение.

Пританис вмешался в разговор, используя еще более резкий тон:

– А что это за дворец, о котором она нам говорила? После многих дней, когда мы ели только то, что могли поймать на охоте, и пили одну только воду, я просто рвусь вперед выпить кувшин хорошего вина и поесть вкусной еды, которую будет мне подавать угодливая, доступная девка. Особенно когда киммериец хочет держать эту вот девку для себя.

Лицо Виндры вспыхнуло, но она сказала только:

– Я приведу вас туда.

Конан дал ей возможность показывать дорогу, держа свою лошадь чуть позади, на расстоянии нескольких шагов, по мере того как они спускались с холмов, направляясь к городу. Конан был далек от мысли, что до конца понимает поступки вендийской женщины и ее характер. Она не сделала ни малейшей попытки улизнуть и ускакать к каравану, даже когда знала, что он находится совсем недалеко, поскольку следы каравана явно указывали его направление. Киммериец часто ловил ее пристальный взгляд, странное, непонятное выражение ее темных глаз ставило Конана в тупик. Он не делал ни малейшей попытки ухаживать за ней; после того, как он силой взял ее с собой, это казалось ему очень жестоким и неправильным поступком. Она могла увидеть угрозу в любых словах, которые он мог сказать, и она не сделала ничего, чтобы заслужить это. Поэтому он, в свою очередь, наблюдал за ней настороженно и думал о том, когда же это ее странное спокойствие кончится. Их путь к городу был очень недолгим, и потом он резко повернул на запад. Прежде чем они спустились с холмов, Конан увидел множество дворцов, расположенных в этом направлении, больших блоков бледного мрамора, усыпанных колоннами, сияющими в свете лучей солнца в открытых местах, разбросанных на десяток лиг. Большие куски девственного леса уходили зелеными пятнами на север и юг. А еще дальше на запад деревья становились все выше и выше, и в той части не было совсем никаких дворцов, насколько он мог видеть. Внезапно перед ними появился громадный дворец с острыми белоснежными шпилями и сверкающими куполами башен, с вздымающимися вверх террасами флейтообразных колонн и мраморными ступенями у входа, которые были шириной не меньше, чем в сто шагов. Слева и справа от ступенчатой лестницы располагался длинный бассейн с мраморными ступенями, в кристальных водах которого отражался белоснежный мрамор дворца. Пока они ехали ко дворцу, Виндра внезапно заговорила:

– Когда-то Гвандиакан был любимым летним курортом знати и придворных вендийских царей, но многие стали опасаться лихорадки, которая гнездится в лесах на западе. Я не была здесь с тех пор, когда мне было семь лет, но я знаю, что тут еще осталось несколько слуг, так что, возможно, в нем еще можно жить.

Она спрыгнула с седла и побежала вверх по широким ступеням лестницы. Ей приходилось делать два шага, чтобы пройти каждую ступень. Конан гораздо медленней, чем Виндра, слез с лошади. Ордо сделал то же самое.

– Она что, опять с нами играет в какую-то вендийскую игру? – спросил одноглазый.

Конан молча покачал головой – его так же, как и одноглазого друга, терзали сомнения и неопределенность. Внезапно около двадцати человек в белых тюрбанах и белых хлопковых туниках появились на вершине лестницы. Рука киммерийца скользнула на рукоять меча, но люди даже не обратили внимания на тех, кто стоял у подножия лестницы, и склонились, почти согнувшись пополам, в поклоне Виндре, бормоча какие-то слова, которые не достигли ушей Конана. Виндра повернулась к слугам спиной.

– Они помнят меня. Все получилось так, как я и опасалась. Здесь только несколько слуг, а сам дворец уже не в очень хорошем состоянии, но все же мы сможем получить здесь минимальные удобства и комфорт.

– Я знаю, какой комфорт мне нужен, – громко объявил Пританис. – Три самых красивых девки, каких я только могу найти. Скинуть с них одежду, и я выберу самую лучшую.

– Я не позволю грубого отношения к моим служанкам, – гневно сказала Виндра.

– Ты забываешь, что ты пленница, девка! – закричал безносый. – Если бы киммериец не находился здесь, я бы уже давным-давно...

– Но я нахожусь здесь, – сказал резко Конан. – И если она хочет, чтобы к ее служанкам относились мягко, значит, ты будешь относиться к ним, как к своим собственным сестрам.

Пританис встретил железный взор Конана только на секунду, после чего отвел в сторону свои темные глаза.

– Держу пари, что в городе есть шлюхи, да и в тавернах тоже, – пробормотал он. – Или ты хочешь, чтобы я и к ним относился, как к своим сестрам?

– Поберегись, если ты собираешься идти в город, – сказал ему Конан. – Помни о том, что в этой стране всех чужеземцев считают лазутчиками и шпионами.

– Я могу и сам позаботиться о себе, – прорычал немедиец. Резко дернув за поводья, он повернул лошадь назад и галопом поскакал в направлении Гвандиакана.

– Нам нужно послать туда еще кого-нибудь, – сказал Конан, глядя вслед удаляющемуся Пританису.

– Я не думаю, что он найдет то, что нам нужно, но информация нам просто необходима. Караван вошел в город, но как долго он будет в нем оставаться? И что делает Карим Сингх? Ордо, проследи за тем, чтобы ни один из слуг Виндры не убежал и не сообщил никому, что здесь остановились чужеземцы. Пока ничто не говорит о том, что Карим Сингх знает о нашем присутствии здесь, а также, что мы следуем за ними, поэтому нам нужно постараться сделать так, чтобы эта ситуация не изменилась. А я пойду в...

– Прошу прощения, – вмешался Канг-Хоу. – Потребуется довольно долгое время для такого явного чужеземца, как вы, чтобы узнать что-нибудь нужное для нас, так как разговоры, как правило, стихают в вашем присутствии. С другой стороны, моя племянница Кай-Ше очень часто сходила за вендийку, когда нужно было помочь в моих делах. Если они сумеет найти здесь вендийскую одежду...

– Я не могу послать вместо себя женщину, – сказал Конан, но кхитаец только улыбнулся.

– Могу заверить вас, что я не послал бы ее, если бы думал, что опасность будет слишком велика.

Конан взглянул на Кай-Ше, которая стояла прямо и невозмутимо рядом с Шамилем. В своем украшенном драконами и цаплями халате она, несомненно, выглядела как кхитаянка, но ее смуглое лицо, почти лишенные раскосости глаза делали предстоящую вылазку вполне возможной.

– Ну, хорошо, – неохотно сказал Конан. – Но пусть она только наблюдает и слушает. Если она будет задавать вопросы, это только может привлечь недобрые глаза к ней, а я не хочу, чтобы она так рисковала.

– Я передам ей о том, что вы о ней беспокоитесь, – сказал купец.

Вскоре к ним подошли слуги (молчаливые люди в тюрбанах) и, низко поклонившись, взяли за поводья лошадей, после чего, поклонившись еще раз и улыбаясь, предложили гостям серебряные бокалы вина и золотые подносы с влажными полотенцами, чтобы обтереть запыленные лица и руки. Мужчина с круглым лицом и порядочным животом появился перед Конаном и, быстро отвесив поклон, сказал:

– Меня зовут Панджар, мой господин. Я старший над слугами во дворце. Моя госпожа приказала мне лично выполнять все ваши пожелания.

Конан огляделся по сторонам в поисках Виндры, но нигде не мог найти ее. Слуги окружили отряд киммерийца тесной толпой, спрашивая, чем они могут служить господам, не угодно ли им будет принять ванну и хотят ли они, чтобы им постелили постель... Мысль о хитрых ловушках и западнях тут же мелькнула в голове у Конана. Но Канг-Хоу уже пошел следом за служанкой в одном направлении, в то время как племянницы ушли со слугами в другом, а Конан хорошо знал, насколько опытен был купец в том, как можно избежать ловушки и коварства. Гурран, однако, не слез со своей лошади.

– Ты не доверяешь этому месту, гербариус? – спросил его Конан.

– Гораздо меньше, чем ты, это несомненно. Конечно же, она одновременно и женщина, и вендийка, что означает, что она или будет охранять тебя ценой своей жизни, или убьет тебя во время сна.

Многие дни, проведенные во время похода, в степи и в лесах, сделали кожу старика темной и обветренной, и теперь она уже меньше напоминала пергамент, а его зубы сверкнули белым блеском, когда он улыбнулся, видя неловкость Конана.

– Я собираюсь поехать в Гвандиакан. Вполне возможно, что я найду в городе ингредиенты для твоего противоядия.

– Этот старик, – проворчал Ордо, когда гербариус отъехал на большое расстояние, – похоже, питается одним солнечным светом и водой, как дерево. Я не думаю, что он даже спит.

– Ты просто завидуешь его бодрости, по мере того как приближаешься к его возрасту, – сказал Конан и засмеялся, когда одноглазый зарычал сквозь зубы.

Коридоры, по которым их вел Панджар, заставили Конана удивиться, вспомнив слова Виндры о том, что дворец был едва обитаем. Разноцветные ковры были разбросаны по полированному мраморному полу, и огромные гобелены висели на стенах. Они были великолепнее, чем те, которые он видел во дворцах Немедии и Заморы, – земель, которые славились на западе своей роскошью. Золотые светильники, оправленные аметистами и опалами, свисали на серебряных цепях с потолков, украшенных фресками и картинами, изображавшими античных героев, охоту на леопарда и загадочных крылатых существ. Искусно сделанные орнаменты из тонкого хрусталя и золота украшали столики из черного дерева, выложенные бирюзой и серебром. Ванные комнаты были бассейнами, украшенными мозаикой с геометрическими узорами, но среди плиток разноцветного мрамора можно было встретить полированный агат и голубой лазурит. В одном бассейне была теплая вода, в другом – холодная. Покрытые вуалями служанки в белых туниках и платьях сновали взад и вперед, наливая из кувшинов душистое масло в бассейны и подавая Конану мыло и мягкие полотенца. Он держал свой длинный меч рядом, передвигая его от одной стены бассейна до другой, по мере того как вода меняла температуру, и это заставляло женщин что-то шептать друг другу из-под своих вуалей. Он не обращал внимание на шокированное выражение их лиц – остаться безоружным означало для него показать этому месту больше доверия, чем оно заслуживало. Отказавшись от замысловатых шелковых одежд, которые они принесли, чтобы сменить его запыленную, пропотевшую одежду, Конан выбрал простую тунику из темно-синего мягкого полотна и повесил свой пояс с мечом поверх нее. Панджар снова появился перед ним, низко поклонившись.

– Прошу вас следовать за мной, господин, – сказал он. Круглолицый слуга выглядел нервным и немного испуганным, но Конан продолжал держать руку на рукоятке меча, идя следом за ним. Зал, в который слуга привел Конана, был помещением с высоким купольным потолком и узкими колоннами, покрытыми искусными, с позолотой, фресками. Эти колонны конечно же были слишком тонкими, чтобы поддерживать потолки, и служили, скорее всего, декоративным убранством зала. На потолке и стенах были сделаны изящные кружевные узоры из мрамора; маленькие отверстия в узоре были действительно небольшими, отметил про себя Конан, но возможно, были достаточными для стрелы арбалета. Пол, покрытый плитками красного и белого мрамора в виде ромбов, был почти пустым, за исключением множества шелковых подушек, сложенных у одной из стен. Позади подушек стояли низенькие столики из чеканной бронзы, на которых лежали золотые подносы с фигами и грушами, покрытый рубинами золотой бокал и высокий хрустальный кувшинчик с вином. Конан подумал, что, возможно, вино отравлено, и чуть не рассмеялся при мысли о том, что можно отравить человека, которого уже отравили.

– Пожалуйста, садитесь, господин, – сказал Панджар, указывая рукой на подушки.

Конан опустился на мягкие подушки, но спросил требовательно у Панджара:

– Где Виндра?

– Моя госпожа отдыхает от своего долгого путешествия, но она приказала вас всячески развлекать. Моя госпожа просит вас извинить ее отсутствие и также просит вас, чтобы к ее служанкам относились вежливо.

Поклонившись еще раз, он ушел. Внезапно мягкая музыка полилась через кружевной узор мрамора у самого потолка – звонкая музыка цитар, нежная музыка флейт и ритмичные удары тамбуринов с колокольчиками. Три девушки появились в зале, стали быстро плясать почти на одном месте, в центре зала. Только их руки и ступни не были покрыты толстым слоем разноцветного шелка, а темные вуали покрывали их лица от подбородка до самых глаз. Они начали танцевать, как только зазвучала музыка, аккомпанируя себе колокольчиками и кастаньетами, укрепленными на пальцах рук. Маленькие золотые колокольчики, привязанные к их щиколоткам, нежно звенели в такт движениям. Даже для вендийцев, подумал Конан, такой способ убийства был бы уж слишком замысловатым. Наполнив бокал вином, он откинулся на подушки и стал лениво наблюдать за танцовщицами. Сначала шаги танцовщиц были медленными, но постепенно, па за па, их скорость возросла. Они крутились в танце и под плавную мелодию подпрыгивали в воздух или крутились волчком, и с каждым прыжком, с каждым волчком кусочек шелка отделялся от их тела. Грациозные прыжки были сделаны каждый раз синхронно; танцовщицы растягивали в шпагате свои стройные ноги или же извивались гибким телом и ногами. Руки вздымались кверху в плавных движениях над их головами. Танцовщицы подпрыгивали в изящном танце, не останавливаясь ни на секунду, то приближаясь к нему, то снова отдаляясь от него. Внезапно их шелка одним неуловимым движением сползли на мраморный пол и три стройных женщины продолжали плясать, но теперь уже их красивые смуглые тела не покрывало ничего, за исключением только их темных вуалей. На их быстрых телах серебрились капельки пота. Конан резко хлопнул в ладоши, и танцовщицы замерли на месте, их округлые груди поднимались и опускались от усталости. Музыканты, по-прежнему невидимые и не знающие, что они остановились, продолжали играть.

– Вы, двое, можете идти, – приказал Конан, указывая рукой на двух девушек. – А ты останься и продолжай плясать.

Темные глаза женщин неуверенно переглянулись друг с другом из-под своих вуалей.

– Ваша госпожа приказала вам развлечь меня, – продолжал он. – Неужели я должен тащить вас волоком по всему дворцу в ее поисках, чтобы сказать ей, что вы не повиновались?

На этот раз взгляд женщин был испуганным, а не недоуменным. Две девушки, на которых он указал рукой, выбежали из зала, а третья уставилась им вслед, как бы тоже думая о том же.

– Танцуй для меня, – сказал Конан.

Неуверенно, с явной неохотой, она начала танцевать. До этого танцовщицы внимательно прислушивались к ритму музыки, но сейчас эта женщина постоянно поворачивала голову, будучи более независимой в своем танце, чтобы держать свои темные глаза на его лице. Она гибко плыла над полом, извиваясь и подпрыгивая так же грациозно, как и прежде, но сейчас в ее движениях и выражении лица чувствовалась какая-то напряженность и неуверенность, как будто она осязаемо чувствовала его пристальный взгляд, скользящий по ее обнаженному телу. Когда она оказалась совсем близко от него, Конан схватил рукой за ее худенькую лодыжку. Она взвизгнула и повалилась на подушки, уставившись на него поверх вуали своими расширенными глазами. В течение нескольких, казавшихся вечностью мгновений единственными звуками в комнате была музыка и ее тяжелое, напряженное дыхание.

– Умоляю вас, господин, – прошептала она наконец. – Моя госпожа просила, чтобы ее служанок не обижали, и...

– А-а, тогда я, значит, твой господин сейчас? – спросил Конан. Он небрежно провел пальцем от колена девушки до ее бедра, и она вздрогнула. – А что, если я позову Панджара и скажу ему, что ты не доставила мне удовольствия? Что, если я потребую, чтобы он отхлестал тебя кнутом, прямо здесь?

– Тогда я... Тогда меня отстегают, господин, – прошептала она и судорожно глотнула воздух.

Конан покачал головой.

– Вы, вендийцы, и вправду сумасшедшие. Неужели ты действительно пойдешь так далеко, чтобы утаить от меня правду?

И прежде, чем она успела отшатнуться, он сдернул с ее лица вуаль. На секунду Виндра ошеломленно уставилась на него, и краска смущения залила ее лицо. Затем ее глаза закрылись, и она отчаянно попыталась закрыться руками.

– Эта уловка не сработала с Канг-Хоу, – засмеялся Конан. – И она также не действует на меня.

Ее лицо покраснело еще больше, и веки сжались еще плотнее.

– На этот раз твоя игра не получилась, – сказал он, склонившись над ней. – Я тебе дам один-единственный, последний шанс убежать, и тогда я покажу тебе, что делают мужчины и женщины, которые не играют в игры.

Краска не оставила ее щек, но ее глаза открылись как раз настолько, чтобы она сумела взглянуть на него сквозь свои длинные густые ресницы.

– Ты глупец, – прошептала она. – Я могла убежать от тебя в любое время, начиная с того дня, когда мои руки были развязаны.

Обвив его руками за шею, она потянула его к себе и медленно опустилась на подушки.

Глава 19

Когда тени стали длиннее, а солнце стало быстро таять на горизонте, Конан оставил на мягкой лежанке спящую Виндру и пошел поискать вина.

– Да, господин, я принесу вам кувшин через минуту, – ответил слуга в ответ на его просьбу, добавив несколько слов, отвечая и на его следующий вопрос: – Нет, господин, двое мужчин еще не вернулись из города. Я также ничего не слышал и о кхитайской женщине, господин.

Найдя комнату с высокими арочными окнами, выходящими на запад, Конан уселся на подоконник и посмотрел наружу. Солнце, кроваво-красное в темном небе, повисло большим зловещим шаром над высокими деревьями далеко от него. Это было жуткое зрелище, как раз под стать его настроению. День был абсолютно выброшенным. Ожидание во дворце, даже занимаясь любовью с Виндрой (как бы это ни было приятно для него), теперь казалось потерянным временем. По крайней мере, следуя до сих пор за караваном, он создавал некоторую иллюзию того, что он что-то делал, чтобы избавиться от яда в своей крови, или охотясь за людьми, чью смерть он должен был увидеть прежде, чем умрет сам. По крайней мере, один из этих людей находился в городе, всего на расстоянии какой-то лиги, а он сидел сложа руки здесь и просто ждал.

– Патил?

Услышав мягкий женский голос, он огляделся вокруг. Женщина-вендийка, не покрытая вуалью, стояла у входа в комнату. Ее простое хлопковое платье не принадлежало ни служанке, ни знатной женщине.

– Ты не узнал меня, – сказала она с улыбкой, и внезапно он понял, кто стоит перед ним.

– Кай-Ше, – широко раскрыл от изумления рот Конан. – Я не мог поверить, что ты могла так полностью... – Он нетерпеливо оборвал свою фразу на середине. – Что ты разузнала?

– Очень много и очень мало. Караван оставался в городе всего несколько часов, так как купеческие рынки находятся в Айодхье, а знать и придворные также горят желанием присоединиться ко двору царя. Карим Сингх, однако, – добавила она, и он мгновенно вскочил на ноги, – все еще находится в Гвандиакане, хотя я и не узнала, где именно.

– Он не улизнет от меня, – зарычал Конан. – И этот Найпал тоже, хотя он и колдун. Но почему вазам остался здесь, вместо того чтобы отправиться к царю вместе с придворными?

– Возможно, потому, что, судя по слухам, Найпал уже два дня как прибыл в Гвандиакан. Однако так как его лицо известно очень немногим, подтвердить этот слух невозможно.

Конан ударил кулаком по своему бедру.

– Кром, это не может быть ничем, как судьбой и хорошим предзнаменованием. Они оба теперь в моих руках. Я покончу с ними сегодня же ночью.

Женщина-кхитаянка схватила его за руку, когда он уже собирался выбежать из комнаты.

– Если ты хочешь идти в Гвандиакан, то будь осторожен, так как в городе очень неспокойно. Солдаты арестовывают детей-бродяг и беспризорных на улицах, как говорят, по приказу самого вазама. Многие очень озлоблены этим, а самые бедные районы города сидят, как на вулкане, ожидая только искры, чтобы взорваться пламенем. Улицы Гвандиакана могут быть залиты кровью из-за этого.

– Я видел кровь и раньше, – сказал он мрачно и побежал по увешанному гобеленами коридору. – Панджар! Мне нужна моя лошадь и немедленно!

* * *

Наполовину проснувшись, Виндра потянулась на подушках, заметив лениво, что лампы уже зажжены и что становилось темно. Она внезапно нахмурилась. Кто-то покрыл ее тонким шелковым покрывалом. Она изумленно открыла рот и плотнее завернулась в покрывало, увидев приближающуюся к ней Чин-Коу. Кхитаянка держала в руках стопку разноцветного шелка.

– Я принесла вам одежду, – сказала Чин-Коу.

Виндра надела длинную рубашку через голову.

– А что заставило тебя подумать, что мне нужна одежда? – надменно и требовательно спросила она.

– Прошу прощения, – сказала Чин-Коу и встала, чтобы уйти. – Без сомнения, когда вы захотите одеться, вы сможете позвать своих слуг. Я оставляю вам шелковую рубашку, так как похоже, что вы именно это хотите сделать.

– Подожди! – Виндра, покраснев, схватила рубашку и нервно смяла мягкую материю. – Я не знала этого. Поскольку ты принесла мне одежду, ты вполне можешь оставить ее здесь.

Чин-Коу приподняла бровь.

– Вам совсем ни к чему говорить со мной таким тоном. Я очень хорошо знаю, чем вы занимались с ченг-ли, который зовет себя Патилом.

Виндра простонала, и краска смущения еще больше залила ее лицо. Через секунду дочь купца смягчилась.

– Я занималась тем же с ченг-ли, который зовет себя Хасаном. Теперь я знаю твой секрет, а ты знаешь мой. Ты боишься только позора, который будет известен твоим слугам. Плетка моего дяди наказывает гораздо больше и сильнее, чем просто стыд.

Виндра уставилась на кхитаянку, как будто увидела ее в первый раз. И не то что она совершенно не замечала раньше Чин-Коу, но она была племянницей торговца, а племянницы купцов конечно же не могли чувствовать так же, как женщина, в жилах которой течет кровь Кшатриев. Или она чувствовала то же самое?

– Ты любишь его? – спросила она. – Я имею в виду Хасана.

– Да, – сказала горячо Чин-Коу. – Хотя я не знаю, чувствует ли он такую же любовь ко мне. Ты любишь человека, которого зовут Патил?

Виндра отрицательно покачала головой.

– С таким же успехом можно любить и тигра. Но, – добавила она с лукавством, которого не смогла скрыть, – когда тигр занимается любовью с тобой – это очень приятная вещь.

– Хасан, – сказала серьезно Чин-Коу, – также очень сильный и пылкий.

Внезапно обе женщины захихикали, и вскоре их хихиканье перешло в веселый громкий смех.

– Спасибо за одежду, – сказала Виндра, когда они снова были в состоянии говорить. Отбросив в сторону покрывало, она поднялась с постели. Чин-Коу помогла ей одеться, хотя ока и не просила ее об этом, и, когда Виндра оделась, она сказала:

– Пойдем. Мы выпьем бокал вина и поговорим о мужчинах, тиграх и других странных животных.

Когда кхитаянка открыла рот, чтобы что-то сказать, дикий крик пронесся эхом по дворцу, перекрытый криками людей и звоном стали, ударяющейся о сталь. Чин-Коу схватила Виндру за локоть.

– Нам надо скорее спрятаться.

– Спрятаться? – возмущенно воскликнула Виндра. – Это мой дворец, и я не буду забиваться в нору, как заяц.

– В тебе говорит глупая гордыня, – сказала маленькая девушка. – Подумай о том, какого рода бандиты атакуют твой дворец. Неужели ты думаешь, что твоя «голубая кровь» защитит тебя от них?

– Да, ты права. И ты тоже подвергаешься опасности. Даже бандиты знают, что за тебя (и за твою сестру тоже) может быть получен выкуп, как только они узнают, кто я такая.

– Узнают, кто ты такая, а? – раздался голос от двери комнаты, и Виндра подскочила от ужаса.

– Кандар! – выдохнула она. Гордость помогла ей стоять прямо и с вызовом, но она не смогла удержаться от того, чтобы не отступить на шаг в сторону, когда князь, с жестокими, холодными глазами, ввалился в комнату, сжимая в руке окровавленную саблю. Позади него в коридоре теснились солдаты в шлемах и тюрбанах, держа в руках окровавленное оружие. Он наклонился и поднял с пола вуаль, которую она надевала во время танца, и задумчиво помял ее в руках.

– Возможно, ты считаешь себя знатной женщиной, – сказал он. – Возможно, что ты даже являешься знаменитой леди Виндрой, хорошо известной за свой острый ум и блистательное общество знаменитых поэтов, художников, философов и знати, которые собираются в ее дворцах? Ну что ж, всем уже давно известно, что леди Виндра пала жертвой в Гимелеях, когда дикий варвар украл ее, возможно, навстречу ее гибели или рабства.

– Что ты можешь получить от этого фарса? – требовательно спросила Виндра, но ее слова оборвались, когда она увидела, что шестеро покрытых вуалью женщин, одетых в плотные сари из шелка, вошли в комнату. И вместе с ними в комнату вошел Пританис. Ухмыльнувшись, немедиец облокотился спиной к стене и скрестил руки на груди.

– Боги добры сегодня ко мне, девка, – сказал он, – так как я нашел в Гвандиакане никого другого, как самого князя Кандара, которому было весьма приятно узнать о местонахождении некоей женщины недалеко от него. За безымянную шлюху был предложен целый увесистый кошелек с золотом – со ста золотыми! – и я мог только согласиться и принять его щедрость.

Раздражение мелькнуло на лице Кандара, но в целом было очевидно, что он даже не обращал внимания на присутствие Пританиса.

– Подготовьте ее, – приказал он. – Подготовьте их обеих. Я не откажусь еще от одной мелочи, когда ее приносят мне на подносе.

– Нет! – вскрикнула Виндра. Она извернулась, чтобы убежать, но прежде чем она успела сделать три шага, три женщины в вуалях бросились к ней и повалили ее на пол. Уголком глаза она заметила, что остальные три женщины удерживали Чин-Коу. Отчаяние заполняло ее душу. Отчаянно, зная бесполезность своих попыток, она все же сопротивлялась, но женщины держали ее в руках, срывая с нее остатки одежд с уничтожающей ее гордость легкостью. Даже когда она оказалась полностью обнажена, они не дали ей возможности встать на ноги и потащили по полу свою извивающуюся жертву, бьющуюся в отчаянных попытках высвободиться. Они силой поставили ее на колени у ног Кандара, и его пристальный взгляд пронзил ее и пробрал холодом до костей, подавляя ее последнюю попытку к сопротивлению. Чин-Коу стояла в таком же положении рядом с ней, тоже обнаженная и всхлипывающая от ужаса, но Виндра не могла отвести глаз от Кандара.

– Тебе это так даром не пройдет, – прошептала она. – Я не какая-то безымянная...

– Ты и есть безымянная, – щелкнул он ее, как бичом, своими словами. – Я уже сказал тебе, что леди Виндры больше нет (он медленно закрепил вуаль на ее лице крошечной серебряной застежкой)... а вместо нее появилась новая наложница, новое добавление к моей пардхана. Я думаю, что я назову тебя Мириам.

– Твоя сестра, – выдохнула Виндра. Ей было нетрудно танцевать с вуалью на лице, но сейчас ей, казалось, было тяжело дышать. – Я освобожу Алину. А...

От его сильной пощечины ее лицо дернулось влево.

– У меня больше нет никакой сестры! – прорычал он.

– А как насчет моего золота? – внезапно потребовал Пританис. – Девка теперь твоя, и я хочу получить свою оплату.

– Разумеется.

Кандар снял кошелек с пояса и швырнул его в руки безносому.

– Теперь ты удовлетворен?

Пританис жадно раскрыл шелковые завязки кошелька и высыпал с десяток золотых монет себе на ладонь.

– Я удовлетворен, – сказал он довольно. – Если бы только Конан мог видеть...

Его слова оборвались стоном, когда сабля Кандара вошла ему по рукоять в грудь. Золото со звоном посыпалось на пол, когда он схватился за лезвие обеими руками. Кандар спокойно встретил неверящий, недоуменный взгляд немедийца.

– Ты смотрел на непокрытые вуалью лица двух женщин из моей пардхана, – пояснил он. Лезвие его сабли легко выскользнуло из рук умирающего человека, и Пританис рухнул лицом вниз на свое золото. Лицо Виндры было суровым, когда она собирала остатки своего мужества.

– Убить своего наемника и забрать назад золото – это так похоже на тебя, Кандар. Ты всегда был глупцом и червяком.

Его мрачный взгляд заставил ее понять, что это было последними остатками ее мужества. Она стиснула зубы усилием воли, чтобы встретить его мрачный взгляд.

– Он видел твое лицо без вуали, – сказал князь, – и кхитаянской женщины тоже, и потому он должен был умереть, чтобы моя честь осталась незапятнанной. Но он честно заработал свое золото, и никто не может назвать меня вором. За эти слова тебя отхлестают плетьми, а также еще раз за каждое из нанесенных мне оскорблений.

– В моих жилах течет кровь Кшатриев, – сказала Виндра. Она говорила больше для себя, как бы отрицая все случившееся, но никто, казалось, даже не заметил этого.

– Это был последний из твоих странных попутчиков, – продолжал Кандар. – Остальные уже убиты. Все до единого мертвы.

Стон раздался из груди Виндры. Крошечная, слабая надежда, которая еще теплилась у нее в душе, теперь исчезла, надежда на то, что великан варвар спасет ее из лап Кандара, и теперь вся ее жизнь действительно рухнула, как карточный домик под дуновением ветра.

– Ты никогда не сломаешь меня, – прошептала она, и знала пустоту этих слов даже до того, как они сорвались с ее губ.

– Сломать тебя? – сказал с издевкой Кандар. – Ну, конечно же, нет. Но впереди, несомненно, должно быть небольшое обучение покорности и послушанию. Небольшое обучение, которое слегка пощиплет твою неумеренную гордыню.

Виндра хотела с вызовом покачать головой, но его глаза удерживали ее, как змея, гипнотизирующая птицу.

– Завтра тебя посадят на лошадь, и ты будешь «одета», как в эту минуту, после чегоэту лошадь проведут по улицам Гвандиакана, так что все смогут увидеть красоту моего нового приобретения. Уведите их! – рявкнул он женщинам-служанкам.

Виндра пыталась гневно и вызывающе крикнуть, но она знала, когда ее тащили к лошадям, что это был вой полного отчаяния, когда он прокатился по гулким коридорам ее дворца.

Глава 20

Сидя за длинным столом из грубо оструганных досок в углу таверны, Конан вспомнил о Султанапуре, когда он поправил капюшон своего темного плаща, одолженный у дворецкого во дворце Виндры. Капюшон низко опускался на лоб, закрывая его лицо. Таверна, где он сидел, была не из лучших, с земляным полом и колченогими стульями. Не зная, что ему делать в городе без того, чтобы не привлекать любопытных взглядов прохожих своей высокой фигурой, Конан осушил одним длинным глотком половину большой кружки дешевого вина.

Остальные посетители таверны были вендийцами, хотя они стояли далеко от богачей и знати Гвандиакана. Носильщики и погонщики буйволов, от которых пахло соломой и кожей животных, подмастерья каменщиков в туниках, запачканных пятнами сухой штукатурки. Неопределенного вида и не поддающиеся вообще никакому описанию мужчины в тюрбанах склонились над своим вином или говорили приглушенными, негромкими голосами, бросая быстрые взгляды своих черных глаз вокруг, опасаясь, чтобы их не подслушали. Запах кислого вина смешивался с духами и благовониями, и тихий гул голосов не мог окончательно покрыть звон колокольчиков на запястьях и лодыжках проституток; масляными, призывными глазами, которые бродили по таверне. В отличие от своих товарок на Западе, они носили платья и сари, покрывающие их с шеи до самых лодыжек, но зато эти одежды были сделаны из самого прозрачного газа, который абсолютно ничего не скрывал. Однако сегодня у девиц было совсем немного клиентов, и обычная фривольность, легкость и непринужденность таверны отсутствовали в этот день. В воздухе висела напряженность, которая была темнее, чем ночь за стенами таверны. Киммериец был далеко не единственным человеком, который скрывал свое лицо. Конан махнул рукой, чтобы ему принесли еще вина. Служанка, одетая в платье, которое было чуть темнее, чем одеяния проституток, принесла ему кувшин вина, взяла монету и поспешила назад, не сказав ни слова, явно желая снова возвратиться в свою нору и спрятаться там, не привлекая лишнего внимания. Зга атмосфера страха и взвинченного напряжения чувствовалась во всем городе с момента его прибытия и стала еще более напряженной, по мере того как сгущались сумерки. Солдаты все еще не успели забиться в норы, как преследуемые охотниками лисицы, и доставляли арестованных, в тюрьму форта, которая стояла в центре Гвандиакана. Но даже солдаты чувствовали настроение мрачной толпы людей. Патрули теперь часто насчитывали до ста человек, и они передвигались так настороженно, как будто ожидали атаки в любой момент. На улицах, когда еще было светло, было много разговоров и слухов, и киммерийцу было нетрудно узнать о людях, которых он хотел найти. Он быстро узнал местоположение дворца Карима Сингха, один из тех нескольких, что стояли к востоку от города и где, как говорили, остановился Карим Сингх. Однако, прежде чем он успел пройти сто шагов, он узнал, что вазам остановился в другом дворце, а еще через пятьдесят шагов – в третьем, и все они находились на изрядном расстоянии друг от друга. На каждом перекрестке он узнавал новые слухи. Говорили, что чуть ли не в половине дворцов в Гвандиакане остановился Карим Сингх. Некоторые говорили, что в городе остановился и Найпал, и называли каждый дворец в городе, где он якобы находится в эту минуту, а некоторые даже утверждали, что колдун соорудил невидимый дворец за одну ночь, в то время как другие утверждали, что колдун наблюдает за городом сверху, сидя на облаках. Под конец раздражение завело Конана в таверну. Волна головокружения (которая не имела ничего общего с вином) прошла по его телу. Это уже было не в первый раз за эту ночь. Его глаза помутнели. С мрачным упорством он переборол слабость, и когда его зрение прояснилось, он увидел стоящего перед ним Ордо, который тут же опустился на скамью у его стола.

– Я тебя ищу уже несколько часов, – сказал одноглазый. – Кандар с сотней копейщиков атаковал дворец Виндры и захватил Виндру и племянницу кхитайца, Чин-Коу. Пританис был с ними.

Конан зарычал и швырнул свою глиняную кружку на пол, разбив ее вдребезги. В комнате тут же воцарилась мертвая тишина, и каждое лицо повернулось к нему. Затем, так же быстро, люди снова начали беседовать. Это была не та ночь, чтобы вмешиваться в гневную вспышку незнакомца.

– А люди?

– Несколько царапин, и ничего больше. Мы сумели добраться до лошадей, и Кай-Ше нашла для нас место, где мы сумели укрыться. Это заброшенный храм на улице... как ее там зовут?.. Ах да, что-то вроде Улицы Снов, хотя я думаю, что эти сны должны быть очень невеселыми. День или два отдыха и немного подлечить порезы, и мы подумаем, что можно сделать для спасения девок.

Конан покачал головой, одновременно возражая Ордо и чтобы стряхнуть слабость.

– Мне не нужно день или два. Лучше всего тебе вернуться в этот разрушенный храм. Они понадобятся тебе, если ты захочешь вернуться в Туран.

– О чем ты тут бормочешь? – требовательно спросил его Ордо, но киммериец только хлопнул своего друга по плечу и выбежал из таверны. Пока Конан несся большими прыжками по темной улице, он слышал, как Ордо кричал ему вслед, но он не остановился и даже не повернул головы. Бхалканийский жеребец был оставлен в конюшне недалеко от городских ворот, через которые он вошел в Гвандиакан, и за медную монету, брошенную в руки сторожа, он получил назад своего коня. Городские ворота были массивными, а высотой превышали человеческий рост раз в десять. Они были сделаны из толстых железных плиток очень своеобразной формы и с красивым рельефом и чеканкой. Их было бы нелегко сдвинуть с места, а судя по пыли, которая накопилась у подножия ворот, прошло много лет с тех пор, как их закрыли. Напряженность в городе наложила свой отпечаток и на стражников в тюрбанах и шлемах, стоящих у ворот. Они нервно и настороженно смотрели за ним, ощупывая свои копья, когда он галопом проскакал мимо них в открытые настежь ворота. Единственный клочок информации, который он получил в эту ночь слухов и сплетен, единственный слух, который не изменился (и тот, который он считал наименее полезным из всех слухов и разговоров) был тот, в котором упоминалось местонахождение дворца Кандара. Ярость кипела в нем, но это была холодная ярость. Умереть с мечом в руках было бы намного более предпочтительнее, чем сдаться какому-то яду в его жилах, но сначала ему нужно было освободить женщин. Только когда они будут в безопасности, он сможет позволить себе думать о своих бедах и заботах.

Недалеко от дворца он въехал в рощу деревьев и привязал жеребца к ветке одного из них. Ловкость и хитрость, которым он научился, будучи вором, помогут ему в этом деле больше, чем холодная сталь меча. Дворец князя Кандара, который был даже больше по размерам, чем дворец Виндры, горел в ночи, освещенный светом тысяч ламп и светильников, сверкающий узор переплетенных между собой алебастровых террас, шпилей и куполов. Отражаясь от света ламп, между ними тянулись темные холодные полосы бассейнов, а в промежутке между полосами воды лежали сады и густые подстриженные кустарники с розой и шиповником, которые заполняли пространство перед дворцом и подходили к самым его стенам. Распустившиеся цветы наполняли темноту мириадами душистых запахов, к которым примешивался терпкий, сладковатый запах духов из дворца. Духи и запахи цветов не очень интересовали Конана, но кустарники очень помогли ему, скрыв его бесшумное приближение. Он был сейчас всего лишь одной из тысяч многочисленных теней, не больше. Пальцы, приспособленные к тому, чтобы карабкаться по скалистым острым утесам его родных киммерийских гор, находили щели и выбоины в казалось абсолютно гладкой поверхности больших мраморных блоков, и он лез по стене дворца так же хорошо, как иной поднимался бы по лестнице.

Вскарабкавшись на широкую стену, Конан распластался на ней и наблюдал за дворцом, пытаясь уловить все его детали – небольшие дворы с журчащими фонтанами, искусно сложенные, покрытые орнаментом высокие башни, рвущиеся к небу, и проходы в колоннадах, освещенные лампами с горящим маслом или жиром. Лампы и светильники были сделаны из изумительной работы чеканного золота. Затаив дыхание, он вперился в фигуру человека в желтой с красным одежде, идущего между колоннами рядом с другим, одежда которого, казалось, была из темно-серого шелка. Рука Конана непроизвольно легла на рукоятку меча. Это был Карим Сингх. И если боги не забыли его, Найпал был вторым человеком. Он с сожалением вздохнул и отпустил рукоять меча, наблюдая за двумя мужчинами, которые вскоре исчезли из вида. Женщины, сказал он самому себе. Женщины должны быть его первой задачей, все остальное – потом. Вскочив на ноги, он побежал по стене. Высота была главным в этом деле, как научили его города Немедии и Заморы. Человек, который находился на самой верхней части здания, часто не привлекал ничьего внимания, даже если он явно не должен был находиться там. Кроме того, поднимаясь на самые высокие части здания, означало то, что каждый шаг делал человека гораздо ближе к земле и к его пути к спасению.

Спасение было особенно важно для него в эту ночь, особенно для двух женщин, если не для него самого. Карнизы, фризы и тысячи замысловатых узоров из камня и алебастра помогали великану киммерийцу без труда скользить по крыше. Скользнув сквозь узкое окно у самого основания крыши, он очутился в душной темной комнате. Он на ощупь убедился, что находится в кладовой, в которой лежали ковры и постельные принадлежности. Узкая дверь вела в коридор, который был освещен тусклым светом бронзовых светильников. Здесь не было золотых и серебряных украшений и дорогих гобеленов и ковров, это были помещения слуг, располагавшиеся в верхних этажах дворца. Из некоторых комнат до него доносилось храпенье. Бесшумный и мрачный, как охотящийся дикий кот, Конан осторожно ступал по полу длинного коридора, а затем стал спускаться вниз по лестнице. Другие звуки донеслись до него из другой части дворца, звуки, которые ни с чем другим нельзя было спутать, – топот людей, музыка флейт и цитар. Густой звон гонга печально отозвался эхом во дворце. Киммериец почти не обращал на них внимания, его глаза и уши внимательно следили за происходящим, так как легкая тень или неосторожный шаг могли сказать ему, где находится человек, который мог поднять тревогу. Он искал спальные покои, в этом он был абсолютно уверен. Из того, что он знал о Кандаре, можно было сделать вывод, что его первым желанием будет остановиться в комнате с женщинами, и ему безусловно будет приятно навестить их несколько раз, когда они будут ожидать со страхом его возвращения. Вполне возможно, что он все еще находился там. Конан очень надеялся на это. Карим Сингх и Найпал, несомненно, улизнут от него в эту ночь, но по крайней мере он сумеет рассчитаться с Кандаром. Первые три спальные комнаты, которые он обнаружил, были пустыми, хотя золотые светильники давали мягкий ровный свет в ожидании тех, кто должен в них появиться позже.

Когда он, однако, вошел в четвертую, только шестое чувство (которое ничем рациональным нельзя было объяснить) заставило его прыгнуть вперед и покатиться по полу, избежав лезвия меча, который обрушился на то место, где он только что стоял. Конан тут же вскочил на ноги с мечом в руке, и яростный удар заставил его противника отскочить, как кошка, назад. Киммериец уставился на своего врага, так как он еще не видел такого человека прежде, даже в этой странной, загадочной стране. Украшенный и защищенный носовой перегородкой шлем с толстым, острым металлическим стержнем наверху сидел на голове незнакомца. Его темное, безжизненное и ничего не выражающее лицо было очень странным. Его доспехи были сделаны из толстой кожи, покрытой бронзовыми пластинками. Длинный прямой меч был в его руке, покрытой металлической перчаткой, и еще один, более короткий кривой меч был в другой, левой руке. Воин передвигался с быстротой и держал оружие в обеих руках уверенно, что говорило о большом, долголетнем опыте.

– Я пришел, чтобы освободить только женщин, – сказал Конан угрожающим голосом.

Если он сумел бы заставить своего противника обменяться с ним несколькими словами, тот, возможно, не сумел бы сообразить того, чтобы подать сигнал тревоги, пока они сражались бы друг с другом.

– Скажи мне, где они находятся, и я не убью тебя.

Молчаливая атака воина заставила его резко поднять свой меч, защищаясь. И это действительно была защита, сообразил ошеломленный киммериец. Его длинный меч сверкал и метался так же быстро, как и всегда, но это была только отчаянная попытка не допустить, чтобы его противник поразил его своим мечом. Впервые за всю свою жизнь он столкнулся с человеком, который двигался быстрее, чем он сам. Удары мечей, которые наносились с быстротой атакующей змеи, следовали один за другим и заставили его отступить. Зарычав, он решился на хитрость, продолжая отражать удары врага и одновременно нанося ему удар кулаком в лицо зажатой в нем рукоятью эфеса. Воин в странных доспехах был отброшен назад, и столик, украшенный орнаментом, разлетелся вдребезги при его падении, но прежде чем Конан успел сделать один шаг, чтобы продолжить свою атаку, воин пружинисто вскочил на ноги. Конан встретил его в середине комнаты, и искры от их мечей, ударяющих друг о друга, образовали смертоносное кружево в темноте комнаты. Киммериец обрушил всю свою ярость – на Кандара, Найпала и Карима Сингха – и вложил всю свою силу в эту атаку, отказываясь на этот раз отступать. Сильным ударом он обрушил меч на врага и почувствовал, как лезвие прошло через плоть и кости, но даже в эту минуту он вынужден был уклониться от удара, который чуть не попал ему в лицо. Приготовившись к обороне, Конан почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Его последний удар остановил противника (да так оно и должно было случиться, когда его кривой меч лежал теперь на ковре, вместе с рукой, сжимавшей его), но это была явно только временная передышка. Безжизненное лицо даже не изменило своего выражения, и его темные глаза даже не посмотрели на отрубленную кисть левой руки. Из его раны не пролилось ни одной капли крови.

Колдовство, подумал киммериец. Внезапно молчание, с которым сражался его противник, приобрело новое жуткое качество. И снова началась смертоносная схватка. Если этот колдовской воин знал, как сражаться двумя мечами одновременно, то и одним мечом он действовал не менее уверенно. Конан отражал каждый быстрый удар, но и его собственные выпады отражались воином без труда. Киммериец знал, что он сможет теперь сравняться с противником, одним мечом на один, но как долго плоть смертного сможет удержаться против колдовства?

Внезапно отрубленная рука врага ударила Конана по голове с силой, которую он считал просто невозможной, опрокинув его на спину, как ребенка. Теперь наступил его черед лежать на спине, на обломках стола, но прежде чем он успел подняться, атакующий противник уже навис над ним. Конан отчаянно пытался отразить удар меча, который мог развалить его череп надвое. Его рука, шарящая вокруг, нашла в обломках стола рукоять какого-то оружия, и он нанес им удар по врагу, вонзив острое лезвие по самую рукоятку. Его противник извернулся, как змея, и лезвие прошло через его кожаные доспехи, скользнув сквозь ребра. Темный воин рухнул на Конана, как будто его кости расплавились и превратились в труху. Конан быстро отпихнул от себя тело воина и вскочил на ноги, держа наготове свой собственный меч, опасаясь какого-то подвоха. Но покрытая кожаными доспехами фигура осталась неподвижной – глаза воина остекленели. Конан с изумлением посмотрел на оружие, которым он поразил врага, и, выругавшись, чуть было не уронил его на пол. Это был короткий меч, но рукоять его была такой большой, что годилась, скорее, для двуручного меча. Рукоятка и лезвие оружия были сделаны из какого-то странного серебристого металла, который мерцал странным потусторонним светом. Отвратительный запах заставил его ноздри дернуться и, он снова выругался. Это была вонь от разложения. Труп его врага под кожаными доспехами уже наполовину сгнил, и белые кости проглядывали сквозь гнилое, разложившееся мясо. Заколдованный воин был сражен явно заколдованным оружием. Часть его мозга говорила ему, чтобы он выбросил эту жуткую вещь, в то время как другая шептала, что это оружие может быть полезно против такого колдуна, как Найпал. Колдунов всегда было гораздо труднее убить, чем других людей. Сунув свой меч в ножны, он быстро оторвал кусок шелка от покрывала на постели и обмотал им серебристый кинжал, сунув его себе за пояс. Пока он это делал, Конан услышал множество топочущих ног, приближающихся к комнате. Опрокинутые разбитые столы, разбросанные ларцы и разбитые зеркала и хрусталь были молчаливыми свидетелями того, что схватка была не такой уж бесшумной. Бормоча проклятия, он поспешил к окну, как раз вовремя, потому что как только он очутился на карнизе, около двадцати вендийских солдат ввалились в комнату. И снова алебастровые украшения помогли ему ползти по стене здания, но позади себя он услышал тревожные крики. Он стал карабкаться вверх, схватившись за балюстраду, чтобы вскочить на балкон... и замер при виде еще одной дюжины солдат в шлемах и тюрбанах. Копье просвистело рядом с ним, и Конан отпрянул назад, так как обе его руки были заняты. Даже спружинив и согнув колени, он почувствовал силу и шок от приземления, которые сотрясли все его тело. Еще больше голосов выкрикнули крики тревоги, и тяжелый топот сапог послышался слева и справа от него. Копье просвистело у него над головой и вонзилось, дрожа, в землю, всего в одном метре от него. Он подпрыгнул в воздухе, отскочив от стены, и еще одно копье впилось в землю на то место, где он только что стоял. Согнувшись чуть ли не наполовину, он побежал к саду, который был разбит между отражавшимися в свете факелов бассейнами, слившись с одной из сотен теней.

– Стража! – раздались громкие голоса. – Стража! Обыщите сады! Найдите его!

Конан наблюдал за ними от самого края деревьев, и его зубы оскалились в злом рычании. Солдаты бегали вокруг дворца, как муравьи из разворошенного муравейника. Похоже, что в эту ночь ему не удастся больше попасть во дворец. Боль пробежала по его телу, и мышцы свело спазмой, заставив его перегнуться пополам. Широко раскрыв рот и хватая судорожно воздух, он силой воли заставил себя распрямиться. Его рука сжала покрытую шелком рукоять странного оружия.

– Я еще жив, – прошептал он, – и я не умру, пока не придет мой час.

Производя не больше шума, чем ветер, гоняющий сухие листья, он растворился в темноте.

* * *

Найпал уставился, не веря своим глазам, на свою спальню, превращенную в обломки, делая все, что возможно, чтобы не обращать внимания на страшную вонь от разложения, которая висела удушливым смрадом в воздухе. Крики солдат, ищущих непрошеного гостя, не дошли еще до его ушей. Только то, что было сейчас в этой комнате, имело значение и было реальностью, и такой, которая наполнила холодом его живот от страха и раскалывала его виски от головной боли. Он все еще с жутким восхищением смотрел на воина в кожаных доспехах. Череп ухмылялся ему из-под старинного шлема. Кости и труха – вот все, что осталось от его воина. Его воина, который не мог быть убит. Первый солдат армии, которая не могла погибнуть. Во имя всех богов, как это могло случиться? С усилием он оторвал свой взор от скелета в кожаных доспехах, но неизбежно его глаза упали на длинный золоченый ларец, который лежал на боку среди обломков слоновой кости, которая была столиком, открытый и пустой. Пустой! Обломки искусно вырезанной слоновой кости были единственным, что осталось от оправы колдовского зеркала, предупреждающего об опасности, а от самого зеркала остались одни осколки. Крякнув, он наклонился, чтобы подобрать с десяток осколков зеркала, лежащих на полу. Однако в каждом осколке, независимо от его размера, отражалось лицо человека, лицо, которое теперь уже не менялось. Он с удивлением изучал это мрачное лицо на осколках, его густую гриву черных волос, удерживаемых кожаным ремешком, его странные глаза цвета сапфира и суровое, злое рычание варвара, обнажившее его зубы. Колдун знал, кому принадлежит это лицо. Человеку, который называл себя Патилом. Но зеркало, даже его осколки, могли показывать только то, что угрожало его планам. Неужели «простой» варвар мог это сделать? Смог разбить стекло и украсть оружие демона? Убить того, кого было невозможно убить? Осколки зеркала выпали из пальцев Найпала, когда он прошептал слово, которому не верил, не хотел верить. «Пан-кор».

– Что ты сказал? – спросил его Карим Сингх, входя в комнату.

Вазам старался не смотреть на жуткий скелет в кожаных доспехах, лежащий на полу.

– Ты выглядишь очень изможденным, Найпал. Слуги Кандара наведут здесь порядок, а его солдаты найдут и рассчитаются с этим чужаком. Тебе надо отдохнуть. Я не хочу, чтобы ты рухнул без сил, прежде чем ты сможешь служить мне, как своему царю.

– Мы должны выступать немедленно, – сказал Найпал.

Он потер виски кончиками пальцев. Напряжение этих последних дней уже стало показываться на его лице, и ему теперь пришлось сделать большое усилие над собой, чтобы изобразить подчинение.

– Скажите Кандару, чтобы он собрал солдат.

– Я тут кое о чем думал, Найпал. Какое будет иметь значение, если мы подождем несколько дней? Скоро начнутся дожди, и кусающие мухи, говорят, не так жалят после дождей.

– Глупец! – зарычал колдун, и челюсть Карима Сингха отвисла. – Ты будешь служить мне, как царь? Если ты будешь ждать, ты не будешь царем, ты будешь пищей для собак!

Взор Найпала снова упал на осколки стекла.

– И скажи Кандару, что нам нужно больше солдат. Скажи ему, пусть оголит гарнизон форта, если нужно. Что касается твоих «страшных» мух, то обычное легкое заклинание сумеет справиться с ними.

– Губернатор не очень надежен и нервничает, – сказал дрожащим голосом Карим Сингх. – Он повинуется, но я знаю, что он не поверил моим доводам о том, что надо арестовать детей-беспризорников. Зная напряженное настроение в городе, он может отказаться выполнить этот приказ, и даже если он повинуется ему, он, без сомнения, пошлет гонцов в Айодхью, к Бандаркару.

– Не бойся Бандаркара. Если ты и должен бояться кого-нибудь...

Голос Найпала был мягким, но глаза его горели таким огнем, что Карим Сингх отступил на шаг назад и, казалось, с трудом дышал.

– Скажи губернатору, что если он бросит мне вызов, я иссушу его плоть, отстегаю его плетьми и брошу его на улицу с отрезанным языком, как бродягу, чтобы он мог увидеть, как его жен и дочерей продадут в бордели. Скажи ему это!

И вазам Вендии побежал, как послушный, покорный слуга. Найпал снова с усилием вернул свой взор к осколкам стекла, повторяющим сотней изображений лицо варвара.

– Ты не сумеешь победить, пан-кор, – прошептал он. – Я еще одолею тебя и выйду из боя победителем.

Глава 21

Ордо был прав, когда говорил об улице Снов, подумал Конан, впервые увидев ее в бледном сером свете рассвета. Его жеребец медленно шел по грязной дороге, пробираясь между грязными лужами нечистот и отбросов, поросших сорняком и чертополохом. Дома были как черепа, смотревшие пустыми глазницами окон на прохожих. Крыши просели на многих домах, и еще больше крыш рухнуло от времени внутрь, ломая сгнившие стропила. Стены скособочились и накренились, а многие просто рухнули на землю и лежали кучей щебня и кирпича, обнажив внутренние помещения, заселенные крысами и тараканами.

Время от времени оборванные, крадущиеся фигуры появлялись у дверей или пробегали по улице позади него. Люди на улице Снов напоминали суетящихся мышей и крыс, сидящих в своих норах, опасающихся высунуть свой нос на улицу, на солнечный свет. Вонь от гниения и плесени наполняла воздух. Да уж, сны здесь действительно были ужасные, подумал Конан. Ужасные, кошмарные сны. Ему было нетрудно найти заброшенный храм. Это было здание с куполом, в котором зияли большие отверстия, сквозь которые порхали голуби. Когда-то колоннада из восьми флейтообразных мраморных колонн стояла перед входом в храм, теперь же три из них лежали, поваленные, на земле. Две колонны разлетелись на куски по всей улице, и сорняки буйно росли, покрывая густой растительностью края обломков. От третьей колонны остался один толстый обломок. Часть внешней стены также рухнула, обнажив то, что когда-то было похоже на мраморные блоки, но на самом деле было камнем, покрывающим обычные глиняные кирпичи. Отверстие в стене было достаточно широким, чтобы внутрь помещения мог въехать человек верхом на лошади. Ничто не напоминало ему о присутствии контрабандистов, но мрачный интерьер помещения говорил о том, что им было нетрудно здесь спрятаться. Или даже количество людей, превышающее отряд Ордо в десять раз. Конан обнажил свой меч. Ему пришлось наклонить голову, когда он въехал внутрь сквозь темную зияющую брешь в стене. Он очутился в большом зале, в котором царил полумрак. Треснувшие плитки пола были покрыты пылью, сломанными кирпичами и щебнем. Толстые колонны и столбы, подпирающие потолок, были сделаны из дерева, но уже наполовину сгнили от времени. В самом дальнем углу помещения находился мраморный алтарь. Его края потрескались и были сбиты, но какому богу он был посвящен – сказать было невозможно. Прежде чем жеребец успел сделать три шага вперед, Ордо появился перед ним, выйдя из-за одной из деревянных колонн.

– Уже давно пора тебе появиться здесь, киммериец. Я уже почти решил, что на этот раз тебе пришел конец.

Энам и Шамил тоже вышли из укрытия с луками наготове. У обоих были свежие повязки на голове и на руке.

– Мы не знали, что это был ты, – сказал молодой туранец. – В следующей, дальней комнате на костре жарятся голуби, так что закуси, если ты проголодался.

– Мы попытались утаить запах голубей от нежеланных гостей, – сказал, сплюнув, Энам. – Люди здесь, как настоящие змеи. Они готовы наброситься на любого человека с едой, как стая голодных злых крыс.

Конан кивнул и спрыгнул с седла. Как только он коснулся ногами пола, он вынужден был удержаться за кожаное стремя, чтобы не упасть; боль и головокружение не вернулись, но их место заняла слабость.

– Я не видел еще таких людей, как они, – сказал он. – В Туране или Заморе от нищего до обитателя дворца – немалое расстояние, но здесь... Здесь, судя по всему, это как две непохожие друг на друга страны.

– Вендия – страна резких контрастов, – сказал Канг-Хоу, приближаясь с тыльной части полуразрушенного здания.

– Она похожа на дыню, гниющую изнутри, – сказал Конан.

– Это слива, которая уже перезрела и которую давно пора сорвать.

Слабость уже почти прошла.

– Возможно, когда-нибудь я вернусь сюда с армией за своей спиной и сорву ее.

– Многие уже так говорили, – ответил кхитаец, – но кшатрии все еще правят здесь. Простите мою поспешность, но Ордо сказал мне, что вы были во дворце Кандара в эту ночь. Вы не нашли там мою племянницу? Или леди Виндру?

– Я не сумел их найти в этот раз, – сказал мрачно Конан. – Но я сделаю это прежде, чем мне придет конец.

Лицо Канг-Хоу не изменило своего обычного выражения, и все, что он сказал, было:

– Хасан говорит, что нужно вытащить голубей из огня. Он сказал, что их надо съесть, пока мясо не остыло.

– У этого человека сердце, наверное, сделано из камня, – пробормотал Ордо, когда остальные контрабандисты последовали за кхитайцем к костру.

– М-да, он довольно крепкий человек для купца, – согласился Конан.

Он развернул шелк на странном оружии, которым он убил воина во дворце Кандара, и передал его другу.

– Что ты думаешь об этом?

Ордо широко разинул рот, когда шелковая материя упала на пол, обнажив серебристое лезвие, мерцающее в темноте помещения.

– Колдовство! Как только я услышал об этом твоем колдуне, я должен был сразу же повернуть лошадь в противоположном направлении.

Его единственный глаз прищурился, когда он внимательно вгляделся в оружие.

– Это оружие не имеет никакого смысла, киммериец. Рукоять двуручного меча для короткого лезвия?..

– Этот клинок поразил человека или какую-то вещь, которую не мог задержать мой меч, – сказал Конан.

Одноглазый вздрогнул и поспешно обернул шелк вокруг меча.

– Я ничего не хочу знать об этом. На, держи.

Он пожевал губами, когда киммериец снова сунул его себе за пояс, и сказал:

– Я так и не знаю, что случилось с Гурраном. Как ты провел целую ночь без его лекарства?

– Я провел ее отлично и куда лучше, чем раньше, когда я пил эту гадость, – хмыкнул Конан. – Пошли. Я так голоден, что смогу съесть дюжину этих голубей. Пора съесть парочку птичек прежде, чем они исчезнут в желудках наших друзей.

В задней части храма находились две большие комнаты без окон; в одной из них не было крыши. В этой комнате и был разведен костер, другая комната была использована как стойло. Энам и Шамил сидели на корточках перед огнем, жадно глотая куски поджаренного голубя. Кхитаец ел куда более аккуратно, в то время как Хасан сидел, нахмурившись, облокотившись на стену спиной и обхватив ноги коленями и как бы зло рыча на весь мир.

– Где Кай-Ше? – спросил Конан.

– Она ушла задолго до первых лучей солнца, – сказал Ордо с набитым ртом, – чтобы узнать, что еще происходит в городе.

– Я уже вернулась, – сказала Кай-Ше, стоя у двери в комнату, – и снова узнала много и мало. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вернуться, потому в городе очень опасно и люди озверели, как животные. Разъяренные толпы бродят по улицам, и бандиты используют хаос, чтобы грабить и насиловать. Так как я – женщина и была без сопровождающего, меня дважды чуть не атаковали.

– Ты передвигаешься совершенно бесшумно, – похвалил ее Конан. Он мог поклясться на что угодно, что те люди, которые «чуть ли» не атаковали ее, могли забыть об этом навсегда... если они вообще остались в живых после этого.

– Так что ты узнала из многого и немногого сегодня?

Все еще одетая в свое вендийское платье, Кай-Ше неуверенно взглянула на Канг-Хоу, который просто вытер губы шелковой салфеткой и ждал.

– На рассвете, – начала она медленно, – Карим Сингх вступил в город. Вместе с ним в городе появились колдун Найпал и князь Кандар. Они забрали солдат из форта, увеличив число своих солдат почти до тысячи, и покинули город, отправившись на запад. Я слышала, как один солдат говорил, что они пошли к Лесам Гендали. Сундуки, которые тебя так интересуют, были упакованы на вьючных мулах, которых они взяли с собой.

Несколько секунд Конана раздирала неопределенность и неуверенность. Карим Сингх и Найпал могут спастись от его мести. Было невозможно наверняка сказать, как много времени у него осталось, прежде чем яд полностью охватит его тело. И в то же время он знал, что была только одна возможность и только одно решение.

– Если они взяли с собой такое количество солдат, – сказал он, – то очень небольшое количество солдат сможет остаться во дворце Кандара, чтобы сторожить Виндру и Чин-Коу.

Глаза Кай-Ше опустились к полу, а ее голос стал простым шепотом.

– С ними были две женщины, покрытые вуалями, но полностью обнаженные и привязанные к седлам мулов. Одна из них была Чин-Коу, другая – вендийской женщиной... Прости меня, дядя. Я видела ее, но ничего не могла сделать.

– Тут нечего прощать, – сказал Канг-Хоу, – так как ты не допустила никакого промаха. Любой промах в этом случае – только мой.

– Возможно и так, – тихо сказал Конан, – но я думаю, что обе женщины очутились в лапах этих зверей только по моей вине. И это значит, что я должен сделать все, чтобы спасти их. Я не имею права просить любого из вас идти со мной на это дело. Не говоря уже о том, что на пути к их спасению стоит тысяча солдат, вы также знаете, что в этом деле замешан колдун, а он будет там, куда я направлюсь.

– Не будь глупцом, – зарычал Ордо, а Энам добавил:

– Береговое Братство не бросает своих в беде. Пританис никогда этого не понимал, но я понимаю, и очень хорошо.

– У него в руках Чин-Коу! – вырвалось у Хасана. – Неужели вы думаете, что я буду сидеть здесь сложа руки, в то время как Митра знает, что он может сделать с ней?

Казалось, он готов был сразиться с Конаном.

– Что касается меня, – сказал Канг-Хоу, мягко улыбнувшись Хасану, – она, конечно, всего-навсего моя племянница.

Лицо молодого туранца залилось краской смущения.

– Это вопрос семейной чести.

Шамил нервно засмеялся.

– Ну что ж, я не буду единственным, кто останется здесь. Я хотел приключений, и никто не может сказать, что это маленькое приключение.

– Тогда нам пора отправляться в путь, – сказал Конан, – прежде чем они успеют удрать от нас.

– Терпение, – сказал серьезно и строго Канг-Хоу. – Леса Гендали находятся на расстоянии десяти лиг отсюда, а тысяча людей путешествует гораздо медленней, чем шесть человек. Пусть же нас не постигнет неудача из-за отсутствия подготовки. В лесах множество жалящих мух, но я могу приготовить мазь, которая поможет нам.

– Мухи? – пробормотал Ордо. – Жалящие мухи? Колдуна для нас недостаточно, киммериец? Когда мы покончим с этим, ты должен мне за этих мух.

– Возвращение в Гвандиакан может быть опасным делом, – посоветовала Кай-Ше, – Вскоре в городе начнется бунт. На расстоянии одной лиги от леса есть, по словам людей, колодец; когда-то это было место остановки для караванов, в старые времена, но с тех пор он давно заброшен. Там я буду поджидать вас с едой и одеждой для Чин-Коу и Виндры. И с новостями о том, спокойно ли в городе. Я нарисую для вас карту.

Конан знал, что они были правы. Как часто он сам (в свои былые дни, когда он был вором) насмехался над другими, когда они недостаточно подготавливались к делу – и в результате их ожидала неудача?.. Но сейчас он только мог стиснуть зубы и заскрипеть ими от раздражения и бессильного гнева, что ему приходится снова ждать, хотя бы и несколько минут. Время и знание того, что яд все еще находится в его жилах, давили на него. Но он должен был увидеть Виндру и Чин-Коу свободными (а Карима Сингха и Найпала – мертвыми), прежде чем он сам умрет. Он поклялся себе в этом именем Крома.

Глава 22

Когда он ехал на лошади среди высоких деревьев Лесов Гендали, Конан не был уверен в том, что мазь Канг-Хоу была не хуже, чем укусы жалящих мух, которых она должна была отгонять. В ней, правда, не было никакого неприятного запаха, но ощущение от ее прикосновения было таким, как если бы его окунули в ванну с нечистотами. Лошадям, которых помазали этой мазью, она нравилась не больше, чем людям. Он хлопнул одну из мух, которая не испугалась даже едкой мази (укус насекомого был похож на раскаленную иглу, которую ему воткнули в руку), и скорчил физиономию, увидев несколько маленьких роев, которые окружали их крошечный отряд. Если вдуматься, возможно, эта мазь была не такой уж и плохой.

Покров леса вздымался и часто смыкался листвой над их головой. Многие деревья достигали в высоту более тридцати – тридцати пяти метров. Их высокие толстые ветви были покрыты густой листвой, почти не пропуская внутрь солнечный свет, а тот, который все же пробивался сквозь них, казалось, был зеленоватого оттенка. Стаи длинноногих юрких обезьян прыгали с дерева на дерево, цепляясь за лианы и ветви. Казалось, что тысячи «ручьев» коричневой шерсти перекатывались по деревьям во всех направлениях. Многочисленные стайки пестрых птиц (у некоторых из них были длинные, очень красивые разноцветные, переливающиеся, как у фазанов, хвосты) громко кричали с высоких веток, в то время как другие перелетали, как красивые цветные молнии на фоне зеленой листвы вверх и вниз.

– В степях Заморы нет таких мух, – проворчал Ордо, хлопнув себя по щеке. – Я мог бы быть сейчас там, вместо того чтобы быть здесь, если бы у меня была голова на плечах. В степях Турана тоже нет таких мух. Я мог бы быть там...

– Если ты не заткнешься, – пробормотал Конан, – то единственное место, где ты будешь, это где-нибудь рядом с этой прогалиной. И ты будешь мертвецом, скорее всего, оставшись лежать там, где ты упадешь, на объедение мухам. Или ты думаешь, что солдаты Кандара глухие?

– Они не услышат ничего, кроме ветра и этих проклятых Митрой птиц, – ответил одноглазый, но замолчал.

Если говорить начистоту, то Конан не знал, насколько близко (или далеко) от них находятся вендийцы. Тысяча человек оставили бы тропу, которую невозможно было бы не заметить, но земля была влажной и болотистой, впитывающей воду, как губка. Почва была скользкой от тысяч лет медленного, непрерывного гниения, и следы в такой почве было невозможно отличить от тех, что были сделаны пять часов тому назад или пять минут назад. Однако киммериец знал, что день уже почти закончился, так как он уже не мог больше видеть солнца. То, что они потратили изрядное количество времени на езду, делало это очевидным, и зеленоватый свет уже тускнел. Конан не думал, что солдаты смогли бы идти в темноте. Внезапно он резко осадил лошадь, заставив и остальных сделать то же самое, и напряженно вглядывался в то, что находилось впереди них. Громадные блоки из камня, заросшие плющом и диким виноградом, толщиной в руку взрослого мужчины, образовали широкую стену высотой до двадцати метров. Стена тянулась на север и юг, насколько ее мог охватить глаз в сумеречном зеленоватом свете. Прямо перед ним вырос вход с двумя башнями справа и слева, хотя сами ворота, которые когда-то закрывали его, давно уже исчезли. Свидетельством того, что с тех пор, когда стояли эти ворота, прошло много веков, было громадное баньяновое дерево, которое выросло прямо посередине. Киммериец видел и другие тени зданий среди буйной растительности, поглотившей крепость и город, массивные руины среди деревьев. И тропа, ведущая внутрь крепости, шла именно через эти ворота.

– Неужели они проведут здесь ночь? – спросил Ордо. – Даже сами боги не знают, что может скрываться в таком месте.

– Я думаю, – сказал медленно Канг-Хоу, – что это может быть то место, куда они собирались идти.

Конан взглянул на него с любопытством, но щуплый купец больше ничего не сказал.

– Тогда мы пойдем вперед, – сказал киммериец, соскочив с седла. – Но мы оставим лошадей здесь.

Он продолжал говорить, увидев, что рты его друзей протестующе открылись.

– Человеку куда легче будет спрятаться, если он пеший, а мы должны быть как хорьки, прячущиеся в кустах. В этом месте – тысяча вендийских солдат, не забывайте об этом.

Это сразу отрезвило их. Оставить хотя бы одного человека с животными, решил Конан, будет хуже, чем бесполезно. Это уменьшит их небольшой отряд на одну саблю, а человек, оставшийся позади, не сможет сделать ничего, если вендийский патруль появится перед ним. Они все войдут одновременно в город. Конан с мечом в руке был первым, кто вошел в старинные ворота. Ордо шел следом за ним. Энам и Шамил прикрывали тыл со стрелами, лежащими наготове на тетивах их луков. Стоявший в середине отряда Канг-Хоу казался безоружным, но киммериец мог поклясться на что угодно, что метательные ножи купца лежали наготове в его длинных рукавах. Конан видел разрушенные города и прежде, некоторые были покинуты много веков назад, другие – даже более тысячи лет. Некоторые стояли на вершинах гор, пока земля не затряслась и не похоронила их. Другие стояли в пустыне, под вечными ветрами, которые медленно точат камни, так что тысячу-две лет чьи-то глаза смогут увидеть только обломки камней и подумают, что эти камни – всего лишь игра природы, напоминающая творение человека. Однако этот город был совсем иным, как будто какой-то жестокий бог, не желающий ждать, пока город медленно разрушается дождями и ветром, приказал лесу атаковать и поглотить все созданное человеком. Если они и шли по остаткам улицы, было совершенно невозможно сказать, действительно ли это была улица города, так как грязь, пыль и тысячи всевозможных растений покрыли все вокруг, и деревья росли на каждом шагу. Большая часть города вообще исчезла под ковром растительности, и не оставалось ни одного знака, что тут некогда находился большой могущественный город. Только самые массивные здания сохранились – дворцы и храмы. И даже они сражались с лесом, заранее зная, что эту битву они проигрывают. Колонны храма были настолько густо покрыты плющом и лианами, что только их регулярность и равномерное расположение говорили о их существовании вообще. В одном месте мраморные плитки дворцового портика заросли корнями гигантского дерева, в другом – стена из белого алебастра, теперь уже зеленая от плесени и мха, накренилась от растущего под ней другого массивного дерева. Шпили лежали, поваленные, на земле, и обезьяны, весело вереща, резвились на треснувших куполах храмов и дворцов, когда-то сверкающих позолотой, а теперь обвитых зеленью, лишайниками и лианами. Все в отряде чувствовали давящее напряжение и подавленность, исходившие от руин, но ни Конан, ни Канг-Хоу не позволили себе дать это почувствовать, по крайней мере внешне. Киммериец просто не мог себе позволить такую роскошь, как слабость в эту минуту. Время было дорого, да и кроме того, он не был уверен, что у них его осталось достаточно. Он брел по руинам в сгущающихся сумерках, напряженно вглядываясь в окружающую местность, его глаза пытались пронзить зеленые сумерки и тени, лежащие впереди.

И вот впереди показалось кое-что. Огни. Сотни рассеянных, разбросанных огней, сверкающих в сумерках таинственного леса, как гигантские бабочки. Конан почти ничего не видел с земли, но ближайшие лианы, как лестницы, свисали с балкона здания, которое когда-то, вероятно, было дворцом. Сунув меч в ножны и привязав колдовской меч за спину, киммериец стал карабкаться по одной из самых толстых лиан наверх. Другие последовали за ним так же ловко, как и обезьяны в лесу. Присев на корточках позади позеленевшей от времени и мха балюстрады, Конан внимательно вглядывался в огни. Это были факелы, установленные на вершине копий и шестов, воткнутых в землю, и они образовывали большой круг. Большая группа всадников-вендийцев окружала каждый факел, спешившись и нервно ощупывая рукоятки своих мечей, одновременно напряженно вглядываясь в стену растительности и леса, окружающую их. Как ни странно, ни одно из насекомых не было привлечено светомфакелов.

– Похоже, что их мазь действует лучше, чем твоя, кхитаец, – пробормотал Энам, хлопнув себя по лбу и расплющив еще одного слепня.

Все остальные молчали. Всем было ясно, что охраняли солдаты. Большое кольцо факелов окружало здание, которое было более массивным, чем все, которые Конан видел до сих пор в мертвом городе. Покрытые колоннами террасы и огромные купола вздымались на высоту, которая превышала в два раза самые высокие деревья-великаны в лесу, и в то же время многие большие деревья, в свою очередь, тянулись из щелей в этих террасах, превращая громадный комплекс зданий в маленькую гору.

– Если они находятся там, – сказал мягко Ордо, – то как, во имя Девяти Адов Зандру, мы найдем их в этом месте? Тут не меньше ста лиг коридоров и больше помещений, чем может сосчитать человек.

– Они находятся здесь, – сказал Канг-Хоу. – И я боюсь, что мы найдем там больше, чем только этих людей.

Конан резко посмотрел на купца.

– Ты знаешь то, чего не знаю я, не так ли?

– Я ничего не знаю, – ответил Канг-Хоу, – но я очень многого опасаюсь.

После этих слов он схватился за лиану и стал спускаться вниз. Конану ничего больше не оставалось делать, как только последовать за ним. Очутившись на земле, киммериец снова возглавил отряд. Две женщины были с Кандаром, а Кандар, вне всякого сомнения, был с Каримом Сингхом и Найпалом. В этом громадном здании, сказал Канг-Хоу, и несмотря на все отрицания и отговорки, Конан был уверен, что этот человек что-то знает. Ну что ж, будь что будет, подумал он. Между рядами солдат большие щели, в которые легко проникнуть, и можно было бы легко избежать тех немногих солдат, которые на конях патрулировали около факелов. Кусты и ползучие растения росли в щелях между мраморными блоками громадной лестницы дворца и приподняли плитки широкого портика у его основания. Высокие бронзовые двери стояли широко раскрытыми, покрытые толстыми листьями и корнями плюща, которые говорили о многих веках, с той поры когда их сдвинули с места. С мечом в руке Конан пошел вперед. Позади себя он услышал тихие, хриплые звуки, когда его друзья открыли рот от изумления, но он знал, что послужило им причиной, и поэтому даже не оглянулся. Его глаза смотрели прямо перед ним. От огромного портала широкий проход, выложенный красными плитками с золотыми листьями, шел между толстыми колоннами к огромному центральному залу под куполом, который вздымался в высоту. Киммериец подумал, что высота купола была не меньше ста метров. В самом центре этого зала стояла мраморная статуя, нетронутая временем. Кожа Конана покрылась гусиной кожей, а по спине побежал холодок при виде кожаных доспехов этой фигуры, которые были вырезаны с большой детальностью, чтобы жизненность статуи была абсолютно совершенной. Однако вместо шлема с носовой перегородкой сияющая корона увенчивала громадную голову.

– Неужели это золото? – вырвалось у Шамила, когда он уставился на статую.

– Думай о том, что надо делать в эту минуту, – зарычал Ордо, – иначе ты не проживешь достаточно долго, чтобы думать о золоте.

Однако его глаза также блестели, как если бы он подсчитал вес этой короны до легкого пера.

– Я думал, что это была только легенда, – выдохнул Канг-Хоу. – Я надеялся, что это была только легенда.

– О чем это ты тут говоришь? – требовательно спросил Конан. – Это уже не первый раз, когда ты даешь нам понять, что ты знаешь что-то об этом городе. Я думаю, что пора рассказать нам всем, что тебе известно.

На этот раз кхитаец согласно кивнул.

– Две тысячи лет назад Орисса, первый царь Вендии, был похоронен в склепе, построенном в его столице, городе Махарастра. В течение пяти веков после его смерти ему поклонялись, как богу, в храме, который был построен на месте его гробницы и где была сооружена большая статуя Ориссы с золотой короной на голове. По преданию она была сделана из корон и скипетров всех царств и стран, которые он покорил. Потом в войне за трон Махарастра была захвачена одной из враждующих стран, разграблена и покинута жителями. С течением времени само место, где находился город, было забыто. До этого момента.

– Это все очень интересно, – сказал сухо Конан. – Но это не имеет никакого отношения к тому делу, из-за которого мы очутились здесь.

– Напротив, – сказал ему Канг-Хоу. – Если моя племянница погибнет, если мы все погибнем, то прежде, чем это случится, мы должны остановить Найпала, иначе он развяжет мешок с дьявольскими силами, с тем, что находится в гробнице под храмом. Легенда, которую я слышал, говорит очень смутно об ужасе, который не должен быть выпущен на свободу, но предсказание, пророчество связано с ним. И я помню эти слова: «...Армия, которая не может погибнуть, снова пойдет в поход в тот момент, когда окончится само время и настанет страшный суд Богов».

Конан взглянул на каменные доспехи статуи и покачал упрямо головой.

– Я пришел сюда, чтобы освободить женщин, это главное. А потом я разберусь с Найпалом и теми двумя.

Сапоги, дробящие камушки, послышались слева от него в зале, и киммериец резко извернулся с мечом, который как будто сам просился ему в руки. Вендийский солдат с выпученными от боли глазами схватился за нож в его горле и медленно осел на каменный пол. Канг-Хоу поспешил к мертвецу и вытащил свой метательный нож из его горла.

– Кхитайские купцы, похоже, крепкие орешки, – сказал скептически Ордо. – Возможно, мы должны включить его в долю, когда будем делить эту корону.

– Сначала то, что надо сделать в этот момент, – хмыкнул Конан. – Помнишь?

– Я не говорю, что надо забыть о женщинах, – проворчал одноглазый, – но почему бы нам заодно не прихватить с собой и корону?

Конан не обратил внимания на его слова. Он куда больше интересовался тем, откуда пришел этот солдат. Только одно отверстие (и оно находилось близко от трупа) вело к ступеням, ведущим вниз, в подвальные помещения храма. У самого основания этих ступеней он видел маленький огонек, похожий на факел.

– Спрячьте вендийца, – приказал он. – Если кто-то начнет искать его, они сразу поймут, что рана на его груди нанесена отнюдь не обезьяной.

Нетерпеливо поигрывая мечом, он ждал, пока Хасан и Энам унесут труп в темный коридор и вернутся назад. Не говоря ни слова, он стал спускаться в подземелье по широким ступеням.

Глава 23

Вгромадном помещении с высокими потолками глубоко под храмом, когда-то посвященном Ориссе, Найпал снова задержался в своих приготовлениях, чтобы взглянуть с напряженным ожиданием и нетерпением на проход, на дверь, ведущую к его власти. Многие двери вели в это помещение, и тысячи переходов и тоннелей пересекались по несколько раз в лабиринте под храмом. Эта огромная мраморная арка, на каждом камне которой были начертаны символы колдовства и заклинаний, была загорожена гигантской массой того, что казалось на первый взгляд гладким камнем. Это действительно было похоже на камень, но меч отскакивал от стены, как от стали, и оставлял даже меньше царапин на ней, чем на металле. А весь проход к гробнице, который был не менее ста шагов в длину, был закрыт адамантиновой массой, как говорила старинная карта, начертанная Масроком. Колдун покачнулся от усталости, но сладкий запах успеха, который был так близко, заставил его идти вперед, подавляя даже страшную головную боль. Он расположил пять корасани на их золотых треножниках на краях аккуратно вычисленного актагона, который он начертил на мраморных плитках пола углем, приготовленным из сожженных костей девственниц. Установив самый большой из гладких черных камней на треножнике, он широко развел руки в черных рукавах и начал нараспев читать первое заклинание:

– Кама-ин да-эль! Да-ин-вар хой-лар! Кора мар!

Все громче и громче звучало его заклинание, отражаясь эхом от стен, звеня колоколами в ушах, раскалывая болью череп. Карим Сингх и Кандар зажали свои уши ладонями и застонали. Две женщины, полностью обнаженные (если не считать их вуалей), сидели у стены, связанные по рукам и ногам, и выли от боли. Только Найпал держался и не издал ни одного стона, наслаждаясь реверберацией, которая коснулась даже его костей. Это была музыка силы. Его Силы. Огненные полосы метнулись с самого большого корасани к остальным камням, а затем с маленьких камней – к своим пылающим собратьям, образовав октаграмму ослепительно сияющего огня. Воздух между горящими струями пламени дрожал и перекатывал волнами, как будто пламя было растянуто до толщины газовой материи, и все оно гудело и трещало от ярости.

– Ну вот – сказал Найпал. – Теперь охраняющие гробницу демоны, Сивани, отгорожены от этого мира, пока они не будут вызваны по имени.

– Все это замечательно, – пробормотал Кандар. Но в действительности зрелище колдовской силы Найпала весьма умерило его дерзость и заносчивость. – Но каким же образом мы попадем в гробницу? Мои солдаты не смогут пробить тоннель через эту стену. Сможет ли пламя твоих камней расплавить то, что чуть не сломало лезвие моей сабли?

Найпал уставился на человека, который должен был возглавить армию, которая была похоронена в гробнице в ста шагах от них (или, по крайней мере, человек, о котором мир будет думать, что он ее возглавляет), и наблюдал с удовлетворением, что его самоуверенность съежилась еще больше. Колдуну не нравились те, кто не мог сосредоточить свои мысли на главном. Настойчивость Кандара в том, что женщины должны были наблюдать момент триумфа – его триумфа! – раздражала Найпала. В эту минуту Кандар был нужен ему, но (Найпал уже решил про себя это) в будущем ему придется заменить Кандара кем-то другим. А Кандар... Ну что ж, он сделал свое дело, и его гибель будет тихой и незаметной. Этот надменный петух уже давно раздражал колдуна. По крайней мере, Карим Сингх, стоявший в эту минуту с пепельным от страха лицом, покрытым бисеринками пота, был более послушен и внимателен. Вместо того чтобы ответить на его вопрос, Найпал спросил его острым как бритва тоном:

– Ты уверен, что мои приготовления выполнены тобой, как я приказал? Телеги, наполненные беспризорными детьми, должны уже прибыть сюда в эту минуту.

– Они прибудут, – ответил мрачно Кандар. – Скоро. Я послал своего телохранителя, чтобы он убедился в этом, не так ли? Но на это требуется время, чтобы собрать столько телег. Губернатор может...

– Молись, чтобы он выполнил только то, что ему приказано, – прорычал Найпал.

Колдун потер свои виски. Все его замечательные планы теперь брошены в водоворот спешки и импровизации из-за этого проклятого пан-кора. Он быстро схватил последние четыре корасани из ларца из черного дерева и поставил их на золотые треножники. Они были так близко от тюрьмы демона, что вполне сгодятся для того, чтобы вызвать его. Он был достаточно осторожен и поставил треножники на большом расстоянии от остальных пяти камней, чтобы они не пересекли их своими лучами. Резонанс мог оказаться в этом случае смертельным. Но резонанса не будет, не будет никакой ошибки. Этот проклятый голубоглазый варвар, это порождение демона будет побеждено.

– Э’лас элойхим! Марраф савиндай! Кора мар! Кора мар!

* * *

Конан был очень рад лучам света, струившимся от дымных факелов, каждый из которых мерцал в темноте. В подземелье было больше сотни темных тоннелей, образовывающих громадный лабиринт, в котором было легко заблудиться, но факелы делали его дорогу более легкой и указывали ему путь. И в конце этого пути было то, что он искал. Внезапно киммериец напрягся. Позади него послышался топот ног. Множество стучащих по камню сапог.

– Они, должно быть, нашли тело, – сказал Ордо и бросил гневно-презрительный взгляд на Энама и Хасана.

Конан поколебался только одну секунду. Оставаться здесь означало попасть в одним богам известно какую переделку.

– Рассыпаться, – приказал он. – Каждый должен найти свою дорогу, как может. И пусть удача самого Ханнумана будет с нами всеми.

Великан киммериец подождал только до того момента, пока его товарищи не исчезли в каждом из темных тоннелей, а потом выбрал сам один из них. Последние искорки света потухли позади него. Он замедлил свои шаги и пошел медленнее, ощупывая гладкую стену и осторожно ступая ногами на пол тоннеля, который он уже больше не видел. С мечом в руке он шел, вытянув вперед лезвие своего оружия, и как бы пронзая им плотную темноту. Внезапно, густая темнота перестала быть таковой... На мгновение он подумал, что это просто следствие того, что его глаза привыкли к перемене освещения, но потом он понял, что впереди снова появился источник света. Источник, который приближался к нему. Прислонившись спиной к стене, он ждал его приближения. Медленно, но верно источник света становился все ближе и ближе, и было ясно, что он горит как факел. Фигура человека становилась все четче и четче. Но в руке его был не факел (хотя он и нес его так же, как факел), а скорее всего то, что было похоже на металлический стержень, увенчанный пылающим шаром. Челюсть Конана сжалась при виде этого явного колдовства. Но человек, приближающийся к нему, был не похож ни на одного из тех, кого он видел во дворце Кандара, он не был похож на того, кто, как он думал, был Найпалом. Но он сразу же узнал его, когда незнакомец остановился, вглядываясь в темноту перед собой, как бы чувствуя присутствие Конана. Это был Гурран, но Гурран, чей возраст уменьшился чуть ли не наполовину. Ему было не больше пятидесяти лет на вид.

– Это я, гербариус, – сказал киммериец, отступив от стены, – Конан. И у меня есть к тебе несколько вопросов.

Человек, который уже не был таким старым, отшатнулся и уставился в недоумении на него.

– Ты действительно сумел получить один из этих кинжалов? Как?.. Впрочем, это не имеет значения. Этим оружием я смогу поразить демона, если нужно. Дай его мне!

Часть шелковой материи, должно быть, развернулась от ходьбы, понял Конан, и обнажил слабо мерцающий металл серебристой рукояти. Он снова покрыл материей оружие.

– Мне оно нужно, гербариус. Я не буду спрашивать о том, каким образом ты стал моложе и как ты сделал свой «факел», но что ты делаешь здесь, в эту минуту? И почему ты бросил меня умирать от яда после того, как мы очутились в самом центре Вендии?

– В тебе нет никакого яда, – пробормотал нетерпеливо Гурран. – Ты должен отдать мне кинжал. Ты не знаешь, насколько опасно это оружие.

– Никакого яда? – Конан сплюнул. – Он мучил меня уже не один день. Я не провел даже одной ночи без боли, которая выворачивала наизнанку мой желудок, и мои мышцы горели огнем, как от пытки. Ты сказал, что ищешь противоядие, но ты оставил меня там – умирать!

– Глупец! Я дал тебе противоядие еще в Султанапуре! Все, что ты чувствовал после этого, – это просто твое тело пыталось избавиться от настоек, которые я давал тебе, чтобы ты думал, что ты все еще отравлен.

– Зачем? – спросил Конан.

– Потому что ты был нужен мне. Мое тело было слишком дряхлым, чтобы предпринять в одиночку это путешествие, но как только я увидел содержимое этих сундуков, я знал, что должен это сделать. Найпал собирается выпустить на свободу величайшее зло и страшную дьявольскую силу, и только я один могу остановить его. Но я должен получить этот кинжал!

Расширенные глаза Гуррана предупредили Конана так же, как и то, что свет в тоннеле стал ярче. Киммериец присел на корточки, быстро уйдя влево, после чего извернулся, как змея, и выбросил вперед лезвие своего меча. Вендийский тулвар рассек воздух над его головой, но его собственный меч впился до середины лезвия в живот врага. Умирающий солдат упал, а двое его товарищей, бегущих со всех ног к нему, прыгнули сверху на Конана. Могучий киммериец схватился с ними в свете их упавших факелов. Гурран исчез вместе со своим магическим факелом. Конан и оба солдата катались, ревя от злобы, по полу. Один из вендийцев закричал от боли, когда факел, лежащий на полу, зажег его одежду, а потом снова дико крикнул, когда лезвие кинжала вонзилось ему в спину. Руки Конана сомкнулись, как клещи, на шее солдата, который убил своего приятеля, в темноте приняв его за противника. Треск переломанных позвонков шеи был громким, сухим звуком в темной тишине подземелья. Но Конану не нужно было много света, чтобы подняться на ноги. Он без колебания развернул шелк, покрывающий странную материю, и взглянул на диковинное оружие. Гурран назвал его кинжалом, но какая чудовищная рука могла использовать его, подумал с недоумением киммериец. И оно могло убить демона. Какого демона? Но для какой бы руки или предназначения не было сделано это серебристое оружие, его мерцающее сияние было тусклым, но достаточным светом в темноте тоннеля, хотя этот свет был жутким голубым мерцанием, на который было нелегко смотреть. С его помощью Конан поднял с пола свой меч и снова медленно двинулся по тоннелю. Вскоре он услышал голоса, гулко отдававшиеся эхом в других проходах. Он с большим трудом определил их направление и мрачно пошел к ним.

* * *

Гром потряс помещение, и обсидиановая блестящая форма Масрока возникла в центре огненной клетки. Пятеро из восьми рук держали серебристое оружие и выглядели абсолютно идентичными, и все же было похоже, что их использовали совсем недавно. Эта мысль пульсировала в глубине человеческого мозга и шептала о жестокости и смерти. Карим Сингх и князь Кандар отступили от гигантской фигуры демона, хотя он и не мог коснуться их. Связанные женщины, казалось, окаменели от ужаса и шока при виде этого чудовища.

– Ты слишком тонко разрезал материю, о Человек! – загремел Масрок. Его рубиновые глаза метнулись к горящей пентаграмме, и этот взор, казалось, был нервным. Впрочем, возможно, это только показалось? – Задержка на один удар человеческого сердца, и остальные демоны бросились бы на меня. Кто тогда служил бы тебе, о Человек?

– Масрок, я приказываю тебе... – начал было Найпал, когда с десяток вендийских солдат ворвались в зал.

– Князь Кандор! – закричал один из них. – Кто-то сумел...

– Ты осмеливаешься прерывать меня? – завыл Найпал. Он произнес слово, которое заставило содрогнуться даже его самого, и молния сверкнула с самого большого из корасани. Одинокий вскрик пронзил воздух, и копоть, только отдаленно напоминая солдата, который закричал, упала на каменный пол. Солдаты с тюрбанами на голове и тулварами в руках бросились прочь из зала, крича от ужаса. Карим Сингх и князь Кандар пытались заговорить одновременно.

– Я не люблю, когда моих солдат убивают просто так, под руку! – крикнул зло Кандар.

– Донесение, должно быть, было важным! – вторил ему вазам.

Оба они плотно сжали зубы, когда темные глаза Найпала повернулись к ним.

– Умрет тот, кого я считаю нужным умертвить, и важно будет то, что я считаю важным. Вот это важно!

Колдун снова переключил свое внимание на демона, который равнодушно наблюдал за происходящим.

– Ты откроешь мне дорогу к гробнице, Масрок. Мне безразлично, как ты это сделаешь.

– Находясь в этой клетке? – ответил Масрок с остатками прежнего сарказма.

– Открой ее! Сейчас же!

На мгновение красные глаза демона встретились с глазами цвета черного дерева, и звук, который издал демон, заставил содрогнуться человеческую плоть. Однако это длилось только одно мгновение. Звук перешел в тончайшую вибрацию, которая пронзила уши людей острой болью, после чего его вообще не стало слышно. И в то же время двигающиеся челюсти Масрока говорили о том, что он продолжал свой зов. Внезапно его зов был услышан. В зале были... было что-то. Что именно и сколько их находилось в зале, было просто невозможно сказать, так как было даже больно и страшно смотреть на них прямо и даже беглый взгляд не мог дать точного описания существ, так как их тела передвигались, не останавливаясь ни на секунду. Это были словно тени, но жуткие, страшные тени, которые могли бы вызвать кошмары на всю жизнь у увидевшего их человека. Клыки, с которых капала слюна и шипела на камне, как расплавленное железо, и тонкие как иглы шипы, напоминающие хрустальные иглы. Отражающиеся в свете факелов пластины их чешуи и крылья чудовищ, которые, казалось, растягивались в бесконечность, – все это производило жуткое впечатление. Казалось, что их тела, когти и крылья уходили далеко-далеко отсюда (гораздо дальше, чем стены этого зала, это уж наверняка). Кандар стоял с посеревшим лицом, дрожа почти так же сильно, как и женщины, которые извивались в своих путах и выли от страха и отчаяния. Губы Карима Сингха двигались быстро и молчаливо; Найпал вдруг с некоторым удовлетворением и весельем понял, что вазам читает молитву. Колдун также понял, что жуткие чудовища, столь страшные для человеческого глаза, послушно склонились перед Масроком, который пригвоздил их к месту своим огненным взором. Возможно, подумал колдун, он вызвал и держал на цепи более могущественные силы, чем планировал вызвать. Это только усилило его желание вернуть демона в темницу, которую он делил с остальными своими собратьями. Человеческие черепа, служащие орнаментом Масроку, застучали друг о друга, когда он поднял одно из своих серебристых пылающих копий и указал им на забитый странным камнем проход. Жуткие существа бросились к адамантовой глыбе и стали царапать ее когтями, кусать и пожирать большие куски камня своими страшными острыми зубами. Масса дьявольских созданий постепенно, медленно прогрызала камень, оставляя за собой щель, достаточно большую, чтобы в нее вошел человек.

– Очень впечатляюще, – произнес чей-то голос от одного из входов в зал.

Найпал резко повернулся, готовый произнести слово, которое бы снова бросило молнию в дерзкого человека с одного из корасани, и казалось, что сердце в его груди превратилось в кусок льда от ужаса.

– Заил Бал, – выдохнул он и широко раскрыл рот. – Ты ведь мертв!

– Ты никогда не поверишь своим глазам, Найпал, – сказал незнакомец, – когда ты хочешь верить только тому, что хочешь видеть. Разумеется, у тебя есть на это причина. Ты видел, как меня унес раджайе прямо на глазах у царя и придворных. – Темные глаза Заил Бала сузились. – И многие из моих амулетов были хитро подменены или заворожены. И все же я сумел убить всех напавших на меня демонов, хотя и не без труда для себя, это правда, это стоило мне немало. Я очутился на берегах Вилайета в дряхлом теле старика и слишком старым, чтобы пройти даже одну лигу.

Его огненный взор упал на заключенного в клетку Масрока, который молчаливо смотрел на смертных людей, а потом на проход, в котором исчезли дьявольские создания.

– Ты неплохо справлялся со своими делами в мое отсутствие, ученик. Я не мог найти это место до моего... м-мм... происшествия.

– Я больше не являюсь твоим учеником, – зарычал Найпал. – Я – придворный маг! Я – повелитель!

– Ты – повелитель? – Голос Заил Бала был сухим и жестким. – Карим Сингх может сесть на свой трон, а Кандар может называть себя генералом, но армия, которая лежит там, внизу, будет сражаться для меня, Найпал, а не для тебя. Демон будет служить мне.

Глаза Найпала метнулись к корасани. Неужели он осмелился на это? Он даже не подозревал, что Заил Бал тоже искал место гробницы Ориссы, и этот факт поднял много неприятных гипотез. Ему не стоит рисковать тем, что бывший придворный маг, возможно, тоже знал заклинание власти. Стоит ли ему также рисковать вступить в борьбу с ним, не зная наверняка этого факта? Ну что ж. Если один из них начнет произносить слова заклинания, то другой тоже сделает это. Природа этих камней такова, что они могли подчиняться только одному повелителю. Если ни один из колдунов не сумеет достаточно быстро получить контроль над ними, оба мага погибнут, как, впрочем, и все живое в радиусе десятка лиг. Найпал отнюдь не собирался забирать с собой в могилу своего противника. Ему нужна была победа, а не гибель.

– Ты сказал, что твое тело было дряхлым, – сказал внезапно Карим Сингх, и голос его задрожал, – однако ты выглядишь моложе меня. Тебе не больше, чем сорок лет. Я хорошо помню тебя, и ты был старше, чем сейчас, когда...

Его голос прервался, когда Заил Бал усмехнулся в ответ на эти слова. На этот раз его смешок был сухим, как песок на могиле.

– Да, я моложе, чем я был раньше, и я стану еще моложе в будущем. Ну, а как насчет тебя, Найпал? Не страдаешь ли ты от страшного утомления, которое не может излечить даже крепкий сон? Нет ли у тебя головной боли у висков, раскалывающей на куски череп?

– Что ты сделал? – прошептал Найпал, и потом закричал те же слова: – Что ты сделал?!

Второй колдун засмеялся, когда заговорил. И в его голосе все еще слышался веселый тон, он явно наслаждался собой.

– Неужели ты думал, что я не оставил никаких связей-ниточек со своим учеником? Они были бесполезны на большом расстоянии, когда я находился в Туране, но как только я пересек Гимелеи... ха-ха... С того момента я мог черпать жизненную силу из твоего тела через эти нити, Найпал, хотя и не совсем так, как это делали раджайе со мной. Ты не станешь стариком. О нет. Просто ты будешь очень усталым. Таким усталым, что ты не сможешь стоять на ногах или даже поднять голову. Но не бойся, что я оставлю тебя умирать, Найпал. Я не сделаю такую вещь с моим преданным учеником. Нет, я дам тебе вечную жизнь. Я брошу тебя в сухое безопасное место, где только бесконечная жажда будет отвлекать тебя от головной боли и укусов крыс. Разумеется, крысы перестанут кусать тебя, когда ты достаточно состаришься и съежишься, как сухой лист. Ты будешь высохшим каркасом, в котором будет теплиться жизнь, пока ты не рассыплешься в пыль. И я могу заверить тебя, что это потребует очень долгого времени.

Найпал не сделал ни одного движения и не произнес ни одного слова во время речи Заил Бала. Этот дурень должен был усыпить его, подумал он. Теперь же ему нужно начать игру. Наступит момент, когда бывший придворный маг ослабит свое внимание, и тогда Найпал начнет читать заклинания тихим шепотом. К тому времени, когда Заил Бал поймет, что происходит, будет уже слишком поздно. Это должно случиться слишком поздно для него. Карим Сингх задохнулся и раскрыл рот, судорожно хватая ртом воздух. Найпал взглянул на стену. Движущаяся масса адских созданий, вызванных Масроком, вернулась из горла прохода, сделанного ими в гробницу.

– Все сделано, о Человек, – произнес восьмирукий демон. – Путь в гробницу открыт.

Глаза всех присутствующих обратились к проходу. Заил Бал прошел мимо клубящегося ужаса, даже не взглянув на него, но не так, как будто ему было страшно смотреть на них, а как если бы он не хотел себя беспокоить такой «мелочью» в этот момент. Даже Кандар и Карим Сингх преодолели страх и подошли ближе. Найпал начал яростно шептать заклинания.

* * *

Сидя на корточках в конце одного из тоннелей, которые вели в подземный зал, Конан прикинул на вес серебристое оружие в своей руке. Кинжал, как его называл Гурран. Или Заил Бал, как он себя называл. И киммериец видел теперь, как близнец этого кинжала был схвачен громадной восьмирукой фигурой. О многом из того, что было сказано в этом зале, можно будет поразмыслить и позже, но было еще кое-что из того, что сказал Гурран – Заил Бал, что было очень важно. Оружие могло поразить демона, и судя по всему, подумал Конан, он имел в виду эту громадную обсидиановую массу. Кажется, его называли Масрок. Возможно, этим оружием удастся одолеть и других демонов. Конан попытался еще раз взглянуть на демонов и понял, что его взгляд остался незамеченным. Их внезапное появление из второго прохода, как раз когда он собирался войти внутрь, пока Заил Бал и Найпал спорили, было своеобразным шоком. Но сейчас все глаза присутствующих впились в проход, ведущий к гробнице, откуда появились эти жуткие создания, и, возможно, он сумеет добежать до женщин, прежде чем его заметят. Что касается того, что случится после этого... С фаталистическим, мрачным чувством он поднял свой меч в одной руке и серебристый кинжал в другой. А потом он должен был задержать погоню, как можно дольше, чтобы женщины сумели спастись. Передвигаясь быстро и бесшумно, он вступил в подземный зал. Его глаза все время перемещались с женщин на остальных. Виндра и Чин-Коу, обнаженные и связанные в лодыжках и запястьях, лежали, дрожа от страха. Их глаза были плотно закрыты. Найпал бормотал что-то себе под нос, наблюдая за остальными людьми, которые смотрели только на тоннель, пробитый демонами. Тоннель вел к армии, как утверждал Гурран, или Заил Бал, так? Армия, о которой говорил Канг-Хоу, армия, которая должна прийти в конце времени? Воины, вроде того, с которым он уже сражался во дворце Кандара? Он не станет терять времени, думая об этих тревогах в эту минуту. Демоны, которые вышли из тоннеля, казалось, смотрели в одну точку – на громадную черную массу, которая висела в воздухе, в центре зала, в то время как она... Конан на секунду задержал дыхание. Эти красные жуткие глаза теперь уставились на него. Он ускорил свои шаги по направлению к женщинам. Если демон выкрикнет сигнал тревоги, он все еще сможет... Массивные руки, держащие длинные пылающие копья, отошли назад. Конан зарычал про себя. Схватив серебристое оружие за рукоять, он метнул длинный кинжал в демона, после чего бросился к женщинам. Огромная вспышка огня и сильный взрыв потряс зал до основания, и Конан приземлился прямо на женщин, когда земля затряслась под его ногами. Ошеломленный, он схватился отчаянно за свой собственный кинжал, наблюдая за жуткой сценой. Люди неуклюже поднимались на ноги там, где взрыв бросил их на землю. Расколотые обломки черных камней лежали в маленьких лужицах расплавленного золота. И Масрок стоял на каменном полу с двумя кинжалами, мечами и копьями в руках.

– Свободен! – громовым голосом закричал Масрок, и с диким воем жуткие создания, которых он вызвал, поднялись к потолку или ушли в камень пола.

Красные, горящие ненавистью глаза сверкнули, посмотрев на Найпала.

– Ты угрожал мне этим кинжалом, о Человек. – Громовой голос был тяжелым и едким от насмешки. – Как я хотел, чтобы ты поразил меня им. Изнутри твой барьер был непреодолимым, но снаружи... Любой неживой предмет мог пересечь его с легкостью, и этот кинжал, созданный демоном, в котором было могущество, о котором ты даже не мог и мечтать, разрушил все твои путы, сковывающие меня. Все!

Сначала надо перерезать ремни на лодыжках, сказал самому себе Конан, когда кинжал очутился в его руке. Женщины могут бежать и с руками, связанными за спиной, если это необходимо.

– Я всегда хотел дать тебе свободу, – сказал хрипло Найпал. – Мы заключили договор.

– Глупец! – зарычал демон. – Ты связал меня, посадил в клетку, сделал одного из Сивани своим слугой. И ты! – Огненные рубиновые глаза пригвоздили к месту Заил Бала, который сделал было попытку юркнуть в один из проходов-тоннелей. – Ты собирался сделать то же самое. Теперь вы оба узнаете, какую цену вы заплатите за то, что осмелились сделать это!

Оба колдуна отчаянно выкрикнули заклинания, но пылающие голубые копья метнулись с рук Масрока, пронзив каждого из колдунов насквозь в грудь. Почти в тот же момент серебристые копья метнулись назад в руки демона, неся на себе все еще живые жертвы. Крики боли прорезали воздух, и их руки бесполезно сжимали копья, пронзившие их и теперь уже ставшие красными от крови.

– Теперь вы будете вечно со мной, дерзкие смертные! – громовым голосом пророкотал Масрок.

Демон закрутился волчком, исчезнув на секунду в темном обсидиановом вихре, пронизанном искорками серебра. Еще через мгновение он снова появился в зале, но на этот раз колдуны уже исчезли. Но по одному свежему черепу свешивалось теперь с каждого из его копий, черепу, чьи пустые глазницы еще говорили о жизни, которая была в них за секунду до этого, и крики колдунов, отдаваясь слабым эхом, как будто с большого расстояния, все еще были слышны здесь.

Перерезав последний ремень, стягивающий запястья женщин, Конан поднял одним рывком женщин на ноги. Стеная и всхлипывая, они прижались к нему, но он оттолкнул их к ближайшему из проходов, в котором мелькал огонек факела. В этом тоннеле был отмеченный мелом путь наружу, тот, который они смогли бы использовать даже без его помощи.

– И ты тоже, – зарычал демон, и Конан понял, что глаза демона теперь смотрели на него.

Не отрывая глаз от чудовища, он начал отступать по направлению к женщинам, но медленно. Если самое страшное случится, то между ним и женщинами будет какое-то расстояние.

– Ты хотел убить меня, жалкий смертный, червяк, – сказал демон. – Ты тоже узнаешь... – Звук, похожий на то, как если бы все ветры мира завыли сквозь лабиринт тоннелей в эту секунду, наполнил громадный зал, но даже легкого ветерка не появилось в помещении. Дикий вой внезапно затих, и два демона, бывших точной копией Масрока, стояли справа и слева от него в зале.

– Предатель! – закричал один из них, и было похоже, как если бы заговорил раскат грома. – Гробница, которая должна быть открыта в конце времени, открылась до этого момента!

Масрок слегка отодвинулся, и его огромная голова дернулась, переводя взгляд с одного демона на другого.

– Убийца! – закричали оба демона одновременно. – Один из Сивани мертв, сраженный рукой другого Сивани!

Масрок поднял свое оружие, приготовившись защищаться. Ни один из демонов теперь не обращал внимания на Конана. Киммериец резко повернулся и поспешил вслед за женщинам, но он обнаружил их стоящими неподвижно у выхода из зала. Кандар стоял перед ними с обнаженным кривым тулваром и не пропускал их дальше. Лицо князя было пепельным и блестящим от пота, а его глаза перебегали с одного демона на другого. Он с трудом сдерживал свой ужас.

– Можешь забирать себе кхитайскую шлюху, – хрипло сказал он, – но Виндра принадлежит мне. Решай быстро, варвар. Если мы останемся здесь, когда начнется их битва, никто из нас не уйдет отсюда живым.

– Я уже решил, – сказал Конан, и его меч метнулся вперед. Дважды сталь ударила со звоном о сталь, и вендийский князь рухнул на каменный пол со страшной рваной кровавой раной на своем горле. – Бегите! – скомандовал Конан женщинам.

Он не смотрел назад, когда они побежали изо всех сил в тоннель. Земля колыхалась и гудела у них под ногами. Битва демонов началась. Звуки боя преследовали их на протяжении всего утомительного бега. Треск молний и удары грома гулко отдавались в лабиринте подземелья. Земля вздрагивала и колыхалась, и песок и камешки стали осыпаться с потолка. Сунув меч в ножны, Конан схватил подмышки обеих женщин и увеличил скорость, стараясь как можно скорее уйти от яркого источника голубого света и от наполненной падающими камнями темноты. Пламя факелов, висевших далеко от них на стенах, колебалось, когда перед ними появились ступени. Он перепрыгивал через три ступени сразу. Массивные колонны в громадном зале дрожали и колебались, а громадная статуя Ориссы качалась и, казалось, рухнет в любую минуту. Не замедлив свои шаги ни на секунду, Конан пробежал мимо высоких бронзовых ворот и слился с темнотой ночи. Снаружи дворца кольцо факелов все еще оставалось на прежнем месте, качаясь по мере того, как земля дрожала и колыхалась, как море в порывах ветра, но солдаты уже убежали. Пятидесятиметровые деревья раскалывались, как будто это были тонкие тростинки. Конан бежал по лесу, пока не зацепился ногой за толстый корень и не свалился на землю вместе со своей ношей. Он не смог подняться сразу, а вместо этого только прижался плотнее к земле, которая сотрясалась и дрожала от волн, как во время землетрясения, но наконец он посмотрел назад. Огромные молнии прорезали небо со стороны храма, подбросив огромные куски камней в воздух и осветив голубыми вспышками беснующийся лес. И купол за куполом, колоннада террас за колоннадой, огромный храм рухнул, осев внутрь, погрузившись в землю, как живое существо. Вспышки молнии осветили руины, которые были теперь не выше деревьев, окружающих их, затем они стали не выше половины деревьев, и наконец всего-навсего холм обломков и щебня остался от некогда могучего храма. И также внезапно, как и начались, молнии погасли. Земля еще раз, как бы в агонии, покачнулась и осталась неподвижной. Конан неуверенно поднялся. Даже холма уже не было перед ним. По правде говоря, перед ним вообще ничего не было, за исключением ровной поверхности земли и щебня.

– Их поглотила земля, – сказал он мягко, – и вход снова закрылся.

Внезапно на его руках повисли обнаженные плачущие женщины, но его мысли были уже заняты совсем другими вещами. Лошади. Похоронены ли демоны вместе с гробницей или нет, он не собирался оставаться здесь достаточно долго, чтобы узнать это.

Эпилог

Конан скакал до самого рассвета, мрачно сжав зубы и думая о том, не встретятся ли на его пути несколько вендийских солдат, которые, возможно, захотят узнать, откуда он появился, или, возможно, спросят о происхождении кавалерийского вендийского седла на его лошади. Это было бы лучше, чем холодное молчание тех, кто шел на лошадях за его спиной – Виндры и Чин-Коу. Он крепко держал в руке поводья их лошадей, и это было необходимостью – иначе эти глупые женщины могли бы отказаться от того, чтобы покинуть лес.

– Ты должен найти нам одежду, – внезапно сказала Виндра. – Я не должна показываться в таком виде.

– Это постыдно и так не подобает нам, – добавила Чин-Коу.

Конан вздохнул. Это был уже не первый раз, когда они предъявляли ему это требование, хотя у них не было ни малейшего представления, как и где он сможет раздобыть им одежду. Они молчали уже больше часа, и это объяснялось тем, что, раздраженный их глупыми жалобами, он отпарировал, что их уже видела как минимум половина жителей Гвандиакана. Он повернулся в седле, чтобы взглянуть на их лица. Лица обеих женщин все еще были покрыты вуалями, но это было единственной их «одеждой». Он уже спросил их, почему они все еще носят их, так как они явно ненавидели эти кусочки материи, но они забормотали, непонимающе глядя на него, что могут быть узнаны людьми, и они пришли в такое сумасшедшее состояние, что кто-то может увидеть их (хотя в лесу было темно, хоть глаз выколи), что он решил больше не поднимать эту тему. Они уставились на него своими темными яростными глазами, пронзая его взором из-под своих вуалей, хотя каждая из женщин сидела прямо в своих седлах, явно не осознавая своей наготы.

– Мы уже почти дошли до старого колодца, – сказал он им. – Кай-Ше должна быть там с одеждой для вас.

– Колодец? – воскликнула Виндра, явно пытаясь спрятаться за высокой лукой седла. – О боже!

– Там могут быть люди! – простонала Чин-Коу, тоже шокированная этими словами.

Прежде чем они сумели соскочить со своих седел и спрятаться (а они уже сделали это один раз), Конан ударил пятками в бока своей лошади, пустив ее в галоп и таща за собой их лошадей, не слушая их стоны и протесты. Стена вокруг старого колодца еще стояла, окруженная деревьями, которые были куда меньшими, чем те, что росли в лесу. Сам же колодец давно уже обрушился. Кусок каменной стены все еще стоял неподалеку от него, возможно, когда-то это было караван-сараем. И рядом с колодцем были люди. Конан улыбнулся, когда пробежал по ним глазами. Ордо и Энам, играющие в кости. Хасан и Шамил, прислонившиеся спиной к стене. Канг-Хоу, пьющий какой-то дымящийся напиток из крошечной чашки, деликатно держа ее в руках, в то время как Кай-Ше сидела на корточках перед костром, над которым висел металлический чайник, попискивающий паром. Одежда их была изрядно потрепана, некоторые из них были покрыты повязками, но они вскочили на ноги с радостными криками при появлении Конана и женщин. Кай-Ше не сказала ни слова, но вместо этого побежала с тюком одежды в каждой руке. Обе женщины, как заметил Конан, соскочили со своих седел и спрятались за своими лошадьми. Он соскочил с коня, оставив их, чтобы они могли спокойно одеться, и пошел встречать мужчин.

– Я думал, что на этот раз тебе уже точно пришел конец, – пробормотал ворчливо одноглазый.

– Но я жив, – засмеялся Конан, – да и все остальные тоже, похоже на то. Наша удача была, в конце концов, не такой уж плохой.

Улыбки исчезли с их лиц, и он нахмурился.

– Что случилось?

– Очень многое, – ответил Канг-Хоу. – Моя племянница доставила нам много новостей. Во-первых, царь Бандаркар убит руками катари. К счастью, принц Джарим Кар сумел объединить знать под командой Бханды Канда, младшего сына Бандаркара. Его короновали вчера, таким образом восстановив порядок. Если взглянуть, однако, на мрачную сторону дела, мой друг ченг-ли, то ты приговорен к смерти особым царским эдиктом, подписанным лично Бхандой Кандой. Тебе ставится в вину участие в заговоре и убийстве его отца.

Конан только недоуменно покачал головой.

– Проклятье! Каким образом появилась на свет эта чепуха?

Кхитайский купец объяснил:

– Одним из первых шагов Джарима Кара после коронации (а похоже, она была проделана в большой спешке) был тот, что он поехал в Гвандиакан с юным царем и всей кавалерией, которую они только смогли набрать. Предположим, что он нашел свидетельство того, что Карим Сингх был вождем заговора и таким образом должен быть арестован и казнен, прежде чем он сумеет поднять мятеж в смутное время. Однако слухи говорят о том, что принц Джарим Кар винит вазама за инцидент, в который были вовлечены двое из его жен. Но какой бы ни была правда, Бханда Кханд и его отряд встретили на своем пути караван, в котором путешествовали мы и вазам. И Алина, служанка и рабыня леди Виндры, дала показания, в которых она заявила, что ее госпожа, бледнокожий варвар по имени Патил строили козни и заговор с Каримом Сингхом и говорили в ее присутствии о том, что хотят убить Бандаркара.

Дикий крик ярости, донесшийся до них, сообщил им, что Виндра только что получила ту же информацию от Кай-Ше. Вендийская женщина выскочила из-за лошадей, сжимая руками наполовину завернутое вокруг себя шелковое сари.

– Я сдеру с нее кожу! Эта дрянь скажет правду, или я вырву ее у нее кнутами!

– Боюсь, что уже слишком поздно для таких действий с вашей стороны, – сказал Канг-Хоу. – Алина (возможно, правильнее мне будет называть ее госпожа Алина) уже получила от царя все ваши титулы и земли. Царский эдикт, который говорит о вас, не только лишает вас всей вашей собственности, но также отдает ей вашу жизнь и дает ей право делать с вами все, что ей угодно.

Виндра молчаливо шевелила губами несколько секунд и вдруг гневно обрушилась на Конана:

– Это все из-за тебя! Ты – причина всех моих бед! И что ты собираешься делать сейчас, а?

– Ты винишь меня? – зарычал Конан. – Я обратил в рабство Алину?

Глаза Виндры чуть не выскочили изорбит от ярости, и он вздохнул.

– Ну, ладно. Я возьму тебя с собой в Туран.

– Туран? – дико вскрикнула она, выбросив патетически вверх обе руки. – Это свиной хлев, недостойный цивилизованной женщины! Это...

Внезапно до нее дошло, что ее движение обнажило ее до пояса. Вскрикнув, она подхватила все еще сползающий с ее тела шелк и побежала к лошадям.

– Женщина, чей темперамент и горячность равняются ее большой красоте, – сказал Канг-Хоу. – И чья хитрость и жажда мести превосходят оба качества.

Конан отмахнулся от его слов. А что же с Гвандиаканом? Будет ли безопасно укрыться в нем в течение одного-двух дней, чтобы прийти в себя?

– Я не думаю, что это будет возможно, – сказала Кай-Ше, присоединившись к ним. – Жители Гвандиакана приняли землетрясение как знак богов, особенно когда они обнаружили, что в городе были собраны телеги, чтобы отправить детей из города в неизвестном направлении. Стена форта рухнула. Горожане ворвались в форт, освободив детей. Солдаты, которые пытались их остановить, были разорваны буквально на кусочки. Джарим Кар обещал разобраться в этом деле и восстановить справедливость, но в настоящий момент солдаты усиленно патрулируют городские улицы, и поверьте мне, что эти патрули очень большие. Я не думаю, что любой чужеземец сможет избежать их пристального внимания.

– Я рад, что они освободили детей, – сказал Конан, – хотя это и не имеет никакого отношения ко мне. Но это также означает, что мы должны ехать к горам отсюда. И чем скорее, тем лучше, мне кажется. А как насчет тебя, Канг-Хоу? Ты тоже попал в черный список?

– Я всего только бедный торговец, – ответил кхитаец. – И потому, вне всякого сомнения, избежал внимания Алины. К моей великой радости и удаче. Что касается твоего путешествия по горам, то боюсь, что не все, кто пришел с тобой сюда, вернутся в Туран. И потому, с вашего позволения...

Поклонившись, он ушел, прежде чем Конан успел спросить его, что это означает, но вместо него к нему подошел Хасан.

– Я должен поговорить с тобой, – сказал молодой туранец. – Наедине.

Все еще хмурясь, не зная, как понимать слова кхитайца, Конан позволил Хасану отойти в сторону. Хасан сунул маленький листок пергамента в руку киммерийца.

– Когда ты вернешься в Султанапур, Конан, доставь это письмо в «Дом Душистых Голубей» и скажи, что это письмо адресовано господину Калиду.

– Ага, так значит, это будешь ты, кто не вернется в Туран, – сказал Конан, вертя в руках квадратный лист пергамента. – И какое же донесение ты посылаешь начальнику шпионов Илдиза? Ты знаешь, кто он такой?

– На улицах Султанапура известно больше, чем думают повелители Турана.

– Но ты не ответил на мой вопрос.

Туранец глубоко вздохнул.

– Я был послан расследовать, есть ли связь между вендийцами и смертью верховного адмирала. Ни один из вопросов, которые я задавал, не имеет к этому отношения, в то же время я уже хорошо знаю, что эта страна настолько погрязла в интригах (которые, в свою очередь, являются частью других интриг и хитросплетений), что точный ответ на это никогда не будет найден. Именно это я написал в письме. Я также написал, что я не нашел никаких подтверждений того, что «рыбаки» Султанапура имеют к этому хотя бы малейшее отношение, и что слухи о том, что северный варвар находился на службе у вендийцев – только слухи и ничего больше. Господин Калид узнает мою руку и почерк и поэтому поймет, что это правдивое донесение. Ты можешь прочитать его, если хочешь. Письмо не запечатано моей печатью.

Конан сунул пергамент в свой кисет-пояс. Для чтения у него еще будет впереди время – как и для того, чтобы решить, навестить ли ему «Дом Душистых Голубей». Но все это он сделает позже.

– Почему ты решил остаться? – спросил он. – Чин-Коу?

– Да. У Канг-Хоу нет никаких возражений против того, чтобы чужеземец вошел в его семью. – Хасан усмехнулся. – После того, как многие годы я пытался избежать этого, кажется, что я все-таки стану торговцем пряностями.

– Будь осторожен, – сказал ему Конан, и в его душе была легкая тревога. – Я желаю тебе добра, но я не думаю, что кхитайцы менее хитрые и скользкие, чем вендийцы.

Оставив молодого туранца, Конан пошел искать Канг-Хоу. Купец сидел у обвалившейся стены колодца.

– Вскоре ты уйдешь из Вендии, – сказал кхитаец, увидев приближающегося Конана. – А как насчет твоих планов пограбить Вендию с армией за твоей спиной?

– Когда-нибудь в будущем, возможно. Но Вендия – странная страна, возможно, слишком скользкая и хитрая для такого простого северянина, как я. Мои мысли начинают скакать в самых разных направлениях, и от них кружится голова.

Канг-Хоу приподнял дугой тонкую бровь.

– Почему это так, о человек, называющий себя Патилом?

– М-мм, это просто отдельные фрагменты, крутящиеся волчком. Странные воспоминания. Валаш, сидящий в «Золотом Полумесяце» в утро того дня, когда был убит верховный адмирал. Очень жесткий крепкий человек, этот Валаш. Он никогда бы не позволил двум таким красавицам, как твои племянницы, покинуть свой корабль, разве что только на невольничий рынок. Если только кто-то не заставил его сделать это, возможно, кто-то припугнул его. Хотя, с другой стороны, ты тоже очень крепкий жесткий человек для того, чтобы называть себя бедным торговцем, не так ли, Канг-Хоу? А твоя племянница, Кай-Ше, она очень способная, талантливая женщина. Например, то, как она оделась и действовала, как вендийская женщина, в Гвандиакане. И то, что она узнала Найпала среди тех, кто ехал в Леса Гендали, хотя, как я слышал, его лицо было известно не больше, чем горсти людей. Знаешь ли ты, Канг-Хоу, что вендийская женщина была доставлена верховному адмиралу, как подарок, в день, когда он был убит? Я так понимаю, что она исчезла вскоре после его смерти. Но я никак не мог понять, почему вендийцы подписали договор с Тураном и убили верховного адмирала на следующий же день. Кандар был шокирован этой новостью, да и Карим Сингх тоже. Странно все это, ты не находишь, Канг-Хоу?

На протяжении всего этого разговора кхитаец слушал Конана с выражением вежливого интереса на лице. Теперь же он улыбался, держа руки в своих широких рукавах.

– Ты сочинил довольно замысловатую историю для того, кто называет себя простым северянином.

Улыбнувшись ему в ответ, Конан положил руку на рукоятку кинжала.

– Ты поставишь на то, что ты быстрее меня?

В течение секунды Канг-Хоу явно колебался, и лицо его дрогнуло. Затем очень медленно он вынул руки из рукавов и раскрыл пустые ладони.

– Я всего-навсего бедный торговец, – сказал он, как будто ничего не произошло. – Если тебе интересно послушать, возможно, я сумею рассказать такую же замысловатую историю, как и твоя. Разумеется, если считать, что эта история не имеет ничего общего с реальностью.

– Я слушаю тебя, – сказал осторожно Конан, но не снял руки с рукояти кинжала.

– Я родился в Чио-Хьен, – начал кхитаец, – маленьком городе-государстве на самой границе Вендии. Жизненные соки и сама основа жизни Чио-Хьен – это торговля, а его армия невелика. Наша страна может уцелеть только в равновесии, когда один из наших более сильных соседей спорит с другим. Самый крупный, сильный и враждебный из соседей Чио-Хьен – это Вендия. Возможно, эта страна и прогнила изнутри, как ты говоришь, но правящая каста, Кшатрии – жестокие и властные люди, у которых горящие, жадные глаза, стремящиеся к новым землям. Если эти глаза повернутся к северу, первой жертвой будет Чио-Хьен. Потому Чио-Хьен должен делать так, чтобы Кшатрии обращали свой взор на восток или на запад. Договор с Тураном, например, будет означать то, что амбиции и жажда новых земель у Кшатриев будут обращены не в сторону Вилайета, а в сторону Кхитая. Но моя история, боюсь, слишком фантастична, как, впрочем, и твоя, за исключением того, что ты, возможно, нашел ее забавной.

– Забавной, – согласился Конан. – Но у меня есть один вопрос. Имеет ли Чин-Коу таланты Кай-Ше? Разумеется, – добавил он с улыбкой, – если у Кай-Ше есть способности и таланты, выходящие за пределы обычных.

– Основной талант Чин-Коу состоит в том, что она помнит и может повторить каждое слово из того, что она слышит или может прочесть. За исключением этого, она не больше, чем любящая племянница, которая утешает и помогает стареющему дяде. Хотя, как мне кажется, сейчас она будет утешать другого.

– И это наводит на другой вопрос. Знает ли Хасан обо всем этом?

– О моей замысловатой сказке? Нет.

Широкая улыбка прорезала лицо кхитайца.

– Но он знал, кто я такой, еще до того, как мы достигли Гимелеев. Он будет хорошим добавлением к нашей семье. Будучи чужеземцем, я хочу сказать, он вольется в наш клан без труда. А теперь я задам тебе вопрос, – сказал он, и его улыбка исчезла. – Что ты собираешься делать, услышав мою фантастическую историю?

– Сказка, рассказанная северянином, и еще одна, придуманная кхитайским купцом, – сказал задумчиво Конан. – Кто в Туране поверит, если я им это расскажу? И даже если бы я и рассказал кому бы то ни было эту историю, они нашли бы десять других причин для войны или близкого к этому. Так как, если будет настоящий мир между Тураном и Вендией, Вилайет должен пойти дальше и проглотить Секундерам, возможно, достаточно, чтобы разделить две страны на вечные времена. Да и кроме того, настоящий мир и настоящая война одинаково плохи для контрабандистов.

– Ты не так прост, как утверждаешь, северянин.

– Вендия все еще остается странным местом, – ответил Конан со смехом. – И это та страна, которую я должен покинуть. Счастливого тебе пути, Канг-Хоу из Чио-Хьен.

Кхитаец поднялся и поклонился ему, хотя он был осторожен и на этот раз держал свои руки в стороне от рукавов.

– Желаю тебе тоже счастливого пути... Конан из Киммерии.

Конан смеялся все время, пока шел к лошадям.

– Ордо! – заорал он – Мы трогаемся в путь, или ты уже так состарился, что пустил корни, как дерево?

Энам, прыгай в седло! И ты тоже, Шамил. Ты едешь с нами или останешься здесь, как Хасан?

– Я уже получил свою долю приключений и путешествий, – ответил убежденно и горячо Шамил. – Я возвращаюсь в Султанапур и стану рыбаком. Настоящим рыбаком!

Виндра пробилась сквозь группу стоящих людей, садящихся в седла, и подошла к Конану.

– А как насчет меня? – требовательно спросила она.

– Ты не хочешь идти в Туран, – сказал ей Конан. – И ты не можешь оставаться в Вендии. Если ты, конечно, не захочешь быть... гостем Алины. Возможно, Канг-Хоу возьмет тебя с собой, в Чио-Хьен.

– Чио-Хьен? Лучше уж Туран, чем это!

– Ну что ж, раз ты так вежливо попросила меня об этом, если ты будешь согревать меня в холодные ночи в горах, я найду тебе работу – танцевать в таверне в Султанапуре.

Ее щеки порозовели, но она протянула ему руки, чтобы он помог ей сесть в седло. Но когда он это сделал, она на секунду прижалась к нему и прошептала:

– Я бы с большой радостью предпочла танцевать только для тебя одного.

Конан передал ей поводья и повернулся, пряча улыбку. С этой женщиной будут еще тревоги и проблемы, подумал он. Впрочем, мелькнуло у него в голове, они будут довольно приятными.

– А что с противоядием? – спросил его Ордо. – И Гурраном?

– Я видел его, – ответил Конан. – И ты можешь сказать, что он спас всех нас тем, что он сказал мне.

Не обращая внимания на его вопросительный взгляд, он продолжал:

– Мы что, собираемся сидеть здесь, пока вендийцы не насадят наши головы на пики? Вперед! Красивая девка по имени Таша ждет меня в Султанапуре.

И ухмыльнулся, услышав гневное шипение Виндры. Он ударил сапогами в бока своей лошади, послав ее галопом по направлению к горам, которые вздымали свои высокие вершины на севере.

Роберт Джордан Сердце Хаоса

Пролог

Штормовой ветер, дувший от сокрытого в полуночной мгле моря Вилайет, бился о гранитные стены резиденции служителей Культа Хаоса. Сама резиденция напоминала небольшой город с безлюдными улицами. Не только буря и поздний час заставляли его обитателей лежать в кроватях и молиться о сне. Лишь немногие могли вслух назвать истинную причину, остальные лишь молча думали о ней. Боги возвышают человека, и они же низвергают его. Но каждый надеется, что гнев богов пройдет мимо него.

Человек, которого теперь называли Джандар, не знал, вмешиваются ли боги в дела смертных, да и существуют ли сами боги. Но он твердо знал, что и в этом мире есть Великие Силы. Настоящие Великие Силы, одну из которых он научился употреблять себе на пользу и даже, сумел в некотором роде подчинить ее. А боги – пусть они остаются для тех, кто сейчас спал в лагере и кто называл его Великим Господином.

Сейчас этот человек в оранжевом одеянии сидел, скрестив ноги перед источником той самой Силы. Помещение, в котором он находился, было пустым. Ничто не украшало ни мраморные стены жемчужного цвета, ни арки двух входов. Простые круглые колонны поддерживали купол, возвышавшийся над небольшим – не более десяти шагов в длину – мелким бассейном. Этот бассейн явно был самой важной деталью помещения, в котором не было ни резных фризов, ни орнаментов, ни скульптур. Никакая работа по камню, никакие украшения не могли сравниться с этим бассейном и с Силой, исходившей от него.

То, чем был наполнен бассейн, лишь на первый взгляд могло показаться водой. Голубая поверхность испускала серебряное свечение. Джандар медитировал, погрузившись в лучи Силы, а бассейн сверкал все сильнее и сильнее. Казалось, что уже тысячи светильников освещают зал. Поверхность бассейна забурлила, над нею поднялся густой туман, вставший куполом над бассейном. Яркие вспышки молний Силы прочертили обе полусферы – бассейн и купол тумана над ним.

Лишь однажды Джандар видел, как жидкость, наполнявшая Сосуд Великого Хаоса, выплеснулась из бассейна. И, честно говоря, ему не хотелось бы увидеть это снова. Когда-то это должно случиться вновь. Но не здесь, не сейчас.

Он чувствовал, как Сила проникает в самую глубину его тела. Настала пора действовать. Он медленно встал и вышел через одну из арок в узкий, освещенный бронзовыми светильниками, коридор, ступая босыми ногами по прохладным мраморным плитам. Джандар с гордостью не носил красивых одежд и ярких украшений. Даже сандалии были ему не нужны. Он, как и Сосуд Силы, не нуждался в украшениях.

Коридор привел его в круглое помещение – святилище. Стены зала были покрыты резным орнаментом, высокий потолок поддерживали алебастровые колонны. Свет исходил от золотых чаш-светильников, подвешенных на серебряных цепях. Тяжелые бронзовые двери преграждали главный вход. Их поверхность была покрыта рисунком, изображавшим сам Хаос. Эти узоры выполнил художник, познавший Силу, но сошедший с ума, не выдержав ее тяжести. Да, Сила не может принадлежать каждому.

В зале собралось сорок человек – пятая часть Избранных. Им-то и было нужно роскошное убранство помещения, чтобы подчеркнуть блеск и величие их миссии. Но самый важный предмет святилища – алтарь, стоящий точно в центре круглого зала, был сделан из куска ничем не украшенного черного мрамора.

Сорок голов повернулись к вошедшему Джандару. Сорок пар глаз почтительно проводили его. Сорок пар ушей напряженно ловили любое слово, произнесенное им.

Все присутствующие были одеты в оранжевые одежды, как того требовали предписания Культа. Эти же правила обязывали мужчин бриться наголо и запрещали женщинам стричься.

– Я пришел от Вместилища Первопричины, – нараспев произнес Джандар.

Почтительный вздох присутствующих был ему ответом, словно он только что говорил с богами. Хотя для служителей Культа это и было почти одно и тоже. Ведь они считали, что их допустили до самых сокровенных тайн учения, тогда как на самом деле они ничего не знали о его истинных целях.

Джандар медленно проследовал к алтарю, ловя на себе взгляды тех, кто почитал его как божество во плоти. При всех своих амбициях он себя таковым не считал. Пока.

Джандар был высокого роста, крепко сложенный, но при этом стройный. Некрупные черты лица в сочетании с бритой головой затрудняли определение его возраста, хотя что-то в его темно-карих глазах говорило о немалом жизненном опыте. Чуть оттопыренные уши придавали ему вид существа из другого мира. Зачастую один лишь его взгляд убеждал собеседника, что перед ним – великий мудрец, еще до того как Джандар произносил хоть слово. На самом деле, ему не было еще и тридцати.

Он воздел руки к небу.

– Слушайте меня! – раздалось в зале.

– Мы слушаем, Великий Господин, – в один голос ответили сорок ртов.

– В начале не было ничего. Все пришло из ничего.

– И все должно уйти в ничто.

Губы Джандара тронула легкая улыбка. Эта фраза – знамение, пароль его последователей – всегда забавляла его. Безусловно, все обратится в ничто. Несомненно. Но не так скоро. По крайней мере, он сам не торопился.

Совсем мальчишкой, еще до того как он впервые поменял имя, судьба забросила его за море Вилайет, за далекую Вендию, в почти легендарный Кхитай. Там, в услужении у черного мага – старого человека с длинными седыми усами и кожей цвета старой слоновой кости – он многому научился.

Но провести жизнь в поисках тайного знания – это было не по нему. В конце концов молодой ученик убил старого мудреца, чтобы завладеть его магическими талисманами и свитком тайных заклинаний. Прежде чем он освоил малую часть этого богатства, убийство было раскрыто, и Джандара бросили в тюрьму. Но к тому времени он уже обладал знаниями и силой, достаточными, чтобы выбраться из каменного мешка. Разумеется, после этого ему пришлось бежать из Кхитая. Позднее в его жизни было еще несколько таких бегств. Но каждый урок судьбы шел Джандару на пользу. Сейчас его путь лежал вперед и вверх, к заоблачным, почти недоступным для смертного, высотам.

– Сначала все родилось из ничего. А до этого был Хаос.

– Благословен будь Великий Хаос! – последовал ответ.

– Естественным состоянием Вселенной был и остается Хаос. Но появились боги, сами по себе – лишь порождение Хаоса, – и навязали миру порядок – неестественный, нечестивый порядок, этот бунт против Хаоса, породившего их.

Голос Джандара проникал в мозг его слушателей, будил их ужас, затем рассеивал его, пробуждал надежды и рвение.

– Боги навязали человеку нечестивый дар, лишив большую часть человечества истинного знания. Ибо это знание – не от богов. Оно пришло из Хаоса, из великого естественного беспорядка, который боги связали и навязали миру и человеку в виде насильственного порядка.

Он сделал паузу и протянул руку к слушателям, словно желая обнять их. Огонь экстаза зажегся в глазах тех, к кому он обращался. Они замерли в ожидании так нужного им его благословения.

– Вы настойчиво работали над собой, чтобы избавиться от нечестивости этого мира. Ваши земные ценности отброшены в сторону. Вы сами отказались от плотских удовольствий. Теперь, – его голос прогремел, как раскат грома, – теперь вы – Избранные.

– Благословен будь Великий Хаос! Мы избраны Великим Хаосом!

– А сейчас пусть введут женщину по имени Натрин, – скомандовал Джандар.

В зал втолкнули госпожу Натрин, жену лорда Таримана. Сейчас она меньше всего походила на жену одного из Семнадцати Советников, самых приближенных к королю Турана Йилдизу вельмож. Раздетая, со связанными ногами, она не смогла бы устоять на ногах, если бы двое из Избранных не поставили ее прямо, грубо тряхнув. Ее руки были связаны за спиной. Широко раскрытые глаза были полны ужаса, губы непрестанно шевелились, пытаясь вытолкнуть кожаный кляп. Ее стройное, красивое тело было покрыто потом от страха. Никто, кроме Джандара, не смотрел на нее как на женщину – Избранным запрещалось и думать о плотских удовольствиях.

– Ты попыталась предать меня, Натрин.

При звуке голоса Джандара женщина вздрогнула словно от укола. Некоторое время назад она, как и многие другие скучающие жены местных аристократов, увлеклась изучением доктрины Культа. К несчастью, высокое положение ее мужа привлекло к ней особое внимание Джандара. Своими заклинаниями он сумел проникнуть во все затаенные уголки ее жизни. У большинства аристократок Турана были секреты, ради сохранения которых они готовы были пойти на все, даже на убийство. Натрии, со своими пороками и любовниками, не была исключением. Натрин возмутило такое вмешательство в ее жизнь, но она была вынуждена исполнить волю Джандара и надавить кое в чем на своего мужа. Но затем колдовские чары поведали Джандару, что женщина решила рассказать обо всем мужу и положиться на его милость. Люди Джандара не убили ее там, где застали, – во дворце ее мужа, а привели живую в резиденцию Культа. Натрин ждала и боялась смерти, но Джандар приготовил для нее кое-что похуже.

– Приготовьте ее, – раздалась команда.

Женщина, извиваясь, попыталась вырваться из рук, тащивших ее за запястья и лодыжки к черному камню – алтарю. Кляп был вынут, сухие от ужаса губы прохрипели:

– Смилуйся, Великий Господин! Позволь мне служить тебе!

– Этим ты сейчас и занимаешься, – ответил Джандар.

Из чаши чеканного золота, преподнесенной одним из Избранных, Джандар взял нож с серебряным лезвием. Чаша была поставлена рядом с алтарем. Стоны Натрин смешались с речитативом Джандара, призывавшего себе на помощь Силы Хаоса. Хотя он не кричал, его голос, словно гром, метался между стенами. Джандар почувствовал Силу в себе, струящуюся сквозь него энергию. Над алтарем засиял голубой купол, покрывший камень, жертву и колдуна. Избранные рухнули на колени и прижали лица к мрамору пола. Нож Джандара сверкнул в воздухе. Последний крик Натрин – и лезвие по самую рукоятку вошло в тело под левой грудью.

Быстро наклонившись, Джандар подхватил золотую чашу и резким движением поднес ее к ране. Поворот лезвия – и в чашу хлынула алая струя. Лишь несколько красных капель упали на мрамор пола.

Вынув клинок из тела, Джандар поднял чашу и нож вверх, ледяным голосом призывая Силу, вызывая жизнь, которая не будет жизнью, и смерть, которая не будет смертью. Не опуская чашу, он наклонил ее, выливая кровь Натрин. Алая струя растворилась в воздухе, не долетев до каменного пола. С последней каплей погас и мерцающий купол.

С довольной улыбкой Джандар выпустил из рук чашу и нож. Орудия колдовства со звоном рухнули на пол. Красоту тела Натрин уже не обезображивала рана на груди.

– Проснись, Натрин, – скомандовал колдун, разрезая спутывавшие ее веревки.

Веки женщины вздрогнули и приподнялись. Ее взгляд, полный ужаса и какой-то пустоты, неотрывно следовал за Джандаром.

– Я… я умерла… – прошептала она. – Я уже видела подножие трона Эрлика.

Вся дрожа, она подобрала под себя руки и ноги, свернувшись клубком.

– Мне холодно, – пожаловалась она.

– Конечно, так и должно быть, – словно издеваясь, сказал Джандар. – В твоих венах больше не течет кровь. Ты уже не жива. Но ты и не мертва, Натрии. Ты – где-то посередине. И пока настоящая смерть не найдет тебя, ты будешь служить и подчиняться мне.

– Нет, я не буду…

– Молчать! – прикрикнул Джандар. Протест Натрин оборвался на полуслове. Джандар обернулся к своим последователям.

Они наконец-то посмели оторвать лица от пола и почтительно смотрели на своего повелителя, ловя каждое его движение и слово.

– За что вы сражаетесь? – задал он традиционный вопрос.

Из складок своих одеяний Избранные выхватили тонкие острые кинжалы и взмахнули ими в воздухе.

– За беспорядок, смятение, анархию – вот за что мы боремся!.. За Священный Хаос!.. За Смерть!

– Тогда вперед! – скомандовал Джандар. Кинжалы исчезли, и Избранные цепочкой вышли из святилища и отправились искать тех, чьи имена были названы им ранее.

Джандар остановился в задумчивости. Жаль, очень жаль, что старый колдун, его учитель, не дожил до этого дня. Насколько же дальше него ушел ученик, и какое величие еще ждет его впереди!

Джандар щелкнул пальцами, и та, кто уже лишь отчасти была госпожой Натрин из Турана, покорно последовала вслед за ним из святилища.

Глава 1

Многие города были прозваны «Великими» или «Порочными», но Аграпур не нуждался ни в каких прозвищах. Могущество и порочность столицы Турана, города белоснежных башен и золотых куполов, были столь известны, что поминать их лишний раз было бы столь же разумно, как покрывать золото позолотой.

Больше тысячи золотых дел мастеров было внесено в свитки ремесленных гильдий Аграпура. Вдвое больше – чеканщиков серебра. Еще больше – ювелиров и гранильщиков драгоценных камней. Они да еще множество торговцев шелком и благовониями услаждали прихоти горячих черноглазых аристократок и придворных дам. За алебастровыми стенами Аграпура можно было встретить любой порок – от порошков, вызывающих сны наяву, и приворотных зелий, продаваемых смуглыми иранистанцами, до страшных публичных домов улицы Доувес.

Туранские триремы бороздили от края до края море Вилайет. Торговые суда причаливали к пристаням Аграпура с грузами, привезенными из дюжины стран. Товары еще двух десятков государств доставлялись на рынок Аграпура караванными тропами. Изумруды и обезьяны, слоновая кость и павлины – все, что только мог представить себе покупатель, немедленно предлагалось ему десятком торговцев. Вонь пота рабов из Каваризма смешивалась с ароматом офирских апельсинов, мирры и гвоздики из Вендии, розового масла из Хаурана и тонких духов из Зингары. Высокие, сильные купцы из Аргоса и темнокожие торговцы из Шема заполняли улицы города. Дикие горцы с Ибарра сталкивались лицом к лицу с коринфийскими студентами, а кофийские наемники стояли у прилавков кешанских купцов. В общем, на улицах Аграпура ежедневно знакомились люди, до того считавшие, что страна его собеседника – выдумка фантазеров.

Однако все чудеса этого города, похоже, мало занимали высокого юношу, с грацией выслеживающего добычу тигра продвигавшегося по переполненным улицам. Положив руку на кожаную оплетку рукояти меча, он с одинаковым равнодушием проходил мимо мраморных дворцов и прилавков торговцев. Пыль дальнего путешествия покрывала его загорелое лицо, на котором живыми казались лишь настороженно посматривающие вокруг голубые глаза. Красный плащ молодого человека стоял колом от въевшегося пота и грязи. Парень только что проделал долгий путь из Султанапура, откуда был вынужден срочно уехать, не собрав вещей и не попрощавшись с друзьями. Это бегство было единственным способом избежать топора палача за контрабанду да еще кое-какие грешки перед королевским двором.

Этого юношу судьба забросила далеко от холодных хребтов его родной Киммерии. Несколько лет он промышлял воровством в Немедии, Заморе и в городах-государствах Коринфии. И хотя ему еще не было и двадцати лет, он, подумав, решил сменить род занятий. На своем пути он встречал немало нищих стариков, в юности бывших ворами, но никогда ему не приходилось слышать о богатом воре. Золото, приносимое воровством, уплывало из рук, как вода сквозь сито. Киммерийцу это было не по нраву. И даже неудача с контрабандой не поколебала его уверенности навсегда распроститься с кражами. В Аграпуре можно найти все. По крайней мере, так говорили люди. Но на данный момент ему был нужен всего лишь трактир «Синий бык», Это все, что ему успели назвать друзья в Султанапуре, сказав, что там можно поживиться кое-какой информацией. А уж вор-то знал, как важно получить вовремя нужную информацию.

Неожиданно его размышления были прерваны странной, фальшиво звучащей музыкой. По заполненной людьми улице к киммерийцу двигалась странная процессия. Впереди шел худощавый смуглый сержант туранской армии, в широких шароварах и спирально закрученном тюрбанообразном шлеме. На боку у него висела изогнутая сабля. Следом за сержантом шел солдат с большим барабаном, за ним – еще двое, с немыслимо хрипящими трубами. Основную часть колонны составляли с десяток солдат с алебардами, выстроившихся в каре и не то сопровождавших, не то охранявших дюжину молодых парней в гражданской одежде, пытающихся идти в ногу. Сержант встретился взглядом с высоким юношей и резко остановился прямо перед ним.

– Да будут твои боги милостивы к тебе. Ты, как я вижу, ищешь… – Сержант вдруг прервал свою привычную вербовочную речь и воскликнул: – Митра! Ну и глаза!

– Какое тебе дело до моих глаз, – пробурчал юноша, напрягая мышцы.

– Никакого, приятель, – ответил сержант, подняв руку в примирительном жесте, – просто я никогда раньше не видел глаз цвета моря.

– Там, откуда я родом, не часто встретишь человека с темными глазами.

– Понятно. Путник из дальних стран. Ищешь приключений. А у кого их больше, чем у солдата короля Турана Йилдиза. Мое имя – Алсаам. А как зовут тебя?

– Конан. Но я не собираюсь служить в твоей армии.

– Да ты только подумай, Конан, – с привычной сладкой настойчивостью продолжил убеждать его Алсаам, – представь, как ты возвращаешься из похода. С тобой – твои трофеи. Столько, сколько ты можешь унести. Герой и покоритель. От баб отбоя не будет. Да ты посмотри на себя. Ты прирожденный воин.

– Поговорил бы ты с ними, – предложил Конан, показывая на группу кочевников-гирканийцев в накидках из овечьих шкур и штанах из овечьей же шерсти. На головы кочевников были плотно натянуты полностью прикрывавшие волосы войлочные шапки, надвинутые на лоб. Глаза гирканийцев с подозрением следили за всем происходящим вокруг.

– Похоже, они рвутся в герои, – продолжил Конан со смехом.

На лице сержанта появилась кислая улыбка.

– В них ни на грош дисциплины нет. Странно, что они вообще оказались здесь. Обычно они не любят бывать на этом берегу моря Вилайет. Да ну их. А ты все-таки подумай. Приключения, слава, добыча, женщины…

– Я не собираюсь становиться солдатом, – отчеканил Конан.

– Может, если бы мы посидели где-нибудь, выпили вместе, я смог бы тебя убедить, – вздохнул сержант. – Ну да ладно. Мне еще надо норму выполнить. Король Йилдиз решил увеличить армию. А большую армию не создают просто так. Ее используют. Помяни мои слова. Трофеев будет – выше головы.

Алсаам повернулся к своим подчиненным:

– Пошли. Вперед шагом марш.

– Минутку, – остановил его Конан, – не подскажешь, как добраться до «Синего быка»?

Сержант брезгливо поморщился:

– А, этот свинарник. Он недалеко от порта. Улица Лотосовых Снов. Там такие ребята – за рваные башмаки глотку перережут. Шел бы ты лучше в «Тоскующую Девственницу». Это на Монетной. Там выпивка недорогая, девочки чистенькие… Да, если все-таки надумаешь – найди меня. Спросишь сержанта Алсаама в полку генерала Мундара Хана.

Конан отступил на шаг, чтобы дать пройти солдатам и новобранцам, безуспешно пытающимся идти в ногу. Проводив их взглядом, он повернулся и увидел, что чуть не оказался в середине другой процессии. На этот раз кортеж состоял из двух десятков человек в оранжевых одеждах: мужчины – наголо бритые, женщины – с длинными, спускающимися по спине косами. Предводитель колонны бил в бубен, и они шли, негромко напевая что-то, не замечая никого и ничего вокруг. Чтобы отойти с пути процессии, Конан сделал два шага и оказался в самой середине группы гирканийских кочевников, невольно растолкав их.

Темные глаза злобно повернулись к нему. Руки гирканийцев плотно сжимали рукояти кривых кинжалов. Конан чуть не выхватил свой меч, уверенный, что это его неделикатное вторжение вызвало такое недовольство. Но взгляды кочевников лишь скользнули по нему, а затем с еще большим холодом и ненавистью обратились к процессии. Конан изумленно глядел, как кочевники, не обращая на него внимания, проследовали за группой одетых в оранжевое людей.

Пожав плечами, Конан пошел своей дорогой. В конце концов, подумал он, никто еще не говорил, что Аграпур – город без странностей.

По мере приближения к заливу ему становилось все более понятно, что, несмотря на все странности, Аграпур не столь уж отличается от других городов. Позади остались дворцы знати, лавки богатых купцов и дома зажиточных горожан. Здесь же вонь гниения висела в воздухе. Дома, казалось, готовы были рухнуть в любой момент. Зловонная жижа хлюпала под ногами. Торговцы предлагали фрукты слишком перезрелые, гниющие – такие, которые невозможно было бы продать где-либо еще. Повсюду – нищие, настойчиво цепляющиеся за проходящих мимо моряков. Шлюхи, едва ли не в большем количестве, чем нищие, носили платья из прозрачного шелка, не столько скрывавшего, сколько подчеркивавшего формы груди и бедер. Пот, специи, гниющие отбросы и нечистоты создавали густую завесу вони, которую не мог развеять даже морской ветер. Не менее плотно висели в воздухе и причитания нищих, подбадривающие крики проституток, зазывания торговцев.

Вдруг сквозь всю эту какофонию до Конана донесся тонкий девичий голос:

– Если вы будете спокойными и терпеливыми, то хватит всем.

Заинтересовавшись, Конан посмотрел в сторону, откуда доносился голос, но не увидел ничего, кроме толкущихся нищих, стремящихся пробраться к одной цели, прижатой к стене полуразвалившегося дома. Кто или что это было – киммериец не разобрал. Он видел лишь все новых нищих и проституток, толкающихся и пытающихся проложить себе путь вперед, к стене. Неожиданно посреди толпы вдруг выросла девушка, видимо вставшая на скамью.

– Потерпите, – крикнула она. – Я дам вам все, что у меня есть.

В руках она держала объемистую корзину, полную драгоценностей. Раз за разом девушка опускала руку в корзину и протягивала то или иное украшение толпящимся вокруг. Каждое движение сопровождалось взрывом криков и стонов.

Конан покачал головой. Девочка явно была не из портовых кварталов. Ее платье из кремового шелка было богато украшено драгоценными камнями и золотой вышивкой. При этом оно было так скроено, что не выявляло и не подчеркивало ее соблазнительных форм, которые, однако, не ускользнули от внимательного взгляда киммерийца. На ее лице не было ни капли косметики, но она все равно была очень хорошенькой. Волосы цвета воронового крыла спадали до пояса и обрамляли овальное лицо с кожей цвета темной слоновой кости. Карие глаза ярко сверкали на этом тонком лице. Какого черта она здесь делает, удивился Конан.

– Мне! – раздался вопль из толпы.

Другой голос подхватил:

– И мне, и мне!

Девушка продолжала испуганно уговаривать:

– Подождите. Пожалуйста.

– Еще!

– Давай!

Трое мужчин с косичками, завязанными на манер моряков, заинтересовались происходящим и начали прокладывать себе дорогу сквозь толпу.

Нищие попытались было не пропустить их, но пары ударов тяжелых матросских кулаков, оказалось достаточно, чтобы толпа расступилась. И хотя женщины продолжали визжать, а нищие бормотать вполголоса ругательства, ничто уже не мешало матросам добраться до цели.

Конан знал, что ему следовало идти своей дорогой. В конце концов, это не его дело, ему еще надо найти «Синего быка», а тут и без него разберутся… Но почему же, черт возьми, он не двигается с места?

Через мгновение сильные, жилистые руки вырвали у девушки корзину. Она отчаянно вскрикнула, когда ее пальцы безжизненно разжались, но попыталась вновь схватить свою ношу. Корзина, словно мяч, полетела из рук одного моряка к другому. С каждым броском часть ее содержимого высыпалась, и нищие бросались на камни мостовой, ломая и обдирая колени и пальцы, пытаясь схватить упавшие драгоценности. Женщины колотили друг друга и царапали лица соперниц, тоже пытаясь урвать свою долю. При этом их жалкие одежды спадали на землю, но никто вокруг не обращал на это внимания.

Вдруг один из матросов – человек, через переносицу которого шел длинный шрам, оканчивавшийся под повязкой, закрывавшей его правый глаз, – вскочил на скамейку рядом с девушкой и заорал:

– А я вот чего хочу!

С этими словами он сгреб ее в объятия и толкнул в руки своих приятелей.

– Эрлик побери всех этих дур, – пробормотал Конан.

Как охотящийся зверь, проскользнул он сквозь круг дерущихся, ползающих по мостовой нищих и проституток. Одноглазый и его приятели – долговязый кофиец и остроносый иранистанец в красной косынке, завязанной вокруг головы так, что из-под нее торчала только косичка, – все трое были слишком увлечены девушкой, чтобы заметить приближение киммерийца. Девушка визжала и вырывалась, но что могли сделать ее слабые кулачки, наносившие удары по плечам и рукам, выдубленным суровыми ветрами моря Вилайет.

Рука Конана легла на шею кофийца и легко ткнула его лицом в грязную лужу рядом с упавшей корзиной. Нос иранистанца хрустнул под ударом тяжелого кулака, а еще один удар отправил человека со шрамом к приятелям на камни мостовой.

– Найдешь себе другую бабу, – гаркнул Конан, – на твой век тут шлюх хватит.

Девушка уставилась на него, явно сомневаясь в том, что этого парня следует расценивать как спасителя.

Одноглазый вскочил на ноги и сплюнул:

– Я тебе кишки вырву, а что останется – скормлю рыбам! – В его руке блеснул кривой кинжал каваризмийской работы.

Двое других тоже поднялись и выхватили из-за поясов кинжалы. Иранистанец не особо лез вперед, вытирая текущую из носа кровь, ограничился лишь злобными взглядами и ругательствами. Котиец же, напротив, был готов проучить обидчика. Он небрежно перекидывал кинжал из руки в руку, угрожающе ухмыляясь:

– Мы тебя за ноги к рее подвесим, ублюдок. Ты еще вволю поорешь, прежде чем сдохнешь.

Среди уроков, которые жизнь преподала Конану, был и такой: если пришло время драться, то дерись, а не трать его на разговоры. Молниеносным движением киммериец выхватил из кожаных ножен меч, который описал дугу в воздухе и в следующее мгновение уже воткнулся в нижнюю челюсть кофийца. Кинжал выпал из ослабевшей руки и со звоном упал на камни. Тело его обладателя рухнуло сверху.

Оставшиеся двое были не из тех, кто тратит время на причитания по погибшему товарищу. Такие на море не выживают. Не успел долговязый упасть, как оба бросились на молодого киммерийца. Клинок иранистанца скользнул по предплечью Конана, но пинок ногой в живот заставил длинноносого согнуться в три погибели. Одноглазый, пригнувшись, бросился вперед и нанес удар сбоку. Конан успел отпрянуть, но все же почувствовал, как лезвие кинжала прошло сквозь тунику и полоснуло по ребрам.

Мгновение спустя меч киммерийца воткнулся в тело одноглазого в том месте, где шея соединяется с плечом, уйдя при этом на две ладони внутрь. Одноглазый вскрикнул и, подняв руки, попытался помешать клинку противника. Сталь звякнула о сталь, но силы уже покинули моряка. Конан отпихнул ногой труп (потому что упавшее на мостовую тело уже было трупом) и обернулся, чтобы встретить третьего противника.

Иранистанец, хотя и поднялся на ноги, не торопился нападать на Конана. Наоборот, тупо поглядев на трупы друзей, он резко повернулся и бросился бежать по улице с криком: «Убийство! Убийство!», не обращая внимания на то, что сам размахивает окровавленным кинжалом. При этом всех нищих и проституток, замерших на месте во время поединка, как ветром сдуло. Конан поспешил обтереть меч куском туники одноглазого и спрятать клинок в ножны. Мало что могло быть хуже, чем оказаться схваченным городской стражей прямо рядом с телом. Особенно в Туране, где стража имела обыкновение пытать задержанного, пока тот не признается. Схватив девушку за руку, Конан присоединился к общему бегству, волоча ее за собой.

– Ты убил их, – словно не веря своим глазам, произнесла она. – Они, может быть, убежали бы, накричи ты еще раз на них.

– Может быть, лучше было бы вообще не вмешиваться, а оставить тебя им? Эти ребята взнуздали бы тебя и загнали, как почтовую лошадь. Так что молчи и пошевеливай ногами!

Он потащил ее какими-то переулками и узкими проходами, пропахшими мочой и дерьмом, мимо отвратительных кабаков с заблеванными порогами. Оказавшись на достаточном расстоянии от места происшествия, Конан перешел на шаг – бегущая пара была бы слишком приметна, – но не остановился. Ему хотелось быть на более чем достаточном расстоянии от трупов, на которые стражники слетятся как мухи. Киммериец продолжал лавировать между большими телегами, на которых товары из порта перевозились в центр города. Девушка неохотно следовала за ним, и то только потому, что его пальцы, словно стальные браслеты, держали ее тонкое запястье.

Наконец Конан нырнул в узкий тупик, затащил девушку за собой и, остановившись, внимательно огляделся. Вряд ли стражники смогли проследить его путь непосредственно, но рост киммерийца и его голубые глаза были хорошей приметой даже в таком большом городе, как Аграпур.

– Спасибо за помощь, – неожиданно холодным и внушительным тоном произнесла девушка, направляясь к выходу из тупика. – Мне пора, – добавила она.

Конан вытянул руку, преграждая ей путь. При этом ее грудь ткнулась в мощное предплечье юноши. Девушка вспыхнула от смущения.

– Не сейчас, – сказал он.

– Пожалуйста, – попросила она, стараясь не смотреть ему в глаза. Ее голос задрожал. – Я… я – девушка. Мой отец даст тебе много денег, если ты вернешь меня ему… такой же… – Румянец на ее щеках стал еще гуще.

Конан поперхнулся:

– Не нужна мне твоя девственность, детка. Ответь-ка мне лучше на пару вопросов.

К его удивлению, девушка обиженно заморгала и с горькой усмешкой сказала:

– Я, полагаю, должна быть счастлива, что даже убийцы предпочитают стройных, изящных девушек. Да, я знаю, что я – корова. Отец часто говорил мне, что я создана для того, чтобы… чтобы выносить многих сыновей и выкормить их всех самой, – тихо договорила она, покраснев до ушей.

Дурак же твой папаша, подумал Конан, оглядывая ее. Эта девушка была создана больше чем только для вынашивания сыновей. Хотя, признаться, любой, которому доведется стать отцом ее детей, наверняка сочтет это мероприятие весьма приятным.

– Не верь глупостям, – попытался успокоить ее Конан. – Ты доставишь много радости любому мужчине.

– Правда? – недоверчиво спросила она. Ее полные слез глаза ласково глядели на лицо киммерийца – совсем невинно, убеждал себя он.

– А как… как загоняют почтовую лошадь?

Конан долго не мог понять, с чего она задала ему этот вопрос, а когда сообразил, то не мог скрыть улыбки.

– Долго и основательно… не давая ни минуты передышки. В общем, мерзкое дело.

Она снова покрылась румянцем до самого воротника платья. Конан закашлялся. Девушка краснела так легко и так очаровательно.

– Как тебя зовут, малышка?

– Ясбет. Отец зовет меня Ясбет.

Она посмотрела на улицу, запруженную телегами и повозками, и вдруг спросила:

– Как ты думаешь, корзина… ну, то, что от нее осталось, будет там, если мы вернемся? Вообще-то она мамина, и Фатима жутко разозлится, если я ее потеряю. Даже больше, чем из-за украшений. Хотя она и так с ума сойдет от всего, что случилось.

Конан покачал головой:

– Как корзина, так и драгоценности поменяли с тех пор как минимум трех хозяев. У кого-то их перекупили, кто-то заплатил жизнью. Да, а кто такая Фатима?

– Моя няня, – ответила она, а затем вздрогнула и недовольно посмотрела на него, словно он обманом заставил ее раскрыть секрет.

– Ах, няня! – рассмеялся Конан. – Может, у тебя до сих пор и кормилица есть?

– Это отец так решил. Он считает, что няня должна присматривать за мной, пока я не выйду замуж. Мне это уже порядком надоело. Фатима думает, что мне все еще пять лет, а отец всегда слушает ее советы. – Ее голос все слабел и почти превратился в шепот. – Я вообще не знаю, чем все это для меня кончится. Фатима просто запрет меня в моей комнате, а то и… – Ее руки инстинктивно дернулись назад, словно пытаясь закрыть ягодицы от удара розгой.

– Ой, стоило бы… – задумчиво сказал Конан.

– Что стоило? Ты о чем? Что я сказала? – вздрогнув и покраснев, затараторила Ясбет.

– Стоило бы повнимательнее следить за тобой. Не удивлюсь, если твой отец наймет еще пару-тройку нянюшек для тебя.

На самом деле, Конан счел бы и порку вовсе не лишней, но решил поберечь достоинство девушки и не говорить об этом.

– Ну а теперь ответь мне, Ясбет. Что это ты надумала? Что за шатания по улицам с раздачей драгоценностей? Какая дурь на тебя нашла?

– Это не дурь! – запротестовала она. – Я хотела сделать что-нибудь сама, лично. Ты даже не представляешь, как я живу. Фатима следит за каждым моим шагом. Мне нельзя ничего решить самой. На этот раз я была вынуждена перелезть через ограду сада без разрешения.

– Но раздавать украшения нищим и шлюхам?

– Эти… эти женщины… Я не собиралась давать им ничего. Просто я решила помочь бедным, а кто может быть беднее, чем нищие… Ничего, теперь отец поймет, что я больше не ребенок. Я вовсе не жалею, что отдала эти побрякушки. Они не так уж дороги мне. Зато помогать бедным – благородно!

– Да тебе и шестерых нянек мало! Детка, неужели тебе не пришло в голову, что с тобой может что-то случиться? Если ты хочешь помочь бедным, поспрашивай у своих слуг. Они наверняка знают нуждающихся людей. И лучше было бы продать украшения, а беднякам отдать деньги.

Ясбет фыркнула:

– Даже если все мои слуги не были бы заодно с Фатимой, все равно – где бы я нашла честного покупателя на эти камни? Меня обманули бы или послали за отцом, чтобы вести переговоры с ним. А уж он-то точно прислал бы Фатиму, чтобы та забрала меня домой. Только такого унижения мне и не хватало.

– Думаешь, перекупщики драгоценностей узнали бы тебя? – недоверчиво переспросил киммериец. – Они знают твоего отца? Интересно, кто же он? Король Йилдиз?

Она вздрогнула и умоляюще посмотрела на него:

– Ты ведь не поведешь меня к отцу, правда?

– А почему бы и нет. Негоже тебе шататься по городу без сопровождающего, малышка.

– Но ведь тогда он узнает о том, что случилось сегодня, – она всхлипнула, – а потом и Фатима…

Облизнув губы, она наклонилась к Конану и прошептала:

– Послушай меня, пожалуйста, я…

Неожиданно она поднырнула под его руку и выскочила на улицу.

– Вернись, дура! – заорал Конан и бросился за ней.

Ясбет проскользнула чуть ли не под колесами большой повозки и скрылась из виду на другой стороне улицы. Телеги двигались вплотную друг к другу и Конан некоторое время не мог пробраться между ними. Когда же ему наконец удалось попасть на другую сторону, Ясбет нигде не было видно. Гончар-подмастерье раскладывал на пороге лавки изделия своего учителя. Торговец коврами предлагал свой товар. Моряки и портовые девки входили и выходили из трактира. Но девушки и след простыл.

– Вот ведь дурная девчонка, – пробормотал Конан.

В этот момент порыв ветра пошевелил заскрипевшую старую вывеску над трактиром «Синий бык». Ну что ж, что ни делается – все к лучшему. Аграпур, похоже, становился удачным городом для Конана. Подтянув пояс с ножнами и поправив плащ на плечах, киммериец шагнул на каменные плиты входа в трактир.

Глава 2

Изнутри «Синий бык» был скупо освещен коптящими факелами, вставленными в грубые железные держатели на стенах. Дюжина посетителей сидели, попивая вино за столами, которые, как и каменный пол, были необычно чистыми для такого рода заведения. Три моряка упражнялись в метании ножей, всаживая их в специально подвешенную на стене доску с нарисованным углем изображением сердца. Каменная стена вокруг доски была иссечена десятками тысяч промахов. Пара шлюх дефилировала между клиентами, зазывно покачивая бедрами и почти обнажив свои прелести. Девушки-подавальщицы в костюмах, едва ли более солидных, чем у проституток, сновали туда-сюда с кубками и чашами. Запах прогорклого вина и прокисшего пива ничем не уступал по мерзости уличной вони.

Увидев за стойкой хозяина – высокого лысого мужчину, вытиравшего большой тряпкой столешницу, – Конан понял причину чистоты, царившей в этом заведении. Он знал этого человека. Его звали Фериан. Этот Фериан был одержим манией чистоты, что вообще-то не свойственно людям его профессии. Говорили, что он был вынужден бежать из Бельверуса в Немедии после того, как убил человека, заблевавшего только что вымытый пол трактира. Но как источник информации он был непревзойден. Если, конечно, он не изменил своим правилам, то из него можно будет вытянуть все новости Аграпура, а не только то, о чем болтают все подряд на улицах.

Фериан улыбнулся, когда Конан положил локти на стойку, хотя при этом в его глазах застыла настороженность. При этом, сам он не перестал тереть тряпкой крышку стойки.

– Разрази меня гром, киммериец! – тихо сказал Фериан. – Вот уж вправду, все дороги сходятся в Аграпуре. По крайней мере, здесь так говорят, а увидев тебя тут, я готов с этим согласиться. Еще через год вся честная компания из Шадизара переберется сюда.

– А кто еще из Шадизара здесь? – спросил Конан.

– Руфо, фальшивомонетчик из Кофа. Старина Шарак, астролог. Да, еще Эмилио.

– Эмилио! – воскликнул Конан. Коринфиец Эмилио был лучшим вором в Заморе, не считая Конана. – Он же поклялся, что никогда не уедет из Шадизара.

Фериан усмехнулся:

– А до этого он клялся, что никогда не уедет из Коринфии. Но и оттуда, и из других мест он был вынужден смываться. И все по одной и той же причине: его застукивали в постели не той женщины, какой следовало. На этот раз папаша девицы взялся за дело серьезно. Но еще больше хотела добраться до Эмилио мамочка опороченной девчонки. Поговаривают, что этот герой спал с обеими, да еще и прихватил кое-что из фамильных драгоценностей. Так эта старшая стерва даже наняла компанию бандюг, чтобы те оттяпали Эмилио его главное достоинство. Я слышал, что он сбежал из города, переодевшись нищей старухой, и до сих пор покрывается потом при одном напоминании об этой истории. Спроси его сам при случае. Заодно увидишь, как человек может сразу покраснеть, позеленеть и почернеть, проглотив к тому же язык. Он сейчас наверху, с одной из девок. Хотя после того, что он выпил, он вряд ли сможет быть ей полезен.

– Ну, тогда он ее до утра не выпустит, – рассмеялся Конан, – Эмилио не признает себя побежденным.

Киммериец выложил на стойку пару медяков:

– У тебя не найдется кхораджанского эля? В глотке пересохло.

– Есть ли у меня эль из Кхораджана? Он у меня еще спрашивает! Да у меня есть вино и эль из таких стран, о которых ты даже не слышал. Да что там. У меня есть пиво из таких мест, о которых я и сам не слышал!

Фериан выудил из-под стойки большой бочонок и, наполнив большую кружку, спросил Конана:

– А как пошли Дела на Золотом побережье? Я слышал, тебе пришлось сматываться оттуда в изрядной спешке.

Конану стоило большого труда не выдать свое удивление. Не торопясь, он сделал пару больших глотков и вытер губы, затем сказал:

– Откуда ты знаешь, что я был в Султанапуре? И с чего ты взял, что мне пришлось бежать оттуда?

– Тебя видел там дней десять назад Зефран, работорговец. Он заходил ко мне, когда возвращался в Каваризм.

Самой большой ошибкой трактирщика было то, что он всегда давал людям понять, что он о них знает. Когда-нибудь ему всадят нож в бок за это.

– А что до остального, – продолжил Фериан, – то я вижу тебя перед собой усталого, покрытого пылью. А ты, насколько я знаю, никогда не был любителем путешествовать для собственного удовольствия. Вот, собственно, и все.

Конан отхлебнул из кружки и прикинул, что стоит рассказать трактирщику. Киммериец знал, что Фериан готов выложить кое-какую полезную информацию за какое-либо не менее ценное известие.

А одна из новостей, которую собирался выдать Конан своему приятелю, была наверняка стоящей информацией. Если, конечно, кто-то не обогнал киммерийца на его пути в Аграпур.

– В Султанапуре здорово прижали контрабандистов, – наконец заговорил Конан. – Братство Побережья рассыпалось. Ребята сидят в своих норах и носа на улицу не высовывают. Пройдет не один месяц, прежде чем хоть один тюк шелка появится в этом городе, не пройдя портовую таможню.

Фериан безразлично хмыкнул, но загоревшиеся глаза выдавали его. Еще до восхода с ним щедро рассчитаются те, кто по его наводке решит направить караван с товаром на султанапурский рынок.

– А что ты мне расскажешь об Аграпуре?

– Ничего, – отрезал Фериан.

Конан удивленно посмотрел на трактирщика. Это было не в правилах человека, известного своей скрупулезной точностью. Фериан никогда не платил за информацию меньше, чем она стоила.

– Ты сомневаешься в том, что я тебе рассказал? – спросил киммериец.

– Не в том дело, Конан. Нет, я, конечно, могу тебе рассказать все то, о чем судачат на каждом углу. Йилдиз усиливает армию и посматривает на соседние страны, Культ Хаоса собирает все больше последователей…

– Культ Хаоса! – воскликнул Конан. – Это еще что такое, Митра его побери!

Фериан скорчил недовольную физиономию:

– Да ну, чушь какая-то. Ходят себе по улицам в оранжевом. Бритые наголо.

– А, видел, видел. Напевают что-то под бубен.

– Вот-вот, это они и есть. Они проповедуют, что все люди обречены и что бессмысленно накапливать земные сокровища. – Фериан высморкался и продолжил: – А что до сокровищ, то культ неплохо живет. Какую резиденцию себе отгрохали! Целый город. Ведь каждый, кто хочет посвятить себя Хаосу, должен отдать все свои богатства культу. Ну, всякие сынки да дочки богатых купцов, а то и кое-кто из аристократов внесли свою лепту. Я уж не говорю про богатых вдовушек. Родственники новообращенных подавали жалобы в королевскую канцелярию, но что толку? Культ исправно платит налоги, чего не скажешь о других храмах. Да еще и делает неплохие подарки кому нужно, правда, это не афишируется. Резиденция Культа – недалеко от города, к северу по побережью. Если бы знать, где там у них хранятся драгоценности… Ты с твоими талантами за одну ходку сделал бы себе состояние, – говоря это, трактирщик весь засветился.

– Я больше не ворую, – оборвал его Конан (при этом Фериан сразу сник). – Что еще ты мне можешь рассказать?

Трактирщик тяжело вздохнул:

– Я сейчас знаю меньше, чем местные шлюхи. Их клиенты, по крайней мере, иногда болтают во сне. За последние три месяца большая часть тех, кто поставлял мне информацию, была убита. Всякие там слуги аристократов, ну да тебе известно, у кого я узнаю новости. То же самое и с теми, кто сообщал мне о том, что происходит в Гильдии купцов. То, что ты мне рассказал, – единственная информация за весь месяц. Так что, премного признателен, – недовольно добавил он. Фериан был не из тех людей, которые любят ходить в должниках. – Как только я узнаю хоть что-то стоящее, я сразу же передам это тебе.

– Я хочу знать новости действительно первым. Другим ты расскажешь это не раньше, чем через два дня.

– Через два дня! Еще скажи – через год. Новости прокисают быстрее, чем молоко на солнце.

– Два дня, – настойчиво повторил Конан.

– Ладно, два так два, – пробурчал его собеседник.

Конан улыбнулся. Нарушить данное слово – такого за Ферианом не водилось. Но что же это за непонятные убийства?

– Слушай, неужели за такой короткий срок убито столько людей?

– Это еще не все, приятель. – К удивлению Конана, Фериан налил ему еще кружку, не спросив денег. – Погибло очень много людей. В Аграпуре такого еще никогда не бывало. За три месяца – больше убийств, чем за весь прошлый год. Можно подумать, что тут какой-то тайный заговор. Ад только кому придет в голову устраивать заговор против слуг, стражников и других незаметных и небогатых людей? Нет, это какое-то дикое совпадение. Я так думаю…

– Конан! – раздался громкий крик, заставивший киммерийца обернуться.

На нижней ступеньке лестницы, ведущей из общей столовой в комнаты постояльцев, стоял Эмилио, обнимая худенькую, изящную девушку, весь наряд которой состоял из полосы красного шелка, которую она обмотала вокруг себя, прикрыв самые деликатные части тела. Девушка пыталась поддержать явно перебравшего Эмилио в вертикальном положении, что было нелегкой задачей. Эмилио был ростом почти с Конана, хотя и не так широк в плечах. Его большие глаза и правильные черты лица притягивали женщин, как магнит.

– Прими мои поздравления, Эмилио, – отозвался Конан. – Вроде больше не прикидываешься бедной старушкой.

Взяв кружку, он направился к лестнице. Эмилио отослал девушку, шлепнув ее по мягкому месту, и смерил Конана взглядом.

– Кто тебе рассказал эту басню? Фериан, наверное? Лысый мешок с дерьмом! Это вранье, я тебя уверяю. Чушь собачья. Я просто уехал из Заморы в поисках… – он помолчал, подбирая нужное слово, – в поисках лучших пастбищ. И ты – тот человек, с которым я больше всего хотел бы обсудить эту тему.

Конан явно почувствовал в тоне приятеля деловое предложение.

– Нам больше не по дороге, Эмилио, – ответил он.

Эмилио, казалось, не расслышал возражения киммерийца. Он схватил за руку проходящую мимо подавальщицу и крикнул ей:

– Вина, девочка! Слышала?

Она кивнула и поспешила отскочить в сторону, чтобы избежать неминуемого щипка. Эмилио попытался дотянуться до нее и чуть не упал. С трудом сохранив равновесие, он доплелся до ближайшего стола и плюхнулся на стоявший рядом табурет. При этом он небрежным жестом предложил Конану сесть рядом.

– Садись, садись, старик, – пьяно улыбаясь, проговорил он. – Сейчас эта девчонка принесет вина, и мы с тобой выпьем.

– Я, кажется, никогда не видел тебя таким пьяным, – сказал Конан, опускаясь на табурет, – празднуешь что-нибудь или, наоборот, топишь горе?

Его собеседник таинственно закатил глаза:

– Ты что, не знаешь, что блондинки здесь идут на вес рубинов? Эти туранские мужики готовы на все, лишь бы заполучить светловолосую любовницу. А если у нее еще и голубые глаза – тут они и мать родную зарежут.

– Ты что, работорговлей занялся? Я о тебе лучше думал.

Не удостоив приятеля ответом, Эмилио продолжил:

– В этих женщинах больше страсти, чем в других. Я думаю, все дело в волосах. Чтобы придумать какой-нибудь цвет волосам женщины, боги забирают часть ее жара. А у блондинок он остается весь нетронутым. Хотя это только мои домыслы. Но как бы то ни было, а Давиния – она горячей, чем кузнечная топка. А этот жирный генерал не успевает позаботиться о ее страсти. Слишком много времени занимает военная служба. – Хотя Конан почти перестал понимать, о чем ведет речь Эмилио, он решил дать пьяному приятелю выговориться. – В общем, я взял на себя труд обслуживать ее. Но ей нужны всякие штучки, побрякушки. Я ей говорю: на хрена тебе какое-то ожерелье? Ты сама – драгоценность. А она опять за свое. Говорит, что это ожерелье – волшебное. Что женщина, которая его носит, становится неотразимой. Тринадцать рубинов, каждый – с большой палец величиной. Каждый закреплен золотой оправой на перламутровой раковине. В общем, вещичка стоящая. Надо бы ее прихватить. – Эмилио рыгнул, наклонился к Конану и доверительно сообщил: – Эта дура собиралась рассчитаться со мной своим телом. Разбежалась. Я ее имел столько, сколько хотел. Сто золотых монет, сказал я ей. Сто. Золотых, как ее волосы. Такие мягкие, шелковистые. А какая у нее кожа… обалдеть!

Девушка-подавальщица подошла к их столу с кувшином в руках, но не торопилась ставить его на стол, вопросительно глядя на приятелей. Конан не дал понять, что собирается платить. Ему пока что не светили сто золотых монет. Девушка ткнула кулаком в бок Эмилио. Тот повернулся к ней, тупо смотря и не произнося ни слова.

– Или один из вас платит, или я уношу вино, – твердо произнесла девушка.

– Эх, не умеют здесь ценить хороших клиентов, – пробурчал Эмилио и полез в висевший на поясе кошелек, откуда извлек необходимую сумму. Потом он снова уставился на киммерийца: – Конан! Откуда ты свалился? Нет, просто замечательно, что ты здесь. У нас есть возможность снова поработать вместе, как раньше бывало.

– Мы вместе никогда не работали. И я больше не ворую.

– Чушь. Лучше послушай меня. К северу от города, совсем недалеко, есть место, где всяких побрякушек – завались. У меня есть там дело: стащить… э-э… в общем, стащить там одну штуку. Пойдем со мной. Ты там себе наберешь столько, что хватит на полгода роскошной жизни.

– Это твое местечко, часом, не хранилище драгоценностей Культа Хаоса?

Эмилио откинулся, чуть не свалившись с табуретки:

– А я-то думал, что ты еще ничего не знаешь про Аграпур. Слушай меня. Те семеро, которые, как предполагают, пошли на дело туда и бесследно пропали, – все они были туранцами. Этим местным воришкам далеко до нас с тобой. Они бы ни дня не продержались ни в Шадизаре, ни в Аренджуне. Честно говоря, я вообще не верю, что они решились на такое дело. Скорее всего, пропали где-нибудь, а другие придумали эту историю. Так всегда бывает. Рассказывают страшные сказки про те места, где просто никто не бывал.

Конан хранил молчание.

Не воспользовавшись кружкой, Эмилио припал к кувшину и не отпускал его, пока тот изрядно не полегчал. Затем коринфиец снова нагнулся над столом и продолжил:

– Я точно знаю, где там у них драгоценности. На восточной стороне лагеря есть сад с единственной башней посредине. Там-то они и хранят самые дорогие украшения и разную древнюю ерунду. Эти дураки ходят и любуются своими побрякушками. Это должно им внушить мысль о бесполезности золота и камней. Видишь, я все знаю об этом деле. Я уже стольких людей расспросил, наверное, сотни.

– Если ты со столькими говорил, то неужели ты думаешь, что никто не сообразил, что ты затеял? Выбрось это из головы, Эмилио.

Неожиданно к их столу подошел гирканиец в войлочной шапке. От его шерстяной одежды за пять шагов разило потом. От уха, от которого осталась лишь половина, до угла рта этого человека тянулся глубокий шрам, придававший лицу подобие улыбки. Краем глаза Конан заметил еще четверых кочевников, наблюдавших за ним из другого угла комнаты. Киммериец не стал бы утверждать наверняка, но ему показалось, что именно эту пятерку гирканийцев он встретил сегодня на улице. Но подошедший лишь мельком взглянул на Конана, обратив все свое внимание на его приятеля.

– Ты – Эмилио из Коринфии, – гортанно сказал он, – мне нужно говорить с тобой.

– Отвяжись, – сказал Эмилио, даже не посмотрев на того, – не знаю я никакого Эмилио и никаких коринфийцев. Слушай, Конан. Я дам тебе половину того, что эта стерва обещала мне за ожерелье. Двадцать золотых монет.

Конан чуть не рассмеялся. Пьяный не пьяный, а надуть приятеля Эмилио не забудет.

– Я сказал, что мне нужно поговорить с тобой, – повторил гирканиец.

– А я сказал – проваливай! – закричал вдруг Эмилио, побагровев.

Схватив кувшин, он с размаху ударил им по голове гирканийца. Секунду-другую тот простоял, обливаясь остатками вина, а затем рухнул на пол в груду черепков.

– Кром! – буркнул Конан: четверо пропахших потом кочевников направлялись к ним.

Конан, не вставая с табурета, резко развернулся и сильно пнул одного из гирканийцев. Человек остановился как вкопанный, согнувшись пополам. Здоровенный кулак киммерийца обрушился на голову противника, рухнувшего на пол от такого удара.

Эмилио извивался на полу между двумя гирканийцами. Схватив одного из них за плащ, Конан оттащил его от коринфийца. Кочевник резко повернулся, замахиваясь кинжалом. На его лице отразилось удивление, когда ладонь киммерийца, перехватив его запястье, совершенно обездвижила руку с клинком. У Конана не было времени замахнуться изо всех сил, но даже короткого тычка ему хватило, чтобы сбить противника с ног и отправить его на пол, где уже валялись двое его приятелей.

Конан осмотрел комнату в поисках остававшихся гирканийцев. Но никто больше не проявлял желания нападать на него. Эмилио, пошатываясь, вставал на ноги, разглядывая кровоточащую рану на плече. Фериан молча направлялся к стойке, держа в руках здоровенную скалку. Через мгновение Конан разглядел торчащие из-за стола ноги, обутые в башмаки из овечьей кожи.

– А теперь – вытащите их отсюда! – заорал Фериан, убирая деревяшку под стойку. – Вы запачкали мне пол, так сделайте одолжение – очистите его. Вытащите их немедленно. Я кому сказал!

Конан взял одного из валяющихся без сознания за ноги и потащил его к выходу.

– Давай, Эмилио, – сказал он, – помогай. А не то тебе придется вступить в поединок с Ферианом.

Недовольно хмыкнув, коринфиец все же взялся за ступни другого кочевника. Вдвоем с Конаном они вытащили всех пострадавших на улицу, уже покрытую ночной темнотой, и уложили их у лавки торговца коврами.

Когда они закончили это дело (причем Конан удостоверился, что все кочевники живы), коринфиец внимательно посмотрел на руку и вздрогнул.

– Знаешь, Конан, у меня какое-то дурное предчувствие, – сказал он, – жаль, что ты не хочешь пойти на дело со мной.

– Пойдем лучше со мной, – отшутился Конан, – пойдем внутрь, выпьем еще вина и потолкуем с девочками.

– Ты иди, Конан, – покачал головой Эмилио, – ты иди… а я… – Он неожиданно сломя голову бросился бежать в ночную тьму.

– Эмилио! – крикнул Конан, но ответом ему был лишь свист ветра.

Ругаясь про себя, Конан вернулся в трактир.

Глава 3

Когда наутро Конан спустился в столовую «Синего быка», его сопровождала одна из девушек, постоянно обслуживавших клиентов этого трактира. Он положил ей руку на плечо, а она всячески пыталась поплотнее прижать его ладонь к своей груди.

Ткнувшись губами в массивное плечо киммерийца и взглянув на него снизу вверх, девушка негромко спросила:

– Вечером? – И добавила: – С тебя – полцены.

– Пожалуй, да, Заша, – сказал он, хотя прекрасно понимал, что даже за половину цены едва ли сможет провести с ней еще несколько ночей, – а теперь иди. У меня дела.

Она, танцуя и покачивая бедрами, убежала со звонким смехом, – что ж, пожалуй, еще одну ночь Конан мог себе позволить.

Забегаловка была почти пуста в такой ранний час. Двое моряков в углу пытались лечить подобное подобным – заливая похмелье еще большим количеством вина, вытаскивая ради этого последние медяки из кошельков.

Одинокая проститутка, отработавшая свое, сидела в углу, массируя себе ноги.

Фериан наполнил кружку кхораджанским элем, не дожидаясь заказа.

– Ну, есть что-нибудь стоящее внимания? – поинтересовался Конан, надеясь, что трактирщик постарается вернуть свой долг как можно скорее.

– Этой ночью, – начал Фериан, следя взглядом за тряпкой, которой возил по стойке, стирая с нее пыль, – стало известно, что Темба из Кассалии, перекупщик драгоценностей, важная шишка в торговой Гильдии, участвовал в тайных оргиях в храме Хаммирана. После этих мероприятий из храма исчезли бесследно четырнадцать девственниц и пять жриц. Наверное, теперь их можно разыскать где-нибудь на невольничьем рынке. Тембе придется изрядно раскошелиться на храм, чтобы замять это дело. Кроме того, за ночь произошло по крайней мере двадцать убийств. Это только то, о чем мне уже известно. Я думаю, что еще о стольких же мы пока просто не знаем. Далее, пять дочерей лорда Бараша были застуканы, когда развлекались в конюшне с конюхами. Теперь их собираются отправить в монастырь Вары, как и принцессу Эсмиру, если, конечно, это не пустая болтовня.

– Мне нужно что-нибудь дельное, – прервал его киммериец, – что мне проку от девственниц да принцесс? Давай выкладывай.

Фериан усмехнулся, но не оторвал внимательного взгляда от своей тряпки.

– А вот последнее-то как раз и интересно. Эсмира – дочь принца Рошманли, главного из Семнадцати Советников короля Йилдиза. В этом городе грязных сплетен о ней говорили только то, что эта девушка – сама невинность. Однако ее решили отправить скрести полы храма и спать на жесткой циновке, пока ей не подберут мужа.

Неожиданно трактирщик ударил по столу кулаком и сплюнул. Плевок попал на деревянную стенку стойки, но Фериан даже не заметил этого.

– О Великий Митра! Киммериец, что тебе от меня нужно? Накануне вечером я сказал тебе, что не знаю ничего. Неужели ты думаешь, что я колдун и за одну ночь выясню ради тебя что-нибудь этакое? Если на твои вопросы могут ответить небеса, спроси старого Шарака. Он….

Вдруг взгляд Фериана упал на плевок, повисший на стойке. Трактирщик с остервенением бросился вытирать его, словно боясь, что слюна прожжет доски.

Конан поискал взглядом знакомого ему по Шадизару астролога и увидел старика, опустившегося на табурет прямо перед входом. На нем была все та же старая хламида, похожая и на плащ и на тунику, запомнившаяся Конану еще в Шадизаре. Седых волос на голове старика осталось совсем мало. Он, как обычно, опирался на длинный черный посох, который он называл волшебным, хотя никто никогда не видел, чтобы старик пользовался им в магических целях. Жидкие, но длинные усы обрамляли тонкий рот и спускались по подбородку. В костлявых, узловатых пальцах астролог держал несколько свитков.

Фериан еще раз протер крышку стойки и с сомнением оглядел ее.

– Не нравится мне мой долг, – пробурчал он.

– Я тоже не люблю, когда мне должны, – ледяные глаза Конана буравили кружку с элем, – особенно мне это не нравится, когда я вижу, что отдавать долг никто не собирается.

– Я всегда плачу, – запротестовал его собеседник, – что-что, а это известно всем. От Шахпура до Шадизара. От Кутчемеса – до…

– Ну, так заплати мне.

– Трон Черного Эрлика! Да, может, твоя информация не стоит и двух медяков!

Конан заговорил тихо, не громче, чем шелестит нож, вынимаемый из ножен:

– Ты хочешь сказать, что я лжец, Фериан?

Фериан моргнул и судорожно сглотнул.

– Нет, что ты, Конан, – натужно засмеявшись, сказал он. – Ты неправильно понял меня. Просто я хотел сказать, что эта информация может оказаться не настолько ценной для других. Вот и все.

– Да если с тобой не рассчитались золотом сегодня же ночью, – презрительно усмехнулся Конан, – я готов податься в жрецы Асуры.

Фериан пробурчал себе под нос и, наконец, выдавил:

– Ну, положим, я уже имею представление о том, сколько стоит твоя новость.

Конан расплылся в улыбке, однако трактирщик не почувствовал себя уютнее.

– Ну, если ты и впрямь представляешь себе ее ценность, Фериан, то почему бы нам не договориться о другой оплате долга?

– Заплатить по-другому? – глаза трактирщика забегали по-крысиному подозрительно. – А как?

Конан явно тянул время, неторопливо потягивая эль.

– Ну, киммериец, что ты предлагаешь? Как я должен расплатиться?

– Начнем с крыши над головой.

– Крыши? Ты хочешь пожить у меня? Пожалуйста. Можешь занять комнату на… на десять дней.

– Ты же человек чести, – ехидно заметил Конан и уточнил: – Твою лучшую комнату, а не свинарник, в котором я спал сегодня.

Фериан сально ухмыльнулся:

– Насколько я могу судить по лицу Заши, у тебя не так много времени оставалось на сон.

Посмотрев на выражение лица Конана, он поспешил согласиться:

– Ладно-ладно. Лучшая комната – твоя.

– И не на десять дней. На месяц.

– На месяц!

– И кое-какую информацию.

– Ему еще и информацию. Мы же договорились, что все это – вместо информации.

– Информацию, – твердо сказал Конан. – Я не настаиваю, чтобы оказаться единственным, кто узнает от тебя эту новость, как мы договаривались раньше. Но я хочу, чтобы ты рассказывал мне все, что узнаешь. И своевременно. В течение всего месяца.

– Я еще не согласился на месяц!

– Да, еще. Еда и выпивка. И учти, у меня зверский аппетит, – рассмеялся Конан. Обхватив кружку, он опрокинул себе в рот ее содержимое. – Не откажусь еще от одной кружечки.

Кожа на бритом черепе Фериана задвигалась от злости.

– Может, что-нибудь еще? Весь трактир, например? Мою жену? Да, у меня еще есть дочь. Она живет где-то в Заморе. Хочешь, я отправлюсь на поиски и привезу ее тебе прямо в постель.

– А она ничего? – поинтересовался Конан. Он помолчал, как бы обдумывая решение, а затем покачал головой: – Нет, я думаю, что стол и жилье – этого будет достаточно.

Фериан только икнул и выпучил глаза.

– Конечно, – продолжил Конан, – при всем этом твой долг остается за тобой. Надеюсь, ты понял, что я жду по-настоящему стоящей информации. Я тебе подкинул ценную новостишку и ждал чего-нибудь подходящего взамен. Тебе же лучше, если ты выкопаешь что-нибудь поскорее, – лицо киммерийца помрачнело, и в голосе послышался скрежет металла, – а то ведь ты знаешь, мы, варвары, не такие понимающие, как вы, цивилизованные люди. Вдруг дней через десять я решу, что ты просто вздумал провести меня? Это ужасно разозлит меня. Я могу даже… – Его руки крепко впились в стойку, словно он собирался опрокинуть ее.

Фериану пришлось чуть ли не силой расцепить застывшие губы, чтобы прохрипеть:

– Нет! Не надо. Договорились. Решено – месяц и все остальное. Договорились.

– Договорились, – подтвердил Конан.

Трактирщик с тоской смотрел на него.

– Месяц! – простонал он. – Мои официантки будут проводить время в твоей постели. Какие из них после этого работницы! Слушай, киммериец, не трогай ты их. Ладно? Ты просто попользуешься тем, что я мягкий, добрый человек.

– Я и не знал, что ты этим болен. Может, есть какое-нибудь лекарство от такой напасти, как доброта и мягкость?

– Спасибо Митре, что большинство твоих соплеменников обожает ваши богом забытые мерзкие скалы. Если еще парочка таких, как ты, спустилась бы с них и отправилась на юг, то все – вы бы прибрали к рукам весь мир.

– Да брось ты убиваться. Согласись, что ты заработал на мне раз в двадцать больше, чем потратишь.

Фериан хмыкнул:

– Только не лапать моих служанок, киммериец. Понял? А теперь вали отсюда. Если я хочу отработать убытки от тебя, я должен еще что-то делать. Иди поговори с Шараком.

Молодой киммериец взял кружку с элем и, смеясь, направился к старику.

– Он, по крайней мере, расскажет мне, что говорят звезды.

Астролог впился взглядом в подходящего к нему юношу. Вдруг его губы растянулись в улыбке:

– Я было подумал, что это ты, Конан, но не поверил своим глазам. Да, я уже не тот, что был двадцать, да даже десять лет назад. Садись. Я бы предложил тебе стаканчик вина, но мой кошелек плоский, как грудь моей покойной жены. Да хранят боги ее старые кости, – добавил он таким тоном, каким повторяют в тысячный раз ставшую уже привычной фразу.

– Не волнуйся, Шарак. Я закажу вина.

Но стоило Конану повернуться, как одна из подавальщиц поставила перед ним горшочек с чечевичным супом, положила добрую краюху хлеба и налила большую чашу вина. Выполнив ранее сделанный заказ, она повернулась, вопросительно глядя на юношу. Вдруг ее лицо вытянулось, и она с визгом отскочила от стола. Шарак ехидно захихикал. Девушка, потирая зад, ушла прочь.

Шарак далеко не сразу взял себя в руки и еще некоторое время продолжал довольно посмеиваться. Наконец он смог говорить. Первым делом он заявил:

– Главное, чтобы они поверили, что ты уже слишком стар и что тебя нечего бояться. Тут-то ты их и прихватываешь.

Конан запрокинул голову и от души захохотал.

– Нет, ты совсем не стареешь, – сказал он, отсмеявшись.

– Я – старый дурак, – сказал Шарак, запуская роговую ложку в суп. – Так говорит Фериан, и я, похоже, начинаю верить, что это так. Он два раза в день кормит меня. Если бы не это, мне бы пришлось питаться тем, что подадут на улицах, или отбросами на помойках. Так бывает почти со всеми, кто доживает до моих лет. Фериан чуть ли не единственный мой клиент. За харчи я читаю ему то, что говорят звезды. Каждый день. Такая тоска, скажу я тебе.

– А почему нет клиентов? Ты ведь читаешь по звездам, как писец – свой пергамент. Твои предсказания всегда сбывались, хотя в первый момент они зачастую были мне непонятны.

– Да ну их, этих туранцев, – вздохнул старик. – В дурной час я решил перебраться сюда. Эти ребята половины звезд не знают. А эти местные астрологи… Таких ошибок, как они, я с детства уже ребенком не делал. Так они еще и приперли меня к стенке тем, что я – не член их Гильдии. Мне просто повезло, что на кол не посадили. Хотя результат, в общем-то, такой же. Только с отсрочкой приговора. Без разрешения Гильдии я не могу открыть свое дело. Меня сразу же арестуют. Кое-кому из чужеземцев я иногда читаю звездные карты, но они платят мне стаканом вина или парой лепешек вместо серебряной монеты, которую берут другие. Да окажись у меня хоть одна серебряная монета – я тотчас же вернулся бы в Замору.

С тяжелым вздохом он снова принялся орудовать ложкой.

Конан немного помолчал, а затем медленно развязал кошелек на поясе и извлек оттуда серебряную монету.

– Расскажи мне мой гороскоп, Шарак.

Старик так и застыл с ложкой на полпути ко рту. Он уставился на монету, потом заморгал и посмотрел на Конана:

– Зачем?

– Я хочу знать, чего мне ждать от этого города, – задумчиво ответил молодой человек. – Тебе я верю больше, чем любому члену Гильдии. Так пусть эта монета достанется тебе, а не им. Кроме того, она слишком тяжела для моего кошелька.

Шарак поколебался, затем кивнул. Не дотрагиваясь до монеты, он начал левой рукой разворачивать свитки, одновременно обтирая от супа правую. Когда нужный свиток был разложен на столе, астролог вытащил из складок своей заношенной туники восковую дощечку. Почти водя носом по пергаменту, он начал копировать нужные ему линии и символы на доске.

– Разве тебе не нужно знать, когда я родился и всякое такое? – спросил Конан.

– Я с закрытыми глазами нарисую карту твоего рождения, – ответил Шарак, не отрывая взгляда от пергамента. – Изумительная карта. Просто невероятная… М-м… Колесница Митры – позади…

– Изумительная? Ты мне никогда не говорил об этом.

Вздохнув, старик поднял голову, чтобы взглянуть на киммерийца.

– Невероятная. Это я так. Ты бы мне просто не поверил, расскажи я тебе все это. А значит, ты не стал бы верить и всему остальному, что я тебе говорю. Следовательно, я не мог быть тебе полезен. Вот почему я молчал. Ну а теперь ты позволишь мне сделать то, за что ты мне платишь? – И, не дожидаясь ответа, он снова погрузился в свои расчеты. – Ага. Кровавая звезда входит в дом Скорпиона сегодня ночью. Это очень важно.

Конан сосредоточил внимание на выпивке. В зале появились посетители – в основном, как обычно, моряки и проститутки. Наблюдать за женщинами было интересно. Одна – невысокая, пышная, в ожерелье из монет – напомнила ему о Ясбет. Конан был бы рад узнать, что она дома, цела и невредима. Еще больше он был бы рад увидеть ее у себя в комнате, в своей постели. Но если это невозможно – пусть сидит дома со своей Фатимой. Хотя, найди Конан эту девушку, – его жизнь в Аграпуре стала бы поприятней. Интересно, чего Эмилио так расписывал свою блондинку… как там ее? Кажется, Давиния. Неужели эта редкая для Турана блондинка – действительно так хороша? А что, если…

– У меня все готово, – прервал Шарак его размышления.

Конан вздрогнул и уставился на восковую доску, всю испещренную какими-то линиями и значками.

– Ну и что это значит?

– Все неясно, – начал старый астролог, покручивая ус. – Есть знаки блестящих возможностей и смертельной опасности. Смотри: конь и лев сочетаются в доме Драмата, и в то же время Три Девы…

– Шарак, я не отличу дом Драмата от дома соседа-гончара. Что все это означает?

– Что означает? Все вы так: что значит, что значит? Всем наплевать на самое важное и интересное. На то, как… Да ладно. Первое: чтобы пойти вперед, тебе нужно отступить назад. Чтобы стать тем, кем тебе суждено стать, тебе придется стать тем, кем ты уже был.

– Что толку, – пробурчал Конан, – мало ли кем я был.

– Но это очень важно. Если тебе не удастся совершить это, ты не выберешься из Аграпура живым. Ты уже встал на этот путь и сам заставил события идти таким чередом.

Конана вдруг зазнобило.

– То есть как это – я сам заставил что-то или кого-то? Я здесь всего-то один день.

– И что? Ты ничего не делал? Ни с кем не разговаривал?

Конан только тяжело вздохнул:

– А про золото там есть что-нибудь?

– Золото будет у тебя в руках. Но это не важно. И оно влечет за собой большую опасность.

– Золото всегда важно. И всегда опасно. А про женщин что?

– Эх, молодость, – проворчал Шарак, – тут на твоем пути две женщины. А за ними – опять опасность.

– Женщины, пожалуй, всегда так же опасны, как и золото, – со смехом ответил Конан.

– Одна из них – черноволосая, а другая – наоборот, со светлыми волосами.

Смех киммерийца неожиданно оборвался. Блондинка? Давиния? Нет! Это означало бы пойти на кражу вместе с Эмилио, а он решил раз и навсегда развязаться с воровством. Но ведь Шарак только что сказал, что ему предстоит стать тем, кем он когда-то был. Нет. Конан попытался прогнать эту мысль. С воровством покончено. Слова астролога, наверное, относятся к чему-нибудь другому.

– Что еще? – хрипло спросил он.

– Я не виноват, если тебе не все понравится, Конан. Я только читаю то, что говорят звезды.

– Что еще, я тебя спрашиваю!

Шарак тяжело вздохнул:

– Не вини меня, если… Здесь снова большая опасность, связанная с дальней дорогой. Вот эти звезды, – он показал на группу связанных множеством линий точек, – указывают на путешествие по воде. А эти – показывают сушу. Непонятно мне это.

– Если хочешь знать мое мнение, то мне вообще ни черта не понятно, – пробурчал Конан.

– А здесь все становится и вовсе неясным. Желтый цвет приобретает огромную важность.

– Золото…

– Наплевать на него. Тут про него ничего нет. А с этим желтым цветом связана еще большая опасность.

Киммериец явственно заскрипел зубами:

– Тебя послушать, так даже дышать – и то опасно.

– Похоже, что так и есть, если верить карте. А что до остального, то число тридцать и красный цвет связаны между собой и тоже кое-что значат. Кроме того, это сочетание Обезьяны и Змеи говорит, что действовать придется быстро и решительно. Малейшее сомнение – и момент упущен. А тогда – только смерть.

– Ладно, чему быть – того не миновать, – задумчиво сказал Конан. – Меня не запугают ни звезды, ни боги, ни демоны.

Шарак нахмурился и вдруг пододвинул монету к Конану:

– Если тебе так не нравятся мои предсказания, то я не возьму плату.

Кровь словно вскипела в жилах юноши:

– Не твое дело, нравятся мне твои слова или нет. Забирай деньги, а я учту то, что ты мне наговорил.

Старик-астролог неожиданно заговорил совсем другим тоном:

– Мне восемьдесят два года. И за всю жизнь у меня не было никаких приключений, – он сжал ладонью свой посох, лежащий на столе, – в этой штуке есть магическая сила, киммериец. Так что я могу быть очень полезен.

Конан подавил улыбку:

– Я не сомневаюсь в этом, Шарак. Если мне понадобится такая помощь, я позову тебя, не беспокойся. А пока что помоги мне в другом деле. Ты не знаешь, где можно найти Эмилио в такой час?

– Этого пустомелю? – недовольно переспросил Шарак. – Он шляется по таким местам, что диву даешься, как он еще жив. Одно хуже другого. Я могу назвать десяток самых загаженных кабаков и борделей, где он имеет обыкновение проводить время. Я могу помочь тебе разыскать его, если это действительно нужно, хотя ума не приложу, на что он тебе сдался?

– Когда поешь, поищешь в своих свитках ответ.

– Я лучше поищу этого парня по борделям.

Конан рассмеялся и встал из-за стола, а Шарак вернулся к своему супу.

Повернувшись к двери, киммериец встретился взглядом с только что вошедшим человеком – смуглым, черноволосым, в тюрбаноподобном шлеме туранской армии. Судя по полосе на его тунике, он был офицером. Фериан вскочил ему навстречу, чтобы обслужить поскорее. При этом он недовольно нахмурился. Военные не были частыми гостями «Синего быка», и остальные гости их не жаловали.

– Я ищу человека по имени Эмилио-коринфиец, – обратился посетитель к Фериану.

Конан вышел на улицу, не дожидаясь ответа трактирщика. Это дело его не касалось. По крайней мере, он на это надеялся.

Глава 4

В седьмой трактир Конан зашел, пошатываясь от выпитого эля и вина. Шлюх в нем было больше, чем в других, и Конан сообразил, что верхние этажи здания заняты борделем. За столами и у стойки толпились плечом к плечу моряки и представители различных ремесленных цехов и купеческих гильдий. По соседству были видны и шелковые, вышитые золотом и серебром туники аристократов. Их тонкие, изящные пальцы щипали и прихватывали девушек не менее ловко, чем грубые лапы матросов.

Киммериец пробился к стойке и с грохотом опустил на нее два медяка.

– Вина, – потребовал он.

Подавальщик сунул ему грубую глиняную чашу, до краев наполненную пахнущей кислятиной жидкостью, и сгреб монеты. Лицо трактирщика напоминало морду змеи – худое, с маленькими подозрительными глазками и тонким ртом. Он был не из тех, кто запросто отвечает на вопросы. Другой посетитель позвал его, и трактирщик, вытирая руки о передник, пошел выполнять заказ.

Конан сделал глоток и сморщился. Вино было разбавлено, а его запах соответствовал вкусу.

Разглядывая помещение, он встретился взглядом со странно одетой проституткой. Она залезла на стол, чтобы танцевать перед полудюжиной матросов, хватавших ее за голые ноги. Ее вспотевшая грудь была обнажена, а весь наряд состоял из длинной полосы ткани шириной с ладонь, которую она обмотала вокруг бедер и пропустила между ног.

Странным же было то,что темная вуаль закрывала ее лицо книзу от горячих темных глаз до шеи. Уличные девки никогда не прячут лица. Наоборот, они размалевывают его, чтобы издалека привлекать внимание мужчин. А в этом зале Конан заметил еще троих женщин, чьи лица были скрыты вуалями.

Конан поймал трактирщика за полу туники, когда тот проходил мимо него:

– Я никогда не видел, чтобы шлюхи прятали лицо. Они что, скрывают сифилитические язвы?

– А ты, видать, недавно в Аграпуре, – с легкой улыбкой сказал тонкогубый трактирщик.

– Только что приехал. Так что с этими бабами?

– Говорят, что некоторые благородные дамы, которым наскучили их добропорядочные мужья, приходят в такие заведения, чтобы отвести душу, почувствовав себя настоящей проституткой. Ну, так они развлекаются. А лица они закрывают, чтобы их мужья, которые точно так же, как и менее благородные мужчины, ходят время от времени в бордель, не узнали их. Так говорят. А какой мужик откажется всего-то за серебряную монету трахнуть жену какого-нибудь лорда?

– Наверное, дело доходит до убийства, если какой-нибудь аристократ узнает, что только что купил свою собственную жену?

– А вот не угадал. Эти на вуальки не клюют. Подумай сам, кто захочет рисковать, – такой позор: узнать в шлюхе жену?

И вправду, вокруг каждой женщины с закрытым лицом толпились матросы и грузчики, иногда торговцы, но аристократы демонстративно не замечали их существования.

– Попробуй какую-нибудь из них, – предложил человек со змеиным лицом. – Узнаешь, по-другому ли будет держаться под тобой какая-нибудь аристократка.

Конан приложился к чаше, словно прикидывая. Если бы его сейчас интересовало приятное времяпрепровождение, он предпочел бы честную проститутку, а не прикидывающуюся оной аристократку. Но сейчас ему было важно разговорить трактирщика. Этот парень явно имел свое с каждой из тех, с кем развлекались его посетители на верхних этажах. А следовательно, он будет более разговорчив, если увидит в Конане возможного клиента. Прикинув, Конан опустил чашу.

– Дело такое… стоит подумать, – протянул он, разглядывая ближайшую женщину. Настоящая кабацкая девка с размалеванным лицом, голым, как ее танцующая задница. Как бы невзначай Конан сообщил:

– Да я тут приятеля ищу. Мы не встретились, как договорились. А я так думаю, что сюда он наведывается частенько…

Трактирщик отпрянул, и его голос мгновенно стал ледяным:

– Посмотри вокруг. Если он здесь, ты его увидишь. Если нет – извини уж…

Пожав плечами, хозяин заведения решил было уйти, но Конан, перегнувшись через стойку, схватил его за руку, всячески стараясь изобразить на лице дружелюбную улыбку:

– Я тут его не вижу. Но он очень нужен мне. Его зовут Эмилио из Коринфии. Я готов заплатить столько, сколько стоит ночь с этой шлюхой, тому, кто поможет мне разыскать его.

Если Шарак прав (а он всегда оказывался прав), Конану и вправду позарез нужно было найти Эмилио.

Лицо трактирщика стало еще больше похоже на змеиную морду, но его глаза сверкнули при имени Эмилио.

– Мало кто согласится заплатить за то, чтобы найти приятеля. Может быть, этот, как ты его назвал, – Эмилио? – вовсе тебе и не друг. Может, он вовсе не рвется увидеть тебя. Ашра! Вышвырни отсюда этого придурка с бледными глазками.

– Слушай, – продолжал Конан, – я могу доказать, что знаю его. Он…

Тяжелая рука опустилась на плечо киммерийца, и гортанный голос произнес:

– Проваливай отсюда.

Конан повернул голову ровно настолько, чтобы оценить здоровенную ладонь, ломаные суставы и шрамы на пальцах. Затем его взгляд скользнул по руке, которая была толще, чем нога нормального человека. Затем – еще выше. Этот Ашра и вправду был на голову выше даже самого Конана и к тому же вполовину шире в плечах. При всем этом на нем не было ни капли жира. При всех шрамах на руках лицо и широкий нос этого великана не были обезображены ни единой царапиной. Мало кому удавалось даже достать до его головы, промелькнуло в мозгу киммерийца.

Конан пытался придать своему голосу самые примирительные интонации. Драка редко дает информацию.

– Я ищу человека, а не неприятностей. Убери руку, и я…

Вместо ответа верзила ткнул Конана в плечо. Киммериец позволил себе развернуться, как бы от удара. Но улыбка на лице Ашры оставалась недолго – лишь до того момента, когда кулак киммерийца влетел тому в бок, с явным хрустом ломаемых ребер. Вокруг раздались крики посетителей, отскакивающих от дерущихся. Второй кулак Конана тоже вошел в грудную клетку великана, и опять раздался хруст ломаемых костей.

С ревом Ашра схватил голову Конана обеими руками и сжал, словно желая раздавить череп противника. Но волчий огонь уже загорелся в глазах киммерийца. Он просунул руки между локтями Ашры и тоже схватил голову противника – одной рукой сверху, а другой снизу, за подбородок. Конан надавил изо всех сил, и бычья шея медленно-медленно стала поддаваться. Сделав шаг, Ашра вдруг ослабил хватку, но тотчас же перехватил Конана, сжав его обеими руками на уровне груди, решив сломать ему позвоночник.

Улыбка на лице киммерийца могла заморозить кровь в жилах нормального человека. Он понял, что через несколько мгновений сломает шею вышибалы. Но убийство заткнет рот трактирщику лучше любого кляпа. Неожиданно Конан ослабил хватку. Ашра засмеялся, решив, что уже победил. Вдруг руки киммерийца взлетели в воздух и со всего размаху ударили открытыми ладонями по ушам противника.

Ашра застонал и отпустил Конана, закрыв руками кровоточащие уши. Освободившись, киммериец нанес два удара кулаками по уже сломанным ребрам, а затем еще один – в сердце противнику. Глаза Ашры вылезли на лоб, ноги подкосились, но он не упал. Конан ударил еще раз. Ни разу не ломанный нос верзилы брызнул фонтаном крови. Ашра медленно повалился навзничь, сломав стоявший позади него стол. Из последних сил он попытался встать, но затих, потеряв сознание.

Вокруг упавшего собралась шушукающая толпа. Двое взяли его за ноги и, кряхтя, потащили к выходу. Многие женщины тепло смотрели на Конана, облизывали губы, покачивали бедрами. Среди прочих и те, что носили вуали. Не обращая на них внимания, Конан вернулся к делу.

На лице трактирщика было почти такое же выражение, как у поверженного Ашры. В его руке так и осталась сжатой большая деревянная колотушка.

Конан вынул тяжелую деревяшку из рук трактирщика и взялся обеими руками за середину толстой ручки. Напряглись сильные мышцы – и два обломка с треском упали на стойку.

Трактирщик облизнул пересохшие губы, глядя на Конана как на привидение.

– Я еще не встречал человека, которого Ашра не мог бы разорвать пополам голыми руками, – пробормотал хозяин кабака.

Затем его взгляд упал на обломки колотушки, и змееподобное лицо вытянулось еще больше. Вдруг в почти остекленевших глазах сверкнула мысль.

– Слушай, – обратился трактирщик к киммерийцу, – а тебе работа не нужна? Место, занятое этим мешком мяса, ты освободил себе сам. Серебряная монета в день. Плюс комната, еда, выпивка и любая девочка на выбор, если она в этот момент не с клиентом. Мое имя – Манилик. А как зовут тебя?

– Я не намерен становиться вышибалой, – сухо ответил Конан. – А теперь выкладывай, что тебе известно об Эмилио.

Манилик мгновение колебался, а затем натянуто засмеялся:

– Похоже, ты и вправду знаешь его. Просто я умею держать язык за зубами. Ты ведь меня понимаешь? Сболтнешь что-нибудь лишнее, а потом и без языка остаться недолго. А я свой язык не на помойке нашел.

– Можешь высунуть его. Где Эмилио?

– Знаешь, чужестранец, это ведь проблема… нет, я все понял, я знаю кое-что об Эмилио, – заверещал трактирщик, увидев, как поднимается над стойкой тяжеленный кулак, – знаю, но очень мало. И потом, я его уже три дня не видел.

– Три дня, – пробормотал Конан. Никто из встреченных им не видел Эмилио позже, чем три дня назад. – Этот идиот наверняка развлекается со своей чертовой Давинией.

– Давиния? – в голосе трактирщика послышалось удивление. – Если ты знаешь о ней, то, может быть, знаешь и… – Он затрясся от нервного смеха под холодным взглядом Конана.

– А что тебе известно о Давинии, Манилик?

Трактирщик вздрогнул от того, как спокойно был задан вопрос. Это спокойствие напоминало покой могилы. Может быть, его собственной. Поэтому он не торопился с ответом. Слова срывались с его губ редко, как капли воды в пересохшем источнике.

– Она – любовница генерала Мундара Хана, вар… э-э, чужестранец. Опасная женщина для Эмилио. Он ей нужен даже не как мужик. Эта стерва хочет использовать его для каких-то своих целей. Она появилась в Аграпуре года два назад, с караваном какого-то заезжего торговца слоновой костью. Торговец уехал, а она осталась. Осталась в доме мелкого перекупщика драгоценностей. Потом она несколько раз меняла мужиков с большой пользой для себя. Сначала – средней руки торговец коврами, затем третий в городе судовладелец, а теперь – Мундар Хан, двоюродный брат короля Йилдиза. Мог бы быть принцем, не будь его мать наложницей в гареме.

Слова слышались все реже и реже. Наконец Манилик совсем замолчал. Его рот перекосила гримаса боли, оттого что ему пришлось задаром выдавать то, что в другой ситуации он бы выгодно продал.

Конан нагло соврал, рассмеявшись и поинтересовавшись:

– Ты и дальше будешь мне рассказывать то, о чем болтают на каждом углу? Я уже слышал, как кабацкие девки обсуждали, сможет ли Давиния перебраться в постель к самому Йилдизу.

– Я и не знал, что это так хорошо известно, – оправдываясь, забормотал трактирщик, – тогда Эмилио следует побыстрее исчезнуть отсюда. Слухи скоро дойдут до генерала, и тогда твоему приятелю не поздоровится. Только пусть сначала с долгами рассчитается. Он тут что-то молол про золотишко, которое собирался подзаработать на каком-то деле. Если увидишь его и если ты действительно друг коринфийцу – предупреди его, что Нарксес-замориец очень злится на него и собирается либо получить обратно долг, либо всадить Эмилио нож в ребра. Только не проговорись, что это я предупредил тебя и твоего дружка. Мне вовсе не улыбается, чтобы замориец явился по мою душу прежде, чем Эмилио отправит его на тот свет.

Манилик нервно облизнул губы. Сама жадность во плоти. Конану было ясно, что при первой же возможности трактирщик отправит гонца, чтобы предупредить и Нарксеса. Кто из двоих – Эмилио или Нарксес – останется в живых, Манилику наплевать. Он просто потребует у победителя вознаграждение за вовремя переданное предупреждение. Но в планы Конана вовсе не входило добавлять неприятностей коринфийцу.

– Значит, он говорил, что собирается перехватить кое-какое золотишко?

Трактирщик только пожал плечами:

– Ты, быть может, знаешь об этом больше меня, незнакомец.

Конан, мрачно улыбаясь, вышел из трактира не попрощавшись. За первым же углом он остановился и стал ждать. Закатное солнце огненным шаром опускалось где-то за крышами, окрашивая город в кровавый цвет.

Через несколько минут из дверей кабака выскользнула, на ходу натягивая капюшон плаща, одна из подавальщиц – худенькая черноволосая девушка. Конан схватил ее за руку и утянул в узкий проход между домами. Глаза и рот девушки так и остались широко раскрытыми от удивления. Она даже не вскрикнула.

– Значит, Манилик послал тебя к Нарксесу, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Конан.

Очнувшись, она зло посмотрела на киммерийца:

– Я тебе ничего не скажу. Отпусти меня.

Разжав пальцы, Конан даже слегка подтолкнул ее к середине улицы:

– Ну что ж. Иди. Никогда я еще не видел, чтобы человек так торопился подставить под нож свое горло.

Девушка в нерешительности остановилась, потирая руку и разглядывая подпрыгивающие на булыжниках телеги. Матросы и торговцы сновали между большими колесами. Один рывок – и она затеряется в толпе. Но что-то удерживало ее на месте и заставляло спросить:

– А что Нарксес может иметь против меня? Я его ни на грош не обсчитала. Всегда молчала о том, что слышала, когда он спьяну болтал лишнее.

– Так ты что, не знаешь? – с преувеличенным недоверием спросил Конан. – Про алтарные делишки?

– Чего я не знаю? Какие еще делишки?

– Я слышал, как Манилик говорил, что посылает девчонку к Нарксесу, чтобы… – тут он прервался и покачал головой, – нет, лучше тебе и не знать этого. Все равно от судьбы не уйдешь.

Девушка натужно засмеялась:

– Не пытайся запугать меня. Я всего-то должна сказать Нарксесу, что Манилик хочет поговорить с ним. А что ты слышал?

Конан только хмурился, словно раздумывая. Наконец девушка не выдержала и шагнула к нему, положив дрожащую руку на плечо:

– Ну, скажи мне. Пожалуйста.

– Не думаю, что это поможет тебе, – с деланной неохотой ответил Конан, – Нарксес найдет тебя, куда бы ты ни сбежала.

– Мои родители живут в деревне, далеко от города. Он никогда не найдет меня там! Ну, скажи же!

– Нарксес продает молодых девушек Культу Рока для жертвоприношений, – наугад соврал Конан и тотчас же стал добавлять устрашающие детали: – Тебя привяжут к алтарю, перережут горло и соберут твою кровь в священную чашу, а потом…

– Нет! – воскликнула она, отшатнувшись и схватившись рукой за горло. Ее лицо позеленело, казалось, что девушка вот-вот упадет в обморок. – Я никогда не слышала, чтобы Культ Рока устраивал человеческие жертвоприношения. И вообще, закон запрещает приносить в жертву свободных граждан.

– Разве кто-нибудь узнает об этом, когда ты тихо умрешь, а твое тело будет выброшено в море, – Конан пожал плечами. – Нет, если ты мне не веришь, отправляйся к своему Нарксесу. Может быть, он тебе все толковее разъяснит по дороге к лагерю Культа.

– Что же мне делать? – простонала девушка, делая несколько нервных шагов то в одну, то в другую сторону. – У меня нет ни денег, ни чего-нибудь ценного. Только та одежда, что на мне. Как же я доберусь до своих родителей?

Вздохнув, Конан выудил горсть медяков из мешочка, висевшего на его поясе. Эмилио рассчитается с ним, узнав, на что пошли деньги.

– Держи. На дорогу тебе хватит.

– Спасибо, спасибо, – пробормотала она и, сжав в кулаке монеты, побежала по улице.

Хоть бы поцеловала на прощание, подумал Конан, провожая ее взглядом. Что ж, если повезет, то Манилик только к концу завтрашнего дня разберется в том, что случилось. Значит, есть день. День, чтобы найти Эмилио, не боясь наткнуться на его труп. История, которую Конан сочинил для девочки, оказалась даже более убедительной, чем он сам ожидал. С довольной улыбкой киммериец зашагал по улице.

В сгустившихся сумерках он не заметил бритоголового человека в оранжевой одежде, который, стоя в переулке рядом с трактиром, с интересом наблюдал за ним.

Глава 5

Ночь спустилась на резиденцию Культа Рока. Ни единый луч света не нарушал темноты, ибо все служители Культа просыпались, работали, ели и ложились спать только по команде. Ни единой монеты не тратилось на освещение. Однако в зале, где Джандар принимал сорок своих самых верных последователей, бронзовые лампы в виде львиных лап ярко освещали алебастровые стены с барельефами и многоцветную мозаику пола.

Все сорок Избранных встали на колени при появлении Джандара. Каждый приложил ко лбу кинжал.

– Благословен будь Священный Хаос! – затянули они свое ритуальное приветствие. – Благословен будь беспорядок, смятение и анархия!

– Благословен будь Священный Хаос! – в тон им ответил Джандар, одетый в такую же оранжевую тунику, что и все остальные.

Он окинул взглядом золотую, с изумрудными инкрустациями, шкатулку, стоявшую на треножнике перед ожидающими его людьми. Пальцы Джандара, словно змеиные языки, быстро пробежали по запечатанным крышкам четырех десятков каменных флаконов, стоявших в шкатулке. Даже сквозь камень он чувствовал свежесть крови, наполнявшей каменные сосуды.

Один из присутствующих нарушил молчание:

– Все было выполнено точно в назначенное время, Повелитель.

Джандар лишь бросил на него раздраженный взгляд. Естественно, что те, чья кровь сейчас покоилась в этих флаконах, были убиты в том месте и в то время, когда он приказал это сделать. Те, кто убивал, не знали, зачем они это делают, не знали, зачем нужно собрать кровь жертвы, пока ее сердце еще бьется. Они верили, что служат великой цели, и умели подчиняться. Джандару этого было вполне достаточно.

– Идите, – скомандовал он. – Вас ждет еда и вино. Потом – спать. Идите.

– Благословен будь Священный Хаос, – пропели они и, вытянувшись цепочкой, вышли из зала.

Джандар подождал, пока за ушедшими закроется тяжелая бронзовая дверь, и только тогда снова заговорил:

– Че Фан, – позвал он, – Суйтай. Ко мне.

Двое высоких, сухощавых мужчин, одетых в черное, появились словно из-под земли. Стоило большого труда рассмотреть поворотную каменную плиту в стене, из-за которой они вышли. Увидев их, любой человек обратил бы внимание на столь необычных даже для видавшего виды Аграпура людей. Сильно раскосые глаза, кожа цвета пергамента, потемневшего на солнце. Они настолько сильно отличались от всех других, что невозможно было бы определить их возраст. Они были похожи, как близнецы. Тот, которого звали Че Фан, был, пожалуй, чуть повыше ростом. По призванию и профессии они были убийцами и могли убивать голыми руками.

Суйтай взял шкатулку, а Че Фан открыл в стене маленькую деревянную дверь, лакированную и отполированную до зеркального блеска. Джандар шагнул в узкий коридор, оба желтокожих человека следовали за ним по пятам. Бритоголовый колдун старался, чтобы эти двое пореже попадались на глаза людям. Даже Избранные редко встречались с ними.

Коридор привел их в другое помещение, в центре которого располагался круг черной, хорошо перекопанной земли. Тринадцать столбиков высотой по пояс окружали этот круг.

Привычными движениями Суйтай начал расставлять каменные флаконы, слегка вдавливая их в землю. Он расположил их четырьмя группами в форме крестов.

– Повелитель, – заговорил Че Фан хриплым шепотом, – мы следуем за тобой повсюду, куда ты нам прикажешь. Но наша жизнь пуста.

Джандар посмотрел на него в изумлении. Ни один из этих убийц никогда не заговаривал первым.

– Может, вы предпочитаете оказаться там, где я вас подобрал?

Че Фан вздрогнул. Его и Суйтая замуровали заживо в стене тюрьмы в Кхитае, куда бросили и Джандара. Во время своего побега он случайно освободил и их. Тогда оба поклялись следовать за ним повсюду и служить ему до смерти. Судя по испуганному виду убийцы, Джандар понял, что тот вполне правдоподобно представил себя вновь в каменном мешке.

– О нет, Повелитель, – наконец выдавил из себя кхитаец, – мы, Суйтай и я, лишь просим чаще использовать наши способности в деле. Ведь с тех пор как… – Тут его голос снова задрожал: второй убийца ничем не поддержал своего товарища, а молча, не глядя на него, продолжал выравнивать флакончики.

Лицо Джандара потемнело. В этом «с тех пор» он почувствовал намек, напоминание о его поражении, случившемся несколько лет назад. Колдуну стоило больших усилий не сорваться на крик. Но и без этого его голос мало уступал по мелодичности скрежету железа о камень.

– Идиот! Ваши способности, как вы их называете, уничтожают саму сущность человека, как вы оба прекрасно знаете. Мне ничего не остается после ваших убийств. Когда мне снова потребуется ваш талант, и если он мне понадобится, я прикажу вам действовать. Или, может быть, вы хотите сейчас встать в круг и получить последний приказ?

Суйтай резко отскочил от круга земли.

– Нет, Повелитель, – хрипло ответил Че Фан, – я молю о прощении за мою дерзость.

Оба убийцы, как один, согнулись в глубоком поклоне.

Выдержав паузу, Джандар заговорил:

– Можете выпрямиться. Нам еще предстоят тяжелые дни, когда даже вас утомит столь любимое вами дело. А теперь можете идти. У меня тут есть чем заняться одному.

Как только они скрылись за дверью, Джандар переключил все свое внимание на более важные для него вещи.

Из складок своего одеяния он извлек черный мелок. На верхней площадке четырех равноудаленных от круга столбиков он начертил древние кхитайские символы четырех времен года. При этом он нараспев произносил какие-то слова на незнакомом даже ему языке. Но хотя он и не знал значения этих слов, результат их произношения был ему знаком. На следующих четырех столбиках были начерчены символы четырех сторон света, затем – четырех стихий. При этом Джандар ни на секунду не переставал начитывать свои заклинания. Оставался лишь один столбик, верхняя площадка которого была свободна. На нем Джандар начертил символ жизни, а затем поверх него – знак смерти.

В зале стало холодно, последние слова заклинаний вылетали изо рта с облачками пара. От черной земли поднялась серебристо-голубая мгла, как над волшебным бассейном, только более бледная и почти прозрачная. Джандар почувствовал, как Сила входит в него.

В центре светящегося облака мелькнула яркая вспышка, и воздух в зале содрогнулся, как от удара грома. Стоявшие в круге каменные флаконы рассыпались в пыль, и земля жадно впитала пролившуюся кровь.

Не прекращая заклинаний, Джандар сосредоточился на Силе, лившейся по его венам, и заставил ее сделать то, что ему нужно. Каждая частичка его существа требовала, просила, умоляла о чуде вызывания, воскрешения мертвых.

Политая кровью земля зашевелилась. По ней поползли трещины. Вдруг в одной из трещин показалась извивающаяся рука мертвенно-зеленого цвета с ногтями, похожими на ногти дикого зверя. Рядом с ней появилась еще одна, потом еще. Так по всему кругу потянулись из-под земли страшные руки, стремящиеся прорыть, прокопать себе путь наверх. Попавшие в рабство Джандару, эти создания мало чем походили на людей, хотя были тем, что осталось от убитых по приказу колдуна мужчин и женщин. Сейчас между ними не было разницы ни по полу, ни по возрасту. Все были одинаковы. Голая кожа плотно обтягивала купола черепов, на которых светились страшным огнем глаза, видевшие могилу изнутри. Безгубые рты издавали какофонию стонов и завываний.

Джандар прекратил читать заклинания и тотчас же почувствовал, как Сила уходит из него, словно вода из решета. Вместе с Силой исчезала и светящаяся мгла. Страшные создания повернулись к Джандару и, впервые увидев его, застонали и завыли еще громче.

– Молчать! – крикнул он, и в воздухе повисла гробовая тишина.

Он вызвал их, и им оставалось только подчиняться, хотя кое-кто и глядел на своего повелителя с неосознанной яростью. Такие находились в каждой партии.

– Слушайте меня. Каждый из вас должен вернуться в тот дом, где он служил при жизни. Там, в плотском обличье, вы будете смотреть и слушать. То, что скрывают ваши бывшие хозяева и хозяйки, вы расскажете мне, когда я вас вызову в следующий раз. Ничего больше вы не посмеете сделать без моего приказа.

– Слушаю и повинуюсь, – раздались нестройные голоса.

– Тогда во имя крови, земли и Силы Хаоса, которой я вызвал вас, – пошли прочь!

В воздухе раздался сильный хлопок, и уродливые формы исчезли.

Джандар усмехнулся и вышел из зала. Он уже знал о секретах Турана больше, чем любые десять самых информированных людей. Он уже мог влиять на самые важные в стране решения, вовремя шепнув в нужное ухо кое-что из того, что было ему известно и о чем обладатель этого уха предпочел бы хранить молчание. Фактически, он сам принимал эти решения. Скоро сам трон падет к его ногам. Джандар вовсе не жаждал, чтобы его роль истинного правителя Турана стала известна всем. Хватит и осознания того, что он правит. Сейчас Тураном, затем последует Замора, а затем…

– Повелитель!

Джандар, вырванный из сладких грез, недовольно посмотрел на бритоголового мужчину, нагнавшего его в одном из коридоров.

– Почему ты беспокоишь меня, Зефран? – спросил колдун. Ведь даже Избранным не позволялось заговаривать с ним первыми.

– Простите меня, Великий Господин, – сказал Зефран, низко поклонившись. – Но я оказался свидетелем одной очень знаменательной встречи в городе, на закате.

– Какой еще знаменательной встречи? Что за чушь?

– Какой-то варвар рассказывал одной девчонке о жертвоприношениях Культа и об использовании крови жертв в магических целях.

Джандар сжал кулаки так, что пальцы побелели:

– Кто это был? Гирканиец?

– Нет, Повелитель.

– Другого не может быть.

– Господин, его кожа там, где ее не покрыл загар, бледнее, чем у любого из нас. А самое странное – это его глаза. Синие, как море.

Джандар прислонился к стене. В Гиркании, по ту сторону моря Вилайет, он впервые основал Культ, выстроил Сосуд Силы. Он мог бы превратить дикие воинственные племена гирканийцев в единую силу, послушную его слову. Он послал бы эту гигантскую лавину всадников на завоевание Турана, Заморы, а затем и дальше на запад, к Великому Океану.

Но он невнимательно отнесся к поведению оживленных. Кое-кому из них удалось передать правду о Культе живым. Тогда эти кочевники ополчились против него, начали убивать его последователей. Только ценой потери всего созданного он смог избежать неминуемой смерти. Но эти дикари – гирканийцы – затаили гнев на него до поры до времени и только ждали возможности отомстить. Где-то в глубине души Джандар боялся их. Хотя сейчас это было, наверное, смешно.

– Повелитель, – удивленно переспросил Зефран. – Я не понимаю, почему горстка гирканийцев так обеспокоила вас. Те немногие, которых я видел в городе…

– Ты ничего и не поймешь, – оборвал его Джандар. – Этот варвар. Ты убил его?

Зефран только смущенно вздохнул:

– Господин, я потерял его в толпе у порта.

– Идиот! Поднимай своих людей! Найти этого варвара! Он должен умереть. Нет! Привести его ко мне. Я должен выяснить, кто еще знает то, что не должен знать никто. Ну, чего ты ждешь? Давай, пошел отсюда! Живее, придурок!

Зефран убежал, оставив Джандара в лихорадочных раздумьях. Нет. Не может быть. Он не может позволить себе еще одну неудачу. Пусть мир погибнет, если это будет нужно. Но он больше не потерпит поражения.

Глава 6

Конан спустился по лестнице, ведущей в общий зал «Синего быка», с величайшей осторожностью. Он не был уверен, что его череп разлетится на куски при одном неверном шаге, но предпочитал не рисковать. Предыдущая ночь осталась в памяти как непрерывное хождение из одного трактира в другой. Стакан опустошался за стаканом. И вот награда за все старания – голова как чугунный котел.

С тяжелым вздохом Конан опустился на скамейку рядом с Шараком, увлеченно орудовавшим ложкой в горшке с супом.

– Как ты можешь это есть, Шарак? – пробурчал киммериец. – От одного запаха наизнанку выворачивает.

– Все дело в правильном образе жизни, – хихикнул Шарак. – Я живу подобающим образом, и мне не приходится мучиться от избытка винных паров в голове. По крайней мере не часто. И это приносит мне удачу. Этой ночью, расспрашивая трактирных девок про Эмилио, я выяснил, что они обожают заморийскую астрологию. И знаешь почему?

– Что ты выяснил про Эмилио, Шарак?

– А все потому, что она – иностранная. А для этих дур все привозное лучше родного. Конечно, многие предлагали расплатиться не монетой, а натурой. – Шарак снова захихикал. – И я провел ночь с девочкой с восхитительной грудью и…

– Шарак! Что с Эмилио?

Старик вздохнул:

– Знаешь, если бы тебе пришло в голову прихвастнуть немного, я бы не стал тебя перебивать. Ничего особенного я не узнал. Три человека, из них две шлюхи, сказали мне, что Эмилио вчера отправился на дело. Грозился заработать много золота.

– Я разыщу его, чего бы мне это ни стоило, – сказал Конан, но уже без особого энтузиазма. К нему все больше приходила уверенность в том, что Эмилио мертв. Погиб, пытаясь украсть ожерелье.

– Почему я не пошел с ним! – воскликнул киммериец.

– Куда? – спросил Шарак. – Подумай, скольким людям этот болтун рассказал о своем деле. Ты представляешь, как многие ждали его появления, пряча кинжал за пазухой. И этот Нарксес, и Фентрас из Кофа, и даже этот сержант, который приходил сюда расспрашивать об Эмилио. Если этот парень остался в живых, то в Аграпуре его нет. Это уж точно.

– Эмилио хотел забраться в хранилище Культа Рока, Шарак. Я так думаю, что он пошел на дело два дня назад.

– Тогда он точно покойник. Это место пользуется дурной славой у местных воров. Считается опасным даже подумать о том, чтобы поживиться там чем-нибудь.

– Он собирался украсть ожерелье с тридцатью рубинами для женщины со светлыми волосами и просил меня помочь ему.

Старик-астролог уронил ложку в суп:

– Может быть, я что-то напутал… В конце концов, я уже очень стар. Так что все это, вероятно, чистое совпадение. Ну, я про Эмилио и все остальное…

– Может быть, оно, конечно, и совпадение, – усмехнулся Конан, – но что-то не верится мне в это. Я не припомню ни одной твоей ошибки. Здесь, по-моему, все ясно. Я должен пробраться туда и украсть это проклятое ожерелье.

Скамья, на которой сидел Конан, неожиданно скрипнула под тяжестью опустившегося на нее человека.

– А я должен пойти с тобой, – вступил он в разговор.

Конан посмотрел на непрошеного собеседника. Это был тот самый смуглый черноглазый сержант туранской армии, который разыскивал Эмилио.

– Меня зовут Акеба, – добавил он.

Рука Конана легла на рукоять меча.

– Плохая привычка – подслушивать чужие разговоры, – с угрозой в голосе сказал он.

– Мне наплевать, что ты там собираешься воровать, – сказал Акеба. Его руки спокойно лежали на столе. Казалось, он не обращает никакого внимания на меч киммерийца. – Я знаю, что Эмилио не боялся этого места. Но ты говоришь, что он мертв. У меня там есть свое дело, и мне нужен напарник, который прикроет меня со спины, человек, который не боится Культа. Если ты пойдешь туда – я пойду вместе с тобой.

Шарак прокашлялся и спросил:

– Чего ради сержанту туранской армии вламываться в резиденцию Культа ночью, втайне от всех?

Лицо Акебы искривилось, как от боли.

– Моя дочь Зорель. Ее похитили последователи этого проклятого Митрой культа. Хотя она могла и сама присоединиться к ним по наивности. Они не позволяют мне встретиться с нею, но однажды я увидел ее издалека. Она стала совсем другой: не смеется, не улыбается. У нее не лицо, а ледяная маска. Я должен вызволить ее оттуда.

– Твоя дочь, – хмыкнул Конан, – это твое дело. А мне нужно попасть туда, наделав как можно меньше шума. Двое шумят в десять раз больше, чем один. А теперь представь еще сопротивляющуюся и хнычущую девчонку…

– Посмотрим, много ли ты сможешь украсть, если я прикажу своим людям арестовать тебя.

Кулак Конана плотно сжал меч.

– Ты ничего никому не прикажешь из могилы, – прорычал он.

Акеба схватился за свою саблю. Оба встали, явно готовые к поединку.

– Не будьте дураками! – охладил их пыл Шарак. – Ты, Акеба, никогда не увидишь свою дочь, если тебе снимут голову в этом трактире. А ты, Конан, подумай о той опасности, которая тебя ждет. Разве тебе помешает еще один клинок?

– Только не этот солдафон, – ответил киммериец, глядя прямо в глаза туранца, – он привык громко маршировать, а здесь нужна ловкость вора.

– Я три года был разведчиком в войне против горных племен хребта Ибарр. Как видишь, я остался жив и невредим. А на тебя посмотреть, так ты не ловчее быка.

– Разведчик? – с сомнением переспросил Конан. Значит, что-что, а скрытно делать свое дело этот парень умеет. Может быть, Шарак в чем-то и прав. Вполне возможно, что второй клинок окажется не лишним. А кроме того, убей он сейчас сержанта – и придется в ту же секунду бежать из Аграпура.

Конан медленно сел на скамью, Акеба последовал его примеру. Еще мгновение они напряженно смотрели друг на друга. Вдруг, словно по команде, оба отпустили рукояти своих клинков.

– Ну а теперь, – сказал Шарак, – попробуем определить функции каждого из нас в этом деле.

– А ты-то тут при чем? – спросил Акеба и перевел удивленный взгляд на Конана. Тот отрицательно покачал головой.

– Я еще не решил, возьму ли с собой Акебу, но ты-то мне точно не нужен. Найди себе на это время девчонку, которая любит астрономию. Могу порекомендовать кое-кого.

– А кто будет стеречь ваших лошадей, пока вы собираетесь геройствовать за стенами лагеря? Мы же договаривались, Конан. Это – мой последний шанс испытать приключения. А кроме того, не забывай про мой волшебный посох. Он может очень даже пригодиться в таком деле.

Акеба нахмурился и внимательно осмотрел посох.

– Просто палка, – сказал он, глядя на Конана.

– Эта штуковина имеет волшебную силу, – подтвердил Конан, пряча глаза.

Секунду спустя темноволосый туранец понимающе улыбнулся:

– Как скажете. А если серьезно говорить о деле – я бы хотел развязаться побыстрее.

– Сегодня ночью, – сказал Конан. – Мне тоже нужно поторапливаться…

– Клятва! – влез в разговор Шарак. – Не забудьте про клятву.

Все трое склонились над столом голова к голове.

Глава 7

Оставив Шарака под большим деревом присматривать за лошадьми, Конан и Акеба бегом бросились к белоснежным стенам резиденции Культа Рока… Над стенами вздымались высокие башни и купола, едва различимые в черном ночном небе. В тысяче шагов море Вилайет билось о прибрежные скалы.

У подножия стены киммериец и туранец размотали заранее приготовленные веревки с железными крючьями на концах. Взмах двух сильных рук – и вот уже крючья, зацепившись за гребень стены, крепко удерживают веревки.

Конан взобрался по веревке с проворством большой обезьяны. Акеба вскарабкался рядом с ним и, не останавливаясь, взгромоздился на гребень стены. Такой ошибки не сделал бы и начинающий воришка: хозяева огороженных домов имеют обыкновение утыкать верхние части стен острыми черепками и осколками камня, чтобы непрошеный гость изрядно исцарапался и изрезался.

Перекинув веревку и поплотнее закрепив ее, Конан спрыгнул вниз, чтобы смягчить удар, он упал, подогнув ноги, и перекувырнулся через плечо. Вскочив, он осмотрелся. Они с Акебой оказались в саду, усаженном самыми экзотическими кустами и деревьями, пугающе шевелящимися на ночном ветру.

– Значит, – сказал Конан, – встречаемся у подножия самой высокой башни.

– Договорились, – подтвердил Акеба.

До этого они крупно поговорили по поводу того, чье дело нужно решать сначала. Акеба считал, что, украв ожерелье, Конан обнаружит их присутствие перед стражей. Киммериец же был уверен, что не удастся вытащить девушку, не подняв тревоги. Женские бараки наверняка охраняются. Эмилио же утверждал, что ожерелье находится в башне без стражи. Шарак предложил компромисс: Конан выяснит, где находится ожерелье, и попытается украсть его, а Акеба постарается определить местонахождение дочери. Затем они, встретившись в условленном месте, вдвоем постараются вызволить Зорель. Этот вариант не устраивал до конца обоих, но по крайней мере давал хоть какой-то выход из тупиковой ситуации.

Бросив последний сомневающийся взгляд на туранца, Конан, как пантера, помчался прочь. Он хорошо запомнил описание месторасположения ожерелья, данное Эмилио. Верхний этаж башни, стоящей в стороне от других – на восточной стороне лагеря. Значит, она неподалеку от перебравшихся через восточную стену смельчаков. Вскоре Конан и вправду увидел высокую, квадратную в плане, башню. Он перешел на шаг, прислушиваясь к каждому ночному шороху, затем остановился и внимательно осмотрел башню. Выстроенная из зеленого порфира, она имела лишь один дверной проем внизу и опоясывающий балкон на уровне верхнего этажа. Луковица купола поблескивала в лунном свете, словно усыпанная драгоценными камнями.

Больше всего киммерийца пугало отсутствие стражи. Конечно, для членов Культа башня была музеем ненужных вещей – золота и драгоценных камней. Но за всю свою жизнь Конан не припомнил ни одного человека, который, будучи в здравом уме, не запер бы такие побрякушки на хороший замок и не приставил к ним охрану.

Стены башни были отполированы так, что даже излазившему все киммерийские хребты Конану было нереально забраться по ним. Тогда юноша внимательно присмотрелся к площадке перед входом. Она была вымощена каменными плитами, покрытыми странным орнаментом. Любая из этих плит могла служить спусковым устройством для срабатывания западни, например, ямы с кофийскими кобрами или туранскими степными скорпионами.

Конан уже встречал такие штуки. Он встал на колени и внимательно осмотрел площадку. Из лагеря к башне вела дорожка, выложенная мрамором. Конан присмотрелся к стыку мраморной плиты и камня площадки. Мрамор был немного выше. А кроме того, на край мраморной плиты явно часто укладывали что-то тяжелое, видимо нечто вроде мостков, опиравшихся одним концом на мрамор дорожки, другим – на порог башни, а серединой – на один из камней площадки. Разгадывать, какие из камней могли представлять угрозу, времени не было. Конан прикинул расстояние и решил рискнуть.

Прислушиваясь к каждому шороху, он пошел по дорожке, отсчитывая шаги. Через сорок шагов он остановился и перевесил меч так, чтобы тот оказался за спиной. Еще не хватало, чтобы клинок в самый неподходящий момент поддал хозяину под колени.

Подготовившись, Конан еще раз прислушался. Тишина. Что ж, по крайней мере Акеба еще не поднял шума. Глубоко вздохнув, Конан начал разбег. Площадка все приближалась, наконец, оттолкнувшись изо всех сил от последней мраморной плиты, киммериец взлетел в ночной воздух.

Мгновения полета показались ему вечностью. Наконец носки его сапог коснулись камня. Некоторое время киммериец балансировал на пороге, размахивая руками и рискуя упасть назад, но все же смог последним усилием втащить себя внутрь башни.

Негромко рассмеявшись, он перевесил меч и двинулся вперед. Попробуй подлови киммерийца, подумал он.

На нижнем этаже башни было несколько помещений, но все двери оказались закрытыми, что не очень огорчило Конана. То, что было ему нужно, находилось наверху. Туда, под купол, вела винтовая каменная лестница. Выставив меч вперед, киммериец начал осторожно подниматься. Не встретив никаких препятствий, он добрался до самого верха.

Посеребренный потолок отражал и усиливал лунный свет, превращая его в сказочную иллюминацию. Шесть резных проемов выходили на опоясывающий комнату балкон. А в центре помещения на мозаичном полу возвышались открытые резные ларцы из полированного черного дерева. В них на бархатных подушках лежали драгоценности, стоимость которых трудно было даже вообразить. Корона из рубинов и жемчуга, достойная любого короля. Изумруд размером с кулак. Два десятка сапфиров с палец длиной, ограненных в эротические формы. И еще множество различных украшений, выставленных здесь лишь затем, чтобы внушить мысль о своей бренности и бесполезности.

Нужное Конану ожерелье тоже было здесь. Оно лежало на одной из подушек, мерцая своими камнями в лунном свете. Киммериец привычным взглядом оценил украшение, прежде чем опустить его в мешочек на поясе. Неважно, имеет оно волшебную силу приворотного камня или нет, но в любом случае Давиния явно не продешевила, пообещав за него сто монет. Конан еще раз обежал глазами помещение. Здесь были сокровища на десять тысяч золотых монет. Фериан был прав. Унеси отсюда сколько сможешь – и станешь богачом.

С некоторым трудом, но без всякого сожаления Конан отогнал от себя эту мысль. С воровством покончено, а то, что он совершил сегодня, – это совсем другое дело. Поддайся он сегодня соблазну – и второй раз заставить себя отказаться от старой жизни будет труднее. Кроме того, жизнь научила юношу, что деньги, вырученные за краденое, уходят из рук, как вода в песок.

Неожиданно в комнате раздался знакомый голос:

– Я надеялся, что ты все-таки придешь.

Конан повернулся, занес меч, но тут же опустил его с улыбкой:

– Эмилио! Я думал, что ты мертв, старина. Забирай это проклятое ожерелье и давай сваливать отсюда.

Высокий коринфиец поднялся по последним ступенькам лестницы. В его руках были меч и кинжал.

– Вполне удачное наказание – охранять то, что собирался украсть, не правда ли?

Волосы Конана встали дыбом:

– Тебя заколдовали?

– Я мертв, – ответил Эмилио и бросился вперед.

Конан отпрыгнул в сторону, и меч Эмилио разнес в щепки один из резных ларцов. Коринфиец снова и снова пытался напасть на Конана, но тот все время держался так, чтобы между ними стоял один из ларцов.

– Что за чушь ты несешь? – увернувшись очередной раз, крикнул Конан. – Ты же человек, а не привидение.

Эмилио глухо рассмеялся:

– Мне приказано убить любого, кто приблизится к башне, но разговаривать мне никто не запрещал. – Он продолжал кружиться между ларцами, выискивая более удачное место для нападения. – Меня схватили здесь же, в этой комнате. Видишь, как далеко я прошел. А затем мне воткнули острую железную трубку прямо в сердце. Я видел, как моя кровь лилась в золотую чашу, киммериец.

– Кром! – вырвалось у Конана.

Он покрепче сжал меч. Убить друга – это зло, даже в отношении того, которого заколдовали и приказали стать убийцей. Но, наверное, это все же меньшее зло, чем самому погибнуть от руки друга.

– Джандар, которого здесь называют Великим Господином, взял мою жизнь, – продолжал Эмилио, не ускоряя, но и не замедляя своего кружения по комнате. – А потом часть этой жизни он снова влил в то, что когда-то было моим телом. И теперь это создание, которое раньше называли Эмилио Коринфийцем, должно подчиняться приказам. Оно… я должен подчиняться.

Вдруг Эмилио резко вскочил на один из ларцов, ломая полки и безжалостно топча драгоценные украшения. Оттуда он бросился на киммерийца. Конан отскочил назад, и его поднятый меч высек искры из клинка коринфийца. В ту же секунду свободная рука Конана мертвой хваткой сжала кисть противника, держащую кинжал. Пытаясь высвободить оружие, оба сделали несколько шагов в сторону и оказались на балконе. Размахнувшись, Конан изо всех сил пнул Эмилио в пах. Такой удар заставил бы согнуться пополам любого человека, но этот живой труп только хрипло усмехнулся. Рискуя разблокировать меч коринфийца, киммериец резко ткнул рукояткой своего оружия в лицо противнику. Тот отскочил назад, чтобы не упасть на спину. Взмах меча – и Эмилио пришлось отступить еще на шаг: клинок Конана отхватил край его туники. Еще один выпад, и ноги коринфийца оказались на самом карнизе. Несколько мгновений Эмилио еще размахивал руками, пытаясь восстановить равновесие, но затем рухнул с балкона, даже невскрикнув. Снизу донесся лишь глухой удар.

Тяжело дыша, Конан подошел к краю балкона и посмотрел вниз. В темноте различить детали было невозможно, но то, что Эмилио не выжил после падения (даже если его можно было назвать живым до того), – это бесспорно. В любом случае, подумал киммериец, убить друга – ничего хорошего в этом нет. Не к добру это.

С мечом в руках Конан поспешил вниз, к выходу. Около двери он остановился и присмотрелся. При падении тела Эмилио ловушка сработала: тонкие металлические пики длиной с человеческую руку выросли между плитами. Некоторые из них пронзили тело коринфийца.

– Последняя услуга старого приятеля, – пробормотал Конан.

Но времени на траурные размышления не оставалось. Нужно было еще разыскать Акебу. Пробравшись между пиками, Конан бегом понесся в сторону самого высокого шпиля, хорошо видного отовсюду в лунном свете.

Неожиданно женский визг разорвал тишину, оборвавшись столь же внезапно. Выругавшись, Конан ускорил бег к башне. Визг, похоже, раздался именно оттуда. Где-то вдалеке ударил гонг. Раз, второй, третий. Раздались далекие крики, кое-где появились алые точки факелов. Конан нырнул в тень высокого шпиля и чуть не наткнулся на Акебу. К удивлению киммерийца, тот прижимал к себе красивую девушку в оранжевом платье, одной рукой удерживая неподвижно ее руки, а другой – зажимая ей рот. Большие черные глаза девушки зло смотрели на обоих мужчин.

– Это твоя дочь? – спросил Конан.

Акеба кивнул, торжествующе улыбаясь:

– Зорель. Мне просто повезло. Она вышла за водой к колодцу. Никто не видел меня.

Крики вокруг становились громче, а факелов, похоже, было уже больше, чем звезд.

– Теперь это не важно, – сухо ответил Конан, – нелегко будет смыться отсюда, да еще с девчонкой, которая, по-моему, вовсе не рвется к родному папаше.

– Я сам выберусь с ней, – холодно произнес туранец.

– Ладно тебе, – примирительно сказал Конан, – уйдем вместе, как пришли.

После того что случилось с Эмилио, киммериец ни за что не оставил бы девушку на милость этих извергов.

– Но нужно… Тсс! – Конан махнул рукой, призывая к молчанию.

Какой-то древний инстинкт подсказал ему, что за ним и его спутниками следят враждебные глаза, приближающиеся с каждой секундой. Но даже отличное зрение Конана не могло помочь ему в этой игре теней. Нет. Одна из теней приняла форму одетого в черное человека. Но, даже будучи уверенным в этом, Конан с трудом удерживал черную фигуру в поле зрения. Казалось, что-то мешало сфокусировать взгляд на ней. Это могло быть только колдовство. Черное, опасное колдовство.

– Митра! – воскликнул Акеба, отдергивая руку ото рта своей дочери. – Она укусила меня!

Почувствовав, что рука отца, держащая ее, ослабела, девушка извернулась и впилась ногтями в лицо Акебы. Тот отпрянул, чтобы не дать ей выцарапать ему глаза. Воспользовавшись свободой, девушка бросилась бежать, крича на ходу:

– На помощь! Здесь чужие! Они хотели похитить меня! Помогите!

– Зорель! – закричал Акеба и бросился за ней. Конан лишь выругался и последовал за ними. Неожиданно черная фигура выросла рядом с девушкой. Взвизгнув, она отскочила. Человек в черном поднял руку, словно собираясь погладить Зорель по щеке. Девушка замолчала и вдруг рухнула как подкошенная.

– Зорель! – в стоне Акебы слышалось нечеловеческое горе отца, на глазах которого убили его ребенка.

Первобытный инстинкт снова предупредил Конана об опасности. Схватив Акебу за руку, он повалил его на землю, рухнув рядом с ним. Воздух над ними зазвенел от несущихся сквозь него множества стрел, предназначавшихся человеку в черном. Конан лишь замер в изумлении, увидев, как тот, двигаясь с быстротой молнии, отбил две стрелы в воздухе, поймал на лету еще две и, проскользнув между остальными, растворился в темноте.

Вслед за ним промчались с десяток гирканийцев, вооруженных маленькими изогнутыми луками и кривыми ятаганами. Двое из них бросились к Конану и Акебе… но кто-то громко крикнул:

– Нет! Оставьте их! Нам нужен только Баальшам! – И кочевники скрылись в ночной тьме.

Конан медленно встал на ноги, покачивая головой. Откровенно говоря, он ничего не понимал в том, что происходит вокруг, да и не очень-то стремился понять. Нужно доделать свое дело, подумал он, а остальное пусть идет своим чередом.

Акеба наклонился над дочерью и поднял на руки мертвое тело. Его лицо было залито слезами.

– Она умерла, киммериец, – прошептал он. – Он только дотронулся до нее, и она…

– Неси свою дочь и давай двигать отсюда. Что тут еще происходит – не наше дело.

Туранец осторожно опустил Зорель на землю, вынул саблю из ножен и внимательно осмотрел клинок:

– Пролита кровь, и я должен отомстить. – Его голос был тверд.

– Для мести нужна спокойная голова и холодное сердце, – возразил Конан. – Твоя же кровь кипит от гнева. Останься сейчас – и ты погибнешь, скорее всего, даже не увидев того, кто убил твою дочь.

Акеба резко повернулся к киммерийцу, его черные глаза чуть не выскакивали из орбит:

– Мне нужна кровь за кровь моей дочери. Тебе это понятно, варвар? Если понадобится – я начну с тебя.

– Значит, ты готов оставить Зорель червям и воронам?

Акеба прищурился и тяжело вздохнул. Затем он медленно вложил саблю в ножны и поднял дочь на руки. Его лицо напоминало глиняную маску.

– Надо выбираться из этого проклятого места, киммериец, – произнес он безучастным голосом.

Мимо них пробежала группа мужчин и женщин в оранжевом, явно гонимых страхом. Никто даже не посмотрел на двух вооруженных людей с мертвым телом на руках.

Еще дважды им попадались мечущиеся бестолково группы последователей Культа. Крики и стоны, доносившиеся из лагеря, слились в непрерывный шум. Неожиданно в небо взметнулись языки двух пожаров.

Конан с Акебой влетели в кустарник неподалеку от того места, где были оставлены веревки. Вдруг, словно стая куропаток из-под ног, на них выскочили перепуганные люди в оранжевых одеждах.

Конану пришлось отбросить с дороги двух замешкавшихся мужчин. Еще один получил хороший пинок пониже спины. Конан уже примерился, как поудобнее перехватить бегущую наперерез девушку… и вдруг остановился. Это была Ясбет.

– Ты? – крикнул он.

Не задумываясь, киммериец перекинул ее через плечо, словно мешок, и помчался вдогонку за Акебой. Маленькие кулачки девушки забарабанили по его широкой спине, а ноги безуспешно пытались пнуть его в лицо.

– Отпусти меня, – простонала она. – Ты не имеешь права! Пусти!

Добравшись до стены, Конан опустил ее на землю. Ясбет уставилась на него с негодованием оскорбленной королевы.

– Я обещаю, что забуду это, если ты сейчас же уйдешь. За то, что ты сделал для меня в тот раз, я не расскажу… – Она испуганно заморгала при виде того, как Конан достал кинжал и отхватил им несколько кусков ее платья. В несколько мгновений руки и ноги девушки оказалась туго связанными. Прежде чем она сообразила выразить криком свой протест, Конан довершил дело, вогнав ей в рот основательный кляп.

Акеба проверил надежность веревок, свисавших со стены, и повернулся к Конану.

– А это кто? – спросил он, кивнув головой в сторону Ясбет.

– Еще одна девушка, которую я не хотел бы отдавать на съедение этому Культу, – ответил Конан. – Лезь первым. Я привяжу тело Зорель, а ты втащишь его наверх.

Туранец задумался на несколько мгновений, а затем сказал:

– Сначала – живую девушку. На обеих может не хватить времени. – И, не дожидаясь ответа Акеба, полез вверх. Не обращая внимания на гневное мычание Ясбет, Конан обвязал ее веревкой. Вскоре ее протест был слышен уже со стены. Привязав тело Зорель, Конан замер, прислушиваясь к тому, что творилось в лагере. Он слушал и ждал. Казалось, целую вечность. Наконец конец веревки упал к его ногам. Вскарабкавшись на стену, Конан оказался лицом к лицу с Акебой.

– Я уж было подумал, – сказал киммериец, – что ты бросил меня.

– В какой-то момент, когда тело моей дочери опустилось на землю по ту сторону стены, я и вправду был близок к этому, – сухо сказал Акеба, не глядя на Конана.

Тот кивнул и спокойно сказал:

– Ладно. А теперь пора сваливать, пока не поздно.

Подхватив каждый свою ношу, они бросились бегом к тому месту, где их ждал Шарак с лошадьми. В лагере за их спинами продолжала усиливаться какофония боя и суматохи.

Глава 8

Красное зарево пожара отбрасывало блики на лицо Джандара, когда он, стоя у окна, наблюдал, как посвященные в члены Культа бегали по лагерю с ведрами воды и песка. Одно из зданий горело уже слишком сильно, чтобы можно было надеяться спасти его.

– Ну что? – спросил он, отвернувшись от окна.

Че Фан и Суйтай переглянулись, и первый ответил:

– Это гирканийцы, Повелитель.

Джандар и его собеседники стояли в приемной – первой комнате личных покоев колдуна. Аскетичность, проповедуемая им, и здесь проявлялась во всем. Гладкий, хотя и мраморный, пол без мозаик и узоров; голые стены без ковров и лепных украшений.

– Я знаю, что это гирканийцы! – рявкнул Джандар. – Я слышал, как они кричали: «Смерть Баальшаму!» Вот уж не думал, что мне придется вновь услышать это имя. Сколько их было?

– Дюжины три, Повелитель. Может быть, четыре.

– Четыре дюжины, – прошептал Джандар. – Сколько осталось в живых?

– Жалкая горстка, Повелитель. Мы убили не меньше двух дюжин.

– Значит, вполне вероятно, что два десятка этих мерзавцев еще живы и мечтают добраться до меня, – задумчиво произнес Джандар. – Их надо найти. Вот и работка, по которой вы так соскучились.

– Великий Повелитель, – обратился к нему Суйтай. – В лагере побывали и двое других. Не гирканийцы. На одном из них был шлем туранской армии. Второй – высокого роста, со светлой кожей.

– Варвар? – встрепенулся Джандар. – С голубыми глазами?

– Глаза? – не понимая, переспросил Суйтай, а затем, собравшись, ответил: – Было темно, Повелитель, и в бою мне не удалось приблизиться к нему. Но эти двое ограбили Башню созерцания, украв ожерелье с тринадцатью рубинами и угрохав того парня, которого вы оставили там за сторожа. – Кхитаец помолчал и добавил: – Еще они убили девушку, одну из недавних посвященных. Ее имя Зорель.

Колдун лишь отмахнулся. Он, конечно, наметил эту девушку для своей постели, но ее жизнь или смерть не имели сейчас никакого значения. Второй вор пришел за одним и тем же ожерельем. Это не могло быть случайным совпадением.

– Подождите здесь, – буркнул Джандар кхитайцам.

Плотно прикрыв за собой дверь, он вышел в большой зал с колоннадой, где его ждали с десяток Избранных с Зефраном во главе. Они считали себя телохранителями Повелителя, хотя любой из убийц-кхитайцев мог в два счета уложить их всех. При появлении Господина все низко поклонились.

Джандар обратился к Зефрану:

– Ступай к Башне Созерцания. Там рядом должно валяться тело того вора, которого я поставил туда сторожить. Принесешь тело в Зал Оживления.

– Сию секунду, повелитель, – ответил Зефран, но не двинулся с места, а поспешил добавить: – Это были гирканийцы, Великий Господин. Я уверен, что те самые, о которых я говорил вам. – Зубы Джандара скрипнули, но лицо по-прежнему оставалось бесстрастным.

– Ты знал, что в Аграпуре появились гирканийцы? – тихо спросил он.

– Да, Повелитель. – Зефрана прошиб холодный пот. – Это те… те самые, о которых я говорил вам, Господин. Разве вы не помните?

– Принеси тело, – повторил свой приказ Джандар.

Зефран низко поклонился. Когда он выпрямился, колдуна уже не было видно.

В своей приемной Джандар нервно ходил из угла в угол, не обращая внимания на кхитайцев. Этот болван знал, что в городе появились гирканийцы, и ничего не сказал. Будем так считать. Поэтому Избранные не были оповещены, поэтому и не была установлена слежка. Джандар знал, что стоит начать думать о том, что может случиться, как оно и случается. Так уже не раз бывало с ним. Поэтому он всячески гнал от себя любое напоминание о Гиркании, но, видимо, в глубине души боялся, что гирканийцы придут за ним. Боялся и ждал. Так и произошло.

Джандар тщательно продумал и собрал все порошки и другие принадлежности, необходимые для предстоящего колдовства. Рассвет наступит через несколько часов. С первым же лучом солнца большая часть магической силы Джандара исчезнет. При свете дня он не мог призвать к себе Силу и воспользоваться ею, например, для оживления мертвецов. Хотя данное им задание эти полутрупы готовы были выполнять круглые сутки. Может быть, вызвать сейчас тени нескольких воинов и отправить их на поиски гирканийцев? Нет. Мало времени. И потом, это заберет слишком много сил, не оставив возможности совершить второе колдовство. А то, что он задумал, более важно. О гирканийцах, в конце концов, кое-что известно, а вот высокий варвар оставался загадкой. Каждому ясно, что скрытая опасность всегда страшнее той, о которой знаешь.

Джандар жестом приказал кхитайцам следовать за ним. По узкому темному коридору, открывшемуся за панелью в стене, они прошли в зал оживления.

Труп Эмилио был принесен очень быстро. Видимо, Зефран надеялся искупить свою невнимательность быстротой исполнения приказов.

Кхитайцы расположили тело, следуя указаниям Джандара, в центре круга. Затем они удалились, а Джандар в последний раз продумал предстоящие действия. Никогда раньше он не делал подобного и не был уверен, что выбрал правильный ритуал. В его руках не было крови, чтобы вызвать душу умершего. В этом теле крови не осталось с тех пор, как Эмилио умер в первый раз. Подобие души, создающее подобие жизни, было вложено в тело коринфийца колдовством Джандара. Но падение с башни выбило из того и эту псевдожизнь.

Наконец Джандар решился. Он выбрал три равноудаленных от круга столбика. На одном он начертил символ смерти, а поверх него – знак жизни. На втором символ бесконечного множества перечеркивал символ ничтожества сущности. На третьем порядок был начертан поверх хаоса.

Воздев руки к небу, Джандар начал читать свои заклинания. Слова, потерявшие значение, сказанные на языке, исчезнувшем в толще веков, отразились от стен. Почти тотчас же колдун почувствовал Силу. Видимо, выбранные им символы не давали полной гармонии. Поэтому он чувствовал, как Сила входит в него яростно и почти неуправляемо.

Серебристая мгла металась в круге, ее клубы летали от одного символа к другому. Тело Джандара пронзила дикая боль. Но он ни на мгновение не прекратил чтения заклинаний.

Постепенно свечение сгустилось в три луча, соединяющие три пары символов. Равносторонний треугольник. Идеальная форма, чтобы сдержать Силу. Боль отступила, и Джандар почувствовал невероятный прилив энергии. Ему казалось, что он вот-вот взлетит и повиснет в воздухе. Пот ручьем стекал по его телу, мокрая одежда прилипла к груди и спине.

– Ты, называвший себя Эмилио Коринфийцем, – произнес Джандар нараспев. – Я призываю тебя в то тело, которое было твоим при жизни. Силами Хаоса, собранными в треугольник, я призываю тебя. Я призываю тебя. Я призываю тебя.

Треугольник ярко вспыхнул. При этом голова Эмилио, запрокинутая назад, перекатилась к плечу. Рот скривился в гримасе боли.

– Не-е-е-т! – простонало тело.

Джандар улыбнулся:

– Говори! Я приказываю тебе. Говори! И говори правду! Ты пришел, чтобы украсть рубиновое ожерелье?

– Да, – сквозь сцепленные зубы прорвался ответ.

– Зачем?

– Для… для Да… ви… нии.

– Женщина? Кто она?

– Любов… ница… Мунда… ра… Хана.

Колдун нахмурился. Уже в течение некоторого времени он безуспешно пытался «заполучить» хотя бы одного из слуг генерала Мундара Хана. Этот человек стоял, пожалуй, ближе к трону, чем кто бы то ни было. А вдруг он также заинтересовался Джандаром, как Джандар заинтересовался им? Нет. Невозможно.

– Ты знаешь высокого варвара? Бледнокожего, с синими глазами, который тоже пришел за этим ожерельем?

– Конан, – послышалось сквозь стон. Джандар почувствовал, как возбуждение и удовлетворение заиграли в нем.

– Где я могу найти этого Конана?

– Не-е-е-ет! – Голова Эмилио перекатилась к другому плечу, а одна рука дернулась, словно пытаясь закрыть тело от взгляда колдуна.

– Говори. Я приказываю!

Треугольник загорелся еще ярче, но тело не издало ни звука.

– Говори!

Ярче.

– Говори!

Еще ярче.

– Говори! Я приказываю говорить!

Свет стал почти нестерпимым для глаз.

– Я… я… человек!

При этом слове треугольник вспыхнул, как молния, с треском лесного пожара. Джандар отшатнулся, прикрывая лицо руками. Вдруг свет исчез. Исчезла и Сила. И тело. Лишь облачко дыма поднялось к потолку.

– Свободен… – донесся торжествующий стон – последнее, что осталось от Эмилио Коринфийца.

Джандар ощутил слабость во всем теле. Он задрожал и чуть не рухнул на пол. Стало ясно, что этой ночью ему не удастся совершить даже более легкий ритуал, чтобы вызвать другие души. Значит, целый день пройдет, прежде чем он сможет отправить этих полумертвецов на поиски гирканийцев и этого варвара. Конан. Странное имя. Оставалась женщина, Давиния. Любовница Мундара Хана. Что ж, может быть, она сможет, быть полезной, и не только в том, чтобы разыскать этого варвара.

Слабым жестом Джандар приказал кхитайцам отнести себя в покои.

Глава 9

Над гранитными стенами, окружавшими дворец Мундара Хана, возвышались порфировые и мраморные башни. Их алебастровые купола отражали солнце. Стражники, стоявшие у ворот с саблями наголо, были более всего частью ритуала. Представить себе нападение на дворец великого генерала Мундара Хана было столь же нелегко, как покушение на резиденцию самого короля Йилдиза.

Но так или иначе, стражников было немало, и они не оценили бы юмора, заяви молодой красивый парень, подойдя к воротам дворца, что хочет видеть любовницу генерала.

Поэтому Конан решил попасть внутрь дворцовой ограды другим путем. Найдя подходящее дерево у самой стены, вдалеке от поста охраны, он полез по ветвям. Один толстый сук шел прямо к стене, но был отпилен, чуть-чуть не доставая до нее. Гребень же этой стены был густо утыкан острыми осколками обсидиана.

За оградой был виден сад с красными кирпичными дорожками и небольшое круглое здание желтого мрамора, покрытое куполом и окруженное колоннадой. Его многочисленные окна и открытые дверные проемы прикрывали легкие шелковые занавеси, колыхавшиеся на легком ветерке.

Расставив для равновесия руки, Конан пробежал по суку и, оттолкнувшись изо всех сил, перелетел через стену, мягко приземлившись в саду.

Оглянувшись и поискав глазами стражников или слуг, киммериец подбежал к желтому сооружению. Оно было двухэтажным. Стены первого этажа представляли сплошной ряд арок-входов. За занавесками были видны белые каменные плиты пола, покрытые шелковыми подушками и прекрасными зерджанскими коврами. В центре комнаты, уткнувшись лицом в подушку, лежала обнаженная женщина, распустив по плечам золотые волосы. Прямо над ней крутился в воздухе сноп белых страусовых перьев. Кожаный камень, приводивший его в движение, уходил в дыру в потолке.

Конан выругался про себя. Наверху наверняка сидел слуга, крутивший колесо, которое в свою очередь крутило перья. Но путь назад уже был отрезан. Сильная мозолистая рука киммерийца отодвинула прозрачную ткань.

Несколько мгновений он восхищенно разглядывал прекрасное тело женщины. Наконец он негромко произнес:

– Не пугайся, Давиния.

Блондинка с визгом перекатилась с одного ковра на другой и схватила кусок синего шелка, почти прозрачного, которым хоть как-то прикрыла свою наготу от груди до колен.

– Кто ты? – зло спросила она.

– Меня зовут Конан. Я пришел вместо Эмилио Коринфийца.

Ее злость перешла в смятение. Давиния облизала губы и неуверенно произнесла:

– Впервые слышу это имя. Если тебя прислал Мундар Хан, то скажи ему, что его подозрения…

– Значит, об этой вещице ты тоже ничего не слышала, – разочаровано протянул Конан, доставая из мешочка на поясе рубиновое ожерелье. Он довольно ухмыльнулся, глядя на ее изменившееся лицо. Большие голубые глаза Давинии округлились, губы беззвучно шевелились.

– Как… э-э… Где? – ее голос сорвался на хриплый шепот. – А где Эмилио?

– Мертв, – отчеканил Конан.

Женщина не выглядела ни удивленной, ни сильно переживающей.

– Это ты убил его?

– Нет, – сказал Конан, не совсем уверенный в том, говорит ли он правду или ложь, – но он мертв. А я принес то ожерелье, которое ты хотела.

– Что ты просишь взамен? – голос Давинии внезапно смягчился. Шелковое покрывало словно случайно сползло на живот, обнажив восхитительную грудь.

Сдерживая улыбку, Конан ответил:

– Эмилио говорил про сто золотых монет.

– Золото? – она усмехнулась и подвинулась поближе, покачивая широкими бедрами. Вдруг она резко прижалась в груди Конана, обняв его за плечи.

– На свете есть вещи более привлекательные для молодого мужчины. Гораздо более привлекательные, – зашептала она ему на ухо.

– Слушай, а как же слуга, который крутит это опахало? – спросил Конан.

– У него нет языка, чтобы рассказать то, что он слышит, – проворковала блондинка. – Сюда никто не входит без моего приглашения, кроме моей камеристки, Ронды. А от нее у меня секретов нет.

– Мундар Хан?

– Он уехал из города на два дня. Ты что, можешь только задавать вопросы?

Она хотела покровительственно поцеловать его и уже потянулась к его губам, но киммериец легко поднял женщину и сам впился в ее губы долгим поцелуем.

Он отпустил ее, лишь когда из ее горла вырвался стон сладкого удушья.

– Ну так… – начала было она, но Конан одним движением развернул ее спиной к себе, заставил опуститься на четвереньки, и тут его тяжелая ладонь со звонким хлопком шлепнула ее по голому заду. Со злобным шипением она перекувырнулась через голову и растянулась на подушках, болтая в воздухе голыми ногами.

– Сначала золото, Давиния, – рассмеялся киммериец.

Вскочив на ноги, она запустила в Конана подушкой.

– Золото? Да я сейчас вызову стражу…

– И никогда больше не увидишь ожерелья, – закончил он за нее. Давиния нахмурилась, а Конан продолжил: – Или я убегу с ним, или стража схватит и передаст меня и ожерелье Мундару Хану. Он будет рад узнать, что к тебе заходят такие ювелиры, как я. Ты говоришь, что он человек подозрительный, ревнивый.

– Соображаешь, Эрлик тебя подери.

– Золото, Давиния.

Она еще раз зло взглянула на него и затем, отпихнув ногами подушки, вывернула одну из плит в полу и начала рыться под нею.

Наконец Давиния вернула на место камень и выложила перед киммерийцем набитый мешочек, тяжело звякнувший, когда его опустили на пол.

– Вот, – презрительно бросила она, – оставь ожерелье, забирай золото и проваливай.

Вот и все, подумал Конан. Или почти все. Да, он получил золото. Количество было неважно. Главное, что было исполнено предсказание Шарака.

Но эта стерва… Она хотела использовать его, использовала Эмилио. Она хотела посмеяться над ним, угрожала… С этой секунды Конаном двигала гордость, знакомая только молодому мужчине.

– Сосчитай, – потребовал он. Давиния, не веря своим ушам, уставилась на киммерийца. Но он, ткнув пальцем в мешок, повторил:

– Пересчитай. Хуже будет, если я обнаружу, что ты обманула меня.

– Чтоб у тебя яйца отсохли, – крикнула она, но, взяв мешок, высыпала его содержимое на пол.

– Раз, два, три…

Каждую монету она бросала в мешочек с таким выражением на лице, словно втыкала кинжал в сердце Конана.

– Сто! – выпалила она и затянула завязки на мешке.

Конан одной рукой легко взял золото, а второй протянул Давинии ожерелье. Та схватила долгожданное украшение и прижала его к груди, зло поглядывая на киммерийца.

Конан не почувствовал никакого чародейства, когда она нацепила ожерелье себе на шею. Но, черт возьми! Эта баба безо всякой магии могла заставить любого мужика забыть обо всем, кроме ее тела.

Конан взвесил мешочек на руке.

– Так вроде и не скажешь сразу, что пяти монет тут не хватает, – задумчиво сказал он.

– Если… если я ошиблась… я дам тебе еще пять монет.

Конан выпустил мешок из руки, расстегнул ремень и положил меч поверх золота.

– Что ты делаешь? – спросила Давиния.

– Дороговато, конечно, для продажной девки. Ну да что с тобой поделаешь. Если ты не хочешь платить то, что обещала, придется взять недостающее более привычным для тебя товаром.

Сдавленный визг вырвался из ее горла. Давиния попыталась было увернуться, но Конан легко поймал ее и сгреб в объятия. Все ее попытки освободиться не дали никакого результата. Кольцо рук киммерийца держало ее, словно железный обруч.

– Неужели ты думаешь, – прохрипела она, – будто я смогу быть с тобою после всего, что здесь произошло? После того как ты издевался надо мной, унижал… и называл проституткой… – ее гневные слова утонули в протестующих всхлипываниях.

– Мундар Хан стар, – тихо сказал Конан, проводя пальцем по спине Давинии от плеч, вниз по позвоночнику и ниже, к восхитительной ложбинке между ее гладких ягодиц. – К тому же он толстый.

Его палец взлетел вверх, чтобы поиграть с золотым локоном.

– Он часто оставляет тебя одну.

Давиния вздохнула и обмякла в руках киммерийца. Две пары синих глаза встретились, и Конан негромко сказал:

– Скажи, и я уйду. Ты хочешь, чтобы я ушел?

Она молча покачала головой.

Конан, улыбаясь, уложил ее на подушки.

Глава 10

На лице Конана все еще играла улыбка, когда он ближе к вечеру переступил порог «Синего быка». Конечно, затевать шашни с любовницей генерала было безумием, но зато каким сладким! Конан поймал себя на том, что мечтает об очередном отъезде Мундара Хана из Аграпура.

Привычная публика заполнила трактир наполовину. Акеба и Шарак заняли столик в углу и о чем-то переговаривались сблизив головы. Вместо того чтобы присоединиться к ним, Конан подошел к стойке.

Фериан поприветствовал его хмурым взглядом и, по обыкновению, завозил тряпкой по столешнице.

– У меня для тебя ничего нет, киммериец. И еще, я хочу, чтобы ты убрал эту девку из моего трактира.

– Она все еще в моей комнате? – спросил Конан. Ясбет, оказавшись в портовом кабаке, не прониклась большим доверием к своему похитителю.

– Там она, – мрачно подтвердил трактирщик, – но я готов принести жертву в любом храме города, если она исчезнет. Она чуть крышу не разнесла, ни одного стекла целого не осталось. Спасибо богам, вроде недавно притихла. Она не шлюха, киммериец. От таких мужики держатся подальше. Ее против воли запросто не возьмешь.

– Пойду проведаю ее, – указал Конан. – А ты держи глаза и уши начеку.

Он взбежал по лестнице и прислушался. Ни звука не доносилось из его комнаты. Веревка, вставленная в прорезь засова, по-прежнему была хорошо завязана. Мужчина смог бы порвать веревку и откинуть засов, но для Ясбет это служило не хуже железного замка… Если, конечно, она не вылезла в окно. Вообще-то эти узкие щели в стене были бы маловаты даже для девушки, но вдруг… Бормоча проклятия, Конан развязал веревку и влетел в комнату.

Глиняный кувшин разлетелся на куски, ударившись о дверь рядом с его головой. Конану пришлось увернуться еще и от оловянного тазика, тоже брошенного рукой Ясбет. Схватив девушку за талию, он подтянул ее к себе и одной рукой свел за спиной вместе ее запястья.

– Что с тобой, девочка? С ума сошла со своим Культом?

– Пошел в задницу! – с нешуточной злобой выпалила она. – По крайней мере, там со мной обращались прилично. А ты притащил меня сюда связанной, как мешок, и запер, даже не сказав ни слова. Конечно, торопился к своей шлюхе…

– Шлюхе? Что ты мелешь?

– Давиния, – словно ругательство произнесла она это имя. – Ее ведь так зовут. Этот, как его… Шарак зашел ко мне, чтобы попытаться успокоить. Он и сказал мне, что ты пошел к этой… к этой женщине. А у тебя сейчас на роже такое же выражение, как на лице моего отца, когда он возвращается с женской половины дома.

Конан мысленно призвал кое-какие неприятности, в основном тяжкие, на голову Шарака. Вслух же он сказал:

– А какое, собственно, тебе дело, даже если я ходил к двадцати бабам? Да, я дважды спас твою дурацкую жизнь, но нас ничто не связывает.

– А я ничего и не говорю, – все еще твердо сказала она, но ее плечи уже вздрогнули.

Конан выпустил ее запястья, и девушка тихо опустилась на кровать, покрытую старым шерстяным одеялом.

– Ты спас мне жизнь один раз. Тогда. А во второй раз ты просто украл меня.

– Ты не знаешь, что творится в этом страшном месте. Какое злое колдовство совершается там ежедневно.

– Колдовство? – Она нахмурилась, но потом покачала головой: – Нет, ты специально обманываешь меня, чтобы я передумала возвращаться.

– А как тебя вообще угораздило попасть туда? Ты же собиралась перелезть через стену своего сада и тихо вернуться домой.

– Я так и сделала. Только Фатима поймала меня, когда я слезала со стены, и заперла в моей комнате. – Ясбет неуютно заерзала на кровати, явно припомнив некоторую неприятную процедуру.

– Знаешь что, – сказал Конан, – пара ударов розгой – еще не повод бежать куда-нибудь вроде этого Культа.

– Да что ты о нем знаешь! – воскликнула она. – Там женщины заняты делом наравне с мужчинами. Там нет ни богатых, ни бедных.

– Да, но сам-то Культ очень богат. Я видел кое-что из его сокровищ.

– Потому что хотел украсть их!

– А еще я видел человека, которого заколдовали и убили.

– Ложь, – крикнула она, закрывая уши ладонями. – Ты не помешаешь мне вернуться.

– Этим пусть занимается твой отец. Я доставлю тебя ему, пусть даже связанной по рукам и ногам.

– Ты даже не знаешь, кто он, – выпалила она торжествующе и чуть было не показала Конану язык.

– Я найду его, – сказал киммериец, явно желая закончить разговор.

Стоило ему встать с кровати, как Ясбет схватила его запястье обеими руками. В ее глазах горела мольба.

– Пожалуйста, Конан, не возвращай меня отцу. Он сказал, что подыскал мне мужа. Я знаю этого человека. Да, конечно, я стану его женой. Честной и уважаемой. И буду сидеть взаперти вместе с еще полусотней женщин его гарема.

Конан сочувственно покачал головой, но сказал, что лучше, наверное, так, чем вернуться в ряды членов Культа.

Киммериец ожидал, что она бросится с кулаками на дверь, когда он выйдет, но девушка так и осталась сидеть на кровати. Завязав веревку на узел, он спустился в зал. Шарак и Акеба едва взглянули на него, когда он придвинул к их столу еще один табурет.

– …а я тебе уже сказал, – говорил Шарак, для большей убедительности постукивая узловатыми пальцами по столу, – что любое открытое нападение обернется поражением.

– По какому поводу языки чешете? – поинтересовался Конан.

– Как накрыть этот проклятый Культ Хаоса, – ответил Акеба, – должен же быть способ уничтожить Джандара. Я слышал, что его называют Великим Господином, как короля.

– Еще этот кхитаец, – продолжил свою мысль Шарак. – Но главное – Джандар, основатель и лидер Культа. Он отдает своему телохранителю приказы. А он не из тех людей, которые убивают без цели.

Конан выглядел более чем удивленным.

– Кхитаец? Убийства без цели? Ребята, вы, похоже, много чего узнали за то недолгое время, что я отсутствовал.

– Ну, не так уж и мало тебя не было, – расплылся в улыбке Шарак. – Как она? Ничего? – тут его взгляд упал на лицо киммерийца, и старик чуть не поперхнулся.

– Ну, так вот, – продолжил он. – Кхитаец, судя по описанию Акебы, человек, который… в общем, я уверен, что этот парень – из Кхитая. И что он – член так называемого Братства Пути. Эти люди – убийцы высочайшей квалификации. – Тут старик нахмурился и закончил: – Только никак я в толк не возьму, при чем здесь эти гирканийцы?

– Никогда не слышал про это Братство, – сказал Конан. – Честно говоря, я не до конца верил, что Кхитай не самом деле существует.

– Я тоже толком ничего о них не знаю, – согласился Акеба, – но старик утверждает, что все это правда. Но будь этот черный мерзавец кем угодно, я все равно убью его.

– Да поверьте мне, – сказал Шарак, – они существуют на самом деле. Когда будешь раза в два постарше, то, может быть, начнешь понимать, что на свете существуют такие вещи, которые ты не вообразишь ни в самых сладких грезах, ни в ночных кошмарах. И будьте оба поосторожнее с этим кхитайцем. Члены Братства Пути – большие специалисты по всяким ядам и, кроме того, умеют убивать одним прикосновением.

– В это я верю, – прохрипел Акеба, – потому что видел своими глазами.

Он поднял ко рту кружку и не опустил, пока она не опустела.

– Тебе, Конан, следует быть особенно осмотрительным, – продолжил астролог. – Я тебя знаю. Ты – натура увлекающаяся. И когда-нибудь ярость погубит тебя. Этот убийца…

Конан покачал головой:

– Это дело Акебы, а не мое.

Шарак негодующе запыхтел:

– Да ты только подумай, Конан! Убийца-кхитаец, месть, гирканийцы, и только богам известно, что еще. Разве можно упускать такое приключение?

– Ты говорил, что мне следует многому научиться, – сказал Конан, – но ты и сам знаешь далеко не все. Ты даже не понимаешь, что приключения – это голодный желудок, ночлег под открытым небом и люди, желающие воткнуть тебе нож в спину. Мне этого в жизни и без того хватает, и я не собираюсь специально искать себе на голову так называемые приключения.

– Он прав, – подтвердил Акеба, положив руку на сухую, узловатую ладонь старика. – Я потерял дочь, и у меня есть причина, чтобы искать убийцу и отомстить ему, а Конан здесь ни при чем.

– Но это же не повод, чтобы оставаться в стороне, – обиженно воскликнул Шарак.

Конан и Акеба с улыбкой переглянулись. В чем-то Шарак был настоящим мудрецом, а в чем-то оставался наивным, как ребенок.

– Ладно, – перевел разговор Конан, – сейчас, я думаю, лучшее, что мы можем сделать, – это выпить. Акебу ничего не сможет утешить. Но пока время хоть чуть-чуть не притупило его боль, можно попытаться ослабить ее вином. Фериан! Кувшин вина! Нет, бочонок!

Трактирщик сам подошел к ним, держа в каждой руке по кувшину темно-красного сольванского вина и прижав локтем к боку кружки.

– Я в бадьях не подаю, – сухо сказал он, – здесь не свинарник.

– Сойдет и так, – ответил Конан, наполняя кружки по кругу, – и отнеси наверх девчонке что-нибудь поесть.

– Еда для нее – сверх уговора, – напомнил Фериан.

Конан вспомнил о золоте, висевшем в мешочке у него на поясе, и улыбнулся.

– Я заплачу.

Трактирщик ушел, бормоча что-то себе под нос, и Конан переключил свое внимание на астролога.

– Слушай, ты, старикашка паршивый, – гаркнул он Шараку прямо в ухо.

Тот чуть не подавился вином и удивленно спросил:

– Что такое? Я ничего не делал…

– Слишком много болтаешь! Зачем ты рассказал Ясбет, что я пошел к Давинии? И что еще ты рассказал ей?

– Ничего. Я попытался успокоить ее рыдания и стоны – ты ведь не приказал затыкать ей рот кляпом – и подумал: узнай она, что ты ушел к другой женщине – не будет бояться, что ты изнасилуешь ее. Женщины всегда этого боятся. Да что такое, киммериец? Что в этом особенного?

– Ничего, просто эта дура ревнует. Я всего два раза в жизни поговорил с ней, пальцем ее не тронул, а она, видите ли, ревнует.

– Пальцем не тронул? – усмехнулся Акеба. – А кто ее скрутил, как тюк сена?

– В этом, наверное, и заключено очарование нашего киммерийца, – с серьезной физиономией предположил Шарак.

– Вам смешно, а мне чуть башку не раскроили моим собственным умывальным кувшином… Она…

Остаток фразы Конана потонул в хохоте его приятелей. В этот момент к их столу подбежал Фериан.

– Она сбежала, киммериец, – задыхаясь, выпалил он, – клянусь Митрой и Дагоном, я не верил, что она сможет пролезть в это узкое окно, но она вылезла.

Конан вскочил из-за стола:

– Она не могла далеко уйти. Акеба, Шарак, поможете мне найти ее?

Акеба кивнул и тоже встал с табурета. Шарак же скорчил недовольную рожу:

– Если ты не хочешь ее, киммериец, то оставь девчонку кому-нибудь другому.

Не удостоив его ответом, Конан бросился к выходу. Акеба за ним. Шарак, торопливо переставляя посох, последовал их примеру.

Оказавшись на улице, троица разделилась. Не меньше часа Конан метался по ближайшим кварталам, расспрашивая всех, кто попадался ему на пути. Но ни стоявшие на каждом углу шлюхи, ни внимательные торговцы, ни всезнающие уличные мальчишки – никто не видел красивую статную девушку в оранжевом. Лишь удивленные взгляды и отрицательно покачивающие головы были ответом киммерийцу.

Кое-кто из женщин пытался успокоить Конана, предлагая заменить собой беглянку, но тот не обращал внимания на их шутки. Правда, те мужчины, которые в ответ говорили, что и сами не упустили бы случая поймать такую девочку, неожиданно обрывали свои прибаутки под холодным взглядом киммерийца.

Вернувшись к трактиру, Конан застал у входа Акебу и Шарака. На вопросительный взгляд туранца он лишь покачал головой.

– Ну что ж, признаем, что ей удалось сбежать от нас, – сказал старый астролог. – Но это еще не повод торчать всю ночь, предоставив Фериану возможность отдать наше вино кому-нибудь другому. Мне нужно промочить горло после такой беготни.

Кувшины стояли там, где они их оставили. Но Конан не стал пить. Ясбет не выходила у него из головы. Его самого это удивляло, но он ничего не мог с собой поделать. Давиния могла заставить закипеть кровь любого мужчины, а Ясбет привлекала его не больше, чем любая красивая девушка, встреченная на улице. Но он дважды спас ей жизнь. Это заставляло киммерийца чувствовать ответственность перед ней. Ведь девушка действительно нуждается в его помощи.

Рассеянным взглядом Конан наблюдал, как к их стану приближался какой-то гирканиец, сутулый и кривоногий. Запах пота обгонял его на несколько шагов. Немного не дойдя до Конана, кочевник остановился, глядя на того исподлобья.

– Твоя женщина у нас, – сказал он гортанным голосом и подался назад под яростным взглядом киммерийца.

Конан вскочил из-за стола и уже наполовину вытащил меч из ножен, когда Акеба схватил его за руку. Не за ту, которая держала оружие, – благоразумие не подвело опытного воина.

– Выслушай его, прежде чем убить, – потребовал он.

– Говори! – рубанул Конан.

– С тобой хочет поговорить Тамур, – медленно начал гирканиец, постепенно набирая темп. – Ты подрался с некоторыми из наших, поэтому Тамур решил, что ты не захочешь говорить. Тогда мы схватили твою женщину, чтобы ты согласился поговорить с нами.

– Я поговорю. Но если ей причинили зло – я не остановлюсь перед убийством. Отведи меня к ней.

– Позже вечером, – последовал ответ.

– Сейчас.

– Через час после захода солнца за тобой придут. – Гирканиец взглянул на Акебу и Шарака и добавил: – За тобой одним.

Меч Конана вылетел из ножен и сверкнул в воздухе.

– Нет, Конан! – крикнул Шарак. – Если ты сейчас убьешь его, ты никогда не увидишь свою девушку.

– Убью этого, пришлют другого, – буркнул киммериец, но, поколебавшись, положил клинок на стол.

– Проваливай, пока я не передумал, – рявкнул он на кочевника, а затем схватил один из кувшинов и запрокинул голову, явно собираясь осушить его до дна. Гирканиец недоверчиво посмотрел на Конана в последний раз, а затем поспешил выскочить из трактира.

Глава 11

Давиния лежала, довольно потягиваясь, пока Ренда ловкими движениями пальцев втирала в ее кожу ароматное масло. В руках служанки явно было заключено какое-то волшебство, помогавшее госпоже снять напряжение ее любовных утех. А сегодня ей было от чего отдыхать. Этот варвар – мужик хоть куда. И главное, что он еще вернется. Хотя он и не сказал когда, весь ее опыт общения с мужчинами подсказывал ей, что никуда он не денется. Но и сама Давиния не знала, куда себя девать, вновь и вновь вспоминая блаженные мгновения, проведенные в его объятиях. Она была готова молиться любым богам, лишь бы Мундар Хан подольше не возвращался в город.

Стук в дверь оторвал руки Ренды от плеч светловолосой госпожи. С недовольным видом Давиния нетерпеливо ожидала возвращения служанки.

– Госпожа, – раздался голос Ренды, – вас хочет видеть один человек.

Давиния, забыв про свою наготу, вскочила на ноги:

– Варвар?

Она уже рассказала все своей доверенной прислуге. Почти все. Нет, Конан ни за что не решился бы открыть себя, явившись к парадному входу… Но кто же?

– Госпожа, это Джандар, Великий Повелитель Культа Хаоса.

Давиния удивленно захлопала глазами. Она, конечно, слышала об этом Культе, но ее жизнь была далека от любой веры или религиозных обрядов.

Интересно, с чего это к ней залетела эта важная птица? Может быть, он окажется очень даже забавным.

– Платье, Ренда, – скомандовала она.

– Госпожа, быть может, вы мне позволите…

– Нет. Платье. Быстро.

Она подняла руки, давая Ренде получше расправить на ней красное шелковое одеяние. Как всегда, служанка больше заботилась о репутации своей госпожи, чем сама Давиния.

Джандар ждал ее в зале для приемов. Двое рабов распахнули резные двери, впуская в зал Давинию. Когда двери за ее спиной закрылись, золотоволосая женщина на секунду остановилась, легким кивком головы ответив на приветствие гостя. Затем она прошла вперед, словно не глядя на Джандара, а на самом деле искоса внимательно разглядывая его.

– Ты… ты не такая, какой я тебя представлял, – сдавленным голосом произнес он.

Она позволила себе улыбнуться, все еще не поворачивая головы. Именно на такой эффект она и рассчитывала.

По первому впечатлению Джандар показался ей очень даже ничего. Хотя, конечно, бритая голова несколько портила общее впечатление. А оттопыренные уши придавали его лицу какое-то животное выражение.

Наконец Давиния посмотрела прямо в глаза посетителю. Что ж, мужчина как мужчина, и манипулировать им будет не труднее, чем всеми другими. Не считая того варвара. Отогнав от себя ненужные мысли, Давиния сосредоточилась на предстоящей беседе.

– Ты хотел меня видеть? Тебя ведь зовут… Джандар, да?

– Да. – Джандар начал приходить в себя. Но лишь частично, как показалось Давинии. – Ну, – продолжил он, – тебе понравилось мое ожерелье?

– Ожерелье?

– Рубиновое ожерелье, которое украли у меня сегодня ночью.

Его голос был настолько спокоен и даже ласков, что лишь некоторое время спустя до Давинии дошел смысл сказанного. Ее словно ударило молнией. Ожерелье. Да как же она не связалаприход Джандара с этим украшением? А все тот проклятый варвар. Она просто забыла обо всем, кроме него.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она, сама приятно удивившись тому, как твердо прозвучали ее слова.

– Не знаю, понравится ли Мундару Хану, если он узнает, что у тебя есть краденые драгоценности. Скорее всего, он очень заинтересуется тем, кто же принес его подруге такие побрякушки.

– Я купила его… – проговорилась Давиния и поняла, что попалась на свою же удочку, считая, что полностью завладела вниманием гостя.

– Я знаю, что Эмилио был твоим любовником, – тихо сказал Джандар. – А Конан, он что, занял его место?

– Что тебе нужно? – прошипела она, молясь всем богам, чтобы случилось чудо и ее непрошеный гость исчез.

– Немного информации, – ответил Джандар. – Где я могу найти этого Конана?

– Не знаю, – привычно соврала Давиния.

– Жаль, – его слова, словно стрелы, впивались ей в сердце, – очень жаль.

Давиния лихорадочно искала способ отвлечь Джандара от его цели. Но в ее голове мелькало лишь одно: «очень жаль, очень жаль».

– Можешь оставить ожерелье себе, – неожиданно предложил он.

Давиния удивленно уставилась на Джандара. Видимо, он все же не настолько непробиваем. В глазах бритоголового мужчины она прочла желание быть с нею, обладать ею. Тогда еще не все потеряно.

– Спасибо. Я…

– Надень его для меня.

– Конечно.

Это был шанс, и его надо было использовать. Давиния не торопясь, по-королевски вышла из зала, но, как только рабы закрыли за ней тяжелые двери, бросилась бежать.

Ворвавшись в свою спальню, она до полусмерти перепугала Ренду, поправлявшую разбросанные подушки.

– Расскажи мне все, что ты знаешь про этого Джандара! Только побыстрее, – потребовала Давиния, роясь в своих драгоценностях.

– Я много-то и не знаю, госпожа. Последователи этого Культа проповедуют…

– Не об этом, Ренда!

Разбросав в стороны украшения, Давиния схватила ожерелье и зажала его в кулаке.

– Расскажи мне то, что болтают слуги и рабы, о чем судачат на улицах. Ну же.

– Госпожа, слуги говорят, что он – очень могущественный человек. Один из самых влиятельных в Туране. Еще говорят, что его власть растет день ото дня. Говорят, например, что увеличение армии – его идея. Он сумел убедить в необходимости этого кое-кого из нужных людей, а те в свою очередь убедили короля. Хотя, конечно, Йилдиз давно мечтал об империи. Его не пришлось долго убеждать.

– И все же, – сказала Давиния, – это доказывает большую власть Джандара. Мундару Хану, несмотря на кровное родство, никогда не удавалось уговорить Йилдиза. А как же он этого добивается?

– У всех людей есть свои секреты, госпожа. Джандар ухитряется выведывать то, что люди хотели бы оставить в тайне. Ради этого они готовы выполнить любые просьбы Джандара. Многие говорят, что он колдун и что сам Культ невероятно богат.

– Насколько?

– Наверное, так же, как король Йилдиз.

Практичный ум Давинии немедленно начал работать над тем, как повернуть эту смертельно опасную ситуацию себе на пользу.

– Подай мне плащ. Живо! – скомандовала она служанке.

Когда Давиния вновь появилась перед Джандаром, на его лице отразилось удивление. Алый плащ укутывал женщину от шеи до ступней.

– Я не понимаю… А где же ожерелье?

– Я надела его специально для тебя.

С этими словами она распахнула плащ, под которым на ее прекрасном теле не было ничего, кроме кроваво-красных капель рубинов.

Лишь мгновение простояла она так. Затем, запахнув плащ, она поднялась на цыпочки и пританцовывая пошла по комнате, время от времени искушающе приоткрывая свою наготу, но не так полно, как в первый миг.

Давиния закончила свой танец, опустившись перед Джандаром на колени и спустив плащ с обнаженных плеч. Медленно-медленно она подняла глаза и поняла, что попала в точку. Лицо Джандара горело желанием. Пришел черед решающего удара.

– Варвар по имени Конан сказал мне, что остановился в «Синем быке». Это на улице Лотосовых Грез, рядом с портом.

Некоторое время Джандар смотрел на нее, плохо понимая, что она говорит. Затем он возбужденно пробормотал:

– Он мой! – Лицо Джандара стало абсолютно бесстрастным, и, посмотрев на Давинию, он добавил: – Что толку мужчине от женщины, если она обманывает его?

Давиния ответила с улыбкой:

– Наложница и содержанка должна быть честна и верна своему господину.

По крайней мере, подумала она, женщина должна заставить мужчину поверить в это. Вслух же она добавила:

– Но ты не мой господин. Пока что.

– Я могу забрать тебя с собой.

Давиния лишь покачала головой:

– Стража не выпустит меня. Но в дальней половине дворца есть старый выход. Им не пользуются, поэтому не ставят там почетного караула. Через час после того, как стемнеет, я буду там с моей служанкой.

– Сегодня вечером. Я пришлю за тобой людей.

Он резко наклонился, поднял ее и жарко поцеловал в губы.

Не так хорошо, как Конан, промелькнуло в ее голове. Жаль, конечно, что варвару суждено умереть. Сомнений в том, что задумал Джандар, у нее не было. Но Джандар – это шаг в будущее, а Конан – он из прошлого. А с прошлым Давиния всегда поступала одинаково: она выкидывала его из памяти, словно его никогда и не было.

Глава 12

По мере приближения назначенного часа «Синий бык» наполнялся посетителями – хохочущими проститутками и пьющими мужчинами. Конану было не до веселья и не до вина. Он сидел за столиком со своими друзьями и мрачно глядел на дверь.

– Когда же он придет? – не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Шарак. – Я уверен, что уже давно пора.

Ни Конан, ни Акеба не ответили и даже не отвели взгляда от входной двери. Кулак Конана крепко сжимал рукоять меча.

– Тоже мне приключения, – не унимался старик-астролог, – сидишь тут и ждешь неизвестно чего…

– Вот он, – тихо сказал Акеба. Конан уже стоял у стола. Длинноносый гирканиец остановился в дверях, кивая киммерийцу и бросая взгляд на улицу. – Удачи тебе, киммериец, – тихо сказал Акеба.

– И тебе, – ответил Конан.

Пока он шел по комнате к выходу, до него донесся недоумевающий голос старика:

– При чем тут эти пожелания удачи! Они просто хотят поговорить, вот и все…

Ответа Акебы Конан не услышал, если тот и сподобился объяснять что-то Шараку. Опытный сержант наверняка знал, как много людей, вызванных на такой ночной разговор, никогда больше не возвращались.

– Пошли, – сказал Конан гирканийцу, и тот, бросив последний подозрительный взгляд в обе стороны по улице, повел за собой киммерийца.

На город опустилась ночная тьма. Луна, словно серебряная монета, висела низко над горизонтом. Улицы были освещены факелами, горящими у входов в кабаки, из которых доносились веселые голоса, песни, смех, иногда звуки драки.

– Куда ты ведешь меня? – спросил Конан.

Гирканиец не ответил. Он шел, сворачивая явно наугад, постоянно озабоченно оглядываясь.

– Мои друзья не пойдут со мной, – сказал ему Конан. – Я же обещал пойти один.

– Я боюсь не твоих друзей, а… – тут гирканиец замолчал и больше не проронил ни слова.

Конан заинтересовался, чего же так боится его провожатый, но, не придумав ничего подходящего, предпочел сконцентрировать свое внимание на том, чтобы не потерять ориентацию в этих закоулках. Когда длинноносый кочевник остановился перед какой-то дверью и открыл ее, Конан был уверен, что, несмотря на столь долгий путь, проделанный ими, «Синий бык» находится всего-то в паре кварталов к северу. В случае если встреча перейдет в стычку, будет неплохо знать, где находишься.

– Иди первым, – сказал киммериец. Кочевник, ни слова не говоря, повиновался. Деревянные ступени лестницы, ведущей на второй этаж, заскрипели под его ногами. Конан покрепче сжал меч и шагнул вслед за ним.

Лестница привела их к двери, за которой оказалась комната, освещенная двумя коптящими светильниками. Мерзкий запах горелого жира смешивался с запахом пота. С десяток гирканийцев, сидевших в комнате, недобро уставились на Конана, но никто не протянул руку к оружию. Одного из них Конан узнал по шраму на лице. Это об его голову Эмилио разбил кувшин.

– Меня зовут Тамур, – сказал человек со шрамом. – Ты – Конан?

– Да, я Конан, – коротко подтвердил киммериец. – Где девушка?

Тамур махнул рукой, и двое гирканийцев открыли большой сундук, стоявший у стены. Они подняли Ясбет, связанную и с кляпом во рту. Ее оранжевое платье было изодрано и перепачкано, а на пыльных щеках отпечатались высохшие следы слез.

– Я же предупреждал твоего человека. Если с ней что-нибудь случится, я…

– Нет, нет, – поспешил оборвать его Тамур. – Ее платье было таким, когда мы схватили ее около того трактира. Если бы мы надругались над ней, разве показали бы мы ее тебе, рассчитывая на разговор с тобой.

Может, он и не врет, подумал Конан, вспомнив крохотное окно, через которое пришлось выбираться девушке.

– Развяжите ей ноги.

Один из кочевников перерезал веревку, стягивавшую ноги девушки. Она попыталась встать, но со стоном, заглушенным кляпом, повалилась на крышку сундука. Вопросительно поглядев на Конана, кочевник потянулся ножом к связанным рукам Ясбет и ее кляпу. Киммериец отрицательно покачал головой. Он по опыту знал, что она может натворить или наговорить, если ей дать свободу. Ясбет бросила злобный взгляд на Конана, но, к его удивлению, осталась сидеть неподвижно и тихо.

– Тебя узнали, когда ты был в лагере Баальшама, – сказал Тамур.

– Баальшам? А кто это?

– Ты знаешь его как Джандара. Кто знает, как его зовут по-настоящему? – Тамур вздохнул. – Может быть, будет легче, если я начну издалека, с самого начала?

Люди Тамура поставили на стол флягу с дешевым вином и две глиняные кружки. Сам Тамур сел за одним концом стола, Конан – за другим. Киммериец обратил внимание, что никто из кочевников не становится за его спиной, все старательно держат руки в стороне от оружия. Это казалось странным. За гирканийцами закрепилась слава народа, не обремененного традициями вежливости и благородства. Оказавшись вот так, десять против одного, они могли бы меньше обращать внимание на комфорт гостя. Конан принял кружку из рук Тамура, но как только тот заговорил, киммерийцу стало не до вина.

– Пять лет назад, – начал свой рассказ кочевник со шрамом на лице, – среди нас появился человек по имени Баальшам. Он и еще два человека со странной желтой кожей. Он продемонстрировал кое-какие познания в магии и был принят нашими шаманами. Тогда он начал свои проповеди о неизбежном возвращении к Хаосу и неотвратимости рока. Среди молодежи его речи пользовались успехом. Ведь он называл западные народы порождением зла и учил, что в один прекрасный день гирканийские всадники переправятся через море Вилайет и очистят погрязшие в пороке земли.

– Ничего себе, замахнулся, – пробормотал Конан. – Но, похоже, у него ничего не вышло?

– Он был уже близок к успеху. Вокруг него собрались тысячи молодых воинов. А кроме того, он стал сильно влиять на Совет Старейшин. Затем по ночам нам стали попадаться странные существа – полулюди, полудемоны. Они поведали нам, что они – души убитых людей, наших друзей и братьев, заколдованные Баальшамом и вынужденные повиноваться ему. То, что им удавалось выследить и разузнать, и служило основой влияния Баальшама на Совет Старейшин.

Ясбет что-то громко замычала сквозь кляп и резко замотала головой, но мужчины не обратили внимания.

– Я видел такое колдовство, – подтвердил Конан, – страшная штука. Ну, и как его выставили? Я не поверю, что этот мерзавец покинул вашу страну по собственной воле.

– В одну ночь против него восстали десять племен. Те самые люди-демоны, которые предупреждали нас, сражались против нас, повинуясь его воле, как и множество молодых воинов – его последователей.

Тамур потрогал шрам на щеке:

– Это мне оставил родной брат. Да, эти воины – наши братья, дети, друзья – погибли все до единого. Даже их девушки бились насмерть. Лишь то, что нас было больше, принесло нам победу. Баальшам бежал, и вместе с ним исчезли демоны. Чтобы предотвратить резню между родами, Совет Старейшин постановил, что никто не вправе требовать отмщения за кровь погибших в этой битве близких. Мы решили вычеркнуть из памяти имена тех, кто пошел за Баальшамом. Но кое-кто из нас не смог забыть, что мы были вынуждены проливать ту же кровь, что течет в наших жилах. Когда заезжие купцы рассказали нам о человеке по имени Джандар и созданном Культе Хаоса, мы поняли, что это – Баальшам. Пятьдесят человек переправились через море, чтобы отомстить ему. Прошлой ночью нас постигла неудача. Теперь нас всего девятнадцать… – Тамур замолчал. Конан нахмурился:

– Занятная история. А при чем здесь, собственно, я?

– Потому что нам нужна твоя помощь, – неохотно выдавил из себя Тамур.

– Помощь? – воскликнул Конан.

Тамур поспешил продолжить:

– Когда обрушилось здание дворца Баальшама, вырвались на свободу огромные силы. Сама земля плавилась и кипела, как вода. Теперь это место называется Проклятой Землей. Три дня и три ночи наши шаманы работали, чтобы сдержать зло, идущее с этого места. Теперь ни один из нас не может преодолеть барьер этих заклятий. Но там внутри наверняка осталось что-то из колдовских приспособлений Баальшама, которые можно было бы обратить против него самого. Не мог же он забрать с собой все, когда бежал. Но ни один гирканиец не сможет пройти за барьер живым. Ни один гирканиец, – закончил Тамур и пристально поглядел на Конана.

– Я расквитался с Джандаром, – ответил киммериец.

– А расквитался ли он с тобой? Злоба Баальшама не ослабевает со временем.

– А что мне до его злобы. Он не знает, где меня найти. Не знает даже, кто я такой. Пусть его злоба хоть сожрет его самого.

– Ты мало его знаешь, – настойчиво продолжал Тамур. – Он…

С громким треском обломилась доска пола, и из образовавшейся дыры вылезла серо-зеленая рука, схватившая Конана за лодыжку.

– Это те демоны! – закричал один из кочевников, вытаращив глаза.

Ясбет застонала сквозь кляп. Мужчины, еще толком не понимая, что происходит, схватились за оружие.

Конан вскочил на ноги, пытаясь освободиться. Но эти мертвые узловатые пальцы держали его невероятно цепко. Еще одна уродливая рука появилась из дыры в полу и потянулась к киммерийцу. Его меч свистнул, рассекая воздух: одна рука упала на пол, обрубок второй так и остался висеть на его лодыжке.

Острием меча Конан сковырнул на пол эту мертвую ладонь. В это же время он увидел, как из-под пола лезет страшное создание, с безгубым оскаленным ртом, горящими глазницами, размахивающее обрубками рук. Увидев лежащие на полу ладони, чудовище потянулось к ним – и одна мертвая плоть мгновенно приросла к другой. Чудовище продолжало прокладывать себе путь в комнату, запросто ломая толстые доски пола.

Вдруг другая пара рук проломила стену, впившись в тело одного из гирканийцев. Конан снес голову карабкающемуся сквозь пол созданию, но даже в таком виде оно продолжало двигаться к своей цели.

Третья голова проломила пол, и появившаяся вслед за ней рука схватила за ногу Ясбет. Девушка вскрикнула и потеряла сознание.

Конан подхватил падающую Ясбет, ударом меча обрубив вцепившуюся в нее мертвой хваткой руку. Больше в этой комнате делать нечего, пронеслось в его голове, если, конечно, он не собирается окончить здесь свою жизнь.

– Бежим! – крикнул он. – Надо выбираться отсюда.

Положив Ясбет себе на плечи, он вылез через окно и выпрыгнул на улицу. Кое-кто из гирканийцев последовал за ним. Не обращая ни на кого внимания, Конан побежал прочь по улице. Некоторое время до него доносились звуки разгоревшегося боя, неожиданно стихшие. Киммериец остановился, но ничего не увидел в темноте.

Из-за его плеча раздался сдавленный стон. Ясбет. Конан опустил ее на землю и, вздрогнув, увидел, что мерзкая ладонь все еще висит на лодыжке девушки. Сыпля проклятиями, он один за другим разогнул мертвые пальцы и, размахнувшись, швырнул серо-зеленую кисть подальше в ночную темноту.

Ясбет снова застонала и вдруг открыла глаза.

– Я… мне снились кошмары… – прошептала она.

– Это был не сон, – сквозь зубы процедил Конан, напряженно ожидая звуков погони. – Но с этим покончено, – добавил он, очень желая, чтобы так оно и оказалось.

– Но эти демоны… ты думаешь, они были на самом деле? – Ее чуть не вырвало. – Откуда они взялись? Зачем? – заревела она.

Конан зажал ей рот и недовольно сказал:

– Я готов поспорить на что угодно, что это дело рук Джандара. И если ты не прекратишь орать на всю улицу, то его милые создания запросто найдут нас. Кто знает, удастся ли так легко скрыться во второй раз.

Он осторожно убрал руку от ее рта.

– Я не верю тебе, – сказала Ясбет. – Ни тебе, ни твоим вонючим гирканийцам!

Правда, голоса она больше не повышала.

– Это страшный человек, – спокойно сказал Конан. – И самое черное колдовство исходит от него. Я уверен, что то, что мы видели, – еще не предел его мастерства.

– Не может быть, Культ…

– Тсс!

Топот множества ног послышался из дальнего конца улицы. Толкнув Ясбет поглубже в тень, Конан ждал, держа меч наготове. В темноте замаячили неясные силуэты. До Конана донесся запах давно не мытых тел и бараньего жира.

– Тамур? – тихо позвал Конан.

Несколько клинков сверкнули в темноте. Затем один из силуэтов сделал шаг вперед и спросил:

– Конан?

– Да, – ответил киммериец. – Скольким удалось спастись?

– Тринадцати, – вздохнул Тамур, – остальных разорвали на куски. Теперь ты понимаешь, что должен пойти с нами? Это были демоны Баальшама. Он все равно рано или поздно найдет тебя.

Конан почувствовал, как Ясбет вздрогнула.

– Он меня не найдет. Он даже не знает, кого искать.

Неожиданно один из гирканийцев перебил их.

– Огонь, – сказал он, – к северу от нас. Большой пожар.

Конан взглянул в ту сторону, и его сердце сжалось. Да, это был большой пожар. И если он не ошибался, «Синий бык» был в самом центре этого огня. Не говоря ни слова, киммериец схватил Ясбет за руку и побежал в сторону зарева. Кочевники бросились за ним, хотя его это меньше всего интересовало.

Улица Лотосовых Снов была забита людьми, разглядывающими пожар. Горели четыре дома, «Синий бык» сильнее других. Пожар отбрасывал свои багровые отсветы на лица зевак. Часть людей (и Фериан среди них), организовали цепочки от ближайшего колодца. Но было ясно, что большая часть квартала сгорит прежде, чем удастся остановить огонь.

Пробираясь сквозь толпу зевак, Конан услышал знакомый голос:

– А я тебе говорю, стоило только ткнуть его этим посохом, как он тотчас же исчез в облаке дыма. А ты не верил, что посох волшебный.

Улыбаясь едва ли не в первый раз за эти дни, Конан повернулся и пошел на голос. Он наткнулся на перепачканных копотью Акебу и Шарака, сидящих прислонившись к дверям гончарной лавки.

– Ты вернулся, – сказал Шарак, увидев приближающегося Конана, – и девчонка с тобой. А мы-то думали, что это ты подвергаешься опасности сегодня ночью. Кстати, я тут убил одного демона.

– Демона? – хрипло спросил Конан.

Акеба кивнул:

– Похоже, что только так их и можно назвать. Они врывались сквозь пол и стены, разрывая на куски всех, кто попадался на пути. Похоже, они искали кого-то, не оказавшегося в трактире.

– Меня, – сухо сказал Конан.

Ясбет запротестовала:

– Не может быть!

Но мужчины не обратили на нее внимания.

– Я же говорил, что он найдет тебя, – раздался голос подошедшего Тамура. – Теперь ты сам видишь, что у тебя нет другого выхода, кроме как отправиться с нами в Гирканию.

– Гиркания! – воскликнул Шарак.

Конан неохотно кивнул в знак согласия. Выбора не было. Или уничтожить Джандара, или погибнуть самому.

Глава 13

Ранним утром Конан шел по длинному каменному причалу к нужному ему судну. «Танцующая в волнах» выглядела инородным телом среди тяжелых транспортных галер и парусников. Меньше чем двадцать шагов в длину, она несла лишь один парус. Пятнадцать весел можно было спустить в один ряд с каждого борта. Высоко загнутый нос и узкая корма придавали ей вид очень быстрого судна. Конану приходилось видеть такие корабли в бухте Султанапура. Их использовали контрабандисты, обходившие королевскую таможню. Для посторонних эти корабли маскировались под рыболовные шхуны. Не была исключением и «Танцующая в волнах». Еще на подходе в нос Конану ударил запах тухлой рыбы, смешанный с вонью пригоревшей на камбузе пищи.

Он очень осторожно поднялся по сходням и внимательно осмотрелся. Команды таких судов, мягко говоря, недолюбливали незнакомцев. Два почерневших от загара матроса с тонкими косичками на затылках уставились на ступившего на палубу киммерийца немигающими черными глазами.

– Где ваш капитан? – начал он и вдруг услышал подозрительный шорох за спиной.

Резко развернувшись, Конан успел перехватить руку с занесенным над ним кинжалом и оказался лицом к лицу с остроносым человеком в красной косынке на голове. Да, это тот самый иранистанец, чьих друзей Конану пришлось отправить на тот свет в первый же день его пребывания в Аграпуре. И если этот парень был членом команды «Танцующей в волнах», то и те двое, вполне вероятно, плавали на этом же судне. Иранистанец открыл рот, но Конан не стал дожидаться, пока тот выскажет то, что хотел. Одним движением он сгреб остроносого в охапку и вышвырнул его за борт. Подняв фонтан брызг, тот грохнулся в вонючую портовую воду и поплыл прочь, даже не обернувшись.

– Разрази меня гром! – прорычал человек с бычьей шеей, вылезший из трюма на палубу. Его череп был лыс, если не считать длинного чуба на лбу, зато на грудь спускалась роскошная борода. Маленькие мышиные глазки впились в Конана. – Это из-за тебя весь крик?

– Ты что, капитан? – спросил Конан.

– Да. Меня зовут Муктар. Что же здесь все-таки происходит, Эрлик тебя побери?

– Я поднялся на борт, чтобы нанять твою посудину, а один из твоих людей решил воткнуть мне кинжал в спину. Я просто выкинул мерзавца за борт.

– Выкинул за борт… – повторил капитан подозрительным тоном. – Значит, ты говоришь, что хочешь нанять «Танцующую в волнах»? Зачем?

– Торговая поездка в Гирканию.

– Купец, значит… Ты что, за дурака меня держишь? – рассмеялся Муктар, упершись руками в бока.

Конан сжал зубы и подождал, пока моряк отсмеется. Накануне Акеба и Тамур сочинили эту историю про торговца. Дело в том, что гирканийские племена и раньше не очень-то доверяли чужакам, а после истории с Джандаром допускали в свои земли только купцов. Конан с тоской подумал о золоте Давинии. После закупки необходимого товара и платы за наем судна вряд ли останется сумма, достаточная даже для одной веселой ночи.

Наконец смех Муктара стих, его живот перестал колыхаться, а в глазах зажегся алчный огонек.

– Ну, да ладно, – сказал капитан, – в конце концов, можно попробовать. Я бы, пожалуй, взял с тебя совсем недорого. Пятьдесят монет.

– Двадцать, – сразу же назначил свою цену Конан.

– Никакой торговли. Ты и так уже стоил мне одного члена экипажа. Он хоть не утонул? Если он утонет, то портовые власти заставят меня выловить труп и похоронить за мой счет. Ладно, сорок золотых. И учти, что это очень дешево.

Конан вздохнул. Нельзя было терять времени. Если Тамур говорит правду, то сваливать из города нужно до заката.

– Давай поделим разницу пополам. Тридцать монет. Это мое последнее слово. Если тебя не устраивает, я найду другой корабль.

– В этом порту нет такого корабля, который смог бы причалить к гирканийскому берегу.

– Завтра или послезавтра появится нужный корабль.

– Ладно, – с недовольным видом согласился Муктар. – Тридцать золотых монет. И учти, что это очень дешево.

– Договорились. Отчаливаем, как только загрузимся.

– К чему такая спешка?

– Торговля – дело такое. Ни к чему терять время.

* * *

– Говори, – приказал Джандар и заходил из угла в угол, слушая доклад молодого парня, одного из посвященных.

– Великий Господин, мы нашли одного иранистанца, который утверждает, что дважды подрался с человеком, как две капли воды похожим на Конана. Этот иранистанец был матросом на шхуне контрабандиста «Танцующая в волнах», которая отчалила из порта сегодня днем, загрузившись товаром. Среди пассажиров – группа гирканийцев, высокий голубоглазый варвар и девушка, похожая по описанию на ту, что исчезла из лагеря в ночь нападения гирканийцев. – Он прервал доклад, явно рассчитывая услышать похвалу за столь подробную информацию.

– Место назначения? – резко спросил Джандар. – Куда направилось судно?

– В Гирканию, как мне сообщили, Повелитель.

– Ты не находишь, что это достаточно важно, чтобы сообщить мне без напоминания?

– Но, Великий господин, раз уж они бежали, то не все ли равно…

– Не тебе решать, что важно, а что нет. Еще что-нибудь узнал?

– Нет, Повелитель.

– Тогда пошел вон!

Еще прежде чем за юношей закрылась дверь, Джандар уже забыл о нем. Человек, которого когда-то звали Баальшамом, подошел к окну. Отсюда ему была видна Давиния, раскинувшаяся в тени деревьев в саду. Один из рабов обмахивал ее опахалом из белоснежных страусовых перьев. Никогда еще в жизни Джандара не было такой женщины. Такой пленительной и возбуждающей.

– Я послушал, что говорят люди, Повелитель, – раздался голос Че Фана за его спиной. – Уже пошли недовольные разговоры, что с нею обращаются не так, как с другими.

Джандар вздрогнул и обернулся. Оба кхитайца стояли перед ним. За все годы, что они следовали за ним, он так и не привык к неслышности их движений и неожиданности появления.

– Если болтливые языки не держатся за зубами, я позабочусь о том, чтобы этих языков не осталось вовсе.

– Простите, Великий Господин, если я заговорил не вовремя, – сказал с поклоном Че Фан.

– Сейчас есть более важные дела, – сказал Джандар. – Этот варвар уплыл в Гирканию. Если бы он просто бежал, то вряд ли бы стал нанимать судно. Нет. Он решил найти что-то, какое-то оружие, которое можно использовать против меня.

– Но ведь там ничего не осталось, Повелитель, – возразил Суйтай, – все уничтожено.

– Ты уверен? Я не могу рисковать делом своей жизни. Я приказал приготовить самую быструю галеру в Аграпуре. Вы немедленно отправитесь на ней в Гирканию. Убейте этого Конана и привезите мне то, что ему удастся найти.

– Слушаемся, Великий господин, – в один голос ответили оба кхитайца.

Все будет хорошо, говорил себе Джандар. Все хорошо. Он уже слишком высоко забрался, чтобы позволить себе упасть. Слишком высоко.

Глава 14

Серые волны с размаху разбивались об изогнутый нос «Танцующей», и над ее палубой висела водяная пыль. Треугольный парус стоял вертикально, глядя острым углом в небо, где бледное солнце стояло на полпути от зенита к западному горизонту.

На корме один из моряков, едва ли чуть ниже Конана ростом, но намного шире его в плечах, наваливался всем своим немалым весом на руль. Большая же часть команды лежала, отдыхая среди тюков с товаром.

Конан стоял на палубе, придерживаясь за один из канатов. Он не был моряком, но время, проведенное среди султанапурских контрабандистов, по крайней мере, приучило его желудок к постоянной качке.

Акебе повезло меньше. Разогнувшись, после того как очередной раз ему пришлось перевеситься через борт, он глухо сказал:

– Нет, лошадь двигается не так. Неужели это никогда не прекращается?

– Никогда, – сказал Конан, но, посмотрев еще раз на Акебу, смягчил ответ: – Иногда бывает меньше. В любом случае, скоро ты привыкнешь. Посмотри на гирканийцев. Это всего лишь второе путешествие в их жизни, но не похоже, чтобы им было плохо.

Тамур и другие кочевники сидели около мачты, ведя свою неторопливую, нескончаемую беседу. Они передавали друг другу кувшины с вином и куски белого овечьего сыра, прерывая разговор только затем, чтобы откусить кусок или приложиться к кувшину.

– Не хочу я их видеть, – икая, сказал Акеба. – Клянусь Митрой, я не знаю, что воняет хуже – тухлая рыба или их чертов сыр.

Центром внимания нескольких матросов оказался Шарак.

– И вот я ударил их своим волшебным посохом, – он грозно замахал своей палкой, – и три демона рассыпались в прах. Остальные жалобно выли, моля о милости. Но для таких мерзких созданий у меня нет милости. Многих и многих из них я превратил бы в пыль и безобидный дымок, но они растаяли, спасаясь от меня, бежали в свой адский мир, изрыгая пламя, чтобы замедлить мою погоню…

– Слушай, Акеба, неужели он и вправду смог что-то сделать против этой мерзости? – спросил Конан. – Сколько лет старикан всем расхваливает свой посох, но я еще ни разу не видел, чтобы от него было больше пользы, чем от обычной клюки.

– Не знаю, – ответил Акеба. Он всячески старался не обращать внимания на качку, но, судя по зеленоватому оттенку его лица, это ему плохо удавалось. – В первый момент я увидел, как старик запрыгал не хуже молодого танцора, исполняющего танец на углях. При этом он во все стороны тыкал своим посохом. А потом мы вместе выскочили на улицу. А пожар – это Фериан сам виноват. Он запустил светильником в одного из демонов. Тому хоть бы что, зато горящее масло растеклось по стене и полу.

– Спалил свой трактир… – задумчиво сказал Конан. – Я думаю, открыть новое заведение будет стоить недешево, хотя сдается мне, что у него хватит золота еще на десять таких забегаловок.

Муктар, проходя мимо, остановился рядом с Конаном, посмотрел в небо, а затем в глаза киммерийцу.

– Туман, – буркнул капитан, помолчал, а потом добавил: – Перед закатом. Море Вилайет коварно…

Оборвав фразу, словно наговорил лишнего, капитан пошел к рулю той самой походкой, которая на суше кажется переваливанием с боку на бок, а на корабле гасит все движения палубы.

Конан внимательно посмотрел ему вслед:

– Чем дальше мы отплываем от Аграпура, тем меньше он говорит. И тем меньше я ему доверяю.

– Он ждет не дождется получить вторую половину денег. А кроме того, вместе с гирканийцами нас больше, чем его людей.

Золото было помянуто Акебой совсем некстати. После расчетов за товар и судно в кошельке у Конана осталось всего восемь монет. В иные времена это показалось бы киммерийцу изрядной суммой, но чтобы так сразу, после сотни… Он поймал себя на том, что мечтает получить прибыль с продажи товара. Обычно одни эти слова – товар, торговля, прибыль – оставляли у него во рту кислый привкус, как от гирканийского сыра.

– Да, дай Муктару волю, он нас точно скормил бы рыбам, а товар загнал бы подороже. Эти контрабандисты знают хороших покупателей. Эй, что с тобой, Акеба?

Туранец снова перегнулся через борт, и его плечи задергались от приступа тошноты, хотя в желудке уже давно ничего не осталось.

Ясбет подбежала к ним со стороны кормы, ловко перепрыгивая через лежащих людей и огибая тюки с товарами.

– Мне не нравится этот Муктар, – заявила она Конану. – Он таращится на меня, словно покупатель на невольничьем рынке.

Еще до отплытия Конан, решив, что ее оранжевые лохмотья – не лучший наряд для плавания, купил ей одежду по своему усмотрению. Сейчас на ней была короткая кожаная куртка, под ней – серая шерстяная туника, шаровары из такого же материала и сапоги до колен. Одежда, конечно, мужская, но то, как облегала ткань тело Ясбет, не оставляло сомнений в том, что под нею – женщина.

– Не бойся, – твердо сказал Конан.

Надо будет поговорить с капитаном с глазу на глаз, подумал Конан. Вряд ли тот понимает что-то, кроме тяжелых кулаков. Заодно и другим любителям поглазеть будет наука.

– С тех пор как я с тобой, мне нечего бояться, – просто сказала Ясбет. – Ой, а что с Акебой, Конан? – Сама она не испытывала, к счастью, никаких неудобств от качки.

– Приболел.

– Бедняжка. Может, принести ему теплого супа?

– Эрлик побери эту женщину! – простонал Акеба, содрогаясь всем телом.

– Я думаю, что суп ему понадобится чуть позже, – рассмеялся Конан.

Взяв Ясбет за руку, он отвел ее от борта и усадил на перевернутое ведро. На этот раз его лицо было совершенно серьезно.

– Ты что такой мрачный, Конан? – спросила она.

– Если вдруг начнется какая-нибудь заварушка, – негромко сказал киммериец, – на борту или потом, на берегу, держись ближе ко мне или к Акебе, если меня рядом нет. Если случится худшее – Шарак поможет тебе спастись. Он, конечно, не боец, но до таких лет не дотягивают, не научившись искусству выживания.

Тонкая морщина прорезала лоб Ясбет.

– Почему ты говоришь так, словно не собираешься оставаться со мной?

– Никто не знает, что может случиться, а я хочу, чтобы ты была невредима.

– Я так и думала, – сказала она с непонятными Конану теплотой и счастьем.

– В крайнем случае, доверься Тамуру, но только если нет другого выхода.

Этот кочевник внушал Конану больше симпатии, чем остальные. По крайней мере казалось, что он не станет предавать, но Конан предпочел бы не испытывать того на верность. Недаром древняя поговорка гласит: «Если берешь в друзья гирканийца, лучше оплати свои похороны заранее».

– Не доверяй больше никому. Даже если это будет значить, что тебе придется искать дорогу домой одной.

– Но ты же будешь со мной. Я знаю, – улыбнулась Ясбет.

Конан хмыкнул. Взяв ее с собой, он подвергал девушку не меньшей опасности, чем оставив служить Джандару. Как же помочь ей добраться до дома? Эх, если бы она могла сама за себя постоять. Сама…

Покопавшись в тюках, Конан вытащил из одного очень длинный прямой кинжал немедийской работы. Его клинок не был заточен. Гирканийские кочевники считали единственным доказательством новизны оружия – первый след от точильного камня, оставленный точилом на их глазах.

Подбросив длинный (ненамного короче меча) кинжал, Конан поймал его за клинок и протянул рукоятку Ясбет. Она удивленно уставилась на него.

– Возьми, – сказал Конан.

Девушка нерешительно обхватила пальцами обмотанную кожей рукоятку и, когда Конан ослабил хватку, едва ли не выронила кинжал на палубу.

– Тяжелый, – смеясь, сказала она.

– Украшения, которые ты таскала на себе дома, весили, наверное, не меньше. И ничего. К этому тоже привыкнешь, прежде чем мы доплывем до Гиркании.

– Привыкну к этой штуке?

Ее удивленный возглас вызвал улыбки и смешки лежавших поблизости матросов. Кочевники и те перестали жевать и, замолчав, повернули к девушке головы. Рот Тамура застыл в недоверчивой ухмылке.

Конан пытался не обращать на них внимания, с трудом удерживая себя от того, чтобы расквасить пару первых попавшихся носов.

– Меч слишком тяжел для тебя, – сказал он девушке, – сабля или ятаган легче, но ты не успеешь научиться пользоваться ими до того, как мы доберемся до места. А владеть клинком тебе придется научиться.

Ясбет молча смотрела на киммерийца широко раскрытыми глазами, растерянно прижимая к груди кинжал.

Хриплый хохот прокатился по палубе. Вслед за этим послышался голос Муктара:

– Это же баба! Ты что, решил научить бабу драться?

Конан проглотил вертевшееся на языке ругательство и ограничился лишь короткой фразой:

– Любой может научиться держать в руках кинжал.

– Может, и младенцев будешь учить?

– Ребята, – Муктар повернулся к своей команде, – перед вами человек, который плывет в Гирканию, чтобы научить овец охотиться на волков.

Подбодренные капитаном, матросы тоже начали бросать иронические реплики в адрес Конана.

В глазах киммерийца горело столько огня, что, казалось, хватило бы и на небольшую кузницу.

– Ставлю золотую монету, что через полчаса я научу ее, как противостоять любому из твоих ублюдков.

Муктар усмехнулся в бороду и промычал:

– Монету? Может, сразу пять?

– Договорились. Пять так пять, – отрезал Конан.

– Ну, иди учи ее, варвар. Посмотрим, как она поможет тебе облегчить кошелек.

Конан уже и рад был пойти на попятную. Но боги не хотели, вняв его мольбам, сделать так, чтобы все вокруг забыли его слова. Он мрачно отвел Ясбет в сторону и поправил ее пальцы на рукоятке.

– Держи вот так, девочка.

Ее рука совершенно не сопротивлялась его движениям и держала кинжал не крепче, чем тесто держит погруженный в него нож. Глаза Ясбет неотрывно следили за лицом Конана.

– Да очнись ты наконец, – рявкнул киммериец. – Держи кинжал так, как будто это моя рука.

– Так ты и вправду веришь, что я смогу… – в ее голосе слышалось удивление и недоверие, – что я смогу научиться обращаться с оружием? И даже защитить себя от мужчины?

– Я бы не поставил на тебя, если бы не был уверен, – сказал Конан со вздохом. – Я знал женщин, которые владели кинжалом не хуже мужчин, и даже лучше, чем многие. Пойми, это не оружие грубой силы, как топор. Тут нужна подвижность и быстрота реакции. Только дурак будет отрицать, что ловкость и быстрота присущи женщинам.

– Но победить мужчину… Я же никогда раньше ничего такого в руках не держала. – Вдруг, присмотревшись к кинжалу, она нахмурила брови: – Он тупой. А кинжал должен резать. Это даже я знаю.

– Я потому и выбрал для тебя этот кинжал, чтобы ты потренировалась. Смотри, его конец достаточно острый, чтобы пустить кровь. Но зато ты случайно не убьешь своего противника, а мне не придется убивать Муктара.

– Понятно, – кивнула Ясбет.

Ее лицо приняло суровое выражение, и она сделала шаг вперед. Конан едва успел схватить ее за руку.

– Подожди, еще рано, – улыбнулся он. – Сначала выслушай меня. Эти контрабандисты опасны ночью, когда нападают со спины. В открытом бою им грош цена. Но все равно, в настоящем поединке он тебя в два счета убьет.

– Тогда как…

– Помни, что ты всегда можешь убежать…

– Я не стану этого делать. У меня не меньше гордости, чем у любого мужчины, включая тебя.

– Но у тебя пока нет навыков. Ты должна победить хитростью и внезапностью. Пока только так. Умение придет позже. Запомни. Наноси удар, только когда противник потеряет равновесие. А в остальное время – убегай. Швыряй все, что подвернется, ему в голову или под ноги, но не пытайся попасть в оружие или туловище. Все эти предметы он легко отобьет клинком. Пусть он думает, что ты в панике. Визжи, если хочешь.

– Не собираюсь.

Конан подавил улыбку.

– И еще. Тебе будет легче победить, если он будет видеть в тебе женщину, а не противника.

– А как мне пользоваться оружием?

– Бей им, – рассмеялся Конан, глядя в ее удивленные глаза. – Представь, что твой клинок – это палка. Да, и не забудь, что им можно колоть. Люди часто используют такой длинный кинжал только как рубящее оружие, забывая, что у него еще есть острие. Запомни, что я тебе сказал, и ты победишь.

– Ну, долго ты там будешь болтать? – крикнул Муктар. – Твое время истекло. Если ты поговоришь еще столько же, Байан совсем состарится. Какой из него тогда воин.

Рядом с капитаном стоял худощавый человек среднего роста, жилистый, загорелый на солнце. Он медленно описывал саблей круги в воздухе, обнажая в недоброй улыбке желтые зубы.

Сердце Конана екнуло. Он в глубине души надеялся, что Муктар выставит кого-нибудь вроде повара – толстого коротышки – или, по крайней мере, самого массивного из его матросов. Тогда быстрота движений девушки была бы серьезным оружием. А этот человек, похоже, мог двигаться быстрее, чем горная серна. Конан решил, что скорее разорвет договор и подставит себя под всеобщие насмешки, чем позволит причинить вред Ясбет.

Он уже было раскрыл рот, но Ясбет опередила его, шагнув вперед и выставив сжатый обеими руками кинжал.

– Как, ты сказал, его зовут? – насмешливо спросила она. – Байан? По-моему, куда лучше ему подходит Байя – уж больно он похож на женщину.

Конан застыл, раскрыв рот. Неужели девчонка сошла с ума?

Глаза Байана были готовы выскочить из орбит.

– Я заставлю тебя умолять, чтобы я продемонстрировал тебе, что я мужчина, – прохрипел он.

– Муктар, – позвал Конан. – Учти, что все это – только игра. Если он причинит ей сильную боль или ранит ее – ты умрешь через секунду после него.

Бородатый неохотно кивнул в знак согласия. Наклонившись к уху Байана, он что-то требовательно приказал ему.

Жилистый матрос только отмахнулся. Подняв саблю, он рванулся к Ясбет с диким улюлюканьем и свирепой гримасой на лице. Конан покрепче сжал рукоять меча. Байан подскочил к девушке, не нанося удара. Было ясно, что он собирается запугать ее одним своим видом и заставить немедленно сдаться.

Лицо Ясбет побледнело, но она не отступила. Наоборот, закричав сама, она, не замахиваясь, ткнула кинжалом в живот моряка. Незаточенное лезвие не могло проникнуть глубоко в живот, но пустило изрядную струйку крови. Неожиданная боль, казалось, парализовала Байана.

Ясбет вовсе не собиралась останавливаться на полдороге. Она быстро подняла свой клинок и с размаху опустила его на правое плечо противника. Сабля Байана рухнула на палубу. Не успели зрители перевести дух, как кинжал Ясбет нанес скользящий удар по голове матроса, вспоров кожу до кости. Байан со стоном упал на колени.

Конан в изумлении наблюдал за тем, как моряк отчаянно пытался ползком покинуть поле боя. Ясбет преследовала его, нанося удары по спине и плечам, к счастью, незаточенным клинком. Завывая, Байан оказался прижатым к борту, где свернулся клубком, надеясь хоть как-то закрыться от града ударов.

– Сдавайся! – крикнула Ясбет, стоя над ним как живое воплощение ярости.

Сжав кинжал, Муктар направился к ней, но его грудь уперлась в сверкающий клинок меча киммерийца.

– Она победила, не так ли? – тихо спросил Конан. – А ты должен мне пять монет. Или ты хочешь, чтобы я побрил тебе бороду между головой и плечами?

Байан издал почти визг: кинжал девушки воткнулся ему в задницу.

– Она победила, – пробормотал Муктар. Выждав, пока Конан уберет меч, он объявил всем: – Девушка победила.

– Смотри, чтобы дело не пошло дальше, – предупредил его Конан. Тот с неохотой кивнул. Еще с меньшей охотой он отсчитал положенные деньги.

– Я победила! – крикнула Ясбет.

Размахивая кинжалом, она бегом сделала круг по палубе.

– Я победила!

Конан спрятал меч в ножны и, схватив девушку, легко подбросил ее.

– Разве я не говорил тебе, что ты можешь победить?

– Да, говорил, говорил. Клянусь, я всегда буду верить во все, что ты мне скажешь, всегда.

Конан опустил ее, но руки Ясбет обвились вокруг его шеи, и он вдруг понял, что целует ее. Приятное, однако, занятие, подумал он.

Вдруг он разжал объятия и легонько тряхнул девушку:

– А теперь – практика. Тебе предстоит еще очень многому научиться, прежде чем я наточу тебе кинжал. И потом, ты все делала не так, как я тебе говорил. Надо бы тебя хорошенько отшлепать за это.

– Но, Конан… – запротестовала она.

– Поставь ноги вот так, чтобы не терять равновесия. Давай приступай к занятиям!

Она подчинилась, и Конан начал учить ее приемам ведения боя коротким клинком. При этом киммериец подумал: вечно проблемы с этими женщинами. Начинаешь ее защищать от других, а потом оказывается, что ее надо защищать от тебя самого.

Глава 15

Расставив ноги и чуть согнув колени, чтобы противостоять усилившейся качке, Конан наблюдал, как Ясбет отрабатывает удары, нанося их по обмотанному куском толстой кожи вороху тряпок. Несмотря на свежий ветер, по ее лицу градом катился пот. Как бы то ни было, а она далеко продвинулась по сравнению с тем, что успела выучить за первый день занятий. Она была все в том же мужском наряде, но без туники. Она сняла ее, пожаловавшись, что потная шерстяная ткань раздражает кожу. Теперь ее полная грудь, того и гляди, норовила выскользнуть наружу, несмотря на плотные завязки куртки.

Состроив жалобное лицо, Ясбет повернулась к Конану:

– Пожалуйста, разреши мне уйти в мою палатку.

Эта палатка – просто-напросто кусок холста, растянутый между тюками, – была его идеей. Во-первых, она прикрывала девушку от постоянных брызг, а во-вторых – от нескромных взглядов мужчин.

– Пожалуйста, Конан. У меня уже волдыри на руках.

– Ничего, вылечим.

– Лекарство вонючее и щиплет. Если бы тебе так…

– Хватит болтать, работай, – сказал он, подталкивая ее к кожаному тюку.

– Работорговец, – процедила она, но повиновалась. Новая серия ударов обрушилась на несчастную мишень.

* * *

Путешествие явно перевалило за половину. Гирканийское побережье тонкой черной полосой вырисовывалось на востоке. Однако им предстояло проплыть еще изрядное расстояние вдоль побережья на север. Каждый день, вкладывая оружие в руку Ясбет, киммериец заставлял ее тренироваться от рассвета до сумерек. Он вытряхивал ее из-под одеяла, выливал ведра воды ей на голову в полуденную жару и угрожал выкинуть за борт привязанной за ногу, когда она начинала жаловаться на усталость. Он смазывал и бинтовал ей вздувшиеся пузыри на руках, и, к его удивлению, эти мозоли стали для девушки предметом гордости.

Акеба подошел к ним и с уважением посмотрел на Ясбет:

– Она неплохо учится. Слушай, Конан, если у тебя так ловко получается обучить девушку, то тебе цены не будет в армии. Нам сейчас так нужны хорошие учителя для множества набранных в последнее время новобранцев.

– Не знаю. Она просто делает все точно так, как я говорю.

– Неужели? – вскинул брови Акеба, но под взглядом Конана его лицо приняло выражение преувеличенной вежливости.

– Желудок тебя больше не беспокоит? – поинтересовался Конан.

– Не знаю, как желудок, но по крайней мере голова может соображать, а ноги ходят.

– Может, попробуешь съесть чего-нибудь? Я знаю, что у Муктара есть отличные мидии. Я думаю, тебе они понравились бы.

– Нет, нет, спасибо, Конан, – торопливо ответил туранец, с явным усилием подавив тошноту. Чтобы сменить тему, он поинтересовался: – Что-то нигде не видно Байана. Ты случайно не выкинул его за борт?

Киммериец сжал зубы:

– Я услышал, как он обсуждал с дружками свои планы насчет Ясбет. Пришлось немного подкорректировать их.

– Чисто по-дружески, я думаю. Да, это ведь ты говорил, что нужно вести себя с ними повежливее, а не то эти морские крысы только и ждут повода, чтобы перерезать нам глотки.

– Абсолютно по-дружески поговорили, – подтвердил киммериец. – Он сегодня зализывает свои синяки. Даже не высовывался из-под одеяла.

– Отлично, – внезапно погрустнев, согласился Акеба. – Ей ведь столько же лет, сколько и Зорель.

– Эх, хороша девочка, – раздался голос Шарака, усаживающегося по другую сторону от Конана. – Будь я хоть на двадцать лет помоложе, я бы отбил ее у тебя, киммериец.

Кинжал Ясбет с грохотом упал на палубу, обратив на себя внимание всех троих мужчин.

– Я не ученая обезьяна и не дрессированный медведь, – резко сказала она, – чтобы вы тут сидели как в цирке, а я вас развлекала.

Она наклонилась, чтобы поднять оружие, и, бросив еще один гневный взгляд на троих приятелей, ушла к своей маленькой палатке у основания мачты.

– Твоя девчонка начинает показывать характер, – сказал Шарак, глядя ей вслед. – А не поторопился ли ты, научив ее обращаться с оружием?

Акеба согласно кивнул:

– Она уже не та тихая и запуганная девушка, какой была раньше. Между прочим, благодаря тебе, киммериец. Конечно, я понимаю, что она вообще уже не девушка, и тоже из-за тебя, но ты мог бы по крайней мере образумить ее, пока она не вызвала всех нас на дуэль.

– Как ты можешь такое говорить? Минуту назад ты любовался ею как своей дочерью.

– Эх, – горько вздохнул Акеба. Его смешливый тон исчез. – Я слишком беспокоился о добродетели Зорель, когда она была жива. Кто ж знал… Теперь я все вижу по-другому. Сейчас, когда ее нет в живых, мне хочется думать, что она успела узнать и эту радость, которую дает нам жизнь.

– Я до нее не дотрагивался, – начал Конан и наткнулся на недоверчивые взгляды. – Я только спасал ее, защищал. Она невинна и одинока. Ее некому защитить, кроме меня. Ради Митры! Да представьте себе охотника, которому предлагают зарезать олененка ради удовольствия.

Шарак затрясся от смеха:

– Значит, тигр и лань. Только кто из вас кто? Кто охотник, а кто жертва? Девочка-то тебя уже приметила.

– Это точно, – сказал Акеба. – Как раз она – среди тех, кто уверен, что девчонка – твоя. Девятое небо Зандру! Ты что, в монахи записался?

– Сдается мне, что остаток пути вам обоим придется проделать вплавь. Я же сказал вам… – Конан не договорил, увидев направляющегося к ним Муктара.

Бородач с бычьей шеей внимательно смотрел на киммерийца. Наконец он бросил сквозь зубы:

– За нами погоня. Галера.

Конан вскочил и бросился на корму. Акеба и Шарак поспешили за ним.

– Я ничего не вижу, кроме воды, – щуря глаза, сказал сержант.

Шарак подтвердил его слова.

Однако Конан разглядел черную полоску на волнах, с черточками белой пены по бокам, что говорило о множестве весел, вспенивающих воду.

– Пираты? – спросил Конан.

Хотя море Вилайет было известно своими морскими разбойниками, Конан нутром почувствовал, что вряд ли их преследователи принадлежат к этому братству.

Муктар пожал плечами:

– Может быть. – В его голосе тоже не слышалось уверенности.

– А кто же еще? – спросил Акеба.

Муктар искоса посмотрел на Конана, но промолчал.

– А я все равно ничего не вижу, – настаивал Шарак.

– Когда они нагонят нас? – спросил Конан.

– Ближе к ночи, – ответил Муктар. Капитан внимательно посмотрел на небо, на глазах затягивающееся свинцовыми тучами, затем на длинные серо-зеленые валы волн.

– Наверное, раньше разразится буря. Вилайет – опасная тварь.

Киммериец впился глазами в приближающийся корабль, постукивая кулаком по борту. Как? Как вступить в бой с таким грозным противником и не проиграть?

– В шторм мы, наверное, сможем скрыться от них, – предположил Конан.

Муктар помолчал еще немного, а затем решительно заговорил, обращаясь ко всем троим:

– Я сосчитал гребки. Если такая частота сохранится еще несколько часов – рабы не выдержат и начнут умирать один за другим. Надеюсь, капитан галеры не захочет остаться без гребцов. Но вот что мне непонятно. Там, на галере, прекрасно видят, что моя шхуна – не большой транспортный корабль, под завязку забитый слоновой костью или специями. Ваши приятели гирканийцы никому не нужны настолько, чтобы преследовать их с таким рвением. Остаетесь вы трое или девчонка. Может, у вас в тюках – корона короля Турана? Или ваша подружка – сбежавшая от отца принцесса? Почему к нашей посудине такое внимание?

– Я же тебе говорил. Мы – самые обычные торговцы. А тебе заплачено за то, чтобы ты доставил нас в Гирканию, а потом обратно в Туран.

– За вторую половину я не получил ни единого медяка.

– Я с тобой расплачусь, как договорились. Если ты не позволишь пиратам захватить наш груз, а заодно и твой корабль. В таком случае ты заработаешь только кандалы на ноги, если вообще останешься жив.

Кивнув остальным, Конан пошел к мачте, оставив Муктара на носу судна бормочущим что-то себе в бороду.

От борта отделился Тамур и присоединился к Конану.

– За нами погоня, – сказал киммериец.

– Баальшам, – прошипел гирканиец.

– Джандар, – кивнул Акеба.

Шарак ткнул посохом в сторону галеры с неожиданной яростью:

– Пусть он присылает своих демонов! Я их встречу как положено!

Темные глаза Тамура засверкали.

– На этот раз мы поджарим его, как кусок мяса, даже если у него тысяча демонов!

Конан встретился взглядом с Акебой. Более вероятным им обоим казалось, что пассажиры «Танцующей в волнах» сами окажутся в роли шашлыка на вертеле.

– Сколько людей вмещает такое судно? – спросил туранец. – Я слабо разбираюсь в этих морских делах.

Морской опыт Конана тоже ограничивался коротким пребыванием в рядах султанапурских контрабандистов. Но ему уже приходилось уходить от преследований такими кораблями.

– На каждом борту – по два ряда весел. Но рабы-гребцы не участвуют в бою. А так корабль этого размера может вместить человек сто, не считая команды.

Повисло молчание, нарушаемое лишь плеском воды да потрескиванием снастей. Наконец Шарак произнес:

– Так много? Это приключение становится несколько навязчивым для человека моих лет.

– Я бы умер счастливым, – сказал Тамур, – если бы знал, что вместе со мной в последний путь отправится и Баальшам.

– Уж его-то на корабле нет, – заметил Акеба, – такие люди, как он, лишь отдают приказы другим. Но, по крайней мере, мы дорого продадим свои жизни. Правда, киммериец?

– Эта славная битва будет достойна того, чтобы погибнуть в ней, – согласился Тамур.

– Я вообще-то погибать не собирался, – сухо заметил Конан.

– Шторм! – оживился Шарак. – Шторм укроет нас.

– Может быть, – ответил Конан, глядя на сгустившиеся тучи, – но мы не можем полагаться только на это.

Конан подошел к Муктару, все так же неподвижно глядевшему на галеру. Бронзовый рог на ее носу, вспарывающий волны, как нож пергамент, был уже хорошо виден.

– Они нагонят нас до темноты? – спросил Конан капитана. – Или до шторма?

– Буря может и не разразиться. На море Вилайет всегда так. То молнии бьют с неба, только что бывшего абсолютно чистым, то после нескольких мрачных дней тучи рассеиваются, не обронив ни капли дождя. Если я из-за тебя потеряю корабль, киммериец, я тебя с того света достану.

– Я думал, что ты – настоящий морской волк, а не старая скандальная баба. – Конан подождал, пока шея и лицо Муктара побагровеют от гнева, а затем продолжил: – Слушай. У нас есть шанс спастись. Пока возможно, мы будем уходить от них, а потом…

По мере того как киммериец говорил, лицо Муктара приобрело нормальный цвет. Затем он побледнел и попытался остановить речь. Конана, но тот продолжал, не обращая внимания на возражения. Он говорил еще и еще, и вот уже Муктар заинтересованно поднял брови и согласно закивал головой.

– Может быть, и сработает, – сказал капитан, когда Конан замолчал. – Золотой Рог Дагона! Это может сработать! Присмотри за своими кочевниками, киммериец. – Развернувшись с большей проворностью, чем можно было от него ожидать, Муктар сложил руки рупором и заорал: – Ко мне, сучье племя! Ко мне и слушать внимательно, как я собираюсь спасти ваши подлые душонки!

– Что все это значит? – поинтересовался Акеба, когда Конан вернулся к борту.

Пока приказы Муктара разлетались по воздуху и тонули в волнах, Конан рассказал свой план друзьям.

На худом лице Шарака расплылась ехидная усмешка:

– Ну мы им покажем! Мне начинает нравиться наше приключение.

Тамур улыбнулся по-волчьи:

– Погибнем мы или выживем, но об этом будут рассказывать у костров долгие годы. Пойдем, туранец. Покажи нам, осталась ли в тебе хоть капля гирканийской крови.

Тряхнув головой, Акеба направился к остальным кочевникам.

Все продумано, решил Конан. Вдруг в его голове сверкнула молния.

Ясбет!

И стоило ему подумать о ней, как девушка подбежала к нему, нежно глядя в глаза киммерийца.

– Я все слышала, – сказала она, – где мое место?

– Твое место – между тюками с грузом. Там ты будешь в безопасности. По крайней мере, от стрел и камней из пращей.

– Я не собираюсь прятаться! – Ее глаза загорелись, вся нежность куда-то исчезла. – Ты многому учил меня, но только не быть трусихой.

– Ты будешь спрятана, даже если мне придется связать тебя по рукам и ногам. Но учти, если дойдет до этого, – я тебе так задницу надеру, что ты неделю сесть не сможешь. Дай мне твой кинжал.

– Кинжал? Нет!

Она сжала рукоять, но Конан легко вырвал клинок из ее рук и пошел по палубе. Ясбет последовала за ним молча. Казалось, она вот-вот заплачет.

К мачте был намертво привязан точильный камень с ножным приводом, на котором команда точила свои топоры. Яростно работая ногой, Конан поднес кромку лезвия к точилу. Искры посыпались дождем. Свободной рукой Конан плеснул на камень масла из стоявшего рядом кувшина. Жара не должна быть чрезмерной, иначе металл может потерять свою прочность.

Ясбет провела ладонью по щеке, мокрой от слез:

– Я думала, что ты собираешься… Я думала… что ты…

– Ты еще не воин, – отчеканил киммериец, – несколько дней тренировок – это очень мало. Но если случится худшее, тебе придется защищать себя.

– Тогда не прячь меня… – начала было Ясбет, но взгляд Конана пригвоздил ее к месту и заставил замолчать. Предчувствие боя уже овладело им, выдавив даже ту малую долю мягкости, которую можно было рассмотреть в этом человеке.

Искры продолжали фонтаном лететь от металла, едва ли более твердого, чем человек, точивший его.

Глава 16

По палубе «Танцующей в волнах» забегали люди, подготавливающие к исполнению план Конана. Тучи совсем заволокли небо. Стало темно, словно сумерки наступили на два часа раньше положенного. Ветер завыл в снастях, но ни капли дождя не упало на палубу.

Мало-помалу галера приближалась. Она напоминала бронзовоголовую сороконожку, несущуюся по воде и жаждущую добычи. «Танцующая в волнах», с трудом переваливающаяся через увеличившиеся волны, больше напоминала водяного жука, обреченного на смерть.

– Они возятся с чем-то на носу! – неожиданно крикнул Муктар.

Конан как раз закончил крепить тюки с товаром к палубе и снастям и обвязал Ясбет веревкой за талию.

– Так ты можешь не бояться, что тебя смоет за борт, если даже разразится буря.

С кормы вновь донесся крик Муктара:

– Это катапульта!

Конан собрался уходить, но Ясбет схватила его за руку, прижав ладонь к своим губам.

– Я буду ждать тебя, – пробормотала девушка, – когда бой закончится.

Она опустила его руку ниже, и Конан почувствовал, как пальцы оказались под ее курткой, нежно обнимая высокую красивую грудь.

Проклиная всех и вся, Конан выдернул руку, однако не без сожаления.

– Сейчас не время для этого, – резко сказал он. Неужели девчонка не понимает, как тяжело ему сдерживаться и изображать из себя только ее покровителя, тогда как на самом деле кровь кипела в его жилах от желания обладать ею.

– Они готовы выстрелить! – крикнул Муктар, и Конан выкинул из головы мысль о Ясбет.

– Давай! – закричал киммериец. – Руби!

На корме Муктар подбежал к рулевому веслу, грубо оттолкнув рулевого, и сам навалился на толстый деревянный рычаг. На носу двое матросов ударили мечами по веревкам, удерживавшим за бортом тюки с запасной парусиной. Тяжелые мешки рухнули в воду, и облегченный корабль рванулся вперед, только что не перепрыгивая с гребня одной волны на другую.

И тут же за самой кормой поднял фонтан воды кусок гранита весом с человека, пущенный катапультой с галеры.

– Давай, Муктар, – закричал Конан, хватая кожаный промасленный мешок. – Давай живей! Эй, вы, смотрите за горшками!

Палуба была заставлена десятками горшков, вытащенных из всех закоулков корабля. Некоторые издавали шипение, когда до них долетали капли забортной воды.

Ругаясь во всю мощь своих легких, Муктар навалился на руль, заскрипевший от такого напряжения. «Танцующая в волнах» начала медленно разворачиваться. Команда схватила канаты, перекручивая парус, отчаянно помогая капитану сделать разворот.

Это и был тот самый момент, заставивший Муктара побледнеть, когда Конан рассказывал ему свой план. Повернувшись боком к волнам, корабль начал крениться. Крен все увеличивался, вот уже борт почти лег на воду. Вся команда схватила весла и бешено заработала ими. Акеба, Шарак и гирканийцы руками и ногами вцепились в ящики с горшками, не давая им рухнуть за борт. Среди ожесточенно борющихся за свою жизнь мужчин Конан вдруг увидел Ясбет, освободившуюся от своей веревки и помогающую другим удерживать раскаленные горшки. Ветер отнес в сторону проклятия Конана, на большее времени у него все равно не было.

Медленно, но верно нос корабля поворачивался против волн. Судно понемногу становилось вертикально. Конечно, оно двигалось не так легко, как раньше, – немало воды попало в трюм во время разворота. Но главное, что оно выправилось и двигалось. Двигалось в обратную сторону, приближаясь к галере.

Рычаг катапульты на носу галеры стоял вертикально. Если второй выстрел и был сделан, то снаряд бесполезно пропал где-то далеко в волнах. На палубе галеры забегали люди, словно муравьи по разворошенному муравейнику. Однако их было не так уж много, как ожидал Конан, если, конечно, остальные не прятались на нижней палубе. Большинство из тех, кого Конану удалось различить, были, судя по их прическам, членами команды.

– Половину горшков смыло в море! – крикнул Акеба.

– Готовь то, что осталось! И поживее! – прокричал в ответ киммериец.

Гирканиец схватил промасленные мешки, такие же, как у Конана.

На другом корабле, завидев приближающуюся добычу, люди схватились за оружие. Мечи, копья, топоры засверкали над бортом галеры. На носу двое возились с катапультой, устанавливая ее лапу пониже.

Поздно, подумал Конан. «Танцующая в волнах» была уже слишком близко.

Развязав веревки, затягивавшие мешок, Конан вытащил из него оставшееся сухим содержимое: колчан со стрелами, обмотанными паклей сразу за наконечником, и небольшой лук. Рядом с ним один из гирканийцев, уже приготовивший свое оружие, открыл ближайший к нему горшок. Угли в закрытом сосуде подернулись серым пеплом, но несколько сильных вздохов – и они вновь засверкали яркими рубинами. В этот жар Конан ткнул стрелу. Пакля вспыхнула в ту же секунду.

Одним движением Конан развернулся, приладил стрелу, натянул тетиву и, прицелившись, выстрелил. Горящая стрела воткнулась в борт галеры. Это был сигнал. Огненные стрелы дождем посыпались на вражеское судно.

Корабли продолжали сходиться, хотя на этот раз капитан галеры решил изменить курс. Корабли поменялись ролями: «Танцующая в волнах» начала свою охоту. Люди на галере забегали с корзинами с песком в руках, но вместо каждой погашенной стрелы в палубу и борта впивались две новые. Большой квадратный парус вспыхнул и сгорел в несколько мгновений.

– Ближе! – закричал Конан Муктару. – Пройди под кормой!

Бородач выругался, но подвел свое судно на расстояние полета копья от кормы галеры.

Конан, не обращая внимания на жар, схватил один из горшков с углями и бросил его в мешок. Раскрутив мешок над головой, он запустил, его в сторону галеры. Горячие угли рассыпались по корме большого корабля, оставшись незамеченными командой, пытающейся сорвать догорающий парус.

– Масло! – крикнул Конан.

Схватив один из запечатанных горшочков, он бросил его на корму галеры.

– Живее! Пока мы близко!

Еще несколько горшков полетели в сторону чужого корабля. Половина упала в воду, но остальные угодили в цель. Расстояние стало увеличиваться; скинув за борт остатки паруса, люди на галере похватали луки и бросились на корму.

Конан ударил кулаком по борту.

– Да почему же ничего не происходит? – пробормотал он. – Где же…

На корме галеры вспыхнуло наконец яркое пламя. Это растекшееся масло встретилось с горящими углями. С галеры донеслись стоны, а с «Танцующей в волнах» – дикие вопли восторга.

В эту секунду пошел дождь. Сплошная стена воды скрыла из виду вражеский корабль. Ветер завыл, как бешеный зверь, и понес суденышко Муктара, словно скорлупку.

– Держи курс на север, – крикнул Конан. Ему пришлось почти прижать рот к уху Муктара, чтобы тот услышал его.

Налегая на руль, бородач покачал головой:

– Никто не держит никакого курса во время шторма на Вилайет! Его просто переживают! Или не переживают.

Ветер зашумел с такой силой, что даже кричать стало бесполезно.

Серые горы волн обрушились с ревом на «Танцующую в волнах», словно сами боги хотели наказать судно за дерзкое название и показать, что никто не смеет танцевать без их позволения. Те, у кого хватило безрассудства оказаться во власти взбесившегося моря Вилайет, должны были ждать решения своей судьбы, ничего не предпринимая.

Казалось, прошла вечность, прежде чем дождь и ветер чуть поутихли. Сквозь разрывы в тучах показалась луна. Ее бледный свет рассеял темноту. Галеры нигде не было видно.

– Она сгорела! – злорадно усмехнулся Шарак. – Или утонула во время шторма!

– Хорошо, если так, – с сомнением отозвался Конан.

Если огонь не успел сильно повредить судно до бури, то дождь наверняка загасил пламя. А если «Танцующая в волнах» пережила шторм, то почему бы и галере не остаться на плаву?

Конан повернулся в Муктару, передавшему руль вахтенному матросу, и сказал:

– Нужно найти берег. Посмотрим, как далеко нас унесло.

– Держи курс на запад, – скомандовал капитан рулевому. В голосе Муктара звучали победные нотки. В конце концов, если победа в бою была общим делом, к тому же и план был разработан не им, – то никто не мог отнять у него лавры победителя в схватке со стихией.

Ясбет, подойдя к киммерийцу, положила ладонь на его руку и тихо сказала:

– Я должна поговорить с тобой.

– А я – с тобой, – раздраженно ответил он. – Что все это значит? Ради Великого Митры, отвечай…

Но девушка уже шла прочь, лишь кивком головы попросив его следовать за нею. Им пришлось перешагивать через людей, упавших и уснувших там, где они стояли во время шторма.

Бурча про себя, Конан пробирался по следам Ясбет. Она скрылась под изрядно просевшим холстом своей палатки. Киммериец недовольно откинул полог и забрался внутрь, где ему пришлось сесть, чтобы не упираться головой в тент.

– Почему ты ушла с того места, где я оставил тебя? И как? Я же завязал узел, который не под силу твоим пальцам. Тебя ведь могли убить, понимаешь ты, глупая девчонка? Ты же сказала, что останешься там! Ты обещала!

Она с завидным спокойствием переждала эту вспышку гнева.

– Ты и вправду завязал крепкий узел. Но острый клинок, наточенный тобою же, прекрасно разрезал его. Почему я не осталась там? Ты сам учил меня защищаться. Как же я смогла бы защитить себя, лежа среди тюков, да еще и привязанная. И последнее: я не обещала оставаться там. Я сказала, что буду ждать тебя после боя. Разве я не сдержала свое слово? Я сама пришла к тебе.

– Я помню, ты обещала, – пробубнил он, – и не сдержала слова.

Не обращая внимания, она улыбнулась и сказала:

– Твой плащ промок насквозь.

Легкие пальцы расстегнули бронзовую застежку и аккуратно сняли плащ с плеч киммерийца. При этом губы Ясбет словно случайно коснулась его щеки.

– Прекрати это! – буркнул Конан, отталкивая ее. – Тебе не удастся отвлечь меня. Эх, будь у меня сейчас розги, тебе Фатима доброй тетей показалась бы.

С демонстративным вздохом сожаления Ясбет сказала:

– Но ведь у тебя нет розог.

Конан изумленно смотрел, как девушка развязывает узлы на своей куртке и стягивает ее через голову, оставляя обнаженной красивую полную грудь. Горло Конана пересохло.

– И все же, – продолжила Ясбет, – у тебя ведь сильная, тяжелая рука. Я думаю, ее хватит для того, чтобы наказать меня. Ты ведь это собирался сделать?

Сапоги и шаровары последовали за курткой. Развернувшись, Ясбет встала на колени, подставив Конану свой великолепный зад, словно для порки.

Киммериец судорожно сглотнул. Этот вид мог заставить вспотеть даже статую, а он всем телом ощущал себя живым мужчиною.

– Оденься, девочка, – прохрипел он, – ты рискуешь. Я ведь тебе не игрушка.

– А я и не играю, – сказала она, поворачиваясь и упираясь коленями в его колени. Она даже не посмотрела на свою одежду. – Я знаю, что все, кто есть на этом судне, считают, что я твоя… твоя любовница…

Ее щеки порозовели. Это еще больше, чем нагота, заставило Конана сжать зубы и кулаки.

– Разве я не жаловалась тебе, – яростно прошептала она, – что меня не нужно защищать, когда я не хочу, чтобы меня защищали?

С трудом разжав побелевшие пальцы, Конан прижал Ясбет к себе. Она сдавленно вскрикнула. Ей показалось, что ее грудная клетка вот-вот сломается, как соломенная корзина.

– Хватит игрушек, девочка, – рявкнул Конан. – Если ты сейчас скажешь «уйди», я уйду. Но если нет… – Он повалил ее на палубу, рухнув сверху и подмяв ее под себя. Его агатовые глаза не мигая смотрели ей в лицо.

– Я не девочка, – выдохнула Ясбет, – я женщина. Останься.

На ее лице расплылась улыбка победительницы…

Конану показалось странной эта улыбка. Но в конце концов, перед ним женщина. Пусть она улыбается, как хочет – киммерийцу было не до раздумий.

Глава 17

Стоя на прибрежном холме, поросшем ветвистым колючим кустарником, Конан смотрел вдаль, выискивая глазами возвращающегося Тамура. Кочевник клялся, что найдет лошадей для всех не позже, чем через три-четыре часа. Он отправился в путь на рассвете, а сейчас солнце уже склонялось к западному горизонту. Тамур все не возвращался.

Неподалеку, на полосе прибрежного мокрого песка, лежала, чуть завалившись набок, «Танцующая в волнах». Волны шевелили ее корму, а носовой якорь был вынесен далеко вперед и врыт в песок дюн, покрытых редкой сухой травой. Команда судна и пассажиры разожгли костры и готовили себе ужин. Палатка Ясбет была установлена в стороне от гирканийцев и матросов, расстеливших свои одеяла между бревнами, выброшенными морем на берег.

На горизонте с южной стороны показалось облачко пыли. Это мог быть Тамур с лошадьми или те… кто? Конан пожалел, что мало знает об этой стране. Может быть, часовой, выставленный им на самой высокой дюне, тоже заметил пыль? Киммериец посмотрел в ту сторону и тихо выругался. Часовой пропал! Облако пыли приближалось, уже можно было различить темную массу несущихся лошадей. Тамур? Или кто-нибудь другой?

Всячески изображая непринужденность, Конан начал спускаться по каменистому склону, на котором, помимо кустов, возвышались тут и там корявые, истрепанные ветрами деревья, цепко державшиеся толстыми корнями за каменистый грунт.

Все так же старательно, неторопливо киммериец подошел к сидевшему у костра и натачивающему свою саблю Акебе.

– К нам приближаются всадники, – тихо, глядя в сторону, произнес Конан. – Я не знаю, Тамур это или кто другой. А часовой, между прочим, исчез.

Тяжело задышав, туранец опустил точило в мешочек на поясе и вложил саблю в ножны. Высадившись на берег, он счел разумным снять свою приметную тунику и армейский шлем: на этой стороне моря Вилайет не очень-то жаловали туранскую армию.

– Я пойду прогуляюсь в дюны, а ты пока побудь здесь.

Конан кивнул, и Акеба, поддерживая штаны, словно ему срочно приспичило, потрусил к дюнам.

– Ясбет, – позвал киммериец.

Девушка вылезла из своей палатки. Он махнул рукой, подзывая ее.

Ясбет старательно затянула ремень, на котором висел ее длинный кинжал, и лишь потом не торопясь пошла к Конану. Как только она оказалась достаточно близко, киммериец обнял ее за плечи и, не дав опомниться, резким движением усадил на песок, под прикрытие здоровенной коряги.

– Посиди здесь, – сурово сказал он, когда она попыталась встать.

Обернувшись к остальным, развалившимся около костров, Конан негромко, только чтобы быть услышанным всеми, сказал:

– Никому не двигаться.

Многие удивленно повернули к нему головы, а Муктар даже решил встать.

– Я сказал – не двигаться! – ледяным голосом повторил Конан.

Что-то в его голосе заставило бородатого морского волка повиноваться. Конан заговорил быстро и четко:

– К нам приближаются всадники. Они могут быть здесь с минуты на минуту. Я не знаю, кто они… Всем оставаться на местах! – При этом негромком окрике и гирканиец, потянувшийся к луку, и один из матросов, явно готовый броситься наутек, замерли неподвижно.

– Ко всему прочему пропал часовой. За нами могут наблюдать неприятели. Выберите себе укрытие и по команде – не сейчас, а по команде! – Хватайте оружие и по местам… Давай!

Через мгновение берег опустел. Все попрятались за стволами плавника и песчаными грядами. Конан, схватив лук и колчан, одним прыжком оказался рядом с Ясбет за той же большой корягой. Она едва взглянула на него, продолжая внимательно разглядывать дюны. Затем она негромко спросила:

– Скажи, почему ты сначала позаботился о моей безопасности, а потом заговорил с остальными? Меня всю жизнь стерегут и оберегают. Я так больше не могу!

– Может, ты думаешь, что ты – герой древней саги? – пробурчал киммериец, занятый совсем другими мыслями. Неужели это уже топот копыт? В каком девятом небе Зандру пропал Акеба? – Ты, наверное, решила, что стрела и сталь клинка тебе нипочем?

– Героиня, – ответила, подумав, Ясбет. – Я буду героиней, а не героем.

Конан фыркнул:

– Саги хороши, чтобы пересказывать их холодной ночью у костра, да еще чтобы развлекать детей. А мы все сделаны из плоти и крови. Сталь может пустить кровь, а стрелы пронзают плоть. Если я когда-нибудь увижу, что ты играешь в героя или героиню, то твоя задница покажется тебе барабаном. А теперь – тихо!

Не отводя глаз от дюн, он перебирал стрелы, проверяя правильность их оперения.

– Мы что, собираемся погибнуть на этом унылом берегу? – спросила Ясбет.

– Конечно, нет, – поспешил ответить Конан, – я привезу тебя обратно в Аграпур и подарю жемчужное ожерелье, если ты будешь себя хорошо вести. А если нет – придется отдать непослушную девочку на расправу Фатиме.

Стук копыт, несомненно, приближался. Неожиданно девушка во весь голос крикнула:

– Конан из Киммерии – мой любовник! А я – его женщина! Я счастлива и горда тем, что делю с ним ложе!

Конан уставился на нее:

– Кром! Я же сказал – молчать! А ты несешь всякую чушь, да еще и на все побережье.

– Если мне суждено погибнуть, то я хочу, чтобы весь мир узнал о моем счастье.

В этот миг барабанная дробь копыт превратилась в раскат грома, и десятки лошадей выросли на гребнях ближайших дюн, разбрасывая мокрый песок и выстраиваясь полукругом. Конан приладил стрелу, но решил подождать, увидев, что большинство лошадей без всадников. Вперед выехал один из небольшой группы седоков.

Тамур.

– Вылезайте, – крикнул Конан и поспешил навстречу спешившемуся гирканийцу.

– Эрлик тебя побери, Тамур! Ты изрядно рисковал получить в качестве украшения к прическе несколько перьев… на концах стрел.

– А что, Андар не предупредил вас о моем приближении? – нахмурился гирканиец. – Ты же назначал его часовым, я помню.

– Он отошел облегчиться, понимаешь ли, – раздался презрительный голос Акебы, подходившего к ним со стороны дюн. – И не удосужился поставить вместо себя кого-нибудь другого.

За спиной Акебы маячила фигура одного из кочевников.

Тамур зло посмотрел на своего соплеменника. Тот, делая вид, что ничего особенного не произошло, пожал плечами:

– Да кого здесь высматривать, Тамур? Этих вонючих собирателей падали? – Андар кивнул головой в сторону группы всадников, не дававших лошадям разбрестись по дюнам и поэтому не расслышавших этого оскорбления.

– Ты ушел с поста, где тебе приказали быть, – процедил сквозь зубы Тамур. Затем он обернулся и обратился к остальным гирканийцам: – Кто-нибудь скажет слово в его защиту?

Никто не нарушил молчания.

По лицу Андара пробежала тень, он нервно схватился за свой ятаган. Но клинок Тамура уже взвился в воздух и с размаху полоснул по шее незадачливого часового, чуть не отделив голову от плеч. Андар рухнул на песок, истекая кровью, так и не успев вытащить свое оружие из ножен.

Тамур пнул ногой еще дергающееся тело:

– Уберите его. Он опозорил весь свой род и честь своей матери. Выкиньте его в дюны, в его же дерьмо, которое было для него важнее, чем жизнь товарищей.

Двое гирканийцев схватили покойника за ноги и потащили прочь. Никто из его соплеменников и бровью не повел. За спиной Конана послышались сдавленные стоны Ясбет, пытающейся справиться с тошнотой.

– По крайней мере, ты нашел лошадей, – возобновил разговор Конан.

– По-моему, они больше напоминают овец, – пробурчал Акеба.

Тамур обиженно посмотрел на туранца:

– Да, может быть. Но это, наверное, лучшие лошади на всем побережье! Теперь слушай меня, Конан. Эти торговцы лошадьми говорят, что видели других чужестранцев. Дай им за лошадей столько, сколько они запросят. Тогда они расскажут, что знают о чужаках.

– То, что запросят… – передразнил его Конан. – Разве они тебе не родня, Тамур?

Гирканиец застыл в изумлении:

– Ты здесь чужак, киммериец, и к тому же невежа. Поэтому я не стану убивать тебя. Ты слышал, как назвал их Андар? Я тоже считаю их падальщиками. Они живут тем, что выкапывают съедобные корни и разоряют гнезда морских птиц. Иногда им выпадает счастье растащить на куски выброшенный на берег корабль. – Тамур несколько раз воткнул свой ятаган в песок, чтобы обтереть с него кровь Андара. – В общем, настоящие дикари. Пошли, я сведу тебя с их главным.

Люди, сидевшие на низкорослых лошадях, имели весьма потрепанный вид. Их шерстяные куртки были разорваны во многих местах, а выношенные туники и брюки явно много пережили с тех пор, как их сняли с какого-нибудь несчастного матроса, выброшенного штормом на берег. Возглавлял эту компанию угрюмый тип с одним глазом. На месте второго зияла страшная впадина пустой глазницы. На шее он носил дешевое аметистовое ожерелье с облезлой позолотой. Видимо, на одном из потерпевших крушение кораблей плыла и какая-то шлюха.

– Это Баотан, – сказал Тамур, показывая на одноглазого. – Баотан, это – Конан, известный в далеких краях купец и славный воин, наводящий ужас на врагов.

Баотан что-то хмыкнул и уставился единственным глазом на киммерийца:

– Тебе нужны мои лошади, торгаш? За каждую – пять одеял. Меч и топор. И еще нож, плащ и пять серебряных монет.

– Ну, ты загнул, – ответил Конан.

Тамур зашептал ему на ухо:

– Не торгуйся, киммериец. Нам нужно выведать у него, все, что он знает. Не забудь, что главное для нас – уничтожить Баальшама.

Конан только отмахнулся. Неумелый торговец не вызывал уважения. А это неминуемо означало бы получение не всей информации, а то и выслушивание откровенного вранья.

– За каждых двух лошадей – одеяло и меч.

Баотан обнажил в ухмылке ряд желтых зубов и слез с лошади.

– Что ж, потолкуем, – сказал он.

Беседа у костра шла не так быстро, как хотелось бы киммерийцу, но ему приходилось держать марку неторопливого купца. Тамур принес кувшин кислого гирканийского пива и несколько больших кусков овечьего сыра. Пиво развязало язык Баотану, но не так, как хотелось бы Конану. Одноглазый все время уходил от разговора о сделке, то обсуждая погоду, то положение дел в лагере.

Наконец оба пришли к соглашению. К этому времени небо уже потемнело. Все новые ветки подкладывались в костры… За каждую вьючную лошадь – меч и одеяло. За верховых – по топору и одеялу. Плюс по ножу каждому человеку Баотана и две золотые монеты лично одноглазому.

– Договорились, – сказал Конан.

Баотан кивнул и начал доставать из-под своей куртки странные предметы. Какой-то мешочек, маленькие щипцы. Затем на свет было вытащено нечто напоминающее бычий рог, только намного меньше и сделанное из глины. На глазах изумленного Конана Баотан вытащил из мешочка щепоть высушенной травы, затолкал ее в глиняный рог, а затем, вытащив щипцами уголек из костра, засунул туда же и его. Затем он начал усиленно дышать через тонкий конец рога, чтобы не дать угольку погаснуть. У Конана просто отвисла челюсть, когда он увидел, как одноглазый втянул в себя выходящий из глиняной штуковины дым. Баотан выпустил в небо струю дыма и протянул рог Конану.

Тамур наклонился к уху киммерийца:

– Так они отмечают совершенную сделку. Теперь твоя очередь сделать то же самое. Я же тебе говорил, что они дикари.

Конан осторожно взял рог в руки. Тлеющая трава пахла отвратительно. Сунув конец рога в рот, он глубоко вдохнул и с трудом скрыл гримасу недовольства. На вкус этот дым был просто омерзителен. Кроме того, он был таким горячим, что, казалось, сжигает нёбо и язык. Чуть не подавившись, Конан выпустил в небо струю дыма.

– Они смешивают свою траву с сухим навозом, – ухмыльнулся Тамур, – чтобы не гасло.

С другой стороны костра послышался смех Акебы:

– Устриц не хочешь, киммериец? А то я могу попросить у Муктара…

Конан сжал зубы и вернул глиняный рог Баотану. Тот вставил его в рот и запыхтел, выпуская в воздух маленькие облачка дыма. Киммериец только покачал головой. Он видел много странных обычаев, с тех пор как покинул свои родные горы, но, не считая всякого колдовства, этот был самым странным.

Когда наконец во рту исчезло ощущение того, что там катаются раскаленные угли (хотя вкус каленой травы еще оставался), Конан сказал:

– Баотан, ты не видел на побережье других чужестранцев? Ты же понимаешь, что мы, торговцы, беспокоимся из-за конкурентов.

Баотан попыхтел, затем ответил, не вынимая рог изо рта:

– Чужестранцев видел. Торговцев – нет. – Каждое его слово сопровождалось легким облачком дыма. – Они тоже купили лошадей. Но не за товар. У них его нет. Лошади – только верховые, – по лицу Баотана расползлась довольная улыбка, – расплатились серебром, очень щедро.

– Не торговцы… – Конан сделал вид, что задумался. – Действительно странно.

– Чужестранцы… – пожал плечами Баотан, а затем, попыхтев, добавил: – Их корабль обгорел сзади, сильно обгорел. Многие из них обожжены.

Галера! Она осталась на плаву после пожара и шторма.

– Может быть, мы сможем помочь этим людям, – сказал Конан. – Далеко они? В какой стороне?

Баотан махнул рукой на юг:

– Полдня езды. Может, день.

Далековато. Скорее всего, они не знают, что «Танцующая в волнах» спаслась. Но тогда зачем лошади? Может быть, Джандар и вправду чего-то опасается?

– Ты и твои люди можете переночевать у наших костров, – сказал Конан Баотану, вставая. – Акеба, Тамур, мы выезжаем на рассвете.

Из темноты подошла Ясбет и прижалась к боку Конана.

– Становится холодно, – пожаловалась она. – Ты ведь согреешь меня?

Ехидный смех послышался со стороны мужчин, но неожиданно для самих себя они замолчали под ее холодным взглядом. Даже Тамур и Баотан.

– Именно этим я сейчас и займусь, – улыбнулся Конан и легко вскинул девушку себе на плечо.

Ее визг перешел в звонкий смех, когда он донес ее до палатки.

– Отпусти меня, отпусти, – притворно вырывалась она, – мы так не договаривались…

Неожиданно волосы на затылке Конана зашевелились, и он резко развернулся, внимательно всматриваясь в темноту.

– У меня так голова закружится, Конан. Что случилось?

Показалось, сказал он себе. Просто показалось. Галера и ее пассажиры далеко на юге. Они наверняка уверены, что «Танцующая в волнах» не вынесла шторма и затонула.

– Нет, нет, ничего, – буркнул он.

Ясбет залилась смехом, когда он одним движением запихнул ее в палатку.

* * *

Че Фан медленно выполз из тени одного из камней и в последний раз посмотрел на берег, освещенный несколькими кострами. Больше высматривать было нечего. Эту ночь варвар проведет в постели и никуда не денется. Уверенно ступая в полной темноте по камням, Че Фан направился прочь от берега по противоположному склону холма. Суйтай ждал его у маленького костра, надежно укрытого камнями от посторонних глаз. По другую сторону огня сидели шесть человек, отобранных кхитайцами себе в помощники. Эти люди за время путешествия повидали многое и понимали, что оба одетых в черное представляют большую опасность, чем все когда-либо ими виденное.

– Ну, что у них там? – спросил Суйтай, отхлебнув горячего травяного настоя.

Че Фан налил себе той же жидкости, кипевшей в глиняном горшке на костре.

– Этот навозный жук Баотан продал им лошадей. А теперь они легли спать.

– Ну, тогда давай перебьем их сейчас же. Это будет легче, чем выслеживать их еще раз.

Шестеро сидевших по другую сторону костра беспокойно зашевелились, но кхитайцам было не до них.

– Нельзя. Пусть сначала найдут то, что ищут, – возразил Че Фан. – Повелитель будет недоволен, если мы не привезем ему ничего, кроме известия об их смерти. – Он помолчал и добавил: – Особенно внимательно нужно следить за этим Конаном. Он может быть опасен…

– Он всего лишь человек, – сказал Суйтай, – и умрет так же, как и любой другой.

Че Фан кивнул и пожалел, что завел этот разговор… И все же. Еще в детстве он научился искусству оставаться невидимым, подкрадываясь вплотную. Научился прятаться в тени лица и растворяться в темноте. Но во взгляде этого варвара было что-то, что проникало сквозь всю эту маскировку. Нет, это невозможно. Он, Че Фан, – один из Братства Пути. А этот Конан – всего лишь обыкновенный человек. Убить его будет не труднее, чем любого другого. Но… сомнения оставались.

Глава 18

Конан поплотнее запахнул плащ, укрываясь от пронизывающего ветра, и в сотый раз за день привстал в седле, повернув голову назад, чтобы в сотый раз увидеть ровную, как стол, степь, поросшую невысокой травой.

Местность была настолько однообразной, что любая кочка или сухое дерево казались заметными деталями пейзажа. Ни намека на погоню или скрытоепреследование. Бледное желтое солнце стояло почти в зените, слабо прогревая холодный степной воздух. Вилайет осталось в двух днях пути за спиной. Несмотря ни на что, Конан чувствовал себя неуютно. Даже если глаза уверяли его в том, что до горизонта вокруг нет ни души, – внутренний инстинкт предупреждал о преследовании. А этот инстинкт уже много раз спасал Конану жизнь там, где его подводили остальные, более цивилизованные чувства.

Их отряд двигался плотной группой. Половина гирканийцев вела на поводу низкорослых вьючных лошадок, казавшихся едва ли не меньше, чем висевшие на их спинах тюки. Строптивые создания, стоило отпустить поводья, так и норовили развернуться и припустить неспешной рысью к родному побережью. Всадники, не занятые удерживанием вьючных лошадей, внимательно глядели по сторонам: нападения на путешественников не были редкостью на гирканийских равнинах.

Тамур галопом подъехал к Конану и Акебе:

– Мы скоро приедем к Проклятой Земле.

– Ты говоришь это с той минуты, как мы отъехали от моря, – пробурчал Конан. Его настроение вовсе не улучшало то, что его длинные ноги, свисая по бокам несчастного животного, едва не касались земли.

– Еще немного, киммериец. Совсем немного. Приготовься играть роль купца. Одно из племен наверняка стоит лагерем по соседству с этим местом. Все по очереди стерегут Проклятую Землю.

– Это ты тоже уже говорил.

– Скорее бы найти деревню, – сквозь зубы пожаловалась Ясбет. Она ехала почти встав в стременах, но, увидев улыбки на лицах мужчин, села, поморщившись от боли.

Конан постарался сохранить бесстрастное выражение на лице.

– В одном из тюков есть мазь, – предложил он не в первый раз.

– Нет, – резко ответила она, – я же сказала, не нужно меня баловать.

– Никто тебя и не балует. Любой может пользоваться лекарствами, например чтобы смазать натертую… э-э… мышцу.

– Пусть он тебя помажет, детка, – ехидно предложил Шарак, выглядевший со своим посохом словно ребенок с палочкой, посаженный на пони, – а если не он, то доверь это деликатное дело мне.

– Придержи язык, старый дурак, – ухмыляясь, сказал Акеба, – ты, я вижу, тоже не в седле родился. Ничего, я вечером тебе подберу кое-какие снадобья. Ты от моей мази впереди лошадей побежишь.

– Ты правильно поступаешь, женщина, – удивив всех, обратился к Ясбет Тамур, – я думал, что через час после рассвета тебя придется привязать поперек седла, как мешок. Но в тебе есть упрямство и настойчивость, достойные гирканийца.

– Спасибо тебе, – сказала она, недовольно посмотрев на киммерийца. – Я раньше никогда… мне просто не разрешали ездить верхом. Я ходила пешком, или меня носили в паланкине.

Она попыталась сесть в седле и заскрипела зубами от боли.

– Придется воспользоваться вашей мазью, – грустно сказала она, – хотя я не уверена, что лекарство не окажется страшнее, чем болезнь.

– Вот и хорошо, – сказал Конан, – а не то завтра ты ходить не сможешь, не то что… – Он замолчал, не договорив фразы.

Их отряд въехал на пологий холм, с вершины которого открывался вид на целый город юрт – жилищ гирканийских кочевников. Не меньше тысячи круглых куполов возвышались над равниной, словно шляпки огромных грибов.

– Вот наконец и сбылись твои предсказания, Тамур, – сказал Конан. – Полагаю, нам пора входить в роль.

– Подожди. Все не так просто, – сказал кочевник, – тут стоят лагерем не меньше четырех племен. Среди такого количества людей могут найтись те, кто помнит, как я и мои друзья поклялись отомстить Баальшаму, несмотря на запрет наших шаманов и старейшин. Если они сообразят, что мы привезли тебя, чтобы нарушить табу Проклятой Земли… – От группы гирканийцев донесся ропот.

С полсотни всадников галопом помчались в их сторону от юрт. Наконечники копий засверкали на солнце.

– Слишком поздно поворачивать обратно. – Конан пришпорил свою лошадь. – Поезжайте за мной и не забывайте, что мы – купцы, приехавшие торговать.

– За нарушение табу, – сказал Тамур, бросаясь вслед за Конаном, – с человека сдирают кожу. С живого. А потом еще несколько дней вырезают другие части тела. Тычут в него горящими головнями.

– Сдирают кожу? – ужаснулся Шарак. – Горящие головни? Части тела? Может, стоит все-таки повернуть назад?

Продолжая причитать, он все же последовал за киммерийцем, как и остальные: Ясбет скакала откинувшись назад, небрежно положив руку на рукоятку кинжала; Акеба словно случайно придерживал руками свой лук, лежащий поперек седла перед ним. Остальные гирканийцы, немного повременив и невнятно побурчав что-то, тоже бросились вдогонку.

Тамур поднял правую руку в знак приветствия, показывая, что в ней нет оружия.

– Я вас вижу. Мое имя – Тамур. Я возвращаюсь к своему народу после путешествия через море. Со мной торговец. Его имя Конан.

– Я вас вижу, – главный среди вооруженных кочевников тоже поднял руку в приветствии. Смуглый и темноволосый, он подозрительно поглядывал на Конана из-под войлочной шапки, натянутой на самые брови. – Меня зовут Зутан. Вообще-то, сейчас не сезон для купцов.

Конан приветливо улыбнулся:

– Значит, у меня не будет конкурентов.

Зутан долго, не мигая, смотрел на него. Затем, повернув своего коня, он кивком головы предложил всем следовать за ним.

Его люди выстроились в две колонны по обе стороны от Конана и его спутников, сопровождая (или, быть может, карауля) их. Вскоре все остановились в самом центре временного города. Вокруг чужаков собралась толпа. Мужчины, в войлочных шапках и кожаных накидках, женщины – в длинных шерстяных платьях, крашенных в самые разные цвета. Многие надвинули капюшоны плащей на самые глаза. От каждого взрослого мужчины разило потом и бараньим жиром за много шагов. Чем старше был человек, тем больше от него воняло. Солнце и степные ветры так выдубили кожу на их лицах; что порой только так и можно было примерно определить их возраст. Другое дело женщины. Среди них были беззубые старухи и совсем юные девушки, почти дети. Но все до единой выглядели чистыми. Многие из них, те, что помоложе, были очень симпатичными и сделали бы честь женской половине любого богатого дома. Не одна из них проводила восхищенным взглядом, облизывая губы, юного киммерийца.

Конан усилием воли заставил себя не обращать внимания на женщин. Он приехал сюда, чтобы разделаться с Джандаром, а не для развлечений с местными девушками. И вряд ли его делу поможет ссора с чьим-нибудь мужем, братом, отцом или любовником. Тут и с Ясбет хватит проблем.

Слезая с лошади, Конан негромко спросил Тамура:

– А почему и женщины не мажут жиром волосы?

Тамур был потрясен таким невежеством:

– Это же позволяется только мужчинам! – Он покачал головой: – Слушай, киммериец. Я же тебе столько раз говорил, что многие купцы перенимают этот обычай, живя среди нас. Это поможет местным принять тебя за своего. Может, ты еще и усы отрастишь? Совсем хорошо будет. А ты со своими умываниями напоминаешь женщину. Вода смывает силу.

– Хорошо, я подумаю, – сказал Конан.

Его взгляд уткнулся в улыбающегося Акебу, внимательно разглядывающего его.

– Ну да, усы, – сказал туранец, – и еще бороду, как у Муктара.

Конан начал соображать, что ответить на шутку приятеля, но в этот момент Ясбет издала резкий крик. Обернувшись, Конан увидел, что она падает с лошади, – видимо, попыталась слезть сама, невзирая на боль. Рванувшись к ней, он успел подхватить ее у самой земли.

– Что у тебя болит, девочка?

– Ноги, Конан, – простонала она. – Они меня не держат. И еще… моя… мои… на некоторых мышцах – мозоли.

– Мазь, – сказал он, и она снова застонала. Толпа вокруг них зашевелилась. Конан торопливо поднял девушку, поставил на ноги и положил ее руки на седло.

– Держись. Да, вот так. Постарайся простоять так хотя бы недолго.

Постанывая и всхлипывая, она вцепилась руками в седло. Не мешкая ни секунды, Конан повернулся в сторону нараставшего шума.

Его причиной оказался Зутан, шедший во главе процессии воинов. Вдруг все гирканийцы притихли. За Зутаном и его воинами на площадь вышли четыре маленьких, кривоногих старичка. Зутан поклонился почтительно сказал:

– Я представляю вам купца по имени Конан. Знай же, Конан, что тебя представили вождям четырех племен, в чьем стойбище ты сейчас находишься. Имена наших вождей – Олотан, Арензар, Зоан и Сибуйан. Знай, что тебя представили тем, кто отвечает лишь перед Великим Царем. Знай и трепещи.

Чужеземцу было невозможно определить возраст гирканийца, которому перевалило за двадцать пять лет. Но каждому из этих стариков явно было трижды по двадцать пять, если не больше. Их лица были иссушены и изрезаны морщинами, а кожа на вид, да, наверное, и на ощупь, мало чем отличалась от подошвы старого сапога, пролежавшего лет десять на солнце в пустыне. Волосы на их головах и длинные усы были цвета выбеленного пергамента. У одного совсем не было зубов. Остальные же, открывая рты, выставляли на обозрение гнилые обломки. Но восемь глаз, впившихся в Конана, не были глазами безобидных, ничего не соображающих стариков. Не было видно и дрожи в руках, лежавших на рукоятках их ятаганов.

Конан поднял правую руку, вспомнив, как это делал Тамур. Кто его знает, что говорят купцы в таких случаях? Но, похоже, пора было сказать хоть что-нибудь. Зутан уже начал нетерпеливо покручивать усы.

– Я приветствую вас, – начал Конан, – такая честь быть представленным… Я собираюсь честно торговать с вашим народом.

Четверо стариков не мигая смотрели на него. Зутан стал пощипывать усы еще оживленнее.

Что же еще можно сказать, думал Конан. Или сделать? Вдруг он повернулся спиной к вождям и бросился к навьюченным на спины лошадей тюкам. Быстро развязав веревки на одном из них, он вытащил четыре великолепные сабли. Их рукояти были сделаны из черного дерева, инкрустированного слоновой костью. На клинках кислотой были вытравлены сцены верховой охоты. Гравировку покрывал тонкий слой серебра, заставлявший контуры фигур сверкать на солнце. Когда Конан обнаружил эти сабли в одном из тюков еще перед отплытием, он устроил настоящий скандал. Наверное, Тамур хотел под шумок определить себя и своих товарищей в хозяева этим клинкам. Но делать нечего, деньги за товар уже были отданы, и Конан повез с собой эти дорогущие клинки. Сейчас же он благодарил богов за то, что сабли оказались в его багаже.

Когда киммериец пробежал мимо Тамура, сжимая по две сабли в каждом кулаке, тот закатил глаза и жалобно простонал:

– Нет, северянин, только не это. Любой другой меч, но не эти.

Конан подбежал к вождям и, на мгновение задумавшись, неумело поклонился:

– Примите эти скромные подарки… Э-э… в знак… этого… ну, как его, глубокого восхищения… вот.

В черных глазах вспыхнули огоньки жадности, а высохшие руки впились в сабли так, словно боялись, что их вот-вот отберут! Пальцы гладили гравированную сталь. Про Конана, казалось, забыли. Наконец ближайший к киммерийцу вождь (кажется, Сибуйан, подумал Конан) поднял глаза.

– Можешь торговать, – бросил он, и, словно по команде, вся четверка удалилась, крепко сжимая в руках драгоценные подарки.

Акеба положил руку на плечо Конана:

– Пошли, киммериец. Нам, купцам, пора раскладывать товар.

– Ну, и раскладывай сам, а мне нужно увидеть Ясбет.

Когда он подошел к ней, девушка стояла на четвереньках, опершись руками на один из еще не распакованных тюков. Конан, бормоча проклятия, разложил на земле свой плащ и уложил ее лицом вниз на него. Затем он подложил ей под голову сложенную шерстяную попону.

– Ну, как ты? – спросил Конан. – Даже стоять тяжело?

– Нечего пеленать меня, как младенца, – процедила она сквозь сжатые зубы.

– Камни Ханнумана, женщина! Тебя никто не пеленает. Просто ты должна быть в форме, чтобы ехать верхом, когда понадобится.

Ясбет вздохнула, не глядя на него.

– Я не могу ни стоять, ни ехать верхом. Я не могу даже сидеть, – невесело рассмеялась она.

– Возможно, нам придется сняться с места неожиданно. И тогда тебя придется привязать поперек седла. И пойми, что я вовсе не собираюсь посмеяться над тобой таким образом.

– Я понимаю, – тихо сказала девушка. Вдруг она схватила его ладонь и прижала к своим губам: – Ты овладел не только моим телом. Моя душа и сердце тоже принадлежат тебе. Я люблю тебя, Конан из Киммерии.

Он резко отдернул руку и встал.

– Мне нужно посмотреть, как там дела, – пробормотал он. – Ты полежишь здесь? Придется потерпеть, пока поставят палатку.

– Мне здесь удобно, правда.

Ясбет говорила так тихо, что Конан едва слышал ее. Кивнув ей, он быстрым шагом пошел туда, где уже раскладывались на одеялах товары. И что это женщинам вечно нужно говорить про любовь, думал он. Они все время ждут, что ты будешь с ними романтичен, как мальчишка. Или, того хуже, как поэт или музыкант.

Он обернулся и посмотрел на Ясбет. Она лежала, уткнувшись лицом в шерстяную попону. Ее плечи вздрагивали. Наверняка ей очень больно. Еще бы, такое путешествие верхом, без всякой подготовки…

Бурча себе под нос, Конан подошел к своим приятелям, осваивавшим роль заезжих купцов.

Шарак метался от одного кочевника к другому, размахивая руками, громко предлагая то большие куски воска, то винные кубки из Хаурана, черепаховые гребни из Замбулы, вендийский шелк. Акеба более степенно демонстрировал оружие: сабли с клеймом Королевского Арсенала Турана, аквилонские кинжалы и даже боевые топоры из далекой Стигии. Тамур и его друзья, сбившись в кучку, передавали друг другу кувшин с пивом, которым их угостили местные жители.

Конан прохаживался между Акебой и Шараком, прислушиваясь к тому, как они торгуются, и кивая головой в знак одобрения сделки. От купца, у которого есть два человека для того, чтобы ругаться и торговаться с покупателями, никто и не ждал большего.

Торговля шла оживленно, но Конан с непривычки изрядно устал. Он поймал себя на том, что больше думает о хорошей кружке прохладного эля, чем о том, как играть свою роль. В эту минутку его внимание привлекла одна женщина.

Средних лет, она все еще была красива: высокая, полногрудая, с большими темными глазами и полными яркими губами. Ее плащ с войлочной подкладкой был сшит из прекрасной тонкой шерсти. Брошь с большим изумрудом служила застежкой. На шее у нее висело ожерелье с неизвестными Конану камнями. Не позолоченная медная побрякушка, а настоящая тяжелая золотая вещь. Запястья женщины были перехвачены браслетами из целого куска аметиста. Она не обращала внимания ни на духи, ни на украшения, которые на все лады расхваливал Шарак. Взгляд женщины ни на миг не отрывался от Конана. Очень заинтересованный взгляд.

Конан решил, что она – жена одного из самых знатных и богатых кочевников. Может быть, даже вождя. А значит, ее следовало избегать даже больше, чем всех остальных женщин этого племени. Он удостоверился, что на его лице никак нельзя прочесть ничего напоминающего излишнюю приветливость, и, отвернувшись в другую сторону, стал рассказывать покупателям о товарах, разложенных на ближайшем одеяле.

– Ты очень молод для торговца, – раздался за его спиной низкий женский голос.

Конан обернулся и оказался лицом к лицу с той самой женщиной.

– Мне моих лет хватает, – сухо ответил он. Его молодость вообще была его больным местом, особенно при общении с женщинами.

Ее улыбка показалась ему полунасмешливой, полу… какой-то еще.

– Но ты ведь все еще молод?

– Меня давно называют мужчиной. Будешь что-нибудь покупать?

– Я думаю, у тебя лучше получилось бы продавать мечи и копья, юноша. – Ее взгляд пробежал по его могучим плечам и широкой груди.

– Может быть, тени для век? – он взял из лежавших на одеяле пузырьков и коробочек первое, что подвернулось под руку, и протянул ей. Его глаза искали мужчину, который с неодобрением наблюдал бы за их разговором. Должен же он появиться. Такая женщина, даже когда станет бабушкой, все равно будет притягивать к себе мужчин.

– Глядя на то, как смотрится на тебе этот меч, я бы назвала тебя не купцом, а скорее… – она поднесла палец к губам, словно задумавшись, – воином.

– Я – купец, – настойчиво повторил он. – Если не хочешь тени, может быть, духи? Я сейчас поищу…

– Ничего, – сказала она. В ее глазах запрыгали искорки смеха. – По крайней мере пока ничего.

Она пошла прочь, но, повернувшись, бросила ему:

– А то, что ты держишь в руках, и есть духи. Эх ты, торговец. – Ее звонкий смех еще долго звенел в ушах Конана, даже когда сама женщина скрылась из виду.

С громким треском флакон, сжатый в кулаке Конана, лопнул.

– Эрлик побери всех женщин, – пробурчал Конан, выбрасывая черепки. Но отделаться от облака жасминового аромата было куда труднее.

Ругаясь, он возобновил свои прохаживания вдоль разложенных товаров. Время от времени то кто-нибудь из покупателей-мужчин начинал удивленно шмыгать носом, то женщина провожала киммерийца улыбкой. Каждый раз он был готов бежать куда угодно, лишь бы смыть этот позор для мужчины. Смыть! Точно. Как только они разобьют лагерь, подумал Конан, он устроит себе хорошую баню. И пусть Митра сожжет Тамура и всех гирканийцев, если они скажут ему, что мужчине не пристало мыться.

Глава 19

Торговля бойко продолжалась целый день. Товары, привезенные с запада, из-за моря, обменивались на награбленное на далеких восточных караванных тропах. С первыми сумерками к торгующимся подошел Зутан. Толпящиеся у одеял кочевники поспешили расступиться при его появлении.

– Я покажу место, где вы можете устроиться на ночлег, – сказал усатый гирканиец. – Собирайтесь. – И пошел прочь переваливающейся походкой человека, больше привыкшего к верховой езде, чем к пешим прогулкам.

Конан оставил своих спутников укладывать товары, а сам взял на руки Ясбет, крепко спавшую и даже не почувствовавшую, что ее куда-то несут, и пошел вслед за Зутаном. Кривоногий кочевник остановился в добрых трехстах шагах от юрт.

– Вы будете спать здесь. Костры на ночь лучше гасить. Да, стража вас не знает, поэтому не шатайтесь по округе во избежание неприятностей.

Судя по выражению его лица, Зутан нисколько бы не расстроился, случись с Конаном и вправду какая-нибудь неприятность. По его мнению, купцы были необходимым, неизбежным злом, с которым нужно мириться, но за это они никак не заслуживали гостеприимства или доверия.

Конан не обращал на него внимания. Это было лучше, чем прирезать высокомерного кочевника, хотя и не так приятно. Приказав установить палатку для Ясбет, он подождал, пока холст туго ляжет на вкопанные в землю шесты, и внес девушку внутрь. Она лишь сладко зевнула и что-то ласково пробормотала, пока он снимал с нее одежду и укладывал на одеяла. Его нос чесался от запаха жасмина, наполнявшего палатку. В такой вони Конан спать не мог.

Когда он вылез наружу, Зутана уже не было. Совсем стемнело. Маленькие костерки, которые топились высушенным навозом, давали неровный, пляшущий свет. Если бы Конан не знал, что неподалеку находятся сотни юрт, он бы ни за что не догадался об этом: все светильники и очаги находились внутри войлочных куполов, и ни единый луч света не пробивался наружу. Неподалеку от палатки возвышались темные груды тюков, стреноженные лошади паслись по соседству.

Конан покопался в одном из тюков и вытащил из него кусок грубого мыла. Взяв в каждую руку по бурдюку с водой, он шагнул в темноту. Когда киммериец вернулся, от него сильной струей шел запах щелока. Это все, чего ему удалось добиться. К тому же у Конана зуб на зуб не попадал: так приятно было обливаться водой на ледяном степном ветру.

Усевшись поджав ноги у костра, на котором булькал котелок с густой похлебкой, Конан налил себе полную чашку и взял в руки выточенную из рога ложку.

Акеба, поморщив нос, задумчиво сказал:

– Даже не знаю, что пахнет приятнее: жасмин или немытый щелок.

– А что, жасмин – восхитительный аромат, – съехидничал Шарак. – Ты, Конан, конечно, староват, чтобы начинать карьеру трактирной танцовщицы, но стремление похвально, а главное – первый шаг сделан в нужном направлении.

Тамур фыркнул и чуть не подавился супом. Конан не торопясь поднял руку и сжал пальцы в здоровенный кулак.

– Я ничем не пахну и не чувствую никакого запаха вокруг, – медленно сказал он и с вызовом осмотрел всех сидевших у костра. – Может быть, кто-то другой унюхал что-то?

Акеба примирительно развел руками и покачал головой.

– А все эти умывания, – сказал Тамур, но, увидев, что Конан готов встать, поспешил заверить его: – Здесь ничем не пахнет. Но все-таки, киммериец, ты слишком суров по отношению к друзьям. Как так можно…

– Поговорим о друзьях! – сухо сказал Конан.

На мгновение в разговоре возникла пауза, которую первым нарушил Шарак:

– Давайте поговорим о нашей торговле. Я теперь не удивляюсь, почему купцы обычно богаты. То, что мы наторговали сегодня, будет стоить в Аграпуре три сотни золотых монет. А ведь у нас осталось еще две трети товара. Может, нам бросить все эти приключения и заняться торговлей всерьез? Я никогда в жизни не был богат. Думаю, в этом есть своя прелесть. Стоит попробовать.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы заработать, – буркнул Конан, отодвигая чашку с похлебкой. Есть ему уже расхотелось. – Вы не заметили, что за нами следили всю дорогу от побережья?

Тамур что-то прикинул и спросил:

– Баотан? Я заметил, что он положил глаз на то, что мы погрузили на его лошадей…

– Не Баотан, – ответил Конан.

– Ты часто оглядывался, – задумчиво сказал Акеба, – но ничего не говорил. А я никого не видел.

Конан покачал головой и сказал, тщательно подбирая слова:

– Я тоже не то чтобы видел кого-то. И все же за нами следили. Кто-то. Или что-то. Это было какое-то внутреннее чувство.

Шарак натужно рассмеялся:

– Если этот Джандар, или Баальшам, или как его там еще, добрался до нас в этой дыре, то я готов двигать отсюда куда угодно. Хоть в Кхитай. Или еще дальше… если, конечно, за Кхитаем есть еще какие-то страны.

– Баальшам – человек, – нервно сказал Тамур, озабоченно вглядываясь в темноту, – но эти его мертвецы… Если он послал их…

Где-то по соседству раздался звук шагов. Конан вскочил и выхватил меч, краем глаза увидев, как остальные тоже схватились за оружие. Даже Шарак выставил свой посох вперед, словно пику.

Зутан вступил в круг света и замер, глядя на наставленную на него со всех сторон сталь.

Конан недовольно сунул меч обратно в ножны.

– Опасно ходить по ночам у чужих костров, – заметил он.

Кончики усов гирканийца гневно зашевелились, но он лишь четко произнес:

– Самарра желает тебя видеть, Конан.

– Самарра? – сдавленным голосом переспросил Тамур. – Она здесь?

– Да кто она, эта ваша Самарра. – заинтересовался Конан. – Может, я вовсе не хочу ее видеть.

– Нет, Конан, – настойчивым голосом сказал Тамур, – ты должен. Самарра – могущественная шаманка. Очень могущественная.

– Шаманство – дело серьезное, – фыркнул Конан, – бабам ни к чему этим заниматься.

– Придержи язык, старина, – оборвал его Тамур. – А не то вдруг обнаружишь, что у тебя яйца оторвались или еще что похуже. Я же тебе сказал, она – настоящая колдунья.

Киммериец с сомнением уставился на Тамура. Никогда еще он не видел на лице этого человека такого подобострастного уважения и страха.

– Зачем я понадобился Самарре?

– Самарра не объясняет, – ответил ему Зутан. – Она вызывает к себе, и вызванные являются. Без промедления. Даже вожди.

– Придется прогуляться, – вздохнул Конан и шагнул в темноту вслед за Зутаном.

Они молча шли к юртам. Зутан считал ниже своего достоинства разговаривать с торговцем, а у Конана и без того было о чем подумать. Зачем он понадобился этой Самарре? Если она действительно колдунья, то и сама могла выяснить истинную причину его пребывания в Гиркании. Если, конечно, ей это для чего-то нужно. Насколько Конан разбирался в этих делах, никакое знание не рождалось само собой. Все стоило определенных сил и расходов всевозможных волшебных снадобий или предметов. Поэтому ни один колдун не станет узнавать что-либо из чистого любопытства.

Будь Самарра мужчиной, можно было бы объяснить ей, как следует просить прийти к себе незнакомца. А потом вызвать колдуна на поединок. Но не в правилах киммерийца было драться с женщиной.

Задумавшись, Конан чуть не налетел на Зутана, остановившегося перед огромной юртой. Это сооружение из войлока, натянутого на деревянный каркас, имело шагов двадцать в поперечнике и вполне подошло бы и вождю.

Зутан кивком головы показал Конану вход, занавешенный куском толстого войлока. Отодвинув тяжелую занавесь, Конан шагнул внутрь.

Он оказался в большом помещении, «стены» которого были задрапированы парчой. На полу лежали разноцветные касимирские ковры и шелковые подушки. С деревянных рам под потолком свисали на золотых цепях красивые светильники. А большая бронзовая жаровня, наполненная малиново-красными углями, согревала помещение, несмотря на холод снаружи.

Конан только успел рассмотреть все это, как вдруг перед ним словно из-под земли выросли восемь девушек. Среди них были и худенькие, и довольно полные. Судя по их коже, среди них были и бледные аквилонки, и смуглые уроженки Гиркании, и неизвестно где родившиеся, с кожей пожелтевшей слоновой кости.

Весь наряд девушек состоял из золотых колокольчиков, весело позвякивающих на их лодыжках.

В глазах Конана зарябило от мелькания разнокалиберных грудей и бедер. Девушки усадили его на подушки. От них доносился приятный аромат розовых лепестков.

Как только он сел, две из них принесли влажные полотенца и вытерли ему лицо и руки. Еще одна подвинула к нему поближе блюдо с изюмом и курагой, в то время как четвертая налила вина из стеклянного сосуда в золотой кубок.

Музыка флейт и зитар наполнила юрту – это четыре оставшиеся девушки взялись за инструменты. Первые четыре начали исполнять перед Конаном какой-то необычный танец.

– Где Самарра? – спросил киммериец. – Эй, я вас спрашиваю? Где она?

Музыка умолкла, но ни одна из девушек не проронила ни слова.

Конан поднял кубок, но затем отставил его в сторону, – в вино мог быть подмешан дурманящий порошок, а может быть, и яд. Колдунья наверняка неплохо разбирается в таких штуках. Лучше не пить и не есть ничего, пока находишься в гостях у такого человека. И лучше особо не засматриваться на девочек. Может быть, шаманке нужно, чтобы внимание юноши ослабело. Конан внимательно обвел взглядом парчовые занавеси, держа руку на мече.

Но, несмотря на все усилия, его взгляд то и дело останавливался на вновь начавших свой танец девушках. Их стройные ноги мелькали в воздухе, бедра призывно покачивались, глаза закатились в блаженном экстазе. На лбу киммерийца выступил пот, но юноша заверил себя, что все дело в слишком сильно нагревшейся жаровне. Повремени Самарра еще немного – и киммериец мог бы потерять контроль над собой. В конце концов эти девушки, не сказав ни единого слова, ясно дали ему понять, что мечтают оказаться в объятиях сильных рук северянина.

Неожиданно громкий хлопок в ладони оборвал музыку. Девушки беззвучно скрылись за одной из занавесей. Блаженное выражение слетело с лица киммерийца, его рука вновь крепко обхватила меч. Парчовые занавеси распахнулись, и перед его глазами предстала та женщина, с которой он говорил днем во время торговли. На этот раз ее голова была непокрыта, и черные как смоль волосы рассыпались по плечам. Длинное платье облегало великолепную фигуру.

– Я предпочитаю танцы молодых мальчиков, – сказала она, – но не думаю, что ты разделяешь мои вкусы.

– Ты? – с сомнением спросил Конан. – Ты и есть Самарра?

Она гортанно рассмеялась:

– Ты разочарован, что я не старая карга с крючковатым носом и беззубым ртом? Знаешь, я предпочитаю оставаться молодой, пока мне позволяет это моя магия и женские премудрости. Некоторые говорят, что я до сих пор ничего. – Облизнув губы, она подошла поближе. – А как ты думаешь?

Этой женщине не нужно никакого колдовства, чтобы повелевать мужчинами, подумал Конан. Его собственная кровь закипела в жилах, горло сдавило от желания.

– Зачем ты позвала меня? – прохрипел он. Ее глаза не менее чувственно и ласково, чем могли бы это сделать руки, пробежали по его лицу, спустились на плечи, на широкую, сильную грудь. Вдруг ее ноздри вздрогнули.

– Ты смыл запах духов, – с легким разочарованием в голосе произнесла она. – Гирканийские женщины привыкли к мужчинам, от которых разит потом, лошадьми и бараньим жиром. А тот аромат привлек бы к тебе благосклонное внимание. Хотя ты и без того очень необычен для этих мест. Высокий, с сильными мышцами. У тебя светлая кожа. Да плюс ко всему – твои глаза.

Ее изящные пальцы почти касались его щеки.

– Цвет неба, – прошептала она. – Изменчивые, как само небо. Весеннее небо после дождя. Небо раннего утра. Небо бури и ливня, когда ты разгневан. Ты мог бы увести за собой половину женщин этого племени – развлекаться хоть с тремя-четырьмя сразу, если тебе это нравится.

Неожиданно Конан обхватил Самарру рукой и легко оторвал от земли, прижав к своей груди. Свободной рукой он схватил ее за волосы, запрокинул ей голову и, глядя в глаза, зло произнес:

– Смеяться надо мной – опасное дело. Даже для колдуньи.

Самарра лишь таинственно улыбнулась и, не отведя взгляда, спросила:

– Когда ты собираешься отправиться в Проклятую Землю, чужестранец?

Его рука непроизвольно сжалась сильнее, выдавив из ее горла сдавленный стон. В глазах Конана не оставалось ни капли неба. Только сталь и лед.

– Не вовремя ты решила продемонстрировать свое колдовское искусство.

– Но я на твоей стороне. Поверь, Конан. Ты можешь свернуть мне шею одной рукой или сломать спину, как тонкий прут. Сдавленная в твоих руках, я вряд ли смогу применить хоть какое-то волшебство. Я специально тебе позволила так схватить меня, чтобы, оказавшись беззащитной, доказать, что не желаю тебе зла.

– Я думаю, что ты беззащитна, как тигрица, которую пытаются удержать голыми руками. – Он резко опустил ее на пол, при этом в глазах женщины мелькнуло легкое разочарование. – Ну, говори. Что заставило тебя пустить в силу колдовство? Почему ты заподозрила, что я – не тот, за кого себя выдаю?

– Никакого колдовства не было, – рассмеялась Самарра. – Только мысль. Ты приехал в компании с Тамуром, который поклялся убить Баальшама и за этим отправился за море. Я помню те страшные дни. А потом я была одной из тех, кто накладывал заклятия, которые укрывают от людских глаз то, что осталось на Проклятой Земле.

Теперь Конан понял, почему Тамур так задрожал при одном упоминании ее имени.

– А может быть, я просто нанял Тамура, проводником по вашей стране, с которой я собирался торговать?

– Нет, Конан. У Тамура много недостатков, но клятву держать он умеет. Он с друзьями поклялся, что, несмотря на все запреты упоминать имя Баальшама, отомстит ему за кровь гирканийцев. То, что он вернулся с тобой, может означать только одно: он решил попытать счастье в Проклятой Земле. Они прекрасно знают, что нарушить табу означает смерть для любого гирканийца. Поэтому они выбрали для этого дела человека чужой крови.

– Если ты все это знаешь, то почему же меня до сих пор не попытались схватить воины ваших племен?

Самарра ответила не торопясь, обдумывая каждое слово, словно ощущая, какой опасности подвергает себя, говоря это:

– Когда были воздвигнуты преграды вокруг Проклятой Земли, я одна среди шаманов считала, что этого недостаточно. Я говорила всем, что нужно преследовать Баальшама и убить его. Если он сможет возобновить свое черное дело где-то в другой стране, то рано или поздно он вернется, чтобы отомстить нам. Остальные были не согласны, опасаясь очередной войны. Поэтому меня заставили… – она неожиданно замолчала.

– Заставили что? Поклясться?

– Да, – кивнула она. – Я принесла клятву, но этого было мало. На меня наложили еще один обет. Если я нарушу эту клятву, то в тот же день потеряю всю свою волшебную силу. Многим из наших не нравится, что среди шаманов есть женщины. Они будут рады, если эта линия оборвется на мне. – Самарра снова замолчала, взглядом умоляя Конана расспрашивать дальше.

– Что заставляет тебя молчать, женщина? Какую клятву ты принесла?

– Долго же ты не мог понять, что от тебя нужно, – выдохнула она. Напряжение на глазах спало с ее лица. – Во-первых, я не могу первой заговаривать о клятве, а должна ждать, пока меня спросят. Причем не гирканиец, а кто-нибудь чужой крови.

– Значит, тебе пришлось выуживать из меня эти вопросы, – пробормотал Конан.

– Точно. И второе. Я не могу помогать гирканийцам проникнуть в Проклятую Землю или предпринимать что-либо против Баальшама. Мне нельзя и искать кого-нибудь, кто взялся бы за это.

Широкая улыбка растеклась по физиономии Конана.

– Но если чужестранец найдет тебя сам…

– Да. Тогда я могу помочь ему. Но только тому, кто действительно подходит. Я не имею права рисковать. – Ее рот перекосился от гримасы омерзения. – Я не боюсь смерти. Но в качестве наказания за мою неудачу меня отправят наложницей в дом Анатора, ненавидящего меня шамана. Смерть выглядит гораздо привлекательнее, чем жизнь до старости с этим вонючим колдунишкой.

– Ну так, значит, ты мне поможешь?

– Если ты – тот самый человек. Я должна спросить у Огня Обратного Времени. Для этого мне нужна прядь твоих волос.

Конан непроизвольно сделал шаг назад. Волосы, обрезки ногтей – все эти предметы могут быть использованы, чтобы заколдовать того, кому они принадлежат.

– Неужели ты подумал, что я собираюсь приворожить тебя? – усмехнулась она.

– Ладно, режь, – сказал он.

Маленький золотой нож аккуратно отделил несколько волосков от шевелюры киммерийца.

Самарра не торопясь раскрыла несколько больших сундуков, стоявших вдоль занавесей. Волосы Конана сначала были перемолоты маленьким жерновами, а затем смешаны с содержимым дюжины флаконов – резко пахнущими порошками и булькающими тягучими жидкостями.

Полученная смесь была слита в рог и долго перемешивалась костяной палочкой. Затем Самарра достала маленькую золотую жаровню на трех опорах и наполнила ее сухим пеплом. Бормоча ничего не говорящие Конану слова заклинаний, она выплеснула содержимое рога на пепел.

Ее голос стал громче и выше, вот он уже впивался, как раскаленные иглы, в уши киммерийца. Над пеплом появились голубые языки пламени. Не дрожащие и прыгающие, как обыкновенный огонь, а лениво струящиеся, как море в тихую погоду. Огонь поднимался все выше, достигнув высоты человеческой руки. Колдунья не мигая смотрела в него, продолжая бормотать заклинания. Наружные стенки золотой жаровни и поднос, на котором она стояла, покрылись морозными узорами.

Все остальные светильники почти погасли, погрузив помещение в полумрак. Киммериец почувствовал, как впились в ладони ногти. Пробормотав проклятие, он разжал кулаки. Нет, повторял он про себя, его не запугаешь, он уже повидал всякого колдовства, не впервой…

Неожиданно Самарра замолчала. Конан моргнул и уставился на золотое блюдо жаровни. Там среди остатков пепла лежали кусочки сандалового дерева, лишь чуть обгоревшие. С каждой секундой пепла становилось все меньше, а сандал становился все менее закопченным. Наконец колдунья накрыла жаровню золотым колпаком, загасив пламя.

Еще долго она молча смотрела на золотой поднос, а затем повернулась к киммерийцу и сказала:

– Если ты войдешь в Проклятую Землю, погибнут десятки людей. Может быть, и Баальшам. Может быть, и ты сам. Твои кости могут остаться на съедение страшным тварям, запертым в этом проклятом месте.

– Может быть, говоришь? Интересно у тебя получается. Ни так, ни этак. Даже Шарак по твоим свиткам говорит более определенно.

– Огонь показывает то, что может произойти. Люди сами решают, какое решение выбрать. То, что есть сейчас, – это линия. Каждый поступок человека дает ей два, пять, десять продолжений. И так постоянно. Я тебе говорю: если ты пойдешь туда, то ты, или Баальшам, или вы оба предстанете перед Черным Троном Эрлика. Но если ты не пойдешь – погибнешь обязательно. Я просмотрела сотни линий, и в каждой из них ты погибаешь. Каждый раз мучительней, чем в предыдущий. Если ты не пойдешь, – погибнут десятки и десятки тысяч человек, сражаясь с укрепившимся злом Баальшама. Сотни, повинуясь его чарам, сами добровольно лягут на его алтарь. Короли будут подползать к нему и целовать его ноги. Тьма покроет землю. Таких ужасов мир не знал со дней Ахерона.

Конан усмехнулся:

– Похоже, я должен попытаться спасти мир, хочу я того или нет. – Меч скользнул в его руки: киммериец внимательно посмотрел на лезвие. – Если мне суждено пойти туда, то нечего ждать. Я пойду сейчас же.

– Нет, – резко сказала Самарра. Конан попытался возразить, но она продолжила, не слушая его: – Ночью, конечно, лучше. Но не этой ночью. Подумай о той девушке, которая с тобой. Если твое дело удастся, вам придется немедленно возвращаться назад. Здесь такое поднимется, как только это станет известно… А твоя спутница не может ни ехать верхом, ни даже сидеть или стоять.

– Придется перекинуть ее через седло и везти так, – грубо ответил он. Боевой пыл уже овладел им. Если ему и суждено погибнуть сегодня ночью, подумал Конан, то жизнь свою он продаст дорого.

– Если ты позволишь принести ее сюда, я смогу вылечить ее тело за один день. – Самарра улыбнулась: – Многие женщины просили меня подлечить натертые задницы. Но впервые я использую свое колдовство для столь мелкой цели.

– Чем дольше я жду, тем больше вероятность, что кто-нибудь узнает Тамура.

– Все равно без моей помощи тебе не попасть в Проклятую Землю. Внешний Круг убьет только гирканийца, но, чтобы найти то, что тебе нужно, ты должен проникнуть во Внутренний Круг. Его барьер убивает все живое. Я дам тебе порошки, которые нужно будет там рассыпать по земле, и научу заклинаниям, которые ты должен будешь произнести, если хочешь выжить.

– Так давай же, – потребовал он.

Вместо этого Самарра, расстегнув застежку, сняла свою шелковую накидку. Глядя прямо в глаза Конану, она сказала:

– Ни один гирканиец не видит в шаманке женщину. У меня есть слуги и рабы, молодые парни, полные сил, но и полные страха.

Самарра начала расстегивать серебряные булавки, удерживающие на ней платье.

– Они прикасаются ко мне, если я им приказываю, но делают это так, словно я могу взорваться и покалечить их. До тебя ни один мужчина не смотрел на меня как на женщину, не сжимаясь при этом от страха! Я больше не могу ждать!

Платье стекло к ее ногам, и Самарра предстала пред его глазами во всей своей ослепительной наготе. Она стояла уперев руки в широкие бедра, откинув голову и чуть отведя назад плечи, отчего ее грудь казалась еще выше и полнее.

– Это цена за мою помощь. Да, я поступаю как продажная шлюха. Ну и пусть. Я никогда не испытывала ничего подобного. А я хочу испытать все, что могут дать друг другу мужчина и женщина. Все! Слышишь, Конан?

Конан выпустил меч из рук. Огонь боя в его жилах сменился другим огнем.

– Завтра ночью будет самое подходящее время для дела, – хрипло прошептал он и сжал Самарру в объятиях.

Глава 20

Рано утром Конан отправил к Акебе посыльного с просьбой, чтобы туранец позаботился о торговле без его помощи. Вскоре два молодых раба Самарры перенесли Ясбет на носилках в юрту колдуньи. Когда они вошли, Самарра, покраснев, выскочила, шаря руками в поисках чего-либо, что прикрыло бы ее наготу. Рабы смотрели на Конана с затаенной ревностью.

– Конан, зачем меня сюда принесли? – почти плача, спросила Ясбет. Она по-прежнему лежала ничком на одеяле и стонала при каждом движении. – Мне больно.

– Твоя боль скоро утихнет, – ласково сказал он. – Самарра позаботится о тебе.

Самарра приказала рабам перенести Ясбет в другую половину юрты, куда направилась и сама. Через полчаса она вернулась, на ее щеках все еще горел стыдливый румянец. Конан развалился на подушках, держа в руках кубок с вином.

– Я дала ей снотворный порошок, – сказала Самарра. – Заклинание в одну минуту сняло боль, но сейчас девушке нужен отдых и сон. Лучше, если это будет сон от порошка, чем от заклинания. Я могу хоть сейчас снять с нее усталость, но за это она рассчитается трижды когда-нибудь в будущем. Любое применение тайных сил требует расплаты.

Все время, пока говорила, Самарра стояла в дальнем от Конана конце комнаты, не зная, куда деть руки от смущения. Кивком головы киммериец подозвал ее к себе:

– Подойди, Самарра. Сядь. Не заставляй меня изображать хозяина в твоем доме.

Поколебавшись секунду, она мягко опустилась перед ним на колени.

– Да, я сказала «все». Но это не значит, что я хотела, чтобы мои собственные рабы вваливались, когда я лежу голая, опьяненная счастьем. Я уже не говорю о том, чтобы лечить женщину того мужчины, с которым я провожу эту ночь. Я как-то странно себя чувствую, вспоминая о том, что в нескольких шагах отсюда – эта девушка.

Конана удивило это смущение.

– Если она ничего не знает, то и не будет переживать, – сказал он, стягивая платье с ее полного плеча.

Самарра отвела его руку:

– Скажи, для тебя все женщины одинаковы? Провести с ней ночь, и все?

– Может быть, когда-нибудь я встречу женщину, на которой решу жениться. Возможно. А пока – я люблю всех женщин. Но ни одну из них я не обманываю, утверждая, что она значит для меня больше, чем это есть на самом деле. – И он снова попытался снять с нее платье.

– Да что ты творишь, – запротестовала Самарра. – Я уже не многим отличаюсь от той девушки, которая лежит там, за занавеской. Некоторые из моих мышц не меньше нуждаются в лечении и отдыхе, чем ее задница.

– Ну, тогда мне остается только вернуться к Акебе и остальным, – сказал Конан, поднимаясь на ноги.

– Нет! – крикнула Самарра. Сорвав с себя платье, она встала на колени и прижалась к его ногам. – Пожалуйста. Останься. Я… Я не отпущу тебя. Я удержу тебя насильно…

– Насильно? – усмехнулся он.

Женщина решительно кивнула. Смеясь, он повалил ее на подушки.

* * *

Через два часа после захода солнца Конан был готов к выходу. Напоследок он взглянул на Ясбет. Она спала, спала самым естественным сном. Конан провел пальцами по ее щеке. Ясбет улыбнулась, даже не проснувшись.

Когда он вернулся в другую часть юрты, Самарра уже оделась. Ее лицо было совершенно серьезно.

– Порошок у тебя? – спросила она. – Смотри, не потеряй.

– Здесь он, –успокоил ее Конан, похлопывая себя по поясу, на котором висел маленький кожаный мешочек с двумя свертками. В каждом из них – тщательно отмеренная горсть порошка, который должен ослабить Внутренний Круг настолько, чтобы Конан мог пройти сквозь него. Одна горсть – для входа, вторая – чтобы выйти.

– Заклинание. Ты не забыл заклинание?

– Не волнуйся. Я все помню.

Он попытался обнять ее, но колдунья отступила на шаг назад, чтобы избежать объятий. Ее лицо превратилось в неподвижную маску.

– Да помогут тебе боги, Конан. – Она сглотнула и тихо прошептала: – И всем нам.

От хорошего клинка больше проку, чем от всех богов, вместе взятых, подумал Конан, выходя в ночную темноту. Полная луна на безоблачном небе заливала бледным светом этот странный временный город. Мертвый город, как могло показаться тому, кто не был здесь днем. Ни души. Все сидят в своих юртах. Даже собаки жались поближе к войлочным стенам и при появлении Конана только поднимали голову, жалобно воя. Киммериец запахнул плащ, закрываясь от ледяного ветра. Хотя, не обманывая себя, он признал, что настоящая причина бившей его дрожи – вовсе не холодный воздух.

Акеба, Шарак и Тамур ждали его в условленном месте к востоку от стойбища… Остальные кочевники – друзья Тамура – остались в лагере, чтобы он не казался подозрительно пустым. Лошади тоже остались в лагере: цокот копыт в ночной степи мог привлечь нежелательное внимание.

Тамур нервно вгляделся в Конана и прошептал:

– Она ведь не пришла с тобой, правда?

– Нет, – сказал Конан.

Тамур с облегчением вздохнул.

– Давай-ка за дело, – поторопил компанию Конан, – Тамур, веди.

Гирканиец нерешительно повернул на восток. Акеба и Конан последовали за ним. Шарак семенил сзади, постоянно бормоча что-то о темной дороге и лезущих под ноги камнях, несмотря на то, что луна прекрасно освещала путь.

– Тамур чуть было не передумал, – тихо сказал Акеба, – до того он боится Самарры. Если бы он хоть чуть меньше ненавидел Джандара, он бы точно вскочил на коня и скакал бы до самого моря.

– Ничего, Джандара он ненавидит на полную катушку. Он приведет нас куда надо.

– Не понимаю, киммериец, – раздался ехидный голос Шарака, – как у тебя еще сил хватило на эту прогулку после суток, проведенных с этой ведьмой. Я видел ее мало и, конечно, не так близко, как ты, – тут он кашлянул, – но мне кажется, что эта женщина может вытянуть из мужчины все силы.

– Смотри под ноги, старик, – сухо ответил киммериец. – Я что-то не видел, чтобы ты читал в свитках свою судьбу на эту ночь. А вдруг тебе суждено свернуть шею?

– Митра! – буркнул Шарак, споткнувшись об очередной камень. – И все-таки – ночь, звезды, приключения… – Уткнувшись взглядом в широкую спину мрачно шагавшего Конана, старый астролог осекся. – А что до звезд… я бы и рад кое-что рассмотреть, но луна… Ничего не вижу. Она просто ослепляет меня. Я одну звезду от другой отличить не могу.

Дальше они шли молча, пока Тамур не остановился, показывая рукой на две высокие тени впереди:

– Там, это граница Внешнего Круга. Мне ближе нельзя.

Самарра рассказала Конану про эти знаки. По всему периметру Внешнего Круга были расставлены грубые каменные столбы, чуть выше человеческого роста и раза в четыре толще, чем туловище человека. Пройти за эти камни означало смерть для любого, в чьих жилах текла гирканийская кровь.

– Мне нет смысла идти с тобой, Конан, – сказал Шарак. – Глаза… Я тебе буду не столько помощником, сколько обузой. Я останусь здесь и попытаюсь выяснить по звездам наше будущее… Эй, гирканиец, – обратился он к Тамуру, – все равно тебе делать нечего. Пойдем, я научу тебя различать звезды и читать по ним.

– По крайней мере, я пойду с тобой, – сказал Акеба, но Конан покачал головой.

– Самарра сказала мне, что тот, кто пойдет со мной, – погибнет.

На самом деле, она этого не говорила, но из ее слов Конан понял, что двое или пятьдесят человек, проникнув за барьер, будут иметь не больше шансов на успех, чем один. Если не меньше.

– Ну, тогда я буду ждать тебя, киммериец. Ты наглый парень, но ты мне нравишься. Удачи тебе.

Конан хлопнул приятеля по плечу:

– Протруби за меня в небесные трубы, если окажешься там раньше меня, Акеба.

– Что? Что ты сказал?

– Разные страны – разные обычаи. У нас так говорят при прощании.

– Странный вы народ, светлоглазые варвары. Ну да ладно. Ты там тоже подуди за меня, или как это там…

Но Конан уже повернулся и зашагал вперед, вытащив из ножен свой меч. Не останавливаясь, он прошел между каменными столбами. Несколько мгновений его колотила сильная дрожь. Хорошо, что Самарра предупредила его об этом. Итак, барьер Внешнего Круга остался позади.

Нигде не было видно никакой растительности. Даже жесткой травы, ковром покрывающей степи Гиркании. Земля была голой, но лежала волнами, словно когда-то расплавилась и потекла, а затем застыла. Он уже видел такое у себя на родине после того, как одна из гор выбросила из своей вершины огонь и жидкую горячую землю. Хотя на небе не было ни облачка и ни единый порыв ветра не доносился до киммерийца, в неверном лунном свете тени вокруг него шевелились.

Будь он героем саги, он просто-напросто пошел бы на это шевеление и сразил бы своим клинком всех попрятавшихся в скалах чудовищ. Но героям саг обычно выпадает везение за десятерых. Чем они и пользуются. А Конан, видимо, один из той десятки ограбленных на везение. Ему не приходилось надеяться на удачу. Только на самого себя.

Конан все дальше углублялся в Проклятую Землю, двигаясь с ловкостью пантеры, словно пытаясь спрятаться от лишних глаз. А то, что здесь были чьи-то глаза или по крайней мере что-то, чувствующее движение, – в этом он был уверен. Странные шорохи и скрежетание доносились до его ушей. Словно острые когти царапали камень. В какой-то момент он и вправду увидел глаза – три близко посаженные, горящие красным огнем точки, уставившиеся на Конана из-за большого валуна. Киммериец ускорил шаг. Звук когтистых лап усилился, раздаваясь где-то совсем рядом. Со всех сторон слышалось посвистывание, напоминающее перелаивание гончих, загоняющих зверя.

Неожиданно наступила тишина. В голове Конана пронеслось: или эти твари нападают молча, или что-то заставило их прекратить погоню. А если так, то что? Что могло напугать эти порождения Проклятой Земли? Ответ пришел сам собой. Выйдя из-за очередного валуна, Конан чуть не налетел на столб-отметку границы Внутреннего Круга.

Конан облегченно вздохнул. По крайней мере, на некоторое время эти твари отстали от него. Он торопливо развязал мешочек у пояса и рассыпал светящийся в темноте порошок тонкой линией рядом со столбом. Произнеся слова заклинания, Конан увидел, как над линией появилось свечение – пятно шириной с расставленные руки человека и высотой с маркировочный столб. Внутри этого пятна барьер был ослаблен, хотя и не снят полностью. Так сказала Самарра. Сильный человек сможет выжить, пройдя сквозь него. Это тоже ее слова.

Чирканье когтей по когтям и присвистывание возобновилось. Неведомые создания явно подобрались ближе. Затаив дыхание, Конан ринулся вперед. Свист перешел в голодный вой, когда киммериец влетел в пятно света. Каждый мускул, каждый сустав скрутила дикая боль, но, затем, спиной вперед, его швырнуло во Внутренний Круг.

Обрадованно обнаружив, что скрюченные судорогой пальцы не выпустили меч, Конан встал на ноги. Ничего себе ослабленный барьер, подумал он. Врагу не пожелаешь испытать его полную силу. Ощупав пояс, Конан со вздохом облегчения обнаружил мешочек с остатками порошка на своем месте.

Свечение, отмечающее брешь и барьере, еще висело в воздухе. Но Конан знал, что ему не удастся сосчитать и до ста, как оно погаснет. Вторая порция порошка была единственным способом вновь пересечь барьер, если, конечно, не вырваться из него сейчас же. Конану стоило большого усилия воли отогнать от себя эту мысль. Повернувшись спиной к слабеющему свечению, он зашагал дальше.

Эта земля действительно была проклята: холмы рассечены зияющими трещинами, обломки скал разбросаны неведомой силой на много шагов от того места, где когда-то они составляли единое целое.

В низинах кипела и булькала какая-то жижа. Воздух пропитался вонью разложения. Над самой землей метались облачка не то пара, не то дыма, оставлявшие неприятные влажные следы на коже.

Самарра рассказала Конану, где стоял недостроенный дворец Джандара. Во что он превратился после той кошмарной ночи – не знала даже она. Но другого места для поисков ни он, ни она предложить не могли. Среди холмов Джандар приказал расчистить ровную площадку для дворца. Сейчас перед Конаном лежал последний холм. Дальше шла ровная местность. Наверное, то самое место.

Конан побежал вперед, огибая преграждающую путь гряду скатившихся с горы валунов. Еще один поворот – и киммериец остановился, опустив руки, словно признавая свое поражение. Прямо перед ним мраморные ступени вели к колоннаде полуразрушенного портика. А за колоннами, там, где должен был стоять дворец, зияла огромная яма, мерцавшая красным светом плавящихся и кипящих камней далеко внизу.

Здесь ничего не могло остаться, подумал Конан. Но должно. Самарра предсказала, что его поход в Проклятую Землю даст, по крайней мере, шанс на уничтожение Джандара. Где-то здесь должно оставаться что-то, что можно использовать против колдуна. Нужно было найти это неведомое средство.

Раскатистое рычание, раздавшееся за спиной киммерийца, заставило его развернуться, и невольное «Кром!» слетело с его губ.

Прямо перед ним стояло существо, вдвое выше человека, гниющая плоть которого исходила светящимся в темноте гноем. Единственный рубиново-красный глаз уставился на Конана. Разум, страшный, жестокий разум светился в этом глазе наравне с голодом. А длинные клыки в пасти и лапы, заканчивающиеся острыми когтями, ясно указывали на то, чем предпочитает питаться их обладатель.

Не дожидаясь нападения чудовища, Конан решил действовать сам. Замахнувшись мечом, он крикнул, словно собирался нападать. Чудовище подалось назад, чтобы встретить атаку, но Конан, проскочив мимо него, бросился к скальной гряде. Такая махина вряд ли сможет сравниться с ним в ловкости, подумал киммериец.

На бегу опустив меч в ножны, он добрался до обрыва и, не останавливаясь, начал карабкаться, цепляясь руками и ногами за малейшие выступы и впадины. Проверять их надежность было некогда. Несколько раз он чуть не сорвался, когда хрупкий камень ломался под его весом. Основательно поломав ногти и ободрав колени, Конан все-таки выбрался на гребень обрыва, перевалился через него и упал, тяжело дыша. Никогда ему еще не приходилось так быстро карабкаться по скалам.

Покрытая слизью когтистая лапа впилась в камни рядом с головой киммерийца. Проклиная всех и вся, Конан перекатился на другой бок и вскочил, выставив вперед меч. Светящееся чудовище, подтянувшись, выставило над краем обрыва голову. Увидев человека, оно, вместо того чтобы ухватиться покрепче за камни, взмахнуло свободной лапой, пытаясь зацепить Конана когтями. Закаленный клинок обрушился на держащуюся за землю лапу. Искалеченное чудовище полетело вниз, издавая адские стоны. Казалось, скалы вздрогнули, когда оно всем телом рухнуло на камни у подножия обрыва.

Когтистая лапа так и осталась лежать там, где была отрублена. Светящийся зловонный гной вылетал из нее как кровь. Концом меча Конан поддел ее и сбросил в булькающую мглу вниз.

Даже сквозь облака пара Конану было хорошо видно то, что осталось от дворца Джандара. С высоты открывался жутковатый вид на полуразрушенный портик на фоне красного свечения из провала за ним. Нет, здесь искать было нечего. Развернувшись, киммериец отправился вниз по более-менее пологому склону, перепрыгивая через трещины и огибая разбросанные осколки скал.

Вдруг за его спиной раздался звук осыпающихся камней. С мечом наготове, Конан внимательно посмотрел в ту сторону. В этой мгле ничего не стоило, не заметив, слишком близко подпустить к себе какое-нибудь маленькое, но опасное создание. Глухой удар, как от падения тяжелого тела, донесся из тумана примерно с той же стороны, но уже ближе. Нет, настойчиво успокаивал себя Конан, он не мог пропустить незамеченным какое-нибудь крупное существо… В этот момент из тумана на него бросилось то самое одноглазое чудовище, занеся для удара и здоровую когтистую лапу, и обрубленную культю.

Конан сделал шаг назад и почувствовал, как его нога повисла в пустоте. Лишь изогнувшись, как огромная кошка, он сумел ухватиться руками за камни и избежать падения в глубокую трещину. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как броситься под ноги нападающему чудовищу. Одноглазое создание слишком разогналось, чтобы остановиться так быстро. Конан хотел ударить его мечом снизу, но чудовище подпрыгнуло и одним прыжком оказалось почти на другой стороне трещины. Не удержавшись на ее кромке одной здоровой лапой, оно полетело вниз, рыча от злости и боли.

Конан быстро отскочил от края пропасти и замер, прислушиваясь. Рычание зверя стихло. Наступила тишина, которая больше всего пугала Конана. Он понимал, что чудовище вряд ли оставило свою затею поужинать непрошеным гостем. А то, что такое падение ему нипочем, – в этом киммериец уже мог убедиться раньше.

В подтверждение его худших опасений из трещины раздались звуки крошащегося камня. Киммериец прикинул, что, находясь выше, он получал некоторое преимущество над противником. Но вдруг его осенило. В конце концов, он пришел сюда не для того, чтобы воевать с этим уродом. Развернувшись, Конан бросился вниз по склону, на ходу соображая, что большое расстояние от того места, где чудовище вылезет из трещины, может стать хорошим прикрытием. По крайней мере, не обнаружив противника, зверь, может быть, направится на поиски более доступной добычи. В какой-то момент киммериец с раздражением вспомнил древние саги. Будь у него хоть десятая часть того везения, которое выпадало этим трижды проклятым героям этих мерзких сказочек, – чудовище сейчас отправилось бы спокойно вверх по склону, а Конан занялся бы своим делом внизу.

Именно снизу-то и донеслись до его ушей уже знакомые звуки: царапанье когтей по камням и глухое рычание. Черный Эрлик! Окажись сейчас с Конаном рядом кое-кто из древних легендарных героев – киммериец, не задумываясь, отправил бы их в пасть чудовищу не только чтобы выиграть время, но и чтобы посмотреть, как эти везунчики докажут свою силу там, где нет ни капли удачи.

Столь отвлеченные размышления не помешали Конану делать то, что было для него единственно возможным в этой ситуации, – бежать изо всех сил. Пробегая мимо очередного нагромождения камней, киммериец, чтобы удержать равновесие, оперся на миг на один из них и почувствовал, что этот обломок скалы покачнулся под его весом.

Присмотревшись, киммериец понял, что этот камень, размером больше человеческого роста и намного больше в обхвате, стоит довольно неустойчиво на краю уступа. Что ж, если повезет, эта штука сможет дать ему большую передышку, чтобы оторваться от чудовища, которое, кстати, не замедлило появиться. Красный горящий глаз мелькнул в тумане шагах в пятидесяти от киммерийца. Это существо двигалось со скоростью и ловкостью горного льва. Сорок шагов. Конан, удостоверившись, что его заметили, шагнул за камень. Тридцать. Киммериец навалился на камень плечом. Тот нагнулся и встал как вкопанный. Двадцать пять шагов. Конан уперся всем корпусом, напряглись могучие мышцы. Двадцать. Конан развернулся и уперся в камень спиной и нажал, вкладывая в это усилие работу всех мышц от ног до шеи. Пятнадцать шагов. Десять. Стало явственно слышно раздававшееся из пасти чудовища хриплое рычание. Вдруг камень покачнулся, застыл на мгновение – и покатился вниз.

Конан успел развернуться и увидеть, как камень подпрыгнул на одной из неровностей склона, с лету угодил прямо в грудь чудовищу и, не останавливаясь, потащил его вниз, к подножию гряды.

Не дожидаясь, чем все это кончится, Конан рванулся вдоль склона к барьеру Внутреннего Круга. Нет, он пока что не собирался выходить за границу, но и не верил, что обрушившаяся на чудовище махина камня убьет это страшное создание. После того, что он наблюдал, Конан не поверил бы в смерть одноглазого чудовища, пока сам не увидел бы его мертвым. Просто киммериец вспомнил, что там, за барьером, неведомые охотники побаивались приближаться к смертельной границе. Может быть, и с этой стороны чудовище не рискнет продолжать охоту у самого барьера.

Конан несся, как пантера, сквозь зловонную мглу, перепрыгивая камни и трещины, перелезая через обломки скал, огибая взрывающиеся фонтанами гейзеров небольшие озера. Впереди в лунном свете показались столбы, обозначающие границу Внутреннего Круга.

Вдруг в полной тишине на киммерийца из тумана прыгнуло одноглазое чудовище. Честно говоря, киммериец рассчитывал на то, что оно дольше будет вылезать из-под навалившейся на него тяжести. Отчаянным броском Конану удалось увернуться от когтистой лапы, лишь в клочья разорвавшей его тунику и оставившей четыре кровавые полосы на его груди. Выхватив меч, киммериец выставил его вперед, готовясь встретить ударом возвышающееся над ним, словно башня, создание. Чудовище остановилось, злобно рыча и косясь на поблескивающую в лунном свете сталь. Оно хорошо запомнило эту длинную блестящую штуку, отхватившую ему лапу одним ударом.

Кровь сильно текла из глубоких порезов на груди Конана. Но не это беспокоило его в этот момент, и даже не оскалившаяся на него пасть со страшными клыками. Пошарив свободной рукой на поясе, Конан чуть не задохнулся. Meшочка с порошком не было. Его сорвали эти проклятые когти-кинжалы, когда чудовищу удалось дотянуться до Конана. Вместе с пропавшим мешочком исчезла и всякая надежда вырваться за пределы этого страшного места. С этой мыслью глаза киммерийца непроизвольно повернулись в сторону столбов, обозначавших границу Внутреннего Круга, и… там, у подножия одного из этих каменных монолитов, лежал мешочек, а в нем – и надежда на спасение.

Медленно, не спуская с чудовища глаз и не отводя ни на миг клинок, Конан начал боком заходить к столбу. Чудовище внимательно следило за движениями человека, и вдруг разум сверкнул в кроваво-красном глазе: увидев мешочек, мерзкое создание, видимо, сообразило, насколько важна эта штука для его противника. Склизкое, светящееся тело одним прыжком встало над мешочком, чуть не касаясь спиной невидимой границы. На его оскаленной морде появилось что-то напоминающее издевательскую усмешку.

Вот тебе и зверюшка, боящаяся барьера, подумал Конан. Если так дело пойдет, то эта смышленая тварь ни за что не отдаст ему мешок, не говоря уже о том, чтобы дать время на насыпание порошка и чтение заклинаний. Похоже, Эрлик уже накинул Плащ Вечной Ночи над киммерийцем, но тот вовсе не собирался принять смерть без сопротивления.

– Кром! – крикнул Конан, бросаясь вперед. – Кром и сталь!

Оскалившись и расставив лапы, чудовище бросилось ему навстречу. Однако Конан вовсе не торопился испытать на себе силу таких объятий. В последний момент он резко нагнулся, полоснув концом меча по животу противника. Когтистая лапа зацепила лишь край плаща. На мгновение киммериец оторвался от земли, но ткань с треском разорвалась, и он, оставив большую часть своего наряда на когтях чудовища, покатился по земле.

Вскочив, Конан подхватил лежавший у столба мешочек и изо всех сил понесся вдоль линии барьера. Услышав сзади тяжелые шаги, он обернулся и заметил занесенную над его головой тяжелую когтистую лапу. Меч описал в воздухе дугу, и три пальца с длинными когтями упали на землю. Но это не остановило падение изуродованной лапы. Сильный удар сбил Конана с ног.

Затем он оказался в железных тисках сжавшихся вокруг него лап чудовища, которые тащили его к оскаленной пасти. Лишь рука, державшая меч, оставалась свободной от этой хватки. Размахнувшись изо всех сил, Конан вонзил свой клинок прямо между двух рядов страшных зубов, чувствуя, как острие вспарывает мясо, рассекает кость и выходит из затылка чудовищного создания.

Чудовище застонало и вцепилось зубами в клинок, словно стараясь перекусить это препятствие, отделявшее его от столь тяжело доставшейся добычи. Тошнотворная вонь, шедшая из пасти, ударила в ноздри киммерийца. Он попытался повернуть меч в пасти. Чудовище снова взвыло, но не ослабило своей кандальной хватки. Конан понял, что еще чуть-чуть – и оно сломает ему спину. Он уже не чувствовал ни ног, ни зажатой в тиски руки. Он даже не знал, остался ли в его кулаке мешочек с порошком – надежда выбраться из Проклятой Земли. Все, что он мог сделать, – это вкладывать последние силы в то, чтобы удержать оскаленную пасть, не дать ей впиться в него, перегрызть горло или откусить голову.

Вдруг за спиной чудовища Конан заметил один из каменных столбов-меток. В своей схватке они все ближе подходили к барьеру. Ближе. Еще ближе. Что ж, мелькнуло в голове киммерийца, по крайней мере, я умру с мечом в руке и не один. Что-то вроде удивления отразилось на искаженной злобой и болью морде чудовища, когда из груди Конана вырвался злорадный смех. Одноглазое создание неуверенно сделало еще один шаг назад…

Боль пронзила тело киммерийца. Боль, какую он не испытывал еще никогда в жизни. Словно кожу оторвали от мяса, мясо от костей, перемололи кости в порошок, а затем бросили все в яму с кипящим металлом… Этот дьявольский круг повторился еще раз, затем еще, каждый раз – сильнее, чем в предыдущий, и вдруг…

Конан пришел в себя и увидел, что стоит на четвереньках, а все силы измученного тела уходят на то, чтобы не рухнуть на землю ничком. Сквозь кровавый туман в глазах он рассмотрел, что по-прежнему сжимает в руке мешочек с порошком. В голове вертелась мысль, что ему еще придется воспользоваться им, чтобы выбраться из Внутреннего Круга. Интересно, как же он смог пережить прикосновение к барьеру? Но над всеми этими размышлениями нависла другая, главная в эту секунду мысль: встать на ноги и встретить следующую атаку чудовища. Меч лежал прямо перед Конаном. Протянув руку, он взялся за обмотанную кожей рукоятку и чуть не выронил меч: кожа была покрыта трещинами и обуглена. Меч еще не успел остыть.

Вдруг уши киммерийца наполнились звуками. Они метались в его голове, как раскаты грома, и киммериец понял, что это слух вернулся к нему, а до этого он ничего не слышал. Пошатываясь, он поднялся на ноги и осмотрелся…

Чудовище лежало поперек барьера. Его мертвое, почти обугленное тело все еще вздрагивало, когда очередная молния, вспышка неведомой силы, пронзала его.

Конан ухмыльнулся, но тотчас же с ужасом уставился на барьер. Не может быть, нет… Но совершенно точно – он больше не был во Внутреннем Круге. Как он сумел выжить, пересекая барьер? Может быть, огромная жизненная сила чудовища притянула к себе большую часть убийственной энергии? В конце концов, это уже не имело значения. Важно было то, что у него оставалась лишь одна порция чудодейственного порошка. Войди он внутрь еще раз – и ему уже никогда не вернуться.

Молча он повернулся спиной ко все еще дергающемуся телу чудовища и зашагал прочь от Внутреннего Круга. Болело все тело, черная пелена застилала готовые выскочить из орбит глаза. Но самое главное – все эти мучения напрасно. Он так и не нашел того, что искал.

Глава 21

Акеба, Шарак и Тамур сидели, греясь у слабого костерка, когда Конан вышел из темноты, вытирая лезвие меча тем, что осталось от плаща. Киммериец швырнул окровавленную тряпку в огонь, от которого сразу же потянулся густой зловонный дым.

Сидевшие у костра вскочили, и Шарак зашмыгал носом:

– Ну и ну! Что это за вонь, Эрлик тебя побери?

Конан вложил меч в ножны и сказал:

– Нам нужно вернуться к юртам. Ненадолго. Я хочу попросить помощи Самарры, чтобы снова попасть во Внутренний Круг.

– Значит, ты ничего не нашел. – Акеба внимательно посмотрел на запекшуюся на груди Конана кровь, на его рваную тунику и с сомнением спросил: – А ты уверен, что тебе нужно туда возвращаться? Что там с тобой было?

– Нет! – раздался взволнованный крик Тамура. – Это табу! Нельзя рассказывать о том, что происходит за барьером.

– Чушь, – возразил Шарак. – Что случится, если мы всего лишь послушаем рассказ Конана?

Но киммериец явно не собирался тратить время на разговоры. Половина ночи уже прошла. Коротко бросив: «Пошли», он зашагал к юртам. Остальные, закидав костер землей, последовали за ним.

Когда они подошли к юрте Самарры, Конан знаком приказал своим спутникам подождать и вошел внутрь один.

Полная темнота, царившая в юрте, удивила его. Ни единого светильника. Уголь в жаровне покрылся слоем серого пепла. Странно, подумал киммериец, Самарра наверняка не уснула бы, дожидаясь его возвращения. Помимо темноты, не менее странной казалась и тишина в юрте. Мертвая тишина, не допускавшая даже намека на жизнь… Меч Конана словно сам собой вылетел из ножен.

Киммериец пошел вперед по коврам и подушкам. Неожиданно его ноги споткнулись о что-то более тяжелое, чем подушка. С замиранием сердца он нагнулся. Его пальцы нащупали в темноте женское тело, холодное как лед.

– Конан, берегись! – раздался у входа крик Акебы.

Конан, сжавшись в комок, перекатился через спину, опрокинув какую-то железную штуковину, и вскочил с мечом наготове, выискивая глазами невидимого противника. В тот миг, когда он заметил тень, которая могла оказаться человеком, что-то со свистом пронеслось от входа и воткнулось в черную фигуру. Таинственная тень застыла неподвижно, а затем рухнула на пол с тяжелым глухим ударом.

– Это человек, – сам не веря себе, сказал Акеба, – по крайней мере, я так думаю. Но человек не падает с таким звуком.

Конан пошарил вокруг и нашел то, что опрокинул в момент броска. Это была лампа, масло из которой еще не успело вытечь. Вытащив из мешочка на поясе трут и кремень, киммериец высек искру и зажег лампу. Дрожащий огонек осветил лежащее тело.

Самарра лежала на спине, ее открытые глаза смотрели в потолок юрты.

– Она знала, – негромко сказал Конан. – Она говорила, что много людей погибнет, если я пойду в Проклятую Землю.

Со вздохом он перенес лампу ко второму, столь странно упавшему телу. Стрела Акебы торчала из горла желтокожего человека в черном. Его миндалевидные глаза были широко раскрыты – он так и не поверил в возможность того, что с ним произошло. Конан потыкал труп острием меча и удивленно уставился на него: тело было твердым как камень.

– Ну что ж, по крайней мере, ты отомстил за Зорель, – сказал Конан.

– Нет, это не он. Хотя и очень похож. Но я до смерти буду помнить лицо человека, который убил мою дочь. Нет, это не он.

Конан снова повернул лампу к Самарре.

– Я мог бы спасти ее, – прошептал он, – если бы она сказала мне… Ясбет!

Киммериец бросился в другую половину юрты. Там среди оборванных занавесей и раскиданных подушек вперемешку лежали остывшие тела рабов и рабынь. Ни на одном из трупов не было видно ран, но лица всех погибших застыли, искаженные ужасом. Ясбет нигде не было видно.

«Многие погибнут…» – вспомнились Конану слова Самарры. Если она так хорошо видела, как расходятся десятки и сотни линий будущего, то почему же не выбрала какую-нибудь другую?

– Джандар послал в погоню за нами не только этого, – сказал киммериец, вернувшись к Акебе и ткнув мечом в сторону тела кхитайца. – Ясбет исчезла, а остальные мертвы. Все.

Тут в юрту просунул голову Тамур.

– Там какое-то волнение, – начал он. В этот момент его взгляд остановился на лежащем в пятне света теле Самарры. – Кааван, Единый Отец, спаси нас! Так вот почему… Нас четвертуют, сдерут кожу, разрежут на куски…

– Что ты мелешь? – остановил его Конан. – Что случилось?

– Около юрт других шаманов собираются люди. Хотя никто обычно не выходит за порог ночью так близко от Проклятой Земли.

Акеба буркнул:

– Наверное, шаманы почувствовали смерть одного из своих.

– Но вовсе нет смысла предоставлять им возможность застукать нас рядом с трупами, – сказал Конан, гася лампу и направляясь в полной темноте к выходу.

Снаружи стоял Шарак, опершись на свой посох и напряженно вглядываясь в приближающиеся к юрте Самарры огоньки факелов. Он даже подпрыгнул, когда Конан прикоснулся к его плечу.

– Если мы собираемся возвращаться в Проклятую Землю, то лучше поторопиться. Я думаю, что эта компания не будет рада, застав нас разгуливающими по их лагерю.

– Ясбет исчезла, – тихо сказал ему Конан. – Ее похитили или убили. Самарра мертва.

Конан отвернулся, и Шарак быстро засеменил за ним.

Как четыре тени, они бесшумно шли к своему лагерю, по возможности стараясь не обращать внимания на шум и крики за их спинами. Вдруг от юрт донесся яростный крик сотен глоток. Акеба поравнялся с Конаном и сказал:

– Они обнаружили ее. Но это еще не значит, что они обвинят в этом нас.

– Мы тут чужаки, – невесело усмехнулся Конан. – Что бы сделали твои солдаты, если бы нашли мертвой принцессу Аграпура, а рядом – лагерь чужеземцев?

Туранец только процедил сквозь зубы:

– Да пошлет нам Митра время, чтобы добраться до лошадей.

Не говоря больше ни слова, все четверо перешли на бег. Конан и Акеба покрывали дистанцию огромными шагами. Тамур почти, семенил ногами, но двигался с не меньшей скоростью. Даже Шарак умудрялся не отставать, находя при этом силы, чтобы пожаловаться на возраст.

– Подъем, – крикнул Тамур, добежав до почти погасших костров их лагеря. – Быстро по коням!

Кочевники повыскакивали, одетые и обутые, из-под одеял и, держа оружие наготове, уставились на Тамура.

– Надо сматываться! Мы теперь – вне закона! – крикнул он, затем повернулся к Конану и покачал головой: – Нам не уйти. У нас тут хилые клячи с побережья. А у тех, кто бросится в погоню, – боевые кони. Наши лошади не выдержат скачки и сдохнут до рассвета, а их скакуны смогут почти без остановок проделать весь путь к морю.

– Вьючные лошади, – сказал Конан, – они могут выдержать человека?

Тамур кивнул:

– Но ведь у нас хватает верховых лошадей.

– Подожди, а что, если в тот момент, когда наши кони совсем замучаются, мы сменим их на других, пусть и усталых от скачки, но проделавших путь не под седлом? А когда и эти… – Он вопросительно посмотрел на Тамура.

Конан слышал об этом способе в одном из трактиров. А трактирные байки – это вовсе не обязательно полная чушь, но все же лучше не доверять им без проверки.

– А что… – протянул Тамур, – может, и сработает. Точно! Кааван – Единый Отец! Это должно сработать.

Акеба кивнул:

– Я уже думал об этом. Наши так иногда делали в войне на южной границе.

Но тут вмешался Шарак:

– А товары? Их что, придется оставить?

– Ты что, хочешь погибнуть ради них? – оборвал его Конан и бросился распутывать стреноженных лошадей. Все остальные последовали его примеру. Шарак – последним, не торопясь и ворча себе что-то под нос.

Кочевники не стали терять времени на обсуждение предложения Конана, а вскочили на своих лошадей, взяв свободных на повод. В какой-то момент Конан вспомнил о золоте, потраченном на товар, о прибыли и, зло сплюнув, послал свою лошадь галопом. Смерть шла за ним по пятам.

* * *

Когда их отряд выбрался на песок прибрежных дюн, запасных лошадей уже не было. Более того, на некоторых животных сидело по два всадника. Взмыленные животные растянулись длинной цепочкой, но никто не понукал их, боясь, что его лошадь может рухнуть и больше не подняться. Путь, занявший два дня в первый раз, сейчас был проделан меньше чем за день. Впереди послышался шум волн.

– Как ты думаешь, – спросил Конан у Акебы, – на сколько они отстали от нас?

– На пару часов, может меньше.

– Но зато они не загнали лошадей, – добавил Тамур. – Наши скоро передохнут, а их скакуны будут еще в форме, когда нас наконец настигнут.

– Никого они не настигнут, – ухмыльнулся Конан. – Мы уже почти добрались до корабля…

Его смех и недоговоренная фраза повисли в воздухе, когда, забравшись на гребень дюны, киммериец увидел берег и море. Пляж был пуст.

Лишь следы костров подтверждали, что путники вышли к тому самому месту. Далеко, почти на горизонте, виднелось небольшое треугольное пятнышко – скорее всего парус «Танцующей в волнах».

– Никогда я не доверял этому борову – Мухтару, – зло сказал Акеба. – Слушай, Конан. Наши лошади свое уже отыграли. Мы выглядим не многим лучше. Конечно, этот вонючий песок – не самое подходящее место для смерти. Да и где оно – подходящее-то местечко? Не пора ли подумать, как забрать с собой побольше врагов, отправляясь в последний путь. Что скажешь, киммериец?

Конан, погруженный в свои мысли, ничего не ответил. Что же это такое получается? Проделать такой путь, потратить столько сил – и результат? Самарра мертва, Ясбет похищена людьми Джандара. Даже в мелочах боги отвернулись от него. Наторгованное добро пришлось оставить. А ведь за него Конан заплатил сотню золотых монет, нелегко, кстати, доставшихся ему: ценой убийства друга, пусть и заколдованного злым колдуном. От золота остались две монеты, позвякивавшие на поясе вместе с огнивом, точильным камнем, порошком Самарры и ломтем вяленого мяса. И ко всему прочему – такое невезение. Опоздать на каких-то полчаса. Конечно, денег на обратный путь нет. Но убедить Мухтара, приставив ему нож к горлу, было бы не самой большой трудностью.

– Ты что, не слушаешь? – Акеба потряс его за плечо. – Я думаю, лучше вернуться по нашим же следам и спрятаться в дюнах. Застанем их врасплох, и, думаю, последний счет будет в нашу пользу.

Со стороны гирканийцев послышался недовольный ропот.

Конан по-прежнему молчал. Ясбет похищена людьми Джандара. Внутренний голос подсказывал киммерийцу, что в этом скрыт какой-то смысл, что-то важное.

– Умрем как мужчины, а не как жуки, разорванные муравьями на части! – продолжал настаивать Акеба, косясь на кочевников. Некоторые из них выражали одобрение, но многие явно были не в восторге от такого предложения и поглядывали в сторону преследователей, хотя и молча.

Туранец презрительно прищурился:

– Если вы мужчины, то не должны умереть безропотно, не унеся с собой жизни врага…

– Мы одной с ними крови, – глухо сказал Тамур.

Акеба просто взорвался:

– Митра! Я что-то не припомню, чтобы разговоры об общей крови остановили кинжал гирканийца, перерезающий горло соплеменнику. Да ты сам что нам наобещал: нас четвертуют, сдерут кожу, яйца вырвут, еще черт знает что! Чего ты боишься? Хуже нам не будет!

Тамур тоже перешел на крик:

– Пойми ты, мы теперь вне закона. Обычаи нашего народа больше не защищают нас. И если мы убьем хоть одного из тех, кого шаманы снарядили в погоню, то наши души навеки обречены маяться, не обретя покоя.

– Но ведь ни ты, ни твои друзья не убивали Самарру! – запротестовал Акеба. – И уж ваш бог точно знает это. Конан, поговори сам с этим придурком!

Но киммериец просто не замечал ничего вокруг. Слабый луч надежды вдруг забрезжил перед его внутренним взором.

– Мы хотим предстать перед Единым Отцом, не нарушив закона! – крикнул Тамур.

– Эрлик побери ваши законы! Когда вам было нужно, вы решились нарушить запреты шаманов и поклялись отомстить Джандару! А теперь вы просто собираетесь сдаться. Трусливые псы! Бабы, умоляющие о легкой смерти!

Тамур напрягся, его рука потянулась к ятагану.

– Кааван признает месть. А вы – туранцы, чьи женщины ослабили кровь вашего племени, рожая от мужчин разных народов, – вы уже не способны понять этого благородного чувства. И я не собираюсь долго объясняться с тобой!

Клинки вылетели из ножен, но были перехвачены на лету сильными руками Конана.

– Спокойно! – сказал он. – Мы поживем на корабле.

Акеба удивленно воззрился на киммерийца. Гирканийцы неуверенно топтались на месте, понимая, что им ничего хорошего не сулил бой с обезумевшим синеглазым великаном. Шарак, покосившись на едва видную «Танцующую в волнах», негромко уточнил:

– Ты полагаешь, мы сможем превратиться в рыб?

– Галера! – крикнул Конан, приходя в ярость оттого, что остальные никак не могли сообразить, о чем идет речь. – Ну, насколько раньше нас люди Джандара выехали из лагеря? Наверняка, не видя погони, они не гнали лошадей так, как мы. Их галера наверняка так и ждет их. Вот мы ею и воспользуемся.

– Я и ломаного медяка не поставлю на это дело, – сказал Акеба. – Скорее всего, галера давно уже вышла в море.

– Ты можешь предложить что-нибудь лучшее? Оставаться здесь, например? – сухо спросил его Конан.

Акеба с сомнением пожал плечами.

Гирканийцы, пожалуй, больше были озабочены своей злобой на туранца. Шарак тоже замер в размышлениях. Конан помолчал и добавил:

– Я не собираюсь сидеть тут и ждать, пока меня прирежут. А вы делайте что хотите. – Повернув коня на юг, он пришпорил его.

Не проехал он и сотни шагов, как Шарак нагнал его, подбадривая свою клячу ударами посоха. С бесстрашным выражением лица он заметил:

– Миленькое приключение. Слушай, а пленных на галере брать будем? Я слышал, что герои в сагах никогда не берут пленных.

Акеба присоединился к ним, пустив своего коня неким подобием галопа.

– Знаешь, киммериец, деньги – дело серьезное. Я уже сказал, что не поставлю на это дело ни гроша. А такой пустяк, как моя жизнь, – пожалуйста. Тем более, что есть шанс чуть продлить ее.

Конан улыбнулся.

За их спинами послышался шум копыт нескольких лошадей. Киммериец не обернулся, чтобы посмотреть, многие ли из кочевников последовали за ними. Один или все – это не важно. Хватит. Должно хватить. Сам удивляясь своей уверенности, Конан повел их на юг.

Глава 22

За первым же холмом одна из лошадей рухнула на колени, а затем завалилась на бок. Еще одна свалилась замертво, прежде чем первая скрылась из виду. Конан поморщился, когда еще один гирканиец пересел на круп лошади к другому. Они и так уже двигались медленнее, чем пешком.

Конечно, сохранить силы перед встречей с командой галеры или людьми Джандара было важно. Но время! Нужно добраться до галеры раньше, чем к ней вернутся похитители Ясбет. По крайней мере раньше, чем галера выйдет в море или чем их догонят разъяренные преследователи. Гирканийцам ничего не стоит найти беглецов: следы лошадиных копыт четко отпечатывались в песке.

Все хорошенько прикинув, Конан слез с коня и пошел пешком. Остальные молча смотрели ему вслед. Конан даже не обернулся. Пусть делают что хотят. У него не было времени убеждать кого бы то ни было.

Местами прибрежные камни так преграждали путь, что человек намного легче преодолевал их, чем измученные лошади. Конан вскоре потерял из виду своих спутников.

Вдруг позади послышалось тяжелое дыхание и недовольная ругань. Задыхаясь, Шарак нагнал киммерийца и пошел рядом с ним. Вдвоем они продолжили путь, проваливаясь глубоко в песок, ступая на камни, которые так и норовили перевернуться и опрокинуть путника в утыканные острыми шипами кусты. Приходилось карабкаться то вверх, то вниз по склонам холмов, обрамлявших каждый заливчик или бухту, врезавшуюся в берег. Чтобы продвинуться на сто шагов вперед, приходилось делать пятьсот, а то и тысячу шагов почти по вертикальным склонам. Лошади были бы здесь абсолютно бесполезны.

Конан не мог бы позволить себе идти чуть дальше от линии берега, там, где холмы переходили в равнину. Так можно было пропустить галеру, стоявшую на якоре в каком-нибудь из крохотных заливов. Киммериец не хотел допустить даже мысли о том, что галера уже вышла в море.

Треск кустов за спиной вывел Конана из состояния задумчивости. Он выхватил меч и чертыхнулся, увидев вылезающего из зарослей Акебу, лицо которого было залито потом и забрызгано грязью.

– Еще две лошади сдохли, – сказал туранец без долгих предисловий, – еще одна вот-вот упадет. Тамур идет по моим следам. Если можно, задержитесь чуть-чуть, чтобы он мог нас нагнать. Когда я спешился, остальные гирканийцы обсуждали, как им поступить. Но я думаю, что все они вот-вот присоединятся к нам.

– Нет времени ждать, – бросил Конан, убирая меч в ножны.

У Шарака не хватило дыхания, чтобы вставить хоть слово, и он молча последовал за киммерийцем. Постояв немного, Акеба последовал его примеру.

Три человека, думал Конан. Всего трое. Это если считать с Тамуром. Шарак ведь не боец. Ну, три с половиной. Тамур наверняка догонит. А на его приятелей особенно рассчитывать не приходится.

В тот момент, когда Тамур догнал их, выдирая колючки, впившиеся в его руки и ноги, и ругаясь так, что у галерного матроса волосы встали бы дыбом, первые крупные капли дождя упали на плечи Конану. Киммериец удивленно уставился на низкие, зловещие тучи, повисшие над ним. До этого он был так занят тем, что происходило на земле, что даже ни разу не взглянул на небо.

Ветер быстро крепчал, заставляя гнуться кусты, завывая все сильнее и сильнее. Дождь превратился в сильный ливень, смешанный с поднятой ветром пылью и грязью.

Тамур крикнул почти на ухо Конану:

– Это – гнев Каавана! Мы должны спрятаться и молиться.

– Это всего лишь шторм! – крикнул в ответ киммериец. – Мы и похуже попадали. Помнишь, на корабле?

– Нет. Это не обычный шторм. Это гнев Каавана, – казалось, гирканийца покинуло всякое мужество. – Когда он налетает – люди гибнут. Лошадей поднимает в воздух. Целые юрты уносит далеко-далеко. Иногда их так и не находят. Нет, мы должны спрятаться, чтобы выжить. Спрятаться и молить Каавана о милости!

Ветер и вправду стал невыносимым. Казалось, что все кусты вокруг собрались перелететь куда-нибудь в другое место. Капли дождя били по лицу, словно камни из рогатки.

Акеба, поддерживая Шарака, прокричал:

– Киммериец, надо где-то переждать бурю! Старик не выдержит, если мы не найдем места чуть потише. Смотри, он ведь уже и на ногах не стоит.

Оттолкнув туранца, астролог встал прямо, опираясь на свой посох. Ветер хлестал его, развевая седые волосы.

– Если ты, солдат, уже не можешь идти дальше, то так и скажи. А я еще устою на ногах!

Конан жалостливо посмотрел на старика. Пожалуй, лишь посох и поддерживал его в вертикальном положении. Да и остальные выглядели не намного лучше.

– Сколько твоих людей пошли, за нами, Тамур, – спросил киммериец. – Найдут они нас, если мы подождем?

– Пошли все, – ответил Тамур. – Но гирканийцы с места не сдвинутся, когда гневается Кааван. Это смерть, киммериец.

– Но люди Джандара – не гирканийцы. Они будут продолжать путь. Надо успеть добраться до галеры, пока буря не дает ей выйтив море. Если вы не пойдете со мной, я пойду один.

Повисла пауза, прерываемая лишь завываниями ветра. Наконец Акеба произнес:

– Опоздай мы на эту галеру – и мне, пожалуй, уже никогда не добраться до Джандара.

Плечи Тамура поднялись и опустились в глубоком вздохе, неслышном в шуме бури.

– Я даже поставил себя вне закона, чтобы отомстить Баальшаму. Что ж, Кааван признает месть.

Шарак молча повернулся на юг и пошел, тяжело опираясь на посох. Конан и Акеба бросились за ним и подхватили его под руки, не обращая внимания на протесты старика. Так втроем они и пошли вперед, с трудом преодолевая ветер.

Шторм яростно терзал побережье. Толстые деревья и цепко держащиеся за землю кусты скрипели и гнулись. Все звуки слились в единый, совершенно чудовищный гул. Было невозможно расслышать не то что чьи-то слова, но даже собственные мысли.

Из-за этого шума Конан был вынужден чаще оглядываться назад, чтобы не дать преследователям подкрасться незаметно. Хоть Тамур и клялся, что ни один гирканиец шага не сделает в то время, когда гневается Кааван, но по своему опыту киммериец знал, что люди предпочитают делать то, что считают нужным, оставляя богам впоследствии подсчитывать их добрые дела и прегрешения.

Так и произошло. Вскоре их компания пополнилась одним из людей Тамура, затем двумя. Затем еще двумя. Насквозь промокшие, перемазанные с ног до головы, они с радостным удивлением смотрели друг на друга и на троих чужеземцев.

Что заставило их тронуться в путь в такую бурю? Желание отомстить Джандару, страх перед преследователями или боязнь встретить гнев Каавана в одиночестве? Конану не было до этого дела. Чем их больше, тем лучше. Больше шансов спасти Ясбет и захватить галеру. С застывшим, каменным лицом киммериец шел вперед, буквально продираясь сквозь ливень и ветер.

Когда горстка смельчаков, обдирая ногти, карабкалась по склону очередного утеса, ветер неожиданно стих. Прекратился и дождь. Тучи все так же зловеще закрывали небо, огромные штормовые волны обрушивались на берег, но по сравнению с грохотом бури в мире воцарилась полная тишина.

– Ну, что я говорил, – крикнул Конан тем, кто карабкался вслед за ним. – Буря кончилась, а мы живы. Даже гнев богов бессилен остановить нас.

Несмотря на дикую усталость, он начал двигаться еще быстрее. После шторма галера сразу же выйдет в море. Тамур крикнул что-то ему вслед, но киммериец ни на миг не замедлил движения, чтобы оглянуться. Выбравшись на гребень утеса, он едва удержал крик радости. Прямо под ним, на узкой полосе прибрежного песка, лежала наполовину вытащенная на него галера. Конан немедленно упал на живот, чтобы не показываться на глаза тем, кто на галере, и подполз к краю обрывистого склона утеса.

Обе мачты галеры лежали, плотно привязанные, вдоль палубы. Два дополнительных якоря были заведены в дюны, чтобы не дать волнам снести судно. Видимо, большего экипаж сделать не успел, когда шторм неожиданно обрушился на них. Обгорелые доски на корме корабля и закопченные реи напоминали о пережитом пожаре.

Постепенно рядом с Конаном выстроилась цепочка лежащих на краю обрыва людей, внимательно рассматривающих судно внизу.

– Чтоб меня сожгли на Девятом Небе Зандру киммериец, – вздохнул Акеба. – Но ты опять оказался прав. Галера и кончившийся шторм. Все, как ты говорил.

– Гнев Каавана еще не излит, – вмешался Тамур. – Именно это я и кричал тебе.

Конан перекатился на бок и покрутил пальцем у виска, будучи уверенным, что от страха перед бурей кочевник повредился в уме:

– Слушай, ведь нет ни ветра, ни дождя. Шторм на море кончается. Что ты привязался со своим Кааваном и его гневом?

– Ты ничего не понимаешь, чужеземец. Это время называется Милостью Каавана. Оно дается, чтобы помолиться перед смертью. Скоро снова пойдет дождь, так же неожиданно, как и прекратился. Задует ветер. Только на этот раз он придет с другой стороны. Шаманы говорят…

– Пошли твои шаманы… – буркнул Акеба.

Кочевники вздрогнули, но все были настолько измучены, что дальше ругательств дело не пошло. Не обращая на них внимания, Акеба продолжил:

– Если Тамур говорит правду, киммериец, то нам крышка. Если мы не отдохнем, то с нами справится даже компания кабацких девиц. Но отдыхать нет времени. Если мы не захватим судно, пока не вернулся этот поганый гнев Каавана… – он выразительно провел ребром ладони по горлу.

– Мы отдохнем, – сказал Конан. Отползши от края обрыва, он встал и подошел к Шараку. Старик лежал, словно мешок с грудой костей, но, увидев киммерийца, сделал попытку встать.

– Лежи спокойно, Шарак, – сказал ему Конан. – Мы тут поторчим немного.

– Только не из-за меня, – возмутился астролог. Он явно собрался вскочить, но Конан удержал его.

– Нет, ну как же так, Конан. Конечно, все эти приключения – сплошное мокрое дело, но моя смелость еще никуда не смылась. Девушка. Мы должны разыскать ее. И Джандара.

– Мы так и сделаем, Шарак.

Старик притих, и Конан повернулся к спустившимся вслед за ним Акебой и Тамуром. Остальные кочевники остались лежать, где лежали, на вершине утеса.

– Что значит ждать? – удивленно спросил Тамур. – Какой еще отдых? Уж тебе ли не понимать, что галера – наш единственный шанс на спасение.

– Так и есть. Мы подождем совсем чуть-чуть. Пока не вернется гнев Каавана.

Тамур охнул:

– Что? Нападать в тот миг, когда Кааван гневается? Безумие!

– Шторм поможет нам подобраться скрытно, – терпеливо объяснил Конан. – Если нам и удастся одолеть команду галеры, то только воспользовавшись внезапностью. Не забудь, что они нам нужны живыми.

– Живыми? Они же слуги Баальшама. Перерезать им глотки – и все!

– Ты умеешь управлять судном? – спокойно спросил Конан.

– Судном! Я – гирканиец, и какое мне дело… – Вдруг что-то мелькнуло в глазах кочевника, он оборвал фразу и забубнил себе под нос какие-то проклятия.

Конан коротко описал свой план.

– Передай остальным, – закончил он и оставил их обсуждать детали.

Забравшись на вершину утеса, Конан лег на мокрую землю и еще раз внимательно осмотрел судно. Нет, пока шторм не кончится, оно в море не выйдет. Словно леопард, следящий за приближающейся антилопой, Конан затаился и стал ждать.

Вдруг первые капли ударились о землю. И через несколько мгновений, как и предсказывал Тамур, стена ливня снова обрушилась на прибрежные скалы и холмы.

Не говоря ни слова (все слова были бы бесполезны в грохоте бури), Конан повел за собой цепочку людей. Каждый из них держался за шедшего впереди. Киммериец не стал доставать меч. Сначала придется поработать голыми руками. Он решительно продвигался вперед сквозь слепящий дождь.

Наконец его руки уперлись во что-то деревянное. Борт галеры! Веревка хлестнула Конана по лицу. Не обращая внимания на боль, он схватил ее и полез вверх, подтягиваясь на руках. Перевалившись через борт ближе к носу корабля, киммериец почувствовал, как веревка вздрогнула и натянулась. Акеба полез вслед за ним.

Конан быстро оглядел палубу. Сквозь плотную стену дождя невозможно было рассмотреть что-нибудь. Какие-то неясные тени. Но ни одна из них, к счастью, не напоминала человека. Больше всего Конан опасался, что, несмотря на такой шторм, вахтенный останется на своем посту.

Акеба перевалился через борт рядом с Конаном. Вдвоем они пошли дальше по палубе, не дожидаясь остальных. Конан знал, что все до единого последуют за ним. Им просто некуда деваться.

Наткнувшись на люк, прикрывавший ведущий внутрь судна трап, Конан и Акеба переглянулись; затем, резко отбросив крышку, киммериец со звериным рыком бросился вниз.

В уютной каюте, освещенной масляной лампой, потягивая вино, сидели четыре человека – судовые офицеры. Кубки полетели в стороны. Руки моряков потянулись к мечам. Но Конан быстро прервал столь опасные действия. Ударом тяжелого кулака в ухо он уложил на пол одного из сидевших за столом. Нос другого хрустнул под вторым кулаком киммерийца. Сильный пинок настиг третьего, который согнулся пополам, так и не успев выпрямиться, вставая из-за стола.

В эту секунду меч Конана вылетел из ножен и застыл у самого носа четвертого моряка. Изумрудная серьга в ухе и толстая золотая цепь на шее ясно указывали на то, что он – капитан судна. Капитан так и застыл, не успев и наполовину вытащить свой меч из ножен.

– Вы все мне не нужны, – рявкнул Конан, – так что выбирай.

Нерешительно облизнув губы, капитан посмотрел на своих приятелей. Двое все еще неподвижно лежали на полу, один дергался в приступе тошноты.

– Ничего у тебя все равно не выйдет, – хрипло сказал капитан. – Команда раздерет тебя и твоих приятелей на куски и развесит мясо на реях.

Однако он благоразумно убрал руки от оружия.

– Интересно, зачем я был тебе нужен? – усмехнулся Акеба, сидя на верхней ступеньке трапа. – Ты и один прекрасно справился.

– А если бы их было пятеро? – ответил Конан с улыбкой, от которой капитан вздрогнул.

– Акеба, тащи сюда Шарака. Тут тепло. И посмотри, как там дела у остальных.

Туранец со вздохом вылез обратно под дождь, а Конан вновь сосредоточил все внимание на капитане.

– Когда должны вернуться те, кто тебя нанял?

– Я сам по себе, приторговываю помаленьку…

Острие меча коснулось губ капитана. Тот скосил глаза и, глотнув, попытался отодвинуться назад. Конан равномерно двигал меч вслед за ним.

– Они не сказали. Мне приказали ждать столько, сколько потребуется. Мне было не до споров и не до выяснения подробностей.

При этих воспоминаниях лицо моряка побледнело. Он замолчал, явно переживая, что сболтнул лишнее.

Пока Конан гадал, чем же так запугали капитана его пассажиры, люк снова открылся, и в него ввалились Тамур и Акеба. Туранец почти тащил на себе Шарака. Усадив старика на скамейку, он налил ему вина. Старый астролог припал к спасительному напитку. Тамур, задержавшись под люком, вытирал кинжал о свою куртку.

Увидев кинжал, киммериец с трудом подавил проклятия, готовые сорваться с его языка.

– Я же сказал, что моряки нам нужны живыми, Тамур. Скольких вы убили?

– Двоих, киммериец. Всего двоих. Еще одного малость поцарапали. Но они же сопротивлялись. Так что мы были вынуждены. Сейчас мои ребята караулят остальных. Там их не меньше дюжины.

– Я же просил: кулаки и рукоятки, – вздохнул Конан. – Шарак, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, намного лучше. Ясбет здесь?

Конан покачал головой.

– Ничего. Мы подождем, пока ее доставят сюда.

– А потом – за Джандаром, – прошептал Шарак, и Конан словно эхо откликнулся:

– За Джандаром.

Тамур все не мог успокоиться и обиженно повторил:

– Они же сопротивлялись. Да их там полно. Управятся.

Никто даже не посмотрел на него. Тогда гирканиец продолжил:

– Слушайте, я тут спустился на палубу к гребцам, ну, чтобы посмотреть, не спрятался ли кто-нибудь из этих водяных крыс среди рабов. И знаете, кого я там нашел? Байана. Ну, того самого, с другого корабля. Сидит себе, закованный, как и все другие гребцы.

Запрокинув голову, Тамур громко засмеялся, словно только что рассказал приятелям забавнейшую историю.

Конан удивленно поднял брови. Байан здесь? В цепях?

– Приведи его сюда, Тамур! Быстро! – рявкнул киммериец так, что гирканийца как ветром сдуло в люк.

– Акеба, свяжи ты этих, – Конан кивнул головой в сторону зашевелившихся офицеров, – чтобы больше не волноваться из-за них.

Подгоняя острием меча, Конан заставил капитана лечь на палубу. Задыхаясь от гнева, моряк подчинился.

К тому моменту, когда офицеры (один из которых так пока и не пришел в сознание) были крепко связаны, Тамур вернулся, ведя за собой Байана. Тот стоял, закованный в кандалы, опустив голову, и исподлобья глядел на Конана.

Киммериец передвинул скамью и сел, на нее. Свет от лампы отразился в клинке его меча.

– Ну, и как ты здесь оказался, Байан?

– Я пошел погулять по берегу и заблудился, – пробормотал матрос, – а этот мерзавец схватил меня. Среди моряков есть неписаный закон… а они приковали меня к веслу и еще отходили хлыстом, когда я возмутился.

– Что случилось на «Танцующей»? Я не верю, что ты просто пошел погулять.

Байан переступил с ноги на ногу, звякнув цепями, но ничего не ответил.

– Что ж, наверное, придется попросить Акебу, чтобы он подогрел для тебя кое-какие из его железяк. Тогда ты, наверное, заговоришь.

От неожиданности Акеба заморгал, но, сообразив, в чем дело, состроил страшную злобную рожу.

– И говорить будешь только правду, – продолжал Конан. – Этот старик – колдун. Он видит, говорит человек правду или лжет. – Киммериец внимательно, словно изучая, посмотрел на лезвие своего клинка: – За первую ложь – рука. Потом нога. Потом… Интересно, сколько раз ты сможешь солгать? Раза четыре, я думаю, никак не больше.

Еще мгновение Байан моргал, словно парализованный, а затем слова посыпались из него одно за другим.

– На наш корабль пришел человек. Человек с желтой кожей, одетый в черное. А взгляд! Казалось, от этого взгляда сердце остановится. С ним была твоя… эта женщина. Он предложил сто золотых монет за быстрое возвращение в Аграпур. Сказал, что галера повреждена и что «Танцующая в волнах» – быстрее. Он даже не отрицал, что подкупает нас, предлагая отказаться от другого договора. Муктар устал тебя ждать, а когда появился еще и этот, в черном, с твоей женщиной, всем стало ясно, что ты мертв. Ну, нам так показалось в тот момент. А потом мы решили, что ничего не стоит шлепнуть этого косоглазого, забрать его денежки, девчонку и…

– Заткнись! – скомандовал Конан. – Что с Ясбет? Она невредима?

Байан с трудом глотнул и продолжил:

– Я… Я не знаю. Перед Митрой и Дагоном я клянусь, что пальцем ее не тронул. Когда я покинул корабль, она была жива. Всем было не до нее. Понимаешь, Муктар дал нам сигнал, и мы втроем, Теуфик, Марангес и я, бросились на желтокожего с кинжалами. И ты представляешь, он убил их, едва прикоснувшись. А потом, потом он приказал Муктару перерезать мне глотку, – Байан издал какой-то звук, между смехом и всхлипыванием, – он сказал, что это в знак верной службы в будущем. И этот жирный козел явно решил выполнить приказ. Я понял это по его глазам. Мне удалось перепрыгнуть через борт и сбежать. Я молю бога, чтобы этот негодяй сгинул со своей посудиной во время шторма.

– Нехорошая у тебя молитва, – заметил Конан. – Там, на борту – Ясбет. Ладно, Тамур, отведи его туда, где он был. Там, у весла, ему самое место.

Проследив, как Тамур выволок Байана наружу, Конан повернулся к капитану.

– Галера действительно не может выйти в море? – спросил он.

Капитан, внимательно слушавший рассказ Байана, фыркнул:

– С чего ты взял? После бури дай мне полдня – и я поплыву на ней куда угодно, при любой погоде.

– Весь необходимый ремонт сделаешь в море. Мы отплываем, как только шторм чуть стихнет. Лишь бы нас прибоем об камни не размазало.

Капитан открыл было рот, но Конан ткнул ему в шею мечом:

– А если нет, то наверняка один из троих твоих приятелей согласится поработать за капитана.

Капитан выпучил глаза и выдавил из себя:

– Я сделаю. Скорее всего, мы все отправимся на корм рыбам, но я выполню это.

Конан кивнул. Другого решения он и не ждал. С каждым мигом Ясбет приближалась к Джандару. Казалось, что дождь, барабанящий по палубе, и завывающий ветер эхом повторяют ненавистное имя: Джандар. На этот раз они сойдутся лицом к лицу. Он и Джандар. И один из них погибнет. Один или оба. Джандар.

Глава 23

Джандар лежал, развалившись, на шелковых разноцветных подушках, и рассеяно наблюдал, как Давиния восторгается его очередными подарками. На самом деле, мысли колдуна были далеко отсюда. Еще три дня, и если не произойдет то, чего он так ждал, – все его планы рухнут. В первый раз Давиния вызвала его раздражение, – да неужто она не чувствует беспокойства, овладевшего им?

– Какая прелесть, – щебетала Давиния, примеряя пару браслетов с изумрудами, картинно подняв руки к небу. Будь Джандар в другом настроении, пот прошиб бы его от этого зрелища. Изящно заколотое полотнище золотистого шелка оставляло ее грудь полуобнаженной. Пояс, украшенный сапфирами, лежал на ее бедрах, и лишь шлейф разноцветных перьев южных птиц скрывал то, что находилось ниже.

– Я подумаю над тем, как выразить тебе мою признательность, – томно закатив глаза, сказала она.

Джандар, поглощенный своими мыслями, лишь слегка махнул рукой в ответ. Через три дня этот идиот – король Йилдиз – встречается со своими советниками, чтобы решить наконец, где использовать уже почти созданную заново армию. Из Семнадцати Советников восемь проголосуют за империю, за войну с Заморой. Только восемь. А Йилдиз, по обыкновению, просто сосчитает голоса, не придавая значения ценности совета. Джандару был нужен голос еще одного советника, выступившего бы за объявление войны. Один из оставшихся девяти. Ведь невозможно, чтобы из девяти таких высокопоставленных людей ни у одного не было какого-нибудь секрета, который можно было бы повернуть против него. Еще один. Всего лишь один. Но все девять, если их не припугнуть, будут голосовать за мир и сокращение армии. Не имея возможности лично влиять на Йилдиза, Джандар сделал все, что мог, но через три дня, если не удастся что-нибудь придумать, пойдут насмарку долгие месяцы трудов…

Повторить сделанное будет еще труднее. Придется организовать убийство одного из советников, может быть и не раз, если вновь назначенный тоже окажется сторонником мира. Затем понадобится время, чтобы заново выстроить армию. А если удастся совершить задуманное через три дня, то они станут первыми днями великой империи, которая только что не будет названа именем Джандара. Короли и князья будут подползать к нему на коленях, чтобы выслушать приказания. Но если не удастся найти еще один голос, то ждать придется едва ли не дольше, чем он ждал.

К этому ожиданию добавлялось ощущение другой опасности. Этот варвар, Конан. Зачем он отправился в Гирканию? Что он мог найти там такого, что можно было бы использовать против Силы? Почему Че Фан до сих пор не вернулся с его головой в корзине?

– Можно я возьму их себе, Джандар? – спросила Давиния.

– Да, конечно, – рассеяно ответил он, а затем, словно вынырнув из своих раздумий, переспросил: – Что возьмешь?

– Рабов. – В голосе Давинии послышалось недовольство. – Ты что, не слушаешь?

– Конечно, слушаю. Просто скажи еще раз, сколько рабов ты хочешь?

– Четырех, – сказала она, пододвигаясь поближе. – Мне нужны молодые и сильные, красивые мужчины. Двое чернокожих и двое с кожей белой как снег. Одних я наряжу в жемчуг и рубины, других – в оникс и изумруды. И все это, чтобы я выглядела для тебя привлекательнее в таком обрамлении.

– Зачем тебе молодые мужчины? – нахмурился он. – У тебя и так полно слуг, чтобы управляться с нарядами и прическами. Да еще эта старая карга, Ренда, с которой ты все время шушукаешься.

– А кто будет носить мой паланкин? – рассмеялась она и прильнула к нему. – Ну, неужели мой Повелитель, которому я всегда рада служить как могу, откажет мне в моей просьбе?

– Нет, отказать тебе я не в силах. Будут тебе рабы.

В глазах золотоволосой женщины мелькнул огонек удовлетворенной жадности. Джандар вздохнул. Эта стерва сбежит, не задумываясь, к другому, если тот даст ей больше богатства. Конечно, Джандар не опасался, что найдется столь богатый соперник, но все же… Разумеется, ее можно привязать раз и навсегда, слив в чашу кровь из ее горла. Никто из окружающих и не узнает, что Давиния уже не жива, как прежде. Но он-то будет знать.

Кто-то за его спиной аккуратно закашлял. Джандар хмуро обернулся. Зефран стоял на мраморных плитах пола, покраснев до ушей и всячески избегая смотреть на Давинию.

– Ну, что там еще? – раздраженно спросил Джандар.

– Суйтай вернулся, Великий Господин.

Раздражение Джандара как рукой сняло. Вылетели из головы и мысли о Давинии.

– Пошли, – сказал он, вскакивая на ноги. Давиния, не потрудившись накинуть на себя что-нибудь более прикрывающее ее роскошное тело, поспешила за ним. Но Джандар даже не обратил внимания на полуобнаженную красавицу.

Суйтай ждал его в малом приемном зале. У ног кхитайца на мозаичном полу лежал большой мешок.

– Где Че Фан? – спросил Джандар, едва войдя.

– Погиб, Повелитель, – ответил Суйтай, и Джандар чуть не споткнулся.

Он уже привык к мысли о том, что эти двое чуть ли не бессмертны и уж, во всяком случае, неуязвимы для нормального оружия.

– Как?

– Тот варвар воспользовался помощью одной гирканийской ведьмы. Она свое тоже получила.

Кривая усмешка могла означать только одно: Суйтай убил ее.

– Ну, а варвар?

– Тоже мертв, Великий Господин.

Джандар медленно кивнул головой, ощущая странное облегчение. Конан стал для него лишь порывом ветерка, затихающим где-то вдали. Про него можно было забыть.

– С экипажем галеры покончено, как я приказывал? Я не желаю, чтобы между мной и Гирканией оставалось хоть одно живое звено. По крайней мере, пока я не могу взять под контроль эту страну с ее шаманами, и их заклятиями.

Кхитаец смутился:

– Повелитель, галера была сильно повреждена и не могла выйти в море. Я не мог ждать и отправился в путь на другом судне, на том, которое нанял этот киммериец. Я уверен, что племена охотников, живущие на побережье, уже позаботились о судьбе команды галеры.

– А матросы с этого судна?

– Мертвы, Повелитель. Я убил их всех до единого и сам привел судно в нашу бухту. – Что-то дрогнуло в обычно непроницаемом лице убийцы под тяжелым взглядом Джандара. – Ну, если честно, Повелитель, капитан этой посудины, жирный мужик по имени Муктар, выбросился за борт сам. Но это было слишком далеко от берега. Он утонул, я в этом уверен.

– Не слишком ли во многом ты уверен? – Голос Джандара был спокоен и мягок, но царапал, словно коготки скорпиона, карабкающегося по голой коже.

На лбу Суйтая выступил пот. Он-то знал, как колдун скор на расправу с теми, кто неточно выполняет приказания. Кхитаец торопливо наклонился к мешку, лежавшему у его ног:

– Вот, я привез вам это, Повелитель.

Веревки, стягивающие мешок, развязались, и из него на пол выскользнула девушка. Ее руки были связаны за спиной, а ноги подтянуты к груди впивавшимися в тело веревками. Она замычала что-то сквозь кляп и попыталась освободиться. Но двигаться могли лишь пальцы ее рук и ног.

– Это та девчонка, которую Конан похитил из нашего лагеря, Повелитель, – удовлетворенно заявил Суйтай.

Джандар только презрительно фыркнул:

– Не думай, что это искупает твои ошибки. Одной девчонкой больше, одной меньше…

– Да это же Эсмира! – воскликнула Давиния.

Джандар раздраженно поморщился. Он и забыл, что Давиния пришла вместе с ним.

– Нет, ее зовут не так, – он напряг память, – ее имя – Ясбет. Точно. А теперь иди в сад, Давиния. У меня тут есть кое-какие дела, которые тебя не касаются.

Но блондинка уже подбежала к связанной девушке и повернула ее так, чтобы лучше видеть ее лицо.

– А я тебе говорю, что это принцесса Эсмира, дочь принца Рошманли.

Во рту Джандара пересохло.

– Ты уверена? Ведь ходят слухи, что принцесса заключена в монастыре при одном из храмов.

Давиния смерила Джандара таким взглядом, которого он не простил бы никому. Но сейчас ему было не до субординации. Принц Рошманли был самым доверенным из Семнадцати Советников. Один из тех девяти. Человек, не водивший интриг с чужими женами, не захватывающий чужого золота, не делающий долгов в игорных домах. Его единственной слабостью, как говорили, была его дочь. Он был готов на все, чтобы оградить ее от черных сторон мира. Ради спасения Эсмиры разве не согласится такой человек ввергнуть Туран в войну? Если действовать аккуратно, то он должен клюнуть.

Вдруг взгляд Джандара упал на Давинию, злорадно улыбавшуюся, глядя на связанную девушку. Ему в голову пришла еще одна мысль. Он подозвал блондинку к себе и спросил:

– Ты говорила, что хочешь служить мне. Это правда?

– Тебе, – медленно ответила она, – я говорю только правду.

– Тогда сегодня ночью ты примешь участие в одной церемонии. Тебе нужно будет вонзить кинжал в сердце этой девчонки.

Джандар внимательно смотрел в глаза Давинии, ища в них нерешительность или сомнение. Ничего. Полная уверенность.

– Как мне прикажет мой Повелитель, – почтительно произнесла она.

Джандар сдержал довольную улыбку. Первый шаг сделан. Лишь только она вонзит нож, как окажется прикованной к нему крепче, чем стальными цепями. И этот же удар дает ему девятый голос среди королевских Советников. Империя и женщина. И та, и другая будут принадлежать ему.

Глава 24

Темные волны разбивались об изогнутый нос галеры, которая неслась, движимая ударами шести десятков весел, оставляя за собой фосфоресцирующий след. Туранское побережье виднелось сквозь ночную тьму белой полосой пены прибоя.

Конан стоял рядом с кормовым веслом, наблюдая одновременно за рулевым и за капитаном. Один раз они уже попытались направить корабль не в ту сторону, куда им было приказано, скорее всего – прямо в залив Аграпура. Там киммерийца и его спутников запросто могли схватить как пиратов. Лишь чутье да кое-какие морские навыки Конана уберегли его от этой ловушки. Вся команда, разоруженная и угрюмая, работала под пристальным надзором Акебы, Тамура и других гирканийцев. Шарак, ухватившись за канаты, удерживающие мачту, впился глазами в небо, пытаясь прочесть то, что предсказывали звезды.

Конана не очень заботили эти предсказания. Чему суждено случиться – то и будет, и ему не дано ни на йоту изменить судьбу.

– Туда, – он ткнул пальцем в сторону берега, – прямо.

– Но там же ничего нет, – запротестовал капитан.

– Туда. Это место – ближайшее на побережье к тому, куда нам надо. – Конан усмехнулся: – Я полагаю, ты будешь рад увидеть наши спины, где бы мы ни надумали высадиться на берег.

Негромко ругнувшись, капитан передал приказ рулевому, и галера чуть изменила курс, направляясь к указанному Конаном месту.

Хотя киммериец и сам не был до конца уверен в правильности своего выбора. Какие у него ориентиры? Блеск огней Аграпура южнее, мерцание звезд. Инстинкт. Быть может, именно ему киммериец доверял больше всего. Инстинкт настойчиво твердил ему, что именно здесь, чуть в стороне от берега, стоит лагерь Культа Хаоса – место, где находится плененная Ясбет и ненавистный Джандар, человек, которого он должен убить, пусть даже ценой своей жизни.

Под килем галеры заскрипел песок. Судно еще немного продвинулось по инерции и остановилось, накренившись на один борт.

– Готово, – объявил капитан, на лице которого смешались гнев и удовлетворение. – Можете проваливать с моего корабля, а я, пожалуй, воздам большую жертву Дакету, когда вы наконец освободите меня от своей компании.

– Акеба, – позвал Конан. Получив от туранца утвердительный кивок головой, он снова повернулся к капитану: – Я советую тебе и твоей команде двигать отсюда побыстрее. Не знаю точно, что здесь произойдет ночью, но уверен, что высшие силы вырвутся на свободу. Я уже видел одно такое место, где оживают самые страшные ночные кошмары, а о смерти мечтаешь как об избавлении.

– Колдовство? – нервно посмеиваясь переспросил капитан. – Да какое бы здесь ни развернулось чародейство, я не боюсь попасть в его лапы. Вы еще от берега отойти не успеете, а галера понесет меня прочь отсюда так быстро, как только могут двигать ее весла моих гре… – Свист вырвался из горла капитана, когда он увидел, как с нижних палуб толпой вылезают полуголые измученные люди и, отталкивая друг друга, торопятся выпрыгнуть на прибрежный песок.

– Вы… вы отпустили моих рабов… Да что ты наделал! Идиот… – повернувшись, капитан наткнулся на острие меча киммерийца.

– Шестьдесят весел, – спокойно сказал Конан, – и к каждому приковано по два человека. Не люблю я цепи на людях. Наверное, потому, что и самому довелось изведать железо на шее. Обычно я не занимаюсь освобождением рабов. Я не могу разорвать все цепи в мире, в Туране или даже в одном городе. А если бы даже и смог, люди все равно нашли бы возможность снова использовать их раньше, чем они запылятся. Но те люди, которые доставили меня сюда, могут погибнуть этой же ночью. Я думаю, они заслужили свободу. А тебе я посоветовал бы брать руки в ноги. Твоя жизнь зависит от того, насколько быстро ты смоешься отсюда.

Лицо капитана побагровело.

– Значит, сначала украл моих рабов, а теперь еще заставляешь меня покинуть мой корабль…

Окинув судно взглядом, капитан понял, что вся команда давно уже последовала советам киммерийца. По-звериному взвыв, моряк бросился в море с кормы галеры и побрел по воде к берегу.

Убрав меч в ножны, Конан развернулся и оказался лицом к лицу с двумя дюжинами освобожденных рабов, собравшихся плотной группой и подозрительно посматривающих на гирканийцев.

Высокий человек, с длинной бородой и шрамами от множества ударов кнутом, шагнул вперед и, низко поклонившись, сказал:

– Прошу прощения, господин. Мое имя Акман. Вы освободили нас, и мы хотели бы следовать за вами.

– Никакой я не господин. Проваливайте отсюда поживее и будьте счастливы, что не следуете за мною. Я обнажил свой меч против могущественного колдуна, и этой ночью здесь будет много крови.

Часть освобожденных рабов растворилась в темноте, попрыгав за борт.

– Среди нас все равно есть те, кто пойдет за вами, господин, – продолжил Акман. – Для тех, кто жил как мертвец, умереть свободным – лучшая милость, которую могли даровать боги.

– Прекрати называть меня господином!

Акман отшатнулся назад от такого окрика.

Конан тяжело вздохнул и сказал:

– Найдите какое-нибудь оружие и постарайтесь помириться со своими богами. Акеба! Тамур! Шарак!

Не дожидаясь, что предпримут новоявленные союзники, Конан и его друзья перевалились через борт галеры и побрели по пояс в воде к песчаному берегу.

– Эти рабы больше будут обузой, а не помощью, – пробурчал Шарак. – Такое дело не для них. Тут место настоящим бойцам.

– Да, уж ты-то знатный боец, – засмеялся Акеба, хлопнув Шарака по плечу, чуть не уронив старика. – Эй, киммериец! А ты-то чего такой мрачный? Даже если нам суждено умереть, мы все равно утащим Джандара на поклон к Эрлику.

– А если при этом Джандар выпустит на свободу все те силы, которые ему подчиняются, как это было во время его прошлого поражения? Тут ведь нет шаманов, чтобы сдержать всю эту мерзость.

Все притихли, обдумывая эти слова. С лица Акебы слетела улыбка, Шарак пристально всмотрелся в звездное небо, губы Тамура, казалось, шевелились в молитве.

Вскоре на берег выбрались и остальные кочевники, бормоча проклятия по поводу всепроникающей воды, а за ними – с десяток рабов, не поддававшихся ни страху, ни чувству здравого смысла, возглавляемых вооруженным багром Акманом.

Странная армия, подумал Конан, армия, пытающаяся спасти мир. Мгновение помедлив, киммериец повернулся спиной к морю. Вслед за ним цепочка отчаянных людей нырнула в темную туранскую ночь.

* * *

– Значит, я действительно должна вонзить ей нож в сердце?

– А что, ты уже сожалеешь о принятом решении? – переспросил Джандар, мысленно посылая ей указание – никаких сожалений, убей принцессу, привяжись ко мне сильнее, чем стальными цепями.

– Никаких сожалений, мой Повелитель, – медленно сказала Давиния, глядя на него спокойными и уверенными глазами. – Она прожила жизнь совершенно бесполезно. Пусть хоть ее смерть послужит какой-то цели.

Ругая сам себя, Джандар не смог удержаться от следующего вопроса:

– А если в этом нет никакой цели? Никакого смысла? Просто ее смерть – и все.

– Никакой цели? – Давиния внимательно посмотрела на свои руки: – Нет, мне будет казаться, что я никогда не отмою руки от крови. Просто так я не собираюсь этого делать.

– Не волнуйся, в этом есть свой смысл, – торопливо заверил ее Джандар. – Просто еще не пришло время открыть его тебе.

Чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, Джандар вышел из комнаты.

Нет, так дело не пойдет, подумал он. Нервы совсем расшатались. Кто бы мог подумать: колдун невероятной силы, человек, стоящий на пороге создания своей империи, – и так зависит от привязанности к какой-то светловолосой стерве. Ничего, со смертью Ясбет – если она хочет так себя называть, пускай, недолго ей осталось – он привяжет к себе эту женщину намертво. Ей уже будет не до капризов и интриг.

Все еще кипя внутри, Джандар подошел к бассейну – Вместилищу Первопричины – и усилием воли заставил себя успокоиться. Он должен быть свободен от эмоций, чтобы Сила могла войти в него. Сев скрестив ноги, бритоголовый колдун закрыл глаза и сосредоточился. Медленно-медленно над бассейном стало подниматься легкое свечение…

* * *

Сидя в ветвях высокого дерева, Конан внимательно рассматривал лагерь резиденции Культа Хаоса. Белоснежные и золотые купола поблескивали в неярком лунном свете, пурпурные шпили вонзались в небо. Но ни одного огонька не горело среди мраморных стен, ни единого шороха не доносилось из темноты. Киммериец спустился с дерева к поджидавшим его внизу товарищам.

– Запомните, – повторил он, обращаясь больше всего к бывшим гребцам с галеры, – любой человек с оружием в руках должен быть убит. Ибо ни один из них не сдастся.

Гирканийцы только мрачно кивнули. Им-то это было хорошо известно.

– Но желтокожий в черном – мой, – напомнил Акеба. – И вообще, держитесь от него подальше.

– Желтокожий-то, конечно, твой, – взволнованно сказал Акман. – Меня лично больше демоны беспокоят.

Шарак крепко схватил свой посох обеими руками и грозно потряс им в воздухе:

– Я разберусь с этими демонами. Только пусть сунутся! Нет, пусть сунутся!

Тамур мрачно заметил:

– И все-таки хотел бы я обойтись без них.

Конан решил сказать последнее напутствие:

– Главное – держитесь вместе. Те, кто отстанет или потеряется, станут легкой добычей.

С этими словами он дал знак двигаться к видневшейся сквозь темноту белоснежной стене. Крючья, взятые с галеры, взлетели вверх и крепко зацепились за гребень стены. Люди быстро, как муравьи, вскарабкались по веревкам и попрыгали вниз.

Оказавшись по ту сторону стены, Конан словно перестал замечать выстроившихся за ним клином товарищей. Меч киммерийца вылетел из ножен. Джандар. Не обращая внимания на другие строения, Конан бегом направился к самому большому зданию в лагере – алебастровому дворцу с золотыми луковицами куполов, колоннадами портиков и порфировыми колоннами. Джандар наверняка где-то в этом дворце. Джандар и Ясбет, если она все еще жива. Но сначала – Джандар. Пока он жив – ни Ясбет, ни он сам не могли чувствовать себя в безопасности.

Неожиданно на пути киммерийца вырос удивленный человек в оранжевом одеянии. Выхватив из-за пояса кинжал, бритоголовый последователь Культа патетически взвыл: «Именем Священного Хаоса, умри!»

Вот дурак, подумал Конан, – тратить время на пустые разговоры. Через мгновение он уже вытаскивал свой меч из мертвого тела, прикидывая, что же за бог такой этот Хаос.

На крик, поднятый бритоголовым, выскочил еще один человек, одетый точно так же, как и первый. Выставив вперед копье, он бросился на Конана все с тем же непонятным криком. И этот крик захлебнулся в бульканье крови, фонтаном забившей из горла бритоголового после удара меча Конана.

Тогда сотни и сотни одетых в оранжевое мужчин и женщин повыскакивали из своих бараков в ночную темноту. Сначала они выглядели просто любопытными, а затем, увидев рядом с киммерийцем окровавленные тела, закричали. В одно мгновение паника овладела толпой, превратившейся в кипящую массу, жаждущую только спасения бегством. Хотя одним лишь численным превосходством последователи Культа могли задавить чужаков.

Забыв о своих же указаниях держаться вместе, Конан начал пробиваться сквозь мечущуюся толпу по направлению к дворцу. Джандар – единственное слово, крутившееся у него в голове. Джандар.

* * *

– Великий Господин, нашу резиденцию атакуют!

Джандар вздрогнул, возвращаясь из мира медитаций. Несколько мгновений он потратил на то, чтобы осознать, где он находится, оторвать глаза от мерцающего бассейна и сфокусировать взгляд на Суйтае, боязливо косящемся на сияние, исходящее от Сосуда Силы.

– Что это такое? Как ты посмел побеспокоить меня здесь? Ты не знаешь, что это строжайше запрещено!

– Да, Повелитель, но нападение…

На этот раз смысл сказанного дошел до Джандара.

– Нападение? Кто? Армия?

– Нет, Повелитель. Я пока не знаю ни кто они, ни сколько их. Весь лагерь в панике. Невозможно сосчитать нападающих. Я убил одного из них. Он был наполовину голый, со следами оков на руках и ногах.

– Раб? – удивленно переспросил Джандар. Ему все еще стоило большого труда выстраивать нормальную логическую цепочку и выражать ее словами.

– Возьми Избранных. Схватите этих несчастных, дерзнувших нарушить покой Культа. И наведите порядок в лагере.

– Всех Избранных, Повелитель?

– Да, всех, – зло ответил колдун. Неужели этот человек не мог просто сделать то, что приказано, не переспрашивая?

– Значит, церемония откладывается, Великий Господин?

Джандар моргнул, вновь отвернулся от Сосуда Силы и сказал:

– Откладывается? Конечно, нет. Ты думаешь, что их восхищенные взгляды нужны мне, чтобы совершить ритуал? Собери Избранных, как я тебе сказал. Я сам приведу девчонку в Зал Жертвоприношений и сделаю все, что нужно. Пошел вон!

Поклонившись, кхитаец поторопился покинуть зал, радуясь возможности оказаться подальше от этого таинственного бассейна.

Джандар покачал головой и снова направил свой взгляд на бассейн. Светящаяся пелена стояла почти вровень с берегами и звала, затягивала к себе. Джандар с раздражением выкинул из головы непрошеные мысли. Он просто устал. Вот и все. Чтобы прийти в себя, неплохо бы посидеть здесь до рассвета, не набирая в себя Силу, а просто побыть рядом с бассейном. Но времени у него не было. Девчонка должна выполнить свое предназначение сегодня же. Почувствовав Силу, вошедшую в его тело, Джандар встал, готовый совершить ритуал.

Поплотнее запахнув на себе плащ, он вышел из помещения, чтобы отвести Давинию и Ясбет в Зал Жертвоприношений.

Глава 25

Выставив вперед меч, Конан крался вдоль стены одного из дворцовых коридоров, не обращая внимания на красивые ковры и тонкие фарфоровые вазы. По другую сторону коридора, с саблей в руке, крался Акеба. Они, словно два волкодава, вышли на охоту.

Киммериец не знал, где остальные и что с ними. Время от времени до него доносились крики раненых, звон стали, раздававшиеся то снаружи, то где-то в длинных коридорах и огромных залах дворца. Кто побеждал – киммерийца это сейчас мало занимало. Ему был нужен Джандар, и внутренний инстинкт говорил ему, что с каждым шагом он приближается к цели.

Из одного из боковых коридоров безмолвно, словно смерть, выскочили три человека в оранжевом, с саблями наголо.

Конан отразил мечом первый удар, отбросив клинок противника к стене. Затем его меч обрушился на одного из бритоголовых, снеся ему полчерепа. В следующий миг киммериец с размаху ткнул мечом в лицо второму нападающему. В тот же момент сабля Акебы впилась тому в бок. Дважды пронзенное тело рухнуло на пол. Оглянувшись в поисках третьего нападающего, Конан понял, что тот уже имел несчастье встретиться с саблей туранца.

– Хорошо работаешь, – буркнул Акеба, вытирая кровь с клинка об оранжевые одеяния. – Подумай о службе в армии, если мы выберемся из этого… – Его фраза так и осталась недосказанной. Оба друга внезапно почувствовали рядом чье-то присутствие. В коридор шагнул одетый во все черное убийца-кхитаец.

Он, не торопясь, приближался к ним, словно зверь, уверенный в том, что добыча никуда не ускользнет. Его руки были пусты. Никакого оружия. Но Конану не надо было напоминать о тех, кого он видел в юрте Самарры, – без единой царапины на теле, но с выражением ужаса, застывшем на мертвых лицах. Помнил он и Зорель, погибшую от одного прикосновения.

Конан покрепче сжал меч, но стоило ему сделать лишь шаг вперед, как холодная рука Акебы властно легла ему на плечо.

– Он мой, киммериец. По праву кровной мести, он мой.

Конан неохотно уступил ему дорогу. Ему самому был нужен Джандар, но путь к логову колдуна лежал через этот коридор, в котором закружилась в смертельном танце эта странная пара.

Кхитаец улыбнулся. Его рука вылетела вперед, как змея. И, как мангуст, Акеба увернулся. Убийца тоже избежал сверкнувшей стали туранца, но улыбка уже сошла с его губ. Словно две потусторонние тени, стояли противники друг против друга. Сверкающая сталь – против смертельного прикосновения. Каждый понимал опасность другого. Каждый желал только одного – победить, уничтожить противника. Видимо, кхитаец раньше раскусил обманные движения Акебы. Рука в черном рукаве вылетела вперед, явно направленная в горло туранцу. Отчаянным движением Акеба попытался заблокировать удар и подставил под него свою правую руку. Сабля вылетела на пол, рука безжизненно повисла вдоль тела, а Акеба с криком боли схватился здоровой рукой за кинжал. Кхитаец остановился, чтобы перевести дух и закончить дело.

– Кром! – прорычал Конан и бросился вперед. Только сверхъестественная реакция спасла кхитайца от клинка киммерийца, обрушившегося на то место, где тот только что стоял. Снова улыбаясь, убийца кивнул головой Конану, словно приглашая его на поединок.

Не отводя глаз от черной фигуры, Конан сказал Акебе:

– Я обещал, что дам тебе убить его. Но никак не наоборот.

Туранец усмехнулся сквозь слезы, выступившие на его глазах. Он твердо сжимал в руке кинжал, но стоял опираясь спиной о стену, не в силах оторваться от нее.

– Раз уж ты все равно влез, то посчитайся и за меня, киммериец.

– Да, – прошипел кхитаец. – Убей меня, варвар. Попробуй.

Без предупреждения Конан резко ткнул мечом в живот человеку в черном. Тот словно скользнул назад, остановившись как раз там, куда чуть-чуть не достал клинок.

– Ты уж постарайся, варвар. Че Фан был не прав. Ты – всего лишь обычный человек. Я не верю, что ты и вправду побывал в Проклятой Земле. А если и так, то вырвался ты только потому, что тебе повезло. Сегодня я, Суйтай, положу конец твоим похождениям. Иди сюда, иди же. Здесь ты найдешь свою смерть.

Все время, пока кхитаец говорил, Конан медленно двигался вперед, следя за тем, чтобы ни на миг не потерятьравновесия. Меч он держал невысоко, и конец клинка все время двигался из стороны в сторону, словно язык змеи. Хотя кхитаец и говорил самоуверенно и нагло, он все время с опаской следил за поблескивающим в свете ламп клинком.

В тот миг, когда Суйтай закончил говорить, Конан перекинул меч из правой руки в левую. Взгляд кхитайца невольно последовал за блеснувшей стальной молнией. Воспользовавшись этим, киммериец сорвал со стены одну из парчовых драпировок и набросил ткань на плечи и голову противника. Тот даже не успел понять причину своей внезапной слепоты, а меч Конана уже пронзил ткань и плоть, с хрустом взламывая кости.

Кхитаец медленно стащил с головы кусок ткани и, не веря своим глазам, уставился на торчащий из его груди меч, на кровь, ручьем хлынувшую на черную одежду.

– Да, я найду здесь смерть, – сказал Конан. – Но не мою. Твою смерть.

Кхитаец попытался что-то сказать, но кровь хлынула из его горла, и он рухнул на мраморный пол. Вынув из тела меч, Конан старательно вытер его, словно благородный клинок упал в яму с нечистотами.

– Премного тебе признателен, дружище, – сказал Акеба, неуверенно оторвавшись от стены. На лбу туранца выступили капли пота, его рука все так же безжизненно висела вдоль тела, но он нашел в себе силы устоять на ногах, глядя на труп убийцы его дочери.

– Теперь у тебя есть свое собственное дело, ради которого ты пришел сюда.

– Джандар, – сказал Конан и, не говоря больше ни слова, двинулся дальше по коридору.

Как крадущийся тигр, он пересекал один за другим залы и коридоры дворца. Боги хранили тех, кто не попался на его пути. Киммериец не стал бы терять время, выясняя, есть ли у них оружие или нет. Его кровь кипела. Только смерть Джандара могла успокоить киммерийца.

Наконец путь ему преградили тяжелые бронзовые двери, покрытые странным хаотическим узором. Напрягшись всем телом, Конан распахнул одну из створок и шагнул внутрь, выставив меч вперед.

Страшная картина открылась его взору. К черному каменному алтарю была привязана Ясбет. Прямо над ней стояла Давиния, занеся нож для удара в сердце. А рядом – Джандар, воздевший руки к небу и нараспев читающий свои заклинания. Над всеми тремя повис еще почти прозрачный, светящийся голубым пламенем купол.

– Нет! – крикнул Конан.

Он понял, что не успеет добежать до алтаря и перехватить кинжал Давинии. Тогда киммериец выхватил кинжал и метнул его в застывшую от его крика Давинию. Но в этот момент Джандар, оборвав свои заклинания, шагнул вперед, чтобы увидеть того, кто посмел нарушить его тайный ритуал. Остро отточенная сталь вонзилась в руку застонавшего колдуна.

Зажав рану, Джандар посмотрел на Конана и нараспев произнес:

– Именем Крови и Земли, именем Сил Хаоса я призываю вас. Уничтожьте этого варвара.

Давиния вся сжалась и подалась назад, словно желая убежать, но не осмеливаясь сделать это.

Пол задрожал, и Конану пришлось остановиться, когда осколки мрамора взлетели чуть ли не из-под самых его ног. Там, среди камней и земли, прокладывало себе путь отвратительное создание – из тех, что уже встречались Конану. Размахнувшись изо всех сил, киммериец одним ударом разрубил оскаленный череп по самые плечи. Но чудовище, не истекая кровью и не страдая от боли, продолжало свой путь к жертве. Конану пришлось рубить и рубить мечом, но даже отрубленные куски мертвой плоти продолжали извиваться в безудержной ярости. Еще несколько адских созданий вылезло из-под пола, преграждая Конану путь к алтарю и окружая его с трех сторон. Клинок киммерийца безостановочно взлетал в воздух и с размаху врезался в очередную цель. Отрубленные конечности, головы, куски тел усеивали пол. Но все больше и больше оскаленных пастей вылезало из-под ломающихся плит пола. Конан оказался отрезанным от алтаря и от Ясбет и все свои силы тратил на то, чтобы удержать чудовищные создания на расстоянии от себя.

Довольная улыбка появилась на искаженном болью лице Джандара.

– Значит, Суйтай солгал мне. Ничего, с ним я еще разберусь. А сейчас, варвар, если у тебя найдется свободная минута, взгляни на то, что сейчас будет с этой женщиной по имени Эсмира. Давиния! Мы снова приступаем к нашему ритуалу. Делай все, как я тебе приказал.

Давиния, с искаженным от ужаса лицом, снова занесла серебряный кинжал. Ее выпученные глаза со страхом следили за наступавшими на Конана созданиями, но руки не дрожали. Джандар снова начал читать заклинания, призывая Силу.

Конан яростно попытался пробиться к алтарю, но на месте каждого разрубленного им противника тотчас же появлялись двое новых.

За его спиной послышалась какая-то возня. Киммериец обернулся и увидел падающего на пол человека в желтом, бессильно выронившего саблю. Из раны на его голове потоком хлынула кровь. Вслед за ним в зал ввалился Шарак.

Конан был так потрясен этим, что даже опустил на мгновение меч. Этим замешательством воспользовались чудовища, чтобы сомкнуть вокруг него кольцо.

Посох Шарака воткнулся в лицо еще одного вбежавшего в зал бритоголового служителя Культа. Тот рухнул на пол, а его меч покатился по полу, чуть не доехав до алтаря. Джандар поморщился, но не прекратил своих завываний. Конан отхватил мечом зелено-серую руку, затем голову, пнул слепо размахивающее единственной рукой тело в пасть другому чудовищу. Но все напрасно. Киммериец чувствовал, что силы его на исходе.

Неожиданно рядом с ним очутился Шарак, яростно размахивающий посохом.

– Убирайся отсюда! – крикнул Конан. – Ты слишком стар, чтобы…

Посох с треском обрушился на обтянутый серой кожей череп. Чудовище взвыло. Более того, Джандар у алтаря вздрогнул, словно от сильного удара. Даже другие подземные твари замерли, когда синие искры посыпались из тела их собрата, получившего удар посохом. С сильным хлопком чудовище взорвалось и исчезло, оставив после себя лишь маслянистое облако черного дыма.

– Я же тебе говорил! – закричал Шарак. – Это волшебный посох!

Еще один удар – и еще одно облачко дыма поднялось к куполу потолка.

Подземные создания попятились, жалобно вращая глазами и поглядывая на Джандара. На какой-то миг, по крайней мере, путь к алтарю освободился. Конан ринулся к черному камню.

Мгновенно развернувшись, Джандар прохрипел:

– Я призываю Силы, которые ты не видел и в кошмарном сне. Встреться же с ними!

С этими словами бритоголовый колдун юркнул в узкий проход рядом с алтарем. Увидев его бегство, чудовища, видимо, сочли себя свободными от выполнения приказов и исчезли, не дожидаясь ударов посохом.

Неуверенность овладела Конаном. Да, главная цель – это Джандар. Но тут на алтаре остается прикованная Ясбет. И Давиния с кинжалом в руках.

Почувствовав на себе холодный взгляд киммерийца, Давиния торопливо заговорила:

– Он меня заставил, Конан. Этот Джандар, он, оказывается, волшебник. Он заколдовал меня и заставил пойти на это.

Она держала кинжал, низко опустив его, так, как держат те, кому приходилось втыкать клинок в живот противнику.

Следя краем глаза за Давинией, Конан шагнул к алтарю. Ясбет извивалась в цепях. Четыре раза заносил Конан меч. Наконец каленая сталь клинка одолела черное цепное железо.

Вытащив изо рта кляп, Ясбет вскочила и схватила валявшийся рядом с алтарем меч погибшего служителя Культа. Ее волосы свободно растекались по плечам и груди. В этот миг она была похожа на нагую богиню войны.

– Я сама разберусь с этой…

Девушка явно не знала нужных слов, чтобы описать свое отношение к Давинии.

– Дура! – рявкнул на нее Конан. – Я не для того освободил тебя, чтобы ты получила нож в бок.

– Это ты, я вижу, сдурел, киммериец, – крикнул Шарак, продолжая тыкать посохом в валяющиеся тут и там на полу обрубленные части тел чудовищ. – Твое дело – убить этого колдуна. А не то все старания насмарку!

Старик прав. Конан знал это. Бросив последний взгляд на гневно приближающуюся к Давинии Ясбет, он нырнул в тот же проход, в котором скрылся Джандар.

Узкий коридор оказался недлинным. Почти сразу же Конан увидел впереди уже знакомое ему голубое сияние и через несколько шагов оказался в небольшом, ничем не украшенном помещении. В его центре среди колонн бурлила и кипела светящаяся дымка. Едва видный сквозь туман, Джандар стоял, разведя широко руки, и что-то нараспев говорил на совершенно незнакомом Конану языке. То, что исходило от бассейна и туманного облака над ним, киммериец не смог бы определить как добро или зло. Скорее это было отрицанием существования чего бы то ни было. Конан почувствовал себя так, словно неведомая сила хочет рассыпать его, разделить на тысячу кусков.

Краем глаза Конан заметил две подкрадывающиеся к нему фигуры. Сквозь туман он понял, что это все те же подземные чудовища. Обе тени двигались вдоль стены, явно опасаясь приближаться к сиянию. Что ж, разделаться с этими уродами (благо, их всего двое), а затем – за Джандара. Но при этом в голове Конана зашевелилась какая-то совершенно незнакомая мысль. Сам себе не веря, он вдруг понял, что собирается сдаться. Все ясно, это штучки колдуна. Конечно, рядом с этим поражающим воображение сиянием нетрудно внушить человеку мысль о бесполезности сопротивления, да и вообще всякой борьбы. Вздрогнув, киммериец сжал зубы и напряг всю свою волю. Он не сдастся. Он – не – сдастся!

Бессловесный крик первобытной ярости вырвался из горла киммерийца. Размахнувшись мечом, словно топором, он одним ударом рассек пополам тело приблизившегося к нему чудовища. Теперь Джандар, мелькнуло в голове Конана. Но от дважды убитой твари было не так легко отделаться. Верхняя часть тела, упав, судорожно схватила человека за ноги. Оскаленные челюсти впились в живое тело. Не удержав равновесия, Конан покатился по полу, нанося рукоятью меча удар за ударом по лицу противника, пока оно не превратилось в бесформенную маску. Но, несмотря на это, костлявые лапы так и не ослабили хватку.

Над всем этим раздавались непрекращающиеся завывания Джандара. Колдун слишком сильно погрузился в источник Силы, чтобы замечать хоть чье-либо присутствие рядом с собой.

Звук царапающих мрамор когтей предупредил Конана о приближении второго чудовища. Почти ослепленный все усиливающимся сиянием купола над бассейном, Конан наугад махнул мечом, отрубив противнику одну ступню. Чудовище огляделось в поисках пропавшей части тела, чуть покачнулось, теряя равновесие, и вдруг рухнуло на ярко светящийся купол. Вспыхнули огненные дуги, раздался треск – и от чудовища не осталось ничего.

Путь к Джандару был открыт. Теперь колдуну не уйти, мелькнуло в голове Конана, даже если для этого придется перегрызть ему глотку. Но сквозь почти животную ярость киммериец вдруг понял, что, скорее всего, колдун уже заканчивал свои заклинания. Его черная работа явно была близка к завершению. Вполне возможно, что киммериец просто не успеет добраться до него прежде, чем прозвучит последнее слово и на землю выплеснутся освобожденные силы Хаоса.

Исчезновение последнего чудовища показалось Конану знакомым. Где же он мог такое видеть? Ну, конечно же, барьер Проклятой Земли. Киммериец судорожно нашарил на поясе мешочек с порошком, оставшийся после того страшного путешествия. Он чуть не рассмеялся. Если там, внутри купола – то, что не привидится даже в кошмаре, то Джандару не удастся убежать. Развязав мешочек, Конан, аккуратно прицелившись, бросил его к ногам захлебывающегося в заклинаниях колдуна. Порошок рассыпался у самого края пылающего купола. Этого будет достаточно.

– Месть за тебя, Самарра, – пробормотал Конан, а затем громко, четко и спокойно отчеканил слова заклинания, выученные в гирканийской юрте. С последним звуком воздух над порошком задрожал и заискрился.

Голос Джандара дрогнул. Долю секунды колдун смотрел на дрожащее пятно, а затем закричал: «Нет, нет! Еще рано. Я еще не ушел!»

Сквозь дрожание, обозначавшее ослабленное место в пылающем куполе, выскользнуло нечто. Разум был не в состоянии определить это. Глаза отказывались видеть. Просто серебристые вспышки в глубине голубого облака. Ничего больше. Но стоило этой штуке появиться из-под купола, как от его границы протянулась к колоннам и стенам глубокая траншея, углубляющаяся с каждым мгновением. Потолок треснул. Светящаяся штуковина прикоснулась к камню – и часть стены и потолка рухнула вниз. Ни один из обломков не долетел до пола, поглощенный этим непостижимым несуществом.

Крупицы здравого смысла вернулись к Конану сквозь всю пелену ужаса, застилавшую его разум. Киммериец увидел, что часть этой штуки направляется в его сторону. С отчаянным усилием он бросился отрывать мертвые костистые руки от своих ног.

Джандар бросился бежать, но через несколько шагов краешек этой штуки дотронулся до него. Лишь самый край. Но колдун издал истошный крик, словно пытаемая женщина или проклинаемая душа покойника. Оранжевые одежды растаяли, как изморось. При каждом прикосновении сверкающего тумана кусок тела Джандара словно сгорал. Бритоголовый колдун кричал, словно желая превзойти крики всех жертв, замученных им на алтаре.

С грохотом обрушилась и превратилась в пар дальняя часть комнаты. Но даже шум падающих камней не смог перекрыть криков Джандара. Конан удвоил свои усилия. Еще один раз поддеть мечом – и мертвая (во всех смыслах) хватка ослабла. Страшные серо-зеленые руки отпустили его.

Откатившись в сторону, киммериец вскочил на ноги и нырнул в коридор, по которому попал в эту комнату. Голубые светящиеся щупальца словно облизали то место, где он только что был. Конан предпочел не дожидаться продолжения и бросился бежать. Мольбы Джандара эхом отдавались в его ушах.

Когда киммериец добрался до зала с алтарем, Шарак нетерпеливо всматривался в темноту коридора. С безопасного расстояния.

– Что это были за стоны? – спросил старик и задумчиво добавил: – Они прекратились…

– Джандар мертв, – сказал Конан.

Он поискал глазами Ясбет и обнаружил ее сооружающей некое подобие одежды из кусков оранжевой ткани убитого Шараком служителя Культа. Давиния, связанная, но без ран на теле, молча лежала на полу. Во рту у нее торчал кляп из обрывка ее собственного золотистого одеяния. Полоса того же шелка связывала ей руки. Еще одна – в виде петли – была накинута на ее шею. Другой конец куска ткани Ясбет крепко сжимала в кулаке.

Неожиданно земля вздрогнула под их ногами. Пол зашевелился и просел с той стороны, откуда вернулся Конан.

– Эта штука прокладывает себе путь сквозь землю, – пробормотал киммериец.

– Какая штука? – спросил Шарак.

Земля опять покачнулась и больше не останавливалась. С потолка рухнули лампы, залив пол горящим маслом. С каменных плит поднялась в воздух пыль и грязь.

– Времени нет, бежим! – крикнул Конан и, подтверждая слово делом, схватил Ясбет за руку и потащил ее за собой. Та так и не выпустила из рук петлю, удерживающую ее пленницу. Шарак с удивительной для его лет живостью поспешил за ними.

Выбравшись из дворца, они увидели, что и на открытом месте опасность не исчезла. Грохот трясущейся земли наполнил воздух, словно сам Эрлик решил прогуляться по поверхности земли, заставляя ее дрожать под его шагами. С треском валились вековые деревья. Высокие башни превращались в груды камня.

Повсюду метались люди. Сотни людей. Все пытались спастись бегством, но далеко не всем это удалось. На глазах киммерийца в земле образовалась трещина, в которую рухнули несколько человек: кто-то – в оранжевом плаще, кто-то – в войлочной шапке. Прежде чем Конан подбежал к этому месту, земля захлопнулась, унеся всех в одну братскую могилу.

Через стену перелезать не пришлось. Большая ее часть превратилась в груду булыжников. Перебравшись через них, Конан ни на секунду не остановился. Он слишком хорошо помнил, что стало с дворцом, чьи развалины он видел в Проклятой Земле. Эти воспоминания гнали его дальше и дальше от резиденции Джандара и его Культа. Киммериец вбежал в окружающий резиденцию лес и продолжил гонку, почти неся на себе Ясбет и волоча полузадушенную Давинию.

Неожиданно земля перестала дрожать. Стих грохот камней. Но в наступившей тишине стал расти другой звук – свистящий рокот.

Прислонившись к дереву, не в силах сказать хоть слово, Шарак одними глазами задал киммерийцу вопрос.

– Море, – выдохнул Конан. – Трещины вышли к морю.

Небо за их спинами покраснело. С грохотом взметнулись ввысь языки огненной магмы, смешанной со струями пара. Это морская вода встретилась с раскаленными внутренностями земли. В несколько мгновений стихнувший было ветер превратился в ураган.

– Держитесь! – крикнул Конан, пытаясь помочь женщинам удержаться за деревья. Но даже его сил оказалось мало. В какой-то момент его пальцы ослабли, и он потерял Ясбет из виду. Грязь, листья, ветки деревьев, даже камни – все вертелось в воздухе, словно в кипящем котле.

Затем земля снова качнулась. Но киммериец уже не почувствовал этого. Последнее, что он увидел, – это несущийся на него огромный сук. Удар в голову, казалось, расколол его череп. Все вокруг погрузилось во мглу.

Эпилог

Конан очнулся, когда день уже наступил. Первое, что бросилось ему в глаза, – холмы, покрытые вывороченными деревьями, на месте прибрежной лесистой равнины. Ясбет. С трудом встав на ноги, он начал пробираться сквозь завалы из деревьев, не переставая звать девушку. Никакого ответа. Забравшись на вершину ближайшего холма, Конан онемел от изумления.

Холмистая местность оказалась не единственной переменой в пейзаже. Далеко в берег врезался залив, над которым поднимались клубы пара.

– Тут-то и стоял их дворец, – раздался хриплый голос, и Шарак, подойдя к киммерийцу, встал рядом с ним. Каким-то чудом старику удалось выжить в этом кошмаре.

– Ты не видел Ясбет?

Астролог покачал головой:

– Я видел много народу, в основном эти бритоголовые. Почти все собирались уйти отсюда куда подальше. Да, еще я видел Тамура с полудюжиной его приятелей. Они тоже решили уезжать из Турана, наплевав даже на то, что их ждет дома. Жаль, но, боюсь, нам уже не удастся поболтать с ними в каком-нибудь кабачке Аграпура. Да, еще Акман. Он ушел куда-то на запад. А Ясбет – я думаю, она погибла.

– Да жива я! Рано ты меня хоронишь, старик, – раздался знакомый голос.

Широкая улыбка расплылась по лицу киммерийца, увидевшего Ясбет, ведущую Давинию на привязи, и Акебу, карабкающегося по склону рядом с женщинами.

– Я потеряла меч, – первое, что заявила Ясбет, забравшись на вершину. По крайней мере, явная нехватка ткани на теле куда меньше беспокоила ее. – Ничего, я добуду себе другой. Ты ведь еще многому должен научить меня. Управляться с саблей, с мечом, да и кое-чему другому еще стоит у тебя поучиться.

Акеба попытался скрыть улыбку, а Шарак, наоборот, демонстративно захихикал.

– Ладно, научу, чему смогу, – улыбнулся Конан. – Слушай, что ты все таскаешь за собой Давинию? Отпусти ее или убей, если хочешь. Ты имеешь на это право. Она ведь собиралась убить тебя.

Давиния рухнула на колени, умоляюще глядя на Ясбет.

– Нет, я поступлю иначе, – сказала девушка, внимательно посмотрев на блондинку. – Продам-ка я ее в бордель. Это единственное место, подходящее для нее.

Давиния замычала сквозь кляп. По ее глазам было видно, что она предпочла бы смерть такой участи.

– Таким образом, – добавила Ясбет, – я себе на меч и заработаю.

– Ладно, друзья, – вступил в разговор Акеба. – Я рад видеть вас всех живыми, но не лучше ли будет поговорить где-нибудь в другом месте?

– И то дело, – согласился Шарак. – Мне тоже нужно побыстрее оказаться в Аграпуре. Теперь, когда волшебная сила моего посоха доказана, я смогу удвоить, нет, утроить мой гонорар. Акеба, ты ведь подтвердишь его силу, правда?

– Опять ты лезешь со своей деревяшкой! Что я должен подтверждать? – затеял уже привычный спор Акеба.

Конан, помогая Ясбет спуститься с холма, подал ей руку и вдруг спросил:

– Слушай, Джандар называл тебя другим именем. Почему так?

– Да ты, наверное, ослышался. Ясбет – мое единственное имя.

При этих словах Давиния забежала вперед, что-то мыча сквозь кляп и отчаянно тараща глаза на Конана. Ясбет хлопнула ее по плечу и негромко сказала:

– Если хочешь, я могу проткнуть тебе уши. За это мне цену не снизят. Девочки, при которых можно свободно болтать, наверное, тоже в цене в борделях.

Глаза блондинки округлились от ужаса. Больше она уже не пыталась обратить на себя внимание.

Конан усмехнулся про себя. Конечно, Ясбет говорила неправду. Но что-то подсказывало Конану, что она имеет на это право. Он решил не настаивать.

Сзади до них донеслись обрывки разговора двух приятелей:

– Если Конан видел, пусть он и подтверждает. А я ничего такого не видел.

– Но ты же местный офицер. Твое слово знаешь сколько стоит? Давай сделаем так. Конан расскажет тебе, а ты подтвердишь, что видел все своими глазами.

Улыбка, не сходившая с лица Конана с тех пор, как он увидел Ясбет живой и невредимой после землетрясения, стала еще шире. Он улыбался впервые за много дней. В конце концов, он жив, в кармане даже позвякивают две золотые монеты. Рядом – добрые друзья. И главное – красивая, любящая его женщина. Что еще может хотеть человек? Чего больше?

Леонард Карпентер В стране Черного Лотоса

ГЛАВА 1. ХРАМ БОГИНИ СИГТОНЫ

Небольшое озерцо, словно диковинное темное зеркало, лежало посреди густых джунглей. Неожиданно легкая рябь пробежала по его поверхности от одного берега к другому. Затем плотные прибрежные заросли чуть раздвинулись, и из-за них показалось человеческое лицо.

С первого взгляда можно было подумать, что это морда вышедшего на охоту хищника — так напряженно и свирепо было его выражение. Но из-под косматых бровей неожиданно сверкнули двумя сапфирами глаза разумного существа, внимательно осматривающего заросли на противоположном берегу.

Не обнаружив ничего подозрительного, осторожный наблюдатель раздвинул преграждавшие ему путь ветви и бесшумно нырнул в воду. Он оказался высоким широкоплечим человеком, чьи лицо и тело были размалеваны полосами черной сажи и темно-коричневой басмы. Двигаясь по пояс в воде, человек почти не производил шума. Все его тело было напряжено, как у акробата, приготовившегося сделать сложный, смертельно опасный прыжок. Боевую маскировочную раскраску лица и тела дополняли вплетенные в волосы зеленые ветки и пучки травы.

Единственной одеждой этого человека были короткие кожаные штаны и два ремня, перекрещивающихся на загорелой груди и спине. К ремням крепились ножны ятагана и кинжала. Если бы не блеск стального клинка и бронзовых пряжек, человек вполне мог бы показаться дикарем, родившимся и выросшим в джунглях.

На мгновение воин остановился, отведя изогнутым клинком ятагана направлявшуюся к нему желто-зеленую водяную змею, а затем вновь продолжил путь, осторожно ощупывая дно обутыми в кожаные сандалии ногами. Выбравшись на берег, он оторвал присосавшихся к телу пиявок и махнул рукой тем, кто оставался на другом берегу.

Первым из зарослей появился человек, которому явно не нужна была маскировка: его кожа и без того чернее ночи. Наоборот, черное лицо пересекали несколько светлых полос, оставленных белой глиной. Чернокожий гигант был ростом не меньше, чем синеглазый разведчик. Его тело прикрывала легкая кольчуга, а в руках он держал такой же, как у его товарища, тяжелый ятаган с дважды изогнутым лезвием.

Вслед за чернокожим воином в воду шагнули еще с полдюжины бойцов. Судя по оливковой коже и остроносым рожам, парни — чистокровные туранцы. В их облачении можно было угадать остатки формы туранской армии — на голове одного из них возвышался шлем в форме тюрбана, тело другого прикрывала рваная алая туника, на третьем была форменная кольчуга. Все они, как и их предводитель, были раскрашены и замаскированы зеленью. Когда солдаты ступили в воду, раздались негромкие всплески, приглушенные ругательства и легкое звяканье оружия. Чернокожий офицер мгновенно обернулся и, яростно вращая глазами, жестами приказал сохранять тишину.

Светлокожий воин, первым перебравшийся через озеро, продолжал неслышно взбираться по крутому берегу. Грозный ятаган был спрятан в ножны, укрепленные ремнями на спине северянина, двигавшегося порой почти на четвереньках. Лишь редкое мелькание его мускулистых рук и ног среди кустов да неровный танец потревоженных им бабочек обозначали продвижение умелого разведчика. Вокруг царила полная тишина — джунгли, обычно звенящие пением птиц и стрекотанием цикад, напряженно прислушивались.

Путь по склону вовсе не был легок. Человеку приходилось, соблюдая тишину, избегать не только сухих веток, но и множества опасных трав и лиан, одно прикосновение к которым могло вызвать сильное отравление, а то и смерть. К тому же на не прикрытое одеждой тело набрасывались тысячи комаров-кровососов и больно кусающихся мух.

У самого гребня склона в листве показался просвет. Разведчик осторожно подтянулся на руках, держась за лианы, поставил ноги поудобнее и осторожно раздвинул последние ветви… В следующий миг он отшатнулся, чуть не потеряв равновесие. Его рука дернулась к рукояти кинжала, но, не успев выхватить оружие из ножен, остановилась. Раскрашенный сажей воин негромко выругался: его взгляд уперся в каменную оскаленную морду обезьяны — статуи, поставленной здесь в древние времена давно уже сгинувшими обитателями джунглей.

— Конан, у тебя все в порядке? — раздался снизу шепот чернокожего.

— Да, Юма, — одними губами прошептал разведчик, одновременно погрозив солдатам, также издавшим несколько вопросительных реплик. — Ерунда, тут просто чучело какое-то, — добавил он.

— Ладно. Но учти, киммериец. В следующий раз я пойду впереди, а ты управляйся с этими болванами! Тебя они лучше слушаются.

Усмехнувшись и кивнув головой, Конан снова повернулся к каменному изваянию. Такие статуи не ставились в джунглях где попало. Видимо, отряд уже недалеко от цели. Взобравшись на каменную башку идола, Конан внимательно осмотрел окрестности сквозь более редкие ветви на высоте примерно в два человеческих роста.

Его взгляду открылось сооружение, которое из-за своей величины не было полностью проглочено джунглями. Огромная скала, возвышавшаяся над лесом, некогда была превращена в храм: массивные каменные блоки обрамляли вход в пещеру — частью природную, а частью рукотворную. Древние зодчие усердно поработали над каменной глыбой, придав ей форму луковицы, над которой возвышался длинный шпиль. Вся площадь стен храма и шпиля — от вершины до галерей у подножия — была плотно покрыта рельефными изображениями.

Что именно изображали эти рельефы, сказать было трудно, особенно с первого взгляда. Кое-где сквозь листву виднелись части человеческих фигур в натуральную величину. Одни персонажи вели ожесточенные сражения, другие же предавались плотским, чувственным утехам. Конан предположил, что эти картины были фрагментами эпоса, рассказывающего о войнах, деяниях и отдыхе прародителей племени, поставившего храм, и их человекоподобных богов. Проследить сюжет и разобраться в картинах было невозможно — нижние ярусы рельефов сплошь покрывали лианы и лоза дикого винограда. Растения оплетали головы и тела персонажей, как бы стараясь не дать этим фигурам ожить, а заодно и понадежнее скрыть их от посторонних глаз.

Но храм не выглядел заброшенным. Расчищенная дорожка и каменные ступени вели ко входу. Более того, в храме были люди. Почти у самого входа плясал на камнях солнечный зайчик. Его мог отбрасывать лишь один предмет — начищенный наконечник копья или клинок другого оружия. Присмотревшись, Конан разглядел рядом с ним другое светлое пятно — лицо человека, внимательно вглядывающегося в окружающие заросли. В довершение всего со стороны храма донесся запах дыма, ароматизированного ритуальными благовониями.

Шепотом и жестами Конан приказал Юме и туранцам занять позицию около основания храмовой лестницы и ждать сигнала к атаке. Сам же он так же беззвучно спустился ниже по склону и нырнул в заросли, уходя в сторону от своих товарищей.

Некоторое время о передвижении киммерийца можно было догадываться лишь по слабому колыханию веток. Затем массивная фигура Конана показалась у подножия каменной стены храма в стороне от входа. Не останавливаясь, уроженец горной Киммерии полез вверх, подтягиваясь на оплетающих стену лианах и упираясь ногами в каменные барельефы богов. Он делал это так же легко и бесшумно, как пробирался по джунглям, хотя любой другой человек не сумел бы подняться по такой стене без надежно закрепленной наверху веревки и уж по крайней мере не производя лишнего шума.

Киммерийца же нисколько не пугало то, что время от времени его ноги срывались с гладких, ненадежных выступов и повисали в пустоте и что в его руках то и дело оставались обрывки непрочных лиан. Прижимаясь всем телом к каменным богам и героям, он словно сливался с ними, становясь еще одним персонажем древних мифов и легенд, вырубленным из более светлого камня.

Добравшись до узкого балкона, опоясывающего храм, Конан быстро пробежал по нему и оказался над портиком, прямо над входом в гигантский купол. Здесь, среди остатков обрушившихся скульптур и пыльных зарослей кустов, пустивших корни прямо в крыше нависающего над дверным проемом козырька, он затаился, пытаясь вычислить точное местоположение часового. Того не было видно. Скорее всего, он отошел подальше в глубь сумрачного коридора. Подтянувшись на руках, Конан вплотную приблизился к краю козырька и, раздвинув последние прикрывающие его ветки, заглянул вниз.

В этот же момент оттуда раздался звук неторопливых шагов. Конан, опасаясь, что может выдать себя любым неосторожным движением, так и застыл, перегнувшись через карниз, словно голова какой-нибудь рухнувшей на портике статуи.

Часовой, ничего не подозревая, подошел к краю прикрываемой тенью козырька площадки, облокотился на каменные перила, ограждающие ее, и внимательно осмотрел окружающие заросли и ведущую к храму лестницу. Обе его руки упирались в камень перил, а бронзовый тесак висел, вставленный в веревочную петлю на поясе.

Словно тень смерти, нависал над часовым киммериец. Одной рукой ему ничего не стоило схватить стоявшего под ним солдата за волосы и кинжалом, сжатым во второй, перерезать тому горло, не производя при этом лишнего шума.

Но некое чувство благородства, смутное подобие древнего рыцарского кодекса, не одобрявшего нападение со спины, заставило киммерийца изменить план действий. Перевернув кинжал клинком вверх, он, коротко размахнувшись, ударил часового рукоятью по темени, оглушив его, видимо, на долгое время.

Спрыгнув на площадку, Конан успел подхватить медленно оседающее тело и тихо уложить его на камни.

Вдруг за его спиной раздался голос, произнесший несколько слов на хвонгском языке — наречии племени, поднявшего мятеж и вступившего в войну с могучей Туранской империей. Конан, всячески кляня себя за то, что не подождал смены часовых и теперь нарвался на второго стражника именно в момент, когда тот шел сменить своего товарища, резко развернулся. Молниеносным движением киммериец парировал удар деревянной дубины с острыми зубьями, выпиленными на толстом конце. Ятаган Конан выхватить не успел, поэтому подставил под удар клинок и эфес кинжала. Но тяжесть оружия противника была слишком велика, и Конан, не удержав кинжал в руке, выронил его, к тому же почувствовав, что шершавая дубина ободрала кожу на костяшках сжимавших рукоять кинжала пальцев.

Прежде чем хвонг успел второй раз поднять оружие, киммериец бросился на него с голыми руками. Схватив противника одной рукой за горло, а второй — за рукав его полотняной темно-зеленой рубахи, Конан с разворотом подсел под не успевшего среагировать солдата, а затем, резко выпрямившись, выбил бедолагу из равновесия, перекинул через себя и швырнул его спиной на каменные перила. Еще один толчок — и стонущий часовой полетел вниз. Удар головой о камни у подножия храма оборвал его мучения.

Изрыгая проклятья по поводу сорвавшегося эффекта внезапности нападения и морщась от неприятной боли в ободранных пальцах, Конан нашел свой кинжал, сунул его в ножны и, выхватив ятаган, помахал им, условным знаком призывая своих солдат к себе. Те, не дожидаясь приказа, услышав шум схватки, уже неслись широкими шагами вверх по лестнице с ятаганами в руках. Конан, не теряя времени на ожидание, бросился в сумрачный коридор. Оказалось, что тот сразу разветвляется надвое — широкая галерея уходила вверх, к куполу храма, и выглядела давно заброшенной. Вековая пыль покрывала широкие плиты пола. Из уходящего же книзу узкого прохода доносились звуки шагов и явно панических криков. Не раздумывая, Конан метнулся вперед по этому коридору. Вскоре сзади послышались шаги последовавших за ним его товарищей.

Перепрыгивая через несколько ступенек, Конан проклинал узость коридора, спиралью уходившего в глубь купола, не соответствующую огромным размерам храма снаружи. Дело заключалось, конечно, не в тяге Конана к большим пространствам, а в том, что в этом узком проходе можно было продвигаться лишь цепочкой по одному, и все равно при этом оставалось слишком мало места для того, чтобы в полную силу орудовать длинным ятаганом. А кроме того, очень скоро собственная тень киммерийца и тени туранцев за его спиной совсем загородили и без того слабый свет, проникавший за поворот коридора от входа. Пришлось пробираться вперед почти на ощупь, выставив вперед клинок.

Вскоре Конан оказался на перекрестке с другим, столь же темным коридором, где на него напали сразу с двух сторон. Справа изо всех сил ударила по выставленному вперед клинку ятагана деревянная палица, а слева нацелился в грудь киммерийца бронзовый наконечник короткого тонкого копья. Заметив отблеск на зазубренном треугольнике, Конан отпрянул назад, изо всех сил сжимая в руке ятаган, чтобы не уронить его. Мгновение спустя его клинок, словно змеиную голову, отсек метнувшийся к нему наконечник копья. Почувствовав спиной вплотную приблизившихся к месту боя товарищей, киммериец предоставил им разбираться с нападавшим слева, оставшимся практически безоружным, а сам набросился на вооруженного дубиной противника справа.

Завязался яростный бой. Искры дождем сыпались от камней, когда клинок киммерийца резко чиркал по полу или задевал стены. Глухие удары слышались в моменты, когда ятаган встречался в воздухе с прочной деревянной палицей. Противник киммерийца защищался отчаянно, пытаясь даже контратаковать. В какой-то миг ятаган крепко вонзился в плотное дерево и застрял в оружии воина-хвонга. Тот весь напрягся, стараясь воспользоваться ситуацией, чтобы вывернуть оружие из рук киммерийца. Противники замерли в неподвижном противодействии. Казалось, что рука, держащая стальной клинок, дрогнула… но в этот момент отточенный, как бритва, кинжал Конана по самую рукоятку вонзился в бок его противника.

Защитник храма со стоном повалился на пол, и Конан добил его одним коротким ударом ятагана. Больше пока никто не нападал на вторгшегося в священные для хвонгов стены. Судя по удаляющимся шагам, друзья киммерийца бросились по коридору в противоположную сторону. Переступив через лежащий у его ног труп, Конан направился вдоль прохода, в конце которого он заметил едва видное желтовато-красное свечение.

С парой солдат, последовавших вслед за ним, Конан быстро добрался до конца коридора, выходившего, как оказалось, в довольно большое помещение с низким потолком. В центре комнаты горел костер, дававший мало света и много пляшущих теней, скакавших по силуэтам древних статуй неведомых киммерийцу богов, стоящих вдоль стен.

В дальнем конце комнаты послышались звуки боя, где два хвонга с копьями наперевес бросились защищать святыню, преграждая путь Юме и туранским солдатам. Второй же вход оказался незащищенным, и Конан успел добраться почти до центра помещения, прежде чем молодой хвонг бросился ему навстречу с тесаком в руке. Этого защитника встретили вступившие в бой солдаты, позволив Конану остановиться и, осмотревшись, оценить обстановку.

В круге света у костра стояла согбенная фигура человека в плаще с капюшоном. Конан понял, что это был какой-то шаман или колдун. В одной руке тот держал длинный посох, увенчанный человеческим черепом, настоящим или выкованным из серебра — этого Конан не разобрал: так плотно покрывали страшный символ украшающие его драгоценные камни и золотые пластины. Обладатель посоха, что-то бормотавший и сыпавший в огонь какие-то вспыхивающие и дающие ароматный дым порошки и сухие листья, поднял голову, оторвавшись от своего занятия, и Конан увидел лицо человека, умудренного опытом и знаниями огромного количества прожитых лет. Шаман оглядел комнату и вернулся к своему делу, словно вторжение вражеских солдат его никак не касалось.

По другую сторону костра находилась еще одна примечательная фигура: высокая, красивая нетипичной для вендийских женщин красотой, стройная девушка, почти нагая, если не считать множества украшений на шее, руках и ногах. Двое хвонгов держали девушку за руки, и ее сопротивляющееся, вырывающееся тело походило на высокий язык пламени, пляшущий над затухающим костром. На лице девушки, не разомкнувшей губы для стона или крика, было написано безнадежное отчаяние.

Грозило ли молодой женщине сожжение, этого Конан не мог сказать наверняка. Но он нутром почувствовал, что дело здесь попахивает человеческим жертвоприношением. Удивил Конана и костер — пламя высотой по колено слишком равномерно слетало с уложенных многолучевой звездой коротких поленьев. Видимо, большую часть огня давали насыпанные в центре костра порошки и травы. При этом цвет пламени постоянно менялся — то его языки вспыхивали золотом, то становились солнечно-золотыми, золото сменялось серебром лунного света, а оно, в свою очередь, — почти прозрачными голубыми сполохами.

В несколько мгновений молодой хвонг, бросившийся группе Конана наперерез, был изрублен солдатами чуть ли не в куски, киммериец воспользовался этим и метнулся к удерживаемой другими воинами-хвонгами девушке. В это же время Юма, изрыгая проклятия на родном ему кушитском языке, безжалостно разделался с двумя противостоявшими ему защитниками храма, не оставив ничего ввалившимся за ним в комнату солдатам.

Один из державших девушку воинов отпустил тонкую руку своей пленницы и выхватил из-за пояса бронзовый тесак. Всего один раз столкнулся его клинок с ятаганом киммерийца. Второй удар тяжелого стального оружия перерезал хвонгу горло, и несчастный, истекая кровью, рухнул прямо в костер. Его товарищ, не выпуская руку жертвы, потащил девушку куда-то в глубь комнаты. Увидев настигающего его великана киммерийца, он разжал хватку и бросился наутек куда-то за полускрытые в темноте колонны в глубине подземелья. Подбежав к упавшей девушке, Конан быстро оглядел ее, не обнаружив на ее теле ни явных ран или синяков, ни оружия. Тонкие пальцы вцепились в плечо киммерийца в молчаливой просьбе о помощи. Подняв женщину и убедившись, что она может стоять самостоятельно, Конан обернулся и вгляделся в то, что происходило в комнате за его спиной. Колдун, оторвавшись наконец от своего магического обряда, уже успел вывести из строя двух туранцев. Один, изрыгая ругательства, прыгал по полу и хлопал себя по телу руками, сбивая пляшущие по его тунике языки пламени. Второй пострадал более серьезно — он со стонами лежал на полу, и от его закрытого руками живота валил густой черный дым. Колдун же, ведомый под руку одним из оставшихся в живых хвонгов, быстро удалялся куда-то в темноту, волоча за собой посох, из черепа на посохе все еще срывалось пламя — след вылетевших огненных шаров. Типичное, насколько представлял себе Конан, оружие не привыкших к стали клинка колдунов и чародеев.

— Вперед, туранцы! За ним! Это Моджурна! Убейте мерзкого старикашку!

Но немедленный погони не получилось. Юма и солдаты на какие-то мгновения задержались, одни — расправляясь с ранеными, но еще сопротивляющимися противниками, другие — наклонившись, чтобы помочь корчащимся от боли товарищам, ставшим жертвами огненных шаров, посланных колдуном.

Рывок Конана оказался остановленным вцепившейся в его руку девушкой. Не желая тащить за собой в опасную темноту безоружную слабую женщину, киммериец предпочел задержаться, чтобы освободиться от ее цепких пальцев.

— Да разрази тебя гром, женщина! — рявкнул Конан. — Дай мне расправиться с твоими мучителями!

Так и не успев разобраться, кого хотела защитить девушка — себя, его или убегающего колдуна, Конан стряхнул с себя ее руки и вместе с Юмой и еще двумя солдатами ринулся в погоню.

Преследование длилось недолго. Почти догнав убегающего шамана, Конан и его спутники рванулись вслед за ним в проход между алтарем и статуей какого-то божества. Там в стене открывался узкий лаз. Но сунувшийся туда первым Юма вдруг резко отпрянул назад, услышав угрожающий треск над головой. Он едва успел отскочить с того места, на которое в следующий миг рухнул огромный каменный монолит.

Короткий осмотр показал, что неподъемный каменный куб, приведенный в движение скрытым механизмом или колдовским заклинанием, надежно перекрыл путь преследователям.

— Отумба и Аджо! — помянул Юма богов своей родины, пнув ногой упавший камень и рубанув по нему ятаганом. — Старик удрал! Это был Моджурна, предводитель мятежников! Я уверен, Конан, это был он! Ладно, быстро наверх! Может быть, нам удастся перехватить его в джунглях!

— Вряд ли, ~ усомнился Конан, но поддержал предложение Юмы выбираться из подземелья. — Если этот колдун может двигать такие камни, то он вполне может захотеть отомстить нам, заперев в этом дьявольском храме навечно.

Повернувшись, Конан направился к перешедшей ему по праву победителя пленнице, которая стояла там, где он ее оставил. Взяв девушку за руку, киммериец повел ее к выходу. Совершенно раздетая, она спокойно шла, не смущаясь своей наготы перед поглядывающими на нее солдатами, занимавшимися связыванием легко раненных пленных хвонгов и перевязыванием ран пострадавших от ожогов товарищей. Даже стонавшие раненые замолчали, не без интереса наблюдая за словно не замечающей никого молодой красавицей.

Проходя мимо догорающего костра, Конан нагнулся, собираясь взглянуть на останки сброшенного им в костер хвонга. К его удивлению, несмотря на то что пламя не было очень мощным, а жаркие угли еще не успели образоваться на каменном ложе очага, человек,упавший в костер, успел сгореть полностью, оставив после себя лишь несколько бронзовых оплавленных застежек и обугленные крупные кости — позвоночник, ребра и череп.

— Опасное колдовство, клянусь Кромом! — пробормотал Конан, отходя от костра.

— Кром тут ни при чем. Это сделано именем Сигтоны, нашей богини, — негромко, но твердо произнесла девушка на правильном туранском, лишь с легким вендийским акцентом.

Отвернувшись от обгоревших останков своего соплеменника, она спокойно направилась к выходу из храма, облегченно добавив:

— Я рада, что мне не пришлось стать очередной жертвой ненасытной богине.

ГЛАВА 2. ЗНАК МОДЖУРНЫ

— Пропустите! Срочное дело к Повелителю!

Придерживая развевающиеся полы кафтана, в которых то и дело норовили запутаться на бегу ноги, Асхар — ученик Верховного Колдуна — мчался по мраморным плитам, выстилавшим коридоры дворца. Не сбавляя скорости, он врезался в процессию бритоголовых, обнаженных по пояс евнухов и одетых в шелковые хитоны служанок, несших кувшины с водой и пачки выстиранного, благоухающего белья. Вслед молодому колдуну понеслись недовольные возгласы и оскорбительные выкрики самодовольных молодых людей — в конце концов, он был всего лишь учеником дворцового колдуна, а они служили самому великому королю.

Тем временем Асхар, чуть притормозив на повороте, свернул за угол и оказался на длинной галерее, шедшей вдоль одного из фасадов дворца. Слева, за ажурными решетками перил и изящными колоннами, открывался вид на Аграпур — столицу великого королевства Туран. Под палящим солнцем сверкали, словно зеркала расплавленного золота, купола храмов, огненными стрелами пронзали небо шпили минаретов, кроваво-красным огнем полыхали черепичные крыши. Вдали все это сливалось в медном зареве, дрожа и растворяясь в дыму десятков тысяч очагов, жаровен, печей для обжига и кузнечных топок.

Если бы не этот дым, Асхар мог бы рассмотреть на горизонте равнины и горы, принадлежащие Повелителю Турана. Но и без того юный чародей знал, что владения короля Йилдиза простираются так далеко, что с самой высокой горы не увидеть их границ даже в самый ясный день.

Вскоре Асхар вновь нырнул в сумрак и прохладу дворцового коридора, ведущего в сторону личных покоев короля. Перед высокими позолоченными дверями юноша остановился, тяжело дыша. В грудь ему уперлись лезвия двух алебард, скрещенных часовыми — одетыми в красные туники королевскими стражниками.

— Пропустите! — выдохнул Асхар. — У меня сообщение для Его Величества от Совета Мудрейших. Мне нужно передать королю…

— Хватит! — от хриплого окрика юноша чуть не подпрыгнул. При этом на иссеченном шрамами лице стражника не отразилось ничего — ни участия, ни раздражения. — Отправляйся в приемный зал и сообщи о своем деле евнуху Дашбит-бею. Если оно заслуживает внимания, тебя представят к аудиенции. Очередность определит Дашбит-бей.

— Но, господин… я хотел сказать, уважаемый стражник! Улутхан, Верховный Колдун, сказал мне, чтобы я…

Смутившись и вконец растерявшись, Асхар замолчал. Вдруг, хлопнув себя по лбу, он улыбнулся, быстро сунул руку за воротник кафтана и зашарил рукой по груди, стараясь что-то нащупать. Стражники неподвижно и спокойно стояли перед ним, не проявив ни малейшего опасения по поводу того, что этот мальчишка мог вытащить из-под одежды какое-нибудь оружие.

Наконец Асхар вытащил на свет то, что искал. В его вытянутой вперед руке блеснуло золотом тяжелое чеканное кольцо на шелковом шнурке. Золотая печать застыла в воздухе перед глазами стражников.

— Двурогая раковина… знак Гильдии кхитайских колдунов…

Старший стражник перевел взгляд с Асхара на своего товарища. Тот понимающе кивнул. Владельцы печати Гильдии допускались туда, куда почти всем вход был закрыт, — даже к самому королю.

Не говоря больше ни слова, офицер стражи положил алебарду себе на плечо и, развернувшись, приоткрыл одну из тяжелых позолоченных створок огромной двери. Асхар проскользнул вслед за ним, и в ту же секунду второй стражник затворил дверь за их спинами.

Асхар, с трудом поспевая за тяжелым, широким шагом воина, осмелился лишь искоса осматривать роскошные залы, по которым они проходили. Радуга самоцветов, зеркальный блеск полированного мрамора пола и переливы шелковых подушек, резные колонны и тяжелые столы с золотыми ножками и столешницами из оникса — такого богатства молодой чародей никогда в жизни еще не видел. Тут и там в углах комнат стояли слуги — молчаливые и неподвижные, словно часть мебели. Не каждый вельможа мог позволить себе такую одежду, какая была на этих рабах. «И ведь это еще не сами царские покои, а только их преддверие», — подумал Асхар, затаив дыхание.

Его провожатый остановился и обменялся несколькими фразами с бородатым слугой, чей шикарный тюрбан свидетельствовал о высоком ранге его владельца. Затем все трое проследовали под резную арку и оказались в огромном помещении, напоминавшем зал для придворных балов. Правда, в этом зале пол спускался вниз широкими ступенями наподобие арены городского цирка.

На верхних ступенях сидели одетые в шелка евнухи и придворные — высшая знать Аграпура. На дальней стороне восседал на шелковых подушках сам великий король, у ног которого склонились две наложницы. Но даже больше, чем присутствие короля, Асхара поразило и заинтересовало действие, происходившее внизу, в центре арены.

Там в шутливой схватке сошлись две молодые красивые, хорошо сложенные девушки. Одна была вооружена печным ухватом, другая — каминными щипцами. Обе были босиком, но в рубашках и шароварах из тонкой полупрозрачной ткани, изодранных и перепачканных оружием соперниц. Видимо, целью поединка было сорвать с противницы одежды, изорвав их в клочья ухватом и щипцами.

Молодой колдун застыл, глядя на происходящее во все глаза. В этот момент одна из девушек — с черными как смоль волосами — сделала резкий выпад, и ее щипцы оставили изрядную дыру на шароварах соперницы, обнажив красивое бедро. Но и вторая — рыжеволосая — не осталась без добычи. Резко выбросив вперед ухват, она зацепила ворот рубашки брюнетки и одним движением почти оборвала рукав, предоставив зрителям любоваться изящным плечом и почти открытой грудью соперницы. Со стороны публики послышались возгласы одобрения и аплодисменты.

Неожиданно схватка прекратилась. Асхар, как и все присутствующие, обратил полный почтения взгляд на короля, наблюдавшего за приближением офицера своей личной стражи. По щелчку пальцев Йилдиза обе соперницы застыли, а затем беззвучно сели на нижнюю ступеньку арены.

Король Йилдиз, которого Асхар не имел раньше чести видеть так близко, оказался невысоким, худощавым, очень загорелым человеком. Подходя к нему, юный колдун тщетно пытался найти в облике Йилдиза признаки особого королевского отличия, печать высочайшего, почти божественного происхождения. Несомненно, его шелковое одеяние и туфли с загнутыми носками были великолепны, его ногти тщательнейшим образом подрезаны и покрыты лучшим лаком, а волосы великолепно уложены. Но оливкового цвета лицо, весь облик монарха — все несло на себе налет заурядности, обыденности, что никак не соответствовало тому, что ожидал увидеть Асхар.

— Ну, посланец, — король перевел взгляд маленьких темных глаз с коленопреклоненного стражника на застывшего истуканом колдуна, — что хочет мне сообщить Совет Мудрейших? Колдовское предупреждение о грозящем поражении в нашей южной кампании? Или какой-нибудь поворот в моей судьбе, увиденный нашими астрологами? — Йилдиз рассматривал Асхара с легким раздражением.

— Ваше Величество! — Словно молния вонзилась в голову колдуна, проклинающего себя за оскорбительные для Повелителя мысли. Асхар рухнул на колени перед королевской подушкой. — Великий Правитель! Простите меня, недостойного, за то, что я прервал ваши королевские мысли! — Пальцы молодого чародея скребли мрамор почти у самых носков королевских туфель, украшенных рубинами и вышитых золотом. — Мои мудрейшие наставники просили меня сообщить вам… Но я не смею беспокоить вас, Повелитель… — Его голос задрожал и оборвался вместе с последним движением трясущихся плеч.

— Ну, ну, я принимаю все извинения. Что за новости-то? Можешь встать.

Йилдиз нетерпеливо махнул рукой стражнику:

— Подними его.

— О Ваше Величество! — Асхар почувствовал, как могучая рука легко поднимает его за шиворот, отрывая от земли. — Мой учитель Улутхан сделал видимым изображение в волшебном окне… — Колдун прохрипел эти слова, все еще не отваживаясь поднять глаза и встретиться взглядом с королем. — Повелитель, меня просили передать Вам… Мы нижайше молим о Вашем светлейшем присутствии, Властитель Турана!

— Да неужели? — Йилдиз поспешно встал. — Хвала Тариму, наконец-то мои колдуны преуспели в этом. Буду счастлив лицезреть это чудо своими глазами.

От стены отделился один из слуг — с огненно-рыжей бородой — и, подойдя, водрузил на голову Йилдизу золотой тюрбан, изрядно добавлявший королю роста и значительности. Затем король поманил пальцем юношу и стражника:

— Идите за мной. Мы воспользуемся коротким путем. А состязания красавиц пусть продолжают услаждать моих гостей.

Не успели полураздетые соперницы вновь сойтись в потешном бою, как Йилдиз и его спутники покинули зал. Асхар совсем растерялся в череде комнат и охраняемых стражниками дверей. Наконец все трое оказались в длинном узком коридоре без окон, освещенном лишь свисающими с потолка масляными лампами в местах его пересечения с другими такими же сумрачными переходами. Асхар знал о том, что во дворце есть тайные ходы, которыми пользуется только король и его личная стража, но он даже не представлял себе их протяженности и разветвленности. Казалось, что эти коридоры, лестницы, узкие тоннели пронизывают весь дворец, проникая в его самые дальние уголки.

Неся в руках снятую с крюка лампу, стражник освещал им путь. Наконец после долгого подъема по винтовой лестнице они остановились у обитой медью двери. Йилдиз достал из складок своего одеяния связку ключей и вставил один из них в замочную скважину. Скрипнув, дверь отворилась — за ней оказался зал Совета Мудрейших. Скрип громким эхом прокатился по залу, где в полном молчании предавались размышлениям колдуны и маги. Углы восьмигранного помещения тонули в тени. Там на старинных стеллажах лежали древние инструменты колдунов, их талисманы и свитки со священными заклинаниями. Центр же зала был залит солнцем, пробивавшимся сквозь прорези купола, под которым был установлен деревянный помост для наблюдения за звездами.

В комнате было несколько дверей и лишь одно окно на высоте человеческого роста. Перед ним стояли два человека — Верховный Колдун и генерал туранской армии в форме и при оружии. Оба повернулись на звук открывающейся двери и, увидев входящего Йилдиза, застыли в глубоких поклонах.

— О Милостивейший, добро пожаловать! — Приветствующий — Улутхан — был высоким, статным человеком. На нем был надет черный бурнус члена Совета Мудрейших. Снятый капюшон спадал по его плечам и спине. — Мы призвали тебя, Повелитель, по причине, достойной твоего внимания. Сейчас Ваше Величество сможет увидеть наши заклинания в деле и их результат.

— И вправду, о король, Улутхан и его ученики на этот раз не подвели нас. — Одетый в черную тунику генерал Аболхассан насмешливо кивнул в сторону колдуна, оскалив в улыбке желтые зубы под черными усами и крючковатым носом. — Похоже, что у нас теперь будет своя разведка южных территорий прямо здесь, во дворце.

Генерал повернулся, сверкнув знаками различия на тюрбане и рукавах и наградами на груди.

Предметом всеобщего внимания было окно. Уже издали вновь прибывшие были удивлены изумрудно-зеленым светом, шедшим из него, совершенно не похожим на бледно-золотые лучи солнца, пробивавшегося сквозь отверстия в куполе. Завороженный этим таинственным сиянием, Йилдиз быстро приблизился к окну. Вид, открывавшийся из него, не имел ничего общего с тем, что наблюдал Асхар, пробегая по галерее. Вместо огромного города глазам короля предстали тропические джунгли, густо-синее небо, шпили какого-то незнакомого храма и человеческие фигурки, двигающиеся у его подножия.

Как бы ни был огромен королевский дворец, любому зрителю было ясно, что он не мог простираться так далеко, чтобы выходить окнами на южный лес. Даже невозмутимый стражник с трудом подавил готовое сорваться с языка проклятие, поняв, что перед ним чистой воды колдовство. Окно было не более чем керамической рамой, вделанной в южную стену и покрытой плитой матового полированного хрусталя. И выходило оно вовсе не в какой-нибудь внутренний двор с чудесным садом. Эти джунгли находились где-то далеко-далеко к югу от Аграпура.

— Действительно, великолепно! Отличная работа, Улутхан. — Король, подойдя к окну вплотную, кивнул улыбающемуся колдуну. — Я уже начал было сомневаться в силе ваших заклинаний. Но это зрелище вновь укрепило мою веру в тебя и твоих учеников. — Король ткнул пальцем в направлении человеческих фигур, едва видных сквозь густые заросли. — Непроходимые джунгли Венджипура! А это, как я понимаю, наши экспедиционные части, проводящие какую-то операцию?

Колдун довольно кивнул:

— Да, Ваше Величество. Чтобы достичь такого результата, мы работали много месяцев, переводя в это зеркало всю нашу астральную силу. Но долгое время, как вам известно, все наши усилия были напрасны. Враждебные заклинания колдунов противника не давали нам возможности получить это изображение. Но сегодня утром по причинам, еще не совсем нам ясным, заклятие вендийцев ослабло. Воспользовавшись этим, мы усилили наше давление — и вот результат.

— Так ты не знаешь, что ослабило сопротивление?

— Нет, король. Но мы надеемся, что это вызвано смертью Верховного Шамана Моджурны. Если бы не его силы, вендийские бунтовщики ни за что не смогли бы сопротивляться нашему колдовству.

Пока Улутхан говорил, изображение наклонилось и заскользило в сторону, заставив всех наблюдателей покачнуться и пошарить в воздухе руками в поисках опоры. Но вскоре все привыкли к ощущению движения, направление и скорость которого Улутхан регулировал, погружая пальцы в небольшую чашу с черным маслом, стоявшую на подставке перед ним.

Генерал Аболхассан подошел к Йилдизу и показал на приблизившиеся фигуры, пробивавшиеся сквозь джунгли.

— Эти люди — туранские солдаты. Один из лучших отрядов. Пол-луны назад я отправил в Вендию приказ, в котором указал на важность уничтожения Моджурны. Наверняка бойцы уже угробили этого несчастного шаманишку, развязав нам руки. Если нам станет доступной такая связь с Вендией, это существенно облегчит наши задачи. Да что там, тогда расширению нашей империи не будет предела!

— И вправду. Но тогда я смогу вести эту войну и сам, без вашей помощи, генерал! — Едва удостоив Аболхассана насмешливого взгляда, Йилдиз завороженно глядел в волшебное окно. Повинуясь таинственным манипуляциям колдуна, туранский отряд все время оставался в поле зрения. Ближе всего к наблюдателям оказался замыкающий колонну воин огромного роста, внимательно оглядывающий джунгли, видимо, опасаясь погони.

— Этот великан — варвар с севера, не так ли? — спросил Йилдиз, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Из Ванахейма, похоже. Эти ребята роскошно выглядят в парадной форме. Жаль, что нечасто удается нанять таких.

Опасения замыкающего колонну воина-северянина оказались не напрасны. Из зарослей выскочили три тени, намеревающиеся окружить его. Клинок солдата сверкнул раз, второй, уложив на палую листву двух нападавших, затем описал широкий полукруг, отправив третьего вслед за ними. Не останавливаясь, одинокий победитель двинулся вслед за своим отрядом.

— Вот видите! — заявил Аболхассан. — Эти мятежники племени хвонг — никудышные бойцы. Наши королевские войска легко управятся с ними, — с помощью колдовства или без нее — это неважно. Все эти заклинания и чудеса — забавные штуки, но даже это окно немногим нам поможет: у нас ведь нет быстрой связи с полем боя. Мы можем только наблюдать за происходящим. — Генерал бросил взгляд на колдуна, молча шевелящего губами и старающегося не выпустить из поля зрения тропу в джунглях. — Почтовые голуби неплохо служили нам до сих пор. И, видимо, будут служить еще очень долго — если, конечно, наши чародеи не придумают чего-нибудь по-надежнее.

Йилдиз, похоже, не слушал генерала. Он глядел в зеленое окно с тем же вниманием, с каким недавно наблюдал потешный бой двух девушек на арене.

— Это просто восхитительно, Улутхан! Видеть, что происходит в этот миг за много дней пути отсюда! Я думаю, что это волшебство можно использовать, чтобы поднять воинский дух у нашей знати и склонить ее да и жрецов к одобрению этой кампании. Такое зрелище никого не оставит равнодушным! — Король улыбнулся, а затем рассеянно пожал плечами. — Нет, мы и так утвердимся в Венджипуре. Это лишь вопрос времени, и причем ближайшего. Но при помощи этого связующего звена между столицей и героическими воинами на границах империи мы сможем воодушевить всех сомневающихся в необходимости этой войны.

— Разумеется, Ваше Величество, отличная идея! — поддакнул Аболхассан не очень искренним голосом, а затем бросил через плечо Улутхану: — Ну а теперь, уважаемый чародей, я хочу напомнить, что судьба этого маленького отряда не является определяющим звеном успеха всей войны. Не могли бы вы теперь, когда наши герои сделали свое дело, убив шамана и предоставив вам свободу действий, показать нам главные ворота столицы Вендии — Венджипура? Я бы хотел взглянуть, как несет службу стража на стене и у ворот. Поверьте, ничто так не отражает общий моральный дух армии, как… эй, что случилось?

Все пятеро присутствующих обернулись к мерцающему окну, по которому поползли серо-белые клубы не то тумана, не то дыма, постепенно сгущающегося и скрывающего джунгли. Через несколько мгновений все окно оказалось затянутым плотной, непроницаемой пеленой.

В самом центре зеркала появилась какая-то черная точка. Пульсируя и увеличиваясь в размерах, она явно приближалась к наблюдающим с большой скоростью.

В тот момент, когда Асхар уже был готов отскочить с дороги таинственного предмета, тот остановился, заняв почти всю плоскость окна. На фоне клубящейся мглы из глубины зеркала на Йилдиза и его подданных смотрел огромный череп, отлитый или отчеканенный из серебра и украшенный драгоценными камнями. Его зубы были заточенными, как иглы, алмазами, в глазницах сверкали кровавым огнем два больших рубина. Зеленые нефритовые и желтые топазовые пластины обрамляли страшную маску.

— Бисмиллах! — не сдержав проклятия, Улутхан взмахом руки опрокинул чашу с маслом. — Этот череп — личный знак Моджурны. Его талисман, фетиш. Да обрушит Тарим на него свои стрелы! Повелитель, примите мои извинения!

— Хм… это значит, что наш противник жив-здоров и вновь способен преодолеть все ваши заклинания? И так быстро? — Йилдиз с разочарованным видом перевел взгляд с окна на поникшего колдуна.

Тот вздрогнул, боясь поднять на короля глаза. Все присутствующие понимали, что означало разочаровать, пусть даже по вполне объективным причинам, человека с такой властью, как у короля Йилдиза.

Асхар, сам не веря своей дерзости, осмелился нарушить тишину и вступиться за своего учителя:

— Это очень сильное заклятие, Ваше Величество. Оно наложено или Моджурной, или очень сильным его учеником, я так думаю.

— Я полагаю, что это дело рук самого Моджурны, — добавил Улутхан. — Я чувствую его волю, исходящую от этого черепа. Видимо, подчиненным генерала не удалось уничтожить его.

— Провались ты со своими догадками! — В отличие от короля, Аболхассан немедленно перевел разочарование в гнев. — Я не вижу причин, чтобы упрекнуть моих людей, пробравшихся в самое логово противника в глубине его территории. Зачем вообще нужны все эти ваши многозначительные заклинания, если какой-то вонючий колдунишка, жгущий свои травки и жующий дохлых тараканов, может запросто рассеять их, как только это придет ему в голову!

— Вы слишком поспешны в своих суждениях, генерал! — Улутхан, все еще стоя рядом с перевернутой чашей, виновато взглянул на череп через плечо. — Не забывайте, что залив Сахиба находится далеко, очень далеко от Аграпура. Наши тайные силы произрастают здесь — в вере нашего народа в Тарима, в священных храмах и древних магических реликвиях; мы черпаем силу даже в священных камнях этого дворца. Эти силы могущественны, но не всемогущи. Чем дальше от Турана, через Холджийские горы, в южные джунгли, — тем слабее мы и тем сильнее наш враг!

— Жалкие оправдания! — Генерал самодовольно глянул на короля, а затем снова обратился к колдуну: — Вам, Улутхан, и вашей компании были предоставлены все запрошенные вами средства и условия… и даже больше. Причем вопреки мнению многих из нас. Вы получили все возможности, чтобы проявить себя! И что же? Получается, что могущественнейшая империя в мире не может воздействовать своей невидимой силой на какую-то банду дикарей из джунглей и невежественных крестьян-рисоедов?

— Генерал Аболхассан! — Голос Йилдиза, негромкий, но решительный, приструнил разошедшегося воина. — Не подобает вам так расстраиваться и гневаться тогда, когда ваш король сохраняет спокойствие. Ведь в любом случае победа в Вендии не за горами? Не в этом ли меня уверяли мои советники, и вы в том числе?

Король кивнул колдуну и направился к двери:

— Когда я сочту нужным отчитать Улутхана, я сделаю это сам. А пока что, надеюсь, он приложит все усилия для достижения успеха в своем деле.

— Безусловно, Ваше Величество! — Скрипя зубами, генерал коротко кивнул колдуну и проследовал за Йилдизом и стражником в коридор. Асхар и Улутхан проводили ушедших взглядом и неподвижно ждали щелчка замка. А в спину им ухмылялся, испуская зловещее мерцание, оскаленный череп.

ГЛАВА 3. ФОРТ ШИНАНДАР

По мере того как солнце поднималось все выше, жара становилась просто невыносимой. Пылающее светило, словно борец-тяжеловес, всем весом своего тела давило на противника, сгибая его, распластывая, прижимая к раскаленной земле.

С самого приезда в Вендию Конан не уставал удивляться контрасту между влажной, липкой духотой джунглей с плотной пеленой зловонных испарений и испепеляющим зноем военных городов и поселков. Придя на эту землю, завоеватели расчистили участки земли, убрали с них не только деревья, но и все кусты и лианы, а затем отгородились от джунглей частоколами. Голая земля в лагере каждый день к полудню покрывалась трещинами, осыпалась сухой пылью, и так до вечера, когда ветер с залива Сахиба приносил черные тучи и ливень превращал высохшую твердь в липкую грязь.

Ближе к полудню даже отраженный от земли жар становился нестерпимым. Конан передвинул свой табурет подальше в тень от тента над солдатской столовой. Но при этом он позаботился о том, чтобы склонившиеся над игральными костями солдаты и сидящие тут и там венджипурские кабацкие девчонки не закрывали ему вид на выход из штаба на другой стороне двора. Прислонившись к одной из опор тента, Конан неспешно потягивал пиво из большой кружки, краем уха слушая усевшегося рядом Юму.

Чернокожий великан, по своему обыкновению, недовольно бурчал:

— Не больно-то расщедрился капитан Мурад за набег на это логово демонов. Нет, Конан, нельзя быть таким честным. Зачем ты сказал капитану, что старый шаман сбежал? — Черный воин улыбнулся, в тени холста его зубы и белки глаз казались желтыми. — Нужно было отрезать голову самому тошнотворному из его охранников. После такой прогулки по джунглям она сошла бы за голову любого колдуна. А там, глядишь, отпуск на недельку дали бы. Съездили бы в столицу Венджипур, отдохнули бы…

Конан покачал головой и положил руку на плечо друга:

— Нет, приятель, эта старая лиса — слишком опасный враг, чтобы вот так запросто шутить с ним. Если начальство будет думать, что он мертв, они тут сразу такого нагородят, таких операций напридумывают… А кому потом расхлебывать? Опять нашему брату… — Киммериец отхлебнул из кружки. — Видят боги снежных вершин! Вендия — гнилое место! Я нанялся сюда, потому что служба на юге казалась мне нетрудной. А теперь не знаю, как прожить день до заката.

— Да, Конан, тут ты прав… А помнишь, казалось, что Вендия — отличное место, чтобы сделать карьеру? — Зубы Юмы вновь сверкнули в широкой улыбке. — Но здесь все эти крючконосые офицеры-аристократы, рожденные только чтобы командовать. — Он презрительно сплюнул. — Если вся эта братия сидит в фортах и носа не высовывает, — откуда же взяться вакансиям для нас? Нет, лучше об этом и не думать. — Кушит рассеянно оглядел всех находящихся под навесом. Его взгляд задержался на настоящем великане, превосходившем ростом даже Конана и Юму. Подойдя к нему, Юма спросил: — Ну а ты, Орвад? Ты-то как оказался здесь, в форте Шинандар?

Солдат, к которому он обратился, был настолько велик ростом, что его всклокоченные волосы доставали до парусины палатки над головой. Густые черные кудри неестественно гладко лежали по одну сторону лица, выдавая отсутствие уха, потерянного в каком-то бою, наверное еще в юности. Никто не осмеливался расспросить Орвада, чтобы выяснить подробности этого дела. Оставшиеся части головы, хотя и изрядно попорченные шрамами, выдавали в нем уроженца Турана или, возможно, Гиркании. Орвад, не торопясь с ответом, сначала долго глядел на Юму, морща изувеченный лоб, а затем сообщил:

— Я убил одного трактирщика в Султанапуре. Этот парень хотел подсыпать мне в вино сонного порошка, а потом стянуть мои деньги. Потом пришлось убить кой-кого из родни трактирщика: они собирались отомстить мне за родственника. А потом — нескольких городских стражников, которые хотели помешать мне разобраться с ним. — Орвад задумчиво нахмурился. — Когда я вернулся в гарнизонную казарму, меня вызвал комендант и сказал, что если уж мне так нравится убивать людей, то самое мне место — в Вендии. Вот я и вызвался сюда. — Великан опустил глаза и покачал головой с чисто детским разочарованием. — Но комендант не сказал, что мне здесь некого будет убивать, кроме этих хвонгов — вонючих лесных мартышек. Это совсем не то же самое, что убивать людей!

Это замечание вызвало бурю шумливого сочувствия со стороны сидевших в палатке. За грубым мужским хохотом вскоре последовал и легкий женский смех — это солдаты перевели речь Орвада своим подружкам. Орвад подозрительно оглядел присутствующих, подозревая скрытую насмешку. Его глаза налились кровью, руки сами собой сжались в тяжелые кулаки…

Но тут Юма легко похлопал его по плечу и сказал:

— Ну да, Орвад, ты абсолютно прав. Здесь все думают точно так же. Но все-таки убивать хвонгов не то чтобы уж совсем легко. По крайней мере можно поразмяться…

Солдаты снова покатились со смеху, увидев, как Орвад расплывается в улыбке и кивает Юме в знак согласия. Кушит еще раз хлопнул великана по плечу, заказал ему кружку пива и вернулся к Конану. Киммериец, слушая все, что говорили в палатке, не отрывал глаз от деревянного здания в глубине двора.

— Даже костолому Орваду не нравится эта война, — пробормотал Юма, усаживаясь рядом с ним. — Интересно, найдется ли на свете хоть один чурбан, которому была бы по душе служба в Вендии?

— А почему нет? — возразил Конан и кивнул в сторону стола, за которым несколько солдат сидели, вдыхая желтый дым из длинных тлеющих трубок. — Не забывай, для любителей лотоса эта страна — настоящий рай. Все старые вояки, давно живущие здесь, рано или поздно привыкают к этому зелью. Кто знает, может быть, и мы с тобой в один прекрасный день полюбим Вендию всем сердцем!

Мягкий, негромкий голос раздался за их спинами:

— Иногда, братцы, я думаю, что все мы здесь только ради торговцев лотосом. — Стройный молодой солдат по имени Бабрак на правах старого приятеля влез в разговор Конана и Юмы. — В хайборийских странах экстракт красного и пурпурного лотоса стоит бешеные деньги. Вместе с другими дурманящими травами этот товар стал одной из основных статей дохода в туранской торговле. Негоже это для страны, клянущейся в вере в законы Тарима!

— И не говори, — буркнул Конан, не отрывая глаз от видневшегося за фигурами солдат выхода из здания штаба. — Я пробовал лотос, и не по своей воле — как обезболивающее. Нет, такие штучки не по мне: еще не хватало — себя не помнить.

— И не по мне, — весело улыбаясь, подхватил Юма. — В моей стране черный лотос был табу, но многие колдуны и ведьмы из других стран готовы были рисковать жизнью в джунглях, лишь бы заполучить его.

— Печально, — заметил Бабрак. — Да будет вам известно, что истинные последователи пророка отрицают любые наркотики как средство получения удовольствия и как способ достижения божественной благодати. — В руках молодого воина оказался походный свиток с главными изречениями пророка Тарима. — В таких проклятых странах, как эта, важно быть крепким в вере, чтобы защитить свою душу, научиться отвергать соблазны и искушения. Если вы когда-нибудь решите обратиться к вере Тарима…

— Да, да, это хорошая вера, вера настоящих бойцов, — поспешил согласиться Юма. — Вот и постарайся пронять ею своих соплеменников-туранцев. Особенно этих трусов офицеров. А что касается меня — я уж лучше останусь верен богам моих предков.

— А ты, киммериец? — Холодные серые глаза Бабрака остановились на Конане. — Какого бога почитаешь ты?

— Я верен Крому и его яростным сыновьям со снежных северных вершин… — ответил Конан, но тут же прервал сам себя: — Стойте-ка. Мне пора. Похоже, допрос закончен.

Остальные вслед за ним взглянули на двух офицеров в сверкающих касках, вышедших из дверей штаба. Конан встал и направился к выходу. Его друзья поспешили за киммерийцем. Прочие солдаты тоже повернули головы в сторону бревенчатых стен штаба, ожидая хоть чего-нибудь интересного, что можно было бы обсудить, коротая время до обеда.

Двое солдат из местных жителей выволокли из штаба за ноги двух мертвых пленников из дальнего храма. Окровавленные трупы уложили в запряженную мулом телегу. В это время на пороге появился палач — плотный высокий человек с медно-красной кожей, с татуировкой, покрывающей щеки и бритую макушку. Конан знал, что это Сул, один из евнухов губернатора и командующего королевскими войсками Венджипура Фанг Луна.

Из тени за спиной Сула сделала шаг вперед Сария, которую евнух крепко держал за руку. Одним легким движением Сул вытолкнул ее вперед, заставив упасть на колени в пыли двора. От резкого толчка с плеч невольницы слетел тот кусок ткани, который ей дали ее похитители, чтобы девушка могла прикрыть свою наготу. И теперь она вновь оказалась обнаженной под взглядами десятков глаз. Щурясь от яркого солнца, она медленно встала на ноги и подняла свое одеяние. По толпе пронесся вздох удивления. Судя по всему, Сарию не пытали, и, к облегчению Конана, ни один из офицеров, а уж тем более евнух, не заинтересовался ею как женщиной. Киммериец сделал шаг вперед и позвал ее:

— Сария! Девочка, иди сюда, я найду для тебя подходящее место!

Не успела она поднять свои прекрасные глаза, как между нею и Конаном встал другой человек — жилистый, худощавый, дочерна загорелый, одетый в дорожную кожаную куртку без рукавов и кожаные шаровары. Из-под пропыленного тюрбана на выдубленное солнцем лицо спускались черные пряди. Длинный изогнутый кинжал висел в ножнах на его ремне, а рядом через ремень была перекинута тонкая ленточка из красного шелка — знак принадлежности к одному из элитных отрядов убийц-одиночек, в чьи обязанности входили долгие тайные переходы по занятой врагом территории.

Конану этот парень был незнаком. Впрочем, знакомиться и не стоило. Репутация всех бойцов этого отряда говорила сама за себя лучше всякого имени. Киммериец сделал еще один шаг к Сарии, но человек с красной повязкой на поясе снова встал между ними:

— Ты куда так торопишься, сержант? Разве не знаешь, что, не считая высших офицеров и генералов, мы, Красные Повязки, первыми получаем всех женщин? — Тон, которым были произнесены эти слова, был убийственно ироничным. При этом солдат-убийца, не меняя спокойного выражения лица, смерил взглядом Конана, прикинув, насколько серьезен его соперник.

— Проваливай, приятель. — Голос Конана был глух, но ясен. — Эту девчонку я захватил в бою там, куда ни один из вашей компании даже не сунулся бы.

Ее оставили мне. И я не собираюсь делиться добычей. Пошел отсюда!

— Это что — приказ? Слушай, ты, варвар с северных гор. Ты не подумал, что за такие слова отвечать придется? Ты посмотри — звания у нас, конечно, одинаковые. Но член-то у меня длиннее! — Солдат с красной повязкой оглядел толпу зрителей, окружившую их. Из толпы раздались подобострастные смешки. — Ты, должно быть, и есть тот невежа, любимчик капитана Мурада. Ты здесь недавно, сержант, так посмотри вокруг: видишь — твои люди уже смеются над тобой. Ты затеял скандал со мною, а значит, добровольно записался в мертвецы. Теперь за твою жизнь никто и гроша не даст. Так что знай свое место, сержант, — я тебя предупреждаю, — или ты здесь, в Венджипуре, быстро ноги протянешь!

Сделав шаг, воин с красной повязкой положил руку на плечо Сарии и на глазах Конана погладил ее. Многие зрители покатились со смеху, наслаждаясь позором варвара, назначенного их командиром. Самые дерзкие даже строили киммерийцу рожи, выглядывая из-за плеча его соперника.

— Не волнуйся за девчонку, сержант! — раздались голоса из толпы. — Через несколько дней она все равно окажется среди остальных девок в форте. Тогда, глядишь, и до тебя очередь дойдет!

Взрыв хохота последовал за этой репликой. В этот миг Конан одним почти неуловимым движением встал между соперником и девушкой, которая от неожиданности чуть не упала на спину. Не меньшей неожиданностью этот прыжок оказался и для зрителей. В какой-то миг на том месте, где стоял Конан, просто никого не оказалось — лишь черная молния, вонзившись между девушкой и солдатом, приобрела вид Конана, стоящего в боевой стойке с кинжалом в руке. Но каким бы быстрым ни было это движение, оно не застало врасплох противника. Доказательством этому служила кровоточащая рана на левой кисти киммерийца. Второй воин также принял боевую стойку, совершенно незнакомую Конану. Лезвие изогнутого кинжала разведчика-убийцы было испачкано кровью.

— Видишь, северянин, как быстро все происходит в этой южной стране. Кобра кусает быстро, а мангуст — еще быстрее. Если бы ты не высовывался, то, глядишь, и дожил бы до того, чтобы стать достаточно проворным. Но, увы, тебе уже поздно набираться ума.

Все сказанное послужило лишь ширмой для приготовлений убийцы. Два легких движения ступнями — и он что-то вогнал пальцами ног в носки сандалий. Ножи на ногах, понял Конан, — слишком поздно, чтобы что-то с этим поделать. Оставалось принять бой на условиях противника.

Конан слышал об этом оружии — небольших острых клинках, спрятанных между стопой и подошвой, которые можно было зажать первым и вторым пальцами. Умением пользоваться этим оружием славились воины южных стран. Лезвия, показавшиеся из сандалий противника киммерийца, были бронзовыми, в форме листа, с глубокими гравированными канавками. Вполне могло оказаться, что они отравлены.

Зрители сбились в плотный круг в ожидании поединка. Почти никто не заключал пари. Большинству исход боя представлялся ясным. Конан заметил, что Юма и Бабрак встали рядом с Сарией, угрожающе положив руки на рукоятки своих кинжалов — на тот случай, если какой-нибудь шутник задумал бы отвлечь Конана, привязавшись к девушке. Мысленно поблагодарив друзей, Конан напрягся, чтобы встретить первый натиск противника.

Разведчик-убийца выхватил второй кинжал из-за спины, обеспечив себе по железному когтю на каждой конечности. Согнувшись, как лук, он вдруг бросился на Конана, словно сверкающее стальными спицами колесо смерти. Удар одной ногой, второй, затем обеими руками в голову и живот… Всё в полном молчании, лишь с хриплым выдохом.

Киммериец, понимая, что вряд ли может отразить одним кинжалом дюжину ударов под разными углами, решил великодушно уступить противнику дорогу. Шаг в сторону — и вот уже тот, сверкая кинжалами, проскочил мимо, меряя двор акробатическими кувырками и пируэтами. Его движения были в немалой степени рассчитаны на публику и отработаны скорее всего в кабацких стычках. Вряд ли он выделывал такие коленца в настоящих боях в джунглях.

Сначала Конан решил предоставить противнику напрыгаться вволю и подождать, пока тот устанет. Но, заметив нездоровый блеск в его глазах, понял, что ждать придется очень долго — наркотики могли, подтачивая общее здоровье, на некоторое время сделать человека практически неутомимым. Размышляя об этом, Конан методично отбивался от тех ударов, которые могли достать его, стараясь уходить в сторону с линии атаки.

Неожиданное изменение ритма чуть не застало Конана врасплох и не стоило ему жизни. Киммерийцу пришлось упасть на землю и откатиться в сторону. Раздались крики зрителей, уже предвидевших конец поединка, но через мгновение все увидели Конана, стоящего на ногах, целого и невредимого.

Единственная рана на кисти, нанесенная ему противником в самом начале схватки, почти перестала кровоточить. И именно из этого кулака полетела в лицо противнику горсть пыли, схваченной Конаном в момент падения. В тот же миг сильнейший удар ногой добавил неприятелю скорости, и тот со всего размаху влетел в толпу зрителей. Раздались крики двоих, раненных кинжалами убийцы, и недовольные возгласы тех, кто отделался лишь ушибленными лбами и отдавленными ногами. Затем по толпе пронесся шепот: это самые Нетерпеливые, уже усомнившись в исходе поединка, стали заключать пари, ставя на Конана.

Не дожидаясь, пока противник вновь станет в стойку, Конан ринулся вслед за ним и успел подскочить вплотную. Два тела покатились по земле. Руки вцепились в руки, ноги закрывали животы от пинков противника. В ближнем бою, где все решалось силой мышц, противник Конана потерял свое преимущество в количестве клинков. Наоборот, киммериец даже надежнее и тверже мог опереться в землю ступней, не мешая себе дополнительным ножом.

Чтобы крепко схватить и удержать руки противника, Конану пришлось выпустить кинжал. Но вскоре, сжимаемые его могучей хваткой, разжались и руки убийцы с красной повязкой. Некоторое время зрителям все еще казалось, что, находясь наверху в этом узле из двух тел, разведчик-убийца одерживает победу. Но мало-помалу всем стало понятно, что его спина все сильнее прогибается самым неестественным образом. Упершись в землю плечами и головой, зажав ноги противника железными клещами своих ног, Конан продолжал давить. Вот уже гримаса боли исказила лицо его противника, в какой-то момент он был бы рад сдаться, но ни единого звука уже не могло вырваться из передавленного горла. Еще несколько мгновений безумных конвульсий, и вдруг в тишине раздался короткий громкий хруст. В этот миг воин с красной повязкой вздрогнул и затих.

С трудом разжав руки, киммериец сбросил с себя неестественно согнутый труп и, превозмогая боль, встал на ноги. Полная тишина повисла над фортом. Молчали не только солдаты, но и офицеры, прибежавшие на шум поединка да так и застывшие, не в силах оторвать взгляда от схватки двух настоящих бойцов.

Оглядевшись и убедившись в том, что больше вокруг нет желающих помериться с ним силой, Конан медленно подошел к Сарии и, обняв ее, поцеловал в подставленные губы. Хотя и без этой демонстрации прав на девушку вряд ли кто-нибудь из присутствовавших посмел бы прикоснуться к ней.

Взглядом заставив толпу расступиться, Конан взял Сарию за руку и пошел к выходу из форта в сопровождении своих друзей.

— С этой минуты будь трижды осторожен, — негромко сказал Бабрак. — Ты теперь враг Красных Повязок, а они готовы уничтожить любого, поднявшего руку на кого-либо из их банды.

— Действительно, Конан, — невесело усмехнулся Юма. — Тебе обязательно нужно было убивать его при всех? Вряд ли я теперь могу считать себя в безопасности, числясь твоим другом.

Завернув за угол казармы, все четверо ускорили шаг.

— Драки было не избежать, если я хотел спасти жизнь Сарии. А теперь каждый, кто захочет причинить ей зло, будет знать, что ему придется иметь дело со мной. — Конан вел компанию к воротам внутреннего частокола. — Мы можем снять домик в деревне у форта, где живут офицеры со своими женами. — Он положил руку на плечо Сарии и добавил: — Нравится или не нравится тебе это, девочка, но мы снова вместе. Только не волнуйся, я обещаю, что не трону тебя против твоей воли.

Сария аккуратно взяла его раненую ладонь в свои руки и сказала:

— Бедный мой, раненый король-мангуст. Ничего, мы это вылечим в два счета. — Глаза девушки встретились с глазами киммерийца. — Во всей Вендии нет воина сильнее и благороднее тебя, Конан. И поверь, я сумею доказать тебе свою благодарность.

ГЛАВА 4. СЕРЕБРЯНЫЙ БАССЕЙН

Удар гонга эхом прокатился по аркам и отразился от колонн одного из залов королевского дворца. Стражник с алебардой дождался легкого кивка короля и только тогда растворился в полумраке завешенной тяжелыми портьерами входной арки. Через мгновение генерал Аболхассан, о чьем визите и сообщил удар гонга, неохотно вошел в зал.

— Ваше Величество, новости, которые я хотел сообщить вам, не столь уж важны. Я не знал, что вы… э-э… заняты. Если вам будет угодно, я могу зайти попозже…

— Ни в коем случае, генерал! Я требую, чтобы вы остались. — Йилдиз обратился к посетителю со своего ложа в центре зала, где он полулежал в компании двух Жен из своего гарема. — Проходите и рассказывайте о вашем деле.

— Повелитель, я только хотел сообщить данные разведки из Вендии, они связаны с последней неудачей Улутхана… Но это вовсе не так срочно и может подождать. — При взгляде на то, как отдыхает король, генерал смутился и потупил взгляд.

Ложе короля представляло собой тонкий матрас, обтянутый бархатом, который плавал по широкому, наполненному ртутью бассейну с бортиками, отделанными мрамором. Сверкающий металл, по глади которого не пробегала ни единая полоска ряби, без труда удерживал на плаву матрас с королем и двумя его женами, лежащими одна рядом с ним, а другая в его изголовье. На обеих оставалось куда меньше одежды, чем положено женщине из королевского гарема перед глазами постороннего мужчины. Но ни одна из женщин не сделала ни единогодвижения, чтобы укрыть свое почти обнаженное тело. Они словно не заметили появления в зале генерала и продолжали ласкать Йилдиза как ни в чем не бывало. К счастью, король все-таки удосужился прикрыть срам шелковым покрывалом.

— Не смущайтесь, Аболхассан. Мне ваше присутствие ни в малейшей степени не мешает. — Йилдиз слегка повернул голову, обращаясь к генералу. — В конце концов, мне так часто приходится заниматься сразу несколькими делами… Что поделаешь — таково бремя власти. Да что вам объяснять… У вас у самого дел по горло… Так что садитесь и угощайтесь вином, если желаете.

С этими словами король подтолкнул к генералу золотой поднос с хрустальными чашами и кувшином. Поднос легко заскользил по неподвижной серебристой глади бассейна, неторопливо крутясь, пока не уперся в стенку.

— Благодарю вас, господин. — Аболхассан сел на мраморную скамейку у края бассейна и даже не протянул руку к подносу. — Я буду краток, повелитель. Из форта Шинандар сообщают, что наш рейд в джунгли не достиг своей цели — Верховный Шаман Моджурна жив. Солдаты прервали какой-то зловещий ритуал в его логове, но мерзавец сбежал не то при помощи хитрости, не то — своих заклинаний. — Говоря все это, генерал старательно рассматривал узор на мраморной плитке у себя под ногами. — К сожалению, господин, следует ожидать, что зловредное влияние этого колдуна на мятежников сохранится, а следовательно, они и дальше будут упорствовать в неразумном сопротивлении власти Вашего Величества в Вендии. Прискорбно, но это так, господин. И большое спасибо за то, что вы меня выслушали.

Аболхассан встал, чтобы уйти, но был остановлен голосом Йилдиза:

— Рейд в джунгли, вы сказали?.. Это не тот, что мы наблюдали в тот день сквозь волшебное окно Улутхана?

Генерал неохотно повернулся и кивнул:

— Да, Ваше Величество, это был тот самый рейд, которым командовали два наемных сержанта — Конан и Юма. — Аболхассан даже не предполагал, что говорить под бесстыдным взглядом королевской наложницы, продолжавшей ласково поглаживать живот своего господина, может быть так трудно. — Он прокашлялся и добавил: — Это была моя ошибка, господин. Я должен был назначить командиром кого-нибудь из офицеров-аристократов.

— Конан — да, северное имя. Если не ошибаюсь, он из Асгарда или Ванахейма… — Йилдиз устроился поудобнее на своем ложе, напомнив генералу единственного петуха, живущего в переполненном курятнике. — Но какое впечатляющее зрелище — этот варвар в бою! Нам не хватает здесь при дворе некоторой доли этой дикой свирепости и храбрости. Нужно вдохнуть боевой дух в наших придворных. Знаете, генерал, у меня частенько возникает ощущение, что евнухи в большинстве своем не очень-то пылко поддерживают нашу южную кампанию. Вам это не приходило в голову? Да и некоторые аристократы и придворные, и к тому же их старшие жены тоже зачастую неодобрительно высказываются об этой войне. Ну что ты будешь делать, если даже в собственном дворце царит уныние и не чувствуется боевого азарта!

— Позволю себе напомнить, Ваше Величество, — почти насильно задержанный своим Повелителем, Аболхассан в раздражении решил напомнить Йилдизу то, что самому ему казалось очевидным, — абсолютный монарх сам определяет настроения своих подданных. Несколько сосланных придворных, аресты, десяток отрубленных за пораженческие настроения голов, парочка колесований — и, глядишь, ваш двор и вся страна преисполнятся такого боевого духа, который не снился и диким варварам.

И хотя ласкающие короля женщины словно не слышали этой кровожадной речи генерала, Йилдиз покосился на них и недовольно поежился.

— Да, мой дорогой Аболхассан, вы совершенно правы. Но я предпочитаю, чтобы жизнь двора шла своим чередом. Не забывайте, мы очень зависимы от евнухов как от администраторов. Смятение в их умах немедленно отразится на управлении всей страной. — Йилдиз перевернулся на живот, подставив спину ласкам двух пар рук с ярко накрашенными ногтями. — Да и знать тоже имеет свои веками выработанные свободы и привилегии. Нет, я не хотел бы иметь более кровавую войну в собственном городе, чем та, которую мы ведем в Венджипуре. И потом, если я и вправду абсолютный монарх, — разве не должен я решать все проблемы, опираясь в основном на силы разума?

— На разум или еще на что-нибудь, мне все равно. Как вам больше нравится! А теперь, если я вам больше не нужен…

— Нет, нет, генерал. Еще минуту-другую. Я приношу свои извинения за то, что, наслаждаясь и отдыхая сам, не предложил вам подобного развлечения. Присаживайтесь и отдохните так, как сочтете нужным.

Не вставая, Йилдиз щелкнул пальцами и сделал легкое движение рукой. Тотчас же в зал вошла одна из бесчисленных королевских наложниц — красивая, совсем юная, одетая в дорогие шелковые шаровары и короткую, расшитую жемчугом куртку. Спадающие на миленькое личико черные как вороново крыло волосы были перехвачены на голове обручем из чистого золота. Не говоря ни слова, девушка подошла к генералу и положила руки ему на плечи. Резко дернувшись, Аболхассан сбросил с себя ласковые женские ладони.

В это время Йилдиз, прокашлявшись, сказал:

— Ну, генерал, а теперь — снова к делу. Пытаясь доказать своим подчиненным важность и нужность Вендийской войны, я вынужден выслушивать и их доводы. И мне хотелось бы послушать вас — человека опытнейшего в военных вопросах, — что вы скажете в ответ на их претензии?

Несмотря на постоянные настойчивые ласки своих двух жен, Йилдиз вовсе не казался расслабленным или рассеянным. Несомненно, он умел противостоять если не трудностям, то уж наверняка искушению наслаждением. Речь короля была столь же точна и хорошо выстроена, как если бы он произносил ее, сидя на троне перед советниками.

— Итак, генерал, один из их основных доводов таков: непомерные расходы, причем не на саму войну, а на поддержание роскошной жизни сколачивающих целые состояния королевских военных и гражданских чиновников. Мне говорят, что большая часть караванов с оружием, снаряжением и продовольствием не доходят до гарнизонов, как и деньги, выделяемые для их обустройства. Все это бесследно исчезает по дороге. Разумеется, мы-то с вами понимаем, что некоторые, скажем так, неточности в распределении казенных средств являются своеобразной смазкой, обеспечивающей плавный ход всей государственной машины. Я пытался объяснить им это, но критики заявляют, что речь идет уже о совершенно обратном положении вещей, когда до цели доходит лишь ничтожная часть выделенного.

— Какая дерзость, Повелитель! Кто осмелился выдвинуть такие безответственные обвинения? Этот лжец и предатель заслуживает четвертования, дыбы, самой мучительной казни! Но я все равно назначу расследование… — Тут генерала прервало легкое щекотание ласковыми пальцами за ухом. Дернув плечом, Аболхассан чуть не уронил сидевшую рядом девушку. — И если обвинения подтвердятся хотя бы в малейшей степени — я клянусь, что виновные понесут жесточайшее наказание.

— Великолепно, генерал! Теперь я с большей уверенностью смогу вести дискуссию по этому поводу и даже ссылаться на вас. Второй пункт, несомненно связанный с первым, это вопрос о нашей дипломатии в Вендии. Критики утверждают, что на наши деньги мы поддерживаем там не те силы, которые реально смогут управлять этой страной под нашим протекторатом, а напротив — преступные кланы, мелкие банды, интересы которых на самом деле не имеют ничего общего с нашими. Что вы скажете по этому поводу?

— Невероятно, Повелитель! — Аболхассан наконец-то смог отделаться от навязчивых ласк наложницы, сильно ущипнув вскрикнувшую девушку за руку. — Разумеется, я сам не бывал в Вендии. Но я готов поклясться, что выбор союзников сделан безупречно. Наши союзники в этой стране — это местные военачальники, потомки древних родов народов-завоевателей, исповедующие те же принципы аристократии и единоличной власти, по каким вы, Ваше Величество, правите нашей страной.

— Отлично, Аболхассан! Я запомню ваш довод. — Повернувшись, Йилдиз внимательно посмотрел на генерала. — Я вижу, вы отказываетесь от тех скромных удовольствий, которые я могу предложить вам. Может быть, вам не нравится эта девушка? Я могу позвать другую — с более крупными формами или, быть может, более опытную?

— Нет, господин! — Аболхассан вскочил со скамьи, потемнев от злости на задающего столь бесстыдные вопросы. — Просто я привык к суровым походным условиям, Повелитель, — узкое жесткое ложе одинокого воина, так это называют. А удовольствия — от случая к случаю, где-нибудь в караван-сарае накануне сражения или — еще лучше — среди развалин и пожаров взятого города.

— Понятно, — кивнул Йилдиз. — А может быть, вы предпочтете юношу? — Увидев резко побледневшее лицо генерала, его словно сведенные судорогой челюсти, король поспешил добавить: — В общем, как вам будет угодно. Если надумаете — всё в вашем распоряжении. — Чуть заметным жестом он отослал наложницу прочь и продолжил: — Последний и наиболее серьезный довод, который большинство из критиков войны даже не решается высказать мне в лицо и о котором я знаю через своих тайных агентов, состоит в том, что вся Вендийская война — лишь повод для самореализации военных. Причем не на поприще снискания славы королевству, а в деле укрепления своей касты за счет ослабления людей власти. Разумеется, верность офицеров моего штаба не подлежит сомнению. Но все же я встревожен. Скажите, откуда вообще мог пойти этот страшный слух? Не связано ли это с большим количеством иностранных наемников, целых иностранных полков, появившихся в наших войсках? А может быть, дело в распрях внутри самого королевства? Нет ли у вас сведений о каких-то планах восстания в одной из провинций?

Аболхассан встал, выпрямился и гневно взглянул на своего мучителя:

— Несомненно, Повелитель, такие страшные подозрения слишком серьезны, чтобы быть просто отброшенными или отметенными в одной беседе. Я клянусь вам внимательнейшим образом расследовать все то, о чем вы сегодня мне сообщили, и в случае подтверждения подозрений буду действовать самым решительным образом. Благодарю за оказанное мне доверие. А теперь, Повелитель, позвольте покинуть вас. Все услышанное произвело на меня слишком тягостное впечатление…

Повернувшись кругом, генерал покинул зал со ртутным бассейном с такой скоростью, что едва ли дал Йилдизу шанс успеть позвать его вновь.

Уже в коридоре до слуха генерала донеслись слова прощания Йилдиза:

— Всего хорошего, Аболхассан. Да, генерал. Держите меня в курсе относительно судьбы этого чужеземца, Конана. Мне кажется, со временем он нам может очень пригодиться. Причем в более высоком звании.

В тот же вечер генерал побывал на другой аудиенции, правда не в столь шикарном зале. Эта встреча состоялась в небольшой комнате, затерявшейся где-то в бесконечных дворцовых лабиринтах. В ней не было ни окон, ни арок, ни колонн — ничего, где можно было бы спрятаться непрошеному глазу или уху. Только голые стены, покрытые синей штукатуркой, и массивная дверь, накрепко закрытая собеседниками. В комнате стоял лишь невысокий стол, вокруг которого было раскидано несколько подушек. Единственная масляная лампа освещала помещение. Но даже здесь никто не говорил прямо того, что хотел сказать. Все обменивались многозначительными взглядами, кивками и ничего не значащими фразами. Таковы были неписаные законы королевского дворца Аграпура, где и стены имели уши.

Хозяином комнаты, да и первой скрипкой встречи, если не по рангу, то уж несомненно по шику и собственным габаритам, был старший евнух — Дашбит-бей. Он восседал у длинной стороны прямоугольного стола, едва ли не превосходя его в ширину. Свет лампы отражался в десятках драгоценных камней, украшавших костюм евнуха, превращая его в подобие ходячей сверкающей куклы. Начальник дворцовой канцелярии предпочел бы, разумеется, не терять времени даром и хорошенько поесть в течение разговора. Но срочность и даже некоторая скрытность встречи заставили его ограничиться лишь корзиной, из которой он то и дело вынимал разные фрукты и отправлял их себе в рот, слушая негромкую речь Аболхассана.

— Старый развратник! Бесстыжая рожа? Седина в бороду — бес в ребро! Представляешь, он принимал меня лежа, и все это время его облизывали со всех сторон две шлюхи из его борделя! А я, боевой генерал, должен смотреть на все это, словно мальчик, подающий полотенца. У него еще хватило наглости выпустить одну из его кобыл из стойла, чтобы та отрабатывала на мне свои штучки. Хорошо, что его свержение — дело решенное. Иначе я утопил бы его в этой ртутной луже за одно это оскорбление!

Дашбит-бей потянулся, и по стенам запрыгали десятки солнечных зайчиков, отраженных от его наряда.

— Иногда Йилдиз усыпляет таким образом бдительность собеседника, помогая ему выболтать лишнее. Со мной такие штучки не проходят. Я глух к плотским страстям. — Евнух срыгнул и швырнул в угол персиковую косточку. — Но скажите мне вот что, генерал: каков был тон его расспросов? Подозревает ли король кого-нибудь конкретно, или же его терзает лишь смутное беспокойство?

Аболхассан почесал подбородок, подкрутил усы и покачал головой:

— Нет, ничего конкретного он подозревать не может. Он слишком занят собой, своими удовольствиями; он не слышит почти ничего, кроме собственного голоса. И вот когда дворцовые слухи уже переросли в громогласный рев, он пытается отвести возможные упреки в свой адрес, переложить их на меня. Король делает вид, что держит ситуацию под контролем, хотя сейчас и глупцу ясно, что он выпустил из рук все вожжи.

— Но, генерал, — раздался хриплый голос, — видит великий Тарим, король повторил вам то, что болтают забывшие про веру безбожники-аристократы. Именно те, которые готовы разрушить и королевство, и наши храмы и которые в последнее время приобрели большую силу При дворе.

Эти слова были произнесены мертвенно-бледным человеком, одетым в коричневый хитон, — Верховным Жрецом храма Тарима. Таммураз был обеспокоен состоянием светской власти не меньше, чем церковными делами, — ведь от степени приверженности двора вере в Тарима зависело напрямую, сколько денег получат храмы и сколько из них можно будет прикарманить Верховному Жрецу.

— Если Йилдиз последует их советам, нас ждут тяжелые времена. Король и так в последнее время больше полагается на советников, предсказателей и черных магов, чем на веру в Сияющего Пророка.

— По правде говоря, нам нечего бояться придворных и аграпурских аристократов, — заметил Дашбит-бей, вгрызаясь в очередную грушу. — Когда дойдет до дела — что они смогут нам противопоставить, придя на помощь Йилдизу? Мелкие отряды своей охраны? Несерьезно. Большинство солдат в войсках, да и почти все горожане верны вере Тарима…

— И евнухам, — добавил с улыбкой Аболхассан. — Да, не забудь и про своих приятелей, Дашбит-бей! Кстати, Йилдиз что-то чует и всячески старается обелить вашего брата, заручиться твоей поддержкой, понимая, что на вас лежит вся махина государственного управления.

— В этом он прав. Реальная власть в наших руках. — Начальник канцелярии разодрал пополам спелый гранат, из которого закапал ему на костюм алый сок. — К счастью, я могу вас уверить, что мои люди будут до конца верны мне. Причем, генерал, поверьте, они не будут плести интриг против вас. Пока нам это не нужно. Пока. А дальше, когда у нас будет лидер, достойный почетного звания правителя королевства, мы сумеем привести его к власти и посадить на трон.

Его заявление было воспринято остальными как шутка, вызвав взрыв хохота у присутствующих. Все еще улыбаясь, Аболхассан начал перечислять войска, которые будут верны ему в восстании. Южный и восточный экспедиционные легионы, городской гарнизон Аграпура, большая часть городской стражи, отряды шахов западных провинций и наемные полки в горных поселениях Ильбарса и в Гиркании.

Загибая по очереди пальцы, Аболхассан собрал их в плотно сжатый кулак и высоко поднял руку:

— Вот что есть у нас! А теперь посмотрим, чем располагает противник: отряды аграпурской знати, почетная стража короля, дворцовая охрана, отдельные верные Йилдизу шахи в своих провинциях. В общем — почти ничего. Но большинство их сил находится здесь, в Аграпуре, а мобилизация наших войск и подтягивание их к столице потребует много времени. Вот почему мы должны все очень тщательно спланировать.

— Реально ли ждать, что в провинциях в ближайшее время вспыхнут мятежи? — Вопрос был задан одним из присутствующих придворных вельмож — Филандером.

— Несомненно! — уверенно ответил Аболхассан. — Стоит бросить искру, и мятежи пожаром прокатятся по стране. Не забывайте, тратя силы и деньги на Вендийскую войну, Йилдиз основательно ухудшил положение дел в самом Туране. Народ недоволен непомерными налогами, крестьян почти насильно загоняют в армию. Все только и говорят, что ради победы в Веджипуре король готов заморить собственную страну голодом. А делает ли это он по недалекости или злому умыслу — простому народу наплевать!

— Да, мои агенты подтверждают это, — вставил Верховный Жрец Таммураз. — Остается только молиться Тариму, чтобы король продолжал усердствовать в этой губительной для него затее.

— За это не беспокойтесь. Он без ума от войны. Он, словно мальчишка, представляет ее себе игрой в солдатики. — Аболхассан оглядел присутствующих с улыбкой. — Йилдиз сам роет себе яму слишком увлекаясь идеей популяризации этой войны при дворе. Сейчас он носится с мыслью сделать героем кого-нибудь из солдат. Он даже приметил одного — какого-то варвара по имени Конан. Пусть король забавляется, а мы, храня молчание, будем готовиться к решительному броску. Смерть глупому и безвольному правителю! Смерть Йилдизу!

ГЛАВА 5. ЖИЗНЬ ПРИ ДВОРЕ

— До тебя когда-нибудь дойдет, чурбан с севера, что тебя сюда прислали для того, чтобы уничтожать врагов короля, а не таких же, как ты, туранских офицеров?

Прохаживаясь взад-вперед вдоль стены штаба, шариф Джафар старался не выходить из тени росших во дворе пальм. Время от времени он зло поглядывал на Конана, стоявшего по стойке «смирно» на самом солнцепеке. За спиной молодого тарифа маячил непосредственный командир Конана — капитан Мурад.

Шариф продолжил свою нотацию:

— И все из-за какой-то девчонки! Тебе мало было других? Полон форт баб! Тебе повезло, что меня в тот момент не было в лагере. А еще благодари судьбу, что ты не кадровый офицер. За такие штучки тебя отхлестали бы плетьми до полусмерти. — Шпоры офицера взрыли землю в момент резкого поворота на месте. — Я всегда говорил, что нельзя наемникам-чужестранцам присваивать командирские звания туранской армии! Позорный случай! — вновь напустился он на киммерийца. — Ну, что? Можешь хоть что-нибудь сказать в свое оправдание?

Стоя под палящим солнцем, Конан с трудом подавлял желание выхватить ятаган из ножен и ответить на оскорбления так, как подобает воину. Конвоиры, передавшие ему приказ явиться на эту головомойку, не решились разоружить киммерийца. Сейчас они стояли в дальнем углу двора, у самых ворот, и вряд ли успели бы ему помешать разделаться с обидчиком. Чтобы не слушать бесконечные оскорбления, Конан лишь твердил про себя, что он теперь офицер регулярной армии и должен подчиняться командиру, соблюдать дисциплину, не обсуждать приказы и так далее.

Неожиданно Конана поразила мысль: ведь этот сопляк Джафар даже не понимает, какой опасности подвергает его хорошо подвешенный язык.

С большим усилием киммериец разжал зубы и процедил:

— Я убил эту сви… этого офицера, защищая свою жизнь… шариф. — Последнее слово долго не могло вылететь из сдавленного горла киммерийца. Но так было положено в армии — называть командира по званию.

— Да неужели? Ладно, по крайней мере я вижу, что ты раскаиваешься. — Меряя шагами двор и переводя взгляд с Конана на капитана Мурада, шариф продолжил свои нравоучения: — Скажи мне, до тебя когда-нибудь дойдет, чурбан с севера…

— Сержант, сколько вам лет? — Капитан Мурад решил прийти на помощь подчиненному или, скорее, их общему командиру. — И откуда вы родом?

Конан на некоторое время забыл про обиды и погрузился в вычисления.

— Последняя зима была для меня девятнадцатой, если не ошибаюсь, капитан. А уж что я знаю точно, так это то, что я из Киммерии.

— Девятнадцать? Совсем сопляк! — воскликнул Джафар, которому самому-то было, быть может, на пару лет больше.

— И уже получил сержантское звание, — продолжил Мурад свою мысль. — Редкий случай. И, я смотрю, ты выиграл схватку почти без потерь для себя. — Его взгляд скользнул по ладони Конана, перевязанной листьями лечебных растений. — Ну, сержант, а чем же вы еще отличились перед туранской армией?

Конан поднял синие глаза на своего командира и, внимательно глядя на капитана, начал перечислять, стараясь не сболтнуть лишнего:

— Я был последним, вышедшим из боя в битве при Яралете. Я лично убил командира мятежного отряда. После этой битвы город Яралет снова перешел в наши руки.

— Я слышал, — кивнул Мурад, — что под Яралетом было жарко. Тысячи убитых с обеих сторон.

— Все это так, дорогой капитан, — небрежно перебил своего подчиненного Джафар. — Этот варвар вернулся после битвы один. И все, что там происходило, мы знаем только с его слов. Но нельзя не учитывать и другого. Последний оставшийся в живых солдат — либо прекрасный воин, превосходящий остальных силой и мастерством, либо трус и предатель, переждавший самое опасное…

— В любом случае Конан сам, добровольно вызвался служить в Венджипуре, — вставил Мурад, делая страшные глаза прищурившемуся Конану. — И вообще, до этого случая он был у меня на отличном счету. Пойми меня, Конан: хороший офицер на дороге не валяется. Это честь и гордость туранской армии. И нет смысла терять их во внутренних распрях или делать инвалидами, подвергая пыточным наказаниям. — Тут Мурад внимательно поглядел на рукоять ятагана киммерийца, в которую тот впился мертвой хваткой, и добавил: — Еще меньше мне хотелось бы терять офицеров, нарушающих субординацию и поднимающих оружие против старших по званию.

При этих словах Конан с явным неудовольствием разжал руку, сжимавшую клинок.

— Такие люди, как ты, — закончил капитан Мурад, — нужны нам живыми, разящими врагов на поле боя.

— Да, парень. — У тарифа Джафара прорезался зуд к полезным советам. — Если бы повод был хоть чуть более достойный, скажем, дуэль двух офицеров-аристократов или публичная казнь за попытку дезертировать, — это другое дело. В таких случаях нет проблем объяснить начальству необходимость и неизбежность происшедшего, даже если речь идет об офицерах. А тут… убить своего же брата-сержанта элитного отряда. Научитесь выбирать способы достижения цели, сержант. Не всегда клинок — единственный советчик. У вас ведь и голова на плечах, хотя…

— Хватит… в том смысле, что отлично сказано, тариф. Ну а теперь, сержант, постойте здесь, а мы обсудим ваше дело. — Мурад взял за руку юного шарифа и повел его внутрь штаба. Конан остался стоять посреди двора, ощущая, как палящие лучи прожигают насквозь не только рубашку, но и кожу, добираясь огненными языками до самых костей.

Единственным звуком, нарушавшим тишину, был шелест пальмовых листьев. Это слуги-вендийцы обмахивали стоящих в стойлах офицерских лошадей. Бедные животные не выносили такой жары и погибли бы, если бы не это принудительное вентилирование. Смешно было говорить об использовании кавалерии в бою или в дальнем рейде в этой духоте. Однако многие штабные офицеры никак не хотели расстаться с кавалерийскими замашками, воспринимая лошадей скорее как часть формы или амуниции.

Капитан и тариф вновь показались в дверном проеме, торжественно глядя на Конана.

— Сержант, вот наше решение, — помолчав, изрек Мурад. — Наказание будет назначено в виде увеличения трудностей, связанных с выполнением ваших обязанностей. Начнем с внеочередного патрулирования завтра же. Это пойдет на пользу не только вашему перевоспитанию и обузданию ваших порывов, но и внесет свой вклад в общее дело королевской армии.

Шариф не хотел оставлять последнее слово капитану:

— Мы назначили бы вам более суровое наказание, сержант, если бы это удовлетворило тех, кого вы оскорбили убийством их друга. Но Красные Повязки будут искать возможности отомстить вам в любом случае. И смею вас заверить, их методы будут куда менее гуманны, чем наши. Если выживете — научитесь многому.

— Шариф Джафар прав, Конан. — Капитан Мурад кивнул и опустил глаза. — Мы направим в штаб Красных Повязок объяснение случившегося и строгое предупреждение от старших офицеров, но гарантировать ничего не можем. А теперь пошел прочь, подготовься заступать в патруль и, главное, берегись нападения сзади. Красные Повязки — не воины. Они разведчики и убийцы.

Кивнув и подняв руку в военном приветствии, Конан развернулся и направился к выходу из лагеря. Наказание и вправду было суровым. Патрулирование было одним из самых опасных и бессмысленных заданий для солдат.

Пройдя ворота, киммериец наткнулся на толпу солдат, с нетерпением ждавших его появления. Слухи и догадки были валютой в войсках, а прокручивались эти деньги в спорах и пари. Вот и сейчас кто-то, еще несколько минут назад уверявший, что варвара арестуют и подвергнут бичеванию, отдавал свои деньги другому. Кое-кто немедленно бросился бегом к дальним палаткам, чтобы собрать свои комиссионные на чужих пари. Многие с нескрываемым любопытством глядели на Конана и уже прикидывали, какие ставки можно делать на то, сколько дней осталось жить этому безумцу.

Пожалуй, единственным человеком, которому Конан действительно обрадовался в этой толпе, был Юма. Черный великан протолкался к киммерийцу и хлопнул его по плечу:

— Ну, старина, ты еще сержант или тебя разжаловали?

— Лучше бы разжаловали, да оставили в покое, — ухмыльнулся в ответ Конан. — Караулы и наряды вне очереди. Плюс патрулирование сверх графика. А так — ничего страшного. Все-таки лучше, чем тюрьма или плеть.

— Сержант, — обратился к Конану молодой солдат, — а вас действительно отправят в Аграпур отбывать наказание? Так нам сказал сержант Юма.

— Нет, приятель, — рассмеялся Конан, — и не вздумай никому рассказывать эту чушь. Иначе у нас тут одна половина гарнизона перебьет другую, лишь бы понести такое же наказание.

Шумное обсуждение этого вопроса и веселый смех привлекли к Конану внимание еще нескольких солдат. Но большинство лишь издали бросали ему слова поздравления и отходили подальше. Все понимали, что у киммерийца теперь слишком могущественные и коварные враги. Вскоре Конан вместе с Юмой отправился в деревню. По дороге киммериец стал расспрашивать приятеля о Сарии.

— Не волнуйся, я оставил ее в доме с Бабраком, а пришел в лагерь потому, что тебе, по-моему, грозит большая опасность, чем ей. Пойдем быстрее, а то наше дитя Тарима опоздает в казарму к заступлению в караул.

Они прошли к воротам форта, заглянув мимоходом в солдатскую столовую. Конан сделал это не для того, чтобы показать всем сомневавшимся свою хоть временную, но победу. Подойдя к своим подчиненным, он объявил им, что их отделение завтра выходит в патрулирование. Раздались недовольные возгласы и ругательства. Но не в правилах киммерийца было укреплять боевой дух уговорами. Выполнив обязанности, он в сопровождении Юмы поспешил в деревню.

За те два дня, которые Конан находился под арестом, руками его подчиненных и подчиненных Юмы во главе с самим чернокожим сержантом на опушке леса было выстроено небольшое, но уютное бунгало в местном стиле. Здесь толстые бревна по углам соседствовали с тонкими бамбуковыми стенами, переплетенными сухими лианами; длинные жерди служили стропилами, которые были покрыты пальмовыми листьями. Под руководством Сарии солдаты успели сплести несколько толстых циновок.

Во время сбора бамбука солдаты наткнулись на дикого кабана, который успел ранить одного из людей.

Вечером следующего дня кабан был торжественно зажарен в честь окончания строительства. Заботливые руки Сарии перевязали рану пострадавшего, а во время общего ужина она заставила его съесть кабанье сердце, чтобы избавиться от преследований духа ранившего его зверя. И вот теперь череп кабана с острыми белоснежными клыками торчал на шесте у входа в дом, отпугивая привидения и злых духов.

Приятели издалека заметили сидевшего со свитками закона Тарима в руках Бабрака. Молодой солдат расположился на веранде, более обжитой за эти два дня, чем обе внутренние комнаты. Сария, одетая в ярко-синее платье с местного рынка, выскочила навстречу своим спасителям. С Конаном она обменялась лишь долгим поцелуем и не стала ни о чем расспрашивать.

— Ты идешь, гордо подняв голову, следов плетей не видно. Видимо, самое страшное тебя миновало. Надеюсь, мои молитвы Пророку тоже возымели свое действие, — сообщил Бабрак, обнимая киммерийца.

— Ах, вот кому я обязан своей судьбой. Значит, это Тарим надоумил наше начальство предоставить Красным Повязкам наказать меня.

— Не бойся ничего, Конан, — сказал Бабрак. — Если потребуется — я встану рядом с тобой против всего отряда этих убийц! Тарим учит нас защищать правду.

— Ладно, за себя я уж как-нибудь постою, — сказал Конан, усаживаясь в тени на веранде, — но если со мной что-нибудь случится, я попрошу вас позаботиться о Сарии. У нее нет родных и никакого дома, кроме этого.

— Неужели это так, девочка? — удивился Юма. — А где же твой клан, твое племя?

— У меня нет никого. — Девушка села на циновку, поджав под себя ноги. — Сколько я себя помню, я всегда росла в джунглях — в шатрах и храмах при учениках Моджурны. И лишь недавно я узнала, что меня растят, чтобы принести в жертву. Теперь, когда я избежала предназначенной мне участи, мои сестры и ученики Моджурны не примут меня обратно.

— Даже учитывая все эти печальные факты, — заметил Конан, — лучше, что ты осталась жива.

Киммериец подсел к девушке поближе и обнял ее за талию.

— Да, Конан. Жить так здорово! — Она прижалась к нему и поцеловала в шею. — Я видела так мало в своей жизни. А хочется столько всего узнать, сделать.

Неожиданно она замолчала, а затем, резко вскочив, подбежала к очагу и поставила на горящие угли несколько горшков.

— Хорошая девушка, — сказал Юма, наблюдая за ее работой.

— И не говори. Похоже, она меня просто околдовала, — честно признался Конан. — Она уже опустошила мой кошелек, а я ничего не имею против. Все, что она купила для дома, полезно, по крайней мере красиво. Она умеет сделать жизнь удобней.

— Ну ладно, обитатели благословенного дома, — сказал со вздохом Бабрак. — Прошу прощения, но вынужден откланяться. Второй колокол уже отыграл, а я не рискну опаздывать на развод караула. Оставляю вас наедине с вашим ужином, — юноша улыбнулся, — сдается мне, это будет не совсем то, к чему мы привыкли в солдатской столовой.

Попрощавшись с Сарией, Бабрак спустился с веранды и пошел в лагерь.

Конан проводил его взглядом и протянул руку к фляге с местным вином. Ему уже давно не терпелось сделать пару глотков, но в присутствии трезвенника Бабрака он решил подождать. Хлебнув вина, Конан поинтересовался:

— Интересно, на что рассчитывает Бабрак? Неужели он и вправду думает, что сумеет обратить нас в свою веру?

— Кто его знает? — сказал Юма, протягивая руку за флягой. — Но парень он хороший. Слишком хороший для Венджипура.

Фляга переходила из рук в руки, и к тому моменту, когда Сария объявила, что ужин готов, в головах у приятелей уже стоял изрядный шум. Пол веранды больше не казался им таким ровным. Пошатываясь, киммериец подошел к очагу и взял голыми руками горячий горшок. Не желая демонстрировать свою глупость, он с показным равнодушием донес горшок и поставил его на место. Когда горшки были установлены в центре передней комнаты дома и Сария сняла с них крышки, из них вырвались клубы ароматного пара, напоминающего появление джиннов в восточных пустынях.

— Выглядит аппетитно, — заявил Юма, — чем-то напоминает то, что я ел дома в детстве.

При всем этом чернокожий воин разглядывал еду с некоторым недоверием.

— Пахнет вкуснее, чем вареное с бобами мясо мула, которым нас кормят в казарме, — добавил он, принюхавшись и садясь на циновку рядом с горшками.

— Ну, девочка, признавайся, из чего это сделано?

— Это маринованный угорь с рынка. Вот печеный корень тсуду, а это вареные клубни осоки.

Сария, орудуя бамбуковой ложкой, проворно разложила еду на банановые листья.

— А это свежевяленые кузнечики. Я их Покупала утром еще живыми. Очень свежие.

— М-да… Непривычно, — заметил Конан, внимательно осматривая со всех сторон выданную ему импровизированную тарелку. — Это действительно едят здесь, в Вендии?

— Да, и я подобрала продукты специально для тебя. Угорь придаст тебе ловкости, а кузнечики усиливают… мужскую страсть, — покраснев, ответила девушка.

— Ну, я не могу пропустить такое угощение. — Закатив глаза, Юма принял причитающуюся ему зеленую тарелку.

Понюхав еще раз, кушит зажмурил глаза и отправил в рот первый кусок. Через мгновение он уже скакал по комнате, заливая себе рот чуть ли не кипящим чаем. Наконец он смог вздохнуть:

— Может быть, чуть многовато перца, Сария? Но вкусно, девочка, вкусно.

— Нет, редкое блюдо, несомненно редкое, — повторял Конан, внимательно разглядывая кузнечика, которого держал двумя пальцами. Оборвав насекомому пару самых больших ног, киммериец отправил его в рот. Кузнечик чем-то напоминал креветок с моря Вилайет; пожалуй, он был даже вкуснее, но перец! Перец плюс какие-то местные травы и корешки! Слезы выступили на глазах у Конана, когда он, не жуя, проглотил первого кузнечика. Глоток вина, казалось, только добавил огня во рту.

Между тем Сария принялась за ужин, ловко орудуя маленькой бамбуковой ложечкой. Конан и Юма последовали ее примеру, найдя остальные блюда более съедобными. Угорь был нежен и в меру остр, а овощи благоухали не столь жгучими специями.

— Отлично! Какая вкуснотища! — не уставая, повторял Юма. — Похоже на то, что едят в моей стране на побережье. Сколько лет я не видел ничего подобного.

— Мы в Киммерии тоже едим грубую пищу, — сказал Конан, потягивая ароматный чай, — после нее можно привыкнуть к любой еде, даже к этому адскому зелью. И туранская армия была бы намного мобильнее и сильнее, если бы могла переходить на местные продукты, покупая их или выменивая, вместо того чтобы везти в такую даль караванами.

— Это правда, продовольственные караваны — легкая добыча для противника, — согласился Юма, ковыряя в зубах щепочкой. — Но ты попробуй заставить туранцев жрать рис — основное местное блюдо. Гиблое дело! Кому от него плохо, кого тошнит, и всем не нравится. Лично я ничего не имею против. Вообще надо глядеть на проблему шире: туранцы, жители пустыни, с трудом привыкают к Вендии. Их лошади дохнут от влажной духоты, стальные клинки ржавеют на глазах, да и сами они через одного болеют страшными местными болезнями.

— Да, здесь гниет не только железо, — сказал Конан, добавляя в чай вина. — Гниет и человеческое тело. Грибок и проказа сжирают человека, начиная с любой самой крошечной ранки, а то и без нее. Достаточно булавочного укола, чтобы человек подхватил какую-нибудь заразу. Мне повезло, что этот шрам заживает так быстро. — Киммериец помахал в воздухе перевязанной рукой. — Проклятая жара, дожди, грязь высасывают из человека силы, как комары — кровь. Но стоит обычному цивилизованному туранцу пробыть здесь пару сезонов и при этом не сдохнуть, как он перестает все это замечать и уже не обращает внимания на муравья с кулак величиной, впившегося ему в горло.

— А ты, Конан, — спросил его Юма, — останешься ли ты тем, кто ты есть сейчас, после двух лет в Вендии? Какое средство ты держишь про запас? Быстроногого верблюда, который увезет тебя на запад, в Иранистан?

Конан рассмеялся:

— Нет, Юма, нет. Таким, как мы, здесь самое место. Ты только посмотри: любая эпидемия — это наш шанс. Отравление в офицерской столовой — тоже. Чем дальше, тем больше здесь будут нужны опытные офицеры, не слишком привязанные к образу жизни туранских аристократов. Кому, как не нам, занять эти места? Не за этим ли мы ввязались в чужую войну?

— Ты так думаешь? — с сомнением протянул Юма, задумчиво разглядывая опустошенную тарелку. — Неужели ты считаешь, что для улучшения ситуации в Веджипуре не хватает только опыта и храбрости офицеров? Что ты сам можешь предложить?

— Я? Много чего. — Взмахнув кружкой, Конан расплескал по полу вино. — Во-первых, я бы сменил систему питания, как мы уже говорили, чтобы наши войска не зависели от поставок из Турана. Собрал бы всех лучших местных поваров — таких, как Сария, — и лекарей. В конце концов, они-то знают, почему хвонги не дохнут от болезней, косящих наших солдат. Нужно сменить форму и подготовку солдат. Да что там — всю тактику! Ну на кой ляд нужна здесь, в зловонном болоте и непролазном лесу, кавалерия? Нужно создать силу, которая не только выиграет войну, но и сможет поддерживать мир. Но все эти перемены — лишь малая часть того…

Настала очередь Юмы от души посмеяться.

— Хватит, Конан. Ты хоть сам-то понял, чего нагородил? Как ты собираешься реализовать все свои проекты? Твои же подчиненные возьмутся за тебя с большим рвением, чем за хвонгов. Попробуй предложи туранским солдатам ужин наподобие того, что мы ели сегодня. Они объявят эту еду нечистой, плюнут в тарелки и отставят их. Пожалуйста, Сария, это я не в обиду твоим кулинарным способностям. — Юма бросил извиняющийся взгляд на внимательно слушающую его девушку.

— Нет, Конан, — продолжил Юма. — В этом мире есть много плохого. Но стоит затеять какое-либо улучшение, как все становится еще хуже. Эта война — прекрасный тому пример. Не ищи в ней славы, умоляю тебя. Будь настолько маленьким и незаметным, насколько можешь. Выполняй приказы и еще более точно следуй местным традициям. Не высовывайся, не вызывайся добровольцем. Ты уже понял, чего стоит привлечь к себе лишнее внимание. Худшее, что может случиться на этой войне, — это оказаться на ней героем.

Конан рассмеялся и покачал головой:

— Эх, Юма, Юма! Если бы я хоть мог поверить, что ты день проживешь по этим чертовым правилам, которые ты мне расписал… Нет, нет, нет и еще раз нет. И мы оба знаем об этом. — Конан переполз по циновке поближе к другу и положил руку ему на плечо. — Для таких людей, как мы, Юма, нет пределов! Скажи, ты когда-нибудь играл в шахматы по правилам стигийских мудрецов? Ну, там, где пешка может стать королем? — Конан внимательно посмотрел в глаза другу.

— Конан, я не шучу. — Юма с беспокойством бросил взгляд на приоткрытую дверь. — Ты знаешь, как опасны даже шутки на эту тему. Так что давай поговорим о чем-нибудь другом. Разве ты не видишь, что Вендия готова породить столько страданий, что ни одна армия не сможет их переварить и остаться целой? Мы должны удержаться на плаву и не оказаться проглоченными этим чудовищем вместе с остальными.

Друзья еще долго обсуждали самые разные темы. Спустился вечер. Сначала Конан и Юма отправились во двор, а затем, когда пошел дождь, вновь поднялись на веранду и еще долго сидели, болтая, отгородившись от всего мира прозрачной шуршащей стеной.

Когда сквозь тучи на горизонте мелькнули красные лучи садящегося в залив солнца, Юма ушел в лагерь, прыгая с камня на камень, чтобы не измазать в липкой грязи сандалии. Конан вошел в дом и задвинул засов на бамбуковой двери, а затем прошел во вторую комнату через занавешенный портьерой дверной проем.

Сария ждала его. Их спальня была украшена цветами. Последние лучи заходящего солнца веером разлетелись по циновкам на полу и бамбуковым стенам. Воздух уже наполнился вечерним ароматом влажной земли. Конан знал, что аромат некоторых местных цветов дает эффект, похожий на тот, что дает лотос, только гораздо слабее. Видимо, какие-то дурманящие ростки были вставлены Сарией в букеты. Пьянящий аромат обострил все чувства киммерийца, который застыл на месте, глядя, как Сария стягивает через голову свое ярко-синее платье. Ее тело, гибкое, как стебель лилии, отливало янтарным светом в вечернем полумраке.

Киммериец подошел к девушке, обнял ее и, легким движением подняв, понес к большому гамаку, висевшему в комнате. Покачивающееся воздушное ложе стало последней каплей, обострившей их чувства. Два молодых красивых тела слились в едином порыве страсти.

Сария постепенно привыкла к обязанностям и радостям ее новой жизни. Здесь, в этом мире, ей приходилось больше заниматься хозяйством, но ведь и сам мир — огромный и разнообразный — заслуживал некоторых трудов, чтобы жить в нем. Не зная, сколько продлится их с Конаном счастье, она полностью отдалась своему чувству, не думая о будущем.

Конечно, вокруг было много опасностей, но Сария верила, что нет такого зла, с которым Конан не справился бы. Она знала, что даже после тяжелого боя и долгих, изматывающих занятий любовью он спит не более крепко, чем пантера, охраняющая своих детенышей. Сария часто слышала сквозь сон, как он просыпается от малейшего звука за стенами хижины, а иногда и выскальзывает из гамака и со сверхъестественной легкостью в полной тишине исчезает за окном спальни, сжимая в руках кинжал.

Однажды после такого возвращения она почувствовала еще свежий медный запах крови, исходивший от Конана. Сария поняла, что его ярость и смелость или спасут их и в будущем, или погубят обоих. Будь что будет. Она любит его — и это главное.

ГЛАВА 6. СЛОНОВИЙ ПАТРУЛЬ

Мокрые листья хлестали по лицам наездников, обрушивая на шеи и тела людей целые потоки воды. Капли сбегали, словно быстрые насекомые, по коже под грудными и спинными пластинами доспехов. Никто не обращал на воду внимания — она не охлаждала, не согревала тела, давно привыкшие к температуре окружающего воздуха.

Под ногами солдат колыхалась, словно на волнах, небольшая платформа, укрепленная на спине слона. Время от времени хобот животного змеей взлетал вверх, чтобы ухватить особо аппетитную ветку; тогда наездники принимали форменный душ.

— Эй, Тхан! Смотри по сторонам! — В раздражении Конан даже ткнул погонщика в плечо. Погонщик сидел ниже, верхом на шее животного, и ему доставалось куда меньше воды. — Веди свою зверюгу в обход деревьев! Или я тебе устрою!

Едва ли вендиец понял сказанное ему Конаном на туранском языке с сильным северным акцентом. Погонщик лишь пожал худыми плечами и взмахнул своим жезлом с бронзовымнаконечником. Ритм шагов слона ничуть не изменился, а ветви все так же продолжали хлестать наездников по лицам.

— Вряд ли удастся что-то изменить, сержант. — Лучник по имени Калак, говорил на чистом, красивом туранском. — Слоны пролезают сквозь мокрые заросли, чтобы охладиться, а кроме того, чтобы набить желудок, — улыбаясь из-под густых бровей, объяснил он киммерийцу. — Погонщики, по-моему, вообще только делают вид, что управляют ими. Эти серые великаны всегда себе на уме.

Конан пробурчал, вглядываясь в заросли:

— Замечательные зверушки, но меня сейчас больше волнует наш противник. В этих зарослях мы не заметим ни ловушку, ни засаду. Может быть, твои мудрые создания сами позаботятся об этом?

— Они-то? — Калак удивленно поднял брови. — Да им до наших войн дела не больше, чем до мух, вертящихся вокруг их задниц! — Калак, довольный своей шуткой, рассмеялся во весь голос. Его смех подхватил третий наездник — Муймур, сидевший у задней ограды помоста. Неожиданно лицо Калака вновь стало серьезным. — Правда, сержант, здесь нечего бояться ловушек. Я же сказал, что наш слоник себе на уме.

Конан искоса взглянул на Калака. Он уважал этого солдата, хотя и знал, что парень балуется лотосом. И сейчас частью своей легкости и остроумия он был обязан дурманящему порошку. Но поделать с этим киммериец ничего не мог. Оставалось только крутить головой и внимательно всматриваться в заросли по обеим сторонам.

В этой духоте солдаты оставляли на себе минимум одежды и доспехов, подставляя голые руки и ноги тучам комаров и вражеским дротикам. Безопасность шла в ущерб прохладе и подвижности. Шлемы и верхняя половина доспехов должны были прикрыть самые уязвимые части тела, а ниже пояса защитой служило дно помоста и брюхо гигантского зверя. По обе стороны помоста на невысоком ограждении были установлены крепления для арбалетов, легко и быстро взводящихся при помощи специального рычага. Костяные зажимы удерживали стрелы у бортов. При этом арбалеты крепились таким образом, чтобы была возможность поразить цель у самых ног слона.

Слон, на котором ехал Конан, был самым большим из трех в его отряде. Кроме слонов, за сержантом шли около полусотни воинов с копьями и мечами. Замыкали колонну четыре всадника на полумертвых от жары лошадях. Если патрулю встречались крупные силы противника, то делом отряда было ввязаться в бой, а тем временем всадники должны были скакать в форт за подкреплением.

Даже наездники, сидящие на спинах слонов, не чувствовали себя в безопасности, несмотря на частокол стрел и копий на помосте. Конан поймал себя на том, что был бы рад, если бы враг не захотел повстречаться им сегодня. Киммерийцу очень не хотелось принимать бой в этих неравных условиях — когда одна сторона фактически не видит противника. Конечно, маленький отряд хвонгов можно было бы смять и растоптать, но маленький отряд не станет и связываться с патрулем, а преспокойно исчезнет в джунглях. Было бы лучше сегодня ограничить доклад о патрулировании кратким сообщением о проведенной разведке местности за холмами и демонстрации силы короля Йилдиза в нескольких отдаленных деревнях. Больше всего Конан опасался неорганизованного налета большой толпы мятежников, которые могли появиться в любую секунду. Этим дикарям ничего не стоит наброситься на небольшой отряд патруля, а почувствовав сопротивление, вновь раствориться в джунглях.

Но пока что джунгли не проявляли враждебности к патрулю. Поросшие лесом склоны холмов медленно ложились под неторопливо переставляемые ноги слонов. Время от времени сплошная стена бамбука и лиан расступалась, открывая взору туранцев небольшие поляны, поросшие цветами. Иногда им попадались и деревни — небольшие группки жалких лачуг посреди рисовых полей в заболоченных долинах. Крестьяне-рисоводы с темной, почти черной кожей внимательным долгим взглядом провожали проходящий мимо них отряд.

Патруль получил задание пройтись по сети лесных троп к северу от форта. Не имея достаточных ориентиров, Конан доверил своему слону поиск дороги. Время от времени киммериец безуспешно пытался сверить местность с картой, которую ему выдал капитан. Иногда ему казалось, что он видит тропу перед собой, а порой было впечатление, что слон лезет напролом через самую чащу. В одном месте под ногами слона показались плиты какой-то древней мощеной дороги. Несколько обвитых лианами колонн, словно слепые странники, проплыли мимо. Конан с подозрением поглядывал вокруг, всячески напоминая себе, что храм Моджурны находится совсем в другом месте.

Когда колонна приблизилась к повороту древней дороги, первый слон остановился у одной из плит, почти скрытых диким виноградом и лианами. Погонщик не сделал ни малейшего усилия, чтобы подогнать животное, а, наоборот, уселся поудобнее и приготовился терпеливо ждать. В это время второй слон протиснулся вперед и встал рядом с первым, словно серый демон в сверкающей медной маске, защищающей его морду во время боя. Розовый кончик хобота потянулся к тому месту, над которым опустил голову первый исполин.

— Что там так заинтересовало наших зверей? Почему мы остановились?

Не переставая вглядываться в джунгли, Конан повторил вопрос по-турански и по-вендийски. Не обращая на людей внимания, первый слон аккуратно убрал хоботом все растения с каменной плиты, открыв выбитые на ней символы. Киммериец увидел, как влажный пальцеподобный кончик хобота проскользил по изгибам одного из символов — свернутой в тройную петлю линии с опущенными вниз концами.

— Не забывай, сержант, что этот зверь во много раз старше нас с тобой, — раздался над ухом Конана шепот Калака, говорившего без всякой иронии. — У слонов тоже есть свои боги, данные им древними обитателями этого леса. Лучше не мешать им отдать дань уважения их высшим силам.

Не будучи уверенным, что все происходящее не затеяно только чтобы разыграть его, Конан предпочел больше ни о чем не спрашивать. Вскоре животное тяжело вздохнуло и зашагало по тропе дальше, а на его место встал второй слон, также принявшийся чертить кончиком хобота, повторяя узоры на камне.

Киммериец приказал погонщику остановиться и подождать, пока растянувшаяся колонна не соберется вместе. Конан понимал, что пехота будет рада передышке, — ведь слоны, даже в броне доспехов и груженные оружием, задавали довольно высокий темп марша. В ожидании Конан встал на помосте, чтобы потянуться, и вдруг заметил впереди какое-то движение. Присмотревшись, он понял, что это цепочка местных жителей с корзинами на головах движется им навстречу в сотне шагов впереди.

Конан тотчас же хлопнул обоих своих спутников по плечу в молчаливом предупреждении, а затем шепотом приказал Муймуру спуститься со слона и передать всем остальным приказ сержанта: слоны должны продвинуться немного вперед по обе стороны от тропы. Фаланга копьеносцев занимала позицию на тропе чуть сзади. Последний приказ Муймур должен был передать кавалеристам. Двоих Конан отсылал в форт за подмогой, а двое оставшихся должны были двигаться вплотную за слонами, чтобы, получив новый приказ, не теряя времени, отправиться исполнять его.

Калак устанавливал и заряжал арбалеты, пока Конан продолжал напряженно высматривать противника впереди. Он хотел приказать Тхану загнать слона подальше в чащу, прочь с тропы, но было поздно: противник подошел уже слишком близко, и треск ломаемых пятящимся слоном веток все равно предупредил бы его об опасности.

Догадка Конана оказалась верной. Это были мятежники — воины племени хвонгов и вооруженные крестьяне из других племен в куртках цвета зелени джунглей. С криками удивления мятежники побросали свои корзины и, выхватив оружие, приготовились к бою, рассыпавшись по обе стороны тропы. За их спинами раздался тонкий свист деревянной флейты — несомненно, сигнал предупреждения.

— Вперед, воины Турана! Смерть врагам!

Крик Конана заглушили хлестнувшие киммерийца по лицу ветки — это Тхан погнал слона вперед. Но пехотинцы-копьеносцы услышали команду и бросились в атаку, воодушевляя себя воинственными криками. Подгоняемые погонщиками слоны вытянули хоботы и протяжно затрубили. Вибрация гигантских легких ощущалась даже сквозь бамбуковый помост. Казалось, что от этого рева сотрясается весь лес. Испуганные таким напором, многие крестьяне-мятежники побросали оружие и в панике разбежались по джунглям.

Слон Конана, обогнав пехоту, пронесся по брошенным мешкам с рисом и тюкам одежды, и вскоре крик первой жертвы, раздавленной могучими ногами животного, возвестил о начале боя. Не останавливаясь, приученный к участию в сражениях слон нагнал следующую группу убегающих противников, которые в несколько мгновений были раздавлены, вспороты гигантскими бивнями с бронзовыми наконечниками или с силой брошены хоботом о стволы деревьев.

Рев разъяренного видом крови зверя превратил вопли раздавленных жертв в ужасающую пантомиму. Этой бойней всецело руководил Тхан, все так же сидевший на шее слона и выкрикивавший ему в уши команды и одобрение.

Все это время Конан пытался помочь зверю, но стоило ему навести арбалет на намеченную жертву, как она исчезала из поля зрения, отброшенная хоботом или раздавленная гигантскими ногами.

— Лучше приготовиться к отражению атак сбоку, — сказал Калак, внимательно следивший за манипуляциями киммерийца. — А так мы только рискуем прострелить нашему великану хобот или, что более вероятно, уши, а то и угробить погонщика.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Конан, переставляя тяжелый арбалет и укрепляя его на другом борту помоста. — В любом случае скоро у нас будет полно мишеней.

Впереди показались две цепи воинов-хвонгов, рассыпавшиеся вдоль тропы и, судя по всему, не собиравшиеся в панике бежать вслед за своими союзниками-селянами. Противник был вооружен бронзовыми топорами, копьями и дротиками и, судя по слаженности действий, имел опыт боев с туранскими войсками в джунглях.

— Опытные ребята, — кивнул в сторону противника Конан, — хорошо, что наши успели перестроиться в фалангу. Но и слонам не мешало бы ударить одновременно.

Но первый слон, разгоряченный видом крови, двигался быстрее, чем его собратья, продирающиеся сквозь густые заросли вдоль тропы.

По команде Конана Тхан остановил зверя и подождал остальных. И лишь когда все слоны оказались на одном уровне, а пехота подошла к ним вплотную, раздалась команда:

— Ребята, за Тарима и Йилдиза — в атаку!

Вместе с последними звуками своего голоса Конан почувствовал, как его слон резко рванулся вперед. На этот раз противник оказался по бокам животного. На обеих сторонах помоста почти одновременно щелкнули арбалеты. Уже вторая стрела киммерийца нашла свою цель — один из хвонгов покатился по земле, хватаясь руками за торчащее из-под ребер древко.

Дюжина стремительных бесшумных смертей слетела со спины огромного животного, но затем противники сошлись так близко, что, выстрелив из арбалета, можно было угодить в своего пехотинца. Из-за кустов к бокам слонов потянулись копья с бронзовыми наконечниками, но пока что звери в основном сами справлялись с угрожающими им противниками.

Чтобы рассвирепевший зверь ненароком не раздавил своих пехотинцев, Конан приказал Тхану держать животных почти на корпус впереди строя туранцев.

Оставив арбалеты, Конан и Калак взяли в руки длинные копья, чтобы не дать хвонгам возможности подобраться вплотную к незащищенному брюху и ногам слона. Копья и колья противника то и дело мелькали внизу. Дротики со свистом пролетали рядом с наездниками, иногда ударяясь в их доспехи. Впереди Тхан орудовал своим жезлом с бронзовым наконечником как дубинкой, отбиваясь от нападающих, а сам слон, схватив одного из хвонгов хоботом, расшвыривал остальных его телом. Туранские пехотинцы, опасаясь попасть слону под «горячий хобот», все же старались прикрыть уязвимые, не прикрытые доспехами брюхо и зад зверя.

Несмотря на безудержный натиск туранцев, мятежники не собирались не только бежать, но и отступать. Одна группа, ощетинившаяся копьями, перекрыла тропу, а две другие бросились в стороны, чтобы зайти с флангов.

— Биссмиллах! — воскликнул Калак. — Никогда не видел такую орду этих проклятых обезьян!

Конан посмотрел в сторону, куда показывал Калак, и увидел двигающиеся в их направлении сотни голов и наконечников копий.

— Кром! Мы, наверное, наткнулись на один из самых больших отрядов мятежников на марше. — Конан поискал глазами своего вестового. — Муймур, отправляй оставшихся всадников в форт. Пусть сообщат, что дело серьезное. Кавалерию нужно выслать немедленно, а за ней — слонов и пехоту.

Муймур, шедший в общем строю рядом с командирским слоном, поднял голову и крикнул:

— Всадников уже нет, сержант! Они ускакали! Шариф приказал кавалеристам не участвовать в подобных схватках. Он их для чего-то другого бережет.

— Мерзавцы! Бесполезные, ни на что не годные трусы!.. Ладно, посылай гонцов! — Отложив копье, Конан перегнулся через ограждение помоста и негромко сказал: — Найди тех, кто знает кратчайшую дорогу к форту. Пусть передадут капитану Мураду, что мы ввязались в бой по меньшей мере с тысячей хвонгов.

— Есть, сержант!

Муймур скрылся в зарослях, а Конан едва успел подхватить копье, чтобы отразить новый натиск мятежников, уже облепивших, как мухи, бивни и хобот слона.

Пехоте приходилось, пожалуй, еще жарче. Преимущество туранцев в выучке и умении держать строй было почти потеряно из-за множества препятствий в виде деревьев и кустарников. Хвонги отступали, выжидая момент, когда строй разомкнется, и бросались несколько человек на одного туранца, тыкая в него копьями и размахивая длинными, чуть изогнутыми ножами. Доспехи защищали от большинства таких атак, но неизбежно то тут, то там туранские воины падали, не сумев отразить натиск дюжины-полутора хвонгов. А противник, похоже, не считался с потерями и был готов платить десятком своих погибших за одного туранца.

Конан увидел, как трое его пехотинцев скрылись за толстым стволом дерева, а появились из-за него уже вдвоем.

— Кром! — воскликнул Конан и, повернувшись к Калаку, прокричал: — Во что бы то ни стало нужно атаковать! Слоны не годятся для отступления. Стоит развернуться — и от первого же дротика в заднице они, обезумев, передавят всех наших. Остается только пробиваться вперед!

— Отличный план, — съехидничал Калак, выпуская стрелу в группу хвонгов и вновь заряжая арбалет. — Но эти обезьяны не собираются помогать нам в его исполнении. Никогда не видел, чтобы они сражались так упорно, Тарим подери их!

— Они пытаются соорудить что-то вроде строя, но это больше похоже на толпу, — заметил Конан и наклонился к голове слона, чтобы спросить погонщика: — Слушай, нужно попытаться прорваться сквозь эту кучу обезьян на тропе. Главное, не дать им организовать атаку. Твой слон сможет прорваться через эту груду копий и топоров?

Загадочно улыбнувшись, смуглый погонщик развернулся и дотянулся до переднего края помоста. Дернув за какую-то веревку, он сорвал кусок ткани, закрывавший никогда раньше не виданное Конаном оружие — огромный широкий обоюдоострый бронзовый клинок с толстенной рукоятью, обмотанной грубой кожей, с широким кольцом у основания. Тхан перехватил своим жезлом хобот слона и подвел изогнувшуюся серую змею к лежащему поперек слоновьей спины оружию. Крепко схватив рукоятку хоботом, слон поднял клинок высоко в воздух. Удивленные возгласы послышались с обеих сторон линии боя. Огромный зверь, прикрываемый сзади бегущими пехотинцами, бросился в атаку.

Сбившиеся в кучу хвонги и крестьяне перекрыли тропу, лишив себя маневренности и возможности спастись бегством.

Одним взмахом гигантского, в рост человека, клинка слон расчистил себе дорогу, снеся первый ряд противников, ощетинившийся копьями и топорами. Словно коса по траве, прошлось бронзовое лезвие по частоколу копий, с равной легкостью перерубая древки и отсекая держащие их руки. В воздух ударили фонтаны крови. Прежде чем остальные мятежники успели приготовиться к защите, слон ворвался в их гущу, топча живых и мертвых и настигая убегающих окровавленным великанским мечом.

Все это время Конан и Калак занимались тем, что орудовали копьями, словно рыбаки острогами во время нереста рыбы. В этой бойне ни единого дротика не было направлено в их сторону. Находясь в относительной безопасности, Конан успел оглядеться и с удовлетворением отметил, что рядом с другими слонами образовались такие же кровавые воронки.

— Вот так и будем продолжать! — крикнул Конан, вонзая копье в очередную жертву. Оружие крепко застряло в теле, и киммериец не стал тратить время на то, чтобы выдернуть его. Отпустив древко, он выхватил из чехла на помосте другое копье. — Если слоны будут продвигаться вдоль линии пехоты, они не дадут хвонгам собраться и организовать отпор. Тогда нашим людям будет легче держать строй и рубить этих обезьян.

Однако сержант-киммериец был вынужден временно прекратить наступление. Преследуя противника, его слон налетел на дерево, почти выворотив его с корнем, да так и остался стоять, выпустив свое оружие. Его бока ходили ходуном, броня на морде превратилась в сплошную кровавую маску. А хвонги еще долго продолжали убегать, несмотря на то что туранская пехота остановилась рядом со слонами.

— Слонам нужна передышка, — объявил Конан солдатам, — когда они очухаются, мы погоним хвонгов дальше. А пока берегитесь их контратак. И не забудьте — нам предстоит долгий бой, прежде чем подойдет подкрепление.

Несколько часов спустя на глазах Конана погиб Муймур, пронзенный копьем, воткнувшимся в него между передней и задней пластинами доспехов. Калак был уже мертв; прямо ему в глаз вонзился дротик, скорее всего отравленный. Вдвоем с Тханом Конан продолжал разить врагов со спины измученного зверя, возглавляя атаку ради атаки, без ясной цели, лишь бы не подставлять врагу спину. Стреляя поочередно из обоих арбалетов, Конан посылал последние драгоценные стрелы в мелькающие среди зарослей тени.

Киммериец не знал, скольких людей он убил за этот день. Десятки. Может быть, сотню? И это собственноручно, не считая уничтоженных слоном под его командой. Но и туранский отряд основательно поредел. Один из трех измученных слонов оказался на какие-то мгновения без прикрытия и рухнул под градом копий, вонзившихся ему в брюхо, и ударов топорами по ногам. Конан не видел вокруг ни единого рубежа, за который можно было бы зацепиться, чтобы перейти к обороне. Оставалось только перестроиться в каре со слонами в центре строя и дожидаться темноты.

В десятый раз за день измученный слон остановился у какой-то лужи и втянул хоботом воду. Затем, изогнув его, животное обдало себя и сидевших на его спине людей теплым душем. Сквозь водяную пелену киммериец увидел, как Тхан рухнул на землю, пронзенный бронзовым наконечником вражеского копья.

Схватив меч, Конан прыгнул с помоста, чтобы броситься на помощь погонщику. В этот миг другое копье вонзилось ему в ногу. Киммериец почувствовал, как оно прошло сквозь мышцу, вызвало сильную боль, скользнув по кости, и вышло с другой стороны, проткнув бедро насквозь. Конан успел полоснуть своего противника лезвием ятагана по лицу и рухнул на землю. Тхана не было видно. Но слон по-прежнему стоял на месте, и киммериец увидел, как огромный зверь продолжил свое дело, схватив одного из хвонгов хоботом и бросив его с размаху на землю.

Больше Конан не видел ничего. Боль ослепила его, заполнив все тело. Киммериец, не удержавшись, разжал зубы и испустил дикий, волчий рев. Словно обжигающая кислота понеслась по его венам, заставляя судорожно дергаться все тело. Киммериец сколько мог сопротивлялся этой всепроникающей, парализующей боли от яда, оставленного в ране отравленным наконечником копья, стараясь не потерять сознание.

Собрав все силы, Конан сел, вырвал копье из рук мертвого противника и несколькими ударами ятагана перерубил древко у самой раны. Из ноги остался торчать бамбуковый обрубок и острие бронзового наконечника с другой стороны. Прикинув, Конан решил не сразу вытаскивать его из раны, чтобы не потерять еще больше крови. Расстегнув перевязь и сняв с нее ножны, Конан перетянул ремнем ногу выше раны, сжав ее до головокружения.

Затем, подложив под торчащий из ноги наконечник копья ножны, киммериец стал обеими руками прижимать ногу к земле. Обрубок копья зашевелился, вызывая страшную боль, и медленно пополз прочь из раны. Звериный рев вырывался из груди человека, и, когда наконечник все же вышел наружу, Конан не выдержал и потерял сознание.

Шариф Джафар стоял на узком помосте за частоколом и всматривался в джунгли, казавшиеся сплошной черной стеной в предзакатных сумерках. Будь на помосте побольше места, Джафар ходил бы из угла в угол. Не имея возможности успокоить нервы таким образом, он выражал свою взволнованность, комментируя свои наблюдения стоящему рядом капитану Мураду:

— Никакого движения. Ни одного человека с той стороны. Ни наших солдат, ни противников. И никаких известий. Может быть, стоит послать батарею слонов с зажженными на их спинах факелами, чтобы обыскать окрестности в этом секторе? А вдруг кто-нибудь заблудился или, раненный, не может добраться до форта?

— Я бы не советовал. Небольшой отряд с факелами будет хорошо заметен противнику и в темноте может стать легкой добычей для него. Там, где противник действует партизанскими методами на своей земле, нельзя распылять силы. Лучше было бы выслать большое подкрепление ввязавшемуся в бой патрулю еще днем, как я предлагал.

— Это был бы уже перебор, я уверен! — Молодой шариф упрямо мотнул головой. — Вестовые всадники не сообщили ничего ужасающего. Трех десятков кавалеристов за глаза хватит, чтобы разогнать любую стаю обезьян, встретившуюся патрулю варвара из Киммерии.

— Если они еще нашли его в джунглях, — усомнился Мурад. — А что прикажете делать с гонцом, который еле дополз до ворот, истекая кровью, и сообщил, что патрулю Конана противостоит тысяча хвонгов?

— Чушь! У страха глаза велики! А может быть, это бред, вызванный ядом, попавшим в рану с отравленной стрелы. И все же этот настырный сержант Юма настоял на том, чтобы со своим отделением отправиться на помощь своему дружку. Дружба дружбой, но зря я ему разрешил. — Шариф говорил все громче и громче, словно пытаясь убедить в своей правоте самого себя. — Не забывайте, капитан, помимо лесных засад нам угрожают и другие опасности. Эта резня может быть устроена хвонгами специально, чтобы выманить из форта побольше наших солдат.

— Да как же они могли организовать там засаду, если вы сами только сегодня утром определили патрулю задачу и маршрут! — Мурад тяжело вздохнул. — Неужели вы не понимаете, что сила форта как раз в том, что его можно защищать малыми силами против больших сил неприятеля! А нарвавшемуся на противника патрулю следовало отправить на помощь основной полк, как и положено. Скорее всего, наши солдаты наткнулись на основные силы армии хвонгов. Что толку посылать туда эскадрон кавалерии или отделение Юмы? Здесь нельзя действовать полумерами.

— Капитан, не забывайтесь! Безусловно, ваше мнение имеет некоторую ценность благодаря вашему опыту. Но мое мнение важнее, потому что я не только старше вас по званию, но и являюсь аристократом по рождению! Вам следовало бы повежливее высказывать свою точку зрения начальству! — Шариф самодовольно оглядел капитана с ног до головы, даже не обратив внимания на гнев, застывший в глазах Мурада.

Помолчав и не дождавшись ответа от своего подчиненного, Джафар заявил:

— В конце концов, небольшой отряд, тройка слонов — невелика потеря, даже если они погибнут все до единого. Не вы ли учили меня, капитан, что офицер должен привыкать распоряжаться жизнью солдат, посылая их, если надо, на верную смерть?

Капитан кивнул, а затем спросил:

— А что будем делать с секретным приказом, полученным сегодня?

Джафар нахмурился, а затем деланно рассмеялся:

— Кто бы мог подумать! Надо же — именно сегодня получить приказ побеспокоиться о том, чтобы этот варвар-наемник оставался цел и невредим, потому что на него имеет какие-то виды королевский штаб. Что ж, ничего не попишешь, придется написать рапорт Аболхассану, что его экзотический любимчик пал как герой. И, честно говоря, такой поворот дела мне больше по душе, чем повышенное внимание штабных генералов к одному из моих подчиненных… Стоп, а что это там двигается? — Шариф пристально уставился в какую-то точку на опушке леса. — Стой! Кто идет? Пароль!

На крик Джафара к частоколу бросились солдаты. С обеда гарнизон находился в боевой готовности, а жители деревни перешли под защиту форта. Через несколько мгновений в свете факелов показалась громадная тень приближающегося слона в доспехах. Иссеченное шрамами, залитое кровью животное, тяжело ступая, двигалось к воротам.

— Это один из наших слонов! — сказал Мурад. — Если, — конечно, мятежники не обзавелись ими, добыв как трофей где-нибудь в другом гарнизоне. Он без погонщика, так что будьте осторожны: возможно, это ловушка. Не забывайте наблюдать за джунглями!

Из-за слоновьей туши донесся усталый, слабый голос:

— Капитан, не стреляйте! Свои!

Только сейчас все заметили идущего рядом со слоном человека, чья черная кожа сливалась с темнотой сгустившейся ночи.

— Кто идет?. — раздался окрик дюжины часовых, натянувших тетивы свои арбалетов.

— Сержант Юма! Со мной мои солдаты и несколько человек, оставшихся в живых, из отряда Конана. Мы наткнулись на слона в джунглях и проследовали за ним к форту. Остановить его нам так и не удалось. Только так мы нашли обратную дорогу и не заблудились в темноте.

По мере приближения рядом со слоном показались другие фигуры в шлемах в форме тюрбана.

— Капитан! — раздался крик одного из часовых, наклонившегося над спиной слона, подошедшего вплотную к воротам. — Там на помосте два человека. Скорее всего, они мертвы.

Голос шарифа заставил замолчать всех:

— Сержант Юма, если это, конечно, вы. Постройте своих подчиненных в одну шеренгу, чтобы мы видели ваши лица! Это не моя прихоть, а положенная мера предосторожности.

Через несколько минут ворота были открыты, и солдат впустили внутрь форта. Один из погонщиков успокоил слона и, подведя его к посадочной платформе, усадил на колени. Джафар и Мурад наблюдали, как два тела были перенесены с помоста на большую деревянную площадку, освещенную несколькими факелами.

— Это Тхан, один из лучших наших погонщиков, — мрачно сказал Мурад. — Копье угодило ему в грудь. Но слоны верны своим хозяевам. Они часто подбирают своих погибших погонщиков. Так получилось и на этот раз. А это, — капитан дрожащей рукой убрал с неподвижного лица залитые кровью волосы, — Конан, командир отряда. Истек кровью от раны в бедро. Хотя нет, нога была перетянута жгутом. Значит, отравлен ядом на наконечнике копья. Наверное, он погиб на своем боевом посту, продолжая руководить патрульным отрядом.

— Печально, — пробормотал шариф и шагнул к краю платформы, чтобы обратиться к стоящим вокруг солдатам. — Итак, сержант Конан и его люди погибли в жестоком бою с небольшим, но упорным отрядом противника. Тяжелая потеря для нас, но оправданная ради общего дела, окончательной победы…

— Врешь… жалкий трус! — раздался за спиной шарифа почти загробный голос. Через мгновение голос обрел плоть в виде тяжелой руки, легшей на плечо Джафара. — Ты обещал выслать подкрепление, если мы встретим большой отряд хвонгов! Мы сражались целый день… Я видел, как погибали мои люди!

Все застыли, глядя, как бледнеет от ужаса лицо тарифа, как сильная рука усаживает его на платформу и обхватывает его горло.

Из-за плеча тарифа показалась кровавая маска, в которой с трудом можно было узнать человеческое лицо. Маска рявкнула в ухо Джафара:

— Где твои подкрепления, негодяй? Ты предал нас!

— Прекратить! Отпусти его немедленно!

Капитан Мурад бросился на помощь шарифу и оторвал сжимавшуюся руку Конана от его горла. Двое солдат по знаку капитана снова уложили сержанта на помост. Подскочивший Юма, придерживая своего друга, стал успокаивать его, упрашивая лежать спокойно.

Мурад помог встать шарифу и сказал:

— Яд помутил его разум, шариф.

Затем он обернулся к солдатам и приказал унести Конана в лазарет.

— Попытайтесь его спасти, — не очень уверенно бросил он им вслед.

— Да уж постараемся, — буркнул Юма, подхватывая киммерийца под плечи.

Все это время Джафар только беззвучно шевелил руками и губами, не в силах произнести хоть слово.

— Несите его в лазарет, — приказал Мурад. — Да не тарифа — киммерийца. Приставьте к нему охрану. Не забывайте о его врагах.

Помогая шарифу сойти с платформы, Мурад негромко сказал:

— Хотя в лучшем случае, если он даже выживет, то останется без ноги.

ГЛАВА 7. ВОЙНА КОЛДУНОВ

— Ну, дорогой Улутхан, как наши дела? — раздался насмешливый голос генерала Аболхассана, ступившего на выложенный гранитными звездами пол зала Совета Мудрейших. — Евнухи утверждают, что венджипурские шаманы все так же препятствуют, и небезуспешно, вашим попыткам преодолеть их заклинания. — Остановившись в центре зала под сводом пронзенного лучами солнца купола, генерал торжественно скрестил на груди руки. — Можете ли вы, со всей вашей компанией, хотя бы предсказать день, когда ваша деятельность будет хоть на грош полезна королю?

Асхар и остальные ученики Верховного Колдуна, не поднимая голов, продолжали внимательно изучать древние свитки, вглядываться в магические кристаллы и перебирать другие атрибуты своего ремесла. Но их учитель Улутхан раздраженно отодвинул от себя резной пюпитр красного дерева с несколькими пожелтевшими страницами на нем и взглянул в глаза нахальному гостю:

— Нет, генерал. Я должен признать, что мы не продвинулись ни на шаг вперед, к величайшему сожалению нашего Повелителя. — Бледный, с провалившимися от бессонных ночей глазами, Верховный Колдун недовольно смерил взглядом посетителя, которому он ничуть не уступал в знатности и важности в придворной табели о рангах.

— И хотя, — продолжил колдун, — мы, в отличие от некоторых, неустанно трудимся во исполнение воли нашего великого Повелителя, используя все имеющиеся в нашем распоряжении средства, — при этом Улутхан обвел рукой старинные стеллажи и сундуки с различными колдовскими приспособлениями и талисманами, — все же я не могу заявить, что наши усилия вознаграждены легким или быстрым успехом. При этом я не вижу причин, чтобы наши неудачи, которые являются таковыми и для нашего короля, служили мишенью для легкомысленных шуток и необоснованных оскорблений.

— Ладно, колдун, я не хотел тебя обидеть, — улыбнувшись, Аболхассан пожал плечами, но не сменил надменной позы. — Даже если временами мне кажется, что затраты на ваше заведение… э-э… несколько превышают его пользу, я ни на секунду не усомнюсь в твоей преданности королю и искренности твоих благих намерений. — Генерал благосклонно улыбнулся. — Но я никак не возьму в толк: как такой мудрейший человек, как Верховный Колдун короля, вот уже который месяц не может сломить сопротивление каких-то язычников из джунглей, поклоняющихся сушеным ящерицам… Это же просто древние суеверия, а у вас вся сила колдовской науки…

— Мой дорогой генерал. — Голос Улутхана был преувеличенно вежлив. — Едва ли древность может говорить не в пользу веры или ослабить могущество заклинания. А что касается народов Вендии, нельзя забывать, что некогда они создали могучие государства, о чем свидетельствуют развалины огромных городов и храмов в джунглях. Кто знает, быть может, их империи прошлых веков могли бы соперничать, а то и превосходить мощью и богатством наш Туран. — Колдун покачал головой. — Но все это не столь существенно в сегодняшней борьбе. Сейчас все решает расстояние от нас до Вендии.

Сделав многозначительную паузу, чтобы привлечь внимание собеседника, Верховный Колдун продолжил:

— Как бы ни была велика наша сила здесь, в Аграпуре, она не может быть запросто перенесена на новую, дикую землю, где почти нет последователей истинной веры, мало наших храмов, священных предметов. О чем говорить: эта страна ни разу не была пройдена из конца в конец ни одним из жрецов Тарима. Вся эта земля находится под властью множества примитивных, жестоких божеств, а злосчастный Моджурна — их воплощенный пророк. Разумеется, они не страшны нам здесь, в нашей цитадели. Насколько я знаю, на улицах Аграпура еще не появлялись демоны джунглей. Не мешают они нам и в осуществлении наших предсказаний, ценность которых для короны не оспариваете, кажется, даже вы, генерал. Но все меняется, когда мы пытаемся вторгнуться с нашими силами в проклятые Таримом джунгли побережья залива Сахиба!

Вдохновенная речь Улутхана оборвалась, когда колдун наткнулся взглядом на генерала, равнодушно, словно не слушая, рассматривавшего сверкающий драгоценными камнями череп в магическом окне.

— Да, да, дорогой Улутхан, — думая о чем-то другом, сказал генерал Аболхассан. — Благодарю вас за столь исчерпывающие объяснения. Теперь мне и самому многое станет ясно. И все же я хотел бы уточнить, можем ли мы надеяться, что заклятие Моджурны будет снято в ближайшее время, чтобы наш возлюбленный Повелитель вновь, как в тот раз, смог бы встать у волшебного окна и возглавить отсюда, из дворца, великую битву в далекой Вендии?

— Прямой вопрос требует прямого ответа. Что ж, я отвечу: нет, в ближайшее время это вряд ли произойдет. — Улутхан вновь наклонился над своими пожелтевшими пергаментами, давая понять, что разговор окончен, а затем, не поворачивая головы, добавил: — Впрочем, судя по всему, мы близки к прорыву, и теперь, милостью Тарима и короля Йилдиза, вполне вероятно… но это дело не самого ближайшего будущего, генерал.

— Благодарю тебя, мудрейший. На большее я и не рассчитывал. — Не проявив заметного разочарования, генерал развернулся на месте и почти строевым шагом направился к выходу из зала Совета Мудрейших.

В некотором роде, думал про себя Аболхассан, эти козни Моджурны были ему на руку. Появись сейчас возможность управлять войной из дворца так, словно находишься в самом Венджипуре, — и этот слюнтяй Йилдиз присвоит себе все лавры командующего. А в ситуации неведения генерал с успехом ловил свою золотую рыбку в мутной воде, оставаясь единоличным поставщиком информации для короля.

Стремительным шагом Аболхассан пронесся по прохладным сумрачным коридорам покоев колдунов, пересек раскаленную солнцем галерею, шедшую вдоль стены одного из внутренних двориков дворца, и нырнул в резную арку дверного проема, оказавшись в приемной галерее королевского суда.

Здесь, словно океанский прибой, неустанно раздавался гул множества голосов, обсуждавших разбираемые дела — жалобы купцов на таможню и покупателей на купцов, семейные междоусобицы, перерастающие в кровную месть, и дела о наследстве. Все это номинально являлось предметом рассмотрения Верховного судьи государства.

Генерал стремительно пересек галерею суда, счастливо избежав хватаний за рукава и заглядываний в глаза уверенных в своей правоте истцов, а также торжественных обращений за помощью от красноречиво завывающих адвокатов. Путь Аболхассана лежал дальше — во внутренние покои дворца, в отделение Протокола, в главном зале которого происходили торжественные встречи, требовавшие присутствия самого короля или его ближайших советников.

Безмолвные охранники легким движением распахнули перед генералом последние двери. Оказавшись в роскошно украшенном зале, Аболхассан был изрядно удивлен громким и требовательным женским голосом, эхом разносившимся под сводчатым потолком:

— Вы призываете наших сыновей и мужей во все новые и новые полки! Они отправляются умирать в далекую, чужую страну. Вы учите их убивать и грабить — и больше ничему. Сердца тех из них, кому суждено вернуться, навеки окаменеют и будут глухи к заветам великого Тарима!

Аболхассану показался знакомым этот сильный голос и его обладательница — красивая, богато одетая женщина с копной светлых, распущенных по плечам волос. Ее речь была обращена к одиноко сидевшему на троне королю Йилдизу, явно чувствующему себя не в своей тарелке под яростным огнем критики.

Воодушевленная его замешательством и беспомощностью, женщина продолжала:

— Я спрашиваю вас, Ваше Величество, есть ли хоть какая-то польза от военных походов в столь далекие страны, как Вендия? И какова цена подобных войн?

Сколько бойцов погибло там, сколько горя и страданий принесли такие походы? Какова судьба всех общественных начинаний здесь, у нас дома? Где новые дороги, каналы, храмы? Неужели это менее важно для страны, чем, простите, звериное геройство наших близких в забытых Таримом джунглях Вендии!

Женщина тряхнула головой, и ее волосы засверкали в лучах солнца, пробившихся сквозь резные ставни. Светлые локоны особенно хорошо смотрелись на фоне смоляных причесок пяти других придворных дам, сидевших рядом с блондинкой — госпожой Ирилией, супругой одного из высших государственных чиновников. Ее красивая фигура, шикарное голубое платье и шаль из золотистого шелка — все это смягчало и одновременно усиливало эффект, производимый ее словами. Генерал поймал себя на том, что впервые по-новому оценил возможности этой женщины. Сейчас он присматривался к ней более внимательно.

— Подождите же, госпожа, минутку… а, генерал, наконец-то! — Йилдиз заметил стоящего у дверей Аболхассана и вздохнул с видимым облегчением. — Я тут пытаюсь объяснить госпоже Ирилии разумность и долговременную перспективу нашей южной политики. Она и ее подруги проявляют весьма обширные знания по этому вопросу и, надо сказать, выдвигают совершенно неоправданные, но хорошо обоснованные аргументы в пользу своей точки зрения. — Король издал нервный смешок и с тревогой посмотрел на Ирилию, явно собирающуюся вновь взять слово. — Я пытаюсь объяснить уважаемым придворным дамам, что есть механизм государства и как он функционирует. Королевство — словно могучий океан, который никогда не бывает абсолютно спокоен. Если в одном месте штиль, то в другом буря, не говоря уже о приливах и отливах и неумолкающем прибое. Так же и Туранское королевство. Мы должны сохранять движение вовне, поддерживать наш натиск, хранить боевой дух наступления не только на границах, но и здесь, в самом сердце древнего Турана.

— Я не вижу здесь недостатка боевого духа, — произнес Аболхассан с легким поклоном и, смерив оценивающим взглядом Иридию, подошел к королю. — Но полагаю, что образованные дамы не вполне понимают ход событий в мире. Я имею в виду нависшую над нами угрозу со стороны варваров. Человеку, не посвятившему долгие годы своей жизни изучению карт и планов, не понять шаткости, ненадежности положения Турана. Со всех сторон нас окружают варварские орды, которые ждут лишь сигнала — малейшего проявления нашей слабости, малейшего пятнышка ржавчины на наших доспехах, — чтобы кинуться на нас, одновременным ударом со всех сторон смять наши границы, разрушить города, вытоптать поля, осквернить храмы. ~ Генерал внимательно следил глазами за производимым его словами эффектом, переводя взгляд с Ирилии на ее спутниц. — Подумайте, под угрозой оказываются все наши ценности, включая и столь похвальные добродетели туранской женщины… — Достаточно, генерал! Я уже слышала подобные речи раньше. — В отличие от остальных дам, Ирилию абсолютно не обеспокоили мрачные перспективы женщин Турана, обрисованные Аболхассаном. — Лично я не вижу необходимости опасаться столь отдаленной угрозы нашему благополучию. Гораздо более опасно, на мой взгляд, все возрастающее могущество воинского сословия внутри нашего государства. — При этих словах глаза Ирилии встретились с глазами Аболхассана почти со слышимым скрежетом — словно два сомкнувшихся в воздухе клинка.

— Скорее, чем далекие варварские орды, наши дома разрушит и опустошит все возрастающая жадность жестоких, умеющих лишь убивать и тратить чужие деньги людей, ввергающих Туран в бездну. А ведь таков был конец многих великих империй прошлых веков, не так ли, мудрый генерал?

Аболхассан холодно улыбнулся:

— Тем нужнее для туранских воинов полигон, чтобы Отточить свое мастерство, которое может им очень пригодиться в тяжелые времена. И кроме того, мы сможем быть уверены, что ни один внешний враг не справится с нашими войсками.

— Любезные дамы, — объявил король Йилдиз, — вы — любимые жены моих самых верных и знатных шахов. Я призываю вас выслушать меня внимательно. — Сладкий, интригующе-заигрывающий тон короля был выбран им абсолютно точно, чтобы всецело завладеть вниманием слушательниц. — Вы вполне сведущи в государственных делах, вы всегда помогаете достойным советом своим мужьям. Полагаю, что шах Фасхаразендра — супруг госпожи Ирилии — до некоторой степени обязан ей своими успехами на поприще государственных дел и коммерции. Сейчас он находится далеко от нас, ведя суда, караваны слонов и верблюдов и прославляя в далеких странах наш великий Туран. Жаль, что он сейчас не с нами, не с вами, дорогая Ирилия, чтобы утешить вас в ваших заботах о судьбе государства.

Блондинка разомкнула коралловые губы, чтобы что-то ответить, но, передумав, промолчала, продолжая слушать короля. Йилдиз же наклонился поближе к даме и продолжил:

— Если вы уж так разбираетесь в государственных делах, вы оцените то, что я вам сейчас расскажу. — Йилдиз положил руку на колено одной из придворных дам, которая даже сквозь оливковый загар покрылась румянцем гордости за это проявление высочайшего внимания. — Итак, среди тех, кто воюет сейчас в Вендии, есть ваши родные и прочие благородные воины-аристократы, но немало там и других, чье происхождение, скажем так, не столь знатно. Кто-то из них погибает, а кто-то, доказывая свое умение воевать и верность трону, делает служебную карьеру, получает признание товарищей и даже, как знать, становится героем Турана. — Внимательные глаза Йилдиза поочередно останавливались на всех женщинах, заставляя всех, кроме Ирилии, отводить взгляд. — Королевству нужны герои, если оно хочет выжить, — объявил король с видом мудреца, изрекающего древний закон. — Один такой солдат недавно привлек мое внимание… Ничем на первый взгляд не примечательный сержант из одного далекого форта — командир патрульного отряда пограничной пехоты. Зовут его Конан. — Йилдиз выразительно пожал плечами. — Как видите, даже не туранец,иностранный наемник. Кажется, из Ванахейма, в общем, с севера, как мне доложили.

— Милостивый Тарим! — всплеснула руками в притворном удивлении Ирилия. — Неужели это один из тех нависших над нами варваров-головорезов, которыми нас так пугают?

— Именно так, любезная госпожа, — негромко парировал Аболхассан, — но когда такого головореза удается обратить в истинную веру — лучшего бойца еще поискать. В конце концов, именно поэтому мы и посылаем варваров сражаться с варварами!

— Вот именно, — подхватил Йилдиз, обрадованный неожиданной поддержкой генерала. — Этот человек впервые привлек мое внимание во время мятежа в городе Яралете. — Король нахмурился — неприятные воспоминания всплыли в его памяти. — Во время мятежа большой отряд, посланный на усмирение, был полностью уничтожен, причем не в честном бою, а посредством какого-то подлого, дьявольского колдовства. Вскоре после этого гонец принес мне весть о том, что какой-то безымянный солдат выжил в той бойне и, тяжело раненный, практически один вернул взбунтовавшийся город в лоно королевской власти. Затем я узнал, что имя этого солдата — Конан. Вскоре после этого он подал рапорт и был добровольно переведен на южный фронт.

Король покачал головой в искреннем восхищении, ожидая ответных чувств у собеседниц, а затем заметил:

— Таким людям, как Конан, нужна арена для проявления их талантов.

Йилдиз продолжал говорить, возлагая руки на колени всех слушательниц поочередно, исключая лишь Ирилию, которая старалась держаться вне его досягаемости.

— Из такого человеческого материала, умело обработанного и закаленного, и выковывается могучее королевство! — заключил Йилдиз.

— Невероятно. — Ирилия изобразила такое же восхищение, какое было написано на лицах ее подруг. — Надеюсь, что, имея таких чудо-воинов, способных в одиночку усмирять целые города, вы не будете больше посылать все новые легионы в Вендийский котел. Кстати, успехи этого варвара на южном фронте не разочаровали Ваше Величество?

— Отнюдь, — самодовольно ответил Йилдиз. — Недавно во главе горстки храбрецов он проник далеко в глубь территории противника и совершил налет на скрытый в джунглях храм. В том бою он был близок к тому, чтобы поразить самого Моджурну — Верховного Шамана, вдохновителя вражеского сопротивления. И это еще не все. — Глаза короля горели все ярче, а руки все вольнее прохаживались по коленям и бедрам его слушательниц. — Сегодня мне сообщили о новых подвигах этого воина. Сейчас наш дорогой Аболхассан расскажет нам об этом подробнее.

— С превеликим удовольствием, Ваше Величество! — Генерал еще раз скрестил взгляд, словно клинок, со взглядом Ирилии.

При этом генерал не без беспокойства следил за все более настойчивыми ласками Йилдиза, обращенными к придворным дамам. В мозгу Аболхассана пронеслась омерзительная сцена, свидетелем которой ему пришлось стать, делая предыдущий доклад королю в спальне со ртутным бассейном. Теперь генерал не без оснований опасался повторения чего-нибудь подобного. Ему стоило немалых усилий привести свои мысли в порядок и направить их на дело.

— Мы только что получили известие о том, что бригада боевых слонов в сопровождении королевской пехоты и при массированной поддержке кавалерии нанесла тяжелый удар по противнику. Разрушен тайный лагерь в джунглях, уничтожено около десяти тысяч мятежников, а оставшихся в живых сейчас преследуют наши войска. Потери с нашей стороны незначительны. Сержант Конан лично возглавлял атаку в боевом строю и сам был тяжело ранен, причем его выздоровление весьма проблематично. Но как бы там ни было, эта победа является знаком перелома во всей войне и знаменует скорое окончательное установление туранского господства над всей Вендий.

— Да уж надеюсь, генерал, — язвительно заметила Ирилия. — Я удивлена, что там вообще набралось столько мятежников. Ведь, судя по вашим заверениям, их силы были всегда незначительны и многие из их бойцов уже были уничтожены нашими войсками.

— И все же, госпожа, — со змеиной улыбкой продолжил Аболхассан, — мы сумели предугадать направление тайного наступления скрытых отрядов противника. Теперь конец войны уже не за горами.

— Поистине отличные новости, — умиротворенно произнес Йилдиз, поправляя расшитый драгоценными камнями тюрбан. — Но я обеспокоен судьбой сержанта Конана. Он один из лучших бойцов в южных легионах, если не лучший. Не могли бы вы послать его командирам мой срочный приказ — сделать все возможное для его скорейшего выздоровления?

— Безусловно, Ваше Величество. — Аболхассан почтительно поклонился. — Надеюсь, что Конан все-таки выживет, а уж я прослежу, чтобы его излечению было оказано должное внимание.

— Вот и замечательно. — Довольный Йилдиз упер руки в бока и сказал: — А теперь, дамы, если у вас нет больше срочной необходимости в продолжении дискуссии, я попросил бы прервать наш разговор. Полученные из Вендии сведения очень важны, поэтому я позволю себе удалиться в кабинет, чтобы внимательно, с картой под руками, разобраться в деталях.

Наклонившись, король ласково похлопал женщин по коленям в знак прощания.

— Не сомневайтесь, что ваши сомнения и пожелания были услышаны и что я серьезнейшим образом обдумаю их и приму соответствующее решение. Надеюсь, что эта встреча не Последняя. Полагаю, что в следующий раз мы соберемся в менее официальной обстановке… Что нам мешает накрыть легкий стол в одном из моих личных покоев? Я отдам соответствующие распоряжения, и вас пригласят. Сегодняшняя встреча была для меня истинным удовольствием.

Встав вместе с королем, Ирилия шагнула вперед и крепко пожала протянутую ей руку.

— Ваше Величество, проблемы, о которых я вам говорила, не разрешатся сами собой. Я взываю к вашей монаршей ответственности. Тщательно взвесьте мои доводы и не следуйте слепой воле некоторых из ваших советников. — При этом Ирилия бросила выразительный взгляд в сторону Аболхассана, но внимание Йилдиза уже было поглощено более сердечными прощальными знаками со стороны других женщин.

— Благодарю вас, уважаемые дамы. Я был счастлив провести это время с вами — в удовольствие себе и на пользу государству. Вы свободны! Да хранит вас Тарим!

Стража вежливо, но настойчиво проводила женщин к выходу. Генерал Аболхассан извлек из складок своего одеяния свиток с копией донесения из Вендии:

— Вот он, Ваше Величество. Кстати, я потрясен вашим умением держать в руках этих кумушек. — Генерал оглянулся, чтобы удостовериться, что женщины покинули зал Протокола, — но я боюсь, что любезность и вежливость не тот язык, который понятен этой наглой блондинке. Помяните мое слово, Повелитель, она одна из тех, для которых у правителя должна быть припасена петля, кинжал, а то и дыба.

С этими словами генерал еще раз поклонился и направился к выходу, сообщив на прощание:

— Вынужден откланяться, Ваше Величество, ибо считаю, что, завершив, кое-какие сегодняшние дела и проведя намеченные встречи, я смогу с большей уверенностью обсуждать тему продолжения войны. Благодарю вас за внимание, Повелитель. Всего хорошего.

Предоставив Йилдизу изучать помпезное донесение из Венджипура, Аболхассан поспешил в другое крыло дворца, являвшееся резиденцией придворных евнухов. Еще на подходе генералу ударили в нос терпкий запах духов, разнообразных благовоний, а также множества готовящихся кушаний. Сделав несколько глубоких вдохов, Аболхассан лишь игриво усмехнулся: вся роскошь и изнеженность существования обитателей этих покоев была лишь жалким подобием платы за то, что еще в младенчестве они были лишены возможности ощущать жизнь во всей ее полноте и многообразии. Но сами евнухи вовсе не чувствовали себя ущербными, скорее наоборот. И в последнее время они стали все более открыто заявлять о своем превосходстве над остальными придворными. Сначала это забавляло генерала, затем начало злить.

Вот и теперь то, что ждало его за золоченой дверью, заранее было ему омерзительно.

— Ну, генерал, наконец-то. Вас только за смертью посылать, — раздался раздраженный голос старшего евнуха Дашбит-бея, восседавшего на шелковых подушках за низким столом, покрытым остатками его давней трапезы. Расплывшаяся жирная фигура сверкала в свете масляных ламп мириадами камней и золотых нитей. Этот блеск, отметил про себя Аболхассан, эффективно скрывал пятна от пролитого на кафтан вина и оброненной жирной пищи.

— Я бы предложил вам разделить скромное угощение, приди вы вовремя, — развел руками Дашбит-бей, — но сейчас, боюсь, ничего не осталось. — Он обвел широким жестом груду грязных блюд и подносов, полуобглоданных костей, вскрытых устриц и фруктовых огрызков и косточек. — Осталось лишь немного фруктов, — добавил евнух, ставя жирной рукой на середину стола позолоченную корзину.

— Нет, Дашбит-бей. Я был задержан самим Йилдизом и должен немедленно возвращаться к нему. — Аболхассан плотно прикрыл дверь за своей спиной. — По правде говоря, я не одобряю нашу встречу; я полагал, что мы твердо условились избегать ненужного риска. Что за важное дело срочно потребовало моего присутствия здесь?

— Государственный переворот и захват власти — разве не важные дела? Устранение Йилдиза и установление военной диктатуры! — Дашбит-бей захихикал. — Генерал, не надо так испуганно зыркать по углам. Здесь, в моей личной столовой, нет ни окон, ни потайных отдушин. Мы здесь одни. Никто не подслушивает нас и не прочтет наши слова по губам. Здесь можно говорить спокойно. Есть такие вещи, которые должны быть обсуждены открыто между равными.

— Равными! — Аболхассану стоило огромного труда скрыть презрительно-возмущенную ухмылку. — Ну да, Дашбит-бей, мы равны. Равны как соратники в общем деле, равны по риску. Хотя, осмелюсь заметить, если наше дело провалится, тебя разрежут на несколько большее количество кусков, чем меня.

— Вы меня успокоили, генерал! Вы снова шутите! — Евнух рассмеялся. — И вы лжете! — Его глаза не отрываясь смотрели в глаза воина. — Но вы лжете с умом, так умело, как только может лгать мне человек, задумавший потягаться со мной умом и ролью в заговоре. — Дашбит-бей покачал головой, не обращая внимания на гримасу оскорбления, судорогой схватившую лицо генерала. — Только не думайте, что вам удалось обмануть меня, генерал! Не думайте, что я, как остальные, развешу уши и буду внимать вашим сказкам про правление совета и разделение властей. Вы будете единоличным диктатором. Вы — естественный лидер аристократии высшего и среднего уровня. Ваше генеалогическое древо будет последним, что выучат многие и многие в своей внезапно укоротившейся жизни. Для вас захват трона станет только началом кровавой бани, но, карабкаясь к вершине дерева власти, отсекая по пути все мешающие ветки, не вздумайте так же обойтись со мной. — С этими словами евнух наклонился над столом и обмакнул очищенный апельсин в сладкий сироп, приготовленный в специальной серебряной чаше. — Так вот, моя роль в государстве слишком велика, положение прочно, а деятельность чрезвычайно важна, хотите вы того или нет.

— Ладно, Дашбит-бей. — Генерал наклонился над столом и пристально поглядел на евнуха; лишь легкое подрагивание ноздрей выдавало его гнев. — Я готов не замечать твоих оскорблений, по крайней мере пока. Ты действительно нужен мне. Нужна возглавляемая тобой система государственной власти, которая позволит в кратчайшие сроки превратить это восстание в череду великих военных побед!

— А я про что говорил, генерал! — прервал его евнух. — Кроме того, если вы полагаете, что Туран — всего лишь ощетинившийся оружием монстр, воюющий со всеми хайборийскими народами сразу, то вы глубоко ошибаетесь. Как человек военный, вы не можете понять, что мы сильны не только и не столько легионами. Нет, истинное могущество королевства заключено в торговле и дипломатии. Я даже позволю себе высказать крамольную, на ваш взгляд, мысль: настоящая война сейчас, скорее, лишит страну ее решающих преимуществ. Наоборот, величие Турана потребует, чтобы вы были лишь символом государства. Можете подавлять всякое недовольство внутри страны — сколь угодно жестоко, но дипломатию доверьте мне. И последнее: пресеките распространившиеся в городском гарнизоне слухи о ночи длинных ножей, грядущей для квартала евнухов.

Дашбит-бей, не обращая внимания на попытки генерала изобразить на лице удивление и недоумение, продолжил:

— Да, генерал, мне известно и это. Кстати, те, кто распускал эти сплетни, уже получили перевод в дальние гирканийские гарнизоны. Эта мера позволила несколько сдержать распространение столь тревожного слуха. Я и мои дети — не смейтесь, генерал, — мои дети-евнухи держат меня в курсе всего, что происходит в Аграпуре. Мы — реальная власть в Туране. Так всегда было при Йилдизе и его предках, и так будет впредь. На этот раз, генерал, я вас предупредил. В следующий раз может оказаться… слишком поздно.

Заплывший жиром евнух чуть наклонил голову и зевнул.

— Но, в общем-то, — продолжил он, — все не так плохо. Всякому правителю приходится идти на компромиссы. Я предлагаю вам, генерал, почти абсолютную власть, какая и не снилась Йилдизу. Почти абсолютную. Ведь в мире еще не было правителя, который бы полностью реализовал все свои замыслы… к счастью для мира и всех народов.

Аболхассан мрачно ходил взад-вперед вдоль стола, осмысливая услышанное. Воцарилось глухое молчание. Когда генерал наконец снова повернулся к Дашбит-бею, лицо воина было мертвенно-серым. С трудом разжимая зубы, генерал спросил:

— Ну а что с тем караваном оружия, который был снаряжен указом Йилдиза для легионов в Венджипуре? Он уже отправлен?

Евнух кивнул:

— Одна половина выгружена в дне пути от Аграпура. А вторая даже не покинула пределов порта. Оружие лежит на складах южнее доков. В любой момент мы можем воспользоваться им. — Дашбит-бей внимательно посмотрел на своего гостя. — Генерал, да не принимайте вы все так близко к сердцу. Я понимаю, что у ваших планов есть свои границы. И все же — успокойтесь. Вот, угощайтесь фруктами… — Евнух небрежно подтолкнул корзину к генералу.

— Благодарю. Непременно воспользуюсь предложением.

Склонившись над корзиной, Аболхассан задумчиво выбирал среди множества фруктов подходящий плод. Наконец он остановился на крупном манго, чья кожица была желтой с одного конца, а затем меняла цвет на зелено-коричневый и багровый на другом. Не говоря ни слова, генерал поставил ногу на стол и сделал по нему несколько шагов по направлению к своему собеседнику. Подойдя к Дашбит-бею вплотную, он опустился, уперев колени в широкую грудь евнуха, и воткнул манго в его широко открытый от удивления рот. Схватил евнуха одной рукой за затылок, генерал продолжал вдавливать фрукт в глотку своей жертвы, сжимая ее железной хваткой.

Из груди Дашбит-бея вырвалось лишь сдавленное хрипение. Пухленькие ручки бесцельно метались от пояса с ножнами к руке генерала, а от нее — к сдавленному горлу. В конвульсиях евнух перевернул ногами стол и сам рухнул навзничь в груду объедков. Аболхассан продолжал сжимать его горло до тех пор, пока не убедился, что тот не сможет выплюнуть плод. Тогда генерал вскочил на ноги и отошел от извивающегося в агонии тела как раз вовремя, чтобы услышать лязг замка и увидеть открывающуюся дверь.

В комнате появился Эврантхус — первый помощник в канцелярии Дашбит-бея. Взволнованный юноша обежал перевернутый стол и склонился над умирающим начальником.

— Я услышал душераздирающие звуки, генерал. Что случилось?

— Беднягу сгубила жадность. Он подавился косточкой манго, — сказал Аболхассан, одновременно нашарив рукой рукоятку ятагана на своем поясе. — Теперь, видимо, тебе придется занять его место при дворе и в некоторых других делах.

Генерал знал, что Эврантхус был посвящен в заговор. Что молодой евнух слышал, стоя за дверью, — оставалось только догадываться.

— Да будет так! — согласился юноша.

Он стоял, наблюдая конвульсии Дашбит-бея, словно тот был уже мертв, не пытаясь хоть чем-то помочь ему.

— Какая трагедия… какая роковая случайность, какая несвоевременная смерть! — Сделав скорбную мину, Эврантхус повернулся к Аболхассану и скорбным голосом изрек: — К счастью, есть я — человек, способный занять его место и продолжить его дело.

— Милостью Тарима ты, Эврантхус, достаточно готов, чтобы занять его должность. Не волнуйся, я всячески помогу тебе войти в курс дела и в дальнейшем смогу мягко направлять тебя. — Аболхассан разжал руку и убрал ее с ножен. — Может быть, такой конец Дашбит-бея был не случаен: все растущий аппетит, переходящий во всепоглощающую жадность, сгубил его самого.

— Осторожно, Асхар. Поставь зеркало на ребро так, чтобы его можно было легко поворачивать. — Улутхан руководил приготовлениями перед занавешенным черной тканью магическим окном в стене зала Совета Мудрейших.

— Боюсь, я не управлюсь с такой махиной, — отдуваясь, произнес ученик колдуна, возившийся с огромным зеркалом, чей вес явно превосходил его собственный. — Рама такая здоровенная, да еще золотом покрыта.

— Еще бы. Я попросил доставить нам самое большое зеркало во дворце. Евнухи и притащили эту громадину. — Улутхан довольно улыбался. — Это доказывает, что мы, по крайней мере, еще пользуемся благорасположением нашего короля. Не робей, Асхар! Дело-то пустяковое. Нужно всего лишь отразить солнечный луч точно на окно в нужное время… всего через несколько мгновений, когда солнце осветит магические чертежи в центре зала.

Колдун ткнул пальцем под ноги Асхару, где на мраморном полу была начертана белая пентаграмма, заключенная в черный шестиугольник, который, в свою очередь, был вписан в белый круг.

— Я уверен, что наши вычисления точны.

В сотый раз он поднял глаза и посмотрел на обезображенный купол. По приказу Верховного Колдуна рабы расширили одно из отверстий для наблюдений за звездами. Из-за недостатка времени им пришлось действовать грубо — кирками и ломами. Теперь солнечные лучи невиданным здесь ранее потоком заливали обычно мрачный Зал Мудрейших.

Асхар, не выпуская из рук зеркала, спросил своего учителя:

— И все же, господин, чего именно мы добьемся этими лучами?

Улутхан таинственно улыбнулся из-под седых бровей:

— Асхар, мы одолеем заклятие Моджурны, снимем с волшебного окна его дьявольские ставни, очистив таким образом путь к Венджипуру. Этот оскаленный череп или растает, обратившись в пар, или взорвется, разлетевшись тысячами осколков. Но больше он не будет мешать нам. Ведь действуя здесь, в родных стенах, мы обладаем большей силой, чем далекий шаман. Наши молитвы и талисманы обогащаются и усиливаются глубиной нашей веры и всей мощью благословенной Таримом земли.

Наклонившись над своим столом, Улутхан взял приготовленную золотую статуэтку — один из самых сильных мистических талисманов в храмах Аграпура. Статуэтка изображала священного Сокола Тарима. Золотые крылья взмахнули на ширину человеческих плеч, гордая голова была повернута в сторону. Извивающаяся в клюве змея символизировала, по мнению жрецов, отвергнутый культ Сэта. Теперь Улутхан решил использовать скрытую энергию священной статуи в борьбе против далекого шамана. По его плану следовало поместить статуэтку в поток света, направленный на вражескую эмблему. Этой энергии, помноженной на силу начертанных на полу символов, должно было, по мнению Верховного Колдуна, с лихвой хватить на то, чтобы разбить заклятие Моджурны.

— Не забывай, — повторил Улутхан, — этот оскаленный череп — всего лишь материализованная иллюзия. Наш противник силен. Но он силен, создавая эту иллюзию у себя дома. А здесь мы хозяева, и мы сумеем преодолеть его колдовство. Осталось одно, последнее усилие. Пользуясь силой благословенного Таримом солнца, мы одолеваем нашего слабеющего соперника, как одолевает мощный Туран дикий Венджипур.

Асхар с сомнением пробормотал:

— Вот уж невиданное чудо — победить врага зеркалом!

Улутхан ответил с улыбкой:

— Это самое обычное в магии дело. Главное, не бойся, сынок. И смотри внимательно — солнце уже входит в круг!

Четко прочерченная граница света и тени медленно ползла по полу. Когда большая часть магического чертежа оказалась на свету, Асхар взялся за зеркало. Огромный солнечный зайчик запрыгал по стенам, освещая разные углы зала, а затем замер ярким пятном точно на занавешенном черным бархатом окне.

— Великолепно, Асхар!

Старый колдун аккуратно поставил золотого сокола на резную подставку. Распростертые крылья и гордый профиль черной тенью точно легли на бархат.

— Следи за солнцем! Не забывай поворачиваться вслед за ним! А теперь открываем! — С этими словами колдун подбежал к бархатной занавеси и резким движением сдернул ее с окна, открыв взгляду серебристо-матовый блеск волшебного зеркала.

Череп был на своем месте, словно какой-то бессменный часовой на всеми забытом посту. Свет, отраженный зеркалом, ярко осветил сверкающие миллионами огней Драгоценные камни на бровях, щеках и в глазах черепа.

Тень Сокола Тарима с трудом можно было разобрать среди сверкающих искр. В какой-то момент Асхару даже показалось, что свет исходит от самого черепа, отражается от зеркала и уходит в небо.

Затем череп стал на глазах расти — или приближаться. Исчезло ставшее уже знакомым ощущение стеклянной стены, отделявшей вражеский символ от зала Совета. Раздался звон, и осколки градом посыпались на каменный пол, и в зал из-за окна вползли огромные, украшенные самоцветами и жемчугом раскрытые челюсти. Эти оскаленные челюсти, словно таран на носу корабля, снесли на своем пути статую священного сокола и вонзились в бок Улутхану, схватив колдуна мертвой алмазной хваткой.

Под стоны старого колдуна в неровном свете дрожащего в руках Асхара зеркала гигантский череп вполз обратно в волшебное окно, унося с собой свою истекающую кровью жертву. Какой-то дьявольский вихрь смерчем пронесся по залу, подняв тучи пыли и унося за собой листы древних манускриптов. Последним в провал в окне скрылся черный бархатный занавес. Крики Улутхана затихли где-то вдали, не оставив даже эха. Ветер затих, и пыль стала медленно оседать на пол.

Сгибаясь под тяжестью зеркала, Асхар не выдержал и отскочил. Огромное полированное стекло разлетелось вдребезги, а сам ученик колдуна, споткнувшись, не удержал равновесия и, падая, ударился затылком об одну из колонн, поддерживающих купол зала, и остался лежать на полу без движения.

ГЛАВА 8. БЕЗУМНЫЙ ГОРОД

— Вперед, жалкие шакалы! Сейчас не время прозябать в этом клоповом постоялом дворе! — Громоподобный голос Конана прокатился по двору, где погонщик, остановившись, помог сойти пассажирам и снял с повозки их нехитрый багаж. Водрузив могучие, подобные тяжелым кувалдам, руки на плечи друзей, киммериец повлек приятелей в сторону ворот, за которыми слышался шум оживленной улицы.

— Столица Венджипур во всей своей порочной красе и недоброй славе ждет нас!

— Да что ты несешь! — удивился Юма. — Врач не рекомендовал тебе даже путешествие в повозке из Шинандара в столицу. Ты что, забыл про раненую ногу? А теперь ты еще собираешься шляться ночь напролет по улицам!

Юма, прищурившись, оглядел окружающие дома. Среди желтолицых прохожих он выделялся, словно черный базальтовый валун в мутно-желтом потоке реки.

Город громоздился вокруг приятелей: древние каменные дома с кабаками и увеселительными заведениями, купола и таинственные минареты — все служило приманкой для свободных от службы солдат, рассчитанной на то, чтобы вытянуть из их кошельков как можно больше твердых, высоко ценящихся туранских монет. Сейчас, в вечерних сумерках, все выглядело еще более манящим — и пугающим.

Юма был непреклонен:

— Нет, Конан, никаких вопросов. Ты еще слишком слаб для таких прогулок.

— Ну вот. Будет возможность потренироваться. — Конан посильнее надавил рукой на шею друга. — Нужно не давать ноге слабеть, а шраму — слишком сильно стягивать кожу. — Затем Конан посмотрел на Бабрака и добавил: — А наш набожный друг… Несомненно, юноша должен провести хоть одну ночь в этом логове порока. Тогда его верность заветам Тарима не будет подлежать никаким сомнениям, если он, конечно, сохранит ее.

— Нет, Конан, я и вправду плохой спутник в таких затеях. — Бабрак с трудом стоял на ногах, придавливаемый сильной рукой киммерийца. — Да и подумай, чем тот квас, который подают в уличных забегаловках, лучше того, что нам нальют здесь, на постоялом дворе.

— Он прав, Конан, — подтвердил Юма, не отрывая взгляда от уличной толпы. — Не забывай: джунгли или столичный город — это все Вендия со всеми своими кошмарами и опасностями.

Конан, не отпуская друга из объятий, сказал:

— А я все помню: и кошмары, и опасности. Но поставь себя на мое место. Проваляться несколько недель, глядя в потолок, затем трястись целый день в этой катящейся за слоновьей задницей телеге — и все для того, чтобы здесь завалиться в какую-нибудь клоповую гостиничную кровать?

Аргумент Конана возымел действие и заставил Юму сделать несколько шагов вдоль по улице. Бабраку, в общем-то, ничего не оставалось делать, как последовать за своими старшими приятелями.

— А что касается опасностей — разве мы приехали в эту страну для того, чтобы нахлебаться их на всю жизнь? Слушайте, ребята, у меня плохое настроение, как вы уже могли заметить. И оно будет еще хуже, если до утра я не проломлю парочку черепов или не развлекусь еще как-нибудь.

Обняв друзей скорее для того, чтобы приободрить их, а не для того, чтобы опереться самому на их плечи, Конан повел приятелей по вечерним улицам. Торговцы вразнос, торопящиеся горожане, попрошайничающие нищие и сироты — все они сплошным потоком обтекали троицу, в основном едва доставая приятелям до плеч. Если навстречу попадался более высокий силуэт, то это был либо какой-нибудь богатый горожанин, которого рабы несли на носилках, либо кто-либо из таких же солдат в остроконечном спиралевидном шлеме туранской армии. Они резко отличались от всей толпы не только ростом, но и незастегнутой формой, увешанной сувенирными побрякушками, а также смирным поведением и бесцельной, неуверенной походкой выпившего человека.

Во всей этой толчее друзья не успели пройти и дюжины шагов, как очутились в пятне света, падавшего на мостовую из раскрытой двери какой-то забегаловки.

— Эй, хозяин, пришли мальчишку с кувшином кумыса и тремя кружками! Живо! Слышал? Три кумыса!

Крик Конана заставил трактирщика побыстрее обслужить столь шумных клиентов. Он немедленно приказал мальчишке-разносчику принести им заказанный кумыс. Малый оказался не промах. Когда Юма сунул ему серебряную монету, мальчишка спрятал ее в карман и стал пятиться, что-то лопоча и идиотски улыбаясь. Юме пришлось схватить его и хорошенько потрясти, что явно привело мальца в чувство. Лихорадочно дергаясь, он живо отсчитал положенную сдачу.

Заведение было уставлено столиками высотой по колено и соответствующими низенькими табуретками — подставками для сидения. Множество посетителей сидело за столами, некоторые стояли у стойки. Освещенный красными лампами воздух был полон дымом курящегося сандала и других благовоний, которые не могли перекрыть всепроникающую тошнотворную вонь дрянного кумыса.

В этих местах никогда не делали этого напитка, его стали завозить сюда на потребу привыкшим к нему кавалеристам из туранских войск. Долгое путешествие и жара не способствовали правильному брожению, и вкус этого кумыса был весьма специфический. Но главное качество пенящегося напитка не пострадало. После нескольких кружек в головах у приятелей зашумело, всех троих потянуло на задушевную беседу.

— Тебе просто повезло, Конан, что ты так быстро очухался после такой раны, — заметил Бабрак. — Из тех, кто выжил в том страшном бою, большинство погибло от заражения крови; почти все оставшиеся лишились рук или ног, а то и других важных частей тела.

— И не говори, приятель, — торжественно кивнул головой Конан, обозревая заведение. — Благослови вас Кром, ребята, за то, что вы вытащили меня из этого мерзкого лазарета и перенесли в наш с Сарией дом. Ох уж этот мне костолом — полковой хирург. Вот ведь находка для врага в своих рядах. Я с ним еще поговорю… Но вот Сария! Нет, эта женщина знает, что к чему. Я ведь уже концы отдавал, когда она за меня взялась, а вот гляди-ка — живей живехонького!

— Но я бы не сказал, что ты был слаб от болезни, — заметил Юма, подмигнув Бабраку. — Мы втроем с трудом удерживали тебя на кровати, когда ты метался в бреду, продолжая воевать с хвонгами или еще с кем-то.

— Да уж, — подтвердил Бабрак, — наверное, против тебя встали все когда-либо встречавшиеся тебе на пути враги.

Конан, почти не слушая их, глядел в заполненную пенистым напитком кружку.

— Она просто ангел. Я даже начинаю жалеть, что мы не взяли ее с собой. Но она устала и хотела отдохнуть. Вся деревня хорошо относится к ней, да и охрану я назначил из надежных ребят…

— Один другого лучше. Все как на подбор. Так что не волнуйся, Конан. С нею ничего не случится. — Бабрак уверенно закивал головой. — Ну и повезло же нам, что мы твои друзья. Иначе не видать бы нам этого отпуска. А ты своими подвигами, видать, заинтересовал кого-то там, аж в самом генеральном штабе в Аграпуре! Поэтому нам и разрешили сидеть с тобой няньками, а не ходить на дежурства. Даже сейчас нам обещали повышенный паек, сокращенные наряды, минимум боевых выходов да еще и увольнительные вроде этой! — Оглядев внимательно с ног до головы девицу, вызывающе усевшуюся за соседним столиком, Бабрак чуть печально добавил: — Хотя для твердого последователя веры Тарима это не столь важно и привлекательно.

— В самом деле, Конан, — вступил в разговор Юма, — не к добру эти милости начальства. Будь осторожен. Ты познал опасности и боль игры в герои, а теперь вкушаешь заслуженные плоды. Но будь осторожен! Не забывай: все эти знаки внимания отмечают тебя не. только перед друзьями, но и пробуждают зависть и злобу врагов. И вообще, — закончил чернокожий воин, обведя взглядом прищуренных глаз комнату, — я знал больше мертвых героев, чем живых.

Прежде чем киммериец успел вступить в дискуссию, к друзьям приблизился молодой вендиец, который стал на все лады расхваливать прелести своей сестрицы. Сама она стояла рядом — всего лишь девочка-подросток с накрашенными губами и подведенными глазами, с ног до головы обмотанная длинной полосой зеленого шелка. Под взглядом трех пар глаз она уселась за ближайший столик, разведя колени, явно готовая хоть в тот же миг продемонстрировать любому из присутствующих свои таланты.

— Я полагаю — нет, — с широкой улыбкой возвестил друзьям Юма. — По мне, этот фрукт еще неспел. Бабраку нужна более зрелая женщина, которая смогла бы ввести его в прекрасный мир чувственных отношений мужчины и женщины. А Конан… слушай, у тебя же есть утешительница дома.

Киммериец недовольно дернул плечами:

— Ну все, уже меня женили. Я еще никому не клялся в вечной верности. И все же этот вариант не по мне. Сдается мне, что этот мерзавец не зря так тщательно прячет прелести своей сестрицы. Там, наверное, и смотреть-то не на что. Пошли прочь! Оба!

Изображая гнев и обиду за нанесенное оскорбление, вендиец начал что-то нести про компенсацию и сатисфакцию, причем по возможности наличными, но был направлен в сторону двери основательным пинком под зад. Опасаясь такого же ускорения, его сестра поспешила вслед за ним.

— Они снова подъедут к нам, если мы еще наберемся, не выходя из этой забегаловки, — заметил Конан, заботливо наполняя кумысом кружки друзей. — И уверяю вас, через некоторое время даже этот кусок сушеного обезьяньего мяса покажется аппетитным, если не проветрить мозги. Вот почему нельзя долго засиживаться в одном заведении.

Развлекательная программа в этом трактире до сего момента ограничивалась лишь извивающейся в некоем подобии танца полуголой девицей, аккомпанементом которой служило странное завывание и скрежет, сходившее в этих краях за музыку. Затем уставшую танцовщицу сменила полная пожилая дама с дрессированными обезьянами, весьма неохотно выполняющими простейшие трюки. Настало время сниматься с якоря. Три приятеля вышли на потемневшую и опустевшую к ночи улицу. От недостаточности освещения или от объема выпитого мостовая показалась приятелям не такой гладкой, как днем. Спотыкаясь и чертыхаясь, они продолжили свою ночную прогулку.

Повинуясь какому-то чувству, почти инстинкту, Конан повлек друзей за собой в узкий переулок. Еще несколько поворотов и перекрестков — и они оказались перед гостеприимно открытыми, освещенными яркими факелами дверьми какого-то очередного кабака. В тени на противоположной стороне улицы маячили силуэты двух местных жителей. Увидев приближающуюся троицу, один из них бросился к туранским солдатам, сверкнув длинным шрамом на нездорово бледной щеке.

— Лотос! — прошипел он. — Во дворце Банджи отличный лотос и отличные девочки! Ты и девочки — лететь в рай, — забормотал он на ломаном туранском, закатывая глаза.

— Пошел он подальше, — шепнул Юма Конану, — его дворец — какая-нибудь грязная палатка на берегу реки, а девочки — старые клячи или небритые мальчишки. Хотя для настоящего ценителя лотоса это все малозначительные детали. Пошли в кабак, он за нами не попрется… Эй, стой…

Оказывается, упустив Конана и Юму, торговец наркотиками крепко взялся за Бабрака. Он вцепился ему в руку, что-то бормоча, в то время как его напарник зашел молодому солдату за спину, явно примериваясь к кошельку туранца, его оружию и полагая, что тот не расстанется с ними добровольно. Старшие друзья бросились на помощь младшему.

Конан увидел сверкнувший в воздухе клинок Бабрака, полоснувший человека со шрамом по второй щеке. В этот же миг тяжелый удар киммерийца отбросил второго вендийца к стене дома. Пинки Юмы помогли обоим продавцам лотоса прийти в себя и исчезнуть в темноте, оглашая квартал жалобными криками.

— Ну, доволен? Ночь можно считать начавшейся! — Широко улыбаясь, Юма хлопнул приятелей своими розовыми, ладонями по спинам. — Я думаю, твое настроение еще сможет улучшиться до утра, киммериец! Но для начала неплохо.

Направляясь к освещенной двери трактира, Конан заметил:

— Наш юный друг вовремя обратился за помощью к самому надежному советчику — острому клинку. Мне кажется, что Бабрак вполне управился бы один, а мы могли бы оставаться лишь благодарными зрителями этого маленького спектакля. Не думаю, что кабацкие потасовки занесены в список особо страшных грехов среди заветов Тарима.

Второй трактир оказался побольше и посолиднее предыдущего. Столы были сделаны из бамбука, а плетеные кресла с высокими спинками почти скрывали садившегося в них человека. Еда и выпивка были самые разные. Поговорив с трактирщиком, друзья решили не рисковать, заказывая незнакомые местные блюда, и ограничились вполне безобидной рыбой, жаренной с овощами и рисом.

— Эта потасовка у входа должна напомнить нам о необходимости быть осторожными, — сказал Юма, опускаясь в застонавшее под его немалым весом кресло. — Если эти ребята не одиночки, а работают на Фанг Луна, они могут позвать на помощь не только таких же доходяг, но и охрану.

— Что? Эти червяки? — рявкнул Конан, не заметив, как в его руке остался оторванный подлокотник кресла.

— Да, Конан, — спокойно сказал Юма. — Торговлю лотосом в этих краях контролирует местный губернатор Фанг Лун. Я не беру в расчет наркотики, которые продают мятежники. Местный губернатор не менее богат и влиятелен, чем иной король на севере, хотя его власть и не освящена церковью, да и с династией у него не очень. И мы, туранцы, совершили большую ошибку, нарядив отряды его бандитов в форму королевской стражи, уравняв их с туранскими войсками.

Бабрак нахмурился и сказал:

— Не лучшее прикрытие со спины в бою… Ты, Юма, прав. Лучше не связываться с этим Фанг Луном… — Голос Бабрака оборвался, а рассеянный взгляд сконцентрировался на какой-то точке в районе стойки, где разливали напитки.

Проследив направление взгляда юноши, старые друзья увидели то, что так заинтересовало их спутника: у стойки сидела красивая вендийка, одетая в дорогую подделку под платье женщины из северной страны. Длинные стекающие волны черного шелка, лишь слегка обозначившие формы тела, делали женщину более соблазнительной, чем полупрозрачные облегающие наряды кабацких девчонок, сновавших между столами.

Высокий стоячий воротник почти закрывал профиль незнакомки. Тонкие руки с аккуратно накрашенными ногтями небрежно поигрывали чайной чашкой. Женщина молча сидела, обозревая комнату и посетителей.

— А наш Бабрак кой-чего понимает в этой жизни! — радостно объявил Юма после минутного созерцания. — Губа не дура. Выбрал себе единственную благородную даму на весь квартал.

Киммериец, делая вид, что его больше интересует кусок рыбы, который он старательно пытался поддеть поданными к столу палочками, заметил:

— Хм, из-за этого наряда отсюда не разберешь, сколько ей лет, да и действительно ли эта дама — благородная аристократка. Но судя по манере держаться в такой обстановке, я сказал бы, что она хозяйка этого заведения, а заодно и этакая матушка-хозяюшка для всех девочек в этом зале.

Даже сквозь загар Бабрак покраснел до ушей.

— Нечего подсматривать за мной. Я просто удивился, увидев вендийку, одетую словно на маскарад, в северное платье…

— Ну разумеется, — поспешил вставить Юма. — А теперь, без сомнения, ты был бы не против узнать, что же скрывается под маскарадным костюмом. Но, право дело, дорогой Бабрак, мы вовсе не собирались смеяться над тобой, а уж тем более вставать на твоем пути. Наоборот, мы всячески приветствуем твою затею и сделаем все от нас зависящее, чтобы она воплотилась в жизнь. Разве не так, Конан? — Юма широко улыбнулся, ловя ответную улыбку киммерийца.

— Чушь какую-то несете. — Бабрак покачал головой в явном замешательстве. Но уже через мгновение он не смог удержаться, чтобы не бросить взгляд на таинственную даму за стойкой. — У меня не было никаких идей.

Весь мой интерес носит лишь чисто эстетический характер… И вообще, я следую строгим ограничениям, наложенным Таримом на воинов истинной веры.

— Ага, — согласился Конан, а затем, поманив Бабрака пальцем, шепнул ему на ухо: — Если ты и все остальные будут слишком строго следовать букве заветов, то вскоре на свет перестанут появляться будущие воины этой самой истинной веры.

— Согласен, — подтвердил Юма, — если бы Тарим хотел абсолютной чистоты своих последователей, он проповедовал бы только среди евнухов.

— Типун тебе на язык, богохульник! — вскипев, воскликнул Бабрак.

Дама, сидевшая в дальнем от друзей углу помещения, обернулась на это восклицание и посмотрела на компанию с некоторым интересом.

— Ладно, ладно, Бабрак, не шуми. Он пошутил. — Конан похлопал юношу по плечу. — Ты мне лучше вот что скажи. Разве все те плотские наслаждения, от которых Тарим призывает отказаться своих истинных последователей в этой жизни, не обещаны им в загробном мире?

Бабрак осторожно кивнул, ожидая подвоха:

— Ну да…

— Тогда ответь мне на вопрос… — Конан старался говорить медленно и убедительно. — Если ты никогда не пробовал тех райских наслаждений, которые обещаны тебе в той жизни Таримом, то как же ты сможешь оценить их, попав на тот свет? Разве такой опыт сделает тебя слабее и затупит твой клинок, сражающийся за истинную веру? Нет. Так не лучше ли еще в этой жизни понять роскошь тех благ, которые обещаны нам Таримом после смерти, чтобы четче понимать, к чему нужно стремиться, соблюдая все законы веры?

Этот аргумент заронил зерно сомнения в неокрепшую душу юного туранца. А его приятелям только этого и было нужно. Стоило Бабраку поколебаться в своей уверенности, как они вскочили и, подхватив его под ослабевшие руки, потащили через зал к торжественно восседавшей на кресле незнакомке.

— Приветствуем вас, госпожа, — начал Юма, говоря на хорошем туранском и делая преувеличенно глубокий поклон, не выпуская, однако, вяло сопротивляющегося Бабрака. — Мадам, мы не могли не обратить внимания… Особенно наш юный друг, который желает высказать свое восхищение вашим одеянием и умением держаться.

Женщина ничего не ответила на эту тираду. Ее губы чуть дрогнули не то в улыбке, не то в недовольной гримасе. На ее лбу вполне могли оказаться легкие морщины, но даже если они там и были, то умелый грим сделал свое дело, полностью скрыв их. Какая-то сила исходила из раскосых, аккуратно подкрашенных глаз. Даже на критический взгляд Конана, те части тела, которые не были скрыты под складками шелка, были вполне многообещающими для дальнейшего приятного узнавания.

— Правда, госпожа, — заговорил Конан, давая Бабраку время собраться с мыслями, — для нас, старых бойцов, только увидеть такую красоту равнозначно тому, чтобы очутиться в самой гуще боя с горящими глазами, кипящей кровью… — Не привыкший отвешивать красивые комплименты, киммериец запнулся, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать пинка Бабраку, все еще молча стоявшему с румянцем во все щеки.

— Разумеется, мадам, — вновь пришел на выручку Юма, — чудо, переворот, который совершает истинная женская красота в израненных сердцах солдат, невозможно описать…

Чернокожий сержант недовольно взглянул на Конана, слушавшего его развесив уши.

Таинственная женщина моргнула и сказала:

— Господа, вы очень любезны и в то же время дерзки, когда обращаетесь ко мне в таком тоне.

При звуках этого низкого голоса, говорившего на правильном, красивом туранском языке, Конан почувствовал, что Бабрак, вздрогнув, начал приходить в себя и вновь уставился на незнакомку.

— К счастью для вас, — продолжала она, прищурив глаза, — я ничего не имею против того, чтобы провести этот вечер не в одиночестве.

Это заявление было адресовано скорее не Бабраку и его приятелям, а собравшимся вокруг подавальщикам, поварам и посудомойкам, вознамерившимся любой ценой оградить покой хозяйки от непрошеных гостей.

— Но я позволю себе заметить, — губы женщины скривились в умелой обольстительной улыбке, — что моя жалкая особа вряд ли заслуживает внимания троих столь достойных воинов.

Она с равным безразличием перевела взгляд с Конана на Юму.

— Я смогу достойно развлечь только одного из вас, не больше.

— Ну, тогда это будет наш молчаливый друг, — Поспешил вытолкнуть Бабрака вперед Юма. — И хотя мы отдыхаем ивоюем втроем, прикрывая друг другу спины как в бою, так и на прогулке, но в таком деле мы не посмеем помешать ему провести вечер наедине со столь очаровательной дамой. Разве не так, приятель? — повернувшись к Бабраку, уточнил сержант.

— Э-э, м-м-да. Конечно… — прозвучало это так, словно на мгновение из глотки туранца был вынут кляп и тотчас же вставлен еще глубже.

— Отлично, — сказала женщина, помолчав немного, видимо в ожидании продолжения речи юноши, — остается только оговорить цену.

Юма кивнул, приготовившись торговаться:

— Разумеется, мы готовы прийти к разумному соглашению.

— Я, в общем-то, не бедствую, — оборвала его женщина. — Сколько вы хотите получить?

На этот раз пришел черед Юмы проглотить язык. Конан уже закипел от оскорбления, но тут раздался смущенный голос Бабрака:

— Мадам, вы ошибаетесь… я не… не… Я имею в виду, что… — Гнев и смущение вновь охватили парня, оборвавшего себя на полуслове.

— Ладно, хватит обид, солдат, — вдруг более мягко заговорила женщина. — Я совсем не хотела тебя оскорбить. Это была шутка. Я надеялась, что она чуть встряхнет тебя. Все, о деньгах ни слова. А мы с тобой будем на равных: никто никого не покупает, никто никому ничего не должен.

Бабрак застыл в нерешительности, но Юма, как всегда, пришел ему на помощь:

— Шутка, понимаешь ты, дубина, шутка. Дама не хотела тебя обидеть. Вкус не подвел тебя, приятель. Ладно, садись в кресло, знакомьтесь поближе. Мы еще заглянем к вам попозже. Мои поздравления и пожелания приятной ночи вам обоим.

Вернувшись к своему столику, Конан и Юма продолжали следить за событиями в трактире. Ничего интересного больше не происходило. Бабрак и его собеседница, почти не притрагиваясь к своим кружкам, вели какой-то разговор, все ближе наклоняясь друг к другу. Когда, встав, женщина провела юношу за собой в коридор, теряющийся в глубине здания, это ничуть не удивило приятелей.

Друзья перешли на квас — некое подобие легкого пива, гораздо слабее кумыса, но давшее вместе с молочным напитком интересный пьянящий эффект.

Постепенно заведение стало наполняться посетителями — любителями ночной жизни. В воздухе повис гул множества голосов. Солдаты — местные и туранцы — то вместе орали песни, то сцеплялись в короткой, но нешуточной потасовке. Перед сидящими за столиками посетителями прошествовала целая череда проституток обоих полов с самыми разными талантами. Продавцы лотоса настойчиво предлагали свой товар, который можно было жевать, вдыхать, глотать, нюхать или втирать в кожу. Появился в кабаке и один продавец весьма экзотического товара — сухих человеческих ушей — фиктивных доказательств боевой доблести покупателя.

Многие из этих навязчивых торговцев живым и неживым товаром были отброшены от столика двух друзей увесистыми тумаками. Менее назойливые отделывались оскорблениями и остротами в свой адрес. Видя, с каким почтением прислуга обслуживает двух приятелей, а также принимая во внимание их внушительные габариты и боевой вид, мало кто решался протестовать.

Но все же общий хаос и шум захватили весь трактир и подмяли под себя Конана и Юму.

Приятели заметили ввалившегося в кабак уже изрядно пьяного Орвада, но не стали привлекать внимание старого знакомого. У них не было настроения выслушивать его шутки да и самим подшучивать над великаном-тугодумом. Кроме того, он им неприятно напомнил о прелестях жизни в гарнизоне, из которого они вырвались так ненадолго. И все же, зная Орвада, они могли бы предвидеть дальнейший ход событий, но получилось так, что заварушка в другом конце зала застала их врасплох.

Обернувшись на шум, Конан и Юма увидели оскаленную пасть Орвада, сведенную в нечеловеческом вое. Глаза гирканийца налились кровью от гнева. Одной рукой он держался за волосы над виском, прикрывая давно отсутствующую часть головы, а другой — мертвой хваткой вцепился в застывшего от ужаса противника. На этот раз не повезло продавцу человеческих ушей.

На глазах у всех посетителей он был поднят над головами к самому потолку, где сильные руки Орвада затрясли его, а затем изо всех сил ударили о толстый деревянный столб в центре комнаты. Словно листья осенью, сорванные порывом ветра, разлетелись сухие уши по кабаку. В следующий миг Орвад оказался в центре клубка дерущихся посетителей. Не сговариваясь, Конан и Юма бросились на помощь товарищу по оружию.

В целях сохранения спокойствия хозяйки заведения, а следовательно, и Бабрака, друзья не стали обнажать клинки. Пришлось уворачиваться от ножей особо разъяренных участников драки, отбивая их удары стульями. Конан оценил преимущество легкой мебели, которой невозможно было до смерти забить оппонента в столь жаркой дискуссии. Оказавшись в центре толпы желающих сразиться с Орвадом и дерущихся между собой, Конан был вынужден отшвыривать людей от себя или бить их кулаками. При этом хлипкие вендийцы не желали держать удар так, как это принято на севере. Вместо этого они валились на пол как подкошенные, а самые смелые висли на кулаках киммерийца. В общем, Конан счел это занятие малоуспокаивающим, не дающим полностью отвести душу. Словно дерешься с детьми в комнате, заваленной подушками и мягкими матрасами.

Орвад нашел более действенный способ борьбы. Он со всего размаху швырнул противников о стены и использовал тех, кто был без сознания, в роли дубинки для других нападавших. Вскоре он основательно расчистил комнату и едва ли нуждался в помощи еще двоих приятелей, почти равных ему ростом и не уступающих силой. Увидев это и оценив обстановку, Конан и Юма сменили тактику и обратились к более сложной задаче — попытке успокоить разбушевавшегося великана.

Это оказалось делом серьезным. Орвад, и в спокойном состоянии не очень-то прислушивавшийся к доводам разума, менее всего был склонен к этому сейчас. Дружески обхвативших его за плечи приятелей он сбросил резкими толчками локтей. Пытавшемуся проорать что-то умиротворяющее прямо в лицо гирканийцу Конану он чуть не откусил нос. К счастью, обрушенный на его затылок тяжеленный кувшин из-под кумыса произвел некий успокаивающий эффект. Удары и пинки в грудь и нижерасположенные части тела развили мысль о покое в его мозгу, как подкрепили ее и изрядные оплеухи, навешанные на его голову, как только она оказалась в досягаемости столь действенного метода успокоения.

Вскоре поостывший и хнычущий Орвад позволил отвести себя к скамейке у стены, всем своим видом выражая разочарование несовершенством этого мира. К сожалению, прежде чем Конан и Юма успели усадить его, Орвад стал жертвой нового приступа агрессивности, предательски подкравшегося из глубины его замутненного сознания. Спасители разлетелись в разные стороны, а великан гирканиец, прицелившись, выскочил сквозь раскрытую дверь, словно бык, вырывающийся из загона на бойню.

Его товарищи не торопясь встали с пола, залитого кумысом и кровью. И Конан, и Юма, совершенно не сговариваясь, отвергли мысль о преследовании. Вместо этого они повнимательнее присмотрелись к оставшимся в зале вендийцам, не зная, чего от них ждать — слов благодарности или нового нападения. Но посетители разбежались, а прислуга была занята вытаскиванием лежащих без сознания на свежий воздух и сбором поломанной в драке мебели. Юма и Конан допили квас, всячески изображая, что все происшедшее их ни в малейшей степени не касается. Дав Орваду солидную фору и не рассчитывая больше на встречу с ним, они вышли на улицу.

— Отумба и Аджо! — помянул Юма почти забытых им богов своей родной страны. — Этот Орвад — просто гора мышц, и эти мышцы знают кое-какие приемы. — Оглядываясь в ожидании опасности, черный сержант протер ладонью затылок. — Если бы это тело управлялось хоть какими-то мозгами, этому парню цены бы не было. Он был бы ничуть не худшим бойцом, чем ты или я!

— Ага. Сдается мне, что по милости этого ходячего скальпа я перестал быть полноценным мужчиной. Да еще нога! Было бы менее глупо пинать ею изо всех сил каменную стену, чем этого придурка! Кром! Больно-то как!

— Обопрись на меня, будет легче, — подставляя плечо, сказал Юма. — Пошли, наваливайся на меня хоть всем весом, если тебе так легче. Представь, что ты пьян в стельку. Впрочем, не вижу смысла в слове «представить». Сейчас лучшее лекарство для тебя — та самая противная клоповая кровать в тихой гостинице, если, конечно, я хоть что-нибудь понимаю в медицине.

— Ну нет, ночь только начинается! — Речь Конана прерывалась короткими стонами при каждом шаге. — Надо выпить кружку-другую, чтобы боль ослабла…

— Еще кружку! Именно это я и хотел предложить. — Голос, раздавшийся из темного переулка, прозвучал настолько неожиданно, что приятели остановились как вкопанные. — Я с удовольствием поставлю выпивку славному воину Конану и его верному другу — сержанту Юме.

Это было сказано человеком, для которого туранский был родным языком. Судя по голосу, его обладатель был абсолютно трезв.

— Сдается мне, у тебя есть одно преимущество, парень, — спокойно ответил Юма, чуть отодвигаясь от киммерийца, чтобы иметь возможность без помех выхватить ятаган. — Мы случайно не знаем тебя?

— Меня? В лицо или по имени — вряд ли. Может быть, как безымянного и невидимого товарища в бою. Думаю, что нет повода отказываться от дармовой выпивки, поставленной собратом по оружию.

Пока незнакомец говорил, Конан тщетно пытался разглядеть маячащую фигуру. Кром! Киммериец готов был поклясться, что, когда впервые проходил по этой улочке, она была освещена несколькими факелами и светильниками. Неужели все они догорели? Или хозяева погасили их на ночь? Кроме того, незнакомец вышел навстречу из такого же темного переулка, так что вряд ли стоит приписывать его осведомленность о личностях обоих приятелей острому зрению.

— Ну что ж… — В голосе Юмы слышались разрывы последних сдерживавших его нитей терпения. — Если у тебя есть имя — назови его и помолись, чтобы оно не оказалось в длинном списке моих врагов! И учти, мне с трудом верится, что настоящий доброжелатель стал бы подкарауливать нас в темном углу.

Сквозь слова Юмы до слуха Конана донеслись какие-то звуки: не то звон клинка, не то хруст стекла под подошвой сапога. Звук шел откуда-то сзади, хотя киммериец был готов поклясться, что ни одна тень не промелькнула в пятне света, падавшем из открытой двери трактира за их спинами.

— Ну, приятель, что касается имен… меня зовут Рабак. — Голос незнакомца зазвучал сильнее. Быть может, чтобы скрыть приближение невидимых союзников? — А что до места, то я с тобой полностью согласен. Не хотели бы вы пройти со мной в гостеприимный дом чуть дальше по этому переулку?

Обострившееся в минуту опасности зрение наконец-то дало Конану хоть какую-то информацию. В слабом звездном свете блеснула не прикрытая тканью сталь доспехов с гравировкой, хорошо знакомой киммерийцу. Чуть слышное ругательство, прозвучавшее над самым ухом, дало понять, что и Юма разглядел противника или догадался о том, кто он.

Красные Повязки!

А незнакомец все продолжал голосить:

— В этом доме смогут достойно встретить настоящих героев, оказать им самый сердечный прием… Я полагаю, у нас найдется что обсудить…

— Например, как ты встретишься со своим дружком в преисподней?

Ятаган Конана словно сам скользнул ему в руку. В тот же миг киммериец резким движением метнул тяжелый клинок в незнакомца. Быстрый скачок в сторону оказался запоздалым. Ятаган киммерийца вспорол живот незнакомца. Его предсмертный стон возвестил начало атаки с разных сторон. Метнувшись к своей жертве, Конан выхватил меч из падающего тела и развернулся, чтобы встретить еще почти невидимых врагов.

— Юма, нас окружили! Встаем спина к спине! — Еще не договорив, киммериец услышал чей-то стон: это клинок чернокожего воина вступил в бой.

Мгновение спустя Конан чутьем угадал направление атаки — на его ятаган с размаху налетел следующий противник. Отшатнувшись от сильного толчка, Конан почувствовал, что потерял спину Юмы. Пришлось отражать удары противников с оглядкой, чтобы ненароком не задеть друга. Излюбленный прием Конана — яростное нападение — пришлось отложить. Больная нога не давала возможности двигаться с нужной скоростью.

— Юма! Я здесь. Только сам не отзывайся! Конан знал, что его друг сейчас сражается в темноте, молча, максимально используя дарованную черной кожей возможность слиться с ночной темнотой. Но его собственный крик вызвал такой град ударов со всех сторон, что Конан больше не отважился повторить его. Чей-то клинок чуть не вонзился киммерийцу в шею. Чтобы отбить его, пришлось неудобно задрать руку — и вот уже какая-то тень сильным рывком и ударом выхватила оружие из руки Конана. Клинок со звоном ударился о мостовую. В тот же миг что-то обожгло нос и подбородок киммерийца и скользнуло вниз, к шее. Аркан! К счастью, Конану удалось просунуть под него одну руку, но даже так петля, затягиваясь, душила его все сильнее.

Кром! По крайней мере, несколько убитых и изуродованных Красных Повязок — неплохая плата за смерть в неравном бою. Не стыдно будет предстать перед суровым Кромом!

Вывернувшись, Конан сумел выхватить кинжал и полоснуть им за головой, целясь по веревке. Перерубить петлю ему не удалось, но, судя по крику и ослабшему аркану, кинжал угодил по руке или по лицу того, кто затягивал веревку. Но все новые и новые тела наваливались на Конана, прижимая его к каменной стене и повисая на руках и ногах неподъемным грузом.

Словно со стороны донесся до Конана вырвавшийся из его горла хриплый стон, когда раненая нога, не выдержав, подогнулась и киммериец рухнул на мостовую, с размаху ударившись головой о камни.

Когда сознание вернулось в его полупарализованное, наполненное болью тело, Конан явственно ощутил острие кинжала, приставленное к его горлу и почти проткнувшее кожу. Кто-то зажег лампу, и в желтом свете перед глазами киммерийца проплыли хороводом лица противников. Красные и Черные Повязки. Убийцы, натренированные выполнять свою работу в дикой местности и в городе. Все лица были искажены гневом и ненавистью, некоторые — еще и болью от только что полученных ран.

Конан почувствовал, что сталь еще глубже втыкается в его горло. Затем перед глазами промелькнуло еще одно лицо — абсолютно бесстрастное и спокойное. Словно молния пронзила мозг киммерийца: форт Шинандар, допрос пленников… палач Сул! Сильная, большая рука тянулась от этого лица к рукояти кинжала, почти не дававшего вздохнуть киммерийцу, впивавшегося в горло при малейшем движении.

Бессильный хоть что-то предпринять, Конан молча ожидал смерти. Вдруг губы Сула разомкнулись, и палач произнес два слова, словно молотом ударившие Конана, разорвавшие его слух:

— Фанг Лун.

ГЛАВА 9. ЗАМОК ГУБЕРНАТОРА

Реальность вернулась к Конану в виде звука. Одна долгая монотонная нота сначала зазвучала где-то вдалеке, а затем, нарастая, заполнила собой весь мир.

Мыча что-то нечленораздельное, Конан, лежавший навзничь на каких-то мягких покрывалах и перинах, попытался зажать руками уши, чтобы вернуть тишину. Звук не уходил. С величайшим трудом киммерийцу удалось разлепить сомкнутые почти в мертвом сне веки. Прямо перед его лицом вибрировал от удара огромный, в человеческий рост, медный гонг, подвешенный в деревянной полированной раме. Рядом, с гонгом стоял, опустив обтянутый черным бархатом молоток, жестокий палач и мастер пыток Сул. Повернувшись, палач уставился на приходящего в себя Конана, сжав губы в зловещей ухмылке.

Вокруг них шла глухая стена без окон. Лишь в двух местах полированный камень был разорван дверными проемами. Вдоль стен были расставлены расписные, покрытые лаком столы с масляными светильниками на них. Светильники, находящиеся непривычно низко, давали неровный, прыгающий свет и странно вытянутые вверх тени.

— Где… что… это за место?

Попытавшись сесть, Конан сумел только перекатиться на бок. Его тело было настолько же слабо, насколько тяжела голова.

— Где я, провались ты со своим гонгом! И где Юма?

Знакомая боль напомнила киммерийцу о раненой ноге. Но чувство было словно чем-то приглушено, удалено от реальности. Конан поднял руку и ощупал шею. На коже оставался глубокий рубец от петли, но боли совершенно не чувствовалось.

— Ты накачал меня наркотиками, — попытался крикнуть Конан, но его голова и весь мир чуть не раскололись от этой попытки поднять голос.

— Не беспокойся, лотос скоро выветрится.

Голос с вендийским акцентом принадлежал незаметно вошедшему в комнату подтянутому офицеру, непривычно высокому и широкоплечему для жителя этих мест. Сильное впечатление производила и его шикарная форма в туранском стиле, сшитая из прекрасного шелка глубокого синего цвета и отделанная золотым шитьем. Под тонкими усиками в аристократической улыбке растянулись губы, обнажив ровный ряд белоснежных зубов.

— Прости моего верного слугу Сула за то, что он не представил меня тебе, сержант.

При этих словах Сул чуть не вдвое сложился в почтительно-извинительном поклоне.

— Итак, я — Фанг Лун, губернатор Венджипура. Конан, сдерживая стоны и чертыхаясь, сумел-таки сесть и с более удобного ракурса посмотрел на собеседника.

— Ты не вендиец, — заключил он, присмотревшись повнимательнее.

— По крови — хвала богам — нет. Но и твои предки имели не большее отношение к Турану, чем мои — к Венджипуру. Но, по крайней мере, родился я здесь.

Фанг Лун не торопясь сел на один из табуретов, стоявших вокруг ложа Конана.

— Моя раса переплыла океан, отправившись на запад с берегов Кхитая, когда Вендийсхая империя рухнула под собственным весом. С тех пор мы процветаем в этой стране — как завоеватели, торговцы, дипломаты. А теперь наше господство входит в новую стадию. Ваш король сделал совершенно разумный выбор, предоставив мне право управлять этой страной. А некоторые из ваших начальников, например генерал Аболхассан, готовы доверить мне и большее.

Конан, приняв по возможности устойчивое и безболезненное положение, процедил сквозь зубы:

— Если нанявший меня король записал в наемники и тебя, учитывая твои навыки в пиратстве и торговле наркотиками и собираясь использовать тебя для этих целей, то я ничего не имею против. Этого Аболхассана я не знаю, но если он действительно генерал туранской армии, то я являюсь его подчиненным. Но сейчас меня больше интересует, где я нахожусь. Почему я здесь? И где мой друг?

С явно недовольным видом Фанг Лун встал с табурета и стал прохаживаться вдоль каменной стеньг.

— Простые вопросы, сержант, подразумевают простые ответы. Но ты, видимо, и впрямь решил проверить, где проходят границы моего терпения. Итак, сейчас мы наслаждаемся гостеприимством моего замка на берегу залива Сахибы, вдалеке от городской суеты и шума улиц. А что касается твоего дружка, то я временно потерял его из виду. Но ты не волнуйся. Все мои агенты получили соответствующие указания, и вскоре он тоже сможет сполна насладиться моим гостеприимством.

Лицо Фанг Луна излучало теперь куда меньше благожелательности, чем в начале разговора.

— Что касается тебя, сержант, то ты доставлен сюда в соответствии с секретным приказом твоего командования, которое сочло твою миссию перед туранской армией выполненной. Причины не столь важны. Быть может, тебя списали как инвалида из-за твоей раны, может быть, припомнили твои своенравные поступки и даже преступления. Хотя вполне вероятно, что ты вообще ни в чем не виноват. Просто, как это тебе известно, высшее командование время от времени принимает решения, совершенно непонятные подчиненным, не удосуживаясь даже растолковать их смысл.

Резко развернувшись, Фанг Лун уставился на Конана буравящим взглядом:

— Обычно приказ избавиться от кого-либо из низших чинов, обезвредить или ликвидировать его означает верную смерть для несчастного. А ведь этот человек еще мог бы быть полезен в каком-нибудь деле. К несчастью для тебя, мы здесь, на Востоке, не столь расточительны, как ваше северное начальство. Древние знания моих предков из Кхитая, помноженные на некоторые таинственные приобретения этих мест, дают нам возможность полностью подчинить себе душу человека, сделав его своим верным слугой. С какой стати, скажи мне, я стал бы терпеть твои хамские выходки? — Фанг Лун продолжал пристально глядеть на киммерийца. — Да просто у меня есть верный способ направить все твои помыслы и желания только на верную службу мне. Понял? Этот способ меня никогда не подводил. А в случаях редких неудач упрямцев исправляла могила.

Неожиданная попытка Конана вскочить лишь выдала его слабость. Колени подкосились, и он вновь рухнул на покрывала, осыпая проклятьями своего мучителя.

— Демоны тебя побери, мерзавец! Давай натрави своего костолома на меня, если посмеешь! Видит Кром, он замучил много беспомощных жертв. Но я предупреждаю…

— Нет, сержант, пытки здесь не приняты. — Фанг Лун отступил на пару шагов назад, чтобы наверняка оказаться вне досягаемости самого отчаянного броска пленника, и, чуть улыбнувшись, продолжил: — И не призывай на мою голову гнев своих жалких божков, как и не срывай на мне свою бессильную ярость. Пойми: пока что я предлагаю тебе свободу… ограниченную стенами моего замка. Наслаждайся ею в свое удовольствие. Но помни, что я все время слежу за каждым твоим шагом. В моем распоряжении сотни возможностей раздавить тебя в лепешку. А что касается боли, не волнуйся…

Губернатор протянул руку к одному из столиков, стоявших вдоль стен, который был уставлен какими-то каменными и стеклянными флакончиками и шкатулками. На одном углу дымился и булькал кальян.

— Как настоящий гостеприимный хозяин, я предлагаю тебе средство, которое облегчит твои страдания, сняв боль. Ты уже испытал его действие в течение нескольких последних часов. Если не хочешь — оставайся один на один с незаживающими ранами, да и с несмываемыми грехами твоего прошлого. Выбор за тобой.

С этими словами Фанг Лун и его слуга вышли из комнаты, захлопнув за собой тяжелую, обитую железом дверь. Следом раздался скрежет задвигаемого засова. Конан остался один в полной тишине.

Бормоча ругательства и проклиная все на свете, киммериец вновь попытался встать. Но вскоре его глухие стоны сорвались на вой, когда больная нога вновь отказалась служить ему, бессильно подогнувшись под тяжестью тела. Хуже всего было то, что боль почти не утихла и потом, когда нога осталась без нагрузки. С трудом подтягиваясь на руках, Конан тяжело пополз к единственной цели, доступной ему в этой комнате, — полированному столику, уставленному флакончиками и коробочками.

Добравшись до столика, киммериец сумел подтянуться и сесть на его край, вытянув перед собой безжизненную ногу. Затем Конан внимательно осмотрел комнату с новой точки.

Окон в ней и вправду не было. Несмотря на роскошное убранство, эта комната находилась где-то в глубине большого замка. Для вентиляции, видимо, служили лишь узкие щели, наподобие бойниц, под самым потолком. Кстати, подумал Конан, через них можно запросто наблюдать за всем, что происходит в комнате. Обстановка включала в себя резные деревянные стулья, табуреты, полированные расписные столы, шикарную широченную кровать и переносную жаровню, впрочем, слишком маленькую, чтобы реально согреть такое помещение в холодное время года. Конану не удалось высмотреть ни единой вещи, которая могла бы служить оружием. Даже молоток от гонга — и тот был унесен Сулом. Единственным предметом, достойным дальнейшего обследования, Конану показалась вторая дверь в противоположной стене комнаты.

Понимая свою слабость, Конан решил и не пытаться открыть обитую железом дверь, затворившуюся за губернатором и его слугой. Эта тяжелая плита смогла бы удержать его и полного сил. А вот вторая — обычная деревянная панель — выглядела более доступной для того, чтобы вскрыть или, на худой конец, выломать ее. Сложность была в другом: как добраться до двери и как найти силы, чтобы идти дальше. Конан внимательно осмотрел рану на бедре. Шов не разошелся, но внутри все горело огнем, а любая попытка встать на раненую ногу вызывала дикую боль. Все больше давали о себе знать и свежие раны, полученные в бою прошедшей ночью, и ушибы, — видимо, результат не очень-то бережной последующей транспортировки в замок. Даже влажная тропическая жара, с которой Конан, как ему казалось, уже совсем освоился, вдруг навалилась на него с утроенной силой. Киммериец тяжело дышал, немногим отличаясь от выброшенной на берег рыбы. Единственное, что приносило сейчас ему облегчение, — это струйка дыма, поднимавшаяся от кальяна.

Это тлел и курился лотос. Конан вспомнил слова Фанг Луна: в этих сосудах находится конец боли и приглашение в мир грез. Почувствовав незнакомый зуд в теле, странную головную боль и непривычное ощущение нехватки чего-то, Конан удивился силе этого эффекта. Наркотик был в его теле какие-то считанные часы, а организм уже здорово привык к нему. Хотя слуги Фанг Луна наверняка вкатили ему изрядную дозу. А кроме того, поговаривали, что вендийские колдуны сумели создать такое зелье, которое делало человека своим рабом буквально за один-два раза его употребления.

Конан даже вздрогнул от такой перспективы. Но выбора у него не было. Взяв наугад один из хрустальных флакончиков, киммериец открыл его и внимательно рассмотрел содержимое. Это была розоватая, густая мазь, от одного запаха которой успокоилась мучившая Конана сильная боль в затылке. Зачерпнув пальцем немного мази, киммериец осторожно втер ее в шрам на шее. Затем, расстегнув форменную тунику, смазал рану на бедре и покрасневшее пятно вокруг нее, а также самые болезненные из ссадин и свежих шрамов.

Уже через несколько мгновений ему стоило большого усилия воли закрыть флакон и перестать втирать в тело мазь, приносившую мгновенное облегчение. Убрав флакон в один из карманов, Конан прислушался к своим ощущениям: его дыхание клокотало в груди, словно разогретое вином. Боль в ноге почти прошла. Правда, в ушах слышался непонятный шум. Зато в теле чувствовалась вновь вернувшаяся сила, а в голове — желание что-то делать, действовать. Конан попробовал встать. Состояние ноги поумерило его восторг — она была столь же слабой и почти безжизненной. Но, по крайней мере, на нее было не больно ступать, и киммериец без труда, лишь чуть прихрамывая, добрался до дальней двери. Подойдя к ней, он оперся на деревянную створку рукой и с удивлением обнаружил, что она не заперта.

«Свобода в моем доме», — вспомнил Конан слова Фанг Луна. Что ж, какая бы ловушка ни скрывалась за дверью, ждать, что удастся избежать ее, переждав в этой комнате, было бессмысленно. Киммериец осторожно надавил на дверь, которая легко открылась, скрипнув петлями.

Представшая глазам Конана комната напоминала предыдущую. Такая же большая, без окон, она была более тускло освещена несколькими лампами по углам, а часть мебели была сломана или перевернута. Комната была завалена мусором, и даже до затуманенного лотосом обоняния Конана донеслась вонь, стоявшая в воздухе. В противоположной стене киммериец разглядел вторую дверь. Оглядевшись и не увидев ничего явно опасного, он шагнул вперед.

Позади раздался странный звук. Резко обернувшись, Конан увидел, как захлопывается перед его глазами входная дверь. Некоторое время киммериец не мог понять причины этого, а затем увидел знакомую ему по джунглям лесную обезьянку, зацепившуюся за карниз невдалеке от дверного косяка. Затем рядом появилась вторая, затем — в стороне — еще одна. Следующая появилась из-за колонны… Вскоре вся комната оказалась кишащей переговаривающимися и гримасничающими животными. Они, словно пауки, носились по стенам и колоннам и каким-то непостижимым образом по воздуху переносились из угла в угол.

Присмотревшись, Конан увидел, что по всей комнате выше человеческого роста натянуты тонкие веревки, служившие отличными мостами ловким животным. Верещавшие и мечущиеся обезьяны двигались все же с меньшей суетой и с большей целеустремленностью, чем их лесные собратья. В следующий миг Конан разобрал, что на голове каждой из обезьян был маленький шлем, грудь прикрывали кукольные доспехи, а на каждом запястье сверкал привязанный кинжал с человеческий палец длиной. «Час от часу не легче, — подумал киммериец, — теперь обезьяны-воины, этого только не хватало».

Оказалось, что захлопнувшаяся дверь была сигналом к началу атаки. Три обезьяны, спустившись по Дверным косякам на пол, переглянулись и бросились вперед, сжимая свои крохотные клинки и обнажив в оскале почти такой же длины клыки.

Хороший пинок был бы лучшей обороной от этих спустившихся на землю обитателей деревьев. Но слабая, плохо сгибающаяся нога Конана не подходила для такой работы. Киммериец отступил на пару шагов и, подождав, попытался схватить ближайшую обезьяну. Однако верткое животное было не так-то просто поймать. Обезьяна увернулась от протянутой руки и даже успела полоснуть по ней одним из острых, как бритва, кинжалов. Даже когда человеку все-таки удалось схватить обезьяну с намерением размозжить ей голову об стену, та не прекратила сопротивления, а впилась в руку своими желтыми клыками. В эту же минуту на Конана налетели две другие обезьяны, ткнувшие его с двух сторон своими клинками и тут же отскочившие назад. Разделавшись с первым противником, Конан хотел заняться оставшимися, но понял, что самое худшее только начинается.

Нападение трех животных с пола, оказывается, было всего лишь отвлекающим маневром. Сверху, со стен и с веревок, на его голову и плечи одновременно прыгнула целая стая воинственно настроенных обезьян. Этот натиск не только ошеломил киммерийца, но и изрядно напугал его. С трудом опомнившись, Конан стал отмахиваться и отбиваться, тщетно стараясь уберечь лицо и руки от кинжалов и клыков.

Схватив за горло одну из обезьян, Конан стал орудовать ею как дубинкой и на некоторое время сумел расчистить пространство вокруг себя. Отбежав в центр комнаты, он отбросил бездыханное животное, чтобы расправиться с парочкой наиболее упорных его собратьев, не желавших слезать с человека. Но остальные обезьяны, не задерживаясь, вновь бросились в атаку. Веревки были натянуты на такой высоте, что, зацепившись за них лапой или даже хвостом, животные как раз доставали кинжалами до головы киммерийца, иногда даже используя его плечи как опору для прыжка на другую веревку. Слабая нога не позволяла Конану надеяться на быстроту своего движения. Он начал всерьез опасаться, что в какой-то момент обезьяны опрокинут его на пол.

Вдруг нападение прекратилось по неизвестной для Конана причине. Он перевел дух и осмотрел себя. Хотя под действием лотоса он не ощущал боли, большое количество крови, вытекшей из многочисленных порезов и укусов, не внушало оптимизма. Раненая нога гудела и была все так же полупарализована. Подволакивая ее, Конан запрыгал к дальней двери, стараясь не попадать в лужи крови и кучи обезьяньего дерьма. Он понимал, что передышка не может быть долгой и что его враги отступили только для того, чтобы перегруппировать свои силы и сменить тактику.

Так и произошло. Обезьяны собрались над ним плотным кольцом. На этот раз их кинжалы свободно болтались в воздухе, привязанные к запястьям. Словно по команде, десятки лап, похожих на человеческие руки, потянулись к Конану, схватили его за волосы, за плечи, за разорванный воротник куртки и подняли его в воздух. К своему ужасу, киммериец почувствовал, как сандалии отрываются от каменного пола. Все больше и больше обезьян хватали его, постепенно перебираясь вниз по телу и переворачивая его почти в горизонтальное положение. Через некоторое время Конан понял, что висит над полом на высоте полутора своих ростов.

Дикая ярость от этого унижения обуяла его. Он начал размахивать и отбиваться всеми четырьмя конечностями, пустил в ход зубы с не меньшей энергией, чем сами обезьяны, но с более разительным эффектом. Обескураженные звери непроизвольно разжали лапы, и киммериец рухнул вниз, вдребезги разбив плечом один из стоявших на полу лакированных столов. Упавшие рядом с ним обезьяны поспешили отскочить от него подальше, справедливо опасаясь за свою жизнь.

Изрыгая проклятья, Конан поднялся на ноги. Схватив обломанную столешницу, он махнул ею в воздухе. Одна из веревок оборвалась, несколько других, задетых деревяшкой, сильно дернулись. Обезьяны гроздьями попадали на пол. Когда же, сгруппировавшись, несколько животных ринулись в атаку, столешница послужила Конану щитом, а двух нападавших он ухитрился даже оглушить, изрядно огрев их лакированной доской.

— Ну что, вонючие трусы! — рявкнул Конан, потрясая столешницей. — Теперь посмотрим, кто кого! Ну, кто первый?

Обезьяны ответили криками с безопасного расстояния и градом фруктовых косточек и мелких камешков.

Почувствовав, что его силы истекают, Конан прикинул, что вряд ли сможет выйти победителем в этой схватке со столь непривычным, безжалостным и многочисленным противником. Резко разворачиваясь и размахивая доской во все стороны, чтобы не дать обезьянам подойти слишком близко и напасть сзади, он отступил к дальней двери и проскочил за нее. Оказавшись по другую сторону, Конан прижался к двери, захлопнул ее и навалился на нее всем телом.

Комната перед ним сильно отличалась от предыдущих. Овальная, она была отделана в стиле музыкального зала и уставлена медными гонгами и колоколами разной величины. Вроде бы непосредственной опасности ничто не представляло, и Конан позволил себе сползти по двери на пол и перевести дух.

У Конана не было никакого желания подсчитывать раны, оставленные на его теле клыками и кинжалами обезьян. Он чувствовал, что последние силы, оставшиеся после дикого прорыва, покидают его. Боль вновь огненной волной обожгла мозг. Киммерийцу ничего не оставалось делать, как достать хрустальный флакон из кармана и вновь прибегнуть к спасительной мази. На этот раз эффект был не столь впечатляющим. Боль в бедре не прошла окончательно, а лишь поутихла. Голова не стала совсем ясной. Но обезьяньи укусы и порезы перестали саднить и кровоточить. Сердце перестало, как безумное, колотиться в груди. Конан наконец смог внимательно оглядеть помещение, в котором оказался.

Свисавшие с потолка лампы достаточно ярко освещали комнату. Даже слишком ярко для этого склада музыкальных инструментов, мелькнуло в голове киммерийца. Вся обстановка помещения состояла из подвешенных к потолку на цепях гонгов, колоколов, цимбал, тарелок и прочих металлических ударных инструментов.

Самые крупные были развешаны в некотором порядке — равномерно по всей площади комнаты.

Ни один из инструментов не повторял другой. В центре висел самый большой гонг — даже больше того, звук которого вернул Конана к реальности несколько часов назад. Этот гигантский инструмент был непривычной, круглой формы; его диск, словно корону, опоясывали металлические треугольники в виде языков пламени. Их отточенные края торчали во все стороны — такая форма, должно быть, символизировала солнце. К тому гонгу был прикреплен молоток, от которого к стене через рычаги тянулась тонкая цепь. Это приспособление позволяло ударить в гонг, не входя в комнату.

Не слыша звуков преследования за спиной, Конан подергал ручку двери. К его удивлению, дверь оказалась запертой. Что ж, это даже к лучшему, подумал Конан. Что бы ни грозило ему впереди, он будет более подготовлен к любой опасности, не ощущая за спиной преследования обезьяньей стаи. Разглядев между инструментами очередную дверь в противоположном конце комнаты, киммериец направился к ней.

Не успел он сделать несколько шагов, как раздался удар центрального гонга. Эффект превзошел все ожидания. Быть может, овальная форма помещения так усиливала звуки, но звон просто затопил Конана, пронзил его насквозь, заставив вибрировать все его тело. Следующий удар молотка, которым управлял из-за стены невидимый человек или механизм, не только повторил дикий звон, но и заставил гонг чуть шевельнуться. Еще несколько ударов — и ощетиненное медными лучами колесо заходило по комнате, описывая внушительную дугу от стены к стене.

Чтобы ослабить натиск на уши, Конан шагнул к центру зала, где, казалось, звук был чуть слабее. Но тут вступили в дело остальные гонги и другие инструменты. Вскоре какофонию усилили звон цимбал и гудение колоколов. Конан послал проклятия на головы горе-музыкантов, причем мысленно, понимая, что бессилен перекричать этот адский шум.

По мере того как все новые инструменты вступали в игру, находиться в комнате стало невыносимо. Конан двинулся вперед, уворачиваясь от них, зажав обеими руками уши. Он различал гонги не по звучанию, слившемуся в единый гул, а по тому, какая часть тела быстрее отзывалась вибрацией на тот или иной звук.

Конан понял, что пройти между этими инструментами будет нелегким делом. Больше всего его пугал гонг-солнце, которому ничего не стоило проткнуть человека своими медными лучами насквозь. Отступив с его траектории, Конан был вынужден отскочить и с пути другого тяжелого гонга, несшегося на него. В это время третий медный диск тяжело ударил киммерийца в плечо. Отступив, Конан решил выбрать момент, чтобы проскочить между этими двумя гонгами. Но когда он уже приготовился к прыжку, они, внезапно изменив траектории, столкнулись с таким грохотом, что Конан затряс головой. Потеря бдительности стоила ему пропущенного удара в спину. Благодаря Крома, что это был не гонг с острыми лучами, киммериец упал на пол.

Конан даже не удивился, обнаружив, что лежачее положение не означает безопасность. Следуя чьей-то дьявольской воле, цепи то и дело изменяли свою длину, опуская колокола и гонга ниже и ударяя их о гранитные плиты пола в самых разных местах. Хуже было другое: в своем беспорядочном движении эти цепи задевали и раскачивали другие, поддерживающие светильники. Теперь, помимо опасности получить душ из кипящего масла, Конан потерял возможность просчитывать движения опасных предметов. Пляшущие тени и светлые пятна совершенно нарушили всю ориентацию. Зал превратился в наполненный грохотом и стоном металла ад. Каждый новый удар означал новую опасность. Причем предсказать ее было невозможно. Направление и скорость движения звенящих и гудящих инструментов менялись ежесекундно.

Оставив надежду уберечь уши, Конан, не прикрывая их руками, шаг за шагом пробирался вперед к своей цели — дальней двери. Добравшись наконец до центра зала, киммериец остановился, пропуская мимо один из колоколов, на ходу изменивший свой звук от низкого гудения до тонкого звона. В следующую секунду раздался скрежет скрестившихся цепей, и Конан, обернувшись, увидел, что гонг-солнце, задев другой тяжелый диск, изменил траекторию и, прежде чем киммериец успел отскочить, подлетел к нему, описал круглую дугу вокруг северянина и отлетел в сторону, нежно погладив Конана своим полированным боком.

Решив не испытывать судьбу дважды, Конан с еще большей решимостью стал пробираться к двери. Действие наркотической мази стало слабеть: вновь заныли раны, заболели измученные грохотом уши. Собрав в кулак всю волю, Конан продолжал, как мог хладнокровно, высчитывать траектории движения колоколов и гонгов. На каждые три скачка вперед ему приходилось делать два не в нужном направлении, чтобы избежать смертельного удара. Несколько раз тяжелые диски и колокола сталкивались с душераздирающим грохотом на том самом месте, где еще мгновение назад стоял человек. Пролитое масло сделало пол скользким, как лед, и непригодным для точных прыжков. Конан понял, что проигрывает этот бой.

Неожиданно спасительная мысль пришла ему в голову. Внимательно присмотревшись, он подпрыгнул вверх и ухватился за цепь одного из колоколов. Через мгновение тяжелый инструмент поднес его почти к самой цели. Прыжок вниз, еще два скачка, чтобы увернуться от приближающихся гонгов, — вот он уже у двери.

Схватившись за ручку, Конан распахнул дверь и, спасаясь от летящего ему в спину тяжелого гонга, рухнул вперед, в дверной проем, даже не успев взглянуть на то, что ждет его впереди.

ГЛАВА 10. КРОВЬ И ЛОТОС

Конана разбудила тишина. Она обрушилась на киммерийца, словно гигантский водопад на реке Стикс. Но это оглушающее ощущение было все-таки настоящей тишиной, а не громом и воем, оставшимися за дверью овальной комнаты. Как давно прекратился грохот и сколько он сам пролежал без сознания — этого Конан определить не мог. Комната, в которую он попал, была наполнена клубами дыма. Сквозь эту завесу пробивалось зловещее сияние. Наверняка здесь его ждали новые опасности, но Конан пока что почти не думал об этом.

С трудом сев, Конан достал флакон со снадобьем и, вздохнув, привычно намазал им шрамы на бедре и на шее, а затем мазнул и за ушами, надеясь, что так быстрее пройдет боль в воспаленных барабанных перепонках. На этот раз мазь почти не оказала своего эффекта. Боль лишь чуть ослабела, голова была столь же тяжелой и раскалывалась от все еще звеневших в ней колокольчиков и гонгов. Конан тяжело встал и усилием воли заставил себя двигаться вперед. По крайней мере, нога не отказывалась подчиняться ему. Конан сделал шаг, даже не удосужившись узнать, не заперта ли дверь за его спиной.

Границы комнаты, ее углы и стены тонули в густом дыму, поднимавшемся от нескольких очагов и жаровен. Тлеющие угли вырывали из темноты какие-то уходящие в темноту колонны. Несомненно, где-то наверху должны были быть отдушины для выхода дыма. Иначе в комнате нечем было бы дышать. Конан и сейчас с трудом вдыхал воздух, наполненный дымом, а также густым фимиамом каких-то листьев и порошков, догоравших поверх углей. Это был не лотос, по крайней мере не только он.

Конану показалось, что между ближайшими жаровнями что-то лежит. Задыхаясь от дыма и размахивая перед собой руками, чтобы разогнать едкую завесу, он с трудом подошел поближе и слезящимися глазами разглядел в неверном свете тлеющих углей человеческое тело, уложенное на бамбуковую решетку на ножках.

Мужское тело, некогда принадлежащее рослому, сильному человеку, было изуродовано пыткой. Ни единого клочка одежды не прикрывало следов истязаний. Конан знал этот способ садистского умерщвления, который хвонги использовали для расправы с пленными туранцами. Для этого сначала требовалось заготовить, вымочить в уксусе толстую изогнутую ветку покрытого длинными острыми иглами кустарника. Затем, распрямив, ее привязывали к спине жертвы, сделав петлю и закинув ее на подбородок казнимому. Высыхая и принимая свою первоначальную форму, ветка все сильнее вонзала шипы в спину жертве,в то время как верхний конец, оттягивая голову человека назад, постепенно ломал ему шею.

Конан мог только надеяться, что этому несчастному пришлось мучиться меньше. Если пытка была проведена здесь, то иссушающий жар от углей ускорил высыхание ветки, но все равно эта смерть не могла быть быстрой и легкой.

Осматривая связанное тело, Конан обратил внимание, что оно казалось слишком темным даже для царящего в этом помещении полумрака. Наклонившись поближе, он увидел, что кожа мертвеца была не желтой, как у местных жителей, и не выжженной солнцем пустыни, как у туранцев, а имела более темный оттенок. С того места, где стоял Конан, лица было не видно. Мучимый недобрым предчувствием, киммериец наклонился над бамбуковой решеткой и резким движением перевернул труп. Холодный пот прошиб северянина: несмотря на то что лицо покойника обезображено предсмертной гримасой и следом от петли, сомнений быть не могло — это Юма.

Все еще не веря, Конан дотронулся до щеки погибшего друга. Сухая кожа на лице Юмы была такой же теплой, как и дым, поднимающийся от жаровен.

Отшатнувшись, Конан попал в густое облако дыма. Рванувшись прочь от страшного зрелища, с глазами, полными слез от дыма и горя, он налетел на одну из жаровен и, не заметив ожога, перевернул ее. Выскочив на середину комнаты, где завеса дыма была не столь густа, киммериец остановился. Взрыв гнева сменился удушающей волной отчаяния: что он мог сделать один, раненый и безоружный, находясь в неведомой, полной опасностей темнице.

Наверное, подумал Конан, он долго пролежал в забытьи в последний раз. Достаточно долго, чтобы за это время люди Фанг Луна схватили Юму и подвергли его мучительной казни. Кто знает, а не сам ли Конан своими вопросами выдал столь дорогого ему человека? А может быть, губернатор лишь заговаривал киммерийцу зубы, а сам уже схватил Юму и палачи вовсю пытали чернокожего воина?

Что ж теперь? В любом случае сделать ничего нельзя. Забиться в истерике, оплакивая друга и изрыгая проклятья убийцам, — нет, этим он только покажет свою слабость, повеселит незримо следящих за ним безжалостных убийц. Никогда! Вместо этого Конан затаил в груди скорбь, решив поберечь ее да и остатки сил для другого случая.

Протерев глаза и как следует проморгавшись, Конан все еще не совсем ориентировался в полумраке. Невдалеке мерцали огни нескольких жаровен, но были ли это те самые? Нет, их свечение было желтоватым, а не красным, а дым еще более едким. Но в центре светящегося круга что-то темнело… Движимый любопытством, Конан прикрыл лицо от жара и дыма и шагнул вперед.

Человек на такой же бамбуковой решетке, только обтянутой белым холстом, был жив. Он был одет в золотистый шелковый хитон, его голову покрывала маленькая белая шапочка, изящные туфли с загнутыми носками были надеты на его ноги. Сидевший посреди едких облаков человек еще и сам курил длинную изогнутую трубку. Сквозь все дымовые завесы Конан легко узнал его.

— Бабрак!

С воодушевлением, равным по силе еще недавно владевшему им отчаянию, Конан рванулся к другу.

— Как я рад тебя видеть, дружище! Хоть ты остался жив! Тебя тоже схватили люди Фанг Луна? Бабрак, ты знаешь, они убили Юму! Или отдали хвонгским палачам на растерзание. Какая, впрочем, разница! Я до них еще доберусь! Они пытали его… Ты видел, его труп лежит вон там… Бабрак, ты меня слышишь?

К изумлению Конана, юноша никак не прореагировал на его появление и слова. Лицо Бабрака оставалось неподвижным, взгляд бесцельно блуждал по комнате, время от времени его рот расплывался в идиотской улыбке. Единственное действие, которое ритмично совершал Бабрак, было поднесение ко рту мундштука трубки и вдыхание очередной струи дыма.

— Э-э, приятель, да тебя накачали почище моего! Ты научился курить лотос, нарушив заветы обожаемого тобой Тарима. — Присев рядом с другом, Конан попытался пошутить: — Не следовало оставлять тебя в кабаке с той шлюхой. Она оказалась одной из многих кумушек, работающих на Фанг Луна. Да ты не переживай, братец. Мы еще выберемся отсюда. Сбрось с себя дурман! Помоги мне! Нам еще нужно расквитаться с убийцами Юмы!

Киммериец похлопал Бабрака по плечу.

На лице туранца не отразилось ничего. Единственной реакцией Бабрака на все слова друга было то, что, в очередной раз выдохнув клуб дыма, он молча протянул трубку Конану, словно предлагая попробовать.

Конан с отвращением отшатнулся и с трудом сдержался, чтобы не выхватить трубку и не отшвырнуть ее подальше. Но если он собирался привести Бабрака в чувство, следовало действовать аккуратно. Хотя, понял киммериец, выбраться отсюда, таща на себе одурманенного товарища, едва ли будет возможно.

Словно клещи сжали сердце и горло Конана. Ему и раньше приходилось видеть людей, ставших жертвами привычки к наркотикам. Но никто из них не был так близок ему, как Бабрак. Бедняга! Строгий последователь заповедей Тарима. Никогда еще Конан не слышал о людях, вернувшихся к нормальной жизни из лотосного дурмана. Наверное, лучше будет оставить парня здесь, а затем вернуться за ним во главе отряда… Но, скорее всего, придется добавить еще одно имя в список потерь, смертельных ударов, нанесенных ему Фанг Луном. Для всего мира Бабрак был теперь так же мертв, как Юма. Да и самому Конану грозила такая же участь.

В отчаянии Конан отошел от одурманенного друга, прошел мимо жаровен и побрел в темноту. Затем, решив, что на всякий случай лучше будет вытащить Бабрака из кольца горящих, дурманящих жаровен, киммериец развернулся и направился назад. Но дым и полумрак сыграли с ним злую шутку. Подойдя к жаровням, Конан увидел, что из них выбиваются совсем другие, синевато-призрачные языки пламени. Подумав, киммериец подошел поближе.

Его взгляд приковала тень, находившаяся в центре огненного круга. С первой секунды Конан все понял, но что-то заставило его пройти сквозь языки пламени и вплотную приблизиться к еще одной жертве Фанг-Луна — Сарии.

Она лежала на низкой резной деревянной кровати, покрытой бархатным покрывалом. Лишь узкая набедренная повязка прикрывала часть ее тела. Множество браслетов и бус, серьги и золотистый пояс лишь подчеркивали ее красоту. Аккуратные, украшенные золотым шитьем тапочки были небрежно брошены у кровати, словно Сария только что забралась на нее, оставив их у изголовья.

Девушка была жива. Ее грудь медленно поднималась и опускалась. Более того, почти без сознания, она сгорала от плотского желания. Вытянувшись на ложе, она изгибалась, словно наложница из гарема в ожидании своего господина. Тонкие руки ласково гладили бархат покрывала и еще более тонкий бархат собственной кожи, словно светившейся в сверкании голубого пламени.

Но все ее очарование, вся красота молодого тела потеряли свою привлекательность в этом зловещем свете синего пламени. Никаких чувственных желаний не пробудили в Конане призывы одурманенной возлюбленной. С дрожью в ногах он подошел к ней и хриплым голосом позвал:

— Сария! Этот мерзавец похитил тебя. И все это из-за меня! Пойдем, девочка. Мы выберемся отсюда и вернемся в наш домик на опушке леса. Эта ночь — самая страшная в моей жизни. Я потерял близких друзей. Но самое дорогое еще можно спасти. Пойдем!

Девушка явно услышала его слова. Но вместо радости узнавания на ее лице отразилось сильное беспокойство. Она открыла глаза и огляделась. Когда же ее взгляд нашел в клубах дыма лицо Конана, девушка застыла от ужаса.

— Сария, девочка. Это же я, твой Конан! Ну, пойдем отсюда. Ты нужна мне, любимая!

Хрипло выдавливая из себя слова, киммериец подался вперед и протянул к девушке руки. Но его ладонь повисла в пустоте. Сария, тщетно прикрывая свою наготу руками, забилась в самый дальний угол своего ложа. Ее лицо, глаза, обращенные к нему, были полны невыразимого ужаса. Из горла вырвался хриплый крик.

— Что случилось, девочка? Тихо, детка, не надо кричать!

Еще одно движение вперед — и воздух задрожал от визга Сарии. Постепенно этот душераздирающий звук перешел в рыдания и вой. Казалось, девушка близка к границе между страхом и безумием. Увидев это, Конан развернулся и вышел за круг пламени в окружающую темноту.

Что за дьявольщина царила в этом замке? Как, как удалось Фанг Луну распознать и захватить все самое дорогое в жизни киммерийца, уничтожить самых близких людей? Великий Кром, как же теперь жить дальше? Лучше бы умереть. В конце концов, его душа уже мертва. Только дурман лотоса еще заставляет двигаться измученное тело… Впереди в полумраке показалась новая дверь. Конан распахнул ее и пошел дальше, даже не остановившись и не поискав глазами опасность.

Вздрогнув от удара захлопнувшейся за ним двери, Конан поднял глаза и огляделся: он оказался в очередной просторной комнате, ярко освещенной укрепленными в стенах факелами и лампами. В нишах по углам испускали дым уже знакомые жаровни. Единственным предметом обстановки было огромное, больше человеческого роста, зеркало в раме из черного дерева с вырезанными на ней фигурами переплетающихся змей. Конан решительно подошел к зеркалу и взглянул в него.

Холодный ужас пронзил киммерийца. Последний, сокрушительный и, самое главное, закономерный удар! Из зеркала на него глядело мертвое, полуразложившееся существо. Истлевшая туника больше походила на саван, но тело сгнило еще сильнее ткани. Единственным проявлением жизни было свечение трупных гнилушек на торчащих из гнилого мяса костях. И самое страшное было в том, что это существо, этот труп был им самим.

Подняв руку, Конан оперся ею на зеркало, словно проверяя реальность стеклянного барьера. И эта рука ничем не отличалась от поднявшейся ей навстречу гнилой клешни с содранной кожей и торчащими костями.

Так вот почему, увидев его, забилась в истерике, едва не лишившись рассудка, Сария. Конан надеялся только, что она не узнала его, своего спасителя и возлюбленного, а решила, что перед нею чудовище, способное нести только смерть объятиями полуразложившихся лап.

Стоя перед зеркалом, Конан, словно парализованный, не двигаясь, рассматривал свое отражение, находя в себе все новые и новые признаки разложения. Кожа на лице покрылась трещинами и язвами, а с головы и вовсе слезла клочьями, обнажив треснувший череп. Зияющий шрам на шее стал шире и глубже настолько, что, казалось, голова в любой момент может не удержаться на прогнившем позвоночнике и, оторвавшись, скатиться с плеч. Под лохмотьями ткани и кожи торчали обломанные ребра. Мышцы рук ссохлись, превратившись в узловатые веревки, кое-где оторвавшиеся от костей и провисшие. Одна нога бессильно висела, словно чужая, а вторая — распухшая от черной кровавой жижи и зелено-бурого гноя — была готова подогнуться и сломаться под давящей на нее тяжестью.

Все! Вся эта мерзость была абсолютной правдой, и предсказать это можно было с самого начала. Лекарство Фанг Луна не могло быть не чем иным, кроме как обманчивым ядом. Оно не залечило раны, а, лишь на время притупив боль и внимание, проникло во все поры тела, отравив и умертвив его. И теперь Конан превратился в полуразложившегося монстра, не способного ни сопротивляться, ни даже сколько-нибудь долго служить своему повелителю. Оставалось лишь ждать скорого конца всех мучений.

— А ведь настоящее лекарство для тебя существует, парень, — раздался громкий уверенный голос.

В дальнем конце комнаты стоял Фанг Лун, а по его правую руку — палач Сул.

— Тот кошмар, который ты видишь в зеркале, — не более чем одна из стадий воздействия мази, выбранной тобою. Можно остановить этот процесс, а можно и вернуть все вспять. Главное — точно подобрать снадобье. По жесту хозяина Сул извлек из кармана кожаного фартука флакон, значительно больший, чем тот, которым попользовался Конан.

— То, что отражается в зеркале, — твоя истинная душа. Та, из-за которой происходили все твои неприятности. Теперь она вытравлена из тебя словно кислотой. Ты чист, как только что родившийся младенец.

Говоря, губернатор, словно тенью сопровождаемый Сулом, подошел к зеркалу.

— Запомни, раб. Я могу тебя вернуть к жизни. Если хочешь снова обрести бренную оболочку своего тела, тебе нужно только встать на колени и попросить меня об этом. Я буду твоим повелителем и позабочусь о тебе, как и подобает хозяину. Будь уверен, я сумею верно направить твою звериную силу и ненависть на тех, кто этого заслуживает, — на мятежников и их пособников в наших рядах. Подчинись мне, доверься господину — и ты вновь ощутишь столь дорогое для тебя дыхание жизни.

— Правитель Фанг Лун, — голос с хриплым бульканьем вырвался из сгнившего, провалившегося горла существа, которое повернулось к своему мучителю, — ты прав, говоря, что взял у меня все. Ты похитил мою свободу, лишил того, чего я добился в жизни. Уничтожил мою любовь, само мое тело и жизнь.

Кашляя, существо, некогда бывшее человеком, нетвердым шагом пошло вперед.

— Сколько из этого — правда и сколько — дьявольские иллюзии, я не знаю. Но я знаю, что все мои поражения реальны. Ты оставил мне только боль. Боль — вот все, чем я владею. И я не позволю тебе забрать мою последнюю собственность.

— Отлично. Итак, ты отказываешься смириться. — Фанг Лун брезгливо отстранился от слишком близко подошедшей полуразложившейся фигуры. — Напомню то, о чем я уже предупреждал тебя: мой метод не допускает ошибок. Сул, кончай с ним!

Сул атаковал. Резкий неожиданной бросок дюжего палача сбил Конана с ног. Рухнув на каменный пол, киммериец был пронзен такой болью во всем полусгнившем теле, что готов был пожалеть о своих дерзких словах. Но, к своему удивлению, он понял, что не разлетелся на вонючие куски от удара. Более того, его натренированное тело в меру своих сейчас жалких возможностей попыталось защититься. Здоровое колено воткнулось в пах нападавшему. К сожалению, чресла Сула были несколько раз обмотаны плотным куском ткани и прикрыты толстым кожаным фартуком. Рука Конана обвилась вокруг шеи и корпуса противника с силой, которая быстро заставила бы сдаться человека послабее.

Но Сул явно был опытным бойцом. Его вес по-прежнему прижимал Конана к полу, не оставляя ни малейшей возможности пошевелиться. Руки стальными клещами сжали шею, которая давно должна была разорваться, если зеркало Фанг Луна показывало правду. Но тело Конана явно оказывало больше сопротивления и демонстрировало большую волю к жизни, чем можно было бы ожидать от полуразложившегося, чуть держащегося на ногах существа. Какой позор, пронеслось в сознании киммерийца, ведь сейчас эти клещи выдавливали из него последние капли той самой настоящей жизни, которой, по словам Фанг Луна, в нем уже не должно было оставаться.

Железная воля киммерийца, закаленная в сотнях сражений, не могла смириться с поражением. Северянин делал отчаянные попытки вырваться, но обрушившиеся испытания и тяготы последних дней вконец измотали могучего варвара. К тому же сознание было затуманено наркотиками. Убийца медленно, но верно делал свое дело. В отчаянии Конан плюнул в глаза противнику, но того оказалось не просто вывести из себя. С лица Сула даже не сошла зловещая улыбка, с которой он душил свою жертву.

У киммерийца не оставалось сил, пропал голос — не выкрикнуть даже предсмертное проклятие. Никакого оружия… Но стоп! Конан просунул свободную руку между своим животом и брюхом Сула и сжал в кулаке хрустальный флакон со своим отравленным лекарством. Вытащив руку, он, не разжимая пальцев, сильно ударил флакон об пол. Послышался звон хрустальных осколков, а Конан, не выпуская из кулака донышка флакона с острыми краями, размахнулся и вонзил его в лицо безжалостного вендийца.

Острые осколки прошли сквозь лоснящуюся кожу и лицевые мускулы и застыли, черкнув по коже скулы. Провернув свое оружие, насколько удалось, в ране, Конан отдернул руку с окровавленным осколком и снова вонзил его в лицо противника. Сейчас, когда сознание уже было готово покинуть киммерийца, ему оставалось только одно — наносить удар за ударом почти в одно и то же место. Быть может, спасительное оружие оказалось найденным слишком поздно…

Но… Поначалу Конан даже не поверил в это чудо. Стальная хватка на его горле стала слабеть. Воздух хлынул в сдавленные легкие, словно жидкий огонь. Киммериец вздрогнул, стараясь освободиться от навалившейся, мешающей дышать тяжести.

Зрение наконец-то вновь вернулось к Конану. Северянин увидел своего противника. Казалось, палач о чем-то крепко задумался. Улыбка все еще играла на губах, но теперь напоминала скорее отвратительную гримасу. Наверное, Сул даже не чувствовал боли от страшного кровавого кратера на лице, зиявшего, словно третий, провалившийся глаз. В его неподвижных зрачках застыли характерные огоньки — дым лотоса и остатки мази могли сделать человека нечувствительным и к более сильным болевым ощущениям. Но шок от вида собственной струящейся крови парализовал здоровенного вендийца; когда Конан сорвал ослабевшую руку со своего горла, палач остался стоять на четвереньках, тупо глядя на кровавую лужу на белых мраморных плитах. Фанг Лун неподвижно наблюдал бой, словно спектакль на арене цирка. Конан воспользовался этим бездействием правителя, значительно облегчившим его задачу. Выкарабкавшись из-под Сула, он обхватил широкую шею и плечо одной рукой, просунул вторую под грудь и сцепил замком обе ладони. Все измученные мышцы киммерийца напряглись в одном последнем движении — и вот раздался негромкий хруст, и шея вендийца безвольно повисла. Палач повалился на пол, навсегда погрузившись в мир своих дурманных грез.

Конан встал и направился к дальней двери комнаты. Проклятье пришедшего в себя Фанг Луна заставило его обернуться. Губернатор Венджипура бросился наперерез киммерийцу. Его рука потянулась к поясу, на котором не оказалось обычно ненужного в стенах замка кинжала. Не останавливаясь, Фанг Лун метнулся в другую сторону и дернул за какую-то свисавшую со стены веревку. Пронзительный звон, выше, чем у любого из уже слышанных Конаном в этом замке гонгов, просигналил тревогу. Киммериец, понимая, что ему будет не догнать верткого и полного сил губернатора, не останавливаясь, пошел к выходу.

Дверь оказалась приоткрытой; пройдя сквозь нее, Конан очутился наконец в нормальном коридоре со множеством арок и дверей, уходившем от него в обе стороны. Услышав с одного конца коридора тревожные крики и топот ног, Конан метнулся в другую сторону и свернул в самую широкую арку. Проход, освещенный настенными лампами, привел его на какой-то склад, заставленный стеллажами и заваленный какими-то тюками.

Даже в полутьме Конан без труда определил, что здесь хранились снаряжение и амуниция, пожалуй, не одного полка. Как же не хватало этой формы, а главное, этих доспехов и шлемов его товарищам в дальних фортах. Фанг Лун, несомненно, прибрал к рукам это добро и снабжал им своих головорезов или продавал на черном рынке. К несчастью, у Конана не было ни секунды, чтобы осмотреться; ведь наверняка здесь можно было бы найти и оружейный склад. Но сейчас Конан, пожалуй, был слишком слаб, чтобы вступать в бой со стражей. Многочисленные раны мучительно болели, требуя уже привычного наркотического облегчения, а неповрежденные части тела ныли от усталости. И хотя киммериец больше не чувствовал себя той полуразложившейся развалиной, которая отразилась в зеркале Фанг Луна, силы его действительно иссякли.

Добравшись до очередной двери, Конан распахнул ее и оказался нос к носу с одним из слуг. Тот был облачен в форменную куртку туранской армии, но Конан уже слишком много повидал в этом замке и не верил в возможность встретить здесь союзника.

Его противник был безоружен, но отчаянно бросился на киммерийца с голыми руками, преграждая ему путь. Схватив его за плечи, Конан изо всех сил ударил своего более легкого противника спиной о дверной косяк. Сломал ли он ему позвоночник или просто оглушил — выяснять киммериец не стал. Захлопнув за собой дверь, он затащил слугу в угол и обрушил на него груду стоявших рядом старых, предназначенных для ремонта корзин.

Помещение, темное, почти как подземелье, судя по звукам и запахам, служило для содержания животных и было поделено на стойла. Отлично, подумал Конан, значит, оно выходит к внешним воротам. Не обнаружив больше ни слуг, ни охраны, киммериец пошел вперед. Он миновал стойла, где, судя по всхрапыванию, содержались лошади — тяжело дышащие, полуживые в этой духоте. Проходя мимо других, более прочных отсеков, забранных толстыми бревнами, Конан услышал более мощные фыркающие звуки, а в нос ему ударил знакомый резкий запах слонов. Конан заволновался, что, обычно спокойные, эти странные животные с тонким обонянием, почувствовав запах крови, сочащийся из его ран, могут заволноваться, как в бою, и ревом выдать его местонахождение.

Но, понимая это, Конан осознавал также и то, что дальше он идти не в силах. Оставалось затаиться здесь и попытаться перевести дух и успокоить боль в привыкшем к дурману теле. Конечно, велика вероятность, что, спрятавшись в стойле, он будет затоптан разъяренным вторжением чужака гигантским животным. Но уж лучше умереть так, чем позволить людям Фанг Луна схватить себя. Конан очень сомневался в том, что и на этот раз губернатор будет так милостив и позволит ему умереть безболезненно, в лотосовом дурмане.

В этот миг послышались тревожные голоса и распахнулась дверь, через которую проник сюда Конан. Чтобы не быть тотчас же замеченным, киммерийцу пришлось упасть на пол и, перекатившись под бревнами, оказаться в одном из слоновьих стойл.

Невезение продолжалось: стойло было занято. Конан оказался в темноте рядом с огромной, покрытой морщинистой кожей ногой. По раздраженному дыханию своего соседа киммериец понял, что его появление не обрадовало законного обитателя стойла. Животное оказалось огромным самцом — скорее всего, злым, обученным к участию в боях. Оно тотчас же попятилось, явно желая раздавить непрошеного гостя тяжелой задницей о бревна загородки. Конану ничего не оставалось, как пробраться вдоль его бока поближе к хоботу и бивням.

В конце концов, этого слона учили не только убивать людей, но и подчиняться им, рассудил Конан. Может быть, он не испугается и не разозлится, рассмотрев одинокого человека, не угрожающего ему. Если слон не раздавит его, подумал киммериец, и не поднимет рев, то, быть может, сами стражники, предчувствуя опасность, не сунутся сюда.

Проскочив мимо угрожающе поднятой передней ноги, Конан забился в угол клетки. Задняя стена была сделана из необработанных глыб камня, и, спрятавшись за выступом, он почувствовал себя чуть спокойнее. По крайней мере, здесь слону не удастся просто раздавить его. Но в следующий миг Конана забила дикая дрожь: это перед ним вынырнула из темноты гигантская морда слона — огромные шевелящиеся уши, маленькие глаза, бивни с бронзовыми наконечниками, наконец, хобот, протянувшийся к лицу человека. Влажный, подергивающийся кончик прошелся по волосам, носу, подбородку Конана, спустился вниз, пошарил вокруг пояса, в поисках то ли оружия, то ли чего-нибудь вкусненького. Не обнаружив ни того ни другого, хобот вновь поднялся и крепко, настойчиво сжал плечо человека.

За загородкой стойла послышались возбужденные голоса, запрыгали пятна света от ламп. Конан разобрал две фразы на вендийском: — По-моему, звук шел отсюда, из этого стойла!

— Точно. Смотри-ка, и слон неспокоен.

Неспокоен из-за шума, поднятого вами, подумал Конан с досадой. Он продолжал неподвижно стоять в углу стойла, позволяя слону продолжать свой обыск.

Когда хобот прикоснулся к ране на шее, животное возбужденно зафыркало, почувствовав запах крови.

— Нужно вывести слона и осмотреть стойло?

— Да, неси жезл. Только аккуратнее. Эта зверюга очень своенравная. Смотри не зли его!

Осмелившись глянуть влево-вправо, Конан понял, что выхода в соседние отсеки нет. Прямо перед ним в двух шагах стоял огромный слон, явно не успокоившийся от всей поднятой суеты. Понимая, что выбора не остается, Конан в отчаянии вышел из своего угла. Слон насторожился и предостерегающе поднял хобот. Проведя пальцем по кровоточащей ране на шее, Конан повернулся к зверю спиной и быстро начертил кровью на плоском участке стены почти забытый символ: однажды виденную им со спины слона в джунглях — тройную спираль.

Пофыркивая, слон внимательно следил за его движениями. Затем он поднял хобот и провел кончиком по линии, повторяя ее изгибы. Затем, к изумлению Конана, слон задрал хобот, набрал воздуха и издал победный трубный рев.

На миг закрыв глаза и заткнув руками уши, Конан, понимая, что будет схвачен, ринулся к выходу из стойла, но был в изумлении остановлен опускающимся на колени слоном, который подставил изогнутый хобот в виде подножки, чтобы облегчить человеку подъем. Не тратя времени на сомнения и вопросы без ответов, Конан шагнул здоровой ногой на хобот и через мгновение оказался верхом на толстом загривке слона.

К счастью, на слоне была надета упряжь — нечто вроде ошейника и кожаного ремня, обхватывающего голову. Конан крепко схватился за ремень и понял, что без него ему пришлось бы туго: слон резко развернулся в стойле и рванулся к выходу. Слуга, только собиравшийся открыть стойло, немедленно попытался водрузить снятое бревно на место, но был отброшен могучим животным через коридор, где рухнул на загородку противоположного отсека. Второй стражник подбежал ближе, размахивая жезлом как знаком власти над слоном, но был немедленно раздавлен огромными ногами.

Разделавшись с загородкой стойла, слон вновь протрубил и бросился к полуоткрытым входным воротам. Встревоженные ревом, его сородичи превратили в сплошной ад помещение за спиной Конана. Слоны, забеспокоившись и разозлившись, стали ломать загородки, тоже пытаясь вырваться на свободу. К счастью для Конана, даже в самом отчаянном рывке его слон сохранял загривок и широкую спину почти неподвижными, чтобы не уронить и без того с трудом держащегося наездника.

Слон вырвался во внутренний двор замка, освещенный множеством факелов в стенах и в руках мечущейся охраны. Большая часть стражников отскочила с пути разъяренного великана. Те, кто не успел, поплатились за медлительность жизнью. Несколько посланных наугад стрел просвистели в воздухе, даже не задев животное. Единственным реальным препятствием впереди оставался разводной мост замка.

Широкий пролет, сооруженный из толстых бревен, перекрывал ров, окружавший замок. Из двух каменных башен к мосту тянулись толстые цепи. По сигналу тревоги стража начала поднимать мост. Конан увидел силуэты людей, мечущихся в оконных проемах башни, услышал лязг наматываемых на барабаны цепей. Хорошо уравновешенный противовесом мост плавно пошел вверх. Киммериец понял, что пролет уже поднялся на такую высоту, с которой не рискнет прыгать ни один слон. Инстинктивно Конан потянул слоновую сбрую на себя. Но, в отличие от лошади, слон не обратил на это движение никакого внимания. Он привык к командам, подаваемым голосом и подкрепленным знаком жезла. Не останавливаясь, слон мчался к уже слишком высоко поднятому препятствию. Сидящий на его загривке Конан сжался в комок.

Гигантская туша по инерции пробежала несколько шагов вверх по круто задранным бревнам моста. Конан услышал с обеих сторон стон и треск разрываемых цепей и вырываемых из постаментов воротов с барабанами. Медленно-медленно мост стал опускаться. Раздались крики людей, сносимых с ног обрывками цепей и раздавливаемых тяжелыми деталями подъемного механизма.

Слон шаг за шагом продвигался к дальнему концу моста. В тот момент, когда прогибающиеся бревна уткнулись в противоположный берег, зверь как ни в чем не бывало сошел с моста на землю и бросился прочь от замка.

Двор за мостом превратился в хаос криков и стонов.

I Погони пока что не было видно. Впереди лежали рисовые поля, сменяемые на горизонте джунглями, и светлая лента песчаной дороги, раскручивавшаяся перед слоном и сверкающая серебром в лунном свете.

ГЛАВА 11. БИТВА БОГОВ И КОРОЛЕЙ

— Итак, чужестранец Конан, оказывается, жив! — Король с удовольствием потянулся, не вставая со своего широченного ложа. — Он выжил не только во всех боях и сражениях, но и после трехдневной попойки в портовых кабаках! Вот лучшая новость за последнее время!

Повелитель всего Турана отдыхал в зале Протокола, почти пустом, если не считать горстки советников. Великий король лежал на широком диване рядом с одной из своих наложниц, которая была занята тем, что подавала королю очищенные от кожицы виноградины. Будучи меньшего, чем Йилдиз, роста, она должна была всем телом прижиматься к нему, чтобы дотянуться руками до цели, чем приводила своего Повелителя просто в щенячий восторг. Жмурясь от удовольствия, Йилдиз продолжил:

— Как только он достаточно оклемается для долгой дороги, пусть его вызовут в Аграпур! Я провозглашу его героем и устрою из церемонии потрясающее зрелище!

— Провозгласить его героем… — Генерал Аболхассан повторил слова короля, почти не скрывая ни неприязни в голосе, ни недовольной гримасы. — Я бы предостерег Ваше Величество от этого шага.

Подмигнув Эврантхусу, генерал намекнул молодому евнуху, недавно назначенному главой канцелярии, какой линии нужно придерживаться:

— Зачем возвеличивать простого солдата — не офицера-дворянина? Да еще к тому же чужеземного наемника, варвара?

Йилдиз отвернулся, чтобы принять виноградинку из тонких пальчиков девушки, и, проглотив ягоду, ответил:

— Быть может, это не входит в ваши профессиональные обязанности, генерал, но в последнее время вы могли заметить некоторое… э-э… снижение восторга по поводу нашей южной войны среди придворных и простых горожан. К тому же на нас обрушились столь тяжелые удары судьбы. Смерть Дашбит-бея потрясла всех. Трагическая судьба Улутхана тоже не могла долго оставаться тайной. Мне нужен какой-то повод, чтобы закатить во дворце праздник, развеять придворных, а заодно и повысить популярность столь нужной, по вашему мнению, войны.

— Повелитель, я вынужден выразить протест. Ваши подданные вовсе не настолько чужды вашим идеям. Быть может, вас ввели в заблуждение переговоры и… частные завтраки с госпожой Ирилией и ее подружками. Я имел честь присутствовать на первой из этих встреч и могу сказать, что таких крамольных речей…

Йилдиз оборвал генерала взрывом хохота:

— А, вы тоже обратили внимание! Эта Ирилия, жена Фасхаразендры, настоящая лиса! И кстати, весьма крепкий орешек во всех отношениях. Во время наших встреч она проявляла куда меньше понимания, чем ее подруги, нарушая мои планы и заставляя вести чересчур серьезные беседы.

Йилдиз прервал свою тираду, чтобы принять очередное подношение своей наложницы. На этот раз содержимое ягоды было выдавлено девичьими пальчиками прямо в приоткрытый рот короля.

Через мгновение, проглотив сок, Йилдиз продолжил:

— Эта Ирилия возглавила какой-то Союз первых жен или что-то в этом роде. Эти ведьмы ставят под сомнение не только политику двора, но и сами наши устои, например, принципы отношений мужа и жены. Что ты об этом думаешь, крошка? — обратился король к девушке.

Та пожала плечиками и изобразила на лице негодование, а Йилдиз добавил:

— Ирилия устраивает собственные приемы, приглашает иностранных послов, ходит в храм одна, без мужа… Успевает же все — демон, а не женщина! И это любимая жена одного из моих верных и знатнейших шахов!

— Эта женщина опасна, Повелитель, — вставил Эврантхус. — Даже среди верных вам придворных она мутит воду и может стать причиной больших неприятностей.

Генерал Аболхассан был в курсе всей активной жизни Ирилии. Еще с той первой встречи он установил за ней слежку. Оказалось, Что ее тайная деятельность, как ни странно, непроизвольно шла на пользу дела генерала. Он оставил женщину в покое и сейчас не собирался заострять внимание короля на ее персоне. Вот только этот сопляк Эврантхус вечно лезет не в свое дело…

— Между прочим, не только Ирилия выражает недовольство, уважаемый старший евнух, — обратился к юноше Йилдиз. — Среди недовольных не только женщины. Это и купцы, и придворные, и некоторые шахи. Даже кое-кто из твоих приятелей-евнухов бурчит по поводу Вендийской войны. И, надо сказать, не без оснований!

Король бросил взгляд на Аболхассана.

— Плата за эту войну становится чрезмерной. Я не считаю возможным увеличивать налоги, пришлось поднять арендную плату за использование государственной пашни да сократить и без того небольшие общественные работы. Караван за караваном с продовольствием и оружием отправляются вверх по реке Ильбарс, и это не считая новобранцев. А где результаты? Я не имею в виду обильные слезы вдов и сирот, а также торговлю лотосом и еще тысячу и одно зло! Где рабы, добыча, сокровища? Где богатые торговые караваны из дальних стран? Что я должен ответить на эти вопросы моих подданных? Так что, генерал, хватит ставить под сомнение мои решения по части того, как прикрыть, извините за выражение, вашу задницу от раздражения и гнева многих людей.

— Мой Повелитель! Я ни в коей мере не могу подвергать сомнению ни одно из ваших решений. Ведь я всего лишь солдат, выполняющий вашу волю. Но, умоляю, прислушайтесь к моим словам: другие, другие, сомневаясь в верности ваших решений, оспаривают вашу мудрость и само ваше право решать судьбы Турана. Повелитель, вы чрезмерно добры и терпеливы, допуская всех этих жалобщиков к себе и позволяя им распространять свои бредни среди придворных. Само положение дел подсказывает решение — огнем и мечом выжечь крамолу при дворе. И ведь сейчас для этого не нужно устраивать кровавую бойню. Несколько публичных казней — и спокойствие будет восстановлено. А начать нужно с этой змеи — Ирилии. — Глаза генерала сверкали праведным гневом.

— Аболхассан, когда вы наконец вобьете себе в голову… — Йилдиз даже привстал на локте, отодвинув от себя нежную подругу. — Я веду войну не клинком и щитом, генерал. Моя война шире и всеохватнее. Эта война ведется не в болотах и джунглях, а в умах и душах моих подданных. Война королей и даже самих богов!

Йилдиз прервался, наблюдая, как девушка проделывает очередной трюк. В этом положении она смогла дотянуться до рта короля и передать ему виноградину прямо из губ в губы, нежно обвив своего Повелителя руками.

Чмокнув девушку в губы, Йилдиз продолжил разговор:

— Как я уже сказал, Аболхассан, мне нужен повод и герой. Церемония и праздник, которые ознаменуют победу в моей войне, станут объединяющим, воодушевляющим символом для моих подданных. Наградив этого варвара, мы продемонстрируем распространение силы и влияния Турана даже на северные страны, лежащие далеко от наших нынешних границ. Предоставьте мне заняться двором и столицей, генерал. А сами займитесь управлением войсками. Тогда у вас будет достаточно новобранцев-добровольцев, чтобы отточить свое мастерство полководца.

— Слушаюсь и повинуюсь, Ваше Величество. — Лицо Аболхассана пылало от гнева, но он надеялся, что этот самодовольный тюфяк Йилдиз примет этот румянец за проявление скромности. — Позволю себе предупредить вас. Создавая героя из варвара, вы создаете и случайности. Этот дикарь может громко заговорить какую-нибудь чушь или, что еще хуже, изречь слишком мудрую мысль. С ними никогда не знаешь, чего ждать.

— Именно так, генерал. Придется со временем пообтесать его, двигая ступенька за ступенькой вверх по служебной лестнице. Надеюсь, вы не станете чинить ему препятствий, опасаясь конкуренции! Ну а если он действительно не подойдет нам — ничего не попишешь. — Йилдиз рассеянно пожал плечами. — У офицеров туранской армии есть одно замечательно качество: если они не нужны, их всегда можно отослать в какой-нибудь далекий гарнизон на границе. Еще одно преимущество королевства!

Внимательно посмотрев на своих собеседников, затем на прижавшуюся к его боку наложницу, Йилдиз вдруг изрек:

— Благослови вас Тарим, друзья!

С этими словами он жестом приказал всем покинуть зал.

— Да хранит Тарим вас и ваше королевство, — отчеканил Аболхассан, развернувшись, вышел вслед за Эврантхусом в коридор. Оба молчали, пока не отошли на достаточное расстояние от охраняемой стражниками двери.

— Провались этот болван! Никогда не знаешь, что ему придет в голову. Сначала подсовываешь ему какого-то дикаря, чтобы отвлечь от истинных забот о войне, так теперь он и вправду собирается посадить его нам на шею и чуть ли не назначить на мое место! — Раздраженный генерал быстро шел по каменным плитам, заставляя своего не столь быстро спутника временами переходить на бег.

— Боюсь, что план короля не лишен смысла, — вставил евнух. — Он может перечеркнуть многие наши усилия и настроить придворных и горожан в пользу короля, против наших планов.

— Точно, — согласился генерал, ставший мрачнее тучи. — Быть может, удастся использовать этого варвара нам на пользу, но кто их знает, этих северян. Чужая душа, да и чужая башка, — потемки!

Евнух помолчал и осторожно осведомился:

— Вы ведь уже собирались устранить этого варвара, не так ли, генерал?

— Точно. Этому парню палец в рот не клади, как сообщили мои люди.. Он не только мечом махать умеет. Котелок у него тоже варит. А эти лопухи умудрились упустить его. Теперь он знает много лишнего о том, как ведется война его начальством. Ничего не попишешь, придется убрать его. А кстати, представь себе: Йилдиз уже назначает дату чествования и награждения — и тут приходит известие о бесславной или пусть даже героической смерти этого наемника. Вот тебе и еще один удар по королю и по мозгам тех, кто еще колеблется в своих симпатиях.

Эврантхус кивнул и, улыбаясь, заметил:

— А как вы вовремя вкрутили ему про необходимость жесткой политики. После провала затеи с героем он вполне может последовать вашим советам, чем еще больше настроит придворных против себя.

Аболхассан от неожиданности встал как вкопанный, и его спутник пролетел на несколько шагов вперед прежде, чем сообразил остановиться.

— Так ты думаешь, это я специально для него сказал? — удивленно произнес генерал. — Да это минимум из того, что сделал бы я на его месте! Хотя, может быть, ты и прав, приятель. Попробуй он взяться за дело с этой стороны, прибегая к полумерам, и от него отшатнутся последние союзники. Нет, тирания требует главного исполнителя — настоящего тирана!

Эврантхус согласно улыбнулся:

— Точно, генерал. У него для этого кишка тонка! Аболхассан довольно кивнул:

— К счастью для нас. Ладно, пошли. Дело не ждет.

На другом конце дворца, в зале Совета Мудрейших, Асхар руководил полудюжиной младших колдунов, готовя все необходимое для осуществления нового магического действа и наложения заклятия. Его недавнее назначение на пост Верховного Колдуна не только повысило его в глазах окружающих и добавило престижа, но и обрушило на него огромную ответственность. Зрелище страшной смерти Улутхана, свидетелем которого оказался Асхар, наложило свою неизгладимую печать на молодого колдуна. Теперь он не смыкал ночами глаз, читая предсказания звезд, а днем изучал доставшиеся ему в наследство свитки и пергаменты Улутхана, оставляя для отдыха лишь несколько часов в самую нестерпимую полуденную жару. От всех этих переживаний и нагрузок Асхар здорово похудел, его лицо приобрело землистый оттенок, глаза покраснели, и под ними повисли темные мешки.

Но сегодня он руководил своими помощниками с неутомимым упорством и решительностью. Все расчеты были уже сделаны, молитвы прочитаны, предсказания звезд учтены. Наконец-то ему удастся отомстить за смерть учителя.

Некоторое время назад в зал Совета Мудрейших были вызваны лучшие механики и оружейники. Они соорудили в зале огромный арбалет, который сейчас покоился на крестообразном постаменте. Стальная дуга напряженно изогнулась. Шелковый шнур тетивы острым углом захватывал огромную стрелу, поблескивающую в солнечном свете, пробивающемся сквозь узкие щели в наспех заделанном куполе.

Стрела, лежащая на ложе арбалета, была главным элементом предстоящего действа. Древко из священного вяза покрывали древние рунические письмена. Наконечник был выкован из твердого металла, выплавленного из упавшего с неба камня. Острый треугольник был освящен на главном алтаре храма Тарима и для верности вымазан змеиной кровью.

Целью для арбалета было также любопытное сооружение. Там, где еще недавно светилось волшебное окно, был выставлен черный гранитный жернов. В его отполированное отверстие как раз могла войти гигантская стрела. А пока что это пространство заполняли осколки волшебного зеркала — крохотные кусочки хрусталя, от которых тем не менее исходило все то же сероватое свечение, которое окружало череп — эмблему Моджурны и которое вырвалось из окна в миг смерти Улутхана.

— Будь наготове у спускового устройства, — напомнил Асхар одному из своих учеников, — но не стреляй без команды!

Человек в капюшоне молча кивнул и положил руку на рычаг у тыльного основания стрелы, чье оперение было сделано из самых больших перьев горных кондоров.

Асхар подошел к мерцающему окошку и покосился на арбалет. Весьма неприятное ощущение: подставлять башку под самую стрелу, пусть и надежно удерживаемую замком арбалета. Но долг был превыше всего. Склонившись над жерновом, Верховный Колдун вознес последнюю молитву Тариму и, зажмурившись от внезапно ставшего ярким свечения, заглянул в отверстие жернова, заложенного осколками волшебного окна.

Что он там узрел — осталось никому не известно. Все присутствующие видели, как Асхар наклонился к отверстию, затем его лицо осветила яркая вспышка все того же серо-туманного света, и вдруг… что-то темное появилось из окошка. Кто-то сказал, что это был огромный паук. Но большинство свидетелей потом сошлись на том, что это черная волосатая рука или лапа впилась в лицо колдуну. Асхар с криком отпрянул, сорвав с лица черную лапу, которая переползла по его телу сначала на плечо, а затем на руку.

Дьявольская рука втянулась в дыру жернова, и больше ее никто не видел, но, к несчастью, она тащила за собой и руку Асхара. Слабый юноша не смог вырваться из крепкой хватки. Помощники бросились ему на помощь, но их хватания за другую руку и попытки оттащить Верховного Колдуна за плечи были бесполезны. Медленно, но верно Асхара затягивало в отверстие каменного круга. Сначала предплечья, затем локоть и вся рука скрылась в дыре шириной с кулак. Но на этом неведомая сила не остановилась. Несчастный Асхар оказался прижат головой к жернову, а его тело постепенно засасывалось в дыру. Послышался треск разрываемых суставов и ломающихся ребер.

Видя, что голова ВерховногоКолдуна, украшенная дорогим тюрбаном, оказалась запрокинутой на спину и плотно лежащей на ней, осознав, что стоны неожиданно оборвала смерть, младшие колдуны прекратили попытки вытащить своего учителя. Отступив назад, они в ужасе наблюдали, как его голова, будто раздавленная переспелая дыня, непостижимым образом исчезает, втянутая в узкую дыру, а за ней следует изуродованная грудная клетка. Затянутое неведомой силой тело несчастного колдуна полностью пропало.

Кто-то прошептал:

— Можно стрелять.

Пущенная стрела унеслась вслед исчезающим подошвам сандалий Асхара.

После выстрела сам черный круг гранита покачнулся и, прежде чем кто-либо успел его поддержать, рухнул на пол, рассыпавшись в груду черного щебня.

Волшебное окно закрылось навсегда.

ГЛАВА 12. ПРИЗВАННЫЙ КОРОЛЕМ

Сильно вздрогнув, Конан вырвался из объятий утреннего сна. Наверное, его разбудил крик обезьяны — вполне достаточно, чтобы покрыться холодным потом, вспомнив при этом пребывание в гостях в замке губернатора Фанг Луна. Но вскоре солнечные зайчики, прыгающие по бамбуковым стенам, нежные трели птиц и аромат цветов прогнали страхи. Конан довольно потянулся в гамаке, с удовольствием замечая, что раненая нога совсем не болит.

Растянувшись рядом с ним, Сария, еще не совсем проснувшись, пробормотала ему что-то нежное и ласковое. Из-под откинутого одеяла была видна почти половина ее прекрасного тела. Черные как смоль волосы разметались по подушке и свесились с края постели. Оценив взглядом красоту своей подруги, Конан положил руки под голову и прикрыл глаза, наслаждаясь утренним покоем.

Комната больше не выглядела только что построенной казармой. Сария украсила ее множеством самых разных живых растений, превратив помещение в уголок райского леса. Одни ветки, с клейкими листьями, служили для приманки и отлова надоедливых насекомых. Другие — с небольшими, но ароматными цветами — для того, чтобы освежать воздух. Колючий вьюн за окнами не позволял обезьянам пролезать в дом и воровать все подряд в отсутствие хозяев, а пучки пахучих трав, подвешенные к потолку, служили лекарством и добавкой к чаю. Передняя комната дома была уставлена мебелью и утварью, купленной Сарией на местном рынке на деньги, выплачиваемые Конану за службу. Талисман из кабаньего черепа по-прежнему украшал конек крыши, увитый лианами и гирляндами цветов.

Гамак под Конаном шевельнулся, и ласковая рука легла ему на грудь.

— Ты уже проснулся… и чувствуешь себя хорошо… — Вопросы Сарии звучали почти как утверждения, не допускающие отрицательного ответа.

— Да. Все отлично. Я думаю, что пора возвращаться на службу. Разумеется, я буду беречь себя и не забуду про свои раны.

Сария рассмеялась, лаская его:

— Ночью ты говорил совсем по-другому. Я боялась, что ты обрушишь дом…

— М-да? Ну что ж, значит, я и вправду иду на поправку…

Влюбленные снова обнялись в едином порыве ласки и нежности.

Соскочив с гамака, они обмотались белоснежными простынями и, выйдя на крыльцо, обошли дом с разных сторон и двумя разными тропинками направились в лес. Они встретились у прозрачного ручейка, на котором Конан соорудил плотину, и теперь в их распоряжении был небольшой пруд глубиной по пояс. Конан и Сария искупались, обливаясь и брызгаясь прохладной водой. Возвращаясь домой, они обнаружили сидящую на веранде в тени под навесом темную фигуру.

— Юма! Сколько лет, сколько зим!

Опустив на пол принесенные с ручья бурдюки с водой, Конан подскочил к поднявшемуся другу и крепко обнял его.

— Ну, старик, как дела?

— Неплохо для человека, которому в дополнение к своим солдатам дали в подчинение еще и твоих головорезов!

Юма улыбнулся и, отступив на шаг назад, внимательно оглядел Конана с ног до головы.

— Чертовски рад видеть тебя таким живехоньким. Даже в этой бабьей одежке ты в десять раз больше похож на мужика, чем то создание, которое две недели назад приползло из джунглей и жалобно попросило пустить его в форт.

— Да, прогулочка была что надо. После всего, что я пережил в проклятом замке, я еще ко всему прочему так и не смог остановить проклятую скотину, которая приперлась к своему заброшенному храму, затерянному в джунглях. А оттуда слон тоже не собирался уходить ни за какие коврижки. Пришлось слезать с очаровательной зверюшки и отправляться в путь, не дожидаясь, пока она оплачет всех своих предков и поклонится своим забытым богам. Честно говоря, я и сам не понимаю, как нашел дорогу к форту. — Рассказывая, Конан снял с себя простыню, отжал ее и повесил сушиться.

Затем, накинув куртку, сел рядом с Юмой, удивленно покачавшим головой:

— Нет, подумать только! Найти тебя здесь после того, как мы обыскали все закоулки и свалки на побережье Сахиба и уже записали тебя в покойники. И все же я бы ни за что не поверил в твою историю про слона, если бы не видел собственными глазами, как однажды одно из этих животных уже спасло тебя.

— Ты еще сомневаешься? — раздался голос Сарии, поднявшейся на веранду из огорода с корзиной дынь и сладкого картофеля. — Пойми ты, дружба человека и слона основана на взаимном уважении. У этих животных есть свои обычаи и даже что-то вроде религии. Несколько веков назад предки вендийцев сами обожествляли слонов. Порой они помогают тем, кто уважает древнюю веру…

— Моя подружка разбирается в древних легендах и кое-чего смыслит во всяких сверхъестественных штучках, — сообщил Конан кушиту, занимаясь высеканием искры для того, чтобы развести огонь. — Если бы я не знал ее… так близко, я бы подумал, что она настоящая ведьма.

— Нужно было быть настоящей волшебницей, чтобы дважды выцарапать тебя из лап смерти, — заметил Юма, поглядывая на Сарию. — Даже твое дикое природное здоровье не помогло бы тебе самостоятельно очухаться.

Не отвечая на взгляды Юмы, Сария сказала, скрывая улыбку:

— Когда меня готовили стать жрицей Сигтоны, то учили не только заклинаниям и ритуалам, но и тому, как пользоваться лекарственными травами, чтобы помогать соплеменникам.

Присев на корточки, она прикрыла ладонями трут, на который падали высекаемые Конаном искры.

— Но все мои таланты и старания были бы напрасны, если бы не вы с Бабраком. Мне ни за что было бы не удержать этого богатыря во время его припадков.

Юма кивнул:

— Да, это было похуже, чем в прошлый раз. Даже связанного по рукам и ногам, этого парня было нелегко удержать, когда он собирался поставить на уши весь форт в поисках щепотки лотоса. Но отвары из твоих трав, Сария, оказывались незаменимыми и в таких случаях. Я сразу подумал, что, если Конан выживет да еще и избавится от пристрастия к дурманящему лотосу, — это будет лучшим доказательством твоих колдовских умений и талантов.

Конан, не прислушиваясь к разговору, внимательно осматривал окружающую местность. Неожиданно, не говоря ни слова, он встал и направился к ближайшему кусту перед крыльцом. Оттуда он вернулся, держа в руках небольшой, завернутый в несколько широких листьев пакетик.

— Это ты принес? — нахмурившись, спросил киммериец Юму.

— Нет. А что это? Наверное, Сария обронила. Что-нибудь из ее специй или лечебных травок.

Конан покачал головой и развернул сухие, похожие на бумагу листья. Понюхав щепотку порошка, оказавшегося внутри, он резко отдернул руку, швырнул сверток в разгоревшийся очаг и отскочил в сторону, чтобы не глотнуть поднявшегося белого дыма. Подождав еще немного для верности, Конан сказал:

— Лотос. Подкинул какой-нибудь доброжелатель из подручных Фанг Луна. Я время от времени нахожу по соседству такие подарочки. Но всему свое время. Когда-нибудь я поймаю этого мерзавца.

Легкая тень пробежала по лицу киммерийца, но, встряхнувшись, он вскоре вновь улыбался Юме:

— А все-таки как здорово видеть тебя и снова чувствовать себя здоровым! Ну, рассказывай, какие новости в форте?

Юма помолчал, глядя, как Сария ловко чистит сладкий картофель, а затем сказал:

— Ты — главная новость, Конан. Но я не хотел тебе этого говорить, пока ты совсем не очухаешься. На тебя пришел вызов из Аграпура. — Взгляд Юмы не упустил момента, когда нож, застыв в воздухе, чуть не выпал из рук Сарии. — Это не в наказание, разумеется. И не насовсем, как мне сказали. В приказе излагают, что тебя собираются провозгласить героем и навесить тебе на тюрбан какую-то побрякушку при всем честном народе. Приказ подписан генералом Аболхассаном от имени самого короля.

— Объявить меня героем… сам Йилдиз?

Конан неподвижно посидел некоторое время, глядя куда-то вдаль, а затем разлегся на полу веранды, предварительно отвесив Юме дружеский шлепок по спине, от которого здоровенный чернокожий сержант согнулся, как тростинка.

— Герой, Кром их всех побери! Ну, теперь я им покажу! — Конан вскочил на ноги с такой легкостью, словно никаких ран на его теле отродясь не бывало. — Я выведу на чистую воду этого Фанг Луна! А шариф Джафар будет вынужден слушать меня и применять верную тактику в бою! Да что там — я сам доберусь до должности и звания генерала!.. Хм, Аболхассан… где-то я уже слышал это имя… Хотя это не имеет значения… Сария, а ты, детка, будешь теперь жить на широкую ногу, одеваться в роскошные наряды и… вообще, сегодня самый счастливый день для нас обоих.

— День появления новой опасности, — бросил Юма и под удивленными возгласами влюбленных встал с пола с самым мрачным видом. — На мой взгляд, Конан, трудно себе представить более страшное для тебя событие. Ты засветился, а нет ничего опаснее, чем быть на виду. Уверяю тебя, дружище, безопаснее стоять во главе легковооруженной фаланги против целого легиона арбалетчиков, кавалерии и толпы огнедышащих слонов. Умоляю тебя, если уж ты попал в такой переплет, то постарайся быть предельно осторожным. Если, конечно, такое понятие, как осторожность, вообще укладывается в твою тупую северную башку, как любит говорить наш уважаемый шариф.

— Юма, к чему такие страхи! Да кому я нужен, кому я помешаю так сильно, что мне нужно будет опасаться мести?

— Да хотя бы тем, кого ты сам только что назвал. Тот же Джафар, Фанг Лун, красноповязочники… Да еще дюжина-другая людей, которым ты встал поперек дороги. А скольким еще ты мерещишься соперником, сам того не желая… Однако всем им придется поторопиться разделаться с тобой, пока ты не обратишь свой облеченный новой властью гнев на них самих.

Юма облокотился на перила и помолчал.

— А хуже всего, что ты должен будешь один, без друзей отправиться в далекий нелегкий путь, да еще и в змеиное логово — в Аграпур. К тому же придется оставить Сарию здесь…

— Нет, она поедет со мной. Правда, любимая? — Конан схватил девушку за плечи и с удивлением посмотрел в ее полные печали глаза.

— Конан, дорогой. Для тебя это прекрасная возможность показать себя, сделать карьеру. Может оказаться, что в какой-то момент я буду тебе там мешать. К тому же здесь у меня столько дел: и больные жители деревни, которых надо лечить, и твои раненые товарищи, за которыми надо ухаживать, да и мало ли что еще…

— Понятно, — вздохнул Конан, — еще и детишки, которых ты обучаешь грамоте и всяким своим премудростям.

— Да, и их я не могу бросить, недоучив…

— Пока они сами не начнут поучать взрослых! Нет, ребята, вы двое — настоящие мастера превращать праздник в траур.

Конан посмотрел на Юму, но тот был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать внимание на упреки друга.

— Сария, скажи, разве ты будешь чувствовать себя в безопасности здесь без меня?

Поцеловав киммерийца в плечо, Сария вновь занялась приготовлением завтрака. Не глядя на него, она сказала:

— Конечно. Я буду жить здесь. В деревне меня все любят. В форте тоже хорошо относятся. Если нужно, мне всегда помогут, а случись что — защитят от опасности. Да в последнее время мятежники здесь и не появляются.

— Ага, — согласился Конан, — как и мои недруги. Но будь осторожна, девочка. Старый шаман Моджурна однажды уже хотел убить тебя. Юма и Бабрак защитят тебя, если я поеду в столицу один. А кстати, где Бабрак? Что-то давненько я его не видел! — Конан попытался перевести разговор на более веселую тему. — Он так и молчит по поводу своих приключений в ту ночь?

— Точно. Заветы Тарима запрещают ему хвастаться своими победами на личном фронте, — расплылся в улыбке Юма, — но вид у него до сих пор словно у лисы, вылезающей из курятника с перьями на морде. Видимо, та дамочка слов на ветер не бросала и объяснила ему, что к чему в этой жизни.

Разговор за завтраком продолжился в таком же легком тоне. Покончив с дыней и вареными сладкими клубнями, Юма растянулся на полу веранды. Он оставался здесь, чтобы охранять Сарию. Конан же перепоясал тунику перевязью с ятаганом и направился в форт.

Он специально пошел через главные ворота — самым многолюдным путем. Предупрежденный Юмой, он ловил на себе множество взглядов, иногда дружеских (кое-кто из сослуживцев даже останавливал его, чтобы поздравить), но в основном удивленных, а то и полных, определенно, более неприязненных чувств. Проходя мимо солдатских палаток, он услышал, как кое-кто уже заключал пари — прикончат северянина или нет.

Завернув за угол здания штаба, Конан поприветствовал часовых у входа, вошел во двор и, шагнув в тень под пальмовыми листьями, остановился в ожидании. Вскоре послышался хлопок в ладоши: капитан Мурад вызывал своего сержанта. Войдя внутрь, Конан увидел, что и шариф Джафар тоже был там; сидя в глубоком кресле, он подставлял денщику для чистки свои кавалерийские сапоги.

— Сержант Конан прибыл для прохождения службы, господин капитан. Готов к выполнению любого приказа, господин капитан! — Отчеканив положенный по уставу рапорт, киммериец замолчал, мысленно попросив бога всех лжецов и дураков, чтобы их верный последователь — шариф Джафар — не раскрывал рот.

— Отлично, сержант. — Голос капитана был, как всегда, тверд и властен. — Есть одно дело, которое можете выполнить, полагаю, только вы. Немедленно принимайте командование выделенным вам отрядом. Выступаете в полдень.

Комок застрял в горле Конана, но, прокашлявшись, он сказал:

— Так… так срочно? Капитан, Аграпур ведь очень далеко, я хотел бы приготовиться…

— Аграпур? — издевательски переспросил из угла комнаты шариф. — Нет, друг мой, до этого приказа дело еще не дошло. Когда он вступит в силу, я с превеликим удовольствием сопровожу вас в столицу лично. А пока что потрудитесь выполнить обычное боевое задание капитана.

— Итак, сержант, — начал капитан Мурад, раскладывая на столе карту так, чтобы Конан мог ее видеть, — наша разведка сообщила о большом вражеском лагере у подножия холмов Дурба. Вот здесь! — Капитан преувеличенно сосредоточенно водил пальцем по карте, явно избегая встречаться глазами с киммерийцем. — Приказываю провести разведку боем. Вы возглавите пробный штурм силами двух рот тяжелой пехоты! Это все. Приказ ясен? — Не дожидаясь ответа, капитан Мурад вышел из штаба.

— Все понял, варвар? — Торжествующий смех тарифа Джафара словно ножом полоснул по ушам Конана. — Вот тебе и шанс честно заслужить звание героя! А то ты, наверное, думал, что это все игрушки. Нет, братец, быть героем — дело почетное, но заслужить эту честь — ой как непросто!

ГЛАВА 13. САМОУБИЙСТВЕННЫЙ ПРИКАЗ

Бой медленно смещался вдоль подножия скальной гряды, словно кроваво-пенные волны разбивались поочередно о каменные монолиты и о стену из сомкнутых щитов. Над зеленым морем, полным криков и стонов, словно чайки, со свистом носились во всех направлениях стрелы.

— Держать строй! Эй, боец, живо сюда. Заткнуть дыру в строю! Главное, держать строй, ребята! Любой ценой! И — вперед!

Громоподобным голосом Конан раздавал воинам приказы. На этот раз одно из распоряжений оказалось лишним. Не успев сделать шаг вперед, чтобы сомкнуть строй, солдат со стоном рухнул на землю — в не прикрытое доспехами колено вонзилась стрела. Сержант-киммериец только выругался. Стрелки-мятежники приноровились вести бой с тяжелой пехотой, посылая стрелы либо в ноги, либо поверх строя в центр фаланги. Конан понимал, что, если его отряд не выберется на господствующую высоту, многим из его солдат несдобровать.

Киммериец сам шагнул в образовавшуюся брешь в строю, даже не успев нагнуться, чтобы поднять щит упавшего бойца. Ему пришлось отбивать наконечник копья, нацеленного в глубь фаланги. Еще один удар ятагана — и копье вместе с рукой, сжимавшей его, полетело на землю. Следующим взмахом клинка Конан располосовал лицо другого хвонга, размахивавшего бронзовым ножом в опасной близости от киммерийца. В следующий миг перед сержантом сомкнулись щиты его солдат: кто-то из заднего ряда закрыл брешь в строю, восстановив правильный квадрат фаланги.

— Продолжать движение! — крикнул Конан. — Не останавливаться. Впереди какие-то развалины. Закрепившись там, мы сможем отбивать штурм этих обезьян хоть до второго рождения Сэта! Вперед, ребята, держим строй!

Гибкость была преимуществом движущегося строя. Даже огибая деревья и продираясь сквозь кусты, фаланга сохраняла прочность своих рядов. Другим преимуществом движения было то, что неприятельские лучники не успевали пристреляться и вынуждены были тратить время на перебежки, а не на стрельбу. Но у движения был и один страшный недостаток. Приходилось тащить на себе раненых, тратя последние силы, или оставлять их, обрекая на жестокую расправу.

— Конан, где же подкрепление? — раздался голос Бабрака, отвечавшего за задний ряд дерущейся в окружении фаланги. — Если мы слишком далеко заберемся в джунгли, ты уверен, что они нас найдут?

— Подкрепление? Пара сотен вендийских стражников? — негромко, чтобы другие солдаты не услышали тревожных слов, переспросил киммериец. — Какие там подкрепления! Даже если наш посыльный добрался до этих слюнтяев, я сомневаюсь, что они бросятся нам на помощь. Тот, кто приписал нам такой сомнительный и ненадежный резерв, был не меньшим дураком, чем тот, который раз в сто приуменьшил предполагаемую цифру наших противников… Нет, Бабрак, если мы и выживем, то только благодаря нашей силе и дисциплине. А уж потом у нас будет о чем поговорить кое с кем из командиров. — Неожиданно голос Конана громоподобным ревом прокатился над джунглями, перекрывая грохот боя и стоны раненых. — Вперед, туранцы! Смелее! Каждый из вас стоит дюжины этих вонючих дикарей!

Стройный боевой клич был ему ответом. И действительно, хорошо обученный, защищенный доспехами и сражающийся плечом к плечу с товарищами туранский боец мог противостоять десятку нападающих мятежников, а то и поболее. Но любой мало-мальски опытный солдат знал, что стоит их строю на миг разомкнуться, как в прорыв хлынет толпа хвонгских воинов. Продвижение фаланги превратится в беспорядочное отступление. Доспехи сделают солдат неповоротливыми, превратив их в легкую добычу противника. Поэтому туранцы, держа строй, медленно, шаг за шагом продвигались к разрыву в скалах, за которым виднелись остатки каких-то стен и крыши временных шатров лагеря мятежников. Град стрел ударялся о шлемы, доспехи и щиты пехоты, атаки хвонгов словно волны разбивались одна за другой об эту живую стену.

— Смотри, это похоже на развалины древнего города, — раздался над ухом киммерийца голос Бабрака, — смотри — от стены остался лишь поросший травой длинный холмик. Хвала Тариму, что дикари не сообразили наладить здесь оборону, превратив руины во вполне сносную крепость… Стой-ка, а кто это маячит там, на верхушке разрушенной башни?

Конан проследил направление взгляда Бабрака и увидел силуэт человека в длинном цветастом плаще, стоявшего на полуобрушившейся смотровой площадке башни. Опираясь на длинный посох, мерцающая сфера на верхнем конце которого показалась киммерийцу знакомой, человек, походящий на глубокого старика, обозревал поле битвы, не обращая внимание на просьбы двух своих воинов, чьи головы тоже мелькали за зубцами башни, не рисковать и пригнуться. Высмотрев все, что ему было нужно, старик направился к лестнице.

— Моджурна! Так вот где прятался этот дьявол! — Конан от волнения так сжал плечо Бабрака, что тот вскрикнул от нешуточной боли.

— Это он, собственной персоной, Верховный Шаман и вдохновитель восстания хвонгов! Я однажды уже видел его. Все! Нужно немедленно штурмовать их лагерь!

— Как прикажете, сержант. — Достаточно выдержанный, чтобы не показать страха, Бабрак все же позволил себе высказать свое мнение. — Дело твое, Конан, но мы рискуем, если разорвем строй перед численно превосходящим противником.

— И здорово рискуем, приятель, — согласился Конан. — Но учти, что на чашу весов положена возможность покончить с этой войной одним ударом! Решено. Лучшие бойцы пойдут в прорыв. Ты, Бабрак, встанешь слева от меня.

Взмахнув окровавленным ятаганом, Конан вновь привлек внимание солдат диким ревом, а затем крикнул:

— Туранцы! Внимание, перестраиваемся в клин! За мной, на штурм лагеря! И годовое жалованье тому, что убьет этого мерзавца — Моджурну!

Слова киммерийца произвели сильное впечатление на его подчиненных. То ловя на себе опасливые взгляды, то слыша обрывки восторженных криков, великан-северянин встал во главе нового строя.

— Убейте Моджурну, ребята! Не дайте ему уйти! За Тарима и Йилдиза — в атаку!..

Стремительная машина смерти пришла в движение. Сами джунгли, казалось, были готовы расступиться перед сверкающими, разящими клинками и сносящими все на своем пути щитами. Словно тяжелая галера, разогнавшись, неслась по волнам зеленого моря. Из глоток солдат вырвалась боевая песня. Ее слова были древнее, чем заветы Тарима, чем сам Туран. Из глубины веков, из мрака первобытных пещер неслись эти слова, древние и вечные, как сама война. Подчиняясь ритму песни, колонна туранской пехоты набирала скорость и неслась к своей цели. Вот уже противостоящие толпы мятежников не выдержали этого натиска и, расступившись, стали отходить, а вскоре и побежали. Конечно, легковооруженные хвонги двигались быстрее клина туранцев, но сейчас никто и не собирался преследовать их по одному. Главным преимуществом на этот момент стало то, что хвонгские лучники перестали осыпать туранцев стрелами.

Конан сражался, словно разъяренный демон. С невероятной частотой сыпались удары его клинка, разящего не защищенные доспехами тела противников. Конан понимал, что не имеет права задержаться ни на мгновение, чтобы не сбить с ритма весь строй.

Многие мятежники, еще вчера мирные селяне, не успели сообразить, что происходит, и отступить с пути чудовищной машины смерти. Подпираемые сзади другими, подчас тревожно поглядывающими через их плечи соплеменниками, они умирали, даже ни разу не подняв оружие в сторону Конана и его закованных в броню товарищей.

Другие же повстанцы, в основном охотники-хвонги, вели себя совершенно иначе. Еще перед боем они нажевались лотоса, чтобы сделать свое тело нечувствительным к боли. Их кривые ножи, сверкавшие в воздухе, были постоянными спутниками их жизни. Хвонги даже привязывали свои клинки к запястьям, не расставаясь с ними и во сне. Эти воины были готовы к смерти и к тому, чтобы дорого продать свою жизнь. Руки и ноги многих из них были крепко перетянуты тонкими веревками. Надеваемые непосредственно перед боем, они служили чем-то вроде заранее наложенного жгута, позволяя хвонгам продолжать сражаться даже тогда, когда другой человек давно рухнул бы от тяжести ран и потери крови.

Встречаясь с таким противником, Конан был вынужден сделать два, а то и три удара своим ятаганом или сверкавшим в его левой руке длинным, отточенным как бритва кинжалом. Раненые, искалеченные хвонги валились на землю под ноги туранцам, но даже оттуда пытались достать их клинком или хотя бы зубами, отказываясь признавать свое поражение.

Яростный натиск Конана был достойно поддержан его товарищами. Никогда раньше Бабрак не орудовал копьем с такой силой и упорством, как в этом бою. Остальные туранцы тоже храбро держали строй, стараясь достойно поддержать атаку командира. Но все же не все могли выдержать такую нагрузку долго. Мало-помалу туранский клин стал растягиваться, становясь похожим на копье. Время от времени то один, то другой пехотинец выпадал из строя на флангах и оказывался в неравном бою со множеством наседающих противников. Стоило такому солдату оторваться от своих хоть на несколько шагов — и его скорая смерть становилась неминуемой. И таких несчастных, не выдержавших темпа атаки и павших под градом вражеских ударов, становилось все больше.

И все же строй по инерции ворвался в лагерь. Последняя шеренга защитников была разорвана окровавленным острием живого клина.

— Перекрыть все ворота! — раздалась команда Конана. — Обыскать развалины и шатры! Моджурна стар и слаб. Он не мог уйти далеко!

Задыхаясь, рискованно опустив оружие, чтобы дать отдохнуть мышцам плеч, Конан и Бабрак продолжали бок о бок преследовать защитников лагеря, мало кто из которых был в настроении сопротивляться им. Хвонти врассыпную бросались из-за камней, на которые с тяжелым хрипом вспрыгнули киммериец и его туранский товарищ.

— Конан… а как же колдовство Моджурны? — задыхаясь, спросил Бабрак. — Он не может каким-нибудь заклинанием изменить ход боя?

— Не думаю, — буркнул Конан, вспарывая мечом холст одного из шатров, в котором оказались лишь пустые солдатские постели из одеял. — В прошлый раз он запустил в моих ребят дюжину огненных шаров, когда мы чуть не загнали его в угол, но я не думаю, что он может что-нибудь сделать в настоящем бою. Говорят, что его основные силы направлены на то, чтобы противостоять туранским колдунам, жрецам Тарима.

— А можно ли вообще убить такого дьявола обычным клинком?

Бабрак, с трудом поспевая за Конаном, выскочил вслед за ним из-за груды камней и оказался в узком каньоне, бывшем, видимо, некогда одной из центральных городских улиц.

— Скоро узнаем. Смотри!

Он показал кинжалом в дальний конец каньона. Там несколько хвонгов спешно собирали кое-какие продукты в заплечные корзины, а за ними двое мятежников держали носилки. Вместо одной из жердей носилок был использован уже знакомый Конану посох с черепом на конце. На носилках виднелась закутанная в цветастый плащ человеческая фигура.

— Нет, не уйдешь! — прошептал Конан и, забыв про усталость, бросился вперед. — Это Моджурна! — с трудом выкрикнул киммериец, словно давясь колотящимся у самого горла сердцем.

За спиной Конан слышал шаги Бабрака, но крики остальных туранцев раздавались в стороне. А впереди узкое пространство между двумя грядами камней преградили несколько мятежников, появившихся из-за угла с твердым намерением прикрыть отступление старого колдуна.

Первый бросился вперед с копьем наперевес, но плохо прицелился и тотчас же поплатился за это. Ятаган Конана сначала отсек пальцы, сжимавшие древко, а вторым ударом перерезал противнику горло. Второй мятежник бросился на киммерийца, сжимая в каждой руке по длинному изогнутому ножу. Клинок Конана и тут оказался проворнее. Противник, с рассеченным лицом, залитым кровью, все же продолжил свой последний рывок, пробежав еще несколько шагов вслепую, прежде чем рухнуть на землю. Следом за ним оборону держали еще двое хвонгов. Проскользнув между ними, Конан удостоил ударом в бок только одного, будучи уверенным, что Бабрак займется вторым.

Перескочив через какой-то завал, Конан оказался на узкой тропе, уходившей от города в джунгли. Теперь киммерийца от носилок отделяло лишь несколько шагов, да носильщики с корзинами преграждали путь. Расшвыряв бедняг по сторонам, Конан в два прыжка нагнал несущих носилки мятежников. Шедший вторым стражник положил свой конец носилок на землю и схватился за кинжал. Одного взмаха ятагана оказалось достаточно, чтобы телохранитель-неудачник как подкошенный упал на тропу. Еще один шаг — и Конан занес клинок над пассажиром носилок, который в ужасе смотрел на киммерийца, пытаясь закрыться от стального лезвия поднятой вверх рукой.

Этот жест и что-то непонятное во всей позе старика, в его взгляде заставили Конана застыть с занесенным над головой ятаганом. Он, словно окаменев, проводил взглядом скрывающиеся в джунглях волочащиеся носилки, с трудом влекомые единственным выбивающимся из сил хвонгом. В мозгу киммерийца крутилась одна мысль: было ли увиденное им игрой его воображения или результатом колдовского воздействия… а может быть, все-таки… нет, вряд ли… не может быть… и все же…

Когда носилки с их пассажиром скрылись в густых зарослях, Конан развернулся, столкнувшись нос к носу с невооруженными носильщиками. Снова разбросав их в стороны, он бросился по тропе назад. Навстречу ему метнулся один из мятежников, тотчас же получивший удар ятаганом в горло. Такую рану не мог облегчить ни лотос, ни какой бы то ни было жгут. Перешагнув через еще бьющееся в агонии тело, Конан раздвинул последние ветки и увидел на опушке Бабрака.

Его друг лежал на тропе в центре беснующей толпы хвонгов, вновь и вновь коловших и пинавших уже давно мертвое тело в луже крови. Со стороны руин к ним неслись несколько туранцев, опоздавших прийти на помощь товарищу. Пнув последний раз истерзанное тело Бабрака, хвонгн развернулись лицом к живым противникам.

Клинки Конана собрали в этой толпе богатую кровавую жатву. Но ничто: ни бесконечная резня, ни ярость, победившая усталость, ни даже боль от потери друга — не могло избавить Конана от буравившего его мозг вопроса. Было ли то, что он видел, колдовством, галлюцинацией, или же действительно грозный шаман Моджурна на самом деле — старая, слабая женщина?

Ночь кралась по джунглям, словно выслеживающая добычу пантера. Редкие звуки разрывали тишину — негромкие приветствия или сдавленные ругательства, подчас — бряцание оружия. Лишь лунный свет пробивался сквозь шапки деревьев, время от времени отражаясь от металлического шлема или пластин доспехов.

— Ребята, сюда!.. Я здесь, у ручья, — негромко позвал Конан и прислушался.

Не видя тех, кто шел за ним, он неслышно отошел на несколько шагов от того места, с которого говорил. Шаги тех, кто, откликнувшись на его зов, подошли к ручью, звучали успокаивающе. Это были тяжелые, грузные шаги уставшего туранского солдата, нагруженного доспехами и оружием. Хвонги двигались иначе — совсем бесшумно, прикрывая от лунного света все металлические части своего снаряжения.

— Тихо, ребята! Держаться ближе друг к другу, и берегитесь хвонгов. Эти дьяволы смогут незаметно прокрасться в самую середину нашей группы. Вот здесь небольшая поляна…

Свист невидимого клинка, рассекшего воздух где-то на дальнем фланге их небольшого отряда, заставил киммерийца замолчать. Последовавший за этим стон дал понять, что удар был небесцелен. Вот только никто не мог сказать, кто стал жертвой — враг или один из своих.

Конан слушал, как оставшиеся в живых бойцы проклинают войну и начальство, пославшее их в этот рейд. Сколько их? Дюжина, может быть, два десятка… И это из двух рот, с которыми он вышел из форта. Значит, больше двух сотен погибших — и все ради чего? Двести с лишним страшных смертей, похожих на смерть Бабрака. И сам он, как командир, тоже несет часть ответственности за каждого погибшего солдата, пусть не перед начальством, но перед их товарищами — точно. Раздавшийся в кустах шорох вывел киммерийца из мучительных раздумий. Ладонь сама легла на рукоять ятагана.

— Стой! Кто идет?

Воцарилась тишина. Шорохи, раздавшиеся в кустах, могли быть случайными, а могли означать и завершение окружения маленького отряда хвонгами. Но через мгновение послышался голос, говоривший на чистом туранском, что немного успокоило солдат.

— Назовитесь! — все еще не верил в спасение Конан. — И побыстрее: за нами по пятам идут хвонги.

— Ребята, не перебейте своих, — раздался тот же голос. — Сержант, я тоже хочу удостовериться, что в ваш отряд не затесались в темноте мятежники. Выйдите на берег ручья, чтобы мы видели всех вас.

Эти перестраховки, с одной стороны, всегда бесили Конана, с другой — он понимал необходимость такой проверки. Его отряд был явно в меньшинстве, упорствовать дальше, требуя от командира другого подразделения представиться, было бы неразумно. Вместе со своими людьми киммериец шагнул на узкую полоску песка у берега ручья.

— А где остальные? Это все, кто уцелел? — приблизившийся голос оказался до боли знакомым. Капитан Мурад сам возглавил поисковый отряд.

— Конан, ваш резерв из местной стражи вернулся, и их командир поклялся, что не нашел вас. Я не поверил этим мерзавцам и отправился на поиски сам вместе с нашими солдатами. Мы нашли место боя, а затем по дороге уничтожили несколько мелких групп хвонгов. Что там было за побоище? Сколько трупов!

Конан, выслушав капитана, громко, чтобы слышали его люди, сказал:

— Нас просто предали. Кому-то из офицеров была нужна наша гибель. И кое-кто дорого заплатит за это!

— Кого вы имеете в виду, сержант Конан? — спросил капитан Мурад, вытирая о траву окровавленный ятаган. — Если тарифа Джафара, то учтите, что он всего лишь мелкая сошка, радостно исполняющая чужие приказы.

Конан, помогая раненому солдату перебраться через ручей, мрачно глянул на офицера:

— По правде говоря, я собирался начать с вас, капитан. И начал бы, если бы вы не пришли к нам на помощь. И все-таки от вас было бы куда больше пользы, подоспей вы пораньше. Тем не менее спасибо и за помощь, и за предупреждение. Я учту ваши слова.

Мурад кивнул и сказал:

— В Вендии много зла. Слишком много, чтобы один человек мог исправить все…

— Да, капитан, — раздался голос того самого раненого солдата, которому Конан только что протянул руку, — но пообещай мне, сержант, что, добравшись до Аграпура, ты расскажешь им всем, что тут творится!

ГЛАВА 14. ПРЕДАТЕЛИ И ГЕРОИ

— Пропади она пропадом, вся туранская армия! — недовольно ворчал Конан, трясясь не жесткой скамейке в скрипучем фургоне. — С какой стати квартирмейстеры всучили нам эту развалину, которую тащат чуть живые лошади? Почему нас не посадили на слонов? Пара-тройка этих великанов, без ущерба для себя и с комфортом для нас, проделала бы путь, — пожалуй, не медленнее, чем эти клячи. Багаж бы они тоже унесли. — Киммериец обвел рукой вещи, лежавшие на дне фургона: карликовое дерево в кадке, несколько плетеных кресел и стульев, несколько корзин с экзотическими фруктами и поделками местных мастеров — в основном подарки королю и придворным.

— Эта страсть туранцев к лошадям, — продолжил свою мысль Конан, — в любом, даже самом неподходящем для бедных животных климате, граничит с манией. Что-то подобное я встречал только у кофитов по отношению к овцам.

— Да уж, — задумчиво протянул Юма, — первые легионы туранцев несли страшные потери в кавалерии. Прошло много лет, пока в эти медные головы туранских офицеров вкралась первая мысль о том, что можно использовать и другие способы ведения войны. Наконец-то в штабах дали добро на то, чтобы нанимать местных погонщиков с их обученными слонами. Но избавиться от обузы в виде кавалерии — это уж для них слишком большое волевое усилие. Да ладно тебе переживать. Скажи спасибо, что тебе не подсунули верхового страуса, чтобы побыстрее добраться до Аграпура.

Рассмеявшись, друзья выглянули из фургона. Главная дорога из Венджипура на север извивалась, следуя изгибам широкой реки, текшей навстречу с высоких гор, маячивших впереди на горизонте. Это был знаменитый Холджийский хребет, который можно было миновать, только перебравшись через перевал Касмар.

За хребтом лежало высокое Туранское плато — исконно туранская территория. Путешественникам предстояло трястись в душном фургоне до холма, на котором возвышался форт Тармиш. Там они должны были пересесть на какое-нибудь речное судно, которое могучий поток Ильбарса донесет до самых причалов аграпурского порта, а то и до королевского причала.

Но пока что путешественники еще не пересекли границы Вендии. Дорога извивалась среди рисовых полей, залитых водой. Бесчисленные дамбы и запруды заставляли каждую каплю воды в дельте тысячи раз отработать на полях по пути к заливу. На каждом участке были видны несколько человеческих фигурок — селяне с женами и детьми обрабатывали посевы, стоя по колено в воде и согнувшись чуть не вдвое. Единственным прикрытием от солнца служили им широченные соломенные шляпы. Провожая взглядами скрипящий и дребезжащий армейский фургон, ни один селянин не поприветствовал путников, не выразил своего почтения поклоном… Они просто смотрели вслед фургону с немым неприятием чужаков в глазах.

— Хорошо, что скоро все это окажется позади. — Конан выглянул из-за плеча кучера-вендийца и наткнулся взглядом на сопровождавший фургон эскорт — пять всадников с самим тарифом Джафаром на белом скакуне во главе.

— Далеко не каждый так называемый боевой офицер оказывается действительно готовым к настоящему бою с серьезным противником, будь то в строю или один на один, — издалека начал киммериец. — Ничего, скоро мы выедем из этой страны, где за каждым кустом сидит чей-нибудь шпион или просто добровольный доносчик, а там начнется пустынная глухая местность.

— Ты хочешь вызвать его… — начал Юма, но Конан оборвал его жестом, выразительно поглядев на кучера.

И хотя в начале поездки тот всячески извинялся, что, кроме родного, вендийского, он понимает только несколько слов на ломаном, корявом наречии, используемом во всех туранских колониях, Конан не решался в его присутствии обсуждать с Юмой свои секреты на туранском, единственном общем для обоих приятелей языке. На всякий случай киммериец решил подстраховаться.

— Наш возница, — громко и четко продекламировал он, — не человек, а кусок слоновьего дерьма, впрочем, изрядно подросший. Слон опорожнил желудок прямо в колыбельку. И мамаша, безусловно слабоумная, вырастила это дерьмо, нянча его, как ребенка.

Кучер даже не обернулся, не пошевелил плечами. Ни один мускул его не дрогнул. Стало ясно, что по-турански он и вправду ни в зуб ногой.

— Значит, ты хочешь драться с тарифом? — Юма внимательно посмотрел на кавалерийский эскорт. — А как же его охрана?

— Да, я вызову его, как только мы скроемся из глаз непрошеных свидетелей. Когда он откажется, а ты сам понимаешь, что так и будет, я сообщу ему все свои обвинения и все равно убью его. Охранники — старые волки. Они понимают, что такое честная дуэль, и не станут вмешиваться. А если что, я оставлю их тебе.

— Премного благодарен за оказанное доверие. — Юма окинул взглядом пейзаж, становящийся все более диким, лишенным признаков человеческой деятельности. — А ты уверен, что именно Джафар отдал тот убийственный приказ?

— Да. Он состряпал липовые донесения, действуя по наводке какого-то высшего чина — генерала Аболхассана. Капитан Мурад, конечно, поступил как продажный пес, но раньше он всегда был честным боевым офицером. И он ни за что не стал бы разбрасываться жизнями туранских солдат, выполняя чью-то прихоть. — Конан покачал головой. — Невероятно, но вся эта бойня была, оказывается, затеяна только для того, чтобы уничтожить меня, причем более-менее правдоподобно!

Юма кивнул, не выразив удивления:

— Помнишь, как я предупреждал тебя о том, насколько опасное дело — быть героем? Теперь сам видишь. Да, кстати, меня ведь отпустили с тобой совершенно неожиданно. Похоже, что и моя смерть кому-то понадобилась. Наверняка по дороге на нас готовят покушение.

— Да, и причем на обоих. Кто знает, может быть, Сария оказалась права, оставшись дома. Да, как не хватает Бабрака — или рядом, или там, в форте, защищающего твою спину или твоих близких.

Немного помолчав, отдавая дань уважения мертвым, Юма вернулся к разговору:

— Знаешь, что еще меня волнует в связи с этим подстроенным побоищем? Как ты думаешь, что делал этот проклятый Моджурна так близко к контролируемой нами территории? — Юма нахмурился. — Когда мы нашли его в тот раз, он спустился в далекий, заброшенный храм из еще более дальнего убежища в горах. И сделал он это ради какого-то ритуала, включавшего в себя, помимо прочих прелестей, еще и человеческие жертвоприношения. Так, спрашивается, чего ради он приперся почти под самые стены форта Шинандар? Что он на этот раз затеял?

Конан задумчиво произнес:

— Юма. Я должен тебе сказать… Я кое-что узнал о Моджурне… понимаешь, я не уверен, но… тогда я именно так подумал… В общем, я ведь не мог убить его, рука не поднялась… а сколько ребят из-за этого полегло…

— Да будет тебе, киммериец, — решительно успокоил его Юма. — Знаешь, скольких заколдованных волшебниками людей я видел в своей жизни. Иногда даже ничтожное заклятие не проходит месяцами. Так что ничего стыдного в этом нет… Подожди-ка, а это еще что за птицы?

С этими словами Юма ткнул пальцем в цепочку всадников, пробиравшихся, блестя доспехами, по заболоченному полю к дороге. Их было семеро. Их доспехи были старыми железками местного производства, редко встречавшимися в стране, наводненной новейшим туранским оружием и снаряжением. Над передним всадником развивалось черно-желтое, под цвет тигриной шкуры, полосатое знамя вендийских мятежников. Лошади с трудом пробирались по болотистой почве.

Вскоре группа разделилась. Три всадника остались стоять поперек дороги, а четверо веером направились к фургону.

— Пусть Тарим сделает меня евнухом, если это мятежники, — сказал Конан, вынимая ятаган из ножен. — Я еще не видел ни одного из них, кто мог бы себе позволить роскошь носить доспехи. А уж о том, чтобы сесть верхом на лошадь, и речи быть не может. Ты только посмотри, как грамотно они организовали нападение. Неужели из-за этого деревца в горшке? Ну-ка, приятель, — перейдя на колониальное наречие, обратился Конан к вознице, — не гони своих кляч. Разверни фургон поперек дороги, чтобы преградить им путь. Отлично. А теперь береги свою башку!

Кучер не заставил себя долго упрашивать и, юркнув в фургон, забился под одну из лавок.

Нападающие через несколько мгновений доскакали до фургона, где Конан и Юма встретили их — один с ятаганом, а другой — с большим топором на длинной ручке. Послышались столь привычные друзьям звуки боя: цокот копыт, воинственные крики, звон оружия, лошадиный храп…

Всадники, широко рассыпавшись по дороге, вступили в бой и тотчас же поняли, что высота и твердость крыши фургона дает защищающимся большое преимущество. Первый всадник был выбит из седла смертельным ударом топора Юмы, второго обработал ятаганом киммериец. Один из нападавших попытался перескочить на крышу фургона, но былсброшен на землю двумя одновременными и одинаково сильными пинками. Тем временем командир нападавших, сначала остававшийся в стороне от боя, перегруппировал своих людей для нового нападения.

Но вторая атака прошла еще хуже, чем первая. В итоге один всадник остался лежать на земле неподвижно, второй корчился от боли около колес. А третий, ввязавшись в поединок с Юмой, отделался пока тем, что подставил под удар своего коня. А командир неудачно проскочил мимо фургона, не попав копьем в верткого киммерийца.

Конан не стал дожидаться второго захода копьеносца и спрыгнул с крыши фургона в седло одной из оставшихся без всадника лошадей.

Он почувствовал, как животное вздрогнуло, просело под его немалым весом, а затем взвилось на дыбы, собираясь сбросить непрошеного ездока. Но резко дернутые поводья и воткнувшиеся в ребра животного пятки сапог Конана успокоили норовистого скакуна, неохотно уступившего незнакомцу право командовать собою.

— Юма! Я узнал того, с флагом! — крикнул Конан своему другу, все еще занятому поединком с человеком на истекающей кровью лошади. — Я хочу поговорить с ним кое о чем, а ты пока закончи тут.

Чернокожему сержанту было не до ответа. Его противник оказался большим мастером боя на топорах. От возницы ждать помощи было бесполезно, но Конан не мог себе позволить упустить человека, на древке копья которого развевалось вендийское знамя. Сильно сжав коленями и пятками бока своего скакуна, он галопом понесся навстречу противнику.

Всадники сошлись лицом к лицу посреди заболоченного поля. Комья грязи летели из-под копыт. Кони отчаянно ржали, а их седоки обменивались жестокими ударами. Неожиданно копье со знаменем на древке полетело в грязь, выбитое умелым движением ятагана. Оставшись безоружным, всадник в доспехах развернул коня и по широкой дуге поскакал к джунглям. Второй участник поединка, чье тело не было прикрыто броней, не замедлил броситься в погоню.

Оставшиеся трое из семи всадников не смогли броситься к своему командиру на помощь, потому что их отделяла от него пятерка кавалеристов под командой шарифа Джафара. Подчиняясь распоряжениям шарифа, туранцы затянули противников в какой-то странный, отработанный на плацах картинный бой, выглядевший дешевым спектаклем на поле, покрытом по колено жидкой грязью.

Пригнувшись к шее своего скакуна, Конан все время отплевывался и протирал глаза — так много грязи летело в лицо. Медленно, но верно киммериец настигал неприятеля. Оставался лишь один вопрос: будет ли он сам или его конь видеть хоть что-то, когда вплотную приблизится к фонтану брызг и грязи, бьющему из-под копыт вражеской лошади.

Всадники почти поравнялись к тому моменту, когда, влетев в стену джунглей, оба были вынуждены сбавить скорость. Подгоняемый страхом, закованный в доспехи воин в какую-то секунду потерял бдительность и с размаху налетел на толстый сук, ударившись о него грудью и сорвавшись со спины лошади. Раздался короткий крик и тяжелый удар о землю.

Конан с трудом остановил своего разгоряченного коня в дюжине шагов от упавшего противника и соскочил на землю.

Человек ворочался, с трудом приходя в себя после удара. Его шлем отлетел при падении. Открылось лицо с разбитым и кровоточащим носом. Подойдя поближе к лежащему, который тщетно пытался нашарить рукой меч, сорвавшийся с пояса вместе с ножнами, киммериец понял, что не ошибся: на него глядели уже знакомые ему узкие, раскосые глаза выходца из Кхитая.

— Ну, губернатор, я знал, что нам еще суждено встретиться. — Занеся над головой меч, Конан продолжал: — Я был бы рад предложить тебе поединок, но, к сожалению, на формальности нет времени. Так что прими мои извинения!

Клинок сверкнул в воздухе и с силой вонзился в перекошенное от ужаса лицо Фанг Луна, проткнув голову насквозь и войдя еще на пядь в землю под затылком.

Не дожидаясь окончания агонии, Конан вернулся к своему коню и поправил седло. Вдруг за деревьям послышался цокот копыт. Вскочив в седло, киммериец двинулся навстречу приближающемуся всаднику. Им оказался взволнованный шариф.

— Ах, Конан… значит, вы остались живы… — Офицер заставил себя растянуть губы в улыбке, чтобы скрыть выражение недовольного удивления. — Лихо у вас все получилось. На чужом коне вступить в бой с противником в доспехах — для этого требуется недюжинная смелость.

Шариф не переставал обшаривать глазами окружающие заросли.

— А где же сам командир мятежников? Ему удалось уйти, я так понимаю? Жаль, жаль, что преследованием не занялись более опытные наездники из моих подчиненных. Но они занялись другими членами этой банды. Жаль, даже допросить будет некого. Тарим! — воскликнул Джафар, наткнувшись наконец взглядом на лежащее на земле тело в доспехах.

— Нет, тариф ему не удалось уйти. — Незаметно вынув ятаган из ножен, Конан стал аккуратно приближаться к офицеру. — Я не думаю, что есть смысл представлять вам его, ибо вы вместе с ним спланировали эту ловушку, чтобы убить меня. Но это еще не самое страшное ваше преступление. Скольких солдат вы предали, загубив их жизни…

— Что вы имеете в виду, сержант? Мы ведь сражаемся по одну сторону…

Джафар, увидев обнаженный клинок в руках киммерийца, немедленно выхватил из ножен меч.

— Ты что, сдурел, варвар? — крикнул офицер. Но вместо того чтобы встретить противника лицом к лицу, стал разворачивать лошадь, собираясь броситься наутек.

Тяжело дышавшее от духоты животное не сразу сообразило, что от него требуется. Воспользовавшись паузой, Конан настиг Джафара. Киммериец не стал бить в затянутую панцирем спину врага. Северянин всем телом бросился на тарифа. Упав на землю, они сцепились в отчаянной схватке.

Силы привыкшего к рукопашным Конана и изнеженного туранского аристократа-кавалериста были явно неравны. Через несколько мгновений могучий варвар встал на ноги, держа в руках окровавленный кинжал Шарифа. Закинув кинжал подальше в кусты, Конан повернулся навстречу послышавшемуся стуку копыт еще одного коня, приближавшегося к опушке, где только что он убил двух своих врагов.

Через несколько мгновений в заросли влетел Юма на взмыленной лошади. Мгновенно оценив обстановку, чернокожий сержант остановился над телом шарифа и скорбно произнес:

— Какой ужас! Наш всеми уважаемый шариф Джафар… убит в бою с мятежниками…

— Ага, — тяжело дыша, подтвердил Конан. — Но ты не беспокойся, я отомстил за его смерть. Там, за кустами, лежит труп командира мятежников. Это Фанг Лун, как я и предполагал. Но боюсь, что теперь вряд ли кто-нибудь сможет с уверенностью опознать его.

Киммериец вытер о траву свой ятаган и направился собирать по зарослям оставшихся без всадников лошадей.

Юма с трагическим выражением лица встретил троих оставшихся в живых всадников из эскорта. Они остановились, не веря своим глазам.

Резкий голос Юмы вывел их из оцепенения:

— Отличная работа, ребята. Ни один из напавших на нас мятежников не ушел живым. К сожалению, тариф Джафар трагически погиб. Его смерть вынуждает меня, как старшего по званию, принять на себя командование отрядом, Итак, нужно похоронить наших погибших товарищей, и — вперед, продолжаем наш путь в Аграпур!

ГЛАВА 15. ТРИУМФ

Могучий Ильбарс брал свое начало в Холджийских горах. Тающие ледники неприступных вершин и обрушивающиеся на склоны ливни питали бесчисленное количество тоненьких прозрачных ручейков. Сбежав вниз и оросив склоны ущелий и межгорные долины, эти ручьи сливались в реки, к которым шли на водопой дикие звери и домашний скот. Студеную воду набирал во флягу горец со стальными глазами и закованный в броню воин из заброшенного на край земли гарнизона. Отзвенев бесчисленными водопадами и прорезав непроходимые леса, эти реки сливались в один могучий поток великого Ильбарса.

В месте слияния крупных притоков земля была уже ровной и плодородной. Широкие долины плавно переходили в бескрайнюю степь. Извиваясь, неспешно текла по степи река, словно пульсирующая артерия в теле великого королевства. По этому водному пути двигались бесчисленные грузы, передвигались войска, переселялись целые племена. На берегах реки встали защищенные высокими стенами города — перекрестки водных и сухопутных караванных дорог — Самарра, Акит и столица, неустанно бьющееся сердце королевства — Аграпур.

Множество самых разных судов плавало по огромной реке: небольшие юркие торговые шхуны, баркасы рыбаков, лодки и паромы перевозчиков, военные галеры. Даже огромные галеоны высоко поднимались под парусом вверх по течению от моря Вилайет. Пожалуй, наиболее странными плавучими сооружениями были огромные плоты-баржи, сделанные из длинных бревен, заготовленных в дремучих лесах вокруг Тармиша.

Эти левиафаны предназначались лишь для того, чтобы один раз проделать путь вниз по течению, а затем им суждено было быть разобранными на бревна в порту Аграпура. Одни шли на стропила зданий, другие вновь превращались в корабли в виде килей и шпангоутов.

Эти огромные плоты брали на свою широкую палубу невообразимое количество пассажиров и груза. Неповоротливые и неспешные, они заставляли уступать им дорогу любое другое судно. Желающих поживиться товаром на борту отпугивала лучше любой охраны сама команда, вооруженная ножами и длинными шестами, более годящимися как оружие, чем как средство управления плотом. Да и сами пассажиры обычно были готовы постоять за себя и свой багаж.

И вот на палубу одного из этих не самых престижных и комфортабельных средств перевозки поднялся неожиданный пассажир. Плот только что отошел от берега и выходил на главный фарватер, и пассажиры еще не успокоились, устраиваясь поудобнее на своих местах в ожидании долгого путешествия. Среди всей этой суеты выделялся чиновник королевской канцелярии, евнух, одетый в роскошный наряд. На его голове отражала солнечные лучи расшитая золотыми нитками шапочка. Надменный вид и брезгливое выражение лица евнуха вызвали немало неодобрительных комментариев других пассажиров, впрочем, быстро замолкавших под взглядом здоровенного детины — слуги, сопровождавшего чиновника и его багаж в нескольких тюках и объемистой корзине.

Евнух явно кого-то искал. Он внимательно разглядывал пассажиров, обходя палубу, время от времени задавая кое-кому вопросы и морща нос от стоявшей на плоту вони, которую не мог развеять даже свежий ветер. Наконец какой-то погонщик мулов, расположившийся рядом со своими животными, на вопрос евнуха ткнул пальцем в сторону кормового помоста. Там дюжина человек с огромными шестами и веслами, изо всех сил налегая на свои орудия, с трудом поворачивали огромное судно в нужном направлении.

Подойдя к помосту, евнух громко спросил:

— Эй, моряки! Есть ли среди вас человек по имени Конан, сержант королевского экспедиционного легиона?

Матросы встретили это высказывание фырканьем и веселыми улыбками. Некоторые даже сплюнули и чертыхнулись, потешаясь над неуместностью вопроса глупого евнуха. Но самый здоровенный из них, одетый в грязные, едва узнаваемые обноски форменной туники и измятый армейский тюрбан, передал весло отдыхавшему напарнику и спустился к чиновнику.

— Я Конан, прибыл из Вендии. А это мой брат по оружию, сержант Юма. — Киммериец махнул рукой в сторону сидевшего у борта чернокожего приятеля, приветливо помахавшего им рукой и привычным жестом поднесшего к губам горлышко огромной фляги с каким-то местным веселящим напитком. — А ты делегат дворцовой канцелярии? — поинтересовался Конан. — Направлен ко мне по приказу короля Йилдиза?

Моряки покатились со смеху, видя, как их новый приятель издевается над тупым евнухом. Но вскоре их смех сменился неподдельным удивлением и интересом. Не глядя на них, чиновник жестом приказал своему сопровождающему открыть корзину. Из нее был извлечен белоснежный почтовый голубь, к лапе которого евнух прицепил наспех написанную тут же записку. Отпущенная птица сделала круг над палубой, а затем четко взяла курс на далекий Аграпур. Покончив с письмом, чиновник обратился к одетому в лохмотья гребцу с почтением в голосе и с уважительным поклоном:

— Приветствую тебя. Мое имя — Семпрониус. Я — помощник секретаря дворцовой канцелярии. Мне сообщили, что ты путешествуешь на борту этого судна, но я никак не ожидал увидеть тебя… участвующим в управлении его движением.

Евнух был стройным молодым человеком с тонкими чертами лица. С головы до пят он был одет в тонкий дорогой шелк. С надменного лица не сходило презрение по отношению к плоту и всем находящимся на палубе. Закончив говорить, он поднес к носу кружевной платок, чтобы хоть немного ослабить мучившую его обоняние вонь от животных да и людей, находившихся на борту.

— Сначала мы собирались нанять более быстрое судно, как и предписывалось в ваших распоряжениях, но в таком виде никто не верил нам, что мы, доплыв до Аграпура, рассчитаемся и не свернем шею хозяину корабля. Пришлось выбирать менее быстрое судно, а тут понадобилось подсобить команде, чтобы отбить нападение разбойников, а уж потом пошло-поехало. Лишними две пары рук на веслах никогда не бывают.

Говоря это, Конан подошел к Юме и, рывком подняв его, поставил на ноги. Тот рыгнул и, весело помахав остальным гребцам, нетвердым шагом направился вслед за Конаном и Семпрониусом.

— Наш багаж и подарки королю находятся вон там, — продолжил Конан, показывая рукой на крышу небольшого хилого сарайчика в центре плота. — Там они будут по крайней мере сухими.

— Подарки? — заинтересовался Семпрониус. — Из Вендии? А нет ли у вас с собой чего-нибудь этакого… ну, немножко лотоса… или конопли?

— Нет, — отрезал киммериец, — мы везем дерево в кадке, несколько плетеных кресел и поделки вендийских умельцев.

— Да, да. — Семпрониус явно потерял интерес к багажу. — Ну, так моя задача — подготовить тебя к торжествам в городе и банкету во дворце, где тебя представят Его Величеству и придворным.

Замолчав, евнух внимательно оглядел Юму:

— Полагаю, все это касается и тебя. Вместе вы представляете собой внушительное зрелище. Но это при том условии, что ты протрезвеешь к тому времени, когда мы приплывем в Аграпур. Пожалуй, в вашей компании не хватает еще только истинного туранца, чтобы горожане были просто в восторге.

— Один туранский офицер отправился в поездку вместе с нами, — впервые вступил в разговор Юма, говоривший на туранском с сильным акцентом пьяного чужеземца. — К несчастью, он погиб в стычке с мятежниками в первый же день дороги. Бедняга Джафар! — Юма чуть не пустил слезу.

— Сейчас это уже не важно, — пожал плечами Семпрониус. — От мертвых в нашем деле мало толку. Что, я вам должен парад трупов устраивать перед толпой? Даже если они и погибли геройски. Ничего, генерал Аболхассан назначит кого-нибудь из старших офицеров на эту роль, если сочтет нужным. А может и сам встать рядом с героями.

Бесцеремонно расталкивая пассажиров, наступая на сидящих и лежащих, Семпрониус провел киммерийца и его приятеля на более свободный от людей и груза нос плота.

— У нас будет много дел: прием во дворце, парад в городе, само награждение. А пока… — Евнух знаком подозвал к себе слугу и приказал распаковать один из тюков.

— Скажи, — поинтересовался Конан, — а нам покажут знаменитые, выложенные жемчугом королевские ванны? Я много слышал о них, как и о мастерстве массажисток, работающих там…

— Я думаю, ванна тебе понадобится значительно раньше. Когда вы помоетесь, мой слуга разотрет вас благовониями. — Семпрониус порылся в своем багаже и извлек на свет несколько хрустальных флаконов. — Пока мы находились по соседству со скотиной, это не было так заметно, но сейчас я должен вам честно сказать, сержант: от вас воняет.

— Воняет? От меня? — вскипел Конан. — Да не больше, чем от тебя — твоими духами и маслами. Если бы тебя занесло в джунгли с таким ароматом — хвонги бы за версту смогли учуять и выследить тебя! — Помахав перед лицом евнуха увесистым кулаком, киммериец добавил: — Я думаю, что если твой изящный нос основательно расплющить хорошим тумаком, то проблемы обоняния перестанут быть для тебя столь мучительными.

Глянув на Юму, Конан не обнаружил в глазах друга полного одобрения своей выходки. Киммерийцу пришлось разрядить ситуацию:

— Ну ладно, мыться так мыться! Только никаких благовоний! Я не баба!

Сорвав с себя жалкие остатки форменной куртки и изодранные брюки, он перешагнул через бортик и нырнул в воду, подняв фонтан брызг.

Конану не приходилось прикладывать усилий, чтобы держаться рядом с плотом. Течение несло человека с такой же скоростью, что и судно. Ныряя и отдуваясь, киммериец смывал с себя пыль долгого путешествия. Многие пассажиры весело наблюдали за купающимся, внимательно следя за зарослями вдоль берегов и время от времени выкрикивая предупреждения о появлении крокодилов, по счастью оказавшиеся ложными.

Вскоре и Юма последовал примеру приятеля. Прохладная вода не только смыла грязь с его тела, но и выветрила излишние винные пары из головы. Друзья затеяли возню, пытаясь в шутку утопить друг друга, чем привлекли внимание не только пассажиров, но и матросов с нескольких других лодок, проплывавших мимо. Добавил веселья Семпрониус, вылив на головы купающихся флакон какого-то масла, немедленно вспененного бурными плесканиями Конана и Юмы.

Их купание продолжалось довольно долго. Наконец оба приятеля вылезли из воды и устроились на носу плота, предоставив солнцу обсушить их тела. Семпрониус, порывшись в своих тюках, выдал им туники, сшитые по образцу форменных, но из тонкого серебристого шелка. Теперь эти роскошные одеяния резко контрастировали с всклокоченными шевелюрами и давно не бритыми щеками обоих сержантов. Чтобы спрятать их космы, Семпрониус выдал каждому по шикарному сиреневому тюрбану. Кроме того, оба были поочередно выбриты — с ролью цирюльника прекрасно справился молчаливый слуга евнуха.

Чисто выбритые, вымытые, могучие воины в новых одеяниях выглядели просто роскошно. Загорелые мощные тела и горящие взгляды придавали их облику некоторую аристократичность. Остальные пассажиры — крестьяне и торговцы — с восторгом следили за всеми этими переменами, встречая радостными возгласами их результаты. Затем зрители вежливо удалились, когда из багажа чиновника были извлечены продукты и фляги с вином, чтобы вознаградить терпение обоих приятелей.

Великий Ильбарс все так же неспешно катил свои воды к столичному городу Аграпуру и дальше к морю. Пейзаж по обоим берегам приобретал все более цивилизованный вид. Мимо проплывали большие поселки, городки, длинные причалы далеко вдавались в реку… Семпрониус начал проявлять беспокойство:

— Где же лодка? Было бы плохим знаком, если моего голубя перехватил сокол. Толпа-то переживет задержку праздника. Но я не думаю, что Йилдиз отнесется к этому спокойно…

Наконец впереди по курсу показалось большое каноэ с позолоченным носом. Оно быстро неслось по водной глади, повинуясь великолепно слаженным усилиям восьми гребцов. Их движения подчинялись ритму, задаваемому тщедушным барабанщиком-рулевым, сидевшим на корме. Не успела лодка, повинуясь указаниям Семпрониуса, подплыть к борту плота, как евнух уже шагнул в нее, торопя за собой обоих воинов. Повернувшись к слуге, чиновник приказал:

— Опусти в лодку карликовое дерево. Сам останешься присматривать за остальным багажом!

Слуга, не говоря ни слова, повиновался.

Через мгновение каноэ уже уносило Конана и Юму прочь от провожавших их восторженными криками попутчиков. Помахав в ответ, друзья расселись на низеньких скамеечках на дне лодки, поставив в центре тяжелую кадку с подарочным деревом. Усилия гребцов, поддерживаемые течением, быстро подвигали каноэ вперед.

Скорость становилась особенно заметна, когда на поворотах реки прибрежные заросли и домики крестьян проносились мимо на небольшом расстоянии. Пожалуй, подумал Конан, так быстро не смог бы скакать, да еще и столько времени, ни один боевой конь.

В основном каноэ держалось на середине реки. Гребцы без труда огибали неспешно плывущие неповоротливые корабли; мелкие лодки и сами заранее предпочитали отойти с пути следования каноэ с золоченой головой сокола на носу — знаком принадлежности к королевскому флоту.

Один раз Конан рискнул предложить ближайшему гребцу поменяться, чтобы дать тому передохнуть. Но гребец, не сказав ни слова, лишь взглядом выразил свое недовольство тем, что пассажир лезет не в свое дело. Так же отреагировали и остальные. Киммерийцу ничего не оставалось делать, как усесться на свое место и, потягивая пальмовое вино, еще одну флягу которого Семпрониус извлек из своего багажа, созерцать проносящийся мимо пейзаж.

Через поразительно недолгое время небо прямо по курсу окрасилось в медный цвет от дыма тысячи очагов. Вскоре по берегам стали появляться каменные дома, а затем и сама река оделась в каменные набережные. Небольшие островки украшали роскошные замки богачей, а на южном берегу раскинулось море жалких лачуг городской бедноты.

Вскоре Конан разглядел впереди городскую стену Аграпура. Ее сторожевые башни на равном расстоянии друг от друга пронзали дымное небо.

Однако гребцы, лихо управляясь с каноэ в плотном потоке судов, причалили к каменной пристани, не доплывая до стены. Разглядев склады и здания таможни, Конан понял, что каноэ прибыло в торговый порт. Это место, и в обычные дни достаточно оживленное, сегодня было особенно многолюдно. Больше всего здесь присутствовало солдат самых разных легионов. В первый момент Конан даже испугался, что Аграпур готовится к отражению осады. В следующий миг он уже понял, что такая мысль могла прийти в голову только под воздействием изрядного количества выпитого вина, — на портовой площади шли приготовления к параду.

— Дорогу! Пропустить! Прибыли герои! Семпрониус отдавал команды резким, привычным приказывать тоном, который странно сочетался с высоким мальчишеским голосом евнуха.

— Где, разрази вас гром, почетная колесница? Эй, офицер, кто здесь старший?.. А, вот и вы, генерал. Приветствую вас. Герои на месте. Можно начинать торжественное шествие.

Конана подвели к высокому офицеру в черном тюрбане, оглядевшему киммерийца без видимого интереса. Аболхассан — донеслось до слуха Конана названное кем-то имя его заклятого, но никогда не виденного врага. Поняв, кто перед ним, Конан успел лишь мельком рассмотреть генерала, направлявшегося к золоченой колеснице. Самого же киммерийца и Юму подвели к шикарному помосту с невысокими бортами, выложенному мягкими подушками. Сооружение было явно предназначено для того, чтобы сидеть в нем.

— Что это за штука? Плот? — спросил Конан, не обращаясь ни к кому в отдельности, пока его вежливо, но настойчиво заводили внутрь и усаживали на подушку. — А может быть, боевой помост? Но я никак не возьму в толк, как его взгромоздят на спину слону, не уронив нас.

Семпрониус, занятый исполнением столь важных для него обязанностей, не удостоил киммерийца ответом. Любопытство Конана было удовлетворено лишь когда к помосту подошли четыре пары рабов в шелковых рубахах. Отработанными движениями они вставили в крепления по бортам помоста четыре шеста — два вдоль и два поперек. Через мгновение помост без видимых усилий был поднят почти на высоту человеческого роста.

Конан не очень уютно чувствовал себя в положении, сходном с положением свиньи, которую несут на бойню. С другой стороны, он отметил про себя слаженность и отработанность движений носильщиков, превосходившие, пожалуй, даже мастерство гребцов на каноэ. Покачиваясь даже меньше, чем на спине слона, помост обогнул колонны пехоты и кавалерии и встал во главе процессии. Впереди возвышались распахнутые Восточные ворота, украшенные гирляндами цветов и разноцветными флагами.

Поставив паланкин на землю, рабы-носильщики неподвижно, словно дрессированные собаки, застыли рядом. Наконец впереди на стене раздался звук трубы. Из колонны ответила барабанная дробь. Парад начался.

— Не понимаю, к чему весь этот эскорт, — пробурчал Конан, повернувшись к Юме. — Ведь каноэ запросто могло подплыть прямо к причалу королевского дворца.

— Думаешь, все это затеяли ради нас? — Юма грустно улыбнулся. — Нет, пойми наконец, здесь ничего просто так не делается. Убивать врагов в дальних странах — это только одна сторона, с которой мы можем быть полезны королевству. Но сдается мне, что выпавшая на нашу долю главная миссия еще впереди.

В это время помост проходил под воротами. Конан внимательно разглядывал грозные бойницы и зубцы на стенах, острые зубья решетки и толстенные створки ворот. С башен трубили трубы, и на входящих в город летел не град стрел и камней и не водопад кипящей смолы, а лишь дождь нежных цветов.

Достигнув середины площади за воротами, процессия ненадолго остановилась. Седобородый старейшина города в золотом тюрбане ступил на помост, чтобы опустить на плечи героям цветочные гирлянды. Затем, к превеликому удивлению виновников торжества, к ним на помост вскарабкались две красивые пышнотелые девушки в свободно струящихся платьях, которые расположились позади них. Собравшаяся толпа, состоявшая в основном из тех, кто дожидался, когда снова откроются для свободного прохода ворота, одобрительно засвистела и заулюлюкала.

— Ну, красотки, вы — первая желанная награда усталым солдатам, — сообщил Конан, обнимая одну из девушек и прижимая ее к своему боку. Она же, в свою очередь, попыталась высвободиться, не переставая приветственно махать зрителям руками. Паланкин все так же плавно двигался по улицам, и носильщики совсем не выглядели перегруженными. Улыбаясь, девушка мягко, но настойчиво убрала руку Конана со своего бедра.

— Господин, мы здесь не для этого. Мы только украшение вашего шествия, что-то вроде букетов. Пожалуйста, не помните мое платье.

— Ладно, девочка. Ты, главное, не беспокойся, — сказал киммериец, перекладывая руку девушке на плечо. — Кстати, если замерзнешь в своей прозрачной одежонке, — скажи, я найду чем укрыть тебя и согреть.

— Господин, только не здесь, — настаивала девушка. — Уберите руку с моего плеча, а если не знаете, куда ее деть, помашите горожанам в знак приветствия. А для развлечений у вас будет потом много времени и возможностей.

Юма встретил такой же решительный отпор со стороны второй девушки. Отвлекая внимание героев и переключая его на толпу, красотки не только оберегали себя, но и действительно украшали помост, потому что мрачные и недовольные Конан и Юма, наверное, и вправду представляли собой не очень праздничное зрелище.

Процессия продвигалась по широкой прямой улице, по обеим сторонам которой оставалось достаточно места для зрителей. Их же было на удивление мало: в основном придворные рабы и городские рабочие, выстроившиеся в две нестройные шеренги. Хотя, объективно говоря, такое зрелище было достойно привлечь внимание куда большего количества народа.

Возглавляла процессию шеренга ярко одетых герольдов, непрестанно дувших в трубы. За ними следовали четыре ряда барабанщиков. Их взмахивающие палочки взлетали высоко вверх и были видны Конану через головы других участников парада.

За музыкантами следовало полсотни пехотинцев — отборная гвардия, охраняющая короля. Вслед за ними катилась золоченая колесница, запряженная четверкой великолепных вороных рысаков, чья упряжь была украшена золотым орнаментом. Правил колесницей генерал Аболхассан, одетый в черную форму и золотые доспехи. Глядя ему в спину, Конан ощущал жгучую ревность. Генерал, несомненно, смотрелся более выигрышно, чем они с Юмой, восседающие, как какие-нибудь изнеженные вельможи, на носилках, одетые как попугаи, без оружия, да еще и в компании двух девиц, не обращающих на них никакого внимания.

Но, с другой стороны, все могло бы повернуться гораздо хуже, подумал Конан, глядя на следующую за носилками череду пленников, закованных в кандалы. Генерал, видимо, решил, что весь этот балаган будет неполным без страшного аттракциона. Пленники демонстрировали публике исполосованные бичами спины и шли, сгибая плечи под тяжестью специально для этой цели затянутых ручных кандалов. В основном это были гирканийцы, захваченные в рейдах на северо-востоке, а не венджипурцы. Их даже не удосужились одеть как мятежников-хвонгов, и для понимающего человека эти несчастные ничего общего не имели ни с Конаном, ни, скорее всего, с Аболхассаном. Но невежественные горожане не вникали в такие тонкости, им был нужен объект для поднятия чувства собственного превосходства. Глядя на пленных, конвоируемых несколькими всадниками, горожане швыряли в несчастных камни и всякую грязь, как это было заведено почти во всех городах и странах, где довелось побывать Конану.

Совсем другим было отношение зрителей к восседающим на помосте героям. То, что оба воина были явно чужеземцами, не смущало горожан. В Аграпуре — столице огромного королевства — жило множество людей из разных стран с самым разным цветом кожи. Конан чувствовал, что часть восторженных криков и аплодисментов относилась не к кривляющимся девицам, а выражала искренний восторг толпы по отношению к героям.

Прямо за носилками двигалась небольшая изящная тележка, запряженная одним осликом. На тележке стояло привезенное Конаном карликовое дерево в кадке. Пожалуй, это был единственный предмет во всей процессии, действительно связанный с Вендией, настоящая частица кошмарных джунглей. Но для зрителей это редкое растение символизировало первую ласточку в нескончаемом потоке подарков и трофеев, который вот-вот, как их уверяли из дворца, должен был обрушиться на Туран, чтобы вознаградить граждан королевства за тяготы войны.

Дальше, за пленными, наступала очередь лихих наездников. Двигаясь то рысью, то каким-то танцующим шагом, их лошади совершали сложные перестроения прямо на ходу. Сами всадники лихо перепрыгивали с одного коня на другого и выделывали акробатические номера на спинах коней, свесившись с седел. Хотя все наездники были одеты в военные туники, от опытного глаза не ускользнула бы их стройность и хрупкость, не свойственная настоящим кавалеристам-воинам, как и некоторая мелковатость их скакунов. Но зрителям не было дела до этого, как и до того, что эти цирковые трюки имели мало общего с настоящим искусством боевой кавалерии. Балаганных джигитов толпа встречала особенно восторженно — громом аплодисментов и шквалом одобрительных выкриков.

За лихими циркачами шел эскадрон кавалеристов городского гарнизона. На их высоко поднятых копьях развевались разноцветные флаги и вымпелы, совершенно закрывающие от Конана остальных участников парада. Лишь доносившиеся оттуда далекая барабанная дробь и завывание труб говорили о том, что до конца процессии еще далеко. Шум сделал свое дело — чем дальше к центру города продвигался парад, тем больше народу стекалось посмотреть его. По краям улицы колыхалось море голов — в тюрбанах, фесках, некоторые — наголо бритые. Мелькали и женщины — некоторые в паранджах, но в основном одетые менее скромно. И конечно, повсюду сновали вездесущие почти голые мальчишки, для которых такое зрелище было настоящим праздником.

От внимательного взгляда Конана не ускользнуло то, что далеко не все зрители были едины в своем восторге. Конечно, кабацкие девицы искренне слали воздушные поцелуи героям и солдатам в колонне, завсегдатаи питейных заведений пьяно подбадривали проходящих воинов, подростки завороженно глядели на воинскую амуницию. Но не так уж редко попадались Конану и другие лица, не выражающие праздничного настроения. Над толпой витало ощущение неприятия происходящего. Кое-кто нашептывал или одними губами посылал проклятия офицерам и солдатам… А кое-кто, что тоже заметил внимательный киммериец, обратил такое стечение народа себе на пользу. Кое-что понимавший в воровстве Конан заметил в толпе не одного орудующего карманника. Преступный мир огромного города жил своей жизнью.

Пройдя припортовый район кабачков и игорных заведений, парад вступил в более респектабельный квартал. Здесь среди толпы появились уже прослышавшие о возможности заработать торговцы вразнос. Они предлагали зрителям фрукты, воду и вино, а также более серьезную еду. Те платили, не скупясь, как и положено в праздник. Правда, в какой-то момент из столь щедро подкармливаемой толпы в Конана полетела вместо цветка или монеты основательная жареная рыба, упавшая на подушку у его ног. Так и не выяснив, являлось ли это знаком восхищения или неодобрения, киммериец съел свалившуюся с неба рыбу и нашел ее весьма недурной на вкус.

Ближе к храмовому кварталу толпа стала настолько большой, что грозила перекрыть улицу. Вперед были отправлены цепочки пехотинцев и всадников, которые должны были очистить путь. Аболхассан, отдавший этот приказ, ни на миг не задержал продвижения колонны. Поэтому, чтобы выполнить приказ, отправленные вперед солдаты стали теснить зрителей эффективно, но чересчур настойчиво, даже грубо.

То, что произошло потом, оказалось для Конана полной неожиданностью. Проплывая мимо открытых дверей храма Тарима, он увидел, как из них вышла группа людей — мужчин и женщин, одетых в траур, которые вознамерились всерьез перекрыть дорогу. Они, взявшись за руки, встали цепочкой прямо перед колесницей генерала Аболхассана и стали выкрикивать хором: «Верните наших сыновей! Где наши дети?» Видимо, подумал Конан, это были родственники тех, кто погиб на этой войне, или те, чьи близкие продолжали воевать в Вендии.

Солдаты быстро сомкнули ряды, но не успели отсечь всех демонстрантов. Завязалась потасовка. Одетых в траур сбивали с ног ударами клинков в ножнах и тупых концов копий. В общей сумятице кое-кто из пленных гирканийцев попробовал бежать. С ними обходились более сурово. При всем этом процессия ни на секунду не нарушила равномерного движения. Носильщики с помостом на плечах двигались, словно автоматы. Чтобы не нарушить плавного движения паланкина, они безжалостно наступали на лежащие на их пути живые и мертвые тела.

После этого происшествия настроение зрителей резко изменилось. Слух о расправе легко обогнал движение колонны, и вот уже заготовленные для гирканийцев камни и черепки полетели в солдат, несмотря на то что тех, кто так поступал, хватали и лупили изо всех сил ножнами. Странным образом недоброжелательная толпа приблизилась к строю солдат плотнее, чем восторженные зрители. Парад грозил превратиться в кровавую бойню, рейд по улицам города. Трубы уже трубили не праздничный марш, а тревогу, копья с флагами угрожающе наклонились…

Но самое непонятное случилось позже, безо всякого предупреждения. Парад продолжал продвигаться вперед. Уже были пройдены остатки старой городской стены, уже маячили впереди высоченные башни и минареты дворца… Вдруг Конан увидел, что Юма, схватив свою соседку, рухнул с нею на подушки, стараясь оказаться ниже уровня бортов помоста. Конан было подумал, что его приятеля подкосил внезапно нахлынувший порыв страсти. Но в следующий миг киммериец понял истинную причину столь странного поведения Юмы: в подушки и борта паланкина вонзались короткие оперенные стрелы. То, что это не шутка, Конан понял, когда один из носильщиков со стоном упал, пораженный в грудь. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Конан схватил свою соседку за руки и, спрыгнув с помоста, стащил ее за собой. Увидев, что носильщики не прекращают размеренного движения даже для того, чтобы поднять своего раненого товарища, Конан забрался под помост и, не давая своей спутнице вырваться, так и последовал за колонной, прячась в тени паланкина и держа за руку девушку.

Они остановились, когда Аболхассан придержал свою колесницу, вынимая из пробитого борта экипажа угодившую туда стрелу. По приказу генерала цепь солдат побежала к одному из домов у подножия старой стены, где, по мнению Аболхассана, должны были находиться нападавшие. В это же время другие солдаты вытащили из толпы подходящих по комплекции мужчин, чтобы заменить выбывших из строя носильщиков. Пока девушка, жалуясь на боль в вывернутом плече, поправляла свое платье, Конан обернулся к паланкину, чтобы выяснить, жив ли его друг.

Юма все еще лежал, уткнувшись лицом в подушки. С виду с ним все было в порядке. Наконец он поднял к Конану улыбающееся лицо. Завозившись, из-под чернокожего героя вылезла его спутница, тоже невредимая, разве что слегка помятая и запыхавшаяся.

— Эх, неужели все кончилось? По мне, эта засада была самой замечательной частью всей нашей поездки, — довольно сообщил Юма.

— Юма, сейчас не до шуток, — негромко сказал Конан другу. — Смотри, этот умник Аболхассан отправил солдат в тот дом, уверяя, что стреляли оттуда. Да ты посмотри на то, как воткнулись стрелы! Любой дурак поймет, что они прилетели с другой стороны!

— Какая тебе разница, — отшутился Юма, внимательно осмотрев стрелы и оценив правоту слов киммерийца. — Все равно те, кто стрелял, уже далеко отсюда.

— Как знать. Посмотри на стрелы в бортах колесницы генерала. На них нет наконечников. А вот что предназначалось нам. — И Конан показал другу вынутую из одной из подушек стрелу с остро отточенным зазубренным металлическим треугольником на конце.

— Да неужели? — с притворным сомнением возразил Юма, а затем уже более серьезно добавил: — Ничего, братец, теперь ты лучше будешь понимать то, что я твердил тебе про нравы, царящие в столице, и про опасную долю героев.

С этими словами Юма обнял свою подружку. Вторая девушка, забравшись на помост, поглядывала на парочку с некоторой ревностью. Но Конан не стал залезать на помост, а пошел рядом, внимательно глядя вокруг. После происшествия Аболхассан увеличил скорость процессии. Солдаты едва успевали расчищать дорогу, хотя зрителей оставалось куда меньше, чем раньше. Люди недовольными, а зачастую и злобными взглядами провожали процессию, проходящую в ворота, под защиту мощных стен дворца короля Йилдиза.

ГЛАВА 16. ПРИЕМ ВО ДВОРЦЕ

Из внутреннего дворика королевского дворца Конана и Юму проводили к охраняемым дверям самого огромного здания. Там их встретил Семпрониус, обогнавший парад и прибывший во дворец, видимо, по реке. Евнух провел друзей мимо безмолвных часовых и повел по длинному коридору с лепным потолком.

— Вас ожидает праздничный пир, — на ходу сообщил евнух. — Официальная церемония состоится завтра, когда вас примет сам король. А сегодня вам нужно просто показаться придворным, произвести впечатление. Мой вам совет — следите за манерами и языком. Ешьте и пейте, как все остальные, — и вас хорошо примут при дворе.

— Да уж я вообще не знаю, стану ли тут есть. Того и гляди, отравят, — огрызнулся Конан. — Тебе уже известно, чем закончился парад? Или ты это сам подстроил, а, Семпрониус?

— Нет, сержант. Не мели ерунды. Это было трагическое недоразумение! — Евнух замедлил шаг и доверительно сообщил: — Слухи о заговорах все время ходят по дворцу, но кто мог подумать, что эти мерзавцы зайдут так далеко! Его Величество уже не раз предупреждали, но он, по своему великодушию, решил не поднимать тревогу. Более того, завтрашняя церемония состоится по плану, несмотря на сегодняшнее происшествие. Это будет последним шансом заручиться общественной поддержкой Вендийской кампании, не прибегая к строгим мерам. Так что постарайтесь сделать все от вас зависящее…

— Понятно, — прервал евнуха Конан, — а скажи-ка мне, не имеют ли эти заговорщики каких-нибудь общих дел с генералом Аболхассаном?

Семпрониус изменился в лице:

— Кто мог подкинуть вам эту мысль? Такие слухи давно ходят по дворцу, но и генерал, и старший евнух Эврантхус всегда с негодованием отметают их. Верность генерала Аболхассана королю не подлежит сомнению.

— Ну разумеется! — усмехнулся Конан и продолжал давить на Семпрониуса: — А что, если я сам потолкую с генералом об этом напрямую? Он ведь будет сегодня на приеме?

Евнух почти бегом двинулся дальше по коридору, испуганно отвечая через плечо:

— Не советую, сержант. Генерал тотчас же бросится защищать свою честь, и, уверяю тебя, более опасного противника трудно найти. Поэтому не омрачайте вечер кровопролитием и неподчинением начальству.

Возле распахнутой двери, словно статуи, застыли два стражника в красных плащах. Семпрониус примолк. Они очутились в пиршественном зале, полном придворной аристократии, — совершенно другой мир, не похожий на тот, что лежал за стенами дворца. Стоило троице появиться в зале, как в одном углу торжественно зазвучали трубы и седовласый евнух объявил имена Конана и Юмы. Семпрониус тотчас же исчез, поглощенный толпой придворных. Раздались первые восхищенные возгласы:

— Наконец-то! Вот они, герои! Какие они сильные! Какие мужественные лица!

— Совершенно верно! Скажите, вы оба родом из Вендии или из каких-то других диких стран?

— Нет, нет, тот, с белой кожей, — из Ванахейма. Я читал указ. Но, говорят, он понимает цивилизованный язык.

— Скажи, воин, скольких людей ты убил? Наверное, всех и не сосчитаешь. Ну хотя бы за последний год?

— Правда, расскажите! А детей и женщин вы тоже убиваете или только берете их в плен?

— Какие они дикие на вид! Теперь понятно, что такие варвары нужны, чтобы бороться с другими дикарями.

Обидные и дурацкие вопросы сыпались как из мешка. К счастью, никто на самом деле не давал гостям и рта раскрыть.

Вскоре всеобщим вниманием завладел толстый мужчина, обратившийся к воинам с целой речью:

— Если вас правильно использовать, то можно найти вам применение не только на войне. Ребята, если вы устанете от резни в джунглях, приезжайте ко мне в замок — всего-то день пути отсюда: рабам на плантациях нужна твердая рука. Работа не пыльная, можно даже не знать их языка. Наш последний надсмотрщик вообще был глухонемым. Так что, когда закончится срок контракта, милости прошу в мои владения…

Эта тирада была встречена со всеобщим одобрением.

Находившиеся в толпе придворных женщины вели себя не столь назойливо, как мужчины, каждый из которых считал своим долгом что-то покровительственно сказать гостям и похлопать их по плечу. Многие смущенно отступали и прекращали свои фамильярности, наткнувшись на убийственный взгляд киммерийца. К его удивлению, Юма легче переносил такие штучки и, более того, умело переключил на себя внимание женщин.

Одна полная молодящаяся матрона, на тюрбан которой было потрачено куда больше шелка, чем на платье, усадила чернокожего сержанта на низкий диван и радостно защебетала:

— Ах, сержант Юма, как бы я хотела оказатьсяпринцессой в городе, который штурмуют ваши войска! Вы выглядите таким мужественным и сильным! Признайтесь, вы ведь не всегда убиваете женщин, правда?

Конан, в свою очередь, попал в лапы к еще более цепкой худощавой придворной даме.

— Ах, как я завидую вам и вашим солдатам. Сколько путешествий по экзотическим странам! А какие приключения! Нам, женщинам, приходится довольствоваться домашними радостями.

Усадив Конана в мягкое кресло, она уселась рядом, схватив его шершавую руку обеими ладонями.

— Говорят, в Вендии есть редкие снадобья, приготовленные местными знахарями. Сержант Конан, а вы не привезли нам чего-нибудь такого… ну, эликсира лотоса, например, или еще каких-нибудь южных редкостей?

— Нет, — покачал головой киммериец, — эти так называемые снадобья похищают душу человека. Я испробовал их действие на себе и видел многих, кто сильно пристрастился к ним и уже не мог жить без этой отравы. Безумие пользоваться ими даже для того, чтобы унять боль в ране. Потому что, привыкнув, ты становишься рабом этой мерзости, а вскоре умрешь от почернения крови.

Откровенный рассказ Конана заставил женщину брезгливо выпустить его руку. Но в то же время она казалась абсолютно завороженной этой историей. Посмотрев прямо в глаза Конану несколько мгновений, она отвернулась и о чем-то пошепталась со своей подругой, стоявшей рядом и слушавшей раскрыв рот.

— Офицеры, — заявили женщины киммерийцу и Юме, — вы, должно быть, зверски голодны с дороги. Позвольте, мы принесем вам со стола по бокалу вина и кое-чего поесть. А потом вы продолжите ваши рассказы.

Стоило женщинам скрыться в толпе, как Конан, пересев к Юме, прошептал:

— Слушай, давай смоемся отсюда. Не могу я терпеть этот иезуитский допрос. Им шутки, а у меня голова пухнет.

Юма пожал плечами:

— Сиди спокойно и не очень хами — и я гарантирую, что подружка на ночь тебе обеспечена. Я тебя уверяю, что в постели эти вежливые придворные дамочки будут более дикими и горячими, чем венджипурские кабацкие девки. Хотя, если ты дал клятву верности…

Конан не бы.» настроен шутить:

— Юма, как ты можешь так спокойно сидеть, зная, что нам в спину уже нацелены луки и кинжалы! Не ты ли предупреждал меня о необходимости бдительности во дворце?

— А разве я не предупреждал тебя, что жизнь героя коротка, но интересна? Выбора у нас нет. Так что сиди и не рыпайся! Наслаждайся жизнью! Делай то, чего от тебя ждут. Глядишь, и проживешь лишний день. Завтра у нас встреча с Йилдизом, а там видно будет.

— Сдается мне, что трон под королем весьма шаток. Как бы не потребовалось предупредить Йилдиза об измене, не дожидаясь утра, или даже самому вступить в бой.

Юма положил руку на плечо другу:

— Не придавай большого значения намекам и домыслам Семпрониуса. И кроме того, не вздумай намекать Йилдизу на то, что здесь творится. Тогда тебя никто не тронет. А иначе тебе конец.

— Спасибо за совет, приятель. — Стряхнув с плеча руку Юмы, Конан встал с дивана. — Если хочешь, забирай обеих дамочек. Уступаю тебе свою. Но умоляю, будь осторожен!

С этими словами киммериец растворился в толпе, не дожидаясь возвращения женщин.

Аболхассана нигде не было видно. Значит, вызов на поединок по подозрению в измене, на который Конан уже почти решился, откладывался. Киммериец раз за разом оглядывал зал с высоты своего роста, встречая десятки взглядов — иногда презрительных, иногда восторженных, готовых на дальнейшее общение.

Кружа по огромному залу, Конан понял, что совершенно не умеет пробираться в толпе придворных. Он, способный без единого звука идти по ночным джунглям, не мог здесь и шагу ступить, чтобы не налететь на кого-нибудь из придворных, с тем чтобы затем выслушивать их подчас насмешливые извинения и извиняться самому. Обходя очередную группу шумно болтающих и оживленно жестикулирующих гостей, Конан нос к носу столкнулся с каким-то офицером, немедленно обратившимся к нему издевательским тоном:

— А, Конан, гроза Вендии! Выслужился-таки. Я хотел бы перекинуться с тобой парой слов, приятель.

— Полегче, полегче. Кто ты?

Попятившись, Конан постарался освободить вокруг себя побольше места, чтобы, держа дистанцию, быть готовым к возможному удару кулаком или кинжалом невесть откуда взявшегося наглеца.

— Кто я? Капитан Омар, командир гвардейского эскадрона королевской стражи! Может быть, ты меня видел сегодня во главе тех, кто прикрывал тебя от… скажем так, восхищенных горожан.

Среднего роста мужчина в красной тунике улыбался в усы, привычно рассчитывая на победу в любом споре если не при помощи хорошо подвешенного языка, тогда — полагаясь на верный клинок.

— Давай поговорим как мужчина с мужчиной. И хотя я старше тебя и по званию, и по возрасту, пусть это не стоит между нами преградой.

— Согласен. Тем более что боевые армейские офицеры не обязаны подчиняться городской страже. — Конан стоял опустив руки, борясь с искушением схватиться за рукоять кинжала, единственного оружия, оставленного при нем перед парадом.

— Да я не об этом. — Омар помолчал, явно привлекая внимание глазеющей публики. — Я только хотел поздравить тебя с победой в бою у этого, ну, как его… Шинандера, вот! Я читал рапорт твоего начальства и должен признать, что ты вел себя действительно как настоящий храбрец. Больше тысячи уничтоженных врагов, даже если учесть, что в донесении цифра преувеличена вдвое. Почти две роты погибших с нашей стороны. И все это ты затеял, только чтобы доказать свое геройство? А как же жизни твоих товарищей? Нехорошо получается, сержант!

По толпе пронесся одобряющий Омара шепот.

— Но, по правде говоря, разбирая теперь ход того боя, я могу предъявить лишь одну претензию к тебе как к командиру: а где была твоя кавалерия, приятель? Ведь хорошая кавалерийская атака могла бы вдвое увеличить число погибших противников. А несколько десятков убитых туранцев — какая мелочь для тебя! Слоны, конечно, дело хорошее, особенно в тех местах. Но нельзя же забывать старую добрую кавалерию!

Конану лично было наплевать на критику столичного капитана. Но он чувствовал на себе десятки взглядов и счел своим долгом ответить:

— Если, говоря о Шинандере, ты имеешь в виду бой у слоновьего храма, то твоя хваленая кавалерия до последнего отсиживалась в форте, а потом почему-то не смогла найти нас в джунглях. Но дело даже не в этом. От кавалерии, на мой взгляд, вообще не может быть много проку в бою в джунглях.

— Ах вот как, на твой взгляд. Так ты здорово ошибаешься, сержант. Оставлять кавалерию в тылу — это то же самое, что ставить телегу впереди лошади и самому впрягаться в хомут. Ведь как только противник остановлен, а тем более начал отступать, кавалерия, налетев на него, преследует, безжалостно уничтожая. А если ты, варвар, этого не понимаешь, значит, ты просто никогда не пробовал использовать доблестных туранских кавалеристов.

— Кром, прости этого безумца! Да когда меня и моих солдат рвали на куски тысячи мятежников, я был бы рад любой подмоге: на любимых тобой лошадях, верблюдах, ослах — все равно, лишь бы она подоспела. Но твои хваленые кавалеристы так и не подошли. Они просто-напросто не нашли нас, как бы не услышали разносящихся далеко по джунглям звуков боя. Или из-за глухоты с тупостью, или из-за собственной трусости они предали нас, оставив одних!

Не в силах больше сдерживаться, Конан схватился за рукоять кинжала и даже звякнул эфесом о ножны.

— Ты оскорбил меня! Меня и моих братьев по кавалерии. Это оскорбление может быть смыто только кровью! — громко заявил Омар, оглядывая присутствующих.

Конан, внимательно присмотревшись к нему, понял, что, несмотря на небольшой животик, капитан Омар наверняка силен в фехтовании и будет серьезным противником.

— Я предлагаю тебе пройти во двор к королевским конюшням. Сейчас же! — предложил раскрасневшийся капитан. — Хотя… я вижу, что ты не готов.

Он презрительно посмотрел на кинжал на поясе киммерийца и многозначительно поправил свой меч.

— Ладно, я могу предложить казармы городского гарнизона. Ровно в полночь. Там для тебя найдется клинок.

— Пропади ты пропадом, — рявкнул в ответ Конан, не заботясь о том, чтобы произвести благоприятное впечатление на зрителей. — Я готов потерпеть и выпустить тебе кишки в полночь. Но только если ты не попадешься мне на глаза еще раз!

С этими словами киммериец развернулся и пошел прочь сквозь толпу.

Сколь бы шумным ни был его диалог с капитаном Омаром, он не достиг дальнего конца огромного зала. Конан подошел к одному из столов, около которого, негромко переговариваясь, закусывали несколько человек. Стол ломился от яств, постоянно пополняемых слугами. Чтобы освежиться, Конан схватил горсть виноградин и земляники и в один присест проглотил их. Осмотрев соседей по столу, киммериец с удивлением увидел неизвестно когда появившегося в зале Аболхассана. Генерал, все еще в доспехах, как на параде, принимал от одного из слуг тарелку с мясом и фруктами.

Ну что ж, подумал Конан, капитану Омару придется подождать, если его соперник нарвется на скандал с его командиром. Наскоро извиняясь перед теми, кого он толкал на ходу, Конан направился в обход стола.

Не успел он пройти и половину расстояния до генерала, как его внимание привлекла одна женщина, разительно не похожая на всех остальных придворных дамочек. Высокая, с хорошей фигурой, она была одета в выглядящий чуть-чуть мужским наряд. Но еще более примечательными, чем костюм, были ее волосы — очень светлые, они развевались за спиной при резких движениях женщины: Она еще сильнее выделялась на фоне четырех своих спутниц — типичных туранок с черными как вороново крыло волосами.

— Ты, должно быть, Конан — герой Вендийской войны? — Голос незнакомки в сочетании с ее яркой внешностью привлек к молодой женщине внимание многих присутствующих. — Так это тебя, храброго офицера, король собирается наградить за подвиги, совершенные на южных рубежах?

— Ну, — вызывающе посмотрел ей в глаза Конан, — это я. Чем обязан?

— Отлично. Позволь тогда сначала мне вручить тебе награду!

Едва договорив, она схватила со стола серебряное блюдо и выплеснула его содержимое на киммерийца, заляпав его тунику белыми и красными пятнами соуса.

— Это тебе, убийца детей, за то, что такие, как ты, загоняют наших мужей и сыновей в дальние страны и бесцельно тратят на никому не нужной войне главное богатство нашей страны — ее лучших людей!

Когда она закончила свою речь, в зале воцарилась гробовая тишина, прерываемая только редкими возгласами удивления. Все молчали, явно предоставив Конану самому выпутываться из этой идиотской ситуации. Оглядев свой пострадавший костюм, киммериец поднял глаза на свою обидчицу и громко сказал:

— А это — тебе за всех зажравшихся туранских жен, которые ждут не дождутся богатых трофеев и подарков из завоеванных стран, но не хотят терпеть неудобств, связанных с отсутствием мужа, или волноваться об ушедшем на войну сыне.

С этими словами он поднял большой деревянный поднос с засахаренными фруктами и резким движением послал его содержимое в направлении дерзкой блондинки.

Верткая женщина едва успела отскочить, испачкав лишь рукав платья. Сладкий же водопад приняли на себя два ни в чем не повинных евнуха. Зло ругаясь, они начали как могли счищать со своих шикарных кафтанов растекающиеся сиропом фрукты. А затем, вместо того чтобы ответить на оскорбление кулаками или сталью (чего Конан не мог себе позволить по отношению к женщине), они похватали со стола то, до чего смогли дотянуться, и запустили все это в обидчика.

Блондинка немедленно присоединилась к ним, призвав на помощь своих подружек. Стиснутый толпой и лишенный возможности маневра, Конан стал отличной мишенью. Но множество снарядов, пущенных неумелыми руками женщин и евнухов, пролетели выше него или мимо. Они не могли не угодить в стоявших по соседству с киммерийцем придворных. Те, в свою очередь, встали на его сторону и вступили в борьбу, хватая со стола что попадется или перехватывая на лету посланные в них фрукты и другую еду и швыряя ее обратно. Через несколько минут все пространство вокруг стола превратилось в странное поле боя, над которым летали во всех направлениях груды котлет, фруктов, веера нарезанного сыра, целые торты и кучи пирожных, сопровождаемые потоками сиропов и соусов.

Во всей этой суматохе Конан старался не упустить из виду светловолосую зачинщицу. В какой-то момент он, решив, что настало время действовать, рванулся к ней, но поскользнулся на косточке манго и упал на колени. В этот же момент блондинка, в руках которой оказалась тяжеленная фарфоровая чаша, со всего размаху опустила ее на голову киммерийца. Несколько раскатов грома прокатились в черепе Конана, прежде чем он восстановил равновесие настолько, что счел возможным встать. Женщина, видимо сама испугавшись того, что натворила, явно направилась к дверям зала. Тряхнув головой, Конан, топча черепки, бросился в погоню за ней.

Чуть в стороне от балаганного побоища спокойно стояли два офицера: генерал Аболхассан и капитан кавалерии Омар. Форменная куртка и тюрбан капитана были абсолютно чисты. Генералу же повезло меньше. Он шелковым платком счищал потеки какой-то бледно-зеленой жидкости с доспехов и рукава черного мундира. Его усы гневно топорщились.

— Эта стерва Ирилия совсем зарвалась, — процедил генерал. — Этой выходкой она, конечно, подорвала серьезность завтрашнего праздника, но на этом ее полезность для нас заканчивается. — Он внимательно оглядел опустевший зал, где лишь несколько изрядно выпивших гостей продолжали кататься по полу в шуточной схватке, стараясь как можно больше измазать противника.

— Дальше она может быть очень опасна. Омар, передайте солдатам приказ доставить ее ко мне.

Омар понимающе улыбнулся:

— Хотите допросить ее лично, чтобы отпраздновать канун нашего главного удара? Я бы тоже не отказался от такой аппетитной подозреваемой. — Неожиданно поймав на себе стальной взгляд Аболхассана, капитан поперхнулся и скороговоркой отчеканил: — Она будет доставлена к вам, как только ее схватят. А с варваром я разберусь, как приказано.

— Да, постарайся, чтобы его смерть видело как можно больше народу. И перед этим оскорби его еще, понимаешь. Его нужно здорово унизить, — генерал ухмыльнулся. — Ну, да это не самое трудное задание для такого известного забияки и дуэлянта, как вы, Омар. Если он вдруг откажется от поединка, растрезвоньте известие о его трусости и оставьте варвара мне. В любом случае это превратит затею Йилдиза с героем в посмешище!

Генерал похлопал по плечу щелкнувшего каблуками и вытянувшегося в струнку капитана и кивнул в знак прощания:

— Ну, до встречи завтра, капитан. Желаю удачи! И главное, ждать нам осталось совсем недолго!

ГЛАВА 17. НОЧНАЯ ПОГОНЯ

Нескончаемые коридоры, галереи, череда залов и террас… Конан гнался за Ирилией, и это полушутливое преследование быстро превратилось в серьезную погоню. Западное крыло дворца было предоставлено в этот вечер гостям, поэтому безмолвные стражники лишь взглядами провожали пробегающую мимо них парочку.

Погоня была быстрой и стремительной. В помещении легкость и проворство женщины вполне могли соперничать с тяжелой размашистой поступью киммерийца. У него сейчас было лишь одно извечное преимущество догоняющего: видеть спину преследуемого и, ориентируясь по ней, срезать углы на поворотах, не высматривая безопасной дороги.

Дело пошло легче, когда Ирилия выскочила в дворцовый сад, где в лунном свете вырисовывались геометрически правильные формы клумб, подстриженных кустов и небольших водоемов. На открытом пространстве Конан без особого труда сократил расстояние до убегающей до такой степени, что в нос ему ударил запах ее духов, усилившийся от выступивших на теле женщины капель пота. Для Конана бег на такой скорости не был предельной нагрузкой, и он решил не торопиться. Словно леопард за газелью, он продолжал бежать за светловолосой придворной дамой.

Ирилия понимала, что сад может стать для нее как спасением, так и ловушкой. Примерившись, она решилась на обманное движение — прыжок в сторону, на маленький островок в центре фонтанного пруда. Каким бы резким ни было ее движение, Конан успел оценить его и броситься наперерез, перепрыгнув на островок с дальнего угла ограждения фонтана. Этот рывок поглотил последние несколько шагов преимущества Ирилии, позволив Конану схватить беглянку за плечо. При всем этом крохотный островок был явно недостаточной посадочной площадкой для такого тяжелого тела, несущегося на полной скорости. Не успев затормозить, Конан плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг и увлекая за собой возмущенно отбивающуюся женщину.

Некоторое время из пруда доносился шумный плеск и недовольные крики, не привлекавшие ничьего внимания в пустом ночном саду. Неожиданно воцарилась тишина, нарушаемая только капаньем воды, ручьями стекавшей с обоих невольных купальщиков, застывших по колено в воде, разделенных на расстояние вытянутой руки отточенным лезвием маленького кинжала, сверкающего в руках Ирилии.

— Ладно, подружка, не увлекайся. Это тебе не шутки, — успокаивая скорее сам себя, сказал, отдуваясь, Конан. — Если бы я собирался поупражняться с тобой в искусстве фехтования, что ж — кинжал есть и у меня. Но я не столь мстителен и прощаю твою дурацкую выходку.

Киммериец потряс головой, стряхивая воду с волос, окатив Ирилию с ног до головы.

— Будем считать, что я отомстил тебе за разбитую о мою голову чашу этим повторным душем. Хотя, я полагаю, кое-какие водные процедуры были нужны нам обоим, чтобы смыть с себя остатки столь шикарного пиршества. А теперь убери-ка от моего лица эту железяку. Ею только мышат резать.

— Ладно, варвар. Я уберу кинжал, только учти, я тебе не подружка. Извинись за то, что ты так назвал меня.

Не успела Ирилия опустить держащую кинжал руку, как ловкое движение ноги Конана выбило нетвердую почву из-под ног женщины, заставив ее рухнуть в объятия своего недавнего противника. Ей стоило больших усилий вырваться и вновь твердо встать на ноги, опять угрожающе выставив кинжал перед собой.

— Руки прочь, варвар! Или я действительно зарежу тебя! — гневно выкрикнула Ирилия.

— Все, все, клянусь Кромом! Я всего-то рассчитывал на поцелуй в знак примирения. Согласись, что тебе в общем-то тоже понравилось, хоть ты и брыкалась как бешеная, изображая недовольство.

— Пинать тебя мне понравилось больше, — сказала Ирилия, разворачиваясь и неспешно направляясь к берегу пруда. Выбравшись из воды, она продолжила: — Я отдам свои поцелуи настоящему мужчине, а не головорезу, прислуживающему Аболхассану.

Убрав кинжал в ножны, Ирилия занялась волосами, отжимая их и расправляя спутавшиеся пряди.

— Аболхассан! Я ему никак не друг. Если честно, у меня есть серьезные сомнения в его верности королю…

— Верность? — рассмеялась Ирилия. — Да какая может быть верность в Аграпуре! Только та, которая помогает вооружиться, а не та, которая идет от сердца! Я не сомневаюсь, что ты просто завидуешь Аболхассану и надеешься, пользуясь привилегиями героя, когда-нибудь занять его место, став еще более жестоким тираном. Я часто бываю при дворе, беседую с королем, и из всего этого я сделала вывод, что мужчины, рвущиеся к власти, ничем не отличаются от алчущих власти… евнухов!

— Думаю, что Йилдиз будет разумнее тебя и прислушается к моим словам, — сказал Конан, выжимая над фонтаном свою тунику. — Или он просто полный дурак, если будет держать во главе своего штаба человека, отправляющего караваны с оружием в распоряжение своих неприятелей и на собственные тайные склады, да к тому же устраивающего в столице инсценированные покушения.

Ирилия вновь рассмеялась:

— Говори Йилдизу что хочешь, если тебе жизнь не мила. Король с генералом повязаны кровью не хуже, чем банда убийц. Только не надо разыгрывать передо мной бескорыстного реформатора армии и государства!

Даже разгневанная, Ирилия восхищала Конана своей непривычной красотой и несвойственным большинству женщин достоинством. Она продолжала говорить, отжимая полы своего одеяния, даже не глядя на киммерийца:

— Ты пляшешь под дудку короля, участвуя в этой бессмысленной войне. Ты сам — плоть от плоти этого прогнившего режима, которому суждено вот-вот пасть. Самым безопасным для тебя сейчас было бы немедленно уехать из столицы куда-нибудь подальше. Хотя с чего это я так с тобой разговорилась? Скатертью дорога!

Выпрямившись и даже не обернувшись, Ирилия с гордо поднятой головой направилась к освещенному факелами входу на дворцовую террасу.

— Эй, подожди! — крикнул Конан, догоняя ее. — Я хотел бы еще кое о чем расспросить тебя. Особенно о том, что сейчас творится в Аграпуре, при дворе… Мне кажется, что ты тоже замешана в…

— Неужели? — Ирилия даже не замедлила шаг. — А с какой стати я буду раскрывать тебе, чужаку и, скорее всего, врагу, свои секреты, выдавать то, что я храню в тайне от всех, кроме самых надежных людей? Да и вообще, я не собираюсь тратить на тебя время.

— Почему же? — не отставал Конан. — А вдруг тебе понадобится помощь, чтобы защититься не от вымышленного врага в лице незнакомого сержанта, а от реальных, куда более опасных недругов?

— Не понимаю, о чем ты?

Но, свернув на другую тропинку, Ирилия увидела то, что стало причиной беспокойства ее спутника. От дворца к ним навстречу направлялись три темных силуэта.

— Ну и что? Это, наверное, просто гости, заинтересовавшиеся поднятым нами шумом. А скорее всего, это мои подруги, решившие, что мне может понадобиться помощь, чтобы защититься от приставаний варвара-мужлана… Эй, сестрички, это вы? — приветливо крикнула она.

Эхо крика прокатилось по саду, не подхваченное ни единым словом в ответ. Три темные фигуры, разойдясь в стороны, явно направлялись к Ирилии, стремясь не дать ей обойти их. Угроза стала еще более явной, когда женщина, шагнув с тропинки на клумбу, увидела, что неизвестные немедленно бросились наперерез, отсекая путь ко дворцу.

— Похоже, эти ребята здесь по твою душу, — заметил Конан, — хотя я не особо разбираюсь в ваших придворных интригах и могу ошибаться. Если хочешь — иди к ним, ничего не имею против. Могу даже подождать тебя здесь, чтобы не компрометировать тебя своим обществом.

Неизвестно, кого более опасалась Ирилия: троих незнакомцев впереди или одного уже известного неприятеля в двух шагах за спиной, — но вдруг она неожиданно сделала шаг вперед и громко произнесла:

— Эй вы, трое! Назовитесь и помогите даме избавиться от общества этого грубияна?

Ответа на это заявление Ирилия не получила. Подошедшие к женщине мужчины не очень-то дружески и вежливо крепко взяли ее за руки. Один из них повернулся к подходящему киммерийцу и зло бросил ему:

— Стой где стоял? Не вздумай лезть не в свое дело? На лице незнакомца отразилось удивление, когда он почувствовал сильную руку Конана, легшую ему на затылок. В следующий миг удивление сменилось гримасой боли, когда вторая рука киммерийца вонзила кинжал в горло противника. Постояв неподвижно несколько секунд, тот беззвучно рухнул на тропинку.

Ирилия, вырвавшись из рук пораженных случившимся похитителей, кинулась с кинжалом на одного из них. Второго налетчика кулак киммерийца, напоминающий кузнечный молот, отправил прямиком в фонтан. Парень плюхнулся в воду, да так и остался лежать, наполовину свесившись в бассейн.

К этому времени третий бандит, зажимая на руке рану от удара кинжалом, обратился в бегство. Конан бросился было за ним в сторону дворца, но краем глаза успел заметить, что Ирилия метнулась в противоположном

направлении. Выругавшись, киммериец оставил одну погоню, чтобы начать другую, за уже знакомой жертвой.

— Ну что, а где благодарность? — поинтересовался он, настигнув беглянку. — Куда мы теперь так спешим?

— Отвяжешься ты от меня или нет? — резко развернувшись, гневно спросила Ирилия. — Если тебе так неймется быть рядом, не вздумай выражать свои знаки внимания, деревенщина. Мне только твоих ухаживаний недоставало. Только тронь меня — и одному из нас будет не место на этой земле.

С этими словами Ирилия направилась быстрым шагом к нависающей над садом внешней стене дворца.

— Не знаю, кем ты считаешь воинов королевской армии, но я никогда не был убийцей женщин и детей или мародером, — продолжил разговор Конан, держась на некотором расстоянии от женщины. — Ну и кто были эти милые ребята?

— Я узнала их. Они из тайной дворцовой стражи, подчиняющиеся канцелярии евнухов. Они давно следили за мной, но теперь дело зашло так далеко, что решились попытаться заткнуть мне глотку. И теперь даже титулы и звания моего мужа не будут гарантировать мне безопасность.

— Мужа? — Конану и в голову не приходило вполне естественное предположение, что Ирилия может быть замужем.

— Он далеко отсюда. И, по правде говоря, ему мало дела до моих проблем, а недостатка в женщинах он и там не испытывает. Но, по крайней мере, его имя до сих пор прикрывало меня от угрозы расправы. А теперь… теперь я вне закона и не могу быть в безопасности даже в своем доме. Хотя это уже не важно. Пожалуй, это лишь знак слабости врага, знак того, что настало время открытой борьбы.

Подойдя к воротам, она замолчала. Створки были широко распахнуты, а в проеме стояли четыре неподвижных стражника, расступившихся, чтобы пропустить покидающих дворец гостей, и снова молча сомкнувших свой строй за их спинами. Бродившие на придворцовых улицах нищие и бездомные провожали удивленными взглядами удаляющуюся от дворца все еще мокрую парочку, не решаясь, однако, пошутить вслух или попросить милостыню, опасаясь внушительных габаритов киммерийца и весьма недружелюбного выражения его лица. Вновь оказавшись вне досягаемости непрошеных ушей, Конан продолжил разговор:

— Похоже, я приехал в столицу в самый напряженный момент подпольной политической борьбы.

Ирилия только усмехнулась:

— Догадался! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: если этот режим продержится еще два дня, то только благодаря какой-то особой жалости Тарима к нему.

Свернув несколько раз, Ирилия пошла по улице, ведущей на высокий холм в стороне от дворца.

— Значит, тебя и твоих союзников не пугают ужасы грозящей гражданской войны?

— А разве это страшнее, чем гражданская тирания, царящая в стране? Когда шарифы и городская стража силой заставляют молодежь идти в армию, чтобы погибнуть в никому не нужной войне, когда юноши, почти подростки, исчезают среди бела дня, схваченные дома или на улице и отправленные в казармы. До сего дня мой титул, как и титул нескольких моих друзей, давал нам возможность законно выражать свое несогласие с происходящим. Но никто не прислушался к нашим призывам. Пора кончать с этим прогнившим режимом! Любая перемена может быть только к лучшему в этих условиях!

— Вы просто не представляете себе, что такое настоящая анархия. — Конан обвел рукой расстилающийся по склону у подножия холма огромный город с россыпью огоньков, рассеивающих темноту. — Вообрази — все эти дома горят или уже превращены в груды пепла. Их жители убиты или остались без денег и крова. Стон стоит над некогда прекрасным городом.

— Нет, сержант, нем нечего бояться анархии. Если, конечно, мы не станем опираться в борьбе на таких, как ты. Туран — цивилизованная страна, и ее народ сумеет оценить правителя по его мудрости и справедливости.

Настанет время, и сердце подскажет народу правильный выбор. Большая часть городского гарнизона на нашей стороне. Это позволит сделать насилие и кровопролитие минимальными, хотя и не устранит их вовсе. Но пойми: чтобы сделать что-то лучше, надо смириться с временным ухудшением положения вещей.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением покачал головой Конан. Его мысли разрывались между тяжелыми опасениями и гордостью собой за то, что ему удалось-таки подбить эту гордую аристократку на откровенный серьезный разговор. — Не забывай, девочка, что игроки типа Аболхассана не стали бы просто так подставлять под топор свою шею. Нет, они тоже ведут свою игру. И сдается мне, что для генерала ставка в ней — королевский трон.

— Разве ты не видишь, что Аболхассан дискредитировал себя еще больше, чем Йилдиз? Ни один, ни второй не могут получить поддержки народа, как не могут они закончить тянущуюся из года в год Вендийскую войну. Последняя их опора — сила колдунов из Совета Мудрейших — уничтожена неведомым противником. И это тоже ни для кого не секрет. Даже с такими могучими героями, как ты, — усмехнулась Ирилия, — они бессильны помешать нам. И двор, и простые горожане видят и понимают это.

— Может быть, это и так, — задумчиво сказал Конан. — А ты не думаешь, что война для Аболхассана — это только прикрытие? Ведь сколько оружия, якобы отправленного в Вендию, осталось на складах генерала в Туране и в самой столице, чтобы быть использованным против Йилдиза.

— Интересная информация. Но если Аболхассан не будет действовать в поддержку короля, это нам только на руку. Порознь они будут еще слабее. — Неожиданно, сама удивившись своему поступку, Ирилия улыбнулась и прижалась к боку киммерийца. — Странно все это! А ведь я раньше была всего лишь мирной женщиной, желающей остановить эту безумную войну. Но сколько горя, боли и несчастья мне довелось увидеть с тех пор, как я вступила в борьбу…

— Могу лишь посочувствовать тебе как равной. — Конан боролся с искушением обнять Ирилию, но рискнул лишь успокаивающе погладить ее по руке. — Знаешь, убив стольких людей на войне, я обнаружил, что здесь, в Аграпуре, полно людей, куда более заслуживающих быть убитыми, чем любой мятежник.

Наконец они дошли до вершины холма, увенчанной куполом большого храма. У их ног сверкал огнями город. Вдалеке катил свои воды могучий Ильбарс, по которому даже ночью двигались, обозначая свой путь фонарями, лодки и галеры. Отдельной громадой возвышался над городом королевский дворец. Черная ночь, наполненная ароматом жасмина, играя теплым ветерком, быстро высушила одежды обоих собеседников.

— Знаешь, Конан, — в первый раз дружески обратилась к нему Ирилия, — я начала с того, что посоветовала тебе уехать отсюда. Но теперь, узнав тебя, я предлагаю тебе присоединиться к нам, заговорщикам. Если ты силен, а в этом я не сомневаюсь, и если ты хочешь чего-то достичь в своей жизни, а этого, похоже, у тебя тоже не отнимешь, — у тебя будет большое будущее. Обрати свои боевые умения нам на пользу, и ты быстро станешь лидером среди нас! Но помни об одном: всегда, в любом деле твоя воля — превыше всего, кроме высшей воли — воли народа!

— Ирилия, у вас и без меня полно желающих стать лидером восстания!

— А кто мешает тебе стать им? Послушай! Мятежники готовы нанести удар в любой момент. Если получится — хоть завтра. Так вот, ты завтра будешь рядом с королем. Так же близко, как мы с тобой сейчас. Аболхассан, конечно, тоже будет рядом. Но когда король будет прикреплять знак героя к твоему тюрбану, никто не успеет вмешаться. Выхвати кинжал и вонзи его в грудь Йилдизу. Вот так! — Конан непроизвольно отшатнулся, увидев нацеленный на него клинок. — А затем ради торжества справедливости убей и Аболхассана!

Белые, развевающиеся по ветру волосы и горящий боевым огнем взгляд делали Ирилию похожей на женщину-воина из какого-нибудь северного племени. Но, полюбовавшись на нее, Конан покачал головой:

— Нет, девочка. Ты сама не понимаешь, о чем просишь меня. Да, Аболхассан — мой враг, но только он. Почему? Не знаю, я так чувствую.

Не отдавая себе отчета, киммериец обнял женщину и крепко прижал к своей груди.

— Завтра, получив награду, я обращусь к Йилдизу и расскажу ему правду о Вендийской войне, как и обещал своим товарищам по оружию. Может быть, мне придется убить Аболхассана, который попытается заткнуть мне глотку. Мое обращение, пожалуй, принесет мало пользы вашему делу, но моя совесть будет чиста, и я рассчитываю, что мои слова будут полезны не только мне, но и другим.

Сам не заметив как, Конан крепко сжал женщину и сильно тряхнул ее. Недовольный голос Ирилии холодным душем вернул киммерийца к реальности:

— Ну что ж, сержант Конан. Похоже, что нам больше не о чем говорить. Мы можем спокойно расстаться. Отсюда я сама доберусь туда, куда мне нужно.

— Эй, Ирилия, подожди! — крикнул ей вслед Конан. — У меня встреча в полночь у казарм городского гарнизона. Не покажешь ли дорогу?

Повернувшись, женщина холодно посмотрела на него и сказала:

— Надо же, какое совпадение. Именно туда я и направляюсь. Что ж, я, пожалуй, отведу тебя туда, если ты поклянешься, что не предашь моих друзей.

ГЛАВА 18. НОЧНЫЕ ПОЕДИНКИ

Дневной водоворот в центральном районе Аграпура сменился спокойным, неторопливым течением ночной жизни. Правда, в этот вечер на улицах было больше народу, чем обычно. Все обсуждали кровавую стычку солдат с народом во время парада. Никто не оставался в стороне, даже чужеземные купцы, обычно безучастные к внутренним делам Аграпура, на всех языках обсуждали происшествие, сидя у своих костров в Караванном квартале и потягивая вино из передаваемых по кругу бурдюков. Сами же жители туранской столицы тем более не могли так просто забыть о том, что случилось. Тут и там на углах улиц собирались группы молодежи, а подчас и взрослых горожан, возбужденно и недовольно обсуждавших расправу солдат над демонстрантами и зрителями. Кроме того, всех взволновала какая-то нелепая, бессмысленная попытка покушения на жизнь героев.

Проходя по улицам рядом с Ирилией, Конан не один раз отмечал, что горожане неплохо знают его светловолосую спутницу. Время от времени она отвечала на приветствие, а то и останавливалась, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой фраз, передать какую-то информацию. Причем она ни разу не назвала никого по имени.

— Здравствуй, брат! — раздавался ее голос. — Будь готов к завтрашнему дню. И передай остальным. Горожане! Я получила известие, что и портовая стража откажется вступить в бой с народом. Они тоже с нами! Наши силы растут с каждым часом!

По мере приближения к огромному круглому зданию гарнизонных казарм улицы стали более пустынными, а речи Ирилии — более осторожными. Но, к удивлению Конана, подойдя прямо к тяжелой большой двери в казармы, Ирилия спокойно и уверенно постучала, отворился маленький глазок, за которым мелькнул луч света, — и через мгновение дверь приоткрылась, впустив обоих пришедших внутрь здания. Раздались приглушенные приветствия и удивленные возгласы по поводу вошедшего вслед за женщиной киммерийца.

— Знакомьтесь, — сказала Ирилия. — Это солдаты и офицеры, верные своему народу. А это мой сегодняшний провожатый. Не нужно излишних подозрений. Этот офицер — человек слова и не выдаст нас. А может быть, он, оценив значение нашего дела, еще и присоединится к нам.

— Не надо объяснений, сестра. Достаточно, что ты ручаешься за него. А теперь пошли. Капитан прочел наши требования. Посмотрим, что он на это скажет.

Воины, оставив одного часового у запертой двери, направились в большой внутренний зал казармы. Здесь собралась целая толпа солдат, непривычно для такого времени полностью экипированных и вооруженных. Закованные в доспехи воины слушали твердый голос человека, невидимого через несколько рядов слушателей.

— …Я прочел ваши требования и согласен: то, что случилось днем, во время парада, не должно повториться. Я готов рассмотреть любой приказ вышестоящего начальства с точки зрения его пользы обществу. Но я должен рассчитывать, что вы будете по-прежнему верны мне и будете безоговорочно исполнять мои приказы. А я даю вам слово офицера, что никогда не отдам приказ, заставляющий вас, городскую стражу, применить силу и оружие против мирных горожан даже по воле трагического случая…

Крики одобрения подтвердили готовность многих солдат поверить в слова их командира. Шум затих, как только офицер снова заговорил:

— Как вы знаете, в городе неспокойно. Идет тайная борьба за влияние в столице. Есть информация, что завтра, в день праздника и торжеств, возможны волнения и столкновения. Поэтому я приказываю всем оставаться на местах, с оружием, и быть готовыми в любой момент покинуть казарму, выполняя мои распоряжения.

Эти слова были встречены еще большим шквалом одобрительных криков и аплодисментов. Ирилия, улыбаясь, повернулась к Конану:

— Вот видишь, он тоже с нами! Завтра! Завтра будет наш день!

Но киммериец не выглядел абсолютно убежденным. Нахмурившись, он протолкался сквозь толпу расходящихся солдат и наконец разглядел столь блестящего оратора. Как он и предполагал, это оказался капитан Омар.

Не удивившись появлению Конана, капитан спокойно обратился к своему адъютанту:

— Проверь, чтобы лошади были накормлены и оседланы. Я пойду в штаб, но сначала улажу тут одно дельце. Выполняй приказ, а потом зайдешь ко мне.

Стоило адъютанту выйти из помещения, как тон капитана резко изменился:

— А, это ты, варвар. Мои предположения о твоей трусости оказались несколько преждевременны.

Капитан весело оглядел солдат, еще остававшихся в центральном зале.

— Опоздать на поединок — конечно, позор. Но, разумеется, куда меньший, чем не прийти вовсе. Эй, солдат, одолжи-ка нашему гостю свой меч!

Солдаты внимательно переводили взгляды со своего командира на киммерийца, быстро сообразив, чему им предстояло стать свидетелями. Тот, к кому был обращен приказ Омара, вынул свой меч из ножен, протянул его Конану рукоятью вперед и поспешно отступил на несколько шагов. Киммериец несколько раз взмахнул клинком, найдя его вполне сносным — стандартным пехотным оружием.

— Я ничего не понимаю, сержант, — вмешалась в происходящее Ирилия. — Вы уже встречались с капитаном Омаром? Что происходит?

Не обращая на нее внимания и не спуская глаз с капитана, Конан отошел на открытую площадку в центре зала. Его противник, тоже выхватив свой меч, держал клинок перед собой на изготовку.

— Я бы предпочел сразиться с тобой на копьях, — сказал Омар, — но я покажу тебе, что кавалерийский офицер не трус, сидит ли он в седле или вступает в бой пешим.

С этими словами туранец бросился на Конана, нацелив острие меча в горло противника. Омар вложил в этот колющий удар всю массу своего тела, и только с огромным трудом киммериец отбил атаку. Клинок капитана свистнул над ухом и вновь взлетел, занесенный для нового удара… Конан понял, что этот противник еще серьезнее, чем он предполагал. Еще дважды сталкивались в воздухе мечи, обрывая взаимные атаки, и вот противники сделали по шагу назад, чтобы перевести дыхание.

— Конан, что ты делаешь? — закричала Ирилия и, вместо того чтобы освободить место для боя, бросилась киммерийцу на спину. — Капитан Омар — наш союзник, участник заговора! Мы не имеем права потерять его в какой-то мальчишеской драке. Прекратите немедленно!

Неожиданно Конан ощутил, как цепкие пальцы женщины ухватились за его руку, держащую меч, и стали изо всех сил тянуть ее в сторону, выводя из боя. Сразу заметив эту брешь. Омар бросился вперед с мечом, занесенным так, чтобы одним ударом отсечь эту самую руку повыше локтя.

Невероятным усилием Конан успел отклониться с линии атаки. Одновременно, перехватив меч обеими руками, он отразил нанесенный изо всех сил удар, почувствовав, как клинок противника рассек воздух в волоске от его плеча. Стряхнув наконец протестующую. Ирилию, киммериец отразил еще два последовательных рубящих удара. Капитан Омар продолжал рваться вперед, и Конан закрывался в оборонительной стойке, стараясь восстановить нарушенное. Ирилией спокойствие. Киммериец понимал, что с таким противником он не мог себе позволить роскошь ослепленной, раздраженной ярости.

— Сержант, прекрати этот поединок, или я сама убью тебя. — Ирилия выхватила свой кинжал и угрожающе направила его на Конана. Отскочив в сторону, киммериец встал так, чтобы держать в поле зрения обоих врагов.

К его удивлению, следующий удар Омара был направлен не на него. Описав широкую дугу, меч капитана с основательным шлепком плашмя ударил по щеке Ирилии, оставив хорошо заметный след на нежной коже.

— Госпожа, — громко, на публику, объявил Омар, — разве вы не поняли, что это поединок чести? Ваше вмешательство нежелательно, более того — оскорбительно для меня. Извольте покинуть место поединка. А кроме того, уважаемые союзники, один участник нашего движения, весьма высокопоставленный, чье имя я не могу сейчас назвать, потребовал, чтобы я доставил госпожу Ирилию к нему, чтобы он мог лично сообщить ей важную информацию… Вы двое, немедленно отведите даму во дворец.

Прежде чем Ирилия смогла понять, что имеет в виду капитан Омар, двое его адъютантов схватили ее за руки, выхватив кинжал, и повели к дверям. Остальные солдаты — зрители — стояли в нерешительности, не вмешиваясь в происходящее. С одной стороны, все были поглощены зрелищем поединка, а с другой — привычно верили словам командира.

Конан не мог дольше оставаться безучастным. Изрыгая проклятья, он набросился на двуличного офицера, обрушив на него град ударов. К чести капитана, тот с достоинством отбивал самые немыслимые уколы и удары.

Но киммериец, казалось, был неутомим. Его клинок обрушивался на противника с самых немыслимых углов и направлений. Пришла очередь Омара занять глухую оборону, выжидая, пока противник выдохнется. Любая атака когда-нибудь иссякает, и атакующий, прежде чем перейти к обороне, некоторое время продолжает стоять раскрытым, еще не понимая, что его ослабевшие удары уже не заставляют противника закрываться, не помышляя о контакте. Опытный боец, капитан Омар ждал этого момента.

Развязка произошла, когда, наступая, Конан загнал противника в узкий проход между колоннами, наполовину занятый большим обеденным столом. Последовал сильнейший удар, от которого Омару не удалось отклониться. Оставалось только, рассчитывая на грубую силу, отбивать его. Два клинка столкнулись в воздухе с таким лязгом, что, казалось, неминуемо должны были сломаться. Но этого не произошло. Противники встали друг против друга, не ослабляя рук, держащих мечи. Кто кого? Только грубая сила решала исход дела. Никакого красивого фехтовального движения, никакого элегантного отхода. Только давить, давить, пока… пока Конан не опустил свой меч и не отошел спокойно к дверям казармы, оставив капитана стоять с торчащей из живота рукоятью кинжала киммерийца.

Когда капитан рухнул на каменный пол, внимание всех зрителей переключилось на победителя. Благоразумно, навсякий случай, заняв позицию в дверях, Конан сказал;

— Кинжал можете оставить себе на память о смерти командира. Жаль, что я не могу вырезать кинжалом из его глотки всю готовую вырваться оттуда ложь, как вырезают жемчужины из раскрытой раковины, но мне нужно идти. Я собираюсь предотвратить кое-что из того зла, которое и после смерти предателя еще долго будет распространяться по миру, посеянное им еще при жизни.

Конан нагнал Ирилию и ее конвой в темном глухом переулке неподалеку от казармы. Едва успев развернуться навстречу киммерийцу, один из офицеров был сбит с ног сильным пинком и рухнул прямо на острие подставленного меча. Обернувшись, Конан увидел, что второй конвоир уже поплатился за свою невнимательность. Видимо, прикидывая, как лучше напасть на киммерийца, он не обратил внимания на то, что Ирилия вытащила у него из-за пояса свой кинжал. В тот момент, когда Конан повернулся к нему, офицер уже стоял на коленях, судорожно хватаясь слабеющими руками за торчащую из горла рукоятку кинжала.

Вся дрожа от пережитого, Ирилия схватила Конана за руку, чтобы успокоиться. После долгого молчания она хрипло спросила:

— Значит, капитан Омар мертв?

— Да, или вот-вот умрет! Не был он вашим союзником! Пойми ты, скорее он верно служил нашему общему врагу.

— Может быть, ты прав, — сдавленным голосом сказала Ирилия, позволяя Конану увести себя прочь от еще извивающихся тел. — За сегодняшнюю ночь я видела столько смертей и предательств, что теперь уже ни в чем не уверена. Кто знает, не настанет ли завтра действительно день воцарения хаоса и смятения в сердцах!

— Трудно предугадать. Мы ведь не боги. — Конан сжал ее плечо. — Трудно предсказать и то, кто из смертных сыграет свою роль так, что боги будут вынуждены отступить…

Пройдя несколько кварталов, они вышли к площади с большим глубоким фонтаном. К удивлению Конана, Ирилия, разбежавшись, перепрыгнула через бортик и с размаху влетела в прохладную воду.

Окунувшись, она повернулась к Конану и, впервые улыбнувшись ему, сказала:

— Мы оба опять измазаны. На этот раз — кровью лжецов и негодяев.

Расстегнув застежку своей туники, она сняла ее, оставшись обнаженной по пояс в воде.

— Нужно отстирать кровь. Будь благоразумен, герой. Снимай свою форму!

И она протянула ему свои тонкие, с легким загаром руки:

— Давай, герой, я отмою тебя…

— Что ты сказал, евнух? Капитан Омар мертв? — Аболхассан взволнованно заходил по комнате, словно тень, в своей черной тунике. — Невероятно! Опытный мастер фехтования побежден дикарем, упражнявшимся в каких-то боях с мятежниками! Честно говоря, я этого совсем не ожидал. Даже предположить не мог. Весьма несвоевременная смерть. Проследи, чтобы на его место был назначен наш человек… А что с варваром? Он схвачен?

— Нет, господин генерал. — Эврантхус явно чувствовал себя неуютно в роли гонца, приносящего дурные известия. — По последним донесениям, он был замечен в одном из городских фонтанов совокупляющимся с женщиной по имени Ирилия.

Лицо Аболхассана совсем почернело, он еще раз измерил шагами свой кабинет, отчаянно гремя шпорами. Наконец, криво улыбнувшись, он сказал:

— Ну что ж, прекрасно, что наши противники, развлекаясь вместе, облегчают нашу задачу следить за ними. Но как только девка останется одна — притащи ее сюда немедленно.

— Слушаюсь, генерал! — Молодой евнух неумело попытался щелкнуть каблуками и изобразить стойку «смирно».

— А как быть с варваром, генерал?

— Позаботься, чтобы он вовремя прибыл на назначенную церемонию. У меня есть новый план.

Развернувшись, он снова зашагал взад-вперед по кабинету, как любой начальник накануне решающего сражения.

— Завтра, когда король наконец-таки воплотит свою дурацкую затею с награждениями, я буду находиться рядом с ним и варваром, вручая королю наградной знак. Сначала я хотел сказать ему, что такой порядок церемонии унижает меня, превращая в жалкого подносчика побрякушек, но теперь я по достоинству оценил решение короля. Итак, когда мы втроем окажемся рядом друг с другом, я сумею улучить момент и воткнуть кинжал в живот Йилдизу. Затем, подняв шум и указав всем на Конана, я, может быть, успею свалить и его. А если даже нет — стража не станет слушать его оправданий и тут же прикончит горе-героя. Никто ничего не заметит, а если и заметит, то не посмеет подать голос. В любом случае те, кто будет стоять в первых рядах приглашенных, — в основном наши друзья. Ну, Эврантхус, что скажешь, приятель?

Молодой евнух стоял широко раскрыв глаза, пораженный дерзостью плана.

— Рискованный план, господин Аболхассан! Но красивый. Под силу только могучему человеку, настоящему лидеру, такому, как вы.

Генерал расплылся в широкой улыбке:

— Да, евнух. Именно так! Представь себе, нам не нужно будет ни ждать народных волнений, ни выдвигать ультиматумов. Не будет унизительной зависимости от настроения этого сброда, называемого народом. А для меня это прямая дорога на трон! Ну а теперь обсудим кое-какие детали…

ГЛАВА 19. ПОЧЕТНАЯ НАГРАДА

В течение считанных часов, остававшихся до рассвета, усилиями множества рабов, всегда готовых потрудиться во исполнение священной воли Его Величества короля Йилдиза, огромный зал торжественных приемов полностью преобразился. Сначала были убраны все последствия ночного пиршества и баталии с перебрасыванием поданных блюд; были вычищены и натерты до блеска мраморные плиты пола. Затем, как по волшебству, по периметру зала поднялись широкие ступени, чтобы дать завтрашним гостям возможность видеть церемонию даже из задних рядов: с потолка спустились разноцветные знамена. Наконец с первыми лучами рассвета в огромном куполе зала были открыты большие круглые окна, и помещение оказалось залито сначала красным, а затем золотистым солнечным светом.

Вскоре стали появляться первые гости, помятый и невыспавшийся вид которых явно не стоил столь тщательных и торжественных приготовлений. Многие придворные еще не оправились от последствий вчерашних возлияний и дебоша. Кое у кого на лицах можно было разглядеть тщательно припудренные синяки и ссадины. Но помимо усталости в глазах большинства приглашенных светился огонек сомнения по поводу самого факта разумности присутствия во дворце в этот день. Придворные тщательно взвешивали, что окажется более рискованным — торчать во дворце в столь напряженные дни, полные слухами о каких-то заговорах и готовящихся мятежах, или не показываться даже на церемонии, объявленной праздничной самим королем, и быть обвиненными в недостаточной лояльности королевской власти.

Не рискнув прогневать Йилдиза, большинство приглашенных пошли на компромисс, опоздав к назначенному сроку. Они не учли лишь одного — что право на задержку, как и все другие права, строго регламентировалось неписаными дворцовыми законами. И самые высшие чиновники и вельможи, не менее напуганные, чем другие, появились еще позже их менее почтенных собратьев, а король и вовсе показался перед гостями позже всех.

Собравшиеся гости рассаживались в соответствии с рангами и титулами на подушках в первых рядах или занимали места на жестких скамейках позади. Некоторым пришлось довольствоваться стоячими местами между колоннами у самых стен. Между гостями засновали слуги, разносившие на золотых подносах изящные кубки с вином и кумысом, а также фрукты и сладости. Придворные вели себя чрезвычайно сдержанно, словно желая исправить мнение о себе, пошатнувшееся после вчерашнего побоища. Многие вообще не притронулись к напиткам и закускам. Все вели себя тихо, и лишь негромкий гул спокойных голосов наполнял воздух в зале.

Но в одном углу огромного помещения еда и выпивка уже требовались куда в больших количествах. Там, на большом помосте, огражденном невысокими перилами, царило веселое оживление. На шелковых подушках, устилавших помост, восседали Конан и Ирилия, не скрывавшие своего явно более близкого, чем дружеское, знакомства. Эта парочка явилась чуть не раньше всех и уж точно была самой шумной. Вокруг них носились специально выделенные слуги, подававшие вино и еду; тут же крутился и взволнованный Семпрониус.

— Я рад, что вы довольны дворцовой жизнью, сержант, а также тому, что вы нашли себе… обожательницу.

Семпрониус с сомнением оглядел Ирилию, лежащую тесно прижавшись к Конану и обняв его рукой за шею.

— Надеюсь также, что вы по достоинству оцените торжественность сегодняшнего дня и его основной церемонии — награждения героя.

— А, это да, конечно… Почему бы не оценить, правда, красотка? — Конан ласково провел рукой по спине Ирилии, отчего она чуть не замурлыкала. — Я тут уже много чего оценил. Теперь понятно, как в столице принимают героев… Слушай, Семпрониус, нельзя ли как-нибудь организовать парочку чистых туник, а то наши маленько помялись…

— Безусловно! Это несомненно улучшит ваш внешний вид и, наверное… избавит вас от необходимости прижиматься друг к другу, чтобы согреться. Я немедленно займусь этим. — И Семпрониус обернулся к двум стоящим поблизости слугам с соответствующим приказанием.

Стоило евнуху отвернуться, как Ирилия, чуть отстранившись от Конана, с неодобрением посмотрела на очередной осушаемый им кубок с вином, который киммериец тотчас же поставил на столик рядом с собой и жестом приказал внимательно следящему за ним слуге вновь наполнить весьма объемистый сосуд.

— В чем-то он прав, — сказала Ирилия совершенно серьезным голосом. — Хоть мы и счастливы быть рядом друг с другом, но не забывай, что мы участвуем в серьезном деле, а значит, и опасности нам грозят еще более серьезные. Я, конечно, желаю тебе удачи в твоем честном порыве образумить Йилдиза, но маловероятно, что это осуществимо. Но в любом случае мы не должны быть слишком пьяны или разгорячены страстью, чтобы быть готовыми по крайней мере защитить себя и унести отсюда ноги.

— Эх, девочка, к сожалению, ты права. С этой минуты я не пью ничего крепче кумыса. — Конан движением руки подозвал другого слугу с кувшином кобыльего молока. — Но вот за моего приятеля — Юму — я поручиться не могу… А кстати, вот и он. Этот парень, зная, что выпивка халявная, потребует себе крепчайшего ликера, и побольше.

Ирилия с интересом разглядывала приближающегося черного великана, выглядевшего свеженьким, как огурчик. С обеих сторон на нем висели две вчерашние знакомые, которые просто светились от удовольствия и гордости. Перешагнув через перила, Юма помог перебраться и дамам, не избежавшим легких щипков и нескромных, напоказ, прихватываний. Со смехом и шумом вся троица уселась рядом с первой парочкой, заставив Ирилию слегка потесниться.

Их появление заинтересовало присутствующих, приковав к помосту множество любопытных взглядов, особенного тогда, когда появился Семпрониус с новой одеждой для Ирилии и киммерийца. Те, загороженные шелковым покрывалом, натянутым перед помостом двумя евнухами, быстро переоделись, не переставая обмениваться шутками. Затем вся компания расселась поудобнее, и слугам пришлось изрядно побегать, чтобы удовлетворить аппетит и жажду двух героев и трех их спутниц.

— Скажи мне, Юма, — обратилась Ирилия к чернокожему сержанту, — а есть ли у Конана в Вендии женщина?

Ее неожиданный вопрос изрядно смутил двух других женщин и на миг заставил замолчать даже героев. Прикинув, Юма многозначительно изрек:

— Ну, госпожа, что я могу сказать вам. В Венджипуре женщин навалом, будем откровенны: кабацкие танцовщицы, маркитантки и шлюхи в борделях. Да еще и молодые дочки местных крестьян; правда, их поцелуй может стоить стрелы или кинжала в спину… Но дело не в этом. Конан, как вы, наверное, уже могли убедиться, парень серьезный. Разве станет истинный воин растрачивать свои силы и нервы на…

— Хватит! У меня в Венджипуре есть женщина, — оборвал друга Конан, глядя в глаза Ирилии. — Ее зовут Сария. Я спас ее от лютой смерти. Дикари собирались принести ее в жертву.

— А теперь она с тобой, да?

— Да, мы живем вместе в небольшом бамбуковом домике. Сария умная, я бы даже сказал, мудрая девушка. Образована она куда лучше меня… но не побоюсь признаться, что подчас я чувствую, что не понимаю ее мыслей и, что еще тяжелее, — ее сердца.

Ирилия выслушала слова Конана спокойно и с достоинством. Воцарилось неловкое молчание, которое, впрочем, было вскоре весело нарушено воспоминаниями Юмы и его подруг о вчерашней потасовке во время банкета.

Вдруг взволнованный ропот пронесся по залу. Все привстали, ожидая появления Йилдиза. Но тревога оказалась ложной. Под многочисленными взглядами четверо рабов внесли на серебряных носилках подарок королю от губернатора Венджипура — карликовое дерево, посаженное много лет назад и выросшее в среднего размера кадке. Дерево установили около ступеней королевского трона, и гости занялись обсуждением диковинного растения: пучка ветвей с небольшими листьями, торчащего из короткого ствола, напоминающего перевернутый котел.

Это проявление продолжающихся приготовлений к церемонии взволновало многих присутствующих. Гул голосов усилился. Конан и Юма, переглянувшись, одновременно примерились к висевшим на их поясах церемониальным позолоченным саблям, выданным им утром. В это время Ирилия негромко называла им имена и должности самых важных гостей, многих из которых она лично приветствовала: одних — искренне и радостно, других — натянуто и холодно.

С еще большим напряжением Юма и Конан встретили появление отряда из двух дюжин королевских гвардейцев, одетых в парадную форму и вооруженных сверкающими позолотой алебардами. Возглавлял отряд сам генерал Аболхассан. Расставив почетных часовых по местам, он направился к гостям, ни разу даже не посмотрев в сторону помоста, где сидели виновники торжества.

Очень многое вокруг настораживало Конана: и это подчеркнутое невнимание генерала, и напряжение, недоброжелательные взгляды многих гостей, и то, что все евнухи пришли вооруженные длинными кинжалами в красивых чеканных ножнах. Неожиданно холоден вдруг стал и Семпрониус, лишь на несколько секунд отозванный прошептавшим ему что-то на ухо старшим евнухом по имени Эврантхус. Конану и раньше казалось, что заботы Семпрониуса уж очень контрастируют с более чем прохладным отношением к героям со стороны большинства евнухов. Видимо, в целях конспирации его до последнего момента не посвящали в курс дела.

Неожиданно зазвучавшие трубы заставили всех присутствующих встать. Мужчины, а вслед за ними и евнухи щелкнули каблуками и с лязгом ударили эфесами о ножны. Через огромную центральную дверь в зал вошел Его Величество король Йилдиз. Несмотря на всю роскошь костюма и исполненную царственного величия физиономию, король несколько терялся между генералом Аболхассаном и высоким офицером, сопровождавшим его с другой стороны. Следовавшие за спиной монарха две юные наложницы в шелках и парче тоже были выше короля едва ли не на голову. Несомненно, Йилдиз отбирал себе спутников, никак не считая за достоинство худощавость или малый рост.

Оба офицера, сопроводив короля до ступенек трона, остановились и развернулись на месте. Проследовавшие за королем девушки полулегли у его ног. Йилдиз остался стоять один, возвышаясь с высоты тронного подиума над толпой гостей.

— Верные мои подданные, — начал Йилдиз торжественным и неожиданно звучным голосом. — Я назначил этот праздник и призвал вас всех сюда для того, чтобы наградить героя! Нет, больше чем просто одного героя! Целый легион, армию героев — всех храбрых сынов Турана и его колоний, которые сражаются за дело королевства в далекой Вендии и на других неспокойных границах страны! Не сомневайтесь, что все они герои. Все до единого! Они распространяют свет королевства во все пределы, на земли, еще не нанесенные на карты! Они расширяют наши торговые пути, приносят нам богатые трофеи и контрибуции побежденных, неуклонно превращая Аграпур в столицу мира. Они несут свет цивилизации в варварские края. А самое главное, не забывайте об этом, — они участвуют в религиозной битве, воюют за святое дело — истинную и всеобъемлющую туранскую веру, за веру пророка Тарима! Эту жестокую войну они ведут против варварских культов и языческих идолов, о мерзких ритуалах и жертвоприношениях которым вы все уже слышали. В этой опасной борьбе наших братьев подстерегает подчас смерть. Но вспомните слова пророка Тарима: смерть тела служит лишь началом. Началом новой жизни чистой души в новом мире!

Они сражаются за Тарима и величие нашей страны. Но есть среди моих подданных те, кто не видит величия этой войны. Горе затмило их разум — ведь в траур оделись многие и многие семьи. А сколько трудностей и несчастий несет война даже тем, чьи близкие остались живы и невредимы. Но я снова обращаюсь к вам: вспомните слова Тарима. Пророк говорил: о сильном человеке узнают не только по многим друзьям, но и по многим врагам. Чего стоит человек без врагов? И чего стоит государство без войн?

Ради всех вас я провозгласил этот праздник — день героев. Это торжество должно вселить новый боевой дух в ваши сердца. Я надеюсь, что мои подданные будут меньше требовать от страны, а спросят себя, что они дали ей. Ведь судьба каждого из нас зависит от судьбы страны. А теперь, — рука короля потянулась к услужливо поднесенному кубку, — для тех, у кого под рукой бокал или кубок, я хочу провозгласить тост! — Йилдиз поднял руку, приветственным жестом обвел гостей, стражу и остановился на помосте для виновников торжества. — За героев Конана, Юму и за всех героев, служащих королевству в Вендии и других дальних странах!

Йилдиз поднес ко рту кубок и пригубил вино. Или же только сделал вид, опасаясь яда, а затем вновь махнул рукой в сторону героев:

— А теперь — жертвенное возлияние!

Король оглянулся вокруг и, не решаясь испачкать вином ступеньки или костюмы охраны и подданных, не нашел лучшего решения, чем плеснуть вином в землю у корней подарочного дерева. Затем король вернулся к трону.

Хор голосов эхом повторил тост, хотя возлияний не последовало. Разве что несколько поднятых особенно высоко кубков перевернулись, залив вином ближайших соседей. Конан услышал, как десятки голосов прокричали его имя и имя его друга. Вообще казалось, что публика близко к сердцу приняла слова короля. Красноречием Йилдиз не был обделен, и его слова явно настроили многих в его пользу и одновременно рассеяли напряжение в зале. Пожалуй, впервые во дворце Конан почувствовал некоторое спокойствие и облегчение.

— А теперь, — Его Величество продолжил свою речь, — пусть герои соблаговолят подойти к трону, чтобы мы могли вознаградить их за подвиги…

По сигналу Семпрониуса Конан и Юма перешагнули ограждение помоста и направились к ступеням трона, слушая продолжающуюся речь Йилдиза.

— Генерал Аболхассан держит в руках знаки отличия, которыми мы наградим достойных этой чести… Но что это? Что случилось? Не чудо ли это?

Возглас Йилдиза застал Конана в тот момент, когда он внимательно рассматривал Аболхассана, шагнувшего к трону, держа в руках бархатную подушечку с двумя сверкающими орденами. Обернувшись на взволнованный крик, Конан с удивлением заметил, что вендийское дерево странно оживилось. Оно двигалось, извиваясь всеми ветвями, и на глазах увеличивалось в размерах. Казалось, что судороги, пробежавшие по ветвям, были следствием дикой боли, пронзавшей растение от неестественно быстрого роста. Конан только успел разинуть рот от удивления, а дерево уже удвоилось в размерах, накрыв своей тенью Йилдиза и его наложниц, и, не останавливаясь, протягивало ветви к солнцу, пробивающемуся из-под купола.

Неестественно быстрый, невиданный рост дерева сопровождался треском в стволе и Толстых ветках и резкими Хлопками лопающихся почек, обнажающих девственно-чистую зелень новых и новых листьев. Появляющиеся побеги походили на слепых, извивающихся червей. Но по сравнению с этими безмозглыми существами дерево вело себя подозрительно целеустремленно и разумно. Очень скоро несколько ветвей нависли над остолбеневшим королем, и вдруг резко вырвавшиеся из гущи листвы свежие побеги крепко обхватили Йилдиза и одну из его спутниц. Это произошло так быстро и неожиданно, что разинутый рот монарха не успел даже пошевелиться. Вторая девушка спаслась только тем, что быстро упала на пол и, пользуясь всем опытом гибкой танцовщицы, изгибаясь и уворачиваясь от цепких зеленых пальцев, метнулась прочь от страшного растения.

Захватив первые жертвы столь резким броском, дерево словно решило передохнуть, медленно опутывая несчастных новыми побегами, постепенно закрывая им лица и передавливая горло. При этом оно не переставало расти как вширь, так и в высоту.

Оглянувшись вслед проскользнувшей мимо него девушке, Конан увидел, что не только Йилдиз оказался захвачен зелеными дьяволами: почти все стражники бились в судорогах, опутанные по рукам и ногами ветками, не дававшими солдатам воспользоваться алебардами. В этот же момент Аболхассан, отбросив подушечку, выхватил ятаган и яростно рубанул по ближайшей тянущейся к нему ветке. Повинуясь какому-то внутреннему приказу, Конан почувствовал, что и сам он, с саблей в руке, направляется вперед, к пульсирующему стволу страшного дерева.

Не успел он сделать и двух шагов, как был вынужден вступить в бой, отсекая извивающиеся на его пути ветки. Опытный солдат джунглей, Конан умело орудовал саблей, держа ее как длинный вендийский нож для прокладывания тропы в зарослях. Но беззвучные коварные противники обошли его сзади. Вскоре первые побеги сомкнулись вокруг его тела и протянулись к рукам. Их объятия оказались неожиданно цепкими, и Конана прошиб холодный пот, когда он понял, что больше не может двинуть рукой, держащей саблю. А дерево не унималось, опутывая киммерийца все плотнее и плотнее.

Неожиданно над его ухом просвистело тяжелое лезвие, и Конан почувствовал, что хватка на руке ослабла. А невидимый клинок все продолжал рубить ветки, освобождая киммерийца.

— Проклятое дерево! — раздался над его ухом голос тяжело дышащего Юмы. — Надо же, привезли подарочек королю! Ничего себе подношение вендийских союзников, переданное через губернатора!

Резко дернувшись, Конан оборвал одну из последних держащих его веток, бормоча скомканные слова благодарности Юме.

К его изумлению, в следующий миг он увидел Иридию, с видимым усилием орудующую тяжелой алебардой, которую она наверняка успела схватить у одного из задушенных стражников. Задыхаясь, женщина все же продолжала рубить наступающие ветви.

— Что ты здесь делаешь, женщина? — заорал Конан, выхватывая из ее рук более подходящую ему по размеру и весу алебарду.

— Что? Спасаю тебя, неблагодарная свинья! — быстро подобрав отброшенную киммерийцем саблю и снова вступая в бой с тянущимися к ней ветвями, с ухмылкой ответила Ирилия.

— Слушай… шла бы ты… — Но прежде чем Конан придумал более или менее приличный адрес, где Ирилия могла бы быть а безопасности, он понял, что вряд ли ей удалось бы добраться туда или даже выбраться из зала. Все пути к отступлению были перекрыты извивающимися, жадно шевелящимися ветками.

Дерево дотянулось уже до всех углов огромного зала. О его высоте Конан мог только догадываться, потому что потолок был уже почти скрыт зеленым зонтом, как небо в джунглях. Многие из приглашенных на церемонию, особенно сидевшие в первых, самых почетных рядах, оказались схваченными похожими на змей ветвями. Изрядно подвыпившие придворные даже не успели повскакать со своих подушек. Теперь они корчились и извивались в цепких объятиях, словно насекомые, попавшие на липкий лепесток хищного цветка или в паутину гигантского паука.

Была ли эта смерть страшней, чем судьба тех, кто оказался задавленным в столпотворении у дверей, — этого Конан обдумать не успел. Рубанув по очередному подползающему к ним побегу, киммериец крикнул:

— Юма, вставай рядом! Ирилия, прикрывай нас сзади! Надо прорываться к стволу. Мы свалим это чудовище, подрубив его снизу!

Дело не обещало быть легким — ствол дерева увеличился в толщину пропорционально росту. Крошечная кадка, в которой подарок был привезен в Аграпур, давно разлетелась на куски. Теперь подобный котлу ствол покоился прямо на полу, а толстые, словно слоновий хобот, корни вонзились в стыки между мраморными плитами и, видимо пробуравив фундамент дворца, стали, пульсируя, выкачивать из земли воду и силы, необходимые для такого чудовищного роста.

— По крайней мере, мы — воины из джунглей — лучше управимся с ролью лесорубов, чем городская стража или короли степей — кавалеристы! — сказал Конан, прорубаясь к стволу и поглядывая на Йилдиза и его подругу. Лица обеих жертв посинели, но по крайней мере их рты все еще судорожно втягивали воздух. Обрубив несколько ветвей, тянущихся к королю, Конан понял, что большего ему сделать не удастся, и вернулся к ушедшему вперед Юме.

Добравшись до ствола, Конан и Юма обрушили на него град ударов алебард, оброненных менее расторопными стражниками. Не сговариваясь, оба стали поочередно врубаться в самую толстую часть ствола, похожую на перевернутый котел, зависший над землей. Чувствовалось, что именно там лежит источник дьявольской силы этого растения. Алебарды обоих воинов поочередно вонзались в дерево, пробивая коричневую кору, зеленоватую влажную кожуру под нею и добираясь до бледной, почти белой неподатливой сердцевины. Со спины обеих прикрывала Ирилия, отчаянно орудовавшая саблей и кинжалом.

— Снизу! Берегись корней! — услышал Конан предупреждение Юмы. Глянув вниз, киммериец увидел, что, защищаясь, дерево выбросило из корней первые тонкие побеги, которые быстро росли и обвивались вокруг ступней и лодыжек людей. Конан не стал тратить время и силы на то, чтобы избавиться от этой новой угрозы. Через мгновение он увидел, как сабля Ирилии звякнула о мрамор пола, отсекая часть тянущихся от корней побегов. В другое время Конан похолодел бы от столь близкого к его ноге звона клинка, но сейчас, молча кивнув Юме, он с удвоенной энергией обрушил лезвие своей алебарды на ствол дерева-убийцы, которое отвечало на каждый удар гулким эхом.

— Кром! — выдохнул Конан, отсекая еще один здоровенный кусок древесины. — Ну и воняет же эта деревяшка! Да свалится оно наконец или нет?

— Смотри, что там внутри сверкает? Похоже на драгоценности, — крикнул Юма, показывая на образовавшееся при очередном ударе дупло в самом центре дерева, из которого блеснула самоцветами какая-то сфера.

— Стой! Не лезь туда руками! — одернула Юму Ирилия и вонзила в широкое отверстие саблю, звякнувшую обо что-то твердое.

— Ух ты, да это же череп, украшенный самоцветами и серебром! — воскликнул Юма.

Он потянулся к выкатившейся из ствола дерева находке, но отдернул руку, когда топор Конана обрушился на сверкающий череп, разнося на мелкие осколки кости и рассыпав искрящимся дождем драгоценные украшения.

— Это эмблема Моджурны, шамана, лидера восставших хвонгов, — отдуваясь, сказал Конан своим товарищам по сражению, с удивлением взиравшим на него. Освободив ноги от неожиданно ослабевших тисков корней, он добавил: — Я должен был догадаться, что этот подарочек от вендийцев был передан в Аграпур самим Моджурной, чтобы отомстить за завоевание его страны Йилдизу и всему королевскому двору.

При упоминании имени короля все трое обернулись к несчастному монарху и его наложнице. Оба были почти без сознания, сжатые, словно кролики удавом, но живые. Юма аккуратно разрезал кинжалом сдавливающие их ветки и стал приводить спасенных в чувство.

Вместе с ударом, разбившим сверкающий череп, дерево потеряло источник не только роста, но и всей жизни. На глазах Конана и Ирилии листья потемнели и дождем посыпались на пол, превратив его в толстый шуршащий ковер. Тут и там в разных углах зала ветки скрипели и ломались, не выдерживая груза добычи. Все, кто мог, давно покинули зал, а для большинства из тех, кого дерево успело захватить в свои объятия, освобождение пришло слишком поздно.

Конан и Ирилия обошли помещение, помогая выбраться немногим оставшимся в живых. Так, нескольких офицеров спасли их доспехи и шлемы, а женщин — их большая изворотливость и гибкость, давшая им спасительную отсрочку. Когда выжившие, придя в себя, выбежали из зала, Конан и Ирилия осмотрели тех, кто погиб. Мертвых было немало: несколько евнухов, включая Семпрониуса и Эврантхуса, фанатичный Верховный Жрец Таммураз, юный надменный аристократ Филандер и еще многие хорошо знакомые Ирилии придворные. Аболхассана обнаружили с перетянутым ветками горлом. Генерал лежал на полу у самого трона. Из перекошенного рта вывалился язык, почти такой же черный, как его форма.

К тому времени, когда Конан и Ирилия вернулись к королю, тот стараниями Юмы почти пришел в себя и даже смог говорить:

— Какой ужас! Такая церемония, такое торжество — и все насмарку! — Закатив глаза, Йилдиз бессильно опустил голову. — А где моя возлюбленная? Она жива? — Наклонившись к груди девушки, лежащей рядом, Йилдиз улыбнулся: — Благословен будь Тарим! Она жива, моя куколка! Но боюсь, что многие погибли.

— Большая часть высших придворных, Ваше Величество.

Ирилия низко наклонилась над сидящим королем, и Конан даже опустился на пол рядом, чтобы видеть, что она собирается делать. Глаза Конана беспокойно следили за кинжалом, все еще сжатым в руке его подруги. Но, к своему удивлению, киммериец увидел в ее глазах слезы.

— Самое страшное позади, — продолжала Ирилия. — Мы пережили этот кошмар, Ваше Величество. И теперь вы можете мирно управлять страной, положив конец ненужной войне и сосредоточившись на улучшении дел здесь, дома…

— Да, Повелитель, — добавил хриплым голосом Конан. — Среди тех, кто сегодня погиб, были люди, организовавшие заговор против вас. Теперь вы можете обновить двор по своему выбору. А что касается войны в Вендии, ее можно выиграть, но вести ее нужно по-другому. Нужна другая тактика, другое оружие, а главное, существующая сейчас система командования разъедена злоупотреблениями, воровством, продажностью начальников и высокомерием офицеров, не считающих солдат за людей…

Как Конан и предполагал, рука Ирилии крепче сжала кинжал и стала заносить его для удара; ему пришлось остановить движение, перехватив руку женщины. К удивлению киммерийца, заглянувшего в глаза Ирилии, ее гнев и желание убить оказались направленными не на Йилдиза, а на него самого. Их молчаливый поединок взглядов был прерван стонущим голосом Йилдиза, отбрасывающего от себя прочь снятые с него ветки и листья:

— Венджипур! Не говорите мне о Вендии! Это дерево-убийца — разве не еще один удар, нанесенный по мне — уже в третий раз — в самом сердце моей великой страны, в стенах родного дворца? Разве не хватит предупреждений судьбы? Будь проклят тот безумец, который втянул меня в эту войну! Видит Тарим, я больше не хочу! Я отказываюсь от этой страны! Дарую ей свободу!

Слышавшие эти клятвы короля Конан и Ирилия убрали ладони с рукояти кинжала и переглянулись между собой. Потом посмотрели на Юму. В зале воцарилась гробовая тишина. Вскоре ее нарушили крики, доносившиеся из-за стен, из другого мира. Этот мир преодолел страх и возвращался к жизни.

ГЛАВА 20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

— От залива тянет гарью. — Сидя рядом с Конаном на покачивающейся спине слона, Юма лишь выразил вслух то, что давно было ясно обоим. — Сейчас не сезон для сжигания рисовой соломы, а значит, там идет бой, ну а горит либо деревня, либо форт. Смотри, даже наш слон чует, что что-то не так.

Юма кивнул в сторону изогнувшегося, как кобра, поднятого кверху хобота, усиленно втягивающего воздух. Особое обоняние этого слона, его способность находить дорогу по запаху давала ему привилегию идти первым в колонне и не вдыхать пыль, поднятую его четырьмя сородичами, их запах, а также запах пяти сотен тяжеловооруженных пехотинцев, марширующих позади.

Замечание Юмы Конан оставил без ответа, сам втягивая носом воздух и пытаясь по запахам выяснить обстановку впереди. При этом в голове киммерийца постоянно крутились одни и те же мысли. Конечно, такой вариант возвращения в Вендию не привиделся бы ему и в кошмарном сне. Только что награжденного героя, к тому же подтвердившего высокое звание в день награждения, направляют в воюющую страну, чтобы он с горсткой солдат осуществлял вывод войск — не только легионов из городов, но и полков из дальних фортов. Конан, конечно, сгорал от желания поскорее увидеть Сарию, но к чувству этому примешивались тяжкие сомнения.

— Да, — заметил Юма, не обращаясь ни к кому конкретно. — Даже я недооценивал опасность положения героя! Кто бы мог подумать! Вот так заданьице для свежеиспеченных награжденных. Как ты думаешь, будет ли этот проклятый Моджурна так великодушен, что даст нам всем уйти с миром? — Воодушевленный отсутствием комментариев или возражений со стороны Конана, Юма продолжил свои рассуждения: — Но, разумеется, кто посмел бы отказаться от предложения самого Йилдиза. В его устах — один шут, предложение или приказ… Правда, когда ты вернешься… и если… тебе гарантировано звание капитана, а нам обоим — назначение в Почетную Гвардию… опять же, если мы вернемся. И, я полагаю, это будет не последний шаг в твоей карьере, если, конечно, ты не выкинешь какой-нибудь номер! — Искоса посмотрев на Конана, Юма добавил, изобразив обиду в голосе: — Я могу признать, что даже несколько ревную. С какой стати король всюду продвигает тебя, хотя он прекрасно помнит, что именно я освободил его от пут этого проклятого дерева и привел Его Величество в чувство. К тому же ты младше меня и меньше прослужил… Нет, ты точно его любимчик. Он тебе теплое местечко найдет… Ты только не выступай много. — Юма тяжело вздохнул. — Ладно, наплевать. Вот вернемся в Аграпур, там и мне кой-чего перепадет за дружбу с тобой. Наш путь будет усыпан розами, м-да, не уколоться бы только о шипы.

Юма, сам улыбаясь своим же шуткам, аккуратно погладил рукой металлическую трубку, закрытую с обоих концов. В этом контейнере находился свиток с указом короля о прекращении войны и выводе войск. Конан тоже бережно положил руку на ценный груз и уже открыл было рот, чтобы что-то ответить другу. Но в этот момент их внимание привлек погонщик, указывающий на зашевелившиеся в волнении уши слона и настороженно изогнутый хобот. Привстав на помосте, Конан посмотрел вперед и понял, почему животное беспокоилось: навстречу их колонне по лесной дороге двигались всадники.

Их было человек двести — усталых, пропыленных туранских кавалеристов. За всадниками далеко растянулась по дороге колонна пехоты. Солдаты были так измучены, что даже не очень обрадовались встрече со своими. Конан узнал их командира и обратился к нему со спины слона:

— Приветствую тебя, Шахдиб. Какие новости?

— Хуже некуда, Конан, извините, капитан Конан, — поправился Шахдиб, с уважением поглядывая на украшенный знаком героя тюрбан киммерийца. — Мятежники снова взялись за оружие. Их столько, сколько мы за всю войну не видели. Они смогли обмануть разведку и просочились к столице. Там никто не ожидал нападения, и город пал в первый же день штурма. Сейчас то же самое творится повсюду. Малочисленные посты перебиты, крупные форты в плотной осаде. Мы единственные, кто смог вырваться.

— Что с Шинандаром? — спросил Конан.

— Шинандар штурмуют с первого дня. Если он еще держится — то только чудом. Но в любом случае, его надолго не хватит. — Офицер опустил голову, избегая встречаться глазами с Конаном. — Мятежники наиболее активно и настойчиво действовали именно в том районе. Мы, уйдя из нашего разрушенного форта, даже не посмели туда сунуться.

— Ну так осмеливайтесь сейчас, — сказал Конан, давая сигнал к продолжению марша своим пехотным сержантам. — Мы направляемся именно в Шинандар.

Две колонны на время перемешались, но вскоре отряд Шахдиба пристроился в хвост пехоте Конана. Кавалеристы недовольно переглядывались, непривычные к маршу позади пехоты, в облаках пыли.

— Разрази меня гром! — пробурчал Юма. — Дела-то и вправду пошли куда хуже, чем с тех пор, как мы отсюда уехали. Ты прав. Придется лезть в пасть тигра, чтобы вытащить из нее тех наших, которые еще не проглочены кровожадным зверем. Надеюсь, мятежники согласятся на наше предложение о мире и отводе войск. Честно говоря, надеяться просто больше не на что.

— Как сказать, — задумчиво сказал Конан. — С другой стороны, у нас отличный отряд; к нему присоединятся лучшие из других гарнизонов — те, кто сумеет выжить в этом аду. Все революции и восстания побеждают в один день, но большинство из них оказывается разгромленным уже на следующее утро.

— Конан, разве ты посмеешь не выполнить указ короля? — Юма кивнул на Надежно привязанный к помосту величественный позолоченный цилиндр с королевским пергаментом.

— Думаешь, Йилдиз откажется, если ему преподнесут Венджипур на блюдечке? — Конан повернулся к другу и внимательно посмотрел ему в глаза. — Эта война неправильно велась с самого начала. Ты и я — мы сможем исправить это. А мятежники… Если с Сарией что-то случилось, вряд ли я буду в настроении предлагать им мир!

По дороге на Шинандар отряд Конана неожиданно не встретил вооруженного сопротивления. Кое-где она была загружена беженцами — местными жителями, которые организованно и целеустремленно двигались куда-то к заливу. Может быть, это и были отряды мятежников, но они не сделали ни единого угрожающего жеста в сторону туранцев. К тому же они были слишком многочисленны, чтобы остановить их. Поэтому Конану ничего не оставалось делать, как проводить свою колонну мимо расступавшихся вендийцев. Киммериец понимал, что его гадания будут бесполезны; и в добрые времена грань между мирным селянином и мятежником была более чем условной.

Даже когда впереди замелькали верхушки частокола Шинандара и сторожевые вышки, мятежники не перекрыли дорогу. Конан провел колонну мимо того, что осталось от его домика, — груды обгоревших бамбуковых стволов на опушке джунглей. Остальная часть деревни тоже была сожжена, а часть бревен нагромождена нападающими в виде бастиона напротив ворот форта.

Конан приказал своим солдатам развернуться в боевой порядок, а сам направил своего слона к воротам. Их створки были открыты, и в глубине форта виднелись вендийцы вперемежку с безоружными туранцами.

Конан узнал некоторых старых знакомых: одноухого Орвада, нескольких ветеранов из отделения, которым командовал киммериец до отъезда в Аграпур. Но вдоль гребня частокола на вышках сплошь были видны рожи вендийцев, причем вовсе не вызывающие доверия. Подведя слона вплотную к воротам, Конан соскользнул по боку гигантского животного на землю и обратился к вышедшему ему навстречу капитану Мураду:

— Капитан, что здесь произошло? Я так понимаю, форт пал?

Глаза капитана Мурада лишь на миг подозрительно взглянули на Конана и уставились в землю.

— Спроси свою подружку, — буркнул Мурад, пожимая плечами.

— С какой стати? Она что, в форте?

Конан недоуменно взглянул на подошедшего Юму, который тоже ничего не понимал и не мог ничем успокоить киммерийца. Оба в изумлении уставились на открывающуюся вторую створку ворот. За ней, в глубине двора, оказался выстроен деревянный алтарь, украшенный цветами и пальмовыми венками. Около него стояла большая группа вендийцев: вожди, жрецы, воины-хвонги, молодые девушки. В центре группы привлекала внимание ярко одетая высокая молодая женщина.

Она была выше всех остальных. Стройное тело обхватывал белоснежный хитон, перетянутый в талии блестящей змеиной кожей. Гирлянды цветов спускались с шеи на плечи женщины. Несколько цветков таинственным узором украшали ее прическу. В одной руке она держала длинный посох, вершину которого украшал знакомый Конану талисман — череп кабана, на чьи клыки тоже был наброшен цветочный венок. Рубиновые огоньки сверкали в глазницах, а по лбу и скулам тут и там сверкали огнями драгоценные камни и серебряные блестки. Вздрогнув от того, насколько этот талисман был похож на череп кабана, защищавший их с Сарией дом, и на зловещий знак Моджурны, Конан наконец перевел глаза на лицо той, которая держала в руке чудовищный посох.

— Сария, девочка! Это ты? Ты пленница? Но, похоже, с тобой обращались хорошо. — Конан шагнул вперед, разводя руки, чтобы обнять ее. — Как я счастлив видеть тебя живой и невредимой.

— Стой! Не прикасайся ко мне! — Царственным жестом женщина остановила киммерийца.

Хотя ее лицо не выражало ни капли беспокойства за свою безопасность, две стоявшие рядом юные девушки встали перед нею, чтобы защитить свою госпожу.

— Знай же, Конан из Киммерии: я больше не принадлежу тебе! Ибо я — Верховная Жрица Венджипура! Время, когда мы были вместе, прошло.

— Сария, что ты несешь?.. — Конан обвел взглядом стоявших неподвижно с ничего не выражающими лицами вендийцев. Его рука сама легла на рукоять меча.

— Сария, если тебя заставляют говорить это, только дай знак, и я освобожу тебя… или это какое-нибудь новое колдовство Моджурны?

— Моджурна… мертва, капитан. — Слова Сарии ледяным душем обрушивались на Конана. — Погибла ее магия, умерла и она сама. Насколько я знаю, ты уже давно понял, что Моджурна — женщина.

Сария повернулась и показала рукой на алтарь. Только сейчас Конан понял, что это был погребальный костер. На его вершине, в море цветов и лиан, едва виднелась человеческая фигура со старушечьим лицом.

— А теперь… — продолжила Сария, — пришло время мне занять ее место… К этому меня готовили… и к этому я должна была прийти…

— Сария, когда мы впервые встретились, Моджурна собиралась… собиралась убить тебя! — Настал черед Конана гневно перебить женщину. — Хотя, быть может, она собиралась живьем скормить тебя какому-нибудь бессмертному демону-людоеду! Старая ведьма…

— Да, это правда. Ты прервал совершаемый ею наш древний ритуал. — Голос Сарии был по-прежнему тверд и холоден. — Ибо Моджурна была Верховной Жрицей, непреклонной, безжалостной, не дрогнувшей рукой отправлявшей своих последователей в бой. Быть может, она считала, что эта жертва поможет нам победить в войне, или думала, что я слишком слаба, чтобы руководить восстанием и победить противников. Но я все же надеюсь, что смогу стать жрицей в свободной и мирно живущей стране.

Глаза Сарии осматривали Конана и всех остальных с каким-то неземным, нечеловеческим спокойствием.

— Она решила забрать мою молодость и, если будет на то воля богини Сигтоны, продлить свою жизнь. Если она и была фанатичкой, сошедшейс ума от тяжести ноши, свалившейся на ее плечи, — то все равно я должна простить ее. Ибо она — моя мать!

На этот ужас Конану нечего было ответить. Словно получив удар молотом по голове, он стоял, пошатываясь, рассеянно глядя в пространство. Юма обнял его за плечо, чтобы не дать другу упасть. Сария же спокойно и неспешно продолжала:

— Как бы ни были жестоки ее действия, они почти привели нас к победе… Хотя кто знает, что будет завтра? Моя роль оказалась куда менее важной; хотя я ревностно выполняла все, что зависело от меня, возглавляя тех, кто верит в нашу богиню, и стремясь распространить нашу веру. Никто, кроме меня, не сможет защитить вендийцев от ересей и чужеземной веры. Но сама я не столь сильна. Поэтому в тяжелое, опасное время я выбрала себе защитника, непобедимого в бою. Такой нашелся только в стане врагов. Я учила его, исцеляла его раны, делала его еще сильнее и превращала его в мудрого предводителя. — В первый раз за все время в голосе Сарии, обращавшейся к Конану, появился какой-то намек на чувство. — Мы научились строить дом, создавать очаг и греть его, научились жить вместе. Мы прошли дорогой познания любви, как это должна сделать любая жрица. Но это все в прошлом.

Наступила долгая пауза, зловещее молчание под палящим солнцем. Наконец Конан, словно с трудом найдя в своем горле голос, хрипло сказал:

— Колдовство Моджурны оказалось сильнее, чем ты думала, Сария. Оно доделало начатое Верховной Жрицей дело даже после ее смерти… Йилдиз предлагает мир.

Сунув руку за ремень, он извлек не меч, а футляр с королевским указом. Отступив на шаг от поддерживавшего его Юмы, Конан протянул свиток Сарии.

— Признаюсь, я не удивлена, — ответила Верховная Жрица. — Вендийская магия всегда оказывалась сильнее, чем самодовольная вера туранцев.

Кивком головы она подозвала одного из вождей, который принял свиток из рук Конана.

— Я прикажу снять осаду с фортов и гарнизонов и отпустить ваших людей. Это уменьшит насилие, но не позволит избежать его вовсе, хотя вас это уже почти не коснется. Здесь останемся мы, вендийцы, — те, которые боролись за свободу Вендии, и те, которые прислуживали вам, предав родину. Им придется выбирать — или уходить с вами, или рискнуть остаться. Боюсь, что тут без крови не обойдется… Но для вас сейчас главное — уйти, не нарушив перемирия. Уйти навсегда, чтобы никогда не возвращаться.

— Ничего другого я бы себе и желать не мог, — усмехнулся Конан, глядя в глаза Сарии. — Да и большинство из них, — сказал он, обводя рукой цепь солдат, окруживших форт. — Хотя для них это поражение их родной страны, а для меня — чужой армии, которой я, правда, честно служил. Но вот что касается меня лично, я сомневаюсь, что избавиться от меня — твое единственное желание.

— Не будь столь самонадеянным, Конан-чужестранец. — Сария достойно выдержала его пристальный взгляд. — Я желаю только одного — выполнить свою миссию Верховной Жрицы. Будь уверен, Конан, что после меня останется наследник…

Качнув посохом в сторону туранских солдат, она добавила:

— Тебе и им здесь больше нет места!

— Ну что ж, решено, Сария. Посылай гонцов в твои отряды. Прощай!

Подняв руку, он в последний раз ласково провел ладонью по ее черным волосам и янтарной коже щеки. Развернувшись и подойдя к воротам, он прохрипел приказ своим солдатам — тем, кто был внутри форта, и тем, кто ждал снаружи. С быстротой молнии облетели его слова весь отряд. Тотчас же вместе с гонцами-хвонгами отправились с этими же словами во все осажденные гарнизоны туранские посыльные. Конан, прочистив горло еще раз, громко повторил:

— Мы уходим! Вам, вышедшим из окружения и из осажденных фортов, — присоединяться к нашему отряду. Пропади она пропадом, эта проклятая Вендия! Мы уходим на север. Слышали вы — псы войны? Проиграли королевство, страна, вера. Проиграли генералы, придворные и даже сам король! Но мы, воины, мы уходим непобежденными. Мы сделали свое дело честно. Мы уходим! Мы возвращаемся домой!

Роланд Грин Волшебные камни Курага

ПРОЛОГ

Заходящее солнце позолотило снега Повелителя Ветров, владыки Ильбарских гор. Нижние склоны тонули в тени, в ущельях уже царила тьма.

Бора, сын Рафи, укрывшись за валуном, изучал лежавшие перед ним долины, тремя лучами отходившие от подножья каменного великана. Туман сплетал над ними немыслимые формы; плотные облака его походили на тела чудовищных тварей, вышедших на ночную охоту. Бора не обращал на них ни малейшего внимания — он вырос в горах, и потому все здесь было привычно и знакомо ему. Еще бы! Его предки пасли в этих местах скот еще тогда когда прародители великого царя Йалдиза Туранского были жалкими князьками.

С недавнего времени об этих долинах стали ходить странные слухи. По ночам в одной из них вспыхивали диковинные зеленые огни, природа которых была неведома горцам, ибо из всех смельчаков, отправившихся туда, удалось вернуться лишь одному, — понять же что-либо из его рассказов было невозможно — бедняга тронулся умом и говорил разве что о демонах.

Через какое-то время из деревень стали исчезать люди. Вначале это били дети — девочка, отправившаяся за водой к источнику, мальчик, несший обед работавшему в поле отцу, младенец, на минуту оставленный в колыбельке. Разыскать разбойников горцам так и не удалось, однако замечены были следа странного существа с длинными, как пальцы, когтями. Затем стали исчезать и взрослые — как женщины, так и мужчины. Деревни опустели: люди боялись выходить из своих домов в одиночку и старались держаться вместе даже днем. Поговаривали, что среди пропавших были и-воины царя Йалдиза, посты которых стояли на перевалах.

Мугра-Хан, полководец армии Йалдиза, не верил этим историям. Происходящее слишком уж походило на смуту, которая в любой момент могла распространиться и на другие уделы.

Он был не настолько глуп, чтобы арестовывать людей наудачу, — поступи он так, и все семнадцать его наместников тут же почувствовали бы себя бунтовщиками, ибо были они ничуть не глупее его самого. Мугра-Хан повел себя иначе: он ввел строжайшую дисциплину, арестовал недовольных и стал ждать, когда же враг выдаст себя.

Надеждам его не суждено было сбыться. Люди продолжали пропадать, как и прежде, но считать их исчезновение проявлением бунтарского духа он уже не мог, — изуродованные трупы воинов, найденные на заставе, свидетельствовали о том, что у царя Йалдиза действительно появился неведомый грозный враг. Наличие внешнего врага никоим образом не означало того, что внутреннего врага не существует. Мугра-Хан послал в Аграпур нарочных, которые должны были вернуться с подмогой, сам же решил остаться в горах.

Бора не знал дальнейшей судьбы посыльных полководца, но она его особенно и не интересовала. Куда больше заботила его судьба собственного отца. Рафи, его отец, обвинил солдат в том, что они увели его овец. На следующий день он был арестован как опасный смутьян.

Бора знал, как поступает царь с бунтовщиками, но он знал и о том, что Йалдиз Туранский умеет быть и благодарным. Именно по этой причине Бора пришел сюда — если ему дастся раскрыть тайну демонов, царь может освободить его отца.

Хорошо, если Рафи вернется домой еще до свадьбы Аримы. Конечно, Арима не так хорошо как ее младшая сестра Карайя, но в том, что она принесет плотнику из Сухого Лога прекрасных сыновей, можно было не сомневаться.

Бора лег поудобнее. За этим валуном он мог провести и всю ночь.

Мастер Эремиус властным жестом подозвал к себе слугу, сжимавшего в руках резные серебряные сосуды, — в которые была налита кровь. Слуга подбежал к нему и застыл в низком поклоне. Руки у него были грязными.

Эремиус положил сосуды в шелковый кошель, висевший на его алом кожаном поясе, ударил посохом оземь и выбросил ладонью вперед свою левую руку. Из скалы забили водные струи, сбившие неряшливого слугу с ног и отмывшие его добела.

— Это будет для тебя уроком, — процедил Эремиус сквозь зубы.

— Такого больше со мной не повторится, мой Мастер! — ответил насмерть перепуганный слуга и тут же юркнул за скалу.

Быстрым шагом Эремиус стал спускаться в долину. Длинные пальцы его ног находили опору на самых крутых местах. Внизу его ожидали двое слуг с факелами. Факелы были сделаны из обычного тростника, однако пламя их имело странный красноватый цвет.

— Все в порядке, Мастер.

— Вот и прекрасно.

В сопровождении слуг Эремиус стал взбираться на противоположный склон, туда, где находился Алтарь Трансформации. Судя по всему, дела там шли гладко, хотя из объяснений слуг можно было понять лишь то, что Алтарь не был утащен грифами, и то, что ни одной их сегодняшних Трансформ не удалось убежать.

Будь Илльяна и поныне его союзницей, он сумел бы забрать у нее и второй Камень Курага. Прежде чем она смогла бы напасть на него, он, завладевший всем Сокровищем, стал бы непобедимым.

Эремиус почувствовал, что им овладевает гнев, и тут же подавил этот импульс. Магия, используемая им в Трансформации, требовала предельной концентрации. Однажды во время Трансформации ему довелось чихнуть, вследствие чего одному из существ удалось покинуть Алтарь. Для поимки и умерщвления этой частично трансформированной твари ему пришлось прибегнуть к помощи прочих Трансформ.

Алтарь казался частью склона и являлся таковым на деле. Эремиус воплотил его в ничем не примечательной каменной плите, доходившей человеку до пояса и имевшей двенадцать шагов в поперечнике. На боковых стенах плиты были вырезаны руны древнего охранительного заклинания. Они — так же как и руны, вырезанные на золотом кольце, украшавшем левое предплечье Эремиуса были древним Ванирским переводом Атлантийской сакральной формулы, ведомой лишь единицам. Камни Курага и все, с ними связанное, казались пустой выдумкой не только людям обычным, но и велемудрым магам, и это не могло не нравиться Эремиусу, — во что не верят, того не ищут.

Он приблизился к Алтарю и стал наблюдать за процессом Трансформации. Пред ним лежала молодая деревенская женщина, которую — занимай Эремиуса эта сторона жизни — можно было бы счесть крайне привлекательной. Она была совершенно нагой. К рукам и ногам ее были пристегнуты серебряные цепочки, на голову надет серебряный обруч. Цепочки были натянуты достаточно туго, не позволяя жертве шевельнуть ни ногой, ни рукой. Несмотря на ночную прохладу, женщина обливалась потом. Глаза ее то становились черными, как эбеновое дерево, то вдруг начинали отсвечивать серебром.

Пока все шло нормально — можно было не волноваться. Этой же ночью должно было произойти еще восемь Трансформаций, — армия Эремиуса таким образом должна была пополниться сразу девятью воинами.

В скором времени сила его должна была существенно возрасти, недовольных при дворе туранского властителя было немало, опереться же он собирался именно на них. Своих новых союзников он намеревался послать на поиски второго Камня. Уйти далеко Илльяна не могла, и потому Сокровище рано или поздно должно было оказаться у него. Тогда мир потеряет свою власть над ним, и он, мастер Эремиус, станет полновластным его, мира, владыкой.

Волшебник поднял свою левую руку и стал читать заклинание. Камень Курага тут же вспыхнул изумрудным светом, озарившим собой всю долину.

Бора замер. Туман над западной долиной засиял зеленым светом. Туда он мог добраться и за час, но спешить сейчас не следовало. Волею Митры Бора превратился из пастушка в охотника-волка, выслеживающего добычу, — волку же надлежит быть осмотрительным.

Бора сел и снял с себя пращу. Кожаные ремни ее были целы, на них не было ни трещинки. Удовлетворенно хмыкнув, Бора подвязал ее к поясу и стал осматривать прихваченные с собою пять голышей. Сколов на них не было. Мальчик вернул их в суму, сшитую из козлиной шкуры, легко поднялся на ноги и направился к долине. Кроме камней в суме его лежали кусок сыра да краюха хлеба.

Больше всего Камень Курага походил на огромный, размером в детский кулачок, изумруд. Люди, видевшие его, таковым его и считали. Однако изумрудом сей камень не был. Никто из людей не знал, чем он является на деле — порожденьем оккультных сил или естественным образованием. Тайна его покоилась на дне морском — среди поросших кораллами развалин древней Атлантиды. Мастера Эремиуса она не интересовала — с него достаточно было и того, что ему ведомы секреты оного Камня.

Он пропел первую часть заклинания и тут же ощутил тепло, исходившее от сосудов с кровью. Теперь когда защитные чары были сняты, он мог обратить эту кровь в орудие Трансформации.

Он поставил первый сосуд рядом с распятой на камне женщиной, рот которой был заткнут кляпом. Глаза ее округлились от ужаса, когда она увидела, что кровь, налитая в сосуд начинает светиться. Она еле слышно застонала.

Эремиус произнес нараспев три слога, и крышка сосуда, взлетев вверх, исчезла во тьме. Он пять раз ударил своим посохом по алтарному камню и повторил эти слоги еще дважды.

Сосуд взлетел в воздух и повис над женщиной. Эремиус поднял свой посох. Свет, излучаемый камнем, сошелся в тончайший луч, блеском своим походивший на солнце. Легким движением кисти Эремиус направил его на сосуд. Тот дрогнул и, перевернувшись, залил тело молодицы кровью. Эремиус провел посохом над ее телом так, что изумрудный луч прошелся по нему от головы до пят. Отступив назад маг стал наблюдать за Трансформацией.

Кожа молодицы стала темнеть на глазах, еще через — минуту она обратилась в чешую, покрывавшую тело иссиня-черной кольчугой. Изменилось и-само тело: теперь на камне лежала не женщина, но грозный исполин, на лапах которого поблескивали длинные острые когти. Глаза у исполина были кошачьими, уши — заостренными, зубы — тонкими и острыми, словно иглы.

Эремиус снова взмахнул посохом, и тут же цепи, сковывавшие исполина, распались. Чудовище неуверенно стало на четвереньки и, понурив голову, приблизилось к магу. Эремиус возложил руку ему на голову и легким движением смахнул с нее и длинные косы, и серебряный обод.

Трансформацию можно было считать законченной.

Из-за Алтаря вышли три Трансформы, некогда бывшие мужчинами. Они помогли своему новому товарищу встать на ноги, на что тот ответил им грозным рыком; Одна из Трансформ ударила новобранца по щеке и тоже оскалила зубы. Эремиус хотел уже было вмешаться, но тут новая Трансформа пришла в себя. В чудищах, стоявших рядом с нею, она узнала таких же, как она сама, слуг Мастера Эремиуса. Отныне единственным ее повелителем и господином был только он — Эремиус Владыка Камня.

Для того чтобы заметить стражей, охранявших вход в долину, не нужно было обладать лишком острым зрением. Присутствию их Бора нисколько не удивился, — демон, живший там, вряд ли обрадовался бы гостям.

Бора взобрался на южный склон долины и, стараясь держаться чуть пониже гребня, направился к тому месту, от которого, как казалось, изливался свет. Источник его, судя по всему, находился на открытом месте, а не в одной из пещер, как думал до недавнего времени Бора.

Мальчик стоял над круто уходящей вниз скалой, на которую не осмелились бы ступить и горные козлы. Однако Бору это не пугало — в уменье лазать по скалам с ним не мог сравниться никто. Конечно, по таким крутым склонам он еще не ходил, но прежде в этом не было и надобности. Теперь же от его мужества и ловкости зависели и жизнь отца, и его собственная судьба. Мугра-Хан был известен своей суровостью и нетерпимостью к малейшим проявлениям непослушания — семейство Рафи ожидало либо изгнание из страны, либо — смерть.

Бора хорошенько рассмотрел скалу и, стараясь не спешить, полез вниз. К тому времени, когда половина пути была пройдена, с ним стало происходить что-то странное: члены его стали дрожать, ладони внезапно вспотели. Устать так быстро он не мог, вызвать эту слабость могли только колдовские чары.

Он тут же отогнал от себя эту мысль, понимая, что страх лишит его и остатка сил. Нащупав ногою опору, Бора остановился и перевел дух.

Изумрудный свет то вспыхивал, то погасал. Мальчик ясно видел луч, выхватывавший из мрака неясные фигуры, стоявшие вокруг огромного камня. На людей они не походили.

Бора спустился еще ниже и оказался на достаточно широкой каменной полке. Справа от него скала отвесно уходила вниз, слева же крутой спуск сменялся полого спускавшимся склоном. Откуда-то несло падалью. Мальчик поморщился и стал всматриваться во тьму. У основания скалы расхаживал дюжий страж, вооруженный коротким луком и тонкой изогнутой саблей.

Бора осторожно снял пращу с пояса. Стражника следовало убить. Если ему и удастся каким-то чудом проскочить мимо этого грозного воина, он, этот воин, станет на пути, когда Бора пойдет обратно.

До стража было добрых сто пятьдесят шагов, однако и в метании из пращи Бора не имел равных. Воин рухнул наземь так и не узнав, откуда же к нему пришла смерть. Сабля его со звоном упала на камни.

Бора застыл, ожидая, что товарищи убитого поднимут тревогу. Но те, похоже, ничего не заметили. Мальчик пополз дальше вниз.

Вонь становилась все сильнее. К зловонию, источаемому падалью, примешивалось что-то настолько тошнотворное, что дышать становилось решительно невозможно. Мальчик вновь вспомнил о колдовских чарах.

Возможно, именно эта мысль в спасла ему жизнь — чувства его напряглись, и он увидел выходящих из пещеры демонов. Не заметить их было нельзя: они светились тем же изумрудным светом, который и привел его в эту долину. Демоны были куда крупнее людей — выше и шире в плечах, — тела же их были покрыты крупной чешуей.

Они беззвучно шли прямо на него, однако он слышал обращенные к нему слова, что звучали где-то внутри.

ПОСТОЙ, МАЛЬЧИК! ТЫ МОЖЕШЬ СТАТЬ СЛУГОЙ СЛУЖИТЕЛЕЙ МАСТЕРА! ПОСТОЙ, НЕ УХОДИ!

Бора прекрасно понимал, что задержись он хотя бы на мгновенье, и место его собственной воли займет чужая — воля служителей Мастера. Праща закружилась вновь, и через мгновение демон, шедший впереди, зашатался и повалился наземь, увлекши за собою и одного из своих собратьев.

Третий демон легко перепрыгнул через их тела и посмотрел прямо на мальчика. Бора вновь услышал властный бесплотный голос.

ПОДЧИНИСЬ МНЕ, И ТЫ УДОСТОИШЬСЯ МИЛОСТИ САМОГО МАСТЕРА!

Боре ничуть не хотелось быть съеденным заживо. С проворством ящерицы он стал взбираться наверх.

Демон зашипел по-змеиному и испустил столь гневливый импульс, что мальчик едва не сорвался со скалы. Чудовище тоже стало карабкаться наверх, но ловкости для этого ему явно недоставало — уже через минуту оно со страшным грохотом упало вниз.

Бора остановился только на самом гребне горы. С выражением "бежать так, словно за тобой гонится тысяча чертей" он встречался и раньше, но лишь теперь он мог понять истинный его смысл.

Если ему удастся вернуться домой, он попытается убедить людей в том, что в долине и в самом деле поселились демоны.

Изумрудный свет померк. Горы вновь были объяты непроницаемой тьмой.

Прикрыв глаза, Эремиус недвижно стоял перед Алтарем. Звона упавшей сабли он не услышал. Из задумчивости его смогли вывести лишь призыванья Трансформ, с которыми они обращались к кому-то неведомому. Не прошло и минуты, как он услышал сдавленный крик одного из своих воинов, за которым последовали страшный грохот и стук каменьев.

Эремиус поежился. На сей раз Трансформация ему явно не удалась. На камне извивалось могучее, исполненное неистовства и безумия тело.

Первыми не выдержали ножные кандалы. Трансформа задергалась еще яростнее и вскоре уже стояла на четвереньках, грозно рыча. Эремиус вздохнул и коснулся посохом ее переносицы.

Трансформа беззвучно завизжала, метнулась в сторону и, упав с Алтаря, растеклась по земле зеленоватой желеобразной массой, вязкость которой уменьшалась с каждым мгновением. Вскоре от нее осталось лишь несколько темно-зеленых пятен, но и те быстро таяли. От камней понесло таким смрадом, что поморщился и видавший виды Эремиус.

Маг отвернулся от Алтаря. О какой-то концентрации уже не могло идти и речи, и потому продолжать Трансформацию он не мог.

К нему подбежал начальник охраны. Упав на колени перед своим господином, он забормотал:

— О Великий Мастер, Кюри погиб! Со скалы сорвался камень, который угодил ему в голову. Погибли и две Трансформы — одна сорвалась со скалы, вторую тоже убило камнем!

"Камнем?!" От удивления Эремиус не мог вымолвить ни слова. Трансформы погибли, преследуя неведомого врага, — в этом можно было не сомневаться. И для чего только здесь выставлена стража?

Своим посохом он ударил капитана по плечу. Тот скривился от боли, но не издал ни звука.

— Пошел вон! — закричал Эремиус.

Оставшись в одиночестве, он воздел к небу руки и разразился проклятьями. Он проклинал магов древней Атлантиды, магические Камни которых были так сильны в паре и так бессильны поодиночке. Он проклинал и сам Камень Курага, вынуждавший его прибегать к помощи таких бестолковых слуг, какими являются люди. Разумными этих людей могло сделать лишь служение ему, в противном же случае они являли собой нечто до такой степени жалкое, что о них не стоило и говорить. Более же всего он проклинал Илльяну. Почему она ослушалась его? Почему она бежала так внезапно? Если бы ему удалось завладеть тем, на что он имел все права…

Эремиус затряс головой. Что было, то было, — и ничего с этим поделать нельзя. Прошлое так же незыблемо, как Ильбарские горы. Думать следует не о нем, но единственно о будущем.

В родной Горячий Ключ Бора вернулся еще до рассвета. Деревня еще спала. Он подошел к родительскому дому и замер. Изнутри доносился плач.

Бора тихонько постучал в дверь. Она тут же приоткрылась, и перед ним появилось заплаканное личико его сестрички Карайи.

— Бора! Ты где это пропадал?

— Я был в горах. Скажи мне сразу, Карайя, что случилось? Неужели они казнили…

— Нет, нет! Отец здесь ни при чем! Демоны похитили Ариму!

— Демоны?

— Ты что — спишь? Я же ясно сказала — демоны похитили Ариму! — Карайя вновь разразилась ревом.

Он ласково потрепал ее по головке и завел в дом. Невесть откуда взявшийся Якуб прикрыл за ними дверь. Во второй комнате тоже плакали.

— Это твоя матушка печалится, — сказал Якуб. — Детей я отвел к соседям.

— Кто позволил тебе здесь хозяйничать? — возмутился Бора. Он никогда не любил Якуба, который был слишком уж воспитан и предупредителен, что, впрочем, не мешало ему исправно пасти овец. Он появился в Горячем Ключе два года тому назад объясняя свой переезд тем, что в Аграпуре у него было слишком уж много врагов. Дело свое он знал хорошо, и потому встретили его здесь радушно, тем более что он свято чтил обычаи предков.

— Ты здесь тоже не хозяин! — вмешалась Карайя. — Так что прикуси свой язык!

Бора беспомощно развел руками. Кузнец Ископ был прав, говоря о том, что в этом мире нет ничего острее женского языка.

— Прости меня, Кара. Я не спал всю ночь, да и устал немало.

— Ты действительно выглядишь усталым, — сказал Якуб, улыбнувшись. Надеюсь, твоя избранница стоила этого.

— Если ты был у этой девки… — начала было Карайя, но Бора тут же перебил ее:

— Эту ночь я провел в горах. Я пытался разгадать тайну долины.

Карайя тут же успокоилась и даже помогла своему брату омыть лицо и тело. Якуб внимательно слушал рассказ мальчика.

— Верится в это с трудом, — наконец сказал он.

Бора чуть не подавился куском хлеба.

— Ты что — считаешь меня лжецом?

— Ни в коем случае. Но я говорю о вещах достаточно серьезных. Твоему рассказу никто не поверит.

Бора готов был расплакаться. Он и сам думал об этом, понимая, что рассказ его настолько необычен, что скорее походит не на правду, а на пустые бредни.

— Не расстраивайся, мальчик. Я отправлюсь в Аграпур и попробую разыскать своих приятелей. Кто-кто, а они-то должны нам поверить.

Бора собрался с мыслями. Он не доверял Якубу и поныне, но рассчитывать на иных союзников ему не приходилось. Помимо прочего, Якуб был вхож во многие дома Аграпура, великого города, о котором другие знали лишь понаслышке. Войско можно было собрать только там: деревенский люд был слишком напуган и предпочитал отсиживаться дома.

— Клянусь хлебом и солью, съеденными мною в этом доме, — возгласил Якуб, — клянусь Эрликом и Митрой, клянусь моей любовью к твоей сестре Карайе…

Бора вздрогнул и недоуменно посмотрел на сестру. Та улыбалась как ни в чем не бывало.

— Прости меня, Бора, — вновь заговорил Якуб. — Я не мог сделать ей предложения до той поры, пока Арима не выйдет замуж. Теперь же думать об этом и вовсе не приходится. Нас ждет долгий и трудный поход. И я клянусь сделать все от меня зависящее для того, чтобы освободить твоего отца и отомстить за твою сестру.

И в ответ он услышал храп. Бора забылся крепким сном.

1

Славный город Аграпур называли и великим, и блистательным, и сказочным, однако ни одно из этих определений не заключало в себе всей истины. Лучшее и справедливейшее из всех имен ему было дано заезжим кхитайцем, назвавшим его "Градом, в котором сошлась вся Поднебесная". Имя это, при всей его тяжеловесности, как нельзя лучше подходило Аграпуру, не знавшему недостатка ни в чем и способному утомить разве что свойственным ему разнообразием.

Солнце уже зашло, но черепичные крыши и камень мостовых все еще пылали жаром… Улицы были почти пусты — на них можно было встретить лишь дозорных да тех, кому срочные дела не позволяли сидеть дома. Последние в большинстве своем были людьми вполне определенной профессии. И днем, и ночью в Аграпуре можно было найти все, что угодно, но для темных дел — а ими-то эти люди и занимались — ночь, как водится, подходила куда как лучше.

Конан-киммериец, офицер армии наемников, ничего противозаконного совершать не собирался. Он спешил в таверну "Красный Сокол", где его ждали отборное вино, отменное жаркое и юные прелестницы. В их обществе тяготы ратной службы забывались, и жизнь становилась такой, какой она, по его глубокому убеждению, и должна была быть.

Конану вспомнился его недавний разговор с капитаном Хаджаром.

— Ты сопровождаешь королевских особ в Кхитай и считаешь себя важной птицей. Но ты ошибаешься, парень. Твое место среди воинов. В том твой удел и состоит.

— Капитан, ты хочешь сказать, что я такой же вор и прощелыга, как и мои подчиненные?

— Ты посмотри на воинов Ицхака. Вот уж сброд так сброд! Клянусь бородой Черного Эрлика, Конан, — нет человека, которому я доверял бы больше, чем тебе! Я не знаю ни одного командира, у которого была бы такая же дисциплина! Твоим людям не страшны ни козаки, ни иранистанцы. Пей, Конан, пей — да только не забудь заплатить за нас обоих.

Конан покорно подчинился своему командиру. Он уважал Хаджара, пусть тот и разговаривал с ним, словно с рекрутом. Именно Хаджар способствовал его продвижению по службе, именно он давал ему поручения, выполнение которых позволило ему снискать известность и славу.

Киммерийцы не склонны к подчинению. Их ведут в бой не походные командиры, но доблесть и отвага. Суровый климат Киммерийских гор отпугивал чужеземцев почище любой армии, и потому дисциплина и порядок, свойственные иным из них, так и не прижились на скудной киммерийской почве. Конан уважал в Хаджаре мужчину, муштра же и казарменные порядки, насаждавшиеся им повсюду, вызывали у него разве что отвращение. Приучать же к дисциплине других — все равно что чистить конюшни.

Таверна "Красный Сокол" находилась на вершине Маданского холма, к которой вела улица Двенадцати Ступеней. Конан с грациозностью пантеры взобрался на холм. Парочка грабителей, укрывшихся за кустами, решила не трогать его — с таким громилой им было явно не совладать.

Ранг Конана позволял ему разъезжать повсюду на паланкине, но он прибегал к этому лишь в особо торжественных случаях, ибо не доверял ни ногам, ни языкам рабов. Он знал, что представляют собой эти люди, тем более что по дороге в Аграпур и сам побывал в шкуре раба.

На дорогу вышел патруль.

— Привет, капитан. Не заметил ли ты чего подозрительного?

— Нет.

Конан был не только офицером туранской армии. Помимо прочего, он занимался и воровским помыслом, и потому дозорных и стражей киммериец недолюбливал.

Патруль скрылся во тьме, внезапно спустившейся на город. В два прыжка Конан преодолел все двенадцать ступеней лестницы, омыл лицо в прохладной воде фонтана и распахнул двери таверны.

— Кого я вижу! Конан, что это с тобой? У тебя такой вид, будто ты поменял золотой на медяк!

— Моти, ты, похоже, перебрал лишнего! Или это у тебя от усталости? Скажи честно, сколько рекрутов ты набрал в свое воинство?

Отставной сержант, некогда командовавший кавалерийским взводом, ухмыльнулся:

— Я полагаю, в скором времени я дослужусь до награды.

Конан перешел на другой край залы, в центре которой танцевала под звуки тамбурина и бубна светлокожая иранистанка. На ней не было ничего, кроме черной набедренной повязки, пояса, набранного из медных монет, и легкой прозрачной вуали, надушенной маслом жасмина.

Моти сунул в руку Конану массивную серебряную чашу ванирской работы. В "Красный Сокол" ее принес бывший ее владелец, изрядно задолжавший хозяину таверны. Оный владелец сложил свою жизнь где-то на Гирканских берегах, так и не узнав о том, что чаша его стала одной из достопримечательностей самой популярной таверны Аграпура.

— За достойных противников! — провозгласил Конан, подняв наполненную вином чашу. Опорожнив ее, он указал рукой на танцовщицу и спросил: — Это что — новенькая?

— Оставь ты ее, Конан. Как ты насчет Пилы?

— Если она свободна…

— Я никогда не бываю свободной, — послышался сверху нежный голосок. Цену ты знаешь, все остальное зависит только от тебя.

— Прекрасная Пила, как всегда, любезна, — буркнул Конан и поднял чашу, приветствуя спускавшуюся по лестнице темноволосую женщину. Она была одета в алые шелковые шальвары, на высокой груди ее мерцало перламутровое ожерелье. Пышные формы выдавали в ней женщину не первой молодости.

— Я и сама удивляюсь — жеманно надула губки Пила. — Эти болваны относятся ко мне так, словно я какая-нибудь портовая шлюха.

— Успокойся, Пила. Ты стоишь большего, — усмехнулся Моти. — Но послушай, что я тебе скажу: если бы ты не назначала таких высоких цен, ты была бы куда богаче. Ты теряешь большую часть клиентов именно по этой причине.

Моти внезапно замолчал. В таверну вошли пятеро мужчин. Четверо из них были одеты в кожаные туники и штаны. На груди и руках их поблескивали стальные доспехи, на широких поясах с бронзовыми бляхами висели тяжелыми мечи и короткие дубинки.

Пятый человек был одет иначе: его шелковые одежды были расшиты золотом, золотою была и рукоять его меча. Конан решил, что перед ним стоит знатный вельможа, решивший немного поразвлечься. Ничего необычного в этом не было, и киммериец тут же успокоился.

Моти и Пила повели себя достаточно неожиданно. Пила мгновенно испарилась, прихватив с собой и прекрасную танцовщицу. Моти же извлек из-под одежд тяжелую дубину и, приставив ее к нот, дрожащею рукой налил вина себе и другу.

Судя по всему, гостей этих здесь уже знали. Конан опорожнил чашу и встал так, чтобы видеть сразу всю комнату.

— Ты что, решил вернуться к ратному делу? — вполголоса спросил он у владельца таверны Моти.

— Жизнь заставит — вернусь. Одно плохо — позабыл я все то, чему меня учили.

— Ты запишись добровольцем к Хаджару. Он и из барана воина воспитает, — улыбнулся Конан.

— Что верно, то верно. Вон он тебя как гоняет.

— Он сказал мне однажды, что за это я буду благодарен ему по гроб жизни. Впрочем, может быть, это и так. — Конан подлил себе вина. Скажи-ка мне, хозяин, неужто в твоем доме плохо со снедью? Или повара твоего черти унесли? Лошадям и тем сена дают…

В то же мгновенье в зале появилась Пила и танцовщица, что несли в руках подносы, полные всевозможных яств. Они были одеты в широкие платья, доходившие им до пят. Женщины не сводили глаз с гостей. Моти проследил за тем, как будет накрыт стол, и облегченно вздохнул.

— Можешь в этом не сомневаться, — сказал он наконец. — Если за тебя взялся сам Хаджар, значит, боги благоволят к тебе. И щедроты их кажутся мне излишними, — ты же чужеземец, Конан, верно?

— Все правильно, Моти, я здесь такой же чужеземец, как и ты. Не зря ведь говорят, что родился ты в Вендии, а матерью твоей была танцовщица. Конан внезапно почувствовал, что в скором времени здесь может произойти что-то неладное. По спине его легким паучком пробежала дрожь.

— Моя мать была величайшей танцовщицей своего времени, — ответил Моти. — Хаджар же — величайший воин. — Он посмотрел на киммерийца. Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Ха. Ты одного возраста с сыном Хаджара; правда, дожил тот только до двадцати… — Может быть, Хаджару ты кажешься сыном? У него нет ни родни, ни друзей. Был только сын, да и того не стало. Говорят, что он…

Дверь распахнулась, и в комнату вошла женщина. Даже явись она в клубах пламени, большего внимания к себе она не привлекла бы. Эта высокая статная женщина явно была северянкой: об этом говорили и широко посаженные серые глаза, и веснушки на загорелом лице. Сложена была незнакомка на удивление ладно — таких форм Конану еще не доводилось видеть, — прелести девиц Мотилала казались ему теперь чем-то донельзя жалким.

Все мужчины смотрели теперь только на незнакомку, но она не обращала на них ни малейшего внимания, так, словно была здесь одна. Конану вдруг подумалось, что она держала бы себя так же уверенно и без одеяний.

Приблизившись к стойке, незнакомка сказала с сильным акцентом:

— Достопочтенный Мотилал, у меня к тебе есть дело. — В зале раздался хохот, но женщина словно и не заметила этого. — Я куплю кувшин вина, хлеб, сыр и копченое мясо. Меня устроит даже конина.

— Вы зря обижаете Моти, чем-чем, а кониною-то он не торгует! вмешался Конан. — Если ваш кошель пуст, я готов…

Женщина холодно улыбнулась:

— Как же я расплачусь с тобой?

— Присядьте за мой столик — только и всего.

Незнакомка походила на сошедшую с небес богиню, для которой он, офицер наемной армии, был чем-то слишком уж вульгарным. Но с киммерийца было достаточно и того, что он сможет лицезреть ее…

— Если твой кошель пуст, голубка, мы беремся наполнить его до рассвета, — пробасил один из телохранителей под дружный хохот своих товарищей. Засмеялся и Конан. Незнакомка посмотрела на него с презрением.

Моти ударил своей дубинкой по стойке бара, и музыкант тут же стал выбивать на своих бубнах чувственный заморский ритм.

— Пила! Заря! — заорал хозяин таверны. — А ну-ка, за работу!

Женщины выбежали на середину залы и сбросили с себя платья. Человек в зеленых, отороченных золотом шелках подхватил своим клинком одеянья Зари, ни на минуту не сводя глаз с северянки.

"Не иначе — хлыщ", — подумал Конан о незнакомце.

Из кухни выбежала девушка с полной корзиной снеди и большим кувшином аквилонского вина. Моти передал — товар северянке, пересчитал предложенные ему деньги и, хлопнув служанку пониже спины, буркнул:

— Фебия, закругляйся с готовкой. Теперь нам нужны танцовщицы.

Конану почудилось, что в голосе Моти зазвучали неведомые ему доселе нотки, — казалось, командир приказывает своим солдатам любой ценой удержать завоеванный рубеж. Паучок тревоги вновь пробежал по его спине. Он положил руку на рукоять своего меча.

Пила сбросила с груди перламутровое ожерелье, вызвав в зале массу восторгов. Северянка направилась к выходу, но тут же со своего места поднялся одетый в шелка вельможа. Конан сделал пару шагов вперед, в этот же миг один из телохранителей выставил в проход свою толстую ногу.

Северянка, пытаясь удержать равновесие, отбросила от себя и кувшин, и корзину. Однако это ей уже не помогло — дна упала на пол, и в тот же миг выхватила из сапога кинжал и, изогнувшись по-змеиному, приготовилась к отражению атаки.

Вельможа протянул ей руку, не снимая второй руки с рукояти висевшего у него на поясе клинка. Незнакомка взялась за нее едва ли не с благодарностью, но тут же резко дернула ее на себя. Вельможа повалился на залитый красным вином пол.

Конан услышал шепот северянки:

— Простите меня, мой повелитель. Я хотела…

Пара телохранителей стала лицом к киммерийцу. И тут терпение его лопнуло — он выхватил из ножен свой меч, повинуясь необоримому инстинкту, скрывавшему себя за тончайшим налетом цивилизованности.

Вельможа несколько мгновений созерцал расплывавшиеся по его роскошным одеяниям темные пятна, затем перевел взгляд на женщину. Голос его внезапно перешел в визг:

— Эта дрянь напала на меня! Она испортила мой лучший костюм! Стража взять ее!

Телохранитель, стоявший за спиной северянки, занес над ее головой дубинку, однако завершить удар ему помешал подставленный клинок Конана. Вместо того чтобы сокрушить череп незнакомки, дубинка легко скользнула по ее плечу, не причинив северянке ни малейшего вреда. Женщина легко откатилась в сторону, освобождая место для Конана. Необходимости в этом пока не было. И телохранители, и их господин замерли от изумления. Конан взглянул на Моти. Бедняга обливался потом, сжимая свою дубину так, что костяшки пальцев его стали белыми, словно снег.

"Ох, не пить мне больше здешнего вина", — подумал Конан. Этот князек запугал Моти настолько, что тот позволяет ему нападать на честных людей. Причина этих страхов киммерийца не интересовала — трусость есть трусость, чем бы она ни вызывалась.

— Эта женщина и не думала нападать на тебя! — прохрипел Конан. — Я видел, как один из твоих людей поставил ей подножку.

Северянка одарила Конана улыбкой и тут же едва не поплатилась за это. Один из воинов пришел в себя и изо всех сил рубанул мечом лежавшее у его ног тело. Незнакомка метнулась в сторону, чудом избегнув неминуемой смерти. Туника ее окрасилась кровью.

Конан схватил тяжелый табурет и метнул его в воина с такой силой, что тот рухнул на пол. Не давая ему опомниться, киммериец опустил свой тяжелый сапог ему на живот.

Таверна вмиг опустела. Один из воинов отступил к стене. Двое других, возглавляемых своим господином, стали наступать на дерзкого киммерийца. Северянка их теперь нисколько не занимала.

Незнакомка вскочила на стол, заставив одного из воинов повернуться к ней лицом.

— Не вздумай убить ее, идиот! — заорал князек.

Воин грязно выругался, вызвав у Конана известную симпатию. Нет ничего труднее, чем пленить раненую разъяренную львицу. Такую команду мог отдать только крайне недалекий человек — уязвленное самолюбие, похоже, лишило вельможу остатков ума.

Женщина выхватила из сапога второй кинжал и спрыгнула вниз. Теперь она стояла так близко к воину, что воспользоваться своим мечом он уже не мог. Кинжал вошел ему в горло.

— Оглянись назад! — закричал Конан.

Воин, отступивший было к стене, решил воспользоваться тем, что незнакомка в пылу сражения забыла и думать о нем. Помочь ей Конан уже не мог — на него наступало сразу двое: князек и его раб. Судя по всему, ратного опыта им было не занимать — они вели себя уверенно и спокойно.

Предупреждение киммерийца было запоздалым. Но, к счастью, воин исполнился решимости выполнить приказ своего господина, сохранив жизнь возмутительнице спокойствия. Одной рукой он схватил ее за горло, другой выкрутил ей правую руку. Извиваясь, словно змея, северянка попыталась нанести удар левой рукой, но кинжал лишь скользнул по кольчуге воина и упал на пол. Воин мертвой хваткой схватил ее за запястье, заставив выпустить и второй кинжал.

Конану тоже приходилось непросто. Помимо прочего, ему мешали и танцовщицы, продолжавшие кружить по зале. Пила и Заря уже разделись донага, на Фебии же оставалась только юбка, готовая в любую минуту упасть на пол.

— Кром! Или расступитесь, или помогите мне! — вскричал киммериец.

Юбка свалилась с бедер кухонной девки, заставив споткнуться и налететь на вельможу, грубо оттолкнувшего ее в сторону. При этом клинок его задел за ее ягодицу; оставив на ней длинный разрез, из которого тут же хлынула кровь.

Девица завизжала и зажала ладонью рану. Истошный визг заставил вельможу вздрогнуть, чем не замедлил воспользоваться Конан: ударом немыслимой силы он отхватил воину, стоявшему против него, руку и тут же бросился на его соратника, так и не выпускавшего северянку из своих объятий. На подмогу киммерийцу неожиданно пришел Моти. Своей тяжелой дубиной он ударил воина по спине, отчего тот ослабил свою хватку. Незнакомка двинула его локтем в живот и отскочила в сторону. Воин, пытаясь уйти от второго удара дубины, попятился назад и, налетев на стул, упал к ногам игравшего на бубнах музыканта. Тот опустил ему на голову тяжелый кушитский бубен, после чего воин затих.

— Ну что, сукин сын, довольно с тебя? — обратился Конан к вельможе. Тот ошарашенно посмотрел на киммерийца, швырнул свой клинок на пол и выскочил за дверь. Северянка тоже не стала задерживаться в таверне подобрав свои кинжалы, она тут же покинула залу. Нагие Пила и Заря принялись хлопотать над раной Фебии.

— Далеко он не уйдет, — сказал Конан. — Его или северянка нагонит, или стража прихватит.

Моти мрачно покачал головой. Теперь он был так же бледен, как и иранистанка. Дубина выпала из его внезапно ослабевших рук.

Конан нахмурился. Его слова почему-то смутили хозяина таверны — он уже был бледен, как снег.

— Я что-то не так сказал? — спросил киммериец. — Или, может быть, этот тип — наследный принц?

— Ты недалек от истины, — еле слышно пробормотал Моти. — Это сын Правителя Хаумы.

Имя это было ведомо и Конану. Хаума был одним из наместников, командовавшим гигантским воинством.

— Правителю следовало бы заняться воспитанием своего сыночка. Первым делом я бы его кастрировал — иначе толку от него все равно не будет.

— Конан, мы не должны были ссориться с ним! Лучше такие дела решать миром.

— До той поры, пока он не стал приставать к этой женщине, его никто не трогал! — взорвался Конан. — То же самое я и самому царю Йалдизу могу сказать! Если бы не Фебия, я этого подонка уже прикончил бы.

Моти тяжело вздохнул.

— Девочка сделала это намеренно. Она хотела, чтобы в драку ввязался и я.

Он гневно засопел и продолжил совсем другим тоном:

— Клянусь Хануманом, — после того, что случилось, ты у меня вмиг на улице окажешься! Ну а ты, Пила? Неужто ты думаешь, что я настолько глуп? Ведь без тебя эта дурочка и шагу не может сделать!

Конан поднял с пола дубину и поднес ее к самому носу хозяина таверны.

— Моти, дружище, — твоя судьба в твоихруках: или я всажу эту дубину тебе в зад или ты выполнишь мою маленькую просьбу.

Моти облизнул губы:

— Просьбу?

— Да, просьбу. Отныне и впредь ты будешь предоставлять в мое распоряжение свою лучшую комнату и достаточное количество вина и снеди. Вино может быть любым, главное, чтобы его было много. И еще: ни с меня, ни с женщин, которых я приглашу к себе, ты не будешь брать ни гроша.

Моти было заскулил, но суровый взгляд киммерийца и смешки женщин заставили его замолчать. Руки его сильно тряслись.

— Ну? — грозно спросил Конан.

— Будь по-твоему, разрушитель дома моего и осквернитель моего имени! Особой радости эта тебе не доставит — люди Хаумы могут прийти сюда в любую минуту!

— Я думаю, Хаума куда умнее, чем ты о нем думаешь, — ухмыльнулся Конан. — Ну а теперь, коль скоро договор наш вступил в силу, отведи меня в комнату для почетных гостей и приготовь вина на…

Конан задумался и стал разглядывать женщин.

— На нее, — наконец указал он на Пилу и тут же, кивнув на Зарю, добавил: — И на нее.

Фебия улыбнулась и, покачивая бедрами, подошла к киммерийцу. Конан удивленно посмотрел на нее и, не долго думая, кивнул головой.

— Спорить не стану. Ты тоже пойдешь со мной.

— Хорошо, что эта подруга отсюда улизнула, — хрипло засмеялась Пила. — А то бы ты и ее с собой прихватил!

2

— Это лук, а не змея! — закричал Конан. — Он тебя не укусит! Если же ты сейчас из него не стрельнешь, тебе и небо с овчинку покажется!

Долговязый юноша побледнел и с тоской посмотрел на лазурные небеса, словно моля богов о помощи. Конан объяснил все еще раз. Юноша сглотнул и вновь попытался натянуть тугой лук.

Выстрелить из круто изогнутого туранского лука должен был каждый. С иными из воинов заниматься стрельбой было бессмысленно, другие же, напротив, знали все то, чему хотел научить их Конан.

О том, где они обучились стрельбе из лука, Конан не спрашивал прошлое наемников здесь никого не интересовало. Обычай этот был по-своему мудр и в известном смысле способствовал пополнению туранской армии новобранцами.

Конан сплюнул и косо посмотрел на солдат.

— Хотел бы я встретиться с теми, кто присоветовал вам пойти в солдаты. Но вы уже здесь, и я вынужден поступить так, как велит мне мой воинский долг. Хотите вы того или нет, но солдатами вы станете! Сержант Гарсим! Десять кругов вокруг лагеря!

— Вы слышали, что сказал капитан? — заорал сержант так, что голос его был слышен и во дворце царя Йалдиза. — Бегом марш!

Кивнув Конану, он закрутил над головой палку и понесся на рекрутов. Многим из новобранцев Гарсим годился в дедушки; но он легко обогнал бы любого из них.

Стоило взводу исчезнуть за воротами, как Конан почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. В то же мгновение он услышал голос Хаджара.

— Сдается мне, что такие же слова я уже где-то слышал.

— Вы правы, капитан. Стрельбе из лука меня учил сержант Никар, у него-то я все и перенял.

— Так твоим учителем был сам старик Никар? Ну, тогда с тобою все понятно! Кстати, что же с ним самим сталось?

— Он отправился в отпуск, но назад уже не вернулся. Примерна в то же самое время исчезла и банда разбойников. Думаю, эти негодяи имели глупость напасть на него.

— Давай посмотрим, кто из нас стреляет точнее. Три круга, в каждом круге по пять стрел — идет?

— Даже не знаю, что вам и сказать, капитан…

— Давай, давай, дамский угодник. Я о твоих подвигах в "Красном Соколе" уже наслышан. Подумать только — он вступился за плясунью!

Конан едва не разинул рот от изумления, но тут же взял себя в руки и, пожав плечами, указал:

— Ну и что из этого? К тому же вначале я заступился не за плясунью, а за некую неизвестную мне даму. Я мог бы и не делать этого — северянка оказалась превосходным воином…

Хаджар от души рассмеялся.

— Как же, как же… Надеюсь, северянка твоя как-то отблагодарила тебя?

— Не знаю. Я во всяком случае этого не заметил, — ухмыльнулся Конан. — Вот кто был действительно благодарен, так это плясуньи! Я до сих пор в себя прийти не могу!

— Конан, что я слышу? Неужели три девицы смогли лишить тебя сил? Если это так, то лучше возвращайся в свои горы: ты слишком стар для наших мест!

— Берите лук, капитан! Сейчас мы посмотрим, кто из нас стар!

— Митра! Кто ее сюда пропустил? — неожиданно воскликнул Хаджар.

Конан резко обернулся. От ворот к ним шла таинственная северянка. Она выступала так же уверенно, как и в тот памятный вечер; глядя на ее походку, невозможно было поверить в то, что всего два дня тому назад она была ранена в бок.

На незнакомке были уже знакомые киммерийцу туника и штаны. На поясе ее висел широкий меч и выжал такой длины, что его можно было назвать будь он пошире — вторым мечом. Лицо ее было скрыто тончайшей шелковой вуалью.

— Похоже, ты с этой девкой уже знаком, — насмешливо сказал Хаджар.

— Это не девка, капитан. Это и есть та самая женщина.

— Ну и ну! Чудеса да и только! Спроси-ка у нее, зачем она сюда пожаловала, а я пока разберусь с этими олухами, что стоят у ворот.

Конан снял тетиву, с лука и вновь посмотрел на незнакомку. Едва она подошла к нему, как плац огласился руганью Хаджара.

— Сейчас он узнает о том, что же я им показала, — спокойно сказала женщина и, раскрыв сжатую в кулак руку, показала киммерийцу золотую монету, отчеканенную во времена царя Ибрама. На лике бородатого Ибрама были выгравированы три заморанских руны.

Подобные монеты были отличительным знаком слуг Мишрака, ведавшего всеми тайными службами Турана. В подлинности монеты Конан нисколько не сомневался, но его сильно смущало то, что монету эту держит в руках именно эта женщина. Ослушаться приказов Мишрака не смел никто: отказ от их выполнения означал верную смерть.

— Стало быть, тебя послал сам Мишрак… Но зачем?

— Чтобы привести тебя, капитан Конан.

— Куда привести?

— К Мишраку — куда же еще?

— И ты мне больше ничего не скажешь?

— Я не вижу в этом смысла.

Возможно, незнакомка и не могла сказать большего — вряд ли Мишрак посвящал слуг в свои тайны.

В этот момент к ним — подошел Хаджар. Его не успокоил вид монеты. Взревев по-медвежьи, он показал рукой на ворота.

— Иди, Конан. Я не такой дурак, чтобы спорить с Мишраком. Гарсим справится с рекрутами и без тебя.

— Как скажете, капитан. Ну а теперь женщина, скажи мне — могу ли я умыться и взять с собою оружие?

— Ты волен делать все, что угодно, капитан Конан. Но не забывай и о том, что Мишрак ждет тебя.

— Ждет? — усмехнулся Конан и вновь пробежал взглядом по телу незнакомки, лишний раз уверившись в том, что нагота шла бы ей как нельзя лучше.

— Да, именно так, — ответила незнакомка, внезапно смутившись.

— Много времени это у меня не займет, — сказал Конан, думая о том, куда бы ему спрятать парочку кинжалов.

— Мы идем в Квартал Шорников, — сказала Конану его спутница, когда они вышли за ворота. Конан был на голову выше северянки, однако едва поспевал за нею. Наверное, она горянка, подумалось ему вдруг.

Вскоре они достигали Бондарной Площади, от которой Конан хотел пойти на юг, но северянка тут же остановила его:

— Капитан, Квартал Шорников находится на севере, а не на юге.

— Вот как? А я и не знал.

— Это дело поправимое.

— Ну что ж, тогда я отдаюсь в твои руки. Веди меня куда хочешь, проворчал киммериец.

Квартал Шорников действительно находился на севере; единственное, чего хотел Конан, это пойти по другим, менее людным улицам, но теперь ему оставалось лишь одно — покорно следовать за своей провожатой. Гневать ее попусту ему не хотелось — ее гнев мог обернуться гневом Мишрака.

— Постой, — сказала северянка, направившись к фонтану, стоявшему в центре площади. Утолив жажду, она поспешила к одной из улочек, отходивших на север.

Они вошли в Квартал Шорников, в котором размещалось по меньшей мере полсотни мастерских по выделке кожи и производству седел. На улицах стоял невообразимый шум: стучали молотки, скрипели блоки, визжали пилы, шорники кричали на своих подмастерьев. Конан следовал за своей спутницей, держась справа от нее и не выпуская из руки рукоять своего меча.

Поворот следовал за поворотом. Конан стал разглядывать диковинный кинжал северянки. Рукоять его заканчивалась массивным посеребренным шаром, клинок же выглядел донельзя странно: он был четырехгранным, с глубокими выборками меж лезвиями. Хотелось бы увидеть его в действии, подумал Конан и тут же понял, что такая возможность ему сейчас представится. Из-за строения, стоявшего слева от них, — выбежало несколько воинов, еще двое выпрыгнули из окна справа. Всего противников было шестеро. Конан выхватил меч из ножен и принял боевую стойку. Один из воинов показался ему знакомым — он мог видеть его в "Красном Соколе". Киммериец отступил на шаг назад и покосился на свою спутницу — испуг, похоже, совершенно парализовал ее.

"Она, конечно, не союзник, — подумал Конан, — но, с другой стороны, она и не противник". В тот же миг он толкнул выпрыгнувшего из окна воина и ударил его сапогом с такой силой, что тот, взлетев в воздух, сбил с ног своего соратника. Не успел последний упасть, как киммериец опустил ему на голову свой тяжелый меч.

Северянка тоже не стояла без дела. Испуг ее был деланным: едва три воина приблизились к ней, она вонзила свой диковинный кинжал в горло одному из них и с проворством кошки отскочила назад. Неприятели, не ожидавшие от нее такой прыти, раскрыли рты от изумления и тут же поплатились за это — одному из воинов Конан отрубил голову, второму северянка пронзила стальным жалом грудь. На улице появилось еще несколько противников, но сладить с Конаном было уже невозможно: не прошло и минуты, как все враги, кроме одного, лежали на мостовой.

— Этот — мой! — закричала северянка, изготовившись к поединку.

— Будь по-твоему! — буркнул Конан и опустил свой меч.

Противник, однако, повел себя достаточно неожиданно: вместо того чтобы напасть на стоявшую перед ним воительницу, он отпрыгнул назад и пустился в бегство.

— О боги! Женщина, что же ты наделала?

— Его еще можно догнать.

— В этом-то лабиринте? Да в своем ли ты уме?

— Если ты боишься… — начала было женщина, но тут же осеклась и заговорила совершенно иным тоном: — Прости меня, Конан. Я могла бы заколоть его, но разить противника в спину я как-то не привыкла.

— Забудь об этом — мы не где-нибудь, а в Туранском царстве! Если ты не веришь мне, поговори с Мишраком.

— Я знаю об этом, он скажет мне то же самое. Но я училась у мастера Барафраса, он же считал, что бой никогда не должен превращаться в бойню. Впрочем, что я говорю? Ты и сам ведешь себя не по-турански. С какой это стати ты решил вступиться за меня в таверне?

— Я боялся, что эти молодчики испортят мне весь вечер. Если бы не это, я бы и пальцем не пошевельнул. И в итоге я оказался прав: я получил от Моти то, на что я, признаться, и не рассчитывал.

— И что же ты получил, если это не секрет?

Конан почел за лучшее умолчать о своих недавних победах и, пожав плечами, ответил:

— Об этом я расскажу тебе как-нибудь в другой раз. Пока же нам стоит поскорее покинуть это место — не ровен час, этот прохиндей вернется с подмогой.

— Я думаю, этого не произойдет.

— Ты можешь думать что угодно, но чем скорее мы окажемся у Мишрака, тем лучше.

Северянка согласно кивнула и, отерев свой клинок об одежды одного из воинов, вернула его в ножны. Конан внезапно нахмурился. В одном из погибших он узнал солдата Ицхака. Этого человека он частенько видел в "Красном Соколе" — там он обычно играл в карты. "Что же заставило его заняться разбоем? — задумался Конан. — Долги или нечто иное, мне неведомое?"

Северянка была уже далеко впереди. Конан прибавил шагу. Вот уже дважды он сражался с этой женщиной бок о бок, а имя ее все еще было ему неизвестно.

3

— Кто там? — услышали они тихий голос. Казалось, он слетал откуда-то сверху, из-за высокой беленой ограды.

— Капитан Конан и та, что была послана за ним, — ответила северянка.

Через минуту за воротами залязгали затворы и заскрипели пластины замков. Ворота раскрылись, и знакомый голос раздался вновь:

— Входите.

Они оказались в коридоре, больше походившем на туннель. Стены дома Мишрака были выложены камнем. В дальнем конце коридора виднелась массивная деревянная дверь, сделанная из вендийского тика и украшенная резными изображениями драконов и тигров.

За вторыми воротами находилось караульное помещение. Оба стоявших здесь стража были неграми: один, судя по всему, был выходцем из Ванахейма, второй — уроженцем Шема. Шемит был едва ли не крупнее самого Конана, оружия же, висевшего у него на поясе, хватило бы и на то, чтобы справиться с целым полком.

Гости и стражи обменялись взглядами. Конан решил, что они имеют дело с немыми. В то же мгновенье один из негров кивком головы указал на дверь, обшитую полированным серебром. Дверь беззвучно отворилась.

Конан нахмурился. Он был киммерийцем, а значит, как и все киммерийцы, относился к волшебству с неприязнью. С магами ему доводилось встречаться уже не раз, и он знал, что волшебство разъедает человеческую душу куда быстрее, чем сребролюбие и жажда плотских утех. Все волшебники рано или поздно кончали одним — они стремились к неограниченной власти над миром, тех же, кто не желал покориться им, они просто-напросто уничтожали. Конан, как и все киммерийцы, не был склонен к подчинению, что делало его непримиримым врагом магов.

И тут ему в голову пришла достаточно разумная мысль: будь Мишрак волшебником, ему бы не потребовались ни слуги, ни стражи, ни стены неимоверной толщины.

Конан и его спутница шли бесконечными коридорами, переходя с лесенки на лесенку, с этажа на этаж. То тут, то там взглядам их открывались дивные красоты, которые были свезены в эту крепость буквально со всего мира: здесь были и аквилонские гобелены, и вендийские статуэтки из слоновой кости, и кхитайские ковры, и многое-многое другое.

Время от времени на их пути встречались обитые железом двери, утопленные в глубокие ниши. Конан тут же решил, что вести они могут только в царство смерти, и потому каждый раз, когда им приходилось проходить мимо этих дверей, он ускорял Шаг.

Они вышли в широкий коридор, все стены которого были завешаны яркими тонкими шелками. Миновав его, они оказались в большой комнате, заканчивавшейся широкой аркой, из-за которой слышались звуки флейты и плеск воды.

— Кто вы? — обратился к ним грозный страж.

Всего стражей было шестеро: двое были иранистанцами, остальные уроженцами Шема. Кольчуги и шлемы их были покрыты серебром, в руках же они держали самые что ни на есть обычные туранские мечи.

— Капитан Конан, подданный царя Йалдиза Туранского, и дама, которой было приказано доставить его к Мишраку, — ответил Конан, не дожидаясь; пока спутница его соберется с мыслями.

Северянка вздрогнула.

— Я, слава Крому, не немой, — обратившись к ней, сказал Конан. — Я киммериец и солдат и потому, вправе отвечать за себя сам. Кстати, я не привык общаться с человеком, имя которого мне не известно. Не знаю, как у вас, а у нас принято представляться при первой же встрече.

Северянка неожиданно покраснела и, потупив глаза, сказала:

— Я — Раина, и прежде я жила на Каменной Горе посреди Боссонских Топей. Теперь же я служу госпоже Илльяне.

Конан задумался. Ничего нового узнать ему так и не удалось, тем более что имя госпожи Раины ему ничего не говорило. Прежде чем киммериец успел задать новый вопрос, из-за арки послышался низкий хриплый голос, походивший на рев быка:

— Сколько вас можно ждать? У нас есть дела и по: важнее!

Конан взял Раину под руку и направился к покоям Мишрака.

Конан ожидал встретить здесь то же великолепие, что и на пути ко внутренним покоям дома-крепости. Покои же оказались совсем иными — чисто беленые потолки и стены были совершенно голы, единственным украшением комнаты были цветастые кранистанские ковры, брошенные на пол, да гирканское руно, разложенное вокруг находившегося в самом центре комнаты фонтана.

На скамьях, стоявших вкруг бассейна, сидели мужчина и пять женщин. Четыре юные красавицы были едва ли не наги, на них были лишь набедренные повязки, высокие сандалии и украшенные топазами широкие серебряные пекторали, прикрывавшие им грудь. Конан тут же заметил, что и сандалии, и набедренные повязки сокрывают в себе короткие ножи; судя по всему, какое-то оружие было скрыто и под пекторалями.

Пятая женщина скорее походила на гостью, а не на стражницу. Она была старше других, и одета она была не столь легкомысленно: на ней было длинное белое платье. В руке женщина держала кубок с вином.

Бычий рев раздался вновь:

— Ну что, капитан Конан? Не хочешь ли ты вновь заняться воровством? Хорошенько подумай — ведь воровать тебе придется женщин! Ты слышишь Конан? Женщин!

Голос этот принадлежал мужчин сидевшему на скамье. Без посторонней помощи человек этот вряд ли смог бы подняться — ноги его ниже колен были изуродованы шрамами настолько, что казались чем-то чужеродным телу. Само тело было широким, словно бочонок, руки же походили на корни могучего столетнего дуба. Лицо Мишрака было прикрыто черной кожаной маской, из-под которой выбивались пряди седых волос.

Конан усмехнулся.

— Прятать украденное — непросто, если же у товара вдобавок ко всему прочему есть и ноги, то дело становится почти безнадежным. Неужели я похож на идиота, ваша светлость?

— В каком-то смысле — да. Ты глазеешь по сторонам так, словно появился на свет минуту назад.

— Тому есть объяснение, ваша светлость. Я поражен увиденным. Теперь я понимаю, как вы, имея такое количество врагов, столь превосходно справляетесь со своими обязанностями.

— Это уже интересно. И каким же чудом мне это удается?

— Чудеса здесь ни при чем. Вы не даете своим врагам возможности быть смелыми. Отвагу питает надежда — надежда на жизнь или победу. Лиши человека надежд, и он обратится в труса.

— Ты и о себе говоришь, киммериец?

— На то у меня нет причин, Мишрак. Я вам не враг и портить с вами отношения не собираюсь и впредь. Вы же вызвали меня не для того, чтобы убить на месте, — будь это так, здесь не было бы ни ковров, ни женщин.

— Тебе не откажешь в проницательности, варвар. Но не спеши называть меня союзником — ты еще не знаешь, зачем ты понадобился мне.

— Я с удовольствием выслушаю все, что угодно.

— Удовольствие это будет непродолжительным, — усмехнулся Мишрак. Если же ты откажешься от моего предложения, краткой будет и твоя жизнь.

— Смерть всегда приходит слишком рано, — ответил Конан. — Это закон нашего мира. Человеку не дано выбирать. — Он выразительно посмотрел на Раину, отчего та вновь смутилась. — И откуда же придет ко мне смерть?

— Ее жаждет правитель Хаума.

Известие это нисколько не удивило Конана.

— Он, похоже, привык печься о своем сыночке, хотя тот этого совершенно не заслуживает. Когда мы шли сюда, на меня и на Раину напали его люди. Мы уложили всех, кроме одного, — этот подлец позорно бежал.

Раина посмотрела на киммерийца с благодарностью, чувствовалось, что она крайне признательна ему за то, что он не стал говорить о ее промахе.

— Это еще цветочки. Самое страшное ждет тебя впереди. Спору нет воитель ты отменный, но одного этого мало. Кто будет охранять тебя, когда ты, к примеру, заснешь?

Раина едва заметно вздрогнула. Конан удивленно посмотрел на нее и пожал плечами.

— Я могу на время исчезнуть. Вспыльчивость редко уживается с памятливостью, ваша светлость. Бывают, конечно, и исключения из этого правила, но, как видите, до сих пор мне удавалось как-то совладать и с ними.

— Если ты будешь отсутствовать слишком долго, ты нарушишь присягу, данную тобой царю. Разве ты способен на это?

— Чтобы я из-за какого-то Хаумы нарушил свое слово? Я прошу не оскорблять меня так, ваша светлость!

— Да, Конан, я не прав. Ты слишком глуп, чтобы бояться его. Конечно, Хаума прежде был куда сильнее, но и сейчас ты ему не соперник, киммериец, — поверь мне на слово.

Кому-кому, а Конану об этом можно было и не говорить. Он знал о том, что прежней своей силой Хаума был обязан Культу Судьбы, распространению которого оный правитель всячески содействовал. Именно Конану суждено было расправиться с посвященными этого культа, что не могло не привести к его, культа, исчезновению. Произошло это два года назад. Теперь же…

— Ну хорошо. Предположим, что вы правы. И что же вы можете предложить мне взамен?

— Если ты не просто оставишь Аграпур, а отправишься выполнять мое задание, я изыщу способ настроить Хауму на иной лад. На выполнение задания у тебя уйдет примерно месяц. К этому времени правитель о тебе и думать забудет.

— И что же это за задание?

— Минуточку терпения. Я позабочусь не только о тебе, я стану защищать и тех, кто останется в Аграпуре. Ведь ты не хочешь, чтобы со старым Мотилалом случилось что-нибудь неладное? А что ты скажешь, если лицо Пилы станет походить на мои ноги?

Киммериец чертыхнулся про себя. И зачем только он ввязался тогда в драку? Неужели он не понимал того, что рано или поздно Хаума отомстит и ему, и его друзьям? Он-то себя защитит, но что будут делать женщины?

— Мне бы этого не хотелось — буркнул Конан. Заметив, что Раина смотрит на него едва ли не с ненавистью, он горько усмехнулся. До чего же эти женщины ревнивы…

— Если вы обещаете защитить их, я готов выслушать вас, — добавил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Вот о чем я сейчас подумал. Хаума, судя по всему, занимает вас и сам по себе. Неужто ему есть дело до каких-то там девок? Нет, я думаю, у него есть дела и поважнее…

В комнате установилась гробовая тишина. Конан услышал, как где-то рядом взвели арбалет, и рассмеялся:

— Посоветуйте своему стрелку заряжать арбалет загодя.

Женщина в белом платье улыбнулась и, томно вздохнув, изрекла:

— Мишрак, я же тебя предупреждала. Слушая вчерашний рассказ Раины, я рассматривала ауру этого человека. Так просто его не проведешь. Единственный способ направить его в нужную сторону — воззвать к его чести. В противном случае у тебя ничего не выйдет.

Из-под кожаной маски послышалось гневное сопение. Гнев Мишрака явно был направлен не только на киммерийца. Раина, прижав лицо к колонне, еле сдерживала себя от смеха.

— Ничего более похвального в свой адрес мне еще не доводилось слышать, госпожа, — обратился к незнакомке Конан. — Вас зовут Илльяна, не так ли?

— Ты не ошибся, варвар.

Женщина эта, скорее всего, тоже была северянкой, пусть волосы ее и имели золотисто-каштановый цвет. Она была одета в белое шелковое платье, отороченное узкой шафрановой лентой. Широкое это платье совершенно скрывало ее тело, однако можно было с уверенностью сказать, что сложена Илльяна прекрасно. Глядя на ее лицо, можно было понять, что ей уже за тридцать.

Илльяна посмотрела в глаза киммерийцу и, улыбнувшись, обратилась к нему:

— С позволения Мишрака я расскажу тебе о том, в чем же будет состоять твое задание. Но прежде позволь мне поблагодарить тебя за спасение Раины от позора и смерти. Она пришла ко мне прислугой, но уже через пару лет мы стали духовными сестрами.

Конан нахмурился. "Духовная близость" и «аура» были понятиями из чуждого ему лексикона жрецов и магов. Кем же была Илльяна?

— Я хочу, чтобы ты помог мне разыскать один из Каменьев Курага. Эти магические предметы пришли в наш мир из древней Атлантиды. Камень, о котором идет речь, украшает собою браслет ванирской работы…

Она стала рассказывать историю Камней Курага со времени появления их в мире — историю долгую и страшную, ибо Камни эти и сами по себе были страшны настолько, что к помощи их отваживались прибегать редкие маги.

— Но зачем они вам? — изумился Конан.

— Даже взятые каждый в отдельности, Камни эти обладают великою силой. Если же соединить их, мощь того, кто станет их обладателем, будет воистину безграничной.

Конан старался не пропустить ни слова, понимая, что все это говорится ему не случайно.

Илльяна стала рассказывать о том, как магические каменья попали к ее господину Эремиусу, решившему завладеть с их помощью миром. Именно тогда она и бежала от него, прихватив с собою один из Камней. Сказания о демонах, поселившихся в Ильбарских, горах, появились не случайно, сказала она напоследок. — Мастер Эремиус живет теперь именно там.

— Люди боятся Эремиуса, сила же его растет день ото дня. Он ищет себе помощников, и лучших союзников, чем Хаума и ему подобные, Эремиусу не найти. Достаточно ему будет продемонстрировать свое могущество, и они тут же примут его сторону, ибо сила в нашем мире означает власть. Ни один из этих глупцов не понимает того, что стальные оковы — ничто в сравнении с оковами магии…

"…Оковами магии…" — повторил про себя киммериец, погрузившись в тягостные раздумья. Мишрак хочет, чтобы он, капитан Конан, тайно покинул Аграпур и стал телохранителем волшебницы, решившейся на крайне рискованное и, похоже, не очень-то чистое дельце. Конан был не настолько глуп, чтобы поверить в то, что Илльяна была до конца искренней, — об истинных ее намерениях он мог только гадать.

Дело это его особенно не привлекало, но отказаться от него он тоже не мог, — от этого могли пострадать и Пила, и Заря, и юная Фебия…

И зачем только боги создали женщин! Как искусно расставляют они свои силки, как умело они пленяют мужчин, принимающих это бремя едва ли не радостно…

— Клянусь Хануманом! — проворчал Конан. — Если вы прикажете принести вина для меня и для Раины, я соглашусь прогуляться и на Луну!

Две телохранительницы Мишрака, не дожидаясь приказа своего господина, исчезли в соседней комнате. Скрестив ноги, Конан уселся на ковер и извлек свой меч из ножен. Хорошо бы заточить его вновь, подумал он, с тоской разглядывая покрытое многочисленными зазубринами притупившееся лезвие. Все в комнате смотрели теперь только на него. Он хохотнул.

— Кажется, я начинаю что-то понимать! Вы хотите, чтобы я отправился в Ильбарские горы в компании этих милых дам, с тем чтобы разыскать там вконец обезумевшего колдуна и похитить у него некий таинственный кристалл, охраняемый демонами. Хорошенькое дельце! Выходит, мне опять придется сражаться с магами!

Мишрак рассмеялся:

— Конан, как жалу что ты служишь не мне! Тебе еще ничего толком не сказали, а ты уже все понял! Переходи ко мне!

— Скорее я дам себя кастрировать!

— Одно другому не мешает. Если ты станешь евнухом, я пошлю тебя в прекрасную Вендию! Ты только представь, как ты тогда заживешь!

Раина фыркнула и, обняв киммерийца, рассмеялась, — смеялась же она так, что слезы потекли из ее прекрасных глаз.

Стражницы внесли в комнату огромную бутыль с вином и несколько бокалов. Когда вино было разлито по кубкам, Мишрак испытующе посмотрел на киммерийца и тихо спросил:

— Ну и что же ты ответишь мне, Конан?

— План ваш мне не нравится. Я не люблю ни волшебников, ни волшебниц. Но я не настолько глуп, чтобы ответить вам отказом, — тут уж никуда не денешься. Придется мне немного потерпеть.

Раина вновь обняла Конана. Судя по выражению лица ее госпожи, можно было с уверенностью сказать, что Илльяна с радостью поменялась бы с ней местами. Из-под черной маски вновь раздался хриплый смех.

4

— Таких жеребцов вы еще не видели! — быстро заговорил торговец. — Вы только посмотрите на его ноги. А грудь? Вам когда-нибудь доводилось видеть такую грудь? А его благородная…

— Не страдает ли твой конь одышкой? — перебила торговца Раина.

— Он; конечно, не жеребенок, нет, он куда выносливее. Сильное умное животное, которое смогло бы нести на себе вас обоих, хотя на карликов вы не очень-то походите. В лошадях я разбираюсь куда лучше чем в людях, и потому вы можете поверить мне на слово…

Уже не слушая торговца, Раина стала разглядывать жеребца. Животное скосило на нее глаза и, тряхнув головой, тихонько заржало.

— Это действительно не жеребенок, — сказала Раина. — Ему бы только на солнышке греться.

— Да как у вас язык поворачивается! — возмутился торговец. — Он еще и вас переживет.

— Все может быть! Но он не стоит и половины тех денег, которые ты за него запросил.

— Госпожа, вы оскорбите и меня и моего коня. Если я отдам его задешево, он тут же почувствует это. Видит Митра, это так.

— Я и не знал, что обед для грифов стоит теперь так дорого, вмешался в разговор Конан. — Митру же на твоем месте я бы не поминал.

Киммериец никак не мог понять, почему Раина остановила свой выбор именно на этом жеребце, преклонный возраст которого тут же бросался в глаза. Впрочем, в сами торги вмешиваться он не хотел.

Раина и торговец никак не могли сойтись в цене. Конану неожиданно вспомнилась игра, виденная им в Иранистане: всадники длинными деревянными колотушками гоняли по полю голову теленка (поговаривали, что порой игра ведется головой убитого врага).

Торговец поднял руки и закивал головой, при этом он выглядел так, словно с минуты на минуту покончит с собой.

— Когда вы увидите, как я прошу подаяние на Главной Площади, вы вспомните о том, как несправедливо вы обошлись со мной. Вы ничего не смыслите в конях, но почему же страдать от этого должен я? На вашем месте я бы чуточку добавил.

Раина облизнула высохшие губы.

— Клянусь Четырьмя Ключами! Я и на площади не дам тебе ни гроша! Для того чтобы расплатиться с тобой, мне пришлось бы торговать собой!

Торговец ухмыльнулся:

— На уличных девок вы ничуть не походите, госпожа, к тому же и законов их вы не знаете. Лучше обратитесь прямо ко мне — я отведу вас к себе, и тогда…

— А жены своей ты не боишься, приятель? — нахмурился Конан. — Шутки шутками, но на твоем месте я бы лучше помолчал. Оставь свои остроты при себе.

— Это все, что у меня есть, — печально вздохнул торговец. — Одна уздечка стоит больше того, что вы мне предлагаете.

Конан пожал плечами. Торги эти были совершенно бессмысленными: Мишрак дал им столько денег, что они могли покупать каких угодно коней, сколько бы те ни стоили. Подобная щедрость нисколько не удивила киммерийца грозный Мишрак хотел, чтобы он поскорее покинул город. Больше всего Конана расстраивало то, что друзья могут счесть его трусом, бежавшим от гнева властителя Хаумы. Но что он мог поделать?

Под причитания торговца Конан и Раина вывели жеребца со двора. Едва они оказались на улице, северянка, взявшись за гриву коня, запрыгнула ему на спину.

— Что-то я тебя не пойму, — проворчал Конан. — Неужели ты не понимаешь, что в горах эта кляча и недели не протянет?

— Я это знаю, Конан, — спокойно ответила Раина.

— Тогда зачем тебе нужен этот конь?

— Путь до гор неблизкий, горские же лошадки быстро скакать не могут, верно? Этот же конь, пусть он и стар, в скорости не уступит и молодым. Ты только посмотри на него — это же настоящий иранистанский скакун! И еще. Если мы купим лошадок у горцев, враги наши тут же поймут, куда мы собрались. Ты забываешь о том, что неприятель может следить за нами.

— Я это знаю. Взять хотя бы вон того торговца фруктами, — ты только сразу не оглядывайся, — вчера он был одет в платье красильщика и целый день ходил за нами.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?

— Кром! Неужели ты сама этого не заметила?

Раина покраснела.

— Может быть, ты скрываешь от меня не только это?

Конан засмеялся.

— Зачем? Просто я знаю Аграпур и его нравы куда лучше, чем ты. Разве мы не союзники, Раина?

— Я очень благодарна тебе, Конан.

— И в чем же твоя благодарность состоит?

Раина потупила глаза, но тут же улыбнулась:

— Разве тебе мало того, что я сказала? Что до Аграпура, то я знаю его только со слов Мишрака, хотя учитель этот мне не очень-то нравится.

— Будем считать, что отныне твоим учителем становлюсь я.

Опершись на плечо киммерийца, Раина спрыгнула с коня. По-мужски сильная рука ее коснулась его плеча едва ли не с нежностью.

Какое-то время они шли молча. На ходу Конан утолил жажду, достав из дорожной сумы флягу с водой. Отерев губы рукавом, он сплюнул и сказал:

— Сдается мне, Мишрак хочет использовать нас как приманку. Как ты считаешь?

— Так оно и есть — ответила Раина. — Он знает о том, что Илльяна ненавидит Эремиуса. Моя госпожа хочет не просто лишить его Сокровища Курага — она хочет и отомстить ему. Знал бы ты, как она настрадалась!

Конан понял, что ничего более внятного он не услышит, и потому заговорил вновь:

— Неужто твоя госпожа собирается путешествовать пешком, мы ведь не на прогулку собрались?

— В искусстве верховой езды моей госпоже нет равных! Кто скверный наездник, так это я: Боссония — страна гор и болот, и кони там редкость.

Конан кивнул, довольный тем, что он с первого взгляда узнал в Раине горянку.

Голос его спутницы окреп:

— Отец Илльяны владел обширными землями, и коней у него было больше, чем у царя!

Конан приготовился было выслушать долгий рассказ, но Раина внезапно замолчала и отвернулась в сторону.

Киммериец решил перевести разговор на иную тому:

— А ты не боишься того, что, попав в одни руки, Камни станут куда опаснее? Может быту не стоит их трогать?

Раина вспыхнула:

— Илльяне я верю, как себе!

— Ей-то я тоже верю, — сказал Конан не слишком-то уверенно (жизнь приучила его относиться к магам с подозрением). — Я говорю о колдунах и самых обычных воришках. Впрочем, это уже не наше дело, пусть с ними разбирается Мишрак.

— Тссс! Ранис! — прошептал Якуб.

— Тамур! — Страж назвал Якуба тем именем, под которым его знали в Аграпуре.

— Тише, тише! Ты здесь один?

Ранис пожал плечами:

— Нас здесь двое. Поодиночке в это время суток не ходят.

— Ты прав. — Якуб исподлобья посмотрел на спутника Рани. Особой опасности тот для него не представлял.

— Скажи мне, Ранис, что привело тебя сюда? О том, что ты потерпел неудачу, я уже знаю.

Ранис не сумел скрыть своего изумления, однако у него хватило ума не спрашивать горца о том, откуда же он знает о поединке в Квартале Шорников, — ведь Тамур мог услышать об этом не только от людей Хаумы.

— Я этого так не оставлю — это дело чести.

Якуб ничего не стал говорить о чести того, кто, бросив своих истекающих кровью товарищей, спасается бегством. Вместо этого он улыбнулся своей очаровательной улыбкой и тихо прошептал:

— Я всегда знал, что ты человек благородный. Но скажи мне — как же ты хочешь совладать с киммерийцем? Люди говорят, что встреча с ним означает верную смерть!

— Они говорят так неспроста. Я видел его в бою уже дважды. Но, клянусь богами, этот варвар — такой же человек, как и мы с тобой; стало быть, справиться можно и с ним! Ты только подумай — он уже дважды оскорбил и меня, и моего господина!

"Вон оно как выходит, — подумал Якуб, — он не считает зазорным бежать с поля боя, сам же оскорбляется на каждом шагу". Он взмахнул своим посохом и с одного удара перешиб шею соратнику Раниса. Возвратным движением он хотел подсечь самого Раниса, но тот, успев подпрыгнуть, отскочил влево. Якуб подставил посох под удар меча и, не дав сопернику опомниться, опустил окованный железом наконечник ему на череп. Ранис зашатался, отступил к стене и медленно осел наземь.

Присев на корточки, Якуб прикрыл веки поверженным врагам и вложил им в руки оружие, оказав им тем самым последнюю честь. Был у него на это и иной резон: теперь все выглядело так, будто воины убили друг друга в пьяной драке.

Вне всяких сомнений, случай этот привлечет внимание Мишрака. Но к тому времени, когда трупы будут доставлены к нему, они уже начнут разлагаться, и понять что-либо по их виду будет уже невозможно. Сам же он задерживаться в Аграпуре не собирался. В горах его будут встречать как героя.

— Что делать, вы теперь знаете, — сказал Конан. — Вопрос у вас может быть только один: когда и где я буду с вами расплачиваться.

Все четверо мужчин улыбнулись. Старший покачал головой и смущенно сказал:

— Это нас особенно не беспокоит. Ты лучше ответь мне на такой вопрос: должны ли мы убивать тех, что позарятся на твое имущество?

— Господин, которому я сейчас служу, предпочитает живых свидетелей мертвым. Мертвому язык развязать непросто…

— Ну, тогда все понятно, — с облегчением вздохнув, сказал тот же мужчина. — Мертвому язык не развяжешь живого же человека всегда можно превратить в мертвеца. Как ты думаешь, твой господин поручит нам и эту работу?

— Чего не знаю, того не знаю. Я постараюсь рассказать ему обо всем, решать же все равно придется ему. Еще вопросы будут?

— Городская пища не по нам, — заговорил молодой. — Мы ведь не женщины и не дети.

— Придется потерпеть. Если же эти припасы закончатся, я позабочусь о том, чтобы вам привезли что-нибудь поосновательнее. Клянусь тем, что ведомо душе моей, но недоступно устам!

Мужчины поклонились Конану, и он, подхватив крайне заинтригованную спутницу под руку, вышел из стойла. Когда они оказались на площади перед гостиницей, Раина с интересом посмотрела на киммерийца.

— Если не ошибаюсь, это были гирканцы?

— Ну и что из этого?

— А то, что не пройдет и дня, как они растащат все наши вещи.

— Ты ошибаешься, Раина. С этим племенем меня связывают особые узы: некогда мы сражались на одной стороне.

— Говорят, что гирканцы никогда не предают своих друзей. Это правда?

— Да, это так.

Дальнейших расспросов не последовало, и Конан вздохнул с облегчением. Борьба с Культом Судьбы, в которой ему помогало гирканское племя, давно закончилась, но рассказывать о ней прислужнице Мишрака, пусть она и была на удивление мила, ему не хотелось.

Раина пересекла площадь и, гордо выпрямив спину, вошла в гостиницу. Поднимаясь вслед за ней по лестнице, Конан услышал звон монет в ее кошельке.

— Сколько у тебя денег осталось? — спросил он. Услышав ответ Раины, он покачал головой и пробормотал: — Совсем немного. Боюсь, коней в горах нам уже не купить.

— Мишрак говорит, что мы сможем найти их на заставах.

— Ты хочешь сказать, что его люди есть и там! Впрочем, для нас это дела не меняет. Заставы лучше обходить стороной. Если там есть люди Мишрака, то почему там не может быть людей Хаумы?

— Конан, ты меня поражаешь.

— Просто я не хочу умирать до срока, Раина. Кстати говоря, будь Мишрак пощедрее, нам не пришлось бы рисковать жизнью. Можешь сказать об этом и своей госпоже.

Они стояли у дверей в комнату Илльяны. Золота Мишрака хватило не только на то, чтобы купить коней и сбрую, но и на то, чтобы снять отдельные комнаты в одной из лучших гостиниц Аграпура Вне всяких сомнений, враг знал, что они находятся здесь, но для того, чтобы проникнуть в гостиницу, ему пришлось бы преодолеть сопротивление стражей, денно и нощно несших службу у входа, что придало бы делу ненужную огласку. Да и к чему нападать на зверя в его логове, если ты знаешь, что в скором времени он покинет его?

— Доброй ночи, Раина, — сказал Конан, глядя, как спутница его открывает свою дверь. Его вновь бросило в жар. Раина, словно почувствовав это, взяла его за руку и повлекла за собой.

— Ты пожелал мне доброй ночи, Конан. Не так ли?

5

— Во имя Митры, войди! — сказал Иврам.

Жрец распахнул перед Борой дверь и вслед за ним вошел в комнату. В центре ее стояла сложенная из кирпича печь. Бора почувствовал запах свежевыпеченного хлеба и мясной похлебки, напомнивший ему о том, что он не ел с самого утра.

Вокруг печи были разложены черные овечьи шкуры и неброские, мастерски сработанные ковры. Еще несколько ковров висело над резным шкафом, на котором стояла небольшая фигурка Митры.

Из внутренних покоев доносились нежные звуки флейты. Это играла Мариам, «племянница» жреца, совершавшая вечернюю службу. Называя ее «племянницей», обитатели Горячего Ключа не могли удержаться от улыбки. Игре на флейте Мариам, скорее всего, выучилась в тавернах Аграпура.

— Сядь, сын Рафи, — сказал Иврам. Он хлопнул в ладоши, и флейта тут же замолкла. — Мариам, у нас гость.

Женщина, появившаяся из второй комнаты, была вдвое моложе жреца. В руках она несла медный поднос, накрытый льняным полотенцем, на котором лежали медовые булочки и нарезанная тонкими ломтиками копченая баранина. Мариам поставила поднос перед Борой. Кожа ее была смуглой и нежной…

— Может быть, ты хочешь вина?

Ее низкий голос был исполнен меда. Бора почувствовал, что еще минута, и он забудет о том, зачем пришел в этот дом, и, кашлянув, обратился к хозяину:

— Простите меня за дерзость, но прежде я хочу посоветоваться с вами именно за этим я к вам и шел.

— Уши и сердце мое открыты для тебя, — торжественно произнес Иврам. В его устах эта ритуальная фраза казалась чем-то естественным. Селяне прощали ему и обжорство, и «племянницу» именно за то, что он умел слушать их, как никто другой. Советы он давал не часто, но людям становилось легче уже потому, что они могли раскрыть перед ним свою душу.

— Мне ведома тайна горных демонов, — сказал Бора. — Но я боюсь, что люди не поверят моему рассказу. Я уже пробовал говорить с ними. Одни считают меня вралем, другие — безумцем. Нашлись и такие, что стали обвинять меня в намеренном запугивании нашего люда. Они рассуждают так: чем больше они будут знать об этой пагубе, тем скорее она посетит их дом.

— Глупцы! — засмеялся Иврам. — Они не могут простить тебе того, что ты — мальчишка — опередил их, взрослых мужчин.

— Так, значит, вы мне верите?

— Нечто действительно поселилось в наших горах. Нечто грязное и страшное. Любые сведения об этом, сколь бы странными они ни казались пойдут нам на пользу, — ответил жрец, взяв с подноса очередную булочку.

Поднос опустел уже наполовину.

— Мариам, — сказал Бора, — теперь я не откажусь и от вина.

— Вот и прекрасно, — ответила та, широко улыбнувшись. От улыбки этой у мальчика закружилась голова, словно он уже был пьян.

"Наконец-то мне повезло, — подумал Бора, — наконец-то нашелся человек, который мне верит, и не просто человек, но сам жрец".

Запасы вина в доме Иврама никогда не иссякали — его хватало и на то, чтобы утолить жажду хозяина, и на то, чтобы напоить гостей допьяна. К тому времени, когда Бора опорожнил второй кубок, недавние страхи его улетучились совершенно. Мариам смотрела на него с восторгом, широко раскрыв свои прекрасные глаза, отчего мальчику становилось как-то не по себе.

— Если рассказ твой правдив хотя бы наполовину, значит, мы имеем дело с куда более страшным противником, чем я предполагал прежде, мой мальчик. Я хорошо понимаю тех людей, которые не хотели слушать тебя.Кстати, ты говорил об этом только с деревенскими?

— Да, то есть нет. Один из этих людей пришлый. После того как я рассказал ему о демонах, он отправился в Аграпур… — Язык Боры стал заплетаться. Но мешало ему не только это — он не хотел, чтобы об отношениях его сестры Карайи и Якуба знали в деревне.

— Я полагаю, ты говоришь о пастухе Якубе, не так ли? — тихо спросил Иврам. Мальчик молча кивнул головой, не поднимая глаз от пола.

— Ты не доверяешь ему?

Бора отрицательно покачал головой.

— Ты ошибаешься, мой мальчик. Тебе мог поверить только он, и только он может хоть как-то помочь тебе. Твоего отца арестовали люди Мугра-Хана, Якуб же с подобным сбродом не водится. Нельзя сказать, что его аграпурские товарищи — люди благородные, но вот в честности и порядочности отказать им нельзя. Якуб — единственная твоя надежда.

— Не моя, а наша! — едва не закричал Бора. Вино, выпитое им на пустой желудок, ударило ему в голову по-настоящему. Вспомнив о том, что он находится в доме жреца, мальчик зачем-то обернулся на фигурку Митры и прошептал: — Прошу прощения.

— Ты ни в чем не виноват. Боги помогают лишь тому, кто помогает себе сам. Что до Якуба, то он…

— Иврам! Скорее! На юге зажглись дьявольские огни!

Голос Мариам дрожал. Она стояла перед открытой дверью, вглядываясь в ночь. Бора подошел к ней и увидел, что склоны Повелителя Ветров озарены зловещим изумрудным светом, яркостью своей сравнимым со светом луны.

Иврам обнял Мариам и что-то прошептал ей на ухо. Тут же успокоившись, она положила голову ему на плечо и вздохнула. Взгляд жреца был устремлен куда-то вдаль — казалось, он взирал на то, что происходит совсем в иных мирах, лежащих по ту сторону мира земного.

Голос его звучал не менее странно. Когда он заговорил, Бора почувствовал, как по спине его поползли мурашки.

— Это свет роковой, Бора. Мы должны подготовиться ко встрече с ним.

— Но не могу же я поднять народ!

— Не можешь или не хочешь?

— Посмотрите на меня — я же еще мальчишка!

— Ты ошибаешься, Бора. Мужчиной человека делают не прожитые годы. Говори с людьми так же, как сегодня ты говорил со мной, и они пойдут за тобой.

Бору неожиданно посетила достаточно странная мысль. Интересно, дадут ли ему еще вина?

Эремиус простер руки к ночному небу, и звезды затмились изумрудным сияньем. Он смотрел вверх, словно зачарованный. Если такую силу ему даровал один Камень, то что же будет, когда он завладеет всем Сокровищем Курага?

Этой ночью он сделает важный шаг, который будет иметь далеко идущие последствия — этой ночью Трансформы покинут горы и отправятся в разные концы Туранского царства.

На небесах загремел гром, отразившийся эхом от горных склонов. Земля под ногами Мастера Эремиуса задрожала.

Он набрал в легкие побольше воздуха и с явным сожалением усмирил вышедшие было из-под его контроля силы. Когда-нибудь он обратит эти горы в пыль и тем докажет миру свое могущество! Когда-нибудь, но только не сегодня.

— Мастер! Мастер! Послушайте меня! — это говорил капитан охраны.

— Замолчи! — Эремиус поднял руку в предупредительном жесте.

— Мастер! Люди боятся! Если им придется идти за Трансформами…

— Боятся? Боятся? — Эремиус схватил в руки посох и занес его над головой капитана, грозя обратить того в горсть пепла. Тяжело вздохнув, он вновь обуздал вышедшую на свободу силу. Безмозглые людишки пока были нужны ему — без них он не смог бы найти второй Камень Курага. Без него, Мастера Эремиуса, Трансформы не могли сделать и шага. Когда спал он, спали и они. В это время охранять его должны были именно люди.

Если он завладеет и вторым Камнем Курага, он сможет властвовать над людьми, не лишая их разума. Пока же в его подчинении были единственно полудурки и недоумки.

Эремиус вновь вспомнил об Илльяне. Его посох заплясал в воздух рисуя образ нагой волшебницы. Перед ним возникла прежняя юная Илльяна, смотревшая прямо перед собой немигающими глазами.

Посох дрогнул. Фантом закрыл глаза и слегка приоткрыл рот. Руки его обратились в звериные лапы, заканчивавшиеся длинными острыми когтями, что тут же задвигались в поисках жертвы.

Эремиус давал команду за командой, чувствуя странное удовлетворение от того, что собственное его творенье послушно ему во всем.

Капитан облизнул пересохшие губы и попятился назад. Лицо его стала заливать смертельная бледность. Наконец он охнул, закатил глаза и, потеряв сознание, рухнул на землю. Эремиус усмехнулся и, коснувшись посохом головы капитана, вернул его к жизни. Тот стал на колоны, посмотрел окрест совершенно обезумевшим взором и поцеловал землю у ног Эремиуса.

Мастер решил, что слуга надолго усвоит полученный урок, и жестом приказал ему подняться на ноги.

— Отправь своих людей к выходу из долины, — сказал Эремиус. — Вы должны охранять ее до той поры, пока ее не покинет последняя Трансформа. Люди и лошади пойдут сразу вслед за ними.

Люди — не Трансформы. Помимо прочего, они требуют и пищи. До ближайших деревень идти было не близко, и потому без вьючных животных человечьему воинству было не обойтись; Эремиусу пришлось позаботиться и о том, чтобы лошади утратили свой запах, в противном случае их тут же сожрали бы Трансформы.

— Слушаюсь и повинуюсь, — низко поклонившись, сказал капитан. Недавний испуг, казалось, только придал ему решительности: в следующее мгновенье капитана уже и след простыл — он носился по долине, собирая людей и отдавая приказы. Эремиус сокрушенно покачал головой. Неужели в его войске никогда не будет настоящих воинов, таких, как капитан Хаджар или его сын Якуб?

Эремиус поднял глаза к небу — на востоке оно уже начинало сереть.

— Да будет так! — мысленно произнес он. Только глупец может отказаться от такой власти, которая сможет даровать ему власть Над миром.

Эремиус сосредоточился и мысленно обратился к своим страшным слугам.

Я, ГОСПОДИН ВАШ, ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ ПОКИНУТЬ ДОЛИНУ. МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ПОХОД.

Колонна Трансформ направилась к выходу из долины. Запах падали стал казаться едва ли не осязаемым. Эремиус скривился и пробормотал заклинанье, очистившее вокруг него воздух и напитавшее его ароматом духов Илльяны.

Трансформы шли мимо него нестройной колонной, спотыкаясь на каждом шагу, — видно было, что они с трудом владеют своими телами. Вели они себя именно так, как было задумано их господином: приближаясь к нему, они теряли контроль над собственным телом, удаляясь от него — сполна обретали все свои силы, позволявшие им обгонять самых быстрых коней и бороться с любым неприятелем.

Чешуйчатые тела Трансформ светились изумрудным светом. У некоторых из этих полулюдей-полуящеров были дубины, другие же не имели при себе никакого оружия. Характер у Трансформ был разным, одни считали себя достаточно сильными для того, чтобы обходиться без оружия, другие-понимали, что оно им в любом случае не помешает. Вскоре Трансформы уже скрылись в ночи. Эремиус произнес заклинание, налагавшее на них узы его воли, и облегченно вздохнул.

Теперь дела должны были пойти быстрее. Если бы у него и появился серьезный противник, он в два счета доказал бы ему, что с ним, Обладателем Камня Курага, лучше не связываться. Впрочем, противник вряд ли пережил бы и первый преподанный ему урок.

6

На востоке сплошной стеной вставала громада Ильбарских гор. Где-то там брала начало река Шаймак, превращавшаяся из звонкого ручейка в ревущий грозный поток по мере того, как в нее впадали все новые и новые ручейки и речушки. На Туранской равнине Шаймак разливался широкой полноводной рекой, сливавшейся с не менее полноводным Ильбаром, прежде чем исчезнуть в безбрежности моря Вилайет. О том, чтобы перейти Шаймак вброд, не могло идти и речи, — единственным средством переправы здесь были плоты и лодки.

Паромщик дал сигнал к отправлению, затрубив в огромный рог, вырезанный из слоновой кости. Трижды хриплые трубные звуки оглашали окрестные земли; трижды кони начинали храпеть и прядать ушами.

Раина спешилась, чтобы хоть немного успокоить животных. Конан стоял рядом со своим жеребцом, не обращая на него ни малейшего внимания, Илльяна же, так и не покидая седла, думала о чем-то, ведомом лишь ей одной. Она была настолько погружена в свои думы, что со стороны производила впечатление ненормальной.

Как и обещала Раина, Илльяна оказалась прекрасной наездницей. Она не утруждала себя ни разговорами, ни какими-то занятиями, но этому киммериец был только рад, — волшебница вела себя так, что о присутствии ее можно было и забыть. Конан же, при всем своем расположении к слабому полу, терпеть не мог людей, связавших свою жизнь с магией.

Илльяна одевалась так, что вообразить ее женщиной, и тем более красавицей, было решительно невозможно. Некие мистические соображения заставили ее принять обет безбрачия, который свято соблюдался ею. Лишь узнав об этом, Конан наконец-таки понял, зачем она взяла себе в спутницы женщину. Раина надежно охраняла свою госпожу от посягательств мужчин (в данном случае самого Конана). После ночи, проведенной с нею, об Илльяне Конан даже не вспоминал, и это, несомненно, входило в намерения северянки.

Паром отчалил от дальнего берега, находившегося в трехстах шагах от них. Он представлял собой широкий плот, в центре которого стояли люди и скот, а по бокам — рабы, приводившие плот в движение.

Прибытия парома дожидались не только Конан и его спутницы. Рядом с ними стояли селяне, изнывавшие под тяжестью многочисленных корзин, лоточник со своим старым мулом и юным слугой, а также шестеро солдат под началом бравого сержанта. Глядя на селян, становилось понятно, что расплатиться за переправу они не смогут. Судя по всему, все надежды их были связаны с содержимым корзин.

Паром подошел к берегу, и Конан тут же запрыгнул на причал.

— Попрошу не отставать — обратился он к своим спутницам. — Иначе нам придется плыть последними…

Раина помогла своей госпоже спешиться и по широким доскам сходней завела на плот пятерку жеребцов, из которых три были под седлами. Конан стоял возле сходней, следя за тем, чтобы северянке никто не помешал.

Илльяна села под навес, Конан же и Раина так и остались стоять посреди плота. Солдаты и лоточник поглядывали на северянку с явным интересом.

Конан и его спутницы выдавали себя за вдову недавно умершего купца, ее младшую сестру и капитана, командовавшего охраной каравана. Легенда эта выглядела достаточно нелепо, и потому какие-то дорожные знакомства в любую минуту могли обернуться для них крупными неприятностями. Киммериец надеялся на то, что люди, стоявшие на причале, будут ждать следующей поездки. Однако надеждам его не суждено было сбыться: вначале на плот взошли нагруженные корзинами селяне, за ними последовали лоточник и его слуга, и, наконец, к сходням направились солдаты, ведшие под уздцы своих коней. Хозяин парома побледнел и громко запротестовал:

— Нет, нет! Вам придется немного потерпеть! Плот такой тяжести не выдержит!

— Мои ребята отступать не привыкли, — проревел сержант в ответ и, повернувшись к солдатам, скомандовал: — На плот, мальчики!

Конан встал на сходни и испытующе посмотрел на сержанта, стоявшего на краю доски. Тот был немного пониже киммерийца, однако шириною своих плеч нисколько не уступал ему.

— Сержант, паромщик дело говорит.

— Вот и прекрасно. Ты можешь сойти и прогуляться по бережку. Дамочек своих можешь оставить с нами — мы за ними присмотрим. Правда, ребята?

Солдаты ответили ему дружным ревом. Конан вздохнул и развел руками.

— Слушай, сержант, ты умеешь плавать?

— Что-что?

— Я хочу научить тебя плавать. Ты ведь и сам понимаешь — на реке всякое может случиться…

Побагровевший от гнева вояка грозно засопел, и в ту же минуту Конан изо всех сил ударил ногой по сходням, так, что сержант закачался и, не удержавшись на скользкой доске, полетел головой вниз в воду. Конан схватил сержанта за лодыжки и, извлекши его из воды, стал ждать, когда тот откашляется. Стоило кашлю смениться проклятьями, как Конан вновь сунул голову сержанта под воду.

— Тебя надо еще учить и учить, сержант. Иначе ты так ничего и не поймешь. Жаль, что ты так груб, иначе я препоручил бы тебя младшей сестре моей госпожи.

Сержант вновь разразился проклятьями, на этот раз поминая и "младшую сестру госпожи". Конан нахмурился.

— Сержант, если дурь твоя не смывается водой, я попытаюсь отскоблить ее саблей. Теперь скажи, когда же ты намерен плыть — сейчас или немного позже?

С этими словами он выпустил ноги сержанта из рук, и тот скрылся под водой. Через мгновенье голова его вновь появилась над поверхностью. Громко сопя и пофыркивая, он выбрался на причал и присел на его краю.

— Паромщик, — сказал Конан, — я думаю, пора трогать.

Паромщик, ставший еще бледнее, согласно кивнул головой и подал знак барабанщику, сидевшему на корме. Тот замахал своей колотушкой, отбивая ритм для гребцов, тут же налегших на весла.

Плот еле полз. С тоскою во взоре паромщик смотрел на удалявшийся берег, на солдат, оставшихся на нем… Теперь он уже был бледен как смерть. И тут на корме закричали.

Конан резко обернулся и увидел, как одно из весел, выскользнув из уключины, упало в воду. Гребец хотел было броситься за ним, но паромщик окриком остановил его.

— Вендийский тик ничуть не легче железа, — объяснил паромщик пассажирам. — Ох, ну и денек сегодня выдался! Такого и врагу не пожелаешь! Мне остается надеяться, что вы особенно не спешите.

Слова эти звучали естественно, однако Конан почему-то насторожился.

— Как ты думаешь, когда мы окажемся на том берегу? — спросила у него Илльяна.

— Это ведомо одним лишь богам. Богам и паромщику, — ответил ей киммериец.

— Вот и спроси у него об этом!

— Как вы того пожелаете, моя госпожа.

Конан вновь обернулся к корме, на которой стояли хозяин плота и незадачливый гребец, но тут же почувствовал, как ему на плечо легла рука Раины. Северянка зашептала ему на ухо:

— Будь осторожен, Конан. Я бы помогла тебе, но мне придется защищать мою госпожу.

— Защищать? — изумился Конан. — Хотелось бы знать, от кого именно.

— Пока не знаю. Но мне очень не понравился тон паромщика. Мне кажется, что подобные сцены он разыгрывает достаточно часто.

— Каждую третью переправу, — ухмыльнулся Конан. — Кто знает, может бы, ты и права.

— Что значит "может быть"? — возмущенно зашипела Раина. — Если я тебе что-то говорю, значит, так оно и есть!

— Не надо так кипятиться, девонька! Если этот тип действительно что-то замышляет, я ему не завидую.

— Как прикажешь тебя понимать?

— Ты одна стоишь двух мужчин, — улыбнулся Конан. — О себе я уж и не говорю.

— Поживем — увидим, — рассмеялась Раина и, сняв руку с его плеча, направилась к своей госпоже.

Конан задумался. Похоже, Раина действительно права, непонятно лишь то, на кого же рассчитывает паромщик. Не на давешних же солдат, в самом деле? Положив руку на рукоять меча, Конан направился к паромщику.

Двое гребцов спускали на воду ялик. Паромщик молча следил за ними, сжимая рукоять висевшего у него на поясе кинжала. Конан обратил внимание и на то, что соседи их странным образом преобразились: былое тупое безразличие сменилось напряженным ожиданием, с каким кот может взирать на беспечно щебечущих пташек.

Конан встревожился не на шутку. На плоту и в самом деле происходило что-то неладное.

Ялик с плеском опустился на воду. Один из гребцов тут же забрался в него, второй же стал привязывать к корме лодки линь.

— Ребята выведут плот на течение, и тогда река сама вынесет нас к берегу, — сказал паромщик, обращаясь к киммерийцу.

Причал остался далеко позади. Берега становились все выше, все круче. Дальше по течению, если Конану не изменяла память, должны были начаться пороги, пройти которые в это время года невозможно было не только на плоту, но даже и на лодке.

В ялик забрался и второй гребец. Паромщик на минуту зашел под навес и вернулся оттуда с тугим кошелем в руках. Женщин лицо которой было скрыто под капюшоном, шагнула вперед и вытянула руки в молящем жесте.

В тот же миг Конан извлек свой меч из ножен и поднял его рукоятью вверх. По этому сигналу Раина должна была приготовиться к бою.

Прижимая к груди кошель, паромщик понесся к корме и, добежав до края плота, прыгнул в лодку; одновременно обладательница черной накидки бросилась на Конана. Капюшон упал ей на спину, и киммериец увидел, что, помимо прочего, у нее есть и борода. Он отскочил назад, даже не пытаясь отражать удар вражеского кинжала, и перебросил меч так, что рукоять его оказалась у него в ладони.

С кормы послышался треск дерева и истошные крики. Дно лодки проломилось не выдержав тяжести грузного паромщика.

— Никак и ты искупаться решил? — прокричал Конан и тут же прикусил язык. Трое «селян», стоявших перед ним, судя по всему, были отменными воинами, привыкшими сражаться вместе. В том, что ему удастся одолеть их, киммериец нисколько не сомневался, проблема заключалась в другом — в том, что за время, потребное ему для этого, разбойники могли расправиться с его спутницами.

Нельзя было медлить ни минуты.

"Сначала этого. Потом тех двоих."

Конан вновь отпрыгнул назад, взмахнув перед собой мечом, дабы исключить возможность мгновенной атаки. Прием его сработал — вся троица застыла. Затем один из противников, взяв в руки два кинжала, медленно пошел на него. Конан, не раздумывая, опустил меч ему на голову, понимая, что удара воин отразить уже не сможет. Тот подставил под удар кинжал и попытался уйти в сторону, что позволило сберечь голову, но привело к тому, что меч отсек ему руку по плечо. Кровь хлынула из раны рекой. Воин зашатался и повалился навзничь. Соратники его тут же оказались за спиной киммерийца. Он прыгнул вперед недобрым словом помянув того, кто научил их ратному делу, и, побежав по краю плота, выбил из рук перепуганных рабов еще два весла. Раина, воспользовавшаяся минутным замешательством его противников, убила одного из них ударом кинжала в спину и стала теснить второго к корме.

— Я справлюсь с ним сама! — прокричала она Конану. — Помоги Илльяне!

На другом конце плота творилось что-то невообразимое: Илльяна вопила, кони ржали и били копытами, мул протяжно ревел, пытаясь перегрызть веревку, которой он был привязан к столбу. Волшебница стояла, прижавшись спиной к одному из столбов, в руке она держала длинный тонкий кинжал. Трое ее противников никак не решались обойти кусающегося и лягающегося мула, защищавшего Илльяну почище любого стража.

Конан бросился вперед и сильнейшим ударом снес одному из неприятелей голову. Второй, ловкий и гибкий, словно змея, не только умудрился уйти от клинка киммерийца, но своим коварным ударом едва не лишил его жизни.

Третий разбойник изловчился проскользнуть мимо мула. Меча у него не было, но Илльяна явно не могла защитить себя и от его кинжалов. Разбойник не спешил лишать ее жизни, играя с ней так же, как кошка играет с мышью.

Конан выбранился и позвал Раину. В такой ситуации сам он помочь Илльяне не мог.

— Заколдуй его! — закричал он волшебнице. — Неужели ты не можешь и этого?

— Ты меня недооцениваешь, киммериец! — прокричала в ответ Илльяна и, отразив очередной удар кинжала, схватила разбойника за руку.

Конан понимал, что сил ее надолго не хватит. Если он не успеет расправиться со своим противником…

— Так чего же ты ждешь?

— Зачем… спешить… я… — Договорить Илльяна не смогла. Разбойник высвободил свою руку и, схватив ее за волосы, приставил кинжал к горлу.

В тот же миг Конану удалось уложить своего противника. Он хотел было броситься на помощь Илльяне, но, увидев, в каком положении та оказалась, застыл на месте. Жить волшебнице оставалось считанные секунды.

Вокруг ноги разбойника неожиданно обвилась железная цепь. Он скосил глаза вниз и попытался отбросить ее в сторону, но в ту же минуту почувствовал, как невидимая рука потянула цепь к себе. Разбойник раскинул руки в стороны, пытаясь сохранить равновесие, и тут, наконец, его настиг клинок киммерийца.

Илльяна стояла, опираясь рукой о столб. Другой рукой она ощупывала свою шею, на которой виднелась еле заметная царапина. Кинжал лежал у ее ног. Конан поднял его и, подав Илльяне, сказал:

— Оружие требует к себе иного отношения.

Волшебница облизнула свои полные губы, что-то прошептала и, неожиданно зарыдав, припала к широкой груди киммерийца. Он осторожно высвободил руку с мечом и нежно, словно котенка, прижал ее к себе. Волшебница оказалась удивительно похожей на очных людей — она была так же слаба и так же беззащитна. Впервые за все это время Конан почувствовал к ней симпатию.

— Успокойся! — сказал он наконец. — Мы еще не со всеми врагами покончили. — Он отстранил ее от себя и попытался заглянуть вниз, туда, где сидели гребцы.

Раб, метнувший цепь в разбойника, поднялся на ноги.

— Друг мой, — обратился к нему Конан, — и какой же ты ждешь награды?

Раб поднял на него глаза и совершенно бесстрастным голосом ответил:

— Мне все равно. Спроси об этом у своей женщины.

— Я вовсе не его женщина! — воскликнула Илльяна и неожиданно громко рассмеялась. Улыбка еще не успела сойти с ее лица, как у столба появилась Раина, вытиравшая свой клинок о полу плаща.

— Конан, я уложила обоих. Один из них еще жив; если хочешь, можешь задать ему парочку вопросов. Что до паромщика, то он, похоже, в последний момент струхнул — иначе неприятностей у нас было бы побольше.

— Но куда же он подевался?

— Он так и болтается на лине, — сказала Раина с усмешкой. — Матросы выбросили его за борт и поспешили к берегу. Впрочем, им тоже не повезло лодка вскоре затонула, выплыть же удалось только одному из них. Я видела, как он взбирается на кручу.

Конан бросил взгляд на корму и увидел за бортом раскрасневшегося паромщика, из последних сил державшегося за линь.

— Ради всего святого, пожалейте меня! — взмолился тот. — Я не умею плавать!

— Боги не любят предателей, — буркнул в ответ Конан. — Не любит их и господин Мишрак.

Паромщик от изумления едва не выпустил веревку из рук.

— Так, значит, вы служите Мишраку?

— Да. И ты, похоже, заинтересуешь его. Запомни, паромщик, теперь твоя судьба будет зависеть только от тебя самого.

— Пощадите меня! Неужели вы отдадите на растерзание Мишраку и меня, и мою семью? Молю вас, не делайте этого!

— Я бы утопил тебя, не раздумывая, — грозно прорычал киммериец. Домашних же твоих мне действительно жаль. Теперь послушай, что я тебе скажу. Если ты поведаешь мне все, что ты знаешь об этих людях, я, быть может, сохраню тебе жизнь. Ты понял меня?

Долго упрашивать паромщика не пришлось. Он тут же выложил все то, что было известно ему, и выразил готовность ответить на любые интересующие господина вопросы.

Как и предполагал Конан, разбойники оказались людьми Хаумы. О Мастере Эремиусе и Камнях Курага паромщик слышал впервые.

Больше говорить с ним было не о чем. Конан выбрал линь и, схватив паромщика за загривок, втащил его на плот. Когда он стал связывать ему руки, тот внезапно запротестовал:

— Но ведь вы клялись…

— Я ни в чем не клялся, приятель. Руки тебе сейчас не понадобятся. Если же ты будешь болтать лишнее, я живо укорочу твой язык. Река-то совсем рядом, приятель. Верно?

Паромщик вновь стал бледным как смерть. Продолжать разговор ему тут же расхотелось.

Плыть им пришлось долго. Паромщик молча сидел на корме. Лоточник же и его мальчик занялись своим драгоценным мулом.

— Разрази вас гром! — не выдержал Конан. — Может быть, вы все-таки поможете грести, или вы так и будете возиться с этим поганым ослом?

— Как только Лотосу станет лучше, мы тут же придем вам на помощь, спокойно ответил лоточник. — И пожалуйста, не кричите так громко. Животное и так запугано.

— Госпожа, прошу вас, — заговорил мальчик, — помогите своим волшебством бедному Лотосу. Смотрите, как он зашиб ножку. Мы вам за это заплатим.

Конан хотел было сбросить за борт к успевшего осточертеть ему мула, и дерзкого мальчишку, но тут он увидел, что Илльяна заулыбалась.

— Мое волшебство вряд ли поможет вам, — ответила она. — Но вы можете обратиться к моей сестре. Она выросла среди коней и знает о них куда больше моего.

Конан выругался и вернулся к гребцам, боровшимся с течением своенравного Шаймака. Теперь ими командовал Масуф — тот самый раб, который спас жизнь Илльяне. В кошельке паромщика кроме золотых монет Конан нашел и ключи от цепей, которыми рабы были прикованы к плоту. Он тут же освободил Масуфа, оказавшегося не только искусным воином, но и умелым капитаном. Под его началом рабам удалось подвести плот к берегу и сравнительно легко причалить.

— Мы опять в долгу у тебя, — сказала Илльяна, выбравшись на берег. Свободу мы тебе уже даровали. Теперь ты можешь просить у нас денег.

— Говорите потише, моя госпожа, — отозвался Масуф. — Уши могут быть даже у камней. Что до денег, то я вряд ли стану отказываться от них. Мне самому они не нужны, но если вы сможете выкупить рабыню Дессу у Кимона, что живет в Гале, я согласен стать вашим рабом по гроб жизни.

— Кто она тебе? — изумилась Раина.

— Мы были помолвлены с ней, но тут волею судеб мы обратились в рабов. Нас продавали порознь, при этом я отвечал за нее, а она — за меня. Если бы не это, мы или сбежали бы, или покончили бы с собой.

Конану, прошедшему рабство, настроения эти были знакомы.

— Почему же ты решил пойти против своего хозяина? Если Десса рабыня и поныне…

— Это ничего не меняет, — перебил его Масуф. — Десса — рабыня, и это значит, что Кимон может сделать с ней все, что угодно: захочет — убит, захочет — помилует. Разве ты сам не понимаешь этого?

— Мишрак послал нас в поход вовсе не для того, чтобы мы вызволяли рабов, — проворчал Конан.

— Но он не предполагал и того, что жизнью своей вы будете обязаны рабу, — ухмыльнулся Масуф. — Ты должен считать это знаком судьбы.

Конан показал Масуфу кулак и спросил:

— А как ты отнесешься к этому? Или, по-твоему, это тоже знак? Мы заедем в Галу и освободим твою Дессу, заплатив за нее золотом твоего бывшего хозяина. Только не подумай, что больше нам делать нечего. Дел у нас — хоть отбавляй. Ты и сам это скоро поймешь.

7

Они подъехали к Гале, когда небо на западе уже начинало алеть. Таверна "Три Монеты", в которой работала Десса, была заколочена. Запустение царило и в саду, поросшем высокими травами. Вторая гостиница, носившая название "Рогатый Волк", находилась на другом краю деревни. Путникам не оставалось ничего иного, как только проследовать в нее. Илльяна, завидев издали это уродливое строение, поморщилась.

— Неужели мы не сможем найти ничего лучшего?

— Лучшее — враг хорошего, — ответствовал ей киммериец. Известие о битве на перевозе уже могло дойти и до Галы, и потому следовало вести себя так, как предписывали принятые ими в этом маскараде роли.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Лучше уж спать на гнилом матрасе, чем не спать совсем.

— Как вы смеете? В моей гостинице гнилых матрасов нет!

Из ближайшего окна показалась голова дородной седовласой женщины. Она погрозила Конану кулаком и приготовилась к отражению новых выпадов дерзкого чужеземца.

— Госпожа, — процедил Конан сквозь зубы, — мы ведь можем найти и другое место для ночлега.

Хозяйка гостиницы в одно мгновение переменилась в лице.

— Что вы, что вы! Я и не думала обижать вас! Поверьте, лучшего места вы не сыщете во всей округе!

— И сколько же вы запросите за ночлег? — поинтересовалась Раина.

Конан не стал участвовать в торгах, вместо этого он решил получше осмотреться. Подошедшему к нему Масуфу он сказал:

— Вел бы ты себя поспокойнее, парень Если ты не перестанешь дергаться, мы покинем эту деревню сию же минуту. То-то твоя невеста будет рада!

Масуф попытался взять себя в руки, однако так и не смог унять дрожи в коленках. Раина и хозяйка гостиницы окончили торги. Судя по сияющему лицу последней, можно было сказать, что на сей раз Раина решила не утруждать себя излишними спорами. Впрочем, причиной ее щедрости могло быть и некое неведомое киммерийцу обстоятельство.

Они отужинали своею собственною снедью, запивая ее гостиничным вином, больше походившим на уксус. Подали это вино две женщины, годившиеся Пиле в матери.

Прошло немного времени, и занывший желудок вывел киммерийца из задумчивости.

— Хозяюшка, — обратился он к содержательнице таверны. — В прошлый раз я останавливался в "Трех Монетах". Там у них была премилая плясунья по имени Десса. Я бы дорого заплатил, чтобы увидеть ее танец вновь.

— Значит, вы были там одновременно с правителем Ахмаем. Он-то, конечно, никакой не правитель, но вот Крепость у него самая что ни на есть настоящая. Он тоже положил глаз на Дессу. Когда Кимон умер, родня его распродала все его имущество, включая и рабыню. Дессу купил Ахмай.

Что было с ней потом, никто не знает.

Конан, не обращая внимания на зубовный скрежет Масуфа, спокойно спросил:

— Что это еще за «Крепость»? Никогда о такой не слышал.

— Вы о ней и не могли слышать. Он отстроил ее совсем недавно. На месте древних развалин теперь стоит дворец. Ахмай, построив его, стал называть себя правителем наших мест. Он и ведет себя соответственно…

Теперь уже заскрипел зубами и сам Конан. В этой части Туранского царства было множество заброшенных фортов, в которых прежде жили разбойники. С недавних пор они стали возвращаться в свои старые жилища, для чего им приходилось подкупать чиновников и наместников.

С их возвращением к землям этим вернулась и их прежняя дурная слава.

Ахмай рано или поздно должен был погореть на одном из своих темных делишек — Мугра-Хан со своим воинством расправился бы с ним в два счета. Впрочем, для Дессы это ничего не изменило бы — она погибла бы в любом случае.

— А не отправиться ли нам в гости к правителю Ахмаю? — задумчиво пробормотал Конан. — После того как я доставлю мою госпожу и ее сестру к их родне, я буду свободен, как птица. Может быть, мне стоит наняться к этому достойному господину?

— Я полагаю, от услуг твоих он не откажется, — сказала хозяйка гостиницы. — У него в услуженье одни старики, что годятся тебе в отцы, ты же вон какой молодой да статный.

— Чего же вы стоите? — неожиданно громко сказал Масуф. — Ведь с Дессой в любую минуту может приключиться…

Конан схватил недавнего раба за ворот и, подняв в воздух, тряхнул его так, что тот надолго лишился дара речи.

— За мной! — проревел киммериец и скорым шагом вышел из гостиницы. Масуф и женщины поспешили за ним.

Масуф рухнул на колени и застонал. Ноги отказывались повиноваться ему. Конан и его спутницы остановились.

Илльяна посмотрела на темное беззвездное небо.

— Не знаю, стоит ли нам обременять себя этим делом.

Масуф тут же вскочил на ноги и воскликнул:

— Госпожа, заклинаю вас именем богов…

— Оставь богов в покое, — перебила его волшебница. — Единственное, что я сделала, так это выразила сомнение. В отличие от тебя, я прежде думаю и только потом говорю.

— Мне не нравится то, что вы говорите, — понурив голову, сказал Масуф. — Можете превратить меня за это в жабу.

— Именно так в следующий раз я и поступлю, — тут же отозвалась волшебница. — Ты похож на безумца, Масуф. Похоже, женщины лишили тебя и той толики разума, которая досталась тебе при рождении. Если бы ты думал о Дессе, ты бы не стал мешать нам, тем более что в одиночку освободить ее ты не сможешь — Посмотрев на Конана, она добавила: — Мне нужно взять одну вещицу. Подождите меня здесь.

Конан кивнул головой и отошел к стене, откуда были видны и подступы к гостинице, и безрассудный Масуф, и стойло, в котором их ждали кони. Последние могли понадобиться им в любую минуту.

Становилось все темнее. Деревня уже спала, единственными звуками, которые слышал Конан, были тихое ржание коней и редкий стук копыт.

— Раина! — тихо прошептал киммериец.

— Что случилось?

— Тебе не кажется, что Илльяны нет уж слишком долго? Может быть, наша хозяйка не так проста, как это кажется?

— И где же ее воинство, Конан? Кроме тех двух женщин, в гостинице никого нет.

Дверь гостиницы распахнулась, и на пороге появилась девица, одетая в короткое шелковое платье, не прикрывавшее ей и колен. Она стала спускаться по лестнице легкой танцующей походкой, выдававшей в ней куртизанку.

Масуф охнул и действительно стал очень похож на жабу. Он протянул навстречу незнакомке руки, но та, засмеявшись, отбежала в сторону.

— Ох, Масуф, Масуф! Быстро же ты забыл свою Дессу!

Масуф сглотнул:

— Я не забыл ее, красавица. Просто теперь она живет в неприступной Крепости, ты понимаешь? Может быть, ты поможешь мне забыть о ней?

— Масуф, друг мой, я поступлю иначе, — ответила незнакомка с улыбкой. — Я помогу твоей избраннице бежать от Ахмая.

— Кром! — воскликнул Конан, внезапно узнавший в незнакомке Илльяну. Неужели это вы, госпожа?

— Я смотрю, тебя действительно не проведешь, киммериец! Надеюсь, Ахмай и его люди будут не такими сметливыми, как ты.

— В этом вы можете не сомневаться, — ответил Конан. — Я и сам смог узнать вас только по голосу. Но объясните мне, глупому, — что нам даст этот маскарад?

— Конан, ни ты, ни я не знаем, что нас будет ждать в Крепости. Я очень сомневаюсь, что тебе удастся похитить Дессу.

— Вы считаете, что сможете помочь мне? С большим удовольствием я бы взял в напарницы Раину. Она, во всяком случае…

— Она тоже станет помогать тебе. Мы с тобой постараемся попасть в покои Ахмая. Я стану морочить ему и его слугам голову, ты же в это время должен будешь найти рабыню и вывести ее за пределы Крепости. Раина и Масуф будут ждать нас в условленном месте. В случае необходимости они прикроют нас.

Раина открыла рот и хотела было возразить своей госпоже, но тут Масуф рухнул Илльяне в ноги.

— Простите мне мое неверие, госпожа! Простите меня!

— Я прощу тебя лишь тогда, когда ты станешь вести себя по-мужски. Встань же!

Масуф медленно поднялся на ноги.

— Ничего более глупого в жизни своей не слышал! — сказал Конан. Если ты действительно хочешь помочь мне, превратись в воина!

— С этим я пока подожду. Мне не хочется прибегать к помощи Камня до времени.

— Мне остается поверить тебе на слово, — развел руками Конан. — Вот уж в чем я не разбираюсь, так это в магии. Теперь слушайте меня все. Сейчас я отправлюсь на разведку и постараюсь разыскать ту самую Крепость; Вернусь я к утру. Если бы мы знали обо всем заранее…

— Ты зря волнуешься, Конан, — улыбка Илльяны была исполнена такой чувственности, что ее нельзя было приписать одному только эффекту магии.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты что — прочла мысли нашей хозяйки?

— Ты попал в точку, Конан. Когда я вернулась в наши комнаты, она тут же стала интересоваться тем, что мы собираемся делать. Я попросила ее выйти из комнаты и стала прислушиваться к ее мыслям. Услышала же я следующее: она собирается известить Ахмая о скором нашем появлении. Мне пришлось несколько подправить ее планы — она доложит ему только о тебе и обо мне. Что касается местонахождения Крепости, то оно уже известно мне.

— Здорово!

Подобной прыти Конан от волшебницы не ожидал. Что и говорить — она поработала на славу, пусть для этого ей и пришлось прибегнуть к магическим средствам. Но разве придет кому-нибудь в голову жаловаться на свой меч лишь потому, что отковал его распутный человек?

— Спасибо тебе, Илльяна. Нам осталось договориться о месте встречи. Как только мы определимся и с ним, я отправлюсь в Крепость…

— В этом нет необходимости, Конан. Хозяйка уже побывала там. Все, что знает она, знаю и я. Теперь я могу показать тебе и замок, и его обитателей.

Конан вздрогнул, представив, как сознание его, подпавшее под магические чары, наполняется чужими мыслями и таинственными странными образами…

— Это мои чары, Конан. Неужели ты до сих пор не доверяешь мне? Нет, нет, успокойся. Я не читала твоих мыслей, просто ты стал размышлять вслух. — Волшебница улыбнулась.

— Капитан Конан, если позволите… — начал было Масуф, но Конан тут же резко оборвал его:

— Не позволю!

Масуф рассмеялся:

— Вы зря отказываетесь капитан. Она покажет вам всех ваших врагов, и тогда вы сможете правильно рассчитать свои силы. Зачем спорить?

— Тебе нужно стать советником царя Йалдиза, — проворчал Конан. — В твоих словах был бы смысл, умей она отличить крепость от конюшни!

— Доверься Илльяне, Конан, — сказала Раина. — Ты увидишь Крепость так же ясно, как видела ее наша хозяйка. После этого ты сможешь спокойно заснуть.

Конан понимал, что правы все трое, однако не спешил соглашаться с ними. Освобождение Дессы и так было достаточно безумным предприятием, осложнять его еще больше ему не хотелось.

Улыбающаяся Раина встретилась с ним взглядом. Киммериец не умел читать мысли, но ее он понял и без этого. О его сне она заботилась не случайно.

8

Под копытами коней загремел гравий. Конан и Илльяна подъехали ко входу в Крепость Ахмая. Широкие брусья ворот еще не успели потемнеть, массивные железные петли были покрыты едва заметным налетом ржавчины. Воротам этим не было и года, стены же, судя по их виду, простояли по меньшей мере пару веков. Конан уже видел подобные твердыни главарей разбойничьих банд, но он и не представлял, что они могут быть такими огромными.

Их окликнули с башни, стоявшей справа от ворот.

— Кто вы?

— Воины, ищущие встречи с владыкой Ахмаем.

— С чего вы взяли, что он захочет встречаться с вами?

— Разве не нужны ему новые люди?

— Вы хотите наняться к нему на службу?

— Если нас устроят его условия.

Из-за стены свесились сразу две головы. В глазах Илльяны промелькнуло беспокойство. Волшебница была одета в мужской костюм, делавший ее похожей на стройного юношу.

— Ты говоришь неразумно, — прошептала она. — Создается впечатление, что своей службой мы окажем Ахмаю честь.

— Именно так и должен вести себя настоящий воин, — улыбнулся Конан. Говори я иначе, и они тут же заподозрили бы обман.

Не успела Илльяна ответить киммерийцу, как сверху прозвучало:

— Вы можете войти!

Размеры внутреннего двора говорили о том, что они оказались в самой настоящей Крепости. То тут; то там виднелись полуразвалившиеся строения, которые хозяин, похоже, и не думал восстанавливать. В исправном состоянии содержались только главная башня Крепости и господский замок.

К Конану и его спутнице подошло сразу шестеро воинов, одетых в изрядно изношенные, но чистые одежды.

— Мы позаботимся о ваших лошадках, — сказал один из них, шемит с малой толикой ванирской крови.

— Покажите нам, где находятся стойла, и мы отведем их туда сами, ответил Конан, которому ничуть не хотелось, чтобы незнакомцы обчистили его подсумки.

Бородатый шемит на миг задумался и, пожав плечами, сказал:

— Воля ваша.

Столь быстрое согласие насторожило киммерийца. Он подал знак Илльяне, чтобы та не спешила покидать седло. Ворота были открыты, и отступление пока все еще было возможным.

Он спешился и повел своего жеребца под уздцы. Однако не успел он сделать и пары шагов, как на рукоять его меча легла чья-то рука.

Конан выпустил из рук поводья и резко обернулся, одновременно схватив дерзкого вора за руку. Не раздумывая ни минуты, он изо всех сил ударил безбородого наглеца по лицу, отчего тот взмыл в воздух и пролетел добрую дюжину шагов.

— Не зарься на чужое, мой юный друг, иначе тебе сломают не только челюсть.

Только тут киммериец заметил, что Бородатый и его спутники с интересом наблюдают за ним. Он уже хотел выхватить меч из ножен, но Бородатый неожиданно засмеялся.

— Ты, я смотрю, малый не промах. Думаю, Ахмаю будет о чем поговорить с тобой.

— Надеюсь, впредь твои люди будут вести себя поучтивее, — буркнул Конан, помогая Илльяне сойти с коня.

Главная зала замка была хорошо освещена — на стенах горело несколько десятков факелов, несколько ламп стояло и на огромном столе, за которым сидел сам владыка Ахмай.

— Ты должен был прийти ко мне сразу после того, как твой прежний хозяин умер. За это время ты дослужился бы до капитана.

— Я должен был отвести вдову хозяина и ее сестру к их родне, ответил Конан. — Иначе я нарушил бы слово.

— Все понятно. Вы, киммерийцы, — люди слова, это я знаю.

У Конана по спине пробежал холодок. Ахмаю откуда-то была ведома его национальность.

— Неужели, назвав тебя киммерийцем, я ошибся? — лукаво улыбнувшись, спросил владыка. — Или ты стыдишься этого?

— Я смотрю, вы знаете меня лучше меня самого.

— Можешь в этом не сомневаться. Кого-кого, а киммерийцев я признаю сразу, пусть в наших краях они и редкость.

— Наши люди предпочитают жить там же, где и родились, — мрачно усмехнувшись, ответил Конан.

— Оставим это. Коль скоро ты пришел ко мне, значит, служба твоя прежнему господину закончилась, — так? Можешь считать, что я принял тебя к себе. Тебя и твоего товарища. Что до Дессы, которую ты пытался разыскать, то ты сейчас увидишь ее.

Застучали барабаны, и в зале появилась танцующая рабыня, одетая в короткую юбку, сшитую из алого шелка. На нагой груди танцовщицы, на запястьях ее и лодыжках поблескивали серебряные украшения и колокольцы. Ее смуглая намащенная кожа мерцала матовым светом.

Вне всяких сомнений, Конану доводилось встречать и куда более интересных женщин, однако, едва завидев Дессу, он забыл и думать о них.

Рабыня закружила вокруг стола. Владыка ее, всесильный Ахмай, не вставая с места, сорвал с нее одежды и взмахнул ими над головой.

Мужчины одобрительно загудели. Десса усмехнулась и, сделав сальто, вскочила прямо на стол, так что блюдо Конана оказалось у нее между ног. Сделав шаг вперед рабыня упала в объятия киммерийца.

Пышная надушенная грудь Дессы легла ему на лицо. Он скосил глаза и увидел Илльяну, смотревшую на него едва ли не с ненавистью. Испытывать ее терпение киммерийцу не хотелось и он слегка отстранился назад. Десса сделала еще одно сальто — на этот раз назад — и опустилась на лежавшую у стола кипу ярких заморских ковров. Она сделала стойку на руках и, подав рукой команду барабанщику, вновь забилась в чувственном ритме.

Конан почувствовал себя оказавшимся меж двух огней.

И тут Илльяна не выдержала. Бросив свое блюдо на пол, она вскочила на ноги, что-то прокричала и поспешила к выходу из залы. Стражи были слишком увлечены Дессой, чтобы обращать внимание на гостей, — она прошла мимо них искрылась за дверью.

— Что это значит? — с деланным равнодушием спросил Ахмай, взявшись при этом за рукоять своего клинка. — Твой спутник юн настолько, что не может совладать с желаньями своего тела? Или, быть может, ему непривычен вид обнаженного женского тела?

— Надо было ему Палоса показать! — закричал один из стражей.

Дюжий воин, который скорее всего и был только что упомянутым Палосом, гневно заревел:

— Заткнись, сморчок! Иначе ты мать родную…

— Молчать — неожиданно громко рявкнул Ахмай, не сводивший глаз с Конана.

— Вы зря волнуетесь, — пробормотал киммериец. — Такие припадки случаются с ним не чаще раза в год. Если бы у вас нашлись снадобья…

— С подобными припадками мы справляемся и без снадобий, — мрачно усмехнулся Ахмай. — Если нам будет нужно, мы и горбатого прямо поставим!

— Я полагаю, до этого не дойдет. — Киммериец изобразил на лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку.

"Разрази ее Эрлик! Что это она надумала? Может быть, она рехнулась от страха?"

— Я тоже надеюсь на это, — кивнул Ахмай. — Ругаться в присутствии такой женщины нельзя. Ты только посмотри на нее, приятель!

Посмотреть было на что. Конан никак не мог взять в толк того, зачем же она могла понадобиться Масуфу, — кем ее невозможно было представить, так это супругой добропорядочного туранца или любящей матерью.

Впрочем, об этом следовало думать самому Масуфу. С Конана было достаточно и Илльяны. И куда только та могла запропаститься? Спасало положение лишь то, что рабыня продолжала танцевать. Попробуй Ахмай послать своих воинов на поиски пропавшего гостя, и те наверняка устроили бы в ответ на это бунт. И они были бы правы: на всем белом свете не было танцовщицы, равной Дессе…

Движения рабыни с каждой минутой становились все медленнее и медленнее; чувствовалось, что она начинает уставать. Она сделала наконец последнее сальто, и в тот же миг двери залы распахнулись вновь. В них стояла Илльяна.

Она выглядела так же, как и в тот раз, когда киммериец впервые увидел ее, и потому Конан, в отличие от всех прочих присутствующих в, зале людей, особенно не поразился увиденному. Сразила его вовсе не диковинная эта метаморфоза, но нечто куда более опасное — от волшебницы исходила такая волна чувственности, что совладать с собой в ее присутствии не смог бы и евнух. Илльяна была почти нага — узкая набедренная повязка да серебряный обод на голове были единственным ее одеянием. Конан ошарашенно посмотрел на ее прекрасное тело и зажмурился, словно не веря собственным глазам.

— Ну ты и плут! — ахнул Ахмай. Немного помолчав, он добавил: — Так вот с чем ты путешествуешь!

— Не с чем, а с кем, мой господин, — широко улыбнувшись, ответил Конан. — Она не призрак — ее можно потрогать…

— Волшебства в ней столько, что она кажется сказкой… Но скажи мне, плут, почему ты решил скрыть ее от меня?

— Я не настолько глуп, чтобы хвалиться своими сокровищами перед разбойниками.

— Называя ее сокровищем, ты оскорбляешь ее, варвар. Она слишком хороша для этого. — Ахмай говорил с трудом; казалось, что-то застряло у него в глотке. Он плеснул вина себе в кубок и вновь устремил взор на Илльяну.

Та взмахнула руками и закружила по зале в диковинном танце. Тягаться с Дессой в акробатических па она не собиралась — танец ее, поражал не обилием трюков, но удивительной гибкостью танцовщицы и грациозностью ее уверенных движений.

Конан стал искать взглядом Дессу. Та стояла недвижно, опершись плечом о дверной косяк. На Илльяну она смотрела так, как смотрит на учителя посрамленный ученик.

Илльяна тем временем подхватила с пола один из легких ковриков и завернулась в него, вызвав тем массу восторгов. Она встряхнула головой, и легкая вуаль, покрывавшая ее золотистые косы, заскользила через залу, словно несомая ветром. Лишь Конан понимал, что подобное движение может быть вызвано только магическими заклинаниями, остальным же, казалось, сие было невдомек. К вуали бросилась добрая дюжина воинов, в одно мгновение разодравших ее на лоскуты.

В тот же миг с головы Илльяны упал и обруч. Мелодично позванивая, он покатился через всю залу и наконец закружился у ног Ахмая. Тот подхватил его резким, едва уловимым движением, не отрывая при этом взгляда от прекрасной незнакомки.

И тут в зале установилась полная тишина. Илльяна сбросила с себя коврик, а вместе с ним с прекрасного тела ее слетела и набедренная повязка.

— Киммериец, друг мой! — вскричал Ахмай. — Я предлагаю тебе и твоему спутнику остаться в моем дворце. Ты можешь просить у меня все, что угодно. Торговаться с тобою я не стану. У меня же будет лишь одно пожелание. Я должен провести с этой женщиной одну-единственную ночь. После этого я оставлю ее в покое и даже стану первейшим ее защитником. Если кто-нибудь из этих скотов посмотрит на нее так, что…

Конан расхохотался:

— Уж не обезумели ли вы, мой господин? Ваши люди не смогут не смотреть на нее. Если же они не будут делать этого, то подруга моя расстроится так, что последствия этого для меня будут еще более огорчительными. Не следует говорить о несбыточном, мой господин, — лучше предложите мне что-нибудь иное, пусть даже оно и не будет казаться столь же благородным.

Илльяна лежала на ковре, извиваясь по-змеиному. Ахмай вздохнул и, прищурившись, посмотрел в глаза киммерийцу.

— Я уступлю тебе Дессу.

Конан на миг задумался, но тут же согласно кивнул головой. Ахмай заулыбался и, хлопнув в ладоши, приказал рабыне подойти поближе. Та гордо пересекла залу, пытаясь держать себя так, словно, кроме нее, в зале женщин не было.

— Сегодняшнюю ночь ты проведешь с моим новым другом, — сказал Ахмай. — Думаю, ты придешься ему по вкусу, да и он, судя по всему, тебе понравится.

— Как прикажете, мой господин. — Десса улыбнулась, заметив, что Конан, в отличие от хозяина замка, смотрит только на нее. — Ваш приказ для меня — закон.

Она перескочила на другую сторону стола и уселась на колени киммерийцу. Того раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, теперь он мог выкрасть Дессу, с другой — он не имел ни малейшего понятия о том, как же собиралась выходить из этой ситуации его хитроумная спутница.

Он заметил у себя под ногами набедренную повязку Илльяны и машинально поднял ее с пола. Пальцы его руки внезапно стало покалывать. Он уже хотел было отбросить тряпицу в сторону, но тут в сознании его прозвучало бесплотное: "УСПОКОЙСЯ, КОНАН! ЧАРЫ МОИ ВЕЛИКИ, И ПОТОМУ АХМАЙ НЕ ЗАМЕТИТ НИКАКОГО ПОДВОХА. ОН БУДЕТ УВЕРЕН В ТОМ, ЧТО ЭТУ НОЧЬ Я ПРОВЕЛА С НИМ. ТЕПЕРЬ ТЕБЕ И ДЕССЕ СЛЕДУЕТ УЙТИ. Я ДОГОНЮ ВАС."

Голос смолк так же внезапно, как и зазвучал. Конан скомкал в руке набедренную повязку Илльяны и сунул ее за пазуху. Десса, заметив это, обронила:

— Со мною ты ее в два счета забудешь. Тряпку же эту ты выбросишь за дверь.

Конан довольно ухмыльнулся. Начало ночи обещало быть интересным, об остальном же он пока не думал.

9

Свернувшаяся калачиком Десса мирно спала, положив свою головку на могучее плечо киммерийца. Он с удовольствием заснул бы и сам, но этого делать в его положении как раз и не стоило — в несколькими шагах от него, за соседней дверью, находился человек, который в любую минуту мог стать его, Конана, врагом, человек, который этим врагом был и на деле.

Тихо постучали. Конан схватил меч, беззвучно, словно кошка, подобрался к двери и, отодвинув задвижку, распахнул ударом ноги.

Перед ним стояла Илльяна, вновь одетая в мужское платье. Она была крайне бледна, под глазами ее виднелись глубокие круги.

Она вошла в комнату и тут же прикрыла за собой дверь. Конан предложил ей вина, однако на предложение это волшебница ответила решительным отказом:

— Нет, нет. Все это пустяки, просто я захотела спать. Что до Ахмая, то ой действительно спит, при этом ему снится, что он спит со мной. Можешь себе представить, что он при этом видит и испытывает.

— Откуда же девственной волшебнице ведомо то, что происходит между мужчиной и женщиной?

Илльяна вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и, стараясь не смотреть на Конана, пробормотала:

— Мне пришлось поинтересоваться этим. Большего я тебе не скажу.

Конан счел за лучшее промолчать. Он самолично опорожнил кубок с вином, набросил на себя одежды и принялся расталкивать Дессу.

Со стены послышался крик стража:

— Пятый час! Порядок полный!

Стража никто не услышал — вся Крепость была объята сном.

Конан подошел к двери, ведшей во двор, и тут же обнаружил, что она заперта. Илльяна отстранила его и протянула к двери руку, в которой поблескивал Камень Курага.

Киммериец покачал головой. Он мог справиться с любым замком и сам, причем для этого ему не пришлось бы прибегать к особым ухищрениям: воровскому делу его обучили люди из Заморы, для которых не составляло никакого труда открыть любой, сколь угодно хитроумный замок.

Двор казался совершенно безжизненным, лишь огонь жаровни, стоявшей за воротами стойла, указывал на то, что люди здесь все-таки есть. Киммериец нахмурился. Им надлежало идти именно к стойлу, которое, судя по всему, было единственным охраняемым местом во всей Крепости.

Холодный ночной воздух вывел Дессу из полусонного состояния. Она завертела головкой, пытаясь понять, куда же они направляются.

— Куда вы меня ведете? К Ахмаю нужно идти другой…

— С чего ты взяла, что мы идем к нему? — усмехнулся Конан. — Мы ведем тебя к твоему суженому, Масуфу. Он тебя ждет не дождется.

— К Масуфу? А я-то думала, что его давно нет в живых!

— Неужели ты не получала его посланий? — удивилась Илльяна. — Он ведь посылал их не раз.

— Какие-то письма я действительно получала. Но разве можно верить письмам?

— Им-то люди как раз и склонны верится деточка, — прошептал Конан и подошел поближе к рабыне, заметив, что та готова закричать в любую минуту. Едва Десса набрала в легкие побольше воздуха, он заключил ее в объятья, зажав ей рот своей огромной ладонью.

Илльяна приблизилась к рабыне и возложила руку ей на голову. Конан почувствовал сильное головокружение и едва не выронил из рук внезапно обмякшее тело Дессы.

— Что ты сделала? — прохрипел он, изумленно глядя на светящийся призрачным светом Камень Курага.

— Я ее просто-напросто усыпила.

— Так быстро?

— У нее слабая воля, и потому особого сопротивления она оказать не могла. Будь на ее месте ты, мне пришлось бы потрудиться.

— Ох и не нравится мне все это…

— Конан, неужели мое волшебство пугает тебя и поныне? Как мне доказать тебе, что оно не несет с собой зла?

Киммериец мрачно усмехнулся:

— Я не поверил бы в это, даже стань я благодаря твоей магии королем Аквилонии. Так что не трать время понапрасну. К тому же злой я считаю совсем не тебя, но лишь твою магию и все, с нею связанное.

Илльяна улыбнулась.

— Хорошенький комплимент, ничего не скажешь.

Раскаленная жаровня стояла у выхода из конюшни. Конан вошел вовнутрь однако стражей так и не увидел. Илльяна отправилась за жеребцами, он же осторожно опустил тело Дессы на сено и вынул из ножен меч.

Прошло несколько минут, однако волшебница все не возвращалась. И тут из глубины стойла послышались какие-то звуки. В следующий миг он увидел пошатывающихся стражей, ведших под руки хмельную полураздетую, хихикающую женщину.

— Привет, киммериец, — сказал один из воинов. — Хочешь немного поразвлечься?

— Вы бы лучше мне вина предложили, — буркнул в ответ киммериец.

— Запросто, — ответил ему второй страж. — Фаруш, если мне не изменяет память, последним пил ты. Верно? Стало быть, идти за кувшином придется именно тебе.

— И не подумаю, — мрачно пробасил первый. — Хочешь, иди туда сам.

— Чтобы я оставил тебя наедине с Хирой? Ты что, за идиота меня держишь?

Не успел Фаруш ответить своему сотоварищу, как из глубины стойла показалась Илльяна, ведшая за собою жеребцов.

— Смотрите, кто к нам пожаловал! Может, станцуешь для нас, милочка?

— К сожалению, я занята, — ответила Илльяна. — Надеюсь, вы не обидитесь на меня за это.

За видимым спокойствием, с которым она произнесла эти слова, Конан почувствовал крайний испуг.

— Нет, моя хорошая. Ты уж нас зря не обижай, — отозвался воин, взявшись за рукоять своего кинжала.

— Я вновь должна ответить вам отказом. Я слишком утомлена, чтобы танцевать вновь.

— Ну что ж, — осклабившись прохрипел воин, — тогда мы станцуем лежа. Есть такой танец. Называется он…

Договорить воин уже не сумел, так же как он не сумел и вынуть из ножен свой клинок. Киммериец ударил его в челюсть с такой силой, что он отлетел к воротам, ударился головой о перекладину и повалился на богато унавоженную землю бездыханной массой.

Фаруш мгновенно протрезвел и, выхватив кинжал из ножен, бесстрашно пошел на неприятеля, явно превосходившего его силой.

"Как это Ахмаю удалось воспитать таких воинов?" — изумился Конан.

В этот миг девица, успевшая привести свое платье в порядок, пронзительно завизжала. Заставить ее замолчать можно было только лишив ее жизни, что было не в правилах по-своему галантного киммерийца. Девица вновь закричала что было сил:

— На помощь! На помощь! В конюшне воры! В конюшне воры! На помощь!

Она бросилась наутек. Фаруш, заметивший смятенье неприятеля, поспешил последовать ее примеру.

Конан повернулся к Илльяне.

— Теперь можешь и поколдовать.

Илльяна нахмурилась.

— Если ты думаешь, что у наших лошадок вырастут крылья, то ты ошибаешься.

— Разрази тебя гром, женщина! Сейчас не время шутить!

— Что верно, то верно. Если ты сможешь задержать неприятеля хотя бы на пару минут, я попробую что-нибудь придумать.

Конан перевел взгляд на ворота, которыми запиралось стойло. Разбить их возможно было разве что тараном. Уже не раздумывая, он бросился к ним. Едва он затворил тяжелые дубовые створки и задвинул широкие железные затворы, как со двора послышались крики и отборная ругань.

Темную конюшню стал заливать неяркий изумрудный свет. Конан обернулся и посмотрел на засиявший неожиданно ярко Камень Курага, прикрепленный к браслету, надетому на запястье Илльяны. Последняя вела себя крайне странно — она снимала с себя тунику.

— О боги, чем же я вас так прогневал! — возопил киммериец.

Илльяна улыбнулась, блеснув зубами:

— Неужели ты не знаешь о том, что колдовать нагишом куда удобнее?

— А ведь верно! Любая нагая женщина под стать колдунье!

— Скоро я и тебя волшебству научу, киммериец.

Шум и крики за стеной не смолкали ни на минуту. Илльяна уже сбросила с себя все одежды. На одной ее руке горел Камень Курага, на другую был надет резной браслет из слоновой кости. В призрачном изумрудном свете она казалась атлантийской богиней, поднявшейся со дна морского для того, чтобы отомстить тем, кто был повинен в гибели ее народа.

Конан взял в руки кинжал и поспешил к крайним стойлами разрезая на ходу ремни, которыми кони были привязаны к столбам. Освободив так всю конницу Ахмая, он подбежал к Илльяне, стоявшей возле своего жеребца.

— Больше нам здесь делать нечего.

Киммериец положил Дессу поперек седла и взобрался в седло сам. Илльяна подняла руку с Камнем и забормотала:

— Хаос, Хаос, проклятый трижды, заклятьем тройным тебя, о Хаос…

Далее следовало нечто крайне невразумительное и в то же время велеречивое. Конан негромко чертыхнулся и покачал головой.

Невесть откуда налетевший ветер закружил по конюшне, вздымая в воздух кипы соломы, разбросанные по земле. Жаровня внезапно опрокинулась набок, и из нее высыпалось несколько раскаленных угольков, тут же воспламенивших своим жаром разметанную вокруг солому. Пламя мгновенно окрепло и с ревом набросилось на стены конюшни, пытаясь достать своими жаркими языками до перекрытия.

Илльяна сжала руку с Камнем в кулак и выбросила ее вперед отчего ворота с треском распахнулись, словно сокрушенные тяжелым тараном.

— Хайа-а-а-а! — заорал Конан и, пришпорив своего жеребца, направил его прямо на воинов Ахмая.

Животное, явно не привыкшее к подобным передрягам, сделало пару скачков вперед и, возмущенно заржав, перешло на шаг. Конану, несмотря на это, так и не пришлось сразиться с неприятелем, — вид Илльяны сразил наповал тех немногих воинов, что были исполнены решимости сойтись с ним в бою. Нагая, сияющая изумрудным светом волшебница, восседающая на спине огромного храпящего скакуна, выглядела, мягко говоря, жутковато.

Илльяна сделала три круга по двору, после чего в нем не осталось ни души, и забормотала новое заклинание.

Камень Курага засиял ярче прежнего и испустил тонкий ослепительный луч, тут же обративший в ничто железные петли и запоры крепостных ворот. Не прошло и минуты, как врата с грохотом рухнули наземь, подняв тучи пыли. Ни Конан, ни Илльяна не хотели испытывать судьбу понапрасну, к тому времени, когда пыль осела, они были уже далеко.

Проехав примерно половину пути до того места, где их ожидали Раина и Масуф, путники решили сделать небольшой привал. Конан остановил коня и, приложив ладонь к уху, прислушался. Судя по всему, преследовать их никто

— Если им и удастся спасти своих коней, — бросила Илльяна, — они вряд ли смогут успокоить их.

— Неужели вы думаете, что они не станут искать меня? — тут же возмутилась Десса.

— Во-первых, милочка, у них нет коней. Во-вторых, их предводитель спит таким крепким сном, что его теперь и гром не разбудит! Не забывай, что мы имеем дело не с волшебниками, а с самым обычными людьми, усмехнулся Конан.

— Она-то уж точно волшебница! — прошептала Десса, взглянув на Илльяну. — Что до тебя, то ты обычный солдафон, это по тебе сразу видно.

С минуту помолчав, она спросила:

— Для чего вы увезли меня из Крепости?

— Разве ты забыла? Мы хотим вернуть тебя твоему суженому. Тебя — ему, а тебе — его. Ты понимаешь?

Илльяна достала из подсумка свою одежду и стала неспешно облачаться в нее. — Все это время она скакала совершенно нагой, ни разу даже не пожаловавшись на ночную прохладу, от которой озяб и привычный ко всему Конан.

Десса была куда капризное… Взяв у Илльяны платье, предназначенное для нее, она с минуту помедлила и затем бросила его наземь с таким отвращением, словно держала в руках клубок змей.

— Я не хочу надевать ее платье! Оно заколдованное!

— Тогда надень мое! — вновь усмехнулся Конан и бросил рабыне одну из своих туник.

— Спасибо и на том, — фыркнула Десса. — Одного не пойму — с чего вы взяли, что я останусь с вами?

Конан и Илльяна встретились взглядами. К волшебнице дар речи вернулся раньше.

— Десса, Масуф любит тебя. Он сам говорил мне об этом, — негромко сказала она.

— Мало ли что он говорит! Он любит только золото — золото и деньги! Именно по этой причине он и стал рабом. С Ахмаем мне было куда лучше, чем с этим скрягой. Я бы согласилась и в "Трех Грошах" работать, лишь бы к нему не возвращаться!

Рабыня повернулась к Конану:

— Капитан, может быть, вы сможете предложить мне и какую-никакую обувь? Дорожка-то мне предстоит, сами понимаете, какая неблизкая…

— Кром! — вырвалось у Конана. Он умудрился взять себя в руки и уже спокойно добавил: — Десса, мы должны вернуть тебя Масуфу. Мы у него в долгу. Боги же ох как не любят неоплаченных долгов.

Десса открыла было рот, но, увидев выражение глаз киммерийца, решила промолчать.

— Если ты считаешь, что в Крепости тебе устроят торжественный прием, то ты здорово заблуждаешься, — продолжил Конан. — Они станут подозревать тебя во всех смертных грехах и отправят тебя куда-нибудь на кухню… Помимо прочего, я сделаю все возможное для того, чтобы ты туда уже не вернулась. Ты слышишь меня, Десса?

Он снял с седел фляги и отправился на поиски родника.

10

Они выехали в то время суток, которое иранистанцы почему-то считают утром, хотя иные люди скорее склонны считать ночью, ибо тьма в этот час стоит еще такая, что хоть глаз выколи.

Конан и Раина решили не перетруждать зря своих жеребцов и повели их в поводу. Для Дессы и Масуфа заранее была приготовлена пара жеребцов, и потому каждый из путников скакал в своем седле. Ни раба, ни рабыню нельзя было назвать опытными наездниками, и это сильно сказывалось на скорости их передвижения. В случае опасности Конан и Раина приняли бы своих новых спутников в свои седла, ибо в противном случае те были бы изловлены неприятелем в два счета.

К счастью, пока их никто не преследовал, что, впрочем, казалось крайне подозрительным обстоятельством пусть они и избегали все это время не только торных путей, но и горных тропок. За время пути они встречали людей лишь дважды: в первый раз это был пастух, во второй — отшельник.

— Горцы — люди молчаливые, — негромко сказал Конан. — Золото и пытки могут развязать язык кому угодно, но вот время на это уходит разное. Пытать их Ахмай скорее всего не станет, ведь Крепость его в конце концов стоит именно на их землях. Верно!

— Нас видят не только пастухи, — отозвалась Илльяна. — Нас видят и их овцы.

— Насколько я понимаю, и овцы, и козы умеют держать язык за зубами, улыбнулся Конан. Утро стояло прекрасное, и настроение у него было лучше некуда, тем более что вчерашняя стычка закончилась полным посрамлением противника.

— Можно заставить говорить и немого, — настаивала на своем Илльяна.

— Интересно, каким же это образом? — рассмеялся киммериец. Представляю, как Ахмай будет разговаривать с овцами! "Если вы будете молчать, я изжарю вас себе на ужин!" А они ему в ответ «мэ» да «бэ», «бэ» да «мэ»!

— Это делается иначе.

— Неужели есть и такие заклинания?

— Разумеется. Говорить баран не станет, но увидеть то же, что видел и он, совсем не сложно.

— И ты думаешь, Ахмаю ведомы такие заклинания?

Погожее утро тут же стало казаться Конану по-киммерийски холодным.

— Ни он сам, ни его слуги заклинаний не знают. Но ему это и не нужно. Похоже на то, что Ахмай знаком с Эремиусом, тому же ведомы все заклинания без изъятья. Как ты помнишь именно Эремиус владеет вторым Камнем Курага. Я познакомилась с ним десять лет тому назад и за время знакомства успела понять, что он знает и умеет куда больше моего.

Волшебница изобразила на лине некое подобие улыбки.

— Утешает меня лишь то, что он не знает об этом. К тому же за эти десять лет я смогла кое-чему научиться.

Улыбка Илльяны стала пошире.

— Конан, я смотрю, ты начинаешь всерьез интересоваться магией. Как же прикажешь тебя понимать — ведь совсем недавно ты говорил мне о том, что боишься и думать о ней?

— Магия магии рознь. То, что я видел вчера меня не только не пугает, но скорее привлекает. Впрочем, может быть, ты устроила весь этот маскарад только для того, чтобы показаться предо мной в столь импозантном виде…

Илльяна густо покраснела и тут же отъехала к Дессе и Масуфу. Конан пришпорил своего коня и нагнал Раину, бормоча что-то о бесноватых женщинах, которые при всем своем целомудрии никак не могут считаться подлинно целомудренными.

— Ну у тебя и шутки! — прошипела Раина.

— Что-то я тебя не понимаю. Неужели я мог оскорбить ее?

— Говорить о чужих тайнах я не привыкла. Придет время, и Илльяна сама расскажет тебе обо всем. Пока же тебе следует помалкивать.

— Но ведь при этом я становлюсь похож на слепца, — я не понимаю ни того, с кем мне предстоит сражаться, ни того, почему я должен относиться к этому человеку как к врагу…

— Не стану спорить с тобой. Но я назвала бы тебя не слепцом, а скорее одноглазым.

— Будь по-твоему. Но ведь у противника моего целы оба глаза, верно? Неужели мастер Барафрас не смог научить тебя и самым простым вещам? Тебе придется вернуться на родное боссонское болото и потребовать со своего наставника плату за обучение, ибо…

Раина едва не ударила его по губам. Он с трудом сумел перехватить ее руку.

— Ты находишь глупой и эту мою шутку?

— Отпусти меня сию же минуту! Чтоб у тебя язык отсох, варвар!

— Если он у меня не отсох и поныне то отсохнет не скоро, милая. Кто только меня не проклинал — и благородные люди, и отъявленные мерзавцы…

И тут киммериец заметил, что глаза Раины наполнились слезами. Он выпустил ее локоть из руки и отъехал в сторону. Она было зарыдала, спрятав лицо в ладонях, но вскоре справилась с собой и, обратившись к нему, заговорила:

— Прости меня, Конан. Ты даже и не представляешь, насколько груба и глупа твоя шутка! Я изгнана из Боссонии! У меня нет дома, у меня есть только моя госпожа. И я должна благодарить богов за то, что ею стала именно Илльяна, а не кто-то другой! Как видишь, я не случайно храню ей верность. Ну а теперь, мой киммерийский друг, скажи мне — как тебе нравится то, что капитан Хаджар на деле служит не кому-нибудь, а именно властителю Хауме?

Кровь ударила Конану в голову. Он и сам не заметил того, как рука его сжалась а кулак. Раина, заметив это, засмеялась.

— Видишь как все просто! А ведь я обязана своей госпоже куда большим! Боссонцы говорят так: "Не трогай моих овец, тогда и собаки мои тебя не тронут". Как тебе это нравится?

Конан вновь подъехал к ней и, нежно обняв, прошептал:

— Мудрые люди эти самые боссонцы…

Не прошло и минуты, как последние из прихваченных с собою бычков были умерщвлены. Отовсюду слышались треск костей и чавканье — Трансформы справляли свою трапезу. Время от времени тот тут, то там разгорались ссоры, вызванные спором за лучшие куски.

Эремиус не боялся того, что ссоры эти закончатся кровью. Дисциплинированными воинами Трансформы, разумеется, не были, однако их командиры каким-то образом умудрялись наводить в своем войске порядок. Иногда это оборачивалось для Эремиуса потерей одного-двух бойцов, но считать это серьезной потерей было бы смешно, и потому Эремиус старался не обращать на это внимания, понимая, что в каком-то случае потери могли бы оказаться куда более серьезными.

Сегодня серьезных драк можно было не бояться. Трансформам был предложен щедрый обед, за которым должно было последовать настоящее пиршество, украшением коего должна была стать добытая в бою человечья плоть, о чем, разумеется, было сообщено и Трансформам.

К скамье Эремиуса поднялся капитан Наэро. Упав на колени, он забормотал:

— Господин, вода в ручье стала непригодной для питья, она красная от крови! О запахе я уже и не говорю!

— Трансформам это не повредит. Неужели ты забыл об этом?

— Я о них и не говорю, мой господин! — На лице капитана выступили бисеринки пота. — Вы, вероятно, забыли о том, что кроме Трансформ здесь есть и люди. Людям же нужна чистая вода.

— Неужели они не могут подняться повыше по течению и набрать воды в свои фляги! — раздраженно ответил Эремиус.

Раздражение его было так велико, что магический жезл сам собою поднялся в воздух и подлетел к голове капитана. Эремиус позволил жезлу коснуться щеки бестолкового командира и легким движением руки заставил его остановиться.

— Когда вы будете иметь собственные головы на плечах? Неужели ты так туп, что не можешь даже напоить своих людей? Ступай к ним и в следующий раз не беспокой меня понапрасну!

Наэро поклонился и тотчас исчез.

Эремиус опустился на скамью, положив посох на колени, и задумался. Надеяться на то, что в сегодняшней битве погибнут все его люди, успевшие за время похода изрядно надоесть ему, не приходилось. Жители деревень редко оказывали его воинству серьезное сопротивление.

Помимо прочего, он и поныне нуждался в услугах Наэро и его собратьев, что были так же тупы, как и их капитан. Пока он владеет лишь одним из двух Камней Курага, люди необходимы ему.

Он любил думать о том счастливом времени, когда он завладеет и вторым Камнем, когда он не только раз и навсегда распрощается с людьми, но и сможет взрастить новые поколения Трансформ, что пока, в отсутствие оного, были бесплодны, ибо женщины их были неспособны к зачатию.

Было известно, что дети Трансформ вырастают всего за год и это означало, что на покорение мира у него уйдет всего несколько лет. Не уйди от него Илльяна, и его победное шествие началось бы уже десять лет тому назад. Впрочем, теперь, когда он был так близок к победе, это уже не имело никакого значения, хотя мысль об этом огорчала его так же сильно, как и прежде.

— В этом ручье не вода, а кровь!

— Его прокляли демоны!

— За что боги так немилосердны к нам?

— Найти его!

Бора решил, что ждать ему больше нечего, и бегом бросился к ручью. С каждым мгновением крики становились все громче. Так же быстро Бора бежал и в ту ночь, когда за ним гнались демоны. Уже через минуту он стоял на берегу ручья, что был неизменно чист и ясен, словно глаза его сестры Карайи. К ужасу мальчика, вода в ручье действительно приобрела цвет крови. По поверхности ее плыла странная слизь, издававшая резкий тошнотворный запах.

Деревенские жители расступались перед ним, позволили ему выйти на самый берег. "Интересно, — подумал мальчик, — кого они боятся: меня или этой вони?" Он усмехнулся, но тут же придал своему лицу серьезное выражение. Засмейся он сейчас, и остановиться ему уже будет непросто.

Задержав дыхание, он стал на колени и зачерпнул из ручья полную ладонь кровавой жижи. Он принюхался и внезапно улыбнулся.

— Теперь мы знаем, что стало с коровами Перека! — воскликнул он. Похоже, в нашу речку свалилось все его стадо! Бедный Перек!

— Это не он, а мы бедные! — раздался чей-то голос. — Что нам теперь к колодцу ходить?

— Ничего другого не остается, пока вода не очистится, пить из ручья нельзя. Разве вы не согласны с этим?

Многие закивали. Других же слова мальчика лишь раззадорили:

— Ты уверен, что в нашу речку его коровы свалились сами? — спросил один из деревенских жителей. О «демонах» он не сказал ни слова, но все поняли, что говорит он именно о них. — И еще: ты уверен, что ручей наш очистится?

— Если с ним произошло что-то противоестественное, то и вода в нем должна стать не водой, а чем-то другим, верно? — ответил Бора. Он тяжело вздохнул и добавил: — Сейчас я войду в воду. Если я выйду из ручья невредимым, значит, ничего страшного не произошло.

Слова мальчика вызвали неоднозначную реакцию: одни запротестовали, другие ответили одобрительными криками. Не обращая внимания на односельчан, Бора стал снимать с себя одежды.

Вода была такой же холодной, как и обычно. Бора вошел в ручей по пояс, решив про себя, что погружать в него голову он не станет.

Он оставался в воде до тех пор пока не перестал чувствовать ее холода. К этому времени на берегу установилась полная тишина. Стараясь двигаться неспешно, он направился к берегу.

Добрая дюжина селян протянула ему руки, предлагая свою помощь; кто-то успел сходить и за полотенцем. Когда мальчик оказался на берегу, тело его стали растирать сразу несколько человек, и уже через пару минут кожа Боры приобрела былой розовый цвет.

Он увидел направлявшуюся к нему Карайю, несшую ему чашу с горячим поссетом. Взгляд ее был исполнен такой грусти, какой ему еще не приходилось видеть, однако на остроту ее языка оная грусть, казалось, нисколько не повлияла:

— Бора, я смотрю, ты сдурел вконец! Ты почему о нас не думаешь? Что бы мы делали, если бы демоны прибрали тебя к себе?

— О ком, о ком, а о них-то уж я не думал! Доказать же другим то, в чем я сам не сомневался, я мог только так. Не поступи я так, и наши милые соседи решили бы, что во всей этой напасти повинен только я. Да они разорвали бы меня на части!

— Они не посмели бы поднять на тебя руку!

Будь глаза Карайи луками — половина деревни лежала бы уже бездыханной.

— Карайя, запомни хорошенько: когда человек чего-то боится, он способен на страшные поступки. Неужели ты еще не знаешь этого? — Мысль эта принадлежала Ивраму, но ссылаться на него Бора не стал.

Какая-то добрая душа принесла из дома ведро горячей воды и губку. Бора обмыл себя, насухо вытерся и только после этого облачился в одежды. Люди взирали на него так, словно лицезрели не подобного себе, но посланника небес.

Он обратился к ним, едва сдерживая свой гнев.

— Вы что, так и будете торчать здесь? Если вы считаете, что колодца недостаточно, вы можете носить воду из Зимовья. Я думаю, тамошние жители не станут возражать против этого. Если же вы так и будете стоять разинув рот, то в ваших глотках птички совьют себе гнезда. Вы слышите меня, олухи?

Бора замолчал. Он, шестнадцатилетний мальчишка, и так сказал слишком многое своим односельчанам, многие из которых годились ему если не в деды, то в отцы.

И тут, к своему удивлению, он увидел, что люди, обступавшие его, закивали все, как один. Он отказался выбирать тех, кто должен был отправиться в Зимовье за водой, сделав вместо этого нечто весьма странное. Он обмакнул край полотенца в воду и, обвязав им свою левую руку, важно изрек:

— С этим я отправлюсь к Ивраму. Если демоны и причастны к этому, то не мне, Боре, сыну Рафи, бояться их. Иврам же по этому следу не только поймет природу происшедшего, но и научит нас, как вести себя дальше.

На деле Бора в этом уверен не был. Он слышал о том, что Иврам, несмотря на свою принадлежность к жреческому сословию, был весьма искушен и в делах магии; слух же этот, однако, был ненадежен и вполне мог оказаться лживым…

Судя по всему, демоны (в том, что причиною всего были именно они, Бора не сомневался ни минуты) были где-то совсем рядом. Послать людей на их поиски означало бы приговорить их к смерти. Ждать же, когда демоны сами заявятся в деревню, было по меньшей мере глупо. Бора не знал, как ему следует поступить в этой ситуации. У него не было особых надежд и на жреца; но тот, по крайней мере, мог помочь ему скрыть собственное его незнание. Об опасениях своих он мог говорить теперь лишь с Иврамом и Мариам.

К полудню Конан решил, что они могут покинуть горы и направиться к Заставе Земана. Сам он предпочел бы передвигаться ночью, но ни Десса, ни Масуф не были способны на это, и потому о ночной езде не приходилось и говорить.

— У них было бы куда больше сил, не ругайся они каждую минуту, сказал он Раине. — Ее-то наказывать я не стану, а вот с Масуфом церемониться не буду! Это ему только на пользу пойдет, да и всем остальным от этого только лучше будет.

— Мне кажется, он тебя не поймет, — ответила Раина. — Ты знаешь, есть такая порода людей: как только какое-то их желание исполняется, они начинают желать прямо противоположного. Масуф и сам не понимает, чего же он хочет.

— Меня это не интересует, — прорычал Конан. — Если у этой парочки нет родни, я сам заплачу за их свадьбу. Не тащить же их за собой в горы!

Когда отряд въехал в город Харук, Десса и Масуф поссорились вновь. Замолчали они лишь тогда, когда Конан нашел гостиницу с крепкими стенами, черным ходом и совсем недурным вином. Ссора вспыхнула вновь только после того, как Илльяна сказала, что для них отведена отдельная комната.

— Я туда не пойду! — тут же заявила Десса.

— Глупенькая, да я же тебя пальцем не трону, — проблеял Масуф таким голосом, что поверить в искренность его слов было совершенно невозможно. И чего ты меня так боишься, цыпочка?

— Боюсь? Тебя? Если бы ты действительно был мужчиной, я бы еще могла испугаться тебя, но…

Заметив устремленные на нее взгляды Илльяны, Раины и Конана, Десса замолкла на полуслове. Масуф побагровел и дрожащим голосом пробормотал:

— Так, значит, я, по-твоему, еще и не мужчина? Да кто ты такая, чтобы мне об этом говорить? Таких шлюх, как ты, еще свет не видывал…

Своей пощечиной Десса могла бы и прибить Масуфа, но тут в разговор вмешался Конан. Он схватил рабыню за шиворот, распахнул дверь в ее комнату и, пару раз тряхнув, бросил Дессу на кровать.

— Теперь ты, Масуф, — сказал он недавнему рабу, пытаясь говорить как можно спокойнее, — будь так любезен, войди в эту комнату. Если ты не сделаешь этого, ты влетишь сюда, словно птичка, понял?

Масуф принялся чертыхаться, однако ослушаться киммерийца не посмел.

Конан забросил в ту же комнату скарб новобрачных и, прикрыв дверь, запер ее снаружи.

— Возьми! — Илльяна протянула ему кубок, до краев наполненный вином. Конан одним глотком опорожнил его и, вытерев рот рукавом, поклонился волшебнице:

— Вот спасибо, так спасибо! — Он хотел было разразиться пространным рассуждением о том, чем, вообще говоря, женщина может угодить мужчине, но тут же остановил себя, решив не бередить старые раны.

— Интересно, как пройдет у них эта ночь? — промурлыкала Раина, обняв Конана за талию. — Надеюсь, у меня она пройдет спокойно.

— Если это так, то почему же ты здесь, а не в постели?

— О, только об этом я и мечтаю! Знали бы вы, как мне хочется спать! Тон, которым она произнесла эти слова, заставил засмеяться даже Илльяну.

— О боги! — воскликнул киммериец. — Неужели ты не можешь подождать? И на лучшем рысаке далеко не ускачешь, если в животе у него пусто!

11

Где-то совсем близко кричала женщина. Конан деливший ложе с Раиной, в эту минуту мог думать о чем угодно, но только не о женщинах. Скорее всего, это была Десса. В том, что она сможет справиться с Масуфом и в одиночку, Конан не сомневался. Кряхтя, он повернулся на бок и тут…

Тут крик раздался вновь. Только на сей раз он был куда громче. Раина окаменела и устремила взгляд к двери.

— Это какая-то… — зашептал было Конан, но горянка тут же прервала его:

— Это Илльяна! Моей госпоже что-то угрожает!

Раина спрыгнула с кровати и, схватив со стола свой пояс, понеслась к двери. Конану не оставалось ничего другого, как только последовать за ней.

Десса и Марф уже стояли перед комнатой волшебницы. На Дессе, так же как на Раине и киммерийце, были хоть какие-то одежды, Масуфу же пришлось замотаться в одеяло. Едва Конан подошел к двери, как крики смолкли.

— Вы что, так и будете стоять? — зло зашипел Конан.

— Мы пытались выставить дверь, но то ли запоры у нее слишком крепкие, то ли заговорил ее кто… — Масуф сказал это так, словно происходившее совершенно не интересовало его, сам же он в это время буквально поедал глазами Раину.

Из комнаты послышалось тихое поскуливание.

Конан отошел к противоположной стене и бросился на дверь, которая явно не была рассчитана на то, чтобы к ней прикладывались плечом великаны, — она с треском сорвалась с петель и рухнула внутрь комнаты.

Конан влетел вовнутрь едва не споткнувшись об Илльяну, сидевшую на полу возле кровати. Она нервно покусывала уголок простыни, в которую было закутано ее тело.

На левую руку волшебницы был надет браслет, на котором сверкал Камень Курага. Изумрудное сияние, источаемое им, было столь ярким, что Конан зажмурился.

— Не прикасайся к ней! — завопила Раина.

— Но ведь должен же ей кто-то помочь!

— Ты не только не поможешь, но наверняка навредишь ей! Сейчас трогать ее нельзя!

Конан остановился в растерянности, и в тот же миг Илльяна, потеряв сознание, упала на пол. Свет, исходивший из камня, тут же погас.

Сев на колени возле своей госпожи, Раина приложила ухо к ее груди и застыла. Конан отошел к двери и осторожно выглянул наружу. В коридоре не было ни души.

Десса плюхнулась на кровать, вызвав тем крайнее неудовольствие Раины.

— У тебя что — совсем в голове пусто?

— Было бы пусто, не сидела бы я здесь с вами!

— Ладно вам! — усмехнулся Конан, вспомнив вдруг аграпурские таверны и тамошних танцовщиц. Попади Десса в руки Пиле, та бы из нее живо человека сделала…

В этот миг вернулся Масуф, за которым следовали хозяин гостиницы и пара дюжих слуг. Конан кивком головы указал им на свой клинок, и они застыли, не смея заходить в комнату.

— Что это вы затеяли? — проревел хозяин гостиницы. Присмотревшись получше и заметив лежащую на полу нагую женщину, он усмехнулся и спросил уже другим тоном: — О-хо-хо, если уж вам так нужна женщина…

— Заткнись! — грубо оборвал хозяина киммериец. — Моей госпоже приснился дурной сон, и только. Если ты посмеешь говорить о ней дурно, я найду способ наказать тебя так, чтобы ты запомнил это на всю жизнь. Она только что потеряла своего мужа, понимаешь?

Слова киммерийца странным образом тут же успокоили хозяина. Он уже собрался уходить, но тут Илльяна приоткрыла глаза и забормотала:

— Трансформы. Их не остановить — слишком далеко… Попытайся… попытайся хотя бы воспрепятствовать им… Кто-то должен это сделать… Попытайся — иначе, — (дальше шло нечто невразумительное), — иначе обречены все…

— Не иначе, колдовство! — ахнул один из слуг, в ужасе попятившись назад. Второй слуга был уже где-то на лестнице. Хозяин, однако, уходить раздумал, — склонив голову набок, он обвел взглядом присутствующих и проревел:

— Я вызову сюда стражу! Если эти остолопы сюда не явятся, я подниму на ноги весь город. Еще никогда в моей гостинице не происходило ничего более омерзительного…

— Теперь тебе и весь город вряд ли поможет! — презрительно процедила сквозь зубы Раина, поигрывавшая острым как бритва клинком. Владелец гостиницы переменился в лице и резко отшатнулся назад едва не слетев при этом с лестницы.

— Не надо так горячиться, дружище! — примирительным тоном сказал киммериец, чудом успевший схватить хозяина за руку. — Моя госпожа действительно кое-что смыслит в магии. Мало того, она чувствует, когда к магии прибегают другие. Враг, о котором она сейчас говорила, куда страшнее всего ведомого вам, и потому вам не остается ничего иного, как только принять ее сторону. В этом случае она сможет защитить вас.

Хозяин нахмурился, но былая тревога тут же оставила его. Киммериец выпустил его, и он стал неспешно спускаться вниз по лестнице.

— Возможно, теперь он не будет действовать очертя голову. Хотя я могу и ошибиться. Эти идиоты слуги через пару минут вернутся сюда вместе со стражей. Нам нужно уходить. И чем быстрее мы это сделаем, тем лучше.

Илльяна покачала головой.

— Я должна делать то, что делаю. Иначе этот кошмар заполонит собою все.

— Если то страшное, о котором ты говоришь, находится где-то далеко…

— Это не имеет никакого значения. — Илльяна смерила Конана ледяным взглядом. — Когда я сбежала от Эремиуса, я поклялась мстить ему всегда и всюду. Противостоять ему сейчас я просто обязана. В противном случае справиться с ним будет уже невозможно. Надеюсь, ни ты, ни Раина не станете мешать мне.

Судя по всему, уходить волшебница не собиралась; Раина, скорее всего, должна была принять сторону своей госпожи, пусть даже это стоило бы ей и жизни. Говорить с ними о чем-либо было бессмысленно.

— Воля ваша, — пожал плечами Конан. — Занимайтесь своими делами, я же тем временем начну собирать вещи. Насколько я понимаю, в горы отправимся только мы с Раиной, вам туда идти опасно, Дессе же иМасуфу там нечего делать и подавно.

— Еще вчера я согласилась бы с тобой, — возразила недавняя рабыня. Теперь же все изменилось. Хочешь ли ты того или нет, но мы отправимся в горы вместе с тобой.

И она показала киммерийцу язык.

Легкий ночной ветерок нес по округе трупный запах. Эремиус, обладавший поразительно острым слухом, услышал мерные шаги стражей, охранявших деревню.

Жить стражам оставалось совсем недолго. Убрать их бесшумно было невозможно, но Эремиус нисколько не опасался шума, — крики людей разве что вызвали бы панику в деревне, которая в любом случае была уже обречена…

Где-то захрапел конь, и тут же раздался торжествующий рев Трансформы. Исполненный ужаса человеческий крик огласил окрестности:

— Демоны! Демоны! На нас напали демоны! Бегите! Бегите!

Уже через миг крик этот обратился в предсмертный хрип — Трансформа разодрала человека надвое.

Эремиус насупился. Неужели в этой деревне, стража разъезжает на лошадях? Если это так, то ему нужно внимательно следить за тем, чтобы ни одному из деревенских жителей не удалось ускользнуть из лап его верных, но пока еще не слишком-то расторопных слуг, — не ровен час, беглецы разнесут слух о его появлении по всем окрестным селеньями. Будь сфера, в которой он мог управлять Трансформами, хотя бы немного побольше, и ему не пришлось бы думать об этом, но сейчас, когда в его распоряжении был всего один Камень Курага, об этом не приходилось и мечтать.

Он поднял свой посох. В эту ночь Камень был закреплен на кольце прядью, волос Илльяны, заплетенных в тонкую аккуратную косичку. Эремиус передвинул серебряное кольцо с Камнем к середине посоха, что сообщало ему дополнительные (и весьма немалые!) силы, и приступил к заклинанию, которое было по-настоящему серьезным.

Он быстро прочел инвокацию и принялся перечислять имена атлантийских магов и оккультистов — имена, непостижимым образом пережившие не только своих обладателей, но и саму их цивилизацию, ушедшую на дно морское за несколько тысяч лет до того, как туранские княжества объединились в единое государство. Покончив с этой частью заклинания, Эремиус приступил к призыванию атлантийских божеств и демонов, которых в древней Атлантиде было ничуть не меньше, чем магов.

Процедура заклинания была столь длительной и мучительной совсем не случайно: Эремиусу приходилось перечислять все эти имена лишь для того, чтобы среди всех прочих было названо и имя того человека, или того начала, или той силы, которые и породили на свет Камни Курага. Будь это имя известно ему, и заклинание обратилось бы в простое его произнесение. Но, увы, на это он не смел и надеяться…

"ХЬЯР, ЭСПОРН, БОККЕР."

Заклинание состояло из нескольких десятков имен, произносить которые следовало при одновременном покачивании посоха из стороны в сторону. Камень Курага летал во тьме, походя на самоцветный волшебный маятник, оставлявший за собой призрачный зеленоватый след.

"БАККЕР, АЙДАС, ГЕЗИС, ЭЙРГАЛФ."

Эйргалф, разумеется, не имел к Атлантиде никакого отношения, однако тоже играл определенную роль в истории Сокровища. Именно он был тем ванирским вождем, к которому и попали оба Камня Курага. Сокровище ослепило его своим блеском, сулившим власть над миром, и тем самым сгубило его ибо не с его, Эйргалфа, силами возможно было подступиться к нему.

Следующим после Эйргалфа обладателем Сокровища стал именно он Великий Мастер Эремиус.

Зеленоватый след, оставляемый раскачивающимся посохом, внезапно распался на два гигантских овала, два огромных изумрудных глаза…

Стоило Боре покинуть дом Иврама, как он увидел прямо перед собой два чудовищных изумрудных глаза. Глаза эти смотрели на него.

Первой реакцией мальчика было бежать, предоставив жителей обреченной деревни, лежавшей далеко внизу, собственной их судьбе. Он было дернулся, но тут же совпадал с собой и замер. Что скажут о нем люди? Как он сможет после этого жить?

Наверное, только сейчас Бора начал понимать, что такое смелость. Прежде она казалась ему отсутствием страха, свободой от страха. Прошло сколько-то времени, и он решил, что точнее было бы назвать ее тем, что позволяет преодолеть страх, изгнать его. И лишь теперь ему открылось истинное ее значение — подлинной смелостью можно было назвать лишь способность поступать определенным образом вопреки страху, невзирая на страх, который при этом становился серьезным противником, а не пустяком, от которого можно было отмахнуться.

Мальчик шагнул на первую из четырех ступеней; вырезанных Иврамом на тропе, ведшей в деревню. Глаза изменили свое положение, но взгляд их был так же устремлен прямо на него. Мальчику стало казаться, что они манят его куда-то вниз.

Теперь он не бежал лишь потому, что ноги перестали слушаться его. Больше всего он походил на кролика, неверным шагом идущего прямо в пасть удаву. Логовище этого удава находилось где-то на дне ущелья.

За спиной Боры раздались негромкие шаги. В воздухе появилось что-то едкое, остротой своей походящее на перец. Мальчик почувствовал жжение в горле и резь в глазах. Он остановился и, громко чихнув, принялся тереть глаза кулаками.

— Прочихайся хорошенько, Бора! — услышал мальчик голос Иврама. — Если понадобится, я повторю все еще раз.

Бора хотел было что-то ответить своему спасителю, но вместо этого разразился слезами и чохом. Когда Бора наконец пришел в себя, оказалось, что он вновь способен управлять своим телом, своими чувствами и своей волей.

— Что это ты со мною сделал, Иврам? — спросил он и тут же закашлялся.

— Ничего особенного. Я посыпал тебя Заянской Морилкой, — едва ли не отеческим голосом ответил мальчику Иврам. — Чары Взора Хахара голой волей одолеть сложно, и потому в свое время умные люди изобрели средство против них. Как ты, наверное, понимаешь, я говорю о Морилке. Посыпаешь этой самой Морилкой зачарованного или самого себя — если чары направлены против тебя, — и через несколько минут от них и следа не остается! Если же власть этих чар была нарушена хотя бы единожды, человек освобождается от них раз и навсегда.

— Как я благодарен тебе, Иврам! — воскликнул Бора. Даже в самых кошмарных своих виденьях ему не приводилось испытывать ничего более ужасного. — Но скажи мне, как мы можем помочь нашим людям? Ведь мы должны предупредить их об опасности прежде, чем демоны нападут на деревню.

— Если им понадобится Морилка, то у меня ее много. Я стал заготавливать ее с тех самых пор, как ты поведал мне о демонах.

— Так чего же мы ждем? Дай ее мне, и я пойду к людям!

— Имей терпение, мой мальчик!

— Как ты можешь говорить о терпении в этот час! С минуты на минуту Горячий Ключ может погибнуть, ты же чего-то ждешь!

— Бора, замолчи сейчас же! Я знаю, что я говорю. Во-первых, порошок этот людям сейчас не нужен — по большей части они спят, и потому чары Взора на них не действуют. Во-вторых, в деревню ты пойдешь не один — я пойду с тобой.

— Иврам! — раздался из-за распахнутой двери вопль Мариам. — Ты слишком стар для того, чтобы сражаться с демонами!

— Жизнь и смерть находятся во власти Митры, моя милая. В мире нет ни молодых, ни старых. Некогда гостеприимные люди из Горячего Ключа дали нам кров, и я чувствую себя обязанным сделать это. Ты понимаешь меня, Мариам? Обязанным!

— Но неужели за гостеприимство нужно платить жизнью?

— Почему бы и нет?

Мариам тяжело вздохнула:

— С тобой спорить — только зря время терять. Одного не пойму неужели за все эти годы я так и не смогла узнать тебя по-настоящему?

— Любое знание относительно, Мариам, и это — тоже. Тебе же я посоветовал бы собирать вещички. Вполне возможно, что нам придется переехать в другую деревню или даже в другую страну. Будь внимательна при укладке алтаря и реликвий. И еще — не забудь взять с собой смену белья.

Бора услышал тихий вздох Мариам.

— Переезжать нам не впервой, Иврам. Я к этому уже так привыкла, что постоянно держу все наши вещи наготове. Ну, а как Бора рассказал эту историю о демонах, так я и сумки уложила.

— Спаси тебя Митра, Мариам, ты у меня прямо золото!

Установилась тишина. Бора неожиданно почувствовал себя неловко и, спрыгнув со ступеней, стал спускаться к деревне. Сердце его готово было выскочить из груди. На полпути к деревне Иврам нагнал его. Лишь теперь Бора смог рассмотреть его по-настоящему. В правой руке жрец держал свой посох, справа же на его поясе висел короткий прямой меч, одетый в простые кожаные ножны. На плече Иврама висела кожаная дорожная сума, расшитая изображениями Митры.

— В этой сумке Морилки столько, что ею можно уберечь от чар едва ли не всю эту страну. Если у нас будет время, мы посыплем ею каждого и тем самым позволим людям хоть как-то бороться за свою жизнь. Если тот негодяй, который затеял все это…

— Якуб как-то сказал мне, что слово «если» для военного времени не подходит, — перебил жреца мальчик.

— Твой Якуб прямо мудрец! — усмехнулся Иврам. — Да вот только у нас не война, а невесть что!

Он прибавил шагу и пошел так быстро, что Бора, несмотря на всю свою молодость и ловкостью едва поспевал за ним.

Чары Взора Хахара лишили Эремиуса последних сил. Оставленные без внимания Трансформы забыли и думать о лежавшей неподалеку деревушке и посвятили все это время поеданию всадника и его кобылы и торгам из-за последних кусков, казавшихся Трансформам самыми лакомыми частями тел.

Ссора, вызванная дележом остатков добычи, в любую минуту могла закончиться дракой, и Эремиусу, несмотря на всю его усталость, вновь пришлось взять под контроль не в меру разошедшихся воинов. Тогда же отряд людей был послан им к деревне. Люди должны были стоять на тропах и вылавливать тех, кто по тем или иным причинам не попал в силки Взора Хахара. Заходить людям в деревню Эремиус строго-настрого запретил. "ЕСЛИ ВЫ ВСЕ ЖЕ СУНЕТЕСЬ ТУДА, Я СКОРМЛЮ ВАС СВОЕЙ ГВАРДИИ."

Телепатические послания Эремиуса были короткими и в то же самое время достаточно содержательными. Едва он внушил вышеозначенную мысль своим рабам, как где-то неподалеку вскричала от боли одна из Трансформ. Эремиус тут же переключился на ее сознание и едва не закричал от боли: глаз Трансформы был выбит камнем — одним из тех камней, которыми осыпали Трансформу невесть откуда взявшиеся люди.

Эремиус заскрежетал зубами. Весь деревенский люд должен быть скован чарами Хахара. Откуда здесь могли взяться эти ублюдки? Он попытался открыть свое сознание пошире, и это удалось ему едва ли не сразу. Услышанное объяснило ему все. Улицы Горячего Ключа кишели людьми, на которых чары не действовали. Судя по всему, вся деревня была обработана Заянской Морилкой. Неужели один из этих скотов каким-то таинственным образом смог прознать ее секрет? Возможно ли это вообще? Эремиус едва не разразился проклятьями в адрес богов, вспомнив о том единственном человеке, который мог раскрыть этот секрет людям.

Он собрался с мыслями. В долину проник некто, предупредивший ее жителей о надвигающемся войске неприятеля. Этот некто или один из его пособников посвящен в тайну Морилки, что может указывать на знание им или ими — и других магических тайн и приемов. Эремиус покачал головой. Подобного развития событий он никак не ожидал.

Впрочем, это мало что меняло. Если его противники думают, что им удастся сладить с ним, то они глубоко заблуждаются, и он докажет им это в течение нескольких минут.

Разметавшись сознанием надо всею деревней, Эремиус разыскал немало сознаний, пораженных Взором Хахара. Этих людей он мог убедить в чем угодно, мало того, он мог отдать им любой приказ, исполнение которого тут же становилось для них целью всей их жизни.

Эремиус стал считать плененные души, не обращая ни малейшего внимания на свой посох. Тем временем пряди Илльяны, крепившие Камень к кольцу, зашевелились и засветились неярким рубиновым светом.

12

Из комнаты Илльяны сочился изумрудный свет. Назвать его палящим нельзя было при всем желании, и тем не менее Конану казалось, что за спиною его стоит раскаленная, дышащая жаром печь.

Подходить к двери и тем более входить вовнутрь Конан не решался — он понимал, что ему делать в комнате нечего. Магия могла вызвать у него разве что отвращение.

— Неужели ты сомневаешься в собственной храбрости? — время от времени спрашивала его Илльяна.

— Нисколько, — неизменно отвечал он ей. — Я уверен в себе так же, как и всегда. Просто мне кажется, что каждый должен заниматься своим делом. Вы — магией, я — вашей охраной…

Снизу послышались шаги. Конан насторожился, но в ту же минуту увидел поднимающегося по лестнице хозяина гостиницы.

— Ваша ведьма решила спалить мой дом? — дрожащим голосом спросил побагровевший от волнения хозяин.

— Вряд ли, — ответила за Конана Раина, успевшая за это время надеть на себя штаны и тунику.

— Вы хотите сказать, что это работают те злые чары, с которыми она борется? — вновь спросил хозяин.

— Понятия не имею.

— Митра и Эрлик, помогите покорному рабу своему! Неужели я так никогда и не узнаю, что же происходит в моем собственном доме!

— Все, что вам нужно знать, вы уже знаете.

— Остального же вам действительно не придется узнать, — добавил Конан.

Хозяин обвел их взглядом, полным ненависти и к ним, и к себе самому. Он схватился за голову и застонал:

— Мне уже все равно. Если она и не подожжет нас, то за нее это сделают наши идиоты, которые придут сюда с минуты на минуту.

Конан и Раина переглянулись.

— Если бы не ваши трусливые слуги, вам не пришлось бы так беспокоиться, — заговорила Раина. — О трудах же наших вы бы узнали лишь тогда, когда они были бы завершены. Теперь постарайтесь слушать меня повнимательнее: пока моя госпожа не покончит со своими делами, в комнату ее не войдет никто, включая и вас самих.

Она потянулась к рукояти меча, но Конан резким движением схватил ее за руку и прошептал:

— Успокойся. Этот человек предупредил нас об опасности.

— Ну и что из того? — возмутилась Раина. — Мне кажется, он мог сделать это и пораньше, когда в этом еще был смысл.

— Не спеши с выводами. — Конан повернулся к хозяину. — Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы сможем покинуть гостиницу, следуя каким-нибудь тайным ходом. Верно? Если же это так, то мы договоримся с тобой о следующем. Ты задержишь этих бандитов и покажешь нам потайной ход. Мы же, со своей стороны, обставим все это так, что они ушат, будто ты был нашим пленником.

— Их здесь не будет! — рявкнул хозяин в ответ. — Одного только не могу понять — с какой это стати я должен вам помогать?

— Разве мы не твои гости? — усмехнулась Раина. — Ступай вниз и делай то, что тебе сказано, иначе будет поздно!

— Давненько я таких грубиянов не встречал! — проворчал хозяин, направившись к лестнице. — Если повара не разбежались, мне это сделать проще простого.

Из дома послышался крик ребенка. Бора потянул дверь на себя, но тут же понял, что она заперта изнутри.

— Закар, ко мне! Попробуй отжать ее топором!

Деревенский лесоруб был первым человеком, которого мальчик освободил от чар Взора Хахара. Несколькими ударами топора он сбил дверь с петель и бережно отставил ее в сторону.

Бора и Закар вошли вовнутрь. В доме этом, кроме девочки, обезумевшей от страха, не было никого. Внимание мальчика привлекла большая корзина, доверху наполненная хлебом и копченой козлятиной.

— Закар, возьми корзину с собой. Одни боги знают, когда еще нам доведется попасть в деревню.

— Я думаю, это произойдет скоро. Только вот деревня эта будет уже на том свете. Но ты знаешь, Бора, я и этого не боюсь. И с собою на тот свет я прихвачу хотя бы одного демона. Не зря же я всю жизнь этим вот топором махал!

Бора кивнул и поспешил выйти на улицу. Как ни странно, но демонов в деревне пока не было, что позволило большей части ее обитателей покинуть свои дома, прихватив самое ценное из пожитков, и направиться по западным тропам в горы. Бора, разумеется, не знал, когда же демоны пожалуют в Горячий Ключ, однако он нисколько не сомневался в том, что большей части жителей деревни в любом случае так и не удастся уйти от них, ибо он уже видел, сколь быстро передвигаются эти чудища.

Бора и Закар бродили по улицам, пытаясь найти людей, которым можно было бы поручить ребенка. Деревня была почти пуста. Те немногие ее жители, что встречались на их пути, уходить из нее не собирались, ибо пуще всего боялись покидать родные стены. Людям этим не могла помочь и Морилка. В одном из переулков они увидели двух девиц возраста Карайи, ведших под руки старика. Без лишних церемоний Бора подтолкнул к ним внезапно захныкавшую девочку и быстро зашагал прочь.

— Послушай, Бора, — обратился к нему едва нагнавший его Закар, — ведь твой дом совсем рядом. Ты мог бы зайти туда.

— Иврам пообещал первым делом побывать именно там. Мне после него там делать нечего. — Бора почувствовал, как заныло сердце. Как ему хотелось стать прежним мальчишкой, сыном Рафи!

— Именем Митры, что это? — внезапно воскликнул Закар.

На окраине деревни, там, где начинались сады, кружила пыль. В следующее мгновение из облака ее появилась сгорбленная фигура, казавшаяся чудовищной карикатурой на человека. Тело чудовища светилось призрачным зеленоватым светом.

Оно легко сломило с дерева две ветви толщиной в человеческую руку и, обратив их в две дубины, двинулось по направлению к Закару и Боре.

Закар встретил чудище, выйдя на середину улицы. Удар первой дубины ему удалось отразить топором, вторая же ударила его в бок в то время, как топор его опустился на голову чудища.

Демон закачался, однако сумел устоять на ногах. Схватив дровосека поперек туловища, он поднес его к своей ужасной пасти и разорвал надвое.

Следующей его жертвой должен был стать сам Бора. У мальчика внутри все похолодело — бежать было уже поздно.

И тут он услышал тяжелые шаги. Он увидел чью-то руку, метнувшую под ноги демона глиняный пузырек с Заянской Морилкой. Это был Иврам.

— Не знаю, как она действует на те чары, которыми были созданы эти уроды, но иного оружия у меня сейчас попросту нет, — заметил жрец. — В любом случае выручить нас теперь могут разве что собственные ноги.

— Но… но ведь в деревне осталось еще…

— Тем, кто здесь остался, помочь мы уже не сможем, — пробормотал Иврам еле слышно. — Твоей родни здесь уже нет. Запомни, Бора: деревенскому люду нужен именно ты, но никак не память о тебе. Ты понимаешь?

— Будь по-твоему!

Он посмотрел на демона, что, встав на четвереньки, принюхивался к неведомому дотоле запаху, и понесся прочу пытаясь нагнать старого Иврама; бегавшего с удивительным для его лет проворством.

Пряди волос Илльяны, тихо зазвенев, разорвались. Камень Курага стал падать вниз, на камни.

Никогда еще Эремиус не произносил заклинаний так быстро. Невидимая Рука подхватила Камень на середине пути и тихо опустила его вниз.

Эремиус перевел дух. "Скорее всего, разбиться о камни магический кристалл не мог — для этого он находился слишком близко к земле", попытался успокоить себя маг. В глубине души, однако, он был уверен в обратном: еще немного, и он потерпел бы полное и окончательное поражение.

Камень следовало поднять с земли и привязать к посоху, но теперь уже не Илльяниными, а его собственными волосами. Он нагнулся, но поднести руку к Камню не сумел — тот вдруг оказался внутри невидимой непроницаемой сферы. Эремиус попытался пробить эту сферу своим посохом, но и из этого у него ничего не вышло.

Маг хотел было повторить эту попытку, как вдруг посох сам собой вылетел из его рук, вошел внутрь Камня и исчез в его глубинах!

Эремиус продолжал стоять разинув рот, когда вдруг земля вспучилась и с оглушительным треском извергла из себя его посох, песок и камни. Эремиус, подпрыгнув, схватил свой посох и тут же попытался отвести его подальше от Камня.

Сам Камень к этому времени обратился в густую жидкость, светящуюся изумрудным светом, озаряющим собою всю округу. От слепящей лужицы помимо прочего исходил и пронзительный свист, от которого у Эремиуса сводило скулы.

Он устало вздохнул, отошел в сторону и стал рассматривать свой посох. Тот, к счастью, был таким же, как и прежде.

Он мог управлять Трансформами и при помощи своего посоха — Камень Курага в эту минуту нужен ему не был. Эремиус вновь вздохнул и покачал головой. Илльяна связала Камни заклинанием, ставящим их в оппозицию друг другу. Тем самым в течение определенного времени своими Камнями не могли воспользоваться ни он, ни она.

Но зачем она это сделала? Может быть, она хочет уничтожить от Камень даже ценою своего собственного Сокровища? Прежде она относилась к Камням Курага совсем иначе… Неужели теперь она смирила себя настолько, что может поступиться абсолютной властью над миром ради какой-то блажи, известной миру под именем Добра? Как это глупо! Ведь тот, кто уничтожит Сокровище, не получит взамен ничего, тот же, кто завладеет им, получит все!

Эремиус остановил себя. Пора было возвращаться к делам насущным: Трансформы без его команд превращались в стадо тупых скотов, которое нельзя было оставлять без присмотра. Он собрался с мыслями и вызвал к жизни образ деревни Горячий Ключ.

Дверь комнаты Илльяны задрожала и ни с того ни с сего вновь сорвалась с петель и упала на пол. Конан и Раина едва успели отскочить в сторону, при этом северянка едва не сбила с ног поднявшегося к ним в эту самую минуту хозяина гостиницы.

Хозяин посмотрел на лежавшую на полу дверь, возвел глаза к потолку и протянул Раине тяжелую корзину со снедью.

— Здесь в основном сыр и хлеб. Повара не только сбежали, но и прихватили с собой едва ли не все мои припасы! — Хозяин сел на пол, обхватив голову руками, и горестно засопел.

Из комнаты, пошатываясь вышла Илльяна; едва не упав в объятия Конана, она села на пол возле хозяина гостиницы, и тут взгляд ее упал на стоявшую возле Раины корзину. Нисколько не смущаясь своей наготы, она стала жадно расправляться с ее содержимым.

Конан протянул ей флягу с вином. Опорожнив ее единым махом, Илльяна вновь вернулась к своей странной трапезе. Когда корзина опустела совершенно, она с сожалением вздохнула и поднялась на ноги.

— Киммериец, что-то я не пойму, над чем это ты смеешься?

— Не сердитесь, госпожа! Просто я никогда не видел голодных волшебниц!

Илльяна ответила ему слабой улыбкой. Раина отправилась в комнату за одеждами своей госпожи, Конан же тем временем передал пустую корзину хозяину и посмотрел на него так выразительно, что тот тут же сообразил, чего от него хотят.

— Опять?! — вскричал он. — А расплачиваться, насколько я могу понять, вы будете тогда, когда на туранский престол взойдет внук Великого Йалдиза!

Бешеный стук во входную дверь заставил хозяина замолчать. Вернув корзину Конану, он затараторил:

— Пришло время идти вниз. Не знаю, правда, как мне удастся справиться с отведенной мне ролью. Но, вы знаете, если даже я и потеряю сей любезный моему сердцу дом, я знаю, куда мне податься, — об этом я мечтал с самого детства: я прибьюсь к какому-нибудь храму и стану актером в устраиваемых для народа мистериях! Идем, идем! Времени у нас в обрез! Не далее чем час тому назад я слышал о том, что сюда должен был прибыть сам владыка Ахмай! Если это так, то мне придется…

— Ты сказал — Ахмай?

— Не я сказал, а мне сказали. В наших местах имя это известно каждому! Я слышал, что он…

— Я слышал не только это, но и многое другое! — перебил Конан. Скажи-ка, хозяин, нет ли на твоей крыше такого местечка, с которого можно было бы увидеть весь город оставаясь при этом незамеченным?

— Разумеется. Но вот только я никак не могу взять в толк, с какой это стати…

— Помолчи. Иначе мне придется тебя наказать.

— Если против Владыки что-то замышляется…

— Речь идет о чем-то гораздо более важном. Выбирай — либо ты сохранишь верность Ахмаю и я отрублю на этом самом месте твою глупую башку, либо сию же минуту ты отведешь меня на крышу и сохранишь верность мне, тем самым сохранив и драгоценную свою голову.

Хозяин посмотрел на меч постояльца, почесал в затылке и важно кивнул.

— Сначала мы спустимся в главную залу. Оттуда же нам придется проследовать направо. Я пойду впереди и буду указывать вам путь.

Во входную дверь стучали уже ногами. Хозяин шмыгнул носом и, понурив голову, стал спускаться вниз.

Тяжело дыша, Бора взбирался на крутой склон. Рядом с ним шли его земляки, которые выглядели куда менее утомленными, и объяснялось это прежде всего тем, что им в эту ночь не пришлось носиться по горам столько, сколько ему. Бора был молод и вынослив, но и его силы имели предел. Кто действительно не ведал усталости, так это демоны. Да, их можно было ранить или даже убить, но, несмотря на это, они казались Боре чем-то неуязвимым, чем-то сродни ураганам и камнепадам.

Бора остановился и посмотрел вниз. Порошок подействовал на людей отрезвляюще: ни один из деревенских жителей не был предоставлен сам себе, старым и слабым помогали молодые и сильные, готовые отдать за ближнего собственную жизнь. Жители Горячего Ключа стали бездомными, но это только сплотило их.

Люди шли мимо него нестройной колонной. Теперь позади оставался лишь отряд добровольцев, вызвавшихся защищать своих собратьев от адской напасти. Удивлению Боры не было предела, когда он увидел среди семерки этих доблестных мужей Иврама…

— Я думал, ты давно оставил нас! — воскликнул он.

— Неужели ты думаешь, что я, человек преклонных лет, хожу быстрее твоего? Ты ведь молод, Бора. Молод и глуп…

— Он сам пришел к нам, — сказал один из воинов. — Мы знали, что вы, господин, будете против этого, но он отказался и слушать нас.

— На твоем месте я бы помолчал, — проворчал Иврам. — Все объясняется просто, Кемаль. Я хочу еще разок взглянуть на этих самых демонов. Чем больше мы будем знать о них…

— Он хочет посыпать одного из демонов своим порошком и отнести его на Заставу Земана, — засмеялся воин. — Иврам, похоже, тронулся умом!

— Не надо так говорить. Если подумать, то…

— Именем Мастера! — прогремело вдруг сверху.

Из-за скалы, стоявшей над тропой, появилось четыре фигуры. Судя по тому, что они умели говорится становилось ясно, что перед Борой и его людьми находятся не демоны, но такие же, как и они сами, люди. В руках незнакомцев — поблескивали длинные клинки.

Бора присел и, подняв с земли первый попавшийся камень, вложил его в пращу. Бросок его был неточен — камень улетел далеко вперед.

Не прошло и минуты, как четверка врагов уже сражалась с отрядом, в котором на семь человек был всего один меч. Первым наземь упал воин, назвавший Иврама сумасшедшим. Превозмогая боль, он сумел схватить за ноги одного из неприятелей и вцепиться зубами ему в икру. Неприятель, явно не ожидавший этого, взвыл, и в тот же миг дубина, которую держал в своих могучих руках Кемаль, опустилась ему на голову.

Горцам терять было нечего. Они разом напали на двоих врагов: трое на одного, трое — на другого. С первым они покончили мгновенно, второй какое-то время сопротивлялся, успев при этом ранить одного из деревенских.

Четвертый враг, что стоял поодаль пустился в бегство, но уйти не удалось и ему: на сей раз бросок Боры был точным — камень проломил неприятелю череп.

Бора стал сворачивать пращу и вдруг услышал тихий голос, звавший его по имени:

— Бора! Бора! Забери у меня сумку с Морилкой.

— Иврам!

Жрец лежал на спине, изо рта у него текла узкая струйка крови. Бора перевел взгляд пониже и увидел, что у Иврама проломлена грудь.

— Возьми ее, прошу тебя! И… и слушай! Когда ты вернешься сюда, похорони меня по-людски. Сделай все так, как заповедали нам предки… Ты сделаешь это — я знаю… знаю…

Бора сжал руку Иврама, не зная, как помочь ему. С такой раной Иврам вряд ли мог выжить; помимо прочего, она должна была причинять ему немыслимую боль.

Жрец неожиданно улыбнулся:

— Не тревожься, Бора. Мы, слуги Митры, куда счастливее всех прочих…

Жрец принялся читать странные, непривычные для слуха иноземные стихи. В конце четвертого стиха он закашлялся и, прикусив губу, надолго замолчал. Затем он начал читать и пятый стих, но закончить чтение ему так и не было суждено…

Бора стоял на коленях над его телом, когда вдруг ему на плечо легла рука Кемаля.

— Идем, Бора. Не стоит зря дразнить демонов.

— Я не могу оставить им его тело!

— Разве я сказал, что мы оставим его здесь?

Бора увидел, как воины, стоявшие рядом с ним, снимают с себя плащи. Кемаль хотел было последовать их примеру, но тут мальчик остановил его.

— Достаточно будет и двух плащей. Теперь скажи мне: тот конь, ржание которого мы недавно слышали, уж не Бураном ли зовется?

— Ты прав, Бора, это и есть Буран. Я собственноручно отпустил его, когда мы уходили из деревни, вот он и пошел вместе с нами.

Во всей деревне не было жеребца лучше этого. Бора поднялся на ноги.

— Слушай, Кемаль, кто-то из нас должен отправиться на Заставу Земана. Может быту ты это и сделаешь?

— Как скажешь. Только вначале коня надо напоить.

— Митра… — начал было Бора, но тут же осекся. Этой ночью поминать имя Митры, не сумевшего защитить верного своего слугу, как-то не хотелось тем более ему не хотелось клясться этим именем.

Конан выглянул из-за гостиничной трубы. Люди, обступившие гостиницу, держали в руках факелы, освещавшие своим пламенем всю округу. Свет их казался киммерийцу излишне ярким, — если уж он так ясно видит своих противников, то и они в любую минуту могут заметить его, пусть он и вымазал свое лицо сажей.

Толпа горожан стояла на месте; люди Ахмая пока тоже не предпринимали каких-то решительных действий. К действиям этим их следовало подтолкнуть.

Конан переполз на дальний конец крыши и прокричал:

— Все в порядке! К конюшне они подойти и не посмеют! Можно считать, что дело сделано!

Конан улыбнулся, услышав недоуменные крики в рядах воинов Ахмая:

— Кто это кричал? Сержанты, проверьте своих людей!

Перекличка тут же началась. Конан помедлил несколько мгновений и голосом старого служаки прокричал:

— Ха! У меня двух молотов недостает!

Почти сразу же вслед за этим он закричал голосом капитана:

— Эти скоты горожане увели наших ребят с собой! Мечи к бою! Именем владыки Ахмая, мы им сейчас зададим перцу!

Недоумение в рядах воинов Ахмая с каждой минутой становилось все сильнее. Конан переполз на другую сторону крыши и тонким голоском проблеял:

— Эти мерзавцы хотят отбить своих колдунов! Мы ни за что не допустим этого!

Киммериец выдернул одну из черепиц и швырнул ее в ряды конников Ахмая, стоявших по другую сторону площади. В следующее мгновенье один из всадников с криком вывалился из седла и рухнул наземь.

— Соблюдайте спокойствие! — заорал капитан. — Мы — ваши друзья. Мы хотим только одного…

Было уже слишком поздно. Горожане стали осыпать людей Ахмая градом камней. Всадники пришпорили своих жеребцов и направили их на беснующуюся толпу. Толпа, в свою очередь, загудела и ответила новым залпом каменьев. Самые отчаянные головы стали тыкать своими факелами в конские морды, отчего жеребцы принялись носиться по площадь, сбрасывая своих седоков, круша на своем пути все и вся.

Конан довольно усмехнулся и, уже не таясь скомандовал:

— Открывай ворота!

В тот же миг ворота конюшни со скрипом отворились, и из них вышли его друзья, которых вела за собою Раина.

Илльяна шла последней. Она сделала несколько шагов — и вдруг замерла, глядя прямо перед собой. Конан посмотрел в ту же сторону и увидел, что улочка, до последнего времени казавшаяся пустынной, на деле полна народу. Он чертыхнулся и, не задумываясь, прыгнул на крышу сарая, а оттуда — на ворох сена у стены стойла. Жеребец, тихо заржав, подошел к нему, и в следующий миг Конан уже сидел в седле. Он вонзил каблуки в бока животного, и жеребец понес его прямо на толпу поджидавших простолюдинов. Горожане страсть как не любили колдунов, однако собственная жизнь была им дороже всего на свете, — едва огромный жеребец с восседающим на нем чернолицым гигантом приблизился к ним, они в ужасе бросились врассыпную. Этот маневр позволил киммерийцу отвлечь внимание горожан на себя; спутники его тем временем скрылись в темном проулке и поспешно покинули городские пределы.

Конан решил немного покружить по улицам, чтобы дать своим спутникам возможность уйти подальше. Совершив сей почетный круг, он выехал из города и, остановив своего жеребца, стал поджидать преследующих его воинов. После того как его меч сокрушил трех вражеских скакунов и одного всаднике, преследователи почли за лучшее отступить.

Отъехав немного в сторону, Конан спешился, чтобы дать жеребцу возможность отдохнуть и напиться воды. Сосчитав свои стрелы, киммериец отстегнул от пояса флягу с вином и, опорожнив единым глотком, отшвырнул ее в сторону. Пора было отправляться в путь.

Эремиус поднял свой посох. Серебряный набалдашник его был покрыт множественными царапинами, однако на магические свойства посоха изъяны подобного рода не влияли и посему беспокоиться магу было особенно не о чем, тем более что в другой руке он держал светящийся изумрудным светом Камень Курага. Уже светало, и потому свет Камня казался не таким ярким, как прежде.

Вспомнив о событиях прошедшей ночи, Эремиус поежился. Неужели Илльяна действительно пыталась уничтожить его Сокровище? Больше всего в этом его поражало то обстоятельство, что при этом волшебница была готова пожертвовать и своим Камнем, наделявшим ее чудовищной силой и властью над людьми. Разве можно так относиться к дарам Силы?

Эремиус попытался отвлечься от этих неприятных мыслей. В конце концов, ничего страшного не произошло: он не только сохранил свой Камень, но и захватил деревню Горячий Ключ, пусть многим из ее жителей и удалось ускользнуть. В том, что ему удастся нагнать беглецов, Эремиус ничуть не сомневался.

Эремиус поднес Камень к набалдашнику посоха. Последний засветился вдруг нестерпимо ярким пламенем; которое собралось в шар и, отделившись от посоха, стремительно взмыло ввысь, заливая изумрудным сиянием подернутые утренней дымкой горы.

— Да здравствует наш Великий Мастер! — слились в здравице голоса людей и рев Трансформ. Вершина горы дрогнула и раскололась на тысячи и тысячи каменьев, сошедших лавиной в соседнее ущелье.

ВОТ И ПРИШЕЛ КОНЕЦ ЖИЛИЩУ ЭТОГО ТРЕКЛЯТОГО ЖРЕЦА!

Если Иврам жив и поныне, то он, Эремиус, позаботится о том, чтобы смерть его была такою же страшной и мучительной, как и смерть Илльяны. Не меньшим мукам следовало подвергнуть и того мальчишку, который помогал жрецу посыпать людей этим мерзостным порошком!

Если ему удастся настигнуть этих смутьянов, он не отдаст их Трансформам, но займется ими сам — Трансформы получат их попозже, когда жизнь уже покинет тела пленников. Он криво усмехнулся. Знали бы они, что он с ними сделает…

Камень и посох встретились вновь. В темное небо взмыло сразу три изумрудных шара, остановившихся высоко над деревней. Эремиус резко опустил посох вниз, и три изумрудные звезды камнем упали наземь.

Над деревней поднялся бурый дым — это горели камни.

Мариам подняла глаза от лица Иврама и посмотреть на восток.

— Мальчишка! — сказала она вдруг.

— Что? — еле слышно пробормотал потрясенный Бора.

— Я говорю о повелителе демонов. Он — капризный мальчишка. Если ему что-то не нравится, он ломает свои игрушки.

— Что-то я тебя не совсем понимаю, — пробурчал Бора. — О каких это игрушках ты говоришь? Уж не о нас ли?

Мальчика покачивало от усталости. И тут он почувствовал, как на плечи его легли нежные и в то же самое время сильные руки, что заставили его присесть на камень.

— Посиди немного со мной, Бора. Считай, что я пригласила тебя в гости.

Мальчик услышал звон металла и бульканье наливаемой в чашу жидкости. Прямо перед его лицом возник кубок, доверху наполненный терпким вином. От его пряного запаха у мальчика закружилась голова.

— Это всего-навсего поссет. Пей, не бойся.

— Мне нельзя спать. Люди, которые…

— Ты должен поспать. Ты нужен людям сильным и собранным, верно?

Мариам поднесла кубок к губам мальчика и силой заставила его сделать первый глоток.

Сон сморил Бору прежде, чем он смог опорожнить хотя бы половину кубка.

Конан прибыл в назначенное место уже на заре. Раина все еще спала, Десса и Масуф лениво переругивались, Илльяна же, судя по всему, так и прождала его всю ночь, не смыкая глаз.

Она полностью восстановила силы и даже чудесным образом помолодела разом лет на десять. Легкой, словно у танцовщицы, походкой она направилась навстречу ему. От улыбки ее веяло добротой и сердечностью.

— Славно ты вчера потрудился! — сказала она. — На такое и волшебники вряд ли отважились бы!

Конан не смог сдержать улыбки.

— Спасибо тебе, Илльяна. Но не будем об этом… Лучше скажи мне, что тебе удалось разузнать о нашем приятеле Эремиусе?

— Что я тебе скажу? Он, так же как и я, во всем — или почти во всем зависит от Камня Курага. Само по себе это уже неплохо. Прошлой ночью что-то угрожало его Камню, — это что-то со мной никак не связано.

— Если мы сможем уничтожить Камень, принадлежащий Эремиусу, мы тем самым выполним данное нам поручение, не так ли?

— Ну что ты! Так мы можем поступить только в самом крайнем случае! Камни Курага, или, иначе, Сокровище Курага, — одна из самых таинственных вещей этого мира. Обратить их в ничто, растереть их в порошок, уподобить их тем самым обыкновенным булыжникам — означает потерять все то великое и чудесное, которое они и только они могут даровать миру! Участвуй я в этом, и я чувствовала бы на себе скверну. Ты понимаешь меня?

Конан решил промолчал, ибо не был горазд работать языком. Кто действительно чувствовал на себе скверно, так это он — еще бы, ему и в голову не приходило, что когда-нибудь он может стать помощником волшебницы. Он бросил на свою спутницу взгляд, полный подозрения. Кто знает этих колдунов: говорят, они могут преобразиться в одночасье! Единственное, что им по сердцу, это чары — чары и волшебство.

Илльяна ничуть не удивилась быстрой смене его настроения. Она испытующе посмотрела на него и тихо добавила:

— Есть на то и иная причина. Если один из Камней будет уничтожен, второй Камень станет настолько сильным, что с ним не сможет совладать ни один из живущих в этом мире людей!

— Интересно, откуда только тебе все это известно? — изумился Конан. Тебя что, Эремиус этому выучил?

Илльяна мгновенно побледнела. Вспомнив совет Раины никогда не расспрашивать госпожу о времени, проведенном ею вместе с Эремиусом, он хотел было попросить у волшебницы прощения за свою дерзость, но она жестом руки заставила его замолчать.

— Замолчи. В отличие от многих, ты вправе спросить меня и об этом. И я должна ответить тебе. Да, я научилась этому в ту пору, когда жила с Эремиусом, но училась я этому сама. Он же намеревался учить меня совсем иным вещам, — вещам, о которых я предпочитаю не говорить.

Она передернула плечами и тут же пришла в себя.

— Куда мы должны отправиться теперь Конан?

— Мы поедем на Заставу Земана.

— Нам придется открыться командиру. Если мы не назовемся слугами Мишрака, представляю, каково нам придется!

— Я не вижу в этом ничего страшного. Рано или поздно нам все равно пришлось бы это сделать. Мы уже в горах, и лошадки нам теперь нужны совсем другие. Я хочу заехать на Заставу и по иной причине: там будет столько мужчин, что Десса с удовольствием расстанется с нами, чтобы поселиться там навек!

Смех Илльяны заставил Раину вскочить на ноги. Северянка озиралась по сторонам с таким глупым видом, что рассмеялся и сам киммериец.

13

Солнце уже стояло над горизонтом. С каждой минутой тени становились все длиннее, что придавало саду командующего Заставой Земана особую прелесть. За розовым кустом, посаженным одним из предшественников капитана Шамиля, стояли он сам и Якуб.

— Я не уверен в том, что ты рассказал мне все, дружище, — хмуро глянув на Якуба, буркнул Шамиль.

Якубу оставалось только всплеснуть руками. Похоже, этот дуралей может только испортить все дело.

— Почему вы считаете меня лжецом? Неужели красавица, о которой я вам сказал, не стоит этого?

— Интересно, что ты называешь красавицей, парень? Ты говоришь так, словно я уже видел ее!

Якуб не выдержал:

— Может быть, стоит напомнить тебе, кто ты и кто я? Сколько времени ты нам служишь? Ты хочешь, чтобы Мугра-Хан узнал об этом разговоре?

Шамиль, вопреки ожиданиям Якуба, повел себя донельзя странно. Он криво улыбнулся и пожал плечами.

— Я все помню, можешь не сомневаться. Не я стал забывчивым, а ты. Мой первый помощник Хезаль — ставленник совсем других людей. Если меня по какой-то причине сместят с поста, командовать Заставой Земана станет именно он.

— Неужели ты боишься этой породистой болонки?

— О, ты недооцениваешь Хезаля! Больше всего он походит на волка, но уж никак не на болонку! Так считаю не только я, так же думают и воины! Они пойдут за ним хоть в огонь!

Хезаль казался со стороны фатоватым сынком знатного сановника, попавшим в это место службы единственно для того, чтобы побыстрее получить очередной чин и поскорее занять одну из придворных должностей. Однако впечатление это и в самом деле было обманчивым. Якуб надолго задумался. Чем тревожнее будут вести, тем большая армия будет снаряжена для борьбы с неприятелем и тем самым большее количество людей попадет в распоряжение правителя Хаумы. Тогда-то правитель и получит то, о чем мечтал столько лет… Если Шамиль не врет, то Застава Земана в течение неопределенного времени будет оставаться в руках неприятеля, что само по себе не сулит ничего хорошего. И тут ему вспомнились слова отца, любившего говорить, что война — это торг, в котором ошибаются только единожды. Он кашлянул и посмотрел в глаза Шамилю.

— Можешь считать, что никакого разговора у нас не было. Я предлагаю тебе следующее: ты поможешь мне справиться с провожатыми Раины, я же пришлю ее к тебе. Идет?

— Это уже звучит иначе. Какого рода помощь нужна тебе? Люди? Оружие? Не забывай, что провожатых у нее сразу несколько.

Якуб вздохнул. Как утомило его общение с людьми, подобными Шамилю. Его избранница Карайя не похожа ни на одного из этих скотов: она совершенно честна и чиста, она — само совершенство… Не любить ее было невозможно.

Интересно, как отнесется она к нему после того, как он вернется с поля боя победителем? Простит ли она его за то, что ради победы ему пришлось прибегнуть к обману? Якуб затряс головой, пытаясь отогнать мучившую его уже не первый деньмысль.

— В этом мире все можно купить за деньги. Я попытаюсь подкупить ее спутников, с тем чтобы они оставили ее и навсегда ушли из нашей страны. Если же спутники ее окажутся чересчур чопорными, мне может понадобиться помощь твоих ребят. Ты можешь дать мне хотя бы взвод?

— Договаривайся с ними сам.

— Вот и прекрасно. Главное, чтобы ты не возражал.

Якуб был готов заплатить воинам любые деньги, ибо прекрасно понимал, что уйти от смертоносного клинка Конана смогут разве что единицы. Тем самым общая сумма в любом случае должна была оказаться достаточно скромной.

План Якуба заключался в следующем. Конана необходимо было убить, Раину же следовало подарить Шамилю в качестве платы за его молчание и, быть может, содействие. Все это надлежало совершить только для того, чтобы забрать у Илльяны Камень Курага и передать его Эремиусу, который в ту же минуту становился бы не только правителем Турбина, но и единовластным Владыкою Мира. В благодарность за это Эремиус должен был сделать его, Якуба, князем или царем, во всяком случае, Якуб на это очень рассчитывал.

К тому времени, когда Якуб вернулся в отведенную для него комнату, над крепостью уже нависли сумерки. Он закрыл ставни и, не раздеваясь, лег на кровать. Где-то в вышине завывал и ярился ветер.

— Все в порядке, — услышал Конан голос Раины.

Киммериец замедлил шаг.

— Главное — никого не встретить. Я этот народ знаю: ни за что, ни про что они могут тебя и на тот свет отправить. Они даже не посмотрят на то, что ты женщина.

— Не знаю, не знаю. Честно говоря, верится мне в это с трудом.

— Странный ты человек. Эти вояки таких страстей о демонах наслушались, что для них каждый незнакомец — уже враг. Как ты этого не понимаешь?

— Хорошо, я буду внимательной! — засмеялась Раина. Она поднялась на цыпочки и одарила Конана поцелуем, который мог показаться невинным лишь со стороны. Руки киммерийца сами собой сомкнулись на ее талии, но он тут же опомнился и отшатнулся от Раины.

— Что бы ни происходило, мы должны придерживаться предписанных нам ролей, — сказал он с улыбкой. — Иначе мы можем вызвать у людей ненужные подозрения, — верно, крошка?

— Еще бы! Кто ты и кто я! — рассмеялась Раина.

— Хотел бы я знать, долго ли еще мне быть караванщиком? — все так же улыбаясь, прошептал Конан.

— По ночам ты можешь оставаться самим собой, — улыбаясь, ответила ему Раина и легонько оттолкнула киммерийца от себя.

И он и она знали, что имя Мишрака может не только выручить их, но и навлечь на них беду. Произносить его вслух было пока рано.

В казармах, по которым шли Конан и Раина, не было ни души. Откуда-то снизу доносились звуки шумного застолья — там, внизу, находилась солдатская таверна. Киммериец и его спутница прошли мимо лестницы и подошли к комнате Раины.

Конан проверил запоры на дверях Илльяны, Дессы и Масуфа. Затем он извлек из голенища кинжал и повесил его на пояс.

— Я спущусь на пару минут вниз. Именно этого они от меня и ждут. Заодно я поболтаю с ними о демонах.

— Ты бы лучше у них о лошадках справился! После этого можешь болтать о чем угодно, даже и о демонах!

— Ты мудра, как никогда, Раина!

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— Сказать тебе я могу многое, женщина! Но станешь ли ты меня слушать?

Он привлек Раину к себе и, уже не таясь поцеловал ее в губы.

На крепостных стенах не было ни души, что не могло не обрадовать Якуба. Судя по всему, капитан Шамиль убрал стражей с тем, чтобы они не помешали ему совершить визит к Раине.

Впрочем, истинные причины этого неожиданного обстоятельства Якуба особенно не интересовали: в происшедшем он видел перст божий, ясно указующий на то, что предприятие от угодно не только ему самому, но и богам.

Одетый в черное, Якуб выбрался на крышу и прикрепил к ее карнизу стальной крюк. Остальное было делом техники. Он легко заскользил вниз по веревке, проходившей мимо окна той комнаты, в которой жила Илльяна.

Посещение комнаты волшебницы могло обернуться для него каким-либо неприятным сюрпризом, и он пытался не думать об этом, полагаясь всецело на милость сил, покровительствующих ему.

ЕСЛИ МНЕ УДАСТСЯ ПОХИТИТЬ У НЕЕ ЭТОТ КАМЕНЬ, Я БУДУ САМЫМ СЧАСТЛИВЫМ ЧЕЛОВЕКОМ НА СВЕТЕ!

Он посмотрел вниз. Заветное окно было прямо под ним.

Конан присоединился к солдатам, исполненный решимости не пить, но слушать. Вернее, пить в меру и слушать. Вино оказалось куда лучше, чем он ожидал, и потому он решил не давать себе никаких зароков, но пить ровно столько, чтобы не вызывать подозрения.

Разговоры здесь шли только о демонах. Говорили о загадочных зеленых огнях и изумрудных зарницах, о столбах багрового дыма и прочей несуразице.

Ничего иного защитники крепости, судя по всему, не знали, да и знать не хотели. И старые воины, и юные рекруты были настолько напуганы происходящим, что даже опасались говорить о демонах в полный голос, предпочитая шептаться по углам.

Самым интересным из того, что узнал Конан в таверне, было то, что большая часть воинов была склонна подчиняться не законному своему командиру капитану Шамилю, но некоему Хезалю, о котором все говорили с неизменным почтением.

Конан почувствовал, что он начинает пьянеть, и решил не задерживаться в таверне сверх меры. Он поднял бокал за здоровье царя и, пошатываясь направился к своей комнате.

Едва Конан сомкнул глаза, как в коридоре поднялся невообразимый шум. Он застонал, вылил себе на голову ковш холодной воды и, прихватив с собою меч, вышел из комнаты.

В тот же миг дверь в комнату Раины распахнулась и оттуда вылетел не кто иной, как капитан Шамиль, сжимающий в руках меч. Не схвати его Конан за шиворот, и капитан врезался бы лбом в противоположную стену.

— Отпусти меня, пес киммерийский! — завопил Шамиль. — Я не к тебе пришел, а к твоей хозяйке!

Конан нахмурился.

— Слушай, приятель, я таки трахну тебя головой о стену! Подумать только — он еще будет со мной таким тоном разговаривать! А ну-ка, говори: зачем ты к ней пришел?

— Ты что, сам не понимаешь? — завопил капитан еще громче. — Только евнухи не знают, что могут делать с женщинами мужчины!

И тут Конан услышал голос Раины:

— Вот уж кто не евнух, так это он! Это вам любая женщина подтвердит, с которой ему спать доводилось, а женщин таких, я думаю, не меньше сотни наберется!

Такая характеристика пришлась Конану по душе. Он довольно икнул и тут увидел появившуюся в дверях Раину. Она была совершенно нага — меч, который она держала в руках, одеждой считать было невозможно.

— Он не евнух, а я не шлюха, капитан! Убирайтесь прочь, и я, возможно, отнесусь к происшедшему как к досадному недоразумению. Вы слышите меня, капитан? Убирайтесь прочь! В противном случае…

— Можно подумать, что я не видел таких, как ты! Твой киммерийский ублюдок на евнуха действительно не похож, но вот о том, что ты шлюха, каких свет не видывал, я готов биться об заклад!

Конан решил, что капитан вышел за все мыслимые рамки приличия, и урезонил его, вонзив ему в плечо свой кинжал.

Шамиль завизжал и принялся проклинать киммерийцев, кинжалы, женщин, а более всего тех, кто распускает ложные слухи об их, женщин доступности. Раине его откровения наскучили достаточно быстро. Она приставила к горлу капитана острие своего меча, после чего тому наконец пришлось замолчать.

— Слушай, приятель, неужели тебе и этого мало? — проворчал Конан. Произошло досадное недоразумение. Ты должен извиниться и пойти…

По лестнице поднималось четверо солдат. Шума, поднимаемого ими при этом, не смогли бы произвести и слоны.

Раина вернулась в свою комнату, Конан же дозволил воинам беспрепятственно подойти к своему командиру: ему совсем не хотелось, чтобы они разбредались по всему коридору.

Не прошло и минуты, как Раина вновь показалась на пороге своей комнаты. Теперь на ней были набедренная повязка и кольчуга; в руках же у нее кроме меча был теперь и кинжал. Конан засмеялся:

— Лучше бы ты не одевалась — они пялились бы на тебя, как последние ослы!

— Ничего! Сейчас я им попялюсь!

Выбрав своей первой жертвой воина, стоявшего ближе всех к ней, Раина стала теснить его к лестнице, не выказывая при том явного желания поразить того насмерть.

Да, этой женщине отказать в уме было невозможно. Конан довольно хмыкнул и, перегородив дорогу соратникам бедолаги, с криком сверзившегося вниз, проревел:

— Ну что, мальчики? Кто первый?

Ставни легко распахнулись, и взгляду Якуба предстала спальня Илльяны.

Нагая волшебница лежала на кровати, забывшись крепким сном. На груди ее лежало то, ради чего Якуб и пришел к ней: огромный изумруд таинственный Камень Курага, исполненный чудовищной силы. Камень этот был так же легкодоступен, как и нынешняя его хозяйка.

Впрочем, доступность эта могла оказаться и обманчивой. Якубу не раз доводилось слышать жуткие истории о волшебниках, обращавших своих неосторожных жертв в камень.

Якуб спрыгнул с подоконника и осторожно направился к кровати. Камень, показавшийся ему вначале изумрудом, больше походил на кусок зеленоватого стекла. Цепочка, к которой он крепился, была не золотой, а медной. Якуб стал рассматривать лежавшее перед ним нагое тело. Рассказы о том, что Илльяна — это толстая уродливая женщина, оказались насквозь лживыми: более прекрасных тел Якубу еще не доводилось видеть, пусть возраст уже и начинал брать свое.

Он решил не покидать ее комнату сразу. Сняв с пальца левой руки серебряное колечко, он положил его рядом с зеленым камнем. Колечко соскользнуло вниз и упало на ее нежный животик.

Якуб дрожащей рукой погладил ее по животу и, склонившись над Илльяной, поцеловал ее груди, сладкие, словно мед. Илльяна вздохнула во сне и положила свою тонкую руку на его ладонь. Якуб замер. Илльяна вновь вздохнула и убрала руку с живота. Якуб пятясь отошел к окну и уже через минуту взбирался по веревке на крышу.

Конан и Раина играли с воинами Шамиля, словно кошки с мышками. Через четверть часа все четыре воина были обезоружены, ранен же был только один из них, да и то легко.

К этому времени на лестнице появилась добрая дюжина набежавших откуда-то снизу воинов. Здесь были и ветераны, и новобранцы, однако всех их объединяло одно — ни один из них не был трезв. Это хмельное подкрепление решило держаться подальше от неприятеля, — обнажив мечи, воины встали у стены и придали своим лицам грозное выражение.

— Наверное, вы хотите сразить нас взглядом, — обратился ко вновь прибывшим киммериец. — А я-то думал, что это невозможно!

У парочки молодых воинов не выдержали нервы, и они бросились на Конана и Раину с мечами наперевес. В следующее мгновение мечей не было ни у одного, ни у другого.

Больше всего Конан опасался того, что Илльяна, даже не пытаясь разобраться в происходящем, решит применить против защитников крепости какое-нибудь заклинание. В этом случае карты их тут же оказались бы раскрытыми, что придало бы всему этому делу нежелательную огласку.

Вскоре полку нападавших прибыло: снизу поднялись ветераны, с которыми Конан пил сегодня вино. Они не стали участвовать в драке и даже попытались урезонить своих соратников.

У Конана к этому времени желание сражаться пропало начисто, чего нельзя было сказать о вошедшей в раж Раине.

— Мне совсем не хочется драться с вами, ребята, — громко сказал Конан. — Единственный человек, с которым мне хотелось бы выяснить отношения, — это ваш капитан Шамиль. Он оскорбил мою госпожу.

— Неужели ты думаешь, что я не расплатился бы с ней? — возмутился капитан. — Это не в моих правилах!

— Разве речь идет об этом? С чего ты взял, что Раина станет спать с тобой?

Шамиль часто заморгал и стал на разные лады проклинать того, кто внушил ему эту мысль.

И тут снизу послышался громкий крик:

— Всем разойтись! Капитана ждут на крепостной стене! Всем разойтись!

В коридоре появились дюжий ветеран и первый помощник капитана Хезаль.

— Как вы смеете распоряжаться во вверенной мне… — закипятился было капитан, но помощник тут же перебил его:

— Капитан, вас ожидает гонец из Горячего Ключа. Он говорит, что на его деревню прошлой ночью напали демоны. Многие из его земляков погибли, однако большинству все же удалось бежать.

— Демоны, говоришь? — озадаченно спросил капитан.

— Лучше поговорите с ним сами, капитан. Я же пока попробую разобраться с тем, что произошло здесь.

Капитан Шамиль на миг задумался. В нем боролись чувство долга, ярость и хмель. Чувство долга вышло из этой схватки победителем. Капитан нетвердой походкой стал спускаться вниз по лестнице.

Хезаль отдал пару приказов, и коридор тут же опустел, — в нем остались лишь Конан, Раина и сам первый помощник. Раина тут же вернулась в свою комнату, чтобы надеть на себя что-нибудь более или менее приличное. Конан же и Хезаль решили немного побеседовать.

— Надеюсь, шума вы больше не поднимете, — предположил помощник.

— При чем здесь мы? — возмутился Конан. — Заварил всю эту кашу не кто-нибудь, а ваш…

— Меня не интересует, кто начал драку! Драк в крепости быть не должно! У меня и других забот хватает!

— Мы не доставим вам каких-то хлопот! Могу поклясться в этом честью своей госпожи!

Хезаль рассмеялся:

— Хорошо, что ты не клянешься честью той птахи, которая приехала сюда с вами! Эта девица на наших парней такими глазами смотрит, что им даже дурно делается. На вашем месте я бы держал ее взаперти — мало ли что с ней случиться может!

— Будьте покойны, уж я-то знаю, как следует поступать с ней.

— Вот и прекрасно! — С этими словами Хезаль покинул поле боя.

В ту же минуту из своей комнаты вышла облаченная в полные воинские доспехи Раина.

— Как ты мог согласиться на такой позорный мир! — сморщившись изрекла она.

— Сегодня на что-то иное нам и не приходится рассчитывать, — ответил Конан. — А Хезаль-то оказался человеком вполне приличным! Он не поддерживает Шамиля, и это значит, что мы можем зачислить его в наши союзники.

Выслушав киммерийца, Раина едва заметно кивнула и тихо сказала:

— Разбужу-ка я Илльяну.

— Ну а я пойду прогуляюсь к крепостным вратам. Надоело мне выслушивать рассказы о демонах от тех, кто о них слышал. Пора познакомиться и с человеком, который их видел!

14

Конан оказался у крепостных ворот в тот момент, когда гость из Горячего Ключа стал повторять свой рассказ. Кемаль не упустил ни одной детали: он поведал и о том, как мальчик Бора увидел демонов в одной из горных долин, и о том, как жителям деревни пришлось покинуть свои дома и спасаться бегством от этих адских тварей, и о том, как погиб жрец, и еще о многом-многом другом.

— Наши люди направляются сюда: иного выхода у них нет, — сказал Кемаль напоследок.

Хотя вестнику этому, судя по всему, не было еще и восемнадцати, он уже был вполне зрелым мужчиной. Конан вспомнил о том, что пришлось пережить к этому возрасту ему самому, и удовлетворенно хмыкнул.

— Они идут сюда? У нас что — караван-сарай? — Капитан Шамиль явно был недоволен этим известием. — Если бы у нас и были свободные комнаты, я ни за что не пустил бы в них этих вонючих горцев!

Кемаль посмотрел на капитана так, что тот тут же призвал к вниманию лучников, стоявших на стене. Конан подошел поближе к горцу и встал так, чтобы того не было видно сверху. Если бы не печальная необходимость ни за что не идти на открытый конфликт с командующим, он давно бы уже вышвырнул Шамиля вон из крепости.

— Капитан, мне кажется, мы просто обязаны приютить у себя по крайней мере тех, кто не может защитить себя сам, — я говорю о женщинах, детях и стариках, — раздался низкий голос Хезаля. Киммериец оглянулся и с удивлением обнаружил, что недавний его собеседник каким-то адом успел облачиться в боевые доспехи. Роскошные шлем и кольчуга Хезаля были посеребрены, однако вмятины и рубцы, покрывавшие их со всех сторон, свидетельствовали о том, что доспехи эти предназначены не только для парадов.

— Места у нас предостаточно, — продолжил Хезаль. — Не следует забывать и о том, что после того, как мы отправимся в поход, освободятся и казармы. Я полагаю, мужчины Горячего Ключа согласятся выступить в роли наших проводников, если мы станем охранять их женщин и детей, — не так ли, Кемаль? Умелых воинов у нас хоть отбавляй, а вот проводников настоящих нет.

Конан обратил внимание на то, что Хезаль не сказал ни слова о Шамиле, — так, словно тот уже не командовал крепостью. Киммериец стал смотреть на Хезаля с еще большим уважением, понимая, что имеет дело с человеком действительно незаурядным.

— Ну что? — вновь обратился Хезаль к гостю. — Согласятся ли ваши люди с такими условиями?

— Я не поставлю этих бездельников на довольствие! — неожиданно громко закричал вдруг капитан Шамиль. — Пусть идут куда угодно, но только не ко мне!

Странное поведение капитана Конан объяснил для себя тем, что тот пытается хоть как-то сорвать на других злость, вызванную неудачным посещением заезжей красавицы.

— Скажи мне, Кемаль, — спросил он у горца, — есть ли поблизости и другие села?

— Конечно, есть! Но Бора приказал мне не заезжать в них, а скакать прямо сюда! В том, что он предупредит наших соседей о грозящей им опасности, вы можете не сомневаться! Бора, он такой — первым делом о людях думает!

— Клянусь Митрой! Я знаю, о ком он говорит! Этот самый Бора, который странным образом стал вождем собственного народа, родился в семье предателя и смутьяна Рафи! Я думаю, сынок отца своего стоит!

— Рафи повинен только в том, что он назвал ваших мародеров тем именем, которого они заслуживают! — закричал Кемаль, выхватив из-за пояса длинный нож. Шамиль хотел было подать рукой сигнал лучникам, но в тот же миг и он сам, и его противник Кемаль оказались в руках гиганта-киммерийца.

— Похоже, демоны вселились и в вас! Иначе понять происходящее невозможно. Беда уже на пороге, а вы все о чем-то друг с другом спорите!

— Прямо как дети! — поддакнул киммерийцу Хезаль. — Оставьте споры. Давайте лучше обсудим наши дальнейшие действия. Я предлагаю включить в состав наших частей лишь часть мужского населения близлежащих деревень. Остальные могут либо сопровождать своих земляков во время их перехода в Харук, либо участвовать в защите наших бастионов, если люди все-таки решат остаться здесь.

— После вчерашней ночи в Харук чужих не пустят! — проворчал Шамиль. С другой стороны, если люди останутся у нас, то от наших запасов продовольствия не останется ровным счетом ничего! — Капитан раздраженно пожал плечами. — Поступай, как считаешь нужным, Хезаль. Кому-кому, а тебе я доверяю. Я же пока приведу в порядок свои доспехи и оружие.

Капитан, пошатываясь, побрел к казармам. Однако не успел он сделать и трех шагов, как над плацем зазвенел нежный девичий голосок:

— Капитан, дозвольте мне помочь вам! Я видела, как вас ранили в руку, я умею врачевать такие раны!

Это была Десса, стоявшая неподалеку от Илльяны и Раины. Масуф находился в стороне и потому никак не мог вмешаться в происходящее. Десса была одета в длинное, до пят, платье, однако Конан готов был побиться об заклад, что, кроме этого платья, на ней не было ровным счетом ничего. Шамиль, вытаращив глаза от изумления, смотрел на совершенно неведомую ему особу.

Рассмотрев ее получше, он улыбнулся:

— Если я не ошибаюсь, тебя зовут Десса, верно? Если ты на самом деле сумеешь утолить мучающую меня боль, я буду крайне благодарен тебе! Идем!

— Я сделаю для вас все, что в моих силах! — громко воскликнула Десса и, подхватив Шамиля под руку, повела его к казармам. Масуф угрюмо наблюдал за своей суженой и хотел было пойти вслед за ней, но тут Конан схватил его за руку, а Раина приставила к его животу острый нож.

— Вы — грязные сводники! — зашипел Масуф, пытаясь высвободить свою руку.

— Ты знаешь сам, что она пошла с этим ублюдком только потому, что сама захотела этого!

Конан кивнул.

— Пошевели мозгами, Масуф. Боги сотворили Дессу существом своенравным. Ты никогда не воспитаешь из нее тихую, покорную тебе во всем супругу. Если тебе нужна жена, останови свой выбор на ком-нибудь другом. Если же ты хочешь жить именно с Дессой, то приготовься к тому, что она будет делать только то, что ей нравится!

Масуф наконец освободил свою руку и принялся ругать на чем свет стоит и Конана, и Шамиля, и Раину. Вослед Дессе он, однако, решил не идти и, поворчав еще немного, отправился куда-то восвояси.

— Я бы приставил к этому молодому человеку стражника, — заметил Хезаль, ставший невольным свидетелем этой сцены. Конан улыбнулся. Хезаль был на год младше Масуфа, но держал себя так, словно тот годился ему в сыновья. — Вам тоже не помешало бы вести себя поосторожнее. Капитан Шамиль — бабник известный. Если уж он что-то надумал, он не успокоится, пока…

— Десса успокоит его надолго! — улыбнулась Раина.

— Наверное, вы правы, — кивнул головой Хезаль — Эта пташка удивительно похожа на Пилу!

— Ты что — знаком с Пилой? — поразился Конан.

— Если с нею знакомы и вы, то она наверняка рассказывала вам историю о молодом офицере, проведшем в ее постели целую неделю!

— Честно говоря, ничего подобного она мне никогда не рассказывала. Но, впрочем, женщины — народ скрытный…

Хезаль сделал шаг навстречу Конану и еле слышно прошептал:

— Скажите мне правду — кто вы на самом деле? Мне не хотелось бы вмешиваться в ваши дела, но…

— Что ты на это скажешь? — так же шепотом обратился Конан к Раине.

Та кивнула и, сняв с груди монетку, служившую своеобразной верительной грамотой людей Мишрака, протянула ее Хезалю. Тот тут же посерьезнел, хотя не подал и виду, что увидел нечто неожиданное.

— Теперь мне все понятно. Можете зря не волноваться — открывать вашу тайну кому-то еще я не собираюсь. Особенно это касается нашего командира. Поговаривают, что Шамиль — впрочем, с вашего позволения, я не стану говорить и о нем… Лучше поговорим о другом. Нам сейчас очень не хватает полевых командиров, не согласились бы вы немного выручить нас, пока вы находитесь здесь?

— Какой может быть разговор, конечно, мы вам поможем! — тут же отозвался Конан, которому это однообразное путешествие стало уже приедаться.

Столб пламени, взметавшийся вверх на несколько метров, можно было окрасить в любой цвет, что определялось единственно используемым заклинанием.

Немного поразмыслив, Эремиус решил сделать пламя не только бесцветным, но и невидимым. Человек которого бы угораздило забрести сюда на Зимнее Становище, почувствовал бы неладное лишь тогда, когда языки пламени начали бы обжигать его… Чем сильнее страх, тем надежнее власть. Жители окрестных деревень наверняка попытаются скрыться на Заставе Земана. Он не станет мешать им. Когда пройдет определенное время, людям все равно придется вернуться на свои земли — иначе они просто передохнут с голоду. И вот тогда — тогда он испугает их уже по-настоящему! Их страх будет питать то начало, которое заменяет Трансформам душу, так же как плоть этих презренных тварей будет питать тела его могучих воинов!

Приподняв посох над землей, Эремиус очертил им в воздухе полукруг, время от времени прерывая его движение. Из серебряного набалдашника один за другим вылетели пять изумрудных шаров, что полетели в разные концы деревни. К утру Зимнее Становище должно было превратиться в пепелище, подобное тому, что осталось на месте Горячего Ключа. То же самое Эремиус собирался проделать и с оставшимися тремя деревнями, лежавшими неподалеку.

Эремиус щелкнул пальцами и подозвал к себе человека, носившего кольцо с Камнем Курага у себя на руке и снимавшего это кольцо лишь в тех случаях, когда хозяину его, Эремиусу, необходимо было совершить ту или иную магическую процедуру, в которой без Камня обойтись было просто невозможно. Подобная осмотрительность и осторожность была не случайна. Эремиус знал, что любой магический предмет — а тем более магический кристалл — обладает собственной волей, которая зачастую выходит из-под контроля мага, что может грозить ему большими неприятностями и даже физической гибелью.

Он приказал слуге снять кольцо с Камнем с посоха и надеть его на руку. С тех самых пор, как Камень едва не упал наземь, он вел себя как-то необычно. Эремиуса смущало не только то, что цвет его изменился, ему не нравился и исходящий от него тончайший писк, который то исчезал, то появлялся вновь.

Слуга послушно надел кольцо на руку и едва ли не тут же завопил не своим голосом. Изменившись в лице, он быстро замахал руками, словно пытаясь взлететь. Попытку эту нельзя было считать совсем уж безуспешной: Эремиус с изумлением отмел что корчащийся от боли и напряжения бедняга оторвался-таки от земли и даже смог взлететь на высоту в несколько локтей. С человеком — а значит, и с Камнем — происходило нечто в высшей степени странное. Похоже, Камень таким образом сумел отомстить ему, Эремиусу, за то, что он смог подчинить его себе. Человек захрипел и рухнул наземь бездыханной аморфной массой.

Эремиус осторожно коснулся Камня посохом. Камень вновь был таким же, как и всегда. Эремиус принялся снимать кольцо с руки мертвого слуги, легонько постукивая по нему концом посоха. Когда наконец ему это удалось, он нанизал кольцо на свой посох и закрепил его прядью своих волос.

Как должен поступить воин, если его меч оживет? Если он выбросит его, то останется без оружия. Если оставит — меч будет представлять угрозу прежде всего для него самого.

Эремиус тяжело вздохнул и решил, что ему следует немного передохнуть.

Конан закончил сборы только к утру. Он положил на последнего мула вьюки с хлебом и вяленым мясом и отправил его в загон, находившийся за северными воротами.

Вернувшись в казармы, он тут же поспешил в таверну, чтобы пропустить пару стаканчиков вина и побаловаться напоследок жарким. Выпив второй стакан, он вдруг загрустил. Всего пару лет назад он не взял бы с собой ни этих мулов, ни этой поклажи. Тогда к подобным вещам он относился куда проще…

Илльяна появилась перед ним так неожиданно, что он связал ее появление с волшебством. Заметив его изумление, она засмеялась.

— Не пугайся, Конан. К магии я прибегаю лишь в самых крайних случаях. Лучше скажи мне: не видел ли ты сегодня человека, который был бы явно не в себе? Шамиля из общего числа можешь исключить.

— Ха! За меня это сделала Десса! — Конан, нахмурив лоб, задумался. Ты знаешь, Илльяна, наверное, я не смогу сказать тебе ничего определенного. Я был достаточно занят дли того, чтобы глазеть по сторонам.

— Все ясно. У Раины об этом я уже спрашивала, она ответила мне примерно то же самое. Осталось задать тот же вопрос Хезалю.

Конан почувствовал, что волшебница хочет сказать ему нечто важное. Судя по тому, что та никак не решалась заговорить с ним вновь, речь шла о чем-то из ряда вон выходящем.

— Ты был прав, когда говорил, что мы должны держать ухо востро. Этой ночью кто-то проник в мою комнату и попытался похитить мой Камень.

— Странное дело — ни я, ни Раина ничего не слышали!

— Ничего странного в этом нет. Я наложила на Камень заклинание, заставляющее домогающихся его забывать не только о нем, но и о многом другом. Человек, пытавшийся похитить его, должен быть какое-то время не в себе. Кстати говоря, это колечко — одно из доказательств того, что чары не подвели меня и на сей раз, — похититель почему-то решил подарить его мне!

Она поднесла к лицу киммерийца небольшое серебряное колечко. Конан, не раздумывая, отрицательно покачал головой: видеть это кольцо прежде ему не доводилось.

— Что у тебя за чары! — усмехнулся он. — Нет бы они обращали вора в камень или лишали бы его жизни! Неужели ты на это не способна?

— Ох, Конан, Конан, когда ты только поумнеешь! Людям лучше не знать о том, кто я на деле, иначе мы не оберемся неприятностей. Об этом не должен знать даже Хезаль!

— Уж я-то это понимаю! Но ты знаешь, Илльяна, мне почему-то начинает казаться, что этот парень раскусил и тебя! Давненько я не встречал таких умников, как он!

— Вы друг друга стоите, Конан. Если он действительно умен, он мешать нам не станет.

В ответ Конан только улыбнулся. Он понимал, что многое так и не было сказано, однако с него было достаточно и услышанного, — лучше уж чего-то не знать, чем знать слишком много.

— Откровенно говоря, заклинание должно было, помимо прочего, запечатлеть на Камне лицо вора.

— Ты хочешь сказать, что этого не произошло?

Илльяна покраснела.

— Да. Почему этого не случилось, я не знаю. Кто знает, может быть, этого не захотел сам Камень.

Конан кашлянул и, налив в кубок вина, одним махом опорожнил его и тут же наполнил вновь. На этот раз он протянул его Илльяне.

Замешательство волшебницы было недолгим. Она благодарно кивнула киммерийцу и, приняв от него кубок, сделала несколько глотков.

Щеки ее тут же зарделись румянцем. Конан поставил бутыль на стол и тяжело вздохнул. Вот оно, оказывается, как. Камень-то этот еще и с норовом.

15

Где-то позади заплакал ребенок. "Не та ли это девочка, которую бросили в доме родители?" — подумал было Бора, но тут же попытался отмахнуться от этой мысли. Он уже слишком устал для того, чтобы думать о чем-то подобном.

Ноги повиновались ему с трудом, но не идти ему было нельзя, ибо за ним шла вся деревня. А как хотелось присесть ему на камень и оставаться там до той поры, пока мимо него не пройдет эта бесконечная вереница людей! Он порывался сделать это уже несколько раз, но каждый раз его останавливала мысль о том, что земляки его сочтут такой поступок проявлением слабости и незрелости.

Начинало светать, однако идти по горной тропе все еще было непросто: камни сливались в неясную темную массу, каждую минуту грозившую уйти из-под ног, обернувшись рытвиной или колдобиной. Останавливаться тем не менее они не могли. С приходом ночи хозяин демонов должен был вновь выпустить своих страшных слуг на охоту. Скорее всего, они шли по следу людей и сейчас.

— Стой на месте! Иначе не сносить тебе головы! — раздалось впереди.

Бора поднял голову, но увидел только лучника, высланного вперед На всякий случай он снял с пояса пращу и тут вдруг услышал на удивление знакомый голос:

— Это я — Кемаль. Со мной солдаты с Заставы Земана. Можете не волноваться.

Горы огласились радостными криками селян, мгновенно забывших о своей усталости. Бора, будь на то его воля, затанцевал бы от радости, но нынешнее положение обязывало вести себя иначе. Он важно приблизился к Кемалю, восседавшему на незнакомом мальчику жеребце.

— Куда ты подевал Бурана? — спросил Бора.

— Он остался в крепости. Капитан Конан пожалел нашу лошадку и отправил ее в конюшню. Меня же он снабдил этим красавцем!

Бора перевел взгляд на спутников Кемаля — дюжего черноволосого детину и изящную женщину, одетую в боевые доспехи. Судя по звукам, доносившимся из-за их спин, за ними следовал целый полк пеших солдат.

Бора вздохнул и, собравшись с силами, произнес:

— Благодарю вас, капитан Конан!

Черноволосый великан по-кошачьи легко спрыгнул с коня и посмотрел в глаза мальчику.

— Благодарить меня будешь тогда, когда мы покинем эту гору. Смогут ли твои люди пройти хотя бы милю? Сколько в твоем отряде воинов? Остался ли кто-нибудь на тропе?

— Я…

— Оставь свое «я» при себе, парень! Если уж ты взялся командовать людьми, то кому, как не тебе, знать ответы на эти вопросы?

— Конан, не надо так! — обратилась к своему спутнику женщина. — Это его первая битва, да и бился он не с людьми, а с самыми настоящими демонами! Ты разговариваешь с этим молодым человеком так, как Хаджар с провинившимся новобранцем!

Несмотря на сумерки, Бора заметил, с каким вожделеньем и любовью смотрит на своего спутника незнакомка. Мальчик был крайне тронут тем, что она решила заступиться за него, и едва не стал благодарить ее вслух. Капитан Конан был старше него самого лет на пять-шесть, однако Боре он казался едва ли не ровесником его отца.

— Я думаю, до реки твои люди дойти смогут, — важно ответствовал Бора. — Запасы воды у нас кончились. Провианта у нас тоже нет. На последний же ваш вопрос могу пока ответить только так: на закате все наши люди были с нами. Какое-то оружие есть у сорока человек, — среди них и мужчины, и женщины. По-настоящему же вооружена только дюжина: у этих имеются и мечи, и луки.

Конан удовлетворенно кивнул:

— Прекрасно. Если, как ты говоришь, все твои люди здесь, нам не придется посылать в горы наших людей. Теперь ответь и на такой вопрос: что делается для спасения людей, живущих в соседних деревнях?

— Как?! Их тоже надо спасать?

— Ну а как же ты думал, мальчик?

Бора потупил глаза и густо покраснел.

— Возьми! — Женщина протянула ему флягу с водой, от которой пахло неведомыми мальчику благоуханными травами. Стоило Боре сделать всего пару глотков, как голова его прояснилась.

— Да хранят вас боги, госпожа!

— Нашел, кого госпожой называть! Меня зовут Раина — просто Раина. Что до задевших тебя слов моего друга, то они совершенно справедливы. Мы должны подумать и об остальных.

То ли вода во фляге была необычной, то ли во всем были повинны травы, но мальчик ощутил вдруг чрезвычайный подъем сил.

— Я послал гонцов во все окрестные деревни. Трое вернулись, трое нет.

— Все понятно, — с нетерпением в голосе произнес капитан. — Ну а что ты скажешь о демонах?

— Они сожгли нашу деревню дотла. Мы видели с тропы дым. Преследовать же нас они почему-то не стали. Что касается наших соседей, живущих поблизости, то они оказались в куда более сложном положении: мы покинули свою деревню намного раньше, чем это смогли сделать они. Можно только гадать, что могло приключиться с ними за это время.

— Помимо прочего, они могли и не поверить твоим гонцам, — с горькой усмешкой на устах пробормотал Конан. С минуту он стоял молча, затем улыбка его заметно потеплела, и он вновь обратился к мальчику: — А ты молодец, Бора. Признаться, я и не ожидал от тебя такой прыти! Твой отец вправе гордиться тобой!

— Вы не смогли бы замолвить словечко за моего отца Рафи? Наш плотник Якуб обещался сделать это, когда отправлялся в Аграпур, да его самого что-то след простыл.

— И в чем же твой отец повинен?

Бора вкратце рассказал историю злоключений своего отца. Киммериец слушал его, покачивая головой и то и дело поглядывая на Раину.

— Знал бы ты, мальчик, что говорил о твоем отце командующий той крепостью, к которой мы теперь и направимся! — сказала Раина. — Верхом-то ты скакать умеешь?

Бора едва не выпалил в ответ: "Конечно!", но ответил почему-то жеманным:

— Все зависит от лошади!

— Тогда Росинка будет тебе как раз впору. Навести своих людей и скажи им, что идти предстоит еще милю-другую. Мы будем ждать тебя здесь; иногда же все люди пройдут, мы поедем в арьергарде, — так будет надежнее.

— Вы можете присоединиться к нашим защитникам прямо сейчас — они и так замыкают собой наш отряд — сказал мальчик.

Киммериец обратил к нему свои небесно-голубые глаза и, стараясь говорить медленно, изрек:

— Тропа слишком узка для того, чтобы на ней можно было разойтись. Если ты хочешь, чтобы наши кони потоптали твоих людей, тогда так и говори. Мы же…

— Простите меня, капитан. Это действительно моя первая битва. Я не знаю и поныне; почему боги выбрали для этого меня, но…

— Возможно, в свое время ты и узнаешь об этом, сейчас же тебе следует думать совсем о другом. Ты готов?

Мальчик потянулся и тут же почувствовал, что поездка верхом, скорее всего, не утомит его, но, напротив, ободрит, позволив размять окостеневшие члены и согреться.

Он взялся за поводья и хотел было запрыгнуть в седло, но тут раздался ужасающий крик, заставивший его застыть. Это был предсмертный крик десятков людей, сплетавшийся с адским ревом демонов.

Бора прикусил губу так, что из нее стала сочиться кровь.

На фоне сереющего неба темные фигуры Конана и Раины казались ему статуями, охраняющими храмовые врата. Когда они заговорили, голоса их исполнились еще большего достоинства и уверенности, чем прежде. Страхи Боры мгновенно улетучились. Вовремя же боги послали ему навстречу этих людей!

— Скорее всего, демоны напали на одну из соседних деревень, предположил Конан. — С другой стороны, все это может происходить очень далеко отсюда, но комуто очень хочется испугать нас, создавая иллюзию того, что ужас этот творится где-то совсем рядом. У Раины есть подруга, которая умеет делать то же самое, — верно, Раина?

— Оставь, Конан. Бора, мне очень жаль, но коня своего мне придется забрать.

В следующее мгновение Раина уже скакала где-то внизу.

— Бора, — прошептал Конан. — Сведи своих людей с тропы. Пусть на ней останутся только те двенадцать.

Две крупные Трансформы никак не могли поделить изуродованный труп. Они то начинали кружить друг возле друга, то пытались, застав противника врасплох, ударить его по голове чем-нибудь тяжелым. Эремиус лениво наблюдал за этой странной сценой, пытаясь сохранять нейтралитет. Алчность и тупость Трансформ чрезвычайно раздражали его, пусть благодаря именно этим качествам они и становились отменными рабами. Скотству этому не было видно ни конца ни края…

И тут маг увидел одного из охранников, зачем-то направившегося к рычащим разъяренным Трансформам. Неужели этот идиот решил разнять их? Зачем ему это?

Ответа на свой вопрос Эремиус не смог бы получить при всем желании: одна из Трансформ неожиданно осклабилась и ударом руки снесла человеку полчерепа.

Спор тут же закончился. Одна из Трансформ стала пожирать недавнее "яблоко раздора", вторая — занялась новой жертвой.

Эремиуса передернуло от отвращения. И это его сподвижники…

Трансформы по большей части объелись настолько, что ходить уже не могли. Теперь у них было только одно желание — спать. Они расползались по порушенной деревне парами и тройками, пытаясь найти более или менее укромные местечки.

Эремиус перевел взгляд на Камень Курага, лежавший перед ним на земле. Пользоваться им часто он теперь побаивался. Единственным волшебством, совершенным в эту ночь с его помощью, была трансляция криков, оглашавших Тихую Заводь, на все окрестные тропы.

С каждой минутой небо становилось все светлее. Теперь уже он видел кружащих прямо у него над головою огромных стервятников, таинственным образом прознавших о происшедшем в эту ночь смертоубийстве.

Эремиус зевнул и произнес заклинание, позволявшее ему в течение какого-то времени не думать о Камне. Спать хотелось не только Трансформам, — спать хотелось и ему.

16

Конан снял с плеча лук и вытянул стрелу из колчана. Целью его был один из грифов, лакомившийся человеческими останками. Бурые наросты из запекшейся крови на груди стервятника говорили о том, что трапеза его началась не сегодня.

Тетива туранского лука зазвенела, и стрела со свистом устремилась к цели. Гриф издал трубный крик и, забив крылами, упал набок. Собратья его повернули к нему головы, но трапезы своей так и не прервали. Взлететь они в любом случае уже не смогли бы, — слишком уж роскошным для этого был их сегодняшний обед слишком уж полны были их хищные утробы.

Конана передернуло от омерзения — с каким удовольствием он выпустил бы в этих падальщиков все свои стрелы! Сколь странным казалось ему теперь название этой деревни — Тихая Заводь… Он затряс головой, пытаясь унять вспыхнувший вдруг гнев. Его следовало оставить до той поры, пока он не доберется до истинных виновников, дли них же надлежало приберечь и стрелы.

Из-за камня раздались странные булькающие звуки. Это тошнило Бору. Послышались и другие звуки — неспешные и тяжелые шаги… Конан было насторожился, но тут же вздохнул с облегчением, увидев, что из-за скалы вышел не кто иной, как Хезаль.

— Твоя госпожа Илльяна сообщила мне о том, что это — дело рук демонов. Она что — э-э-э, — волшебница?

О чем Конану не хотелось говорить, так это о магических талантах его спутницы. Хезаль был настолько проницательным человеком, что обман в данном случае мог лишь ухудшить его отношение к ним.

— Ты посмотри получше — неужто этого и так не видно? Собери сюда всех вендийских тигров, и они не сделают и половины того, что ты видишь. Что до твоего вопроса, то я вынужден ответить на него так: да, моя госпожа кое-что может.

— Честно говоря, меня это особенно не удивляет, — сказал Хезаль в ответ. — Я вот о чем сейчас подумал: мы отведем Илльяне место в середине колонны — там она будет чувствовать себя в сравнительной безопасности. Раине тоже лучше быть где-то рядом с нею.

— Скажи мне, Хезаль, а как чувствует себя после той ночи Шамиль? Или тогда у него было временное помрачение?

Хезаль нахмурился.

— Если бы мой отец был жив и поныне, я давно бы навел здесь порядок. Сделать это, опираясь только ни собственные силы, не так-то просто…

— Как звали твоего отца?

— Правитель Альбрас.

— Вот те раз, а я и не знал!

Альбрас был одним из правителей; в народе его считали человеком великого ума и редкостного благородства. Всю свою жизнь он служил верой и правдой Туранскому царству, побывав и в солдатах, и в дипломатах, и в правителях. Поживи он немного подольше, и Конану вряд ли пришлось бы рисковать жизнью, борясь с Послушниками Культа Судьбы, — при Альбрасе появление их в Туранском царстве было бы вряд ли возможно.

— Отец твой был великим человеком, — добавил Конан. — Я смотрю, ты тоже отставать от него не намерен.

— Главное сейчас — пережить эту ночь. Если я и останусь в живых, то благодарить за это буду не кого-нибудь, но самого Мекрети. В бытность солдатом мой отец учился именно у него. Свой боевой опыт он, соответственно, передал мне.

Конан уважительно кивнул. Мекрети был легендой не только для таких, как он, но даже и для великих, уважаемых всеми воителей, наподобие капитана Хаджара. Не погибни Мекрети в бою с гирканцами, и он стал бы командующим всей туранской армии.

Взглянув еще раз на усеянное костями поле, Конан зашел за валун, чтобы привести в чувство мальчика. К его удивлению, тот был здесь не один: рядом с ним стоял незнакомый киммерийцу человек, которого он видел в крепости не далее чем прошедшей ночью.

— Бора…

— Меня зовут Якуб, — сказал молодой человек. — Чем могу служить вам, капитан?

— Если Бора уже…

— До следующего обеда этого со мною уже не произойдет! — слабо улыбнувшись, сказал мальчик. — Обедать же мы, насколько я понимаю, будем ох как не скоро!

— Стало быть, тебе пришло время вернуться к своим людям. Их охраняет пара дюжин наших ребят. Все остальные готовятся к бою с демонами.

— Почему же я не могу остаться с вами? Неужели вы считаете меня слишком молодым для того, чтобы встречаться с противником лицом к лицу? Да мне…

— Приказы не обсуждаются! — отрезал Хезаль.

Мальчик хотел было сказать еще что-то, но Хезаль сурово посмотрел на него и, потрепав по плечу, заметил:

— Мой юный друг, если ты будешь спорить со мной, ты тем самым примкнешь к многочисленной армии моих противников, возглавляемой капитаном Шамилем. Ты хочешь этого? Пойми, любая потеря может обернуться для нас поражением!

— Я не хотел и не хочу ничего дурного, — пробормотал Бора.

— Что вы прикажете мне, мой капитан? — обратился к Хезалю Якуб.

— Об этом тебе могу сказать и я, — вмешался Бора. — Если это не покажется тебе слишком позорными я попрошу тебя отправиться на охрану женщин и детей. Присмотри и за моими…

— Я понял тебя. С большим удовольствием я пошел бы за капитаном, но не выполнить твоей просьбы я не могу, — вяло пробормотал Якуб и, развернувшись, скрылся во мгле.

Конан проследил за ним взглядом. Словам Якуба он почему-то не поверил и потому решил припомнить, где же все-таки он его видел.

Ему ясно представилось лицо Якуба, задумчиво бредущего вдоль крепостной стены. Это было ранним утром, незадолго до того, как Илльяна обратилась к нему со своим странным вопросом.

Может быть, именно этот человек и побывал у нее ночью? Разве не странным показалось ему тогда его лицо?

Конан решил не гадать попусту, пусть при этом он и вспомнил еще об одном странном обстоятельстве тогдашней утренней встречи: лицо Якуба в то утро было чем-то перепачкано — чем-то, походившим на сажу…

Интересным ему показался и профиль Якуба — он живо напомнил киммерийцу профиль его любимого Хаджара: тот же нос, тот же подбородок… Может быть, Хаджар и Якуб действительно состоят в родстве?

В эту минуту к ним подъехал всадник.

— Капитан Хезаль, мы встретили людей из Шести Вязов. Мужчины этой деревни хотят примкнуть к нашему войску, — посадник хотел сказать что-то еще, но тут взгляд его упал на пепелище, усеянное человеческими останками.

— Капитан Шамиль настроен так же, как и прежде? — спросил у ошарашенного всадника Хезаль.

— Да, капитан, так же, если не хуже.

— Похоже, капитан Конан, мы уже не вправе сидеть сложа руки. Пора браться за дело.

Конан согласно кивнул. Якуб особой опасности не представлял — с ним можно было разобраться и позднее. С Шамилем же следовало покончить именно сейчас.

Якуб не знал, куда ему деться от пронзительного взгляда киммерийца. Он развернулся и отправился прочь, едва сдерживая себя от того, чтобы не перейти на бег.

Когда его и киммерийца разделяло уже порядочное расстояние, он все же побежал, проклиная на бегу и незваных гостей, и самого Бору.

Стражи молча пропустили его в лагерь беженцев, и он направился прямиком к палатке семьи Боры.

— Приветствую вас, матушка Мериса!

— А где же Бора?

— Он остался с солдатами. Вместе с рекрутами из вашей деревни он отправится на Заставу…

— О боги! Неужели вам мало того, что вы забрали у меня Ариму и едва не сделали того же с моим супругом? Что будет с нами, если мы останемся и без Боры?

Мериса прижала к себе двух младших детей и, смертельно побледнев, замерла. Якуб хотел было узнать у нее о том, где находится Карайя, но тут она сама вошла в палатку. На плече она держала бурдюк с водой.

— Якуб! — воскликнула Карайя и бросилась к своему возлюбленному, забыв и думать о бурдюке, который непременно бы разорвался, не успей его подхватить ее матушка.

Мериса наблюдала за молодыми, оставаясь внешне бесстрастной. Если же он вернет ей Рафи…

— Якуб, но где же Бора?

— Твой брат так привязался к солдатам, которые забрали его отца, что о родных своих совсем позабыл, — проворчала Мериса.

Якуб кивнул.

— Мы бросили монетку, и идти выпало не мне, а ему.

Якуб надеялся на то, что ложь эта сойдет ему с рук. Мело ли, что он может говорить родным Карайи, — разве это как-то меняет его к ним отношение?

— Хорошенькое дело, — возмутилась Карайя. — Того гляди, они и меня в свое войско забреют, — бросили монетку, и все дела!

Якуб поцеловал Карайю и поблагодарил богов за то, что они даровали ему этот прекрасный цветок.

Эремиус поднял и посох, и кольцо с Камнем, боясь, что разведчик наедет прямо на него. Тот резко дернул поводья, и лошадь, пронзительно заржав и поднявшись на дыбы, тут же остановилась как вкопанная.

Волшебник сплюнул наземь.

— Хорошо же ты скачешь верхом! Я подумаю, подумаю, да и отдам на съедение Трансформам и тебя самого, и твою лошадь.

Разведчик побледнел и укрыл свое лицо за давно нечесаной гривой коня. Животное, начинавшее приходить в себя, тихонько заржало.

Направив посох прямо в нос разведчику, Эремиус сердито зашипел:

— Может быть, ты все-таки расскажешь мне о том, что ты видел? Я ведь тебя посылал вовсе не для того, чтобы ты моих лошадей гробил.

— Конечно, конечно, мой Мастер. На нас идут солдаты. Солдаты и мужчины, сумевшие сбежать из окрестных деревень.

— Сколько же их?

— Много. Я даже сосчитать их не мог.

— Наверное, тебе этого не слишком-то и хотелось…

— Я… Мастер… Нет, нет…

Камень ожил, залив склон ослепительным изумрудным светом. Завизжав, разведчик прижал руки к глазам. Движение это было столь резким, что он потерял равновесие и, вывалившись из седла, сверзился прямо под ноги Эремиусу.

Маг с интересом рассматривал извивающегося у его ног человека, убежденного в том, что он ослеп навсегда. До последнего времени Эремиус был уверен в том, что кони, добытые ими в одной из деревень и сохранявшиеся от того, чтобы их не сожрали Трансформы, рано или поздно сослужат им добрую службу; теперь же былой уверенности у него не было… Прибегать к Камню было небезопасно, но зато Трансформы, управляемые с его помощью, не только превосходили коней в скорости, но и были куда умнее всадников, — ибо действия их определялись не кем-либо еще, но им самим.

И когда только он сможет обходиться без людского войска? Мало того что люди тупы и неэффективны — они постоянно нуждаются то в одном, то в другом…

Подняв разведчика на ноги, он строго спросил:

— И все же — сколько их там было? Больше тысячи или меньше?

— Меньше.

— Теперь скажи — где же ты их видел?

— Они поднимались по Соленой Пади.

Эремиус пытался задавать разведчику и другие вопросы, но тот, судя по всему, был слишком потрясен внезапной потерей зрения, для того чтобы думать о чем-то еще. Эремиус вздохнул и внятно прошептал:

— Моею волей да вернется к нему зрение!

Человек убрал руки от глаз и, потрясенно рухнув на колени пред своим господином, стал целовать нижнюю полу его одеяний. Подобные изъявления преданности и любви со стороны простых людей продолжали трогать Эремиуса и поныне. Конечно, он предпочел бы, чтобы перед ним пресмыкался не какой-нибудь жалкий человечишка, но красавица Илльяна, но, памятуя о том, что лучшее — враг хорошего, он умел радоваться и такой малости, как эта…

Вдоволь натешившись, Эремиус дозволил человеку подняться на ноги и удалиться. Оставшись в одиночестве, он сосредоточился и вызвал в сознании образ окрестных гор. Он хотел не просто рассеять тех, что дерзнули выступить против него, он хотел уничтожить всех людей до единого.

Справиться с этой задачей сложно было и Трансформам, ибо и они, к сожалению, были уязвимы… Помимо прочего, в дело могла вмешаться злокозненная Илльяна или даже неожиданно изменившаяся воля своенравного Камня…

Лучшей тактикой при таком раскладе было совместное движение Трансформ единым плотным строем. Главное при этом — не ошибиться в выборе направления атаки…

Встав на колени, Бора опустил бутыль в ручей. И тут он услышал знакомые голоса. Не поднимаясь с земли, он пополз по направлению к ним.

Уже через минуту он понял, что разговор этот — вернее, этот спор для его ушей не предназначался. В нем принимали участие госпожа Илльяна, Шамиль и Хезаль.

— Моя госпожа, если вы так уверены в том, что на нас идут демоны, то почему вы не используете против них свои магические силы? — спросил Шамиль у Илльяны.

— Я трезво оцениваю свои способности. Совладать с ними мне все равно не удалось бы.

Бора почему-то сразу понял, что Илльяна говорит не совсем искренне.

— Что же вы тогда за колдунья? — усмехнулся Шамиль. — Вы знаете, есть такая пословица: не так страшен черт, как его малюют. Может, статься, эти самые демоны и супротив самого обычного колдовства не устоят. Может быть, вам достаточно будет станцевать перед ними, а?

Боре очень хотелось чтобы Илльяна превратила Шамиля в свинью, но она почему-то этого делать не стала, хотя, судя по выражению ее лица, страстно того желала.

— Капитан, — вмешался в разговор Хезаль, — в любом случае госпоже Илльяне нужен покой. Либо я предоставлю в ее распоряжение взвод своих солдат, либо капитан Конан отберет часть деревенских и…

Шамиль грязно выругался и сплюнул.

— Этот сброд разбежится в одну минуту. Что до моих ребят, то я не дам ни одного человека. В конце концов, мы и не обязаны это делать. Как и обычно, мы выставим стражу и разожжем костры. Если же вы совершите хоть что-нибудь без моего разрешения, я тут же отправлю вас в тюрьму. В первую очередь это относится к вам, Хезаль!

— Так точно, капитан!

Шамиль и Хезаль ушли. Бора хотел уже отползти в сторону, как тут послышались новые голоса. У костра появились Конан и Раина, одетая в короткие легкие штанишки, наподобие тех, которые носят матросы. Только теперь Бора заметил, что в глазах Илльяны, безучастно сидевшей в костра, поблескивают слезы. Заметив своих товарищей, она поднялась на ноги и подала им руки — одну Конану, другую Раине.

— Неужели с ним ничего нельзя поделать? — спросила Она.

— Будем надеяться на то, что с появлением демонов он уже не вспомнит о нас, — сказал Конан. — Не будем забывать и о том, что возможно призвать солдат к мятежу. Само по себе это скверно, но еще хуже будет, если мятеж поднимем не мы, а Хезаль. В эту минуту мы должны быть едины, как никогда!

— Мне кажется, что Хаджар вряд ли мог научить тебя…

— Довольно! — неожиданно резко перебил свою госпожу киммериец.

Она на миг опешила, но тут же, потупив глаза, прошептала:

— Извини меня, Конан. У меня не выдержали нервы. Если тебе доводилось оказываться в безысходных ситуациях, ты должен будешь понять меня…

— Я оказывался в них куда чаще, чем вы, госпожа. И я знаю, что по-настоящему безвыходных ситуаций нет. Неужели вам так не нравится идея мятежа?

— Я восприму его как должное. Ну, а теперь мне хотелось бы немного поспать.

— Как? Разве вы не пойдете в свою палатку? — удивилась Раина.

— Я думаю, теперь идти туда мне не стоит. Она будет скорее ловушкой, чем прибежищем.

— Хорошо, что нас никто не слышит, — сказал, озираясь, Конан.

Разговор продолжился, но ничего интересного Бора уже не услышал. Он спустился пониже по течению ручья, перешел его вброд и поспешил к лагерю, в котором стояли палатки его односельчан. Теперь под его началом были только жители Горячего Ключа; мужчины из Шести Вязов были отданы в распоряжение Гелека.

Благополучно добравшись до своей палатки, Бора забрался под одеяло и попытался уснуть.

17

Конан спал (если это можно было назвать сном) очень недолго. Поднявшись с жесткого ложа, он тут же покинул палатку и направился проверять караульных. К удивлению его, те не спали: то ли им не Давали уснуть духи их погибших товарищей, то ли Хезаль сумел за день навести здесь такую дисциплину, о которой Шамиль не мог и мечтать.

Сделав круг по лагерю, Конан столкнулся с Хезалем, так же, как и он, проверявшим посты. Тот рассмеялся, но особой веселости в голосе его не было, — слова Илльяны не шли у него из головы. Невесело было и Конану повсюду ему мерещились невидимые соглядатаи и бесплотные духи, алчущие человечьих душ.

— Я предлагаю делать обход вместе, — сказал Хезаль. — Люди, которые увидят нас, поймут, что мы на одной стороне — ты и я. Шамиля в их число я не включаю.

— Я полагаю, твоя подруга Десса должна была научить его уму-разуму!

— С чего ты взял, что она моя подруга?

— Ну а разве на оврага смотрят так, как она смотрит на тебя?

— Капитан! — раздалось из-за костра. — Мы видели, как что-то двигалось по гребню той горы.

Конан присмотрелся и увидел солдата, указывавшего куда-то вверх свои мечом.

Он отошел от огня и, подождав, когда глаза его привыкли к темноте, устремил взгляд в ту же сторону. На гребне горы, возвышавшейся к югу от лагеря, на самом деле что-то темнело. Это что-то находилось в беспрестанном движении.

Киммериец извлек свой меч из ножен. Хезаль положил ему на плечо руку.

— Конан, ты можешь понадобиться нам здесь.

— К тому времени не будет ни меня, ни вас, дружище!

Киммериец сбросил с плеча руку Хезаля и, отстранив его, направился к горе.

Эремиус сидел, скрестив ноги, на огромном валуне. Воинство Трансформ находилось на противоположном конце долины, но он видел своих воинов так ясно, словно они были где-то рядом. Трансформы крались по крутому склону, готовые в любую минуту камнем упасть на головы ничего не подозревающих солдат. Эремиус неожиданно усмехнулся. Он увидел человечка, начавшего взбираться на ту же гору, с которой спускалось его воинство. Судьба этого глупца мага особенно не занимала; и он перевел взгляд на переднюю часть долины, по которой должны были идти отряды его, Эремиуса, людей. Здесь не было ни души, однако Эремиус решил не тревожиться раньше времени: люди, посланные им сюда, могли заплутать или где-то задержаться. Сути дела это не меняло: чего они никак не могли, так это ослушаться приказа своего господина. Все шло как нельзя лучше. После того как Трансформы нападут на противника, люди встретят его с тыла. В этот момент Эремиус призовет на помощь магию и заставит своих врагов поверить в то, что они окружены со всех сторон, кроме одной. Врагу не останется ничего другого, как только начать отходить в этом направлении, — тропа же, по которой ему придется пройти, приведет его к гиблым безводным местам. Прежде чем враг поймет это, будет уже поздно: тропу перекроют Трансформы.

Эремиус вновь усмехнулся. Совсем недавно он мечтал заполучить в свои руки какого-нибудь вояку с головой, который сумел бы командовать его человечьим воинством. Теперь он понимал, что в этом нет никакой необходимости, — с этой задачей он прекрасно справлялся и сам!

Он сполз с валуна и, встав за него, извлек из сумы Камень Курага. К заклинаниям пора было приступать уже сейчас. При этом Камень должен был засветиться так, что свет его был бы тут же замечен и в лагере, но это лишь помогло бы отвлечь внимание неприятеля от подлинной опасности.

Посох, лежавший около камня, взлетел в воздух и потешно лег в руку мага. Сделав его серебряным набалдашником три пасса над Камнем, Эремиус начертал вокруг себя круг, который тут же вспыхнул изумрудным пламенем. Вонзив посох в землю, он приступил к заклинанию.

Конан взбирался на гору, даже не пытаясь таиться. Время теперь было дорого, как никогда. С другой стороны, в том, что неприятель увидит его достаточно скоро, был свой резон: это спровоцировало бы его на преждевременную атаку. Словам Боры о том, что демоны не имеют ни малейшего представления о стрельбе из лука и о метании дротиков, киммериец был склонен доверять.

На полпути к вершине Конан взобрался на гладкий валун с плоским верхом, с которого открывался вид на все четыре стороны. Ничего подозрительного на вершине заметно уже не было.

Он обернулся и увидел людей с зажженными факелами, идущих к лагерю. Ближайший к нему пост был усилен сразу четырьмя воинами. Интересно, испрашивал ли Хезаль у Шамиля согласия на это, или же последний все еще тешится с Дессой?

С северной стороны долины горы были пониже. С камня, на котором стоял киммериец, были видны хребты нескольких цепей. Рядом с одной из вершин виднелся слабый огонек, больше всего походивший на пламя погасающего костра, гореть которому оставалось считанные мгновенья.

Огонек, однако, разгорался все ярче. В том, что это не костер, сомнений уже не было: Конану никогда в жизни не доводилось видеть таких костров изумрудного цвета.

Только теперь он понял, сколь велика была его ошибка, кого он решил взбираться на гору в одиночку. Будь рядом с ним кто-то еще, и он смог бы послать его в лагерь, с тем чтобы предупредить своих товарищей о том, что за их спинами находится повелитель демонов, замышляющий против людей новое злодейство. Предупредить своих об опасности он мог и сейчас, но для этого ему нужно было подать голос, тем самым обнаружив себя и для врага.

— Слушайте меня, люди! — закричал Конан что было сил. — У вас за спиной, на вершине белой горы, происходит что-то неладное! Это говорю вам я, Конан!

Он повернулся спиной к долине и крикнул потише:

— Эй, вы! Мразь колдовская! Чего же вы ждете? Или вы боитесь сразиться с человеком?

В лагере загорались все новые и новые факелы. Больше всего теперь он походил на разбуженный улей. Конан вновь посмотрел на вершину. Тени, минуту назад казавшиеся ему скалами, внезапно задвигались. Демонов было куда больше, чем он мог предположить. Завыв по-звериному, едва ли не все они устремились к нему.

Не раздумывая ни мгновенья, Конан спрыгнул вниз и, прижавшись спиной к валуну, замер. Уже через миг мимо камня, с разных его сторон пронеслись два демона, одного из которых Конан успел рубануть своим мечом по ногам. Демон взвыл, однако не только не потерял конечностей, но даже не упал. Грозно зарычав, он пошел на киммерийца, за спиной которого раздавалось громкое сопение другого чудовища. Конан выдержал небольшую паузу, подпуская демонов поближе, и резко отпрыгнул в сторону, успев нанести одному из чудовищ удар в пах и ударить второго демона по ногам. Удары его были точными и сильными, однако должного эффекта они не произвели, демоны, одетые в броню иссиня-черной чешуи, казались неуязвимыми.

На миг киммерийцу стало страшно. Но не демонов боялся он. Плоть их, пусть она и была преображена чудовищным колдовством, оставалась все той же плотью, а значит, ее можно было сокрушить мечом или стрелой. Конана пугала магия, посредством которой были сотворены эти чудовища. Некое древнее зло, страшнее которого на этом свете не было ничего, стояло за нею. Этою же магией пользовалась и Илльяна…

Демон, раненный в пах, скрючившись, побежал куда-то вниз. Второе чудовище, ноги которого были ранены уже дважды, упало наземь и зашипело по-змеиному. Конан подошел поближе и тут же отвел от демона глаза — перед ним лежала женщина… Женщин он не убивал никогда, но сейчас он был просто обязан это сделать. Он вонзил свой клинок в горло поверженной жертве и тут же отскочил назад чтобы не быть раздавленным забившимся в агонии телом.

Рев демонов слышался уже и снизу, он смешивался с криками людей и ржанием коней. Конан посмотрел по сторонам и понесся вниз, к лагерю.

Бора уже не единожды слышал рассказы солдат о демонах, да и сам он сталкивался с ними уже дважды, но он и представить себе не мог, что те способны производить такой шум.

Боевые крики и рев, лязганье оружия и свист стрел сливались во что-то невообразимое. Вспомнив о назначенной ему роли, мальчик приосанился и решил как-то подбодрить своих людей.

В этом нуждались, однако, только те, кому не довелось участвовать в первой битве с чудищами. Не будь рядом с ними Ископа-кузнеца, и они, скорее всего, уже разбежались бы.

— Ах вы, шакалы негодные! — орал на них кузнец. — Выбирайте — или я, или демоны!

В каждой руке Ископ держал по молоту.

Один из деревенских все же попытался сбежать, но он явно недооценил реакцию кузнеца: тот опустил один из молотов ему на голову, и бедолага рухнул замертво, даже не охнув. В стане новобранцев из Горячего Ключа тут же воцарился порядок.

— Спасибо, Ископ! — крикнул кузнецу Бора.

Сражение длилось всего несколько минут, но погибших было уже столько, что подсчитать их количество было невозможно. Потери противника были куда скромнее — повергнуть удалось всего с десяток демонов.

Той линии, которой командовал Бора, пока удавалось сдерживать неприятельские атаки. На каждого из демонов нападало сразу по три-четыре воина, хотя бы одному из которых, как правило, удавалось нанести противнику чувствительное ранение, после которого тот начинал слабеть.

Сам Бора носился вдоль линии обороны, то и дело раскручивая свою пращу. Запас камней, подобранных специально для этого случая, давно был исчерпан, и мальчику приходилось довольствоваться теми камнями, которые он подбирал с земли. Меткость бросков от этого ухудшилась, но в среднем ему все-таки удавалось наносить неприятелю существенный урон.

Достаточно неожиданная мысль пришла ему на ум. Несмотря на то, что вокруг творилось что-то несусветное, Бора не испытывал ни малейшего страха перед противником. Сражение с демонами казалось и ему, и его людям чем-то будничным и достаточно заурядным.

Бора обернулся и увидел вспыхнувшее вдруг над северным склоном изумрудное пламя, языки которого тянулись к лагерю.

Пламя это казалось адским, но, как ни странно, оно только придало людям сил: заметив его, они стали сражаться еще ожесточеннее, прекрасно понимая, что оно, в отличие от демонов, неуязвимо!

Трем демонам удалось прорвать линию обороны людей из Шести Вязов. Гелек заревел и, потрясая копьем, понесся на демона, бежавшего первым. Тот переломил его копье так, словно оно было соломинкой, и ударом своей страшной лапы снес Гелеку лицо. Гелек взвыл, и в тот же момент демон схватил его в лапы и, разорвав надвое, швырнул его останки в ряды воинов.

Страшная кончина предводителя небольшого отряда потрясла его односельчан настолько, что они, побросав оружие, пустились в бегство.

Бора почувствовал, что и его отваге скоро наступит предел. Успокоить его теперь мог только точный бросок из пращи. Он стал лихорадочно шарить по земле, надеясь нащупать подходящий камень.

Положение спас все тот же кузнец Ископ:

— Левый фланг! Левый фланг, оттягивайтесь назад иначе эта мразь окажется у вас за спиной! Да пошевеливайтесь же вы! Ну!

Не переставая сыпать проклятьями, Ископ набросился на демонов. Чешуйчатая кольчуга этих созданий хорошо защищала их от мечей и стрел, но не могла устоять против тех страшных ударов молотами, которые обрушились на их тела и головы. Прежде чем демонам удалось справиться с кузнецом, он успел уложить четырех чудищ. Еще двое демонов были убиты меткими выстрелами лучников, что позволило людям отбросить неприятеля назад и тем самым удержать фланг.

Ряды демонов заметно поредели. И тут Бора увидел за их спинами великана, что был куда крупнее любого демона. Клинок его разил неприятеля налево и направо; при этом великан чертыхался и призывал на помощь богов, о которых Бора даже и не слышал.

— Держитесь! Держитесь, ребята! Мы победим их! Митра и Эрлик, помогите вашим людям! — завопил Бора.

Киммериец гнал дюжину объятых ужасом демонов прямо на его отряд.

Конан прекрасно понимал, что его вид должен был произвести на людей сильное впечатление. Еще бы — могучий воин гонит перед собой дюжину испуганных демонов!

В глубине души он понимал, что все это скорее походило на маскарад. Благодаря его сверхъестественной силе и выносливости демоны не могли совладать с ним, но это не означало, что он мог справиться с ними, — для этого ему нужно было бы сразиться не с ними, но с их хозяином, затаившимся где-то на горной вершине.

Он взмахнул мечом еще раз и сбил с ног сразу двух бежавших перед ним демонов. В два прыжка он преодолел расстояние, отделявшее его от отряда лучников, которым командовал Бора. Никогда еще Конан не видел детей, которые взрослели бы так быстро.

— Давай, давай! — прокричал он Боре и поспешил к стоявшему посередь лагеря холмику, на котором стояла Илльяна.

Она стояла здесь и поныне, но теперь уже на коленях. Одной рукой она удерживала тело от падения, другой — разминала грудь так, словно пыталась унять сердечную боль.

В двух шагах перед нею лежал взятый в оправу Камень, что светился изумрудным светом и подрагивал.

— Илльяна!

— Нет, Конан! Не подходи к ней! Я пыталась сделать это, и посмотри, что со мною стало! — услышал он голос Раины.

Раина поднялась на холмик, держа меч в левой руке. Правая ее рука была сжата в кулак, мышцы ее то и дело сокращались, отчего рука сильно подергивалась. Голос Раины сильно дрожал.

— Я попыталась подойти к ней, — повторила Раина, — но тут что-то случилось с моей рукой. Мне показалось, что она погрузилась в расплавленный металл. Честно говоря, я даже не знаю, есть ли она у меня и поныне?

Конан нахмурился.

— Рука твоя там же, где и была. И я бы не сказал, что она выглядит как-то необычно. Странные, однако, Илльяна шутки шутит!

— Ты ничего не понимаешь, Конан. Это уже не ее заклинание. Это воля Камня — вернее то, что происходит от смешения того и другого.

Сказать что-либо в ответ Конан уже не мог: демоны подобрались к самому холмику, охранявшемуся теперь самим капитаном Шамилем и десятком лучших его воинов.

Конан ринулся вниз, однако спасти капитана уже не успел: один из демонов оторвал Шамилю голову, другой тут же стал поедать его горячую плоть. Конан рубанул последнего так, что того не спасла и чешуйчатая броня, — меч перерубил ему хребет. И тут он увидел, что один из демонов поспешил к вершине холмика, где стояли погруженная в себя Илльяна и однорукая Раина.

Спасти Раину Конан уже не мог. Он бежал к вершине, беспомощно глядя на то, как несется к ней огромное уродливое чудище.

Раина, однако, даже не попыталась прибегнуть к помощи меча. Вместо этого она резко отскочила в сторону и, пропустив демона мимо себя, вонзила кинжал ему в бедро. Чудище взревело и, потеряв равновесие, стало падать наземь всего в шаге от Илльяны.

И все же упасть демону так и не было суждено. В паре локтей от земли демона подхватила невидимая рука, оторвавшая его от земли и сжавшая его так, что он завизжал, как свинья, попавшая под нож мясника. В следующий миг неведомая сила швырнула его прямо на застывших от изумления чудовищ, успевших перебить всех людей Шамиля.

Конан вздохнул и, приняв боевую стоику, приготовился к последнему бою.

И тут на поле перед холмиком стало происходить такое, во что трудно было поверить. Демоны разом развернулись и бросились наутек. Люди были настолько потрясены этим, что демонов никто даже не пытался преследовать, один лишь. Бора метнул вослед им камень, но на сей раз метким назвать его бросок было сложно.

Отерев со лба кровавый пот, Конан осмотрелся. Повсюду, куда только ни устремлял он взгляд он видел отступающих демонов. У большинства из них не было сил даже на то, чтобы бежать, — теперь они шли, шли усталой походкой, хромая и покачиваясь…

Конан изумленно посмотрел на Илльяну. Она мирно спала, свернувшись, словно котенок. Он подобрал с земли тунику Раины и, присев на колени перед волшебницей, осторожно приподнял ее голову и подсунул тунику под нее. При этом он почувствовал, что кончики его пальцев стало немного покалывать. Что-то легло ему на плечо. Он скосил глаза и увидел, что это — голова Раины. Раину, так же как и ее госпожу, сморил сон.

Снизу раздался голос Хезаля. Северянка тут же очнулась и поняла, что она почти не одета.

— Может быть, ты дашь мне хоть что-нибудь? — с возмущением в голосе спросила она у Конана.

— Ты предлагаешь раздеться мне? — усмехнулся киммериец. — Я полагаю, что мы сможем это сделать потом.

— Эй, Конан! Хватит с дамой любезничать! — закричал снизу Хезаль. Нас ждут на военном совете!

Эремиус освещал долину до тех пор, пока ее не покинули все Трансформы. И делал он это не столько ради них, сколько ради себя самого. Главным образом его интересовало то, отправятся ли люди в погоню за ними или нет.

Он мог бы рассеять тьму, не устраивая этой безумной иллюминации, но для этого ему пришлось бы вновь прибегнуть к помощи Камня, чего делать сейчас не стоило.

В последнее время ему все чаще начинало казаться, что заимея его обречена на провал. Камни, которые, казалось бы, должны были тянуться друг к другу, почему-то испытывают явную антипатию — иначе происходящее просто невозможно было понять… Смущало его и то обстоятельство, что в последнее время Камень все чаще и чаще проявлял явное непослушание, с которым бороться, ему становилось все сложнее. Если так пойдет и дальше, то не Камень будет принадлежать ему, а он Камню! И все же заполучить оба Камня он просто обязан, — в противном случае жизнь его можно было бы считать прожитой зря. И ведь повинна во всех его бедах лишь она — эта негодница Илльяна…

Эремиус решил прикинуть потери. За время боя было потеряно около двадцати Трансформ; шестьдесят-семьдесят Трансформ было тяжело ранено, и на излечение их ему могло понадобиться несколько дней. Проигравшим, однако, он себя не считал. Люди потеряли убитыми и ранеными в несколько раз больше, при этом восстанавливать свои силы так же быстро, как его воинство, они не могли.

Сражение, происходившее этой ночью, можно было считать лишь своеобразной прелюдией к серьезной военной кампании. Удовлетворившись этим объяснением, Эремиус решил заняться делом.

Он приказал Камню поярче сверкнуть напоследок и погаснуть, что тот послушно и выполнил. Теперь Эремиусу предстояло обратиться к Камню с предложением вернуться на свое обычное место. Просить он не привык, и потому эта часть заклинания всегда удавалась ему куда хуже, чем прочие.

И все же по просьбе его, что больше походила на приказ, Камень внял и на сей раз: он взлет в воздух и сам собой залетел в предназначавшуюся только для него сумку. Больше на этой горе Эремиусу делать было нечего. Последний раз взглянув на объятую тьмой долину, он быстро зашагал прочь. Если этот киммерийский великан надумает отправиться в погоню за ним, ему вряд ли поможет и Камень Курага…

Якуб посмотрел по сторонам. Похоже, рядом с человеком, стоявшим внизу, действительно никого не было.

Человек этот мог оказаться дозорным, он же мог быть и своеобразной приманкой, предназначавшейся для простаков… Впрочем, о втором можно было серьезно не думать — слуги мага были слишком глупы для того, чтобы затевать подобное.

Якуб свесился с края скалы и, мгновенье повисев, разжал руки. Галька скрипнула, и человек тут же резко обернулся, но было уже поздно: Якуб вогнал ему под ребра свой длинный кинжал. Якуб немного поддержал обмякшее тело, чтобы оно своим падением не произвело ненужного шума, и оно опустилось на камни с негромким глухим стуком.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы поднять на ноги и спутников погибшего, и дозорных лагеря беженцев. Первые с криками понеслись куда-то вниз, вторые же принялись осыпать балку стрелами.

Судя по стонам и ругани, несколько стрел попало в цель. Еще через минуту все звуки смолкли, и Якуб отважился покинуть свое убежище у основания скалы. Вскоре к скале подошли и дозорные лагеря.

Видавший виды сержант посмотрел на лежавший у его ног труп и одобрительно пробурчал:

— Чисто сработано, ничего не скажешь!

— Если бы я не спешил, они бы и услышать ничего не смогли! отозвался польщенный Якуб.

— Ну и зачем нам это? Не подними они шума, мы ни о чем не догадались бы! Так они, по крайней мере, убежали! Слушай, парень а не хотел бы ты поступить на службу к царю Йалдизу?

— Сначала я женюсь, ну а потом посмотрю…

— Все правильно. Без жены солдат не солдат.

К лагерю они шли вместе. Когда они подошли к палаткам, небо на востоке уже начинало сереть. Якуб попрощался с сержантом и направился к палатке, в которой жили родные Боры.

Ночной переполох даже не разбудил их. Карайя лежала на ворохе жухлой травы, прижимая к себе двух своих младших братьев. Якуб присел на корточки и поправил съехавшее одеяло.

Теперь о жизни ее можно было не беспокоиться. Ночь миновала, к полудню же беженцы должны были подойти к Заставе Земана.

Якубу предстояло идти совсем в иную сторону — он должен был напасть на след людей Эремиуса и по нему выйти на него самого. Но не это было самым трудным в его рискованном предприятии, — самым трудным было убедить Эремиуса в том, что именно он, Якуб, должен стать военачальником армии мага.

Он коснулся щеки Карайи губами и тихо вышел из палатки.

Весь остаток ночи ушел на наведение порядка в лагере, подсчет потерь, помощь раненым и прочесывание окрестных гор. После того как все разведчики до единого доложили Хезалю о том, что в окрестных горах нет ни души, он объявил военный совет открытым.

— Я назвал бы это победой, если бы мы не потеряли втрое больше воинов, чем они, — сказал новый командующий. — Конечно, часть убитых они могли унести и с собой, но сути дела это не меняет. И еще: мне хотелось бы обратить внимание собравшихся на то, что отход неприятеля больше походил на организованное отступление, чем на паническое бегство.

— Вы совершенно правы в этом, капитан, — согласилась Илльяна. Она была бледнее обычного, время от времени по телу ее пробегала непонятная судорога. Голос ее, однако, был тверд как никогда. — Увидев потери, которые несло его воинство, властитель демонов приказал им отступить. Не сделай он этого, и нам, скорее всего, не довелось бы собраться на этот совет.

— Мне кажется, что определенная доля заслуг в этой победе принадлежит и вам, госпожа, — не так ли?

Илльяна пожала плечами.

— Простите меня, капитан, но я не могу принять вашу похвалу. Я сделала все, что было в моих силах, и это каким-то образом повлияло на исход битвы, но я тем не менее так и не смогла разбудить сил, дремлющих в Камне. К счастью, этого не удалось сделать и Эремиусу.

Хезаль посмотрел себе под ноги так, словно оттуда вот-вот должны были появиться какие-нибудь адские создания, наподобие виденных им этой ночью. Помолчав с минутку, он поднял глаза на Илльяну и негромко сказал:

— Мне кажется, что сейчас вы сказали неправду. Я почувствовал это по тону.

— Дело в том, что ни вы, ни ваши солдаты не смогут понять некоторых вещей без того, чтобы… — Раина замолчала, почувствовав, как на ее плечо легла тяжелая рука киммерийца. Хезаль перевел взгляд на нее. Теперь этот взгляд был полон подозрений.

— Капитан, — вновь обратилась к нему Илльяна, — сегодня я узнала много такого, чего я не могла и предположить. Пока я не пойму всего, я не смогу сказать вам ни слова. Но знайте — однажды я раскрою перед вами всю правду. Клянусь Семью Храмами и Мощами Пулака!

— Я думаю, к этому времени демоны успеют наведаться к нам не раз!

— Если мы вернемся на Заставу Земана, этого не произойдет.

— Вы хотите, чтобы мы, подобно трусливым псам, поджали хвосты? Да не бывать этому, пока я командую этой заставой! Не знаю, как к вам относится царь Йалдиз…

— Ты знаешь, как относится к госпоже Илльяне Мишрак. Я полагаю, этого вполне достаточно.

Установилась напряженная тишина. Конан уже стал подумывать о том, чтобы извлечь из ножен свой меч, но тут Хезаль вздохнул и негромко сообщил присутствующим:

— Честно говоря, я и сам подумываю о возвращении в крепость. Вот только я не знаю, как к этому отнесутся мои орлы — не сочтут ли они это проявлением трусости?

18

Раина потрепала Бурана по холке:

— Прекрасный у тебя жеребец, Бора. Да ты и сам вроде ничего…

Бора промолчал. Всего час тому назад он похоронил Кемаля, так и не сумевшего оправиться от полученных в сражении ран. Повезло Кемалю только в одном: он так и не пришел в сознание, и потому смерть его была безболезненной.

— Спасибо вам, Раина, — наконец сказал Бора. — Но я ехал сюда вовсе не за тем, чтобы вы похвалили моего скакуна и меня. Я ищу Якуба. Он куда-то исчез.

Конан и Раина обменялись взглядами. Илльяне об этом пока говорить не следовало: она и в седле-то держалась лишь благодаря чудовищному усилию воли, новость же, подобная этой, могла вышибить ее не только из седла.

— Я думаю, о нем ты можешь особенно не беспокоиться, — отозвался Конан.

— Да я бы и не думал искать его, если бы не моя сестрица Карайя! Это она о нем беспокоится!

— Пока твоего отца здесь нет, ты являешься главой семьи, Бора, сказал Конан. — И ты вправе оградить свою сестру от чьих-то там домогательств.

Бора фыркнул:

— Вы плохо знаете Карайю. Язык у нее почище меча Раины будет! — Он несколько посерьезнел и добавил: — Помимо прочего, Якуб пообещал освободить отца. Пока у него ничего не вышло, но кто знает, что будет завтра?

— Какой ты справедливый, Бора! — засмеялась Раина. — Таких, как ты, боги любят!

— И потому ты должен молить богов о том, чтобы они сохраняли тебе жизнь, иначе ты не сможешь отстоять справедливость, мой мальчик. Что до Якуба, то он мог столкнуться и с разведчиками Эремиуса, а это могло закончиться для него чем угодно. Мне кажется, что подобное с ним вряд ли могло случиться, но в любом случае поискать его стоит.

— Присоединяйся к нам, — добавила Раина. — Если ты голоден то у нас есть хлеб и сыр.

Бора отломил кусок сыра и занял место в колонне сразу за Раиной. Конан задумался. Интересно, действительно ли этот самый Якуб приходится Хаджару родным сыном? Если это так, то ждать от него чего-то хорошего особенно не приходится. Лучше будет, если ни Бора, ни Карайя так и не узнают о том, что он за человек. Конан потряс головой. Пропади он пропадом, этот Якуб. Как будто у него, Конана, других забот нет. Если уж думать, так думать о чем-нибудь приятном, — например, о Раине…

Якуб поспешно спрыгнул вниз с невысокой скалы. На этот раз приземлился он совершенно бесшумно. Те, кого он искал, продолжали стоять к нему спиной. Он не стал вынимать из ножен ни меча, ни кинжала, но развел руки в стороны и лишь тогда негромко позвал:

— Слуги владыки!

Разведчики мигом обернулись, схватившись за рукояти своих мечей. Они смотрели на Якуба, едва ли не разинув рты от изумления.

Установившееся молчание грозило растянуться на целую вечность. Якуб кашлянул, приглашая разведчиков к разговору, и один из них уже через пару минут изрек:

— Мы служим хозяину. А ты — нет.

— Я ему не служу, но я хочу ему служить!

Вновь установилось молчание. Якуб уже начинал жалеть, что он связался с этими олухами.

— Покажи нам знак! — сказал вдруг один из разведчиков.

Якуб не имел ни малейшего понятия, о каком таком знаке идет речь. На всякий случай он достал из кармана кольцо с печатью своего отца.

Разведчик, попросивший его показать знак, взял кольцо в руку и воззрился на него немигающим взглядом. Не прошло и минуты, как он вернул кольцо Якубу.

— Мы такого знака не знаем.

— Вашему хозяину он знаком.

— Нашего хозяина здесь нет.

— Так давайте пойдем к нему!

— Ты хочешь, чтобы мы отвели тебя к хозяину?

— Разве это воспрещено? — Якуб прекрасно понимал, что кричать на этих идиотов бессмысленно, с ними следовало говорить так, как говорят с неразумным дитятей.

Разведчики переглянулись и надолго задумались. Через какое-то время они принялись покачивать головами:

— Нет, это не запрещено.

— Тогда молю вас, ради победы вашего хозяина, отведите меня к нему!

Помолчав с минуту, разведчики разом утвердительно кивнули головами и, повернувшись к Якубу спиной, поспешили к выходу из ущелья. Якуб усмехнулся и последовал за ними.

Хезаль вышел из-за стола и принялся расхаживать по зале. За окнами шумела начинавшая приходить в себя толпа селян, собранных со всей округи. Женщины, стоявшие в очереди за водой, то и дело устраивали шумные свары, дети хныкали и пронзительно визжали, собаки лаяли и завывали…

— Хорошо хоть скот их за стеной остался! — пробурчал Хезаль. Он подошел к окну и захлопнул ставни. — Да, демоны, или — как это вы их называете? — да, да, Трансформы, давно бы сожрали их, не приведи мы их в крепость. Но вы должны понять, что это не базар, это самый настоящий стратегический объект! И потому вы должны понять и мое решение. Я решил перевести всех этих людей в Харук. И сделаю я это скоро: мне осталось предупредить парочку гарнизонных командиров. Если эта безумная толпа так и останется здесь, не миновать нам лихорадки и холеры!

— Интересно, как бы отнесся к вашему решению Мугра-Хан? поинтересовалась Илльяна. — Конечно, по сравнению с капитаном Шамилем вы золото, но мне кажется, что в данном случае вы не совсем прорвы.

Хезаль нахмурил брови:

— Мне пришлось заглянуть в бумаги Шамиля, из которых тут же стало ясно, что он связался с какими-то подонками, исполняющими волю Хаумы. Он и сам успел натворить такого, что и смерть от лап Трансформ была для него незаслуженно легкой. Ну да ладно… Что до Мугра-Хана, то узнает он обо всем лишь после того, как я добьюсь выполнения того, что представляется мне необходимым! Вестника же, который сообщит ему об этом решении, я отправлю не далее как завтра.

Конан рассмеялся:

— На месте туранского царя я отдал бы под твое начало все свое воинство!

— С меня хватает и того, что находится в моем распоряжении сегодня! Чего бы я действительно хотел — так это раздобыть где-нибудь Заянской Морилки или чего-нибудь еще более действенного! Госпожа Илльяна, вы можете сказать мне что-либо определенное по этому поводу?

— Для того чтобы приготовить первую порцию Морилки, мне понадобится два дня, — заговорила Илльяна. — Если порошок выйдет таким, каким он и должен быть, я смогу поручить его изготовление кому-то еще. Лучше всего для этой роли подходит Мариам, племянница Иврама.

— Если я вас правильно понял, то заговариваете вы горшки, а не то, что варится в них? — спросил Хезаль.

— Вы поражаете меня своим умом, — засмеялась Илльяна. — Да, это так. К сожалению, заклинание, с помощью которого изготавливается этот замечательный порошок, почти неизвестно людям. Будь это не так, и чернокнижников в мире было бы намного меньше. Что до вашего вопроса, то я заговариваю горшок, а не варево, по той простой причине, что при этом мне не приходится лишний раз прибегать к помощи Камня.

— Может быть, мы к вовсе не станем трогать его? — спросил Конан. У четверки людей, собравшихся в зале, секретов друг от друга не было.

— Тогда Заставе Земана останется надеяться только на доблесть капитана Хезаля и его воинов! — рассмеялась Раина.

— Это мне уже нравится, — оживился Хезаль. — Но сколько времени мы должны будем продержаться?

— После того как с Морилкой будет покончено, один день уйдет на восстановление магических свойств Камня и еще один день — на приготовления и сборы, — ответила Илльяна.

— Скажите мне, что вам понадобится, ия распоряжусь, чтобы все необходимое было приготовлено прямо сейчас! — сказал Хезаль. — Чем раньше вы выйдете, тем с большей вероятностью вы не позволите Эремиусу вернуться в его — твердыню! Насколько я понимаю, это тоже имеет немалое значение!

— Вы правы, капитан. Так оно и есть.

— С вами я отправлю десятерых воинов. Именно десятерых — ни больше и ни меньше! Чем меньше отряд, тем труднее его обнаружить. Они будут сопровождать вас до самых гор. Иначе вам будет сложно защитить себя.

— Что-то я тебя не понимаю! — изумился киммериец.

— Все ты понимаешь, варвар. И даже больше, чем следовало бы.

Хезаль позвонил в колокольчик, лежавший на столе.

Из-за двери послышался женский голос:

— Что вам угодно, капитан?

— Принеси нам кувшин вина и четыре кубка. Потом согреешь воды для бани.

— Как вам будет угодно, капитан.

Только теперь Конан понял, почему голос этот кажется ему таким знакомым. Это был голос Дессы! Он удивленно посмотрел на Хезаля, тот же, широко улыбнувшись, ответил ему:

— Я унаследовал не только обязанности Шамиля, но и его привилегии.

Бора переложил мешок с углем на левое плечо и постучал в дверь.

— Мариам, это я, Бора! Я принес уголь.

Из-за двери послышались шаги босых ног и лязг отпираемых запоров. Дверь открылась, и на пороге появилась Мариам, одетая в алую ночную рубашку, подпоясанную тонким золотистым пояском. "Как этот цвет идет ей", — подумал вдруг Бора. Он не мог оторвать взгляда от глубокого выреза на груди племянницы Иврама.

— Входи же, ну! Поставь мешок у северной стены!

Едва переставляя неожиданно занемевшие ноги, Бора вошел вовнутрь и оказался в просторном помещении, полы которого были завалены свежевыкрашенной шерстью. Он с трудом нашел узкий проход ведший к печи, возле которой лежали груды угля и соли, стояли бесчисленные горшки и котлы. Высыпав уголь на ближайшую к нему кучу, Бора наконец-таки смог выпрямить спину и размять руки.

— И сколько Морилки они хотят сделать? — спросил он. — Если все это пойдет только на нее, то представляю, сколько ее будет!

Мариам улыбнулась:

— Госпожа Илльяна привыкла держать язык за зубами. Одно могу сказать — теперь так просто Заставу Земана не возьмешь!

Она нагнулась к печи и взяла с нее две чаши с вином. На миг Боре открылась ее грудь, отчего внутри у него все похолодело.

— Давай выпьем за твою победу, — сказала она, протягивая ему чашу с вином.

Он принял чашу и заплетающимся от волнения языком произнес:

— Лучше выпьем за мое возвращение…

И тут Мариам обняла его и жарко зашептала ему в ухо:

— Неужели они так глупы, что решили взять тебя с собой?

Бора немного отстранился от нее и прошептал:

— Они совсем не глупы. Просто лучше меня этих мест никто не знает.

Бора опорожнил чашу с вином и почувствовал, что Мариам наполняет ее вновь. Он выпил и вторую чашу, и мог бы пить еще и еще, но тут она засмеялась и прошептала:

— Не надо тебе больше пить, милый. Ты ведь еще такой молоденький…

Мариам забрала чашу из его онемевших пальцев и поставила ее на пол. Он почувствовал, как ее тонкие пальцы прикоснулись к его губам, щекам, шее…

19

Горный поток, низвергавшийся с невысокого утеса, падал на плоский камень и разливался вокруг него достаточно глубоким озерцом. Конан удивился тому, что вода из озерца никуда не вытекает, но решил не придавать этому значения: вода нужна была им не для чего-нибудь, но для питья, и указанное обстоятельство никак не влияло на ее пригодность для этого. Он зачерпнул воду рукой и поднес ее к губам.

— Хорошая чистая вода. Пейте и наполняйте бурдюки и фляги!

— Я думаю, нам стоит и искупаться, — неожиданно предложила Илльяна. Она тут же сбросила с себя сапоги и с видимым удовольствием зашла по щиколотки в воду. — Мы не могли позволить себе этого, пока рядом с нами были солдаты. В обозримом будущем другой такой возможности у нас тоже не будет.

Конан поднял глаза на сверкающие пики Ильбарских гор, среди которых выделялся огромный Повелитель Ветров.

Он чувствовал, что где-то совсем рядом затаился грозный, страшный враг, что с легкостью совладал бы не только с десятком, но и с тысячью воинов. Сержант, командовавший их сопровождением, быстро понял это и не стал возражать когда ему и его отряду было предложено вернуться в крепость. С той поры прошло уже два дня. Тогда же они решили оставить и коней, которые теперь только мешали им.

— Будь по-вашему, — согласился Конан с Илльяной. — Купаться будем в таком порядке: сначала женщины, затем Бора с Масуфом, ну и, наконец я.

Молодые люди встали по разные стороны озерца. Раина разделась первой и, не раздумывая, окунулась в воду с головой.

— О боги! — воскликнула она, вынырнув. — Да она же холодная как лед!

Илльяна засмеялась:

— Неужели ты забила наши боссонские реки? Это тебе не ванирские бани!

Раина вновь нырнула под воду. Илльяна сбросила с себя платье и подошла к краю озера, но войти в него на сей раз не сумела — ее вдруг окатило таким снопом ледяных брызг, что она с визгом отскочила назад.

— Ты…

— Я ничего не забыла, госпожа. Скорее, это вы забыли!

Илльяна пробормотала в ответ подруге что-то не совсем вежливое и принялась подвязывать свои длинные косы лентой.

Положив меч на колени, Конан наблюдал за женщинами. И ту, и другую можно было назвать красавицами, однако Раина была заметно моложе и, на его взгляд, милее своей госпожи. Но так казалось не всем: Масуф, судя по всему, думал иначе — он смотрел на Илльяну так, что Конану даже становилось как-то не по себе. Бора вел себя достаточно спокойно, и это его спокойствие, скорее всего, было как-то связано с красоткой Мариам, которой мальчик помогал перед их отправлением из крепости.

Илльяна покончила с подвязкой волос и стала снимать с руки кольцо с камнем. Конан протянул руку за ним, но Илльяна, заметив на его ладони свежий порез, неожиданно отстранилась.

— Нет, нет, Конан, этой рукой нельзя. Возьми его другой.

— Да это же просто царапина! Сейчас я промою ее водой и перемотаю чистой тряпицей, только и делов! К тому времени, когда мы окажемся в горах, от нее уже и следа не останется!

— Да я не об этом, — улыбнулась Илльяна. — Рану-то твою я могу и за день вылечить. Дело в другом: на Камень Курага ни в коем случае не должна попасть кровь.

— Он что — дуреет от нее? — пошутил киммериец, пытаясь тем самым скрыть проснувшийся вдруг страх. Илльяна строго посмотрела на него и совершенно серьезно сказала:

— Можно сказать, что он от нее пьянеет. Едва на Камень попадет кровь — управлять им станет почти невозможно. И еще: считается, что окровавленный Камень Курага, попадая в воду, полностью выходит из-под контроля.

Конан пожал плечами и, взяв кольцо с Камнем в правую руку, опустил его в дорожную сумку. Ему хотелось спросить Илльяну о том, как та собирается оградить Камень от крови в грядущем сражении с Трансформами Эремиуса, но что-то помешало ему задать этот вопрос вслух.

Это «что-то» было телом Илльяны, оказавшимся слишком близко к нему для того, чтобы его могло интересовать что-либо иное. Он поднялся на ноги и принялся расхаживать по берегу озерца, пытаясь совладать с собой. Илльяна тем временем нырнула в озерцо и поплыла к дальнему его берегу, у которого плескалась Раина.

Едва вожделение оставило Конана, его посетила донельзя странная мысль. Если Камни Курага живые, если они обладают собственной волей, то не могут ли они в обмен на послушание Илльяны одаривать ее и магическими талантами, и любовью?

Мысль эта мгновенно испортила ему настроение.

— Не надо идти за мной. Бегите! — закричал Якуб.

Дюжина здоровенных мужчин послушно вняла его приказу. За прошедшие два дня они научились многому. Прежде капитаны и сержанты воинства Эремиуса ничем не отличались от находившихся в их подчинении солдат. И положение это стало исправляться только с его, Якуба, приходом. Он должен был научить уму-разуму двенадцать человек, а те, в свою очередь, должны были взять себе по шесть учеников, каждому из которых в свое время следовало воспитать еще шестерых. За два месяца военную подготовку должны были пройти все люди Эремиуса, что превратило бы воинство мага в достаточно грозную силу.

Лишь бы ему научить их стрельбе из лука! Якубу вспомнился его недавний разговор с Эремиусом. Тот был немало поражен, когда увидел перед собой человека, предложившего ему сделать из его людей настоящих воинов, однако тут же согласился с его предложением.

— И еще, Мастер, ваших людей надо обязательно выучить стрельбе из лука! В горах один лучник стоит трех пехотинцев!

— Мы не собираемся сидеть здесь вечно.

— На равнине лучник приравнивается к всаднику!

— Ни один всадник не посмеет приблизиться к Трансформе!

— Может быть, вы правы. Но в случае отступления арьергард может…

— Отступлений больше не будет!

— Вы, вы… Такая уверенность делает вам честь, Мастер!

— Да, я уверен в этом. Ты принес ко мне свои познания — и я доволен этим. Ты принес с собою и новости — и я рад этому. Близок тот час, когда Камни Курага вновь будут вместе!

Эремиус повернулся к Якубу спиной, давая тому понять, что разговор окончен. Не желая раздражать мага, Якуб почел за лучшее исчезнуть.

Чего Якуб не мог понять до сей поры, так это того, почему Эремиусу так не нравится стрельба из лука. Может быть, он боится того, что подвластные ему люди в один прекрасный день перестреляют всех Трансформ из луков? Но ведь он давно превратил этих людей в круглых идиотов, которые о бунте не смогут и помыслить.

Может быту Эремиус просто потерял интерес к проблемам такого рода? Если хотя бы половина рассказов его о Камнях Курага соответствует истине, то в этом нет ничего удивительного… Якуб улыбнулся. На этом он и поймает Эремиуса.

Он обернулся и посмотрел на бегущих людей. Теперь они уже не выбивались из сил так быстро, хотя бежали с приличной скоростью. Он резко остановился и, развернувшись к ним лицом, достал из-за пояса палку. Преследователи его сделали то же самое и через минуту взяли его в кольцо. Якуб сделал несколько выпадов, пытаясь разогнать их, но тут же получил удар в колено и пах.

В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ НУЖНО БУДЕТ НАДЕТЬ НА СЕБЯ ЧТО-НИБУДЬ ПЛОТНОЕ. С ЭТИМИ СКОТАМИ ТАК ПРОСТО УЖЕ НЕ СЛАДИШЬ.

И тут он получил сильнейший удар в спину, сбивший его с ног. Лицо его исказилось гневом, — чего доброго, эти идиоты его и пришибут ни за что ни про что!

Но тут Якуб увидел, что люди, только что едва не лишившие его жизни, улыбаются.

— Мы сделали все так, как вы нас учили, — сказал один из них. — Пока вы сражались с нашими главными силами, резерв зашел к вам с тыла. Верно?

— Вы просто молодцы, — пробормотал Якуб, похлопав обратившегося к нему воина по плечу. — Теперь мы перейдем к заключительной части занятий.

— Конан, как ты думаешь, что сейчас делает Десса? — дрожащим голосом спросил Масуф.

Конан пожал плечами и промолчал. Он хорошо представлял, чем наполнены ныне дни и ночи невесты Масуфа, однако считал, что говорить об этом самому Масуфу не стоит. Конану же судьба недавней рабыни была безразлична или, вернее, почти безразлична.

Киммериец не был суеверным, однако с какого-то времени он стал считать, что в бою погибают прежде всего те, чьи мысли заняты другими людьми, в особенности женщинами.

— Ты знаешь, Масуф, в Аграпуре у меня есть одна хорошая знакомая, которую близко знает и наш друг Хезаль. Если нам удастся перевезти Дессу к ней (кстати говоря, зовут эту женщину Пилой), то она, Пила, из нее за месяц человека сделает!

Конан повернулся к озеру и увидел, что камень, на котором он недавно сидел, забрызган водой. Потрясло же его совсем не это, — нет, потрясло его то, что обе женщины куда-то исчезли!

Либо они решили сыграть какую-то дурацкую шутку, либо…

Конан все еще стоял на берегу озера, когда вдруг на поверхности его появилась Илльяна. Она плыла прямо к нему.

Он сразу почувствовал, что происходит что-то неладное, но тут она выскочила из воды и, бросившись к нему в объятия, поцеловала его в губы. Киммериец ответил ей поцелуем и прижал к себе ее нагое, мокрое, прекрасное тело…

— Нет… — еле слышно простонала Илльяна и отступила назад, совершенно забыв о том, что стоит на самой кромке берега. Она повалилась на спину, подняв снопы брызг, но тут же встала на ноги и, кашляя, направилась к берегу.

Конан помог ей выйти на берег, стараясь касаться только ее рук. Теперь однако, в этом уже не было необходимости: Илльяна и сама старалась держаться подальше от него.

— Это «нет» не будет вечным. Воля богов… Камни… Мы не можем быть вместе только сейчас, — голос Илльяны дрожал, глаза же ее казались стеклянными. Конан перевел дух и на всякий случай стал смотреть в сторону.

С Раиной он смог поговорить только после того, как искупался в горном озере и сам.

— Раина, или я совсем тронулся, или твоя госпожа захотела, чтобы я возжелал ее.

— Захотела? — хрипло засмеявшись, ответила ему Раина. — По-моему, своего она добилась!

— Ну и что с того? — удивился Конан. — Это ведь не значит, что я после этого обязан переспать с ней?

— Разве?

— Да я лучше украду корону царя Йалдиза! Дело это, конечно, будет не столь приятным, но, с другой стороны, и не столь опасным!

Раина довольно захихикала и отправилась к своей госпоже. Конан проводил ее взглядом и сокрушенно покачал головой. Глаза и голос Илльяны никак не шли у него из головы. Более же всего его мучило то, что она сказала о Камнях Курага.

20

Они подошли к Долине Демонов за несколько часов до вечерних сумерек. Конан решил дождаться вечера вне ее пределов.

— До наступления темноты нам там делать нечего. Лучше уж найти какое-нибудь укромное местечко да пару часов поспать!

— Тем более что в этой жизни спать нам уже не придется! — мрачно заметил Масуф.

Конан покачал головой. Масуф явно искал смерти. Переубедить его было не просто, но имело смысл внушить ему хотя бы ту простую мысль, что без него, Масуфа, спутникам его будет ох как трудно…

Бора уже через несколько минут привел их к месту, подходившему им как нельзя лучше: здесь был и родник, и небольшая пещера с двумя выходами.

— Бора, если ты решишь вступить в ряды славного туранского воинства, я буду ходатайствовать о том, чтобы тебе с самого начала службы было пожаловано звание капитана! — восхищенно пробормотал Конан.

— Капитан Конан, вы не первый, кто говорит мне об этом! — спокойно сказал мальчик. — Но я не склонен думать об этом сейчас. Прежде всего я должен выручить своего отца. Затем — отстроить родную деревню. О том, что будет потом, сейчас говорить бессмысленно.

Конан удивленно переглянулся с женщинами. Оптимизм Боры казался сейчас таким же неуместным, как и пессимизм Масуфа, правда, слушать мальчика было куда приятнее…

По долине ползли серебристо-серые облака тумана. Конан подполз к краю скалы и, заглянув вниз, прошептал:

— Если эта дорога — лучшая из всех, то не дайте мне, боги, увидеть худшую!

— Я не бог, и горы эти созданы не мной, — зашептал Бора в ответ. Или мы идем этой дорогой, или не идем вовсе!

— Ох, Бора, не жалеешь ты нас! — засмеялась Раина.

На какое-то время настроение у всех улучшилось.

— Ты сможешь здесь спуститься? — спрашивал Конан у каждого из спутников, прежде чем начать спуск. — А как насчет того, чтобы подняться по этому же склону? — Вопрос этот не был задан одному лишь Боре, который вправе был спросить о том же и у самого Конана.

Илльяна и Раина ответили на вопрос кивком головы, Масуф же, заглянув вниз, отполз подальше от края скалы и ответил уверенным «нет».

— Ты понимаешь, что нести тебя на себе мы не сможем? — спросил у него Конан.

— Конечно, конечно! — заволновался Масуф; — Но, может быту в том, что я останусь наверху, все-таки есть смысл? В конце концов, отсюда я смогу вас прикрывать!

— Боюсь, что отсюда ты нас не то что прикрыть, но даже и увидеть не сможешь Идти-то нам придется едва ли не до самого дна долины! — усмехнулся Бора.

— Так оно и есть — утвердительно кивнула Илльяна. — Для того чтобы мои чары сработали, мы должны свести Камни как можно ближе друг к другу!

— Мы уже слышали об этом, — буркнул Конан. — Именно поэтому мы и лезем в эту чертову дыру.

Илльяна на самом деле едва ли не ежечасно говорила своим спутникам о том, что она уже не может бороться с Эремиусом на расстоянии; Ей нужно было приблизиться к нему, иначе все ее попытки бороться с ним обернулись бы пустой тратой сил волшебницы и ее Камня и, как следствие этого, потерей мистической защиты от чар Эремиуса.

— Помимо прочего, Эремиус может напустить на нас и своих Трансформ, управлять которыми он может и без Камня. Мне же без Камня не обойтись.

— Хотелось бы знать, за кого ты нас держишь? Неужели мы не сможем защитить себя и сами, безо всей этой чертовщины? — неожиданно взорвался Конан.

— Только на вас я теперь и надеюсь, — без всякого энтузиазма отозвалась Илльяна.

Спуститься с утеса удалось даже Масуфу. Шуму при этом друзья наделали столько, что впору было проснуться и страже, выставленной где-нибудь в Стигии. Дозорные Долины Демонов, однако, не повели и ухом.

— Может быть, Эремиус решил дать своим людям отдых на то время, пока он будет лечить Трансформ? — озадаченно прошептала Илльяна:

— Вряд ли, — так же шепотом ответил ей Конан. — Скорее всего, он просто сократил число постов. Думаю, с людьми его мы встретимся совсем скоро.

Дальше они шли молча. Туман сгустился и они с трудом различали в темноте друг друга. О том, чтобы стрелять в кого-то из лука, теперь не могло, идти и речи.

— Тссс! — зашипел шедший первым Бора. — Там кто-то стоит!

Не успел Конан сказать ни слова, как раздался свист раскручиваемой пращи, глухой удар и далекий стук.

— Это… — зашептал было Бора, — это…

— Стра-а-а-жа! — раздалось вдруг слева. — Подъем, стража!

Конан негромко выругался. Чего он не любил, так это сражаться в тумане, когда чужих нельзя отличить от своих, а своих от чужих.

На них бежало шестеро воинов, вооруженных пиками и мечами. Конан и Раина приняли эту атаку на себя, разом решив, что Илльяне сейчас сражаться не стоит.

Без особого труда Конан прикончил двух воинов и с удивлением обнаружил, что врагов, желавших сразиться с ним, больше нет. И действительно, враг, явно не ожидавший такого сопротивления, позорно бежал, — об этом говорил быстро удалявшийся топот ног.

Вновь стало тихо.

— Я одного прикончила, — прошептала Раина. — Еще одного поразил камнем Бора. Слушай, Бора, ты не научишь меня пользоваться пращой?

— Поживем — увидим, — отозвался мальчик. — А как дела у Масуфа?

Последний ошарашенно смотрел на окровавленное копье, не зная, радоваться ему или скорбеть. В любом случае чувства эти были уместнее и благороднее недавнего его отчаяния…

— Идем назад! — приказал Конан.

— Трансформ Эремиус еще не поднимал, — тихо сказала Илльяна, явно не согласная с решением киммерийца. Кольцо с Камнем она прикрывала ладонью.

— Теперь это может произойти в любую минуту, — сказал Конан. — Чего мне не хотелось бы, так это попасть в окружение.

Едва он произнес эти слова, как все вокруг озарилось ослепительным изумрудным сиянием. Еще через мгновение туман чудесным образом испарился.

Взглядам друзей открылась залитая зеленым светом долина, с северного склона которой на них шло воинство, состоявшее из полусотни Трансформ.

— К нам идет Эремиус! — взвизгнула вдруг Илльяна.

— Сейчас мы его поприветствуем! — прорычал Конан, снимая с плеча свой тугой лук. — Прекратите болтовню — пришло время заняться делом!

Расстояние меж ними и Трансформами было немалым, но промахнуться мимо столь крупных целей было достаточно сложно. Стрелы, полетевшие из луков Раины, Конана, Илльяны и Масуфа, одна за другой вонзались в дородные тела их страшных противников.

Вонзались, но не причиняли вреда. Конан заметил, что с флангов Трансформ поддерживают люди. Он стал вести огонь по ним и за одну минуту уложил четверых. Колчан его к тому времени был уже практически пуст.

Трансформы надвигались на них чудовищной неотвратимой волной. Илльяна закатала рукава и принялась творить заклинанья. Свет, излучаемый ее Камнем, был настолько ярким, что Конан на мгновение ослеп.

Когда зрение вернулось к нему, он увидел, что Трансформы уже не наступают на них: сбившись в стаю, они принялись жалобно завывать, то и дело всплескивая передними конечностями.

— Я обратила наш страх их страхом! — воскликнула Илльяна. — Но я и сама не понимаю, как это у меня вышло!

— Ты вот что сделай! — прокричал ей Конан. — Пусть они побегают кругом, пока у них ноги не откажут!

Раина послала две своих последних стрелы в неподвижную цель. Одна из ее стрел угодила прямо в глаз Трансформе, издавшей такой ужасный крик, что у Конана мурашки пошли по коже.

Изумрудный свет несколько померк. Источник его находился где-то за спинами Трансформ, и располагался он, скорее всего, в руках самого Эремиуса.

— Отходим назад! Сейчас они нападут на нас! — закричала Илльяна и понеслась с грациозностью оленихи вверх по склону.

В тот же миг Трансформы пришли в себя.

Конан бежал вверх, морщась от невыносимой вони и думая о том, какой смерти достоин Эремиус, породивший все это гнусное воинство. Он увидел двух Трансформ, бегущих ему наперерез. Уйти от них он уже не мог.

Первая Трансформа остановилась всего в паре шагов от него. Не дожидаясь ее броска, киммериец бросился на нее с кинжалом наперевес и сильнейшим ударом напрочь лишил ее лица. Чудище захрипело и повалилось на землю, размахивая своими страшными лапами. Конан ударил его еще раз — на сей раз удар его пришелся в живот Трансформы.

За спиной его раздался топот второго чудовища. Конан перепрыгнул через поверженное тело и, отбежав далеко в сторону, оглянулся. Вторая Трансформа стояла на коленях рядом с первой. Она пыталась заткнуть ей рану, из которой фонтаном била кровь.

Спутников своих Конан сумел нагнать только через несколько минут. Бежавший рядом с ним Бора прокричал ему:

— Где-то здесь у них пещера! Здесь и вонь сильнее всего!

— Значит, и хозяева дома! — отозвался Конан. — Представляешь, какой они нам прием устроят! Наверное, и на обед пригласят!

— Так мы же и есть их обед! — засмеялся Масуф, бежавший немного в стороне.

— Вон она! — закричал Бора, указывая рукой на темный провал по правую руку от них. Конан не успел толком рассмотреть его, как вдруг изумрудный свет вновь вспыхнул с такой силой, что он почти перестал видеть. То, что он увидел потом, выглядело на удивление странно и страшно. Масуф неожиданно засветился изумрудным светом и понесся прямо на бегущих за ними Трансформ, в ужасе отхлынувших от склона. Настигнув одну из Трансформ, Масуф легко, словно цыпленку, свернул ей шею, но тут — тут сила его ослабла, свет, излучаемый его телом, померк, сам же он стал прежним несчастным Масуфом… В следующее мгновение его уже рвали на части лапы и пасти Трансформ.

"За все это время Масуф не издал ни звука", — подумалось вдруг Конану.

— Конан! Конан, скорее сюда! — послышался из пещеры голос Боры.

Конан в два прыжка добрался до входа в пещеру, возле которого стояла босая Илльяна, зачем-то державшая в руках свои сапожки. Раина тоже была здесь, она закладывала вход в пещеру камнями.

— Зачем ты убила Масуфа? — проревел Конан.

— Я не понимаю тебя, Конан.

— Я спрашиваю, зачем ты убила Масуфа?

— Конан, поверь мне, не я убила его. Если я что-то и сказала ему, то это не имеет никакого значения!

— Если это сделала не ты, значит, в смерти его повинны эти проклятые Камни!

Илльяна охнула и неожиданно бросилась на грудь Кона ну.

— Прошу тебя, не надо! Поверь, я не желала Масуфу зла! Он пришел сюда за смертью, и он нашел ее!

С этим спорить было невозможно, да и времени на споры уже не было. Трансформы были совсем близко, некоторые из них все еще жевали плоть Масуфа…

Илльяна спокойно взирала на чудищ.

— Ну что ж, теперь оборону будете держать вы, а я займусь делом!

— И сколько времени тебе на это самое дело понадобится? — спросил Конан.

Илльяна сняла с себя тунику и стала размахивать ею над головой.

— Смотри, Эремиус! — закричала она. — Смотри, но знай: твоим это тело не будет!

— Сколько времени тебе понадобится, Илльяна? — крикнул Конан. — Или ты уже не слышишь меня?

— И понятия не имею! — фыркала Илльяна и поспешила в глубь пещеры.

21

Конан заложил входное отверстие еще одним камнем, поднять который вряд ли смогли бы и Трансформы. После этого он отступил назад, стряхнул пыль с ладоней и решил немного передохнуть.

От Камня Курага света было столько, что ему даже приходилось жмуриться. Илльяна, на руку которой было надето кольцо с Камнем, стояла шагах в сорока от него, они произносила заклинание на неведомом Конану языке. Теперь, когда началась ее дуэль с Эремиусом, этого мира для волшебницы уже не существовало.

Конан хотел было подойти к Раине, стоявшей неподалеку, но тут прямо перед его лицом просвистел увесистый камень. Конан вздрогнул и с изумлением воззрился на Бору.

Мальчик улыбнулся:

— Не заслоняй проход, не ровен час, враг появится.

— Ты бы хоть предупреждал…

— Капитан, на это у меня может не быть времени. Вы бы сами вели себя поосторожнее!

Конан рассмеялся. Мальчик был прав.

— Бора, ты лучше не спеши со вступлением в армию. Я и глазом моргнуть не успею, как ты командовать мною станешь!

— Да что вы, капитан! Горца они ни за что в командиры не определят! серьезно ответил Бора.

Они бы говорили еще долго, но тут раздался истошный крик Раины:

— Трансформы! Трансформы!

Эремиус чувствовал, что пот течет по нему ручьями. Суставы заныли с новой силой, но он совладал с болью и смог устоять на ногах. Почти все его оккультные силы были направлены на то, чтобы бороться с Илльяной. По-настоящему управлять Трансформами он уже не мог: достаточно было тем получить ранение или чего-то испугаться, как они тут же выходили из-под его контроля.

Происходило что-то по-настоящему странное. Неужели за эти десять лет Илльяна смогла стать настолько сильной? Нет, нет — этого быть просто не могло! К этому у нее никогда не было задатков!

Эремиус попытался ослабить боль в суставах концентрацией на силе, излучаемой Камнем. Это позволило ему выпрямиться и приступить к очередному заклинанию.

Он не дошел даже до его середины, как боль вспыхнула с новой силой. И только тогда Эремиус неожиданно понял то, чего ему не удавалось понять все эти годы, — он понял, почему ему не дано было победить Илльяну. С ним боролась не только она — с ним боролся и ее Камень и причина у столь прочного союза могла быть только одна.

Впервые за много лет Эремиусу стало по-настоящему страшно.

Казалось, что бою этому конца не будет никогда. От напряжения и усталости у Конана и Раины уже начинало сводить мышцы, а Трансформы все шли и шли нескончаемым потоком.

Конан отер пот со лба и чертыхнулся. В узком проходе появились еще две Трансформы. Одна из них — та, из груди которой торчала стрела, принялась крушить баррикаду, сложенную Раиной и Конаном. Чудище ринулось на нее, и в тот же миг баррикада с грохотом обрушилась, подняв тяжелые клубы пыли.

И тут — тут погруженная в мистический транс Илльяна взлетела и легко коснулась рукой одной из Трансформ. В лицо Конану пахнуло смрадом и жаром, от Трансформы же остались только обугленные кости, от которых поднимался дымок.

Киммериец вспомнил вдруг, что за миг до того, как Илльяна взлетела, чудовище вцепилось своими страшными зубами ей в плечо. Он посмотрел на плечи Илльяны и почувствовал что-то сродни ужасу: на нежных белых плечах ее не было ни царапины!

Илльяна улыбнулась, словно прочитав его мысли.

— Сама я так не умею. Камни… — Конец последней фразы понять было невозможно. Илльяна внезапно посуровела и добавила: — Делать так часто я вряд ли смогу. И все же поддержать вашу атаку я сумею.

— Атаку? — изумился Конан.

— Чему ты удивляешься? Эремиус совсем недалеко. Если мы с Борой прикроем вас с тыла, вы сможете убить Эремиуса и забрать у него Камень. И тогда победа наша будет полной!

— О чем ты говоришь? Какая победа? Ты только посмотри на наши клинки — ими уже и масла не разрежешь!

Илльяна посмотрела на меч так, словно никогда прежде не видела оружия. Взор ее на миг затуманился, она развела руки в стороны, коснувшись кончиками пальцев клинков своих спутников, и застыла.

На глазах у изумленных Конана и Раины клинки их распрямились, лишившись при этом не только покрывавших их в изобилии зазубрин, но и царапин! Конан потрогал лезвие пальцем и поразился еще больше: таким острым оно не было еще никогда!

Эремиус мучительно силился понять, что же происходит в пещере. Трансформы не должны были гибнуть так быстро даже в том случае, если для борьбы с ними использовалась энергия Камня.

Теперь ему уже нужно было спасать самого себя — о чем-то ином до лучших времен можно было и не мечтать.

Киммериец и его спутница вышли из пещеры и направились в его сторону. Трансформы, тут же сообразившие, что враг нападает только на тех, кто оказывается у него на пути, стали с визгом разбегаться в стороны. Люди ступали важно, как боги…

Эремиус сорвал кольцо с Камнем с руки и бросил его наземь. Раздался мелодичный звон. Вместо того чтобы тут же затихнуть, он с каждым мгновением звучал все громче и громче.

Волшебник прижал ладони к ушам, дабы странный этот звон не помешал его концентрации. Если ему повезет — он разом покончит со всеми своими врагами; если нет — он разом потеряет все.

Конан и не предполагал, что он способен бегать так быстро. Теперь он боялся только одного: того, что не сможет совладать с собственными ногами, что несли его по дну долины, туда, где стоял над своим Камнем зажавший руками уши Эремиус.

Теперь от мага киммерийца отделяло всего несколько десятков шагов. Конан преодолел примерно половину этого расстояния, когда вдруг кольцо с Камнем взлетело в воздух. Но теперь оно уже не светилось, нет — теперь оно пело!

Заунывное, протяжное его пенье вызывало в сознании Конана престранные образы. Сначала он увидел себя в объятиях грудастой киммерийской бабы. Это видение тут же сменилось другим: в свете того же очага ему виднелись лица чумазых темноволосых сорванцов, как две капли воды похожих на него самого. Он учил их чему-то очень важному. Еще через миг он увидел себя уже седовласым, вершащим справедливый Суд над теми, кто нарушил закон его деревни…

Все это могло принадлежать ему — для этого ему было достаточно встать к Камню спиной, забыть о Камне… об Эремиусе…

Конан замедлил шаги. Он предавал родную Киммерию, и от этого сердце его наполнялось смертной тоскою, неведомой ему прежде…

В сознание его вихрем ворвалась еще одна песнь — песнь триумфа, которую пел Камень Илльяны. Новые образы закружили пред ним. Он видел себя предводителем огромного воинства, под ним был норовистый иранистанский жеребец, огромные северные звезды немо взирали на него… И еще видел он развалины древнего города, затерянного в пустынях, и гордых прекрасных амазонок, ищущих его любви…

Конан усилием воли изгнал из своего сознания все эти образы, заставив замолчать оба Камня. Они, а вместе с ними и их хозяева, хотели подкупить его. Но этого не удавалось еще никому, — он, Конан-киммериец, поступал так, как подсказывали ему долг и совесть — иных советчиков у него не было.

Убивать создателя Трансформ Конан не собирался, — такая смерть была бы для того не наказанием, но наградой. Конан поступил иначе. Он нанизал кольцо с Камнем на меч и поднял меч так, что кольцо съехало к рукояти.

Эремиус упал наземь, спрятав лицо в ладонях. Конан бросил на него взгляд полный презрения, и, подняв меч над головой, побежал назад.

22

Они прошли уже полпути, когда вдруг Илльяна упала, лишившись чувств. Конан приложил ухо к ее губам и почувствовал ее дыхание. Передав кольцо с Камнем Раине, которая тут же надела его себе на левую руку, он взвалил тело волшебницы себе на плечи и дальше уже поднимался вместе с нею.

— Капитан, позвольте мне пойти вперед и поискать путь попроще, обратился к нему Бора. — Боюсь, что так вам этот подъем не осилить!

Откуда-то снизу послышались дикие нечеловеческие крики, полные боли и ужаса. В следующее мгновенье их уже заглушил кошмарный рев Трансформ.

— Что это было? — дрожащим голосом спросил Бора.

— Я думаю, об Эремиусе мы больше не услышим, — отозвался Конан. Готов биться об заклад что им позавтракали его собственные воины, то бишь Трансформы.

Бора поежился.

— Пращу свою далеко не убирай, — добавил Конан. — Луков у нас теперь уже нет.

— Да и мечи наши уже не те, что прежде, — задумчиво пробормотала Раина.

Конан удивленно посмотрел на нее.

— Что ты хочешь этим сказать?

— После всего того, что я за эти дни увидела, меня даже от ее волшебства тошнит! О Камнях же этих я и говорить не хочу!

Они выбрались на гребень и дальше шли уже по тропе. Преследовать их никто не пытался. Камни же, похоже, спали, ибо утомиться они должны были ничуть не меньше своей новой владелицы.

К тому времени, когда им стал виден Повелитель Ветров, Илльяна оправилась уже настолько, что могла идти и сама. Как и прежде, она была совершенно раздета, но теперь чувствовалось, что ночная прохлада ей уже не безразлична, — ее била крупная дрожь.

Бора понял, что теперь для согрева Илльяне нужна обычная человеческая одежда, и протянул ей свою куртку. Она закуталась в нее и, гордо подняв голову, изрекла:

— Мы благодарны тебе, мальчик.

Конан нахмурился и хотел было ответить на слова волшебницы грубой шуткой, однако в последний момент решил почему-то от нее воздержаться. Дальше они шли молча.

Бора шел, поражаясь про себя выносливости и стойкости своих спутников. Киммерийцу и Раине пришлось выдержать многочасовую схватку с Трансформами, Илльяне же все это время приходилось бороться с Эремиусом, что наверняка было ничуть не проще, — сейчас же все они шли как ни в чем не бывало по крутым горным тропам, не отставая от него ни на шаг.

На рассвете они уже находились неподалеку от того места, где были оставлены снаряжение и провиант. Конан внезапно поднял руку в предупредительном жесте.

— Всем спрятаться! Для начала я схожу туда в одиночку! — сказал киммериец так тихо, будто кто-то мог его подслушивать.

— Нам хотелось бы знать… — начала Илльяна, но Конан, нахмурившись, перебил ее:

— Всему свое время. Вам придется немного подождать.

Раина и Конан обменялись взглядами. Раина легонько толкнула свою госпожу в спину и повела ее к кустикам, росшим неподалеку.

Бора последовал за ними.

Отсутствовал Конан совсем недолго. Вернулся он так же бесшумно, как и ушел, что для человека его размеров было совсем не просто.

— Там сидит шестеро воинов Эремиуса. Вооружены они пиками и мечами луков, похоже, нет. Думаю, что серьезной опасности они не представляют.

— Вам бы только убивать! — фыркнула Илльяна.

Конан посмотрел на нее выразительно, но уже без прежнего удивления.

— Лучше скажите мне, госпожа, неужели вы собираетесь появиться в крепости в таком виде?

— В крепости? Что нам делать в крепости?

— Клянусь бородой Эрлика! Да как…

— Не богохульствуйте.

Даже заговори Илльяна по-стигийски, Конан не удивился бы больше.

Нахмурилась на сей раз и Раина.

— Простите нас, госпожа, — сказала она. — Мы думаем только о вашем здоровье!

— Очень мило с вашей стороны. Мы подумаем о вашем предложении.

Илльяна посмотрела в глаза Конану и едва заметно кивнула головой.

Она вела себя так, словно была королевой. Королевой, рядом с которой был и ее Избранник — ее Камень.

НЕ КАМНИ — КАМЕНЬ!

Бора почесал голову и стал собирать в сумку голыши, готовясь к новому сражению.

Как Конан и ожидал, настоящего сопротивления противник оказать им не смог.

Не прошло и минуты, как повержены были пять воинов из шести.

Бора перевел взгляд на шестого, последнего воина и застыл от изумления:

— Якуб?!

Киммериец резко обернулся и изготовился ко встрече с противником.

— Доброе утро, Конан! — насмешливо приветствовал его Якуб. — Я не успел выучить этих людей всему тому, что я знаю сам. Но отомстить за них я смогу!

— Ты уверен в этом? — спросил Конан, возвращая свой меч в ножны. Мне кажется, что нам лучше разойтись миром. Я слишком уважаю твоего отца, чтобы убивать тебя. Будем считать, что ссоры между нами не было.

— А как же мои люди?

— Твои люди? — презрительно усмехнулся Конан. — Эти созданья, скорее, похожи на цепных псов! Кто они тебе, Якуб?

— Оскорбляя их, ты оскорбляешь меня!

— Ах ты, дерьмо поганое…

Бора стал снимать с пояса пращу, но тут же ему на плечо легла рука Раины. Другой рукой она выхватила у него пращу и спрятала ее за спину.

— Ты что? — возмутился мальчик. — Неужели ты на его стороне?

— Не позорь Конана, Бора. Якуб…

— Якуб обесчестил мою сестру! Он обесчестил весь наш род!

— Ты сможешь биться с ним один на один?

— Конечно, нет! — пожал плечами мальчик. — Он меня тут же нашинкует дольками.

— Вот и не лезь в это дело. У Конана с Якубом свои счеты. Якуб — сын капитана Хаджара. Если в Аграпуре узнают о том, что мы видели его здесь, предателем объявят и самого Хаджара, что, несомненно, бросит тень и на Конана. Конан должен убить его хотя бы для того, чтобы спасти доброе имя своего командира.

— Ну а если поединок выиграет не он, а Якуб?

— Тогда его вызову я. Убирай свою пращу — иначе я ее на куски изрублю!

Бора рассвирепел и прошипел с неожиданной злобой:

— Шла бы ты, проститутка боссонская, в…

Звонкая пощечина вывела дуэлянтов из задумчивости. Поединок начался.

Впоследствии Бора признавался, что он хотел воспользоваться пращой не потому, что ему хотелось защитить Конана, но потому, что он считал своим долгом отомстить человеку, запятнавшего честь его семьи.

О Конане в эту минуту он особенно не думал, хотя тому после ночи, проведенной в долине, было явно не до поединков. Якуб же, в отличие от него, в это утро был в прекрасной форме, что не просто уравнивало шансы противников, но даже обеспечивало ему, Якубу, известное преимущество, ибо фехтовал он ничуть не хуже Конана.

Поединок длился уже несколько минут, когда Илльяна наконец соблаговолила взглянуть на дерущихся. Она тут же состроила гримаску и, отвернувшись, принялась рыться в сумках, доверху набитых ее нарядами. И тут поединок принял неожиданный оборот. Конан внезапно открылся, что могло стоить ему жизни, и, едва не выронив меч из руки, попытался поднырнуть под удар Якуба, направленный ему в голову. Этот маневр, едва не стоивший киммерийцу жизни, закончился для него удачно: теперь он стоял так близко к своему противнику, что тот при всем своем желании не смог бы воспользоваться против него мечом. Якуб хотел было отскочить назад но Конан ловко подсек его, выбив при этом из его руки оружие. Рука Якуба потянулась было за кинжалом, но киммериец тут же наступил на ее запястье, одновременно приставив меч к горлу противника.

— Якуб, я понимаю, что ты остался в долгу у этих людей. Но должник не только ты, должник и я, — только я должен не им, а твоему отцу. Возвращайся к нему и уходи вместе с ним в такую страну, где вас никто не знает.

— До такого поста, как сейчас, он уже никогда не дослужится, прохрипел Якуб. — Ты слишком многого хочешь!

— Ты так считаешь? — тихо спросил Конан. Несмотря на утреннюю прохладу, пот тек по его лицу ручьями. Бора заметил вдруг, что киммериец серьезно ранен в левое плечо.

Якуб открыл рот и хотел ответить Конану, но вдруг тело его охватило ставшее уже за эти дни привычным зеленое сияние. Якуб завопил и выгнулся дугой.

Через мгновенье тело его опало. Оно уже не светилось, изо рта же его сочилась струйка алой крови.

Бора развернулся, мысленно приготовившись к тому, что сейчас он встретится лицом к лицу с чем-то ужасным.

И каково же было его удивление, когда он увидел перед собой не монстра, но царственно восседающую на одеялах Илльяну. В руке она держала поблескивающий изумрудным светом Камень Курага.

Конан знал, что Илльяна объявила им войну. Точнее, не сама Илльяна, но Илльяна и Камни. Понять это было не просто, особенно после всего того, что им довелось пережить, сражаясь на одной стороне.

— Раина, дай-ка мне второй Камень, — обратилась волшебница к своей служанке. — Пришло время соединить их воедино.

Раина посмотрела на кольцо, надетое на ее руку, так, словно видела его впервые. Она сняла его и стала с интересом рассматривать зеленоватый камень, чем-то похожий на изумруд.

Конан стоял совершенно недвижно, боясь выдать себя неосторожным движением или словом. Он не знал, какими именно силами должны были одарить Илльяну, а вместе с нею и мир, Камни Курага, но это его и не интересовало. Он твердо знал только одно: если он не сможет уничтожить их сейчас, он не сделает этого никогда.

И тут у Раины не выдержали нервы — она швырнула кольцо вверх, надеясь на то, что, упав на скалы, Камень Курага непременно разобьется. Конан сделал немыслимый прыжок и успел подхватить кольцо прежде, чем оно упало на камни.

Теперь нельзя было терять ни минуты. Он смочил Камень кровью из раны и тут же швырнул его в ручей, шумевший в паре десятков шагов от того места, где он стоял сейчас.

Все произошло настолько быстро, что Илльяна не только не смогла помешать ему, но даже и не попыталась этого сделать.

Он вынул меч из ножен. Против той силы, которая стояла за Сокровищем Курага, бороться с мечом в руках было по меньшей мере нелепо. Но он понимал это и сам. Единственное, чего он теперь хотел, — так это достойно встретить смерть.

Конан почувствовал, что он погружается во что-то странно тягучее и холодное, в ледяной мед сковывающий его движения и проникающий вовнутрь, обжигая холодом сердце…

Где-то совсем рядом хрипела Раина.

Ему вдруг захотелось лечь на землю. Он ляжет и немного полежит; Раина же — эта подлая, коварная предательница Раина — превратится в жалкую ледышку, а затем и вовсе сгинет. И тогда место Раины займет прекрасная мудрая Илльяна — страстная, любвеобильная Илльяна… От него не требуется ровным счетом ничего, — ничего, кроме одного, — он должен повиноваться своей королеве…

Как просто. Прямо-таки до смешного просто.

— Я тебя знаю, —прохрипел из последних сил Конан. — Я тебя знаю, как бы тебя ни звали. Но тебе меня ни за что не понять!

Он почувствовал, как к членам его возвращается жизнь. Чувство холода не исчезало, но тело вновь было послушно ему. Он направился к Раине, широко раскрытые глаза которой смотрели прямо на него. Та попыталась поднять руку, но тут же застонала от боли. Кто-то мстил им, и этим «кем-то» могли быть не только Камни, вернее, не одни только Камни.

— Бора! — закричал Конан что было сил, но крику этому так и не суждено было покинуть его уста — он замер, не успев прозвучать.

Конан почувствовал, как кто-то схватил его за горло мертвящей страшной хваткой. Он попытался разжать незримые пальцы этой страшной руки, уперев подбородок в грудь и напрягши мышцы шеи. Хватка от этого не ослабла. Конан почувствовал, что еще немного — и он задохнется…

И тут он вновь услышал шум ручья. Ему казалось, что он бредет против течения по ледяной горной реке, вода в которой доходит ему до груди… Напрягшись, он сумел совладать с течением и, взяв Раину за руку, потянул ее за собой. Внезапно сопротивление движению исчезло, а вместе с ним исчезло и ощущение холода. Теперь им — ему и Раине — было жарко. Они шли по дну пересохшего ручья, от которого поднимались густые клубы пара. Конану вспомнились вдруг слышанные им в детстве рассказы о вулканах.

— Бежим! — закричал он.

Раина попыталась выдернуть руку из его руки и посмотрела на него молящим взглядом. Она все еще хотела остаться со своей госпожой. Конан до боли сжал ей пальцы, надеясь, что боль сможет привести ее в чувство, и потянул ее за собой на ближайший склон, круто уходивший вверх. Невесть откуда появившийся Бора подхватил ее под другую руку, после чего она перестала сопротивляться.

Они перевалили через холм, перебежали еще одну долину и стали взбираться на высокую гору. Конан и сам не знал, куда они бегут, он отчетливо понимал, что не бежать нельзя.

Где-то за холмом раздалось громкое шипение, переросшее в свист. В небо поднялись клубы пара, подсвеченного зловещим изумрудным светом. И тут они услышали крик Илльяны — протяжный, исполненный страдания и боли крик…

В то же мгновенье земля у них под ногами содрогнулась.

— Бежим к оврагу! — закричал Конан.

Уже через несколько секунд они лежали на дне неглубокого оврага, глядя на поднимающийся в небо серо-зеленый столб дыма, в котором угадывались чудовищные формы, что тут же распадались, обращаясь во что-то не менее чудовищное, но и столь же эфемерное.

Невыносимый грохот, от которого, казалось, должен был рухнуть небесный свод внезапно смолк. Установилась тишина, прерываемая время от времени звуком падающих сверху каменьев.

Один из таких камней, размером с голову человека, упал в паре шагов от Конана. Киммериец сокрушенно покачал головой и беззлобно ругнулся. Он посмотрел на своих спутников: Бора с интересом разглядывал столб дыма, Раина же горько плакала.

23

— И с чем же вы остались? — поразился Мишрак. — Если не ошибаюсь, на троих у вас были один кинжал, одна праща и одни штаны, верно?

— Верно. Но нам помогли, — ответил Конан. — Вначале они, конечно, помогать нам не хотели…

— Кто это — они?

— Четыре бандита, — вмешалась в разговор Раина. — Эти бандиты зачем-то взяли в плен пожилую женщину и ее дочь, бежавших из деревни, уничтоженной Трансформами.

— Вы их что — освободили?

— Разумеется. Бора и я подползли к их лагерю, Раина же забралась на соседний пригорок и немного покрасовалась на его вершине, после чего туда отправилась пара бандитов. Одного из них уложил Бора, второго убрал я. Третий бандит на счету Раины, умудрившейся двинуть его так, что уже не встал. Ну а четвертого — четвертого, если мне не изменяет память, порешила эта шустрая бабулька.

Рожи угрюмых телохранителей Мишрака растянулись в ухмылках.

— И что же было потом?

— Потом? Потом мы надели на себя их одежду и, прихватив их нехитрый скарб, отправились в крепость. По дороге нам встретились люди Хезаля, которые проводили нас до самой Заставы Земана. Вроде все.

— Все, да не совсем! — возразил Мишрак. — Насколько мне известно, вы покинули Заставу Земана в спешке, прихватив с собою некую девицу по имени Десса. Это так?

— Дело в том, что в крепости ожидали прибытия людей Ахмая. Памятуя о том, что было во время первой нашей встречи с ними, мы решили не пытать судьбу и унести ноги прежде, чем нам, их укоротят.

Мишрак кашлянул.

— Допустим, ты говоришь правду. Но где эта девица теперь?

— Как? Разве я не говорил вам об этом? Она у Пилы!

— У Пилы? Кстати, о Пиле. Это правда, что она купила ту таверну, в которой все это время работала?

— Этого я сказать вам не могу: чего не знаю — того не знаю!

— И знал бы, так ведь все равно бы мне не сказал! Кого-кого, а тебя, Конан, я насквозь вижу!

— Вы вправе говорить что угодно, но я на самом деле ничего об этом не слышал. Пила хранит свои секреты куда лучше нас с вами!

— Ну, ладно! — вздохнул Мишрак. — Слушать тебя, конечно, интересно, да вот только не все ты говоришь!

Конан вздрогнул от неожиданности.

— Как вы можете говорить это людям, которые только что едва не погибли, выполняя ваше поручение?

— На это у меня есть основания, Конан. Ты не хочешь рассказать мне о своей встрече с Якубом?

Конан вздрогнул вновь, вызвав тем самым смех Мишрака.

— Нет, нет! Ты только не подумай, что я волшебник! Просто порой я могу услышать и то, чего человек мне прямо не говорит. Не будь у меня этого таланта, я служил бы не здесь, а где-нибудь совсем в другом месте!

Обмануть Мишрака было действительно невозможно, и Конан решил быть откровенным до конца.

— Прежде чем Якуб погиб, я предлагал ему уйти из этой страны вместе с его отцом, капитаном Хаджаром. Но он ответил мне отказом.

— Как ты думаешь, а не может ли быть предателем и сам Хаджар?

— Будь он совершенно невинен, он не стал бы распространять эту сплетню о гибели сына.

— Тонкое замечание. Но ты не думаешь, что к этой мысли его мог подвести сам Якуб?

Конан растерялся.

У него начинало складываться впечатление, что Мишрак пытается найти подтверждение лояльности Хаджара царю и закону.

Но разве само по себе это не абсурдно?

Зачем тогда говорить о Хаджаре?

Пусть себе живет, как и жил.

Конан пожал плечами и буркнул:

— Не знаю.

На этом аудиенция была закончена. Мишрак поблагодарил их за труд на благо отечества, вручил им мешок с золотом и тут же куда-то исчез. Конан, которому все это уже порядком надоело, хотел было швырнуть мешок в фонтан, но Раина, зашипев, схватила его за руку и вывела в коридор.

— Если золото не нужно тебе, это не значит, что оно не нужно никому!

Конан, к этому времени уже забывший и думать о недавних обидах, возразил ей, сказав, что золото нужно всем.

Покинув Квартал Шорников, они направились к лучшей гостинице Аграпура и сняли там номер с огромной широченной кроватью.

Конан и Раина провели вместе две ночи и день. Наутро второго дня Конан обнаружил, что в номере он остался один.

Ничуть не удивившись исчезновению северянки, он решил заняться делами насущными. Он отправил деньги Боре, Пиле, Дессе и Рафи, заказал себе новый меч и наконец посетил всех своих аграпурских друзей.

Раина, однако, так и не появлялась. Конан решил вернуться к занятиям с рекрутами, с тем чтобы хоть так развеять тоску, что день ото дня становилась все сильнее и сильнее.

И вот на восьмой день, под вечер, когда Конан со своим взводом ехал к казармам, он увидел Раину, ехавшую за богатым караваном.

— Раина! — вскричал киммериец, едва сдерживая себя от того, чтобы не заключить ее в объятия прямо на улице. — И куда это ты собралась?

— В Аквилонию, — улыбаясь, ответила ему северянка. — Если ты помнишь, в Боссонию мне возвращаться нельзя. Вот я и думаю попытать счастья у соседей. Если повезет, выйду замуж за какого-нибудь купца, нарожаю ему детей, займусь домом…

— За купца? Да ты, наверное, смеешься?

— Ничего подобного. Я уже десять лет в дороге. Хочется теперь и на одном месте пожить. По крайней мере, буду знать, где мои кости схоронят.

— Ну у тебя и заботы! — усмехнулся киммериец. — Что до меня, то мне ничего другого не надо, как…

— Знаю, знаю! — засмеялась Раина. — Я вот еще о чем вспомнила. Ты ничего не слышал о Хауме и Хаджаре?

— Ничего.

— Тогда слушай. Хаума лишен всех должностей в связи со слабым здоровьем. Где он сейчас находится, я не знаю. Хаджар же отправлен в Аквилонию как полномочный представитель царя Йалдиза. Он должен будет перенять у аквилонцев их ратный опыт. Говорят, что лучше них на свете воинов нет.

"Ай да Мишрак!" — подумал Конан. Мудрее поступить было просто невозможно. Как говорится, и волки сыты и овцы целы!

— Раина, а может быть, купец твой подождет?

— И сколько же ему придется ждать?

— Ну хотя бы пару недель.

Раина громко засмеялась и, чмокнув его в щеку, поспешила за караваном. Конан смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за поворотом.

Робертс Джон Маддокс Конан в Чертогах Крома

Глава первая ГОРОД СРЕДИ РАВНИН

Окошко было высокое и узкое, с остроконечной аркой наверху и замысловатой лепкой кругом. Сквозь него доносились удары большого барабана, висевшего на бронзовых столбах над Великими Вратами Хоршемиша. Низким, гулким ударам немедленно вторили другие барабаны, подвешенные над одиннадцатью менее значительными воротами города. Их бой означал, что тяжелые дубовые створки вскоре должны были сомкнуться на ночь. Всякий, кто, задержавшись снаружи, не успеет прошмыгнуть вовнутрь, вынужден будет заночевать вне стен, на травянистых лугах. За попытку проникнуть в город до наступления утра грозила смертная казнь.

Женщина, сидевшая у массивного стола, оторвала взгляд от листа тонкого пергамента, на котором она выводила змеящиеся стигийские иероглифы. Последние алые лучи закатного солнца вливались сквозь стрельчатое окно. Они играли на браслетах в форме змей, украшавших обнаженные руки женщины, и на золотой диадеме в виде кобры, что охватывала ее лоб повыше прямых черных бровей. Женщина сделала жест рукой, и высокий мужчина, неподвижно стоявший в углу комнаты, шевельнулся и подошел. Он был одет так, как одеваются жители пустынь восточного Шема.

- Время пришло, Мулэй, - сказала женщина. - Ступай разыщи того человека, о котором нам говорили, и приведи его сюда. Да не забудь, вели хозяину прислать еще светильников. Я хочу как следует разглядеть того человека, когда он придет.

Мулэй прижал руку к груди и поклонился:

- Как прикажешь, моя госпожа.

Широкая лестница вывела его во внутренний дворик, мозаичные плитки которого окружали мраморный бассейн посередине. Передав распоряжение насчет ламп, Мулэй прошел под островерхой аркой и оказался на узкой улочке.

В это время суток на улицах оставались одни только пешеходы. Животных, принадлежавших караванщикам и селянам, устраивали на ночь в загонах и стойлах вне городских стен. Мелкие купцы, весь день торговавшие на ковриках и под навесами, сворачивали свои пожитки.

Время от времени Мулэй обращался к местным жителям, спрашивая дорогу, и постепенно забрался в самую старую часть города. Улочки здесь были еще более узкими, здания - еще более ободранными и неприглядными, а населял их еще более шумный народ. Если в других местах все уже закрывалось до наступления утра, то здесь, наоборот, с наступлением темноты жизнь только начиналась. Размалеванные женщины в весьма откровенных нарядах зазывно окликали Мулэя. Он не обращал на них внимания. Его походка и осанка свидетельствовали, что это был не какой-нибудь досужий бабник, а гордый житель пустыни, отпрыск знатного старинного рода. Хватало на улочках и ворья, но смуглое, украшенное шрамами лицо и свирепый взгляд мгновенно отрезвляли любого, взлелеявшего крамольную мысль покуситься на его кошелек.

Гостиница, которую он разыскивал, оказалась сущим клоповником. Штукатурка, когда-то белая, пластами отваливалась от стен, обнажая неприглядные, грязно-бурые глиняные кирпичи. Мулэю пришлось низко пригнуться, чтобы проникнуть сквозь дверь в плохо освещенную, задымленную общую комнату. К нему, вытирая руки о грязный фартук, тотчас подошел пузатый коротышка.

- Добро пожаловать, господин мой! - сказал хозяин гостиницы, перекрывая жалобное пиликанье инструментов немногочисленных музыкантов, начисто лишенных слуха. - Что прикажешь подать? Еды, вина? Может быть, тебе комнату? У нас есть все, что только душеньке угодно...

Мулэй показал ему серебряную монетку и шепнул на ухо несколько слов. На лице хозяина отразилось несказанное изумление.

- Киммериец?

- Да, господин, он здесь, но что тебе до этого негодяя?..

- А вот это уж не твое дело, - ответил Мулэй. - Просто проводи меня к нему.

И он оглядел комнату, высматривая человека, который подходил бы под описание, данное его хозяйкой.

"Этим киммерийцам присуща особая порода, - сказала она Мулэю. - Тот человек будет высокого роста, темноволосый. Возможно, с голубыми глазами. Кожа - белая либо загорелая, в зависимости от того, много ли он торчал последнее время на солнце. Кроме того, он почти наверняка окажется быстрее и сильнее большинства обычных мужчин. И еще он, как все эти северные варвары, скорее всего, обладает непредсказуемым нравом и ужасающей вспыльчивостью. Так что держи с ним ухо востро!"

В общей комнате не обнаружилось никого, к кому могли бы относиться эти слова. За столиками сидели небольшие компании горожан и приезжих, в большинстве своем караванщиков. Кое-где медленно, лениво постукивали игральные кости: уже по одному этому можно было сказать, что час еще не поздний. В дальнейшем, после нескольких кувшинов вина, здесь станет куда как шумно и, чего доброго, дойдет до потасовки с неизбежным вмешательством городской стражи.

Хозяин гостиницы проследил взгляд Мулэя и сказал ему:

- Нет, твой парень не здесь... хотя весь этот месяц от него здесь было не продохнуть. Идем со мной, я тебе покажу, где он.

Следом за ним Мулэй пересек комнату и поднялся наверх по раздолбанным деревянным ступеням. Верхний этаж был разделен тонкими перегородками на множество узеньких полутемных клетушек. Хозяин снял с крючка на стене фонарь и, подойдя к самой дальней и самой маленькой комнатке, поднял фонарь повыше. Вход не был закрыт не то что дверью - даже занавеской, и Мулэй без помех заглянул внутрь.

Один взгляд - и тонкие губы жителя пустыни скривила презрительная улыбка:

- Вот это и есть великий воин из Киммерии?.. - спросил он недоверчиво.

Обитатель комнаты полулежал, приткнувшись спиной к дальней стене, и чуть слышно посапывал во сне. Крупные руки были скрещены на животе, косматая всклокоченная голова свесилась на грудь. Единственной одеждой ему служила белая набедренная повязка, а на ногах красовались сандалии с дырами на подошвах. Все убранство комнаты составлял тонкий коврик.

- Он сказал, что его зовут Конан, - принялся объяснять хозяин гостиницы. Месяц назад он явился сюда, разодетый, точно туранский полководец. У него был великолепный конь, богатое седло, меч, лук, доспехи - словом, все как полагается. И деньги были... Он и давай тратить их направо и налево. Каждый вечер он играл в кости со своими приятелями и поил их вином. Когда деньги кончились, он проиграл и оружие, и коня, и все остальное. Теперь у него из имущества остались только жалкие лохмотья. Нынче утром я попытался было выкинуть его вон, но он отказался съезжать и еще пригрозил, что свернет мне шею. Вот я и решил - подожду-ка до вечера, пока явится стража с обходом: пускай его заберут!

- Значит, он просто воришка, - сказал Мулэй. - И притом глупый. Наверняка все то, с чем он прибыл сюда, было краденым. Какой из него воин?.. Ну, да я всяко должен его доставить... Ступай, хозяин, только оставь мне фонарь.

Коротышка выразительно передернул плечами и сделал как ему было сказано.

Мулэй повесил фонарь на деревянный гвоздь, присел на корточки подле спящего киммерийца и протянул руку, намереваясь тряхнуть его за плечо. И тут произошло неожиданное. В тот миг, когда его пальцы коснулись бронзовой кожи, снизу вверх выстрелила мускулистая рука и ухватила его за шею. Мулэй потянулся к кинжалу, но на рукояти оружия уже сомкнулась вторая рука киммерийца. Это была здоровенная мосластая лапа силищи невероятной. Одновременно варвар открыл глаза, и Мулэй невольно отметил про себя, что глаза были ясными и трезвыми. Обычный человек, пожалуй, еще долго моргал бы на свет, тяжело соображая, что к чему. А этот... Мулэй знал, что парень не хитрил, прикидываясь спящим. Он действительно спал.

- Ты полагаешь, пес, меня так просто ограбить? - прорычал киммериец. Голос у него был низкий, и говорил он с резким акцентом.

Его рука сдавливала Мулэю горло, но тот умудрился выдавить даже с некоторым достоинством:

- А ты воображаешь, будто мне так уж нужна твоя засаленная набедренная повязка или прохудившиеся сандалии?..

Пальцы на его горле слегка ослабили хватку.

- Тогда какого рожна ты, собака, мне спать не даешь?

- Я пришел сюда, - сказал Мулэй, - чтобы отвести тебя к моей госпоже. Она хочет, чтобы ты исполнил для нее некоторое поручение, и обещает щедро заплатить за работу.

Киммериец выпустил его и поднялся на ноги. Он оказался выше ростом, чем ожидал житель пустыни.

- Что за поручение? Я согласен драться за деньги, но учти: я тебе не какой-нибудь там наемный убийца. И не дурак, которого легко провести...

Мулэй оправил одежду. Он был возмущен поведением киммерийца и в особенности тем, как тот позволил себе обращаться с его персоной. Он ответил:

- Моя госпожа сама скажет тебе, что ей надо. Идем.

Киммериец потянулся, разминая суставы.

- Я двое суток не ел, - сказал он. - У меня брюхо к спине прилипло. Какая служба с меня, если я от голода свалюсь по дороге?

- Я куплю тебе ужин, варвар, - проговорил Мулэй, весь содрогаясь внутри от ярости. - Пойдем вниз, и можешь есть, пока не треснешь.

- Не тресну, - ухмыляясь, успокоил его Конан. - Побеспокойся лучше, хватит ли у тебя денег заплатить за все, что я в себя запихну!

... Мулэй осторожно поскребся в двери покоев своей госпожи. Конан-киммериец сполна сдержал обещание: слопал столько, что хватило бы наесться троим, и по ходу обильного ужина значительно повеселел. Вот только вином его поить прежде разговора с госпожой Мулэй категорически отказался.

Когда они вернулись вдвоем в самую дорогую гостиницу Хоршемиша, ее хозяин воззрился на высоченного, практически голого варвара с изумлением, переходившим в откровенный ужас. Конану на мнение какого-то там горожанина было глубоко наплевать. Другое дело, его внешность могла произвести неблагоприятное впечатление на возможную нанимательницу...

На осторожный стук Мулэя отозвался женский голос:

- Войди.

Двое мужчин шагнули через порог.

- Госпожа, вот киммериец, которого ты пожелала видеть. Его зовут Конан,

С этими словами Мулэй отодвинулся в сторонку, и Конан уставился на женщину. Она была прекрасна. Черные волосы, ровно подстриженные над бровями, смуглая кожа, точеные черты аристократки. Большие черные глаза, густо обведенные сурьмой. Эта сурьма, украшения в виде змей и аскетические черные одеяния яснее ясного говорили, что перед Конаном была стигийка. Стигию киммериец не любил. Уж больно много там было колдунов и всякого древнего зла!

- Я - Хатор-Ка, - представилась женщина. - Подойди ближе.

Конан неохотно повиновался. Женщина обвела его неторопливым, внимательным взглядом, не пропустив ни единого дюйма плоти, начиная с пальцев ног и далее вверх. Чувствовалось, что она по достоинству оценила мускулистые бедра, поджарую талию, широкую грудь, сильные руки с широкими, жилистыми запястьями фехтовальщика.

- Повернись кругом, - приказала Хатор-Ка. Конан повиновался, не особенно понимая, с какой бы радости ему ее слушаться. Стигийка вновь подвергла его столь же тщательному осмотру, на сей раз со спины. Затем проговорила: Кажется, ты подходишь.

Конан вновь повернулся к ней лицом. Он попытался оценить ее возраст, но поди пойми что-нибудь по неподвижной, бесстрастной стигийской физиономии. К тому же совершенно лишенной признаков возраста. Сколько ей лет?.. Все что угодно, от двадцати до сорока. И еще. Он вполне отдавал себе отчет в том, что женщина была прекрасна. Вот только красота эта почему-то нисколько не вдохновляла его как мужчину.

- Стало быть, ты киммериец, - сказала она. - Мне как раз требуется именно киммериец.

- А зачем тебе именно киммериец? - спросил он. - Прежде меня нанимали за то, что я неплохо дерусь, а временами - даже за то, что я опытный вор. Но еще ни единого разу - за то, что родом я из Киммерии!

Она слегка откинулась в кресле. Ее глаза были бездонны и непроницаемы.

- Я хочу, чтобы ты выполнил для меня некое поручение, связанное с поездкой на твою родину. Я хочу, чтобы ты отвез кое-что во вполне определенную пещеру в киммерийских горах. В качестве вознаграждения... - Ее рука исчезла в складках одеяний и вынырнула с кожаным мешочком. Мешочек упал на стол, громко зазвенев. - В качестве вознаграждения ты получишь вот это. Открой.

Конан взял мешочек и распустил завязки. Огоньки свечей заиграли на золотых монетах отменной аквилонской чеканки. Душа киммерийца возликовала, но ни на лице, ни в голосе не отразилось ничего, что могло бы выдать его чувства.

- И каковы же, - спросил он, - твои условия? Как обычно - половину сейчас, половину потом, когда сделаю дело?

- Нет. Если согласишься выполнить мое поручение - получишь все прямо сейчас.

- Ты слишком доверчива, - сказал Конан. - Почем тебе знать, что я не выкину твою посылку в ближайшие кусты, как только выеду отсюда?

- У меня много качеств, киммериец, - ответила Хатор-Ка. - Однако излишняя доверчивость в их число отнюдь не входит. Я слышала, люди твоего племени твердо держат данное слово. Дай клятву, что не подведешь меня и выполнишь поручение.

- Что ж, воля твоя, - сказал Конан. Подбросил мешочек и поймал его обратно в ладонь. - Клянусь доставить эту твою штуковину в Киммерию и отнести ее в горную пещеру, о которой ты говоришь.

- Этого недостаточно, - сказала Хатор-Ка.

- Почему? - спросил он озадаченно. - Я же дал слово! Я от него не отступаюсь!

- Ты должен, - потребовала она, - поклясться именем Крома.

Конан думал только о том, как бы скорее заполучить золото: размышлять ему было некогда.

- Хорошо, - сказал он. - Клянусь Кромом, что выполню твое поручение.

... Он пожалел об этих словах сразу, как только они сорвались у него с языка. Он с радостью отдал бы все золото, только чтобы их вернуть. Что могла эта женщина знать о Кроме?.. И каковы были ее действительные намерения?..

Хатор-Ка вновь поудобнее расположилась в кресле. На ее лице появилась жестокая улыбка.

- Этой клятвы ты не можешь преступить, киммериец, - сказала она. - Мы, стигийцы, многое знаем о самых различных Богах. Твой Кром безжалостен. Он не потерпит, чтобы кто-то всуе произносил Его имя!

- Вот это истинная правда, - нехотя признал Конан.

Женщина кивнула Мулэю, и тот отошел к роскошному сундуку, стоявшему в углу комнаты. Вынув из складок кушака увесистый ключ, житель пустыни отпер сундук и поднял крышку. Из глубины сундука появилась небольшая серебряная бутылочка, запечатанная свинцом. Конан заметил на печати иероглиф удивительно неприятного, смутно беспокоящего вида. Хатор-Ка взяла бутылочку из рук слуги и передала ее Конану. Тот безо всякого энтузиазма взял сосуд и про себя удивился его легкости.

- Судя по весу, - сказал Конан, - бутылка пустая.

- Она не пуста, - заверила его Хатор-Ка. - В том, что тебе предстоит сделать, нет ничего сложного. Когда проникнешь в пещеру, разведи огонь. Потом откупорь бутылочку и вытряхни ее содержимое в пламя. При этом ты должен трижды громким голосом произнести мое имя. Тебе все понятно?

Конан почувствовал, как шевельнулись волосы на затылке. Колдовство!.. С которым он предпочитал по возможности не связываться!.. Но деваться было некуда: он дал свое слово. "Да накажет Кром меня, дурака", - подумал он зло. А вслух спросил:

- И что потом?

- На этом твоя работа будет окончена. Дальше поступай как знаешь, сказала она.

- Ладно, - пробурчал он, - все вроде выглядит просто. Ну и в какой горе твоя пещера? У нас в Киммерии полным-полно гор, и почти в каждой - пещеры...

- Пещеру, которая мне нужна, ты найдешь без труда, - сказала Хатор-Ка. Известна ли тебе гора, именуемая Бен Мор?

Тут-то сердце у Конана не то что просто упало - прямо-таки провалилось в самые сандалии.

- Бен Мор?.. - прошептал он благоговейно.

- Совершенно верно. Бутылочка должна быть опорожнена в огонь на рассвете в день осеннего равноденствия, в огромной пещере восточного склона горы, именуемой Бен Мор. - Хатор-Ка улыбнулась при виде откровенного ужаса, отразившегося на лице варвара. - Что-нибудь не так, Конан? Ты ведь, по-моему, считаешь себя героем. Неужели у тебя кишка тонка предпринять небольшое путешествие, влезть на гору и забраться в пещеру?

- Ах ты сука стигийская!.. - выругался Конан, не обращая ни малейшего внимания на Мулэя, схватившегося за кинжал при этих словах. - Бен Мор... это дом Крома! Твоя пещера называется Обителью Крома!.. Это чертог моего Бога!..

Человек, зависший снаружи, чуть-чуть повыше окна, с большим интересом слушал разговор. Он висел на тонкой веревке, один конец которой был захлестнут за выступ крыши гостиницы, а на другом устроена широкая кожаная петля - опора для ноги. Дождавшись окончания беседы, происходившей в комнате, человек влез обратно на крышу, отвязал свое снаряжение и обернул его вокруг пояса.

Он был невелик ростом, но зато быстр и точен в движениях. Сидя на зубце крыши, он посматривал вниз, на улицу. Было совершенно темно, но глаза человека обладали кошачьей чувствительностью. Он легко узнал киммерийца, который покинул гостиницу и отрешенно побрел в сторону бедняцких кварталов. Тогда человек отправился в путь по крышам, благо крыши были плоские, а дома стояли впритирку друг к дружке. Добравшись до одного из зданий недалеко от квартала златокузнецов, он спустился в люк, что вел из висячего садика собственно внутрь дома. Там, в просторной комнате, восседал на подушках, скрестив ноги, полнотелый мужчина. Руки его лежали на коленях, глаза были закрыты.

- Джаганат?.. - нерешительно окликнул его вошедший. - Я вернулся...

Он говорил так, как говорят представители высшей касты Вендии.

Сидевший открыл глаза и милостиво улыбнулся:

- Разузнал что-нибудь заслуживающее внимания, Гопал? - Тот в нескольких словах передал ему содержание разговора, подслушанного у окошка Хатор-Ка. Толстяк заулыбался шире: - Двойное заклинание Тийи!.. А она вправду умна, эта стигийка. Успешно отвертелась от нелегкого путешествия!..

- Почему же ты, дядя, сам не воспользовался таким заклинанием? поинтересовался Гопал.

Джаганат без большого удовольствия взглянул на своего не в меру любопытного младшего родственника.

- Потому, Гопал, - ответил он, - что для него требуется человек необыкновенно надежный, заслуживающий полного доверия. А я никому не доверяю, кроме себя самого. - Его улыбка снова стала милостивой и доброжелательной. Он добавил: - Даже тебе, Гопал. Даже тебе. - Его взгляд упал на пергамент, разложенный на полу. - Что ж, - сказал он, - теперь, по крайней мере, всякие сомнения отпали. Хатор-Ка натолкнулась на тот же утерянный текст из Книги Скелоса, который я сам обнаружил годы назад. Интересно, многие ли еще пустились нынче в то же самое путешествие?..

- Дядя, - сказал Гопал, - не кажется ли тебе, что теперь самое время наконец рассказать, в чем смысл нашей поездки? Мы преодолели столько утомительных лиг, добираясь из Вендии в эти Богами забытые варварские края. Уж верно, не ради одних только знаний мы столько трудностей перенесли...

- Не ради знаний, - ответил Джаганат. - Ради власти.

- Власти?.. - повторил Гопал, и глаза у него загорелись.

- Вот именно. Когда я был юнцом, чуть постарше, чем ты сейчас, я учился на чужбине, посещая одну страну за другой. И вот однажды, в Аграпуре, городе пурпурных башен, роясь в библиотеке некоего ученого мужа, я натолкнулся на сборничек фривольных стишков. Я уже было отложил его в сторону, но тут заметил, что пергамент, которым была выстлана внутренняя сторона обложки, отклеился и отстал. Я заглянул в щель и увидел, что с изнанки пергамент покрывали странные письмена. Я аккуратно срезал его, а книжку поставил на место. Вот он лежит передо мной, пергамент, найденный в тот далекий день... Можешь ли ты прочитать его?

Гопал присмотрелся, однако письмена оказались совершенно незнакомы ему. Но тем не менее... Кажущаяся бессмыслица сразу начала некоторым образом извращать его мысли, заставляя думать о таком, о чем не хотелось размышлять даже ученику вендийского чародея.

- Нет, дядя, я ничего не могу разобрать, - проговорил Гопал.

- Вот и я в то время не смог, - продолжал Джаганат. - Но, как и ты сейчас, я сразу почувствовал важность, силу и власть этих письмен. Годы спустя, пройдя обучение под началом многих великих мастеров, я постиг этот язык и тогда-то вспомнил о листке, найденном в библиотеке. Оказалось, что это отрывок из утерянной главы Скелоса, причем на языке оригинала. Отрывок сей представляет собой весьма туманные катрены, но общий смысл строк с девятой по двадцатую примерно таков: "Новая звезда вспыхнет между рогами Быка. В тот год на рассвете, когда день сравняется с ночью, когда остынет жар Лета, а холод Зимы не успеет еще воцариться, явится Величайший, тот, кто подчинит себе всех чародеев Земли. И будет он править, не зная ни соперников, ни равных. В тот год на рассвете, когда день сравняется с ночью, а лучи солнца проникнут в пещеру на склоне Бен Мора, что в Киммерии, волшебник, которому предначертано стать Величайшим, пропоет Заклинание Великого Вызывания Сил. Ему будет дана высочайшая власть в колдовстве, а смерть постигнет его не иначе как от Стрелы Индры. Таково предсказание Скелоса..."

Гопал сидел молча некоторое время, и челюсть у него слегка отвисла от ужаса и восторга.

- А что такое "Стрела Индры"? - спросил он наконец.

- Стрелы Индры суть падающие звезды, что раз в тысячелетие прилетают к нам из созвездия, именуемого Колесницею Индры, - ответил Джаганат. - Ходят слухи, будто именно они разрушили дворец короля Валузии восемь тысяч лет тому назад. А последний раз Стрелы Индры падали какое-то жалкое столетие назад. Вот потому-то тот, кто в урочное утро проникнет в пещеру и воспоет Великое Вызывание, станет править волшебниками Земли самое меньшее девятьсот лет!

Маска напускной безмятежности слетела с вендийца при этих словах, оставив ничем не прикрытую жажду власти.

- В тексте, если я правильно понял, написано "Величайший", - сказал Гопал. - То есть в мужском роде. Каким же образом стигийка надеется, что ей удастся?.. Она ведь женщина.

- В этом древнем языке нет мужского и женского рода, - ответил Джаганат. Хатор-Ка по праву называют в числе избранных мастеров, которые способны произвести Великое Вызывание. Таких, как мы с ней, во всем мире не больше десятка. А сколько из этого десятка прослышали о пророчестве?.. Двоих мы уже имеем. Я весьма удивлюсь, если найдутся еще хотя бы двое...

- А что там насчет киммерийца? - спросил Гопал.

- Путь на его родину неблизкий и полон опасностей. Может, с ним еще что-то случится... То есть я даже уверен, что его непременно постигнет какая-нибудь беда!

Молодой человек понимающе кивнул.

- Но если, - сказал он, - все-таки предположить, что киммериец эту беду некоторым образом переживет? Что тогда?

- Он будет путешествовать по суше, - терпеливо объяснил Джаганат. - Он должен пересечь Офир, потом - Немедию либо Аквилонию и далее - Гандерланд или Пограничное Королевство. Только так он сможет добраться до Киммерии. Да и тогда от границы до Бен Мора отнюдь не рукой подать...

- Но, дядя, - настаивал Гопал, - что помешает варвару достичь побережья и сесть на корабль?

Джаганат довольно улыбнулся:

- Это совсем просто, племянник. Лично я именно так и намерен поступить. Мы поедем на запад, а когда доберемся до реки Тайбор, что протекает через Аргос, - сядем на баржу и спустимся в портовый город Мессантию, и оттуда уже на морском корабле поплывем к северу. Таким образом мы с некоторым даже удобством пропутешествуем в Ванахейм, а там разыщем кого-нибудь, кто проводит нас до Бен Мора. Киммерийцу же этот путь заказан, ибо для того, чтобы добраться на родину со стороны моря, ему пришлось бы пересечь либо Пиктские Дебри, либо все тот же Ванахейм. А пикты, как и ваны, - злейшие враги киммерийцев!

- Тогда, - сказал Гопал, - мы почти наверняка выиграем гонку, и ты станешь величайшим из всех волшебников, когда-либо живших на свете!

В его голосе звучало благоговение, смешанное с предвкушением.

- Я стану могущественным, как Бог, - сказал Джаганат. - Да и над тобой не будет никого, кроме меня.

Конан предавался мрачным раздумьям, сидя в таверне над кружкой вина. Надо сказать, что таверна эта была много опрятней и лучше той, где он обитал совсем недавно. Он уже успел приобрести заплатанную, но крепкую и чистую рубашку у аквилонского наемника, сходного с ним по комплекции. В этой рубашке можно провести время в приличном заведении, пока утром не откроются рынки. Конан сидел в замогильном унынии, не слушая томной музыки и не глядя на то, как извивались и вращали бедрами танцовщицы. Проголодаться он еще не успел, а вино попросту не лезло в глотку. У него не было ни толкового кошелька, ни каких-либо других личных вещей, и потому мешочек с золотом просто висел у него под рубашкой на кожаном ремешке. Он уже разменял один золотой, заплатив хозяину таверны за трехдневный постой. На сдачу тот дал ему целую горсть меди и серебра. Конан не потрудился убрать ее, и она кучкой высилась перед ним на столе.

- Твоя погадать, господин? - раздался голос. Конан поднял глаза и увидел дряхлого оборванного кхитайца, стоявшего возле столика.

Люди из крайних далей Востока были большой редкостью даже на таком вселенском перекрестке, каким с полным на то основанием называли Хоршемиш. Изорванная рубашка старика отнюдь не скрывала тощего тела, а на голове громоздился неописуемый убор, состоявший в основном из перьев и колокольчиков. На шее болтались целые связки каких-то косточек, ракушек и иных предметов, чье название было столь же загадочно, как и назначение. Старик улыбался варвару заискивающе и несколько слабоумно, кивая головой, так что дергалась седая козлиная бородка.

- Моя всю правду говори, счастье предсказывай... очень дешево, господин!

- Тебя небось вот это привлекло? - хмуро спросил Конан, кивая на кучку монет. Потом взял самую маленькую - толстый, плохо отчеканенный шемитский медяк - и бросил денежку старцу: - Вот, возьми. И ступай прочь: не до тебя!

Сказал - и вновь уткнулся в кружку с вином.

Кхитаец поймал денежку на лету и внимательно рассмотрел.

- За это счастье не предсказывай, - заявил он. - За это моя только рассказывай притчу. Вот что однажды говори Правитель Ли: "Каждая фигурка на игральной доске свято уверена, что движется с одной клетки на другую не иначе как по своей собственной воле".

- Чего, чего?.. - заинтригованно переспросил Конан. - Какого рода предсказания ты делаешь?

- Верные, - ответил старик. - Дай моя одна серебряная монетка, моя все тебе как есть расскажи.

Конан усмехнулся. Свихнувшийся дед был все же забавен, а киммерийцу сейчас если что и требовалось, так только развлечься. При всей своей нелюбви к колдовству он нисколько не опасался ничтожной магии гадальщиков и разных прочих факиров.

- Садись, - гостеприимно указал он на скамейку. - Хлебни вина.

Дедуля весело закаркал и плюхнулся тощим задом на табурет против Конана. Взяв с другого стола ничейную кружку, он выплеснул отстой на усыпанный соломой пол, потом налил в кружку из кувшина, стоявшего перед варваром, и спросил:

- Твоя, значит, с Севера?

- Ага, из Киммерии, - проворчал Конан. - И ты учти, дед: коли пьешь мое вино, так будь добр, предскажи что-нибудь хорошее!

Старикашка вдруг омочил пальцы в вине и брызнул в разные стороны, вызвав ругань посетителей, в которых угодили брызги. Кхитаец проворно заглотал вино, оставив на дне всего несколько капель, и, бормоча нечто непонятное, уставился на осадок, крутившийся у дна. Потом ухмыльнулся и поднял глаза.

- Хорошая судьба! - проквакал он довольно. - Очень хорошая! То, что твоя делает, направляют Боги. Твоя думай, что твоя сам решай, как поступать, но на самом деле твоя только повинуйся, а все решай Высшие Силы. Как те фигурки Правителя Ли!

В его речи "твоя-моя" полуграмотного чужеземца странно мешалось с изысканными фразами ученого.

- И это, - сказал Конан, - у тебя называется предсказанием? Сколько себя помню, гадатели всегда несут такую вот чепуху, особенно если они, как и ты, с Востока. Как же, Богам больше делать нечего, только меня направлять!.. Я сам себе голова!

- Да, да, - подтвердил старый кхитаеза, улыбаясь и яростно тряся бородой. - Вот только иногда твоя поступай мало-мало странно, так? Бывает ведь? Твоя делай мало-мало такое, что сам не понимай, а?

Конан хотел отбрить наглеца, но тут же вспомнил не слишком-то обдуманную клятву, только что данную Хатор-Ка.

- Угу, - неохотно согласился он наконец. - Мало-мало бывает.

- Твоя видит? - обрадовался кхитаец, как будто это сразу все объясняло. Твоя скоро уезжай в дальний путь, так?

- Чтобы это угадать, пророком быть необязательно, - проворчал киммериец. Ну конечно, я скоро уеду. Кто вообще будет торчать в Хоршемише, если есть возможность отсюда слинять?..

- Твоя что-то делай сейчас, а что-то делай скоро, - сказал гадальщик. Твоя думай, что это совсем маленькие, незначительные дела. Только все это не просто так: пусть маленькая, но частица большого замысла Богов. И твоя все равно по этому поводу ничего поделать не моги! Так начертано свыше!

И старик налил себе еще кружку.

- Кром бы тебя забрал!.. - пробормотал Конан. Дед успел ему надоесть, а от восточного фатализма его всегда воротило.

- Скоро, скоро! - улыбаясь и кивая головой, повторил кхитаеза...

Глава вторая СЕВЕРНЫЕ ВРАТА

Народ собирался спозаранку на главный рынок Хоршемиша затем же, зачем приходят люди на рынки в любом уголке мира: купить, продать, обменяться слухами и сплетнями, перемыть косточки властям предержащим. Женщины с пустыми кувшинами для воды охотно выстаивали длиннейшие очереди к фонтану посередине площади, убивая время за болтовней с соседками. А в дальнем конце рынка собирались местные астрологи-звездословы. Они с большим жаром обсуждали небесное явление, занимавшее их умы вот уже несколько последних месяцев. А именно, новую звезду, неожиданно вспыхнувшую между "рогами" Быка - одного из небесных созвездий. Звездословы никак не могли прийти между собой к согласию, выясняя, была ли вспышка звезды знамением, ниспосланным свыше. А если была, то какого рода предзнаменование следовало с ней связать - доброе или недоброе?..

Конан явился на рынок в середине утра, посетив перед этим квартал портных и кожевников. Теперь он красовался в штанах, приличной рубахе и кожаных сапогах. Приоделся он добротно, но без особой роскоши. Отменного качества были лишь сапоги: варвар знал, что по мере продвижения на север ему все равно придется сменить одежду на более подходящую для холодного сурового климата.

Он шагал через площадь, притягивая восхищенные взгляды женщин, толпившихся у фонтана. Думал он, однако, вовсе не о женщинах, а об оружии. Хоршемиш, увы, не славился кузнецами, зато здесь как-никак пересекались караванные тропы. А значит, у торговцев можно было раздобыть оружие практически любого народа.

Заметив лоток торговца оружием, Конан остановился и принялся неторопливо взвешивать на руке выставленные на продажу мечи, окидывая каждый наметанным взглядом. Торговец между тем без устали нахваливал товар.

- Только посмотри, господин, на эту туранскую саблю! Ее благородный клинок напоминает серп месяца, а рукоять щедро усыпана золотом и ясными перлами. Даже принц не устыдился бы носить ее при бедре...

- Ага, - сказал Конан. - Рукоять и впрямь неплохая. Только в бою, знаешь ли, действуют не рукоятью, а лезвием.

- Ты воистину прав, господин, - тотчас согласился купец. - Такому знатоку, как ты, надо непременно взглянуть на этот вендийский клинок. Видишь золотую и серебряную насечку? Это могущественные заклятия, наложенные на меч. Они...

- Я мало верю в заклятия, - проворчал Конан. - Я как-то больше привык доверять собственной руке. Скажи-ка лучше, есть у тебя мечи северной или западной работы? Я люблю широкие прямые клинки, а не эти изогнутые загогулины...

- Стало быть, - промурлыкал торговец, - у меня найдется именно то, что требуется господину. - И стащил мешковину с великолепного прямого меча с короткой крестовиной и тяжелым стальным эфесом, украшенным резьбой. - Из Ванахейма, господин мой!

Глаза Конана разгорелись от удовольствия. Ваны, надо отдать им должное, мечи делали замечательные. Он взял меч в руки и попробовал, хорошо ли тот сбалансирован. Зеркальная полировка лезвия так и вспыхнула на утреннем солнце. А вот с этим что-то было не так. Ваны никогда не полировали клинки, предпочитая жемчужно-матовую поверхность: по их мнению, такая обработка лучше передавала внутренний узор сложной сварной стали. Исполнившись подозрений, Конан провел большим пальцем вдоль всего лезвия, от крестовины до кончика. Потом перевернул меч и столь же пристально изучил обратную сторону. Примерно посередине клинка его палец ощутил едва заметную неровность металла. Он поднес меч к глазам, повернув его так, чтобы не мешали отблески солнца на полировке. Ага!.. От края до самого срединного желобка тянулась трещина, тонкая как волосок.

Конан разочарованно бросил меч на прилавок:

- Забери обратно эту никчемную железяку! Неужели у тебя нет ничего получше?..

Выведенный из себя упрямством варвара, торговец махнул рукой, указывая внутрь своей лавки:

- Валяются несколько каких-то старых мечей, зайди посмотри, если уж больно охота.

Шагнув через порог, Конан обождал некоторое время, давая глазам привыкнуть к полумраку. Потом принялся рассматривать мечи и кинжалы, грудой сваленные на столе. Облюбовав тяжелый простой тесак с односторонней заточкой и широкой спинкой, он засунул его за кушак. Мечи, лежавшие на столе, ему не понравились, и он уже был готов заплатить за кинжал и пойти дальше, когда вниманиепривлек здоровенный глиняный кувшин, стоявший в углу. Из кувшина торчали рукояти мечей. Конан вытащил несколько штук. Большинство пребывало в весьма почтенном возрасте и было изрядно трачено ржавчиной. На лезвиях красовались зазубрины, а рукояти были обломаны или просто отгнили.

Вконец разочаровавшись, Конан решил уже поискать другую лавчонку... когда его рука нащупала меч, сразу показавшийся ему непохожим на все остальные. В полутьме он смог только разобрать, что лезвие было прямым и широким, обмотка же рукояти давно развалилась, так что между гардой и эфесом торчал лишь нетолстый стальной штырь. Конан вынес меч наружу, чтобы получше рассмотреть его при солнечном свете. От старости клинок покрылся фиолетово-черной патиной, но ни пятнышка ржавчины на нем так и не завелось. Крестовина и эфес, украшенные странным замысловатым узором, были сработаны из бронзы, давным-давно обросшей зеленью.

Желая проверить баланс, Конан позаимствовал с ближайшего лотка кожаный ремешок, туго обмотал рукоять и несколько раз взмахнул мечом для пробы. Импровизированная рукоять, конечно, оставляла желать лучшего, но, несмотря на это, Конан понял, что лучшей балансировки, пожалуй, еще не встречал. Он размотал ремешок и вернул его владельцу, а потом спросил у торговца, сколько тот хотел за меч и кинжал.

- О, господин мой, это очень старый клинок... - вновь запел торговец свою привычную песню. - Очень старый и, без сомнения, наделенный множеством скрытых свойств...

- Притом скрытых необычайно глубоко. Так, что даже и не видно, - прервал Конан. - Спорю на что угодно: ты купил его за бесценок у какого-нибудь могильного вора!

Конан не первый год жил на Востоке и успел постичь таинства любимой забавы местных жителей - искусства торговаться. Вот и на сей раз последовало ожесточенное препирательство, временами грозившее перерасти в открытый мордобой. Зеваки, проходившие мимо, останавливались поглазеть, а порою и вставить меткое слово. Мало кто пропускал случай поучаствовать в дармовом развлечении и высказать свое мнение. Тем не менее спустя некоторое время Конан ушел прочь, унося с собой завернутый в тряпку меч и заткнутый за кушак кинжал. При этом он был искренне убежден, что заплатил сущую безделицу за преотличный клинок. Торговец, со своей стороны, был свято уверен, что выгодно сбыл никчемную железяку полуграмотному чужестранцу, содрав с него при этом три шкуры.

Киммериец между тем отправился в квартал ювелиров и разыскал там мастера по правке и снаряжению мечей. Тот сидел перед своей мастерской, перебирая точильные камни разной зернистости, мисочки с песком и полировальными порошками, а также полоски шершавой акульей кожи. Конан вручил ему свое новое приобретение.

- Можешь ты вычистить и наточить его, мастер? Еще не помешала бы рукоять. Мне сойдет самое простое дерево, олений рог или кость...

Мастер принялся тщательно изучать меч. Конан посмотрел, как он держал его в руках, и немедленно убедился: случай привел его именно к тому, к кому требовалось. Этот человек в оружии понимал. Может, не как воин, но как ремесленник - уж точно.

- Отличный клинок, - промолвил наконец мастер. - Весьма необычный, но, полагаю, я с ним управлюсь. Думаю также, что в отчищенном виде он станет гораздо красивее, чем ты предполагаешь. Поэтому ему нужна не простая рукоять, а особенная. Есть у меня кое-что... думается, тебе как раз подойдет...

- Да мне бы без особого изыска, - сказал Конан. - Хватит дерева или кости...

Однако говорил он это уже мастеру в спину: тот проворно скрылся внутри мастерской.

Ожидая его, Конан начал понемногу злиться, полагая, что сейчас тот попытается всучить ему цельный брусок нефрита, или хрусталя, или еще что-нибудь столь же броское, сколь и бесполезное.

Но когда мастер вернулся, киммериец увидел у него в руках плоский ящичек из ароматного сандалового дерева.

- Я купил это у гирканского торговца два года назад, - пояснил ремесленник. - Все ждал, пока подвернется стоящий меч.

Он открыл коробочку. Внутри обнаружился кусок странного материала, смахивавшего на тонкий пергамент. Он был белым, как новенькая слоновая кость, и покрыт беспорядочно рассыпанными бугорками. Невольно заинтересовавшись, Конан пробежал пальцами по шероховатой поверхности. Чутье бывалого воина подсказало: удивительный материал не подведет ни в коем случае. Чем бы он ни был на самом деле, он никогда не даст руке соскользнуть.

- Что хоть это такое? - спросил он заинтригованно. - Какая-нибудь особая кожа?

- Это кожа со спины гигантской луч-рыбы, что водится у островов восточней Кхитая. Говорят, в мире нет лучшего материала для обтягивания рукоятей. Я тебе сделаю рукоять из простого твердого дерева, а сверху обклею этой штукой. Давай-ка прикинем... Черен длинный, хватит места двум рукам, даже таким, как твои... Однако, мне кажется, останется еще достаточный клочок, который можно будет употребить для кинжала.

- Уговорил. Покупаю, - сказал Конан. Он даже не стал спрашивать о цене, заранее зная, что мастер заломит как следует. Хорошее оружие стоило денег. Конан с готовностью шел на подобные траты - точно так же, как и на риск в воровстве, если добыча того стоила. Он только поинтересовался: - А ножны ты делаешь?

- Это можно поручить моим подмастерьям. Какие бы ты хотел?

- Для кинжала - самые простые. Для меча - тонкое дерево, самое прочное, какое найдется, а сверху хорошо бы обклеить промасленной кожей. Наконечник и устьице - бронзовые. Деревянную оболочку нужно обтянуть изнутри коротко обстриженной овчиной, а бронзовую оковку устья подрезать так, чтобы клинок не попадал на нее, когда стану его вытаскивать или убирать.

- Ты, господин мой, определенно разбираешься в оружии, - кивнул мастер. Приятно иметь дело с такими, как ты. Приходи через два дня: все будет готово.

Распростившись с ним, Конан двинулся дальше, на сей раз туда, где можно было купить коня и седло. Ему предстояло долгое путешествие, и он решительно отверг замечательных боевых и охотничьих коней, хотя при других обстоятельствах, пожалуй, потратил бы целый день, опробуя каждого скакуна. В конце концов он остановил свой выбор на крепком, здоровом гнедом мерине. Он собирался путешествовать налегке, к тому же часть пути наверняка придется проделать пешком. Поэтому вьючного коня Конан покупать не стал.

Его последним приобретением стал просторный плащ, способный послужить и одеждой, и одеялом. Кроме того, в такой плащ удобно завернуть немногочисленные пожитки И приторочить их сзади к седлу. Еще можно было купить латы и шлем, но по здравом размышлении Конан от этой мысли отказался. Незачем тащить с собой лишнюю тяжесть. К тому же он ехал на родину, а его соплеменники-киммерийцы полагали, что рядиться в доспехи - удел женщины, но отнюдь не мужчины. Засмеют ведь!..

Вечером он сидел в уже знакомой таверне, только в гораздо более приподнятом настроении, нежели накануне. Решение принято; теперь следовало действовать. Не таков был Конан, чтобы подолгу заниматься самоедством из-за ошибок или упущенных возможностей. Теперь он даже до некоторой степени предвкушал, как вновь попадет на родной Север. Давненько он не видел родственников, не дышал вольным воздухом гор! Чего доброго, удастся еще и посетить старых друзей-асов, провести какое-то время с ними в походах...

- Твоя не хочет амулета, добрый господин? - прозвучал рядом голос, показавшийся киммерийцу знакомым. Он поднял голову и увидел дряхлого кхитаезу. Старик протягивал ему здоровенную связку неописуемых хреновин, надетых на кожаные ремешки. - Амулета отгоняй порчу, дурной глаз, храни на воде и от змеиного укуса...

Косоглазый приглашающе улыбался. Конан невольно улыбнулся в ответ:

- Никак решил мне накаркать еще чего-нибудь хорошенького, а, ворона облезлая? - Он успел твердо решить, что нипочем не позволит свихнутому предсказателю нарушить его радостное настроение. - Вот, держи! - И он сунул старому шаману полновесный сребреник кофийской чеканки. Кхитаеза ловко поймал его свободной рукой и попробовал на зуб. Потом, хихикнув, спрятал денежку куда-то под свое многослойное рванье и протянул Конану ремешок, на котором болтался кусочек зеленого камня, вырезанный в виде странной фигурки.

- Возьми, - принялся он настойчиво пихать варвару свой амулет. - Она защищай. Очень хорошо защищай!

- От чего? - спросил Конан. - От змей или утопления? Знаешь, я уж лучше своей собственной силой как-нибудь обойдусь...

- Иногда сила не помогай, - резонно заметил старик. - Бывай, даже сильный большой человек мало-мало нужна хороший заклинания и амулета. Этот, она спасай жизнь, когда кончайся вся сила!

Делать нечего, Конан неохотно взял камешек и повесил его на шею, - больше ради того, чтобы старикан от него отвязался. В конце концов, будет что подарить в дороге какой-нибудь смазливой девчонке...

Дед, однако, продолжал хихикать и улыбаться.

- Держи его под рубашка, - посоветовал он киммерийцу. - Плохо, когда много людей его замечай... - И направился было прочь, но потом повернулся, воздел палец и строго напомнил: - Твоя крепко запомни: только пешки на игральной доске Богов!..

- Ты мне вот что скажи, дедуля, - проворчал Конан. - Если мы туда-сюда ходим не иначе как по манию каких-то там Сил, на кой хрен нужны твои амулеты?..

Старец захихикал так, словно услышал нечто невероятно забавное.

- Даже Самим Богам, - ответил он, - иногда мало-мало нужна амулета!

Два дня спустя Конан снова стоял перед мастерской точильщика мечей. Он держал в руках свой клинок, и теперь его было положительно невозможно узнать. Меч так и сиял великолепнейшей полировкой, но не она потрясла Конана, а цвет клинка. Сталь оказалась бледно-голубой: киммериец ни разу еще не видел оружейной стали такого оттенка. Бронзовая крестовина и эфес вычищены до теплого мерцания, и жемчужно-белая шкура луч-рыбы как нельзя лучше оттеняла золотистый блеск бронзы. Но все это не шло ни в какое сравнение с чудесным ощущением от точной балансировки оружия. Казалось, меч сам ходит в руках туда и сюда, взлетая и рубя почти без усилия.

На радостях Конан пошел выписывать им в воздухе замысловатые кренделя, которым некогда обучил его туранский мастер фехтования. Прохожие, оказавшиеся в опасной близости от свистящего лезвия, отреагировали на выходку варвара испуганными вскриками и руганью. Конан, широко улыбаясь, вложил меч в новехонькие ножны. Он был полностью удовлетворен. С правого боку, уравновешивая тяжесть меча, на его поясе висел кинжал. Благодаря переделанной рукояти он выглядел теперь настоящей парой мечу.

- Чтобы заточить этот клинок, мне потребовалось времени вдвое против обычного, - пояснил ремесленник. - Сталь необыкновенно тверда. Зато теперь ты можешь им бриться. Что же касается цвета металла... такой голубой оттенок я видел всего несколько раз, и только на очень старинных мечах. Секрет изготовления подобной стали утерян давным-давно. Присмотрись внимательнее: видишь, клинок несколько светлеет к лезвию? Лезвие сделано из стали другого сорта, наварено на более мягкую сердцевину и отдельно закалено... - Мастер вздохнул. - Увы, тайну изготовления подобных мечей древние унесли с собой... Лучшие туранские по сравнению с ним - сущие гнилушки. Надеюсь, друг мой, он послужит тебе верой и правдой!

Цена оказалась не маленькая, но Конан отсчитал деньги более чем охотно. Что такое, в конце концов, золото?.. К тому же оно всегда утекало у него между пальцев, как вода. Сталь - другое дело. Стали можно довериться. Приятная тяжесть у пояса ободряла киммерийца, вес клинка не только не тяготил его, но как бы даже придавал легкости. Конан отправился в гостиницу, где обитала Хатор-Ка.

На сей раз тамошний хозяин держался с ним прямо-таки подобострастно. Наряд Конана - простая рубашка, сапоги и штаны - был далек от какой-либо роскоши, но теперь молодой киммериец с головы до пят выглядел воином, а такие люди внушают уважение издалека.

Взойдя наверх по ступеням, он постучал в дверь. Мулэй открыл ему и пригласил варвара внутрь. Хатор-Ка сидела за столом, и перед нею была разостлана большая карта.

- Я выезжаю завтра с рассветом, - объявил Конан без каких-либо предисловий. - Давай бутылочку, и я пошел.

- Торопишься, - упрекнула его Хатор-Ка.

Конан огрызнулся:

- А тебе лучше сгодился бы посланник, который ползает, как улитка?..

- Подойди сюда, - приказала она. - Покажи мне, каким путем ты намереваешься следовать.

Конан обошел стол и присмотрелся к карте. Ему и раньше приходилось рассматривать карты, но с реальными странами и краями он соотносил их не без некоторого труда.

- Хрен разберешь эти каракули, - проворчал он недовольно. - На трезвую голову поди пойми...

Хатор-Ка принялась называть и показывать ему основные государства и главнейшие реки. Спустя некоторое время карта перестала быть для Конана кхитайской грамотой. Он увидел, что места обитания так называемых цивилизованных народов были разрисованы в мельчайших подробностях, с многочисленными городами, зато "варварские" страны Юга и Севера отображались лишь в самых общих чертах. Наконец Конан провел пальцем вдоль примерного маршрута, который успел для себя наметить.

- Я поеду прямо на север, пересеку Офир, потом дальше через Немедию. Может, остановлюсь в Бельверусе, если только там не происходит очередная осада. Ну, дальше Пограничное Королевство... Там меня вздернут на первом же суку, если поймают. И на том спасибо, что Королевство тянется узкой полосой... Быстренько проберусь через него, а там и Киммерия.

- А почему ты не хочешь через Аквилонию? - спросила Хатор-Ка. - Там гораздо больше городов и разных поселений. Мог бы проехать на север до Гандерланда и Боссонских Пределов, причем все по обжитой населенной стране...

Конан отрицательно покачал головой.

- Восточный путь, - сказал он, - пролегает большей частью по открытой равнине. Там хватает воды, зато не придется переправляться через крупные реки. Для путешествия верхом лучше не придумаешь. Зато в Аквилонии - река на реке, и все текут к югу. Если взять лодку, все равно получится медленнее, чем на коне. Что же касается поселений... От них сплошные неприятности. И потом, в этом случае пришлось бы въезжать в Киммерию через земли Муррохов. А у клана Муррохов с моими родственниками кровная вражда вот уже пять поколений. Мои предки когда-то увели у них всех лошадей...

- Отлично! - сказала Хатор-Ка. - Твой маршрут меня, собственно, не интересует. Я всего лишь хотела убедиться, что ты действуешь не наобум и способен заранее многое предусмотреть.

Она повернулась к Мулэю и кивнула ему. Слуга вновь подошел к сундуку, открыл крышку и вынул серебряный пузырек. Хатор-Ка подержала его в руках, потом передала киммерийцу.

- Во имя твоей клятвы, - проговорила женщина, - не допусти, чтобы с этой бутылочкой или ее содержимым что-либо произошло, пока не завершишь путешествия.

- Могла бы и не напоминать! - буркнул Конан. - Сказал - значит, сделаю!

И, не попрощавшись, вышел за дверь.

Мулэй проводил его взглядом.

- Госпожа моя, - сказал он, - я, честно говоря, на холодном Севере ничего не забыл. Но, по-моему, лучше было бы нам с тобой самим предпринять это путешествие...

Хатор-Ка подошла к стрельчатому окошку и посмотрела вниз, на улицу. Киммериец шел прочь. У него был широкий, упругий шаг горца.

- Нет, Мулэй, - сказала стигийка, - ты ошибаешься. Даже если бы мы выдержали это странствие, мы нипочем не сумели бы прибыть на место ко дню осеннего равноденствия. Дабы ускорить наше движение, мне пришлось бы пустить в ход самую могущественную доступную мне волшбу. Я прибыла бы на гору Бен Мор опустошенной, неспособной к борьбе, которая, быть может, там воспоследует. А этот человек, он... он наилучшим образом подходит для нашего дела. Он силен, простодушен и ни за что не отступится от данного слова.

Горбоносый Мулэй в ответ только фыркнул:

- Могут ли у дикаря быть какие-то понятия о чести?..

- Могут, и гораздо более глубокие, чем тебе кажется. Честь - это присущая варварам добродетель, от которой у цивилизованных народов сохранились лишь жалкие воспоминания. Но самое главное - этот человек киммериец и будет действовать у себя дома... - И Хатор-Ка бросила последний взгляд на Конана, чья широкая спина как раз скрывалась за ближайшим углом. - Нет, Мулэй, повторила она. - Лучшего выбора сделать я не могла...

На следующее утро Конан выехал из Северных Врат Хоршемиша. Восходящее солнце только-только окрасило нежным багрянцем восточную стену, а здесь, с северной стороны, еще лежала глубокая тень и властвовала ночная прохлада. Конан направил своего гнедого между створками раскрывавшихся ворот, едва лишь они успели разойтись на достаточную ширину. Стражники, стоявшие наверху, потягивались и зевали, предвкушая, как сейчас явится смена и наконец-то можно будет завалиться спать в казарме.

Несмотря на столь ранний час, стражники Северных Врат были на стене не одни. Рядом с позеленевшими бронзовыми столбами, на которых висел надвратный барабан, стоял, побрякивая снизанными косточками и ракушками, тощий оборванный старичок. Он долго смотрел вслед скакавшему из города киммерийцу и махал ему рукой, хотя Конан того видеть не мог...

Глава третья ПЯТЕРО ВСАДНИКОВ

Вот уже семь дней длилось путешествие Конана, и шесть дней из семи варвар шкурой чувствовал на себе чье-то неусыпное внимание. Очень трудно незаметно следовать за человеком по открытой равнине, в особенности за человеком опытным, весьма подозрительным и к тому же киммерийцем по национальности. Повинуясь давней привычке, каждые несколько часов Конан поднимался на ближайшую возвышенность и обозревал все окрест, обращая особое внимание на ту сторону, откуда приехал.

Вот так и вышло, что уже на второй день он засек пятерых всадников, следовавших за ним. Покамест они значительно отставали - не вдруг догонишь. Еще он понял, что рано или поздно все-таки придется повернуться к ним лицом и дать бой. Одному человеку от пятерых не удрать, разве только по очень благоприятной для этого местности. Толковые преследователи непременно разделятся одни будут беспощадно гнать жертву, другие - поспевать сзади без большой спешки, чтобы потом сменить своих сотоварищей. Действуя таким образом, рано или поздно они загонят коня преследуемого, а их собственные скакуны останутся относительно свежими.

С другой стороны, Конан был уверен в своем коне, а в себе самом - еще больше. От недостатка уверенности в себе он не страдал никогда. Еще он вполне отдавал себе отчет, что такой выносливостью, как у него, преследователи навряд ли могли похвалиться. И уж он позаботится о том, чтобы выбрать удобное место для боя. Хорошо бы, конечно, занять позицию на возвышенности, да только где ее тут найдешь?..

На рассвете седьмого дня он все-таки обнаружил холмик в несколько шагов высотой и решил, что это-то место и станет тем самым, где он победит или умрет. Коня он привязал у ручья примерно в четверти мили от холмика; там было много сочной травы. Он напоил мерина, потом хорошенько вычистил. И проверил привязь, проследив, чтобы конь смог без большого труда перегрызть ее, если придется. Мало ли, вдруг он сейчас перемочит противников, но и сам Крому душу отдаст? Зачем погибать ни в чем не повинному животному?..

Когда все было готово, Конан подкрепился горсткой сушеных фруктов и вяленой говядиной, а затем отправился на облюбованный холмик. С вершины он разглядел, что пятеро всадников прибудут не ранее чем через час. Конан уселся и стал терпеливо ждать.

Он совсем не хотел, чтобы его заметили издалека. Если его увидят, то приблизятся медленно, успев отдышаться и отдохнуть. Оказавшись в одиночку против пятерых, Конан понимал, что в этом положении даже ему надо было с толком использовать все маломальские преимущества, какие только подворачивались.

Когда всадники приблизились, он вытащил из ножен меч и в который раз залюбовался его красотой. Боя, по-видимому, не избежать; что ж, тем лучше! Судьба дает ему случай проверить новый клинок в решительном деле!.. Да, сказал себе Конан. В самом что ни есть решительном

Когда пятеро оказались в какой-то сотне шагов, он поднялся, взмахнул мечом над головой и заорал во все горло.

- Я - Конан из Киммерии! Если вы приехали убить меня, давайте попробуйте, я не прячусь и не бегу! Смелее, вшивые псы!

Всадники натянули поводья и недоуменно уставились вверх. Чего-чего, а такого приема они ни в коем случае не ожидали. Подобный вызов был воистину достоин Века Героев, а век этот, как все они отлично знали, давно миновал. Последовало короткое препирательство - они выясняли, кто пойдет первым. Принятое решение было разумно. Они постановили ринуться в атаку все разом.

Конан только усмехнулся, глядя, как пять скакунов одновременно берут разбег. Именно на это он и рассчитывал. Только хорошая войсковая выучка позволила бы пятерым действовать слаженно, единой командой. У этих типов ни малейшего признака подобной выучки не наблюдалось. Все пятеро еще и принадлежали к разным народам, так что каждый был вооружен и снаряжен в соответствии с обычаем своего племени.

Они приблизились неровной шеренгой. Конан метнулся влево, чтобы сцепиться с крайним всадником, одновременно прикрываясь им от остальных. То, что его противникам казалось чистым самоубийством - надо же, спешился перед такой схваткой!.. - на самом деле давало ему преимущество. Ему не приходилось управляться с конем, а значит, и отвлекаться от поставленной цели УБИВАТЬ. А Конан в бою обыкновенно об этом только и думал.

Крайний всадник был курчавобородым шемитом, облаченным в просторные шаровары Он обходился без стремян и доспехов, довольствуясь тонкой пикой в правой руке и небольшим круглым щитом - в левой. Издав курлыкающий боевой клич, он опустил пику, вознамерившись проткнуть киммерийца насквозь...

Конан сбежал с холмика и сошелся с шемитом, как раз когда лошадь всадника изготовилась взбираться на склон. При этом она поневоле сменила аллюр, и перебой в ритме движения заставил шемита на какой-то миг потерять равновесие... а большего Конану и не требовалось. Стоило острию пики чуть дрогнуть в воздухе, как варвар отвел его в сторону ударом плашмя, а потом прыгнул вперед и вверх, вытянув руку с мечом и обратив все свое тело в метательное копье. Шемит судорожно попытался заслониться щитом, но "копье" было слишком тяжелым и слишком быстро летело Острие меча угодило воину под подбородок, и он резко откинулся, чуть не вылетев из седла и багряной дугой разбрызгивая щедро хлынувшую кровь.

Не теряя времени даром, киммериец взлетел обратно на холмик. Четверо уцелевших бестолково крутились, силясь понять, что же произошло. Первым заметил Конана туранец в остроконечном шлеме. Он тотчас пришпорил коня, размахивая тяжелым кривым мечом-тульваром и явно имея в виду сбить противника и затоптать его лошадью. Казалось, ему вот-вот это удастся. Но в самое последнее мгновение Конан рванулся в ту сторону, где у туранца висел щит. Взмах меча начисто снес противнику левую ногу Туранец с криками вывалился из седла.

Беда только, сам Конан не успел восстановить равновесия после мощного замаха: тут же подоспели еще двое конников, и Конана сшибли наземь. Он попытался вскочить, но на плечи ему свалился замориец и стал прижимать к земле, одновременно стараясь пырнуть кривым кинжалом. Конан бросил меч, мешавший ему пустить в ход обе руки, и сгреб заморийца. Кинжал, все-таки полоснувший варвара по правому плечу, показался ему полосой раскаленного железа.

Краем глаза киммериец заметил чей-то меч, готовый раскроить ему спину. Конан развернулся, явив силу и быстроту, неведомые цивилизованным воинам, и подставил под удар схваченного заморийца. Тот успел тоненько завизжать меч перерубил ему позвоночник. Конан швырнул труп в лицо нападавшему аргосийскому фехтовальщику, не успевшему оправиться от невольного замешательства. Замориец и аргосиец вместе свалились на землю. Конан тотчас подскочил к аргосийцу, ухватил его за шлем и как следует крутанул. Глухой щелчок уведомил, что дальнейших усилий не понадобится. Выпрямившись, Конан без промедления поискал глазами пятого...

Он увидел последнего противника шагах в двадцати от себя. Тот сидел в седле с видом мрачного долготерпения. На нем было нечто вроде кирасы из твердых кожаных ремней, прошитых железными заклепками, а на обоих предплечьях - толстые кожаные наручи. У пояса висел длинный прямой меч с рукоятью, которую берут сразу двумя руками. Из-под черного шлема, снабженного стрелкой, ниспадали пряди рыжевато-русых волос, а глаза оказались синими, как у самого Конана. Если бы не чисто выбритый подбородок, парень сошел бы за аса. Конан, однако, сразу понял, что всадник родился не в Асгарде, а много дальше к югу.

- Неплохо ты нынче повеселился, киммерийский пес, - слезая с коня, сказал Конану воин. - Знай, однако тех, чья родина - Гандерланд, убить гораздо труднее, чем выродков с Востока!

Конан отыскал свой меч и подобрал его, первым долгом проверив, не стала ли рукоять скользкой от крови или утренней росы на траве.

- Гандеры, - сказал он, - умирают точно так же, как и все прочие люди. Помнится, я многих убил при штурме Венариума, а мне тогда было только пятнадцать.

- Венариум!.. - сплюнул гандер. - Я поклялся убить по дюжине киммерийцев за каждого родственника, которого потерял в той резне! Их кровь взывает к отмщению. Сегодня я отправлю еще одного черноволосого раба прислуживать им на небесах!

Двое северян сошлись на самой вершине пригорка. И принялись рубиться безо всякого там тонкого изыска, вовсю размахивая двуручными мечами. Голубая и серая сталь встречались с чудовищным звоном, высекая снопы искр. Прошло время бросать вызовы или хвастаться - соперники лишь рычали от ярости да еще от усилия, которое вкладывали в очередной могучий замах. Удар - защита! Удар защита!.. И снова, и снова без перерыва и отдыха. Оба воителя были великанами и вооружены мечами под стать, но от этого их единоборство не казалось ни медлительным, ни тяжеловесным. Мечи мелькали с такой быстротой, что уследить за ними поспел бы лишь самый опытный глаз.

Конан обливался потом и дышал, как кузнечные мехи. Вот уже несколько лет ему не доводилось сходиться в равной битве с таким же, как он сам, северянином. Между тем уроженцы Гандерланда, этого сурового северного пограничья великой Аквилонии, вырастали ничуть не менее быстрыми и крепкими телом, чем мужчины Киммерии или Северных Стран. Другое дело, что Конан выделялся своей статью даже среди киммерийцев...

Вот гандер, затеяв жуткий удар наотмашь, провел свой меч на какой-то ноготок дальше положенного, тем самым дав Конану время податься в сторону. Меч не встретил сопротивления, гандер сунулся вперед, силясь восстановить равновесие... Слишком поздно! Меч Конана свистнул в горизонтальном размахе и впился гандеру в бок, легко вспоров толстую кожу доспехов. Высвободив клинок, Конан мгновенно послал его по широкой смертоносной дуге. Голубая сталь рассекла кирасу и плоть от плеча до поясного ремня, безжалостно развалив и кости, и внутренности

... Только звериное неприятие смерти еще какой-то миг удерживало гандера на ногах. Потом он свалился, как подрубленное дерево. Конан и сам дышал точно загнанный конь. Оторвав клочок ткани от одежды одного из убитых, он принялся тщательно чистить меч. Первые четверо были мертвы, тот, которому он отрубил ногу, истек кровью во время его поединка с северянином. Конан вновь подошел к гандеру. Северянин, как ни странно, еще продолжал слабо дышать.

- Кто нанял вас? - спросил его киммериец

- С какой... стати... я буду тебе отвечать? - прошелестел тот одними губами. - Я никогда... не предавал... тех... кто меня нанимал.

- Ладно, - сказал Конан. - Как хоть тебя зовут?

- Тебе... мало, что ты... меня убил? Ты хочешь... еще и захватить в плен... мою душу?

- Не мели чепухи! - огрызнулся варвар. - Ты же отлично знаешь нас, киммерийцев! Мы убиваем своих врагов в честном бою, а посмертной враждой пусть занимаются демоны в Преисподней! Твое имя мне нужно только для песни, которую я сложу в конце своих странствий. Это была славная битва! Пусть женщины упомянут о ней в торжественном плаче, который будет звучать над моим погребальным костром!

- Я - Хаген, - просипел умирающий. - А теперь... отвяжись. Ты мешаешь мне тебя проклинать...

Конан не стал лишать его этого последнего удовольствия. Осмотрев свой меч, он с радостью убедился, что на лезвии не появилось ни малейших зазубрин. Более того: оно нисколько не затупилось. Им по-прежнему можно было бриться. Убрав меч в ножны, Конан переловил всех пятерых лошадей, потом стянул тряпкой кинжальную рану в плече. Обшарив мертвые тела, он обнаружил при каждом по три увесистые прямоугольные золотые монеты с отчеканенными на них странными письменами. Конану уже приходилось видеть такие монеты. Их доставляли из Вендии. Конан хмыкнул про себя, подумав: то, что должно было стать платой за его смерть, вместо этого пополнит его кошелек.

Пятерых лошадей он забрал с собой, решив продать их в Бельверусе. Больше ничего у мертвых он брать не стал. Коней, в конце концов, мог продавать кто угодно, не вызывая при этом никаких подозрений. А вот личное имущество пятерых отсутствующих мужчин непременно привлечет к нему весьма нежелательное внимание местных властей.

За спиной у киммерийца остался залитый кровью пригорок. Пройдет год, и кости, изглоданные дикими зверями, перемешаются с землей, сгниет кожа и ткань одежд. На холмике не останется никаких следов битвы, кроме, может быть, нескольких обломков ржавого железа, да трава на этом месте будет расти гуще и зеленее, чем всюду вокруг. А потом время сотрет и эти следы. Останется лишь безбрежная степь, впитавшая кровь никем не считанных тысяч людей...

Когда впереди замаячили стены Бельверуса, Конан пошатывался в седле, мучимый лихорадкой. Он испытал огромное облегчение, не обнаружив вокруг города палаток осаждающей армии. Только этого ему сейчас и не хватало.

Стоял полдень; городские ворота были распахнуты настежь. Когда киммериец въехал под арку, путь ему преградил бдительный стражник. Стражник держал в руке навощенную дощечку, за ухом у него красовалось бронзовое стило.

- Как твое имя, чужеземец, и по какому ты делу? - спросил он новоприбывшего.

- Я - Конан из Киммерии, и нужен мне ночлег, да еще торг - продать лошадей...

Конан говорил неверным голосом, на лице горели красные пятна.

- Да ты, кажется, болен! - насторожился привратник. - Если это что-то заразное, мы не можем пропустить тебя в город!

Конан молча откинул плащ, демонстрируя воспалившуюся рану в плече. Из нее сочился гной, во все стороны уже распространялись багрово-черные полосы...

- Митра!.. - ахнул стражник. - Тебе, парень, нужен лекарь, да побыстрее, не то останешься без руки... или, того гляди, совсем копыта откинешь. Вот что, оставь-ка ты здесь свою живность, я тебе расписку на нее напишу. И топай прямо к лекарю Ромалло: он через две улицы отсюда живет!

Конану тошно было даже думать о том, чтобы обращаться за помощью к лекарю. При обычных обстоятельствах он предоставлял своему телу самому справляться с хворями. В тех немногих случаях, когда он все-таки прибегал к вмешательству лекаря, речь шла о зашивании действительно тяжелых ран. Конан про себя подозревал, что вреда от врачей было куда больше, чем толку. Но на сей раз выбора у него не оставалось, и он сам это понимал.

Над дверью в доме Ромалло висел очень примечательный знак: здоровенный окровавленный нож. Конан шарахнул в дверь кулаком, и ему открыл пожилой бородатый мужчина.

- Тебе, - спросил он, - нужна помощь?

- Во имя Крома! - сказал Конан. - Нужна!

И вновь обнажил рану.

- М-м-м... Очень интересный случай... Входи, юноша, посмотрим, что тут можно сделать...

В доме лекаря, как и следовало ожидать, оказалось полным-полно всяких странных предметов. С потолка свисали чучела разных животных, в прозрачных склянках покоились заспиртованные морские твари, причем некоторые - откровенно непристойного вида. Повсюду лежали удивительные инструменты и стеклянные приспособления, пахло душистыми травами. Что говорить, странное место, но, насколько понимал Конан, колдовства здесь не водилось. Он бы его шкурой почувствовал.

Лекарь усадил киммерийца на скамейку под окном и принялся ощупывать и надавливать в разных местах. Конан стоически терпел зверскую боль.

- Я могу вскрыть и вычистить рану, - объявил наконец врач. - Зашить, приложить целительную мазь, ну и так далее... Боюсь только, этого может оказаться недостаточно!

- Почему? - буркнул Конан. - Разве моя рана не по твоей части?

- По моей. Однако зараза в ней, как бы это сказать, не вполне естественного происхождения. Ты человек исключительно крепкий; небольшой порез вроде этого не должен был бы так тебя мучить...

- Верно, - согласился Конан. - Бывало, доставалось и хуже, и все заживало как на собаке. Меня что, отравленным ножом резанули?

- Нет, - покачал головой Ромалло. - Яд вызвал бы воспаление совершенно другого свойства. Увы, здесь, похоже, не обошлось без губительного заклинания. Остается только дивиться, как оно до сих пор тебя не прикончило...

При этих словах врача Кована пробрал озноб, происходивший отнюдь не от лихорадки. Заклятие! Кто мог его наложить?.. И что тогда защитило от смерти?.. Внезапно Конан все понял. И несмотря на боль, начал смеяться.

- Странное время ты выбрал для веселья, - нахмурился Ромалло.

- До меня только сейчас дошло, что я пал жертвой собственной жадности, пояснил киммериец. - Давай делай что можешь, а прочее оставь на мое усмотрение. Да, и когда кончишь, мне потребуется меняла...

Вконец озадаченный лекарь взялся за дело. Конан терпел, мрачно улыбаясь сквозь боль. Кем бы ни был его враг, в хитрости ему не откажешь. Не просто отправил по следу Конана пятерых наемных убийц, но еще и заплатил им проклятыми деньгами. Он отлично знал, что, случись Конану отбиться, он заберет золото и тем подпишет сам себе приговор.

Хорошо, с этим ясно; но что же выручило его?.. Конан выудил из-под рубашки талисман, врученный ему старым кхитайцем. Он не мог бы поручиться, но ему показалось, будто цвет камешка слегка изменился. Лекарь продолжал возиться с его плечом, причиняя жгучую боль. Конан не проронил ни звука. Он все больше чувствовал себя той самой фигуркой на игральной доске Богов, о которой рассказывал старикан.

Пока он обменивал колдовское золото на нормальные деньги и продавал пятерых коней, день склонился к вечеру. Конан поставил коня в стойло и, совершенно лишившись сил, рухнул на постель в гостиничной комнатке. Рана вроде притихла, но слабость была мучительна. Он понимал, что придется проторчать в Бельверусе несколько дней, пока не восстановятся силы. Задержка не слишком его расстроила. Он всяко успевал прибыть на Бен Мор ко дню осеннего равноденствия. Он ведь подрядился выполнить поручение, а не выиграть гонку.

В таверне у набережной звучали громкие голоса, бойко болтавшие на множестве разных языков. Большую часть одной из стен занимало широкое окно. Сквозь него виднелся сплошной лес мачт, теснившихся в великой гавани Мессантии. Внутрь таверны, заставляя мерцать факелы, задувал солоноватый морской бриз.

Мессантия раскинулась в устье реки Хорот при ее впадении в Море Запада. Город лежал на зингарском берегу Хорота, но, как все портовые города, принадлежал, в сущности, всему миру. То обстоятельство, что на этот клочок суши серьезно претендовал Аргос, ни в малейшей степени не волновало его обитателей. Город, ограниченный с севера громадами Рабирийских гор, а с юга рекой, располагался на пойменной низменности и был сам по себе государством хоть куда. При этом половина его обычного населения не жила здесь постоянно: это была разноплеменная моряцкая братия, кормившаяся по преимуществу морем.

Вот и люди, сидевшие в упомянутой нами таверне, представляли собой как бы срез разных слоев приморского населения. Помимо местных зингарцев с аргосийцами, здесь можно было видеть крючконосых, курчавобородых шемитов, тихих стигийцев, облаченных в черные шелка, и даже зловещих бараханцев, чьи кушаки топорщились кинжалами и короткими саблями, пригодными для абордажного боя. За одним из столиков расположилась компания кушитов. В их сложные прически были вплетены перья, черные тела лоснились от душистого пальмового масла, которым они так любили умащиваться. Двое рыжеволосых мореплавателей-ванов уже упились до свинского состояния и мирно спали в углу. Факельный свет играл на кольцах в ушах и в носах и на иных украшениях, любимых морскими волками...

На небольшом возвышении посередине комнаты танцевала заморийская девушка. Под аккомпанемент флейты и небольшого барабана она исполняла сладострастный танец своей родины. Вся ее одежда состояла из великого множества украшений и одной-единственной небольшой вуали. Большинство моряков, кто еще был достаточно трезв, хлопали в такт музыке и громкими криками выражали свой восторг танцовщице.

- Я думал, - сказал Гопал, - что в Хоршемише мы видели худшее, до чего способна докатиться цивилизация. Но по сравнению со здешними местами Хоршемиш - просто олицетворение культуры!..

Молодой человек и его дядя сидели за крохотным столиком, устроившись как можно ближе к окну.

- Радуйся, племянник, пока есть возможность, свободному духу этого открытого города, - с обычной своей самодовольной улыбкой ответил Джаганат. Там, куда мы с тобой собираемся, цивилизации нет вообще. Там даже слова такого не слышали. В этом городе хоть книготорговцы имеются. Здесь есть какие-никакие ученые и даже несколько плохоньких, но все же волшебников. Зато впереди нас ждет сущая дикарская глушь, населенная варварами еще покруче вон тех первобытных кушитов...

- Самая мысль об этом внушает мне отвращение, - проговорил Гопал. И отхлебнул сильно разбавленного вина. Перед ними стояло блюдо пряного мяса, приготовленного в виноградных листьях. Однако малоподвижная жизнь на барже во время скучного плавания вниз по реке лишила обоих путешественников аппетита.

- Если ты всерьез собираешься быть магом, - сказал Джаганат, - привыкай к тому, что порою приходится странствовать воистину неведомыми путями. Тому, кто отступает перед лицом трудностей и опасностей, не стоит даже мечтать о тайных познаниях и о власти, ими даруемой!

Как большинство вендийцев из высших каст, Джаганат с Гопалом редко вкушали мясо, да и то - понемногу, сильно сдобрив его пряностями.

Новый посетитель, вошедший в таверну, обвел присутствующих внимательным взглядом. Заметив двоих вендийцев, он прошел прямо к их столику. Сапоги и просмоленные штаны выдавали в нем моряка, а развязная походка говорила о том, что этот человек наделен некоторой властью. Изъеденное оспой лицо покрывали шрамы, но черты его казались определенно аристократичными. Джаганат сразу опознал в нем отпрыска зингарской знати, пришедшей ныне в упадок.

- Это вы двое спрашивали насчет проезда на север? - осведомился моряк.

- Ты не ошибся, - ответил Джаганат. - Садись с нами к столу.

Мужчина сел и налил вина из кувшина, стоявшего на столе. На кувшин с водой для разбавления он даже не посмотрел. Вылив себе в глотку содержимое кружки, он заново наполнил ее и сгреб с блюда виноградных "голубцов", сколько захватила рука. Отправив их в рот, моряк выговорил, жуя:

- Меня зовут Касаво, я с Барахского архипелага. Я капитан "Певчей птички". Нынче на причале я услыхал, будто двоим вендийцам надо бы проехать в северные края, а найти их можно здесь, в "Моряцком восторге"...

- Нам необходимо попасть в Ванахейм, и притом как можно быстрее, - сказал Джаганат. - Ты забираешься так далеко на север?

Касаво расхохотался:

- В Ванахейм?.. Отсюда туда никто нормальный не плавает. К тому же сейчас осень, поздновато для путешествий на север. Но в Кордаву, последний цивилизованный порт перед Пиктскими Дебрями, я вас доставить возьмусь. Там, если вам повезет, вы отыщете какого-нибудь отчаянного ванского купца, еще не убравшегося домой. Они, бывает, засиживаются до самого сезона штормов, только бы прикупить чего-нибудь по дешевке. Должен, однако, тебя предупредить, что в это время года путешествовать на север весьма опасно! Лучше перезимовать в Кордаве. Вот уж местечко... право же, не соскучишься!

Он усмехнулся, нервно теребя пальцами крупную, огнистую рубиновую "слезку", свисавшую с мочки уха на короткой цепочке.

- Штормов я не боюсь, - сказал Джаганат. - Когда ты отплываешь?

- Завтра утром, во время отлива, примерно через час после восхода, чтобы воспользоваться береговым бризом. Так что с рассветом можете грузиться на борт. У меня как раз есть свободная каюта, в которой вы сможете поселиться... Осталось только, хе-хе, обсудить вопрос о цене!

Джаганат небрежно взмахнул пухлой рукой:

- Мы можем прийти к соглашению непосредственно во время плавания... Денег у меня - хоть отбавляй.

Глаза капитана на мгновение вспыхнули жадностью, но он тут же скрыл ее под личиной наигранного любопытства.

- А что вы потеряли в этой дыре? В Ванахейме, я имею в виду? Как-то не скажешь по вашему виду, чтобы вам нравились холода...

- Мы ученые, - пояснил ему Джаганат. - Я пишу для вендийского Государя книгу о народах и странах.

- Ну что ж, в Ванахейме тебе определенно понравится, - заверил его Касаво. - Трудно найти страну удаленней. Так вы, значит, связаны с вендийским двором?

- О да. То есть я не отважился бы назвать себя в полном смысле слова посланником, но кое-какими полномочиями я облечен. Я везу подарки от моего Государя, предназначенные великим мужам той страны. Его Величество намерен установить сердечные, дружественные отношения со всеми народами, даже с теми, что живут на другом конце света.

При упоминании о подарках глаза Касаво вновь алчно сверкнули. Гопал, как всегда при общении с чужаками, помалкивал, но держал ухо востро, готовый чуть что подтвердить россказни ученого дяди.

- Значит, договорились, - подытожил Касаво. - Завтра с рассветом жду вас на борту. А сейчас мне пора на корабль: надо распорядиться, чтобы команда как следует приготовила вашу каюту. "Певчая птичка" пришвартована у Малого причала. Корпус у нее красный, у форштевня, над ватерлинией, нарисованы зеленые глаза...

Он допил из кружки вино и удалился. Выхлестав в один присест порядочное количество крепкого неразбавленного вина, он тем не менее не шатался, шаг его был тверд.

- Если я что-нибудь понимаю, дядя, - проводив его глазами, сказал Гопал, этот малый - редкостный негодяй и самый обычный пират. Ты заметил? Он прямо-таки в лице менялся при каждом упоминании о деньгах!

- Совершенно верно. Еще я слышал, что эти Барахские острова, о которых он упомянул, есть не что иное, как сущий рассадник головорезов. Вот потому-то я и напирал на то, сколь мы богаты и какие ценные дары везем с собой. Если ты помнишь, честные капитаны уже отказались везти нас на север. Однако пират непременно возьмет богатых пассажиров, чтобы ограбить дорогой либо пленить и потребовать выкупа...

- Значит, дядя, они наверняка попытаются нас зарезать и подарить наши тела морским Божествам?

Джаганат широко улыбнулся и взял с блюда свернутый виноградный листок.

- Чем ты недоволен, Гопал? Неужели тем, что морская прогулка обещает быть чуточку живее и разнообразнее путешествия на барже?..

Несмотря на невинное веселенькое название, "Певчая птичка" даже обводами своими напоминала акулу. Хищная, узкая, она была выстроена в расчете на наибольшую скорость. Она имела небольшую осадку, а борта в средней части судна поднимались над водой не более чем на два локтя. У нее не было обширного трюма для перевозки объемистых грузов, а на палубе работало и просто так сидело куда больше народу, чем требовалось мирному кораблю. При этом моряки были скудно одеты, но зато богато и разнообразно вооружены. На единственной мачте красовался длинный косой рей, способный нести огромный треугольный парус. Под этим парусом да с попутным ветром "Птичка" наверняка способна была легко догнать, скажем, купеческое судно, пузатое и нерасторопное. По бортам виднелись уключины для дюжины длинных весел. Весла, наверное, помогали подобраться к искалеченной жертве, а также входить в мелководные заливы и устья речушек для неожиданного налета или выгрузки контрабанды...

Джаганату все это весьма даже понравилось. На подобном корабле они смогут путешествовать действительно быстро. Вдохнув полной грудью, вендиец попробовал разобраться в многочисленных запахах гавани. Из трюма одного корабля исходил аромат пряностей, из другого тошнотворно воняло: там перевозили рабов. И надо всем этим властвовали запахи просмоленного такелажа и моря. Доски под ногами поскрипывали. Отступающая вода заметно колебала причал.

Джаганат повернулся к носильщикам, стоявшим у него за спиной.

- Несите наши пожитки на борт, - велел он им, указывая на "Певчую птичку". Носильщики посмотрели, куда он указывал, потом опять на него, и в глазах у них отразилось изумление. Однако затем, передернув плечами, они взвалили на спины немногочисленные сундуки и тюки и стали осторожно спускаться на палубу по крутым узким мосткам.

Из-под навеса, натянутого на юте, появился Касаво и с улыбкой посмотрел на пассажиров:

- Смелее, друзья мои! Ваша каюта готова, отлив в разгаре!

В его тоне сквозила едва уловимая насмешка. Другие пираты подняли головы от работы, и на разбойничьих рожах появились точно такие же ухмылки, как у капитана. Гопал сбежал по сходням грациозным шагом канатоходца. Толстяк Джаганат спустился с царственным величием и изумительным чувством равновесия, неожиданным в человеке столь тучном.

- Сходни на борт! Отдать концы! - взревел Касаво. - Отплываем!

Носильщики живо выкатились наверх и сняли с кнехтов швартовы. Течение понесло корабль прочь от причала. Команда бросилась по местам. Моряки полезли на мачту и принялись распускать большой парус.

Проследив за ними довольным взглядом, Касаво обернулся к пассажирам.

- Пойдемте, - сказал он, - я вам покажу, где вы будете жить. Я переселил двоих своих помощников, чтобы освободить для вас место. Не беда, пускай поспят немного на палубе вместе со всеми! Тем более что погода в плавании ожидается благоприятная...

- Твоя доброта поистине беспредельна, - сказал Джаганат.

Так называемая каюта оказалась крохотной пристройкой на самой корме. Крыша у нее была соломенная, стены - и вовсе парусиновые. Двое мужчин и их пожитки едва-едва поместились внутри.

- Тесновато, конечно, - все с той же насмешкой извинился Касаво. - Если хотите, мы положим часть вашего имущества в трюм. Чтобы не путалось под ногами...

- Ничего, ничего, пускай все останется тут, - сказал Джаганат. - Как я понял, у вас и так в обрез места для груза...

- Да уж, у меня тут не какой-нибудь грузовоз. Вы, наверное, сами уже поняли, что "Певчая птичка", хм, предназначена для перевозки предметов роскоши, а они обычно невелики по объему. Пряности, например... Когда везешь пряности, главное, знаете ли, скорость. Они ведь, как только их соберут и упакуют, сразу начинают сохнуть и портиться. Быстрый корабль вроде моего первым привозит их к рынку, а значит, и цену удается взять неплохую...

- Вот как? - вежливо ответил Джаганат, изображая удивление и интерес. Взялись, понимаешь, всякие там бледнолицые дети Запада учить его, вендийца, что такое пряности и как ими торгуют! - Вот как? - повторил он. - Значит, качество в данном случае важнее объема?

- Причем намного! - обрадовался Касаво. Ему доставляло несказанное удовольствие вешать лапшу на уши чужеземному недоумку. - Северные перекупщики пряностей гораздо больше платят за один сундук, доставленный в свежем состоянии, чем за несколько, испорченных после долгих недель в море!

Джаганат изобразил удивление:

- Что-то, по-моему, на борту пряностями не пахнет...

- А сейчас не сезон, - нисколько не смутился Касаво. - Мы идем в Кордаву порожняком. Там я хочу взять груз хрусталя и отправиться с ним на юг. Вот тебе еще один пример груза, который много места не занимает, а выгода!.. Черные вельможи южного побережья готовы полной мерой заплатить за него слоновой костью, выделанными шкурами и драгоценными перьями...

- Твой рассказ прямо завораживает, - проговорил Джаганат. - Он наверняка премного заинтересует моего Государя. Мы обязательно обсудим это и еще многое во время плавания. Государь особо велел отмечать все, что касается торговли и путешествий!

- Я всегда к твоим услугам, - доброжелательно улыбнулся Касаво. - А сейчас я должен приступить к своим обязанностям капитана. Да, очень советовал бы вам хорошенько принайтовить сундуки. Когда выберемся за брекватер, наверняка начнет сильно качать. Если вас укачает... что ж, свеситесь через леер. Только смотрите мне, не через наветренный!

И, нахально улыбаясь, Касаво вышел наружу.

- Пряности! - сказал Гопал на языке, понятном только им с дядей. - Ведь врет, подлец, прямо в глаза! Каждый, у кого еще не заложило нос, без труда определит, что на этой посудине пряности если вообще бывали, так только у кока на камбузе! Ну до чего охота заткнуть вонючую пасть негодяю...

- Успокойся, племянник, - утешил его Джаганат. - Что значат ничтожные грубости каких-то невежественных чужестранцев, пытающихся нас оскорбить? Пусть на здоровье считают нас учеными не от мира сего, верящими любой болтовне. Улыбайся им, родственник, смейся, когда они шутят. Пускай позабавятся... Джаганат безмятежно улыбнулся. - Скоро придет наш черед сыграть с ними шутку.

На следующее утро Гопал жестоко мучился морской болезнью - к вящему удовольствию мореплавателей. Джаганат позаимствовал у кока крохотную жаровню и приготовил на ней травяной отвар, быстро вернувший его племянника к жизни. Развлечение, таким образом, довольно скоро кончилось, и моряки были отчасти разочарованы. Все последующие дни они продолжали понемногу дразнить пассажиров Сперва это были довольно безобидные шутки, без которых редко обходится дело, когда в компанию опытных моряков попадают "сухопутные крысы". Постепенно выходки стали грубее. И злее. Капитан Касаво вскоре расстался с личиной снисходительной доброжелательности и общался с пассажирами, еле сдерживая презрение. Было ясно: вскоре корсарам надоест издеваться над вендийцами, они перейдут от слов к делу и скормят акулам два тела, а сами примутся делить барахло. Ко всему прочему, путешествие затягивалось - приходилось лавировать против встречного ветра. Это, понятно, не улучшало настроения команды. Вендийцы, однако, продолжали подобострастно улыбаться в ответ на подначки и, казалось, отнюдь не возражали против недобрых выходок моряков.

И вот наконец "Певчая птичка" миновала опасный Барахский пролив, отделявший от материка одноименные острова. Стояла хорошая погода, ветер держался попутный. Еще пара дней, и они прибудут в Кордаву. Солнце потихоньку клонилось над реем: еще один день спокойного плавания перевалил полуденную черту.

- Гопал, - обратился к племяннику Джаганат. - Нет больше необходимости терпеть мерзкие штучки этих недочеловеков. Отныне поступай с ними как душа пожелает.

Произнеся эти простые слова, великий маг будто бы освободил своего молодого родственника от обета великого воздержания.

- Как скажешь, дядюшка! - с кровожадной улыбкой ответствовал Гопал. Потом, внутренне успокоившись, вышел из маленькой каюты.

Несмотря на близость осени, погода стояла прекрасная, прямо-таки бархатная. Поэтому Гопал был облачен в одну набедренную повязку из чистой льняной ткани, да еще тюрбан. В складках набедренной повязки скрывался короткий кривой кинжал с рукоятью, отделанной самоцветами. Гопал подошел к фальшборту, туда, где лежало кожаное ведро, привязанное длинным концом к деревянному шпеньку. Юноша забросил ведерко и вытащил его до краев полным морской воды. Усевшись на корточки, Гопал принялся мыться. Он черпал воду горстями и плескал себе в лицо, под мышки, на плечи и грудь.

Поблизости на палубе торчало без дела несколько моряков. Это были типичные представители того разноязыкого сброда, который стекается в экипажи пиратских судов: если и было в них нечто общее, так только жестокость. Бритоголовый верзила, происходивший из какого-то кушитского племени, стоял рядом с крючконосым шемитом. У их ног расположился тихий, смертельно опасный стигиец и подле него - желтоволосый гандер, неведомо какими ветрами занесенный сюда из своей сухопутной страны. Живописную группу дополняло еще несколько весьма колоритных молодцов. Среди них особенно выделялся высокий худой пуантенец в красных шелковых штанах по колено, перехваченных широким кушаком золотой кофийской парчи. Все они с довольными ухмылками поглядывали на Гопала. Потом из своей каюты вышел Касаво; глаза капитана поблескивали хищным огнем. Пуантенец встретился с ним глазами, и Касаво кивнул, ткнув подбородком в сторону умывавшегося вендийца. Ухмылка пуантенца сделалась плотоядной. Мягко ступая босыми ногами, он направился к Гопалу...

Тот, сидя по-прежнему на корточках, вытирал руки куском полотна. Неожиданно прямо у него перед глазами возникла пара коленей, обтянутых алым шелком. Прежде чем юноша успел встать, босая пятка пнула ведерко, облив набедренную повязку и ноги.

Гопал медленно выпрямился, улыбаясь так же подобострастно, как и всегда, когда с ним подобным образом "шутили". Он сказал:

- Наверное, мое ведерко тебе помешало? Прости, дружище, я, видно, не там поставил его. На будущее постараюсь учесть...

Пуантенец неприятно осклабился и ткнул Гопала грязным пальцем в гладкую безволосую грудь.

- "Прости", говоришь? Ну нет, этим ты от меня не отделаешься. Давай-ка мы с тобой, вендиец, сыграем в игру!

Повернувшись к дружкам, он расплылся до ушей. Он оказался в центре внимания и был донельзя счастлив.

- В игру, господин?.. - показывая все зубы, с готовностью заулыбался Гопал. - А какая игра? "Побей короля"? Я знаю ее. Давай расчертим доску прямо на палубе, а грузила для рыбной ловли пусть будут вместо фигурок...

- Ну уж нет, - отказался пуантенец, напуская на себя насмешливую серьезность. - Я хочу тебе предложить... нечто, так сказать, более подвижное!

- Подвижное, господин? - Гопал притворился озадаченным.

- Вот именно. Ты, чужеземная морда, плясать умеешь?

- Плясать, господин?..

- Да, недоумок! Плясать! - раздраженно выкрикнул пуантенец и выхватил из-за кушака широкий кинжал заморийской работы. На лезвии были отчеканены молитвы к Митре, Богу Солнца, но отточен кинжал до остроты совершенно безбожной. Пуантенец играючи направил его в незащищенный живот Гопала.

- О чем ты, господин?.. - произнес тот умоляюще.

- О том, что давай-ка пляши! - Пуантенец ткнул кинжалом уже всерьез, и Гопал спасся только тем, что проворно отскочил назад. Джаганат вышел на палубу из каюты и принялся безмятежно наблюдать за происходящим. К этому времени на главной палубе успела полностью собраться команда: все, за исключением рулевого, искали случая позабавиться.

- Я понял! - заявил Гопал. - Ты имеешь в виду пляску с оружием?

Он вытащил свой кинжальчик и держал его так, словно собирался вручить пуантенцу. Узкий клинок был слегка изогнут и отточен с обеих сторон.

- Что-что?.. - слегка насторожился пират. Он никак не ожидал, что у вендийца окажется при себе оружие. Однако потом, увидев, насколько мал кинжальчик Гопала, успокоился. - Что ж, сухопутная крыса, тем лучше! Давай потанцуем!..

Слегка пригнувшись и втянув живот, он выставил перед собой кинжал и уложил большой палец на крестовину вдоль плоскости лезвия. Это была защитная позиция, принятая у пуантенских мастеров фехтования на ножах. Левую руку пират держал чуть выше правой, готовясь перехватить правое запястье противника. И это тоже полностью отвечало канонам, принятым на его родине.

Гопал, по-прежнему улыбаясь, тоже вытянул перед собой руку с кинжалом, но до того робко, что, казалось, вот-вот его выронит.

- Я ничего не понимаю в ваших танцах, господин, - проговорил вендиец. Пожалуйста, будь так добр, преподай мне урок...

До пуантенца вдруг дошло, что он подвергался опасности, нешуточной, смертельной опасности. Он ощутил немалое замешательство, но дружки смотрели на него со всех сторон, и он не собирался садиться в лужу, выказывая страх перед маленьким, жалким с виду чужеземным ученым.

- Правило первое: защищай горло! - рявкнул он и тотчас сделал неожиданный выпад. Лезвие метнулось к шее Гопала... Но там, где оно просвистело, вендийца уже не было.

Он аккуратненько шагнул вперед, под руку пуантенца. С точки зрения всех остальных, выпад пирата был неуловимо стремителен. Таков, что неизбежно положил бы конец обычному матросскому поединку. Но для Гопала, которого учили лучшие убийцы-ассасины родной Вендии, движение моряка было до невозможности медленным и неуклюжим. Гопал увернулся столь легко, что ощутил даже некоторое разочарование. Так и сноровку утратить недолго, подумалось юноше. Скользнув совсем близко, он чиркнул своим ножичком по беззащитному животу противника. И отступил назад.

Пуантенец непонимающим взором смотрел вниз. Он видел, как тоненькая красная черта, неведомым образом возникшая поперек его живота, качала расширяться. Еще мгновение, и наружу полезли внутренности. Гопал изящно протянул руку и ухватил обнаженные кишки.

- Вот теперь, дружок, - сказал он, - мы с тобой потанцуем...

Он дернул к себе, и на палубу вывалился жуткий клубок. Пуантенец, как в трансе, качнулся вслед за Гопалом. Выронив кинжал, он обеими руками принялся запихивать кишки на место. Гопал повел его по палубе, хохоча и подбадривая. Оказавшись подле фальшборта, он перебросил кровавую колбаску внутренностей прямо в воду. Пуантенец, окончательно свихнувшийся отболи и ужаса, нырнул следом. Быть может, он надеялся таким образом собрать воедино свое разъятое тело.

Гопал проводил его новым взрывом веселья.

- А мне нравятся ваши игры! - заявил он и обвел палубу глазами, бестрепетно встречая убийственные взгляды команды. - Наверное, еще кто-нибудь хочет со мной поиграть?.. Поучить чужеземного недоумка, а?..

Вперед метнулся бритоголовый кушит. Он сжимал в руке короткое копье излюбленное оружие его племени.

- Ты убил человека, с которым я плавал на одном корабле! Умри же!..

Копье со страшной силой рассекло воздух... но в вендийца почему-то не попало. Гопал играючи обошел свистнувший наконечник и легонько кольнул. Изогнутое лезвие воткнулось точно под ухо кушиту, причинив порез не более дюйма длиной, но этого оказалось достаточно. Из крохотной ранки хлынул неукротимый фонтан крови. Чернокожий попытался зажать рану ладонью, но ничего не получилось. Прошло несколько мгновений, и он рухнул на палубу. Кровь продолжала хлестать, багровой лужей растекаясь по доскам...

Остальные пираты сбросили оцепенение и дружно рванулись вперед. Безобразный аргосиец замахнулся на Гопала короткой дубинкой. Тот грациозно уклонился и мимоходом рассек горло верзиле. Зингарец сделал выпад длинным, тонким мечом странной работы. Гопал повернулся боком, втянул живот и тем избегнул удара. Его кинжальчик ударил зингарца под подбородок, проник в мозг и оборвал жизнь.

Видя такую расправу, уцелевшие пираты шарахнулись в стороны, к релингам, стараясь держаться от Гопала как можно дальше. Единственный, кто не побежал, был капитан Касаво. Предводитель пиратов вытащил из ножен короткий меч и осторожно приближался к вендийцу, балансируя на подушечках пальцев ног.

- Испытай свои восточные штучки на мне, коротышка, - прошипел он сквозь зубы. - Посмотрим, помогут ли!..

Он пугнул Гопала ложным выпадом, якобы целясь в лицо, а сам в последний миг направил конец меча в кишки вендийцу.

Гопал на ложный выпад попросту не обратил внимания. Он преспокойно шагнул вперед, слегка изогнувшись, так что меч капитана рассек только воздух. Его клинок коснулся запястья пирата, и меч выпал на палубу. Касаво отскочил назад, стиснув кровоточившее запястье. Пальцы раненой руки перестали ему повиноваться: Гопал рассек сухожилия.

- Ему все равно не справиться с целой командой! - рявкнул Касаво. - Убить! Обоих!..

Команда так и взвыла. Обнажив оружие, пираты снова двинулись вперед. Гопал не двинулся с места. Он не испытывал ни малейшего страха.

- Остановитесь!..

Неожиданный приказ прозвучал с силой грозового разряда. Голос говорившего дышал невероятной, непререкаемой властью. Пираты беспомощно остановились и расширенными от страха глазами уставились на Джаганата, вышедшего на кормовое возвышение.

Вендиец, казалось, на целый локоть увеличился в росте. Колдовская светящаяся аура окутывала его фигуру. Из уст волшебника излился поток негромких гортанных слов, произнесенных в своеобразном ритме, как музыкальная фраза. Напряженные лица команды разом обмякли, оружие со стуком посыпалось на палубу.

- Свяжи их, племянник, - распорядился Джаганат. - Оставь только четверых или пятерых, чтобы управляться на судне.

Пираты стояли как пораженные громом и даже не пытались двинуться с места. Гопал набрал коротких концов и надежно связал каждого. Пятеро, отобранные для управления кораблем, удостоились особого внимания мага. Обмакнув палец в кровь павших, Джаганат начертал у каждого из пленников на лбу особый знак, бормоча заклинания. Потом снял магические узы со всех остальных. Пираты забились в надежных веревочных путах, завывая от безумного страха. Все тщетно: вязать узлы Гопал умел не хуже, чем управляться с кинжалом.

- Тихо, господа мои, тихо, - снова расплываясь в благостной улыбке, сказал им Джаганат. - Радуйтесь: вам выпала на долю единственная в своем роде честь. Нынче ночью вам предстоит познакомиться с очень, очень могущественными существами. О, я могу себе представить ваше нетерпеливое предвкушение!.. Я знаю, людям вашей профессии редко доводится встречаться с сильными мира сего... Равно как и любого другого мира, если уж на то пошло...

И он расхохотался так, что заколыхалось дородное чрево.

Остаток дня Джаганат посвятил приготовлениям. Гопал всячески ему помогал. Команда, вконец ошалевшая от страха, молча наблюдала за тем, как вендийцы выбрали одного из них и живого рассекли на несколько частей. Куски плоти послужили для ритуалов, совершенных в разных местах корабля, а свежая кровь пригодилась в качестве краски: Джаганат нарисовал на палубе сложные, запутанные узоры.

В общем, к заходу солнца все было готово.

- Скверно, что нам приходится совершать это, племянник, - пожаловался Гопалу дядюшка-чародей. - Все эти сложные обряды по вызыванию Глубинных Сил суть чепуха, достойная разве что новичков в магии. Я-то воображал, будто покончил с ней много лет назад, когда мои разыскания открыли мне дверь в царство воистину великой волшбы! Однако ничего не поделаешь: для продолжения нашего путешествия необходимо спокойное море и попутные ветры. И я, дабы это обеспечить, должен воззвать к Тому, Кто Живет в Городе Под Водой...

Он произнес этот титул на тайном языке, известном лишь посвященным высшего круга магов, и исполненные чудовищной власти слова отдались дрожью в деревянных членах пиратского корабля.

Когда из морских волн вынырнул светящийся серп луны, Джаганат встал на носу корабля, высоко воздев руки и громко воспевая на языке, который никогда не был предназначен для человеческих уст. И даже для ушей человека. Капитан и команда "Певчей птички" съежились на шканцах, обливаясь холодным потом от ужаса: в море вокруг корабля разлилось жуткое зеленоватое свечение!

Потом буквально в нескольких шагах от судна начали показываться из глубин горбатые спины каких-то неведомых тварей. Всплыв, они через некоторое время снова скрывались, распространяя в воздухе кошмарную вонь: казалось, океанские пучины разом извергли все, что от века гнило и разлагалось на дне. По волнам заскользили какие-то щупальца, одетые радужной слизью. Они гулко хлопали по поверхности воды и снова скрывались во тьме глубин. Один раз показалась гребнистая спина громадной змеи; гибкое туловище длиной не менее полулиги сомкнулось петлей кругом корабля, потом ушло под воду. Ни головы, ни хвоста потрясенные пираты так и не увидели.

Повсюду, куда достигал глаз, море пенилось и кипело, извергая чудовищ. Однако "Певчая птичка" преспокойно двигалась вперед, сопровождаемая пятачком неестественно гладкой воды. Между тем зеленое свечение волн постепенно перешло в зловеще-кровавое. Мало-помалу обитатели глубин перестали показываться, и океан успокоился.

И вот наконец в светящейся воде замаячила гигантская бесформенная тень. Она росла и росла, как если бы из самых бездн океана поднималось невообразимо громадное существо. Тень ширилась и сгущалась: мысль о том, чтобы ее могло отбрасывать нечто живое, попросту не укладывалась в голове...

Наконец Оно вырвалось на поверхность. Над волнами начал вздыматься титанический горб, вода пенистыми потоками сбегала с него во все стороны. Обширное, как остров, Существо постепенно всплывало, пока вершина горба не вознеслась высоко над клотиком мачты.

Округлое тело сморщено и изрыто впадинами, точно овражистый холм. Его покрывали какие-то пятна, там и сям виднелись наросты морских раковин и кораллов, В зарослях ползала и копошилась мелкая живность...

Еще у Него были глаза. Целое созвездие грозно блистающих глаз. А чуть пониже - пасть, бесформенный беззубый провал, пенившийся зеленой слюной. И наконец возникла густая бахрома змеившихся щупалец, которыми, похоже, сплошь обросли бока Существа.

А запах, исходивший от Него, был таков, что все, чего успели нанюхаться пираты, показалось им дуновением свежего ветерка. Те из пленников, кого еще не покинуло сознание, принялись блевать прямо на палубу.

Джаганат продолжал распевать заклинания, и спустя некоторое время порождение океанских бездн... начало ему отвечать. Мясистые подобия губ извергли непристойную пародию на человеческую речь. Голос же обладал тембром столь низким, что ухо просто не воспринимало его как звук: он ощущался всем телом, отдаваясь в самых костях. Говорило Существо на том же языке, что и Джаганат, и уже то, как Оно это делало, кого угодно могло заставить повредиться в рассудке...

Нечеловеческая беседа продолжалась до тех пор, пока луна не поднялась высоко. Потом воцарилась неожиданная тишина.

Существо молча приблизилось к кораблю, и созвездие его глаз уставилось сверху вниз на беспомощных смертных, корчившихся в тщетных потугах отползти подальше от склонившегося над ними Ужаса.

- Итак, гордитесь оказанной вам честью! - сказал пленникам Джаганат. - Вам предстоит... развлекать моего Гостя за трапезой!

Из-за релинга протянулось гибкое щупальце и обвилось вокруг пояса одного из пиратов. Несчастный безумно завизжал, предчувствуя кошмарный конец. Щупальце подняло его высоко вверх, поднеся к самым глазам. Так человек рассматривает редкое лакомство, прежде чем насладиться его вкусом. Другие щупальца ухватили пирата за руки и за ноги и принялись не спеша отрывать конечности, отправляя их в рот. В последнюю очередь Существо открутило жертве голову, прекратив таким образом предсмертные муки несчастного. Потом, как вино из чудовищного меха, выдавило из растерзанного туловища всю кровь. И наконец бесформенный ком плоти исчез там же, где и все остальное.

Одного за другим Существо подхватывало пиратов и расправлялось с ними точно так же, как с первым. Касаво не повезло: он оставался в живых до последнего. Гопал позаботился угостить капитана особым зельем, не позволившим ему потерять сознание и избегнуть жуткого зрелища. Жестокий план удался как нельзя лучше: Касаво сошел с ума. К тому времени, когда щупальца наконец протянулись к нему, на лице Касаво отражалась последняя степень безумия.

Завершив трапезу, житель глубин вновь обратился к Джаганату, произнеся одно-единственное слово. И медленно опустился обратно в пучину. На месте его погружения завихрился стремительный водоворот, и алое сияние начало меркнуть: тень съеживалась, уходя вниз. Вскоре все успокоилось. В небесах сияла луна, озаряя корабль, плавно бежавший под парусом по безмятежным волнам.

Те из команды, кому выпало остаться в живых, продолжали бездумно возиться с парусом и такелажем. Последние несколько часов попросту выпали из их памяти. Они ничего не заметили.

- Вот уж не думал, что мне когда-нибудь доведется своими глазами увидеть Великого Бога Глубин... - проговорил Гопал. Ему пришлось выждать некоторое время: он не был уверен, что голос у него не задрожит. Никогда раньше дядюшка не допускал его к лицезрению подобных чудес.

- Великий? О нет, - поправил племянника Джаганат. - Это был всего лишь мелкий прислужник. Бог Глубин спит в своем Городе Под Водой. Даже я, при всем моем нынешнем могуществе, не смог бы вынести встречи с Ним лицом к лицу!.. Надеюсь, однако, что скоро я смогу беседовать с Ним как равный... Полагаю также, что определенные события, которые вскорости воспоследуют, заставят Его пробудиться от тысячелетнего сна!

- Если, - медленно выговорил Гопал, - если это было, как ты говоришь, всего лишь безделицей для волшебника твоего уровня... Дядя, у меня просто голова кругом идет при мысли о том, какой власти ты достиг на сегодняшний день!.. Даже без...

- Вот именно, - самодовольно подтвердил Джаганат. - Я и так один из величайших волшебников современности. А скоро я превзойду всех остальных настолько, что мое нынешнее могущество покажется детской игрой. Да... Но я немного утомился, племянник. Давай поспим. Рабы присмотрят за кораблем, а утром мы окажемся близ Кордавы.

Утром, когда на берегу показался город, маг с помощником спустили на воду корабельную шлюпку и перенесли в нее свои вещи. Когда шлюпка отвалила от борта, заколдованные матросы переложили руль и взяли курс к западу.

- И что теперь с ними станется? - поинтересовался Гопал.

- Они будут продолжать плавание, пока не окажутся достаточно далеко от земли. Потом, повинуясь приказу, который я им дал, они подожгут судно. И либо сгорят вместе с ним, либо потонут в воде.

Гопал уселся на весла и принялся грести к берегу. Греб он ровно и мощно.

- А что мы скажем людям, когда высадимся в порту?

- Нам не понадобится ничего говорить. Я сделаю нас обоих невидимыми. Кордава - большой порт, корабли то и дело прибывают. Все решат, что мы сошли с одного из судов. Поэтому нам не придется сочинять историю о кораблекрушении и всем объяснять, с какой это стати мы прибыли на маленькой шлюпке. Помимо всего прочего, нам предстоит искать проезда на другом корабле. Зачем приобретать репутацию людей, якобы приносящих несчастье в плавании?.. Оба расхохотались и продолжали смеяться долго и весело.

... Старкад, один из вождей Ванахейма, давал пир своим доблестным воинам. Рассевшись по длинным скамьям, ванские воины пели громкие песни, вкушали хмельной мед из бычьих рогов, окованных серебром, и крепкими зубами сдирали с костей полусырое мясо. Все это были крепкие, рослые мужики с бородами и волосами всех оттенков рыжего цвета: от червонно-золотого до ржаво-каштанового. Неизменная рыжина была отличительным признаком их племени, точно так же как бледное золото волос безошибочно указывало на их родственников и смертных врагов - асов, жителей Асгарда. Позади каждого воителя висел на стене круглый щит, рогатый шлем, кольчуга или чешуйчатые доспехи, а также меч, лук и копье.

На почетном возвышении во главе длинного, опиравшегося на козлы стола сидел со своими гостями сам Старкад. Ван пристально наблюдал за двоими мужчинами, сошедшими нынче утром с корабля в устье Старкадсгарт-фиорда. Странная парочка. Давно уже он ничего похожего не видал. Оба смуглые, безбородые. Один - крупный и толстый, другой - невысокий и щупленький. Происходили они из какой-то далекой восточной страны, о которой Старкад и слыхом никогда не слыхал. Причем в толстяке определенно чувствовалась некая странность, позволявшая заподозрить волшебника. Вана, впрочем, это мало касалось. Гораздо существеннее было то, что гость оказался явно богат. И похоже, нуждался в некоторых услугах вождя.

- Какой любопытный кубок в руках у тебя, о король, - заметил Джаганат.

- Я не король, - проворчал Старкад. - Я просто вождь. Если мои молодцы услышат, как ты называешь меня королем, они рассердятся и убьют вас обоих!

Он поднял чашу, из которой пил, и любовно к ней присмотрелся. Это был человеческий череп со спиленной верхней костью. Глазницы были забраны листками золота, золото блестело по краю костяной чаши, из золота были сделаны ножка и подставка.

- Красиво, правда? - сказал Старкад. - Это череп Хагмунда аса. Он убил моего отца, но я взял его в плен и предал медленной смерти. Каждый раз, когда я пью из этого кубка, дух моего отца ликует на небесах. Вино и то кажется вкусней, когда пьешь его из вражьего черепа!

- Вполне согласен, - просто ответствовал Джаганат.

Старкад испытал легкое разочарование: вендиец не испугался, даже не смутился. Где ж ему было знать, что изучение магических наук давным-давно завело Джаганата на такие вершины - а может быть, в бездны? - что первобытная жестокость вана казалась ему невинной детской игрой. Старкад не имел никакого понятия об истинной сути своих гостей, но было нечто, внушавшее ему смутное беспокойство. Сперва он подумывал просто прирезать их и забрать золотишко. Как бы только не вышло, что потом придется расхлебывать наложенное ими проклятие!..

Вендийцы между тем изысканно вкушали еду, не спеша отщипывая маленькие кусочки хлеба и фруктов и не обращая внимания на аппетитные ломти дымящегося мяса, уложенные перед ними на плоские, твердые, дважды пропеченные лепешки. Глаза у обоих покраснели от дыма: посреди длинного дома, в углублении, тлел очаг. В Северных Странах не устраивали дымоходов, жилища даже богатых вождей топились по-черному. Дым выходил в щели и особые отверстия, устроенные в углах крыши по торцам дома. Несмотря на близость огня, оба южанина зябко кутались в толстые шерстяные одеяния и меха. Холод северной осени жестоко донимал непривычные к стуже тела.

В дальнем конце зала между двоими ванами происходило нечто вроде состязания. Взяв мокрую овечью шкуру, воины растянули ее над очагом, выбрав место, где дрова уже прогорели, оставив россыпи пышащих жаром углей. Один из двоих, оказавшийся чуть более пьяным, вскоре потерял равновесие и, вскрикнув, повалился прямо в очаг. Победитель, по давней традиции, тут же накинул на побежденного ту самую шкуру и несколько раз подпрыгнул, наступая на распластанное тело. Когда он наконец выпустил поверженного соперника, тот поспешно выкарабкался наружу, весь в золе и волдырях от ожогов. Воины, сидевшие на ближайших скамьях, покатывались со смеху, наблюдая за любимой забавой.

- Спорю на что угодно, что у вас, на изнеженном Юге, не знают подобной потехи! - сказал Старкад, когда смех более-менее стих.

- Боюсь, у нас подобное в самом деле не принято, - ответил Джаганат. Запах паленой овчины и горелых человеческих волос бил в ноздри. - Осмелюсь, однако, предположить, что и ты не видел, как побежденное войско, численностью тысяч этак в десять, привязывают к столбам и насмерть затаптывают слонами...

- Ну... - протянул Старкад. - Собственно, я и зверя, которого ты называешь слоном, ни разу не видел...

А про себя подумал, что неплохо было бы послать на Юг за этим, как его, слоном. Наверное, это в самом деле забавно - вот так затаптывать пленников.

- Как я понял, ты враждуешь с асами, - продолжал Джаганат. - Скажи, а не случается ли тебе ходить походами на киммерийцев?

- Во имя Имира, еще как случается! Мои предки рубились с их предками от сотворения мира!..

- Ты, наверное, нередко грабишь в их стране? - продолжал расспрашивать Джаганат.

- Грабить у них особенно нечего, - был ответ. - Киммерийцы бедны - ни золота, ни серебра там не найдешь. Последний оборванец из ванов или асов по сравнению с богатейшим киммерийцем - все равно что вождь!

- Зачем же, - спросил Джаганат, - воевать со столь грозным врагом, если у него и добычей-то какой следует не разживешься?

- А разве я говорил, что там вовсе нельзя взять добычи? Я имел в виду только богатство. Мы разоряем их деревни, чтобы взять в плен детей. Из взрослого киммерийца не получится раб: они сражаются до последнего, мужчины и женщины, и предпочитают смерть плену. Но за киммерийских детей купцы с Юга дают хорошую цену! Если их вырастить с толком, то лучших невольников и придумать нельзя. Мори их голодом, бей сколько душе угодно - а они работают и работают, ничто их не берет. Было дело, окружили мы дом одного киммерийца, так он знаешь что сделал? Убил свою жену и весь выводок! А потом выскочил к нам с окровавленным мечом и рубился как бешеный. Крутой народ!.. - Старкад откинулся в кресле и отпил из оправленного в золото черепа. - Но мы, ваны, все-таки круче!..

- Стало быть, - сказал Джаганат, - ты не побоишься предпринять маленькую вылазку в глубь киммерийских земель?

- Побоюсь? Я?!.. - возмущенно взревел Старкад. - Когда это мы, ваны, кого боялись!.. - И продолжал, несколько успокоившись: - Другое дело, мы редко отправляемся в походы, если не светит хорошей добычи. Да еще поздней осенью... Сейчас время пиров, когда все сидят по домам и веселятся как могут. Скоро я отправлюсь навестить моих собратьев-вождей и сам начну принимать их у себя, а потом будет великий праздник Середины Зимы. Нужна веская причина, чтобы мы покинули тепло и веселье пиршественных залов и отправились сеять смерть среди киммерийцев!

Это было самое неприкрытое вымогательство. Джаганат попросту открыл кошель, висевший у него на боку, и Старкад увидел крупные золотые монеты, поблескивавшие внутри. Джаганат запустил руку в кошель и лениво поиграл блестящими тяжелыми кругляками.

- Правда, - сказал он, - симпатичный мешочек?..

Во рту у Старкада сразу пересохло, а ладони отчаянно зачесались. Золота у него и так было навалом, но алчность являлась такой же неотъемлемой частью его естества, как и жадность до вражеской крови. Сколько бы золотой казны ни удалось ему накопить, Старкад по своей воле не остановится. Он только спросил:

- И что же за путешествие ты намереваешься предпринять?

- Мне нужно просто добраться до вполне определенной горы, - был ответ. Воинам, которые взялись бы нас сопровождать, не пришлось бы даже рисковать жизнью и проливать кровь. Все, что нам надо, - это вооруженный эскорт. И еще: мы должны достигнуть той горы ко времени осеннего равноденствия.

Старкад усмехнулся:

- Еще не бывало такого, чтобы мы, ваны, вторглись на киммерийские земли, и дело обошлось бы без кровопролития! А что за гора тебе нужна?

- Киммерийцы на своем языке называют ее Бен Мор.

Даже сквозь загар было видно, как побледнел Старкад.

- Бен Мор, - повторил он полушепотом. - Во имя Имира! Что вы там потеряли?

- А вот это уж мое дело. Но неужели то место пользуется такой дурной славой?

- Это священная гора киммерийцев. Там живет их Бог - Кром. До Крома мне нет никакого дела, я поклоняюсь Имиру. Но для того, чтобы попасть к подножию Бен Мора, мы должны пройти долиной Коналла и пересечь Поля Мертвых. На этих Полях погребены все великие военные вожди киммерийцев. Если тамошние жители прослышат о нашем походе, все их кланы соберутся вместе. Они способны забыть междоусобные распри, длившиеся много поколений, ради того, чтобы защитить кости своих предков. Так же, как они поступили при осаде Венариума...

- Но мы не собираемся трогать могилы, - возразил Джаганат. - Мы просто проедем мимо!

- Самая земля этих Полей священна для них, - объяснил ему Старкад. - И потом, я нипочем не сумею удержать своих людей и не дать им разворошить киммерийские надгробные курганы, - точно так же как и киммерийцы не щадят наших священных рощ, когда вторгаются в Ванахейм. Наша взаимная ненависть имеет слишком глубокие корни...

- Что ж, - сказал Джаганат, закрывая драгоценный кошель, - если ты не в состоянии оказать мне требуемую услугу, я не буду более злоупотреблять твоим гостеприимством. Я слышал, будто немного севернее на побережье живет другой вождь. Люди зовут его Вульфстаном. Возможно, у него кишка не окажется тонка для маленького путешествия по горам...

- Не спеши, - попросил Старкад, глядя, как погасает под кожаной крышкой сияние чеканного золота. - Может случиться и так, что кое-кто из моих ребят не станет возражать против небольшой разборки с черноволосыми! - Он опустил глаза вниз, туда, где выпирало над широким поясным ремнем могучее брюхо. Похлопав по нему ладонью, Старкад заявил: - Да и мне самому вовсе не помешало бы немного размяться!.. Не намахался я топором в нынешнем году... Сейчас поглядим, что получится!

И Старкад взревел на весь зал, требуя тишины. Когда шум несколько стих, он во всеуслышание провозгласил:

- Наши почтенные гости прибыли в Ванахейм издалека! Они приехали сюда потому, что прослышали о нас, ванах, самых могучих и неустрашимых воителях на всем свете!.. - Это утверждение было встречено одобрительным ревом. Несогласных не нашлось. - Им, - продолжал Старкад, - нужно совершить кое-какое путешествие. Для этого требуется эскорт из бесстрашных ванов, жадных до сокровищ и битв! Наши гости готовы щедро заплатить золотом каждому храбрецу, который вызовется сопровождать их!.. - Дружный крик, сопроводивший эти слова, был даже громче, чем в первый раз. - Кто из вас хочет прогуляться со мной внутрь страны и, быть может, немножечко помахать топором?..

Было много шума и туча вызвавшихся добровольцев. Однако потом поднялся пышнобородый воин и обратился к вождю.

- Куда же направляются чужеземцы? - спросил он.

- В Киммерию, - ответствовал Старкад.

Радостный гвалт сразу несколько поутих.

- Да кто нормальный полезет в эти их туманные кряжи, когда на носу осень? - спросил пышнобородый. - Скоро выпадет снег, и черноволосые спустятся с горных пастбищ, чтобы перезимовать, сидя по деревням. Там даже и пленников не возьмешь, а драться они будут как черти!

Остальные закивали, вполголоса соглашаясь друг с другом, что сказанное истинная правда.

- Вот что, Гверт, - сказал Старкад, слегка наклоняясь вперед. Он говорил негромко, его голос был зловеще спокоен. - Ты плохо слушал: это будет не налет. Мы всего лишь предоставляем чужеземцам эскорт. Каждый в этом зале имеет право свободно высказывать свое мнение. Но если ты вознамерился занять мое кресло, то знай, что мой топор все еще при мне! - И он указал на великолепную секиру с серебряной инкрустацией, стоявшую возле его почетного места. - А твой при тебе... - И Старкад кивнул на сходное оружие, висевшее за спиной Гверта на деревянном гвозде. - Любой может занять это кресло, если он достаточно смел!..

Свирепые ваны соблюдали обычай: вождь оставался вождем, пока мог вооруженной рукой подтвердить свое первенство. Человек по имени Гверт смутился и сел на скамью. Старкад улыбнулся, но ничего общего с веселой открытой улыбкой выражение его лица не имело.

По одному, по двое воины выходили вперед и заявляли о намерении участвовать в рискованном предприятии. В основном это были молодые ребята, охочие до подвигов и жаждущие подтвердить свое мужество. Вождь каждого похвалил, каждому пообещал подарки и щедрую плату. Когда последний из них поклялся служить ему во время похода, Старкад повернулся к Джаганату.

- Завтра, - сказал он, - я отправлю гонцов на выселки, и народу прибавится. На твоем месте я шагу не сделал бы в Киммерию, не набрав самое меньшее сотню бойцов!

- Очень хорошо, вождь, - кивнул Джаганат. - Только учти, времени у нас не так много: мы должны быть там ко дню осеннего равноденствия. - И добавил после некоторого размышления: - Я щедро заплачу тебе, но своим людям ты плати сам. Даже и этот кошель очень быстро иссякнет, если в него заберется разом сто рук!

Старкад хлопнул его по колену и заразительно расхохотался:

- Вот уж этого не бойся, чужеземец! Посмотрим, что останется от сотни к тому времени, когда мы вернемся и настанет время платить!..

Глава четвертая ПОГРАНИЧНОЕ КОРОЛЕВСТВО

Бельверус, немедийская столица, остался у Конана далеко за спиной. Рана, причинившая варвару столько страданий, отошла в область воспоминаний, и киммериец спокойно ехал вперед, наслаждаясь последними теплыми днями. То есть было даже не тепло, а попросту жарко. Бронзовая кожа молодого варвара лоснилась на солнце: он оставил на себе из одежды только сандалии и набедренную повязку. И, конечно, пояс с мечом. Головная повязка из ярко-красного ремешка удерживала отросшую вороную гриву. Конан внимательно обозревал горизонт. Места были неспокойные: откуда знать наперед, в какой момент из-за ближайшего холма вылетит вооруженная орава, снедаемая неведомыми намерениями?..

Конан покинул Бельверус десять дней назад, и за это время плоская равнина уступила место холмам. Холмы постепенно становились все выше и выше. Еще немного, и они превратятся в гигантские горные кряжи Северных Стран...

Позади остались раздольные степи южных краев. Холмы, между которыми проезжал Конан, были одеты лесом, в основном лиственным. Чем дальше на север, тем больше попадалось сосен. Листва на деревьях горела яркими красками осени и мало-помалу опадала. Это предвещало раннее наступление зимы.

Конан путешествовал через Пограничное Королевство -относительно небольшую страну, граничившую с Немедией, Бритунией, Гипербореей и Киммерией. Узкие полоски территории Королевства простирались также в глубь Гандерланда и Боссонских Пределов. Местные жители вели довольно отсталое существование, здесь не было сильной центральной власти, как у южных соседей. Так что, хотя страна и именовалась Королевством, о том, кто же конкретно является в данный момент королем, единого мнения обычно не было. Чаще всего на высший титул претендовало сразу несколько человек, и это приводило к нескончаемым внутренним войнам.

Восточная часть страны, которую как раз пересекал Конан, была вотчиной многочисленных мелких вождей. Киммериец очень надеялся, что ему удастся не впутаться ни в одну местную свару.

Полуденное солнце ярко светило с небес, когда он подъехал к руинам деревни. Деревянный тын сгорел почти дотла: из земли выглядывало только кольцо обугленных пней. Сгорели и все дома, которые когда-то защищал частокол. Развалины уже не дымились, но Конан принюхался и определил, что пожар бушевал не более чем двое суток назад. Его конь танцевал и шарахался, чувствуя запах пропитанной кровью земли. Кое-где торчали обломанные стрелы, валялись разрубленные щиты: в деревне произошел бой, жители защищались.

Конан про себя выругался. Он прямиком въехал в то, чего собирался старательно избежать. Запас времени, отделявший его от дня осеннего равноденствия, неотвратимо уменьшался. Лишние задержки определенно были ему ни к чему.

Кто бы ни жил здесь раньше, все эти люди либо погибли, либо разбежались, либо были уведены в плен. Что же касается нападавших... Конан объехал вокруг сожженного тына, но ничего определенного обнаружить не смог. Только старые следы, основательно замытые недавним дождем. Чуть поодаль начиналась цепочка коровьих "лепешек". Проследив направление, Конан убедился, что скот, похищенный из деревни, угнали на северо-восток. Однако зверская жестокость погрома свидетельствовала, что это был не обычный налет с целью угона скота. Здесь шла вражда кланов либо побывали налетчики из-за порубежья. Конан понял, что дальше придется двигаться со всей мыслимой осторожностью...

Увы! Одинокому всаднику очень трудно остаться незамеченным, проезжая незнакомыми холмами. И в особенности, если те, чьего внимания он хотел бы избежать, - зоркоглазые воины, к тому же знающие свой край до последней травинки. Конан отъехал от деревни всего на несколько миль, когда поблизости резко прокричал рог. И почти сразу же киммериец заметил конный разъезд, остановившийся на вершине холма и пытливо наблюдавший за небольшим распадком, по которому Конан проезжал. Прошло несколько минут, и голос рога сменился барабанной дробью копыт...

Конан облокотился на луку седла и стал терпеливо ждать. Он, конечно, мог бы пуститься наутек. Но это означало бы, что придется скрываться, петлять и опять-таки терять драгоценное время. Пусть лучше всадники обыщут его, если захотят. Он им честно расскажет, куда направляется. А если произойдет худшее раскидает их силой и тогда уже во всю прыть помчится в Киммерию...

Цепочка всадников перевалила через гребень холма и начала спускаться в долину. Их было десятка два. Все - мужчины с суровыми жесткими лицами, в шлемах и коротких нагрудниках, чешуйчатых либо кольчужных. Присмотревшись к внешности, киммериец определил их как родственников гандеров, обитавших чуть подальше к востоку. Большинство были светловолосыми и голубоглазыми. Заметил Конан и одну общую особенность: у каждого на шлеме торчали бычьи рога. Причем у всех одинаковые. На щитах тоже красовались бычьи головы. А один всадник вез высокий штандарт, украшенный черепом и несколькими хвостами того же самого животного.

Конан убрал руки подальше от оружия и дал всадникам себя окружить. Держались они настороженно, но без особой враждебности. Когда же к Конану направился предводитель, у киммерийца невольно округлились глаза.

Перед ним была женщина! Женщина в воинских доспехах!

Молодой варвар окинул ее взглядом, полным неприкрытого восхищения. Ибо она поистине того стоила.

Большую часть лица женщины закрывал боевой шлем: оставалась только прорезь в форме буквы "У", позволявшая смотреть и дышать. Прорезь не давала толком рассмотреть черты, зато тело было попросту великолепно. Конан невольно подумал о вендийской Богине-воительнице, живым воплощением Которой могла бы послужить незнакомка. Роскошную грудь прикрывали две выпуклые чаши, сработанные из полированной бронзы. У женщины были широкие, крепкие плечи и тонкая талия, перехваченная поясом, составленным из посеребренных чешуек. Ноги ниже колена защищали бронзовые поножи, бедра же оставались обнаженными, если не считать ножен с кинжалом, пристегнутых к правой ляжке. Под доспехами и скреплявшими их ремнями не было видно почти никакой одежды, только узенькая набедренная повязка из черного шелка. Женщина-вождь не носила даже сандалий - ездила босиком.

Вот она расстегнула подбородочный ремень и стащила шлем с головы. Из-под шлема вывалилась копна рыжевато-каштановых волос и окутала женщину по самые локти. Конан необыкновенно обрадовался, убедившись, что лицо предводительницы было столь же прекрасно, как и ее тело. Лицо, впрочем, изобличало весьма сильный характер. Лоб был широким и низким, а высокие скулы - и того шире. Нос оказался прямым, подбородок - твердым, квадратным. Кое-кто мог бы счесть такое лицо даже слишком волевым для истинной красоты, но суровые черты дополнялись пухлыми, чувственными губами крупного рта. В общем, Конан про себя счел, что Боги при всем желании не смогли бы приставить лучшего лица к этому телу женщины-воина. А когда он присмотрелся к игре мышц на ее шее и плечах, то окончательно убедился, что перед ним была не какая-нибудь королевская дочка, вырядившаяся в воинские доспехи. Женщина привыкла таскать на себе броню, и очень похоже, что с раннего детства. А было ей, по первому впечатлению, лет этак двадцать пять.

Между тем воительница разглядывала его столь же откровенно, как он - ее. И в холодных голубых глазах отражалось явственное одобрение. Видимо, ей тоже понравился могучий разворот плеч, закованных в броню стальных мышц и крупные руки, украшенные паутиной шрамов и многолетними мозолями от рукояти меча.

- Я - Эльфрид, вождь Крэгсфелла, - сказала она наконец. Голос у нее был низкий, с хрипотцой. - А ты, судя по внешности, киммериец. Что ты делаешь, киммериец, в моей стране?

Как и ожидал Конан, она говорила на гандерском диалекте, который он хорошо знал. Он ответил:

- Меня зовут Конан. Я возвращаюсь домой, в Киммерию. Я не был там много лет. Я еду один и ни в коем случае не собираюсь обижать твоих подданных. Позволишь ли ты мне невозбранно проследовать через твои земли?

- Невозбранно проследовать?.. Не так это нынче просто, как тебе кажется, был ответ. - Грех мешать человеку, едущему домой, но дело в том, что здесь идет война!

- Я так и понял, - сказал Конан. - Я только что проехал деревню... Вернее, то место, где раньше стояла деревня. Теперь там ничего не осталось, даже двум воронам не из-за чего подраться.

- Работа Этцеля! - зарычала воительница, и ярость согнала всю краску с ее щек. - Хорошо хоть, большинство народа успело спастись в Крэгсфелле... Крэгсфелл - это моя крепость. Мы добрались к побоищу только вчера и не успели помочь, лишь унесли мертвых, чтобы воздать им последние почести... Люди Этцеля оставили после себя одних мертвецов! Его воины перебили мужчин, кого сумели поймать, а женщин и детей увели продавать немедийским работорговцам...

- Да кто хоть он такой, этот Этцель? - спросил Конан. - Разбойник? Или вражеский вождь?

Эльфрид сплюнула наземь и произнесла короткое ругательство: такого загиба Конан никогда еще не слыхал.

- Приличных слов не хватает, чтобы достойно описать мерзкую тварь! сказала она. Потом присмотрелась к длинному мечу на поясе Конана, к его рукояти, выложенной белой пупырчатой кожей. - Вот что, чужестранец. Раз уж ты здесь один и намерения у тебя, как ты говоришь, не враждебные, - я предлагаю тебе мое гостеприимство. Поехали с нами в Крэгсфелл. Тебе все равно пришлось бы миновать его по дороге, так отчего бы не поужинать под крышей и не переночевать у огня, прежде чем двигаться дальше? Там, за кружечкой эля, и узнаешь все как есть об Этцеле и обо всех моих горестях...

Конана вполне устроила бы еще одна ночь под звездами. Но отказаться от предложенного гостеприимства - жесточайшее оскорбление. К тому же царственная предводительница пробудила в нем живейшее любопытство.

- Благодарю тебя, - ответствовал киммериец. - Я принимаю твое приглашение и делаю это с радостью.

- Отлично! Мы прибудем домой к наступлению темноты, - сказала она. - Не исключено, что в пути на нас нападут, но теперь ты мой гость, а значит, находишься под моей защитой. Да, Этцель тебе защиту и кров вряд ли бы предложил!.. Скорее всего, тебя давно бы уже убили, чтобы забрать меч, коня и что там еще у тебя есть...

- Попытались бы убить, - хмуро поправил Конан. - Многие, знаешь ли, последнее время пытались насадить меня на клинок. Теперь они все вместе барахтаются в Преисподней, сговариваясь, что бы такое надо мной учинить, когда я в конце концов и сам туда попаду...

Эльфрид смерила его оценивающим взглядом знатока:

- Да, ты, верно, в самом деле заберешь с собой многих, когда отправишься на тот свет... Что ж, едем!

Она снова водрузила на голову шлем и развернула коня. Конан держался позади, любуясь со спины ее великолепной фигурой. Губы у варвара сами собой расплывались в улыбке, а ему совсем не хотелось, чтобы эту улыбку заметили люди Эльфрид. Задняя часть ее набедренной повязки была шириной едва ли в половину ладони, и взгляду, таким образом, открывалось много интересного, восхитительного и волнующего.

Подобная скупость в одежде была чем-то само собой разумеющимся у женщин Немедии или Заморы, но здесь, на Севере, это было не очень-то принято. Конан даже подумал, что, наверное, воительница желала таким образом подчеркнуть свое отличие от обычных представительниц слабого пола. Ну а о том, что она сидела в седле с грацией прирожденной наездницы, не стоило и говорить. Гибкое, сильное тело двигалось в едином ритме с шагом коня. Киммериец вынужден был пожалеть о том, что поручение побуждало его к спешке, а значит, нельзя было задержаться в этом, как его, Крэгсфелле и познакомиться с Эльфрид ближе. Гораздо, гораздо ближе...

Полдня езды по лесистым холмам - и вот наконец они оказались в виду утесистой вершины, увенчанной крепостью, сложенной из каменных глыб.

- Крэгсфелл! - сказала Эльфрид, указывая вперед.

Скоро они увидели вспаханные поля, с которых убирали урожай земледельцы. Свинопасы присматривали за стадами вепрей, подбиравших в дубовых рощах опавшие желуди. Конан отметил про себя, что у каждого работника под рукой копье, а многие не расставались с луками и мечами.

Поднимаясь наверх, дорога несколько раз обогнула холм, извиваясь таким образом, что любой непрошеный гость все время подставлял бы крепости правый бок, не закрытый щитом. На стенах густо стояли лучники и арбалетчики. Все они с большим подозрением посматривали на черноволосого великана, следовавшего за их предводительницей. Добрая дюжина мужчин уже вращала здоровенный ворот, поднимавший огромный щит из толстого дерева, обшитого бронзовыми полосами. Маленькая кавалькада проехала под этим щитом и оказалась внутри.

По сравнению с огромными крепостями, которые Конан видел на Юге, Крэгсфелл был совсем невелик: обыкновенная деревня, обнесенная стеной из дикого камня, не скрепленного раствором. Посередине цитадели стоял длинный деревянный дом, сплошь покрытый замысловатой резьбой и ярко раскрашенный. Со всех сторон так и кишел народ: в большинстве своем - дети и женщины, отосланные своими мужчинами от греха подальше под защиту крепостных стен. Все они улыбались и махали руками вернувшейся Эльфрид. Похоже, молодую правительницу любили.

Воины спешивались, и шустрые мальчишки вели коней прочь. Мужчины потягивались, разминая суставы, закостеневшие от сидения в седлах. Одной Эльфрид все было нипочем. Она просто сняла шлем и грациозной походкой направилась к длинному дому. Конан пошел следом за ней.

Войдя внутрь, она кинула шлем подвернувшемуся мальчишке и объявила:

- У нас гость! - Потом обратилась к двоим белоголовым пацанятам: - Ты и ты! Проследите, чтобы он ни в чем не знал недостатка. Покажите ему, где баня, найдите чистую одежду. Да смотрите мне, чтобы его принимали не хуже, чем какого-нибудь заезжего тана!..

У Конана даже зародилось подозрение: с чего бы это никому не известному, случайно встреченному воину да вдруг подобные почести?..

В это время из-за занавешенного алькова в дальнем конце длинного зала выбежала взъерошенная девочка лет пяти, и Эльфрид подхватила ее на руки.

- Это Эльфгива, - сказала она Конану. - Мое дитя. Единственное.

Девчушка недоверчиво посматривала на киммерийца. При всей малости ее лет она отлично знала, что рослый черноволосый дядька не был ни родственником, ни другом. А значит, и добра от него ждать не приходилось.

- Она станет матерью замечательных воинов, - проговорил Конан. Это были обычные слова, которые произносили в Северных Странах, желая похвалить хозяйскую дочь. Однако Эльфрид и тут оказалась не как все.

- Эльфгива сама станет воительницей, если только я проживу достаточно долго и сумею воспитать ее как надо, - сказала она. И с величайшей гордостью улыбнулась ребенку: - Моя дочь уже и теперь умеет ездить на лошади и отлично управляется с маленьким луком, который я ей смастерила. Когда ее руки немного окрепнут, она выучится фехтовать и биться копьем!

Конан невольно задумался, что могло статься с отцом девочки, однако жизнь давно отучила его задавать вопросы правителям. Даже если эти правители повелевали крохотными "королевствами" вроде Крэгсфелла. Захочет - сама обо всем расскажет за выпивкой и едой. А не захочет... Что ж, утром он всяко уедет отсюда прочь. А от неудовлетворенного любопытства никто еще не помирал.

- Мойся и отдыхай, - посоветовала ему Эльфрид. - Когда закатится солнце, ты воссядешь подле меня за стол. Мне надо кое-что с тобой обсудить... Но не раньше, чем ты отдохнешь, насытишься и разбавишь дорожную пыль в желудке глотком доброго эля! - Женщина-вождь вновь повернулась к одному из белобрысых мальчишек, ранее назначенных ею прислуживать Конану, и легонько стукнула его по затылку костяшками пальцев: - Что ж ты, паршивец, не несешь нашему гостю наполненный рог? Не понимаешь, что у него во рту пересохло?.. - Мальчишка умчался стрелой, почесывая затылок, а воительница обратилась к Конану: Малыши отведут тебя в мужскую баню. Я тоже пойду ополоснусь с дороги, а заодно выясню, каких еще вредных привычек успела нахвататься моя дочурка... Поговорим за ужином!

И она направилась к занавешенному алькову. Оттуда немедленно появились две молодые женщины и принялись расстегивать на ней воинскую амуницию.

- Я отведу тебя в мыльню, господин, - раздуваясь от сознания собственной важности, сказал Конану один из мальчишек. Другой прибежал, неся рог пенящегося эля. Киммериец отметил про себя, что это был обыкновенный бычий рог. Ему хватило одного глотка, чтобы наполовину опустошить его.

- Ты действительно из Киммерии, господин? - спросил мальчик, принесший ему попить. - Киммерийцы временами спускаются со своих гор и угоняют наш скот!

Сообща они препроводили его наружу и далее к деревянному дому, несколько превосходившему размерами жилые строения.

- Это, наверное, разбойничают Муррохи, - сказал мальчикам Конан. - Они враги моего клана. Я-то вам друг. По крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы мой клан ходил грабить в Пограничное Королевство. Мы все больше с ванами да пиктами отношения выясняем. Ну, и с другими киммерийцами разборки бывают...

По всей видимости, мальчишки почувствовали себя увереннее при этих словах.

Они вошли в обширную комнату, большую часть которой занимала огромная деревянная бадья; в ней уже плескалось несколько воинов, с которыми Конану довелось ехать через холмы. В комнате было полно горячего пара, по мощеному каменному полу текла вода. Конан расстегнул пояс с ножнами и препоручил меч одному из мальчишек, наказав вынести его наружу, подальше от сырости. Второй помог ему стащить с ног сапоги. Высвободившись из набедренной повязки, Конан перебрался через край необъятной лохани и влез в воду.

Горячая дымящаяся вода мгновенно уняла ноющую усталость, поселившуюся было в его выносливом теле. Конан с наслаждением отдался ее ласковому прикосновению. Вежливо поприветствовав мужчин, мывшихся вместе с ним, он попытался склонить их к беседе, но без особого успеха. Они держались учтиво, однако предпочитали отвечать немногословно. Было совершенно ясно, что разговорчивости у них не прибавится, пока женщина-вождь окончательно не обнародует свои намерения в отношении чужака.

Мальчик принес ему еще один рог эля, и Конан насладился питьем прямо в воде, радуясь отдохновению от долгого путешествия. Однако в бочке меда не обошлось без ложечки дегтя. Предводительница определенно собиралась сделать ему какое-то предложение. И прежде чем произнести свое предложение вслух, старалась привести его в благостное расположение духа. Как бы не пришлось попасть в сложное и довольно-таки опасное положение, оказавшись перед необходимостью отказывать женщине, явно привыкшей повелевать. Женщине, у которой в подчинении десятки опытных воинов, закаленных в отчаянных битвах...

Его размышления прервал внезапный крик:

- Поберегись! Горячий камень несу!

Из глубины помещения вышла крепкая, полная женщина. Она держала в руках клещи, сжимая ими докрасна раскаленный камень величиной в человеческую голову. Мужчины, отмокавшие в лохани, торопливо подались прочь, и камень плюхнулся в воду. Там, где он потонул, с яростным шипением взвилось облако пара, вода заклокотала пузырями.

Когда Конан выбрался из лохани, мальчишки взялись обрабатывать его тело жесткими губками и намыливать подобием мыла. К тому времени, когда ребятишки наконец сочли его достаточно чистым и стали окатывать свежей водой, киммерийцу показалось, что с него содрали почти всю кожу. Он снова залез в лохань, блаженно вытянулся и благополучно задремал, но тут мальчик принес ему смену чистой одежды. Обсушившись полотенцем, Конан оделся, вышел наружу и опоясался оружием. Он чувствовал себя свежим, вполне отдохнувшим и готовым к новым испытаниям.

Но более всего, пожалуй, он был готов приступить к плотному ужину! Долгая поездка, выпавшая в этот день, скудные рационы, которыми он довольствовался со времени выезда из Бельверуса, да еще баня - удивительно ли, что молодой киммериец ощущал волчий голод? Сытная еда и добрая выпивка всегда занимали почетное место в списке необходимых жизненных благ, который Конан мог бы составить для себя, если бы ему случилось об этом задуматься. Причем оба эти блага были такого свойства, что "слишком много" их не бывало. Чем больше, тем лучше!

Заглянув в длинный дом, он обнаружил, что приготовления к пиру почти завершились. По обе стороны зала поставили козлы и водрузили на них большие столы. На столах уже красовались блюда с хлебом и фруктами, а также обильные жбаны с элем и медом. Из кухни, находившейся неподалеку, доносились ароматы жарящегося мяса. Рот мгновенно наполнился слюной, и Конан разом отверг все сомнения, касавшиеся предстоявшего застолья. Сначала следовало позаботиться о насущном. Все остальное - потом!

Зал начинал наполняться: крэгсфелльская знать понемногу рассаживалась на скамьях. Во главе двух длинных столов Конан заметил небольшое возвышение. Там стоял стол поменьше, а за ним - высокий стул, покрытый прихотливой резьбой. Вблизи возвышения садились знатные воины и их жены, дальний конец столов занимали люди попроще. Распорядитель повел Конана к возвышению, где рядом с хозяйским сиденьем уже устанавливали второй стул.

Когда вошла Эльфрид, все почтительно встали. Потом, повинуясь жесту правительницы, вновь заняли свои места. Избавившись от доспехов, Эльфрид облачилась в платье из тонкого зеленого шелка, по щиколотку длиной. По бокам юбки с обеих сторон были разрезы до талии. Глубокий вырез спереди спускался опять же до самого пояска. Конан про себя отметил, что она так и не рассталась с кинжалом, пристегнутым в ножнах к бедру.

Эльфрид села, Конан устроился подле нее и стал смотреть, как вносят в зал блюда с едой. Молодой варвар помалкивал: если ей что-то от него надо, пускай заговаривает сама. Оторвав куриную ножку, он в мгновение ока очистил ее до костей.

- Ты видел немало сражений, не правда ли, киммериец? - спросила его Эльфрид.

- Истинно так, - ответствовал Конан. - Я сражаюсь с пятнадцати лет и многое повидал, от клановых стычек до великих нашествий. Последние годы я себе зарабатывал на хлеб, наемничая в армиях великих южных держав. Сперва простым пешим воином, потом кавалеристом, а потом кое-чем и командовал...

- Приятно слышать это, - отозвалась Эльфрид. Отрезав себе добрый ломоть говядины, она запустила в него зубы почти так же алчно, как сам Конан. Помнится, я обещала рассказать тебе историю моей вражды с Этцелем и как вышло, что моя страна все время воюет...

- Сделай милость, расскажи, - ответил Конан. За щедрую кормежку вроде нынешней он и не такое согласился бы выслушать. Пододвинув к себе горячий пирог с мясом, он с удовольствием проломил кинжалом его верхнюю корочку. Слушая Эльфрид, он знай убирал в рот и начинку, и хорошо пропеченное тесто, запивая их элем. Все те же мальчишки почтительно стояли у него за спиной. Они следили, чтобы не пересыхало дно в его роге, и были готовы по первому знаку подать любое блюдо, могущее его заинтересовать. Что касается Конана, он ел, как говорится, от пуза, насыщаясь впрок. Он знал, что на родине поживиться будет особенно нечем. Если, конечно, киммерийцы в его отсутствие не переменились самым решительным образом...

- Этцель - вождь, живущий к северу отсюда, - рассказывала Эльфрид. - Он любит называть себя королем, и его заветная мечта - присоединить мои земли к своим. Он воображает, будто, сделав это, превратится из обычного вожака шайки разбойников во что-то значительное! Он грабит не только нас, но и других соседей, однако наша с ним вражда - дело еще и личное. Видишь ли, от моей руки пал его сын.

- От твоей руки? Ты убила его сама? - переспросил Конан.

- Никто мне не помогал, - подтвердила она. - Три года назад у меня был муж. Звали его Ральф, и он был вождем Крэгсфелла. Он был молод и красив, а какой воин!.. Знаешь, он был похож на тебя, только светловолосый. Мы с ним с детства любили друг друга...

Осенью того года мы отправились на Великий Праздник - воздать почести Царственному Быку, Который есть величайшая святыня нашей веры. На время торжеств прекращаются все распри, чтобы любой мог съездить на Праздник, ничего не опасаясь. Мы с мужем, как и положено знатнейшим нашей страны, принимали участие в совершении священных обрядов. Участвовал и Этцель со своим сыном Рориком...

Так вот, дело в том, что есть один ритуал, совершаемый на второй вечер Праздника узким кругом знатнейших женщин страны. Я не имею права описывать его ни кому-либо из мужчин, ни иным непосвященным. Скажу тебе только, что женщины творят священнодействие совершенно нагими. Мужчины же, под страхом смертной казни, не смеют подглядывать...

Конан уже догадался, что за этим последует. Слова Эльфрид в полной мере подтвердили его догадку.

- Юный Рорик, сын Этцеля, был бабником, каких свет не видал. Он спрятался в роще, где совершался обряд, и подсматривал за женщинами. Когда он увидел меня без; одежды, то возгорелся похотью и пожелал непременно мной обладать...

- Вполне его понимаю, - сказал Конан, желая сделать ей комплимент.

Эльфрид не обратила на его слова ни малейшего внимания.

- В тот вечер, - продолжала она, - я прилегла отдохнуть в нашем шатре, а муж отправился полакомиться пивом со своими друзьями. Вскоре явился Рорик и без приглашения ввалился в шатер. Он понес какую-то чушь о великой любви, которой якобы воспылал. Он рассказал, как подсматривал в роще, и заявил, что не успокоится, пока не возляжет со мной. Святотатство, которое он совершил, привело меня в ужас, но должна тебе сказать, что насилия с его стороны я не слишком боялась. Мой отец с детства обучал меня воинскому делу. Он говорил: если ты родилась женщиной, это еще не предлог для того, чтобы безропотно терпеть покушения на свою честь! Еще он говорил, что для женщины даже важней уметь защищаться, чем для мужчины. Поэтому я не особенно сомневалась, что сумею справиться с Рориком. Хотя парень он был крепкий и явился при мече...

Я пришла в ярость и приказала ему убираться. Я пообещала рассказать всем вождям о непотребном попрании святого закона, которое он учинил. Он в ответ заявил, что, если я не отдамся ему добром, он возьмет меня силой. Я расхохоталась ему в лицо.

И в это время в палатку возвратился мой муж. Я так и не узнала, забыл ли он что-то или просто передумал и не пошел на пирушку... Он не заподозрил дурного. Входя, он услышал мой смех и решил, что мы с Рориком мирно беседуем. Он приветствовал его как друга. Рорик обернулся к нему с кинжалом в руке. Если бы это был честный бой, у него не было бы против Ральфа ни единого шанса. Но в тот день он застал Ральфа врасплох. Тот не успел даже удивиться. Рорик ударил его в сердце.

Ты только представь себе это!.. Мой муж мертвым лежал на земле, а передо мной стоял его убийца. Моя ярость и обида сменились ледяным бешенством. Я приняла решение. Когда Рорик подошел ко мне, я притворилась, будто готова ему уступить. Он начал срывать с меня одежду и так спешил, что даже не снял пояса с мечом. Я схватила меч одной рукой, а другой что было сил оттолкнула Рорика прочь. И прежде чем он понял, что происходит, - снесла ему голову с плеч. После потери мужа это, конечно, было ничтожное утешение. Однако я исполнила долг мести, и исполнила быстро.

- Ты решительная и смелая женщина, - с уважением проговорил Конан. - Стало быть, теперь этот Этцель помешался на мести?

- Еще как! - усмехнулась она. - В тот момент он ничего не мог сделать. Он, конечно, обвинил меня в убийстве и особенно напирал на то, что я-де совершила его во время священного перемирия. Однако вожди рассудили по справедливости. Во-первых, Рорик был повинен в святотатстве, всяко наказуемом смертью. И во-вторых, как бы то ни было, он убил моего мужа и тем самым первым начал кровопролитие. Этцель пытался представить дело таким образом, будто мы с Ральфом сговорились убить его мальчика и Рорик якобы сразил моего мужа, защищая свою жизнь. Вожди этому не поверили. Многие из них любили моего мужа, и даже те, кто с ним не дружил, знали, что на грязное убийство он не способен. И потом, кто поверил бы, что какой-то там Рорик мог бы справиться с Ральфом, если бы тот загодя изготовился к бою?.. Кончилось тем, что я подтвердила истинность своих слов клятвой, данной в присутствии самого Царственного Быка. После этого ни у кого не осталось больше сомнений.

Вот с тех самых пор и идет нескончаемая война между племенем Этцеля и моим. У него больше воинов, чем у меня, но дать открытую битву он не решается. Он предпочитает сжигать и грабить деревни. Ты сам видел, что от них остается...

- Печальная история, - посочувствовал Конан. - Надеюсь, ч конце концов ты одержишь над Этцелем верх. Твое дело правое.

Он отрезал себе кусок хлеба и положил сверху пласт дымящейся оленины.

- Спасибо тебе за добрые пожелания, воин, - сказала Эльфрид. - Но мне хотелось бы получить от тебя... нечто более весомое.

И она махнула рукой мальчику, веля ему наполнить рог Конана пивом.

- А именно, госпожа моя? - осторожно спросил киммериец.

Она ответила:

- Я выросла воительницей. Я была замужем за одним из величайших воинов Пограничного Королевства. Поэтому, когда я вижу перед собой воина, я с первого взгляда могу сказать, чего он стоит. Я успела понять, что ты превосходишь любого из воинов моей дружины. И к тому же сведущ в командовании. Ты сам сказал, что зарабатываешь на жизнь наемничая. Вот я и решила нанять тебя. Я поставлю тебя во главе моих воинов, так что подчиняться ты будешь одной только мне. Мы с Этцелем неминуемо столкнемся лбами, и произойдет это скоро. Он давно уже донимает нас мелкими наскоками и почти созрел для последней решительной схватки. Я знаю, что он намерен взять меня живьем и предать смерти каким-нибудь особенно жестоким и унизительным способом. Ну уж этого я ни в коем случае не допущу. Я скорее своей рукой убью и себя, и свою дочь. Но если моих людей поведешь ты, я могу еще выиграть. Мои воины с радостью пойдут за тобой в битву: ты прирожденный вождь, и они это чувствуют. Как бы преданно они меня ни любили, - добавила она с кривой усмешкой, - мысль о женщине-полководце полного доверия им не внушает...

Конан хмуро уставился в свой рог, неожиданно лишившись всякого аппетита. В любое другое время он с величайшей радостью принял бы предложение. Отчего бы не оказать помощь обиженной стороне? Он всегда, когда мог, с удовольствием восстанавливал справедливость. И в особенности - ради прекрасных глаз очаровательной женщины. Война же с малолетства была его ремеслом; он нимало не сомневался, что сумел бы заставить врагов Эльфрид отступить. А может, даже и разгромил бы их наголову.

Единственное, чем он не располагал, - это временем. Он мучительно задумался, соображая, как бы выкрутиться из положения и не потерять при этом лицо.

- Я здесь чужак, госпожа моя, - проворчал он наконец. - Неужели твои люди потерпят, чтобы им приказывал чужестранец?

- Это даже и к лучшему, что ты не из наших, - был ответ. - Это значит, что ты не возымеешь честолюбивых желаний заделаться вождем вместо меня. К тому же у нас есть обычай: женщина, утратившая родственников мужского пола, избирает себе рыцаря, на которого и возлагается обязанность защищать ее от возможных насилий. Так что воины отнесутся к твоему назначению как к должному.

- Увы, я не могу согласиться, - сказал Конан. - Поверь, госпожа, я счел бы за счастье постоять за тебя в битве с врагами. Но я выполняю поручение и не могу прервать своего путешествия. Я дал слово.

- Я не собираюсь задерживать тебя навсегда. Проведи с нами хотя бы осень и зиму, - настаивала она. - Твоя Киммерия никуда не денется до весны.

- Я не просто еду на родину, - сказал Конан. - Я действительно исполняю поручение, скрепленное страшной клятвой. В день осеннего равноденствия я должен прибыть в определенное место в самой глубине Киммерии. Ставка - моя честь.

Ему до смерти не хотелось об этом рассказывать, но, раз уж он был не в состоянии помочь ей, Эльфрид по крайней мере заслуживала правдивого объяснения.

Ее взгляд, только что теплый и дружеский, вдруг стал холодным.

- Похоже, я все-таки ошиблась в тебе, - сказала она. - Видно, ты не тот воин, за которого я тебя приняла.

Конан не попался на удочку.

- Суди обо мне как тебе угодно, госпожа моя. Я рассказал тебе правду. Я могу пообещать тебе лишь одно: когда я исполню то, что должен исполнить, я немедленно вернусь сюда и встану под твое знамя.

- Если ты задержишься у себя до дня осеннего равноденствия, значит, сюда ты попадешь только в начале зимы, - ответила она с горечью. - Вряд ли Этцель станет тебя дожидаться. Он вот-вот ударит, я знаю. Когда ты возвратишься, все будет кончено. Но я не буду удерживать тебя, киммериец, против твоей воли. Езжай своей дорогой.

Она отвернулась от него и невидящим взглядом уставилась в дальнюю стену, потягивая вино.

Конан мрачнее тучи сидел с нею рядом. Он понимал, что со стороны его поведение выглядело трусостью, и это было оскорбительно. Он продолжал есть и пить, готовя себя к тяготам дальней дороги, но и пиво, и добрая еда внезапно стали совершенно безвкусными...

Со времени их разговора Эльфрид держалась отчужденно, но размолвка никоим образом не мешала ей исполнять свои обязанности гостеприимной хозяйки. Утром она вышла проводить Конана в дорогу и самолично проследила за тем, чтобы его снабдили съестными припасами. Она вновь была облачена в доспехи, одетые почти на голое тело.

- Отсюда ты поедешь на север, - сказала она и вытянула руку, указывая ему на далекие горы. В одном месте хребет рассекало нечто вроде зарубки. - Это Имиров Перевал. Ты должен миновать его, если хочешь увидеть свою родину прежде середины зимы. Но помни: покинув мою страну, ты лишаешься и моего покровительства.

- Я уже много лет обхожусь без чьего-либо покровительства, госпожа моя, ответил Конан.

- Смотри, как бы тебе не пришлось пустить в ход свое воинское искусство, и притом скоро, - сказала она. - Имиров Перевал - это уже земли Этцеля. И он выстроил там крепость, перекрыв проход от одной скальной стены до другой.

- Я родился в горах, - упрямо заявил Конан. - Как-нибудь проберусь.

- Пешком - может быть, - сказала Эльфрид. - Но на лошади - вряд ли. В общем, поберегись.

- Непременно, Доброго дня тебе, госпожа, и спасибо за гостеприимство. Я добра не забываю.

Весь день Конан ехал маленькими долинами между гор. Он совсем не встречал жителей, а зверье - лишь изредка. Еще было похоже, что Этцель успел порядком-таки похозяйничать в этих местах. Конан проехал несколько сожженных дотла деревень, окруженных заросшими полями и запущенными садами. Некогда это была процветающая, обжитая, любовно возделанная страна. Теперь она понемногу вновь превращалась в дикие, дебри.

Что ж! Конана не касались здешние беды. По крайней мере, именно это он пытался внушить себе начиная со вчерашнего вечера. Получалось с трудом.

Молодой киммериец поневоле предавался тягостным размышлениям, но бдительности ни в коей мере не терял. Однажды он заметил далеко впереди на дороге всадников и поспешно убрался в лес, отъехав подальше, чтобы конь случайно не выдал его ржанием. Понятное любопытство снедало его, и он, привязав коня, вернулся к дороге. Надо же выяснить, что за народ встречался в здешних местах!

Ему только показалось странным, почему они не заметили его тогда же, когда он засек их самих.

Облюбовав развесистое дерево, нависавшее над дорогой, он проворно вскарабкался на ветки. И вытянулся на огромном суку, не дававшем рассмотреть его снизу. Чтобы заметить его, человек, едущий по дороге, должен был бы посмотреть точно вверх. Да еще знать, где искать и кого. Конан лежал абсолютно неподвижно, почти не дыша. Обычный человек не выдержал бы в таком положении и нескольких минут. Конан мог не менять позы часами.

Скоро он расслышал отдаленное звяканье сбруи и топот копыт. Потом под ним проехал передний всадник. Глаза у Конана округлились от изумления, но это так и осталось его единственным движением. Всадники были отнюдь не из местных! Конан со всей определенностью опознал в них заморийцев. Он знал, какую одежду и какое конское убранство предпочитали в Заморе. Да и внешность... Это были невысокие, вороватого вида мужчины, смуглые и бородатые. Что, интересно бы знать, потерял в этих местах заморийский отряд?.. Всадников было пятеро, и ехали они точно туда, откуда прибыл он сам, - в страну Эльфрид. Конану это не слишком понравилось, но, спрашивается, что он мог сделать?..

Зато, по крайней мере, он выяснил, почему они его не заметили. Они выросли на плоских равнинах и среди голых каменистых холмов своей страны и не успели привыкнуть к лесистым предгорьям Пограничного Королевства.

Когда отряд скрылся из виду, Конан осторожно слез с дерева и отправился за конем. Заморийцы варвару не понравились. Выглядели они отъявленными ворюгами. Не очень думая, что делает, он инстинктивно развернул мерина и направил его следом за ними. Потом вспомнил о своем долге и о клятве, данной Хатор-Ка. Выругался и вновь повернул лошадь в сторону Имирова Перевала.

К вечеру он оказался неподалеку от крепости Этцеля. Выглядела она в точности так, как описывала Эльфрид. Грубо сложенная каменная стена в самом деле полностью перекрывала неширокую долину, и миновать ее вправду оказалось не так-то просто. То есть пешим порядком Конан без большого труда одолел бы утесы. Но вот легко ли будет найти по ту сторону перевала хорошую лошадь?.. Если он хотел поспеть вовремя, коня следовало держать при себе до последней возможности.

Между тем близилась темнота: скоро придется останавливаться и устраиваться на ночлег. В конце концов киммериец решил найти уютное местечко и спрятать коня, а потом отправиться на разведку и рассмотреть крепость поближе. Жизнь давно научила его: человеку, которому угрожает опасность, никогда нелишне изучить своего недруга как можно подробней...

Привязав коня в глубине леса, на приличном расстоянии от ближайших деревень, Конан оставил его пастись и направился к крепости. На дорогу он не выходил - двигался рядом с ней, прячась в молодой поросли кустарника, заполонившего просеку. Случайно набредя на старое кострище, Конан взял остывшие угли и разрисовал свое тело и лицо пятнами и полосами. Он знал, что такая раскраска сбивает с толку глаз возможного наблюдателя, как бы нарушая естественные, привычные контуры. Еще он старался поменьше шуметь. В применении к Конану это значило, что он попросту перемещался абсолютно беззвучно. Как и накануне, он был облачен в одну набедренную повязку и пояс с мечом. И скользил по лесу, точно бесплотное привидение.

Когда он добрался до укрепления, уже совсем стемнело. Глаза Конана привыкли к постепенно сгущавшемуся мраку, да и света месяца для человека с такой обостренной чувствительностью, как у варвара, было более чем достаточно. Неженка из городских беспомощно тыкался бы в лесных потемках, налетая лбом на деревья, но только не Конан! Даже ночью он ориентировался в лесу не хуже любого пикта. Недаром он жил среди этого племени - несмотря даже на вековую неприязнь, которую питал к пиктам его народ.

Как и Крэгсфелл, где правила Эльфрид, крепость Этцеля оказалась сложена из грубо обтесанных камней, отнюдь не скрепленных известкой. Выбоины и выступы валунов были для Конана все равно что удобная лестница. Ему случалось одолевать стены, слишком гладкие и неприступные даже по мнению знаменитых заморийских домушников. Как-никак он провел детство в горной стране, беспрерывно лазая по утесистым кручам. Весьма полезная практика для человека вроде Конана: он ведь в своей жизни большей частью только и делал, что залезал вовнутрь либо удирал из таких мест, которые строились именно в расчете на пресечение нежелательных проникновений!..

Тем временем внутри крепости Этцель посиживал с дружками за пивом при свете небольшого огня в каменном очаге посреди оружейной. Свет играл на наконечниках копий, красиво расставленных по стенам. Копья перемежались короткими луками, и при каждом находился колчан стрел. Выше на стенах висели боевые топоры и дешевые мечи - такие сотнями покупали мелкие правители для простых воинов своего войска. Туранские и немедийские купцы продавали их связками. Незамысловатые, почти ничем не украшенные, в умелых руках они были столь же эффективным орудием убийства, как и самые изысканные клинки, сработанные великими кузнецами...

Этцель, широкоплечий здоровяк, кутался в плащ из медвежьего меха, несмотря на близость огня. Его борода, некогда золотая, была испещрена сединой, по лицу пролегли глубокие морщины. Лицо, когда-то мужественное и красивое, покрывали нездоровые багровые пятна, под бледно-голубыми глазами висели темные мешки. Белки глаз пожелтели, их расчертили красные прожилки. Это было, в общем, то жалкое, что возраст и всяческого рода излишества оставили от некогда великолепного мужчины и воина. Телесные пороки сгубили его плоть, а ум был безнадежно развращен жадностью, ненавистью, мстительностью и неуемной жаждой так называемого величия.

Нынче, правда, настроение у него было вполне праздничное. Он заглатывал хмельной эль с таким аппетитом, какого не ощущал уже много лет, и вовсю смеялся с друзьями.

- Ну, попляшет у нас теперь эта высокомерная сучка! - повторял самопровозглашенный "король". - Ужо позаботятся о ней заморийские похитители людей, которых я нанял. Скоро, скоро она наконец-то в полной мере заплатит за гибель моего Рорика! Все увидят, какова она есть без единой нитки на теле. Я сам принесу ее в жертву Царственному Быку, и люди это увидят. Кто после этого посмеет отрицать, что Этцель - величайший вождь на всем Севере?

- Никто, государь! - тотчас откликнулся придворный лизоблюд. Он похотливо улыбался, - видно, вовсю представлял себе предводительницу Крэгсфелла, раздетую донага и связанную для жертвоприношения.

- Великолепный замысел, мой король, - сказал другой приближенный. - Если бы мы просто разгромили ее в войне и убили по праву мести за нашего возлюбленного принца, столь безвременно почившего, - в этом случае многие взялись бы за оружие и начали бы вызывать нас на бой. Но когда ее примет как жертву Царственный Бык... Кто осмелится противостоять Его божественной воле?

- Да уж, вряд ли такие найдутся, - хохотнул Этцель. И повернулся к своему главному смотрителю скота, нездорово-тощему человеку, при котором не было видно никакого оружия. - Так ты уверен, что твои боссониты действительно заперли Царственного Быка в той маленькой укромной долине?

- Это, без сомнения, Он, господин мой, - был ответ. - Мы все сделали согласно твоему повелению. Боссониты - отменные скотоводы, но для них Он всего лишь обыкновенное животное. К тому же на нашем языке ни один из них не говорит. Поэтому они ни в коем случае не проболтаются о том, что ты захватил в плен священного зверя...

Изощренное коварство Этцеля состояло в привычке нанимать иноземцев для разных щекотливых и грязных дел, от которых наотрез отказывались самые прожженные из его соплеменников.

- Но бросится ли Он? - усомнился Этцель. - Он, как и положено быку, непременно накинется на другого быка. Или на человека, посмевшего приблизиться к Его стаду. Но, как ты понимаешь, нам необходимо, чтобы Он поднял на рога и в клочья растоптал привязанную женщину. Да еще на глазах у собравшегося народа!

- Обо всем уже позаботились, - заверил его старший скотник. - Каждый день перед Ним привязывают обнаженную пленницу, и мои люди всячески раздражают Быка, а затем скрываются у нее за спиной. Так что Он уже понял, на кого надо бросаться. И непременно устремится на Эльфрид, как только увидит ее.

- Государь мой, но... Хорошо ли все это? - неуверенно проговорил пожилой, седеющий воин. - Ты, без сомнения, прав в своем требовании мести, но мне как-то не по душе такие насилия над священным животным. Народ ведь считает Его живым Богом на земле, воплощением удачи нашего племени, олицетворениемплодородия полей и скота...

Этцель только фыркнул в усы:

- Он просто бык и ничем не лучше других. Ты что, забыл, что Царственного Быка со временем убивает какой-нибудь бык помоложе? Или сами паломники на Празднике, когда Его, хм-м, мужественность начинает сдавать? Потом провозглашается новый Царственный Бык. Чем это отличается от того, что хочу сделать я? Подумаешь, послужит немножко моим интересам, не убудет с Него. И потом, я что, не король? Не имею права поступать как мне заблагорассудится? К тому же с этой девкой только священный зверь, пожалуй, и справится...

Тут его глаза вдруг стали дикими, голос - пронзительным, а на бороду потекла слюна.

- Помяните мое слово, в ней черная сила! Она навела порчу на моего Рорика и внушила ему сверхъестественное вожделение! А после убийства заколдовала совет вождей, так что эти глупцы сняли с нее все обвинения! Сами Боги избрали меня орудием мести, призванным уничтожить колдунью!.. Царственный Бык совершит над ней справедливость!.. Отплатит ей за надругательство над Праздником, который она осквернила подлым заговором против моего сына!..

Его голос звучал все более визгливо и наконец сорвался.

- Все будет так, как ты велишь, государь, - сказал пожилой воин. Он весьма сожалел, что вообще затронул скользкую тему.

- Справедливость скоро восстановится, мой король, - утешил Этцеля один из придворных. - Ведьма умрет, и последним, что она в этой жизни почувствует, будут рога Царственного Быка, вспарывающие ей брюхо, и Его копыта, топчущие ее лицо. Заморийские похитители женщин вот-вот сделают так, что она окажется у тебя. Скоро дух твоего сына успокоится, о мой вождь!

- Хочется верить, что так оно и случится, - сказал Этцель. Вспышка безумного гнева прошла, к нему постепенно возвращалось спокойствие. Он откинулся в кресле, прихлебывая вино, привезенное из далекой южной страны. Дух сына порою является мне в сновидениях, - продолжал он. - Я вижу его сплошь покрытого кровью... таким, каков он был после гибели от руки подлой колдуньи... Иногда он приходит ко мне, неся под мышкой отсеченную голову. Он требует мести, и, во имя Имира, он получит ее! Он был моим единственным законным наследником...

Приближенные отводили глаза, старательно не замечая крупных слез, катившихся по обрюзглым щекам в багровых прожилках. Этцель, человек развращенный до мозга костей, все-таки был наделен одной из добродетелей, оправдывающих существование человека, - а именно, всепоглощающей любовью к своему недостойному отпрыску.

Приближенные считали это единственное достоинство его единственной слабостью.

- Я совершу месть!.. - продолжал он, и в голосе звучало торжество, несмотря на то что по щекам по-прежнему катились слезы. - С приближением первого полнолуния осени любой вождь вправе принести жертву Царственному Быку! Мои посланцы уже созывают собратьев-вождей со всего запада Пограничного Королевства. Все они станут свидетелями унижения и смерти Эльфрид! Посмотрим, осмелится ли хоть кто-нибудь высказаться против!..

- Ее люди могут пуститься в погоню, - подал голос один из старших воинов. - Как бы они не попытались отбить ее!

Этцель хмыкнул, услышав эти слова.

- Древний обычай воспрещает обращать оружие против Царственного Быка. Это верно, постаревшему Быку временами перерезают горло старинным кремневым ножом, но какими церемониями это сопровождается! Кто слышал, чтобы поднимали меч или копье на ныне присного и полного сил Царственного Быка?.. А наш нынешний Бык пребывает поистине в расцвете сил и к тому же свиреп сверх всякой меры. Если даже кто-то из людей Эльфрид проявит дурацкую верность, что с того? Бык разделается с ними в два счета! Только злее будет, расправляясь с Эльфрид!..

И он громогласно расхохотался, предвкушая забаву. Приближенные дружным хором поддержали его.

... Никто из них не замечал Конана, безмолвно замершего над ними на стропилах. Решив, что увидел и услышал достаточно, молодой варвар начал потихоньку выбираться из крепости. К тому времени, когда он оказался за пределами укреплений, его мысли неслись сумасшедшим галопом. Его одолевало безумное искушение попросту метнуть кинжал Этцелю в сердце и тем самым сразу разрешить все проблемы. Однако невыгодный угол и порядочное расстояние заставляли усомниться в успехе броска. К тому же Конан достаточно терся среди людей, чтобы понять простую вещь: войны, вражда племен и иные заметные события очень редко пресекались гибелью одного человека, хотя бы даже и короля. Этцеля со всех сторон окружали люди, чье благополучие зависело от него напрямую. Уж верно, они приложили бы все усилия, стремясь завершить прижизненные планы убитого. Ибо это вроде как сделало бы их законными наследниками его власти...

Ко всему прочему, оставалась еще необходимость по возможности скорее добраться в Киммерию. Как-никак это вопрос чести!

Конан тихо пробирался по лесу, зорко высматривая врагов. В его душе, однако, происходила невидимая миру борьба...

Его конь мирно щипал травку на том же месте, где Конан оставил его. Но стоило киммерийцу протянуть руку к привязи, как за спиной прозвучал голос:

- Эй, Ульф! Что там за раскрашенный дикарь угодил в нашу ловушку?

Конан стремительно обернулся и увидел, что к нему подходят двое вооруженных мужчин.

- Когда один из рабов донес нам, что обнаружил бесхозную лошадь, пасущуюся в лесу, мы решили, что подстережем воришку, - сказал тот, кого называли Ульфом. - А тут, похоже, целый соглядатай из Крэгсфелла!

- Давай-ка выкладывай, парень, кто тебя послал, - сказал первый. Он держал в руке обнаженный меч, и острие клинка смотрело Конану в живот. - Если сам скажешь все, что тебе известно, мы, возможно, смилостивимся и прикончим тебя быстро!

- Это точно, - поддакнул Ульф. - Если ты вынудишь нас препроводить тебя к нашему господину, тебе же хуже будет, поверь. Сколько пленников ни попадало ему в руки, язык рано или поздно развязывался у всех. А уж какие крепкие ребята бывали!

Конан широко улыбнулся. Эта встреча сулила подарить ему искреннее наслаждение. Наконец-то он столкнулся с чем-то таким, что требовало не мучительных размышлений, а действия - решительного и привычного!

- Вы, стало быть, люди Этцеля? - осведомился он.

- Говори: КОРОЛЬ Этцель, деревенщина! - рявкнул Ульф. Потом присмотрелся к Конану внимательнее и спросил: - Откуда ты такой взялся на нашу голову? Для пикта ты что-то слишком здоровый... Эта раскраска, да и говоришь ты с акцентом...

- Он киммериец! - проворчал его напарник. - Я видел таких, как он, во время набегов за скотом. Держись с ним осторожнее! Он разговаривает почти как человек, но пускай это тебя не обманывает! Киммерийцы - они наполовину волки, наполовину демоны...

Он держал меч на отлете, словно бы для того, чтобы обеспечить как можно большее расстояние между Конаном и собой.

- Рад слышать, что мой народ по-прежнему знаменит и славен, - сказал Конан. - Если я не ослышался, вы двое вроде собрались как-то заступить мне дорогу?..

- Мы собрались отвести тебя к нашему повелителю! - самонадеянно заявил Ульф.

- Что ж! - сказал Конан и вытащил меч из ножен. - Посмотрим, кто из нас уйдет отсюда на своих ногах, а кто останется кормить ворон! Смелее, псы, попробуйте киммерийского клинка!..

Двое яростно взвыли и одновременно полоснули мечами. Один замахнулся сверху вниз слева, другой - в противоположном направлении. Это была хорошо отработанная двойная атака, которой мало кто из обычных людей сумел бы противостоять. Но только не Конан!.. Конан как бы даже не заметил двух мелькнувших мечей. Он шагнул вперед, чего те двое ну никак от него не ожидали. Его меч взвился вверх, потом описал стремительный полукруг. Он вошел Ульфу около горла и рассек ключицу и ребра, а потом и грудину. Выскочив наружу, клинок ударил второго в живот и выпустил ему кишки, пройдя мимо бедра. Дуга завершилась у самой земли: меч слегка задел острием невысокую траву.

Оба воина повалились, хрипя, словно кто их душил. Мечи вырвались из рук и улетели на другой конец маленькой поляны. Какое-то время две пары пяток судорожно молотили траву, потом оба тела затихли и остались лежать неподвижно.

Конан удовлетворенно хмыкнул, отчищая меч от крови и убирая его в ножны. Ему и раньше доводилось убивать одним ударом сразу двоих. Занятие опасное, но при хорошем глазомере выполнимое. И приносящее немалое удовлетворение.

Но не только мастерски исполненный удар заставлял его испытывать удовольствие. В какое-то мгновение короткого жестокого боя он еще и разрешил одолевавшие его сомнения. Он отвязал коня и сел в седло, но прежде, чем уехать прочь, обратился к двум распластанным на поляне телам, сказав так:

- Вы, вместе взятые, в подметки не годились великому сыну Гандерланда, которого я сразил в битве несколько недель тому назад. Однако вы помогли мне принять решение, и я за это вам благодарен. Пускай дьяволы Преисподней проявят к вам за это хоть какое-то снисхождение, когда станут пытать!

Повернув мерина, он выбрался на залитую лунным светом дорогу. И, достигнув ее, повернул на юг - прочь от Киммерии, в страну Эльфрид...

- Всадник с севера!.. - прокричал часовой, стоявший на вершине одной из башен северной стены Крэгсфелла.

Эльфрид вышла из длинного дома, кутаясь в просторный плащ: утро было холодное. Лицо молодой женщины было мрачно.

- Небось гонец от Этцеля? - спросила она.

- Нет, госпожа! - откликнулся часовой. - По-моему, это возвращается чужеземец!

Обстоятельства не располагали к веселью, но Эльфрид почти улыбнулась:

- Открывайте ворота!

Конан въехал внутрь крепости и испытал величайшее облегчение, убедившись, что Эльфрид была по-прежнему жива и здорова.

- Ты не представляешь, как я рад видеть тебя, Эльфрид! - сказал киммериец. - Я на это почти уже и не рассчитывал. Похоже, я подоспел вовремя! Тебе надо глядеть в оба. Вчера я забрался к Этцелю в крепость и кое-что выяснил. Он нанял шайку заморийских похитителей женщин и отправил их за тобой! У старого пердуна кишка тонка сойтись с тобой в честном бою, так он пустил вперед себя охотников за рабами!.. Я разминулся с ними в дороге, и вид у них был деловой... - Конан спрыгнул наземь и бросил поводья ближайшему мальчишке. Удвой стражу, Эльфрид. Я тут подумал кое о чем... Мои обязательства чести никуда не девались, но как же можно допустить, чтобы совершили непотребство над той, что так ласково меня принимала! Вот я и решил, что несколько дней погоды не сделают. А предпринять за это время кое-что можно!..

Он говорил, и постепенно до него дошло, что Эльфрид была бледна как смерть, а прекрасное лицо страшно осунулось. Минувшая ночь состарила ее сразу на несколько лет.

- Это хорошо, что ты переменил свое решение, Конан, - сказала она наконец. - Но ты все-таки опоздал. Заморийцы уже сделали то, что должны были сделать. Этцель ведь послал их не за мной. Они похитили мою маленькую Эльфгиву!..

Глава пятая ЦАРСТВЕННЫЙ БЫК

Конан сидел в большом зале Крэгсфелла, рассеянно лаская лезвие меча тонким бархатистым точильным бруском из тех, какими правят бритвы. Вокруг него сидели старшие воины Эльфрид и почтительно помалкивали, ожидая распоряжений. Эльфрид уже сказала им, чтобы слушались Конана во всем, и никто не собирался возражать предводительнице. Северяне не любили слепо повиноваться. Но киммериец отнюдь не был обыкновенным воином, и они это чувствовали.

Конан еще отдаст все необходимые распоряжения, но пока он был занят собственными мыслями. И для начала всячески ругал себя за то, что не поддался первому и самому верному побуждению и не встал под знамя Эльфрид сразу же, как только она его позвала. Обвинять в этом можно было кого угодно. То ли Хатор-Ка с ее тлетворным колдовством, то ли старого кхитаезу с его играющими в игры Богами. Конан предпочитал вину за собственные поступки возлагать только на себя самого. Виноват - отвечай. Если бы он не был так фантастически глуп и вовремя послушался голоса сердца, сейчас во дворе крепости валялось бы пять смуглых трупов. При мысли о том, что в это самое время где-то плакал насмерть перепуганный ребенок, у киммерийца сердце в груди переворачивалось.

А еще он испытывал жесточайшую ярость. Кодекс чести, которым руководствовался его народ, был, по мнению цивилизованных соседей, не больно-то утонченным. Зато этот кодекс не ведал никаких компромиссов, был прям и справедлив. В каких бы злодействах ни закоснел человек, если у него хватало мужества выйти на открытую битву со своими врагами - он заслуживал гибели в честном поединке. Тот, кто обижал женщин, кто притеснял старых и слабых, удостаивался презрения.

А тот, у кого поднималась рука на ребенка, тем самым становился для Конана злейшим врагом...

Его соплеменники невероятно свирепо резались со своими недругами, но никогда, ни в коем случае не убивали детей, женщин и стариков, не способных защищаться с оружием. Не брали они и рабов, полагая, что перекладывать так называемую грязную работу на других было недостойно настоящих мужчин. Конан знал, что убьет Этцеля и вызволит девочку, если только малышка еще жива. Если это займет слишком много времени и навлечет на него гнев Крома... что ж, пускай будет так.

Его вера в грозного древнего Бога предков не имела ничего общего с изощренной теологией Юга. Он не верил, чтобы Кром стал наказывать за то, что кто-то предпочел выполнить свой долг воина и мужчины. Люди, выстроившие крепость на Имировом Перевале, умрут. Все. Пока ему приходилось дышать с ними одним воздухом, Конан не будет знать отдыха и покоя. Он поднес меч к глазам, посмотрел вдоль краев лезвия и нашел заточку безупречной.

- Вот что мы сделаем! - заговорил он наконец. Остальные нетерпеливо подались вперед, ожидая приказов, побуждающих к решительным действиям. Все они сгорали желанием отстоять жизнь и достоинство своей госпожи. И Конан их не разочаровал.

- Если прятаться за каменными стенами, добра не высидишь, - сказал он. Нападение, может, и удастся отбить, но войну так не выиграть. Мне приходилось служить под началом кое-кого из великих полководцев Немедии... В поединке они, наверное, уступили бы иным нашим северным бойцам, зато только и делают, что размышляют о тайнах искусства выигрывать войны. Каждый из них воюет по-своему, но все сходятся в одном: чтобы выиграть войну, загони врага на его собственную территорию. Это-то мы с вами и сделаем.

Воины одобрительно заворчали. Конан говорил именно то, что они жаждали услышать. Их государыня была отменной воительницей и оборону держала храбро и с немалым искусством. Но вот нападение... нападение было не по ее части. Зато Этцель, хоть и уклонялся от открытых сражений, в нападении как раз преуспел. Воинское совершенство Эльфрид состояло еще и в том, что она отлично сознавала свой недостаток. Она и глаз-то положила на Конана именно потому, что поняла с первого взгляда: это как раз тот человек, который способен повести ее воинство в решительную атаку. И вот наконец полководец был готов приступить к делу.

- Этцель все время рассылает мелкие отряды - грабить окрестные деревни, сказал Конан. - Сегодня мы устроим вылазку и покажем налетчикам, где раки зимуют. Они не привыкли напарываться на вооруженных воинов. Наступим Этцелю на мозоль! Пусть вылезает из каменной норы и дает бой!

- Это сильный вождь, - заметил воин с багровым шрамом на подбородке. - У него больше людей, чем у нас.

- Я видел его, - ответил Конан. - Дряблый мешок жира. Он здоров воевать против мирных крестьян, слабых женщин и беззащитных детей. Настоящим воинам незачем страшиться его.

С этим все согласились. Какому-нибудь стратегу из южной державы умозаключения Конана показались бы полной бессмыслицей. С точки зрения северных воителей, его устами говорила сама мудрость. Они собрали оружие и доспехи и приготовились выехать за ворота. Конан отправился к Эльфрид.

Он нашел предводительницу в главном зале: предвидя осаду, она самолично распоряжалась пополнением запасов съестного. Конан помедлил какое-то мгновение, любуясь ее собранностью и спокойствием. Потом сказал:

- Пойду убивать твоих врагов, госпожа.

Она обернулась к нему. Под глазами у нее залегли темные круги.

- Убьешь ты кого-нибудь или нет, рыцарь, мне все равно, - ответила она. Верни мне мою дочь живой и невредимой, и я вознагражу тебя землями и титулами по твоему выбору. И даже местом на моем ложе, если тебя это влечет.

Конан обиженно ощетинился:

- Я не ищу наград! Я дал слово и исполню то, что пообещал. Я пошел к тебе на службу только потому, что сердце велит мне защитить несправедливо поруганных. А награды...

Эти слова как будто растопили в душе Эльфрид холодный стальной стержень. Она положила руку на его плечо, твердое, словно высеченное из камня.

- Прости меня, друг мой, - сказала она. - Я слишком беспокоюсь за девочку... Настолько, что начинаю обижать настоящих друзей. Не сердись на меня... - Она посмотрела на него снизу вверх, потом взяла в ладони его лицо и заставила немного повернуть голову, словно высматривая некий изъян. - Нет, проговорила она затем. - В тебе действительно нет алчности до славы и земель. Ты в самом деле следуешь зову сердца. Что же касается места на моем ложе... Тут она посмотрела на киммерийца с тем же выражением, какое было у нее на лице, когда она оценивала его как воина, и сказала: - Ты знаешь, с тех пор как погиб мой Ральф, я ни разу еще не желала мужчины. Я ни в ком не видела равного моему павшему мужу. Но, может статься, ты именно тот человек, которого я ждала все эти годы... - Она уронила руки и отвернулась прочь, добавив: - Как бы то ни было, это все дело будущего... Пока все мои мысли - только о моей девочке и о том, что с ней может случиться...

- Только не теряй надежды, моя госпожа, - сказал Конан. - Старая скотина ни в коем случае ее не убьет, ведь тогда ему нечем будет стращать тебя. Какое-то время он не даст и пальцем ее тронуть, и за этот срок я в лепешку расшибусь, а вытащу оттуда малышку. Сегодня я поеду задавать трепку твоим врагам. Оставайся здесь, госпожа, блюди крепость. А пуще всего... - он даже наклонился поближе, подчеркивая важность сказанного, - пуще всего, смотри, никуда не высовывайся со двора! Очень может быть, что Этцель кого-нибудь пришлет торговаться с тобой. Ни в коем случае не слушай никаких предложений! Если хочешь, отруби гонцам головы и насади их на шесты над воротами, но только не верь ни единому их слову. Ни шагу за ворота, пока я не вернусь! Поняла?

Она кивнула, но все же заметила:

- Умом я понимаю: ты прав. Но не берусь поручиться, кто пересилит во мне: воительница или мать...

Конан тоже кивнул:

- Просто сиди дома. Вот все, что от тебя требуется. Если нынешнее дело вообще можно завершить во благо твоей семьи, клянусь, я это сделаю. А ты, если хочешь помочь мне, не вмешивайся ни во что.

- Спасибо тебе, воин, - тихо сказала она. - Я верю тебе. Да пребудет Имир с тобою...

- Моего Бога зовут Кром, - проворчал Конан. - Последнее время я с Ним не больно-то ладил, но, думаю, Он не совсем еще от меня отступился. Станет ли Он помогать, правда, неведомо, но Он как-никак воинский Бог, а значит, наказывает тех, кто ведет себя недостойно!

- Я присмотрю за крепостью, - сказала Эльфрид. - Возвращайся с победой.

Это был именно тот приказ, который Конан намеревался исполнить. Выйдя во двор, он обнаружил воинов Крэгсфелла в полной боевой готовности и без промедления велел садиться в седла. Их набралось менее ста человек, но, по его мнению, этого количества должно было хватить. Он ведь и не собирался разделаться с Этцелем одним ударом, - просто побеспокоить его, заставить чесаться.

Отряд выехал за ворота и направился искать жертву. Насчет того, где ее следовало искать, у Конана были вполне обоснованные предположения Он подробно расспросил Эльфрид и ее людей о том, какие части края подвергались налетам, какие - еще нет. Потом сравнил одно с другим и понял, что можно с хорошей вероятностью предположить, куда придется следующий удар. Скоро оказалось, что киммериец был совершенно прав. Вернулись разведчики и доложили, что видели, как шайка людей Этцеля спускалась с холма, направляясь к беззащитному поселению.

- Давайте-ка немножко удивим этих собак... - сказал Конан, надевая позаимствованный у кого-то шлем с бычьими рогами. За его спиной раздалось дружное рычание: воинам не терпелось задать ненавистным врагам хорошую трепку.

Они вскочили в седла и поехали разыскивать виденных разведчиками. Люди Этцеля едва успели поджечь несколько крайних домов, когда отряд Конана обрушился на них со стороны леса. Кто-то из негодяев с криком обернулся навстречу киммерийцу, пытаясь оборониться зажженным факелом... Мелькнул в замахе громадный меч, и лицо грабителя скрылось в вихре кровавых брызг. Его соратники валились один за другим, сметенные яростным натиском воинов Крэгсфелла Наконец-то разбойники полной мерой расплачивались за долгие годы почти безнаказанных грабежей. И месть была жестока.

- Поехали! - приказал Конан, вытирая клинок. Все нападавшие были мертвы Селяне бежали обратно из леса, плача и громко благодаря воинов, спасших их от расправы. Конан, однако, был вовсе не в настроении подставлять руки для поцелуев. Он только сказал: - Таких шаек, как эта, еще полно на вашей земле. Мы только начали их истреблять.

- Веди же нас! - воскликнул нетерпеливый молодой воин. - Приказывай, вождь! Укажи нам, где они прячутся, а об остальном уж мы позаботимся!

Воинственный пыл юноши заставил Конана мрачно усмехнуться. Он сказал:

- Там, куда я вас поведу, вашим мечам не придется ржаветь в ножнах.

Еще два дня они подкарауливали и безжалостно вырезали бродячие отряды разбойников, посланных Этцелем. Конан про себя уже прикидывал, как по возвращении в Крэгсфелл станет докладывать Эльфрид о своих достижениях. Это доставляло ему удовольствие. Тщательный расчет, помноженный на внезапность, принес замечательные плоды. Им удалось уничтожить в несколько раз больше вражеских воинов, чем было в отряде. Когда Этцель подсчитает потери, ему еще меньше прежнего захочется вступать в открытую схватку. Скорее всего, он всерьез задумается о переговорах.

Утром третьего дня воины Конана вернулись в Крэгсфелл. Все равно ловить по лесам стало некого: Этцель явно отозвал своих головорезов, чтобы не остаться вовсе без войска. Воины, ходившие в поход, позаботились отрезать левое ухо у каждого из убитых и теперь нанизывали их на куканы: будет чем полюбоваться друзьям и родным!

... Они были на расстоянии полета стрелы от крепости, когда Конан нутром понял: что-то не так! Еще несколько шагов, и до него дошло: Эльфрид не вышла навстречу. Почему? До сих пор она первая спешила к воротам и приветствовала новоприбывших. Конан пустил коня галопом и во весь опор полетел вперед.

Он сразу заметил на лицах обитателей Крэгсфелла крайнее беспокойство.

- Где Эльфрид?! - рявкнул киммериец, обращаясь к женщине из числа приближенных.

- Уехала вчера вечером, господин!.. - горестно заламывая руки, ответила та. - С тех самых пор, как ты отправился в поход, она все сидела и размышляла. Она сама не своя была от страха за доченьку. Мы пытались утешить ее, господин, но не сумели. В самый темный час ночи она надела свои воинские доспехи и уехала из крепости, пробравшись подземным ходом...

Конан выругался так, что его мерин начал прядать ушами.

- И что, никто не выскочил перехватить ее?.. - зло спросил киммериец.

- Те, кого ты не взял с собой, сразу сели в седла и погнались за госпожой. Они до сих пор еще не вернулись...

- Надо найти ее, Конан, пока Этцель до нее не добрался, - сказал юный всадник, сидевший рядом с вождем.

- Так-то оно так, - проворчал Конан, - только, боюсь, вовремя нам уже не поспеть. И все же попытаемся! Я знаю наверняка, что Этцель не собирается убивать ее сразу. Может быть, мы еще вызволим ее. в каком бы виде она теперь ни была. Ох, дура, сумасшедшая дура! Неужели не могла выждать еще немножко!..

И он с такой силой стиснул луку седла, что едва не оторвал.

- Трудно ждать хладнокровия от матери, когда ребенку угрожает опасность! урезонила его женщина. - Наверное, госпожа убедила себя, что сможет выторговать у Этцеля жизнь девочки за свою!

- Ладно, болтовней мы все равно ничего не добьемся, - сказал Конан. - На конюшню! Седлайте свежих лошадей! Немедленно выезжаем...

Этцель восседал в тронной палате, посадив маленькую пленницу себе на колени Время от времени он рассеянно поглаживал ее по головке, и каждый раз девочка пугливо съеживалась. Подперев узловатым кулаком подбородок, Этцель предавался размышлениям о своих былых горестях. Приближенные хранили молчание, ожидая, когда он первым что-нибудь скажет.

- Ну и где Эльфрид? - наконец проворчал вождь - Ей следовало бы появиться здесь в первый же день! Какая из нее после этого мать? Никакой заботы о ребенке И как так вышло, что она вдруг взялась давать мне решительный отпор? А откуда, хотел бы я знать, взялся тот черноволосый чужеземец, который встал во главе ее воинов? Кто он такой?

Ему оставалось только рвать собственную бороду. Десятки его людей полегли безвозвратно, угодив в хитроумно расставленные засады. Вместе с ними пропали и лошади, и захваченная добыча. Но что было гораздо хуже - его, Этцеля, выставили дураком. Как бы народ не перестал бояться его. Чего-чего, а этого он ни в коем случае не мог допустить.

- Эльфрид - ведьма, государь, - сказал управитель. - Может быть, она использует заклятие, дарующее ее людям победу?

- Вот именно, - поддержал один из вельмож. - А чужестранец - колдун из Гипербореи, взявшийся ей помогать.

- Дурак! - фыркнул другой вельможа, постоянно соперничавший с ним из-за милостей "короля". - Кто хоть раз видел черноволосого гиперборейца?

- Ну, значит, стигиец! - сказал первый, обменявшись с соперником кинжальным взглядом. - В любом случае ясно, что без нечистой силы не обошлось!

Желавшие добиться благосклонности Этцеля не упускали случая напомнить ему о мнимых колдовских способностях Эльфрид.

Тут у входа в палату произошло какое-то движение, и внутрь, улыбаясь до ушей, широким шагом вошел воин.

- Смотри, мой король, какой подарок мы тебе притащили! - провозгласил он со значительным видом. Следом за ним в палату протолкалось еще двое, и между ними в цепях шла Эльфрид.

Этцель почувствовал, как напряглась от ужаса маленькая девочка, сидевшая у него на коленях. Эльфрид была по-прежнему облачена в воинские доспехи, но поперек спины у нее лежало древко копья, пропущенное под локти. Руки воительницы были связаны спереди, и это заставляло ее выгибать позвоночник, выпячивая грудь. На шее у нее был одет бронзовый ошейник, а с него спускались две цепи, пристегнутые к ножным кандалам. Двигалась она с большим трудом, но голову несла высоко.

Этцель даже приоткрыл рот, не в силах сразу переварить долгожданное наслаждение.

- Приветствую тебя, о Эльфрид! - сказал он наконец. - Давненько нам с тобой не приходилось встречаться Итак, наконец-то ты заглянула ко мне в гости Ты, наверное, и не догадываешься, что за роскошный прием я тебе приготовил!

- Можешь делать со мной что угодно, Этцель, - отвечала она. - Прошу тебя лишь об одном: не заставляй мою дочь на это смотреть.

Ее голос был тверд. Она не признавала себя побежденной.

- Справедливая просьба, государь, - шепнул советник, стоявший у Этцеля за плечом. - Не следует давать людям повода для обвинений в излишней жестокости...

- Что ж, - сказал Этцель, - мне всяко нужна была мать, а не дочь. Уберите отсюда ребенка и хорошенько сторожите!

Маленькая Эльфгива вывернулась у него из-под руки и бросилась было к матери. Какой-то стражник подхватил ее и понес прочь. Девочка отбивалась и отчаянно плакала.

- Успокойся, Эльфгива, - ласково сказала Эльфрид. - Ты должна помнить, что твоя мать умерла как настоящая королева. Отомсти за меня, когда подрастешь.

Этцель заметил направленные на него неодобрительные взгляды и окончательно разгневался: кто это тут собирался испортить ему момент наивысшего торжества?.. Еще не хватало, чтобы женщине начали сочувствовать! Она держалась слишком царственно. Следовало положить этому конец.

- Не задирай нос, распутная сучка, погубительница моего сына! - рявкнул "король". - Пора нам посмотреть, из чего ты сделана!

Он сделал знак стражникам, и они налегли на древко копья, заставляя Эльфрид упасть на колени. Этцель поднялся с трона и подошел к ней. Вытащив кинжал, он принялся по одному перерезать ремни, скреплявшие ее латы. Потом рывком сдернул нагрудные пластины и швырнул их прочь через всю комнату. За пластинами последовали поножи, кольчужный пояс и стеганая подкладка доспехов. Остался только узенький нательный поясок да набедренная повязка. Этцель подцепил поясок ладонью и натягивал его, пока он не лопнул. На белой коже остался багровый рубец. Этцель пнул женщину в спину, и она повалилась на пол. Теперь на ней не было ничего, кроме цепей и веревок.

- Вот так-то лучше! - удовлетворенно проворчал владыка Имирова Перевала. Теперь ясно, каким образом ты свела с ума моего бедного Рорика. Смотри, народ мой!.. Женщина - вождь Крэгсфелла - всего лишь смазливая потаскуха, научившаяся колдовать!

Она лежала в неловкой позе, с прижатым к полу лицом. Но когда она заговорила, ее слова услышали все.

- И ты думаешь, что унизил меня? - сказала Эльфрид. - Ты сорвал с меня одежду, но я по-прежнему - вождь. А ты - опустившийся боров. Долго ли ты просидишь на своем троне, когда люди поймут, как ты поступаешь с высокородными?

- С высокородными!.. - взревел Этцель. - Ты считаешь, что у тебя в жилах благородная кровь? Сейчас посмотрим, что у тебя там на самом деле!..

Он поспешил к трону и вернулся с длинным бичом, хитроумно свитым из черных ремней. Быстрый взмах руки - и бич свистнул в воздухе, обрушиваясь на спину Эльфрид. Воительница судорожно дернулась, но не издала ни звука. Безумно взвыв, Этцель полоснул ее еще дважды. Потом советники схватили своего повелителя за руки.

- Удержи свой державный гнев, о мой король! - прокричал один из них, прокричал намеренно громко, так, чтобы слышали все. - Пусть она умрет согласно обычаю и закону, и притом на глазах у собрания вождей!.. - Советник наклонился поближе и продолжал шепотом, предназначенным одному Этцелю: - Если ее убьет Царственный Бык, тебе ничто не грозит. А если ты запорешь ее насмерть, все соседи объединятся и уничтожат тебя...

Этцелю понадобилось несколько минут, чтобы окончательно успокоиться. Придворные с облегчением следили, как его лицо из синюшно-багрового вновь становилось, по обыкновению, болезненно-бледным.

- Хорошо! - проговорил он затем. - Пускай все будет так, как должно быть!.. - Этцель вновь окинул взглядом нагую окровавленную воительницу и ткнул беззащитное тело носком сапога: - Приковать ее у подножия трона! Буду греть ноги!.. А вы тем временем приготовьте загон для священного ритуала!

Отчаянная скачка продолжалась добрых полдня Потом Конан и его люди наткнулись на небольшую кучку воинов, уныло и отрешенно сидевших возле дороги. Киммериец сразу узнал их: это были те, кого он оставил караулить Крэгсфелл в свое отсутствие. Он натянул поводья и остановил коня. Он знал, что сейчас услышит скверные новости.

Так оно и случилось.

- Мы почти нагнали ее, - удрученно сказал один из бойцов. - Мы так гнали коней, что запалили половину... Мы уже видели госпожу, до нее оставалось не более стрелища, когда она налетела на отряд стражников Этцеля... Мы бросились на них, но у них были свежие кони, и они легко оставили нас позади... Что будет теперь с нашей предводительницей?

- Я лично ни за что не пойду служить старому козлу! - добавив крепкое ругательство, заявил юный воин, мальчик не более семнадцати лет от роду. Лучше пускай меня объявят вне закона, и, клянусь, я не буду знать ни сна, ни покоя, пока не надену голову Этцеля на свой штандарт!

Остальные яростно поддержали его. Несмотря на весь ужас ситуации, Конан не выдержал и улыбнулся. Ему нравилось мужество отчаянных молодцов.

- Оставим это на потом, - сказал он. - Еще не все потеряно. Сначала попробуем выцарапать Эльфрид из застенка. Я уже лазил к Этцелю в крепость, и, скажу вам, ничего неприступного для приличного скалолаза там нет. Ну-ка, есть среди вас лесные следопыты, ползуны по скалам и охотники до вылазок с небольшой поножовщиной?

Вперед, широко улыбаясь, выступило несколько гибких парней. Перспектива решительных действий и, главное, возмездия живо извлекла их из пучины отчаяния.

- Двинемся вечером, - сказал им Конан. - Люди Этцеля будут сторожить дороги, но прочесывать лес у них мозгов не хватит. Отдохните пока. Давайте раскинем лагерь подальше от дороги и выставим стражу. Сегодня ночью мы идем пускать Этцелю кровь!

Подходящее место нашлось почти сразу, и Конан, покинув седло, растянулся на лесной травке. Он заснул почти мгновенно, чтобы проснуться, когда уже светила луна. Поднявшись, он прошел туда, где горел маленький бездымный костер. Добровольцы уже собрались вокруг костерка и деловито мазали друг друга сажей. Конан последовал их примеру.

- Мечей не брать, - наставлял он своих молодцов. - Только кинжалы, ну, может, секиры с короткими рукоятками. Там, внутри, тесновато. Если нам понадобятся мечи, чтобы вырваться вон, что ж, снимем с мертвецов! - Он увидел, как расплылись в довольных улыбках лица: мысль о том, чтобы убивать шакалов Этцеля, поистине грела души бойцов. - Все готовы? - спросил он затем. Ребята ответили короткими кивками, и Конан сказал: - Тогда вперед!

Через лес они двигались быстро, но тихо. Хотя, по меркам Конана, наделенного острейшим слухом, юные воины все-таки безбожно шуршали травой. Киммериец, впрочем, сознавал, что большинство обычных людей не услышало бы ничего, даже стоя в трех шагах. Когда они добрались до крепости, луна стояла высоко. Наверху, на бастионе, Конан заметил двоих стражников и тронул за плечо одного из охотников, того, что клялся нипочем не идти в услужение к Этцелю. Вдвоем они вытащили ножи и аккуратно взяли их в зубы. Потом осторожно поползли вверх.

Прошлый раз, залезая сюда, Конан старательно обходил стражников. Нынче придется их уничтожить, другого выхода не было. Он заметил, что они больше обшаривали глазами дальние подступы, но вниз, на подножие стен, почти не смотрели. Что ж, тем лучше. Конан с юношей прилипли к камням в каких-то пяти футах прямо под ними. Стражники тихо переговаривались. Потом прошаркали удаляющиеся шаги, и голоса стали стихать. Значит, стражники отправились на противоположный край крыши.

Двое лазутчиков тихо перебрались через парапет. Босые ноги не производили ни малейшего шума, ступая по деревянным кровельным доскам. Набедренные повязки, пояса и ножны кинжалов были устроены так, чтобы ни в коем случае не звякнуть, не стукнуть. Два призрака скользнули вперед - и стражники умерли. Две пары безжалостных Рук запрокинули им головы и полоснули по горлу ножами. Находясь как-никак внутри крепости, стражники считали себя в относительной безопасности: ни тот ни другой не стал обременять себя шлемом и латным воротником. За что и поплатились собственной жизнью.

Наскоро вытерев окровавленный нож, Конан вернулся к краю крыши и подал знак остальным. Те незамедлительно присоединились к передовым. Двоим из них Конан велел переодеться в одежду и доспехи убитых и разбираться со стражницкой сменой, если таковая появится. Возможно, им еще придется удирать проторенным путем. Дорогу к отступлению следовало держать открытой.

Остальные направились в глубь крепости.

Конан двигался первым, осторожно, ощупью, прокладывая путь в темноте. В этот ночной час зажженные факелы оставались только в самых больших комнатах. Верхний этаж, по которому пробирались охотники, был разделен бревенчатыми стенами на несколько помещений; деревянные фермы поддерживали над ними общую кровлю. Ловкий человек, способный переползать по стропилам, мог попасть из комнаты в комнату, не спускаясь на пол.

Мужчины с вымазанными сажей лицами, точно стая крыс, двинулись в путь под потолком. Сперва они мало что видели под собой, только слышали храп. Потом Конан заметил впереди отсветы и догадался, что скоро откроется главный зал крепости. Он понял, что не ошибся, когда посмотрел вниз и увидел трон Этцеля. Рядом раздался придушенный вздох, и киммериец поспешно зажал рукой рот юному сообщнику...

Этцель сидел прямо под ними, водрузив ноги на окровавленную спину обнаженной Эльфрид. Ее руки и лодыжки были привязаны к бронзовым кольцам, вделанным в камень тронного возвышения, роскошные волосы, превратившиеся в безобразный колтун, почти скрывали лицо. Трудно было даже сказать, в сознании она или в беспамятстве. По крайней мере, она еще дышала. А вот девочки нигде не было видно.

Конан тщательно осмотрел комнату... У двери торчали два стражника. Из-за двери, которую они караулили, доносились голоса. Конан прислушался: снаружи околачивалось, самое меньшее, еще пятеро. И вообще, там, похоже, располагалась стражницкая: только крикни - прибегут десятка два головорезов. Внезапность, наверное, помогла бы справиться с превосходящим по численности врагом, но одна задача оставалась, похоже, невыполнимой.

Как успеть вытащить Эльфрид?..

Она, по всей видимости, здорово ослабела. Даже если они сумеют выдернуть ее из-под мечей, на крышу ее придется вытаскивать на руках. Уходить в этом случае пришлось бы с яростным боем. А значит, Эльфрид погибнет почти наверняка.

Как ни тяжело было Конану в этом признаться, он не видел возможности выручить Эльфрид, не подвергая ее при этом еще большей опасности...

Он тронул за плечо парня, лежавшего рядом с ним, и принялся потихоньку отползать обратно.

Они уже направлялись наружу, когда юноша, влезавший вместе с Конаном на стену, подобрался к ним по стропилу. Он отчаянно жестикулировал, призывая остальных последовать за собой. Все так же молча они двинулись следом и наконец увидели под собой маленький чулан.

Там сидели за столом двое мужчин, коротавших время при свече за осточертевшей игрой в кости. А в уголке, на охапке соломы, спала маленькая Эльфгива.

На черном от сажи лице Конана возникла ухмылка, больше похожая на хищный оскал. Он оглянулся и увидел на рожах остальных сходное выражение. Наконец-то бойцы могли хоть что-нибудь сделать!.. Они проползли еще немного вперед, оказавшись точно над головами игроков в кости...

Стражники так и не подняли голов. Они даже не успели увидеть смерть, неожиданно свалившуюся сверху. Конан упал на свою жертву, как бесшумная молния. Одной рукой сгреб воина за плечо, другой обхватил челюсть. И одним яростным рывком свернул стражнику голову. Двое воинов Эльфрид соскочили на пол рядом со вторым и до рукоятей всадили в него кинжалы.

Все было кончено в одно мгновение. Эльфгива даже не проснулась. Конан с бесконечной нежностью поднял ее, забрался на стол и передал в заботливые руки, уже тянувшиеся навстречу.

Охотники пробрались по стропилам и вылезли на крышу, которую продолжали "охранять" два их товарища. Спуск со стены оказался занятием посложнее подъема. Особенно если несешь ребенка, который, того гляди, проснется и устроит переполох. Однако все прошло гладко. Луна еще висела над горизонтом, освещая им путь. Маленький отряд благополучно достиг подножия стены и бегом поспешил через лес назад в свой лагерь.

Воины, беспокоившиеся за ушедших, невероятно обрадовались, узнав, что удалось выручить всеобщую любимицу. И уж вовсе никакими словами нельзя передать их ярость, когда все услышали, какому надругательству подверглась мать девочки. Конан отошел к ручейку и стал смывать с себя сажу. Душа у него так и кипела. Жуткая картина неотвязно стояла перед глазами: Эльфрид, нагая, истерзанная, вынужденная униженно валяться под ногами у старой скотины!..

И тогда он дал молчаливую клятву: если будет к тому хотя бы малейшая возможность, он все-таки вызволит Эльфрид. Если же нет, Этцель умрет. Страшной смертью. От его руки.

Ибо негодяй не имел права осквернять собой землю.

Сознание возвращалось к Эльфрид медленно и неохотно. Когда же наконец оно полностью прояснилось, молодая женщина вновь ощутила кругом себя мир, которым правила Боль. В запястья и лодыжки впивались веревки, натянутые так туго, что суставы, казалось, готовы были разойтись. Но хуже всего приходилось спине. От шеи и до самых ягодиц на нее словно бы проливалось расплавленное железо. Эльфрид лежала лицом вниз, прижатая к твердому камню, и щека покоилась в луже ее собственной крови. Каждый миг был для ее тела форменной пыткой, но эта пытка не шла ни в какое сравнение с душевными муками. Что эти стервецы учинили над ее маленькой дочерью? Может быть, уже убили, ибо она была им нужна только как приманка?..

Спина неожиданно взорвалась новым всплеском умопомрачительной боли, и Эльфрид поняла: скотина Этцель действительно грел ноги. Вот он пошевелил ступнями, вминая в тело носки сапог, и боль превзошла все мыслимые пределы. Эльфрид не закричала. Нет уж, такого удовольствия она ему не доставит. Однако по щекам все равно потекли слезы. Не от боли. От ярости.

- Ну что, Эльфрид, радость моя? Проснулась? - заворковал где-то над нею ненавистный голос. - Ну и чудесненько. Когда спишь, нельзя толком страдать... Так на чем бишь мы остановились? Мои приближенные, знаешь ли, не советуют мне больше баловаться с твоим телом. Ты должна быть все еще хорошенькой ко времени жертвоприношения. А не то другие вожди, чего доброго, решат, будто я скверно обращаюсь с благородными дамами. Это плохо, конечно. С другой стороны, ну не удивительно ли, сколько мучений можно причинить человеку, не оставив на коже никакого видимого следа! Берем, например, коровий рог со спиленным концом, вставляем его сама понимаешь куда, потом берем раскаленный железный прут и... Пытка что надо, а ущерба не видно, пока тело не вскроют!

Он говорил и говорил, с упоением расписывая бесконечные непристойности и непотребства, которые ее ожидали. Эльфрид плотно зажмурилась и только скрипела зубами. Она была истинной дочерью Севера, воспитанной на сказаниях о беспощадном возмездии. Но бредни свихнувшегося Этцеля поистине превосходили самые кровавые легенды, какие только ей приходилось слышать!..

Когда же Этцель перешел к описанию ужасов и паскудств, ожидавших маленькую Эльфгиву, - молодая женщина поняла, что вскоре сойдет с ума, и принялась молча звать к себе милосердную смерть.

... И вдруг голос безумца, перечислявшего пытки, прервался: снаружи, за дверью, начался какой-то переполох. Еще миг - и отчаянный взрыв боли вновь заслонил все окружающее: Этцель вскочил на ноги и бросился к выходу. Но потом последовало несколько мгновений относительного покоя... и ни счем не сравнимое блаженство, ибо Эльфрид услышала бешеный крик своего врага:

- Как?.. Вы что, хотите мне сказать, что девчонка пропала? Что четверо моих стражников мертвы?.. Да как вы, говноеды, посмели этакое допустить?!..

Послышались безошибочно узнаваемые звуки пинков и затрещин. Потом Этцель ворвался обратно в тронный покой.

Эльфрид засмеялась. Засмеялась весело, от всей души, - прямо в лужу крови, натекшую под щекой.

- Спасибо тебе, Конан! - проговорила она. - Спасибо! Если бы я осталась жива, я бы сделала тебя королем. Но теперь, благодаря тебе, я по крайней мере умру счастливой, и плевать я хотела на пытки и боль!.. Спасибо тебе, Конан из Киммерии, за то, что спас мою дочь!..

Она снова расхохоталась. Счастье распирало ее, - счастье, равного которому она, пожалуй, еще не испытывала.

Потом кнут Этцеля обрушился на ее истерзанную спину, и мир снова потонул в багровом водовороте страдания...

Как только начало светать, Конан с воинами отправились по дороге, что вела к крепости Этцеля. Дорога оказалась необыкновенно оживлена, и все путники, как один, направлялись туда же, куда и отряд под водительством киммерийца. Конан поначалу даже решил - уж не люди ли Этцеля устраивают облаву на крэгсфелльцев? - но потом присмотрелся к символам на щитах и понял, что это ехали представители множества разных племен, в основном мелкие вожди с небольшими свитами. Конан со своими легко сошел за еще одну группку в череде многих таких же. Спустя некоторое время он направил коня к одному из всадников - вождю в доспехах отличной работы.

- Прости мое любопытство, но я здесь чужак, - обратился он к незнакомцу. Почему столько блистательных предводителей едут куда-то, можно сказать, вместе?

Вождь с любопытством оглядел могучую фигуру киммерийца.

- Мы едем к нашему собрату-предводителю, Этцелю, - ответил он. - Этцель пригласил нас на великое жертвоприношение Царственному Быку. Хотя... чтоб мне сдохнуть, если я понимаю, с чего бы это ему приспичило. Для Великого Праздника вроде как еще рановато... А впрочем, его право. Он разослал приглашения, и вот мы едем.

Конан спросил с самым невинным видом:

- В чем же оно заключается, ваше жертвоприношение? Вождь передернул плечами.

- Обычно, - сказал он, - Царственному Быку подносят первые плоды нового урожая, но для этого опять-таки еще рановато. Иногда Ему предлагают отборный скот и коней... Лично я думаю, что старый Этцель окончательно свихнулся. Ничего удивительного! Последнее время он ведет себя, точно давно избранный король. Между тем едва ли не у всякого вождя из тех, кто едет по этой дороге, течет в жилах кровь получше, чем у него, а дружина - не меньше, если не больше!

Они миновали ряд высоких кольев, увенчанных черепами быков. Конан спросил вождя, что бы это значило.

- Это черепа Царственных Быков прошлого, - был ответ. - Мы въехали на освященную землю, отведенную для празднества. Внутри этих пределов никто не смеет поднять на другого оружие: подобное будет сочтено святотатством.

Весьма на руку Этцелю, сказал себе Конан. Если людям Эльфрид вздумается совершить отчаянную попытку отбить свою предводительницу, то прорываться пришлось бы с боем. А это навлекло бы на них не только гнев Богов, но и возмездие всех окрестных племен...

Необходимо было срочно придумать подходящий к случаю план. Между тем время стремительно истекало, и Конан отлично это понимал.

Он вполголоса обратился к двоим крэгсфелльцам, ехавшим рядом:

- Передайте всем остальным, чтобы рассеялись в толпе. Когда доберемся до жертвенной площадки, вместе не собираться. Мы не должны давать Этцелю мишени для удара. И еще: непременно держитесь на виду, на глазах у вождей. Насколько я понимаю, Этцель не посмеет открыто напасть, пока мы на священной земле. И пускай за лошадьми присматривают надежные люди: кони могут нам потребоваться в любое мгновение. Очень может быть, что придется удирать не попрощавшись...

Воины кивнули и подались назад, чтобы передать приказ остальным.

Крепость Этцеля уже показалась вдали, когда людская река свернула с большака на тропинку, что вела к роще гигантских деревьев. Едва ли не с каждой ветки свешивались соломенные чучела, стволы опоясывали разноцветные веревки. Посередине рощи обнаружился естественный амфитеатр. Кругом возвышались столбы с черепами быков, обращенными внутрь, к середине амфитеатра. В одном месте были видны врезанные в землю ворота, перекрытые деревянной створкой. А посередине арены красовался недавно вырубленный столб восьми футов высотой, с крепким бронзовым кольцом, приделанным близ макушки.

Пространство вокруг арены постепенно заполнялось. Люди негромко переговаривались: никто не мог взять в толк, что же, собственно, происходит. Многие указывали пальцами на столб: было очевидно, что привязывать к нему собирались не коня и не жертвенного быка. Конан прислушался к разговорам и сделал вывод, что человеческое жертвоприношение совершалось исключительно редко, разве что во времена голода или какого-нибудь стихийного бедствия. Однако прошлые годы выдались погожими и урожайными...

Киммериец пристально высматривал Этцеля, но ни старого вождя, ни кого-либо из его людей покамест не было видно. Конан, впрочем, не сомневался, что все они держались где-то поблизости. Небось рассеялись по ближнему лесу, готовясь отразить нападение воинов Эльфрид или пресечь их побег.

Звук охотничьего рога заставил варвара обернуться. Толпа спускалась по склонам амфитеатра, люди рассаживались на зеленой траве. Конан последовал их примеру и устроился как можно ближе к арене.

Было видно, что здесь потрудилась не только природа, но и руки людей. Кто-то позаботился придать арене ровную овальную форму и углубить ее таким образом, что всюду вокруг получилась отвесная стена высотой футов в десять, выложенная камнем. Войти и выйти можно только через единственные ворота.

Или прямиком по стене...

Вдруг где-то вдали раздался ужасающий рев, мгновенно прекративший в толпе всякие разговоры. Конан прислушался, и рев весьма ему не понравился. Если голос принадлежал быку, то этот бык отличался от обыкновенных, как, скажем, дракон от простого крокодила...

Возобновившиеся было разговоры снова прекратились сами собой: ворота распахнулись, и на арену вступил Этцель. Большинство вождей сидело с другой стороны, и ему пришлось миновать столб. Проходя мимо, он не удержался и любовно похлопал свежее дерево. Потом приблизился к противоположному концу арены, поднял голову и некоторое время молчал, наслаждаясь долгожданным мгновением.

- Три года назад, - наконец начал он гулким, раскатистым голосом, - я уже обращался к этому высокому собранию, предъявляя право мести за гнусное убийство и святотатство... Тогда я получил отказ. Моя обида - дело ничтожное, не стоило бы о ней и говорить, но оскорбления, нанесенного Царственному Быку, спустить я не мог! И вот я собрал вас всех сюда затем, чтобы на глазах у благородных вождей исправить причиненное зло...

Вожди, по-прежнему мало что понимая, принялись взволнованно расспрашивать друг дружку. Этцель же повернулся к воротам:

- Приведите жертву!

Вновь заскрипела высокая створка, и в темном проеме возникла обнаженная женская фигурка. Женщину тянули вперед за веревку, надетую петлей на шею. Толпа зрителей сначала ошарашенно смолкла, потом разразилась бурей негодования: люди узнали Эльфрид. Стражник подвел ее к столбу, пропустил в кольцо конец веревки, связывавшей ее руки, и натянул так, что женщина была вынуждена подняться на цыпочки. Потом притянул ее ноги к столбу...

Вождь, с которым дорогой разговаривал Конан, вскочил на ноги и яростно ткнул в Этцеля пальцем:

- Объясни нам свое поведение, Этцель! Как смеешь ты подобным образом обходиться с женщиной благородного рода? Во имя Имира!.. Если ты не сумеешь доказать нам, что прав, то, клянусь, как только мы выйдем за пределы священной земли, твоя голова окажется у меня при седле!

Толпа вооруженных мужчин одобрительно зарычала: очень многие здесь разделяли чувства вождя.

- Вот именно! - прозвучал чей-то голос. - Если ты уж так помешался на мести за сына, кто запрещал тебе дать ей открытый бой? Ведь три года прошло! Но даже если бы ты и разбил ее в битве, честь обязывала бы тебя подарить ей быструю и достойную смерть! То, что ты творишь, есть попрание наших обычаев!

Этцель поднял обе руки ладонями к зрителям, призывая к тишине.

- Я забочусь не о своей мести, хотя она тоже достойна и справедлива, сказал он, - но о защите чести земного воплощения нашего Прародителя Царственного Быка... - Защитники Эльфрид понемногу замолкали и усаживались: всем хотелось услышать, что он скажет в свое оправдание. И Этцель продолжал: Хотя Эльфрид в момент своего пленения, увы, несколько пострадала, клянусь, ни я, ни кто-либо из моих людей даже пальцем не пошевельнет, чтобы лишить ее жизни. Она будет принесена в жертву Царственному Быку. Но ее сердце не будет пронзено, и древнее каменное лезвие не вспорет ей горло...

Этцелю удалось завладеть вниманием толпы: теперь его слушали не перебивая.

- Скажу вам даже больше, - продолжал он. - Царственный Бык сам совершит все необходимое. Он войдет сюда через эти ворота... - повернувшись, Этцель театральным жестом указал на деревянную створку, - ... и пронзит священными рогами мерзкую ведьму, свершая справедливость Богов!

Теперь его палец указывал на Эльфрид Та беспомощно висела в своих путах, стараясь держать голову как можно выше. Рот у нее был плотно заткнут.

Поднялся и взял слово еще один вождь. Нащечные пластины серебряного с золотом шлема обрамляли суровое, с резкими чертами лицо. Он сказал:

- Пусть у нее вынут изо рта кляп и дадут говорить! Она предводительница и имеет право высказаться в свою защиту!

- Ни в коем случае, господа мои! - закричал Этцель - Это могущественная колдунья! Если позволить ей говорить, она отведет вам глаза и затуманит разум!

Раздались одобрительные голоса: кое-кто был согласен, что Этцель говорит дело.

- Но ведь Царственный Бык обитает глубоко в чаще лесов, - снова заговорил первый вождь - Он появляется здесь только во время Великого Праздника. С чего ты взял, Этцель, будто Он сейчас пожалует сюда и совершит то, что ты нам предсказываешь?

- Он уже идет, - ответствовал Этцель. - Разве ты не слышал, как только что из лесу доносился Его могучий рев? Царственный Бык прослышал о том, что я привел сюда ведьму, и спешит с нею покончить! - И, как бы в подтверждение этих слов, чудовищный рев прозвучал вновь, на сей раз много ближе прежнего. Слышите? Царственный Бык грядет совершить правую месть за причиненное Ему зло!.. За осквернение священного Праздника!.. Он идет совершить Свою волю, ибо кто из смертных мог хотя бы помыслить о том, чтобы гнать и побуждать Его, как если бы Он был обыкновенным животным?..

Кое-кто из вождей собрался вместе обменяться мнениями. Потом тот, что был в серебряном шлеме, подошел к краю арены.

- Что ж, хорошо, Этцель, - сказал он. - Пусть решает Царственный Бык. В конце концов, зачем Ему бросаться на неповинную женщину? До сих пор он склонен был наказывать только мужчин, тревоживших Его коров. Но, во имя обледенелой бороды Имира! Если Он простоит хоть десяток мгновений, не набросившись на Эльфрид, - ты сегодня умрешь!

- А я большего и не прошу, благородные господа мои, - сказал Этцель - Все, что мне нужно, - это дать возможность долгожданной справедливости наконец состояться!

Этого Конан стерпеть уже не мог. Он поднялся во весь свой исполинский рост и раскинул руки, призывая ко вниманию.

- Достойные вожди и вы, храбрые витязи! - прогремел его голос. - Этот человек - лжец и бессовестный трус! Он хочет расправиться с беспомощной женщиной у вас на глазах, а вину за убийство свалить на священного зверя! Это заговор, мерзостный предательский заговор! Не позвольте Этцелю обмануть вас!

- Он сам лжец!.. - закричал Этцель, и голос его сорвался на визг, а на губах выступила пена. - Неужели вы прислушаетесь к словам презренного чужеземца?..

Вождь в серебряном шлеме повернулся к Конану.

- Кто ты такой, - спросил он, - что отваживаешься говорить на собрании предводителей?

- Я - Конан из Киммерии, - раздалось в ответ. - Я - защитник госпожи Эльфрид. Она избрала меня своим рыцарем!

Эльфрид повернула голову: знакомый голос достиг ее слуха. Их глаза встретились, и Конан увидел, как сквозь стоическую маску готовности к смерти пробился робкий проблеск надежды.

- Ты в любом случае опоздал ее выручать, - сказал вождь - Мы уже посоветовались и приняли решение доверить Царственному Быку ее судьбу... или судьбу Этцеля.

- Я готов биться с вашим Царственным Быком! - бросил свой вызов киммериец. - Я утверждаю, что старый подонок нанял боссонских пастухов, и они приучили Быка бросаться на женщин! Я тоже многого не прошу: позвольте мне ее защитить!

Ледяной взгляд вождя обратился на Этцеля.

- Правду ли говорит чужеземец?

- Это ложь! Это ложь, которую внушила ему ведьма! Неужели вы поверите слову чужестранца против слова предводителя одной с вами крови?..

- Я так поверил бы, если речь идет о предводителе вроде тебя, - сказал вождь. - Однако наше решение уже принято. - И он повернулся к Конану: - Как бы то ни было, юноша, тебе следует знать: смертному человеку запрещено поднимать оружие на Царственного Быка.

- Тогда, во имя Крома, я выйду против него безоружным! - прокричал Конан. - И если вам охота убить меня за это - валяйте! Потому что я спущусь на арену прямо сейчас!

Этцель услышал дружный крик зрителей, в котором звучало неприкрытое восхищение, и понял, что следовало срочно менять тактику.

- Господа мои, - сказал он, - я рад буду посмотреть, как этот недоумок повиснет на рогах у Царственного Быка. Да и может ли кончиться по-иному, если мы с вами взываем к Правде Богов? Что ж, пусть черноволосый ублюдок попытает силенку, состязаясь с величайшим зверем северных дебрей...

Он круто повернулся и зашагал к воротам, приостановившись только затем, чтобы еще один раз, последний, плюнуть на неподвижную Эльфрид. Потом молодая женщина осталась на арене одна. И опять прозвучал рев чудовища. Похоже, Бык находился всего в нескольких шагах от входа...

Конан отстегнул меч и кинжал и бросил их в руки одному из воинов Эльфрид, стоявших поблизости. Потом скинул сапоги, чтобы ненароком не поскользнуться, и, торопясь, содрал через голову рубаху. Оставшись в одной набедренной повязке, он вскочил на гребень стены, отгораживавшей арену. По толпе зрителей вновь прошел вздох восхищения, и немудрено: вся фигура киммерийца, украшенная множеством шрамов, казалась выкованной из гибкой пружинистой стали.

Вождь в серебряном шлеме подошел к нему.

- Я желаю тебе добра, юноша, и восхищаюсь твоим дерзким мужеством, сказал он Конану. - Но ты ничего не добьешься, только умрешь вместе со своей госпожой. Ни один человек еще не оставался в живых, выйдя на Царственного Быка без оружия. Даже когда Бык достигает старости и Его ловят для жертвоприношения, дело не обходится без смертей...

- Что ж, - сказал Конан, - если это и есть смерть, которая мне суждена, да будет так. Все лучше, чем смотреть, как унижают и мучают благородную женщину и некому ее защитить!

Вождь по-воински отсалютовал ему и вернулся на свое место. Конан еще постоял, балансируя, на краю стены, потом мягко спрыгнул вниз. Он приземлился у подножия десятифутовой стены, как кот: другие люди с такой легкостью соступают с невысокого порожка. Провожаемый одобрительными криками, Конан вышел на середину арены.

Остановившись возле Эльфрид, он ласково и осторожно вытащил кляп, болезненно распиравший ей рот. Несмотря на мучительные страдания плоти, молодая женщина ответила ему теплой улыбкой.

- Когда я узнала, что ты выручил мою девочку, я думала, что испытываю к тебе благодарность, выше которой уже и придумать ничего невозможно, - сказала она. - Но теперь... Ни у одной женщины еще не бывало подобного рыцаря. И я жалею, Конан, что ты решился на это. Бык убьет нас обоих...

- Не печалилась бы ты заранее, Эльфрид, - сказал киммериец. - Сколько я дрался и с людьми, и со зверями, и ничего, жив пока. И мне почему-то сдается, что я еще не все дела на этом свете переделал. Ну, где там эта зверюга? Посмотрим наконец, кто сильней!

- Тогда поцелуй меня, Конан, - прошептала она. - Сил у меня нынче маловато, но я хочу поделиться с тобой хотя бы немногим...

Конан взял ее лицо в ладони и с яростной нежностью поцеловал измученные губы. И ему показалось, будто сила в его теле, самое меньшее, удвоилась. Потом он отвернулся от Эльфрид и уставился на ворота, скрестив на груди могучие руки. Он был готов биться. Все равно с кем. Со зверем, с человеком, с демоном! Он не отдаст им Эльфрид. И все тут.

И вот снова раздался невообразимый рев, и все пространство ворот заполнила собой жуткая тень!

Конан прищурился, впиваясь глазами в сумрак. Животное выглядело сверхъестественным. Поистине, ни один бык из плоти и крови просто НЕ МОГ уродиться настолько громадным!..

Зверь рысцой выбежал на солнечный свет, и было бы величайшей неправдой сказать, что у Конана не дрогнула душа и не убавилось уверенности в успехе затеянного дела. Царственный Бык вовсе не был обыкновенной домашней скотиной. Его смешно было сравнивать даже со свирепыми быками, которых выращивали в Зингаре специально для бычьих боев на арене. Это был великолепный самец из породы диких лесных быков, прародителей домашнего скота, изредка встречавшихся на Севере. Однажды Конан голыми руками управился с диким киммерийским быком. Наверное, это был родственник Царственного Быка, но родственник младший. Тот киммерийский уроженец достигал в холке футов этак пяти. В Царственном Быке наверняка были все семь...

Какое-то время зверь медлил, поводя налитыми кровью глазами и, видно, соображая, куда же он попал. Он низко пригибал могучую голову, а на загривке виднелся монументальный горб мышц, выглядевших каменно-твердыми. Под лоснящейся шкурой так и перекатывались литые бугры. Бык был полон могучей, первобытной жизненной силы. Его голова была головой настоящего чудовища. Между глазами улеглась бы рука взрослого мужчины от пальцев до локтя. С нижней челюсти свешивалась косматая "борода". И надо всем возносились ужасающие рога. Они сверкали, как полированная слоновая кость, и вились сложным изгибом, точно немедийский боевой лук. Кинжально-острые концы разделяло полных пять футов...

Конан, что было для него весьма характерно, даже в столь отчаянной ситуации исполнился невольного восхищения при виде прекрасного, величественного животного. Он видел, что шелковистую черную шкуру украшало множество шрамов, заработанных в схватках за пастбища, за коров, за право называться Божественным Зверем. "Если у зверей вправду есть свой Бог, подумалось киммерийцу, - то вот Он здесь предо мной во плоти..."

Наконец Бык заметил Конана и Эльфрид, и его ноздри раздулись. Раздалось громоподобное фырканье. Пригнув голову, зверь принялся рыть землю передней ногой. Полетели комья травы и выдранных корешков. Они сыпались во все стороны, взлетали высоко вверх и падали на спину Быку.

Тяжелая голова вновь приподнялась. Бык двинулся с места и пошел вперед, обходя людей по широкой - футов пятьдесят - дуге и поглядывая на них одним глазом. Потом он повернулся и зашел с другой стороны, вглядываясь Другим глазом. Конан сообразил: глаза у Быка были так широко расставлены, что приходилось смотреть ими по очереди, соображая, что же это за такие двуногие существа там, впереди. Пока Бык кружился, Конан опустил руки и тихонько двигался боком, все время оставаясь между зверем и Эльфрид,

... Повисла тишина, мертвая тишина. Люди понимали, что у них на глазах творилась легенда. Герой вышел сражаться с чудовищем, и ставкой служила жизнь прекрасной и смелой женщины. Королевы. Барды, сидевшие среди зрителей, уже складывали стихи. И только один человек был вне себя от бессильного негодования. Этцель жевал усы, не находя себе места. Царственному Быку давно пора было бы запустить страшенные рога в тело ненавистной Эльфрид и разодрать его в кровавые клочья. Киммерийский наемник уже порядком испортил Этцелю удовольствие и заставлял еще больше мучиться ожиданием...

И вот Бык перестал кружиться и повернулся прямо к двоим обреченным. Вновь пригнув голову, он опять начал рыть землю копытом, на сей раз еще яростней. Комья улетали на много локтей назад. Зверь напрягся, готовясь напасть. А потом рванулся вперед, словно черный камень, запущенный из катапульты...

Инстинкт самосохранения властно приказывал Конану отскочить, но это значило бы оставить беззащитную Эльфрид на растерзание. Бык летел на него с неправдоподобной скоростью, и киммериец знал: настал миг предельной опасности. Не зря он провел детство на пастбищах своей родины. Он знал повадки быков. Каждый бык бьет сперва одним рогом, всегда одним и тем же. С какой стороны следовало ждать удара? Слева или справа?.. Ошибиться, отскочив не в ту сторону, - верная смерть...

Потом его коснулось жаркое дыхание животного, и правый рог быстрее всякой стрелы понесся варвару в бок. Конан извернулся, крутанувшись на пальцах левой ноги, и оказался как раз между рогами. Широченный лоб с невероятной силой врезался ему в живот, но Конан успел нагнуться как можно дальше вперед и обхватить руками шею в самом узком месте, сразу за головой. Он сдавил шею Быка, надеясь нарушить Его дыхание. Бык возмущенно взревел и затряс головой, пытаясь сбросить немыслимо наглое существо, которое сперва лишило Его возможности видеть, а теперь еще и душило!

Зверь уперся передними ногами и попытался расплющить человечишку о землю, но не сумел: размах гигантских рогов давал Конану достаточно места. Бык не мог вплотную прижаться лбом к земле. Тогда последовал мощный рывок: напрягая шейные мышцы, Бык вскинул голову вверх.

Руки Конана соскользнули. Он пролетел по воздуху, дважды перевернувшись на лету, и наконец грохнулся прямо на спину. Падение вышло жестоким и наполовину оглушило киммерийца, но он не дал себе ни единого мгновения передышки. Изогнув спину и дернув ногами, он сразу вскочил. Зрители встретили его приветственным криком: многие успели решить, что храбрец расшибся насмерть. Конан же, к величайшему своему облегчению, увидел, что и Бык обернулся посмотреть, что сталось с соперником. Значит, он добился чего хотел. Отвлек Его внимание от привязанной Эльфрид...

Бык рассмотрел вскочившего Конана и развернулся ему навстречу. Вновь опустилась голова, нацелились ужасающие рога. К неописуемому изумлению всех смотревших, киммериец даже не попытался увернуться. Он принял стойку: левая нога впереди, правая далеко сзади, левая рука вытянута вперед, так что пальцы смотрели Быку как раз в середину лба. Правая рука, свернутая в огромный узловатый кулак, замерла на уровне уха... Конан стоял неподвижно, как статуя, и ждал нападения.

И вновь Бык чуть подался назад, взрыл землю копытами... и рванулся вперед со стремительностью, которой трудно было ожидать от столь крупного зверя. Но кулак Конана метнулся вперед прежде, чем излюбленный правый рог пошел по смертоносной дуге. Метнулся настолько быстро, что глаз не мог уследить за движением. Зрители только услышали звук, как будто топор воткнулся в твердое дерево. А Бык почему-то остановился, слегка дрожа. Вновь взлетел кулак киммерийца и врезался в мускулистую шею у основания черепа. Колени Быка подогнулись, и Он... завалился наземь!

Когда-то давно Конан заработал себе множество кружек пива, удивляя товарищей по воинской службе этим двойным ударом. Бывало, приводили на забой волов, и Конан бился об заклад, утверждая, что прошибет животному череп и сломает шею еще прежде, чем оно упадет, и все это одним кулаком. Да. Обыкновенный бык уж точно никогда не поднялся бы. Царственный Бык встал и яростно мотнул головой. У Конана едва хватило проворства уйти от острого конца рога, но ему показалось, будто его хватила поперек тела великанская булава. Он отлетел назад шагов на двадцать, каким-то образом умудрившись устоять на ногах. Он знал: падать ему ни в коем случае нельзя.

Бык продолжал мотать головой. Похоже, после двух невероятных ударов перед глазами у него плавал туман. Конан, таким образом, успел хоть как-то отдышаться и сообразить, что делать дальше. Восторг зрителей невозможно было передать никакими словами. Эльфрид зачарованно следила за своим рыцарем, разрываясь от гордости и страха. Конан, ее защитник, пережил уже две сшибки с Царственным Быком. И выстоял. Выстоял!.. Несмотря на то что оба раза получил удары, которые для большинства обычных людей оказались бы смертельными. А он по-прежнему на ногах и готовился снова совершить чудо...

Что касается Этцеля, к его бессильному нетерпению начало примешиваться некоторое сомнение. Почему этот человек до сих пор жив?.. Неужели его удары в самом деле причинили Быку какой-то ущерб?.. Нет, нет, никогда! Ни один человек в мире не может быть НАСТОЛЬКО силен!..

Этцель заставил себя успокоиться и сесть. В следующей сшибке киммериец уже точно погибнет. А потом настанет черед ненавистной Эльфрид. Это стоило того, чтобы подождать еще немного.

... Конан внимательно наблюдал за Быком, и Тот, утратив первоначальную самоуверенность, смотрел на него не без некоторой опаски. Но вот наконец Бык приступил к ритуальному взрыванию земли. Потом устремился вперед.

А Конан... повернулся и побежал!

Зрители застонали. Итак, мужество киммерийца дало-таки трещину. Все же он оказался простым смертным, таким же, как и они сами. Он бежал, пока не уперся в стену. Тогда он повернулся к Быку, раскидывая руки и словно бы стараясь вжаться спиной в неподатливый камень. Он таращил глаза и казался воплощением смертельного страха...

Этцель хрипло захохотал во все горло:

- Смотрите, смотрите! Трус удирает, как побитая собака!.. Ну, теперь уже скоро...

Вождь в серебряном шлеме повернулся к нему и наградил его презрительным взглядом. Таким же беспредельным презрением дышал и его голос.

- Покажи мне того, кто отважится сойтись с Царственным Быком хотя бы однажды, про два раза я уже и вовсе молчу. Что до меня, думаю, мне и одного раза хватило бы по уши, чтобы струсить! Ну так что с того, если у парня кишка тонка оказалась на третий раз?.. Не смей говорить мне о трусости или мужестве, ты!.. Мерзкий нидинг, вот кто ты такой есть!

Худшего словесного оскорбления, чем "нидинг", на Севере еще не придумали. Это значило - "достойный всяческого поношения". Этцель, однако, был вынужден проглотить свою желчь и смолчать. Всякому возмездию свое время. Сперва он увидит смерть Эльфрид. Потом уже станет разбираться с соперниками...

Эльфрид испытала всю бездну отчаяния, увидев, что ее защитник обратился в бегство. Когда же страшные рога мелькнули совсем близко от его тела, она крепко зажмурилась...

Царственный Бык почти достал киммерийца. ПОЧТИ. Конан начал двигаться в последний миг, когда рога должны были вот-вот коснуться его. Правый рог готов был выпустить ему кишки, когда Конан взлетел на цыпочки и крутанулся. Смертоносное острие просвистело менее чем в дюйме от его плоти. И... врезалось в камень! Послышался треск. Так трещит лук, когда ломается от слишком сильного натяжения. Царственный Бык, пошатываясь, отступил прочь от стены. Три дюйма Его правого рога были начисто отломаны.

Конан осторожно пятился к середине арены, держась к зверю лицом. Арена надрывалась рукоплесканиями и приветственным ревом: зрители наконец-то поняли хитрость, предпринятую киммерийцем, и рискованный, невероятно точный расчет, спасший ему жизнь. Услышав крики восторга, Эльфрид отважилась открыть глаза и исполнилась радости. Конан все еще жив, и события, похоже, развивались по его воле. Если бы она была в состоянии двигаться, она бы, наверное, рухнула наземь и разрыдалась от величайшего облегчения...

Бык между тем зарысил по направлению к Конану. Было видно, что ноги у Него слегка дрожали, а движения утратили былую уверенную мощь. В жизни своей Царственный Бык не знал поражений... какое там! - даже сколько-нибудь длительного сопротивления! Убогое сознание зверя просто не могло осмыслить, каким образом ничтожное крохотное создание умудрялось причинить ему столько боли и беспокойства!..

На сей раз Конан не стал дожидаться атаки. Он сам побежал навстречу Быку побежал легким пружинистым шагом. Зрители ахнули и затаили дыхание. У них уже не было сил изумляться. А вот Бык ошарашенно остановился. Конан дотянулся и ухватил Его за рога. Зверь инстинктивно рванул головой, и киммериец, оперевшись босой ногой о Его лоб, взлетел в воздух. Свернувшись в тугой клубок, он трижды перевернулся и приземлился на ноги как раз напротив Эльфрид.

- Ну что? Я еще жив... - сказал он ей. - А ты как?

- И я жива, - ответила она благодарно. - Чего доброго, еще доживем до заката?..

- Может быть, - усмехнулся Конан. - Хотя об заклад биться не советую...

Вновь повернувшись, он пошел навстречу Быку. Пора было кончать. Бык явно слабел, но и ему, Конану, тоже пришлось нелегко. Любая ошибка могла стать последней. Конан остановился и принялся ждать...

Животное, казалось, сделало те же самые выводы. Царственный Бык с трудом дышал, Его бока тяжело вздымались и опадали. Он как будто собирался с силами для решающей схватки. Вот Он зафыркал, взрыл землю копытом... Потом понесся вперед. Прямо на малюсенького и такого хрупкого с виду человечка.

И вот столкнулись!.. И было ясно, что на сей раз живым уйдет лишь один из двоих.

Конан вновь увернулся от яростного удара правого рога, но отклоняться так далеко, как прежде, не стал. Он знал, что кончиков собственных рогов бык видеть не может. Хотя и со всей уверенностью знает, где они находятся: он ведь беспрестанно поддевает ими землю, деревья и вообще что попадется. Вот и Царственный Бык, нанося этот удар, руководствовался опытом былых схваток. Он успел позабыть, что Его правый рог укоротился на целых три дюйма, и потому промахнулся. Поняв промах, Бык нацелился левым рогом... Но миг промедления дал Конану шанс, на который он и рассчитывал. Подобравшись вплотную, киммериец железной хваткой стиснул оба рога и покрепче уперся в землю ногами...

И вновь над амфитеатром повисло гробовое молчание. Все поняли, что невероятная схватка достигла решающей стадии. Царственный Бык вспахал копытами землю и начал давить вперед, стараясь прижать Конана к стене. Случай направил Его как раз в ту сторону, где расположилось большинство вождей. Ноги Конана оставляли двойную борозду в дерне: Быку приходилось брать с боем каждый дюйм выигранного расстояния. Животное дышало все тяжелее, из пасти вывалился язык. Зверь рвался прижать человека и расплющить его о камень, как муху...

Конан остановил Царственного Быка в двух шагах от стены.

Несколько бесконечно долгих мгновений они стояли замерев, точно бронзовое изваяние. Конан широко раскинул руки, вцепившись в блестящие рога, под кожей отчетливо обрисовались до предела напряженные мышцы, кости и сухожилия готовы были затрещать от сверхчеловеческого усилия. Пот лил с него ручьями: он выкладывался так, как не выкладывался, кажется, еще ни один смертный мужчина. И вот... медленно... медленно... неотвратимо... голова Царственного Быка начала поворачиваться!!!

Левая рука Конана упрямо поднимала один рог, правая пригибала второй к земле. Исполинская голова все больше и больше, дюйм за дюймом, но поворачивалась!

Рога Быка стояли уже почти вертикально, казалось невероятным, чтобы человек либо зверь оказались способны сделать еще хоть какое-то усилие Предел был достигнут; что-то должно было сломаться

И сломалось

Раздался едва различимый хруст, и Конан выпустил рога Царственного Быка, отступая назад Гигантская черная туша безжизненно поникла наземь шея зверя была сломана Один глаз Быка какое-то время еще вращался в глазнице, потом смерть помутила его. Последнее дыхание зверя вырвалось долгим вздохом...

Все! На земле распласталось мертвое тело

Конан качался от изнеможения. Он не слышал бешеных рукоплесканий и восторженных криков Он все еще смотрел на гигантского быка, павшего от его руки Потом... невнятный вопль, в котором не было ничего человеческого, заставил его вскинуть глаза Это кричал Этцель Он указывал пальцем на киммерийца и изрыгал проклятия, столь нечленораздельные, что никто не мог их понять.

Бешеная ярость перекосила лицо победителя. Где-то глубоко внутри все-таки отыскался последний кладезь скрытой энергии. Тигриным прыжком Конан одолел все десять футов стены и оказался на травянистом склоне, занятом зрителями. Могучая рука выстрелила вперед и вцепилась Этцелю в глотку. Глаза полубезумного старого вождя полезли из орбит: он понял, что сам призвал к себе смерть

- Да провались ты в Преисподнюю, гнусный истязатель женщин и детей!.. взревел Конан. - Именем Крома называю тебя мерзостным нидингом! - Подхватив толстяка за пояс, он вскинул его над головой Этцель бился и отчаянно кричал, но никто не посмел остановить Конана, шагнувшего на самый край арены. - И пусть до века гложут тебя демоны еще и за то, что ты заставил меня убить благородного зверя!..

Он сопроводил это последнее проклятие мощным усилием рук. Визжа и извиваясь, Этцель пролетел по воздуху... и угодил как раз на воздетый рог Царственного Быка!

С Тошнотворным звуком рог пробил спину и вышел наружу, проломив грудную кость Этцель увидел добрый фут окровавленного рога, торчавшего у него из груди, и открыл рот, чтобы закричать Но вместо крика изо рта жутким фонтаном ударила кровь. Толчки крови делались все слабее и наконец прекратились совсем...

Конан спрыгнул на арену следом за своей жертвой, но на сей раз колени у него подогнулись, и он тяжело свалился наземь. Как ни велика была его сила, даже она оказалась вычерпана до дна. Ничего! За ним, безумно крича от восторга, на арену посыпались зрители. Они живо изготовили носилки из копий и щитов и сообща взвалили на них Конана. Потом подняли носилки на плечи. Воины Эльфрид уже перерезали ее путы и заботливо укладывали свою предводительницу на такое же импровизированное ложе Подбежавший вождь кутал обнаженное тело роскошным плащом...

- Несите обоих сюда! - кричал другой предводитель, тот, с которым Конан разговаривал по дороге. Носилки поднесли к стене арены, и вождь уставился на них сверху в глубокой задумчивости. - Великое дело совершилось сегодня, сказал он затем. - И, чтоб мне сдохнуть, если я с ходу возьмусь разобраться, что это было такое! То ли героическое деяние, то ли ужасное святотатство! Убит Царственный Бык. Убит один из вождей. Внутри священных пределов пролилась кровь... Как станем судить о случившемся, братья вожди?..

- А что скажет Атрик Законоговоритель? - спросил тот, что носил серебряный шлем

На ноги поднялся седобородый старик и подошел к краю арены. Он посмотрел вниз, на лежащих мужчину и женщину, на труп Этцеля, на тело Царственного Быка. Закрыв глаза, старик некоторое время стоял в глубоком раздумье. Толпа почтительно помалкивала. И вот наконец старец открыл глаза

- Вот вам мое слово, - проговорил он неторопливо. - Этцель - это злая сила, стоявшая за сегодняшними событиями. Жажда мести довела его до безумия и заставила схватить ни в чем не повинную Эльфрид, чтобы попытаться предать ее смерти. А чтобы отвести от себя все подозрения, он пошел даже на то, чтобы принудить Самого Царственного Быка служить своей низменной цели. Это прогневало Богов, и Боги предначертали Царственному Быку безвременную кончину, ибо Он был осквернен вмешательством нечистого человека. Посему Они направили сюда этого могучего рыцаря, дабы он лишил Царственного Быка жизни единственно законным способом: одной силой своих рук, без оружия. Таким образом, чужестранный рыцарь трижды явился орудием Высшего Правосудия. Во-первых, он завершил земной век оскверненного Царственного Быка. Во-вторых, избавил от смерти несправедливо осужденную Эльфрид. И в-третьих, наказал злонамеренного Этцеля. При этом Боги вознаградили и Царственного Быка. За святотатственное обращение и безвременную кончину они дали Ему уже после смерти пронзить Своим рогом источник всех зол - ничтожного Этцеля!.. А что касается этих двоих честных и справедливых людей, да не посмеет никто применить к ним насилия или даже покуситься на оное. Я сказал!

Воины Крэгсфелла, не в силах прийти в себя от сумасшедшего восторга, понесли свою предводительницу и ее рыцаря прочь с арены - скорее домой, в свою крепость, под защиту надежных стен!..

Конан был едва ли наполовину в сознании. И воины, что несли его носилки, слышали, как он в полубреду бормотал нечто загадочное.

- Чтоб тебе пусто было, кхитаеза... - повторял киммериец. - Тебе и твоим Богам со всеми Их игральными досками...

Как следует Конан очнулся уже в Крэгсфелле, на знакомой постели. И обнаружил, что не в состоянии пошевелиться. Он чувствовал себя как человек, ненароком угодивший в мельничные жернова и часок в них покрутившийся. Полежав пластом некоторое время, он попробовал приподнять голову: шейные мышцы заскрипели от непомерного усилия и мгновенно налились болью. Кое-как осмотрев себя, киммериец убедился, что сделался похож на иссиня-черного кушита: все его тело, от пяток до ключиц, было одним сплошным синяком. Уронив голову обратно на подушку, Конан стал вспоминать великие сражения, в которых ему довелось побывать и остаться в живых. Кажется ни одно из них не потребовало такой предельной отдачи сил, мужества и ума, как схватка с Царственным Быком...

Потом вошла женщина и принялась кормить его бульоном. Еще какое-то время спустя ему захотелось съесть что-нибудь посущественней. Он спросил, как там Эльфрид. Женщина рассказала, что предводительница крепко спит и, похоже, до вечера вряд ли проснется.

- А девочка?.. - спросил киммериец.

- Играет в куклы, как будто ничего не случилось! - ответила женщина. Славен будь Имир! Малышка толком и не уразумела, что происходило. Она ведь благополучно проспала все те смертоубийства, которые вы с ребятами ради нее учинили. Ей точно приснился плохой сон, а детские сны, сам знаешь, поутру рассеиваются без следа. И потом, в ее жилах течет кровь воинов! Такого ребенка не очень-то запугаешь!..

На другой день Конан кое-как сполз с постели и погулял немного по спальне. Вечером он даже выбрался в большой зал и сел за стол, на свое место. Крэгсфелльцы только головами качали, увидев, как скоро он поднялся на ноги. Он навестил Эльфрид; молодая предводительница была едва в состоянии разговаривать, сидя на ложе.

Дня через четыре киммериец взгромоздился на лошадь, совершил прогулку в пару миль и понял, что скоро будет совершенно здоров. Тогда он стал все чаще посматривать на север. Он ведь собирался примерно в это время быть уже в Киммерии. По его расчетам, недалек самый крайний срок, когда, выехав отсюда, он еще поспевал вовремя прибыть на склоны Бен Мора...

Накануне того дня, что он наметил себе для отъезда, Конан пораньше завалился под одеяло. Он плотно поужинал, а вот выпил необычно мало. Он уже собирался задуть свечу, когда в дверь комнаты заскреблась чья-то Рука.

Дверь отворилась, и вошла Эльфрид. Конан отметил про себя, что ее походке еще предстояло обрести прежнюю легкость.

На ней было платье из зеленого шелка, купленное у заморийского торговца. Эльфрид подошла к постели и остановилась подле Конана, глядя на него сверху вниз.

Она не стала тратить времени попусту и сразу заговорила о деле.

- Не уезжай, Конан, - сказала она. - Оставайся со мной. Я сделаю тебя королем... Стань мне мужем, и мы родим детей, каких еще не видали в Северных Странах. Сильных, умных, красивых... Я, кажется, говорила тебе, что ни разу не желала мужчины с тех самых пор, как погиб мой Ральф... Но тебе я готова служить весь остаток своих дней...

Конан при всем желании не мог ответить на ее щедрость такой же щедростью. Он только мог, по крайней мере, не мучить ее понапрасну.

- Нет, Эльфрид, я не могу остаться с тобой, - сказал он честно. - На рассвете я должен быть уже в пути. Я поклялся священной клятвой исполнить одно поручение и не могу отказаться. Ты теперь сама знаешь, уважаю ли я данное мною слово. Дни становятся коротки... Завтра я должен уехать, иначе не выполню клятвы...

В голосе Эльфрид прозвенело отчаяние:

- А когда ты исполнишь... это свое поручение... ты и тогда не сможешь вернуться ко мне?

- Не смогу, - ответил киммериец. - Я вырос скитальцем. И не найду успокоения, пока не совершу всего, что мне судьбой предназначено. Мои скитания завершатся не здесь, я это нутром чувствую. Уж я-то узнаю свою судьбу, когда встречу ее... Прости меня, Эльфрид. Я никогда еще не встречал женщины достойней тебя. Только завтра наши пути разойдутся...

Она выпрямилась.

- Что ж... да будет так, - решительно проговорила она. - Я - вождь. Ты герой. Я не стану упрашивать, а ты - уступать, если решил...

Наклонившись, она пальцами загасила свечу. Наступила темнота, и в темноте Конан услышал шуршание шелка. Зеленое платье, сброшенное с плеч, заструилось на пол. Потом Эльфрид скользнула к киммерийцу под одеяло, и их руки встретились.

- Я не так быстро выздоравливаю, как ты, Конан, - прошептала она. - Спина еще болит... так что ты... поосторожнее...

Больше они не разговаривали...

Глава шестая КРАЙ ТУМАНА И КАМНЯ

Двое мужчин сидели на скальном выступе, приглядывая за небольшим стадом косматого, длиннорогого скота. Один из мужчин был уже немолод, его волосы и бороду густо запорошила седина. Другой же - юн и безбород. Однако они походили друг на друга, как родственники: у обоих - крепко вылепленные лица, говорившие о сильных характерах.

Черные волосы мужчин обрезаны по плечи, а спереди - ровно подстрижены над бровями. Глаза тоже одинаковые: у обоих - сапфирово-синие. Обоих отличало поджарое, мускулистое телосложение. Несмотря на режущий ветер, их одежду составляли короткие домотканые рубашки да плащи из волчьих шкур. Обувь состояла из кусков овчины, крестообразно перехваченных ниже колена ременными завязками.

Мужчины вооружены копьями, кинжалами и длинными тяжелыми мечами на поясах. Это - киммерийцы. А ни один мужчина-киммериец с самого раннего детства не ходил безоружным. Простое, даже аскетическое с виду, их оружие не блистало украшениями, но изготовлено было отменно. Ибо оружейное ремесло являлось единственным, которое в Киммерии пользовалось должным почтением.

- Кто-то идет вверх по склону горы, - сказал тот, что был помоложе.

Его старший товарищ приставил к бровям ладонь и посмотрел туда, куда указывал юноша. Он различил крохотную человеческую фигурку, медленно прокладывавшую себе путь позаваленному скалами склону.

- Хорошие у тебя глаза, паренек, - похвалил мужчина. - Этот человек будет здесь прежде, чем солнце успеет опуститься к закату...

- Как по-твоему, это враг? - спросил юноша. На всякий случай он вытащил меч и пальцем попробовал его остроту.

- Какой же враг сунется в одиночку в земли Канахов?.. Я заранее могу сказать, что он киммериец. Ни один житель равнин не шагает такой походкой, когда попадает к нам в горы!

То, что приближавшийся человек явно был киммерийцем, в общем, вовсе ничего не говорило о его дружелюбии. Горные кланы то и дело резались между собой, и резались беспощадно.

Он был еще далеко. Так далеко, что глаза, непривычные к далеким расстояниям гор, вовсе не заметили бы его. И уж ни в коем случае не различили бы особенностей походки.

- Кто тогда может там быть? - вслух подумал юнец. - Что-то не припоминаю никого из мужей кланов, кто отправился бы путешествовать в Нижние Земли. По крайней мере, туда, откуда идет этот малый...

- Ты молод, мальчик, и память у тебя короткая, - был ответ. - А вот я, по-моему, знаю, кто это такой. - Мужчина смотрел вниз, туда, где далекий странник прыгал со скалы на скалу, считая ниже своего достоинства обдираться о камни, обходя препятствия. - Да, - сказал мужчина. - Я знаю, кто это. Это Конан, сын кузнеца.

- Конан? - удивился юноша. Имя было ему знакомо. Непутевый сын кузнеца успел натворить дел, прежде чем уйти искать счастья в чужедальних краях. - А я-то думал, он погиб давным-давно!

- Я тоже так думал, - согласился мужчина. - Он дрался вместе с нами во время штурма Венариума. Ему было тогда пятнадцать лет, меньше, чем тебе теперь. Но он уже в те годы показал себя опытным воином.

- Венариум!.. - завистливо вздохнул юнец.

Повсюду в горах до сих пор пели у костров песни о том великом сражении. Аквилонцы тогда принялись расселяться в Боссонских Пределах и, пересекши их, устроили укрепление на землях, вот уже сотню поколений принадлежавших горскому клану. Гандеры и боссониты - подданные аквилонцев - построили пограничную крепость, чтобы обороняться от набегов, и дали ей имя Венариум. Однако, когда киммерийцы поднялись на войну, это оказался не просто набег обозленного рода. Драться с захватчиками вышел весь киммерийский народ! Отложив на время междоусобицы, киммерийцы устроили аквилонцам жуткий разгром и невероятно свирепую резню, продолжавшуюся целые сутки. Ярость черноволосой орды смела и развеяла мужество дисциплинированного войска, точно свирепый северный ветер мелкую пыль...

Вот тогда-то, в тот день, юный Конан и совершил подвиги, о которых и теперь не забывали в горах. Сердце юноши-пастуха переполнила жгучая зависть. Венариум!.. С того времени, как он сам подрос и мог бы пойти на войну, таких значительных сражений более не случалось. И что за удовольствие сознавать, что там, где стоял когда-то город Венариум, пасся теперь скот киммерийцев?..

Были у юноши и иные, более глубокие причины для печали и сожаления...

Конан заметил стадо высоко над собой на склоне горы. А вскоре после этого разглядел и двоих пастухов. Они присматривали за скотом... а заодно и за ним, подходившим снизу. Вот уже три дня прошло с тех пор, как он оставил своего коня у одного поселенца. Лошадь, выросшая на равнине, неминуемо погибла бы на каменных кручах. Здесь могли выжить только горные козлы и олени, да еще мелкий жилистый скот, который разводили киммерийцы. И сами киммерийцы, конечно.

По откосам ползли клочья сырого тумана. В киммерийских горах почти всегда висел туман и моросил дождик. Скалистая почва и постоянные дожди приводили к обилию родников. Забравшись в горы, Конан все время слышал голоса водопадов то одного, то другого, то третьего. Он-то успел уже почти позабыть, как они разговаривают.

Он поглядывал вверх, гадая, кем могли быть двое пастухов. Скорее всего, наверху сидели его родственники. Он ведь уже ступил на земли, принадлежавшие его клану. Если, конечно, этот клан дочиста не перерезали какие-нибудь враги...

По дороге ему еще не попалось ни единой деревни, но, если подумать, ничего удивительного в том не было. Киммерийцы были наполовину кочевниками и каждый год переезжали из долины в долину, возвращаясь на то же самое место вряд ли чаще, чем один раз лет в десять. Конан уже миновал множество покинутых стоянок - скопища стен без крыш, всухую сложенных из камня. Леса в Киммерии почти не было и потому, откочевывая на новое место, его соплеменники неизменно прихватывали с собой драгоценные кровельные шесты.

Конан поплотнее закутался в плащ... Ветер, долетавший со стороны Гипербореи, хлестал тело, как плеть. И если Конан еще что-нибудь понимал, сегодня к вечеру собирался выпасть первый, ранний снежок. В общем, самое время встретиться с родственниками. Идти было еще далеко, но он уже различал физиономии: фамильные черты Канахов узнавались безошибочно. Из-за неизбежных при такой жизни близкородственных браков каждому клану была присуща какая-нибудь характерная особенность. Муррохов узнавали по квадратной челюсти, Туногов - по высокому лбу, а Раэда - по длинному носу.

- Приветствую тебя, Конан, - сказал старший из пастухов, когда путешественник подошел достаточно близко.

- И ты здравствуй, Милах, - откликнулся Конан. Встретились родичи без ахов и охов, так, словно расстались всего несколько дней назад. - А у тебя, смотрю, повыросло серебряных волосков в голове! Так, а что тут у нас за мальчик?..

- Я - Куланн, твой родственник, и я не мальчик, а взрослый мужчина! ответил юнец. То, что у юного горожанина прозвучало бы как напыщенное хвастовство, в его устах явилось простым утверждением факта.

Конан коротко кивнул головой. С этого момента он будет обращаться с Куланном как с воином. Только и всего.

- Сын моей сестры, - пояснил Милах. - Он уже проливал кровь в стычках с ванами и Муррохами.

- Это хорошо, - сказал Конан. - Оружие молодого воина не должно залеживаться в ножнах.

Он не стал спрашивать, сколько жизней успел уже отнять юный Куланн. Киммерийцы не прельщались головами, руками и тому подобными кровавыми трофеями, высоко ценимыми среди других племен Севера. Когда юноша становился достаточно взрослым, чтобы поднимать оружие за свой клан, он делал то, что следовало делать мужчине-защитнику. Не более и не менее. Если он совершал нечто выдающееся и достойное разговоров у костра совета, он получал заслуженную похвалу. Всякий воин, проливший кровь, считался человеком опытным и подтвердившим свои качества. Трусы, надо сказать, в горах почти не водились. Их здесь не терпели.

Накрапывавший дождик между тем сменился крупными хлопьями снега. Конан поднял голову и посмотрел на низко ползущие облака. Он сказал:

- Первый снег нынешней осени... Есть здесь поблизости, где укрыться?

- Невдалеке есть хорошее место, - ответил Милах. - Как раз спасаться от снегопада. Давай-ка, Куланн, отгоним коров в долину Сломанной Ноги...

Конан взялся помогать пастухам. Стадо насчитывало десятка два маленьких, лохматых, привычных к горным дорожкам коров. До упомянутой долины было около мили. Когда животные благополучно разошлись по небогатому пастбищу, трое мужчин забрались в Милахово "хорошее место". Оно оказалось просто нависшим скальным козырьком, едва прикрывавшим от снега. А белые хлопья между тем сыпались все гуще. Костра разжигать не стали. Топлива в горах всегда слишком мало, чтобы тратить его ради обогрева пастухов на зимнем пастбище...

Конан завернулся в плащ: делалось все холоднее. Все-таки он поотвык от стужи, пока странствовал по теплым краям. Двое его родичей холода почти не замечали, но никаких замечаний по поводу его "изнеженности" делать не стали. Они были вежливыми и воспитанными людьми.

- Жив ли еще Куйпах, брат моего отца? - спросил Конан.

- Он погиб три года назад, - ответил Милах. - Попал в засаду, устроенную ванами.

- А Турах и Балин, мои двоюродные братья?

- Погибли во время усобицы с кланом Нахта.

- Нахта?.. - удивился Конан. - Я-то думал, мы давным-давно перебили всех Нахта, кто был способен сражаться...

- Истинно так, - подтвердил Милах. - Но мальчики имеют обыкновение вырастать в мужчин. Да и дети, как я слышал, у них по-прежнему родятся.

Конан только молча кивнул. Обычная история, подобные ей все время происходили в горах. Сколько раз бывало, что в клане оставался один-единственный мужчина! Вот потому-то киммерийцы рано женились и сразу заводили множество детей. Проходило два-три поколения, и клан снова становился сильным и многочисленным...

- Ну и как тебе Южные Страны? - спросил Куланн.

- Ничего, - сказал Конан. - Знаешь, мне там даже понравилось. Там сверкает золото, а люди одеваются не в овчины, а в шелк. Еда там изобильна и вкусна, вино - сладко. Тамошние женщины нежны и пахнут благовониями... а не скотом и торфяным дымом...

- Зачем все это мужчине?.. - фыркнул Милах. - От этого только размякнуть!

- Но лучше всего, - продолжал Конан, - то, что они все время сражаются. Человек, знающий, как управляться с оружием, может многого там достигнуть.

- Сражаются?.. - хмыкнул Милах. - Ты что, вправду называешь их потешные игры сражениями?.. Спорю на что угодно, они там еще и приучили тебя сражаться сидя верхом на лошади, как будто мужчине недостаточно своих собственных ног... Да притом небось латы носить, прикрывая тело, а?

В его голосе звучало беспредельное презрение к подобным способам воевать, достойным, по его глубокому убеждению, лишь неженок.

- Верно, на Юге так принято, - сказал Конан. - Только ты там не был, а я был. Я бывал на полях сражений, содрогавшихся от громового топота многотысячной конницы. Там били барабаны и ревели трубы, а расшитые золотом яркие знамена сверкали так, что слепило глаза. Все-таки здесь, в горах, не происходит настоящей войны. Я бывал в море, сплошь забитом пылающими кораблями, я видел удары весел о борта, расколотые пополам бронзовыми таранами... Вот это я называю сражениями!

Милах вновь презрительно фыркнул:

- Только глупцам и трусам нужны верховые животные, чтобы стать выше ростом. А что за нужда драться из-за водного пространства? Ну, отвоюешь ты себе кусок моря, а дальше-то что? Чем, объясни мне, одна волна лучше другой?..

- Значит, ты видел море? - спросил Куланн. - Мне всегда хотелось попутешествовать... посмотреть на чудеса...

Конан с удовлетворением отметил, что мальчик вроде бы очнулся от снедавшей его неведомой грусти. С самого начала Куланн показался ему мрачноватым - даже по киммерийским понятиям.

- Да, - сказал он. - Я видел море. А еще я видел пустыню. И джунгли, окутанные душными испарениями. Я бывал в городах, которые так велики, что все кланы Киммерии, если собрать их вместе, едва населили бы самый маленький квартал. Я видел мраморные храмы, до того величественные и высокие, что не вдруг и поймешь: люди выстроили их или Сами Боги?.. - Его взгляд сделался далеким, как у человека, грезящего наяву. - Там, в тех краях, - продолжал он, - мужчина поистине может испытать, к чему он пригоден. Там у тебя не висит на ногах клан и не довлеют обычаи. Там странник без гроша в кошельке, но с добрым мечом в крепкой руке и храбрым сердцем в груди может завоевать себе королевство...

- Не слушал бы ты его, племянник, - сказал Милах. - Таким, как мы с тобой, на чужбине нечего делать. Человек должен жить там, где живет его род... Ну и что, Конан, где оно, твое королевство? Как я посмотрю, ты возвратился ненамного богаче, чем был много лет назад, когда ушел с асами...

- Много раз я завоевывал состояния и растрачивал их, - ответил Конан. - И еще завоюю. А захочу, так однажды и на трон, может быть, влезу. Но до тех пор я еще погуляю. Еще не всюду побывал, не все посмотрел.

- А колдуны? - вдруг спросил Куланн. - Есть ли на Юге колдуны? Я слышал от людей, там чародей на чародее и чародеем погоняет...

- Да уж... - без особой охоты подтвердил Конан. - Чего бы хорошего, а этой дряни там навалом. Не дают продохнуть доброму человеку, вечно затевают что-то, примешивают Богов, демонов и кого там еще...

- Вот видишь! - назидательно вставил Милах.

- Тем не менее, - невозмутимо продолжал Конан, - я даже и на это согласен. За все надо платить! Вот и за то, чтобы жить полнокровной жизнью, видимо, тоже. Уж лучше держать ухо востро и стараться не попадать в сети какого-нибудь коварного колдуна, чем всю жизнь пасти коров и плодить детей, теснящихся на меховых одеялах у торфяного очага...

С этими словами Конан завернулся в плащ и улегся на каменистую землю. Повозившись, он снова приподнялся, сгреб ком снега и скатал его в плотный шар. Придав ему нужную форму, он опять улегся, положил снежный ком под голову и скоро уснул...

Милах хмуро смотрел на него.

- Вот видишь?.. - сказал он Куланну голосом, полным глубокого сожаления. Вот что делает с человеком долгая жизнь в чужедальних краях. Когда-то этот парень был отменным воином. А теперь он изнежился до того, что ему уже требуется подушка для сна!..

Женщина, вышедшая из двери каменного, с дерновой крышей дома, увидела троих мужчин, спускавшихся по склону холма. Они гнали перед собой стадо. Вершины уже укутало белое покрывало, но вниз, в маленькую долину, снег еще не добрался. Женщина ощутила укол любопытства: кем мог оказаться третий мужчина?.. Несколько дней назад пастухи отправились в горы - перегонять стадо с последнего летнего пастбища на зимнее. Но тогда они были вдвоем.

- Жена! - подойдя поближе, окликнул ее Милах. - У нас в гостях родственник!

- Вижу, - отозвалась она. - Доброго дня тебе, Конан! С тех пор как я последний раз тебя видела, ты здорово вырос. Стал весь в отца!

Женщина была высокая и худая. Ее плоть казалась такой же твердой, как камень ее родных гор, а волосы отливали сединой, точно снег на вершинах.

- И ты здравствуй, Дейтра, - приветствовал ее Конан. - Почтенная седина делает тебе честь!

Это был немалый комплимент: большинство уроженцев негостеприимной страны умирало, не достигнув зрелого возраста.

- Входи, - пригласила она. - На очаге согрелась еда. Она откинула дверную занавеску, и Конан последовал

в дом.

В домике вовсю плавал торфяной дым, а на огне действительно кипел котелок. У Конана невольно потекли слюнки. Он до того проголодался, что живот прилип к спине. Накануне двое родичей поделились с ним несколькими кусками жесткого сыра, а он вытащил из сумки последний ломоть вяленого мяса.

С точки зрения горцев, называть подобное положение дел тяготами и трудностями было просто смешно. Вяленое мясо так и вовсе показалось им роскошеством. Однако Конан в последние годы привык наедаться досыта, как только предоставлялась возможность. Он голодными глазами поглядывал на пасшихся коров, но резать скот прежде обычного времени забоя было немыслимо. Если только этот скот не был уведен у врага.

- Ты как - насовсем возвратился? - спросила Дейтра. - Давно пора бы тебе жениться и родить для клана детей. Знаешь что? Неподалеку отсюда живет Джаха Однорукий. У него две крепкие дочери, обе еще не замужем.

- Нет, я не насовсем, - сказал Конан. - Дел у меня еще много, и жена с детьми на руках мне пока совсем ни к чему.

- Значит, минувшие годы тебя ничуть не исправили, - вздохнула она. Вытащив несколько глиняных мисок, женщина принялась накладывать в них еду, действуя деревянной поварешкой на длинной ручке. Дейтра передавала наполненные миски мужчинам, и те прямо пальцами отправляли дымящееся варево в рот. Конан невольно скривился. Угощение представляло собой овсяную кашу, совершенно безвкусную. Он успел уже и забыть, что на свете была еще и такая, с позволения сказать, еда.

От Дейтры не укрылась его гримаса.

- А ты чего ждал? - спросила она. - Пшеничного хлеба? Пшеница растет на равнинах, а у нас в горах - только овес. Когда случается трудный год, только им и живем.

- Ладно, не пили родственника, - с невинным видом заметил Милах. - Конан, знаешь ли, попривык к разным вкусностям, которыми питаются на равнинах...

Конан метнул на него кровожадный взгляд:

- Ты бы и сам туда свалил много лет назад, если бы кишка была не тонка!

Дейтра размахнулась поварешкой и наградила его звонким подзатыльником:

- Совсем о вежливости позабыл! Что это такое - цапаться с родичем, сидя у него в доме?

Конан потер ушибленное место, заодно смахнув с волос комки каши.

- Ничего я не позабыл, - буркнул он себе под нос. - Зато, кажется, начинаю вспоминать, почему бежал отсюда без оглядки.

- Теперь выкладывай, - сказала Дейтра. - Если ты пришел сюда не затем, чтобы остепениться и остаться, тогда зачем?

- Может мужчина просто соскучиться и захотеть повидать дом и родных? спросил Конан. - Какие тебе еще причины нужны?

- Никаких, - пожала она плечами. - Никаких, если бы речь шла о другом человеке, не о тебе. Если уж ТЫ пришел, значит, что-то тебя привело. И, боюсь, что-то такое, отчего клану не будет добра!

Конан хмуро подумал, что провести киммерийскую женщину, да притом родственницу, не удавалось еще никому. Эти женщины читали мысли своих мужчин с такой легкостью, какая не снилась ни одному некроманту.

- Я выполняю одно поручение, - сказал он. - Клан здесь, по большому счету, ни при чем. Но я хотел бы переговорить со старейшинами, прежде чем пойду это поручение завершать.

- Завтра, - сказал Милах, - мы снимаем кровельные шесты и гоним скот на зимовку. Еще несколько дней, и туда соберется весь остальной клан. А что у тебя за поручение?

- Расскажу, когда вожди соберутся, - сказал Конан. - Хорошего мало, но все это падет на мою голову, больше ни на чью.

Куланн вернул Дейтре чисто вылизанную миску

- Пойду, - сказал он - Посмотрю, как там коровы.

Кивнул Конану и ушел за дверную занавеску

- Что творится с парнишкой? - спросил Конан, когда юноша уже не мог его слышать - За три горы видно - гложет его что-то!

- Девчонка, - ответила Дейтра - Девчонка из клана Муррохов Они с нею встретились на зимней ярмарке, на границе, когда между кланами было перемирие Он хотел взять ее в жены... - тут Дейтра метнула на Конана многозначительный взгляд, - как полагается приличному человеку

Конан притворился, будто не понял намека.

- Он сговорился с кучей двоюродных братьев, и они отправились за нею к Муррохам, - продолжала женщина

- Похищение? - улыбнулся Конан. Когда два клана враждовали один с другим, древняя традиция призывала юношей совершать набеги за женщинами Молодой человек добывал таким образом и жену, и немалый почет, а клан предохранялся от близкородственных браков. - Ну и что, - спросил он, - чем кончилось дело? Верно, отец и братья девчонки выпороли их и отправили домой ни с чем?..

- Нет, все было не так, - подхватил повествование Милах - Они пробрались в селение незаметно, потому что Куланн хорошо знает, как вести себя в долинах, в лесу Но, добравшись до общинного дома, они нашли его разоренным! Стены были разрушены, а кругом валялись тела убитых мужчин. И не только мужчин, но даже и женщин! А женщины помоложе и все дети -пропали...

- Так! - проворчал Конан. - Ванский налет!.. Жал ко, конечно, но что поделаешь? Девок кругом много, рано или поздно присмотрит другую.

- Ваны тут ни при чем, - возразил Милах - На летчики не позарились на добычу, только увели женщин и детей. Оружие осталось лежать на земле, доброе оружие И потом, Муррохи торгуют на границе, так что серебра у них больше, чем у кого угодно другого Так вот, юноши видели серебряные монеты и украшения, валявшиеся среди хлама. Ваны никогда не прошли бы мимо серебра!

- Но хуже всего было то, как выглядели мертвецы... - пробормотала Дейтра.

- Что такое? - спросил Конан.

- Они все были растерзаны, - ответил Милах. - Так, словно их рвали громадные звери. Юноши и раньше видели трупы задранных хищниками, ну там, волками или медведями... но это... Таких зубов и когтей нет ни у одного чистого животного, которое мы знаем...

Он говорил все тише и наконец замолчал, явно не желая говорить больше.

- Скажи ему самое скверное, - мрачно велела Дейтра.

- Некоторые тела, - сказал Милах, - были наполовину съедены.

- Съедены?.. - теряясь в догадках, повторил Конан. - Так что с того, дикие звери почти всегда...

- Нет, - упрямо возразил Милах. - Их съели не так, как, скажем, волк ест человека. Их плоть жарили на кострах! Куланн с ребятами видели полуобглоданные руки и ноги, насаженные на деревянные вертела! Какое животное станет жарить себе мясо?.. Только человек!

Рука Конана невольно сомкнулась на амулете, висевшем на шее:

- Кром!.. Людоедство!..

В горах слыхом не слыхивали ни о чем подобном, даже самые старые легенды не упоминали о поедании человечины. Он спросил:

- Это единственный такой случай?

- Единственный известный нам, - ответил Милах. - Может, были и другие. Когда Куланн вернулся домой, была уже середина весны, время перегонять скот на верхние пастбища. С тех пор мы живем здесь и не встречали никого из нижних долин. А ты, пока путешествовал сюда, ничего подобного не приметил?..

Конан покачал головой:

- Я избегал людей, пока не добрался до земель клана. Откуда мне знать, кто с кем сейчас режется? Иногда я кого-то замечал, но близко не подходил и не разговаривал. Человек, у которого я оставил лошадь, - он живет внизу, на нашей границе, - неразговорчивый и глуповатый старик. Если бы у меня штаны на заднице загорелись, он и об этом мне вряд ли бы стал говорить.

- Это, должно быть, старый Хомма, - сказал Милах. - У него точно с черепушкой непорядок, но верить ему можно. Что ж, так или иначе мы кое-что скоро услышим, когда весь клан соберется на зимней стоянке...

Конан хмуро раздумывал над услышанным. Вот и опять нечто такое, что не имело ни малейшего отношения к предпринятому им делу... Почему-то эта мысль отнюдь не приносила ему утешения. Сколько ни пытался он держаться как можно дальше от колдовского зла, вся нечисть мира, казалось, только и делала, что искала с ним встречи.

Зато теперь хоть было понятно, почему так грустен мальчишка...

Глава седьмая В СТРАНЕ ВЕЛИКОЙ РЕКИ

Баржа, двигавшаяся по широкой реке, была оснащена высокой мачтой, но треугольный парус вяло свисал с длинного гафеля. Стих ветер, и судно гнали вперед длинные весла в крепких руках гребцов. Река же в этом месте была до того широка, что течение едва ощущалось. Казалось, под знойными южными небесами раскинулся сверкающий серебряный щит.

По берегам реки стояли пальмы и расстилались возделанные земли. На полях трудились селяне: плодородная почва и благодатный климат позволяли им снимать два, а то и все три урожая в год. Внешне мирная картина земледельческих трудов и далекое сверкание храмов внушали ложное представление о жизни в этой стране, имя которой - Стигия.

Женщины, под полуденным солнцем полоскавшие в реке белье, после наступления темноты нипочем не решатся даже близко подойти к воде. Ибо с заходом солнца великий Стикс превращался в вотчину чудовищных крокодилов. А неповоротливые гиппопотамы выйдут на берег и станут вытаптывать и пожирать все то, что селяне с таким тщанием сажали и обихаживали на полях. Делать нечего: люди с этим мирились. Даже когда, не удовлетворив голода, звери брались за них самих. Крокодилов и гиппопотамов охранял священный закон. Равно как и вездесущих кобр и стервятников. В стране, где испокон веку почитали Отца Сэта и его отпрысков-змей, жители держали за величайшее святотатство убийство змеи. Хотя бы та змея угрожала их собственному ребенку!

Женщина, восседавшая под тентом на кормовой палубе баржи ни о чем подобном не думала. Хотя на самом деле змеи, крокодилы и еще менее симпатичные существа занимали в ее жизни столь значительное место, что уже все остальное казалось чем-то враждебным и чужеродным. Однако сегодня мысли женщины были заняты кое-чем куда более важным. Планы, которые она вынашивала вот уже много лет, близки были к осуществлению. Но для того, чтобы пожать плоды и достигнуть окончательного успеха, требовалось совершить еще немало работы. Женщина отлично понимала, что, дай она волю снедавшему ее нетерпению, никакого проку не будет. И потому единственным признаком беспокойства, который она себе позволяла, было легкое постукивание пальцами по подлокотникам кресла.

Старший баржи прошел на корму и низко поклонился Хатор-Ка. Это был невысокий смуглый мужчина, одетый в короткую юбочку-килт да головной убор.

- Госпожа моя, - сказал он. - Место, в котором ты пожелала пристать, откроется за следующим поворотом Отца Стикса.

Она чуть наклонила голову и повернулась к стоявшему подле нее человеку:

- Все ли у тебя готово, Мулэй?

Воин пустыни согласно кивнул:

- Все упаковано и уложено. Прикажешь ли поднимать твое знамя?

- Да. Я не хочу никаких задержек, когда доберемся до суши.

Мулэй отнес свернутое полотнище на шканцы и прикрепил его одной стороной к тросику, свисавшему с мачты. Он стал перебирать тросик и постепенно полотнище развернулось в длинное черное знамя. На нем золотыми нитками был вышит личный герб Хатор-Ка: скорпион, чей хвост перерастал в змею, обвившую пустынного паука. Слуги, ожидающие на берегу, разглядят знамя и поймут, что прибывает их госпожа.

Миновав поворот великого Стикса, путешественники увидели впереди огромный каменный причал, далеко выдававшийся в реку. По мере приближения баржи на причале образовалась небольшая толпа. Пристань находилась внутри владений Хатор-Ка (а владения были немаленькие), толпа же состояла из рабов, слуг и жрецов, смотревших за ее храмом и святынями.

Огромный чернокожий поймал швартов, брошенный с баржи на причал. Он намотал швартов на причальную тумбу, вырезанную из камня в виде жука-скарабея, приподнявшегося на задние лапки. Рабы-гребцы, искусно действуя веслами, ловко причалили пурпурно-парусное судно к поблескивавшему мраморному пирсу. Слуги побежали на корабль, чтобы забрать вещи Хатор-Ка и перенести их на берег. Одновременно, запыхавшись, подоспели носильщики и притащили на плечах носилки для госпожи. Это не рабы, а бритоголовые послушники храма, который содержала Хатор-Ка.

Выйдя на берег, жрица забралась в носилки и уселась на трон, укрытый от солнца пологом из золотой парчи. Трон был сделан из слоновой кости и благовонного дерева. Худые, но жилистые и крепкие послушники подняли шесты носилок на плечи и понесли их в сторону храмового дворца. Они шли особенным, внешне неправильным шагом, благодаря которому в носилках не ощущалось ни качки, но неровностей дороги. Мулэй встал позади трона, держа руку на рукояти меча. Несмотря на то, что путь их пролегал по землям, принадлежавшим Хатор-Ка, верный телохранитель ни на миг не позволял себе расслабляться.

К ним подбежал мужчина и почтительно раскланялся, а потом пошел рядом с носилками. Он был одет, как одеваются прислужники в богатых хозяйствах, но его простой белый килт был не из полотна, а из тончайшего шелка, а головной убор расшит золотой ниткой. Он держал в руках кнут - знак власти надсмотрщика.

- Госпожа моя, - доложил он, - с тех пор как ты отбыла, мы собрали замечательный урожай пшеницы, а также чечевицы и лука. А потом сделали новые посевы. Умерло три тысячи двести восемьдесят четыре раба, зато родилось пять тысяч семьдесят пять, и похоже, что большинство выживет. Что касается другой живности, то скотина...

- Прекрасно, Птах-Менкаури, прекрасно, - отмахнулась от доклада хозяйка земель. - Попозже вечером ты все это изложишь мне письменно. Меня особенно интересует, как дела с добычей камня для новых храмов в Кеми. Тамошним жрецам уже не терпится приступить к строительству.

- Все будет сделано как ты велишь, госпожа, - пообещал надсмотрщик, простираясь в пыли возле носилок. Не в пример многим своим "коллегам" по колдовской иерархии Стигии - аскетам, углубленным исключительно в духовные сферы, - Хатор-Ка числилась еще и среди богатейших землевладельцев своей страны. Богатства ничуть не уступали ее чародейским способностям. И то и другое позволяло ей по-хозяйски заправлять в приречной стране.

Носилки двигались по несколько возвышенной дороге, вымощенной белым песчаником. Она тянулась от далекого укрепления, постепенно спускаясь к реке. По бокам расстилались тучные и ухоженные земли, на которых и в эту самую минуту не прекращался усердный труд. По временам у дороги попадались статуи, высеченные из зеленовато-черного камня. Фигуры походили одновременно на людей и животных и производили странное, беспокоящее впечатление. Работники не любили их рассматривать. Часто бывало: оглянешься - и кажется, что статуя передвинулась...

В стране храмов, одновременно возносящихся и подавляющих, святилище, принадлежавшее Хатор-Ка, иначе, как весьма скромным, назвать было нельзя. Бог, которому она служила, был не из тех, что требуют роскоши. Храмовый дворец окружали здания поменьше. В них обитали слуги Хатор-Ка, ее рабы, жрецы и послушники. Во дворце обитала только она. В одиночестве.

Послушники внесли носилки в зал храмового придела. Вдоль стен рядами стояли колонны. Их капители в виде цветков лотоса тонули в потемках. В толстых стенах виднелись узкие маленькие окошки. Они располагались высоко наверху, дабы глаза мирян не могли подсмотреть ритуалы, отправлявшиеся внутри. Окошки служили в основном для проветривания: сквозь них наружу выходил дым благовоний... а то и куда менее приятные запахи, порою поднимавшиеся с алтаря. Освещался зал факелами, лампами и огромной "огненной корзиной", висевшей перед алтарем.

Носилки опустились на полированный пол, и Хатор-Ка сошла с них. Ее тут же приветствовал бритоголовый жрец; единственной деталью наряда, отличавшей его от послушников, был плащ из леопардовой шкуры, который ниспадал с одного плеча, оставляя другое обнаженным. Жрец преклонил колени и коснулся лбом пола возле сандалий Хатор-Ка.

- О Госпожа, Восседающая Одесную Отца Сэта, - проговорил он нараспев, добро пожаловать домой. Мы, Твои ничтожные слуги, желаем Тебе жить и здравствовать десять тысяч лет...

- Встань, Сенмут, - ответила она. - Даже мне смешно всерьез надеяться на такой срок! Однако, если наши планы принесут должные плоды, я получу в свое распоряжение по крайней мере девятьсот лет, а значит, по столько же достанется моим верным слугам. Все ли у нас хорошо?

Жрец поднялся на ноги:

- Все как нельзя лучше, госпожа. - Теперь, когда он оставил священнический тон, оказалось, что голос у него тихий и приятный. - Мы до последней мелочи исполнили все ритуалы, которые ты нам предписала, и пристально следили за твоими коллегами...

- Только один беспокоит меня, - сказала она. - Что слышно о Тот-Амоне?

- Наш соглядатай, проникший в его окружение, сообщает, что в минувшие недели он провел немало времени в трансе, вызываемом испарениями черного лотоса. Нет сомнения, что он занят подготовкой какой-то могущественной волшбы. Но никаких признаков того, что он ознакомился с пропавшим отрывком из Книги Скелоса, покамест не обнаруживается...

- Не случалось ли ему общаться с Тураном, Вендией или Кхитаем?

- Спустя несколько дней после твоего отъезда он получил послание от великого вендийского мага - Джаганата, - ответил Сенмут.

Услышав это имя, Хатор-Ка ощерилась:

- Какого рода послание?..

- Простой обмен любезностями, - заверил ее жрец. - Послание, по-видимому, представляло собой ответ на запрос Тот-Амона о свойствах вендийской породы синего лотоса. Джаганат пообещал прислать образцы цветов, когда они распустятся в следующий раз, и с ними - семена и немного почвы. По всей видимости, послание путешествовало в течение нескольких месяцев...

- Это утешает, - проговорила жрица. Значит, великие колдуны не обсуждали никаких страшных тайн. - Вознаградить соглядатая. И вот еще что, Сенмут...

- Да, госпожа?

Она бросила на него взгляд, от которого издохла бы и кобра.

- Если я обнаружу такого же соглядатая в своем собственном доме, Сенмут, ты пожалеешь, что вообще родился на свет.

Жрец сложил руки на груди и низко поклонился:

- Тебе нечего страшиться, госпожа моя. Я неустанно беспокоюсь о сохранности твоих тайн. А о безопасности твоей священной особы недреманно заботится отважный Мулэй...

В сопровождении только что упомянутого Мулэя Хатор-Ка обогнула алтарь и сквозь дверь вышла в жилую часть здания. Там ее почтительно приветствовала группка девушек-рабынь. Они повели свою хозяйку принимать ванну. Горячую воду принялись таскать сразу, как только на реке был замечен черный штандарт Хатор-Ка. Весть об этом принесли во дворец вспышки начищенных бронзовых щитов, сверкавших на ярком стигийском солнце. По этому же сигналу и послушники помчались на берег с носилками.

Мулэй не отлучался от госпожи и последовал за нею даже в купальню. Юные невольницы совлекли с хозяйки одежду, и она нагишом вступила в воду, благоухавшую драгоценными маслами.

В отличие от многих домашних слуг Хатор-Ка, Мулэй сохранил свое мужское естество в неприкосновенности. Он с большим интересом присматривался к точеным фигуркам молоденьких рабынь, облепленным промокшими от пара рубашечками. Но при виде обнаженной красоты Хатор-Ка ему как-то не явилось на ум ни одной лишней мысли. Для Мулэя хозяйка была не обычной живой женщиной, а как бы просто предметом страха и поклонения. Он с радостью отдал бы за нее жизнь, но смотреть на нее, как мужчина смотрит на женщину?.. Такое ему даже в голову не приходило. Если бы кто спросил его, не влечет ли его это несравненное тело, не вызывает ли нагота Хатор-Ка понятного плотского возбуждения, Мулэй, вероятно, сначала искренне изумился бы, а потом - зарубил святотатца безо всякого сожаления. Поставить госпожу на одну доску с простыми смертными! Для Мулэя это и было самое настоящее святотатство...

- То сообщение о Джаганате встревожило меня, Мулэй, - сказала ему Хатор-Ка. - Его переписка с Тот-Амоном выглядит вполне невинной, и к тому же Тот-Амон, похоже, ведать не ведает о моих планах. Если бы некто вроде него, да еще живущий так близко, начал что-либо замышлять, я бы непременно почувствовала. Однако Джаганат хитер, очень хитер! Весьма в его вкусе рассылать ничего не значащие письма коллегам по искусству именно ради того, чтобы скрыть свои истинные намерения... Значит, ты уверен, что, когда мы находились в Хоршемише, там же присутствовала и группа вендийцев?..

- Всего двое, - ответил Мулэй. - Торговец тканями, с которым я переговорил, сказал, что узнает вендийцев с первого взгляда: все дело в любимых ими тканях. Один из двоих был пожилой толстый мужчина, а второй невысокий гибкий юноша. Возможно, это совсем не то, чего ты опасаешься, госпожа. Быть может, это простые купцы...

- Ну и чем они торговали? - осведомилась Хатор-Ка. Действуя губкой, смоченной в душистом масле, она умывала свое тело, действуя тщательно и совершенно бесстрастно. Так другой человек чистил бы колесницу. - Какие товары у них были с собой? Или они разведывали новые торговые пути? Предлагали ли они городским чиновникам взятки, чтобы их не притесняли на рынке?..

- Ты сама знаешь, госпожа, - возразил Мулэй, - для того, чтобы поподробнее разузнать о тех вендийцах, у нас не было ни времени, ни возможности...

- Знаю, Мулэй, - сказала Хатор-Ка. - Быть может, я действительно делаю из мухи слона. Но можно ли не быть излишне подозрительной, когда ставки так высоки?.. Вендийцы редко заезжают столь далеко в западные пределы. И чтобы двое из них случайно оказались в том же самом городе, где мы предпринимали нечто жизненно важное?.. Простое совпадение?.. Ох, не верится что-то! Я никогда не видела Джаганата и не узнала бы его в лицо. Хотя, с другой стороны, у нас, сведущих в Искусстве, есть свои способы распознавать себе подобных... Похоже, однако, этот так называемый купец намеренно старался не попадаться мне на глаза. Сидел в четырех стенах. А это, насколько я вообще знаю купцов, достаточно странно!

- Но если там действительно был твой соперник, - сказал Мулэй, - чего он добивался? Он не предпринимал никаких попыток вмешаться в наши дела. Я, по крайней мере, ничего не заметил...

- Возможно, он шпионил, - предположила Хатор-Ка. - Возможно, он шпионил за мной, разузнавая, чем же я таким занята. Не исключено также, что он сам пробовал нанять киммерийца. Если пробовал, то, значит, ничего у него не вышло: я мигом выведала бы об этом у простодушного дикаря. Значит, можно предположить, что дело все-таки в совпадении. Маловероятное, конечно, предположение, но ведь Хоршемиш - один из знаменитейших мировых перекрестков... Где еще встретиться людям, занятым одинаковым предприятием?.. Но, как бы то ни было, все случившееся мне определенно не нравится. После Тот-Амона этот самый Джаганат - наиболее опасный среди всех моих собратьев по колдовству. Менее всего мне бы хотелось, чтобы пропавшим куском Книги Скелоса завладел именно он!

- Но каким образом этот отрывок мог угодить ему в руки? - спросил Мулэй. Чародейские хитросплетения ничего, кроме отвращения, у него не вызывали. Он был пустынным воином, человеком прямого действия. Но обсуждать и тем более осуждать деяния своей госпожи?.. Да никогда.

- Подобные вещи не подчиняются обычным законам случайности, - сказала Хатор-Ка. Она вышла из ванны: дымящаяся вода ручейками сбегала с густых волос и роскошного тела. Девушки принялись вытирать ее полотенцами, между тем как она продолжала объяснять телохранителю: - Много раз бывало так, что некий текст или предмет словно бы сам, по собственной воле, оказывался прямо под носом у мага. Это знак проявления Высших Сил, для которых мы - всего лишь пешки на игральной доске. Если Джаганат наткнулся на утерянный фрагмент, а Тот-Амон и знать о нем не знает, следовательно, такова была воля Сил...

- Но, госпожа, если Высшие действительно вмешиваются, как можешь ты... или твои соперники... рассчитывать на успех? - спросил Мулэй. Ему вдруг сделалось не по себе. - Прости, но не с Богами же вы намерены состязаться?..

- Глупец! - рассерженно прикрикнула на него Хатор-Ка. Потом добавила уже помягче: - Я, как всегда, позабыла, что ты несведущ в такого рода делах, мой верный Мулэй. Если бы я удовлетворялась простым исполнением воли Богов, я так и осталась бы обыкновенной жрицей, не более. Но я выбрала для себя иной путь. Я стала волшебницей, а это значит, что я не намерена склоняться даже и перед Самими Богами. А если эти самые Боги или иные Высшие Силы намерены поиграть со мной в игры, что ж! Я постараюсь играть чуточку лучше Их...

Мулэй собирался хранить верность Хатор-Ка при любых обстоятельствах, но от мысли скрестить мечи с Богами на его обычно безоблачном челе выступил пот.

- А что ты скажешь, госпожа, о северном Боге по имени Кром, про которого говорил тот варвар? Есть ли у Него вообще какая-то власть?

- Мне доводилось читать кое-что об этих северных Божествах, - ответила Хатор-Ка, облачаясь в легкие одеяния, почтительно подаваемые рабынями. - Это самые настоящие Боги, пусть и не из главных. Ничего такого, что стоило бы равнять с нашим Отцом Сэтом!

И она сотворила священный Знак Змея. Ее движение тотчас повторили все присутствовавшие в комнате люди.

- Имир и киммерийский Кром - всего лишь исполины, завоевавшие божественное достоинство только благодаря тому, что в течение тысячелетий оставались наиболее могущественными Существами на безлюдных пустошах Севера. У Них нет магических тайн, и Они весьма мало интересуются людскими делами. Они даже на тех, кто Им поклоняется, обращают весьма мало внимания. Истинные Боги, Боги Юга, без конца строят заговоры и всячески борются за то, чтобы упрочить Свою власть на Земле. А мы, волшебники, живем и процветаем, черпая силу в этой борьбе за власть, происходящей между великими Силами...

От подобных разговоров Мулэю делалось все неуютнее.

- Но если северные Боги столь незначительны, - сказал он, - почему важнейшее событие должно состояться не где-нибудь, а непременно в пещере Крома?..

Хатор-Ка некоторое время молчала. Потом произнесла:

- Я сама об этом задумывалась. Действительно, у нас на Юге множество мест куда более подходящих Но у Богов, конечно, есть свои причины выбрать именно ту гору. Была своя причина и для того, чтобы соответствующий фрагмент оказался утрачен даже из тех немногих списков Книги Скелоса, которые считались наиболее полными. В общем, дело обстоит так, как если бы Боги хотели вручить этот текст наиболее продвинутым чародеям, а потом заставить их пропутешествовать в отдаленнейший уголок мира, чтобы там состязаться в силе, оспаривая высшую власть...

- Но как же Они обошли Своим вниманием Тот-Амона? - трепеща от сознания собственной дерзости, осведомился Мулэй. - Все считают его одним из наиболее могущественных колдунов...

К его великому облегчению, Хатор-Ка не прогневалась, лишь задумчиво наморщила лоб.

- Может быть, - сказала она наконец, - Высшие Силы уготовили Тот-Амону какую-то иную судьбу?..

Глава восьмая КЛАНЫ СОБИРАЮТСЯ ВМЕСТЕ

Конан гнал коров. Впервые с тех пор, как он перестал быть мальчишкой. Вместо меча в руке у него была хворостина, и ею он направлял непослушных буренок вниз, к месту зимовки. Наверху, там, откуда они уже ушли, все ниже нависали темные облака, обещавшие снег. Конан шел к новому месту жительства вместе со своими родственниками - Милахом, Дейтрой и Куланном - и, подобно им, тащил на могучем плече отмеренную ему часть кровельных шестов.

И странное дело! Домашние дела и заботы, которые в юности вызывали у него своей тяжелой монотонностью столько раздражения и обиды, теперь казались ему чем-то само собой разумеющимся. И даже внушали некую уверенность в том, что не все пропало, что все еще будет хорошо. Конан не возражал даже тогда, когда старшие родственники временами начинали бранить его, как мальчишку. Это тоже было вполне в обычае киммерийцев. Если бы запахло рукопашной, Конан, Куланн и Милах схватились бы за мечи и выступили плечом к плечу, как воины и ровня друг другу. Все остальное время Милах и Дейтра обращались с Конаном и Куланном, как с несмышлеными юношами. Внутри маленького мужского общества, естественно, Конан и Милах держались как старшие ровесники, тогда как Куланн перед ними был еще почти ребенком. А возле домашнего очага безраздельно главенствовала Дейтра. Она помыкала троими мужчинами и раздавала затрещины, отлично зная: начнись какая-нибудь заваруха, и ее мигом укроют в высокогорной долине, а мужчины, от мальчишек до стариков, обнажат оружие и выйдут против врага...

... Когда они добрались до места традиционной зимовки клана, оказалось, что почти все остальные уже прибыли. Всеобщий сбор вполне отвечал воспоминаниям Конана: в долину сошлось не менее трех, а то и четырех сотен людей. По южным меркам, киммерийцы никак не могли быть названы многочисленным племенем. Но чего им не хватало в количестве, они брали качеством. Начать хоть с того, что каждый мужчина был воином. Дажеоднорукий ремесленник, весьма охотно хватавшийся единственной уцелевшей рукой за оружие. Киммерийские женщины были рослыми и статными, дети - шустрыми и подвижными и быстро взрослели.

Соседи-северяне часто называли киммерийцев "черноволосыми", но не у всех волосы были одного цвета, хотя темные оттенки, бесспорно, преобладали. Глаза у большинства были светлые - серые, синие, голубые, - однако встречались и карие. А вот что бесспорно отличало киммерийцев от всех соседних племен, так это их сила, могучее телосложение, язык и - самая главная особенность невероятное упорство и легендарная способность биться до последней капли крови, не отступая и не сдаваясь...

Конан с родственниками загнали свое стадо в общую загородку, где уже помещался другой скот, и закрыли ворота. Здесь, на обширном выгоне, стадо будет пастись до весны, если только снег не станет слишком глубоким. Весной стадо разберут владельцы, благо все клеймили скотину по-разному. И это тоже был киммерийский обычай, существовавший с поистине незапамятной древности.

Когда коровы были надлежащим образом устроены, Конан с родней подобрали свои кровельные шесты и понесли их к каменной коробке дома, намеченного Дейтрой. Остаток дня прошел за работой: они укладывали шесты, резали дерн для кровли, выкладывали возле двери торф и высушенный коровий навоз - на топливо. По сравнению с той жизнью, к которой Конан успел привыкнуть на Юге, здешний быт выглядел попросту первобытным. Но Конан сам чувствовал, что удивительным образом черпает в нем силы. Милах все же прав: вот она, настоящая человеческая жизнь. С другой стороны, Конан понимал, что при его-то жажде странствий, вздумай он здесь задержаться, он бы подобной жизнью довольно скоро "объелся"...

Укладывая на крышу последний пласт дерна, Конан посмотрел вниз и увидел, что перед дверью домика собрались люди. Кое-кого из них он даже узнал. Неторопливо уложив дернину на место, Конан слез наземь. Его оружие лежало вместе с мечами Милаха и Куланна - внутри. Но, оказавшись безоружным среди свирепых вооруженных мужчин, Конан впервые за долгие годы никакой опасности не ощутил. Ибо все это были его родственники. Им, может быть, и не нравилось, как он себя вел. Но родство оставалось родством.

Конан отряхнул землю с рук и подошел к высокому седеющему бородачу, стоявшему впереди остальных. Этот человек был очень похож на самого Конана, если не считать длинной темной бороды. Его оружие, с виду простое и ничем не украшенное, было великолепнейшей работы. Не выделялся он и нарядами; однако нечто неуловимое выделяло его среди остальных.

- Приветствую тебя, Канах, - сказал Конан. Сам он и все остальные принадлежали к клану Канахов. А этот человек так и звался: Канах. Канах из клана Канахов. Вождь.

- И ты здравствуй, Конан, - отозвался Канах. - Много зим мы тебя не видали. В твоей семье почти не осталось мужчин. Ты вернулся, чтобы снова жить среди нас?

- По крайней мере, на какое-то время, - сказал ему Конан. - Я должен исполнить здесь, в горах, одно поручение, а прежде того рассказать о нем перед советом вождей.

- Расскажешь, - кивнул Канах. - Когда придет твоя очередь. Нынче вечером нам многое потребуется обсудить. Я рад видеть тебя, Конан, хотя в прошлом мы с тобой не очень-то ладили. Похоже, этой зимой нам потребуются все наши лучшие воины...

- Значит, - спросил Конан, - предстоит обагрять копья? Странное время для войны...

- Много странного сейчас происходит, - сказал Канах. - Сегодня вечером ты сам обо всем услышишь на сходке.

С этими словами вождь повернулся и пошел прочь, и за ним свита.

Конан забрал из дому свое оружие и двинулся в обход деревушки, возобновляя старые знакомства и расспрашивая о друзьях и общей родне. Он не слишком удивился, узнав, что большинства его прежних друзей уже нет в живых. Смерть всегда была частой гостьей в горных селениях. К тому же приятели Конана были беспутными юнцами вроде него самого. Вот они и окончили свои жизни, толком еще не начавшиеся...

Там и сям разгорались костры: здешняя долина располагалась недалеко от Пиктских Дебрей, и за десять лет, пока ее не посещали, успел накопиться хворост, пригодный на дрова. На торф придется переходить не раньше чем с середины зимы. У костров ходили вкруговую горшки пива, сваренного на нижних землях. Люди пели песни - странные, жутковатые, все без исключения похожие на похоронный плач, - песни, которые только и могла породить эта суровая земля.

Потом зашло солнце, и лишь отсветы из-за горизонта еще озаряли заснеженные вершины. Однако внизу, в долине, по-прежнему висел сырой осенний туман и моросил дождик. Прежде чем здесь выпадет снег, успеет смениться луна. Отряды охотников уже наведались в ближние холмы, заросшие лесом, и добыли нескольких оленей и кабанов. В деревне вкусно пахло жарящимся мясом, а мужчины затеяли состязания: прыгали кто выше, бегали наперегонки и метали тяжелые камни. При этом, в отличие от собратьев-северян или пиктов, киммерийцы никогда не соревновались между собой не только на мечах, но даже и на палках. Слишком серьезно рассматривали они всякую схватку. Если уж киммериец брался за оружие, так только для того, чтобы убить!

Вокруг самого большого костра посередине деревни сидели вожди. Они ели мясо и передавали один другому кувшины с пивом. Конана пригласили к этому костру, и пышноволосая девчушка лет пятнадцати вручила ему большой ломоть оленины. При этом ее зоркие, можно даже сказать, хищные глаза обежали его мускулистую фигуру от макушки до пят: это был оценивающий взгляд женщины, старающейся определить достоинства возможного мужа. О возвращении Конана уже прошел слух, а она была еще не просватана. И поди-ка заполучи в женихи киммерийского мужчину в самом расцвете лет. Редкость!

Конан завернул кусок дымящейся оленины в плоскую овсяную лепешку и запустил в него зубы. Жестковатое мясо показалось ему восхитительно вкусным. И вызвало в памяти сотню таких же пиров, когда он, мальчишка, дрался со сверстниками из-за объедков, оставленных взрослыми. Конан запил мясо добрым глотком пиктского ячменного пива и услышал, как его приветствовал седобородый старейшина, сидевший неподалеку:

- Здравствуй, родственник. Я знал твоего отца и деда.

- И я помню тебя, Анга, - отозвался Конан.

Старейшина слегка нахмурился:

- Чудным каким-то акцентом ты обзавелся, сын кузнеца Вот что значит - жил на чужбине!

- Мне и на Юге все про мой акцент говорили, - пожимая плечами, сказал Конан. - Похоже, я ни одного языка в совершенстве так и не выучил.

Была у киммерийцев еще одна черта, разительно отличавшая их от соседей асов и ванов. Если те пировали до самозабвения весело и разухабисто, то киммерийцы даже на величайших праздниках сохраняли торжественную серьезность. У воинов не было привычки, напившись, хвастаться подвигами, тем более драться между собой. Хотя пиво и на киммерийских пирах обычно лилось рекой.

Утолив первый голод, Конан несколько затосковал по доброму рукоприкладству - конечно, бескровному.

- Вот у асов на пирушке, - сообщил он сидевшим поблизости, - сейчас уже хватались бы за мечи, а стропила подскакивали бы от воинственных песен, и воины вовсю выкликали бы имена вождей, которых им довелось зарубить

На старого Ангу его слова не произвели особого впечатления.

Это хорошо, - сказал он, - что ты наконец вернулся туда, где люди умеют себя вести как подобает!

- Вот именно, - вступил в разговор мужчина с печальным длинным лицом, сидевший по другую руку Конана. - Кому, кроме труса или глупца, взбредет на ум хвастаться убитыми врагами? Всякий воин - враг он тебе или друг - стоит ровно столько, сколько стоит его сердце и рука. Вот мне, например, случалось принимать жестокие раны от всяких там свинопасов с равнин. Зато я видел, как падали вожди, сраженные мальчишками, впервые вышедшими на поле битвы...

Мужчины кивали головами, соглашаясь, что прозвучавшие слова были мудры

- И все-таки, - упорствовал Конан, - я бы сказал, что в других странах знают цену веселью Там поют песни, играют на арфах и флейтах... Девушки танцуют, жонглеры мечут факелы, дрессировщики водят ученых медведей... А у нас что ни песня - все равно что мертвого несем хоронить.

На него оглянулись так, словно он говорил на чужом языке.

- Ну да шут с ним, с весельем, - вздохнул он недовольно. - Вам все равно не понять.

Конан увидел, как у края освещенного круга появился Куланн. Извинившись, он встал, прихватив с собой горшочек пива. Потом подошел к юноше и передал ему горшочек.

- Держи, двоюродный брат, - сказал он Куланну. - Выпей Не к лицу мужчине печаль в первый вечер зимовки.

Куланн отпил небольшой глоток и вернул горшочек.

- Спасибо, - коротко поблагодарил он Конана.

- Вот что, родственник, - сказал ему тот. - Я тут прослышал кое-что о тебе и о той девушке. Ты не первый, кто переживает такую потерю. Собери лучше друзей, и мы все вместе сходим за новой!

Куланн ответил ровным голосом:

- Мне нужна только она. Бронвит... Мы с ней дали клятву. Я ее жених.

- Ну... - ощущая неловкость, проворчал Конан, - если я правильно понял то, что мне рассказали, ваша клятва больше не имеет силы Даже Кром не станет спрашивать строго, если ты нарушишь обет, данный мертвой.

- Я ее мертвой не видел, - упрямо возразил Куланн. - Ее тела не было среди тех, что оставались на кочевье.

- Ты точно уверен, что ее там не было? - спросил Конан - Если не ошибаюсь, тела были в таком состоянии, что...

- Не было ее там! - с мрачной яростью выпалил юноша. - Я бы ее непременно узнал!..

- Даже если она жива, она потеряна для тебя навеки, - сказал Конан. Забудь и думать о ней.

- Никогда! - был ответ. - Я поклялся ей именем Крома, что приду и заберу ее с собой. И что ни ее родственники, ни демоны горные или небесные не смогут мне в том помешать!

Конан собрался было заметить ему, что давать направо и налево клятвы именем Крома было по меньшей мере неразумно... но вовремя прикусил язык: вспомнил свою собственную недавнюю неосторожность. Он только спросил:

- Ну и как же ты собираешься ее отыскать? Ты сам отлично знаешь: пленники, которых заковали в цепи и доставили на побережье, не возвращаются никогда...

- Этих никто на побережье не уводил. Там не ванские работорговцы орудовали, а какие-то демоны или сумасшедшие. Пленников увели на северо-восток!

- На северо-восток?.. - задумался Конан, отхлебывая пиво и роясь в своих географических понятиях. - В Асгард, что ли? Или в Гиперборею?..

- Нет. В те страны ведет много дорог, проложенных по удобным долинам. И в Пограничное Королевство тоже... Мы много дней следовали за похитителями, и они все время лезли вверх, в горы. На самые неприступные хребты, где живут только белые козы...

- Значит, к Бен Мору, - пробормотал Конан, чувствуя, как волосы на голове порываются встать дыбом.

- Вот именно. Мы почти добрались до Полей Мертвых и уже видели перед собой снежный пик священной горы, когда спустилось очень плотное облако... Такое, что на расстоянии вытянутой руки ничего не разглядишь. И это был не обыкновенный горный туман! Облако оказалось черным, точно сердце вана, вот только дымом не пахло. Что до меня, я все равно пошел бы вперед, пусть даже и ощупью... но мои спутники идти дальше не захотели Они скрутили меня и силой оттащили назад...

- М-да, - сказал Конан. - А ты знаешь, похоже на то, что очень скоро нам с тобой придется действовать сообща. Подожди немного: послушай, что я стану говорить перед вождями...

- Действовать? - оживился Куланн. - О чем ты, двоюродный брат?

Ответить Конан не успел. Поднялся один из старейшин и, стоя перед костром, громко и протяжно протрубил в старинный рог. Это был великий рог всеобщего сбора, древнее, бережно хранимое сокровище клана Канахов. Когда-то, очень давно, его изготовили из рога громадного животного, неведомого в здешних горах. Всю его поверхность покрывали руны и рельефные резные фигурки. Легенда гласила, что он некогда принадлежал самому первому из Канахов.

Конан с Куланном передвинулись ближе к огню, туда, где сидели вожди. Собрание возглавлял Канах и с ним -предводители крупнейших родов (киммерийцы называли отдельные родственные семьи "септами"), а также наиболее прославленные воители. Многие из этих последних были люди самого простого звания, удостоенные чести сидеть среди старейшин не по принадлежности к могучему роду, а исключительно благодаря личным заслугам. Но были там и другие, и это обстоятельство мигом привлекло внимание Конана.

Рядом с Канахом сидел мужчина средних лет с волоса ми, заплетенными на висках в косы по обычаю клана Раэда У другого физиономия пестрела синей боевой раскраской - обычай Туногов. Этих-то что могло привести на собрание?.. Конану оставалось только недоумевать. В Киммерии, с ее бесконечными распрями, мирная сходка вождей разных кланов обычно происходила только на ярмарках: в середине зимы и ранней весной.

Вот Канах поднялся и простер обе руки над головой Громадный рог прозвучал еще дважды. И смолк.

- Дети Канахов! - прокричал вождь. - Все мы, не только клан Канахов, но и все кланы Киммерии, оказались перед лицом страшной опасности! Со времен Венариума нам еще ни разу ничто подобное не грозило... Нам следует объединиться и вместе побороться с напастью - или вымереть одному за другим, ибо враг не знает пощады. Настал час общей беды, а значит, мелкие войны должны быть немедленно прекращены. Никаких убийств из мести, никаких похищений девушек в жены! Никаких набегов за скотом!.. Пока вожди не объявят, что опасность миновала...

Слушатели, не сговариваясь, испустили общий вздох недовольства. Надвигались нескончаемо скучные зимние месяцы, и только что перечисленное Канахом представляло собой излюбленные развлечения.

Рог прокричал вновь, призвав к тишине.

- Вы все успели прослышать о попытке похищения девушки, предпринятой юным Куланном и его братьями, среди которых был и мой сын. Равно как и о том, что они обнаружили в становище Муррохов. Когда я сам услышал рассказ сына, я отправился из клана в клан, неся с собой белый щит мира. Я расспрашивал наших соседей, не было ли еще у кого подобных же происшествий... - Канах сделал паузу, люди клана слушали его молча, взволнованно замерев. Сколько лет прошло с той поры, когда вождь последний раз путешествовал с белым щитом! А Канах продолжал: - И вот что мне рассказали... Многие становища - не менее сотни числом! - оказались уничтожены подобным же образом! Сидящие рядом со мной сами расскажут вам о своих горестях... - Тут он повернулся к мужчине с косами на висках и произнес обычную формулу приглашения к беседе: - Рорик из клана Раэда, скажи слово моим детям и братьям!

Тот поднялся.

- Я Рорик Раэда, - начал он. - Я брат Раэды Раэды. Я пришел сюда с белым щитом. Десять лун тому назад погибли шесть семей клана Раэда. Погибло сорок мужчин и женщин, и примерно столько же детей было уведено в высокие горы. И я говорю вам, что клан Раэда не обратит оружия против других киммерийцев, пока с напастью не будет покончено!

Произнеся эти простые, но веские слова, Рорик вновь сел.

- Твил из клана Туногов, - сказал Канах, - скажи слово моим детям и братьям!

Человек в синей боевой раскраске поднялся, опираясь на древко копья.

- Я - Твил, старший военный советник клана Туногов. Я пришел сюда с белым щитом. Нынешним летом было уничтожено четыре наших семьи. Тридцать душ погибло или попало в плен. Мы также знаем, что за пределами наших владений погибли две семьи из клана Лакхейш. Мы, мужи клана Туногов, раскрасили свои лица, готовясь к войне. Мы не смоем военной раскраски, пока с напастью не будет покончено. И до тех пор между нами и остальными кланами будет царить мир!

Туног сел.

- По словам Куланна, моего сына и остальных, выходит, что зло свило гнездо в горах близ Бен Мора, - несколько нараспев продолжал Канах. - Нечистым созданиям мало того, что они истребляют ныне живущих. Они решили надругаться еще и над мертвыми, ведь дорога в те места и обратно проходит Полями Мертвых! Не имеет значения, что это за существа. Люди или нелюди - они наши враги! Они осквернили землю Киммерии. Они должны умереть.

- Есть ли хоть кто-нибудь, кто воочию видел демонов и остался в живых, чтобы рассказать? - спросил седобородый воин.

- Один мальчик из клана Раэда пас овец неподалеку от становища как раз во время налета, - ответил ему Рорик. - Мальчик заметил какую-то суматоху в селении и побежал узнать, что же случилось. Он увидел с края высокой скалы, что поселение окутал очень странный черный туман. Он никогда еще не видел такого тумана. Мальчик лег ничком и стал наблюдать. Спустя время облако снялось с места и поползло на северо-восток. Он слышал, как там, внутри, плакали дети. Потом он рассмотрел разрушенные дома и трупы, лежавшие среди развалин. В том селении погиб Чамта, наш величайший воитель... Кто-то вырвал его сердце из груди и сожрал!.. Но и на мече Чамты остались чешуя и черная кровь Чешуи не металлические, вроде тех, в которые облачаются ваны Казалось, Чамта ранил гигантскую рыбину или змею Никому из нас не захотелось прикасаться к таким нечистым вещам, и мы сожгли их там же, где и нашли

- Завтра мы разошлем Кровавые Копья, чтобы собрать воинов всех кланов к Стоячему Камню, что на Поле Вождей, - сказал Канах. И указал на половинку луны, сиявшую в небесах - Воины соберутся там, когда луна снова станет полна Все до последнего человека!

- Не все! - сказал Конан, выходя в круг света. - Меня там не будет Я сперва должен сделать кое-какие иные дела.

Толпа народа разразилась возгласами удивления, разочарования и презрения. Стоявшие ближе других отодвинулись прочь, как если бы рядом с ним можно было запачкаться Канах смотрел на него, гневаясь и не веря себе.

- Ты отроду ни с кем не считался, Конан, - сказал он наконец. - Но трусом ты, кажется, до сих пор не был

- Дело не в трусости! - проворчал Конан. - Дело в том, что я дал слово и должен его сдержать... - И он, стараясь говорить как можно короче, рассказал о деле, на которое подвигла его необдуманная клятва, данная Хатор-Ка. - Теперь вы видите, - закончил он свою невеселую повесть, - если я стану дожидаться собрания кланов и похода через Поля Мертвых, я не доберусь до Бен Мора ко дню осеннего равноденствия. Чтобы поспеть, я должен отправиться туда прямо завтра...

Канах плюнул наземь:

- И почему я не умер, не увидев дня, когда мой родственник поставит клятву чужеземной колдунье превыше блага своего клана?..

- Превыше всего для меня верность данному слову! - рявкнул Конан. - Я поклялся именем Крома! И тот, кто попробует заставить меня отказаться от клятвы, подавится сталью! Хотя бы он был моим собственным братом!

Конан хлопнул ладонью по рукояти меча. В ответ на это движение добрая сотня мужчин выхватила оружие. Слитный шорох ста мечей, извлекаемых из ножен, породил эхо в долине.

- Остановитесь! - крикнул Канах. Все замерли на своих местах. Вождь продолжал жечь Конана гневным взглядом: - Ты, Конан, редкостный дурак. Таким ты родился, таким, верно, и помрешь. Но ты, конечно, не трус. Надо поистине быть храбрецом, чтобы бросить вызов всей вооруженной мощи клана Канахов... Что ж, отправляйся за этим своим проклятым делом: я не сомневаюсь, что это еще одно несчастье в той цепи зол, которые нам уготованы... Если в дороге выяснишь что-нибудь, присоединяйся к походу кланов, как только сможешь. А если попадешь в плен... - тут он наставил на Конана указующий палец и заговорил голосом угрюмым и непреклонным, точно сама судьба, - ... если попадешь в плен - умри под пытками, ни словом не упомянув о нашем собрании и о тех решениях, которые мы здесь принимали!

- Да уж не бойся, не заговорю, - проворчал Конан. - Этот клан, кажется, еще не рождал слабаков. А ты, Канах, сделай одно хорошее дело. Когда станешь рассылать Кровавые Копья, отправь одно Вульфхере асу, если только он еще жив. Передай ему, чтобы приходил со своей дружиной сражаться вместе с нами. Скажи, мол, Конан зовет его. Он мой давний должник...

Тут поднялся один из воинов. Его лицо от лба до подбородка пересекал чудовищный шрам. Края плохо сросшейся раны мешали ему открывать один глаз. Он спросил:

- Когда это нам требовалась помощь желтоволосых?..

- Она нужна нам сейчас! - сказал Твил Туног. - Во имя Крома, нам пригодится любая помощь! Учитывая, что за враг перед нами, я бы и от ванов принял подмогу!..

Из потемок в круге света появился рослый юноша.

- Конан завтра пойдет не один, - прозвучал голос Куланна. - Я иду с ним.

- Прежде чем идти, назови-ка причину, да притом достойную! - сказал Канах. - Если ты хочешь прославиться, первым сойдясь с врагом, так лучше скройся и не позорь свой дом! Твое место - среди воинов рода!

- Я тоже дал клятву, - просто и с достоинством ответил Куланн - Я долго ждал, пока мне представится случай ее соблюсти. Речи Конана напомнили мне о моем долге...

- Ладно, - вздохнул Канах. - Идите, если иначе не можете. Грех осуждать людей за то, что они верны своему слову... - Его суровые глаза старались пронизать сумрак за пределами освещенного круга. - Я говорю только об этих двоих! Все остальные, кто способен носить оружие, отправляются со мной к Стоячему Камню!

И указал пальцем на молодого человека, державшегося поодаль от костра:

- Ты, мой сын, возьмешь своих двоюродных братьев и отправишься на розыски трех семей, которые еще не прибыли. Выясни, не расправились ли с ними чудовища. А вы, остальные... - и он обвел собрание яростным взглядом, готовьтесь к тяжелому переходу и к бою, который будет еще тяжелей!..

В полночной тьме Конан, Куланн и Милах молча шли к своему домику на краю поселения. Остановившись у двери, они оглянулись на поселение, скупо освещенное кострами, догоравшими перед некоторыми жилищами. С той стороны доносился звук, напоминавший сдержанное гудение роя насекомых. В нем мешались скрип, звон и царапанье. И производили его вовсе не насекомые. Это каменные точила скользили по лезвиям мечей, кинжалов, секир и наконечников копий. Киммерийцы, и в благодушном-то настроении производившие впечатление людей свирепых, готовились к бою с тщательностью поистине ужасающей...

- Все мечи вдосталь умоются кровью... - проговорил Милах. И повернулся к Куланну: - Ну что, паренек? Все еще сожалеешь, что опоздал родиться и не поспел к осаде Венариума?..

- В тот раз вы, по крайней мере, сражались с врагами из плоти и крови, ответил Куланн. - Я бы лучше пошел в одиночку на десять тысяч обыкновенных врагов, чем на поганых неведомых тварей с Бен Мора...

- Меч Чамты уже доказал, что, когда их порежешь, у них течет кровь, сказал Конан. - А коли у них течет кровь, то, во имя Крома, это значит, что их можно прикончить! Пошли-ка немного поспим: прежде чем над горами взойдет солнце, мы должны уже спешить по дороге к Бен Мору!..

Глава девятая НА ПОЛЯХ МЕРТВЫХ

Старкад хлопал в ладоши, стараясь согреть руки: даже его широкий плащ из куницы и волчьего меха не мог спасти от горного холода. Дыхание паром вырывалось из ноздрей и, схваченное утренним морозом, оседало на нащечниках полированного железного шлема, отделанного серебром. Холодно было в горах, зверски холодно! Когда люди Старкада пробудились нынешним утром, их латы густо покрывал седой иней...

Вождь посмотрел из-под стрелки шлема на человека, сидевшего на выступе скалы выше по склону. Это был Джаганат, и занимался он явно тем, что готовил какую-то бесовщину. Старкад ничуть в том не сомневался. В обычное время вендиец, уроженец теплой страны, был гораздо чувствительнее к холоду, чем самый "изнеженный" среди северян. И вот поди ж ты! Сидит, скрестив ноги, на самом юру, облаченный всего-то в набедренную повязку да тюрбан, можно сказать, голой задницей на льду... выставив непристойно жирное тело на лютый морозный ветер, который и Старкада-то до костей пробирал...

Молодой вендиец, тот, которого звали Гопалом, наоборот, кутался в меховую одежду такой толщины, что мог бы сойти за небольшого кругленького медведя. Он подошел к Старкаду, бочком передвигаясь по склону.

- Мой дядя творит великую магию, северянин, - сказал он вождю.

- А со стороны похоже, что спит, - отозвался ван. - Я еще понимаю, плясал бы, вопил, руками размахивал... А то ни жертв не приносит, ни дыма тебе, ни пламени...

- То, о чем ты говоришь, - - фокусы для простодушных детей, - сказал Гопал. - Истинные подвиги магии совершаются вот здесь... - И пальцем в перчатке он постучал себя по виску сквозь меховую шапку. - Настоящие маги, такие, как мой великий дядя, могут месяцами пребывать в трансе, беседуя с Богами и творя могущественное колдовство!

Старкад сверху вниз посмотрел на коротышку и фыркнул. По обе стороны шлемовой стрелки вырвались струйки белого пара.

- Мы, - сказал он, - на наших священных праздниках сотнями вешаем пленников на деревьях заповедных рощ. А остальным режем глотки, обливая кровью почитаемые камни. Это ублажает Имира и дарует нам победу в войне. Вот волшба, которой я верю! А то, понимаешь, какое-то бормотание... ме... меди... медитации разные!

Юноша лишь улыбнулся с видом полного превосходства. Старкаду же стало ничуть не легче от высказанных вслух полупрезрительных слов. Хотел бы он знать, каким образом толстяк выдерживал холод?..

- Этот мороз происходит не от естественных причин! - сказал ван, решив переменить скользкую тему. - Мы, конечно, забрались высоко, но такого холода здесь еще не должно быть. Сейчас только середина осени, а морозит так, словно стоит коренная зима!

- Все дело в том, что в этих местах сшибаются могущественные волшебные силы, - ответил Гопал. - Чему ты удивляешься? Самим Богам нынче не по себе. Силы Неба, Земли и Нижнего Мира сошлись в схватке за первенство. В такие времена само Колесо Вечности придерживает свое вращение, а привычные вещи происходят не так, как всегда... Смотри! - Гопал вытянул руку, указывая в небеса. - В этом году загорелась новая звезда. В созвездиях Скорпиона и Дракона вспыхивали кометы, а потом неожиданно пропадали. В море видели странных тварей, летом стоит иссушающая жара, зимой свирепствует небывалый мороз... Стигию нынешним летом дважды затапливал ужасающий ливень: подобного не видело много поколений! Земля сотрясается от края до края: незримые драконы грызутся в ее недрах...

- Хватит! - поежился Старкад. - Как я жалею, что согласился сопровождать тебя и твоего сумасшедшего дядю, что вообще дал себя впутать в эту дурацкую историю...

- Не обманывает ли меня слух? - спросил Гопал. -Может ли такое быть, чтобы великим воителям Ванахейма, оказывается, ведом был страх?..

Старкад потянулся было схватить и как следует встряхнуть коротышку, но вовремя одумался и опустил руки.

- Нет такого воина, который не страшился бы черной магии, ты, дуралей, проворчал он. - Никто не видит бесчестья в этой боязни. Одно дело - завоевать расположение Божества, принеся Ему жертву. И совсем другое - играться с Силами, постичь которые не дано человеческому уму! Вот это-то мне и не нравится!..

- Зато ты любишь золото, - улыбнулся Гопал.

- Верно, люблю. Очень даже люблю. И не будь вы с дядей так нафаршированы золотом, я сейчас сидел бы у себя в доме, как подобает уважающему себя предводителю. Скажи спасибо, что я побаиваюсь колдовства твоего дядюшки! Не то я давно бы уже прирезал вас обоих и забрал казну себе...

Гопал засмеялся:

- И впрямь хорошо, что ты опасаешься. Хорошо для тебя же, Старкад. Уж не думаешь ли ты, что такому магу следовало бы бояться чего-то со стороны мелкого разбойничьего вожака вроде тебя?.. Великому Джаганату случалось втаптывать в кровавую пыль целые армии...

- Тогда, - с торжеством спросил Старкад, - на кой ляд ему вообще понадобился эскорт?..

- Да уж не затем, чтобы он охранял его от каких-то там киммерийцев, высокомерно заявил Гопал. - Просто, когда мы доберемся до нашей цели, он должен будет сотворить еще более могущественную волшбу. Вот дядя и не хочет, чтобы кто-то начал беспокоить его посредине обрядов, требующих полного сосредоточения...

На этом их разговор был прерван самым невежливым образом. К ним, недобро поглядывая на вождя, подошла группа ванов, возглавляемая тем самым здоровяком воином, что еще дома подвергал сомнению целесообразность похода. Он сказал:

- Поговорить бы надо, Старкад!

Старкад отвернулся от ученика колдуна и небрежно оперся на боевой топор:

- О чем станем говорить, Гверт?

- Мы тут с ребятами перекинулись словечком, - басовито пророкотал тот в ответ. - Мерзкая погода, которую мы нынче терпим, не иначе, происходит от какой-нибудь дьявольщины. Это великанская зима, навеянная демонами! А уж путешествовать в обществе колдунов - совсем себя не любить. Вот мы и порешили: зарубим-ка чужеземцев, возьмем себе золотишко, да и свалим домой!

- Мы решили! - передразнил Старкад, и во взгляде его была смерть. - Вот так взяли и порешили! И до того важным был ваш совет, что даже и вождя забыли на него пригласить!

Он обвел воинов свирепым взглядом. Никто не захотел встречаться с ним глазами, только Гверт.

Гверт без предупреждения вскинул топор, намереваясь расколоть череп Гопалу. Вендиец, быстрый и ловкий, отреагировать не успел - так и стоял с отвисшей челюстью, вытаращив глаза. Секира Старкада взвилась навстречу и перехватила топор Гверта нижней частью лезвия. Тем же самым движением Старкад послал вперед обух секиры и сбоку ударил Гверта по шлему. Гверт рухнул наземь, загремев чешуйчатыми латами. Старкад замахнулся снова, чтобы разрубить его пополам, но сбитый с ног воин проворно откатился в сторону. Лезвие зазвенело, ударившись о промороженную землю.

Гверт немедля вскочил, и двое мужчин закружились по склону. Каждый держал свой топор одной рукой за конец топорища, другой - под самой головкой. Остальные наемники следили за поединком, дипломатично храня тишину. Все знали: начнешь "болеть" за того, кому суждено проиграть, и победитель не скоро это забудет. Они встали широким кругом: поединок на топорах требует изрядного места.

Потом Гверт издал вопль безумной ярости и прыгнул вперед, предполагая прижать Старкада спиной к высокой скале. Тот, однако, легко отскочил в сторону, так что секира высекла искры, грянув о камень. Гверт на миг потерял равновесие, и в это время топор Старкада взвился в коварном размахе, врубаясь в металлические чешуи, прикрывавшие позвоночник противника. Гверт судорожно вскинул руки, его топор полетел прочь. Старкад выдернул лезвие, и Гверт рухнул, как бревно, вниз лицом на холодную землю. Старкад шагнул вперед и вновь замахнулся. Голова Гверта откатилась от тела. Его рыжая борода была срезана чуть пониже подбородка. Стылый ветер потащил прочь клочья слипшихся от крови медных волос.

Старкад поудобнее перехватил оружие и с обманчивой небрежностью обратился к зрителям:

- Если еще кто желает оспорить мое право быть вождем, выходите! Я как раз разогрелся, так не лучше ли покончить с этим делом прямо сейчас?.. - Он огляделся кругом, но никто из его людей как-то не пожелал ответить на вызов. Вот и отлично, - сказал Старкад. - Значит, идем дальше в Киммерию.

Джаганат, успевший облачиться в свои обычные меха, обошел мертвое тело, стараясь не наступить в расползавшуюся кровавую лужу.

- На нас что, враги напали, пока я медитировал? - обратился он к Старкаду.

- Да так, ничего особенного: просто маленькие разногласия, касавшиеся порядка наших действий, - ответствовал ванский предводитель. - Все уже улажено. Ты готов продолжать поход?

- Готов! - заверил его Джаганат.

- Сегодня пересечем границу Киммерии, - сказал Старкад. - Это значит, что всякий, кого мы ни встретим, - наш враг. Если повезет, может, сумеем приблизиться к Бен Мору незамеченными. Киммерия, на наше счастье, не так густо заселена, как Ванахейм. Может случиться даже, что удастся до самого места дойти без сражения. Но вот вернуться без драки... в это как-то не верится.

К его удивлению, Джаганат рассмеялся. Его смех больше напоминал глубокий рокот, доносившийся из недр обширного чрева.

- Твое дело, Старкад, доставить нас туда, - сказал он. - О возвращении можешь не беспокоиться.

Его племянник подхватил дядин смех. Старкад ничего не понял, но про себя еще больше уверился, что эти двое просто сошли с ума.

Конан и Куланн вышли в путь до рассвета. Они не взяли с собой никакого имущества, кроме оружия и теплых плащей да кремня с кресалом, чтобы разводить огонь. Еще у них был с собой мешочек черного хлеба, немного вяленого мяса и твердого сыра. Фляг они с собой не потащили: путешествуя по Киммерии, трудно было более чем на несколько шагов удалиться от речки или ручейка. Оба шли широкой походкой горцев. Такой шаг буквально пожирает милю за милей, покрывая расстояние гораздо вернее, чем копыта готовой споткнуться лошади. А горцы, отшагав так целый день, почти не чувствовали усталости.

Посоветовавшись, они решили двигаться по возможности кратчайшим путем. Перемирие, заключенное между кланами, позволяло им выбирать лучшие дороги и сполна использовать дневные часы. Но даже и при столь благоприятных условиях путешествие обещало стать долгим и многотрудным. К тому же им предстояло забираться все выше в горы...

Под вечер пятого дня они заметили вооруженных людей, двигавшихся гуськом. Воины шли по гребню горного кряжа, четко видимые на фоне опускавшегося солнца. Куланн инстинктивно дернулся спрятаться... Потом вспомнил о перемирии и смущенно присоединился к Конану.

Тот усмехнулся:

- Трудно расставаться с привычкой... Судя по хвостикам на макушках, это воины клана Галла.

- Может, лучше все-таки не показываться им на глаза? - хмуро предположил Куланн. - Этот клан живет далеко... Как знать, добрались ли уже до них Кровавые Копья?

Но в это время воины, шедшие по гребню, заметили двоих путешественников и принялись размахивать копьями над головой в знак мирных намерений. Если бы они хотели напасть, они издали бы боевой клич и изготовились для атаки.

- Пошли поговорим с ними, - сказал Конан. - Вдруг они видели или слышали что-нибудь полезное?

И двое мужчин рысцой направились к гребню.

Клан Галла даже по киммерийским меркам считался отсталым и диковатым. Его воины сплошь татуировали свои тела замысловатыми полосами и спиралями, а волосы, связанные в хвосты на затылках, украшали костяными амулетами. Они носили длинные плоские деревянные щиты и единственные среди всех киммерийских племен предпочитали в качестве оружия сучковатые палицы. Эти палицы они изготавливали из твердой, как камень, древесины скрюченных деревьев, которые росли на их землях. Кое у кого были копья с железными наконечниками. Из одежды присутствовали только килты из волчьих шкур, татуированные ноги не ведали обуви.

- Почему вы идете не к Стоячему Камню? - безо всяких предисловий спросил двоих Канахов вождь Галла.

- Мы исполняем иной долг, - ответил Конан. - Мы идем на Бен Мор.

- Что же за дело ведет вас на священную гору?

- Оно касается только нас одних, - без лишней учтивости ответил Конан. - А вы давно ли покинули свои жилища?

- Две ночи назад к нам явился бегун и принес Кровавое Копье. Мы двинулись в путь вчера на рассвете.

- Большинству армий, - проворчал Конан, - понадобилась бы неделя, чтобы покрыть расстояние отсюда до земель Галла...

- Демоны уже нападали на Галла? - спросил Куланн.

- Четыре семьи уничтожены, - мрачно сказал предводитель. - Нам не терпится выяснить, есть ли у этих тварей мозги, которые можно размазать по камню...

И он потряс устрашающего вида палицей, а потом взмахнул ею над головой так легко, как если бы это был прутик.

- Что ж, не будем вас задерживать на вашем пути к воинскому собранию, сказал Конан.

И Галла, не прибавив более ни слова, затрусили прочь ровной рысью Таким образом они могли бежать хоть весь день. Уже сгущались сумерки, но они преодолеют еще множество миль, прежде чем темнота наконец вынудит их устроить привал.

- Хорошо бы иметь подобных союзников, когда грянет бой, - сказал Конан. Они с Куланн ом тоже без дальнейшей задержки зашагали вперед

- Жаль, что я не побываю на общем сборе, - вздохнул Куланн - Я еще ни разу не видел сбора большого войска То-то было бы о чем рассказывать внукам...

- Если останемся живы, войско ты увидишь обязательно, - утешил его Конан А не останемся, тогда и насчет внуков беспокоиться не придется.

Ночь они провели под козырьком нависшей скалы, ибо начал падать снежок Под свесом скалы обнаружилось несколько кусков торфа, пригодного для костра, остатки запасов какого-нибудь пастуха. Кресало ударило по кремню, скоро разгорелся огонь Веселое пламя отогнало прочь тьму Некоторое время двое мужчин задумчиво смотрели в костер Каждого донимали свои собственные нелегкие мысли

- Конан, - заговорил наконец Куланн. - Как по-твоему, с чем нам придется бороться? Что нам может встретиться на Бен Море?.

- Откуда ж мне знать, - проворчал тот. - Чудовища, демоны, какие-нибудь духи племен Куша. Мало ли что!

- Но на что этим тварям пленники? - не унимался Куланн

- Может, им нужны рабы, - сказал Конан. - Или просто еда

- Почему же только дети и женщины?..

- Наверное, женщины и дети вкуснее, - предположил Конан. - Не удивлюсь, если киммерийские мужчины жестковаты даже для демонов.

Куланн вновь замолчал и уставился в пламя, живое воплощение мрачного уныния. Только представить себе, что Бронвит... его Бронвит... послужила пищей какому-нибудь ужасному, отвратительному монстру, способному явиться лишь сумасшедшему в страшном сне!..

Когда они приблизились к Полям Мертвых и впереди начала вырастать величественная громада Бен Мора, они увидели, что в небе над священной горой дрожало зловещее мертвенное сияние В сумерках вырисовывались силуэты каменных курганов, выложенных много столетий назад над могилами киммерийских вождей и героев. Земля здесь была слегка припорошена снегом, но на крутых склонах каменных груд хлопья не задержались.

- Что там за свечение? - спросил Куланн. - Что могло его породить?.. Неужели огонь? Но на Бен Море ни торфа, ни дерева нет...

- Сколько вопросов, - проворчал Конан. - Это ты мне их задаешь? Я что, больше твоего знаю?.. Я бы на твоем месте поберег силы для вещей более важных, - скажем, для драки...

- С кем драться-то? - удивился Куланн.

- Для начала, - сказал Конан, - с теми засранцами, что прячутся по другую сторону кургана...

И с этими словами Конан взлетел вверх по обомшелому склону ближайшей насыпи. Куланн, киммериец до мозга костей, ушами хлопать не стал: проворно вскарабкался следом за спутником. Он поравнялся с Конаном еще прежде, чем тот успел полностью вытащить меч. С вершины они заметили двух типов, вооруженных чем-то вроде копий, затаившихся в темноте и готовых снять головы зазевавшимся путникам. Те не успели поднять голов, как сверху на них свалились два черноволосых воителя.

Двое внизу внешними своими обводами сильно напоминали людей, пусть даже сходство было неполным. Но вот шипение, вырвавшееся у одного из них, человеческая глотка породить ни в коем случае не могла. Конан, спрыгивая вниз, замахнулся мечом, и его клинок расколол череп оглянувшейся твари еще прежде, чем ноги киммерийца коснулись земли.

Куланну повезло меньше: он приземлился далековато от намеченного врага, и тварь ткнула в него коротким копьем, наконечник которого скорее напоминал широкий меч. Куланн увернулся от выпада неуклюжего оружия, в свою очередь ударил копьем... и едва сумел проколоть чешуйчатую шкуру на груди монстра. Раздраженно зашипев, чудище вдруг развернулось... и хвост, длинный, мускулистый хвост хлестнул, точно кнут. Он хватил Куланна по боку и отбросил парня к склону каменной кучи. Широкое лезвие взвилось для добивающего удара, но Куланн вовремя откатился, а тут подоспел и Конан, проткнувший монстра мечом со спины. Злобно зашипев в последний раз, двуногий ящер издох.

- Кром!.. - вытирая меч, выдохнул Конан. - Чуть руку не вывернул, пока прорубил! У них, похоже, кольчуги прямо на теле растут!..

Куланн поднялся, болезненно пошатываясь.

- Прости, Конан, - сказал он, с трудом переводя дух. - Надо было бы взять одного живым для допроса. Я хотел было прижать своего... где ж мне было знать, что копье сквозь шкуру не полезет...

- Эти красавчики нам вряд ли бы что рассказали, - буркнул его старший товарищ. Действуя кинжалом, он разомкнул пасть одному из поверженных монстров и осмотрел язык. Язык оказался длинным, толстым и раздвоенным. - Если у этих тварей вообще есть членораздельная речь, спорю на что угодно, человеку уж точно ее не понять! С таким языком невозможно произносить человеческие слова. Ну там, разве что тайную речь прислужников Сэта...

- Сэт? - удивился Куланн. - Это кто такой? Это Бог?..

- Да, Бог, и не из добрых. Знаешь, не удивлюсь, если он вправду стоит за всеми здешними мерзостями. Все колдуны Стигии - на побегушках у этого злобного Бога...

Конан говорил ровным голосом, но Куланн уловил нотку врожденного ужаса перед сверхъестественным.

- Чтобы этот, как его... Сэт бросил вызов Отцу Крому на Его собственной земле? - не поверил Куланн.

- Неисповедимы пути демонов и Богов, - сказал Конан. - Никто не может заранее знать, что они сделают, чего не сделают... Ладно, мы выяснили самое главное: эти голубчики умирают, если треснуть как следует. И в дальнейшем не забывай про хвосты! Такой предательский удар может и врасплох застать честного воина... Эх, рассмотреть бы гадов получше! Но в такой близости от Бен Мора костер жечь не годится...

- Интересно, - сказал Куланн, - эти двое сидели здесь просто на карауле? Или их нарочно выслали нам навстречу?

- Я сам не отказался бы это выяснить, - ответил Конан. Мысль о том, что неведомый враг, быть может, в самом деле знал об их приближении, очень ему не понравилась.

Резко тронувшись с места, он зашагал прямо в сторону горы, да так быстро, что Куланн еле угнался за ним.

- Значит, мы говорили об этом свечении в небесах, -сказал Конан так, словно и не было у них только что опасного столкновения с людьми-ящерами. Видал я на Юге жирный черный камень, который там жгут как топливо. Его добывают в земле, там, где нет ни торфа, ни дерева. Но от него получается густой вонючий дым, а здесь я дыма что-то не вижу...

Они почти добрались до верхнего конца Полей Мертвых, когда их глазам предстал некто, восседавший на макушке одного из курганов, быть может древнейшего на Полях. Незнакомец сидел неподвижно и молча, только холодный ветер развевал лохмотья рваных одежд. Рассмотреть его толком было невозможно, виднелся лишь силуэт на фоне кроваво-красного неба. Два меча зашипели, как змеи, выползая из ножен. Киммерийцы остановились в десятке шагов от насыпи.

- Говори, кто ты такой есть и что ты тут делаешь, сказал ему Конан. - И говори быстро, не то напоишь своей кровью одного из наших древнихвождей!

Человечек поерзал на камнях и вдруг захихикал:

- Что, северянин? Никак твоя надумала прикупить еще амулета? Моя продавай! Моя дешево продавай!

На несколько мгновений Конан точно прирос к месту от неожиданности.

- Кром!.. - сказал он наконец.

- Нет, тут не Кром. Тут просто Ча, прорицатель Кром, он живи там, повыше... - И кхитайский гадатель ткнул пальцем через плечо, в сторону Бен Мора

- Ты что, Конан, знаешь этого старикана? изумился Куланн. Он, конечно, ничего не понял из их короткого разговора.

Кхитаец повернулся к юноше.

- Моя и Конан давние друзья, сообщил он ему на ломаном киммерийском.

- Он хоть человек? спросил Куланн Он говорит еще хуже пиктов...

- Человек, - успокоил его Конан. - Весьма своеобразный, но человек. - И вновь обратился к кхитайцу: - Почему ты, старик, притворялся простым шарлатаном? Продавцом дешевеньких амулетов?..

- О чем твоя говори? - возмутился Ча тоном оскорбленной невинности. - Твоя не нравись моя амулет? Стояла бы ты тут, пожалуй, если бы не моя амулет!..

Конан попробовал пальцем остроту своего меча.

- Не люблю я, дед, когда со мной в игры играют, - тихо и зловеще проговорил он. - Хатор-Ка, стигийская сука, уже выставила меня дураком. А теперь и ты мне лапшу на уши вешаешь!

- Моя с самого начала тебе говори: твоя - всего лишь фишка на игральной доске Богов! - заявил Ча. - Теперь твоя злись, потому что это окажись правда?

- Правда не правда, а только мне почему-то охота кое-кого прирезать, заворчал Конан. - А ты так удобно сидишь...

И он начал подниматься на насыпь.

- Погоди! - заторопился кхитаец. - Я нужен твоя. Твоя нужен мне.

Конан приостановился.

- Ну и на кой ты мне? - осведомился он подозрительно.

- Твоя горазд только драться, а моя... моя - великий маг. Там, наверху... - он вновь указал на пламенеющую вершину Бен Мора, - там происходит великое волшебство. Злое волшебство! Чтобы сражаться с ним, одних мечей недостаточно!

- Да, - сказал Конан. - Твои занюханные амулеты там, конечно, очень помогут.

- Твоя не боись! - блестя зубами в сумерках, заулыбался кхитаец. - Моя магия сильный, очень сильный. Как по-твоему, каким образом я сюда добрался?

- Я как раз собирался спросить! - озадаченно проговорил Конан. - Слышь, Куланн!.. Последний раз я видел бессовестного попрошайку еще знаешь где? В Хоршемише. Это город такой. На Юге. Я путешествовал оттуда много недель. А он каким-то образом меня обогнал! Как тебе это удалось, гадальщик?

- Да совсем просто, - ответил кхитаец, слезая с камня и с достоинством поправляя лохмотья. - Моя прилетай верхом на драконе. Ну так что, пошли влезем на гору?

Двое изумленно примолкших киммерийцев снова зашагали к Бен Мору, и с ними - обтрепанный кхитайский волшебник...

Рассвет озарил молчаливое, пустынное Поле Вождей. Ни один клан не возделывал эту землю, ничьи коровы и овцы не паслись между странными, жутковатыми камнями Поля, покрытыми непонятной резьбой. Камни эти так обросли мхом, что забредший сюда человек мог долго бродить между ними, прежде чем заметил бы геометрический узор на поверхности. И еще больше времени потребовалось бы ему, чтобы осознать: это была совсем не та геометрия, которую преподавали ученикам аквилонские мудрецы.

Что касается киммерийцев, они просто не имели никакого понятия о геометрии - такой ли, этакой. Странность узора никогда не бросалась им в глаза.

Камни были разбросаны по небольшому плоскогорью, - округлые горбы, которые мох покрывал несколько необычным образом: равномерно со всех сторон. А посередине возвышалось то, что киммерийцы именовали Стоячим Камнем. Это был голый каменный "палец", и камень такой породы нигде больше в горах не встречался. Поверхность "пальца" была шершавой и изрытой, и мох на нем не рос совершенно. Если верить древней легенде, некогда этот монолит послужил чем-то вроде метательного копья в войне между Богами: Кромом и Имиром. Имир, Бог Северных Стран - Асгарда и Ванахейма, - послал вызов Крому, желая единолично править всем Севером. Имир, повелитель бурь и предводитель йнеистых великанов, наслал ужасную зиму, отнявшую жизни многих подданных Крома. Сочтя наконец, что Кром достаточно ослабел, Имир со своими великанами вторгся в Киммерию. Но Кром, по-прежнему полный сил, сорвал громадный камень с одной из горных вершин Гипербореи, и камень этот светился в Его руке от внутреннего жара земных недр. Кром метнул его во врага, и камень, пролетев по воздуху множество лиг, наконец упал наземь в этом самом месте, прямо у ног великанского войска, так близко, что от его жара у Имира чуть не растаяла борода. Поняв, что сил у Крома нисколько не убыло, Имир тут же развернулся и отступил в свои родные пределы.

Вот после этого Кром и наделил Свой народ удивительной выносливостью к холоду и жаре, чему не уставали дивиться жители иных земель...

Юноша, карабкавшийся по Стоячему Камню, все время думал именно об этой легенде. Пальцы рук и босых ног без труда находили, за что зацепиться на неровной поверхности. Киммерийцы с раннего детства привыкали лазать по скалам, вот и он взбирался наверх с такой же быстротой, с какой его цивилизованный сверстник поднимался бы по лестнице. Он добрался до вершины, ничуть не запыхавшись. Итак, он прибыл сюда первым! Не зря он встал посреди ночи и покинул лагерь, опередив всех своих родственников. Теперь он станет рассказывать внукам, как явился вперед всех на Поле Вождей и влез на вершину Стоячего Камня. Если, конечно, удастся выжить в бою...

Тело юноши украшала лишь синяя боевая раскраска клана Туногов. Несмотря на злой холодный ветер, он пренебрег толстым плащом: только набедренная повязка из волчьей шкуры прикрывала его чресла, но пояс оттягивали ножны с мечом и кинжалом. Копье свое он оставил стоять прислоненным к подножию Камня. Черные волосы развевал ветер: юноша стоял полупригнувшись, в излюбленной стойке горного воина. И не имел никакого понятия о том, что художник из какой-нибудь просвещенной страны, пожалуй, счел бы его великолепным олицетворением дикого, воинственного Севера. Ему, однако, не было ни малейшего дела до подобных вещей. Он щурился от ветра и ожидал собрания кланов.

Острые глаза паренька уловили первое движение, как только краешек солнца выглянул из-за гор на востоке и залил Поле Вождей кровавым утренним светом. Бегуны, появившиеся с разных сторон, наперегонки направлялись к облюбованному им насесту. Это были лучшие бегуны каждого клана, те, что несли Кровавые Копья своих родов впереди остального войска. Прошло совсем немного времени, и всю равнину заполнили темноволосые воины. Собрались они быстро: киммерийцы не шагали на битву, как делали регулярные армии других стран. Они предпочитали бегать той самой рысцой, поглощающей милю за милей.

Приближаясь, каждый бегун метал свое копье в Камень, следуя давней традиции, которую никто уже не мог истолковать, но соблюдать продолжали неукоснительно

- Привет вам, воины! - прокричал юноша, взобравшийся на вершину.

Раэда с заплетенными волосами посмотрел наверх и улыбнулся ему.

- Я-то надеялся быть первым! - сказал он - Ты, верно, рано встал нынче, Туног!

- Твоя правда, - откликнулся тот. - Забирайтесь скорее сюда! Увидите такое, чего никогда в жизни не видели!

Юные бегуны взобрались наверх с ловкостью обезьян. Площадка наверху была неровной и тесной, но парни устроились там так же непринужденно, как какие-нибудь городские щеголи - на главной площади Тарантии, аквилонской столицы

- Идут!.. - восхищенно проговорил один - Раэда, Туног, Канах, Лакхейш, Дал Клайд... все кланы собрались! Кто когда-нибудь видел подобную красоту?..

Другой вытянул руку, указывая на северо-восток там как раз показалась из узкого ущелья длинная вереница людей Они размеренно бежали вперед, возглавляемые своим копьеносцем.

- А вот и дикие Галла: я различаю хвосты волос у них на макушках. Никогда еще не видел живьем никого из этого клана! Говорят, они удивительно жадны до сражений

В устах киммерийца это определение звучало, право же, достаточно необычно

- Смотрите!.. - восхитился юноша с висками, выбритыми по обычаю клана Лакхейш - Как славно играет утреннее солнце на копьях небывалого войска!

Тут к подножию Камня приблизился седобородый вождь и посмотрел, подбоченившись, на юнцов.

- Ну что? - сказал он. - Насмотрелись? А теперь - живенько вниз! На вершине Камня вряд ли будет сражение, зато внизу - прорва работы!

Пока ребята спускались, к окликнувшему их вождю подошли несколько других. Был среди них и Канах. Как первый призвавший к объединению, он был провозглашен верховным вождем, - пускай на время и в той степени, в какой вообще кто-то мог повести за собой киммерийские племена, дикие и необузданные даже в самые мирные периоды жизни.

- А быстро мы собрались, - проговорил он удовлетворенно. - Не придется долго ждать, прежде чем выступим. Даже Галла прибыли утром самого первого дня!

- Галла передвигаются быстрее многих других, - заметил Раэда. - В течение дня, я думаю, подойдут и другие. Разве что некоторые низинные кланы, возможно, задержатся до завтра...

- Надеюсь, они все же прибудут до полудня, - сказал Канах. - Что-то подсказывает мне: надо спешить. Нужно обязательно двинуться в путь завтра в середине дня, не позже. Даже если к этому времени кого-то еще не будет...

В течение дня войско все росло и росло. Длинных речей не произносили: все и так знали, зачем сбор, все были готовы к сражению. Зачем еще какие-то разговоры? Люди сидели вокруг костров, кто-то подкреплялся скудным дорожным пайком. К наступлению ночи подошли последние кланы. Возле Стоячего Камня, таким образом, собралось все мужское население Киммерии, способное носить оружие. За исключением лишь Конана и Куланна.

Канах сидел у огня вместе с другими вождями, когда из темноты появились еще какие-то люди, и эти люди не были киммерийцами.

- Чужеземцы пожаловали, - негромко прокомментировал кто-то. Канах вгляделся в потемки. Его слуха достигло тихое позвякивание оружия и доспехов. Киммерийцы таких звуков не производили даже в полном вооружении. В обычное время нечто подобное заставило бы Канаха мигом схватиться за меч, но сейчас он точно знал: на Поле Вождей пришли не враги.

Потом у костра появились трое мужчин

- Мне сказали, здесь я увижу вождей, - сказал самый высокий. У него, как и у двоих других, были длинные золотистые волосы и такая же борода. В отличие от киммерийцев, все трое носили шлемы, увенчанные короткими - чтобы не сбил вражеский меч - рогами, а также доспехи из бронзовых или железных чешуй. Еще эти воины носили многочисленные золотые украшения с самоцветами.

Канах и остальные вожди поднялись с земли, но рук к оружию не протянул ни один.

- Перед тобой вожди Киммерии, воин, - сказал Туног, самый старший среди собратьев. Его снежно-белые волосы и борода обрамляли выкрашенное синей краской лицо.

- А вы - те самые асы, о которых говорил Конан? - спросил Канах.

- Те самые, - сказал предводитель. - Я - Вульфхере, сын Хьяльмара, и в промежутках между объявлениями вне закона Гарлинги называют меня принцем. Как раз теперь я опять вне закона - за человекоубийство. И я сам, и все мои люди. Большинство я оставил у границы вашего лагеря...

- Садись, - пригласил его Канах, гостеприимным жестом указывая асу на голую землю. - Мы бы с радостью предложили тебе угощение, но сами сюда мало что принесли, кроме припасов в дорогу.

- Зато мы снарядились как следует, - ответил Вульфхере. Он протянул руку назад, и один из его людей подал ему тугой бурдюк для вина. Вульфхере вынул затычку и отпил большой глоток, потом вручил бурдюк киммерийцам.

Канах покачал головой, и следом за ним - остальные вожди.

- Мы благодарим тебя, - сказал он. - Но не годится нам пить, в то время как у наших родственников в животах сухо.

Некоторое время предводители сидели молча. В отличие от своих двоюродных родичей ванов, асы вовсе не были непримиримыми недругами киммерийцев. Они, конечно, воевали, но - большей частью, а не все время, как с ванами. Бывал между ними и мир, и даже иногда по целому году. В целом два народа друг дружку недолюбливали, но притом и уважали за несомненное воинское мужество. Ростом асы не уступали киммерийцам, но жилистая легкость, присущая "черноволосым", в их телосложении встречалась лишь изредка. Как все северяне, асы были сильны и свирепы, но, опять же в отличие от киммерийцев, знали толк в пирах, веселье и выпивке. Они любили украшения и драгоценности, в особенности отобранные у кого-либо. За все это киммерийцы полагали их порядочными распустехами. "Одно добро в асах и ванах, - гласила старинная киммерийская мудрость. - Они часто и помногу убивают друг дружку..."

И в самом деле: как ни свирепа была вражда ванов и киммерийцев, если дело касалось асов и ванов, то тут была даже не вражда, а какое-то кровожадное безумие. И это при том, что асы и ваны поклонялись одним и тем же Богам, говорили на одном языке и соблюдали почти одинаковые обычаи! Если уж на то пошло, даже внешне два народа различались лишь одной характерной деталью: цветом волос. Ваны были почти сплошь рыжими, асы - светловолосыми.

С другой стороны, цивилизованным народам хватало еще более ничтожных поводов для войны...

- Значит, демоны и вас достали, как нас?.. - спросил вождь с выбритыми висками, глава клана Лакхейш.

- Еще как! - кивнул Вульфхере. - Перестали существовать целых три поселения, все - на границе с вашей страной. Поначалу кое-кто даже думал, что это постарались ваши молодцы, но потом мы поняли, что не киммерийцы приложили там руку. Правда, пока не появился ваш бегун, мы понятия не имели, в какую сторону обратить свою месть. Если бы вы согласились немного подождать с походом, к вам на подмогу, пожалуй, подоспел бы весь народ асов...

- Вряд ли нас обрадовало бы пришествие всего народа асов, - с легкой улыбкой ответствовал Канах. - Даже в качестве союзников.

- Значит, обойдетесь нашим отрядом, - сказал Вульфхере. - Много нас или мало, только с бедой должно быть покончено, и покончено навсегда. Мы хотим отомстить!

Вожди степенно кивнули. Подобные устремления были хорошо понятны любому северянину, к какому бы народу он ни принадлежал...

Глава десятая НА СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ КРОМА

- Но почему они берут в плен моих соплеменников? - требовательно спросил Конан маленького волшебника, шагавшего с ним бок о бок по снегу.

- Тот, кто готовит великое волшебство, собирается произнести страшное заклинание, - ответил Ча. - Возможно, ему потребуется для этого огромное жертвоприношение.

- Так, как это делают ваны? - спросил Куланн. - Они покупают благосклонность своего Имира, принося ему жертвы в святых рощах...

- Может, и так, - сказал Ча. - Но я думаю, что за этим стоит нечто большее. Тут дело не просто в милости какого-то Божества. Земля, небо, звезды, планеты - все нынче перемешалось, все утратило порядок и строй. Стали возможны заклинания, не имевшие силы в течение тысяч лет...

- Мне это не по мозгам! - проворчал Конан. - Но ведь и ты, кажется, говорил, что не больно-то понимаешь?..

- Смертному человеку ничего не дано знать наверняка, - охотно согласился Ча. - Все иллюзия. Как говорил Правитель Ли...

- Хватит с меня твоих восточных завихрений! - рявкнул Конан. - С этого момента, если не можешь предложить ничего дельного, держи-ка лучше свои соображения при себе!.. Лучше предупреди вовремя, нет ли какой колдовской опасности впереди. А об остальном мы уж как-нибудь и без тебя позаботимся...

- Твоя моя не доверяй? - Кхитаец снова перешел на ломаный жаргон.

- Люди, заявляющие, что летали на драконах, мне обычно доверия не внушают, - сказал Конан.

Они продолжали карабкаться вверх, хватая ртами разреженный воздух высокогорья. Однако от Конана не укрылось: чем выше они поднимались, тем меньше снега делалось на земле, а воздух становился ощутимо теплее. Потом он заметил, что у его спутников при дыхании перестал идти пар изо рта.

- Теплее делается, - заметил Конан.

- Значит, даже северный варвар способен кое-что ощутить, - хихикнул Ча. Моя - хороший учитель! Уже успела кое-чему твоя научить!

Конан нежно погладил рукоять меча и поинтересовался:

- А от разрубленного черепа твои амулеты помогают, паршивый ты кхитаеза?..

- Я же и говорю - варвар, - пробормотал Ча. - На все у него один-единственный довод.

- Которого, - ответил Конан, - в большинстве случаев вполне хватает...

- Неужели все кхитайцы такие же болтливые, как этот?.. - спросил Куланн.

- Да наверное, - предположил Конан. - У людей, живущих в городах, обычно другого дела нет, кроме как чесать языком...

- У нас, у кхитайцев, по крайней мере есть возможность поговорить с умными людьми, - сказал Ча. - И о вещах, достойных обсуждения. Вот вам, киммерийцам, о чем беседовать? О коровах? О снеге? Потому вы такие и молчаливые. Зато мы, кхитайцы...

Конан вдруг резко взмахнул рукой и зашипел, призывая к молчанию. Все трое замерли, напряженно вслушиваясь. Впереди по-прежнему было мало что видно, кроме зловещего свечения в небе, но зато начали доноситься звуки. Жуткие это были звуки. Хриплое пение. Пронзительные вопли. И низкий, ритмичный, глухой гром барабанов...

- Точно души проклятые жалуются... - пробормотал Куланн.

- Может, именно это вы и слышите, - заметил Ча.

- Пока поближе не подберемся, не выясним, - сказал Конан.

Они стали снова красться вперед - с удвоенной осторожностью, стараясь держаться под прикрытием камней и производить шума не больше, чем их собственные тени, скользившие по камням. Конан был приятно удивлен, заметив, что Ча двигался с той же бесшумной легкостью, что и они с Куланном, и для этого ему, кажется, даже к магии прибегать не пришлось. Росточком кхитаец был не больше двенадцатилетнего мальчишки-киммерийца, к тому же он находился в чужой для себя стране и шел навстречу неведомой, но явно смертоносной опасности... однако не было заметно, чтобы он испытывал страх.

Видимо, примерно это же почувствовал и Куланн. Юноша подобрался поближе к Конану и шепнул:

- А знаешь, по-моему, некоторые из цивилизованных народов совсем не так мягкотелы, как мне рассказывали...

Конан ничего говорить не стал, только согласно кивнул.

Джаганат рассматривал мертвое тело, лежавшее на мерзлой земле. Тело принадлежало очень молодому мужчине, почти мальчику. Лицо, так и не успевшее обрасти бородой, застыло в зверином оскале ярости и ненависти. Черные волосы разметались, серые глаза смотрели в пустоту. Правая рука еще держала черен длинного прямого меча с лезвием немного уже тех, что носили ваны. В другой руке мертвый юноша держал копье. Джаганат поднял голову и посмотрел на троих раненых, стоявших подле Старкада.

- Неужели весь этот ущерб причинил какой-то сопляк?.. - спросил вендиец, обращаясь к вождю.

- Я же тебе говорил, дерутся они как одержимые, - ответил Старкад. - А этот еще и исполнял поручение, причем такое, по его мнению, важное, что предпочел прорубаться сквозь отряд в сотню мужей, не желая обегать, как полагалось бы разумному человеку, кругом!

- Что же за поручение? - поинтересовался Джаганат.

Вместо ответа Старкад нагнулся и вынул копье из левой руки мертвеца. Чтобы высвободить древко, ему пришлось наступить ногой на запястье мальчишки и несколько раз дернуть. Потом он протянул копье Джаганату.

От острия до самого края втулки наконечник был покрыт чем-то красно-коричневым.

- Да оно все вымазано! - брезгливо отстранился Джаганат. - Эти киммерийцы что, никогда оружия не чистят?

- Это Кровавое Копье, - пояснил Старкад. - Оно обозначает призыв на собрание всех кланов. Таких бегунов рассылают по всем родам, и те кланы, которые получают Кровавые Копья, собираются в месте, именуемом Полем Вождей.

- А что это за кровь? - побуждаемый профессиональным интересом, спросил Джаганат.

- Если причина войны - убийство киммерийцев какими-нибудь чужаками, они используют кровь жертв. В иных случаях воины того клана, что рассылает Копья, режут себе руку и окрашивают Копья собственной кровью.

- С какой же стати им сейчас-то собирать ополчение? - спросил Джаганат.

Старкад вновь посмотрел на мертвое тело:

- Этот парень нам уже вряд ли что-то расскажет... Не думаю, однако, чтобы наша маленькая прогулка дала им достаточный повод. Мы еще довольно далеко от Полей Мертвых, да и откуда бы киммерийцам знать о нашем присутствии? И тем более о том, куда мы направляемся! И вообще, против сотни врагов черноволосые выставили бы воинов всего одного клана, а вовсе не ополчение. Наверное, над ними нависла какая-то угроза посерьезнее нас! Может, опять вторжение из Аквилонии...

- Но если это так, - сказал какой-то воин (и с каждым словом из недр его рыжей бороды вырывалось облачко пара), - если это так, они, наверное, слишком заняты, чтобы вообще обращать на нас внимание!

Остальные с готовностью закивали: всем хотелось, чтобы дело обстояло именно так.

- Будем надеяться, - улыбнулся Старкад. - Тем более что собираются они далеко отсюда.

- Почем тебе знать? - спросил Джаганат.

- Кровь на Копье засохла три, а то и четыре дня тому назад. И ты мне не поверишь, если я скажу тебе, как далеко может убежать за три-четыре дня такой горный козел, как этот мальчишка.

- У нас в вендийских горах тоже есть бегуны, поэтому я представляю, сказал Джаганат. - Так, значит, маленькое путешествие в роли эскорта больше не кажется тебе таким уж обременительным?

И маг улыбнулся, поддразнивая.

- Бояться мы и не думали! - упрямо заявил ван. - Только кому охота лезть на рожон, если можно без этого обойтись?

- А я думал, вы, ваны, только и смотрите, как бы подраться, - заметил Гопал.

- За честь - всегда пожалуйста! - пожал плечами Старкад. - Ну там, еще ради мести... или просто из удовольствия... Но если драться приходится из-за золота, почему бы не попробовать получить золотишко без боя? Слава живет гораздо дольше смертного человека, и потому-то за нее стоит проливать кровь и отдавать жизнь. А золото? Золото приходит и уходит. Рискнуть из-за него можно, но умирать?.. Пускай дурак гибнет ради богатства...

- Стало быть, северным варварам не чужда философия, - сказал Джаганат. Воистину настало время чудес!..

Двое киммерийцев и с ними кхитаец лежали на скальном выступе, глядя вниз, в обширную впадину, откуда и происходило адово свечение, окрасившее небеса. Они отважились высунуть за каменную кромку только макушки до глаз, так чтобы можно было смотреть. Высоко над ними, на восточном склоне горы, зиял вход в пещеру, называемую Обителью Крома. Однажды Конан уже видел эту пещеру: он был в то время совсем еще подростком, и его клан собрался на Поле Вождей, чтобы похоронить старого Канаха, погибшего при Венариуме.

Впадины, в которую они теперь заглядывали, тогда здесь не было...

Гром барабанов перешел в кошмарную какофонию, под аккомпанемент которой крики и стоны, доносившиеся снизу, звучали особенно страшно. Впадина была полна тумана и пара, сквозь который временами вырывались языки сверхъестественного бездымного пламени. Тогда становилось возможно рассмотреть внизу, во мгле, неясные, зыбкие тени. Часть силуэтов несомненно принадлежала человеческим существам. Другие, сгорбленные, уродливые, явно были тенями каких-то нелюдей. И эти нелюди явно не заслуживали того, чтобы дышать чистым воздухом гор.

- Что там за огонь?.. - шепотом спросил Конан

- Это возгораются испарения, - так же шепотом ответил кхитаец. - Они исходят из земных недр и схожи с дыханием наших драконов. Я видел в Кхитае одно такое место, расположенное на морском берегу. Селяне пользуются подземным огнем, выпаривая из воды соль.

- Тут-то уж точно выпариванием соли не занимаются, - проворчал Конан.

- Небо на востоке светлеет, - заметил Куланн Лучше поищем укрытие и спрячемся, пока нас не заметили!

Конан поднял голову и посмотрел на склон Бен Мора Вечный лед, покрывавший вершину, в самом деле поблескивал, отражая первые лучи рассветного солнца Конан сказал.

- Я бы предпочел получше рассмотреть, что делается внизу.

- Твой юный друг прав: сейчас лучше скрыться отсюда, - возразил Ча. Вернемся, когда снова стемнеет

- Повременим еще немного, - сказал Конан. Он говорил спокойно, ровным голосом, но это кажущееся спокойствие снова скрыло ледяной ужас, который всегда охватывал варвара в присутствии волшебства. - Я хочу посмотреть хотя бы одним глазком. Как мы собираемся сражаться с тем, чего совершенно не понимаем?

И в это время раздался новый звук Это было басовитое громыхание, даже ниже, чем глухой рокот барабанов. И каким-то образом сразу сделалось ясно, что производил его не инструмент, а невообразимо громадное существо, таившееся внизу, в тумане. Вновь вспыхнули языки бездымного пламени, и глазам затаившихся спутников на краткий миг предстал силуэт двигавшейся твари, столь огромной, что разум отказывался постичь. Но самое страшное оказалось еще впереди. Чудовище заговорило. Его голос был столь низким, что человеческое ухо едва воспринимало его как звук, - скорее, как сотрясение И все же это был ГОЛОС. И он произносил СЛОВА. Язык тоже был нечеловеческим и чужим, но в том, что снизу доносилась членораздельная речь, никаких сомнений не оставалось.

- Давай уйдем отсюда, Конан... - попросил Куланн, и в голосе юноши чувствовалась легкая дрожь.

- Это похоже на... погодите! - И Конан вскинул руку, удерживая своих сотоварищей, уже изготовившихся для поспешного отступления. Они помедлили и посмотрели туда же, куда смотрел он.

Силуэт чудовища отступал и постепенно растворялся внизу, а вместе с ним гасли и пламена, как если бы в ямине угасал адов огонь. Мучительные крики еще звучали, но и они делались глуше, словно пропадая вдали. Странные тени перестали колыхаться в тумане. В самую последнюю очередь прекратился бой барабанов. Сперва он тоже начал отдаляться, потом вдруг резко стих на середине ритмической фразы. На какое-то время внизу воцарилась полная тишина. Затем утренний ветерок начал растаскивать клочья тумана, впуская в земную дыру отблеск рассвета. В яме не было никого: ни нелюдей, ни людей, ни живых, ни мертвых. Каменистое дно было сплошь покрыто резными изображениями, непонятными, но очень неприятными с виду. И нигде никаких отверстий, сквозь которые могли бы исчезнуть обитатели углубления...

- Вот теперь пошли отсюда, - сказал Конан.

Троица на животах отползала прочь от края, пока не оказалась на дне узкого каменистого ущелья, во всем подобного сотням других, разбегавшихся в разные стороны по склонам Бен Мора. По этому ущелью они спускались все ниже, пока не нашли тесную маленькую пещерку - только-только поместиться втроем. Они забились туда и смотрели, как раннее солнце заливает светом долины.

Чтобы ничем не обнаружить своего присутствия, они сорвали несколько кустиков, торчавших неподалеку, и тщательно замели все следы. Потом прикрыли кустиками устье пещерки.

- Ну, давай, великий волшебник, - сказал тогда Конан. - Разобъясни нам, дремучим, что же за хреновину мы только что видели!..

Кхитаец посидел некоторое время с закрытыми глазами, бормоча что-то себе под нос. Потом как будто очнулся от транса.

- Я думаю, - сказал он, - мы видели то самое Существо, о котором упоминается в некоторых древнейших легендах. Эти легенды древнее Скелоса, древнее Пифона и Ахерона... - Узкоглазый старик покачал головой: - Да, по сравнению с тем, что мы видели только что, Ахерон был поистине вчера...

- Значит, ты увидел поболее моего, - сухо проговорил Конан. - Ибо я видел только туман и огонь, да еще слышал какие-то бесовские звуки, которые я нисколько не рвусь услышать опять!

- У тебя обычное зрение, а у меня - волшебное, - сказал Ча. - Я вижу и слышу больше, чем ты. И уж конечно, больше понимаю! - Он, похоже, совсем отказался от своего ломаного жаргона и заговорил языком образованного человека. - Это Существо, - продолжал он, - есть Зло столь древнее, что во времена его рождения знаменитая Атлантида еще не поднялась из морских волн... которые, впрочем, позже благополучно поглотили ее... Сама наша Земля, чей возраст безуспешно угадывают философы, моложе виденного нами Существа. Множество раз великие маги человечества изгоняли его в области вне нашего времени и пространства, туда же, где оно некогда зародилось. Но каждый раз оно изыскивало способ вернуться. Его призывало назад мелочное властолюбие безумных магов, возмечтавших об абсолютном господстве...

- А куда, - спросил Конан, - оно слиняло, когда стало светать?

- Вниз, - был ответ. - Оно подчинило своей воле обитателей Нижнего Мира, и они пробили для него тоннели к поверхности, а также яму, у края которой мы побывали. Они умеют закрывать входы в свои норы так хитро, что смертному человеку ни за что туда не проникнуть.

Конан поинтересовался:

- Сколько у нас еще дней до равноденствия?..

- Шесть, - ответил кхитаец.

- Как бы мне влезть к ним в тоннели? - спросил юный Куланн. - Я должен отыскать Бронвит, если только она еще жива.

Кхитаец переводил взгляд с одного на другого, и его узенькие глаза-щелочки постепенно округлялись от изумления.

- Вы хотите сказать, - проговорил он наконец, - что не отказываетесь от своих планов, несмотря даже на то, что я вам рассказал?.. - Ча снова посмотрел на две каменные физиономии и вдруг пакостно захихикал: - Если бы моя знай, что ваша страна живи такие интересные дикари, моя бы давно-давно сюда приходи!..

Глава одиннадцатая В ДОМЕ КОЛДУНЬИ

Целый день и целую ночь Хатор-Ка вершила этот обряд: самый длинный и самый сложный из всех, на какие она когда-либо отваживалась. Теперь поистине настало ее время. Звезда, именуемая Звездой Демона, вошла в "глаз" созвездия Змея впервые со времени падения Пифона, случившегося тысячи лет назад. Последнее соположение принесло с собою погибель ужасной Ахеронской империи, разгромленной варварами-хайборийцами. Хатор-Ка твердо намеревалась использовать нынешнюю возможность, чтобы совершить в судьбах мира столь же драматический поворот.

Лишь самые ближайшие помощники и послушники были допущены помогать волшебнице во время обряда. Менее опытные неизбежно были бы убиты либо сведены с ума чудовищными колдовскими силами, бушевавшими внутри храма. Даже верного Мулэя выставили за дверь, где он и нес стражу.

Стены и пол сплошь покрывали иероглифы, в воздухе густо висел дым курений. Хатор-Ка пронзительным голосом распевала заклинания на языке, который никогда не был предназначен для человеческих уст. Багровые струйки стекали с алтаря на каменный пол. Обнаженные руки Хатор-Ка и ее тяжелые плотные одеяния были заляпаны тем же багрянцем. За спиной жрицы послушники подпевали своей хозяйке, наигрывая на странного вида музыкальных инструментах. Инструменты издавали ритмические звуки, не вполне подходившие под определение музыки.

Над алтарем колыхалось туманное облако. Временами оно начинало мерцать, как будто отодвигался некий занавес, позволяя заглянуть в ужасающие бездны. Эти бездны обычный человеческий разум вряд ли сумел бы обозреть, не испытав помрачения.

И вот наконец тайнодействие приблизилось к завершению. Среди ничто замаячило ужасное нечто. Бездонный провал не позволял даже приблизительно оценить его размеры, но некое внутреннее чувство подсказывало: существо было неописуемо огромно. И притом окрашено в цвета, удивительным образом смущавшие взгляд. Форма существа постоянно менялась. Это говорило о том, что природа его далеко выходила за убогие рамки чувственного восприятия, отмеренные человеку.

Вот такое нечто приблизилось к окошку между мирами, созданному Хатор-Ка. При виде его колдунья запела с удвоенной энергией. Лицо ее оставалось бесстрастным, но из-под диадемы по лбу и вискам, промочив одеяния, ручьями потек пот. Перепуганные послушники тем не менее продолжали исполнять свое дело.

Существо, призванное заклинаниями Хатор-Ка, выпустило нечто вроде щупальца и вытянуло его сквозь окошко. Храм тут же переполнился вонью настолько омерзительной, что послушникам, сумевшим против нее устоять, потребовались для этого все силы.

Щупальце было там и сям испещрено членистыми когтями и пастями, полными зубов, расположенных по всей окружности. Еще его усеивали глаза, похожие на драгоценные камни, но эти глаза в земном свете казались слепыми. Щупальце принялось незряче шарить вокруг, достигло иероглифов, окружавших алтарь, и остановилось, словно упираясь в незримый барьер. За первым щупальцем последовали другие. Послышались жуткие, малопристойные звуки: существо пожирало кровь и плоть жертв, убитых на алтаре.

Пение Хатор-Ка сменило тональность, и щупальца убрались, оставив чистый алтарь. Никаких следов жертвоприношения на нем более не было. С той стороны "окна" послышались низкие, размеренные звуки. Казалось, до находившихся внутри храма докатывалось далекое эхо, ужасающим образом подпевавшее послушникам и самой жрице. Медленно-медленно существо удалилось обратно в бездны, его породившие. Отверстие между мирами стало затягиваться и наконец пропало совсем.

Хатор-Ка уронила воздетые ладони и едва не свалилась на пол, но сильная рука Сенмута подхватила ее.

- Отдохни, госпожа, - сказал жрец. - Даже величайшие маги испытали бы упадок сил, совершив то, что смогла совершить ты.

- Я отдохну, Сенмут, - пробормотала она. Еще никогда она не чувствовала себя настолько измотанной - Вели очистить храм да присмотри, чтобы книги и орудия были разложены как подобает... И еще удвой стражу, теперь нас могут обнаружить...

- Будет сделано, госпожа

Хатор-Ка удалилась в свои покои, чтобы вымыться и отдохнуть.

...Она очнулась от глубокого, лишенного сновидений сна, ощутив, что Мулэй стоит возле ее ложа и осторожно встряхивает ее за плечо:

- Проснись, госпожа! Злодеи проникли в твой дом и обворовали святыню...

- Что?!.. - Хатор-Ка отшвырнула шелковую простыню и вскочила. Ее ложе помещалось на возвышении, вырезанном в виде свернувшейся змеи. Спускаясь оттуда к небольшому столику, колдунья шагала, как по ступеням, по толстым виткам змеиного тела. - Немедленно объясни, что это значит!..

Она взяла со столика кувшин с напитком из трав. Этот напиток был специально составлен таким образом, чтобы помогать скорейшему восстановлению сил.

- Взломано подземелье под храмом, где ты хранишь самые ценные рукописи и инструменты, моя госпожа, - стал рассказывать Мулэй. - Один из моих людей, совершая обычный обход, заглянул ко входу в храм и почуял непорядок В буквальном смысле, госпожа. Там пахло кровью. Воин побежал за мной, потому что самому ему входить внутрь запрещено. Я вошел туда и увидел мертвые тела в подземелье. Даже я не отважился проникнуть далее и сразу кинулся к тебе.

Его хозяйка уже устремилась наружу.

... Хатор-Ка спустилась в подземелье Перед нею со светильником в руке шел послушник, а позади, с обнаженным мечом, - Мулэй.

- Где Сенмут? - внезапно спросила она.

- Был в подземелье, госпожа, - ответил послушник. Светильник в его руке так и дрожал. - Он и еще трое других несли вторую стражу нынешней ночью. Сенмут всячески старался сохранить твое имущество в целости, госпожа...

- Даже так? - спросила она, нахмурившись.

- Он принес с собой меч, госпожа. Он никогда раньше этого не делал...

Трепеща, послушник сошел в самое подземелье, и фонарь залил мертвенным светом жуткую сцену. С верхней части лестницы были видны только раскиданные, неподвижные руки и ноги. Теперь стало возможно разглядеть троих мертвецов. Их кровь растеклась по всему полу Одна на бледных рук словно бы последним усилием указывала не пристойного вида статую в стенной нише...

Мулэй подошел и ногой перевернул два тела на спины.

- Убиты ударом в горло, - сообщил он хозяйке. - Сделано быстро. Их захватили врасплох. Убийца, верно, приставил клинок к горлу третьего, пока первый еще толком упасть не успел... - Сенмута среди мертвых тел не было, и это кое о чем свидетельствовало Мулэй только спросил: - Но как он проскочил незамеченным мимо моих стражников?..

Хатор-Ка обошла мертвых и присмотрелась к руке, указывавшей на ту самую нишу. Потом повернулась к послушнику:

- Поставь фонарь и ступай. Ничего никому не говори, пока я не вернусь.

Когда послушник убрался, она начала в определенном порядке поворачивать похабно извращенные выпуклости статуи. Часть стены отодвинулась, открыв темный тоннель.

- Вот куда скрылся предатель, - сказала Хатор-Ка. - Прежде чем моя семья выстроила над этим подземельем храм и дворец, оно служило могилой высшего жреца древности. Тоннель же много веков назад пробили могильные воры. Другой его выход - в полях, близ реки, внутри небольшого святилища... Один из моих предков скрыл оба отверстия, превратив тоннель в тайный ход на случай внезапного бегства...

- Но каким образом Сенмут прознал?..

- Секрет никогда не покидал пределов семьи, - сказала она. - Следует предположить, что без Тот-Амона здесь не обошлось. С помощью своего искусства он и о тоннеле выведал, и одного из моих приближенных сумел подкупить... Хатор-Ка была бледна, ее так и трясло от ярости. Мулэй никогда еще не видел свою госпожу в таком состоянии. - Как долго?.. - вопрошала она. - Как долго Тот-Амон уже хозяйничает в моем доме, точно в своем собственном?..

- Почему же он не пришел сам? - спросил Мулэй.

- Потому, что я выставила стражей, миновать которых не может ни он сам, ни его порождения. К сожалению, они не в состоянии остановить моего послушника, удирающего с краденым добром!

- Что же оказалось похищено?

- И ты еще спрашиваешь! Конечно, тот отрывок из Книги Скелоса. Он, наверное, стащил что-то еще, но это - самое важное. Текст необходимо вернуть!

- Но если Тот-Амон уже завладел им, стоит ли его возвращать?

- Да, - ответила Хатор-Ка. - Стоит. Этот фрагмент - не какой-нибудь школьный урок, который можно затвердить наизусть, а потом использовать когда заблагорассудится. Его вещественное присутствие многократно увеличивает силу волшебных заклятий... Вот почему настолько ценны великие древние книги магии, а их же позднейшие списки стоят не в пример меньше подлинников, хотя текст в них один и тот же... - Хатор-Ка вновь проделала манипуляции с изваянием, и проход закрылся. - Завтра утром я приставлю рабочих и велю заложить тоннель камнем. А теперь, Мулэй, собери своих лучших людей... Воинов пустыни, искушенных в ночных набегах. Завтра ночью мы нанесем моему коллеге Тот-Амону ответный визит!

Остаток ночи и все утро Хатор-Ка продолжала прерванный отдых. Потом взялась за приготовления. Напитки и заклинания помогли ей восстановить силу, быстроту и выносливость: все это должно в полной мере пригодиться ей при исполнении задуманного. В будущем, верно, она жестоко поплатится за нынешнее перенапряжение, но ставки в затеянной ею игре слишком высоки, чтобы принимать во внимание такие ничтожные соображения, как боль и усталость. Затем Хатор-Ка принялась собирать таинственные сооружения из кости и хрусталя и изучать заклинания, от одного прочтения которых вокруг холодел воздух.

Когда солнце склонилось к закату, волшебница вышла во двор, где ее со своими людьми уже ожидал Мулэй.

Он подобрал для предстоявшего Дела двенадцать молодцов один к одному: все были из его племени, все - фанатично преданы Хатор-Ка. Каждый по самые глаза закутан в убор жителя пустыни и облачен в прилегающие штаны и куртку, а поверх - в просторный плащ. Вся одежда была серо-бурого цвета, чтобы сливаться с пустыней. Вооружение воинов составляли мечи, кинжалы и короткие луки. Под куртками скрывались жилеты из тонкого кольчужного полотна, нашитого на шелковую ткань нарочно ради того, чтобы не производить ни звука. Черные глаза воинов горели нетерпением. По своему темпераменту все они были разбойниками; обязанности часовых, хотя бы и исполняемые во имя обожаемой хозяйки, успели им отчаянно надоесть.

- Все готово, моя госпожа, - сказал Мулэй.

Конюхи уже выводили коней. Поводья были веревочные, на копытах - кожаные "башмаки", опять-таки скрытности ради. Хатор-Ка кивнула, и все забрались в седла.

- Мы преодолеем восточную дамбу и углубимся в пустыню, - сказала волшебница. - К тому времени, когда луна поднимется над рекой, мы должны достигнуть сфинкса, воздвигнутого царем Рахотепом. Там мы оставим коней и двинемся дальше пешком. Когда же доберемся до обиталища Тот-Амона, памятуйте превыше всего о двух обстоятельствах. Во-первых, никакого насилия по отношению к самому Тот-Амону. И во-вторых, предатель Сенмут мне нужен живым.

Миновав ворота, они поскакали вверх по дороге, что поднималась к дамбе, отделявшей плодородную долину Стикса от открытой пустыни. Мимо, навстречу им, с лопатами и мотыгами на плечах устало шагали крестьяне. Они поднимали головы, с невольным любопытством посматривая на всадников. Лошади редко использовались в Стигии: здешний люд путешествовал все больше пешком либо по реке. Лишь караванщики ездили верхом, да и то на верблюдах. А на лошадях - и вовсе почти никто, кроме разбойников из пустыни.

Дорога все круче поднималась к так называемой дамбе, вырубленной в твердой скале. Ее соорудили давным-давно, чтобы использовать как дорогу, не подверженную затоплению, на тот случай, если придет нужда быстро перебрасывать войска в приграничную крепость. Вот уже много столетий ни один враг не атаковал Стигию с того направления. Тем не менее Хатор-Ка, как владелице прилегавших земель, вменялось в обязанность содержать дамбу в пристойном порядке. Мало ли, вдруг в будущем пригодится!

Пустыня за дамбой была почти не населена. Только виднелись там и сям развалины старинных укреплений, храмов, воздвигнутых в честь давно позабытых Богов, лачуг пустынных мистиков и умерших отшельников... и еще загадочные статуи и памятники, которых, куда ни плюнь, полно в любом углу Стигии. Ибо, несмотря на то что большинство населения страны обитало на узкой полоске земли вдоль берегов Стикса, цари-жрецы считали непременным долгом оставить знак своего пребывания повсюду, куда, как они полагали, простиралась их власть.

Мулэй скакал впереди, безошибочно находя путь в пустынной ночи. Хатор-Ка обозревала небеса, выискивая крылатых посланцев своего соперника. На тот случай, если бы над головой в самом деле замаячил силуэт вроде летучей мыши, у нее были приготовлены заклинания, которые лишили бы тварь способности видеть ее. Или вовсе заставили бы летуна рухнуть в песок. Проглоченное питье позволяло Хатор-Ка заглядывать дальше и яснее, чем простым смертным. Все, что она при этом видела, окутывал мерцающий серебряный свет.

Наконец впереди заслонила звезды громада сфинкса, воздвигнутого царем Рахотепом. Отряд остановил коней между его громаднымилапами. Никто из ныне живущих не знал, с какой целью было построено, вернее, вырезано из одной необъятной глыбы песчаника это чудовищное творение человеческих рук. Сфинкс стоял здесь с времен столь незапамятно древних, что от его строителя, царя Рахотепа, сохранилось лишь имя... да неблаговидная репутация: любил, как говорили, всяческие безобразия и непотребства. У статуи было тело льва, крылья дракона и лицо царя-волшебника. Каменные глаза, как и много столетий назад, смотрели в пустыню.

- Пока ехали, я не видела никаких соглядатаев, - сказала Хатор-Ка.

- Их в пустыне и не было, - подтвердил Мулэй.

Сняв плащ, волшебница свернула его и убрала в седельную сумку. Под плащом у нее была почти такая же одежда, что и у мужчин. Только все ее облачение сшито из тончайшего черного шелка. Ни кольчуги, ни оружия у нее при себе не имелось, но с плеча свисала сумка, наполненная чародейскими принадлежностями ужасающей мощи.

Прежде чем вступать на завершающий отрезок пути, Мулэй выслал двоих воинов - присматривать по бокам, и еще одного - на сто шагов вперед остальных. Наконец маленький отряд двинулся, но не шагом, а размашистой рысцой. На бегу мужчины жевали листья и лепестки . синего лотоса: это придавало сил и выносливости. Так они покрывали милю за милей, пока не взобрались на гребень возвышенности. Внизу расстилался небольшой оазис, окаймленный пальмами. У темного пруда виднелся ничем не примечательный дом, окруженный высокой стеной.

- Стражники?.. - прошептала Хатор-Ка.

- Вижу троих на стене, - ответил Мулэй.

Один из пустынных воинов подобрался к предводителям и вытянул руку, указывая на некое движение с северной стороны дома.

- Караул ходит... идут сюда.

- Мы с ними легко разделаемся, - сказал Мулэй, обращаясь к Хатор-Ка. - Мы можем незамеченными перебраться через стену. Ты знаешь, как войти в дом?

- Я много лет держу там шпионку, - отозвалась она. - Но теперь я ни в чем не уверена. Я не знаю, правду ли она сообщала мне все эти годы...

- Приказывай, госпожа, - сказал Мулэй. - Мы выполним все, что ты прикажешь.

- Для начала уберите караульных, которые там ходят, - распорядилась она. Потом переправьте меня через стену. Там я с первого взгляда пойму, истинны ли были мои сведения... Дальнейшие приказания - позже!

Стелясь по земле, сливаясь с тенями, которые отбрасывали при луне складки песка, камни и кусты, Мулэй с несколькими подручными незамеченными подобрались вплотную к дорожке, где прохаживались Тот-Амоновы стражники. Те оповестили о своем приближении едва слышным звяканьем металла. Люди Мулэя приготовились к схватке: кто-то вытащил кинжалы, другие перекатывали в ладонях тетивы, свитые в удавки.

Приближавшиеся шаги замедлились... потом и вовсе остановились. У переднего стражника был на голове шлем, сработанный в расчете явно не на человека. И вот эта самая голова завертелась туда и сюда, как если бы ее обладатель почуял нечто настораживающее. Потом он громко зашипел... но никаких иных звуков издать уже не успел. Удавка обвила его горло и рванула назад. Остальных караульных постигла та же участь: их шеи обвили удавки, в животы воткнулись кинжалы. Слабый шум схватки стих, едва начавшись.

Пока воины чистили оружие, Хатор-Ка подошла взглянуть на тела.

- Люди-ящеры с островов, что к востоку от древней Лемурии, - задумчиво проговорила она. - Далеко же пришлось Тот-Амону закидывать свою колдовскую сеть, чтобы их отыскать!

Действуя так же тихо и быстро, маленький отряд направился дальше - к стене. Стражники, стоявшие наверху, гибели своих товарищей попросту не заметили. Они спокойно переговаривались, и голоса звучали вполне по-человечески. Добравшись к подножию стены, один из пустынных воинов встал на четвереньки, второй забрался ему на спину и сцепил перед собой руки. Третий легко вспрыгнул на эти сцепленные руки и, подброшенный товарищем, взлетел на гребень. Вскоре подобным же образом в проход наверху стены проникло шестеро воинов. Никто не увидел их и не услышал. Прошло еще несколько мгновений, и один из них свесился вниз, чтобы помахать остальным. Те быстро присоединились к передовым. Часовые лежали на своих постах, все были мертвы.

Хатор-Ка, пришурясь, обозрела открывшийся перед нею двор. Больше никакой стражи не видно, но это вовсе не означало, что дом беззащитен. Колдовское зрение помогло ей разглядеть цепочку странных рун, узкой полоской обегавших весь дом.

- Следуйте вплотную за мной! - велела она своим людям.

Они спустились со стены и двинулись за Хатор-Ка. Потом остановились перед магическим заслоном.

- Нельзя тревожить волшебный круг, - предупредила воинов колдунья.

Мулэй послушно кивнул. Хотя лично он там, куда указывала Хатор-Ка, ничего особенного не видел.

Заставив мужчин сбиться в плотную кучку, чародейка вынула из сумки короткий жезл. И, начав с одной стороны группы, принялась чертить этим жезлом вереницу сходных рун таким образом, чтобы они постепенно соединились с Тот-Амоновым кругом. Рисуя, она видела исходившее от письмен зеленоватое свечение. Ее спутники не видели ровным счетом ничего. Когда оба круга слились, Хатор-Ка стерла руны непосредственно перед ними и провела своих людей сквозь заслон. За их спинами круг, чуть деформированный на месте прохода, продолжал как ни в чем не бывало испускать зеленоватое свечение, видимое только Хатор-Ка и ей подобным.

Внушительных размеров дверь стояла распахнутая. Видимо, Тот-Амон полагал, что его охрана - человеческая, нечеловеческая и магическая - обеспечивала более чем достаточную безопасность. Отряд вступил внутрь дома. Там было тихо, лишь в прихожей негромко журчал маленький фонтанчик. Нигде не горело ни светильника, ни свечи. Хатор-Ка пробормотала заклинание. Она-то видеть могла, но ее сообщникам нужен был свет. И вот над ее головой возник крохотный огонек и вырос в мягко светящийся шар. Шар всплыл к потолку, озарив удивительные фрески, изображавшие невиданные существа и целые миры.

Из прихожей вела единственная дверь, и по ту сторону ее лежала глубокая тьма. Хатор-Ка миновала фонтанчик и прошла в комнату. Светящийся шар поплыл за нею, воины устремились следом, но она сделала им знак остановиться. В дальнем конце чертога, на троне, установленном на невысоком возвышении, восседал не кто иной, как сам Тот-Амон. Великий маг был облачен в черное одеяние, оставлявшее открытым лишь выбритую голову аскета и кисти рук.

- Не это ли ищешь, Хатор-Ка? - спросил он, показывая ей большой кусок пергамента с растрепанными краями.

- Ты сам хорошо знаешь, что я ищу, - ответила она. - Верни мне украденное, и будем продолжать жить, как будто ничего не случилось!

- Оставим пустые слова, Хатор-Ка. Стал бы я совращать твоего послушника и обнаруживать, что знаю о потаенном тоннеле, если бы собирался возвращать тебе текст?

- Не стал бы. Но не стал бы ты и разговаривать со мною теперь, если бы не собирался кое-что мне предложить. Назови цену!

- Ты так легко вошла сюда только потому, что я этого захотел, - сказал маг. - А предложить тебе я хочу вовсе не выкуп. Я хочу заключить с тобой союз.

- Союз?.. - спросила она подозрительно. - Чего бы это ради мне объединяться с тобой?..

- Потому что иначе у тебя нет ни малейшего шанса выбиться в верховные маги. - И Тот-Амон вновь поднял пергамент: - Эта запись бесполезна, если не добавить к ней полный текст Великого Вызывания Сил.

- Я и без тебя владею этим заклятием! - не сдавалась Хатор-Ка.

- А вот и не владеешь. Всего два волшебника на свете в полной мере владеют этим величайшим из заклинаний. Один из них - я. Второй - вендиец по имени Джаганат. Еще девять располагают неполным вариантом, тем самым, который ты почерпнула у Хептех-Себека, соблазненного тобою и потом убитого...

Хатор-Ка прямо-таки окрысилась и ответила ему яростным взглядом. Но опровергать обвинение и не подумала.

- Твои усилия пропали даром, - продолжал Тот-Амон. - В твоей версии недостает шести стихотворных строчек и пяти очень значительных телодвижений. Произнести урезанное заклинание в миг величайшей ответственности - значит, всего лишь накликать на себя невероятно мерзкую и жестокую смерть. Клянусь в этом именем Отца Сэта!

- Ну так и что ты мне предлагаешь?..

- Я предлагаю посвятить тебя в истинный ритуал Великого Вызывания Сил. Когда в день осеннего равноденствия твое заклинание перенесет тебя на Бен Мор, ты возьмешь с собой моего эфирного двойника. Таким образом, когда церемония должным образом произойдет, мы с тобой разделим равную власть и станем вместе властвовать над миром.

- Не верь ему, госпожа! - прошипел Мулэй. - Если у него и текст и полное заклинание, почему он не желает стать единоличным правителем?..

- Потому, что ему не достичь Бен Мора ко дню осеннего равноденствия, ответила она. - Обнаружь он текст Скелоса прежде меня, думаешь, стал бы он теперь со мной торговаться?..

- Так ты принимаешь мои условия? - спросил Тот-Амон.

Хатор-Ка быстро прикинула про себя все плюсы и минусы этой сделки... Без истинного Вызывания ее в самом деле ожидала кошмарная гибель. Ну а если Тот-Амон вздумал научить ее ложному заклинанию?.. Нет, таким образом он ничего не выиграет, ибо в этом случае повелителем вместо нее становился Джаганат. Что ж, потом у нее будет масса времени, чтобы перехитрить и предать Тот-Амона.

- Принято! - решительно сказала она. - Но с одной оговоркой. Предателя Сенмута ты отдашь мне.

- Согласен, - кивнул Тот-Амон. - Тем более что мне он все равно больше не нужен.

Он сделал жест рукой, и в комнату вошли двое его слуг-людей. Они вели связанного Сенмута.

Хатор-Ка вперила в изменника змеиный взгляд. Тот под этим взглядом так и обмяк.

- Нам предстоит еще одна церемония, - сказала она. - Там требуется жертва. Ты как раз подходишь, Сенмут!

Его глаза округлились от ужаса: он сам был жрецом и без труда понял, на что она намекала. Слуги поволокли его прочь. Вопли предателя постепенно стихли в отдалении...

Глава двенадцатая ПЕЩЕРАМИ ДЕМОНА

- Где-то здесь все-таки должно быть отверстие, - сказал Куланн. Прошел уже примерно час после восхода солнца. Трое спутников обшаривали дно странной ямы, пытаясь отыскать проход в подземелья, где скрылись виденные ими исчадия зла.

Конан, действуя эфесом кинжала, тщательно выстукивал камень, но пока безо всякого толку. Осязание и звук говорили об одном и том же: повсюду сплошной камень. Без каких-либо признаков пустот.

Ча тем временем изучал странные рельефы, разбросанные по дну. Кое-что, похоже, было высечено из цельного монолита, другое - отлито из расплава. Третьи фигуры состояли из камня, резко отличавшегося от местных пород. Казалось, они каким-то немыслимым образом выросли прямо на своих местах...

- Эй, кхитаец! - окликнул колдуна Конан. - Иди лучше помоги отыскать лаз внутрь! Потом разберешься со своими фигурами!

- Твоя слишком торопится! - заявил Ча. - Здесь много всякая интересная. Может, потом никогда не имей возможность увидеть подобное. - И он слегка пнул один из "выросших" валунов: - Вот это, например, не имеет никакого отношения к нашему миру. Это произошло из пустых пространств далеко за пределами нашей Вселенной с ее звездами и планетами. Никогда ничего похожего не видал!

Конан, имевший весьма смутное понятие о том, что такое планета, наотрез отказался удивляться.

- Сейчас не время ахать над диковинами, - сказал он. - Надо забраться туда и отыскать пленников, да притом успеть вылезти наружу прежде, чем зайдет солнце и нелюди опять начнут разгуливать по горам!

Кхитаец обошел стены ямы, потом внимательно обозрел пол.

- Нет здесь никакого входа, - уверенно заявил он наконец. - Мне кажется, я знаю, каким образом они это делают, но таким путем пройти мы не сможем. Надо забраться выше, в пещеру Крома. Возможно, что там...

Куланн покачал головой:

- Туда мы входим только ради наиболее значительных священнодействий, да и то - одни лишь вожди. Мало кто вообще бывал там, кроме старейшин. Мы не хотим навлечь на себя немилость Отца Крома...

Но Конан уже заметил тропинки, протоптанные по земле и относительно рыхлому щебню. Было похоже, что народ нелюдей вовсю сновал туда-сюда между пещерой и ямой.

- У вашего Крома последнее время было столько незваных гостей, - сказал Ча, - что еще троих, я имею в виду двоих немытых варваров и одного кхитайского мудреца, Он вообще вряд ли заметит.

И волшебник первым двинулся вверх по склону, прямо к зияющему входу в Обитель Крома. Внутренность пещеры оказалась безобразно загажена. Повсюду валялись испражнения и вонючий мусор - ни дать ни взять брошенная стоянка очень распущенного войска. При виде оскверненной святыни оба киммерийца пришли в тихую ярость, но ни тот ни другой ничего не сказали. Потом Конан отпихнул в сторону груду обугленных поленьев, оставшихся от костра, и обнаружил под ними несколько начисто обглоданных костей. Человеческих.

Они забирались все глубже внутрь, пока не начал иссякать проникавший снаружи солнечный свет. Пещера здесь резко расширялась, уходя в кромешную тьму, лишь впереди виднелось что-то вроде гигантского валуна. Присмотревшись, люди увидели, что валун был не чем иным, как нижней частью скульптуры - парой гигантских ступней. Когда глаза начали привыкать к темноте, сделалось возможно различить всю статую, возвышавшуюся над головами. Она представляла собой великана, сидевшего на каменном троне. Оттуда, где они стояли, его можно было различить лишь до груди. Плечи и голова тонули в непроницаемом мраке.

- Это Кром, - сказал Конан. - Его изображений нет больше нигде. Я не знаю, кто сделал эту статую. Мой народ не владеет подобным искусством.

- Владел когда-то, - негромко поправил Ча. - Твой народ гораздо древнее, Конан, чем тебе представляется. И далеко не всегда вы были дикарями, живущими среди каменных гор.

Куланн с благоговением обозревал изваяние, достойно запечатлевшее угрюмое величие его Бога. Опустив наконец глаза, он заметил широкую дыру в камне как раз перед подножием статуи. Юноша вытянул руку:

- А это еще что такое?.. Вожди никогда не рассказывали, чтобы возле ног Крома был какой-то ход вниз...

- Так его тут и не было, - сказал Конан, подходя и приглядываясь. - Ох, Митра!.. Да они целую лестницу прорубили вниз, в свое логово!..

Ча внимательно изучил ступеньки, спускавшиеся во тьму.

- Эта лестница прорублена не вниз, - заявил он наконец. - Ее пробивали снизу. Посмотрите на отметки инструментов...

В каменотесном деле киммерийцы были весьма слабо осведомлены, а посему охотно поверили Ча на слово.

- Собери сколько-нибудь поленьев и палок, - велел Конан Куланну. - Нам понадобятся факелы... - Собрав немного горючего мусора, они изготовили подобия факелов и перевязали их гибкими прутьями. - Наверное, пленников заставляли притаскивать все это снизу, - сказал Конан и вытащил из кошеля кремень с кресалом.

- Я зажгу, - вызвался Ча.

Киммерийцы ждали, что он примется произносить заклинание, но он лишь вытащил из-под своих лохмотьев занятное механическое приспособление из камня и стали с приделанной к нему коробочкой Для промасленного трута. Взведя пружину, Ча щелкнул ею несколько раз. Полетели искры, трут скоро вспыхнул.

- Сейчас, - пояснил он, - с магией придется поосторожнее. Если я потревожу эфир волшебством, эти твари могут учуять наше присутствие!

Конан первым шагнул на ступеньку, и теплый ветер, дунувший снизу, взъерошил факельное пламя. Сквозняк нес с собой отчетливо ощутимое веяние древнего зла, и притом гулял туда-сюда, как если бы там, глубоко внизу, дышало чудовищное животное. Киммерийцы, спускаясь, держали руки на рукоятях мечей, кхитаец следовал за варварами на цыпочках. Ступеньки казались несоразмерно высокими и слишком широкими. Чувствовалось, что делали их не для людей.

По мере того как они спускались, в пещере, против всякого ожидания, делалось все теплее. Вот кончилась крутая лестница, и открылся длинный, с гладким полом тоннель. Он тоже вел вниз, но гораздо более полого. Ча попросил своих спутников приостановиться и внимательно оглядел стены. В отличие от голого камня лестницы здесь повсюду рос тонкий пушистый мох.

- Старое, очень старое место, - сказал волшебник. - Не то что те ступеньки. Наши хвостатые друзья либо воспользовались древнейшим тоннелем... либо строили его долгие, долгие годы!

Они продолжили спуск. Вскоре начали попадаться тоннели поменьше, ответвлявшиеся от главного.

- Держитесь основного коридора и никуда не сворачивайте, - предостерег Конан. - Иначе заблудимся.

- А что, если наших держат где-нибудь там? - спросил Куланн, кивая в сторону бокового прохода.

- Кому будет прок, если мы потеряем дорогу? - сказал Конан. - Сделаем что сможем, а там видно будет!

Тоннель начал расширяться. Его пол утратил прежнюю гладкость и сделался более похож на пол естественной пещеры. Теплота, происходившая непонятно откуда, все усиливалась. По углам начали попадаться бледные грибы вроде поганок, гигантские наросты какой-то болезненной мерзости, скрученные в бараний рог неведомые побеги и иные гадости, еще менее описуемые словами. Кое-где эта дрянь, озаряемая отсветами факелов, еще и тошнотворно люминесцировала...

- Что это за нечистое место?.. - спросил Куланн. Его спутники промолчали: ответа не было ни у того ни у другого.

И вот спереди начали доноситься явственно различимые звуки и даже забрезжил неясный свет. Они погасили горевшие факелы и оставили не зажженные под шляпкой одного особенно уродливого гриба, мимо которого трудно было пройти, не заметив. Факелы еще пригодятся по дороге назад.

Впереди открылась широкая арка, обрамлявшая, по-видимому, вход в очень просторное помещение. Спутники подкрались к арке со всей осторожностью. По потолку тоннеля бродили зловещие отсветы: казалось, где-то там, существенно ниже пола, бушевало адово пламя.

- Будет стража?.. - шепотом предположил Куланн.

- А для кого ее тут выставлять? - сказал Ча. Тем не менее оба киммерийца вытащили кинжалы. Они передвигались пригнувшись, быстро и осторожно, как хищники на охоте. Оружие, которым они были увешаны, не издавало ни лязга, ни звона. Ни того ни другого не радовала перспектива бегать и прятаться по каким-то крысиным подвалам, но варвары были готовы вытерпеть все. Даже гнусную смерть в вонючей темноте вместо честной и славной гибели на чистом воздухе, под горным солнцем. Все, что их заботило, - удастся ли вызволить родню?..

Из пещеры впереди доносились самые разнообразные звуки: громыхание, рокот, кваканье, пронзительные крики боли. Тоннель завершился карнизом, нависавшим над грандиозным провалом, пожалуй, даже превосходившим тронный чертог статуи Крома. Трое мужчин легли на животы и бесшумно, как змеи, подползли к краю. Их глазам предстало зрелище, достойное кошмарного сна обезумевшего чародея...

Ни дым, ни туман более не прятали от взгляда творившихся внизу непотребств. Сновавшие там нечеловеческие твари принадлежали, как оказалось, ко многим разным породам. И все они с лихорадочной поспешностью занимались непонятно чем. Кто-то гонял туда-сюда пленников-людей, подкалывая несчастных изуверского вида копьями, другие совершали странные ритуалы перед мерзкими святынями, подвергая бесцельным на первый взгляд пыткам не только человеческие существа, но и друг друга...

Большинство нелюдей относилось к тому же роду полуящеров, с которыми Конану и Куланну уже пришлось иметь дело на Полях Мертвых, но обнаружились и иные. Часть лишь отдаленно напоминала людей и походила скорее на гигантских суставчатых насекомых, другие ползали точно слизни, оставляя за собой скользкие полосы. Со стен свисали толстые мохнатые пауки. Твари, напоминавшие обезьян, сидели на корточках, бездумно колотя в барабаны. Еще какая-то нечисть с крыльями, как у летучих мышей, беззвучно парила под сводами, и, похоже, глаз у этих существ не было.

Другим порождениям Преисподней и вовсе невозможно было подобрать никакого связного определения. Здравый, ясный рассудок попросту отказывался признавать за подобным право на существование. Создания, чьи очертания все время менялись и оплывали, явно не имели никакого отношения ни к одному миру, хоть как-то пригодному для человека...

С пленниками-людьми - в большинстве своем молодыми женщинами и детьми вся эта дрянь обращалась как с последним скотом, не только бессловесным, но еще и отвратительным и нечистым. Было заметно: некоторые из людей опустились в бездны апатии и животного безразличия ко всему, даже к боли. Другие помешались от ужаса. Лишь некоторые сохранили гордость и порывались сопротивляться насилию. Причем было видно, что их за это неоднократно наказывали, и наказывали жестоко. Большинство пленников, судя по всему, относились к киммерийскому племени. Конан, однако, высмотрел и иных: асов, ванов, гиперборейцев и еще кого-то из племен, неведомых даже ему. А уж он где только не путешествовал!

... В темном уголке громадного помещения, отгороженном каменной стенкой, сидела кучка молодых людей, в основном киммерийцев. Глаза у всех пылали плохо скрываемой яростью. Присмотревшись к ним, юный Куланн едва не вскочил на ноги. Только тяжелая рука Конана, пригвоздившая парня к полу, удержала его от необдуманных действий.

- Бронвит?.. - прошептал Конан.

- Она!.. - выдохнул Куланн. - Там, в углу! В синем плаще!..

Конан немедленно высмотрел ее. Красивая крепкая девушка, только что достигшая брачного возраста. У нее были большие карие глаза и черные волосы. Синий плащ, накинутый на одно плечо, составлял всю одежду, которую сохранили ей мучители.

Ее товарищи по несчастью выглядели не лучше. Остатки одежды висели на их телах кровавыми клочьями. На лице Бронвит не было страха, но взгляд так и метался по сторонам. Не от ужаса: она как будто все время искала возможности убежать. На какой-то миг ее взгляд задержался на каменном карнизе, откуда на нее смотрели трое мужчин. Но только на миг. Бронвит снова начала оглядываться...

Конан дотянулся до обоих своих спутников, и они отползли назад, туда, где топорщились уродливые грибы.

- Ты присмотрел себе отличную девку, малыш, - сказал Конан Куланну. Настоящая киммерийка. Она ведь заметила нас. Но ничем этого не показала. А те ребятишки, что сидели кругом нее? Они выглядели далеко не такими запуганными, как все остальные. Спорю на что угодно, все дело в ней. Она не дает ребятам сломаться!

- Это так, - ответил Куланн, и в его голосе мешались гордость и страх. Мы обязательно должны спасти ее. Все остальные, которых там держат, младше Бронвит. Трудно будет их вытащить...

- Ты прав, - кивнул Конан. - И она их, конечно, не бросит. Тем более что они, кажется, почти сплошь Муррохи. Должно быть, их захватили в том же набеге, что и ее...

- Каким образом вы определяете, к которому клану принадлежат раздетые ребятишки? - поинтересовался Ча. Насмотревшись на измывательства, творимые нелюдями, кхитайский колдун как-то странно притих.

- Глаза, - пояснил Конан. - В других кланах не бывает столько кареглазых.

Ча передернул плечами:

- По мне, так они все одинаковые...

- Ну и как же мы будем их выручать? - спросил Куланн. - Тут, насколько я понимаю, не бывает ни ночи, ни дня. Может, эти твари и вовсе не спят. И потом, их там столько...

Конан повернулся к Ча.

- Давай, колдун, - сказал он. - Твоя очередь. Отрабатывай свой хлеб. Если ты вправду великий маг, как хвастался, так примени свое мастерство и сооруди нам какой-нибудь способ выручить соплеменников. А дойдет до мечей, тут уж можешь положиться на нас...

И тут кхитаец впервые за все время разволновался, даже рассердился.

- Значит, хотите, чтобы я пожертвовал собой, выкупив таким образом несколько человек из вашей родни? - Костлявая рука вынырнула из лохмотьев и простерлась в сторону ужасной пещеры. - Видели, что там происходит? А ведь это всего одно маленькое местечко. Под одной-единственной горой. Вы что, не понимаете? Если я оплошаю, весь мир станет как там!..

Конан ответствовал невозмутимо:

- Всякому овощу свое время, колдун. Нечего тут нам сразу задвигать про мировые проблемы. Для начала мы вытаскиваем оттуда наших ребят и прячем их куда-нибудь в безопасное место. Потом начинаем заниматься твоим делом. Опять же и я должен исполнить поручение, за которое взялся... Что бы там ни было, а клятвы я не нарушу!

- Варвары!.. - простонал Ча. - Забьют себе голову одной какой-то идеей и ничего больше не замечают вокруг!..

Куланн озадаченно посмотрел на него:

- Мы ценим наше родство. И наше слово. О чем еще ты говоришь?..

Ча зашипел с видом величайшего отвращения. Потом сказал:

- Да будет так!.. Я дам вам возможность. Но всего одну! И поторопитесь!..

- Одна-единственная возможность - это все, что нам надо, - сказал ему Конан. - А насчет быстроты, ты уж не сомневайся.

- Я не буду пользоваться магическим оружием, - сообщил ему Ча. - Приберегу на потом. Я сотворю иллюзию. Отвлеку демонов. У вас будут считанные мгновения, чтобы вытащить ваших драгоценных родственников сюда наверх. Потом придется бежать, и по возможности быстрее, чем демоны. Ибо я ничем не смогу вам больше помочь!

- Давай, - сказал Конан. - Действуй. Скажи нам, когда будешь готов.

Бронвит сидела на жестком камне, обхватив руками колени. Она ждала. Она не осмелилась открыть остальным то, что ей недавно посчастливилось заметить. Исстрадавшиеся меньшие могут не утерпеть и как-нибудь выдать пробудившуюся надежду, и тогда их мучители сразу поймут: что-то не так. Бронвит только непроизвольным движением натянула на плечи продранный плащ, хотя в пещере было тепло.

Она видела троих мужчин, заглянувших в пещеру сверху, через каменный край. Две головы были всклокоченными, черноволосыми. Третья сверкала почти сплошной лысиной. Теперь Бронвит гадала, померещилось ей или один из мужчин в самом деле был Куланн? Но если так, то кто был тот, второй киммериец?.. Конечно, оба могли оказаться и ее родственниками. Даже скорее всего, что так. Мог, правда, и Куланн явиться за ней в одиночку, презрев все ужасы и опасности ради данного когда-то слова. Но чтобы его родич согласился рисковать головой ради девчонки из клана Муррохов?..

Немного подождать, и она узнает ответы на все свои. вопросы. А пока надо подготовиться к действию. Чтобы, когда настанет решительный миг, не оплошать, отвоевывая свободу младшеньким и себе. Бронвит была здесь самой старшей. Она за них отвечала. Перед кем? Перед собственной совестью.

Бронвит была высокой, сильной и красивой девушкой, даже не слишком исхудавшей в заточении, несмотря на более чем скудную пищу, которой им приходилось довольствоваться. Остальная ребятня тоже умудрилась не особенно ослабеть и зачахнуть. Киммерийским детям было не привыкать к лишениям. Вот с чем они никак не могли примириться, так это с несвободой, и примерными узниками отнюдь не являлись. Кожа у каждого была обильно располосована ударами шипастых бичей, что таскали с собой чешуйчатые охранники-полуящеры. Бронвит украшало даже побольше страшных отметин, чем всех остальных. Она всякий раз пыталась защищать младших. За что и платила собственной кровью.

Томясь в ожидании, она вполголоса напевала печальную песенку. Ее лицо над краем синего плаща светилось красотой, несломленным мужеством и разумом. И, что самое прекрасное, разум этот был здравым. Чтобы сохранить его таковым, Бронвит понадобилось немало усилий, особенно в последние недели. Или это были не недели, а целые месяцы?.. Счет времени легко терялся в пещерах. Иногда пленников вытаскивали на поверхность и заставляли трудиться внутри огромной ямы, исполняя работу непонятного предназначения. Вот только невозможно было понять, какие отрезки времени разъединяли эти ночи: день? или несколько дней?..

Еще Бронвит знала, что только ее твердость удерживала маленьких подопечных от отчаяния. И как следствие - от безумия.

Это тоже было непросто. Ребятишек уволокли из дому демоны Преисподней. Некоторые видели, как демоны убили их старших родственников, а потом сожрали тела Памятуя об этом, киммерийские подростки стоически отказывались от мясных обрезков, которые мучители время от времени предлагали им в пищу.

Но хуже всего была неизвестность. Зачем их сюда привели? Для какой цели держали? Что за судьба ждала впереди?.. До сих пор Бронвит думала, что самая худшая участь, которая только может выпасть человеку, - это рабство. Подумаешь, смерть!.. Смерть приключалась достаточно часто, ее смешно страшиться. Как и все киммерийцы, достигшие возраста самостоятельных решений, Бронвит давно уже поклялась, что скорее убьет себя, чем позволит, чтобы ее насильно увезли на чужбину и продали в рабство Но этот плен... Слишком близко был дом, а значит, еще оставалась надежда. Мучительная надежда, до недавних пор казавшаяся несбыточной.

Бронвит сидела на камне и гадала, скоро ли придут те, кого она видела наверху.

Постепенно усталость взяла свое, и девушка готова была задремать, но внезапная тишина, воцарившаяся в пещерах, тотчас выдернула ее из объятий сна. Неожиданное прекращение сатанинского гвалта потрясало не меньше, чем поначалу - постоянный истошный крик вокруг.

Те из тварей, что имели шеи, вовсю изворачивали их, силясь посмотреть наверх, где происходило нечто поистине необыкновенное.

Там, под самым потолком, прямо из воздуха возникало невиданное существо. Оно постепенно принимало отчетливую форму, и форма эта была отчетливо человеческой, если не считать гигантских размеров. Лик существа был величествен и безмятежен, тело и конечности - безупречно соразмерны. Рук, правда, оказалось несчетное множество, и все двигались. Существо как бы исполняло замысловатый танец под неслышимую музыку.

И от пяток до макушки оно было ярко-синего цвета...

Нелюди-стражи между тем несколько пришли в себя от первоначального потрясения и выражали свое смущение и замешательство какофонией кваканья, шипения и хриплого клекота. Бронвит затруднилась уловить связь между необыкновенным видением и тройкой отважных незнакомцев, но то, что неожиданный поворот событий мог способствовать побегу, было для нее очевидно.

- Будьте готовы, - тихо сказала она своим подопечным. - Может, это наш шанс!..

Подростки осторожно задвигались, разминая затекшие ноги. Чтобы не подкачали, если в самом деле последует отчаянный рывок на свободу!

Потом Бронвит услышала негромкий переливчатый свист и, оглянувшись, увидела двоих мужчин, скорчившихся у стены каменной загородки. Один из них в самом деле был Куланн. Ее Куланн. При всем самообладании, сердце у Бронвит встрепенулось в груди, точно горный олень. Второй человек оказался незнаком ей. Ясно было только, что Куланн привел с собой родственника: у незнакомца были те же характерные черты лица, присущие всем Канахам. Куланн поманил девушку жестом, Бронвит подала знак остальным, и подростки, низко пригибаясь, почти ползком поспешили к двоим мужчинам, которые без лишнего промедления помогли им перелезть через ограждение. Часовые, торчавшие поблизости на посту, продолжали безмозгло таращиться на пляшущее видение под потолком. На счастье беглецов, никто из их противников, кажется, не был обременен излишним умом.

Перебежав вдоль стены пещеры, мужчины повели беглецов по узенькому карнизу, который поднимался, извиваясь, по стене к тому самому выступу, где Бронвит их увидела в самом начале. Даже младшие ребятишки ступали по предательски узкой тропке уверенно, точно горные козлята. Подсадив последних малышей на спасительный выступ, мужчины забрались туда сами. Невероятно, но их до сих пор не заметили!.. Должно быть, благодаря завораживающему танцу, еще длившемуся над головами охранников...

По-прежнему незамеченными они достигли устья тоннеля.

- Куланн... - начала было Бронвит, но старший из мужчин перебил:

- Не время! - И проворчал: - Бегите-ка лучше. Там, подальше, найдете зажженный факел и кучу негорелых. Возьмите их и топайте прямо, никуда не сворачивая. Лестница выведет вас в Обитель Крома. Вылезайте наружу - и быстренько вниз, через Поля Мертвых. Если не будете мешкать, друзья встретят вас раньше, чем успеют сцапать демоны!

Куланн пояснил:

- Это Конан, мой двоюродный брат.

- Конан... - повторила Бронвит. И вспомнила, что ей уже доводилось слышать это имя.

Тут подал голос всклокоченный мальчишка лет двенадцати от роду:

- А с какой бы стати Муррохам доверять собаке Канаху?

Усмехнувшись, Конан развернул паренька и увесистым шлепком пониже спины направил его в сторону далекого выхода:

- Там, снаружи, только что разослали Кровавые Копья, малыш. Вот настанет мир, тогда и выясним отношения.

- Не сердись на него, - сказала Бронвит. - Это мой брат, и упрямства в нем не меньше, чем в любом из мужчин нашего клана. А вы двое что собираетесь делать?

- Прикроем ваш отход, - ответил ей Конан. - Тот пляшущий вендийский идол всего лишь иллюзия, созданная нашим приятелем колдуном, и рано или поздно демоны допрут, что к чему. Давайте-ка делайте ноги!

Бронвит быстро, с необыкновенной страстью поцеловала Куланна - и побежала Подростки последовали за ней, за исключением мальчишки, обозвавшего Конана собакой. Он сказал.

- Еще не хватало, чтобы Муррох убегал, а Канах прикрывал ему спину! Я остаюсь с воинами!

И паренек выпятил тощую грудь, подхватив с полу острый обломок камня

Конан проговорил с полной торжественностью, без малейшего намека на иронию:

- Мы прикрываем тыл, воин Муррохов. Это опасно. Но кто знает, что там таится впереди, в этих пещерах? Быть может, еще большая опасность. Кто же защитит от нее беглецов?

Какой-то миг мальчишка помедлил в задумчивости.

- Ты прав, - сказал он наконец. - Удачи вам, мужи Канахов.

И, не выпуская камня из рук, он со всех ног помчался туда, где уже мерцал во тьме огонек факела.

Конан вновь усмехнулся:

- Ты присмотрел жену из хорошей семьи, родич. Такие, как эти брат и сестра, составят гордость любого клана.

Куланн улыбнулся. Это была улыбка человека, обретшего душевный покой.

- Я пришел за ней, как велела мне клятва. Теперь я могу умереть и не стыдясь предстать перед Отцом Кромом... - Он прислушался к тому, как вновь переменился доносившийся снизу гвалт, и заметил - Как бы не случилось это совсем скоро, двоюродный брат! Хитрость колдуна, похоже, раскрыта!

- Пошли, - сказал Конан.

И они рысцой, стараясь не оступиться в потемках, направились следом за беглецами. Вскоре сзади послышался шум погони. Канахов утешало только одно: самого побега стражники не видели, а значит, понятия не имели, в какую из множества дыр юркнули бежавшие. Наверняка они разделятся, чтобы обшарить весь лабиринт. Конану и Куланну, таким образом, не придется биться против всех сразу.

Темнота и непривычная обстановка подземелий немало замедлила их бег, так что шум погони вскоре приблизился Киммерийцы, не сбиваясь с шага, разом вытащили мечи. Впрочем, первая стычка произошла с врагами, выскочившими спереди, а не сзади. Из какого-то узкого бокового тоннеля возникла пара людей-насекомых. В каждом - не менее семи футов росту, угловатые тела блестели в отблесках света, точно спинки жуков. Множество рук - или лап? - сжимало странного вида оружие, с которым они и устремились в атаку.

Конан увернулся от удара зазубренного меча, занесенного раскроить ему череп, и резанул тварь поперек груди, отколов пластину плотного, точно рог, хитина. Существо зашипело и попыталось ухватить его свободной суставчатой лапой. Клешня впилась в левую руку Конана, причиняя невероятную боль. Силы тварь оказалась ужасающей, и киммериец понял, что следует разделаться с ней как можно быстрее, иначе - смерть Безвыходность положения удвоила силы. Конан приставил конец меча к тому месту, откуда только что снес естественный панцирь, и пырнул изо всей мочи. Раздался треск, и голубое лезвие неожиданно проломилось насквозь. Человек-насекомое издал отвратительный вопль, выпустил руку Конана и попытался высвободиться сам. Воин схватил рукоятку меча обеими руками и вырвал оружие из раны Хлынула желтая жидкость, мерзко пахнувшая кислятиной. Тварь рухнула на пол и стала корчиться в предсмертных муках, гремя панцирем о камни.

Конан стряхнул с меча поганую кровь, обернулся и увидел, что Куланн прижал своего супротивника к стене пещеры. Существо неуклюже отмахивалось корявым копьем. Куланн наседал на него со всем пылом свершившейся мести. Сперва он отсек монстру лапу по локоть. Потом подрубил колено. И наконец снес ему, уже падавшему, безобразную голову. Конан заинтересованно проследил взглядом полет отрубленной головы. Та пролетела, вращаясь, немалое расстояние по направлению к большой пещере И с невнятным шлепком приземлилась где-то далеко за пределами видимости.

- С этими не в пример легче справляться, чем с ящерами, - спокойно заметил Куланн.

- Зато пещеры они знают не хуже, - откликнулся Конан - Хорошо бы больше с ними не сталкиваться!

Добравшись до подножия лестницы, они полезли наверх. Они явственно слышали за собой погоню, в том числе громкое шипение людей-ящеров. Пришлось прибавить шагу. По высоким ступенькам бежать было зверски неудобно, но выносливость, присущая горцам, выручила и на сей раз Выбравшись наверх, оба дышали лишь немногим чаще обычного.

Обитель Крома была залита ярким солнечным светом. Демоны были вынуждены оставить погоню, только доносилось раздосадованное шипение Киммерийцы остановились передохнуть.

- Солнечный свет, похоже, остановил их, - полуутвердительно проговорил Куланн.

- На время, - сказал Конан. - Они ведь выходили на солнце, когда отправлялись громить поселения. Лучше убраться подобру-поздорову, пока опять не собрали черное облако и не последовали за нами!

Они направились к выходу, и Куланн указал родичу на огарки факелов, брошенных беглецами.

- По крайней мере, сюда Бронвит с ребятами добрались благополучно, сказал юноша. - Наверное, сейчас они пробежали уже полпути до подножия!

Они шагнули наружу из пещеры...

- Давай догоним их поскорее, - продолжал Куланн. - Я не успокоюсь, пока...

Тут они увидели, ЧТО их ожидало снаружи.

- Кости Крома!.. - хором выругались двоюродные братья и дружно рванули из ножен мечи.

- Еще двое!.. - сказал. Старкад. - Вот только этих двоих нам живьем, похоже, не взять!..

Глава тринадцатая ВОЛКИ ВАНАХЕЙМА

Мгновения, пока меч покидал ножны, хватило Конану, чтобы зрачки зорких глаз во всех подробностях запечатлели представшее зрелище. Перед устьем пещеры широким полукругом стояли вооруженные ваны. Их было здесь не менее сотни. Сбоку Конан заметил человека в богатом вооружении: наверное, вождь. Рядом с вождем держалось двое явных чужестранцев довольно странной наружности. Один ван валялся мертвым. Голова у него была проломлена зазубренным камнем. Подле него лежал на земле братишка Бронвит. Черные волосы подростка слиплись от крови. Саму Бронвит и остальных ребят-киммерийцев ваны держали между собой и пещерой.

- Ваны на склонах Бен Мора! - прокричал Куланн Вид у юноши сделался полубезумный. Зрелище заклятых врагов, ванов, попирающих священную гору, подействовало на киммерийца не хуже, чем вид демонов, оскверняющих святыню народа

Конан, отнюдь не потерявший самообладания, глухо зарычал:

- Делай как я!..

Ему не раз приходилось бывать в таких переделках. Ваны слишком растянули свой строй, устраиваясь полукругом перед пещерой. В глубину этот строй был один-два человека, не больше. Завязывать бой со всеми врагами сразу бессмысленно, а вот прорубить пленникам лазейку на свободу - отчего бы и не попробовать?.. Там, где стоял вождь, ванский строй показался Конану тоньше всего, и он выбрал для прорыва именно это место

- Убить двоих собак! - приказал Старкад.

Его воины двинулись вперед, предвкушающе усмехаясь, но успели сделать всего один шаг. Из глотки Конана вырвался дикий боевой клич, знаменитый военный клич киммерийцев. Молодой великан рванулся вперед. Навстречу ему из строя вышел какой-то ван. Он держал в руке топор и прикрывался щитом. Конан нанес стремительный удар снизу, рубанув по краю щита Голубое лезвие, даже не задержавшись, снесло щит и врубилось воину в бок. Окровавленные железные чешуи полетели в лица стоявшим поблизости

Конан же уперся ногой в грудь сраженному воину и отшвырнул прочь тело. Меч вышел из страшной раны, издав хлюпающий звук. Мгновенно развернувшись, Конан использовал энергию движения, напав на вана, подбиравшегося к нему справа. Он ударил наотмашь, не успев восстановить равновесия, но даже такой удар оказался достаточно мощным, чтобы рассечь рогатый шлем врага от виска до носовой стрелки, а заодно перерубить топорище секиры.

Между тем двое ванов попробовали сладить с Куланном. Юноша нырнул вперед и кувырнулся прямо им под ноги, изумив и сбив с толку нападавших. Куланн же, катясь между ними, ударил правого вана снизу под щит, до кости разрубив бедро. Тот с воем свалился, а Куланн вскочил на ноги, оказавшись за спиной у второго. И обрушил быстрый удар на его шею пониже шлема. Голова свалилась на камни. Тело еще не успело упасть, а Куланн уже поворачивался, чтобы схватиться со следующим...

Ванский строй и вправду распался. Образовалась прореха в несколько шагов шириной. Конан обернулся к пленникам и рявкнул:

- Бегите!

Бронвит первым долгом подоспела к брату и вскинула мальчишку на плечи. Благо тощее тело весило не больше мешка с мукой, которые она с детства привыкла таскать. Девушка первой устремилась в прорыв, и за ней понеслись остальные. Какой-то ван изготовился ухватить беглянку, но Куланн на миг оставил соперника, с которым рубился, и отсек вану руку еще прежде, чем та коснулась девушки. За это Куланну пришлось поплатиться неглубоким порезом поперек груди, но его ответный удар решил дело. разрубил и носовую стрелку шлема, и череп под шлемом.

Давая время пленникам скрыться, Конан яростно насел на ванов, заставив их попятиться еще больше. Храбрости его врагам было не занимать. Но этот вихрь стремительной ярости и умопомрачительного мастерства хоть кого мог заставить попятиться. Конан расколол еще чей-то щит, снес с какого-то шлема украшение в виде крыла, потом повернулся - и дал деру.

- Бежим! - заорал он, обращаясь к Куланну.

Юноша прекратил бой так же внезапно, как Конан, и беспрекословно последовал за родичем. Прошло целое мгновение, пока ваны поняли, что, собственно, произошло. Потом они устремились в погоню. Но гнаться, как скоро выяснилось, было бесполезно. Киммерийцев не отягощали доспехи - только оружие. И они летели вниз по склону, легконогие, точно горные козлы Ваны, непривычные к горам иразреженному воздуху, тяжело и медленно ковыляли следом.

Старкад презрительно запыхтел, наблюдая, как его воины, запыхавшись, останавливаются после какой-то сотни шагов, а потом поворачивают и тащатся назад. Черноволосые тем временем почти совсем скрылись из виду

- Чтоб я еще когда отправился в Киммерию с оравой ни к чему не пригодных молодых дуралеев!.. - плюнул Старкад - Отныне и впредь буду водить на черноволосых только опытных, проверенных воинов!

Джаганат чуть улыбнулся, услышав из его уст "отныне и впредь". Старкад его улыбки не заметил.

- Если эти двое были типичными киммерийцами, - сказал волшебник, - я более не удивляюсь тому, что вы, ваны, предпочитаете нападать только на уединенные становища, притом по ночам и намного превосходящими силами.

- Мы их не ждали! - мрачно проворчал Старкад. - А люди мои - дурак на дураке Кажется, чего проще - зайти со спины, когда одинокий враг дерется сразу с двоими! Обойди и руби его в свое удовольствие. Так ведь нет, даже и до этого не додумались. Приспичило, вишь, недоноскам ввязываться в единоличные поединки! Можно подумать, певцы про них поэмы складывать собирались!.. Старкад подошел туда, где лежали на земле мертвые и умирающие. - Ну и дел натворили эти двое черноволосых. И хоть бы один шлем или кольчуга на двоих...

Предводитель остановился над телом самого первого павшего от руки Конана. Мертвый еще держал расколотый щит. Сквозь дыру во вспоротой броне было видно тело, разрубленное сбоку до позвоночника. От обнаженных внутренностей шел пар.

Старкад выпрямился.

- Тот из двоих, что постарше и повыше, - это, наверное, кто-нибудь из ихних великих воителей, - высказал он свое мнение. - Сказали бы мне, что есть человек, способный нанести такой удар, я бы в глаза плюнул лжецу. Юнец тоже здорово дрался бил, когда мог, туда, где не было лат... Но этот старший... Старкад покачал головой, как бы не вполне веря увиденному. - Он же разрубил щит и броню, точно струйку дыма!.. - И, свирепея, повернулся к Джаганату. Это что, какое-то волшебство? Я еще ни разу не видел таких мечей, как у него. Голубая сталь!.. Клинок небось заколдованный?

Джаганат отрицательно покачал головой

- Я плохо разбираюсь в мечах, - сказал он, - однако никакой колдовской ауры не ощутил. Так что не надо оправдывать неуклюжесть своих воинов, перекладывая вину на каких-то там сверхъестественных помощников киммерийца Многие правители до тебя совершали эту ошибку!

Отповедь больно ужалила самолюбие Старкада, но прямо перед глазами была не менее обидная правда, и ван промолчал.

- Пошли внутрь, - сказал Джаганат. Они с Гопалом первыми вошли под высокие своды, Старкад двинулся следом.

Они остановились у подножия каменного исполина. Старкад уставился вверх, слегка подавленный величием статуи.

- Так вот он какой, старый Кром-из-Горы, - проговорил он наконец. Велю-ка я своим людям развести костер побольше, да и рассмотрим лицо!

В голосе Джаганата впервые за все время послышался некий отзвук боязни:

- Не думаю, что тебе в самом деле хочется увидеть Его лицо...

Он смотрел вверх, в темноту, с таким видом, словно видел это самое лицо совершенно ясно.

Старкад глянул под ноги, на рваное отверстие в камне, на таинственные ступени, уводившие вниз. Оттуда доносилось шуршание. Чьи-то шаги?..

- Вот что, колдун, - проговорил предводитель отряда - Пора уже тебе рассказать мне кое о чем, чего я не знаю. Что здесь делают все эти киммерийцы? Если не считать двоих воинов и девушки, беглецы были детьми и подростками. Они удирали из этой самой пещеры. И выглядели так, как если бы их долго держали в плену. А там, внизу, кто-то шуршит, и мне это не по нутру. Там кто-то есть. На кой ляд мы все приперлись в эту пещеру?..

Джаганат ответил ему со своим обычным высокомерием:

- О том важном деле, которое меня сюда привело, тебе знать незачем. Незачем тебе и бояться того, что внизу. Моя волшебная сила тебя защитит Что же до киммерийцев... Все это - слишком высокие материи, уразуметь которые могут лишь могущественнейшие чародеи. Ты не поймешь, даже если я попробую объяснить. Отдыхай и тешься мыслью, что все идет согласно задуманному мною! - И он сделал небрежный жест, как бы отмахиваясь от сущей чепуховины. - Завтрашний день мы посвятим отдыху, а я займусь необходимыми приготовлениями. Послезавтра - день осеннего равноденствия, когда я намереваюсь свершить свой обряд. Через час после рассвета все мои дела здесь будут полностью завершены.

Его слова ничуть не развеяли сомнений Старкада. Ван крепко подозревал, что волшебник был вполовину не так осведомлен, как пытался его убедить. А уж присутствие киммерийцев Джаганата и вовсе сбило с толку.

- Ладно, - смягчился наконец Старкад. - Потерпим до послезавтрашнего утра. Через час после рассвета выступаем домой. Ты учти, ни мгновения лишнего мы тут торчать не намерены. Когда черноволосые доберутся до родной деревни, сюда прямым ходом побегут все вооруженные киммерийцы, какие только сыщутся на три дня пути окрест!

Джаганат согласно кивнул, и тонкая улыбка вновь тронула его губы:

- Значит, времени у нас более чем достаточно. Покамест ты мне больше не нужен.

И Старкад вышел наружу, где топтались его воины. Дождавшись, пока ван больше не мог их подслушать, Гопал обратился к дяде:

- Все действительно обстоит именно так, как ты ожидал, дядя?..

Джаганат нахмурился:

- К сожалению, другие маги успели поработать здесь, племянник. Могущественные маги, владеющие высшими знаниями. И у кого-то из них хватило дурости открыть прямо здесь дорогу в наш мир демонам из иных измерений. А с этими тварями лучше не связываться, пока не приобретешь полной власти... Но вот кто все это учинил? Тот-Амон?.. Хатор-Ка?.. Минг Тзу?.. Не могу взять в толк, у кого хватило бы разом глупости и могущества... - Джаганат огляделся. Но покамест на месте присутствую один я. А мы с тобой хорошо знаем, что никакие хитрости не помогут, если взыскующий высшей власти не сможет лично присутствовать на рассвете в день равноденствия... - Джаганат вновь огляделся. - Еще я чувствую здесь какое-то странное, очень странное колдовство. И я опять-таки не могу понять, кому оно принадлежит. Знаю только, что ко всему этому... - он указал на дыру со ступеньками, - ... оно не имеет никакого отношения. - Его взгляд вновь скользнул вверх, к исполинской фигуре на окутанном сумраком резном троне. - И потом, этот Кром... Он совсем не таков, как я ожидал!

Гопал испытывал величайшее беспокойство. Сколько он себя помнил, его дядя всегда не просто говорил, а изрекал нечто, исполненное непоколебимой уверенности. Теперь было похоже, что некий соперник умудрился эту уверенность поколебать. И Гопалу казалось, будто сама земля готова уйти у него из-под ног.

- Ты победишь, дядя, - выговорил он неверным голосом. - Ты превзойдешь всех и обязательно победишь!

Джаганат стряхнул дурные предчувствия и снова заулыбался:

- Ничего не бойся, Гопал! Минует день равноденствия, и я стану величайшим из магов, когда-либо живших на этой земле!..

Достигнув дна долины, именуемой Полями Мертвых, Конан, Куланн и бывшие пленники остановились передохнуть. Тем более что многие из младших ребятишек были не в самом лучшем состоянии после долгой неволи.

Куланн взобрался на вершину одного из могильных холмов и посмотрел назад, туда, откуда они пришли.

- Погони нет, - доложил он, вернувшись.

- Так я и думал, - ответил юноше Конан. Присев на камень, он принялся тщательно отчищать свой клинок. - Любой ван, попав в горы, превращается в мешок дерьма. Я всегда это говорил!

С удовольствием убедившись, что лезвие нисколько не пострадало и не обзавелось ни единой зазубриной, Конан убрал его в ножны и поднялся на ноги. Бронвит склонилась над неподвижным братишкой. Она так и тащила его на плечах все это время.

При приближении Конана она с пробудившейся стыдливостью запахнула на себе остатки плаща.

- Живой, - сказала она.

Конан наклонился и раздвинул на голове мальчика черные пряди, запекшиеся кровью. Кожа под волосами была рассечена, в ней зияла рваная рана, но черепная кость осталась цела.

- Поправится, - сказал Конан. - У Муррохов всегда были толстые черепа.

Куланн подошел к ним и спросил:

- А что там твой чужеземный приятель?

Конан пожал плечами:

- Мне-то откуда знать? У него там, в горе, был еще какой-то свой интерес... Так что без дела кхитаеза, наверное, не сидит. А позаботиться о себе он и сам прекрасно способен.

- Как же нам быть дальше? - спросила Бронвит. - Кое-кто из малышей не сможет завтра идти.

- А демоны непременно вылезут, когда опять станет темно, - добавил Куланн. - Где-то примерно тут мы встретили давеча двоих...

- Останемся здесь, - проговорил Конан. - Я своих ванам и демонам на растерзание не бросаю. Пока я дышу, больше ни одного киммерийского ребенка они не получат. Будем ждать... Войско скоро должно сюда подойти.

- А если оно не успеет и враги на нас нападут? - спросила Бронвит.

Конан обвел глазами могилы давно умерших героев:

- Коли так... Здесь, где спят великие предки, не самое худшее место для встречи со смертью!

Обшарив долину, беглецы набрали достаточно топлива, чтобы жечь костер до рассвета. Конан первым встал на стражу у верхнего входа в долину. Когда небо стало темнеть, он увидел, что к нему наверх лезет брат Бронвит. Голова у паренька еще кровоточила, но глаза были ясные, и шел он уверенно.

- Привет тебе, воин, - окликнул его Конан.

- И тебе привет, - отозвался подросток и уселся рядом с Конаном. - Меня зовут Бодхранн. Я весьма сожалею, что не смог посмотреть, как ты сегодня крошил ванов. Моя сестра говорит, ты неплохо сражался... Для Канаха, конечно.

- Великая честь услышать такую похвалу от Мурроха, - сказал Конан.

- Но что эти ваны делали на Бен Море?..

- Я бы многое отдал, - сказал Конан, - чтобы узнать ответ на этот вопрос. Я, между прочим, видел там с ними двоих чужестранцев. И я почему-то не сомневаюсь, что именно они и привели сюда рыжебородых. Что-то чародеев нынче на Бен Море как блох!.. Те двое, если я еще не ослеп, были родом с Востока. И явно не дураки в колдовстве...

Мальчик пожал плечами:

- Какая разница? Они чужеплеменники. Они будут убиты за то, что осквернили прах наших мертвых. А что, правду сказала моя сестра, будто собралось великое ополчение?

- Да, это правда. Кланы сошлись к Стоячему Камню и скоро придут сюда. Надеюсь, не позже чем завтра. Они идут быстро и времени не теряют. Какой бой будет! Такого наша земля еще не видывала.

Куланн присоединился к ним, явившись со стороны лагеря.

- Всех уложили, - сказал он. - Устроили как можно удобнее, хотя... А впрочем... Они сбили ноги, замерзли и изголодались, но до чего счастливы!

Конан хмыкнул:

- А ты бы на их месте не радовался?

- Мне надо с тобой кое-что обсудить! - сказал Бодхранн Куланну.

- Я слушаю, - ответил Куланн.

- Ты, значит, собрался взять в жены мою сестру?

- И возьму, - заверил его молодой Канах

- А я тебе не позволю!.. Между нашими кланами распря Чтобы получить Бронвит, ты должен будешь силой отобрать ее у родственников-мужчин!

И подросток воинственно выпятил костлявую челюсть.

- Кровавые Копья разосланы ко всем кланам, - напомнил ему Куланн. - Все распри отложены до лучших времен. А это значит - никаких похищений.

- Вот как!.. - Бодхранн выглядел озадаченным. - Но когда это бывало, чтобы парень и девка из враждующих кланов справляли свадьбу под Белым Щитом?..

- До сих пор не бывало, а теперь будет. Именно это мы с Бронвит и совершим, как только соберутся свидетели.

- Но так дело не делается! - упорствовал Бодхранн. У паренька самым нечестным образом уплывал из рук шанс на преотличную драку, и это злило его.

- А я рад, что все поворачивается именно таким образом, - сказал Куланн. Может быть, мне пришлось бы убить тебя при похищении Бронвит.

- Тебе пришлось бы попытаться убить меня! - свирепо фыркнул Бодхранн. Еще неизвестно, удалось бы тебе или нет!

И он пошел прочь. Худенькая спина прямо-таки излучала раненое достоинство. Конан улыбнулся, глядя ему вслед. Но смеяться не стал.

- А если назавтра войско не явится?.. - спросил Куланн.

- Ты свой обет выполнил, - сказал ему Конан. - Завтра, прежде чем стемнеет, уведешь ребятню вниз по склону. Там ты уже точно встретишь наших, и притом скоро. Я же должен буду дождаться утра. Я свою клятву еще не сдержал...

- Я останусь с тобой, - спокойно проговорил Куланн. - Канах не должен идти в битву один, если жив родственник, способный оказать ему помощь.

Конан спорить не стал. Знал, что это все равно бесполезно.

Ночь прошла спокойно: демоны не стали охотиться за беглецами. А первые лучи солнца заиграли на наконечниках сотен копий, частым лесом надвигавшихся со стороны нижнего входа в долину. Дети разразились восторженными криками, приветствуя орду свирепых мужчин, быстро шедшую к ним без знамен и штандартов. Все воины были вооружены до зубов, но ни один не прикрывал свою плоть кольчугой и шлемом, лишь некоторые несли легкие щиты. Латы, как и прочие причиндалы изнеженной цивилизации, только помешали бы при стремительной атаке, излюбленной киммерийцами. Не было здесь и стрелков из лука, но многие несли легкие метательные копья. В Киммерии стрельбой не увлекались: дерева, пригодного для изготовления луков, здесь почти не росло.

- Ну, кому доводилось видеть зрелище прекраснее? - спросил юный Куланн. Сколько воинов собралось вместе!

Лицо молодого человека светилось радостным предвкушением.

- Больше - видели, - проворчал Конан. - Лучше - нет!

В самом деле, вся вооруженная мощь Киммерии не сравнялась бы по численности с приличным полком иных армий, виденных Конаном на чужбине. Не многие кланы могли выставить более чем сотню вооруженных мужей подходящего возраста. Да и кланов-то в Киммерии насчитывалось не особенно много. Но Конан отнюдь не был уверен, что сколь угодно многочисленное регулярное войско любой, на выбор, цивилизованной страны способно было выиграть открытый бой у его ополчившихся соплеменников. Легендарное неистовство киммерийцев живо свело бы на нет любое численное превосходство.

Можно было различить раскраску, татуировки, косы и хвосты всех кланов. Сражаться вышли все, от мала до велика. Там были юнцы чуть постарше Бодхранна. И седобородые старики, чьи исхудалые руки, однако, еще сохранили достаточно силы, чтобы поднимать меч. Оружие тоже было всех мыслимых видов. От великолепных мечей предводителей до первобытных дубин диких Галла. И все это разношерстное воинство объединяло одно: свирепая гордость и независимый дух, тот самый дух, благодаря которому Киммерия на всем протяжении своей долгой истории так и оставалась непокоренной.

Вожди, как и полагалось, шли впереди. Скоро они уже беседовали с Конаном и Куланном.

- Стало быть, вы еще живы, - сказал им Канах. - И насколько я вижу, вправду разыскали наших в неволе!

- Не всех, - ответил Конан. - Некоторых. - И ткнул пальцем назад: - Там, внутри, еще много пленников...

Канах повернулся к Бронвит, стоявшей подле Куланна:

- Детям дадут еду и одеяла. Как только их покормят, ты отведешь их вниз, подальше от опасности.

Бодхранн шагнул вперед:

- Я остаюсь с войском!

Вожди только нахмурились: не дело подросткам вмешиваться во взрослый разговор. Конан вступился:

- Там, наверху, он убил вана. Камнем. Проломил ему голову!

Седобородый старый Муррох наградил Бодхранна одобрительным взглядом. И проговорил:

- Ступай к воинам нашего клана.

- На, возьми, - сказал ему Конан. Отстегнул от пояса кинжал в ножнах и бросил его Бодхранну в руки. - Вдруг у них не найдется лишнего оружия? Это тебе сгодится, пока в бою не заберешь меч у какого-нибудь мертвеца.

Муррох недовольно зыркнул на Конана и воспротивился:

- Следовало бы парню принять свое первое оружие из руки родственника!

Конан посмотрел на старого вождя и расплылся в широченной улыбке:

- А мы уже почти родственники, Муррох. Мой двоюродный брат женится на его сестре!

Старик покрутил головой, удивляясь выходкам бессовестной молодежи, потом не выдержал и рассмеялся.

- Ваны на Бен Море! - напомнил Канах. - Не странно ли это?

- Когда ты выслушаешь мой рассказ, это покажется тебе далеко не самым странным, - пообещал Конан. - Но сначала надо кое-что сделать. Ванские скоты попортили многие наши курганы... Как только разобьем лагерь, надо будет все это поправить до темноты.

- Они за это заплатят, - сказал вождь Галла. Этот клан избирал своего предводителя, не передавая звания по наследству. - Я полагаю, нашим предкам по вкусу придется ванская кровь!

Вторая половина дня вправду ушла на восстановление разметанных могильников. В книгу великой ненависти к ванам при этом вписывалась новая глава. А вечером, когда зажглись торфяные костры, воины слушали невероятный рассказ Конана, Куланна и Бронвит.

В заключение Конан поведал им все, что успел выяснить о боевых повадках демонов и об их слабых местах.

- Помните: вид у них действительно страхолюдный, но умирают они вполне исправно, - рассказывал он, стоя возле костра. - У тех, которые чешуйчатые, шкуры вправду крепкие, но не крепче ванских доспехов. Ударь посильнее разрубишь или проткнешь. Еще у них толстые, тяжелые хвосты, и они пользуются ими в бою почем зря. Тех, что похожи на больших насекомых, убивать легче. Разбить панцирь - и готово. Ну, про то, как справиться с ваном, вы и так все знаете... Там еще были разные твари, с которыми мы пока не сражались, но они, без сомнения, так же смертны, как и все остальные. А еще там, в яме, мы видели какое-то страшилище размером с дракона, но такое странное, что я не возьмусь его описать. Боюсь, особого ущерба мы ему не причиним, даже если очень постараемся... Лучше оставить его на съедение кхитайскому колдуну!..

- А золотишка ты там в погребах не видал? - поинтересовался Вульфхере, светловолосый вождь маленького отряда асов, явившийся на помощь киммерийцам во исполнение некоего долга перед Конаном, о котором ни тот ни другой рассказывать не желал.

- Нет, не видел. - Конан равнодушно передернул плечами. - Честно говоря, я особо и не смотрел. И, по-моему, туда, в эти пещеры, за золотом полезет только непроходимый дурак. Пусть лучше демоны выберутся наружу и сразятся с нами в открытую! - Он осмотрелся и высказал последние соображения: - Завтра - осеннее равноденствие, и я должен выполнить то, что пообещал. И кажется мне, что без колдовских штучек тут не обойдется! Демоны, они солнечного света не любят, так что если захотят с нами разделаться, то полезут, скорее всего, нынче же ночью. Вы принесли с собой много торфа и дров. Это хорошо. Держите топливо поближе к кострам и будьте готовы разжечь их как следует, если на нас нападут! Пусть каждый выспится и как следует отдохнет, но я бы посоветовал спать с мечом под рукой!..

Глава четырнадцатая СРАВНЯТЬСЯ С БОГАМИ

Хатор-Ка вновь чувствовала себя ученицей. Не слишком-то это приятно! После того как в течение нескольких десятков лет тебя числили среди наиболее могущественных магов Земли, опять оказаться у кого-то в учении. На самом деле возраст Хатор-Ка давно уже перевалил за сто лет; если она и выглядела совсем молодой женщиной, то благодарить за это следовало ее колдовское искусство.

Подходящий момент для того, чтобы выяснить, как, оказывается, ничтожны, а то и вовсе ошибочны были ее прежние познания...

Несколько последних дней она провела в доме у Тот-Амона Великий волшебник взялся наводить последний глянец на ее колдовское образование, и Хатор-Ка была попросту потрясена, впервые как следует оценив истинный размах и глубину его знаний. До сих пор она полагала себя и еще нескольких магов равными Тот-Амону. Теперь она понимала всю смехотворность собственного заблуждения.

Странные существа из иных измерений, с которыми она после множества экспериментов кое-как устанавливала зыбкий контакт, были, оказывается, постоянными собеседниками Тот-Амона. Возраст его превосходил всякое вероятие, и он повелевал силами, о существовании которых Хатор-Ка совсем недавно даже и не догадывалась.

Словом, за несколько дней со времени не слишком удачного ночного налета Хатор-Ка продвинулась в колдовском ремесле едва ли не больше, чем за все предшествовавшие годы.

Тот-Амон держал в глубокой тайне свое истинное могущество. В течение столетий, которыми измерялась его жизнь, он много раз менял и внешность, и имена, заметая следы. И это ему удалось, дав неоспоримое преимущество над любым потенциальным соперником. Немало врагов уже пало жертвами собственной самонадеянности, посчитав себя равными великому магу.

- Ну а другие из нынешних? - однажды спросила его Хатор-Ка. - Неужели и они такие же всезнающие и могущественные, как ты?

- Нет. Ни один из них не сравнится со мной, - заверил ее Тот-Амон. Джаганат думает, что ни в чем мне не уступит, но он примерно равен тебе такой, как ты была, прежде чем попала ко мне. В далеком Кхитае, правда, есть Орден Серебряного Павлина... Вместе взятые, они, может, и смогли бы поспорить со мной. Но они - нераздельное братство, а поодиночке никто из них мне не соперник.

- Я знаю о них лишь по отдельным упоминаниям, - сказала она. - Может ли так случиться, что в этой битве за власть они бросят против нас свою совокупную силу?

- Ни в коем случае, - уверенно ответил Тот-Амон. - Они вообще не столько практикующие маги, сколько философы. Их познания в самом деле обширны, но есть разделы высшей магии, к которым они по своей глупости никогда не прибегают. В особенности это касается вызывания демонов. Не находят, видите ли, возможным! По их мнению, эти существа слишком злобны, слишком опасны для человечества. Чародеи из Ордена Серебряного Павлина проводят век в размышлениях и мечтах, но использовать свою силу ради достижения власти над миром? Нет, на это они не пойдут никогда. - И Тот-Амон слегка отмахнулся, закрывая тему, что с ним вообще-то редко бывало. - Не следует слишком задумываться о других магах. Они не стоят того Мы неизмеримо возвысимся над ними, когда совершится обряд.

Хатор-Ка все думала об этом разговоре, направляясь в Тот-Амонов чертог для медитаций ей предстояло получить последние указания перед тем, как произвести Великое Вызывание на рассвете близкого уже дня равноденствия.

Дверь в чертог окаймляли иероглифы, заключавшие в себе страшную мощь. Шагнуть через этот порог, не произнеся соответствующего заклинания, служившего противоядием, значило навлечь на себя страшную участь. Хатор-Ка негромко произнесла слова, которым научил ее Тот-Амон, и дверь беззвучно распахнулась, пропуская ее.

Великий чародей сидел внутри, прямо на полу Комната ничем не украшена и даже не обставлена мебелью. Стены, пол и потолок были сплошь черными, никакие иные цвета не присутствовали. Перед Тот-Амоном стояла простая чаша, вырезанная из обсидиана. Чашу наполняла чистая вода из реки Стикс.

Хатор-Ка в который раз удивилась потрясающей простоте колдовских приспособлений Тот-Амона, столь резко отличавшихся от многосложных устройств и ритуалов, к которым в своей практике привыкла обращаться она сама. Видимо, истинное совершенство в этом и заключалось. Для того, чтобы придать неодолимую силу волшбе, Тот-Амону мало что было нужно, кроме собственного могучего разума. Вот и теперь чаша с водой требовалась ему только для концентрации.

Он не поднял глаз на вошедшую.

- Подойди, Хатор-Ка, - сказал он. - Сядь напротив меня и вглядись в воду Отца Стикса. Сегодня ночью мы с тобой отправимся в путешествие столь дальнее, что слово "расстояние" перед ним попросту исчезает. Нам предстоит миновать пределы нашей Вселенной и углубиться в чужую. Однажды тебе удалось привлечь кое-кого из ее младших обитателей, жертвоприношениями подманив их к своему храму. Ты сделала это, наведя над алтарем нечто вроде окна между мирами. В свою очередь, подобное стало возможно благодаря тысячелетнему соположению небесных тел, предсказанному Скелосом... А теперь мы с тобой перенесемся в тот мир сами. Тебе предстоит увидеть некоторые из Сил того мира. Тогда ты поймешь, с какой мощью пыталась заигрывать. Итак, смотри в воду!

Хатор-Ка села и стала вглядываться в прозрачную, почти невидимую воду. Это было несложно. Самое первое упражнение, которое заставляют осваивать нового ученика. Медитация на воду была столь же древней, как само стигийское колдовство. Но в точности как мастер-музыкант каждый Божий день повторяет гаммы, разученные еще в ученичестве, так и продвинутому чародею никогда не мешает возвратиться к азам. Таким, например, как концентрация. Столетия занятий чародейством укрепили Тот-Амона в убеждении, что это было едва ли не важнейшим умением в любой из волшебных наук.

По мере того как Хатор-Ка смотрела в воду, и влага, и чаша постепенно исчезли. Волшебница сидела на самой небесной тверди, и вокруг не было ничего, кроме пустой тьмы, озаренной далекими, крохотными огоньками звезд. Множество раз она бывала здесь прежде, но всегда - одна. Теперь с нею был Тот-Амон, столь же невидимый, как и она сама.

- Мы далеко от нашего мира, хотя по меркам беспредельного пространства это совсем рядом, - прозвучал его голос. - Ты, верно, узнаешь звезды, которые мы видим с Земли. А теперь отправимся дальше, к самому краю Вселенной...

Звезды перед глазами Хатор-Ка стали превращаться в длинные стрелы, смещаться в стороны и наливаться красным огнем. Потом стрелы слились в красные полосы. Это продолжалось бесконечно долго... впрочем, времени, как и иным понятиям, здесь не было места.

Алые полосы начали постепенно редеть. Оставшиеся видимыми вновь начали превращаться в точки иссиня-белого света. Их было очень мало, и находились они в направлении, которое у Хатор-Ка смутно ассоциировалось с понятием "сзади".

- Каждая световая точка, которую ты видишь, - пояснил Тот-Амон, - есть не отдельная звезда, но скопище многих миллионов звезд. А теперь загляни в Бесконечность!

Хатор-Ка посмотрела вперед. И узрела Тьму. Столь законченную и совершенную, какой не видала еще никогда.

- Здесь проходит граница нашей реальности, - раздался голос Тот-Амона. Здесь мы покидаем ее и переходим в чужую.

И сразу же вокруг что-то - сместилось. Тьма впереди, казалось, не изменилась, но Хатор-Ка откуда-то знала, что тьма эта была совсем другой, чем мгновение назад. Повернувшись, оба чародея снова увидели перед собой огоньки. Но ничего общего со звездными скопищами известного ей мира они не имели. Необычные по форме, они переливались странными, неестественными цветами. Волшебники направились в сторону огней, но на сей раз с далекими звездами не произошло никаких превращений, хотя Хатор-Ка понимала, что и расстояния, и скорости были сравнимы.

Они неслись все вверх и вперед, минуя гигантские светящиеся образования. Только опыт и многолетняя выучка колдуньи не давали разуму Хатор-Ка повредиться под непомерным грузом увиденного. Она лицезрела живые создания немыслимых размеров, причем форма их подчинялась таким геометрическим правилам, которые обычный рассудок отбросил бы за полной абсурдностью. Порою перед ней представали странные, вывернутые наизнанку миры, и то, чем занимались их обитатели, повергало в смятение даже ее закаленные чувства.

Тот-Амон ненадолго позволил им опуститься на поверхность некоего подобия планеты. По сравнению со многими виденными прежде эта планета выглядела почти обыкновенной. Не считая таких мелочей, как дисковидная форма с неравномерной толщиной да размеры - раз в тысячу больше ее родного мира. Нигде не было ни малейшего источника света, но это не мешало рассматривать все, что там имелось. А имелся там, среди прочего, город из пурпурного хрусталя и в нем башня во много миль высотой. Там, в этой башне, Тот-Амон на некоторое время задержался для беседы с местным волшебником. Тело этого волшебника составляли осколки многоцветных кристаллов пополам с вещественным выражением музыкальных звуков, скрепленных запахом, обретшим зримую плоть. Волшебник как раз производил ритуал, назначенный уничтожить его мир и все, что там находилось. Ритуал был задуман частью в качестве стихотворного опыта, частью как шутка.

Оттуда они направились в самый центр новой Вселенной. Звезды, проносившиеся мимо, постепенно делались реже, и наконец Хатор-Ка увидела впереди нечто столь громадное, что поначалу она этого просто не замечала.

Оно показалось ей средоточием всей тьмы мироздания.

Когда Хатор-Ка смогла хоть как-то оценить его форму, оно показалось ей схожим с тем усеянным щупальцами Ужасом, что некогда явился ей в храме, вызванный страшным и отвратительным тайнодействием. Это Существо, несомненно, весьма на него походило, только было неизмеримо громадней. И столь же неизмеримо злее, отвратительнее и ужаснее Медленно-медленно Хатор-Ка начала постигать Его облик и природу... Потом она как будто ослепла. Бездна зла, таившаяся в Нем, оказалась слишком велика даже для нее, и рассудок отказался повиноваться.

- Если ты хочешь быть магом из высших, Хатор-Ка, ты не должна отворачиваться даже и от подобного Ему, - неумолимо подстегнул ее беззвучный голос Тот-Амона. - Ты видишь перед собой одного из Богов этой Вселенной, причем далеко не главнейшего. Я же нередко общаюсь с Теми, кто гораздо старше Его. И знай: эта Вселенная еще не так чужда нам, как другие. Есть много, много ужасней!

... Когда Хатор-Ка вернулась из предпринятого ими путешествия, возвращение в телесную оболочку показалось ей пробуждением ото сна. Только в этом "сне" не было ничего неясного или смягченного и он не спешил пропасть из памяти, подобно обычному сновидению. Был ли это в самом деле сверхчувственный опыт? Был ли Тот-Амон в самом деле так всемогущ, как ей казалось?.. Или он простым, но мощным внушением подчинил себе ее волю, заставив поверить в то, что было выгодно ему самому?..

Хатор-Ка упорно и долго искала ответы на эти вопросы. Кое-что общее со сном, несомненно, присутствовало. Некая нереальность. Отсутствие времени и расстояний, способность видеть без света. Однако все это вполне можно объяснить. При одном условии. А именно: если маг в самом деле умел путешествовать в иные вселенные.

Ей было необходимо разрешить эту загадку, причем как можно быстрей. Ибо делить с Тот-Амон ом власть она вовсе не собиралась. Но как решиться на измену, если он вправду настолько могуч?.. В тексте Скелоса ничего не говорилось о разделении власти между двоими. Если она совершит весь ритуал одна, она одна и станет верховной правительницей, а все остальные принуждены будут повиноваться. В том числе и Тот-Амон, при всем своем сверхмогуществе, станет ее покорным слугой.

И Хатор-Ка решила рискнуть. Она хорошо понимала, что ей грозило в случае неудачи. Но тому, кто не рискует, о верховной власти не стоит даже мечтать.

Старкад волновался. Подобное с ним бывало не часто. Разбив лагерь перед входом в пещеру (в которую ни один из его людей входить не пожелал), Старкад уселся у костра и в который раз пожалел о том, что дал впутать себя в столь сомнительное предприятие. Спору нет, он страсть любил золото. Но все то золото, что принесли с собой чужестранцы, не могло окупить страшного риска, которому они себя подвергали. Он-то воображал, дурень, что дело сведется к быстрому проходу по земле киммерийцев, ну, там, к нескольким стычкам с черноволосыми, - естественно, при подавляющем перевесе ванов. Молодым воинам ни в коем случае не повредило бы небольшое кровопролитие, а золото... Кто же когда против него возражал!

И вот теперь "небольшая прогулка" грозила обернуться всеобщей погибелью. Они уже потеряли несколько человек, и ради чего?.. Даже пленники, схваченные было, - и преотличные пленники, между прочим! - благополучно удрали, так что оставалось утешаться воспоминаниями об убийстве одного-единственного киммерийца.

Вот чего удалось достигнуть Старкаду: за спиной у него оказалась пещера, битком набитая мерзостным колдовством и жуткими демонами, на которых ванам довелось уже посмотреть краешком глаза. А впереди, далеко внизу, горели костры в становище киммерийского войска. Войска, подобного которому черноволосые не собирали со времен осады Венариума.

Да, будет поистине удивительно, если хотя бы горстке его молодцов удастся выжить и возвратиться в пиршественные залы Ванахейма, чтобы хвастаться подвигами. Но если таковое все же случится, Старкад твердо намеревался быть среди этих немногих. Другое дело, что слишком многим вождям пришлось распроститься со своим положением даже после менее злосчастных походов, чем его нынешний... Ванский вождь удерживался во главе своих людей благодаря собственной мощи, помноженной на личный пример и, конечно, удачливость. Кому охота следовать за предводителем, утратившим военную удачу?..

Старкадовы молодцы, сидевшие вокруг, предавались подобным же размышлениям. Кто-то зло смотрел на него, кто-то начинал грызть кромку щита. Потом Старкада отвлекло от мрачных мыслей приближение двоих воинов, высланных ранее на разведку.

Один из них был Альфгар, его давний и весьма надежный сподвижник. Другого звали Хильдитон. Этот юноша имел репутацию отличного скалолаза: он вырос в горной деревне, где все мужчины с детства лазили по крутым утесам, собирая птичий пух.

Подойдя вплотную, разведчики опустились на корточки и шепотом доложили о том, что узнали.

- Плохо дело, Старкад, - качая седеющей головой, сказал Альфгар. - Мы обошли всю вершину: по бокам у нас отвесные неприступные скалы. Единственный путь вниз - через долину, по которой мы сюда поднялись.

Старкад повернулся к Хильдитону:

- Это так? Ни единого шанса?..

- Я-то, может, и слезу, - пробормотал юноша. - Но только днем и с хорошими веревками. Остальные... Нет, у остальных не получится. Тут ловкость нужна и большой опыт...

Старкад указал пальцем назад:

- А если перебраться прямо через макушку? Вдруг там склон удобней?

- Вершина слишком крутая, и к тому же там сплошной лед, - сказал Хильдитон - Да и не разберешь, что там впереди, пока не влезешь на самый верх. Наверняка потеряем много воинов, а потом окажется, что все зря...

- Старкад, - сказал Альфгар, - пора обсудить, что мы будем делать, пока не поднимется солнце. Там, внизу, стоит при оружии весь народ черноволосых, и не позже как утром они полезут наверх. Хорошо бы, чтобы к тому времени нас уже тут не было. Толстый чужеземец хочет что-то такое совершить завтра на рассвете, в самый момент равноденствия. Я в колдовских делах ни уха ни рыла, но ставлю все свое золото, земли, скот, жен и рабов, что на уме у него определенно какая-то богомерзкая гадость. Давай-ка сматываться отсюда, и как можно скорее!

- Мудрые слова ты говоришь, старый друг, - ответствовал Старкад. - Если бы внизу стояли не черноволосые, а какой угодно другой враг, я бы сразу сказал давайте спустимся к ним и попробуем договориться. Даже асы ведут себя как разумные люди, когда ясно, что от сражения все равно проку не будет. Но ненависть киммерийцев так же черна, как их волосы... и сердца. Они плевать хотели на золото, да и жизнью, можно сказать, не дорожат. К тому же мы осквернили их святыню, так что они, понятно, обозлены. Говорил же я людям: не трогайте лучше эти курганы...

Альфгар пожал плечами:

- Откуда ж нам было тогда знать, что сюда прется все войско черноволосых? И потом, какой же воин откажется разорить могилу предков своих врагов...

- Ладно, что сделано, то сделано, - сказал Старкад. - Пролитого не поднимешь. Киммерийцы здесь и жаждут нашей крови.

- Те двое черноволосых раскидали наш строй и пробились на волю, проговорил Хильдитон. - А вдруг и нам тоже удастся? Если мы сумеем прорубиться сквозь их ряды, большей части отряда удастся вырваться. Тем более что черноволосые собрались сюда, в общем, не ради наших голов. Помнишь, мы прикончили гонца, несшего Кровавое Копье? Это случилось почти сразу, как только мы миновали границу. Значит, они собирали ополчение еще раньше. И совсем не ради нас. Если мы попробуем прорваться домой, очень может быть, что нас не станут преследовать. У них свои дела тут, на этой горе.

Старкад кивнул:

- Ты молод, но говоришь разумно. Я сам рассуждал сходным образом. Если нам удастся их миновать, то по дороге домой мы, между прочим, сумеем наловить еще и рабов. По деревням и кочевьям нынче совсем не осталось воинов для охраны. Так что и возвращаться с пустыми руками нам не придется!

- На чем бы мы ни остановились, - напомнил Альфгар, - мы должны приступить к делу до темноты!

- Вот и отлично, - сказал Старкад. Решение было принято, и на душе у него враз полегчало. - Велите людям готовиться, только чтобы все делали тихо. Идем на прорыв, потом - уносим ноги!

Двое мужчин, пожилой и помладше, быстро обошли лагерь, тихо переговорив с каждой кучкой сгрудившихся ванов. Слушая их, воины сразу переставали раздраженно ворчать, а мрачно-угрожающие взгляды сменялись ухмылками радостного предвкушения. Какова бы ни была опасность, ваны, как и все уроженцы Севера, предпочитали ожиданию и неопределенности хорошую драку.

Отряд постепенно зашевелился, готовясь к ночному переходу и бою. Многие обвязывались поверх доспехов одеялами или плащами, чтобы железные чешуи в самый неподходящий миг не загремели о камни или о металл оружия и щитов.

Старкад было подумал, не приказать ли зачернить доспехи углем и сажей от костров, но не стал этого делать. Они еще могли ради скрытности замотаться в ткань, но ни один ван, идя в бой, который вполне мог оказаться для него последним, не станет намеренно портить своего внешнего вида. Если уж умирать, так непременно во всей красе!

Старкад был, в общем, доволен. Шансы спастись, конечно, невелики, но все-таки есть. А уж водить людей в битву всегда составляло для него первейшее удовольствие. Печалился он лишь об одном: им, похоже, предстояло погибнуть далековато от дома, а значит, песня об их героической гибели вряд ли когда-нибудь достигнет пиршественных залов Ванахейма. А ведь песни о подвигах и составляют посмертную славу героя. Его бессмертие. Старкад задумчиво посвистывал, пробуя пальцем лезвие топора. Лезвие секиры сохранило отменную остроту.

Размышления вождя были прерваны Джаганатом, бесшумно возникшим против него.

- Никак собрался куда-то, Старкад? - спросил вендиец.

- Да, - ответил ван. - Мы тут, знаешь ли, собрались немного пройтись вниз по склону и чуток помахаться с черноволосыми. А потом мы отправляемся домой. Ты можешь оставить свое золото при себе. Чует моя душенька: если я еще здесь задержусь, дожидаясь его, кабы не вышло так, что оно и вовсе мне не понадобится...

- Мне жаль расставаться с тобой, но если таково твое непременное желание, что ж... Я ни в коем случае не намерен становиться у тебя на пути. Зато могу предложить тебе одну штуку, которая, может статься, окажется небесполезной...

Старкад подозрительно прищурился:

- Это ты еще о чем?..

Чужеплеменник воспринял измену своего "эскорта" со странным благодушием, и Старкаду это не нравилось.

- Я приготовил всем вам охранительные амулеты. В них заключена священная сила, которая укроет вас и от глаз врага, и от его оружия. Гопал! Помоги мне раздать их людям...

- Весьма великодушно с твоей стороны, - сказал Старкад, когда чародей повесил ему на шею крохотный мешочек на шелковом шнурке. Младший вендиец тем временем раздавал сходные талисманы остальным воинам.

- Это самое меньшее, что я могу сделать для вас, - улыбнулся Джаганат.

Когда все было готово, ваны медленно, тяжело зашагали вниз. Вот скрылись из виду, и Гопал недоуменно обернулся к Джаганату:

- Дядя! Неужели эти северяне в самом деле такие глупцы, какими кажутся с виду?..

Джаганат снова улыбнулся и кивнул головой. От этого движения заколыхались все его бесчисленные подбородки.

- Их простота превосходит всякое вероятие, племянник. Им настолько неведома тонкость, что можно с ума сойти, предугадывая ходы, которые игрокам вроде них и в голову не придет совершить... Что ж, теперь они должным образом освящены и приготовлены для жертвоприношения. Воистину, самая угодная Силам жертва - это жертва добровольная. А эти дурни лезут на алтарь так охотно, что лучшего и пожелать трудно!.. Теперь, племянник, пойдем. Наши жалкие воины нипочем не остановят орду, готовую хлынуть снизу, а среди нее, не забудь, находится и тот киммериец, которого наняла Хатор-Ка... если, конечно, у моих посланцев не получилось и не помогло даже заклятое золото. Ставки так высоки, что мы ни в коем случае не должны рисковать! Я еще не выяснил в точности, кто именно привлек сюда демонов. Неясна мне и цель: ведь не затем же, чтобы переполошить всю страну?.. Зато я кое-что придумал. Есть у меня одно заклинание, которое должно бросить демонов против людей, засевших в долине. Таким образом мы избавимся и от угрозы со стороны киммерийцев, и пещеры очистим. Тогда я смогу произвести важнейший обряд спокойно и без помех...

- Твои замыслы, дядя, как всегда безукоризненно изящны!.. - приторно восхитился Гопал.

Далеко внизу, под ними, в недрах горы, в темном боковом тоннеле, сидел, скрестив ноги, тощий оборванный человечек. Время от времени он бормотал себе под нос какие-то древние, очень древние строки.

А потом вдруг заулыбался во мраке...

Глава пятнадцатая БИТВА СРЕДИ МОГИЛ

Киммерийский лагерь тянулся поперек Полей Мертвых и вверх по склонам, примыкавшим к долине. Замшелые камни древних курганов были снова водворены на свои извечные места, следы осквернения в основном уничтожены. Однако настоящее очищение еще не стало возможно. Его совершали только кровью осквернителей, и никак иначе.

Конан шел по лагерю, вдыхая дымок горящего торфа и слушая негромкие разговоры воинов. В любом другом войске молодые, необстрелянные ребята наверняка возбужденно обсуждали бы то, что им вскоре предстояло. Обладатели кое-какого опыта хвастались бы прежними подвигами. Настоящие ветераны советовались бы между собой, проверяли оружие и доспехи, старались по возможности отдохнуть перед битвой.

Киммерийцы и в этом - как, впрочем, и во многом Другом - вели себя не как все люди. Слушая обрывки случайных бесед, Конан убеждался, что говорили о самом обычном и повседневном: о женах и детях, о скотине, о междоусобной вражде, о посевах и жатве. Ни дать ни взять собрались не на смертный бой, а на ярмарку.

И снова, в который уже раз, Конан почувствовал себя в своей собственной стране чужаком...

Только в маленьком лагере асов он ощутил тот дух воинского братства, который был ему всего ближе. Золотоволосые воины весело смеялись, распевали песни, передавали по кругу большой мех вина, привезенного с Юга. Несколько молодых киммерийцев,держась в почтительном отдалении, рассматривали своих союзников с таким видом, словно те были диковинными зверями.

Конан вступил в кружок давних друзей и завладел бурдючком. Перевернув его вверх тормашками, он направил струю золотистой жидкости себе в рот.

- Эй, эй, Конан! Оставь и на нашу долю немножко! - засмеялся Вульфхере. Волосы и борода у него были до того светлыми, что казались седыми. Он был лишь чуть постарше, чем Конан, но асы считали его великим вождем

И сам он, и все его люди представляли собою разительный контраст с хмурыми и серьезными киммерийцами. Как и их двоюродные родственники ваны, асы куда как уважали внешнюю красоту и любили ею похвастаться. Доспехи у них были из полированной стали или бронзы, шлемы венчали рога, крылья, фигурки фантастических животных, причем очень часто покрытые золотом или серебром. На руках поблескивали золотые, искусной работы браслеты: и выше локтя, и на запястьях. На рукоятях мечей переливались драгоценные камни. Кое-кто из воинов вытащил полированные серебряные зеркала и при свете костра наводил красоту расчесывал бороды, подкручивал длинные густые усы. При этом у костра звучало сразу несколько разных песен. Как и ваны, асы были не дураки повеселиться хоть дома, хоть в лагере. Они точно так же безумствовали в бою, а дома, в кругу семьи, томились и тосковали.

Конан сделал последний глоток и передал мех сидевшему рядом.

- Если это вино такое дорогое, - сказал он, - что ж вы эля с собой не прихватили?

- Эль занимает слишком много места, - ответил Вульфхере. - Этот-то бурдючок три раба замучились таскать по горам. Ты смотри, Конан, обеспечь нам назавтра хорошую битву! Мы, чтобы ты знал, ради тебя отказались от та-акого замечательного налета на гиперборейцев...

- Веселье я тебе обещаю, - кивнул Конан. - Даже с избытком. Там будет кого насадить на клинок. Наверху полно не только демонов, но и ванов!

- Отлично, - похвалил Вульфхере. - Что касается демонов, эти твари и на Асгард в прошлом году нападали, только мы понятия не имели, кому мстить, пока не прибежал твой посланник. Чем бы ни кончилось дело, в Асгарде на пирах долго еще будут петь о завтрашней битве!

Одноглазый воитель, у которого во рту вместо многих зубов чернели дыры, вернул Конану бурдючок.

- Поехали вместе грабить, когда здесь все кончится, - предложил он. Много лет минуло с тех пор, как ты последний раз ходил с нами по волчьей тропе. Я бы не отказался взглянуть, каким штучкам ты выучился, странствуя по югам!

- А почему бы и нет, Ульф? Обещать, правда, не берусь... Кто знает, вдруг завтра меня убьют? Или тебя?.. Вот покончим с раскалыванием вражьих щитов, тогда и станем загадывать!

- Заговорил как киммериец, - пробурчал Вульфхере.

Конан улыбнулся:

- Потерся с родственниками...

Покинув асов, он пошел в верхнюю часть долины, туда, где стояли дозорные. Здесь не жгли костров, чтобы зрение караульщиков не отвыкало от темноты. Конан увидел Куланна и при нем еще одного юношу с волосами, связанными в хвост по обычаю Галла.

- Все спокойно, двоюродный брат, - доложил Куланн.

- Ну, это недолго протянется, - предрек Конан. - Через час, не больше, станет светать. А я уверен, что они нападут на нас еще до рассвета!

Некоторое время все трое стояли не двигаясь. Их глаза, уши и даже ноздри старались уловить любые знаки опасности, могущие исходить сверху.

Воин Галла что-то почувствовал раньше двоих других.

- Идут, - сказал он, раздувая чуткие ноздри. Вскоре и Канахи услышали легкий шум, доносившийся со склона. Это спускались враги. Они были еще далеко

- Дурачье! - сказал Куланн. - Вообразили, будто Могут проскочить мимо киммерийцев! В киммерийских горах!..

- Вам уже случалось их убивать, - сказал молодой Галла. - Идите поднимайте тревогу. Я останусь здесь

Его глаза горели предвкушением. Убить врага!..

- Нет, так не пойдет, - возразил Конан. - Мы все отойдем обратно к кострам. Драться в темноте все равно без толку.

Галла недовольно заворчал, но подчинился.

Конан вступил в круг света ближайшего костра и сказал просто и коротко:

- Ваны идут.

Люди, сидевшие у огня, безо всякой суеты приготовили мечи и копья и стали ждать. Они только прекратили беседу: единственный признак того, что они приготовились к смертельному бою.

Приблизившись шагов на пятьдесят, ваны скинули плащи и одеяла, которыми прикрывали доспехи, дружно проревели боевой клич и ринулись на лагерь. Единственная возможность вырваться из ловушки состояла в том, чтобы как можно быстрее пролететь лагерь насквозь, держась плотно вместе, сомкнутым строем. Понимая это, ваны выстроились клином, и первым бежал вождь.

Киммерийцы вдохновенно устремились навстречу. Яростный восторг близкой схватки без следа смыл обычную строгую невозмутимость.

Взятый разгон пронес ванский клин глубоко внутрь киммерийского лагеря. Но, по мере того как приходилось проламывать очередную волну жаждущих возмездия черноволосых, клин терял скорость и наконец остановился совсем. Ваны отчаянно пытались удержать перед собой стену щитов. Киммерийцы, в жизни своей не ведавшие ни о стратегии, ни о тактике, наседали на них со всех сторон, завывая, точно адовы духи.

Конан был среди первых бросившихся навстречу ванской "свиной голове". Ему удалось нанести хорошо если один удар; потом его, как и всех остальных, отбросило прочь. Только огромная сила и отменное чувство равновесия позволили ему устоять на ногах. Упавших тяжеловооруженные ваны попросту растоптали.

Заметив позади себя невысокий выступ скалы, Конан с легкостью кота запрыгнул наверх. Клин поневоле разделился, обходя встретившийся валун, и Конан, действуя сверху, расколол чей-то череп. Другие ваны принялись тыкать в него длинными копьями, так что ему пришлось спасать ноги. Потом он взвился в воздух и прыжком, которому позавидовал бы заморийский акробат, перелетел через два ряда ванов, чтобы снова приземлиться уже вне клина. Асы, сражавшиеся поблизости, громкими криками приветствовали его подвиг.

Взбежав на вершину ближнего кургана, Конан оглядел поле сражения. Ваны держали строй, защищаясь с отчаянным мужеством, но поступательное движение прекратилось. Значительных потерь они покамест не понесли. И не понесут, пока не удастся нарушить их боевые порядки. Киммерийцы превосходили числом, но вся эта численность пропадала втуне, пока держалась стена щитов. Как только удастся ее проломить, дело будет кончено в считанные мгновения. Конан посмотрел на склон. Никаких признаков того, что на помощь ванам спешило подкрепление.

Костры горели ярким огнем, так что кровавую резню между курганами освещало жутковатое зарево. Люди пели, ругались и наносили удары. Киммерийские мечи звенели, сталкиваясь с чешуйчатыми латами ванов. Ванские секиры раскалывали черепа и рассекали не прикрытые доспехом тела. Запах теплой крови бил в ноздри. Конан почти наяву услышал довольный ропот древних вождей своего народа, чьи могилы оросила кровь заклятых врагов.

Конан сбежал вниз с кургана и устремился на плотно сгрудившихся ванов. Его меч рассек чей-то щит и отрубил державшую его руку. Второй удар унес жизнь рыжебородого воина. Какой-то ван попытался тотчас занять место упавшего, но тяжелая дубина Галла вмиг проломила ему голову. Конан ворвался в образовавшуюся прореху и принялся рубить направо и налево. С каждым его ударом падало по врагу. Ваны лезли со всех сторон, стремясь сомкнуть строй, но Конан с мрачным упорством не давал им этого сделать, наоборот, расширяя и углубляя прорыв. За ним следовали другие, и ванский клин начал мало-помалу разваливаться.

Оглушительно лязгало оружие, страшно кричали умирающие. Земля под ногами стала скользкой от крови. Напряжение битвы достигло предела, люди в самом деле обезумели от ярости. Конан видел, как какой-то ас отшвырнул в сторону щит, сорвал с себя кольчугу и, как в воду, нырнул в самую гущу врагов. Его, конечно, тотчас же изрубили в куски, но, даже умирая, он схватил ближайшего вана зубами за горло. Ваны завывали, кусая кромки своих щитов. Они топали ногами, и с промоченной кровью земли взлетали алые брызги.

Ванский клин распался сперва на отдельные группки, потом на пары бойцов, рубившихся спиной к спине. Потом остались одиночки, думавшие уже не о спасении - только о том, как бы утащить с собой на тот свет побольше врагов. Потом Конан разглядел вождя, примеченного им еще у выхода из Обители Крома, и поспешил сразиться с ним один на один.

Никому и в голову не пришло пощадить последнего уцелевшего вана. Столетия жесточайшей вражды не давали подобной мысли даже и зародиться. Сам ван расценил бы предложение жизни как тягчайшее оскорбление. Здесь, на Севере, если уж доходило до битвы, так и длилась она до конца. До последнего человека.

Завидев Конана, вражеский вождь расплылся в хищной ухмылке. Его доспехи еще оставались совершенно целы, и только на богато украшенном шлеме красовалось несколько мелких зарубок. Зато секира и все руки до плеч были в крови. В чужой, разумеется.

- Иди сюда, черноволосый, попляшем! - заревел он, обращаясь к Конану. Поцелуй-ка красотку, отвергнувшую столько ваших молодцов! Быть может, ты ей понравишься?..

По виду Старкада было незаметно, чтобы сражение хоть как-то его утомило.

- Ванская кровь!.. Угощение праотцам!.. - ответил Конан, бросаясь вперед.

Старкад увернулся от его первого удара. И сам дал сдачи, да так, что Конан спасся только тем, что прильнул низко к земле. Удар секиры вдогон пришелся в землю в каком-то дюйме от спины киммерийца, успевшего проворно откатиться прочь. В следующий миг Конан был на ногах, и шлем Старкада зазвенел под его клинком. Ванский вождь отшатнулся назад, несколько оглушенный ударом, и Конан воспользовался этим, чтобы разрубить ему ногу. Еще прежде, чем Старкад начал заваливаться, третий и последний удар раскроил его тело от плеча до поясного ремня. Стоя над поверженным недругом, Конан взмахнул мечом над головой, сбрасывая с лезвия кровь и налипшие стальные чешуи.

Бой был кончен. Воины тяжело дышали, приходя в себя после недолгого, но страшного напряжения.

Канах подошел к Конану.

- Ты неплохо поработал, родственник, - сказал он ему. - Юношам полезно взглянуть, как рубятся настоящие воины.

- Вообще-то хвастаться нам особенно нечем, - ответил Конан, недовольно оглядывая кучи мертвых тел. - Мы слишком многих потеряли, разделываясь с какой-то кучкой ванов. Их ведь тут едва ли сотня! Наших, наверное, столько же полегло. Плохо это! Такие дела можно решать гораздо меньшей кровью...

- Все твои уловки не для нас, - пожал плечами Канах. - Да и ваны отменные воины, не то что всякие там хилые жители Юга. А кроме того... - тут на лице старого вождя возникло нечто вроде улыбки, - что-то я не заметил, чтобы ты держался в стороне от сражения, обдумывая разные хитрости...

Конан покаянно усмехнулся в ответ:

- Ты прав, старейшина. В глубине души я такой же киммериец, как и все, и никуда тут не денешься... Знаешь что? Присмотри за ребятами, пускай не особенно расслабляются. Чует мое сердце, до рассвета нам придется драться еще!

- Это хорошо, - заметил Канах. - Не всем нынче выпало омочить кровью мечи. Жаль было бы уводить их домой ни с чем!

Небо на востоке начинало понемногу сереть, когда к ним в сопровождении Куланна подошел старый Милах. Ни тот ни другой не были серьезно ранены, но на оружии красовались зазубрины, говорившие, что его хозяева бились в самой гуще сражения.

- Я сожалею, Конан, о том, что когда-то назвал тебя неженкой, - сказал Милах. - Я видел, как ты сражался. Ты все-таки еще не всю свою прежнюю силу и скорость успел растерять.

- Овсянка, - ответил тот. - Все дело в овсянке. Она, похоже, отбивает страх смерти...

Свет, зародившийся высоко над склоном, привлек внимание Конана. Солнце еще не поднялось над горизонтом, но его лучи уже коснулись вершины Бен Мора. Вскоре они озарят и пещеру. К тому времени он должен был быть уже там.

Поднявшись на один из курганов, Конан разыскал принадлежавший ему узелок с вещами. Там, завернутая в плащ, сохранялась фляжка, врученная ему Хатор-Ка. Шагая по лагерю, Конан прихватил с собой горшочек с углями. В стенках горшка были отверстия, чтобы угли, спрятанные под слоем золы, получали воздух и не погасали. Он не собирался тратить время на высекание огня, когда доберется в пещеру.

Направившись вверх по склону, что вел от Полей Мертвых к Обители Крома, Конан обнаружил, что идет не один. Другие киммерийцы последовали за ним. Небо светлело, и, чтобы сражаться, больше не требовался свет костров. Между тем им еще предстояло выгонять с Бен Мора засевших там демонов, и ради этого они готовы были лезть хоть в пещеры.

По расчетам Конана, демоны уже должны были бы нанести свой удар. Он удивился, вспомнив их нелюбовь к солнечному свету. Потом вспомнил о темном облаке, которое им часто сопутствовало.

Воины взволнованно загомонили, увидев громадную яму, с некоторых пор появившуюся на склоне. Это было святотатством не меньшим, чем учиненное ванами осквернение могил.

Киммерийцы почти вплотную приблизились к яме, когда оттуда навстречу им потоком выплеснулись порождения Преисподней. Произошло это с отменной внезапностью: Конан едва успел выхватить меч. А в следующий миг он уже насмерть сражался с какой-то тварью, выглядевшей как помесь мотылька с обезьяной.

У твари был длинный рыжий мех, сморщенные крылья и большие фасеточные глаза. Конану, впрочем, некогда было особо присматриваться. Все его внимание занимал длинный меч, которым тварь метила его достать. Никаким воинским искусством монстр не был обременен, - просто рубил и колол, изо всех сил стараясь убить. Примерившись к темпу его движений, Конан улучил миг и ударом меча размозжил ему голову. Демон продолжал рубиться как ни в чем не бывало, только вслепую. Он свалился, лишь когда Конан начисто отсек ему голову. Да и тогда его тело все еще двигалось.

Повсюду кругом Конана неистово вопящие люди сражались с выходцами из ночного кошмара. Люди-насекомые умирали вправду как мухи, но за людей-ящеров приходилось платить жестокую цену. Конан почувствовал, как распирает грудь свирепая гордость за свой народ. Любая известная ему цивилизованная армия уже удирала бы, не чуя ног. Да еще наложив предварительно полные штаны от ужаса перед нечистью. А вот его соплеменники и с ними асы рвались вперед так, словно у них другого дела на свете не было, только стереть с земли осквернявших ее гадов.

Тут на Конана обрушилось завывающее нечто, состоявшее в основном из щупалец и перепончатых крыльев. Голубое лезвие рассекло тварь пополам, и сила удара до половины вогнала меч в землю. Конан выдернул клинок, и рассвет заиграл на голубой стали. Конан бросил быстрый взгляд вверх и убедился, что солнечные лучи почти уже добрались до устья пещеры.

За исход сражения беспокоиться определенно не стоило Твари были далеко не бессмертны. А коли так, киммерийцы их перебьют. Всех до единого. Конан полез наверх. Дважды на него наваливалась еще какая-то нечисть, и дважды он стряхивал со своего меча поганую кровь.

Потом он оказался перед входом в пещеру.

Внутренность Обители Крома отчего-то странно дрожала. Далеко внутри, у самых ног изваяния, Конан заметил две человеческие фигурки. Они что-то делали перед подобием алтаря. Киммериец пошел в ту сторону, собирая по дороге поленья. Подойдя поближе, он уверился в том, что заподозрил с самого начала. Перед ним были двое чужестранцев, пришедшие с ванами. Один из них, тот, что был поменьше, заметил Конана, и глаза у него округлились. Молодой чужеземец выхватил из-за кушака длинный кинжал и бросился к Конану.

Тот бросил наземь собранный хворост и разбил горшочек с углями. Сухое дерево тотчас же занялось ярким огнем.

- Мерзкий варвар!.. - выкрикнул юноша, и по выговору Конан признал в нем вендийца. - Как смеешь ты!..

Его стремительный удар был ударом хорошо обученного убийцы. Трудно было даже разглядеть лезвие, метнувшееся к животу киммерийца.

Конан небрежно отмахнулся мечом. Вендиец с отчаянным криком отлетел прочь и прижал руки к окровавленной голове.

Костер между тем разгорелся как следует, а в пещеру проникли первые солнечные лучи. Конан вытащил пробку из пузырька, который так долго таскал с собой, и вытряхнул в огонь тонкую пыль, похожую на золу. И громко позвал:

- Хатор-Ка! Хатор-Ка! Хатор-Ка!..

Мощный голос прокатился по пещере, как гром. Но тут же у варвара зашевелились волосы: совсем рядом начало действовать могущественное волшебство.

Умом он понимал, что поручение выполнено, клятва больше не довлеет над ним - можно уходить прочь. Что-то, однако, заставило его задержаться, при всем том, что колдовских штучек он страсть как не любил.

Над пламенем возникло густое облако дыма. Потом, как будто издалека, послышался голос, распевавший на нечеловеческом языке. Дым начал оформляться, становиться плотнее. Голос приблизился, и Конан увидел перед собой в пещере стигийскую колдунью, столь же полную зла, сколь и прекрасную. Она стояла, не обжигаясь, прямо в огне, и ее одеяния развевал ветер, которого Конан не ощущал. Потом она вышла из костра и направилась в глубь пещеры. На киммерийца она не обратила никакого внимания.

Конан, ведомый непонятной силой, последовал за Хатор-Ка.

Она остановилась возле края провала, что зиял возле ног Крома. Джаганат стоял в нескольких шагах от нее, выкрикивая заклинания. По жирной физиономии катился пот. Каждый из магов вел себя так, словно второго здесь не было. Потом из лестничного провала донесся низкий рокот, и свет внутри пещеры странным образом изменился. Конан стоял неподвижно и молча, зажав в побелевшем кулаке рукоять меча. Что, однако, толку в мече, когда вокруг бушевали волшебные вихри?..

И в это время рядом с двоими возник третий. Из непроглядной темноты за статуей Крома вышел на свет некто величественный, облаченный в длинные ниспадающие одежды. Руки прятались в сомкнутых рукавах, голову венчал высокий, сложный убор. Откуда было знать Конану, что новоприбывший носил облачение кхитайского Мага Высшего Посвящения, притом с особыми атрибутами Ордена Серебряного Павлина! Киммериец просто сказал:

- А тебя, Ча, просто не узнать стало.

- Зато ты точно такой, каким был, - прозвучало в ответ. - Знаешь, что тут происходит? Дурацкий балаганный спектакль, затеянный двумя колдунами, которые поглупели до того, что взялись метить в Боги!

- Правда? - удивился Конан. - И как, выйдет у них?

- В принципе это возможно... - Ча выпростал из рукава одну тонкую, изящную руку и погладил белоснежную бороду и длинные усы, разметавшиеся по груди. Однако на деле все будет так, как угодно настоящим Богам.

Рокот из-под земли звучал все настойчивее. Восклицания же двоих магов перешли в столь высокую тональность, что слух едва различал их. В это время снизу начала подниматься, возникать невозможная тень. Конан сразу узнал ее: это было то, что они видели в яме. Корчащийся ужас, состоявший из щупалец, присосок, суставчатых ног и зубастых пастей. У него были глаза как драгоценные камни. Конан не смог заглянуть в них и поспешно отвел взгляд.

Хуже всего было то, что от создания так и веяло жутким нечеловеческим разумом.

- Они призвали его из другой Вселенной, - сказал Ча. Сказал так спокойно, как если бы речь шла не о судьбах мироздания, а о заковыристом па деревенского танца. - Это некий божок, который, как они думают, придаст особую силу их заклинаниям. Они ошибаются. Существа вроде него не помогают жителям нашего мира. Те, кого твои родичи посчитали за демонов, тоже оттуда. Хатор-Ка вызвала их в наш мир, приказав наловить пленников и держать их готовыми для принесения в жертву. Ты и твои киммерийцы не дали этому совершиться. Вендиец привел свои жертвы с собой, но они обманули его, ушли и умерли чистой смертью. Теперь ни у одного нет преимущества...

И тут голос Хатор-Ка дрогнул, в то время как Джаганат продолжал без запинки. Глаза колдуньи полезли на лоб: она как будто запоздало поняла нечто очень важное. И очень страшное. Висевшее перед нею страшилище любовным движением простерло к ней щупальца и ухватило за талию. Потом медленно подняло, не слушая отчаянно выкрикиваемых заклинаний. Пение сменилось пронзительным криком: житель иного мира подтащил ее к скопищу многочисленных пастей и...

Голос Джаганата торжествующе раскатился и внезапно смолк. В пещере воцарилась тишина. Затем Джаганат начал расти. Он увеличивался в размерах и делался все величественней, пока не возвысился над двумя жалкими фигурками людей.

- Сбылось пророчество Скелоса! - выкрикнул он в восторге. - Я - господин всех магов Земли! Я буду царствовать до следующего пришествия Стрел Индры!..

- Ну уж нет! - яростно заорал в ответ Конан. - Не будут чужеземные колдуны править в Обители Крома!

Киммериец рванулся к возвеличившемуся волшебнику и, перехватив обеими руками рукоять меча, что было силы всадил благородный клинок в раздутое брюхо.

Его изумила странная легкость, с которой меч вошел в тело. Он выпустил рукоять и попятился...

Джаганат с легким удивлением посмотрел вниз. Потом улыбнулся:

- И ты думаешь, будто меч, выкованный руками смертных, способен мне повредить?..

Огромная рука ухватила черен и дернула наружу. Но вытащить почему-то не смогла.

Ча воздел палец и указал на меч, торчавший в животе Джаганата.

- Ты видишь перед собой, - возвестил он, - древний меч королей Валузии, выкованный четыре тысячи лет назад из обломков упавшей звезды - одной из Стрел Индры!..

Ярость исказила лицо Джаганата. Он принялся дергать меч, но только расширил рану. Оттуда хлынула кровь, потом дым - и наконец пламя. Джаганат безумно завыл и рухнул на пол пещеры. С потолка при этом посыпались камни. Тело несостоявшегося Бога начало съеживаться.

- Этого не может быть!.. - визжал он. Его голос, как и тело, быстро утрачивал сверхъестественность. - Я - Бог!.. Я владыка всех чародеев...

Конан снова шагнул вперед, взялся за меч и рванул на себя. Жирное тело наконец выпустило его, издав мерзкий хлюпающий звук. Джаганат откинулся на пол. Теперь это вновь был обычный толстый мужчина. Потом жизнь оставила его совсем.

Из глубины пещеры послышался нечеловеческий звук. Конан обернулся и увидел, что иномировое создание тянет к ним щупальца. Ча схватил его за плечо:

- А теперь бежим!..

Все его великолепное достоинство как ветром сдуло. Он подхватил свои долгополые одеяния, обнажив тощие сморщенные коленки, и во всю прыть рванул к выходу из пещеры. Конан последовал за ним без промедления. Позади них раздался каменный скрежет, от которого заколебалась вся вершина горы.

Стрелой вылетая наружу, Конан все-таки оглянулся. Злобная тварь все еще висела над полом, но кое-что изменилось. Потом до киммерийца дошло. Трон Крома был пуст. Конану понадобилось время, чтобы осознать это. Еще он увидел, как гигантская каменная ступня опустилась откуда-то сверху на заметавшегося иномирового божка и вкупе с телом Джаганата безжалостно растерла его по каменному полу пещеры...

Глава шестнадцатая ПРОЩАЙ, КИММЕРИЯ!

Конан сидел на скальном выступе, кутаясь в плащ. С тех самых пор, как они с Ча выбрались из пещеры, на Бен Мор сыпался снег. В горы пришла зима.

Другое дело, любой житель Севера предпочитал холод я ветер зимы тому неестественному теплу, что совсем недавно царствовало на Бен Море.

Целый день и еще ночь воины кланов наводили порядок в пещерах, выводя на свет пленников, которых удалось разыскать. Многие были киммерийцами или принадлежали к иным северным племенам. Национальность некоторых не удалось определить даже Ча с Конаном. Люди свободно входили и выходили из зияющих тоннелей, тянувшихся от нижней ямы. А вот в Обитель Крома никто так и не заглянул. Не хватало решимости, и бесстрашные воины ничуть этого не стыдились.

Ча, вновь превратившийся в нищего ободранного гадателя, подошел к Конану и сказал:

- Вот теперь все хорошо. Нижние пещеры уже обваливаются. Скоро обрушится и эта яма. Все станет как прежде. Твой Кром не потерпит на Своей горе непотребства.

- А почему, - задумчиво спросил Конан, - у Хатор-Ка ничего не получилось?

- Ее вступай в союз с Тот-Амон. Его очень-очень большой колдун. Злой, но много-много умный. Его понимай, что с Богами шуток не шутят. Его делай вид, что давай ей полное Вызывание Сил, а сам утаивай ключевая строка. Моя думай, его решай: удобный случай избавиться от соперников!

- Надеюсь, - буркнул Конан, - мне с ним никогда дела иметь не придется.

Ча протянул руку ладонью вверх:

- Теперь твоя вернет моя амулет? Он у моя одна из лучших. Моги понадобиться!

Конан спрятал амулет в кулаке:

- Я за него, между прочим, заплатил. Что ты мне дашь?

Ча хихикнул:

- Моя погадать!

Конан согласился:

- Только предсказывай как следует. И уж соври что-нибудь хорошее... не как прошлый раз!

- Хорошо. Как тебе понравится, например, такое? Однажды твоя становись король Аквилония. Ну как?

- Ладно, забирай свой амулет, - сказал Конан и снял его через голову. Естественно, он не поверил ни единому слову. Он бросил амулет Ча, и тот поймал его на лету.

- Пока! - хихикнул кхитаец. - Моя пошла ловить свой дракон!

С этими словами старик исчез между скал. Конан печально покачал головой. Пожалуй, ему будет не хватать паршивого раскосого кхитаезы...

Войско уже собралось внизу, на Полях Мертвых. Новый могильный курган отметил место погребения павших в бою. Киммерийцы уже окончили простой ритуал похорон и были готовы к отбытию.

Конан разыскал Канаха. и остальных вождей.

- А с этими что будем делать? - спросил он, указывая на кучку освобожденных пленников, мерзнувших на зимнем ветру.

- Поделимся продовольствием и отпустим на все четыре стороны, я полагаю, ответил Канах. - А впрочем, молодые воины уже поглядывают на спасенных девчонок. Из них получатся отличные жены, да и свежая кровь кланам не повредит...

Вульфхере, слышавший эти слова, усмехнулся:

- После пещер им даже Киммерия покажется сносным местом для жизни.

Они покинули склоны Бен Мора и вышли на прилегающие холмы. Время от времени какой-нибудь клановый отряд покидал общее войско, направляясь домой. Мир будет продолжаться до тех пор, пока последние не вернутся к себе. Потом снова начнутся междоусобные распри.

Но был момент, когда все ополчение задержало шаг и задрало головы кверху. Издалека, из-за облаков, долетело как будто бы хлопанье исполинских крыльев...

К тому времени, когда Конан снова вступил на земли Канахов, с ним оставались только его ближайшие родственники да маленький отряд из Асгарда. Уже близка была зимняя стоянка, когда они устроили последний привал. Конан и Куланн стояли плечом к плечу. Куланн обнимал свою Бронвит. Он спросил Конана:

- Не зазимуешь ли с нами?

- Нет, - сказал тот. - Здесь мне не место. Неплохо, конечно, было бы заглянуть в знакомые места и повидаться с родней, но покамест мне еще не наскучило путешествовать. Я поеду с Вульфхере и проведу зиму у него в Асгарде.

- Что ж, счастливо тебе, родственник, - сказала Бронвит.

Конан уже повернулся идти, но что-то остановило его. Он вдруг по-новому ощутил тяжелый меч у бедра и почувствовал, что это был не его меч. Раньше он принадлежал ему. А теперь больше не принадлежал. Вот так-то. Конан снял меч с пояса и протянул Куланну вместе с ножнами:

- Держи. Это тебе для сына.

И сел в седло маленького горного пони из тех, на которых ездили асы.

- Не годится шастать туда-сюда без оружия, Конан, - сказал Вульфхере. Ас бросил Конану трофейный ванский меч, и киммериец повесил его на пояс.

- Конан! - окликнул Куланн. Непутевый Канах повернул пони, оглядываясь на родича. - Для которого сына? - серьезно спросил Куланн. - Мы их знаешь сколько хотим завести!.. Наверное, это первенцу? Мы, кстати, назовем его в твою честь...

Конан немного подумал, потом сказал.

- Самому достойному!

Вновь повернул лошадку и вместе с друзьями-асами поехал прочь с земли своих предков.

Роланд Грин Конан против Звездного братства

ПРОЛОГ

Ночь в глухом уголке Пограничного Королевства была не просто отсутствием света. Темнота присутствовала здесь как нечто осязаемое, самостоятельно существующее, стремящееся поглотить человека навсегда, заставив его забыть о том, что в мире есть свет.

И вот в такой кромешной тьме человек, называвший себя лордом Айбасом, медленно и неохотно просыпался. В другой своей жизни, нося другое имя, он привык пить вино и шляться по женщинам до первых лучей рассвета, а затем приниматься за дневную работу.

Теперь он стал старше. Его звали другим именем. Хозяин, которому он служил сейчас, тоже не был похож на остальных. По крайней мере, грубостью и жестокостью он превосходил всех тех, кому Айбас служил в Аквилонии. Кроме того, никогда раньше Айбасу так часто не приходилось спать на неудобном ложе из наломанных ветвей, сваленного в кучу камыша или просто охапки листьев, брошенных прямо на голые камни.

Сейчас Айбаса разбудила отнюдь не жесткая постель. До него долетел на крыльях ночного ветра шум, нарастающий, усиливающийся, как усиливается грохот копыт кавалерийского эскадрона, входящего в мощеный двор замка. Если бы он мог уснуть! Уснуть и не слышать этого звука, не давать воспоминаниям, связанным с ним, беспокоить его сон.

Звук становился все громче. Это был не рев, не рычание, не шипение и не грохот, подобный шуму огромных жерновов за работой.

В нем было что-то, что не могло принадлежать естественному, земному звуку или иметь отношение к доброму божеству. Если бы Айбаса заставили как-то назвать эти внеземные звуки, он, пожалуй, определил бы их как чавканье или чмоканье.

Еще он молился бы о том, чтобы больше его ни о чем не спрашивали. Он не смог бы сказать ничего больше, не показав, что знаком с источником жутких звуков. Это знание было проклято и людьми и богами, которые, похоже, не особо заботились о том. что творилось на окраине мира.

Наконец Айбас отбросил одеяло из овчины и встал. Сегодня уже не уснуть, если только не утихнет жуткая какофония. Колдуны должны будут снова усыпить обладателя столь дикого голоса или, по крайней мере, заставить замолчать до рассвета. Они будут поддерживать его в бодрствовании и заставят работать на себя до того момента, когда взошедшее солнце проникнет во все уголки долины и озера.

Даже если бы и удалось уснуть, невзирая на этот отвратительный вой, сон не был бы спокойным. Айбас слишком часто видел, что означает данный звук, чтобы забыть об этом. Его воспоминания о том, что он увидел, живя среди племени поуджой, умрут лишь вместе с ним.

Но даже если смерть и могла бы очистить его разум и память, Айбас вовсе не стремился приблизить ее. Чтобы избежать преждевременной гибели, он покинул родную Аквилонию, сменил имя, продал меч, честь — все, на что только нашел покупателя, и пока что оказался здесь — в Пограничном Королевстве.

В сказках, которые рассказывали аквилонским детям, Пограничное Королевство было следующим за Стигией местом, где может случиться все что угодно, и, скорее всего, оно не будет добрым или хотя бы законным. Айбас уже давно знал, что все, что рассказывали про Стигию, — чистая правда. Теперь он узнавал то же самое о Пограничном Королевстве.

Айбас по скрипучим доскам подошел к двери своего дома. Как и большинство домов в этой деревне, его лачуга стояла на склоне настолько крутом, что под одну из ее стен были подсунуты целые бревна в обхват толщиной. И все равно, оставить что-либо более или менее круглое на полу значило найти этот предмет скатившимся к нижней стене. В один прекрасный день (или ночь) вся эта развалюха и сама съедет по склону, чтобы внизу рассыпаться окончательно.

Дверь на кожаных петлях тоже заскрипела, когда Айбас открыл ее, чтобы выйти на главную улицу деревни. Улица представляла собой скорее подобие лестницы: часть ступеней была вырублена в самой скале, часть выложена из грубо обработанных каменных глыб. В долине было ровное место, но племя считало непозволительной роскошью ставить дома и сараи на тех клочках земли, где можно было сеять и выращивать что-либо.

Айбас давно уже заметил для себя с мрачным юмором, что останься он среди племени поуджой подольше — и у него отрастет хвост для большего удобства лазания по камням и деревьям. Тогда, если выберется живым со службы у своего нынешнего хозяина, он может зарабатывать на жизнь, нанявшись к кому-нибудь в роли ученой обезьяны — вроде тех, которых кушитские купцы показывают на ярмарках.

Деревня освещалась только коптящими факелами, торчащими у дверей некоторых домов. Пока Айбас спал, тучи скрыли луну. Колдуны, называвшие себя Звездными Братьями, делали свои дела в темноте, кроме тех случаев, когда хотели нагнать страху на тех, кто видел, чем они занимались.

У Айбаса перехватило дыхание, когда он увидел открывающуюся в соседнем доме дверь. В проеме показалась молодая девушка. За нею неясно маячил в тени силуэт мужчины. На девушке не было ничего, кроме кожаной юбки от гибкой талии до круглых колен. Факел у дверей ее дома отбрасывал резкие, контрастные блики на ее медные волосы, на высокую молодую грудь и на сильные крепкие ноги, которые Айбас столько раз уже видел во сне обвившимися вокруг него…

Девушка обернулась, как будто нескромные мысли Айбаса стали осязаемым нежеланным прикосновением. Зеленые глаза встретились с карими. И, ничего не поделаешь, первым опустил глаза аквилонец. Не успел он вновь взглянуть на девушку, как услышал грубый мужской голос:

— Иди в дом. Вилла. Еще не хватало торчать тут, чтоб все, кому не лень, пялились на тебя.

— Я ведь не поэтому вышла, отец. Я просто подумала… мне кажется, что людям, которые сейчас там… там, внизу… что им нужно знать, что кто-то переживает за них; быть может, им станет чуть легче.

— Тихо ты! Нечего молоть тут всякую чепуху, особенно если ОН может услышать.

Это было так же красноречиво, как если бы он ткнул пальцем в сторону Айбаса.

Аквилонец подождал, пока за Виллой закроется дверь, и тяжело вздохнул. Значит, Вилла настолько потеряла страх перед Звездными Братьями, что не боится показать жалость к их жертвам?

Это было обычным делом среди племени поуджой. Вряд ли бы сами колдуны признались в этом. Да и в самом деле, если бы каждого, усомнившегося в добродетели, если уж не в могуществе, Звездных Братьев, отправлять на смерть, то долина Поуджой стала бы куда менее населенной.

Может, настало время для очередной показательной казни? Если выбор падет на Виллу, сможет ли Айбас заступиться за нее, попросить о помиловании, обещая, конечно, всячески ходатайствовать перед своим хозяином… Неожиданно холодный ночной воздух гор потеплел. Айбас почувствовал, как лоб покрылся испариной, и вытер его мозолистой ладонью. По улице пронесся порыв ветра, далеко в темноте разнося искры от факелов в стенах домов.

Словно воспламененный этими искрами, над другим концом долины зажегся свет. Сначала — маленькая светящаяся точка, растущая, превращающаяся в голубое зарево, вытесняющее, выдавливающее темноту за хребты, отделяющие долину от остального мира.

Свет шел из-за высокой дамбы-стены, сложенной из камней, бревен и утрамбованной земли. Дамба перекрывала устье долины от края до края и прятала за собой глубокое озеро. По одну сторону озера вздымались высокие скалы, образуя устрашающий гребень, заканчивающийся огромным валуном в форме головы дракона.

На этом камне стояли два человека: один высокий, другой пониже. Голубой колдовской свет плясал на их смазанных маслом телах и отражался от цепей, сковывавших их. Сковывавших и притягивавших к тому, что вскоре должно было вскарабкаться сюда из озера, чтобы проглотить их по команде Звездных Братьев.

Айбас счел за благо вернуться в дом. Он все еще не мог привыкнуть к зрелищу кормежки любимчика Братьев. А проявленная слабость могла быть расценена ими как враждебность.

В таком случае вряд ли его хозяин сможет потратить столько золота, сколько понадобится для возвращения благорасположения Звездных Братьев. Тогда, не имея друзей, окруженный врагами в этой чужой стране, Айбас снова будет вынужден бежать. Или же — он тоже кончит свою жизнь на скале в форме драконьей головы, видя, как тянутся усеянные страшными челюстями щупальца, чтобы добраться до его тела, напиться его крови…

Айбас содрогнулся от этой мысли. Его чуть было не вырвало. Он вбежал в дом и рухнул на постель, даже не закрыв дверь. Ему был слышен плеск волн, пока чудовище Звездных Братьев вылезало из воды, слышно чавканье или чмоканье, издаваемое готовящимся получить свою пищу чудовищем.

Айбас вставил в уши паклю, натянул кожаные наушники и уже не услышал раздавшийся вдали призыв волшебной флейты.

Зато его услышали стоявшие на вершине драконьей скалы рыбак и его сын. Флейта произвела на них странное, возбуждающее, приободряющее воздействие, словно боевая труба, призывающая кавалерию выступить в поход.

Рыбак понял, что обычная флейта не может так звучать. Марр-Флейтист наверняка тоже пользовался магией, как и колдуны долины Поуджой.

Это ничуть не удивило рыбака. Он знал, что очень рискует, отправляясь с сыном за Холм Трех Дубов — туда, где рыскали охотники за людьми из племени поуджой. Но он знал и то, что в их землях много озер и рек, в которых полным-полно отличной рыбы: лосося, форели, щуки. Попадались здесь и пресноводные осетры.

Что поделаешь, приходилось идти на риск, чтобы заработать на кусок хлеба. Значит, так было угодно богам. И чем большей победы хочет добиться человек, тем большей опасности он подвергается. Рыбак не так уж переживал, что сам себе сократил век. Но он казнил себя за то, что уступил просьбам сына и взял его с собой в этот раз.

Теперь мальчишка, дни которого оказались сочтены, а ведь ему не исполнилось еще и четырнадцати лет, стоял рядом с отцом, закованный в цепи. Он держался как настоящий мужчина, стоял прямо, несмотря на тяжесть кандалов и саднящую боль в спине от ударов кнутом.

Он слишком прямо и достойно говорил с Братьями, что им вовсе не нравилось. А может быть, они решили запугать, сломить отца, истязая на его глазах сына.

Теперь это уже было неважно. Этот и многие другие вопросы останутся навеки без ответа, как только то, что сейчас карабкалось на валуны, доберется до своих жертв.

Трудно было рассмотреть ЭТО. Волшебный свет превратил воду озера в голубой огонь, над которым, словно синий дым, клубился туман. Существо было гораздо больше любой лодки. Столько щупалец могло быть только у создания, рожденного в кошмарном сне, при этом у чудовища не наблюдалось ни лап, ни глаз.

По цвету оно напоминало рыбу, гниющую в прибрежном песке на солнцепеке. Доносившиеся звуки точно бы вывернули желудок наизнанку, но у рыбака давно уже не было во рту ни крошки.

В этот миг магия флейты вступила в борьбу против заклинания Звездных Братьев. Цепи, сковывавшие отца с сыном, вдруг начали извиваться как змеи, а затем порвались посредине, оставив обрывки на запястьях и щиколотках пленников.

Флейта, похоже, заставила задержаться и чудовище. Оно приостановилось на полпути. Его рев сменился шипением, а щупальца бешено закрутились.

Рыбак оглянулся. Спуститься по отвесной скале было невозможно; от склона горы ее отделяла широкая трещина. Воины поуджой привели пленников на скалу по мосту из жердей и веток, который они убрали за собой, а теперь стояли на другой стороне расщелины с луками и копьями наготове.

Отцу и сыну оставался лишь один путь — вниз, и лишь одна судьба смерть — ждала их. Рыбак лишь молил богов своего народа, чтобы они благословили Марра-Флейтиста. Его чары дали им право на достойную смерть.

— Сын мой, скоро оно доберется до нас. Согласен ли ты пойти со мной?

Сын видел свою судьбу в глазах отца. А в его глазах отражались понимание, послушание и сыновняя любовь.

— Куда ты — туда и я.

— Я знал, что мы с твоей матерью вырастили настоящего мужчину.

Рыбак и его сын, взявшись за руки, повернулись лицом к долине. Два коротких шага, один длинный — и прыжок с обрыва.

В ушах рыбака засвистел ветер. Ему показалось, что это речные духи приветствуют и приглашают его с сыном в свой дом. Еще он услышал крики колдунов. Видимо, оставив их чудовище без пищи, он изрядно досадил им. А затем острые камни на дне обрыва вырвали его из этого мира, и больше он ничего не слышал.

В оставшиеся часы ночи Айбас почувствовал, что в долине творится нечто невообразимое. Он даже не пытался заснуть. Казалось, что этот гвалт и грохот перебудит всех младенцев и спугнет всех любовников даже в далеком Иранистане. Завывания голодного чудовища, ругань Звездных Братьев, ропот и шушукание жителей деревни, да еще и рев всех домашних животных, от коров до кошек, — все это эхом перекатывалось по долине до самого рассвета.

И лишь тот звук, которого Айбас и многие другие ждали, так и не появился. Наверное, флейтист закончил свое дело на эту ночь и отправился восвояси.

Это совсем не удивило Айбаса. Марр-Флейтист уже на протяжении жизни целого поколения был легендой Пограничного Королевства. Рассказы о нем ходили задолго до того, как Айбас покинул свою родину. И лишь недавно Марр решил вступить в борьбу со Звездными Братьями долины Поуджой. Магия его отнюдь не всесильна. Но Айбас даже не пытался представить себя тем, кто получит награду, очертив пределы его власти.

Когда взошло солнце, жители деревни вернулись домой в свои постели или принялись за обычную дневную работу. Старший из Братьев, человек, которого Айбас называл Вилобородым, поднялся по ступеням улицы, чтобы обратиться к Айбасу.

— Уже в третий раз Марр оскверняет наш ритуал, — сказал колдун.

— Видимо, два предыдущих раза — до того, как я здесь появился, ответил Айбас.

— Ты сомневаешься в моих словах? — переспросил Вилобородый.

— Ты сам вкладываешь слова в мои уста, — Айбас пытался говорить с достоинством и в то же время почтительно. — Я только хотел напомнить, что лишь недавно пришел в долину Поуджой. Обо всем, что произошло раньше чем три месяца назад, я могу узнать только с твоих слов или со слов твоих братьев.

— Люди в деревне до сих пор не общаются с тобой?

Айбас покачал головой:

— Что касается обычных вещей: охоты, хорошей выпивки, тут они — сама гостеприимность. А что до ваших дел, — Айбас кивнул в сторону дамбы и озера, — здесь они куда менее приветливы.

Айбас ждал, моля, чтобы следующим вопросом стало: Но вместо этого Звездный Брат замолчал и лишь крутил медные проволочки, вплетенные в бороду и разделявшие ее наподобиетрезубца или вилки.

Колдун казался очень утомленным, как физически, так и морально. Марр-Флейтист, очевидно, изрядно досаждал им. Разумеется, Айбас понимал, что сейчас не время беспокоить Вилобородого по поводу Виллы. Но все же Айбас не переставал молиться, чтобы этот момент настал раньше чем он забудет, что делают с женщиной в постели.

Когда Вилобородый снова заговорил, его слова оказались полной неожиданностью для Айбаса:

— Надо прочесать и осмотреть все холмы и леса вокруг долины, чтобы найти этого дудочника или его берлогу.

— Для этого потребуется много людей.

— Надеюсь, у тебя есть голова на плечах и ты сможешь когда-нибудь постичь законы нашей страны. А пока, если твой господин сможет прислать солдат, в первую очередь с луками, он нас этим премного обяжет.

Удивление и страх — вот что почувствовал Айбас при этих словах. Удивление — оттого что одно из горных племен добровольно собирается пригласить вооруженных чужаков в свои земли. А страх — из-за того, что скажет или (что еще хуже) сделает Вилобородый, если Айбас признается, что, скорее всего, никого сюда не пришлют. У его господина достаточно бойцов. Но все они должны быть под рукой, все до единого. И он совершенно точно не согласится послать ни одного солдата, чтобы мотаться вверх-вниз по горам в поисках какого-то там флейтиста.

Неожиданно вдохновение осенило Айбаса. Стараясь придать своим словам больше значительности, он не торопясь произнес:

— Мой господин с радостью пришлет всех свободных бойцов. Но что толку даже от лучших воинов, если они не знают вашей территории. Я здесь провел уже три месяца, однако любой мальчишка знает все деревни окрест лучше меня.

— В том, что ты говоришь, есть доля истины. Но наши люди, знающие эту страну как свои пять пальцев, заняты другими делами. И если им придется оставить свою работу… — Вилобородый задумался. — Слушай, твой господин мог бы прислать золото. И мы решили бы свои задачи другим путем, освободив молодых воинов для охоты на флейтиста.

Тогда их можно объединить с людьми хозяина Айбаса, когда тому не хватит бойцов для реализации своих планов. Что ж, такой обмен мог бы распахнуть немало золотых сундуков, если, конечно, в них еще что-то осталось.

Если же сундуки его господина окажутся пустыми, то время пребывания Айбаса в Пограничном Королевстве сократится до минимума. Ему уже доводилось служить господам, которые обещали золотые горы, а потом жаловали лишь скудные крохи.

Если такое будущее ждало его и на этот раз, то Айбас останется в Поуджой лишь до тех пор, пока изрядная часть какой-либо посланной сюда суммы не осядет в его кошельке. Этого золота должно хватить на то, чтобы откупиться от всех, кто решит задержать его в Пограничном Королевстве.

— Мой повелитель с радостью пришлет сюда золото и другие ценные товары, — сказал Айбас. — Вам нужно только сообщить, что именно требуется, и мое послание будет отправлено немедленно.

— Вряд ли кто-нибудь мог бы сделать больше, чем ты.

Айбас в этом никогда не сомневался. Звездные Братья должны благодарить своих богов за то, что граф Сизамбри прислал сюда человека, для которого оказались закрытыми границы слишком многих стран.

Глава 1

Первые лучи рассвета коснулись водной глади холодного чистого озера на краю непроходимого леса Пограничного Королевства. Вода сначала порозовела, а затем приобрела сапфировый оттенок.

Из сумрака леса выскользнул человек и пополз к кромке воды. Он двигался, производя не больше шума, чем кошка, подкрадывающаяся к мыши. Его глаза напряженно всматривались в окружавшую его чащу. В этих глазах было больше холодной синевы, чем в воде озера. Сочетание синих глаз с черными как смоль волосами могло бы показаться странным тому, кто не знал, как выглядят жители Киммерии.

Человека звали Конан. Никогда, ни в одном из своих бесчисленных путешествий он не пользовался другими именами. В его суровой, холодной Киммерии, где жизнь и смерть всегда рядом, имя значило очень много. Сыну кузнеца, который ближе к богам, чем большинство людей, было важно не предавать своего имени.

Конану довелось побродить по свету. В разных странах он познал жизнь раба, разбойника, воина и мореплавателя. Но на этот раз, после нескольких лихих переделок, он отправился из родной страны на юг, чтобы снова окунуться в цивилизованный мир. Свободные, веселые женщины, вино, золото — это было редкостью в Киммерии. Продав свой меч на юге, в Немедии, он получит всего этого столько, сколько захочет.

Но тот, кто решил бы добраться из Киммерии в Немедию, оказался бы перед выбором: либо идти в обход через Бритунию, либо рискнуть и бросить вызов горам и воинственным племенам Пограничного Королевства. Конан, родившийся в горах и уж точно никогда не отличавшийся трусостью, естественно, выбрал прямой, короткий путь на юг.

Это был уже четвертый рассвет, который он встречал в пределах Пограничного Королевства. Мало что из виденного им за эти дни могло бы навести на мысль побыть здесь подольше. А то, что он увидел прошлой ночью, и вовсе укрепило его решимость двигаться своей дорогой чем быстрее, тем лучше. Это было не что иное, как колдовской огонь, мерцавший на вершинах холмов. Конечно, это было довольно далеко, но, на взгляд Конана, зажгись этот огонь даже в далеком Кхитае, расстояний будет все равно маловато, чтобы чувствовать себя в безопасности. Он испытывал сильнейшее отвращение и ненависть к любому колдовству.

На берегу озера Конан встал на колени, чтобы наполнить водой кожаный мешок: несколько пузырьков воздуха поднялись на поверхность воды. Затем он снова привязал мешок к ремню и вернулся в лес, причем не тем путем, по которому подкрался к озеру.

Только скрывшись среди теней огромных деревьев, он встал во весь рост побольше шести футов, с соответствующей такому росту мускулатурой. Разумный человек предпочел бы уступить Конану дорогу, даже если у Киммерийца и не было бы с собой меча (по виду которого можно было догадаться, что без дела он не валялся).

Его наряд состоял из медвежьей шкуры, кожаных штанов и сапог, а также кольчуги, столь же часто бывшей в деле, как и меч. На одном боку висел кинжал, на другом — здорово замусоленный мешок с солью, орехами и остатками кролика, пойманного прошлой ночью.

Конан всегда придерживался правила, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Естественно, в путь на юг он отправился верхом. Но лошадь он потерял (и был близок к тому, чтобы потерять и жизнь) в отчаянной схватке с ЯКХМАР, чудовищным ледяным червем, которого он всегда считал лишь персонажем легенд.

Оказалось, что это совсем не так. Останки лошади Конана могли бы подтвердить это. Кроме того, по крайней мере одно из этих чудовищ теперь покоилось у подножия Ледника Снежного Дьявола, куда его толкнули горячие угли, брошенные сильной рукой Киммерийца. Конан обычно не беспокоил беспечных богов мольбами о помощи, но в глубине души очень надеялся, что в их планы не входит еще одна его встреча с ЯКХМАР.

Хорошо подготовившись и настроившись на долгую дорогу, он продолжил путь на юг пешком. Он рассчитывал на возможность сторговать лошадь в какой-нибудь деревне в северной части Пограничного Королевства. Но дело оказалось сложнее, чем он думал. Лошадей в тех местах было мало, да и не нашлось бы коня под вес Конана.

Шансов купить лошадь оставалось все меньше. Украсть? Но местные жители стерегли их так, будто их животные ценились на вес золота. Кроме того, эти люди по крови были очень близки киммерийцам. Конану не очень-то хотелось воровать у своего же народа. Еще меньше он хотел сделать что-либо, что могло принести ему дурную славу среди своих.

Чем дальше он углублялся в Пограничное Королевство, тем сильнее ему не хватало коня. Казалось, в этой стране просто не было ровного места. Раза три он видел открытое пространство, достаточное, чтобы действовать с эскадроном всадников типа того, которым он одно время командовал в Туране. Вся остальная территория представляла собой вздымавшиеся горные пики и сбегавшие к долинам склоны. В долинах неслись шумные реки, кое-где успокаивавшиеся в небольших заводях, а их берега и склоны были покрыты дремучими бесконечными лесами.

В такой стране человек, родившийся в горах, как Киммериец, мог быстрее передвигаться пешком. А кроме того, пеший меньше привлекал внимания в этой вовсе не безлюдной, но явно живущей безо всякого закона стране. Он дважды натыкался на следы нападений разбойников. Первый раз это были уже почти скелеты, во второй — еще не остывшие тела. Среди множества трупов лежали два еще живых человека, истекавших кровью. Изувеченные страшными ранами, эти несчастные молили Конана о смерти, глядя на его кинжал. Он исполнил последнюю волю умирающих.

Конан посмотрел сквозь кроны деревьев на солнце. Еще добрых полдня можно было идти, не задумываясь о еде. Конечно, в такой чащобе очень быстро не походишь, но худо-бедно он продвигался вперед, ориентируясь по солнцу. Чем дольше он находился в Пограничном Королевстве, тем больше ему хотелось выбраться оттуда.

Ближе к полудню Конан обнаружил, что лес, по которому он пробирался, вовсе не был таким бесконечным и таким необитаемым, каким он ему показался вначале. Дважды он пересекал свежие цепочки человеческих следов, а один раз обошел группу стоящих близко друг к другу хижин, не заслуживающую даже названия деревни. Огород и грубые коптильни для мяса давали представление о том, как добывали свой хлеб насущный здешние обитатели.

Желудок напомнил Конану, что в следующий раз неплохо было бы съесть что-нибудь посущественнее, чем несчастная половина кролика. Однако желудок никогда не командовал разумом Конана. А здравый смысл подсказывал, что самым быстрым способом выбраться из Пограничного Королевства будет проскользнуть сквозь него, как дым по ветру, не оставив следов и не дав никому повода сказать, что его здесь когда-либо видели.

Эта мысль окрепла в его сознании ближе к полудню, когда, выйдя на открытое место, Конан увидел впереди долину, заросшую лесом. На ее левом склоне, на высокой скале, был виден разрушенный замок.

У подножия той же скалы лежала заброшенная безлюдная деревня.

Перед наименее разрушенным домом деревни стояла виселица, из тех, на которых людей можно вешать сразу по десятку. На легком ветерке покачивались три веревки; на двух из них висели тела.

, - подумал Конан, когда ветер донес до него запах разлагающихся трупов.

Он высморкался, чтобы избавиться от зловония. Эта картина в глазах Конана имела свой скрытый смысл: если хозяин этих земель смог наказать всего двух бандитов из тех, кто действовал здесь, то это еще одно доказательство того, что закон мало что значит в этой стране. Конан и сам был не из тех, кто свято чтит закон, оказавшись перед выбором между ним и легкой наживой, но, похоже, в Пограничном Королевстве не было ни богатства, ни закона.

Но, как справедливо полагал Конан, таких сюрпризов, как стрелки из лука, здесь могло быть предостаточно. Киммериец не хотел стать легкой мишенью, поэтому он принял все меры предосторожности, пересекая открытую долину. Лук не был его любимым оружием, но он неплохо освоил его в Туране, чтобы прикинуть, где может затаиться стрелок.

Никаких признаков жизни не появилось, пока он добирался до леса, росшего по берегам большого ручья или даже реки, которая текла вниз по долине. На другом берегу были видны свежие следы, оставленные подкованными лошадьми и грубыми сапогами.

Конан рванулся вверх по склону, как если бы следы превратились в ядовитых змей. Он пошел бы по чужому следу только если не оставалось бы другого пути. Но в любом ином случае он предоставлял другим возможность стать легкой мишенью. Уже давно он понял, что, скорее всего, умрет не в своей постели от старости, но не менее крепко вбил себе в голову, что не следует умирать раньше времени, совершая непростительные ошибки.

Ближе к вечеру он, уже намного дальше вниз по долине, поужинал у ручейка, проглотив остатки кролика и несколько найденных грибов. Пока он мыл руки, ему показалось, что где-то вдалеке зазвенел колокольчик, но, поскольку звук не повторился, Конан решил, что ослышался.

На его пути оказалась отвесная стена красноватого гранита — один из отрогов горы. Препятствие было непреодолимым, и Конан с огромной неохотой был вынужден направиться в обход, вниз, ближе к следам.

Он прошел примерно половину расстояния до следов, когда вновь услышал звон колокольчика. На этот раз обмана не было. Из-за скал доносился легкий звон.

Через минуту он услышал крик птицы. Скорее, человека, подражающего птице, причем не настолько хорошо, чтобы привыкшие к лесным звукам уши Конана не разобрали бы подделку. Вскоре ответный крик раздался с деревьев лишь в сотне шагов от Конана.

Меч словно сам скользнул в руку Конана. Но, посмотрев внимательно на окружающую чащу, Киммериец снова вложил его в ножны. Для ближнего боя между деревьями кинжал подойдет больше. А то, что без драки с этими горе-свистунами не обойдется, — тут Конан мог держать пари на что угодно.

Но какое же пари можно заключить, не выяснив некоторых предварительных условий. Согнувшись, Конан стал пробираться дальше, вниз по склону. Он опять был таким же, как тогда, у озера: крадущийся кот топал как слон по сравнению с ним.

Не прошел он и половины расстояния, отделявшего его от неизвестных противников, как снова услышал звук, похожий на колокольчик. Теперь он звучал ближе, и Конан понял, что это цокали по камням лошадиные подковы. Ветер подул с нужной стороны, и Конан разобрал, что это были копыта нескольких животных. Животные шли по другому склону отрога, но звяканье подков становилось постепенно ближе и ближе.

Будь это его лошади, Конан поотдирал бы им подковы, прежде чем отправиться в путь через эту бандитскую страну. Легкая усмешка скользнула по его губам: как знать, может быть, какой-то конь из этого каравана и станет его конем после схватки.

Приближающимся всадникам их лошади и имущество были явно менее нужны, чем тем, кто выслеживал их. Киммериец ничего не имел против участия в перераспределении собственности. В конце концов, он мог бы покинуть это королевство и пешком, но с деньгами, которых бы хватило на нескольких лошадей. Тогда он мог бы начать свою карьеру в Немедии не неизвестно кем, а человеком, которому воины доверят вести их за собой.

Конан все так же по-кошачьи бесшумно спускался по склону к тому месту, где слышал фальшивый крик птицы. Ни один покатившийся камушек, ни хрустнувшая ветка не побеспокоили тех, кого он выслеживал. Обнаружив их, он увидел, что трое уставились вперед, в одну точку, словно забыв, что у них есть незащищенные спины. Четвертый, с луком в руках, смотрел в сторону, держа оружие направленным под ноги.

Все они выглядели так, словно полгода не мылись и толком не ели. Их волос и бород хватило бы на основательный матрас, а всей одежды, которая на них была, едва ли хватило бы одному человеку, чтобы выйти на городскую улицу. Но их глаза и оружие сверкали, и Киммериец понял, что если им суждено скрестить мечи, то эти люди будут серьезными противниками.

Первым увидел Конана стрелок, поднявший глаза после того, как проверил последнюю стрелу. Его глаза широко открылись, когда он увидел нависшего над ним Киммерийца. Он попытался снять лук с плеча, но за это время Конан успел приблизиться к нему вплотную. Сильная мускулистая рука, украшенная множеством шрамов, схватила изогнутый лук. Стрелок попытался вырвать оружие, но с таким же успехом он мог бы тащить его из лапы пещерного тролля.

— Полегче, приятель, — заметил Киммериец. Он говорил тихим голосом, почти шепотом. — Кого ждем?

— Караван короля, — ответил стрелок. Звук его голоса вызвал гневный взгляд одного из спутников, сразу же погасший, как только Конан ответил на него своим взглядом.

— Какого короля?

Среди правителей были такие, которых Конан не желал бы видеть своими врагами. Были, конечно, и такие, которые уже давно назначили награду за его голову.

— Короля Приграничья, конечно, — ответил лучник, как бы отвечая шуткой на шутку.

Это мало о чем говорило Конану. Но, может, этого было вполне достаточно. Если он собирается через несколько дней стереть с башмаков последнюю пыль этого королевства, то стоит ли переживать из-за того, что часть имущества короля перейдет в его собственность.

— Сколько вас и где остальные? — спросил Конан.

Бандиты переглянулись. Звук приближавшихся всадников все больше напоминал своим звяканьем работу кузницы.

— Я не буду вашим врагом, если вы не дадите мне повода, — предупредил Киммериец, — но и не рассчитывайте на меня как на друга, пока я не смогу убедиться, что вы того стоите.

Разбойники рассматривали Конана с ног до головы. Один из них попытался поменять позицию, но взгляд Конана пригвоздил его к земле.

— Можете не бояться удара в спину, пока я не боюсь получить его от вас, — добавил Киммериец.

Самый крепкий из разбойников, похоже, принял решение.

— Нас по четверо с каждой стороны тропы, по эту сторону отрога, сказал он, ткнув пальцем в сторону горы.

— И все?

— Вторая половина двигается с той стороны отрога за караваном. Эта стена идет поперек долины, а здесь — узкий разлом, через который проходит тропа. Вторая группа неожиданно налетит на караван и загонит его в узкий проход. А тут уж они вместо безопасности встретятся с нами.

Вторая группа тоже войдет в проход и атакует караван сзади. Зажатые в узком коридоре, всадники лишатся главного преимущества в борьбе с пешими скорости и свободы маневра. Конан и сам много раз сталкивался с этим на службе в Туране, где легковооруженные пехотинцы частенько одерживали победу над всадниками-кочевниками, если могли правильно выбрать место для боя.

— Неплохо, и даже более того, — подытожил Конан. — Где мое место?

Разбойник снова ткнул пальцем, на этот раз — влево. Конан понял ход его мысли: здесь он был зажат между стеной отрога и другими бандитами. Если бы он надумал бежать или предать, то вряд ли смог бы выбраться живым.

Скорее всего, разбойники именно так и предполагали. Конан не стал спорить. Глупость наказывает себя сама. В любом случае, перед тем как покинуть их, он собирался преподать им парочку уроков того, как следует относиться к киммерийцам.

Бандиты растянулись в линию вдоль тропы шагов на сорок. Дальний конец этой линии не был виден Конану. Густой подлесок скрывал людей. Главарь тоже был едва виден, и Конан понимал, что тот, в свою очередь, с трудом мог наблюдать за ним. С одного взгляда Конан выбрал себе несколько мест в нескольких шагах от себя, где он мог бы оставаться невидимым для других. С одного из них можно будет не только скрытно наблюдать за его новыми сомнительными товарищами, но и хорошо видеть все, что происходит на тропе.

В планы Конана вовсе не входило участвовать в явно неравном бою на стороне разбойников или сражаться против людей, которых он вовсе не хотел видеть своими врагами.

Киммериец только-только занял свой наблюдательный пункт, как бандиты на той стороне отрога начали нападение. Душераздирающие крики людей вторили эхом стонам лошадей, чьи тела пронзала острая сталь стрел.

Те люди, которые еще не стонали от боли, издавали воинственные крики. Камни с грохотом обрушивались на щиты.

Среди всего этого шума и криков Конан вдруг различил одно слово. Одно имя. от звука которого закипела кровь в его венах.

— Райна! Райна! Райна!

Глава 2

Конан не знал другого женского имени краше Райны, с которым мужчины бросались бы в схватку, как с боевым кличем. Он прекрасно помнил женщину, носившую это имя: товарища по оружию, знатока лошадей и упряжи, пленительную любовницу и верную спутницу в его кошмарном путешествии по горам Ильбарса.

Конечно, если это была та самая Райна. Это имя довольно часто встречалось в Боссонских Пределах. Конан вовсе не горел желанием подставлять свою голову под меч, защищая неизвестно кого.

Перекинув через плечо медвежью шкуру и поправив меч так, чтобы он не цеплялся за камни, Конан полез по отвесной скале обрыва. Его пальцы мертвой хваткой впивались в выступы скалы, ноги точно находили маленькие углубления, и Киммериец быстро продвигался вперед, забирая вправо, откуда можно было бы увидеть, что происходит по ту сторону гряды.

Разбойники, однажды уже подставившие Конану незащищенные спины, на этот раз забыли даже посмотреть по сторонам. Киммериец успел занять свой новый наблюдательный пункт, и за это время никто снизу не посмотрел в его сторону.

Что ж, это была та самая, ~его~ Райна: верхом на невысокой, но сильной кобыле, в шлеме, закрывавшем большую часть лица; на груди — не новая, чиненная-перечиненная кольчуга. Конан узнал большие серые глаза, вздернутый нос в веснушках и длинную изящную шею.

Несколько приказов, перекрывая шум, вырвались из ее груди. Сомнений быть не могло: это она. Конечно, голос немного погрубел по сравнению с тем, который он помнил, но дорожная пыль и зимние холода оставят следы и на самой луженой глотке.

Из ветвей деревьев на круп лошади Райны спрыгнул человек. Кобыла зашаталась от такого толчка, но всадница не растерялась. Боясь задеть своих, размахивая мечом, она ударила нападавшего рукояткой в лицо. Его короткий меч скользнул по ее кольчуге, наткнулся на порванное звено и впился острием в тело. Губы Райны сжались.

Конан увидел, как сверкнул в воздухе вынутый Райной из-за голенища сапога прямой аквилонский кинжал. Все внимание нападавшего было приковано к мечу, который он пытался воткнуть глубже в тело противника. Он даже не увидел стальную молнию, вспоровшую его горло. С открытыми, но уже ничего не видящими глазами он свалился на землю, залив своей кровью и всадницу, и ее лошадь.

Конан искал глазами уступ в скале, с которого можно было бы начать спуск. У него не было лука. Да и любой самый искусный стрелок не рискнул бы, надеясь лишь на чудо, пустить стрелу в этот водоворот боя, где с равным успехом можно было поразить противника и своего же товарища.

Один из бандитов, обменивавшийся ударами мечей с охранником, увидел Конана. Он тряхнул головой и открыл рот, чтобы закричать. Он явно не был уверен, что правильно понял намерения Конана. Этой неуверенности положил конец стражник, воспользовавшийся тем, что его противник отвлекся, и вонзивший ему меч между ребер. Разбойник так и погиб с открытым ртом и глазами, так и не разрешив своих сомнений относительно намерений Киммерийца.

Спускаясь на следующий уступ, Конан услышал, как стрела ударилась о скалу рядом с ним. Он посмотрел вниз и решил, что более безопасно будет прыгнуть, исчезнув из поля зрения стрелка. Падение с такой высоты переломало бы кости любому человеку, но не Конану: он лишь перекатился через спину и вскочил на ноги. Он слышал, как главарь бандитов орал на стрелка, поминая недобрыми словами его самого, его мать и всех остальных родственников.

Стрелок, видимо, не выслушал советов главаря перед тем, как выстрелить. Эта неразбериха дала Конану прекрасную возможность считать, что он наносит лишь ответный удар.

Хотя, не будь и этой стрелы в спину, он все равно уже решил сражаться на стороне Райны и ее людей. Ничто из того, во что верил Киммериец, — ни честь, ни боги, ни простая вежливость по отношению к женщине, делившей с ним когда-то ложе, — не позволило бы ему поступить по-другому.

Действовать нужно было быстро. Разбойники по ту сторону гряды делали свое дело, подгоняя караван вперед — к узкому коридору, который вместо спасения мог стать смертельной ловушкой.

Охрана каравана, конечно, дорого продаст свои жизни. Когда бандиты смогут спокойно протянуть руки к сумкам, привязанным к седлам, их число намного сократится. Конану хотелось, чтобы их осталось еще меньше и чтобы ни один из оставшихся в живых не воспользовался ни на грош тем, что было во вьюках королевского каравана.

Ссорящиеся бандиты подняли такой шум, словно во время дебоша где-нибудь в винном погребке Аграпура. И если бы не еще больший шум по другую сторону гряды, где уже вовсю шел бой. их противник был бы не только предупрежден о готовящемся нападении, но и получил бы всю нужную информацию об их количестве и деталях плана атаки.

По правде говоря, стрелок не настолько уж увлекся перепалкой со своими товарищами, чтобы пропустить момент, когда Конан снова появился в поле его зрения. Он натянул тетиву, быстро прицелился и выстрелил именно в ту секунду, когда главарь решил схватить его за руку. Стрела прошла мимо цели; молниеносное исчезновение Конана за деревьями было даже излишним.

Но, с другой стороны, оно помогло обмануть противников. Разбойники уставились на то место, где Киммериец словно растворился в воздухе, и так и смотрели в ту сторону, пока Конан не вынырнул едва ли не из-за их спин с мечом в одной руке и медвежьей шкурой в другой.

Медвежья шкура, брошенная Киммерийцем, накрыла голову и плечи бандита, державшего лук. Тот скинул ее в один момент, так быстро, что, по его разумению, успел бы пустить стрелу в любого приближающегося человека.

Но Киммериец не был, в чем стрелок тут же смог убедиться. Не успел он натянуть тетиву, как меч Конана вскользь ударил по луку. Тетива порвалась, ясеневая дуга распрямилась, и, бросив свое искалеченное оружие, стрелок отскочил назад.

К несчастью, отпрыгнув, он налетел на своего главаря. На долю секунды они замешкались, придумывая, как им вдвоем лучше встретить Конана. Главарь, видимо, решил, что такой большой, тяжелый человек не сможет двигаться так быстро, чтобы вести бой сразу с двумя противниками.

Это ошибочное решение еще не успело отложиться в его сознании, как меч Конана. описав широкую дугу, с хрустом рассек череп противника. На голове бандита был кожаный шлем с толстыми железными пластинами, но меч прошел сквозь него, словно проткнул бумагу. Он так глубоко вошел в голову жертвы, что на какой-то миг Киммериец замешкался, вытаскивая свой клинок.

С отчаянием обреченного, второй разбойник решил воспользоваться этой задержкой. Он понял, что его единственный шанс — нанести удар немедленно. Кинжал мелькнул в воздухе — и, звякнув, отскочил от кольчуги Киммерийца. Свободная рука Конана вошла в челюсть бедняги с такой силой, что сломала ему шею и бросила спиной об дерево, довершив дело раскроенным о ствол черепом.

Освободив меч, Конан перешагнул через лежащие тела и наткнулся на следующего бандита. У того не было ни подходящего оружия, ни желания вступать в бой с черноволосым гигантом, выросшим перед ним. Ломая

ветки и обдирая кожу, он рванулся прочь сквозь кусты. Его товарищ тоже не хотел умирать раньше времени и последовал его примеру, дав тягу напролом через кустарник.

Такое решение очень порадовало Конана. Конечно, не из гуманных соображений о спасшихся от верной смерти разбойниках; просто теперь он мог свободно, не опасаясь удара в спину, двигаться на помощь тем, кого избрал в свои союзники.

Он наклонился, поднял лук и осмотрел его. Конечно, оружие было изрядно попорчено ударом меча, но Конан, найдя запасную тетиву, намотанную на запястье убитого стрелка, быстрыми и сильными движениями перетянул лук. Подняв с земли стрелу, Конан попробовал прицелиться.

Оружие сделано неплохо. Это был не изогнутый лук кавалериста, к которому Конан привык в Туране, и не тяжелый боссонский длинный лук. Из кавалерийского лука умелый стрелок мог выпустить пять стрел одну за другой по цели размером с человека с двухсот шагов, сидя верхом на несущейся лошади. При этом последняя стрела была уже в воздухе, когда первая еще не долетела до цели. Из боссонского длинного лука можно было пронзить стрелой длиной в человеческую руку любой аквилонский панцирь, оставив в трупе дыру с руку же шириной.

Ни то ни другое не нужно было Конану сегодня. Все, что от него требовалось, — это убедить разбойников на другой стороне тропы, что там, где они ждали помощи друзей, их самих поджидает неизвестный противник. А там страх сам довершит дело, — как говорил туранский высший офицер Кхадьяр, когда учил тех, кого считал нужным, из офицеров королевской гвардии.

— Тот, кто не теряет головы на поле боя, тот в конце концов и побеждает, — сказал Кхадьяр однажды, — а тот, кто позволяет страху овладеть собой, либо позорно бежит, либо становится добычей стервятников.

Мудрые слова мудрого человека, и сейчас, наверное, гоняющего пиктов на границах Аквилонии, если, конечно, кто-нибудь уже не подослал к нему наемных убийц. Возможно, Райна что-нибудь знает о нем.

Очень может быть, но, чтобы рассказать, ей нужно выбраться живой из этой переделки. Конан поднял лук, прицелился и отпустил тетиву. Стрела влетела в кроны деревьев на другой стороне дороги, где и пропала бесследно.

Еще две стрелы — и с той стороны послышался крик. Но на сей раз это была дружеская ругань в адрес неумелого стрелка. Лишь стон, раздавшийся после шестой стрелы, убедил Конана в том, что он попал в цель.

Конан выстрелил еще дважды, и вдруг, прилаживая очередную стрелу, он увидел то, чего меньше всего ожидал от бандитов. Они бросились в атаку.

Их было не четверо, как говорил главарь, а по крайней мере вдвое больше. Конан отправил уже приготовленную стрелу в грудь одного из них. Человек упал, крича от боли. Остальные приближались. Видимо, они решили во что бы то ни стало восстановить свой первоначальный план. Убрать этого неизвестно откуда взявшегося неприятеля — и можно снова держать под контролем обе стороны выхода из коридора.

Бандиты не просто действовали смело. Им еще и крупно повезло, по крайней мере вначале. Не успел Конан продумать, что делать дальше, как в проходе между скал появился авангард каравана.

В одно мгновение разбойники, вьючные лошади, пешие и конные стражники все перемешались, переплелись, как в змеином гнезде в джунглях Вендии. Конан не решился выстрелить еще раз. Его план воздействия на бандитов сработал, но не так, как он ожидал. Если эта мешанина продолжится еще хоть несколько секунд, то проход окажется запечатан так плотно, как бандиты могли только мечтать.

Когда один путь к победе оказывался отрезан, Киммериец, никогда не колеблясь, шел другим. Он бросился вниз по склону, перепрыгивая кусты и камни, обегая деревья, с мечом в одной руке и кинжалом в другой.

Рассчитывая на внезапность, он приближался молча, без боевого клича. Но треск ломаемых веток и топот шагов задолго предупреждали о его появлении.

К счастью, это предупреждение было услышано как врагами, так и друзьями. Разбойники повернулись, чтобы увидеть его. Этого-то и ждала охрана. Когда Конан ворвался на тропу, стража уже готова была считать его своим союзником. В следующую минуту это спасло ему жизнь. Он замахнулся кинжалом на одного из противников, но человек бросился Конану под ноги. Кинжал рассек воздух, а мечом Киммериец отбивался от ударов другого разбойника. В какую-то минуту, потеряв равновесие, Конан пошатнулся.

Один из стражников, вспрыгнув на спину вьючного мула, чтобы сориентироваться в обстановке, бросился на спину уцепившегося за ноги Конана человека. Ему даже не понадобилось использовать оружие. Сквозь шум боя Конан услышал хруст ломаемого позвоночника и почувствовал, как руки, державшие его, ослабили хватку.

Конан перешагнул через лежащего, удерживая другого противника на расстоянии удара меча. Тут инстинкт воина предупредил его о новой опасности. Сделав обманный выпад, он повернулся и едва успел отскочить от удара кривой тяжелой саблей. Ответный удар — и противник со стоном попытался руками остановить кровь, лившуюся из раны. Через секунду стон оборвался, силы покинули его, и он упал.

Когда Конан повернулся к предыдущему противнику, тот был уже мертв. Увлекшись боем с Конаном, он неосторожно повернулся спиной к одному из стражников, который не замедлил воспользоваться такой возможностью отточить в бою хорошо отрепетированный на тренировках удар. Рана на шее бандита была такой огромной, что голова почти отделилась от тела.

Кровь, фонтанами бьющая из ран, превратила тропу в липкое месиво самую коварную для бойца почву. Конан вскочил на валун, затем спрыгнул туда, где земля была сухой. Это не только давало ему лучшую опору, но и приблизило к самому центру боя.

Один из разбойников, решив, что поблизости нет никого из противников, попытался опустошить вьюки, притороченные к умирающей от ран лошади. Неосмотрительно увлекшись этим делом, он отправился на тот свет раньше, чем несчастное животное. Схватив его за волосы одной рукой, Конан изо всех сил вонзил кинжал в его горло другой. Разбойник упал на уже развязанные мешки, из которых высыпались какие-то запечатанные склянки и пузырьки, на которых виднелись незнакомые Конану рунические письмена.

Тот охранник, который уже помог Конану во время сражения, вновь присоединился к нему. Теперь каждый чувствовал, что спину ему прикрывает надежный товарищ, сильный боец, что помогало спокойно сражаться со встреченными бандитами. Один из этих, струсивший было и спрятавшийся под кустом, набравшись храбрости или решив, что перевес явно на их стороне, выскочил на тропу.

Храбрость это была или глупость, но его возвращение на поле боя не принесло ему ничего, кроме быстрой смерти. Конан успел подготовиться к его прыжку. Его нога, крепко перехваченная ремнями сапог, словно камень из осадной катапульты, вошла в живот бандита, остановив его прямо в полете. Он упал, согнувшись вдвое, издавая странный звук: то ли шипение, то ли подвывание. Как только он коснулся земли, меч Конана снес ему полчерепа.

Вскоре бой принял самый обычный характер: дикая мешанина сверкающей и лязгающей стали, кричащие или стонущие люди, извивающиеся от боли или лежащие спокойно тела. Конану стало казаться, что число противников никак не уменьшается, что сраженные мечом разбойники вновь встают и вступают в бой.

Неожиданно он понял, что таким обилием противников он обязан тому, что Райна и ее люди перекрыли выход из коридора. Теперь этот узкий проход оказался западней для всех, кто успел попасть туда. Разбойники, решив, что это их последний шанс, наседали на Конана, рассчитывая, сразив его, вырваться из образовавшейся ловушки.

Это добавило Киммерийцу грязной работы, схожей с кровавой работой мясника. Когда все закончилось, он, словно проснувшись после долгого кошмарного сна, увидел, что стоит посреди тропы, в крови с ног до головы, от кончика меча до подошв сапог, а земля вокруг него представляет жуткую мозаику из кровавых луж и изуродованных трупов.

Когда возбуждение боя немного улеглось, он обратил внимание, что уцелевшие в бою солдаты охраны каравана стараются держаться от него подальше. Один из стрелков даже не снимал лука с плеча, хотя и не делал попыток натянуть тетиву. Другой, темнолицый бородатый детина, все время повторял какой-то жест — видимо, суеверное средство уберечься от дурного глаза, — как бы говоря про себя:.

— Райна! — закричал Конан. Крик, вырвавшийся из его глотки, напоминал рев разбуженного медведя.

Киммериец сообразил, что его участие в бою было похоже на вмешательство легендарного Эйзира Неистового. Неудивительно, что даже те, кому он только что помог, были настороже.

— Райна!

На этот раз имя было произнесено на языке, более похожем на человеческий. Охрана узнала его и в удивлении уставилась на кричавшего. Носившая это имя тоже поняла, что позвали именно ее, но разглядеть кричавшего не могла: под шлемом ее лицо было залито кровью. Стараясь прочистить глаза, она усиленно хмурила брови и отчаянно пыталась вспомнить, кому мог принадлежать этот голос, похожий на рык.

Конан рассмеялся. Он почти слышал, как в ее голове прокручивалось:

— Райна Боссонская, — сказал Конан уже чуть спокойнее, — я — Конан из Киммерии. Клянусь тебе в этом всеми богами моего народа и всем, чем пожелаешь.

Конечно, он мог бы много о чем вспомнить, что отмело бы всякие вопросы о том, кем он ей когда-то был, но… Конан вовсе не был уверен, что ей понравятся такие воспоминания средь бела дня, на виду у ее подчиненных.

Брови Райны слегка приподнялись, а затем, вздрогнув, перестали хмуриться. Ее губы тоже вздрогнули перед тем, как расплыться в улыбке. Одним движением она вложила меч в ножны, спрыгнула с седла и подбежала по окровавленной земле к Конану.

— Конан? Ты? — В голосе чувствовались одновременно радость и удивление.

— У меня нет брата-близнеца, насколько я знаю, и ни одному из волшебников еще не удавалось создать что-либо похожее на мою физиономию. Тебе остается только поверить, что перед тобой — я, собственной персоной.

— О великий Митра!

На мгновение Конану показалось, что Райна готова упасть в обморок. Он поднял руку, чтобы поддержать ее, избавив от такого позора. Такая слабость повлекла бы, несомненно, снижение послушания со стороны подчиненных. Увидев их не в пылу боя, он понял, что это — компания здоровенных мужиков, которые вовсе не с готовностью выполняют приказы женщины. Вернее сказать, они бы ни за что не подчинились никакой женщине. Но Райна была не просто женщиной. Даже Конан ничуть не удивился, увидев ее во главе своего собственного отряда охраны менее чем через два года после того, как они расстались в Туране, где она была рядовым бойцом другого отряда.

А вот чему можно было бы по-настоящему удивиться, так тому, что их пути вновь пересеклись здесь, в этой глуши, на этой окраине мира, гордо называвшей себя Пограничным Королевством. Но удивляйся не удивляйся — а они здесь, и надо принимать это как должное.

Райна сумела справиться со своими чувствами. Подойдя к Конану, она легким движением дернула за локон его черной шевелюры:

— Видят боги, чертовски рада тебя снова видеть. К тому же я, да и все мы очень тебе обязаны. Клянусь, я найду способ…

— Рассчитаться за долг? — переспросил Конан с ухмылкой. Но, вспомнив об ее авторитете, он понизил голос и серьезно сказал: — Лучшей платой будет, если ты поторопишь своих людей и мы отправимся в путь, подальше от этого места.

Конан в нескольких словах описал свои действия по ту сторону отрога, умолчав, правда, о первоначальном намерении присоединиться к нападавшим бандитам.

— Пожалуй, ты прав. Пора убираться отсюда. Если у этих несчастных есть дружки, то те, кто успел смыться, наверняка пожалуются им на свои неудачи. А мы здесь — не в лучшем месте и не в лучшей форме для приема гостей.

Райна подтянулась, став как будто на целую ладонь выше ростом, и Конан готов был поспорить, что увидел, как ее глаза вспыхнули, будто два ярких светильника. Когда она, взглянув на своих солдат, выпалила с десяток приказаний, они бросились выполнять их с такой скоростью, словно сам бог войны стоял перед ними.

Конан решил, что ему меньше нужно беспокоиться об авторитете Райны в ее отряде, а больше позаботиться о своей репутации. Конечно, Райна даст всем понять, кто он, но дело в том, что многие в южных странах не знали киммерийцев. Встречались и такие недоумки, которые пытались сделать вид, что не знают, кто перед ними и как себя следует вести.

Видя, что Райна крепко держит дело в своих руках, Конан влез на склон и вернулся, притащив тело главаря и оружие сраженных им противников.

— Не стоит оставлять здесь то, что может подобрать какой-нибудь шутник вроде этих, — сказал он, кивая на трупы бандитов и кладя оружие на землю. Райна кивнула и, не говоря ни слова, вопросительно посмотрела на тело главаря шайки.

— Он у них вроде как за пахана был, — сказал Конан, — тут неподалеку есть разрушенный замок, а у его подножия — общественная виселица. Думаю, она знакома всем в округе. Подвесим его там, пусть поработает объявлением; думаю, его шестерки поостерегутся соваться к нам еще раз.

Райна кивнула:

— Ты всегда был сообразительней, чем положено в твои годы.

Конан рассмеялся:

— Тебя послушаешь, так я — вообще зеленый мальчишка.

— Нет, уж точно не мальчишка. — И в ее глазах и в голосе появилось что-то, от чего кровь у Конана закипела в венах.

А через секунду она вновь была командиром отряда охраны, приказывающим своим людям выделить мула или приготовить носилки, чтобы нести тело главаря.

Конан стоял в стороне и улыбался. Обещание было дано и принято. Теперь им нужно только дождаться темноты и остаться вдвоем.

Глава 3

Несколько воинов из отряда Райны собрались было отправиться в погоню за ускользнувшими бандитами.

— Мы уж позаботимся, чтобы они своим дружкам ничего не рассказали, если тут у них есть кто поблизости, — сказал один из нетерпеливых преследователей.

— А потом и поживимся кое-чем из того, что было награблено в других караванах их дружками, я правильно понимаю? — Райна говорила улыбаясь, но ее голос был так же тверд, как камень, на котором она сидела.

— А что, почему бы и нет, госпожа.

— Отлично. Хотя ты и не умен, но, по крайней мере, честен. Так пусть до тебя дойдет: мы сегодня потеряли четверых убитыми, еще шестеро — тяжело ранены. Нет никакого смысла разделять наши силы, шатаясь по лесу, который противник, безусловно, знает как свои пять пальцев.

Охранник выслушал выговор, пожал плечами, улыбнулся и принялся подтягивать сбрую одного из вьючных мулов.

Будь Конан где-нибудь в хорошей харчевне, он бы еще сидел за столом, когда караван уже отправился в дорогу. Так как они шли уже знакомой Конану дорогой к разрушенному замку и деревне с виселицей. Киммериец поехал впереди каравана. Райна ехала в центре, достаточно далеко, чтобы Конану пришло в голову обменяться с ней какой-нибудь фривольной фразой.

Но даже если бы они ехали бок о бок, оба не проронили бы ни слова. Каждая пара глаз и ушей были на счету, и каждый рот должен был молчать, пока они не выберутся из этого леса.

Тучи и приближающийся вечер опустили сумерки над лесом раньше, чем они добрались до деревни с виселицей. Райна подъехала к Конану и, натянув поводья, остановила свою лошадь рядом с ним. Оба всматривались в неясные очертания деревенских домов.

— Не нравится мне это место, Конан. Может, ты скажешь что-то хорошее о нем? Или плохое? Только скажи что-нибудь!

— У тебя в отряде нет никого из местных?

— Люди из Пограничного Королевства, вырвавшись из него, вовсе не стремятся оказаться здесь снова. В этом я уже убедилась. У меня хватает своих людей, проверенных в деле, и нет никакого смысла разбавлять их теми, у кого душа в пятки уходит от вида этих мест.

Конан кивнул в знак согласия: один боец, добровольно и с охотой взявшийся за дело, стоил троих, втянутых против желания. Больше того, уроженец этих мест мог быть связан с разбойниками.

— Замок илидеревня? — спросил Конан.

— Тропа, ведущая к замку, узковата для лошадей. Пришлось бы слишком растянуть караван, а мне бы этого не хотелось, — ответила Райна.

— Тогда деревня или ночлег под дождем на холоде?

Конан взглянул на небо. Пока солдаты возились с телом главаря, привязывая его к виселице, стало еще темнее и мрачнее.

— Для раненых такая ночевка будет дорого стоить, — сказала Райна и, сложив руки рупором, крикнула, обращаясь к солдатам: — Эй, разбиваем лагерь в деревне! Советую выбирать самые мягкие камни и самую сухую грязь, какую только сможете найти в этой дыре. Покормить животных. Синий Страж дежурит в первую смену.

Райна повернулась к Конану:

— Это значит — моя очередь. Сержант Синий Страж ранен. Я отстою его смену. Не волнуйся, это не на всю ночь.

— Ты не собираешься простоять всю ночь часовым, — улыбнулся Конан, — а вот удастся ли тебе уснуть…

— Ты так уверен в своих силах. Киммериец!

— А что, я разве не прав?

Райна ответила улыбкой на улыбку Конана:

— Ну, если уж ты припер меня к стенке, то я не буду отрицать твою правоту. Но прежде чем я пойду дежурить, расскажи, почему ты смотался из Турана? Опять по приказу начальника над шпионами, лорда Мишрака?

— Да ты что, служить этому ублюдку, который трахает коз да мочится в колодцы? Здесь я оказался не по воле Мишрака, не по приказу кого бы то ни было из Турана. И чем дальше я от Турана, тем лучше себя чувствую.

Он рассказал о своем последнем годе в Туране и о том, как был вынужден покинуть службу из-за одного высокопоставленного военачальника, который слишком близко к сердцу принял шашни Конана с его женой. Совсем коротко он рассказал о своих дальнейших путешествиях, к северу от Киммерии и снова на юг.

— Я уверен, что Мишрак понятия не имеет, где я провел эти годы и где меня носит сейчас. А я — я давно уже забыл, как выглядит туранская пыль на сапогах. Только храни меня Кром от того, чтобы снова оказаться на службе у этого мерзавца.

Тень промелькнула по лицу Райны. Она пожала руку Конана, улыбнулась ему и слезла с лошади.

— Мне нужно приступать к своим обязанностям. Присмотри за лошадьми и за тем, как разгрузят вьюки. Я найду тебя, когда придет время.

Конан смотрел ей вслед, пока она шла к солдатам, распрягавшим лошадей и разгружавшим мулов. Как и прежде, она выглядела прекрасно, но, казалось, на ее плечи легли многие-многие годы.

Нет, не годы. Это груз ответственности капитана, ответственности командира отряда; эту тяжесть Киммериец тоже познал сполна, даже больше чем ему хотелось.

Если Райна соберется на юг после того, как они выберутся из этой забытой богами страны, может быть, он присоединится к ней. Ноша командира станет легче, если ее тяжесть возложить на плечи двоих.

Айбас проскакал большую часть дня, потому что предыдущая ночь была ужасной, как и все ночи, когда совершались жертвоприношения. Ему показалось, что колдуны из Поуджой чего-то боялись. Чего-то, что могущественнее их, а может, их земного противника или того и другого? В страхе они посылали воинов все дальше и дальше, в чужие земли, чтобы те хватали и приводили все новых жертв их чудовищу.

Прошлой ночью в жертву принесли не меньше пяти человек. Одна — еще совсем молоденькая девушка. Пять жертв — и ни одного флейтиста, игравшего бы, чтобы дать им шанс на быструю и безболезненную смерть. Ни одного флейтиста — такое нарушение обряда, установленного Звездными Братьями! Айбас все больше ощущал удовлетворение, видя, как эти бородатые кровопийцы подозрительно посматривали в разные стороны, страшась чего-то неведомого.

Только богам было известно, что он и сам немало потрудился ради этого на своей службе. Сейчас Айбаса удерживало здесь ощущение того, что работа подходит к концу. Кроме того, он понимал, что не выберется живым за пределы Королевства, если не выполнит порученное ему дело. Он слишком многое узнал в этой глуши, чтобы его отпустили с миром.

В дверь его дома постучали, причем с такой силой, что грохот мог бы поднять мертвеца. Айбас прислушивался к голосам снаружи с тревогой. Прежде чем отодвинуть засов, он обнажил и выставил вперед свой меч. Дверь распахнулась, на пороге стоял один из Звездных Братьев. Захлопывая за визитером дверь, он успел заметить мрачные лица охраны, оставшейся снаружи.

— Что там сейчас выдал ваш флейтист? Решил довести зверя до припадка?

Звездный Брат лишь бросил на хозяина взгляд и ограничил ответ пренебрежительным жестом. Айбас решил попридержать язык. Да, графу Сизамбри были нужны воины племени поуджой, но ему нужны и волшебники этого племени, которые делали так, что воины рвались исполнять его приказы. Колдунам для этого нужен их зверь, а он требовал своей страшной пищи.

— Житель равнин, мы радостно принимаем золото, присылаемое нам твоим господином. Но учти, что мы можем запросто поговорить с тобой по-другому.

Айбас не был уверен, что имел в виду колдун: пожаловаться его повелителю или наложить заклятие. Подумав, он решил не рисковать.

— Простите меня. Просто я уснул, плохо себя почувствовав, у меня… — с его языка чуть не сорвалось слово. Только не это, еще, чего доброго, колдун решит вылечить его своими методами, — у меня… понос. Да, понос.

Даже в этом логове колдунов поносы обычно лечили настоями из целебных трав да заговорами местных врачевательниц-знахарок, а не громоподобными заклинаниями, пришедшими из бог знает каких стран и времен.

— Ты уже послал за целительницей? — спросил колдун.

— Пока нет, но непременно сделаю это, как только ты сообщишь, зачем пришел ко мне. В конце концов, недуги моей плоти — такая мелочь по сравнению с событиями, о которых ты пришел сообщить мне.

Издевка, звучавшая во фразе, не сопровождалась даже малейшей тенью улыбки на лице. Звездный Брат склонил голову на грудь, полагая, очевидно, что этот жест был исполнен достоинства и снисходительной признательности.

— Известия пока не столь уж важны, но скоро придут и великие новости. Но к делу. Первый отряд собран и готов выполнить задание сегодня ночью. Те, кто нам нужен, будут в охотничьем домике.

— Вы уверены, что там будут оба: и принцесса Чиенна, и ее сын?

— Что касается принцессы, то мы готовы поклясться. А младенец, на его счет мои Братья, кажется, менее уверены.

Айбас готов был молиться всем богам, чтобы внук короля Элоикаса принц Уррас не оказался со своей матерью в этом домишке сегодня ночью. Но похоже, что молитвы, возносимые из этой страны, скорее навлекали гнев богов, чем их милость.

Он лишь тихо надеялся, что малыша там не окажется и что лишь его мать, принцесса Чиенна, будет похищена. Этого и так достаточно — либо чтобы заставить старого короля смириться и отдать принцессу в жены графу Сизамбри, либо чтобы подтолкнуть короля к открытым военным действиям против графа. В обоих случаях Айбас сможет наконец-то развязаться с колдунами, послав их всех подальше, вместе с их чертовым Пограничным Королевством.

Но до этого счастливого момента было еще далеко. Пока что Айбас даже не мог выставить одного из этих колдунов за порог своего дома. Похоже, тот собирался поведать что-то еще. если Айбасу правильно удалось понять выражение лица гостя.

— Что еще? Вероятно, не все идет так, как задумано?

— Один из отрядов Вольных Стрелков (так называют себя разбойники, орудующие в этом королевстве) зря потерял людей и силы, пытаясь захватить королевский караван. А удайся им это — добыча была бы просто бесценной.

— Значит, что-то им помешало?

— Погибли почти все, кроме нескольких, которым удалось бежать. Они рассказали о сражавшемся на стороне охраны и чуть было не затесавшемся в их отряд верзиле с голубыми глазами. Похоже, наш противник более сведущ в колдовстве и разведке, чем мы предполагали.

— Может, просто охранников было больше, чем прикидывали, готовясь к нападению? — Айбас тяжело вздохнул. — Послушай меня, Брат. Боги свидетели, что ты и твои товарищи столько знают о колдовстве, что простому смертному и близко никогда не стоять с вами. Но я один больше вас всех разбираюсь в войнах и боевых искусствах, по крайней мере, в тех, что существуют по ту сторону гор. Не следует опасаться колдовства со стороны противника. Гораздо опаснее может оказаться, если охрана каравана захватила в плен кого-нибудь из Вольных Стрелков. Они могут выдать наши планы. Прикажите людям, которые должны захватить принцессу, чтобы они возвращались другой дорогой, прятались днем в лесу, а шли только ночью, чтобы они никому ни слова не говорили об этом деле и не откладывали его ни под каким предлогом. Только конец света может помешать им сделать все вовремя.

— Этот удар нанесет нашим врагам не меньший урон, чем самое сильное ваше заклятье, чем новые дюжины людей, которых вы, — он чуть не сказал, — сможете захватить в плен.

— Когда ты наконец умеришь свою наглость, пришелец?

Айбас хотел было ответить, что его наглость — просто детская шалость по сравнению с наглостью графа Сизамбри. Но, с другой стороны, зачем торопить события? Пусть волшебники сами узнают, с кем связались и кому помогали, когда граф станет правителем страны. Это им послужит хорошим уроком. А сам Айбас будет к тому времени уже вне их досягаемости, далеко за пределами Пограничного Королевства.

— Прости, если снова оскорбил тебя. Я не желал этого. Просто я очень хочу, чтобы дело, которое мы так удачно начали вместе, не пошло прахом из-за элементарного невезения.

— То, что ты сообщил мне, будет передано дальше, всем Братьям. Это устраивает тебя, Айбас?

— Абсолютно.

Айбас знал, что большего он не добьется, предложи он Братьям даже сокровищницу жрецов Сэта.

Тучи постепенно рассеялись, и лишь легкий дождик прошел в вечерних сумерках над деревней. Конан слышал раскаты грома и видел сполохи молний на западе, там, куда ушла буря. Каравану повезло: дождя над лагерем не будет.

Хотя Конану и не выделили время дежурства, он без посторонней просьбы, распаковав багаж Райны, принялся наравне с остальными выполнять работу по устройству лагеря. Понятно, многие стражники догадались, что Конан и Райна когда-то были любовниками. Само собой, им хотелось узнать побольше об этом человеке, которому они, можно сказать, обязаны жизнью.

Конан выпил столько вина, сколько хотел, и имел полную возможность пить еще и еще, но счел, что это было бы уже неразумно. Он отнес меч оружейщику, чтобы посмотреть, не повредил ли он его во время сегодняшнего сражения. Оружейные мастера из южных стран не часто встречались с мечами киммерийской работы, и еще реже — с тем, как ими лихо орудовали сыновья киммерийских кузнецов. Так что оружейщику и Конану было о чем поговорить, по очереди прикладываясь к кожаному бурдюку с вином.

Киммериец помог коноводу промазать маслом кожаные вьюки, которые начали трескаться. Еще он помог двум совсем молодым солдатам перепаковать рассыпавшиеся пучки трав и пузырьки, которые они спешно подобрали у порванных вьюков на поле боя. Затем он помог еще одному парню замазать глиной треснувший кувшин, содержимое которого издавало редкостное зловоние.

— Эти штуки должны дать королю Элоикасу огромное преимущество перед его противниками, по крайней мере, нам так объяснили, — рассказал ему солдат, когда они изображали из себя искусных гончаров.

— Тьфу ты, гадость какая, — ответил Конан, мечтая поскорее залепить кувшин и вдохнуть свежего воздуха. — Интересно, как эта хреновина действует. Нет, конечно, если король соберет всех своих врагов на званый обед и неожиданно откроет кувшин, то вряд ли хоть один из них спасется: эта вонь укладывает человека за версту.

Его собеседник пожал плечами и ничего не ответил. Конан задумался: может, король Элоикас тоже балуется колдовством? Даже если он этим занялся лишь для того, чтобы противостоять колдовству своих врагов, Конан вовсе не желал принимать участие в битвах магов и волшебников. Конечно, если Райна собирается вести свой караван прямо к логову колдунов, он последует за ней до самого конца. Но все же Конан надеялся, что так далеко Райна не полезет, а уж если придется — то меч в его ловких и сильных руках поможет выпутаться из такой переделки.

В свои двадцать три года Конан хорошо знал, что колдуны обычно плохо кончают. Но перед тем как найти свою страшную смерть, они сживают со свету многих и многих обычных людей.

— Не обращай внимания на мои шутки, — сказал Конан, обращаясь к солдату, — надеюсь, что король Элоикас не будет злым волшебником. А если нужно, я готов на себе испытать действие этих снадобий.

Они поболтали еще немного, а потом Конан пошел к дому, где лежали раненые. Их было всего пятеро. Шестой умер еще на подъезде к деревне. Над одним из лежавших склонился лекарь. Было понятно, что он лишь пытался облегчить последние страдания несчастного.

Совсем еще мальчишка. Едва ли Конан был старше, когда впервые отведал кнута надсмотрщика.

Мальчишка, умирающий вдали от родного дома; сейчас его больше всего заботило, как он показал себя в своем первом и единственном бою.

Конан опустился на колени рядом с раненым юношей:

— Ну, как дела, приятель? Как тебя зовут?

— Расмуссен, капи… тан.

— Ты из Асгарда или Ванахейма?

— Из Ванахейма! — Даже умирая, парень нашел силы, чтобы с гордостью назвать свой родной край.

Конан улыбнулся.

— Ты… ты видел… как я дрался? Я хорошо дрался? — Расмуссен поперхнулся. И без того бледное лицо северянина стало белым как полотно. Только глаза по-прежнему горели синим огнем.

— Я раза два осматривался и оба раза видел, что ты отлично держался.

Конан не видел парня в бою, да и не заметил его отсутствия вплоть до самого вечера. Но это была та ложь, которую прощают и люди, и боги.

— Правда, я все делал верно?

— Расс, не теряй зря силы, — попытался прервать его лекарь.

— Я… ну скажите же, капитан!

— Твоя рана дорого стоила врагам, Расмуссен. Не многие могли бы сделать больше в первом бою.

— Конан говорит правду, — прозвучал голос Райны из-за спины Киммерийца. — Я совершила отличную сделку, наняв тебя в свой отряд.

Последние слова прозвучали уже для неслышащих ушей и неподвижных, невидящих глаз. Райна опустилась на колени рядом с двумя мужчинами и руками, иссеченными шрамами, закрыла умершему юноше глаза. Вдруг она покачнулась, и Конан приготовился подхватить ее, если понадобится, не показав вида, что увидел ее слабость.

Райна быстро собралась с силами и вновь овладела собой. Слова были им не нужны, и оба не проронили ни слова, пока шли к дому, который Конан облюбовал для них. Так же молча они сели напротив друг друга. Конан налил вина из кожаного бурдюка в две деревянные чашки.

— За старых товарищей, — сказала Райна. Чокнувшись, они выпили вино. Опустошив чашу, Райна вытерла губы ладонью. В ее облике появилось что-то давно знакомое Конану. Она тряхнула головой и грустно улыбнулась:

— Лихо у тебя получается врать ради успокоения умирающего.

— О чем ты? — пробурчал Конан. — Я просто сказал, что парень вел себя в первом бою, как многие другие. Он не струсил, не убежал. Он не позволил врагам ни одного удара в спину. Это и есть достойно держаться в первом бою, что может далеко не каждый.

Райна снова тряхнула головой:

— Конан, когда ты родился, тебе уже было сто лет, такой ты умный.

Конан откинулся назад, и его смех эхом прокатился по пыльным углам.

— Расскажи это ворам из Зингары. Они мне говорили так, когда я учился их ремеслу. Еще они говорили, что умного вора никогда не схватят в том квартале города, где орудует Конан из Киммерии. Этот деревенщина умудрится сделать свое дело, даже предупредив предварительно свою жертву, известив стражу, всех солдат в округе — пьяных и трезвых — и даже всех блох на последней сторожевой собаке.

— Так прямо и говорили?

— Ну, не в лицо, конечно, а за глаза. Но ведь и я тоже не без ушей живу.

Конан стянул с себя сапоги и сказал:

— Эх, жаль, вина больше нет. А что толку рассказывать о моих похождениях на трезвую голову. Расскажи лучше о себе. Похоже, ты просто создана, чтобы водить караваны.

Люди из отряда Райны в основном выглядели достаточно опытными, за исключением нескольких явных юнцов. Все были отлично вооружены. Кроме того, у них имелись с собой такие необходимые вещи, как запасная обувь и лечебные травы. Конану хорошо было известно, что отсутствие этого часто наносит ощутимые потери отряду еще до встречи с врагом.

На Райне были надеты растянутые, мешковатые кожаные брюки (не способные, впрочем, скрыть длину и стройность ног), спускавшиеся на отличные сапоги для верховой езды, сделанные в Аргосе. На ремне висел кинжал аквилонской работы. Аквилонская же кольчуга лежала в углу комнаты. Ее туника красного кхитайского шелка подчеркивала красоту высокой груди.

— Мне пока что очень везло, — сказала она. Ее короткий рассказ не занял много времени. Служба в охране караванов притягивала многих, но мало кто выдерживал ее долго. Люди гибли от стрел и мечей разбойников, от болезней. Многие становились жертвой собственного искушения присвоить груз каравана. Пройдя все это, они часто сталкивались с горьким разочарованием, видя, что в далеких городах их мечты нет башен из слоновой кости и что их не ждут прекрасные женщины в золотых одеяниях.

— Я сумела пройти и пережить все эти опасности и испытания, — закончила Райна, — потом я научилась помогать и другим остаться в живых. А после этого было не так уж трудно добиться репутации хорошего проводника и охранника караванов.

— Поэтому ты здесь и оказалась?

— Да. У короля Элоикаса немало нужного ему добра и всего десять человек охраны. Распорядитель двора не хотел делать караван легким подарком разбойникам, а охранники, в свою очередь, не жаждали оказаться всего лишь неприятной нагрузкой к такому подарку. Пограничное Королевство известно как страна суровых скал и еще более суровых людей.

— Я здесь нашел только подтверждение этим слухам.

— Я тоже. Но я здорово поиздержалась в Боссонии. Труднопроходимая территория и опасности мне не в диковинку, а мои люди пойдут за мной хоть на край света.

— А где люди короля?

— Сегодня утром они поскакали вперед налегке, чтобы предупредить старших офицеров о нашем приближении.

— Это они тебе так сказали, — недовольно пробурчал Конан.

Неизвестно, кого они еще предупредили, не считая даже незнакомого и потому подозрительного старшего командира. Да еще это колдовское зелье, на которое он наткнулся, разбирая один из порванных вьюков.

Киммериец встал и отвернулся. Конечно, перед людьми Райны он будет защищать ее авторитет до последней капли крови, до последнего удара меча. Но сейчас, наедине, он должен задать ей несколько резких, нелицеприятных вопросов. И спасибо богам, если она вместо ответа не разобьет какой-нибудь кувшин о его голову.

Он резко повернулся к Райне, и… все мысли о серьезном разговоре вылетели из его головы. Девушка стянула с себя тунику, и теперь лишь тончайшая рубашка прикрывала ее тело выше талии.

Пока Конан завороженно смотрел на нее. Райна стянула с себя сапоги; вслед за ними отправились и кожаные брюки. Хотя эта одежда и обувь не была предназначена для удобного снятия, как платья девушек из харчевен, но Райна умудрилась освободиться от нее в одно мгновение.

— Ты великолепна, как и прежде, — сказал Конан.

Райна не упустила случая кольнуть его самолюбие:

— Ничего умнее не придумал. Киммериец? Ни одна женщина не превратится за год в старую каргу. Так что или подбирай комплименты поудачнее, или попридержи язык.

Она протянула к нему руки. Приглашение было сделано, и у Конана не было ни тени желания отвергнуть его.

Прошло еще много времени, прежде чем они уснули. И их сон, сон усталых, измученных, но счастливых людей, был глубок, глубок почти как смерть. Они не слышали раскатов грома без единой вспышки молнии, доносившихся из-за холмов. Не слышали они и раздававшихся ближе мягких, но настойчивых призывов флейты.

Айбас слышал гром, слышал он и вой чудовища Звездных Братьев. Там, где он стоял, на самом верху дамбы, даже мертвец услышал бы эти звуки.

Этот крик не был похож ни на один из звуков, которые могли издавать земные создания. Что-то вроде завывания, переходящего в мерзкое бульканье, присвистывание, а затем снова в вой. Человеческие уши не должны были слышать этот звук, пришедший из другого мира. Из мира, где безраздельно царствует зло, тянущее к себе человека и его мир. Зло, для которого не было названия ни в одном человеческом языке, но с которым, как со страхом чувствовал Айбас, ему предстояло скоро встретиться.

Этот страх вытеснил из его мыслей приятное известие о том, что похищение принцессы Чиенны удалось и что похитители сумели уйти от погони. Он не знал, был ли захвачен и младенец, но по тому, что Братья отказывались отвечать на вопрос, можно было предположить, что нет. Это делало новость еще приятнее. Хотя все приятное было забыто, как только прогремел гром и затянуло свой вой чудовище.

Некоторым утешением могло служить то, что Звездные Братья тоже казались сильно напуганными. Может, Айбас был не единственным, кого мучила мысль о неведомом зле, пришедшем из другого мира, голодном и жаждущем утолить свой голод, о зле, уже готовом вырваться за все поставленные ему преграды.

Айбас заговорил с одним из Звездных Братьев, который более других держал себя в руках. Его голос звучал резко как никогда:

— Что случилось? Ваше животное заболело?

— Оно боится, — последовал ответ.

Айбас даже не потрудился отвернуться, чтобы скрыть чувства, отразившиеся на его лице. То, что могло нагнать страху на это существо, наверняка было смертельно опасно и для любого человека.

Грянул гром, и Айбас с колдуном сжались от страха. Но существо за стеной никак не отреагировало. Поглядев на черное небо, Айбас увидел вспышку молнии, осветившую вершину далекой горы, до ужаса напоминавшую человеческий череп.

Спасибо богам, это был настоящий гром, обычная гроза! Айбас поспешил скрыть свою радость, чтобы колдуны не приняли это за оскорбление. Но они были так поглощены своим бормотанием, что вряд ли заметили бы его, даже начни он бить в барабан и петь военные гимны.

Айбас спустился со стены и направился к деревне. Примерно на середине пути он заметил две фигуры, спрятавшиеся в зарослях кустов ежевики. Следующая вспышка молнии позволила ему узнать медного цвета волосы Виллы и ее длинные тонкие руки, обращенные к небу в молитве. Рядом возвышалась массивная фигура Тайрина, ее отца.

Молитва или другой ритуал? Братьям будет интересно узнать, что их запреты нарушает какая-то девчонка. Ну что ж, отличная возможность для Айбаса заручиться благодарностью Виллы за то, что он не выдаст ее, а предупредит об опасности.

Другая мысль как молния пронеслась в его мозгу, рассекая первую. Никаких неосторожных действий! Никакая женщина не стоит тех неприятностей, которые может навлечь гнев обманутых или рассерженных непослушанием Звездных Братьев.

Когда победа так близка, лучше потянуть время. Потом он поговорит с графом Сизамбри, а уж тот уладит дело с теми, кто в долине Поуджой будет недоволен продажей одной из девушек племени за пределы их долины.

Конечно, граф может и нарушить их соглашение. Но даже тогда Айбасу придется иметь дело со смертным человеком, человеком с большими претензиями, который ни перед чем не остановится, чтобы захватить власть над этой страной, — но не с колдуном, который узнает новости без гонцов и вызывает чудовищ из другого мира.

— Госпожа Райна! Госпожа Райна!

Крик медленно проникал в уши Конана. Он сел и усилием воли выгнал сон из тела и разума. В два прыжка он оказался у двери.

Позади себя он увидел, как мелькнуло загорелое тело Райны, на которое она спешно набрасывала одежду. Конан отодвинул засов и позволил ломившемуся человеку приоткрыть дверь лишь на ширину ладони.

— Госпожа Райна! Госпожа Райна! — все повторял тот.

— На нас снова напали? — раздался ее голос.

Человек не ответил. Он так и остался стоять с открытым ртом, увидев в щель маячившую фигуру Конана. Киммериец в той же комнате, что и госпожа Райна, да еще практически голый.

Конан слышал все мысли, проносившиеся в голове солдата, словно тот проговаривал их вслух. Он видел, как стражник пытается хоть что-то увидеть сквозь щели между досками двери, при этом пошатываясь, так как сильная рука Конана тряхнула его за воротник штопаной-перештопаной рубахи.

Конан открыл дверь шире, чуть не уронив этим движением стоявшего снаружи. Его массивная фигура не давала возможности увидеть хоть что-нибудь внутри дома.

— Твой командир задал тебе вопрос, приятель. Ты что, всегда так плюешь на ее команды? — Конан старался говорить как можно вежливее и без угрозы в голосе.

— Э-э… — все, что прозвучало в ответ.

Конан понял, что, держа человека так крепко за ворот, он просто лишает его всякой возможности что-либо сказать. Он ослабил хватку. Человек дернулся, освободил шею и, уставившись на Киммерийца, похоже, поблагодарил богов, что легко отделался.

— Там, за деревней, какой-то граф Сизамбри, господин…

— Конан из Киммерии, бывший офицер туранской армии, — раздался голос Райны. Она еще не была полностью одета, когда шагнула в дверной проем, но на поясе уже висели меч и кинжал, а на голове надет шлем.

— Госпожа, капитан Конан. Граф Сизамбри утверждает, что этой ночью похищена принцесса Чиенна. Он хочет допросить нас и осмотреть лагерь и багаж.

— Сначала его утопят в верблюжьем навозе, — отрезала Райна.

— Госпожа, с ним пятьдесят человек.

— Действительно так или он только так говорит? — спросил Конан.

Человек прикинул, имеет ли Конан право задавать вопросы, но, взглянув на выражение лица Райны, втянул голову в плечи и произнес:

— Вообще-то мы не видели больше двадцати, но они все там, за деревней.

— Хорошо. Пусть остаются там, пока я не выйду, — ответила Райна.

— Слушаюсь, госпожа.

Дверь за ним захлопнулась, и они услышали, как он бегом помчался к краю деревни. Конан и Райна взглянули друг на друга.

Даже если у графа всего двадцать человек, это все равно больше, чем у Райны. А если в его отряде и вправду пятьдесят бойцов, то эта угроза посерьезнее, чем шайка бандитов, встреченная сегодня утром.

Райна протянула руки к Конану и позволила ему обнять себя, на секунду прижавшись к его мощной груди. Затем поцеловала его и сделала шаг назад.

— Прикрывай мне спину и попридержи язык, дружище. Мы завезли имущество короля Элоикаса в такую даль не для того, чтобы его отобрал сукин сын, который называет себя графом.

Глава 4

Граф Сизамбри, невысокий и плотный человек, сидел верхом на чалом жеребце так, словно родился в седле. На нем был плоский панцирь, пластины которого закрывали спину и грудь; шлем украшали алые перья; меч, изрядно поработавший на своем веку, прикреплен так, чтобы его было удобно выхватить левой рукой.

Шлем закрывал часть лица, но оставлял на виду курчавую черную бороду, тронутую сединой, длинный красный нос и большие темные глаза. Граф смотрел вокруг с таким видом, будто хотел убедить окружающих, что его глаза насквозь видят душу человека.

Однако Конана, помнившего глаза некоторых смертных и не только смертных созданий, с которыми ему приходилось встречаться, не очень-то легко было пронять таким спектаклем.

— Ему бы храмовые процессии возглавлять, а не войско, — пробурчал Киммериец.

Райна находилась достаточно близко, чтобы схватить его за руку, сжав ее, ощутить каменную твердость мышц и прошипеть ему в ухо:

— Ради твоей и моей жизни, Конан, заткнись — и ни слова, пока я не позволю тебе раскрыть рот.

Легким кивком головы Конан выразил согласие. Начав говорить не вовремя, можно было спровоцировать графа на какую-нибудь глупость. Или если он был достаточно проницательным человеком, то мог бы, увидев разногласия между противниками, попытаться обратить себе на пользу их распри.

Конан сделал шаг назад и начал внимательно изучать людей графа, при этом изображая, что ему нет до них никакого дела. Их действительно было больше двух десятков, и значительно больше. Ни у одного из них не было такого отличного коня, как у графа. Хуже, чем его панцирь, была и их защита. Конан увидел лишь легкие кольчуги на большинстве противников. На некоторых несчастных не было ничего, кроме курток из толстой проваренной кожи с нашитыми железными кольцами.

А вот их оружие было значительно лучше готово к бою. Все были при мечах, а у большинства из-за плеча виднелись короткие кавалерийские луки или арбалеты. Конан мог лишь догадываться о количестве стрел и меткости стрелков. Он все больше убеждался, что этот отряд выйдет победителем из любой заварушки, которую люди Райны могут иметь глупость спровоцировать.

Конан был не единственным, кто понял это. Люди Райны одним глазом следили за гостями, а другим — за малейшим жестом своих командиров.

К Конану на расстояние слышимости шепота подошел один из солдат:

— Мы собрались в центре деревни. Нужно, наверное, перекрыть улицы?

Райна покачала головой и ответила:

— Нет. Расставь стрелков в тех местах, где у них будет широкий обзор. Не забудьте и про ту сторону деревни, которая обращена к замку. Если его Бородатое Сиятельство припрятал от нас часть своих людей, то, скорее всего, он отправил их обойти холм и выйти нам в тыл.

— Да не оставят вас боги, госпожа.

— И всех вас тоже.

Человек растворился в темноте. Райна с досадой взмахнула рукой:

— Жаль, что мы не поднялись к замку. Там было бы легче защищаться.

— Мы бы с нашими мулами до сих пор тянулись вереницей по тропе. Да еще кто знает, сколько из них попадало бы с обрыва. Да и вообще, что толку переживать о том, что могло бы быть, если бы не… и так далее.

— Что, еще одна мысль капитана Кхадьяра?

— Любой здравомыслящий человек придет к этому, побывав раз пять в бою, а если нет — то достанется стервятникам на завтрак.

Райна скрестила руки на груди и обратилась к графу:

— Граф Сизамбри! Я — Райна Боссонская, командир каравана и его охраны.

— Предположим, в это я могу поверить. Но, по моим сведениям, с этим караваном шли люди короля. Где они?

Райна повторила то, что уже рассказывала Конану. Сизамбри невесело рассмеялся. Райна вспыхнула, и на этот раз пришла очередь Конана хватать ее за руку, чтобы успокоить.

— Я — Конан Киммериец, бывший офицер армии Турана. Сейчас — заместитель командира охраны каравана, госпожи Райны. Я хочу спросить, какой нашей шутке мы обязаны вашим смехом.

Сизамбри уставился на Конана и продолжал смеяться все громче, пока не встретился с ответным взглядом Конана. Черные глаза столкнулись с холодно-голубыми, и именно черные глаза первыми отвели взгляд, и рука их хозяина, затянутая в перчатку, сжалась, как бы обхватив рукоять меча.

— Я не утверждаю, что вы лжете. Но если за вами не будут присматривать люди короля, всякое может случиться с королевским имуществом. С вашим имуществом, госпожа Райна, если вы, конечно, дорожите репутацией честного проводника караванов.

— Пока ничего не случилось, — сказала Райна, — и уж по крайней мере ничего, связанного с похищением принцессы Чиенны, о котором мы узнали, только когда ваш человек вызвал нашу стражу.

— Да, и если бы они впустили моих людей в ваш лагерь, нам бы не пришлось стоять здесь и глазеть друг на друга, как двум стаям волков над загнанным оленем.

Глаза графа выдавали ложь, удачно скрытую мягким голосом.

— Охрана выполняла мои приказы, а я — приказы короля Элоикаса. И один из них — не позволять никому допрашивать моих людей и обыскивать багаж, если у него нет на это права, подтвержденного письменно рукой короля.

Граф Сизамбри презрительно фыркнул:

— У дворянина такого ранга, как у меня, это право есть с рождения. Не бойтесь оказать неповиновение королю, подчиняясь мне.

Райна сказала:

— Простите, господин, если я чересчур подозрительна. Мы — чужие в этой стране, мы не знаем ее законов и обычаев, поэтому нам трудно принять на веру то, что вы говорите.

Конан почувствовал, что она хочет добавить:. С трудом она удержалась от этого оскорбления.

— Здесь все проверяю я, и никто другой. — Голос графа перешел в глухой рык. Кулаки снова сжались. Конан прикинул расстояние между ним и графом. Тот, сам того не подозревая, совершил серьезный промах, оказавшись между Конаном с Райной и своими стрелками, которые не могли теперь пустить стрелы без риска попасть в своего командира.

Улыбнись лишь чуть-чуть ему удача — и Конан свалил бы графа с лошади раньше, чем лучники натянули бы тетиву. Случись так — и дело приняло бы совсем другой оборот.

Граф снова перевел взгляд на Конана. Киммериец старался придать себе вид безобидного ягненка, к тому же приросшего к земле крепче, чем старый дуб. Судя по выражению лица графа, Конану до некоторой степени удалось сыграть убедительно.

Граф собрался сказать что-то еще, но его слова остались неуслышанными, потонув в крике мула, раздавшемся из деревни. Вслед за этим послышались человеческие крики. Некоторые голоса Конан узнал. Другие, незнакомые, издавали боевой клич:

Конан взглянул на Райну. Та кивнула, и Киммериец сделал шаг в сторону деревни. Граф издал какой-то нечленораздельный звук, и немедленно послышались щелчки взводимых арбалетов.

Конан, резко повернувшись, схватил с земли камень и, словно из пращи, запустил его в бок коня графа. Жеребец заржал и резко попятился. Это застало седока врасплох. Граф покачнулся и судорожно схватился за поводья, сжимая ногами бока жеребца, делая все, чтобы не вылететь из седла и не свалиться на землю.

В то же время Конан свободной рукой схватил Райну за локоть и, почти оторвав ее от земли, понесся к спасительным стенам деревенских домов. Позади них граф прилагал все усилия, чтобы обуздать и успокоить взбрыкивавшего и встающего на дыбы коня.

— Если бы этот шакал прикрыл нас своей задницей еще пару секунд…начал было Конан. Но тут свист стрел, выпущенных из луков и арбалетов, и звон от их попадания в камни стен оборвал его на полуслове.

Вдруг послышался голос графа, изрыгавший проклятия. Видимо, решил Конан, какой-то незадачливый стрелок всаднику приструнить жеребца, всадив тому в круп стрелу. После этого обстрел ослаб, но не прекратился.

Наконец впереди показалось спасительное распахнутое окно в стене деревенского дома. Конан швырнул Райну в проем, как грузчики в порту перекидывают через борт тюки с товаром. Последовав за ней, он рухнул сверху всем своим весом.

— Черт, Конан! — задыхаясь, выдавила Райна. — Если ты рассчитываешь на мой меч в этом бою — побереги мои пальцы.

Конан шагнул назад, глядя, как она встает и немедленно выхватывает из ножен меч. Проклятия графа стихли вдали, прекратился и свист стрел.

Шум боя в деревне усилился; правда, больше за счет воинственных криков и ругательств, чем из-за звона стали. Конан изо всех сил навалился плечом на запертую дверь: гнилые доски и иссохшая кожа на выдержали, и он очутился на земле в облаке пыли. Вскочив, он рванулся вслед за Райной к другому концу деревни.

Им хватило лишь одного взгляда, чтобы оценить обстановку и отличить своих от врагов. Нападавших, спустившихся с холма, было не меньше дюжины достаточно, чтобы загнать в угол людей Райны, но недостаточно, чтобы довести атаку до конца.

Кроме того, нападающие совершили серьезную ошибку, не присмотрев за своими флангами, чем немедленно воспользовались Райна и Конан. Бешено вращая мечами, они неожиданно налетели с фланга. Конан понимал, что теперь никакие переговоры с целью предотвратить кровопролитие уже не помогут. Он орудовал мечом, понимая, что граф после такого оскорбления не остановится ни перед чем, чтобы расправиться с Конаном. Даже если для этого ему придется пожертвовать всеми своими людьми.

Но расправиться с Конаном означало расправиться с Райной и с ее отрядом. Будь Конан один, он давно уже во весь дух уходил бы прочь отсюда, да так, что только пятки бы сверкали. Он прекрасно понимал, что никакие приказы проклятого графа или еще какого-нибудь лорда Пограничного Королевства гроша не стоили бы на территории Немедии или Аквилонии.

Но Киммериец чувствовал себя связанным словом, данным Райне и ее людям, и не мог дать волю своим воинским инстинктам и азарту. Надеясь все же на понимание этого жеста доброй воли, он не стал устраивать кровавую бойню, усеивая деревенскую улицу трупами солдат графа.

Решив не столько убивать, сколько нагнать страху, Конан проделал это с должным умением. Он бил мечом по шлемам плашмя, ломал руки, его сапоги то и дело всаживались в чей-нибудь живот. Бок о бок с ним Райна действовала так же, пусть чуть с меньшей силой, но едва ли медленнее или с меньшим эффектом.

Действуя вдвоем, они смяли линию наступавших так быстро, как воры скручивают в рулон украденный ковер. Видя печальную судьбу своих товарищей, те из людей графа, по которым еще не прошелся вихрь смерти и увечий, сочли за лучшее покинуть поле боя и рванули во всю прыть прочь от деревни.

Бойцы Райны, стоявшие на крыше, натянули луки. Засвистели стрелы. Даже услышав запрет Райны, они не сразу прекратили стрельбу.

— Хватит крови, идиоты! — проорал Конан. — Прекратите. Может, еще удастся договориться с ними.

— Пошел ты со своими переговорами… — ответил кто-то из лучников.

Не тратя времени на споры, Конан забрался на крышу и вцепился в ноги ближайшего стрелка. Вдвоем они продавили крышу и с грохотом и облаком пыли провалились внутрь лачуги. Конан услышал ругань в свой адрес, доказывавшую, что пострадавший скорее обижен, чем серьезно ранен.

— Госпожа, — раздался уже более почтительный голос, — Тарцо погиб, еще двое ранены, не говоря уже о мулах. Мы должны отомстить этим ублюдкам! Мы обязаны это сделать!

— Что мы обязаны, так это доставить груз королю Элоикасу в целости и сохранности, — отрезала Райна, — будем мы вступать в бой или нет — все зависит от нашего основного дела. И вы поклялись беспрекословно подчиняться мне. Может, вы решили отказаться от своей клятвы прямо сейчас, перед лицом врага, у которого много сил и который знает, как их грамотно применить?

Красноречивое молчание стало ответом на эти слова. Конан чувствовал, как слабеет власть Райны над ее людьми. Он надеялся, что, пока не порвались последние нити, связывающие командира с подчиненными, произойдет что-либо обнадеживающее: или граф проявит здравый смысл и добрую волю, или бой снова завяжется, уже по-серьезному.

Свист стрелы предупредил Конана об опасности. Он бросился в одну сторону. Райна в другую, а на деревню с холма обрушился град стрел. Заревели мулы. Один из них, взбрыкнув, понесся по улице. Кровь фонтаном била из раны на его шее. На углу ноги мула подкосились, и животное упало, содрогаясь в агонии. Маленький, но крепкий и сильный пони понесся галопом в сторону холма. Из его боков и крупа торчали стрелы. Перепрыгнув через упавшего мула, он получил еще несколько стрел в морду и, развернувшись, упал рядом с издыхающим мулом.

— Готов поспорить, они решили задержать нас здесь, раз не удалось вышибить отсюда, — сказал Конан Райне.

— Задержать, пока к ним не подойдет подкрепление?

— А почему бы и нет? И еще, готов снова поспорить: если до вечера они не наберут намного больше бойцов, то мы вполне сможем разделаться с ними. У них сейчас кишка тонка ввязываться в ближний бой.

— Не думаю, что так легко удастся выбраться отсюда. Не забывай, с нами груженые мулы и лошади.

— Знаешь, бывают случаи…

— Знаешь что, бывают случаи, когда ты слишком много лезешь в мои дела, Конан.

— Правда останется правдой, скажу я ее тебе или промолчу.

Райна тряхнула головой, как будто стараясь стряхнуть с себя что-то. Потом протерла рукавом глаза, засыпанные пылью. Это движение заставило качнуться грудь, едва прикрытую одеждой. Сейчас, в рваной одежде, грязная, усталая, она напоминала трактирных танцовщиц, готовых на все за пригоршню серебряных монет.

К стрелам, выпускаемым со склона холма, добавились те, которые летели со стороны деревни, обращенной к долине. Конан влез на одну из крыш и лег там, чтобы, оставаясь невидимым для врагов, все же иметь возможность осмотреться с возвышенного места.

Его внимание сразу же привлек граф, так бурно жестикулировавший, что, казалось, у него была не одна, а по крайней мере две пары рук. Конан сначала удивился, а потом сообразил: у Сизамбри хватило ума понять, что перед ним люди, способные постоять за себя, особенно если они предупреждены об опасности. Руководя действиями своего отряда молча, при помощи жестов, он рассчитывал на внезапность нападения.

Прикинув план возможной атаки графа, Конан воспрял духом: та часть отряда, которая находилась на холме, все еще не могла перевести дух после бегства из деревни. Таким образом, у графа едва ли хватит солдат, чтобы организовать эффективную атаку на противника, хорошо укрепившегося, знающего поле боя, хорошо вооруженного и под руководством командиров, знающих свое дело.

Еще некоторое время Конан пролежал неподвижно на крыше. Впивавшиеся в его тело целыми роями мухи и слепни, выгнанные из разворошенной соломы, не заставили его даже шелохнуться. Еще в Туране, воюя с соседними племенами, он научился искусству не производить шума и оставаться неподвижным. Главный принцип учебы там был прост: не вовремя пошевелился — пропал.

Короткий свист, хлопок — и лишь запах дыма заставил Конана обернуться. Справа, над соседней крышей, появился дым. Зажигательные стрелы!

Конан коротко выругался насчет сообразительности графа и по поводу скудости прошедшего ночью дождя. Промокни хорошенько сегодня деревня — и графу ни за что не удалась бы эта шутка.

Пока Киммериец высказывал в пространство эти соображения, в солому на его крыше воткнулись сразу три огненные стрелы. Видимо, солома была очень сухой: огонь разгорелся с такой быстротой, что, скатываясь с крыши, Конан успел опалить себе волосы. Не докатившись до края, он услышал треск и почувствовал, что летит вниз вместе со сгнившими стропилами, ломаными досками и горящей соломой. Вскочив на ноги, он начал хлопать себя по пылающей одежде и волосам. Как только он управился с этим делом, появилась Райна. Ее легкие нижние брюки из льна едва прикрывали ноги. А рубашка скорее, это была куча лоскутков, которые в любой момент могли перестать представлять собой единое целое.

В общем, ее наряд был в полнейшем беспорядке, чего не скажешь о ее мыслях.

— Я приказала паковать лишь самые важные тюки. Моилюди знают, как их отличить. — На какую-то минуту ее гблос задрожал. — А ты был прав. Похоже, мы явимся перед королем Элоикасом, лишь частично выполнив задание, и будем молить его…

Она не смогла закончить фразу. Конану захотелось обнять ее, но он понимал, что сейчас не место и не время, да и сомневался, что это помогло бы Райне успокоиться.

— Райна, нам понадобится выделить арьергардный отряд, чтобы продержаться в деревне, пока остальные не уйдут за холм. Это для того, чтобы Сизамбри не смог отправить нам вдогонку всадников с луками. Дай мне двух-трех человек, одного — с луком, и я прикрою караван.

— Конан… — Она уставилась на него, как будто он заговорил на кхитайском языке или превратился в дракона.

— Да во имя Крона, у нас нет времени на споры! — почти закричал он. — Я лучше других сделаю эту работу. Дай мне несколько человек, чтобы они прикрыли меня, а уж я устрою этим мерзавцам кровавую баню.

Райна подняла руку. Конану даже показалось, что ему закатят оплеуху. Но рука Райны лишь мягко погладила его по щеке.

Так они стояли, понимая, что ни время, ни враги ждать не будут. Вдруг до их слуха донесся низкий звук военной трубы. Сначала одной — из-за холма, потом другой — отвечавшей первой, уже гораздо ближе. Наконец еще две трубы зазвучали, все громче и громче, продвигаясь в направлении деревни.

Когда затих последний вздох трубы, Конан расслышал топот множества конских копыт. Он легко подтолкнул Райну:

— Ну, тебе пора двигать отсюда, да поживее, а мое дело — подготовиться к встрече. Похоже, к нам в гости собираются все друзья графа.

Декиус, капитан-генерал королевского войска Пограничья, понимал, что могут обозначать звуки труб. Если граф Сизамбри уже ворвался в деревню, а теперь дает сигнал к отходу, то его люди успеют уйти от преследования Декиуса.

Капитан-генерал молил всех богов, чтобы граф пошел на то, чтобы оповестить о себе по всей округе, чисто из безрассудства. Если он только входил в деревню, то Декиус сможет схватить его с поличным, и тогда…

Король Элоикас не придаст большого значения сражению, даже выигранному, если Сизамбри опять удастся скрыться. Но если этот бой положит конец его интригам и предательству, король многое простит и позволит своему капитан-генералу.

Декиус привстал в седле, потом медленно поехал вперед. Капитан-генерал не мог себе позволить неосторожность показаться на глаза противнику: у него было всего два десятка солдат против как минимум вдвое большего количества у графа. Даже если крестьянин, предупредивший Декиуса о появлении Сизамбри, и ошибся в счете, все равно граф и правду вполне мог иметь с собой отряд человек в пятьдесят.

Услышав второй раз позывные сигналы, Декиус кивнул своему знаменосцу. Тот развернул знамя, и Серебряный Медведь затрепетал в воздухе. Затем Декиус взял свой щит у оруженосца, ехавшего бок о бок с ним. Большой овал окантованного железом дуба словно врос в его руку. Однако время обнажить меч еще не пришло. Пока еще можно было не отказать себе в удовольствии править лошадью при помощи поводьев, а не одними коленями, как в бою.

Последние ноты, издаваемые трубами, эхом отразились от склона холма. Люди Декиуса пришпорили коней и перешли на рысь. Приближался последний поворот тропы. За ним их глазам открылся замок Демби и сильно разрушенная деревня у его подножия. Половина домов деревни была охвачена пламенем. По склону тут и там лежали трупы людей и вьючных лошадей и мулов. Колонна тяжело нагруженных пеших людей взбиралась вверх по склону.

Декиус подъехал вплотную к развалинам деревни. Вся земля была изрыта копытами лошадей. Облако пыли на тропе, ведущей в лес, показывало направление, в котором скрылись всадники.

— Стой! Кто идет? — раздался хриплый голос из деревни.

Декиус не привык, чтобы к нему обращались подобным образом, по крайней мере с тех пор, как получил свои первые шпоры в семнадцать лет. Но если тот, кто остановил его, только что выстоял в бою против Сизамбри и его прихвостней, то он-он имеет право на подозрительность.

— Подданные короля Элоикаса, — ответил Декиус.

Он не хотел называть себя, чтобы даже случайно попавшая в него стрела не дала Сизамбри повода для такой радости.

— Подойди, чтобы тебя узнали. — Голос все еще хрипел, но уже больше походил на голос человека — опытного офицера.

Декиус спешился, выставил щит вперед, вынул из ножен меч и сделал несколько шагов вперед, к невидимому обладателю такого рыка.

— Достаточно, благодарю тебя, — раздался тот же голос.

— Ладно, Конан, хватит тебе, — Декиус был готов поклясться, что второй голос принадлежал женщине, — видишь, у него Серебряный Медведь Декиуса, а на щите — рука-защитница королевства. Могу поспорить: это Декиус собственной персоной.

Собеседники тихо обменялись между собой короткими фразами. По тону Декиус предположил, что они спорили о чем-то. Вдруг из дома напротив навстречу ему шагнули два человека, один из которых и вправду оказался женщиной.

Мужчина был выше Декиуса едва ли не на целую голову. На нем грязная грубая рубаха, штаны, сапоги, а в руках — удобнейший меч с широким лезвием. А женщина…

— Госпожа Райна! Неужели это вы? — Тот крестьянин говорил также и о караване, остановившемся на ночлег в деревне у замка Демби. Надо же, чуть не схватил Сизамбри, нападающего на караван, да не просто караван, а давно ожидаемый самим королем, охраняемый вот этой самой госпожой Райной.

— Да, это я. Вы разве не рады?

Декиус понял, что на его лице отразилось чувство досады из-за того, что граф опять ускользнул от него.

— Что вы, конечно, очень рад.

Он хотел было добавить:, - но решил, что нет смысла повторять вслух то, что и без того всем понятно. По описаниям распорядителя имущества, Райна красивая женщина, но Декиус даже не предполагал, насколько красивая!

Райна обладала репутацией грамотного и знающего себе цену капитана, и Декиус был уверен, что это — не ее обычный боевой наряд. Но надо признать, что в нем она не просто притягивала взгляд, от нее совершенно невозможно было оторвать глаз. В какой-то момент Декиус поймал себя на том, что мечтал бы увидеть черноволосого гиганта, стоявшего плечом к плечу с Райной, где угодно, только не здесь.

— Просто я очень сожалею, что граф Сизамбри не попался на нашу уловку с трубами. Я рассчитывал увлечь его, спровоцировать на последнее, губительное для него нападение. Тогда бы…

— Ну, значит, спасибо всем богам, что ваша штука не сработала. А то пришлось бы вам сейчас перешагивать через наши трупы и трупы наших людей.

— Кто ты? — спросил Декиус. Этому верзиле явно не хватало вежливости.

— Простите, господин, — сказала Райна, — это Конан из Киммерии… первый человек в нашем отряде… после меня.

Последние слова вызвали несколько язвительных смешков среди людей Декиуса. Ни Конан, ни Райна не ответили, хотя Декиус заметил, как вздрогнули и покраснели ее ноздри. Да, носик у этой милашки был такой же симпатичный, как и все остальное.

— Ладно, капитан. Я полагаю, что именно граф Сизамбри — ваш противник, который бежал с поля боя?

— Если это тот маленький человечек с большим самомнением, боевой клич солдат которого, если… — начала Райна.

— Достаточно. Это был Сизамбри. Дальше.

Рассказ шел быстро и четко. Декиус поймал себя на том, что, даже разглядывая Райну, внимательнейшим образом слушает Конана. Киммериец, казалось, соображал в военном деле побольше многих, хотя на вид ему никак нельзя было дать и двадцати пяти лет. Но, в конце концов, не годы, а сражения дают опыт воину. Декиус это отлично знал, знал на своей шкуре, знал, пожалуй, лучше, чем хотелось бы любому нормальному человеку.

Когда они закончили разговор, Декиус увидел, что его люди смотрят на Райну и Конана с неприкрытым восхищением.

— Ладно. Зовите своих скалолазов обратно, — сказал Декиус, — я полагаю, еще до полудня мы должны выйти на марш.

— Мы потеряли часть своих вьючных и верховых лошадей, — сказала Райна.

— Вы уже говорили мне об этом, — в голосе Декиуса появились нотки нетерпения, — если часть ваших людей, разумеется и моих, спешится, то лошадей как раз хватит, чтобы увезти все тюки.

— А раненые? — опять этот голос Киммерийца, звучащий не более нежно, чем точильный камень, заостряющий боевой топор.

— Оставим их, а доберемся до ближайшего замка, найдем там им замену. А за ними пришлют людей и заберут.

— Нет, — сказал Конан вежливее, чем раньше, — Райна, если Декиус настаивает, я останусь с ранеными. Не хочу, чтобы до них добрались люди графа Сизамбри, чтобы перерезать им глотки, выпытав у них предварительно все, что можно выпытать издеваясь.

Декиус подумал про себя:. Это было своего рода испытание. Он мог предложить оставить часть груза и себя — в качестве охранника. Мог и согласиться оставить раненых без охраны. Мог, но не стал. Похоже, у него не только изрядное самомнение. Он также имел представление о чести. Райна не привела с собой перелетную птичку или, еще хуже, змею за пазухой. В королевство приходило слишком много людей с манерами куда более изысканными, чем у Киммерийца; потом они исчезали, оставляя после себя недобрую память и дымящиеся развалины.

— Если большинство из нас пойдет пешком — ваши раненые смогут сесть на лошадей, — сказал Декиус, — но это значит, что, скорее всего, мы не успеем добраться до замка до наступления темноты.

— Мои люди давали присягу мне, а я клялась в верности им, — твердо сказала Райна.

— А я присягнул капитану Райне, — добавил Конан.

Декиус отдал бы добрый меч, чтобы узнать, какие клятвы связывают этих двоих. Ни разу они не посмотрели друг на друга, ни одного намека на то, что они могли быть любовниками. Но капитан-генерал готов был поспорить на тот же меч, что они ими были. И это очень не нравилось ему, хотя он и сам не мог бы сказать почему.

Конан и Райна шли позади объединенного отряда, отправившегося в путь задолго до полудня.

— Король Элоикас сделал удачный выбор, доверив Декиусу свое знамя, заметил Конан.

— Ты так думаешь? — возразила Райна. — И это притом, что он просто раздел меня похотливым взглядом.

— Человек может быть отличным офицером и в то же время — настоящим ценителем женской красоты, — сказал ей Конан и, помедлив, тихо добавил: — Да и чем мы сами занимались сегодня ночью?

Райна сначала смутилась и вдруг рассмеялась:

— Ладно, беру свои слова назад. Но все равно, король Элоикас не умеет выбирать людей, а может, ему просто не повезло. Я про этого графа Сизамбри связался же король с ним.

— Можно подумать, ты все это знала давным-давно, а про графа Сизамбри услышала не сегодня ночью.

Райна снова смутилась, замолчала и долго не могла успокоиться:

— Я… мы… нам так хотелось отправиться в путь, заработать на этом переходе деньги и имя. Да, нам говорили, что здесь… что Пограничное Королевство — страна, где хозяйничают банды и шайки разбойников. Но мы и думать не могли, что здесь творится такое… Это во сто крат хуже, чем в любой дикой стране.

Конан увидел боль и стыд на лице Райны. Больше она не попадется на этот крючок.

— Если я правильно понял, графу Сизамбри наплевать на всех богов на небе и на короля Элоикаса — на земле. Этот тип людей встречается нечасто, и обычно они бывают очень опасны.

Лицо Райны на секунду приобрело выражение, похожее на маску, которой можно до смерти напугать ребенка. Или же выражение лица ребенка, напуганного такой маской. Что было этому причиной, Конан не решился спросить.

Он знал, что Райна покинула Боссонию в большой спешке по причинам, о которых она особо не распространялась. Конан встретил ее, когда Райна служила телохранительницей у колдуньи Иллианы. Тогда они занялись поисками сокровищницы Курага. А что она делала после того, как уехала из Боссонии, и до службы у Иллианы — было тайной, которой она ни с кем не делилась.

Значит, так тому и быть. Райна была для Конана товарищем по оружию, любовницей, а сейчас — еще и командиром, за которым — хоть в огонь, хоть в воду. Конан понимал, что вряд ли найдется что-либо в мире, что способно было бы заставить Райну отступиться от своих планов. Она не запросит пощады ни у людей, ни у богов.

Но, пожалуй, следует повыспрашивать у нее кое-что о короле Элоикасе, о тех его приближенных, которые могли хранить интересующие Конана сведения. Ведь хотя до окончания проводки каравана Конан и думать не мог об уходе на юг, не всю же жизнь он собирается посвятить борьбе против графа Сизамбри.

Но и в этой войне была своя притягательная сторона. Такая борьба всегда полна неожиданностей, случайностей. Это совсем не то, что бой с известным тебе противником при свете дня. Тут совсем другое дело. И умный человек не должен упустить свой шанс поживиться в этой странной войне.

Конан знал, что снова встанет на ноги на юге, даже если доберется до южных королевств нищим. Но еще быстрее он завоюет себе там признание, если при нем будет тугой звенящий кошелек.

Глава 5

Появление принцессы Чиенны в деревне Поуджой не разбудило Айбаса. Он не мог уснуть с тех пор, как увидел, что Звездные Братья готовятся принести жертву своему чудовищному зверю.

Ему не хватило храбрости спросить, не саму ли принцессу собирались они принести в жертву. Айбас рассудил, что, даже если бы он и набрался смелости, это ничего бы не изменило. Много раз ему удавалось угадать желания графа Сизамбри. Если на этот раз Звездные Братья решили не обращать внимания ни на него самого, ни на графа, ничего не оставалось делать, кроме как передать эту новость графу лично.

Передать, а затем побыстрее исчезнуть оттуда, где его могут схватить люди Сизамбри. Маленький хозяин ничем не отличался от других самодовольных людей в своей нелюбви к гонцам, приносящим дурные известия.

Гонги, барабаны, да еще эти отвратительные деревянные трубы возвещали о прибытии воинов. Даже самая обыкновенная военная труба Пограничного Королевства была оскорблением для слуха. То, во что гудели воины Поуджой, просто не поддавалось описанию.

Доведется ли ему еще услышать девушек-флейтисток из Аргоса или деву с лирой из Немедии? Услышит ли он жалобную песню свирели и приглушенную барабанную дробь, под которую марширует аквилонская пехота ясным осенним днем? Айбас сильно сомневался в этом.

Не менее сомнительной была польза от причитаний по своей собственной судьбе. Только душу травить, а именно сейчас душевных сил потребуется ой как много. Глубоко вздохнув, Айбас закутался в плащ и вышел на деревенскую улицу.

На всем пути к долине из дверей каждого дома высовывались головы. Некоторые жители стояли в дверных проемах, всматриваясь в темноту. Айбас заметил, что многие с отвращением махали руками ему вслед. Ему стало интересно, к чему относились эти жесты: к нему лично, к Звездным Братьям или просто к тому, что ждало Поуджой за влезание в дела королей и графов.

Айбас давно понял, что эти горцы гораздо хитрее и проницательнее, чем предполагал граф Сизамбри. Никакое золото не могло заставить их закрыть глаза или промолчать об увиденном. Если бы граф получил то, что искал, он бы посчитался с Поуджой, как и другие горные племена, над которыми те издевались из поколения в поколение, используя людей как корм для любимца своих волшебников.

Заросли ежевики укрыли Айбаса, так же как две ночи назад они укрывали Виллу и ее отца. Из зарослей он всматривался в темные каменистые поля, засеянные ячменем. Далекие огненные светлячки постепенно росли, превращаясь в пылающие малиновым пламенем факелы. Острый запах трав, которые Поуджой вплетали в свои тростниковые факелы, был настолько силен, что Айбас расчихался.

На это никто не обратил внимания. Воины Поуджой направлялись к волшебникам, их предводитель потрясал копьем, держа его обеими руками.

— Приветствуем вас, Братья Звезд. Мы принесли то, за чем были посланы. Благословите же нас.

Это не походило на мольбу. Скорее это было требование отдать положенное, в противном случае оно будет взято силой. Айбасу вовсе не улыбалось, чтобы Звездные Братья восприняли это как оскорбление и повздорили с воинами. Такая заваруха, конечно, будет стоить жизни принцессе, если это и вправду она находилась внутри паланкина. Это явится концом надежд графа Сизамбри; вместе с принцессой умрет и обещанная Айбасу награда, да и, скорее всего, он сам.

Поражение Звездных Братьев освободит от пут дракона, и он понесется по холмам, сжирая все, что попадется на его пути. И никто — ни человек, ни волшебство — уже не смогут остановить или замедлить его.

Один за другим Звездные Братья кивали в знак согласия. Как только последняя бородатая голова опустилась к груди, старший Брат поднял к небу руки. Шар огня, темно-красный с золотом, закружился между ними. Он своим светом превратил и волшебников и воинов в кровавые тени.

Брат с огненным шаром поднял руки выше. Остальные Братья запели какой-то гимн, никогда раньше не слышанный Айбасом. Эти завывания понравились ему еще меньше, чем вся музыка колдунов.

Шар скользнул вверх, поднялся выше стен, выше самого высокого зубца башни самого большого храма в Аквилонии. Поднимаясь, шар стонал, как будто живое существо, и этому стону эхом вторил дракон.

Вдруг шар исчез, а огонь дождем полился на воинов. Золото и багрянец смешались в воздухе, и воины подняли к огню лица и оружие.

Огонь вылился на воинов, превратив их рты и глаза в чаши пламени. Айбасу показалось, что воины племени влили в свои человеческие тела кровь дикой кошки или дракона, а быть может, и ту и другую.

Их оружие не превратилось в огонь. Оно легко выскользнуло из рук хозяев и медленно полетело вверх. Айбас, затаив дыхание, смотрел, как все эти смертоносные орудия поднимались почти на ту высоту, где недавно парил огненный шар.

Закончив подъем, оружие остановилось и затанцевало в воздухе, как иногда кружатся на одном месте в быстром потоке легкие прутья. Некоторые копья повернулись острием вниз. Мечи двигались так, словно невидимые руки управляли ими.

Один меч столкнулся в воздухе с боевым топором. Искры посыпались на факелы, которые гасли, как если бы попали под настоящий дождь.

Опустившись на четвереньки, как зверь, Айбас закрыл глаза на мгновение. Он не увидел, как исчез жар, шедший от оружия, и как оно спустилось на землю, прямо в руки владельцам.

Но он услышал, как с хрустом, словно раскололась дыня, воткнулся в череп хозяина его боевой топор. Он услышал, как застонал другой солдат, когда его копье, пройдя мимо поднятых навстречу рук, вонзилось ему в живот.

Любой смертный в долине наверняка слышал этот страшный крик, так же как и ответ дракона. Айбас готов был поклясться, что звуки стона и криков боли не могут разноситься подобно грому. Но он сам слышал это. А спустя какое-то мгновение он осознал, что, кроме этих криков, он слышит еще и дьявольский гром, прокатившийся несколько раз над долиной без единой вспышки молнии.

Казалось, грохот заставил замолчать и превратил в камень как колдунов, так и солдат. Один из воинов наконец смог заставить себя двигаться. Он подбежал к раненому товарищу и прервал его мучения, перерезав тому горло. Когда вновь воцарилась тишина, другой воин отдернул занавеси паланкина.

Женщина, вышедшая наружу, двигалась с изяществом королевы, хотя и была не обута, в одной ночной рубашке. Ее черные волосы в другой обстановке, наверное, спадали бы локонами по плечам. Сейчас же они сбились в один грязный узел. Кровавые ссадины на шее и на ушах ясно давали понять, при каких условиях она рассталась с привычными украшениями.

В руках у нее был тряпичный узел. Айбас поспешил прочесть короткую молитву, чтобы этот узел оказался просто одеждой, которую Чиенне разрешили взять с собой. Но узел захныкал, и принцесса поудобнее перехватила его, чтобы успокоить находившегося там младенца.

Айбас ощутил странное спокойствие. Плач принца Урраса был первым по-настоящему естественным, действительно человеческим звуком из тех, которые он слышал в этой долине.

Затем барабаны и омерзительные трубы опять подняли страшный шум. Айбас понял, что настало время показаться, пусть даже со стороны Братьев. Нельзя было дать им возможность усомниться в том, что граф Сизамбри действительно дорожит принцессой. Лишь тень сомнения — и смерть настигнет ее легко и очень быстро.

Айбас встал, отряхнул грязь и листья ежевики с одежды и зашагал к Звездным Братьям, положив руку на рукоять меча.

Принцесса Чиенна вовсе не была в восторге, увидев приближающегося к ней человека в нормальной одежде — не колдуна и не солдата. Для этого у нее было две причины.

Во-первых, как говорил Декиус, да и ее отец, и последний муж — граф Эпкорун, — ложная надежда в безнадежной ситуации приносит еще более глубокое отчаяние. И если отчаяние может погубить ее ребенка да и ее саму, то она будет сопротивляться этому чувству так долго, как сможет.

Второй причиной не была чужая мудрость или чей-либо совет. Она сама отвергала всякую надежду, будучи уверенной, что человек, стоявший перед ней, служил ее врагам. Скорее всего, графу Сизамбри или другому мелкому аристократишке из наспех сколоченного графом союза против ее отца.

Этот союз долго не протянет, в этом она была уверена. Но она не могла быть уверенной, что увидит поражение врагов собственными глазами. И принцесса молила всех богов, чтобы, если ей суждено погибнуть раньше, они позволили ей увидеть этот миг с того света.

Как только ее внутреннее напряжение передалось маленькому принцу Уррасу, тот сразу же забыл о всех успокаиваниях и снова захныкал. Отчаянным усилием воли Чиенна успокоила себя и стала укачивать ребенка.

Он продолжал плакать. Мать подумала, что он проголодался.

— Есть тут где-нибудь кормилица? — спросила она, чуть не добавив:.

— Я немедленно выясню. Ваше Высочество, — сказал человек.

Чиенна удивилась:

— Потрудитесь поторопиться, — не без изящества приказала принцесса, малыш голоден, а я уверена, что в ваши планы не входит его смерть.

— В мои — безусловно, — последовал ответ.

Этот человек был одет в странную смесь из новых плаща и рубашки, которые носят здесь, в горах, и старых-престарых брюк и сапог из цивилизованного мира. Его меч, казалось, был из новых, но видевших за свою пока короткую службу много тяжелой работы.

Что за странное ударение было сделано на слове планы? Чиенна осмелилась взглянуть на этих… ну, как их там… Звездных Братьев; кажется, так они себя называли.

Волшебники с гор, сказочные колдуны, они были стариками уже тогда, когда была ребенком ее кормилица.

Да. Они, похоже, были недовольны этим человеком, как будто он обратился к ней не в свою очередь.

Разногласия в их рядах? Не похоже, чтобы уж очень глубокие, которые могли бы дать ей какие-то преимущества. Но почему бы не углубить их. Правда, не сию минуту. Все те, кто учил ее военной науке, предостерегали в один голос от нападения на территории врага без хорошей разведки.

Позже, позже, хотя… Она вспомнила, как Декиус говорил:

Капитан-генерал когда-нибудь узнает, что его уроки пошли на пользу принцессе, хотя сама она ни за что не призналась бы в этом ему.

Человек, стоявший перед ней, повысил голос:

— Эй вы, там! Немедленно кормилицу для младенца. И поживее!

Принцесса заметила, что и на этот раз его речь не понравилась колдунам. Но их недовольство не остановило ни этого человека, ни нескольких солдат, которые бросились к деревне с такой скоростью, словно земля горела у них под ногами.

Человек сделал шаг вперед. Вблизи стало видно бледное лицо исхудавшего, измученного человека с коричневой узкой бородой, кое-где тронутой сединой. Благородные черты лица и линии руки, поднятой в знак приветствия, — скорее всего, человек не низкого происхождения, неизвестно какими скорбными путями оказавшийся в этой дыре на краю света.

— Меня зовут Айбас, когда-то я был аквилонцем, — его акцент действительно выдавал не только аквилонца, но и образованного, знатного человека, — сейчас солдаты найдут кормилицу, чтобы ребенок больше не страдал от голода. Могу я что-нибудь сделать для вас?

Конечно, речь не шла о том, чтобы освободить ее или хотя бы снять веревки с ее ног. Чиенна отрицательно покачала головой.

— Тогда позволю вам предложить присесть на любой камень, который покажется вам мягче других, — он легко улыбнулся, и снова его лицо и голос стали жесткими. — Звездные Братья хотят продемонстрировать вам, какую силу они подчинили себе и направляют на тех, кто ослушается их или станет их врагом.

Айбас показал рукой на вал из камней и земли, перегораживавший вход в ущелье с левой стороны. В этот момент над стеной показалось что-то странное, похожее на змею, извивающееся как змея, но много-много длиннее самой большой из виденных Чиенной змей.

К первому извивающемуся существу присоединилось второе, потом еще одно, еще, так что их стало невозможно сосчитать. Человеческий язык не в силах описать эти тела, вскарабкивающиеся на отвесные стены, истекающие какой-то жидкостью, издающие также непередаваемые звуки.

Принц Уррас почувствовал ужас, охвативший его мать, по изменившемуся биению ее сердца и заплакал еще громче. Принцесса села, невероятным усилием сохраняя достоинство только ради ребенка. Она стала укачивать, баюкать его, спела ему колыбельную, но ничто не могло успокоить малыша.

Но еще не все было потеряно. Она не осмелилась закрыть глаза, чтобы не видеть этого зрелища, этой ужасной скалы в форме головы дракона. Отвернись она, закрой глаза — и наказание последует немедленно, забирая ее и без того небеспредельные силы.

Ей даже не нужно было слышать крики приносимых в жертву. Плач ее ребенка вполне заменял их.

Вилла слушала финал жертвоприношения, сидя в своем убежище — развилке ветвей старого дерева, нависающего со склона над долиной. Она еще раз поблагодарила всех богов, что ей хватило ума никому не рассказать об этом наблюдательном пункте, откуда она могла видеть очень многое без риска быть замеченной.

Когда-нибудь сильный ветер сломает старое дерево, и ей придется искать другое удобное место, чтобы следить за колдунами. А до этого она будет пользоваться этим тайником, не рассказав об этом никому в деревне, никому, даже отцу.

Она подождала, пока последние очертания чудовища не растворились в туманной мгле, покрывавшей озеро. Этот туман появлялся всякий раз после того, как чудовище получало свою пищу. Было ли это частью магического ритуала Братьев?

Этого она не знала. Она даже не была уверена, что увиденные ею женщина и младенец были принцессой Чиенной и наследником. Единственное, что она четко знала, — ей нужно срочно рассказать обо всем увиденном Марру-Флейтисту, ждущему ее.

Далеко идти не придется. Хотя флейты и не звучали этой ночью, но по раскатам грома и по тому, как странно вело себя оружие, убивая своих хозяев, было понятно, что Марр где-то недалеко.

На Вилле был солдатский плащ, бесформенное платье женщин племени Поуджой и кожаные туфли на толстой подошве, украшенные цветными камушками из горных ручьев. Она сбросила плащ, затем стянула платье через голову.

Под платьем на ней был только кожаный ремень с засунутым за него кинжалом из удачно подобранного и отполированного куска бивня мамонта. Звездный свет играл на ее теле, пока она, нагая, застыла, прислушиваясь к ночи.

Затем она обмотала плащ вокруг бедер, встала на колени и несколько раз глубоко вздохнула. Как Марр и говорил ей, жизненная сила потоком полилась в нее, ускоряя бег крови в ее жилах.

Когда ее руки и ноги уже, казалось, были готовы заискриться от огромного количества вошедшей в нее силы, она вскочила и побежала изо всех сил.

Там, далеко в темноте ночи, тихо и мягко ее звала флейта.

Глава 6

Примерно в то же время, когда Вилла встретилась с Марром-Флейтистом, Конан повстречался с дворцовой стражей короля Элоикаса.

Караван и отряд Декиуса разбили лагерь на расстоянии двух арбалетных выстрелов от небольшой деревушки, под прикрытием поросшей лесом скальной гряды. Деревня была обитаема, но едва ли менее разрушена и запущена, чем деревня у замка Демби, где они участвовали в бою два дня назад.

Мрачное, суровое выражение лиц жителей деревни больше говорило Конану об их тяжелой жизни, чем полуразвалившиеся лачуги и заношенная одежда. Несколько куриц и немного ячменя — вот все, что удалось купить в деревне, несмотря на то что Декиус не был скупым покупателем.

«Если народ Пограничного Королевства жил в основном так бедно, то вряд ли удастся здорово разбогатеть в этом походе», — решил для себя Конан. Благодарность короля вряд ли сможет накормить лошадей или помочь приобрести доспехи. Для этого нужно золото — то, чего, похоже, в этом королевстве и в глаза не видели.

Значит, такая у него судьба. Честь держала его привязанным к Райне до тех пор, пока он ей будет нужен. А там, глядишь, можно по-другому попытаться набить себе кошелек или испытать судьбу на везение где-нибудь в Немедии без гроша в кармане. Да, в конце концов, сколько золота он привозил из еще более бедных земель, оказавшись там лишь с мечом в руках и без единой смены одежды.

Конан как раз проверял, как несут службу часовые, когда появилась дворцовая гвардия. Декиус доверил людям Райны разделить часы дежурства со своими, но не позволил Конану самому стоять на часах. Киммериец предпочел не выяснять, обязан ли он этим недоверию или уважению к его званию и заслугам.

Солдаты Декиуса были знатоками своего дела. Конан как раз приводил их в пример одному из стрелков охраны каравана, заставляя того лучше замаскироваться, когда легкий ветерок донес до его слуха звон подков и топот сапог. Он знаком отослал обе пары часовых в их укрытия, а сам вышел на тропу, вслушиваясь в приближающийся шум шагов.

Подумав, Конан спрятался в открывшемся перед ним убежище между корней огромного дуба. Затаившись, он поднес сложенные рупором ладони ко рту и окликнул незнакомцев:

— Стой! Кто идет?

— Дворцовая стража под командованием капитана Ойжика.

— Подойди, чтобы тебя узнали.

Конан услышал, как один из часовых отряда Декиуса исчез в темноте, чтобы вызвать своего командира. Он также слышал, как в тишине нетерпеливо переступали ногами лошади и люди.

Острое зрение киммерийца даже в почти полной темноте служило отлично. Он узнал королевское знамя, весьма плачевным образом болтавшееся на кривоватом копье. Он также понял, что перед ним — отряд, состоящий из горстки опытных солдат-ветеранов и большого количества молодых и плохо обученных новобранцев. И тех и других он видел в своей жизни предостаточно, особенно в Туране, и мог отличить одних от других даже в темноте.

Человек, назвавшийся капитаном Ойжиком, тоже принадлежал к знакомому Конану типу. Лысый и чересчур толстый для своих лет, он нацепил на себя отличные доспехи и восседал на лошади, стоившей раза в три больше, чем лошадь Декиуса. Но доспехи не были подогнаны по фигуре, а из-за спины их владельца торчала рукоять меча, украшенная тонкой резьбой и драгоценными камнями. Такой меч не выдержал бы и одного настоящего боя.

— Капитан Ойжик, — крикнул Конан, — капитан-генерал Декиус уже извещен о вашем прибытии. Я прошу вас оставаться там, где вы находитесь, пока он не появится.

— Мои люди проделали долгий путь, причем очень быстро, по срочному приказу Его Королевского Величества, — с уст Ойжика слетали фразы такие же круглые, как он сам, — им нужно немедленно остановиться на ночлег и хорошо отдохнуть.

Конану не особо верилось, что это сборище стариков и юнцов могло идти быстро и далеко, даже если бы ими командовал сам бог войны. Судя по поведению Ойжика, он сам не чаял перетащить свою задницу из жесткого седла на что-нибудь более удобное.

Киммериец усмехнулся. Ойжика ждал веселый сюрприз, если он ожидал от лагеря чего-либо, называемого хоть на одном из известных Конану языков.

Звук твердых, уверенных шагов известил Конана о приближении Декиуса. Киммериец встал, чтобы поприветствовать капитан-генерала, а затем снова скрылся в своем тайнике, слушая, о чем будут говорить Декиус с командиром дворцовой гвардии.

— Что привело тебя сюда, Ойжик? — спросил Декиус.

— Слухи, что приятели и союзники графа Сизамбри собирают людей. Мы точно не знали, какие силы нужны для защиты каравана. Поэтому король Элоикас повелел запереть покрепче ворота дворца, а стражу выслать навстречу каравану. Мы должны стать щитом каравана в конце путешествия.

Конан надеялся, что король говорил так, только чтобы успокоить сомневающихся, а не рассчитывая всерьез на то, что такая стража сможет защитить хоть огород от ватаги мальчишек. Служить хозяину, у которого нет ни денег, ни мудрости в военном деле, — такое могло кончиться плачевно: например, безымянной могилой в каменистой земле этой забытой богами страны.

— Мы благодарим тебя, Ойжик, — сказал Декиус, — капитан Конан, возвращайтесь в лагерь, будите госпожу Райну и моего заместителя. Мы сворачиваем лагерь и выступаем немедленно.

— Что? Ночью? — В вопросе Ойжика было больше писка, чем слов; скорее можно было подумать, что это не офицер гвардии, а испуганный евнух.

— Мы вполне в форме, Ойжик, — сказал Декиус. — Дорога безопасна: если бы дело обстояло по-другому, вы бы до нас не добрались. Наши противники не ждут такого ночного перехода, так что это самое мудрое решение из всех возможных в этой ситуации.

Для Конана, все время усиленно старавшегося подавить смех, ночной марш представал еще одной приятной стороной: такой переход должен был просто добить этого жирного капитана дворцовой стражи или, по крайней мере, здорово сбить с него спесь.

Киммериец тем не менее не проронил ни слова, а, когда Декиус отдал приказание, поспешил по тропе к лагерю. Лишь когда он увидел впереди огни костров лагеря, то залился таким хохотом, что половина отряда была разбужена еще до команды.

Райна высунула голову из палатки, которую делила с Конаном:

— Конан, если тебе так весело, так хоть поделись, над чем смеешься?

Киммериец лишь покачал головой и засмеялся еще громче. Он решил не оскорблять дворцовую стражу перед их товарищами — людьми Декиуса.

— Старая песня на новый лад, Райна. На сей раз — слухи о том, что приятели графа Сизамбри поджидают нас или, на худой конец, могут поджидать. Нам навстречу вышла дворцовая стража, и Декиус считает, что нужно немедленно двигаться в путь, пока стража не перевела дух и не упала тут замертво.

Голова Райны исчезла в палатке. Все вокруг пришло в движение; Конан не видел ничего, кроме одевающихся и прилаживающих оружие людей.

Первый же взгляд на дворец заставил Конана усомниться в том, стоило ли его вообще охранять.

Он знал немало самых обычных знатных людей, у которых охотничий домик был намного шикарнее этой запущенной развалины. Не только в Туране, но и в не столь богатых странах ни один феодал не поселил бы в такой лачуге даже своих егерей.

Неплотно прикрытые ворота болтались, наружная стена так рассыпалась, что ловкий человек мог без труда добраться до ее верха. Во всех крышах, которые можно было увидеть, зияли дыры. Конан мог поклясться, что под каждой из этих дыр стояла вонючая мутная лужа, не убиравшаяся по крайней мере лет десять.

Разбитая, неровная площадка, обсаженная кустами, должна была изображать строевой плац. Кучка полуразвалившихся сараев, которые хороший хозяин не использовал бы и под свинарники, наверняка была не чем иным, как казармами. Больше дворцовой страже, по разумению Конана, было негде жить, как негде больше было квартироваться и людям Райны.

С тех пор как отряд Декиуса присоединился к ним, Конан наслушался разных историй о королей Пограничья. Некоторые из солдат верили, что дворец так запущен потому, что Элоикас приберегал золото на черный день.

Конан готов был поверить в существование этих кладов, как и во все что угодно, но — с одним условием: увидеть их своими глазами. Пока что он подозревал, что клад был спрятан так удачно, что и сам король Элоикас не мог вспомнить, где находятся сокровища.

Ойжик поспешил во дворец, чтобы сообщить об их прибытии королю. Конан и Райна занялись размещением своих людей и животных. Они старались, чтобы никто не остался в заболоченной низине или в окончательно развалившейся хибаре на крутом склоне холма. Не менее важно было разместить караван в безопасности от стрел, которые могли быть выпущены из леса, росшего на нависающем над дворцом склоне горы. В этом лесу росли деревья с кронами какой-то странной, никогда не виданной Конаном формы. Ни одна птица не пела своей песни в гуще этого леса.

Конан стоял рядом с Райной, но не рискнул положить ей руку на плечо. Обоим было не по себе, оба ощущали на своих спинах взгляды Декиуса, особенно их чувствовала Райна.

— С каждым поворотом дороги эта страна мне нравится все меньше и меньше, — сказала Райна, — ты пойдешь со мной, если я и мои люди решим сматываться отсюда немедленно?

— Лучше все же подождать, пока с тобой расплатятся за работу. Извини, конечно, если я опять вмешиваюсь в твои дела со своими советами.

Конан и виду не подал, что давно уже заметил ее беспокойство, граничащее со страхом. Благодарность за это сверкнула в ее напряженной улыбке.

— Если только это дело не затянется так надолго и так безнадежно, что, получив деньги, мы сможем купить на них лишь саваны да место на кладбище, да еще и не самое лучшее. Но если без шуток, Конан, — Райна подняла руки, словно собираясь обнять его, — если мы уедем, пойдешь ли ты с нами хотя бы до ближайшей цивилизованной страны? Я понимаю, ты хотел подзаработать кое-что здесь…

— Подзаработать чего? Пустой желудок да преждевременная могила — вот все, что может предложить этот край. Райна, я же тебе уже объяснял, что буду рядом с тобой, куда бы ты ни пошла. Разве щит спрыгивает с руки своего владельца, потому что считает себя крепче и важнее?

Райна готова была обнять Конана, наплевав на присутствие Декиуса, но в эту минуту в воротах появился дворцовый слуга. За ним следовал Ойжик.

— Капитан-генерал Декиус, капитан Райна, Конан из Киммерии. Вы вызываетесь на аудиенцию к Его Священному Величеству, Элоикасу Пятому, Королю Пограничья.

Внутри дворец выглядел так, как Конан и ожидал. Внутренние дворы заросли сорняками высотой по пояс. Деревья превышали кронами то, что осталось от стен. Крыши почти всех помещений провалились, пол под ними превратился в стоячее болото. С трудом верилось, что когда-то люди благородного происхождения наслаждались здесь музыкой и вкусной едой, лежа на мягких, крытых шелковыми покрывалами постелях, попивая хорошее вино из изящных кубков. В одной из комнат часть мозаичного пола осталась почти неповрежденной, и Конан придержал своих спутников, попросив их не наступать на узоры, словно это был не пол, а редкая драгоценность из далекой загадочной страны.

Так они шли довольно долго. Какая часть пути была уже пройдена и сколько еще оставалось — этого Конан не знал. Он почувствовал зуд между лопаток, тот зуд, который не успокоить никаким чесанием. С каждым шагом Киммериец был все дальше даже от той весьма символической защиты, на которую мог рассчитывать со стороны людей Райны. И вместе с тем каждый шаг уводил его глубже и глубже внутрь дворца, где враги — люди или чары колдовства могли поджидать за любым углом.

По крайней мере, некоторые из них не проживут и минуты после того, как, выхватив меч, он научит их не подстраивать ловушек Киммерийцу. Или женщине-воину из Боссонии, добавил он про себя, наблюдая, как лицо Райны становится все мрачнее с каждым их шагом.

Еще один поворот — и оба, Конан и Райна, замерли в изумлении, словно перед стеной огня. Перед ними лежал внутренний двор, чисто выметенный, без единой сорной травинки. Во двор выходили двери покоев, достойных, как минимум, принадлежать дому преуспевающего купца.

Двери всех помещений охранялись, и охрана сильно отличалась от той, которую Конан до сих пор видел во дворце Элоикаса. Большинство стражников были уже немолоды, но не настолько стары, чтобы носить хорошие доспехи и крепкие мечи или луки. Некоторые, для разнообразия, были вооружены еще и алебардами. Конан примеривался к ним взглядом солдата. Он готов был поспорить, что неплохо знает этот тип бойца, — может, уже потерявшего прыть, но набравшегося за свою службу опыта. В общем, такой противник — не мальчик для битья.

Стражник с самой изукрашенной алебардой поднял ее в знак приветствия:

— Здравствуй, Декиус. Его Величество ждет.

Капитан-генерал кивнул и сделал шаг в сторону. В ту же минуту вокруг Конана и Райны сомкнулось кольцо охраны. Теперь, если бы они решили выхватить мечи, это было бы сделать не так легко и быстро. Зажатые таким образом, они вышли в тронный зал короля Элоикаса.

Тронный зал размерами был со столовую в добротном трактире. При этом он был так чисто вымыт, что можно было бы есть прямо с пола. По крайней мере, здесь потратились на то, чтобы избавиться от грязи, выбить ковры, освежить стенную роспись и надраить бронзу королевского трона.

Следующее, что нельзя было не заметить и что бросилось в глаза Конану, — это поразительное сходство человека, восседавшего на троне, и опустившегося на колени капитан-генерала. Конан и Райна последовали примеру Декиуса, при этом Киммериец так и не отвел взгляда от хозяина дворца и его военачальника.

Если они — не отец и незаконнорожденный сын, то Конан готов был не пить ничего, кроме воды, в течение целого года. Оба были невысокого роста, у обоих — солдатская выправка. Волос на голове короля было поменьше да седины побольше, но высокие скулы, грубый крупный нос и большие серые глаза были абсолютно одинаковы у обоих.

Конан так увлекся поиском новых черточек сходства Элоикаса и Декиуса, что окрик застал его врасплох. Райне пришлось ткнуть его локтем в бок, чтобы заставить подняться. Этот жест вызвал смех короля.

Это был смех давно не смеявшегося человека, — не смеявшегося из-за отсутствия повода к этому, но еще не утратившего окончательно вкус к этому занятию. Несмотря на все подозрения, Конан почувствовал некоторую теплоту и расположенность к Элоикасу.

Декиус по-военному кратко представил Райну и Конана. Они снова опустились на колени. Благодарность короля была выражена еще короче, после чего им было позволено встать.

— Госпожа Райна, мы благодарны вам; вы получите не только обещанную вам плату, но и сверх того. Вы не только доставили нам то, что было вверено вам, то, что усилит нашу мощь в борьбе против тех, кто похитил нашу дочь и наследника,против… кроме того, вы сами нанесли ощутимый удар по нашим общим врагам. Госпожа Райна, наше Королевское желание — чтобы вы и ваши люди остались в нашем королевстве, чтобы помочь нам в нанесении следующих ударов. Мы считаем, что сможем щедро оплатить такую службу.

Элоикас сложил руки на животе, на котором не было ни грамма лишнего жира, особенно для человека такого возраста. Одежда в брутинском стиле была латана-перелатана и выношена за много лет беспрерывной носки. Взгляд короля скользнул поверх головы Конана, чтобы остановиться на какой-то детали стены позади Киммерийца.

Конан видел, что Райна готова была отдать половину платы за то, чтобы остаться с ним вдвоем и иметь возможность поговорить свободно. Она, казалось, тоже смотрит куда-то вдаль, но лишь несколько мгновений понадобилось ей, чтобы взять себя в руки.

— Ваше Величество, это предложение — величайшая честь для меня. Но я прошу вашего соизволения задать вам два вопроса.

Ойжик зашипел, как рассерженный гусь, но Декиус, дернув его, призвал к соблюдению тишины; при этом он даже не отвел взгляда от короля. Одновременно капитан-генерал успел дать незаметный сигнал страже. Охранники остались на своих местах, но их руки оказались на рукоятках мечей.

Элоикас кивнул. Райна вздрогнула, как отпущенная тетива лука.

— Наша благодарность так велика, что мы позволим задать множество вопросов. Но для начала мы выслушаем первые два.

Райна не бросала слов попусту. В первую очередь ее интересовало, будет ли выплачена обещанная сумма сразу же, чтобы она могла рассчитаться со своими людьми. Некоторым не платили уже давно, задолго до того, как они присоединились к ее отряду. Им лишь выдавалась одежда, чтобы прикрыть наготу и защитить себя от холода, и оружие, чтобы дать им возможность быть готовыми к сражению.

— Можно также предположить, что некоторые из них не захотят остаться на нашей службе и что вы захотите гарантировать безопасность их возвращения, сказал король.

На этот раз ответ Райны был быстр, как старт бегуна:

— Я не могу поручиться за желание каждого, Ваше Величество, но, если вдруг окажутся такие, неужели вы станете задерживать их в своих владениях против их воли?

— Мы не станем этого делать. Мы подозреваем, что, задумай мы такое, присутствующий здесь капитан-генерал Декиус выскажет нам пару ласковых слов об этом мудром решении.

Взгляд, обращенный королем на его офицера, можно было описать одним словом — .

— Ваше Величество столь великодушны, — продолжила Райна, — что я отважусь ходатайствовать перед вами за моего заместителя, Конана Киммерийца, с просьбой зачислить и его на королевскую службу.

Теперь взгляд Элоикаса был взглядом короля, спрашивающего мнение доверенного советника. Капитан-генерал пожал плечами.

— В другой ситуации Конан должен был бы оказаться на моем месте. Просто так получилось, что иностранец в чужом краю был вынужден…

На этот раз локоть Конана воткнулся под ребра Райне. Ее дерзкий взгляд не успел воплотиться в дерзкие, непочтительные слова.

— Ваше Величество, могу ли я сам поведать о себе то, что считаю нужным? — спросил Конан.

— Да кто тебе слово давал! — снова зашипел Ойжик.

— Спокойно, Ойжик, — произнес король, — даже приговоренный к смерти может просить суд о последней милости.

— Ваше Величество, прежде чем вы приговорите меня покинуть службу госпоже Райне, которой я поклялся быть верным, пока она не освободит меня, выслушайте, пожалуйста, часть моей истории, касающейся вашей страны.

— Можешь говорить.

Конан повиновался. Его рассказ был прост и бесхитростен. Никакое приукрашивание не сделало бы его более убедительным. Главное, на что он мог надеяться, — это убедить короля, что он никогда не служил графу Сизамбри в прошлом и не собирается — в будущем.

Когда Конан закончил, Элоикас кивнул:

— Ты очень свободно держишься перед королем.

— Ваше Величество, я повидал стольких людей, и не только людей, слишком многих, чтобы бояться всего лишь короля.

— Странно, что никто из них не научил тебя искусству лести.

— Называйте как хотите. Ваше Величество. Зато я овладел искусством говорить правду.

Элоикас коротко рассмеялся, но было видно, что в его глазах стоят слезы. Молчание протянулось довольно долго, прежде чем король снова заговорил:

— Нам кажется, этот Киммериец заслуживает чести быть принятым на нашу службу. Ойжик, ты часто жаловался, что тебе не хватает опытных бойцов, чтобы обучать новобранцев.

Ойжик молчал. Он уже был готов начать отрицать, что когда-либо говорил подобное, но наткнулся на взгляд Декиуса. Тот словно пригрозил:

— Действительно, я могу обучать молодых солдат только ставя их в общий строй с ветеранами.

— Тогда мы полагаем, что это добрая воля богов привела Конана Киммерийца в наше королевство. Конан, если это устраивает госпожу Райну, согласен ли ты стать сержантом второй роты нашей гвардии?

Конан бросил вопросительный взгляд на Райну. Она кивнула. Конан снова опустился на колени:

— Я с удовольствием принимаю эту милость, Ваше Величество. Клянусь всеми добрыми богами этой страны и других народов — вы не пожалеете о своем решении.

— Тогда вставай, сержант Конан.

Боги будут хранить короля от сожаления об этом решении. Однако один лишь взгляд, брошенный Конаном на Ойжика, сказал Киммерийцу, что тот уже горько сожалеет о принятом королем решении. Если бы Ойжик только мог обрушить крышу, чтобы угробить своего нового сержанта, он бы непременно сделал это, не пожалев и короля.

Как и ожидал Конан, казармы гвардии находились снаружи дворца, в то время как люди Райны будут искать место посуше внутри него. Лишь после захода солнца появилась возможность поговорить наедине с Райной, не опасаясь подслушивания, поужинав на свежем воздухе на расстеленной на голой земле попоне.

— Жаль, что нас не оставили служить вместе, — вздохнула Райна.

— Что, уже скучаешь по любовнику? Брось один благосклонный взгляд на Декиуса — и его уже не остановишь.

Он изобразил гримасу испуга, когда кулак Райны воткнулся ему в бок.

— Я не дура и вижу, что он хочет меня. Я, кстати, еще не совсем ослепла, чтобы не видеть его родства с королем.

— Знаешь, о чем я подумал? А не может ли Декиус быть замешан в похищении Чиенны? Ведь незаконнорожденные тоже, бывало, занимали трон, если законных наследников не оказывалось в живых.

— Ну, спасибо тебе, Конан. Знаешь ведь, что я теперь ночь спать не буду из-за этой твоей идеи.

— К сожалению, я не смогу воспользоваться твоим бодрствованием ни сегодня ночью, ни еще неизвестно сколько. Если Декиус нам не враг, будет глупо специально наживать его себе.

— Я больше побаиваюсь Ойжика — за явным врагом легче наблюдать, чем за тем, который ждет своего часа. По крайней мере, это я твердо запомнил в Туране. Кроме того, готов поспорить на все вино в этом королевстве, что у Элоикаса или у Декиуса среди стражников есть свои люди, которые следят за Ойжиком. И если только его начальство не захочет моей смерти, то на его пути будут возникать кое-какие преграды.

— Спорил бы на что-нибудь поприличнее этого вина, — Райна сплюнула на землю и прополоскала рот водой, — в нормальной стране это не сошло бы и за уксус.

— Я слышал дюжины сказок и легенд о Пограничном Королевстве, — сказал Конан, — но ни в одной из них не было даже намека на то, что здесь могут подавать доброе вино.

Он не стал добавлять, что большинство легенд описывало Пограничье как край, славящийся древним и нечистым на руку колдовством. То есть еще более нездоровым и нечистоплотным, чем обычно встречающееся с тех пор, как пало черное королевство Ахерона.

Может, это и было тайным знанием о Пограничном Королевстве? Может, и вправду, когда поток угрюмых воинов Ахерона схлынул с цивилизованных стран, часть из них, хранивших свое черное знание, осела здесь, среди горных пиков и темных, как смертельное заклинание, лесов.

Для Пограничного Королевства ночь выдалась очень теплой. Но даже привыкший к любым морозам Конан чувствовал не просто холодок между лопаток. Стоило ему подумать о все еще живущих здесь наследниках Ахерона, как он всей спиной ощущал стужу ледяного дыхания Гиперборейского ледника.

Глава 7

На следующий же день Конан приступил к исполнению обязанностей сержанта второй роты дворцовой стражи.

Разумеется, он взялся за дело задолго до того, как небо на востоке порозовело, очертив контуры взметнувшихся к облакам вершин. И, разумеется, это вовсе не привело в восторг большинство новобранцев, привыкших вставать не раньше чем того потребует чувство голода или жажды, когда кому заблагорассудится.

— С этого дня и впредь только я решаю, чего вам хочется, а чего нет. У вас не будет никаких чувств и желаний, пока я не прикажу вам ощутить их! орал Конан на заспанных, моргающих юнцов. — А уж такого приказа вы от меня не дождетесь!

Он с отвращением сплюнул.

— По крайней мере, этого не будет, пока вы, сучье племя, не станете хоть чуть-чуть походить на нормальных солдат. Насколько я вижу, у меня вырастет джиннская седая борода, прежде чем это случится.

Уперев руки в бока, он окинул взглядом неровную шеренгу. Никто не смеялся, никто не вздрагивал от ужаса, а несколько человек смотрели даже с вызовом, словно предлагая проверить их силу и солдатскую выучку.

Отлично. Им и вправду недостает выучки, но не воинственного духа. При свете взошедшего солнца они выглядели чуть более похожими на солдат, чем когда Конан в первый раз увидел их в сумерках.

— Ну, ладно. Оружие к осмотру!

Конан просто остолбенел, поняв, что менее половины из них были при оружии. Такое разгильдяйство, а также вид представленного ему оружия вызвал очередной приступ ярости Киммерийца. Он красноречиво прошелся по всем родственникам тех, кто явился без оружия, вплоть до пятого колена, кратко обрисовал их мрачное ближайшее будущее и высказал мысль, что до более дальних времен они не дотянут. Относительно того факта, что они до сих пор оставались в живых, — Конан списал это на великодушие богов, покровительствующих идиотам.

После этой лекции Конан приказал всем явившимся без оружия бегом отправляться в казарму за ним. Большинство выполнило приказ буквально, действительно бегом.

Первый день представлял собой цепочку ошибок и упущений, перемежавшихся незначительными катастрофами и просто дурацкими поступками. К исходу дня у второй роты уже сложилось свое мнение о происходящем, и следующее утро они встречали, понимая, что новый сержант взялся за дело всерьез.

На третий день их осенило, что ни капитан Ойжик, ни командир их роты и пальцем не пошевелят, чтобы вступиться за них перед Киммерийцем. Выбор был небольшой: повиновение или бунт. К некоторому удивлению Конана, число подчинившихся превысило число выбравших неповиновение. Он подозревал, что большую роль в этом сыграло нежелание связываться с опытными бойцами отряда Декиуса, случись в их роте какая-нибудь заварушка.

Через три дня Конан вошел в ритм работы с вверенными ему людьми. Это дело он знал хорошо, самого его учил отличный мастер — старший капитан Кхадьяр в Туране. Дело стоило потраченных усилий: по крайней мере, вторая рота не зря будет есть свой паек.

Более того, Конан любил это дело, и вслед за ним большинство солдат тоже вошли во вкус. Они не были настолько лишены гордости, чтобы перспектива стать настоящей боевой ротой, а не плохо организованной толпой, не могла не воодушевить их. На пятый день Конан назначил четырех вице-сержантов, командиров отделений. Трое из них еще в первый день прибыли на утренний осмотр со своим вычищенным оружием. Четвертый первым вернулся из казармы со своим.

Конан понимал, что не следует ждать помощи ни от Ойжика, ни от командира роты. Хорошо, что они хотя бы не вмешивались. Командир проводил большую часть времени в казарме и либо мертвецки спал, либо столь же мертвецки напивался. Казалось, что такого количества мерзкого местного вина не выдержит ни один человеческий организм. Но командир роты был крепким парнем, с каменным желудком.

Про Ойжика было сказано, что он занят укреплением оборонительных сооружений дворца на случай возможного нападения графа Сизамбри. Отлаженная инженерная сеть должна была высвободить людей Декиуса, чтобы они могли действовать против графа и заняться поисками принцессы, не привязывая себя ко дворцу.

Конан был бы рад поверить в эти басни, если бы Декиус не появлялся во дворце каждый день. Он также не упускал ни единой возможности пообщаться с Райной, побыть рядом с нею — по крайней мере, так она рассказывала Конану.

— Теперь я поняла, почему ты так подозрителен по отношению к Декиусу, сказала Райна, — я тоже постоянно думаю о нем, хотя в этом ты вряд ли виноват.

Конан ухмыльнулся и, воспользовавшись тем, что рядом никого нет, бесцеремонно шлепнул ее по мягкому месту. Райна не была рождена, чтобы спать в одиночестве, хотя жизнь и ставила ее в такие ситуации. Но здесь, среди сомнительных дружеских взглядов и улыбок, холодная узкая кровать была самым безопасным ложем.

Некоторые девушки из близлежащей деревни уже положили глаз на Конана, открыто восхищаясь его мощной фигурой. Но не менее красноречивые и куда менее дружелюбные взгляды чувствовал Конан как со стороны стражи, так и среди людей отряда Декиуса. Киммериец понимал, что уложить в постель местную девчонку — это то же самое, что забраться в чужой сад за яблоками или вторгнуться в чужие охотничьи владения. Он предпочитал спать в холодной постели, но иметь меньше шансов получить удар кинжалом в спину от какого-нибудь ревнивца.

Он по-прежнему не оставлял идею провернуть какое-нибудь дело, чтобы разжиться суммой, достаточной, чтобы навсегда исчезнуть из этой страны вместе с Райной и ее отрядом. Как только нужда перестанет привязывать их к службе при дворе Элоикаса, едва ли они дождутся второго рассвета, чтобы отправиться в путь на юг.

Настал восьмой день службы Конана при дворе короля Пограничья. Солнце стояло уже высоко, и Конан наблюдал за тренировкой стрелков из лука. Далеко не у всех стражников были луки, и далеко не все, кто имел их, худо-бедно умели с ним обращаться.

Но и Конан, оказавшись в свое время впервые в Туране, едва мог отличить наконечник стрелы от оперения. Меньше чем через два года он уже был стрелком, годным к настоящему бою. Он рассчитывал, что его подчиненные смогут достичь хотя бы минимального уровня умения обращаться с этим оружием, столь необходимым в сражении. Рота должна уметь прицельно выпустить сорок стрел залпом, в одном направлении.

Это будет первым итогом его работы. Причем очень небесполезным для короля: ведь лучники могут очень пригодиться при защите замка от нападения графа Сизамбри.

Тренировка была в самом разгаре, когда к Конану подошел первый вице-сержант Кальк.

— Сержант Конан, я видел нескольких человек, пробирающихся тайком от леса к хребту. Я уверен, что это не наши люди.

Конан осмотрел склон, поднимавшийся к отвесным стенам высокого хребта. Он весь был покрыт не то мелкими деревьями, не то крупными разросшимися кустами. Хотя назови их как хочешь, а суть дела от этого не меняется: в этих зарослях может спрятаться хоть целая рота.

— Пока нет смысла поднимать тревогу, — сказал Конан. — Возьми пять человек и прикажи остальным продолжать тренировку. Я думаю, мы научим незваных гостей хорошим манерам.

Кальк кивнул и не забыл поднять руку в знак признания и уважения. Правда, Конан заметил мелькнувшую на его губах улыбку.

Кальк, как и большинство новобранцев его роты, с удовольствием стал осваивать солдатское ремесло, едва только появился человек, способный научить его. От Ойжика не было никакого толку, и Конан мог только гадать, сколько добрых воинов было загублено из-за лености их командира. А сколько необученных мальчишек действительно погибло в бою? Их родня наверняка вынашивала планы кровной мести, и Ойжик знал это.

Как только туман окончательно рассеялся под лучами солнца, Конан направил шестерых солдат под руководством Калька к самому крутому участку склона. Сам он пошел ниже их и чуть сзади. Так он видел склон в обе стороны, и, кроме того, можно было не бояться за свою спину.

Молодые солдаты резво взялись за прочесывание склона. Пограничье было их родиной. Еще детьми они излазали эти холмы и сейчас могли даже Конана, при всей его силе и ловкости, поучить тому, как надо передвигаться по такой пересеченной местности.

За хребтом им преградил путь отвесный обрыв. Только птица или, быть может, обезьяна могли спуститься с такой высоты, не разбившись. Далеко внизу быстрая речка, превратившаяся в узкую серебристую ленточку, петляла между валунами, казавшимися отсюда мелкой галькой, и могучими деревьями, выглядевшими отсюда как цветы в садовой клумбе.

Позади Конана лежал залитый солнцем склон. Если чужаки не были плодом воображения Калька, то они либо убрались восвояси еще раньше, либо смогли спрятаться так, что стражники прошли мимо, не заметив их.

Конан вопросительно посмотрел на Калька. Тот развел руками и, оправдываясь, произнес:

— Я уверен, что мне не напекло голову и что это не призраки.

— Я ничего и не говорю. Надо захватить склон пошире, когда будем спускаться. Пусть у вас глаза появятся и на затылке, а уши вырастут на задницах, если мы хотим найти здесь кого-нибудь.

Шесть человек — насмешка, а не прочесывание такого пространства. Шестьдесят — куда ни шло, но и трижды по столько могло оказаться мало при отсутствии везения.

Солдаты рассредоточились по гребню и начали спускаться обратно. Вдруг Конан услышал крик Калька:

— Сержант Конан! Я не обманулся. Сюда! Только взгляните отсюда, с вершины гряды!

Рука Конана привычным движением потянулась к мечу, но тут он понял, что ему понадобятся обе руки, чтобы карабкаться по этим скалам. Он шел осторожно, но, видимо, недостаточно внимательно глядел под ноги: его щиколотку обвила петля, установленная Кальком этой ночью.

То, на что не хватило осторожности, должны были исправить сила и скорость. Почувствовав, как кожаные плети змеями обвили его ногу, Конан отпрянул назад, дальше от кромки обрыва. С мечом, укрепленным на поясе, Конан обеими руками мог смягчить падение.

Киммериец упал, перевернулся и резко дернул ногой. Дикая мощь тренированных ног разорвала кожаные ремни как бечевку. Кальк выхватил свой клинок, но Конан уже занес ногу для следующего рывка.

Но на этот раз его целью были не петли ловушки. Тяжелый сапог угодил Кальку по колену. От боли в разбитой коленной чашечке Кальк заорал, закачался и — полетел спиной вперед вниз с обрыва. Еще некоторое время был слышен его стон, оборванный далеким ударом, напоминавшим, как падает спелая дыня на каменный пол.

Конан не стал дожидаться этого звука, поставившего точку в судьбе убийцы-неудачника. У Калька оставались друзья, так что Киммерийцу было чем заняться.

С двумя приятелями сержанта он разделался в несколько ударов меча, сначала высекшего искры из их оружия, а потом с хрустом вошедшего в тело. Оба уже лежали, истекая кровью, когда крик заставил Конана обернуться.

Один из стражников, тот, который предостерег Конана, схватился с солдатом, прилаживавшим стрелу к луку. Конан метнулся к ним в тот момент, когда его союзник сумел-таки полоснуть стрелка кинжалом по бедру. Тот смог устоять на ногах, но выронил лук. Второй человек, потеряв равновесие, упал и оказался на самой кромке обрыва.

Вдруг камень под ним покачнулся и оторвался от склона. Конану едва хватило времени, чтобы схватить своего спасителя за руку. К сожалению, окровавленные пальцы висевшего над обрывом ослабляли хватку Конана, заставляя его держаться обеими руками. Так он тащил его к себе, намереваясь перехватить предплечье поудобнее. Неожиданно звук шагов по сухой траве позади заставил Конана обернуться.

Стрелок поднял свой лук и стрелу и пытался, сидя, натянуть тетиву. Находясь вне досягаемости меча Конана, он пытался точнее прицелиться. Лишь чудо могло заставить его промахнуться.

Конан понял, что от смерти его отделяют лишь несколько ударов сердца. Но именно сердце не позволяло ему разжать руки; он не мог смириться с тем, что человек, спасший ему жизнь, разделит судьбу сержанта Калька. Да и спасение самого Конана даже в этом случае выглядело маловероятным.

То, что произошло в следующий момент, могло показаться просто чудом. Из какой-то трещины в скале, где, казалось, не поместится и белка, выскочил человек и в прыжке всей своей массой ударил стрелка. Тот со стоном слетел с камня, на котором стоял, и, перевернувшись в воздухе, приземлился прямо на грудную клетку Конана. Удар был настолько силен, что Киммерийцу стоило большого труда не разжать пальцы. Все еще не веря в спасение, плохо соображая, он растерянно рассматривал человека, спасшего ему жизнь.

На нем были выдубленные солнцем кожаные штаны и льняная тонкая рубашка. Сам он выглядел лет на двадцать моложе, чем обычно, но все-таки это был он капитан-генерал Декиус собственной персоной.

— Конан, если держать друзей над пропастью — твое обычное развлечение, — неудивительно, что ты все время один.

Декиус наклонился и схватил стражника за вторую руку. Вдвоем они быстро вытащили тут же потерявшего сознание человека. Конан осторожно поднялся и поправил меч.

— А, так вот где ты шатаешся целыми днями, когда не расточаешь комплименты Райне…

— Здесь, и не только. Мои люди успевают повсюду. Не сочти за оскорбление, но я могу больше положиться на своих сержантов, чем ты на своих.

Конан взглянул на тело Калька, лежавшее далеко внизу на залитом кровью камне.

— Во имя Меднозадого Эрлика, хотел бы я так же, как ты, доверять своим людям.

Пока они говорили, Декиус разорвал на тряпки рубаху стрелка и перевязал его кровоточащую рану на ноге. Вытерев руки остатками рубашки, он выпрямился.

— Ему еще предстоит долгий допрос. Хотя вряд ли он посвящен в секреты Ойжика. Жаль, что сержант Кальк замолчал навсегда.

— Не понимаю, о чем ты…

— Я разделял твои сомнения по поводу Ойжика, Конан, если тебя это интересует. А что касается твоих сомнений по моему адресу… — Декиус пожал плечами.

— С ними покончено, — тихо пробурчал Конан, тяжелым ударом вгоняя меч в ножны. — А твои подозрения в отношении меня?

— Их нет, — ответил Декиус, — больше нет. Но… мне кажется, я имею право попросить тебя об одной любезности.

Слова тяжело давались Декиусу. Он вспотел больше, чем можно было списать на солнечные лучи. Казалось, что он не знает, куда девать руки.

Конан боялся, что просьба окажется невыполнимой. Но, видят боги, он не мог оказаться неблагодарной скотиной по отношению к человеку, только что спасшему его от участи сержанта Калька.

— Можешь просить, хотя я не могу обещать тебе выполнить все что угодно.

— Что у тебя с Райной? — выпалил Декиус скороговоркой, словно боясь, что голос может изменить ему.

Конану захотелось рассмеяться. Декиус годился Конану в отцы. Он был вдовцом, кроме того, он вслед за женой похоронил и троих сыновей. И вот грозный капитан-генерал вел себя как впервые влюбившийся юноша.

Но точно так же, как влюбленный юнец, он мог взорваться от одного презрительного взгляда и никогда не забыть такого оскорбления. Мысль об этом помогла Конану найти подходящие слова и интонацию:

— Клянусь всеми богами этого королевства и моей родной страны, мы с Райной не муж и жена, мы не обручены, не помолвлены, не живем вместе и не называемся семьей… ну, чего я там еще не назвал?

Декиус неуверенно улыбнулся:

— Похоже, что перечисление было полным. Но… вы спите вместе.

Конан проглотил бранные слова, вертевшиеся у него на языке. Декиус не только спас его от участи Калька, но сделал это, рискуя сам разделить ее. Декиус мог прийти на склон и не один, но свое убежище он покинул, находясь далеко от возможной помощи своих товарищей. Такое мужество заслуживало, по крайней мере, вежливого ответа на столь невежливый вопрос.

— Да, раньше это было так. Может, так будет и в будущем. В любом случае, это наш общий выбор.

— Ну, тогда, — казалось, что Декиус забыл все слова и был готов упасть в обморок, — тогда я понимаю, что такая просьба — это уже через край, но все-таки… ты не будешь мешать мне ухаживать за Райной?

Конан молча вознес молитву всем богам любви, о которых только слышал в своей жизни. Похоже, эти боги позволили разуму и чувствам Декиуса потерять друг друга. Конан надеялся, что они вот-вот встретятся вновь. Но в то же время он мог честно и уверенно ответить на вопрос:

— Я не стану этого делать по двум причинам. Во-первых, мешай я или нет, женщина сама увидит то лучшее, что есть в тебе, даже если ты не будешь оказывать ей никакого внимания. А во-вторых, я думаю, ты не для того спас мою голову днем, чтобы Райна разбила мне ее сегодня же ночью.

— Я полагаю, это лучший ответ, на который можно рассчитывать в моей ситуации, — сказал Декиус.

Затем он поднес руки ко рту и издал какой-то совершенно непонятный Конану воинский клич. Словно изпод земли в разных местах показались три человека, приветствовавшие командира взмахом руки. Конан прикинул расстояние и решил, что Декиус вовсе не так уж рисковал, спасая Конана. Более того, его люди продолжали сидеть в укрытиях, пока их командир выяснял, свободна Райна или нет!

Значит, любовь не настолько уж ослепила Декиуса. Конан счел себя вправе прекратить свои молитвы о приведении Декиуса в чувство. Что ж, так оно будет лучше. Киммериец никогда не слышал, чтобы любовь, возникшая посреди войны, закончилась чем-то хорошим. Особенно для офицеров, в чьих руках были жизни других людей.

— Итак, Ойжик сбежал, — мрачно сказала Райна. — Стоит ли бояться, тех, кого он оставил среди нас?

— Ойжик — дурак и выбирает дураков для своих дурацких дел. Куда опаснее, если этих же людей будет использовать граф Сизамбри, — ответил Конан. Он залпом выпил полкубка вина, словно желая смыть слова изо рта.

По крайней мере, это вино больше, чем все остальное, подходило для питья, а не для дубления кожи. Днем раньше Конан раздобыл его, так же как и меховое покрывало для кровати Райны и шелковый халат, накинутый сейчас на ее плечи.

— Через день-два мы будем знать больше, — добавил Конан, — моя рота займется разгребанием и обезвреживанием всех этих наставленных Ойжиком ловушек. Уже ясно, что он устанавливал их так, чтобы они могли нанести вред только нашим, обороняющимся во дворце, а не людям графа Сизамбри. Может, что-то и выяснится. — Конан плеснул вина в протянутый Райной кубок. — Декиус предложил просто разрушить все эти ловушки. Это, мол, неблагородный способ борьбы с противником. Я ему сказал, что этому графу уже давно плевать на всякое благородство и честь. Что, королю или принцессе станет легче оттого, что мы благородно попали в задницу и не можем справиться с этим ублюдком?

— Декиус, похоже, знает…

— В Туране Декиуса бы держали за пацана на побегушках. Его бы даже не замечали или жалели, пока он не задел бы кого-нибудь из тех, кто может раздавить его, как ореховую скорлупу!

— Конан, это в тебе вино заговорило. Я только хотела сказать, что Декиус, видимо, знает, что даст ему возможность спать спокойно. Да и ты это знаешь. Или здесь где-то есть другой киммериец по имени Конан, которого Декиус спас сегодня от смерти?

Конан признал, что был не прав, и попросил прощения. Райна засмеялась:

— Я прощаю тебя, но при одном условии: если ты нальешь себе еще вина и присоединишься к моему тосту.

Конан повиновался, и она подняла свою чашу:

— За капитана Конана и за вторую роту дворцовой стражи Пограничного Королевства. Удачи им!

Конан выпил, но не без сомнений. Доверить ему роту было бы мудрым и справедливым решением (если только солдаты станут подчиняться ему). С другой стороны, назначить нынешнего командира роты на должность командующего всей дворцовой стражей вместо сбежавшего Ойжика было бы куда менее мудрым решением, если, конечно, не надеяться всерьез на то, что честь и достоинство возьмут верх в этом человеке.

Скорее всего, Декиус будет совмещать командование стражей и своим отрядом. Но каким бы толковым командиром он ни был, ему все равно не хватало умения быть в трех местах одновременно или работать без сна, без отдыха и без еды. Самый лучший офицер не сможет обмануть природу и будет платить за попытку прыгнуть выше головы дорогую цену, скорее всего кровью.

Кроме того, что-то подсказывало Конану, что Декиус следует древнему правилу: если хочешь завоевать женщину, окажи услугу, помоги, дай денег ее ближним.

Но очень скоро Декиус на этом пути встретит множество препятствий. Первым, но далеко не последним, станет язвительный язык Райны.

Райна встала, чтобы выпить вместе с Конаном. Она положила руку на его плечо и слегка прижалась к нему. Конана даже не удивило бы, если бы под халатом на ней не оказалось никакой одежды. Его рука скользнула под шелк, и Конан обнаружил, что его предположения верны. Рука продолжала скользить по округлому боку, потом — вверх по гибкой спине.

Райна повернулась к нему, распахнула халат и выскользнула из него. Шелк растекся у ее ног золотым и голубым озером, когда она влезла на колени Конана. Потом она позволила себе вскрикнуть в притворном страхе, когда сильные руки Киммерийца подняли ее и понесли через комнату к кровати.

— Вот, оказывается, все, что нужно женщине! — сказал, смеясь, Конан. Райна засмеялась в ответ и продолжала смеяться, пока ее руки и губы звали Конана в постель.

Глава 8

Хорошее вино и долгие занятия любовью вовсе не способствовали раннему пробуждению Конана и Райны. Хорошо еще, что их известили об аудиенции у короля Элоикаса утром, а сама аудиенция назначена ближе к полудню. И Киммериец и Боссонийка были рады предоставленной возможности привести себя в порядок и получше одеться, не торопясь.

Король Элоикас приветствовал их чем-то очень похожим на улыбку. Лицо Декиуса, стоявшего за троном, напоминало своим выражением маску безразличия, однако Конан почувствовал, что он тоже не был в плохом настроении. Он, не отрывая глаз, следил за Райной с того момента, как она вошла в зал, и до той секунды, когда Элоикас сделал шаг навстречу, разрешая ей не становиться на колени перед троном, как это сделал Конан.

Декиус протянул королю холщовый мешок. Быстрые и ловкие движения говорили о большой силе королевских рук. Мешок был развязан, и король достал из него золотое ожерелье тонкой работы. Это была цепь из тяжелых золотых звеньев с центральным медальоном в виде кометы. Голову кометы представлял огромный полированный камень синего цвета в окружении речного жемчуга.

— Это ожерелье — почетный знак отличия капитана в нашей стране, сказал Элоикас. — Ойжик сбежал со своим, но я думаю, что тебе не стыдно будет принять его, даже если бы перебежчик и оставил нам свой медальон.

В какой-то момент Конан был готов поклясться, что в глазах короля стояли слезы.

— Это ожерелье носил мой сын, принц Джулиан, когда командовал ротой стражников. Мы не положили этот почетный знак в могилу вместе с юношей, потому что боги послали мне знамение, что когда-то он еще понадобится достойному человеку.

Слезы действительно набежали на глаза короля, и Конан обратил внимание, что Элоикас даже забыл про королевское. Конан не раз слышал рассказы о мужестве и уме принца Джулиана, брата Чиенны, причиной смерти которого стал несчастный случай во время конной прогулки. Конан ответил королю ясно и просто:

— Ваше Величество, я молю богов, чтобы оказаться достойным такой чести. Я знаю, что ступаю по стопам лучшего, чем я, человека. Но я думаю, что могу заставить ваших врагов провести не одну бессонную ночь и не один тяжелый день с помощью других достойных людей — как мужчин, так и женщин, — он кивнул в сторону Декиуса и Райны.

Речь прошла на ура, хотя Райна не смогла удержаться от смеха, когда они остались одни.

— Можно подумать, что ты воспитывался при дворе, а в детстве был королевским пажом.

Конан возмущенно фыркнул, как потревоженный бык:

— Скажи лучше, что я знаю, как отвести кинжалы от своей спины. Чем меньше станут трепаться о моем новом назначении, тем меньше кинжалов будет нацелено мне в спину. А спереди — что ж, пусть подходят. Я не против.

Не стоило пока говорить Райне о других мыслях. Такое ожерелье само по себе говорило о многом. И главное — видимо, рассказы о сокровищах королей Пограничья не были пьяным кабацким бредом. Хорошая служба могла переложить часть этого золота в руки Киммерийца.

Но в этих горах золото короля было не единственным кладом. Конан не украл бы и копыта дохлой лошади у Элоикаса или верных ему людей, но граф Сизамбри и его дружки — совсем другое дело. Их сундуки были отличной ставкой и могли стать хорошей платой за путешествие, если только подвернется случай.

Правда, по слухам, этот маленький человечек завел шашни с колдунами и заключил с ними военный союз. Но Конан решил не думать об этом раньше чем понадобится. Волшебники чаще бывают персонажами сказок, чем появляются в реальной жизни. А здравый смысл, холодная голова и хорошо отточенный меч в умелых руках почти не теряют своей силы даже в присутствии волшебства и колдовства.

Айбас не поклонился принцессе Чиенне. Это было бы серьезным нарушением правил обращения с пленными, установленных Звездными Братьями. Айбас впустую пытался втолковать им, что она в большей степени пленница графа Сизамбри, чем их жертва.

Да что там — впустую. Хуже. Теперь Звездные Братья еще меньше станут доверять ему. Вряд ли они будут благосклонны к другим его просьбам, например по поводу той же Виллы.

Если Айбасу нужна эта девчонка, то пусть сам завоевывает ее расположение безо всякой магии. А если напомнить о ней Братьям, — скорее всего, ее прямиком отправят в пасть чудовищу, и дело с концом. А еще одно оскорбление — и Айбас может отправиться вслед за своей подружкой.

Отсутствие поклона заметно оскорбило принцессу. Она заметила:

— Айбас, в твоем голосе я слышу Аквилонию. Меня учили, что Аквилония страна, где люди знают, как себя вести. Перед принцессой простому смертному, да и дворянину не помешало бы проявить большую учтивость, чем проявляешь ты.

Встав во весь рост, она оказалась почти такой же высокой, как он, и едва ли уже его в плечах. То, что она красива, совсем не подталкивало Айбаса приблизиться к ней вплотную. Ее ноги все еще были скованы цепью, но он вовсе не жаждал испытать на себе силу неожиданного удара этих сильных рук, хотя скудное питание и сделало их тоньше, а грязь иссушила кожу.

— Ваше Высочество, — сказал Айбас. По крайней мере, обращение по титулу не было запрещено, а если и было — то пошли эти Братья подальше с такими запретами!

— Ваше Высочество, боюсь, что те, кто правит здесь, в долине Поуджой, не признают никакой иерархии, кроме своей собственной.

— Неужели они не признают и графа Сизамбри?

— Почему вы назвали имя этого дворянина, Ваше Высочество?

— Не такая уж я дура, чтобы не понимать, что ни ты, ни колдуны не рискнули бы притащить меня сюда без его ведома. Все вы служите ему. Колдуны — потому что надеются с его помощью обогатить Поуджой, а ты… только богам известно, что ты забыл здесь.

Это было настолько близко к истине, что Айбас не смог сохранить безучастного выражения лица. Принцесса воспользовалась полученным преимуществом и перешла в наступление:

— Мне кажется, у тебя нет оснований особо доверять обещаниям колдунов и твоего господина. Слушай, я и мой отец — люди более благородные. Почему бы тебе…

— Хватит! — словно отрезал Айбас, рассекая воздух рукой. Еще одно слово — и он мог действительно ударить ее. — За эти слова наказания не будет, сказал Айбас, моля, чтобы ему удалось сдержать обещание, — но один я больше сюда не приду.

А это обещание ему придется выполнить, или он окажется несколько ближе, чем хотелось бы, к цепям на скале и чавкающим пастям на щупальцах чудовища.

Принцесса тряхнула головой, как одолеваемая мухами лошадь, и внимательно посмотрела на дверь, которую Айбас, выйдя, запер на засов в мгновение ока.

Оказавшись снаружи, он понял, что пропотел с ног до головы, несмотря на свежесть горного вечера. По крайней мере, он доказал свою лояльность всем невидимым глазам и ушам. Хотя ничего хорошего не сулила и вражда с принцессой Чиенной.

— Да есть ли хоть какой-то выход для меня, о боги?

Ни небеса, ни ветер, ни камни под ногами не ответили на вопрос Айбаса.

Конан лелеял мечту вывести вторую роту за стены дворца, чтобы в какой-нибудь несерьезной стычке отточить полученные новобранцами навыки. У Декиуса были другие планы.

— Если у Сизамбри даже половина того количества людей, которое мы предполагаем, — сказал капитан-генерал, — то у нас нет никаких шансов на успех в бою на открытом пространстве. Чем лучше мы охраняем дворец, тем меньше опасности он представляет для нас.

— Чем дольше мы торчим здесь неподвижно, тем большую свободу действий он получает, — возразил Конан. — Я здесь недавно и даже не знаю, сколько союзников Элоикаса за стенами дворца…

— Для кого — Элоикас, а для тебя — Его Величество Король Элоикас. Понятно тебе, Киммериец? А то, что ты здесь чужой, — это ты правильно заметил.

— Чужак, которому досталась его доля сражений и ваших дворцовых интриг, — напомнил Конан своему старшему собеседнику. — Доля достаточная, чтобы Его Величество произвело меня в капитаны одной из рот его собственной гвардии. Я что-то приврал, или ты считаешь выбор короля ошибочным?

Это было уже достаточно серьезным вызовом старшему по званию. Не более чем достаточным, как казалось Конану. Если Декиус позволяет мальчишеской страсти к Райне подчинить мужской разум и офицерскую волю…

Декиус тряхнул головой:

— Ты же знаешь, я был за тебя тогда, и сейчас тоже считаю, что решение было правильным, что бы ты мне ни наговорил. Просто думай перед тем, как сказать, если ты вообще знаешь, как это делается.

Конан улыбался Декиусу улыбкой тигра:

— Отлично, командир. Итак, я полагаю, у Его Величества есть союзники в его владениях. Если бы не так, этот чертов Сизамбри уже давно взгромоздил бы свою задницу на трон.

— Не так уж далеко от истины.

— Признайся, что я почти попал. Ну и что скажут эти наши друзья, видя, что мы сидим во дворце, как кроты в норах? Я знаю, король не трус. Ты это знаешь. А наши друзья? Даже если они считают, что королю стоит помочь, что они могут сделать, если банда Сизамбри свободно орудует по всей стране? Если кто-то из них и рискнет косо взглянуть на графа, то либо погибнет, либо прибежит к нам за помощью. А что мы? Себя-то толком защитить не можем.

Декиус смотрел на Конана с живым интересом, как будто у Киммерийца прямо на глазах вырастал длинный хвост с шипами или его тело покрывалось ярко-голубой чешуей.

— Конан, если ты когда-нибудь, я бы не хотел оказаться тем, кому прикажут вышибить тебя оттуда.

Конан пожал плечами:

— Я видел нескольких человек, взошедших на трон, а потом потерявших его. Надо быть полным дураком, чтобы не сделать из этих наблюдений выводов. Главное, трон превращает сидящего на нем в большую мишень, причем неподвижную. Так что в тот день, когда моя задница поцелует трон, можешь отыграться, назвав меня полным болваном.

— Мало шансов, что хоть один из нас доживет до такого дня. Куда как более вероятно, что другой, более активный искатель подобающего сиденья для своей задницы пожалует к нам в гости. Я имею в виду Сизамбри. И дело твоей роты сделать все, чтобы наше гостеприимство было достойно высокого гостя. Позднее мы еще поговорим об учебном выходе.

— Позднее?.. — Для Конана все, что не входило в планы на ближайшие несколько дней, казалось отодвинутым на века. Он никак не мог заставить себя с этим смириться, хотя работа, которую он выполнял вместе со своими людьми, выматывала их, как каторжников.

Ловушки Ойжика встречались повсюду, но в большинстве случаев они были плохо сделаны и чаще всего очень плохо замаскированы. Конан полагал, что Ойжик строил их таким образом, чтобы люди его хозяина не подвергались никакому риску (даже если бы ему не удалось повредить большинство из них в ночь накануне атаки).

Если все делать по уму, то одна коварная и хорошо замаскированная ловушка стоила дюжины таких, которых мог избежать и ребенок. Конан был уверен, что уж по крайней мере ребенок не смог бы обнаружить ни одной из его ловушек. Иногда за основу бралось старое сооружение Ойжика: что-то вроде ямы с колом или спрятанного арбалета-самострела, но переделанного его с большим умением и желанием.

Большинство же были совершенно новыми. Конану приходилось действовать чрезвычайно осторожно. Дворец был огромным. Его построили еще в те далекие времена, когда королевство называлось по-другому, а его основной защитой были армии, маршировавшие по землям, на которых выросли теперь новые государства. Находившийся в самом центре огромной страны дворец не был готов к серьезной осаде внешним врагом. К тому же он сильно обветшал, и сменилось уже много поколений с тех пор, как короли Пограничья удосужились раскошелиться на каменщиков, чтобы восстановить обвалившиеся своды или потрескавшиеся стены.

В некоторых покоях дворца веками не появлялся ни один живой человек. Конан полагал, что граф попытается найти вход во дворец через эти заброшенные туннели и коридоры, и уделял им большую часть своего внимания. Стоило большого труда не оставлять подозрительных следов деятельности. Еще большего стоило избежать того, чтобы целые коридоры и помещения не обрушились на работающих защитников.

В один из дней Райна навестила Конана в полуденный перерыв на еду. Она застала его — в набедренной повязке, с мечом на боку и живописно разукрашенным грязью и строительным раствором, сидящим вместе со своими подчиненными, так же легкомысленно одетыми. Перед нею разверзся плод их утренней работы — яма с заостренным колом на дне.

— Когда закончим с ямой и хорошенько укроем ее, можно браться за подготовку другого, — сказал Конан, показывая на боковую стену. Поставим здесь старую катапульту, заряженную бочонком со смолой, и протянем по полу веревочку от приводного механизма. В случае опасности мы успеем зажечь свечу, которая плавает в смоле в глиняной плошке. Когда бочонок разобьется, свеча упадет в смолу, и вся комната — по щиколотку в пылающей смоле.

Несколько стражников внимательно слушали описание. Остальные же веселились, приветствуя Райну и предлагая ейприсоединиться к ним и поработать вместе.

— Особенно если вы будете одеты так же, как и мы, — добавил один из них.

Райна схватилась за рукоять меча и шагнула назад. Ее вздрагивающие ноздри выдавали сильное раздражение. Ударив носком сапога по куче щебня, она подняла облако пыли, густое, как дым от костра. Она набрала полные легкие воздуха, задержала дыхание и начала чихать.

На одной из стен под потолком появилась трещина. Быстро, как кролик, убегающий от лисы, она пробежала до самого пола. Тогда часть стены завибрировала, издавая треск сдвигаемых камней, и с грохотом упала. Часть потолка тоже обрушилась, но к этому времени Конан, Райна и солдаты были уже на безопасном расстоянии от места обвала.

Когда пыль осела, Конан осмотрел наваленную груду булыжников и, сплюнув, чтобы прочистить горло, сказал:

— Ну что я вам говорил, ребята. Один раз чихнешь — и вся эта развалюха может посыпаться нам на голову. Теперь вы видите, что я просто изрекал пророчества.

Большинство солдат рассмеялись. Раз все остались живы, значит, можно обратить дело в шутку. Они вытащили не окончательно похороненную под камнями еду и, очистив от пыли и грязи то, что можно было очистить, снова принялись за свой завтрак.

Конан увел Райну в соседнюю пустую комнату с каменной скамьей, встроенной в растрескавшуюся стену. Скамейка хрустнула, когда они присели на нее, но, к счастью, не рухнула на пол.

— Я бы предпочел, чтобы дальше сам Декиус занялся этой работой, сказал Киммериец, — мы тут заложили по сюрпризу на каждом шагу, там, где на нас не обвалились стены или потолок. Если мы продолжим копаться здесь в том же духе, то дворец просто провалится в эти подземелья, не дожидаясь нападения Сизамбри.

— Дай я сначала поговорю с Декиусом, прощупаю почву, — предложила Райна. — Он достаточно наслышан о твоих идеях по поводу полевого выхода. И если ты начнешь действовать неосторожно, то он решит, что ты просто таким образом продвигаешь свою идею учебного выхода.

Конан выругался, но очень тихо, чтобы не рисковать еще одним обвалом. Когда он говорил, то тоже старался не вкладывать в слова много голоса. Хотя это уже делаешь из-за нежелания поверять свои секреты невидимым ушам.

— Нет, видит Митра, Декиуса похоронят в конском навозе! Сейчас как никогда удачный момент, чтобы ударить первыми. Что толку сидеть, как крысы в норе, и ждать хорька, который придет и всех передушит.

Райна положила ладонь на руку Конана и сказала:

— Я думаю, ты несправедлив к этому человеку.

Киммериец бросил на Райну быстрый взгляд, но не сказал ни слова. Если бы речь шла о любой другой женщине, он бы предположил, что Декиусу удалось-таки вскружить ей голову. Но что касается Райны, — он знал, она говорит то, что считает нужным и разумным, независимо от того, согласен он с нею или нет.

— Как это — несправедлив?

— А вот так. Дворцовая стража не приспособлена для войны на открытом пространстве. Поэтому он будет брать с собой своих и только проверенных людей в любой такой выезд-рейд.

Конан медленно опустил голову. Он видел немало интриг в Туране и мог совершенно уверенно сказать, что Декиус не ведет своей игры. Но что же такое? Может, он побаивается офицеров, например меня, или не уверен в солдатах?

— Ойжик мог оставить среди солдат своих людей, а ты не можешь вычислить всех в один день. Он верит твоему слову чести и твоему мечу, Конан, но не забывай, что ты здесь чужой.

— Да, а те, кто раньше был уверен в своей лояльности к королю, немедленно предадут его, увидев чужака во главе одной из рот дворцовой стражи.

Конану очень хотелось хлебнуть хотя бы пару глотков вина, чтобы смыть пыль и песок с языка и губ, но ему пришлось ограничиться лишь плевком на пол. Затем он встал.

— Может, Декиус отчасти и прав. Но и я не собираюсь выводить стражу без подготовки, на волю случая. Верны они мне или нет, они заслуживают доли лучшей, чем виноградные ягоды, которые давит винодельческий пресс.

Райна пожала его руку:

— Я все ему расскажу, а ты при этом ничего не потеряешь, клянусь тебе.

Она поднялась, изящная, как и прежде, оставив Конана в размышлениях о том, как она могла быть настолько уверена в доброй воле Декиуса. Хотя, конечно, у женщин есть свои способы…

Если бы он дал волю чувству ревности, то заслуживал бы следующего куска потолка прямо на свою голову — настолько мало было бы толку от этого чувства. Райна — свободная женщина и может делать что хочет. А у Конана власти, чтобы остановить ее, не больше, чем заставить замолчать таинственный гром, который в последнее время хотя бы раз за ночь прокатывался по холмам.

Этот гром заслуживал внимания. От него за версту несло всякой чертовщиной. Что там Райна собирается делать, чтобы успокоить Декиуса, какая разница! Куда важнее то, что происходит вокруг дворца. Взять хотя бы этот же самый гром.

Конан вернулся к своим людям. Они уже снова взялись за работу, хотя и действовали с опаской, косясь на ненадежные стены и потолок.

— Отличные новости, ребята. На сегодня хватит. Есть сведения, что Декиус решил-таки устраивать ловушки там, где в них скорее попадут люди графа Сизамбри, а не мы.

— Да я бы тут до скончания века проторчал, если бы знать, что в нашей ловушке найдет свою смерть этот граф! — почти крикнул один из копавших. Остальные согласно кивнули.

— У вас еще будет шанс, но завтра, — сказал Конан и подал пример, начав складывать кирки и молотки в корзину.

Когда последний инструмент уже лежал на своем месте, Конана вдруг осенило: у Декиуса есть еще одна веская причина не покидать дворца. Его горстка хороших бойцов могла много дней мотаться по стране, охотясь за его отрядами, так и не встретившись с ним самим.

Если этот заносчивый коротышка уйдет живым, то сможет собрать новую армию. Если же он погибнет — дело закончено. А что может быть вернее, чем дать ему возможность подойти ко дворцу, где он так стремится остаться в качестве полноправного правителя?

Так что и с головой у Декиуса все было в порядке, и его верность королю, скорее всего, не вызывала сомнений. Но Конану от этого было не легче. Торчать замурованным в этом полуразвалившемся дворце, когда все инстинкты, весь опыт и интуиция воина подсказывали, кричали ему не сидеть, а искать врага и сражаться с ним.

За стенами дома раздался раскат грома. Айбас, всматриваясь в темноту сквозь щели между бревнами, так и не увидел молнии. Вопросов не было — опять этот колдовской гром. А если еще и оставались какие-то сомнения, то звуки труб и охотничьих рогов, донесшиеся из деревни, рассеяли их вчистую.

Граф Сизамбри переждал, пока утихнет гром и соперничающая с ним мешанина звуков из деревни. Затем он продолжил говорить, пристально глядя на сидевших у его ног на охапке соломы Айбаса и Ойжика.

Хотя Айбас давно уже перестал вздрагивать при раскатах этого дьявольского грома, но сидеть спокойно под пристальным изучающим взглядом графа стоило ему больших усилий. Ойжик же явно чувствовал себя как на сковороде. Несмотря на холодную погоду, пот не переставая катился с его лба. Наверное, на его месте Айбас уже давно сам бы вскарабкался на дамбу и бросился в омерзительную чавкающую пасть чудовища.

— Можем ли мы действительно доверять воинам Поуджой? — в третий раз зачем-то переспросил Ойжик.

Что-то мелькнуло в глазах Сизамбри. В полумраке Айбасу было трудно рассмотреть выражение лица графа, да и, по правде говоря, ему не очень-то этого и хотелось.

— Им можно доверять в отношении всего, о чем я просил их, — ответил граф.

Айбас почему-то решил не выспрашивать у графа, чем племя Поуджой может помочь ему взойти на трон. В любом случае, граф не успел бы ответить, даже если бы захотел.

Тяжелые шаги раздались на площадке перед домом; дверь со скрипом и стуком распахнулась, и в комнату ввалилось с десяток воинов Поуджой с одним из Звездных Братьев во главе. В руках воинов были копья и каменные топоры, в руках колдуна — кожаный мешок.

— Вот этого, — сказал граф. Воины встали кольцом вокруг сидящих. Граф сделал Айбасу знак встать и отойти. Усилием воли Айбас заставил свои ноги передвигаться, а колени — не дрожать и поспешил повиноваться.

Ойжик открыл было рот, но, прежде чем он успел издать хоть звук, четыре воина навалились на него со всех сторон. Кожаный кляп задушил его крики, а кожаные ремни стянули руки и обвили ноги. Собрав валявшуюся в углу одежду Ойжика, воины вытащили его из дома.

Айбас оставался неподвижным, пока тяжелые шаги воинов не стихли в ночи. Глядя куда-то в пространство, он тихо произнес:

— Декиус дорого бы заплатил, чтобы присутствовать при этом зрелище.

— Да ну его. — Ничто, кроме губ, не двигалось на лице графа, когда он говорил. Он закинул ногу за ногу и пожал плечами. — Если бы у нашего славного капитан-генерала в жилах текла кровь, а не теплое молоко, он давно бы уже взял то, что принадлежит ему по праву, а я с радостью пошел бы к нему на службу.

Айбас подумал, что единственная служба, которую граф мог сослужить с радостью другому человеку, это помочь стервятникам побыстрее разобраться с его останками.

— Ойжик будет отдан в жертву чудовищу? — спросил Айбас.

— Ты хочешь оспорить мое решение? — вкрадчиво промурлыкал Сизамбри.

— Я ничего не оспариваю, и менее всего я хотел бы оспаривать ваши суждения и решения. Если бы не их мудрость, мы вряд ли оказались бы так близки к победе. Я лишь осмелюсь напомнить, что в Поуджой есть много таких, кто переживает по поводу человеческих жертв этому монстру.

— Трусы, — отрезал граф, — слизняки.

Можно было бы возразить, что армия, наполовину состоящая из слизняков и трусов, превращается в неуправляемую толпу. Можно было бы попытаться объяснить, что любому, видевшему прибытие принцессы в долину, было простительно желание оказаться где угодно, но только не здесь.

К сожалению, в лицо графу нельзя было говорить ничего, если, конечно, собеседник собирается пожить еще хотя бы несколько дней. Поэтому аквилонец лишь пожал плечами и продолжал размышлять:

— Ну, положим, против смерти Ойжика они ничего иметь не будут. Его предки, да и он сам немало сделали, чтобы выселить племя Поуджой из их земель в эту забытую богами долину. У этого народа хорошая память.

— Зато у тех, кто живет внизу, на равнине, — плохая. — Сизамбри чуть ли не расплылся в кривой улыбке. — Когда они увидят, что Ойжик расплатился за предательство в пасти чудовища, они забудут, как я взошел на трон. Они поверят в то, что я был прав, даже если я смету дворец с лица земли, чтобы добраться до Декиуса и Ойжика. Они поверят, что король умер, а принцессе нужен рядом человек, который ее утешит. Это все будет выглядеть так, словно произошло по воле богов, а не по моему желанию.

Айбас вспомнил тех людей, с которыми он встречался в своей жизни, начиная с имения его отца и кончая этой жалкой долиной. По сравнению со многими из них, хитрость интриг Сизамбри была просто мелким жульничеством мальчишки, играющего в камушки. Правда, этот имел власть над жизнью и смертью Айбаса и выбросит его как ненужный камешек, если только догадается о его мыслях. Айбас постарался и дальше сохранять почтительное выражение лица.

— Да будет оно так, господин. А теперь чем еще я смогу быть вам полезен?

— С первым криком петуха я отправляюсь к своим людям. А пока что не будет ли разумным подыскать мне женщину на ночь?

— Боюсь, местные красавицы не придутся вам по вкусу, — предположил Айбас, моля богов, чтобы Вилла не попалась на глаза похотливому графу.

— К сожалению, ты наверняка абсолютно прав. Ну да ладно. Держи эту сумку и охраняй как зеницу ока, пока я не заберу ее обратно. Прощай. Прими мою благодарность за хорошую службу.

Сизамбри говорил таким тоном, что слово прозвучало почти так же величественно, как королевское. Айбас поклонился и так и стоял, согнувшись, пока не захлопнулась дверь. Потом он опустился на колени, чтобы получше рассмотреть сумку.

Она была сделана из цельного куска кожи и перетянута железным обручем. Руны на металле не были знакомы Айбасу, но даже в полумраке хижины он понял, что они очень похожи на те, что начертаны на склонах дамбы. В сумке было что-то тяжелое как камень, но при всем любопытстве Айбасу даже не пришло в голову попытаться открыть ее.

Граф Сизамбри решил на полную катушку использовать силу колдунов Поуджой, чтобы взойти на престол. Айбас был уверен, что граф и сам до конца не понимал, во что влез и на чью помощь польстился, даже не предполагая, что могут потребовать настоящие хозяева этой сумки в качестве платы.

Глава 9

Конан проснулся и некоторое время лежал в темноте, гадая о причине своего внезапного пробуждения. Виновата, наверное, была кровать. Хоть и крепко сработанная, она была коротковата для Киммерийца. Он бы удобно чувствовал себя на ней в те годы, когда только-только покинул родной дом. А сейчас спать на ней напоминало утонченную пытку, и только способность Конана засыпать где угодно и в любом положении позволяла ему на время забыться сном.

Накануне вечером он поклялся себе разыскать дворцового плотника, чтобы тот сделал новую кровать. Конан даже продумал, как оборвет нескромные расспросы по поводу того, с кем Киммериец собирался делить такое ложе.

Конан опустил ноги на потрескавшиеся керамические плитки пола, надел брюки, пристегнул меч и прислушался. Ничего необычного не доносилось до его слуха. Капала вода в рукомойнике; кто-то вскрикнул не то в кошмарном сне, не то в порыве страсти; из угла доносилась мышиная возня.

Ощущение, что проснулся он неспроста, не покидало Конана. Все те самые инстинкты и интуиция, которым он был обязан тем, что до сих пор оставался в живых, взывали к его вниманию, предупреждая об опасности. Но большего они сказать не могли, поэтому стоило выяснить более конкретно причину душевного смятения.

Конан натянул рубашку и сунул за ремень оба кинжала. Сначала он хотел взять с собой и лук, но, подумав, оставил его вместе с медвежьей шкурой и кавалерийским плащом в изголовье кровати.

Конан уже понял, что дворцу угрожает опасность. Но остальные пока даже не догадывались об этом. Если его кто-нибудь увидит рыскающим по переходам в полном вооружении, то не избежать вопросов, на многие из которых Конан не мог дать точного ответа. Незнание, неуверенность и страх — вот искры, которые могли зажечь пламя паники, которая может оставить дворец совершенно беззащитным.

Мрачные предположения Конана не успели развиться дальше. Трубы и барабаны, зазвучавшие где-то вдали, эхом отразились откуда-то прямо из-за стен замка. Внутри раздались первые тревожные крики часовых и боевые кличи защитников. Конан расслышал и жалостные причитания слабейших обитателей дворца, уже позволивших страху победить себя.

Киммерийцу не пришлось утруждать себя, чтобы разбудить спавших по соседству нескольких солдат своей роты. Первый сержант уже с руганью носился по комнате, пинаясь, размахивая руками и, если надо, просто вытаскивая людей из постели, заставляя их немедленно облачаться в боевое снаряжение.

Сержант поднял руку в знак приветствия и сообщил Конану:

— Я уже отправил гонца в казарму с приказом всей роте бегом двигаться ко дворцу.

— Отлично. Отправь еще одного. Боюсь, что уже далеко не каждый сможет прорваться к казармам. Я отправляюсь к Декиусу. Встречаемся в Зале Красной Рыбы.

— Слушаюсь, капитан Конан.

Конан хотел было определить запасное место встречи за пределами дворца, но решил, что такое сообщение будет воспринято как неуверенность в исходе еще не начавшегося сражения. Фраза застряла у него в горле.

Конан направился к Залу Красной Рыбы, прозванному так из-за характерного рисунка мозаичного пола. Это помещение, имевшее потайной выход из дворца, можно было оборонять горсткой людей против большого отряда. В одном из углов сохранилась лестница, изрядно потрепанная временем, но все же достаточно крепкая, чтобы ловкий человек мог подняться к проломленной крыше и оглядеться вокруг.

Добравшись до зала, Конан обнаружил, что добрая половина отряда Райны уже там. Оставив их сооружать баррикады из камней, он вскарабкался по ступенькам полуразвалившейся лестницы.

Звуки труб и барабаны, слышавшиеся поначалу вдали, сейчас притихли. Темнота скрывала тех, кто двигался к замку. Низкие облака большую часть времени закрывали луну. Конан не удивился бы, услышав сейчас колдовской гром.

Вместо этого он увидел, как внизу, на склоне холма, ведущем ко дворцу, зажегся рубиновый огонек. Яркая точка росла, увеличивалась в размерах и превратилась в огненный шар, ставший из рубинового темно-бордовым.

При этом свете Конан разглядел то, что поначалу показалось огромной армией. Со второго взгляда он понял, что она не была огромной, да и вообще едва ли могла быть названа армией.

Граф Сизамбри восседал на своем жеребце во главе группы из двух десятков всадников. За ними стоял отряд побольше, в основном — стрелки, слабо защищенные доспехами и не имевшие серьезного вооружения, не считая своих луков. Еще одна группа — дюжины три человек — окружила здания казарм, где оставалась часть дворцовой стражи. Судя по тому, что нападавшие старались соблюдать дистанцию до казарм, стражники не проспали начало атаки и не собирались сдаваться.

Этого было достаточно для Конана. Сизамбри, наверно, использует какое-то колдовство, но пока что единственное, чего он добился, — это показал Конану малочисленность своего отряда. Конечно, его отряд не был мальчиками для битья, но сказать, что им заранее обеспечена победа в этом сражении, было бы преувеличением.

Сейчас, если бы только стражники в казармах догадались ударить в тыл людям Сизамбри, как только те двинутся вперед…

Огненный шар стал цвета высохшей крови. Он стал таким большим, что Конан едва видел графа из-за него. Маленький человек развел широко руками, и от шара отделилось что-то дымящееся и упало на землю у его ног.

Порыв ветра донес до Киммерийца запах нагретого металла и горелой травы. Сильное шипение послышалось из клубов дыма и пара, когда это нечто коснулось лужи дождевой воды.

Затем шар снова сжался до размеров огненной точки. Поднимавшийся дым тянулся к ней, входил в нее, напоминая стебель диковинного растения с красным цветком на конце.

Вдруг земля вздрогнула. Дым и кроваво-красный свет начали двигаться в сторону дворца, словно влекомые какой-то силой, недоступной человеческим чувствам.

Впрочем, не так уж недоступной, как рассудил Конан в следующий миг. То, что вело за собой огненный цветок, оставляло за собой полосу перепаханной земли шириной с человеческую руку. От нее шел дым, камни и глина разлетались в разные стороны, и при этом дрожание земли становилось все сильнее и сильнее.

Конан оставил идею отправить своих людей в обход отряда Сизамбри. Сейчас главной задачей всех офицеров короля было уберечь своих солдат от гибельного действия этой колдовской штуки, подползавшей все ближе ко дворцу. Если придется оставить дворец, чтобы не похоронить всех людей под его развалинами, значит, так это и будет сделано.

Одно из зданий казарм рухнуло. Звук падающих стен потонул в гуле вспоротой и шевелящейся земли. Пыль и дым взметнулись столбом, и солдаты рванулись во все стороны, как муравьи из разворошенного муравейника. Но все же они отходили с оружием в руках, поддерживая или вынося на себе раненых товарищей.

Конан спустился по лестнице. К лучшему или к худшему, но солдатам, застигнутым в казармах, сегодня придется самим искать выход из положения. Его бой будет проходить здесь, настолько долго и ожесточенно, насколько человек может противостоять колдовству.

Когда Киммериец был всего в нескольких ступенях от пола, земля сильно вздрогнула. Ступеньки хрустнули, затрещали камни стен и крыша. Когда ступеньки под ногами обрушились, Конан прыгнул, затем — еще один прыжок, чтобы увернуться от камней, летевших со стен, падение на руки, кувырок, и наконец он оказался лежащим у ног Райны.

Она деланно улыбнулась, скорее чтобы приободрить себя и своих людей. Улыбнувшись в ответ, Конан вскочил на ноги.

Почти все, кто находился в зале, когда Конан полез наверх, остались здесь же. Лишь немногие исчезли в неизвестном направлении. Зато подошли другие люди из отряда Райны. К сожалению, несколько человек остались навеки погребены под обломками стены и лестницы.

Конан попытался приподнять один из камней, из-под которого доносились стоны; он навалился изо всех сил, но лишь тяжелое собственное дыхание было результатом его трудов.

Вдруг под сводами дворца ясно и звонко, словно принесенная волшебным ветром, зазвучала мелодия далекой флейты.

Флейта и действительно была далеко, но графу Сизамбри казалось, что эти звуки раздаются прямо у него над ухом.

Он знал, что это обман, наваждение. Сколько раз колдуны из Поуджой повторяли ему это. Он даже устал от этих повторяющихся наставлений:

— Только страх, пересиливающий твою волю, сможет быть сильнее нашего колдовства. Бери то, что мы даем тебе, и обладай этим без страха. Колдовство само сделает все, чего ты ждешь от него. Но мы ничего не можем обещать человеку, объятому страхом.

Обычному человеку хватило бы и одного оскорбительного намека на предполагаемую трусость графа, чтобы рассчитаться за него кровью. Но колдуны — совсем другое дело. Сизамбри понимал, что они не просто так вновь и вновь повторяют слово, что если ему не хватит мужества, то все его планы рухнут в одну минуту.

Итак, граф попытался вытолкнуть звуки флейты из своего сознания, если уж он не мог заткнуть уши и не слышать этой мелодии. Он не мог позволить ей окружить его, спеленать как младенца, эхом раздаваться в мозгу.

Графу удалось одержать эту первую победу. Звуки флейты теперь казались ему лишь жалобными причитаниями над покойником или умирающим. Они больше не подчиняли себе мысли графа.

Более того, сила флейты, которая должна была противостоять магии колдунов из Поуджой, обернулась против дворца. Дымящаяся траншея почти добралась до внешних стен дворца, когда сама земля взметнулась ей навстречу, словно пытаясь преградить путь еще одной стеной. С этой новой стены посыпались камни. Они летели сквозь дым, шедший от траншеи, причем многие почти долетали до людей графа. Лошади попятились, их испуганное ржание утонуло в грохоте разверзшейся земли. Даже самые храбрые и много повидавшие на своем веку воины побледнели и стали испуганно переглядываться.

Сизамбри боролся сам с собой, пытаясь подавить тот страх, который мог уничтожить все так удачно начатое колдовство.

Дымящаяся траншея и земляной вал переплелись, стараясь задушить друг друга, как два обезумевших невиданных зверя. Камни стали перелетать через людей графа, падая дождем на покосившиеся домишки казарм гвардии.

Обломок скалы превратил в груду щебня один из домов. Графу показалось, что из-под обломков доносились слабые крики заживо погребенных. Он готов был помолиться, чтобы камни похоронили всю королевскую стражу, если бы имело смысл молить богов или демонов, когда в дело вступала звездная магия.

Сизамбри заставил себя следить за борьбой двух колдовских сил. Он старался разглядеть хоть что-то сквозь завесу пыли. Когда легкий ночной ветерок чуть развеял пылевое облако, сердце графа учащенно забилось.

Дворец разваливался на глазах. Разваливался с такой скоростью, словно вся звездная магия обрушилась на его своды. Осыпались стены, проваливались крыши, открывая небу целые анфилады комнат за секунду до того, как они превращались в груду камней. Новые облака пыли нависли над дворцом, совершенно не давая возможности взгляду графа проникнуть сквозь них.

Да в этом уже и не было необходимости. Если во дворце и оставались живые защитники, вряд ли они в состоянии организовать сопротивление. Любой человек будет сломлен, обнаружив в качестве врага не других людей перед собой или на флангах, а саму землю снизу и град камней сверху.

Колдуны объясняли графу, что в этом деле было неважно, где находится человек, использующий их колдовство. Важна его воля и вера. Но что может лучше укрепить веру и желание графа и его воинов, чем решительный бросок на дворец!

Сизамбри передал поводья своего жеребца оруженосцу, а сам вылез из седла. Земля под его ногами заходила ходуном, как дно лодки, спускающейся по течению бурной горной речки, но граф устоял, не позволив себе упасть.

Он выхватил меч, подкинул его в воздух, поймал за лезвие, перехватил обеими руками и, показывая на дворец, крикнул:

— Сами боги покарали Элоикаса и его людей! Вперед, за мной!

В течение доли секунды Сизамбри не слышал ничего, кроме грохота взрываемой изнутри земли. Затем, прежде чем он решил повернуться, десятки клинков вылетели из ножен и со свистом рассекли воздух. Раздался боевой клич:

— Стальная Рука! Вперед, Стальная Рука!

Во дворце короля Элоикаса царил хаос. Хаос, приведший в смятение даже таких опытных бойцов, как Конан и Райна.

Правда, им некогда было разбираться в причинах происходящего. Все их мысли были заняты тем, чтобы уберечь своих подчиненных от града падающих камней.

Вдруг раздался боевой клич. Он звучал громче и громче, перекрывая шум трескавшихся стен и грохот вздымавшейся земли. Значит, из громыхающей темноты, из облаков пыли кровавого цвета люди графа Сизамбри начали атаку.

Если в рядах атакующих и был какой-то порядок, когда они начинали движение, то к тому моменту, как они оказались на расстоянии удара меча от людей Конана, этот порядок сам собой куда-то исчез, не выдержав неожиданного появления на пути земляного вала. Судя по крикам, доносившимся из рядов противника, некоторых из солдат графа завалило землей и камнями.

Конан молил богов, чтобы неведомый союзник использовал магическое оружие не столь разрушительной силы, как у графа Сизамбри. Защитить дворец, обрушив его на головы защитников и нападающих, не было, по мнению Конана, ни благородно, ни разумно.

Солдаты роты Конана и отряда Райны поняли, что их единственный шанс, если не на победу, то на спасение, — это вступить в бой и прорываться вперед. Позади лежал лишь разрушающийся на глазах дворец, грозивший стать всем им общей погребальной пирамидой. Впереди — враги, смертные люди, а за ними — открытое небо.

— За короля! — проорал Конан, перекрикивая шум битвы, и бросился вперед. Как магнит притягивает железо, так и Конан увлекал за собой тех, кто видел его. Лишь немногим отставала от Киммерийца Райна, тоже ведя за собой всех, кто мог ее видеть.

Люди графа Сизамбри растерялись, не зная даже, куда можно поставить ногу без риска подвернуть ее. Здесь они действительно превосходили числом защитников. Они были опытнее и лучше вооружены, но этого оказалось недостаточно.

Ничто, кроме прицельной стрельбы из десятка-другого луков, не могло остановить Киммерийца. Его широкий меч свистел в воздухе, со звоном ударялся о сталь доспехов, высекал искры из других клинков и, как нож мясника, входил в тела противников. Если ситуация навязывала Конану ближний бой, то в ход шел кинжал или тяжелые кулаки Конана.

Действуя всем возможным оружием, Конан уложил полдюжины противников раньше, чем ему на помощь подоспели его первые товарищи. Устроенная Конаном мясорубка воодушевила и других защитников замка.

Люди графа уже начали отступать, когда их господин появился на гребне земляного вала и смог правильно оценить ситуацию, складывающуюся не лучшим для него образом. Он услышал, как боевые кличи его солдат сменились возгласами и даже чем-то вроде Увидел он и Киммерийца, рвущегося вперед так естественно и уверенно, как будто сам по себе он был одной из природных стихий.

Короткий приказ графа — и на гребень вала забрались стрелки. Секундой позже град стрел из луков и арбалетов обрушился на защитников дворца. Теперь крики предупреждения и стоны раздавались не только из рядов бойцов графа. Скрытые запыленной бородой губы Сизамбри расплылись в улыбке.

Конан полагал, что, рискуя зацепить своих в этой пыли и мешанине боя, люди графа прекратят стрельбу. Но град стрел не утихал. Время от времени они попадали и в своих, но и стражники несли большие потери. Становились понятно, что защитников перебьют всех до единого, не побоявшись даже значительно сократить число своих людей.

Киммериец прикинул расстояние до графа. Если бы в силах смертного человека было пересечь заваленную обломками стены площадку и влезть на склон, чтобы скинуть графа вниз…

Стрелы мягко входили в землю и со звоном отбивали куски камня, попадая в остатки стен, как бы предостерегая от безрассудных действий. Стрелки уже приметили мощную фигуру Конана среди других защитников. Лишь попытайся Конан прорваться вперед, ближе к ненавистному графу, — он превратится в утыканный стрелами труп, не проделав и половины пути.

Конан начал отступать, значительно медленнее, чем продвигался вперед, несмотря на продолжающийся обстрел. Отступать и вообще-то было против его правил, а сейчас он отходил вдвойне осторожнее, чтобы не спровоцировать панику среди своих.

Как только стража чуть оторвалась от нападавших, стрелки из отряда Райны и роты Конана принялись за дело. Застигнутые врасплох, на открытом месте, рассчитывая лишь на удачу и на свои легкие доспехи, многие стрелки из отряда графа оказались на земле, со стрелами в груди и голове. Остальные поспешили искать защиты, скатившись по склону вала, и далеко не сразу ругань и проклятия графа смогли вернуть их на прежнюю позицию.

Итак, Конан, Райна и более половины их подчиненных вернулись под весьма сомнительную защиту дворцовых стен. В пылу и шуме битвы Конан даже не заметил, что дуэль магических сил под землей, похоже, прекратилась. Только перевязывая Райне руку, слегка зацепленную стрелой, он обратил внимание, что земля нема и неподвижна. Да и дворец больше не рассыпался дождем из камней и черепицы.

— Ну, и что дальше? — спросила Райна, морщась от боли, когда Конан посильнее затянул повязку, чтобы соединить края раны. — Мы едва смогли выиграть только первую стычку. Победой это никак не назовешь, скорее уж наоборот.

— Думаю, граф и такого не ожидал от нас, — проворчал Конан.

Киммериец готов был отдать половину сокровищ Пограничья (если бы они у него были) за несколько глотков вина, чтобы смыть пыль и песок изо рта и утолить жажду. Подумав, он продолжил:

— Если ребята, оставшиеся в казармах, смогли вовремя выбраться, а потом не потерять друг друга в лесу, то они будут серьезной угрозой графу с тыла. Черт возьми! Я сейчас и сам готов умолять любого колдуна, будь он неладен, лишь бы он передал моим парням мои распоряжения…

Райна знаком остановила Конана, а затем так же молча показала пальцем за его спину. Обернувшись, Киммериец увидел одного из офицеров отряда Декиуса, пробиравшегося среди развалин. Он все время посматривал вверх, опасаясь, что какой-нибудь булыжник свалится ему на голову, и при каждом таком взгляде спотыкался о какой-нибудь из уже упавших и лежащих прямо посреди дороги камней.

Наконец Райна сжалилась над ним и, быстро пробравшись к нему, показала уже пройденный и сравнительно безопасный путь через развалины. За обрушившейся стеной того, что раньше называлось галереей со скульптурами, все три командира остановились, чтобы посоветоваться.

— Декиус считает, что вы должны присоединить своих людей к его отряду и вместе с ним выбираться отсюда… — начал гонец, но был остановлен рыком Конана:

— Да он что, с ума… разве Декиус изменил свои планы? Или он просто прислал сюда труса, которому страшно возвращаться в одиночку?

Вопросы Конана громом раскатывались по помещению, отдавались эхом и заставляли еле держащиеся камни падать с полуразрушенных стен.

Райна одной рукой схватила и сжала руку Конана, а второй прикрыла ему рот:

— К чему так кричать, Конан. Ты же говоришь не с графом и даже не с Декиусом, а с человеком, который всего в шаге от тебя.

Под взглядом Конана человек побледнел, но спокойно произнес:

— Капитан Конан, господин капитан-генерал не упрашивает или советует. Он приказывает.

— Мне наплевать, даже если Митра вместе с Эрликом прикажут мне сделать такую глупость. Пойми, у меня там, снаружи, осталась добрая половина роты. Если ребята выдержали эту заварушку ночью, то ударь они по графу сзади…

— Король Элоикас не может двигаться так быстро, как того может хотеться, — упрямо продолжал гнуть свое офицер. — Ему нужно срочно покинуть дворец, чтобы избежать встречи с еще одним отрядом графа, который сейчас заходит к нам в тыл.

Конан почувствовал, что человек что-то не договаривает об истинных причинах такого поспешного отступления короля.

— Я ведь не прошу короля лично возглавить нас в этом деле, — сказал Конан, — пусть он только вспомнит о верных ему воинах и даст последнюю попытку достичь победы. Мы все еще можем свернуть шею графу. А если и нет, то все равно мы здорово пощиплем его отряд и замедлим их продвижение.

— Ну, может быть… — Офицер, казалось, не знал, чего больше бояться: короля и Декиуса, которые были далеко, или Конана, стоявшего рядом. Или он тоже убедился в том, что в предложении Конана есть смысл?

— Райна, — сказал Конан, — собери человек пять с луками. Пусть будут готовы прикрыть меня. А я поднимусь по стене повыше и попытаюсь высмотреть, как там дела у ребят в казармах. Если они разбежались или перебиты, мы сделаем все так, как предлагает Декиус.

Офицер уже открыл рот, чтобы вступить в спор о правилах подчинения старшему по званию, но вовремя заметил, как рука Райны потянулась к рукояти меча. Он захлопнул рот, при этом раздался ощутимый щелчок челюсти о челюсть.

Конан прочел на лице Райны надежду, что он пошлет кого-нибудь другого. Он также увидел, что она понимает: любая просьба такого рода привела бы к бесполезным спорам, быть может, в последние минуты их жизни. Конан едва ли приказал бы своему подчиненному идти туда, куда не пошел бы сам, особенно если этого подчиненного едва-едва можно назвать солдатом.

Конан сбросил медвежью шкуру и перекинул через плечо лук и колчан. Сапоги были сняты, чтобы пальцы ног помогали найти малейшую опору при лазании. Увидев, что стрелки готовы, он подобрался к выбранному участку стены.

Когда Райна подняла руку, он сделал первый шаг. Рука опустилась, в воздухе свистнули стрелы, и Конан начал взбираться вверх по стене.

Глава 10

Граф Сизамбри не был человеком, готовым смириться с неудачей, еще меньше — с поражением. Он мог изменить план действия, если дела явно шли неудачно.

Идти напролом через дворец — для этого нужно больше людей, чем было в его распоряжении. Нужно ведь не только разбить королевскую стражу, включая этого черноволосого великана, который один стоил целой роты. Следовало учесть и неизбежные потери от обвалов, приготовленных ловушек, оставленных засад и еще бог знает от чего, если он решится продолжать штурм.

Если он свяжет действия противника, то его люди с другой стороны дворца смогут захлопнуть ловушку. Даже удержаться здесь будет нелегкой задачей, но вполне выполнимой для его людей.

Сизамбри быстро принимал решения. Еще быстрее он отдавал приказы.

— Половину людей от казарм — сюда, в первую линию. Остальных передвинуть поближе, пусть будут между ними и казармой охраны. Всем приготовиться к наступлению.

Некоторые явно решили, что он спятил или, по крайней мере, сильно повредился умом. Это читалось в глазах солдат. Но они молчали, так что ему не придется ослаблять отряд ни на одного человека, устраивая показательную казнь за невыполнение приказов.

Ослабить наблюдение и охрану казарм дворцовой стражи означало дать возможность уйти тем, кто еще там оставался. Каждый слуга короля, выживший в эту ночь, еще пожалеет, что не погиб вместе с другими. Воины Поуджой отказались идти с ним на штурм дворца, но они ничего не будут иметь против того, чтобы поохотиться на солдат короля в лесах; Тогда Звездным Братьям еще долго не надо будет беспокоиться о том, чем кормить их любимчика.

Люди Райны еще не успели выстрелить и трех раз, когда Конан поднялся, насколько позволяла стена без риска свалиться на землю. Третий залп унес стрелы в сторону противника, и тут Конан понял, что стрелки графа Сизамбри не ведут ответную стрельбу.

И действительно, казалось, что люди графа хоть и не покинули поля боя, но предпочитали не ввязываться в новую стычку. Конан напрягал зрение, пытаясь разобраться в том, что происходило за гребнем колдовского земляного вала.

Пыль все еще висела в воздухе. Магический огонь погас, и лунный свет с трудом пробивался через пылевую завесу, сам становясь тусклым и грязным. Другого света Конану ждать было неоткуда, если, конечно, кто-нибудь не затеет новое колдовство. Но, честно говоря, он предпочитал начинать бой, представляя себе, где находится противник, чтобы чувствовать себя чуть уверенней, чем слепой, двигающийся по коридору, полному крыс.

Конан понял, что там, где его глаза ничем не могли ему помочь, будут полезны уши. Он осторожно снял лук, натянул тетиву и послал стрелу в направлении казарм.

Пять стрел подняли изрядный шум. Киммерийцу стало ясно, что люди графа все еще караулят казармы. Значит, стражники были там или ушли так тихо и незаметно, что люди графа этого не заметили.

Часть отряда Сизамбри двигалась вправо от Конана. Прибыли ли к графу свежие силы, или он снял часть охраны казарм? Скорее всего, и то и другое.

Но в любом случае граф не собирался нападать сию минуту.

Это был отличный момент, чтобы застать его врасплох. Такая внезапность обеспечила бы половину победы.

Конан знаком подозвал поближе Райну и офицера из отряда Декиуса и шепотом поведал им свои соображения. Они выслушали его с интересом, но выражение сомнения не сходило с лица офицера.

— А если Сизамбри сможет обойти нас и зайдет в тыл Декиусу?

Конан понял, что недооценил этого человека.

— Отправишься сейчас к нему и предупредишь…

Офицер отрицательно покачал головой:

— Любой из ваших людей сделает это не хуже меня. Я не уйду с поля боя. А кроме того, я знаю, где найти Декиуса, если мы оба выберемся живыми из дворца.

Теперь Конан был уверен, что зря сомневался в храбрости этого воина.

— Ну что ж, отлично. Но если ты и вправду хочешь скрестить свой меч со сталью солдат графа Сизамбри, то, сделай милость, скажи мне и Райне, где вы с Декиусом договорились встретиться. Тогда можешь смело отправляться в другой мир, считая, что привел в порядок свои дела и позаботился о ближних.

Офицер улыбнулся, подождал, пока Конан снимет лук и колчан, а затем последовал за ним мягким кошачьим шагом.

Граф Сизамбри проклял неизвестного стрелка, но сделал это тихо. Гораздо тише, чем его люди, когда стрелы стали падать на них неизвестно откуда. Двое умерли в стонах и мучениях, а остальные, хоть и остались целы и невредимы, находились в сильном смятении.

Бесполезно убеждать их, что погибшие стали случайными жертвами, что человек, пустивший наугад эти стрелы, не видел и пальцев вытянутой перед собой руки. Слишком много колдовства видели они этой ночью, чтобы поверить в случайности. Нет, ничто, кроме жестокого ближнего боя с мечом в руке против противника из плоти и крови, не могло вернуть их мужества и хладнокровия.

По рядам солдат графа прошел ропот. Графу удалось разобрать, о чем шептались его люди.

— Люди короля что-то задумали. Они готовят нам ловушку. Они знают, где мы. Если мы будем наступать, — нам всем конец.

Граф Сизамбри шепотом повторил свои обещания страшных наказаний, ожидавших трусов и паникеров.

В шеренгах воцарилось молчание. Граф снова смотрел вперед. Дворец лежал перед ним: лабиринт теней, которые, перекрещиваясь и налезая друг на друга, затрудняли наблюдение. Сизамбри был уверен, что противник использует эту темноту и путаницу теней. Надо снабдить людей факелами, когда они будут пробираться по дворцу.

Переплетение теней стало, похоже, еще запутаннее. Но что это? Некоторые из них двигались!

— Стальная Рука! Тревога! — Графу стоило немалых усилий, чтобы его голос не сорвался на подобный женскому визг. Но ему пришлось перевести дыхание, прежде чем смог снова закричать:

— Тревога! Живей, к бою! Вот они!

Сигнал тревоги, поданный врагом, не остановил Конана. Не задержало его движения вперед и то, что он узнал голос Сизамбри. Он лишь успел подумать, что граф, видимо, почти в пределах досягаемости меча, если его слова так хорошо и отчетливо слышны.

Снова воцарился хаос.

Большинство людей Конана не было так опытно в сражениях, как Киммериец. Одни неподвижно остановились, раскрыв рты, другие закричали, а некоторые и вовсе бросились бежать. Все вместе они превратили наступление в шумное топтание на месте.

В это же время огненные стрелы стали втыкаться в крыши казарм. Солома, которой они были покрыты, сухая как порох, вспыхнула в мгновение ока. А через несколько минут пламя уже плясало на крышах половины зданий, устоявших во время землетрясения этой ночью.

Среди людей графа, видимо, находился кто-то из офицеров, кому свет был нужен любой ценой. Что ж, в цену вошло и то, что огонь показал его людей стрелкам из отряда Конана.

Они, разумеется, не замедлили воспользоваться возможностью помочь своим товарищам. Но стреляли они так азартно и так плохо целясь, что представляли не меньшую угрозу своим, чем противнику.

Конан предоставил Райне навести порядок среди стрелков. Сам он пытался организовать своих людей в единую группу, способную нанести точный и продуманный удар. Свет, падавший от горящих крыш, высветил то, во что Конан даже не мог поверить: у ближнего конца земляного вала стоял сам граф Сизамбри, окруженный лишь горсткой бойцов.

— Хэррооо!

Этот крик принадлежал напросившемуся в бой офицеру Декиуса. Он продолжал издавать свой непонятный клич, сломя голову несясь по валу к графу. Лишь приблизившись вплотную, он крикнул:

— Я — Микус, сын Кийома. Я несу смерть мятежникам и предателям короля Элоикаса Пятого! — С этими словами его меч, сверкнув в свете пожара, мелькнул в воздухе над головой графа.

Тот стоял неподвижно, видя, что подвергается смертельной опасности. Один из охранников с коротким копьем в руке выскочил из-за спины графа. Наконечник копья блеснул в темноте, вонзился в живот Микуса, а затем снова заблестел в фонтане крови, выйдя из его спины.

Меч еще не успел выпасть из ослабевших пальцев Микуса, а Конан уже лез на склон вала. Но прежде чем он добрался до гребня, граф исчез в темноте, а вместо него Киммерийца ждала дюжинаохранников Сизамбри. Они стояли сплошной стеной стали доспехов и клинков, отделяя Конана от удалявшегося графа.

Что ж, Конан не упустил возможности вывести из боя троих. Двое остались умирать тут же, а третий отступил, волоча ногу и придерживая раненую руку. Но оставшиеся девять продолжали теснить и окружать его; кроме того, стрелки Сизамбри приметили себе такую соблазнительную цель; стрелы падали все ближе и ближе.

Стрелки все еще пытались попасть в Конана, спустившегося по склону, несмотря на то что охранники графа продолжали теснить его, находясь совсем рядом с ним. Так что стрелки получили возможность попрактиковаться скорее на своих товарищах, чем на противнике. К тому же девять человек представляли собой явно более легкую мишень, чем один Киммериец.

Дело шло к тому, что следующий бой завяжется между графскими стрелками и их товарищами, сражавшимися другим оружием. Пока офицеры Сизамбри призывали к порядку своих людей, Конан занялся тем же самым среди своих. Только тогда он смог оценить результаты столь желанного им боя.

Все казармы горели. Люди графа, охранявшие их, возвращались и присоединялись к своим товарищам. Лишь в дальнем конце ряда казарм мелькали исчезающие в темноте фигуры: это спасались бегством последние солдаты дворцовой стражи.

Конан выругался, не особо заботясь о том, кто его мог услышать. Если бы стражники не разбежались, они смогли бы влить свежие силы в захлебнувшуюся атаку. А теперь, к тому времени, когда их удастся собрать, люди Сизамбри будут уже во дворце.

Киммериец снова выругался, на этот раз потише. Он скорее ругал себя, чем кого-либо другого. Декиус тоже имел бы на это полное право. Его заместитель Микус показал себя разумным и мужественным бойцом. В сравнении с ними капитан второй роты Конан сделал мало чего полезного этой ночью.

Но теперь уж ничего не поделаешь. Если только объединенные отряды короля могли противостоять графу Сизамбри, то следовало объединить их как можно скорее. Дворец снова можно будет взять, а если король потеряет своих бойцов, он, скорее всего, навсегда потеряет и все остальное.

— Куда теперь, Конан? — Это была Райна.

Конан даже не сразу ответил, потому что на языке у него вертелись одни ругательства.

— К месту, назначенному Декиусом. Он, наверное, нас не похвалит за то, что мы натворили ночью, но надо дать ему возможность высказать нам это в лицо.

— Как будет угодно богам. Кто поведет отряд?

— Я останусь прикрывать. Я лучше других вижу в темноте, а это нам понадобится, чтобы отбиваться от преследования.

Райна поспешила к голове отряда. Конан переждал, пока последний человек прошел половину пути до пылающих казарм, и лишь затем вылез из своего временного убежища, чтобы присоединиться к отступающим.

Уходя, он услышал шум падения камней во дворце. Спустя секунду послышались крики и стоны.

Он не знал, сработала ли это одна из подготовленных ловушек, или просто неосторожный солдат слишком сильно оперся об ослабленную стену. Это было неважно. Важно то, что с каждым человеком, нашедшим свою смерть внутри дворца, уменьшалось число тех, с кем предстояло сражаться в будущем.

Стон эхом отозвался во дворце. Графа Сизамбри и сам был на грани того, чтобы застонать.

Он закусил губу и подавил стон. Рана от меча этого юнца Микуса была не первой, полученной им в боях.

И наверняка не последней, даже если победа уже близка. Ни один захваченный трон не может быть удержан без кровавой борьбы!

Но какая же это боль! Ни одна из его ран не была такой болезненной. Граф готов был молиться, чтобы ни одна из последующих не болела так сильно. Но по своему опыту он знал, что такие молитвы обычно остаются без ответа. Да и сам он с трудом мог вспомнить имена добрых божеств.

Сильный озноб бил его, заставляя почти забыть о боли. Быть может, магия сделала его недостойным в глазах богов? Может, он сделал что-то запрещенное и сейчас был проклинаем этой жуткой болью от самой обычной раны? Не ждет ли его еще более страшная боль?

Сизамбри по-прежнему сдерживал стон. Но сквозь сжатые губы прорывалось что-то похожее на вой раненого зверя.

Где-то вдалеке он услышал неясный голос, принадлежавший, скорее всего, какому-нибудь призраку. Графу показалось, что среди невнятного бормотания были произнесены слова и даже.

Да, магия долины Поуджой. Именно так. Магия колдунов племени заставляла его так мучиться. Но наверняка она может также и снять боль.

Она должна это сделать, или колдуны Поуджой потеряют своего верного друга. Это ведь была его идея вооружить племя и использовать его для борьбы за трон. Он так и не отказался от этой мысли. Пусть только эти колдуны его вылечат. А если они этого не сделают… Он ничего не скажет.

Ему придется вылечиться самому. Может, придется обратиться к лекарям и хирургам. Выздоровление займет больше времени, но вкус мести не станет менее приятным, а скорее наоборот, как это бывает с вином, это чувство только окрепнет с течением времени.

Да, время пройдет, его рана залечится, он сам взойдет на престол и даст оружие всем врагам Поуджой. А уж эти враги разберутся сами и с племенем, и с колдунами, и с их чудовищем.

Нет смысла оставлять чудовище в живых, чтобы потом молиться на того, кто возомнит себя его хозяином и будет шантажировать короля Пограничья.

Голос снова начал бессвязно бормотать. Вдруг полоска холодного металла прикоснулась к искусанным губам графа. Он почувствовал запах каких-то трав и крепкого вина, а потом и ощутил их вкус, пока кто-то вливал эту смесь из кубка ему в рот.

В какой-то момент ему показалось, что он захлебнется. Но кубок опустел, и дыхание восстановилось. Сизамбри лишь успел понять, что засыпает, и отключился, почувствовав, как боль уходит из его тела.

Давно затихли позади последние звуки битвы у дворца. Ничто, кроме ночных шорохов, не нарушало размеренного движения отряда Конана. Вернее, тех из его роты и из отряда Райны, кто сумел выжить в эту ночь. Легкий ветерок шуршал листвой деревьев. Ночные птицы перекликались между собой.

Один раз они услышали протяжный и тоскливый вой волка. Ему ответил отнюдь не волк, а нечто другое, что, наверное, было темнее ночи и могло грохотать, как вздымавшаяся в сегодняшней битве земля.

Конан заметил испуг в глазах его людей и тихо, почти шепотом выругался, назвав их слюнтяями и слизняками.

Когда они добрались до пшеничного поля, Райна остановилась и, дождавшись Конана, пошла с ним рядом.

— Боги, похоже, сегодня далеки от этих мест, — сказала она. Ее лицо было неподвижно, как маска. Казалось, что стоит ей пошевелить губами, чтобы сказать хоть слово, — и маска расколется, разлетится на куски.

Конан протянул руку, чтобы стереть запекшуюся кровь с ее щеки.

— Они никогда не бывают так близко, как нам твердят жрецы. Сегодня мы остались в живых исключительно без их помощи, готов поспорить на что угодно…

— Тсс!

Райне не пришлось на этот раз держать Конана за руку. Оба в один миг заметили: шеренга темных силуэтов выходила из леса. Самого слабого лунного света хватило, чтобы заметить мечи и копья, старую и рваную одежду, плохие доспехи и шлемы и отсутствие знамени или другого опознавательного знака.

Райна бросилась к голове колонны, на бегу отдав приказ остановиться. Воины повиновались и остановились, не избежав клацанья оружием, что должно было насторожить тех, что шли из леса.

По мнению Конана, их возможные противники были еще меньше похожи на настоящих солдат, чем некогда новобранцы второй роты. Они шли лениво и устало; время от времени кто-нибудь останавливался, чтобы хлебнуть из кожаного мешка, ломая тем самым даже подобие строя. Одни собрались в группу, как гроздь виноградных ягод, другие плелись, не в затылок друг другу, а как придется. Все это Конан подметил, пока проходил вдоль строя своих солдат, предупреждая, чтобы они хранили молчание, но были готовы ко всему.

— Я подойду к ним, когда из леса выйдут все, — сказал он Райне. — Как только увидишь, что я выхватил меч, или услышишь, как я проору боевой клич отряда графа Сизамбри, — бегом ко мне на помощь.

— Да почему же клич Сизамбри? — начала Райна, но ее слова разбились о широкую спину Киммерийца, уже шедшего вниз но склону.

Конан был не настолько глуп, чтобы не отметить по пути к незнакомцам каждый камень, каждую кочку, которые могли бы в случае необходимости прикрыть его. Таких мест было немало, так что с милостью богов…

— Ну, и как там дела вокруг дворца? — послышался голос человека, явно опустошившего не один кожаный мешок чего-то покрепче, чем вода.

Конан еще несколько мгновений молча рассматривал эту толпу человек в сто. Большинство и вправду годились лишь на то, чтобы изображать толпу, но среди этих разгильдяев тут и там на глаза Конану попадались воины, выглядевшие как опытные наемники-профессионалы. У короля Элоикаса на службе не было наемников, а вот граф Сизамбри, между прочим, вполне мог бы…

Меч Конана вылетел из ножен и скользнул вверх, входя в горло ближайшему из наемников. В это же время Киммериец прокричал:

— Стальная рука! Вперед! Стальная Рука!

Голос Райны, ответившей ему со склона, был страшен, как голос демона, кружащего над полем битвы и поджидающего свою добычу — души погибших. В следующий миг множество голосов подхватило ее крик, и с боевым кличем своих врагов на устах отряд Конана бросился вниз по склону, чтобы присоединиться к своему командиру.

Они подоспели как раз в тот момент, когда до противника дошло, что хотя дело и происходит вдалеке от дворца, но в бой придется вступать прямо сейчас. Кто-то, считавшийся здесь за старшего, начал отдавать приказы, и некоторые из его спутников даже старались выполнить их.

Единственную реальную опасность для Конана представляли наемники. Они кружились вокруг трупа его первой жертвы, не менее полудюжины, а может, и больше. Конану пришлось изрядно поработать мечом и кинжалом, чтобы не дать им возможности окружить его.

В этот момент люди Конана ударили по строю противника, который тотчас же рассыпался. На стороне солдат Элоикаса была скорость, склон холма, умение держать строй. У них, кроме того, еще был король — пусть изгнанный или убитый, — за которого надо было отомстить, и собственное доброе имя.

Толпа сторонников Сизамбри таяла быстрее, чем шелковая накидка танцовщицы сгорает в кузнечной печи. Бегство не стало спасением для большинства из них. Первый же удар унес десятка два жизней. Намного больше людей распрощались с этим миром в следующие секунды, получив смертельные раны в спины. Закипела кровь в жилах у стражников, они превратились в свору собак, которую даже хозяин не может оторвать от их жертвы.

Конану пришлось нелегко. Он удерживал наемников на расстоянии, пока Райна не присоединилась к нему, зайдя к ним с тыла, как они собирались зайти к Конану. Двое погибли, почувствовав сталь клинка Райны в своих спинах, прежде чем остальные учли появление новой опасности. Оставшиеся четверо разделились: по двое на каждого из противников.

Два опытных воина — это уже не шутка даже для Конана. Особенно когда один из них ростом и мощью практически не уступал Киммерийцу. У Конана было преимущество в скорости, и он использовал его, стараясь держать обоих на расстоянии, выжидая удобного момента.

Такой момент подвернулся, когда больший из его противников оттеснил другого от Конана, собираясь нанести то, что, по его мнению, должно было стать последним ударом. Между двумя наемниками образовался разрыв, Конан ворвался в это пространство, замахиваясь кинжалом, чтобы заставить меньшего отскочить подальше от того места, где он мог быть опасен.

Хитрость удалась. Оставшись лицом к лицу лишь с одним опасным противником, Конан нанес удар по рукояти его меча, выбив оружие из рук неприятеля, а затем полоснул его кинжалом чуть выше запястья. Человек отступил на шаг назад, схватившись за окровавленную руку; в этот момент удар меча пришелся прямо ему в лицо. Он упал, крича и захлебываясь кровью.

Конан волчком обернулся, будучи уверен, что второй противник уже подбирается сзади. Вместо этого он увидел лишь мешанину из клинков и кулаков четырех из его солдат, обрушившихся на наемника.

— Остановитесь! — начал было Конан, хотевший заполучить хотя бы одного из наемников в качестве пленного.

— Конан! — Райна вложила в его имя мольбу о помощи, даже сейчас из гордости не добавив:

Киммериец поторопился откликнуться на ее зов. Он немедленно воспользовался тем, что один из противников Райны оказался к нему спиной. В прыжке Конан схватил его за голову и сбил с ног. Человек повалился на землю с глухим звуком упавшего мешка и одновременно со звоном доспехов о камни. Оглушив его ударом головы о камень, Конан вывел несчастного из дальнейшего участия в поединке. Наконец-то Конан был уверен, что теперь у них есть пленный наемник.

Райна старалась держаться на безопасном расстоянии от оставшегося противника, так как его клинок был намного длиннее ее меча. Казалось, что в жизни этого человека не осталось никакого смысла, кроме того, чтобы всадить длинное лезвие в тело Райны.

С этой идеей он явно просчитался. Услышав шаги Конана, он лишь на мгновение отвел взгляд, переключив внимание, и получил удар мечом в шею. Его голова задергалась в конвульсиях, ноги подкосились, и в этот момент кинжал Райны оборвал его агонию.

Райна увидела приближающегося Конана. И улыбнулась. Правда, улыбка больше напоминала оскал волчицы, задравшей оленя. Свежие дыры и разрезы на ее одежде оставляли открытой все большую часть ее забрызганного кровью тела. Грудь поднималась и опускалась вместе с каждым вдохом и выдохом.

Она шагнула вперед и на мгновение замерла в объятиях Конана, все еще не выпуская свой меч. Потом запрокинула голову и отбросила с лица пряди волос.

— Ну ладно, хватит нежностей, приятель, — сказала она с улыбкой. — А теперь скажи мне, почему ты решил воспользоваться боевым кличем отрядов Сизамбри?

— Если это его люди, как я предположил, то они потеряют время, гадая, кто же мы такие. Я прикинул, что наши люди смогут правильно воспользоваться паузой.

— Так они и сделали. Ну, а если бы это были друзья?

— Они бы предъявили доказательства и присоединились к нам. Или так, или же они убежали бы подальше от нас. По крайней мере, побежали бы они в сторону, противоположную дворцу. И это уже было бы неплохо. Там сейчас нечего делать людям короля. Любого из нас там ждет лишь смерть.

Конан почувствовал, как Райна вздрогнула, признав правоту его слов. Затем, поцеловав его, она отошла на шаг, сложила руки рупором и прокричала:

— Эй, вторая рота! Бегом к капитану Конану! На сегодня это еще не все!

Так оно и было. — означало бы лишь гибель отряда. И все же неплохо поработали! Граф Сизамбри потерял сотню человек. Да, в основном форменный сброд, погибший, плененный или обращенный в бегство. Но, может, именно эта потеря окажется решающей, чтобы сломить силу мятежника, рвущегося к трону.

Глава 11

В другое время Конан не потребовал бы от своих подчиненных совершить ночной марш-бросок после двух боев. Более того, раны некоторых воинов были достаточно серьезны, чтобы в нормальной обстановке не покидать постели. Кое-кого даже пришлось нести на кое-как сколоченных носилках, так как никто не решился бы оставить раненых на поживу волкам, разбойникам или на сомнительную милость людей графа Сизамбри, наверняка рыскающих по лесам в поисках тех, кто сумел уйти из дворца.

Так они и шли до самого рассвета. Под утро многие уже засыпали на ходу и могли идти, лишь положив руку на плечо идущего впереди. Им еще повезло, что их путь не лежал через самые труднопроходимые горы.

В пустой деревне, расположенной у опушки дремучего девственного леса, они встретились со стражниками, спасшимися из объятых пламенем казарм. Их было около семидесяти, в основном — сильные, не получившие ран, почти все с полным вооружением, во главе с самыми опытными бойцами.

Сержант первой роты поднял руку, приветствуя Конана:

— Здравия желаю, капитан Конан. Жду приказаний. Вы здесь — единственный офицер королевской стражи.

Конану больше всего хотелось приказать сержанту, чтобы его солдаты выставили караулы за оба отряда и дали возможность второй роте, от капитана до последнего в строю бойца, выспаться и отдохнуть. Но сначала он решил выслушать доклад сержанта.

Рапорт был предельно прост. Оказавшись вне дворца, сержант поискал кого-нибудь из офицеров, чтобы присоединить к нему своих людей. Не найдя никого, он взял командование на себя. Стражники построились и в походном порядке шли всю ночь. В слабом свете рассвета они и наткнулись на деревню.

— Она уже была пуста, так что мы никого не потеснили, устроившись здесь на отдых.

— Так прямо и пуста? — поинтересовался Конан. Ему сейчас не очень-то хотелось вступать в конфликт с человеком, который мог оказаться дельным помощником в ближайшее время. Но еще меньше ему хотелось воспользоваться помощью человека, грабящего собственный народ.

— Клянусь Красным Камнем!

Священный Камень, служивший подножием древнего трона Пограничного Королевства, действительно был одной из святынь страны, и мало кто осмелился бы поклясться им, говоря заведомую ложь. Киммериец предпочел замять этот разговор, но сержант продолжил:

— Я говорю вам правду, капитан Конан. Все жители деревни ушли, унеся с собой, что смогли. В лесу мы наткнулись на нескольких человек с пиками и копьями, которые могли быть их прикрытием. Но задержанные всячески доказывали, что не имеют к деревне никакого отношения. Мы отпустили их, и я не стал отряжать людей, чтобы они мотались по лесу за этими несчастными. Согласен. Правильное решение.

Платя услугой за услугу, Конан пересказал злоключения второй роты.

— Уверен, что жители деревни сбежали, когда поблизости показалась эта толпа мерзкого сброда, которую мы потом разделали под орех. Ладно, потом вытянем еще кое-что из пленных, если повезет.

Сержант провел Конана в дом, где в углу лежал набитый соломой тюфяк.

— Вот только, похоже, в нем поселились мыши, но если нет ничего другого…

Конан решил прервать поток извинений:

— Сержант, если эти мыши или крысы не больше меня ростом, я смогу справиться с ними.

Киммериец не лег спать, пока не проверил, как обе роты разделили часы дежурства и как были расставлены часовые. Лишь после этого он сбросил сапоги и забрался под выношенное одеяло из овчины.

Его сон был крепок, хотя и не обошлось без пробуждения, впрочем, достаточно приятного. Приоткрыв глаза, Конан убедился, что столь шикарное ложе делит с ним Райна. В отличие от Киммерийца, она сняла с себя не только сапоги и, словно не веря в достаточность этого приглашения, обняла его, поплотнее прижавшись к нему.

Потом оба заснули еще крепче. Когда же вдали зазвучала флейта, так далеко и негромко, что даже часовые не были уверены, что это не обман слуха, сержант решил не будить их из-за такого пустяка. Конан и Райна проснулись, лишь когда солнце стало клониться к западу.

Айбасу очень хотелось, чтобы сон, увиденный им этой ночью, выветрился из памяти. Более того, ему хотелось забыть о том, что он вообще видел какой-то сон.

Оба желания были тщетны. И он знал это. Зато его желание перейти на службу к принцессе Чиенне не было столь безнадежным, если только этот проклятый сон не лишит его остатков мужества и самообладания.

Картины из кошмарного видения не покидали его, всплывая время от времени, независимо от того, чем он занимался. Сейчас он стоял перед дверью принцессы, а в его голове оживал тот момент сна, когда он сам прыгал с обрыва вслед за упавшим туда младенцем-наследником.

Он помнил свистевший в ушах ветер, поддерживавший его в воздухе и одновременно уносивший вдаль ребенка. Он уже ухитрился, чуть не вывернув из суставов руки, поймать младенца за одну хрупкую ножку. Но щупальца чудовищ тоже добрались до малыша. Стольких чудовищ, скольких не смогли бы укротить и все волшебники мира, гавкающих, вылезающих из своего зловонного болота, изрыгающих синее и рубиновое пламя и карабкающихся на скалу, чей цвет был чернее самой черной ночи…

— Принцесса Чиенна повелевает тебе зайти.

Голос и акцент выдавали жительницу деревни, уроженку окрестных холмов. Но слова вполне могли принадлежать девушке благородного происхождения, воспитывавшейся при дворе. Айбас уже поборол страх, а теперь ему пришлось бороться со смехом. Принцесса так убежденно и твердо требовала подобающего поведения, обслуживания и подчинения, что никому и в голову не приходило ослушаться.

Никому, кроме — разумеется — Звездных Братьев. Айбас пришел сюда с надеждой, что сможет заставить колдунов отказаться от некоторых из своих прихотей и причуд.

Дверь на кожаных петлях скрипнула, впуская Айбаса внутрь дома. Грубые сальные свечи давали неровный, прыгающий свет, но неплохо освещали сидящую на привычном стуле принцессу. Сейчас на ней была женская одежда племени Поуджой, включая кожаные брюки и костяные гребни, украшавшие ее прическу. Но она сидела так, словно в приемном зале отца, принимая почетных гостей государства, будучи одетой в шелковые и шитые золотом одежды.

— Я бы сказала тебе, лорд Айбас, если бы считала, что кто бы то ни было из служащих твоему господину заслуживает такого приветствия.

— Ваше Высочество, я бы хотел… поговорить… — Айбас посмотрел на служанку, которая, казалось, не собиралась уходить.

— Я как-нибудь попрошу ее рассказать тебе свою историю, если позволит время, — сказала принцесса, — но вкратце — она родственница одного из воинов, погибших в ночь, когда меня привезли сюда. Он, как и его товарищи, все они погибли из-за какой-то нестыковочки в колдовстве Братьев. Так что можешь спокойно говорить при ней.

Айбас словно язык проглотил. Ничего себе! Если принцессе стало известно, что он не пылал дружескими чувствами к колдунам, не докатилось ли это и до других ушей?

Эх, была не была. В конце концов, если тебя могут повесить и за украденную чашу вина, то если красть, тогда уж целый бочонок!

— Если я правильно понимаю, ваш сын был вскормлен грудью одной из женщин племени поуджой. Следовательно, даже по законам равнины, он становится молочным братом племени. А по законам горных племен, молочный брат по степени родства уступает лишь единокровному.

— Я это знаю, — сказала принцесса.

Айбас был уверен, что она тщательно скрывала свое неведение, ибо мало кто из жителей равнины снисходил до того, чтобы хоть немного узнать о жизни горных племен, об их обычаях и законах. Если бы дело обстояло не так, Пограничное Королевство было бы более мирным местом.

Была она в курсе или нет, но роль свою принцесса исполняла великолепно. Айбас решил, что настало время следующей сцены этого спектакля.

— По законам Поуджой, молочный брат привязан к племени множеством нитей: прав, обязанностей, ограничений и привилегий. Среди всех этих законов есть один, которому следуют даже колдуны с тех дней, когда они впервые занялись своей звездной магией. Ни один человек из племени — мужчина, женщина, ребенок — никто из поуджой не может быть принесен в жертву чудовищу. Это возможно, только если он сам выразит согласие или совершит серьезный проступок, например оскорбив колдунов.

— Грудной младенец никак не может выразить свое согласие с чем бы то ни было, — резко ответила принцесса, а затем вдруг улыбнулась: — разве что, уснув, не доводя мать и кормилицу до истерики своим плачем.

Айбас молчал, пока не убедился, что принцесса ничего больше не собирается добавить. Она не произнесла больше ни звука, но Айбас видел, как все больше напряжения появлялось на ее лице, как она ни старалась спрятать от посторонних глаз страх за ребенка.

Затем борьба за то, чтобы не показать страх, сменилась другими чувствами. Айбас мог бы прочесть все ее мысли, словно они вычерчивались в воздухе в виде огненных рунических посланий.

— Если я признаю, что принц Уррас хоть как-то связан с племенем поуджой, это может вызвать кое у кого сомнения в его правах на трон. Многие уже боятся воцарения ребенка. И таких будет еще больше, если они решат, что он находится под влиянием какого-то племени грязных скалолазов, живущих едва ли не в пещерах. Но если я признаю этот закон и назову своего сына братом племени Поуджой, — колдуны никогда не смогут отдать его на съедение своему монстру. Их народ не простил бы такого нарушения законов. А если моего сына нельзя принести в жертву, — то и главное оружие против меня окажется бессильным.

— Именно так, — прошептал Айбас в знак согласия с решением принцессы. Сама она была в безопасности до тех пор, пока граф Сизамбри намеревался вступить с ней в брак. А вот ее сын — наследник престола и конкурент — был в любом случае в худшем положении.

Не произнеся ни слова вслух, Айбас молился, чтобы она поняла, что это решение — верный способ улучшить ситуацию.

— Обычаи поуджой всегда были почитаемы мною и моим отцом, — принцесса говорила так, словно обращалась к целому сонму придворных, — и я лишь могу сказать, что будет разумно и естественно провозгласить моего сына молочным братом племени поуджой. Он будет пользоваться всеми правами мальчишки его возраста, предоставляемыми вашими законами, а когда придет время, приступит к исполнению своих священных обязанностей.

Со служанкой творилось что-то странное. Айбас даже испугался, но вдруг увидел, что она просто пытается всеми способами сдержать хохот. Вид принцессы, королевской дочери, взывающей к чести горного племени, — это было для нее чересчур.

— Госпожа… Э-э…?

— Мисса, — ответила женщина, когда сообразила, что Айбас обращается к ней, а затем, подумав, добавила в тон уже сказанному:

— Я буду свидетелем принесения этой клятвы. И чтобы она не была нарушена, я готова убеждать, стоять насмерть и даже пролить кровь.

Айбас не решился показаться невежливым и не стал спрашивать, чью именно кровь готова была пролить служанка. Кроме того, он не хотел показать и свое невежество относительно традиций и обрядов Поуджой, из которых он выудил только то, что могло спасти принца Урраса.

— Отлично, — сказал Айбас. — Я же, в свою очередь, клянусь донести это до всех, кто чтит законы племени, чтобы они узнали о принесении клятвы принцессой, как того требует традиция. От себя лично клянусь расценивать принца Урраса как брата племени Поуджой отныне и впредь.

Эта клятва могла помочь избежать выполнения прямых указаний графа Сизамбри по поводу судьбы наследника. Хотя, честно говоря, Айбас не очень опасался таких указаний в ближайшее время. Он был достаточно наслышан о ране графа, чтобы быть уверенным в том, что этот человек еще долго будет командовать и приказывать только ночному горшку. Более того, он мог и вовсе умереть.

Тогда благорасположение принцессы Чиенны будет для Айбаса далеко не лишним. Граф раньше ввергнет страну в окончательный хаос, чем сможет захватить власть. А идея переждать этот хаос где-нибудь в другой стране вряд ли придется по душе местной знати.

Завершив визит самой замысловатой почтительной фразой, Айбас вышел на улицу. Стояла глубокая ночь.

Прежде чем его глаза снова привыкли к темноте, он дважды чуть не упал.

К счастью, кошмарный сон больше не преследовал его. Это было добрым знаком, ставшим приятной неожиданностью. Может быть, он наконец-то попал в милость к богам?

Возможно, что и так. Но Звездные Братья были куда ближе, чем боги. Убедить их — задача потруднее, чем втолковать то же самое Чиенне. Поднимаясь по деревенской улице, он начал повторять про себя обращение к колдунам.

Он так увлекся этим делом, что еще два раза чуть не расквасил себе нос. Виллу он просто не заметил, словно она вдруг стала невидимой. И даже раскат дьявольского грома не смог оторвать его от своих мыслей.

Конан превратил следующие двое суток в сплошной марш-бросок для своих стражников и для людей Райны. Он сквозь пальцы смотрел на то, что каждую ночь несколько человек исчезали под покровом темноты. Иногда это происходило и днем, когда густая чаща могла быстро и надежно скрыть дезертиров.

Райну бесило как дезертирство, так и явное равнодушие Конана.

— Если так и дальше пойдет, то дней через десять у тебя останется лишь горстка ветеранов.

— С нами останутся твои люди.

— Естественно, — выпалила Райна и прикусила губу.

Но Конан, по своему обыкновению, не обиделся на язвительное замечание в свой адрес, соответствующее истине. Еще несколько дней скитаний по горам — и предсказание Райны сбудется в полной мере.

— Нам некуда идти, пока мы не узнаем, сумел ли Декиус вывести короля из дворца, — сказал Конан. — Люди понимают это. Кроме того, они понимают, что если граф победит, то любому числившемуся в королевской страже жить останется немного, но смерть его будет долгой и мучительной. Тот, кто направился домой, чтобы собирать урожай и стать мирным крестьянином, если и не спасет себя от ищеек Сизамбри, то хотя бы поможет семье.

Киммериец не стал говорить Райне, что она должна была все это продумать сама. Кому, как не ей, дочери боссонского крестьянина, знать, что лишняя пара рук в период уборки урожая могла спасти целую семью от голодной смерти зимой.

Через несколько мгновений Райна, смутившись, в замешательстве положила ему руку на плечо:

— Прости меня, Конан. Я как-то не подумала об этом.

Вдруг она улыбнулась и подмигнула:

— Ты так застыдил меня, что я теперь и не знаю, как дальше смогу отдавать приказы людям, которых сама завела в эту дыру.

— Ну так собери их и отведи обратно, откуда вы пришли. Чего проще, а? спросил он, шлепая ее по мягкому месту. — Да они за тобой — хоть в огонь, хоть в воду. Не понимаю, и чего они в тебе только нашли?

Однако Конан не сделал вид, что не слышит, когда несколько солдат заговорили о том, что можно было бы кое-чем поживиться в деревнях и на хуторах.

— И думать не смейте об этом. По трем причинам. Первое: нам нужны хорошие отношения с селянами, если мы не хотим, чтобы они с жалобами рванулись к Сизамбри, сообщая ему, где мы находимся. Во-вторых, мы еще сможем продержаться, охотясь, ловя рыбу, собирая ягоды, — хотя бы еще немного.

— Сколько еще держаться? Пока короля не найдем, что ли? — спросил кто-то из-за спин товарищей.

— Да, короля или его могилу, — спокойно ответил Конан. — До тех пор, пока Элоикас жив, наша присяга обязывает нас служить ему. Если он мертв, та же присяга обязывает нас спасти наследника и возвести его на трон.

Гробовое молчание встретило эти слова капитана. Было так тихо, что хрустнувшая ветка показалась огромным деревом, упавшим на сухие кусты.

Конан положил ладонь на рукоять меча и продолжил:

— И наконец, третья причина, по которой вы оставите крестьян в покое. Тот, кто только попробует сделать что-либо подобное, будет иметь дело со мной и моим старым приятелем.

Одним плавным движением меч вылетел из ножен, со свистом описал дугу в воздухе, блеснув на солнце, и неслышно скользнул обратно на свое место.

Отряд отправился дальше в еще более мрачном настроении. Даже Райна казалась потрясенной жесткими словами Конана.

— Слушай, неужели ты и вправду задумал… — начала она.

— Тсс! — Он прижал палец к ее губам и замедлил шаг, отстав настолько, чтобы никто не мог слышать его.

— Да почему бы и нет, во имя Крома! Если Элоикас мертв — младенец становится королем Пограничья. Он заслуживает лучшей резиденции, чем Поуджой. Если Элоикас жив, то Сизамбри все равно имеет перед ним непреодолимое преимущество, пока его дочь и наследник находятся в лапах колдунов.

Конан не уточнил, что стал бы рисковать жизнью даже ради того, чтобы вытащить последнюю посудомойку или безродного сопляка из этой ловушки. Оказаться в руках колдунов из Поуджой — такого благородный человек не пожелал бы и злейшему врагу.

— А если Сизамбри погиб?

Конан покачал головой.

— А если жив? Разве его люди не отправятся на поиски нас по всем окрестным лесам?

— Мы даже не знаем, сколько людей он потерял, — сказал Конан. — А кроме того, хоть меня и тошнит при одном упоминании об этом сыне последнего кушанского конокрада, но я точно знаю одно: убить его ой как непросто!

Райна скорчила гримасу:

— Да ты просто от гордости ломаешься, изрекая как что-то новое само собой разумеющиеся вещи.

Дальнейшие претензии замерли на ее губах. Тихо-тихо, далеко-далеко, но… ошибки быть не могло — они ее слышали.

Флейта!

Рука Конана снова потянулась к мечу, но на этот раз клинок не покинул ножен. Вместо этого Киммериец сделал глубокий вдох и после паузы выпустил воздух с такими громовыми проклятиями, что эхо долго еще не могло успокоиться, блуждая от холма к холму.

— Ну, покажись, ты, шут со свистулькой! Покажись, козлиная шкура! Покажись, покажись в своем истинном обличье, если оно у тебя есть! Только покажись!

Вилобородый Брат пристально смотрел на Айбаса. Лицо колдуна выражало все возможные человеческие чувства, кроме одного — удивления.

Айбас не молился. Молиться добрым богам в этом вонючем, насквозь пропитанном запахом чудовища гроте, — сама мысль об этом была святотатством. Айбас только мечтал, чтобы желудок не подвел его.

Если аквилонец раньше и сомневался в том, что колдуны едят мясо чудовища, то теперь все сомнения были развеяны. Куски, валявшиеся по темным углам грота, запах, который душил его при каждом вдохе, — всему этому не было другого объяснения.

Сдавило живот, перехватило дыхание, — но на этот раз боги даже без лишних просьб проявили милосердие. Колдун уставился на крышку грубо сработанного дубового стола перед собой, выжидая, когда Айбас сможет справиться с подступающей тошнотой и взять себя в руки.

Когда он снова посмотрел на аквилонца, в его глазах смешались ярость и чувство боли от поражения. Его руки кружились над столом, заставляя кататься и подниматься в воздух бронзовый шар. Неожиданно шар соскочил на пол и покатился к ногам Айбаса, которому стоило немалого труда удержаться и не отскочить, когда шар коснулся его кожи.

— Айбас, — обратился к нему колдун, не прибавив титула. Имя, произнесенное само по себе, да еще таким тоном, уже звучало как проклятие.

— Я здесь. Звездный Брат, жду твоих приказаний.

— Ты… да я… тебя… — Ярость и раздражение комом встали у колдуна в горле; он был вынужден замолчать, чтобы перевести дух. Айбас хотел было извиниться за непреднамеренно нанесенное оскорбление (он и сам не знал, в чем оно на этот раз выразилось), но счел за лучшее промолчать. Он не был уверен, что сможет подобрать нужные слова, сохраняя при этом подобающее выражение лица.

Никто не мог собраться с духом и нарушить затянувшееся молчание. Айбасу померещилось, что в тишине он услышал, как затрещали камни в стенах грота, и он представил себе, что сейчас воды озера вместе с чудовищем ворвутся в грот и…

— Айбас, — снова выдавил Вилобородый, — говорил ли ты с кем-нибудь о том, что, по нашим законам, принц Уррас стал молочным братом племени поуджой?

— Ни одному живому человеку, кроме принцессы и ее служанки, я ни слова не сказал об этом. Я не знаю, кому и что могли разболтать женщины, но за свой язык я отвечаю и готов поклясться любой клятвой, которая покажется тебе достойной доверия.

— Никакая твоя клятва не является убедительной для меня. Ты ведь не один из Братьев. — Колдун, похоже, говорил просто для того, чтобы не стоять молча, в растерянности. Вдруг он резко сел и стал теребить бороду пальцами обеих рук.

— Может, ты и не виноват… но твои… сама мысль об этом… этот закон… как это стало известно воинам Поуджой? Они теперь не расстанутся с этой мыслью. Они ждут появления на троне Пограничья короля — молочного брата племени поуджой.

Он не стал добавлять, что теперь они ни за что не отдадут его в жертву чудовищу. Да этого было и не нужно. Его мысль висела в тяжелом воздухе грота и словно удары гонга проникала в сознание Айбаса.

Чтобы хоть что-то ответить, Айбас заговорил, опустив голову:

— Я всегда был рад наблюдать мир и сотрудничество Братьев и воинов. Поуджой смогут обрести величие, если правая и левая рука племени станут держать одно и то же оружие.

Во взгляде, брошенном колдуном на аквилонца, смешались подозрение и насмешка. Затем колдун встал и произнес:

— Ты говоришь разумные вещи. Воины — наша правая рука. А если правая и левая рука начнут ссориться между собой, то долина останется беззащитной перед врагами.

Может, это и было сказано просто для красного словца. Но Айбас подумал, что в этих словах заложен особый смысл.

Со дня штурма дворца он не получил ни одного известия от графа. Не слышал он, чтобы и кто-нибудь другой получил хоть что-то.

Может быть, Сизамбри и вправду не дожил до своей уже состоявшейся победы? Или какое-нибудь заклинание магии флейты встало на пути между графом и Братьями? Никто ведь не знал, какие чары и какие силы мог использовать этот проклятый Марр.

— Принц Уррас становится братом народа Поуджой, — выдавил наконец из себя Вилобородый. — Это должно быть оглашено во всеуслышание. Иди с миром, Айбас, но последи за своим поведением, а еще больше — за своим языком. Не забывай, что ты не кровный и не молочный брат никому на свете, кроме последней вшивой суки, выкормленной…

Колдун посвятил еще некоторое время перечислению всех тех грязных и противных животных, с которыми, по его мнению, Айбас состоял в самом близком родстве. Айбас исполнил приказание идти с миром и с глубоким достоинством прослушал большую часть своей родословной, даже не рассмеявшись.

Лишь пройдя большую часть пути до своего дома, он не выдержал и захохотал. Приступ смеха был настолько силен, что он был вынужден остановиться и едва не рухнул на землю, согнувшись от хохота пополам. Отсмеявшись, он сразу же почувствовал, что мысли в голове пришли в относительный порядок.

Кто же мог так удачно поддержать его военную хитрость, его уловку, рассказать все, что нужно, воинам племени. Он не знал никого, кому мог бы доверить такие опасные сведения без риска, что собеседник донесет на него Братьям. Принцесса? Вряд ли и она могла очень доверять здесь кому-нибудь. Она была очень проницательной и мудрой женщиной, даром что годилась Айбасу в дочки. Но неужели настолько проницательной, что разобралась в расстановке сил и интригах племени всего за несколько дней пребывания в Поуджой в качестве пленницы? Айбас сильно сомневался в этом.

Вдруг в его голове громом прокатилось то самое имя:

Это она все слышала, при помощи магии или просто подслушав в нужном месте и в нужное время. Ее отец был не из последних среди воинов, несмотря на уже солидный возраст. Он наверняка выслушал ее, а потом поделился с верными друзьями. Вооруженные законом и обычаем, воины могли обрести серьезное преимущество, чтобы противостоять Звездным Братьям и довершить дело, начатое Виллой.

Айбас встал на колени, возложив одну руку на ствол ближайшего дерева, а вторую положив на сердце. В первый раз с тех пор, как он покинул Аквилонию, он поклялся по всем правилам, так, как его научили в детстве.

Он поклялся не произнести ни одного слова и не сделать ничего, что могло бы нанести вред Вилле; он будет оберегать ее от дурных слов и поступков других людей. Он никогда не прикоснется к ней без ее согласия и не позволит другим сделать этого.

Если же он нарушит свою клятву, то пусть его жизнь оборвется в этой долине и пусть его душа не услышит ни одной заупокойной молитвы, ни единого доброго слова.

Шел четвертый день после падения дворца и исчезновения короля.

Появлялись все новые слухи о судьбе графа. Говорили, что Сизамбри умирает, уже умер, что его заколдовали, что он ранен, болен или и то и другое вместе. Конан громко комментировал малую правдоподобность этих слухов и ненадежность их источников, чтобы не вселять в своих солдат напрасную надежду.

С Райной наедине он говорил более свободно:

— С Сизамбри и с его планами явно что-то не так. Готов поспорить на свое мужское достоинство. Но что с ним, и какую пользу мы можем из этого извлечь?.. — Он развел руками.

Райна соскочила с валуна, на котором точила свой кинжал, и сказала:

— Уж слишком серьезная ставка. Что же я буду делать, если ты вдруг проспоришь?

— А Декиус? Ты что, совсем забыла о нем?

— Знаешь что, женщина может помнить и думать о дюжине мужиков, Конан. Но спать она может только с тем, кто сейчас рядом.

Конан положил руку на плечо Райне, но та увернулась и бросилась вниз по тропе. Обернувшись, Райна крикнула:

— Там, чуть подальше, где ручей поворачивает, есть небольшое озерцо. Сначала давай искупаемся.

Райна побежала первой, но длинные ноги Конана быстро сократили расстояние до нее. К озеру они прибежали бок о бок, рука Конана обнимала Райну за талию.

Они, разбежавшись, бросились в воду, и в этот миг Конану показалось, что он услышал чьи-то шаги. Он оторвал взгляд от плечей и груди Райны и осмотрел деревья, вплотную подступавшие к берегу.

Ветер, дувший с гор, шевелил кроны деревьев. Но Конан был почти уверен, что услышал не порыв ветра и не обычный звук леса. Хотя, быть может, олень, которого они спугнули своими громкими голосами и плеском.

На всякий случай Конан проверил, на месте ли его острый кинжал, привязанный к голени, и легко ли он вынимается. Райна подплыла к нему, и Киммериец почувствовал, как ее руки обвились вокруг его шеи. От неожиданности он потерял равновесие, и они со смехом окунулись в теплую прозрачную воду.

Отфыркавшись и покрутив головой, Конан вдруг прочел в глазах Райны, что настало время заняться чем-то другим. Он прижал ее к себе, а сам поискал глазами удобное место на берегу, где было бы побольше мягкой травы. Он уже выбрал, куда нести свою подругу, как вдруг увидел нечто, что выкинуло из его головы всякую мысль о том, чтобы позаниматься любовью.

На ковре из осыпавшейся хвои стоял человек. Трудно было бы описать его внешность. Конан только отметил, что незнакомец пониже его ростом и поуже в плечах, как, впрочем, и большинство людей.

Его одежда было необычной: свободная туника и еще более широкие брюки из домотканого полотна, покрашенного как-то по-шутовски — вперемешку зеленые и коричневые пятна. С одного плеча свисал кожаный мешок, а в левой руке незнакомец держал старый высохший посох.

Похоже, он был безоружен. Но на его поясе висело то, что привлекло и удерживало взгляд Конана.

Набор флейт. Семь штук: самая маленькая — длиной не больше пальца, самая большая — примерно в две ладони. Они были искусно вырезаны из какого-то темного дерева, опоясанысеребряными кольцами и заканчивались серебряными мундштуками. Кольца блестели, отражая солнце, а при движении мелодично позванивали.

— Я приношу свои глубокие извинения, если своим появлением застал вас врасплох. Меня зовут Марр-Флейтист.

— Это я и так вижу, — пробурчал Конан. Он медленно продвигался к берегу, стараясь не сделать ни одного неосторожного резкого движения, которое могло бы встревожить или заставить насторожиться незнакомца. Кинжал все еще был скрыт под водой.

Райна помогала ему, как только может это сделать обнаженная женщина. Она даже не попыталась прикрыть свою наготу и стояла по пояс в воде, выжимая воду из волос. У нее не было при себе оружия, но такая женщина была отлично вооружена даже без единого клинка или полоски стали доспехов, как и без единого лоскута ткани на теле.

И если свое тело мужчина мог обезопасить от ее оружия, то что касается мыслей и чувств…

Конан добрался до берега. Одним движением он выскочил из воды и схватил меч. Марр все это время наблюдал за ним.

— Это не нужно, — сказал он, кивнув на меч.

— Не нужно или бесполезно?

— Непохоже, чтобы ты хоть раз в жизни считал эту штуку бесполезной.

— Да, и даже если ты волшебник и водишь шашни с…

— Кто бы я ни был, я не враг ни тебе, ни твоим друзьям.

Конан не опустил меч, но, когда он снова заговорил, его голос был менее жестким:

— Неплохо было бы, чтобы ты кое-что объяснил.

— Если у нас будет время, потом, когда…

— Или сейчас, или проваливай отсюда.

Флейтист перевел взгляд с Конана на Райну и, найдя в ее лице не больше благосклонности, чем на лице Киммерийца, кивнул:

— Хорошо. Вы были свидетелями кое-какой моей работы. А не так давно я услышал, как ты, Конан, звал меня, чтобы увидеть во плоти и наяву.

— Что?! — Слово, словно стрела, одновременно вылетело у Конана и Райны, отразившись эхом от скал.

Марр покачал головой:

— Если вы собираетесь и дальше перебивать меня через слово, — мы здесь проторчим слишком долго. Излишне долго, вместо того чтобы я повел вас к Декиусу и королю.

На этот раз и Конан и Райна промолчали. Они лишь посмотрели друг на друга, а затем на Марра. Когда Конан убедился, что и он, и Райна слышали и видели перед собой одно и то же, он кивнул ей. Она вылезла из воды, вся покрытая скатывавшимися серебряными каплями. Конан пододвинул к ней поближе ее меч, а сам собрал и натянул свою одежду, пока она стояла настороже. Затем то же проделала Райна.

Когда оба были одеты, они обнаружили, что все это время Марр сидел неподвижно, словно каменный. Только легкая улыбка, игравшая на его губах, выдавала, что перед ними не изваяние, а живой человек.

Конан убрал меч в ножны и обратился к Марру:

— Как видишь, мы не собираемся торчать тут дольше, чем нужно. Итак, ты сказал, что король и Декиус в безопасности?

— Я сказал, что они живы. Но про безопасность я ничего не говорил. И я ничего не знаю об опасностях, которые, вполне возможно, угрожают им.

— Слушай, волшебник ты или нет, будь так любезен ответить честно еще на один вопрос. И тогда мы, быть может, заключим сделку, идет?

— А какую сделку ты предлагаешь?

— Сначала ответь на вопрос, — прохрипел Конан.

Люди, говорящие загадками, нравились ему почти так же, как колдуны.

— Что ж, спрашивай, и я отвечу. — Даже в голосе флейтиста было что-то похожее на музыку, отличающееся от всех голосов — мужчин, женщин, детей, когда-либо слышанных Конаном.

— Скажи, ты умеешь читать мысли?

— Если человек хочет, чтобы я их прочел, — то да. Так и получилось, когда ты просил меня показаться. Такие мысли мне удается прочесть даже на некотором расстоянии.

— А если человек хочет, чтобы его мысли оставались только при нем?

— Такие мысли я не читаю.

Что-то в интонации Марра давало понять, что под этим скрывается скорее, чем.

Лишь бы этот лесной чудодей вывел их к Элоикасу и Декиусу.

Конан отжал из своей черной шевелюры последние капли воды и, прикинув что-то в уме, сказал:

— Если ты не солгал, то вот о чем я тебя попрошу. Ты отведешь нас к королю и Декиусу. Поведешь отряд, как будто ты простой охотник, или дровосек, или еще кто-нибудь, кто хорошо знает эти места. И ни звука, ни намека на всякую магию, понял? А это значит, что ты спрячешь подальше свои проклятые дудки!

— Тяжелые условия. Киммериец.

— Со мной больше сотни отличных ребят. И я не хочу, чтобы, узнав тебя, они потеряли присутствие духа. Я, конечно, не знаю пределов твоей силы, но нам вполне хватило того хаоса, который ты устроил во дворце.

— Я думаю, что мне еще придется продемонстрировать свою силу раньше, чем мы доберемся до Декиуса. А что ты собираешься сказать обо мне, когда встретишься с королем?

— Расскажу все как есть, дальше — их дело, пусть сами решают.

По лицу Марра было видно, что такой ответ не вполне его устраивает. Конан задумался, а знают ли Элоикас и Декиус об этом человеке что-нибудь, что ему не было известно. Скорее всего, да. Но они ничего не смогут рассказать ему, пока он не найдет их лагерь, доверив свою судьбу этому флейтисту.

Марр подумал еще немного и кивнул головой. Сняв с плеча мешок, он вынул из него нож, немного хлеба и полотняный мешочек с вышитыми голубой нитью руническими письменами. Завернув флейты в мешочек, он разрезал хлеб и протянул по куску Конану и Райне.

— Если это для того, чтобы мы чувствовали себя обязанными… — начала Райна.

— Ну, разумеется… Да, кстати, соль. — Марр протянул руки перед собой, ладонями вверх. В мгновение ока обе ладони стали белыми от кристалликов соли. Он посолил хлеб и движением руки предложил приступить к еде.

Конан откусил хлеба, но кусок чуть не застрял у него в горле. Если этот человек мог из ничего добыть соль, то много ли толку от того, что его заставили спрятать флейты?

Глава 12

Граф Сизамбри проснулся от ставшей уже почти привычной мучительной боли. Он все еще был очень слаб, его сил хватало только на то, чтобы невнятно отвечать на вопросы врача. Ему стоило больших усилий не кричать и не стонать, когда неумелые руки солдат переворачивали его, как какой-то мешок, чтобы переодеть его или поменять простыни.

Подкрепив силы чашкой мясной похлебки и притупив боль глотком макового сиропа, граф снова лег и лежал, словно в забытьи. Так он делал для того, чтобы окружающие говорили при нем все, что думали. Иначе ни от врачей, ни от охраны правды не добьешься.

То, что он услышал, было далеко не утешительным. Похоже, что он дней пять провалялся без сознания. Рана была тяжелая и заживала не так, как обычно заживают раны такого вида.

Никто ни разу ни словом не обмолвился о колдовстве. Сизамбри надеялся, что это не из-за боязни перед самим словом. Видимо, врачи и вправду не находили никаких следов колдовства или чародейства в случае с его ранением. Это даже к лучшему. Графу не хотелось бы обращаться к колдунам из Поуджой, так как он вовсе не собирался запугивать магией своих людей.

Сизамбри понимал, что, даже когда он выздоровеет, ему предстоит более долгая война, чем он предполагал раньше. Король, капитан-генерал Декиус со своим отрядом и еще один сборный отряд смогли уйти из дворца. Волшебство, заставившее вздыбиться землю, дало им эту возможность.

По правде говоря, оба отряда, даже взятые вместе, — это всего-то несколько сот человек. Но они уже наголову разбили одну из его рот, возглавляемую опытными наемниками, которую Сизамбри собирался использовать для того, чтобы держать в страхе крестьян и грабить деревни. Сейчас основные его силы были заняты тем, что занимали и охраняли руины дворца и прочесывали его окрестности.

Там, где появлялись его люди, местное население не всегда было верно Элоикасу. Но после того, как в их деревнях побывали войска графа, они становились на сторону короля.

Граф прикидывал, как он мог бы усилить свои войска. Можно собрать под свое знамя всех мужчин, от мальчишек до стариков, во всех подчинявшихся ему селениях. Не так уж много от них толку — от них и от их гнилых луков и ржавых ножей и мечей, — но так можно было убить сразу двух зайцев. Во-первых, держать их всех под наблюдением — что безопаснее, чем оставить недоброжелателей на свободе в их родных местах. А во-вторых, обезопасить себя оттого, что они могут присоединиться к отрядам Элоикаса.

Другой способ усилить свои ряды — это наемники. Слух о хороших деньгах, которые платят за службу у графа Сизамбри, быстро разлетится по всему Пограничью и другим странам. Так что в желающих повоевать недостатка не будет.

Но они захотят не только воевать. Им нужно будет платить золотом, а его-то как раз у Сизамбри не было и не будет, пока он не доберется до сокровищницы короля Элоикаса.

Стон вырвался из груди графа. Это не был стон боли от раны. Сизамбри стонал от ярости, от бессилия: эта рана отбрасывала его от победы, от трона почти к самому началу борьбы. Сколько же еще он будет прикован к кровати! Дождаться бы только момента, когда долгие переходы в носилках будут безопасны для него. Только немедленное продолжение войны может спасти его дело и воодушевить преданных ему людей на борьбу с его противниками, с мечом в руке.

Он снова застонал, но уже тише, почти неслышно для других. Наверное, лекарства начинали действовать, вытесняя из его мозга тяжелые мысли. Граф заснул, надеясь, что сон, как лекарство, приблизит его к выздоровлению.

Капитан-генерал Декиус проснулся в своей палатке, разбуженный шумом, поднятым часовыми. Первое, что пришло ему в голову, — что Сизамбри сумел разыскать их лагерь и теперь гнал своих людей на последний отчаянный штурм.

Декиус вынырнул из постели, накинул брюки, а в остальном ограничил свой наряд шлемом и мечом. Зацепив ногой за растяжку палатки, он чуть не опрокинул на себя все сооружение.

После этого он стал двигаться чуть более осторожно, но никак не менее быстро. Солдаты его отряда, примкнувшие к ним стражники и вооруженные дворцовые слуги — все так быстро и бодро занимали свои места в строю и на подготовленном рубеже, словно большинство из них и не провело ночь бодрствуя — дежуря или выполняя лагерные работы. Место Декиуса, их командира, было впереди всех.

Он одним из первых оказался на самом дальнем от лагеря изгибе тропы. Остановившись, он долго всматривался в даль, даже успев озябнуть на прохладном ветру, обдувавшем его голый торс. Подозвав одного из часовых, он приказал ему передать королю, что недалеко от лагеря обнаружена большая группа незнакомых вооруженных людей. Разведчики будут высланы немедленно, все люди на своих местах и готовы к бою. Он не стал добавлять, что собирается сам возглавить разведку. Король просто-напросто запретил бы ему это делать; Декиус только потерял бы драгоценное время и упустил бы шанс получить информацию самому, а не через вторые руки.

— И это все? — удивленно переспросил посыльный.

Декиус собрался было отчитать солдата, но взял себя в руки и спокойно добавил:

— Скажи королю, как только мы выясним что-нибудь более конкретно, мы в тот же миг известим его…

Вдруг Декиус открыл рот от изумления, оборвав себя на полуслове. Надо сказать, что и у многих других в этот момент тоже отвисли челюсти.

Командир второй роты дворцовой стражи капитан Конан собственной персоной появился на тропе, выглядя изрядно пообтрепавшимся, похудевшим, но здоровым и готовым к бою. Раздававшиеся за его спиной шаги и бряцание металла, а также двигающиеся в предрассветных сумерках силуэты — все говорило Декиусу, что Конан добрался до них не один.

Декиус собрал в кулак свои чувства.

— Ну, капитан Конан, надеюсь, вы… — Он решил, что продолжение в тоне: — будет смертельным оскорблением, а возможно, и ложным обвинением. Поэтому он ограничился следующим: — Вы, я полагаю, пришли, чтобы дать некоторые объяснения по поводу вашего поведения.

— Безусловно, и более того. — Казалось, издевка, звучавшая в голосе Декиуса, отскочила от Конана, как стрела, пущенная детской рукой, от стены замка. — Мое поведение в эти дни привело к тому, что мы в пух и прах разнесли один из отрядов Сизамбри, а также кое-что еще, о чем не следовало бы говорить на глазах у подчиненных. Когда я расскажу вам все, полагаю, вы сочтете мои объяснения достаточными.

Декиус признался себе, что верит Конану. И не только из-за его самоуверенного тона. До королевского лагеря доходили слухи об уничтожении отряда наемников и о тяжелейшей ране, полученной графом Сизамбри в бою у дворца.

Один из стоявших за Конаном подошел поближе. Человек снял шлем — и по его плечам рассыпались длинные локоны. Сердце Декиуса екнуло в груди, он даже не смог скрыть волнения, захлестнувшего его.

— Добро пожаловать, госпожа Райна.

Ее улыбка заставила сердце капитан-генерала снова сжаться. Вдруг из рядов людей Конана вышел вперед человек в зелено-коричневом одеянии с кожаной сумой через плечо и с посохом в руке. Судя по тому, как расступились солдаты, Декиус решил, что этот человек был очень полезен отряду Конана в дни скитаний по лесам.

— Это дровосек, из местных; он вывел нас к вашему лагерю, — сказала Райна.

— Он знал, где мы? — воскликнул один из часовых, протягивая руку за стрелой.

— Спокойно, — отрезал Конан, — дровосек — человек, верный королю. Ни раскаленные щипцы, ни дыба не вырвут из него нашего секрета.

Декиус почувствовал, что заявление Конана соответствует истине. Более сомнительным выглядел этот человек в роли дровосека. Но Декиус счел разумным не пускаться в выяснения перед всеми присутствующими.

Капитан-генерал окликнул часового:

— Беги к Его Величеству. Сообщи, Что Конан, капитан второй роты стражи, прибыл вместе с оставшимися в живых солдатами и нижайше просит позволить припасть к ногам своего повелителя.

Часовой со всех ног бросился выполнять приказание, а Декиус вновь принялся рассматривать. Это было далеко не столь приятное зрелище, как лицо и фигура Райны, но что поделаешь, долг превыше удовольствия. По виду можно было предположить, что ему не впервой стоять вот так, перед оценивающими взглядами, как вьючный мул или тюк ткани на базаре.

Он так и простоял почти неподвижно под пристальным взором Декиуса, пока не вернулся часовой с известием о том, что король призывает их к себе. К этому времени Декиус был вынужден признаться себе, что этот человек вряд ли расскажет больше, чем захочет. Значит, следует поучтивее обращаться с ним, да и с Конаном, если, конечно, тот не совершил чего-нибудь непростительного. Вежливое обращение должно открыть рот и самому упорному молчальнику.

Палатка короля Элоикаса имела три стены и крышу из плотной ткани, укрытой травой и ветвями деревьев так, что полностью сливалась с окружающим лесом. Четвертой, задней стеной служила отвесная часть огромной скалы. В скале была узкая щель — проход, который предназначался для отступления короля в случае крайней опасности при захвате лагеря врагом.

По мнению Конана, этот проход мог стать дорогой лишь к более быстрой и менее мучительной смерти для Элоикаса. Киммериец сомневался, что слабое сердце уже немолодого человека сможет выдержать долгое карабканье по склонам гор.

Когда Конан последний раз видел короля, тот едва выглядел на шестьдесят лет. Сейчас ему можно было дать куда как за семьдесят. Его руки настолько похудели, что казались прозрачными. Белый налет покрывал его губы, да и каждый вздох сопровождался болезненным покалыванием в груди и хрипом в горле.

Но он все еще приказывал, что обрадовало Конана. Киммериец рассказал о своих приключениях коротко, чтобы не утомлять короля. Как бы он ни поступил и как бы это ни было расценено другими, Конан считал, что рассказ Марра будет серьезным доказательством правдивости его слов и правоты его действий.

Декиус, как подозревал Киммериец, придерживался другого мнения о похождениях Конана. Конечно, не было смысла сомневаться в верности капитан-генерала королю; этот человек столько сделал для Элоикаса и так упорно сражался за него, что вряд ли можно заподозрить его в предательстве.

Коротко состояние Декиуса можно было бы передать следующим образом: разбитое женщиной сердце и яростное желание найти возможность унизить соперника. Мужчина из ревности может нанести столько же вреда, сколько не нанесет самое коварное предательство. Конану это хорошо известно: не будь так, он сейчас бы продвигался по служебной лестнице туранской армии, а не мотался бы по неприветливым горным лесам Пограничного Королевства.

Капитан-генерал молча выслушал Конана, затем подождал, пока король задаст тому несколько дельных вопросов. Если тело Элоикаса и ослабело, то разум по-прежнему был остр и цепок.

— Нам кажется, что ты неплохо выполнил свои обязанности, и твой воинский талант, боевое мастерство и верность нам не подлежат сомнению, подвел итог беседы Элоикас. — Лорд Декиус, имеете ли вы что-нибудь добавить к сказанному нами об этом достойном похвалы Киммерийце?

Декиус не прочь был бы много чего добавить по поводу достойного Киммерийца. Но церемонность, интонация королевского голоса и, конечно, здравый смысл офицера сделали свое дело.

— Нет, Ваше Величество. Вряд ли кто-нибудь сделал бы столько, сколько сделал капитан Конан.

— Благодарю вас, мой господин, — сказал Конан с подчеркнутой вежливостью. — Ваше Величество, лесоруб, приведший нас сюда, сейчас находится рядом с палаткой вместе с госпожой Райной. Могу ли я получить ваше высочайшее позволение пригласить их сюда? Полагаю, что королю будет сподручнее самому выслушать рассказ лесоруба.

Повествование оказалось намного короче, чем ожидал Конан. Просто-напросто Марр вошел в палатку с флейтами, висящими на поясе. Конан только услышал, как икнул Декиус, и увидел округлившиеся от удивления глаза короля.

— Я полагал, что моя персона не настолько популярна, — сказал флейтист, спокойно садясь в присутствии короля, не спрашивая разрешения. — Оказывается, мои сведения были неточны.

— Твои флейты стали легендой в этой стране, еще когда не родилась моя дочь, — сказал Элоикас.

Он пытался сохранить одновременно непринужденность и официальность. Но от Конана не ускользнуло прозвучавшее вместо привычного королевского.

— Да и сам ты тоже стал персонажем легенд и сказок, — добавил Декиус. Что же привело тебя сюда? Учти, твоя магическая сила разнесла полдворца и похоронила немало королевских воинов. Так что в твоих интересах дать вразумительный ответ.

— Он ничего не ответит, пока ты не замолчишь. — Взгляд Райны встретился со взглядом Декиуса, и офицер первым, не выдержав, опустил глаза.

Марр вздохнул. Это был, пожалуй, самый человечный из изданных им звуков за те дни, пока Конан был с ним рядом.

Он дотронулся до своих флейт:

— Можно я сыграю? Я думаю, что у меня найдется пара мелодий, которые помогут уладить проблемы, возникшие в наших отношениях.

— Какая-нибудь колдовская песенка? — проворчал Декиус.

Но Элоикаса больше интересовало мнение Конана и Райны. Оба иноземца согласно закивали головами. Король тоже склонил голову в позволительном жесте, и Марр заиграл.

Потом Конан с трудом мог описать чувства, возникшие в его душе вместе с музыкой и плывшие внутри него, как вода прозрачного горного ручья. Но он навсегда запомнил удивление от того, насколько просто и незатейливо звучала флейта: казалось, мальчишка-пастушок наигрывает, успокаивая сам себя, в наступающих сумерках услышав вой волков.

Другим потрясающим, восхитительным чувством было ощущение мира с самим собой и со всем сущим. Нет, Конан, конечно, не обнял бы графа Сизамбри как брата, но тот точно мог бы не бояться клинка Киммерийца, пока играла музыка.

Для выражения остальных оживших в нем чувств Конану просто не хватило бы слов. Он только запомнил, что, когда музыка кончилась, все слушавшие ее словно проснулись после долгого исцеляющего сна.

Марр опустил флейты и вновь вложил их в мешочек.

— Я сделал что могу. А теперь, полагаю, стоит послушать капитана Конана. Я уверен, что по дороге сюда он продумал отличный план спасения принцессы Чиенны и принца Урраса.

Конан пробормотал нечто непотребное, чего лучше не произносить ни при женщинах, ни при короле, ни при волшебниках. Доверь только этим колдунам заинтересовать окружающих чудом, а они потом взвалят всю тяжесть его осуществления на плечи простого смертного.

Правда, Конану казалось, что он менее подробно продумал план, чем рассказал его. Да и слова как-то легче и свободнее, чем обычно, слетали с его губ. Может быть, это Марр вложил в него свои мысли? Или флейтист всего лишь помог Конану подобрать лучшие слова для того, что уже крутилось у него в голове?

Запах дыма, нагретого железа и жженой хвои Декиус почувствовал, еще когда шел по лагерю. Ближе к палатке Киммерийца к ним присоединились запахи кожи и нагретого масла.

— Капитан Конан, ты один? — спросил Декиус.

— Да.

— Тогда я хотел бы… разрешите войти? — Декиус посчитал вежливость важнее субординации и обратил приказ в форму вопроса.

Вежливое подтвердило разумность предложенного Декиусом тона.

Конан сидел скрестив ноги на земле. На нем было лишь нательное белье. Он обильно смазывал разогретым маслом все кожаные части своих доспехов. Его меч, уже наточенный и смазанный, лежал рядом с ложем.

— Приветствую вас, лорд Декиус, — сказал Конан. — Боюсь, мое гостеприимство ниже всякой критики. Но все, что у меня есть, — готов отдать вам.

Декиус принял это за приглашение сесть.

— Капитан Конан, я буду краток. Все, чего я на данный момент хочу, это чтобы ты или Райна остались здесь, в лагере. Отпустить вас обоих в лапы племени и колдунов Поуджой — мне это не по душе.

— А имеет ли значение, кто из нас останется?

Тон вопроса заставил Декиуса насторожиться. Вдруг его осенило, и он рассмеялся:

— Я вовсе не собирался этим добиваться твоего расположения, Киммериец. Еще меньше я собираюсь добиваться взаимности Райны, пока не буду уверен, что смогу разделить с нею что-нибудь, кроме общей безымянной могилы в горах.

— Не завидую я тому, кто получит работенку похоронить тебя, Декиус. Твой труп замучает шутками и остротами любого могильщика.

— Ну, спасибо за такое понимание моего юмора, — сказал Декиус. — Ладно, а теперь серьезно. Вы оба — ты и Райна — опытные командиры. У нас таких раз-два и обчелся. Рисковать вами обоими — значит подвергать серьезной опасности и самого короля, и его дело.

Конан только пожал плечами и, подумав, ответил:

— У нас двоих будет больше шансов выбраться оттуда живыми, да еще с принцессой и наследником в придачу. Если это вообще возможно — мы лучшие кандидаты, чтобы это сделать. Если это нереально и у нас ничего не получится, — то какая разница, сколько офицеров останется у короля.

Декиус вздохнул:

— Разница есть. Врачи говорят, что в лучшем случае король доживет до первого снега. Если у него не останется и последней надежды вновь увидеть дочь… — Молчание было красноречивее всяких слов.

— Я бы не возражал оставить Райну здесь, а с собой взять одного из ваших опытных бойцов или офицеров. Но Марр говорит, что это должны сделать Райна и я, и никто другой.

Декиус нахмурился:

— Значит, любой из вас… или… это…

— Слушай, из меня такой же колдун, как и кабацкая танцовщица. Райна то же самое, ей не до ведьминых премудростей. Что там этот флейтист в нас увидел — он не особо распространяется. Что может его разговорить, я не знаю и не собираюсь терять время в поисках ключа от его секретов.

Декиус чуть не проклял всех богов, графа Сизамбри, разумеется, Поуджой с колдунами да и всех волшебников поголовно — всех, из-за кого они оказались в дурацком положении. Он чувствовал себя так, словно сталкивал лучшего, чем он сам, человека в яму со змеями, слабо надеясь увидеть его вновь выкарабкавшимся наверх.

— Ну? — спросил Конан.

— Знаешь, я подумал, что не худо было бы устроить для вас троих прощальную вечеринку. Ну, вино, мясо, музыка — все, что хотите.

— Не искушай богов, — ответил Конан. Он встал и выпрямился. Голова его почти доставала до крыши его палатки, а разведенные в стороны руки — ее стен. — Так что оставь празднование до лучших времен, когда мы сможем снова все вместе в полной безопасности собраться и попировать во дворце. Да, кстати, а что ты там сказал насчет вина? Неужели в лагере не нашлась бы пара глотков для страждущего…

Декиус слушал шутки Киммерийца и вдруг вспомнил об огромном кувшине с лучшим немедийским вином, которое он наливал лишь тем, с кем отправлялся на самые отчаянные задания. Сейчас кувшин был похоронен и, вполне вероятно, разбит среди руин королевского дворца, как было разбито и похоронено многое из прошлого.

Глава 13

Конан, Райна и Марр встречали немало опасностей и неожиданностей в Пограничном Королевстве. Если бы они решили прихватить с собой все, что может понадобиться для преодоления любой подстерегающей опасности, им пришлось бы вести с собой целый караван, навьюченный до предела всяческим добром.

— Насчет мула или лошади для принцессы, — сказал Конан, — присмотрим что-нибудь подходящее на обратном пути. Самим нам важнее как раз идти налегке и побыстрее. Сизамбри, может быть, все еще при смерти, а может, уже выздоровел. Он и сам крепкий мужик, да еще эти его Братья…

— Колдуны Поуджой не умеют лечить, — сказал флейтист. — Их черная магия звезд умеет только…

— Тебя-то кто спрашивает, — грубо оборвал его Декиус.

Он сидел у входа в палатку, наблюдая за сборами. Конан подумал, что Декиус не хотел попадаться на глаза королю, а кроме того, он, наверное, надеялся, что Райне в последний момент не понравится что-то в волшебнике и она останется в лагере.

С таким же успехом он мог ждать в небе стаи перелетных свиней. Конан отлично знал это. Ничто, кроме явной опасности, угрожающей ее отряду, не могло заставить Райну повернуть назад. А Декиус был слишком благороден, чтобы использовать такой ход.

— Меня никто не спрашивает, — отозвался Марр, — но разве мудрому человеку нужно ждать, когда его спросят, чтобы высказать истинную правду.

В голову Конана было хорошо вбито: если хочешь, чтобы все зубы были на месте и кости целы, запомни: правда — не та штука, которую всегда принимают с удовольствием. Он сидел молча и внимательно рассматривал шов на ножнах своего меча. Долго, пожалуй, не продержится, подумал Конан, но на эту прогулочку хватит, а там, глядишь, и переделывать будет незачем.

Все приготовления были закончены, и все дважды перепроверено. Конан вышел, увлекая за собой Марра, чтобы дать Райне и Декиусу сказать друг другу, что они хотели.

Вечерело, начинали сгущаться сумерки. Все трое решили, что лучше выйти на закате, чтобы первый переход проделать ночью. Если поблизости и есть какие-нибудь нежелательные наблюдатели, то ночная темнота и флейты Марра сделают их слепыми и глухими.

— Кто ты, Киммериец? — спросил Марр.

В меркнущем вечернем свете лицо колдуна могло показаться как лицом юноши, так и старика. Только в глазах не было огонька молодости. Они были большими, темными и видели, несомненно, многое из того, что обычно скрыто от человеческих глаз.

— Мое настоящее имя — то, которым меня называют, — сказал Конан. — Если колдуны и пытались использовать это против меня, то пока что без особых успехов. Ты решил, наверное, превзойти их?

— Я спросил тебя не об этом. Кто такой, почему ты оказался здесь, ввязался в эту войну, да еще и взялся за почти безнадежное дело, по риску граничащее с безрассудством?

Конан пожал плечами:

— Думаю, что я — просто человек, который не может сбежать, уйти с поля боя, на котором остались товарищи и друзья.

— Сталкиваясь с такой силой духа, с таким понятием о чести, разбиваются горы и рушатся государства. А я — один из этих друзей?

— Ты им станешь, если не будешь говорить загадками и задавать вопросы, на которые тебе не нужны ответы.

— Кто ты такой, чтобы судить, на какие вопросы не нужны ответы?

— Во имя Крома! Ты точно никогда не станешь моим другом, если так и будешь говорить, словно жрец или служитель какого-нибудь храма: будто надутый таинственным ветром, который несет тебя туда, куда никто не может за тобой последовать. По крайней мере, ни один нормальный человек. Впрочем, не больно-то и хотелось. Я тебя в последний раз спрашиваю: что я могу рассказать тебе, чтобы это было полезно для нашего путешествия?

— Ничего, кроме того, что я и так знаю. Прости меня. Я не хотел оскорбить или обидеть тебя. Я просто смотрел вперед.

— У тебя еще будет для этого время, мой музыкальный друг, когда мы разделаемся с прогулкой и будем снова в безопасности, дома, вместе с принцессой. А сейчас, вместо того чтобы искушать богов, пусть твоя магическая мудрость сослужит мне важную службу в одном деле. Я тут собирался посуетиться насчет винишка. Не поможешь поискать, а? Я не выйду из этого лагеря, не промочив глотку, даже если придется налакаться этого вонючего уксуса, который здесь называют вином.

Они шли всю ночь напролет и устроились на отдых на весь день, не установив дежурство, но и не разжигая костра. Эти действия Конан пояснил так:

— Если Сизамбри послал на наши поиски столько людей, что они могут обнаружить трех человек в лесу без дыма от костра, то дело короля швах. Я готов поклясться, что нам важнее быть отдохнувшими и в здравом уме к тому времени, когда мы доберемся до долины.

Конан промолчал о том, что, по его мнению, им будет недостаточно ума и силы, когда они окажутся в долине племени Поуджой. Наверняка не обойтись без пары-тройки этих шуточек Марра или чего-нибудь в этом же роде.

Пока что флейтист вел себя совершенно не так, как подобает колдуну. Конан даже засомневался в его магических способностях, если бы не постоянное напоминание — флейты. Да, даже самые благородные намерения не уберегли леди Иллиану от попадания в рабство магии, хотя она как раз собиралась, наоборот, покорить ее. Так что за этими колдунами нужен глаз да глаз. А если что, то и заточенная сталь клинка могла понадобиться против Марра-Флейтиста и его нежелательных или подозрительных чудес.

Вторые сутки прошли так же, как и первые. Сворачивая лагерь на закате, они услышали звук шагов множества ног. Конан отправился на разведку.

Вернувшись, он рассказал:

— Это группа селян, человек сорок-пятьдесят. Они так шумят, что хоть верхом на драконе катайся, они не услышат. Так что не составило труда подобраться поближе и рассмотреть их. На них никаких доспехов, только рабочая одежка. Оружия тоже нет — только их рабочие инструменты. Только один или двое несли мечи, которые, похоже, последний раз брал в руки их прадедушка, наемник-неудачник.

— Это радует, — заметила Райна. — Если бы Сизамбри собрал их под свое командование, то вряд ли бы оставил безоружными.

— А может, у него нет запасного оружия, — предположил Конан. — И вполне вероятно, что они сами, по собственной воле перешли к графу на службу, чтобы обезопасить свои дома и посевы от его набегов.

Райна сплюнула:

— Ну, тогда они просто глупцы. Бросаться в объятия человека, благодарность которого меньше, чем у голодного медведя!

— Они этого не знают, — заметил Марр. — Они в отчаянии, и это застилает туманом их ум. Может, ты уже так давно не была в своей деревне, что не помнишь, как там живут люди?

Райна застыла с открытым ртом и покраснела. Конан мрачно уставился на флейтиста. В глазах Киммерийца явно читалось:

Марр отвел взгляд, а затем потянулся к своим флейтам. Конан поднял руку, готовый выхватить их. Теперь взгляд Киммерийца требовал:

Марр встал и сказал, поклонившись:

— Госпожа Райна. Я приношу свои извинения, если вас обидело сравнение с этими крестьянами. Вы, видимо, неправильно меня поняли. Просто я по акценту понял, что вы родом из Боссонии, а я знаю кое-что об этой стране и ее людях.

— Если ты думаешь, что дело в сравнениях, то и вправду ничего не понял, — проворчала Райна, но при этом она выглядела уже более спокойной.

К этому времени шаги селян затихли вдали, и Конан и его спутники снова отправились в уже привычный им путь по ночному темному лесу.

Больше им на глаза не попался ни один человек. Это не было простым везением. Марр знал каждый холм, каждую долину, а иногда казалось, что и каждое дерево в лесу. Он знал, куда может занести в это неспокойное время охотника или лесоруба, а где не встретишь никого, кроме лесных птиц и волков.

— Раньше в этих лесах было много медведей, — сказал Марр, — но несколько поколений назад большую их часть истребили охотники. Но и сегодня я знаю пару деревень, неподалеку отсюда, жителей которых медведи просто одолевают. Мало у кого там осталось хоть что-то из домашней скотины — корова или захудалая овца.

— Ну и что? Мы ведь не экспедиция по добыванию телятины для королевского стола, — сказала Райна.

— Я ведь не просто так болтаю. Одна из этих деревень — прямо у нас на пути.

— Ну так выводи нас отсюда, ради великого Крома! — воскликнул Конан.

Шел уже пятый день их путешествия. Марр стал меньше, чем раньше, говорить загадками, но, когда это случалось, Конан еще быстрее, чем раньше, выходил из себя. Он был бы уже рад выйти один против половины всех воинов Поуджой или помериться силами с чудовищем колдунов, лишь бы положить конец этому шатанию по негостеприимной земле Пограничья.

— Я не могу провести вас слишком далеко. Если, конечно, вас не устраивает прогулка через Проклятую Землю.

— Исходя из того, что я о ней слышала, а также из ее названия, я считаю, что наши шансы остаться в живых выше при встрече с медведями, да и с жителями деревни заодно, — сказала Райна.

— Разумно, — заметил Марр, — народ Поуджой внимательно следит за дальней границей Проклятой Земли. Вряд ли кто сможет пройти незамеченным мимо их часовых, даже если во время перехода по Проклятой Земле его не свалит с ног болезнь, сжигающая кости изнутри.

— Да, незавидными мы будем бойцами — хоть против зверья, хоть против колдунов — с костями, растекшимися, как вода, внутри наших тел, — пробурчал Конан. — Ладно, веди как знаешь. Тебе виднее.

Пол под ногами графа Сизамбри покачивался. Неужели опять вражеские заклинания вызвали землетрясение?

Нет, это собственное тело не слушалось его, дрожащие ноги готовы были подогнуться так, чтобы он, словно вывороченное ураганом дерево, повалился на землю. Он одной рукой схватился за спинку кровати, а другую вытянул перед собой в требовательном жесте:

— Мой меч!

Стоявший рядом Зилку, ученик главного лекаря, вытаращил глаза от удивления. Один из охранников невозмутимо и с почтением поднял клинок графа, лежавший на скамье у изголовья.

— Нет! — взмолился молодой врач. — Я не уверен, что такой вес стали…

— Зато я уверен, что сталь в моих руках пойдет на пользу мне и моему делу, — оборвал его граф.

Голос Сизамбри дрожал и срывался, но все еще сохранял в себе некоторую властность. Это было еще одним приятным открытием, как и возможность встать на ноги.

— Очень даже на пользу, — повторил граф. — Для начала эта сталь положит конец твоей дурацкой болтовне.

Его рука схватила рукоять меча. Одно мгновение хватка оставалась крепкой, но затем меч под своей тяжестью выскользнул из пальцев графа, едва не потерявшего при этом равновесие.

Меч Сизамбри со звоном ударился о каменный пол. Граф боялся встретиться глазами со взглядом Зилку. Он боялся увидеть в них торжество правоты, а тот, в свою очередь, опасался найти в глазах графа слезы ярости.

— Сталь в моих руках будет мне очень полезна… когда я снова смогу управляться с нею, как раньше. Похоже, что это время еще не пришло. — Он заставил себя посмотреть на Зилку. — Позови своего учителя и передай ему, что я жду четкого ответа на вопрос: сколько еще я буду неподвижно прикован к кровати, вместо того чтобы возглавлять моих людей на пути к победе над врагами?

— Может, паланкин будет тем средством… — пролепетал Зилку.

— Я сказал, — пророкотал граф. Сила его голоса поразила как его самого, так и всех, кто находился в помещении. — Паланкин или верховые носилки — это для женщин, детей и для всех остальных, кто остается позади воинов во время битвы. Тот, кто возглавляет своих людей, должен быть верхом, впереди всех, иначе он не заслуживает имени предводителя.

— Я повинуюсь, — сказал Зилку. — А еще, с вашего позволения, я посоветуюсь с теми, кто пользуется отличными от обычных врачей методами лечения.

— Хорошо, что ты сам догадался, что тебе потребуется, чтобы избежать гнева твоего учителя. Да и какую ты хочешь плату за свою работу?

— Мне потребуется ваше молчание, ваше и ваших людей. А награду вы сами определите, если я смогу отыскать средство, которое действительно поставит вас на ноги. Тут я всецело полагаюсь на вашу мудрость и щедрость.

— Правильное решение, — сказал граф, — только не забудь, что моя щедрость может обернуться острым мечом против того, кто обманет или предаст меня.

— Живой или мертвый, господин граф, я не предам вас. Я могу поклясться всем, что почитается за святыню вашим сердцем.

Сизамбри не был уверен, что даже в самом дальнем уголке его сердца осталось хоть что-то святое, кроме разве хорошо закаленной стали клинка. Того клинка, который — видят боги! — он снова сможет однажды взять в руки. И если Зилку сможет приблизить этот миг, то в полной мере заслужит самую высокую награду и плату.

Шел шестой день похода, и, если Марр еще мог правильно отличить одну скалу от другой, им оставалась всего одна ночь пути. Конан был бы рад, если бы чутье Марра не подвело его и на этот раз. Скорей бы уж, и наплевать, что этот колдунишка просто раздувается от гордости.

Киммерийцу не терпелось убраться отсюда подальше. Слишком уж близки они были к Проклятой Земле, чтобы чувствовать себя спокойно. Даже в темноте он видел, что деревья, росшие здесь, были самых невероятных форм. Птицы вскрикивали редко и как-то испуганно. Даже насекомых — и тех не было слышно. Ничего, даже дуновения ветерка. Полнейшая тишина.

Все трое шли крадучись, как кошки, стараясь не потревожить ни один камень, не сломать даже самый тонкий прут. Хотя воины Поуджой и не несли здесь дежурство, как утверждал Марр, но все равно каждый участок по соседству с Проклятой Землей охранялся своей стражей — не людьми и не колдунами.

Это все, что сказал им флейтист. Но Конан даже не попытался вытянуть из него большего. Марр не сказал даже, опасна ли эта страна, чтобы хоть как-то сориентировать Конана и дать ему возможность настроиться на отражение того или иного нападения. Оставалось только быть готовым к худшему и продвигаться с мечом в руках.

Флейтист шел впереди. Сейчас от забирал вправо, чтобы обойти огромный, весь перекрученный, узловатый дуб, дюжина корней которого — каждый толщиной с человеческое тело — словно приподнимали могучий ствол над землей. Сквозь легкие облака проходило достаточно лунного света, чтобы можно было рассмотреть желуди, ковром устилавшие землю у подножия великана. Среди желудей лежали останки какого-то существа, которое с первого взгляда можно было принять за дикого кабана. Только ни у одного кабана не может быть такого разбухшего живота и такого черепа, словно до отказа набитого чем-то изнутри.

Конану припомнились рассказы о Проклятой Земле. Она стала проклятой с того дня, как чудовище Звездных Братьев спустилось с неба в огромном камне. Огонь и обломки от взорвавшегося камня выжгли кратер, шире, чем можно проехать верхом за день. С годами растительность и животные вернулись сюда, но с ними стали происходить страшные изменения.

Флейтист вскинул руку. Райна с Киммерийцем замерли, глядя, как их проводник исчезает в темноте ночи. Им показалось, что прошла вечность или, по крайней мере, время, достаточное, чтобы принц Уррас вырос и возмужал, прежде чем Марр вернулся.

— Я ничего не вижу, — прошептал колдун, — но я чувствую присутствие и слышу мысли кого-то, кто за нами наблюдает. Он тоже может чувствовать мысли.

— Это зверь или человек? — спросила Райна. Марр пожал плечами:

— Готов поспорить, в нем есть что-то и от первого, и от второго. Ясно одно: это существо засекло нас по нашим мыслям и идет за нами не по запаху, а по следу мысли.

— Я в восторге, — процедила Райна, проверяя, легко ли вынимаются из ножен меч и кинжал, — ну так и что, мы будем ждать, пока он… или оно… приблизится к нам, или выйдем ему навстречу?

Конан осмотрел территорию вокруг.

— Если только наш новый приятель не умеет летать, то я предпочел бы оставаться на месте. Отличная площадка — ни тебе пней, ни кротовин, насколько я вижу. Есть где развернуться с мечом.

Флейтист собрался что-то сказать, но в это время часть черноты за его спиной начала двигаться. Сначала — лишь небольшой бесформенный участок, который быстро увеличился в размерах и принял узнаваемую форму гигантского медведя. С кольцом серебристой шерсти вокруг шеи, наподобие густой львиной гривы. Лунный свет высветил поседевшую от старости морду; при этом на густой шкуре не было видно шрамов или проплешин. Его морда была короче, а череп шире, чем у других медведей, виденных Конаном за всю его жизнь.

Конан и Райна рванули с плеча свои луки. Марр отскочил, чтобы оказаться позади них. Он схватил флейты, но не стал подносить их к губам.

Стоило Конану и Райне натянуть тетиву, как медведь отпрянул и попытался уйти с открытого пространства. Не найдя глубокой и большой тени, которая спрятала бы его целиком, он начал быстро перемещаться, превратившись в трудную для попадания подвижную мишень. Конан пытался определить направление его движения по звуку шагов, но медведь, похоже, умел ходить практически бесшумно. Если бы у Конана и Райны было побольше стрел, они стреляли бы в разные стороны наугад, надеясь зацепить зверя. Но Декиус едва смог найти им по дюжине хороших наконечников, да и то некоторые из них уже побывали в деле во время добывания дичи для общего котла.

Конан уже встречался с разъяренными медведями и знал, на что они способны. Знал он и то, как много стрел можно всадить в такого зверя, так и не свалив его. Значит, стрелять нужно только в уязвимое место наверняка, а не просто чтобы попасть.

Теперь только едва слышное колыхание листвы и пляска движущихся теней говорили Конану о передвижениях медведя. Похоже, он собирался обойти их сзади, отрезав путь, по которому они пришли.

Затем на некоторое время воцарилась полная тишина. Вдруг ночь разорвалась треском ломаемого дерева. Конан всматривался в темноту, но тщетно: луна совсем скрылась за облаками. Было видно лишь, как дубраскачивается, словно во время сильнейшего урагана.

Когда же луна наконец вышла и осветила поляну, Райна застыла в изумлении. Да и Конан, надо признать, сжал зубы. Медведь оторвал от дуба огромный сук, длиной в два человеческих роста и толщиной с руку Конана. А затем медведь встал на задние лапы и поднял сук, зажатый в передних… В руках! В лунном свете можно было с уверенностью разглядеть большие пальцы, правда, заканчивающиеся когтями длиной почти с кинжал Райны.

Но будь он порождением магических заклинаний или обезумевшей природы медведь все же подставил Конану столь долгожданное уязвимое место. Стрела скользнула к тетиве и со свистом рассекла воздух, глубоко воткнувшись в тело зверя сквозь толстый мех под левое плечо.

Рев медведя наполнил лес диким шумом. Животное перехватило сук, чтобы освободившейся лапой вытащить стрелу из своего тела. Конан всадил ему в бок еще две стрелы. Тогда зверь присел, наклонил голову и, поставив поудобнее задние лапы, словно бегун на низком старте, рванулся вперед.

Все три противника медведя разлетелись как солома на ветру. Им просто не оставалось никакого выбора. Даже Конан вряд ли смог бы противостоять натиску животного дольше, чем снежной лавине. Такому противнику можно было противопоставить единственную тактику: держаться на должном от него расстоянии и стараться нанести ему как можно больше ран, хотя бы легких царапин, и при этом самому не получить ни одной. Множество легких ран могут обессилить любое чудовище. Но любая рана, полученная человеком от такой громадины, стала бы тяжелой, а скорее всего, и последней.

Райна оказалась смелее всех. Она нырнула под сук и, проскочив за медведя, полоснула мечом по его задним лапам. Отломанный сук взлетел в воздух и с силой опустился вниз. Райна отпрянула и резко прыгнула в сторону, уходя от удара, который снес бы ей череп.

Но избежать разлетевшихся во все стороны щепок, песка и мелких камней ей не удалось. Прочищая глаза, она чуть не упустила второй удар поднятого сука. Все, что могла сделать Райна, — это успеть присесть, а затем упасть на землю. При этом она приземлилась на пятую точку, ногами вверх. Эти длинные ноги были созданы не только для того, чтобы обвиваться вокруг мужчины во время занятий любовью. Они были словно налиты не огромными, но эластичными и сильными мышцами. И вот эти-то мышцы, сократившись до предела, словно выстрелили обутыми в сапоги пятками в живот медведю. Зверь превосходил Райну весом раз в десять, но даже его огромный, скрытый за толстой шкурой живот вовсе не воспринял этот удар как легкое похлопывание.

Медведь вздрогнул, его оружие покачнулось. В этот момент Райна откатилась в сторону, успев полоснуть кинжалом по левой ноге животного. Верный глаз не обманул ее: лезвие задело подколенное сухожилие. Нога подогнулась под весом медведя, и он вынужден был встать на все четыре лапы. Отпущенный сук упал, навалившись одним концом на лодыжку Райне. Она не издала ни звука, но Конан успел заметить гримасу боли, исказившую ее лицо.

Он тут же воспользовался возможностью для нанесения удара. Медведь остановился, колеблясь между выбором звериного оружия и тем, чем подобало сражаться мыслящему существу. Инстинкт восторжествовал над разумом, и медведь направил на Райну свои страшные челюсти.

Одно движение вперед — и сук приподнялся, освободив ногу Райны. Она снова перекатилась дважды с боку на бок и нанесла еще один удар. На этот раз клинок прошелся по морде зверя. Чудовищное создание огласило лес громовым ревом и повернулось вслед за вскочившей на ноги Райной.

В этот момент Конан бросился сзади на загривок медведю. Его свободная рука охватила шею животного, словно гигантская змея в джунглях Венджана, которой досталась особенно аппетитная свинья. Меч свистнул в воздухе. Содранная шерсть обнажила зияющую рану; правая передняя лапа медведя безжизненно повисла.

Раскаты медвежьего рева, разносившиеся над лесом раньше, показались бы полнейшей тишиной по сравнению с тем, что сейчас изрыгалось его глоткой. Но чтобы обескуражить Киммерийца, вступившего в бой с противником, нужно было нечто большее, чем звук. Медведь попытался стряхнуть с себя непрошеного наездника, но было слишком поздно. Конан уже успел выхватить кинжал, который и всадил по самую рукоятку в горло зверя. Кровь забила фонтаном. Еще один удар — и еще сильнее кровавая струя. Довершил дело меч Райны, которая воспользовалась возможностью всадить его в сердце чудовищного создания.

Победители едва успели отскочить в сторону, чтобы не попасть под рухнувшую тушу или под судорожно дергающиеся в конвульсиях когтистые лапы. Еще несколько хрипов, скрежет когтей по камням — и медведь затих.

Перед тем как встать, Конан внимательно осмотрел себя и пошевелил руками и ногами, чтобы убедиться, все ли они на месте. Все его тело было покрыто ссадинами, царапинами и синяками, оставшимися после кратких, но искренних объятий медведя.

Райна выглядела ничуть не лучше. Стоило лишь добавить, что ее брюки были вконец разорваны, куда-то подевался один из рукавов рубашки, и одна щека к утру будет представлять сплошной синяк. К тому же она прихрамывала на одну ногу.

Конан схватил ее обеими руками, сгреб в объятия и приподнял в воздух.

— Спасибо богам, что схватка была короткой, — сказала она, когда восстановилось дыхание, — еще чуть-чуть — и вряд ли бы кто-нибудь из нас смог не то что сражаться, а просто продолжать идти.

— Если не считать Марра, — сказал Конан, осматриваясь по сторонам в поисках их спутника. Его нигде не было видно, но Конану показалось, что где-то вдалеке раздавалась мелодия флейт.

Неужели флейтист сбежал, заведя их специально в эту ловушку? Это было первой мыслью Конана и, надо сказать, достаточно оскорбительной. Райна, похоже, догадалась по лицу Киммерийца, о чем он думал.

— Стоит ли искать его? — спросила она, вгоняя меч в ножны со страшным ударом. Конан решил, что с неменьшей скоростью она выхватит его, увидев Марра.

— Ну, только не ночью, — ответил Конан, — сейчас лучше поискать место для сна. Без проводника нам придется пройти остаток пути днем, иначе мы рискуем заблудиться.

— По крайней мере, хоть позавтракаем медвежатиной, — предложила Райна.

— Едва ли это будет разумно. — Знакомый голос звучал откуда-то сверху, словно прямо из ночного воздуха.

— Всемогущий Эрлик!

Марр соскользнул с дуба и чуть ли не прогулочным шагом, вразвалочку направился к ним. Он, скорее всего, получил бы страшнейший удар кулаком в зубы, но Райна вовремя перехватила руку Конана и показала пальцем куда-то за спину флейтиста. Конан посмотрел туда же и тоже открыл рот от удивления.

За флейтистом следовала молодая девушка, еще почти девчонка. Ее волосы были сплетены в косы на манер племени Поуджой, а лицо с трудом можно было разглядеть из-за слоя грязи, специально размазанной по щекам с целью маскировки ночью. Но даже в темноте Конан разглядел легкость ее движений и изящную фигуру, скрытую туникой.

— Прошу прощения, — сказал Марр. — Капитан Конан, госпожа Райна, знакомьтесь — это Вилла. Она — из племени Поуджой и наш друг.

— Тогда она может рассчитывать на кусок медвежатины после того, как объяснишь, где ты просидел все время, — сказала Райна. — Мы ждем.

— Не следует есть мясо этого медведя. Он ведь вел себя почти как человек. И его мясо — наполовину человечина.

Райна икнула, услышав такое, а Конан согласно кивнул головой.

— А ты тоже согласен с этим, — сказал Марр, — хорошо. Что касается того, где я был, — мне пришлось поиграть на флейтах. В противном случае мысли медведя могли быть услышаны Звездными Братьями. Это могло стать преждевременным сообщением о нашем приближении. Пока я занимался тем, что не давал мыслям зверя вырваться наружу, я почувствовал приближение Виллы. Мне пришлось продолжать играть, чтобы провести ее в целости и сохранности к месту нашего нахождения.

Конан кивнул, больше изображая понимание, чем действительно разобравшись, что к чему. Во всяком случае, становилось ясно, что магия флейтиста не имеет ничего общего с искусством других встречавшихся Конану волшебников. Это было искусство предотвращать то, что могло произойти, а не умение вызывать какие-то неестественные события типа поворота рек вспять, переноса гор или, наконец, оживления дохлых собак, чтобы они терзали еще живых людей.

Несомненно, такая магия так же затянет, подчинит себе человека, пользующегося ею, как и всякая другая. Но в этом случае порабощение шло медленнее. Достаточно медленно, чтобы Марр мог помочь Конану и Райне спасти принцессу и благополучно покинуть долину.

— Нам лучше убраться отсюда в более безопасное место, — предложил Марр. — А там, перед тем как идти дальше, следует обмозговать изменения в наших планах. Вилла принесла мне совершенно неожиданные известия.

— Я полагал, что и старый план достаточно хорош, — сказал Конан. — Если только твоя нога не помешает тебе карабкаться по склонам долины, — добавил он, обращаясь к Райне.

— Вниз — пожалуйста, а вот вверх… даже не знаю. Этот монстр, конечно, мог обойтись нам дороже, чем одна поврежденная нога.

— Нам, может, вовсе не придется так много карабкаться по горам, как мы предполагали. Вилла говорит, что у нас в Поуджой есть друг или по крайней мере человек, который не враг принцессе, даже несмотря на то, что он служит графу Сизамбри.

— Что? — Конан готов был раскричаться громче, чем медведь, но Райна закрыла ему рот ладонью. Чуть успокоившись, он продолжил: — Знаешь, это требует еще больших объяснений, чем лазание по деревьям с дудками, пока мы внизу развлекались с этой милой зверюшкой.

— Я объясню все, когда мы будем на безопасном расстоянии отсюда, сказал Марр. — Мысли медведя не были услышаны Звездным Братством, в этом я уверен. Но я не могу поручиться за то, что их не услышали родственнички этого плюшевого медвежонка. Вам, наверное, уже стало скучно, и вы решили познакомиться с ними?

Когда Вилла и Марр закончили рассказ о лорде Айбасе и его странном поведении, было уже поздно рассчитывать успеть добраться до долины затемно. Четверо путников прошли две трети пути и остановились, чтобы выспаться днем в пихтовой роще, такой густой, что даже целая армия вряд ли нашла бы их в этой чаще.

Рассказ мог бы получиться более запутанным и менее убедительным, если бы Вилла не сочла Райну и Конана достойными доверия. Она напрягла все свои познания в языке равнины и большую часть рассказала сама.

Не то чтобы история Виллы не внушала доверия сама по себе. Просто этот лорд Айбас мог вести свою игру, слишком искусную и сложную для понимания Виллы.

— Но тогда эта интрига недоступна и для понимания нашего трубача. А если он не мастер интриги, то я тогда родом не из Киммерии, а из Стигии, сказал Конан.

— Может быть, он знает только то, что рассказала ему Вилла, предположила Райна.

— Вполне возможно, — ответил Конан. — Но не бежать же нам теперь назад, поджав хвост, после того как мы забрались так далеко. Мы пойдем вперед, в долину. Если это и ловушка, я думаю, у нас будет подходящий момент, чтобы перерезать глотку этому Айбасу.

— Да, и Вилле тоже, — сказала Райна, обнимая Конана. — То, что ты не воюешь с женщинами, говорит в твою пользу. Но я не чувствую себя связанной такими обязательствами. И если Вилла предаст, она отправится с нами туда, куда отправимся мы. Я всегда хотела иметь служанку, не в этой жизни, так в загробной.

Конан тоже раскрыл объятия, но одна мысль все же не покидала его: любой мужчина, ставший врагом Райны, мог не рассчитывать на долгую земную жизнь. Интересно, задумывается ли об этой ее маленькой слабости капитан-генерал Декиус, когда пытается покорить ее сердце?

Глава 14

Айбас проснулся, будучи уверенным, что его опять мучил кошмар: какой-то верзила чернее ночи нависал над ним. Его глаза сверкали ледяной синевой и не столько излучали или отражали, сколько поглощали свет. Кроме него, в кошмаре были и другие лица, но Айбас не успел внимательно рассмотреть их.

Затем он явственно ощутил холодную сталь, царапнувшую его кожу, и острие клинка на горле. Да, или демоны научились по-новому воздействовать на чувства людей, или… или он уже не спал.

Айбас предпочел смириться с реальностью и признаться себе, что не спит. Прикинув, как можно наиболее деликатно сформулировать свое удивление, он спросил:

— Чем могу быть вам полезен, друзья?

— Что? — спросил верзила. — Или забери последнее слово обратно, или хватит прислуживать мятежнику.

Парень был, видимо, не силен в дипломатии, сразу выдав, что он и его друзья были людьми короля. Это сразу позволило понять Айбасу, что к нему особых симпатий эти люди не испытывают, а кроме того, он почти наверняка мог предположить, зачем они здесь.

Несмотря на сталь, упиравшуюся в горло, Айбас улыбнулся. Эта ночь преподнесла ему хороший сюрприз. Что ж, теперь он преподнесет нечто подобное своим неожиданным визитерам.

— Если вы пришли, чтобы освободить принцессу Чиенну, то я в полном вашем распоряжении.

Великан, стоявший над ним, пробормотал что-то бессвязное, видимо, выражающее удивление. Айбас с трудом мог рассмотреть его в темном доме, но это уже не так его волновало. Куда интереснее другое: позади гиганта стояла длинноволосая женщина, чья красота соответствовала ее годам и не могла быть скрыта от глаз одеянием воина и солдатской манерой держаться. Рядом с ней тут Айбас судорожно глотнул — стоял человек, который, несмотря на то что рядом с первым великаном казался совсем маленьким, излучал силу и энергию, явно превышающие его скромный вид.

Набор украшенных серебром флейт висел на его поясе. Айбасу не понадобилось второго взгляда на эти музыкальные инструменты, чтобы понять, кто стоял перед ним.

Марр-Флейтист, волшебник, зачастую игравший с заклинаниями Братьев, как кошка играет с пойманной мышью, — тот самый Марр-Флейтист перешел на службу к королю Элоикасу.

— Ну что ж, тогда, будь любезен, отведи нас к дому, где содержат принцессу.

— Я сделаю это и многое другое, но при одном условии, — сказал Айбас.

Острие меча сильнее впилось в его тело. Еще одно легкое нажатие руки и кровь Айбаса зальет ложе.

— Подожди! Выслушай сначала условие. Оно может быть очень дельным.

— Вполне возможно, — сказал Марр.

Айбас почти улыбался. Он-то полагал, что Марр — немой и общается с другими только с помощью своей музыки. Легенды, как оказалось, не совсем соответствовали действительности.

— Нам нужно спасти и капитана Ойжика, — выпалил Айбас.

Острие меча чуть отодвинулось назад, но взгляд незнакомца был более страшен, чем острая сталь. Окончательно проснувшись и привыкнув к скудному освещению, Айбас разглядел, что этот гигант, судя по чертам лица, родом из Киммерии. Неужели это тот самый новый офицер дворцовой стражи, о котором ходит столько слухов? Если так, то ему не было никакого резона испытывать симпатию к Ойжику.

— Вы ведь здесь для того, чтобы выполнить повеление Элоикаса освободить принцессу и наследника, вырвать ее из лап как Звездных Братьев, так и графа Сизамбри. Прихватите с собой и Ойжика — и вы сослужите королю еще одну добрую службу.

— Как? — Киммериец, похоже, не любил пространных вопросов.

— Начнем с того, что Ойжик предал короля. Но он знает и достаточно много секретов графа, который к тому же не заплатил ему за предательство. Звездные Братья держат его взаперти как пленника и в ближайшее время собираются скормить его своему чудовищу. Если вы его спасете, не поделится ли он своими знаниями с вами, хотя бы из чувства благодарности?

— У Ойжика не больше чувства благодарности, чем у репы, — сказала женщина, — но, если король простит его…

— Райна, — прошипел гигант, — ты что, уже поддалась на удочку вот этого прислужника Сизамбри?

— Нет, — ответила женщина. — Я просто думаю, что если есть возможность одержать вторую победу, не упустив первой, то почему бы…

Она, похоже, уже решилась. Судя по виду флейтиста, он тоже согласен. Зато Киммериец против и явно был готов к спору.

Дверь дома тихонько открылась, и внутрь бесшумно вошла Вилла. Она сказала:

— Я предупредила отца. Он сказал, что не доверяет никому настолько, чтобы предложить поучаствовать в этом деле, но сам будет ждать нас у дома принцессы.

— Есть что-нибудь подозрительное? — спросил Конан.

— Я не видела никого из Братьев. А если бы они заподозрили что-то, то явно были бы на виду.

— Да уж, наверное, повылазили бы отовсюду, — согласился Конан.

Он тяжело вздохнул и поднял глаза, призывая богов вооружить его терпением для общения с дураками и умом, достаточным, чтобы отделить этих самых дураков от мудрых людей. Затем он посмотрел на Айбаса с таким выражением, что тот пожалел, что все происходящее — не ночной кошмарный сон.

— Ты поклянешься помогать нам. Нарушишь клятву или только дашь повод усомниться — и будешь десять раз мертв прежде, чем воины Поуджой найдут тебя.

— Да я уж думаю, что не меньше десяти.

Его ночные гости явно не ожидали услышать такую длинную клятву. Айбас поклялся, перечислив чуть ли не всех богов — отчасти ради того, чтобы доставить удовольствие слушателям, но в основном чтобы действительно сделать клятву крепче. Впервые в жизни он вспомнил несколько особых священных имен. А почему бы и нет? Эта клятва вполне могла стать его последней клятвой на этом свете и первой за двадцать лет, которую он не имел ни малейшего желания нарушить.

Конечно, если слухи о смерти или полной неподвижности Сизамбри не соответствуют истине, эта смена господина могла стать смертельно опасной. Остается только всегда держать наготове главное оружие — быстрые ноги. Графу будет чем заняться, даже если он завладеет троном. Ему наверняка уже будет не до сбежавшего неизвестно куда вассала.

К большому неудовольствию Конана, Ойжик и принцесса были размещены в разных концах деревни. Спасателям пришлось разделить свои силы и условиться о месте встречи у подножия хребта для последнего рывка вверх по скалам.

Айбас и Марр отправились за принцессой. Без Айбаса ее пришлось бы успокаивать флейтой Марра. Сначала ее, а затем и младенца. А без флейтиста было никак не обойтись, случись нужда и вправду успокоить мальчика.

Ойжик же содержался так строго, что один человек — даже Конан — мог не справиться с задачей. Вилла пообещала разыскать отца и прислать его к тюрьме Братьев вместо дома принцессы.

Конан готов был рассылать проклятия направо и налево: Айбасу, Ойжику, Братьям, — но боялся увлечься и поднять слишком много шума. Куда спокойнее было бы отказаться признать клятву Айбаса, а потом заставить его замолчать навеки. Но они решили принять его клятву и таким образом связали себя не меньше, чем их новый приятель.

Тихо, как розовый лепесток, упавший с цветка и влекомый ветром по лугу, шел Киммериец по направлению к резиденции Звездного Братства. Над гребнем дамбы клубился туман, и легкий ветерок доносил зловоние чудовища до носа Конана. Время от времени лицо Киммерийца содрогалось от позывов к рвоте. Одного запаха было достаточно, чтобы понять, что чудовище явно не из этого мира.

— Тсс! — раздалось из кустов.

Конан остановился.

— Пять? — спросил он. Если ответ в сумме даст десять, значит, он встретил отца Виллы.

— Пять, — послышался сдавленный голос. Тень, которую Конан принял было за куст, зашевелилась и направилась к нему. Подошедший оказался человеком ростом почти с Конана. Седая голова и короткая борода делали его похожим на старого мудреца, но глаза Киммерийца сразу отметили его мышцы воина под высохшей кожей пожилого человека.

— Рад встрече, Конан Киммериец, — сказал человек, — меня зовут Тайрин, я отец Виллы.

— Мое имя — Конан, капитан королевской стражи, командир второй роты стражников и сам точно не знаю, чей отец, — ответил Киммериец. — А твоя дочь с тобой?

— Она просила взять ее, но я отправил ее со второй группой. Она сможет понести младенца, быть еще чем-нибудь полезной, да и, в конце концов, там безопаснее, чем здесь. Не нравится мне эта затея с Ойжиком, Киммериец. Не убеди меня дочь, что живой он полезнее нашим союзникам, чем мертвый, — я бы, ни секунды не колеблясь, отправил его на тот свет. К тому же выбираться отсюда с этим мерзавцем будет вдвойне более рискованно.

— Да ты просто мои мысли читаешь. Ладно уж, ничего не поделаешь. Будем надеяться, что Марр сможет задержать тревогу. Пошли, Тайрин, вперед.

Айбас собрался напрямую подойти к дверям дома принцессы, пользуясь тем, что стража хорошо знала его. Райна же не хотела так рисковать.

— Если бы я была членом Братства…

— Да вам никогда не удастся так изуродовать себя ни морально, ни физически.

Райна, казалось, сердито смотрела на него, одновременно улыбаясь:

— Есть места, более подходящие для комплиментов аквилонского двора. Но сейчас нам не до любезностей. Итак, если бы я была в Братстве, я бы настояла, чтобы охрану несли самые надежные люди, особенно сейчас, в связи с этими слухами о проблемах Сизамбри.

— По традиции Звездных Братьев, самые доверенные стражники охраняют тех, кто предназначен стать жертвой чудовищу. Так что Конану и Тайрину осторожность понадобится больше, чем нам.

— Ты нам этого не сказал! — воскликнула Райна.

— А меня никто особо и не расспрашивал, — ответил он, стараясь придать словам вежливый тон.

— Да если бы у тебя хоть капля мозгов была, ты бы понял, о чем нам можно говорить безо всякого разрешения или вопросов.

— Госпожа Райна, зачем… здесь… сейчас… — начал бормотать Айбас, проглатывая гнев, так как увидел, что рука Райны потянулась к мечу.

— Тихо! — прошептал Марр. — Я смогу работать против сознания всех стражей, если это понадобится. А то, что принцессу Звездные Братья охраняют меньше, так это понятно: она ведь всего лишь женщина.

Райна скорчила рожу, изображавшую, по ее мнению, лицо, слабой и беззащитной. У Виллы, только что присоединившейся к ним, отвисла челюсть. Вдруг она высунула язык и показала его обоим мужчинам. Вся компания беззвучно рассмеялась.

Хорошей новостью оказалось для Конана то, что Ойжик содержался в отдельном домике, в стороне от общей тюрьмы для всех приговоренных стать жертвами. Несомненно, Звездные Братья хотели избежать какой-либо возможности для Ойжика передать сведения о плохом с ним обращении графу Сизамбри или кому-нибудь из друзей капитана.

Но несомненно было также и то, что Братья решили ни за что не выпускать такого важного пленника: его домик стоял у самой стены обрывистого склона, и перед единственною дверью постоянно находились четверо охранников. У двоих были луки, у двоих — копья, и все четверо, кроме того, имели мечи — редкое по полноте вооружение для Поуджой, даже для воинов, отобранных на службу Звездному Братству.

Не облегчал дело и тот факт, что домишко Ойжика стоял всего-то в сотне шагов от главной казармы охраны Братьев. Если все четверо, стоявшие на часах, не умрут быстро и без единого звука, то им на помощь примчатся еще десятка два их товарищей, причем раньше, чем Конан и Тайрин смогут освободить Ойжика.

— На приговоренных надевают кандалы? — спросил шепотом Конан.

— Нет, — покачал головой Тайрин, — только в качестве наказания. А они не рискнули бы наказать Ойжика так, чтобы остались следы.

Кусты и тени могли скрыть и дюжину человек даже такого роста, как Конан и Тайрин. Только часовые, делая обход, могли обнаружить их. Но они стояли у двери словно каменные изваяния.

Ночное зрение Конана, даже со слабой поддержкой лунного света, смогло разглядеть возможный для подъема путь-тропу по краю обрыва.

Она не вывела бы их из долины, даже имей они уже на руках Ойжика. Нет, все, на что можно было рассчитывать, — это на возможность подобраться к дому и спуститься на его крышу.

— Я полез, — сказал Киммериец. — Когда я доберусь до ближайшего к дому уступа, ты отвлечешь внимание охраны, пока я спрыгну на крышу. А потом можешь спрятаться так, чтобы никакие Звездные Братья…

Тайрин так посмотрел на Конана, словно метнул в него камень из пращи:

— Не думай, что моя честь не ровня твоей. Киммериец. А если ты сомневаешься в ней, то можешь хотя бы быть уверен в моем здравом смысле. Виллу и меня объявят завтра вне закона за эту ночку, независимо от того, видел нас кто-нибудь или нет.

Похоже, им больше нечего было сказать, и Конан растворился в тени ночного леса. Он добрался до подножия стены обрыва и подождал, пока появится луна, чтобы поотчетливее видеть первые ступени, уступы и опоры для ног. Дождавшись, он полез вверх.

— Привет, ребята, как дела? Принцесса у себя? — небрежным тоном спросил Айбас.

Оба вооруженных копьями часовых громко захохотали:

— Да куда же она денется. Ей ведь никак мимо нас не пройти. А что с нею станется, только сунься, — она знает. Да, слишком нежная штучка, на наш вкус, как и все на равнине.

В поле зрения одного из них попала Райна.

— Да неужели и на равнинах рождаются женщины, которые могут так нравиться нам, жителям гор?

Только ее спутники догадались, чего стоила Райне непринужденная улыбка в ответ.

— Я действительно приехала с равнины, по приказанию графа Сизамбри. Он велел мне проверить по женской части, сможет ли она выносить ему сыновей.

Айбас еле сдержал смех. Он еще не встречал женщины, менее похожей на акушерку, чем Райна. Но прежде чем стражники высказали свои сомнения, она сообразила занять их чем-нибудь более приятным:

— Я также имею полномочия на то, чтобы наградить тех, кто хорошо несет службу на благо делу Сизамбри.

Тону, каким это было сказано, игривой улыбке на губах могла позавидовать любая кабацкая девчонка. Охранники не могли не догадаться, о какой награде идет речь, и, судя по их поведению, евнухами они не были.

Пока стражники глазели на Райну, Айбас и Марр подкрались к ним сзади, и каждый нанес всего по одному удару короткой дубинкой по тому месту, где череп соединяется с шеей. Несчастные беззвучно упали.

— Поднимите их и посадите на скамейку у входа, — сказал Айбас. — Они там частенько коротают часы дежурства. Вилла, останешься здесь наблюдать. Изобрази, что вы тут с ребятами… в общем, наслаждаетесь обществом друг друга.

Вилла показала ему язык, но повиновалась приказу. Она скинула тунику и опустила брюки пониже на бедра. Красивая грудь и осиная талия привели Айбаса в сильное волнение. При этом он и сам удивился тому, что пронеслось у него в голове: он начал молить богов, чтобы столь живая красота не погибла этой ночью. Конечно, такая девушка — не для него, но все равно она еще слишком молода, чтобы умереть из-за безрассудства других.

Пока Марр и Райна усаживали стражников на скамейку, Айбас постучал в дверь. Вилла уже устроилась на скамейке между двумя оглушенными стражниками, обняв их, чтобы те не упали. Айбас услышал шорох за дверью.

— Кто там!

— Клянусь бородой Митры — лорд Айбас собственной персоной, причем с добрыми известиями.

Тихий писк, словно мышь попала в мышеловку, — вот все, что он услышал в ответ. Айбас тихо выругался и продолжил:

— Я что, должен сообщить их всей деревне, или Звездным Братьям, или мне позволят войти и передать то, что нужно, принцессе?

Через некоторое время, за которое, по мнению Айбаса, можно было растопить ледники и вскипятить образовавшееся озеро, он услышал звук отодвигаемого засова. Распахнув дверь, он вошел в дом, минуя служанку. Она еще раз пискнула, а затем затихла: Райна заткнула ей рот одной рукой, показав кинжал другой.

Принцесса не спала. Младенец тоже проснуся и, увидев в комнате матери каких-то незнакомых людей, вознамерился огласить окрестности своим плачем, перебудив всех обитателей долины до единого.

Мягко зазвучала мелодия флейты. Мягкая, тихая, она успокоила малыша. Плач сначала стал тише, потом прекратился совсем. Младенец крепко заснул.

— Это не вредно для него? — спросила Чиенна, перекладывая его на одну руку. Другой она, казалось, искала рукоять ножа или кинжала на поясе.

— Вот, пожалуйста, Ваше Высочество, — сказал Айбас, вытаскивая из-за голенища сапога второй кинжал и протягивая его принцессе. Она уставилась на него, затем перевела взгляд на Райну и чуть не выпустила ребенка из рук.

— Что ему может сильно повредить, так это если его уронят, а вовсе не моя музыка, — сказал Марр. — Он всего-навсего уснул и будет спать, пока мы не окажемся в безопасности и не разбудим его.

— В безопасности? — Похоже, Чиенна собиралась лишиться чувств. Айбас заскрипел зубами. Ну почему даже здравомыслящие женщины так и норовят потерять этот здравый смысл в самый неподходящий момент.

— Ваше Высочество, я… мы пришли, чтобы отвести вас и принца Урраса к вашему отцу. Король жив и неплохо себя чувствует, хотя все еще вынужден скрываться. Если вы и наследник будете рядом с ним, то королевство скорее снова объединится под его знаменем.

Принцесса покачала головой, рассыпав черные длинные волосы по белоснежным плечам, отражавшим свет ночника в изголовье кровати. Это движение выражало конец ее сомнениям.

— Что ж, добрые люди, тогда позвольте мне облачиться в подобающие случаю одежды, — сказала она с истинно королевским величием. — Будет смешно и едва ли небезопасно лазать по горам в моем ночном одеянии.

Властным жестом она подозвала служанку. Райну оставили подержать ребенка, пока служанка поможет принцессе переодеться. Чисто инстинктивно она прижала младенца к себе и начала укачивать, а ее лицо выражало столько нежности и ласки, сколько никогда не сорвалось бы с ее губ, воплотившись в словах.

Переодевание принцессы заняло не больше времени, чем потратил бы Айбас, чтобы расправиться с доброй отбивной. Но ему показалось, что за это время луна успела взойти и сесть за вершинами далеких хребтов.

Принцесса оделась на манер воинов Поуджой, с добавлением ремней и перевязей через спину, чтобы нести на себе ребенка. Айбасу и в голову не пришло бы предположить, что у нее все это наготове. Он все больше начинал уважать эту женщину.

Он и вправду поставил не на ту лошадь, пойдя на службу к Сизамбри. Если он и не получит никакой награды за перемену хозяина, то, по крайней мере, умрет, оценив выше прежнего свой ум и проницательность.

Айбас шагнул к двери. Голова одного из охранников лежала на груди у Виллы. Другой уже свалился со скамейки. Не в силах одна поднять его, Вилла спустила с него штаны, чтобы придать ему более подобающий вид человека, изрядно поразвлекшегося и подуставшего.

— Все в порядке?

Вилла пожала плечами. Это движение отправило вслед за первым и второго, все еще не пришедшего в себя стражника.

Айбас счел пожимание плечами за положительный ответ и дал остальным знак выходить из дома. Принцесса осталась на месте. Аквилонец собрался уже обратиться к ней в выражениях, не привычных для королевского уха, когда увидел, что она выразительно смотрит на служанку. Флейтист кивнул и заиграл.

Тихая музыка едва ли была слышна даже в соседней спальне, но Айбас почувствовал, как она пробирает его до костей, которые становились теплыми и мягкими, словно мокрая вата. Веки отяжелели. Ему пришлось ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть.

Музыка прервалась неожиданно. Айбас встряхнулся, осмотрелся вокруг и увидел служанку, лежащую ничком на полу. На его лице появилось выражение омерзения.

— Не бойтесь, — сказал флейтист, — это всего лишь музыка, а не удар дубиной по затылку. Лучше пусть ее найдут без сознания, чем отправят на съедение чудовищу, обвинив в соучастии.

Айбас сдержал уже готовые вырваться обвинения. Он протянул Вилле руку, и она не отдернула ее. В первый раз он смог коснуться ее.

Но вскоре все нежные мысли вылетели у него из головы: по долине прокатилась барабанная дробь и завывание труб Звездных Братьев, возвещавших общую тревогу.

Конан воспользовался тем, что луна ненадолго спряталась в облаках, и в темноте преодолел последние несколько шагов по стене обрыва. Когда луна снова показалась на небе, он уже лежал на краю крыши, наблюдая, как Тайрин приближается к страже.

— Здорово, мужики. Как тут вам ночью? — приветствовал Тайрин своих соплеменников.

— Да вроде и ничего, — ответил один из охранников. — Ты-то чего шатаешься по лагерю в такое время? — Подозрение в его голосе просто сверлило уши Киммерийца.

Но никакие подозрения не смогли помочь им вовремя обнажить оружие, когда Конан нанес свой удар. Его первым оружием стал камень размером с кулак, который он с размаху запустил в затылок охраннику с луком за плечами. На том был шлем, но сила броска Конана была такой, что камень пробил бы и дубовую доску. Он прошел сквозь шлем и проломил солдату череп. При этом охранник еще и налетел со всей силой удара на своего товарища.

Сверкнул меч Тайрина. С груди стражника потекла кровь. Тот схватился за рану обеими руками, открыв рот в беззвучном стоне. Второй удар снес голову с плеч.

Конан прыгнул с крыши на двух оставшихся стражей. Они стояли рядом друг с другом, и Конан повалил на землю обоих, изрядно тряхнув их. Кинжал в два удара завершил дело.

Этим же кинжалом Конан разрезал завязанный на узел ремень, удерживавший неподвижно засов на двери камеры Ойжика. Открыв дверь и сделав шаг внутрь, Конан отпрянул. Даже привычный ко многому нос Конана получил ощутимый удар вонью, шедшей из дома.

— Вонища! Похуже чем в борделях Аграпура, — оценил он атмосферу, пока его глаза пытались проникнуть сквозь зловонную мглу и найти Ойжика.

Когда ему это удалось, Конан дал волю языку, припомнив множество солдатских присказок и выражений.

Ойжик лежал навзничь на загаженной соломе. Рядом с откинутой рукой валялась на полу пустая кружка. Все запахи явно указывали на то, как он проводил дни своего заточения. Но по крайней мере с ним хоть проблем не возникнет, решил Конан. Только бы не зря все это: еще выяснится, что несчастный спился до полной потери разума.

Конану пришлось нагнуться, чтобы войти в помещение. Еще больше он согнулся, чтобы взвалить Ойжика себе на плечи. Разогнувшись и повернувшись к выходу, он увидел, что Тайрин одной рукой показывает куда-то, а другой делает знак, призывающий сохранять тишину.

Еще из дверей Конан увидел опасность. Несколько часовых направлялись в их сторону от казармы. Конан насчитал четыре силуэта на фоне горевшего у входа в казарму костра. Несомненно, это была новая смена для охраны Ойжика.

Никакой возможности избежать столкновения не оставалось. Так лучше начать драку первому, навязав свои условия противнику. Конан бесцеремонно сбросил Ойжика на землю и выхватил меч:

— Хай-а-а-а-а!

Такого душераздирающего воинского клича солдаты еще не слыхали. Они увидели гигантскую черную фигуру, несущуюся прямо на них. Стражников охватила паника. В один миг великан достиг их строя, вращая мечом, едва ли не превосходящим длиной его собственный рост. Так показалось тем, кто успел рассмотреть хоть что-то.

Двоим из них это не удалось. Их черепа оказались расколоты от макушки до бровей. Двое других были убиты уже в спину, когда пытались бежать. Один из них успел вскрикнуть от боли, смешав свой крик с воинственным воплем Конана.

Неожиданный звук заставил остальных солдат броситься к дверям казармы, но что-то остановило их на пороге. Представшая перед их заспанными глазами фигура показалась им больше чем человеком. Они решили, что это Длинноволосый Горец вернулся, чтобы наказать их за отступничество от его культа.

— Звездные Братья обманули нас! — воскликнул кто-то.

— Прости нас, Великий Длинноволосый Горец, — взвыли несколько голосов.

Конан решил не разубеждать их. Он подскочил к двери, резко захлопнул ее перед лицами солдат и быстро подпер куском бревна, приготовленным для костра. Выхватив горящую головню из того же костра, он закинул ее на крышу казармы.

К тому времени, как он вернулся к Тайрину и Ойжику, крыша уже здорово занялась огнем.

Взвалив Ойжика на плечи, он услышал барабанную дробь и завывания труб, перекрывавшие треск горящей крыши. Тайрин выругался:

— Я же просил богов, молил их о тишине, а они…

— Да оставь ты их. Не до них нам сейчас, — оборвал его Конан. — Сейчас куда важнее, как быстро мы сможем смыться отсюда.

— Учти, что путь через деревню или тот, по которому вы пришли, теперь будет перекрыт воинами Поуджой. Есть еще один путь. Он даже легче, особенно для женщины с ребенком или для человека с тяжелым грузом. — Тайрин показал на Ойжика.

— Ну так пошли туда, — огрызнулся Конан. Он хотел даже переложить Ойжика на плечи Тайрина, чтобы дать себе большую свободу действий, но затем решил не делать этого. Во-первых, Киммериец намного моложе, и, кроме того, у него меньше поводов уронить Ойжика в пропасть.

— Мы-то пойдем. Но не менее важно, чтобы и Марр знал не только этот путь, но и способ пройти по нему, оставшись в живых.

— Опять эти загадки!

— Никаких загадок. Все предельно просто. Эта дорога очень легка для тех, кто сможет добраться до нее. Но чтобы сделать это, нужно всего лишь пройти по дамбе, сдерживающей озеро, где живет чудовище. Вот и все. Гребень дамбы превышает уровень воды не больше чем на человеческий рост, — не так уж и много для щупалец чудовища.

Ужас Конана перед магией заставил его сердце сжаться на какую-то долю секунды. Затем он взял себя в руки и передернул плечами, приводя свою ношу в более положение.

— Я бывал в досягаемости и кое-чего похуже, чем ваше чудище, — Конан заставлял себя верить в то, что говорил, — и всегда мне удавалось прорубить себе путь мечом, — это уже было чистой правдой, — так что веди меня куда следует, приятель.

Глава 15

Услышав сигнал тревоги, поднятой в деревне, Айбас понял, что путь назад отрезан. Тем лучше: принцессе не придется выбиваться из сил, ползая по скалам с ребенком за спиной.

Узнав подробнее о том, что представляет собой другой путь, он почти потерял всякую надежду. Да, более легкий подъем на склон был бы вовсе не излишеством. Но чтобы добраться до этого места, нужно пройти рядом с самым страшным врагом, и не просто рядом, а в пределах его досягаемости. Чудовище Звездных Братьев, несомненно, проснется и захочет жрать прежде, чем они смогут уйти на безопасное расстояние.

— Может, ты и прав, — сказал Марр, — но подумай: если мы сможем пробраться мимо чудовища, пока оно совсем не проснется, — оно станет нам отличным прикрытием. Даже Братья не могут полностью держать в узде своего любимчика, когда он окончательно просыпается, голоден или разозлен.

— А как мы удержим его в полусонном состоянии, пока не пройдем? спросила принцесса.

— Надеюсь, мое мастерство и знания смогут помочь нам, — Марр прикоснулся к своим флейтам.

Лицо Чиенны напомнило Айбасу физиономию Киммерийца, когда при нем кто-нибудь упоминал магию. Принцессу осенило, насколько они все зависели от колдовства в эту страшную ночь. Айбас не сомневался, что выражение его лица как в зеркале повторяло выражение лица принцессы.

Два месяца он мечтал убраться куда-нибудь подальше от Звездных Братьев и их зловредного колдовства. Сейчас он был на пути к исполнению своей мечты. Но дорога к ней лежала через другое колдовство, колдовство, которое могло в конце концов оказаться таким же черным, как и у Звездных Братьев. Ну, да так тому и быть. Альтернативой было остаться в долине и жить, ожидая, когда кто-нибудь из Поуджой всадит ему в сердце кинжал. Айбас понимал, что за службу графу он еще не раз поплатится, но молил только о том, чтобы это не произошло сегодняшней ночью.

— Отлично, — сказал он Марру. — Пойдешь впереди. Райна, проследи за ним, и повнимательнее. Вилла, веди нас куда нужно. Принцесса, ваше дело позаботиться о малыше. Я пойду последним как прикрытие.

До чего легко и приятно вспомнить, как отдаются приказы, а не только подобострастно выполняются. Айбас подумал, что, выберись он отсюда, он мог бы рассчитывать на офицерскую должность в войсках Пограничного Королевства.

Громада дамбы неясно вырисовывалась на фоне темного ночного неба. Однако было ясно видно, что она раз в десять превышает рост Конана. На стене дамбы не видно ступеней, но большое количество выступов и углублений делали ее пригодной для лазания.

— Борода Эллина! Да как только твое племя смогло найти столько народа, чтобы построить такую махину?

— Братья нашли животное, — ответил Тайрин, — а оно передало им свое знание. Они использовали это знание, в частности, для того, чтобы поднимать камни и соединять их намертво в одно целое.

Близкое присутствие такого количества колдовства и магии словно похитило у ночи последнее тепло, основательно охладив воздух. Конан стоял, положив руку на рукоятку меча, чтобы почувствовать ту уверенность, которую могла дать сталь надежного клинка.

— Говорят, и само чудовище работало на строительстве дамбы, — сказал Тайрин. — Но это уж наверняка сказки. Никто, кроме Звездных Братьев, не приближался к дамбе, пока она строилась… по крайней мере, никто не возвращался оттуда живым, чтобы рассказать, что он там видел.

— Колдунам нравится, чтобы их тайны умирали вместе с ними, — сказал Конан. — Даже если это не закон их братства, они все ведут себя так.

Оба собеседника неподвижно лежали в скрытом от посторонних глаз месте, за свинарником. Воняло здесь, как у любого другого свинарника, но, скорее всего, запах удержит на расстоянии нежелательного свидетеля. Свиньи проснулись и захрюкали, волнуясь от близости посторонних людей. Поднятый ими шум скрывал те тихие звуки, которые могли издать Конан с Тайрином.

Конан надеялся, что ожидание окажется недолгим. Все участники этой гонки должны были поторапливаться: и принцесса, и воины, и Братья, и даже чудовище. Все, потому что ставка в этой борьбе была почти для всех одна жизнь.

Мгла над дамбой сгустилась, раздался плеск волны, разбившейся о стену дамбы. Конану показалось, что он увидел, как в густом тумане над озером что-то мелькнуло. Возможно — просто струя пара. А возможно, и щупальце. Если это было щупальце, то в длину оно с небольшой корабль, а толщиной — с человеческое тело. И похоже, что по всей его длине жадно раскрывались чавкающие истекающие ядовитой слюной рты.

Темнота достаточно скрывала Айбаса и его спутников. Им даже не надо было слишком стараться соблюдать тишину. Склоны долины многократно воспроизводили эхом барабаны и трубы, не говоря уже о криках в деревне. Казалось, что вся эта какофония наваливалась со всех сторон и одновременно звучала в самой середине мозга.

Айбас перестал обращатьвнимание на соблюдение тишины. При таком грохоте можно совершенно спокойно прогнать через долину стадо коров без риска быть услышанным.

Скорее следовало побеспокоиться за судьбу самой долины. Ведь за дамбой плескалось озеро, которое, прорвавшись, могло затопить всю долину, если дамба вдруг не выдержит. Айбасу доводилось видеть, как безо всякого колдовства громкие звуки вызывали снежные лавины или камнепады.

Он поспешил вперед, чтобы переговорить с Марром, обгоняя Чиенну. Надо отдать ей должное: если принцесса и не была так привычна к ночным походам по горам, как Вилла, в любом случае обузой для них она не станет.

Когда Айбас поравнялся с Марром, тот как раз поднес к губам свой инструмент. Музыка, почти неслышная в общем шуме, потекла по долине. Волосы на голове Айбаса встали дыбом, как колючки испуганного ежа.

Они все еще стояли торчком, когда флейтист вывел компанию к подножию дамбы. Еще сильнее они зашевелились, когда из темноты выплыли два неясных силуэта, оказавшихся, к счастью, Конаном и Тайрином.

Вилла издала почти детский крик радости и бросилась в объятия отца. Райна была бы рада точно так же оказаться в объятиях Конана, но Киммериец казался не более приветливым и ласковым, чем его холодный, суровый северный бог Кром.

— Оставим нежности и приветствия до лучших времен, — сказал он. — Так. За нами, кажется, хвоста нет. А как у вас?

Райна и Айбас отрицательно покачали головами. Похоже, Конан чуть успокоился.

— Друг Марр, если ты можешь хоть ненадолго приручить эту зверюшку, хоть чуть-чуть успокоить или отвлечь ее, — самое время приниматься за дело.

Айбас начал протестовать, когда выяснил, что на него возлагают ответственность за доставку Чиенны в безопасное место, тогда как Конан, Тайрин и Райна оставались прикрывать их от чудовища. Он счел себя униженным такой несправедливостью.

Но… присяга есть присяга. А он дал клятву Киммерийцу. Киммериец же, в свою очередь, стал доверять Айбасу, поверил в его искренность и честь. Айбас многих предавал в своей жизни, но ни за что на свете он не хотел бы предать это доверие.

Марр кивнул, а затем вопросительно ткнул в лежащего Ойжика:

— Он сможет идти?

— Это с бочонком-то вина внутри? — недовольно проворчал Тайрин. — Тащи его теперь. Делать нам больше нечего.

— Подожди, — коротко ответил Марр, вновь взяв в руки свои флейты. Слабые, дрожащие звуки мелодии доносились словно издалека до ушей стоявших рядом.

Что бы там ни было, а эти звуки подействовали на руки и ноги славного капитана. Они задергались, напряглись и поставили тело Ойжика для начала на четвереньки, а затем и более или менее вертикально. Он стоял покачиваясь, с широко открытыми, но ничего не видящими глазами, напоминая плохо сделанную марионетку в руках плохо знающего свое дело кукольника.

Флейтист прервал музыку, и Ойжик снова рухнул на колени, на этот раз не бесцельно. Его начало рвать, причем основательно. Киммериец и Айбас едва успели отскочить, чтобы не запачкать сапоги. Трудно было бы определить, что внушало Конану большее отвращение — конвульсии пьяного Ойжика или магия, заставившая его делать это.

Едва Айбас помог Ойжику встать на ноги, как неожиданно замолчали трубы и барабаны. Вдруг победные крики прокатились по долине. Айбас повернул голову туда, куда Райна показывала рукой.

Казарма охраны все еще горела, ярко освещая тропинку, ведущую к дамбе. По ней бежало человек двадцать, с копьями и обнаженными мечами, отражающими отблески пламени.

— Ну вот до нас и добрались, — подытожил Конан. — Марр, давай заставь Ойжика карабкаться на стену. Райна, Тайрин, мы остаемся прикрывать остальных.

Флейтист что-то строго сказал на ухо Ойжику. Тот только что честь не отдал, а затем рванулся к стене дамбы. По пути он дважды упал, пока не восстановил в себе равновесие, а затем прямо с обезьянней ловкостью полез по камням и бревнам к гребню стены.

Чиенна и Вилла последовали за ним. Торчащий сучок разодрал одну штанину брюк принцессы от колена до самого низа. Она словно и не заметила этого. Конан успел обратить внимание на мелькнувшую красивую ногу, а также на то, что принцесса такого же роста, как Райна, и едва ли чуть поуже в плечах. На его вкус, чуть худовата. Но для маленького мужчины вроде графа Сизамбри она была чересчур крупной невестой. Конан вообще засомневался, пережил ли бы граф свою первую брачную ночь с принцессой.

Айбас, Вилла и флейтист начали подъем. Марр держал флейты в кулаке и лишь свободной рукой подыскивал выступы и углубления. Это был нелегкий способ лазания по отвесным стенам. Поэтому Айбас и Вилла спустились пониже, чтобы помочь ему.

Итак, авангард был уже далеко, в безопасности от всех, кроме чудовища. Конан кивнул Райне. Натянув лук, она сию же секунду выпустила стрелу в линию нападающих. Прежде чем та успела поразить цель, в воздухе засвистела следующая стрела. Вдруг сильная рука схватила Райну за плечо. Конан зло посмотрел на Тайрина, помешавшего Райне, и выхватил меч. Тайрин лишь покачал головой:

— Прошу прощения, госпожа Райна, капитан Конан. Но это ведь мой народ. Некоторых из них я сам сделал воинами. Они мне как сыновья. Если Звездные Братья смогли свернуть с пути истинного их души, то, может быть, я смогу вернуть их на нужную тропу.

— Да, если бы еще и петухи неслись… — съехидничала Райна. Давай-ка…

— Говори, Тайрин, — сказал Конан, — только, пожалуйста, недолго.

Тайрин поднес сложенные рупором ладони ко рту; его голос заглушил разом и барабаны, и трубы:

— Воины Поуджой! Это сегодняшнее дело не принесет вреда никому из племени. Мы лишь хотим прекратить грязную игру, которую затеял с нами граф Сизамбри. Мы сделаем только то, что нужно для этого, но не больше. Идите по домам, охраняйте их, и позвольте нам восстановить честное имя племени.

Линия нападающих замедлила движение. Тайрин прокричал что-то еще о коварстве и порочности графа Сизамбри и о бесчестии племени, взявшего его золото. Он ни разу не обмолвился ни о Марре-Флейтисте, ни о Звездных Братьях, ни о чем, что, казалось, само просилось на язык.

Теперь строй нападающих совсем нарушился. Некоторые совсем остановились. Другие шли вперед шагом, не быстрее чем на прогулке. Несколько человек затеяли между собой спор.

Лук Конана тоже был готов к стрельбе. Если бы уговоры Тайрина не подействовали на его соплеменников, то вдвоем с Конаном они всадили бы стрелы в их ряды раньше, чем те успели бы повернуться.

Вдруг из рядов воинов послышались крики ярости. Оказывается, двое из них не на шутку сцепились друг с другом. Сверкнула сталь, и наконечник копья вошел в живот одного из соперников. Срывающийся на визг стон разорвал ночь.

Тайрин что-то пробормотал себе под нос, а потом хлопнул Конана и Райну по плечу и сказал:

— Прощайте, удачи вам, если больше не свидимся.

— Приводи всех, кого соберешь, к мертвому человеку-медведю у огромного дуба, это ближе к Проклятой Земле, понял. Найдешь. Мы приведем их к Элоикасу.

— Сначала я выведу их из бесчестья, в которое ввергли их Звездные Братья, и, лишь получив прощение Ее Высочества, мы сможем молить короля взять нас на службу.

И он побежал к своим дерущимся между собой соплеменникам настолько быстро, что Конан не успел даже подумать о каком-либо еще совете, не говоря уже о том, чтобы высказать его.

Пока они карабкались по стене дамбы. Райна пару раз помянула Тайрина недобрым словом. Конан лез молча, ничего не отвечая. Он лучше Райны понимал чувства Тайрина, ощущавшего свои обязанности по отношению к своим соплеменникам, пусть и сбившимся на темную тропу зла, обманутым неверным светом колдовства.

Не успели они добраться до гребня дамбы, как по долине прокатился раскат колдовского грома. Показалось, что сам мир дал трещину и начал рассыпаться. Райна заткнула уши, да и Конан ощутил, словно две раскаленные стальные иглы впились в его барабанные перепонки.

Им удалось-таки взобраться на вершину дамбы прежде, чем гром снова прокатился по склонам долины. На этот раз ему ответило не только эхо. Из глубины озера послышалось долгое тихое шипение.

Шипение, переходя в свист, преследовало Конана и Райну, бежавших по гребню дамбы. Ее длина составляла примерно три сотни шагов, и их товарищи преодолели пока что не больше половины.

Когда они нагнали своих, свист и шипение превратились в гул и бульканье, а затем и в рев. Озеро, казалось, загорелось, выбрасывая искры и языки пламени рубинового, сапфирового, изумрудного и других необыкновенных цветов. Его поверхность волновалась и покрылась пузырями, а затем зашипела, как огромный котел.

Марр, как видел Конан, все это время играл на своих флейтах. Но поди услышь слабую мелодию в этом адском реве чудовища. Однако, хотя музыка и не была слышна, она, похоже, пока что выполняла то, что обещал Марр. Судя по бурлившему, как кипящий котел, озеру, чудовище проснулось, было голодно и раздражено.

Но нигде рядом с карабкающимися по дамбе человеческими фигурами не поднимались из воды страшные щупальца. Они легко достигали гребня дамбы и могли в мгновение ока уничтожить всю компанию, даже просто стащив людей в бурлящую воду.

Но почему-то этого не происходило. Конан даже почувствовал в первый раз в своей жизни некоторое облегчение при виде работы колдуна и ее результатов. Но он вовсе не собирался поддаваться этому чувству. У Конана не было сомнений, что в конце концов Марр начнет действовать против них — по своей ли воле или по таинственному закону колдовства, побеждающего самого колдуна. А кроме того, Конан чувствовал бы себя куда более легко, если бы оказался просто подальше от чудовища, вместо того чтобы вблизи быть свидетелем его борьбы с колдовскими мелодиями флейты.

Еще пятьдесят шагов по направлению к концу дамбы. Вдруг Вилла, только сейчас заметившая приближающихся Конана и Райну, крикнула:

— А где отец?

— Он решил вернуться, чтобы помочь своим товарищам решиться на отказ от службы у графа Сизамбри.

Вилла вцепилась зубами себе в руку, чтобы сдержать плач, а второй рукой, сложенной в кулак, ударила Конана в грудь. Айбас обнял ее за плечи.

— Он сам выбрал для себя то, что для него важнее, — сказал он. — Нам нужно исполнить наш долг. В конце концов, и он и мы делаем одно общее дело.

Приблизившись к флейтисту, они увидели, что тот вот-вот упадет от утомления. Ойжик выглядел ничуть не живее, чем труп, решивший прогуляться. Принцесса держалась просто великолепно. Она, да и ее все еще спящий ребенок. Конан даже положил руку на грудь малыша, чтобы убедиться, что тот дышит.

Вдруг дамба под ними вздрогнула. Конан почувствовал, как зашевелились огромные камни под ногами, хотя внешне ничего не изменилось. Но Конану уже доводилось переживать землетрясения, и чувство дрожи под ногами было ему знакомо.

— Бежим! — прокричал он достаточно громко, чтобы быть услышанным даже сквозь рев чудовища. — Надо сматываться, дамба может рассыпаться!

Повторять предупреждение не потребовалось. Вновь вздрогнувшие под ногами камни словно приставили к каждому по паре крыльев. Даже Ойжик добрался до конца дамбы, почти перейдя на странный, спотыкающийся бег; а принцесса не смогла бы бежать быстрее, даже догоняя ускользающий слиток золота.

Тропа к вершине склона, открывшаяся перед их взором, была и вправду не тяжела для восхождения. Даже ребенок лет шести смог бы взобраться по ней.

Значит, она не стала бы препятствием и для любого из воинов Поуджой, не сумей Тайрин убедить их оставить в покое его друзей. Конан стал прикидывать, где они с Райной могли бы занять позицию, чтобы вдвоем сдержать натиск много большего числа противников. Имея луки, они могли бы продержаться, остановившись вне досягаемости щупалец чудовища… по крайней мере до тех пор, пока не опустеют их колчаны или же пока Звездные Братья своими заклинаниями не освободят чудовище от колдовства флейт и не отправят его прогуляться вверх по склону, как это происходило в дни жертвоприношений.

Дамба вздрогнула в третий раз. Конан не только почувствовал толчок, но и увидел, как посыпались со стен дамбы, поднимая облака пыли, камни величиной с человека.

— Что ты встал как вкопанный, Конан? — окликнули его. — Решил порыбачить, а потом поджарить нам на дорогу по кусочку этой мерзости?

Райна чуть не кричала ему в ухо. Он подсадил ее на уступ, затем и сам вскарабкался на него. Камень, на котором они только что стояли, закачался и полетел вниз, увлекая за собой другие.

В несколько прыжков Конан и Райна догнали остальных на середине подъема. Там они перевели дух и осмотрелись.

Никто уже не смог бы преследовать их тем же путем, даже если бы чудовище издохло сию же минуту. В дамбе зиял, шире, чем королевская дорога, огромный разлом, сквозь который вода потоком неслась вниз. Туман над озером стал еще гуще, почти скрыв его от глаз.

Огни в толще воды окрашивали туман во все цвета радуги. Похоже, чудовище чуть поутихло, хотя его щупальца все так же равномерно продолжали появляться над облаком тумана.

Конан окликнул Марра. Он не ждал от флейтиста ответа и не собирался консультироваться с ним о тонкостях его борьбы с чудовищем. Ему просто захотелось узнать, слышит ли флейтист еще хоть что-нибудь, кроме своей музыки. Но лишь Конан успел открыть рот, чтобы еще раз произнести имя Марра, тот вдруг покачнулся, словно от тяжелого удара в голову. Еще один невидимый удар, и только сильная рука Конана спасла потерявшего равновесие колдуна от неминуемого падения вниз по склону, к дамбе и к озеру.

Судя по стонам вокруг него, Конан понял, что удар пришелся не только по Марру. Однако не всем так повезло, как ему: Конан не мог удержать всю компанию.

Он вытянул за ногу Виллу, висевшую опасно близко к краю обрыва, едва цепляясь за камни пальцами рук и ног.

Райне помощь не требовалась. Айбас же не смог устоять и приземлился на мягкое место. Он сыпал проклятиями и потирал задницу, и Конан понял, что такой шум мог поднять только человек не слишком пострадавший.

В такой ситуации Ойжик был обречен. И так-то не слишком хорошо стоя на ногах, держась лишь при помощи волшебной музыки, он потерял свой последний шанс в тот момент, когда она стихла. Конан увидел, как капитан-предатель покатился, подскакивая на камнях, раскинув руки и ноги, словно тряпичная кукла.

Ойжику не суждено было покоиться в могиле или хотя бы просто в щели среди камней. Из тумана навстречу метнулось щупальце. Даже самого кончика хватило на то, чтобы трижды обвиться вокруг его тела. Конан увидел, как хлынула кровь из раздавленной грудной клетки и лопнувшего живота, как открылись рты на щупальце и как, наконец, ненасытное чудовище и несчастная жертва растворились в густом тумане.

Наблюдая за этим жутким зрелищем, Конан совсем забыл про принцессу и ее сына. Он, держась руками за нависшее дерево, внимательно осмотрел склон. По крайней мере, не было видно ни одного камня, достаточного, чтобы придавить их при падении. Но, с другой стороны, на голом склоне не было видно ничего, за что она могла бы зацепиться, задержав падение. Вдруг словно из-под земли показалась голова и приветственно машущая рука принцессы. Конан возблагодарил богов за то, что его глаза обманули его, скрыв довольно большую трещину в скале, намного ниже по склону, недалеко от края воды.

Он добрался до принцессы лишь на несколько мгновений раньше Райны. Оба, выставив вперед мечи, приготовились достойно встретить противника: из туманной мглы появилось новое щупальце. Чудовище выло почти так же громко, как раньше. Оно вновь почуяло добычу. Но затем ему пришлось завыть еще громче, когда оба меча полоснули по щупальцу. На этот раз его вой только взбодрил воинов. Чудовище состояло из плоти и крови. Оно чувствовало боль и, значит, могло быть побеждено.

Что такое боль, Конан и Райна напомнили чудовищу очень быстро. Никогда еще в своей жизни Конан так исступленно не орудовал мечом, хотя каждый удар отражался дикой болью во всей руке — от кисти до плеча.

Щупальце дергалось в такт с завываниями чудовища. Зеленый гной хлестал из ран, а пасти изрыгали какую-то желтую пену, которая, заливая руки Конана, делала его захват покрытой акульей кожей рукоятки меча менее надежным. Зловоние свинарника было просто ароматом тончайших духов по сравнению с вонью, исходившей от этой жижи.

Наконец последний лоскут кожи, связывавший конец щупальца с самим чудовищем, был перерублен ударом меча Райны. Чудовище подобрало изуродованную конечность и скрылось в глубине, оставив на поверхности не только облака тумана, но и клочья пены.

Принцесса протягивала младенца к самому верхнему краю трещины, из которой не могла выбраться. Ребенок плакал, лишенный успокоения Марровых флейт.

— Держитесь, я сейчас вытащу вас обоих! — закричал Конан.

— Госпожа Райна! Возьмите ребенка! — В голосе принцессы было столько мольбы, что Райна повиновалась и, схватив младенца, бросилась вверх по склону.

Конан наклонился над трещиной в скале, взялся за красивые руки с длинными пальцами и выпрямился. Принцесса вовсе не была изящной придворной дамой, и даже стальным мышцам Конана пришлось поднапрячься, чтобы вытащить ее на ровное место.

Принцесса предстала в достаточно жалком виде. Наверное, и на кабацкой танцовщице после разгульной ночи осталось бы больше одежды. Но, к чести принцессы, нагота ее только больше красила.

Принцесса, казалось, хотела броситься Конану на шею, но в последний момент сдержалась и, подойдя к нему, обняла за плечи и положила голову на грудь Киммерийца. Так они и стояли, пока не услышали крик Райны:

— Опять! Вот оно!

Конан внимательно посмотрел на щупальце, приближавшееся к ним, придирчиво оценил иззубренный меч в руке, а затем свободной рукой хорошенько приложился к мягкому месту принцессы, подталкивая ее туда, где ждала Вилла с ребенком на руках. Райна бросилась вниз, чтобы последний раз встать в бою бок о бок с Киммерийцем.

Вдруг земля подбросила обоих, словно на качелях. Они упали, растянувшись на склоне, но не скатившись к озеру. Щупальце выползло из тумана и стало подбираться к ним. Конан вскочил на ноги, поминая всех богов, которые, по его мнению, могли помочь ему погибнуть достойно, как подобает настоящему воину.

Радуга, мерцавшая в тумане над озером, вдруг погасла. Мощный грохот, по сравнению с которым даже завывания чудовища показались сущей чепухой, наполнил ночной воздух. Туман поднялся выше, но стал заметно менее густым, и сквозь эту поредевшую завесу Конан увидел, что дамбу прорвало.

Воды озера белой стеной хлынули в долину. Поток несся быстрее самого резвого скакуна, наверное, так же быстро, как летящий сокол. Конан понял, что Поуджой гибнет на его глазах.

Увидел он и чудовище, хотя и неясно, сквозь дымку тумана. Большое, покрытое панцирем тело, усеянное щупальцами, скрылось из виду, затем мелькнуло в водопаде разрушенной дамбы и вновь пропало в потоке, несущемся в долину.

Больше Конан его не видел. Но он узнал о его смерти, узнал по последнему содроганию земли и по страшному реву, прокатившемуся над долиной. Даже издаваемый неведомым неземным существом, этот рев мог быть только одним — предсмертным криком боли.

Сколько Киммериец простоял так, глядя в туман, расползавшийся по погибающей долине, он и сам не знал. Его вернула к действительности опустившаяся на плечо рука Райны.

— Конан, взгляни, на расстоянии вытянутой руки от тебя оборвался кусок камня. Следующий оборвется вместе с тобой, если ты еще собираешься провести здесь некоторое время.

Конан осмотрелся и понял, что Райна права. Встряхнувшись, он полез вверх.

— По крайней мере, проблема погони решена, — сказал он, переводя дух на полдороге. — Эх, жаль, мы не знаем, утонули ли вместе с другими соплеменниками и эти Звездные Братцы.

— Молюсь всем богам, — ответила Райна, — не думаю, что Марр еще некоторое время будет хоть на что-то годен. Да, не стоит забывать и о людях Сизамбри.

Когда они присоединились к своим товарищам, флейтист был, по крайней мере, в сознании. Он сидел, прижав к себе Виллу, плачущую и зовущую своего отца.

Айбас накинул на плечи принцессе свой плащ. Если выше пояса она все равно выглядела не лучшим образом, то ниже — развевающиеся полы плаща придавали ей чуть ли не царственное величие. Она сунула младенцу в рот палец, и это на время успокоило его.

— Лучше бы, конечно, найти молочную козу или овцу и смочить лоскут ткани молоком, — сказала принцесса. — Уррас окреп, став молочным братом Поуджой. Боюсь, как бы обратная дорога не слишком измотала его.

— Молочную козу? — как эхо повторил Конан, глядя куда-то в пространство. Вдруг он осознал, что до сих пор не вышел до конца из оцепенения. Встряхнувшись, он приписал такую непростительную для воина слабость столь долгому и близкому соседству с колдовством.

— Конан, — обратилась к нему принцесса, — я же не могла попросить тебя взять с собой и кормилицу. Но ведь здесь на склонах пасутся стада Поуджой. Тут должно быть полным-полно коз. Причем любая из них, даже тот козел, от которого не добьешься молока для Урраса, неплохо сойдет нам на ужин, я правильно понимаю?

— Ну конечно же, госпожа… прошу прощения. Ваше Высочество.

— Извинения не нужны, Конан. Ты и твои товарищи не присягали мне как принцессе трона, но поступили, как подобает давшим такую клятву.

Она посмотрела на небо, где неясно мерцали звезды среди нагнанных ветром туч и поднятого им тумана.

— Похоже, половина ночи уже позади, — добавила она. — Наверное, лучше использовать ее остаток на то, чтобы увеличить расстояние между нами и теми из Поуджой, кто смог уцелеть в этом потопе.

Конан ничего не имел против явного желания принцессы отдавать приказы, руководить возвращением домой. Сколько угодно! Пусть только предоставит орудовать мечом тем, кто в этом больше понимает.

Он еще раз осмотрел долину. Сквозь туман блестело зеркало воды. Здесь и там дома и пригорки торчали из воды; на одном из таких островов он увидел неясные движущиеся силуэты.

Ничего более конкретного. Никаких знаков ни от Тайрина, ни от Звездных Братьев, ни намека на чудовище.

Конан встал, потянулся, расслабил и вновь напряг натруженные мышцы, а затем повернулся к Райне и, хитро прищурившись, спросил:

— Слушай, давай поспорим, кто из нас лучший пастух, ты или я? Ну, что скажешь?

Глава 16

Первые лучи рассвета застали Конана и его компаньонов на изрядном расстоянии от долины, идущими по направлению к дому.

— Дворца больше нет, Ваше Высочество, — сказал Конан. — Ваш отец находится со своим лагерем в глухом лесу и вынужден жить в палатке. Боюсь, вы по-другому представляли себе возвращение домой.

— Капитан, можно подумать, что вы провели при дворах не меньше времени, чем Айбас в этой глуши.

Вырвавшись из плена, принцесса была готова улыбаться всем и всему подряд. Эта улыбка делала ее еще более миловидной и привлекательной.

— Я просто умею говорить принцессам правду, — ответил Конан, — или, по крайней мере, тем принцессам, которые хотят ее услышать. Некоторые, напротив, не желают ничего знать, и я вообще избегаю говорить с ними, насколько это возможно.

— Наша семья всегда была открыта для самой горькой и самой радостной правды. А еще мы всегда называли своим домом все Пограничное Королевство. И пока моя нога не ступит в чужие владения — я дома. И скорее мой отец и я умрем, чем покинем наш большой дом.

Конан прикинул, что граф Сизамбри наверняка имел свои соображения по поводу желаемого места пребывания королевской семьи, если не вообще по вопросу их жизни или смерти. Но чем скорее принцесса и наследник воссоединятся с королем, тем скорее он вновь соберет под свое знамя достойных союзников. А как только их наберется достаточно — Сизамбри будет нечего сказать ни по какому поводу, включая даже вопрос его собственной жизни и смерти.

Конан очень надеялся на это. Ведь проиграть Сизамбри казалось равносильным позорной смерти от множества укусов змей или от безжалостных зубов стаи голодных крыс. Нет, это не смерть для воина. Это — позор для любого мужчины, женщины, даже ребенка — любого, кто знал, что такое стыд, достоинство, честь.

На второй день пути Конан и его спутники наткнулись на следы большой группы людей.

— Поуджой, — сказал Марр, внимательно рассмотрев отпечатки ног. — Часть — воины, а с ними — женщины и дети.

Он выпрямился и внимательно посмотрел на поросшие лесом горные хребты к западу от них.

— Думаю, они просто стараются убраться подальше от своей затопленной долины. Но они не ищут королевский лагерь и могут наткнуться на него лишь случайно.

— Если они захотят, мы можем проводить их к Декиусу, — сказала Райна, чего нам их теперь бояться.

— С ними женщины и дети, они не станут вступать с нами в бой, если мы их к этому не принудим, — рассудил Конан, но у принцессы было на этот счет другое мнение:

— Они могут быть больше готовы к бою с нами, чем когда бы то ни было. Чувство мести может заставить забыть здравый смысл людей и поумнее, чем племя Поуджой, — простите меня. Вилла, но это так.

Вилла была так ошеломлена извинением принцессы крови, чья семья долго враждовала с ее племенем, что так и осталась стоять, открыв в изумлении рот. Марр положил ей руку на плечо и поклонился принцессе, как бы выражая благодарность от обоих.

— Я могу с помощью своей магии сделать так, что они не попадутся нам на пути, — подумав, сказал флейтист, — но ведь Звездные Братья тоже могли выжить, и сейчас они идут вместе со своими соплеменниками.

— А их сила не погибла вместе с их любимчиком? — спросил Айбас. По его тону было видно, что он очень надеялся на это, наверное, не меньше, чем Конан.

— Кстати, а что они могут сделать, лишившись чудовища? — спросил Киммериец.

— Ну, они в любом случае почувствовали, что без моего колдовства тут не обошлось. А раз так, то они наверняка найдут способ заставить воинов разведать, где мы и что замышляем.

— Тогда нам следует двигаться отсюда побыстрее, — решительно сказала принцесса. — Я не имею к племени Поуджой никаких претензий, если, конечно, они не имеют ничего ко мне.

Последняя фраза была произнесена подчеркнуто громко и четко. И не без результата. Тот, кто, затаясь, следил за ними, хорошо слышал эти слова. Он совершенно бесшумно удалился, направившись к своим товарищам с важным известием.

Беглецы повстречались с этим разведчиком и десятком его товарищей ближе к полудню. Уррас тихо причмокивал, переминая во рту смоченную в молоке тряпицу, вдруг возглас Райны заставил всех вскочить и схватиться за оружие:

— Поуджой!

Конан первым подоспел к месту, выбранному Райной для дежурства. Она уже спряталась за удачно стоящим деревом с луком и стрелами наготове. Конан подыскал себе такое же прикрытие и стал наблюдать за подходящими воинами.

Все они были вооружены, но мечи лежали в ножнах, копья — опущены наконечниками вниз, а луки — закинуты за спину. Их было человек десять, и последним в строю…

— Отец!

Возглас Райны показался просто шепотом по сравнению с криком Виллы. Девушка побежала к своим соплеменникам и бросилась в объятия к высокому мужчине, замыкавшему цепочку воинов. Он наклонил голову, целуя ее в лоб, но Конану удалось рассмотреть, что на его усталые глаза навернулись слезы.

Конан вышел из укрытия:

— Приветствую тебя, Тайрин. Рад видеть тебя и узнать, что не все твои соплеменники погибли вместе со Звездными Братьями и чудовищем.

Тайрин мягко отстранил Виллу, и выражение радости на его лице сменилось серьезностью и готовностью к действию.

— К сожалению, не все Братья погибли. Двоим удалось спастись, их сила осталась с ними. Они ведут с собой воинов, не так много, как я, но достаточно, чтобы, объединившись с другими союзниками…

— Такими, как граф Сизамбри? — раздался голос принцессы.

Тайрин и Чиенна смотрели прямо в глаза друг другу. Каждый пытался понять мысли и намерения другого. Наконец первой заговорила принцесса:

— Я не знаю, будет ли это соответствовать вашим законам и традициям, но если вам необходимо прощение королевской особы, то вы его получите. Считайте, что вы уже прощены. Более того, у вас снова будет своя земля, которую вы сможете называть своей. Земля лучше той, которую вы потеряли.

Воины слушали принцессу молча. Стояла такая тишина, что ветер, шевеливший верхушки сосен, казался громыхающим штормом.

Тайрин прокашлялся и поинтересовался:

— А откуда же возьмется эта земля?

— После поражения Сизамбри земли его союзников будут переданы тем, кто верой и правдой служил нашему трону. Пока я не знаю точно, что это за земли. Но я уверена, что если вы будете на нашей стороне и я останусь жива, то вы их получите непременно.

На этот раз молчание прервал одним из воинов, задавший вопрос, который, как видел Конан, был у всех на уме:

— Быть на вашей стороне, госпожа принцесса? Это значит воевать против ваших врагов. А следовательно — против маленького графа, не так ли?

— А против кого же еще воюет моя семья! Кто еще может быть моим злейшим врагом? Да если вы даже доживете до седых волос сыновей своих сыновей, вы все равно не встретите более страшного человека, чем граф Сизамбри!

Тайрин попросил разрешения отойти со своими воинами в сторону, чтобы посовещаться. Разрешение было дано. Они вернулись довольно быстро, при этом большинство довольно улыбались.

— Мы должны дать присягу все вместе или каждый по отдельности? поинтересовался тот из воинов, который задал и предыдущий вопрос.

— Как это следует из ваших законов и обычаев. Мне не нужны друзья, чья клятва дана не так, как им бы хотелось.

Это вызвало бурю восторга, продолжавшуюся до тех пор, пока Райна не оборвала их криком:

— Замолчите! Вы что, решили на весь лес сообщить, где мы находимся?

Эти слова восторга не вызвали. Скорее, наоборот. Лица приобрели недовольное выражение, кое-кто даже негромко выругался. Конан шагнул вперед и сказал:

— Госпожа Райна и я, Конан из Киммерии, мы оба являемся капитанами дворцовой стражи. Ваша клятва королевскому двору означает, среди прочего, и ваше подчинение капитан-генералу Декиусу и любому капитану, замещающему его. Но никто из офицеров королевской гвардии не вправе командовать вами напрямую. Только через выбранного вами командира.

Конан выразительно показал на Тайрина, даже в своем жесте отдавая должное его чести и заслугам.

Принцесса подозвала к себе Конана. И хотя она не отличалась маленьким ростом, ей пришлось привстать на цыпочки, чтобы сказать ему на ухо:

— Я думаю, капитан Конан, что мне только что было указано, каким способом я должна управлять отрядами воинов Поуджой. Я все правильно поняла?

— Простите меня, если я поторопился. Ваше Высочество, но…

— Понимаю, тебя поджимало время, и ты не смог подождать моего разрешения. Мой отец и Декиус рассказывали мне, как часто они слышат эти слова и от хороших, и от плохих офицеров.

Конан молчал, уставив взгляд в одну точку где-то посреди строя воинов. Затем он услышал легкий смешок.

— Ты — отличный капитан, Конан Киммериец, и поэтому тебе позволено больше, чем другим. Позови воинов сюда, и пусть они примут присягу на верность мне. А затем — пусть идут и приведут сюда своих женщин и детей. Все вместе мы сможем спокойно поспать.

Церемония была краткой. Конан и не ожидал другого, как не сомневался он и в том, что остальные воины, которых привел Тайрин, будут столь же лаконичны в выражении своей клятвы.

Некоторые из них раньше всегда старались держаться в стороне от всех интриг Сизамбри и Братьев. Другие словно увидели мир заново. И уже никто не сомневался, что у племени нет будущего, если оно не приобретет новых союзников. Без своей земли, потерявшие большую часть воинов, они столкнулись бы лицом к лицу с другими племенами, ставшими уже давно их смертельными врагами. Рейды Поуджой за человеческими жертвами продолжались уже давно и не могли быть так легко прощены.

Конану оставалось только надеяться, что Поуджой не станут использовать свое новое положение опоры трона в качестве еще одного оружия против своих врагов. Если дело пойдет так, то королевская власть окажется в затруднении. Заключив мир с одним горным племенем, она оказалась бы на грани войны с полудюжиной других.

Киммериец поблагодарил богов за то, что не он или Райна будут решать эту проблему. Это дело короля или принцессы. Если Айбас захочет остаться и вариться в этом котле — удачи ему. Кстати, богатый опыт аквилонца по части дворцовых интриг мог сделать его важным советником при троне Приграничья.

А для начала следовало убедиться, что трон действительно будет принадлежать тем, кому собирался советовать Айбас.

Отряд в сто с лишним человек, из которых пятьдесят — вооруженные солдаты, труднее спрятать, чем горстку людей Конана. С другой стороны, ему не так уж и нужно прятаться. Никто, кроме войска графа Сизамбри (если такое еще существовало) или Декиуса с его отрядом не мог бы помериться с ними силами в открытом бою.

Другое дело — засады, и совсем уж другое — Звездные Братья. Вот почему Конан решил, что его мощному, но еще не сработавшемуся отряду лучше передвигаться днем, а отдыхать ночью. Так как последняя присяга была принята ближе к закату, то следовало остановиться на ночлег тут же, а дальнейшее продвижение начать наутро.

Группа хижин, не заслуживавших даже названия деревни, дала приют и кров для женщин, детей и принцессы. Дома были пусты, но не тронуты. Похоже, их покинули всего несколько дней назад. Почему? Конан не знал и предпочел не советоваться по этому поводу ни с кем, кроме Тайрина и Райны.

После завершения церемонии принятия присяги Тайрин преподнес командирские дары группе Конана. Первым подарком стало предоставление наследному принцу Уррасу кормилицы по первому его требованию. Другим подарком стала палатка для Конана и Райны.

— Можешь оставаться в ней с нами, — сказала Райна Айбасу, — кто-то из нас все равно будет нести дежурство. Конан ничего не сказал, но подумал, что Райна могла бы сначала сказать ему, что предпочитает сегодня спать врозь.

Айбас покачал головой:

— Нет, спасибо. Тайрин предложил мне разделить палатку с ним, в знак примирения. — Посмотрев на Виллу, Айбас продолжил чуть тише: — Да и не все ли равно, где мне спать, если она спит рядом с флейтистом прямо под звездами.

— Нет, не все равно. — возразила Райна. — Спать надо там, где ты проснешься с ясной головой. Нам нужен твой здравый смысл, твои знания. Аквилония много потеряла с твоим уходом, зато мы много приобрели, узнав тебя.

По лицу Айбаса было ясно видно, что он давным-давно уже не слышал ничего подобного в свой адрес. Но он нашел в себе силы соответствовать моменту. Он молча поклонился, поцеловал Райне руку и удалился.

— Кто берет первую смену? — спросил Конан.

— Лучше я, — ответила Райна. — Сегодня ночью тебе надо восстановить силы.

— Интересно, когда это женщина могла утомить меня? Даже ты, а ведь я знал некоторых женщин…

— Мало же ты их знал, если не веришь, что женщина, если захочет, может измотать мужчину до полного изнеможения. — Она легко ткнула его локтем под ребра. — Ладно, Конан, иди и поспи. Тебе нужно отдохнуть.

Конан вскинул руку в издевательски-уважительном приветствии:

— Слушай, я никогда раньше не называл тебя госпожой. А ведь придется. Помолвка с Декиусом фактически приравняет тебя к нему по званию. То-то будет потеха. Госпожа капитан-генеральша!

Райна резко обернулась, все еще улыбаясь. Вот только ее улыбка на этот раз была всего лишь чуть-чуть сдержаннее, чем обычно.

Ни странная улыбка Райны, ни что-либо еще не могло помешать Конану провалиться в глубокий сон. Перед тем как лечь, он лишь смазал свои клинки, твердо пообещав себе разыскать кузнеца Поуджой на рассвете. Если над мечом хорошенько не поработать, то им вряд ли удастся убить хотя бы барана.

Конан снял сапоги, завернулся в свою медвежью шкуру и повалился на сосновые ветки, устилавшие пол палатки. Запах свежей хвои был последним, что он заметил перед тем, как… проснуться и убедиться, что его ложе делит с ним кто-то еще. Действительно, кто-то подобрался под край его шкуры и теперь тихо лежал там.

Этот, судя по дыханию, была женщина. Она притворялась спящей, но слух Конана был слишком остр, чтобы ошибиться.

А вот в чем она не притворялась, так это в том, что была одета только в собственную кожу. Конан провел рукой по мускулистой спине и нежно похлопал ладонью по лопаткам. Похоже, что Райна решила отложить раздельные ночевки на потом.

Женщина подобралась к Конану поближе и крепко обняла его.

Конан был не из тех мужчин, которые способны отклонить такое настойчивое приглашение. В один миг он разделался со своей одеждой и в свою очередь обнял ее, прижав к меховому покрывалу. Он запустил пальцы в ее волосы и начал целовать. В это время ее руки тоже не лежали неподвижно, заставляя Конана издавать нечленораздельные звуки…

Но вдруг он понял, что волосы, струившиеся по его пальцам, были мягки и ласковы, как шелк, и спадали по плечам женщины почти до середины спины.

Но это — не волосы Райны! Ее короткие жесткие волосы едва ли закрывали ей шею.

Конан не перестал целовать, а женщина, не останавливаясь, продолжала ласкать его. Свободной же рукой Конан пытался составить представление о той, что оказалась с ним в одной постели.

Сомнений нет — это не Райна. Такая же высокая и широкая в плечах, но чуть постройнее. Добавить к этому длинные волосы — так кто же оказался в его объятиях?

Догадка Конана пришла к нему в сопровождении смеха, который женщина приняла за выражение удовольствия. Она удвоила настойчивость своих ласк, хотя и много меньшее их количество было бы достаточным, чтобы сделать ее желанной любовницей.

Итак, принцесса Чиенна. Отлично. Он был мужчиной, в постели которого лежала красивая женщина. А раз так, то между ними не существовало различий ни по званию, ни по заслугам, ни по наличию королевской крови в жилах ничего, кроме тех церемоний, которые установились между мужчиной и женщиной задолго до того, как на их головах появились короны, а на телах — хоть какая-то одежда.

Эти церемонии заняли большую часть ночи и принесли обоюдное удовольствие. Принцесса под конец все-таки уснула, и Конан задумался, не пора ли разбудить ее и предупредить, что Райна скоро должна вернуться с дежурства.

Вдруг — словно молния вспыхнула в его мозгу. Райна и принцесса договорились между собой об этом! Смеха ради, если не хуже. Но зачем? Спать с девушкой королевской крови означало для любовника смерть в большинстве государств. Но Чиенна была уже далеко не девушкой и вовсе не той женщиной, которой можно указать, с кем ей делить ложе. Конан не боялся, что эта шутка может плохо кончиться.

Неплохо было бы узнать, кто затеял интрижку. Но для этого, похоже, нужно было обращаться ко всяким заклинаниям, которые позволили бы ему понять мысли женщин. А такие заклинания, как и всякие другие колдовские штучки вроде шапки-невидимки или меча-кладенца, скорее принесут больше вреда, чем пользы.

По крайней мере, не нужно было больше бояться, что Райна его с принцессой под боком. Натянув шкуру на обоих, он аккуратно и целомудренно обнял ее, всем своим видом давая понять, что лишь согревает замерзшую принцессу под меховым одеялом, и ничего другого.

Шкура и принцесса так согрели самого Конана, что он уснул едва ли не крепче, чем в первый раз в эту ночь. Когда он проснулся, принцессы не было, а рядом на привычном месте лежала Райна. В бледном предрассветном сумраке она выглядела очень красивой, но Конан не стал будить ее.

Лагерь приветствовал новый день грохотом котлов и ножей, треском дров в кострах, хныканьем голодных ребятишек. Ночная стража возвращалась, утренняя — ушла на посты. Тут Конан услышал знакомый голос, протестовавший по какому-то поводу.

Оказывается, это был Айбас, жалующийся всем, кто его слышал, и кое-кому из тех, кто явно не слушал его, на то, что он глаз не мог сомкнуть всю ночь. Тайрин храпел!

Вот тут-то смех Конана, сотрясший палатку, и разбудил Райну.

Глава 17

Боль продолжала мучить графа Сизамбри днем и ночью. Он все еще был очень слаб. По ночам его одолевали кошмары. Он был благодарен Зилку, ученику врача, за умелое использование им найденных в развалинах дворца снадобий. Если бы не Зилку, боль и слабость не удалось бы преодолеть, а значит, стало бы невозможным и продолжать вербовку и призыв людей под его знамена. А так, несмотря на боль, он спал спокойно, как и в ту ночь, когда в лагерь пришли представители Поуджой.

Часовыми были лучшие солдаты графа. Они передали ему сообщение о прибытии Поуджой, а сами встали рядом с оружием в руках. Сизамбри решил, что можно будет повысить их в звании за хорошую службу. Еще больше его чувство благодарности к своим солдатам возросло, когда он узнал, что среди прибывших из долины Поуджой находятся двое из Звездного Братства.

— Звездные Братья, — обратился он к введенным в его палатку под охраной колдунам, — я надеюсь, что вы принесли мне хорошие вести накануне нашей окончательной победы.

— Новости могли бы быть и получше, но и принесенные нами — не худшие, замысловато ответил старший из двух Братьев. Его борода была разделена медной проволокой на три части. Он неплохо говорил на языке жителей равнин. — Мы пришли сюда без нашего питомца, который не смог жить нигде, кроме озера, которое мы создали специально для него. Кроме того, мы пришли только с частью воинов племени. Остальная часть охраняет наших женщин, стариков и детей от тех племен, которые непременно захотят воспользоваться минутой нашей слабости, чтобы отомстить нам за службу у вас.

Сизамбри не покидало ощущение, что ему говорят одновременно что-то большее и что-то меньшее, чем правду. Вежливые манеры Звездного Брата никак не проясняли ситуацию. Колдун, похоже, провел изрядную часть своей жизни, завоевывая себе союзников тем, что говорил им то, что они хотят услышать.

— Сколько воинов пришло с вами и кто их командиры? — спросил Сизамбри, надеясь заставить Звездных Братьев прямо отвечать на вопросы.

— Пятьдесят лучших воинов племени, но среди них нет командиров, имена которых вам были бы знакомы.

— Так кто же поведет ваших славных воинов на решающую битву?

— Мы будем рядом с самой линией боя, — сказал младший из Братьев. — А уж если мы встанем бок о бок с нашими воинами, то они будут выполнять с радостью наши приказания.

— Да уж я думаю… — сказал Сизамбри, голова которого просто раскалывалась от боли. Этаболь не была следствием какой-либо раны, а возникала по самым разным причинам, например из-за раздражения или гнева на дураков.

Он попытался прояснить причину своих сомнений:

— Вас-то они послушают, но услышат ли они команды людей, действительно понимающих толк в военном искусстве? Я не сомневаюсь в искренности вашего порыва, но… вы хоть когда-нибудь участвовали в сражении такого рода, какое предстоит нам?

Обоим Звездным Братьям не оставалось ничего другого, как покачать головами.

— И более того, я могу рассчитывать на то, что вы разрешите мне поставить капитаном над вашими воинами одного из моих людей? Я полагаю, что это будет благоразумно как для вас, так и для них.

— Вы сомневаетесь в нашей храбрости? — спросил старший, явно злясь.

— Я сомневаюсь, что лучший в мире волшебник сможет пристроить к делу хоть самое простенькое заклинание, если он в этот момент занят тем, что не дает стальному клинку выворотить ему кишки наружу.

Сизамбри пытался контролировать тон своего голоса. Судя по виду Братьев, ему это не очень удалось. Но зато его авторитет они признали сполна.

— Хорошо. Тогда я через несколько дней назначу капитана и пришлю его к вам, чтобы вы познакомились еще до выхода из лагеря. Что-нибудь еще?

Колдуны помотали головами и удалились. Сизамбри выждал некоторое время и вызвал к себе Зилку, рассказав ему о встрече со Звездными Братьями.

Лекарь выслушал его молча, но его лицо при этом побледнело.

— Итак, вы хотите, чтобы я шпионил за этими голожопыми, скатившимися с гор на наши головы?

— Я хочу, чтобы ты посидел с ними за чашкой хорошего вина. Сам пей немного, больше подливай им. А главное — слушай. Слушай, запоминай и передавай мне все мало-мальски важное. Да, ты не солдат, но ты — то, что иногда гораздо важнее. Ты человек с острым зрением и слухом. Рот ты умеешь затыкать на полуслове. А кроме того, я думаю, что ты больше понимаешь в магии, чем пытаешься изобразить.

При последней фразе на лице Зилку не дрогнул ни один мускул. Но он кивнул графу и заговорщицки спросил его:

— А, так вы тоже что-то учуяли; неспроста они вот так сюда явились, правда?

— А ты не забываешься ли со своими намеками на то, что я думаю?

— Простите меня, господин граф.

— Заработаешь прощение, узнав, что утаили от меня Звездные Братья.

Конечно, была вероятность, что Звездные Братья оскорбятся, заметив за собой слежку, а их секрет, раскрытый просто ради любопытства, не стоит и ломаного гроша. Но Сизамбри был уверен, что с Поуджой произошло больше неприятностей, чем ему поведали колдуны.

Наверняка к этому причастен Элоикас и его любимчики. А если это было чем-то таким, что может придать силу слабеющему королевскому двору и сделать его более величественным и мощным в день сражения?

Сизамбри выругался и ударил ребром ладони по центральному шесту, поддерживавшему палатку. Удар отозвался болью в нескольких местах. Граф с трудом подавил в себе крик.

— Когда я буду коронован, — решил граф, — моим первым распоряжением будет перенести приемный зал в спальню, пока я не оправлюсь от болей. И пусть все, кто жаждет его королевской милости, ждут его там. А принцессе Чиенне придется подождать его в спальне совсем по-особому.

Когда Конан вернулся, приведя с собой не только принцессу и наследника, но и воинство племени Поуджой, Декиус лишь посочувствовал графу Сизамбри. Капитан-генерал не сомневался в правдивости рассказа Конана, каким бы невероятным он ни казался. Но очень сомнительна была искренность присяги Поуджой. Свои сомнения он выражал часто и вслух, пока наконец принцесса Чиенна не вызвала его к себе и не приказала попридержать язык.

— Этому народу некуда отступать. У них не осталось даже дома, — резко сказала она. — Они могут идти вперед двумя путями: или обрекая себя на поражение в войне со всеми своими врагами, или обретая хоть какую-то безопасность от дружбы с нами. Безопасность для тех воинов, кто переживет ту битву, о которой ты сам говорил, что она будет страшной. Безопасность, естественно, будет касаться и их жен и детей.

— Вы почти убедили меня, — сказал Декиус, — но это дело слишком серьезно, чтобы решать его без короля Элоикаса…

В какую-то секунду Декиус был уверен, что Чиенна закатит ему пощечину. Вместо этого ее пальцы сжали рукоять кинжала. Когда она заговорила, то один лишь звук ее голоса мог заставить молоко скиснуть:

— Декиус, я — не королева и даже не регентша, но если ты побеспокоишь отца со своей чепухой, я найду способ отплатить тебе, возможно, что и незаконно, если законно не удастся. Иди и строй глазки Райне или пообещай Айбасу офицерский чин, да и вообще, делай все что угодно, лишь бы хоть кому-то на пользу пошла твоя деятельность.

Декиус поклонился и направился к выходу. Честно говоря, он признался себе, что принцесса права. Сердце Элоикаса слабело день ото дня. Будет чудом, если он доживет до мига своей победы.

Миг победы… Когда? Снесение с лица земли долины Поуджой, смерть чудовища и наверняка большинства Звездных Братьев — все это нанесло серьезный удар по графу Сизамбри. Конец войны уже не за горами.

Из городков и деревень, разграбленных графом, в лагерь короля стекались люди, желавшие воевать за законного монарха. Но мало кто из них был хорошо вооружен, еще меньше имели опыт участия в войне. Айбас получит свою капитанскую должность и даже больше, если захочет. И вовсе не потому, что Декиус стал доверять ему, а просто-напросто потому, что нищим выбирать не приходится. Дюжина хороших офицеров да сотни три доспехов и мечей куда более пришлись бы Декиусу по вкусу.

Поговаривали, что некоторые горные племена, переставшие опасаться Поуджой, собираются принять участие в войне. Но на чьей стороне? И даже если они выступят за короля, смогут ли они ужиться со своими давними врагами? Не лучше ли было бы для королевского дома, если бы эти племена оставались в своих горах и особо не высовывались?

Эти и еще с десяток не менее важных вопросов крутились в голове Декиуса, когда он выходил из палатки Чиенны. Обнаружив, что дошел уже до конца территории лагеря, он решил последовать совету принцессы и навестить Райну. Не для того, чтобы, — в своих мечтах он заходил гораздо дальше, — а чтобы посоветоваться с нею. С нею, конечно, с Конаном, даже с этим лордом Айбасом и Марром. Если только удастся разговорить их…

Неожиданно у него за спиной тревожно забил барабан. Декиус развернулся и увидел, что по склону к нему со всех ног несется Конан. Лицо Киммерийца было мрачно и неподвижно, лишь только ледяные голубые глаза подтверждали, что это — не маска.

— Господин капитан-генерал! Вас срочно вызывает Ее Высочество.

Словно холодная рука сжала сердце Декиуса. Он все понял и уже не удивился, когда Конан, отвернувшись, дополнил:

— Король Элоикас только что скончался. Как старший среди присутствующих представителей благородных подданных, вы…

— Я знаю законы и обычаи своей страны, Киммериец. Поверь мне.

Голос Декиуса дрогнул, когда он еще не договорил последнюю фразу. Ему хотелось протянуть руки к небу и крикнуть: — так, чтобы звезды и луна услышали о его горе, чтобы они содрогнулись вместе с его сердцем. У Киммерийца хватило тактичности отойти и отвернуться, переждать, пока капитан-генерал соберется с мыслями и чувствами. Когда Декиус наконец смог взять себя в руки, оба воина зашагали вверх по склону к королевскому шатру.

Граф, не переставая, покачивался в своем плетеном кресле. Он провел целый день не в постели, но за постоянной работой, прервавшись лишь на краткий послеобеденный отдых, на котором удалось настоять его врачу. Подумать только! Тихий час, как у ребенка, еще не выросшего из ползунков.

А может быть, дневной отдых уже не нужен ему? Может, это из-за него граф не мог спокойно уснуть вчера, да и сегодняшний вечер превратился в бессонное ожидание ночной темноты.

Закат уже окрасил снежные вершины в алый и розовый цвета, покрыл скалы нежным золотом, рассыпал по ледникам огненные брызги драгоценных камней. Ветер стих с наступлением сумерек, все вокруг погрузилось в молчание. Но не красоты закатного неба волновали Сизамбри. Ему казалось, что весь мир, приглушив свои звуки, вместе с ним затаил дыхание в смутном предчувствии.

Предчувствии чего? Сегодня Зилку должен вернуться из компании Поуджой. Наверное, он все-таки сумел разговорить этих горцев и выяснить, какова на самом деле ситуация в племени и долине.

От разведчиков, следивших за королевским лагерем, он узнал, что по крайней мере часть воинов Поуджой поменяла цвет своего флага. Ими командовал человек, по описаниям не кто иной, как Айбас. Если этот мерзавец и вправду предал его, — Сизамбри даже призадумался, какая мучительная смерть будет уготована аквилонцу.

Хорошо еще, что перешедшие к королю Поуджой не привели с собой никого из Звездных Братьев. По крайней мере, так докладывала разведка. Но, по правде говоря, никто из разведчиков давно уже не решался подходить близко к лагерю ни днем, ни ночью. Тех, кто пытался сделать это, больше никогда не видели. Случайно обнаружен был лишь один — кастрированный со вспоротым животом и выколотыми глазами — одним словом, наглядное страшное предупреждение другим.

После этого случая разведчики предпочитали держаться подальше от лагеря Элоикаса, а то, что им удавалось выяснить, основывалось чаще на слухах, а то и просто домыслах. Кто-то в своих фантазиях зашел так далеко, что пустил слух о смерти Элоикаса. Впрочем, ничего невероятного в этом и не было.

А если правда? Может, стоит предложить противникам мир на условиях провозглашения графа регентом при принце Уррасе?

Сизамбри со всех сторон прикидывал такой вариант развития событий, не замечая, как мир вокруг теряет постепенно краски, погружаясь в ночную мглу. Лишь тут и там мелькали огни костров, светясь то ярким желто-алым пламенем, то темно-рубиновыми углями. Уже совсем стемнело, когда граф все-таки принял решение: пока что попридержать язык и выждать еще немного. Когда он получше узнает слабые места врагов и полнее сможет использовать свои силы, тогда, может быть, и наступит черед хорошо подвешенному языку выполнить работу острого клинка.

Да где же это Зилку? Граф не мог точно рассчитать свои силы, не зная состояния, в котором находятся воины Поуджой, до и все их племя. А узнать это он мог только от своего посланца.

По каменистой земле рядом с палаткой застучали сапоги. Со звоном скрестились мечи охраны. Часовые были начеку. Да и сам граф вынул меч и положил себе на колени, пока один из охранников поднимал загораживающее вход полотнище палатки.

Темная тень скользнула в круг света, отбрасываемый костром. Наконец-то Зилку. Почти такой же, как и три дня назад, только небритый. И еще новый темный плащ, накинутый поверх другой одежды. Зилку бесшумно подошел к костру.

Граф выскользнул из своего кресла, держа меч наготове. В свете костра он увидел, что его посланник был не обут. Кровавые подтеки и раны покрывали его босые ноги, как будто он несколько дней шел так, без обуви, по камням.

У Сизамбри от нахлынувшей тревоги перехватило дыхание. Он даже не смог набрать воздуха, чтобы вызвать охрану. Хотя этого и не потребовалось. Стражники и сами увидели то же, что и их господин, и подошли поближе, готовые исполнить свой долг.

Первые двое подошедших к Зилку аккуратно взяли его под руки, как если бы он был тихим безобидным сумасшедшим. Вдруг Зилку с удесятеренной силой схватил обоих за горло. С еще большей силой он столкнул их головами. Треск раскалывающихся черепов громом прозвучал в ночной тишине. Затем, как бы для большей уверенности, он плотнее стиснул пальцы, переламывая шейные позвонки и разрывая горла своим жертвам. Изуродованные трупы были брошены к ногам их товарищей.

Верные присяге, они не бросили своего поста. И хотя никто больше не рискнул приблизиться к Зилку, охрана выстроила живую стену, ощетинившуюся острой сталью, между графом и тем, кто еще недавно был учеником лекаря.

— Поднимите меня, болваны. Мне нужно видеть его! — впал в ярость граф.

Ему было ненавистно любое напоминание о собственной слабости, но тут уж ничего нельзя поделать. Там, где он сейчас находился, ему была видна лишь череда прикрытых латами спин и одетых в шлемы голов.

Двое слуг подняли его кресло, сгибаясь и пошатываясь под тяжестью. Двое часовых присоединились к ним. Вчетвером они вынесли графа из палатки и подняли кресло себе на плечи, чтобы граф мог видеть, что происходит поверх голов охраны. Увидев жуткую картину двойного убийства, граф проглотил крик ужаса; при этом тело словно свело судорогой, оно как будто независимо от воли хозяина хотело выскочить из кресла и убежать подальше от этого кошмара. Кресло закачалось, раздались проклятия графа, испуганные крики слуг, ругань охраны, решившей занять на всякий случай круговую оборону.

Лишь отчаянным усилием воли и всем своим авторитетом Сизамбри удалось остановить начавшуюся панику.

Наконец он снова смог откинуться на подушки и увидеть, что происходит на площадке перед палаткой.

Во время царившей неразберихи Зилку успел встать в самый центр костра. Языки пламени доставали до его колен, пламя уже начало обугливать его ноги. Он, похоже, не чувствовал боли, а скорее наоборот — стоял, словно опустив ступни в теплую ванну с настоем целебных трав.

Зилку открыл рот и заговорил. По крайней мере, зазвучала чья-то речь. Графу было не до размышлений о том, кто вложил эти слова в уста Зилку. Сизамбри обратился в слух.

— Граф Сизамбри, — сказал Зилку. — На этот раз не ты лично платишь за желание обманным путем выведать наши секреты. Если ты будешь продолжать упорствовать в своем желании узнать то, что тебе не положено, то ответишь по-другому. Сегодняшний урок должен пойти тебе на пользу. Но если ты его не усвоишь, то каждый новый урок будет стоить тебе жизни одного из верных тебе людей. Подумай хорошенько, на сколько таких уроков хватит мужества твоих подчиненных?

Зилку замолчал, и тут же кончилось действие заклинания. Все его тело наполнилось болью заживо сгораемой плоти. Сизамбри готов был поклясться, что никогда раньше не слышал такого душераздирающего крика.

— Убейте его! — Приказание графа едва ли не перекрыло вопли горящего человека. Ему не пришлось долго мучиться. Полдюжины копий пронзили грудь Зилку прежде, чем он вскрикнул второй раз. Их могло быть и больше, если бы некоторые стражники не побросали оружие, чтобы заткнуть руками уши. Один из часовых даже упал на колени, содрогаясь от приступов тошноты.

Как только Зилку упал, костер погас. Граф поблагодарил богов за посланную темноту, ибо он не хотел, чтобы его люди видели бледное, перекошенное гримасой страха лицо своего господина. Хотя он давно уже сомневался, что за этой страной присматривает хоть одно божество, которое можно было бы молить или благодарить за милость.

По крайней мере, большая часть слуг и охраны достойно выдержала такое испытание, не потеряв головы от страха. Когда граф отвлекся от своих мыслей, он обнаружил, что его уже уложили в постель на меховые одеяла, а тело облепили лечебными пиявками.

Он вполуха слушал причитания врача о пользе кровопускания. Его мысли были заняты другим — догадками о том, кто же сумел раскусить миссию Зилку, заколдовать его и послать на мучительную смерть.

Лишь у Звездных Братьев и у королевского двора были секреты, ради которых стоило пойти на убийство. Но на службе у короля нет колдунов, кроме флейтиста, неизвестно зачем помогающего Элоикасу добровольно. А вот у Звездных Братьев заклинаний и магической силы хватало с лихвой, даже без их чудовища.

Но ведь Братство — его союзник! Граф чуть не споткнулся на этом слове. Неужели это способ совершить предательство по отношению к союзнику, который не смог пока что выполнить обещания вознести их Братство и все племя на небывалую высоту за помощь, оказанную в войне? Довольно изощренный и верный способ: убрать верного человека, посеять страх среди солдат, внести смятение в их умы, да и в голову самого графа.

И все-таки это сделали они. Звездные Братья, его союзники. Наверное, после того, что с ними произошло, они стали действовать в соответствии с древними племенными обычаями, когда понятие чести распространялось только на своих соплеменников. А может быть, их не особо заботило то, что они натворили, потому что охраняли секрет, позволяющий им снова обрести былое величие даже без помощи графа Сизамбри.

Светильник в палатке погас, вокруг графа сгустилась непроницаемая тьма. Стало прохладнее, он почувствовал, как холод пробирается к его ранам, как они начинают ныть. Пробившись сквозь вездесущую боль, в его мозгу вновь возникла идея предложить мир королевской семье, оговорив, конечно, предварительные условия договора.

— Передай своему господину, что мир возможен только в том случае, если он предложит служить нам своим мечом безо всяких условий, — сказала принцесса Чиенна.

Глядя на лица горстки оставшихся в живых придворных, Декиус улыбнулся. Королевское было прерогативой правящего монарха, а не регента при несовершеннолетнем короле. Не ускользнуло от общего внимания и то, что Урраса по-прежнему именовали принцем.

Становилось очевидно, что вопрос о регентстве откладывается на неопределенное время, по крайней мере до завершения войны против графа Сизамбри. Декиуса более чем устраивал такой поворот дела.

Безусловно, как капитан-генерал он занимал бы одно из главных мест в Регентском Совете. Но в Совет вошли бы и другие, не столько умом и заслугами, сколько происхождением и подхалимажем пробившие себе дорогу к королевскому знамени.

Кое-кто из этих аристократов полагал, что неплохо разбирается в военной науке. Никто из них, конечно, не собирался претендовать на должность Декиуса, но своими советами они просто сжили бы капитан-генерала со свету. А уж что касается его подчиненных и их места при дворе — тут уж Декиус был просто счастлив, что ему не придется бесконечно выслушивать рекомендации и суждения о том, быть ли Конану капитаном всей гвардии, быть ли Райне и Айбасу офицерами стражи, или о самом факте присутствия Марра-Флейтиста в королевском лагере.

Все, что ему теперь придется выслушивать, — это бросаемое Чиенной: или, а затем повиноваться и исполнять. Этого Декиусу было достаточно, чтобы не только вновь поверить в богов, но и убедиться, что они кое-что понимают в справедливости и даже не лишены минимального здравого смысла.

— Значит, я не могу обнадежить своего господина сообщением о полученном прощении? — спросил посол графа Сизамбри.

С истинно королевским достоинством Чиенна сказала:

— Безо всяких условий, как уже было нами сказано. Может быть, ты глухой, или твой господин плохо слышит то, что ты ему сообщаешь? Никаких условий.

Посол, видимо, понял, что его миссия исчерпана и что, задержавшись здесь подольше, он ничего не добьется, а скорее всего еще и потеряет шанс на достойное возвращение. Он церемонно откланялся и вышел из шатра королевы.

Декиус обошел караульные посты, предупредил часовых о возможном скором возвращении новобранцев из учебного полевого выхода под руководством Конана, а затем был вызван на краткую аудиенцию к королеве. Он застал ее подравнивающей ногти на ногах большим солдатским ножом, по выражению ее лица было понятно, что она находится в более благодушном настроении, чем раньше. Королева обратилась к Декиусу:

— Мы не спросили вашего совета, отклоняя предложение графа. За это мы приносим наши извинения. Хотелось бы все же знать ваши мысли по поводу поведения графа.

Смех Декиуса был похож на лай:

— Ваше Величество, граф Сизамбри просто пытается заручиться вашей благосклонностью, чтобы выкрутиться из безнадежной ситуации.

— Может быть, правда, что он боится своих союзников — колдунов из Поуджой — не меньше, чем нас? — Она ткнула пальцем себе в грудь.

Почтительность Декиуса не позволила ему зевнуть, но на его лице отобразилось такое показное безразличие к обсуждаемой теме, что королева не могла не рассмеяться:

— Декиус, я рассержусь на тебя, если ты и дальше будешь считать меня слишком маленькой, чтобы обсуждать государственные дела. Не забывай, я теперь — королева Пограничья, может быть, плохая королева, но… или ты думаешь, что от Сизамбри в роли правителя будет больше толку, чем от меня?

Настал черед Декиуса по достоинству оценить юмор Чиенны.

— Я думаю, капитан Конан в десять раз больше подходит на это место, чем Сизамбри.

— Как минимум, в десять, — негромко сказала королева и, отложив нож, одернула платье, закрывшее босые ступни.

— Что ж, мы очень довольны вашей службой и всегда ценим ваши советы. Мы надеемся, что всегда сможем доверять вам, как доверяем сегодня.

Декиус поклонился и вышел, думая о том, что человеческие надежды и желания, даже королевские, не могут заставить богов поменять предназначенный ход жизни. Декиус уже не молод, он был раза в два старше Чиенны и считал бы себя счастливым, если бы дожил до того времени, когда принцу Уррасу понадобятся уроки военного мастерства.

Может, ему стоит снова жениться? После того как он похоронил жену и всех троих сыновей, прошло уже много лет. А теперь его новые дети и принц Уррас росли бы вместе. Наследнику ведь нужны товарищи для игр, друзья…

— Господин Декиус, я не помешаю? Или вы хотите побыть один?

Это была Райна, вышедшая из темноты бесшумно, словно кошка. Декиус хотел было утвердительно ответить на последний вопрос, но вдруг осознал, что в глубине души он вовсе не хотел оставаться наедине с собой.

— Госпожа Райна, я совершенно искренне заявляю, что мне будет очень приятно ваше общество.

Они пошли по направлению к палатке капитан-генерала. Между ними было расстояние, равное длине меча. Одежда Райны была, пожалуй, даже менее вызывающей для мужского взгляда, чем обычно. Но никогда раньше Декиуса так не тянуло к ней как к женщине.

Они уселись на шкуры у входа в палатку Декиуса. Капитан-генерал отослал ординарца и достал из-под шкур бурдюк с вином:

— Угощение, боюсь, небогатое…

— Не может быть бедным угощение, если оно — от чистого и благородного сердца.

Декиус надеялся, что неверный свет костра не выдаст его по-мальчишески покрасневших щек. Он почувствовал, что обязан этой фразой искренней симпатии Райны, а не желанием сделать формальный комплимент.

Райна сделала несколько глотков и передала бурдюк Декиусу. При этом несколько капель вина упали на его запястье.

— Простите меня, капитан-генерал. Разрешите…

Она приблизила рот к его руке и стала слизывать растекшиеся винные капли.

Жить вдовцом — вовсе не означало для Декиуса совсем поглупеть. Он аккуратно обеими ладонями поднял лицо Райны к своему, чтобы встретить его поцелуем. Ее губы шевельнулись навстречу ему, а руки обвились вокруг шеи.

Просто удивительно, как быстрые и точные движения пальцев в один миг расправились с тяжелыми застежками доспехов. А в том, что последовало за этим, ничего удивительного уже не было. Разве что Декиус был поражен еще ни разу не виденной им красотой тела Райны.

Лишь когда Райна уснула у него в объятиях, Декиус обратил внимание, что они даже не занавесили вход в его палатку. Они лежали на шкурах, одетые только в отблески огня, на виду у всякого, кому взбрело бы в голову прогуляться неподалеку. Например, Конана, любившего пройтись ночью по лагерю…

Нет, так невозможно. Декиус решил добиться ответа от обоих — от Конана и Райны. И только услышав, что эта женщина — сама себе хозяйка, он сможет снова обнять ее, если она этого захочет.

Он даже не осмеливался подумать о том, чтобы взять ее в жены, по крайней мере до окончания войны. Это означало бы просто искушать богов. А они и так дали ему много, даже очень много.

Конан вернулся в лагерь на рассвете. Новобранцам, с которыми он совершил этот учебный выход, следовало еще многому научиться. Вот разве что за организацию ночных засад он был спокоен — солдаты быстро освоили все, что их капитан посчитал необходимым.

Конечно, воины Поуджой были настоящими мастерами такого рода военных действий, но королева не решалась отправлять их одних далеко, вне досягаемости ее проверенных людей. Тайрин переносил это недоверие с большим терпением и достоинством, чем ожидал Конан, хотя, понятное дело, в восторг его это не приводило. Он-то был уверен, что может отвечать за своих воинов…

Конана не очень удивило, что Райны в их палатке не оказалось. Значительно больше его заинтересовало, куда подевались ее одежда и оружие. И уж совсем неожиданно было увидеть Виллу, спящую в его палатке.

По крайней мере, волосы, рассыпавшиеся по шкуре, были того же цвета, что у Виллы. Да, рука, расслабленно лежащая на полу, принадлежала, скорее всего, молодой стройной девушке. Но, уже попавшись однажды, Конан решил не рисковать. Он тихо снял сапоги и наклонился над шкурой. Поднять девушку не составило труда.

Вынеся ее на свет раннего утра, Конан убедился, что не ошибся в своих предположениях. Вилла спала как ребенок — как очень красивый ребенок. Киммериец понял, что для того, чтобы прервать этот глубокий сон, нужны более действенные способы.

Он наклонился над девушкой, собираясь поцеловать ее.

Вдруг ее руки ожили, поднялись, чтобы обвиться вокруг его шеи. Она так крепко обняла его и так тесно прижалась всем телом, что почти оторвалась от постели. Конан чувствовал каждый изгиб, каждую линию ее тела, и понял, что не может оставаться безучастным к теплу и ласке, исходящим от нее.

Вилла начала тихонько что-то напевать, когда почувствовала ответное объятие Конана. Конан вообще-то не считал этот момент самым подходящим для пения, но очень скоро перестал обращать внимание на такие мелочи.

Песня закончилась, и Вилла прильнула к губам Конана, отдавая ему свое тепло. Одну руку она запустила в его длинные волосы и перебирала их пальцами. Возникла пауза, прерванная смехом Конана.

— Над чем ты смеешься, Конан?

— Надеюсь, что все это смехом и кончится, ну, я про то, что ты здесь, со мной.

— Ты что, боишься Марра?

— Я побоялся бы оскорбить любого человека, обладающего такой силой, как он.

— Ты знаешь, мы с ним… нам обоим очень неудобно, но надо бы предупредить тебя, чтобы ты был поосторожнее с этим… — Она похлопала ладонью по шкуре, на которой лежала.

— Ты кого имеешь в виду? Себя или Райну?

— Обеих. Мы же обе свободные женщины, правда?

— А то как же. Хотя я думаю, что Райне недолго осталось быть хозяйкой самой себе. Если, конечно, с Декиусом ничего не случится… Я не спрашиваю, где сегодня Райна, — догадываюсь. Но вот что я тебя хочу спросить. Это она…

— Послала меня? Конечно. Она еще сказала, что боги не создали Декиуса для того, чтобы он был таким одиноким, каким остался после смерти всех близких, и, кроме того, некому быть с ним в ночь перед сражением. А чтобы ты не провел в одиночестве эту ночь накануне, быть может, твоей последней битвы, она попросила меня прийти к тебе. Вот я и пришла, а тебя все нет и нет…

— Знаешь что, я тебя сейчас за эти шуточки про последний бой просто отшлепаю по твоей симпатичной попке.

— Ну, если тебе это доставит удовольствие, я буду только рада. — Она привстала так, чтобы ему было удобнее перекинуть ее через колено и отшлепать, как будто он и вправду собирался сделать это.

Но в это же время ее руки так ласково гладили тело Конана, что любой мужчина на его месте сделал бы единственный вывод.

На этот раз Вилла уснула уже после того, как все выводы были сделаны.

Конан не спал. Он тихо выбрался из-под мехового одеяла, оделся, взял оружие и отправился полежать под открытым небом у соснового ствола почти на границе лагеря.

Он не стал просить богов, чтобы они научили его понимать женщин. Наверное, даже боги тут были бы бессильны. Но разве он просил очень многого, когда хотел, чтобы женщины не так легко читали его собственные мысли, как это могла делать Райна?

Глава 18

Разведчик вовремя не оглянулся, за что и поплатился. Следовало бы внимательнее смотреть вперед, а он… Впрочем, не такой уж это и позор для скромного охотника, нанявшегося на службу к графу Сизамбри много лет назад.

Он и подозревать не мог, что окончит свою карьеру рядовым разведчиком в одном из отрядов под знаменами графа. Он даже не верил, что Звездные Братья, колдуны племени Поуджой, существуют на самом деле, а уж чего там говорить о том, что они могут спуститься из своей долины на равнину.

Если бы кто-то сказал ему, что они могут заставить дрожать от страха самого графа и всех его воинов — более тысячи человек, — он бы решил, что его собеседник больше всего нуждается в хорошем лекаре, чтобы поправить дела с головой.

А если бы по какому-нибудь стечению обстоятельств он поверил, что ему суждено служить этим самым Звездным Братьям, — он сбежал бы из Пограничного Королевства куда глаза глядят, и так быстро, как только несли бы его ноги. А если бы ноги отказали, он бы пополз, цепляясь руками и зубами, чтобы хоть немного увеличить дистанцию между собой и этими служителями культа чудовища.

Не покинув вовремя страну и не оставив даже службу у графа, он теперь был повязан со своим господином клятвой и долгом. Эта клятва и чувство долга перед товарищами действовали не хуже железных обручей, не давая вырваться. А теперь к этому добавился еще и страх ослушаться Звездных Братьев.

Вот этот-то страх и заставил лазутчика оглянуться через плечо в неподходящий момент. Он просто решил убедиться, что никакой соглядатай этих чертовых братцев не шел по его следам. И вдруг чья-то стальная лапа обхватила его руку, державшую меч.

Разведчик попытался вырвать, выкрутить руку, закричать или перехватить меч левой рукой. Ничего из этого у него не вышло. Вторая лапа закрыла ему рот, затем обе чуть напряглись, и он полетел с размаху головой в кусты, выронив во время полета меч.

Конан легонько ударил разведчика головой о пихтовый ствол. Тот потерял сознание. Киммериец, прислушавшись к его дыханию, убедился, что человек жив и не получил серьезной травмы. Он счел несчастного готовым к путешествию и взвалил его себе на плечи.

Пристроив пленника на плече, как убитого оленя, Конан направился прочь от тропы, в самую чащу леса. Только оказавшись вне досягаемости слуха и зрения, он повернул на запад, где его ожидал авангардный отряд королевского войска.

Граф Сизамбри не вышел ростом, но внушительного вида ему было не занимать. Кроме того, его опыту воина могли позавидовать многие, а доказательств его храбрости хватило бы на много лет вперед.

Он ехал верхом во главе своих воинов, когда посыльный от группы разведчиков сообщил ему о пропавшем бойце. Он отослал гонца снова вперед, чтобы тот передал разведчикам приказ оставаться на месте. Затем вместе с небольшим эскортом личной охраны он тоже поскакал вперед, чтобы разобраться во всем самому.

Добравшись до разведчиков, Сизамбри спешился. Он все еще нуждался в посторонней помощи, чтобы сделать это. Его люди охотно помогали ему. К счастью, ему уже не приходилось стискивать зубы, сдерживая боль. Внимательно осмотрев место происшествия и все следы вокруг, он сам, не прибегая к помощи других, влез на своего жеребца.

Его боли обострились из-за слишком долгого пребывания в седле. Стыдно сказать, он натер мозоли на заднице и внутренней стороне бедер — так давно не ездил верхом, что теперь любой мальчишка мог дать ему урок правильного сидения в седле.

Он засмеялся, что приободрило его людей. Те, что служили ему больше из верности, чем за деньги или из страха, сочувствовали своему господину, переживая за его боли и слабость, как за свои. Они были рады увидеть его как раньше — впереди всех.

Это давало им большую уверенность в победе и меньший страх перед колдунами из Поуджой. А королевских отрядов они и сами не боялись. Что может сделать жалкая кучка беглецов, вполовину слабее их, сражающихся под руководством женщины? На что они могут надеяться?

Смех графа неожиданно оборвался, когда к нему подъехал еще один гонец. Это был один из воинов Поуджой, которого колдуны решили использовать, чтобы его устами сообщить то, что они хотели. Они также могли слышать то, что доносилось до его ушей, но не могли — насколько это было известно Сизамбри видеть посредством его глаз.

— Приветствую вас, Братья. Надеюсь, я получу лучшие новости, — сказал граф.

— Что случилось? — Звездные Братья поняли кое-что о войне. По крайней мере, они поняли цену времени.

Сизамбри объяснил, что может означать исчезновение разведчика, а закончил так:

— Конечно, он мог и просто сбежать от страха. Если это так, я разрешаю вам охотиться на него, сколько будет нужно.

Фактически он предложил Звездным Братьям использовать их магию, чтобы вернуть исчезнувшего. Граф уже делал такое приглашение несколько раз с тех пор, как его войско выступило в поход. Каждый раз Звездные Братья отказывались. Или они не были столь сильны, как заявляли, или боялись Марра-Флейтиста больше, чем признавали это, опасаясь обнаружить свое присутствие перед другим колдуном.

Ну, да это и не важно. Главное, чтобы они сняли с чаши весов битвы гирю Марра, заблокировав его магические мелодии. Тогда граф был бы уверен в победе. А затем, прежде чем у Звездных Братьев возникли бы какие-то подозрения, можно было бы разобраться и с ними.

Гонец снова заговорил, передавая своим языком слова Звездных Братьев:

— Мы не хотим использовать нашу силу против одного обыкновенного человека. Его неожиданная смерть в лагере врагов никого ни в чем не убедит, а лишь докажет противнику наше присутствие в этом войске.

Еще не хватало! Звездные Братья, предлагающие маскировку. Сизамбри сомневался, чтобы офицеры королевской гвардии не знали или не догадывались о присутствии в его отряде Звездных Братьев. А если у них и были сомнения, то очень скоро пленник расскажет им обо всем в подробностях. И никакой магии для этого не потребуется. Хватит и раскаленного утюга.

Но если уж колдуны решили до конца скрывать свое присутствие, то графу не стоило большого труда пойти им навстречу. Чем больше, по их мнению, он действовал по их рекомендациям, тем менее осторожны они будут после сражения.

— Ну хорошо. Я все-таки предлагаю замедлить наше продвижение. Разведчики пусть отправляются вперед группами по два-четыре человека. Чуть позади пусть находятся стрелки с луками и арбалетами. Кроме того, я полагаю, следует отправить больше разведчиков на оба фланга. Капитан королевского отряда получил пленника из нашего авангарда. Его следующим шагом будет попытка устроить засаду. И если мы зайдем в тыл тем, кто сидит в засаде, раньше, чем они нащупают наш фланг…

— Эти военные дела мы оставляем на ваше усмотрение, — сказал гонец.

Пожалуй, это было лучшее, что они могли сделать. Если Звездные Братья лишь попытаются перехватить управление войском, то графу придется воевать сразу на два фронта — с противником и против собственного арьергарда.

Конану приходилось бывать на разных военных советах. Многие из них проходили в более приподнятом настроении, чем этот, в палатке Чиенны. Просто в большинстве случаев на заседаниях советов присутствовали сплошь глупцы, не имевшие ни малейшего представления о шансах на победу в предстоящем сражении. Несколько советов было собрано накануне сражений, где преимущество их стороны было настолько явным, что только глупец мог тратить силы на волнение и беспокойство.

Никто из присутствовавших в королевском шатре мужчин и женщин не был глупцом. Все понимали, что завтрашняя битва может пойти совершенно непредсказуемо. Шансы на победу были примерно равными и у той и у другой стороны.

Знали они и то, что завтрашнее сражение, выигранное или проигранное, должно положить конец войне в Пограничном Королевстве. Страну не должны топтать и опустошать воюющие друг с другом армии, пока в ней не перестанут рождаться дети и собираться урожай.

— Чем принести такую судьбу моей стране, я лучше отправлюсь в преисподнюю, — сказала Чиенна. — Я готова сама пронзить себе грудь кинжалом и разбить голову Урраса о ближайший же камень.

Декиус вздрогнул, услышав такие слова от Чиенны. Он с тоской посмотрел на женщину, которую мог бы полюбить. И полюбил бы, если бы боги, во имя его спасенья, не создали их наполовину братом и сестрой.

Ради самого Декиуса, Конан желал ему побыстрее привыкнуть к женщинам, прямо выражающим свои мысли, женщинам с железной волей и цепким умом. Капитан-генерал, похоже, решился предложить руку и сердце одной из таких, и она вряд ли согласится измениться ради его удовольствия или ради удовольствия любого другого мужчины.

— Не будем хоронить наше дело, пока оно еще живо, — вступил в совещание Конан. — Со всем должным уважением к вам и вашему мнению, Ваше Величество.

— А сколько, по вашему мнению, капитан Конан, уважения должно выражаться по отношению к королеве? — спросила Чиенна. Ее лицо было мрачно, но Конан решил, что не ошибся, увидев тень улыбки в уголке рта и более чем намек на смех в глазах.

— Ровно столько, сколько она заслуживает, — ответил Конан, и на этот раз уже не только Чиенна, но и все участники совета рассмеялись вслух.

Разговор быстро перешел на завтрашний бой. Точные сведения о присутствии среди людей графа двух Звездных Братьев требовали корректировки их планов.

Марра нужно было защитить. Он был твердо уверен, что сможет сдержать натиск заклинаний Звездных Братьев. Но он не мог гарантировать, что оставит Звездных Братьев беззащитными перед хорошо отточенной сталью.

Что же касается нанесения активных ударов при помощи его магической силы, он ответил:

— Боги не дали мне мастерства, чтобы творить колдовство такого типа.

— Мастерства или желания? — спросил Декиус.

— Спокойнее, господин Декиус, — обратилась к нему королева. — Тайрин, ты, похоже, скажешь что-нибудь более разумное.

Командир отряда воинов Поуджой ответил:

— Марр говорит только правду. Его заклинаниями нельзя действовать как мечом. Они скорее больше похожи на щит или на старый добрый кожаный шлем.

Конану хотелось, чтобы заклинания Марра были бы больше похожи на железо, чем на кожу. У кожаных шлемов есть один маленький недостаток: сильный удар мечом пробивал их насквозь, вместе с головой хозяина. Уж если колдуны оказались у противников с обеих сторон, то пусть свой колдун будет превосходить силой своих соперников.

Еще Конану хотелось узнать, правда ли все то, что говорит Тайрин, или же он просто выгораживает Марра, надеясь, что тот все-таки попросит руки его дочери. Выдать Виллу за легендарного Марра-Флейтиста — это могло серьезно усилить влияние Тайрина не только на свое племя, но и на всю страну. А уж что касается Поуджой, то он будет непререкаемым авторитетом для всех своих соплеменников, тех, кто выживет в решающем сражении, предстоящем им.

Что касается боевого построения их войска — если пятьсот человек заслуживали такого названия — то нужно было подождать до утра. Единственное, что можно было сделать сейчас, — это установить порядок перестроения, чтобы сделать маневр как можно более быстрым. Затем было уточнено место расположения королевы — в безопасном или, по крайней мере, хорошо охраняемом месте.

Можно было бы порассуждать на тему единства страны, судьбы королевской семьи и так далее. Но, как успел подумать Конан, что толку обсуждать известные всем вещи? Только горло пересохнет.

Словно прочитав мысли Киммерийца, Чиенна встала:

— Добрые люди. Мы полагаем, что этот совет сделал все, что мог. Госпожа Райна, не окажете ли вы нам услугу, налив немного вина во все кубки?

Граф Сизамбри не стал бы вступать в бой в это время и в этом месте, если бы у него был выбор.

Но выбора не было. Его разведчики незамеченными подошли к самому авангарду королевских отрядов. В том, что в авангарде шла дворцовая стража, нет ничего удивительного. А вот то, что великан Киммериец ее командир, стало новостью. Граф про себя уже решил, что Киммериец еще до заката должен стать на голову короче.

Правда, сначала для этого нужно выиграть сражение, а чтобы выиграть нужно сражаться. А вот сражаться в том месте, где нужно перестраивать все отряды, все шеренги, — этого он не мог. Такой маневр невозможно произвести без частичного отступления. А это может напугать или сбить с толку наиболее слабонервных или, того хуже, спровоцировать Звездных Братьев. Кстати, их молчание начиная с рассвета было просто божьей милостью; Сизамбри сейчас только не хватало их болтовни под руку.

Ну что же, здесь — значит, здесь, в этой долине, где и половина людей графа не сможет занять боевой строй. Но не все было против него. Достанется и его противнику. Пересеченная местность замедлит любую атаку, деревья защитят графских стрелков, а несколько больших неровных площадок дадут возможность маневрировать и достойно участвовать в бою его всадникам.

Сизамбри сообщил гонцам все нужные приказания и разослал их по командирам отрядов. Гонцы моментально скрылись из виду, не только среди деревьев, но и по вине тумана, сгущавшегося над долиной. Сизамбри проклинал туман, впрочем, совершенно безрезультатно.

По крайней мере, Поуджой и их Звездные Братья оставались позади него, в безопасности. Посреди круга из обозных телег, защищаемые своими соплеменниками, волшебники могли колдовать как хотели. Так оно и лучше. Нечего отвлекать человека, пытающегося завоевать целое королевство.

Один из гонцов возвращался назад, причем значительно быстрее, чем уезжал. Он затормозил взмокшую лошадь и пытался поприветствовать графа поднятой рукой…

— Там, на краю поля, — королевские отряды.

— Где?

— Вон там!

Сначала граф не видел ничего, кроме тумана, чуть более густого, чем в других местах. Лишь затем в глубине туманной дымки он увидел движущиеся фигуры людей. Дворцовая стража занимала поле боя. Во главе ее отрядов шел Киммериец. Сизамбри вспомнил длинные черные волосы. Надо же, этот верзила настолько самоуверен, что выходит ему навстречу без шлема.

Но, в конце концов, не так уж и важно, был ли на этой голове шлем, если завтра граф насадит ее на копье и выставит на всеобщее обозрение около своей палатки.

Глава 19

Такой вариант сражения устраивал Конана меньше всего.

Оба войска просто-напросто бросились друг на друга, как две толпы мясников. Наверное, нельзя было винить в этом офицеров с обеих сторон: на пересеченной местности, покрытой туманом, трудно было рассмотреть что-то и оценить обстановку дальше, чем нанесколько шагов вокруг себя.

Конан понимал все это. Он видел, как ветераны дворцовой стражи с копьями и новобранцы с мечами в руках удерживали свои позиции, отбиваясь от рекрутов Сизамбри. Увидел он и Райну, бросавшуюся то вперед, то назад, чтобы подбодрить своих людей и кое-кого из бойцов Декиуса.

Все, у кого были луки, принесли их с собой. Но Конан разрешил стрелять только лучшим. Стрел было очень мало, чтобы просто сыпать ими куда попало.

Киммерийцу показалось, что он увидел голубое мерцание в вершинах деревьев и в глубине облаков тумана. Значит, дуэль Марра и Звездных Братьев началась. Еще ему показалось, что он заметил Тайрина и кое-кого из воинов Поуджой по правую руку от дворцовой стражи, хотя они должны были быть на левом фланге. Наверное, они оказались там, перепутав направление, из-за отсутствия навыка ведения боя в упорядоченном строю.

Тайрин неожиданно оказался рядом, выйдя из укутанной туманом пихтовой рощицы. Конан даже не стал спрашивать о его соплеменниках. Киммериец, спроси его, и сам не знал, сколько солдат участвовало в сегодняшнем сражении. Единственное, что он знал, так это сколько шума они производили. Пожалуй, все многотысячное войско Турана не могло бы перекричать их. Любой вопрос к Тайрину и его ответ потерялись бы в этом хаосе звуков.

— Стальная Рука!

Наемники и новобранцы, двигаясь вперед, орали боевой клич графа Сизамбри. Конан все время искал глазами графское знамя в туманных перелесках за линией столкновения, но безрезультатно. Жаль, ведь прихлопнуть графа означало то же самое, что и перебить всех его воинов, — конец войны.

Нет. Звездные Братья должны разделить судьбу графа, других своих братцев и их чудовища. Хватит. Нечего им больше сеять смуту в королевстве.

С их смертью Марр остался бы единственным колдуном в стране, это уж точно. С точки зрения Конана, их все равно многовато. Ровно на одного больше чем нужно. Это уже было достаточной причиной для Конана, чтобы собирать манатки и сваливать отсюда подобру-поздорову сразу же после окончания боя. В конце концов, Марр не собирался сеять смуту в народе, если его, конечно, никто не спровоцирует. Вот Чиенне с Декиусом и будет персональное задание не провоцировать флейтиста.

Личное задание Конана выразилось в неожиданной встрече с четырьмя солдатами Сизамбри. Все они были с мечами. Двое — еще и со щитами. А у одного в дополнение к мечу — длинный кинжал, удачно дополнявший основной клинок. Конан посчитал этого противника наиболее серьезным и решил начать с него.

Боец с двумя клинками был невысоким человеком, обычно побеждавшим за счет скорости или мастерства. Но ему еще никогда не приходилось встречаться с тем, как сочетались у Конана мастерство, скорость и сила удара.

Клинок Киммерийца выбил кинжал из руки противника. У того хватило смелости приблизиться и скорости, чтобы успеть проделать это движение.

Конан получил основательный удар в грудь и почувствовал, как сквозь толстую подкладку впились в тело звенья кольчуги. Его ответный удар разнес на куски шлем противника и изуродовал ему лицо.

Такая эффектная рана была на руку Конану, остававшемуся один на один с тремя противниками. Он успел заметить, как один из них обратился в бегство, увидев кровавую маску вместо лица своего товарища. Но оба оставшихся отступать не собирались. Похоже, им было уже не впервой работать на пару, и оба делали свое дело очень неплохо, так что даже Конану пришлось изрядно попотеть, чтобы разобраться с ними.

Его меч пробил панцирь противника, стоявшего по правую руку, в это же время удар пришелся в пах того, кто был слева, почти приподняв его над землей. В следующий миг клинок Конана, как ветку от дерева, отхватил руку противника чуть ниже локтя.

Кричащий, потерявший руку человек, скрылся в темноте, желая провести свои последние минуты среди товарищей по оружию. Конану на глаза снова попался его первый противник, которого боль и потеря крови заставили опуститься на землю. Удар меча, расколовший его шлем вместе с черепом, оказался последней милостью, оказанной одним воином другому.

Конан увидел последнего из четверки уже извивающимся на земле, пронзенным копьем одного из новобранцев дворцовой стражи. Пока Конан оценивал ситуацию, копье вошло еще глубже в тело и повернулось в ране. Дыхание жертвы превратилось в хрип, он попытался было схватить древко копья, но руки безжизненно упали, все его тело содрогнулось в последний раз и затихло.

— Назад, в строй! — скомандовал Конан своему солдату. — Где ты взял это копье?

— Человек, сражавшийся им до меня, — мертв. И я погибну прежде, чем выпущу его из рук. — Разгоряченный боем, солдат кричал, не разбирая, кто стоит перед ним.

Конан выругался про себя. Если копья опытных бойцов стали попадать в руки новобранцев, — значит, его стражники долго не продержатся. А если они дрогнут, то оголится весь правый фланг войска.

Пора было слать гонца к Декиусу. Хватит уже двум армиям бодаться, как баранам на узкой тропе. В сражение втянуты уже все отряды королевы, тогда как у Сизамбри в тылу еще наверняка оставались резервы, которые он мог направить в обход, чтобы ударить с фланга. Лучше было бы поторопиться и опередить его.

Конан крикнул солдату:

— Я встану на твое место, а ты — бегом к Декиусу! Скажешь ему, что…

Слова вдруг застряли у него в горле. Киммериец увидел, как по полю к нему несется Вилла, на которой был надет лишь кожаный пояс с прицепленным к нему кинжалом из мамонтовой кости. Лишь выражение ее лица погасило импульсивное желание Конана перекинуть ее через плечо и унести в безопасное место.

— Конан! Марр сказал, что в тылу у графа — Звездные Братья и верные им воины Поуджой. Он хочет, чтобы мой отец со своими воинами ударил по ним. С помощью его флейт, защищающих от звездной магии, они…

— Кром!

Наступление Тайрина оголит весь правый фланг, и без того трещавший по всем швам. Конечно, такой удар вызовет смятение в тылу войск Сизамбри. Но существовал риск, и довольно большой, что погибнет Тайрин, все верные ему воины, и вполне вероятно, что и Марр.

Из этой катастрофы существовал только один выход: дворцовой страже следовало действовать, поддерживая удар отряда Поуджой. Ударить одновременно с фронта и с фланга. Такой напор может заставить дрогнуть, а то и побежать отряды Сизамбри, стоящие на этом фланге. Хотя, конечно, не обойдется и без жестоких, кровавых контратак, пока чаша весов успеха не склонится явно в пользу королевских войск.

Конан не стал молиться. Для него сейчас существовал только один бог. А он — холодный, угрюмый Кром — был не из тех, кто обращает внимание на жалкое попискивание смертных людей. Он лишь призывал воина исполнить свой долг как можно лучше и достойно встретить любой удар меча или судьбы, пусть даже обрывающий его жизнь.

По крайней мере, одного удара миновать не удастся, даже если Декиус проявит хладнокровие и спокойно попытается разобраться в обстановке. Вообще-то любой командир пришел бы в ярость, видя, как ломаются его планы по вине слишком самостоятельных подчиненных.

Конан вложил меч в ножны и, сложив ладони рупором, побежал вдоль линии обороны стражников, командуя общий сбор.

Граф Сизамбри не имел представления о том, что творится слева от него. Пересеченная местность и туман сделали свое дело. Шум, доносившийся оттуда, означал только одно — атаку королевских войск. И, видимо, серьезную, потому что гонец, посланный выяснить, что там творится, так и не вернулся.

Но никакой натиск не смог бы проломить его оборону и дать врагу возможность прорыва в тыл. Даже если бы какой-то горстке безумцев и удалось это, то Звездные Братья и их воины стали бы тем крепким орешком, об который нападающие обломали бы себе зубы.

Взгляд графа снова обратился вперед. Здесь, в центре боя, туман был не таким густым, и то, что можно было рассмотреть сквозь него, заставляло сердце радостно стучать в груди. Цепи королевских воинов были даже реже, чем граф ожидал. Декиус не дурак, он понимал, что нужно усиливать фланги, даже оголяя при этом центр.

Похоже, что не дураками и не слабаками были и королевские воины — в основном, дворцовая стража, — погибшие на своих постах. Среди камней и кустов лежало гораздо больше трупов людей Сизамбри, чем стражников. Может быть, ценой своих жизней воины графа Сизамбри смогли все же сломить сопротивление стражников?

Граф тяжело дышал. Боль в грудной клетке, затянутой в вороненую сталь панциря, давала о себе знать. Он прикидывал, сколько человек было у него под рукой. Очень немного. Да, есть еще конные всадники, но поди их собери, разосланных по разным участкам.

А ведь если бы он мог собрать их всех в один кулак и бросить вперед именно здесь, в эту минуту — исход боя был бы предрешен. Сизамбри победил бы — это очевидно, да еще и не будучи многим обязанным Звездным Братьям. Граф поднял над головой большую булаву в форме железного кулака, которая была его отличительным знаком главнокомандующего. Гонцы вскочили на лошадей, готовые сорваться с места, чтобы передать приказы графа. Ну, теперь Чиенна увидит, у кого больше военного опыта и таланта, чтобы править этой страной.

У Айбаса не было определенного места в боевом строю, как не было и подразделения, которым ему, как капитану, доверили бы командовать. Он был уверен, что ему попрежнему не совсем доверяли.

Однако он очень быстро подружился со старостой одной из деревень, из которой он привел целый отряд селян-ополченцев. Сначала Декиус думал держать их во второй линии обороны, но, когда отряд Поуджой стал отходить к правому флангу, капитан-генералу пришлось перестроить свои скудные резервы. Вот поэтому-то Айбас с малообученными новобранцами оказался на острие атаки конницы Сизамбри.

Такого зрелища Айбас не видел давно. Больше полусотни всадников в доспехах словно текли вперед, увлекаемые неведомой силой, как стекают по зеркалу вниз серебряные капельки воды. Воины не держали ровный строй. Им это было не нужно, так как далеко не у всех из них были длинные копья, чтобы превратить такой строй в непреодолимый вал смерти.

Но если копий им и не хватало, то мечей и палиц было предостаточно, поэтому приближались они быстро, безо всякой опаски. Если они встретятся со строем новобранцев на открытом ровном месте, то пройдут сквозь него, как стрела сквозь шелковый платок.

Но их все же можно было остановить, перехватив на небольшом каменистом пригорке, не дав выстроиться в боевой порядок, и не допустить до открытого места. Спасительный холм, поросший кустарником, находился впереди шагах в ста от Айбаса и его товарищей, в глазах которых уже мелькал ужас. Айбас понял, что никто, кроме него, не сможет взять на себя командование этими людьми и организацию обороны.

Вращая мечом над головой, он издал боевой клич своего рода:

— Вино Победы!

Он вступил в свое сражение. Один против пятидесяти. Он даже не ожидал, что добежит до холма живым, но оказался там, сам не зная как. Не рассчитывал он и на то, что хоть кто-нибудь из рекрутов последует за ним; он боялся даже оглянуться, но, карабкаясь по склону, почувствовал, что не один.

Он даже не успел запыхаться, оказавшись вдруг среди валунов с полусотней своих солдат. Все они так радовались этому порыву смелости и солидарности, словно уже выиграли сражение. Двое били топорами по шлему упавшего всадника.

— Оставь его! — крикнул Айбас.

Еще в детстве его научили, что добивать упавшего неприятеля — не по-рыцарски. К тому же глупо отвлекаться на уже поверженного и безопасного противника, когда вокруг еще много других, полных сил. Этому Айбас научился позже, у него были жестокие учителя.

Его окрик вовремя заставил молодых солдат осмотреться вокруг. Дерзкий, уверенный в себе всадник пришпорил коня, направляясь вверх по склону. Айбас понял, что пришел конец данной ему богами отсрочки, и рванулся к приближающемуся врагу.

Тот крутанул палицу изящным жестом, а затем обрушил ее вниз. Лучше бы он этого не делал.

Айбас бросился вперед со скоростью, которой и не ждал от своего тела, и ухитрился ухватиться за древко опускающейся булавы. В это же время он рубанул мечом по ноге всадника, а затем, ухватившись за него покрепче, резко отпрянул назад.

Если клинок Айбаса лишь высек искры из доспехов, то остальные элементы его атаки удались на славу. Всадник вылетел из седла, даже не успев удивиться или вскрикнуть. Он упал головой вперед, грохнув о землю металлом шлема. Айбас понял, что произошло, лишь увидев неестественно запрокинутую шею жертвы.

Еще один прыжок — и в руках Айбаса оказались поводья лошади только что погибшего человека. Громкие крики одобрения приветствовали его успех.

А вот коннице графа было вовсе не до смеха. Айбас увидел, что всадники остановились и больше поглядывали назад, чем в направлении противника. Со своего места Айбас мог только догадываться, что же они увидели там, в тумане, на опушке леса.

Было похоже, что кому-то удалось зайти в тыл Сизамбри, и теперь там завязался бой не на жизнь, а на смерть. Секундой позже уши Айбаса сказали ему больше, чем могли увидеть глаза: из леса донесся раскат колдовского грома, вызванного Марром-Флейтистом.

Этот гром, прокатившись по лесу, ненадолго оглушил Конана. Но он даже не обратил на это внимания. Сейчас ему был нужен только меч и глаза, чтобы направлять его удары. Да еще, наверное, ноги, чтобы добраться до того места, где можно вступить в настоящую, а не колдовскую рукопашную схватку со Звездными Братьями.

Не то чтобы вокруг не было врагов, готовых сражаться. Как только стражники и воины Поуджой ворвались в тыл отрядов Сизамбри, они столкнулись со всеми, кого граф решил пока не вводить в бой. Попадались также и те, кого даже с натяжкой нельзя было назвать солдатами. Большинство из них бежало, что было, безусловно, к лучшему. Конан терпеть не мог превращать бой в избиение беззащитных. Вокруг достаточно врагов, достойных того, чтобы скрестить с ним мечи, да и сражение еще нельзя было считать выигранным.

Конан оглянулся назад. Марр-Флейтист бежал вместе с солдатами, не переставая играть на флейтах прямо на бегу. Его глаза были широко открыты, и, Конан мог бы поклясться чем угодно, от них шло голубое свечение.

Колдовской свет, разумеется. А как же иначе человек мог бы бежать столько времени, не переставая играть на своих флейтах? А кроме того, не будь флейтиста рядом, Конан не знал бы, как найти Звездных Братьев.

Звездные Братья тоже были рядом, ближе, чем мог предположить Конан. Он перебрался через заросли молодых ясеней и обнаружил круг, выстроенный из обозных телег, внутри которого кишели воины Поуджой. В самом центре круга стояли два Звездных Брата. Они что-то пели так громко, что Конан услышал их даже сквозь мелодию флейт и шум боя.

Раскатистый боевой клич Конана на миг перекрыл и пение Братьев, и мелодию флейты Марра. Стражники и Поуджой поспешили присоединиться к Конану.

— Стрелки!

Каждый, у кого был лук, казалось, в ту же секунду натянул тетиву и пустил стрелу. Залп оставил на земле пронзенными человек двадцать из Поуджой, не говоря уже об обозных лошадях и мулах. Эта стрельба не считалась бы чем-то очень удачным в Туране. Но здесь не Туран, и лучники Конана достаточно подготовлены, чтобы вести бой, попадая в цель, подобную той, которая находилась перед ними.

Прежде чем Поуджой опомнились, Конан уже бросился вперед. Пока он преодолевал оставшееся расстояние, его подчиненные, вооруженные арбалетами, смогли еще раз взвести тетиву и выстрелить. Часть стрел, конечно, пронзила уже мертвых противников или лошадей. Одна из шальных стрел воткнулась в бедро Звездного Брата. Он перестал петь, вскрикнул и прислонился к своему товарищу.

Звездные заклинания не прекратились, но произносившие их больше не командовали ими. Некоторые из воинов Поуджой, ближайшие к Братьям, в один момент постарели, став седыми или лысыми.

Их товарищи уставились на несчастных, а затем друг на друга. Неистовые заклинания сыпались одно за другим, производя еще более страшный эффект, чем наступившая в один миг старость.

Конан увидел человека, все внутренности которого, включая сердце и легкие, были вырваны из тела и отброшены в сторону. Другой на глазах Конана покрылся пурпурной чешуей с зелеными пятнами. Его руки и ноги превратились в клешни, способные, однако, держать боевой топор, с которым он направился к Конану.

Киммериец отскочил подальше назад, прежде чем человек-ящерица бросился на него. Конан хотел держать дистанцию между собой и заколдованным человеком. Еще он хотел предоставить стрелкам возможность одного точного выстрела. Меньше всего он хотел, чтобы его люди лицом к лицу столкнулись с этой мерзостью.

Теперь настала очередь обозных лошадей. На некоторых из них тоже стала появляться чешуя; у других выросли крылья, как у летучих мышей, которыми они неистово хлопали и посбивали с ног тех воинов Поуджой, которые еще не превратился во что-либо, лишь отдаленно напоминающее человека.

Некоторые из них сохранили человеческое обличие и со всех ног бросились прочь из адского круга обозных телег, крича во все горло от страха. Ослепшие от ужаса, почти все они влетели прямо в ряды своих соплеменников. Люди Тайрина набросились на них с такой яростью, как будто каждый убитый слуга графа Сизамбри должен был стать еще одним шагом к восстановлению честного имени племени.

Неожиданно звук трескающейся древесины ворвался в общий гул боя. Огромная сосна позади кольца повозок закачалась, наклонилась, а затем и рухнула с таким грохотом, что все остальные звуки, слышные в бою, показались бы просто материнской колыбельной у детской кроватки. Упавшее дерево со слепым безразличием сокрушило повозки, придавило и изуродовало животных, людей и не-людей.

Стоило эху от падения лесного гиганта затихнуть вдали, как точно так же замолчала и флейта. Конан ощутил острый приступ сомнений, которые он пока что не назвал бы страхом. Вдруг Марр-Флейтист грохнулся на землю у ног Киммерийца, словно упав с высокой стены. В откинутой в сторону руке были зажаты сломанные, разбитые флейты.

Смерть была мгновенной, а уже в следующий миг Конан, понимая, насколько возросла его ответственность за исход битвы, вскочил на ствол упавшей сосны. Почти на всем протяжении ствол был гладким — ни веток, ни сучьев. Конан, как по гладкой дороге, помчался по нему туда, где успел рассмотреть Звездных Братьев.

Один из них лежал, тихо подергиваясь, в луже крови и лишь слабо вздрагивал, заставляя качаться застрявшую в его ноге стрелу. Его товарищ был все еще на ногах, хотя его лицо приобрело уже пепельный оттенок. Заклинания одно за другим продолжали, пусть не так громко, как раньше, слетать с его губ.

Меч Конана опустился на голову колдуна… Опустился, но отскочил, словно от крепостной стены. Пять раз заносил меч Конан — и все так же безрезультатно.

На шестой раз, повинуясь колдовским заклинаниям, меч не просто отскочил, но и выскочил из рук. Конан сделал шаг, чтобы вновь взять его, но лишь только он потянулся к рукояти, как острие клинка задымилось. Через мгновение весь меч уже был слишком горяч, чтобы взять его в руки, а оплетка рукоятки, сделанная из акульей кожи, вспыхнула как бумага.

Конан не стал ждать, пока его меч превратится в лужицу расплавленного железа. Звездный Брат начал выстраивать новое колдовство, а Марра больше не было в живых, чтобы противостоять магии… Киммерийца это не смутило, он готов сражаться и отдать свою жизнь ради тех, кого он привел сюда как командир.

Поняв, что меч здесь бесполезен, Конан схватил первый попавшийся ему под руку предмет, похожий на оружие. Оглобля обозной телеги? Сойдет. Орудуя ею как чудовищной пикой, Конан налетел на колдуна. Оружие прошло сквозь магический барьер, как сквозь масло, и с огромной силой воткнулось под ребра противнику. Даже не охнув. Звездный Брат отлетел на несколько шагов и упал, нелепо растянувшись.

Как бы сильно ни действовали заклинания на железо, они оказались совершенно бессильны против дерева. Перевернув оглоблю тонким концом вперед, Конан снова бросился на врага. Этот удар оказался последним. Оглобля глубоко вошла в грудь колдуна, оставив недоговоренным последнее заклинание. Кровь хлестала из раны, заливая бороду, разделенную проволочными кольцами на три части. Звездный Брат последний раз взглянул на небо и затих.

Конану пришлось опереться на свое оружие, чтобы не рухнуть на землю. Он воспользовался этой секундой отдыха, чтобы осмотреться вокруг.

Поуджой и стражники обшаривали все уголки тележного кольца и кустарников вокруг него, действием подтверждая, что мертвые противники люди и не-люди — действительно мертвы. Некоторые связывали пленных веревками и ремнями. Да, после одного такого денька любой самый молодой солдат мог считать себя ветераном.

Тайрин легко вскочил на телегу, отделявшую его от Киммерийца, а затем так же легко спрыгнул с нее уже с ближней к Конану стороны. Очищение честного имени его племени, похоже, омолодило отца Виллы лет на двадцать.

— Марр жив! — закричал он. — Он никогда больше не сможет играть на флейтах, но он жив.

— Хорошо, — уверенно сказал Конан, сам удивляясь своей искренности и уверенности: ведь речь шла о колдуне, который остается в живых, вместо того чтобы умереть.

— Присмотри, чтобы с Марром ничего не случилось, — сказал он. Сизамбри придет в ярость, узнав, что мы натворили, забравшись к нему в тыл. Не хотелось бы, чтобы Марр, теперь безоружный, встретился с графом. Да, хотя новобранцы королевской стражи и могли теперь называть себя настоящими солдатами и ветеранами, им придется еще изрядно поработать сегодня, чтобы назвать себя победителями.

Граф Сизамбри все больше забирал влево. Один из гонцов вернулся, подтвердив, что левый фланг королевских войск открыт.

Но что творилось там, в тылу? Вроде бы все было по-прежнему: неподвижные деревья, туман. Но что это? Оттуда стали появляться бегущие люди. Одни — одетые как воины Поуджой, другие — его собственные солдаты.

Он увидел, как один из воинов прыгнул с высокого пня на спину спешившегося всадника. Никакие крепкие доспехи, никакая кольчуга не спасли от цепких рук, запрокинувших его голову, и от острого кинжала, удар которого пришелся прямо в незащищенное горло.

— Измена! — прокричал граф. — Поуджой предали нас! Смерть им!

Он рассчитывал, что достаточное количество солдат в его тылу все еще верны ему и готовы выполнить его приказ.

Сизамбри пришпорил коня. Сам он не был тяжелой ношей, поэтому даже после долгой ночи жеребец резво понес его вперед.

Это быстрое движение привлекло внимание высокого темноволосого человека, незаметно вышедшего из-под покрова леса.

Айбасу пришлось опереться на камень за его спиной, чтобы не упасть. Скоро он не сможет стоять и с помощью этой опоры. На его теле зияли две раны от ударов мечом — неплохо, если учесть, что противник рассчитался за эти раны жизнями пятерых солдат. Одна из ран, видимо, скоро отправит его вслед за этими пятерыми.

Перед Айбасом неожиданно, как из-под земли, вырос медведь. Чья же магия — флейтиста или Братьев — вызвала зверей из леса, чтобы принять участие в сражении? Айбас сел. Он не смог бы убежать от зверя, даже если бы тот был послан вражескими заклинаниями. Впрочем, сидячее положение прояснило чуть-чуть его ослабленный потерей крови мозг. Он понял, что медведь перед ним — это знамя капитан-генерала Декиуса и что держит древко знамени не кто иной, как госпожа Райна.

— Лорд Айбас, — позвал его Декиус. — Все будет в порядке. Мы привели людей, чтобы объединить их с вашими бойцами. Наш фланг теперь будет в безопасности. И именно вы дали нам время, чтобы собрать этот отряд и привести его сюда. То, что вы смогли здесь продержаться, — делает честь вашему офицерскому званию, лорд Айбас. Лорд Айбас!

Голос Декиуса звучал вопросительно. Он не на шутку встревожился. Айбас никак не отзывался на свое имя. Вместо своего имени он слышал, как мама зовет его к себе, называя самым Первым, данным при рождении именем.

— Не волнуйся, мама, — ответил он. — Не волнуйся. Я уже иду…

Конан прикинул расстояние, отделявшее его от графа Сизамбри. Он учел и то, что местность открытая, и то, сколько лучников находилось на расстоянии видимости.

Общее соотношение было неплохим. Конан сбросил пояс с ножнами, но не стал тратить время на то, чтобы снять кольчугу. Ладно, она не слишком тяжела, чтобы замедлить его передвижение.

Он стрелой вылетел из-за деревьев, его длинные ноги пожирали расстояние. Никто из телохранителей графа не успел понять, что приближается враг, когда он уже ворвался сзади в их строй.

Прыжок! Конан вскочил на круп коня графа, схватившись одной рукой за поводья, а другой — крепко зажав горло графа.

— Скачи прямо к Серебряному Медведю, или я из тебя прямо сейчас дух вышибу, — скомандовал Киммериец.

Сизамбри поднял руки, но в одной из них он держал кинжал. Отбросив поводья, Конан схватил руку, затянутую в кольчугу, и сильно вывернул ее. Граф вскрикнул, и кинжал упал.

Но Киммериец был один среди множества врагов. Безоружный граф мог служить щитом против стрел, но все равно перевес в количестве был столь велик…

Соотношение сил резко изменилось, как только вблизи показался Серебряный Медведь. Конан увидел Райну, ехавшую бок о бок с Декиусом и высоко державшую знамя Серебряного Медведя. Она была красива, как всегда, словно и не участвовала в этой битве. Под знаменем были собраны лучшие бойцы отрядов Чиенны, человек пятьдесят с лишним; верхом и пешие — все держались вместе, готовые к бою в любую минуту.

Вокруг графа было человек двадцать. Через мгновение их осталось десять. Последние десять, побросав оружие, подняли руки и взмолились о пощаде.

— Может, вы будете помилованы, но это решит только королева, — сказал Декиус и добавил: — А теперь отойдите от лошадей и — на колени. Слушай, Конан, ты плохо о нас подумал. Неужели ты решил, что мы не найдем трофея, достойного тебя, и польстился на это дерьмо?

— Ты ничего не понимаешь. Я-то разбираюсь в подарках, которые следует преподносить королевам. Как ты думаешь, это, — он, ухмыляясь, ткнул пальцем в графа, — понравится Чиенне?

Сизамбри прохрипел какую-то похабщину, но Конан поплотнее сжал пальцы, и граф был вынужден заткнуться.

— И не говори. Да, кстати, а чем ты еще занимался с тех пор, когда весь правый фланг во главе с тобой растворился в лесу?

Конан не торопился начинать рассказ, потому что увидел королеву Чиенну, подъехавшую к ним со своими телохранителями. На ней были доспехи и кожаные брюки. Конан подумал, что Пограничное Королевство наконец-то после всего, что было, обрело своего правителя-воина. Затем он рассказал о том, что произошло в течение дня на его глазах, а когда рассказ уже подходил к концу, появился Тайрин. Он сообщил, что люди Сизамбри начали сдаваться. К тому моменту, когда все они сдали оружие, начался дождь.

Дождь не заставил смолкнуть крики раненых и умирающих. Зато он приглушил тяжелый удар топора, отделивший голову графа Сизамбри от тела и отбросивший ее в грязь.

Топор не был поднят рукой Конана. Он считал работу палача ниже своего достоинства, но предпочел промолчать об этом. А когда зашел разговор об этой миссии, он сказал, что, по его мнению, граф должен умереть от руки одного из тех, кого он лично оскорбил, и непременно уроженца этой страны.

Староста одной из деревень, потерявший всю семью, когда Сизамбри сжег его родную деревню, выполнил эту работу спокойно и аккуратно.

Но Конан не посчитал ниже своего достоинства найти тело Айбаса и на руках перенести его в почетные носилки для сложивших головы на службе в королевском войске. Какую память о себе Айбас оставил в тех краях, где он бывал раньше, — этого Конан не знал. Но в той стране, где окончились его странствия, он оставит свое доброе имя благородного рыцаря.

Глава 20

Раннее утро одиннадцатого дня после сражения обещало обернуться подходящим днем для долгого и дальнего путешествия. Неутомимость Конана передалась и его новому коню, тому самому чалому жеребцу, который некогда служил графу Сизамбри. Он несильно, но настойчиво бил копытом землю, время от времени поднимал голову и фыркал, словно говоря Киммерийцу:

Конан строго посмотрел на своего коня. Пора было и вправду прощаться с Декиусом и Райной, или это животное отправится в дорогу без седока.

— Королева опять говорила о тебе много хорошего вчера вечером, — сказал Декиус.

— Еще бы, — подумав, ответил Конан. Ему было интересно, насколько хорошо осведомлен Декиус о причинах, по которым королева так хорошо отзывалась о Киммерийце. — Я полагаю, это не из-за моего прилежания во время службы капитаном дворцовой стражи?

— Ну уж нет. Боги свидетели, она понимает, что после твоего… скажем, неточного повиновения было бы невозможно оставить тебя на этом же посту. Она предлагает тебе разделить пост королевского егеря с Марром. Это дает тебе право на апартаменты во дворце…

— В каком дворце? — спросил Конан с притворным удивлением.

Все трое рассмеялись. Даже конь, видимо, оценив юмор, тихонько заржал. В королевстве после смерти Сизамбри воцарился мир. Но мир сам по себе не выстроит нового дворца и не заплатит обещанного верным королевским слугам.

Это было первой причиной, по которой Конан вновь отправлялся в свое путешествие в Немедию. И по этой же причине он не взял в качестве платы почти ничего. Лишь коня, новый меч, хорошие доспехи, чтобы заранее оповестить разбойников на дорогах, что он не будет легкой добычей; еще немного серебра, только чтобы купить еды себе и лошади по дороге.

— Марр, похоже, хочет поделиться работой с тобою, — добавила Райна. После церемонии его помолвки с Виллой мы обещали сообщить тебе о предложении королевы, что, собственно, и сделали. Так какой же ответ мы можем передать ей? — Райна улыбалась, как это бывало раньше, той улыбкой, которая означала, что она заранее знает, что может сказать Конан.

— Скажите, что лишь увидели, как я умчался отсюда куда глаза глядят… нет. Я не хотел бы обидеть ее. Скажите лучше, что я навсегда сохраню в памяти честь, оказанную мне. Я имею в виду службу при дворе Ее Величества… Ну, и сами там добавьте чего-нибудь поцветистее.

Чтобы поднять немного настроение всех троих, Конан сменил тему разговора:

— Надеюсь, что церемония помолвки прошла удачно. Тайрин вел себя прилично?

— Да, он очень старался, — ответила Райна. — Не знаю, рад ли он тому, что его дочь выйдет замуж за Марра королевского егеря, а не за Марра-Флейтиста. Но я точно знаю, что пару дней назад Вилла здорово поцапалась с отцом из-за этого. Она ему заявила знаешь что?. Я не думаю, что Тайрин после этого смог спокойно пойти спать.

— Доверьте все Вилле. Она сама доберется до сути вещей и проблем, сказал Конан.

Конечно, колдун на покое и дикая девчонка из горной деревни — весьма странная пара, но Конан встречал и более занятные. Ну, например, воин благородного происхождения Пограничного Королевства и дочь боссонского крестьянина, которой суждено стать второй после королевы по значению женщиной королевства.

— Значит, ты твердо решил и не останешься до дня нашей помолвки? спросил Декиус.

— А ты мне обещаешь, что все это время королева не посвятит поиску новых способов удержать меня здесь?

— Да я уж лучше поспорю на то, что долечу до замка Дерби на своих руках, как на крыльях, — ответил Декиус.

— Мудрое решение, — сказал Конан и добавил: — Я приеду на помолвку королевы, если услышу о ней заранее, чтобы успеть доехать. Вот за это я ручаюсь. А еще я бы посоветовал вам начать охотиться за соответствующей кандидатурой на роль мужа нашей королевы.

— А то как же, — успокоил его Декиус. — Нам понадобится человек, смелость и ум которого не подлежат сомнению. Все-таки ему придется быть рядом с королевой. Да, еще желательно, чтобы он был повыше ростом и с длинными черными волосами.

Конан просто открыл рот от изумления. Лицо Декиуса представляло собой маску — маску человека, сдерживающего в себе столько смеха, что, начни он смеяться — рисковал бы задохнуться от хохота. Райна посмотрела на своего суженого, и ее лицо вспыхнуло румянцем.

А затем все трое выпустили наружу накопившийся смех, заставив скалы отражать его громким эхом. Эхо еще не успело затихнуть, а Конан уже пришпорил коня и понесся вниз по склону холма. На равнине он отпустил застоявшегося скакуна в свободный галоп, и, когда обернулся, чтобы посмотреть назад, Декиус и Райна уже скрылись из виду.

Роберт Джордан Конан-заступник

ПРОЛОГ

Лучи солнца золотили гобелены на стенах. Безъязыкие (чтобы лишнего не болтали) слуги удалились, оставив вино для хозяина и его гостей. Наступила тягостная пауза.

Хозяин, Кантаро Албанус, лениво поигрывая висящей на груди золотой цепью, внимательно изучал четырех своих гостей. Женщина делала вид, что ее интересуют узоры гобеленов; мужчины уткнулись в свои кубки.

Полдень, как считал Албанус, самое подходящее время для подобных встреч. Но его гостей это нервировало, поскольку в соответствии с традицией заговоры создавались на полночных сборищах в подземных святилищах, обязательно закупоренных наглухо, чтобы даже лунный свет туда не проник.

Но традиции не всегда полезны. В самом деле, кто заподозрит, что среди бела дня в самом центре столицы среди этих достойнейших представителей Немедийского общества зреет предательство?

От этих мыслей его энергичное лицо нахмурилось, глаза помрачнели. Орлиный нос, седые пряди на висках, – он очень походил на генерала.

И он действительно был когда-то генералом – всего лишь год назад. Еще когда Албанусу было семнадцать, его отец обеспечил ему место в полку Золотых Леопардов, с незапамятных времен бывших телохранителями Немедийских королей. После смерти отца он ушел в отставку. Военная карьера была не для него. Тому, в чьих жилах течет кровь древних властителей Немедии, не подобает карабкаться по служебной лестнице. А если ему захочется занять трон, никто не посмеет назвать это предательством.

– Лорд Албанус, – нарушил тишину Барка Веджент, – мы много наслышаны…

Об особой помощи…

Которую вы собираетесь оказать нам…

В нашем деле. Но…

Как говорят в народе, лучше один раз увидеть. – Великанского сложения командир Золотых Леопардов тщательно выговаривал слова. Он старался скрыть свой акцент уроженца трущоб Бельверуса, хотя все знали об этой подробности его биографии.

– О, как осторожно вы выразили сомнение, Веджент, – съязвил Деметр Амариан, уткнувшись носом в коробочку с благовониями в попытке скрыть исказившую его по-женски полные губы гримасу. – Но мы знаем, что тебя интересует. Тебя интересует…

– Хватит, – оборвал его хозяин.

Деметр и Веджент, лицо которого багровело с каждой секундой, затихли, как собаки при звуке хозяйского голоса. Они постоянно грызлись друг с другом, а Албанус не собирался терпеть эти ссоры – особенно сегодня.

– Все вы, – сказал хозяин, – хотите что-то получить от меня. Ты, Веджент, жаждешь генеральства, которого тебе никогда не получить от короля Гариана. Ты, Деметр, хочешь вернуть владения, которые отец нынешнего короля отнял у твоего деда. А ты, Сефана, хочешь отомстить королю за то, что он отверг тебя. Сказал, что ему нравятся девушки помоложе…

– Ты говоришь это с изяществом настоящего лорда, – горько заметила женщина. На лице Сефаны Галериан, обрамленном гривой черных как ночь волос, выделялись ярко-фиолетовые глаза. Ее красное платье выгодно подчеркивало линии пышной груди и не закрывало при ходьбе ног.

– А что, по-вашему, требуется мне? – неожиданно для всех подал голос четвертый гость.

Константо Мелиус был из тех, кого нелегко запомнить, воплощенная посредственность, образно говоря. Самыми заметными чертами в нем были редеющие волосы и мешки под глазами. И ум под стать внешности.

– А тебе нужно, чтобы к твоим советам прислушивались, – ответил Албанус. – Так и будет, пока я нахожусь на троне.

То есть, подумал он, пока я не прикажу тебя казнить. Гариан сделал ошибку, наказав дурака и оставив его в столице. Я такой ошибки не допущу. – Похоже, мы ушли от первоначальной темы, – вернула разговор в прежнее русло Сефана. – Но я, со своей стороны, тоже хотела бы знать, чем вы могли бы помочь нашему делу. Деметр и Веджент снабжают нас информацией.

Мелиус и я даем золото для организации беспорядков на улицах и платим разбойникам за уничтожение хлеба. А вы держитесь особняком и лишь смутно намекаете на какие-то чудеса, что если все пойдет хорошо, Гариан сам отдаст трон. Я тоже хочу знать, о чем идет речь.

Все настороженно притихли, но Албанус холодно улыбнулся. Поднявшись, он отдернул занавес и подвел всех к столу, на котором лежали какие-то предметы, укрытые материей. Албанус сам положил их сюда.

Широким жестом он сдернул покрывало. Он знал, что предметы на столе – сапфировая статуэтка, меч с серебристой гравировкой на волнистом лезвии, несколько кусков хрусталя и рубина с древними надписями – были, за одним исключением, практически бесполезны. Во всяком случае, даже с помощью всех томов своей древней библиотеки Албанус не смог понять их назначения. Настоящие ценности он хранил в другом месте.

Десять лет назад рабы в его загородном имении случайно откопали подземную камеру. К счастью, Албанус при этом присутствовал и сразу распознал хранилище магических предметов, принадлежавших какому-то чародею. Лорд опустошил его, а в освободившемся пространстве похоронил незадачливых работников.

Прошел целый год, прежде чем ему удалось установить, что клад относится к эпохе Ахерона – зловещей империи некромантов, черных магов. Более трех тысячелетий назад эта страна обратилась в прах. Все последние годы Албанус пытался проникнуть в тайны магии, избегая, однако, помощи учителей. Он боялся, что более сильный чародей может отобрать у него древние сокровища. Осторожность сослужила Албанусу хорошую службу. Когда король Гариан начал гонения на занимающихся колдовством, никто даже и не заподозрил лорда в запретной деятельности. «Я еще расквитаюсь с тобой, Гариан», – подумал Албанус и поднял со стола небольшой хрустальный шар красного цвета.

– Не доверяю я этим штучкам, – вздрогнув, заявила Сефана. – Следует полагаться на более естественные методы. Скажем, яд замедленного действия…

– …

Приведет страну к гражданской войне за право наследования престола, – оборвал ее Албанус. – Я не собираюсь бороться за Драконий Трон с полудюжиной претендентов. Нет, этот трон мне отдадут. Отдадут вместе с Драконьей короной.

– Поглядим – увидим, – проворчал Веджент.

Албанус знаком приказал всем молчать. В залу вошла светлокожая и светловолосая служанка. На вид ей было не больше шестнадцати. На ней была простая белая туника с вышитым знаком Дома Албануса, сшитая так, чтобы небольшие груди девушки и длинные ноги были почти на виду. Войдя, она опустилась на колени перед хозяином.

– Ее зовут Омфала, – сказал обладатель орлиного профиля.

При упоминании своего имени девушка вздрогнула, но головы не подняла. Она совсем недавно была продана в рабство за долги своего отца, но уже успела запомнить многие полезные уроки.

Поместив красный шар на ладонь вытянутой левой руки, хозяин дома начал заклинание.

– Ан-наал наа-таан Вас-ти но-ентей! – в то же время делая правой рукой пассы в воздухе.

Над кристаллом неожиданно вырос язык пламени длиной примерно с локоть, на вид более материальный, чем положено быть простому пламени. Среди желто-красного великолепия очень неприятно смотрелись два темных пятна, похожие на глаза какого-то существа, изучающего комнату и всех находящихся в ней. Все, кроме Албануса и Омфалы, которая приникла к полу, невольно сделали шаг назад.

– Демон огня, – заметил как бы между делом Албанус и, не меняя тона, добавил, – убей Омфалу!

Не успела бедная девушка крикнуть, как демон огня рванулся, опутывая ее целиком. Судорожно вздрагивая, она поднялась на ноги, постепенно исчезая в огненной сфере. Пламя шипело, и среди этого шипения слышался далекий женский крик.

Затем пламя с легким хлопком исчезло, оставив после себя сладковатый запах горелого мяса.

– Грязная работа, – отметил Албанус, ковырнув ногой образовавшееся на мраморном полу черное маслянистое пятно.

Гости смотрели на него так, словно он вдруг обратился в сказочного дракона Ксутаркана. Как ни удивительно, первым нашелся Мелиус.

– А эти магические вещички? Нам бы они тоже не помешали, он моргнул и слабо добавил среди общего молчания, исключительно как знак взаимного доверия…

И равенства…

Албанус улыбнулся. Скоро он им покажет, насколько они равны.

– Конечно же, – спокойно произнес он, – я и сам об этом думал. – Он обвел рукой стол. – Выбирайте. Я скажу вам, какими свойствами обладает понравившийся вам предмет, – и спрятал красный шар в карман на поясе. Мелиус нерешительно прищурился и сделал шаг к мечу с волнистым лезвием, почти коснувшись его рукой.

– Какими же свойствами обладает вот этот меч, мой лорд?

– Любой, кто держит этот меч, непобедим в бою.

Обнаружив, что этим польза от меча ограничивается, Албанус утратил к нему интерес. Его не прельщала роль героя-воителя. Он будет королем, и таких героев у него будут легионы.

– Возьми сей меч, Мелиус. Или ты боишься? Тогда, может быть, Веджент? – хозяин обратился к великану.

– Мне не нужны магические мечи. Я и так неплохо дерусь, – отрезал Веджент. Выбирать себе что-нибудь другое он не стал.

– Деметр? – сделав удивленное лицо, сказал Албанус. – И ты, Сефана?

– Я не доверяю магии, – сказал молодой человек, старательно отводя взгляд от стола.

Сефана была сделана из материи покрепче. Она спокойно покачала головой.

– Если это поможет убрать Гариана с трона, хорошо. Если же нет… – мгновение она смотрела в глаза Албануса, затем отвернулась.

– А я возьму меч, – неожиданно заявил Мелиус и взмахнул мечом в воздухе. – Меня не волнует, как Веджента, каким образом я стану мастером фехтования.

Фальшивая улыбка стерлась с лица Албануса.

– А теперь слушайте и внимайте, – медленно и отчетливо произнес он, по очереди глядя присутствующим в глаза. – Я показал вам лишь малую часть той могущественной силы, которая принесет мне трон Немедии и исполнит ваши желания. Запомните – я не потерплю ни малейшего отклонения от избранного плана, ни вмешательства в мои дела. Я уничтожу все преграды между мной икороной. ВСЕ! Теперь – идите.

Пятясь задом, как будто Албанус уже сидел на троне, четверо выполнили приказание.

Глава 1

По улицам Бельверуса, наполненной мраморными храмами и монументами столицы Немедии, шел высокий мускулистый юноша. Он на все смотрел с осторожным прищуром, и руку далеко от меча не убирал. Кожа, которой была обернута рукоять его оружия, была изрядно потертой, это говорило о том, что меч этот – вовсе не украшение. Синие глаза и плащ на меху выдавали в мужчине уроженца Севера.

Бельверус видал многих северных варваров. Многие из них, еще не успев прийти в себя, обычно лишались кошелька, а то и золотых колец. Самые незадачливые, не оценившие благ современной цивилизации, уводились городской стражей, не обращавшей внимания на все их крики.

Молодой воин, которому было всего двадцать два года, ступал по булыжной мостовой с уверенностью человека, не раз попиравшего уличные камни городов еще более могучих – Аренжуна и Шадизара, прозванного дурным Султанапура и Аграпура, видавшего даже стены городов далекого Кхитая.

Он находился в районе рынка, всего лишь в полумиле от королевского дворца, но не мог найти здесь отличий от Врат Ада – района трущоб и ворья. Открытые прилавки, толпы народа, торгующегося из-за офирских тканей, аргосское вино, товары из Хота и Коринфии и даже из Турана. Но среди разносчиков было слишком мало торгующих едой, и цены на продовольствие заставляли задуматься. Похоже, с его средствами долго здесь не протянешь. Между лавками сидели и лежали нищие, – слепые, увечные, – и их голоса порой заглушали зазывные крики торговцев.

На каждом углу можно было видеть группки плохо одетых людей с нехорошим огоньком в глазах, многозначительно держащихся за рукоятки мечей, затачивающих кинжалы, вертящих в руках дубины. Они, судя по всему, были бы не прочь заняться толстым купцом, проскользнувшим мимо, или зазевавшейся девушкой. Единственное, чего не хватало этому месту – это проституток с их нарядами, выставляющими товар на обозрение. В воздухе стоял какой-то гнилостный аромат, который юноша привык связывать с дешевыми ночлежками, – запах мочи, блевотины и фекалий.

На его глазах один из разносчиков, попытавшийся пересечь улицу, был окружен группкой одетых в живописное тряпье и обрывки дорогих тканей бандитов. Тощий торговец не смел поднять головы и лишь медленно краснел, пока они шарили среди его товаров, пробуя то и это и швыряя не пришедшиеся по вкусу куски на землю. Набив пазухи фруктами, они неторопливо пошли прочь, вызывающе поглядывая по сторонам и явно ища драки. Прохожие изо всех сил делали вид, что ничего не замечают.

– Очевидно, платить вы не собираетесь? – вырвалось у несчастного разносчика.

Один из грабителей, в потертом шитом золотом плаще поверх дырявого кафтана, давно не бритый, повернулся и со словами «Сейчас заплатим!» саданул торговца по скуле. Тот, всхлипнув, распростерся рядом с тележкой. Расхохотавшись, бандит присоединился к своим товарищам, идущим напролом куда глаза глядят. Им уступали дорогу.

Мускулистый молодой человек остановился в шаге от тележки и спросил: – Почему бы тебе не позвать стражу?

– О нет, пожалуйста, не надо! Мне нужно кормить семью… Есть же и другие торговцы, – устало попросил торговец, распрямившись.

– Я не воришка, и у меня нет привычки избивать стариков, – ощетинился юноша. – Меня зовут Конан. Почему ты не стал звать городскую стражу?

– Городская стража! – горько рассмеялся старик. – Да они засели в казармах и не высовываются. Я видел однажды, как трое таких вот людей схватили стражника, подвесили за ноги и кастрировали. Вот вам и стража. – Он нервно вытер руки, осознав, что разговаривает посреди оживленного перекрестка с незнакомым северным варваром. – Мне надо идти, идти, – озабоченно забормотал он. – Мне надо идти… – он ухватился за ручки своей тележки и поспешил убраться с этого места.

Конан жалостливо посмотрел ему вслед. Он прибыл в Бельверус, чтобы наняться в качестве телохранителя или солдата. Ему не раз приходилось работать в этом качестве – равно как и в качестве вора, контрабандиста и разбойника. Но кому бы он ни стал здесь служить мечом – вряд ли это будут те, кто нуждается здесь в защите больше всего.

Некоторые из молодчиков заметили разговор Конана с торговцем и подступили ближе, намереваясь повеселиться за счет чужестранца. Но встретившись с его взглядом, холодным, как ледники его родной Киммерии, они передумали. Внезапно им почудилось, что сегодня по улицам города разгуливает смерть. Сегодня они еще найдут себе добычу в другом месте… Через минуту перекресток был чист.

Кое-кто посмотрел на него с благодарностью, поскольку Конан сделал этот уголок хоть чуточку безопаснее. Конан раздраженно покачал головой, злясь на себя и на окружающих. Он пришел сюда за золотом, а не для того, чтобы расчищать улицы от хулиганов.

Порыв ветра забросил обрывок пергамента ему под ноги. Конан лениво подобрал его и стал читать мелкие неровные буквы:

Конан пустил обрывок по ветру, и он затерялся среди множества таких же кусочков. Время от времени люди поднимали их и читали. Некоторые тут же, будто обжегшись, швыряли стихи наземь. Но были и такие, кто украдкой прятал подметные стихи среди одежды.

Да, похоже, в этом городе не особенно любили короля. По всем признакам – Конан был наблюдателен – листочками дело не ограничится. Народ пойдет требовать еды. Даже гораздо более могучие властители в такой ситуации теряли голову – и в переносном, и в прямом смысле.

Вдруг мимо Конана промчался охваченный паническим страхом горожанин. За ним с воплем мчалась женщина, вслед за нею стайка ребятишек.

Впереди послышались крики и вопли, внезапно толпа ринулась к перекрестку. Даже те, кто еще ничего не понял, поддались панике и стали вопить во всю глотку. Конан с трудом выбрался из толпы. Он пытался сообразить, что же такое здесь происходит.

Незаметно все вдруг словно испарились куда-то, и Конан увидел, что улица, по которой бежали люди, усеяна телами. Кое-кто еще пытался шевелиться. Тех, что поближе, похоже, просто затоптали в панике, но чуть подальше у лежавших на мостовой не хватало у кого головы, у кого разных конечностей. А посреди улицы стоял человек в богатой вышитой голубой тунике, держащий в руках странный меч с волнистым лезвием, весь красный от крови. Из угла его рта сбегала струйка слюны.

Конан положил руку на рукоять меча, затем убрал ее. Собственно, какое ему дело до этих несчастных? Вот если бы ему заплатили золотом… Конан направился в тень переулка.

Но в этот момент из лавки с воплем выбежала маленькая девочка лет восьми, не больше, и остановилась прямо перед убийцей. Тот поднял свой меч и с ревом устремился за ней.

– Эрлик тебя подери! – выругался Конан, а в руке его, как по волшебству, появился меч.

Не останавливаясь и не переставая кричать, девочка пробежала мимо Конана и скрылась из виду. Человек с мечом остановился. Несмотря на богатое облачение, вблизи он более всего походил на писца: редкие волосы, мешки под глазами. Но болотного цвета глаза остекленели в безумном порыве, а из горла доносилось рычание. Над разбросанными по улице фруктами гудели мухи.

По крайней мере, решил Конан, у него хватило мозгов не лезть на рожон.

– Стой где стоишь! – приказал он ему. – Я не ребенок и не какой-нибудь купец. Меня не так-то просто убить, даже если зайти сзади. Почему бы тебе не…

Конану померещилось, что он услышал голодный металлический лязг. Издав нечеловеческий вопль, умалишенный кинулся на него с поднятым мечом. Киммериец попытался парировать удар, но странный меч молниеносно изменил направление. Конан успел отпрыгнуть; чужая сталь полоснула его по животу, разрубив его рубаху и кольчугу под ней. Он отступил еще на шаг, чтобы иметь простор для собственной атаки, но маньяк неотступно следовал за ним. Его оружие рубило и кололо с неослабевающей яростью. Киммериец медленно отступал.

Конан внезапно понял, что ему трудно успевать защищаться от наскоков этого внешне нечем не примечательного человека. У него просто не хватало на это времени. Ему приходилось напрячь все свое умение, силу и ловкость, и в то же время его, Конана, уже украсили с полдюжины ран. Так ведь запросто и убить могут.

– Ну нет, – выкрикнул киммериец. – Клянусь Кромом! – и был вынужден под звон мечей отступить еще на один шаг.

Этот шаг чуть не стал для него роковым. Под ногу ему попалась полураздавленная слива, и Конан грохнулся на спину. Из глубины замутненного ударом сознания киммериец следил за тем, как волнистое лезвие было занесено для решающего удара. Ну уж нет! – и Конан откатился в сторону. Меч высек сноп искр из булыжной мостовой. У стены Конан поднялся, и маньяк снова кинулся на него.

Воздух внезапно наполнился сердитым жужжанием, и сумасшедший вдруг сделался похож на ежа. Это прибывшая наконец Городская Стража, человек двадцать лучников в черных плащах, дала первый залп. Оставаясь на безопасном расстоянии, они снова натянули тетиву, поскольку умалишенный все еще стоял на ногах. Он издал нечеловеческий вопль и швырнул свой меч в киммерийца. Конан без труда отбил его в сторону. Оружие звякнуло о камни мостовой.

Стражники выпустили еще по стреле. Многократно пронзенный насквозь, человек пошатнулся и рухнул. За недолгий миг его падения печать безумия исчезла с его лица, сменившись выражением глубочайшего ужаса. Медленно, не выпуская оружия из рук, солдаты подошли к трупу.

Великан-киммериец со стуком отправил меч в ножны. Не нужно даже кровь вытирать с меча.

Какой позор! – единственная пролитая кровь принадлежала ему самому.

А от брошенного меча могла бы увернуться и десятилетняя девчонка. Это единственная атака, в которой ему не пришлось расплачиваться кровью. Стражник грубо ухватил лежащее тело за плечи и перевернул его на спину, сломав при этом десяток стрел.

– Полегче, Гулио, – предостерег его товарищ. – Может статься, стоимость этих стрел вычтут из нашего жалованья. И зачем ты вообще…

– Клянусь троном Эрлика! – чуть не задохнулся Гулио. – Это же лорд Мелиус! – Группа стражников незаметно отступила в тень, оставив Гулио одного рядом с распростертым телом. Ни к чему болтаться рядом с трупом благородного лорда, особенно если ты сам помог его прикончить. И не важно, что он кучу народа покрошил. Когда дело касалось лордов, королевское правосудие делало порой странные изгибы.

Матерый сержант, чей нос был украшен видневшимся даже из-под стрелки шлема шрамом, сплюнул в сторону.

– Тут уж ничего не поделаешь, Гулио. – Стражник, к которому обращались, внезапно осознал, что стоит у трупа в одиночестве. Глаза его забегали из стороны в сторону.

– Гулио, накрой благородного лорда своим плащом. Пошевеливайся, тебе говорят! – прикрикнул сержант. Стражник неохотно подчинился. Сержант вызвал еще четверых: – Абидиус, Крато, Якорь, Назо! Хватайте его за руки и за ноги. Быстро! Или вы ждете, пока он тут сгниет? – Очень неохотно названные солдаты подошли к телу и подняли его. Сержант впереди, за ним носильщики, – стражники почти бегом покинули это место. Никто не обратил внимания на киммерийца.

– Что, уже не хватает быстроты, да? – раздалось неожиданно у него под ухом. Конан резко обернулся и увидел рядом с собой бородача, прислонившегося к стене. Резкий ответ умер на его губах.

– Уж на тебя-то, Ордо, моей быстроты будет достаточно, старый ты кошкодав!

Новоприбывший распрямился. Он был ростом с Конана, но значительно шире в плечах. Кожаная повязка закрывала его левую глазницу. Выходивший из-под нее шрам шел через все лицо, оттянув вниз в вечном оскале левый уголок его рта, но правый улыбался.

Не исключено, что массивные золотые серьги в его ушах привлекали грабителей, но меч и кинжал за его поясом не давали этим мечтам воплотиться в действие.

– Не стану спорить, – откликнулся он. – Но какого черта ты делаешь в Немедии, Конан? Если, конечно, не принимать в расчет уроки фехтования, которые ты брал у этого достопочтенного старца. Насколько я помню, в последнюю нашу встречу ты говорил, что направляешься в Аграпур и хочешь поступить в армию Илдиза.

Ордо был другом Конана. Их дружба начиналась тяжело. Ордо вместе со своей шайкой пытался прикончить Конана в Заморийских степях по приказу рыжеволосой Карелы, известной под именем Красного Ястреба. Позже они вместе пытались добыть в Кезанкианских горах сокровища, похищенные чародеем Аманаром. Они с трудом тогда уцелели. После этого они встречались еще пару раз, пытаясь добыть себе состояние, но всей их добычи едва хватало на хорошую попойку в ближайшем кабаке. У Конана мелькнула мысль – неужели им снова предстоит совместное приключение?

– Ты прав, – ответил он Ордо. – Но вот уже год, как я покинул ряды Туранской армии.

– Влип в какую-то историю из-за женщины? – усмехнулся Ордо. – Это легко можно было предположить.

Конан только пожал своими мощными плечами. Из-за женщин у него всегда были неприятности. А у какого мужчины не было?

– А какая женщина выжила тебя из Султанапура, Ордо? Насколько я помню, при нашем последнем расставании ты сидел со своей женушкой в собственном трактире и клялся никогда больше не покидать этого города, – разве что на погребальный костер.

– Это все из-за Карелы, – одноглазый теребил бороду, голос его задрожал. – Я не мог смириться с тем, что она исчезла. А жена меня постоянно за это пилила. Она утверждала, что я делаю из себя посмешище. «Люди смеются», – говорила она, – «говорят, что у тебя с головой неладно». Ей не хотелось, чтобы на нее показывали пальцем – «вот женщина, которая вышла замуж за сумасшедшего!» Я терпел, терпел, и в один прекрасный момент ушел. Поклялся никогда не возвращаться.

– Ты все еще не забыл Карелу?

– Она жива, я в это верю. Такие женщины не умирают. – Он ухватил Конана за рукав. – Я ничего о ней не слышал. Ни-че-го. Если бы она умерла, я бы знал об этом. Знал. А ты, – ты ничего о ней не слышал?

Голос одноглазого дрожал. Конан знал наверняка, что Карела пережила их путешествие в горы. Но если сказать Ордо об этом, то придется говорить и о том, где он видел ее в последний раз скованную цепями, идущую среди других невольниц к базарной площади. А в кошельке у Конана было лишь несколько жалких медяков, которых никак не хватило бы на покупку полногрудой зеленоглазой невольницы. Конан мог бы вспомнить клятву, которую он был вынужден дать ей, никогда не поднимать руки в ее защиту. Да, она гордая женщина, Карела. По крайней мере – была такой. О ней давно никто не слышал. Возможно, неволя сломила ее гордыню, и она теперь уже добровольно услаждает своего черноглазого хозяина. Сказать Ордо об этом? Но тогда, возможно, ему придется убить старого друга, человека, который звал себя верным псом Карелы.

– Ну, последний раз я видел ее в горах, – Конан сказал почти что чистую правду. – Но я уверен, что она осталась в живых. Да ни одна шайка гордецов не справится с Карелой, когда в руке у нее меч!

Тяжело вздохнув, Ордо кивнул.

Люди начали возвращаться на улицу, изумленно глядя на мертвецов. То тут, то там женщины рыдали над телом мужа или сына.

Конан огляделся. Меч умалишенного лежал у порога лавки торговца тканями. Хозяина не было видно – убит, или, может, еще не вернулся. Конан поднял тяжелое оружие и вытер окровавленное лезвие о штуку желтого шелка. Проверяя баланс, он взвесил меч на вытянутой руке. Солнечный свет играл на серебряной филиграни. Старинная работа, сейчас таких не делают. Паутина драгоценного металла сплеталась в слова, которые Конан никогда раньше не видел. Но кто бы ни изготовил этот меч, он был настоящим мастером – меч казался продолжением его руки. Нет, скорее продолжением его мысли. Но Конан никак не мог забыть о тех, кто только что погиб от этой хищной красоты. Мужчины, женщины, дети. Убитые ударом в спину. Отрубленные руки, ноги, головы. Добитые раненые, пытавшиеся уползти. Конан ощутил запах их пота и аромат свежей крови.

Киммериец фыркнул с отвращением. Меч – это меч, и ничего больше. Но…

Себе он этот меч не оставит. Он, конечно, возьмет его с собой – это слишком ценная вещь, чтобы бросать его на дороге. За него можно выручить несколько серебряных монет, которые будут вовсе не лишними.

– Надеюсь, ты не собираешься оставить этот меч себе? – спросил Ордо. – Этот меч проклят. Подумать только – женщины и дети… – он сплюнул и сделал отгоняющий зло знак.

– Ну ведь не настолько же он проклят, чтобы его нельзя было продать, – ответил Конан, заворачивая меч в свой плащ. Вещь редкая, думал он, и таскать его по улицам города в неприкрытом виде – значит нарываться на неприятности.

– Если ты сейчас настолько беден, я бы лучше одолжил тебе несколько серебряных, – предложил Ордо.

– У меня у самого есть, – гордо ответил Конан, тряхнув кошельком. – На четыре дня, если остаться в трактире, и на две недели, если в конюшне. А вот как это у тебя завелись вдруг лишние деньжата? Ты что, снова грабишь бедных горожан? Или вернулся к профессии контрабандиста?

– Тсс! – предостерег его Ордо, нервно оглянувшись. – О контрабанде кричать не стоит, – прошипел он Конану на ухо. – За это нынче сажают на кол. На острый – чтоб дольше мучились. К тому же король платит за такой донос столько, что я не стал бы доверяться родной бабушке.

– Так чего же ты туда полез?

– Я тебе ничего не говорил…

Всплеснул руками, сдаваясь, одноглазый. – Камни Ханумана! Да, я снова этим занялся. У тебя что – со слухом плохо, или зрение слабеет? Не видишь, какие нынче цены в столице? Пошлину дерут больше, чем вся стоимость товара. Контрабандист может купаться в золоте, если выживет.

– Слушай, а партнер тебе, случайно, не нужен? – задумчиво спросил Конан.

Ордо замялся.

– Знаешь, здесь ведь не как в Султанапуре. Все вино и весь шелк, что поступают в страну, минуя таможню, поставляет одна группа.

– Как, одна во всей Немедии? – изумившись, спросил Конан.

– Да. Уже больше двух лет, насколько мне известно. Сам-то я здесь всего только год. Легче отнять у нищего последний медяк, чем заставить их принять нового человека или даже хотя бы рассказать ему об этом деле. Я получаю указания от человека, который получает их от кого-то другого, которого я и в глаза не видел, – а тот, наверное, от кого-нибудь еще. Я конечно, попытаюсь…

Но ты особенно на это не надейся. – Да не может такого быть, возразил ему Конан. – Ты же ведь работаешь с ними, хотя и был здесь чуть больше года. Ордо потер нос пальцем и усмехнулся. – Ну, я – это особый случай. Я был в Хоте. Сидел в таверне в Норхемише. Прошел слух, что я…

Ну, в общем, это не имеет значения. Так оказалось, что Хассан, который работает на этих людей в Хоте, узнал, что я задаю вопросы. Он слышал о Красном Ястребе был без ума от ее подвигов. Узнав, что я работал вместе с ней, он предложил мне работу в Бельверусе. У меня тогда живот к хребтине присыхал, уже ремень свой варить собирался. Я согласился. Если бы Хассан был здесь, я бы мигом провернул это дело. Он остался там, в Хоте.

– Странно, – удивился Конан, – отчего же тогда он не оставил тебя там, вместе с собой? Раз вы оба с ним поклонники Красного Ястреба. Ну ладно, черт с этим. Сделай, что сможешь. До встречи.

– Попытаюсь, – Ордо прищурился на солнце, уже клонившееся к вечеру. – Мне пора идти. Дела. Я бы предложил тебе пройтись вместе со мной, но эти люди… Они не очень хорошо смотрят на тех, кто им не знаком.

– Не беспокойся, у нас полно времени, чтобы еще поговорить.

– Ты прав. Встречаемся у Бодливого Быка, что на улице Сожалений. Это чуть ближе к центру, чем Врата Ада. – Он засмеялся и хлопнул Конана по плечу. – Приходи после заката. Гульнем так, что весь город вздрогнет.

– Да уж, перевернем его вверх дном, – устало согласился киммериец.

Он сунул обернутый меч под мышку, повернулся и остановился. Богато украшенные носилки с пурпурными занавесями стояли в десятке метров от него. Вокруг них образовался почтительный кружок из прохожих. Но не золоченые носилки привлекали Конана, он уже много таких видел на улицах, – нет, его насторожило то, что занавесь в них была задернута именно в тот момент, когда он обернулся. Конан мельком увидел женское лицо, скрытое вуалью так, что видны были только глаза. Киммериец готов был поклясться, что эти глаза смотрели прямо на него. Не просто смотрели. Пылали. Неожиданно передняя занавесь дернулась и носильщики – очевидно, получив приказ – быстрым шагом понесли носилки прочь.

Конан проводил их взглядом. Что-то с ним не в порядке. Все время что-то мерещится. Кроме Ордо, у него не было знакомых в Бельверусе.

Прижав к себе сверток, Конан двинулся, чтобы убить время до новой встречи с Ордо. Пока что можно заняться изучением города, в котором Конан намеревался добиться успеха.

Глава 2

Улица Сожаления находилась прямо перед Вратами Ада. Эта улица собрала всех тех неудачников, которые изо всех сил цеплялись за привычную жизнь, не желая переселяться отсюда в трущобы. Они горбили спины в тяжелой работе и знали, что если даже им самим и удастся остаться на плаву, то их детям наверняка такой удачи не выпадет. Кое-кто из них сумел выползти из района Врат Ада. Уйдя с Аллеи рваных цепей, они остановились здесь, боясь непонятного им города. Им было наплевать на ту вонь, которую приносил сюда с собой южный ветер. Тот, кто по-настоящему порвал с Вратами Ада, не задерживался на улице Сожалений. Ни на день, ни на час. Но таких было очень мало.

Живущие на этой улице пытались забыть о том, что ждет их за следующим поворотом судьбы, забыть кошмары давно минувших дней. Жизнь здесь напоминала один большой бессмысленный карнавал. На каждом углу уличные музыканты с лютнями и ситарами визгливой музыкой заглушали хохот, заполнявший все уличное пространство. В воздухе носились пьяные смешки, плотоядное гоготанье, истерическое хихиканье, вымученный смех.

Жонглеры с мячами и кольцами, булавами и сверкающими ножами состязались в своем искусстве перед полуобнаженными красотками, которые заполняли улицу, сверкая начищенной бронзой браслетов и застежек сандалий и выставляя товар, как говорится, лицом. Самые зазывные их жесты и самые откровенные движения предназначались богато одетым городским зевакам, узнававшим, раззявив рты, о «глубинах разложения, возможных только в трущобах Врат Ада». Они были видны, как на ладони. И над всем этим царил Смех.

Бодливый Бык был заведением подстать этой улице. На возвышении в одном конце просторной комнаты, пропахшей стоялым вином, три пышных танцовщицы в ярко-желтых шелках бешено вращали бедрами под сибаритскую музыку. На них почти никто не глядел. Толстый коринфиец оглаживал медноволосую шлюху, на лице которой застыла натянутая улыбка, и словно бы пытался определить на ощупь ее цену.

Еще одна проститутка с волосами немыслимо красного цвета оглядела мощные плечи Конана и как бы невзначай поправила сбрую, вздымавшую ее пышную грудь. Она облизнула губы и качнулась в сторону киммерийца, но Конан отрицательно покачал головой. Он еще не видел в толпе Ордо. Потом, когда тот придет, и наступит время для женщин.

Одна из присутствовавших женщин сильно отличалась от других. Она сидела в одиночестве у стены, на столе перед нею стоял нетронутый кубок вина. Похоже, она была единственной, кого интересовал танец.

Ее черные как ночь локоны вились ниже плеч. Большие умные глаза, полные губы – она затмевала красоту любой «труженицы ночи». Она явно не была проституткой. Ее платье, скрывавшее все тело, было явно не в стиле улицы Сожалений. Но не хватало ему и богатой вышивки, так любимой женщинами городской элиты, которых, бывало, тянуло сюда попотеть под каким-нибудь убийцей. Или под кем-нибудь еще пострашнее.

Нет, напомнил себе Конан, женщины – после. Переложив сверток с мечом в другую руку, Конан огляделся в поисках свободного места. Костлявая рука, которая принадлежала, казалось, куче тряпья, а не человеку, ухватила его за рукав.

Слабый, сиплый голос произнес:

– Эй, киммериец, куда ты несешь это убийственное орудие?

Волосы на затылке Конана зашевелились. На месте глаз у этого старика, слишком высохшего, чтобы иметь морщины, была грязная повязка. Да хоть бы и были у него глаза – как он узнал, что в плаще у Конана находится тот самый меч, и откуда сам Конан родом?

– Что ты знаешь обо мне, старик? – потребовал он. – И откуда ты все узнал – ведь у тебя же нет глаз?

Его собеседник визгливо расхохотался, ткнув в повязку своей палкой.

– Боги забрали их у меня, но взамен они дали мне другой дар. Я не вижу того, что могли бы видеть мои глаза. Я вижу…

Другое…

– Слышал я и о таком, – пробормотал Конан. – Видел и почуднее. Ну а что еще ты можешь обо мне сказать?

– О, весьма и весьма много, молодой господин. Ты узнаешь любовь многих женщин, королев и крестьянок, и многих, и еще многих других. Ты проживешь долгую жизнь. Ты будешь королем, а твоя смерть будет окружена легендой.

– Дерьмо собачье, – авторитетно заявил подошедший Ордо.

– Я уже начал беспокоиться, куда ты подевался, – упрекнул его Конан. – Кстати, старику откуда-то известно, что я из Киммерии.

– С таким выговором, как у тебя, это несложно. Варварский акцент изо всех щелей так и прет. Вот старик и догадался. Пойдем, займем стол и закажем вина.

Конан покачал головой.

– Нет, я даже не успел ничего сказать, а он уже назвал меня киммерийцем. Скажи, старик, что меня ждет в ближайшие дни?

Нищий, слушавший их разговор с болезненным выражением на лице, распрямился. Улыбка обнажила голые десны. Он потер большой палец указательным.

– А как насчет этого? Я бедный человек, господин, дайте что можете, – и сунул ладонь Конану под нос.

Киммериец запустил два пальца в кошель. Как ни пусто там было, он нашел и бросил на протянутую ладонь серебряный.

Ордо обреченно вздохнул.

– Да сотня здешних астрологов наобещает тебе все, что угодно – и возьмет при этом в два раза меньше.

Пальцы слепца осторожно сомкнулись на монете.

– Щедрый человек, – пробормотал он. Монета исчезла среди его одежд.

– Дай мне руку, сын мой. Правую.

– Ха-ха, слепой хиромант! Как же ты без глаз будешь гадать по руке? – рассмеялся Ордо. Но Конан отодвинул его в сторону и протянул свою руку старику. Пальцы слепого легкими касаниями проследили линии руки киммерийца, останавливаясь на мозолях и шрамах. Когда он начал говорить, голос его был серьезен. В нем чувствовались сила и мощь.

– Бойся девы золота и сапфиров. Она жаждет власти и этим может погубить тебя. Бойся девы изумрудов и рубинов, которая любит тебя. И в любви своей готова тебя убить. Бойся человека с душой из глины. И помни: не вечна молодость королей. – Конану казалось, что с каждым словом голос становится все громче, но никто из окружающих не обращал на них внимания. – Спаси трон, спаси короля, убей короля – или умри. И помни: что бы ни случилось, главное – вовремя исчезнуть.

– Старик, от твоих слов и вино скиснет, – упрекнул его Ордо.

– Да и смысл мне что-то непонятен, – признался Конан. Нельзя ли сказать яснее?

Слепой отпустил его руку и пожал плечами.

– Если бы я мог излагать свои пророчества яснее, то жил бы во дворце, а не в этом свинарнике.

Стуча палкой, он заковылял к выходу, привычно уворачиваясь от пьяных посетителей и стороной обходя столы.

Повернувшись на пороге, он крикнул:

– Помни, Конан из Киммерии, мои слова всегда сбываются! – и с этими словами исчез в толпе.

– Старый идиот, – пробормотал Ордо. – Да и ты тоже хорош. Если тебе нужен совет, обратись к дипломированному астрологу. Зачем тебе понадобился этот шарлатан? – Он подмигнул Конану и почесался. – Ну ты как хочешь, а я пришел сюда для того, чтобы пить вино!

Одна из проституток, с ярко-алыми волосами, встала с табурета и направилась к лестнице. За ней двинулся коренастый орфианский разбойник. На освободившееся место хлопнулся Конан, жестом предлагая Ордо последовать его примеру. Он положил сверток с мечом на стол. Одноглазый схватил за руку темноглазую служанку, бедра которой были почти полностью прикрыты двумя кусками муслина.

– Вина! – заказал он. – Самый большой кувшин. И две чашки. – Служанка привычно вывернулась из его рук и скрылась на кухне.

– Ну как, насчет меня ты еще не говорил? – поинтересовался Конан.

– Говорил, но они не хотят, – со вздохом ответил Ордо и покачал головой. – Конечно, работа у меня – не бей лежачего, золота хватает всем. Но я обязан подчиняться приказам Эраниса, этого толстого ублюдка, который все время смотрит куда-то в сторону. И воняет от него, как от грязной навозной кучи. Этот мешок слизи сделал мне выговор – мне, ты представляешь! – чтобы я не доверял чужакам в эти опасные времена. Времена. Тьфу!

– Ладно, забудь об этом, – сказал ему Конан. Ему стало грустно. Он все же хотел бы поработать вместе с этим медведем…

Вернувшаяся служанка поставила на стол две кожаные чашки и грубый глиняный кувшин размером в две человеческих головы. Наполнив чашки, она протянула руку за платой.

Ордо, успев ущипнуть ее, вытащил несколько медяков. А теперь иди, милочка, пока мы не решили, что нам нужно нечто значительно лучше того, чем ты тут торгуешь.

Служанка удалилась, потирая бедро, но при этом она успела бросить на Конана жаркий взгляд, в котором читалось желание обсудить поднятый вопрос более подробно.

– Я сказал ему, что ты никакой не чужак, что мы вместе с тобой занимались контрабандой в Султанапуре, – продолжил рассказ Ордо. – Но он даже не стал меня слушать! Он заявил, что ты, похоже, очень опасный человек. Сказал, чтобы я держался от тебя подальше. Похоже, он думал, что я его послушаюсь, можешь себе такое представить?

– Не могу, – согласился Конан.

Киммериец вдруг ощутил нежное прикосновение к своему кошельку. Его рука метнулась назад и подтащила воришку к столу.

Золотые локоны обрамляли по-детски невинное лицо, на котором сияли чистые голубые глаза. Пышная грудь распирала полоску красного шелка, намекая на профессию девушки. О том же говорил и поясок из медных монет, с которого свешивались куски розового полупрозрачного муслина, едва прикрывавшие ее лоно спереди и ягодицы сзади. Рука, попавшая в железный капкан киммерийца, была стиснута в кулак.

– Вот тебе и женщина «сапфиров и золота», – захохотал Ордо. – Почем отдаешься, девочка?

– В следующий раз, – заметил Конан, – не пытайся практиковаться на тех, кто еще достаточно трезв. Грубо работаешь, разве что мертвецки пьяный не заметит.

На лице девушки появилась отработанная улыбка.

– Вы ошибаетесь, я хотела только прикоснуться к вам. С такого прекрасного господина я возьму совсем немного – тем более что, по словам лекаря-травника, я уже совсем выздоровела.

Ордо чуть не подавился вином.

– Травник?! Отпусти ее, Конан. В этом городе ходит двадцать девять видов оспы. Если даже она уже переболела одним из них, у нее может быть любой из оставшихся двадцати восьми.

– И она мне об этом скажет, – полуутвердительно заявил Конан. Он сильнее сжал руку девушки. На лбу ее выступили капли пота, и она тихонько вскрикнула. Рука ее разжалась, и две серебряные монеты упали в подставленную Конаном ладонь. Он мгновенно завел ей руку за спину и подтолкнул девушку к себе, прижав ее к своей груди.

– Скажи мне правду, – произнес он, глядя в ее испуганные голубые глаза. – Ты воришка или шлюха? Или то и другое сразу? Скажи правду, и я тебя отпущу. А если попытаешься соврать, я уведу тебя в номера. Получить то, что мне причитается.

Она нервно облизнула губы.

– Ты и правда меня отпустишь? – прошептала девушка. Конан кивнул. Облегченно выдохнув, так, что ее груди приникли к широкому торсу киммерийца, она ответила: – Я не проститутка.

– Значит, воришка, – хмыкнул Ордо. – Но готов поклясться, что оспа у нее есть.

– Ты играешь в опасную игру, девочка, – сказал Конан.

Она гордо тряхнула светлой гривой волос.

– Кто заметит еще одну шлюшку среди многих? Я беру понемногу, с каждого всего по несколько монет, и они думают, что потратили их на выпивку. А стоит только упомянуть травника, как они сразу теряют ко мне интерес. – Она привстала на цыпочки. – Я не шлюха, – прошептала она ему на ухо, – но я бы не жалела о ночи, проведенной в твоих объятиях.

– Да, – засмеялся Конан, – не шлюха, а воришка. Я знаю таких. Просыпаешься утром, а кошелек, плащ, меч, и, возможно, сапоги – фюить – как ветром сдуло!

Глаза девушки вспыхнули пламенем гнева, и она забилась в железных объятиях киммерийца.

– Твоя удача сегодня тебя покинула, девочка. Я чувствую это. – С этими словами Конан отпустил ее. Секунду она стояла, не смея в это поверить. Тогда могучая длань варвара опустилась на ее ягодицы с такой силой, что она вскрикнула и чуть не упала. Кто-то засмеялся. – Давай, иди отсюда, – сказал ей Конан. – Твоя удача сегодня не с тобой.

– Я хожу там, где хочу, – сердито ответила она и скрылась в глубине таверны. Конан повернулся к вину, сразу забыв об инциденте. Он отхлебнул из чашки и, глядя поверх ее края, наткнулся на взгляд той девушки, что казалась здесь не на месте. Она смотрела на него с явным одобрением. Но не больше. И она что-то писала на пергаменте.

Конан мог бы поклясться, что на этой улице едва ли найдется десяток женщин, умеющих написать хотя бы собственное имя. То же самое можно было сказать и о мужчинах.

– Нет, эта не для нас, – заметив ее взгляд, заявил Ордо. – Кто бы она ни была, ее не купишь, это видно с первого взгляда.

– Меня не интересует, кто она такая, – покривил душой Конан. Она была прекрасна, а Конан всегда испытывал слабость к красивым женщинам. – Все, что меня интересует в данный момент – это найти подходящее место прежде чем у меня совсем выйдут деньги. Я тут походил днем и заметил, что телохранители здесь в моде. Конечно, это не столь прибыльное дело, как контрабанда, но я уже не раз был телохранителем и, похоже, займусь этим снова.

Ордо кивнул.

– Да, телохранители сейчас нарасхват. Каждый, кто год назад имел одного телохранителя, сейчас имеет пятерых. У некоторых особо зажиточных, как, скажем, Фабиус Палиан и Энаро Эстариан, целые отряды на службе. Если бы у тебя был свой отряд, можно было бы сделать немало денег.

– Если бы я имел достаточно золота, чтобы его нанять, – согласился Конан. – У меня же не хватит денег на вооружение для одного человека, не то что на отряд.

Одноглазый задумчиво поводил пальцем в лужице вина.

– С тех пор, как начались всякие неприятности, половина всего нашего товара – оружие. За хороший меч берут большие деньги. – он посмотрел Конану в лицо. – Если я не ошибаюсь, мы вполне можем украсть столько, сколько потребуется для твоего отряда. Никто и не заметит.

– Как, уже МЫ?

– Ханумановы камни! А что же ты думал? С тех пор, как мне начали указывать, с кем я могу водиться, а с кем нет, у меня к этому делу душа охладела.

– Тогда остается проблема, где достать серебро для выплаты первого жалованья. Скажем, для пятидесяти человек…

– Золото, – поправил его Ордо. – Нынешние цены – по золотой марке на человека.

Конан присвистнул.

– Вряд ли я когда-нибудь увижу столько в одном месте сразу. Если, конечно, ты мне их…

– Ты же меня знаешь, – грустно покачал головой Ордо. Я слишком люблю женщин, вино и игру в кости. Деньги долго не задерживаются.

– Вор! – завопил кто-то. – Вора поймали!

Конан оглянулся и увидел, как все та же блондинка с детским невинным лицом пытается вырваться из рук приземистого бородача в заляпанной маслом рубахе и высокого мужчины, посадкой своих глаз чем-то напоминающего крысу. – Она залезла ко мне в кошелек! Я поймал ее на месте! – торжествовал бородатый.

Со всех сторон посыпались непристойные советы.

– Я же сказал ей, что удача ушла, – пробормотал Конан.

Девушка закричала, когда бородач сорвал шелк с ее груди. Затем он кинул ее в руки высокого, который уже взобрался не стол. Как она ни сопротивлялась, он сорвал с нее остатки одежд и повернул ее лицом к себе.. Бородач потряс над головой стаканчик с игральными костями.

– Ну, кто желает попытать счастья? – Около него собралась толпа мужчин.

– Пойдем отсюда, – сказал Конан. – Не хочу этого видеть. – Он поднял завернутый в плащ меч и направился к выходу. Ордо бросил полный сожаления взгляд на едва начатый кувшин и последовал за ним.

У дверей Конан вновь поймал на себе взгляд той загадочной женщины в простом синем платье. На этот раз во взгляде сквозило неодобрение. «И что он такого сделал?» – удивился Конан. Впрочем, к черту все это. У него есть дела поважнее.

Глава 3

На улицу Сожалений легла ночная прохлада, и ее обитатели встретили темноту с удесятеренной активностью, будто пытаясь движением восполнить недостаток одежд. Шлюхи не дрейфовали, а буквально прыгали от одного потенциального клиента к другому. Акробаты изгибались и кувыркались, демонстрируя полное пренебрежение к законам земного тяготения и анатомии собственного тела, в обмен на это получая только пьяный смех прохожих. Но они тем не менее упорно продолжали свое занятие.

Конан задержался, глядя на жонглера. Целых шесть горящих факелов торжественно выписывали в воздухе над лысой головой актера огненный круг. Рядом с ним, как и повсюду здесь, стояла небольшая кучка зевак.

Представление их не особенно интересовало. Парочка уйдет, парочка присоединится, и тоже ненадолго. Конану стало немного жаль жонглера, и он, нащупав в кошеле медяк, бросил его в лежащую на земле шапку. Он заметил, что в шапке лежало всего лишь две монетки. К его удивлению, жонглер развернулся к нему лицом, не прекращая жонглировать поклонился, как щедрому меценату, и начал откалывать совсем уж немыслимые коленца, пропуская факелы между ног, за спиной, так что стал теперь казаться заключенным в огненное кольцо.

Ордо потянул Конана за рукав, вытащив из толпы.

– Всего за медяк, а! – бормотал он себе под нос. – А ведь совсем недавно он такие штуки делал не меньше чем за полновесную серебряную монету, а то и больше. Нищета!

– Да, – согласился Конан. – По-моему, город спятил. Я нигде по эту сторону Валайстского моря не видел столько нищих. Их здесь настолько много, и они настолько бедны, что дадут сто очков вперед любым другим трем городам, вместе взятым. От цен, которые заламывают здешние торговцы, купца в Султанапуре хватил бы удар, а у здешних такие кислые лица, будто они вот-вот по миру пойдут. Два кувшина вина стоят целый серебряный, а жонглер показывает свои лучшие трюки всего за грош. Похоже, здесь всем наплевать, что будет завтра. Скажи мне, что здесь происходит?

– Слушай, я тебе что, ученый? Жрец? Пророк? Я слышал, ходят слухи, что здешний трон проклят богами, что сам Гариан проклят.

Конан непроизвольно сделал отгоняющий злых духов жест. С проклятиями следовало быть поосторожнее. Несколько прохожих заметили движение руки киммерийца и поспешили убраться в тень. У них, по-видимому, хватало и собственных проблем, и лишние им были ни к чему.

– Слушай, – спросил после недолгого раздумья Конан, насчет вот этого самого проклятья. Оно как, официально объявлено? Допустим, выступил жрец, или там парочка дипломированных астрологов?

– Нет, ничего такого не было, – признал Ордо. – Но об этом болтают все, кому не лень.

– Ну так какого…

Ты как попугай все это повторяешь? – грязно выругался Конан. – Ты же прекрасно знаешь, что то, о чем все кому не лень болтают, скорее всего обыкновенная ложь. Или есть хоть какие-нибудь доказательства?

– О да, такие доказательства есть, киммериец, – заявил Ордо, тыкая в Конана пальцем для вящей убедительности. – В тот самый день, когда Гариан унаследовал трон, на улицах города свирепствовал жуткий монстр. Убил человек двадцать, не меньше. Он выглядел так, как выглядел бы человек, если его сделать из глины, а потом смять, не очень сильно. А некоторые поговаривают, что он был похож на самого Гариана.

– Человек из глины… – задумчиво повторил Конан, вспомнив о данном ему пророчестве.

– Да забудь ты про этого слепого осла, – посоветовал ему Ордо. – К тому же, того монстра сразу прикончили. Кстати, это сделала вовсе не городская стража, которую ничем из казарм не выманишь. Какая-то старушка, не помнящая себя от страха, запустила в это чудовище масляной лампой. Оно вспыхнуло моментально, потом один только пепел остался. Стражники хотели ту старушку забрать, якобы им нужно было задать ей «парочку вопросов», но соседи ее отстояли. Забросали этих бездельников ночными горшками.

– Ладно, пойдем дальше, – Конан свернул в переулок.

Ордо остановился.

– Ты хоть понимаешь, куда идешь? Там же Врата Ада!

– За нами следят, – объяснил Конан. – Еще от «Бодливого Быка». Мне интересно узнать, кто это. Нам сюда.

Улочка стала еще уже и свернула в сторону. Сюда уже не долетал свет с улицы Сожалений. Запах падали и мочи резко усилился. Здесь не было мостовой, лишь случайный хруст камешка под сапогом да их собственное дыхание нарушали тишину. Они двигались в полной темноте, лишь иногда прорезаемой светом из окон, находившихся настолько высоко, что живущие за ними могли чувствовать себя в некоторой безопасности.

– Продолжай говорить, – прошипел Конан. – О чем угодно. Что у вас за король, этот самый Гариан.

– Расскажи ему все, да расскажи, – пробормотал Ордо. Он король – и больше мне нечего о нем сказать. Лично мне на королей наплевать. Да и тебе, вроде, тоже.

– Ты прав, – согласился Конан и добавил, понизив голос: – Продолжай. Мы слишком пьяны, чтобы молчать, гуляя в такое время в районе Адских ворот. – Конан проверил, как движется в ножнах меч. Далекий свет из окон отразился в его глазах, придав ему сходство с лесным животным. С хищником. Ордо запнулся обо что-то вонючее, с сочным чавканьем облепившее его сапоги.

– Да разрази гром это поганое место! Ну что еще я могу сказать о Гариане? Хорошо, что он избавился от этих чародеев. Короли мне нравятся больше, чем эти чернокнижники.

– Как это ему удалось? – спросил Конан,прислушиваясь к ночным звукам. Кажется, скрипнул песок под ногой?

– О, это у него вышло очень просто. На третий день своего правления он обезглавил всех придворных заклинателей. У его отца, Гатениуса, их было несколько дюжин. Кое-кому из них все же удалось спастись, а остальных… Гариан отдал приказ своим Золотым Леопардам перед рассветом, и уже к восходу солнца всех вытащили из постели и обезглавили. Гариан заявил потом, что те из них, которые успели бежать, были подлинными чародеями, и поэтому он не станет конфисковывать их имущество. А те, кто не сумел разгадать его, Гариана, замысел, на самом деле были паразитами и шарлатанами. Он раздал их имущество беднякам – в том числе даже обитателям этого квартала. Последнее его доброе дело.

– Интересно, – протянул задумчиво Конан. Вглядываясь в мрак перед собой, он заметил впереди перекресток. А что сзади? Оттуда доносилась приглушенная ругань кого-то, кто вступил в оставленный Ордо след. – Продолжай, – подбодрил он друга. Едва слышно прошелестел вынутый из ножен меч.

– А вот насчет проклятья, – заметил Ордо как бы между делом. – Гатениус заболел сразу после сева зерна. Как только он слег, наступила засуха. В Офире выдалось дождливое лето. Как из ведра, лило в Аквилонии. Но в Немедии дождя не выпало ни капли. И чем хуже делалось Гатениусу, и чем ближе становился для Гариана трон, тем погода делалась все жарче и жарче. Когда он вступил на престол, наши поля были уже как высушенная кость. Вот и говори теперь, что никакого проклятья не было.

Они достигли перекрестка. Конан отступил в поперечную аллейку, знаком указав Ордо следовать вперед. Спотыкаясь, одноглазый здоровяк проследовал мимо.

– Зерна не было, и Гариан купил его в Аквилонии. Чтобы заплатить за него, он повысил налоги и пошлины. Какие-то спятившие разбойники начали громить хлебные обозы, и король снова увеличил пошлину, чтобы оплатить охрану обозов и чтобы купить еще зерна, потому что эти ублюдки не успокаиваются и по-прежнему продолжают жечь хлеб. Конечно, здесь рай для контрабандиста, но уж лучше бы я…

Конан прислушивался и ждал. Он даже хотел было развернуть то волнистое лезвие, но все же оно показалось ему, скажем так, нечистым, и поэтому они не стал этого делать, а просто прислонил сверток к стене. Шаги приблизились. Похоже, за ними шел только один человек.

Закутанная в плащ фигура приблизилась к перекрестку и остановилась – прислушиваясь, наверное, к шагам удаляющегося Ордо. Конан шагнул вперед, ухватил незнакомца за плечо и швырнул к стене, вышибая из него дух. Приставив к горлу преследователя меч, он подтащил его к свету, падавшему из какого-то окна. Конан чуть не вывихнул от изумления челюсть, когда узнал лицо той девушки, что наблюдала за ними в таверне. В ее глазах светился страх, но голос ее не дрогнул.

– Ты хочешь убить меня? Думаю, ты не постыдишься убить беззащитную женщину. Ты ведь так легко бросаешь их на произвол судьбы.

– О чем ты говоришь? – не понял Конан. – Ты что, девочка, работаешь на грабителей?

С виду эта женщина, конечно, не походила на приманку, но киммериец видал в своей жизни и не такое.

– Нет, конечно, – ответила девушка. – Я пишу стихи. Меня зовут Ариана. А теперь, если ты не собираешься перерезать мне горло, ты не мог бы убрать меч? Ты что, не видел, чем они там занимались, когда вы ушли? Совсем-совсем ничего?

– Кром! – крякнул Конан, опуская меч. – Связывайся с такими…

Девушка нервно сглотнула и продолжила.

– Они разыгрывали в кости право…

Очереди с ней. Каждый хотел принять участие. А в ожидании они по очереди били ее по ягодицам, пока те не стали напоминать две спелые сливы.

– А, блондинка! – воскликнул Конан. – Ты говоришь про ту светловолосую воровку? И что же, ты пошла за мной только для того, чтобы рассказать мне обо всем этом? Сюда, в Адские Врата?

– Я не знала, что вы пойдете именно сюда, – сердито призналась она. – Вообще-то я часто поступаю, не подумав. А тебе какое дело, где я хожу? Я свободная женщина, не рабыня, – во всяком случае, не твоя. Бедняжка. Когда ты ее отпустил, я решила, что ты ей посочувствовал, что ты не такой, как все эти скоты – несмотря на твой облик – но…

– А ты знала, что она воровка? – сурово спросил Конан.

– Но ведь ей же надо на что-то жить, – она перешла к обороне. – Едва ли ты знаешь, как люди становятся ворами, что толкает их на это. Во всем виновата их бедность, голод и нищета. Откуда тебе об этом знать. С таким здоровенным мечом и огромными мышцами и, и…

– Заткнись! – скомандовал Конан, и тут же приглушил голос, оглядевшись по сторонам. Ни к чему привлекать к себе внимание. Он посмотрел на нее. – Я знаю, что такое бедность. Мне известно, что такое голод. Что значит быть вором. Я с этим давно знаком. Я голодал, был нищим, воровал – еще прежде чем начал бриться.

– Мне очень жаль… – медленно произнесла она, и Конан с раздражением подумал, что это в равной мере может относиться и к его словам, и к ее обвинениям.

– Что касается той девушки – я дал ей шанс. Отпустил ее. Она выбросила его на ветер. Я же ей сказал, что удачи ей не будет. Ты ведь это видела.

– Наверное, – вздохнула Ариана. – Надо было мне с ней поговорить.

Конан покачал головой.

– Ну что ты за женщина? Стихи пишешь! Сидишь в кабаке на улице Сожалений и печешься о ворах. Одеваешься, как дочка торговца, никогда не знавшая мужчину, а говоришь, как благородная. Ты последовала к Вратам Ада, чтобы меня пристыдить, да? – засмеялся Конан. Сейчас вернется Ордо, и мы отведем тебя обратно, и сохрани тебя Митра от сводников и разбойников.

В глазах девушки сверкнул опасный огонек.

– Я поэт, и неплохой причем. А что такого ты нашел в моем платье? Тебе, наверное, хотелось бы видеть меня чуть прикрытой полупрозрачным шелком, вращающей задницей, как на…

Конан зажал ей рот своей ладонью и замер, прислушиваясь к тишине. Ее глаза испуганно раскрылись. Да, настороживший киммерийца звук повторился – звук извлекаемой из ножен стали. Толкнув девушку в глубину переулка, Конан повернулся и встретил мечом атаку первого из нападавших. Тот рухнул на землю, заливая все вокруг кровью из взрезанного горла.

Из темноты показались еще трое. Первый споткнулся о труп и жалобно вскрикнул, когда меч киммерийца впился в основание его шеи. Сзади них послышался вопль, перешедший в бульканье и крик – «красный сокол» дал ему знать, что в бой вступил Ордо.

Воин перед Конаном присел – пытаясь понять, что же происходит за его спиной, и не выпустить при этом противника из поля зрения.

Конан вскрикнул, сделав обманное движение, как будто собираясь ударить сверху. Его противник попытался отразить этот удар своей саблей. Выпад – и клинок Конана на целый локоть вышел из спины. В глазах умирающего Конан увидел осознание смерти. Затем там осталась лишь смерть. Конан вытащил меч и вытер его о плащ убитого.

– Конан, тебя не задели? – спотыкаясь о тела, Ордо двинулся к нему.

– Нет, я просто вытираю меч… – Невыносимая вонь заползла ему в ноздри, и он выругался. – Кром! Что это за запах!

– Я на чем-то поскользнулся, – виновато объяснил одноглазый. – Поэтому я немного задержался. А это что за девка?

– Я не девка, – заявила Ариана.

– Ее зовут Ариана, – ответил Конан, задумчиво наблюдая, как девушка прячет очень даже не игрушечный кинжал в складках плаща. – А ты вроде его раньше не доставала, да?

– Он был со мной, – ответила она. – Я, может быть, решила, что с тобой мне кинжал не потребуется. А это что, были твои друзья?

– Грабители, – пренебрежительно фыркнул он.

Ордо, закончив изучение трупов, распрямился. Взгляни-ка сам, Конан. Что-то уж слишком они хорошо одеты для здешних мест.

– Здешняя элита, – ухмыльнулся Конан, сморщив нос. Ордо, как только мы вернемся, ты немедленно идешь в баню. Во всяком случае, если ты намерен продолжить с выпивкой.

Ордо пробормотал что-то непонятное.

– Если бы не баня, – задумчиво произнесла Ариана, закусив губу. Она нерешительно кивнула. – Да, все будет нормально, – сказала она как бы для себя. – Совсем рядом с улицей Сожалений есть трактир, они называется «Знак Тестис». Там можно вымыться. Вы можете прийти туда в качестве моих гостей. По крайней мере, на этот вечер.

– Тестис, – нахмурился Конан. – Кто хоть раз слышал о кабаке, названном в честь покровительницы музыки и всякого такого?..

– Достаточно того, что я слышала, – осадила его Ариана. – Если вы гости, то еда, вино и постель – бесплатно. Хотя если вы захотите сделать пожертвования, никто возражать не станет. Увидите – поймете. Ну как? Идете, или собираетесь вонять до тех пор, пока не решитесь выложить пару серебряных за баню?

– С чего бы это? – подозрительно спросил Конан. – Вроде бы совсем недавно ты не питала ко мне никаких дружественных чувств.

– Ты мне интересен, – просто ответила она. Ордо мерзко хихикнул; если бы от него пахло хоть чуточку лучше, Конан обязательно дал бы ему оплеуху. – Ладно, пошли, – сказал Конан, поднимая с земли древний меч. – Сваливаем отсюда, пока здесь не собрались все местные подонки.

Они двинулись обратно.

Глава 4

Сердитым рывком затянув золотистый пояс халата, Албанус вышел из спальни в коридор. Золотые светильники мягко освещали стены, на которых искусный скульптор изобразил батальные сцены из жизни Брагораса. От этого полулегендарного короля Немедии Албанус вел свое происхождение, причем как по линии отца, так и по линии матери.

Лорд приказал своим слугам, чтобы его разбудили немедленно, как только появятся ожидаемые им люди.

Судя по всему, ни Деметру, ни Ведженту поспать этой ночью не удалось. Украшенная изображением леопарда верхняя накидка воина была помятой и вся в пятнах пота. Глаза стройного юноши покраснели от бессонницы.

– Итак, что же вам удалось узнать? – Албанус взял быка за рога.

Деметр пожал плечами и, как всегда, сунул нос в благовония.

Веджент, с трудом сдержав усталый гнев, ответил:

– Ничего. Меч исчез. И черт с ним. Нам он не нужен вообще, а бедному Мелиусу больше не понадобится. Хотя, клянусь Митрой, невелика потеря.

– Откуда мне было знать, что проклятый меч завладеет его умом? – крикнул Албанус и, с трудом взяв себя в руки, добавил: – Меч должен вернуться ко мне. Еще один такой инцидент, еще один такой берсеркер на улицах, и Гариан поймет, что здесь замешано волшебство. Даже при всей его нелюбви к магии он вполне может пригласить ко двору настоящего чародея, чтобы тот разобрался в происходящем. Я не могу этого допустить. Это будет крах всех моих планов!

– Наших планов, – вкрадчиво поправил Деметр, скрывшись за своей коробочкой с благовониями.

Албанус улыбнулся одними губами.

– Наших планов, – согласился он. Улыбка исчезла с его лица. – Вы стражников допросили? Ведь они действительно убили досточтимого Мелиуса. Веджент коротко кивнул.

– Допросили всех, кроме их сержанта. Он исчез из казармы, когда мои Золотые Леопарды окружили их и начали аресты. Он чувствует вину, помяните мое слово. Он что-то знает.

– Наверное, – пробормотал Деметр. – Он слишком хорошо знаком с методами допроса.

– Если это не он захватил с собой меч, – пробормотал Албанус. – Так что же показали стражники?

– Ничего существенного, – вздохнул Веджент. – По большей части они просили о пощаде. Все, что им было известно, – что им приказали остановить сумасшедшего, который рубил мечом прохожих в торговом районе. Когда они прибыли на место, Мелиус бился с каким-то северным варваром. Они убили лорда, а когда поняли, что натворили, то от страха забыли про меч. Они даже не захватили того варвара с собой.

– Он что, остался жив? – удивился Албанус. – Должно быть, мастер боя на мечах.

Веджент расхохотался.

– Да Мелиус с трудом мог отличить один конец меча от другого, не то что сражаться.

– Дело в самом мече, – пояснил Албанус. – Шесть мастеров были убиты в процессе его изготовления, их кровь была использована для его закалки после нагрева в костре из их костей. Сущность их искусства смешалась со сталью меча.

– Круши да руби – вот и все, что знает Веджент, – усмехнулся Деметр. – Но настоящее искусство фехтования… – сталь его клинка запела в воздухе, —…

Ему не по зубам. – И Деметр, скользя по ковру, выполнил сложный трюк.

– Ха, – заявил Веджент. – Все эти штучки хороши на дуэлях до первой крови, распространенных среди благородных. Иное дело в битве, когда от меча зависит твоя жизнь.

– Ну хватит! – прикрикнул на них хозяин. – Вы оба, заткнитесь! – Он перевел дыхание. Наступит день, и он разрешит им сразиться. А победителя посадит на кол. Но время пока еще не наступило. Еще не все сделано, и нельзя дать всем усилиям пропасть даром.

– Варвар, возможно, взял меч с собой. Найдите его! Найдите клинок!

– Я уже начал, – хитро заявил солдат. – Я оповестил Таэраса. Теперь его трущобные крысы будут охотиться за этим мечом ночь напролет.

– Отлично, – потер ладони Албанус. Звук при этом получился, как от пергамента. – А ты, Деметр? Что ты делаешь, чтобы найти меч?

– Задаю тысячи вопросов, – устало ответил юноша. – От улицы Сожалений до Дома Тысячи Орхидей. Я ничего не узнал. Если бы досточтимый Веджент известил меня об этом варваре раньше, мне бы, возможно, было проще его найти.

Веджент демонстративно рассматривал свои ногти. На его губах змеилась улыбка.

– Кто бы мог подумать, что ты побывал в Доме Тысячи Орхидей? Они же предоставляют клиентам только женщин.

Деметр с треском вогнал клинок в ножны, как бы вонзая его в сердце солдата. Но прежде, чем он успел что-либо сказать, вмешался хозяин.

– Не время ссориться. Найдите меч. Украдите. Купите, если придется. Верните его сюда – мне все равно, как. И не привлекайте к себе лишнего внимания.

– А если нашедший его уже успел узнать о чудесных свойствах меча? – осторожно спросил Деметр.

– Тогда убейте его, – не раздумывая, ответил Албанус. – Его или ее. – Он повернулся, готовясь уйти.

– И еще одно, – неожиданно сказал Веджент. – Таэрас хочет встретиться с вами.

Албанус повернулся и посмотрел ему в лицо. Глаза его метали молнии.

– И этот голодранец осмеливается хотя бы мечтать об этом? Да он должен камни лизать на мостовой за то золото, которое уже получил от нас! – Он боится, – ответил Веджент. – Он и еще несколько его людей. Они не могут понять, зачем они делают все то, что им приказывают. Я могу их запугать, конечно, но даже золото вряд ли вернет им утраченное мужество, если вы, лорд, не встретитесь с ними лицом к лицу и не убедите их в том, что все пойдет согласно вашему плану.

– Разрази их Митра! – Поднятые вверх глаза Албануса задержались на барельефе. Неужели Брагорасу тоже приходилось иметь дело с таким дерьмом? – Ладно. Договоритесь о встрече где-нибудь в тихом местечке.

– Слушаюсь.

Впервые настоящая улыбка появилась на лице Албануса. Когда я займу трон, то первым делом прикажу запороть Таэраса и его прихлебателей насмерть. На площади Королей. Хороший правитель должен защищать народ от таких, как они. Ха-ха. А теперь – идите. И без меча не возвращайтесь!

Он резко повернулся и ушел, не в силах больше переносить общество своих гостей. Они полные идиоты, если не видят, что в его глазах они ничуть не лучше того же Таэраса. И кончат не лучше. Кто предал одного короля, запросто предаст и другого.

В тусклом полумраке спальни он нетерпеливо подошел к висящему на стене квадратному куску хрусталя. На тонком материале не было никаких знаков, кроме загадочных символов по его внешнему краю. В свете единственного светильника буквы были почти не видны, но благодаря долгой практике пальцы Албануса нажали их в нужной последовательности, в то время как он произносил слова мертвого языка.

Кристалл потемнел. Внутри него медленно появилось изображение. Человек двигался и размахивал руками, что-то говорил, но звуков не было слышно. Албанус смотрел на Гариана, который, ощущая себя в безопасности, разговаривал с длиннобородым Сульпициусом и лысым Малярнином, своими доверенными советниками.

Король был высок и до сих пор не утратил силы, которую приобрел в детстве и юности, проведенных вместе с армией. Но полгода бездействия уже покрыли его тонким слоем жира. Его лицо с квадратной челюстью и глубоко посаженными глазами утратило прежнюю открытость – тоже благодаря короне. Пальцы Албануса пробежали по краю кристалла, и лицо Гариана заполнило весь квадрат.

– Зачем ты так часто это делаешь?

Блондинка, задавшая этот вопрос, смотрела на него сквозь опущенные веки своими сапфировыми кошачьими глазами. Она потянулась, и ее тело отразило свет, как хорошо полированная слоновая кость, а ее длинные ноги показались еще длиннее. Ее большие грушевидные груди приподнялись, когда она изогнула спину. В Албанусе проснулось желание.

– Почему ты не отвечаешь? – невинным голоском спросила она.

Вот сука, подумал Албанус.

– Для меня это значит, что он как бы здесь, вместе с нами, и смотрит, как ты кричишь и извиваешься в моих объятиях, Сулария.

– Вот как ты ко мне относишься, – ее голос напоминал бальзам. – Так это всего лишь способ отомстить Гариану?

– Да, – грубо заявил он. – Если бы у него была жена или дочь, они бы тоже разделили со мной постель.

Ее глаза устремились к лицу в кристалле.

– У него нет времени даже для меня, его фаворитки, не то что для жены. Конечно, большинство неприятностей ему создал ты. А что если твои заговорщики узнают, какому риску ты их подвергаешь, встречаясь с королевской фавориткой? Что они тогда сделают?

– По-твоему, это опасно? – Его голос стал жестче. – Уж не себя ли ты считаешь главной опасностью?

Она повернула к нему лицо, изогнувшись, чтобы подчеркнуть стройность талии.

– Я совершенно безопасна, – прошептала она. – Я желаю только одного – служить тебе.

– Почему? – настаивал он. – Сначала я хотел всего лишь переспать с тобой, а ты зачем-то начала шпионить для меня во дворце, и рассказывать потом на коленях, что вот тот сделал это, а этот сделал то. Почему?

– Власть, – коротко выдохнула она. – Я могу чувствовать в людях их силу, я чувствую, кто скоро станет могуч. Меня тянет к ним, как мотылька – на пламя свечи. В тебе я чувствую силу значительно большую, чем в Гариане. – Ты чувствуешь силу, – прикрывая глаза, повторил Албанус и тихо добавил, – я тоже чувствую силу внутри себя. Я всегда ее ощущал, знал о ней. Я рожден быть королем, рожден сделать Немедию империей. И ты – первый человек, который это понял. Скоро, очень скоро люди выйдут с оружием на улицы и потребуют, чтобы Гариан отрекся от власти – в мою пользу. В этот день я возведу тебя во дворянское звание, дам тебе титул. Сулария. Леди Сулария.

– Благодарю, Ваше Высочество.

Албанус сбросил халат, и повернулся так, чтобы человек в кристалле, если бы он мог видеть происходящее, имел бы прекрасный обзор.

– Иди и славь своего короля, – приказал он.

Улыбаясь, женщина подползла к нему на коленях.

Глава 5

Утром, спускаясь в общую залу «Знака Тестис», Конан решил, что попал в логово лунатиков.

Рассевшись по углам, музыканты играли на трех арфах, четырех ситарах, двух лирах и трех флейтах разных размеров. И каждый играл свое. Обращаясь к стене, какой-то чудак читал стихи, сопровождая их драматическими жестами. Примерно дюжина юношей и девушек, сидевших у заваленного кусками скульптур большого стола, спорили, перекрывая музыку. Они указывали друг другу на недостатки в работе. У самой лестницы трое каких-то людей кричали друг на друга, пытаясь выяснить, когда морально низкое действие может потребоваться для спасения общественной морали. Во всяком случае, Конану именно это показалось. И вообще все присутствующие, среди которых каждый был едва ли старше других, о чем-то кричали.

Конана и Ордо здесь приняли вполне доброжелательно. Поздним вечером, когда они появились, в трактире было едва ли двадцать человек. Если, конечно, это был трактир.

Эти чудики смотрели на них так, как будто Ариана привела двух вритюнианских медведей. И здесь ни у кого не было оружия – так, несколько ножей для еды. Едва ли больше.

Пока Ордо отмывался в здешней бане – в деревянной лохани прямо на глиняном дворе, это вам не мраморное великолепие всего остального города – Конан сидел, окруженный этими странными людьми, и рассказывал им истории. Едва лишь в его чашке начинало показываться дно, ее тут же наполняли вновь, и просили рассказать еще. Когда вернулся Ордо, заставили говорить и его. И они до самого утра пытались перещеголять друг друга рассказами о своих похождениях.

Эти странные юноши и девушки – как им было сказано, художники, музыканты и даже философы – слушали их, открыв рты, как будто никогда такого прежде не слышали. Время от времени философы отпускали весьма странные замечания, оставлявшие Конана в недоумении. Понадобилось немало времени, прежде чем Конан понял, что остальные этих замечаний тоже не понимают. За каждой репликой следовала тишина, как будто ждали, что гости кивнут, соглашаясь, или рассмеются над шуткой. Пару раз Конану показалось, что над ним насмехаются, но он не стал никак на это реагировать. Не стоит убивать человека, пока не понял смысла его слов.

Он протиснулся между философами – те даже не заметили его появления – и остановился в изумлении.

На столе в углу залы стояла обнаженная Ариана. Тонкая, но с полными грудями. Ее изящная талия в сочетании с округлыми бедрами производила приятное впечатление.

Стряхнув плащ с плеча – древний меч был надежно припрятан в комнате, где Конан провел ночь – он прошел через весь зал и сунул плащ ей.

– Держи. Это занятие не для тебя. Если тебе нужны деньги, то у меня пока хватит на двоих.

Секунду она смотрела на него, а потом, откинув голову назад, расхохоталась. Конан побагровел – он не любил насмешек. Она мгновенно опустилась на колени. Ее лицо было полно раскаяния. Ее груди покачивались всего на расстоянии ладони от носа Конана, и на его лбу внезапно выступили капли пота.

– Прости, Конан, – сказала она тихо (насколько можно тихо). – Это самое лучшее, что мне когда-либо говорили. Мне не следовало смеяться.

– Если тебе так уж хочется покрасоваться голой перед людьми, – обиженно сказал Конан, – почему бы тебе не выбрать местечко побогаче?

– Видишь этих людей? – она указала на трех мужчин и двух женщин, сидевших рядом с их столом. У каждого из них был прикрепленный к доске лист пергамента, а в руке – кусок угля. Все они метали в него странные взгляды.

– Я позирую для них. У них нет денег, чтобы кого-нибудь для этого нанять. Я согласилась им помочь.

– Прямо здесь? – с сомнением спросил Конан.

– Здесь не такое уж людное место, – удивилась она. – Кроме того, здесь каждый – художник. Они меня даже не замечают.

Оглядев ее оценивающим взглядом, Конан был готов отстаивать иную точку зрения. Но он только сказал:

– Что ж, это твое дело.

– Да, ты прав.

Она помахала рисовальщикам и соскочила со стола, выделывая всякие интересные подпрыгивания и покачивания. Конану захотелось, чтобы она перестала прыгать. Что за поведение! Он с трудом сдерживался от того, чтобы перекинуть ее через плечо и оттащить к себе в комнату. Потом он заметил огонек в ее глазах и ярко вспыхнувшие щеки. Да она же все понимает, догадался Конан.

Быстрым движением она взяла плащ из его рук и завернулась в него.

– А сейчас я хочу выпить вина. Вместе с тобой. – Конан вопросительно поднял бровь, и она прыснула со смеху. – Есть большая разница. Там, на столе, я позировала, здесь же я нарушаю приличия. Идем, вон освободился стол.

Она метнулась в сторону. Конан последовал за ней, размышляя о том, какое небольшое расстояние от земли до стола и где же здесь большая разница, и сомневаясь, что он когда-нибудь понимал женщин.

Как только он уселся на табурет, кто-то грохнул на стол кувшин вина и две металлические чашки и исчез, прежде чем Конан достал монету.

– Впервые вижу заведение, где не требуют платить вперед, – удивился он.

– Тебе разве никто этого не объяснил? – рассмеялась Ариана.

– Может, и рассказывали об этом. Слишком уж много вина вчера было.

– А ты что, действительно совершил все то, о чем рассказывал вчера вечером? – Она наклонилась ближе, и Конан увидел верхнюю часть ее груди через немного распахнувшийся плащ. Каким-то уголком своего мозга Конан отметил, что на него это подействовало так же возбуждающе, как и вид груди, обнаженной целиком. Не сделано ли это нарочно?

– Ну так, кое-что, – осторожно ответил он. По правде говоря, он просто не помнил, что они с Ордо вчера наболтали. Вина было более чем достаточно. Он наполнил чашки.

– Я так и подумала, – с удовлетворением заметила Ариана. Что касается денег, то ты даешь, сколько можешь, Так поступает каждый. Хотя от тех, кто пришел на день, мы ничего не ждем. Некоторые из нас получают деньги от своих семей. Все идет в дело. Они этого не одобряют – я говорю о семьях – но значительно больше им не хочется иметь своих отпрысков у себя дома. Их это стесняет. А если у нас что остается, мы распределяем это среди бедных. Конечно, этого мало, – вздохнула она, – но голодный рад и крошке хлеба.

– У кого-то из них достаточно богатые семьи? – недоверчиво спросил Конан, обведя взглядом присутствующих.

– Мой отец – лорд, – призналась Ариана. В ее устах это прозвучало как признание в преступлении – быть лордом или даже быть дочерью такого лорда. – Так какого черта ты живешь здесь, рядом с трущобами Врат Ада, и почему ты позируешь, стоя на столах? Ты что, не можешь писать стихи во дворце отца?

Ариана вздохнула.

– Конан, ты что, не понимаешь? Это же несправедливо, когда знать владеет всем золотом и живет во дворцах, а бедняки мрут с голоду.

– Может, и так, – ответил Конан. – Но мне золото нравится, хотя я и имел не очень-то много золота. Ну а что касается бедных… Если бы я был богат, многие бы поправили свое состояние за счет того, что я пропью и прогуляю.

– Чего еще можно было от тебя ожидать? – к столу подсел невероятно тощий мужчина. Его лицо казалось мрачным из-за сходившихся на переносице бровей. Он схватил чашку Арианы и одним глотком ополовинил ее.

– По крайней мере, это был честный ответ, Стефано, – ответила ему Ариана. Тот фыркнул.

Теперь Конан вспомнил его. Вечером он называл себя скульптором, и к тому же распускал руки. Тогда Ариана не возражала. Но сегодня она сердито отобрала свою чашку.

– Он щедр, Стефано. Я думаю, он не утратит щедрость, даже если разбогатеет. – Она посмотрела Конану в лицо. – Но разве ты не видишь, что одной щедрости недостаточно? За Адскими Вратами многим не хватает на хлеб, а лорды сидят у себя во дворцах и в ус не дуют. Купцы жиреют день ото дня. Гариан – плохой правитель. По-моему, ясно, что следует делать.

– Ариана, – прикрикнул Стефано, – ты говоришь опасные слова. Придержи язык!

– Какое право ты имеешь так со мной разговаривать! – разгневанно заявила женщина. – Что бы ни было между нами, я еще не твоя собственность. – Я этого и не говорил, – так же экспансивно ответил Стефано. – Я прошу тебя во имя того, что ты сама поручала моему руководству, – не говори так в присутствии незнакомцев!

Ариана презрительно тряхнула головой. Глаза ее были холодны.

– Не ревность ли говорит твоими устами, Стефано? Уж не хочешь ли ты избавиться от соперника?

Скульптор побагровел.

– Может быть, он и чужестранец, – продолжила она. – Но он тот, кто нам нужен. Воин. Сколько раз Таэрас говорил тебе об этом? Нам нужны бойцы, если мы хотим…

– Спаси нас Митра и сохрани! – простонал Стефано. – Что для тебя осторожность, девочка? Это же северный варвар! Он даже не знает, кто его отец. Он готов продать свою гордость за серебряную монету. Осторожней в высказываниях!

Левой рукой Конан чуть вынул меч из ножен, так, чтобы стал виден полированный металл.

– Когда я был еще мальчишкой, я видел, как умер мой отец. С оружием в руках. Этим самым клинком я убил тех, кто это сделал. Есть еще вопросы? Стефано, выпучив глаза, замолк. Задыхаясь, он наконец произнес:

– Вот. Вот видишь, что он за человек. – Проскрипев табуретом, он поднялся. – Идем со мной, Ариана. Оставь его.

Ариана, демонстративно не замечая скульптора, придвинула свою чашку к киммерийцу.

– Не нальешь ли ты мне еще вина?

Стефано неуверенно посмотрел на них, сделал шаг назад и, прошипев: «Придержи язык!», торопливо скрылся, чуть не налетев на соседний стол.

– Ну что, будешь молчать? – тихо спросил Ариану Конан.

Казалось, она была погружена в созерцание вина.

– Судя по твоим рассказам, ты служишь тем, у кого есть золото. Всегда ли ты служишь тем, кто больше платит?

– Нет, не всегда, – ответил киммериец. – Порой я отказывался от золота, чтобы не выполнять несправедливых приказов. Но я люблю золото, – добавил он, вздохнув.

Ариана поднялась и запахнула плащ.

– Возможно…

Возможно, мы поговорим об этом позже. Они ждут, что я продолжу позировать.

– Ариана, – начал было Конан, но девушка перебила его.

– Стефано думал, что имеет на меня особые права, – сказала она быстро. – На самом деле нет. – И удалилась почти так же быстро, как Стефано.

Ругнувшись себе под нос, Конан закончил с вином и повернулся. Ариана как раз сбросила плащ и поднялась на стол. Через минуту их взгляды встретились. Она отвела глаза. И снова вернула взгляд. И снова. Грудь вздымалась в участившемся дыхании. На ее щеках появились красные пятна, разгоравшиеся все ярче и ярче. Неожиданно вскрикнув, она соскочила со стола, подхватила плащ, завернулась в него и убежала по лестнице. Киммериец удовлетворенно улыбнулся и налил еще вина. Похоже, дела не так плохи, как он думал.

На освободившееся место опустился Ордо.

– Слышал, что здесь говорят? – вкрадчиво спросил он. – Если бы здесь нашелся доносчик, многие головы украсили бы пики на городской стене. «За недозволенные намерения.»

Конан оглянулся. Никто не смотрел на них.

– А может, за восстание?

– Эти-то? – одноглазый сплюнул. – Да это все равно, что просто просить палача прийти и лишить их голов. Не то чтобы город не гудел от слухов и всевозможных разговоров. Но у этих шансов уцелеть не больше, чем у грудных младенцев.

– А если бы у них были деньги? Золото, чтобы нанять бойцов?

Ордо поперхнулся.

– Да откуда они его возьмут? Если бы хоть кто-нибудь из них имел богатого покровителя, он бы здесь не жил.

– Отец Арианы – лорд, – возразил Конан. – И она сказала мне, что есть и другие богачи, дающие деньги.

Осторожно подбирая слова, одноглазый спросил:

– Не хочешь ли ты сказать, что они действительно готовят восстание? Или тебе это только кажется?

– Да они – Стефано и Ариана – едва ли не открыто в этом признались.

– Начнем тогда с самого начала. Может быть, у них и есть какие-нибудь таланты, но таланта к бунту у них явно нет. Если только вчера они с тобой познакомились, а уже сегодня столько наболтали, то что они могли нарассказать другим? Помни, наши головы будут смотреться на городской стене нисколько не хуже, чем их головы.

Конан покачал своей головой. Ордо был прав – по крайней мере, в первом приближении.

– Мне здесь нравится, – только и сказал он.

– Тебе нравится эта девочка-поэтесса, – горячо упрекнул его Ордо. – Смотри, ты когда-нибудь погибнешь из-за женщины. Вспомни, что напророчил тебе тот слепец.

– Насколько я помню, ты тогда назвал его ослом, – рассмеялся Конан. – Пей, Ордо. Будем мечтать о своем собственном отряде.

– Пока я что-то не вижу золота, – кисло отозвался тот.

– Я найду золото, – сказал Конан, вложив в свои слова значительно больше убежденности, чем было у него на самом деле. Он понятия не имел, где взять столько денег. Но заранее составленные планы еще никому не мешали. Выигрыш нескольких дней может значить многое.

– Я найду деньги. Ты говорил, что мы могли бы…

Эээ…

Позаимствовать оружие на складах твоих контрабандистов. Оно в приемлемом состоянии? Видал я контрабандные кольчуги, настолько ржавые, что они рассыпались при первом дожде, и мечи, ломавшиеся от одного удара.

– Не беспокойся. Все отличного качества. Все, что душе угодно… Любой тип клинка там без труда можно обнаружить. Вендийские тульвары, иранистанские шаликиры, десятки разнообразных мачеров из коринфийских городов-государств. Штук пятьдесят того, сотню этого. Достаточно, чтобы вооружить пять-десять тысяч человек.

– Так много? – недоверчиво спросил Конан. – Почему же они держат так много мечей на складах? Зачем столь большое разнообразие? Мечи должны использоваться.

– Не спрашивай. Мне платят золотом, и я вожу, что меня попросят. Мне плевать, что они с ними потом делают, пусть хоть землю ими копают, лишь бы мне платили.

Ордо опрокинул кувшин над своей чашкой. Пара капель скатилась по стенке.

– Вина! – крикнул он, перекрыв шум. Воцарилась тишина.

Все посмотрели на них. Стройная девушка в таком же простом платье, как у Арианы, нерешительно подошла к ним и поставила на стол кувшин. Ордо покопался в поясе и брякнул о стол серебром.

– За вино. Остаток возьми себе, малышка.

Девушка недоуменно посмотрела на монету, весело рассмеялась и присела в насмешливом книксене. Вокруг медленно возобновилось говорение. Музыканты набрали громкость, и поэт продолжил свой разговор со стеной.

– Очаровашки, – заметил Ордо, наполняя чашу. – Но одеты, как храмовые девственницы.

Конан с трудом сдержал улыбку. Похоже, одноглазый вчера крепко выпил. Ну ничего, скоро он узнает, что за вино здесь не платят. А пока пусть жертвует за двоих.

– Подумай, Ордо. Столь странная коллекция оружия как раз то, что могли собрать эти художники.

– Ты снова о том же, – проворчал собеседник. – Во-первых, кто бы ни заправлял нашим делом, он вряд ли жаждет сбросить Гариана с трона. Эти дурацкие пошлины, может быть, и плохи – для бедных – но благодаря им мы имеем очень неплохую прибыль. Во-вторых… – лицо его помрачнело, белый шрам задергался. – Во-вторых, мы уже участвовали в одном восстании. Или ты забыл ту скачку к вендийской границе? Едва ушли от погони.

– Я все помню, – ответил Конан. – Но я пока и не предлагаю принять участие в восстании.

– Ничего не сказал, но много чего подумал, – пробурчал Ордо. – Ты романтический идиот, Конан. Ты всегда им был и, наверное, таким и останешься. Клянусь камнями Ханумана, тебе больше не удастся втянуть меня в заварушку. Лучше думай, как достать золото для нашего отряда.

– Я все время думаю о золоте, – ответил Конан. – Возможно, я уделяю ему слишком много внимания.

Ордо разочарованно вздохнул. Но от необходимости говорить что-либо Конан был избавлен появлением той самой девушки, что приносила им вино. Склонив голову набок, она одарила его таким взглядом – полу-вызов, полу-нерешительность – что Конану вдруг стало жарко.

– Как звать тебя, девочка? – спросил Ордо. – А ты вообще ничего себе. Сними эту хламиду, одень шелка – и тебя в любой таверне примут с распростертыми объятиями.

Тряхнув пышной гривой волос, девушка рассмеялась.

– Благодарю, добрый господин. Спасибо и за ваш щедрый вклад.

Ордо нахмурился, не понимая ее.

– Я – Керин, – продолжила она, не сводя взгляда с больших карих глаз киммерийца. – Если судить по ширине плеч, ты, должно быть, тот самый Конан, от котором мне рассказывала Ариана. Я пока работаю только с глиной, но надеюсь, что когда-нибудь мои работы будут отлиты и в бронзе. Не согласишься ли ты позировать для меня? У меня нет денег, чтобы заплатить тебе, но, может быть… – Полуоткрытый рот, взгляд ее глаз не оставляли сомнений в том, какого рода сделку она предлагает мускулистому варвару. Конан перестал ее слушать сразу после того, как она упомянула о позировании. Он вдруг представил себе Ариану, стоящую на столе. Он ощутил, как загорелось его лицо. Не могла же она… Она же не могла и в самом деле хотеть…

Он сглотнул и прокашлялся.

– Ты упомянула Ариану. Не передавала ли она что-нибудь для меня?

– Ну почему ей всегда так везет? – вздохнула Керин. Да, передавала. Она ждет тебя у себя в комнате. Хочет сказать тебе что-то очень важное. По ее словам, – подмигнула девушка.

Конан отодвинул табурет.

– Девочка, – заявил Ордо, – а что это за слово «позировать»? По-моему, я для этого вполне подошел бы.

Керин села на освободившееся место.

Пересекая залу, Конан нервно ждал разгневанного вопля Ордо. Но когда уже у подножия лестницы он обернулся, он увидел, как Ордо, расплывшись в довольной улыбке, медленно кивает… Смеясь, Конан преодолел ступени. Похоже, его другу сегодня повезло – он не зря потратил деньги.

В галерею выходило довольно много дверей, большинство из них были сколочены весьма грубо. Похоже, бывшие здесь прежде помещения были заново разгорожены. Конан толкнул свою дверь. У окна стояла завернутая в плащ Ариана. Ее руки были сжаты в кулачки. Закрыв за собой дверь, он прислонился спиной к косяку.

– Да, я позирую, – без всяких вступлений сказала девушка. Ее глаза почему-то блестели в полумраке. – Я позирую для своих друзей, которым не по кариану настоящие натурщицы. Я часто это делаю, и ни разу мне не было стыдно. Ни разу – до сегодняшнего дня.

– Я просто смотрел на тебя, – тихо сказал Конан.

– Ты смотрел на меня. – Она издала сдавленный звук, нечто среднее между рыданием и смехом. – Ты смотрел на меня, и я внезапно почувствовала себя одной из тех бедняжек, что в «Бодливом Быке» извиваются под взглядами мужчин, Митра разрази твои бесстыжие глаза! Да как ты осмелился на меня так смотреть!

– Ты – женщина, – ответил Конан. – Я смотрел на тебя так, как мужчина смотрит на женщину.

В отчаянии она закрыла глаза и запрокинула голову к потолку.

– О Хама, Мать Всеобщая, почему я должна краснеть под взглядом этого варвара, который думает своим мечом? – На ее лице появилась решительная гримаса, утонувшая в свете ее глаз. – Мужчина может брать столько женщин, сколько захочет. Я отказываюсь иметь меньшую свободу, и если я общаюсь только с одним в одно время и сплю вместе с ним до тех пор, пока кто-либо из нас не решит расстаться, – это мое дело. Можешь ли ты с этим согласиться?

Конан рассмеялся.

– Тебе никогда мама не говорила, что мужчины любят спрашивать об этом сами?

– Митра разбей твое сердце! – сердито выкрикнула она. – Почему я теряю здесь свое время? – Она направилась к двери, что-то бормоча под нос, полы ее плаща развевались.

Конан протянул свою массивную руку и обхватил ее талию под плащом. Она успела лишь вскрикнуть, прежде чем он прижал ее к своей груди. Плащ упал на пол.

– Ты останешься со мной, Ариана? – спросил он, глядя в ее изумленные глаза. Прежде чем она смогла ответить, Конан привлек ее лицо к своему и поцеловал. Ее кулачки стучали по плечам Конана, ноги безуспешно били по его голеням. Постепенно она прекратила сопротивление, а когда в ее горле послышался удовлетворенный стон, Конан отпустил ее волосы. Задыхаясь, Ариана опустила свою голову ему на грудь.

– Почему же ты передумал? – наконец спросила она.

– Я не передумывал, – ответил Конан. Она посмотрела ему в глаза, и Конан улыбнулся. – Просто в этот раз прошу я. А до этого – ты. Рассмеявшись низким грудным смехом, она откинула голову назад.

– О Хама, Мать Всего Живого, – вскрикнула она. – Пойму ли я когда-нибудь этих странных существ, именуемых мужчинами?

Он нежно опустил ее на постель, и долгое время тишину нарушали лишь звуки страсти.

Глава 6

Улица Сожалений была поутру под стать его настроению. Редкие прохожие с распухшими лицами и красными носами опасливо поглядывали на Конана, а он шел уверенно, пиная ногами мусор и рыча на недовольных его появлением бродячих собак.

Да, это было неплохо. Десять дней в «Знаке Тестис», в объятьях Арианы, неугасающее пламя страсти. Стефано топил свою ревность в вине, но язык свой держал за зубами. Ордо, околдованный чарами стройной Керин, перетащил сюда свои пожитки. Каждый вечер они вместе пили и говорили о жизни, пока их не разлучали женщины. Таковы были вечера и ночи. Дни же были заняты иным.

Кто-то его догонял. Конан остановился, и вскоре к нему присоединился Ордо.

– Опять неудача, да? – спросил одноглазый, заглядывая Конану в лицо. Конан кивнул.

– Когда я победил всех трех охранников, лорд Эранис предложил мне три золотых марки, если я стану его главным телохранителем. И еще по две марки за каждую десятидневку.

– И он называет это неудачей! – завопил Ордо. – Да ведь это же в два раза больше, чем платят нормальному охраннику. Чего доброго, так и я тоже рискну переквалифицироваться. По крайней мере, мне тогда больше не придется бояться палача.

– И кроме того, я должен был принести клятву перед Городским Советом в течение двух лет не покидать службу без разрешения хозяина!

– Да-а.

Конан с размаху ударил кулаком по ладони.

Шедший навстречу пьяница испуганно подскочил и рухнул в лужу блевотины. Конан этого даже не заметил.

– Всюду одно и то же, – он буквально выдавливал из себя слова. – Возьми ты хоть целый отряд или нанимайся в одиночку. Плата у всех та же, и все требуют принесения клятвы. Причем кое-кто – на три года, если не на все пять.

– Пока не ввели этот обычай, – задумался Ордо, некоторые меняли хозяев каждый день, с каждым разом получая на серебряный больше. Послушай, отчего бы тебе все же не взяться за ту работу, где лучше платят? У этого лорда Эраниса, например? Если же тебя одолеет охота к перемене мест, ну а он тебя не отпустит, плюнь на все и иди. Нельзя считать клятвой обещание, которое делает из человека раба.

– Я уйду, и мне придется покинуть Бельверус, а возможно, и Немедию. – Конан помолчал, задумчиво поддавая черепки носком сапога. Наконец он сказал: – Раньше это была просто болтовня – об отряде, который я возглавлю. Сейчас это нечто большее. Я не наймусь на работу, пока не смогу встать во главе собственного отряда.

– Это что, так много для тебя значит? – недоверчиво спросил Ордо.

Отпрыгнув в сторону, он удачно избежал помоев, вылитых из окна. Виновника беспокойства он проводил отборной руганью.

– Да, ты прав, – сказал Конан, игнорируя замечание одноглазого о дерьме, запачкавшем его сапоги.

– Может быть, по большому счету у человека нет ничего, кроме него самого. Ничего, кроме сильной руки и клинка в ней. Все равно. Чтобы подняться над всеми, оставить след в этом мире, человек должен повести за собой других. – Я был вором, но я достиг чинов и в туранской армии,был неплохим командиром. Я еще не знаю, куда может привести меня моя судьба, но я собираюсь подняться настолько высоко, насколько мне позволят мой ум и острый меч. Я буду иметь СВОЙ отряд.

– Ну что ж. Когда у тебя будет свой отряд, – сказал одноглазый сухо, – не забудь проследить, чтобы они такую клятву принесли.

С этими словами они свернули в переулок к «Знаку Тестис».

Конан засмеялся. В этот момент трое с мечами в руках перекрыли впереди них узкую улочку. Звук сапог позади заставил Конана обернуться. Там стояли еще двое, отрезав путь для отступления. Клинок киммерийца свистнул, выскользнув из ножен. Ордо, держа свой меч наготове, повернулся к заходившим сзади.

– В сторону! – крикнул Конан троице. – Вы можете найти для себя добычу полегче.

– О втором ничего не говорили, – растерянно произнес стоявший слева от Конана. Его крысиное личико подергивалось. Стоявший справа, блеснув на солнце бритой макушкой, сделал неопределенный жест мечом. – Одного без другого никак не уделать?

– У нас вы можете найти только свою смерть, – продолжил Конан. Он обернул свою левую руку плащом.

Бородач – очевидно, лидер – приказал: «Убейте их!» – и его меч нацелился в живот киммерийцу. С кошачьей грацией Конан отступил в сторону. Оружие бородатого запуталось в развевавшемся плаще, и правая нога Конана с чмоканьем вошла главарю в пах. Одновременно киммериец отвел в сторону выпад бритоголового.

Ловя ртом воздух, главный попытался распрямиться, но Конан развернулся на одной ноге и левым сапогом заехал ему в ухо, опрокинув его под ноги крысолицему.

Бритоголовый погиб, засмотревшись на лежащих. Меч Конана разрубил ему горло. Он медленно опустился на колени и ткнулся лицом в мостовую, залив ее кровью. Поднявшись на ноги, крысолицый попробовал нанести удар сверху, но клинок Конана звякнул, остановив движение меча. Широким круговым движением Конан отвел оружие противника в сторону и вниз, и его меч скользнул вдоль руки нападавшего. Прямо в грудь.

Быстрый удар ноги рядом с мечом – и второе тело распростерлось на камнях. Конан развернулся и оказался лицом к лицу с побагровевшим от ярости главарем. Конан еще не успел развернуться полностью, а тот уже нанес размашистый удар. К его изумлению, киммериец присел на корточки, и его меч прочертил кровавый след на животе противника. Высокий завизжал и, бросив меч, безуспешно попытался засунуть внутренности назад. Он умер еще до того, как упал.

Конан повернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Ордо обезглавил своего второго оппонента. Голова покатилась по мостовой. Ордо посмотрел Конану в лицо, кровь катилась из раны на его груди и из другой, поменьше, на лбу.

– Я становлюсь слишком стар для этого, киммериец.

– Брось. Ты это постоянно твердишь. – Конан принялся обыскивать карианы убитых им людей.

Ордо настаивал:

– Это правда. Если бы они не раздумывали, а сразу кинулись бы на нас, у них был бы неплохой шанс покрошить нас на куски. Мои двое и так чуть не лишили меня наследства. Нет, я слишком стар для таких развлечений.

Конан выпрямился и подбросил на ладони несколько золотых марок.

– Может быть, они вели себя глупо, но их наняли прикончить одного из нас. Кто-то не пожалел для этого десять полновесных золотых. – Он кивнул в сторону убитых Ордо. – Проверь их, и ты обнаружишь, что у каждого есть парочка монет.

Кряхтя, Ордо согнулся и обыскал тела. Вскоре он распрямился и, сжав в руке четыре марки, задумчиво произнес.

– Клянусь Митрой! Интересно, кто бы это мог заплатить десять золотых за кого-нибудь из нас? А ведь они не ожидали встретить двоих.

Из переулка вышел какой-то малолетний здешний обитатель. Увидев тела, он с отчаянным криком бросился прочь.

– Ну ладно, пойдем продолжим наш разговор у Тестис, предложил Конан, – пока здесь у нас не появились зрители. Это обязательно окажется тот самый единственный день, когда городская стража вышла на обход.

До трактира было рукой подать, но, очевидно, здесь никто ничего не слышал, только Керин одарила их взглядом. В эти утренние часы народу было еще очень немного, и поэтому стояла необычная тишина.

– Ордо, – спросила Керин. – Что у тебя с рукой?

– Упал, порезался о битый кувшин, – со слабой улыбкой объяснил Ордо. Она косо взглянула на него, вышла и вернулась с чистой тряпкой и кувшином вина. Открыв пробку, она щедро полила вином рану.

– Нет! – обреченно воскликнул Ордо и выхватил кувшин.

– Но это же не настолько больно, – улыбнулась Керин.

– Совсем не больно, – промычал Ордо. – Но это не лучший способ использования вина. – Он запрокинул голову присосавшись к горлышку и свободной рукой пресекая все попытки Керин вернуть кувшин. Когда Ордо перевел наконец дыхание, остатков вина едва хватило, чтобы смочить тряпку. Керин промокнула ею его рану.

– Держись, Ордо, – подбодрила его она. – Сейчас я принесу еще вина.

На другом конце зала Конан заметил незнакомое лицо. Красивый юноша в богато вышитой красной бархатной тунике сидел за боковым столиком и разговаривал с Гракусом, невысоким чернявым скульптором, которого часто можно было видеть в компании Стефано.

В Конане после сегодняшних событий проснулась осторожность. Он обратился к Керин.

– Этот мужчина, – спросил он, – ну вон тот, который говорит с Гракусом. Кто он? Что-то слишком хорошо он одет для художника.

– Никакой он не художник, – фыркнула девушка. – Педераст и никчемный человечишка. Говорят, что он остроумен, но я так не считаю. Иногда ему приходит в голову поразить нас своим великолепием.

– По-твоему, это он? – спросил Ордо.

Конан пожал плечами.

– Он, или кто-нибудь другой.

– Клянусь Эребусом, Конан. Я слишком стар для этого.

– О чем это вы говорите? – вступила в разговор Керин. – А, лучше мне и не знать об этом. – Она встала и потянула Ордо за собой, как медведя на поводке. – Твоя рана нуждается в особом лечении. И не говори мне, пожалуйста, ничего о битом кувшине.

– Как только я вернусь, – крикнул, обернувшись, Ордо, – мы начнем подыскивать себе людей. На деньги врага, неплохо, правда?

– Согласен, – крикнул в ответ Конан. – А я пойду достану тот меч. За него можно получить еще пару-тройку монет.

У себя в комнате киммериец приподнял половицу и вытащил меч с волнистым лезвием. В тусклом свете блеснула серебром гравировка. Конан почувствовал, как от меча исходит ощущение темной злобы. Он взял плащ и завернул в него клинок. Ему было неприятно держать его в руках, от этого его начинало мутить.

Конан начал спускаться по лестнице и увидел, что у ее подножия его ждет тот самый человек в красной тунике, закативший глаза, утопив свой нос в благовониях. Но острый взгляд Конана заметил, насколько потертой была рукоять его меча, и что на руках его были мозоли от постоянного обращения с оружием. Киммериец решил пройти мимо.

– Секундочку, пожалуйста, – сказал юноша. – Меня зовут Деметр. Я собираю мечи старых мастеров. До меня дошел слух, что у тебя есть такой меч, и ты хочешь его продать.

– Ни разу никому не говорил, что он древний, пробурчал под нос Конан. Собеседник ему не нравился. Было в нем что-то змеиное. Словно ему ничего не стоит улыбаться и жать руки, в то же время направляя кинжал в твое сердце. Но Конан решил посмотреть, что из всего этого выйдет.

– Возможно, я действительно ошибся, называя меч древним, – без запинки ответил Деметр. – Если так, то он мне не нужен. Но если это действительно старый меч, то я могу дать за него хорошую цену. – Он указал на сверток в руках киммерийца. – Он у тебя здесь?

Конан размотал плащ и взял меч в руку.

– Вот он, – произнеся это, он остановился, увидев, что Деметр отскочил назад, схватившись за оружие. Киммериец подбросил меч и протянул его рукоятью вперед. – Может, желаете проверить, как он сидит в руке?

– Нет, – слабым голосом отказался юноша. – Я вижу, что это то, что мне нужно.

Побелевшие губы собеседника навели Конана на мысль, что его клиент боится этого меча. Что за ерунда! Киммериец положил меч на ближайший стол. Почему-то и ему тоже было не по себе, когда он держал меч в руках. Странно.

Деметру, похоже, стало легче. Он посмотрел на лежащий меч, сглотнул и спросил:

– Нет ли у него особых свойств? Магических?

Конан отрицательно покачал головой.

– Если и есть, то я об этом ничего не знаю.

– Конечно, за магический меч можно было запросить намного больше, но ведь наличие магии можно легко доказать.

– И сколько ты предлагаешь?

– Три золотых марки, – быстро ответил Деметр.

Киммериец растерянно мигнул. Он пока что думал в серебре. Но если меч так уж нужен этому юноше, можно поторговаться.

– За столь древний меч, – заявил он, – многие собиратели с радостью заплатят и двадцать!

Деметр растерянно взглянул на него.

– Я…

У меня с собой нет столько.

Конан был потрясен. Деметр даже не пытался сбить цену! Неужели меч принадлежал какому-то легендарному королю? Опытным взглядом он оценил усеянный аметистами браслет в пятьдесят золотых марок, а рубиновую булавку в сто. Похоже, у этого юноши денег куры не клюют.

– Я могу подождать, – начал было Конан, но Деметр сорвал браслет с руки и сунул его киммерийцу.

– Возьми его, – молил он. – Я не могу позволить, чтобы кто-нибудь мог перекупить этот меч, пока я хожу за деньгами. Браслет стоит больше двадцати марок, уверяю тебя. Только дай мне вместе с мечом и плащ, ведь не могу же я нести его по улицам в обнаженном виде!

– Меч и плащ – твои! – провозгласил Конан, обменяв их на браслет. Сердце его ликовало. Вот он, его отряд! Шестьдесят крон – это человек сорок!

– Позволь только спросить, – добавил он, – чем этот клинок так замечателен? Может быть, он принадлежал королю? Или герою стародавних времен?

Деметр осторожно заворачивал меч в плащ – так осторожно, отметил Конан, словно у него в руках было опасное животное. Услышав эти слова, он поднял голову.

– Как тебя зовут?

– Конан.

– Ты прав, Конан. Это меч короля. Можно даже сказать, что это меч самого Брагораса, – и он рассмеялся, будто сказал что-то очень веселое. Смеясь, он взял меч в руки и исчез в дверях.

Глава 7

Албанус остановился у дверей, засмотревшись на Суларию, сидевшую перед большим зеркалом. Грубый меховой сверток у него под мышкой нарушал общее великолепие комнаты. Халат на Суларии позволял видеть ее белоснежные плечи. Рабыня расчесывала золото ее волос. Заметив Албануса, Сулария приспустила халат, позволяя ему увидеть в зеркале ее безупречную грудь. Лорд щелкнул пальцами. Рабыня повернулась и, подчинившись жесту хозяина, покинула комнату.

– Ты принес мне подарок? – спросила женщина. – Он очень странно завернут, если хочешь услышать мое мнение.

Она всмотрелась в свое лицо и легким движением кисточки добавила румян на скулы.

Лорд рассмеялся.

– Нет, это не для тебя. Это меч бедняги Мелиуса.

Сняв с шеи висевший на золотой цепи ключ, он открыл им большой лакированный сундук, сложным образом повернув его сначала в одну, потом в другую сторону. Если ошибиться при этом, объяснил он Суларии, то сложная система воздуходувок и мехов метнет в лицо открывающему отравленные дротики.

Откинув крышку, Албанус с величайшей осторожностью уложил меч на подготовленное для него место. Плащ он презрительно отбросил в сторону. Здесь, в этом сундуке, лежали переплетенные в кожу девственниц и завернутые в шелка тома древнего Ахерона. Здесь же находились и наиболее важные магические инструменты. Пальцы хозяина на мгновение задержались на скрученных в трубку кусках пергамента. Эти наброски и картины с портретами Гариана, хоть они и не имели никакого магического значения, играли важную роль в его плане. На почетном месте, на шелковой подушечке покоился хрустальный шар глубокого синего цвета. Внутри него вспыхивали и гасли серебристые огоньки.

Сбросив халат на пол, Сулария подошла к нему сзади. Быстрыми движениями языка облизывая губы, она спросила:

– Неужели это тот самый меч, который убил столь многих? Не слишком ли он опасен? Может, лучше его уничтожить?

– Он для этого слишком ценен, – ответил хозяин. – Если бы я знал раньше то, что узнал сейчас, я бы ни за что не позволил никому к нему прикоснуться. Особенно – идиоту Мелиусу. Мне помогли эти руны, что идут вдоль лезвия. Книги открыли наконец секрет.

– Но как Мелиус смог убить столь многих?

– При изготовлении меча в сталь клинка были заключены сущности шести мастеров. – Он любовно провел пальцами по мечу, ощущая заключенную в нем силу. Эта мощь будет его мощью. Сила более могучая, чем могут представить себе простые смертные, власть значительно более крепкая, чем власть всех земных правителей. – От этого и произрастает безумие.

Он наклонился, чтобы взять меч за рукоять, но вовремя остановился.

– Достаточно одной и той же руке трижды взять клинок и использовать его, как разум обладателя меча заражается болью безумия. Руби – и тебе станет легче. Круши! Бей! – Он перешел на крик.

Опомнившись, он посмотрел на Суларию и увидел, что она смотрит на его руки со страхом.

– Сколько уже раз ты брал его в руки? – прошептала она.

Он рассмеялся и убрал руку. Вместо этого он взял хрустальную сферу, коснувшись ее осторожно и нежно. Он обращался с ней как со святыней, хотя знал, что вряд ли есть в мире сила, способная отбить хотя бы осколок от этого хрупкого на вид предмета.

– Тебя пугает меч? – спросил он мягко. Его твердый взор пронзал глубины хрустальной синевы. – Вот чего стоит бояться. С ее помощью можно управлять – демоном? богом? существом такой мощи и силы, что даже мои древние тома говорят от них лишь намеками, полными почтения и страха.

И он будет властелином этой силы – силы, которой никогда не обладать земным королям. От этой мысли всколыхнулось сердце. Он ни разу еще не осмеливался совершить ритуал, поскольку в нем имелась опасность. Простой смертный мог оказаться игрушкой во власти бессмертного существа, утратить свою сущность, быть уничтоженным. Но разве сам они не был потомком легендарного Брагораса, древнего короля-героя, зарубившего дракона Ксутаркана и ввергшего демона Даргона в пучины Западного моря?

Непрошенные слова древнего ритуала сами собой начали скатываться с его языка:

– Аф-фар миа-рлолд. Орисни деас каан, эт-фар ба-алам офеа кристи…

С каждым словом небо над городом темнело. В безоблачном небосводе засверкали молнии, затмевая тусклое солнце. Земля вздрогнула.

Албанус запнулся и с ужасом заметил, как шевелятся стены – совсем как шелк на ветру. Нет, сейчас не время! Безумием было даже пробовать! Есть все же шанс – он ведь не довел заклинание до конца. Он торопливо вернул сияющий шар на место и изгнал из головы все мысли, чтобы не осталось ни малейшего признака призыва к высшим силам. Ни малейшего.

Синее сияние медленно угасло, земля перестала трястись. Молнии пропали, и над городом вновь засияло солнце.

Долгое время Албанус не мог взглянуть на женщину. Если бы она сказала об этом хоть слово, хоть одно единственное слово, он бы удавил сучку ее собственными кишками. Лорд повернул к ней свое почерневшее от гнева лицо. В глазах Суларии горел огонь похоти.

– О, как ты могуч, мой господин! – прошептала она. – Я боюсь ослепнуть от твоего великолепия. – Ее грудь волновалась. – И с помощью этого ты уничтожишь Гариана?

Дух Албануса воспрянул, а вместе с ним и его гордость.

– Гариан недостоин этой чести, – скривил рот хозяин. – Я создам человека, своими руками оживлю его и тем заставлю узурпатора испытать на себе силу рока. Я стану его судьбой.

Сулария чуть не задохнулась.

– Ты настолько могуч, мой лорд?

Тот пренебрежительно махнул рукой.

– Для меня это сущая безделица. Я уже совершал это и в следующий раз не повторю прежних ошибок.

Он схватил ее за волосы и грубо повалил на пол, хотя она с удовольствием сделала бы это для него сама.

Опускаясь на нее, Албанус сказал:

– Ничто не устоит на моем пути. – Женщина кричала от удовольствия, и в ее криках ему слышался голос народа, провозглашавший его их королем. Их богом.

Сефана поднялась с постели. После бурно прошедшей ночи ее пышное тело было покрыто потом. Груди колыхались в такт движениям.

Мужчина в ее постели, молодой стройный капитан Золотых Леопардов, неуверенно приподнялся на локте, провожая ее взглядом, полным восхищения. – Ты ведьма, Сефана. Каждый раз я думаю, что умру от наслаждения.

Каждый раз я думаю, что достиг величайшего экстаза. И каждый раз ты даешь мне все больше и больше.

– Но мне кажется, что я стала тебе надоедать, Баэтис, – с укором улыбнулась она.

– Никогда, – с жаром заявил мужчина. – Ты должна мне поверить. Ты для меня земное воплощение Деркето.

– Но ты отказываешь мне в такой малости.

– Сефана, ты сама не понимаешь, что просишь. Мой долг…

– Ну а небольшое одолжение? – продолжила она, возвращаясь к постели. Глаза мужчины жадно следили за ней. Она была пленительно округлой женщиной, жемчужиной, которая зажигала огонь страсти в душе любого мужчины.

Он потянулся к ней, но она отступила назад.

– Дверь, не запертая на засов, – прошептала она. – Оставленный без охраны коридор. Не станешь же ты лишать короля возможности испытать то наслаждение, которое сейчас испытываешь?

Тяжело дыша, молодой капитан сомкнул веки.

– По крайней мере, я должен быть там, – наконец вымолвил он.

– Несомненно, – ответила она и оседлала его. – Несомненно, Гаэтис, любовь моя. – В глазах ее сверкал жар безумия, волчий оскал кривил губы. Пусть Албанус строит себе дальнейшие планы на будущее… Ее удар его опередит. Конечно, жаль, что Баэтису придется умереть вместе с Гарианом. Но это будет потом, а сейчас… – И она предалась наслаждениям.

Глава 8

Соломенные мишени-вязанки размером были с туловище взрослого мужчины. Конан установил последнюю в ряду, вскочил в седло и проскакал сто и еще пятьдесят шагов, остановившись рядом со своими людьми, набранными за последние пять дней.

Хорошо бы сейчас был здесь Ордо, подумал Конан. Но у Ордо были еще дела с контрабандой, и они переносили товар из склада, который должен был подвергнуться якобы внезапной проверке королевской таможни. Никогда не знаешь, где и когда могут пригодиться старые связи.

Конан сдавил коленями бока своего черного аквилонского жеребца и поднял короткий тяжелый лук на обозрение перед своими двумя двадцатками.

– Эта штука служит для стрельбы с коня. – Луки были удачной находкой, поскольку искусство стрельбы с лошади было неизвестно на западе. Конан надеялся, что их умение позволит получить лучшую работу. Луки с ненатянутыми тетивами лежали на складе контрабандистов. Они считались слишком тугими и слишком короткими, чтобы найти сбыт.

Каждый из сорока присутствовавших мог поблагодарить контрабандистов за свое снаряжение: легкие металлические кирасы поверх стеганых кафтанов, остроконечные шлемы. У седла висел круглый щит, и добрый туранский скимитар, несущий клеймо королевских кузниц в Аграпуре, болтался на бедре. Конан надеялся, что такое вооружение придаст им чужеземный оттенок.

Люди склонны верить, что чужакам знакомы тайные приемы боя. Если удастся затея с луком, то эта вера будет оправдана. Конан и Ордо выбирали тех людей, у кого уже были лошади – денег у них было всего лишь на плату рекрутам, на лошадей бы уже не хватило. И они выбирали тех, кто знаком со стрельбой из лука. Конан собрал их на поле недалеко от Бельверуса.

– Вы все привыкли к специальному кольцу на большом пальце – для натягивания тетивы, – продолжал он. – Но если вы вступили в бой верхом, вам потребуется мгновенно переходить от лука к сабле, от сабли к копью и так далее. Кольцо делает вашу хватку ненадежной.

– Да как вообще натянуть эту чертову штуку? – спросил широкоплечий ветеран с багровым шрамом поперек широкого носа. Держа лук в вытянутой руке, он попытался его натянуть. Тетива сдвинулась не больше чем на ладонь, что вызвало смех у всех остальных.

Его звали Махаон. Он не узнал Конана, но киммериец сразу вспомнил его. Он был сержантом того патруля городской стражи, который убил Мелиуса. – Берись за тетиву тремя пальцами, – сказал Конан, когда смех утих, – а натягивай вот так.

Мускулистый киммериец взял стрелу и, держа ее вместе с тетивой у скулы, другой рукой выжал тугой лук вперед, натягивая его. Сделав это, он движением колен заставил вороного коня развернуться.

Он пустил стрелу. С коротким стуком она увязла в середине центральной связки соломы.

Люди оживленно зашептались.

– Вот как это делается!

– Оч-чень странно, – заявил высокий мужчина. Ввалившиеся щеки и глубоко запавшие глаза придавали ему вид человека, страдающего неизлечимой болезнью. Но те, кто знал его, утверждали, что его гложет его собственный несносный характер. – Если это такая полезная штука, то почему его не используют армии Немедии, или Аквилонии, или какой другой цивилизованной страны?

Махаон опередил Конана.

– Открой глаза, Нарус, – сказал он, – и в первый раз попробуй взглянуть на жизнь беспристрастно. Думай. Мы можем появиться, нанести удар и исчезнуть, прежде чем пешие лучники успеют вогнать в землю острые колышки для защиты от конной лавы, в то время как солдаты с пиками и просто пехота смыкают ряды, готовясь к отражению известной им опасности. Вражеская кавалерия только успеет выставить свои копья, а наши стрелы уже пронзят их сердца. Попробуй, наконец, улыбнуться, Нарус. Представь, как они удивятся такому сюрпризу!

Нарус растянул губы в улыбку, отчего стал еще больше походить на жертву чумы. Его попытка была встречена смехом и неприличными замечаниями товарищей.

– Махаон правильно понял суть метода, – провозгласил Конан. – Отныне он будет моим сержантом.

На изуродованном лице Махаона появилось изумленное и в то же время задумчивое выражение. Остальные криками выразили одобрение, даже, похоже, Нарус – только по своему.

– А сейчас, – сказал Конан, – вы по очереди будете стрелять в мишени. Сначала – с неподвижной лошади.

Он гонял их почти до полудня. Сначала они стреляли, пуская лошадь шагом, затем с галопа. Конечно же, к концу этого времени они еще не сравнялись в мастерстве с туранской легкой кавалерией. Но их умения было уже достаточно, чтобы посеять смятение в рядах любой западной армии. Лучшим после Конана был, естественно, Махаон и, ко всеобщему изумлению, Нарус. После они вернулись в конюшни, где предоставили лошадей заботе конюхов. Теперь люди были свободны до утра, как было в обычае всех наемных отрядов. Утром в конюшне должна была состояться их следующая встреча.

Конан собрался уходить, когда его остановил Махаон.

– Момент, капитан, – сказал он Конану, остановив его у двери. В молодости Махаон был красавцем. Если оставить в покое багровый шрам, по его лицу можно было сказать, в каких боевых кампаниях он участвовал. На левой щеке вытатуирована небольшая шестиконечная звезда – страна Хот. Из мочки правого уха свисали три тонких золотых серьги аргосской работы. Волосы были подрезаны в стиле офирского пограничья – коротко спереди и длинно сзади.

– Было бы лучше, капитан, если бы мы скорее были приняты на чью-нибудь службу. Не прошло и нескольких дней, а кое-кто уже громогласно заявляет, что здесь нам слишком мало платят, и не пойти ли принять еще одну клятву, но под другим именем и у другого совета.

– Можешь передать, что скоро мы поступим на службу, – уверенно заявил Конан. Однако в душе его шевелился червь сомнения – они ни разу еще не пробовал обратиться к богатым торговцам, которые могли бы быть заинтересованы в их отряде. – Как видно, я сделал правильный выбор. Ты прирожденный сержант.

Махаон промолчал и спросил:

– Ты знаешь, кто я такой?

– Я знаю, кто ты, но мне нет никакого дела до того, кем ты был. – Конан посмотрел ему прямо в глаза, и Махаон понимающе кивнул.

– Ладно, я присмотрю за ними, капитан.

Пробиваясь сквозь толпу нищих, шлюх и бандитов, которых стало, казалось, вдвое, а то и втрое больше, чем десять дней назад, Конан направился к «Знаку Тестис». Никто из благородных не рисковал уже появиться здесь без охраны, и все носилки, кого бы в них ни везли – настоящую леди или дочку купца – сопровождали закованные в железо воины. Городской стражи, как всегда, не было видно.

«Знак Тестис», как и обычно к полудню, заполнился молодыми и голодными музыкантами, художниками и философами, жаждущими получить свою порцию из общего котла. Конан уже привык и не обращал внимания на шум. Он схватил руку пробегавшей мимо Керин.

– Ордо еще не вернулся?

Она с размаху опустила кувшины на ближайший стол. Один из них треснул, и вино потекло на сидящих, что вызвало разгневанные упреки. Керин не обратила на это внимания.

– Прислал с мальчишкой послание, – холодно сказала она. – Ты должен встретить одноглазого в «Знаке полной луны», что на улице Сожалений, спустя час после того, как солнце минует зенит.

– Почему именно там? Он не сообщил, почему не сможет прийти сюда?

Ее глаза сузились.

– Была упомянута какая-то танцовщица…

С грудями, – прошипела она. – Хватит. Если тебе нужно что-то еще, спроси об этом одноглазого козла! Конан с трудом подавил улыбку. Пусть Ордо думает об этой танцовщице.

Но ему придется дорого заплатить, если он еще раз окажется вблизи Керин. Конан пытался разрешить сложную проблему – хватит ли ему времени на тарелку жаркого, которое было здесь несравненно лучше, чем на улице Сожалений – когда подошедшая Ариана положила ему руку на плечо. Конан улыбнулся, решив, что оставшееся время можно провести с большей пользой.

– Пойдем ко мне, – сказал он, обвив ее талию рукой. Прижав девушку к себе, он ощерился в самой приветливой своей улыбке. – Поговорим о поэзии. Ариана не смогла сдержать смешка.

– Если ты под этим словом подразумеваешь то, что я думаю, боюсь, что разговорами дело не ограничится. – Улыбка на ее лице погасла, и она ищущим взглядом посмотрела ему в лицо. – Есть более важные вещи. Но сначала ты должен мне поклясться, что никому не расскажешь о том, что тебе сообщат. Клянись.

– Я клянусь, – медленно повторил Конан. Он внезапно понял, почему до сих пор не на службе. Несомненно, что любой отряд на службе у лорда или торговца будет обязан выступить в поддержку трона в случае народных волнений. Но Конану вовсе не хотелось принимать участие в уничтожении Арианы и ее друзей. Особенно Арианы.

– Я все думал, – продолжил он, – когда же ты наконец решишься рассказать мне о восстании.

– Так ты знал?! – изумилась она и, прижав палец к его губам, заставила его молчать. – Идем со мной.

Они прошли через залу и вышли в небольшую комнату в задней части трактира. Находившийся здесь Стефано хмуро уставился на облезлую стену. Гракус, коренастый скульптор, оседлал скамейку и улыбался. Философ и обладатель большого носа, называвший себя Левкасом, сидел, скрестив ноги, на полу и задумчиво жевал свою губу.

– Он знает, – просто сказала Ариана. Все повскакивали с мест.

Конан ненавязчиво положил руку на меч.

– Он знает! – вопил Стефано. – А я говорил! Он опасный человек! Мы не должны иметь с ним никаких дел! Это не для нас!

– Приглуши голос, – посоветовала Ариана. – Ты что, хочешь, чтобы об этом узнали и все остальные?

Стефано виновато опустил глаза. Она продолжила.

– Да, это правда, что нанимать людей, подобных Конану, не входило в наши планы. Каждый из присутствующих выражал желание принят непосредственное участие в подготовке и проведении восстания.

– Ты, по крайней мере, можешь писать стихи, – пробурчал Гракус. – А мне остается лишь переписывать да разбрасывать их на улице. Скульптурами народ на борьбу не поднять.

– Король Гариан на троне сидит, – неожиданно произнес Конан. – Король Гариан на пищу глядит. – На него смотрели недоуменно. – Я видел один такой стишок. Это не ты написала?

– Нет, это Галия, – сухо ответила Ариана. – Мои стихи намного лучше. – Это все дела не касается, – взвизгнул Стефано. – Мы знаем, почему ты ему доверяешь! – Он встретил ледяной взгляд Конана и нервно сглотнул. – Я считаю, что это слишком опасно. Оставим нанимать бойцов Таэрасу. Он их знает, а мы нет.

– Мы же знаем Конана, – возразила Ариана. – Кроме того, мы же решили – и ты, кстати, согласился – самим начать поиск нужных людей, что бы там Таэрас ни говорил по этому поводу. Вместе с Конаном мы получаем не одного воина, а сорок сразу!

– Если они за ним пойдут, – усомнился Гракус.

– Они последуют за мной туда, где им платят золотом, – заявил Конан. Гракус растерянно посмотрел по сторонам. Стефано насмешливо рассмеялся.

– Да уж, золото!

– Идиоты! – упрекнула их Ариана. – Сколько раз мы с вами говорили о тех, кто утверждал, что революция должна быть чистой. Что за нее должны сражаться только те, кто бьется за идеалы? Сколько из них избежало кола? И все из-за своей чистоты.

– Наше дело правое! – выкрикнул Стефано. – Золото пачкает нашу революцию!

– Снова спорим об одном и том же, – устало покачала головой Ариана. – Давно пора прекратить эти препирательства. Как, по-твоему, набирает людей Таэрас? С помощью золота, Стефано! Золота!

– И с самого начала я возражал, – вспыхнул скульптор. – Народ…

– Народ последует за нами и поднимется, – перебила она. – Он поднимется. А мы ничего не знаем о ведении войны. Их всех перережут!

– Но наши идеалы!

– Одних идеалов недостаточно! – она обвела взглядом заговорщиков, и они нервно задвигались, почувствовав себя неуютно.

Конан понял, что самый сильный дух был заключен в ее пленительное тело. Остальные ей не ровня.

– Все, что я хочу, – заявил Гракус, – это шанс биться с мечом в руках. Конан, можно мне быть рядом с тобой в этот день?

– Я вроде бы не говорил, что присоединяюсь к вам, медленно произнес киммериец.

Ариана онемела от изумления, нервно сцепив руки. На ее лице было написано разочарование. У Гракуса отвисла челюсть.

– Я предупреждал, ему нельзя верить, – пробормотал Стефано.

– Мои люди пойдут за мной, – продолжил Конан, – если только я не поведу их прямо на дыбу или на кол. Я не имею права связать себя обещанием, пока у меня не будет представления о ваших шансах на победу. А для этого я должен знать ваши планы.

– Он может предать, – быстро сказал Стефано.

– Тихо! – велела Ариана, всматриваясь в лицо Конана.

– Я не столь цивилизован, – тихо ответил киммериец, – чтобы предавать друзей.

Девушка неуверенно кивнула. Стефано попытался заставить ее молчать, но она его отстранила.

– Таэрас нанимает воинов. Он утверждает, что нам нужно, по крайней мере, тысячу бойцов, и у него они скоро будут. Но основная наша сила – в простых людях. Их гнев – и голод – настолько велики, что будь у них возможность, они бы голыми руками стащили Гариана с трона. Некоторым сказали, что они получат оружие. За ними последуют другие. У нас найдется оружие для десяти тысяч человек – оно доставлено через границу. Кое-что, несомненно, твоим другом Ордо.

– ДЕСЯТЬ тысяч? – изумился Конан, припомнив цифру пять, о которой говорил его товарищ.

– Десять, – твердо ответил Гракус. – Я все это видел. Таэрас показал. Целая куча оружия!

Пусть тогда Таэрас и считает, усмехнулся про себя Конан.

– Чтобы вооружить десять тысяч человек, пускай даже плохо, вы должны были потратить целую уйму золота. Еще больше уйдет на тысячу экипированных воинов Таэраса. Золото вы достали сами?

– По крайней мере, частично, – перешла к защите Ариана. – Но, как ты знаешь, с доходами у нас не очень хорошо, а большая часть того, что мы получаем от…

От других источников, идет на содержание трактира.

– Есть еще те, – гордо сказал Стефано, – кто, как бы ни были они богаты, видят нашу правоту. Они видят, что Гариан губит страну. Они и дают Таэрасу деньги на приобретение всего необходимого.

– И кто же они? – спросил Конан. – Выступят ли они открыто, под собственными именами, как только начнутся волнения?

– Ну конечно, – сказал Стефано и сник. Похоже, у него возникли сомнения в правоте собственных слов. – То есть, я думаю, они поддержат нас. Видишь ли, до сих пор они желали оставаться неизвестными. – Он дребезжаще засмеялся. – Никто из нас их не видел. Деньги поступают прямо в руки Таэраса. Он умолк.

– Стефано хочет сказать, – пояснила Ариана, – они боятся, что нас постигнет неудача. Их пугает призрак палача. Возможно, они надеются использовать нас и революцию в собственных целях – для обогащения. Если так, они забывают, на чьей стороне народ. И еще тысяча бойцов.

Да, и еще тысяча воинов, которые взяли золото таинственных благодетелей, устало подумал Конан.

– Но каков же ваш план? Не собираетесь же вы просто выйти на улицы и начать раздачу оружия?

Гракус широко расплылся в улыбке.

– Мы не такие идиоты, как ты думаешь. Те из нас, что распределяли хлеб в трущобах, нашли людей, которым можно доверять; отметили тех, кто готов следовать за нами по сигналу. Они получат оружие. Мы с ними окружим королевский дворец, в то время как Таэрас со своими людьми захватит городские ворота и запрет городскую стражу в казармах.

– А вы берете в расчет состоящие на службе у богачей отряды и отдельных телохранителей? – спросил Конан. – Таких будет в городе около трех тысяч, и они наверняка выступят в поддержку короля.

– Это так, – согласилась Ариана. – Но их хозяева будут держать их при себе – пока не разберутся в происходящем. Мы просто будем их игнорировать. Если придется, выкорчуем, один за другим, но позже. Отряд в сотню воинов едва ли справится с тысячей отверженных, для которых смерть – лишь избавление от голода.

Похоже, она готова возглавить такую силу, подумал Конан. Голова откинута чуть назад, плечи расправлены, грудь вперед Конан знал, что она права. Люди без страха смерти – опасные противники в стычке. В то же время с ними легче вести затяжную войну. Что бы сегодня ни случилось, его люди должны быть готовы в любой момент выехать на улицы.

Однако он лишь спросил:

– А как же армия?

Ему ответил снова Гракус.

– Ближайшие гарнизоны – это тысяча человек в Эраниуме и две – в Иеракулуше. Им нужно пять дней, чтобы достичь Бельверуса – это считая с момента отдачи приказа. Их не хватит на что-либо серьезное, пока мы держим в руках городские укрепления. Что касается войск на аквилонской границе – им еще нужно решиться оттуда уйти. Их будет беспокоить мысль – а что же станут делать аквилонцы.

– Десять дней на переброску от границы значительных сил, – задумался Ордо. – Два дня на то, чтобы верховой курьер доставил приказ. Значит, вы можете рассчитывать на двенадцать дней, прежде чем под стенами Бельверуса появятся осадные машины и войска в количестве, достаточном для штурма. Чуть побольше, если повезет. Но преувеличивать не следует.

– У тебя верные сведения, – отозвался Гракус. – Наш план рассчитан именно на двенадцать дней.

– Нам столько не потребуется, – пренебрежительно махнул рукой Стефано. – Задолго до этого все нищие и голодные поднимутся на борьбу. Сотня тысяч плечом к плечу встанут на стены города. Мы обратимся к Гариану с требованием отречься.

– Что, отречься?! – выкрикнул Конан. Все недоуменно посмотрели на него, а потом на стены.

– Вы устраиваете восстание, а затем собираетесь просить об отречении? – уже тише спросил киммериец. – Вы спятили. Золотые Леопарды могут удерживать замок хоть полгода. А то и больше. А у вас в распоряжении всего двенадцать дней.

– Это не моя идея, – с отвращением согласилась Ариана. – Я с самого начала утверждала, что мы должны захватить королевский дворец в первые же минуты.

– И убить в нем всех, – заявил Стефано. – А как же наши идеалы? Чем мы тогда лучше Гариана?

– Я не помню, – признался Гракус, – кто первым предложил идею отречения. На первый взгляд, возможно, действительно лучше было бы поступить так, как предлагает Ариана. То есть напасть на дворец, пока Золотые Леопарды не поняли, что это не просто очередные беспорядки. Но ведь мы не можем попирать наши идеалы. Идеалы, ради которых мы готовы пойти на смерть. Кроме того, – с улыбкой, будто найдя необходимое решение, закончил он, – всем известно, что холм, на котором расположен королевский дворец, пронизан сотнями тайных проходов. Любой из них поможет нам попасть внутрь.

– Все слышали об этих туннелях, но известен ли тебе хоть один из них? – ядовито спросила Ариана. – Хотя бы один?

– Ну…

Можно копать, – неуверенно предположил коренастый скульптор. Ариана фыркнула, и он стушевался.

– Гариан не станет отрекаться, – покачал головой Конан. – Ни один король не стал бы этого делать. Вы потеряете время, которого у вас и так немного.

– Если же он не отречется, – заявил Стефано, – толпы людей штурмом возьмут его дворец и разорвут Гариана на части.

– Кстати, о народе, – Конан уставился на густобрового мужчину. – Ты тут говорил о желании предотвратить бойню, которая может запятнать ваши идеалы. А как же те тысячи людей, что погибнут при штурме дворца? Если они вообще смогут его взять.

– Мы и так компрометируем наши идеи, нанимая бойцов за золото, – упорствовал Стефано. – Дальше уже нельзя. Все, кто умрет в битве, станут мучениками, пострадавшими за святое и правое дело.

– Ну и когда наступит этот святой и правый день? – Конан не мог скрыть сарказма.

– Как только Таэрас соберет свою тысячу, – ответил Гракус.

– Иначе говоря, дату начала определяет Таэрас? – Гракус медленно кивнул, и по его лицу пробежала тень сомнения. Конан продолжал. – Тогда я должен говорить с Таэрасом, а не с вами.

Ариана широко распахнула глаза.

– Ты хочешь сказать, что все еще можешь отказаться? После всего, что мы тебе открыли?

– Мы же рассказали ему все! – визг Стефано набирал силу. – Он нас всех предаст! Мы преданы; преданы этим варваром!

Лицо Конана окаменело. Взяв меч обеими руками, он поднял его так, что рукоять оказалась напротив его глаз. Стефано закричал, как женщина, и отскочил назад. Гракус поднялся на ноги. Ариана стояла ни жива, ни мертва. – Этой сталью и Кромом клянусь, – торжественно произнес Конан, – я никогда не предам вас. – Он отыскал глазами Ариану. – Я скорее умру. Ариана нерешительно шагнула вперед. Лицо ее было полно удивления.

– Ты не такой, как другие, – прошептала она. Ее голос стал громче. – Я ему верю. Мы договоримся о встрече с Таэрасом. Согласны? Стефано, Гракус? – Скульпторы торопливо кивнули. – Левкас? Левкас!

– Что? – переспросил тощий философ, словно очнувшись. – Что бы ты ни сказала, Ариана, я целиком и полностью согласен. – Он заметил блеск клинка и откинул назад голову, стукнувшись о стену. Он так и остался сидеть, не сводя с меча испуганных глаз.

– Философы, – усмехнулась Ариана.

– Мне пора идти, – заявил Конан, сунув меч в ножны. – Я должен встретить Ордо.

– Увидимся вечером, – бросила Ариана. Если судить по лицу Стефано, его моментально скрутил острый приступ желудочных колик. – И знаешь что, Конан? Помни – я доверила тебе свою жизнь.

Да уж, подумал Конан, покидая гостиницу. Ввязалась в самую гущу. Да, у восстания есть небольшой шанс. Если у Таэраса действительно будет тысяча хорошо вооруженных и обученных бойцов. Если народ поднимется и последует за ними. Если люди не разбегутся при встрече с железным строем пехоты, лавой тяжелой кавалерии и гигантскими осадными башнями. Если мятежники решат подождать со своими идеалами и захватят дворец прежде, чем Золотые Леопарды организуют сопротивление. Слишком много «если». Она связала свою жизнь с заранее проигранным делом. Но, преисполнившись гордости, Конан дал еще одну клятву – самому себе. Он спасет ее, несмотря на нее саму.

Глава 9

Когда солнце начало клониться к закату, народ стал заполнять улицу Сожалений. К ночи сотня жонглеров мячами, ножами, булавами и факелами станет тысячей. Сотня разряженных, нарумяненных и надушенных проституток, прохаживающихся сейчас по улице, вечером превратится в две тысячи. Кое-где можно было видеть залетную птицу – богатого купца с вооруженным эскортом – предвестника сотен таких же. Дюжины носилок, влекомых мускулистыми рабами, везли авантюристок, ищущих новизны. А под ногами у них у всех шныряли нищие.

Не обращая внимания на окружающих, Конан продвигался по улице..

Заметив вывеску таверны «Знак полной луны», он невольно расхохотался. На вывеске была изображена со спины сидящая на коленях и нагнувшаяся обнаженная женщина. Очевидно, это должно было говорить о тех сладостных утехах, которым предавался здесь среди прочих и Ордо.

Вдруг Конан вздрогнул. Ему показалось – да нет же, так оно и есть! – что носилки с пурпурными занавесями были те же самые, что встретились ему в первый же день его пребывания в городе. С одной стороны золоченых носилок ткань была отдернута в сторону, и Конан снова встретился взглядом с таинственной женщиной под вуалью. Даже с такого расстояния, хотя он и не мог разглядеть цвет ее глаз, они казались ему мучительно знакомыми. Он где-то видел эту женщину раньше – но где?

Он тряхнул головой. Память и воображение иногда играют с ним очень странные шутки. Да ведь у сотни знакомых ему женщин и еще, может, у тысячи тех, кого он никогда не узнает, глаза точно такого же цвета. С этой мыслью Конан зашел под вывеску.

Сквозь шум толпы до него донесся то ли женский смешок, то ли приглушенное рыдание. По спине у него пробежал холодок. Черт, еще вот-вот, и он вспомнит! Он обернулся, но носилки уже исчезли в толпе.

Конан попробовал, как двигаются в ножнах меч и кинжал, как будто это могло помочь ему успокоиться. Я слишком беспокоюсь за Ариану, решил киммериец. Совсем не вредно немного развеяться, взять пример с Ордо: выпить вина, поглядеть на прославленную танцовщицу. Он вошел внутрь.

Зал пропах кислым вином и затхлыми благовониями. Уставленный грубо сколоченными деревянными столами, он был заполнен едва на треть. Посетители пытались утопить в вине свои страхи. Семеро танцовщиц извивались под звуки двух флейт и ситара. Из одежды у них оставалось только по кусочку полупрозрачного красного шелка, которым они попеременно закрывали то лицо, то грудь. Изогнутые бронзовые пластинки, пристегнутые к золоченому поясу, прикрывали их лоно. У каждой на пластинке значилась цена, за которую можно было познакомиться с танцовщицей более тесно в комнатах наверху.

Конечно, у всех у них весьма неплохиефигуры, подумал Конан. Но вряд ли какая-нибудь из них способна серьезно увлечь нашего Ордо. Может быть, у них есть еще танцовщицы, которые выступают по вечерам? С этой мыслью Конан уселся недалеко от платформы с танцовщицами. Пышнотелая служанка, у которой были прикрыты только бедра, возникла у него за плечом.

– Вина! – небрежно бросил Конан. Служанка испарилась.

Он устроился поудобнее, созерцая представление. Но его покой был нарушен появлением тощего философа, Левкаса.

– Мне нужно… Можно мне поговорить с тобой, Конан? Философ нервно оглянулся, словно боясь быть подслушанным. Единственными в зале, кто не пил вино, были трое черноволосых хотиан. Их волосы были вплетены в металлические браслеты, а на предплечьях крепились карпалийские кинжалы. Похоже, они спорили, стоят ли танцовщицы тех денег, которые требуется за них заплатить. Все равно, Левкас чуть не свалился с табурета, пытаясь пододвинуться поближе к Конану.

Торопливо, словно боясь опоздать, он прошипел:

– Я должен поговорить с тобой, Конан. Я следил, да. Твой меч. Когда я увидел его, я понял. Ты – тот самый. Ты – тот человек, который способен это сделать. Я же… Я не такой. Я просто не… Сражения, кровь, мечи – не для меня. – Пот градом катился по его лбу. – Ты ведь понял, не так ли?

– Ни слова.

Левкас зажмурился и что-то пробормотал про себя. Похоже, это помогло ему взять себя в руки.

– Ты согласен с тем, что Гариана необходимо лишить короны?

– Что вы и планируете сделать, – нейтральным тоном заметил Конан.

– Но… – воскликнул Левкас и тут же понизил голос. Это следует изменить! Мы не можем больше ждать. Тут такое произошло несколько дней назад! Земля трясется. Среди бела дня гаснет солнце и сверкают молнии. Боги отвернулись от бедной Немедии. Это знак свыше! Знак, что мы должны убрать Гракуса прежде, чем боги с ним рассчитаются. Потому что вместе с ним они уничтожат и Бельверус.

Бог самого Конана, Кром, Черный Лорд Могильных Курганов, давал новорожденному жизнь и волю. Конан еще не сталкивался с богами, которые могли бы делать что-то большее. Что касается молний – то скорее всего кто-то, несмотря на королевский указ, балуется волшебством. Конан не любил чародеев. Однако, поскольку в этот раз колдовство лично его не коснулось, киммерийцу было на это наплевать.

Он спросил:

– Похоже, вы решили поспешить? А зачем ты говоришь об этом мне?

– Ты не понимаешь, нет. Не эти планы. Другое, более скорое я имею в виду. – Лицо его лоснилось от пота, голос дрожал. – Нас впустят во дворец. С кинжалами. Гариан должен умереть. Немедленно. Но я не могу этого сделать. Я не такой. Ты – человек грубой силы. Займи мое место!

– Я не убийца, – проворчал Конан.

– Не говори так громко! – воскликнул Левкас, лихорадочно блестя глазами. – Ты не понимаешь. Ты должен…

– Я отлично понял, – холодно заявил Конан. – Спроси об этом еще раз и можешь распрощаться с зубами. – Внезапно ему в голову пришла мысль. – Ариана знает об этом?

– Не говори ей. Никому не говори, – всхлипнул философ. Зачем только я все рассказал?

Он встал и направился к выходу, пятясь и спотыкаясь. Подумай об этом, Конан! Просто подумай хорошенько, а?

Конан угрожающе приподнялся, и Левкас, проявив неожиданную резвость, исчез.

Конан скривился. Да как смел этот человечишка называть его убийцей? Да, ему приходилось убивать, и еще придется, наверное. Но он убивал из необходимости, а не за деньги.

Но больше всего его волновала Ариана. Конан не мог поверить, что такой человек, как Левкас, который от страха едва на ногах держится, может попасть во дворец незамеченным. Его схватят. На первом же допросе от одного вида щипцов он обложится. И заложит всех, включая родную маму. В худшем случае сам Конан мог бежать, но Ариане сделать это было бы затруднительно. Ладно, появится Ордо, поговорим, и я пойду предупрежу девушку об этом слизняке.

Подумав о Ордо, Конан вспомнил и о выпивке, которой давно бы уже пора было стоять на столе. Куда же запропастилась проклятая служанка? Конан огляделся. Во всем помещении двигались только танцовщицы, да трое хотианских воинов, шаркая, подходили к платформе, очевидно, чтобы иметь лучшее обозрение.

В поисках служанки Конан привстал. В этот момент один из воинов заорал на него:

– Я тебя предупреждал! Это моя женщина, варвар!

Отработанным жестом все трое скрестили руки и выхватили кинжалы. Музыка смолкла, девушки с визгом разбежались. Хотианцы кинулись на него. Одной рукой киммериец опрокинул стол.

– Ослы! – заорал он, вскочив на ноги. – Не на того напали!

Двое сумели ловко отбежать в разные стороны, а третий нападавший упал, приземлившись на колени перед Конаном и отчаянно работая кинжалами. Киммериец втянул живот, и кинжалы скользнули по кирасе, не причинив вреда. Прежде чем противник успел двинуться, Конан могучим ударом колена вышиб ему все зубы. Оружие выпало из его рук. Пока он валился без сознания на пол, Конан успел достать свое оружие. Он держал свои меч и кинжал наготове – в нижней позиции.

– Вы меня с кем-то путаете, – сказал Конан. Двое разделились и начали осторожно обходить его. Судя по их движениям, это были профессионалы. Сидевшие за столиком оживились, делая ставки на исход поединка. – Я никогда не видел ни вас, ни вашей женщины.

Двое продолжали обходной маневр, держа кинжалы лезвием вверх. Они готовились нанести удар, который прошел бы между пластин кирасы.

– Ты тот, кто нам нужен, – крикнул один и, когда Конан перевел взгляд на него, второй бросился вперед.

Киммериец ждал именно этого. В тот же момент его меч блеснул, и хотианец закричал, заливая пол кровью из обрубленной руки. Отчаянно пытаясь остановить кровь, человек осел на пол. Кровь хлестала рекой.

Конан повернулся к третьему, но у того пропал всякий интерес к делу. Он смотрел на своих товарищей, на его лице было большими буквами было написано разочарование.

Киммериец направил меч в его сторону.

– А сейчас ты расскажешь мне…

Внезапно в дверях показалось человек двенадцать стражников с мечами в руках. Шедший впереди, очевидно, начальник, указал на Конана.

– Вот он!

Стражники ринулись вперед, снося все на своем пути.

– Кром! – выругался Конан. Похоже, вопросы они начнут задавать потом, да и то – разве лишь трупу. Выскочив на сцену, Конан рванулся к двери, за которой исчезли танцовщицы. Дверь оказалась заперта.

– Взять его! – вопил стражник. – Живым или мертвым! Топча поверженных посетителей (которые и сами бы с радостью отошли в сторону, будь у них такая возможность), городская Стража ринулась к сцене.

Отступив на шаг, Конан плечом разнес дверь в щепы. Сбившиеся в кучку танцовщицы завизжали. В глубине помещения киммериец заметил запасной выход. Расталкивая девушек, Конан подбежал к двери, возле которой задержался. Повернувшись к девушкам, он сделал страшное лицо и зарычал, размахивая мечом. Энтузиазма в криках значительно прибавилось. Танцовщицы ринулись в сторону сцены. Судя по крикам, стражники надолго застряли в потоке истеричной женской плоти.

Надеюсь, это их задержит, подумал Конан, сунув меч в ножны. Он двинулся по узенькой, чуть шире его плеч, аллейке, выходившей на задний двор. Не отличавшаяся прямотой улочка вся пропахла дерьмом. Он почти бежал, отгоняя наглых мух.

Прежде чем ему удалось скрыться за поворотом, он услышал позади себя крик.

– Вот он, бежит! – Похоже, удача ему сегодня изменяет, решил Конан, когда из дверей трактира высыпали стражники. Может быть, они не любят женщин? Черт, попадется же такое – единственный в Бельверусе патруль городской стражи хоть с каким-то понятием о долге!

Бряцая оружием и оскальзываясь в дерьме, фигуры в черных плащах устремились за ним.

Конан побежал, стараясь удержаться впереди, с трудом вписываясь в повороты. Он свернул в первый попавшийся переулок, другой, третий. Но ругань за спиной не утихала.

Наконец Конан понял, что находится в лабиринте проходных дворов. Конечно, район окружен нормальными дорогами. А эти здания, того и гляди, развалятся. Дома здесь обычно начинались с одного этажа, а остальное достраивалось по мере необходимости, так что все вместе это выглядело как куча гнилых ящиков.

Будет чистой случайностью, если ему удастся выбраться отсюда, прежде чем его настигнут преследователи. А случайности сегодня, судя по всему, на стороне противника. Впрочем, для того, кто был рожден среди скал и ледников Киммерии, существовала другая возможность.

В отчаянном прыжке он ухватился за край крыши и перевалился через него. Лежа на спине, Конан прислушался. Крики приблизились и стали удаляться.

– Он наверху! – закричал кто-то. – Я вижу его ногу!

– Дерьмо собачье! – выругался киммериец. Неудачи сыпались одна за одной.

Стражники начали взбираться, а Конан рванул по черепичной крыше, вскарабкался на верхний уровень, пробежал немного, спрыгнул вниз. Крыша не выдержала, и он провалился.

Не совсем еще придя в себя, Конан приподнялся. Он стоял в куче черепицы. Похоже, он был здесь не один. Стоявший у стены мужчина – тень скрывала его лицо – выругался с явным акцентом уроженца трущоб. Черная бородка обрамляла покрытое оспинами лицо второго мужчины, который недоуменно смотрел на Конана.

Главным здесь был, похоже, черноволосый мужчина с сединой на висках. Серый плащ прикрывал его алую тунику. Орлиное лицо походило на королевское.

– Убейте его, – последовал приказ.

Кром! – подумал Конан и взялся за меч. Похоже, на него сегодня объявлена охота. Бородатый взялся за рукоять меча.

– Смотрите! – раздался радостный возглас. – Там дыра в крыше. Туда! Один серебряный тому, кто прольет первую кровь!

Лицо орлиноносого почернело, и он поднял руку, как бы намереваясь ударить киммерийца через всю комнату. Над головой послышались шаги.

– Нет времени, – заявил он.

Орлиноносый повернулся и вышел. Двое последовали за ним. Конану вовсе не улыбалось дожидаться стражи или следовать за этой троицей. Есть ли еще выход? Так, что это за тряпка на стене? Долой! Вот и дверь. За дверью оказалась пустая комната, за ней – еще одна, откуда киммериец попал в коридор. Конан осторожно прикрыл за собой дверь. Судя по звукам, стражники начали прыгать вниз.

К его удивлению, он вышел прямо на улицу. В обе стороны она была пустынна, если не считать престарелой шлюхи, которая одарила его приветливой улыбкой. Конан содрогнулся и прибавил шагу.

Первым делом, войдя в «Знак Тестис», он наткнулся на Ордо, мрачно нянчившего кубок вина. Конан присел рядом.

– Ордо, ты посылал мне просьбу встретиться в «Знаке полной луны»?

– Что? – вскинулся Ордо. – Нет. – Он покачал головой, грустно глядя в кубок. – Может, ты мне объяснишь, Конан? Прихожу я сюда и говорю, – «Керин, твои глаза самые прекрасные во всей столице!» – А она меня – раз! – по морде и заявила, что для меня, дескать, ее грудь недостаточно велика. – Он тяжело вздохнул. – Теперь она со мной не разговаривает.

– Наверное, я смогу пролить свет на некоторые вопросы, – ответил Конан и, понизив голос, рассказал ему о послании, якобы от одноглазого мужчины, требующего встретиться в «Знаке полной луны».

Ордо мигом ухватил смысл.

– Значит, они гоняются именно за тобой. Не прикончат кинжалы, так загонит стража. Правда, я не представляю, кто такие «они».

– Согласен. Когда стражники так долго за мной бегали, я понял, что их хорошенько подмазали. Но кто и зачем?

Расплющенным пальцем Ордо размазал вино по столу.

– Может, нам лучше покинуть Бельверус? Я слышал, в Офире начались волнения. Там нас примут с распростертыми объятиями. А здесь тебя хочет убить кто-то неизвестный. Мне это не по душе. Уж лучше бы ты послушался того предсказателя.

– Знаешь, Ордо, – Конан покачал головой. – Если я направлюсь на юг, то потеряю отряд. Кое-кому из моих ребят здесь очень нравится, а у меня не хватит золота на плату до прихода в Офир. Кроме того, у меня здесь есть дела.

– Дела? Конан, ты часом не вляпался в это…

В этот заговор малолеток?

– Не совсем.

– Не совсем, – пробурчал Ордо. – Тогда скажи мне, только точно, что ты намерен делать?

– Найти того, кто хочет моей смерти. Разобраться с ним. И спасти Ариану от палача. Ты бы не хотел, чтобы голова твоей Керин попала на плаху?

– Наверное, нет, – скрепя сердце, согласился одноглазый.

Конан огляделся и увидел Керин. Знаком он подозвал ее к столу. Она подошла не сразу.

– Ариана здесь? – спросил он. Первым делом надо предупредить ее о Левкасе.

– Она отсутствует, – игнорируя Ордо, ответила Керин. Пошла, кстати, договариваться о твоей встрече.

– Керин, я хочу тебе сказать… – начал было Ордо, но девушка опрокинула на него кувшин вина и убежала.

– Ее мало обезглавить! – совсем испортилось настроение одноглазого. – Похоже, нас обоих бросили. Пойдем на улицу Сожалений, я знаю там один уютнейший уголок. Там царит такой разврат, что шлюхи, услышав о нем, краснеют!

– Надеюсь, это не «Знак полной луны»? – рассмеялся Конан.

– Ну совершенно никакого сходства, – заявил Ордо и, напоминая своим голосом раненого шакала, затянул песню.

В трактире воцарилась мертвая тишина.

– Конан! Ты почему не поешь?! – Смеясь, Конан поднялся со своего места, и под прицелом ошеломленных взглядов они вышли на улицу, распевая во всю глотку второй, совершенно неприличный куплет песни.

Глава 10

– Ты уверен? – переспросил Албанус. В тусклом свете свисавших с потолка светильников он походил на волка.

Деметр ощетинился.

– Ты хотел, чтобы за Стефано проследили. Я нанял людей. И я в этом уверен, иначе бы меня здесь не было.

– Иди за мной, – и Албанус скрылся в дверях.

Его нисколько не волновали стиснутые зубы и побелевшие кулаки Деметра. Он проследил за ним, и это главное. Албанус уже вживался в роль короля. В конце концов, остались считанные дни. Сегодня были завершены все приготовления.

Темноглазый лорд направился в комнату, где он проводил ночи с Суларией. Правда, женщины здесь не было. Дернув особым образом шелковый шнур звонка, он направился к письменному столу.

– Когда? – лихорадочно царапая пергамент, спросил он. – Сколько у меня есть времени?

– Я не знаю ее замыслов, – сухо ответил Деметр. – Разве недостаточно, что она собирает сегодня всех своих партизан-мирмидонов?

– Идиотка, – только и произнес Албанус. Быстрыми движениями он посыпал влажные чернила песком и зажег огонь под горшочком с воском. Вошел раб, но Албанус его игнорировал. Он стряхнул с пергамента песок, сложил его и оттиснул на теплом воске свою личную печать.

– Все ли заговорщики собрались, когда твой человек передал тебе это сообщение?

– Как только появился третий, он немедленно побежал ко мне. Зачем ей нужны эти люди, если она не собирается наносить удар?

Выругавшись, лорд передал письмо рабу.

– Отдашь лично в руки командиру Ведженту не позже чем через четверть часа. Отвечаешь головой. Марш!

Раб поклонился и выбежал из зала.

– Если они еще не начали, – пояснил Албанус, – то у нас еще есть надежда их остановить. – Он подошел к лакированному сундуку и откинул крышку. – И я ее остановлю!

Деметр с опаской заглянул внутрь.

– Но каким образом? Ты убьешь ее?

– Нет, никогда тебе не быть королем, – рассмеялся орлиноносый лорд. – Существует тонкое искусство подбора наказания в соответствии с преступлением и преступником. А сейчас отойди в сторону и молчи. – Второго предупреждения не потребовалось. Юноша сунул себе под нос коробочку с благовониями – говорят, от чародейства плохо пахнет – и принялся мечтать о хорошем.

Смахнув со стола какую-то бесценную хрустальную вазу, Албанус положил на него круглый черный поднос. Он был весь покрыт паутиной линий, слепившей глаза. Проследить отдельную линию было невозможно.

Албанус подернул рукава своей синей туники, открыл какой-то сосуд и покрыл серебристые линии пурпурной жидкостью, сопровождая свои действия заклинанием. Жидкость расположилась точно на серебре, ничуть при этом не изменившись.

Измельченные волосы с головы Сефаны (ее служанка любила деньги) были высыпаны в ступку, сделанную из черепа девственницы. Албанус поместил в нее еще какие-то незначительные добавки и перемешал все пестиком из бедра младенца.

Этой смесью он покрыл другие линии на подносе. Порошок и жидкость образовали замкнутую фигуру. Они нигде не касались друг друга, но иногда части одного, казалось, были заключены внутрь частей другого. И все время разные. При взгляде на этот лабиринт кружилась голова.

Какой-то момент Албанус колебался, наслаждаясь совершенством своего творения. Он замер в предвкушении. Засуха засухой, а против живого человека он сегодня выступает впервые. Он испытывал наслаждение, с каждым моментом становившееся все острее.

Но лишнего времени не было.

Разведя руки в стороны, он начал произносить слова мертвого языка, призывая, заклиная, приказывая. Пыль и жидкость замерцали. Его голос стал настойчивее.

Деметр отступал, пока не уперся в стену. Древние слова раскаленными молниями врывались в его душу. Зло, таившееся в глубине его души, знало, что оно по сравнению с этим злом – что свеча против вулкана. Если бы страх не лишил его сил, он бы сейчас закричал. Этот крик эхом катился по темным закоулкам его сознания.

Казалось, от голоса Албануса тряслись стены. Заволновались на незримом ветру гобелены. Внезапно на месте двух субстанций появилась дымка, все еще повторяющая сложный рисунок. Дымка казалась более вещественной, чем жидкость и порошок.

Сверкнула вспышка, и дымка исчезла. На подносе не осталось никаких следов. Сияние в мозгу постепенно угасло.

Албанус устало уронил руки.

– Сделано! Дело сделано, – повторил он. Лорд взглянул на Деметра, и юношу передернуло.

– Мой лорд Албанус, – слова застревали у него в горле, но страх заставлял продолжать. – Я еще раз приношу вам заверения в моей безграничной преданности. День, когда вы по праву займете трон, будет величайшим днем в моей жизни.

– Значит, ты – мой верный пес? – Албанус скривил губы в усмешке.

Лицо юноши вспыхнуло в гневе, но он вымолвил:

– Я ваш верный пес. – Тогда – молчать! Когда понадобишься, тебе об этом скажут.

Деметр побелел. Хозяин заметил это, но ничего не сказал. Похоже, мальчик начал понимать свое настоящее место. Он был полезен. Возможно, если он поймет все достаточно хорошо, его можно будет оставить в живых.

С прежней осторожностью лорд запер сундук.

– Идем, – сказал он, направляясь прочь. – Скоро мы должны встретиться с другими.

Хозяин видел, что вопрос «с кем именно?» был готов сорваться с губ юноши, но тот промолчал. Албанус позволил себе улыбнуться. Вот – подобающее поведение. Королей не спрашивают, королям повинуются.

Как приятно будет стать королем всей Немедии! И даже больше – ведь что ему чужие границы!

Они надели плащи и в сопровождении четырех факельщиков направились в город. На выходе из дома к ним присоединились десять охранников, скрипя кожей и звеня сталью. То, что они охраняли также и Деметра, было чистой случайностью.

Грабители и бандиты спешили убраться с их дороги. С улицы Сожалений доносилась музыка. Все, кто не мог нанять охрану, ложились спать с молитвой, прося богов, чтобы воры их обошли сегодня стороной.

Когда они приблизились к дворцу Сефаны, где за окружавшей сад алебастровой стеной вздымались колонны розового мрамора, на улице показалась еще одна процессия. Албанус дал знак остановиться.

– Не ты ли это, Албанус? – прохрипел Веджент. – Дурная ночь. Мне пришлось перерезать глотку любимого капитана.

Губы лорда искривились. Нет уж, этого в живых оставлять нельзя, будь он хоть стократ полезней.

Албанус подождал, когда Золотые Леопарды, человек двадцать, приблизятся. Половина из них несла факелы, плащи их были сдвинуты назад, чтобы не мешать мечу.

– По крайней мере, тебе удалось убрать Баэтиса. А нашел ли ты этого варвара?

– От Таэраса еще не было известий. Скорее всего, – продолжил великан, – судя по погоне за ним, это обыкновенный вор и убийца. Беспокоиться не о чем.

В голосе лорда послышался упрек.

– Все, что может нарушить нашу встречу подобным образом, является потенциально опасным. Кроме того, чем была вызвана прыть стражников? Они уже давно не проявляли подобной активности.

– У меня нет повода допрашивать стражников, как это было в случае с Мелиусом.

– Так изобрети его, – отрезал Албанус. – Откройте дверь, – скомандовал он.

Веджент что-то прошептал своим людям. Шестеро подошли к стене, разбившись на две группы. Двое в каждой тройке сцепили руке и подняли третьего наверх. Тот, укрыв плащом усеянный осколками верх стены, перевалил через нее. Из-за стены донесся слабый вскрик, и все смолкло. Раздался шум убираемого засова, ворота открылись.

Не обращая внимания на валяющийся в луже крови труп охранника, Албанус прошагал к дому.

По приказу Веджента двое остались у ворот. Остальные последовали за лордом – через уникальный сад к самому дворцу с его белоснежными колоннами и резными перекрытиями. Четверо забежали вперед по широким мраморным ступеням и с треском распахнули бронзовые двери.

Находившиеся внутри люди повскакивали с мест, изумленно глядя на ворвавшихся солдат. Всего их было шестеро.

Убрать! – бросил Албанус мимоходом и направился к лестнице. Деметр следовал за ним.

– Нет, – закричал тощий большеносый мужчина. – Я бы не стал этого делать. Я… – и, направленный метким пинком Веджента, исчез из пределов слышимости.

Знакомыми коридорами Албанус шел к спальне. Он не раз бывал здесь с более низменными намерениями. Но не более приятными, чем сейчас, отметил он про себя, открывая дверь.

Деметр, осторожно оглядываясь, последовал за ним. Какие-либо следы разрушения здесь отсутствовали. Сефана лежала на кровати и никак не реагировала на их присутствие. Она была обнажена, в левой руке она сжимала синее шелковые платье. Как будто собиралась его одеть, но раздумала. Албанус удовлетворенно хмыкнул.

Юноша пробрался вперед. Глаза Сефаны были открыты. В них светилась жизнь. Он прикоснулся к ней и тут же отдернул руку – она была тверда как камень.

– Она жива, – снизошел Албанус. – Живая статуя. Зато теперь ей не надо беспокоиться о старости. В таком виде ее красота сохранится на века. Деметр поежился.

– А не проще ли было просто ее убить?

Взгляд Албануса был страшен из-за его снисходительности.

– Король обязан давать предметные уроки. Если кому-нибудь еще захочется меня предать, он задумается о собственной судьбе. И о судьбе Сефаны. Принять смерть значительно легче. Вот ты, Деметр, – можешь ли ты меня предать?

Не в силах вымолвить ни слова, юноша отрицательно затряс головой.

Вошел улыбающийся Веджент.

– Вы бы только видели, как они нас умоляли! Как они просили пощады! Глупцы, молитвами сталь не остановишь!

– Значит, убрали всех? – переспросил Албанус. – Всех, кто был в доме? Слуг, рабов?

Великан расхохотался и провел ребром ладони по горлу.

– Всех в выгребную яму. Там был один такой симпатяга – он сказал, что его зовут Левкас, как будто это что-то могло изменить. Он рыдал, как баба. Говорил, что не он, а какой-то варвар – по имени Конан – должен был заняться этим. Чего только не услышишь! Тебя-то что беспокоит, мой повелитель?

Албанус заметно побледнел и впился глазами в Деметра.

– Конан – ведь так звали варвара, который продал тебе меч?!

Юноша кивнул, но глаза Албануса его не замечали. Он забормотал, не отдавая себе в этом отчета.

– Сновидение? Судьба? Боги играют судьбой людей, и любая случайность служит конечной цели. Случайность может помешать грандиозным планам. Я не могу этого допустить.

– Может быть, это не тот человек? – усомнился Веджент.

– Двое с таким варварским именем? Не может такого быть. Найдите мне этого Конана. – Он обвел присутствующих полубезумным взглядом. – Мне нужна его голова!

Присутствовавшие нервно вздрогнули.

Глава 11

Конан опрокинул на голову еще один ковш воды и тупо уставился на окружающий его двор «Знака Тестис». Первой на пути его взгляда оказалась Ариана. Руки ее были сложены на груди, а во взгляде сквозило презрение.

– Немудрено, – заявила она. – Если ты пьешь и развратничаешь до самого рассвета, ты должен быть готов к тяжелому похмелью.

– Ничего у меня не болит, – возразил Конан и принялся вытирать голову. Пока его лицо было прикрыто полотенцем, Конан скривился. Лишь бы она не кричала, молил про себя Конан, а то его голова просто разорвется на части.

– Весь вечер я пыталась тебя найти, – продолжила Ариана. – Я договорилась о встрече с Таэрасом, хотя сначала он не очень-то желал этого. У тебя мало времени. Я расскажу, как туда добраться.

– Ты разве не пойдешь со мной?

Она отрицательно качнула головой.

– Он был вне себя. Он говорил, что мы ничего не понимаем в воинском искусстве, что мы не в силах отличить плохого бойца от хорошего. Я рассказала ему о тебе, и он немного смягчился. По крайней мере, он с тобой встретится, и примет решение. Но нам он запретил приходить. Чтобы мы поняли, насколько он зол на нас.

– Может и так, – согласился Конан и отбросил влажное полотенце в сторону. – Слушай. Мне нужно сказать тебе кое-что важное. О Левкасе. Этот человек подвергает всех большой опасности.

– Левкас? – переспросила Ариана. – И что же это за опасность?

– Вчера он пришел ко мне с каким-то безумным предложением – убить Гариана. Если он попытается…

– Но это же нонсенс! – перебила она. – Из всех нас Левкас меньше других способен к решительным действиям. Единственное, что его волнует – философия и женщины.

– Женщины? – рассмеялся Конан. – Как, этот тощий червяк?

– Истинная правда, мой мускулистый друг, – подколола его она. – Он даже считается неплохим любовником среди знавших его женщин.

– И ты в их числе? – невольно стиснул кулаки Конан.

Ариана вспыхнула.

– Я – не твоя вещь. Какое ты имеешь право спрашивать меня, что я делала с Левкасом или с кем-нибудь еще?

– Что это вы вдруг заговорили о Левкасе? – спросил появившийся из дверей Гракус. – Вы, кстати, его не видели? Не знаете, где он сейчас?

– Нет, – отрезала Ариана и набросилась на него. – А какое право ты имеешь здесь слоняться, словно шпион короля?

Гракус словно не заметил ее слов.

– Его не видели с вечера. И Стефано, кстати, тоже. Я услышал, что здесь было упомянуто его имя, – он натянуто рассмеялся. – Конечно, мы можем себе позволить потерять пару-тройку философов, но если они в этот раз принялись за скульпторов… – Он рассмеялся снова. Если судить по выражению лица, у него было несварение желудка.

– Они вернутся, – утешила его Ариана. – Они, наверное, всю ночь посвятили выпивке. Как, например, Конан.

– А почему вы думаете, что они могут не вернуться? – заинтересованно спросил Конан.

Ариана наградила его убийственным взглядом, но Гракус слабым голосом ответил:

– Несколько месяцев назад исчезли несколько наших друзей. Художники. Двоих из них мы никогда больше не увидели. Их тела были обнаружены в мусорной куче, куда их закопали Золотые Леопарды. Их заметили случайно. Мы думаем, что Гариан хочет нас запугать.

– Что-то непохоже на королей, – нахмурился Конан. – У них в чести принародные казни и все такое прочее.

Гракусу стало плохо.

Ариана нахмурилась:

– Тебе пора на встречу с Таэрасом. С этими словами она отвернулась от Конана и принялась успокаивать скульптора, гладя его по волосам.

Не с лучшим настроением Конан натянул стеганый кафтан и кирасу поверх него. Затянул пояс с мечом.

– Куда это ты так собираешься? – подозрительно спросила Ариана. – Он же не собирается с тобой сражаться.

– У меня есть для этого причины, – уклончиво ответил Конан.

Он не стал говорить ей, что кто-то за ним охотится. В ее теперешнем состоянии она, скорее всего, решит, что киммериец пытается выжать из нее сочувствие, подобно Гракусу. Разрази Эрлик всех женщин, пожелал он куда-то в пустоту.

– Ну, рассказывай, как найти Таэраса, – потребовал Конан, насадив на голову остроконечный шлем. И все время, пока она давала указания, ее лицо оставалось столь же холодным.

Улица Кузнецов, куда он прибыл согласно указаниям, оправдывала свое название. Здесь работали оружейники, мастера по железу, золоту, серебру, меди, бронзе. Звон молотков сплетался в один неумолчный гул с криками торговцев. Улица напоминала улей. Гильдии следили, чтобы мастер работал только с одним металлом. Но те же Гильдии наняли охрану, которая патрулировала улицу. Покупатели и торговцы могли чувствовать себя спокойно, как нигде.

Чем ближе он подходил к цели, тем меньше ему хотелось приходить неподготовленным. По словам Арианы, чтобы добраться до места, он должен был миновать узкий коридор, начинающийся в лавке медника, и подняться по лестнице в его конце. События последних дней совсем испортили ему нервы.

У самой лавки медника Конан начал делать вид, что приценивается к товарам. Он то подкидывал в руке меч, то пробовал пальцем украшенную чеканными листьями серебряную чашу. При этом он не сводил взгляда с лавки. Пара местных стражников остановились и задумчиво посмотрели на киммерийца, который стоял у открытого прилавка серебряных дел мастера. Недолго думая, Конан поднес чашу к уху и постучал по ней костяшкой пальца. – Слишком много олова, – заявил он и пренебрежительно бросил чашу на прилавок. Взбешенный торговец кричал вслед ему оскорбления, но стражники утратили к нему интерес.

Сразу за лавкой находилась боковая улочка, точно так же пропахшая запахом мочи. Как и ожидал Конан, большая часть глиняной штукатурки благодаря сырости уже отвалилась со стены здания.

Убедившись, что никто за ним не следит, Конан примерился и принялся взбираться вверх. Кто-то, может, и посчитал бы такой подъем, особенно в сапогах и кирасе, делом невозможным. Но для выросшего среди скал Киммерии эти трещины между грубо обтесанными камнями были все равно что гладкая лестница. Если бы кто-нибудь взглянул на место, где он стоял, всего секунду спустя, ему бы показалось, что Конан исчез.

Когда он перевалил через край красной черепичной крыши, на его лице появилась улыбка. Здесь было чердачное окно-отдушина, обтянутое рыбьими пузырями. И оно было как раз над тем местом, где его ждали. В этом он был уверен.

Осторожно, стараясь не потревожить отдельные куски черепицы, да и самому не загреметь вниз, Конан подобрался к отдушине. Поскольку увидеть что-либо сквозь рыбий пузырь было невозможно, хоть он и пропускал свет, Конан острием кинжала проделал в нем небольшую дырочку и приник к ней глазом.

Внизу оказалась узкая комната, плохо освещенная, несмотря на отдушину и две бронзовые лампы на столе. В ней находились четверо, и у двоих были в руках взведенные арбалеты. Оружие было направлено на дверь, через которую Конан должен был появиться.

Киммериец ошарашенно покачал головой. Одно дело проявить разумную осторожность, и совсем другое – нарваться на неприятности при всех предосторожностях.

– Так он идет или нет? – раздраженно спросил один из тех, кто не имел арбалета. Поперек его бритой головы тянулся шрам от удара саблей, который запросто отправил бы на тот свет любого обычного человека.

– Он придет, не беспокойся, – заверил его другой мужчина без арбалета. – Девушка обещала, что пришлет его прямо сюда.

Конан замер. Неужели это Ариана послала его прямо на смерть?

– А что ты потом ей скажешь? – спросил человек со шрамом. – Она может быть опасна, Таэрас.

– Скажу, что я его нанял, – рассмеялся мужчина. – И послал его на соединение с той тысячей, которую я якобы собрал за городом. Это должно ее успокоить.

Лежащий на крыше Конан облегченно вздохнул. Что бы Ариана ни совершила, она сделала это не по своей воле. Позже до него дошел смысл остальных слов. Якобы нанял. Значит, все обстоит так, как он и опасался. Юных заговорщиков просто дурачат. Ему придется ответить на много вопросов, подумал Конан и вытащил меч.

– Стреляйте сразу, как только он переступит порог, – поучал арбалетчиков Таэрас. – Эти варвары слишком цепко держатся за жизнь.

– Он уже сейчас все равно что мертвый, – сострил один, а другой ласково погладил ложе арбалета.

Конан ощерился. Мы еще посмотрим, кто больше годится на роль мертвеца. Он бесшумно поднялся и прыгнул.

С воплем – «Кром!» – он прорвал материал отдушины.

У них было время только повернуть голову на звук, а затем Конан приземлился прямо на голову одного из арбалетчиков. Тот с хрустом ломаемых позвонков осел на пол. Второй лихорадочно попытался перенацелить свое оружие, но Конан, развернувшись с тигриной грацией, сунул свой кинжал ему в горло. Тот закашлялся кровью, и в агонии спустил курок.

Стрела пронзила человека со шрамом, который только наполовину успел вынуть из ножен меч. Он выругался и умер.

Использовав кинжал как рукоять, Конан метнул тело арбалетчика в Таэраса. Теперь он узнал его покрытое метками болезни лицо – этот человек присутствовал на встрече, которую Конан прервал другим своим неожиданным появлением с крыши.

Таэрас покачнулся и едва сохранил равновесие. Его рука ухватилась за меч.

– Ты, – узнал он лицо киммерийца.

Конан ударил. Сталь его клинка звякнула о рукоять меча. Таэрас вскрикнул. Отрубленные пальцы упали на пол. Но он был настоящий боец. Левой рукой Таэрас выхватил кинжал и ринулся на Конана.

Убить его не составило бы труда, но киммерийцу нужна была информация. Сделав шаг в сторону, он пропустил атакующего мимо и огрел его по затылку зажатой в руке рукояткой меча. Таэрас пошатнулся, зацепился за труп товарища и рухнул на пол. Пару раз дернувшись, он затих.

Выругавшись, Конан перевернул его на спину. Из груди Таэраса торчал его собственный кинжал. Глаза уже начинали стекленеть.

– Да что за черт! – выругался Конан. – Ты мне нужен был живым.

Он вытер клинок о рубашку Таэраса и сунул его в ножны. В его голове роились тревожные мысли. Только что он своими ушами слышал признание Таэраса в том, что он дурачит заговорщиков. Но он также встречался с двумя мужчинами, которые, судя по богатой одежде, занимали в обществе важное положение. Можно предположить, что эта встреча была посвящена обсуждению вопроса о восстании.

Следовательно, влиятельные богачи намерены использовать Ариану и других молодых дурачков как инструмент давления на Гариана. А ненужный инструмент, как известно, выбрасывают.

В тот самый момент, когда Конан вытаскивал кинжал из горла арбалетчика, дверь распахнулась. Конан слегка присел, готовясь отразить нападение, и увидел на пороге Ариану с Гракусом. От кровавого зрелища у скульптора глаза буквально полезли на лоб.

Взгляд Арианы был полон безграничной печали.

– Я считала, что Таэрас не имеет права не допускать нас на встречу, – тихо сказала она. – Я думала, что мы должны прийти и сказать слово в твою защиту… – она устало вздохнула.

– Но послушай, Ариана! Они хотели меня убить! – воскликнул Конан. Ариана взглянула наверх, на разбитую отдушину, затем на трупы.

– И кто же из них прыгал сверху, Конан? Ясно же, что прыгал один. С намерением убить. Я так боялась, когда ты так вооружился и не сказал мне, зачем. Я молилась. Я боялась оказаться права.

Ну почему она все понимает не так, как надо, сердито подумал Конан.

– Ариана! Я был на крыше и слушал. Да, я прыгнул. Но после того, как они заговорили о том, как им меня убить. Или, по-твоему, арбалеты им были нужны для того, чтобы на крыс охотиться? – Она смотрела на него спокойным и лишенным жизни взглядом.

Конан набрал воздуха.

– Услышь меня, Ариана! Этот человек, Таэрас, не нанял ни одного воина в помощь вашему восстанию. Он сам это сказал. Вы должны…

– Ты их убил! – неожиданно закричал Гракус. Похоже, у него была истерика. – Этого и боялся Стефано. Может, это ты его убил? Вместе с Левкасом? Ты хочешь убить всех нас! Не выйдет! Нас – сотни! Мы тебя первыми прикончим!

Он глянул под ноги и с пронзительным криком кинулся по ступенькам вниз. Ариана стояла неподвижно.

В дверях появился Ордо, задумчиво глядевший на бегущего скульптора. Осмотрев трупы, он удовлетворенно хмыкнул.

– Я вернулся к «Тестис» и услышал, как эта девушка и другие решили последовать за тобой. Похоже, я правильно решил, что стоит присмотреть за ними.

– Теперь ты убьешь и меня, Конан? – качнулась Ариана.

– Разве ты плохо меня знаешь? Разве ты не знаешь, что я не могу причинить тебе вред? – взвился Конан.

– Я думала, что знаю, – безжизненно ответила Ариана. Она перевела взгляд с одного трупа на другой и истерично рассмеялась. – А теперь я не желаю знать тебя! Не желаю!

Она отскочила от протянутой руки киммерийца.

– Я не в силах победить тебя, – прошептала девушка. – Но я еще могу попасть себе в сердце кинжалом.

Конан отдернул руку. Наступила тишина. Потом он холодно сказал:

– Не задерживайся здесь. Трупы привлекают стервятников, а для двуногих стервятников ты – лишь добавочный приз.

Она не ответила.

– Пойдем, Ордо.

Одноглазый последовал за Конаном.

Встречные прохожие, заметив мрачное лицо и ледяной взгляд синих глаз киммерийца, спешили убраться с дороги. Ордо с трудом поспевал за ним. Когда они покинули шумную улицу Кузнецов, одноглазый спросил:

– Что же там в этой комнате произошло такое, что девушка так тебя невзлюбила?

Пронзив его убийственным взглядом, Конан в нескольких словах рассказал о произошедших событиях.

Ордо присвистнул.

– Это что же получается? Нет, я слишком стар для этого. Мы теперь не только должны опасаться, что Гракус и его товарищи могут сунуть нам ножи в спину. Мы теперь не можем даже поступить на службу к купцу или лорду – мы же не знаем, кто из них в этом замешан. Куда же нам идти, Конан?

– Остается одно, – мрачно заявил Конан. – Мы наймемся к королю.

Глава 12

На мраморных ступенях храма Митры изумленный служитель выронил клетку с голубями, когда отряд во главе с Конаном прогромыхал по узенькой улочке. Он был настолько изумлен видом вооруженных людей в Храмовом районе, что он не заметил разбитой клетки и улетающих птиц.

Ордо скрипнул седлом, склоняясь к Конану.

– Это безумие! Нам еще повезет, если наверху нас не встретит весь полк Золотых Леопардов!

Конан только покачал головой.

Он хорошо знал, что ехать во главе сорока вооруженных людей прямо к королевскому дворцу – не самый общепринятый способ обращения к королю, даже и с предложением о службе. Но на такой простой метод, как взятка, уже не оставалось времени. Поэтому у них было два пути – или записаться в немедийскую армию, или вот это.

По правде говоря, Конана сейчас больше беспокоили молодые заговорщики. Решив, что им нечего терять, что Конан их предал или собирается предать, они в отчаянии могли решиться на все, что угодно. Эти улочки у самого Дворца – идеальное место для засады.

Улочки были наследием далекого прошлого, когда вокруг возникшей на холме крепости выросло поселение, из которого потом получился Бельверус – немедийская столица. Крепость стала Королевским Дворцом, роскошные храмы в граните и мраморе сменили хижины, но улочки остались.

Дворец остался крепостью. Но стены были нынче из великолепного белого мрамора, а башни из порфира и нефрита.

Решетки, несмотря на красоту работы, были из кованого железа, а под подъемными мостами щетинился шипами сухой ров. Широкая полоса растительности, постриженной так, чтобы нигде не мог укрыться нежелательный элемент, отделяла Дворец от Храмового района.

На границе этого зеленого пояса Конан остановил свой отряд.

– Ждите здесь, – скомандовал он.

– С превеликим удовольствием, – пробурчал Ордо.

Конан двинул лошадь шагом. Его вороной возбужденно пританцовывал. Двое копейщиков в золоченых плащах охраняли мост. Когда Конан приблизился, рядом с ними возник человек в шлеме с офицерским плюмажем.

– Что тебе здесь нужно? – потребовал офицер.

Он задумчиво взглянул на отряд, но они были слишком далеко. К тому же, их было немного.

– Я желаю поступить вместе со своим отрядом на службу повелителя Гариана, – ответил Конан спокойно. – Они обучены новому способу ведению боя, ранее в Немедии не известному.

– Я еще ни разу не встречал наемников без какого-нибудь своего, особого метода войны, – усмехнулся офицер. – И что же это в данном случае? – Я лучше покажу, – ответил Конан. – Так это произведет больше впечатления.

Про себя он облегченно вздохнул. Больше всего он опасался, что его не станут слушать.

– Хорошо, – протянул офицер, снова переведя взор на отряд Конана. – Ты – один – можешь войти и показать свое искусство. Но учти, если этот «секрет» известен любому зеленому рекруту Немедийской армии – а такое чаще всего случается – то ты будешь нещадно выпорот. Дабы послужить примером для других наглецов.

Конан чуть тронул каблуками коня, и тот шагнул вперед. Солдаты угрожающе подняли пики, а офицер отступил назад. Не сводя с него ледяного взгляда, Конан ему ответил.

– Нет, здесь этот способ не практикуется. Но научить новобранца можно. – И улыбнулся.

Рот офицера стянулся в линию.

– Э, думаю, кое-кто еще захочет взглянуть на представление.

Он сунул голову в сторожку и что-то сказал.

Оттуда выскочил солдат в золоченом плаще, бросил на Конана оценивающий взгляд и скрылся в направлении дворца. Конан проехал мимо поста, и за ним двинулись солдаты. Интересно, подумал Конан, они просто хотят посмотреть на него или они думают, что он бросится на штурм Дворца в одиночку?

Внешний двор был вымощен плитами известняка. Это был круг радиусом в четыреста шагов, окруженный стенами с галереями, доходящими до уровня четвертого этажа. С галерей у ворот можно было непосредственно увидеть башни, вздымающиеся среди садов Внутреннего двора и самого дворца, где жил король со своей свитой.

Появились офицеры, возглавляемые великаном ростом почти с Конана. Солдаты освободили для них проход. Офицер поста поклонился великану:

– Славен будь, командир Веджент, – сказал он. – Я надеюсь, что этот варвар может послужить неплохим развлечением.

– Да, Тега, – задумчивосогласился Веджент, не сводя взгляд с Конана. Очень пристальный взгляд, как отметил Конан.

– Эй, ты, варвар! Я тебя знаю? – резко спросил он, стиснув рукоять меча.

Конан покачал головой:

– Мы с вами незнакомы, командир.

Хотя, как он про себя заметил, этот тип действительно кажется знакомым. Правда, очень смутно. Неважно. Если это нужно, воспоминание придет само по себе.

Веджент заметно расслабился.

– Что ж, давайте приступим. Тега, достань варвару все необходимое.

– Мне нужен сноп соломы, – пояснил Конан, – или какая-то другая мишень.

Офицеры сдержано засмеялись. Двое солдат побежали исполнять приказание Теги.

– Стрельба из лука! – захохотал один. – Я, конечно, заметил лук у седла. Но, по-моему, это оружие для младенца!

– Может быть, он стреляет одной рукой! – рассмеялся в ответ другой. Комментарии становились все язвительней. Конан стиснул зубы и тщательно проверил натяжение тетивы.

– Слушайте! – выкрикнул кто-то. – Он сейчас начнет играть, как на арфе!

Конан перебрал в колчане все сорок стрел, удостоверившись, что их оперение в порядке.

– Наверное, он часто мажет – поэтому таскает с собой много запасных! – Нет, ты не прав. Он перышками щекочет женщин. Берет за щиколотку, переворачивает и…

Насмешки продолжались. Они немного поутихли, лишь когда вернулись солдаты, неся соломенную мишень.

– Поставьте туда, – Конан указал на место шагах в пятидесяти от себя. Солдаты с энтузиазмом подчинились, желая поскорее насладиться конфузом варвара.

– Что-то маловата дистанция, варвар!

– Лук-то детский!

Глубоко дыша – для успокоения – Конан проехал мимо офицеров и остановился только в двухстах шагах от мишени. Наложив стрелу, Конан сконцентрировался. Надо держать в уме только цель, а не этих болтливых бабуинов, неизвестно почему именующих себя солдатами.

– Что же ты ждешь, варвар? – крикнул ему Веджент. – Давай, слезай с коня и…

С диким воплем Конан поднял лук и выстрелил. Стрела еще пела в воздухе, а Конан послал Вороного в галоп. Искры неслись из под копыт, а Конан стрелял с максимальной быстротой, сопровождая представление диким улюлюканьем, не раз наводившим страх на врага от Гандера и Гипербореи до Боссонианских трясин.

Стрела за стрелой вонзались точно в мишень. В ста шагах Конан слегка указал жеребцу коленом, и тот послушно свернул вправо. А Конан стрелял, его мозг слился в единое целое со стрелой, луком и мишенью. Еще один посыл – и он уже направляется обратно, не прекращая стрелять. Когда же он наконец, остановил своего скакуна, в его колчане оставалось всего четыре стрелы. А если бы кто удосужился посчитать те, что сделали мишень похожей на ежа, их бы оказалось ровно шесть и еще тридцать.

Он на рыси подъехал к офицерам.

– Что за чудеса? – изумленно спросил Веджент. – Твои стрелы что, заколдованы? Они неслись прямо в цель, когда ты мчался, как сумасшедший!

– Никакого волшебства, – рассмеялся Конан. Пришел его черед смеяться над ошарашенными щеголями. – Почитается за искусство умение попасть из лука в бегущего оленя. Это – всего лишь следующий шаг. До тех пор, пока меня не стали учить этой манере, я ни разу не стрелял с коня.

– Учили?! – воскликнул Тега, не замечая тяжелого взгляда Веджента. – Кто? И где?

– Далеко на востоке, – ответил Конан. – Там лук – главное оружие легкой кавалерии в Туране…

– Чтобы они там ни делали, – прервал его Веджент. – Нам это ни к чему. Фаланга доброй Немедийской пехоты раздавит любого врага без помощи этой пародии на лучников. Нам хватит своих сил.

Конан хотел было сказать, что несколько тысяч конных Туранских лучников сделают с его фалангой, но в это время появилась еще одна группа людей, и офицеры склонились в глубоком поклоне.

Человек с короной в образе дракона на голове, высокий и широкоплечий, двигался впереди.

Но взгляд Конана задержал не король, даже не его приспешники. Нет, его взор приковала женщина. Длинноногая пышногрудая блондинка не была настоящей леди, поскольку ни одна благородная дама не стала бы надевать юбку из полупрозрачного красного шелка, перепоясанную в талии жемчугом, посаженным в золото.

Если же она была чьей-то наложницей, то этот кто-то не уделял ей должного внимания, поскольку красавица вернула киммерийцу взгляд. С такой томностью, что сердце варвара забилось.

Гариан приближался, и Конан торопливо снял шлем, надеясь, что король не успел заметить его взгляд.

– Я видел твое представление с галереи, – неожиданно тепло сказал король. – Я никогда не видел подобного.

Взгляд его карих глаз был мягок – он все же не заметил дуэли взглядов между Конаном и блондинкой – но осторожен, как у человека, успевшего посидеть на троне.

– Как тебя зовут?

– Конан, – ответил киммериец. – Конан из Киммерии, – добавил он, не замечая, как побледнел Веджент.

– Ты хотел просто показать свое искусство, Конан?

– Я пришел вступить на Вашу службу, о Король, – ответил Конан. – Я, мой лейтенант и еще сорок человек, обученных использовать лук так же, как я.

– Великолепно! – Гариан хлопнул жеребца по крупу. – Я всегда питал интерес к новому в военном деле. Ведь я с детства жил при армии! А сейчас, – помрачнел Король, – у меня не хватает времени даже попрактиковаться с мечом!

– О мой Король, – льстиво вкрался Веджент, – это просто фокусы. Обман. На войне это бесполезно.

Его взор переместился на Конана: Киммериец прочел в нем страх и ненависть.

– Нет, я не могу согласиться, дорогой Веджент, – возразил Гариан. – Твои советы часто помогали мне в военном отношении, но в этот раз ты ошибаешься.

Веджент открыл было рот, но Король его игнорировал.

– Слушай меня, Конан из Киммерии. Если ты согласен поступить на службу, я прикажу выдать каждому из твоих людей по три золотых марки, и еще по три за каждые десять дней службы. Тебе же самому – десять золотых марок, и по одной – за каждый день службы.

– Согласен, – спокойно сказал Конан.

Ни один торговец не смог бы сделать такого предложения.

– Дело сделано, – кивнул Гариан. – Но ты должен будешь сражаться со мной на мечах по часу каждый день – я вижу по отметинам на рукояти твоего меча, что ты неплохо знаком с этим оружием. Веджент, присмотри за тем, чтобы ему выделили помещение в самом Дворце, и чтобы там было достаточно просторно.

Раздав указания, Гариан торжественно удалился, не говоря ни слова. Солдаты кланялись ему вслед. Придворные двинулись за королем. Блондинка успела бросить на Конана еще один жаркий взгляд.

Краем глаза Конан заметил, как Веджент попытался незаметно исчезнуть. – Командир Веджент, – позвал он его, – разве моих людей не должны разместить здесь же?

Веджент скривился:

– Король сказал, что ты, варвар, получишь апартаменты. Он ничего не говорил о шайке, которую ты называешь своим отрядом. Пусть спят в канаве. – И он исчез за поворотом.

Это немного охладило Конана. Он не мог, повизгивая, бежать к Гариану и жаловаться на Веджента. К тому же у подножия холма есть достаточно трактиров, но даже для самого дешевого ему придется приплачивать людям из собственного кариана. Даже при нынешних возможностях его надолго не хватит.

Но это может подождать. Прежде всего – за что Веджент его ненавидит? Надо все же узнать, прежде чем придется убить человека. И надо не дать блондиночке подвести его под топор палача. Не отвергая, если возможно, предлагаемых удовольствий. Да разве когда-нибудь он, рожденный на поле боя, искал спокойствия в жизни?!

Смеясь, он выехал навстречу своим людям – сообщить об удаче.

Глава 13

Высокий свод простого серого камня был залит светом большого числа бронзовых светильников, являющихся единственным украшением голых стен. Здесь не было окон, а дверь была только одна – хорошо охраняемая снаружи. Албанус позаботился о максимальной безопасности всего, находившегося здесь. Он даже на расстоянии ощущал ту силу, которая скоро будет в его власти. В центре комнаты находилась круглая каменная платформа, а на ней – большой прямоугольный кусок глины необычного оттенка. Эта глина даст ему Драконий трон.

– Лорд Албанус, я хочу знать, почему меня доставили сюда и почему держат взаперти.

Албанус изобразил на лице улыбку и повернулся к нахмуренному скульптору, напряженно сжимая кулаки.

– Всего лишь небольшая оплошность по части моих слуг, – мягко сказал он. – Я попросил их доставить ко мне великого скульптора Стефано. Они же не совсем меня поняли и немного перестарались. Можешь быть уверен, их за это выпорют.

Стефано отмахнулся, как от безделицы. Но, как заметил хозяин, он не стал просить о снисхождении к охране.

– Так вы обо мне слышали? – молодого человека распирала гордость.

– Ну конечно, – согласился Албанус, с трудом сдерживая смех. Этот человечишка был прост для понимания, как папирус с крупными буквами. – Именно поэтому я нижайше прошу тебя изготовить по моему заказу статую. Инструменты уже приготовлены, – хозяин указал на стол, заваленный различными орудиями труда скульптора.

– Но это же неверно, – заявил Стефано с безграничной самоуверенностью. – Глину используют для статуэток, а статуи делают из камня или из бронзы.

Улыбка не сходила с лица хозяина, но черные глаза напоминали угли.

– Эта глина доставлена сюда из Кхитая, – не смог придумать более отдаленного места Албанус. – Если ее обжечь, она приобретает твердость бронзы, но становится значительно легче влажной глины. На столе – наброски и рисунки с человека, которого ты должен изобразить. Изучи внимательно.

С сомнением поглядывая на кусок глины, Стефано развернул сверток и застыл в изумлении.

– Но ведь это же Гариан!

– Наш Король Божией милостью, – на этих словах лорд чуть было не подавился. – Я готовлю ему подарок. Сюрприз, одним словом.

– Но как статуя должна быть одета? – спросил скульптор, просматривая рисунки. – Здесь на всех он изображен в обнаженном виде.

– Такой и должна быть скульптура, – на лице скульптора мелькнуло изумление, и хозяин быстро добавил: – Таков обычай кхитайцев с глиняными статуями. Они одевают их в настоящие одежды. Наряды время от времени меняют, так что статуя всегда одета по последней моде. – Албанус был доволен собой за эту ложь. Он даже начал подумывать, не сделать ли такой свою собственную статую – потом, когда он воцарится на троне.

Стефано внезапно хрипло рассмеялся:

– А что сделают с обнаженной статуей Гариана потом, когда он уже не будет королем?

– Очень маловероятное событие, – заметил Албанус, не моргнув глазом. Похоже, Стефано до этого не понял, что высказался вслух.

– Да, конечно, конечно… – рассеянно согласился он.

Тут его лицо помрачнело, брови нахмурились.

– Почему бы это я должен согласиться? После ночи, проведенной под замком?

– Но я ведь уже сказал – это была ошибка. Я приношу глубочайшие извинения. Скажем, тысячи золотых марок будет достаточно?

– Золото меня не интересует, – нарочито отказался скульптор.

– Чтобы помочь бедным, – вкрадчиво продолжал Албанус. – Я много слышал о вашей благотворительной деятельности в беднейших районах столицы. – Лицо Стефано не стало мягче, но лорд понял, что нащупал правильный путь. Голос его снизился до гипнотического шепота. – Подумай сколько добра смог бы ты сделать, имея эту тысячу золотых. Как будут смотреть на тебя друзья? У них, готов поклясться, никогда не было и сотой части этой суммы. – Стефано медленно кивнул, глядя на стену. Он видел свой триумф. – Как они будут восхвалять тебя, ставить в пример. Ты будешь велик в их глазах! – Албанус замолчал.

Стефано распрямился, встряхнулся и неожиданно рассмеялся.

– Имея много золота, можно сделать много добра. Извините, мой лорд – я был погружен в думы о тех, кому я могу помочь.

– Несомненно, – улыбнулся лорд и быстро продолжил: – Гариан не должен знать о нашем замысле. Поэтому никто не должен знать, что ты находишься здесь. Еду и питье тебе будут приносить. Если пожелаешь, будут и женщины. Если ты не забудешь соблюдать осторожность, то тебя развлекут ежедневные прогулки в саду. А сейчас – приступай к работе. Время не ждет.

Албанус вышел и обессиленно привалился к двери, охраняемой двумя стражниками с обнаженными мечами. Его мутило. Разговаривать с таким, как Стефано, почти как с равным! К сожалению, талант не заставишь работать угрозами или даже пыткой, как он, к своему сожалению, узнал. Плоды такой работы имели какой-либо фатальный недостаток.

Кто-то осторожно тронул его за руку, и лорд в ярости повернулся. Раб, позволивший себе прикоснуться, низко склонился.

– Простите меня, хозяин, но командир Веджент ждет вас. Он имеет важные вести и просит его принять.

Албанус оттолкнул его и направился к выходу. Все было распланировано заранее. Если этот служака пустил план насмарку, лорд кастрирует его собственными руками.

Лицо ожидавшего Веджента было покрыто потом. Он сразу же начал говорить.

– Конан. Варвар, что сражался с Мелиусом и забрал его меч. На которого указывал Левкас, участвовавший в заговоре Сефаны. Варвар с таким именем понравился Гариану и принят на службу. Я его узнал это тот самый, что сорвал нашу встречу с Таэрасом. Уже четырежды он появлялся у нас на пути. Это мне не нравится, Албанус. Это плохой признак.

– Согласны ли боги со мной? – прошептал, не отдавая себе отчета, Албанус. – Не хотят ли они наказать меня? – И уже громче продолжил: – Не говори о дурных знаках. Этим самым утром предсказатель сказал, что я умру с Драконьей короной на голове. Я приказал его убить естественно, чтобы заставить молчать. Что значат разные варвары по сравнению с таким пророчеством!

Солдат мрачно обнажил клинок.

– Я с легкостью мог бы его убить. Во дворце он одинок, и его спину никто не прикрывает.

– Осел! – заявил Албанус. – Убийство внутри Дворца насторожит Гариана. Это может помешать нашим планам.

Веджент презрительно фыркнул.

– Безопасность короля – в моих руках. Каждый третий Леопард предан лично мне, а не трону.

– А двое из трех – нет. Кроме того, в мои планы не входит размахивать оружием внутри Дворца. Я должен быть в глазах всех спасителем Немедии от орд голодных оборванцев.

– Значит, он будет жить?! – выплеснулось недоумение из солдата.

– Нет, он умрет. – А может, Конан – это оружие богов, направленное против него, Албануса? Нет. Его судьба – носить Драконью корону. Он рожден быть королем, а вместе с Синей Сферой он будет живым богом.

– Таэрасу это известно, – продолжил лорд. – Но передай ему, что он должен умереть вдали от Дворца. Чтобы ничто не заподозрили так, смерть в драке.

– Похоже, Таэрас исчез.

– Так найдите его! – взорвался лорд. – И помните, внутри Дворца можете за ним следить, но не трогайте. Как только выйдет – можете убивать.

Глава 14

В маленьком дворике раздавался звон стали. Конан блокировал рушащийся меч своим клинком и незамедлительно отступил назад, держа оружие наготове. Несмотря на то, что его широкая грудь была покрыта потом, его глазомер и сила нисколько не пострадали.

Гариан стал заходить слева. Он также был обнажен по пояс. Король был не намного меньше киммерийца, хотя и был покрыт жирком бездеятельности. По его покатым плечам бежал пот, а клинок почти незаметно дрожал.

– Ты неплохо сражаешься, варвар, – выдохнул Гариан.

Конан не ответил, развернувшись, чтобы снова оказаться лицом к противнику. Бой, даже учебный – не время для разговоров.

– Что же ты молчишь? – спросил Король, и в то же мгновение его меч метнулся к животу Конана.

Киммериец почти не двинулся. Движение могучих запястий – и угрожавший клинок отведен в сторону. Но вместо того, чтобы отвести его еще дальше – как было принято, Конан неожиданно присел на правую ногу. Левая осталась вытянутой в сторону. Его меч соскользнул с клинка противника, сделал полукруг и остановился у самого королевского живота. Прежде, чем ошеломленный король среагировал, Конан грациозно вернулся в прежнюю позицию.

– На сегодня достаточно, – с отвращением объявил король, отступив назад. И с мрачным выражением на лице пошел к себе.

Конан принялся утирать пот рубахой.

Когда король скрылся за воротами дворика, из тени под балконом вышел Ордо, грустно покачивая косматой головой.

– Хорошо, что он меня не заметил. Иначе мы оба встретили бы завтрашний рассвет в темницах Дворца – прямо под этим местом. Тебе следует помнить, что короли на любят проигрывать – даже один на один.

– Если я приму поражение в учебном бою, то вскоре мне не повезет и в настоящем.

– Но Конан! Ты же вполне можешь драться чуть слабее?! Он ведь все-таки Король. Ни к чему зря нарываться, пока мы можем получать его денежки.

– Я иначе не умею – я сражаюсь, чтобы победить, Ордо. Как там наши люди?

– Неплохо. – Ордо уселся на каменную скамейку. – Кто же станет возражать против такого. Золото есть, а выпивка и женщины найдутся.

Конан через голову натянул рубаху и сунул меч в ножны.

– Не слышал ли ты чего – не собирается ли Ариана и другие вывести людей на улицы?

– Даже намека не было, – выдохнул одноглазый. – Конан, я не предлагаю тебе их выдать. Что там – тогда призрак Керин будет терзать меня до конца дней. Но мы могли бы намекнуть королю, что в городе ходят слухи о восстании. Он бы дал за это много золота, а восстание бы не состоялось – поскольку войска будут настороже. Меня тревожит мысль о том, что девушки непременно погибнут, если выйдут со всеми на улицы… Я не смогу их рубить, киммериец…

– И я – тоже. Но они восстанут независимо от того, будет Гариан знать об этом или не будет. Или я плохо знаю Ариану. Чтобы остановить их, надо найти человека, который их использует. Наверное, тот мужчина, что встречался с Таэрасом, мог бы многое рассказать.

– Я приказал нашим держать глаза открытыми и высматривать черноволосого мужчину, с сединой на висках, с орлиным носом. Но это будет чудом, если они его найдут.

Конан грустно кивнул.

– Знаю. Но надо делать то, что в наших силах. Пойдем ко мне – у меня есть отличное вино.

Много роскоши видел Конан в Туране и Вендии, но это не шло ни в какое сравнение со здешним великолепием. Множество дворов и двориков, окруженных садом. От совсем маленьких, где места едва хватало фонтану в виде мифического чудища, до громадных, где вздымались алебастровые башни с золочеными куполами. Гигантские обелиски, покрытые иероглифами, рассказывали истории Немедийских правителей на тысячу лет назад, а то и больше.

Они шли по тенистой аллее. Кричали павлины, и важно расхаживали золоченые фазаны. Вдруг Конан остановился. Впереди из дверей вышла закрытая вуалью женщина и, очевидно, не заметив Конана, пошла своей дорогой. Киммериец был уверен, что именно эту женщину он дважды видел в носилках на улицах города. Пора, решил Конан, выяснить этот вопрос. Он устремился было вперед, но Ордо схватил его за руку и потянул в сторону.

– Я хочу поговорить с этой женщиной, – объяснил Конан, почти шепотом. – Она меня не любит, я в этом уверен. И я видел ее где-то раньше. Без этой дурацкой вуали. Но где?

– Я ее тоже видел, – прошипел Ордо. – Хотя и под вуалью. Ее зовут леди Тиана и, как поговаривают, ее лицо обезображено болезнью. Она не позволяет его видеть.

– Не нужно мне ее лицо! – Конан дрожал от нетерпения.

– Вот что я тебе скажу, – уговаривал его одноглазый. Однажды я следил за лордом Эранисом. Мне хотелось знать, кто ему приказывает. До этого он все время приходил на улицу Сожалений. Каждый раз – в другое заведение. На этот раз он пришел сюда и, в роще за стеной, встретился с этой Тианой.

– Значит, она участвует в контрабанде, – согласился Конан. – Это может оказаться полезным, особенно если она не захочет отвечать на вопросы.

– Ты не так понял, киммериец. Я не слышал, о чем они говорили. Но ты бы видел, как пресмыкался перед ней Эранис! А значит, она находится среди главарей. Тронь ее – и человек двести контрабандистов начнут усложнять твою жизнь.

– Может быть, они этим уже занимаются. Кто-то же ведь охотится за ним. Почему это не может быть женщина, которая ненавидит? Неважно, по какой причине. – Он стряхнул руку Ордо со своего плеча. – Она может исчезнуть, если я не пойду следом.

Но Конан остался стоять, поскольку в конце аркады перед леди Тианой возникла та самая блондинка, которая была в свите Гариана. Как удалось выяснить Конану, ее звали Суларией, и она действительно была королевской фавориткой.

Женщина с вуалью попыталась обойти Суларию, но та сделала шаг вбок, загораживая ей проход. На ее груди сверкали золотые пластины, а золоченая шелковая юбочка шириной не более ладони почти не скрывала ее прелестей.

– Приношу свои приветствия, леди Тиана, – злокозненная улыбка змеилась на ее чувственных губах. – Но почему вы так закутаны? Вам были бы очень к лицу шелка и браслеты.

Тыльной стороной ладони женщина под вуалью дала ей пощечину. От удара блондинка растянулась на земле. Конан стоял, пораженный, – не часто встретишь такую силу среди женщин.

Сулария торопливо поднялась на ноги.

Гнев сделал ее лицо похожим на маску.

– Как ты осмелилась ударить, – прошипела блондинка. – Я…

– В конуру, сучка! – скомандовала появившаяся третья женщина. Высокая и стройная, она была не менее красива, чем Сулария. Волосы ее были черны, как ночь, глаза темны. В сравнении с ее синим бархатным платьем, украшенным жемчугом, наряд Суларии казался подходящим разве что для второразрядного кабака.

– Не смей так разговаривать со мной, леди Джеланна, – шипела Сулария. – Я тебе не служанка. А скоро… – она внезапно умолкла.

Джеланна скривилась в усмешке.

– Ты – обычная шлюха. Скоро это поймет даже Гариан. А теперь иди отсюда, пока я не приказала тебя выпороть.

Вне себя от ярости, Сулария сдавленно вскрикнула, развернулась и убеждала. На ее лицо было страшно смотреть.

Конан посмотрел ей вслед, а когда обернулся, обе женщины уже исчезли. Киммериец устало прислонился к колонне.

– Я могу искать здесь хоть десять дней и все равно не найти ее. Зачем только я стал тебя слушать!

– О великий Митра! Да забудь ты эту Тиану! – Единственный глаз Ордо умоляюще смотрел на Конана. – Уедем отсюда. Забудем этого Гариана вместе с его золотом. В Офире тоже есть золото. А там, по крайней мере, мы хоть будем знать своих врагов.

Конан покачал головой.

– Я никогда не бежал от своих врагов. Это плохая привычка. Отправляйся в трактир, а я пойду к себе и подумаю, как мне найти эту Тиану. Встретимся позже и, клянусь, я тебя перепью! – он повернулся и пошел.

Ордо крикнул ему вслед:

– Раньше ты хоть знал своих врагов!

Конан не остановился.

– Мудрый не оставляет неизвестных врагов за спиной – он их ищет. Лучше умереть в бою, чем бежать без оглядки. А в бою – мы еще посмотрим, кто кого. Как ты ни беги, враг все равно тебя найдет. И нанесет удар, когда ты этого не ждешь. Пока в тебе еще теплится воля к жизни, ты не должен бежать.

Подойдя к своей двери, Конан тронул ее рукой. Та приоткрылась. Засов не был закрыт. Конан потихоньку вынул меч, встал сбоку от двери и распахнул ее мечом. Дверь с треском ударилась о камень, но из комнаты не донеслось ни звука. Зарычав, Конан кинулся в дверной проем. Кувыркнувшись через плечо, он встал в боевую позицию, держа меч наготове.

Сидевшая скрестив ноги на его постели Сулария восхищенно захлопала.

– Всадник, лучник, мечник и к тому же акробат! А еще что ты умеешь, варвар?

С трудом сдерживая гнев, Конан закрыл дверь. Надо же так опростоволоситься. Да еще перед красивой женщиной. Он холодно взглянул на нее.

– Что ты здесь делаешь, женщина?

– Ты был великолепен, – выдохнула Сулария. – На тебе еще не высох пот сражения. Ты ведь его победил?! Гариану ни за что тебя не обыграть.

Конан торопливо обыскал комнату, проверил все занавеси, гобелены. Высунул голову во окно, проверяя, нет ли там кого. Он даже заглянул под кровать и выругался, отпуская ткань покрывала.

– Что же ты ищешь, могучий Конан? У меня ведь нет даже мужа, который мог бы прийти в ярость от нашей встречи.

– Зато у тебя есть король, – проворчал киммериец. Один взгляд на нее – золотые пластины, едва сдерживающие пленительные сферы, и узенькие полоски шелка – показал, что вряд ли у нее есть оружие размером больше булавки.

– Он не может говорить ни о чем, кроме своих пошлин и налогов. Мне скучно с ним. – Глубоко дыша, она опустилась на постель. – Но с тобой мне нравится. Я чувствую в тебе дремлющую силу. Уж не станешь ли ты королем? Конан нахмурился. Кто-то уже говорил ему нечто подобное. Сила.

Власть. Что он будет королем. Он выбросил эти мысли из головы. Оставим сказки детям!

Конан положил меч над головой Суларии. Здесь он будет под рукой. Блондинка, глядя на сталь, возбужденно облизала губы. Киммериец сорвал с нее золотые пластины и устремил свой ледяной взгляд в ее горящие желанием сапфировые глаза.

– Вздумала играть со мной в игры, – почти нежно прошептал он. – Сейчас моя очередь.

Ни один из них не заметил, как дверь легонько приоткрылась. И они не увидели женщину под серой вуалью, стоявшую за дверью и смотревшую на них горящими зелеными глазами.

Глава 15

Ордо присоединился к нему, когда киммериец шел через дворец.

– Рад видеть тебя в добром здравии, Конан. Честно говоря, у меня были нехорошие предчувствия, когда ты не появился вчера вечером.

– У меня нашлись дела, – улыбнулся в ответ Конан. Вдоль стены скользили рабы и слуги, стараясь не привлекать к себе внимания. Середина предназначалась для лиц благородного происхождения. Многие из них щеголяли в золоте и бархате. Но пара воинов неизменно привлекала внимание всех. Мужчины корчили презрительные гримасы. Женщины – задумывались.

Ордо смотрел на всех с подозрением.

– Возможно, у тебя было время обдумать мое предложение. Как знать, может, уже в данный момент палачи Гариана уже начали калить свое железо. Давай, по коням – и мотаем отсюда, пока есть еще возможность.

– Прекрати эту болтовню, – рассмеялся Конан. – Всего лишь пару часов назад я занимался с Гарианом, и он не держал на меня зла. Он почти все время смеялся, за исключением того момента, когда ударился головой. Одноглазый вытаращил свой единственный глаз.

– Киммериец, уж не хочешь ли ты сказать, что… Митра! Уж не разбил ли ты ему лицо?! Лицо короля!

– Не беспокойся, Ордо. Я не бил его по лицу. Он просто поскользнулся на листьях, упал и ударился о рукоять своего меча. Так, синяк, ничего серьезного.

То, что ты или я называем синяком, – торжественно поднял палец Ордо (он научился этому жесту, очевидно, у философов), – король вполне может счесть смертельным оскорблением королевского достоинства.

– Боюсь, что ты прав, – притворно вздохнул Конан. Похоже, ты действительно стал слишком стар.

– Я тоже боюсь, – произнес было Ордо и захлопнул рот, поняв, что над ним смеются.

Конан с трудом сдерживал смех. Старик он или нет, но этот бородач готов разобраться со всяким, кто посмеет назвать его таковым. Киммериец посерьезнел.

Они очутились во дворике. Человек двадцать Золотых Леопардов стояли вокруг своего командира. Все, включая Веджента, были по пояс обнажены. Неподалеку на возвышении стояла кучка любопытствующих из благородных. Неподалеку мелькала и светлая головка Суларии.

– Ну, кто следующий? – с удовольствием потянулся Веджент. – Я еще не успел вспотеть. – Мускулы на его груди и плечах вздувались огромными узлами. – Сможет ли кто-нибудь поупражняться со мной? Ты, Оаксис?

Не столь мускулистый, но и не слабак, мужчина встал в борцовскую стойку. Они начали ходить кругами. Веджент смеялся. Его соперник – молчал. Вдруг они кинулись друг ни друга, хватая соперника, пытаясь найти лучший упор для ног. Конан понял, что Оаксис знал, как следует драться, и обладал достаточной быстротой реакции. На глазах киммерийца он сумел освободить одну руку и ударить кулаком в живот командира. Наверное, в последний миг он вспомнил, кого он бьет, и сдержал удар.

Ухмыляющийся Веджент даже не крякнул. Не имея подобных ограничений, он рубанул свободной рукой по шее противника. Оаксис пошатнулся и стал падать на землю. Веджент придержал его. Еще дважды он ударил его кулаком по шее. После первого удара Оаксис дернулся, а на второй уже не отреагировал. Веджент опустил его, и он мешком свалился на камни.

– Ну, кто следующий? – взревел командир Золотых Леопардов. – Неужели не найдется настоящего мужчины?

Двое солдат оттащили незадачливого бойца в сторону. Никто из них не горел желанием сразиться. Веджент поворачивался, пока не встретился взглядом с Конаном. Он помрачнел.

– Эй, варвар! Не хочешь ли сразиться? Или ты у себя на севере отморозил себе все, что только можно?

Конан посерьезнел. Под взглядом прекрасной женщины его дух взыграл. Он расстегнул пояс с мечом и передал его Ордо. Зрители оживленно зашептались. Кое-кто начал делать ставки на исход сражения.

– Храбрость у тебя есть, а вот ума ни на грош, – прошептал на ухо Ордо. – Ну и что ты можешь здесь выиграть? Разве что еще одного опасного врага.

– Он уже мой враг, – ответил Конан. – По крайней мере, один из их числа.

Киммериец стянул рубаху и подошел к борцам. Зрители оценили ширину его плеч, и ставки изменились. Веджент, уверенный, что те смеются над ним, тихо рычал. Солдаты освободили пространство.

Неожиданно Веджент кинулся. Руки вытянуты вперед крушить и уничтожать. Точный удар в висок заставил его остановиться. Конан чуть присел и другим кулаком заехал солдату под ребра. Веджент выпустил из себя воздух. Прежде чем он смог опомниться, Конан ухватил его за пояс и за горло, поднял над головой и швырнул на землю.

Глаза солдат широко раскрылись. Им ни разу еще не приходилось видеть поверженного Веджента. Среди благородных ставки в очередной раз поменялись.

Веджент с трудом поднялся на ноги. Его лицо было искажено гневом.

– Ублюдок-варвар! – выл он. – Я плевал на могилу твоей матери! – и следующий его удар мог бы свалить с ног любого нормального человека.

Конан разъярился. Он даже не думал о защите. Удар потряс его, но в то же мгновение его собственный удар вышиб зубы противника. Какое-то время два великана стояли грудь в грудь, награждая друг друга убийственными ударами.

Потом Конан шагнул вперед. И Веджент отступил. Отчаяние отразилось на его лице. А лицо Конана отражало холодный блеск разрушения. Под градом неутихающих ударов Веджент отступал все дальше. Зрители возбужденно орали, забыв о древности своей родословной. Конан могучим ударом отшвырнул противника от себя. Зрители расступились, и Веджент, пытаясь обрести равновесие, остановился у стены аркады. Он выпрямился, сделал пару шагов и рухнул. Одна нога его дернулась, и он затих.

Возбужденные солдаты окружили Конана, забыв о побитом командире. Зрители тоже пытались протиснуться, дотронуться, хоть как-то погладить живого тигра.

Конан их не слышал. В тот самый момент, когда Веджент стоял в тени Аркады, киммериец узнал его лицо. Он протиснулся сквозь ликующую толпу, подобрал рубаху и вернулся к Ордо.

– Помнишь, – спросил он потихоньку, – я рассказывал о том, как впервые увидел Таэраса? Когда я провалился сквозь крышу? Я упоминал великана, стоявшего в тени.

Взгляд Ордо метнулся к Ведженту, которого уже поднимали на ноги. Зрители расходились.

– Он? – недоверчиво спросил одноглазый.

Конан кивнул. Бородач присвистнул.

– Еще раз говорю тебе, собираем людей – и в Офир!

– Нет, Ордо, – отказался Конан. Сейчас он был похож на волка. – Мы нащупали след врага. Время нападать, а не убегать.

– О Митра! – выдохнул одноглазый. – Если ты убьешь меня своей бесшабашностью, мой дух будет тревожить тебя ночами. Нападать?

Прежде чем Конан ответил, на колени перед ним опустилась рабыня.

– Я здесь, чтобы незамедлительно пригласить вас к королю Гариану.

Одноглазый напрягся.

– Не стоит беспокоиться, – успокоил его Конан. – Если бы ему нужна была моя голова, он не стал бы посылать за мной эти симпатичные коленочки. – Девушка заинтересованно посмотрела на него.

– Я бы никому не стал верить, – проворчал Ордо. – Пока не узнал все о тех, кто тебе угрожает. Или пока не оставил бы Немедию далеко за спиной.

– Я скажу, когда настанет время для бегства, – рассмеялся Конан. – Веди, девочка.

Девушка поспешила, и Конан последовал за ней.

Стены комнаты были увешаны оружием и охотничьими трофеями. Но королю было не до охоты. Все столы, а кое-где и пол, были завалены листами и свертками пергамента. При Конане Гариан с отвращением на лице смял и выбросил один лист. На скуле явственно выделялся синяк.

– Никогда не пытайся стать королем, – были его первые слова.

– А почему нет? – спросил изумленный Конан.

С неприкрытым отвращением король обвел рукой комнату, указывая на груды пергамента.

– Уж не думаешь ли ты, что это планы грандиозной войны? Или великолепной праздничной церемонии в память о моем отце? Ты ведь так не думаешь?

Конан покачал головой. Много раз планы различных властителей круто меняли его жизнь. Но ни разу он не участвовал в составлении этих планов. Конан всмотрелся в кусок пергамента, лежавший у него под ногами. Тот был плотно усеян цифрами.

Гариан сердито прошелся по зале, сбрасывая свитки на пол.

– Необходимо прочистить городскую канализацию, иначе, как утверждает Гильдия Пекарей, зловонные миазмы принесут с собой чуму. Советуют найти и замуровать все древние проходы под дворцом, чтобы укрепить его безопасность. Нужно отстроить заново часть городской стены. Армии давно не выплачивали жалованье. Нужно закупить зерно. С каждым разом все больше и больше. – Гариан остановился и погладил великолепные оленьи рога на стене. – Этого красавца я добыл у Бритунской границы. Как бы я хотел вернуться в те дни!

– Разве советники не в силах заниматься этими делами? – удивленно спросил Конан.

Король горько рассмеялся.

– Они могли бы справиться. Если бы не золото. Золото. Мне приходится добывать его, где только придется.

– Но сокровищница…

– Почти что полностью пуста. Чем больше зерна я покупаю в Аквилонии и в Офире, тем выше взлетают цены. А мне необходимо возместить потерянный урожай целиком. Какие-то обезумевшие разбойники сжигают все фургоны с зерном без армейской охраны и часто нападают на конвой. Я уже приказал переплавить часть дворцовых украшений. Но даже если я полностью обдеру дворец, этого все равно будет недостаточно.

– И что же вы будете делать?

Раньше богатства королей казались Конану безграничными. Для него было внове, что король тоже нуждается в золоте. Совсем как и он сам, только королю нужно больше.

– Займу, – ответил Гариан. – Кое-кто из лордов, да и некоторые купцы тоже, вполне могут соперничать со мной в богатстве. Пусть и они помогут спасти страну от голодной смерти. – Порывшись, он достал свиток, запечатанный Драконьей печатью Немедии. – Доставишь это письмо лорду Кантаро Албанусу. Он один из богатейших людей во всей Немедии, и он будет первым, к кому я обращусь за помощью. – Лицо его помрачнело. – Или я введу на них дополнительные налоги.

Король знаком отпустил его, но киммериец остался стоять. Конечно, это было не совсем деликатно, но Конан не привык хитрить, и ему было неловко. Гариан с очевидным изумлением поднял на него глаза.

– Насколько вы доверяете Ведженту? – решился задать вопрос Конан.

– Я вполне ему доверяю. Я сделал его командиром личной охраны, – ответил Гариан. – Почему это тебя интересует?

Конан вздохнул и начал излагать придуманную на ходу историю.

– Мне с самого начала казалось, что я его где-то видел. Сегодня я вспомнил. Однажды я видел его в трактире за доверительной беседой с неким Таэрасом, который, поговаривают, открыто заявлял о том, что хотел бы видеть на троне другого человека.

– Серьезное обвинение, – промолвил король. – Веджент верно служит мне, а до этого долго служил моему отцу. Я не могу поверить, что он что-то замышляет против меня.

– Вы король, а я нет, но один урок я успел хорошо усвоить. Человек на троне всегда должен помнить о том, что у окружающих его людей есть свои амбиции.

Гариан от души расхохотался.

– Лучше занимайся своим мечом, а королевские дела оставь мне. У меня есть некоторый опыт в этом деле. А теперь иди. Не задерживайся.

Склонив голову, Конан покинул королевские покои. Оставалась надежда, что заброшенное им семя сомнения взойдет. Но жонглировать словами – не для него. Скорей бы встретить врага с оружием в руках.

Глава 16

У ворот Конан встретил Ордо. Он был верхом, и с ним было еще двадцать человек, включая Махаона и Наруса. Киммериец вопросительно посмотрел на Ордо. Тот пожал плечами.

– Краем уха я услышал, что тебя должны были послать к кому-то с посланием, – пояснил он. – Великий Митра! – подумал я. Это вполне может оказаться тот таинственный враг. Или тот, третий, который был на встрече с Таэрасом. А может, это один и тот же человек, – сплюнул одноглазый.

– Ты становишься подозрителен, как старая дева.

Конан вскочил в седло.

Неожиданно у ворот появился Веджент, помятый, но в полной броне и в сопровождении десятка Золотых Леопардов. Увидев людей Конана, он остановился, тяжело взглянул на них, повернулся и, расталкивая солдат, направился назад во дворец.

– Может быть, я излишне подозрителен, – сказал Ордо. – Но у меня по крайней мере хватило ума вспомнить, что некоторых из врагов мы знаем в лицо. Кроме того, город в последние дни сильно изменился.

Для взора киммерийца перемены были очевидны. Изредка из-за угла выбегал тощий пес, да иногда опасливо пробегал человек. Все окна были закрыты ставнями, все двери заперты. Ни одной открытой лавки. В воздухе висела тишина.

– Это началось через день после начала нашей службы, пояснил Ордо и невольно ссутулился. Ему было не по себе. Сначала жители оставили улицы бандитам, нищим и проституткам. Последние две разновидности быстро исчезли из-за отсутствия клиентов. Остались только разбойники, которые терроризировали любого, кто осмеливался появиться на улице. Вчера исчезли и они. За какой-нибудь час не осталось ни одного.

– Как если бы получили приказ? – Одноглазый кивнул. Может быть, у Таэраса все же были какие-никакие бойцы?

– Но вовсе не для целей Арианы и ее друзей, – задумался Конан, глядя на пустынные улицы. – Ты ничего о ней не слышал? – спросил он наконец. Ордо не надо было пояснять.

– С ней все нормально. Я дважды был у «Тестис». Все смотрели на меня, как на прокаженного. А Керин сошлась с Гракусом.

Конан кивнул. В молчании они доехали до ворот дома Албануса. Конан спешился и кулаком забарабанил в ворота.

В них открылся глазок, не больше ладони величиной. Конана встретил подозрительный взгляд.

– Что нужно? Кто вы такие?

– Меня зовут Конан. Открывай! Я несу письмо твоему хозяину от самого Гариана!

С той стороны озабоченно зашептались. Раздался звук отодвигаемого засова, и ворота приоткрылись, давая место пройти одному человеку.

– Можешь войти, – раздался оттуда голос. – Остальные должны остаться. – Конан… – начал было Ордо.

Киммериец сделал успокаивающий жест.

– Расслабься, одноглазый! Я тут как у мамы в объятиях. – С этими словами он протиснулся в дверь. Ворота закрылись, и Конан оказался напротив четверых мужчин с обнаженными мечами. Пятый, стоявший в стороне, упер свой клинок в бок киммерийцу.

– Так кто же ты такой? – прохрипел тот, кто стоял сбоку.

Ругая себя за идиотизм и жалея, что оставил свою кирасу, Конан осторожно повернул голову. Света едва хватало, чтобы различить узкое лицо с широко посаженными глазами и нос с отрубленным кончиком.

– Я уже сказал, – полез под рубаху Конан и замер, потому что клинок надавил сильнее. – Я хочу лишь передать послание. Что я могу сделать с мечом у живота?

Про себя он подумал, что безносый стоял слишком близко. Ему не стоило держать меч так близко к тунике, если он не намеревался сразу убивать. Одно движение руки – и меч вылетит у него из ладони. Затем его можно швырнуть на мечи его товарищей и… Киммериец улыбнулся, и четверо встревоженно переглянулись.

– Покажи послание, – потребовал безносый. Конан достал свиток из-под рубахи. Безносый потянулся за ним, но Конан убрал руку. – Ты вполне можешь разглядеть печать и отсюда, из моих рук, – сказал он. – В конце концов, послание предназначено лорду Албанусу!

– Да, это Драконья печать, – пробормотал безносый и с не охотой убрал меч. – Следуй за мной и не пытайся скрыться.

Конан изумленно покачал головой, когда они направились к самому дворцу – массивному строению с блестящим куполом и стройными колоннами. Конечно, охране положено проявлять осторожность, но как только они узнали, кто он такой, их поведение должно было измениться. Не то чтобы это говорило о зловещих планах их хозяина. Просто слишком часто слуги копировали своих хозяев, порой даже не осознавая этого.

В прихожей безносый посовещался в сторонке с седобородым, на тунике которого был вышит большой ключ и знак Дома Албануса. Безносый вернулся на свой пост, а седобородый подошел к Конану.

– Я камергер лорда Албануса, – объявил он, не назвав себя. – Отдай послание мне.

– Я передам его лично в руки лорду Албанусу, – спокойно ответил Конан.

Он вполне мог бы отдать письмо в руки камергера, поскольку слуга являлся доверенным лицом в делах своего хозяина. У Конана просто взыграла подозрительность. По его мнению, королевский посланец заслуживал холодного вина и полотенце – утереть дорожную пыль.

Судя по лицу камергера, тому с трудом удалось сдержаться.

– Следуй за мной.

Он привел его по мраморной лесенке в небольшую комнатку.

– Жди здесь, – он удалился, бросив на Конана подозрительный взгляд.

Это была не простая комната. Стены увешаны гобеленами, все украшено перламутром и серебром. Отсюда можно было выйти на балкон, над которым струил свои воды фонтан. Но однако и здесь не было для Конана ни полотенца, ни вина. Какое оскорбление для королевского посланца и для самого Гариана!

Бормоча себе под нос, Конан выглянул на балкон и чуть не вскрикнул от изумления. Опираясь на двух девушек в весьма смелых плащах, по саду плелся Стефано.

Он сунул пальцы в воду и чуть не свалился в фонтан.

– Воде – нет! – смеясь, сказал он вытащившим его девушкам. – Хочу еще вина, а неводы. – Спотыкаясь, они скрылись в зарослях. Кто-то кашлянул за его спиной, и киммериец повернулся.

На пороге стоял, держась рукой за ворот не подходящей ему по размеру бархатной туники, полный мужчина ниже среднего роста.

– У тебя есть для меня послание? – спросил он.

– Вы – лорд Албанус?

Коротышка кивнул и протянул руку. Конан с неохотой отдал ему пергамент, в который мужчина тут же лихорадочно вцепился.

– Теперь иди, – заявил он. – Я получил послание. Иди!

Конан повернулся и пошел.

Седобородый проводил его от двери до прихожей, где его уже ждала парочка стражей во главе с безносым. Они довели его до ворот.

Когда киммериец появился на улице, Ордо облегченно улыбнулся.

– Я чуть было не полез тебя выручать.

– Никаких проблем, – заявил Конан, садясь в седло. – Помни, я же королевский посланник. Когда увидишь Ариану, скажи ей, что Стефано жив. Он здесь, внутри. С девушками развлекается.

– Я сегодня собирался повидаться с ней, – ответил Ордо. – Странно, что он не попытался известить о себе друзей.

– Это еще не так странно, как лорд с мозолистыми руками и обломанными ногтями.

– Просто часто работает с мечом.

– Нет, Ордо. Я видел рабочие мозоли. Вообще-то это не наше дело. Сейчас стоит побеспокоиться о Ведженте. Этой же ночью я намерен побеседовать с ним с глазу на глаз. – Он двинулся ко дворцу. Отряд последовал за ним.

Албанус сердито швырнул коротышку, чресла которого прикрывала только грязная набедренная повязка, на пол.

– Ну, Вариус, – потребовал он у камергера, дрожа от нетерпения. Он выхватил пергамент и стиснул его в кулаке.

– Не заподозрил ли он чего? Принял ли он этого пса за меня? – он ткнул лежащего носком сапога. – Пес, он принял тебя за лорда? Что он сказал?

– Да, хозяин, – коротышка не поднимал головы. – Он только спросил, я ли лорд Албанус. После этого он отдал мне пергамент и сразу ушел.

Албанус взревел. Боги играют с ним! Они послали к нему в дом человека, чьей смерти он давно уже ищет и которого он, лорд, не мог и пальцем тронуть под собственной крышей, чтобы не навлечь на себя подозрений. И ему пришлось прятаться, чтобы не быть узнанным! В своем собственном доме! И в первый день его триумфа! Его взгляд упал на склонившегося раба.

– Вариус, ты что, не мог найти никого получше? Если варвар принял этого слизняка за меня – это для меня оскорбление!

– Простите меня, мой лорд, – склонился камергер. – У меня не было времени, и нужно было срочно найти человека, который смог бы надеть тунику.

– Сожгите ее, – скривился Албанус. – Я не стану носить эту одежду. И отошлите этого пса на кухню. Он вызывает у меня отвращение.

Вариус сделал жест рукой, и коротышка, не распрямляясь, скрылся за дверью.

– Что еще пожелаете?

– Ничего. Найди этого алкоголика Стефано и отправь в мастерскую. Но сначала заставь его протрезветь.

Албанус знаком отпустил управляющего и вскрыл печать.

«Наш любимый лорд Кантаро Албанус, желаем тебе доброго здравия! Мы приглашаем тебя предстать перед Нашим троном для совета под делу, близкому Нашему сердцу. Как истинно любящий Нас и Немедию, ты, несомненно, поторопишься.

Гариан Первый, король Немедии.»

В глазах лорда загорелся лихорадочный огонь. Он смял пергамент.

– Что ж, я поспешу, – прошипел он. – О, ты узнаешь мою любовь. Цепями и каленым железом! И ты признаешь меня королем! Албанус Первый! Ты будешь молить о смерти…

Отбросив листок, он направился в мастерскую. Четверо стражников вытянулись перед ним в струнку, но он их не заметил.

На каменном возвышении в центре мастерской стояла наконец-то законченная фигура Гариана. Или почти законченная, улыбнулся лорд про себя. Идеальная во всех отношениях статуя размером чуть больше оригинала. Помнится, Стефано устроил по этому поводу скандал, утверждая, что фигура должна быть либо нормальных размеров, либо уж вовсе гигантских пропорций. Статуя, казалось, шла куда-то, открыв рот в немом возгласе. И в ней было значительно больше от Гариана, чем казалось на первый взгляд. Сопровождаемые чародейскими ритуалами, в глину были примешаны волосы Гариана, обрезки ногтей, его пот, его кровь, его семя. Все это было добыто Суларией по велению черного лорда.

Рядом с возвышением стояла гигантская печь для обжига, от которой тянулась сложная система деревянных мостков и рычагов, соединявших ее с фигурой. Хозяин позволил Стефано сконструировать их, чтобы усыпить подозрение скульптора.

Взобравшись на платформу, лорд Албанус принялся сталкивать деревянное сооружение на пол. Он не привык к работе. Конечно, можно было бы заставить Стефано отказаться от идеи делать эту конструкцию, но Албанус испытывал к скульптору величайшее презрение. Что ж, придется все делать самому. Закончив с этим, он спрыгнул с платформы, оперся рукой о печь и тут же отдернул ее. Печь была горячей.

Дверь открылась, и на пороге появился спотыкающийся Стефано. Его лицо было еще зеленым, но уже значительно более трезвым.

– Я хочу, чтобы их всех выпороли, – заявил он. – Ты знаешь, что они со мной сделали. Вариус отдавал указания, а они меня…

– Осел! – взревел лорд. – Ты запалил печь! Ты что, забыл – я приказал ничего не делать без моего согласия!

– Но статуя готова, – запротестовал Стефано. – Ее необходимо обжечь сегодня же, иначе она начнет рассыхаться и трескаться.

– Ты разве не слышал указания никогда не разводить в комнате огонь? Ты думаешь, я своими руками зажигал лампы только потому, что мне доставляло удовольствие делать эту работу вместо раба?

– Если масла в этой глине настолько горючи, пробормотал скульптор, – то как вообще можно ее помещать…

– Молчать! – тихо прошипел лорд. Под взглядом черных глаз Стефано замолчал и замер на месте.

Албанус с отвращением отвернулся. Он быстро достал три небольших сосуда, полоску пергамента и перо. Открыв первый из сосудов, содержащий небольшое количество крови Гариана, он обмакнул в него перо и написал имя короля на пергаменте. Щепотка порошка из второго сосуда – и кровь почернела, мгновенно застыв. В последнем сосуде находилась кровь самого Албануса, налитая туда только утром. Большими буквами он написал свое имя поверх имени короля и снова добавил порошка. Шепча заклинания, Албанус особенным образом свернул полоску и поместил ее в рот статуи. Стефано, опиравшийся спиной о стену, истерически рассмеялся.

– А я-то думал, зачем тебе нужен именно такой рот, – и прикусил язык под взглядом лорда.

Достав мелки, доставленные из далекой Стигии, земли волшебников, Албанус изобразил вокруг статуи незавершенную пентаграмму – круг, в нем пятиугольник, а в нем звезду. Отвратительно пахнувшие черные свечи были поставлены на точки соприкосновения фигур. Он быстро зажег все свечи, закончил пентаграмму, встал и раздвинул руки.

– Элонай мейрот санк-ти, урдьвасс теохим…

С его губ скатывались слова заклинания, воздух замерцал серебром. Пламя свечей затрещало, заронив крупицу страха в душу черного лорда. Пламя. Нельзя, чтобы прошлый раз повторился. Не может такого быть. Он заставил себя сосредоточиться.

– …

Арамайн Са'а'ди номьсло норт рьясс…

Пламя свечей росло все выше, но в комнате становилось все темнее. Как будто они поглощали свет. Огни вздымались все выше и выше, подхлестываемые словами заклинания. Они были уже выше статуи. Странно, но языки пламени стали загибаться внутрь, как будто влекомые каким-то сильным ветром, и встретились над головой статуи. Из этой точки вниз, в голову статуи, ударил белый луч. Ударил, окружив ее темным холодным ореолом, и угас, унеся с собой все тепло.

Албанус продолжил заклинание. Из его рта валил пар. Он ревел:

– Заклинаю тебя Зловещей Силой Троих! Заклинаю кровью, потом и семенем, явись! Восстань и подчинись! Это говорю я, Албанус!

Фигура стояла на месте. Но теперь ее поверхность была сухой и потрескавшейся. Албанус потер свои руки и спрятал их под мышки, чтобы согреть. Если только все прошло как надо! Албанус бросил взгляд на ежащегося у стены скульптора. Стена блестела инеем. Да, времени у него нет. Лорд глубоко вздохнул.

– Приказываю тебе, Гариан. Проснись! – От руки статуи отвалился кусочек глины. Албанус нахмурился. – Я приказываю! – Фигура задрожала. Высохшая глиняная пыль посыпалась на платформу.

Бывшая статуя стояла и дышала. Полный двойник Гариана, без единого изъяна. Двойник смахнул с плеча пыль и замер, вопросительно глядя на Албануса.

– Кто ты? – спросила ожившая статуя.

– Лорд Албанус, – ответил лорд. – А ты знаешь, кто ты есть?

– Естественно. Я Гариан, король Немедии. – Албанус удовлетворенно улыбнулся.

– На колени, Гариан, – тихо сказал он. Двойник, не теряя спокойствия, опустился на колени.

Албанус расхохотался, и из него буквально посыпались команды.

– Лицом на пол! Ползи! Встать! Бегом на месте! Быстрее! Еще быстрее! – Двойник бежал, не останавливаясь.

От хохота по щекам Албануса катились слезы. Он медленно успокоился и повернулся к Стефано. На лице выпрямившегося скульптора страх боролся с нерешительностью.

– Стой, Гариан, – скомандовал Албанус, не сводя взгляда со Стефано. Двойник послушно остановился.

Было слышно, как Стефано сглотнул.

– Моя работа…

Завершена. Я пойду, – он повернулся к двери, и вздрогнул от голоса Албануса.

– Твое золото, Стефано. Ты ведь о нем не забыл. – Из складок туники Албанус достал завернутый в кожу цилиндр. Он подбросил его на ладони. – Пятьдесят золотых марок.

В глазах Стефано жадность боролась со страхом. Он нерешительно облизал губы.

– Но раньше разговор шел о тысяче.

– Я не одет, – неожиданно заявил двойник.

– Несомненно, – сказал хозяин, отвечая двоим одновременно.

Лорд подобрал с пола кусок грязной тряпки, которую Стефано использовал при работе, и стер кусок пентаграммы. Пытаться войти в закрытую пентаграмму – значит навлекать на себя ужасные неприятности. Поднявшись на платформу, Албанус вручил тряпку двойнику. Тот обернул ее вокруг бедер.

– Это просто первый взнос, Стефано, – продолжил лорд. – Остальное получишь потом. – Он сунул столбик золота в руку копии короля. – Отдай это Стефано, – сказал лорд и что-то добавил бывшей статуе на ухо.

Фигура короля сошла с платформы, и Стефано невольно вздрогнул.

– Сколько раз, – пробормотал Албанус, – я сносил твою омерзительную болтовню. – Глаза скульптора сузились, перебегая с надвигающейся фигуры на Албануса и обратно.

Двойник с нечеловеческой скоростью рванулся вперед. Прежде чем скульптор успел сделать хотя бы один шаг, ладонь монстра с необыкновенной силой сжала его горло. Безжалостные пальцы впились в мышцы его челюсти, и из горла скульптора вырвался дикий крик. Он безуспешно пытался разжать держащую его руку. С тем же успехом он мог бы бить по камню. Одной рукой, как маленького ребенка, монстр поставил его на колени. Стефано слишком поздно заметил опускающийся к его рту цилиндр и понял смысл слов Албануса. В отчаянии он попытался остановить эту руку, но скорее можно было удержать размах катапульты. Двойник проталкивал золото все глубже и глубже в горло скульптора. И, наконец, бросил его.

Из горла скульптора доносилось хрипение. Судорожно схватившись за свое горло руками, Стефано с побагровевшим лицом катался по полу. Он выгнулся так, что только его ноги и голова касались пола, и затих.

Албанус спокойно пронаблюдал агонию и сказал, когда жертва перестала дергаться.

– А остальные девятьсот пятьдесят последуют за тобой в безымянную могилу. Я свои обещания всегда исполняю. – Он был доволен.

Повернувшись к двойнику Гариана, он заявил:

– Что касается тебя…

Тебе еще многому следует научиться. Времени мало. Сегодня вечером…

Глава 17

Никого не замечая, Ариана сидела за столом. В зале вокруг нее кипела интрига. Музыканты позабыли про свои инструменты. Мужчины и женщины шептались, склонившись над столами.

Приняв решение, Ариана поднялась и подошла к столу Гракуса.

– Мне нужно поговорить, Гракус, – сказала она.

– Позже, – так же тихо ответил скульптор. И продолжил, обращаясь к сидящим за его столом: – Ну и что, что Таэрас мертв? Я знаю, где хранится оружие. Уже вечером я…

В Ариане вспыхнул прежний огонь.

– Гракус! – В общей тишине ее слово прозвучало как удар хлыста.

Все посмотрели на нее.

– А не приходило ли вам в голову, – продолжила она, – что нас предали?

– Конан, – начал было Гракус.

– Нет, не Конан, – оборвала она его.

– Он убил Таэраса, – заявила бледнокожая брюнетка. – Ты сама это видела. К тому же теперь он открыто состоит на службе Гариана.

– Да, Галия, – терпеливо согласилась Ариана. – Но если Конан нас предал, то почему мы все еще на свободе?

Все молчали.

– Отвечу – потому что Конан нас не предавал. Может быть и так, что то, что он сказал о Таэрасе – правда. Возможно, этой тысячи воинов никогда не существовало. Не исключено, что мы лишь инструменты в чьих-то умелых руках.

– О трон Эльрика! Ты говоришь ерунду, – выругался Гракус.

– Наверное. Но поговорите со мной. Рассейте мои сомнения, если можете. Разве у вас самих не бывает таких мыслей?

– Можешь забрать их с собой, – грубо заявил Гракус. – Пока ты тут сомневаешься, мы стащим негодяя Гариана с насиженного трона.

Галия фыркнула.

– А что еще можно было ожидать? Она проводит столько времени с одноглазым бандитом.

– Благодарю, Галия, – сказала Ариана. Впервые с тех пор, как она вошла в комнату и увидела тело Таэраса, она улыбнулась. Повернувшись, она ушла. Все смотрели на нее, как на сумасшедшую.

Ордо был ответом на проблему. Конечно, с ним особо не поговоришь. Стоило ей лишь сказать о своих сомнениях, он сразу вскипал и заявлял, что Конан никогда никого не предавал.

А затем он ущипнет ее за бок и попытается залезть к ней в постель. Ему это, кажется, уже удалось. Но еще он, навестив Ариану днем, сказал, что Стефано жив и находится во дворце лорда Албануса. Скульптор имел острый ум и неплохо подвешенный язык, пока не стал страдать от ревности. Либо он рассеет ее сомнения, уверив ее в виновности киммерийца, либо, убедившись, он вернется вместе с ней в «Знак Тестис», чтобы убедить остальных. Она завернулась в плащ и поспешила.

Выйдя на улицу Сожалений, Ариана начала жалеть о принятом решении. Обычно многолюдная улица была пуста. Ветер гонял по ней обрывки прежнего блеска – жонглерская шапочка, чей-то шелковый шарф. Вдалеке завыла собака. Поежившись, Ариана прибавила шаг.

Когда она достигла дворца Албануса, она уже почти бежала. Пустота улиц преследовала ее. Она прижалась к окованным железом воротам и забарабанила в них кулачком. Впустите меня!

Чей-то подозрительный глаз внимательно изучил ее через небольшое окошечко.

– Ради Митры, впустите!

Загремел засов, и стражник приоткрыл ворота. Прежде чем она сделала шаг, чья-то грубая рука под грубый смех подняла ее за талию в воздух. Она возмущенно вскрикнула, когда кто-то ухватил ее за ягодицу. Перед ней возникло узкое лицо человека с отрубленным кончиком носа.

– Сочный кусочек! – засмеялся он. – Достаточно резвый, чтобы согревать нас в холодные зимние ночи. – Десяток его товарищей сопроводили это заявление непристойными комментариями.

Веселость мигом исчезла с ее лица.

– Я леди Ариана Пандарин, – холодно прошипела она. Митра, как давно она не использовала это имя! – Если от вас еще что-то останется, когда лорд Албанус закончит с вами разбираться, то вами займется мой отец!

Руки мгновенно разжались, когда ее поставили на землю.

– Просим прощения, леди, – заикался главный. Остальные смотрели, открыв рты. – Да пребудете вы в вечном здравии. Я вовсе не хотел…

– Я сама найду дорогу, – заявила Ариана и удалилась, пока он все пытался извиниться.

Единственная ее надежда, решила Ариана, это нахальство. Прибыть сюда без слуг и эскорта! Одна из дверей отворилась. Ариана устремила твердый взгляд на седобородого управляющего.

– Я леди Ариана Пандарин, – заявила она. Отведите меня к скульптору. Его зовут Стефан Мелиарус.

У человека отвисла челюсть. Заглядывая к ней за спину, как бы пытаясь разглядеть ее свиту, он промычал:

– Простите меня, леди…

Но я…

Не знаю человека по имени Стефано.

Он протиснулся мимо нее в прихожую.

– Проводите меня к лорду Албанусу, – приказала Ариана. Внутри она похолодела – вдруг Конан ошибался? Но мысль о том, что ей придется возвращаться на эти пустынные улицы, подтолкнула ее.

Камергер пожевал бородку и наконец сказал:

– Следуйте, пожалуйста, за мной, – и подумав, добавил: —… Леди.

Сказав, что идет «известить лорда Албануса», бородатый оставил ее в большой пышно убранной комнате. Золотые лампы бросали веселый свет на многоцветные гобелены.

Но пышное убранство не принесло ей облегчения. Что, если она попала не туда? Выставила себя дурой в глазах могущественного лорда… Ее уверенность в себе таяла с каждой секундой, и остатки ее исчезли под тяжелым взглядом вошедшего хозяина.

– Ты ищешь человека по имени Стефано, – произнес лорд, переходя к делу. – Почему ты думаешь, что он здесь?

Стараясь удержать внезапно задрожавшие руки, Ариана вцепилась в плащ. Из нее лихорадочным потоком понеслись слова.

– Я должна с ним поговорить. Со мной никто больше не хочет разговаривать. Таэрас мертв, а Конан говорил, что нас предают, и… – Она судорожно вздрогнула.

– Простите меня, лорд Албанус. Если Стефано здесь нет, то я уйду.

При ее словах Албанус удивленно раскрыл глаза.

Со словами: «Подожди. Ты никогда не видала такого?» – он достал из пояса прозрачный камень ярко-белого цвета и, бормоча что-то под нос, сунул этот камень в ее сторону.

Вопреки воле женщины ее взгляд оказался прикован к этому камню, как железо притягивается к магниту. Неяркий луч вырвался из камня и озарил ее лицо. Она ощутила его, как удар. Страх наполнил ее душу. Она должна бежать. Но она могла только дрожать, стоя на месте. Белизна заполнила все пространство перед ее глазами.

– Беги! – бился в глубине души крик.

– Зачем? – пришел вопрос. Страх исчез. Вместе с ним ушла воля. Луч исчез, и она осталась стоять, спокойно дыша и глядя на камень, казавшийся ей еще ярче.

– Получилось, – услышала она шепот Албануса. – Но насколько хорошо?

– Сними одежду, девушка, – добавил он громче.

Какая-то часть ее сознания заставила ее покраснеть, но в целом ее мозг воспринял команду как весьма разумную. Она быстро раскрыла застежки и сбросила плащ и платье. Они упали у ее ног. Ариана стояла, ожидая дальнейших приказаний.

Албанус окинул ее удовлетворенным взглядом.

– Если уж ты с такой готовностью обнажилась, то на задаваемые тебе вопросы ты станешь отвечать чистую правду. Таэрас. Он действительно мертв? Как он умер?

– Его зарезал Конан, – спокойно ответила она.

– Эрлик побери проклятого варвара! – выругался благородный лорд. – Неудивительно, что Веджент не в силах найти Таэраса. Как же мне теперь передать приказ о начале?… – Он задумчиво посмотрел на нее.

Его взгляд прояснился.

– Ты же одна из тех детишек, которые болтают о восстании в «Знаке Тестис», не так ли?

– Да, это так, – последовал неуверенный ответ. Похоже, его вопрос был не совсем правильным, но лорд не стал огорчаться.

Он приподнял ее подбородок и посмотрел ей прямо в глаза. Она не шелохнулась.

– Когда я пожелаю, чтобы улицы заполнила воющая толпа, – тихо сказал он, – ты передашь мои слова в «Знак Тестис». Скажешь только то, что я тебе прикажу, и ни слова больше.

– Я сделаю это, – ответила она. Что-то в ее душе шевельнулось и затихло.

Лорд кивнул.

– Хорошо. А что там Конан говорил о предательстве?

– Что Таэрас не нанимал никаких бойцов, чтобы нам помочь. Что кто-то другой использует нас в собственных целях.

– Он назвал этого человека? – резко спросил лорд.

Она только покачала головой. Она устала. Ей хотелось спать.

– Неважно, – пробормотал Албанус. – Я недооценил этого варвара. С каждым часом он становится все опаснее. Вариус, подготовь гонца к командиру Ведженту. Быстрее, если тебе дорога твоя шкура! Встань прямее, девушка.

Ариана послушно выпрямилась. Она видела, как Албанус пишет на пергаменте. Ей хотелось спать, но она знала, что не сможет, пока хозяин ей этого не позволит. Ее воля полностью подчинилась ему, ее уже не тревожили уколы гордости.

Глава 18

Гулкий удар бронзового гонга возвестил о наступлении второго часа после захода солнца. Конан бесцельно соскочил с кровати. Он был уже готов к ночному путешествию – в тунике и с кинжалом за поясом. Сапоги, меч и броня могли только помешать ему в задуманном деле.

Он тихонько подошел к окну, взобрался на выступ и осторожно принялся ощупывать стену. Человеку несвойственно смотреть вверх – поэтому лучше всего идти по верху, если хочешь остаться незамеченным. Пробегающие в небе облака бросали на дворец рваные тени. Конан стал одной из таких теней.

Для знающего человека не составило труда найти дорогу вверх, даже на гладкой стене. Выступы окон и барельефы служили великолепными ступеньками. Конан осторожно пересек крышу и спрыгнул на сторожевую площадку. Здесь, в самом центре дворца, часовых не ставили.

Скользнув через амбразуру с высокими, с человека, зубьями стены, Конан опустился на крышу аркады, что заканчивалась в трех этажах от земли. Где-то во дворце тревожно забил набат. Конан замер, вслушиваясь в крики. Он нахмурился. Веджент непременно должен присутствовать при тревоге. Странно, что не проснулся весь дворец. Очевидно, какая-то локальная тревога поднимать войска не стали. Ладно, наверняка вскоре все утихнет, и Веджент вернется к себе. Конан улыбнулся. Его будет ждать теплая встреча.

Пробежав по крыше, Конан с легкостью преодолел еще одну стену, ни о чем не беспокоясь. Верху он лег на крышу и прислушался. Затем он встал, немного прошел и опустил ноги через край.

Он качнулся, разжал руки и очутился у Веджента в спальне.

Держа кинжал в руке, Конан вошел, как неслышная смерть. Тускло светили медные лампы. Как он и предполагал, ни здесь, ни в следующей комнате никого не было. Конан присел у двери внутренней комнаты и приготовился ждать.

Он был терпелив, как настоящий хищник. Наконец раздался скрип открываемой двери. Конан выхватил кинжал. Судя по звукам, в помещение вошел один человек. Конан разглядел в полутьме красный плюмаж командирского шлема и с силой ударил человека рукоятью по затылку. Охнув, тот упал. Шлем свалился с его головы. Конан недоуменно уставился на его лицо. Это был не Веджент.

В следующее мгновение на него накинулась воющая толпа Леопардов. Конан бился, как лев. Его кинжал отыскал чье-то горло и застрял в нем. Под его могучими ударами ломались зубы и трескались челюсти. Одного из солдат он выбросил в окно. Но все же они сумели свалить его.

Конан лежал на спине, а солдаты по трое держали его за руки и за ноги. Многие были в крови. Как он ни старался, вырваться ему не удалось.

В дверях появился довольный Веджент, на голове которого шлем отсутствовал.

– Вы же видите – я был прав, – сказал он кому-то невидимому. – Сначала он собирался убить меня, чтобы облегчить свое бегство после того, как убьет Вас.

В комнату вошел Гариан, плотно укутанный в плащ. На его скуле чернел синяк. В его взгляде сквозило изумление.

– Я не мог в это поверить. Даже когда мне об этом сказали, – прошептал он и поежился. – Подумать только, он же столько раз мог проткнуть меня мечом.

– Но тогда бы его незамедлительно схватили, – не смутился Веджент.

– Лжец, – извернулся Конан. – Я хотел заставить тебя признаться в подлом предательстве.

Веджент яростно схватился за меч, но король знаком остановил его. Гариан обратился к киммерийцу.

– А теперь слушай, Конан. Еще до наступления сумерек Веджент арестовал твоих сообщников. Некоего Гракуса, некую женщину по имени Галия. Еще двух-трех других. Будешь отрицать, что ты знал их? Или то, что они замышляли заговор против королевства?

Была ли среди них Ариана? – билась мысль в голове Конана. Но спросить об этом значило выдать ее в руки палача.

– Молокососы, – прохрипел Конан. – Они болтали и болтали бы до тех пор, пока не состарились. Но есть те, кто желает их использовать. – Носок сапога солдата угодил ему под ребра.

Гариан сделал Ведженту знак отойти и продолжил:

– Веджент подверг этих «безобидных молокососов» допросу. И они сознались. Веджент привел их ко мне, и они заявили, что замышляли убить меня, и что их орудием должен был послужить ты, Конан.

– Я не убийца! – рванулся Конан, но Гариан не стал его слушать.

– Была поднята тревога – тебя искали. И нашли тебя здесь, с кинжалом в руках. Твои действия свидетельствуют о твоей вине.

– Еще до рассвета его голова украсит городскую стену, – предложил Веджент.

– Нет, – тихо отказался король. – Я доверял этому человеку. – Он демонстративно вытер руки о плащ. Он не сводил глаз с лица киммерийца. – Слишком давно не применялось старинное наказание для цареубийц. Пора его вспомнить, – с этими словами он взмахнул плащом и скрылся в дверях. Веджент задумчиво посмотрел вслед королю и перевел взгляд на Конана. – Древнее наказание, варвар! – расхохотался он. – Тебе понравится! В темницу его!

Конан увидел, как на его голову обрушивается рукоять меча. Наступила темнота.

Глава 19

По узкой улочке Храмового района рабы несли носилки. Сидевший в них Албанус улыбался. С каждым мгновением он приближался к своему триумфу. Впереди следовала пара факельщиков. Двадцать охранников окружали носилки, хотя в городе было пусто и тихо, как на старом кладбище. Те, кто ему действительно был важен, шли по обе стороны от носилок, закрытые плащами и капюшонами. Мужчина и женщина. Так близко к цели!

Процессия приблизилась ко дворцу. Лорд отдал приказ, и рабы опустили носилки на землю. Навстречу поднимающемуся лорду из ворот вышел Веджент. Албанус бросил взгляд на охранявших подъемный мост стражей и вопросительно выгнул бровь.

– Все как и планировалось, – успокоил его Веджент. – Сегодня на страже – мои самые верные люди. – Отлично. А что с Конаном?

– Он в темнице. Гариан так развопился о древнем наказании, что я просто не мог убить его на месте, – сплюнул Веджент. – Но он вполне может разделить могилу с Гарианом.

Лорд рассмеялся.

– Нет, дорогой Веджент. Я считаю, что варвар понесет вполне заслуженное наказание.

– Лучше бы прикончить его на месте, – проворчал Веджент, но настаивать не стал. – Слушайте, он что, действительно похож на… – Солдат попытался заглянуть под капюшон.

– Пора, – прервал его лорд. Ариана и двойник последовали за ним. Веджент двинулся следом.

Переполненный радости, Албанус бодро шагал по мостовой дворца. Сколько раз он проходил по этим камням! Но сегодня он был хозяином, завоевателем.

Мелькнувшая впереди тень выросла и превратилась в женщину. Албанус бросил разгневанный взгляд на Суларию.

– Что ты здесь делаешь, женщина? Я же велел тебе оставаться в твоих покоях.

Женщина неотрывно смотрела на него, и глаза ее сверкали.

– Я желаю видеть, как он падет пред тобою.

Албанус кивнул. Да, это будет прекрасное зрелище.

– Тогда – ни звука, – предостерег он ее.

Гордо расправив плечи и высоко подняв голову, Албанус двинулся дальше.

Стоявшие у двери в покои Гариана вытянулись по стойке смирно при виде приближающихся людей.

– Он спит? – выступил вперед Веджент. Один из четверых кивнул. – Кто еще внутри?

Кивавший открыл рот.

– Только служанка, чтобы принести ему вина, если король этого пожелает.

– Убейте ее, – приказал лорд. Веджент изумленно обернулся.

– Лорд, вы же говорили, что она все забудет. Могут возникнуть лишние вопросы, если рабыня неожиданно исчезнет.

– Этот способ можно использовать только на одном человеке одновременно, Албанус задумчиво погладил кариан с белым камешком. Поэтому убейте ее.

Веджент сделал знак, один из стражников проскользнул внутрь и через несколько мгновений вернулся с окровавленным мечом.

Албанус впереди всех направился внутрь, не обращая внимания на труп девушки, лежащий поверх опрокинутого табурета.

Вторая комната, собственно спальня, находилась в полутьме. Лампы едва мерцали. На постели, среди смятых простыней, лежал Гариан.

– Прибавь света, Сулария, – тихо приказал лорд. Не отводя взгляда от кровати, женщина выполнила указание. Парочке под капюшонами Албанус приказал: – Снимите плащи.

– Да это же вылитый Гариан! – изумленно выдохнул Веджент.

Взгляд повернувшейся Суларии недолго задержался на двойнике короля. Сузив глаза, она указала на Ариану.

– Кто эта женщина? – требовательно спросила блондинка. Ариана смотрела прямо пред собой в ожидании команды. Двойник с интересом глядел по сторонам.

Лежавший Гариан внезапно вскинулся. Его взор перепрыгнул с Албануса на Суларию и Веджента.

– Что это… – он замолк, уставившись на двойника. Тот посмотрел на короля.

– Гариан, – лорду хотелось смеяться. – Это тот, кто займет твое место на троне. На нем кончится твоя поганая линия. Гарианов больше не будет.

– Стража! – закричал Гариан. Из-под его подушки появился кинжал, и с оружием в руках король вскочил на ноги.

– Сделай с ним то, что я приказал, – сказал Албанус двойнику.

Двойник шагнул вперед. Гариан нанес быстрый удар – и его запястье оказалось в стальной хватке монстра. Боль стерла изумление с его лица. Кинжал выпал из внезапно ослабевших пальцев.

В то же мгновение голем ухватил истинного короля за горло и поднял в воздух. Король беспомощно дергал ногами. Двойник с видимым интересом наблюдал, как лицо Гариана багровеет.

Король затих, и голем пренебрежительно опустил бесчувственное тело. Албанус торопливо склонился над королем. Там, где горло монарха сжимали пальцы двойника, появились синяки. Скула монарха тоже была черной. Странно, подумал Албанус. Он не помнил, когда голем ударил Гариана. Неважно. Важно то, что он еще дышал.

Веджент, вытащивший было свой меч, со стуком отправил его обратно в ножны и прочистил горло.

– Гм. Может быть, стоит разделаться с ним…

Прямо сейчас? Стоит только сказать…

Этой штуке.

– Я – король Гариан, – громко заявил двойник, глядя на солдата, который изумленно выругался.

– Тихо, – приказал Албанус, выпрямившись. – Это, – он тронул Гариана носком сапога, – это еще признает мое право на трон. Прежде чем умрет.

– Но это опасно, – запротестовал солдат. – Он должен умереть сейчас! – Хватит болтать! – прикрикнул на него лорд. – Доставьте его в цепях ко мне во дворец и поместите в темницу. Я больше не желаю тебя слушать. Веджент мрачно кивнул и повернулся, собираясь идти.

– И еще одно, Веджент, – крикнул ему вслед Албанус. Всех, кто будет этим заниматься, потом необходимо будет убрать. Нам не нужны болтливые языки.

Великан заметно помрачнел и ушел. Он сделает это, удовлетворенно подумал Албанус. Даже со своими любимыми Леопардами.

– Кто эта женщина? – снова спросила Сулария.

Албанус изумленно взглянул на нее. Да умещаются ли в ее прелестной головке хотя бы две мысли одновременно? На ее глазах король лишился трона, а ее все еще беспокоит Ариана.

– Не беспокойся. Утром ты станешь Леди Сулария. Это, он взял Ариану за подбородок, – всего лишь инструмент, который поможет мне занять трон. Ненужные инструменты, как ты знаешь, потом выбрасывают.

Он перевел взгляд на Суларию и ободряюще улыбнулся. Инструменты потом выбрасывают.

Глава 20

Конан очнулся и обнаружил, что висит на цепях в центре темницы. Во всяком случае, ему это показалось центром. Его освещали два высоких светильника на треножниках, но стен не было видно. Цепи уходили от его запястий в темноту. Те цепи, что сковывали его ноги, крепились к массивным кольцам в полу. На киммерийце была только набедренная повязка.

Особо не надеясь на чудо, он напряг все мышцы. Его прошиб пот – никакого результата.

В темноте зашуршала одежда.

– Он очнулся, моя леди, – сказал мужской голос.

Пауза.

– Будет сделано, моя леди.

В свете ламп появились два бритоголовых и коренастых мужчины. Обнаженный торс одного из них был украшен ожогом, как будто однажды его жертва сумела заклеймить его железом. Другой зарос шерстью, как обезьяна, и по его лицу блуждала улыбка. Оба держали в руках свернутые кнуты.

Они молчаливо встали по обе стороны от Конана. Киммериец безуспешно вглядывался в темноту. Кто же была эта «леди»? Кто?

Бич, просвистев, впился в кожу на его груди. Следующий ожег бедро. Голень. У ударов не было никакой последовательности. Невозможно было понять, куда угодит следующий. Невозможно было к ним приготовиться. Боль кислотой ела его нервы.

Конан до боли стиснул зубы, чтобы не закричать. Он даже перестал дышать, отказывая телу в воздухе. Открыть рот значит издать звук. А отсюда рукой подать до крика и вопля. Женщина хотела, чтобы он закричал. Не дождется.

Тюремщики продолжали избивать Конана, пока он не повис бессильно на цепях. Его голова свесилась на грудь. Пот жег свежие рубцы. Кровь текла ручьями.

В темноте раздался звон монет.

– Очень великодушно с вашей стороны, леди, – раздался тот же голос. – Мы подождем вас сразу за дверью. – Молчание. Затем дверь, закрываясь, скрипнула.

Конан поднял голову.

В освещенном пространстве медленно появилась женщина. Та, под серой вуалью.

– Ты, – прохрипел Конан. – Значит, это ты пыталась убить меня? Или ты из тех, кто рад использовать сосунков из «Знака Тестис», из тех, чья ложь отправила меня сюда?

– Да, я пыталась убить тебя, – тихо ответила женщина.

Конан напряженно прищурился. Он слышал этот голос раньше. Но где и когда?

– Мне стоило бы помнить, что во всей Немедии не найдется человека, способного тебя прикончить. Теперь ты висишь здесь, и это дело твоих собственных рук. Но мне приятно смотреть на тебя, Конан из Киммерии.

– Но кто же ты? – требовательно спросил Конан.

Медленным движением она откинула вуаль с лица. Нет, не обезображенного болезнью – белоснежного и прекрасного лица. Раскосые изумрудные глаза над высокими скулами, грива рыжеватых волос.

– Карела, – выдохнул киммериец. Наверное, он бредит. Карела, Красный Ястреб Туранских и Заморских степей, маскирующаяся под видом благородной. Невероятно.

Ее голос был спокоен.

– Не думала я когда-нибудь еще встретиться с тобой, киммериец. Когда я увидела тебя в тот день на рынке, я чуть не умерла от стыда.

– А Ордо ты уже видела? – спросил Конан. – Он здесь и все еще надеется тебя найти. – Он натянуто усмехнулся. – Работает вместе с контрабандистами под твоим началом.

– Ты узнал и это? – удивилась она. – Я никогда не считала тебя глупцом. Ордо тоже меня удивил, появившись в Норхемише одновременно со мной. Я не смогла открыться ему. Да, он мой верный пес, но были и другие верные псы. Которых прельстила награда за мою голову. Думаешь, я ношу вуаль для удовольствия?

– Уже столько времени прошло, – возразил Конан. – Они, наверное, уже забыли про тебя.

– Красный Ястреб никогда не будет забыт! – рассердилась Карела. Она стояла, широко расставив ноги и упершись кулаками в бедра, и Конан легко мог представить ее с саблей у бедра.

– Ну а теперь, когда ты уже не играешь в леди Тиану, – помрачнел Конан, – может быть, ты скажешь, почему, во имя Девяти Проклятий Зандры, ты так хочешь меня прикончить?

– Почему?! – вскричала она. – Да ты бросил меня обнаженной и скованной на пути к невольничьему рынку, помнишь?

– Да. Вспомни, Карела. Ты заставила меня поклясться никогда не поднимать руки в твою защиту.

– Разрази тебя гром, киммериец, вместе с твоими клятвами!

– Кроме того, у меня было с собой всего пять медяков. Думаешь, тебя уступили бы за столь низкую цену?

– Лжец! – плюнула она. – Я не желала ползать перед тобой на брюхе, и поэтому ты позволил меня продать!

– Я же говорю…

– Лжец! Мерзавец!

Конан сдержанно зарычал и стиснул зубы. Эти споры ни к чему не приведут. А молить об одолжениях он все равно не станет.

Возбужденно шагая взад и вперед, Карела бросала слова, как кинжалы, не глядя на Конана.

– Я хочу, чтобы ты услышал о моих унижениях. Услышал и запомнил навсегда. Пусть они вспоминаются тебе в шахтах на каторге, пусть они мучают тебя, когда король объявит амнистию для тех, кто отработал положенное время. Чтобы ты помнил, что я буду в нужном месте в нужное время с золотом в руках. И король забудет об одном из своих пленников.

– Я знал, что ты сбежишь, – пробормотал Конан. – Что ты и сделала.

Она зажмурилась. Когда же она открыла глаза, ее голос был спокоен.

– Меня приобрел купец по имени Хафиз, и он поместил меня в свой Зенан вместе с сорока другими женщинами. В тот же день я бежала. И была поймана. За это меня били палками по пяткам. Я не плакала и не кричала, но десять дней после этого я могла только ковылять. Следующий раз я была на свободе ровно три дня. Меня вернули назад и заставили чистить горшки на кухне.

– Ну и дурак же он был – пытался укротить тебя таким путем. – Несмотря на свое положение, Конан был не в силах сдержать усмешку.

Она повернулась к нему. В ее глазах горела жажда убийства.

– В третий раз меня взяли, когда я перелезала через стену. Я плюнула в лицо Хафизу и сказала, что ему не под силу меня сломать. Он только рассмеялся. Ты считаешь себя мужчиной, заявил он. Это неправильно. Ты должна думать по другому. С этого момента я должна была ходить так, словно меня в любой момент ждет постель хозяина – в легчайших шелках, с подкрашенными глазами и губами. Меня учили танцевать, играть на инструментах, читать стихи. За любую ошибку немедленно наказывали. Но, как он сказал, поскольку я еще девочка, которая только учится быть женщиной, все наказания будут – как для ребенка. При этом он расхохотался.

Конан взревел от смеха.

– Ха-ха, ребенок!

Карела не выдержала.

– Да что ты об этом знаешь, увалень безмозглый! – она сжала руку в кулачок. – Меня наказывали розгами по десять раз на дню! Заставляли пить ка'аровое масло. И делать еще сотни еще более невыносимых вещей. Я прожила так целый год. Как бы я хотела, чтобы за каждый день этой жизни ты провел год на каторге!

Конан с трудом овладел собой.

– Я думал, что ты сбежишь, самое позднее, через полгода. Похоже, Красный Ястреб превратился в куропатку в серебряной клетке.

– За мной следили день и ночь, – запротестовала она. – И я сбежала. С мечом в руках.

– Наверное, тебе надоело ложиться спать без ужина, – снова засмеялся Конан.

– Деркето разрази твои бесстыжие глаза, – взвыла женщина. Она подбежала к Конану и забила кулачками по его широкой груди. – Эрлик тебя побери, киммерийский ублюдок! Ты… Ты… – Внезапно силы покинули женщину, и она уцепилась за Конана, чтобы не упасть. Ее лицо оказалось прижато к его груди, и Конан с изумлением заметил в ее глазах слезы.

– Я любила тебя, – прошептала Карела. – Я тебя любила.

Конан только изумленно покачал головой. Если так она относилась к любимым, то кто тогда сможет перенести ее ненависть?

Женщина выпрямилась и отступила.

– Ты не боишься, – прошептала она. – Ты даже не думаешь об этом. – Если она так страдала, то как же она заставит страдать меня, подумал Конан.

– Меня нельзя винить в том, что произошло с тобой, – тихо ответил Конан.

Она не слышала его.

– Ты не боишься. Ты все равно остаешься мужчиной.

Странная улыбка пробежала по ее устам. Она потянулась к застежкам платья, и через мгновение оно лежало у ее ног. Карела грациозно шагнула вперед. Да, все было так, как он запомнил: полные груди и округлые бедра, длинные ноги и тонкая талия. Она могла бы зажечь любого мужчину. Поднявшись на цыпочки и раскинув руки, она медленно начала вращаться, поворачивая голову так, что длинные локоны то ложились на мраморные плечи, то ласкали бархатную грудь. Она показывала себя всю.

Слегка покачивая бедрами, она подошла к нему и остановилась, коснувшись его грудями, как раз под ребрами висящего на цепях Конана. Глядя на него сквозь опущенные ресницы, она произнесла:

– Когда тебя увезут на рудники, только смерть сможет вернуть тебя на поверхность. Ты проживешь остаток жизни во тьме и грязи, в тусклом свете факелов и гнилом воздухе подземелий. Там будут женщины. Если, конечно, их можно так назвать, ведь они работают наравне с мужчинами. – Ее пальцы легонько прикоснулись к его обнаженной груди.

– Они грязные и вонючие. Их поцелуи… – Она обхватила руками его шею и подтянулась, пока ее глаза не оказались вровень с лицом киммерийца.

– У них не найдется таких сладких поцелуев, прошептала она и приникла к его губам. Он не остался к этому безучастным. Наконец, она со вздохом опустилась.

– Никогда больше тебе не испытать такого, – легко выдохнула она.

Внезапно она закусила губу и отошла в нерешительности. Теперь ты будешь думать только обо мне. Ни о ком другом.

Подхватив одежды, она скрылась во тьме. Через некоторое время заскрипела и хлопнула входная дверь.

Она совсем не изменилась, подумал киммериец. Все тот же Красный Ястреб. Она не утратила свирепости и странности. Но если она думает, что Конан так просто отправится на рудники, или куда там еще, – древнее наказание, – она серьезно ошибается.

Конан окинул взглядом свои цепи и затих. Еще дома, среди заснеженных отрогов родной Киммерии, он усвоил: если нет возможности действовать, надо ждать и беречь силы. Это закон выживания. Расслабившись, насколько позволяли цепи, Конан повис, как паук в ожидании жертвы.

Глава 21

С ржавым скрежетом цепи, удерживавшие Конана, начали спускаться. Конан не смог сдержать стона. Он не помнил, сколько часов ему пришлось провисеть. Все вокруг него было по-прежнему.

Его ноги коснулись пола, и колени, не выдержав веса тела, подогнулись. Он во весь рост растянулся на камнях. Он попытался привстать, но руки ему не повиновались. Только пальцы слегка дернулись.

Те самые двое, что били его бичами, торопливо снимали цепи. Он не смог оказать им сопротивления, и его руки были быстро связаны за спиной. Человек со шрамом был молчалив, как всегда. Обезьяноподобный говорил, не переставая.

– Мы уж думали, что ты провисишь тут еще денек. Тебе, наверное, здесь понравилось. Потуже затягивай, – бросил он напарнику. – Этот пареньвесьма опасен. – Тот согласно хрюкнул и продолжил заковывать руку киммерийца.

– Мои люди, – с трудом выдавил через пересохшее горло Конан.

– О, это было весело, – рассмеялся круглолицый. – Надавали тумаков Золотым Леопардам, которые хотели их арестовать, и исчезли. В другое время такое происшествие обсуждалось бы целую неделю, но в этот день произошло столько разных событий, сколько не было со дня вступления Гариана на трон. Сначала он вышвырнул всех своих прежних советников, угрожая им смертью. Затем он провозгласил, что вместо Совета учреждается пост Верховного Канцлера Немедии, и дал этому канцлеру почти королевскую власть. Он назначил на этот пост лорда Албануса. Вот уж неприятный человек, если вы меня спросите. Ко всему этому он еще объявил свою фаворитку – благородной леди. Эту-то шлюшку благородной?! Но ни один придворный и слова худого не сказал – ведь ходят слухи, что она может стать королевой. Кроме того, народ бунтует. Струто! Тащи остальное! – Молчаливый хрюкнул и удалился. Конан облизал губы.

– Бунтуют?

Тюремщик кивнул.

– По всему городу, – и, воровато оглянувшись, добавил шепотом: – Требуют отречения короля. Может быть, именно поэтому Гариан и избавился от своих старых советников – надеялся, что толпу это успокоит. Во всяком случае, он не стал посылать против народа своих Золотых Леопардов.

Они все же выступили, подумал Конан. Может, это к чему-то и приведет. Уже привело. Только к чему? К хорошему или к плохому?

– Были – ли – с – ними – вооруженные? – с трудом произнес Конан.

Беспокоишься о своих людях? Нет, бунтует только городская чернь. Хотя, что удивительно, у них много мечей и другого оружия, как я слышал. Эй, Струто! Пошевеливайся!

Принесенный обгоревшим молчуном шест пропихнули между руками киммерийца и его широкой спиной, прижали его к плечам кожаным ремнем. Круглолицый, покопавшись, достал кожаный кляп и запихнул его в рот киммерийцу, закрепив его на затылке..

– Пора показать тебя королю, – пояснил тюремщик. – Какие бы планы там ни лелеяли, лучше бы тебе оставаться в ласковых ручках леди Тианы. А, Струто? – расхохотался он. Струто тупо уставился на него.

– Ну ладно, варвар. Молись своим богам, пока есть время. Пошли, Струто. – Ухватившись за шест, тюремщики подняли Конана на ноги. Наполовину таща его, наполовину толкая, они привели его во дворец. Когда они достигли мраморных залов, Конан уже успел полностью обрести контроль над ногами. Он стряхнул с себя тюремщиков и пошел сам, делая короткие шаги. Шагать размашисто ему не позволяли кандалы.

Круглолицый рассмеялся, глядя на него.

– Торопишься побыстрее со всем покончить? – Они позволили ему идти самому, но шест не выпустили. Киммериец мрачно улыбнулся. Если бы он захотел, он бы сбил их с ног, используя этот самый шест. Но что потом? Он все равно будет в цепях и в самом сердце дворца. Конан сосредоточил свое внимание на своих руках.

Коридоры были необычно пусты. Вдоль стен, как всегда, скользили рабы. Но пышные наряды придворных исчезли. Когда они свернули в большой зал, им навстречу попалась другая процессия.

Гракус, Галлия и еще трое из «Знака Тестис» ковыляли, спотыкаясь, под бдительным взором двух охранников. Во ртах у них были кляпы, руки связаны за спиной. При виде Конана Гракус выпучил глаза. Галия отшатнулась в сторону.

– Эти пойдут в рудники, – в качестве приветствия выкрикнул один из стражей.

– Это все же лучше, чем то, что ждет нашего клиента, – засмеялся круглолицый.

Все охранники немного посмеялись и разошлись по своим делам.

Незадачливые заговорщики, похоже, боялись Конана не меньше, чем солдат. Конан не держал на них зла. Мало кто из мужчин и еще меньше среди женщин могли выдержать пытки опытного палача. А Веджент мог при желании найти и другой путь для обвинения.

Шестеро солдат распахнули перед ними огромную дверь, и Конан вступил в тронный зал.

Двойной ряд стройных колонн удерживал алебастровый купол. Свет золотых ламп отражался в полированном мраморе стен, а пол представлял из себя гигантскую мозаику, изображавшую различные события немедийской истории. Понятно, почему коридоры были пустынны – все придворные собрались здесь, сверкая великолепием одежд.

В центре этой толпы был широкий проход от дверей до самого Драконьего трона.

Конан замедлил движение, хотя тюремщики и пытались его подгонять. Нет уж, он не станет спотыкаться на глазах у всех. Он остановился у подножия трона и с вызовом посмотрел на Гариана. Тюремщики попытались поставить его на колени, но он не поддался. Придворные зашептались. Набежавшая стража ударила его тупыми концами копий под колени и в спину, и Конан упал на колени вопреки своей воле.

На протяжении всего этого спектакля лицо Гариана оставалось бесстрастным. Поднявшись с трона, Гариан поправил свои золотые одежды.

– Этого варвара, – громко объявил он, – Мы, в своей милости, приняли ко двору. Но, как Мы выяснили, он вынашивал злодейские планы. Он самым чудовищным образом предал Наше доверие, и…

Он принялся перечислять, но Конана заинтересовал человек, стоявший чуть позади трона, положив одну руку на его спинку. Он кивал в такт словам короля, словно старый учитель. На его шее висела Государственная Печать Немедии, из чего следовало, что этот человек – сам Верховный Канцлер Немедии, лорд Албанус. Конан узнал это лицо. Канцлер был тогда вместе с Таэрасом и Веджентом, когда Конан нарушил их уединение. Кром, подумал Конан, они здесь все с ума посходили.

– И Мы приговариваем его к древнему наказанию, – закончил король. Эта фраза заставила Конана снова взглянуть на Гариана. На лице короля не было печали, которую Конан видел в прошедшую ночь. Только каменное спокойствие. – В полдень следующего дня он будет брошен на съедение волкам. Пусть животные расправятся с чудовищем.

При этих словах Конана подняли на ноги и повели прочь. Даже круглолицый тюремщик был не в духе, когда ввергал его в темницу, – на сей раз в небольшую камеру. Не произнося ни слова, тюремщики убрали кляп и шест, но приковали его ноги к кольцу в стене.

Оставшись один, Конан принялся исследовать свое новое обиталище. Лежа на животе, он вполне мог бы дотянуться до дубовой двери, если бы его руки не были скованы за спиной. Уцепиться было совершенно не за что. К тому же Конан серьезно сомневался в том, что сможет сломать железные петли.

Стены были из крепкого камня, но связывающий камни цемент раскрошился. Имея инструменты, вполне можно вытащить камни из стены – вполне достаточно для побега. Всего лишь за год, в крайнем случае за два. В охапке соломы нашелся только обглоданный крысиный трупик. Интересно, кто же его так обглодал – сами крысы или же какой-нибудь его товарищ по несчастью? Оставалось только надеяться, решил Конан, отправив тушку в дальний угол, что ему недолго придется терпеть здешнюю вонь.

Не успел киммериец устроиться поудобнее, как в двери повернулся ключ, и на пороге появился Албанус, предусмотрительно поднявший подол своей туники над полом. За ним в камеру шагнул король. Его глаза с интересом осмотрели обстановку – солому и голые стены. Один раз он даже взглянул на киммерийца, как бы считая его предметом обстановки.

– Ты знаешь меня, не так ли, – сказал лорд Албанус.

– Ты лорд Албанус, – настороженно ответил Конан.

– Значит, ты меня знаешь, – удовлетворенно сказал благородный лорд. – Я этого опасался. Хорошо, что я поспешил.

– Ты? – напрягся Конан и взглянул на Гариана. Почему же Албанус не боится признать свою вину перед королем?

– Не рассчитывай на его помощь, – расхохотался Албанус. – Было время, ты доставил мне немало неприятностей. Но ты не похож на орудие воли богов. Волки о тебе позаботятся. Единственный серьезный ущерб, который ты мне причинил, исправлен девушкой, которую ты послал на поиски скульптора. И ты в итоге оказался лишь мелкой неприятностью.

– Ариана, – резко спросил Конан. – Что ты с ней сделал?

Черноволосый лорд зловеще рассмеялся.

– Пойдем отсюда, Гариан. Оставим эту юдоль печали.

– Что ты сделал с Арианой? – выкрикнул киммериец ему в спину. Король обернулся на пороге и посмотрел на Конана. – Скажи мне, что он сделал… Гариан отвернулся. Дверь захлопнулась, и Конан задумался. Он с первого взгляда заметил странности в поведении монарха, но сначала отнес это на свой собственный счет. Вряд ли человек, слушая собственный приговор, видит все в нормальном свете. Но сейчас он заметил еще одну странную вещь – на лице короля не было синяка. Но Гариан не стал бы пудрить лицо, подобно женщине, а при дворце не было чародеев, которые могли бы убрать синяк магическим способом. Сам по себе синяк сойти бы не успел. Мелочь. Но из этой мелочи следует, что на троне сидит не настоящий Гариан. Конан призадумался. Албанус ковал заговор, а теперь он первый советник короля, который не есть Гариан. Но тогда, в покоях Веджента, был именно Гариан! В этом Конан был уверен. Не иначе, в деле замешано колдовство.

Терпение, одернул он себя. Многое зависит от того, освободят ли его от цепей до того, как сбросят волкам. Даже против зверей мужчина со свободными руками и сильной волей многое может сделать.

Албанус об этом еще пожалеет!

Рабыня натирала маслом обнаженное тело Суларии. Леди Суларии, – она поправила себя, сладко потянувшись.

Как приятно было стоять среди лордов и их жен в тронном зале, а не отираться где-то позади. И пусть признать ее их заставил страх – это делает ее триумф еще слаще. Она стала из королевской любовницы – благородной дамой. Почему бы ей не стать теперь королевой?

– Королева Сулария, – она попробовала произнести это вслух. Улыбнувшись, она повернула голову и устремила взгляд на свою камеристку, пухлую седовласую женщину. Это был единственный человек во дворце, которому Сулария доверяла. Или, точнее сказать, не доверяла меньше других.

– Она все еще ожидает, Латона? – задала вопрос хозяйка.

Камеристка кивнула.

– Уже два часа. Она не осмеливается уйти.

Блондинка удовлетворенно вздохнула.

– Латона! Введи ее сюда. Потом займешься волосами.

– Да, хозяйка, – кашлянула служанка и убежала.

Вскоре в ее сопровождении появилась леди Джеланна.

Стройная женщина пронзительно смотрела в лицо Суларии, а та загадочно улыбалась. Служанка продолжила работу над ее прической. Этикет разрешал слугам присутствовать при встрече только в том случае, когда на аудиенцию приходит человек с более низким положением в обществе, чем у хозяина. Так что это было намеренным оскорблением.

Джеланна на глазах утрачивала уверенность в себе. И все же она наконец потребовала:

– Зачем ты пригласила меня, Сулария? – Сулария выгнула бровь. – Леди Сулария, – исправилась Джеланна. Похоже, эти слова были для нее кислее лимона.

– Ты выросла здесь, во дворце. Не так ли? – вкрадчиво спросила блондинка.

– Да, – резко ответила Джеланна.

– Наверное, играла в прятки в коридорах, бегала по двору. Плескалась в фонтанах. Каждое твое желание мгновенно исполнялось.

– Ты хочешь поговорить со мной о моем детстве?

– Нет, – отрезала Сулария. – Я призвала тебя не поэтому. Ты знаешь Энаро Эстариана?

– Эту отвратительную маленькую жабу? – фыркнула она. – Я о нем слышала. Встречать не приходилось.

– Он ищет себе жену, – снова улыбнулась Сулария.

– Действительно?

– Он хочет молодую жену, из благородных. – Джеланна вздрогнула, и Сулария поспешила продолжить: – Ему нужен титул, который он не может купить. Он также хочет иметь сыновей. Много сыновей. Гариан, – солгала блондинка, предложил мне подыскать невесту.

Джеланна в нерешительности облизнула губы и сказала с дрожью в голосе:

– Я прошу прощения, леди Сулария, если я чем-нибудь оскорбила Вас.

– А не знаешь ли ты некоего Дарио? – потребовала Сулария. – Начальника королевской псарни?

– Нет, моя леди, – запнулась собеседница.

– Очень неприятный человек, и в своих привычках, и в деле. Рабыни от него прячутся, потому что он любит причинять женщине боль.

Сулария с удовольствием созерцала испуганную женщину. Не считаешь ли ты, Джеланна, что ночь с Дарио для тебя предпочтительнее жизни с Эстарианом?

– Ты сошла с ума, – заявила женщина. – Я…

Я не желаю больше тебя слушать. Я отправляюсь в свои загородные владения, и будь ты хоть трижды королевой, тебе никогда…

– Четверо солдат проводят тебя, – прервала ее Сулария. Они отведут тебя либо к Дарио, либо под венец с Эстарианом. Никуда ты не уедешь.

– Пожалуйста! – разрыдалась черноволосая женщина. Если хочешь, я встану на колени. Я буду просить прощения на виду у всех! Прости…

– Выбирай, женщина, – сладко мурлыкнула Сулария. – Или я сделаю этот выбор за тебя. Солдаты сегодня же доставят тебя к Эстариану. Я специально укажу в записке, что ты называла его «жабой». Выбирай!

Джеланна покачнулась и чуть не упала.

– Я…

Я пойду к Дарио, – сказала она сквозь рыдания.

Сулария выпрямилась. Этих слов она ждала давно.

– В конуру, сучка! – и она рассмеялась вслед выбежавшей женщине. Нет, власть – это великолепная штука!

Глава 22

Дверь его камеры отворилась. Неужели Албанус решил прикончить его на месте, отказавшись от ямы с волками, подумал Конан.

Два стражника со взведенными арбалетами в руках проскользнули в камеру и встали по углам.

Конан приготовился к прыжку, но в этот момент в дверях появился круглолицый тюремщик.

– Солнце уже высоко. Пора вести тебя на съедение волкам, варвар. Если ты попытаешься вырваться, когда я и Струто будем снимать с тебя цепи, эти двое всадят тебе по стреле в каждую ногу и тебя просто сбросят в яму. Дошло?

Конан притворился, что ему не хочется уходить отсюда.

– Снимайте цепи, – прорычал он, сверкая глазами.

Быстро и профессионально тюремщики сняли кандалы, стараясь держаться так, чтобы не заслонять киммерийца от стражников. Что же он, дурак по их мнению, что ли, подумал Конан. Он вполне мог бы уложить и стрелков, и тюремщиков, но зачем? Он и в камере слышал, как у дверей толчется целая толпа людей, наверняка вооруженных. Умереть – дело нехитрое.

Растирая запястья, Конан выпрямился и позволил вывести себя. В коридоре стояло человек двадцать Золотых Леопардов.

– Их столько не требуется, – неожиданно заявил Струто. Конан удивился. Значит, тюремщик вовсе не немой!

Похоже, его товарищ удивился не меньше.

– Ты же знаешь, при аресте он чуть не одолел Леопардов. Их было там человек двадцать. Я не люблю, когда у меня убегают узники. Я просил еще вдвое больше. Давай, двигай! Король ждет.

Процессия двинулась по пустынным коридорам. Десять солдат шли впереди, десять сзади. Тюремщики шли по бокам, а стрелки – чуть поодаль. Конан шел с гордо поднятой головой. Шел, будто на собственную коронацию в окружении почетного караула. Он не думал о бегстве. Там, у ямы, наверняка будут присутствовать Албанус и Гариан. Если удастся добраться до них, то о большем и мечтать не следует.

Окружающая обстановка изменилась. Пошли незнакомые Конану коридоры. Мрамор сменился сначала полированным гранитом, потом грубым камнем. Место светильников заняли факелы.

Яма с волками действительно была древним наказанием. Его не применяли со времен Брагораса, то есть больше девяти веков. Похоже, в эту часть замка последние несколько столетий никто вообще не заходил.

В некоторых углах оставалась пыль, местами висела порванная паутина. Интересно, почему Албанус пошел на это после того, как убрал с трона настоящего Гариана?

Они вступили в круглый зал, в центре которого находилась яма.

Это было величественное сооружение. Из того же камня, купол поднимался на неимоверную высоту без поддержки колонны и распорок. Вдоль края ямы, отделенного небольшой, по пояс, стеной, толпилась Немедийская элита. Они смеялись, толкали друг друга и указывали пальцем как в цирке. Конана подвели к яме. Не спрашивая разрешения, киммериец вспрыгнул на стенку и обвел ледяным взглядом собравшихся, которые замолчали, как павлины при виде орла.

Прямо напротив него, по другую сторону Ямы сидел Король. Рядом с ним улыбающийся Албанус в синем костюме. Справа от двойника Гариана стоял Веджент. Лицо его было в синяках. Там же рядом сидела Сулария, ослепительная в своей красоте.

Чуть ниже находились решетчатые ворота, сквозь которые зверей выпускали на сцену. Конан не заметил, чтобы сквозь решетку просовывались морды зверей. Похоже, умирать вовсе не обязательно.

Албанус легонько тронул руку коронованной особы, и тот начал говорить:

– Мы собрали вас…

Издав боевой клич, киммериец спрыгнул вниз. Солдаты торопливо протиснулись ближе к стене сквозь ошеломленных придворных. Арбалетчики прицелились. Конан хозяйственно прошелся по арене. Албанус подал знак, и стражники удалились.

– Дурачье! – прокричал Конан. – Вы, среди которых не нашлось ни одного настоящего мужчины, пришли смотреть на мою смерть! Вы достойны вашего дурня в короне! Я не желаю его слушать. Давайте, кончайте с этим, пока у вас поджилки не затряслись!

Сердитые крики прозвучали в ответ.

Албанус что-то прошептал двойнику короля, и тот произнес:

– Если он так торопиться умереть, пускайте волков.

– Пущай волков! – закричал кто-то. – Быстрее!

Ворота открылись. Конан не стал дожидаться волков. Он кинулся в открывшийся туннель, победно улюлюкая. Самые азартные спрыгнули в яму, чтобы догнать и убить наглого варвара.

Конан внезапно оказался в гуще волчьей стаи. Острые зубы впились ему в ногу. Но киммериец отвечал рычанием на рычание. Его кулаки дробили волчьи кости. Одного он ухватил за горло и разбил звериный череп о потолок туннеля.

Волки почуяли в нем родственный в своей свирепости дух человека и оставили его. Они убежали в сторону арены, и сердитые крики придворных в яме внезапно обратились в крики ужаса. Волки нашли себе поживу.

Впереди мелькнул свет.

– Проклятые волчище, – прокричал кто-то. – Вы должны грызть какого-то варвара, а не друг друга!

Человек, увидев бегущего Конана, замолк. Он стоял, с копьем в руке у полуоткрытой железной двери в конце туннеля. Вместо того, чтобы захлопнуть дверь перед киммерийцем, мужчина попытался ткнуть его копьем.

Конан вырвал копье из его рук и тут же ударом тупого конца в грудь опрокинул человека. Тот снова поднялся на ноги. В руке его был длинный нож.

Конан мгновенно перевернул копье и человек сам набежал на его острие. Наконечник вышел из спины.

– Твои волки уже не съедят варвара, – объявил Конан, глядя в глаза умирающему.

Оставив мертвеца вместе с копьем в груди в покое, Конан захлопнул и запер ворота. Чтобы открыть их с той стороны, потребуется время. Он успеет убежать. К тому же, прислушался Конан, судя по звукам, солдатам приходиться не легко.

В помещении, где очутился киммериец, не было ничего полезного. Факелы освещали шесть больших стальных клеток на колесах. Никакого оружия, кроме изогнутого кинжала, который Конан тут же сунул за пояс, и копья, оставленного в трупе хозяина. Копье для драки в туннеле не годиться. Здесь даже не нашлось чистой тряпки, чтобы перевязать раны.

Хорошо хоть, прежний хозяин принес кусок мяса и кувшин вина, которыми он, очевидно, намеревался закусить пока его подопечные делали свою кровавую работу.

Конан накинулся на еду. У него и крошки во тру не было с момента пленения. Наверное, тюремщики экономили на нем. Закусив, Конан разбил пустой кувшин, вытащил факел и отправился на поиски выхода.

Вскоре он понял, что эти древние коридоры представляют собой гигантский лабиринт.

Они постоянно поворачивали и пересекались друг с другом. Неудивительно, что тайные проходы к дворцу были забыты.

Внезапно, пересекая очередной темный зал, Конан заметил следы. Свежие следы! Он наклонился и от души выругался. Это были его следы. Он сделал полный круг. Сцепив зубы, Конан прошел по собственным следам до разветвления. Дальше след уходил налево. Киммериец пошел направо.

Через некоторое время он снова увидел собственные следы. Он не стал тратить силы на ругань. Дойдя до следующей развилки, Конан свернул в противоположную сторону. И опять. И снова…

Коридоры приобрели наклон вниз, но Конан упрямо двигался вперед, даже когда ему пришлось продираться сквозь заросли паутины. Повернуть назад-значит наверняка встретить золотых леопардов. Впереди же лежала надежда.

Подойдя к развилке, киммериец машинально свернул направо-последний раз он сворачивал налево – и замер. В конце коридора показался свет. И он приближался.

Конан торопливо вернулся назад, укрывшись в соседнем коридоре. Отбежав шагов на двадцать, он как можно дальше зашвырнул факел. Пламя затрещало и погасло. Конан вытащил кинжал.

Если они пройдут мимо, то он останется жив. Хотя и без света. Если же нет.

Свет приблизился к развилке. В нем проступили две фигуры с факелами. В свободных руках они держали мечи. Киммериец с трудом сдержал смех. Ордо и Карела. Причем Карела тех, прежних дней. Золотой с изумрудами поясок, цветастые шелка.

– Ордо, – позвал Конан. – Если бы я знал, что ты решишься меня навестить, я бы оставил тебе вина. – Он вышел навстречу.

Двое повернулись на его голос, мечи наготове. Из туннеля появились вооруженные люди. Махаон, Нарус и другие знакомые Конану люди.

Ордо заметил, как изранен киммериец, но не подал вида:

– Не похоже на тебя, чтобы ты не оставил старому другу. Если хорошенько поискать, что-нибудь наверняка найдется.

Карела бросила на одноглазого убийственный взгляд, сунула факел в руку Махаона. Нежными пальцами она прикоснулась к ранам киммерийца, осторожно их ощупав.

– Я знал, что ты передумаешь, – потянулся к ней Конан.

Она дала ему пощечину и отступила на шаг, угрожающе подняв меч:

– Я отправлю тебя обратно к волкам!

Откуда-то из туннеля донесся чей-то неразборчивый голос. Ему ответил другой.

– За мной охотятся, – сказал Конан. – Если вы знаете, как отсюда убраться, то лучше всего займитесь именно этим. В противном случае нам придется сразиться с парой сотен Золотых Леопардов.

Бормоча под нос, Карела выхватила свой факел и, протиснувшись сквозь солдат, направилась назад.

– Только она знает путь назад, – пояснил Ордо, двинувшись за ней. Конан и его люди пошли следом, сапогами сбивая столетнюю пыль.

– Как вы пробрались во дворец? – спросил на ходу Конан. – И почему Карела решила раскрыть свое настоящее лицо?

– Я начну сначала, – выдохнул Ордо. – Когда тебя арестовали, сотня Золотых Леопардов пришла за нами, и…

– Я это уже знаю, – перебил Конан. – Вы скрывались. Что дальше?

– Уже слышал, да? Я действительно старею… – Несмотря на тяжелое дыхание одноглазый легко держал заданный темп. – Я увел отряд к «Знаку Тестис». Похоже, трущобы нынче – самое безопасное место в Бельверусе. Все тамошние жители бегают с мечами по остальной части города и кричат о свободе. Между делом врываются в дома богачей и грабят.

– А ты что ожидал? – засмеялся Конан. – Эти люди бедны. Наконец-то в пределах их досягаемости оказались богатства. Но я просил рассказать о Кареле.

Ордо покачал косматой головой:

– Она пришла к «Тестис» этим самым утром. Нет, она влетела с таким видом, будто сейчас поведет своих верных псов на золотой караван. Похоже, ты уже знал, что она здесь?

– Узнал уже в темнице, – ответил Конан. – Позже объясню.

Карела остановилась, поднялась на носках и попыталась повернуть один из ржавых держателей для факела.

– По мне, так это место ничем не отличается от любого другого, – пробормотал Ордо.

Карела сверкнула зелеными глазами и он замолк.

Конан было сделал шаг на помощь, но в этот момент железка повернулась, раздался щелчок. Ту же операцию Карела проделала с соседним держателем. Он щелкнул. Внутри стены что-то стукнуло, заскрежетало и кусок стены ушел в сторону. Перед ними оказались лестница, ведущая вниз.

– Если вы можете отвлечься от бесцельной болтовни, – уколола Карела, – то следуйте за мной. И повнимательней. Мне будет очень грустно, если ты сломаешь себе шею, киммериец. Я бы хотела оставить это удовольствие за собой. – Она исчезла во тьме.

Ордо поежился:

– Я же говорил – она одна знает дорогу.

Конан кивнул.

– Следуй за мной, – сказал он Махаону, – и предупреди остальных об осыпавшихся ступеньках.

Сержант, обернувшись, передал приказ по цепочке.

Глубоко вздохнув, Конан последовал за женщиной. Не то чтобы он действительно верил в то, что Карела может завести его в ловушку. Но сказать, что он совершенно в это не верил тоже нельзя.

У подножия длинной лестницы его ждала Карела.

– Все вошли? – нетерпеливо спросила она, подняв факел, и, не дожидаясь ответа, крикнула: – Все прошли?

Кто-то поскользнулся, затем хриплый голос произнес:

– Все вошли, но я слышу чьи-то шаги.

Карела спокойно встала на камень, который под ее весом немного опустился. Снова заскрипело.

– Закрывается! – удивленно прозвучал тот же голос.

Карела взглянула на Конана.

– Идиоты, – произнесла она, очевидно имея в виду всех мужчин, и в особенности – Конана. – Вы как хотите, а я пошла дальше. – И она двинулась по темному туннелю. Стены коридора блестели от влаги.

Здесь какой-то затхлый воздух, подумал киммериец, торопясь следом.

– Я вот и говорю, – продолжал Ордо, поравнявшись с Конаном. – Она вошла в трактир и принялась командовать. Не захотела даже сказать мне, где она была. Даже откуда она узнала мой нынешний адрес. Она пригрозила украсить меня еще одним шрамом, если я не перестану задавать вопросы.

Ордо многозначительно взглянул на Конана, но тот был поглощен иными мыслями. Почему Карела пришла ему на помощь?

– И что же? – спросил он, заметив наконец молчание одноглазого.

– И никто ничего мне не говорит, – кисло заявил Ордо. – С ней была женщина. Ты помнишь леди Джеланну? Так вот, это была она, но на сей раз не столь прекрасна. Выглядела она просто жутко. Синяки на лице и руках. Она была запугана до слез и все время повторяла: «Она не оставит меня в покое. Не оставит меня пока не сломает.» А Карела ее утешала и смотрела на нас такими глазами, будто это мы виноваты.

– Кром, – пробормотал Конан. – Тебя все время куда-то заносит. При чем здесь Джеланна?

– Как при чем? Именно она и сказала Кареле, как найти тайные проходы. Леди Джеланна выросла во Дворце, любила играть в прятки и всякое такое, как и все дети. Иногда они играли в заброшенной части дворца. Джеланна нашла там три или четыре секретных коридора. По одному из них она бежала из дворца. Она очень хотела уехать в свои владения за городом, и я отпустил ее в сопровождении двух наших людей. Единственное, что я смог для нее сделать. Честно говоря, я уже думал, что в следующий раз мы с тобой встретимся только в Аду.

– Из этого вовсе не вытекает, что Карела стала бы мне помогать, – возразил Конан.

Рыжеволосая женщина сердито обернулась к нему:

– Волки были бы для тебя слишком хороши, киммерийский болван! Если ты должен был быть разорван на куски, то я предпочту сделать это собственными руками! Я хочу, чтобы ты на коленях молил меня о прощении, ублюдок. Право первой очереди принадлежит мне, а не этому идиоту Гариану!

Конан посмотрел ей в глаза и улыбнулся:

– Что же ты остановилась? Уж не потеряла ли ты дорогу? Если хочешь, я пойду впереди.

Женщина отвела факел назад, как бы собираясь ударить им киммерийца.

– Вот он! – с облегчением закричал Ордо, указывая на небольшую лесенку, упиравшуюся в потолок. – Пойдем, Конан, – подтолкнул одноглазый товарища вперед, мимо разъяренной женщины. – Мы с трудом поставили эту штуку на место, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но думаю, вдвоем с тобой мы вполне справимся. – И свирепо прошептал Конану на ухо: – Ты поосторожнее с ней, а то она как ошпаренная кошка с тех пор, как Махаон и другие идиоты заявили ей, что никогда не слышали о Красном Ястребе. Посмотрев на Карелу, сурово глядящую в их сторону, Конан сделал вид что кашляет, чтобы скрыть смех.

– Кстати, а что там, сверху? – спросил он. – Если там кто-то есть, станут ли они сражаться?

– Маловероятно, – рассмеялся Ордо. – Ну, давай, уперлись? Нажали! Тяжелая плита поднялась, с помощью Ордо, Конан отодвинул ее в сторону. В свете появившихся факелов Конан увидел, что они находятся в комнате без окон, заваленной бочонками и свертками. Из открытого бочонка торчали ароматизированные палочки.

– Храм? – недоуменно спросил Конан. – Этот проход заканчивается подвалом Храма?

Ордо радостно рассмеялся и кивнул.

Сделав знак молчать, он вскарабкался по древней лестнице и осторожно предложил следовать за ним.

Конан не стал раздумывать. Он оказался в тусклом свете серебряного светильника между большими кусками мрамора и статуй. До него внезапно дошло, что он находится между алтарем и статуей Эребуса, в месте, куда допускаются только святейшие жрецы. Что же, одним смертным приговором больше, одним меньше.

Все быстро выбрались из подвала и вышли через храм на задний двор. Здесь, вместе с лошадьми их ждали двое его людей.

Как с удовлетворением отметил Конан, они захватили кирасу, шлем и скимитар для него. Он торопливо вооружился.

– Мы будем уже за городской стеной, – сказал Ордо, садясь в седло, – прежде чем они догадаются искать тебя за пределами Дворца.

– Мы не можем уехать, – тихо возразил Конан, водрузив на голову шлем. Вскочив в седло, он добавил: – Ариана находится в руках Албануса.

– Как, очередная женщина? – воскликнула с угрозой Карела.

– Она была нашим с Ордо другом, – сказал Конан. – В награду за это Албанус пленил ее. Я поклялся вытащить ее из неприятностей, и я сделаю это.

– Ты и твои клятвы, – прошипела Карела.

Но когда отряд выехал на улицу, она скакала впереди.

Глава 23

Солнце заливало ярким светом послеполуденный Бельверус. То тут, то там в безоблачное небо поднимались темные клубы дыма. Это горели дома богачей, до которых добралась охваченная революционным порывом чернь. Иногда ветер доносил далекий шум разъяренной толпы. Шум был невнятен, но больше всего напоминал рык голодного зверя.

Конан с отрядом скакал через столицу ко дворцу Албануса, и по дороге им пришлось увидеть одну из таких толп достаточно близко. Чуть поменьше сотни оборванцев, мужчин и женщин, помчалось в запертые двери и зарешеченные окна какого-то дома. Орудовали они топорами, мечами, камнями и просто голыми руками. Грабители и Свободный Отряд заметили друг друга почти одновременно. Сердитое ворчание пробежало по толпе: казалось, подобные звуки не могли исходить из человеческих глоток. Как крысы из сточной канавы, ринулись они на всадников. Глаза их горели ненавистью к любому, кто имел хоть немного больше, чем они сами. Даже если это немногое было просто оружием. На бегу оборванцы размахивали мечами, и многие клинки были уже окровавлены.

– Луки приведут их в чувство, – крикнул Ордо.

Конан не был так в этом уверен. На лицах людей было отчаяние идущих на смерть.

– Вперед! – отдал команду варвар.

Проскакав дальше, отряд быстро оставил разъяренную чернь позади. Оборванцы, однако, оказались упорными преследователями. Позади всадников никого уже не было видно, а возбужденные крики доносились еще немалое время.

Достигнув дворца Албануса, Конан не стал терять времени даром.

– Каждый третий остается с конями, – четко отдавал команды киммериец. – Остальные – через стену. Возьмите луки. Ты останься, – добавил он, увидев, что Карела направила коня к самой стене.

– А ты мне не указ, киммериец, – как плевок, полетело в ответ. – Иду куда хочу!

– Эрлик побори упрямых баб, – тихо сказал Конан, но спорить не стал. Встав ногами на седло, он осторожно ощупал верх стены, ища место среди острых глиняных осколков, где можно было бы ухватиться, и взобрался наверх. Ордо, Карела и двадцать четыре воина последовали за ним с такой легкостью, как будто всю жизнь только этим и занимались. Со стены они увидели, как из сторожки выбежало с десяток воинов. Но несчастные успели сделать только несколько шагов. Прожужжав как шершни, стрелы уложили их наземь.

Глаза Конана сверкали, как синий лед. Он спрыгнул внутрь двора и побежал мимо убитых. Краем уха он услышал, что остальные тоже спрыгнули, но не это заботило его. Ариана! Ведь это его слова погнали ее к Албанусу. Долг чести требовал освободить ее. Хотя бы и ценой собственной жизни. Подбежав ко дворцу, варвар одним ударом могучей руки распахнул запертую дверь. Она с треском ударилась о мраморную стену, и эхо многократно повторило грохот удара среди колонн прихожей. Звук еще не затих, когда перед Конаном вырос один из Золотых Леопардов, в шлеме и плаще. С мечом в руке он бросился на киммерийца…

– Ариана! – во все горло звал Конан, отражая атаки солдата. – Где ты, Ариана? – Меч варвара снес противнику полчерепа. Оттолкнув падающее тело ногой прочь с дороги. Конан поспешил дальше во дворец. – Ариана!..

Тут на киммерийца ринулся целая свора Золотых Леопардов. Конан неистово атаковал их. Его дикий военный клич звенел под сводчатыми потолками. Меч киммерийца резал и колол, как будто принадлежал демону или направлялся им. Солдаты в замешательстве отступили, причем трое из них остались лежать на полу мертвыми или умирающими. Как противостоять этому дикарю, великану из северных стран?.. Тем временем подоспели Ордо и стальные. Со свежими силами они накинулись на Леопардов. Свирепый оскал одноглазого вполне соответствовал ярости его атаки. Карела дралась с прирожденным изяществом, словно танцуя, клинок ее жалил как оса. И каждый раз возвращался к хозяйке окровавленным.

Последний Леопард упал на пол. Конан закричал:

– Вперед! Обыскать каждую комнату, каждый закоулок! Найти девушку по имени Ариана!

Сам он шагал по залам, как грозовая туча, как Бог мщения. Завидя его, слуги и рабы разбегались кто куда: одним своим видом Конан мог перепугать хоть кого. Пусть бегут, варвара интересовала только девушка. Но тут он заметил человека, который привлек его внимание. Седобородый управляющий пытался бежать, но Конан живо догнал его, сгреб за одежду и приподнял. Управляющий едва доставал ногами пол.

Весь вид варвара говорил, что неповиновение грозит смертью.

– Говори, управляющий! Где девушка по имени Ариана?

– Я…

Я не знаю никакой девушки…

Рука киммерийца вздулась мускулами, и ноги старика затрепыхались в воздухе.

– Девушка, – тихо проговорил Конан.

Бисерины пота усеяли лицо управляющего.

– Господин Албанус, – задыхаясь, выговорил он. – Он увел ее в Королевский Дворец…

С тяжким стоном киммериец отпустил старика, и того только и видели. Пусть бежит. Дворец!.. Как же пробраться к ней туда? Сможет ли он снова пройти по тайным ходам из храма Эребуса? Ох, скорее всего, он проведет остаток жизни в этих древних лабиринтах и никогда не найдет выхода в новую часть Дворца…

За спиной варвар услышал шаги. Обернулся и увидел устремившегося к нему Ордо. Махаон и Карела шли следом.

– Махаон нашел кое-кого в темнице, – торопливо сказал Ордо. – Нет, не девушку! Мужчину, ну точь-в-точь король Гариан! И, что самое занятное, он божится, что он, мол, и есть…

– Ведите! – сказал Конан. Надежда вновь ожила в его сердце.

Темница под дворцом Албануса мало чем отличалась от любой другой. Грубый камень, мощные деревянные двери на ржавых петлях и тяжелый запах застарелой мочи и предсмертного пота. Но стоило киммерийцу заглянуть в камеру, к которой его привел Махаон, лицо варвара разгладилось, как будто перед ним был не застенок, а цветочный сад с фонтанами.

Оборванный, грязный мужчина, прикованный к стене, нерешительно пошевелился.

– Что, Конан, – сказал узник, – никак и ты заодно с Албанусом и Веджентом?

– Дэркето! – вырвалось у Карелы. – Ну вылитый Гаркай!

– Это и есть Гариан, – сказал Конан. – Синяк на его лице говорит сам за себя.

Гариан дотронулся до синяка, зазвенев цепями, и растерянно засмеялся: – Ну и судьба: быть узнанным по такому пустяку…

– Раз это Гариан, – вопросила Карела, – то кто же тогда на Троне Дракона?

– Двойник, – ответил Конан. – У него нет синяка… Дайте-ка мне сюда молоток и долото. Быстро!

Махаон исчез и тут же вернулся со всем требуемым.

Конан встал на колени, чтобы долотом расклепать ножные кандалы. Король сказал:

– За это тебя ждет награда, варвар. Когда я возвращу себе трон, все, чем владеет Албанус, будет твоим.

Конан промолчал. Один мощный удар молотка – и заклепанный браслет распался. Конан занялся следующим.

– Вы должны помочь мне выбраться из города, – продолжал Гариан. – Если я доберусь к армии, все будет хорошо. Я вырос среди солдат. Они признают меня. Я вернусь во главе десяти тысяч клинков и вышвырну Албануса из Дворца…

– И начнешь гражданскую войну, – проговорил Конан. И освободил вторую ногу короля, как и первую, одним ударом. – Двойник – твоя копия. Многие поверят, что он и есть ты. И в особенности потому, что на Троне Дракона именно он. Может быть, даже армия не окажется столь великодушна, как ты думаешь.

Ордо застонал:

– Нет, киммериец! Это совсем не наше дело. Давай лучше сматываться, и чем дальше отсюда, тем лучше…

Но Конан и король не обратили на него внимания. Король молчал, пока варвар снимал с него ручные кандалы. Потом Гарная негромко спросил:

– Что ты предлагаешь, Конан?

– Войти снова во Дворец, – киммериец сказал это так, будто речь шла о самой простой вещи. – И открыто изобличить двойника. Не все же Золотые Леопарды переметнулись. Ты можешь возвратить себе трон, не пустив в ход ни одного меча вне стен Дворца…

Варвару показалось неблагоразумным упоминать о черни, бесчинствующей на улицах.

– Дерзкий план, – задумался Гариан. – Полагаю, большинство Золотых Леопардов в самом деле осталось мне верно. Я подслушал разговор тех, кто караулил меня здесь… Что ж, так мы и сделаем. Я отвоюю трон, киммериец, но ты уже завоевал мою бесконечную благодарность! – Царственная манера держаться постепенно возвращалась к Гариану. Он оглядел грязные отрепья, что были на нем, и было похоже, что его позабавил собственный вид. Улыбнувшись, он сказал: – Но если мне придется идти во Дворец, надо, по крайней мере, умыться и одеться, как подобает королю.

И Гариан пошел вон из темницы, громко требуя горячей воды и чистой одежды. Конан нахмурился. Он и сам не понимал, почему последние слова короля вызвали в нем такое беспокойство. Но времени размышлять об этом у него не было. Главное сейчас – Аркана!

– Киммериец, – мрачно сказала Карела, – если ты воображаешь, будто я так прямо и поскачу бок о бок с тобой обратно во Дворец, то ты даже глупее, чем я думала. Это же смертельная ловушка!

– А я тебя не просил со мной скакать, – ответил он. – Я только и слышу от тебя, что ты идешь куда хочешь…

Сердитый вид рыжей красавицы говорил: не такого ответа она ждала, совсем не то она хотела услышать.

– Ордо, – продолжал варвар, – приведи сюда с улицы всех людей. Пусть узнают, куда мы идем. Отпусти тех, кто не хочет последовать за нами. Сегодня за мной должны пойти одни добровольцы!

Ордо кивнул и вышел. За спиной у Конана неразборчиво выругалась Карела. Варвар не обращал на нее внимания. Он думал, каким способом лучше войти во Дворец. И, что было для него важнее возвращения трона Гариану, – как освободить Аркану…

Конан вышел из дворца вместе с Гарианом. Теперь король был великолепен в алом бархатном одеянии, лучшем из всех, что подошли ему. Все тридцать восемь воинов Свободного Отряда уже ждали их, сидя в седлах. Не захотели уходить даже те, кто был только что ранен.

Конан не особенно этому удивился. Варвар знал, что парни в отряде подобрались отличные. Удивился он, лишь увидев Карелу и рядом с ней – Ордо. Свирепый взгляд зеленых глаз заставил Конана воздержаться от расспросов. Он молча вспрыгнул в седло. Что зря спорить с ней? Забот нынче и так полон рот.

– Я готов, – объявил Гариан, садясь в седло. Большой меч висел на ремне поверх его одеяния.

– Вперед! – скомандовал Конан и первым поскакал за ворота.

Глава 24

Приблизившись к Королевскому Дворцу, отряд Конана поехал шагом. Так они одолели последние кривые улочки Храмового квартала, карабкавшиеся на холм, и пересекли зеленое поле. Вот и подъемный мост… Гаркай ехал чуть впереди варвара. Король должен быть впереди своей армии, сказал он, даже если она такая маленькая. Киммериец согласился. Он надеялся, что вид Гаркала произведет должное впечатление на стражу и отряд пропустят внутрь. У моста все спешились. Открыв рот от удивления, стражники во все глаза смотрели на подходившего к ним Гариана.

– Узнаете меня? – строго спросил Гариан. Оба стражника кивнули, а один добавил:

– Ты – король. Но как ты вышел из Дворца? Мы не слышали распоряжения о почетном карауле…

Конан с облегчением вздохнул. Эти – не люди Веджента. Стража косилась на тех, кто стоял за спиной короля, особенно их взгляды притягивала Карела. Но основное внимание они уделяли все-таки королю.

– Вы думаете, король не знает потайных ходов под холмом? – Гариан улыбнулся, как будто мысль эта была забавной. Только стражники расплылись в ответ, как король принял самый серьезный вид: – Вы верные люди? Верны своему королю?

Оба разом вытянулись и хором прочитали клятву Золотых Леопардов, как будто хотели напомнить ее Гариану:

– Мой меч послушен тому, кто носит Корону Дракона. Моя плоть есть щит Трона Дракона. Король приказывает – я повинуюсь, до самой смерти!

Гариан кивнул:

– Тогда знайте: вельможа Албанус и полководец Веджент встали на путь предательства и устроили заговор против Трона Дракона.

Солдаты вздрогнули, и Конан тут же схватился за меч. Но охранники только уставились на короля во все глаза, больше ничего.

– Что мы должны делать? – спросил наконец один из солдат.

– Оставьте двух человек опустить решетку и охранять ворота, – приказывал Гариан. – Выведите остальных из башни. Идите с ними в казармы. Там всех поднимите на ноги. Кричите: «Смерть Албанусу и Ведженту!» Те, кому не понравятся эти слова, – враги Трона Дракона. Даже если на них золотые плащи!

– Смерть Албанусу и Ведженту! – крикнул один стражник, другой тут же подхватил.

Когда солдаты исчезли в башне, Гариан позволил себе немного расслабиться.

– Я не думал, что будет так просто, – сказал он Конану.

– Это и не будет просто, – обнадежил короля Конан.

– По-моему,надо было все-таки сказать им про двойника, киммериец.

Конан отрицательно покачал головой:

– Это только вызовет неразбериху среди солдат. Если нам повезет, они обо всем узнают после его смерти.

На самом деле варвару было все равно, когда и каким образом солдаты обнаружат двойника. Главное, чтобы его план не сорвался. Киммериец нетерпеливо поглядывал на дверь башни. И что они там так копаются?.. Внезапно из каменной башни раздался крик и сразу же оборвался. Один из уже знакомых стражников появился в дверях, сжимая окровавленный клинок. – Нашелся один, кто не стал повторять наш клич, – сказал он.

Один за другим солдаты выскакивали через дверь с мечами наголо. Каждый на мгновение задерживался и говорил королю:

– Смерть Албанусу и Ведженту!

Потом поворачивался и бежал во Дворец.

– Вот видишь, – сказал Конану Гариан, когда они со Свободным Отрядом проходили через ворота. – Все будет просто.

Когда за спинами с шумом опустилась решетка, со стороны казарм Золотых Леопардов донеслись крики и звон мечей. Кто-то начал бить в гонг, оповещая весь Дворец о тревоге. Потом звон внезапно оборвался, что, вероятно, свидетельствовало о смерти звонившего. Шум общей драки нарастал. – Я хочу найти Албануса, – сказал Гариан. – И Веджента.

Конан лишь молча кивнул. Ему тоже нужен был Албанус. А Веджент – только если попадется по дороге.

Варвар спешил вперед. Свободный Отряд разворачивался за ним. Первым делом – в тронный зал…

Тут впереди показалось десятка четыре солдат в золотых плащах.

– За Гариана! – крикнул Конан, не сбавляя хода. – Смерть Албанусу и Ведженту!

– Убить их! – послышалось в ответ. – За Веджента!

И два отряда сцепились, ревя и размахивая мечами.

Конан вспорол глотку первому противнику, даже ни разу не скрестив с ним мечи. А потом он только успевал, как машина, поднимать и опускать, поднимать и опускать меч, все пуще заливая его кровью. Вперед, только вперед! Конан прорубал себе путь, идя сквозь врагов, как крестьянин с серпом через поле пшеницы. Там, где он проходил, оставалось кровавое жнивье.

Наконец Конан вырвался из свалки. Он не стал медлить и смотреть, как идут дела у его людей с теми, кто избежал его клинка. На стороне Свободного Отряда в любом случае был численный перевес, а ему нужно было отыскать Ариану. Гариан его вовсе не заботил.

Киммериец побежал прямиком в тронный зал. Около огромных дверей не было обычной стражи. Увлеченные общей дракой, шум которой доносился теперь со всех сторон, они покинули пост. Обычно дверь открывали три человека. Варвару помощи не потребовалось.

Огромный тронный зал был пуст. Только Дракон охранял трон, злобно глядя в пустоту.

Личные покои короля! – осенило Конана. Скорее туда! И тот, кто пытался его остановить, умирал на месте. Киммерийцу было не до ритуальных кличей и вызовов на бой. Все, кто носил золотой плащ и не разбегался от него, был врагом. Бежали, впрочем, немногие. Конан сожалел, что приходится убивать, но лишь потому, что короткие схватки задерживали его, Ариана!.. Они были помехой на пути к Ариане.

Карела кралась по дворцовым залам, как пантера. Сейчас она была одна. После первой стычки рыжая красавица поискала Конана среди груды тел, сама не понимая, хочется ей найти его или нет. Особенно долго разглядывать трупы не пришлось. Снова подоспели солдаты, верные Ведженту. Последовала новая схватка, которая и отнесла всех, кто еще стоял на ногах, куда-то в другое место. Карела видела, как крушил налево и направо Гариан, как отчаянно пробивался к ней Ордо. Одноглазый был воплощением смерти, но Карела только порадовалась, что он не смог за нею последовать. Сейчас она собиралась сделать то, что ее верный пес наверняка бы не одобрил. Неожиданно перед Карелой возник мужчина. Он был ранен в голову, и кровь тонкой струйкой текла на лицо, слишком красивое, чтобы быть мужественным. Меч в его руке также окрашивала кровь. И, судя по тому, как двигался этот юноша, он умело обращался с оружием.

– Во дела! Девка с мечом! – засмеялся женоподобный красавец. – Бросай-ка скорее клинок на пол да беги себе, а то я подумаю, что ты сейчас еще и махать им начнешь…

Карела узнала юношу.

– Беги сам, Деметр! У меня нет желания пачкать меч твоей кровью!

С ним ей делить было нечего, вот только стоял красавец не на месте – у нее на пути.

Его смех перешел в рычание:

– Сука!

Деметр сделал выпад, ожидая легкой победы. Но Рыжий Ястреб с легкостью отбила его самонадеянную атаку и ответным ударом полоснула мечом по груди юноши. Ошеломленный Деметр отскочил назад. Карела наседала, не давая ни возможности, ни места для атаки. Их клинки, непрестанно звеня, стремительно ткали в воздухе замысловатую серебряную паутину. Да, он неплохо дерется, призналась себе Карела. Но я дерусь лучше. Деметр умер, все еще не осознав, что его может убить женщина. На лице застыл ужас и недоверие.

Перешагнув через тело. Карела поспешила вперед. И вот наконец комнаты, которые она искала. Острием меча она осторожно открыла дверь… Сулария, одетая, как знатная дама, в синий бархат, нахмурилась, увидев разбойницу.

– Кто ты? – сурово спросила блондинка. – Наверное, чья-нибудь наложница? Неужели ты не знаешь, что ко мне нельзя входить без разрешения? Ну ладно, раз уж ты здесь, скажи, что там за резня? – Тут Сулария увидела в руках Карелы окровавленный клинок, и у нее перехватило дыхание.

– Ты послала мою подругу в самую гадкую преисполню Зандры, – зловеще, тихо начала Карела. Размеренными шагами она вошла в комнату. Блондинка попятилась прочь…

– Кто ты? Я не знаюсь с подругами таких, как ты… Убирайся! Вон отсюда немедленно, или я прикажу тебя выпороть!

Карела недобро засмеялась:

– Джеланна тоже не знается с такими, как ты. Надеюсь, ее-то ты помнишь? Что до меня, то вряд ли ты способна признать госпожу Тиану без покрывала…

– Ты с ума сошла! – с дрожью в голосе проговорила Сулария. Она почти уперлась спиной в стену.

Рыжая красавица приближалась к блондинке. По пути она бросила меч на пол и тихо произнесла:

– Я с тобой и без меча разделаюсь. Меч, он для равных…

Сулария выхватила откуда-то из складок одежды кинжальчик. Клинок был всего в мизинец длиной.

– Дура! – засмеялась новоиспеченная знатная дама. – Если ты и вправду Тиана, то скоро тебе и в самом деле потребуется покрывало! – И с этими словами блондинка взмахнула кинжалом, метя Кареле по глазам.

Рыжеволосая женщина не двинулась с места. Лишь рука стремительно взвилась и перехватила запястье Суларии. Голубые глаза изумленно округлились: хватка у Карелы, привыкшей к сражениям и мечу, была железная. Другой рукой Карела вцепилась в длинные светлые пряди волос и, заставив блондинку повернуть голову, вперила в ее зрачки изумрудный взгляд. Медленно, но неуклонно рыжеволосая красавица выворачивала руку Суларии, заставляя кинжал поворачиваться в обратную сторону…

– И все-таки, – прошептала она Суларии, – ты еще могла бы сохранить себе жизнь. Если бы ты не ласкала его своими грязными лапами? – И Карела с силой направила кинжал в сердце Суларии.

Мертвая женщина упала на пол. Карела подобрала меч и с презрением вытерла клинок о стенную шпалеру. Оставался еще киммериец.

Рыжий Ястреб осторожно вышла из комнаты. В голове роились тысячи способов расправы над киммерийцем. Дай только найти его. Она уже почти решилась оставить варвара в живых, но от встречи с Суларией чувства нахлынули вновь. Карела с новой силой переживала бездны унижений, в которые втравил ее Конан. И худшим унижением было то, что он развлекался с такой, как Сулария?.. Хотя ум Карелы всячески избегал прямого ответа на вопрос, почему это так…

Проходя по колоннаде, она увидела внизу, во дворике, Конана. Он стоял задумавшись. Ну конечно! Голова его по-прежнему забита мыслями о том, как отыскать эту драгоценную Ариану. Лицо рыжей красавицы исказил свирепый оскал. Краем глаза она заметила внизу какое-то движение… И у нее невольно перехватило дыхание. Во дворик вошел Веджент, а Конан даже не пошевелился.

Медленно и осторожно, как ночной убийца, солдат, такой же могучий и рослый, как сам Конан, подкрадывался к варвару сзади. Окровавленный меч был уже занесен для удара… Шлем Веджента с красным гребнем и кольчуга казались нетронутыми, и только залитый кровью клинок свидетельствовал, что он в самом деле сражался. Вот сейчас он ударит и она увидит, как умрет Конан. По лицу Карелы покатились слезы. Она сказала себе, что это слезы радости. Ей доставит несказанное удовольствие посмотреть, как умирает негодяй киммериец. Да…

Большое удовольствие…

– Конан! – завопила Карела. – Сзади!

Конан отлично слышал приближавшиеся шаги. С каждой секундой шаги эти становились все менее осторожными. Рука киммерийца уже лежала на рукояти меча. Он не знал, кто там, сзади. Но так подкрадывается только враг. Ну да кто бы там ни был, еще несколько шагов, и желавший напасть неожиданно сам будет неприятно удивлен. Пожалуй, еще один шаг…

– Конан! – зазвенел чей-то крик. – Сзади!

Теперь Конан уже не мог поразить противника неожиданно. Проклиная все на свете, киммериец прыгнул вперед; падая на плитки двора, подвел под себя плечо; перекатившись по земле, вытащил кривую саблю и вскочил на ноги. Перед варваром стоял ошеломленный Веджент.

Конан успел бросить короткий взгляд наверх. Кто же кричал оттуда? На втором этаже галереи через каменные перила опасно перегнулась Карела. Не может быть, сказал он себе. Ну и привидится же иногда! Однако варвар мог бы поклясться в реальности увиденного – даже мимолетного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: Карела плачет! Только ему было пока не до этого. Перед ним стоял заклятый враг.

Веджент ухмылялся, как будто всю жизнь только и мечтал о встрече с киммерийцем.

– Давно я хотел намеряться с тобой силой на мечах, варвар, – сказал полководец. Между прочим, на лице его все еще желтели следы их предыдущей стычки.

– Так вот почему ты подкрадывался сзади? – язвительно заметил Конан. – Умри, варвар! – прогремел солдат, нанося страшный удар мечом сверху вниз.

Клинок Конана звякнул о меч противника и отбил удар. И тут же киммериец перешел от защиты к наступлению. Противники наносили друг другу удары, почти не двигаясь с места. Мечи звенели, как молот о наковальню. Но молотом всегда был меч Конана, атаковал только он, а Ведженту приходилось лишь отражать удары, и притом все более беспорядочно. Пора кончать, подумал Конан. Широко размахнувшись, он нанес решительный удар. Кровь фонтаном забила из обезглавленного тела бывшего командира Золотых Леопардов. Труп еще не упал на землю, а Конан уже повернулся туда, где только что стояла Карела. Но галерея была уже пуста…

Все-таки он не сдержал самодовольной улыбки, подумав о том, что она, видно, вовсе не так ненавидит его, как хочет показать. Иначе зачем бы ей плакать?

Киммериец обернулся и увидел Ордо, входившего в садик.

– Веджент? – спросил одноглазый, мотнув головой в сторону обезглавленного тела. – А я видел Албануса, – продолжал он, когда Конан кивнул. – И Ариану, и двойника. Но, когда я подбежал, они уже скрылись. Я думаю, они направлялись в старую часть Дворца. – Поколебавшись, Ордо спросил: – Не видел Карелу, киммериец? Никак не могу найти ее! А мне бы так не хотелось снова потерять ее…

Конан указал на галерею, где стояла Карела:

– Найди ее, если сможешь, Ордо. Мне надо отыскать другую женщину.

Ордо кивнул, и двое мужчин разошлись в разные стороны.

Конан пожелал удачи бородачу, однако подозревал, что Карела вновь исчезла надолго. Но сейчас его забота – Ариана. Киммерийцу оставалось только гадать, чего ради Албанусу потребовалось тащиться в древнюю часть Дворца. Может, он собирался убежать через тайные ходы? Если Джеланна знает их, почему бы и этому хищнолицему не знать. Впрочем, варвар понимал, что вряд ли сможет найти даже тот ход, по которому его вывели. Там такая путаница коридоров, да и темно хоть глаз выколи. Оставалось надеяться только на волчью яму. Слабая надежда, но другой не было. И Конан в который раз помчался бегом…

На бегу Конан благодарил всех Богов, каких только мог припомнить, что ему больше не встречались Золотые Леопарды. Если он хочет застать Албануса у волчьей ямы, нельзя терять ни секунды. Если только Албанус пошел именно туда. И если Ариана была до сих пор жива. Он отмахнулся от всех этих «если». Они там. Должны быть там. Вот и коридор из грубого камня… Это местечко Конан помнил прекрасно.

Почти добравшись до зала с ямой, варвар услышал, как отдается под сводчатым потолком голос Албануса. Киммериец позволил себе только один краткий вздох облегчения. И вошел в зал. Глаза его были как синяя сталь.

– Сим я их истреблю, – говорил между тем Албанус, лаская в руках синий шарик из прозрачного хрусталя. Рядом с Албанусом стояли подставной король и Ариана. Девушка неестественно застывшим взглядом смотрела в никуда. Но злобный вельможа явно разговаривал сам с собой:

– Сейчас я высвобожу отсюда такую мощь…

Колдовство, понял Конан. Но его было уже ничем не остановить. Черные глаза Албануса вперились в варвара. Киммериец вызвал у вельможи лишь досаду и раздражение. Он по-прежнему отказывался считать его опасной помехой.

– Убей его, Гариан, – сказал Албанус и вновь сосредоточился на синей сфере. Ариана не пошевелилась и не изменила выражения лица.

Неужели Албанус считает поддельного Гариана настоящим? Ой, навряд ли, – думал Конан, глядя на приближающегося двойника. Самозванец держал меч. Э, да при нем тот самый волнистый клинок, что он продал Деметру! Когда это было? Сто лет назад. Теперь варвар не сомневался, что меч заколдован. И тут же получил подтверждение. Двойник поднял меч, и прозвучал тонкий металлический вой, в котором слышался голод. Конан слышал уже этот звук. При встрече с Мелиусом. Тогда он решил, что ему померещилось…

Деваться некуда! И Конан приготовился к бою. От смерти не убежишь. И ни один человек не избежит назначенного ему часа. Меч лже-Гаркала блеснул в движении, и Конан замахнулся, чтобы ответить. Удар мечей друг о друга был так силен, что почти вырвал оружие из рук варвара. В ударах Мелиуса не было такой мощи. И силу эту давал не колдовской меч – она принадлежала тому, кто им орудовал. Однако Конан отказывался верить, что на свете найдется человек, обладающий такой силой. Волосы на затылке варвара встали дыбом… Перед ним был не человек. Но кто же тогда? Конан осторожно стал пятиться…

Албанус держал синий кристалл в ладонях, как в чашечке. Он совершенно не обращал внимания на сражение, происходившее в двух шагах от него. Он начал нараспев:

– Аф-фар, мироф, омини деде каин…

Конану послышался глухой рокот, исходивший из недр земли. Задуматься о его природе не было времени.

Непонятное создание с лицом Гариана наступало на него. Волнистый клинок мелькал со сверхчеловеческой быстротой. Варвар уже не пытался блокировать удары, только отводил их. Но даже быстрые скользящие соприкосновения клинков потрясали его закаленное тело до самых пят. Вот кончик заколдованного меча коснулся его щеки… Кровь тоненькой струйкой побежала по лицу. И снова раздался металлический вой, да такой громкий, что почти перекрыл голос Албануса, продолжавшего свои заклинания.

Двойник замахнулся снова. Удар, попади он в цель, мог снести голову, но Конан вовремя отпрыгнул, и клинок угодил в железную подставку одного из огромных треножников. Подставку рассекло пополам, горящий светильник медленно опрокинулся, и тут варвар впервые увидел на лице странного создания отражение каких-то чувств. При виде огня на лице двойника изобразился неподдельный ужас.

Лже-Гариан отлетел назад так, как если бы огонь грозил ему смертью. Албанус запнулся на полуслове, но тотчас возобновил заклинания. Подрубленная лампа громыхнула о перила, окружавшие волчью яму, и горящее масло вылилось вниз. Сухая солома на дне с треском вспыхнула.

Конан отважился бросить взгляд на черного мага. Над головой Албануса мало-помалу возникало что-то необычное. Какая-то овеществленная темнота, сгущение воздуха или?.. Камни под ногами киммерийца заходили ходуном, и ему послышались отдаленные раскаты грома.

Однако присматриваться к Албанусу не было времени: двойник схватил тяжеленный обрубок лампы и швырнул ее в яму, полную огня. И сделал это с такой легкостью, точно в руках у него было не железо, а тоненькая лучинка. Теперь земля дрожала непрерывно и с каждым мгновением все сильнее. Уголком глаза Конан заметил, что бесформенная тень над головой Албануса знай себе разрасталась, делаясь плотнее и поднимаясь под самый купол. Заклинания вельможи стали настойчивее и громче. А лже-Гариан продолжал наступать…

– Беги, Ариана! – закричал Конан, пытаясь не потерять равновесия на качающемся полу. Ни один человек не убежит от собственной смерти. – Беги! Она не пошевелилась. Двойник же подходил все ближе, поднимая меч для последнего удара, который наверняка переломит клинок и надвое разрубит самого киммерийца…

Конан сделал отчаянный прыжок в сторону. Страшный удар высек искры из пола, как раз там, где он только что стоял. Двойник слегка качнулся вперед, увлекаемый силой собственного удара, да и земля под ногами так и ходила. Конан улучил мгновение и обрушил свой меч на ребра создания. Он вложил в удар всю силу. Ему показалось, что он пытался рубить гранит. Однако, поскольку в тот момент двойник и так неуверенно стоял на ногах, отчаянное усилие Конана оказало свое действие. Лже-Гариан упал.

Конан знал уже, с какой быстротой способно двигаться это непонятное создание, и не собирался давать ему возможности встать на ноги. Варвар бросил меч на пол и схватил двойника за перевязь меча и за одежду. Напряжением всех мускулов могучий киммериец поднял двойника в воздух…

– Ступай в огонь, которого ты так боишься! – прокричал варвар и швырнул свою ношу через перила.

Из глотки падающего вырвался чудовищный вопль. Падая вниз, он отшвырнул волнистый клинок прочь и извернулся как мог, пытаясь найти спасение от огня.

Когда он упал в горящую солому, пламя с ревом взвилось, как будто в него плеснули масла. Клубящийся огонь поглотил двойника, но страшные крики еще долго не прекращались…

Когда Конан оторвал взгляд от ужасного зрелища, он сразу встретился глазами с Албанусом. Из груди черного мага торчал тот самым волнистый клинок: вот куда он, оказывается угодил, когда двойник в падении отшвырнул его. Сраженный Албанус все еще шевелил губами, пытаясь продолжить заклинание. Ариана, стоявшая рядом, наконец зашевелилась – чары всякого колдуна умирают вместе с ним, Албанус же умирал.

Конан поспешил к девушке. Он взял ее за руку, и она изумленно уставилась на него. Албанус из последних сил пытался говорить, но горлом уже хлестала кровь.

Киммериец повернулся, чтобы скорее увести отсюда Ариану, но взгляд его привлекло то, что почти возникло под куполом. Он увидел нечто, не поддававшееся описанию. Какие-то бесчисленные глаза и щупальца. Человеческое зрение отказывалось воспринимать, а ум – осмысливать: что-то слишком ужасное парило там, в вышине. Вдруг оттуда ударил яркий луч света, он упал на синий кристалл и разбил его в пыль. Синие осколки посыпались на пол из рук Албануса, и одновременно с этим глаза черного мага подернула смертная пелена.

В зале загремел гром, и на сей раз Конан понял, что это было такое: это смеялся демон. А может, Бог. Тень под куполом сгустилась, стала еще плотнее, и сгусток тьмы, вдребезги разнеся крышу, рванулся наружу. Конан вовремя успел подхватить Ариану на руки и во всю прыть кинулся вон. Вокруг все рушилось: растрескивались потолки, падали стены. Из разбитого купола шел каменный дождь, постепенно заполнявший обломками волчью яму. В воздухе носились тучи пыли… По счастью, варвара с Арианой там уже не было. Они не видели, как падавшие стены увлекали за собой тех, кто все еще сражался. По древней части Дворца прошла волна разрушения, кругами расходившаяся от волчьей ямы. Она оставила после себя только развалины.

Конан уже некоторое время мчался по отшлифованному мраморному полу, когда до него наконец дошло, что этот пол больше не качался, как корабль в бурю, а падающие камни уже не барабанили его по спине. Он остановился и посмотрел назад сквозь медленно оседавшую пыль. Коридор за ним от пола до потолка был забит каменными обломками. Через дыру в потолке третьего этажа был виден полыхающий закат. Однако в новой части Дворца разрушений оказалось удивительно мало. Только несколько треснувших стен…

Аркана пошевелилась у варвара на руках. Он неохотно опустил ее на пол. Приятная ноша, что говорить! Даже покрытая пылью и осыпанная мусором, она была привлекательна. Ариана кашляла, изумленно оглядываясь.

– Конан?.. Откуда ты взялся? Это что. Королевский Дворец? Что случилось?..

– Потом объясню, – ответил киммериец. Бросив еще один взгляд назад, на опустошение, случившееся так неожиданно, он подумал, что подробности можно будет опустить. – Надо отыскать короля, Ариана. Мне причитается награда.

Глава 25

Конан неторопливо шел по залам бывшего дворца Албануса. Этот дворец вот уже два дня как принадлежал киммерийцу. Король Гариан подписал об этом специальный указ.

Внимание Конана привлекла статуэтка из слоновой кости. Варвар взвесил ее на руке: она была легкой и к тому же мастерски вырезана. В любом большом городе за нее дадут хорошую цену. Конан положил статуэтку в мешок, который держал в руках, и пошел дальше.

Так киммериец добрался до колонного зала, служившего прихожей. Почти одновременно с ним туда вошли Ордо и Арийца. Благо двери во дворец теперь не запирались.

– Вовремя же вы вернулись, – сказал киммериец. – Как там в городе?

Ордо пожал плечами:

– Городская стража и то, что осталось от Золотых Леопардов, ловят на улицах грабителей. Правду сказать, жулья делается все меньше. Похоже, они думают, что землетрясение было послано Богами в наказание за их грязные дела. Да, вот еще! Кое-кто утверждает, будто видели демона, зависшего над Королевским Дворцом в самый разгар землетрясения… – Ордо скептически хмыкнул. – И чего только людям не примерещится, а?

– Да, весьма странно, – ответил Конан, надеясь про себя, что говорит достаточно уверенным тоном. Даже если он сумеет убедительно рассказать Ордо, что на самом даю произошло около волчьей ямы, одноглазый опять начнет причитать, что-де уже слишком стар для всякого такого. – Что «Феста»? – спросил Конан Ариану.

Девушка тяжело вздохнула, стараясь не смотреть на него:

– С «Фестой» покончено. Слишком многие из нас поняли, до чего-может довести прекраснодушная болтовня вроде нашей. Гариан как раз вызволяет Гракуса и остальных из рудников, но, я думаю, пройдет еще немало времени, пока мы сможем спокойно смотреть в глаза друг другу. А я… Я собираюсь уехать из Немедии.

– Поехали со мной в Офир, – сразу предложил Конан.

– Я еду с Ордо в Аквилонию, – был ответ.

Конан уставился на Ариану не в силах вымолвить ни слова. Не то чтобы ему было жаль уступать ее Ордо, – хотя, вообще-то, отчасти и жаль, неохотно признался он сам себе, пусть одноглазый и верный друг. Так или иначе, он все же спас ей жизнь! Где благодарность?

Под пристальным взглядом варвара Аркана приняла независимый вид и приобняла бородача.

– У Ордо – верное сердце. Чего отнюдь не скажешь о некоторых других. Может быть, его верность принадлежит и не мне, но все-таки это верность. А кроме того, уже давным-давно я говорила тебе, что сама решаю, с кем мне быть.

В голосе Арианы слышались оправдательные нотки. Плотно сжатые губы свидетельствовали: она сама чувствовала это, однако не собиралась признавать, что ей было в чем оправдываться.

Конан с отвращением покачал головой и вспомнил старую поговорку: у женщин и кошек хозяев нет, они приходят лишь на время. Сейчас киммериец спрашивал себя, а не лучше ли обзавестись кошкой?..

Потом до варвара дошло, куда они уезжают.

– Почему Аквилония? – спросил их Канон.

Одноглазый передал ему сложенный пергамент и сказал:

– Я слышал, она подалась на восток. Там и для тебя кое-что есть, в этом послании.

Конан развернул пергамент и прочитал:

«Ордо, мой самый преданный пес!

Когда ты получишь это, меня в Немедии уже не будет. Я уезжаю со всеми вещами и слугами. Не следуй за мной. Мне не доставит удовольствия снова встретить тебя на своем пути. Однако я желаю тебе всего наилучшего. Киммерийцу скажи, что я с ним еще не разобралась.

Карела.»

Под подписью, сделанной красными чернилами, был нарисован силуэт ястреба.

– Тем не менее ты идешь следом, – сказал Конан, возвращая пергамент. – Конечно, – ответил Ордо. Он тщательно спрятал письмо в мешок. – Но что это за разговоры насчет того, чтобы уехать в Офир? Гариан со дня на день сделает тебя знатным господином…

– Я припомнил слепого предсказателя из «Зарезанного Быка», – ответил киммериец.

– Того старого дурака? Говорил я тебе, встреться лучше с моим знакомым астрологом!

– Все, что он говорил, оказалось правдой, – спокойно возразил Конан. – Женщина сапфиров и золота – Сулария. Женщина изумрудов и рубинов – Карела. Они обе были готовы посмотреть, как я умру. И причины-то у каждой как раз такие, что он называл. Да и все остальное старик не наврал… А помнишь, как он закончил?

– Ну и как? – спросил Ордо.

– Спаси трон, спаси короля, убей короля – или погибнешь. Что бы ни случилось сейчас, что бы ни случилось потом, сумей угадать, когда настанет время исчезнуть. Он также предупреждал, чтобы я опасался благодарности королей. Немного поздновато, но теперь я принимаю все это близко к сердцу. Оглядываясь по сторонам на мраморные колонны и алебастровые стены, одноглазый фыркнул.

– А что плохого в такой благодарности? Чего тут опасаться?

– Короли – единоличные правители, – объяснил ему Конан. – Чувство благодарности лишает их полновластия. Ставлю сколько угодно, это воистину так! Какой лучший способ избавиться от благодарности? Избавиться от человека, которому обязан. Теперь понимаешь?

– Ты рассуждаешь, как философ, – проворчал Ордо.

Конан откинул голову и расхохотался:

– Боже упаси!

– Командир, – подходя сзади, сказал Махаон, – все люди на конях. У каждого при седле – мешок награбленного. Только до сих пор мне не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь приказывал разграбить свой собственный дворец…

Конан встретился взглядом с Ордо без лишних эмоций.

– Возьми здесь все, что тебе понравится, старина, только не мешкай.

Варвар протянул руку, и одноглазый пожал ее. Этот обычай они переняли на востоке.

– Прощай, Конан из Киммерии, – хрипловато сказал Ордо. – Выпей в преисподней за меня, если попадешь туда первым.

– Прощай, Ордо из Заморы. И ты тоже выпей, если окажешься первым. Большими шагами киммериец вышел из дворца, даже не взглянув на Ариану. Что ж! Она сделала выбор.

За дворцом варвара ждал Свободный Отряд. Оставшиеся в живых двадцать человек. Все вооружены и на конях. Конан вскочил в седло.

Странный финал, думал киммериец. Убегать таким образом от предложенного богатства. А две женщины? Он был бы рад, если бы хоть одна, хоть другая скакала бы сейчас рядом с ним. Но ни одна из них не пожелала. Само по себе это было для Конана очень странно. Однако, напомнил он себе, в Офире достаточно женщин. И, по слухам, там тоже неспокойно. Значит, его отряд не останется без работы.

– Мы отправляемся в Офир, – скомандовал Конан и быстро поскакал через ворота впереди Свободного Отряда. Он не оглянулся…

Роберт Джордан Тайна врат Аль-Киира

Пролог

Мощная гранитная скала, называемая Вратами Аль-Киира, темнела в ночи, как громадная жаба. Почти что две дюжины династий офирских владык пытались соорудить здесь долговечные строения, и память об этом хранила венчающая скалу корона из зубцов полуразрушенных стен и рухнувших колонн. Давно уже было забыто предание, которое дало название древней скале, но люди помнили, что место это было проклято и отдано во власть Злу. Народ смеялся над королями минувших эпох, которые не знали об этом. Однако самый смех звучал неуверенно, потому что было в этой скале нечто, заставляющее избегать даже мыслей о ней.

Над Иантой, великолепным городом с золотыми куполами и алебастровыми башнями, бушевала гроза. Тяжелые черные тучи клубились, казалось, над самой скалой, но ни одного громового раската, ни отзвука штормового ветра, срывающего в городе крыши, ни отблеска молнии, сверкающей, подобно огню из пасти дракона и озарявшей глухую ночь, не проникало в глубины самого сердца Врат Аль-Киира.

Высокородная Синэлла знала, что снаружи разразилась гроза, хотя не могла ни видеть ее, ни слышать. Такой ночи и приличествует буря. Если бы небо могло треснуть и горы расколоться в честь ЕГО возвращения в мир!

Ее узкое одеяние из черного шелка, стянутое золотым наборным поясом, было разрезано от подола до самых бедер. Никто из знавших офирскую принцессу не узнал бы ее теперь. Ее темные глаза сверкали, ее прекрасное лицо, казалось, было высечено из мрамора, ее золотистые волосы, туго заплетенные в косы, были схвачены обручем из золотых звеньев. Надо лбом возвышались четыре золотых рога. При виде их посвященный сразу бы понял, что она была верховной жрицей бога, которому отважилась служить. Что ей не нравилось по-настоящему, так это браслеты из простого, ничем не украшенного черного железа на обоих запястьях. Она обязана была носить их, ибо бог Аль-Киир брал к себе на службу только тех, кто готов был стать его рабом.

Черный шелк, расшитый по подолу золотыми бусами, колебался над ее длинными стройными ногами, когда она, босая, шла во главе необычной процессии, уводя ее все дальше в глубь горы, по грубо высеченным в скале переходам, освещенным факелами в черных железных канделябрах, сделанных в форме жутких четырехрогих голов.

Лица двадцати воинов в черных доспехах были полностью скрыты под шлемами странной формы, и только в прорезях сверкали их глаза. Каждый шлем также был увенчан четырьмя рогами: два по бокам, торчащие в стороны, и два впереди. Это делало воинов похожими скорее на демонов, чем на людей. Чашки их мечей с широкими клинками были также сплетены из четырех рогов. И на груди каждого светилась слабым мерцанием в свете железных корзин с углями, свисающих с потолка, багряно-красная четырехрогая голова.

Еще странной была женщина, которую они сопровождали. На ней был наряд офирской невесты, сшитый из множества полос развевающегося небесно-голубого шелка, расшитый золотыми нитями. Волосы цвета воронова крыла, падавшие локонами на плечи, были усеяны мелкими белыми цветочками, символом чистоты; ноги ее были босы в знак смирения. Женщину шатало, и грубые руки солдат хватали ее, не давая ей упасть.

— Синэлла! — воскликнула женщина удивленно. В ее голосе прозвучала нотка высокомерия, к которому она, видимо, была привычна (и это несмотря на то, что благодаря выпитому ею средству она была немного не в себе). — Где мы, Синэлла? Как я сюда попала?

Шествие не остановилось ни на миг. Синэлла даже виду не подала, что слышит. В глубине души она чувствовала облегчение от того, что действие напитка закончилось. Его пришлось применить для того, чтобы увести женщину из ее дворца в Ианте, доставить сюда и завести достаточно далеко. Однако предстоящий ритуал требовал, чтобы она была в полном рассудке.

“О, власть”, — думала Синэлла. В Офире женщина не может обладать настоящей властью. А ведь это было именно то, к чему она стремилась. Синэлла жаждала власти, и она будет обладать ею! Люди воображают, что она довольствуется поместьем, которое получила в наследство, что она когда-нибудь выйдет замуж и отдаст бразды правления в руки своего супруга, так что в общем и целом ее имение будет принадлежать ему. В своей ограниченности эти люди не думают о том, что в ее жилах течет кровь королей. Если бы древние законы не запрещали женщине быть повелительницей и носить корону, она унаследовала бы престол после смерти теперешнего короля, который умирал бездетным. В своем состязании со смертью король Вальдрик нанял целую армию врачей и чародеев, дабы они усердно искали средство от его болезни, медленно, но верно сводящей его в могилу. По этой причине он был слишком занят, чтобы назвать своего преемника. По той же причине король не видел, как высокие лорды его страны уже сейчас ведут войну за его корону, которая освободится сразу же после его смерти.

Жестокая, удовлетворенная улыбка играла на полных губах Синэллы. Пусть эти гордые мужчины сражаются друг с другом, пусть перегрызутся, как голодные волки, пусть разорвут друг друга на кусочки! Они скоро очнутся от своих грез о власти и увидят, как графиня Асмарк станет королевой Синэллой Офирской, а уж она-то научит их, как нужно лизать ей ноги — побитым собакам полезно будет это знать.

Коридор привел их под мощные высокие своды. Об этом зале не знал ни один непосвященный. Горящие свечи на стенах, высеченных из грубого камня и ничем не украшенных, освещали гладкий каменный пол, на котором высились два деревянных столба. Они были увенчаны все той же четырехрогой головой.

Под этим сводом, высеченным в скале, никто не был погребен в незапамятные времена. Еще менее его предназначением была красота. Он служил местом заточения. Могучая фигура цвета засохшей крови, притягивая к себе взоры, стояла здесь. Она вызывала бы всеобщее внимание и в другом, гораздо более значительном помещении. Она казалась скульптурным изображением, однако на самом деле им не являлась.

Тяжеловесное тело принадлежало мужчине, однако он был в полтора раза выше самого высокого человека и вместо пяти пальцев мощные руки имели по шести — и с опасными когтями. Три глаза, лишенные век, сверкали мрачным огнем на страшной рогатой голове, а рот его представлял собой широкую безгубую щель с рядами острых, как иглы, зубов. Толстые руки были украшены браслетами, на которых повторялось изображение демона. Вокруг талии эти изображения сплетались в искусно выкованный пояс, поддерживающий набедренную повязку. Плетеный черный бич посверкивал металлическим блеском у одного бедра, а возле другого висел большой кинжал с рогатой чашкой.

Синэлла затаила дыхание — как в первый раз, когда она увидела своего бога. Это происходило с ней всегда, снова и снова, как только она оказывалась перед этим созданием.

— Приготовьте невесту Аль-Киира! — приказала она.

Пронзительный крик вырвался у женщины в голубом одеянии, когда двое стражей потащили ее к столбам. Они привязали ее, высоко подняв ей руки, причем так жестоко, что веревки глубоко врезались ей в тело. Ее голубые глаза, казалось, лезли из орбит, когда она смотрела на огромную фигуру, не в силах оторвать от нее взора. Она безмолвно раскрыла рот, словно ужас отнял у нее даже силы кричать.

— Тараменон! — позвала Синэлла.

Услышав это имя, связанная женщина вздрогнула.

— И он тоже? — прохрипела она. — Что здесь происходит, Синэлла? Скажи мне! Прошу тебя!

Синэлла не обратила на нее внимания. Один из воинов приблизился, держа маленький ларец из медных пластин, и церемонно опустился на колени перед женщиной — офирской принцессой, верховной жрицей мрачного Аль-Киира. Бормоча охранительные заклинания, Синэлла раскрыла ларец и вынула оттуда все, что ей было нужно.

...Впервые Синэлла услыхала об Аль-Киире еще ребенком от своей няньки — о древнем, давно забытом всеми, за немногим исключением, боге. Няньку немедленно выслали, как только король узнал, что за жуткие истории она рассказывала. В действительности старуха сообщила Синэлле очень немногое, но девочка была уже отравлена мечтой о власти, которую Аль-Киир дарует своим верховным жрицам — тем женщинам, что отдают свое тело и душу, желая радовать жестокого бога болью и смертью; женщинам, исполняющим страшные ритуалы его культа. Уже тогда грезила она о власти...

С маленьким флаконом в руках Синэлла подошла к пленнице. Она вытащила хрустальную пробку и влажным концом нарисовала знаки рогов на лбу женщины.

— Это создаст тебе нужное настроение, как и положено невесте, Телима, — сказала Синэлла мягко и в то же время насмешливо.

— Я не понимаю, Синэлла. — Голос Телимы звучал тверже. Кашляя, она дергала головой, и волосы, как черное полуночное облако, падали ей на лицо. — Что здесь происходит? — стонала она.

Синэлла поставила флакончик обратно в ларец. Порошком из крови и костей она вывела на полу знаки рогов, так что эти рога заканчивались как раз у ног Телимы. Кисточкой из волос девственницы она провела по широкому рту Аль-Киира и смазала кровью его могучие чресла. Теперь все было готово.

Но Синэлла медлила. Эту часть ритуала она ненавидела так же сильно, как и свои железные браслеты. Хотя свидетелей этому нет, кроме ее воинов, которые отдадут за нее жизнь, и Телимы, которая так или иначе уже никогда не будет иметь значения в этом мире, — но она сама будет это знать. Но, как и всегда, это нужно сделать. Нужно!

Она нерешительно опустилась на колени перед огромной фигурой, набрала полную грудь воздуха и, раскинув руки, бросилась на пол.

— О могущественный Аль-Киир! — молила она. — Повелитель крови и смерти, твоя раба лежит у ног твоих. Тело ее принадлежит тебе. Душа ее принадлежит тебе. Верь же преданности ее и делай с ней все, что тебе по сердцу.

Она вытянула вперед дрожащие руки, чтобы обхватить пальцами щиколотки огромной фигуры. Медленно придвинулась она к ним, все ближе и ближе, пока не приникла губами к когтям на ноге.

— О великий Аль-Киир! — выдохнула она. — Повелитель похоти и боли, твоя раба приносит жертву тебе. Тело невесты принадлежит тебе. Душа невесты принадлежит тебе. Возьми же ее и делай с ней все, что тебе по сердцу.

...Давным-давно, еще задолго до того, как была построена первая хижина на том месте, где впоследствии возникнет Ахерон, что много веков назад рассыпался в прах, Аль-Кииру поклонялись в той стране, где спустя столетия было основано государство Офир. Этот бог требовал себе в жертву самых гордых и самых прекрасных женщин, и они непрерывно доставлялись ему. Совершавшие ритуал осквернили себя, и души тех, кто присутствовал при этих жертвоприношениях, были обречены на муки.

Наконец появились несколько магов, которые освободили мир от чудовищного бога, и за это их благословили Митра, Азура и другие, ныне забытые божества. Из всех этих решительных и отважных чародеев в живых остался один лишь Аванрахаш, и ему удалось создать темницу для Аль-Киира с помощью волшебного посоха. То, что стояло под сводом в самом сердце Ворот Аль-Киира, было не статуей бога, а им самим...

Двое стражников сняли свои шлемы и приложили к губам флейты. Зал наполнился безумной музыкой. Двое других встали позади пленницы. Остальные сняли с поясов широкие мечи в ножнах и начали стучать ими по каменному полу в такт флейтам.

Со змеиной гибкостью Синэлла принялась танцевать. Она двигалась в ритме мелодии и стука мечей.

Каждое движение ее танца следовало древнему образцу, и она монотонно пела на забытом языке. Она кружилась, стоя на одной ноге, и черный шелк взлетал в воздух, обнажая ее до самой талии. Она чувственно изгибалась, перемещаясь от высокой фигуры бога к женщине, брошенной на колени.

Пот выступил на лице Телимы, и ее глаза остекленели. Казалось, она больше не сознает того, что происходит вокруг, бессильно поникнув в своих путах. На ее лице появилось выражение похоти и ужаса, потому что она сама это поняла.

Как белые птицы, порхнули к Телиме руки Синэллы, отвели влажные волосы с ее лица, провели по ее плечам и сорвали полосу со свадебного платья.

Телима пронзительно вскрикнула, когда стражники, стоявшие за ее спиной, ударили ее по спине широкими кожаными бичами крест-накрест. Сильные судороги, сотрясавшие ее, были следствием не только этих ударов, но и действия того средства, которым отметила ее жрица. К похоти добавилась боль — этого требовал бог.

Синэлла все еще пела и танцевала. И еще один слой развевающегося шелка сорвала она с плеч Телимы, и ее крики, в которых звучала боль, смешались с заклинаниями жрицы.

Образ Аль-Киира начал вздрагивать.

Не было ни времени, ни пространства, но вот шелохнулось нечто, словно просыпаясь от долгого сна. Нежнейшая радость тянула свои тонкие нити и звала куда-то, звала. Жестокий голод побежден был пресыщением. Множество женщин приносились в жертву, их души жили несчетные столетия, одетые плотью, вечно юные, и вечно служили они бесконечной похоти своего бога. Воспоминания вспыхивают — полубред, полусон. Посреди вечной ночи воздвигли твердый фундамент. Тысячи женщин, рожденных тысячелетия назад, танцевали обнаженными. Их тела — пустые пещеры, ибо лишены чувств. Ни один бог не сумеет сохранить для вечной жизни человеческую душу. И вот пропали они бесследно. Откуда взялось столько чувств после целой вечности, которую длилось Ничто?

Эти тени принесли с собой будоражащие воспоминания о потерянном, но откуда пришли они? И вот образовался заслон, и воздвигся щит, и снизошел благословенный мир. И снова вернулся сон.

Задыхаясь от напряжения, Синэлла упала на пол. Кроме ее порывистого дыхания и всхлипываний черноволосой красавицы, избиваемой ремнями, ни одного звука не было слышно под сводами.

С усилием, причиняющим боль, жрица встала на ноги. Еще одна неудача! Так много неудач! Она шаталась, двигаясь к ларцу, но рука ее не дрогнула. Она извлекла кинжал, копию того, что висел на бедре бога, но обычного размера.

— Чашу, Тараменон, — приказала Синэлла.

Ритуал не удался, но он должен быть доведен до конца.

Телима застонала, когда Синэлла схватила ее за волосы и оттянула голову назад.

— Нет, пожалуйста! — завизжала женщина. Ее крик замер, когда клинок перерезал ей горло.

Воин, который держал ларец, подставил чашу под кровь.

Синэлла равнодушно смотрела, как черноволосая невеста умирает, повисая на веревках. Мысли ее блуждали далеко. Она думала о будущем. Несмотря на очередную неудачу, постигшую ее не в первый раз, она будет продолжать, даже если для этого тысяче женщин придется расстаться с жизнью в этом зале. Она вернет Аль-Киира в мир людей. Не удостоив мертвую ни единым взглядом, она завершила церемонию.

Глава первая

Никто не сказал бы, что в стране, по которой путешествовал этот караван, царит мир. Судя по тому, как выглядела длинная вереница тяжело нагруженных мулов, можно было подумать как раз обратное,когда они приближались к зубчатым гранитным стенам Ианты. Три дюжины всадников в остроконечных шлемах и темно-синих шерстяных плащах, посеревших от пыли, скакали по обе стороны от вьючных животных. Даже здесь они настороженно осматривались по сторонам, отмечая любую деталь, попадающую в поле их зрения. Многие держали наготове короткие луки. Покрытые испариной погонщики подхлестывали мулов. Они не могли дождаться того момента, когда доберутся, наконец, до цели — теперь уже такой близкой.

Единственный, кто казался равнодушным ко всему, был командир конвоя, офицер с такими широкими плечами, что они грозили проломить доспехи. В то время как остальные беспокойно озирались по сторонам, в его ярко-синих глазах не было заметно и следа тревоги. Однако, несмотря на видимое спокойствие, он внимательно глядел по сторонам, может быть даже внимательнее, чем остальные. С тех пор как они покинули золотой рудник на немедийской границе, на караван уже трижды совершались нападения. Дважды острая наблюдательность варвара замечала засаду, и таким образом они предупреждали атаку. В третий раз его широкий двуручный меч обратил разбойников в бегство, прежде чем они смогли обнаружить оружие. В суровых горах его родной Киммерии те, кто не умеет вовремя распознавать засады, не имеют больших шансов дожить до старости. Там он выдержал свои первые сражения и занял свое место у военного костра — и это в том возрасте, когда другие еще считаются детьми и сидят у ног своих отцов.

У северных ворот Ианты — они назывались Золотыми — караван остановился.

— Откройте ворота! — крикнул офицер. Он снял шлем. Открылось лицо, в выражении которого читалось куда больше жизненного опыта, чем этого можно было ожидать от юноши его лет. Грива черных волос обрушилась на плечи.

— Разве мы похожи на бандитов? Пусть Митра покарает вас, если вы сию секунду не откроете нам!

Стальной шлем, мелькавший между зубцов стены, сменился лицом со сломанным носом и короткой бородкой.

— А, это ты, Конан? — Человек обернулся и крикнул, обращаясь к кому-то за своей спиной: — Откройте им!

Медленно, со скрежетом распахнулась внутрь правая створка ворот, обитых железом. Конан галопом ворвался туда и направил своего сильного аквилонского жеребца в сторону, пропуская мимо себя караван. Десяток солдат в кольчугах держали створку плечами, пока последний мул не вошел в город. После чего ворота с грохотом захлопнулись. Послышался скрежет, и тяжкий замок был заперт.

Солдат, кричавший с бруствера, спустился вниз, к стене. Свой шлем он сунул под мышку.

— Я должен был узнать ваши проклятые восточные шлемы, киммериец, — сказал он, улыбаясь. — В конце концов, твоя рота наемников сделала себе это имя.

— Почему ворота закрыты, Юниус? — удивленно заговорил Конан. — Еще три часа до наступления темноты.

— Приказ, киммериец, приказ. Если ворота будут закрыты, мы, возможно, и сумеем уберечь город от беспорядков. — Юниус поглядел по сторонам и понизил голос: — Будет лучше, если Вальдрик умрет скорее. Тогда граф Тиберио сможет, наконец, положить предел разногласиям.

— А я думал, что генерал Искандриан держит армию в стороне от этих дел, — холодно произнес Конан. — Или ты нашел-таки себе место в этой сваре?

Солдат со сломанным носом нервно облизал губы,

— Я все это вижу немного не так, — промямлил он. Неожиданно он выпрямился, как шест, и произнес приказным тоном: — Позаботься лучше о том, чтобы продолжать свой путь, киммериец. Толкаться у ворот запрещено — особенно для наемников.

Он поспешно нахлобучил шлем, словно пытаясь придать своему распоряжению еще больше веса. Возможно, что на самом деле причиной этому было желание избежать проницательного взгляда киммерийца.

Презрительно фыркнув, Конан сжал пятками бока своего жеребца и бросился догонять свой отряд. Пока Искандриану — его называли Белым Орлом Офира, а кое-кто считал его лучшим полководцем столетия, — пока ему удавалось уберегать Офир от гражданской войны, он заботился о том, чтобы армия сохраняла верность Вальдрику, несмотря на то, что сам король этого почти не замечал, — как, впрочем, не замечал он и того, что его государство находится на грани уничтожения. Но если старый генерал потеряет власть над армией...

Помрачнев, Конан продолжал свой путь. Эта — пока что тайная — борьба за наследование престола ему не нравилась, но забота о своей безопасности и о безопасности его отряда вынуждала Конана постоянно быть в курсе событий.

Равнодушный прохожий не заметил бы на улицах Ианты ничего такого, что выдало бы ту необъявленную войну, которую вели между собой личные армии высокопоставленных господ за владычество над этой страной. Все так же были заполнены суетящейся толпой узкие мостовые и широкие бульвары, где мелькали купцы в роскошных одеждах рядом с оборванными торговцами, нарядные дамы в шелках, сопровождаемые свитой из нагруженных коробками слуг, высокомерные господа в бархате, благоухающие помадами и притираниями, запах которых смешивался с вонью из переулков и задних дворов, подмастерья в кожаных фартуках, которые среди всех своих забот всегда найдут минутку перекинуться словечком с девушкой, торгующей апельсинами и гранатами, грушами и оливами. Попрошайки, чью наготу прикрывали жалкие лохмотья, а на слепом глазу или плохо залеченном обрубке руки или ноги красовалась грязная повязка, лепились на каждом углу, и их было гораздо больше, чем прежде, потому что беспорядки в стране лишили земли и крова многих и многих крестьян. В прозрачных шелках и позолоченных ручных и ножных браслетах выставляли себя на обозрение девицы, приносящие утешение мужчинам, уютно расположившись возле храмов на широких лестницах или перед дворцами.

И все же в толпе ощущалось какое-то новое настроение, и это был знак того, что не все идет так, как надо. Побагровевшее лицо — там, где должно царить спокойствие. Учащенное дыхание, хотя нет никаких причин для спешки. Острый, ищущий взгляд, хотя оснований для подозрительности вроде бы не имеется. То, что происходило за городскими стенами, тяжелым грузом ложилось на Ианту, хотя никто открыто не признавался в том, что знает о военных столкновениях, и страх, что война войдет в город, мучил каждого.

Конан протолкался сквозь толпу и натянул поводья, останавливая жеребца возле своего унтер-офицера, поседевшего уже немедийца. У этого человека был в свое время выбор: дезертировать из роты городской охраны Бельверуса<Бельверус — второй по величине город Немедии.> или дать себя повесить за то, что слишком хорошо выполнял свой долг — к великому огорчению одного высокородного господина из того же города.

— Держи глаза открытыми, Махаон, — заговорил с ним киммериец. — Если кто-нибудь заподозрит, что мы везем, на нас могут напасть даже здесь.

Махаон плюнул, попав довольно далеко. Даже шлем не мог целиком скрыть приметный шрам, рассекающий его широкую переносицу. След от шестиугольной кофийской звезды синел на его левой щеке.

— Я сам отдал бы серебряную монету, лишь бы узнать, как это барону Тимеону удалось отхватить такой куш. Я и не подозревал, что наш толстяк имеет хоть какое-то отношение к рудникам.

— Он с ними и не связан. Немного золота и, быть может, парочка хорошеньких камешков застрянет у него между пальцев, а остальные предназначены другому.

Темноглазый ветеран бросил на Конана вопросительный взгляд, но киммериец больше ничего не сказал. Ему не стоило большого труда установить, что Тимеон был всего лишь орудием графа Антимидеса; однако Антимидес как будто был одним из немногих вельмож Офира, которые не старались захватить престол после смерти короля. Если это так, то ему не требуется тайная поддержка. Судя по тому, как обстоят дела, это может означать только одно: он ведет куда более крупную игру, чем кто-либо мог подозревать. Но ведь и Антимидес не имеет прав на рудники и, следовательно, на содержимое седельных сумок, нагруженных слитками золота и коробками с изумрудами и рубинами. Для умного человека это была вторая причина молчать, пока он не узнает большего. И это грызло гордость молодого киммерийца.

Он возглавил свой отряд наемников в Немедии не столько благодаря удаче, сколько обстоятельствам, но год удачных операций, которые они провели с тех пор, как перешли офирскую границу, создал им хорошую репутацию. Конные лучники Конана-киммерийца были известны своей неустрашимостью и целеустремленностью — чертами, которые были особенно присущи самому командиру отряда. Их уважали даже те, у кого имелись все основания ненавидеть их. Долгим и суровым был путь Конана от вора — этим он промышлял в ранней юности — к капитану отряда наемных солдат. И этого положения он достиг в том возрасте, когда большинство из подобных ему могут только задумываться о таком успехе. Для него же это означало восхождение к свободе — так, во всяком случае, он это рассматривал, потому что ему никогда не нравилось выполнять чужие приказы. Но сейчас его втянули в игру человека, которого он ни разу еще даже не видел, и это ему мешало. Это очень мешало ему.

Когда показался дворец Тимеона — вызывающее роскошное здание кубической формы, сложенное искусно обтесанным камнем с колоннадой и широкой лестницей, зажатое между храмом Митры с одной стороны и гончарней с другой, — Конан неожиданно спрыгнул с седла и бросил удивленному Махаону поводья и шлем.

— Как только все будет доставлено в подвалы, можешь отпустить людей до утра. Они заслужили небольшого отдыха.

— Барон будет не в восторге от того, что ты ушел, когда золото еще не заперто на замок, Конан.

Конан тряхнул головой.

— Если я его сейчас увижу, я могу брякнуть такое, чего лучше бы не брякать.

— Да он наверняка так занят своей новой девкой, что у него вряд ли найдется время сказать тебе пару слов.

Один солдат за их спиной засмеялся. Это выглядело довольно странно. Улыбка на его истощенном лице казалась чем-то лишним. Он был так измучен болезнью, что можно было решить, что несчастный близок к кончине.

— Тимеон пользуется у баб таким же бешеным успехом, как ты, Махаон. — Он ухмыльнулся. — Ну, к нему-то их тянет богатство. А вот почему они липнут к тебе — этого я еще не понял.

— Если бы ты поменьше времени тратил на кости, Нарус, — ответил Махаон, — и побольше бы занимался охотой, мои тайны не были бы тайнами для тебя. Или ты хочешь услышать, что дело в том, что у меня не такие костлявые ноги, как у тебя?

Дюжина солдат, слышавших этот диалог, взревели от смеха. Нарус был любимцем женщин. Все они пытались его выходить и откормить, и поэтому их было на удивление много.

— У Махаона-то баб столько, что хватило бы на пятерых, — вмешался Таурианус, худой, темноволосый офит. — У Наруса их на десять мужиков, а наш Конан вполне мог бы заменить собой двадцать самцов.

Таурианус был одним из тех, кто присоединился к Вольному Отряду с момента его прибытия в Офир. Из двадцати первых воинов отряда осталось только девять человек. Одни погибли, другим надоела постоянная опасность быть убитыми, неразрывно связанная с их профессией.

Конан подождал, пока стихнет гогот.

— Если у Тимеона новая возлюбленная, что весьма вероятно, поскольку он верен себе, то он вообще не заметит моего отсутствия. Идите дальше, Махаон.

Не дожидаясь возражений, Конан смешался с толпой.

Конан и сам не знал, чего он хотел. Разве что не встречаться с Тимеоном, пока настроение не станет получше. Может быть, женщину? Путешествие к рудникам и обратно заняло восемь дней и по дороге им не встретилось даже старой карги. На рудниках женщины запрещены. Приговоренных к пожизненным каторжным работам было и без того слишком трудно держать в узде, чтобы позволить им еще видеть нечто, способное вызвать бунт.

Нужна женщина. Но — никакой спешки. Он немного побродит по городу и где-нибудь выпьет кружечку пива или стакан вина. Несмотря на ощутимый страх возможных кровавых беспорядков, жизнь города, в общем и целом, текла своим чередом.

Офир был очень старым королевством. Еще во времена отравленного чародейством Ахерона возникло оно, а Ахерон рассыпался в пыль еще три тысячелетия назад. Офир был одной из тех немногих стран, что смогли выдержать натиск диких кочевых орд. Ианта, столица этого государства, изначально была построена по регулярному плану и разделена на просторные кварталы, но на протяжении своей долгой истории этот город устремился ввысь золотыми куполами и шпилями и совершенно изменил планировку. Кривые переулки пролегли между тесно посаженных домов, и всюду, где только имелось хоть немного свободной земли, появлялись новые строения. Мраморные храмы с большими залами и лесами каннелированных колонн высились на улицах беззвучными громадами — если не считать тягучих монотонных песнопений молящихся жрецов и бормотания верующих, они были немы, Бок о бок с храмами стояли кирпичные стены домов веселья и дымных кузниц, где целыми днями напролет стучали молоты. Роскошные здания из алебастра соседствовали с дешевыми кабаками и ювелирными лавками. Хотя в городе и имелась специальная свалка, отбросы обычно вываливали просто на улицы, и вонь, распространяемая ими, отнюдь не способствовала улучшению городского воздуха. Что касается ночных ваз, их опорожняли прямо через окно. Но несмотря на букет ароматов и тлеющий страх, в городе царило оживление.

Девица, всю одежду которой составляли тонкие полоски шелка, свисающие с пояса, набранного из монет, призывно улыбнулась молодому великану. Она продела пальцы в свои темные локоны и тронула языком губы при виде его широких плеч. Конан ответил на ее зазывную улыбку такой гримасой, что ее передернуло, и мурашки побежали у нее по спине. Он подумал, что потом и такая девушка будет в самый раз, но для начала он хотел еще поглазеть по сторонам. Девица с сожалением поглядела ему вслед. Он бросил монету торговке фруктами и, купив горсть слив, принялся жевать на ходу. Косточки он выплевывал в люки, если таковые подворачивались.

В лавке оружейника он принялся рассматривать благородные клинки со знанием дела, выдающим опытного воина. Но ни один меч не мог сравниться с тем древним оружием, которое он постоянно носил в ножнах из лошадиной шкуры. Затем его снова стали осаждать мысли о женщинах и, в частности, воспоминание о стройных бедрах той потаскушки. Может быть, стоит найти себе кого-нибудь и побыстрее?

Он купил в ювелирной лавке позолоченную латунную цепочку с янтарем. Она хорошо будет смотреться на кудрявой девушке, а если он не сумеет отыскать ее снова, то и на любой другой. Имея такие подарки, как украшения, духи и цветы, можно добиться у женщин многое — будь то простые потаскушки или дочери богатых и знатных людей. Гораздо большего, чем, скажем, имея на руках мешок с золотом. Хотя профессиональные проститутки предпочитают, конечно, звонкую монету. Духи он приобрел у одноглазого уличного торговца, который таскал на себе свой лоток, повесив его на тощую шею. Это был ароматный флакончик с запахом роз. Теперь Конан во всеоружии.

Он огляделся по сторонам — куда бы выплюнуть последнюю косточку от сливы — и его взгляд упал на фасад магазина медных изделий. Витрина была заполнена кусками меди и бронзы, несомненно, предназначенными для переплавки. На этих заготовках лежала покрытая толстым слоем зеленой патины бронзовая фигурка длиной в локоть. Голова — это была голова чудовища с четырьмя рогами — была широкой и плоской, трехглазой, из щели рта торчали острые зубы.

Усмехнувшись. Конан поставил фигурку на ноги. Она была отвратительной, обнаженной, с гротескно выраженными признаками пола. Вполне подходящий подарок для Махаона.

— Благородный господин — знаток, как я погляжу. Эта статуэтка — одна из лучших вещей моего собрания.

Конан воззрился на улыбающегося маленького толстяка, который вышел из дверей лавки и скрестил руки на груди — вернее, на животе, выпиравшем из-под пояса.

— Одна из твоих лучших вещей? — Насмешка в голосе Конана звучала еле заметно. — И среди отходов?

— Это мой подмастерье проглядел, благородный господин. Глупый, бездарный мальчишка, и ничего больше. — В тоне толстяка появилась нарастающая злоба против беспамятного ученика. — Но он отведает моего ремня. Две жалких золотых монетки, сударь, и статуэтка будет принадлежать...

Конан прервал его, подняв руку.

— Еще раз соврешь, и я вообще ничего не стану покупать. Если ты что-нибудь о ней знаешь, говори.

— Я и говорю, благородный господин, она стоит по меньшей мере...

Конан повернулся, чтобы уйти, и торговец начал задыхаться.

— Постойте! Пожалуйста! Митра свидетель, я скажу вам чистую правду!

Конан остановился и посмотрел назад через плечо, явно заколебавшись. Этот парень, подумал он, наверняка не один день толкался среди туранских купцов.

Несмотря на то, что день был прохладный, пот поблескивал на лице владельца магазина.

— Прошу вас, высокородный господин, зайдите в дом, чтобы мы могли поговорить.

Внутренне все еще сопротивляясь, Конан позволил ему пригласить себя в лавку. Проходя мимо витрины, он снял с нее статуэтку. В лавке на плотно сдвинутых столах были разложены для обозрения многочисленные поделки из металла — все тонкой работы. На полках также можно было видеть всевозможные предметы: вазы, чаши, кувшины и кубки всех форм и размеров. Киммериец положил медную фигурку на шаткий столик, который затрещал под ее тяжестью.

— А сейчас назови мне цену, — сказал он. — Но я не хочу больше слышать о золоте, которое я должен заплатить за то, что ты собирался пустить в переплавку.

Жадность на лице торговца откровенно боролась со страхом потерять клиента.

— Десять серебряных, — сказал он наконец и сделал попытку восстановить на физиономии первоначальную улыбку.

С подчеркнутым безразличием Конан вынул одну-единственную серебряную монету и положил ее на стол. Скрестив на груди свои сильные руки, он ждал.

Маленький толстяк беззвучно зашевелил губами, голова его дернулась, словно он хотел сказать “нет”, но наконец он вздохнул и кивнул.

— Она ваша, — пробормотал он с горечью, — за одну серебряную монету. Столько она стоит как сырье для переплавки, без учета работы. Но эта штука приносит несчастье. Ее принес мне крестьянин, который бежал из своей деревни. Он нашел ее в поле, во время пахоты. Старинные бронзовые вещи всегда пользуются большим спросом. Но эту никто не хотел брать. Некоторые называли ее Приносящей Беду. И они не были так уж не правы, потому что, пока она находилась в моем магазине, она не принесла мне ничего хорошего. Одна из моих дочерей родила ребеночка от неизвестного отца, вторая связалась со сводней, которая продала ее. Моя жена бросила меня ради извозчика. Заметьте, ради простого извозчика! Я говорю вам, эта вещица — она...

Он замолчал, потому что ему вдруг стало ясно, что он может сейчас потерять и этого покупателя. Он поспешно схватил серебряную монету и спрятал ее под одежду.

— Словом, эта вещица — ваша, благородный господин, и всего за одну серебряную монету. Более удачной сделки вы никогда не совершали.

— Ну конечно, раз ты так считаешь, — проворчал Конан. — Только дай мне что-нибудь, чтобы я мог завернуть эту фигурку. Не могу же я нести ее по улицам просто так. — Он посмотрел на статуэтку и непроизвольно ухмыльнулся, представив себе лицо Махаона, получающего такой подарок. — При виде этого мощного тела покроется краской стыда самая отъявленная шлюха.

Как только торговец бронзой вышел в заднюю дверь своей лавки, в магазин вошли двое крепких мужчин, одетых в поношенную одежду с плеча богатых господ. Один, на котором была заляпанная пятнами бархатная куртка, не мог похвастаться наличием носа и ушей — они были отрезаны. Обычное наказание, которому подвергается вор, пойманный при повторной краже. После третьего раза он отправляется на рудники. Второй, плешивый, со свалявшейся черной бородой, набросил на плечи потрепанный шерстяной плащ; немного осталось от прежнего золотого и серебряного шитья. Оба тут же уставились на бронзовую фигурку, лежавшую на столе. Конан не выпускал их из виду. Их мечи выглядели ухоженными, а судя по состоянию рукоятей было ясно, что оружие часто пускается в дело.

— А вам что нужно? — спросил владелец магазина, возвращаясь с грубым мешком в руках. Для подобных посетителей у него не находилось вежливого тона.

— Это. — Тот, что с отрезанными ушами, показал на фигурку. — Золотую дам.

Маленький толстяк поперхнулся, внезапно подавившись, и предупреждающе посмотрел на Конана.

— Эта вещь моя, — спокойно заявил киммериец, — а я не продаю.

— Пять, — просяще сказал лысый.

Отрезанные Уши яростно повернулся к своему спутнику.

— Если ты окончательно пропил свои мозги, то молчи! Не делай меня идиотом! Учти, осел, я тебе предлагал! — Он резко повернулся и выдернул меч из ножен.

Конан даже не стал вытаскивать оружие. Он схватил статуэтку за ноги и, как следует размахнувшись ею, нанес сокрушительный удар. Треск ломающихся костей смешался с воплем кандидата на рудники.

Теперь плешивый извлек свой меч, но Конан легко уклонился от удара, шагнув в сторону и одновременно используя статуэтку в качестве булавы. Убитый рухнул, увлекаемый силой инерции своего же собственного выпада, на столики. Те, что не обрушились под его тяжестью, опрокинулись и бронзовые вазы, чаши и прочее покатилось по полу. Конан повернулся к первому из нападавших, который уже приготовился броситься на него с кинжалом. Клинок скользнул по доспеху Конана, и они сцепились. Одно мгновение стояли они грудь в грудь, и Конан прочитал отчаянный страх в черных глазах своего противника. На этот раз он не стал прибегать к оружию. Его мощный кулак врезался в лицо безухого, и тот отлетел к полкам, которые немедленно упали на него вместе с тяжелым товаром, выставленным на них. Конан не знал, оставался ли он после этого в живых.

Торговец бронзой переминался с ноги на ногу.

— Мой магазин! Мой чудесный магазин! — причитал он. — За одну серебряную монету вы забрали у меня то, за что я мог бы получить пять золотых, а после этого разнесли всю мою лавку...

— У тебя где-то был мешок, — проворчал Конан. — Убытки возместишь за счет...

Он прервал сам себя на полуслове. Отчетливый аромат духов ударил ему в ноздри. Он пошарил в своем кошельке и извлек оттуда осколки флакончика с духами. Розовая эссенция разлилась не только по доспеху. Она надежно пропитала плащ.

— Чтоб Эрлик забрал этих двоих болванов! — выругался он.

Конан поднес к глазам бронзовую фигурку, которую все еще держал в руках.

— Что же в этой проклятой штуке такого? За что они давали пять золотых? Почему рисковали жизнью?

Хозяин лавки, занятый осмотром кошельков обоих негодяев, не ответил.

Все еще ругаясь себе под нос, Конан вытер со статуэтки кровь и сунул ее в мешок, который толстяк с перепугу выронил. С воплем радости торговец поднял руку, показывая пригоршню серебра, и тут же поспешно отдернул ее, опасаясь, что Конан отнимет у него деньги. Он вздрогнул и уставился на тела двух мужчин, распростертые на полу, словно увидел их по-настоящему в первый раз.

— Но что же мне делать с трупами? — воскликнул он.

— Возьми их себе в подмастерья, — насмешливо посоветовал Конан. — Бьюсь об заклад, они не положат в отходы для переплавки ничего ценного.

Стоя на коленях возле трупов, толстяк смотрел на Конана, разинув рот. Киммериец вышел на улицу.

Глава вторая

Трактир “У кабана и медведя” был почти пуст, когда Конан переступил его порог, и мрачная тишина подействовала на него угнетающе. Кудрявая девица уже нашла себе клиента, когда он вернулся к ней, а по пути сюда он не встретил другой, которая понравилась бы ему.

В воздухе висел запах перестоявшего вина и пота. Здесь явно не имелось отдельного кабинета для благородных клиентов. Около полудюжины посетителей — извозчики и подмастерья в шерстяных рубахах — сидели каждый один за своим столом, погрузившись в свои мысли. Одна-единственная девушка стояла в углу, повернувшись к залу спиной. Судя по ее поведению — она не обращала ни малейшего внимания на мужчин, — девица совершенно явно не собиралась заниматься своим ремеслом. Мягкая волна рыжеватых каштановых волос падала на ее плечи. Закутанная в многослойные зеленые шелка, она была одета, если уж на то пошло, куда более скромно, чем многие офирские дамы, считающие себя вполне порядочными. Вызывающие блестки и мишура не украшали эту девушку — в отличие от многих, кто зарабатывал на жизнь подобным образом. Но все же обилие косметики выдавало тот род занятий, которому она себя посвятила — не говоря уж просто о ее присутствии в подобном заведении. Что-то в ее манерах и внешности позволило Конану предположить, что она взялась за свое дело совсем недавно.

Конан был так поглощен мыслями о девушке, что сперва совсем не заметил седоватого человека с окладистой бородой ученого, который сидел возле двери, держа в руке мятую металлическую кружку и бормоча себе что-то под нос. Когда же киммериец все же соизволил его увидеть, он вздохнул и спросил себя: неужели девушка важна для него настолько, что он позволит старику засечь себя?

Но в этот миг бородач как раз обнаружил его присутствие и уставился на него с пьяной щербатой улыбкой. Одежда его была разукрашена пятнами всех цветов, часть которых происходила вследствие неаккуратного обращения с вином, а часть — с едой.

— Конан!!! — взревел он и замахал киммерийцу. Приглашая его подойти, так отчаянно, что едва не упал со стула. — Присаживайся! Давай выпьем!

— У меня такое чувство, что ты уже достаточно нагрузился, Борос, — сказал Конан сухо. — Тебе я больше ничего заказывать не буду.

— Это не так уж важно, — заверил его Борос, улыбаясь. Неверной рукой он схватил свою кружку. — Видишь? Вода. Но немножечко, капельку ма-аленького...

Он понизил голос и забормотал что-то нечленораздельное, описывая свободной рукой пассы над кружкой.

— Кром!

Конан сообразил, что происходит, и отпрянул. Некоторые из тех, кто сидел в харчевне, посмотрели в его сторону, но поскольку не увидели ни крови, ни возможности извлечь из происходящего какую-либо выгоду, снова обратились к своим стаканам.

— Не делай этого, ты же пьян, старый дурак! — поспешно сказал Конан. — Нарус до сих пор весь в бородавках, которыми ты его наградил, пока лечил его фурункулы.

Борос закряхтел и сунул ему кружку.

— Глотни, это вино. Не бойся.

Киммериец осторожно взял кружку и принюхался. Потом сморщил нос и вернул ее.

— Сам пей. В конце концов, это твое творение.

— Боишься, ха! — Борос хмыкнул. — Такой сильный, и боишься. Да будь у меня твоя мускулатура...

Он засунул нос в кружку, откинул голову — и почти в тот же миг, давясь и отплевываясь, отшвырнул от себя кружку.

— Митра милостивый!.. — прохрипел он и быстро вытер рот тыльной стороной костлявой ладони. — Ничего более отвратительного я в жизни своей не пробовал! Придется вылить. Что это такое, во имя Азуры?

Конан подавил гримасу.

— Молоко — судя по запаху, чистое молоко. Борос содрогнулся, как будто его тошнило.

— Ты подменил сосуд, — обвинил он киммерийца, как только снова смог говорить. — У тебя ло-овкие руки, но я все заметил, киммериец. За тобой должок! Тащи сюда выпивку.

Конан рухнул на стул по другую сторону стола и поставил мешок с бронзовой фигуркой на пол. Он не привык к обществу волшебников, однако Бороса считать таковым можно было с очень большой натяжкой. Старик когда-то обучался Черной Магии, но его пристрастие к крепким напиткам, которое становилось все сильнее, завело его в конце концов на обочину, вместо того чтобы вести его по кривым дорогам Черного Искусства. В трезвом виде он устранял бородавки и другие небольшие физические недостатки, либо же промышлял любовными зельями. Но если он напивался, он представлял опасность не только для окружающих, но и для себя самого. До тех пор, пока удавалось удерживать его от занятий чародейством, он был тем не менее неплохим собутыльником.

— Это что такое? — рявкнул хозяин. Он обтер руки о грязноватый, некогда вполне белый фартук и подбежал к ним. Тонкие руки и ноги и раздутый живот придавали ему сходство с жирным пауком. — Что это за штука на полу? Да будет вам известно, что здесь приличное заведение и...

— Вина! — грубо оборвал его Конан и выронил на пол несколько медных монет. — И проследи за тем, чтобы служанка не забыла подать его. — Он указал на девушку, одетую для потаскушки так необычно. — Вон та в углу, она мне очень глянулась.

— Она не работает у меня, — проворчал хозяин. Он нагнулся, подбирая кружку Бороса и монеты, потом встал на четвереньки, чтобы дотянуться до последнего медяка, который закатился под стол. — Но вы получите девку, не сомневайтесь.

Он исчез, нырнув в заднюю дверь харчевни, и вскоре оттуда выскочила ядреная девица. Полоса голубого шелка почти не прикрывала ее подпрыгивающую на ходу грудь, а вторая полоска, чуть шире, охватывала ее бедра. Она поставила кувшин вина и два мятых кубка перед обоими посетителями. Аппетитно вертя задом, она придвинулась к Конану и призывно улыбнулась. Но он почти не заметил ее, потому что взгляд его был прикован к девушке с рыжеватыми волосами.

— Дурак! — прошипела ядреная девица. — Вы скорее получите свое от сосульки, чем от той фифы в углу. — И она отодвинулась.

Конан удивленно поглядел ей вслед.

— Девять адов Зандру! Какая муха ее укусила? — проворчал он.

— Да кто их поймет, баб, — рассеянно сказал Борос. Он быстро наполнил свой кубок и тут же наполовину опустошил его. — Да и вообще, — продолжал он мрачным тоном, после того как перевел дыхание, — теперь, после смерти Тиберио, у нас хватает других забот.

Он снова взялся за кубок.

— Тиберио мертв? — недоверчиво переспросил Конан. — Не прошло и двух часов, как мы говорили о нем, и никто даже не упомянул о его смерти. Трон Эрлика! Да перестань ты пить! Говори, что с Тиберио?

С явной неохотой Борос отставил свой кубок.

— Слово ходит по кругу. Тиберио... Тиберио... Он умер прошлой ночью. Вскрыл себе в ванной вены. Во всяком случае, так считается.

Конан заворчал.

— Да кто такому поверит? В конце концов, после смерти Вальдрика он имел прав на престол больше, чем кто бы то ни было.

— Люди верят тому, чему хотят верить, киммериец. Или боятся не верить.

Может быть, подумал Конан. Уже стольких устранил: жен, сыновей, дочерей. Иногда этого требовал разрыв отношений или желание навеки скрыть тайну; порой замолкали навсегда и творцы этих планов, а многие дворяне жили в своих замках, парализованные страхом. Теперь нашлись наемные убийцы. Конан порадовался тому, что треть состава Вольного Отряда постоянно дежурит во дворце Тимеона. Потерять нанимателя, да еще подобным образом, весьма не полезно для репутации.

— Одно к одному, — отрывисто продолжал Борос. — Кто-то пытается воскресить Аль-Киира. Я видел сполохи огней на проклятой горе, я слышал шепот Черного Знания. А на этот раз уже не будет Аванрахаша, чтобы удержать его в узде. Нам нужно второе рождение Морантеса Великого. Только такой, как он, мог бы еще навести порядок.

— О чем ты болтаешь, наконец? А, неважно, кто следующий претендент на трон после Тиберио? Валентиус, не так ли?

— Валентиус. — Борос пренебрежительно щелкнул языком. — Он никогда не взойдет на трон. Слишком молод.

— Он взрослый человек, — сердито возразил Конан. Он мало знал о Валентиусе, да и не интересовался особенно его персоной, но все же граф был старше Конана на целых шесть лет.

Борос улыбнулся.

— Между тобой и графом есть небольшая разница, Конан. Ты в свои юные годы уже приобрел опыт, которого хватило бы на две жизни в суровых условиях. А Валентиус влачил существование изнеженного придворного, среди изящных фраз, галантерейных манер и прочего политеса.

— Болтаешь ерунду, — пробормотал Конан.

Как это старику удалось прочитать его мысли? Быстрое восхождение не делало его менее обидчивым, если речь заходила о его юности, и он продолжал злиться на каждого, кто считал, будто он слишком молод для такой должности. В любом случае можно найти занятие и поинтереснее, чем сидеть с пьяницей, который даже толком колдовать не умеет. Например, недурная компания — девочка с рыжевато-каштановыми волосами.

— Остатки пойла — твои, — проворчал он. Прихватив с собой мешок, где лежала бронзовая фигурка, киммериец покинул Бороса.

За все это время, что Конан наблюдал за девушкой, она не пошевелилась в своем углу и не изменила позы. Ее лицо сердечком оставалось неподвижным, когда он подошел ближе, но опущенные глаза, голубые, как утреннее небо северных стран, расширились, словно у испуганной лани. Она вздрогнула, точно хотела бежать.

— Пойдем, выпьем вместе винца, — пригласил ее Конан, показывая на свободный столик.

Девушка посмотрела на него и — хотя это казалось невозможным — распахнула глаза еще шире. Потом покачала головой.

Он заморгал в растерянности. Может быть, не стоит доверять ее невинному лицу? Похоже, она предпочитала перейти прямо к делу.

— Ну, если ты не хочешь вина, что ты скажешь о такой цене: две серебряных монеты?

Девушка приоткрыла рот, словно в испуге.

— Нет... Я думаю... нет... — Ее дрожащий голосок звенел, как колокольчик.

— Ладно, три серебряных — и четвертая сверху, если окажется, что ты того стоишь.

Она лишь молча смотрела на него. “Зачем я теряю тут время с этой... сосулькой?” — подумал Конан. В конце концов, такого добра, как веселые девицы, в городе хватает. Может быть, дело в том, что она напоминала ему Карелу. Хотя волосы у нее не такие огненно-рыжие, а скулы не такие высокие, как у разбойницы, делившей некогда с ним постель и вносившей в его жизнь волнения и опасности с того мгновения, как пути их впервые пересеклись. И все же что-то общее было. Карела была единственная женщина, и она себя сама возводила на этот престол. Но стоит ли оживлять старые воспоминания?..

— Девочка, — резко сказал он, — если тебе не нужно мое серебро, то так и скажи, я поищу себе другую.

— Останься... — шепнула она. Выговорить это слово ей удалось с большим трудом.

— Хозяин! — заорал Конан. — СПАЛЬНЮ!

Девушка густо покраснела под толстым слоем косметики.

Паукообразный владелец таверны тут же вырос перед ними и требовательно протянул к нему руку.

— Четыре медяка! — Он подождал, пока Конан вложит деньги ему в ладонь, и добавил: — Вверх по лестнице и сразу направо.

Конан взял пунцовую от стыда девушку за руку и потащил ее за собой по скрипучим ступенькам.

Комната была именно такой, какой он и ожидал ее увидеть: тесной с пылью на полу, многочисленными паутинами по углам. Расшатанная кровать с бывалым матрасом, набитым соломой, и не слишком чистым одеялом; трехногая табуретка и стол составляли всю обстановку. Но для того, чем он собирался сейчас заняться, было безразлично, где произойдет действие: здесь или во дворце. Здесь даже лучше.

Он с грохотом выронил тяжелый мешок, закрыл дверь на щеколду и положил руки девушке на плечи. Он размотал зеленый шелк ее одеяния, опустив его до талии, и привлек ее к себе. Грудь у нее была полная и острая. Она прерывисто дышала, и он закрыл ей рот поцелуем. Тогда она посмотрела ему в глаза. С тем же успехом он мог поцеловать статую.

Он слегка отстранил ее, не выпуская, однако, из рук.

— Что ты за женщина такая странная? — спросил он. — Можно подумать, что ты никогда еще не целовала мужчину.

— Так и есть! — фыркнула она и тут же поспешно поправилась: — То есть, я хочу сказать, целовала, и очень многих. Больше, чем ты мог бы сосчитать. Я... очень опытная.

И она оскалила зубы, видимо полагая изобразить таким образом призывную улыбку, которая совершенно исказила ее лицо.

Он презрительно хмыкнул и оттолкнул ее. Ее руки нащупали спущенное платье, но потом она смущенно затихла. Тяжелое дыхание поднимало прекрасную грудь, лицо заливалось краской.

— У тебя выговор не простой девчонки, — сказал он наконец. — Кто ты? Дочка купца, которая сбежала из дома и слишком глупа, чтобы вернуться обратно?

Ее лицо застыло, превращаясь в маску высокомерия и гордости.

— Ты, варвар... Для тебя большая честь взять... в свою постель офирскую дворянку.

Даже то, что она запиналась, не могло нарушить ее высокомерия.

Такие слова в сочетании с такой одеждой (вернее, с полураздетым состоянием) — все это уже было чересчур для киммерийца. Он запрокинул голову и взвыл от хохота.

— Ты высмеиваешь меня? — проскрежетала она. — Ты посмел!..

— Прикройся, — фыркнул Конан, перестав ржать.

му пришлось подавить свое желание, и в ответ на это вспыхнула злоба. Девчонка была очень хорошенькая, и он так радовался, что пошел с ней. Но нетронутая девушка, сбежавшая от высокородного папочки, — это было последнее, в чем он нуждался. Нет, с ней он связываться не будет. Но не может же он просто бросить ее здесь, когда она нуждается в помощи? Я слишком мягкосердечный, подумал Конан и ворчливо обратился к девушке:

— Давай одевайся, пока я тебя не отшлепал.

Одну секунду ее небесно-голубые глаза сверкали, соперничая с его синими. Но синие победили. Она торопливо натянула на себя платье, беззвучно шевеля губами.

— Ну, как тебя зовут? — сердито спросил он. — И не ври мне, иначе я лично доставлю тебя в госпиталь для убогих. Кроме голодающих больных туда берут также сбежавших девушек и потерявшихся детей. А ты, как мне кажется, и то, и другое.

— Ты не имеешь права так обращаться со мной! Я думала, что все будет иначе. Мне не нужны твои деньги! — Она сделала повелительный жест. — И закрой за собой дверь!

Конан спокойно смотрел на нее, не двигаясь с места.

— Еще одно слово — и ты окажешься у воспитательницы из исправительного дома, где тебя научат хорошим манерам при помощи хорошей дубины. Ну так как же тебя зовут?

Она в ярости отвела взгляд.

— Леди Юлия, — сказала она высокомерно. — Но я не запятнаю мой род, произнося его имя в этой грязи. И даже если ты будешь пытать меня каленым железом, бить кнутом или загонять иголки под ногти, я...

— Почему ты здесь, Юлия, почему изображаешь из себя проститутку, вместо того чтобы сидеть под боком у своей матери, занимаясь изящным рукоделием?

— И какое право ты... Чтоб тебя Эрлик побрал! Моя мать давно умерла, а мой отец скончался три месяца назад. Его земли были заложены и, наконец, проданы. У меня нет родных, которые взяли бы меня к себе, и нет друзей, которые дали бы крышу над головой девушке, не имеющей ничего, кроме платья на теле. А ты должен называть меня “леди Юлия”. Я все еще офирская дворянка!

— Дурочка ты, — ответил он. — Хороша честь, коли нечего есть! Почему ты вообще взялась за это ремесло? Почему не пошла в горничные к какой-нибудь даме? На худой конец, ты могла бы просить милостыню!

Юлия сморщила нос.

— Так низко я еще не пала. Мое происхождение...

— Стало быть, лучше податься в шлюхи?

Он заметил, что она слегка покраснела. Она вообще легко краснела.

— Я думала... — начала она, помедлив, и снова замолчала. Когда она наконец заговорила опять, голос ее звучал еле слышно. — Мне казалось, что я буду кем-то вроде тех куртизанок, которых содержал мой отец. Они были дамы. — Она испытующе посмотрела на Конана. — Но до сих пор я этого не делала... Я еще... Я думала... Ох, зачем я тебе все рассказала?

Конан привалился к двери, и грубо оструганные доски закряхтели под тяжестью его тела. Будь он цивилизованным человеком, он предоставил бы ей идти по избранной ею дороге. Сейчас он переспал бы с ней, оставил бы ей денег, сколько договаривались, и бросил бы ее реветь одну. Или вообще обманул бы ее с деньгами, что тоже не было чем-то необычным в среде культурных людей. Все остальное потребует куда больших затрат, чем она сама стоит. Одни боги знают, почему они до сих пор ей не помогали. И им одним лишь ведомо, каких врагов он наживет себе, бели все-таки ей поможет.

Он растянул рот в сердитой ухмылке, и Юлия сжалась. Слишком много он думает о всяких причинах-следствиях и чересчур уж увлекся офирской политикой. Все это не для него. Этим боги должны заниматься. И девушками, кстати, тоже.

— Я Конан, — неожиданно заявил он. — Капитан Вольного Отряда. У нас есть свой повар, потому что кухня нашего нанимателя способна выдать лишь легкие закуски для изнеженных юнцов, неспособные наполнить желудки настоящих мужчин. У Фабио, у нашего повара, давно уже возникла нужда в помощнице, которая выполняла бы мелкую работу и подавала на стол. Если хочешь, работа для тебя найдется.

— Кухонная прислуга! — вскричала она беспомощно. — Я?!

— Тихо, девушка! — рявкнул он, и она испуганно отшатнулась.

Он помолчал, желая увериться, что она послушалась, и удовлетворенно кивнул, увидев, что она закрыла лицо руками и, видимо, не собирается больше проронить ни слова.

— Если ты решишь, что это не уронит твоего достоинства, то на закате солнца приходи ко дворцу барона Тимеона. Если ты не придешь — что ж, я знаю, что ждет тебя впереди.

Она испуганно вскрикнула, когда он бросился к ней, схватил ее и прижал к себе. Свободную руку он запустил в ее длинные волосы и приложился ртом к ее губам. Какое-то время она молотила его босыми пятками, но постепенно перестала. Потом он отпустил ее. Она стояла, трепеща и глядя на него влажными от слез глазами.

— А я еще нежный по сравнению с другими, — проворчал он.

Он схватил мешок с бронзовой статуэткой и выскочил из комнаты.

Глава третья

Спустившись вниз, киммериец обнаружил, что Борос исчез, чему он несказанно обрадовался.

Паукообразный хозяин бросился к нему, потирая руки.

— Вы не слишком долго пробыли у девочки, благородный господин. Я вам сразу говорил, что от нее мало радости. А вот моя Селина...

Конан мрачно посмотрел на него, и хозяин шарахнулся. Кром! Что за день такой, подумал варвар. Он так хотел найти девушку, и все закончилось тем, что ему пришлось спасать какую-то курицу, вообразившую себе неизвестно что, — и спасать от ее собственной глупости! А он-то думал, что застрахован от подобных вещей.

Улица, на которую он вышел, была кривой и узкой, скорее переулком, чем настоящей улицей. Там, где из мостовой были вынуты булыжники, зияли огромные дыры. Но даже здесь повсюду сидели нищие и клянчили денег. Конан швырнул горсть монет в очередную протянутую чашу и торопливо пошел дальше, пока остальные убогие не успели наброситься на него, скуля и хныча. Пахло гнилыми овощами и отбросами.

Он еще не успел уйти далеко, когда до него вдруг дошло, чтонищие, вместо того чтобы бежать за ним и умолять о подаянии, куда-то исчезли. У таких людей, как Конан, инстинкт был развит как у дикого зверя. Правая рука сама собой легла на меч еще до того, как перед ним в конце улицы вынырнули три человека. Их предводитель замотал себе лицо старой тряпкой, прикрывая то место, где должен был бы находиться правый глаз. Двое других заросли бородами, причем у одного из них она состояла из нескольких жиденьких прядей. Все трое держали в руках мечи. За спиной Конана хрустнуло — кто-то подходил сзади.

Киммериец не стал ждать, пока они сделают еще шаг. Он швырнул мешок с бронзовой фигурой в одноглазого, вытащил свой старый двуручный меч и низко пригнулся — все одним движением. Клинок просвистел над его головой, когда он сел на корточки, — и вот уже его меч вонзился в бок человека, подкрадывающегося со спины. Убийца пронзительно закричал и упал.

Конан перепрыгнул через тело и, перекатившись, вскочил на ноги, держа меч наготове, как раз вовремя, чтобы успеть проткнуть насквозь одноглазого, который набросился на него с поднятым мечом. Одно мгновение Конан смотрел в одинокий карий глаз. Угасая, взгляд утрачивал выражение отчаяния. Затем подоспел следующий бандит и попытался свалить киммерийца, пока его меч еще торчал из груди одноглазого. Конан вырвал кинжал из-за пояса убитого и вонзил его в горло нападающего. С утробным воплем тот опрокинулся на спину.

Все это произошло так быстро, что заколотый только теперь начал падать, и Конан вытащил свой меч из тела.

Человек с жидкой бороденкой и не собирался вступать в битву. Он стоял, опустив меч, и переводил взгляды с одного убитого на другого. Его острый нос вздрагивал, он был похож на крысу, которая только теперь заметила, что имеет дело со львом.

— ...не так уж дорого, — бормотал он. — Жизнь дороже золота.

Он осторожно отступил назад, пока не оказался на углу; бросил в боковую улицу испуганный взгляд и помчался по ней прочь. В несколько секунд его торопливые шаги затихли.

Конан не потрудился догонять его. Уличные разбойники, которых в этом городе было больше, чем нужно, его не интересовали. Эти попытали своего счастья и дорого заплатили за свои эксперименты. Он наклонился, чтобы вытереть свой клинок, когда внезапно кое-что пришло ему на ум. Тот парень, что удрал, упоминал о золоте. Только высокородные дворяне имеют обыкновение носить при себе золото, а киммериец совершенно явно не был похож на дворянина. Золотом можно оплатить либо смерть, либо похищение, но уж никак не смерть наемника, даже если это капитан. Тут вполне можно было обойтись серебром. Вообще, золотом платят за убийство крайне редко — разве что за этим скрывается нечто совершенно особенное!

Зарычав от ярости и слыша свой голос, отраженный эхом каменных стен, Конан схватил свою статуэтку в мешке и побежал. В руке он держал меч, все еще окровавленный. Если его пытались убрать с дороги, самый простой путь — пробраться к Тимеону. Вероломные убийства такого рода уже начались. Он бежал все быстрее и вырвался наконец из переулков на одну из центральных улиц.

Цветочница пронзительно завизжала при виде кровавой стали в руках приближающегося великана и отскочила с его дороги. Торговец овощами оказался недостаточно проворным. Он налетел на Конана, и апельсины покатились из его корзины в разные стороны. Проклятья бедняги, частично адресованные рослому киммерийцу, а частично уличным мальчишкам, растащившим рассыпанные фрукты, преследовали Конана по переполненным улицам, но от этого он не стал бежать медленнее. Носильщики, которые не имели возможности избежать столкновения, выпускали из рук ручки портшезов, и благородные господа, проклиная все на свете, неизящно приземлялись прямо в уличную грязь. Купцы в развевающихся одеждах и камеристки, которые вышли за покупками для своих хозяек, ругаясь и крича, разбегались в разные стороны.

Наконец, показался дворец Тимеона. Когда Конан взлетел по алебастровой лестнице, оба часовых, стоявших у портика, бросились ему навстречу. Они достали стрелы и подняли луки в ожидании тех, кто гнался за киммерийцем.

— Дверь! — взревел он. — Эрлик вас забери! Дверь откройте!

Они поспешно распахнули створку тяжелой бронзовой двери, на которой был отчеканен фамильный герб Тимеона, и Конан проскользнул внутрь.

В большом вестибюле к нему подошли Махаон и десять человек из его отряда. Их сапоги громко стучали по блестящим мраморным плитам. Беспорядок в их одежде и далеко не один кувшин на полу свидетельствовали о том, что крики Конана ворвались в их мирный отдых и нарушили его. Но все они были при оружии.

— Что случилось? — спросил Махаон. — Мы услышали твои вопли и...

— Где Тимеон? — оборвал его Конан. — Вы видели его с тех пор, как пришли?

— Он наверху в кроватке, со своей новой девкой, — ответил Махаон. — А что...

Резко отвернувшись, Конан побежал к следующей лестнице. Сделанная из алебастра, она вилась в центре зала. Махаон и остальные пошли за ним следом. Закрытая дверь опочивальни, украшенная изображениями фантастических существ, также не остановила его. Он рванул ее и ворвался в спальню.

С воплем свалился барон Тимеон со своей воздушной постели, так что его круглый живот подпрыгнул, и схватился за длинное одеяние из красного бархата. Стройная обнаженная девушка, лежавшая на постели, прижала одеяло к маленькой, изящной груди. Она с отвращением поглядывала на Конана сквозь вуаль своих черных шелковистых волос, доходивших ей до пояса.

— Что это значит? — Тимеон поспешно застегнул пояс на своей окружности.

Согласно последней моде, распространенной среди местной знати, он носил узкую бородку; у него было круглое, как луна, лицо, глаза навыкате, и Тимеон напоминал жирного козла. В данный момент — разъяренного козла.

— Я требую немедленного ответа! Ворваться в мою опочивальню с мечом за здорово живешь!

Только теперь он как следует разглядел меч Конана.

— Кровь! — прохрипел он и шарахнулся. Барон торопливо схватился за резную колонну балдахина, словно хотел таким образом защитить себя, если вообще не спрятаться за ней. — На нас напали? Вы должны задержать их, пока я не скроюсь. То есть я поскачу за подмогой. Задержите их, и все вы получите приличную плату в золоте.

— О нападении речи нет, лорд Тимеон, — торопливо заверил его Конан. — По крайней мере не здесь. Но в городе на меня напали.

Тимеон бросил взгляд на девушку. Казалось, ему вдруг стало ясно, что он вел себя не слишком героически у нее на глазах. Он выпрямился во весь рост, одернул свое одеяние, словно желая придать ему более строгий вид, и провел рукой по жидким волосам.

— Ваши стычки со всяким отребьем на улицах Ианты меня не интересуют. А моя прелестная Тивия слишком нежна, чтобы пугать ее вашими рассказами о драках и тем более видом окровавленного меча. А теперь идите, и я попытаюсь забыть о вашем недостойном поведении.

— Лорд Тимеон, — сказал Конан подчеркнуто спокойным и терпеливым тоном. — Если кто-нибудь задумает что-либо против вас, он постарается прежде всего убрать с дороги меня. Прошлой ночью граф Тиберио нашел свою смерть от руки наемного убийцы. Я поставил охрану возле вашей двери и в саду под вашими окнами.

Белесые глазки толстого аристократа снова обратились к девушке.

— Вы могли бы и не делать этого! Тиберио сам покончил с собой, как я слышал. А что касается убийц... — Он подошел к столу, на котором лежал его меч, отбросил ножны в угол и выставил клинок на обозрение. — Если кому-нибудь и удастся обмануть вашу бдительность, я сам позабочусь о Тивии. А теперь идите! Я должен... — Его взгляд непроизвольно скользнул по стройной девушке, которая все еще безуспешно пыталась прикрыть свою наготу. — ...Я должен еще заняться некоторыми неотложными делами.

Конан нехотя покинул спальню. Не успев закрыть за собой дверь, он разразился бранью:

— Грязный мешок с салом! Старая баба! Ведьма со скалкой может гонять его по дворцу, сколько ей вздумается!

— Что мы должны делать? — спросил Махаон. — Если он не хочет, чтобы стража...

— Будем тем не менее охранять его, — фыркнул Конан. — Он может не бояться никаких опасностей, пока мы его стережем и пока ему хочется производить впечатление на женщин, но мы же не можем допустить, чтобы его убили. Выдели двоих для охраны сада и поставь их так, чтобы их не видели из окна. По одному часовому поставь на каждом конце коридора, за углом, чтобы они могли спрятаться, если Тимеон выйдет из спальни, но так, чтобы они могли не выпускать из виду его дверь.

— Об этом я позабочусь. — Воин, покрытый шрамами, увидел наконец мешок. — Что это ты с собой таскаешь?

Только теперь Конан сообразил, что все еще держит под мышкой мешок со статуэткой. Торопясь попасть к Тимеону, он совсем забыл об этом. И теперь он спрашивал себя, не хотели ли те люди, что пытались убить его, — если, конечно, они не расчищали себе путь к барону, — не хотели ли они забрать у него эту фигурку? Во всяком случае, двое уже готовы были убивать и умирать из-за бронзовой фигурки. И за нее они хотели платить золотом. Ему показалось, что лучше будет сперва найти ответы на эти вопросы, прежде чем вручить Махаону подарок, из-за которого кто-то намеревался его убить.

— Да так, всякая ерунда, которую я купил в городе, — ответил он. — Поставь часовых немедленно, я не хочу рисковать в том случае, если мое первое предположение окажется правильным.

— Первое? — эхом отозвался Махаон, не понимая, о чем речь, но Конан уже повернулся к нему спиной.

Комната, которую занимал Конан, была просторной и — с точки зрения Тимеона — подходила для командира наемников. Стены затянуты занавесями, не лучшего качества, лампы из цинка и латуни, а не из серебра и золота, на полу из простых крашеных досок никакого ковра. Два полукруглых окна открывали вид на сад, расположенный тремя этажами ниже, однако балкона не имелось. Но на большой кровати лежала пуховая перина, а столы и стулья, хотя и из простого лакированного дерева, были достаточно прочными, чтобы выдерживать его вес, — не то что шаткие позолоченные меблирашки в покоях для избранных гостей.

Киммериец бросил грубый мешок в угол и поставил бронзовую статуэтку на стол. Она показалась ему злобной и необыкновенно живой, словно она действительно была полна жизни и только ждала минуты вцепиться когтями и клыками. Человек, создавший ее, был настоящим художником. И совершенно очевидно, что он был близко знаком со Злом, подумал Конан, иначе ему не удалось бы вложить столько злости в свое творение.

Конан вытащил кинжал и постучал рукояткой по фигурке. Она, несомненно, не была полой, так что в ней никак не могли быть спрятаны драгоценные камни. Не производила она впечатления и золотой вещи, покрытой бронзой лишь для отвода глаз. Он не мог понять, ради чего стоило затевать драку.

Он все еще разглядывал рогатую фигурку, пытаясь разгадать ее тайну, когда в дверь постучали. Он помедлил, затем сунул статуэтку в мешок и пошел к двери. Там стоял Нарус.

— Тебя спрашивает девушка, — сказал костлявый солдат. — Она одета, как нормальная потаскуха, но лицо у нее как у девственной послушницы из храма. И она достаточно хорошенькая, чтобы оказаться на поверку и тем, и другим. Говорит, что ее зовут Юлия.

— Я ее знаю. — Конан улыбнулся.

Выражение лица Наруса, напоминающее выражение лица трупа, не изменилось, но Нарус вообще не мог похвастаться богатством мимики.

— Ставлю золотой слиток против серебряной монеты, что мы с ней хлебнем еще горя, киммериец! Потребовала, чтоб ей открыли главный вход! Гордячка, принцесса! А когда я провел ее через черный ход, она попыталась прочитать мне краткую лекцию об истории своей семьи. Говорит, что она благородных кровей. Сейчас скверное время связываться с такими, как она.

— Отправь ее к Фабио. — Конан рассмеялся. — Это наша новая кухонная работница. Скажи ему, пусть сразу даст ей свеклу, пусть начистит для ужина.

— С удовольствием, — заявил Нарус и изобразил некоторое подобие улыбки. — А то она разговаривает слишком уж свысока.

Так что сегодня еще не все идет из рук вон плохо, подумал Конан, отворачиваясь от двери. Потом его взгляд упал на мешок, наброшенный на статуэтку, и его мимолетное облегчение сразу испарилось. Было еще нечто, с чем он должен разобраться. Нехорошее предчувствие говорило ему, что это “нечто” связано со смертельной опасностью.

Глава четвертая

Сам себя он именовал Галбро. Сейчас этот человек с хитрой физиономией нервно слонялся по пыльной комнате, где ему было приказано ждать. Два больших чучела орлов на высоких шестах составляли единственное украшение комнаты. Кусочки янтаря, вставленные вместо глаз, сверкали еще более дико, чем живые глаза настоящей хищной птицы. А единственной мебелью в помещении был длинный стол. На него Галбро и поставил кожаную сумку с товаром, который надеялся продать. Ему эти встречи не нравились. Несмотря на золото и серебро, которые он уносил с этих свиданий, он ненавидел женщину, платившую столь щедро. Он не знал ее имени и не хотел знать — как не хотел знать о ней вообще ничего. Познакомиться с ней поближе было, без сомнения, опасное дело.

Но ему самому было ясно, что его тревожила не столько мысль о женщине, сколько о том человеке. Он откуда-то с севера, сказал Урман. Но откуда бы он ни был, он убил пятерых лучших людей Галбро, а сам ускользнул, не получив ни единой царапины. Ничего подобного еще ни разу не случалось, по крайней мере с тех пор, как Галбро перенес свою деятельность в Офир. Плохое предзнаменование. Впервые за много лет он пожалел о том, что не находится в своем Зингаре, в воровском квартале, состоявшем из кривых переулочков, которые сплелись в настоящий лабиринт у набережных Кордавы. А это было уже настоящим идиотизмом, потому что даже если блюстители порядка и не успеют сделать его на одну голову короче, жители этого славного квартала, без сомнения, перережут ему глотку еще до первого восхода. Коли служишь одновременно и тем, и этим, всегда рискуешь, что противоборствующие стороны объединятся против тебя.

Легкие шаги прервали его мрачные мысли. Вошла она, и он почувствовал легкую дрожь. Были видны только ее глаза, темные, ледяные. Она завернулась в серебряный плащ, подол которого волочился по полу. Темная непроницаемая вуаль скрывала нижнюю половину ее лица, а волосы она забрала под белый шелковый платок, скрепленный брошкой с рубином, причем размеры камня были значительны — с сустав его большого пальца.

Рубин не возбудил в нем алчности. В нем вообще не шевельнулось ни одного чувства, кроме страха, — и ему было это ненавистно. Да, он боялся женщины, хотя она была довольно щедра. Его жадность была единственным, что он мог противопоставить своему страху.

Внезапно он с ужасом сообразил: она ждет, пока он, наконец, заговорит. Он облизал губы — почему они вечно пересыхают в ее присутствии? — раскрыл сумку и выставил ее содержимое на стол.

— Как видите, моя госпожа, на этот раз я принес много, и все очень ценное.

Бледная узкая рука протянулась из-под плаща и тронула то, что он принес, перебирая вещь за вещью. Медную дощечку с выгравированной головой демона, которым она была столь очарована, она презрительно оттолкнула в сторону. Галбро постарался скрыть разочарование. Леандрос вложил в эту вещь немало труда, но в последнее время она почти не покупала подделки, сработанные коринфийцем. Три фрагмента грязного и рваного манускрипта она изучала долго и внимательно и в конце концов положила их в другую сторону. Ее пальцы задержались на несколько мгновений на глиняном бюстике, который от времени так стерся, что нельзя было с уверенностью определить, кого он изображал — искомое существо или какую-то другую тварь. Но она отодвинула бюст к манускрипту.

— Два золотых, — спокойно произнесла она, наконец осмотрев все, что было на столе. — Одну за бюст, вторую за обрывки рукописи. Это лишь копии с того, что у меня имеется.

Золотая монета за бюст — это хорошо, он ожидал получить за него не больше пары медяков, но что касается фрагментов, он рассчитывал на две золотых за каждый.

— Моя госпожа, — заныл он, — я могу принести вам только то, что нахожу. Я не умею читать такие рукописи и не знаю, достали ли вы себе уже эти тексты или еще нет. Вы не можете себе представить все трудности, все издержки, с которыми я имею дело на службе у вас! Пять моих людей убиты! Слишком высокая цена за кражу!

— Пятеро убитых? — Голос ее просвистел, как удар кнута, хотя она даже не повысила его.

Он сжался под ее взглядом, пот побежал по его лицу. Эта ледяная женщина не хотела ничего знать о поражениях и неудачах, и еще меньше она любила тех, кто привлекал к себе внимание, оставляя позади себя трупы. Примером мог служить Барака. Кофитянина нашли подвешенным за ноги, с содранной кожей, но еще живого — он кричал еще много часов.

— Что же ты такого натворил, что потерял сразу пятерых, Галбро? — Ее тихие слова прозвучали, как удары кинжалом.

— Ничего, госпожа. Личные дела. Я не должен был упоминать о них. Простите меня, госпожа, умоляю.

— Дурак! Я вижу тебя насквозь с твоим враньем. Знай же, что бог, которому я служу и которому служишь — через меня — ты, дает мне власть над болью.

Она проговорила слова, смысл которых не укладывался в его сознании. В воздухе она начертила несколько знаков.

Перед его глазами вспыхнул ослепительный свет, и его пронзила невыносимая боль. Каждый мускул его тела сводили судороги. Он беспомощно опустился, все в нем дрожало, он корчился, пока дергающиеся пятки и голова не застыли на полу. Он хотел было закричать, но горло перехватило, точно шнуром, и он не смог выдавить из себя ни звука. Дыхание давалось ему с трудом. Черная пелена разлилась перед его глазами, и он замычал, без слов умоляя о смерти, о чем угодно, что спасет его от этой непереносимой муки.

Внезапно пытка прекратилась, и он рухнул бесформенной истерзанной грудой на пол.

— Даже смерть не принесла бы тебе облегчения, — прошептала женщина. — Ибо царство смерти принадлежит тому, кто сам — лишь подданный моего повелителя. Смотри!

Она снова проговорила слова, которые запылали в его мозгу.

Он умоляюще посмотрел на нее снизу вверх, попытался попросить о пощаде, но слова застряли у него в горле. Он знал, что орлы — это всего лишь чучела, что они мертвы, он сам их трогал. Но теперь они расправили крылья. Один из них испустил пронзительный крик. Второй перелетел со своего шеста на стол, и его когти оставили на крышке стола царапины. Он косо склонил голову и уставился на Галбро так, словно тот был кроликом. У него невольно выступили слезы, покатившиеся по впалым щекам.

— По моему приказу они разорвут тебя на куски, — сказала женщина, закутанная в плащ. — А теперь говори и не вздумай ничего утаивать!

Галбро начал свой доклад. Слова текли из его рта, словно вода из фонтана. Он описал бронзовую фигуру в мельчайших подробностях. Он рассказал, как узнал о ней, и о своих попытках приобрести ее. Но несмотря на весь свой страх, он не стал рассказывать о рослом человека с севера и давать ей точное его описание. Меньшая часть его “я” хотела поквитаться с этим парнем, который вверг его в такие неприятности, а большая думала о цене, которую женщина заплатит за статуэтку. Если она будет знать, что сможет выйти на фигурку демона без его участия, он ей вообще не понадобится. Он знал других людей, которые, подобно ему самому, служили этой женщине, а судьба Бараки напомнила ему о ее страшной жестокости. Когда он закончил говорить, он остался лежать на полу, исполненный ужаса.

— Я терпеть не могу тех, кто что-либо от меня скрывает, — сказала она наконец, и его передернуло. — Достань мне эту бронзовую статуэтку, Галбро. Если ты будешь послушен, я забуду о твоей лжи. А если нет...

Ей не нужно было облекать свою угрозу в слова. Он быстро представил себе несколько вариантов ее мести, один кошмарнее другого.

— Я буду послушен, госпожа, — прохрипел он и прижался лицом к пыльному полу. — Я буду послушен. Я буду послушен.

Он перестал повторять эти слова — полуклятву, полумольбу — только тогда, когда ее шаги окончательно стихли. Она ушла. Он приподнял голову и обвел комнату диким взглядом. Обнаружив себя живым и в одиночестве, он почувствовал огромное облегчение. Потом взор его упал на орлов. Они снова были неподвижны, но один из них слегка наклонился вперед и немного приподнял крылья, словно готовясь в любое мгновенье наброситься на свою жертву. Второй все еще цеплялся когтями за стол и, склонив голову набок, смотрел на него янтарными глазами, как будто хотел просверлить в нем дыру.

С каким удовольствием Галбро бы сбежал, но он знал, что не может бегать достаточно далеко, чтобы избежать ее мести. Во всем виноват проклятый северянин. Если бы не он, все шло бы так, как прежде. В нем поднималась ярость, благословенная ярость, которая перевешивала все, даже страх. Северянин заплатит за все, что пришлось по его милости пережить сегодня Галбро. Да, да, он заплатит!

Заплатит!

Синэлла уселась в свои носилки, начисто лишенные каких-либо украшений; чтобы не привлекать к себе внимания, задернула светло-серые занавески и только после этого сняла наконец с лица вуаль. Слуги, не дожидаясь приказа, понесли ее со двора маленького дома, где она встречалась с Галбро. Поскольку языков у этих людей уже не было, они не могли бы никому рассказать, куда они ее доставляли, но и без этого они знали, что обязаны быть покорны ей во всем — знали так же хорошо, как знал это вор с хитрой рожей.

Хорошо, что она так тщательно подготовилась к этой встрече. Платок, которым Галбро вытирал пот, был прибран одним из ее слуг, а пара выпотрошенных орлов помогли ей сделать вора совершенно шелковым. Она может быть спокойна. У него нет иного выбора, кроме как подчиняться ей. И все же она не ощущала приятной расслабленности, как обычно в покачивающихся носилках.

Что-то в описании бронзовой фигурки, которую упустил хитрый вор, не давало ей покоя. Ей было известно уже немало изображений головы Аль-Киира, множество медальонов и амулетов с отчеканенной головой демона или его рогатым символом, но до сих пор ей не встречались фигуры, представляющие его в полный рост. По описанию Галбро, это была уменьшенная копия натурального “портрета” ее бога. На ее лице проступила печать удивления. А фрагмент рукописи она взяла потому, что там имелось нечто важное — она была уверена.

Синэлла слегка отодвинула занавеску и выглянула в узенькую щелочку.

— Быстрее! — крикнула она. — Проклятье Эрлика на вас! Быстрее!

Носильщики ускорили шаги и пробились сквозь толпу, не обращая внимания на брань, летевшую им вслед. Если они не угодят Синэлле, она угостит их кое чем покрепче брани. В своих носилках она нетерпеливо ударяла узким кулачком по сиденью, в бешенстве от того, что поездка через город занимает столько времени.

Не успели носильщики вступить во двор ее загородного поместья и поставить носилки на шиферные плиты, как Синэлла уже выскочила. Но даже в этой спешке она ощутила прилив ярости при виде дома. Несмотря на то, что он был не менее велик и роскошен, чем городские дворцы, все же это здание не было настоящим дворцом. Беленые стены и крыша, покрытая красной черепицей, — такой дом подошел бы купцу... или женщине. Согласно старинному закону, ни одна женщина, будь то принцесса или даже королева, не имела права владеть дворцом в черте Ианты. Но она изменит этот закон. Во имя богов! Если то, на что она надеялась, правда, все изменится уже в этом месяце! Почему она должна ждать смерти Вальдрика? Даже армия не сможет ее остановить. Искандриан, Белый Орел Офира, будет брошен перед ней на колени, как и прочие высокие офирские вельможи.

Она сбросила плащ — служанка потом заберет его — и подняла подол своего платья выше колен, не обращая внимания на слуг, тут же уставившихся на ее белые ноги. Так взлетела она по лестнице, торопясь на самый верхний этаж, в комнату без окон, куда не имел доступа никто, кроме нее самой. То, что там находилось, она стерла из своей памяти с помощью чародейства, так что, пока она находилась вне этого помещения, она сама ничего не знала и никто, таким образом, не сумел бы выманить у нее тайну.

В золотых канделябрах горели бледные, коптящие свечи, но всего их света не хватало для того, чтобы рассеять тяжелое чувство, вызываемое зловещим назначением этого покоя. В определенном смысле то была молельня, хотя здесь не имелось изображений божества и алтаря. Единственным предметом обстановки был стол — вернее, три длинных, отполированных до зеркального блеска. На одном из них стояли запечатанные бутылки, содержимое которых слабо булькало или светилось призрачным светом, и сосуды со скверно пахнувшими порошками — орудия ее искусства, которому она обучалась самостоятельно. На втором лежали амулеты и талисманы. В некоторых скрывалась страшная сила. Она хоть и чувствовала это, но не могла заставить ее служить себе. Но Аль-Киир позаботится о том, чтобы это случилось.

Она спешила к третьему столу, потому что на нем находились фрагменты свитков и рваные пергаментные листы из рукописей, которые она с большим трудом собирала годами. Они хранили страшное знание о чародейских силах, которые мир стремился позабыть, — волшебные силы, и они дадут в ее руки власть. Она торопливо перелистала их, не слишком заботясь о том, чтобы не повредить этим древние страницы. Наконец она нашла то, что искала, и с трудом прочла слова, написанные на языке, мертвом вот уже тысячелетие. Может быть, она была последним человеком, владеющим этим языком, потому что тот мудрец, что обучил ее этому, уже мертв. Она задушила его его собственной бородой, а для полной уверенности убила его жену и детей. Смерть сохраняет тайны лучше, чем любое золото.

Ее темные глаза загорелись, и она еще раз перечитала найденные строки.

“Так взываю к великому богу, так молю его, так воздвигаю перед его изображением мост между мирами, подобный огненному свету, дабы указать ему путь к тебе”.

Она полагала, что под “мостом” подразумевается жрица, и поэтому сама стояла перед изображением Аль-Киира. Но то, что покоилось под горой, не было фигурой в полный рост. Это было поясное изображение божества. Следовательно, во время ритуала перед жрицей должна стоять полная фигура. Полная! Бронзовая статуэтка! Так должно быть! Ее переполняла чудовищная радость, когда она выскочила из комнаты.

В коридоре служанка зажгла огонь в серебряной лампе, свисающей с потолка. В руках у нее была чаша с углями и лучина, но тем не менее она поспешно упала на пол перед своей госпожой.

Синэлла даже не подозревала о том, сколько времени прошло. Над городом уже опускались сумерки, и драгоценное время уходило, пока она изучала листы.

— Найди лорда Тараменона! — приказала она. — Он должен был уже прийти в мою гардеробную. Беги, девчонка!

Служанка помчалась так быстро, как только могла, потому что недовольство леди Синэллы могло повлечь за собой такое наказание, о котором лучше и не думать.

Было бы бесполезно спрашивать, почему молодой лорд приятной наружности остановился в ее загородном доме. Тараменон хотел стать королем. Идиотское желание для того, кто был, во-первых, не королевского рода, а во-вторых, не располагал деньгами; желание, которое он полагал скрыть от нее. Конечно, он был лучшим фехтовальщиком в Офире — она позаботилась о том, чтобы самые искусные бойцы на мечах были к ней привязаны, — но это не идет в счет, когда на карту ставится трон. Он помогал Синэлле в ее стараниях оживить бога и в темноте своей воображал, будто она не сможет править, не имея супруга. Обладающий завышенной самооценкой лорд считал, что этим супругом будет он, — и таким образом он окажется на престоле. Она не делала ничего, чтобы лишить его этого счастливого заблуждения. Пусть пока!

Четыре камеристки, стройные золотоволосые девушки; специально подобранные по внешности, одетые в полупрозрачные шелка, лишь на мгновение застыли в низких поклонах и тут же снова быстро принялись за работу, когда Синэлла вошла в гардеробную. Это были сестры знатного коринфийского рода, и к тому же погодки, родившиеся друг за другом. Синэлла сама сломила их гордость и вымуштровала их. Теперь они преданно и молча проследовали за ней через комнату и раздели ее, не мешая ей идти вперед. Обнаженная и еще более соблазнительная, чем в дорогих шелках и сатине, с длинными ногами и полной грудью, Синэлла позволяла им служить себе. Одна держала зеркало в раме из слоновой кости перед ее лицом, в то время как вторая красила ее губы и веки тонкой кисточкой из волос дикого зверя. Две остальные осторожно обтирали ее прохладными влажными платками и смазывали изысканными ароматными маслами из Вендии. Капля такого масла стоила золотой.

В вестибюле послышались тяжелые мужские шаги. Одна из служанок поспешно взяла пеньюар из багряного бархата. Синэлла протянула руки, чтобы девушка могла ее одеть, и в этот момент шаги прозвучали перед самой дверью.

Тараменон непроизвольно затаил дыхание при мимолетном, но невероятно волнующем видении этих дух захватывающих окружностей, которые слишком быстро исчезли под бархатом. Сам он был высокого роста, с широкими плечами, орлиным носом и глубокими карими глазами, которые растопили уже немало женских сердец. Синэлла радовалась тому, что он пренебрег современной модой и не отпустил себе бородку. Но, к своему удивлению, эту радость она скрывала.

— Теперь ступайте! — приказала она, туго затягивая на талии атласный пояс.

Четыре девушки покорно покинули помещение.

— Синэлла! — прошептал Тараменон сдавленным голосом, когда они остались одни, и подошел к ней, как будто хотел взять ее на руки.

Она подняла ладонь и отстранилась. Для этого не время, как бы это ни было соблазнительно. И в то же время она не собиралась подавлять его желание. Да и свое тоже. Ее познания убеждали ее в том, что она может добиться силы, если позволит мужчине взять ее во имя Аль-Киира, но планы Тараменона были ей известны. И она слишком часто видела, как гордые, полные чувства собственного достоинства женщины отдавались мужчинам и теряли свою гордость. Нет, это не для нее — ждать, затаив дыхание, шагов возлюбленного, радоваться его улыбке и плакать при виде его мрачного лица, поспешно выполнять любые его желания, будто она рабыня. Нет, такой опасности она подвергать себя не собирается. Она никогда не будет принадлежать мужчине.

— Пусть два лучших фехтовальщика найдут Галбро и следят за ним. Он ищет бронзовую статуэтку Аль-Киира в локоть высотой. Она слишком важна для того, чтобы доверять ее сохранность вору. Как только он найдет ее, они должны ее забрать и немедленно доставить ко мне. Ты вообще слушаешь меня, Тараменон?

— Я слушаю, — ответил он сипло, с едва заметной ноткой раздражения в голосе. — Когда ты велела позвать меня в этот час в свою гардеробную, я подумал, что на уме у тебя что-нибудь еще, кроме проклятой статуи.

Насмешливая улыбка заиграла на ее полных губах. Она подошла к нему вплотную, так что ее груди коснулись его груди.

— Для этого у нас будет много времени, когда мы захватим трон, — заверила она его нежнейшим голосом. Ее тонкие пальцы водили по его губам. — Все время мира будет наше...

Он хотел схватить ее, но она сделала вид, что не замечает, и отошла в сторону.

— Сначала трон, Тараменон. Это бронзовая фигурка, которую ты проклинаешь, непременно нужна нам, если мы хотим победить. Отправляй своих людей прямо сейчас!

Целый букет разнообразных чувств расцвел на его лице, и снова она подумала о том, как все-таки легко читать мысли мужчин. Он без сомнения, вообразил, что “на его лице не дрогнул ни один мускул”, но она знала, что это заблуждение он разделяет со множеством других мужчин и к тому же думает о том, какова будет расплата, когда она все-таки будет принадлежать ему.

— Я тотчас позабочусь об этом, Синэлла, — заверил он.

Когда он вышел, она победно улыбнулась. Скоро она будет располагать чудовищной властью. Потом она рассмеялась. Ей одной, совсем одной будет принадлежать эта неограниченная власть!

Глава пятая

Ночные улицы Ианты были темны и пустынны; но какая-то тень двигалась неподалеку от дворца Тимеона. Закутанная в плащ фигура прижалась к богато украшенным мраморным стенам, и холодные зеленые глаза, слегка косящие, рассматривали часовых, ходивших между мощных каннелированных колонн. Эти часовые не помеха ей, но не вспомнит ли тот, кто спит во дворце, уловки той поры, когда он сам был вором?

Фигура отбросила плащ с капюшоном и оказалась женщиной. Узкая полоса ткани скрывала ее грудь; кожаные лосины и мягкие красные сапоги — больше на ней ничего не было. Лунный свет мерцал на ее пылающих рыжих волосах, перевязанных на лбу красивой лентой. Она быстро сняла с талии пояс и повесила его себе на шею, так что кривая туранская сабля оказалась у женщины на спине. Потом проверила кожаную сумку, висевшую у нее на боку. Точеные пальцы осторожно ощупали высеченный на мраморе узор; а затем женщина полезла наверх, ловко, как обезьяна.

Под карнизом плоской крыши она остановилась. Сапоги хрустели по кровельной черепице — значит, он ничего не забыл. Но несмотря на добрую славу Вольного Отряда, заработанную им в этой стране, речь шла все-таки всего лишь о солдатах. Те, на крыше, ходили размеренными кругами, как часовые в лагере. Тяжелые шаги приближались, приближались — и удалялись.

Гибко, как пантера, вскочила она на крышу и скользнула в тень между добрыми тремя дюжинами дымовых труб. Лежа на животе, она смотрела через противоположный край крыши в сад, лежавший внизу и окружавший дворец. Потом взгляд ее метнулся к окнам, расположенным прямо под ней, пока она не нашла окна его спальни. Там было темно. Стало быть, он спит. Она сильно подозревала, что он там развлекается с какой-нибудь не в меру услужливой девицей — одной из бесконечного ряда. Это была одна из тех вещей, что она вспоминала с большой охотой: его страсть к женщинам и женщин — к нему.

Было совсем нетрудно узнать все в подробностях, не понадобилось даже никого подкупать. Она просто притворилась служанкой — для всех была уже давно привычной мысль о том, что служанки такой наружности быстро попадают в хозяйскую постель, — и она мгновенно завоевала доверие девушек из дворца барона Тимеона, которые ходили на рынок за покупками. Они с готовностью рассказывали ей о богатом доме, где они служили; об их жирном хозяине и его постоянно меняющихся куртизанках; о наемниках, которых он содержит, чтобы они охраняли его. Да о них девушки рассказывали охотнее всего, при этом хихикая и подталкивая друг друга. Судя по всему, довольно часто случалось так, что то одна, то другая возвращались из конюшни с соломой на платье, а то кого-нибудь ловили в укромном уголке...

Она была уверена в том, что в саду имелись часовые, но это ее не интересовало. Она вытащила из кожаной сумки веревку витого черного шелка, на одном конце которой был привязан крюк с несколькими зубцами. Его она укрепила, зацепив за украшение на карнизе, и отпустила веревку в темноту. Шнур был как раз такой длины, чтобы она могла добраться до нужных ей окон.

Она ловко спустилась по веревке вниз и вот уже она стоит в комнате. Здесь было темно, как в седьмой преисподней Зандру. Она взяла в руку кинжал — и замерла, как парализованная. Что, если она перепутала окна? Она не хотела ошибиться и убить не того! Она должна быть уверена!

Беззвучно выругавшись, она пошарила в темноте в поисках стола, лампы — и наткнулась на угли и лучины. Она дула на угли, пока они слабо не засветились, и сунула лучину в стоявшую рядом лампу. Вспыхнул свет, и она испуганно затаила дыхание, когда увидела, что еще стоит на столе. На нее глазел отвратительный рогатый уродец. С облегчением она убедилась в том, что это всего-навсего рогатая фигурка из бронзы, но в глубине души она затаила злобу на это существо, потому что ее инстинкт подсказал ей: оно враждебно женщинам. Мог ли человек, которого она искала, так измениться, чтобы держать в своей комнате подобных монстров? Человек, которого она искала!

Со стучащим сердцем, с кинжалом в руке, она обернулась. Он еще спал, молодой великан, вытянувшись на кровати во весь рост. Конан из Киммерии! Тихими шагами она подошла ближе. Ее глаза схватывали каждую деталь, резкие черты лица, широкие плечи, сильные руки, которые когда-то ее...

Все! Она оборвала воспоминания. Что он сделал с ней, этот человек? Она жила в степях Заморы и Турана, вольная, как сокол, пока не появился Конан. Из-за него пришел конец ее разбойничьей банде. Его идиотская мужская честь и глупая клятва, которую она вырвала у него в минуту гнева, — вот причина тому, что она была продана в рабство и оказалась в султанапурском гареме. Всякий раз, когда на нее обрушивался удар кнута, всякий раз, когда ее заставляли обнаженной танцевать для тучного купца, ее хозяина, и его гостей, она снова и снова клялась отомстить Конану.

Ей наконец удалось бежать и скрыться в Немедии, где она быстро сделалась королевой местных контрабандистов. И там она снова встала поперек ее пути. Она погрузила на мулов свое с таким трудом добытое добро и снова вынуждена была бежать.

Тогда она сама прогнала его — но не воспоминания о нем. Воспоминания о том жаре, который он зажег в ней и раздул в полыхающий костер, испепеливший ее, истощивший ее душу, как полная трубка наркотика истощает того, кто курит ее. Это воспоминание преследовало ее, оно швырнуло ее в водоворот беспутства, в такой разврат и излишества, которые поставили бы на уши даже терпимый к таким делам аквилонский двор. Только когда все ее золото было истрачено, она снова обрела личную свободу. Она начала вести свою прежнюю жизнь, как ей нравилось, и перебивалась кое-как, кормясь от своей острой сабли и не менее острого ума. Так она пришла в новую для себя страну, в Офир, где намеревалась собрать вокруг себя новую орду бандитов.

Сколько месяцев прошло с тех пор, как она впервые услышала о рослом человеке с севера, о его отряде вольных наемников, который стал ужасом для тех, кто бывал вынужден сражаться с ним? Как долго она выясняла, не тот ли это человек, что постоянно ввергал ее во все более скверные неприятности? И вот теперь она знала, что снова находится в одной стране с ним. Но в этот раз она не побежит. Наконец-то она будет свободна от него. Непроизвольно всхлипнув, она подняла кинжал и резко опустила его.

Странный шум нарушил сон Конана — всхлипыванье женщины, подумал он удивленно — и вырвал его из объятий Морфея. Он как раз увидел возле своей кровати фигурку, падающий с высоты кинжал и успел откатиться в сторону.

Кинжал воткнулся в перину, там, где только что была его грудь, и сила этого удара бросила нападающего к нему. Он тут же схватил разбойника — даже сонный, Конан ощутил нежную кожу бандита — и отшвырнул его через всю комнату. В тот же миг он спрыгнул с кровати, схватил обмотанную ремнями рукоять своего меча и отбросил ножны. И только тут он впервые увидел убийцу как следует.

— Карела! — вскричал он удивленно.

Рыжеволосая красавица осторожно поднялась с пола у стены и зашипела ему в лицо:

— Да! Пусть Деркэто вырвет твои глаза! Если б она заставила тебя спать еще мгновение!

Он посмотрел на кинжал, торчащий в перине, и поднял брови. Но он сказал просто:

— А я думал, ты живешь в Аквилонии как светская дама.

— Я не дама! — фыркнула она. — Я женщина! И я достаточно женщина для того, чтобы покончить с тобой раз и навсегда!

Она протянула руку к плечу и внезапно набросилась на него, занося трехфутовый острый, как нож, кривой клинок.

Злость полыхнула в глазах Конана, когда он встретил мечом этот удар. Лицо Карелы исказилось от страха, она недоверчиво приоткрыла рот, потому что сабля чуть не выпала из ее руки. Она отклонилась на шаг назад и только этим сумела избежать удара, который обрушил на нее его сверкающий меч. Он не теснил ее назад, но всякий раз, когда она отступала, делал шаг следом за ней. При такой быстроте его ударов ей не оставалось ничего иного, как только отходить. Она хрипела, отчаянно пыталась перейти в наступление, но для этого у нее не было возможности. Демонстрируя полное презрение, он метил только в ее клинок, но при этом заботился о том, чтобы каждый удар сотрясал ее. Холодная усмешка на его лице и полнейшее спокойствие, с которым он дрался, жалили ее куда сильнее, чем любая рана.

— Чтоб Деркэто лишила тебя мужской силы, ты покрытый мышцами варвар! — взвыла она.

Кривая сабля пролетела по воздуху и упала с лязгом и дребезжанием. На мгновение Карела застыла, но потом наклонилась поднять клинок.

Конан отбросил в сторону свой широкий меч. Когда она приготовилась к прыжку, он схватил ее. Ткань, которой она перевязывала грудь, лопнула по всей длине, пока они боролись, и теперь ее грудь была почти обнажена. Конан быстро сорвал с нее ткань и связал Кареле руки. Он поймал дикую, разрывающуюся от злости кошку, однако, как он установил, довольно-таки соблазнительную кошку с прелестным бюстом.

— Трус, — рычала она, — отродье вонючей козы! Сражайся со мной клинок против клинка, я сделаю из тебя каплуна! Но ты и есть каплун.

Он без труда отнес ее к своей кровати, уселся и уложил ее себе на колени, не обращая внимания на ее отчаянные попытки вырваться.

— Нет! — проскрежетала она. — Не это! Киммериец, я вырву твое сердце! Я отрежу тебе...

Ее бессильные угрозы завершились пронзительным воплем, когда он звонко шлепнул ее своей ручищей по мягкому месту.

По тяжелой деревянной двери забарабанил кулак, и из коридора донесся голос Махаона:

— Что там у тебя, к черту, творится, Конан?

— Ничего опасного для жизни, — ответствовал Конан. — Я тут воспитываю одну очень несговорчивую шлюху.

При этих словах Карела бешено забилась в его руках, но при железной хватке Конана это было бесполезно.

— Отпусти меня, киммериец! — пыхтела она. — Или я подвешу тебя голыми пятками над медленным огнем, пока ты весь не прокоптишься. Отпусти же! О, чтоб Деркэто забрала твою мужскую силу!

Конан ответил ей следующим шлепком и, как следствие, раздался новый вопль.

— Ты хотела убить меня! — Каждое слово он для большей убедительности сопровождал увесистым ударом. — С первого же дня, как я тебя увидел, тебе нельзя было доверять. В Шадизаре ты оставила меня без единого слова предупреждения о том, что на меня вот-вот нападут!

Невнятные проклятия Карелы стали еще менее разборчивы. Она в ярости вырывалась и дергалась, но Конан не прекращал ее бить.

— В горах Кецанкиана ты предала меня и перешла насторону чародея. Там я спас тебе жизнь, однако в Немедии ты подкупила стражников. Ты заплатила им золотом, чтобы они пытали меня. Почему? Почему ты хочешь всадить мне в сердце кинжал, пока я сплю? Что я тебе такого сделал? Есть ли в твоей душе место чему-либо, кроме коварства?

В ее воплях неохотно и невнятно прозвучала мольба, разом охладив его ярость. Он опустил руку, занесенную для удара. Карела умоляет? Что бы она ни сделала и что бы она ни пыталась сделать, это уже неважно. Еще меньше, чем убивать, он хотел ломать ее гордость. Конан столкнул ее на пол, и она сильно ударилась коленями.

С лицом, залитым слезами, всхлипывая, Карела осторожно провела рукой по больному месту. И тут же, словно впервые вспомнив о присутствии Конана, поспешно отдернула руку. Влажные зеленые глаза засверкали.

— Чтоб Деркэто вырвала твои глаза, киммериец! — Голос ее звучал еще не совсем твердо. — Чтоб Эрлик забрал к себе твою душу! Ни один человек, оскорбивший меня, не остался после этого в живых! И никто со мной не обращался так, как ты!

— И никто, — спокойно возразил он, — ни мужчина, ни женщина не отвечали на мою дружбу таким вероломством. И я все еще не готов возненавидеть тебя. И что же? Ты еще никогда не опускалась до убийства исподтишка, Карела. Ты хотела зарезать меня из-за золота? Ты всегда любила золото больше всего на свете.

— Не из-за денег. Из-за меня! — фыркнула она, ударяя себя по бедру кулаком. Она покусала губы и понизила голос до еле понятного шепота. — Одно твое присутствие — и мои мускулы слабеют, превращаются в студень. Куда исчезает моя воля, когда ты смотришь на меня?.. Могу ли я не желать твоей смерти?

Конан удивленно покачал головой. Он никогда не понимал женщин и меньше всего эту дикарку. Снова и снова он убеждался в том, что мужчин и женщин лепили разные боги.

Пока она беспомощно стояла перед ним, обнаженная до пояса, в Конане росло, заглушая удивление, другое чувство. Она была женщина с чудесной фигурой, удивительно нежная и в то же время крепкая. Ей всегда удавалось разбудить в нем желание, и часто она пыталась использовать это и подчинить его себе. Неожиданно ему пришло в голову, что нет никакой нужды так спешно допрашивать ее, что она делает в Офире. Он ласково привлек ее к своим коленям.

Ясные зеленые глаза поднялись к нему, и они все еще были строптивы.

— Что ты делаешь? — спросила она нерешительно.

Он сорвал с нее полоску ткани, которой связал ей руки, и отбросил в сторону. Она прикусила нижнюю губу своими мелкими белыми зубами и тряхнула головой.

— Нет, — беззвучно шепнула она. — Я не хочу! Нет! Пожалуйста, нет!

Он легко поднял ее на кровать и стянул с Карелы сапоги.

— Я тебя ненавижу, Конан! — Но ее голос звучал для подобного заявления до странного умоляюще. — Я пришла сюда убить тебя! Разве тебе не ясно?

Он вытащил кинжал из перины и, держа его двумя пальцами, поднес к ее лицу.

— Ну так бери, если ты действительно хочешь, чтобы я умер!

Несколько мгновений он смотрел ей в глаза. Вздрогнув, она отвернулась. Конан улыбнулся. Он равнодушно выронил кинжал на пол и попытался хоть немного заглушить ее вопли, которые уже не имели ни малейшего отношения к боли.

Глава шестая

Солнечные лучи, проникшие в комнату через окно, разбудили Конана. Он раскрыл глаза и увидел кинжал Карелы, который снова торчал в перине, всаженный по самую рукоятку. Но на этот раз на клинок был наколот кусочек пергамента. Самой Карелы нигде не было видно.

— Чертова девка! — выругался он и сорвал пергамент, исписанный твердыми буквами.

“Еще одно оскорбление прибавилось к прочим, киммериец! В следующий раз ты умрешь. Я не хочу и думать о том, чтобы бежать из-за тебя в другую страну. Клянусь грудями Деркэто, я этого не сделаю!”

Нахмурившись, он разорвал записку. На эту женщину было похоже — исчезнуть, прежде чем он проснется, и осыпать его проклятиями, вместо того чтобы дать ответ на его вопросы. Он-то думал, что с ее угрозами покончено. Во всяком случае, от этой ночи она получила такое же удовольствие, как и он, в этом Конан был уверен.

Он быстро оделся и спустился в главный корпус дворца. Он еще не застегнул пояса, когда входил в длинный зал, расположенный возле кухни, которую Тимеон предоставил его отряду и где как раз завтракали наемники. Простые, но сытные блюда, что готовил Фабио, оскорбляют дворцовых поваров, заявил барон. Примерно тридцать солдат без доспехов, но с оружием сидели за простыми столами, которые они разыскали в хлеву среди старого хлама.

Махаон и Нарус сидели за одним столом с кружками пива в руках и деревянным блюдом с обильной трапезой перед носом. Они видели, как Конан вошел в зал.

— Эй, киммериец, — громко крикнул Махаон. — Ну, как прошла ночка с этой непокорной девчонкой?

Грянувший хохот яснее слов говорил о том, что Махаон не преминул сделать эту историю достоянием общественности.

Неужели этот проклятый идиот никогда не научится держать язык за зубами? Об этом Конан подумал со злостью, но сказал лишь:

— Удвой охрану на крыше. Махаон, и позаботься о том, чтобы люди, по крайней мере, держали глаза и уши открытыми. Если дело и дальше пойдет, как шло до сих пор, то в один прекрасный день они обнаружат на крыше толпу девственниц из храма.

Нарус уже приготовился рассмеяться, но, скроив удивленно-мрачную мину, посмотрел на Конана, когда тот опустился на лавку против него.

— Девка-то была немного строптивой, а? Это всегда так с бабами. Меньше всего ты им нравишься, когда сходишь по ним с ума.

— Тебе пришлось ее высечь? — крикнул Таурианус с оттенком зависти, скрытой под личиной насмешки. — Я уж думал, что от ее воплей крыша рухнет.

— Завтрак! — рявкнул Конан. — Я что, по-вашему, должен подохнуть тут с голоду?

— А на кухне появился лакомый кусочек. Я бы так его и проглотил, целиком, — сказал Махаон и подтолкнул Наруса, когда из кухни поспешно вышла Юлия, держа в руках блюдо с горячим завтраком, кружкой пива и краюхой хлеба.

С тех пор, как Конан видел ее в последний раз, она изменилась. Рыжевато-каштановые волосы она перевязала зеленой лентой, подняв их над лицом, которое теперь не было густо накрашено. На нем были заметны следы пота и копоти, имевшие своим происхождением атмосферу кухни. Ее длинное платье из мягкой белой шерсти, в равной степени заляпанное сажей и брызгами помоев, было бы весьма скромным, если бы оно не облегало ее столь плотно, обтягивая все прелестные очертания ее фигуры, что девушка невольно притягивала к себе взоры всех присутствующих.

— Ты должен поговорить с этим человеком, — сказала она, подавая Конану завтрак. Он посмотрел на нее вопросительно. Она жалобно показала рукой в сторону кухни. — Ну с этим человеком, с Фабио! Он угрожал мне... он говорил о розгах! Скажи ему, что я...

Конан поковырял ложкой в тарелке. Такое или что-нибудь в том же роде люди его отряда ели два раза в день — утром или вечером.

— Ты работаешь на кухне, — возразил он. — Это вотчина Фабио. Если бы какая-нибудь королева мыла у него котлы и делала бы это не совсем тщательно, то и она, без сомнения, отведала бы у него прута. Лучше скорее научись делать свою работу как следует, как он требует.

Возмущенная Юлия пробормотала что-то нечленораздельное, и Махаон развеселился.

— Ты слишком задираешь нос, девочка, — хмыкнул ветеран со шрамами на лице. — Притом ты довольно упитанная для того, чтобы работать.

Он щипнул ее, как бы подтверждая свое заявление. Вскрикнув, Юлия отскочила. Она схватила тарелку Конана и опорожнила ее, метя Махаону в голову. Нарус так хохотал, что подавился и принялся отчаянно кашлять.

— Дуреха! — проворчал Конан. — Я есть хочу! Принеси мне новую порцию и шевелись побыстрее!

— Сам принеси, — фыркнула в ответ Юлия, — или голодай, коли садишься за стол с такими, как этот.

Она резко повернулась и удалилась на кухню. Ошеломленный Махаон вылавливал из волос большие куски мяса и овощей.

— Я бы с огромным удовольствием сам выдрал эту девку! Воображает о себе невесть что...

— Будь немного терпеливей, — посоветовал ему Конан. — Скоро она всему научится, хочет она того или нет. Она привыкла к более комфортабельной жизни, чем та, которую она вынуждена была вести сейчас.

— Я ее быстро успокою, — сказал Махаон. — Но ставлю палец, что в конце концов она будет принадлежать тебе, киммериец.

Конан покачал головой.

— Она не будет принадлежать ни мне, ни тебе, если сама этого не захочет. В городе достаточно потаскушек, если ты уж так интересуешься бабами.

Оба собеседника Конана в изумлении уставились на него, но тем не менее кивнули, и он был этим удовлетворен. Они могут думать, что он хочет приберечь эту девушку для себя, и удивляться, зачем делать из этого тайну, но в любом случае это удержит их от чрезмерных требований. Они наверняка расскажут о своих соображениях другим солдатам отряда, и это тоже удержит их на расстоянии от девчонки. Он спрашивал себя, почему бы ему и в самом деле не прибрать эту девушку к рукам? Вероятно, его решение как-то связано с Карелой. Ему было трудно думать о других женщинах, когда огненная рыжеволосая дикарка была так близко. При этом Карела приносила ему неприятностей в десять раз больше, чем Юлия могла бы только придумать. И Карела всегда пыталась действовать так, чтобы слово у нее не расходилось с делом. Если бы он не нашел способа остановить ее, она давно всадила бы ему нож в ребра. А еще хуже, что она мстительна, как стигиец. Было бы очень похоже на нее, если бы она уничтожила весь Вольный Отряд ради того, чтобы прикончить Конана — если только она найдет способ сделать это.

— До кого-нибудь из вас доходили слухи о разбойнице, орудующей в этих краях? — спросил он с деланным равнодушием.

— Мне нужно смыть эту дрянь с башки, — проворчал Махаон, вытаскивая кусок мяса из волос и отправляя его в рот. — Женщины не созданы для того, чтобы разбойничать. Я ни об одной такой не слышал.

— Я тоже, — вставил Нарус. — Женщины не годятся для рисковой жизни. Кроме, быть может, рыжей шлюхи, с которой мы столкнулись в Немедии. Она говорила, будто она разбойница. Но я, во всяком случае, еще никогда о ней не слышал. А эта красивая бабенка была тогда страшно оскорблена, что я ведать не ведаю о ее славе. Припоминаешь?

— Она не шлюха, — возразил Конан, — и если она услышит, как ты ее называешь, это может стоить тебе жизни.

Киммериец раскаялся в своих словах, едва только они сорвались с его губ.

— Стало быть, она здесь? — вскричал Махаон. — Как ее зовут-то?

— Карела, — ответил Нарус. — Терновый куст — настоящая перина по сравнению с ней.

Неожиданно Махаон засмеялся.

— Так это она была у тебя прошлой ночью! — Он передернул плечами в ответ на злобный взгляд Конана. — Во дворце, во всяком случае, нет такой женщины, которая сперва заслужила бы хорошей взбучки, а потом забралась бы к тебе в постель. Это она! Это должна быть она! Я не лег бы с ней под одно одеяло без доспехов и меча, и при этом неплохо бы, чтобы кто-нибудь с оружием прикрывал меня со спины.

— Да, это была она, — сознался киммериец и неохотно добавил: — Она хотела меня зарезать.

— Действительно, очень похоже на женщину, которую я вспоминаю, — сказал Нарус. — Судя по ее воплям, я решил, что ты обучаешь ее светским манерам.

— Вот бы ее и нашу Юлию засунуть в один мешок! — заржал Махаон.

По лицу Наруса от хохота катились слезы.

— Чтобы поглядеть, как они сцепятся, я выложил бы на бочку звонкую монету!

— Чтоб Эрлик забрал вас обоих! — выругался Конан. — Она представляет опасность большую, чем вы можете себе вообразить. Она считает, что у нее есть основания мстить мне, и она наделает отряду крупных неприятностей, если сумеет.

— Что может сделать нам женщина? — глубокомысленно изрек Нарус. — Ничего.

— Я бы не поставил на это утверждение свою жизнь, — возразил Конан. — Нет, если эту женщину зовут Карела. Я бы хотел, чтобы вы поискали ее в кабаках, притонах, публичных домах. Вполне возможно, что она изменила имя, но внешность свою она изменить не могла. Рыжеволосая разбойница с фигурой детской подружки богини Деркэто — такая не может остаться незамеченной. И скажите остальным, пусть будут настороже.

— Почему же прошлой ночью ты не проявлял такой готовности схватить ее? — спросил Махаон. — Пару шлепков по мягкому, а потом в постельку. Ладно, ладно... — Он поднял ладонь, увидев, что Конан уже раскрывает рот, готовясь яростно возразить. — Ладно, я поищу в публичных домах. Во всяком случае, у меня появится предлог проводить там больше времени.

— И не забудь про Дом Девушек-С-Медовыми-Глазами, — добавил Нарус.

Конан мрачно смотрел на них. Эти дураки не знают Карелу так, как знает ее он. Во имя спасения отряда он надеялся, что его люди осознают опасность, которая им угрожает, прежде чем будет слишком поздно. Только теперь он заметил, что все еще держит полную ложку в руке, и отправил ее в рот.

— Фабио опять охотился на лошадей, — проворчал он, жуя.

Нарус застыл с ложкой на полпути.

— Конина? — подавился он. Махаон уставился на котелок с таким видом, словно ожидал, что тот сейчас подпрыгнет.

— Ну да, конина, — подтвердил Конан и бросил свою ложку на грубые доски стола,

Нарус рыгнул. Только когда киммериец вышел из зала, он позволил себе ухмылку. Мясо было, разумеется, говяжьим, во всяком случае судя по вкусу, но эти двое заслужили испорченного аппетита. Пусть теперь мучаются над вопросом, что подсунет им Фабио в очередной раз.

— Конан!

Юлия выбежала из той двери, в которую он как раз хотел войти, и упала ему на грудь. Ее пальцы нервно вцепились в белое платье. — Конан, ты не... я думала... Прошлой ночью... Я думала... — Она остановилась и глубоко вздохнула. — Конан, ты должен поговорить с Фабио. Он меня ударил. Ты только посмотри!

Повернувшись вполоборота, она приподняла платье, демонстрируя алебастрово-белое бедро. Конан увидел слабую красноватую полоску и скользнул взглядом к ее лицу. Она прикрыла глаза и беспокойно водила по губам кончиком языка.

— Да, я поговорю с ним, — произнес он серьезным тоном. Она тут же распахнула глаза, и ее лицо озарила улыбка. — Я обращу его внимание на то, что бить нужно сильнее, если хочешь, чтобы наказание действительно произвело на служанку впечатление.

— Конан! — взвизгнула она и поспешно прикрыла свою наготу, разглаживая светлую шерстяную ткань. Глаза ее стали жесткими, как сапфиры. — У тебя была в комнате женщина той... той ночью. Я... Я случайно проходила мимо и слышала.

Он улыбнулся, заметив, что она густо покраснела. Значит, подслушивала!

— И что тебя во всем этом касается? — спросил он. — Ты здесь для того, чтобы мыть посуду, помешивать супы в котлах и слушаться Фабио. А вовсе не для того, чтобы разгуливать по тем комнатам дворца, где тебе совершенно нечего делать.

— Но ты же поцеловал меня! — вскричала она. — И как ты меня поцеловал! Ты не имел права разбудить во мне все эти чувства и просто уйти. Я все-таки женщина, проклятье! Мне уже восемнадцать! Я не позволю бросать меня, как ненужную игрушку!

Во второй раз за эти несколько часов женщина заявляет ему о том, что она — женщина. Но какая разница между ними! Карела отважна, строптива, даже когда ее испепеляют страсти. Юлия, напротив, пуглива, как бы она ни старалась казаться искушенной. Карела отлично разбиралась как в мужчинах, так и в женщинах, имея в том изрядный опыт. Юлия вспыхнула от одного поцелуя. Карела знала, кто она и чего хочет. Юлия...

— Хочешь, пойдем со мной? — предложил он ласково. Он взял ее за подбородок и обратил к себе ее лицо. Посмотрев ему в глаза, она покраснела еще сильнее, но вырваться не пыталась. — Скажи “да” — и я сейчас же уведу тебя отсюда.

— Остальные... — шепнула она. — Они же обо всем догадаются.

— Забудь о них. Ты будешь такой, какой захочешь сама.

— Я не могу, Конан. — Она всхлипнула, когда он выпустил ее, и прислонилась к нему, словно не в силах от него оторваться. — Я бы хотела сказать “да”, но я боюсь. А ты разве не можешь... Я хочу сказать, разве ты не можешь... просто переспать со мной? Я знаю, так делают. Зачем ты хочешь взвалить всю тяжесть решения на меня? Я совсем не хочу этого.

Их разделяли всего четыре года, но в этот миг ему казалось, что они превратились в четыре столетия.

— Потому что ты не рабыня, Юлия. Ты говорила, что ты женщина. Но если ты женщина, значит, ты в состоянии сказать “да” или “нет”. И ты должна знать, действительно ли ты хочешь того, о чем говоришь. А до тех пор... Нет, я сплю с женщинами, а не с перепуганными маленькими девочками.

— Проклятье Эрлика на тебя! — горько сказала она. И тут же погладила его по щеке. — Нет, это я несерьезно сказала. Ты так запутал меня. Когда ты меня поцеловал, ты разбудил во мне что-то такое, что мне захотелось стать женщиной. Поцелуй меня снова, чтобы я вспомнила об этом. Поцелуй меня, дай мне мужества, в котором я так нуждаюсь.

Конан протянул руку к ней.

В этот миг по коридорам пронесся дикий крик, в котором смешались ярость и боль. Он резко повернулся и сразу же схватился за рукоять своего меча. Крик раздался снова — из верхних комнат, в этом он был уверен.

— Тимеон! — пробормотал он, вытащил клинок и заорал: — Идемте! Вперед, псы! Это барон, он орет, как роженица! Торопитесь, черт побери!..

Сломя голову носились рабы и слуги, они хрипели, визжали, вопили, размахивая руками. Солдаты отряда наемников бесцеремонно растолкали всех остальных по сторонам и бросились наверх. Нахлобучивались шлемы, сверкали клинки — наемники мчались за киммерийцем по мраморной лестнице, и все больше их присоединялось к Конану.

Двое часовых, которых Конан поставил в коридоре перед спальным покоем Тимеона, растерянно глядели на резную дверь. Конан бросился к ней, и они шарахнулись от него.

Тимеон лежал посреди пестрого иранистанского ковра. Он бился в судорогах, колотил по полу ногами и прижимал к горлу жирные руки. Голова его была запрокинута, и каждый раз, когда ему удавалось глотнуть воздуха, он испускал пронзительный вопль. Тивия, наложница барона, прижалась спиной к стене и пыталась скрыть свою наготу под плащом. Ее широко распахнутые темные глаза, полные отвращения, остановились на беспомощно корчащемся Тимеоне. Рядом с ним лежал опрокинутый кубок, и вино постепенно пропитывало ковер.

— Зандровы преисподнии! — выругался Конан. Его взгляд упал на Махаона, который пробивался через толпу в коридоре. — Врача, Махаон, скорее! Тимеона отравили!

— На кухне торчит Борос, — сказал Махаон. Конан заколебался, и ветеран заметил это. — Дьявольщина, киммериец, полдня пройдет, прежде чем мы найдем дипломированного медика!

Судороги Тимеона ослабевали. Он больше не кричал и только хрипел.

— Ладно, тащи Бороса!

Махаон бросился бежать, и Конан снова повернулся к распростертому на ковре барону. Как же это вышло, что его отравили? Ответ мог означать жизнь или смерть для всего отряда. И он должен найти этот ответ, прежде чем будет отдан приказ королевским палачам. Вальдрик может не иметь ни малейшего представления о том, что творится в его государстве, но смерть аристократа из числа своих придворных он без внимания не оставит.

— Нарус! — рявкнул Конан. Тощий солдат заглянул в спальный покой. — Запри дворец. Никто, даже посыльные, не должны покидать его без моего разрешения. Живо!

— Когда Нарус убежал, Махаон приволок в спальню Бороса. Бывший ученик Чародея выглядел, по крайней мере, трезвым, с облегчением установил Конан.

— Он выпил яд, — сказал Конан. Борос удостоил его таким взглядом, точно смотрел на неразумное дитя.

— Это я вижу, — буркнул он.

Ковыряясь в своем кисете, седобородый опустился на колени рядом с Тимеоном. Он вынул белый гладкий камень размером с мужской кулак, и маленький нож. С трудом ему удалось выпрямить руку барона. Он закатал на ней рукав и сделал глубокий надрез, прижимая к ране белый камень. Сквозь камень стали проступать черные жилы.

— Камень Безоара, — пояснил Борос. — Он высасывает яд. Вообще-то, это медицинский инструмент, но я тоже нахожу его весьма полезным. О да.

Он потеребил свою окладистую бороду и склонился над камнем. Камень Безоара становился все чернее и чернее — сначала как сгоревшая лучина, потом как крыло ворона, потом еще чернее. Наконец, он рассыпался. В тот же миг остановилось дыхание Тимеона — и жирный барон больше не шевелился.

— Он умер! — выдохнул Конан. — Я думал, твой камень освободит его от яда?

— Ты погляди на него! — взвыл Борос. — Теперь мой камень рассыпался! Яд, который он выпил, прикончил бы десятерых. Будь у меня целый мешок, набитый камнями Безоара, я и то не смог бы спасти барона!

— Значит, смерть, — подытожил Конан. Испуганный ропот волной пробежал по коридору. Конан сжал пальцы на рукояти меча. Большинство из своих пяти дюжин наемников он завербовал в Офире. Это были люди родом из разных стран, и в их верности он был убежден далеко не так сильно, как в преданности тех нескольких человек, что были с ним с самого начала. Конечно, все они прошли вместе с ним множество сражений — в конце концов, на кон поставлена жизнь — но если он немедленно не найдет убийцу, страх подвергнуться допросу под пыткой сделает то, чего не смог добиться ни один враг они разбегутся в разные стороны.

— Хочешь, я найду того, кто подсыпал яд? — спросил Борос.

Мгновение Конан смотрел на него, приоткрыв рот.

— Ты можешь это сделать? — спросил его Конан удивленно. — Разрази тебя Эрлик, достаточно ли ты трезвый для таких опытов? Если ты с твоим застарелым алкоголизмом сделаешь ошибку, я с тебя шкуру спущу.

— Я тверез, как жрец Митры, — заверил его Борос. — И даже трезвее, чем большинство из них. Эй ты, девочка, вино было отсюда?

Он указал на хрустальный графин, который стоял на столике возле кровати, наполовину полный рубиново-красным вином. Тивия открыла рот, но не произнесла ни звука. Борос тряхнул головой.

— Ладно. Я больше ничего не вижу, так что вино может быть только отсюда. — Он, кряхтя поднялся и снова пошарил в своем кисете.

— Он действительно трезвый? — тихо спросил Конан у Махаона.

Ветеран нервно потрогал три тонких золотых кольца, качавшихся в его правом ухе.

— Надеюсь, что так. Фабио обычно радуется его обществу, но пить не дает.

Киммериец вздохнул. Чтобы избежать раскаленного пыточного железа, он вынужден доверять человеку, который по ошибке может привить им всем проказу.

Куском угля Борос нарисовал знак на крышке стола вокруг графина с вином. Он начал медленно петь, так тихо, что все остальные из находившихся в спальне почти не слышали его. Левой рукой он всыпал в графин порошок из пергаментного сверточка, одновременно выводя правой странные пассы в воздухе. В хрустальном сосуде засветилось что-то красное.

— Здесь! — Борос уронил руки. — Действительно, совсем просто. — Нахмурив лоб, он уставился на графин. — Киммериец, отравитель совсем близко. — Я вижу это по свечению.

— Кром! — пробормотал Конан. Люди, ломившиеся в двери, отхлынули назад, в коридор.

— Чем ближе к вину убийца, тем сильнее оно светится, — пояснил Борос.

— Давай дальше! — приказал Конан. Борос схватил графин и поднес его вплотную к Махаону. Свечение ярче не стало. Он пошел, держа сосуд, к двери и протянул его по направлению к стоящим там людям. Свечение побледнело. Неожиданно волшебник-недоучка прижал наполненный вином сосуд к груди Наруса. Тощий солдат испуганно шарахнулся. Свечение не изменило своей окраски.

— Какая жалость, — пробурчал Борос. — Ты выглядишь как раз так, как должен выглядеть убийца. Стало быть, остается только...

Все взгляды обратились к Тивии, которая все еще прижималась спиной к стене. Она посмотрела на мужчин с отвращением, потом резко тряхнула головой, однако продолжала молчать. Борос шагнул к ней, держа графин в вытянутых руках. С каждым шагом огонь разгорался все ярче, пока, наконец, не стало казаться, что графин охвачен оранжевым пламенем. Тивия отвела взгляд от светящегося сосуда.

— Нет! — закричала она. — Это какой-то трюк. Кто бы ни подсыпал яд в вино, он должен быть сведущ в чародействе.

— А, стало быть, не только отравитель, но еще и колдун? — сказал Борос почти ласково.

С диким проклятьем Конан прошел через комнату.

— Правду, девушка! Кто заплатил тебе?

Она качнула головой.

— Я против того, чтобы подвергать женщин пыткам, — продолжал он. — Но возможно, Борос найдет какое-нибудь заклинание, которое вырвет у тебя правду.

— Хм. Мне нужно подумать, — проворчал старик. — Да, думаю, что как раз кое-что подходящее имеется. Возраст! Чем больше времени тебе потребуется для того, чтобы рассказать все как было, тем старше ты будешь становиться. Я должен предупредить, что это действует быстро, дитя мое. Я бы на твоем месте сказал бы все сразу, иначе легко может статься, что ты покинешь эту комнату сморщенной старухой.

Глаза Тивии перебегали с ужасного киммерийца на старика, имевшего такую добродушную внешность и тем не менее мучившего ее страшной угрозой.

— Я не знаю его имени, — прошептала она, сжимаясь. — Он был в маске. Он дал мне пятьдесят золотых и порошок. Пятьдесят остальных я должна получить после смерти Тимеона. Больше я сказать не могу.

Всхлипывая, она скользнула на пол.

— Что бы вы со мной ни сделали, я больше ничего не знаю.

— И что нам с ней делать? — спросил Махаон. — Передать ее правосудию?

— Ей отрубят голову за убийство аристократа, — сказал Парус. — Жалко. Она слишком хорошенькая, чтобы умереть, да и прикончить такого болвана, как Тимеон, — это почти не преступление.

— Нам невыгодно отдавать ее судейским крючкотворам, — сказал Конан.

Ему хотелось бы продолжать разговор наедине с Махаоном и Нарусом, но дверь была открыта, и большая часть отряда толкалась в коридоре. Если он сейчас закроет дверь, останется, наверное, не больше дюжины. Он глубоко вздохнул.

— Из-за убийства мы потеряли нанимателя. В обычном случае это означало бы конец Вольного Отряда. — Невнятное бормотание в коридоре стало громче. Он возвысил голос почти до крика. — В обычном случае, я сказал. Но Тимеон поддерживал графа Антимидеса, который рвется унаследовать трон Вальдрика. Возможно, мы сможем поступить на службу к нему, если предадим ему убийцу.

По крайней мере это шанс, подумал он. За одно это Антимидес может присмотреть для них работу.

— Антимидес? — В голосе Махаона звучало сомнение. — Киммериец, говорят, что он — один из немногих аристократов, кто не имеет видов на трон Вальдрика!

Из коридора донеслось согласное гудение.

— Когда Тимеон напивался, он много болтал, — возразил Конан. — Он говорил о хитрости Антимидеса, которая всех обманывает, и о том, что он сам станет одним из могущественнейших людей Офира, когда Антимидес сядет на трон.

— Похоже на то. — Махаон кивнул. — Но возьмет ли нас Антимидес к себе на службу? Если он делает вид, что стоит в стороне от драки за власть, то Вольный Отряд может вызвать подозрение относительно его истинных намерений.

— Он нас возьмет, — сказал Конан с уверенностью большей, чем он испытывал на самом деле. — Или использует нас каким-либо иным способом. В этом я могу поклясться.

И кроме того, подумал он, это единственный выход, который нам остается.

— Это колдовство с постарением, — неожиданно сообразил Нарус. — Мне кажется, довольно странный вид чародейства, даже для таких странных людей, как наш волшебник. Где ты научился этому, Борос?

— Сыр во всем виноват, — ответил Борос, хихикнув. — В молодости я с ума сходил по хорошо выдержанному сыру. И так я изобрел колдовство превращать свежий сыр в старый. Поскольку я транжирил на эти глупости свое время, мой хозяин здорово выдрал меня. Ну, чтобы быть честным до конца, скажу, что сильно сомневаюсь, может ли это колдовство вообще иметь какое-либо влияние на людей.

— Ты обманул меня! — проскрежетала Тивия. — Сын шелудивой суки!

Скрючив пальцы, она набросилась на бородача. Конан схватил ее за руки, но она пыталась добраться до старика, смотревшего недоуменно.

— Я выцарапаю тебе глаза, позорный аферист! Поганое отродье навозного жука! Я тебе с корнем вырву то, чем гордятся кобели! Твоя мать была спившейся потаскухой! Твой отец — вонючий карла!

— Дайте мне веревку, чтобы я мог связать ей руки, — попросил Конан. — И кляп, — добавил он, подумав.

Ее брань была настолько грязной и непристойной, что Махаон слушал ее с огромным интересом. Киммериец яростно сверкнул глазами Нарусу, чтобы тот поторопился принести все требуемое. Ему еще только недоставало теперь тащить по улицам упирающуюся и бранящуюся девицу. Нарус вскоре вернулся с полосами ткани. Бормоча себе под нос, Конан связал отчаянно сопротивляющуюся пленницу.

Глава седьмая

Торопливо пробираясь по улицам Ианты, Конан почти не притягивал к себе любопытных взглядов, несмотря на то, что на плечах у него лежала закутанная в плащ извивающаяся женщина — или, может быть, как раз она и была причиной, по которой встречные отводили глаза. На улицах столицы, где царили страх и озлобленность, никто не хотел вмешиваться в нечто такое, что могло иметь отношение к событиям в стране. Они не увидели бы похищения или убийства, совершенного у них на глазах. Кем бы ни был молодой великан и какова бы ни была причина тащить женщину, точно куль с мукой, никто не хотел знать этого, потому что весьма опасно проявлять даже простое любопытство. Поэтому киммерийца с его ношей никто не удостоил более или менее пристального взгляда.

Он почти уже добрался до дворца Антимидеса. С помощью небольших расходов — ибо величавый привратник был в своем роде не менее горд, чем аристократ, и не намеревался давать какие-либо разъяснения чужеземцу, тем более варвару, — он узнал, что граф живет сейчас в королевском дворце. Король Вальдрик охотно беседовал с Антимидесом и утверждал, что это самая лучшая медицина, чем все его медики и чародеи вместе взятые. Лорд Антимидес проживет в королевском дворце еще несколько дней. Это было просто удивительно, каким разговорчивым вдруг сделался гофмейстер, когда могучая лапища схватила его за шиворот, так что его шелковые туфли закачались над полом.

Королевский дворец более напоминал крепость, чем изящное строение из мрамора и алебастра, вроде тех, что возводили для себя в городе аристократы. Неслучайно король жил под укрытием толстых гранитных стен, в то время как его придворные проводили дни в палаццо, созданных для роскоши и наслаждений, но не для защиты. Слишком часто на офирском троне сидели короли, которым время от времени приходилось защищаться даже от своих собственных придворных. Поскольку же последние не имели в Ианте личных замков, им не оставалось ничего иного, как бежать из города и тем самым оставлять его во власти короля. А вследствие того, что Ианта была тем ключом, который запирал путь к короне... Все это означало одно: тот кто владел королевским дворцом, владел Офиром.

Стражники, стоявшие у высоких башенных ворот дворца, посмотрели на Конана недовольно. Толстощекий сержант, под подбородком которого тряслась остроконечная бороденка, бывшая в моде среди аристократов, поднял руку, приказывая ему остановиться.

— Да что же это? — вопросил он, озадаченный. — Теперь вы, наемники, тащите сюда своих перепившихся шлюх? — Ухмыляясь, он бросил через плечо взгляд на своих людей, вооруженных пиками. — Убирайся! Королевский дворец — неподходящее место для оргий. А если вам приходится связывать баб, чтобы они от вас не удрали, так делайте это по крайней мере не на глазах у офирских солдат, иначе нам придется вмешаться.

— Эта девушка — подарок графу Антимидесу, — заявил Конан, постаравшись изобразить подмигивание заговорщика. — Прелестная игрушка, посылка от моего нанимателя. Возможно, он хотел таким образом заручиться милостями графа.

Тивия дергалась так сильно, как только могла, и нечленораздельные звуки донеслись сквозь кляп.

— Кажется, ей это все не слишком-то нравится, — усмехнулся сержант.

Конан ответил ему улыбкой.

— Готов поспорить, что лорд Антимидес захочет иметь с ней дело, понравится ей это или не понравится.

— Вот уж точно. Подожди-ка здесь.

Сержант исчез за воротами. Живот его колыхался от смеха. Вскоре он возвратился вместе с худым человеком, в волосах которого мелькала седина и который был облачен в мундир цветов Антимидеса — зелено-золотой.

Худой человек смерил огромного киммерийца высокомерным взглядом.

— Я Людовик, — сказал он резко, — камердинер графа Антимидеса. Вы хотите говорить с графом? Кто вы?

На ношу Конана он не обращал внимания.

— Я Конан из Киммерии, капитан Вольного Отряда на службе барона Тимеона.

Людовик задумчиво провел пальцем по бороде, затем его взор скользнул по извивающейся связанной пленнице, лежавшей на плечах киммерийца, и он кивнул.

— Следуйте за мной, — распорядился он. — Может быть, граф найдет возможность уделить вам несколько минут.

Конан помрачнел. От всей этой придворной обходительности у него сводило желудок. Он безмолвно последовал за камердинером во дворец.

Снаружи резиденция короля производила впечатление настоящей крепости; внутри же она поражала роскошью. Сверкающие белые мраморные стены, пестрые мозаичные полы, каннелированные алебастровые колонны; золотые лампы, свисавшие с высоких потолков, расписанных картинами на темы славной офирской истории; сады, окруженные крытыми галереями, полные редкостных цветов, привезенных с разных уголков света; дворики, вымощенные зеленым камнем, где придворные дамы, одетые в прозрачные шелка, почти не скрывающие их прелестей, гуляли у роскошных фонтанов, погружая свои белоснежные пальцы в их сверкающие воды...

Вслед Конану летели смешки, шепоток и взгляды, сопровождавшие рослого киммерийца со странной ношей на широких плечах всю дорогу. Здесь никто не боялся выказывать свое любопытство открыто и вслух обсуждать непонятное явление. Высокородные дамы с пламенными глазами в полный голос высказывали предположение о том, что, должно быть, приятно, когда тебя несут на таких плечах, — разумеется, если ты не связана.

Графский камердинер мрачно скривился и сердито пробормотал себе что-то под нос. Конан, который шел за ним вплотную, мог только пожелать, чтобы этот человек двигался немного побыстрее.

Наконец Людовик остановился перед широкой дверью, на которой красовался старый офирский герб.

— Ждите, — сказал он. — Я должен сперва справиться, изволит ли граф дать вам аудиенцию.

Конан раскрыл рот, но, прежде чем он успел что-либо сказать, худой человек уже прошел за дверь и запер ее за собой.

“Аудиенция!” — яростно подумал Конан. Антимидес ведет себя так, словно он уже носит корону.

Дверь приоткрылась, и Людовик сделал ему знак войти.

— Поспешите, не задерживайтесь. Граф Антимидес нашел для вас всего лишь несколько минут.

Конан, ворча, втащил в покой свою ношу. Едва лишь успев бегло оглядеть зал, он с удивлением поднял брови. Кому-нибудь другому, возможно, это помещение не показалось бы примечательным. Однако Конан знал амбиции Антимидеса. Для графа это был на редкость маленький и скромный зальчик. На стене висел ковер, украшенный изображением знаменитой битвы Морантеса Великого, в которой он разбил последние силы Ахерона у отрогов Карпашийских гор. Перед этим огромным ковром на пьедестале стояло тяжелое кресло из темного дерева с высокой спинкой; богатая резьба, украшавшая его, изображала множество леопардов и орлов — старинные символы офирских владык.

Если кресло и не было настоящим троном, то человек, сидевший в нем, превращал его в престол. Глубоко посаженные пронзительные глаза и мощный нос, суровый рот, крепкий подбородок с остроконечной бородой — таким был граф. Длинные пальцы с мозолями, обличавшими тесное знакомство с эфесом шпаги, играли рубиновой подвеской. Граф был облачен в золотые одежды. Сквозь парчу в искусно сделанные разрезы проглядывал изумрудно-зеленый щелк.

— Господин мой граф, — Людовик низко поклонился человеку, сидевшему на троне, — вот тот, кто называет себя Конан из Киммерии.

— Меня так зовут, — подтвердил Конан. Он усадил Тивию на пол, покрытый толстыми многоцветными коврами драгоценной вендийской и иранистанской выделки. Она молча скорчилась на полу. Страх совершенно явно пересилил в ней ярость.

— Граф Антимидес, — заносчиво сказал Людовик, — велел узнать, почему вы явились к нему.

— Эта девушка Тивия, — ответил Конан, — наложница барона Тимеона, во всяком случае, она была его наложницей, пока сегодня не отравила его.

Антимидес поднял палец, и Людовик снова заговорил:

— Но почему вы доставили ее сюда? Она должна быть передана королевскому правосудию.

Конан терялся в догадках, почему граф не говорит сам. Но аристократы часто вели себя не менее странно, чем чародеи. В тот момент его занимало совсем другое. Настало время риска.

— Поскольку барон Тимеон поддерживал графа Антимидеса в его стремлении стать преемником короля на офирском троне, я счел возможным привести ее графу. Мой Вольный Отряд лишился покровителя. Возможно, граф...

— Стать преемником короля! — взревел Антимидес. Его лицо побагровело от гнева. — Как вы осмеливаетесь обвинять меня...

Он прервал сам себя и заскрежетал зубами. Людовик уставился на него в явном недоумении. Тивия, отчаянно пытавшаяся избавиться от кляпа, казалось, страшилась даже взгляда графа.

— Шлюха! — прохрипел он. — Значит, ты отравила своего господина, и этот наемник-варвар тебя застукал. Так моли же меня о легкой смерти! Уведи ее, Людовик.

Девушка удвоила свои усилия и попыталась выдавить сквозь кляп хотя бы несколько слов. Она яростно извивалась в своих путах, когда камердинер схватил ее, однако Людовик легко унес ее за настенный ковер. Открылась и захлопнулась дверь, после чего воцарилась тишина.

Киммериец припомнил, что Тивия сама вызвалась на убийство, к тому же за деньги. И несмотря на это, ему совсем не по душе было то обстоятельство, что он сам привел женщину на смерть. По его глубочайшему убеждению, женщины были предназначены вовсе не для того, чтобы погибать насильственной смертью, — в противоположность мужчинам. Он заставил себя не думать о ней больше и все свое внимание направить на человека с глазами сокола.

— Граф Антимидес, речь идет о моем Вольном Отряде. У нас очень хорошая репутация и...

— Хорошая репутация! — вскричал Антимидес. — Ваш наниматель убит — и вы еще говорите о хорошей репутации! И что еще хуже — вы являетесь ко мне с противоестественными намеками! Да я велю вырвать вам язык!

— А! Что это за намеки, которые повергли тебя в такую ярость, Антимидес?

Оба собеседника непроизвольно вздрогнули, поскольку были так заняты друг другом, что не заметили появления женщины. Но как только Конан ее приметил, он уставился на нее в изумлении. Ноги у нее были длинные, грудь полная. В ее красоте было что-то чужеземное. Странными казались ее волосы, подобные тончайшей серебряной пряже, ее большие темные глаза, полные страсти, — два бездонных колодца. Она двигалась с кошачьей грацией, а ее багряное одеяние с длинным разрезом до бедра, плотно обтягивало ее фигуру.

— Значит, ты здесь, Синэлла? — спросил Антимидес. — Не утомляй меня своим острым языком!

— Я не была в этом зале с тех пор, как ты появился в королевском дворце, Антимидес, — сказала она с угрожающей улыбкой. — Когда ты видишь графа Антимидес а здесь и таким, ты можешь почти поверить в то, что он уже коронован. К тому же граф так открыто демонстрирует свое презрение к тем, кто проливает кровь по ту сторону городской стены...

Лицо Антимидеса омрачилось, и костяшки пальцев, которыми он сжимал подлокотники, побелели. Улыбка Синэллы стала еще шире.

— Но ты можешь узнать, зачем я пришла. Итак, во дворце побалтывают, что к тебе пробрался огромный северянин с женщиной, которую он связал, словно пакет от торговца рыбой. Такого я, разумеется, не могла упустить. Но где же сам подарок? Она ведь была подарком, не так ли?

— Это тебя совершенно не касается. — Антимидес скрипнул зубами. — Занимайся-ка лучше своими женскими побрякушками! У тебя что, нет рукоделья?

Синэлла круто взвела бровь и ближе подступила к киммерийцу.

— А это, значит, наш варвар! Он действительно такой огромный, как о нем говорят. Я люблю крупных мужчин. — Вздрагивая от удовольствия, она прикоснулась к пластинам его доспеха. — Вы наемник, мой прекрасный норманн?

Он улыбнулся ей, невольно купаясь в лучах ее удивления.

— Я капитан Вольного Отряда. Мое имя Конан.

— Конан. — Она повторила его имя почти с любовью. — А почему же вы пришли к Антимидесу, Конан?

— Довольно, Синэлла! — фыркнул Антимидес. — Это касается только варвара и отчасти меня.

Он бросил на киммерийца мрачный взгляд, предостерегая его и приказывая молчать.

Конан разозлился и ответил взглядом не менее свирепым.

— Я пришел предложить услуги моего отряда, госпожа, но граф не нуждается в них.

Что же этот болван граф полагает, что Конан так же глуп, как он сам? Говорить о Тимеоне и о связях убитого с Антимидесом — это не принесет ему пользы. Напротив, это может дорого ему стоить.

— Не нуждается? — В ее голосе послышалось сочувствие. — Почему бы вам тогда не пойти на службу ко мне? — Она уверенно подняла глаза, и ему показалось, что он читает в них обещание. — Разве вы не хотите?

Антимидес фыркнул с отвращением.

— А тебе не хватит уже, Синэлла? Тараменона тебе никак мало? Теперь тебе потребовалась целая рота? Или ты все-таки решила захватить трон?

Он взревел от смеха, развеселившись над собственной шуткой, но когда он сверкнул глазами в сторону Конана, киммериец увидел сквозившую в них ревность.

Лицо Синэллы стало жестким, и Конан подумал, что она с трудом подыскивает резкий ответ. Наконец она произнесла с металлом в голосе:

— Мой род такой же древний, как и твой, Антимидес. Если бы престолонаследование зависело только от древности крови, трон после Вальдрика был бы моим. — Она глубоко вздохнула, и на ее уста вернулась улыбка. — Я принимаю услуги вашего Вольного Отряда, Конан. И заплачу вам вдвое больше золота, чем заплатил бы Антимидес.

— Согласен, — сказал Конан. Правда, это был не тот род службы, на который он рассчитывал, но по крайней мере его люди порадуются деньгам.

Графа, казалось, смутила стремительность событий.

— Ты же все это не всерьез, Синэлла? — недоверчиво спросил он. — Какое применение ты найдешь длятаких людей? Ты разбрасываешься золотом, как маленькая глупая девочка!

— Разве мои владения не находятся под угрозой? Я имею в виду угрозу бандитских нападений, конечно. Ведь армия защищает только город. И кроме того, — добавила она с чарующим взглядом в сторону Конана, — мне так нравятся широкие плечи. — Голос ее зазвучал тверже. — Или ты отказываешь мне в праве нанимать людей на службу?

— Женщина, которая полагает, что ей нужна защита, должна найти себе мужчину, чтобы он оберегал ее, — резко ответил Антимидес.

— Как раз это я и нашла. — Ее воинственное согласие превратилось в пылкость. — Идемте, Конан. Нам здесь больше нечего делать.

Конан вышел следом за ней из зала, и только Антимидес, едва владеющий собой от ярости, остался там.

В коридоре она внезапно обернулась — явно для того, чтобы что-то сказать. Конан, не ожидавший этого, едва не налетел на нее. Одно мгновение она стояла, словно взвешивая свои слова, и смотрела на него снизу вверх большими темными глазами.

— Я еще никогда не встречала такого мужчину, — прошептала она словно бы про себя. — Не можете ли вы оказаться тем, кто...

Она замолчала, но продолжала смотреть на него, словно прикованная к нему чарами.

Улыбка понимания тронула лицо Конана. В зале он еще не был уверен, действительно ли она интересуется им, или же только дразнит Антимидеса. Но теперь он больше не сомневался. Он поднял ее на руки и поцеловал. Она ответила на поцелуй пылающими губами, взяла в ладони его лицо и прижалась к нему.

Внезапно она отпрянула. В ее глазах появился ужас, и она ударила его по щеке.

— Отпустите меня! — крикнула она. — Вы забываетесь!

Удивленный, он поставил ее на пол. Она поспешно отступила на два шага назад и приложила к губам трепещущую руку.

— Простите, — протянул он. Она что, играть с ним вздумала?

— Я не потерплю этого! — Она тяжело дышала. — Я не могу такого терпеть. — Медленно возвращалось к ней самообладание, и когда она заговорила снова, ее голос звучал так же холодно, как в зале, когда она разговаривала с Антимидесом. — Я забуду это происшествие, и вам советую сделать то же самое. На улице Короны у меня дом, ваш Вольный Отряд может стать там на постой. Во дворе вы найдете конюшни для ваших людей. Найдите этот дом и ждите моих указаний. И забудьте то, что произошло, варвар, если жизнь вам дорога!

Интересно, женщины вообще знают, чего они хотят? — спросил себя Конан, глядя, как она гордой походкой идет по коридору. Как же они могут тогда ожидать, что мужчины их поймут?

Но злился он недолго. Ему все же удавалось спасти свой отряд, по крайней мере на какое-то время, и нужно ли требовать от жизни большего? Теперь ему оставалось только убедить своих людей, что нет никакого позора в том, чтобы поступить на службу к женщине. Занятый этими мыслями, он разыскивал дорогу из дворца.

Глава восьмая

Толстые стены и могучие башни королевского дворца стояли неизменно уже много столетий, однако внутри его каждая династия что-нибудь перестраивала, так что в конце концов он превратился в настоящий лабиринт коридоров и садов. У Конана создалось такое ощущение, что он прошел их все и все же не нашел ворот.

По переходам непрерывно сновали слуги с какими-то поручениями, так что варвар в тяжеловесных доспехах не успевал задать им вопрос. Они были высокомерны почти так же, как придворные, наслаждающиеся в садах прохладой фонтанов, и вежливые вопросы, с которыми он обращался к этим роскошно одетым господам, вызывали в ответ лишь насмешливые замечания. Несколько раз он был близок к тому, чтобы обнажить меч и потребовать уважения к себе. Изнеженные скучающие дамы встречали его насмешливыми улыбками и предложениями, не менее откровенными, чем зазывания уличных девиц. Возможно, он даже принял бы их, если б не спешил скорее попасть к своим. Но даже и эти своенравные женщины изрядно потешались над тем, что он не знает дворца. Хихикая, они показали ему дорогу. Он последовал их совету и описал круг.

Конан оказался в очередном саду и неожиданно увидел короля Вальдрика собственной персоной. Король прогуливался со своей свитой. Конан нашел владыку еще более истощенным, чем Нарус. Расшитое золотом роскошное одеяние болталось на его костлявом, как у скелета, теле, которое когда-то было вдвое шире. Король опирался на длинный, усыпанный драгоценностями посох, как на трость. Его золотая корона, плотно утыканная изумрудами и рубинами, камень к камню, — их добывали на копях у немедийской границы — сидела почти на его бровях. Запавшие глаза лихорадочно блестели на скуластом лице.

Его спутниками по большей части были пышнобородые мужчины, судя по наружности — врачи; несколько придворных в разноцветных шелках и несколько офицеров в позолоченных доспехах, которые держали свои шлемы с гребнями и султанами под мышкой. Степенно гуляя по двору, бородатые ученые мужи беспрестанно перебивали друг друга, склоняя слух Вальдрика к своим замечаниям.

— Сегодня ночью расположение звезд указывало на благосклонные обстоятельства для призывания Митры, — кричал один.

— Вам нужно пустить кровь, Ваше Величество. Я получил свежих пиявок из болот Аргоса.

— Это новое чародейство надежно избавит вас от последнего демона! — вступил в беседу третий.

— Нам нельзя упустить подходящий момент для кровопускания, мой король, — не сдавался второй.

— Этот напиток...

— Это чудесное средство.

Конан неловко поклонился, хотя его, кажется, никто не замечал. Однако он знал, что к таким вещам король относится очень чутко.

Когда он выпрямился, Вальдрик и его свита были уже далеко, но седоволосый офицер остался и теперь смотрел на него. Конан тут же его узнал, несмотря на то, что никогда прежде не встречал. Это был Искандриан, Белый Орел Офира, генерал, которому удавалось удерживать армию в стороне от грызни за престол. Несмотря на его почтенный возраст и белые волосы, его обветренное лицо казалось суровым, как стены замка-дворца, а серые глаза под густыми бровями были ясными и твердыми. Сильная мозолистая рука покоилась на рукояти меча.

— Вы, вероятно, тот человек, который доставил Антимидесу девушку, — неожиданно заговорил седой генерал. — Как вас зовут?

— Конан из Киммерии.

— Наемник, — сухо сказал Искандриан. Его неприязнь к наемникам была общеизвестна. По его мнению, ни один чужеземный воин не должен ступать по офирской земле, даже будучи на службе у офита. — Я слышал о вас. Вы — человек этого жирного болвана Тимеона, не так ли?

— Я ничей человек, а только мой собственный, — резко возразил Конан. — Мой отряд находился на службе у барона Тимеона, а теперь нам платит леди Синэлла.

Во всяком случае, она будет им платить, как только он уговорит своих парней.

Искандриан присвистнул сквозь зубы.

— Тогда вы создадите себе серьезную проблему, господин наемник. Плечи у вас как у быка, и я полагаю, что дамы находят вас привлекательным. Но Тараменону очень не понравится, если вы окажетесь рядом с Синэллой.

— Тараменон? — Конан припомнил, что Антимидес тоже упоминал это имя, намекая на то, что Тараменон имеет личный интерес к Синэлле.

— Он — лучший фехтовальщик в Офире, — заявил Искандриан. — Как можно скорее заточите ваш клинок и молитесь своим богам, чтобы они вам помогли.

— Мужчина помогает себе сам, — ответил Конан. — Мой клинок всегда остер.

— Ответ, достойный наемника, — сказал Искандриан, улыбаясь. — И вообще солдата. — Вертикальная морщинка на лбу придавала его лицу жесткость. — Но как вы оказались в этой части дворца? Эта дорога совершенно явно не ведет к выходу из покоев Антимидеса.

Конан поколебался, затем почти смущенно дернул плечом.

— Я заблудился, — сказал он.

Генерал вновь рассмеялся:

— Это совсем не похоже на то, что я о вас слышал. Но я дам вам провожатого.

Он жестом подозвал своего слугу, который низко склонился перед ним и сделал вид, что вообще не замечает киммерийца.

— Доставь этого человека к выходу, — приказал генерал.

— Благодарю вас, — сказал Конан. — От вас я услышал здесь первые слова, которые не были ни издевательством, ни ложью.

Искандриан смерил его испытующим взглядом.

— Вы не ошибаетесь, Конан из Киммерии. У вас репутация отчаянно смелого человека и умного тактика, и если бы вы были офитом, я сделал бы вас своим офицером. Но вы, к сожалению, наемник, к тому же чужестранец. Если бы на то была моя воля, то пришел бы день, когда вам пришлось бы с большой поспешностью покинуть Офир. Если, конечно, вы не хотите, чтобы ваш пепел был развеян над его полями.

Он повернулся и зашагал прочь.

Конан задавался вопросом: было ли у него еще когда-нибудь столько врагов сразу? Сам Искандриан, казалось, отнесся к нему с симпатией, но представься генералу шанс, он предал бы его смерти. Антимидес ненавидит его всей душой и с удовольствием потащил бы к пыточному горну, живого или мертвого. В Синэлле он не был столь уверен. То, чего она хотела разумом, и то, к чему стремилось ее тело, были вещи совершенно противоположные, и близость к такой противоречивой даме может быстро стоить ему головы. Карела утверждала, что мечтает видеть его мертвым, однако она не использовала возможность убить его, которую он ей предоставил. Но это ничего не значило. Ее угрозы в любом случае заслуживали внимания. И еще существовала эта трижды проклятая рогатая фигурка. Была ли вторая попытка ограбить его связана с первой, еще там, в лавке? Если да, то он готов был биться об заклад, что подобное повторится, хотя он до сих пор не имел ни малейшего понятия, о чем идет речь.

Конечно, этой опасности он мог бы избежать, просто выбросив статуэтку. Но такой поступок слишком напоминал бы уступку страху, а подобное ему понравиться никак не могло. Если он когда-нибудь выяснит, почему ради нее люди убивают и умирают, он от нее, может быть, и откажется, но бежать от трудностей было не в его духе. Он едва не рассмеялся, когда ему стало ясно, что смерть Тимеона была за последнее время единственной преодоленной трудностью.

Его солдаты, стоявшие у белых колонн, смотрели на него с ожиданием. Он успокаивающе улыбнулся им.

— Все в порядке, — заверил он. — У нас теперь новый наниматель и достаточно денег для того, чтобы побаловать хорошеньких девчонок.

Солдаты стали с облегчением хлопать друг друга по плечам, однако когда он вошел во дворец, улыбка исчезла с его лица. Если бы они знали хотя бы половину того, что их ожидает, они, без сомнения, швырнули бы свои луки на землю и прокляли все на свете.

— Махаон! — крикнул он. Это имя звонко отразилось от высоких стен.

Нарус, стоявший на галерее сверху, крикнул:

— Он в саду. Как все прошло с Антимидесом?

— Собери всех здесь, — распорядился Конан и поспешно пошел дальше.

Покрытый шрамами ветеран был в саду, как и сказал Нарус. Он сидел на скамейке и обнимал девушку. Наконец-то Махаон стал похож на себя, подумал Конан весело, хотя он и не знал, что девушка была готова провалиться сквозь землю. Наконец-то хоть что-то отрадное для глаз за целый день...

— Отпусти-ка ее, — сказал Конан. — Лизаться будете по... — Он прервал сам себя, когда девушка вскочила на ноги. Это была Юлия, вся красная и задыхающаяся. Обеими руками она подняла подол юбки, беспомощно посмотрела на Конана, перевела влажные от слез глаза на Махаона. Потом, всхлипывая, пробежала мимо киммерийца и скрылась во дворце.

Махаон поднял руки, защищаясь, когда Конан яростно двинулся на него.

— Прежде чем бить, выслушай меня, киммериец. Она явилась ко мне, притащила сюда, она ластилась и требовала, чтобы я ее поцеловал. И она совсем не пыталась удрать, когда я это сделал.

Конан нахмурился. Он спас ее от участи публичной женщины, дал ей работу — и на тебе!

— Она не солдатская подстилка, Махаон. Если она тебе по нраву, женись на ней. Нечего ее лапать, как уличную девку!

— Клянусь Митрой! Жениться? Ты так выражаешься, словно речь идет о твоей сестре. Преисподнии Зандру! Я еще ни одну женщину не брал против ее воли!

Молодой киммериец уже раскрыл было рот, чтобы резко возразить, но ничего умного в голову не приходило. Если Юлия хочет стать настоящей женщиной, он не может ей этого запретить. И Махаон действительно достаточно искушен в этих делах, чтобы доставить ей удовольствие.

— Я, наверное, пытаюсь взять под свое крылышко того, кто совсем в этом не нуждается, — сказал Конан задумчиво. Тут он вспомнил наконец, зачем пришел к своему ветерану. — Все случилось так, как я говорил, Махаон. У нас есть новый покровитель.

Махаон рассмеялся и обрадованно потряс кулаком над головой.

— Сейчас Нарус собирает людей в холле. Позаботься о том, чтобы пришли все. Я должен поговорить с отрядом.

Широкий зал, устланный коврами, быстро заполнился солдатами. Пять дюжин воинов — исключая охрану, которую было бы глупо отвлекать, — стояли от стены до стены. Конан остановился на нижней ступеньке мраморной лестницы. Он приметил, что Борос тоже здесь. Но после того, как седобородый нашел убийцу, Конан не собирался его прогонять — по меньшей мере до того, как чародей снова примется за свои трюки.

— У нас новый наниматель, — заявил он, и все радостно заревели. Он переждал, пока они успокоятся, и продолжал:

— Мы будем получать вдвое больше золота, чем до сих пор.

В конце концов, подумал он, пока люди снова разразились восторженными воплями, Синэлла обещала заплатить в два раза больше, чем заплатил бы Антимидес; почему бы то же самое не отнести на счет жалованья, которое положил им Тимеон?

— Слушайте меня! — крикнул он. — Замолчите же, наконец, и слушайте! Наши новые квартиры расположены в доме на улице Короны. Мы покидаем дворец Тимеона немедленно.

— Но кто же взял нас на службу? — спросил Таурианус, и остальные поддержали его вопрос. Конан набрал в легкие побольше воздуха.

— Леди Синэлла.

Мертвенное молчание последовало за этим ответом. Наконец Таурианус осуждающе проворчал:

— Ты хочешь, чтобы мы служили женщине?

— Да, женщине, — ответил Конан. — Вы полагаете, что, если вы выложите на стол в кабаке золотишко, полученное из женских ручек, вам за него меньше дадут? А многие ли из вас беспокоились о нашей судьбе, которая ждала бы нас в том случае, если бы после смерти Вальдрика оказалось, что мы служили проигравшему? Женщина не может взойти на трон. Так что нам нужно будет только охранять ее владения от бандитов и грести ее денежки!

— Вдвое больше, чем теперь? — уточнил Таурианус.

— Вдвое больше!

Вот теперь они у него в руках. Он читал это по их лицам.

— Собирайте свои пожитки — и чтоб ничего не брать из дворца! У Тимеона есть наследники! Я не хочу, чтобы кого-нибудь из вас повесили за кражу.

Снова повеселев, люди разошлись, а Конан сел на ступеньку. Порой держать в руках отряд было делом не менее сложным, чем сражаться с врагом.

— Ты сделал все так ловко, как настоящий король, — похвалил его Борос.

— С королями я мало знаком, — возразил Конан. — Все больше с оружием да с битвами. Седобородый чародей нахмурился.

— Как ты думаешь, мой юный друг, каким образом короли становятся королями?

— Не знаю и знать не хочу, — ответил киммериец. — Все, чего я хочу, — это сохранить мой отряд. И ничего больше.

На обнаженном теле женщины блестел пот, когда она, вытянувшись, лежала на пыточной скамье. Мерцание углей в железных жаровнях у сырых каменных стен подземелий королевского дворца отражалось на влажной от пота коже. Из жаровни торчали рукояти шомполов, готовых к употреблению. Но поскольку женщина взахлеб рассказывала свою историю, то и дело прерывая ее пронзительным криком, когда наголо бритый палач подгонял ее бичом, шомпола, вероятно, вообще не понадобятся.

Она призналась, что взяла деньги за то, что отравит Тимеона, но она не знала человека, который ей заплатил. Он был в маске. Она безумно испугалась, когда первая порция яда не возымела действия. Именно поэтому она и высыпала остатки яда в вино. Но она клялась всеми богами, что нанимателя своего не знала.

Антимидес слушал молча, а палач делал свое дело. Его удивляло, что она так упорно цепляется даже за короткий миг жизни, хотя допрашиваемая должна была знать, что у нее нет ни малейшего шанса. Снова и снова происходила эта борьба, безразлично, о ком шла речь: о мужчине или о женщине. Умирать не хотел никто. Едва он заговорил, он увидел по выражению лица Тивии, что она узнала его голос, так что теперь она знала, КТО был тот человек в черной маске. Но несмотря на ужас и на кнут, она молчала — надеялась, что он пощадит ее, думая, что тайна надежно охраняется.

Примечательно было и то, как внезапно возросла опасность. Если бы девушка давала яд ежедневно, точно в предписанных дозах, то даже самые лучшие врачи установили бы, что Тимеон умер естественной смертью. Тогда Антимидес избавился бы от дурака, который слишком много пил и чересчур много болтал, когда напивался. Был еще этот варвар с иностранным именем, который приволок ее сюда, — последнее, чего бы он желал. И за все это он должен благодарить длинный язык Тимеона! Вопрос состоит еще и в том, расскажет ли парень Синэлле о том, что знает или предполагает.

Он, Антимидес, был первым, кто узнал о болезни Вальдрика, первым, кто смог подготовиться к тому, чтобы после смерти короля занять трон. И это — он был уверен — без чьих-либо подозрений на его счет. Пока остальные-прочие убивают друг друга за городскими стенами, он остается в Ианте. Когда Вальдрик, наконец, умрет, те, кто имеют виды на трон, — те несколько, которых его наемные убийцы не успеют еще прикончить — вдруг окажутся перед фактом: королевский дворец в его руках. А тому, кто захватил дворец, принадлежит и офирский трон. И вот его столь тщательно продуманные планы нарушены и тайна может быть открыта.

С Синэллой должно что-нибудь случиться. У него всегда были свои планы относительно этой ядовитой змеи. К черту кровное родство! Что, в конце концов, нужно женщине, кроме детей, которых она рожает? Он намеревался извлечь из этого большую пользу, сделать ее послушной себе, а это кровное родство, о котором она столь высокого мнения, будет очень кстати. Их общие дети будут иметь на трон больше прав, чем он. И вот теперь ему придется избавиться от Синэллы как можно быстрее. И варвар тоже помеха.

Он рассеянно слушал Тивию. Она начала повторяться.

— Довольно, Рага, — сказал он, и бритоголовый остановил пытку.

Антимидес сунул в лапу палачу золотую монету. Он давно уже покупал услуги Раги, но никогда не вредило добавить к прежней сумме еще.

— Она твоя.

Рага поблагодарил с сияющей улыбкой. Несколько зубов у него недоставало.

— Когда закончишь, убери ее обычным способом.

Когда граф выходил из подземелья, крики Тивии возобновились. Погруженный в мысли о Синэлле, Антимидес вообще не слышал их.

Глава девятая

Владение Синэллы на улице Короны было трехэтажным: помещения первого этажа служили стойлом с выходом на пыльный внутренний двор. Балкон с навесом, выстроенный над ветхой лестницей, опоясывал весь второй этаж со стороны двора. Грязная красная черепица кровель слабо блестела в лучах вечернего солнца. Облезлая штукатурка и причудливые тени придавали дому такой вид, словно он был болен проказой. Большие ворота с ржавыми скрипучими петлями вели с улицы на двор, где заброшенный пыльный фонтан был засыпан сухими коричневыми листьями.

— Приют для крыс и летучих мышей, вот уж точно, — проворчал Нарус тоном, еще более мрачным, чем он выглядел.

Таурианус огляделся, сидя на лошади.

— И это нам выдают за дворец? — Из верхнего окна вылетели голуби. — Поглядите. Они думают, что мы будем жить на голубятне!

— Вы слишком уж привыкли к роскошной жизни во дворце! — рявкнул Конан, когда недовольное ворчание стало разрастаться. — Прекратите брюзжать, как старые бабы, и вспомните-ка лучше те времена, когда мы спали на болотах!

— Там было лучше, чем здесь, — буркнул Таурианус, но спрыгнул с седла.

Люди нехотя перенесли в дом скатки одеял и узлы со своими пожитками, чтобы подготовить себе место для ночлега. Другие повели лошадей в стойла, откуда сразу же понеслись проклятия в адрес целых стад мышей и огромного количества паутины. Фабио искал кухню. Его сопровождала Юлия, которая обеими руками прижимала к себе закопченные горшки, а за спину повесила связки трав, гирлянды чеснока и перца. Борос стоял в дверях и недоверчиво оглядывался, хотя обычно лучшего пристанища он и не имел. Синэлле предстоит еще научиться понимать, как нужно встречать Вольный Отряд, подумал Конан.

По мнению Конана, они своими поисками дома и так привлекли к себе слишком уж много внимания. Пять дюжин вооруженных всадников с мешками, узлами и одеялами, напоминающие караван странствующих торговцев, — они должны были притягивать к себе взоры всех, кого встречали. Даже в таком несчастном городе, который пытался не видеть ничего, что может таить в себе опасность...

Киммерийцу же хотелось, чтобы все они стали невидимы, пока не будут забыты обстоятельства смерти Тимеона. И у него не было никакой охоты делать достоянием общественности содержимое багажа своих людей, в котором что-то подозрительно звякало и который выглядел тяжелее, чем должен быть. Несмотря на его приказ ничего не трогать, они, несомненно, прихватили с собой несколько серебряных кубков и маленьких безделушек из золота. Большая часть его отряда и в первую очередь офиты, не упускали случая что-нибудь стянуть.

Конан поручил одному из солдат позаботиться о его лошади и занялся поисками комнаты для себя. Свое скатанное одеяло он повесил себе на плечо, а мешок с бронзовой фигуркой зажал под мышкой. Не считая оружия, доспехов, лошади и одной смены одежды, это было все его состояние.

Он нашел большое угловое помещение на втором этаже, где благодаря четырем окнам было светло и приятно. Холмик соломы в углу свидетельствовал о том, что здесь свила себе гнездо крыса. Посреди помещения находились две скамьи и стол, покрытый толстым слоем пыли. Кровать, откровенно провалившаяся, но достаточно большая для него, стояла у стены. Матрас скрипел сухой соломой, когда он надавил на него и Конан со вздохом вспомнил пуховые перины во дворце Тимеона. Подумай лучше о болоте, напомнил он себе.

Со двора донесся голос Махаона:

— Конан! Ты где, Конан? У нас новости!

Конан бросил свои пожитки на кровать и выскочил на балкон.

— Какие новости? Синэлла прислала за нами?

— Нет еще, киммериец. Но наемные убийцы не сидели без дела и прошлой ночью. Валентиус бежал из своего дворца после того, как трое его собственных стражников подняли на него мечи. Остальные его люди вроде одолели их, но теперь этот лордишка боится собственной тени. Он ищет убежища у графа Антимидеса.

Конан поднял брови. Антимидес! Валентиус, этот молодой болван, сам того не зная, отдал себя в руки своему сопернику. Другой лорд, как предполагают, покончил с собой. Кто наследует трон после Валентиуса? Однако все эти склоки вокруг престола теперь их вовсе не касаются, подумал он.

— С этим мы покончили. Махаон, — крикнул он, улыбаясь. — Пусть они хоть все друг друга перережут!

Седоволосый ветеран рассмеялся в ответ:

— Если никого не останется, мы коронуем тебя. Я буду удовлетворен графским титулом.

Конан открыл уже было рот, чтобы ответить, когда ему внезапно стало ясно, что он слышит шорох, не имеющий отношения к происходящему во дворе. В том покое, который он выбрал для себя и только что оставил, скрипели половицы. Даже под весом ОЧЕНЬ тяжелой крысы они бы так не скрипели. Он вырвал клинок из ножен и устремился к двери. Вслед ему летел удивленный крик Махаона.

Четверо мужчин в поношенной одежде, один из которых как раз влез через окно, испуганно уставились на молодого великана. Но их изумление длилось недолго. Когда он сделал первый шаг в комнату, они уже держали в руках мечи, готовые наброситься.

Конан отбил клинок первого в сторону и одновременно ударил его ногой в живот, так что бандит, отчаянно хватая ртом воздух, рухнул к ногам своего товарища — человека с густой бородой. Бородач споткнулся, и острие Конанова меча перерезало ему горло. Когда умирающий упал на первого из напавших, через него перепрыгнул человек с зигзагообразным шрамом на левой щеке, яростно взмахнув мечом. Конан пригнулся. Свистящая сталь растрепала его густые волосы на макушке, и меч Конана глубоко вонзился в бок бандита. С пронзительным воплем клейменный упал. Меч, поднявшийся с пола, скользнул между пластин доспеха и рассек кожу на боку Конана, когда киммериец вонзил клинок в грудь нападавшего.

— Забери тебя Эрлик! — взревел последний из убийц. Он был костляв, лицо у него было хитрое. До сих пор он еще не принимал участия в битве, потому что появился в комнате позднее остальных. — Восемь моих людей ты убил! Проклятье Эрлика на весь твой род!

Визгливо крича, он набросился на киммерийца с бешеным отчаянием.

Конан хотел оставить этого человека в живых, чтобы допросить его, но давать слишком много воли его дикому напору было чересчур опасно. Ужас и безумие горели в его глазах, сверкавших на потном лице, и он кричал при каждом ударе. Трижды скрещивались клинки бойцов, а затем голова убитого покатилась по полу.

Тяжело шагая, весь отряд наемников, все с мечами в руках, вломился в дверь.

— Митра! Киммериец! — вырвалось у Махаона, когда он обозрел поле битвы. — Неужели ты не мог оставить нам хоть бы одного?

— Об этом я как-то не подумал в спешке, — сухо ответил Конан.

Юлия протолкалась вперед. Увидев убитых, она в страхе закрыла лицо руками и вскрикнула. Но затем она обнаружила Конана, и самообладание вернулось к ней так же быстро, как и было утрачено.

— Ты ранен! — воскликнула она. — Садись на кровать, я буду тебя лечить.

Только теперь Конан ощутил, как горит рана на боку.

— Это простая царапина, — начал отбиваться он. — Убери это, — добавил он, указывая Махаону на трупы.

Однако Юлия не позволила отослать себя.

— Царапина это или не царапина, — заявила она решительно, — но если за раной не следить, она может воспалиться, и тогда ты заболеешь. Принесите мне горячей воды и чистых платков! — крикнула она через плечо, пытаясь оттеснить Конана к кровати. — Чистых! Слышали?

Увидев решительно всех, двое наемников побежали выполнять ее приказ.

Забавляясь, Конан подчинился ей. Бормоча себе под нос, она пыталась расстегнуть кожаные доспехи, укрепленные металлическими пластинами. Она осторожно соединила края длинной резаной раны и, хмурясь, посмотрела на нее. Казалось, она не замечала крови на своих пальцах.

— Ребра не сломаны, и зашивать тоже не надо, но после того, как я тебя перевяжу, ты должен внимательно следить за тем, чтобы не напрягаться, — и никаких резких движений, слышишь? Может быть, если ты бу... — Она замолчала, испуганно затаив дыхание. — Митра, защити нас! Что это за орудие Зла?

Конан проследил ее испуганный взгляд и заметил бронзовую фигурку, которая лежала на кровати без мешка.

— Купил в подарок Махаону, — ответил он и взял фигурку в руки. Юлия отшатнулась. — Да что с тобой, девушка? Это мертвый металл!

— Ее страх совершенно справедлив, — сказал стоящий в дверях Борос. Взгляд волшебника был прикован к статуэтке, словно к живому демону. — Эта штука гораздо поганее, чем можно себе представить. Я ощущаю ее влияние даже отсюда.

— И я, — прошептала Юлия, дрожа. — Оно задумало причинить мне что-то ужасное! Я чувствую это!

Борос важно кивнул.

— Да, женщина восприимчива к нему. Обряды Аль-Киира были ужасны! Десятки мужчин, сражавшихся насмерть, пока жрицы возносят молитвы, — а тем, кто оставался жив, вырезали сердце из груди! Были кошмарные пыточные обряды, при которых в жертвах несколько дней поддерживали жизнь, пока они лежали на алтаре, — и никто не обращал внимания на крики боли и ужаса. Но самым страшным было то, что давало ему власть, — жертвоприношения женщин. Жертвоприношения и кое-что похуже этого.

— Что же может быть хуже? — спросила Юлия.

— Быть отданной живому богу, изображение которого вы видите здесь, чтобы стать его игрушкой на всю вечность. Такой вполне могла стать судьба женщин, посвященных Аль-Кииру.

Юлия покачнулась, близкая к обмороку.

— Хватит, старик! — фыркнул Конан. — Ты пугаешь ее! Я припоминаю, ты как-то уже болтал про этого Аль-Киира, когда напивался. Ты и сейчас пьян? Ты прочитал все эти сказки в винных парах, пока они плавали у тебя в голове.

— Я не мог быть трезвее, чем сейчас, — заверил его седобородый. — Хотелось бы мне быть пьяным в стельку! Эта штука не простое изображение Аль-Киира, киммериец. Она — важная, просто необходимая часть культа этого жестокого бога. Я думал, что все они были уничтожены еще столетия назад. Кто-то здесь пытается снова привести Аль-Киира в наш мир. И если бы этот “кто-то” обладал бы нечестивым изображением, его затея могла бы увенчаться успехом. Я бы этого в любом случае не пережил.

Конан уставился на бронзовую фигурку, которую держал в руках. Двое погибли, пытаясь отобрать ее у него в том магазине. Еще трое не пережили вторичного нападения на него, а теперь он уже не сомневался в том, что их целью была именно статуэтка, потому что, прежде чем человек с хитрым лицом нашел в этой комнате свою смерть, он обвинил Конана в убийстве восьми своих людей. Число совпадало. Те, кто хотели возвратить бога, знали, что статуэтка, необходимая для выполнения их замысла, находится у киммерийца. В определенном смысле он почувствовал облегчение, потому что прежде он не мог избавиться от мысли, что за всеми этими нападениями скрывается Карела.

Явились солдаты с чистыми платками и горячей водой. Конан сунул статуэтку под одеяло и сделал остальным знак молчать, пока солдаты не уйдут.

Когда они вновь остались одни, Юлия сказала:

— Я займусь твоей раной, только не доставай эту отвратительную вещь! Даже так я чувствую ее присутствие.

— Я оставлю ее там, где она есть, — обещал киммериец.

Она встала возле него на колени и принялась промывать и перевязывать рану.

— Рассказывай дальше, Борос, — попросил Конан старика. — Почему же этот бог не может найти дорогу в наш мир без посторонней помощи? Если ему это не удается, значит, он, несмотря на все свои рога, не так уж страшен.

— Ты все шутишь, — заворчал Борос. — Но дело это не такое уже забавное. Чтобы рассказать об Аль-Киире, мне нужно заглянуть в далекое прошлое. Вы знаете, что Офир — самое древнее из всех современных королевств, но о туманном его начале известно нам очень немногое. Я знаю кое-что. Совсем чуть-чуть. Еще до того, как возникло государство Офир, эта страна была центром поклонения Аль-Кииру. Самые сильные и красивые мужчины, самые гордые и прекрасные женщины привозились из дальних краев для совершения тех ритуалов, о которых я вам уже говорил. Но, как вы легко можете догадаться, были также у Аль-Киира и враги. И в первую очередь ими стали люди, которые объединились в КРУГ ИСТИННОГО ПУТИ.

— Ты бы не мог излагать все это покороче? — спросил Конан. — Тебе не обязательно разукрашивать эту историю так цветисто. Ведь ты не сказочник в ярмарочный день!

Борос фыркнул.

— Тебе нужна краткость или тебе все-таки нужны факты? Слушай! Предводителем Круга Истинного Пути был один человек по имени Аванрахаш, возможно самый могущественный Белый Маг, какой когда-либо жил на свете.

— Я вообще не знал, что существуют такие штуки, как Белая Магия, — проворчал Конан. — Я еще никогда не встречал ни одного чародея, который бы не вонял злом и мраком, как куча отбросов воняет дерьмом.

На этот раз старик вообще не удостоил его внимания.

— Эти люди напрямую заключили союз с богами. Ни один из богов не хотел в открытую противопоставлять себя Аль-Кииру, потому что они боялись, что война богов уничтожит все сущее, включая их самих. Одни — среди них, как предполагают, был и Сэт — решили предоставить событиям идти своим чередом. Но другие дали Людям Истинного Пути дополнительные силы — достаточно для того, чтобы они все вместе могли выступить против одного-единственного бога. Вы, конечно, понимаете, что они не хотели давать эту силу одному человеку, потому что это сделало бы его по меньшей мере полубогом, а все вместе эти маги были в состоянии одолеть лишь одного бога. Так что в случае необходимости два божества могли бы их уничтожить по одному.

Против ожидания, Конан слушал с интересом. Юлия, внимавшая рассказу с полуоткрытым ртом, забыла о повязке, которую держала в руке.

Во время битвы лик этой страны изменился. Горы поднялись там, где их никогда не было, реки проложили себе новые русла, древние моря стали пустынями. Все, кто поднялся против Аль-Киира, были уничтожены им. Все, кроме Аванрахаша, который получил тогда смертельную рану. Но умирая, он своим посохом сумел изгнать власть Аль-Киира из того тела, которое этот бог носил здесь. И так Аль-Киир был изгнан из нашего мира. Тогда же начались восстания против храмов Аль-Киира и был коронован первый офирский король. Целые города были обращены в пепел, и не осталось даже памяти о них. Все, что было хоть каким-то образом связано с именем Аль-Киира, уничтожалось.

Пытались разрушить и земное тело бога, но даже огонь и крепчайшие клинки ничего не могли с ним поделать. Наконец его заперли под горой и замуровали входы. Со временем о его существовании полностью забыли. Так считалось.

Те, кто хотел искоренить самое имя Аль-Киира, преуспели в этом и одновременно потерпели неудачу, потому что гора, в которой была создана гробница для бога, получила название “Врата Аль-Киира”. Однако вот уже столетия лишь немногие знают о происхождении этого имени, несмотря на то, что всем известно: гора — место Зла и ее нужно избегать.

Я думал, что я — последний, кто имеет обо всем этом представление, и мое знание найдет свой конец вместе со мной в огне погребального костра. Но по ночам я вижу огни у ворот Аль-Киира. Я слышал о том, что ведутся определенные розыски. Кто-то пытается вернуть в этот мир рогатого быка. Я был уверен, что им не удастся, поскольку отсутствует необходимое изображение. Но если они получат его в свои руки, это может означать ужас и отвратительное рабство для всего человечества.

Когда старик завершил свой рассказ, Конан длинно зевнул.

— Решить эту проблему совсем просто. Я отнесу эту проклятую штуковину к первому же кузнецу и попрошу ее расплавить.

— Нет! — испуганно вскричал Борос. Страх захлестнул его. — Без необходимых охранительных чар это выпустит на волю такие могущественные силы, что наш город будет сметен с лица земли, а с ним, может быть, полстраны. Пока ты меня не спросил, отвечу сразу, я не знаю нужных заклинаний, а те, кому они известны, скорее всего, захотят использовать статуэтку в своих целях, но никак не уничтожить.

— Посох! — внезапно воскликнула Юлия. — Тот, что использовал Аванрахаш!.. Может ли он уничтожить ее?

— Вопрос хороший, ясная моя головка, — пробормотал старик. — Этого я не знаю, дитя мое. Но он в любом случае содержит в себе Силу.

— Вот уж что нам не поможет, так это посох, — проворчал Конан. — Вне всякого сомнения, он уже давно рассыпался в прах.

Борос покачал головой.

— А вот и нет. Это не просто Посох Силы. Люди тех, прошедших времен, почитали эту Силу, и посох Аванрахаша превратился в скипетр офирских владык. Он существует в таком качестве до сих пор, только покрытый золотом и... драгоценными камнями. Говорят, что благодаря этому скипетру, который несли впереди офирской армии, как знамя, Морантес Великий одержал свою победу над Ахероном. Если ты доберешься до скипетра, Конан...

— Во всяком случае, в мои намерения не входит красть скипетр короля Вальдрика только на том основании, что ты отважно предположил, будто бы в нем скрывается некая Сила. Клянусь девятью преисподнями Зандру! Вальдрик использует скипетр как прогулочную трость и не расстается с ним.

— Ты должен знать, киммериец... — начал Борос, но Конан не дал ему договорить.

— Нет! Я спрячу эту трижды клятую штуку под половицами, а уж потом закопаю где-нибудь, где ее уж точно никто никогда не найдет. Не беспокойся ни о чем, Борос, и главное — держись подальше от вина, по меньшей мере до того, как я навсегда избавлюсь от статуэтки.

Глубоко задетый, старик заявил:

— Я хранил эту тайну пятьдесят лет, киммериец, и ты не имеешь права называть меня болтуном!

Конан проворчал нечто, что могло бы считаться извинением, и потребовал, чтоб Юлия, наконец, пошевелила руками и закончила перевязку.

Как можно уничтожать нечто, не подлежащее уничтожению — по крайней мере не подлежащее без доброго чародейства? А добрые чары встречаются еще реже, чем девственные шлюхи. И теперь ему нужно всерьез подумать о Кареле. Какие еще коварные планы вынашивает рыжеволосая разбойница?

Глава десятая

Карела остановила свою лошадь недалеко от высоких деревьев, отбрасывающих длинные тени в лучах заходящего солнца, и посмотрела на небольшой домик с покатой крышей, видневшийся в просвете между деревьями. Там был привязан жеребец; сильный боевой конь под цветной попоной. Она должна была встретиться здесь с одним человеком, но она решила подождать еще немного, чтобы убедиться в том, что он действительно пришел один.

Треск тонкой ветки предупредил ее о приближении человека в куртке из грубой шерсти и коричневых штанах; благодаря своей одежде он почти сливался с тенями. Шум был произведен намеренно, она знала это. Он хотел, чтобы она услышала его шаги и не била бы, не раздумывая, своей кривой туранской саблей. Агорио мог двигаться по лесу бесшумно, как падающее перо, если хотел. Оба уха у него были отрезаны в наказание за неоднократные кражи, и через все его худое лицо тянулся шрам, из-за которого правый глаз приобрел навсегда удивленное выражение.

— Он пришел один, госпожа, как он вам и обещал. Карела кивнула. Они годились не слишком на многое, эти люди, что шли за ней сейчас, — не то что ее головорезы из заморанских степей. Большинство из них были контрабандистами и карманниками, когда она собрала их вокруг себя. И все они были не в восторге от дисциплины, которой она требовала. Но за короткое время она уже сумела создать такую же хорошую и опасную банду, как и ее прежняя.

Медленно выехала она на прогалину — гордая, как королева. Она не позволила заметить свою осторожность. Спешившись, она обнажила свою кривую саблю и открыла тяжелую деревянную дверь домишки.

За дверью находилось одно-единственное помещение. Обстановка его была такой простой, как и ожидалось. Огонь горел в открытом очаге, немного освещая комнату. На всем лежала пыль, повсюду висела паутина. Человек в простом красном мундире поверх кольчуги стоял на грязном полу, засунув большие пальцы рук за широкий пояс, сползающий на бедра. На поясе висел длинный меч в ножнах. Он был почти так же высок, как и Конан, заметила она, и плечи почти такие же широкие. Красивый мужчина, и ему есть о чем поболтать с женщиной, — это она увидела по той улыбке, которой он встретил ее появление.

Она толкнула дверь и стала ждать, пока он заговорит первым. Саблю Карела держала наготове.

— А вы не такая, как я себе представлял, — прервал он молчание. Его темные глаза, казалось, ласкали ее прекрасное тело под узкой курткой и плотными брюками. — Вы очень красивая девушка!

— Вот вы уже и сделали свою первую ошибку. — Ее голос звучал угрожающе, но он этого не заметил. — Ни один человек не смеет называть меня девушкой. Я требую ответа на несколько вопросов, прежде чем мы приступим к делу. Вы передали свое сообщение способом, известным лишь немногим. Как вы узнали о нем? Кто вы? Почему послали мне пятьдесят золотых, хотя вы не могли быть уверены в том, что я приду?

(Такова была сумма, сопровождавшая послание.)

— Но вы же пришли, — ответил он. Он был очень уверен в себе. Из-под мундира мужчина достал два туго набитых кожаных мешочка и бросил их на стол. Они зазвенели. — А здесь еще сто золотых, и они ваши, если вы выполните одно мое поручение. Столько же вы получите в том случае, если дело завершится удачно.

Ее тон стал жестче.

— Мои вопросы!

— К величайшему сожалению, я не могу на них ответить, — ровно сказал он. — Вам не нужно бояться, что вас схватят, моя любознательная красавица. Я пришел один, как и обещал. На деревьях не сидят стражники, моя прелесть.

— Кроме одного моего человека, — возразила она и порадовалась его удивлению, которое он не сразу сумел скрыть.

Но он быстро взял себя в руки.

— Этого следовало ожидать. Когда я впервые услышал о банде, которой заправляет одна... одна женщина, я уже тогда знал, что она должна быть очень умна, если ей удалось продержаться так долго. А вы знамениты, вы знаете об этом? Поднимите сабельку повыше. Вы пришли с востока, не так ли? А вообще откуда вы родом, моя прелестная разбойница? Цвет кожи у вас не такой, как у восточных красоток, и потому вы милее, чем все они вместе взятые.

Его улыбка стала еще шире. Улыбка, по которой она безошибочно определила, чего он ожидает, потому что при виде этой усмешки каждая женщина испытывала радостное возбуждение. И с Карелой это произошло тоже. Но вся ее натура тут же воспротивилась. “Девочка”, ха! “Прелестная разбойница”, ха! “Красавица” — ха! Она попыталась не растерять свою злость. Но саблю все же убрала.

— Я не собираюсь рассказывать историю моей жизни, — проворчала она, — если даже не знаю вашего имени. Но не поделитесь ли вы со мной хотя бы одной тайной? Что я должна сделать за две сотни золотых? Или это секрет?

Он не перестал удивленно изучать ее фигуру, но теперь он раздевал ее глазами не столь интенсивно.

— Барон Инарос переселился из своего замка в столичный дворец. Он не замешан в теперешней сваре. Он даже боится их. Это тоже было причиной искать безопасности в городе. Число его охранников невелико. Банда отважных разбойников не будет иметь с ним неприятностей. За две сотни золотых вы доставите мне его библиотеку, которую он перевозит на двух телегах. Вы, разумеется, сможете оставить себе все прочее, что заберете у него.

— Библиотека? — удивилась Карела. — Вы платите две сотни золотых за кучу пыльных бумаг?

— Скажем, так. Я коллекционирую всякие раритеты, а в собственности Инароса находятся редкие произведения. Вот за них я и готов заплатить эту цену.

Карела едва не рассмеялась. Тому, что этот человек — собиратель редких рукописей, она не поверила. Но назвать его лгуном не было смысла.

— Ну хорошо, — сказала она. — Но я потребую двести золотых при передаче этих... э...раритетов. — Теперь она улыбнулась. — Вы готовы заплатить эту сумму?

Он медленно кивнул и еще раз смерил ее взглядом с ног до головы.

— Я нашел бы эту цену почти дешевой, но я бы посоветовал вам не заходить в своих требованиях еще дальше, иначе я поручу это дело кому-нибудь другому, кто хоть и не будет столь красив, но зато и не будет так жаден. И теперь скрепим сделку...

— Что...

Но не успела она сказать ни слова, как он уже притянул ее к себе, и ей не удалось высвободить руки, чтобы вынуть саблю из ножен.

— У меня есть свой собственный способ скреплять договоры с женщинами, — заявил он с улыбкой. — Ну, сопротивляйся, это доставит тебе еще больше удовольствия, когда мы закончим.

Внезапно он замер, почувствовав острие кинжала у своего горла.

— Я могла бы перерезать тебе глотку, — прошипела она, — как свинье. Ты и есть свинья. Назад! Прочь от меня! И немедленно!..

Он послушно отошел назад. Лицо его превратилось в застывшую маску гнева. Едва лишь очутившись вне пределов досягаемости ее кинжала, он вытащил меч.

Она подбросила кинжал и поймала его за клинок.

— Спорим на твою жизнь, что я попаду этой штукой тебе в глаз?

Кареле пришлось бороться со своим желанием убить этого человека. По ее мнению, он заслужил смерти. Но как ей сохранить в тайне, что она убила того, кто хотел дать ей поручение? Такие вещи быстро становятся известны. И все, кто услышат об этом, будут думать, что она это сделала ради денег, и тогда уже никаких хороших поручений у нее не будет.

— Смердящий навоз хворого верблюда! Я совсем недавно видела истукана, на которого ты похож. Отвратительная вещь, от нее у любой женщины кровь застынет в жилах, — очень похожа на тебя! Ничего, кроме рогов и свидетельства о мужественности, вдвое больше нормального, а мозги у него, будь он живым, уж наверняка были бы тупые и куцые, как у тебя. Конечно, в том случае, если у тебя вообще есть то, что должно быть у мужчины!

Пока она говорила, он странно притих. Вся его злость пропала, и он с трудом подавил волнение, когда заговорил:

— Эта фигурка! Сколько рогов у нее было? Сколько глаз? Действительно ли она была мужского пола?

Карела изумленно уставилась на него. Он что, пытается отвлечь ее? Если это так, то он делает это весьма странным способом.

— Тебе-то что за интерес?

— Очень большой. Больше, чем ты можешь себе представить. Говори же!

— Статуэтка напоминала мужчину, — сказала она, все еще настороженно. — Если не считать, что на руках и ногах у него многовато пальцев, да еще и с когтями. Кроме того, у него четыре рога и три глаза. И оно смердило Злом, совсем как ты!

К нему вернулась улыбка, но теперь она предназначалась не женщине. И к ее удивлению, она была почти триумфальной.

— Забудь Инароса, — сказал он. — Принеси мне эту фигурку, и я дам тебе ПЯТЬСОТ золотых.

— Ты, наверное, полагаешь, что я еще возьму твое золото после того, что ты пытаешься сделать?

— Я полагаю, что ты возьмешь пятьсот золотых, даже если бы их протягивала тебе рука Эрлика. Подумай! Пятьсот!

Карела заколебалась. Сумма была головокружительная. И к тому же ей платили за киммерийца, что радовало ее уже само по себе. Но иметь дело с этим типом...

— Согласна, — с удивлением услышала она свой собственный голос. — Где мы встретимся, когда эта вещь будет у меня?

Он снял свой красочный мундир, так что стала видна его позолоченная кольчуга.

Один из твоих людей наденет это на свою куртку и в час, когда солнце стоит в зените, появится перед главными воротами дворца. В тот же вечер на закате я буду в этой хижине с деньгами.

— Согласна, — снова сказала Карела. — Теперь я ухожу. Советую тебе сосчитать до тысячи — если ты, конечно, умеешь считать, — прежде чем трогаться с места. Иначе тебе придется убедиться на собственном опыте, что твои распрекрасные доспехи не спасут тебя от арбалетного болта.

Она вышла из хижины и прыгнула в седло. Пока она скакала по лесу, ей хотелось громко петь. Пять сотен золотых и гадость киммерийцу, пусть даже незначительная. Но и более чувствительные удары не заставят себя ждать. И тогда Конану придется бежать из страны. Конану, а не ей! Да, он бежит — или умрет!

Синэлла металась по своей опочивальне, как пантера в клетке. Она ненавидела свое волнение и все же не могла его подавить. Серебряные лампы рассеивали мрак, сочившийся из-за окон, и тонкие, как воздух, занавеси ее ложа мерцали. Светлые волосы, мокрые от пота, липли к лицу, хотя ночь была прохладной. Обычно она следила за тем, чтобы ее экзотичная внешность была воплощенным совершенством, и никогда не позволяла ни одному локону растрепаться или краске на губах размазаться — никогда, даже если она была одна. Но в своем крайнем возбуждении сейчас она не замечала ничего.

В сотый раз уже она рассматривала в зеркало свои чувственные полные губы. Они выглядели точно так же, как обычно, и все же ей казалось, что они пылают. В ярости, скрежеща зубами, она снова заметалась по комнате. Ее длинное одеяние из переливающегося шелка обтягивало грудь и бедра.

С тех пор как этот... этот варвар поцеловал ее, она чувствовала себя так. Она просто не могла перестать думать о нем. Он такой рослый, с плечами, как у быка, с глазами, как зимнее море. Грубый чурбан! Никаких манер! Дикий и необузданный. Его руки легко могут раздавить женщину. Словно теплый мед растекся по ее телу, не давая ей покоя. Она не могла спать. Часами ворочалась она на своей постели, полная чувства, неведомого прежде.

Почему она вообще взяла к себе на службу этот Вольный Отряд? Только затем, чтобы позлить Антимидеса, а это всегда доставляло ей удовольствие. Нет никаких причин оставлять наемников у себя, кроме одной: пусть Антимидес не воображает, что она может дать слабину. И еще... этот варвар!

Она отчаянно пыталась направить свои мысли в другое русло.

— Я не отдам себя ему, — громко крикнула она. — Ни одному мужчине! Никогда!

Есть другие дела, которыми она должна заняться. Женщины. Да. В бронзовой статуэтке Аль-Киира она была теперь уверена. Люди, которых Тараменон послал вслед за Галбро, доставят ее ей. Но для ритуала ей необходима еще женщина, и не каждая подойдет. Это женщина должна быть великолепной красавицей, наделенной к тому же невероятной, дикой гордостью. Гордых женщин полно, но все они либо безобразны, либо стары, либо не подходят по каким-либо иным причинам. Прекрасных женщин множество, некоторые даже имеют известное количество гордости — но дикой гордости?.. Без исключения все они дрожат перед сильным мужчиной и в конце концов склоняются перед ним, даже если и сопротивляются какое-то время.

Почему с женщинами всегда бывает так? Но теперь она понемногу начинает понимать почему. Какое же создание женского пола может устоять перед мужчиной вроде варвара? Опять о нем! Она беспомощно ударила себя кулаком по бедрам. Почему он все время пробирается в ее мысли?

Внезапно она решительно сжала губы. Она подошла к столику с мраморной доской, который стоял у стены, затянутой коврами, и взяла клочок свернутого пергамента. Там лежали три длинных черных волоса, которые остались на ее одежде после того, как варвар... Ее рука задрожала. Нет, об этом она не должна теперь думать! У нее должна быть совершенно ясная голова. Должна!

Почему же он? Почему не Тараменон?

Потому что Тараменон никогда не пробуждал в ней таких чувств, как Конан? Потому что она так долго играла с ним, что осталось лишь наслаждение от самой игры?

— Это будет Конан! — прошептала она. — Но это будет так, как захочу я!

Она схватила пергаментный сверток и быстро вышла из спальни.

Рабыни, которые чистили полы в то время, когда госпожа их обычно спала, поспешно освободили ей дорогу и прижались лбами к мраморным плитам. Она обратила на них внимания не больше, чем на мебель своего роскошного дома. Она бежала прямо в свой потайной покой. Закрыв за собой дверь, Синэлла зажгла лампы. Восторженное чувство направляло теперь все ее действия — уверенность в том, что скоро она достигнет своей цели.

На столе, заставленном различными сосудами, она осторожно извлекла один волос. Одного вполне достаточно, а два Других пусть останутся у нее на тот случай, если она захочет еще раз применить чары против варвара.

На гладкой серебряной пластине кровью девственницы нарисовала она знак рогов — знак Аль-Киира. Для этой цели она использовала кисточку из волос нерожденного ребенка на стержне, сделанном из кости пальца его матери. Затем она поставила две свечи на двух противоположных сторонах пластины и зажгла их. Черными были свечи, сделанные из вытопленного жира убитых, похищенных из могил в освященной земле. Теперь нужно было действовать быстро, но и очень осторожно, чтобы не получить вместо желаемого нечто ужасное. Она прижала язык зубами и нарисовала на краю пластины остальные знаки: Требование, Похоть, Желание, Вожделение, Страсть, Порыв.

Быстро отбросила она кисточку, подняла руки над головой, затем опустила их и протянула вперед в жесте мольбы. На чужом языке, который она выучила с большим трудом, прошептала она слова, и звук отразился от бледных стен, словно крик. Синэлла призывала силы, связанные с Аль-Кииром, но не его собственные. Силы этого мира, а не той пустоты, где он заточен. Когда-то, в самом начале своего пути, она пыталась использовать эти силы, чтобы найти связь с Аль-Кииром. Результатом был штормовой огонь, спаливший башню ее замка, что на полпути к аквилонской границе. Этот огонь не могли потушить водой. Он горел так, словно не было ничего, что он не мог бы уничтожить. Еще долго после этого она боялась повторять попытки, не в последнюю очередь из-за косых взглядов в ее сторону и из-за слухов о чародействе в замке Асмарк. Эти слухи преследовали ее. Чтобы отвести от себя подозрение, Синэлла обвинила в ведовстве одну старуху, кухонную прислугу. Бабка выглядела как раз так, как должна выглядеть, по мнению людей, ведьма, и ее сожгли на костре. Эта первая ошибка научила Синэллу осторожности.

Медленно догорели свечи до отметки, сделанной черным шнуром, и Синэлла опустила руки. В первый раз за много часов она вздохнула с облегчением. Знаки, начертанные на пластине, волосы — все превратилось в золу. Жестокая улыбка заиграла на ее губах. Теперь ей нужно было бояться своего желания. Варвар принадлежал ей, и она может делать с ним все, что только пожелает!

Глава одиннадцатая

Кожа у Конана зудела, когда он шел по пыльному двору дома, где разместился его Великий Отряд. Волоски на его руках и затылке, казалось, начали жить своей собственной жизнью. Несмотря на теплоту лучей полуденного солнца, ему казалось, что его окутывает ледяной воздух. С того момента, как он проснулся, его не оставляло это странное ощущение, и он не мог понять почему.

Страх в качестве причины такого состояния киммериец отбросил сразу. Он хорошо знал все свои страхи и крепко держал их в узде. Ни один страх не мог дать о себе знать таким своеобразным способом — во всяком случае, так было для Конана. Годами страх пытался схватить его, однако киммериец умел смотреть в глаза такому, отчего другой давно уполз бы в ужасе. Что же касается статуэтки — да даже и самого Аль-Киира, — ну не в первый же раз он имеет дело с демонами и волшебниками, а также со всевозможными чудовищами, начиная с гигантских червей-людоедов и пауков, чьи жала, истекающие ядом, протыкают любые доспехи, и кончая драконами с непробиваемым панцирем и огненным дыханием. И всех их он побеждал, и хоть Конан не очень-то любил числить этих тварей среди своих врагов, он все же не боялся их.

— Киммериец! — крикнул Нарус. — Иди сюда, выберешь себе плащ!

— Потом! — ответил Конан тощему солдату, который вместе с другими рылся в огромной куче одеял и свертков, доставленных сегодня на телеге.

Наконец-то Синэлла позаботилась о нуждах Вольного Отряда, который взяла себе на службу. Багряные длинные шерстяные плащи были разбросаны по двору, равно как и чистые матрасы и толстые шерстяные одеяла, а кроме того — аквилонские сапоги из мягкой черной кожи, маленькие зангарские зеркальца из полированного металла, острые бритвенные ножи из Коринфии и множество других необходимых солдатам вещей из доброй дюжины стран. Кроме того, в качестве аванса был прислан полный мешок золотых монет.

Наемники уже с утра организовали по такому случаю празднество, и Фабио гонял Юлию больше обычного. Она таскала мешки с репой и горошком, огромные куски говядины, зажаренных целиком барашков, сосуды, полные вина и пива.

Конан нашел Фабио у пересохшего фонтана. Толстый повар вытирал со лба пот старой тряпкой.

— Конан, эта ленивая девица, которую ты повесил мне на шею, сбежала и где-то прячется. Посмотри сам. Она и четверти двора не подмела. Утверждает, что она леди. Чтоб ее Эрлик забрал, если это правда. Ругается-то она, как матрос. Измывается надо мной в моей собственной кухне и поливает меня такой бранью, какой я даже от наших солдафонов не слыхал.

Конан раздраженно тряхнул головой. Он был сейчас совсем не в настроении выслушивать жалобы, особенно когда ему казалось, что по всему его телу ползают муравьи.

— Если ты хочешь вычистить двор, — проворчал он, — так и займись этим сам.

Фабио уставился на него с раскрытым ртом, но киммериец уже ушел.

Конан поскреб голову. Что с ним такое? Могло ли так быть, что эта проклятая бронзовая фигурка, Зло, которое Юлия сразу почувствовала, вышло из-под полы и околдовало его, пока он спал?

— Киммериец! — крикнул Борос, выходя из дома. — А я тебя повсюду ищу!

— Зачем? — Буркнул Конан, но быстро постарался взять себя в руки. — Что тебе надо? — осведомился он более приветливо.

— Беспокоюсь я из-за этой статуэтки. — Старик огляделся по сторонам и понизил голос. — Ты больше не думал, как ее уничтожить? Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь к мнению, что это может сделать только посох Аванрахаша.

— Я не буду красть этот чертов скипетр! — рявкнул Конан.

Когда он увидел приближающегося Махаона, он почувствовал, что окончательно выходит из себя. Седоволосый наемник удивленно посмотрел на мрачное лицо киммерийца, но сказал только:

— За нами следят — или, во всяком случае, следят за домом.

Конан вцепился пальцами обеих рук в пояс. Это касалось отряда и потому было важно. Слишком долго и слишком сурово пришлось ему потрудиться, создавая и сохраняя его, чтобы теперь из-за своего странного раздражения позволить ему попасть в беду.

— Люди Карелы? — спросил он почти спокойным голосом. Ему стоило больших трудов держаться так спокойно.

— Вряд ли. Разве что она стала принимать в свою банду молодых щеголей, — ответил Махаон. — Двое, начищенные, словно собрались нанести визит к леди, с платочками, которые они все время прикладывают к носу. Они прогуливаются по улице взад-вперед. Их интерес к нашему дому очевиден.

Молодые дворяне, подумал Конан. Это могут быть люди Антимидеса, потому что граф вполне мог задуматься над тем, много ли из известного Конану рассказал ему киммериец. А может быть, они явились ради статуэтки? Хотя до сих пор никаких нежных господ за ней не гонялось. Возможно, речь шла сейчас об этом Тараменоне, ревнивце, волочащемся за Синэллой и его друге, и оба они хотят поглядеть, что за человека взяла к себе на службу красавица с серебряными волосами. Слишком много вариантов ответа, а он сейчас не в том состоянии, чтобы найти среди них правильный.

— Если мы их прихватим, когда они в следующий раз подойдут к дому... — начал он и прервал сам себя, когда оба его собеседника испуганно отшатнулись.

— Ты, должно быть, ненормальный, — сказал Борос. — Это, несомненно, все проклятая статуэтка. Она замутила твой разум. Ее нужно уничтожить как можно скорее!

— Не знаю, что там лопочет этот старый болтун, — буркнул Махаон, — но среди бела дня украсть двух аристократов на улице Ианты... Киммериец, чтобы после этого уйти живым из города, потребуется обладать счастьем десяти британских мудрецов.

Конан прикрыл глаза. В голове у него все смешалось. Клубы тумана, казалось, и впрямь замутили его сознание. Это может быть смертельно! Он ДОЛЖЕН ясно соображать, иначе он может погубить все и всех.

— Милорд Конан? — произнес смиренный голос. Конан открыл глаза и увидел босого человека в короткой белой куртке раба с красной каймой.

— Я не лорд, — сказал он.

— Так что... м-м... простите, благородный господин. Мне было поручено передать вам, что леди Синэлла хочет видеть вас у себя дома.

Воспоминания о стройной полногрудой аристократке поплыли перед внутренним взором Конана и заслонили собой все остальное. Теплое чувство тоски по ней прогнало мучительное беспокойство. Он строго сказал себе, что она, вне всякого сомнения, позвала его для того, чтобы обсудить с ним обязанности, возложенные на отряд. Но эта мысль была слышна так же хорошо, как шепот во время бури на озере Вилайет. Что бы она там ни произносила вслух, ее тело выдало все ее тайны!

— Показывай дорогу! — приказал Конан и вышел из ворот на улицу, не дожидаясь. Рабу пришлось догонять его и потом бежать рядом, чтобы не отстать.

Конан почти не обращал на него внимания. С каждым шагом образ Синэллы становился все притягательнее и его дыхание учащалось. Теперь он так отчетливо видел все подробности ее фигуры: ее округлую грудь над великолепно узкой талией, которую он мог полностью обхватить двумя ладонями, ее крутые бедра, стройные ноги. Только она для него и существовала, и он вовсе не замечал кипящей толпы на улице, он почти не сознавал, что идет по городу.

При приближении к дому Синэллы человек в короткой куртке забежал вперед, чтобы провести киммерийца по лестницам и бесконечным коридорам. Но Конан был уверен в том, что нашел бы дорогу и без него. Его ладоням не терпелось ощутить прикосновение шелковистой кожи Синэллы.

С глубоким поклоном раб открыл дверь в покой Синэллы. Белокожая красавица стояла, прижимая к горлу ладони. Огромные темные глаза горели на лице, обрамленном шелковистыми волнами платиновых волос. Прозрачный шелк не скрывал ее алебастрового тела.

— Оставь нас, Сципио, — приказала она слегка дрожащим голосом.

Конан даже не заметил, что раб закрыл за собой дверь. Воздух с трудом вырывался из его легких, ногти впились в кожу ладоней. Он никогда еще не посягал на женщину, которая сама этого не хотела, но здесь — и он знал это — ему с собой не совладать. Одного жеста, одного ее слова, которое можно истолковать как приглашение, будет достаточно. В нем бушевала буря, непреодолимое желание сражалось с его железной волей. И в первый раз в жизни он почувствовал, что его воля начала сгибаться.

— Я звала тебя, варвар, — начала она. Она глотнула и попыталась начать с начала. — Я велела привести тебя...

Голос ее замер, когда он шагнул к ней. Нежно положил он ладони на ее плечи. Она не подозревала, как трудно ему сейчас не сорвать с ее тела этот вызывающий прозрачный шелк. Заглянув в запрокинутое к нему лицо, он увидел страх и желание. Ее смоляные глаза, казалось, превратились в бездонные озера, и в них можно было затеряться навсегда. А его глаза горели синим огнем.

— Не бойся меня, — попросил он жарко, — я не причиню тебе боли.

Она склонилась к нему щекой и прижалась грудью к его груди. Улыбка, которой он не мог видеть, скользнула по ее губам. Эта улыбка смягчила страх в ее глазах, но не прогнала его совсем.

— Ты мой, — прошептала она.

— С тех пор, как я поцеловал тебя в первый раз, — хрипло сказал Конан, — тебя потянуло ко мне так же сильно, как сейчас я жажду тебя. Я знал, что мне тогда не почудилось.

— Идем, — прошептала она и схватила его за руку. — Моя кровать за этой дверью. Я велю принести вина и фруктов.

— Нет! — рявкнул он. — Я не могу ждать так долго!

Он схватил тонкий шелк и сорвал его, обнажая цветущее тело. Не обращая внимания на ее протестующие крики о том, что могут войти слуги, он повлек ее на пол. Вскоре протесты стихли.

Глава двенадцатая

Солнце снова приближалось к полудню, когда Конан покинул дом Синэллы. Мысли его были обращены к часам, которые протекли быстро почти незаметно. Она так занимала его, что он совсем не замечал времени. Если бы она не покинула кровать, пока он спал, он наверняка еще оставался бы там. Целый день и целую ночь провели они вместе, и все это время почти не спали. Но в нем до сих пор пылало вожделение к ней, которое вздымалось до небес, когда он думал о ней. Только чувство долга по отношению к отряду и ее отсутствие позволили ему преодолеть желание одеться и уйти.

Оглушенный, шагал он по оживленным улицам так, что они были пусты, и не видел ничего, кроме женщины, взявшей его в плен. Купцы в развевающихся одеждах с капюшонами, девицы для радости, одетые лишь в позолоченные пояски и звенящие браслеты, поспешно бросались врассыпную, чтобы он не сбил их с ног. Аристократы в дорогих шелках и длиннобородые мудрецы забывали свое достоинство и отскакивали прочь, когда они возмущенно понимали, что он будет слепо идти своей дорогой. Он слышал “добрые напутствия”, летевшие ему вслед, но проклятия, изрыгаемые дюжиной глоток, не говорили ему ничего. Для него это было лишенное смысла бормотание, которое не имело к нему отношения.

Вдруг один человек, который не отошел в сторону, толкнул Конана в грудь, и киммериец внезапно замер, уставившись в возмущенное лицо. Воспоминания о шелковистом теле Синэллы немного поблекли, не исчезнув, впрочем, окончательно. Человек был не старше его. Его куртка из голубого бархата с золотой вышивкой, золотая цепь на шее, маленькая модная бородка, платочек в руке — все свидетельствовало о том, что он знатного рода.

— Эй ты, вор! — издевательски сказал молодой лорд. — Вот я тебя поймал!

— Прочь с дороги, болван! — рявкнул Конан. — У меня нет времени играть в игрушки с маленькими лордиками.

У него на поясе был меч, что не очень-то подходило к щегольской одежде, заметил киммериец.

Он попытался обойти молодого аристократа, но второй дворянин с тонкими усиками и бородкой встал рядом с вызывающе-высокомерным видом. На каждом его пальце сверкало по кольцу с драгоценным камнем, но и у него с собой был меч.

— Этот инородец, — громко произнес он, — ограбил моего друга.

Конан спрашивал себя, кому он все это говорит? Ведь никто на оживленной улице не обращал на них внимания. На самом деле они заняли большую часть мостовой, так что прохожие протискивались мимо них. Не хотел он знать и о том, что за удовольствие было этим двоим его останавливать. Он хотел только удостовериться в том, что с его отрядом все в порядке, а затем вернуться к Синэлле так быстро, как это только возможно. К Синэлле с шелковистой кожей цвета алебастра.

— Оставьте меня в покое, — предупредил он и сжал огромный кулак, — или вы услышите, как звенят колокола. Я ничего не украл.

— Он напал на нас! — взревел юноша с усами и вытащил меч из ножен, в то время как второй бросил Конану в лицо свой платок, смоченный розовыми духами.

Слишком много поединков было за плечами у Конана, чтобы он мог позволить воспоминаниям о Синэлле завладеть собой полностью. Клинок, который должен был снести ему голову, просвистел в воздухе, когда он отпрыгнул в сторону. Ярость очистила его мысли от всего, кроме сражения. Эти ребята хотели сделать себе развлечение из его смерти. И за это их не привлекут к ответственности — ведь речь идет о каком-то иностранце. Но они выбрали себе не беззащитную жертву. Обнажив меч, Конан ударил аристократа, толкнувшего его ногой в нежную часть тела с такой силой, что тот закричал, как женщина, и, скорчившись, повалился.

Молниеносно повернувшись, Конан отбил клинок, который юноша с усиками пытался всадить ему в спину.

— Кром! — взревел киммериец. — Кром и сталь! Меч его превратился в сверкающее оружие уничтожения.

Шаг за шагом теснил он своего противника, на куртке которого множились кровавые пятна, поскольку его отчаянное сопротивление было недостаточно ловким для того, чтобы вовремя отбивать широкий меч киммерийца. На лице юноши проступило недоверие, как будто он не мог понять, как это его противник обращается с мечом лучше, чем он. С безумной отвагой он бросился в атаку. Только один раз сверкнула еще сталь Конанова меча, но и этого юноша не пережил.

Когда тело упало на камни мостовой, скрип сапог по плитам предупредил Конана об опасности. Он развернулся и встретил выпад первого аристократа, который снова поднялся на ноги. Лицом к лицу, скрестив клинки, они стали друг против друга.

— Я лучше, чем Деметриос, — сказал нападающий. — В этот час ты уже предстанешь перед своими богами, варвар!

Резким движением своего могучего плеча Конан оттолкнул его, так что он зашатался.

— Иди лучше, поплачь на груди своей мамочки, — сказал ему Конан. — И дождись, пока доживешь до такого возраста, чтобы развлекать своим хвастовством глупых женщин — если они станут слушать тебя.

С криком ярости молодой человек кинулся с мечом на Конана. Раз за разом высекали искры их клинки. Затем широкий меч киммерийца скользнул, рассекая ребра до самого сердца обидчика.

Еще мгновение смотрел Конан в его темные глаза.

— Ты был лучше, — сказал он. — Но все же недостаточно хорош.

Молодой лорд еще раз шевельнул губами; но вместо слов изо рта хлынула кровь, и смерть похитила блеск его глаз.

Конан выдернул меч из тела и вытер его о куртку из голубого бархата. Прохожие все еще держались на почтительном расстоянии, словно вокруг Конана и обоих убитых выросла невидимая стена, и никто даже не смотрел в их сторону. При том настроении, какое царило в городе, было более чем вероятно, что никто, даже столкнувшись с ними нос к носу, ничего “не увидит” — за исключением, конечно, тех, кого королевские палачи примутся тянуть за язык. И тем не менее совсем не обязательно было стоять здесь и ждать, что вот-вот из толпы вынырнет отряд воинов Искандриана. Сунув меч в ножны, Конан смешался с толпой и пропал в ней.

Теперь его сознание не было уже так затуманено мыслями о Синэлле. Убив двоих забияк, он вспомнил слова Махаона насчет того, что два каких-то юных дворянчика следят за их домом. Предположение о том, что на следующее утро на него напали два каких-то других лорда, он отмел как несостоятельное. Один из нападавших громко вопил, что Конан ограбил его друга, словно хотел, чтобы у него были свидетели.

Это было не в обычаях убийц, но они, возможно, хотели изобразить необходимую оборону.

Если бы им посчастливилось убить его, кто в Ианте принял бы сторону мертвого варвара против двух живых аристократов? Прохожие сочли за лучшее вообще не замечать происходящего. Но если бы их заставили говорить под угрозой пытки, кто бы не вспомнил о том, что Конан был обвинен в краже, а те, кто мог доказать его вину, подверглись нападению? С судьей короля и отрядом офирских пехотинцев Деметриос и его друг отправились бы к Вольному Отряду и потребовали бы отдать украденное. Возможно, после этого они перерыли бы весь дом. И тогда бронзовая статуэтка попадет в руки тех, кто хочет использовать ее в своих целях. После этого Борос и Юлия могут очень долго распространяться насчет злых богов и обрядов в Воротах Аль-Киира. Никто не станет слушать лепет вечно пьяного бывшего ученика чародея или болтовню кухонной прислуги.

Конан ускорил шаги, подгоняемый почти мучительным желанием удостовериться в том, что бронзовая фигурка все еще находится под половицами спальни. В одном он был уверен до конца: ни одной ночи в Офире он не будет теперь спать спокойно, пока эта проклятая штука еще не уничтожена.

Медленно погасли черные свечи, и Синэлла опустила руки с удовлетворенным вздохом. Она завершила волшебство, которое привязывало к ней варвара. Его тяга к ней станет немного нежнее и перестанет быть столь сокрушительной.

С усталым вздохом она опустилась на низкую скамеечку и смахнула с лица серебряные волосы. Она сняла одежду — ничем не украшенное платье из красной шерсти было единственным, что ей удалось схватить во время бегства. И какого бегства!

— Но как же я могла знать, какие силы я развязываю? — прошептала она. Кто бы мог подумать, что человек так...

Она беспомощно вздрогнула.

В руках Конана она почувствовала, что ее захватила такая стихия, против которой был человек бессилен, как перед лавиной. Он зажег и раздул в ней пламя, и погасить его было невозможно. И когда это пламя поглотило все и варвар удовлетворил разбуженное в нем желание, он сумел зажечь его снова. Она пыталась порвать бесконечный круг — не раз и не два, — но ее захлестнули воспоминания... Воспоминания о криках, которые невозможно было подавить, когда слова не шли на язык и разум висел на тонком волоске, когда рассудок раздирали страсти. Ее чары не только пробудили в нем похоть, но и усилили его многократно, сделали ее неодолимой и ненасытной. Его сильные руки обращались с ней, как с куклой. Его руки, которые были такими сильными, опытными и так в ней были уверены.

— Нет, — пробормотала она рассерженно. Она не хотела думать о его руках, это делало ее слабой! Лучше она подумает о том унижении, которое она испытала, когда, почти без сил, она выбралась из своей собственной кровати, когда варвар наконец заснул и как она кралась, словно воровка: только чтобы не разбудить его. Она знала — влечение вспыхнет в нем снова, если он только ее увидит. Она спала на полу своего чародейского покоя, свернувшись на жестком мраморе, без всякого матраса, даже тонюсенького, какие имеются даже у ее рабынь. Спала, укрывшись плащом, не то размышляя, не то погружаясь в грезы. Да, подумай об этом, приказала она себе, а вовсе не о том влечении, которое даже в воспоминаниях окатывало ее жаром.

Из ее горла вырвался громкий всхлип. Она вскочила на ноги и заметалась. Ее взгляд упал на серебристую пластину. Расплавленный воск затвердел. Зола крови и волос все еще лежали на ней. Чародейство было завершено. Больше ей никогда не придется переживать ночей, подобно этой, когда она стала пылинкой в урагане страстей варвара. Он всегда будет принадлежать ей к вершинам наслаждения, но его похотью можно будет управлять.

“Почему я так долго боялась?” — спросила она себя. Если этим заниматься с умом, то это что-то изумительное, чудесное. Нужно только держать мужчин под контролем, чтобы они не использовали свою власть.

Вот то, чему женщины не научились. Но ей это как раз хорошо известно. Если женщины не хотят избегать мужчин, им нужно уметь управлять мужчинами. У Синэллы всегда будет власть. Как удивительно и как прекрасно, что в данном случае эта власть будет также и ключом к ее безопасности!

Стук в дверь прервал ее размышления. Кто же осмелился мешать ей здесь? Постучали снова, на этот раз более требовательно. Держа плащ на груди и запахнув его, она рванула дверь, намереваясь пригрозить слуге содранной шкурой.

Но вместо этого у нее вырвалось удивленное:

— Ты?!

— Да, я, — сказал Тараменон, едва сдерживая ярость. — Вчера вечером я хотел навестить тебя, но ты была... занята.

Она нежно положила ладонь на его грудь и оттолкнула его. Как легко она могла управлять им даже в его гневе! Она закрыла за собой дверь. Ни один человек, даже Тараменон, не должен входить в ее колдовские покои.

— Хорошо, что ты здесь, — сказала Синэлла, словно не услышав обвинения в его голосе. — У нас есть кое-что, что мы должны обсудить. Нам нужно найти женщину...

— Ты была с ним! — проскрежетал аристократ. — Ты дала этой свинье, этому варвару то, что обещала отдать мне.

Синэлла выпрямилась во весь рост, и ее ледяная ярость ударила его, как кинжал.

— То, что я кому-то даю, — МОЕ дело. То, что я делаю, — МОЕ право. И НИКТО не смеет мне здесь приказывать!

— Я убью его! — простонал Тараменон, полный душевной муки. — Я убью его, как шелудивую собаку!

— Ты будешь убивать, кого я тебе прикажу убить. И когда прикажу.

Голос Синэллы стал мягче. Эта встряска прогнала ярость с лица Тараменона. У нее еще найдется применение для этого человека. Она уже давно знала, как управлять им без всякого колдовства.

— Варвар мне еще понадобится некоторое время. Потом я разрешу убить его, если ты захочешь.

Последнее пришло ей в голову только что. Конан был чудесный любовник, но зачем ограничивать себя только одним? Мужчины тоже ведь обычно не удовлетворяются одной женщиной. Но все же молодой великан всегда будет занимать в ее сердце особое место, потому что он открыл ей путь к неожиданной радости. Как только она станет офирской королевой, она соорудит ему роскошный мавзолей.

— Я нашел нужного тебе бандита, — ворчливо проговорил Тараменон. — Или, во всяком случае, бандитку.

Синэлла подняла брови.

— Женщина? Без сомнения, холодная как лед, шлюха с лохматыми волосами и сверлящими глазками!

— Она самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел, — возразил он.

Внутренне Синэлла вздрогнула, и лицо ее напряглось. А почему этот болван вломился к ней? Что это за нашествие? Прислужницы не успели одеть ее и сделать привлекательной!

— Если она принесет мне свитки из собрания Инароса, мне безразлично, как она выглядит.

Он усмехнулся, и она уставилась на него. Внезапно он стал держаться куда увереннее, словно что-то было у него на уме.

— Если ты полагаешь, что у тебя получится меня провести, — начала она угрожающе, но он прервал ее:

— Я не стал поручать ей это дело с библиотекой Инароса, — сказал он.

Синэлла онемела. Когда голос вновь вернулся к ней, она смогла лишь прошипеть:

— Почему же?

— Потому что я велел ей достать статуэтку Аль-Киира. Она знает, где эта вещь. Она описала мне ее. Это я, я достану тебе то, что тебе необходимо. И ты думаешь, тебе удалось скрыть твое нетерпение, твою жадность? Ты жаждешь заполучить эту вещь больше, чем все остальное из собранного тобою вместе взятое! Я принесу тебе то, чего ты жаждешь, Синэлла, я — а не этот зверюга-варвар. И за это я ожидаю награды. Хотя бы такой, что получил от тебя он.

Ее темные глаза, казалось, излучали лед. Плащ упал на пол. Тараменон закашлялся, пот проступил на его лбу.

— Ты попадешь в мою постель тогда... — сказала она ласково, но следующие ее слова хлестнули, как бичи железными шарами на концах: — ...когда я прикажу тебе туда лечь! Ты придешь, да, может быть, даже раньше, чем мечтаешь. И уж конечно, раньше, чем ты заслуживаешь. Но только если я скажу. — Она снова презрительно завернулась в плащ. — Когда тебе передадут статуэтку Аль-Киира?

— Знак, условленный между нами, — ответил он сердито, — человек в моем красном мундире. Он будет стоять в полдень у главных ворот королевского дворца. При заходе солнца того же дня я встречусь с ней в одной лесной хижине.

Синэлла задумчиво кивнула.

— Ты говоришь, эта женщина красива? Красивая женщина, которая делает то, что обычно делают только мужчины... Женщина, которая ведет за собой мужчин, вместо того чтобы повиноваться им... У нее, должно быть, дьявольская гордость. Я пойду в эту хижину вместе с тобой, Тараменон.

Уголком глаза она заметила раба, который осторожно приближался к ней по коридору. В ярости от того, что ей мешают, она бросила:

— Что?..

Человек упал перед ней на колени, касаясь лбом мраморного пола.

— Послание, всемилостивейшая госпожа, от благородного Элфрика.

Не поднимая головы, он протянул свернутый в трубку пергамент.

Синэлла нахмурилась и вырвала из рук раба послание.

Элфрик был гофмейстером Асмарка, ее старого фамильного поместья. Он честно служил ей, но был также и рад тому, что графиня редко посещала Асмарк и позволяла ему делать там что угодно. Было нечто необычное в том, чтобы он таким образом напоминал о себе. Синэлла поспешно сорвала печать с оттиском перстня.

“Всемилостивейшей леди Синэлле.

В глубокой печали посылаю я это известие. В прошедшие дни наглые бандиты, объединившись, напали на личные луга моей госпожи, подожгли посевы и сено, угнали в леса скот. Даже сейчас, когда ваш нижайший слуга принужден писать сие плачевное послание, на горизонте видны новые сполохи пламени. Молю вас, миледи, пришлите нам помощь, иначе ничего нельзя будет здесь спасти из урожая, и голодная смерть станет участью здешнего люда.

С нижайшим почтением ваш преданный слуга ЭЛФРИК”.

Синэлла гневно скомкала пергамент. Бандиты напали на ЕЕ поместье? Как только она воцарится на престоле, она позаботится о том, чтобы каждый разбойник в стране был посажен на кол на стенах Ианты. А Элфрик, между прочим, должен сам кое-что делать.

“Минутку!” — сказала она себе. Имея власть Аль-Киира, она сможет завоевать трон и в равной степени повелевать и крестьянами, и аристократами, но не к лучшему ли этот повод доказать всем, что она — нечто большее, чем любая другая женщина? Если отряд Конана отправится в Асмарк и покончит с бандитами...

Она пнула раба ногой.

— Я уезжаю в поместье. Скажи остальным, пусть приготовят все, что нужно. Ступай!

— Слушаюсь, госпожа. — Раб отполз на коленях на несколько шагов, прежде чем встать. — Сию секунду, госпожа.

Он низко наклонился и быстро пошел по коридору назад.

— А ты, Тараменон, — приказала Синэлла, — поставь какого-нибудь человека ждать условленного сигнала. Как только ты его получишь, скачи к замку Асмарк и жди меня там. В ту ночь и закончится твое ожидание.

Она чуть не рассмеялась, заметив на его лице похотливое выражение.

— Ступай! — сказала она ему тем же тоном, что и рабу, и Тараменон побежал почти так же, как раб.

Каждой вещью можно управлять, сказала она себе. После чего принялась составлять письмо варвару.

Глава тринадцатая

Оглядывая караван, который снова остановился по приказанию Синэллы, Конан подтянул подпругу и выпрямился. Двадцать три телеги с большими колесами, каждая запряжена двумя быками, были нагружены доверху всем тем, что графиня Асмарк сочла необходимым для долгосрочного переезда в свой провинциальный замок. Здесь были свернутые пуховые перины, шелковые, пестро расшитые подушки, сосуды драгоценнейших вин из Аквилонии, Коринфии и даже Каурана; ящики с деликатесами, которые трудно достать за пределами столицы; ларцы и бесконечные сундуки, набитые сатином, бархатом, кружевами.

Синэлла путешествовала в позолоченных носилках, которые несли шесть крепких рабов; портшез был занавешен шелковыми шторами, которые хотя и пропускали освежающий ветерок, но защищали ее алебастровую кожу от лучей солнца. Ее четыре белокурых горничных жались в тени повозки и защищались, как могли, от полуденной жары. Их грациозность притягивала к себе немало взоров. Тридцать наемников окружали повозки. Но женщины не замечали ничего, кроме приказов своей госпожи. Кроме того, пять дюжин рабов и слуг — погонщики, служанки, швеи, даже два повара, яростно спорившие между собой кто вкуснее приготовит языки колибри — все они искали спасения в тени.

— Проклятье, посмотрите на деревья, — сердито сказал Конан.

Вздрогнув, наемники оторвали взгляд от белокурых красавиц, чтобы снова осмотреть лес, который окружал широкую поляну, где они расположились на отдых.

Киммериец был против этого привала, как, впрочем, против каждой из предыдущих остановок тоже. Из-за бычьих упряжек они и так двигались достаточно медленно, и даже при самой большой из возможных для этих животных скорости могут достигнуть крепости Синэллы только к завтрашнему вечеру. Одной ночи в лесу будет для этого странного цуга более чем достаточно. В одной палатке будет спать Синэлла; в другой она же будет умываться; третья предназначена для ее горничных. Затем надо зажечь костры: один — где Синэлла будет греться, два — для поваров, еще несколько — чтобы девицы не боялись темноты. И все, без сомнения, такие большие, что даже сквозь деревья их будет видно с очень далекого расстояния.

Махаон направил лошадь к Конану.

— Я слыхал о Кареле, киммериец, — сказал он. — Вчерашней ночью в “Голубом кабане” я разговорился с одним сводником, хитрющим пройдохой. Он отбил своих девок и с ними весь доход свой у другого. После третьего кувшина пива он стал довольно разговорчив. Я хотел тебе раньше рассказать, но тут свалился приказ нашей нанимательницы, и стало не до того.

— Что же ты слышал в конце концов? — нетерпеливо спросил Конан.

— Ну, во-первых, что она снова выступает под своим именем. Хотя она совсем недолго в Офире, она уже сколотила банду в двадцать человек и добилась чести у Искандриана: он оценил ее голову в двадцать золотых.

— Такая маленькая цена ее бы разозлила. — Конан засмеялся. — Но она не останется такой низкой, это уж точно. Как бы получить от нее известие или найти ее самое? Что он говорил об этом?

— Через некоторое время парню, кажется, стало ясно, что он болтает слишком много, и больше он не проронил ни звука. — Махаон улыбнулся откровенному разочарованию Конана. — Но я от него узнал достаточно, чтобы разнюхать кое-что самостоятельно. К северу от Ианты, час езды на хорошей лошади, еще сохранились развалины старой крепости, которая так заросла лесом, что едва найдешь. Там банда Карелы обычно проводит ночи. Я уверен.

Конан широко ухмыльнулся.

— Я не найду себе покоя, пока она не скажет, что у нее нет против меня ничего, даже если мне придется спустить шкуру с нее, добиваясь этих слов.

— Это лекарство я бы с радостью прописал кое-кому другому, — проворчал ветеран с многозначительным взглядом в сторону портшеза.

Конан проследил его взгляд и вздохнул.

— Мы слишком долго отдыхаем, — просто сказал он.

Когда молодой киммериец шел к занавешенным носилкам, он пытался (и сегодня уже не в первый раз) понять, что же произошло в последние два дня. Прошедший день и прошлая ночь вставали перед ним, как сон, безумный лихорадочный сон, где желание выжгло все остальные чувства. Было ли все то, что он грезил, на самом деле? Были ли белые ноги Синэллы, ее страстные вопли? Все это казалось далеким и нереальным.

Когда он появился по ее приказу, он не ощущал этой всепоглощающей потребности. Он хотел ее, хотел больше, чем любую другую женщину до нее. Больше, чем всех женщин своей жизни вместе взятых. Но он остался верен своей сдержанности и не поддался тому странному принуждению, которое было чуждо его натуре. Он не терял самообладания, когда дело доходило до женщин. Так могли ли воспоминания о прошлом дне вообще быть правдой?

Но он ей подчинялся! Когда она высокомерно и величественно, точно королева, давала ему указания, как он должен разделить людей для этого перехода, он хотел было, фыркая, объяснить ей, что это уже все его заботы. Вместо этого он, чуть ли не с мольбой,принялся устало уговаривать ее, просить оставить ему команду над его отрядом. Он имел дело с королями и другими владыками, но ни с кем он не вел себя так необъяснимо. Как же это вышло, что женщина оказывает на него такое странное влияние? Он поклялся, что будет держать себя с ней иначе.

Он остановился у носилок с задернутыми шторами и поклонился.

— Если миледи не возражает, то нам уже пора отправляться в путь.

Про себя он выругался. Свою клятву он принимал серьезно, но нарушил ее почти сразу. Да что с ним случилось? Но он просто не мог иначе.

— Опасно, миледи, так долго оставаться на одном месте. Здесь бродят бандиты и кое-что похуже.

Нежная ручка отодвинула прозрачные занавески, и Синэлла спокойно взглянула на него. Слабая улыбка играла на ее полных губах. Ее дорожная одежда из тонкого льна обтягивала фигуру, подчеркивая ее округлости. Конан глотнул при виде ее, и ладони у него вспотели.

— Было бы не так опасно, — заметила она, — если бы ты меня послушался и взял с собой весь отряд.

Конан скрипнул зубами. Половина его “я” хотела сообщить этой дурище, что она должна была бы оставить военное ремесло тем, кто в нем что-то понимает. Вторая половина испытывала потребность бормотать извинения.

— Нам пора выступать, — с трудом выдавил он. Он не знал, что сказал бы еще, если бы ему не удалось сильно сжать зубы.

— Ладно, позаботься об этом, — сказала она и снова задернула занавес.

Прежде чем повернуться, Конан снова поклонился. Желудок у него сводило, когда он возвращался к своей лошади. Наверное, он и впрямь свихнулся!

— По коням! — взревел он и прыгнул в седло. — Готовьтесь, мы выступаем! Погонщики, к быкам!

Болтающие и смеющиеся женщины побежали вдоль ряда телег.

— Сгоните девиц с повозок! — крикнул он. — Нам нужно выжать из быков всю скорость, на какую они способны. Никакого лишнего веса. Живо!

Зазвенела посуда, когда тяжеловесные быки начали двигаться. Гремя оружием и доспехами, наемники сели на лошадей.

Не успел Конан поднять руку, чтобы дать сигнал, как большая группа всадников в кольчугах лавиной накатила на них из леса. Испуганные женщины в ужасе завизжали, ослы, которым передался страх, жалобно заревели. Как раз этого киммериец и боялся с самого начала их похода из Ианты. Но как раз потому он и подготовился к подобному сюрпризу.

— Луки! — приказал он, и тридцать коротких луков оказались на высоте груди их владельцев.

Эти сильные луки, которые на западе никому — за исключением Вольного Отряда — не были известны, не могли быть натянуты, как обычные. Взяв тетиву тремя (а не двумя пальцами), киммериец натянул лук до щеки.

Их было около ста, прикинул он. Они не носили никаких отличительных цветов какого-либо знатного дома; не было у них знамен, но для разбойников они были слишком хорошо вооружены. За стрелой Конана последовали тридцать других. Нападающие были еще слишком далеко для того, чтобы удобно было целиться, но большинство стрел все равно достигли цели. Поэтому некоторые седла опустели. Несмотря на это, нападающие с боевым кличем неслись вперед. Когда Конан выпустил третью свою стрелу — оперенная смерть вонзилась в прорезь для глаз шлема, украшенного целым кустом перьев; всадник схватился ладонями за лицо и опрокинулся; лошадь продолжала бежать, — когда это произошло, противник был уже слишком близко, чтобы имело смысл доставать из колчана четвертую стрелу.

— Мечи к бою! — крикнул Конан.

Он сунул лук в колчан из лакированного дерева, притороченный к седлу. Обнажив меч и просунув левую руку в ременные петли щита с шипом посередине, он вдруг сообразил, что шлем его все еще висит на луке седла. Ярость боя охватила его. Пусть они видят, кто убивает их, подумал он.

— Кром! Кром и сталь!

Сжав колени, он пустил своего сильного аквилонского жеребца в галоп. Конан увидел, что Синэлла стоит возле своих носилок, приоткрыв губы, словно собираясь кричать, но он ничего не слышал — все заглушало бешено стучащая в ушах кровь. И вот он уже сталкивает своего жеребца с другой лошадью, повергает ее на землю и топчет вооруженного всадника тяжелыми подковами.

Щитом встретил киммериец клинок и в тот же миг отсек нападавшему руку до самого плеча. Он тут же повернул меч в другую сторону, глубоко вонзая его в шею другого противника.

Все это время он думал о своих людях, которые были втянуты в борьбу один на один. Только если случайность сводила в бою двух товарищей, они могли помочь друг другу.

Один воин в кольчуге подскакал, высоко подняв широкий меч и желая опустить его на Конана, но киммериец направил длинный шип своего шипа в грудь нападавшему и одним рывком своей могучей руки вырвал его из седла. Жеребец Конана, приученный к битвам, ударил копытами передних ног лошадь противника, и Конан направил его дальше, в гущу сражения.

В грохоте и сумятице звенящих клинков и орущих глоток звучал клич:

— Конан! За киммерийца!

Пора, подумал Конан и увидел Наруса во главе двадцати своих солдат, нападающих на врага с тыла. Для дальнейших размышлений времени не оставалось. Он обменялся сильными ударами меча с парнем, кольчуга которого была забрызгана кровью его предыдущего противника. Он увидел, как один из его солдат падает на землю с разрубленной головой. Убийца промчался мимо, размахивая мечом и выкрикивая боевой клич. Конан высвободил ногу из стремени и ударом вышвырнул из седла победителя. Одновременно с этим он успел отбить своим мечом меч другого противника и вонзить клинок тому под подбородок, там, где кожа виднелась над звеньями кольчуги. Мертвый, воин поник в седле. Тот, кого Конан сбросил на землю, поднялся на ноги. Конан отразил его выпад и следующим ударом опять швырнул его в пыль — мертвого.

— Кром и сталь!

— Конан! Конан!

— За киммерийца!

Это было уже чересчур для агрессоров: сжатые с двух сторон, они увидели в самом эпицентре боя огромного северянина, одержимого боевой яростью, а противников было не счесть в сутолоке сражения! Страх охватил одного, потом другого. Паника росла, и теперь у них была только одна мысль: добраться до безопасного места. Когда они бросились бежать, рассыпаясь по всем направлениям, некоторые из наемников принялись преследовать их с радостным улюлюканьем, как охотники дичь.

— Назад, идиоты! — рявкнул Конан. — Чтоб вас Эрлик забрал! Назад!

Нехотя они прекратили погоню и вскоре после этого последний человек в кольчуге, который еще в состоянии был бежать, исчез в лесу. Люди отряда вернулись назад с победным воплем на устах.

— Великолепный план, киммериец, — крикнул Нарус, смеясь и рысью подъезжая ближе. — Бросить нас неожиданно в тыл непрошеным визитерам.

Его доспех был забрызган кровью, но ни одна капля не была его собственной. Тощий человек, каким бы несчастным он ни выглядел, с клинком в руке мог потягаться с Махаоном, и никто не мог бы одолеть ни одного из них — за исключением Конана.

— Ставлю десять против одного в золоте, что они не сообразили, сколько нас всего!

— Это пари слишком легко выиграть, — ответил Конан, слушая вполуха. — Махаон! — крикнул он. — Как у нас с потерями?

— Я как раз считаю, киммериец. — Ветеран завершил свой обход и остановился перед Конаном. — Двое убитых и двенадцать раненых, которых нужно положить в повозки, — доложил он.

Конан мрачно кивнул. Более двадцати врагов лежали на лужайке, разбитой множеством копыт, и только несколько из них еще слабо шевелились. Примерно столько же осталось у края леса с оперенными стрелами в груди. В том суровом мире, где жили наемники, это все означало не более чем исход вничью, потому что враги найдутся всегда, в то время как новых наемников не так-то просто завербовать.

— Посмотри, не осталось ли в ком-нибудь достаточно жизни, чтобы ответить на наши вопросы, — приказал киммериец. — Я хочу знать, кто натравил их на нас и почему.

Махаон и Нарус быстро разошлись. Они осматривали лежащих вокруг, то и дело переворачивая то одного, то другого. Наконец они вернулись назад вместе с истекающим кровью человеком. Ужасная рана пересекла лицо и шею.

— Пощады, — прохрипел он. — Имейте сострадание...

— Имя того, кто послал тебя, — потребовал Конан. — Всех ли вы должны были перебить или только некоторых?

В намерения киммерийца не входило убивать беспомощного раненого пленника, но тот, вне всякого сомнения, опасался худшего. Он поспешно ответил:

— Граф Антимидес. Он приказал нам убить вас, а леди Синэллу целую и невредимую, однако в цепях и нагую, доставить к нему.

— Антимидес! — прошипела Синэлла. Наемники удивленно смотрели на нее, когда она стремительно шла по полю битвы. Повсюду кровь, убитые, умирающие — это зрелище не для женщины. Но Синэлла, казалось, вовсе не замечала этого.

— Так это он осмелился идти мне наперерез? — продолжала она. — За это он заплатит своими глазами — и еще тем, что делает его мужчиной! Я...

— Миледи, — прервал ее Конан, — те, кто на нас напал, сейчас, вероятно, собирают свои силы, чтобы повторить попытку. — Он беспокоился за нее, не за себя. — Вам нужно тотчас возвращаться в Ианту, и лучше всего верхом.

— Назад, в город? — Синэлла резко кивнула. — Да. И когда я там появлюсь, Антимидес заплатит мне!

Ее глаза светились ожиданием мести. Конан позаботился о приготовлениях и отдал приказы, которые тотчас были выполнены. Наемники знали, насколько они будут уязвимы, если враг вернется, возможно даже с подкреплением.

— Махаон, выдели десять человек для охраны повозок. Пусть все с них выгрузят, за исключением украшений леди Синэллы и ее туалетов. Надо облегчить поклажу быкам. Носилки мы оставляем здесь, чтобы сразу было понятно, что леди больше не сидит в них. И во имя Крома, заберем всех наших убитых. Раненых распределить по повозкам, пусть служанки позаботятся о них. Раненых врагов тоже!

— Нет! — вспыхнула Синэлла. — Люди Антимидеса останутся здесь! Нагую и в цепях они хотели доставить меня к нему! Они умрут здесь!

Рука Конана вцепилась в поводья, так что костяшки побелели. В висках у него застучала кровь.

— Раненых врагов тоже! — приказал он и жадно глотнул воздуха. Ему стоило невероятных усилий произнести эти слова.

Синэлла посмотрела на него с любопытством.

— Сильная воля, — пробормотала она задумчиво. — Это может даже доставить удовольствие...

Она поспешно прервала себя, словно вдруг поняла, что сказала слишком много, но киммериец не понял, что она имела в виду.

— Миледи, — обратился он к ней, — я боюсь, что вам придется сидеть в обычном седле. У нас нет с собой дамских.

Она протянула к нему руку.

— Твой кинжал, варвар.

Когда она брала кинжал, ему показалось, что искры перетекают из ее пальцев в его. Не чинясь, она разрезала свое платье спереди. Нарус подвел лошадь, и она села, сверкнув ногами, которые были обнажены теперь до самых бедер. Она не сделала ничего, чтобы прикрыть их, когда уже сидела в седле. Конан почувствовал на себе ее взгляд так явственно, точно это было прикосновением. Однако он не мог сказать, какого рода это было прикосновение. Он с трудом отвел глаза от ее ног и услышал тихий смех, который, казалось, отдавался в глубине его мозга.

— Выступаем! — приказал он резко и галопом помчался назад, к Ианте.

Остальные вплотную следовали за ним.

Глава четырнадцатая

Карела низко надвинула капюшон своего темно-синего шерстяного плаща. На переполненных улицах Ианты наверняка есть несколько человек, которые не придерживаются всеобщего обыкновения ничего “не замечать”, потому что таким образом они получают возможность заработать объявленную Искандрианом награду.

Она презрительно рассмеялась при мысли об этом. Двадцать золотых! Сто раз постольку давали за ее голову короли Заморы и Турана. Купцы этих стран даже предлагали еще больше — и они полагали, что это дешево, потому что тогда им не придется больше ждать ее нападений на караваны. Высокие советы владык обдумывали способы обезвредить ее; целые армии гонялись за ней, и никто не пускался в путь из одного города в другой, не помолившись предварительно богам о том, чтобы она пренебрегла их поклажей. И все это было бесполезно. И теперь за нее предлагают такую смехотворную сумму, судя по которой здесь ее считают всего лишь незначительным вредом. Это она встретила как злейшее оскорбление и так разозлилась, что едва могла вспомнить о цели своего прибытия в город.

Дом, в котором разместился отряд Конана, был перед ней. Утром она видела, как Конан с половиной своих людей куда-то уехал, а короткое время спустя второй большой отряд тоже выступил в путь, покинул город через другие ворота и последовал за своими товарищами. Хитрый киммериец! Она давно уже оставила глупую привычку недооценивать его. В нормальном случае его не поймаешь. Но она приготовила немало уловок.

Невольно ее мысли обратились к той аристократической даме, которую он сопровождал вместе со своим отрядом. Насколько она его знала, он с ней уже переспал. Он всегда имел глаз на податливых девочек, и только немногие не становились податливыми, когда он им улыбался. Рыжей разбойнице хотелось стиснуть ладони на горле этой Синэллы. Леди! Ха! Не станет она марать рук об эту дамочку, которая именует себя “леди”. Карела покажет ей, что такое настоящая женщина, а потом отправит ее назад Конану в подарок — голую и в мешке. Когда кто-то предложил ей золото за то, чтобы поджечь поместье этой бабенки, она даже не потрудилась спросить (или выяснить каким-либо иным способом), кто же был этот человек с глубоко посаженными властными глазами, прятавший свое лицо под черной шелковой маской. Ей было довольно того, что это удар по Конану и его дражайшей Синэлле. Она будет наносить ему удар за ударом, пока он не увидит, что нет иного выхода, кроме бегства. И если он этого не сделает...

Рассерженная, она стряхнула с себя эти мысли и вернулась к действительности. “Мне абсолютно наплевать, с какой бабой он там лижется”, — сказала она себе. Ее интерес к этому человеку до сих пор приносил ей одни лишь неприятности. Поскольку он взял с собой такое большое количество солдат, чтобы охранять свою новую милашку, в доме, естественно, осталось их не так уж много. Проходя мимо дома, она заглянула в открытые ворота. Примерно пятеро их сидели возле колодца во дворе и играли в кости. Один, явно недовольный, ругался, а остальные, улыбаясь, разбирали выигрыши.

Карела подняла руку, словно сгоняя муху с лица, и двое мужчин с тачкой побежали в ее сторону. Тачка была нагружена подушками, крепко привязанными веревками. Они завернули в переулок рядом с домом. Карела шла следом. Оба посмотрели на нее вопросительно. Она кивнула, и они встали, наблюдая за улицей.

Один из них, заморанец с обвислыми усами, которого она взяла с собой в память о лучших временах, тихо сказал:

— Здесь никто не видит.

В несколько мгновений Карела забралась по подушкам в окно первого этажа и оказалась в спальне Конана. Местоположение этой комнаты ее люди выведали быстро.

Она презрительно сморщила нос, оглядывая почти пустое помещение. Низко же он пал с тех пор, как покинул дворец в Немедии. Она точно не знала, почему он оставил эту страну после того, как король оказал ему почести и осыпал богатством. Но она почувствовала удовлетворение при виде того, что он ничего не выиграл по сравнению с теми временами, когда оба они пережили приключения, завершившиеся ее бегством. Да, ей было приятно видеть, как сильно ухудшилось его положение. Но одеяло на его кровати лежало аккуратно, на потолке не было паутины, пыль не скапливалась кучей по углам, а пол был тщательно подметен. Женщина! И уж точно не изнеженная Синэлла. Киммериец собрал целый гарем, как какой-нибудь восточный бей.

Она сурово одернула себя, напомнив, что не имеет ни малейшего интереса до Конановых телок. Она здесь для того, чтобы забрать эту отвратительную бронзовую фигурку, — и все. Но где ей начать поиски? Здесь, конечно, не очень много удобных мест, где ее можно спрятать. Может, под кроватью?

Не успела она шагу ступить, как дверь раскрылась и вошла девушка в простом белом платье. Что-то в ее лице и волосах было странно знакомо, хотя Карела могла поклясться, что никогда ее не видела.

— Тихо, шлюха! — приказала Карела. — Закрой дверь и быстренько отвечай на мои вопросы. Тогда тебе ничего не будет.

— Шлюха! — возмущенно вскричала Юлия. — А что тебе вообще здесь надо... Шлюха? Я думаю, что погляжу еще, как тебе понравятся колотушки Фабио. Тогда ты сможешь ответить на мои вопросы!

— Я тебя предупредила, — начала Карела, но девушка была уже возле двери. С проклятием разбойница прыгнула через всю комнату, схватила девушку, и ей удалось ударом ноги снова захлопнуть дверь.

Она ожидала, что девушка будет вырываться или, по меньшей мере, звать на помощь, но вместо этого Юлия с яростным воплем вцепилась в рыжие волосы Карелы. Обе упали на пол, царапая и осыпая ударами друг друга.

“Деркэто!” — подумала Карела. Она не хотела убивать девчонку, но она слишком давно привыкла обороняться клинком в руке, чтобы помнить, как дерутся женщины. Она чуть не закричала от боли, когда Юлия впилась зубами в ее плечо, и была уже близка к тому, чтобы вырвать у нее клок волос. В отчаянии Карела ударила ее коленом в живот. Девушка задохнулась, и Карела прижала коленями ее руки. Она поспешно вытащила кинжал и поднесла его к лицу девушки.

— Клянусь Деркэто! Умолкни же, наконец, и веди себя скромно!

Девушка строптиво посмотрела на нее, однако подчинилась.

Внезапно Кареле стало ясно, что же в этой девушке было ей так знакомо. Глаза были другие, но цвет волос, овал лица... Конан нашел себе возлюбленную, которая была похожа на Рыжего Ястреба! Она не знала, смеяться, плакать или перерезать этой девчонке горло — а может быть, дождаться киммерийца и убить его... Нет, нет, никакого интереса, сказала она себе снова, ни малейшего интереса!

— Как тебя зовут? — проскрежетала Карела.

Нет, так она ничего не узнает. Она попыталась сделать свой голос дружеским, насколько такое вообще возможно, когда ты держишь кинжал у человека под носом.

— Как тебя зовут? Я бы очень хотела знать, с кем имею дело.

Девушка поколебалась, затем ответила:

— Юлия. Но больше ты из меня ничего не вытянешь.

Карела выдавила из себя улыбку.

— Юлия, у Конана есть бронзовая фигурка, которую мне непременно нужно заполучить. Отвратительная такая штуковина, с рогами. Если ты ее видела, так уж точно ее не забыла. Ни одна женщина бы не забыла. Скажи мне, где она, и я уйду, а тебе ничего не сделаю.

— Тебе я вообще ничего не скажу! — фыркнула Юлия. Но непроизвольно она метнула взгляд в угол.

Там ничего не было, во всяком случае Карела ничего не видела. И все же...

— Ну хорошо, Юлия, тогда я найду ее без твоей помощи. Но мне придется связать тебя. Прошу тебя, отнесись к моему предупреждению серьезно! Если ты еще попытаешься сопротивляться или бежать, я буду вынуждена всадить тебе нож в сердце. Поняла?

Ярость пылала на лице Юлии, однако она кивнула, все еще строптиво.

Карела осторожно разрезала одежду девушки. Юлия вздрогнула, но с ее лица так и не исчезло выражение ненависти. Связывая полосы в веревку, Карела бросила взгляд на обнаженное тело своей пленницы. Киммериец всегда отдавал предпочтение женщинам с полной грудью, кисло подумала она. Но я красивее. Однако что это такое? Я больше не интересуюсь этим человеком!

— Повернись, — приказала она и пнула Юлию ногой. Когда девушка повернулась, Карела быстро связала ей руки и ноги. Девушка простонала сквозь стиснутые зубы, когда разбойница связала оба узла на затылке, но угрозы в виде приставленного кинжала было довольно, чтобы она замолчала.

Конечно, этой Юлии не слишком приятно подобное обращение, подумала Карела, но, в конце концов, девчонка не ответила на ее вопрос. Она свернула еще одну полосу и использовала ее в качестве кляпа. Покончив с этим, она приподняла голову Юлии за волосы и посмотрела на нее с насмешливой улыбкой.

— Конану нравятся женщины с пышными формами, а ты плоская, как мальчишка!

Юлия яростно задергалась в своих путах и попыталась в бешенстве проговорить что-то сквозь кляп, но Карела уже занялась углом, куда поглядела тогда Юлия. Угол был совершенно пуст, и не было видно ни полосы на штукатурке, ни слоя новой побелки, за которой могла прятаться статуэтка... Тут под ее ногой скрипнула половица, и она улыбнулась.

Быстро встала она на колени и поняла доску кинжалом. Отвратительная бронзовая фигурка была там. Подходяще, подумала она. Она хотела было схватить рогатого божка, но, не донеся до него ладонь, отдернула руку. Зло, которое она ощутила, увидев его близко, свело судорогой ее желудок. Если она дотронется до этой штуки, она, без сомнения, причинит себе вред. Карела торопливо сняла с кровати одеяло, положила его на бронзовую фигурку и так подняла ее, держа подальше от себя. Но и так она все еще чувствовала излучение Зла. Но пока она не видела божка, она могла, по крайней мере, заставить себя нести его.

У окна она на миг задержалась.

— Поблагодари от меня Конана, — сказала она извивающейся в веревках девушке. — Скажи ему спасибо за мои пять сотен золотых.

Она перелезла через подоконник и забралась на подушки. В переулке она спрятала завернутую в одеяло фигурку в одну из подушек на тачке. Она сама удивилась тому, какое облегчение испытала, выпустив божка из рук.

— Встречаемся у стойл Сореллы, — сказала она усатому заморанцу.

Когда Карела, снова низко надвинув капюшон на лицо, вернулась на улицу, она испытующе посмотрела на солнце. Глупо. Сегодня уже поздно посылать человека к воротам королевского дворца. Но завтра она передаст знак и на закате солнца получит свои пятьсот золотых монет. Как бы ей хотелось видеть лицо Конана, когда он узнает, ЧТО он потерял!

Глава пятнадцатая

С развевающимися серебряными волосами, в разрезанной юбке Синэлла стремительно шла по широкому коридору своего дома, похожего на дворец, не обращая ни малейшего внимания на испуганные крики слуг и рабов, ужасавшихся ее растерзанному состоянию. Их беспокойных вопросов о ее внезапном возвращении она также не слышала. Конан поставил десятерых стрелков перед входом, после чего отбыл, прежде чем она смогла задержать его. Он собирался рассчитаться с графом Антимидесом, доверительно сообщил ей один из охранников. Но она не собиралась ждать, пока он покончит с мерзавцем, от которого отступился Митра! Антимидес поднял руку на нее — НА НЕЕ! — и уничтожение этого человека, беспощадное и абсолютное, было целиком ее правом! И это будет сделано таким страшным способом, чтобы весь мир еще столетия спустя дивился тому, как был выжжен этот чумной бубон. Все узнают, как он тайком рядится в короля, как он хотел наложить на нее цепи?

Со стены она сорвала зеркало из посеребренного стекла. Зажав его под мышкой, она поспешила в свой потайной покой. Среди пузырьков с мерцающими жидкостями и сосудов, полных отвратительного булькающего состава, она нашла стеклянную трубочку с кровью Антимидеса. До сих пор ей всегда было полезно иметь чужую кровь, которой она шантажировала тех, кто вынуждал ее к этому. Но она всегда знала, что это могло быть опасно и для нее. Кровь добыла для нее одна служанка, которая часто делила с графом постель. Девушка рассказывала Синэлле обо всех его планах, как только она о них узнавала. Как раз для таких случаев, как нынешний, Синэлла и берегла эту кровь. В ней было растворено чародейство, которое сохраняло труп на тысячу лет нетленным.

С большой осторожностью Синэлла нарисовала кровью графа офирскую корону на зеркале, а под ней кровавую цепь.

— Смотри же на себя с вожделенной короной на голове, Антимидес, — прошептала она. — Но недолго. Очень недолго. Короткое, полное боли время.

С жестоким смешком она принялась за свою мрачную работу.

— Мы привлекаем к себе внимание, — сказал Махаон себе под нос.

Ряды девятнадцати всадников в остроконечных шлемах, с круглыми щитами, возглавляемые Конаном, пробивали себе путь по улицам Ианты, и толпа, расчищая им дорогу, смотрела на них, вопреки привычке, потому что смертоносная решимость, которая исходила от наемников, испугала даже тех, кто хотел бы отвести взгляд, но продолжал смотреть не отрываясь.

— Это может вызвать осложнения, — мрачно бубнил Нарус. Он ехал сразу за Махаоном. — Даже если мы прикончим Антимидеса, одни боги знают, сколько стражников охраняют его, Искандриан не станет спокойно смотреть, как важный господин погибает ужасной смертью прямо в Ианте. Нам придется бежать из Офира, если мы вообще сумеем вырваться из города.

— А если мы не сможем убить его, нам все равно придется бежать. Или тебе нравится всегда следить за тем, чтобы садиться спиной к стене, потому что он будет преследовать нас?

А в том, что новые нападения не заставят себя ждать, киммериец не сомневался. Хотя он и не знал точно, почему Антимидес хотел захватить Синэллу таким необычным способом, он, несомненно, захочет заставить его замолчать навсегда. Граф не найдет себе покоя, покуда Конан не будет мертв — или покуда не погибнет сам.

— Я не говорю, что мы не должны его убивать, — вздохнул Нарус. — Просто потом придется уносить отсюда ноги.

— Если мы в любом случае должны исчезнуть из Офира, — сказал Таурианус, — тогда к чему нам вообще подвергать себя опасности? Если граф останется жить, мы удерем из Ианты, никем не преследуемые и без кровавых потерь.

Смуглый человек выглядел еще более мрачным, чем Нарус, а его темные волосы, торчащие из-под шлема, были влажными от пота.

— Ты никогда не будешь капитаном, — сказал тощий солдат. — Вольный Отряд живет за счет своей славы. И умирает, вероятно, тоже ради нее. Если на нас можно нападать безнаказанно, значит, наш отряд так же мертв, как если бы нам всем перерезали глотки. Мы тогда не лучше простых бродяг и нищих.

Таурианус проворчал про себя что-то невнятное, но вслух больше не жаловался.

— Вот дворец Антимидеса! — неожиданно сказал Махаон. Нахмурившись, он посмотрел на длинное строение из мрамора и алебастра с позолоченным куполом. — Я не вижу охраны. Это мне не нравится, киммериец.

Дворец Антимидеса был в Ианте вторым по величине после королевского. Он блистал своими колонными залами, террасами и остроконечными башнями и широкой лестницей, выводящей на улицу. Никаких стражей на этой лестнице не было, и створка мощных бронзовых дверей стояла полуоткрытой.

“Может быть, ловушка?” — подумал Конан. Слышал ли Антимидес уже от своих людей о неудачном нападении? Не собрал ли он всех охранников внутри дворца, окружив ими себя? Это было бы идиотизмом, и ни один добросовестный командир охраны на такое бы не пошел. Но столь влиятельный аристократ, да еще с антимидесовским высокомерием, мог бы уже давно полностью подчинить себе командира дворцовой охраны, и, возможно, так, что тот еще и рад.

Конан повернулся в седле и посмотрел на своих людей. Семеро из них, за исключением Махаона и Наруса, пришли с ним из Немедии. Они шли за ним давно и верно.

Долго и сурово боролся он за то, чтобы сколотить свой отряд и сделать его тем, чем он стал теперь. Однако его честность вынудила сказать:

— Я не знаю, сколько противников ждет нас. Если кто-нибудь хочет вернуться, еще есть время.

— Не болтай глупостей, — проворчал Махаон. Таурианус открыл было рот, но тут же закрыл его, не проронив ни слова.

Конан кивнул.

— Четверо останутся с лошадьми! — приказал он, спешиваясь.

Решительным шагом поднялись они по мраморной лестнице и обнажили мечи. Конан вошел в раскрытую дверь, на широких бронзовых створках которой был выкован огромный герб Антимидеса. Он вошел в длинный зал с высоким сводом, из которого широкая алебастровая лестница вела наверх к балкону, опоясывающему зал кругом.

Из боковой двери поспешно вышла толстая служанка в простом зеленом платье, которое оставляло открытыми ее ноги почти до середины бедра. Она несла большой мешок. При виде вторгшихся во дворец вооруженных людей она испустила испуганный вопль. Уронив мешок, она бросилась с криком по той дороге, по которой пришла.

Конан задумчиво посмотрел на выпавшие из мешка золотые кубки и серебряные пластины.

— Как вы думаете, что здесь происходит?

— Антимидес бежит от нашего праведного гнева? — с надеждой предложил Махаон.

— Мы не можем допустить, чтобы он ушел от нас, — проворчал Конан. Он не мог себе представить, что граф действительно отказался от своего дворца. Что-то здесь в самом деле было не так.

— Разделитесь и найдите его! — приказал Конан.

Осторожно, держа мечи наготове, они принялись искать Антимидеса. Слишком во многих битвах они сражались, слишком часто их пытались заманить в ловушки, так что осторожность стала их второй натурой. Останется ли наемник жить — это часто зависело от того, готов ли он в каждое мгновение встретить бой.

Покои лорда обычно располагаются на втором этаже, подумал Конан. Он взбежал наверх по винтовой лестнице.

Комнату за комнатой осматривал он, не обнаруживая там никого — ни живых, ни мертвых. Однако повсюду он видел следы поспешного бегства и желания взять с собой все ценное. Нетрудно было догадаться, где до сих пор висели на стенах дорогие ковры и где они лежали на полу. Некоторые столы были опрокинуты, а то, что стояло на них, исчезло. Золотые лампы, которые не так-то легко поддавались, были наполовину вырваны из креплений. Удивительным было также и то, что все зеркала покрылись сетью трещин.

Мечом Конан ткнул следующую дверь и заглянул в покой, который явно оставался нетронутым. Мебель стояла на месте. Золотые чаши и серебряные вазы аккуратно занимали свои места, ковры с вытканными сценами героического прошлого Офира висели на стенах. Но зеркало здесь тоже лопнуло. Перед ним стояло кресло, украшенное искусной резьбой, высокая спинка его была обращена к двери, и просторные расшитые золотом рукава зеленого одеяния свисали с его подлокотников.

Гибким шагом дикой кошки киммериец пересек покой и приставил острие меча к горлу человека, сидевшего в кресле.

— Ну Антимидес...

Голос Конана замер, и волосы встали у него дыбом. Глаза графа вылезали из орбит на почти синем лице, черный язык высовывался изо рта, прикушенный зубами. Звенья золотой цепи впились глубоко в мясо его шеи, и его собственные руки, казалось, сами хотели затянуть ее еще туже в железной хватке смерти.

— Кром! — вырвалось у Конана.

Совершенно ясно, не страх мести заставил Антимидеса сесть перед зеркалом и смотреть, как он душит сам себя. Слишком часто сталкивался киммериец с волшебством, чтобы не узнать его теперь.

— Конан, где ты?

— Здесь! — рявкнул он в ответ на зов из коридора.

Махаон и Нарус вошли вместе с полностью разбитым стройным юношей в грязных лохмотьях, которые были когда-то роскошным атласным одеянием. На его запястьях остались кровавые следы от кандалов, а бледность его кожи и ввалившиеся щеки свидетельствовали о лишениях и голоде.

— Смотри, кто был прикован в подвале, — сказал ветеран.

Бросив на него второй взгляд, Конан увидел, что определение “юноша” не очень подходит к этому человеку, хотя припухшие губы и упрямое выражение глаз говорили о его юношеской незрелости.

— Ну? — спросил Конан. — И кто это? Ты так держишься, точно я должен его знать.

Юноша задрал подбородок. Его высокомерие было похоже на женское.

— Я Валентиус, — сказал он высоким голосом, которому пытался придать твердость. — Сейчас граф, но скоро — король. Я благодарю вас за мое освобождение. — Его взгляд нерешительно блуждал от Наруса к Махаону. — Если это действительно освобождение.

Нарус пожал плечами.

— Мы сказали ему, зачем мы здесь, — сказал он Конану, — но он нам не верит. Или, по крайней мере, верит не до конца.

— Внизу два стражника с перерезанными глотками, — сказал Махаон, — но нигде нет ни одного живого существа. Тут что-то неладно, киммериец. Антимидес действительно удрал?

Вместо ответа Конан кивком головы указал на кресло с высокой спинкой. Все трое помедлили, затем подошли поближе.

Они испугались, когда Валентиус засмеялся.

— Как вам удалось заставить его сделать это? А, неважно! Он заслужил этого своим предательством. — Тонкое лицо Валентиуса омрачилось. — Я пришел к нему просить помощи и убежища. Он высмеял меня. Меня! Потом он велел заковать меня в цепи и бросить в подвал, где я должен был гнить заживо и отбивать у крыс мою ежедневную миску отбросов. Он держался со мной так спокойно, так ласково! Он не собирался пачкать своих рук моей кровью, сказал он и рассмеялся. Он предоставил это крысам!

— Я видел разную смерть на поле битвы, Конан, — проворчал Махаон, — но это слишком жестокий способ убивать человека, даже если он и заслужил смерти.

Его пальцы на рукояти меча побелели, пока он смотрел на труп. Нарус нарисовал в воздухе охранительный знак, спасаясь от зла.

— Я не убивал его, — заверил их Конан. — Посмотрите, он держится руками за цепь. Антимидес сам себя убил.

Валентиус пронзительно засмеялся.

— Это правда! — Его настроение мгновенно изменилось, лицо передернуло от ярости, и он плюнул трупу в посиневшее лицо. — Как мне жаль, что я не был свидетелем этому!

Конан переглянулся со своими друзьями. И это — человек, имевший самые большие права на офирский трон после смерти Вальдрика! Киммериец упрямо тряхнул головой. Его желание уйти от этого человека было очень острым, но если он его просто оставит, этот идиот может погибнуть. Для Офира, возможно, это будет не так уж плохо, но все же Конан не мог этого допустить.

Валентиусу же он сказал:

— Мы доставим вас в королевский дворец, там Вальдрик позаботится о вашей безопасности.

Молодой человек посмотрел на него дико и задрожал всем телом.

— Нет! Вы не должны, нет! Вальдрик убьет меня. Я наследник. Он убьет меня!

— Ваши слова — сущий бред, — не выдержал Конан. — Вальдрик не интересуется ничем, кроме спасения собственной жизни. Вероятно, он уже на следующий день не вспомнит, что вы находитесь во дворце.

— Вы не понимаете! — захныкал Валентиус и стиснул руки. — Вальдрик увидит меня. Это ему напомнит о том, что он при смерти и что после его смерти королем буду я. Он начнет думать о тех долгих годах, что я буду править после него, и возненавидит меня. Поэтому он и велит меня убить!

Он отчаянно переводил взгляд с одного на другого и под конец пробормотал:

— Так поступил бы я. И он сделает то же самое.

Махаон плюнул в отвращении на дорогой туранский ковер.

— А как насчет кровного родства? — ворчливо произнес он. — Друзья, близкие?

Испуганный юноша затряс головой.

— Откуда мне знать, кому из них я могу доверять? Мои собственные охранники повернулись против меня, люди, годами преданно служившие моей семье. — Внезапно голос его стал тверже, глаза блеснули хитростью. — Вы будете охранять меня. Когда я стану королем, я дам вам чины и деньги. Вы получите дворец Антимидеса и станете графом вместо него. Вы и ваши люди составят королевскую лейб-гвардию. Я обещаю вам богатство сверх всякой меры. И власть. Если вам нужна женщина, благородного или простого рода, она будет ваша. Две — если вам так хочется, три! Назовите почести, которых вы добиваетесь! Каждое желание ваше будет выполнимо.

Конан скривился. Он не мог бы найти лучшей службы для отряда, чем та, которую предлагал Валентиус, что правда, то правда, но он с большей радостью охранял бы ядовитую змею.

— А что Искандриан? — спросил он. — Генерал не вмешивается ни в какие споры и не принадлежит ни одной из партий.

Валентиус, помедлив, кивнул.

— Если вы не хотите поступить ко мне на службу... — сказал он сердито.

— Значит, мы уходим отсюда, — заключил Конан. — Не будет ничего хорошего, если и нас увидят над трупом Антимидеса.

Когда все поспешно выходили из покоя, Конан бросил на убитого последний взгляд. Какое бы волшебство здесь ни было замешано, киммериец был рад, что его это не касается. Содрогнувшись, он последовал за остальными.

Глава шестнадцатая

Сгустились сумерки, когда Конан вернулся в расположение отряда. Чернота ночи вполне подходила к его настроению. Искандриан, правда, с готовностью взял Валентиуса под свою защиту и препроводил в казарму, но их историю выслушал, не сводя с киммерийца недоверчивых глаз. Только благодаря заверениям Валентиуса, что Антимидес, судя по всему, действительно сам задушил себя, наемники смогли покинуть длинное здание казармы. Но мрачный взгляд, который юный лорд устремил на Конана, пока тот давал разъяснения, сказал киммерийцу о том, что Валентиус придерживается иного мнения о причине гибели графа, а не высказывает его вслух потому, что в таком случае подозрение пало бы и на него.

И еще была Синэлла. Он нашел ее в странном настроении — смесь ярости и удовлетворения. Она уже знала о смерти Антимидеса — хотя Конан не думал, что новость распространится так быстро, — этим объяснялось ее удовлетворение. Но она резко выбранила его за то, что он уехал без ее разрешения и за то, что он потратил время, доставляя Валентиуса к Искандриану.

Последнее, казалось, разозлило ее еще больше, чем первое. Киммериец, в конце концов, находится на службе у нее, Синэллы, а не у этого мерзавца Валентиуса. Неплохо об этом не забывать и впредь! К своему величайшему удивлению, он выслушал ее с кротостью ягненка, и самое скверное было то, что ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы еще вдобавок не начать просить у нее прощения. Он никого никогда не умолял, ни мужчину, ни женщину, и теперь у него сводило судорогой желудок, когда он думал, как был близок к этому.

Он рванул дверь своей спальни — и остановился как вкопанный. В сумеречном свете он увидел Юлию, связанную по рукам и ногам. Она смотрела на него снизу вверх, отчаянно пытаясь избавиться от кляпа.

— Махаон! — рявкнул он. — Нарус!

Он торопливо вытащил кляп. Ее путы были затянуты очень туго и, поскольку она сопротивлялась им, глубоко врезались в тело. Ему пришлось очень осторожно разрезать их кинжалом, он боялся поранить ее.

— Кто сделал это? — спросил он, освободив ее.

Прежде чем ответить, она со стоном пошевелилась.

— Не дай им меня увидеть, — попросила она наконец жалобно. — Скорее!

Махаон, Нарус и Борос ворвались в комнату, все трое одновременно и стали сыпать вопросами. Юлия закричала. Когда Конан освободил ее от последней веревки, она бросилась к кровати и схватила покрывало.

— Махаон, убирайся! — крикнула она, скорчившись перед кроватью, и щеки ее запылали. — Я не хочу, чтобы ты видел меня такой! Убирайся!

— А эта исчезла, — выговорил Борос, ворочая тяжелым языком, и указал в угол, где Конан прятал статуэтку.

Только теперь киммериец сообразил, что половица вынута и тайник под ней пуст. Ледяной холод пробежал по его спине. В чем-то было даже правильно, что день завершился именно так, и несчастья преследовали его, как взгляд пустых глазниц черепа.

— Может быть, мы и спасемся, — пробубнил Борос, — если поскачем быстро-быстро и пересечем границу, прежде чем они пустят ее в дело. Я всегда хотел побывать в Вендии. Или даже в Китае. Кто-нибудь из вас знает более отдаленные страны?

— Молчи, старый дурак! — зарычал Конан. — Юлия, кто взял фигурку? Кром! Девочка, прекрати комкать это проклятое одеяло и отвечай!

Не прерывая своих попыток полностью скрыть свою наготу под одеялом и сделать ее как можно менее заметной, Юлия сверкнула глазами и задрала нос.

— Это была потаскуха в мужских штанах и с саблей. — Уголком глаза она наблюдала за Махаоном. — Она сказала, что я плоская, как мальчик. Ну, задница у нее, конечно, побольше моей...

Конан заскрипел зубами.

— Глаза? — нетерпеливо спросил он. — Зеленые? А волосы рыжие? Что еще она говорила?

— Карела? — спросил Махаон. — Я думал, она хочет убить тебя, а не ограбить. Но почему Борос так трясется из-за вещи, которую она прихватила? Ты еще никогда не впутывался в колдовство, киммериец!

— Так ты ее знаешь? — обвиняюще крикнула Юлия. — Я так и подумала после того, что она сказала о моей... — Она запнулась, но тут же нашлась: — После всего, что она сказала. Мне еще запомнилось, что она ругалась именем Деркэто и просила передать тебе, что благодарит за пятьсот золотых. Ты действительно дал ей так много? Я вспоминаю наложниц моего отца и не могу себе представить даже, что эта Карела стоит хотя бы серебряной монетки.

Конан ударил себя по бедру кулаком.

— Я должен найти ее, Махаон, немедленно! Она украла бронзовую фигурку, которую я нашел случайно. Эта вещь принадлежит Злу, и оно может вызвать непредвиденные по размерам уничтожения, если Карела продаст ее тем, кто сможет применить ее. Этого я и опасаюсь. Расскажи мне точно, как добраться до руин крепости.

Юлия застонала.

— Так вот что она имела в виду, когда говорила о деньгах? Она доставит эту адскую штуку тем, о ком говорил Борос? Спаси Митра нас всех — и всю страну!

— Я не понимаю ни слова, — проворчал Махаон, — но одно я точно знаю: если ты ночью попрешься в Сарелианский лес, ты точно сломаешь себе шею. Эти заросли и днем уже достаточно паршивое место, но в темноте их будет как раз довольно для того, чтобы пожалеть о своем рождении.

— Я могу найти ее, — бросил Борос, слегка покачиваясь на ногах, — если бронзовая фигурка все еще у нее. Зло светится, как сигнальный огонек. — Он засучил рукава на костлявых руках. — Совсем простое дело.

— Если ты в своем теперешнем состоянии займешься магией, — прервал его Конан, — я собственноручно прибью твою голову над воротами.

Седобородый посмотрел на него с глубокой обидой и пробормотал что-то про себя, но предпочел вслух не высказываться.

Конан повернулся к Махаону.

— Нельзя терять время. Если мы будем ждать света, может быть, будет уже слишком поздно. Ветеран, помедлив, кивнул, но Нарус сказал:

— Возьми, по крайней мере, несколько человек с собой. Ее банда...

Но киммериец прервал его.

— ...Ее банда услышит, как мы приближаемся, и исчезнет. Нет, я иду один.

Ветеран нехотя описал ему дорогу.

Махаон был прав, думал Конан, когда вот уже, наверное, в сотый раз ветка, которую он не заметил, хлестнула его по лицу. В этой темноте действительно просто сломать себе шею. Он направил лошадь в заросли, понадеявшись, что не сбился с пути. Мальчишкой он учился искать направление по звездам, но под этими старыми дубами, могучие кроны которых сплетались в плотную крышу, неба было почти не видно.

— Ты зашел слишком далеко! — крикнулголос из темноты. — Еще немного, и схлопочешь в ребра арбалетный болт.

Конан положил ладонь на рукоять меча.

— Это тебе не поможет, — произнес второй голос, и кто-то засмеялся. — Теньо и я — мы выросли в этом лесу, Большой, и здесь по ночам промышляем королевских оленей. Он видит даже лучше, чем я. Что касается меня, то с тем же успехом ты мог бы стоять под полной луной — и то я не видел бы тебя лучше.

— Я ищу Карелу, — начал Конан, но не смог продолжать.

— Этого довольно, — сказал первый. — Взять его!

Внезапно грубые руки стащили Конана с седла, и он оказался среди группы людей. Он не мог сосчитать их, но схватил чью-то руку и сломал ее. Раздался пронзительный крик. Здесь не было места для двуручного меча и недоставало света, чтобы действовать осознанно. Поэтому он выхватил из ножен свой кинжал и принялся размахивать им. Когда он задевал кого-нибудь, слышались вопли и проклятия. В конце концов он не смог больше сражаться против такого числа врагов, а они навалились на него со всех сторон. Бандитам удалось скрутить ему руки за спиной и связать ему ноги так, что он мог делать только маленькие шажки.

— Ранен ли кто-нибудь тяжело? — прохрипел тот человек, что смеялся вначале.

— Моя рука, — жалобно сказал один, а другой оборвал его:

— В преисподнюю твою руку! Он мне чуть ухо не отрезал!

Проклиная темноту — кошачьи глаза были не у всех — они вздернули Конана на ноги и погнали сквозь деревья; им все время приходилось поднимать его, потому что веревки, связавшие ему ноги, запутывались в корнях или траве, и он падал.

Наконец перед ними отодвинули в сторону занавес и Конана втолкнули в помещение, сложенное из камня. Оно было освещено факелами, торчащими в ржавых гнездах. Огромный очаг занимал длину целой стены. Над потрескивающим огнем покачивался огромный котел. Одеяла на окнах — вернее, узких бойницах — не позволяли свету вырываться наружу, в лес. Десяток человек — пестрая шайка головорезов — сидели на лавках перёд простыми деревянными столами, пили вино из глиняных кружек и жадно хлебали дымящееся варево из деревянных мисок.

Карела поднялась, когда люди, одолевшие Конана, заволокли его в помещение и громко обвинили в пролитии крови и нанесении увечий. Ее темная кожаная куртка, которую она носила поверх своих узких брюк из бледно-серого шелка и красных сапог с высокими голенищами, была застегнута доверху, но не скрывала очертаний ее тяжелой груди. На поясе, затянутом на бедрах, висела кривая сабля.

— Стало быть, ты еще глупее, чем я думала, киммериец. Ты все-таки вынудишь убить тебя.

— Бронзовая фигурка, Карела, — сказал он настойчиво. — Ты не должна ее продавать! Они хотят...

— Заставить его замолчать! — фыркнула она.

— ...вернуть с ее помощью Аль-Киира! — удалось ему выкрикнуть, прежде чем дубина ударила его по затылку и перед его глазами расплылась чернота.

Глава семнадцатая

“Вот идиот”, — думала Карела, глядя на киммерийца, неподвижно лежащего на полу. Неужели его мужское самомнение настолько велико, что он полагал, будто ему достаточно приехать сюда — и взять статуэтку? Она знала, что он горд и что для гордости у него есть все основания. Он один, вооруженный одним только мечом...

Проклятье, киммериец больше не тот, кто украл у нее часть ее “я” и забрал с собой. Она представляла его себе таким, каким увидела впервые: вор, одиночка, вооруженный только своим разумом и силой руки и меча. Теперь он командует отрядом, и его люди — это она вынуждена была нехотя признать — были куда более опасной сворой, чем те псы, что шли за ней.

— Он был один? — осведомилась она. — Если вы притащили на хвосте его Вольный Отряд, я пущу ваши шкуры на сапоги!

— Никого не видали, — проворчал Теньо. — Стало быть, никого и не было.

Это был маленький человечек с узким лицом и острым носом, странно похожий на енота. Он со злостью выплюнул раскрошенный зуб в ладонь и поглядел на него мрачно.

— Я за то, чтобы сразу его зарезать! Несколько других разбойников, перевязывающих друг другу сломанные ребра и ножевые раны, ворча, согласились с ним.

Марусса, заморанец Карелы, показал кинжал, зажатый между длинными гибкими пальцами.

— Для начала разбудим его. Он выглядит сильным и долго еще покричит, прежде чем замолчать навеки.

Тут же разбойники взревели, перекрикивая друг друга, наперебой предлагая разные пытки.

— Нет, убьем немедленно! Он чересчур опасен!

— Он всего лишь человек! Снимем с него кожу, и вот увидите, будет орать, как любой другой.

— Ты не был с нами там и не знаешь, что это за дикарь!

— Он порезал меня до кости, а Агориосу сломал руку, хотя мы висели на нем вдесятером.

— Молчать, вы! — загремела Карела.

Люди перестали спорить и повернулись к ней.

— Здесь решаю я, кто умрет, и я говорю: не он! Еще нет, по меньшей мере! Кто-нибудь из шелудивых псов хочет возразить? Марш по своим клеткам!

Она положила ладонь на рукоять сабли, и угрожающий огонек запылал в ее зеленых глазах. Один за другим отводили они от нее взгляды, бормотали и отступали назад, снова принимались пить или заниматься своими ранами. Джамаран, огромный, наголо обритый кушит с плечами шире, чем у Конана, и толстыми пальцами, сверкнул на нее глазами последний. Его лицо было искажено от ярости, а рана на разбитой щеке свидетельствовала о близком знакомстве с могучими кулаками Конана.

— Ну, Джамаран? — спросила Карела. Она знала, что он рвется главенствовать в банде, но знала также и то, что он мечтает попасть в ее постель.

В свою очередь, он не подозревал, что его самые тайные мысли ей известны. Он находил, что место женщины — где угодно, только не во главе группы мужчин. Рано или поздно, ей придется показать ему, как он ошибается, — или убить его.

— Ты зашел уже так далеко, что отказываешь мне в праве решать?

Удивление отразилось на его лице, но его быстро сменила насмешливая улыбка.

— Еще нет, — проворчал он. — Я скажу тебе, когда это произойдет, моя рыжеволосая милашка.

Его взгляд прошелся по ее фигуре, лаская ее, затем он повернулся с легкостью, странной для такого большого человека, и прошел к столу, где схватил полную кружку и выпил вино, откинув голову.

Карела дрожала от возмущения, неподвижно глядя на его широкую спину. Он никогда еще не держался так откровенно. Да, ей, наверное, придется убить его. Но сейчас этого делать пока нельзя. При теперешнем настроении ее людей это было бы слишком рискованно. Как бы неохотно она от этого ни отказывалась, но один неверный шаг мог уничтожить все, чего она добивалась. С рычанием она сняла ладонь с сабли.

Здесь все не так, как было в Заморе, думала она со злостью. Тогда никто из ее банды не отваживался противоречить ее слову или, еще хуже, смотреть на нее как на женщину. Это все Конан! Это его вина! Он изменил ее каким-то образом — она даже не поняла как. Он сделал ее другой, и это ей было неприятно. В тот материал, из которого она была скроена, он вплел несколько нитей слабости, и иногда другие мужчины чувствуют это.

Киммериец захрипел и зашевелился, словно его разбудили ее мысли.

— Заткните ему рот! — приказала она. — Разрази вас Деркэто! Шевелитесь! Я не хочу слушать, что он там лепечет!

Конан встряхнулся, когда Теньо и Джамаран опустились возле него на колени.

— Карела! — крикнул он отчаянно. — Послушай меня! Они хотят, чтобы Зло...

Теньо попытался засунуть ему тряпку в рот и закричал, когда киммериец впился зубами ему в руку. Джамаран ударил Конана в подбородок. Парень, похожий на енота, вырвал свою руку и потряс ею. Брызнула кровь. Как только Конан слегка приподнялся, Джамаран всунул ему кляп в рот и привязал полоской ткани. Выпрямившись, бритоголовый ударил Конана под ребра и снова занес ногу в сапоге для второго пинка, когда Теньо вытащил неповрежденной рукой кинжал. Его глаза сверкали убийственно.

— Немедленно прекратить! — приказала Карела. — Оставьте его в покое!

Помедлив, оба все же отвернулись.

Карела чувствовала на себе взгляд ярко-синих глаз. Конан яростно тряс головой, пытался вытолкнуть кляп и громко рычал. Содрогнувшись, она повернулась к нему спиной и уставилась в огонь.

Она знала, что не должна допустить ошибки. Он не должен говорить с ней! Он все еще в состоянии убедить ее в чем угодно. Если он коснется ее, вся ее решительность расплавится, как воск. Но на этот раз, сказала она себе, все будет иначе!

Ей казалось, что ночь не кончится никогда. Это могло иметь только одну причину: у нее за спиной горел взгляд Конана. Разбойники наконец улеглись спать. Большинство из них растянулись на голом каменном полу, завернувшись в одеяла. Но Карела не могла уснуть. Как тигрица в клетке, расхаживала она взад и вперед. Ей не давал покоя этот упорный взгляд из синей ледяной глубины. Она с удовольствием приказала бы завязать ему глаза, но не хотела признаваться — даже самой себе — в том, что глаза Конана оказывают на нее такое влияние.

Наконец рыжеволосая красавица опустилась на пол у огромного очага и стала смотреть в затухающее пламя так, словно то была самая важная вещь на свете. Но и так она не могла уйти от киммерийца, потому что представляла себе все муки проклятых душ, все пытки, которые он заслужил. Она не понимала, почему чувствовала себя при этом еще несчастнее, и уже совсем не могла взять в толк, почему слезы тайком потекли у нее из глаз.

На рассвете она послала в Ианту Теньо в красном мундире. Весь день она не обращала на Конана внимания и не давала ему ни есть, ни пить.

— Когда я уйду, дайте ему воды и кусок хлеба, — приказала она.

Люди сидели вокруг, большинство из них были заняты костями и картами. Они вполголоса обсуждали ее и бросали на нее своеобразные взгляды. Но ей до этого не было дела. Ни мгновения она не хотела слушать киммерийца и не позволяла вынуть из его рта кляп. Нет, пока она не получит в руки свои пять сотен золотых, чтобы поиздеваться над ним, он будет молчать. Да, он будет молчать, пока она снова не обретет полного внутреннего спокойствия, и это, несомненно, самое трудное.

Солнце медленно клонилось к горизонту, и настало для Карелы время ехать к хижине на опушке. Бронзовую фигуру, все еще завернутую в одеяло, она оставила лежать под деревом. Здесь не было никого, кто мог бы ее украсть, а Карела не хотела ночевать с этой тварью под одной крышей, коли была возможность избежать этого.

Когда она привязала узелок позади своего седла (у нее снова свело желудок, едва она подумала только об омерзительной статуэтке), Джамаран вышел из единственной сохранившейся башни бывшего замка.

— Вещица дорогая, — проворчал он требовательно, — пять сотен золотых, говоришь?

Карела не ответила. Сейчас такое же неподходящее время убивать его, как и прошлой ночью.

— Я должен проводить тебя, — продолжал великан, поскольку она молчала. — И позаботиться о том, чтобы ты действительно вернулась с деньгами. Этот аристократишка наверняка мерзавец. А может быть, что-нибудь еще задержит тебя, когда ты получишь золотишко.

Лицо Карелы омрачилось. Уж не думает ли этот дурак, что она собиралась удрать, прихватив золото? Или он хочет заграбастать деньги и ее самое в придачу?

— Нет, — сказала она и села в седло. — Ты останешься здесь и будешь охранять пленника.

— Как будто двадцати человек для этого недостаточно! Такая куча золота...

— Болван! — Это слово прозвучало, как свист бича. — Тебе нужно для начала научиться думать, если ты хочешь повелевать людьми. Северянин, пусть даже связанный, опаснее какого-либо другого человека, которого ты когда-либо встречал. Я могу только надеяться, что вам удастся удержать его в плену, пока я не вернусь.

Прежде чем Джамаран нашел гневные слова для ответа (она ясно могла прочитать их на его лице), Карела дала шпоры своей рыжей кобылке и рысью двинулась по узкой дороге, вернее, по лесной тропинке. Многие дорожки пересекали ее в густом лесу, и вскоре разбойница уехала так далеко, что ни одни преследователь не нашел бы ее.

Она действительно не считала, что охранять Конана должны все ее люди. Но то, что она сказала кушиту, было чистой правдой. Киммериец так опасен, что даже Карела обращалась с ним очень и очень осторожно, несмотря на обычное свое презрение к мужчинам. Она видела, как он сражается, когда поражение уже кажется неизбежным, как он убивает, когда его смерть уже словно бы дело решенное, как побеждает, хотя только что был на грани уничтожения. Но теперь, когда Конан связан по рукам и ногам и когда его охраняют двадцать человек, Карела не сомневалась, что найдет его там, где оставила.

Не думала она и того, что Джамаран мог бы отобрать у нее золото — или чего еще он там от нее хотел, — избежав при этом смертоносного удара рыжеволосой разбойницы. Но ее гордость не могла допустить, чтобы неизвестный аристократ стал свидетелем открытого неуважения к ней со стороны бритоголового. Кроме того, этот аристократ наверняка даст ей другие поручения — ведь он уже поручал ей что-то еще, и изменил свое распоряжение, только узнав о бронзовой фигурке, однако, если он заметит, что она не держит свою банду в узде, он может усомниться — стоит ли ему иметь с ней дело.

Когда Карела добралась до опушки, на которой стояла хижина, солнце превратилось в кровавый шар, наполовину скрытый вершинами гор, и длинные тени потянулись на восток. И снова боевой жеребец в красно-черном облачении один стоял перед дверью. Медленно объехала она вокруг опушки, прячась в тени деревьев. Это был поверхностный осмотр, она сознавала это, но слишком уж ощутимо было присутствие статуэтки. Ей было некогда осматривать все более пристально. Не раз Карела ловила себя на том, что двигается в седле вперед, только чтобы избежать прикосновения к шерстяному одеялу, в которое была завернута фигурка. Ей очень хотелось поскорей избавиться от опасной ноши.

Смеясь сама над собой, она галопом влетела на опушку и спешилась. Одеяло она несла, как мешок. Ударом ноги Карела распахнула грубую деревянную дверь хижины.

— Ну, лорд Как-Вас-Там, ждали мо...

В удивлении она проглотила остаток слов. Рослый аристократ пришел не один, как это было в первую их встречу. Рядом с ним стояла женщина в багряно-красном платье с капюшоном, низко опущенном на лицо. Холодные темные глаза изучающе смотрели на Карелу поверх вуали из почти совершенно непроницаемого шелка. Карела невозмутимо ответила на этот взор и бросила одеяло с фигуркой на глинобитный пол.

— Вот ваш проклятый божок. Где мое золото?

Закутанная в покрывало женщина опустилась на колени возле свертка и жадно раскрыла его. Когда рогатая фигурка высвободилась, она благоговейно вздохнула. Нежными пальцами она поставила божка на стол. Карела удивилась — как легко женщина касается статуэтки.

— Это Аль-Киир! — выдохнула женщина в плаще. — Это то, что я искала, Тараменон.

Карела моргнула. Лорд Тараменон? Если правда то, что она слышала о его фехтовальном искусстве, он будет непростым противником. Карела положила руку на рукоять сабли.

— Прежде чем вы заберете эту штуку, я должна получить пятьсот золотых!

Глаза женщины обратились к ней.

— Это действительно то, что ты ищешь? — спросил Тараменон.

Женщина в покрывале задумчиво кивнула.

— Оно выглядит именно так. Как тебя зовут, девушка?

— Я Карела, девушка! — Рыжая разбойница подчеркнула последнее слово. — А теперь вам неплохо было бы узнать, что вас ждет, если вы не принесли с собой обещанные деньги. Вас, мой милый лордик, я продам в Коф, где ваша смазливая мордашка будет услаждать взоры вашей госпожи.

Лицо Тараменона омрачилось, однако женщина рассмеялась. Карела повернулась к ней.

— А вас я сплавлю в Аргос, где вы будете голая плясать в мессантийских кабаках и удовлетворять прихоти клиентов за стакан пива.

— Я принцесса Офира, — холодно произнесла женщина в плаще, — и я велю посадить тебя на кол на стенах королевского дворца. Как ты смеешь говорить таким тоном с теми, перед кем должна трепетать?

Карела резко ответила:

— Я отваживаюсь не только говорить. Клянусь сосками Деркэто, я сорву с твоего тела платье, чтобы поглядеть, достаточно ли хорошо ты сложена для аргосского кабака. Большая часть офирских дворянок так костлявы, что им никак не удается удовлетворить мужчину, хоть они и стараются изо всех сил. — Сталь скользнула по коже ножен, когда Карела вытащила саблю. — А теперь я хочу получить свое золото.

— Она и впрямь своенравна, — сказала женщина в багряном покрывале. — Взять ее!

Карела резко повернулась к Тараменону. У нее осталось мгновение, чтобы заметить его смущенную улыбку и понять, что он вообще не собирается браться за меч, пока двое в кожаных доспехах легкой кавалерии не прыгнули на нее с потолочных балок и не швырнули ее на пол.

— Разрази вас Деркэто! — взревела она, яростно извиваясь в тисках их рук. — Я разрежу вас на куски, как петухов. Трусливые шакалы!

Тараменон вырвал саблю у нее из рук и забросил в угол.

— Это тебе больше не понадобится, девушка. Несмотря на ее отчаянное сопротивление, кавалеристы вздернули ее на ноги. “Дура!” — выругала она себя. Дать себя заманить в гнездо похитителей, словно невинная девица! Почему ей не пришло в голову, что не было второй лошади — для женщины?

— Я полагаю, мы ожидали бы от нее слишком много, если бы предположили, что она еще невинна, — сказала женщина.

Тараменон рассмеялся:

— Разумеется!

— Вероломная потаскуха! — зашипела Карела. — Вонючий мальчонка для развлечений! Я натяну ваши шкуры на сапоги! Выпустите меня, или мои люди подстрелят вас, как стервятников! Неужели вы настолько глупы, что полагаете, будто я пришла одна?

— Возможно, ты взяла кого-то с собой, — спокойно сказал Тараменон, — хотя в последний раз я никого не видел. Но в любом случае по моему сигналу здесь появятся пятьдесят вооруженных людей. Ну что, попробуем и поглядим, что смогут сделать твои бандиты?

— Хватит, Тараменон, — сказала женщина, закутанная в покрывало. — Не трать на эту шлюху слов.

Она что-то говорила о том, чтобы сорвать платье... — Она смерила глазами узкие брюки Карелы и короткую кожаную куртку. В голосе ее зазвучали злые и насмешливые нотки. — Я хочу поглядеть, не слишком ли она... костлява для моих целей.

Тараменон засмеялся, и трое мужчин принялись за дело. Карела отбивалась, как дикая кошка, и когда они закончили, у нее осталась кровь под ногтями и на зубах. Теперь она стояла нагая, и ее тяжелая округлая грудь сильно вздымалась и опускалась от волнения. Жадные мужские глаза дивились ее красоте, ласкали все изгибы ее холодно и с оттенком легкой зависти. Зеленоглазая разбойница стояла гордо, выпрямившись, насколько позволяли связанные за спиной руки. Она не станет извиваться под этими взглядами, как стыдливая девственница в брачную ночь.

Высокий дворянин ощупал свою щеку, отмеченную четырьмя глубокими царапинами, и посмотрел на кровь, оставшуюся на кончиках пальцев. Внезапно рука его взметнулась в воздухе, и сила удара была так велика, что Карела и те двое, что держали ее, зашатались.

— Не оскорбляй ее! — резко одернула его женщина. — Эти царапины не нанесли ущерба твоей красоте, Тараменон. Так, а теперь свяжите ее, чтобы мы могли взять ее с собой.

— Пара ударов плеткой не нанесут ей ущерба, Синэлла, — проворчал красавец. — Я научу ее хорошему поведению.

Имя поразило Карелу настолько, что она не расслышала ответа женщины. Покровительница Конана! Слышала ли она о ее связи с киммерийцем, не хочет ли она всего лишь разделаться с предполагаемой соперницей? Ну, она может использовать киммерийца в качестве заложника. И если Деркэто будет милостива к ней, Карела повесит подлую аристократку за ноги рядом с киммерийцем.

Карела открыла рот, желая выдвинуть свое предложение: свобода Конана в обмен на ее свободу. И тут же кусок тряпки, послуживший кляпом, забил ее слова обратно в горло. Словно голодная львица, отбивалась она, но трое мужчин — чересчур много для одной женщины. С легкостью, которую она воспринимала как издевательство, они связали ей щиколотки и запястья и прикрутили колени под подбородком и обмотали тонкими ремнями, которые врезались ей в тело. Когда один из кавалеристов притащил большой кожаный мешок, она вспомнила, как хотела послать Синэллу Конану, и густая краска залила ее лицо.

— По крайней мере она еще умеет краснеть. — Синэлла засмеялась, когда Карелу засунули в мешок. — А по ее манере выражаться я уж было заключила, что в ней нет больше ни капли стыда. Отнесите ее к лошадям. Нам нужно спешить. Дела приняли стремительный оборот, куда более быстрый, чем мне бы хотелось и нам нужно кое-что предпринять.

— Я должен вернуться во дворец, на службу, — сказал Тараменон, — но я приду к тебе так быстро, как смогу.

— У тебя не слишком много времени, — холодно сказала Синэлла. — Смотри, как бы твое место не занял Конан.

Темная тюрьма Карелы закачалась в воздухе. Рыжая почувствовала, как слезы потекли по ее щекам. Проклятье Деркэто на киммерийца! Ее снова унизили из-за него! Она надеялась, что Джамаран перережет ему горло — и сделает это немедленно!

Глава восемнадцатая

Конан лежал на грязном каменном полу уже целый день и одну ночь. Он не мог пошевелиться в своих путах, но у него было терпение хищника, и он умел ждать и наблюдать. Указанием Карелы дать ему еды и питья пренебрегли. Он ощущал голод и жажду, но это ему не мешало. Иногда ему приходилось голодать и дольше, и он знал, что, как только он одолеет охранников, ему не придется больше терпеть лишения. Рано или поздно они сделают ошибку, которой он воспользуется. Да, рано или поздно.

С наступлением вечера разбойники зажгли медные лампы. Но без Карелы никто и не подумал повесить одеяла перед высокими узкими бойницами. Глиняные кружки наполнялись стремительно, чаще, чем это было в ее присутствии. Четверо разбойников, которые не последовали примеру остальных и не пошли спать в верхние помещения спальни, были заняты беседой, игрой в кости и вином. Огонь в длинном очаге догорал. Толстые факелы на стенах давно уже прогорели, и никто не принес новых. Некому было позаботиться о железном котле, висевшем над пламенем, и вонь подгоревшей похлебки смешалась с отвратительным запахом пота давно не мытых тел.

Внезапно Теньо бросил кости и кожаный стаканчик.

— Она уже давно должна была вернуться, — проворчал он. — Где она шляется так долго?

— Может быть, она вообще не вернется, — сказал Джамаран. Его черные глаза нашли Конана, а желтые зубы обнажились. — Она оставила нам этого — его она, кажется, очень боится.

Марусса схватил кости.

— Но вы же не думаете, что она унесла ноги вместе с золотом? Конечно, сумма немаленькая, но одна только ее доля от грабежей в том месяце была примерно такой же.

— Эрлик! Отдай, наконец, кости! — фыркнул разбойник с двумя дырками на том месте, где когда-то был нос. Его тусклые глаза смотрели злобно и недоверчиво, словно он знал и заранее ненавидел все, что думают другие при виде его увечья. — Двадцать серебряных монет лежат на столе. Бросай же кости, проклятье!

Трое остальных не обратили на него внимания. Джамаран стукнул по столу кулаком размером с небольшой окорок.

— И еще одно! Почему женщина должна получать долю в десять раз больше, чем мы? Если мы предоставим ей как-нибудь сделать всю работу одной, тогда она поглядит, сколько удовольствия она может доставить мужчинам, которых обкрадывает. Без нас она не стала бы атаманшей. Была бы карманницей, а при поимке пускала бы в ход свои чары (от нас-то она их бережет!), чтобы ей не выжгли случайно клеймо на щеке.

— Лучше поставь вопрос так: кем бы мы были без нее? — возразил Теньо. — Чего бы мы одни достигли? Теперь ты расстраиваешься, что заполучил за месяц только пятьдесят золотых, но прежде ты был рад, если изредка получал хотя бы десять.

— Она женщина! — резко сказал огромный кушит. — Место женщины в постели ее мужа или у очага, где она варит ему еду. Но никак уж не во главе банды.

Марусса засмеялся и подергал себя за обвислые усы.

— Я ничего не имел бы против того, чтобы разок оседлать ее самому. Должно быть, недурное удовольствие — укрощение строптивой.

— Вы и вдвоем с ней не справитесь, — насмешливо сказал Теньо. — Мне не больше вашего нравится выполнять приказы женщины, но она добыла золота для моего кошелька больше, чем я когда-либо видел. И я знаю, что мне пришлось бы держать ее связанной по рукам и ногам, если я не хочу проснуться с собственным кинжалом в глотке. Или даже похуже.

— Да ты совсем скис! — фыркнул Джамаран. Он толкнул замаранца крепким локтем. — Я уже давно знал, что ты больше баба, чем мужчина. Наверно, он проводит свое свободное время в молитвенных домах Ианты.

Оба взревели от смеха, и безносый, похоже, нехотя вторил им.

Лицо Теньо побелело как мел, и в руке его неожиданно оказался узкий кинжал.

— Такого никто не смеет говорить мне безнаказанно! — зарычал он.

— Я говорю все, что мне вздумается. — В голосе Джамарана не было теперь веселья. — А если тебе это не по душе, я твоим собственным ножом поковыряюсь в твоем теле, поищу, где ты прячешь свою храбрость.

— Вы оба просто болтливые бабы! — рявкнул безносый. — Вам не хватает меня, чтобы поиграть в кости?

Не пересохни у него горло, Конан бы засмеялся под своим кляпом. Если так пойдет и дальше, эти четверо поубивают друг друга, и ему останется лишь заняться своими веревками.

Джамаран швырнул свой кубок через всю комнату, так что вино выплеснулось, и поднялся. Ноги у него были толщиной в обхват талии обычного человека. Он встал над киммерийцем. Ярко-синие, словно лед, глаза с холодным спокойствием встретили мрачный взор кушита.

— Большой, — презрительно сказал Джамаран и, пнув Конана ногой под ребра, заставил приподняться с каменного пола. — Мне ты совсем не кажешься таким уж большим. Почему Карела не хочет, чтобы с тобой что-нибудь случилось? Она боится тебя? А может быть, немножко даже любит... Кто знает, может, я дам тебе поглядеть, как я сделаю ее покорной, если она вообще вернется.

Каждую фразу он сопровождал пинком сапога, пока киммериец не остался лежать, хватая ртом воздух, у края очага и глядя на Джамарана с яростью и злобой. Бритоголовый сел рядом с ним на корточки, сжал кулак и показал ему.

— Вот этим я убил десятерых. Ты будешь одиннадцатым. Я не верю, что Карела вернется. Если бы она собиралась это сделать, она давно была бы уже здесь. Но я подожду еще немного. Я хочу, чтобы она все-таки это увидела. Хочу посмотреть, какие чувства пробуждает в женщине мужчина, убитый таким образом.

Хохоча, кушит выпрямился и вернулся к столу.

— Где мой кубок? — заревел он. — Я хочу вина!

Ругаясь под своим кляпом, Конан откатился от пылающих углей, возле которых лежал, но его мысли были далеки от тех ожогов, что он при этом получил. Он так жадно ловил мгновение, когда подвернется возможность бежать, что почти не обращал внимания на разговоры об опоздании Карелы. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать: она совершенно точно не просто удрала и прикарманила все вырученное золото. Он вспоминал слова Бороса о том, что Аль-Кииру приносили в жертву самых красивых и самых гордых женщин страны. Мало было на свете женщин, более прекрасных, чем Карела, а гордость ее была ему хорошо известна. Эта дура не только доставила тем, кто хочет вызвать к жизни бога-демона, средство для достижения их цели, но и предоставила им самое себя в качестве жертвы. В этом он был теперь уверен. Придется спасать ее от ее же собственной глупости. Но как? И как же ему самому освободиться?

Он немного повернулся, чтобы не лежать прямо на ожоге, который здорово болел, и неожиданно улыбка появилась на его губах под кляпом. Не обращая внимания на обжигающий жар, он сунул свои связанные запястья в догорающее пламя. Он вцепился зубами в кляп, потому что боль была жуткой, и напряг под веревкой могучие мышцы. Пот выступил у него на лице.

Запах паленой пеньки ударил ему в ноздри. Он удивился тому, что другие этого явно не замечали, потому что никто из четверых не смотрел в его сторону. Они были очень заняты пьянством, а безносый все еще пытался уговорить остальных продолжать игру, желая вернуть свой проигрыш.

Наконец веревка порвалась и Конан вытащил свои обожженные руки из жара, но продолжал держать их за спиной. Взглядом он искал свой старый испытанный широкий меч. Он был прислонен к стене позади пьянчуг — добраться до оружия невозможно, не вступив в поединок с этими четырьмя.

Безносый в бешенстве опрокинул скамью. Конан замер. Человек схватил свой кубок и принялся расхаживать взад и вперед. При этом он бормотал насчет людей, которые выигрывают и не хотят после этого играть дальше, — и бросал мрачные взгляды на остальных троих, которые мало о нем беспокоились. Киммерийца, неподвижно лежавшего возле очага, он вообще не замечал.

Медленно, чтобы не привлечь к себе внимания, Конан придвинул к жару ноги. К вони от горящей пеньки добавился запах паленой дубленой кожи, но на это обратили столь же мало внимания. Обе веревки были теперь порваны. Вытаскивать кляп слишком долго. Киммериец перекатился по полу, схватил кочергу и вскочил.

Безносый первым сообразил, что Конан больше не связан, но времени у него хватило только на то, чтобы успеть распахнуть глаза, прежде чем мешком свалиться на пол с разможженной головой.

Рыча, остальные поднялись на ноги. Теню выхватил кинжал, и в тот же миг острая кочерга вонзилась в его грудь. Нож выскользнул из его пальцев, и киммериец подхватил оружие. Марусса поднял меч, но большего сделать не смог, поскольку кинжал уже торчал у него в горле.

С ревом бросился Джамаран на киммерийца. Он сомкнул свои медвежьи лапы на его теле и поднял его в воздух. Конан чувствовал, как мощные руки великана давят на его позвоночники, как начинают трещать кости. Конан замолотил кулаками по бычьему затылку своего противника, но тот, казалось, ничего не чувствовал. Джамаран давил все сильнее и сильнее, и киммериец знал, что его спина может сломаться в любой миг. В отчаянии он сдавил ладонями уши врага.

Закричав, Джамаран бросил его. Едва лишь пятки Конана коснулись пола, он ударил кушита по шее. Джамаран шатнулся и в тот же миг поднял огромный кулак. Конан отбил удар, обхватил рукой бритоголового и начал его бить, чувствуя, как ребра трещат под кулаками.

И тут в ночи горны протрубили сигнал к атаке, принятый в офирской армии.

— Первая рота — факелы наготове! — взревел голос. — Вторая рота — вперед! Пленных не брать!

На верхних этажах застучали пятки. Послышались пронзительные вопли.

Занятый смертельной схваткой, Конан не сразу сообразил, что на него свалилась новая напасть. Джамаран, скрежеща зубами, ударил головой о его голову. Конан зашатался, пытаясь совладать с чернотой, которая вот-вот уже грозила охватить его. И снова огромный кушит вцепился в него. И тогда Конан резко ударил его коленом пониже живота, так что тот выпустил его, и сразу вслед за этим нанес мощный удар в подбородок. С ужасающим хрустом бритая голова откинулась назад на сломанной шее, и кушит рухнул.

Конан сорвал со рта кляп и бросил его на труп того, кто грозился убить его. В этот момент в бойницу всунулся факел. Киммериец перепрыгнул через стол, опрокинув его по дороге, схватил свой меч и отшвырнул ножны из лошадиной кожи. Если солдаты получили приказ не брать пленных, они убьют всех, кто попадется им на пути, не спрашивая, враг это или пленник врага. Конан не имел ни малейшего желания погибнуть по недоразумению.

Один человек ворвался в дверь с поднятым мечом, Конан занес свой и поспешно отдернул его, когда он остановился всего лишь на ширине ладони от головы Махаона. Нарус обежал ветерана кругом, а за ним последовали еще двое из Вольного Отряда.

— Вы! — вскричал Конан. — Так это вы “офирская армия”?

Нарус передернул плечами и поднял медный горн.

— Я как-то учился. То и дело выясняется, что не зря. — Он оглядел лежавшие вокруг трупы. — И снова ты нам не оставил работы!

— Наверху еще много, — возразил Конан, но Нарус потряс головой.

— Они попрыгали через окна в крепостной стене. Решили, что мы те, за кого себя выдаем. Удрали в ночь.

— Все равно дел по горло, — заверил его Конан. — Карелу скрутили. Я собираюсь освободить ее.

Борос видел огни на горе Аль-Киира — вот его единственный ориентир. Там и нужно искать.

— Нам надо поворачиваться побыстрее, если вы хотите идти со мной.

— Митра! Конан, — проворчал Махаон, — можно мне тоже вставить словечко? Сейчас не время заниматься женщинами, даже такой, как эта. Мы прибежали искать тебя... потому что в Офире разверзлись преисподнии Зандру.

— Аль-Киир! — У Конана желудок свело судорогой. — Им, стало быть, удалось вновь призвать этого бога!

— Я ничего не знаю ни о каких богах, — буркнул Махаон, — но Вальдрик-таки помер от своих хвороб, и Искандриан занял королевский дворец.

Конан уставился на него, недоверчиво моргая.

— И?..

— И старый генерал открыто встал на сторону Валентиуса, — пояснил Нарус. — А этот молодой балбес взял себе имя “Морантес Второй”. Как будто имя уже сделает его королем. Я слыхал, будто он не стал ждать погребения, даже жреца не дождался, сорвал корону с еще теплого тела и водрузил на себя.

— Прекрати молоть языком, Нарус, — фыркнул Махаон. — Большинство аристократов думают так же, как ты, киммериец. Они собирают свои силы, но Искандриан уже выступил, чтобы разбить их, прежде чем они успеют причинить вред. Через час после того, как Орел посадил Валентиуса на трон, он выступил из Ианты с большей частью армии. Таурианус громко ворчит, что Отряд должен примкнуть к аристократам. Он рассказывает всем и каждому, что если Искандриан победит, это будет конец всем наемникам. — Лицо Махаона, украшенное шрамом, приняло свирепое выражение. — И я скажу тебе, Конан, что здесь Таурианус прав. Искандриан быстро положит конец всем наемникам в Офире.

— Об Искандриане мы позаботимся позже, — рявкнул Конан. — Сначала Карела и кое-что поважнее, чем она. Сколько с тобой человек. Махаон?

— Семь, включая Наруса и меня. Все, кто пришел с нами из Немедии. Двоих я оставил охранять Юлию. С остальными дело скверно, киммериец. Если ты хочешь сохранить отряд, ты должен немедленно вернуться. Карела продержится какое-то время. Она сделает это лучше, чем любая другая женщина.

— Мы нашли твоего жеребца среди лошадей этих разбойников, — вставил Нарус.

— Кром! — вскричал Конан. Их было слишком мало, если они хотели встать на пути того, что он боялся встретить возле Ворот Аль-Киира. — Мы едем в Ианту собирать отряд и тут же выступаем. Нет, не для того, чтобы поддержать аристократов, а к Воротам Аль-Киира. На ваши вопросы я отвечу потом. Сейчас на это нет времени. По коням! Вперед! И молите всех богов, какие только придут вам на ум, чтобы мы не опоздали!

Глава девятнадцатая

Летели искры из-под копыт, ударявших о булыжную мостовую, когда Конан галопом промчался по темным пустым улицам Ианты в сопровождении семи всадников в развевающихся плащах. У мрачной гранитной скалы Врата Аль-Киира трепетали огни, выделявшиеся на фоне безлунного неба, и они подстегивали киммерийца. Конан ругался про себя и злился на городских стражников, которых пришлось упрашивать впустить его в город, теряя дорогое время.

С каким удовольствием он разбудил бы громким кличем горожан, спящих за каменными и деревянными стенами своих домов, чувствуя себя там в безопасности — по крайней мере временные. Траурные флаги свисали из закрытых окон. У общественных колодцев были видны букеты из сакармана — черные и белые ягоды смешивались на ветках, символизируя смерть и возрождение. Столица Офира погрузилась в траур по почившему королю, полная страха и неуверенности, но никто в Ианте не подозревал, что самый большой их страх — не больше, чем коптящий огонек свечи, по сравнению с лесным пожаром того ужаса, который ждет их, если известные усилия увенчаются успехом.

Промчавшись рысью в ворота дома, где квартировал отряд, Конан взревел:

— К оружию! На коней! Проклятье, живо, клянусь адом Зандру!

Тишина тяжело опустилась на темный дом, и его слова прозвенели, отражаясь эхом от высоких стен, когда остальные его спутники подскакали вслед за киммерийцем.

— Таурианус! — крикнул он. — Борос!

Со скрипом повернулась дверь на ржавых петлях. Слабый свет озарил четыре фигуры, которые поспешно вышли во двор. Приблизившись, тени превратились в Бороса, Юлию и двух солдат с потайными фонарями в руках. Это были последние люди, с которыми Конан пришел из Немедии и которых Махаон оставил охранять Юлию.

— Где остальные? — спросил Конан.

— Ушли, — глухо ответил Борос. — Таурианус — чтоб Эрлик сгноил его душу на всю вечность! — убедил их, что ты мертв, иначе бы ты, мол, давно уже вернулся. Примерно половина пошла за ним, чтобы примкнуть к аристократам против Искандриана.

— А остальные?

Волшебник пожал костлявыми плечами.

— Забились в какую-нибудь щелк. Без тебя страх сожрал их сердца.

Конан сдержался, чтобы не проклясть Тауриануса. Сейчас действительно не время для этого. На горе все еще пылали факелы. Что бы ему ни пришлось делать, ему придется делать это с теми немногими людьми, что остались с ним. Но он никого не поведет сражаться с волшебством, может быть даже с богами, не открыв этим людям всей правды.

— Борос, — мрачно сказал Конан. — Расскажи об Аль-Киире. Но постарайся кратко. Он вернется в наш мир, может быть, уже на рассвете, если мы ничего не предпримем.

Борос испуганно глотнул воздуха, подергал себя за бороду и заговорил дрожащим голосом, который выдавал его возраст больше, чем что-либо иное. Он говорил о тех днях, когда древний Офир был еще молодым, об отрядах Аль-Киира, о Круге Праведного Пути, о пленении и изгнании бога-демона и о тех, которые хотят вернуть веру в него и самого бога, алчущего столь страшных жертвоприношений.

Когда он закончил, воцарилось испуганное молчание, прерываемое лишь уханьем совы и тяжелым дыханием людей.

— Если мы явимся к Искандриану с такой историей, — сказал Конан, — то он сочтет это происками партии аристократов и велит нас убить или объявит сумасшедшими и запрет — а тогда уже будет поздно. Но каждое слово этого рассказа — правда, и все это дело в целом убивает вернее, чем удар копья в сердце. Борос рассказал вам, какая судьба ожидает ваших сестер, жен, дочерей, если они горды и прекрасны. Я еду к Вратам Аль-Киира, чтобы предотвратить самое худшее. Кто со мной?

Долгое время лишь молчание было ему ответом. Затем вперед вышла, подняв голову, Юлия.

— Если нет мужества у тех, кто называет себя мужчинами, то, по крайней мере, я буду сопровождать тебя.

— Ты ляжешь спать на свой матрас, — рявкнул Махаон, — или я свяжу тебя, как это делала Карела, и оставлю так до своего возвращения.

Девушка юркнула за спину Бороса и испытующе посмотрела на седого ветерана, словно хотела дознаться, не собирается ли он и впрямь исполнить свою угрозу. Махаон кивнул с довольным видом и повернулся в седле к Конану.

— С тех пор, как я дерусь за тебя, киммериец, я имел дело с колдунами больше, чем другой за всю свою жизнь. Колдовство не так уж много значит.

— Сова, ухающая в новолуние, предвещает смерть, — мрачно прогудел Нарус. — Но я еще никогда не видел бога. Я тоже с тобой, киммериец.

Один за другим семеро наемников решались идти с Конаном, и голоса их звучали смущенно, потому что девушка превзошла их мужеством и была готова идти спасать от кровавого ритуала женщину, которая ее так унизила. Но это вовсе не означало, что все преодолели свой страх.

Взгляд Конана скользнул по лицам, освещенным слабым светом фонарей, и киммериец вздохнул.

— Нас вполне достаточно, — сказал он (только ради того, чтобы заставить себя поверить в это). — Потому что нас должно быть достаточно. Кларан, Мемтес, возьмите своих лошадей.

Оба, кого он назвал по имени, поставили фонари и побежали к стойлам.

— Мы выступаем сразу же, как только они вернутся, — продолжал он. — На гору придется забираться пешком, потому что лошади не полезут по граниту...

— Подожди, Конан, — вмешался Борос. — Спешка нужна только при ловле блох. Если, конечно, ты не торопишься угробить нас всех и себя в придачу. Сначала ты должен завладеть посохом Аванрахаша.

— На это нет времени, старик, — сердито возразил Конан. Он нетерпеливо повернулся в седле, чтобы поглядеть сквозь глубокую темноту на Врата Аль-Киира. Все еще горели там факелы, и слабый их свет, казалось, мигал, издеваясь над киммерийцем. Что там происходит с Карелой, пока он сидит тут на лошади, как конная статуя?

— Если ты отправишься убивать льва, — возразил бородач, — ты тоже скажешь, что у тебя нет времени взять с собой лук и копье? Что ты его, чтобы не тратить время зря, лучше задушишь голыми руками?

Ты хочешь встать на пути Аль-Киира! Не воображаешь ли ты и в самом деле, что твое мужество и твой клинок — это все, что нужно для битвы против бога? С таким же успехом ты мог бы просто перерезать себе горло.

Конан вцепился в поводье. Он не страшился смерти, хотя искал ее не больше, чем любой другой человек. Но его смерть будет бессмысленной, если Карела будет принесена в жертву и Аль-Киир вырвется на волю и начнет пожирать человечество. Конан принял решение быстро, как того требовала ситуация. Он бросил поводья Махаону и соскочил на землю.

— Возьми моего жеребца к горе, — приказал он, стаскивая с себя доспехи. То, что он должен сделать, лучше делать без лишней тяжести. Потом киммериец сел на землю и снял с себя сапоги. — Я встречу вас на перекрестке у подножия горы.

— Ты вообще знаешь хоть, где искать этот посох, о котором говорил старик? — осведомился Махаон.

— В тронном зале, — заявил Борос. — По древнему закону, скипетр и корона после смерти короля должны девять дней и девять ночей лежать на троне. Валентиус нарушил традицию, сразу надев корону, но он не осмелился полностью пренебречь ею.

— В королевском дворце! — воскликнул Махаон. — Киммериец, ты, должно быть, рехнулся, если полагаешь, что сумеешь забраться туда! Идем! Честной сталью сделаем все, что сумеем!

— Когда-то я был взломщиком и вором, — возразил Конан. — Это не первый дворец, куда я вхожу не через дверь.

Теперь на нем была только набедренная повязка. Он перекинул перевязь через грудь, так что меч оказался у него за спиной, а кинжал повесил под левую мышку. Кларан и Мемтес вернулись верхом, и копыта их лошадей звенели на толстых каменных плитах двора.

— Яприду к перекрестку с посохом, на это можете положиться. Будьте там.

Шагая быстрым, широким шагом, Конан исчез в ночи. За ним со двора выехали Махаон и остальные. Они направили своих лошадей в противоположную сторону, к северным воротам. Киммериец уже растворился в темноте: дух, исполненный решимости убивать, который спешил по неосвещенным, безлюдным улицам Ианты. Каждая дверь была заперта, каждое окно закрыто ставнями. Жители города прятались от собственного страха перед неясным будущим, забившись в свои дома. Только несколько ободранных псов, изголодавшихся до костей, рыскали в переулках в поисках отбросов. Но и они шарахались от огромной фигуры киммерийца. Булыжник мостовой ложился под его жесткие босые ноги, точно скалы родной Киммерии, и это ощущение окрыляло его. Ему казалось, что он снова мальчишка в горах. Дыхание его участилось, и он мчался вперед — ради Карелы, ради любой другой женщины, обреченной потерять жизнь (и больше чем жизнь), если предприятие его сорвется.

Снова заухала сова, и Конан вспомнил слова Наруса. Может быть, ее крик и вправду означал смерть — для него или кого-то иного. Кром, суровый и жестокий бог скудных ледяных стран севера, где Конан родился, дает человеку только жизнь и волю, но он не обещает при этом, что жизнь будет долгой или что воля всегда одержит верх. Человеку ничего не остается, как бороться и снова бороться — всегда, покуда он еще дышит.

Киммериец замедлил шаги тогда, когда перед ним выросли тяжелые стены королевского дворца и на фоне неба темной тенью поднялись зубцы и шпили башен. Толстая, обитая железом дверь была закрыта и, без сомнения, заперта на замок. Но он и не поглядел в их сторону. Он не собирался проникнуть во дворец через дверь.

Пальцы Конана ощупывали стены, вздымавшиеся перед ним, словно черная скала. Много столетий назад были они воздвигнуты из камней, каждый из которых был в двадцать раз тяжелее взрослого мужчины. Только тяжелые метательные машины могли швырять такие большие камни, что в состоянии пробить в этих стенах брешь. Но Конан не позволит этому препятствию встать у него на пути всерьез и надолго. Годы прорезали щели между огромными квадратами, так что для рожденного в горах не составляло особого труда вскарабкаться по ним.

Уверенно и ловко Конан забрался наверх. Пальцы рук и ног все время находили опору в щелях, и его сильные мышцы поднимали его наверх, даже если он цеплялся за стену лишь одним кончиком пальца. Под ним, уже на опасной глубине, во мраке лежала булыжная мостовая. Если он упадет, он переломает себе все кости, но время поджимало, и он не мог уделять большого внимания своей безопасности.

На стене он остановился между двумя высокими зубцами, увенчанными каменными леопардами, и навострил уши, — от его слуха не должны уйти шаги, шорох кожи, звяканье кольчуги. Драка с охраной расстроит все его дела, прежде чем оно успеет начаться. Но ничего не было слышно. Он протиснулся между зубцов. На бруствере охраны не оказалось. Дворец был тих, как гробница. Вполне могло оказаться, что Искандриан оставил охрану только у ворот. Белого Орла хватит удар, если у Конана получится задуманное.

От бруствера вниз вел изогнутый скат. Здесь вора вполне могли заметить, безразлично, сколько стражников там имелось или сколько слуг пряталось. Наверняка имелась прислуга, которая боялась быть наказанной, если она станет слишком рьяно служить теперешнему носителю короны, а его вдруг свергнут. Самая верная дорога, решил Конан, — по крышам. Ближайшая — крыша дворцового флигеля — была вполне достижима для ловкого прыгуна, если бы можно было взять разбег. Однако не так-то это просто сделать с отвесной стены, особенно если хорошо знать, что в случае ошибки придется лететь с высоты в четыре этажа.

Конан оценил расстояние и угол, затем набрал побольше воздуха и побежал по скату вниз. После шестого шага он прыгнул. Кончиками пальцев он сумел зацепиться за край крыши. Черепица сорвалась, соскользнула по краю и разлетелась в куски далеко внизу, на камнях. Мгновение киммериец висел на одной руке. Медленно втянул он себя наверх и закинул ногу на крышу. Кирпич, за который он держался, качнулся, но ему удалось распластаться на крыше, осторожно отодвинуть в сторону вылетевший кирпич и подождать, пока успокоится дыхание. Он напряженно вслушивался — не привлекло ли к себе внимания падение первой черепицы. Но ничего не шелохнулось.

Как дикий зверь, Конан побежал по крыше наверх, ноги его сами находили верную опору среди торчащих кирпичей. Он забрался по водостоку, спрыгнул с балкона из черного и белого мрамора на острый фронтон, прижался к стене, нащупывая опору для рук на карнизе. Затем он полез мимо окон, забранных ажурными решетками, пока, наконец, не заглянул в вентиляционное окошко и не посмотрел с большой высоты на гигантский тронный зал.

С потолка на толстых золотых цепях свисали массивные золотые люстры. Их яркий свет падал далеко вниз на мозаичный пол, на котором были изображены невероятной величины леопарды и орел — королевские знаки власти Офира. Посреди зала стоял закрытый черным покрывалом саркофаг, в котором лежало тело Вальдрика в королевском облачении у расшитого золотом и жемчугом пурпура. У почившего короля никто не стоял в почетном карауле.

Конан поискал глазами трон. Похожий на тяжелое кресло, в котором некогда сидел Антимидес, он был украшен изображениями орлов и леопардов, однако трон был гораздо больше и весь из золота. Глаза геральдических зверей были сделаны из рубинов; клыки и когти — изумрудные, размером с ноготь большого пальца человеческой руки. Короны видно не было. Существовал ли такой старый закон или нет, но невзирая ни на что, Валентиус не мог допустить, чтобы его разлучили с короной даже на девять дней, после того как он ее наконец-то заполучил. Но то, что искал киммериец, лежало поперек подлокотников трона и сверкало во всю свою длину, позолоченное, усыпанное бесконечными драгоценными камнями разных видов.

Конан осторожно спустился по барельефам мраморных стен почти до низу. Оставалось всего двадцать футов. На этой высоте висели настенные ковры. Конан отодрал угол одного из них — на ковре была выткана охотничья сцена: король в короне с седла бьет красную дичь — и спустился по нему, как по канату.

Когда ноги киммерийца коснулись пола, он выпустил ковер и побежал к трону.

Почти дрожа, он схватил скипетр. Так много зависело от слов пьяного пьянчуги! Конан поспешно содрал своим ножом мягкое листовое золото и сверкающие камни и небрежно бросил их на пурпурные бархатные подушки трона. При виде древесины он облегченно вздохнул, но работы своей не бросал, пока перед ним не оказалось простое дерево — посох длиной в вытянутую руку и толщиной в два больших пальца.

Но был ли то и в самом деле посох Аванрахаша? Конан не чувствовал, чтобы от посоха исходило что-либо магическое, и он не казался столь древним, каким должен был быть. В самом деле, создавалось впечатление, что его вырезали всего несколько дней назад.

Но этот посох находился под оболочкой скипетра, и альтернативы Конану никто не предлагал. Не разбирая, какого сорта были драгоценные камни, киммериец схватил пригоршню их с подушки и сунул в мешочек.

— Обыкновенный, пошлый, вульгарный воришка! — произнес Тараменон от двери через весь тронный зал. — Вот Синэлла удивится, когда вернется и увидит твою голову на колу над воротами!

Конан выхватил меч, висевший у него за спиной. Держа посох в левой руке, он шагнул к рослому дворянину. Он молчал — времени на слова у него не было, но уголком сознания уже загорелся при упоминании имени женщины. Он опять желал обладать ею. Синэлла! Возможно ли, что он так долго не думал о ней? Но ярость затопила все остальные его чувства.

Тараменон отбросил свой подбитый мехом багряный плащ и обнажил меч.

— Я пришел сюда только затем, чтобы плюнуть Вальдрику в лицо. Оказывать почести мертвецу, который наполовину сгнил еще при жизни, — от этого у меня желудок сводит. Найти здесь тебя — вот приятная неожиданность. Никак не думал, что мне так повезет! — Внезапно злоба превратила лицо Тараменона в отвратительную маску. — Я расскажу ей о твоей смерти, когда увижу ее. Твои грязные лапы никогда больше не коснутся ее, варвар, скотина!

Скрипнув зубами, он бросился вперед, нацелив удар в голову Конана.

Киммериец парировал удар Тараменона и нанес ответный. Глаза офита расширились от силы этого удара, но это не остановило его, и он вновь занес меч. И снова его встретил меч Конана, высекая ливень искр. Тараменон сражался с убийственным изяществом лучшего фехтовальщика в Офире. Его длинный клинок был гибок, как кофитянская змея. Конан же дрался холодно и беспощадно, как северянин и берсерк, и его сталь сверкала, точно молния между вершин киммерийских гор. У него не было времени обороняться, он должен был напасть и победить как можно скорее, прежде чем шум поединка донесется до слуха людей и он увидит перед собой силы, значительно превосходящие его собственные. Так что Тараменону оставалось лишь защищаться.

Пот крупными каплями катился по лицу лучшего фехтовальщика страны. Он все время отступал, теснимый безжалостным демоном с лицом из камня и глазами из синего льда, в глубине которых офит уже читал свою смерть. Паника охватила дворянина, и в первый раз в жизни страх победил его.

— Стража! — заревел он. — Воры! Стража! В этот роковой миг он отвлекся, Конан нашел брешь в его обороне, и широкий меч скользнул между звеньев кольчуги, рассекая мясо и кости — и вот уже из груди офита торчит лишь рукоять меча.

Конан посмотрел в неверящие неподвижные глаза.

— Синэлла принадлежит мне! — прошептал он. — Мне!

Кровь вытекла изо рта Тараменона, и он упал. Покачав головой, Конан посмотрел на труп, а потом лишь вспомнил о мече и вытащил его из тела. Почему он сказал это? Синэлла не имеет сейчас никакого значения. Важна Карела, важен Аль-Киир, важен посох; но прежде всего важно суметь добраться до перекрестка. Однако картина, которую почти было закрыли собой все эти события, вновь встала перед его внутренним взором, ломая его сопротивление: стройные ноги, атласная кожа, высокая грудь... Конан потряс головой, на этот раз смущенно, и схватил снятый Тараменоном плащ, чтобы вытереть о него клинок и отрезать полосу, которой он хотел привязать посох к спине. “Вернусь ли я назад?” — спросил он себя, когда его снова стал осаждать образ Синэллы, словно взялся заставить его никуда не ходить. Конан отчаянно гнал воспоминания. Перекресток! — думал — он. Перекресток! Время!

Он помчался к полуотодранному настенному ковру и забрался по нему наверх.

Синэлла.

Перекресток!

Время!

Глава двадцатая

Карела подавила вскрик, когда мешок, в который ее засунули, перевернулся и она, все еще связанная и нагая, была брошена на холодный камень. После долгой темноты свет ослепил ее, и из глаз брызнули слезы. Она злилась на себя за эти слезы, потому что не хотела, чтобы те, кто захватил ее в плен, решили, будто это они заставили ее плакать. Моргая, она наконец рассмотрела грубо сложенные из камня стены небольшой пещеры, которая была освещена факелами в черных железных держателях.

Карела была не одна. Здесь имелись еще Синэлла и четыре белокурые женщины, удивительно похожие между собой. Аристократка была одета теперь иначе, чем в хижине. На каждом запястье у нее были железные обручи, и две черных шелковых полосы оставляли открытыми ее бедра и грудь; кроме того, она украсила себя поясом из золотых звеньев. Карела замерла, увидев пряжку этого пояса, — она сделана в форме головы той отвратительной бронзовой статуэтки, которую она продала, — хотела продать, горько поправила себя разбойница, — но та была сделана, кажется, целиком из золота. Обруч, тоже состоящий из золотых звеньев, украшал серебристо-белые волосы Синэллы, заплетенные в косы и уложенные короной, и на этом золотом обруче поднимались четыре рога, как у демонической фигурки.

Остальные женщины были одеты, как Синэлла, только их узкие пояса были сделаны из черного железа, а кроме того, они носили цепи и обручи на шее. Их волосы, заплетенные и уложенные таким же образом, ничего не украшало. Опустив головы, они смиренно ловили каждое движение этой прекрасной на чужеземный лад аристократки.

Карела глотнула и снова ощутила, что в горле у нее пересохло. Будь она в состоянии говорить, она сказала бы этой Синэлле, что Конана она может оставить себе. Это было бы враньем — разбойница не собиралась отказываться от своих намерений из-за белокурой шлюхи, которая сама себя называет “леди”, — но солгать ей казалось в тот момент очень разумно.

Синэлла кивнула, и четыре женщины вытащили кожаные ремни. Карела отчаянно извивалась в своих путах. Ей бы кинжал — или хотя бы одну руку освободить. Да даже просто языка хватило бы, чтобы выплюнуть белобрысой в лицо, кто она есть, целиком и полностью.

— Послушай меня, девушка, — сказала Синэлла. — Эти женщины оденут и подготовят тебя. Если ты станешь им сопротивляться, тебя будут бить, но приказ мой выполнят все равно. Я бы предпочла, чтобы ты осталась по возможности неповрежденной, так что, если ты готова подчиниться, кивни.

Карела пыталась кричать сквозь кляп. Подчиниться! Не вообразила ли эта женщина, что перед ней испуганный ягненок, который позволит себя устрашить угрозами? Ее зеленые глаза сверкали в немой ярости.

Синэлла подошла к ней, поставила ногу на колени Карелы, привязанные у нее под подбородком, перевернула ее на спину и удержала так.

— Ну хорошо, тогда маленькая проба на качество. Не стоит быть слишком деликатными.

Женщины тоже подошли поближе, и их кожаные ремни засвистели, хлеща по беззащитному телу Карелы, которое выступало, стянутое веревками, сквозь путы.

Зеленые глаза Карелы, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и в один миг она почти порадовалась кляпу во рту, который удержал ее от крика. Наконец она яростно кивнула. Во имя Деркэто, глупо дать засечь себя до смерти, пока она связана, точно свинья, которую притащили на ярмарку.

Синэлла сделала знак женщинам.

— Я была уверена, что ты послушаешь голос рассудка.

Карела попыталась выдержать взгляд темных глаз, неподвижно глядящих на нее сверху вниз; но сдалась и опустила веки. Судя по выражению лица Синэллы, та никогда не сомневалась, что ей удастся сделать послушной эту рыжую.

“Но я еще покажу им, чего стоит обещание, вырванное пыткой, как только они меня развяжут, — подумала Карела. — Я...”

Внезапно ее веревки были разрезаны. Карела заметила блеск кинжала. Она хотела схватить его — и упала на каменный пол от страшной боли. Ее мышцы так устали от неестественного положения, в котором она была связана, что способны были лишь судорожно дергаться. Бесконечно медленно подняла она руку, чтобы снять кляп со рта. Охотнее всего она бы сейчас заплакала. Кинжала больше не было видно, и она даже не увидела, кто его держал. Не знала она также, куда его спрятали.

Когда Карела выбросила кляп, две женщины поставили ее на ноги, и она охнула от боли. Если бы они не держали ее, она была бы не в состоянии удержаться на ногах. Служанка начала расчесывать гребнем из слоновой кости спутанные рыжие волосы. Еще одна вытирала мягким платком пот с ее тела.

Карела попыталась облизать губы.

— Я не продам тебя в кабак, — удалось ей выдавить из себя, — я вырву твое сердце голыми руками.

— Хорошо, — произнесла Синэлла, явно обрадованная. — Я уже боялась, что мужество твое сломлено. Для этого довольно было бы одного путешествия сюда. Я очень рада, что с тобой этого не произошло.

Карела издевательски сказала:

— Тебе самой доставит много удовольствия ломать меня! Но тебе меня не взять, пока я цела. А если ты хочешь вернуть Конана...

— Конан! — прервала ее аристократка, и ее темные глаза расширились от удивления. — Откуда ты знаешь варвара?

— Мы с ним однажды... — начала Карела, но больше говорить не стала. Она была утомленной, она заговорила о вещах, которые предпочитала держать про себя. — Неважно, откуда я его знаю. Если ты хочешь заполучить его, прекрати свои угрозы, и мы можем начать переговоры.

Синэлла взорвалась смехом:

— Так ты думаешь, что я хотела устранить тебя, как свою соперницу? Мне нужно бы усмотреть в этом оскорбление. Ты вообразила, будто я хочу удержать тебя заложницей? Я нахожу это смехотворным! Я признаю, что он мужчина, у которого было много женщин, и что ты — одна из многих. Это доказывает лишь одно: он очень неразборчив. Покончим с этим. — Синэлла протянула узкую руку. — Вот чем я теперь удержу варвара, девушка. Он приползет ко мне на брюхе, если я позову его. Он будет плясать вокруг меня, как дрессированный медведь, если я того захочу. И ты решила, что можешь быть мне соперницей? — Она откинула голову назад и громко рассмеялась.

— Ни одна женщина не может так обращаться с Конаном! — возразила Карела. — В этом я уверена, потому что сама пыталась, а я, клянусь Деркэто, в десять раз больше женщина, чем ты.

— Ты вполне подготовлена для обряда, — холодно прервала ее красавица с серебряными волосами. — Я верховная жрица бога Аль-Киира. Но даже если бы я не была ею, ты недостаточно женщина даже для того, чтобы прислуживать мне! Мои горничные — высокородные дворянки из Коринфии, а та, что приготавливает для меня ванну и натирает меня благовониями, была принцессой в далекой Вендии. А теперь они не знают ничего иного, кроме как смиренно и преданно выполнять любое мое повеление. Как же рвань и бандитка может встать рядом с ними? А ведь они служат мне, как рабыни.

Карела раскрыла рот, чтобы возразить, но вместо этого глубоко глотнула воздух, когда в пещеру вошел человек в черных доспехах и шлеме с четырьмя рогами. Одно мгновение она думала, что это — та жуткая тварь собственной персоной, которую изображала бронзовая фигурка. “Глупости! — одернула она себя. — Такого существа на самом деле быть не может”.

— Тараменон уже прибыл? — спросила Синэлла.

— Нет, моя госпожа. И никаких известий от него.

— Он еще пожалеет! — пылко сказала Синэлла. — Если он вздумает мне противоречить, он будет наказан! — Она глубоко вздохнула и пригладила шелк, плотно облегающий ее полную грудь. — Начнем без него. Если он явится, схватить его и заковать. Есть и другие обряды, кроме жертвоприношения женщин!

— Тараменона, госпожа? — спросил человек, ужасаясь.

— Ты не ослышался! — Синэлла раздраженно махнула рукой, и человек в доспехах поспешно удалился.

Карела напряженно вслушивалась в надежде узнать что-нибудь такое, что могло помочь бы ей бежать. Только теперь она вдруг осознала, что четыре женщины одевают ее и украшают волосы маленькими белыми цветами, и увидела прозрачные слои голубого шелка, которые они укладывали один на другой для обольщения жениха.

— Что это значит? — зарычала она. — Ты все-таки видишь во мне соперницу! Но если ты думаешь убрать меня с дороги таким способом, то ты и впрямь рехнулась! Я не выйду замуж ни за одного мужчину! Слышишь, ты, потаскуха с рожей из теста!

Жестокая улыбка заиграла на губах Синэллы, и от ее взгляда мурашки побежали по спине Карелы.

— Ты выйдешь замуж не за мужчину, — обещала высокомерная аристократка почти ласково. — Сегодня ночью ты обвенчаешься с богом, а я стану владычицей Офира!

Высокий дорожный указатели на перекрестке — прямоугольная мраморная колонна, на которой указано расстояние до границ с Немедией и Аквилонией, — высился в ночи перед Конаном. Ни один звук не нарушил тишины, только его взволнованное дыхание и равномерный шаг по каменным плитам. Позади указателя вздымался черный массив Врат Аль-Киира: могучая гранитная скала, главенствующая над плоской равниной.

Киммериец присел возле мраморной колонны и напряженно стал вглядываться в темноту. Его людей видно не было. Он крикнул, искусно подражая голосу немедийского козодоя.

Приглушенное звяканье металлических пластин на кожаных доспехах возвестило о приближении Махаона и остальных. Лошадей они вели в поводу. Мемтес, замыкавший отряд, держал повода Конанова аквилонского вороного и собственного боевого коня. Луки и полные колчаны висели у солдат за спиной.

— Я счел за лучшее спрятаться, — тихо произнес ветеран. — Когда мы уходили, добрых три дюжины вооруженных людей промчались мимо, одни за другими, преследуя большой отряд. Два раза галопом пронеслись эскадроны легкой кавалерии — разведчики, надо полагать.

— Если я не заблуждаюсь, — вставил Нарус еще тише, — Искандриан пытается еще этой ночью вызвать столкновение, в то время как аристократы хотели бы его избежать, пока они не собрали всех сил. Не думал не гадал, что полезу на гору, пока идет последняя битва за Офир!

— Если ты одержим мыслями о славе, тогда иди к Таурианусу, — проворчал Конан. Он сильно тряхнул гривой своих волос. Он волновался — совсем некстати. Но его мысли, казалось, окончательно вышли из-под контроля. С отчаянием, которое всегда было ему чуждо, Конан попытался сосредоточиться только на своем деле и выбросить из головы образ Синэллы и невероятно острую потребность владеть ею.

— Это и есть знаменитый посох? — осведомился Махаон. — Не похоже, чтобы в нем было что-то магическое.

— Это тот самый посох, и он обладает невероятной магической силой, — возразил киммериец. Он лишь надеялся, что говорит правду. Конан развязал веревку, которой был привязан посох, и взял меч в одну руку, а жезл Аванрахаша — в другую.

— Вот последняя возможность для вас подумать еще раз. Каждый, кто не уверен, что хочет следовать за мной, пусть отойдет в сторону.

Тихое шуршание клинков, выходящих из ножен, было единственным ответом. Конан хмуро кивнул.

— Тогда спрячьте лошадей в той рощице — и за мной.

— Твои доспехи, — напомнил Махаон. — Они у тебя на седле.

— Нет времени, — проворчал Конан. Не дожидаясь остальных, он начал карабкаться по склону.

Кром был не из тех богов, что прислушиваются к молитвам. За исключением того дара, который он вручает человеку при его рождении, никто ничего от него и не ждет. Но Конан готов был молиться любому богу, способному внять его мольбе. Если он умрет во время своего предприятия, то пусть это будет уже после завершения дела!

Молча шли за ним остальные, чтобы всем вместе остановить бога-демона.

Кнут снова упал на ее плечи, и Карела стиснула зубы, чтобы не закричать. Она стояла на коленях, привязанная к двум столбам, увенчанным отвратительными головами Аль-Киира. Лишь последний из многочисленных слоев голубого покрывала обвивался еще вокруг ее тела, мокрого от пота. Но не боль от бесчисленных ударов рвалась криком с ее губ, по меньшей мере не только боль. Карела лучше умерла бы, чем доставила удовольствие своим мучителям. Пылающие полосы, свившиеся в багровый кровавый узор на ее теле, были булавочными уколами по сравнению с пламенным желанием, которое разбудило в ней против ее воли снадобье Синэллы. Беспомощная Карела извивалась, и унижение было больше и больнее, чем все остальные муки, вместе взятые.

Аристократка с серебряными волосами танцевала перед ней. Она изгибалась и кружилась, шептала неслышные слова, заглушенные флейтами и грохотом мечей в ножнах, которые ритмично ударяли о каменный пол сводчатой пещеры. Между жертвой и жрицей стояла бронзовая фигурка, украденная у Конана, но даже зло, исходившее от нее, захлестывалось волнами ужаса, которые излучало огромное кроваво-красное изображение в полный рост, которое, казалось, главенствовало над всем пещерным залом. Три черных глаза, лишенные век, излучали свет, приковывая к себе Карелу. Она пыталась оторвать взгляд от этого адского создания, молила дать ей сил, но как птица под взором змеи, утратила всякую волю.

Бичи хлестали снова и снова. Связанные руки Карелы дрожали от напряжения, но она не кричала. Демоническая бронзовая фигура начала вибрировать, и гудение, которое исходило от нее, смешалось с завывающими звуками флейт.

“Конан! — беззвучно вскричала она. — Конан, где ты?..”

“...И слабое движение там, где не было ни времени, ни пространства, одно лишь бесконечное Ничто. Почти что полное пробуждение, ибо торжествующая похоть пробила непробиваемый щит. И росло огромное желание, и было оно, как будто все люди на свете вдруг возгорелись похотью. Неужели нет конца этим мукам? О, возвращение древних воспоминаний, почти совсем забытых, — лучше бы им оставаться забытыми. Неужели они никогда... Полное сознание, впервые за множество эонов, сознание, такое холодное, что солнце замрет и миры остановятся.

Направление. Тончайшие нити ясного, как кристалл, желания и чистейшей боли тянутся в Бесконечное Ничто. Медленно, с осторожностью, порожденной веками разочарования, из середины Ничего протянулся навстречу злой нити ответ...”

Конан внимательно осмотрелся вокруг. Край огромного заросшего мхом мраморного блока, который когда-то предназначался для строительства. Стрекотали кузнечики, ухали ночные птицы. И темнота. Все тихо.

Стены без крыши, сложенные белым камнем, рухнувшие алебастровые колонны, которые никогда не были достроены до конца и теперь заросли вьющимися растениями, тянулись на плоской вершине горы.

Между колонн находились добрые две дюжины воинов в черных кольчугах и шлемах с четырьмя рогами. Факелы, которые держал каждый третий, отбрасывали танцующие тени на развалинах.

Конан вздохнул облегченно, когда увидел на груди у них красный знак — без сомнения, изображавший голову божка, которого украла у него Карела, — череп Аль-Киира. Только теперь киммериец признался сам себе в том тайном страхе, что это не то место, что они ищут.

Люди в черных кольчугах, несомненно, охраняют вход в подземные помещения, где и должны происходить страшные обряды, подумал Конан. Борос сказал, что гробница находится в середине горы. По меньшей мере эти ребята получили приказ охранять вход, поправил он себя, однако они знают, что из-за жуткой славы, которая идет об этой горе, сюда никто не полезет, и потому они беспечны. Некоторые прислонились к каннелированным мраморным колоннам, другие сидели на каменных блоках и болтали между собой. Ни один не смотрел в сторону склонов, откуда могли бы появиться незваные гости.

Конан сделал знак своим девяти. Благодаря многолетней выучке действовать заодно, они бесшумно последовали его приказу. Киммериец молча посчитал. Он знал, сколько времени пройдет, пока каждый доберется до своего места.

— Вперед! — взревел он и рванулся из своего укрытия, чтобы броситься на стражников. Как он и ожидал, его крик и неожиданное появление заставили стражей замереть — и этого хватило, чтобы в воздухе пропели девять стрел и нашли себе девять жертв.

Стражники собрались, однако, достаточно ловкие и умелые. Не успели упасть их убитые товарищи, как оставшиеся в живых нашли себе укрытие за колоннами. Но Конан опередил их. Держа посох, как пику, он ударил одного под подбородок, и тело безжизненно опустилось на пол.

— За Конана! — услышал он позади себя. — Конан!

Клинок метнулся к киммерийцу, и его широкий меч перерубил руку, которая держала оружие. Конан присел, избегая удара, который должен был бы снести ему голову, и ударом своего меча отшвырнул нападавшего почти до колонны. Отпихнув сапогом труп в сторону, он посмотрел по сторонам в поисках следующего противника, но больше никого не нашел. Его люди стояли среди убитых и настороженно ждали, не появятся ли еще враги.

— Все мертвы? — спросил Конан.

Махаон покачал головой.

— Двое побежали туда, вниз. — Он указал на темное отверстие, в котором начинались ступени, ведущие внутрь горы.

— Кром!

Конан рванулся ко входу и полетел вниз по лестнице. Остальные безмолвно следовали за ним.

Мокрое от пота, блестело стройное тело Синэллы, когда она изгибалась и извивалась в древнем танце, движения которого должны были выражать высшую степень желания и похоти. Давно забытые слова срывались с ее губ, отражались эхом от стен, восхваляя ее ужасного и жестокого бога, взывая к нему. Страшная кроваво-красная фигура, воплощение Зла, перед которой она танцевала, вибрировала, как струна арфы. Странное жужжание, испускаемое статуей, перекрывало теперь и пение флейт, и стук мечей в ножнах, и даже звук ударов кожаных ремней о нагретую кожу. Но с голосом Синэллы оно, казалось, слилось воедино, усиливая звучание песни.

Синэлла мельком заметила, что рыжеволосая, уже обнаженная, изнемогает в своих путах, но все еще борется, не хочет сдаваться. Это хорошо, подумала жрица, ни на мгновение не останавливаясь ни в танце, ни в заклинании. Она была уверена, что успех, который уже казался недалеким, был обязан своим торжеством упорной и несгибаемой гордости этой Карелы. Во всяком случае, заслуга жертвы не меньше, чем заслуга бронзовой фигурки. Рыжая разбойница оказалась куда полезнее, чем все эти высокомерные аристократки, которые в конце концов ломались, рыдали и умоляли, предлагая свое тело тем, кто их бил, чтобы те прекратили, хотя бы на мгновение.

В подземелье ворвался стражник в рваной окровавленной кольчуге.

— На нас напали, госпожа! — прохрипел он. — Сотни злодеев! Их боевой клич — “Конан!”.

Синэлла качнулась и вновь в отчаянии возвратилась к танцу и заклинанию. Остановиться теперь означало навлечь на себя несчастья, о которых лучше не думать. Но мысли захлестывали ее. Конан? Невозможно! Само по себе нападение на Врата Аль-Киира, да еще ночью, было делом немыслимым!

Желания, слова, движения — все остановилось одновременно. Воцарилась мертвая тишина, когда мощная голова, увенчанная четырьмя рогами, повернулась к ней, и три черных глаза, лишенные век, уставились на нее, излучая темное пламя недоброй жизни-Люди в черных кольчугах, чьи рогатые шлемы делали их в слабом мерцании догорающих ламп похожими скорее на демонов, чем на людей, выступили словно из стены, готовые защищать высеченные в скале. Они, конечно, могли быть похожими на демонов, но умирали все же как простые смертные. Сквозь их ряды рвался Конан, и его старый двуручный меч поднимался и опускался без устали. Тот, кто осмеливался встать у него на пути, находил скорую гибель. Лишь немногие поднимали на него меч и встречали взгляд ярко-синих глаз. Куда чаще они прижимались к стенам, пропуская его, и вступали в бой с теми девятью, что шли следом за этим берсерком.

Киммериец не думал о них. То, что они охраняли и что он искал, находилось далеко впереди. Тут-то он и пробивал себе дорогу, пока не добрался до огромной пещеры. То, что он там увидел, заставило кровь застыть в его жилах.

Еще двадцать воинов в черных кольчугах стояли там, но они замерли, как и киммериец, и казались такими незначительными по сравнению с тем, что предстало его взору. Карела, исполосованная плетьми, обнаженная, висела, привязанная за руки, между двух деревянных столбов. Перед ней стояла Синэлла в странном одеянии из черного шелка, который прилипал к ее мокрой от пота коже. На серебряных волосах лежал четырехрогий обруч. А за ее спиной высилась фигура цвета засохшей крови, похожая на кошмарный сон безумца. Пробудившийся Аль-Киир откинул голову назад, и из широкой прорези рта загремел смех, вселявший ужас даже в сердца героев.

Но если хохот ужасного бога заморозил рассудок киммерийца, то присутствие Синэллы вновь пробудило его. Посох выскользнул из его пальцев, и он шагнул к ней.

Темноглазая красавица указала пальцем на молодого великана. Словно заказывая себе стакан вина, она приказала:

— Убейте его!

Странная нерешительность, которая в последнее время нападала на него в ее присутствии, замедлила движение Конановой руки. И все же меч его обезглавил первого человека, что приблизился к нему, еще до того, как меч противника успел покинуть ножны. Дворяне могут рассуждать о рыцарстве, сидя в мягких креслах, потому что сами они редко принимают участие в битвах, но сын суровой северной страны сражается, чтобы побеждать.

Теперь все остальные набросились на него, и он отступил к выходу, который был достаточно широк для того, чтобы могли пройти одновременно три человека. Конан дрался с дикостью, близкой к безумию, и сталь его меча бушевала над черными доспехами. Мысль о Синэлле горела в нем. Он должен быть с ней, даже если это означает, что сперва ему нужно уничтожить здесь все живое.

Пронзительный вопль отвлек его от противников. Аль-Киир схватил Синэллу когтистой лапой, крепко сомкнув на ее талии пальцы, и поднес ее к трем черным безвеким глазам, желая рассмотреть получше.

Конан удвоил усилия и ярость натиска. Его очевидное равнодушие к смерти вынудило воинов в черном отшатнуться от него.

— Не меня? — кричала Синэлла с лицом, искаженным от ужаса. — Я преданная твоя раба, о могущественный Аль-Киир! Твоя жрица! Вот та, что предназначена для твоих вожделений!

Аль-Киир повернул свою рогатую голову к Кареле, и его безгубый рот с острыми клыками растянулся — это вероятно, должно было обозначать улыбку.

Он сделал к ней шаг и протянул руку.

— Нет! — взревел Конан, и отчаяние охватило его. — Не Карела!

Он наступил на что-то, и оно покатилось по полу с глухим стуком — так дерево стучит о камень. Это был посох Аванрахаша.

Не замечая теперь людей, готовых напасть на него, Конан поднял посох и метнул его, как копье. Простая деревянная палка полетела прямо в грудь чудовищного создания, ударила его и вонзилась в его тело. Свободной рукой Аль-Киир схватился за древко, но оно вошло так прочно, словно зацепилось крюками. Темная кровь хлынула из раны, и четырехрогий бог заревел — оглушительный вопль казался бесконечным, он подавлял все мысли, обессиливал все мускулы.

Сталь загремела о каменный пол, когда воины в черных доспехах побросали свои мечи и бросились бежать мимо Конана, не обращая внимания на его меч. Он не замечал их. Пронзительный крик бога не оставлял места ничему.

Капли крови, выступившие вокруг посоха, застыли и стали твердыми, как куски обсидиана; онемение распространилось и наконец охватило всю мрачную фигуру.

Синэлла отчаянно содрогалась в когтях, которые ее обхватили, и дико дергала ногами.

— Выпусти же меня, — молила она, — освободи преданную свою жрицу, о могучий Аль-Киир!

Лапа вокруг нее уже превратилась в камень. Медленно, словно каждое движение давалось ему страшным напряжением сил, рогатый повернул к ней лицо.

— Выпусти меня! — визжала она. — Выпусти! Не-ет! Митра, спаси меня!

Ее движения стали безжизненными, затем ноги окаменели и крики затихли. Ее бледная кожа сверкала теперь в свете факелов — то был полированный мрамор. Воцарилась мертвая тишина.

“...Бегство! Бегство от боли, такой огромной, что она могла бы уничтожить тысячи миров. Бежать назад, в ненавистную тюрьму, имя которой — Ничто. Но что-то он забрал с собой. Оно одето той же плотью, которую некогда носил и он. Прекрасная нагая женщина была это, темноглазая, с серебром волос. Она падала в пустоту Ничего, раскрыв рот в крике, и никому не суждено услышать его. Мрачная радость, черная, как бездонная пропасть. Женщина доставит ему несколько столетий наслаждения, прежде чем угаснут жалкие искры, эссенция человека. Но боль не кончалась, напротив, она росла. Тонкая нить, связавшая это место небытия с иным миром, была еще цела, она еще не порвана. Но она должна быть разрублена; иначе его ждут эоны непереносимых мук. Она должна быть разрублена!”

Конан потряс головой, словно очнувшись от лихорадочного бреда, и бросился к Кареле. Он быстро перерезал связывавшие ее веревки и подхватил ее, когда она стала падать.

Прекрасная рыжеволосая разбойница подняла к нему залитое потом лицо.

— Я знала, что ты придешь, — пылко прошептала она. — Я молилась, чтобы ты спас меня, и я ненавижу тебя за это.

Киммериец не выдержал и рассмеялся. Что бы с ней ни случалось, Карела никогда не изменяет себе. Он сунул меч в ножны и поднял рыжую на руки. Слабо вздохнув, она обвила его шею руками и прижалась лицом к его груди. Ему показалось, что он чувствует влагу ее слез.

Взгляд Конана упал на окаменевшую фигуру, пробитую деревянным посохом. Кроваво-красное чудовище обхватило могучей лапой алебастровую фигурку женщины, которая, очевидно, пыталась освободиться. Лицо ее навек застыло. Вся страсть, все смущение, наполнявшие Конана, исчезли, словно их никогда и не было. “Я был заколдован”, — подумал он яростно. Синэлла привязала его к себе чародейством. Он надеялся, что она — где бы она сейчас ни находилась — имеет достаточно времени для раскаяния.

Махаон и Нарус вбежали в пещеру с окровавленными мечами и внезапно остановились, распахнув глаза,

— Я бы лучше и спрашивать не стал, что тут произошло, — проворчал тощий солдат, — потому что, скорее всего, не поверю ответу.

— Они удрали, киммериец! — сказал Махаон. — Десятеро из них при виде нас нырнули в боковой ход. Что ты тут с ними сделал? Ты начисто лишил их мужества!

— Где остальные? — спросил Конан, и ветеран мотнул головой.

— Все мертвы. Но они сражались храбро и могут сполна заплатить Перевозчику<Махаон имеет в виду, вероятно, перевозчика душ в царство мертвых.>.

Внезапно Нарус указал на огромную каменную фигуру.

— Он... Он... — пробормотал солдат, не в силах отыскать слов.

Конан резко повернулся. Неподвижное тело мрачного бога дрожало. От него исходило гудение, которое становилось все пронзительнее, пока не стало ввинчиваться в уши гвоздем.

— Бежим! — рявкнул киммериец, но из-за ужасной боли, от которой, казалось, вот-вот расколется голова, он сам себя не слышал. Однако обоим его друзьям не требовалось указания на этот счет. Они уже мчались к выходу, вырубленному в скале. Несмотря на тяжесть тела Карелы, Конан без труда догнал их. В своем диком бегстве они перепрыгивали через трупы, валявшиеся повсюду. Живых нигде не было видно. А гудение, отнимавшее рассудок, следовало за ними по пятам, вверх, к каменным ступеням, выводящим к развалинам дворца.

Когда киммериец вырвался наружу, пробравшись между колонн, заросших плющом, гудение, грозившее расколоть ему череп, умолкло. Птицы и кузнечики исчезли; единственным звуком был оглушительный шум крови, стучавший в ушах, как барабан. Не успели они вздохнуть, в тишине, как гора заколебалась. Недостроенные колонны и замшелые стены рухнули. Глыбы мрамора, способные раздавить человека, сыпались на землю дождем. Но их треск терялся в грохоте светопреставления, исчезавшего в недрах Врат Аль-Киира.

Сквозь облако пыли, мимо летящих и падающих каменных блоков, Конан стремительно спускался вниз по склону, крепко прижимая к себе Карелу. Склон горы, да еще ночью — не то место, где следует находиться во время землетрясения, но падающие руины были подходящим местом еще в меньшей степени. Безопасность во время ЭТОГО землетрясения (Конан был уверен в этом) можно было найти только подальше от Врат Аль-Киира. Так далеко, как только могут человека унести ноги. И он бежал по земле, качавшейся, как палуба во время бури. Все время приходилось следить за тем, чтобы не потерять равновесие, потому что камни вырывались у него из-под ног, и обломки скал летал!: по воздуху, как гигантские птицы. Он не знал, находятся ли Нарус и Махаон все еще рядом с ним, но искать их не стал. Они мужчины и должны сами о себе заботиться. А его долг — доставить в безопасное место Карелу, потому что первобытный инстинкт варвара подсказал ему: худшее впереди.

С оглушительным треском взорвалась вершина горы Аль-Киира. Вверх взметнулось пламя, и скалы, алебастровые колонны и мраморные стены полетели в небо, освещенное теперь сполохами огня. Взрыв вырвал почву у Конана из-под ног. Он повернулся так, чтобы при падении Карела упала на него. Снова подняться на ноги было невозможно. Он покатился, стараясь прикрыть своим сильным телом рыжую женщину от камней, которые летели по воздуху и падали во множестве. А когда ему удалось это сделать, его взору предстала картина, никогда уже не изгладившаяся из его памяти: пламя бушевало, вырвавшись на тысячу шагов вверх из вершины Врат Аль-Киира. Один-единственный язык пламени, который принял форму посоха Аванрахаша.

Эпилог

Наступил рассвет. Конан посмотрел в сторону Ианты. Высокие башни выступали из утреннего тумана; красные черепичные крыши начинали сверкать в лучах еще не вставшего солнца. К городу подходила армия. Развевались яркие знамена, длинные ряды пехотинцев со щитами за спиной маршировали следом. Тысячи копыт и крепких сапог вздымали пыль. Победоносная армия, подумал Конан. Но чья?

Он старался не смотреть на дымящийся кратер горы, ставшей теперь ниже, и попытался найти дорогу среди валявшихся повсюду обломков скал. Ночью почти четвертая часть горы рассыпалась на куски, а как выглядит теперь ее вершина, киммериец и знать не хотел.

С некоторого расстояния послышался голос Наруса. Он звучал с легкой горечью:

— Женщинам нельзя разрешать играть в азартные игры. Я почти уверен, что ты подменила кубик! Я хотел бы выкупить назад...

— Нет! — перебила его Карела, как раз в тот момент, когда Конан снова примкнул к трем своим спутникам. На ней были штаны Наруса, узковатые в бедрах, они болтались на коленях. На плечи она набросила его красный плащ, а его меч лежал у нее на коленях. Там, где плащ распахивался, была видна ее пышная грудь. — Одежда мне нужнее, чем золото, — сказала разбойница. — И я не подменила кубик. Ты просто плохо смотрел, потому что слишком пялишься на мою голую грудь.

Махаон рассмеялся, а тощий солдат заворчал, пытаясь натянуть доспехи по возможности до своих костлявых колен.

— Нам нужно идти, — сказал Конан. — Дело явно дошло до битвы, и без сомнения, тут есть много наемников, у которых нет ни нанимателей, ни командиров — независимо от того, кто победил. Нам нужны люди, чтобы снова сколотить наш отряд. Кром, их, возможно, столько, что каждый из нас мог бы стать во главе своего собственного отряда.

Махаон, прислонившийся спиной к мраморному блоку, покачал головой.

— Я занимаюсь этим ремеслом больше лет, чем ты прожил, киммериец, и прошлая ночь заставила меня задуматься. В Кофе у меня есть земелька. Повешу я свой меч на стену и стану-ка хозяйничать.

— Ты? — Конан недоверчиво посмотрел на него. — Если ты проковыряешься в земле хотя бы месяц, ты разорвешь голыми руками ближайшую деревню, так соскучишься по сражениям.

— Это все не так, как ты себе представляешь, — заверил его седеющий ветеран. — Десять человек сейчас работают на моей земле. Я буду уважаемым человеком, сам стану задавать там тон. А если Юлия захочет, я заберу ее из города и женюсь на ней. Крестьянинунужна жена, которая подарит ему здоровых и сильных сыновей.

Хмурясь, Конан перевел взгляд на Наруса.

— А ты тоже собрался в крестьяне?

— Ну нет, лично я корни пускать не собираюсь, — ответил тощий и отобрал у Карелы кубики, которые она хотела рассмотреть поближе. — Но... знаешь что, Конан, чародеи не очень мне докучали, как, впрочем, и эти ребята, которые выглядели так, словно их мамаши сюсюкались с ядовитыми змеями. Но и они были не страшнее, чем толпа кровожадных пиктов. Однако этот бог, которого ты тут раскопал, сделал мои колени мягче, чем тогда, в битве на Черной реке, когда у меня еще борода не проклюнулась. На ближайшее время я подыщу себе городок посимпатичнее с девчонками поядренее, с которыми так хорошо поваляться в постели... — Он бросил кубики на землю. — И с молодыми пареньками, у которых золота больше, чем ума.

— Тогда они должны быть ОЧЕНЬ молодыми, раз ты собрался обтрясти с них денежки, — улыбаясь, перебила Карела. — Как ты думаешь, киммериец?

Нарус удостоил ее злобного взгляда и заворчал под нос.

Не успел Конан открыть рот, как заметил далеко внизу, у подножия горы, что-то белое, и повернулся в ту сторону.

— Кром! — воскликнул он. Это были Борос и Юлия. — Я сверну ему его тощую шею за то, что он притащил девочку сюда.

Остальные встали и пошли за ним. Только оказавшись почти рядом со стариком и девушкой, Конан увидел, что они были не одни. Юлия стояла на коленях возле Тауриануса и обрывала полосы от своего белого платья, чтобы остановить кровь, сочившуюся сквозь десяток дыр в доспехах офита. Волосы солдата слиплись от крови и грязи, и каждый хриплый выдох приносил кровавую пену на его губы.

Борос воздел руки, увидев Конана.

— Я ничего не смог поделать! Я пытался остановить ее, но сил у меня не хватило. Тогда я счел за лучшее сопровождать и охранять ее, как только могу. Она говорила, что тревожится за Махаона.

— За всех вас, — поправила его Юлия, покраснев. — Конан, мы нашли его здесь. Ты не можешь ему помочь?

Киммерийцу не нужно было видеть рану Тауриануса, чтобы понять, что тот жить не будет. Земля вокруг него уже пропиталась его кровью.

— Значит, дворяне проиграли битву, — спокойно установил он. — Наемник, сражавшийся на стороне победителей, не полез бы сюда, чтобы умереть.

Веки офита дрогнули, и он открыл глаза.

— Мы поймали Орла... — захрипел он и заговорил, делая короткие паузы, во имя которых судорожно глотал воздух: — Мы оставили наш лагерь... после того, как разожгли там огни... и Искандриан... напал ночью. Тогда мы бросились на него с тыла... Мы бы... уничтожили его... но огромный язык пламени... вонзился в небо... и беловолосый черт заревел... что боги с ними... Некоторые кричали... что это посох Аванрахаша... Паника... охватила, нас. Мы бежали... бежали, а его воины... они убивали, убивали нас. Не дай им поймать тебя, киммериец... Искандриан велел... сажать на кол... любого наемника, которого он поймает! — Внезапно, собрав последние силы, он оперся на локти и протянул к Конану судорожно сжатый кулак. — Я... лучше... тебя!

Кровь хлынула у него изо рта, и он упал. Еще раз тело содрогнулось, затем его мертвые глаза уставились в небо.

— Огромный язык пламени, — пробормотал Нарус. — Ты состоишь на службе у Судьбы, киммериец. Ты создаешь королей, даже когда у тебя нет таких намерений.

Конан раздражительно отмахнулся. Ему было безразлично, кто носит корону Офира, пока это не мешало его планам.

Имея Искандриана на стороне Валентиуса, — возможно, настало время называть этого паршивца “Морантесом Вторым”, — уже не будет возможности снова собрать отряд наемников. Да и возможно, нет уже в живых никого, с кем можно было бы возродить Вольный Отряд.

— Ты!!! — фыркнул Махаон так неожиданно, что Юлия испуганно подскочила. — Разве я не сказал тебе, чтобы ты оставалась в Ианте? Что мне, пороть тебя всю дорогу? Жизнь жены бедного крестьянина тяжела, и нужно учиться послушанию. Или ты хочешь, чтобы мы потеряли нашу единственную свинью, потому что ты ее не накормишь, когда я скажу?

— Ты не имеешь права так бранить меня! — зашипела девушка. — Ты... — Только теперь, казалось, смысл его слов дошел до ее сознания. — Жена? Ты действительно имел в виду это? Супруга? — Она глубоко вздохнула и проговорила очень серьезно: — Махаон, я буду заботиться о твоей свинье так, словно это моя родная сестра.

— Ну нет, так далеко заходить не стоит. — Махаон рассмеялся, оборачиваясь к Конану. — Мы прошли с тобой вместе долгий путь, киммериец, и вот добрались до конца. Поскольку я не хочу, чтобы Искандриан посадил меня на кол, пойду-ка я лучше отсюда прочь! Я хочу оставить Ианту далеко позади еще до того, как завершится этот день.

— Совсем как я! — влез Нарус. — Я хочу в Гарантию, потому что рассказывают, будто аквилонские дворяне великодушны и очень любят азартные игры.

— Так живите долго! — сказал им Конан на прощанье. — И если вы попадете в ад раньше меня, выпейте там за мое здоровье.

Юлия прижалась к Махаону, и вместе с Нарусом они стали спускаться вниз.

— После всего, что вытворяла здесь эта девушка, мне необходим хороший глоток, — проворчала Карела, — потому что меня до сих пор с души воротит.

Конан задумчиво посмотрел на нее.

— Лично меня тянет в Аргос, потому что говорят, будто там легко навербовать наемников. Идем со мной, Карела. Вместе с тобой мы станем владыками всей страны меньше чем за год.

Рыжеволосая красавица уставилась на него мрачно.

— Ну неужели ты не понимаешь, почему я не могу, киммериец? Клянусь грудями Деркэто, человек, ты пробуждаешь во мне потребность стать такой, как эта потаскушка Юлия. Ты доведешь меня до того, что я поддамся моей слабости и позволю тебе защищать меня. Ты что, вообразил, что я стану женой, которая будет прибирать за тобой постель и варить тебе еду?

— О таком я бы тебя и не попросил, — возразил Конан, но она вообще его не слышала.

— ...И в один прекрасный день дело дойдет до того, что я начну ходить за тобой следом, молчаливая, только ради того, чтобы не упустить ни одного твоего слова. А если дело и впрямь зайдет так далеко, я всажу тебе нож в спину. После этого меня, вероятно, ждет безумие и я начну выть, но ведь ты сам меня до этого доведешь. Нет, такого я не хочу, Конан! Такого я не хочу!

Он ощутил глубокую грусть, но гордость не позволила ему показать это.

— По крайней мере ты добилась того, чего хотела. На этот раз бегу я, а ты остаешься здесь.

— Нет, Конан. Эти отбросы, из которых состояла моя банда, не стоят трудов, чтобы снова собирать их. Я еду на восток. — Она гордо вскинула голову, и ее глаза сверкнули, как изумруды. — Степи Заморы снова вспомнят о Рыжем Ястребе.

Он порылся в кошельке и вытащил добрую половину драгоценных камней, которые снял с офирского скипетра.

— Вот, — сурово сказал он.

Карела не пошевелилась.

— Ты не можешь быть настолько гордой, чтобы не взять на прощание подарок от друга.

Поколебавшись, она протянула руку, и он насыпал в ладонь камни.

— Ты куда лучше, чем сам даже знаешь, киммериец, — шепнула она. — А я дура.

Она легко поцеловала его в губы и бросилась бежать так отчаянно, что ее плащ взвился за плечами, как багряное знамя. Конан провожал ее глазами, пока она не исчезла у подножия горы.

— Даже богам не дано понять образ мыслей женщины, — хмыкнул Борос. — А мужчины — те вообще сплошь и рядом думают не головой.

Конан сверкнул на бородача глазами. Он почти забыл о присутствии Бороса.

— Теперь ты можешь спокойно вернуться к своим кабакам и пьяным выходкам, — ядовито заметил он.

— Только не в Офире! — возразил Борос. Он дергал себя за бороду и тревожно поглядывал на вершину горы. — Бог не может быть убит, как обыкновенный демон. Аль-Киир живет еще где-нибудь. Предположим, его тело еще лежит там. Предположим, существуют другие его изображения. Я не хочу находиться в этой стране, если кто-нибудь другой попытается вновь вернуть его на землю. Я многого жду от Аргоса. Морской воздух весьма полезен моим легким, и я смогу уехать на корабле в далекие страны, если дурное наследие Офира вновь пробудится.

— Только не в моем обществе! — проворчал Конан. — Я хожу один!

— Я могу применить разные чары, которые облегчат наш путь, — заверил его старик, но киммериец уже быстро шел вниз по склону. Беспрестанно бормоча, седобородый ковылял за ним, но Конан не потрудился заметить этого.

И вот я снова один, думал киммериец, и только мой разум и мой меч при мне. Но к этому он давно уже привык. В кошельке у него были драгоценности. А перед ним лежал Аргос — Аргос и еще мысли, которые никогда прежде не приходили ему в голову. Если Случай мог возвести на трон такого болвана, как Валентиус, то почему бы и самому Конану не отыскать эту дорогу? Да, почему бы и нет? Засмеявшись, Конан ускорил шаги.

Путь воина

ПРОЛОГ

Аргос располагается рядом с Офиром, рядом с древнейшей из всех земель, населенных людьми, с тех пор как океанские волны поглотили Атлантиду. Аргос, конечно, не столь древний, но все же отличается почтенной старостью.

Во времена, когда темная империя Ахерон, казалось, вот-вот сметет все, что стояло у нее на пути, люди, бежавшие из Офира, добрались до отличной гавани на берегах моря Запада. Некоторые продолжили бегство, уплыв на кораблях за пределы обитаемых земель, да и вообще за пределы человеческого мира.

Другие решили, что убежали достаточно далеко. Там, где холмы и болота помогают успешно отбивать натиск врагов, переселенцы выстроили господствующую над гаванью крепость. Если орды Черного Ахерона не научатся плавать, то порт позволит снабжать крепость припасами хоть до скончания времен.

Прошли века. Ахерон погрузился во тьму, которую клятвенно обещал другим. Древняя крепость теперь высилась над городом, имевшим собственные стены и башни. Он также носил и собственное имя — Мессантия. (Предания расходятся по вопросу о том, была ли госпожа Мессана дочерью или же любовницей первого коменданта крепости.)

После того как сменило друг друга еще немало поколений, на берегу больше не осталось места. Люди селились все дальше и дальше от моря, нашли хорошую землю, богатые строевым лесом и дичью леса, реки и озера, где в изобилии водилась рыба. Хутора разрослись в деревни, а деревни — в городки. Вся страна от Мессантии и в глубь материка, насколько считали нужным сами жители, стала носить название Аргос.

Вокруг Аргоса сложились другие королевства — Зингара, Немедия, Коф и Шем, все имели с ней общие границы. Но ни в одном из них не было столь удачливых и оборотистых купцов. Они умели найти подход к простому ремесленнику из Асгалуна или к кузнецу из Шема и заставить их платить двойную цену за слитки из меди, добытой на холмах Боссонии.

Со временем потомки купеческих семей стали правителями Аргоса. Правили они не столь твердой рукой или по крайней мере с меньшим произволом, чем короли соседних стран. Поэтому Аргос был отнюдь не легкой добычей, когда монархи, чья жадность превышала разум, пытались захватить его.

Аргосийцы обучались владеть оружием с детства. Не такие уж грозные на бранном поле, укрывшись за собственными стенами, они могли одержать победу над любым врагом, кроме разве что могучих войск Аквилонии. А в мирные времена купцы набирали наемников, людей, выбранных жребием служить определенный срок в войсках. Во время этого срока воины стерегли границы, охраняли поселки и городки от разбойников, а города — от воровских шаек. Если возникала надобность, их выставляли в поле против вторгшихся захватчиков, пока собирались в армию аргосийские ополченцы.

Пять раз бойцы расплачивались своей кровью, чтобы выиграть нужное время. Трижды они дрались так хорошо, что захватчики не дожидались, пока соберутся граждане, а бежали с пустыми руками, не способные похвастаться иными достижениями, кроме кровавых ран.

Когда у одного кузнеца в далекой, продуваемой всеми ветрами Киммерии родился сын по имени Конан, прошел уже почти целый век с тех пор, как кто-то пробовал завоевать Аргос. Несомненно, капитаны во всех странах передвигали по картам деревянные фигурки, показывая, как они могли бы покорить эту страну. Наверно, когда они бывали достаточно пьяны, то даже верили в свои планы.

Но победу всегда одерживали люди трезвые, и Аргос оставляли в покое.

Однако никакая страна не может сделаться столь старой, как Аргос, без того чтобы не обрасти тайнами, словно пень древнего дуба — мхом. И некоторые из этих тайн таковы, что мудрые люди говорят о подобных делах только шепотом или вообще молчат.

На тот момент, когда Конан-киммериец бежал из Турана, чтобы стать командиром Вольного Отряда, большинство этих тайн было известно в Аргосе только одному человеку. Он называл себя князем Скироном, хотя мать дала ему имя, отнюдь не похожее на Скирон. И было почти столь же определенным, что равным образом лицо он носил отнюдь не то, какое ему дала природа.

Акимос из Перама задрожал от влажного холода в пещере и поплотнее закутался в парчовый халат из китайского шелка. Халат был подбит ватой, так же как и надетая под ним туника. Но против холода пещеры одежда казалась такой же тонкой, как прозрачные покрывала танцовщицы.

Скирон определенно завел его далеко под землю, глубоко в лабиринт туннелей, некогда служивших мессантийцам последним прибежищем. Сюда никогда не проникал яркий свет, за исключением мерцающего пламени факелов, сражающегося в неравной битве против темноты. Они могли оказаться и под озером Гиркса, или под рекой Хорот, или даже под самым морем!

Последняя мысль заставила Акимоса беспокойно посмотреть вверх, словно скальный потолок мог вдруг рассыпаться и потоки зеленой воды хлынуть в туннель.

Услышав легкий кашель, Акимос опустил взгляд. Скирон стоял у бронзовой жаровни, со слабой улыбкой на тонких губах. Рядом с ним на коленях замер безъязыкий, глухой раб, тащивший поклажу князя.

Акимос покраснел, поняв, что Скирон знал о беспокойстве своего нанимателя. Чтобы больше не выдавать себя, купец попытался придать голосу намеренную грубость:

— Ну, любезный, приступай к делу! Или у тебя есть чары от ревматизма и воспаления легких, которые я, наверно, здесь точно подхвачу, если буду ждать еще?

— Будь осмотрительней. Обращаясь ко мне, называй меня Скироном. А если ты сможешь еще приспособить свои уста и для произнесения слова "князь", то так будет намного лучше.

Он сделал над жаровней несколько странных жестов. От углей, извиваясь, заструился прозрачный красный дым. Струи дыма сгустились и неожиданно обрели странную форму. Акимос с ужасом увидел некое подобие собственного лица. Сначала его венчала корона, выполненная в совершенно неузнаваемом стиле, густо унизанная ограненными в вендийской манере рубинами и изумрудами.

Вслед за тем он увидел себя с непокрытой головой. Затем его лицо приобрело выражение охваченного самой страшной мукой человека. Рот открыт, безмолвные вопли, казалось, отзывались эхом в черепе живого человека.

И наконец, Акимос узрел свою отрубленную голову, с выклеванными птицами глазами и гниющую на колу, проткнувшем ее насквозь от шеи до макушки. Он с трудом подавил приступ тошноты.

— Думаю…

— Ты думал, что можешь позволить себе проявить нетерпение, уважаемый Акимос. И я решил показать тебе, куда может привести нетерпение.

— Благодарю за урок, князь Скирон!

Акимос решил, что с удовольствием назовет этого типа Царем Солнца и Луны, если это ускорит сегодняшнюю работу.

Но Скирон уже переходил к другим делам. Повелительный жест, и раб вручил ему два пузырька с порошком цвета засохшей крови. Еще один жест — в жаровне пылают новые угли.

Скирон начертил в воздухе загадочный знак. Почти сразу же поднялись волны жара. С Акимоса и раба закапал пот, но на Скирона жар, казалось, не подействовал, при всем том что он находился к жаровне ближе всех.

Последний жест колдуна, и раб принес простую бронзовую шкатулку, в какой женщина не слишком высокого положения могла хранить губную мазь и пудру. При виде столь обыкновенного предмета Акимосу невольно захотелось рассмеяться. Желание это тут же прошло, когда взор Скирона обратился в его сторону.

Не умел ли этот человек читать чужие мысли? Акимос знал множество легенд о колдунах других стран, способных на телепатию. Но всех обладавших такими силами выкинули из Аргоса три поколения назад, во времена правителя Гиппароса Великого. А Скирон родился в Аргосе.

Руки колдуна задвигались с быстротой жалящих гадюк. Два пузырька с малиновым порошком, казалось, так и прыгнули в жаровню. Акимос задержал дыхание, ожидая следующих по пятам за жаром огромных, ревущих облаков дыма.

Вместо этого, исчез даже жидкий серый дым от углей, будто его всосал чей-то огромный рот. У Акимоса от удивления отвисла челюсть. Даже запах гари пропал. Вместо него возник едкий аромат: словно десяток трав и приправ смешали, хорошенько погноили, а потом подожгли. Акимос поспешно закрыл рот и поборол порыв прижать к лицу ладонь.

Руки Скирона снова метнулись под жаровней. На сей раз они бросили на угли бронзовую шкатулку. Но вместо того чтобы упасть на них, она плавно опустилась, словно мыльный пузырь. На ширину ладони от углей шкатулка остановилась.

— Для уличного представления — это вполне прилично, князь Скирон.

Акимос говорил подобную глупость ради того, чтобы унять волну животного ужаса. Колдун, расставив ноги в стороны и сцепив за спиной длиннопалые руки, зловещей фигурой возвышался над жаровней. На худощавом лице чародея возникло нечто среднее между улыбкой и презрительной гримасой. Он поднял обе руки над головой, резко опустил их вниз, а затем выкрикнул единственное слово на языке, которого Акимос не знал, да и не желал узнать.

Шкатулка вдруг странным образом трансформировалась. Сперва она в мгновение ока разбухла и продолжала расти, пока не стала размером с пастушью хижину. Она изменила цвет с желто-коричневого на аквамариновый, а потом на опаляющий взор изумрудный окрас, который, казалось, так и пылал, затем на полуночно-черный. Шкатулка стала такой черной, что даже сумрак пещеры мог показаться ярким полднем.

Акимос попытался заглянуть в эту черноту, но тут же почувствовал, как душу, словно клещами, вытягивает из тела, и плотно зажмурил глаза. Кошмарное ощущение, что его высасывают, исчезло.

Купец облизнул пересохшие губы и открыл глаза. Шкатулка вновь обрела свой нормальный цвет, однако размеры остались такими же нелепыми. Она еще вырисовывалась на уровне человеческого роста, и теперь по ее поверхности на змеиный манер извивались странные знаки и еще более странные фигуры. Акимос боролся со страхом, без большого успеха пытаясь подобрать названия магическим знакам и фигурам. Но вот колдун произнес знакомое проклятие на древнекофском, и тогда купец понял, что Скирон выпустил здесь на волю. Выпустил на волю по его побуждению…

Последние знаки и фигуры, извиваясь, сползли со щкатулки, на мгновение зависли в воздухе, а затем исчезли. Когда они пропали, Скирон снова крикнул. Дикий возглас без слов — страшный мяукающий звук, словно кошка вопит в предсмертной агонии.

Прямо на глазах у Акимоса шкатулка раскрылась и у крышки выросли зубы. Зубы, по сравнению с которыми и львиные показались бы карликовыми, зубы длиной в полруки Скирона.

Чародей сделал очередной магический жест. Шкатулка подпрыгнула в воздух, обрушилась на раба и вонзила кошмарные зубы ему в шею.

В пещере царила предельная тишина, тишина загробного мира. Раб не мог издать ни звука, хотя алая кровь струилась у него из разорванных вен.

Скирон подождал, пока Акимос не перестал слышать даже собственное дыхание. А затем, словно отзывая от гостя сторожевого пса, он подошел к шкатулке и шлепнул по ней обеими ладонями.

Та раскрылась, выпустив раба, несчастный рухнул к ногам хозяина. Затем, прежде чем кто-либо успел сделать вздох, шкатулка уменьшилась до своих прежних размеров и с лязгом упала на грязный пол.

Скирон провел обеими ладонями над жаровней, вытягивая облачко голубоватого дыма величиной с голову младенца. Держа его так, словно оно было яичной скорлупой, он отнес его к распростертому рабу и дал облаку упасть на окровавленную шею.

Раны от жутких зубов и даже кровь на коже исчезли. Раб открыл глаза, пощупал шею и, казалось, собрался снова упасть без чувств.

— Встать, дурак! — приказал Скирон. — Если мне самому придется нести поклажу, то в следующий раз я, возможно, дам тебе истечь кровью. — Чародей произнес эту фразу специально для Акимоса, рабу же он все передал специальными жестами.

Бедняга тут же вскочил на ноги, бросился гасить и собирать колдовские инструменты хозяина в кожаный мешок. Скирон остановился перед Акимосом. В одной руке он держал шкатулку.

— Определенно эти иллюзии лучше тех, что показывают уличные фокусники, — сказал торговый магнат.

Скирон улыбнулся как кот мышке:

— Иллюзия, говоришь? Ты ведь самый богатый человек в Аргосе. Посмотри на эту шкатулку, как посмотрел бы на свою амбарную книгу или долговую расписку.

Акимос посмотрел — и его пальцы сами собой сложились в отгоняющий злые силы знак. У шкатулки по-прежнему имелись зубы, и кончик каждого из них блестел от свежей крови.

— Когда тебе желательно, чтоб я начал работу? — спросил колдун. — И в каком Доме?

— Сперва у госпожи Ливии, — решил купец. — Там лишь девчонки да старики, слабые духом и телом.

— Я не слыхивал, чтобы такое говорили о госпоже Ливии, — усомнился Скирон.

— Ты зарабатываешь свое золото в качестве колдуна, а не советника, — отрезал Акимос. — Допускаю, что госпожа Ливия не дура. Но что может сделать одна девушка, когда ее домочадцы в панике? Что может сделать мудрец, окруженный глупцами?

Скирон глянул, готов ли раб к уходу, а затем снова посмотрел на купца:

— Акимос, думаю, тебе лучше никогда не узнать ответа на этот вопрос.

Он повернулся и зашагал следом за рабом, прежде чем к Акимосу вернулась способность соображать, не говоря уж о даре речи.

Скирон позволил себе расхохотаться, лишь когда оказался далеко в Туннелях на пути к своему дому у ворот Менефраноса. Вот тогда он опустился на влажный камень и хохотал, пока ребра у него не заболели так, словно его лягнул мул.

Какой глупец этот Акимос, если сомневается в его силах! Какой ужас испытал жалкий торгаш, когда увидел магию в действии! И какая судьба дожидается этого толстого болвана, когда Скирон перестанет нуждаться в нем.

Однако какое-то время он еще понадобится. Мысль о требовавшемся времени отрезвила Скирона. Времени, нужного Акимосу для подчинения полудюжины своих соперников, чтобы стать самым крупным торговым магнатом Аргоса. Времени, нужного ему для того, чтобы сделать ручными архонтов и хранителей. Времени, нужного для того, чтобы эти подающие надежды отроки — да и отроковицы, — которые поступят в эту школу, усвоили то, чему с удовольствием научит Скирон. А потом Скирон и его ученики вернут в Аргос колдовство. Люди, владеющие лишь искусством звенеть монетами, уступят им дорогу. И колдуны Кофа, посоветовавшие Скирону: "Иди и научись сам чему можешь", будут вынуждены признать, что он исполнил их совет, и не без эффекта.

Они, конечно, к тому времени все перемрут, те люди, чей отказ признать его способности оставил в душе Скирона все еще незажившие шрамы. Но они будут наблюдать из теней, как он правит Аргосом, и поймут, что ошибались.

Скирон снова тихо рассмеялся и сделал знак рабу. Они вместе поднялись последние пятьдесят шагов туннеля, до трещины в скале. Раб пролез через трещину, в то время как Скирон обернулся, поднял сжатый кулак и произнес три коротких слова.

Вокруг следов на полу заплясала и закружилась пыль. Миг спустя не осталось никаких признаков, что этим путем когда-либо проходили люди. Тьма поглотила туннель, когда Скирон исчез в трещине, с фонарем в руке.

Глава 1

— Капитан! На дороге вооруженные люди!

Эльгиос, капитан Воителей Дома Оссертес, тяжело вздохнул и подобрал со стола караульного помещения шлем. Нахлобучив шлем на лысеющую голову, он высунулся в окно.

Часовой не соврал. По Великому Мосту через реку Хорот неторопливо двигалась пестрая толпа. Похоже, она состояла из представителей всех хайборийских племен, у которых имелись только драная одежда, нечесаные волосы да готовый к бою клинок в руке.

Среди них выделялся один парень, и не только потому, что на полголовы был выше других. Парень отличался богатырским телосложением и двигался с гибкой грацией молодого льва. Длинные черные волосы падали на широченные плечи, затянутые кольчугой. На боку у него висел видавший виды меч в кожаных ножнах.

Эльгиос решил, что вряд ли перед ним шайка разбойников. По крайней мере, широкоплечий парень не походил на разбойничьего атамана. Впрочем, не походила на вожака бандитов и огнегривая деваха Карела, хотя весь Офир с недавних пор так и гудит рассказами о ее подвигах. Наверно, это отряд наемных бойцов…

— Посты! — крикнул Эльгиос.

Капитан услышал, как его приказ передали по цепочке через мост на другую сторону. Ворота на обоих концах моста захлопнулись. Лучники забрались по лесенкам в гнезда на крышах караулок, ругаясь, когда щепки рвали кожу и одежду. В тени под мостом десяток людей с маслом и трутом поспешно приготовились поджечь деревянный пролет моста.

Эльгиос не настолько постарел, чтобы отрастить брюшко, и потерял свои волосы не без некоторых забот о своем долге. Наступай к мосту хоть все рати Аквилонии, они не застанут Эльгиоса сына Артрадеса неспособным защитить Великий Мост.

В планы Конана из Киммерии совсем не входило приближаться к границам Аргоса в компании четырех десятков головорезов. Хоть ему еще не исполнилось и двадцати четырех лет, солдат он был опытный и к тому же отнюдь не дурак. Ему было известно, что Аргос не шибко нуждался в отрядах вольных мечей.

Однако у вояки-одиночки и вдобавок опытного капитана, шансы могли оказаться получше. Получив место в доме какого-нибудь купца, он смог бы обеспечить работой и тех из парней отряда, какие лучше всего подойдут.

Некоторые подойдут точно. Новые правители Офира очищали свою страну от вольных мечей безжалостной рукой. Увидит ли Конан снова ребят, которых оставил тем далеким утром на склонах дымящегося Аль-Киира, где нашел место своего последнего упокоения злобный демон. Когда Конан встретит ребят, то отряд снова выступит в поход, под новыми знаменами, но опять став силой, с которой придется считаться.

Не успел Конан покинуть очередное, залитое кровью поле боя больше чем на две лиги, как уже оказался не один. К нему присоединились братья-близнецы, почти мальчишки, служившие в отряде Блезиуса. В их глазах киммериец увидел голод, страх и память о погибшей родне. Эти пацаны слишком многое пережили, они видели, как по приказу Искандриана Орла их товарищей сажали на кол.

Он не мог послать этих ребят назад, туда, где их ждала казнь, так же, как не смог бы убить женщину. Применив хорошо усвоенное и хорошо запомнившееся умение, он украл на каком-то хуторе курицу и дал им первый раз за несколько дней прилично поесть. На следующее утро они встали с петухами и отправились дальше втроем.

Четыре дня спустя отряд Конана уже насчитывал семнадцать человек. А еще через четыре дня их набралось уже три десятка. И через пару дней Конан сердито смотрел на них, когда они пожирали мясо оленя подстреленного в заповедном королевском лесу и зажаренного на костре из королевского хвороста.

— Кром! А я-то думал проскользнуть в Аргос незамеченным. Теперь буду лезть всем в глаза, как борода у евнуха!

Парни рассмеялись, но быстро отрезвели, когда киммериец продолжил речь.

— Итак, теперь мы не больше чем в трех дневных переходах от аргосийской границы. Орлу не нравится, что пограничье кишит отчаянными мужиками, как шкура шакала блохами. Поэтому дальше мы пойдем как отряд вольных мечей, связанных присягой. Поклянитесь выполнять мои приказы и оберегать своих товарищей так, как вам хотелось бы, чтобы оберегали вас. Поклянитесь тем, во что верите, или не приведи Кром застать мне вас здесь на рассвете.

Чтобы свершить клятву, потребовалось припомнить всех богов, каких знал Конан, и еще нескольких, которых он не знал. Но присягу бойцы принесли, и лишь двое отсутствовали, когда отряд Конана тронулся в путь к границе.

Путь им никто не преграждал, по крайней мере солдаты Искандриана Орла. Возможно, это было вызвано осмотрительностью Орла, не рискнувшего двинуть крупные силы к границе с Аргосом, пока корона Офира еще непрочно сидела на юной голове Морантеса II.

У самих-то аргосийцев имелись лишь небольшие дружины да крепкие городские стены, но у их друзей в других странах было сил побольше, намного больше. Они не замедлят привести в движение солдат и ручейки золота, дабы сорвать планы офирцев, — и, возможно, вырвать несколько клочков земли из неопытных рук Морантеса.

Конан более чем наполовину желал, чтобы Искандриан совершил подобную глупость. Тогда аргосийцы могли бы проглотить свою неприязнь к вольным мечам, проглотить ее несоленой и нежареной. А их союзники наверняка дали бы ему место в войсках, наступающих на Офир.

Тогда киммериец мог бы свести кое с кем кровные счеты за собратьев-капитанов и товарищей, уже посаженных на кол. У Конана осталось мало добрых воспоминаний об офирских князьках, которые использовали наемников как фишки в своих кровавых играх. Половина из них ценила жизнь солдата ниже жизни своих охотничьих собак.

Но к ночи на третьи сутки, когда впереди уже виднелась граница, Конан решил пока смирить гнев и на время отложить планы мести. На рассвете четвертого дня он приказал своим парням привести себя в порядок, чтоб не пугать разбойничьим видом мирных поселян. Приказ выполнили с умеренным успехом, и северянин повел отряд с холма по дороге к Великому Мосту через Хорот.

Дракон не принадлежал к числу ни самых древних, ни самых крупных представителей своего вида. Но, несомненно, принадлежал к числу самых голодных.

Когда могучие маги покинули Аргос, исчезли и чары, поддерживающие жизнь в громадном теле рептилии. Дракон два века проспал в иле на дне Хорота.

И вот теперь слабая аура колдовской энергии, которую столь вольно расходовал Скирон, ненароком коснулась воды и вместе с речным потоком добралась до спящего чудовища. Дракон проснулся и обнаружил, что зверски голоден. Пойманная рыба удовлетворила зуд у него в желудке, но не зуд в крошечном мозгу.

Дракон прекрасно помнил теплокровную двуногую добычу. Как легко он тащил жертвы на дно, когда эти двуногие плескали, переходя брод, или слишком далеко наклонялись со своих хрупких лодчонок. Память о былых пиршествах увлекла его вверх по течению, туда, где он когда-то таился, поджидая добычу.

Однако за прошедшие годы что-то изменилось. В лодках плавало не так много добычи, и никто не пытался перейти реку вброд. Там, где разгуливала добыча, высилась чудовищная куча камня, заставлявшая течение закручиваться самым немыслимым образом.

Дракон шнырял вверх-вниз по реке и время от времени закусывал играющим слишком близко к воде ребенком или стирающей белье женщиной. С ними он разделывался одним щелчком клыкастых челюстей.

Наконец, устав от поисков обильной поживы, чешуйчатый гигант затаился под мостом.

— Стой, кто идет? — крикнул Конану один из часовых на мосту. Одетый в красную тунику с нагрудником и в бронзовый шлем с высоким гребнем, солдат направил на Конана жало длинного копья.

Киммериец упрямо шагал вперед, пока копье едва не ткнулось ему в грудь. Копейное жало замерло буквально в нескольких дюймах от широченной груди северянина. Конан невозмутимо положил массивную ладонь на лезвие и толкнул оружие вниз.

— Конан, капитан вольных мечей, и его кондатта, — проговорил он, словно спрашивая цену за комнату на постоялом дворе.

За спиной у него парни громко рассмеялись при виде той рожи, которую скорчил опешивший часовой. Конан бросил в их сторону косой взгляд, и ребята притихли. Конан успел заметить, что через мост к ним приближаются новые караульные во главе с верховым капитаном.

Капитан подъехал к отряду киммерийца, и Конан поднял руку в официальном приветствии:

— Честь и слава тебе, капитан. К кому я имею честь обращаться?

— Эльгиос сын Арантеса, капитан мостовой стражи из Воителей Оссертеса, приветствует тебя, э…

— Он говорит, что его имя Конан, — вмешался часовой.

Конан нахмурился, и часовой испуганно отступил на два шага — взгляд у северянина был таким же тяжелым, как и кулаки.

— Я привык говорить правду, капитан Эльгиос.

— Так же как и я, капитан Конан, — отозвался Воитель. — И посему я тоже скажу вам — в Аргосе нет места для вольных мечей. Определенно нет, когда у нас мир, и редко, когда у нас война. Покуда Воители выполняют свой долг…

К тому времени когда Эльгиос закончил свою маленькую речь, Конан так и не узнал ничего нового. Киммериец услышал, как кондотьеры у него за спиной зароптали. Он пожал плечами, затем скрестил руки на массивной груди:

— Ну, в таком случае, капитан Эльгиос, мы готовы войти в Аргос поискать другую работу, законную в глазах богов и людей.

— Да, вы можете войти, если кто-нибудь из аргосийцев даст залог за каждого из вас, ручаясь, что вы не станете нищими или ворами.

— Капитан, — обратился к нему Конан, словно к малому ребенку. — Из моих людей едва ли кто вообще когда-либо бывал в Аргосе, не говоря уж о том, чтобы стать известным его гражданам.

— По крайней мере известными как люди, достойные поручительства, — поправил его Эльгиос. Он окинул взглядом разношерстный отряд киммерийца. — У жителей Аргоса найдется лучшее применение своему золоту, чем отдавать его в залог ради немытого киммерийца и его нищих головорезов.

Не оборачиваясь, Конан жестом заставил стихнуть раздавшееся у него за спиной гневное рычание. Он давно приметил лучников, расставленных во всех башнях моста и на противоположной стороне Хорота. Одно слово, и трусливый капитан вместе со своими воинами отправятся в Хорот на корм рыбам. Но наемникам не вкусить всех радостей победы.

Конан возблагодарил Крома, что поставил четырех бойцов в кустах на офирском берегу. Они сейчас видят и слышат все, что происходит на мосту, и сумеют рассказать о случившемся другим кондотьерам, если те будут искать убежища в Аргосе. В конце концов надо хоть что-нибудь сделать для собратьев-наемников, спасающихся от палачей Орла.

— Конечно, люди вроде вас, неплохо жившие в качестве кондотьеров, — Эльгиосу почти удалось сохранить серьезное выражение лица, — не настолько бедны, какими вы желаете казаться. Равно законно и вносить залог за самих себя.

— В самом деле, — молвил Конан. Человека, вымогающего взятку, он мог учуять и за лигу против ветра. Вонь выгребной ямы кажется сладким ароматом по сравнению с таким ублюдком. Но никогда не вредно спросить у человека его цену. — И каков же залог?

— Две драхмы с человека, и четыре для вас лично, без права носить сталь. Если же вы желаете носить оружие…

— Мы что, похожи на подносчиков кирпичей? — крикнул кто-то.

— Попридержи язык, капиташка, а не то, клянусь бронзовой задницей Эрлика, я тебе живо его вырву!

— Молчать! — рявкнул Конан, а затем посмотрел на Эльгиоса: — Не обижайтесь на воина, капитан Эльгиос, он привык выражаться просто и без затей!

— Семь драхм с человека. Пять в казну, две — в пользу Дома Воителей. У меня есть права проводить сбор для Дома.

Конан еле-еле сдержал смех, что само по себе было уже подвигом. Его бойцам это удалось с меньшим успехом.

— Вы, должно быть, думаете, что воздух Аргоса — нектар, а вода — сладкое вино, раз просите столько за пропуск честных людей.

— Мы думаем, что Аргос — мирная страна, — веско ответил Эльгиос. — И намерены сохранить ее такой.

— Тогда нам не о чем спорить, — сказал Конан. Выплатить требуемую сумму большого труда киммерийцу не составило бы, даже если б Эльгиос запросил куда большую мзду. Драгоценных камней из добычи Карелы северянину хватило бы и на покупку небольшого города. Конан давно уже уяснил: никогда не показывай вида, что у тебя водятся деньжата. Капитан не удовольствовался бы обычной взяткой, если б кто-то дал ему возможность легко приобрести целое состояние. Конан обернулся к своим бойцам:

— Отлично! Похоже, у аргосийцев отощали кошельки и они хотят пополнить их за наш счет. Вы наверняка отложили на черный день по нескольку монет, если, конечно, достойны кожи на сапогах! Я могу выделить немного из своей доли, чтобы набралось на залог за любого, кому и правда не повезло. Поэтому, ребята, подходи и плати, кто сколько сможет. Закончите с этим, и к вечеру уже будете лакать приличное вино под настоящей крышей.

Некоторые из бойцов не тронулись с места, а многие принялись поминать имена богов, перемежая их отборными ругательствами. Бедолагу Эльгиоса буквально испепелили гневные взгляды наемников. Воитель же сидел в седле с беззаботной улыбкой, как будто обстряпывал вполне привычное дело. Впрочем, так оно и было.

Конан пристально следил за своими головорезами, когда те, один за другим, отдавали деньги самодовольному аргосийцу. Кое за кем проследить не помешает, а не то сорвиголовы наверняка как-нибудь темной ночью попытаются перерезать Эльгиосу глотку. Несколько лет назад Конан и сам, не раздумывая, выкинул подобную штуку, однако время меняет человека, и Конан уже не был похож на того юношу-варвара, который вступил в отряд туранских наемников, решив попробовать горького солдатского хлеба…

Кучка монет на мостовой у копыт коня Эльгиоса все росла. Конан уж начал думать, что ему, возможно, придется показать едва ли не самый маленький из драгоценных камней, грубо ограненный опал, украшавший некогда, по словам Карелы, какого-то идола в Куше. (Впрочем, в россказнях Карела проявляла почти такую же буйную фантазию, как и в постели.)

Подошел один воин по имени Траттис, протягивая пустой кошелек и хлопая себя по драной одежде. И воин, и одежда выглядели так, словно их использовали для чистки свинарников.

— Простите меня, милостивые государи, — заскулил Траттис, — но мне выпала такая невезуха…

— Как же, невезуха, дери тебя в задницу! — крикнул кто-то позади Конана. Кричавший грубо оттолкнул киммерийца в сторону, надвигаясь на Траттиса. — Я видел, как ты пересчитывал жемчуг, той ночью, после того как присоединился к…

— Жемчуг? — переспросил Эльгиос. Он посмотрел на Траттиса и на выросшего теперь перед ним воина с секирой. Наемник называл себя Ральдос. Глаза у Воителя расширились, он одним движением выхватил меч и крикнул: — Взять его!

К несчастью для Эльгиоса, но к счастью для Траттиса, приказ не дал другим стражникам никакого намека на то, кого именно следует хватать. Пока они пялились то на одного, то на другого наемника, Траттис выхватил нож и отпрыгнул назад. Ральдос бросился на него и напоролся животом на острое лезвие. Эльгиос нелепо взмахнул оружием, но его парадный меч плохо подходил для конного боя. Клинок лишь рассек пустой воздух.

Траттис кинулся к перилам моста, запрыгнул на них и сиганул вниз. Конан добрался до перил как раз вовремя, чтобы увидеть, как беглец чисто вошел в воду и исчез. Северянин отстегнул пояс с мечом и принялся расстегивать кольчугу, не спуская глаз с водной глади в ожидании, когда Траттис выплывет. Ни один человек не мог навеки задержать дыхание или уплыть под мост против сильного течения Хорота.

К тому времени, когда Конан сбросил сапоги, стало понятно, что воздух в легких у Траттиса вряд ли остался. Не пошел ли парень прямиком ко дну и погрузился в ил, как наковальня? Может киммерийцу померещилось, или же на самом деле в воде под мостом промелькнула тень, словно у самой поверхности двигалось что-то крупное?

Померещилось или нет, жемчуг не достанется Хороту. Конан вскочил на перила, нацелился как раз на то место ниже по течению, где исчез Траттис, и нырнул.

Дракон на краткий миг поразился, когда падающее тело пробило поверхность воды почти прямо над ним. Ощущение это прошло настолько быстро, насколько вообще что-либо могло пройти в неповоротливом уме чудовища. Нога упавшего человека задела гребень дракона, и монстр сообразил, что завтрак болтается у него прямо под носом. Дракон перевернулся на спину, открыл пасть и ринулся к нему.

В легких у Траттиса почти не осталось воздуха, поскольку перед прыжком наемник не вдохнул как следует, да в придачу сильно ударился о поверхность воды. И все же Траттис попытался завопить, когда из мутной воды прямо у него перед грудью появилась оскаленная пасть. Но только наглотался воды и потому уже практически не чувствовал, как зубы величиной с палец пронзили ему сердце и легкие.

Дракон несколько раз сильно встряхнул жертву. Похоже, этот двуногий еще не пригоден для еды. Дракон, однако, вспомнил, что время разрешит эту проблему. Теперь надо найти местечко, где можно будет спрятать добычу, и оставить ее там на время, нужное для…

Вода наверху забурлила вновь, в реку погрузился еще одий двуногий. Без помощи колдовской силы дракон видел весьма посредственно, но, чтобы различить баламутящие воду человеческие ноги, острое зрение не требовалось.

Этот двуногий наверняка живой. Если позволить ему остаться таковым, то он, чего доброго, спасется. Мысль о возможности заполучить достаточно мяса, чтобы действительно заполнить голодный желудок, вытеснила из головы дракона все остальное.

Монстр разинул пасть, и труп Траттиса свободно поплыл по течению. А затем чешуйчатая морда повернулась к Конану.

В отличие от Траттиса, Конан нырнул в воды Хорота с запасом дыхания и не теряя способности соображать. И мгновение спустя пожалел, что оставил на мосту верный меч.

Чудище, появившееся из зеленовато-коричневой глубины, было столь же отвратительно, как и те твари, с которыми он дрался в Вендии, Кхитае и в других краях Великой Хайбории. Вряд ли хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Однако животное было огромным, и Конан ни чуточки не сомневался: тварь окажется очень живучей, не важно даже, какие силы ее породили — магические или природные. По крайней мере в этом-то она мало чем отличалась от киммерийца.

Конан сгруппировался и выхватил кинжал. А затем с силой пнул по чешуйчатой морде, чтобы отвлечь зверя и оттолкнуться от него. Должно быть, киммериец угодил зверю в какое-то чувствительное место, вода взбаламутилась, тварь, извиваясь, отпрянула в сторону. Конан увидел, что чудовище перевернулосьна спину. Открывшийся участок тела выглядел не только чувствительным, но и уязвимым — широкий отрезок морщинистой белой кожи под горлом. Кинжал Конана прорвал кожу, вонзаясь в плоть чудища, вода затуманилась от темной крови, а зверь забился пуще прежнего.

Киммериец хотел было всплыть на поверхность, но тут дракон резко перевернулся брюхом вниз и снова ринулся в атаку. Страшные клыки разодрали киммерийцу одежду и оставили на коже несколько кровавых отметин.

Едва увернувшись от оскаленной пасти, Конан сумел ухватиться одной рукой за гребень на здоровенной башке чудовища. Другой рукой он вонзил кинжал глубоко в налитый ненавистью глаз дракона.

С таким же успехом Конан мог прыгнуть в жерло подводного вулкана. Предсмертная агония зверя была ужасающей. Киммериец что есть силы вцепился в гребень и рукоять кинжала, зная, что если разожмет пальцы, то молотящие лапы или хвост чудовища переломают ему все кости в мелкое крошево.

Зверь бился в конвульсиях так долго, что Конан уже несколько раз считал себя утопленником. И вообще, ждал, что сейчас наступит конец света. И каково же было удивление, когда зверь перестал биться, а у киммерийца в легких еще оставался воздух. Одно мощное движение ног вынесло его на поверхность. Нет, мир не рухнул, не погиб! Здесь, наверху — тепло и свет. Конан жадно вдохнул полной грудью, потом еще, а затем протянул руку за ножнами кинжала.

— Кром!

Ножны исчезли. Так же как и то, что было зашито в них, — драгоценные

камни из Офира. Драгоценные камни, которые могли купить право на въезд в Аргос целой армии вольных мечей, не говоря уж о небольшом отряде!

Конан завернул витиеватое разбойничье ругательство, но затем бросил сквернословить. Кром давал человеку ум для того, чтобы составлять планы, и смелость, чтобы выполнять их, если, конечно, повезет. Суровый бог не давал человеку права распускать сопли, если мир вел себя не всегда так, как хотелось бы.

Самоцветы пропали. Но если у Траттиса действительно имелся жемчуг — а судя по тому, как он бросился бежать от Ральдоса, это казалось возможным, — то самым лучшим, что можно найти после ножен, — тело Траттиса.

Это заняло некоторое время. Но когда Конан отыскал труп наемника, выяснилось, что происшедшим интересуется еще кое-кто. Течение вынесло беднягу Траттиса на галечный пляж в нескольких сотнях шагов от моста. Там столпилось никак не меньше полдеревни простолюдинов.

Как только Конан поднялся из вод Хорота, словно некое морское божество, глазевшие селяне на редкость дружно обратились в бегство. Единственными, кто остался из всей толпы, оказались маленький мальчик, который споткнулся и упал, и девочка чуть постарше, вернувшаяся обратно помочь пареньку подняться.

Когда киммериец двинулся к ребятишкам, возвышаясь словно осадная башня, девочка сгребла грязной ручонкой горсть гальки и оскалила зубы:

— Тронешь моего брата или меня, будешь…

— И что же я буду? — улыбнулся Конан.

— Будешь вытаскивать гальку из собственных глаз, верзила! — И девчонка разразилась тирадой, намекая, что в число предков Конана входили самые разнообразные животные, в основном нечистые.

Наконец северянин не выдержал и расхохотался. Девочка резко умолкла.

— Сударыня, это плохая благодарность мне за борьбу с речным чудовищем.

Девочка разинула рот. Она сначала окинула взглядом киммерийца, на боку у которого кровоточили следы от драконьих зубов, потом взглянула на изувеченный труп Траттиса. А затем посмотрела на реку:

— Ты сражался… ты сражался с речным демоном? Ты один?

Конан ткнул большим пальцем через плечо в сторону мертвого наемника.

— Его вины тут нет, но он был не в состоянии особо помочь. Что же касается демона, то я не только сражался с ним, а готов поручиться хорошим мечом, что убил его. Если сомневаешься в моих словах и желаешь понырять, то поищи дохлую гадину чуть ниже по течению от Великого Моста…

Девочка закатила глаза и грохнулась в обморок. Ее братишка завыл, как потерянная душа. На берег, размахивая косами и вилами, прибежали несколько селян, приготовившихся спасти детей от демона, вылезшего посреди бела дня из реки.

Конану пришлось потратить несколько утомительных минут на объяснение, что он действительно убил тварь, которую местные жители называли речным демоном, и что он не колдун и к магии не прибегал.

— Я не чародей. Всего лишь воткнул нож гадине в глаз, — проворчал северянин. — Магический там зверь или нет, но этот прием годится для любой зверюги с гляделками где-нибудь поблизости от мозга. И значит, вам, дуракам, мало что грозит, поскольку одному Крому известно, есть ли у вас мозги.

Через некоторое время Конан понял, что селяне не дураки, а всего лишь ошеломлены внезапной гибелью злобного речного демона. А также, наверно, сомневались, что с чудовищем можно было покончить без колдовства. Значит, дракон, скорее всего, порожден черным колдовством.

Все это было бы несущественно, за исключением того, что Конан терпеть не мог колдовства и сильно не доверял ему. Для него часть очарования Аргоса заключалась в том, что в этой стране магии почти не знали, не говоря уж о занятиях ею. Выходит, киммериец еще слишком мало знал об Аргосе.

Потребовалось некоторое время, для того чтобы убедить селян позволить ему изучить тело Траттиса. Селяне настаивали, чтобы над жертвой речного демона пробормотал ритуальные слова какой-то деревенский знахарь, а потом труп нужно было сжечь с травами, собранными при лунном затмении седьмым сыном седьмого сына… и еще какая-то подобная чушь. Конан плевать хотел, как селяне поступят с телом наемника, пусть хоть зажарят его для деревенского пира, лишь бы сперва позволили поискать жемчуг.

Примерно к тому времени когда селяне позволили северянину приблизиться к телу, подъехал Эльгиос с двунадесятью стражниками, а за ним на небольшом расстоянии следовали бойцы Конана. Киммериец встретил их на берегу и коротко поведал о приключении в Хороте.

Услышав рассказ, стражники все как один попятились. Все, за исключением Эльгиоса, который не позволил бы деревенщине увидеть, как капитан Воителей выказывает страх. Но Конан заметил, что лицо капитана побледнело, и в приречной тени он потел больше, чем на залитом солнцем мосту. Пальцы аргосиец сложил особым знаком, отгоняющим зло. К тому времени когда Эльгиос кое-как совладал со страхом, Конан успел обшарить труп Траттиса. К северянину присоединился десяток его воинов. На этот раз он не выругался, хотя причин для этого было не меньше, чем раньше. Жемчуг исчез столь же окончательно, как и офирские самоцветы. Драгоценности несомненно покоились на дне реки или в лучшем случае в утробе мертвого зверя.

Конан представлял себе, что скажет Эльгиос, если попросить его выудить чудовище со дна Хорота, а потом разрешить Конану порыться в его внутренностях. Но ничего другого из того, что мог предоставить этот человек, он попросить у Эльгиоса не мог.

— Капитан Эльгиос, — обратился Конан. — У вас набрались деньги на наш залог?

— У вас не хватает, о, по меньшей мере двух драхм за каждого, — прикинул Эльгиос.

"Как раз такая сумма, какая прилипнет к твоим рукам", — подумал киммериец. Он пожал плечами:

— Как пожелаете. Но я бы хотел вам напомнить вот о чем. Зверь, которого я убил…

— Это вы так говорите.

— …которого я убил, — повторил Конан. Его тон лучше всяких слов рассказал о дальнейшей судьбе Эльгиоса, если тот снова в лицо назовет киммерийца лжецом.

— Зверь, которого я убил, — продолжал Конан, — похоже, неплохо порезвился среди ваших здешних прибрежных жителей. Они не забудут моей услуги и не останутся неблагодарными. К тому же я пролил толику своей крови, а один из моих бойцов погиб.

— Погибший был обыкновенным вором, за его голову объявлена награда еще до того, как он присоединился к шайке Карелы! — проворчал Эльгиос.

— Мне об этом ничего не известно, — вежливо ответствовал Конан. Эльгиос, похоже, ведать не ведал о связях с Карелой Рыжей Ястребом самого киммерийца, и казалось самым лучшим и дальше оставить его в неведении.

— Но мне известно-таки, что этот человек был связан со мной клятвой, и я ему пусть кое-чем да обязан. Что вы скажете, если я предложу списать убийство зверя в счет залога, за меня и весь мой отряд?

— Скажу, что вы оскорбляете законы Аргоса, — отрезал Эльгиос. — Они простые, но строгие.

— Так же как и представления селян о справедливости, — заметил Конан. — Они прослышат о том, что нас выгнали взашей, словно нищих, после избавления их от чудовища. Им это не понравится, они станут рассказывать об этом всякому, у кого есть уши. Так что скоро в Аргосе услышат о капитане Эльгиосе и Воителях с Великого Моста. Думаете, вашему Дому придется по вкусу слушать такое?

Жадность и здравый смысл вступили в отчаянную битву, попеременно сменяя друг друга на широком лице капитана Эльгиоса. Наконец он хлопнул ладонью по луке седла. Вид у него был такой, словно он с удовольствием плюнул бы под ноги Конану, но не посмел.

— Отлично, — согласился он наконец. — С деньгами вопрос решен. Но предупреждаю вас: в пределах одного года со дня вашего въезда в Аргос вас вполне могут счесть задолжавшими залог. И могут также запретить заниматься определенными видами работ.

— Как пожелаете, — отозвался Конан. — Но если так, то я попрошу еще кое-что. Любой из моих людей, кто пожелает остаться здесь в деревне, может так и поступить.

Киммериец прекрасно видел, какими взглядами провожают некоторые кондотьеры деревенских бабенок, и знал, что найдутся желающие остаться. А также знал, что если они останутся, то окажутся в хорошем месте для получения любых новостей из Офира и передачи их по Большой Дороге дальше в Аргос.

Эльгиос покачал головой, полусердясь, полузабавляясь:

— Капитан Конан, я думал, что у киммерийцев весь ум в мече. Никак не думал увидеть одного из них торгующимся, как купец на базаре в Шеме!

— Вы сомневались и в том, что киммерийцы моются! — ответил Конан. — Может, мне остаться и растолковать вам еще что-нибудь насчет моего народа?

Эльгиос по крайней мере обладал умением посмеяться над собой.

— Сомневаюсь, что мое достоинство выдержит подобные уроки. Соберите своих людей, тех, что направляются в Аргос, и приготовьте их, пока мой писец оформит грамоту о залоге.

Конан сделал иранистанский жест уважения, подняв открытую ладонь.

— Слушаюсь и повинуюсь, капитан Эльгиос.

Глава 2

Госпожа Ливия, глава и наследница Дома Дамаос, проснулась с ощущением, что случилась беда.

Она не знала, что именно, и заливавший ее спальню серый свет ничего не показывал ей. Она зарылась под легким стеганым одеялом, пока из-под него не остались видны только глаза, а затем снова обвела быстрым взглядом спальню.

Это было не мелкой задачей. Хозяйская спальня во дворце Дамаос сошла бы за большой зал для жилищ поменьше. Покрытый фресками, изображавшими облака и орлов, потолок поднимался столь же высоко, как мачта рыбачьей лодки. Выходившие в сад окна закрывали ширмы из вендийского тика, инкрустированные не только слоновой костью с Черного Побережья, но и более редкой костью снежных демонов из Ванахейма. Там, где пол не скрывали иранистанские ковры, виднелась сложная мозаика, изображавшая сотнями привлекавших и удерживающих взгляд красок цветы, никогда не произраставшие, и зверей, неизвестных природе.

Ливия предпочла бы уютные удобства комнаты в малом крыле дворца, где она провела свое детство. Вместо того чтобы заставить ее почувствовать себя истинным главой Дома Дамаос, переселение в эту гулкую гробницу спальни только напомнило ей, что она едва ли больше чем ребенок.

— Я должна забыть это, чтобы выполнять свой долг главы нашего Дома, — убеждала она Резу, главного дворецкого, — разве не разумней будет позволить мне остаться там, где я чувствую себя удобно, так, чтоб я могла сохранять самообладание?

— Злые языки примутся болтать, что теряете самообладание, — заверил Реза с фамильярностью старого слуги. — И это лыко поставят вам в строку, наряду с вашей молодостью.

— Мне полных девятнадцать лет, возраст вполне достаточный для главы Дома, — отрезала Ливия.

Реза чуть улыбнулся:

— Но вы ведь только что сказали, сударыня, что вы только-только вышли из детского возраста.

— Ах ты! — выпалила она, пытаясь найти слово, которое шокировало бы Резу. Миг спустя она поняла, что это бесполезно. Иранистанца по рождению, служившего некогда сержантом в туранской кавалерии, Резу не могло шокировать ни одно слово, каким его могла обозвать благородная дама Аргоса.

В конечном итоге она поступила так, как, по мнению Резы, требовало достоинство Дома Дамаос, и осталась в этой громадной спальне. Она даже спала в постели, служившей ложем ее отцу, хотя и холодновато было там спать одной молодой женщине, в постели, где места хватало для шестерых.

Выглядывая из-под стеганого одеяла, Ливия завершила изучение всего пространства спальни, какое ей позволяли видеть занавески на постели. И как раз пришла к выводу, что ее подозрения были необоснованными, когда ее заставил оцепенеть скрежет металла на мозаике.

Теперь рассвет позволил видеть ей сквозь занавески. В ногах постели стояло большое серебряное зеркало в раме из позолоченной бронзы. И теперь это зеркало двигалось, качаясь и скрежеща, но неуклонно приближаясь к правой стороне постели.

Ливия не могла поверить собственным глазам. Чисто инстинктивно рука ее нырнула под шелковую подушку. Сначала Ливия вытащила оттуда ночную рубашку из светло-желтого льняного полотна, а затем кинжал с крепким толстым турайским лезвием, насаженным на специально выделанную рукоять.

Только две ее главные горничные знали, что Ливия спала обнаженной, с кинжалом под подушкой. Чего Реза не знал, о том он спросить не мог.

Ливия поднялась. Волосы ее длинными светлыми прядями спадали на плечи. Ливия сжала кинжал в правой руке, левую же обмотала ночной рубашкой. Так ее научил обращаться с оружием один из старых отцовских стражников.

Зеркало продолжало свое неуклонное продвижение. Ливия почувствовала, что ладони у нее становятся скользкими, слизнула пот с верхней губы. Теперь она знала: тут не просто что-то не так. Тут действовала магия.

Зеркало заскрежетало и остановилось. Ливия могла бы поклясться, что оно слегка поклонилось ей. Затем на его серебристую поверхность набежали тени, малиновые, кобальтово-синие и золотые. Тени эти были бесформенными, но они, казалось, настойчиво донимали разум Ливии, приглашая увидеть в них то, чего она сама желала в самой глубине души.

Не принимая никакой формы, тени потянулись из зеркала, словно клочья тумана. Занавески постели приподнялись, убираясь с их пути, словно возносимые сильным ветром. Ливия почувствовала, как кожу ей щекочут капли холодного пота, но воздух в спальне оставался неподвижен.

Магия, вне всякого сомнения! И созданная не каким-либо ее другом или другом Дома. Ливия не могла сказать, откуда ей это известно, но знала она это совершенно определенно.

Как же с ней бороться? Она вспомнила, как ее мачеха однажды ночью бормотала себе под нос, подвыпив после выкидыша:

— Столько магии действует благодаря воображению. Если вообразить себе, что никакой магии вообще нет, то, вполне возможно, ее и не будет. Или по крайней мере так можно сильно ослабить ее действие.

Ее мачеха мало что сделала, чтобы ее жизнь или жизнь отца стала счастливее, но родственники этой женщины жили далеко в горах, на самой этой границе с Аквилонией. Тамошние деревенские жители сохранили свои исконные обычаи, куда более древние, чем обычаи царств, притязавших на власть над ними. Их мало волновали дела королей и архонтов и весьма занимали древние знания их знахарок.

На этот раз Ливия увидит, содержалась ли какая-то мудрость в бормотаниях ее мачехи.

Она закрыла глаза и сказала себе, что лежит в постели, находясь между сном и бодрствованием, и что в ее спальне ничего такого не происходит. Этого не происходит. Этого не произойдет…

Какая-то сила, находившаяся ни внутри ни вне ее, а в какой-то мере и там и там, приподняла ей веки. Разноцветные тени плясали у нее перед глазами, ближе и быстрее, чем раньше. Теперь они казались образами, нарисованными у нее в голове, а не перед глазами. Образы ее собственного лица, с остекленевшими глазами и бессильно отвисшей челюстью.

Тяжелая болезнь, может, даже смерть? Нет. Она ощущала покалывание в груди и животе. Хотя Ливия и была еще девственницей, она знала, что это означало.

Тени-образы показывали ее саму, утолившую страсть словно какое-то животное. Страсть, которую колдун и стремился сейчас заставить ее почувствовать. Страсть, которая, как он надеялся, дезорганизует ее рассудок и оставит ее ослабевшей для его следующей атаки.

Ливия не могла больше закрыть глаза, но тем не менее боролась с навязчивым образом. Вопреки желанию она вызвала перед мысленным взором картины пустой спальни — где двигалась только кружившаяся пыль — в огне от пола до потолка, и даже затопленной грязной водой из Хорота, хотя, чтобы затопить стоявший на холме дворец Дамаос, потребовалось бы наводнение не меньшее, чем погубившее Атлантиду.

Желание ни покидало ее, ни овладевало ею. Ей приходилось бороться с ним, но она могла это сделать. Способная теперь владеть своими руками и ногами, она слезла с постели и сделала два быстрых шага по богатому вендийскому ковру. Глубокий ворс окутал пальцы ступни успокаивающим теплом.

Ливия так никогда и не смогла бы сказать наверняка, сколько продолжалась эта битва. Она знала лишь, что серый рассвет превратился в розовый восход, когда тени внезапно покинули ее. Они исчезли словно дым, который так напоминали. Она пошатнулась и упала бы на ковер, если б не схватилась свободной рукой за столбик кровати.

А затем снова закачалась, когда из глубины дома раздался взрыв криков и воплей. Ливия оттолкнулась от столбика кровати. Она сделала три неуверенных шага к двери, когда та распахнулась. В нее ворвались две горничные Ливии и растянулись на полу с задравшимися до коленей юбками.

Вслед за ними вкатилась тележка, на которой они везли завтрак. Никто даже пальцем до нее не дотронулся, однако тележка подкатилась к горничным, а затем проехала по ним. Катясь по извивающимся телам, тележка накренилась, надушенная травами горячая вода пролилась с подноса. Одна из горничных завизжала.

Тот же охранник, который научил Ливию орудовать ножом, научил ее также кое-чему по части боев: "Когда надвигается кто-то или что-то неизвестное, то первое, что надо сделать, — это остановить его. Тогда, может, и сумеешь догадаться, что же это такое".

Ливия кинулась к тележке, бросив против нее весь свой вес и силу. Женщина она была не малорослая, а благодаря частой верховой езде и плаванию к тому же не слабая.

Тележка задрожала и, казалось, сопротивляется ей. Ливия толкнула сильнее. Тележка задрожала еще сильней, а затем в один миг развалилась на кусочки. Завтрак Ливии пролился на горничных, которые снова завизжали и вскочили на ноги, хлопая себя по обваренным местам.

Ливия схватила ближайшую к ней горничную за руку.

— Что с вами, мозги куриные? — закричала она.

Горничная онемело уставилась на госпожу. Ливия занесла руку влепить ей оплеуху. Тут выскочила вперед другая горничная:

— Госпожа. Вы не одеты!

— Да забери одежду тролли! — закричала Ливия. — Неужели магия поразила всех в этом доме немотой и тупоумием?

Горничная сглотнула:

— Значит, вы знаете?..

— Я боролась в этой спальне с магией с предрассветных часов. Звать кого-то я смогла лишь за несколько мгновений до того, как ворвались вы. Что происходит?

Вопрос этот могли бы услышать и вахтенные на борту кораблей в море. Ливия прожигала взглядом горничных, которые в ответ смотрели на нее разинув рты, словно дохлые рыбы; и тогда она повернулась к двери.

На ковры упала длинная широкая тень, и вошел Реза. Не выдав ни малейшим движением мускулов лица, что он осознает наготу госпожи, он вытянулся во весь рост, а затем свел ладони вместе:

— Госпожа Ливия! На этот дом и находящиеся в нем предметы навели чары. Некоторые из них были изменены внешне, а другие и внутренне с целью причинить вред неосторожному.

— Сколько пострадавших?

— Немного, и никому из них врач, по всей вероятности, не понадобится. Страху эти чары нагнали немалого, и дом совершенно непригоден для приема гостей, но хуже этого мало что случалось.

Ливия обессиленно вздохнула. Потом, шатаясь, дошла до постели и села, закрыв лицо руками.

Казалось, прошла целая вечность, пока Ливия освободилась от накатившего оцепенения. И увидела, что рядом стоит Реза. А также осознала, что все еще оставалась нагой. Она щелкнула пальцами, подзывая горничных:

— Ночную рубашку и халат, живо!

Те, казалось, были в состоянии повиноваться. Пока они шарили в сундуках с платьями, она снова повернулась выслушать Резу.

— Я распорядился, чтобы раненых уложили в постели над старой конюшней. Земли, похоже, не пострадали, и поэтому я приказал подручным садовника помочь вынести поврежденное добро. На кухне некоторый беспорядок, но из еды, кажется, ничего не пропало и не испорчено. Если можно будет убедить поваров снова приступить к работе, то мы будем в состоянии принять госпожу Дорис из Дома Лохри и ее сына.

— Боги милостивые! — воскликнула Ливия. — Я же совершенно забыла про госпожу Дорис и господина Арфоса.

Лицо Резы красноречиво говорило и о том, чего он никогда бы не выразил словами: что он желал бы, чтобы они могли забыть про госпожу Дорис и ее неоперившегося сынка. Такое счастье Дому Дамаос не светило. Как самая богатая незамужняя женщина в Аргосе, Ливия также являлась самым лучшим брачным призом. С тех пор как годом раньше она стала совершеннолетней, уже едва хватало пальцев обеих рук для перечисления женихов или метящих в женихи.

Нескладный, прыщавый Арфос был всего лишь самым последним из них. Однако, в отличие от некоторых других, он явился с грозным союзником — своей матерью, госпожой Дорис. Арфос-то, может, и промолчит, если Ливия сегодня не примет его. А вот его мать — другое дело.

Она не только не промолчит, а будет задавать вопросы. И если не найдет ответов честными средствами, то не сочтет ниже своего достоинства прибегнуть к нечестным. Ливия ни чуточки не сомневалась, что Дорис сможет найти сходную цену для приличного числа ее слуг, наверно даже для всех, кроме Резы.

Поэтому выбор был прост. Принять госпожу Дорис и ее сына так, словно у них все хорошо. Отменить прием и сказать им правду или отменить прием и рассказать им какую-нибудь байку, которая через месяц наверняка будет разоблачена как явная ложь.

О последнем не приходилось и думать. Если она не примет их, госпожа Дорис ни за что не поверит, что магическая атака была сущей мелочью.

Не оставалось ничего, кроме как проводить встречу как договаривались. Если гости проявят любопытство, то госпожа Дорис, может, даже посоветует что-нибудь дельное. Никто в Аргосе никогда не называл ее глупой, хотя многие говорили, что ее единственный сын не унаследовал ума своей матери.

Она, конечно, ничего не станет советовать, не попросив за это определенную цену. Возможно, даже соглашение о помолвке, которую нельзя будет разорвать без уплаты большого количества золота и без еще большего скандала, чем из-за этой магии.

Ливия внезапно похолодела, вспоминая, что помолвка даст также Арфосу и постельные права. Холодок этот живо прошел, когда она вспомнила про желание, вызванное у нее чарами колдуна. Сможет ли она разделить ложе с мужчиной, с мужем, который не мог пробудить такого желания, — а затем удовлетворить его?

И сможет ли она быть готовой к приему госпожи Дорис и Арфоса, если и дальше будет тратить время, беспокоясь из-за того, с чем ничего нельзя поделать? Ливия посмотрела на тени на коврах и устало покачала головой:

— Реза, а моей ванной можно воспользоваться?

— Если вы оденетесь, сударыня, я вызову кого-нибудь и пошлю узнать.

— Отлично. — Ливия хлопнула в ладоши, а затем натянула поданную ей горничными длиннополую рубашку.

Госпожу Дорис и ее сына ожидали примерно в пятом часу. Благодаря тому что все в доме работали как галерные рабы, дворец Дамаос находился к тому времени в приличном состоянии; что с ним что-то не так, мог бы определить любой тупица, но он больше не выглядел так, словно в нем разбила на ночь свой стан шайка казаков.

Стоявшая в тени портика Ливия знала, что она многим обязана своей челяди. Забыв свой страх, слуги заняли свои посты, словно солдаты. Даже горничные Ливии так упорно трудились, приводя в порядок ее покои, что ей пришлось напомнить им, чтобы они сменили свои испачканные платья. А Реза — ну, для него у нее не хватало ни слов, ни наград.

Ливия подняла руку пригладить выбившийся завиток волос. Ее волосы, не уложенные на заре, теперь поднимались над головой на ширину двух ладоней, расчесанные до высшего блеска и удерживаемые крупными жемчугами и золотыми гребешками ее матери. Она надела платье из тончайшего голубого кхитайского шелка, с оттенком под цвет ее глаз, а на шее у нее сверкало рубиновое ожерелье Дома Дамаос, с висящей посредине Тайной Звездой величиной с детский кулачок.

Будет совсем не вредно напомнить госпоже Дорис, что Дом Дамаос не нуждался ни в каком союзе с ее Домом, равно как и с любым другим. Если бы она наотрез отказалась выходить замуж, то это не привело бы ни к каким последствиям, за исключением необходимости жить целомудренной жизнью. Такая жизнь будет не самой лучшей, так как она помнила сотрясавшее ее желание, но все лучше, чем зависеть от прихоти мужчины вроде Арфоса.

У подножия холма заиграла труба, а затем вторая. Им ответил рог привратника. После небольшого интервала, труба заиграла вновь. Казалось, звук ничуть не приблизился. Ливия чуть склонила голову набок и подумала, что расслышала крики, наверно проклятия, и уж определенно рев ослов и мычание коров.

Она прочла короткую лукавую молитву, чтобы госпожа Дорис до ночи застряла среди направляющихся на рынок селян, а затем позвонила, вызывая Резу.

— Все готово?

— Все, чего могут просить боги или люди, сударыня.

— Ах, но будет ли этого достаточно для госпожи Дорис? Она ведь не просто человек, и я иногда гадаю, какое уважение она воздает богам.

Лицо Резы выразило красноречивое неодобрение такому легкомыслию.

— Прости меня, Реза. Ты знаешь, что я больше дочь своего отца, чем своей матери.

— Они оба сделали вас тем, что у них получилось. — Благослови тебя боги за добрые слова, Реза, и — о Митра, вот они!

Через ворота проходил самый настоящий караван — четверо конных воинов, два паланкина, каждый из которых несло восемь рабов, четверо пеших слуг и еще четверо конных стражей, замыкающих шествие с тыла.

— А конюху сказали изучить лошадей, пока он кормит и поит их, не так ли? — настойчиво спросила Ливия. Узнай она, ездили ли охранники госпожи Дорис на своих лошадях или на взятых в наем и хорошо или плохо накормлены их собственные лошади, — это сказало бы ей о многом. То, что Дом Лохри клонился к упадку, не составляло тайны. Но вот насколько быстро происходил этот упадок и насколько далеко зашло дело, еще требовалось узнать, и лошади могли бы кое-что подсказать.

— Это был первый приказ, который вы отдали конюху, госпожа, — успокаивающе сказал Реза.

Ливия хоть убей не могла припомнить, чтобы отдавала какой-то приказ. Она подозревала, что Реза сам отдал его, но если и так, его выполнят, словно он исходил от нее или и впрямь от самих богов.

Колдуны могли нагнать страху на ее слуг и устроить беспорядок в ее доме. Но людям пока неведомы чары, способные заставить кого-либо из дома Дамаос не подчиниться главному дворецкому.

Караван теперь двигался по извилистой дорожке к портику. Реза поднял руку, и с крыши подала свой сереброшейный голос еще одна труба. Лошади начали нервно прядать ушами и гарцевать, а всадники выглядели обеспокоенными.

Когда помощники конюха выбежали заняться лошадьми гостей, носильщики остановились и опустили свою ношу на землю. Первой выбралась госпожа Дорис. По закону главой Дома Лохри являлся ее сын, но госпожа Дорис мало считалась с законами и еще меньше — со злыми языками. Ее собственный язык был таким острым оружием, что даже те, кто называл себя другом юного Арфоса, не смели заикнуться бы о его правах, чтобы им не содрали заживо кожу, подобно разбойникам на Шелковом Пути в Кхитай.

Следующим на землю сошел Арфос. Как всегда, у него был такой вид, словно он, того и гляди, шмякнется ничком в пыль. Как всегда, он уберегся от этого недостойного падения. На этот раз, увидела Ливия, он сделал это не цепляясь за верх носилок, как утопающий за бревно. Он был, как всегда, коротко подстрижен, хотя такая прическа не шла к его длинному лицу, но туника, плащ и сапоги у него были не только новыми, но и почти в тон.

— Благословение нашего Дома вашему, госпожа Дорис, — церемонно поздоровалась Ливия.

Госпожа Дорис, припомнив о хороших манерах, неторопливо отвела взгляд от статуй за дорожкой, а затем поднялась на портик к Ливии. Ростом она уступала Ливии, но была довольно-таки полнее в бедрах и груди. В молодости она считалась одной из первых красавиц Аргоса, и даже теперь в ее иссиня-черных волосах не проглядывало ни одной седой нити.

Арфос подошел к двум женщинам, до такой степени не сводя глаз с Ливии, что чуть не споткнулся. Матери пришлось напомнить ему, что надо ответить на приветствие хозяйки. Ливия ненадолго отвернулась, неуверенная, что ей понадобится скрывать — слезы или улыбку. Мужчина из Арфоса был неважный, но никто не заслуживал пребывания под каблуком у госпожи Дорис, как пребывал там он!

— Я вижу, у вас есть одна из новых отливок "Бегуна" Полиэмиуса, — заметила госпожа Дорис. — Прекрасная работа для тех, кому по вкусу такие вещи.

Пальцы Ливии не совсем чтобы скрючились в когти. С тех пор как умер отец, ни одна встреча с госпожой Дорис не обходилась без какого-нибудь такого резкого замечания со стороны старшей женщины. Воистину Дом Дамаос владел одной из самых старых отливок шедевра Полиэмиуса, если вообще не оригиналом. Но госпожа Дорис предпочла бы скорее оказаться на дыбе, чем признать это, поскольку ее-то дом вот уж несколько лет был не в состоянии приобрести даже отливку менее известной статуи Полиэмиуса.

— О вкусах и многом другом мы можем побеседовать более неспешно и с большими удобствами в доме. И если на виду остался хоть один осколок фарфора, то да помилуют слуг боги, потому что Реза уж точно не помилует! Она подала руку Арфосу:

— Идемте, сударь. У нас есть вино нового урожая из Немедии, о котором мне бы очень хотелось узнать ваше мнение.

Пил-то Арфос мало, но должна же она была что-то сказать этому бедному шуту гороховому. Наградой ей была слабая улыбка Арфоса и широко раскрывшиеся глаза госпожи Дорис, когда Арфос взял предложенную ему руку Ливии.

Глаза у госпожи Дорис нисколько не сузились и когда они проходили через потрепанный дворец. Ливия положилась на суждение Резы и руки слуг и не делала никаких усилий провести гостей через непострадавшие комнаты. Госпожа Дорис слишком часто здесь бывала, чтобы такое поведение не вызвало у нее подозрений.

Розовые Покои были настолько чисты, насколько требовалось, и устремлявшаяся спиралями к отверстию в центре потолка ползучая роза распустилась прошлой ночью пышными соцветиями. Их тонкий аромат без большого успеха боролся с терпким ароматом заморских духов госпожи Дорис.

Слуги принесли подносы с фруктами и печеньем и большим кувшином охлажденного в снегу немедийского вина. Ливия как раз взяла кувшин, но вдруг замерла, держа сосуд на расстоянии вытянутой руки.

У кромки охлаждающего сосуда отсутствовал кусок величиной с детскую ладонь. Один из кухонных слуг это проглядел, и даже Реза не мог быть везде.

А раз так, то Ливия поклялась не поднимать скандала. Но ее остановка привлекла взгляд госпожи Дорис.

— Ваши слуги, похоже, менее вышколены, чем я их помню, — сказала старшая женщина. — Неужели неудача с подысканием хороших слуг одолела наконец даже Дом Дамаос?

Судя по ее лицу и голосу, она казалась готовой станцевать на столе, если это так. Ответ же самой Ливии был столь же прохладным, как горные снега:

— Нет. Всего лишь ряд несчастных случаев, которые могли произойти с кем угодно, пока мы готовили дом к вашему приему.

— Я б сказал довольно-таки много несчастных случаев, — вставил Арфос. — Я видел, где прибрали, — прибрали-то отлично, но тем не менее…

Он оборвал фразу, когда Ливия позволила сорваться со своих уст одному словечку, которое дамам ее звания и положения и знать не полагалось, а затем нервно рассмеялся:

— Извините, Ливия. Если это нечто, о чем вы предпочитаете не говорить…

— Ничего позорного тут нет, — улыбаясь, успокоила его она. Это было самым умным, что она услышала от него за много лет, и теперь он действительно оправдывался пред ней — без побуждения со стороны матери и, судя по выражению ее лица, возможно, и без ее одобрения!

— Тогда сделайте одолжение, давайте поговорим об этом, — живо предложила госпожа Дорис. — Мы, представители архонтских домов, должны вместе противостоять глупости, а то наши дворцы рухнут нам прямо на головы.

Если бестолковые слуги когда-нибудь погребут госпожу Дорис под обломками дворца Лохри, то Ливия призовет устроить в тот день общественный праздник. Но поскольку эта женщина была жива и к тому же гостьей под ее крышей, она оставила эту мысль при себе.

Они проболтали, перебрав утомительную вереницу рассказов об уроненных вазах, подгоревших блюдах и пролитых ночных горшках.

— Хотелось бы мне знать, не замешана ли как-то во всем этом магия, чары, наведенные с целью затуманить рассудок нашим слугам? — заключила Дорис.

К счастью, сказала она это, повернувшись взять себе еще винограда, и потому не увидела, как вздрогнула Ливия. С усилием овладев своим голосом, младшая из женщин переспросила:

— Магия? С таким же успехом можно обвинить и атлантов!

— Магия была изгнана из Аргоса не так уж и давно, — ответила Дорис. — И когда я два дня назад ужинала у господина Акимоса, то случайно услышала, как Четвертый Архонт говорит, что он не хотел бы тратить народные деньги на наем ведьмоискателей.

— Кто? Господин Акимос или архонт?

— Архонт конечно. Хотя теперь, когда я вспоминаю об этом, кажется, господин Акимос придерживался того же мнения. Он явился в дом с таким видом, словно очень устал и приуныл, но…

К тому времени, когда госпожа Дорис закончила перечислять, что носил, ел и говорил каждый из гостей, Ливия уже откровенно ерзала, а Арфос сидел с таким видом, словно и он заерзал бы, если б посмел. Ливия снова улыбнулась ему, и он рискнул ответить ей тем же.

— Хотел бы я знать, а правы ли архонт с господином Акимосом, — сказал Арфос. — Был ведь и тот речной дракон, которого убили несколько дней назад у Великого Моста через Хорот. Рыбаки потеряли из-за чего-то десяток женщин и детей, но никто и не представлял, что это из-за речного дракона, первого увиденного на Хороте за целый век, или так во всяком случае я слышал.

— Невозможно услышать правду на попойке с капитанами воителей, — резко сказала госпожа Дорис.

— Но, мать, они определенно говорили так, словно это произошло. Зверя убил один капитан вольных мечей. Он нырнул в реку после того, как один из его людей упал с моста, и застал зверя пожирающим…

— Не забывай, что ты находишься за столом с дамой, Арфос, — прервала госпожа Дорис. — Вспомни, чему я тебя учила насчет того, о чем тут можно говорить.

У Ливии возникло сильное искушение снова употребить то неподобающее даме слово или даже несколько таких. Если госпожа Дорис онемеет от шока, то, возможно, Арфос снова обретет дар речи.

А возможно, и рак свиснет. А еще более вероятно, госпожа Дорис оправится, вновь обретя способность и говорить, и соображать, и станет гадать, почему это Ливия проявляет такое любопытство к этой истории с речным драконом.

Век назад было то время, когда магию выбросили из Аргоса, или так во всяком случае утверждали свитки. Век как без магии, так и без речных драконов, а теперь на протяжении нескольких дней в ее доме устроили беспорядок с помощью магии, а по Хороту шнырял речной дракон.

Она не станет терять зря дыхание, молясь о том, чтобы это оказалось всего лишь совпадением, вместо этого она поговорит с Резой. Тому редко требовалось покупать себе выпивку в одной из нескольких таверн, но если он это сделает, то иные языки могут развязаться. Наверно, он даже сможет поговорить с тем капитаном вольных мечей.

Ливия снова переключила свои мысли на гостей. Для госпожи Дорис-то хватило бы и половины ее внимания, но игнорировать бедного Арфоса было б все равно что пинать щенка.

Глава 3

Есть в Хайбории страны и пожарче, чем Аргос. А воздух на вершинах бывает и поразряженнее, чем тот, которым человек дышал на склонах Рабирийских гор. Попадается работа и тяжелее, чем рубить лес в этих горах.

В свое время Конан вынес все три подобных испытания, и вдобавок еще закованным в рабские кандалы. Но никогда не выпадали на долю киммерийца сразу три неприятности одновременно. Тем более тогда, когда ему требовалось возглавлять отряд бойцов или спасаться от погони.

Заработать дополнительные две драхмы залога представляло для Конана немалую трудность. За исключением горстки бойцов, оставшихся в деревне на Хороте, киммериец желал, чтобы парни держались вместе.

Он знал это выражение в глазах слишком многих аргосийцев; если хоть один из отряда попадет в беду, из-за этого пострадают все. Чем больше их находилось у него на глазах, тем меньше хлопот они создадут. Так во всяком случае считал Конан.

Он понял, что немногие аргосийцы наймут целый отряд вольных мечей. Мало у кого имелось столько золота, и еще меньшее число имело работу, которая требовала стольких свежих рук и продолжалась бы достаточно долго, чтобы позволить воинам заработать на свой залог.

День проходил за днем, а никакой работы на было. Но зато были капитаны Воителей (и не только Эльгиос), которые намекали, какой будет судьба отряда, если он вскоре не найдет работы.

— Для начала ты теряешь собственное серебро, — сказал Конану однажды вечером один такой капитан, за вином лишь немногим лучше уксуса. — А потом не придется долго ждать, прежде чем мы попросим вас сделать милость вернуться туда, откуда пришли.

Вернуться через границу Аргоса, в Офир, в пограничье, где бивачные костры воинов Искандриана сверкали теперь с вершин холмов в пределах видимости с Хорота. На этот раз Конану и его воинам не избежать обнаружения, даже если аргосийцы не станут любезно предупреждать офирцев об их приходе! Повидав теперь аргосийцев, Конан не доверил бы ни одному из них охранять честь своей сестры, если ему предложат продать ее в таверну по сходной цене.

— А если мы предпочитаем не умирать в Офире?

— Значит, вы предпочтете сделать то же в Аргосе, капитан Конан. Скольким Воителям вы можете дать бой?

— Гораздо большему числу, чем вы, похоже, думаете, если у вас хватит глупости навязать нам бой!

— А, но глупость-то эта будет тогда не наша. Или по крайней мере она будет разделена между нами. Что скажут об этом боги, я предоставляю узнать тебе. Ты, по всей вероятности, встретишься с ними раньше меня.

Конан боролся с желанием доказать, что по крайней мере в этом Воитель лжет, сломав ему шею на месте. Но если он это сделает, то больше двунадесяти воинов, присягнувших киммерийцу, умрут от медленного повешения или еще более медленного сажания на кол. У него лишь дернулись спазматически руки.

— Мы вместе выпили, киммериец, — продолжал Воитель. — И поэтому я могу оказать тебе услугу.

— На услугах аргосийцев быстро похудеешь, — проворчал Конан.

— Только не на этой, по-моему. Если твои ребята достаточно крепкие для трудной работы, то ищите ее в Рабийских горах.

— Что за работа?

— Добывать руду, ломать камень, подновлять дороги, валить лес, кто знает? Все меняется в зависимости от времени года, равно как от капризов купцов.

Этому-то Конан мог поверить. Его опыт знакомства с купцами привел его к убеждению, что по части капризов они могли потягаться за честь с самими богами. Что же касается остального — это имело столько же смысла, сколько все слышанное им в Аргосе.

Поэтому он купил еще вина и поблагодарил капитана, а на следующий день стал добиваться и получил право забрать своих людей в горы. Они ворчали и ругались, а двое дезертировали, но остальные по-прежнему оставались с ним, когда северный горизонт пронзили зазубренные пики, а по долам зазвучало эхо от тюкающих топоров.

Господин Акимос с кряхтением повернулся, тщетно пытаясь облегчить боль в спине и ягодицах. Он также распустил ремешок кавалерийского плаща, который, казалось, так и норовил спилить ему голову с плеч.

Ничто не могло изменить того факта, что он был слишком стар, чтобы вообще ездить по этим горам, не говоря уж о том, чтобы проделывать это надев на себя личину. Более того, не просто личину, а личину, которая требовала, чтобы он ездил с небольшим эскортом на лошадях, приобретенных у скупщиков кляч.

У него, однако, не было выбора. Если б поднялся шум вокруг того, что он поехал на север поговорить с драконобойцом, то эта новость дойдет до ушей Скирона скорее раньше, чем позже.

Тогда он может быстро оказаться в еще худшем положении, чем прежде. Скирон вполне мог повергнуть драконобойца в поединке чар. И даже если он потерпит поражение, у Акимоса по-прежнему будет только один колдун и он будет зависеть от милости этого человека, вместо того чтобы, имея двух, разыграть их мощь друг против друга.

Он натянул поводья и поднял руку, делая знак ехавшим за ним:

— Пора дать лошадям передохнуть. И, ради Митры, передайте мне флягу.

Вино, выпитое в количестве достаточном, чтобы притупить боль, опрокинуло бы его с коня. Но глоток-другой обмоют навязший у него в зубах песок и напомнят ему о мире за пределами этих гор.

Поднеся флягу ко рту, Акимос услыхал принесенный ветром звук тюкающих топоров. Затем вдруг тюканье сменилось гневными криками. Он сунул флягу за пояс и пришпорил коня. Они зацокали копытами, подымаясь по тропе, и охранники на скаку обнажали мечи и надевали тетивы на луки.

Конан не нуждался ни в каком предупреждении Талуфа-шемита, что близнецы дошли до точки. Он уже не один день наблюдал за ними, так же пристально,как и маленький мастер драться на ножах, которого он сделал своим сержантом.

Поэтому когда он услышал гневный крик Джаренза, то сразу обернулся. Когда он увидел этого юнца прыгающим на одной ноге держась обеими руками за окровавленную стопу и ругаясь, то двинулся вниз по склону. А когда увидел, что приближаются охранники, то бросился бегом.

Талуф бежал не отставая от него ни на шаг, но он кой-чему научился за те немногие дни, что пробыл сержантом: его нож все еще оставался в ножнах. Киммериец и шемит добрались до упавшего сверху дерева в тот же миг, когда брат Джаренза, Вандар, добрался до него снизу.

Охранники стремительно обернулись. Один поднял дубину, а другой — короткий кнут. Кнут рассек воздух на расстоянии вытянутой руки перед носом Вандара.

— А ну за работу! — прорычал охранник. — Мы сами позаботимся о твоем брате.

— Как позаботились о веревке, такой же гнилой, как пища в столовой? — выкрикнул Вандар. Его голос чуть не прервался от ярости, он шагнул вперед.

Кнут снова щелкнул, на этот раз огрев его по плечу. Вандар издал гортанный звериный рык и бросился на охранника.

Он так и не завершил своего броска. Когда он его начал, между ними нырнул Талуф, кинувшись под ноги Вандару. Высокий юноша растянулся на земле. Охранник поднял кнут огреть Вандара по спине.

Кнут так и не обрушился. Через плечо охранника метнулась длинная рука киммерийца, ловя кнут на лету. Быстрый выверт, и язык кнута обмотал массивную руку киммерийца.

Охранник быстро обернулся, и сапог Конана зацепил его ногу за голень. Он продолжал крутиться, потеряв равновесие, и грохнулся наземь, тогда как кнут остался болтаться на руке Конана.

— Я верну его тебе, когда ты научишься не применять его против свободных людей, — пообещал Конан.

— А кто сказал, что вы, обезьяны, свободны? — осведомился охранник с дубинкой. Он все еще стоял подняв дубинку, но отступил от боя на расстояние, которое он явно считал безопасным.

— Это было записано в свитке-обязательстве, — начал было Конан.

— Что? Ты умеешь читать? Киммериец, умеющий читать, такая же шутка, как и летающая корова! Сегодняшний день полон — иихх!

Конан поднял одной рукой охранника над землей, в то время как другой вырвал из его обмякшей руки дубинку.

— Сегодняшний день будет для тебя полон сломанных костей и недостающих зубов, если ты не укоротишь свой язык. Позови своего командира. Я переговорю с ним об этом деле, и сейчас же!

Охранник едва ли мог удалиться быстрее, даже если бы им выстрелили из осадной машины. Кнутобой поднялся, посмотрел на свой кнут, а затем поглядел на Талуфа. Шемит стоял положив руку на рукоять кинжала. У Вандара оружия не было, но его лицо обратило бы в бегство и демонов.

Конан ткнул большим пальцем через плечо в сторону низины:

— Сходи за лекарем. Если он слишком пьян, чтобы лезть на гору, принеси его мази и повязки сам. Я в свое время залечил несколько ран.

— Ты. — Конан натянул кнут между двух рук, его мускулы сократились, и прочная кожа разорвалась словно нитка. — Иди, или следующая рана, которой я займусь после раны Джаренза, будет твоей.

Охранник счел благоразумным повиноваться, хотя отбыл он совсем не так резво, как его товарищ. Конан повернулся к Джарензу:

— А теперь давай посмотрим твою ногу.

— Спасибо, капитан. Спасибо, — запинаясь проговорил юноша. — Я никогда не смогу отблагодарить тебя…

— Нет, сможешь, — предрек Конан. — Отблагодари меня держа язык за зубами, когда сюда поднимется капитан. Если дело решится между нами двумя, мы, возможно, закончим этот день без новой драки.

— Да, капитан. Конечно, капитан. Я буду нем как…

— Начни тотчас же.

Рот у Джаренза открылся, однако юноша не проронил ни слова. Талуф и Вандар рассмеялись.

Конан пожелал, чтоб и он смог найти какой-то повод для смеха: судя по движению ниже по склону, капитан охранников уже поднимался, и с конным эскортом.

Поднимаясь на лошади по склону, Акимос слышал пение труб и стук барабанов. Мимо пробежали охранники с дубинками и короткими мечами в руках, обходя Акимоса так, словно тот ехал на черепахе.

Охранники исчезли за поворотом тропы, где их приветствовали новые крики. Акимос чуть не пришпорил коня, да вспомнил, в каком тот состоянии. Проклятье, в следующий раз для вылазки нужно оседлать самого резвого скакуна!

За поворотом лежала поляна, недавно очищенная от леса. Куча обезсученных бревен лежала готовая к скату в реку и сплаву по течению. На этой куче стоял великан. По его широченным плечам разметалась грива спутанных черных волос. Огромные руки так и плясали, подавая знаки, сигналившие шнырявшим кругом оборванцам с топорами и кувалдами.

Акимос не служил ни Воителем, ни охранником каравана, ни тем более кондотьером, но он видел в действии всех троих. И он понял, что видит боевого капитана, готовящего своих людей к сражению.

Лагерные охранники наверняка это тоже понимали. Они крепко сжимали в руках оружие. Но даже лучники, которым опасность угрожала в меньшей степени, побледнели и покрылись потом. Все держались на почтительном расстоянии, даже капитан. Этот деятель повернулся к Акимосу:

— Господин…

— Ш-ш-ш! Придержи язык, дурак!

— Тогда советик. Лучше держитесь подальше. Этот сумасшедший киммериец и его люди избили двух моих охранников. И отказываются отдать себя в руки правосудия.

Посмотрев на людей, при помощи которых капитан заботился о соблюдении этого правосудия, Акимос обнаружил, что его симпатии на стороне киммерийца. Да и представлениям капитана о правосудии он тоже не стал бы доверять.

В памяти у Акимоса что-то замерцало, а потом запылало ярким светом. Не говорилось ли про драконобойца, что тот, похоже, родом из Киммерии?

— Эй, капитан, — позвал Акимос. — Я советник господина Акимоса. Он ищет колдуна, убившего дракона у Великого Моста через Хорот. Вы не знаете, где его можно найти?

На лице киммерийца промелькнуло нечто могшее быть весельем, но голубые глаза оставались такими же холодными, как северное небо.

— Возможно. Если б я знал, то, возможно, даже сказал бы вам, если бы вы сделали это стоящим потраченного мной времени.

Акимос с усилием сохранил серьезное лицо. Капитан охранников выглядел находящимся на грани припадка.

— Сколько для этого потребуется? — спросил Акимос. — Мой хозяин знает цену сведениям. А также знает цену драхмы.

— Сколько драхм потребуется для оплаты штрафов моих людей?

Акимос вопросительно посмотрел на капитана охранников. Тот пожал плечами:

— Это зависит от суждения торговца лесом и вреда, причиненного охранникам.

— И сколько нам надо ждать этого?

— Больше чем считанные дни, меньше чем месяц.

— А я тем временем должен вернуться к господину Акимосу и объяснять ему, почему я не смог найти колдуна?

Если б капитан тут же на месте рухнул замертво, Акимос не удивился бы. Он начинал находить это забавным. Торговля была у него в крови, этим искусством он овладел настолько хорошо, что мог бы заниматься им с равным успехом и в тюрьме, и на борту корабля, или здесь, где в северный горизонт вонзались горные пики.

— Нет, то есть я могу назвать цену. Но если мой хозяин не сочтет ее достаточной…

— Мой хозяин ему доплатит. На самом-то деле он уже договорился с твоим хозяином предоставить мне судить в подобных делах самому.

Теперь лицо капитана выражало не столько страх, сколько жадность. Акимос спешился и хлопнул его по плечу:

— Брось, дружище. Наши хозяева уже договорились. Так зачем нам ссориться?

Капитан с лязгом захлопнул рот, а затем дернул головой:

— Совершенно незачем, если у вас есть сто драхм.

— Сто! — Голос у Акимоса сделался визгливым, как у свежевыхолощенного поросенка. — Да мой хозяин выпустит мне кровь, если ему придется заплатить больше шестидесяти.

— Мой тоже выпустит мне кровь, если его охранники побегут, потому что их не защищает правосудие!

— Сто драхм — это не правосудие для двух пострадавших охранников. Это выкуп за кронпринца Аквилонии!

— Ну, возможно, семьдесят…

Акимос отвернулся туда, где его улыбку мог увидеть только его конь. Этот человек согласился поторговаться. Пусть же теперь узнает, что значит торговаться с торговым магнатом Аргоса!

Конан следил за торгом с плохо скрытым весельем. А Талуф так даже не трудился его скрыть. Остальные бойцы отряда не сводили глаз с охранников. Если дойдет до боя, луки охранников весьма помогут им компенсировать недостаток в численности, по крайней мере пока не падут лучники.

Конан не особо жаждал боя. Будь он один, он бы уже давно перебирался через горы. В той стороне лежали и Зингара и Аквилония, и ни та, ни другая страна не поднимали такого шума, как аргосийцы, по поводу того, откуда взялся человек, хорошо владевший мечом.

Но более двунадесяти связанных с ним присягой людей были слишком большой группой и для того, чтобы бросить их тут, и для того, чтобы вести через горы. Он должен устроить их судьбу здесь, в Аргосе, и, возможно, всего лишь возможно, боги послали ему способ в лице этого господина Акимоса. (Если этот человек агент магната, а не сам магнат, то он, Конан, верховный жрец Сэта!)

Наконец капитан охранников крякнул и кивнул:

— Я приму это предложение. Но если твой господин откажется от него, то вам лучше бежать, спасаясь от меня, в дебри Пиктов!

— Да не бойся, — ответил купец. — Я слишком стар и толст, чтобы оставлять службу у моего господина. То, что я сказал тебе, — чистая правда.

Конан ждал, сложив руки на груди, покуда драхмы переходили из рук в руки. Когда купец поднялся по пням к нему, киммериец протянул ему вместо приветствия раскрытую ладонь.

— И так, капитан, надеюсь мое — хозяйское золото — купило мне что-то стоящее.

Конан усмехнулся:

— Вы поверите, что я и есть тот драконобоец?

Удивление купца было очевидным.

— Ты колдун?

Теперь настала очередь Конана проявлять удивление, но он старательно скрыл его. Какая тут затевалась игра, что магнату Акимосу понадобился колдун? То, что те были в Аргосе редкостью, являлось тем немногим хорошим, чего киммериец узнал об этой стране! Лучше всего сказать чтото звучащее внушительно, независимо от того, правда это или нет.

— Я обладаю кое-какой небольшой властью над оружием, — заявил Конан. — Не могу сказать, помогло ли мне это в схватке с драконом или нет. Я определенно слышал, что эти твари магические, так что те силы не могли принести дракону ничего хорошего, а мне — никакого вреда.

— Безусловно, — согласился человек в плаще. Он огляделся по сторонам, проверяя, нет ли кого в пределах слышимости.

— Капитан…

— Конан.

— А, тот самый, который командовал кондотьерами в Офире?

— Похоже, у твоего господина везде есть шпионы.

— Он может себе это позволить, а знание может принести еще больше богатства. И это верно не только для купцов. Это может быть верным и для тебя тоже.

— Какое знание?

— Твоя магия.

— Моя… — Конан закрыл рот, решив, что услышанное им было и в самом деле тем, что сказал Акимос. Это еще не означало, что они оба не сошли с ума, но зато делало Акимоса даже более интересным.

— Да, твоя магия, — продолжал Акимос. — Ты будешь щедро вознагражден, если применишь ее для защиты одной юной дамы, моего друга, страшно нуждающейся в помощи.

Пока купец рассказывал свою историю, Конану пришлось несколько раз бороться с порывом рассмеяться Акимосу прямо в лицо, но, когда рассказ о владеющих магией врагах госпожи Ливии подошел к концу, в голову ему вдруг пришла одна непроизвольная мысль.

— Я согласен служить этой даме, насколько мне по силам, — сказал Конан. Уж это-то по крайней мере было правдой. — Но я не только кудесник, но и капитан. Эти люди связаны со мной присягой. Я не оставлю их на милость типов вроде того капитана охранников.

— Твой отряд, конечно же, отправится с тобой, — начал Акимос.

Конан дал купцу поболтать на здоровье, прежде чем объяснить, какую сумму требовалось еще выплатить в качестве залога Аргосу за его людей. Лицо купца несколько утратило свой цвет, и он на короткое время лишился дара речи.

Однако довольно быстро справился с оторопью:

— Конечно, капитан Конан. Не все из врагов госпожи Ливии могут ударить по ней магией. Хорошие бойцы со сталью в руках тоже могут понадобится. Сколько своих людей вы думаете привести?

— Всех.

— Всех?

— Всех, кто пожелает остаться с отрядом, а это по меньшей мере двунадесять.

Акимос, похоже, производил в уме какие-то вычисления.

Конан усмехнулся и хлопнул купца по плечу, с достаточной силой, чтобы заставить его пошатнуться:

— Брось, приятель. Твой хозяин расщедрился на сотню драхм. Еще сто не опустошат его сундуков. Сто — наш залог. Однако неплохо бы облачиться в приличную одежду и обуть приличные сапоги. Госпожа Ливия никого из нас не поблагодарит, если мы заявимся к ней на порог, выглядя словно заправские нищие Аграпура!

— Да, — протянул Акимос. Торг пошел быстро, но вернул улыбку на лицо Акимоса. Наконец купец вернулся к своему коню и отсчитал еще денег.

Конан сел на подвернувшееся бревно и трижды стукнул по нему кулаком. Из выемки в земле под бревном вылез Талуф, стряхивая с одежды щепки и землю.

— Ну, Талуф?

— Ну, капитан. Если б я увидел это на базаре, то мне захотелось бы узнать, где он украл то, что пытается продать.

— Я думаю о том же. Но притвориться колдуном для какой-нибудь богатой старой карги — неплохой способ выбраться отсюда. По крайней мере это оплатит нам залог и заберет нас в Мессантию. А потом — ну, служба кондотьером научит быстро соображать и развивать ловкость рук.

— Это почти так же хорошо, как быть вором, а?

Конан решил, что Талуф поминает собственную прежнюю карьеру, а не карьеру своего капитана. Своей склонностью тащить чужие кошельки и спать с чужими женами Талуф заслужил немало смертных приговоров, и не только в своем родном Шеме, но и в других странах.

— Нам надо послать гонца к ребятам в деревню, — вспомнил Конан. — Кто лучше всего подходят?

— Вандар.

— Джаренз в нем не нуждается?

— Он хром, но не искалечен. А Вандар теперь готов ради тебя пройти огонь и воду. Лучше нагрузить его работой, пока не пройдет этот приступ.

— Когда ты в последний раз кому-либо доверял, Талуф?

— Это было на пятый — нет, на четвертый день моего наречения.

Конан издал негодующий звук и поднялся:

— Позаботься о людях, сержант. А я собираюсь посмотреть, не знает ли наш друг-купец приличной винной лавки в дне езды отсюда!

Глава 4

Ливия Дамаос покоилась на ложе в ванной, в то время как ее горничные втирали ей в кожу масло, надушенное вендийским ладаном. Воздух в ванной был пахучим от этого масла и теплым и влажным от ванны. Если б она могла просто заснуть, убаюканная теплом и массажем, а проснувшись, обнаружить, что все трудности, с которыми столкнулся ее дом, остались в прошлом! Раздался знакомый стук в дверь.

— Реза?

— Сударыня, срочные новости.

— Минутку.

Она уселась и взяла протянутый ей горничной халат лимонного цвета; поспешно натянув на волосы шапочку, она позвала: "Заходи".

Реза вошел кошачьей поступью. Эта походка довольно примечательна для такого человека, как он, учитывая его размеры. Тело обтягивала рабочая туника, а лицо омрачала не иначе как грозовая туча.

Одного взгляда на это лицо было достаточно. Горничные собрали кувшинчики с маслами и сбежали, словно в ванной начался пожар. Ливия пожалела, что ее достоинство не позволяло ей сделать то же самое. Даже если выслушать плохие новости чуть позже, они от этого лучше не станут, когда все-таки дойдут до нее.

— Господин Акимос оказывает нам услугу, — тяжело проговорил Реза. — Так во всяком случае гласит его письмо.

— Нельзя ли мне?.. — Ливия протянула руку, и Реза вложил в нее пергамент.

— Это писал совсем не писец, — определила она. — Это накарябано его собственной рукой. — Она быстро прочла и почувствовала, как брови у нее поднимаются, а волосы на голове так и шевелятся. — Как он прослышал о нападении?

— Желаете, чтобы я спросил?

— Думаешь, он узнал от госпожи Дорис?

— Скорее всего.

— Если мы спросим, она поймет, что мы обеспокоены и что это она заставила нас беспокоиться. Ни за что не доставлю ей такого удовольствия. Кроме того, возможно, это Арфос трепал языком, а не она.

Лицо Резы ясно говорило, что, по его мнению, следовало сделать с языком молодого человека. Ливия покачала головой:

— Сделать что-либо — значит опозорить его перед матерью. Разве он сделал что-то заслуживающее такого?

— Он возомнил себя достаточно неплохим для вас! — выпалил Реза. — Скорее Атлантида вновь поднимется из вод, прежде чем это станет правдой!

— Если в Аргосе действует магия, то кто знает, что может случиться? — возразила Ливия, но невольно улыбнулась вспышке Резы. У мажордома не было детей, и после того как умерли ее отец и опекун, он начал по-отечески присматривать за ней.

— Чего уж точно не случится, так это того, что Арфос станет подходящим мужем для вас, — упрямо стоял на своем Реза. — Возможно, предоставленный самому себе, он и мог бы исправиться, но разве мать позволит ему выйти из детской, пока жива?

— Возможно, ты говоришь разумно, — признала Ливия. — Но давай вернемся к господину Акимосу. Он говорит, что присылает нам колдуна, который к тому же является капитаном кондотьеров, или капитана, который к тому же еще и колдун. Вместе с двунадесятью молодчиками из его отряда. И вдобавок это не какой-нибудь бродячий кудесник. Он тот самый человек, который убил речного дракона у Великого Моста.

— В Мессантии ему не найдется никаких речных драконов на убой, — сказал Реза. — И мне не нравится принимать у нас шайку чужаков, какой бы там магией ни владел их капитан.

— Если на нас нападет колдун, то колдун же может и защитить нас, — решила Ливия. — Да и колдуны не столь обычны в Аргосе, чтобы мы могли позволить себе выбросить такого, как гнилую капусту. Если же нам придется посылать за ним в Шем или Коф, то это займет больше времени. К тому же о грозящей нам опасности узнает еще большее число чужаков.

— Верно, — признал Реза. — Значит этого — капитана Конана — впустить в дом?

— Да, и даже некоторых из его людей.

— Не всех?

— Лишь столько, со сколькими, по-твоему, ты и другие слуги сможете справиться, если понадобится. И они долго не узнают у нас никаких тайн.

— А, — произнес Реза, лицо у него, казалось, запылало, и Ливия могла бы поклясться, что у него раздулись ноздри, как у старого боевого коня, заслышавшего вдали пение труб.

— Да, я положусь на твое умение изобрести способы выведать эти тайны. — Она улыбнулась: — Если ты не сможешь, я буду гадать, а правда ли ты был сержантом в Туране или всего лишь убирал навоз!

Драхмы господина Акимоса не потянули снабдить лошадьми весь отряд Конана. И их ждал пятидневный поход, прежде чем впереди у залива перед ними выросли белые стены Мессантии.

Поход этот не относился к числу самых легких на памяти Конана. Дороги-то были великолепные, погода ничуть не хуже, а местность выглядела богатой и привлекательной. Но между горным лагерем и Мессантией располагалась не одна винная лавка. Фактически на каждый дневной переход попадалась не одна винная лавка.

Удержание своих людей в строю — или по крайней мере на ногах — до предела истощило силы и терпение Конана. К середине пути он с радостью оставил бы их упиваться до бесчувствия, а сам отправился бы дальше к Мессантии. А уж заняв свое место в доме госпожи Ливии, он мог бы созвать тех, кто достаточно протрезвеет, чтобы прочесть послание, когда оно доберется до них.

Единственный изъян в этом плане заключался в аргосийцах. У Конана было мало причин и еще меньше побуждения доверять им. Они наверняка сочтут, что его люди нарушили один или несколько их запутанных законов. И тогда отряд Конана снова окажется там же, где был, и теперь на них вдобавок ополчится и господин Акимос за то, что они испортили его широкий жест.

Последнюю милю до Мессантии дорога шла под уклон, и даже те, у кого болела голова и пересохло во рту, двигались довольно резво. Конан ехал в арьергарде верхом на приманке для воронов, едва выдерживавшей его вес, в то время как Талуф шагал в авангарде, ведя в поводу отрядного мула. На спине мула лежали растянувшись двое бойцов, которых этим утром не удалось поставить на ноги.

Подъехал конный патруль Воителей, изучил отряд и конановское письмо с печатью Акимоса, а затем пропустил их. Такое случилось еще дважды, прежде чем они добрались до Садовых ворот Мессантии, да и в самой караулке у ворот Воители валандались, пока уже давно не перевалило за полдень.

— Чума на этих жеманных детей, — пробормотал себе под нос Джаренз. — Что они смогут сделать против нас, если мы обнажим мечи?

Конану хотелось смеяться. Некоторые из Воителей по возрасту вполне годились Джарензу в деды. Талуф пожал плечами:

— Только у одних этих ворот я насчитал их сотню. Готов поспорить, что такое множество сможет сделать немало хорошего с двадцатью кондотьерами, из которых ни один не был прошлой ночью трезвым.

Стены Мессантии тоже были достаточно внушительными, чтобы отрезвить любого. Высотой в пять человеческих ростов и по меньшей мере в трех человек толщиной, и это помимо защиты, обеспечиваемой стражами. Даже будь улицы за стенами вымощены золотом, любой не начисто лишенный ума все равно дважды подумал бы, прежде чем пытаться пробить брешь в этих стенах.

Со временем им дали пропуск, кусок пергамента потоньше старого

капитанского патента Конана времен службы в войсках Турана. Им не дали

никаких указаний, как пройти ко дворцу Дамаос, но как они могли заблудиться

в городе более чем в двое меньше Аграпура?

Ответ был таков: чересчур легко. Они ухитрились сделать это по меньшей мере трижды, и последний раз стоил им мула. Похоже, они забрели туда, где между зарей и сумерками людям разрешалось разгуливать только пешком.

— Похоже, нам надо брести назад из этого города позолоченных нужников, — пробормотал один из тех двоих, кому пришлось идти пешком, когда конфисковали мула. — С улиц-то они навоз убирают постоянно, но кладут его себе в головы!

Конан начинал соглашаться с ним, когда они наконец добрались до ворот и стены, которые в Офире сгодились бы для большинства городов. Цветущие лимонные деревья едва возвышались над шедшими по верху стены позолоченными кольями. На шелковом ремне висел большой колокол, а рядом с ним на другом ремне — умягченный молоток. Конан схватил молоток и колотил по колокольчику до тех пор, пока его лязг, казалось, не вызвал эхо в отдаленных горах.

— Кто там? — донесся голос из-за ворот.

— Капитан Конан и его отряд, поступить на службу Дому Дамаос по приказу господина Акимоса.

— Его печать?

Это было требование. Конан предпочел подчиниться, продемонстрировав пергамент с его внушительной синей восковой печатью. Миг спустя, в ответ на приказ какого-то невидимого караульного, внешние ворота из окованных железо бревен открылись. А затем со слабым вздохом отворились и внутренние ворота из позолоченной бронзы. К дому из голубовато-белого мрамора устремлялась прямая как стрела дорожка из белого гравия.

К дому? Скорее ко дворцу. От такого не отказался бы в качестве своей резиденции никакой вельможа в Аграпуре, а в Офире и королевский дворец едва ли превосходил его величиной. Однако ни в одном из них не стояла у передней двери женщина, приветствовавшая Конана, когда тот подошел по дорожке к дому во главе отряда.

Богатой-то госпожа Ливия, вне всяких сомнений, была. Но старой каргой? Еще лет через сорок она ею, может, и станет, но Конан сомневался в этом. При милости богов она не утратит ни этих голубых, как море, глаз, ни этой прекрасной осанки, а даже с помощью только их она все равно будет способна вскружить голову любому мужчине. А теперь она была женщиной, ради которой мужчины могли разграбить города.

Волосы цвета спелой пшеницы, удерживаемые на месте гребешками, каждый из которых стоил выкупа за знатного пленника, возвышались над идеально овальным лицом.

Белое платье из кхитайского шелка покрывало ее от шеи до голеней, но Конан мог прочесть изгибы там, где оно туго обтягивало груди и бедра.

Она протянула руку, на запястье которой носила золотой браслет с крохотными рубинами, и заговорила голосом, похожим на журчание чистого ключа:

— Добро пожаловать на службу Дому Дамаос, капитан Конан. Я госпожа Ливия. Наш дворецкий Реза проводит ваших людей.

Конан в первый раз осознал, что у Ливии есть тень, человек поседелый, но почти не уступающий ему размерами и похожий на старого солдата. Он тоже носил белую одежду, но из тонкого льна с синей каймой, и хотя пояс его был унизан морскими ракушками, на нем висел длинный кривой иранистанский кинжал.

— Ваш приход застал нас неподготовленными разместить как подобает весь ваш отряд, — сказал Реза. — Мы можем найти место для десяти и лично для вас. Остальных же мы снабдим деньгами для снятия комнат в хорошем постоялом дворе неподалеку от порта.

Разделить отряд, а потом что? У Конана зародились подозрения. Он скрестил руки на груди, чтобы ненароком не схватиться за рукояти клинков, и поклонился:

— Ваше желание для нас закон, сударыня. Но на войне мы жили похуже нищих. Если нам предоставят палатки, мы охотно найдем себе место и в ваших садах.

— Я бы охотно предоставила их вам, — отвечала Ливия. — Но если я это сделаю, меня будет преследовать призрак отца, а садовник бросится в море. Нет, дайте нам время, и мы предложим всем вам кое-что получше, чем палатку в саду.

И отвернулась. Конан умел узнавать отказ, когда видел его, и видел женщину, принявшую решение. И еще он видел, что Реза внимательно следит за ним, за исключением тех мгновений, когда глаза рослого дворецкого рыскали направо-налево. Взгляд Конана проследовал за взглядом Резы, и он засек изготовившихся и ждущих людей, думавших, что они скрыты от глаз.

Этот дом мог оказаться западней. Но улицы Мессантии определенно ею были. На данный момент для отряда не наблюдалось никакого свободного пути к отступлению.

Но он найдет его. Конан поклялся в этом, надеясь, что какие-нибудь помогающие боги услышат его, но не шибко волнуясь о том, произойдет это или нет. Если ему потребуется найти этот путь, прорубив его мечом сквозь лес живых тел людей Ливии, то он так и сделает. Ради собственной чести ничего меньшего он сделать не мог.

— Талуф, — тихо обратился он к своему сержанту. — Есть такой, которому ты доверил бы приглядывать за ребятами на постоялом дворе?

— У Киргестеса неплохие задатки, но он на самом деле нужен…

— Куда меньше, чем мне нужен ты, если предстоит бороться со змеями в их же норе.

— Со змеями? — ухмыльнулся Талуф. — Та деваха не очень-то походила на змею, хотя я б рискнул побороться с ней.

— Это дело не шуточное. — Киммериец ухватил Талуфа за бороду и слегка крутанул ее. — Запомни это и передай любому, кто, возможно, забыл.

— Да, мой государь, — отозвался ничуть не раскаявшийся Талуф.

— Хорошо. Итак, Киргестес возглавит тех, кто на постоялом дворе, мы с тобой возглавим тех, кто здесь, а что до остальных, то предоставим ребятам тянуть жребий.

Так будет честнее. Не говоря уж о том, что Конан понятия не имел, кто кроме Талуфа будет полезней там или здесь, пока он не получит ответы на несколько вопросов.

Он дал еще одну клятву, что он получит эти ответы прежде, чем увидит новый закат, или же выведет своих людей вон из Мессантии.

Госпожа Ливия следила из-за тонких занавесей, как десять человек, отобранных для постоялого двора, строем выходят за ворота. Строй они держали неважно, но вот руки — поблизости от своей видавшей виды стали. И шли они не глазея по сторонам. Кое-кто начал было болтать, но сержант живо заставил их умолкнуть.

Реза бесшумно подошел к ней. То, что он вошел без стука, служило мерой его беспокойства.

— Как я желал бы, чтобы ваш опекун был по-прежнему жив.

Ливия обернулась.

— Реза, — улыбнулась она. — Когда я в последний раз это сказала, ты уведомил меня, что благие пожелания — это смерть для мудрости.

— Так же как и для хороших солдат, и это правда. Простите меня, госпожа, я не хотел вас оскорбить.

— Реза, ты не узнал бы, как оскорбить меня, даже если б предавался размышлениям об этом целый год. И я благодарю за это богов. Итак, как ты расцениваешь нашего капитана Конана? По правде говоря, я ожидала кого-нибудь твоего возраста.

— Наемничество — образ жизни для молодых людей, госпожа. К тому времени, когда наемник достигает моих лет, он обычно либо выходит в отставку, либо погибает. В пятьдесят лет воюют только те, кому везет в бою, но не везет с добычей.

— Не уверена, что тебе не придется снова повоевать, если Конан окажется совсем не другом Дома Дамаос. Он похож на человека, которого трудно и обмануть, и убить.

Реза кивнул с кислой миной:

— Я думаю примерно то же. Но мы можем либо действовать, как собирались, либо оставаться в неведении, пока Конан не сочтет нужным сказать нам правду. Или показать нам ее, выполняя приказы своего хозяина.

Несмотря на послеполуденную жару, Ливия ощутила холодок. Даже когда опекун сражался в судах за ее наследство, ей не нужно было опасаться убийства в постели. А теперь она не могла спать спокойно, по крайней мере пока Реза не закончит свою работу.

Глава 5

Конан шел по садам дворца Дамаос. Меч он носил по аргосийской моде — на поясе поверх льняной туники, а в руке держал длинный ясеневый посох.

Ему предоставили и сандалии, но его подошвы совсем неплохо заменяли дубленую кожу. Что же касается туники, то некоторые из его людей презрели ее как бабскую одежду, но он сам сохранил спокойствие. В Аргосе, где штаны являлись признаком варвара, свободные люди одевались именно так.

К тому же такая одежда давала человеку свободу движений, когда требовалось бросаться на врагов и управляться с оружием. А большего Конан от одежды не требовал, будь то набедренная повязка, латы или королевская мантия.

Шагая, он прислушивался, ловя ухом любое прекращение криков ночных птиц и стрекотания насекомых. И вдобавок прощупывал почву перед собой посохом.

Перед ним открылась заплата лужайки, над которой мог поработать какой-то брадобрей, настолько аккуратно была подстрижена каждая травинка. Подстрижена слишком аккуратно, подумал Конан, и вспомнил предупреждение Резы. Он потыкал землю посохом. На четвертом тычке земля с тихим вздохом осела. Но совсем не тот лязг раздался при встрече железа с ясенем, когда ожидаемый внизу капкан для человека сомкнул свои челюсти на его посохе. Все верно, Реза и люди знали свое дело. Это была не первая хитрая выдумка с целью помешать нежеланным гостям потревожить дворец. И Конан сомневался, что она окажется последней. Лучше ему узнать немного побольше о Мессантии, включая тайные выходы из города, и побыстрее. Когда госпожа Ливия обнаружит, что он такой же колдун, как жрец, то самое лучшее, на что могли надеяться он и его люди, — это увольнение со службы. Еще двадцать вооруженных людей ей нужны не больше чем внезапный флюс.

Конан попятился с лужайки и одним плавным движением скрылся за деревом. Ночные птицы больше не пели, и теперь он сообразил, что они прекратили пение еще до того, как он заставил сработать капкан. И пристально посмотрел из-за дерева на стену.

Там появилась темная фигура. Она двигалась вверх-вниз и раскачивалась, когда набросила на колья подбитый броней камзол. Конан тихо прокричал офирской черной совой. Он собирался обнажить меч, когда темная фигура ответила тем же звуком. Миг спустя Конан уже вел за дерево человека, называвшего себя Бельгором.

— Как у вас дела на постоялом дворе?

Худощавый корноухий малый нахмурился:

— О, они достаточно неплохи. В полдень приезжал Вандар. Но болтаются какие-то двое, кажется, будто они свисают с балок, словно летучие мыши. Киргестес говорит, мол, те двое были в горах с господином советником… или как там его.

Люди господина Акимоса на постоялом дворе. Наблюдают за людьми Конана. Чего-то ждут.

— Что-то не припомню — нет, погодите, капитан. Как раз прошлым вечером я видел, как один из них говорил с Дурасом.

— Дурас все еще считает, что сержантом следовало назначить его, а не Киргестеса?

Бельгор сделал жест, выражающий отвращение, Конан прожег его взглядом:

— Кром побери, приятель, я ведь только спрашиваю, молол ли Дурас языком, так же как молол по дороге!

— Ну, он не поблагодарит меня, если я растреплюсь.

— Если не скажешь, то я сделаю нечто похуже, чем не поблагодарю.

— Да.

Это одно слово, казалось, исчерпало способность Бельгора к речи, но для Конана было достаточно и его. Похоже, Акимос делал именно то, что сделал бы на его месте киммериец. Найти в рядах отряда недовольного и превратить его в шпиона. И наверно, подготовить его возглавить отряд, если возникнет надобность найти кого-то, кроме Конана…

Бельгор теперь выглядел готовым сказать больше, но киммериец резким жестом оборвал его. Ночные птицы не только умолкли, слух, обостренный дюжиной случаев, когда он спасался, побывав на волосок от смерти, сообщил Конану, что некоторые из них улетали.

— Лезь через стену обратно и скажи Киргестесу следить за Дурасом.

— Капитан?

— Лезь, приятель, а то я перекину тебя через нее, и, надеюсь, ты приземлишься на свою пустую голову! Тебе что, мозги обкорнали вместе с ушами?

Теперь и Бельгор услышал то же, что и Конан, — приближающиеся по саду шаги. Идущие, казалось, пытались двигаться бесшумно, но Конан слыхивал, как даже слоны в Вендии производили меньше шума. Бельгор дунул к стене, влез по оставленной висеть веревке, втянул ее за собой и исчез на уличной стороне.

Конан обнажил свой аквилонский кинжал с прочным клинком, а меч оставил в ножнах. Против этих людей ему требовалась внезапность, которой легче всего добиться в кустах, где короткий клинок господствовал над длинным. А затем он устроился поудобнее, приготовившись ждать.

Дерево это было не самым лучшим местом для засады. Но он находился здесь и мог ждать, замерев абсолютно неподвижно, точно камень посреди зеркального пруда. А этим людям, чтобы приблизиться к нему, приходилось двигаться, и поэтому даже обладай они искусством подкрадываться, то все равно не смогли бы быть столь же бесшумными, как он.

Ожидание вышло не коротким. Эти люди, похоже, знали, что им следует пробираться медленно, а пройти им требовалось приличное расстояние. От задней стены сада до задней стены дома насчитывалось больше двухсот шагов. Во многих странах Конан видел, как целые семьи кормились с куда меньших участков.

Люди продолжали с шумом приближаться. Они словно хотели, чтобы их услышали. Конан отмел бы эту мысль, однако создавалось впечатление, что в Мессантии не было ничего слишком закрученного, чтоб быть правдой.

Возвращение в Офир начинало казаться менее глупым, чем представлялось до сих пор. По крайней мере, там-то кондотьер будет знать, кто его враги и как с ними бороться. Так же как и свою судьбу, в случае если он проиграет, и потому у него не найдется там никаких причин поступить иначе, чем умереть с мечом в руке. А в Аргосе дела больше походили на ларцы, виденные Конаном в Кхитае, где в каждом сундучке прятался другой, поменьше, до тех пор пока в самой сердцевине набора не оказывалось нечто размером с горошину.

В саду на пару минут воцарилась тишина. Конану даже пришлось поднапрячь слух, чтобы услышать дыхание крадущихся. Так, значит, тот шум был хитростью! Ну, наверно, сейчас самое время научить этих хитрецов кое-чему, чего они, похоже, не знали о киммерийцах и кондотьерах.

Ни один листок не шелохнулся, когда Конан прокрался к тому месту, где в последний раз слышал шаги приближавшихся людей. Он знал, что они должны находиться за колючей изгородью из кустов роз, но не знал, где именно. Он дал широкий полукруг, огибая один край изгороди с целью выйти к ней далеко с тыла. Даже в темноте он видел весь сад целиком — и мог поручиться, что ни один аргосиец не обладает кошачьим зрением киммерийцев.

Пробираясь мимо изгороди, с кинжалом в руке, северянин едва дышал. Он на мгновение распластался на влажной от росы траве — убедиться, что его не видели и не слышали. А затем снова пополз.

И когда киммериец полз, справа от него возникли приглушенные шаги по траве. Конан перекатился, вскакивая на ноги, а кинжал взметнулся, словно разящая змея. К нему бросилась темная фигура, вот она выросла над Конаном и протянула к киммерийцу руки.

Варвар среагировал молниеносно, опередив нападающего на долю секунды. И ударил левым кулаком вместо обремененной сталью правой руки. Дыхание со свистом вылетело из уст нападавшего. Он согнулся пополам, держась за живот, и, шатаясь, отступил, оказавшись, таким образом, на пути своего товарища.

Второй нападавший прыгнул вбок и сблизился с Конаном. Этот прыжок обошелся для него в потерю времени. Он мог бы обойтись ему и дороже, если б северянин не увидел, что у второго руки тоже пустые. Киммериец опрокинулся на спину и ноги его, подобно стволам деревьев, в тот же миг устремились вверх.

Бедняга-налетчик взмыл, словно диковинная ночная птица, и перелетел через Конана. Правда, он сумел извернуться на лету, по крайней мере, чтобы уберечь череп и шею. Но вот от шипов он не уберегся. И упал прямо в розовый куст, не уступавший ростом человеку.

Ночную тишину разорвал истошный крик боли, удивления и возмущения. Вскочив на ноги, Конан увидел, как на крыше дома, в кустах и павильонах внезапно расцвеля огни.

Упавший в кусты, похоже, слишком запутался и исцарапался в шиповнике, чтобы представлять собой угрозу. Однако первый снова поднялся на ноги. Когда его рука зашарила по поясу, Конан снова ударил его, на этот раз в челюсть. Тот отлетел назад так далеко, что плюхнулся в зеркальный пруд. Конан схватил его за ногу и потянул на себя, пока голова не появилась из воды. А затем стал спиной к ближайшему дереву и сложил руки рупором.

— Эй, слуги Дома Дамаос! Выходи! Это капитан Конан! У вас в саду воры. Выходите все!

Он услышал, как тревога прокатывается эхом от садовой стены к стене дома и обратно. А затем переложил кинжал в левую руку, обнажил меч и приготовился встретить все, что ни выйдет из-за этих огней.

После того как минуло, казалось, полночи, Конан сообразил, что несшие фонари не собирались приближаться к нему. Он увидел, как две темные фигуры склонились над двумя потерявшими сознание, коротко пошептались, а затем уволокли их. Ему подумалось, что он услышал шепот, но никого не увидел. Несшие фонари могли быть призраками или демонами, уносившими павших, чтобы вырвать из них души.

На какой-то миг сад показался полным тьмы, не принадлежавшей сему миру. Конан почувствовал, как у него мурашки ползут по коже. Не обманули ли его более жестоко, чем ему говорили и самые худшие его сомнения, не заманили ли его на службу дому, где царило колдовство и затевались разные вероломства и подлости, которые аргосийцы, похоже, любили не меньше, чем иные люди — вино?

Если это так, то в скором времени он будет знать наверняка. По крайней мере, узнает, в случае если Талуф и остальные не утратили сообразительности и запомнили инструкции, данные им прошлой ночью.

На крыше дома один из фонарей принялся мигать. Затем три других внезапно погасли. А откуда-то, поближе к нему, донеслось уханье совы.

Конану захотелось расхохотаться. Вместо этого он ответил собственным уханьем. А затем крикнул:

— Слуги Дома Дамаос! Выходите и кончайте свои хитрости. Выходите, пока я не сосчитал до десяти, а то я могу попросту решить покончить с вами!

Поблизости снова зашептались, дав Конану ясное представление о том, где стояли эти хитрецы. Двое из них достаточно повысили голоса, чтобы Конан смог разобрать слова. Затем кто-то — судя по голосу, Реза, — произнес единственное резкое слово. И снова наступила тишина.

На этот раз она продолжалась не дольше, чем могло требоваться на осушение чаши эля. Конан принялся считать и дошел до пяти прежде, чем услышал голос Резы:

— Отлично, киммериец!

— Капитан Конан!

— Отлично, капитан Конан. Мы выйдем.

— Держа в руках фонари и больше ничего. Мои лучники будут держать стрелы на тетиве и смогут без труда застрелить любого из вас.

Во всяком случае именно так должно быть согласно плану. И Конан готов был поспорить, что Реза не станет проверять путем опыта.

Рослый иранистанец не стал. Когда он вышел на свет во главе полудюжины своих людей, Конан только тут и сообразил, какой же здоровенный этот дворецкий. По возрасту он, может, и годился Конану в отцы, но схватка с ним вовсе не сулила легкой победы.

— Капитан Конан, — начал Реза, — вы должны объяснить.

— Ничего я такого не должен, — отрезал Конан. — Объяснять придется тебе. Начинай тотчас же и смотри ничего не упусти. Включая и то, почему ты готов был смириться с тем, что пара твоих ребят закончат свой путь привидениями. Они, знаешь ли, были крайне близки к тому, не будь я достаточно проворен.

— И много ли в тебе проворства, кроме как в языке? — крикнул кто-то из стоявших сзади.

Реза заставил крикуна умолкнуть, обжегши его грозным взглядом, но Конан услышал, как перемещаются в кустах ребята Талуфа, изготовившись к атаке. Киммериец зашагал вперед, пока не оказался в пределах досягаемости меча дворецкого.

Теперь он мог очутиться среди своих противников прежде, чем те начнут двигаться. И тогда у него будет преимущество, которое всегда достается одному человеку, сражающемуся со многими не обученными драться сообща.

И вдобавок любые придурки, какие найдутся среди его лучников, помедлят стрелять, чтоб не угодить в своего же капитана. Какие б там трюки не сыграли с ним сегодня ночью, если прольется кровь, то драку начнет не он.

Реза и его люди расступились, пропуская киммерийца. Взгляд Конана метался, перескакивая с одного лица на другое, пытаясь определить того, который охотней всего схватится за короткий меч или кинжал. Реза держал только посох, мало чем отличающийся от конановского, но то, как он держал его, показывало, что он знал, как применять его в качестве оружия.

Теперь слуги Дома Дамаос перемещались, замыкая Конана в полукольцо. Скоро преимущество перейдет от киммерийца к ним. Конан решил, что его долг сохранять мир. Как только образовался полукруг, со стороны дома донесся отчетливый мягкий голос:

— Реза! Капитан Конан! Довольно!Успокойтесь, или вам обоим хуже будет.

Несмотря на неверный мерцающий свет фонаря, Конан мог бы поклясться, что иранистанец багровеет. Чтобы успокоить остальных, киммериец убрал кинжал в ножны. Миг спустя после этого на свет вышла Ливия.

Одетая в короткую белую тунику, оставлявшую стройные ножки голыми как раз ниже коленей, она носила еще оправленные в золото сандалии и светло-зеленую мантию с красной каймой и откинутым капюшоном. Голубые глаза глядели холодно, но она улыбнулась обоим рослым мужчинам, когда шагнула между ними.

— Капитан Конан, думаю, вы имеете право знать, что здесь сделали сегодня ночью и почему.

— И получить извинения, по крайней мере ради моих людей! — прорычал Конан.

Ответом Резы был один из самых свирепых его взглядов. Вместо того чтобы топнуть ножкой, как ожидал Конан, дама схватила обоих мужчин за запястья. И тот и другой могли бы стряхнуть ее с такой же легкостью, как муху, но ее хватка, казалось, обладала силой железных оков.

— Реза, довольно. Капитан Конан, сперва выслушайте нас. А потом если сочтете, что вам нужны извинения, вы их получите. Но я хочу, чтобы вы сначала выслушали.

Конану казалось, что с тех пор, как он вступил в пределы Аргоса, он, пожалуй, чересчур много слушает. Но также казалось, что госпожа Ливия может сказать ему побольше, чем некоторые другие. Отказ же выслушать ее определенно мог означать лишь жестокий бой, и возможно даже не с настоящими его врагами. Конан не привык сторониться боя, но он все ж таки любил знать, а с теми ли он дерется!

— Что я сделал? — воскликнул Акимос, — Кто наплел вам эту чушь?

Скирон остался глух к этим оправданиям и прожег торговца злым взглядом:

— У меня есть средства узнавать все, что может быть известно, средства, недоступные обычным людям.

— И похоже, ты также нафантазировал такое, что вообще никому неизвестно, потому что это неправда.

— Вы отрицаете что послали в Дом Дамаос колдуна? Колдуна, который может предпочесть скорее мешать, чем помогать мне?

Акимос засмеялся:

— Скирон, такими средствами ты сам пользуешься! Чего там еще наговорили тебе?..

— Эти оскорбления нестерпимы!

— Если ты не можешь стерпеть их, то, несомненно, сможешь найти какие-то средства прожить свои последние годы и без моей помощи.

— В самом деле, есть ведь награда, которую я смогу заработать, уведомив архонтов.

— О чем? Ты сможешь сказать им что-нибудь, чему они поверят, особенно если услышат это от человека, которого я разоблачу как занимающегося противозаконной магией?

Двое сообщников постояли с миг лицом друг к другу, разделяемые столом Акимоса, словно два козла на узенькой дорожке. Они, может, и желали подраться, но оба ясно видели долгое падение в стремительно текущий внизу поток.

Глаза опустил колдун, и ощущение победы сделало Акимоса великодушным. Он собственными руками налил вина и поставил золотое блюдо с сыром и пирожными.

— Полно, дружище Скирон. Ты переутомился, трудясь над осуществлением наших планов. Тебе незачем утомляться еще и страхами о том, что существует только в твоем воображении. Выпей, и я скажу тебе правду.

— Или столько правды, сколько есть в тебе правдивого, — пробурчал Скирон, но вцепился в кусок сыра, как умирающий с голоду.

Акимос сообщил ему о своем замысле поместить в Доме Дамаос благодарных ему людей. Покуда Скирон слушал, ел и пил, его худощавое лицо, казалось, раздобрело и утратило усталость. Наконец он кивнул:

— Вы можете рассчитывать на благодарность киммерийца?

— Мы можем рассчитывать на нее в нужной нам части. Что же касается остального — я еще не встречал ни одного киммерийца, который знал бы, как найти нужник, когда ему нужно поссать. Конан никогда не додумается задать вопросы, которые откроют ему наши планы.

Скирон сделал жест, выражающий отвращение.

— Значит, вам по-прежнему нужно замаскировать своих людей?

— Ты чересчур устал?

Скирон прожег его взглядом:

— Я обладаю всей силой…

— Я совсем не хотел тебя оскорбить, Скирон. Правда, если у тебя нет сил…

— Я могу с легкостью затенить лица полудюжины людей. Большее число потребует времени, которого у нас нет.

— Этого хватит. Дом Лохри наверняка наймет для большей части работы головорезов с улицы. А их собственные люди будут только вожаками. У тебя есть лица для той полудюжины, из рядов людей Лохри?

— Сколько раз я ходил вместе с вами во дворец Лохри и сносил ту корову, госпожу Дорис, которая притворяется, будто она бык, и блеяние ее телка — сынка?

— Видят боги, это чистая правда! — Скирон щедро глотнул вина. — Больше мне ходить не понадобится. Дайте мне два дня, а также некоторые сведения о размерах и силе избранных вами людей. И тогда мы можем выступать.

Выдача нападавших на Дом Дамаос за приспешников Дома Лохри вызовет замешательство. Дозволение капитана Конана атакующим свободно пройти посеет еще большее замешательство. Вероятно, из-за этого киммериец также лишится должности и даже жизни, но человеку требовалась только одна стрела, если та попадала в жизненно важное место.

И кровь киммерийца некоторым образом поможет поддержанию мира со Скироном. А это, видят боги, будет немалым выигрышем, учитывая манеры колдуна, даже когда тот не боялся за свое положение.

Конан сидел за эбеновым столиком в гардеробной госпожи Ливии. Реза стоял или, скорее, высился у двери, а сама госпожа сидела, откинувшись, на ложе тоже из эбенового дерева, но инкрустированного моржовой костью. Она надела длинное голубое платье, но обе ступни и одна стройная рука остались обнаженными.

Он потягивал вино и слушал рассказ Резы о том, как слуги дома Дамаос выполнили его приказ подбить Конана на драку с целью раскрыть, кому он служит в действительности. Если б он убил их, то самым разумным казалось тут же выставить Конана и его воинов за ворота, так как они явно служили иному хозяину.

Конан слушал эту болтовню столько, пока терпение у него не иссякло. Правда, помогло вино. По сравнению с ним все другие когда-либо испробованные киммерийцем напитки казались похожими на уксус. Когда Реза прервался, чтобы снова наполнить чашу киммерийца, Конан сообразил, что это будет уже четвертая выпитая чаша, а он чувствовал себя так, словно хлебал слабенький эль.

Он поднял чашу, осушил ее несколькими глотками, а затем со стуком поставил на столик, заставив Резу умолкнуть.

— Довольно! — бросил Конан. — Я принимаю извинения. Нет смысла тратить время на сантименты.

— Слушайте, капитан, — начал было Реза, несмотря на предупреждающий взгляд хозяйки.

— Реза, послушай в свою очередь и ты, или я немедля увожу отсюда своих людей. Куда — не знаю, да мне и наплевать, лишь бы подальше от этого дома.

Конан сделал глубокий вдох и заговорил спокойно, тогда как ему хотелось рычать:

— С чего вы взяли, что то, как я буду драться с вашими людьми, вам что-то скажет? Вы что думаете, я бык и откликнусь на стрекало всякий раз, когда вы примените его?

Реза, казалось, лишился дара речи, но его госпожа была скроена из иной ткани.

— Конан, это и в самом деле было ошибкой, и совершила ее я. Я думала… прости, но я думала, что киммериец…

— Вы думали, что киммериец и есть бык? И господин Акимос, несомненно, думал то же самое?

Ливия кивнула, а затем ее полные губы изогнулись в кривой усмешке.

— Капитан Конан, это чаша была свадебным подарком моей матери.

Конан посмотрел на винную чашу в своей руке. Она была сделана из инкрустированного бирюзой серебра, с металлом в палец толщиной. Он, сам того не ведая, так сжал чашу, что та стала плоской, как устрица.

— Ну, сударыня. Вот вам подарок. Не считайте киммерийца дураком, пока тот не докажет этого. Иначе он может счесть дурой вас, а в Киммерии дураков отдают на расправу волкам и вьюгам.

Ливия сглотнула и кивнула, а затем снова улыбнулась:

— Я запомню. Но вы должны учесть вот что. Мы в Аргосе знаем другие народы в основном по их торговцам, а Киммерия присылает в нашу сторону мало таких.

— Тогда, по крайней мере, не слушайте того, что говорят другие. Полагайтесь на собственные глаза и уши.

— Обязательно, — пообещала Ливия. — Но подумайте, если б господин Акимос именно так и поступил, то где б вы сейчас были с вашими людьми?

Конан все еще не настолько отошел от ярости, чтобы ответить ей улыбкой, но кивнул:

— Давайте считать сегодняшнюю ночь честной дракой, где никто не пострадал. И как насчет другой чаши и вина в ней?

— Капитан, уже поздно, — начал было возражать Реза.

— Да уже почти клятый рассвет, — проворчал Конан. — Но я не хочу ложиться, пока мы не решим, как разделаться с Акимосом. Со мной нельзя обращаться как с дурачком, думая, что я послушно исполню все, что мне велят, — только не со мной и ни с кем из подчиненных мне.

Если б он уже не сплюснул чашу, то его сжавшаяся рука завершила бы работу.

Ливия сама принесла другую чашу — на этот раз простую оловянную — и кувшин вина. Затем она села, и платье спало так, что одно нога оголилась до колена. Она была такой же стройной, как и все другие виденные Конаном части тела Ливии.

— Полагаю, вы захотите привести своих людей с постоялого двора, — начала Ливия. И Конан и Реза дружно покачали головами. — Сколько человек может бросить против нас Акимос, если он уповает больше на сталь, чем на чары? — спросил киммериец.

— Не больше трижды двунадесяти, — прикинула Ливия.

— Тогда мои десять и пятнадцать Резы будут иметь преимущество над любым противником меньшей численности, — сказал Конан. — Мы обороняемся, мы знаем дом и не позволим застать себя врасплох.

— Конан, ты говоришь словно капитан Хаджар, — удивился Реза.

— Я почти год прослужил под его началом, — ответил Конан.

Лицо Резы скривилось, а затем покраснело.

— А кто такой этот капитан Хаджар? — спросила Ливия.

Реза пустился в длинное описание туранского капитана, научившего Конана столь многому из искусства цивилизованного ведения войны. Через некоторое время Ливия подняла руку, останавливая его.

— Готова допустить, что он величайший капитан со времен Кулла из Атлантиды, — улыбнулась она, — и поблагодарить всех богов за то, что человек, которого он учил, прибыл к нам. Если желаешь, можешь присоединиться ко мне в этом.

— Госпожа…

— Довольно, как недавно выразился капитан Конан. А как насчет обороны дома от колдовства?

Конан рассмеялся:

— Госпожа, как я и сказал Акимосу, я обладаю властью над оружием. Я могу сражаться всем, что создано человеком, и мало кто сможет противостоять мне и выжить. Что же касается чар против оружия или еще чего-либо — я не смог бы навести никаких, даже для того чтобы уберечь Мессантию от падения в Западное море. — Его улыбка погасла. — Я еще ни разу не встречал ни одного кудесника, который не разрушал бы всего, к чему прикасался, включая самого себя. Они — навоз, и их место в навозных кучах.

— Я буду молиться, чтобы мы отправили любого колдуна на службе у Акимоса туда, где ему место, — сказала Ливия. — Но что касается ваших людей — вы опасаетесь предупредить Акимоса, если пригласите их под мою крышу?

Конан посмотрел на молодую женщину с уважением. Она-то не получила никаких уроков Хаджара, но тем не менее неплохо соображала в военном деле!

Киммериец кивнул:

— Внезапность позволит нам захватить пленных, а не просто отбить нападение. Не знаю, что скажут о подобной игре архонты, но могу поручиться в одном: Акимосу не понравится, если мы заставим его людей колоться перед архонтами, словно орехи.

Они закончили обсуждение, договорившись поставить надежного человека с фонарем на крыше дома. А еще одного надежного человека выставят на крыше постоялого двора.

Оттуда он увидит любые сигналы из Дома Дамаос. По условленному сигналу кондотьеры с постоялого двора бегом явятся ко дворцу.

— Если будет на то воля богов, мы сможем выставить их в тылу любых незваных гостей и замести всех чохом, — подытожил Конан. — А если наша удача иссякнет, мы все равно сможем отбиться от них. Это заставит Акимоса остановиться и призадуматься. А пока он чешет в затылке, настанет наша очередь сделать ход.

Они выпили за эту стратегию, налив вина всем, и Конан отправился проведать своих людей.

Глава 6

Конан снова шел ночью по садам дворца Дамаос. Он находился неподалеку от места своего псевдобоя два дня назад. На ноги он натянул сапоги, под тунику — кольчугу, а на поясе в дополнение к мечу покачивалась палица.

Посоха для розыска капканов на человека северянин с собой не взял, так как искать их не требовалось. Убрали их по совету Конана, правда, совет пришелся Резе не по душе. Услышав такое требование, дворецкий сделался похожим на папашу, которого призвали утопить родных детей.

— Я хочу, чтобы любой прошел через сад и приблизился к дому прежде, чем поднимут тревогу, — объяснил Конан. Он старался не прибегать к тону, который употребил бы, говоря с ребенком или женщиной, по крайней мере с женщиной менее упорядоченного ума, чем Ливия.

— Им же тогда будет легче проникнуть в дом, — настойчиво указывал Реза.

— А также труднее уйти, — ответил Конан. — Им придется пересечь все эти прекрасные открытые лужайки, в то время как мои и твои лучники будут сидеть на крыше с набитыми колчанами и зажженными факелами.

— Полагаю, риск стоящий, — высказала свое мнение Ливия.

— Да подведут меня мой меч и мое мужское достоинство, если это не так, — поклялся Конан. — Мы хотим не просто отогнать тех, кто там ни заявится.

Даже между собой они не употребляли выражения "люди Акимоса".

— Мы хотим не просто отпугнуть этих сыновей болотных троллей. Нам надо съесть их на полуночник и бросить их кости в морду их хозяевам. Напугать мы хотим хозяев, а не слуг!

Реза прожег Конана взглядом. Злили его, несомненно, употребляемые Конаном выражения. Несмотря ни на что, Реза, похоже, считал, что уши его госпожи слишком невинны и девственны и их надо оберегать от солдатской речи. Прежде чем дворецкий смог заговорить, Ливия кивнула.

— Да, а не долгой, утомительной битвы до того, как Дом Дамаос окажется в безопасности. Покуда мы деремся, у меня будет мало женихов, за исключением желающих защитить меня за цену, которую я, может, и не пожелаю платить.

Конан слышал о нынешнем урожае женихов госпожи Ливии. Единственный вопрос, где у них с Резой обнаружились одинаковые взгляды: все они были недостойны ее. Если они какое-то время посидят в собственных домах, Дом Дамаос от этого ничего не потеряет.

Но Конан знал, что ему не по чину говорить это. Слово "чин" он хорошо усвоил с тех пор, как прибыл в Аргос; оно, казалось, незримо парило над будничными взлетами и падениями человека, в такой же мере, как "лицо" — среди жителей Кхитая.

Повращавшись несколько дней среди аргосийцев, он усвоил, что это значило в основном сидеть и слушать, как говорят другие. И довольно часто те говорили ему больше, чем хотели дать узнать. Поэтому идея "чина" возмущала его гораздо меньше, чем он ожидал.

— Судить о собственной ценности можете только вы сами, сударыня, — сказал Конан. — Я же всего лишь солдат. И сужу о ценности запугивания врага до одури. А также о ценности недопущения, чтобы кто-либо из моих ребят попал в эти капканы.

— Твои ребята теперь уж должны ознакомиться с участком, — пробурчал Реза.

— Некоторые ознакомились, а некоторые нет, — отозвался Конан. — Те, что на постоялом дворе, безусловно не ознакомились. Кроме того, если в доме есть шпион, — Реза кашлянул, и Ливия сделала ему знак помолчать, — то он известит своих, что капканы убраны. Сад не опасен. Любые нападающие могут перелезть через стены и прогуляться до дома, где наши ребята на крыше смогут практически поссать на них!

Ливия улыбнулась, затем хихикнула, а затем уже откровенно рассмеялась. Слышать такой смех было б приятно любому мужчине, точно так же как приятно смотреть на эту даму.

— Желала бы я, чтобы мы действительно могли это сделать, — проговорила наконец она. — Представляете себе, что скажут своему хозяину те бедные дурни, когда вернутся домой? Если они осмелятся вернуться домой, а не просто сбегут в Куш, сменив имена.

Реза наконец улыбнулся:

— Ну, Конан, теперь я знаю, как хорошо тебя обучил старый капитан Хаджар.

— Давайте не будем продавать шерсть еще не купленной овцы, — предостерег Конан.

И все дружно выпили за отличную толстую овцу, которая должна забрести к ним в последующие несколько ночей.

С крыши дворца раздался крик черной совы. Бесшумно, как охотящийся тигр, Конан поспешил к месту встречи с посыльными. Когда киммериец встал спиной к дереву, к нему подбежал Вандар:

— С крыши видно вооруженных людей.

— Есть какие-нибудь отличительные знаки?

В большинстве городов ночью было б трудно даже отличить людей от обезьян, не говоря уж о том, чтобы разобрать отличительные знаки домов. Но в богатых кварталах факелы освещали улицы Мессантии достаточно ярко, чтобы разобрать и число, отчеканенное на аквилонской монете в десять крон.

— Никаких. Но дамаосец сказал, что они смахивают на Воителей.

— Эрлик их в задницу!

Конан мог стерпеть город, улицы которого не превращались между закатом и рассветом в джунгли. Он уже довольно давно расстался с профессией вора, когда увидел, что она сулит лишь скудный паек и паскудную жизнь, да притом весьма недолгую. Но последнее, чего ему сегодня хотелось, — это ввязываться в частную драку с прицепившимися Воителями, когда он приготовился противопоставить своим врагам собственную силу и сталь.

Вандар пожал плечами:

— Реза у ворот. Если он почует что-то подозрительное…

Ночь разорвал пронзительный крик. Конан и Вандар стремительно обернулись, их мечи мгновенно вылетели из ножен. Спутники побежали к дому. Конан дважды останавливался, чтобы издать охотничий крик леопарда — сигнал парню с фонарем на крыше. Догнав Вандара у великолепной статуи обнаженной женщины, Конан увидел, как фонарь начинает мигать. Теперь, если наблюдатель на крыше постоялого двора был хотя бы наполовину так трезв, как ему полагалось.

Из кустов выбежала женщина в одной ночной рубашке, с широко раскрытыми, но ничего не видящими перед собой глазами. Конан преградил ей путь. Она наскочила на его руку и отлетела обратно, словно наткнулась на ветку дуба. А затем, зарыдав, рухнула на землю. Вандар опустился на колени и прокричал ей в самое ухо:

— Что случилось? Отвечай, а не то я…

Конан схватил парня за шиворот туники и резко поднял на ноги. А затем схватил женщину за руку и сделал то же самое.

— Что же там все-таки случилось? — спросил он помягче.

Женщина разинула рот, а потом замотала головой, словно искусанная мухами лошадь.

— Опять колдовство! Ох, мы-то думали, что больше не столкнемся с ним. Но оно опять повсюду. Хуже, чем прежде.

— Ах, сударь, если вы владеете ну хоть какой-то магией…

Конан переложил меч в левую руку и сунул женщину под мышку правой. Когда он это сделал, ее ночная рубашка зацепилась за куст и порвалась.

Потом Конан добрался до дворца и поздоровался с госпожой Ливией, держа в одной руке меч, а под другой — обнаженную женщину. Глава Дома Дамаос была и сама одета в одну ночную рубашку, и лицо у нее отливало молочной бледностью, но, увидев Конана, она сумела улыбнуться.

— А я думала, вы, капитан, один из тех, кто не распускает руки со служанками дома.

— Только не в том случае, когда они налетают на меня, что-то тарахтя о магии. Снова действует тот цепной колдун?

Ливия кивнула:

— Вспышки света, звуки, вонь, трескающиеся и протекающие кувшины и бочки. Все пока только в погребе. Я приказала всем убраться из…

— Боги, женщина! — взревел Конан. — Да ведь наши враги именно этого и хотят! — Он бесцеремонно бросил женщину на траву и взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Вандар несся за ним по пятам. — Где погреб? — проревел Конан.

Какой-то слуга показал дрожащей рукой:

— Там. Но в нем вырвались на волю демоны.

— Демоны разлетаются с вами! — крикнул Вандар. — Доморощенная магия это для малых детей. Ну-ка посторонись и дай пройти к погребу мужчинам!

Конан порадовался в душе, что Вандар верит в него, но все равно столкновение с магией не доставляло ни малейшего удовольствия. Когда он очутился перед темной лестницей, сердце его на короткий миг сжала холодная рука, а затем это ощущение прошло, когда он ринулся вниз, как в омут головой. Вандар последовал за ним, а потом и четверо охранников Дома Дамаос, с двумя факелами.

Факелы им едва ли требовались. Свет в подвале мог быть и магическим, но он был достаточно реальным. Розовые, малиновые, бирюзовые и изумрудные огни плясали и вспыхивали на каждом металлическом предмете, даже на ободах и бочках.

Свет этот искажал предметы, но также показывал и препятствия под ногами вошедших. Конан сбежал вниз по лестнице.

— Где вход в туннели? — шепнул он ближайшему дамаосцу.

Тот стискивал меч обеими руками, махал им перед собой, словно пытаясь изгнать огоньки света, и ничего не ответил.

Находившийся позади всех факельщик крикнул:

— Никогда не слыхивал о таком, по крайней мере в этом доме.

— Да, — подтвердил другой факельщик. — Но я слыхал о странных звуках и запахах, а иногда и дуновении около северо-западного угла винного погреба.

Конан возблагодарил богов, что у кого-то есть хотя бы блошиные мозги, и повел всю компанию к винному погребу. Они обнаружили, что тот по голень залит вином из протекающих бочонков и кувшинов. Конан остановился на пороге и ткнул в вино мечом.

Сделав это, он заметил, что в противоположном углу погреба поверхность вина зарябила. Над ней, казалось, задувал ветерок, становясь прямо на глазах у Конана все сильнее. Ветерок, дующий из угла погреба.

Конан настойчивым взмахом руки велел своим людям отойти. Когда те начали отступать, погреб наполнился грохотом и скрежетом металла по камню. Когда скрежет поднялся до режущего слух и казалось, вот-вот расколет землю под ногами, магические огоньки погасли. Так же как и все другие огни в погребе, включая факелы товарищей Конана и немногие уцелевшие факелы в поставцах на стенах. Конан прижался к ближайшей колонне.

Теперь он увидел, как часть стены погреба медленно поворачивается, до тех пор пока не открылась узкая щель. Через эту щель один за другим проскользнули несколько человек, в основном оборванцы, а некоторые — полуголые, но все с годной к бою сталью в грязных мозолистых руках.

К тому времени когда прошла дюжина, товарищи киммерийца увидели, что же происходит. И каким-то образом у них хватило ума остаться безмолвными. Осторожными взмахами меча, Конан заставил их всех отступить к лестнице. К тому времени когда отошел последний из них, в погребе уже набралось добрых два десятка незваных гостей.

Конан нащупал у себя на поясе кремень и кресало, а затем прикинул на глаз расстояние. Если ему не изменяла память и эти гости потратят еще немного больше времени, очухиваясь после путешествия через туннели под городом…

Гости двинулись дальше, когда Конан добрался до бочки, которую искал. Он ухватился за край, прокатил на одну стопу и обрушил другую стопу в сапоге на затычку. От удара не только затычка вылетела, но и сама бочка зафонтанировала из дюжины щелей.

Заслышав грохот от пинка киммерийца, гости встали как вкопанные и стали озираться по сторонам, пытаясь определить источник шума. Ни один из них не обладал кошачьим зрением Конана, и потому никто из них не увидел, как северянин повернулся, загораживая кремень с кресалом своим массивным телом. Вспыхнула искра, загорелся трут, а горящий трут упал в лившееся из пробитой бочки огненное вино.

Огненное вино плохо расходилось за пределами Аргоса. Мало кто слышал о нем, не говоря уж о том, чтобы пить его. Выпив всего одну чашу, Конан готов был оставить его аргосийцам. Но пусть и лишенное букета, огненное вино обладало одним, очень полезным в данный момент для киммерийца, достоинством. Если поднести к нему открытое пламя, оно вспыхивало, как жидкая смола.

Выпущенное Конаном из бочки, огненное вино настолько перемешалось с обычным вином, что медлило загораться. Долгий миг Конан гадал, не погасило ли обычное вино пламя.

Затем по залитому вином полу погреба распространилось голубоватое свечение, похожее на блуждающий огонек. Оно началось с места, где Конан бросил трут, но быстро ползло к пришельцам, поднимаясь по мере продвижения все выше и выше. К тому времени когда оно добралось до них, это свечение стало настоящим пламенем, поднимавшимся аж до колена.

Пришельцы не собирались стоять и ждать, когда пламя доберется до них. Они с воем и воплями рванулись, раскидывая друг друга, к стенам или к двери. Не нанеся ни единого удара, Конан, по его прикидке, лишил боевого духа половину гостей.

Другая половина состояла из ребят покрепче или, возможно, из боявшихся чего-то больше, чем пламени огненного вина. Они с криками и руганью хлынули вперед, расплескивая вино и прорываясь сквозь пламя.

Миг спустя они уже были повсюду вокруг Конана. Тот стал спиной к ближайшей стене и размахивал направо-налево мечом. Никто из противников, похоже, особо не умел обращаться со сталью, или, возможно, они просто мешали друг другу. Конану определенно потребовалось совсем немного времени для боя, оставившего трех врагов убитыми и еще двоих ранеными.

Пятерых оставшихся хватало для того, чтобы полностью задействовать даже меч киммерийца. Тот плел пред собой стальную паутину, думая, что, наверно, он немного поспешил отсылать своих товарищей в тыл.

Он также услышал наконец и выкрикиваемый противниками боевой клич. Крик этот — "Вперед, всегда в бой" — был боевым кличем Дома Лохри.

Чтобы Дом, наследник которого ухаживал за Ливией, посылал против нее вооруженных людей? Это имело столь же мало смысла, как все когда-либо встречавшееся Конану. А он в свои двадцать три года повидал больше безумия, чем большинство людей вдвое старше него.

А если они замышляют похищение? Возможно. Если так, то ему лучше всего покончить с этими бандитами или по крайней мере заточить их в погребе и посмотреть, как дела в других местах. Конан ничуть не сомневался, что таких дел будет более чем достаточно.

В следующий миг стало казаться, что, возможно, эти бандиты сами покончат с Конаном. Яростная атака вожака заставила Конана крепко прижаться к стене. Вожак схватил правую руку киммерийца клешней в кольчужной рукавице и вывернул ее.

Рука Конана рванулась вперед, и вожак отлетел назад, сшибив одного из своих товарищей. Его голова с хрустом впечаталась в колонну. Он съехал по ней на пол и присоединился в вине к сшибленному.

Но из-за этого движения захват на рукояти меча у Конана на мгновение ослаб. И в этот миг удар высек искры из стали и вышиб меч из руки киммерийца.

В следующее мгновение противники Конана выяснили, что обезоруженный киммериец отнюдь не беспомощен. Подвернувшаяся под руку бочарная клепка треснула одному по колену. Двое других попятились.

Теперь у Конана нашлось время схватиться за бочку с вином. Полную он не смог бы поднять, несмотря на свою силу. Но пиршество и бой лишили ее большей части содержимого. Он поднял ее над головой, а затем швырнул.

Она была более чем достаточно тяжела для того, чтобы сшибить с ног в вино обоих оставшихся врагов и удерживать их там, пока они не захлебнулись.

Конан опустился в вино на колени, положив одну руку на кинжал, и пошарил другой, пока не наткнулся на рукоять меча. Стряхнув с клинка вино, он разбил булавой еще несколько полных бочек. В двух было обычное вино, а в одной — огненное.

Огненное вино подпитывало пламя, а обычное — подняло уровень жидкости в погребе. Конан наблюдал, как вино перехлестнуло через порог потайной двери и хлынуло в лежавшие за ним глубины. Миг спустя он услышал хор воплей.

Он подумывал закрыть дверь, дабы преградить путь любым прочим врагам, дожидавшимся в туннелях. Теперь же казалось, что поток горящего огненного вина справится с этим ничуть не хуже.

Конан отступил из залитого вином погреба. Голубоватое пламя огненного вина теперь ясно освещало его. Высветилось лицо павшего вожака. И в этом лице к тому же было что-то сверхъестественное…

Конан мог бы поклясться, что лицо у вожака было бледным и веснушчатым, волосы — светлыми, почти до белизны.

Несомненно боссонец, аквилонец или даже ван. Однако теперь это лицо потемнело, так же как и волосы, и произошло это не из-за огня или дыма. Убитый казался почти таким же темнокожим, как кушит или человек с родней в Черных Королевствах.

Конан сказал себе, что это игра света и что его должны занимать иные дела. Но обдающее холодом знание, что где-то поблизости таится неизвестное колдовство, заставило его руку крепче стиснуть рукоять меча, когда он снова присоединился к своим товарищам.

Конана встретил Вандар:

— Мы заперли дверь, ведущую в погреб. Если б кто и прошел мимо нас, они б никуда не вышли.

— Да, — поддержал его второй факельщик. — Правда, никто и не пытался пройти, за исключением одного. Тот налетел на нас в ту самую минуту, когда по лестнице кубарем скатилась горничная. Догадываюсь, чем она занималась, так как к нам она свалилась в чем мать родила.

Вандар обнял за талию стройную фигурку, одетую теперь в рубашку мужчины вдвое крупнее ее.

— В самом деле, тот стигийцев сын, должно быть, никогда не видел женщины, потому что он выпучил глаза и стоял разинув рот, пока Гебро не подошел к нему сзади с булавой. — Он пнул валявшуюся на полу связанную фигуру с кляпом во рту и получил в ответ приглушенное кряканье.

— Ну по крайней мере есть хоть один пленный, — порадовался Конан. — Хорошая работа. — Он повернулся к горничной: — Как дела наверху?

Девушка вытянулась во весь рост, что выгодно обрисовало ее женственную фигуру в мокрой рубашке.

— Меня занимали иные дела, пока вдруг… ах, ему пришлось убежать сражаться с ведьмами, или колдунами, или болотными демонами, или с чем-то там еще. Я направилась прямиком сюда, и с тех пор знаю только, что делают эти люди. — Она прильнула спиной к обнявшему ее Вандару, и паренек усмехнулся.

— Отлично, — промолвил Конан. — Мне лучше подняться и…

На этот раз они услышали сверху суматошные вопли. А также безумный клич "Вперед, всегда в бой".

Конан взлетел вверх по лестнице, а следом за ним Вандар.

— Стеречь погреб, — крикнул он через плечо. — Если какая-то кучка пробьется оттуда, деритесь и зовите на помощь. Если пробьется больше, поднимитесь и закройте за собой дверь. В любом случае огненное вино сдержит их, пока мы не уладим дела наверху.

Киммериец одолел уже пол-лестницы, когда заметил, что горничная следует за ними.

— Кром побери, девочка! Там внизу безопаснее!

— Мне семнадцать, капитан. Не называйте меня девочкой. И я должна найти Псироса. Он…

— Вероятно, слишком занят попытками остаться в живых, чтобы думать о девахе, — пробурчал Вандар. Он явно возомнил, что горничная втюрилась в него, и ее намерение искать своего любовника вызвало у него ревность.

Конан какую-то минуту подумывал, не стукнуть ли их пустыми головами друг о друга и оставить обоих на лестнице. Затем кто-то распахнул дверь на лестничной площадке.

— Колдун! — завопил он и хотел было захлопнуть дверь обратно.

Конан одним прыжком преодолел оставшиеся ступеньки, схватил крикуна за руку и рванул на себя. Рука проскользнула в щель между дверью и косяком, как раз когда на дверь навалились товарищи крикуна.

Бедняга завопил, как двунадесять демонов сразу. Конан, уже навалившийся плечом на дверь, почувствовал, что товарищи этого малого заколебались. Он навалился на дверь всем своим весом и почувствовал, как та открывается.

Совершенно неожиданно массивная, окованная железом дубовая дверь распахнулась, грохнувшись о стену и скосив на своем пути несколько человек. К Конану устремился меченосец. Киммериец парировал булавой рубящий удар по низу, увидел, что на рукаве у бойца повязка Дома Дамаос, и прорычал ему прямо в ухо:

— Эй, дурень! Свой, свой, свой!

Полуоглушенный воин отступил на шаг — как раз вовремя, чтобы получить удар коротким мечом в живот. Атаковавшему пришлось полуотвернуться от Конана, чтобы высвободить клинок. А тяжелый меч киммерийца раскроил ему череп от макушки до переносицы.

Затем наступил еще один из тех периодов, когда Конану пришлось плести перед собой стальную паутину, защищаясь от противников — слишком многочисленных, чтобы сосчитать их, и слишком умелых, чтобы пренебречь ими. Он смутно сознавал, что к нему подбежал Вандар и стал плечом к плечу с ним, а та девочка — женщина, если уж она так настаивала! — стояла позади Вандара.

Даже крепкой руке Конана потребовалось некоторое время для превращения противников в истекающие кровью трупы. Наконец киммериец увидел, что врагов перед ним уже не осталось. Однако боковым зрением успел заметить подбирающуюся с тылу огромную фигуру.

Вот в этом он нуждался еще меньше, чем в кровожадной девахе, — в противнике, почти не уступающем ему размерами и, по всей видимости, сильном, как бык.

— Капитан Конан!

— Реза?

— Ворота закрыты. Я оставил в караулке у ворот нескольких воинов, а с остальными прибежал в дом.

Конан пробился сквозь защиту последнего врага, рассек ему руку до кости, а затем прижал его спиной к стене и приставил к горлу острие меча. Меч этот не был колющим оружием, но острие все же рассекло кожу. По горлу заструилась кровь.

— Сдаешься? Или мне чуть нажать?

— Я…

Реза протянул руку через плечо Конана, схватил тощего за волосы и хрястнул затылком о стену. Висевшие там клочья окровавленного гобелена ничуть не смягчили такого удара.

Тощий, обмякнув, сполз на пол.

— Внизу есть еще один пленник, — сообщил Конан. — И я видел нечто.

Реза поднял руку, призывая к молчанию. Конан придержал язык, но не услышал ничего, кроме замирающего шума боя.

— Этот доносится с северной лестницы, — определил Реза. — Ходу!

Конан не спорил. Когда они рванули, он спросил:

— А что там на северной лестнице?

— Возможность перекрыть путь на крышу, из покоев госпожи.

Если на дом совершено открытое нападение, то госпожа Ливия должна была собрать в своих личных покоях женщин и не годных к бою мужчин. Вход к ним могло защищать всего двое бойцов. Из покоев на крышу вела винтовая лестница, где были расставлены лучники. Но если нападавшие быстро добрались до верхней лестницы, они еще могли вырвать победу или по крайней мере заложников собственной безопасности.

Несомненно, Воители заявятся улаживать дела в соответствии со своими представлениями, когда наконец соберутся. Но теперь Конан опасался, что их приход не спасет даже хозяйку Дома Дамаос, не говоря уж о невинных, которые уповали на ее и его защиту.

Ярость и оскорбленная честь погнали Конана вперед Резы. И он все еще бежал первым, когда они взлетели по северной лестнице. Когда они добрались до верха, рослый иранистанец поравнялся с киммерийцем.

— Я знаю дорогу лучше твоего, — пропыхтел Реза. — Честь дома Дамаос охраняю я. — Он бросил талвар в ножны и снял висевшую за широкой спиной двуручную палицу. Та выглядела видавшей виды, и это сказало Конану, что Реза, должно быть, служил в самом отборном отряде наемников — шайке Харука. Единственные в войсках Турана, они были обучены сражаться и конными, с луком и копьем в руках, и пешими, с талваром и палицей. Позволить такому человеку первым вступить в бой вовсе не будет бесчестием.

— Оставь нескольких и мне, Реза.

— Госпожа выдергает мне бороду, если я не оставлю, киммериец. Не бойся!

Два рослых воина мчались вверх по лестнице, увлекая за собой подчиненных, следовавших за ними как ведра из колодца. На лестничной площадке Реза отправил четырех дамаосцев обыскать боковые покои:

— Берите пленных, если можете, но держитесь вместе и прежде всего спасайте наших!

Определить дверь второй лестницы на крышу было легко.

Ее охраняла дюжина вооруженных молодцов, смотревших сразу во все стороны. У их ног в лужах собственной крови лежали двое дамасских охранников.

Уши Конану резанул пронзительный крик, напоминавший вопль дикой кошки. Девочка из погреба бросилась вперед, выхватив из-под рубашки кинжал. Незваные гости так и разинули рты при виде ринувшейся на них сумасшедшей.

Они были слишком заняты разеванием ртов, чтобы заметить несшегося по пятам за сумасшедшей Конана. Не дай боги, чтоб эта худенькая девочка обскакала его и вступила в бой первой! Его меч свистнул, вылетев из-за плеча девушки, словно смертоносный драконий язык. И лизнул одного пришлеца. Тот дернулся и завалился набок. Клинок киммерийца снес ему полчерепа. Девушка прыгнула на спину другому, вцепившись врагу одной рукой в глаза и беспорядочно кромсая кинжалом, зажатым в другой.

У оставшихся хватило ума расступиться перед Конаном. Они, несомненно, надеялись завлечь его вперед, а затем окружить и зайти сзади. Надеялись они напрасно: когда они начали этот маневр, подоспел Реза. Дворецкий-иранистанец был не столь скор на ногу, как Конан, но компенсировал это, когда булава крутилась — свет вспыхивал, отражаясь от ее полированного набалдашника. Затем полировка исчезла под свертывающейся кровью, когда булава крушила черепа и ребра, разбивала вдребезги колени и бедра и со страшной скоростью разрушала конечности.

Реза и его булава и впрямь учинили такой разгром, что Конан и другие оказались почти лишенными противников. Однако, судя по докатывавшимся по лестнице звукам, на крыше это можно будет исправить!

— За мной!

Конан быстро преодолел коридор. Теперь он, казалось, взлетел по винтовой лестнице. На полдороге в камень около его головы ударила стрела и отскочила вниз. Несколькими ступеньками выше лежало тело со стрелой в ребрах. Сочившаяся из раны кровь сделала лестницу скользкой, но Конан был еще на ногах, когда по лестнице скатились двое человек, сцепившихся мертвой схваткой.

Конан подождал, пока сверху не оказался боец без повязки. А затем схватил его за руку и за волосы, снял его с противника и трахнул им о камень. Тот обмяк, но Конану думалось, что он еще дышит.

Однако у него не нашлось времени убедиться в этом, так как доносившийся с крыши шум боя достиг своего крещендо. Когда Конан добрался до верха лестницы, то увидел, что лучники отступили в один угол у дымоходов, защищаясь как могли короткими мечами и ножами. Несколько лучников уже лежали не двигаясь, равно как и несколько их противников. Покуда лучники были слишком заняты ближним боем, чтобы стрелять, сады были для врага свободным путем хоть для входа, хоть для выхода.

Конан подбежал к краю крыши, чуть не кувыркнувшись в крону яблони. Все, кого он видел в саду, суматошно бежали к стенам. У незваных гостей было преимущество в численности, но преследователи из Дома Дамаос гнали их, как осенний ветер листья.

Конан стремительно развернулся, готовый освободить лучников для дальнобойных действий. И обнаружил, что Реза и остальная их группа уже принялись за это. Дымоходы окружила бурлящая масса рубящих, вопящих и цапающих друг друга тел.

Когда Конан приблизился, из толпы дерущихся выскочил высокий светловолосый человек с длинными усами. Бросил один взгляд на забрызганного кровью киммерийца и рванул в сторону.

— Остановите его! — донесся крик. — Того усатого, это вожак!

Меч Конана рассек воздух в ладони от вожака. Вместо того чтобы сделать ответный выпад, тот бросил оружие, а затем вскочил на парапетные камни и бросился вниз. Когда Конан посмотрел туда, усатый лежал, растянувшись, на садовой лестнице, с головой под невозможным углом к шее.

Дезертирство вожака лишило боевого духа остальных незваных гостей. Громко просить пощады они уже были не в состоянии. И потребовалось немало криков и несколько резких ударов Конана и Резы, чтобы убедить своих воинов пощадить проигравших.

Бой на крыше был последним вздохом атакующих. Пока лучники были заняты иным делом, большинство еще способных двигаться сочли за лучшее поскорее убраться. Караулку у ворот удерживали воины Резы, и единственный путь к безопасности вел через стену. Удирающие им и воспользовались.

В скором времени из противников остались только сидящие у дымохода связанные пленники. Да трупы, покрывавшие стену или валявшиеся в саду. Реза вернулся на первый этаж посмотреть, как там дела, в то время как Конан спустился в покои госпожи Ливии доложить о победе.

Он застал госпожу перевязывающей длинную резаную рану на ноге пожилого слуги. Руки у нее были заляпаны до локтей кровью, а гладкие прямые волосы свисали по обеим сторонам вспотевшего лица. Однако она приветливо улыбнулась, когда северянин появился на пороге и поклонился.

— Ты теперь делаешь это так хорошо, словно прирожденный аргосиец.

— Спасибо, сударыня. — Он рассказал ей о бое, сколько знали о нем он и Реза.

— Разве вы не знаете, кто подослал этих людей?

Конан пожал плечами:

— Я слышал боевой клич. Однако это может быть ложным сигналом.

Ливия кивнула:

— Чары тенелица были запрещены в Аргосе одними из первых. Если б я прибегла к ним для убийства, то тоже постаралась бы скрыть свои следы.

— Я не такой уж плохой следопыт, — сказал Конан. — С вашего разрешения я задам некоторым из пленников несколько вопросов.

— А если они откажутся отвечать?

Конан снова пожал плечами:

— То, сколь долго они будут отказываться, зависит от того, что вы позволите мне с ними делать.

Ливия сглотнула и пристально посмотрела на Конана. Миг спустя она, казалось, поняла, что никакой апелляции на приговор в холодных голубых глазах воина не будет. Ее голова дернулась.

— Закон насчет пыток строг. Но он также строг и по части вторжения в чужой дом с целью грабить, калечить и убивать! Даю тебе разрешение сделать все, что должно быть сделано.

— Благодарю вас, сударыня.

Киммериец повернулся к выходу, усталый, но довольный. Он служил хозяйке, которая знала, что на войне знание — половина победы.

Глава 7

Госпожа Ливия сидела на постели, держа на коленях золотое блюдо, и потягивала вино из чаши. Большую часть мебели в ее покоях пустили на сооружение баррикад, за исключением тумбочки. Та находилась теперь внизу на кухне, где Кирос-целитель хранил в ней свои лекарства и инструменты.

Все, что ни требовалось Киросу из имеющегося во дворце Паласиос, он получит. Поднятый с постели посланцем Ливии, он явился тотчас же, и привел с собой еще одного слугу. Он узнает или догадается, чтослучилось, так как мало в Мессантии домов, которые могли что-то скрыть от Кироса. Но то, что он знает, никогда не сорвется с его уст, что бы там ни пустили в ход — золото, пытки или магию.

Из внешних покоев донесся долгий вой, а за ним — рыдания. Некоторые раны не поддавались исцелению даже для Кироса. Мертвых он воскрешать не умел, равно как и уменьшить горе тех, чьи любимые лежали в погребе, накрытые одеялами.

Сквозь вой девушки прорвался голос одной из горничных Ливии, говоривший утешающие слова, твердый и лишенный ложного успокаивания. Обе горничные выдержали второе нападение намного лучше, чем первое, служа примером для всех женщин дома и даже для некоторых мужчин.

В скором времени ей надо будет позаботиться о хороших мужьях для обеих. Ливия не питала никаких иллюзий насчет того, что мужчины примут ее старых слуг с распростертыми объятиями. Одну горничную, повара-другого, и, возможно, конюхов и садовников, если ее новому дому будет не хватать прислуги, — но это и все. Что же касается принятия на службу Резы — с таким же успехом можно добиваться звания архонта.

Горничная внезапно умолкла, и Ливия поплотней завернулась в надетый поверх ночной рубашки халат, когда кто-то постучал в наружную дверь. Миг спустя она услышала знакомый глухой голос, а затем почти столь же знакомую поступь пантеры.

— Доброе утро, капитан Конан.

Киммериец посмотрел в сторону окна. Небо бледнело от близящегося рассвета.

— Вы… их трудно было заставить говорить? — Она обнаружила, что у нее как-то язык не поворачивается произнести слово "пытать". Она презирала себя за такую щепетильность, тем более что Конан наверняка отнесся бы к этому именно так, а она обнаружила, что ей очень дорого хорошее мнение о ней.

— Кром побери, нисколько, — искренно ответил пораженный Конан. — В бою прошлой ночью мне не отшибло ум, и его хватило, чтобы не пытать граждан Аргоса. Правда, большинство из них, госпожа, совсем не делают чести Аргосу. Но…

Ливия сделала глубокий вдох:

— Если вы их не пытали…

— То что же мы сделали? Достаточно просто. Я сказал им, что если они хотят умереть настоящими мужчинами, а не евнухами, то им лучше заговорить, и по-быстрому. А затем вывел одного из них в соседнее помещение, а один из моих ребят может изобразить голосом все что угодно и кого угодно.

Ливия схватила блюдо обеими руками, но ее пальцы, казалось, обессилели. Блюдо соскользнуло у нее с коленей, расплескав по ковру масло и кусочки рыбы. Конан изящно опустился на колени и поднял его, а затем подал госпоже чашу с вином. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. От этого прикосновения по руке Ливии, казалось, пробежал огонь, к горлу подступил комок. Пару секунд она не могла сглотнуть.

Наконец к Ливии вернулся дар речи:

— Значит, они заговорили. И что же они вам рассказали?

Конан изложил кратко, но не оставил за скобками ничего, что требовалось узнать. Когда она увидела, как тяжело поводит плечами северянин, почувствовала исходящий от него запах пота и засохшей крови, — наверняка чужой! — то поняла, что даже этот железный киммериец может устать.

— Ну, Конан, "благодарю тебя" — это только слова, да притом слабые, — сказала наконец Ливия. — Когда я чуть больше соберусь с мыслями, то придумаю какую-нибудь награду получше для тебя и для твоих бойцов. А теперь мы должны заняться подготовкой дома к визиту госпожи Дорис и господина Арфоса…

Конан перебил ее всего лишь покашливанием, но все же перебил. Ливия нахмурилась.

— Простите меня, госпожа Ливия, но, по-моему, вам следует отправить гонца в Дом Лохри и предложить им наведаться как-нибудь в другой раз. В крайнем случае завтра. А еще лучше — послезавтра.

Ливия постаралась не допустить в свой голос немилостивый холодок. И, увидев выражение лица киммерийца, поняла, что ей это не удалась. Конан, как барсук в своей норе, окапывался, готовясь к бою.

— Я знаю, что это поможет заставить их думать, что нас ничто не может выбить из колеи. Но нашим людям надо обыскать дворец и прилегающий к нему участок. Кто-то ведь мог и забиться в щель, — может, случайно, а может, и нарочно. Что если он выскочит сегодня вечером и всадит нож в Арфоса?

Ливия кивнула:

— Но ведь госпожа Дорис использует свое знание о том, что с нами случилось.

— Пусть! — отрезал Конан. — Мне хотелось бы показать ей тела! Может, это достаточно напугает ее, чтобы развязать ей язык. Что-то связанное с ней заставило нашего врага думать, что мы поверили, будто она пытается похитить вас. И мне хотелось бы узнать, что же это такое.

Он говорил дело, но сказанное словно доносилось издалека, словно она находилась на дне глубокого колодца, а он стоял наверху. Она чувствовала на себе его взгляд, а затем северянин шагнул вперед и сильные руки обхватили Ливию. Киммериец обнимал ее как брат сестру. Он нес ее на руках в постель, как больного ребенка, затем укладывая и накрывая халатом…

— Отправьте гонца, капитан Конан. Госпожа Дорис может подождать…

Наблюдая за тем, как караван Дома Лохри вливается в ворота дома Дамаос, Конан с удовольствием дал бы госпоже Дорис подождать еще месяц. Ее люди будут шнырять по всей территории, как стадо обезьян. К тому времени, когда они уберутся, любые оставшиеся следы происшедшего две ночи назад нападения будет так же трудно найти, как кости атлантов.

Конан с Резой сделали все, что могли. За любым из людей Дома Лохри, который забредет в сад, будут следовать по пятам, на почтительном расстоянии, но тем не менее по пятам. Всех будут развлекать по-царски, насколько позволяли дворцовые запасы пищи и вина, чтобы занять их делом насыщения и, наверно, развязать им языки.

Никто даже не заподозрит, что дворец недавно пережил отчаянную битву. Все поврежденное в бою либо починили, либо убрали. Каждый участок пространства, где хватило бы места укрыться затаившемуся убийце с кинжалом, тщательно обыскали и либо замуровали, либо охраняли.

— Видят боги, мы сделали все, что в наших силах, — доложил Конан Резе. Перед самым рассветом они сидели за столом, ужиная разбавленным вином и ячменными лепешками, прежде чем отправиться спать. — Если богам не безразлично, то, возможно, они вознаградят нас, запечатав уста госпожи Дорис. А если и нет, мы по-прежнему можем уповать на это. — Он хлопнул по рукояти меча.

Конан вспомнил, как мажордом тяжело кивнул, но вид у него при этом был болезненный. Киммериец гадал, не мог ли Реза ревновать к прочному положению, занятому в доме новым человеком. В доме, где много лет царил иранистанец. Конан видывал, как такие вещи в знатных семьях приводили к жуткой резне.

Если подобное случится и в этот раз, то какая-то часть той крови, возможно, будет его. И определенно не выиграет никто, кроме господина Акимоса. Значит, он будет при Резе держать язык за зубами, а руку — подальше от меча. Надо беречь себя для боя с настоящими врагами Дома Дамаос.

Теперь караван Лохри целиком прошел ворота. Конан следил, как один всадник слез с кобылы, нагруженной позолоченной сбруей, весившей почти столько же, сколько наездник. Попытка всадника изящно спрыгнуть с лошади обернулась тем, что он растянулся на свежеунавоженной цветочной клумбе. И когда он поднялся, то являл собой весьма жалкое зрелище.

Госпожа Ливия подошла и остановилась рядом с Конаном. Она надела платье, которое можно было назвать простым только в том смысле, в каком прост кусок чистого золота. Сшитое из белого шелка с бледно-розовой каймой и перехваченное кушаком того же цвета, оно выгодно подчеркивало ее рост, ее грациозную фигуру и властную осанку. Ливии, решил Конан, следовало бы родиться дочерью какого-нибудь царствующего дома, той, кому суждено повелевать могучими царствами. Она, в общем-то, зря пропадала в этом городе купцов и их писцов с пальцами в чернилах!

— Приветствую вас, госпожа Дорис и господин Арфос, — поздоровалась Ливия. — Простите нас за вчерашнее послание и за сегодняшнее скудное гостеприимство. У нас было не все благополучно. — Госпожа Дорис открыла было свой широкий рот, но так и не произнесла на слова. Лицо у нее на вкус Конана было чуточку полноватое, то же самое можно было сказать и о фигуре. Только тогда Конан и заметил стоявшего рядом с этой женщиной нескладного долговязого паренька — нет, мужчину, при всей его неуклюжести. Несмотря на роскошную синюю тунику и оправленные в золото сандалии, выглядел он простым мальчиком на побегушках.

Таково было первое впечатление Конана. Затем он увидел, что взгляд этого нескладехи — должно быть, это и был Арфос — изучает дом и сады. Это был не пустой взгляд идиота, а цепкий взор внимательного человека, пытающегося обнаружить что-то необычное или неуместное. Конан видывал такие цепкие глаза на лицах опытных воров, когда те изучали дом, который собирались ограбить.

— Я понимаю, что не все было благополучно, — сказала госпожа Дорис. Ее голос подействовал на Конана раздражающе, как удары по камню хорошим мячом. — Но не понимаю почему. Ваше послание сообщало немногое. Тот колдун снова нанес удар?

То, как она произнесла "колдун", само по себе было оскорблением. Конан увидел, как раздулись ноздри у Ливии. Равно как и у Арфоса.

— Мама, она… э… госпожа Ливия… едва ли могла вместить в послание всю историю. Я хочу сказать — его же всякий мог увидеть, и тогда…

— В самом деле, — перебила Дорис. Рот Арфоса пару секунд оставался открытым, прежде чем он закрыл его. Конан увидел, что он краснеет как мальчишка. Скорей всего, парень весьма смышленый, вот только мамаша держит его под каблуком, поэтому он и прикидывается этаким простачком. Неплохо было бы поговорить с этим парнем наедине, если для поисков его не понадобится копаться под юбками госпожи Дорис!

— Это чистейшая правда, — согласилась Ливия. — И потому предлагаю вам пройти в дом. То, что мы должны сказать, — не для посторонних ушей.

— Но вокруг никого, кроме солнца в небе, — возразила Дорис.

— Но солнце припекает, — заметила Ливия. — А наши слова и без того могут стать достаточно накаленными.

— В самом деле? — переспросила старшая женщина. Ее густые черные брови изогнулись, так же как и ее губы. Конану показалось, что Ливия слегка кивнула.

— Сударыня, вы оскорбляете этот дом, — процедил он сквозь зубы. — Вы считаете, что во дворце вам грозит опасность?

Дорис, похоже, возмутилась:

— Кто этот здоровенный невежа?

— Капитан Конан — кондотьер, он служит со своими воинами Дому Дамаос, — отчеканила Ливия, рассекая это возмущение, как разрезающий яблоко серебряный нож. — Если бы не его помощь, то план того, кто б там ни стремился меня похитить, наверняка удался бы. — Ее голос не оставлял никаких сомнений по части ее подозрений.

Дорис снова лишилась дара речи. К счастью, у Арфоса хватило ума увидеть в этом свой шанс, — не иначе как у него уже был опыт по этой части, подумал Конан.

— Мама, я не могу себе представить никакой опасности для тебя со стороны такого старого и почтенного Дома. Если ты желаешь войти, то я займусь слугами. Кого ты возьмешь с собой?

Дорис, похоже, сообразила, что стоять тут с открытым ртом значило преподносить противнице победу на блюдечке. Она отбарабанила полдюжины имен. Арфос повернулся, собираясь уйти. Конан неуклюже отвесил поклон:

— С вашего разрешения, госпожа, я хотел бы сопровождать господина Арфоса и позаботиться об удобствах слуг Лохри.

Ливия кивнула. Дорис выглядела так, словно предпочла бы оставить сына на милость змеи, но хозяйка дома уже протянула ей руку. У нее не оставалось никакого иного выбора, кроме как принять ее и исчезнуть за большими дверями в тенях входа.

Конан не стал дожидаться ухода женщин. Он уже спускался по лестнице, шагая так быстро, что господин Арфос чуть не споткнулся, пытаясь не отстать от киммерийца. После этого Конан замедлил шаг. Этого юношу требовалось держать в хорошем настроении, если он хочет развязать ему язык без помощи вина. Нельзя сказать, что Конан постеснялся бы прибегнуть к вину, если б это понадобилось. Но даже дурак вроде Арфоса поостережется пить слишком много хмельного.

Две аристократки просидели наедине большую часть вечера. К тому времени когда Дорис появилась вновь, Конан был уверен в двух вещах. Во-первых, в том, что у господина Арфоса очень крепкая голова, или же очень неболтливый язык, или, возможно, и то и другое. А во-вторых, в том, что этот молодой человек был далеко не так глуп, каким казался — или желал казаться.

Почему Арфос этого желал, Конан не знал. Его опыт знакомства со знатными домами говорил ему, что тут может быть дюжина самых различных причин. Выбирать, которая из них подлинная, было бы гаданием на кофейной гуще, а госпожа Ливия платила ему жалование не за работу гадальщиком.

Вино, выпитое им, чтобы остаться на уровне Арфоса, крутилось в голове у Конана, когда он поднимался по лестнице в покои Ливии. Когда он добрался до верха лестницы, мимо него прошел торопливо шагавший человек — человек в доспехах Воителя со знаком главного архонта на шлеме и нагруднике.

Миг спустя Конан услышал донесшиеся из покоев женские рыдания. Заслышав эти звуки, Воитель перешел на бег. Он сбежал по лестнице и выскочил за дверь прежде, чем Конан успел крикнуть стражам задержать его. Конан выругал Воителя самыми скверными словами, а затем постучался в дверь. На стук ответила одна из горничных:

— О, капитан Конан! Моей госпоже хотелось бы сейчас побыть одной. Она пошлет за…

— Я посылаю за вами сейчас, капитан! — донесся из-за двери голос, в котором он едва узнал голос Ливии. — И, Шерма, пошли за Резой.

— Госпожа…

— Сейчас же!

Конан услышал звон разбитого стекла, а затем новые рыдания. Горничная поспешила за дверь, чуть ли не с той же быстротой, что и Воитель. Конан толчком открыл дверь и вошел в покои Ливии.

— Вы посылали за мной, сударыня?

Ливия подняла покрасневшие глаза, вытерла нос и кивнула.

— Простите меня, капитан. Мне не следовало бы быть такой слабой, но…

Если за это в ответе госпожа Дорис, то Конан поклялся, что наведается к этой женщине, положит ее себе поперек колена и отшлепает ее как следует, пока ее задница не будет такой же красной, как глаза Ливии. Если уж это не улучшит ее манеры…

— Капитан, госпожа Дорис отрицает, что она имела какое-то отнощение к тому нападению. На этот счет я не сомневаюсь в ее словах. Но она также отказывается сказать хоть слово о том, кто мог желать посеять рознь между нашими домами.

Конан нахмурился. Хоть пьяный, хоть трезвый, этот господинчик Арфос тоже говорил мало. Однако кое-что из этого малого заставило Конана гадать, не был ли он больше озабочен торжеством правосудия, чем, похоже, была озабочена его мать. Возможно, это было всего лишь актерской игрой, игрой, которой он надеялся обмануть здоровенного тупого скота-киммерийца. Но если это не игра, если Арфос был серьезно заинтересован в сватовстве к Ливии на собственных условиях, а не на условиях своей матери, то из этого могло что-то выйти.

В то же время, насколько мог судить Конан, его хозяйку беспокоила не только неразговорчивость госпожи Дорис. Он принес воду и чистое полотенце, и к тому времени, когда появился Реза, Ливия уже умыла лицо.

— Я направила прошение архонтам, прося допросить наших пленников и вызвать на допрос господина Акимоса. Я надеялась, что госпожа Дорис присоединится к моему прошению. Для нее это даже более выгодно, чем для меня, она могла бы очистить таким образом свое имя.

Архонты отказали в просьбе. Они утверждают, что, хотя наш дом подвергся незаконному вторжению, мы не имели никакого права принимать на службу капитана Конана и его людей.

— Кром!

Реза пробормотал по-иранистански что-то подлиннее, но едва ли подобрее. Ливия кивнула:

— Поэтому из-за того, что два нарушения закона уравновешивают друг друга…

— Клянусь медными яйцами Эрлика! — прогремел Конан. — Кто ваши архонты, мужики или евнухи?! Неужели жителям Аргоса больше нечего делать, кроме как день-деньской создавать законы, мешающие честным людям защищаться?

— Давно известно, что похоже на то. — Голос у Ливии оставался ровным, но Конан заметил, что, закончив, она прикусила губу.

— Ну тогда давайте нанесем визит Акимосу, — предложил Конан. — Мы можем сделать его официальным визитом, пышным и аляповатым, как госпожа Дорис в ее наихудшем виде.

Реза, похоже, никак не мог решить: смеяться ему или гневаться.

— Это может нам кое-что сообщить, — продолжал Конан. — Или я могу взять с собой нескольких самых подходящих из моих ребят и нанести ему менее официальный визит. А это может подсказать нам и того больше.

— Конан, то, что ты предлагаешь — глупость, — покачал головой Реза. — Вторжение во дворец Акимоса нарушит больше законов, чем я смогу насчитать пальцев у меня на руках. Во-первых, у тебя нет никакого права командовать твоими бойцами за пределами дворца Дамаос. Во всяком случае, если тебя не примут в ряды Воителей.

Кулак Конана грохнул по столу, так что чаши с вином подскочили.

— Чтоб их Митра утопил в навозе! Сколько времени потребуется, чтобы стать Воителем?

— Это не имеет значения, Конан, — возразил Реза.

— Капитан Конан, — ворчливо поправил киммериец. — Я задал вопрос.

— На который я могу ответить, — вмешалась Ливия. — Для поступления надо быть гражданином Аргоса или получить гражданство. Кандидат должен быть свободен от всяких пятнающих его имя преступлений и в состоянии внести залог в пятнадцать драхм.

На какой-то миг Конан истощил свой запас ругательств. Но отнюдь не истощил своей изобретательности. Он осушил половину чаши с вином, видя, что Реза хмурится, а Ливия сдерживает улыбку. А затем вытер тряпкой рот и усмехнулся:

— Отлично! Правители, архонты, стражники или боги, или еще кто-нибудь сказали, что нам делать с пленниками?

— Пока нет.

— Хорошо. Тогда почему бы не отправить их на лесоповал, где некий торговый магнат нашел меня? Уверен, купцы с лесозаготовок не станут возражать против новых рабочих рук для таскания бревен. После месяца такой работы у наших пленников, возможно, будет меньше сил для лазанья на чужие стены.

— Акимос наверняка выкупит их, — указал Реза.

— Пускай, — пожал плечами Конан. — Тогда у него будет поменьше драхм для найма новых, или для подкупа архонтов, или для любых других фокусов.

— Киммериец, ты заходишь слишком далеко, подвергая сомнению честность архонтов, — резко бросил Реза.

— Не так далеко, как заходят архонты, выбрасывая в ночной горшок честь нашей госпожи! — ответил Конан не повышая голоса. — Я еще никогда не встречал человека, которого нельзя подкупить, и не слыхал о таком!

— Успокойтесь, — вмешалась Ливия. — Реза, я хочу, чтобы ты командовал нашими людьми, препровождая пленников в горы. Возьми ребят потолковей, но убедись, что все оставшиеся будут подчиняться Конану.

Киммериец решил, что единственным, кто не подчинится ему, если дела и дальше пойдут в том же духе, может быть сам дворецкий. Если этот рослый иранистанец не ревновал к влиянию нового капитана на его хозяйку, то Конан никогда не видел ревности.

И это была не ревность из-за любовницы. Реза знал свой "чин" — Аргос сделал его хорошим слугой. Даже самый лучший слуга может ревновать, если кто-то помимо него приобретет влияние на его госпожу, как это сделал Конан.

Такого рода ревность могла привести к кинжалам в темноте столь же верно, как любая ссора из-за какой-нибудь кабацкой шлюхи. И к тому же при ссорах из-за кабацких курв обычно не бывает поблизости какого-нибудь Акимоса, только и ждущего, чтобы сыграть роль шакала.

— Сударыня, — сказал Конан, — отправить пленников в горы — это была всего лишь мысль. И если это означает, что придется разделить наши силы, когда мы не знаем, с чем столкнулись, то, наверно, это была не самая лучшая моя мысль.

— Это так же верно, как… — начал Реза. Ливия снова прервала недовольное ворчание дворецкого:

— У этого торговца лесом наверняка ведь должен быть в Мессантии какой-то торговый агент? И тот представитель наверняка ведь должен иметь право нанимать им рабочих и охранников, если те понадобятся?

Реза умел понимать, когда его обошли с обоих флангов.

— Вне всяких сомнений, госпожа. Я узнаю. С вашего разрешения?..

— Пожалуйста, пожалуйста. Чем раньше, тем лучше, прежде чем тот, кто подослал этих угодивших в плен, решит попробовать выручить их.

— Посланные на выручку всего лишь присоединятся к своим друзьям, — сказал Реза. Он улыбался Конану, когда откланивался, но улыбались у него только губы, а не глаза. Повинуясь знаку госпожи Ливии, Конан сел и налил себе еще вина. Сомнений нет — ради выдержанных вин Аргоса почти стоило потерпеть аргосийские законы!

Глава 8

Плодородные равнины с возделанными полями давно уже остались позади. Дорога круто поднималась вверх и уводила в предгорья.

Лигу назад тракт был еще достаточно широк для проезда отряда конных Воителей, двигавшихся колонной по четыре в ряд. Теперь же ширины едва хватало для проезда двух лошадей. По обе стороны тянулись то бурые, заросшие жесткой травой болота, то небольшие фруктовые сады, то заросли густого кустарника.

Места идеально подходили для засады шайки головорезов. Тем более что час уже был поздний, с западной половины неба исчезали последние остатки дневного света.

— Нам всю ночь предстоит ехать? — пробурчал Акимос. — Если да, то нам лучше позаботиться о фонарях, пока мы еще в состоянии найти кремень и кресало!

Поскольку свет убывал, Акимос не мог быть уверен, что именно выражало лицо господина Скирона. На нем, кажется, появилась улыбка, но, наверно, не столь насыщенная презрением к осторожности Акимоса.

— Нам осталось меньше четверти лиги пути, — уведомил его Скирон. — Я не забываю ориентиров.

— Ты способен разглядеть их в темноте?

— Тех, что нам нужны, да. Так что не зажигайте фонарей. Возможно, они и покажут нам дорогу. Но они могут и показать, где мы, любому бандиту в лиге от нас.

По хмыканью окружающих Акимос понял, что Воители разделяли мнение Скирона. Никому из них не улыбалось пробираться так вот, на ощупь, в темноте. Но никому из них также не улыбалось и драться с разбойниками, во всяком случае имея всего дюжину бойцов.

На западе в небе растаял малиновый цвет, за ним последовал и золотой. Небо над головой уже сделалось темнопурпурным, и на нем замерцали ранние звезды.

Акимосу показалось, что они, возможно, насмехаются над ним: мол, потащил их в такую даль от Мессантии на поиски неведомо чего, неведомо где, за чем мог отправиться, как известно, только дурак. Или по крайней мере человек, который предпочел бы показаться скорее дураком, чем трусом.

Он никогда не подаст вида, что слишком сильно доверяет своему ручному колдуну. Скирон походил на леопарда на цепи. Цепь могла порваться. Но даже если и выдержит, все равно дает зверю слишком много свободы для прыжка к горлу хозяина.

Акимосу требовалось посмотреть то, что приготовил Скирон здесь, в горах, и тут и делу конец. Он мог лишь молиться Митре, чтобы путешествие оказалось стоящим потраченного времени и чтобы ни боги, ни люди не ввергли в хаос его дела в Мессантии, пока он отсутствует.

К этому времени ехавшие впереди Воители спешивались и вели коней в поводу. Сержант Воителей обнажил меч и нащупывал им перед собой дорогу, словно слепой нищий своей палкой.

Акимос подумывал спешиться. Сидя верхом на коне, он чувствовал себя незащищенной мишенью, при всем том, что под шелковой курткой для верховой езды он носил кольчугу. Он также знал, что никак не мог наделяться развернуть коня и ускакать, оторвавшись от любой засады. Во всяком случае, не на дороге, которая теперь казалась такой же узкой, как любой глухой закоулок в Аграпуре, и такой же густо насыщенной отвратительной вонью.

Предупреждением Акимосу послужил только слабый шорох чего-то ползущего. Он выхватил меч, готовый рубануть по змее, когда дорогу перегородила упавшая сверху утяжеленная гирями сеть. Одна из гирь ударила сержанта по башке. Череп разлетелся, словно сброшенная с крыши дыня.

Когда меч сержанта с лязгом упал на дорогу, Акимос открыл рот, собираясь выкрикнуть приказ. Его язык, казалось, стал таким же негнущимся, как мертвая ветка, а в рот словно насыпали пригоршню песка. Слова подступили к горлу, но отказывались слететь с его уст.

Миг спустя Акимос понял, что его вот-вот вырвет. Ему предстояло не только закончить жизнь здесь, на этой дороге, погибнув от рук бандитов. Ему предстояло закончить ее на глазах у всех людей, знавших, что он трус.

Эта мысль была еще чернее, чем дорога. Она настолько поглотила рассудок Акимоса, что он не увидел, как с увешанных мхом деревьев по обеим сторонам дороги спрыгнули темные фигуры.

Он также не увидел, ни как господин Скирон высек искры, ни как искры эти упали на трут, лежавший наготове в медной чаше. Трут занялся, пылая зловещим багряным светом, похожим на змеиный глаз.

Скирон поднял посох, и чаша поднялась вместе с ним на конце серебряной цепи. Из чаши заклубился дым, и свободная рука Скирона заплясала в его клубах. Дым заплясал в ритме с рукой колдуна. Какой-то миг тем, кто наблюдал за этим с затуманенным взором и умом, показалось, что дым образовал руны. Руны величиной выше человека, тянущиеся через дорогу и исчезающие в лесу по обеим сторонам.

В глазах у Акимоса прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть, как багряный свет хлынул из чаши, словно жидкость. Он заструился по дороге, поглощая ноги людей и лошадей. Одна лошадь пронзительно заржала, другая встала на дыбы, а ее всадник отчаянно вцепился в луку седла.

Губы его шевелились, когда он неистово молился, чтоб не угодить в этот демонический свет.

Свет потек дальше, добираясь до бандитов. Те, кажется, тоже молились или бранились, но до ушей Акимоса не долетело ни звука. Затем он сообразил, что рот у той лошади по-прежнему открыт, но ее пронзительное ржание тоже сделалось немым.

Акимос не мог сделать жеста для отвращения зла, не отняв одной руки от поводьев. Вместо этого он молился, словно с помощью чистого потока обетов он мог швырнуть свои слова богам, вопреки этому ужасному свету.

За исключением того, что этой ночью, на этой дороге, в присутствии этого света, казалось, что боги, возможно, и не существуют.

Вожак бандитов был храбрым человеком, хорошо дравшимся во всех армиях, из которых он дезертировал. Он не отступил, когда к нему пополз демонический свет. Он увидел, что один из его бойцов ткнул в него копьем и копье задрожало и осталось застрявшим, словно этот свет был крокодильей пастью.

Затем свет добрался до него. Он почувствовал ожог, который был вызван жаром, или холодом, или и тем и другим одновременно. Жжение не причиняло боли, и когда он опустил взгляд, то увидел свои ступни в грязных башмаках и ноги в драных штанах такими же, какими они были всегда.

Он выхватил меч и издал призывный крик. Услышал его, похоже, только ближайший к нему разбойник; он поворачивался, пытаясь снять с пояса палицу, когда сверху на плечо ему рухнула липкая серая масса.

Это была прядь мха с деревьев над ним, но прядь, наделенная демонической жизнью. Она уже собралась в ком размером с человеческую голову. Теперь же она извивалась, словно клубок змей, ползающих по лицу разбойника. Тот открыл рот, собираясь завопить, и мох перевалил ему через губы и зубы, забивая рот.

Глаза у вожака вылезли из орбит, когда он увидел такое, а рука конвульсивно сжала рукоять меча.

Выронив палицу, вцепившись обеими руками в мох, разбойник заметался как безумный. Он ничего не достиг, потому что мох внезапно, казалось, приобрел крепость медной поволоки. И он также ничего не сделал, чтобы помешать мху заползти ему на нос и в нос. Лицо его уже темнело, а тело изогнулось дугой, и он упал навзничь в свет. Он еще немного подрыгал ногами и поизвивался, а потом перестал двигаться. Наделенный сверхъестественной жизнью мох стек с лица покойника и пополз к разбойничьему атаману.

Вплоть до этой минуты вожак не терял смелости. Теперь же она улетучилась. "Если б свет помешал его ногам двигаться, он бы сию же минуту сошел с ума. А так — он вытягивал ноги, словно из грязи глубиной по колено. Он мог передвигаться, но ровно настолько быстро, чтобы оставаться впереди мха. Если сверху упадет новый — он обречен.

И все же край света подползал все ближе и ближе, быстрее, чем мох, и никакого нового мха не падало. Грязеподобное засасывание ослабло, а затем исчезло. Атаман рванул к границе света, пересек ее и почувствовал, как его башмаки застучали по твердой почве.

Он побежал, не заботясь о том, куда бежит, и даже на мгновение не оглядываясь на тех, кто остался позади него. Все равно он не мог спасти никого из своих бойцов, попавших в этот демонический свет. Что же касается его врагов, то стрела в спину могла быть милосердной по сравнению с его судьбой, если в ночи бродило еще какое-то колдовство.

Ни стрелы, ни чары не преследовали бежавшего вперед по дороге атамана разбойников. В ста шагах от границы он остановился в тени дерева, после того как убедился, что на нем нет дьявольского мха.

Те из бойцов, что выскочили вместе с вожаком на дорогу, похоже, погибли. Но это были не все, кто шел за ним. Еще десяток бойцов ждали на другом фланге. Он не отдал никаких приказов, но если у них есть глаза на мордах, то они должны б увидеть судьбу своих товарищей и держаться подальше от дороги. Держаться подальше, за пределами чар, но нет, наверно, за пределами выстрела из лука.

Стрельба ночью всегда была делом рискованным, с одинаковой вероятностью проткнуть стрелой и друга и врага. Но демонический свет показывал его и весь отряд так же ясно, как средь бела дня. Среди засевших на другом фланге имелось несколько хороших лучников, а утыканный стрелами колдун неважно наводит чары.

Атаман повернулся и двинулся вверх по склону. Еще пятьдесят шагов, и он скрылся за поворотом дороги. Теперь он ушел из поля зрения колдуна и его отряда. Он остановился, завидев молодой кедр, который отмечал начало сухого пути.

Разбойник потратил на его поиски некоторое время. В любую минуту он ожидал услышать дробь копыт и боевой клич товарищей колдуна — или даже какие-то слова, которых не следует знать ни богам, ни людям, когда колдун прочтет еще одно заклинание.

Поэтому неудивительно, что, когда разбойничий атаман нашел тот кедр, он так и бросился к нему со всех ног. И также неудивительно, что он как-то не заметил трещину в земле, шириной с ладонь и протянувшуюся целиком поперек дороги.

Он споткнулся и попал ногой в трещину, поранив при падении колени и руки. Он выругался, поднялся и почувствовал, как что-то схватило его за ноги. Что-то обжигающее, и не слабеньким жжением демонического света. Что-то, казалось, в один миг спалившее ему мясо до костей, а в следующий миг растворившее и кости.

Когда он почувствовал, что жжение прогрызает себе дорогу вверх по его ногам, то завопил. И завопил еще громче, когда почувствовал, как его утаскивает в трещину. Он продолжал вопить, пока жжение не прогрызло себе дорогу до его груди и не растворило ему легкие.

Когда содрогнулась почва, целой оставалась только кисть левой руки атамана. Из трещины в земле заклубился дым таких цветов, для которых не существовало названий. Затем две стороны трещины накренились друг к другу и трещина закрылась. Осталась только кисть руки атамана, лежащая ладонью вверх на почерневшем гравии, с пальцами, скрюченными в когти, и ногтями особенно отвратного серого оттенка.

Некоторое время, после того как замер вопль, Акимос не мог унять бившую его дрожь. Затем прошло еще больше времени, прежде чем его пересохшие губы и язык смогли произнести слова.

— Что это было?

Скирон пожал плечами:

— Одним богам известно, а они не отправляют ко мне посланцев.

— Сейчас не время для шуток!

— Простите, мой господин, — успокаивающе извинился колдун. Слишком успокаивающе, подумал Акимос. Он знает больше, чем готов мне сказать.

— Я не сомневаюсь, что разбойники засели по обеим сторонам, готовые выступить сразу, как только их товарищи на дороге схватятся с нами. Мудрость такой тактики ясна даже колдуну.

— Скирон!

— Прошу прощения. Я только желал напомнить вам, что я не солдат.

— Да, а я не храмовый кумир, чтобы терпеливо ждать век-другой. Что вопило?

— Я б предположил, что один из тех, что сбоку ступил в зыбучий песок или, возможно, наступил на змею. У здешних болотных гадюк яд не просто убивает, а жжет все потроха, как расплавленный свинец.

Это, насколько знал Акимос, было правдой. Так откуда же у него уверенность, что это не та правда, которую он искал?

Ниоткуда! Просто он знал Скирона слишком давно и слишком хорошо. К тому же этой ночью на дороге не могло быть никакой правды — в обычном человеческом понимании.

Господин Акимос собрал своих людей, велел им привязать тело сержанта к седлу его коня и двигаться дальше. Пока он этим занимался, на дорогу выскочила любопытная ласка, почуяла запах крови и кинулась к отрубленной руке атамана.

Ласка умерла от боли всего через несколько мгновений, но прежде, чем умереть, она убралась с дороги, вместе со своим намеченным ужином. Смелость господина Акимоса так и не подверглась испытанию зрелищем отрезанной руки. Там, где по дороге проходила трещина, не осталось ничего, кроме более мягкой полоски почерневшего гравия, которую было трудно обнаружить, не изучив дорогу ползая по ней на четвереньках.

Акимос, Скирон и остальные проехали по дороге, ничего не заметив, хотя висевший в воздухе едкий запах растревожил лошадей — они нервно фыркали и прядали ушами.

Глубоко под горами Великий Дракон пробудился от вековечного сна. Правда, в человеческом понимании это вряд ли можно было назвать сном, ибо чувства у Великого Дракона были отнюдь не человеческие.

Просто Дракон узнал, что уже не спит. Он также осознал, что некая малая частица его собственного естества, находящаяся где-то очень далеко, тоже проснулась. Частица не только проснулась, но и открыла путь к небесному миру и запасам пищи. Она даже нашла лакомый кусок небесной пищи и теперь поглощала ее.

Великий Дракон явственно ощутил, как его малая "половина" с удовольствием трапезничает. Если б для Великого Дракона подошли привычные земные понятия, то можно было сказать, что он почувствовал зависть к изолированной части.

В том, что для Великого Дракона выполняло работу мозга, сформировалась идея. Надо добраться до изолированной части и узнать, что именно произошло. Возможно, есть шанс найти и другие "половинки". С ними тоже имеет смысл пообщаться. Это доставило бы удовольствие, естественно, в понимании Великого Дракона. Как хорошо, что время для трапезы может наступить вновь…

Для Великого Дракона век и минута не так уж сильно отличались друг от друга. И все же Дракон помнил, что такого долгого перерыва между трапезами не бывало никогда. То, что разбудило "половину" и позволило ей питаться, могло передвигаться. Оно могло даже добраться до самого Дракона.

Тогда будет знатное пиршество. А после этого уже не понадобится никакой помощи со стороны небесного мира, чтобы осознавать, искать и переваривать пищу, двигаться куда пожелаешь и размножаться сколько угодно. Великий Дракон задрожал от удовольствия, и эта дрожь передалась окружавшим его скалам.

Влажный камень пещерного пола задрожал под ногами господина Скирона. До него донесся с огромного расстояния грохот падающей скалы. С более близкого расстояния послышался шорох сыпавшегося из расселин песка и стук рухнувшего на пол сталагмита. Воитель, которого чуть не пристукнуло каменной сосулькой, выпучив глаза, отпрыгнул назад, положив руку на эфес меча.

— Спокойно, вы все, — призвал Скирон. — Скалы этих гор стояли еще с тех времен, когда на земле еще не жили люди. Но подземных ключей здесь навалом. Эти ключи подтачивают самый твердый камень, и он иногда падает.

— Если он падает на меня, мне наплевать, что его толкнуло! — пробормотал кто-то.

Скирон выругался себе под нос, жалея, что Акимос не обладал хотя бы половиной ума и смелости своих праотцев. Тогда он не предоставлял бы успокаивать своих трясущихся охранников колдуну, которого ждали более важные дела!

Что там Акимос наконец-таки сказал, Скирон ясно не запомнил. Запомнил он лишь, что голос торгового магната сделался таким же пронзительным, как у женщины, что не очень-то умаляло тревогу его охраны.

Каким-то образом Акимос все же нашел нужные слова. Он был, в конце концов, все-таки не дурак. Да никто не только утвердившийся, но и расширивший влияние Дома Перам и не мог быть таковым. Охранники откликнулись с воодушевлением, разгружая вьючных животных и таская грузы по извилистым туннелям в более сухие пещеры наверху.

— В скале есть даже трещина выпускать дым от костра, — сказал Акимос, показывая на стену. Он рассмеялся: — Во всяком случае, дым обычного костра, в котором горит дерево или древесный уголь. Уж не знаю, что она сделает с вонью от твоей магии.

— Я не ожидаю, что понадобятся такие заклинания, коль скоро мы укрепимся здесь.

Акимос нахмурился, и Скирон слишком поздно сообразил, что голос его выдал. Торговый магнат смерил его долгим и суровым взглядом.

— Они тебе не понадобятся? Или ты не осмелился наслать их?

— А чего тут опасаться?

— Ты никогда не слыхал о Драконах и еще называешь себя колдуном?

Скирон рассмеялся. Слишком поздно он сообразил, что его смех вызывает многократное эхо, раскатывающееся по лабиринту туннелей и пещер. Чтобы заговорить, ему пришлось подождать, пока эхо стихнет, а к тому времени лицо Акимоса стало напоминать грозовую тучу.

— Существуют некоторые сомнения насчет того, что Драконы — существа магические. Многие летописи указывают, что их создали последние маги-атланты.

— Возможно, они указывают это тебе, — парировал Акимос, — а для большинства из нас — Драконы воняют злой магией.

— Мудрость их создала или магия, но они определенно давно повымерли, — отмахнулся Скирон. — Но я отнюдь не возражаю против того, чтобы люди верили этим сказкам. Тогда, возможно, они будут с большей охотой держаться подальше.

— Такие люди, как некий киммериец?

— Именно.

Скирон отвернулся, испытывая облегчение оттого, что это дело закончилось так легко. Он не желал, чтобы Акимос слишком любопытствовал относительно Драконов.

Тот вопль в ночи произошел не из-за обычной смерти. И вонь, что пристала к дороге, происходила не с болота и не от магии самого Скирона. А откуда она происходила, Скирон не знал.

Он таки знал, что Акимос избрал место для своего убежища в самом сердце той земли, где некогда бродили и питались Драконы. Если они вымерли или по крайней мере не ослабли, как и заклинания, которые привязывали их к этой местности, то от этого, возможно, и не будет никакого вреда. Иначе…

Однако это было делом, которое Скирон должен таить глубоко в сердце. Заговорить о нем — значит признаться в страхе, страхе, что его собственное мастерство куда меньше, чем он хвалился. Такого обмана Акимос не простит и не забудет, а без Акимоса что мог сделать Скирон с остатком своей жизни?

То есть при условии, что Акимос позволит ему пережить их расставание!

Глава 9

Послание от госпожи Дорис Лохри принес наемный посланник, которого ни госпожа Ливия, ни Реза никогда раньше не видели. Оно едва ли могло вызвать большее волнение, даже если б устроило во дворце пожар. Госпожа Ливия прочла его первой, а затем вызвала Резу и Конана послушать, как она прочтет его вновь: "Если капитан Конан явится сегодня к резиденции Дома Лохри, то узнает о деле, жизненно важном для безопасности Дома Дамаос".

И все, за исключением печати госпожи Дорис, оттиснутой на надушенном воске. Ливия и Реза ручались за подлинность печати, а запах этих духов Конан помнил со дня визита госпожи Дорис во дворец Дамаос.

— Значит, все достаточно настоящее, — заключил киммериец. — Она также ничего не сказала о явке в одиночку. Поэтому, думаю, мне лучше пойти.

Ливия открыла было рот, но Реза заговорил первым:

— Пожалуйста-пожалуйста, Конан. Я подберу трех-четырех лучших наших бойцов, а ты можешь подобрать столько же своих. Нам также лучше приготовиться отправить послание. Если это ловушка, то ты сможешь отправить с вестником узнанное тобой, даже если сам не сможешь ускользнуть.

— Я не один раз попадал по собственной воле в ловушки, расставленные ловчими получше госпожи Дорис. Но я здесь. А большинство ловчих — нет. Если она расставила капкан для лисицы, то обнаружит, что поймала медведя.

Ливня наконец выдавила из себя несколько слов:

— Конан, капитан, это глупо! Госпожа Дорис едва ли может настолько доверять тебе, чтобы сообщить что-либо такое, что нужно знать этому дому. Если ты отправишься туда, грозящая тебе опасность будет велика.

— Когда господа устраивают заговоры, такая возможность есть всегда, — согласился Конан. — Но я был бы дураком, если бы наплевал и на другую возможность что-то узнать. — Он решил не упоминать о вероятной встрече с Арфосом. В своем доме наследник Лохри мог и отбросить осторожность и сдержанность.

— Ценой твоей головы и, наверно, голов тех, кто отправится с тобой! — отрезала Ливия. — А это больше, чем может заплатить наш дом, даже если ему пообещают само Главное архонство!

Реза нахмурился:

— Как сказал Конан, ему не будет грозить большой опасности, если он отправится во главе восьми-девяти хорошо вооруженных людей.

— Но если госпожа Дорис откажется впустить охрану? — Ливия явно занимала твердую позицию для сражения.

— Вот тогда мы сможем подозревать, что Конана ожидает западня, — сказал Реза. — Мы можем также положиться на то, что он будет действовать разумно. Госпожа, простите за прямоту, но если мы не можем положиться на человека, обученного капитаном Хаджаром, то нам нельзя положиться ни на кого под солнцем.

— Я полагаюсь на Конана, и, вероятно, я должна положиться на твое суждение о Хаджаре. — Ливия казалась вздорной и раздражительной, как девочка. — Но могу ли я положиться на тебя, Реза?

— Что вы хотите этим сказать, госпожа? — Тон дворецкого граничил с неуважительным.

Конан задержал дыхание и положил руку на рукоять меча. Ливия была готова открыто обвинить Резу в ревности к киммерийцу, и это скорее ухудшит, чем улучшит дело, так как Реза будет еще больше опасаться за свое положение, чем раньше. Если ревность возьмет в нем верх, то дворец Лохри может оказаться безопаснее дворца Дамаос!

— Госпожа, — вмешался Конан. — Я думаю, мне лучшепойти. Даже если б не было никаких других соображений, то госпожа Дорис будет оскорблена, если я не приду. А у нас и без того уже хватает врагов.

Ливия, закусив губу, кивнула:

— Тогда да будут с тобой боги, капитан Конан.

— Насчет богов не знаю, — усмехнулся Конан. — Но при помощи Резы хорошие бойцы и острая сталь со мной будут! С вашего позволения, на них я полагаюсь больше, чем на богов.

Киммериец все еще чувствовал на себе взгляд Ливии, пока за ним не закрылась дверь.

Конан поднял руку, и десять шедших за ним воинов остановились. Водяные часы на фонтане посреди площади Клеткоделов говорили, что шестой час еще и наполовину не минул.

— У нас достаточно времени, чтобы чуточку затруднить работу любому, кто следит за нами, — решил он и показал на одну из улиц, ведущих к порту: — Идите туда, до самой улицы Лестницы. Мехас, ты знаешь этот квартал лучше всех. Веди их.

Боец из Дома Дамаос кивнул и вышел вперед. Когда он отошел за пределы слышимости, Конан сделают знак Джарензу:

— Иди впереди, рядом с ним. Держи меч в ножнах, но наготове. Если покажется, что парень нервничает, спроси его почему. Если тебе придется-таки поднять на него меч, постарайся, если можно, бить плашмя.

— Да, капитан. — Джаренз поспешил вперед. Он все еще берег ногу, раненную в лагере лесорубов, но передвигался достаточно быстро.

Конан поотстал, чтобы подтянуть тылы, когда инстинкты подсказали ему, что за ними следят. Он ничего не видел и не слышал, но он слишком давно и слишком успешно полагался на свои инстинкты, чтобы не обращать на них внимания.

Несколько сот шагов улица была настолько же хорошо освещенной и пустынной, как и большинство других в более богатых кварталах Мессантии. В тех районах города мало у кого бывали законные дела после наступления ночи. А те немногие, у кого были дела незаконные, не желали рисковать встречей с патрулем Воителей. Жизнь вора в Мессантии, по крайней мере в тех районах города, где стоило что-то красть, должна быть волнующей и, вероятно, недолгой.

Когда улица начала петлять, спускаясь к порту, патрули Воителей перестали попадаться на глаза. Огни стали немногочисленными и редкими, и вскоре дорогу освещали только луна, звезды да тусклые блики из окон вино лавки или борделя. На булыжной мостовой все чаще темнели выбоины и ямы, тут и там громоздились кучи мусора, жирно блестели лужи вонючей грязи.

Конан пожал широкими плечами под кольчугой. При всем свете и воздухе, хорошей еде и чистых постелях, в богатых кварталах Мессантии он не чувствовал себя как дома. Впервые увидевший города в качестве раба, а затем вора, северянин больше привык к обстановке бедных кварталов.

Когда в ста шагах впереди показался порт, Конан снова приказал остановиться. А затем сделал знак свернуть на запад. Это увлекло отряд направо. Тем временем Конан сумел не поворачивая головы осмотреть сразу три улицы.

Все они были тускло освещены, но по одной из них кралась вперед темная фигура. Конан увидел, как незнакомец прижался к стене. Потом, наверное, решил, что его никто не видит, и вновь двинулся вперед.

Конан жестом дал знать бойцам: "Приготовиться к засаде". Воины в арьергарде и авангарде будут теперь внимательно наблюдать за обеими сторонами улицы, а бойцы в центре — следить, не намечаются ли атаки сверху.

Улица петляла, как пьяная змея, а затем сузилась до такой степени, что Конан мог коснуться стен с обеих сторон. Вскоре мостовая пошла круто вверх. Отряд снова заспешил вверх по склону, ко дворцу Лохри.

За ними по-прежнему следили. Никакое менее острое ночное зрение, чем у киммерийца, не могло помочь наблюдать за отрядом, но следивший в этом отношении явно не уступал Конану.

Улица поднялась на четыре ступеньки, а затем расширилась. Впереди Конан увидел фонарь. А также увидел три поставленные пирамидой массивные винные бочки — и тонкую руку, протянувшуюся из тени выдернуть из этой пирамиды клин.

— Бочки! — проревел Конан. Он бросился вперед, добравшись до головы колонны, когда бочки с грохотом выпали из пирамиды. По крутому склону они стремительно покатились к воинам.

Конан увидел прислоненное к двери грубо обтесанное бревно. Он схватил его, уравновесил в обеих руках, а затем бросился преградить путь бочкам. Бросаясь, он ткнул бревном вперед, как копьем. Его затесанный конец вонзился под головную бочку, заставив ее застрять и остановиться. Вторая бочка врезалась в первую, а третья — во вторую с такой силой, что та вскрылась. На улицу хлынуло вино, смывая с мостовой грязь.

— Хорошее вино пропадает зря! — весело крикнул Джаренз.

Прежде чем Конан успел обругать его и велеть заткнуться, из переулков слева и справа высыпали люди. Так же как и с улицы позади колонны.

Киммериец опять схватил бревно. Когда он рывком высвободил его, две оставшиеся бочки покатились вновь. Покатились они прямо вниз по склону, туда, где улица переходила в лестницу. Из четырех поднимавшихся по этой лестнице людей бочки сшибли троих. Они вопили, когда бочки выдавливали из них жизнь, а Конан сделал бревном финт в сторону последнего уцелевшего.

Этот малый отпрыгнул в сторону, но не удержался на скользких от вина камнях, грохнулся и расколол себе череп.

К тому времени отряд Конана и напавшие на них уже все вступили в бой и основательно перемешались. К Конану бросились двое. Не теряя зря времени на избавление от бревна, он поднял его повыше навстречу их рубящим ударам с размаху. Оба меча застряли в дереве. Конан крутанул бревно, вырывая оружие из рук владельцев, а затем швырнул бревно и мечи прямо в морду противникам.

Те отлетели назад и врезались в стену. Один съехал по стенке на землю и лежал под бревном, а второй выхватил нож. Он едва успел поднять его прежде, чем мелькнул меч Конана и отнял ему руку как раз ниже локтя. Его тонкий визг затерялся в шуме боя.

Шум этот вскоре начал стихать. Атакующие, должно быть, ожидали, что бочки рассеют людей Конана, а некоторых из них, возможно, даже покалечат. А вместо этого они увидели, как киммериец, особо не напрягаясь, единым духом вырвал шестерых из их числа.

Что б там они ни ожидали, все получилось наоборот. Большинство нападавших, которые еще могли бежать, так и сделали.

Двое вбежали в один из домов и захлопнули за собой дверь. Конан увидел, как трое его ребят подняли упавшее бревно и приспособили в качестве тарана. Северянин решил помочь и тоже схватился за бревнышко. Оно мигом вылетело у парней из рук и загремело по камням. Ребята повернулись и недоуменно уставились на Конана.

— Ладно! У нас нет времени гоняться за этими безродными псами! Вышибание их двери наверняка нарушает какой-то закон, придуманный аргосийцами, когда те напились скверного вина!

Кондотьеры весело ухмыльнулись. Киммериец повысил голос:

— Собраться и устроить перекличку! Пострадавшие у нас есть?

Откликнулись сначала двое. Потом подал голос Джаренз. Конан опустился на колени рядом с ним, губы киммерийца гневно сжались, когда он увидел бледное лицо юноши и зияющую на бедре рану.

Он ничего не сказал — ему и не требовалось. Руки Джаренза слабо схватились за поясную сумку и сорвали ее.

— Вандару… немного… поможет ему с той девушкой. Первой… за кем он ухаживал… сам. — Джаренз улыбнулся. Правда, улыбка больше походила на оскал черепа.

— Сожалею, капитан, — добавил он. — Не думаю, что я… свершил свою долю. Надеюсь, боги…

Что Джаренз надеялся получить от богов, Конан так и ве узнал. Глаза юноши медленно закрылись, и миг спустя он испустил дух. Киммериец поднялся, вытирая окровавленные руки о тунику мертвого врага.

Что ж, Джаренза к жизни уже не вернешь, да и брату его боль потери не облегчишь. Однако это не удержит Конана от кровавой мести тем, кто устроил засаду.

— Сделайте носилки, — резко скомандовал Конан. — Джаренз отправится с нами.

Дворец Лохри был даже побольше резиденции Дамаос, хотя и не таким ухоженным. Заросшая вьюном глухая стена выходила в небольшой парк.

Конан послал одного бойца залезть на крепкую ветку дуба в том парке, а второго — сидеть на стене, где ржавели себе железные колья. Оба возражали, причем дамаосец столь же громко, как и конановец.

— А я-то думал, что капитан здесь я, — скромно подивился киммериец. — Если вы хотите это оспорить, попробуем это на мечах? — Две головы чуть не упали с плеч, настолько энергично оба отрицали подобные честолюбивые планы.

— Хорошо. Тогда держите ушки на макушке, а язык — за зубами. Нам нужен кто-то вне дворца сгонять с сообщением, если такое будет. Войдя во дворец, мы поставим человека на крышу отправить это послание. Последние двое могут, если им угодно, спрыгнуть в сад и погибнуть или уцелеть, после того как они отправят то сообщение. Если они завалят это дело, то им лучше бежать в Кхитай. Где-либо ближе я их могу и найти.

Дамаосец рассмеялся.

Улыбка киммерийца содержала мало веселья.

— Ты хочешь делать ставку на то, что я оставлю тебя безнаказанным только потому, что погибну?

Оба, похоже, не шибко стремились столкнуться с мстительным духом киммерийца. Когда Конан повел к воротам оставшихся семерых живых и одного мертвого, они уже были на местах.

Двое часовых у ворот были ростом примерно вдвое меньше Конана и достаточно старыми, чтобы годиться ему в отцы. Если и планировалась какая-то западня, то они в ней. не участвовали. Они изучали печать на послании и пропуск, полученный от Воителей, так, словно там могла скрываться тайна вечной молодости. Это дало время Конану в свою очередь изучить их.

Часовые эти выглядели не только слабо подходящими для боя, но и слабо экипированными — от замызганных ремешков шлемов до стоптанных сандалий; они смахивали на людей, которых Конан после первого же взгляда выгнал бы из своего отряда.

Ветшающие, заросшие стены. Часовые, выглядевшие так, словно спали на посту, если не на улицах. И госпожа Дорис, горящая желанием сочетать браком своего сына с госпожой Ливией, владелицей одного из самых крупных состояний в Аргосе.

Если Конан и сомневался прежде, какого рода интрига здесь затевалась, то теперь его сомнения отпали. Он также поклялся, что когда отомстит за Джаренза, то займется нанесенным госпожой Дорис оскорблением Дому Дамаос.

А если тех людей подослала сегодня ночью госпожа Дорис, а не Акимос или какой-то его друг? Руки Конана сжали ржавые прутья ворот так, словно те были горлом. Ему обычно нелегко давалась мысль о причинении вреда женщине. Но что касалось женщины, чье вероломство стоило жизни присягнувшему ему бойцу, — он найдет способ расквитаться с ней.

Эта клятва превратила его лицо в еще более мрачную маску, чем прежде. Часовые поспешно отскочили в стороны, когда киммериец провел своих людей через открытые ворота и повел по заросшей сорняками дорожке ко дворцу.

— Госпожа Дорис примет вас в Янтарной комнате, — сообщил дворецкий.

Конан кивнул. Дворецкий был почти таким же рослым, как киммериец, но достаточно старым, чтобы годится ему в деды, почти лысым и толстобрюхим. В войне он мог принимать участие только одним способом, решил Конан, — послужив снарядом для осадной машины. Он, несомненно, почти любую крышу пробил бы одним лишь чистым весом!

— Она сказала когда? — спросил Конан.

— А, молодые воины так нетерпеливы, — негромко рассмеялся дворецкий.

— Я спрашивал не об этом, — начал злиться Конан. — Если ты не знаешь или твоя хозяйка не знает, то ты не опозоришь дома, так и сказав. — Он нахмурился: — Однако если ты заставишь нас ждать, словно попрошаек, то это может принести дому большее чем позор.

Конан предоставил воображению дворецкого самому дорисовывать, что может означать это "большее". И не был разочарован. Слезящиеся глаза дворецкого расширились, и он тяжело повернулся. А затем исчез, взлетев по лестнице с такой скоростью, что киммериец только присвистнул от удивления.

Он вскоре вернулся, запыхавшийся и взмокший.

— Моя госпожа просит вас следовать за мной.

— А как насчет моих людей?

— Ваших? Они найдут гостеприимство в моих покоях, вино и еду. Если они желают принести тот подарок, который они притащили на кухню на пути к…

— Тот подарок — труп, — уведомил его Конан.

— А?.. — начал было дворецкий, а затем челюсть у него отвисла.

— Труп одного из моих людей. Убитого сегодня ночью в коварной засаде, когда мы приближались к дому.

Это слегка искажало правду: Конан был не прочь припугнуть дворецкого. Это могло так его напугать, что он скажет правду. Или так напугать, что он удерет куда глаза глядят, что будет тоже неплохо!

— Сомневаюсь, что он будет особо желанным гостем на кухне, — продолжал киммериец. — Мои люди оставят своего товарища с собой. Итак, госпожа Дорис,

думаю, ждет наверху?

Когда киммериец поднимался по лестнице, то все увиденное им рассказывало одну и ту же повесть о некогда могущественном доме, ныне павшем весьма низко и погружавшемся в нищету все глубже и глубже. Голые пятна там, где некогда висели гобелены или ковры. Немногие оставшиеся ковры и гобелены, выцветшие, протертые чуть не до дыр, в пятнах от плесени, — или все три беды сразу. Дыры, прогрызенные мышами или крысами, в покрытых богатой резьбой деревянных панелях. Слуги, по большей части либо старые, либо очень молодые, с исхудалыми лицами, двигавшиеся крадучись, словно боялись кнута.

Конан вспомнил рассказы о пышном караване, приведенном госпожой Дорис при ее первом визите во дворец Дамаос. Сколько гобеленов продали, сколько слуг ели жидкую овсянку, чтобы оплатить наем всего того великолепия?

По крайней мере, Конан начал понимать, почему госпожа Дорис вызвала его, а не Резу или саму госпожу Ливию. Варвар-киммериец мог и не знать, что означал этот обшарпанный и потрепанный дом. Если же он покажет, что знает, его можно заставить придержать язык взяткой или чем похуже.

Конан поклялся про себя, что если госпожа Дорис попытается запечатать ему уста золотом, то он испробует свой меч на некоторых предметах из ее мебели. Неужели все в Аргосе думали, что варвары с детства тюкнутые по голове, по крайней мере до тех пор, пока какой-нибудь киммериец не треснет их по тыкве так, чтоб вбить в нее немного здравого смысла?

Стены не дали никакого ответа. Равно как и дворецкий. Тот лишь остановился на лестничной площадке и показал налево:

— Дверь, инкрустированная янтарем, в противоположном конце этого коридора.

— Отлично.

Дворецкий явно ожидал серебра. Конан накрыл поясной кошель широкой ладонью и покачал головой. Если с госпожой Дорис все пройдет хорошо, вот тогда он потратит немного серебра Дома Дамаос на развязывание языков ее слугам.

Дверь была не только инкрустирована янтарем, она была из дерева — цвета изысканного вина, — любовно вырезанного и отполированного до высшего блеска. Конан постучал, и звук от стука сказал ему, что эта дверь могла устоять и перед тараном.

— Кто там?

— Капитан Конан, по вызову госпожи Дорис.

— Войдите.

Дверь поддалась толчку, беззвучно распахиваясь на хорошо смазанных петлях. Как только Конан вошел, его сапоги утонули в толстом ковре, синем с вытканными серебром дельфинами. Он почувствовал запах фимиама, а также знакомых духов. Он поднял глаза и встретился взглядом с той, которая предпочитала эти духи.

Помимо духов ее тело покрывала еще кое-какая одежда, но не в таком изобилии, как ожидал Конан. Платье ее заканчивалось у середины лодыжек и оставляло голыми плечи. Спереди также шел разрез почти до талии, но его для приличия замыкала массивная золотая застежка, инкрустированная янтарем и крошечными изумрудами.

— Сударыня, — поздоровался Конан, отвесив свой лучший аргосийский поклон старшего слуги. Его не шибко волновали эти обычаи, но игнорирование их заклеймило бы его таки как варвара. С другой стороны, выполнение их так, словно он был прирожденным аргосийцем, удивляло людей и усыпляло их бдительность.

— Садитесь, капитан Конан.

Конан огляделся. В обшитой богатыми панелями комнате единственным местом, где можно было сесть кроме иола, являлось ложе из эбенового дерева, с пурпурными подушками, с балдахином, вышитым серебром. Не желая кричать через всю комнату, Конан занял место с краешку ложа.

— Итак, капитан Конан. Все ли хорошо в Доме Дамаос?

— Настолько хорошо, насколько можно ожидать, — кратко ответил киммериец.

— Вы все еще не знаете, кто нанес вам удар сначала магией, а потом и человеческими руками?

— Мы ищем правду, сударыня. Мне не по чину говорить больше. Во всяком случае пока не даст дозволения госпожа Ливия, а она сделает это, только когда будет готова нанести удар.

Госпожа Дорис сделала глубокий вдох. Это заставило ее платье плотно натянуться на пышной груди. У этой женщины был двадцатилетний сын, но сама она могла бы утверждать, что ей не более тридцати, и ей бы поверили. Оливковую кожу ее плеч пока еще не избороздили морщины, а в иссиня-черных волосах не видно ни одной седой пряди.

— Вы заставляете госпожу Ливию казаться похожей на змею, залегшую в засаде в ожидании добычи.

В первый раз за этот вечер в смехе Конана не содержалось никакой мрачности или насмешки.

— Госпожа Ливия из тех, кого я не хотел бы видеть своим врагом. Я добрую часть своей жизни прослужил солдатом, госпожа Дорис, и мало видел на службе более хитрых капитанов.

— И все же даже самому лучшему капитану нужно знать, кто его враг. Не так ли?

— Верно. Мы именно это и пытаемся узнать. В этом Дом Дамаос единодушен. А когда мы узнаем и сможем доказать это архонтам, то кто б там ни нанял бродячих чародеев — попробует достать корабль и удрать подальше из Аргоса.

— Но кто?

— Сударыня, вас мы не подозреваем. По крайней мере не подозреваем вас в нападениях на дворец.

Госпожа Дорис провела языком по полным губам. Конан чувствовал в ней предвкушение, интерес и нечто еще — нечто очень похожее на страх.

— Капитан Конан, если вы желаете моей помощи, то говорите откровенно. Что, по-вашему, я сделала против Дома Дамаос?

Конан повернулся к женщине:

— Сегодня ночью мы направились к вашему дому окольным путем, опасаясь шпионов. И все же за нами следили. На улице, — я не знаю, как она называется, но на ней лестница в четыре ступеньки.

— Улица Дитамбреса Ханыги, — произнесла дама чуть громче шепота.

— Хорошее название, — одобрил Конан. — На той улице на нас напало двунадесять ханыг. Даже ханыга может стать опасным со сталью в руке. Мы перебили по меньшей мере половину их. Но они ранили двух моих парней, а одного убили. Воинов, присягнувших мне как своему капитану, а Дому Дамаос — как охранники. Кто-то использовал серебро, чтобы купить сталь этих людей. У Дома Дамаос и у меня имеется теперь кровный счет к кое-кому…

Он оборвал речь, потому что госпожа Дорис сделалась настолько бледной, насколько позволяла ее кожа. Ее глаза превратились в огромные темные омуты, а одна щека неудержимо дрожала.

Дрожь распространилась и на губы. Чтобы скрыть ее, она прижала ко рту обе унизанные кольцами руки. Затем страдальчески вздохнула, покачнулась и упала. Она точно свалилась бы с ложа, если б Конан не поймал ее, обхватив могучей рукой за плечи. С такой же мягкостью, как если бы она была ребенком, он привлек госпожу Дорис к своей широченной груди и прислушался к ее дыханию.

Он ничего не успел услышать, потому что воздух тотчас же разорвали дикие крики:

— Пес!

— Убери свои поганые руки от нашей госпожи!

Потайная дверь с треском распахнулась, и через нее прыгнуло трое человек. Еще двое выскочили из-под кровати, а последняя пара влетела на веревках через окно.

Конан бесцеремонно уронил госпожу Дорис на ложе, когда вскочил на ноги. Он увидел, что ее грудь вздымается в такт дыханию, но глаза по-прежнему закрыты. Затем у него больше не осталось для нее времени, так как семь человек сомкнули вокруг него кольцо.

По крайней мере, теперь он знал, что в Доме Лохри водились и молодые, здоровые слуги. И они к тому же держали в руках сталь — короткие мечи, длинные кинжалы и одно копье, — да притом видавшую виды сталь. И все же они не выглядели столь уж крутыми, к тому же ребята не подозревали, с кем они столкнулись. Вожаком скорей всего был копьеносец. Он также глядел только на госпожу Дорис, как будто Конан был вооружен не более чем ивовым прутиком.

Его более длинное оружие делало вожака наиболее опасным для киммерийца и, следовательно, первым противником. Или лучше сказать "жертвой", так как один удар меча перерубил копье пополам. Второй удар был рубящим, винтом по ногам. Он пригнулся и напружинился, в то время как товарищи по обеим сторонам подходили поближе.

Они подошли чересчур близко, предлагая Конану мишень, по которой не промахнулся бы и слепец. Варвар перебросил меч в левую руку и молниеносным движением вмазал эфесом по морде одному из приблизившихся. Затем по инерции совершил пол-оборота, и кованый сапог угодил прямиком в промежность другого противника. Тот согнулся, как червяк на крючке, и рухнул на ковер, тщетно пытаясь набрать в легкие воздуха для вопля.

Вожак ткнул в Конана обрубком копья и выхватил нож. Конан перекинул меч обратно в правую руку и ударил клинком плашмя по руке с этим ножом. Вожак завизжал и выронил нож. Один из слуг рванулся к нему, рубанув одновременно Конана по ногам длинным кинжалом.

Конан позволил лезвию кинжала чиркнуть ему по коже, а затем снова резко развернулся, быстрее, чем мог уследить глаз. И его стопа каким-то образом встряла между ног кинжальщика. Тот потерял равновесие, и, словно камень из катапульты, полетел на одного из товарищей. Оба смачно впечатались в стену.

Гобелен на этой стене изображал безупречную охотничью сцену — огромного тигра, утыканного стрелами. Он не умягчил стену для этих двоих. Оба растянулись без чувств, а гобелен сорвался с креплений и съехал по стене, накрыв их как коврик, брошенный на кучу мусора.

Конан перебросил меч из руки в руку, снова быстрее, чем мог уследить глаз, и рассмеялся. Какой именно поступок заставил двух последних слуг замереть как статуи, он так и не узнал. Они все еще пялились на него, когда госпожа Дорис ахнула и замахала руками.

Конан уважил призыв дамы. Заботливо взяв ее только за запястья, он осторожно помог ей подняться в сидячее положение. А затем снова повернулся лицом к семерым выведенным им из строя за время, какое примерно требуется на осушение половины чаши аргосийского вина.

— Конан… капитан… они? — начала было госпожа Дорис. Глаза ее чуть не вылезли из орбит, по мере того как она обвела взглядом покои.

— Если кто-нибудь из этих людей потерял хоть капдю крови, я лично перевяжу ему раны, — пообещал Конан. — Я не говорю, что все они будут еще до утра годными к бою. Если они вообще когда-нибудь были готовы, — добавил он, прожигая взглядом обе статуи.

Это оскорбление заставило пару вздрогнуть. А затем они шагнули в разные стороны и подняли короткие мечи.

— Стойте! — приказала дама. — Я запрещаю поднимать любую сталь на капитана Конана. Или на его людей.

Вожак пришел в чувство и обрел голос:

— Госпожа, вы же сказали…

— Тогда я еще всего не знала! Капитан Конан рассказал мне все. Убирайтесь! И возьмите с собой такое сообщение: пришедшие с капитаном Конаном должны получить гостеприимство Дома Лохри.

— Госпожа?..

— Что, кулак Конана сделал тебя еще более тупоумным, чем ты уже был? — резко бросила хозяйка. — Наверно, мне следует попросить его ударить тебя еще раз, чтобы поставить тебе мозги на место!

При мысли о новом столкновении с киммерийцем у пяти из семи слуг, казалось, выросли крылья. Они подняли своих потерявших сознание товарищей и удрали, да так быстро, что устроили в дверях кучу малу и некоторое время барахтались на пороге, прежде чем выбраться.

К тому времени как они покончили с пробкой в дверях, госпожа Дорис смеялась так бурно, что застежка у нее на платье грозила сломаться. Наконец она опустилась спиной на подушки ложа, с платьем, задравшимся почти до колен, и провела обнаженной рукой по краю ложа.

Конан молча стоял, пока госпожа Дорис не испустила глубокий вздох и не села.

— Простите, капитан Конан. Полагаю, для вас это вовсе не так забавно.

— Да уж, — проворчал он. — Противно видеть бойцов униженными, выполняющими глупые приказы. А поскольку это ваши приказания…

— Мои приказы?..

— Сударыня, я сумею распознать западню, если таковая имеется! Они должны были, предположительно, отомстить за вашу честь.

Темные глаза были теперь полузакрыты и не встречались взглядом с голубыми, как лед, глазами киммерийца. Но госпожа Дорис кивнула.

— Так я и думал. А потом что-то пошло не так, как вы задумали, верно?

Снова кивок.

— Вы хотите рассказать мне или я должен вытягивать из вас слово за словом?

— В моем собственном доме? И каким оружием? — Она коснулась пальцами застежки на платье. Конан заметил, что с одного плеча оно соскользнуло еще ниже, так что теперь одна грудь обнажилась соблазнительным изгибом. Изгиб этот был столь же прекрасен, как и все прочее у хозяйки Лохри,

— Если я могу столкнуться с семью мужчинами без кровопролития, то уверен, что смогу действовать не хуже и с одной женщиной.

— Даже в рукопашной схватке?

Конан почувствовал, как кровь у него начинает закипать. Если он ошибся в значении этих последних слов, то тогда он ничего не понимает в женщинах.

— Даже что?

Госпожа Дорис встала, и ее рука поднялась к застежке платья. Ловкие пальчики заплясали, застежка расстегнулась, и платье открылось до талии. Быстрое движение плеч, и платье соскользнуло на пол.

Все было столь же великолепным, как и представлял себе Конан, начиная с груди, которая, казалось, прям-таки и ждала мужской руки. Кровь у него в жилах теперь казалась подобной расплавленному камню.

— Я вызвала тебя на рукопашную схватку, киммериец, — заявила дама и улеглась на ложе. — Ты отказываешься принять вызов?

— Я что, выгляжу полным болваном? — поинтересовался Конан, а затем страстно поцеловал ее, прежде чем Дорис смогла ответить на вопрос.

Глава 10

Стук не сразу разбудил. Когда грозила опасность, варвар спал столь же чутко, как любое дикое животное. Но он не смог расслышать стука, пока тот не стал громче храпа госпожи Дорис.

Когда же он стал-таки громче, киммериец проснулся мгновенно. С мечом в руке, он неслышно прошлепал босиком к двери.

— Кто там?

— Капитан, мне надо с вами поговорить. — Конан узнал голос Арфоса.

— Минутку. — Конан вернулся к постели, накрыл стеганым одеялом обнаженную госпожу Дорис, задернул занавески балдахина и принялся одеваться сам.

Когда Конан наконец отодвинул засов, Арфос нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Глаза у него налились кровью, как будто он встал с тяжелого похмелья, но запаха винного перегара Конан не ощутил.

Наследник Дома Лохри удовольствовался одним взглядом в сторону занавешенной постели и еще одним — в сторону Конана. А затем повернулся к двери. Рука Конана опустилась на плечо Арфоса.

— Погоди. Куда мы идем?

— Туда, где все сказанное останется между нами.

Конан оглядел комнату. Каких-то явных мест для подслушивания не наблюдалось, однако это означает, что враги менее хитрые. К тому же госпожа Дорис могла спать отнюдь не так крепко.

— Веди, но только не к новой драке, спасибо, с меня хватит.

Арфос рассмеялся коротким хриплым, лающим смехом:

— В доме мало людей, годящихся противостоять тебе, и ни одного готового на это. Я не смог бы устроить западню, даже если б захотел.

Конан знал, что проваливающимся под ногами плитам, капканам, стреляющим, если задеть нить, арбалетам и другим подобным устройствам не требовалось никаких держащих их рук, чтобы быть смертельными. Он готов был положиться в столкновении с ними на свои инстинкты, свою правую руку с мечом и свою кольчугу, а в остальном предоставить заботиться богам, пока он пытается узнать тайны Дома Лохри.

Если такие есть, подумал он, — кроме той, что на ощупь, в темноте, госпожа Дорис кажется еще лучше, чем выглядит при свете, и знает все, что может знать женщина о том, как доставить мужчине удовольствие.

Арфос быстро двинулся по тускло освещенным коридорам к двери, выходившей на винтовую лестницу. Он двинулся вниз, перемахивая через две ступеньки, с уверенностью, которой Конан никогда в нем не видел и никак от него не ожидал.

Наконец они подошли к двери из того, что казалось сплошным камнем, с вделанным в нее достаточно большим замком, чтобы запирать ворота крепости. Арфос достал из поясной сумки до нелепости маленький ключ и трижды повернул его в трех разных скважинах замка.

При последнем повороте замок пропел высокую пронзительную ноту, словно ваза из тонкого стекла. Каменная плита повернулась на бронзовой оси, оставив по обеим сторонам проемы. Чтобы пройти, обоим пришлось нагнуться, и кольчуга Конана заскрежетала по камню.

Конан не знал, что он ожидал увидеть в камере за дверью, но уж определенно не то, что обнаружил. Пол умягчали потертые, но удобные ковры. Три стены перечеркивали линии полок из сладко пахнущего дерева с вырезанными на нем цветами и листьями. А у четвертой стены стоял длинный стол из хорошего эбенового дерева, но простой, как столб, за исключением инкрустированного серебром узора в одном углу столешницы. Конан приметил, что узор этот составляли древние руны ваниров.

Сами полки были заставлены дюжинами кувшинчиков — фарфоровых, стеклянных, керамических и даже глиняных с серебряными и медными затычками. В промежутках между сосудами Конан увидел кучи свитков, в иных случаях — побуревших от времени, ступки и пестики, кружки огненного вина и другие вещи, которых он не узнал.

Да он, в общем-то, и не желал узнать. Скажи ему, что тайна Дома Лохри заключалась в том, что господин Арфос колдун, Конан обозвал бы такого человека безумным.

Арфос уселся на стол, болтая длинными ногами, и усмехнулся:

— Похоже, вы обеспокоены, капитан. Вам дурно от запаха моих трав и зелий?

— Плох тот хозяин, который оскорбляет гостя своим первым же дыханием, — проворчал Конан. — Это закон во многих странах, а не только в Аргосе.

— В Аргосе также есть закон, гласящий, что никто не может заниматься колдовством.

— И вы ожидаете, что теперь, когда я увидел это, я буду держать язык за зубами?

— Да.

— Почему?

— По двум причинам. Одна в том, что это ни для кого не тайна, кроме моей матери и ее доверенных слуг. А вторая в том, что тут нет никакого колдовства. Все это предназначено для целительства. Ничего сложного вроде исцеления внутреннего кровотечения или раны в живот.

Арфос рассмеялся. Смех этот был куда более сердечным, чем можно было ожидать от этого почти сурового долговязого юноши.

— Конан, от тебя трудно что-нибудь скрыть, не так ли?

— Если это что-то способное спасти меня и моих ребят, то да. Итак, ты целитель. Это и есть тайна Дома Лохри?

— Нет. — Арфос вдруг стал выглядеть чуть ли не пятнадцатилетним, и таким же неуклюжим и неоперившимся, каким его не так давно считал Конан. — Капитан Конан, я хочу, чтобы Ливия стала моей женой. Я хочу ухаживать за ней, как ухаживает мужчина за женщиной, которую любит. Не так, как хочет от меня мать, — в качестве способа подправить наше изгрызенное крысами состояние. Но как мне заставить ее понять, что я люблю ее? Как?

Конан никогда не бывал влюблен так, как, похоже, влюбился Арфос, но он достаточно часто видел такое в других, чтобы узнать этот недуг. Он прикусил язык, удержавшись от предложения Арфосу взять одно из своих зелий и убить у себя это желание!

Над Арфосом, вероятно, и так достаточно смеялись мать и ее слуги. Юноше будет очень приятно, если к нему отнесутся серьезно.

— Я слыхал, что некоторые женщины способны прочесть мысли мужчины, — усмехнулся киммериец. — Но мне неведомо, что Ливия — одна из них. Так почему бы не сказать ей самому?

Арфос выглядел столь же пораженным ужасом, как если бы Конан предложил ему спрыгнуть со стен Мессантии.

— Моя мать!

— Не говори матери…

— Она узнает. А потом она покончит с этим сватовством. Она хочет командовать мной так же сильно, как хочет заполучить деньги Ливии. Если она подумает, что я ускользаю из-под ее власти, мне не видать покоя. Она может даже обыскать весь дом и найти мое потайное убежище!

— А что важнее? Ливия или этот склад?

Арфос встал, с немалым достоинством:

— Капитан Конан! Если б я не применил свои способности и средства для исцеления, то вам, возможно, пришлось бы расплачиваться с Воителями. А так — никто из людей матери сильно не пострадал.

— За это можно поблагодарить и меня, — заметил Конан. — Я обычно не столь добр с людьми, которые подходят ко мне с обнаженной сталью.

— Мне тоже так кажется, — согласился Арфос. — Это еще одна причина, почему я хочу, чтобы вы были мне другом, капитан. Или по крайней мере тем, кому могу доверять. Нелегкое это положение — охранять свой тыл от родной матери.

С этим Конан не мог спорить и потому готов был поддержать тост, предложенный Арфосом. Вино оказалось не самым лучшим из всех, какие ему довелось попробовать в Аргосе, и разлили его в деревянные чаши, но Арфос позаботился выпить первым, чтобы Конан не подумал, будто вино отравлено.

— А теперь, капитан, думаю, вам лучше отправляться в путь, вам и вашим людям. В качестве последней части исцеления людей моей матери я дал им выпить сонного зелья. Прежде чем они проснутся, солнце будет уже высоко в небе. При удаче они лишь назавтра хотя бы вспомнят, как они получили свои раны и кто их исцелил.

Тон Арфоса сделал эту просьбу приказом. Приказом, которому, решил Конан, ему будет совсем не вредно подчиниться. У него имелись надежды снова переспать с госпожой Дорис. Его не особенно волновало, будет ли у них еще одна схватка в постели, как ни приятна была мысль о ней. Ему не очень-то хотелось покидать дом, не сказав несколько слов его хозяйке на случай, если действительно существовала какая-то известная только ей тайна, которая могла помочь Ливии.

Не имеет значения. Битвы редко разворачивались так, как замышляли их капитаны, и Конан теперь знал, что аргосийские битвы подчинялись этому правилу, даже когда никто и не прикасался к стали!

Глаза госпожи Ливии напоминали цветом ледяную пещеру в Ванахейме, когда они изучали Конана. И они также, казалось, делали покои этой дамы такими же холодными, как та пещера.

— Итак, капитан Конан. Вы потеряли одного человека и подвергли опасности остальных. Сами едва вырвались из западни. И все же говорите, что понятия не имеете об этой "тайне" Дома Лохри?

— Только предположение, сударыня. — С тех пор как он покинул незадолго до рассвета дворец Лохри, у Конана не нашлось много времени на обдумывание того, а что же, собственно, могла затевать госпожа Дорис. Почти все утро он занимался тем, что приводил своих воинов домой, подыскивал место для тела Джаренза. Он успел перекинуться парой слов с уводимыми Резой пленниками. А потом почти весь полдень — расстановка людей на посты, оставленные Резой, чтобы прикрыть все опасные точки. К тому времени, когда требование госпожи Ливии явиться к ней стало опасно игнорировать, сад уже окутывали вечерние сумерки.

— От предположений на войне мало толку, — бросила Ливия. — И отец, и опекун твердили мне об этом в один голос. Ты и сам говорил примерно то же.

— Я этого не отрицаю, сударыня.

— Тогда к чему строить нелепые догадки?

— Сударыня, иногда это самое лучшее, что может сделать капитан. По крайней мере он не будет просто сидеть и ждать, когда враг сделает следующий шаг. Если вы думаете, что выпадет такая удача…

Голубые глаза сузились, и Ливия провела языком по пухлым губкам. Конану казалось, что эти губы сделались краснее, чем прежде. И грудь Ливии, казалось, вздымалась еще более соблазнительно.

Конан покачал головой:

— Думаю, мы израсходовали примерно всю удачу, какую собираются подарить нам боги или еще кто-либо. Нам надо решить, что мы предпримем, как только вернется Реза.

— Согласна. Отлично, капитан. Я выслушаю вашу догадку, если вы скажете мне, почему у вас нет ничего получше. Ведь после той драки у вас была возможность поговорить с госпожой Дорис, не так ли?

Язык Конана отказывался повиноваться ему. Комнату затопило молчание, молчание, похожее на воду. Оно текло вокруг Конана, затрудняя дыхание. В этом молчании он услышал донесшиеся из сада тихие переборы лиры.

Голубые глаза мгновенно сделались из ледяных горящими.

— Так! Ты провел ночь с госпожой Дорис, но не нашел ни малейшей возможности с ней поговорить?

Солгать Ливии Конан мог не больше, чем соврать богине. На самом-то деле он подозревал, что возмездие Ливии за ложь будет намного быстрее и вернее.

— Да. Боюсь, что когда мужчина и женщина…

— Кувыркаются в постели, пока не теряют всякий разум?

— Сударыня…

— Ну, не вижу, что еще тут можно было поделать. И не называйте меня нескромной. Я не желаю больше никогда слышать это слово. Женщине не требуется быть высокородной шлюхой, чтобы знать несколько истин о постельных забавах!

Нескромной Конан назвал бы Ливию в последнюю очередь, хотя бы лишь потому, что не желал, чтобы ему разбили голову кувшинчиком с духами. На самом-то деле самым лучшим казалось — помалкивать, пока ярость Ливии не поутихнет.

На это потребовалось некоторое время, и за это время Конан услышал, как его обзывают такими словами, какие швыряли ему в лицо лишь немногие женщины. За половину тех слов, какими обозвала его Ливия, большинство женщин заработали бы несколько крепких шлепков по заднице или окунание в ближайшую навозную кучу.

С Ливией было б неблагоразумным и то и другое — по крайней мере, прямо сейчас, — и Конан сохранял спокойствие еле-еле, пока у нее не иссякли и запас бранных слов, и дыхание. Когда она наконец рухнула в кресло, он даже рискнул взять веер и помахать им. Она не стала возражать, только подняла руку вытереть пот с лица.

Снова последовало долгое молчание, пока Ливия не совладала со своим языком.

— Конан, я не стану просить прощения. Если ты думал, что Дорис скинет вместе с платьем все свои тайны, — нет, так я тебя уже называла, не правда ли?

— Да, сударыня.

— Пока мы одни, тебе незачем называть меня так.

— Как пожелаете, су… Ливия.

Она выпрямилась в кресле, платье у нее при этом сползло с одного плеча, и позвонила, вызывая горничную. Когда горничная вышла с наказом принести вино и сладости, она сделала Конану знак пододвинуть кресло к ней.

— Итак, твоя догадка?

— Мое предположение состоит в том, что Дорис отнюдь не в дружбе с Акимосом. Когда вы встречались последний раз, она сказала тебе правду, но ты усомнилась в ее словах, верно?

У Ливии хватило приличия покраснеть.

— Я больше чем усомнилась в ее словах. Я обозвала ее — нет, не столькими словами, сколько обрушила на тебя. Но достаточно крепко.

— Ты хочешь сказать — чересчур крепко. Эта женщина испугана, а испуганные люди все равно что испуганные звери. Цапнут тебя совершенно ненамеренно.

— Конан, ты родился столетним старцем.

— Ливия, я родился киммерийцем. Это суровая земля, и ее первый и последний закон таков: дураки не доживают до старости.

— Подобный закон не помешал бы и нам в Аргосе. За исключением того, что у нас, как ты сказал, и так уже чересчур много законов.

Конан пожал плечами:

— Наверно, этот пошел бы вам на пользу. Но что касается госпожи Дорис — она хотела меня осрамить или, возможно, ранить, а не убить. Она думала, что я дурно влияю на тебя.

Когда я сообщил ей, что кто-то пытался убить меня и моих людей по дороге к ее дому, она была в ужасе. На этот счет я не мог ошибиться.

— Я знаю, когда кто-то шагает со скалы и обнаруживает, что никакого дна-то, куда можно упасть, нет и в помине. Вот такой и была Дорис. Она думала, что я освежую ее слуг из-за подозрения, что она приложила руку к тому покушению.

— Вот уж никогда бы не подумала, что она будет волноваться о слугах. Она пользуется дурной славой из-за того, что выбрасывает их вон, когда они вызывают у нее недовольство или становятся стары.

— Ливия, может, иногда такое и происходит. Но я готов поспорить на все вино в твоих погребах, что это в основном пущенный ею же слух. Просто таким образом никто не узнает, что у нее слишком мало серебра, чтобы держать прислугу.

— Бедная Дорис. — Затем голубые глаза расширились, и Ливия принялась дико озираться по комнате. — Бедная Дорис! Что я такое говорю? Конан, ты заразил меня безумием?

— Ливия, я…

— Обращайся ко мне, называя "госпожа Ливия", а не то потеряешь свое место у меня вместе со своими людьми. Ступай, и да научат тебя боги хорошим манерам, если мне это не под силу!

Конан, нахмурившись, вышел. На самом-то деле он уже какое-то время надеялся, что его наконец отпустят, так как скоро должно было начаться прощание с Джарензом. Ему следовало теперь быть рядом с гробом паренька, а не здесь, в пышной палате, выслушивая свою вторую сумасшедшую за день.

Нет, не сумасшедшую, сообразил Конан, когда за ним закрылась дверь. Ревнивую женщину, что достаточно часто приводило женщину к тому же концу.

Лишь бы это был не его конец. Хватало и ревности Резы у него за спиной; если добавить к ней еще и ревность Ливии, то ему и в Стигии было б безопаснее! Слава богам, что эта ночь предназначалась для распития хорошего вина с его бойцами, а не для беспокойства из-за женщин и их обычаев!

Шпион неслышно крался прочь оттуда, где он подслушивал разговор госпожи с капитаном Конаном. Он чувствовал себя скорее так, словно танцевал, пел и опустошал кувшины с вином.

Это было нелегко, когда пришлось остаться в стороне той ночью, когда Акимос послал своих людей против этого Дома. Он видел своих друзей среди мертвых и еще больше — среди тех, кого отправили рабами в горы. Еще труднее было слушать, что говорили в покоях хозяйки.

Но боги улыбнулись, удача повернулась к нему лицом, способ представился, и теперь он не только услышал, но и увидел, что происходит. Если госпожа Ливия не испытывала никакого влечения к капитану Конану, то он вообще ничего не понимает в женщинах! Поскольку он некогда подвизался в качестве дамского угодника, обслуживая женщин, у которых имелось больше желания, чем красоты, то он считал себя весьма сведущим в этом деле.

Уж о чем, а об этом Акимос должен узнать. Это могло дать ему оружие, стоящее всех потерянных им людей и еще десятка сверх того. Благодаря этому можно даже будет отомстить капитану Конану за тех друзей, которых этот мускулистый придурок убил или захватил в плен!

Шпионпоспешил вернуться на кухню. Часы будут ползти медленно, прежде чем он сможет покинуть дворец и доставить свое сообщение. А до тех пор он не сможет ни петь, ни пить, и, в самом-то деле, даже улыбаться было б неосмотрительно. Никак нельзя! Тем более, если улыбку может увидеть Реза или тот, кто настучит ему. Ведь тогда Реза непременно захочет узнать, с какой это радости он улыбается.

Глава 11

— На пути у нас стоит Конан. Этого быть не должно. Акимос посмотрел на своего ручного колдуна, зная, что на лице — смесь замешательства и усталости. Узнать, что вышло из его попытки похитить госпожу Ливию, не доставило ни малейшего удовольствия. Сносить еще одну вспышку со стороны Скирона — того меньше.

— Почему? — бросил Акимос. Он не прожег взглядом колдуна, но его голос передавал его нетерпение ничуть не хуже. — Ты узнал, что он настоящий колдун, соперник тебе? — Если каким-то чудом все окажется именно так, то Акимос собирался переманить Конана на свою сторону, даже если это обойдется ему в тысячу драхм и половину кабацких девок в Мессантии. Скирону требовался соперник, чтобы он и дальше оставался честным — или по крайней мере не более бесчестным, чем его создали боги.

— Магии у Конана не хватит и подогреть миску супа, — презрительно фыркнул Скирон. — Но я не могу сказать всей правды об этом, так как дело это связано с мистическими тайнами.

— Тайнами или нет, но ты можешь по крайней мере выражаться яснее? Или я должен выслушивать загадки? Предупреждаю тебя, я не очень склонен терпеть последние.

— Как же мало терпения у этого великого мастера интриг, господина Акимоса!

Акимос отодвинулся, чтобы не поддаться искушению отвесить колдуну оплеуху. Он засунул большие пальцы за пояс и крякнул:

— У меня его достаточно, чтобы выслушать, из-за чего ты опасаешься Конана. Это все, что ты можешь ожидать в настоящее время.

— Отлично. В Конане есть какой-то сумрак. Сумрак и судьба. Если такой человек будет где-нибудь поблизости от наших дел — всех наших средств может не хватить, чтобы противостоять ему.

Акимос кивнул, больше из вежливости, чем в знак согласия. Скирон определенно казался искренне испуганным. Но торговый магнат подозревал, что страшил его больше осязаемый меч Конана, чем нечто столь мистическое и таинственное, как сумеречная судьба киммерийца. Вслух Акимос этого не скажет, так как Скирон не станет покорно сносить обвинение в трусости. На самом деле оно, возможно, и не совсем справедливо. Конан был в высшей степени грозным воином, и оставлять такого врага свободным действовать и впрямь было делом опасным. И дорогостоящим. Акимос еще не подытожил стоимость затыкания ртов родственникам убитых бойцов и выкупа пленников с лесоповала. На это уйдет больше драхм, чем он желал выложить, когда положение резко обострилось.

— Я поищу средства убрать Конана с нашего пути. Возможно, что он послужит нам лучше, оставаясь там, где есть. Но даже если это так, я позабочусь о том, чтобы он не помешал моей работе. Это в пределах разумного?

Скирон неохотно кивнул и вышел без дальнейших слов. Акимос проигнорировал эту грубость, пригубил вино и рассмотрел имевшиеся у него варианты выбора.

Шпион заслуживал доверия. Следовательно, Конана и госпожу Ливию не могло отделять слишком много дней от скандальной связи. Если же Конан будет заперт глубоко в караулке, то это может случиться не так быстро, если вообще случится.

Однако, а имело ли значение, действительно ли киммериец спал с Ливией? Слух об этом, распространенный на улицах, вызовет почти такой же скандал. Если девушка потом получит возможность восстановить свою репутацию достойным браком — с сыном женщины, на которой собирался жениться Акимос, — то разве она не ухватится за такой шанс?

Если она не дура и не распутница, то должна ухватиться. Тогда дело будет улажено для всех, за исключением самого Конана. Он не доставит больших хлопот, так как Воителям в караулке можно будет заплатить, чтобы они смотрели в другую сторону. И тогда яд или кинжал ночью покончат с досадившим киммерийцем.

Акимос налил себе еще вина. Он и впрямь не утратил своей способности к интригам, если мог рассчитывать на столько ходов вперед. Ему, конечно, понадобится готовность госпожи Дорис, но его планы добиться ее едва ли могли потерпеть неудачу.

Теперь пора подумать о его друзьях среди Воителей. Кто лучше всех сработает против Конана и за наименьшее количество золота?

Конан инспектировал охрану ворот, когда к ним подошел строем отряд Воителей. Он сразу определил, что это не обычный визит.

Воители заявились числом почти в четыре десятка, во главе с двумя капитанами, причем один из них прибыл верхом. Конный капитан остался в седле, и Конан узнал Эльгиоса с Великого Моста.

— Воители Аргоса, по делу, затрагивающему госпожу Ливию и Дом Дамаос, — крикнул сержант отряда.

Конан принял свою самую официальную аргосийскую манеру держаться.

— Госпожа Ливия дома, но занята музыкой. Что я могу сообщить ей о деле?

— Оно касается капитана Конана, из ее охраны.

— Я и есть капитан Конан, — уведомил его киммериец, оскалив зубы. — Если оно касается меня, то незачем беспокоить госпожу Ливию.

— Тебя действительно зовут Конан из Киммерии? — переспросил сержант, близоруко щурясь поверх пергаментного свитка.

— Так меня зовут на моей… что это за бумажонка? А, моя гарантия выплаты залога. Она настолько хороша?

— Неуважение к Воителям! — выкрикнул пеший капитан. — Запишите это, сержант.

— А как насчет неуважения говорить человеку, что он лжет, называя свое имя? — спросил Конан вежливей, чем требовали его чувства. Его взгляд встретился со взглядом Эльгиоса.

Конан решил в пользу осторожности. В присутствии Эльгиоса у него мало шансов и захватить этих вояк врасплох, и обмануть их. А без захвата врасплох или обмана, тридцать к одному — неважное соотношение сил, даже когда этот один — выросший в горах боец-киммериец, а тридцать — выросшие в городе неженки-аргосийцы. Не говоря уж о проблемах, которые создаст для госпожи Ливии внушительная битва у ее ворот.

Эльгиос кивнул сержанту:

— Конан из Киммерии, ты арестован за незаконное присвоение прав, положенных только капитанам Воителей. Дальнейшие обвинения против тебя расследуются и могут быть выдвинуты. Тебя предупреждают, что все, что ты скажешь, может послужить основой для новых обвинений, и что сопротивляться Воителям в подобном деле является преступлением, наказуемым продажей в рабство. Ты предупрежден…

— Да болотные тролли побери все ваши предупреждения. — Конану думалось, что он говорит спокойно, но весь отряд отступил на два шага, за исключением некоторых, отступивших на четыре. Никто на самом деле не поднял оружия, но многие руки оказались ближе, чем раньше, к эфесам мечей и колчанам.

Игнорируя Воителей так, словно те провалились сквозь землю, Конан повернулся к охране ворот:

— Одного вестника — к госпоже Ливии доложить о том, что здесь происходит. Другого — к сержанту Талуфу. До моего возвращения считать его капитаном отряда Конана.

При этих словах некоторые из Воителей не сдержали улыбок. И тогда, словно это было написано в воздухе, Конан понял, что его не собирались выпускать живым.

Значит, мордобоя и драки не избежать. Но случится это все же не у ворот Ливии или еще в каком-либо месте, где вина за происшедшее ляжет на нее. Если Воителей можно так легко купить, у нее и без того хлопот хватит.

Конан подумал, что, наверно, ему следовало бы сказать Ливии о страсти, испытываемой к ней Арфосом. Тогда она могла бы считать его скорее другом, чем врагом. Само собой, ей понадобится какой-то способ связаться с ним без ведома его матери. Но если Арфос не сумеет найти такого способа, то уж Ливии-то это будет вполне по силам. Конан посмотрел на Эльгиоса:

— Можно мне зайти к себе за едой и одеждой?

— Только если с тобой отправятся четверо моих людей и обыщут все, что ты принесешь, — ответил капитан.

Конан поклонился:

— Я не возьму на себя смелость просить госпожу Ливию стерпеть такое вторжение. Если она ценит мои удобства выше чести своего дома, то она, несомненно…

— Что я несомненно сделаю, Конан? — раздался голос за спиной киммерийца.

Он медленно обернулся, хотя ему хотелось стремительно крутануться вокруг своей оси, и увидел Ливию, в плаще, поспешно наброшенном поверх домашнего платья. Ноги у нее были обуты лишь в расшитые розами комнатные туфли.

— Госпожа, — поздоровался Конан, подчеркивая титул. — Мне придется на некоторое время покинуть службу у вас, пока не будет завершено некое дело.

Он объяснил, встав так, что мог наблюдать одновременно и за ней, и за Эльгиосом. Сперва у Ливии задрожали губы и она вцепилась в край плаща. Затем она почувствовала, что Эльгиос следит за ней, как кот, изучающий птицу, выискивая любые признаки беспокойства. Конан увидел, как она выпрямилась, плотно сжала губы и сложила руки на груди. Ему снова подумалось, что он видывал и королев вдвое старше ее, не проявляющих и половины ее достоинства. Когда он закончил, Ливия кивнула:

— Капитан Конан, я подозреваю, что кто-то получил ложные сведения. — Она в упор посмотрела на Эльгиоса, который внезапно утратил способность встречаться с ней взглядом.

Конан чуть не рассмеялся.

— Я пришлю еду и одежду и все прочее, что понадобится для ваших удобств, — продолжала она. — Сержант Талуф будет равен по званию дворецкому Резе — если его не подозревают в том, что он помочился на розы Главного Архонта или в каком-либо подобном преступлении.

При этих словах засмеялся даже сержант, а Эльгиос несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, прежде чем покачать головой.

— Отлично. Тогда — да пребудут с вами боги, капитан Конан. — Ливия сжала ему руки, едва сдержавшись, чтобы не броситься киммерийцу на шею. Ему, со своей стороны, потребовалось героическое усилие, чтобы устоять на месте и не обнять ее.

Затем Конан вышел за ворота, рассмеялся, когда Воители отступили еще дальше, и собственными руками закрыл за собой ворота.

— Ну, друзья мои? Меня ждет милая прохладная темница, как вы обещали? Или мы весь день простоим на солнцепеке?

Акимос не выпил и не закричал от радости, когда пришло известие из Караулки: "Конан-киммериец доставлен в целости и сохранности, заперт в доме Харофа".

Дом Харофа был самым нижним уровнем Караулки, названным в честь древнего аргосийского бога смерти. Обычно его приберегали для приговоренных к смерти преступников, но было истрачено достаточно золота, чтобы упрятать туда Конана.

И сделанное, в общем-то, нельзя назвать неуместным, решил Акимос. Киммериец обречен, даже если его судьба будет менее общеизвестной, чем участь убийцы или изменника. Но она будет не менее определенной. Даже его мышцы — да и его мозги — не могли помочь ему пробраться мимо ворот, охранников и других ловушек, поджидавших его на пути из дома Харофа.

Аргос больше не увидит Конана из Киммерии, кроме как в виде тела, найденного в подходящей навозной яме. После того, как слух о его скандальном романе с госпожой Ливией. распространят по улицам, как помет бродячих собак.

Вместо того чтобы выпить и закричать, Акимос тихо спустился по лестнице в погреб к Скирону. Он не приблизился к двери, не говоря уж о том, чтобы постучаться к нему, так как доносившиеся изнутри звуки не вызывали никаких сомнений.

Мужчина и женщина, сплетенные в неистовой страсти. Или по крайней мере неистовой со стороны женщины. По звукам было трудно судить, как подходил к этому вопросу Скирон. Он явно был не из тех колдунов, кому требовалось для работы соблюдать воздержание, — да и вообще это относилось в основном не к колдунам, а к колдуньям.

Акимос, улыбаясь, повернул обратно. Поговорить со Скироном можно будет и в другой раз. Торговый магнат много раз внушал Скирону, как важно, чтобы зелье "Цветы желания" выполнило свою задачу. На этом зиждился весь его план в отношении госпожи Дорис. Так кто ж мог обвинить колдуна в том, что он испытывал снадобье?

В окрашенном сумеречными красками саду перемигивались светляки. Западная сторона неба лиловела. Легкий ветерок доносил из порта песни и музыку из винных лавок.

Вечер этот был бы идеальным для госпожи Ливии, не будь она одна на крыше дворца Дамаос. Она не скажет даже себе: "Ах, если б со мной был Конан".

На глаза у нее навернулись слезы, когда она подумала о всей этой великолепной силе и смекалке, запертой в камере караулки. Да к тому же в камере в доме Харофа, — старые друзья семьи среди Воителей смогли сообщить ей хотя бы это.

Она спрашивала еще многое, но ничего не узнала. За исключением того, что было бы неблагоразумным проявлять излишнее любопытство относительно капитана Конана. Один человек так прямо и сказал. Другие всего лишь отводили глаза, но ей не требовалось никаких слов, чтобы знать, что они должны думать.

Ей было наплевать, шепчется ли весь Аргос, что они с Конаном были любовниками. Да пусть хоть кричат об этом с крыш и кораблям в море. Если она в состоянии что-то сделать для его спасения, то не позволит Конану томиться в тюрьме, не говоря уж о том, чтобы умереть.

Но что же предпринять? Она не могла выкинуть из головы мысль, что Реза мог иметь какое-то отношение к аресту Конана. Его ревность к ее благоволению по отношению к киммерийцу бросалась в глаза ничуть не меньше, чем его нос. Не привела ли его эта ревность к измене?

И если да, то какая у нее есть надежда наказать его? Сержант Талуф и другие из отряда Конана поклялись подчиняться Резе. Возможно, они доверяли ему. А возможно, они всего лишь отказывались разделять силы Дома Дамаос перед лицом врага.

Если так, то они поступали разумно. Она тоже поступит разумно, если последует их примеру. Но тогда все, что она ни сделает для спасения Конана, Реза может сорвать!

Она сжала камень так, что побелели костяшки пальцев. Она до крови закусила губу и наконец позволила слезам хлынуть из глаз и политься по щекам.

Когда слезы на глазах у нее наконец высохли, она позвонила, вызывая слугу. Появилась горничная Гизела.

— Вина, Гизела.

— Кувшин или чашу?

— Кто ты такая, чтоб указывать мне, сколько пить?

— Госпожа, чаша часто обостряет ум. Кувшин же всегда притупляет его. Разве всем нам не нужно сейчас не терять ума?

Ливия невольно улыбнулась. Не умри мать Ливии, рожая ее, у нее могла быть сестра того же возраста, что и Гизела.

— Похоже, ты уже говорила это прежде.

— Я спорила с Вандаром. — Гизела не покраснела. — Когда у нас нет более важных дел. — Она опустила глаза. — Это бывает не так часто, как я могла бы пожелать. Но я понимаю. Он будет долго отходить от смерти брата. Они не только родились близнецами, но и никогда не расставались до сих пор.

На глаза Ливии вновь навернулись слезы.

— Он отомстит за смерть брата. Мы все отомстим. — Она топнула по черепице крыши. — Я клянусь в том этим домом и всеми годами, что он простоял!

— Да будет на то воля богов, — поддакнула Гизела. — И — кувшин или чашу?

— Кувшин, но принеси две чаши и останься со мной. Возможно, если мы обе обострим свой ум, то можем начать осуществлять эту месть.

Шпион поспешил к двери в винный погреб. Одну руку он прижимал к животу, словно тот болел. Воистину мешочек с золотом Акимоса за пазухой его туники исцелит много болезней, если он доживет до дня, когда сможет потратить его.

Чтобы сделать это, ему надо выбраться из Дома Дамаос. Данная мысль могла быть написана огненными буквами. Она определенно была написана на лице Резы. Рослый иранистанец задавал слишком много вопросов. А когда он начнет находить ответы, то не замедлит найти и шпиона.

Некоторые, похоже, сомневались в преданности Резы. Ревнует к киммерийцу, говорили они. Может, он и не хотел низвержения Дома Дамаос, но если б он мог убрать киммерийца с дороги и спасти этот Дом сам?

Шпион рассмеялся бы, если б у него не пересохло в горле и не так частило дыхание. Да, Реза отдал бы свою кровь до последней капли, защищая хозяйку, даже если б Конан сделал ее королевой Киммерии. На самом деле, чтобы доказать эту преданность, он будет тем более готов пустить кровь любому, кого заподозрит.

Дверь в винный погреб легко открылась под ключом шпиона. Он шмыгал из тени в тень, прячась, когда не мог найти тени за самыми большими бочками. Продвигаясь лишь на несколько шагов за один раз, он все ближе подбирался к разыскиваемой им стене. Пол под ногами сделался липким, там, где с камней еще не соскребли оставшуюся после битвы кровь и огненное вино. Еще один рывок на дюжину шагов, и он будет у входа в пещеры. Он порылся в кармане в поисках ключа от потайного замка.

Когда его рука сжала ключ, железная клешня сжала ему запястье. Захват усилился, и теперь его держали две руки — одна за запястье, другая за шиворот туники.

Руки развернули его кругом так резко, что у него порвалась туника. Это не имело значения. Реза переместил захват на волосы шпиона и подержал его какой-то миг, так что их носы почти соприкасались. Ноги шпиона болтались в воздухе, и он ощутил ужасный позыв к рвоте.

Прежде чем этот позыв овладел им, он почувствовал, что Реза снова переместил захват. Одна гигантская рука держала его за шкирку, словно котенка. Другая же схватила его за пояс. Затем две могучие руки хлестанули шпиона, описывая им долукруг, шарахнув его головой о каменную колонну.

Он умер прежде, чем успел ощутить еще больший страх. Реза бросил труп и вытер руки о его одежду. На самом-то деле ему хотелось принять горячую ванну, скребя кожу, пока не покраснеет. Ничто иное не сможет избавить его от воспоминания о прикосновении к подобной падали.

Но это могло и подождать. Знали это только он и боги, но Дом Дамаос только что начал мстить своим врагам.

Глава 12

Ночью колдовство подкралось к Дому Лохри и его хозяйке.

Это было отнюдь не великое колдовство. В некоторых странах даже столь обнищавший клан, как Дом Лохри, держал бы на жалованье колдуна, для которого превзойти чары Скирона было бы детской игрой.

Но это был Аргос, где от любого колдовства остались одни воспоминания, а от великого колдовства и того не осталось. Обыщи госпожа Дорис хоть всю страну, от Рабирийских гор до Западного моря, то все равно не нашла бы никого, способного противостоять Скирону.

Это было небольшим достижением, но вполне реальным. Скирон сделался величайшим колдуном, какого Аргос не знал на протяжении многих поколений. И теперь его таланты, какие ни на есть, обратились против Дома Лохри.

Госпожа Дорис пробудилась в пустой постели от сна, в котором она вновь пережила часы, проведенные в постели с капитаном Конаном. Вот это мужчина, достойный десятка любых других, кого она знала!

Нет, лучше сказать любых троих. Киммериец, несомненно, был создан не из железа, а из плоти и крови, из которых можно было выжимать силы лишь до определенного предела. Но из него их можно было выжать больше, чем из многих, многих других, — и она многое отдала бы за возможность снова почувствовать, как могучий варвар прижимается к ней, как его вес давит на нее, в то время как она обвивает его руками и ногами и пытается сделать его вес еще тяжелее.

Из внешних покоев донесся пронзительный вопль. Дорис вскочила с постели, и при этом спальный халат соскользнул с ее плеч. Не обращая внимания на свою наготу, она прошлепала босиком к двери.

У нее не нашлось времени открыть дверь, как не возникло и надобности в этом. Та резко распахнулась, замок вылетел, словно сгнивший плод, с петлями, скрученными, словно змеи. Дверь ударила ее, швырнув на пол, полуоглушенную, пронзенную болью и испуганную. Затем пришел гнев, присоединившись к другим чувствам и частично изгнав их.

— Охрана! К госпоже!

Она возблагодарила богов за проницательность Конана, победившего ее людей, не калеча и не убивая их. Знай она, кто их так умело исцелил, она возблагодарила бы богов и за умение этого человека. Благодаря Конану и целителю ее дом был еще способен защищаться.

Ответом послужил новый вопль, а затем смех. Глухой, издевательский смех, — если б большая акула умела смеяться, то могла бы издавать подобные звуки. Дорис попыталась встать, но ноги и дыхание подвели ее. Извиваясь по полу, она попыталась прикрыться ладонями.

Третий вопль. Он донесся из внешнего покоя, где дежурившая ночью горничная дергалась в руках чего-то огромного и невидимого. Она также теряла свои одежды, клок за клоком и начинала извиваться, охваченная несомненным желанием.

К тому времени когда горничная осталась нагой, голова у нее была откинута назад, глаза закрыты, а рот — открыт. Она, казалось, обнимала пустой воздух. Дорис уставилась на происходящее, желание вспыхнуло в ней столь стремительно и столь горячо, что прогнало страх.

Горничная издала последний вопль и рухнула на пол. Теперь Дорис нашла в себе силы подняться, а затем удержать себя на ногах, ухватившись за дверной косяк. Металл замка был горячим на ощупь, и она почувствовала запах дыма, так же как мускусный запах от впавшей в экстаз горничной.

Затем взгляд ее упал на лицо горничной. Там, где кожа была юной и свежей, она теперь стала дряблой и морщинистой. И морщины эти углублялись на глазах у Дорис. Молодость и свежесть исчезли. Когда из уголка ее рта потянулась струйка крови, старость распространилась по лицу горничной, а затем равномерно растеклась и по ее телу. Дорис хотелось отвернуться, но ее глаза зажили собственной жизнью. Они оставались прикованными к телу горничной, пока оно не стало изможденным остатком прекрасной молодой женщины, какой та была до этой самой минуты.

А затем Дорис попыталась одновременно завопить и блевануть, так как кошмар на этом не закончился. Теперь тело горничной перешло из старого в могильное, а из могильного — в разлагающееся нечто, бывшее полупрахом, полуотвратительной сукровицей цвета крови. Ветер швырнул в лицо Дорис этот прах, воняющий могилой, и она упала на колени, в то время как желудок у нее взбунтовался. По пятам за прахом прибыли страшные миазмы сукровицы, и все чувства у Дорис пошли кругом.

Она стояла на коленях у двери, пытаясь опустошить и так уже пустой желудок, скребя согнутыми пальцами по ковру и скуля, как угодивший в капкан зверек. Она не видела двух возникших прямо в воздухе огромных желтых глаз и черного тумана, растекшегося и заплясавшего вокруг этих глаз. Она не видела, как этот туман потек вперед, пока его передовые клочья не заиграли по ее голой коже. Затем она ощутила их прикосновение, холодное, как сама смерть, и пахнущее хуже всего, что ей доводилось чувствовать раньше. Прикосновение это она ощущала недолго, так как ее разум мог вынести лишь определенную нагрузку. Когда госпожа Дорис погрузилась в глубокое забытье, в покоях снова отдалось эхо ужасного издевательского смеха.

Конан сидел на скамье, составлявшей одну треть всей мебели в его камере. Другие две трети образовывали соломенный тюфяк и большое ведро, выполнявшее обязанности нужника.

Киммериец бывал и в тюрьмах похуже и в самом-то деле едва ли ожидал увидеть столь хорошую, как эта. Его опыт подсказывал, что люди, которым оставались считанные дни до встречи с палачом, редко наслаждались безграничным гостеприимством.

Еду и выпивку тоже давали удовлетворительную. Пить, правда, давали только воду, но та была достаточно чистой и почти свежей, а не полутвердой от размножившейся зелени. Пища состояла из ячменно-бобовой каши с прячущимися в ней несколькими кусочками мяса величиной с палец. Мясо это годилось лишь на корм псам.

Конан съел свою полуденную порцию тюремной пищи, но некоторое время спустя прибыла обещанная корзина из Дома Дамаос. Должно быть, госпожа Ливия опустошила всю свою кладовую, так как охранник едва смог эту корзину поднять. Вино, сыр, колбаса, лепешка хлеба и булка, изюм и яблоки, и даже кувшин пива, — если он пробудет здесь меньше пяти дней, то едва ли вновь понадобится тюремная пища.

Сперва ему требовались только хлеб и сыр, но он знал, что ему нужно поддерживать силы. Возможно, у госпожи Ливии и есть средства мирно вызволить его отсюда, но он не стал бы многим ручаться, бьюсь в этом об заклад, и уж конечно не своей жизнью. Поэтому он вытащил одну из колбас и отрезал кусок.

Сделав это, он увидел две вещи. Сначала — крысу, выглядывавшую из трещины у основания задней стены, затем — тонкий разрез с одного края колбасы.

Конан не испытывал ни малейшей любви к крысам, но эта была и впрямь жалким созданием, серым, малоподвижным и исхудалым. Такая и от мышки побежит, не говоря уж о кошке.

— Отлично, — молвил Конан. — Никто не скажет, что я отвернулся от нищего, когда мог поделиться едой. — Он отрезал дольку от разрезанного конца колбасы и кинул ее крысе.

Завидев еду, крыса умела двигаться быстро. Она, казалось, перехватила кусок колбасы прямо на лету. Три откуса — и он исчез. Крыса понюхала пол, словно надеясь на новый. Конан принялся отрезать еще кусок.

Затем крыса завизжала, словно ее жарили заживо, она перевернулась на бок, затем на спину, подтягивая худенькие ножки к свалявшейся шерстке на животе. Она извивалась и корчилась, в то время как изо рта у нее потянулась пестрящая зеленью пена. Глаза ее, казалось, засветились от знания, которым не должно обладать ни одно смертное создание, а потом закрылись. Миг спустя она обмякла.

— Сгнои их боги!

След этой корзины вел через столько рук, что теперь одни боги знали, чьи это лапы отравили колбасу. И Конан не ожидал, что узнает это, если отравитель находится в этой тюрьме.

Но если негодяй скрывается под крышей Ливии, то Конан поклялся выбить из него эту тайну и свернуть башку.

Большинство жителей Мессантии удивились бы, узнав, что господин Арфос не выбежал с воплями из дома матери, едва там запахло колдовством. Даже знавшие, что Арфос не так прост, каким кажется с виду, не ожидали бы от него этой ночной работы.

Арфосу повезло, что он бодрствовал в своем потайном кабинете. Он находился далеко от центра атаки Скирона и, когда она распространилась по всему дому, приготовился встретить ее.

Его знания целителя не включали никаких сведений о чарах. Обучивший его старый Кирос ясно дал понять, что ничему такому он учить Арфоса не будет:

— Без согласия вашей матушки ни в коем случае!

— Не бойтесь, учитель. С ней приступ случится, а может, и что покруче.

— В некоторых отношениях ваша матушка мудрее, чем сама понимает.

Теперь, мудра она или нет, его мать находилась в опасности, и Арфосу было вполне по чину применить для ее защиты те самые знания, которые она ему запретила приобретать. Если он не сможет защитить ее, то сможет по крайней мере защитить Дом Лохри и отомстить за мать.

Поэтому Арфос сделал две затычки из целебных трав, которые должны уловить принесенные ветром или наведенные чарами яды и засунул их себе в ноздри. Из других трав он сделал настой и пропитал им шарф, а затем завязал им себе рот. Он надел оббитый железными заклепками пояс и сумку с железным замком и положил в сумку два заткнутых пробками пузырька. Один отгонит любую сонливость, какую могла наслать магия. А второй придаст ему примерно на полчаса силу, не уступающую, наверно, и конановской.

Запоздало вспомнив и об оружии, Арфос заткнул за пояс короткий меч. Он не ожидал, что столкнется сегодня ночью с врагами-людьми. Но если по какому-то случаю это произойдет и они заявятся не слишком большой ватагой, их ждет неприятный сюрприз.

Снарядившись таким образом для битвы, Арфос поднялся по лестнице к покоям матери. По пути он не увидел никого, кто в добром здравии стоял бы на ногах. Попалась парочка свежих трупов, а также несколько несчастных, хрипящих в предсмертной агонии. Он мог лишь надеяться, что, коль скоро чары покинут дом, разум к этим обезумевшим вернется.

Когда он поднимался по лестнице, страх грыз его внутренности, как волк кролика. У выломанной двери в покои матери этот страх превратился в нечто осязаемое, холодное, как лед, и такое большое, что, казалось, выпирало наружу во всех направлениях. Он утихомирил свои кишки и желудок и вошел в спальню.

Сломало его наконец вовсе не наводящее страх заклятье Скирона. Сделало это зрелище того, что осталось от горничной, вонь от ее смерти — и плавающий в дверях спальни госпожи Дорис образ колдуна.

Арфос бросил всего один взгляд на эти усаженные шипами черные руки, обхватившие его мать, и вскрикнул. А затем повернулся и побежал.

Он не помнил, как выскочил из дома или несся по улицам, быстрее, чем когда-либо бегал раньше. На самом деле он не смог бы бежать быстрее, даже если б принял оба пузырька. Он бежал, ломая руки и ничего перед собой не видя, и те, кто рыскал и хищничал по ночам, расступались перед ним, принимая его за сумасшедшего.

На самом-то деле он не помнил ничего, пока не оказался скребущимся в ворота дворца Дамаос. Миг спустя он оказался перед сержантом Талуфом.

— Что, во имя Эрлика?..

— Это… это сделано не богами, — задыхаясь проговорил Арфос. Он ухватился за прутья решетки ворот, словно стоило ему разжать захват, как его швырнуло бы в жерло вулкана. — Колдовство! Колдовство в нашем доме!

Талуф-то ума не терял. Ворота отъехали в сторону — Арфос заметил, как бесшумно они двигались по сравнению с ржавым чудищем во дворце Лохри, — и Арфоса окружили охранники. Кто-то дал ему воды, кто-то подставил для опоры плечо. Потом отвели к дому, где ждала госпожа Ливия.

Она сидела на шелковых подушках в кресле из резной слоновой кости, и лицо у нее приобрело тот же оттенок, что и слоновая кость. Такой же была и ее ночная рубашка. Она открывала ее прекрасное тело больше, чем Арфос когда-либо мечтал увидеть. Однако вид имела такой гордый, словно облачилась в рыцарские доспехи. Глаза-то у нее определенно выглядели такими же холодными, как сталь, и они ничуть не потеплели, когда Арфос закончил свой рассказ.

— Значит, ты сбежал? — вымолвила она. Даже судья, приговаривающий человека к сажанию на кол, мог говорить добрее.

— Су… Ливия… — выговорил Арфос, отваливая в сторону, когда ноги начали помимо воли плести узоры, как в танце. — Я… колдун оставил одно заклинание, чтобы заставить бояться любого. И не только его к тому же. — Он описал образ своей матери — или начал его описывать, потому что Ливия подняла одну ладонь, призывая его к молчанию, а другой прикрыла себе рот.

Когда она снова овладела собой, голубые глаза ее казались менее холодными.

— Что же, по твоему, стало с твоей матерью?

— Не знаю, — сказал Арфос. — Но мне кажется, что ваши враги, возможно, стали моими. Я думал, может, вы знаете по крайней мере, жива она или нет.

— Нам это неизвестно, — ответила Ливия. — Но думаю, мы, возможно, знаем, кому это известно.

— Господину Акимосу? Она впервые улыбнулась, а затем кивнула: — Я б удивилась, если б он ничего не знал. — Тогда мы можем позвать…

— Не думаю, что он ответит на любые вопросы, заданные ему законными средствами. Что же касается других средств — прежде, чем мы сможем применить их, нам надо освободить капитана Конана.

Не промелькнуло ли что-то при этих словах на лице у рослого иранистанца? Арфос напомнил себе найти немного правдослова или изготовить его, если не сможет найти ничего пригодного к употреблению.

— Где его держат?

Теперь настала очередь Ливии рассказывать о случившемся. Арфос выслушал, и ноги снова стали слабеть, пока Реза не подтолкнул к нему табурет. Когда Ливия закончила, Арфос сидел уставясь в пол, чтобы она не увидела выражения его лица.

Он предпочел бы, чтоб ему скорее переломали все кости, чем вернуться в дом, где теперь царили колдовские ужасы. Но он скорее предпочел бы, чтобы с него содрали кожу, чем позволить Ливии считать его трусом.

— Тогда — если несколько ваших людей смогут вернуться со мной в дом…

— А как насчет колдовства? — проворчал Реза.

— Есть путь в погреб, не проходящий через остальной дом. Все, что нам нужно, находится в погребе, и большую часть его может унести один человек. И человеком этим буду я, так как я чуть-чуть защитил себя.

Солнце засияло с лица Ливии, и если б Арфос не сидел, то упал бы грудой. Ради сохранения на лице его возлюбленной такого выражения снятая заживо кожа будет небольшой ценой!

Глава 13

Часовой у двери в дом Харофа стоял один, как в самом деле и следовало ожидать. Устройства, призванные помешать побегу тех, кто пребывал в этом доме, были настолько многочисленными и хитрыми, что считали, что одного часового вполне достаточно. Его обязанности заключались в том, чтобы оставаться бодрствующим и отмечать на висевшей у двери табличке тех, кто входил и выходил.

Он вытянул ноги, перегородив ими половину туннеля, а руки — на половину расстояния до потолка. А затем застыл, когда раздались легкие шаги на лестнице, как раз вне поля зрения.

Он поднялся и обнажил короткий меч.

— Кто там?

— Всего лишь друг. — Голос был женским и принадлежал скорее девушке, чем женщине. Миг спустя в поле зрения появился источник этого голоса.

Ей едва ли могло быть больше семнадцати, но при всем при том она была неплохо сложена. Надетая на ней латаная и замызганная туника прохудилась чуть ли не до дыр, и часовой мог бы побиться об заклад на месячное жалованье, что под ней она ничего не носила. И она определенно ничего не носила ни на ногах, ни на голове, оставив непокрытой массу темно-каштановых волос.

— Друг, говоришь? — Часовой не убрал меч в ножны, но острие опустил.

— Ну та, кто может стать своей со временем.

— Я не видел тебя наверху.

— А когда ты в последний раз был над дверью Имгоса?

Часовой рассмеялся и покачал головой. Девушка улыбнулась.

— Так давно? Тогда не удивительно, что ты меня не видел. Я появилась на кухне всего пять дней назад.

Часовой кивнул. Это объясняло то, что она ему незнакома, а также почему одета словно беглый заключенный. Повара и судомойки в караулке получали голодное жалованье и мстили, предлагая только голодную еду. Часовой помнил рационы получше и на борту кораблей, проведших месяц в море!

— Ну, если у тебя нет лучшего занятия, то не посмотреть ли нам, не сможем ли мы подружиться? — Часовой надеялся, что ей не потребуется иной подстилки, кроме его плаща. Если ей понадобится нечто большее, чем просто подстилка, то прекрасный шанс может ускользнуть…

— Разумеется. — Она бочком проскользнула мимо него, задев его бедром и проведя ему по руке длинными пальцами. Затем она села и сунула руку за пазуху туники. Оттуда появилась маленькая бутылочка. Прозрачное стекло, оно ясно показывало, что в ней содержалось, — марочное огненное вино.

Девушка протянула бутылочку. Когда она это сделала, туника у нее соскользнула сперва с одного плеча, затем с другого. Она медленно сползла к ее грудям, затем ниже их, до талии.

Он был прав. Под туникой она ничего не носила. Он сделал шаг вперед, а затем в голове у него громыхнул гром и сверкнула молния. Его следующий шаг вперед стал бескостным спотыканием, и после этого он ничком упал на пол.

Девушка натянула платье на плечи, вытащила пробку из бутылочки и брызнула несколько капель на часового. Сержант Талуф одолел одним прыжком последние три шага и опустился на колени рядом с часовым. Опытной рукой он забрал с пояса часового ключи и собственный кинжал из угла. Брошенный рукоятью вперед, кинжал уложил часового настолько аккуратно, насколько вообще можно требовать.

— Это напрасная трата хорошего огненного вина, знаешь ли, — заметил Талуф.

— Чем сильнее от него будет разить, тем меньше они будут подозревать, — отрезала Гизела. — Мне б хотелось увидеть его поглубже в навозе.

— Гизела, — раздался голос с лестницы. — Мужчины будут на тебя смотреть, хочешь ты этого или нет, если ты не упрячешь себя в камеру.

Гизела сверкнула зубами в насмешливой улыбке, когда по лестнице спустилась госпожа Ливия. По бокам от нее шли двое бойцов Конана и двое ее собственных, все в туниках и сандалиях Воителей. Замыкал шествие Арфос, в той же одежде, но со значком капитана на поясе и значком целителя на плече туники. На другом плече у него висла на ремне туго набитая кожаная сумка.

— Я, конечно, склоняюсь перед огромным опытом госпожи в таких делах, — отпарировала Гизела.

— Вандар, тебе лучше по крайней мере раз в неделю задавать трепку этой нахалке, пока она не научится говорить повежливее, — заметила Ливия.

Вандар хмыкнул:

— Она скорей всего обойдется со мной так же, как Талуф с часовым.

— Нет, кинжал полетит острием вперед, — возразила Гизела.

— Хватит болтать, — пресек Талуф. Он взял ключ длиной чуть ли не с детскую ручку, вставил его в замок, а затем повернул. Заскрежетал металл, и камень заскреб о камень, лязгнули цепи, и откуда-то издалека снизу долетело еле слышное шипение.

Когда снова воцарилась тишина, дверь в дом Харофа распахнулась. Опустился узкий подъемный мостик, перекидываясь через провал, тянувшийся от одной стены до другой. Опустив взгляд, Талуф увидел, как камень погружается во тьму. Когда он ступил на подъемный мостик, ему подумалось, что он увидел, как далеко внизу в темноте что-то двигается. И понял, что снова услышал то шипение.

Он едва дышал, пока снова не почувствовал под ногами прочный камень. И другие тоже не медлили. Все, кроме Арфоса, который остановился и вгляделся близорукими глазами во тьму.

— Проклятье, Ар… капитан, что ты там высматриваешь, Сокровища Гимли?

— Я пытаюсь разобрать, что за зверь там внизу. Если я буду знать, у меня, возможно, найдется чем его успокоить.

Талуф заставил себя заткнуться. Если Арфос хотел получить разрешение испробовать на змеях сонное зелье, то пусть просит его у капитана Конана. Сержант горячо веровал, что большинство трудностей решает либо холодная сталь, либо быстрота ног, и совсем не веровал, что надо поощрять сумасшедших!

Желудок Конана дошел до точки раздраженного урчания, но, чтобы убавить киммерийцу сил или быстроты, требовалось нечто большее. Поэтому он поднялся с тюфяка и приготовился к любой помощи или угрозе в тот же миг, как услышал за дверью голоса.

Затем он услышал звук, который ни с чем не перепутаешь, — скрежет отмычки в замке.

— Талуф?

— Капитан?

— Здесь.

— Ты прикован?

— Свободен как птица.

— Слава богам.

От этого голоса у Конана прервалось дыхание. Ливия, здесь? Она тоже заключенная или настояла на участии в спасательной операции? Зная Ливию, Конан заподозрил последнее и сомневался, что кто-либо посмел воспротивиться ей.

Лязганье и скрежет умело применяемых отмычек продолжились. Затем они прекратились и сменились проклятиями.

— Этот поганый последний запор, — прорычал Талуф.

— Насколько он велик?

— С палец толщиной.

— У нас мало времени. Отойди. — Конан вздохнул поглубже, нашел на шершавом каменном полу точку опоры для ног, а затем навалился плечом на дверь и толкнул.

Он толкал, пока на лбу и на шее у него не вздулись жилы, а пот полился с него, как вода в мельничном лотке. Но он почувствовал, как что-то поддается, и услышал из-за двери крики.

Он отступил, перевел дух, прислонился спиной к двери и снова толкнул. Металл застонал, затем завизжал, а затем с жутким воплем не выдержал и уступил силе.

Конан ощутил на спине холодок, когда подумал обо всех, кто мог здесь умереть именно с такими воплями на устах. Ни боги, ни жрецы не могли особо помочь с Призраками, если человек не мог держаться дальше от мест, где они появлялись.

Дверь со скрежетом открылась. Конан вышел в коридор и увидел, как Ливия откинула с лица капюшон плаща и шагнула вперед. При этом лицо Арфоса скривилось. С глубоким поклоном Конан схватил Ливию за руки, поднял их к губам и поцеловал поочередно.

— Сударыня, рад вернуться к вам на службу.

На лице Арфоса отразилось заметное облегчение. У Ливии был такой вид, словно она готова то ли закричать, то ли заплакать.

Вандар, однако, сохранил соображение воина:

— Твой меч, капитан.

Конан повесил сталь к поясу.

— Кто-нибудь из вас придумал байку для извлечения всех вас отсюда?

Арфос показал пропуск, на котором красовалось больше печатей, чем, по мнению Конана, мог вместить такой маленький кусочек кожи.

— Сомневаюсь, что у меня останется много друзей, когда они узнают, что я сделал с их подарками. Но это уж пусть улаживают боги.

Они повернули и направились обратно тем же путем, каким пришли, с Конаном в арьергарде. Он оглядывался посмотреть, нет ли каких-либо признаков погони, когда услышал, как выругался Талуф.

— Эта свинячья дверь закрыта, а подъемный мостик поднят!

Так оно и было. Конан посмотрел в темные глубины, и ему ответило долгое шипение. Он посмотрел через провал и счел, что нет никакой надежды силой опустить мост. Даже если б они смогли дотянуться до крючка, то петли, когда дверь закрыли, скорей всего прочно заперлись.

В то же время тот, кто закрыл дверь, должно быть, поджидал за ней, скорей всего с большим числом воинов, чем могла одолеть спасательная группа. На пути к выходу имелись и другие двери, наверняка они тоже охранялись.

В конечном итоге киммерийца и его людей ждали поражение и погибель, а Ливию — поражение и позор. Если они не смогут найти еще один выход…

Конан внимательно глянул за грань провала. Он смутно различал на дне извивающиеся кольца толщиной с человека. И более отчетливо — он увидел вделанные в нишах противоположной стороны провала бронзовые скобы ступенек. Сознавая устремленные на него взгляды женщин, он опоясался мечом поверх набедренной повязки.

— Я намерен посмотреть, нет ли выхода наружу со дна этой ямы. Мне доводилось сражаться и с более крупными змеями, чем лежащий там внизу любимец Воителей, и именно из их шкур сделаны мои щиты.

Ливия открыла было рот, собираясь что-то сказать. Но первым заговорил Арфос:

— Погодите. У меня здесь кое-что есть. — Он неуклюже стащил с плеча сумку, порылся в ней и достал небольшую бутылочку, сделанную, скорей всего, в Кхитае.

— Что это? — спросила Гизела. — Любовный напиток?

Арфос покраснел:

— Сонное зелье. В бутылке достаточно, чтобы уложить без чувств шестерых человек. Наверно, этого хватит для одного змея.

— Змеи — скоты малоподвижные, — указал Конан. — Сталь действует быстрее.

— Да, но если Воители всего лишь найдут змею спящей, то не будут уверены, что путь нашего бегства пролег мимо нее, — вставила Ливия. — Дай ему попробовать. В худшем случае это может облегчить тебе работу.

Конан начал было резко отвечать, что ему не нужно никакой помощи в любой работе хорошим мечом, азатем вспомнил, что он капитан, отвечающий за шесть-семь человек, из них две женщины, один совсем не воин, и ни один не пригоден для борьбы со змеями, даже будь у них время.

— Дай-ка эту бутылочку мне. Если этот змей подползет достаточно близко, я дам ему хорошую дозу.

— Я сам, — начал было Арфос.

— Нет, Арфос, — прервала его Ливия. — Лестница-то на противоположной стороне. Ты, в отличие от капитана Конана, не прыгун. И поймать тебя он тоже не сможет.

— Во всяком случае без того, чтобы мы оба загремели вниз и стали змеиным кормом, — добавил Конан. — Если ты не думаешь просто прыгнуть вниз и облегчить мне труд, позволив убить змея, пока он питается тобой.

Арфос побледнел, а затем покраснел, когда на его руку легла ладонь Ливии. Считая этот вопрос решенным, Конан подобрался для прыжка, воспарил над провалом и схватился за верхнюю скобу лестницы.

Темнота внизу мгновенно ожила, наполнившись шипением, и теперь он различил поднимающуюся к нему чудовищную длиннозубую голову. И ноздри, и пасть широко разинуты, а поверх рогатой черной морды на него злобно смотрели два красных глаза размером с арбуз.

Конан вытащил из бутылочки пробку, подождал, пока змей не поднялся как мог выше, а затем швырнул бутылочку прямо в разинутую пасть. Шипение сделалось оглушительным, а чешуя заскрежетала и завизжала, скребя о камень, когда змей заметался по яме.

Конан подобрал ноги как можно выше, надеясь, что снадобье Арфоса сработает. То, что он был лучшим змееборцем в их группе, отнюдь не означало, что он занимался этим для собственного развлечения. Кроме того, Ливия была права, рекомендуя оставить поменьше следов их побега.

Конана внезапно осенило, что из Ливии и Арфоса может выйти неплохая пара. По крайней мере, они могли попробовать, если госпожу Дорис можно будет заставить умолкнуть с помощью чего-то меньшего, чем удушение, и если Арфоса не волнует, что жена вдвое умнее его.

Время, казалось, вытянулось к концу света, пока Конан ждал, когда снадобье подействует. Он также обнажил меч, так как змей ударил на расстоянии вытянутой руки от его пяток. Если снадобье не подействует или подействует медленно…

Искры полетели, когда зубы скребанули по камню. Затем змей выпрямился, стоя на хвосте, пока его разинутая пасть не нацелилась прямо вверх. Из его глотки, бурля, выступила зеленая пена, а язык неистово метался. Затем со звуком, похожим на закрывающиеся железные ворота, пасть захлопнулась. Миг спустя огромный змей, казалось, утратил все свои кости. Он повалился в тени и лежал не двигаясь.

Балансируя между поспешностью и осмотрительностью, Конан сосчитал до десяти, а затем отковырнул от стены кусок известнякового раствора и уронил его на голову змея. Он мог с таким же успехом бросить его в колодец.

— Отличная работа, Арфос. Я спущусь убедиться. Талуф, я видел у тебя под туникой веревку?

— Да разве я пошел бы без веревки? Скорее госпожа Ливия — будет гулять без ту…

— Повежливее там!.. — начал было Арфос, прежде чем Ливия сказала что-то, чего Конан не расслышал, но что определенно заставило Арфоса умолкнуть.

Конан спустился по лестнице, приземлившись в черной липкой грязи глубиной по голень, мерзкой на запах и еще более мерзкой на ощупь. Но один быстрый взгляд сказал ему, что усилия были не напрасны. В темноту вел туннель, и туннель этот шел чуть на подъем. Конан перешагнул через неподвижного змея.

— Талуф, веревку! — Киммериец поднял руки, но, сделав это, бросил последний взгляд в глубину туннеля.

И хорошо, что бросил. От каменных стен отразилось эхо, подобное всем извергающимся одновременно гейзерам Ванахейма. Конан отпрыгнул назад, рубя мечом по устремившейся к нему из туннеля чудовищной чешуйчатой голове.

— Их двое! — заорал Арфос.

— Будто Конан сам этого не знает, — донесся голос Ливии, а затем киммериец стал слишком занят борьбой со своим противником, чтобы слышать, что там происходит наверху. Удивление змея, обнаружившего, что его подруга неподвижна, дало Конану секундный выигрыш во времени, которым он воспользовался сполна. Он перепрыгнул обратно через спящую змею, встал, пригнувшись, с мечом над головой, а затем, ухватившись за рукоять обеими руками, рубанул по открывшейся шее другого чудовища.

Окрашенные в цвета корицы и розы чешуйки размером с ладонь разошлись, и под ними обнаружилось бледное мясо. Но змей не получил смертельных ран, и теперь он знал, что его противником нельзя пренебрегать. Змеи, знал Конан, соображали по большей части медленно, но, не умея драться, они б не выросли до такой длины.

Человек и змей вступили в смертельный поединок. Провал был слишком узок, чтобы позволить змею обвить Конана своими кольцами. Поэтому он раз за разом бросался на киммерийца — со скоростью, которая оказалась бы смертельной для любого менее сильного противника, — стремясь впиться в него зубами.

Каждый раз, когда он ударял, там оказывалась сталь Конана, рассекавшая чешую и мясо. Иногда бросок проносил его мимо киммерийца, заставляя врезаться в канал с силой тарана. Конан увидел, как под этими ударами из стен начинают сыпаться известковый раствор и даже целые камни. Все это начало походить на своеобразное состязание: что случится раньше — достукается ли змей до потери сознания или обрушит весь провал на них обоих!

С верха провала с грохотом и стуком рухнул камень. Он отскочил от змея, а затем от стены, чуть не ударил по правой руке Конана, а затем зарылся в грязи. Прежде чем киммериец успел выругаться, за ним последовал второй камень.

Этот ударил змея по рогатому носу. Змей распрямился из спирали и устремился прямо вверх, шипя неистовей, чем когда-либо. И тут же открыл Конану свое горло.

Со всей силой своих железных рук и со всей скоростью в ногах киммериец нанес удар. Его меч рассек чешую и мясо, добираясь до жизни змея. Кровь какой-то миг фонтанировала, когда тварь, казалось, взмыла еще выше, а затем, как и его подруга, он, казалось, утратил всякие силы. Конан едва смог отпрыгнуть в сторону, когда змей рухнул на свою спящую подругу.

— Эти камни бросил один из вас? — крикнул он. Молчание нарушил тихий голосок.

— Да, — призналась Гизела. — Я думала…

— Если ты вот так действуешь, когда думаешь, то не дай мне Кром оказаться рядом, когда ты действуешь не думая! — оборвал ее Конан. — Талуф, давай спускаться и убираться отсюда.

На скользких змеиных телах можно было потерять равновесие и свалиться, но спутники съехали по веревке без каких-либо неприятных происшествий, за исключением Гизелы. Та поскользнулась, зацепилась туникой за один из носовых рогов и приземлилась в грязи в чем мать родила.

Вандар стащил с себя тунику, чтобы одеть на Гизелу, когда она тщетно пыталась стереть грязь с ног и ягодиц.

— Фу! — наморщила нос Ливия. — Чем занимались эти звери… Конан, что ты делаешь?

Конан резал на куски спящую змею. В качестве последней меры он вонзил в один глаз кинжал, проникнув глубоко в мозг. Змея перешла из сна в смерть со всего лишь легким содроганием.

— Следую вашему же совету, сударыня, — отозвался Конан, вытирая меч о чешую и убирая его в ножны. — Если оба будут так порубаны, то все будет выглядеть, надеюсь, так, словно они убили друг друга. А также первый не очнется и не будет гоняться за нами по туннелям.

Ливия содрогнулась и подала одну руку Арфосу, а другую Конану. На мгновение мужчины поддерживали ее, не давая упасть в грязь. Затем Ливия сделала глубокий вдох:

— Давайте-ка убираться отсюда.

— Как пожелаете, сударыня, — молвил Талуф. — Но первым лучше пойти мне. Думаю, я изучил эти туннели все ж таки получше, чем остальные из вас.

Конан прожег сержанта гневным взглядом:

— Талуф, ты наврал, говоря, будто никогда раньше не бывал в Мессантии?

— Капитан, ты же только спрашивал, известен ли я Воителям. Я сказал — нет, и это было правдой.

— Несомненно, потому что ты проводил все свое время чураясь дневного света, — чуть улыбнулась Ливия.

— Не только воры лучше всего обделывают свои дела в темноте, — ответил Талуф и свернул в туннель.

Вскоре им довелось узнать, чем питались змеи. Из грязи торчали кости, по большей части раздробленные туго сжатыми кольцами и зубами змей, но узнаваемо человеческие.

К счастью, путь на улицы им понадобилось отыскивать немногим дольше, при свежем воздухе и сухом камне под ногами. Они выбрались наружу в сумерках, и к тому времени, когда они подходили ко дворцу Дамаос, на город опустилась темнота.

Они также решили меж собой один вопрос. Прежде чем они смогут выступить против внешнего врага, надо сорвать планы врага внутреннего. В доме, несомненно, действовал шпион, и если его звали не Реза, то Реза поможет им поймать этого шпиона, или его ждет та же участь.

Глава 14

Реза быстро проснулся от шума в его комнате. На иранистанской границе те, кто не умел быстро просыпаться, недолго служили в кавалерии Хаджара. Если их не выгонял Хаджар, то им рубили головы, а иногда и другие части тела иранистанцы.

Быстро проснувшись, Реза еще быстрее откатился на другую сторону постели, более удаленную от двери. Когда он перекатился, его рука нырнула под подушку. И появилась оттуда, держа короткий меч.

Но когда он скатился с постели, ему опустился плашмя на запястье тяжелый двуручный меч. Пальцы у него разжались, и клинок с лязгом упал на пол. Он увидел перед собой огромную фигуру, двигающуюся со скоростью разящей гадюки, и упавший меч придавила нога в сапоге.

Затем что-то твердое ударило его в висок. Он рухнул ничком на пол, смутно сознавая у своей щеки холодный камень. И не столь смутно он почувствовал, как железные руки связывают его по рукам и ногам. Он хотел выругаться, но у него не нашлось сил.

Видел он, однако, все отчетливо. Из-под кровати получался хороший обзор: просматривалась и дверь, и стоящие в ней люди. Когда Реза заметил их, то стал совершенно уверен, что ему все это снится. Госпожа Ливия здесь, следит за тем, как его вяжут, словно предназначенного на убой кабанчика? И Арфос из Дома Лохри, стоящий так близко к Ливии, что его дыхание могло взъерошить ей волосы, и с туго набитой кожаной сумкой через плечо?

Реза как раз решил, что он, должно быть, ударился головой и лишился рассудка, когда почувствовал, как сила великана поднимает его в сидячее положение. На него пристально смотрели пронзительные голубые глаза. У гиганта-варвара было темное, словно высеченное из камня, лицо.

— Очнулся, — сообщил Конан.

— Я… — начал было Реза.

— Чем меньше ты сейчас скажешь, тем скорее мы покончим с этим, — посоветовал ему Конан. Голос его казался менее суровым, чем лицо. — Арфос, ты готов?

— Я… хотя я бы предпочел видеть наготове под рукой немного оливкового масла.

— Оливковое масло? — хором переспросили Ливия и Конан.

— Да. Доза травяного настоя, такая крепкая, какая нам понадобится, заставит его через некоторое время изрыгать свои внутренности по всему помещению. А если мы, закончив допрос, скормим ему немного оливкового масла, этого может и не произойти.

Ливия кивнула:

— Гизела, ты можешь передвигаться по дому, вызывая меньше всего вопросов. Кухня на тебе.

— Да, госпожа. — Реза увидел, как горничная выскользнула за дверь, а Арфос поставил сумку и принялся доставать оттуда бутылочки и пузырьки.

— Итак, Реза, — обратилась к нему госпожа Ливия. — Похоже, что в нашем доме есть шпион. Слишком много он выдал наших тайн. Несмотря на твою давнюю службу, у тебя хватает причин быть тем шпионом. Господин Арфос приготовил снадобье, которое заставит тебя сказать правду об этом деле. Если ты откажешься принять его, нам придется считать тебя виновным. Тогда мы должны будем использовать более суровые…

Реза захохотал, да так, что долго не мог остановиться. Он увидел, что другие переглянулись: несомненно, подумали, что парень сошел с ума.

С трудом переведя дыхание, Реза снова улыбнулся:

— Госпожа, простите, что я так долго оставлял вас в сомнениях. Я… причины, которые, как вы подозреваете, у меня есть — достаточно реальные, но я не шпион, не предатель, не разрушитель клятв, которые давал и вашему кровному отцу, и отцу-опекуну. Давайте свои снадобья, и когда я закончу с ними, то покажу вам, где я оставил настоящего шпиона.

Ливия посмотрела на других:

— Он настолько не боится…

Конан покачал головой:

— Возможно, он говорит нам все это, чтобы сделать менее осторожными. Хотя его готовность нисколько не вредит.

— Конан, может, ты перестанешь говорить обо мне так, словно я бессловесная скотина? Арфос, можешь давать мне какую хочешь дозу. Но если меня будет рвать, пока я не смекну слишком слабым, чтобы сражаться с настоящими врагами Дома Дамаос, то не суйся сюда, пока я не восстановлю силы. Иначе я спущу тебя с лестницы пинком под зад, выброшу за дверь и утоплю в рыбном садке.

Арфос нервно рассмеялся, а затем снова принялся отмерять дозу снадобья. Это дало Резе время понаблюдать за хозяйкой, когда та смотрела на двух своих спутников.

Конан задел ее сердце. Этого нельзя было отрицать. Но он не имел никакой власти над ее рассудком, и не мог сбить ее с пути. Если Ливия не отправит побоку всю мудрость, какую она приобрела за те годы, что ее знал Реза, то киммериец не мог причинить вреда Дому Дамаос.

Теперь оставалось всего лишь убедить киммерийца в том, что он, Реза сын Ширама, столь же невиновен!

Госпожа Дорис из Дома Лохри очнулась и сразу почувствовала боль, не имеющую никакого отношения к неудовлетворенному желанию. Ощущения больше походили на те, которые она помнила с того раза, когда, убегая от напавшего на нее, налетела прямиком на колючую изгородь. Кожа прям-таки горела от странного, болезненного покалывания.

Покачивание и равномерный стук подсказали, что она находится в легкой телеге, быстро едущей по столбовой дороге. Телегу накрывал, столь же непроницаемо, как птичью клетку ночью, тяжелый, как парусина, чехол.

Надежно укрытая от любопытных глаз, она сняла халат, бывший ее единственной одеждой. Боль от уколов была отнюдь не игрой воображения. Все тело Дорис покрывали красные пятнышки, похожие на следы от укусов насекомых. Миг спустя она почувствовала, что фургон остановился. Когда наступила тишина, она услышала птичье пение, фырканье лошадей, а затем мужские голоса. Она принялась оглядываться в телеге в поисках еды или хотя бы воды и, что важнее и того и другого, ночного горшка!

Она как раз пришла к выводу, что ничего подобного в телеге не имелось, когда у чехла откинули полог. В отверстие сунулось квадратное лицо с остроконечной седой бородой и лысой головой.

Дорис решила не доставлять лысому удовольствия видеть, как она хватается за халат. Она положила одну руку на колени, а другой прикрыла грудь.

— Господин Акимос! Чему я обязана удовольствием этого визита?

— Похоже, сударыня, что это вы решили воспользоваться моим гостеприимством. Я был бы плохим хозяином, если б не подумал о ваших удобствах.

— Мне нужно только одно удобство — объяснение. Если вы не можете предоставить его, то как насчет лошади для возвращения в Мессантию?

— Увы, сударыня. Срочные дела не позволяют мне оказать ни ту ни другую любезность. Но все прочее, что в моей власти, будет вашим в тот же миг.

Дорис подумала об отказе от любых услуг со стороны человека, который явно похитил ее по причинам, о которых она узнает, когда он соизволит уведомить, — если вообще узнает. Эта девчонка Ливия определенно сочла бы такое поведение отличным способом продемонстрировать свою смелость.

Дорис-то лучше знала жизнь. Она начинала достаточно бедной, чтобы почти постоянно испытывать холод и голод. Она понимала, что жажда, голод и свинячья жизнь в собственных испражнениях подорвут те силы и ум, которые ей понадобятся.

— Ночной горшок. Еды и воды. Какую-нибудь приличную одежду. И мазь для моих… следов от укусов насекомых.

— Конечно.

Лицо Акимоса исчезло, и когда она натянула халат, то услышала его голос, подзывающий людей. Откинутый полог показывал треугольник пурпурного сумеречного неба над темными горами. Поближе к ней находилась искривленная олива, а около нее сидел худощавый молодой человек в поношенном за долгие скитания синем балахоне.

С первого же взгляда Дорис ощутила ужас. Этот человек с виду сильно походил на ее сына Арфоса. Неужели он участвовал в этом заговоре, стремясь освободиться от нее ценой рабства у Акимоса?

Затем она увидела, что этот человек годится Арфосу в отцы и в его темных глазах таится глубокое внутреннее знание. Знание того рода, какое, поняла она, будет использовано против нее прежде, чем она вырвется из рук Акимоса.

Сидевший поднял голову и пристально посмотрел на нее. Дорис задрожала, хотя ночь стояла теплая. Эти глаза, казалось, пронзали халат и кожу под ним, стремясь изучить ее кости, внутренние органы и даже душу.

Она поплотнее запахнулась в халат и повернулась к нему спиной. Она больше не гадала, когда же ее освободят. Вопрос теперь стоял так — освободят ли ее вообще?

— Насколько мы близко?

Талуф приложил палец к губам и прошептал:

— Слишком близко для твоего киммерийского рева, капитан.

Реза усмехнулся, но был бледен и вспотел.

— С тобой все ладно? — спросил его Конан.

— Дело не в продолжающемся действии снадобья. Дело во вкусе оливкового масла.

— Если на кухне прогорклое оливковое масло, Реза, то ты сам виноват… — начал Арфос, но рот ему тут же захлопнула могучая длань киммерийца.

Дальше они двигались молча, Конан, Реза, Талуф, Арфос и восемь отборных бойцов — половина из Дома Дамаос, половина из отряда Конана. Четверо бойцов и Талуф переоделись тайными Воителями.

Тайные Воители были не настолько тайными, чтобы Арфос не сумел узнать, как они одевались. Это была группа Воителей, умевших проскальзывать в дома для приобретения улик, которые не удавалось достать другими средствами. По строгим понятиям аргосийского права, они были преступниками, но эти представления уже не один век ничуть не стесняли ни их самих, ни их хозяев. Услышав об этом, Конан рассмеялся:

— Аргос начинает больше походить на другие места, где я бывал. У него десяток законов там, где у других один, но эти законы по-прежнему таковы, как их толкуют те, кто правит.

— Конан, прежде чем смеяться над этим, подожди, пока сам не будешь править, — посоветовал ему Арфос.

— Так долго может ждать только бог, — снова засмеялся киммериец.

Что бы там ни говорили о них законы, тайные Воители окажутся удобным оружием. Магнатам вроде Акимоса редко приходилось особенно опасаться их, но вот слуги магнатов — другое дело.

Еще через сотню шагов отряд оказался перед узким туннелем, полого идущим вверх. Талуф опустился на четвереньки и полез вперед. Миг спустя Конан услыхал змеиное шипение, сообщившее ему, что все хорошо.

Реза и Конан пролезли по туннелю присоединиться к Талуфу. Проход был низким, но широким, так что обоим хватило места ухватиться за перегораживавшую туннель бронзовую решетку. При их объединенной силе в действии не могла устоять даже бронза холодной ковки.

— Один из тех змеев прошел бы сквозь нее, как через пергамент, — заметил Реза, когда они опустили решетку на пол.

— Он едва ли смог бы протиснуться в этот ход, — указал Конан, разминая мускулы. — И готов побиться об заклад, что есть какая-то преграда, которой мы не нашли, чтобы зверьки Воителей не заползали в погреба знати. Слуга-другой, может, и невелика потеря, но если один из них съест оленину для пира у Главного Архонта… — Киммериец притворно содрогнулся от ужаса.

Они с Резой извлекли из своих поясных сумок черные маски и натянули их на головы. Позади них бойцы сделали то же самое.

— Готовы, ребята? — осведомился Реза.

Бойцы кивнули.

— Отлично, — заключил Конан и добавил: — Помните, никакого кровопролития, если мы в состоянии избежать его. В худшем случае захватите кого-нибудь в плен, пусть Арфос его попользует своим снадобьем.

— Я не прихватил ни капли оливкового масла, — грустно посетовал Арфос.

— Мне наплевать, если слуги Акимоса изрыгнут свои кишки по всем его красивым мраморным полам, — бросил Реза. — Просто постарайся остаться в живых, чтобы накормить их снадобьем.

Арфос, похоже, вознегодовал из-за того, что ему запретили участвовать в драке. Но его негодующий взгляд лишь беспомощно скользнул по спинам двух рослых молодцов, когда они пролезли через отверстие. Перед ними возник обрыв высотой в человеческий рост, но оба спрыгнули бесшумно как кошки, подняв только облачко пыли. За ними спрыгнули и остальные бойцы в масках.

После Конан сказал, что дальше начнется та часть этого дела, которая беспокоила его больше всего. Некоторое время они бродили по погребу дворца Акимоса, не встречая ничего крупнее крысы. Затем посланный к комнатам слуг разведчик доложил, что и они покинуты всеми, кроме старух и мальчишек.

Конан отказался беспокоить и тех и других. Он начал гадать, а не решил ли Акимос сохранить свои тайны, забрав с собой всех слуг, которые могли их знать. Если так, то налетчикам предстоял невеселый выбор: допрашивать женщин и детей или обыскать дворец от крыши до погреба и молиться, чтобы им удалось найти что-то проливающее свет на случившееся.

Они пробыли во дворце достаточно долго, чтобы поужинать в приличной винной лавке, когда им повезло.

— Я слышу пение, — сказал разведчик.

Конан кивнул. Он тоже услышал его, наряду с барабанным боем. Они поднялись по лестнице из комнат для прислуги и двинулись по коридору к личным покоям Акимоса. Один остался позади — передавать сигналы группе Талуфа.

Гобелены в этом коридоре отличались таким же великолепием, как и висевшие в Доме Лохри — своей обветшалостью, даже тот, который укрывал спавших на полу мужчину и женщину. Более их ничто не прикрывало, а чем они занимались — было столь же очевидно, как и винные пятна на мраморе.

Пение, доносившееся из-за полуоткрытой двери, стало громче, чем раньше. Оно, однако же, не заглушало ни звона чаш, ни бульканья поглощаемого вина, ни глухого стука, возникавшего, когда кто-то поглотивший слишком много вина валился на пол.

Кто-то принялся стучать на барабане или, по крайней мере, на чем-то подобном. Конан кивнул. При таком гаме по коридору могла бы проскакать неуслышанной и шайка казаков.

Он выхватил меч, распахнул дверь настежь и ворвался в помещение.

В следующий миг самое большее, чего пришлось опасаться Конану, так это того, что слуги Акимоса перебьют друг друга, пытаясь скрыться от него. Если кто-то из них и был в состоянии держать оружие, то он такого не видел. И было совсем нелегко казаться вором, жаждущим не только добычи, но и крови, да при этом еще в действительности не причинить никакого вреда отупевшим от вина слугам Акимоса оказалось делом нелегким.

Конан издал гирканийский боевой клич — сигнал Талуфу и его "Воителям" присоединяться к нему. А затем повернулся к одному охраннику, который начисто забыл про меч у него на поясе и замахнулся табуреткой, проявляя больше ярости, чем умения.

Удачный взмах табуреткой столкнулся с мечом Конана. Сталь застряла в дереве. Конан крутанул меч, выдергивая его, и одновременно как можно сильнее пнул по табуретке. Та отлетела назад, врезавшись в живот забывчивому меченосцу. Тот в свою очередь тоже полетел назад и врезался спиной в стол, ломившийся от кувшинов с вином и блюд с разносолами. Стол опрокинулся с грохотом от падающих блюд и бульканьем разливающихся марочных вин.

Несколько слуг, и мужчин и женщин, настолько отупели, что опустились на четвереньки, как собаки, и принялись лакать вино. У Конана так и чесались ноги дать им пинка, как тем же собакам.

Гам перекрыл гирканийский боевой клич.

— Хвала Митре! — пробормотал Конан себе под нос, но вслух язвительно выругался. Затем в помещение вбежали с мечами наголо Талуф и его "Воители".

Спасая свою жизнь, Конан и то сражался с меньшей осторожностью, чем сражался сейчас в этой псевдобитве. Его людям и ребятам Талуфа требовалось выглядеть кровными врагами, по-настоящему не проливая крови — ни своей, ни кого-либо из слуг, пялившихся на происходящее или распростертых на полу. Именно это-то на самом деле и представляло для Конана самую большую трудность — как не поскользнуться в лужах вина и еды или не споткнуться о тела слуг, слишком набравшихся, чтобы уползти из-под топающих сапог дерущихся!

Один за другим люди Конана "теряли мужество" и удирали по лестнице на крышу. Киммериец отступал в арьергарде, фехтуя с Талуфом так бешено, что их мечи высекали искры, задевая о стены. Конан напомнил себе, что надо будет показать меч кузнецу, прежде чем отправиться по следу госпожи Дорис.

Наконец Конан и его "воры" собрались на крыше. Перед ними стояло две задачи. Одна — послушать, как Талуф будет говорить со слугами, и помочь, в случае если с Талуфом и его ребятами что-то стрясется. А другая — помешать слугам ринуться всей толпой на крышу и в отчаянии броситься вниз. Если они не приземлятся на головы, то, может, и не причинят себе серьезного вреда. Но шум, несомненно, выйдет за пределы дворцовых стен. И если он и не приведет вовремя настоящих Воителей, то определенно приведет к появлению соседей Акимоса, задающих вопросы, на которые Конан совсем не желал отвечать.

План Конана увенчался успехом. Он услышал, как слуги говорят о пещерах Зимгаса, об отборных бойцах и лошадях, приготовленных для долгого путешествия, о крытой дорожной повозке, оборудованной словно для удобства знатной дамы. Он услышал о слугах, расспрашиваемых, знают ли они что-нибудь о Доме Лохри, и многое другое.

Если б услышанное Конаном было веревкой, то ее хватило бы, чтобы повесить Акимоса десять раз кряду. Он дождался, пока Талуф не сказал слугам, что они хорошо служили своему хозяину и что он будет сразу же предупрежден. И добавил, что им следует очистить дом от всяких следов своего пиршества, иначе даже услуга, оказанная ими Воителям, не защитит их от хозяйского гнева.

А затем Конан и его люди убрались, так же украдкой, как и те воры, какими они прикидывались. Когда они добрались до заранее обговоренного места встречи в туннелях, то застали Талуфа уже там, и его ребята несли два сундука.

— В одном — свитки со стола Акимоса, — доложил сержант. — Я сказал, чтонам надо изучить их, чтобы узнать побольше о том, что же искали воры.

— А в другом? — спросил Конан, ткнув в сундук носком сапога. Вес его сам по себе кое-что говорил, и он оказался набитым серебряными монетами, с примесью нескольких золотых и цепочек с самоцветами.

— Этот вернется обратно, — распорядился Конан.

— К Акимосу? — Талуф вытаращился, словно те же пьяные слуги.

— Нет, слугам. Назови это наградой за их добрую услугу Воителям.

— Клянусь причиндалом Эрлика! — выругался Талуф. — А я уж чуть не испугался, что ты стал честным человеком, Конан.

— Уж не знаю, каков Конан, — влез в разговор Реза. — Но тебе я, сержант Талуф, так скажу. Если у тебя завелись мысли сделаться вором, то не оглашай их там, где мне слышно.

Госпожа Дорис легла на живот, приподняла края палатки и выглянула наружу. Она, несомненно, смогла бы больше увидеть из входа в палатку, но тогда охранники заметили бы ее и что она не настолько отупела от страха, как притворялась.

Пока что охранников легко удавалась обмануть. Она не воображала, что одурачить Акимоса и Скирона будет столь же легким делом, но по крайней мере охранники были началом. Что угодно было лучше, чем заливаться слезами, пока не превратишься в ком безмозглой плоти.

К тому же эти охранники почти все время были единственными людьми, находившимися в пределах ее досягаемости. Если они не будут с ней настороже… ну, это было не больше чем хрупкой надеждой. Но и самая хрупкая надежда — это больше чем то, что у нее осталось, когда то… создание… появилось в ее покоях.

Выше по склону она увидела красное пламя бивачного костра. Оно, казалось, освещало вход в пещеру. У этого входа в пещеру плясала силуэтом на фоне пламени худощавая фигура. Ей подумалось, что это Скирон, и он казался неодетым.

На нее накатила волна страха, заставляя впиться зубами себе в руку, чтобы не заскулить как голодный щенок. Она лгала себе, когда думала, что от обмана охранников будет какая-нибудь польза. Ей не удастся так лихо провести их, чтобы сбежать, прежде чем Скирон снова нашлет чары. И даже если удастся сбежать, Скирон может послать следом за ней своих тварей.

Через некоторое время страх достаточно спал, чтобы она снова могла дышать. Теперь она увидела на фоне пламени и другие силуэты. Люди, несущие груз — стеганые одеяла, дрова, кувшины и другие предметы, которые ей не удалось опознать. Похоже, они заносили их в пещеру.

Теперь страх уступил место смеху. Неужели она напугала себя чуть не до истерики из-за того, что Скирон накладывал на припасы Акимоса чары сохранности?

Смех принес ей облегчение, так что она смогла поесть колбасы, выпить пива и забыться сном.

"Фрагменту" потребовалось бы несколько дней, чтобы присоединиться к Великому Дракону. Теперь же, в пещерах Зимгаса, "фрагмент" всего за несколько часов окажется рядом со Змеем. Два чудовища подпитывали свои "фрагменты" — подпитывали силой — и прорезали ходы в скалах, которые разделяли их на рассеянные существа.

Дракон и Змей также воскресили древнюю мыслесвязь, как ее называли создавшие чудовищ маги. Сами же Драконы не употребляли названий, не нуждаясь в таких помощниках памяти.

Они ведь, в конце концов, были почти бессмертными. Определенно века минувшие, с тех пор как они ушли в скалы под горами, были для них все равно что дни для человека. Они ничего не забыли из того, что знали тогда. И часть этого знания относилась к тому, как вновь обрести утраченную ими силу.

Питание было частью этого процесса, но живая плоть не могла удовлетворить всего их голода. Для нахождения новой силы требовалось и колдовство.

Поэтому когда изолят явился к чудищам с известием о колдовстве, совершаемом в пещерах Зимгаса, те расценили это как ценное знание. Тем более что колдовство там творилось такое, каким монстры могли питаться.

Если б им было свойственно так вот подражать человечеству, то Драконы обрадовались бы этой новости.

Глава 15

Госпожа Дорис видела сон.

Ей снился любовник более красивый, сильный и цивилизованный, чем Конан. Он обладал великолепной силой киммерийца, но еще и шептал ей на ухо чарующие любовные клятвы, когда они сплетались друг с другом.

Она еще плотнее обвила этого мужчину руками и ногами, вдыхая запах его пота так, словно тот был самым тонким и ароматным фимиамом. Она откинула голову назад и закричала в экстазе, услышала его крик, почувствовала запах его дыхания.

Его дыхания? Его дыхание было таким же душистым, как ее сад в те давно минувшие года, когда за ним ухаживали как положено. Как его дыхание вдруг — между одним вдохом и другим — сделалось зловонным?

Как?..

Она проснулась, и тело, сплетавшееся с ней, придавившее ее к тюфяку, не было ни красивым, ни сильным. А что до цивилизованности господина Акимоса…

Это не имело значения. Он не остановится, и из-за того, что он не остановится, она поняла, как она беспомощна. Желание поднялось в ней как прилив, увлекая ее в пучину, заставляя руки и ноги трепыхаться, лицо кривиться, а рот — кричать.

Крякнув, Акимос кончил и скатился с нее. Госпожа Дорис лежала вытянувшись на тюфяке, облаченная только в спутанные волосы и капающий пот, с бессильно открытым ртом, и рассудок ее пребывал едва ли в лучшем состоянии.

— Разве это было не великолепно, Дорис?

Одно из достоинств Конана, поняла Дорис, заключалось в том, что он не ожидал похвал своей мощи. Конечно, когда женщина после засыпала как убитая, мужчине было трудно усомниться — или спросить, если он все же усомнился. Однако вплоть до этой минуты Дорис не понимала, как она ненавидит мужчин, ожидающих похвалы.

— Уверена, что для человека твоего возраста…

— Его ладонь ударила ее прежде, чем она увидела движение его руки.

Трижды и сильно. Она почувствовала, что глаза у нее заслезились, но отказывалась моргнуть. Она не позволит этому сыну уличного подметалы считать, будто он может заставить ее плакать. Или считать, будто он может также и запугать ее.

— Мужчина твоего возраста действует отлично, если ему вообще удается удовлетворить женщину. Я достаточно довольна.

На этот раз оплеухи превратились в удары. Дорис перевернулась на живот. А затем сообразила, к чему это может привести, если Акимоса охватило желание причинить ей боль. Она снова перевернулась на спину — с помощью двух потных рук, болезненно тянущих ее за волосы.

Акимос снова рухнул на нее, выдавливая воздух из ее тела и заставляя заныть ее неисцелившиеся ранки. С болью пришло и желание, которого она никогда раньше не испытывала, несмотря на распространяемые о ней сплетни.

Теперь же оно возникло. Она знала, что если б Акимос принялся грызть ее тело, как волк ягненка, то экстаз поднялся бы и на большую высоту. Душу овеяло ужасом, словно ледяным ветром, но тело ничто не охлаждало. Оно обрело собственную волю и неслось теперь по волнам желания, как корабль по штормовым волнам.

Стон проложил себе дорогу в горло Дорис, стал громче и превратился в самый настоящий вопль.

Скирон услышал этот вопль и улыбнулся. А затем покосился на сидевших у бивачного костра, и его улыбка растаяла.

Чары, принуждающие госпожу Дорис стать для Акимоса рабой любви, были и мощными и сложными. Однако, похоже, они действовали не так уж плохо. Еще несколько дней их действия, и госпожа Дорис будет рабой Акимоса в такой же мере, как любой вендиец мог бы стать рабом макового сиропа.

В то же время, однако, эти чары напоминали всем другим мужчинам в лагере, что они-то не разделяют удовольствий своего магната. Или же всех этих мужчин заставляли выглядеть кислыми или охваченными похотью, или и теми и другими сразу, всего лишь доносившиеся из палатки крики?

Это не имело значения. Позволить этим мужикам утолить свое желание становилось важным для спокойствия в лагере и успеха магната Акимоса. Если Скирон сможет изобрести способ утолить его и дать слугам знать, чем они ему обязаны, то они будут прислушиваться к нему с большим уважением.

До сих пор ему хватало и непрочной дружбы да развязанного кошелька Акимоса. Однако приближалось время, когда для планов Скирона понадобится больше рук и еще больше друзей. Рабов, превращенных чарами в полных тупиц и используемых словно жертвенные животные, будет уже недостаточно.

А если эти друзья придут из рядов людей Акимоса — ну, это накинет узду на любые мечты избавиться от услуг Скирона, какие могли завестись у этого магната.

Скирон вышел за пределы круга светает костра, а затем и вообще в более глубокую ночь, за пределы лагеря. Вдали он услышал трубный зов оленя-самца.

Еще глубже в лес, всего лишь чуть ниже по склону, от лагеря. Скирон знал чары, способные превратить важенок и других самок в то, что сойдет за женщин, по крайней мере в постели и ночью. Это были мощные чары, даже для стран более древних и мудрых по части колдовства, чем Аргос. Никто не посмеет усомниться в величии колдуна, который наведет их.

Но этот колдун еще и утомится, и использует много незаменимых порошков и трав, которые он с таким трудом привез в такую даль. Если ему когда-нибудь позже понадобятся все его силы — нет, должен быть и более легкий способ.

Был такой. Он находился чуть дальше вниз по склону, в виде деревень, мимо которых они проезжали, поднимаясь к пещере. В каждой из тех деревень водились девушки и молодые жены. Несколько таких, скованных теми же чарами, что и госпожа Дорис, заставят слуг улыбаться весь месяц. Скирон вернулся к свету костра:

— Партаб!

— Господин Скирон? — Рослый вендиец поднялся, и свет отразился от его лысого черепа и клинка заткнутого за пояс талвара. Он поднялся с небрежной легкостью, словно говоря, что он не проявит открытого неповиновения Скирону, но подчинится ему ничуть не быстрей, чем сочтет нужным.

— Возникло одно дело, связанное со здоровьем слуг.

Партаб медлил следовать за Скироном, однако постарался осмыслить слова колдуна.

— А ты мудрее, чем я смел надеяться, — порадовался Партаб. — Я и впрямь скорбел, если б, к примеру, почуял в себе силу молодого жеребца, а рядом не оказалось ни одной кобылки.

— Это можно исправить, если ты и еще десяток бойцов отправитесь со мной.

— Я тотчас же соберу их.

— Хорошо. Напомни им, что мы должны красться так же незаметно, как ласки при набеге на курятник, когда все крестьянские псы не спят. Акимос нас не поблагодарит, если мы восстановим против него всю округу, рыщущую в поисках пропавших жен и дочерей.

— Они ничего не найдут, — пообещал Партаб. Выхватив талвар, он взмахнул им так, что воздух засвистел, рассекаемый острым клинком.

— При самой малости осторожности — не найдут, — согласился Скирон. Понадобится больше чем малость осторожности, равно как и несколько мелких заклинаний для потери памяти. Если же у него не найдется времени для этого, то предложенное Партабом решение может оказаться единственным.

Конан сидел на постели, занимаясь смазкой кольчуги-безрукавки, которую наденет завтра под кожанку для верховой езды. Эта кожанка, вместе с остальным его снаряжением от начресленника до меча, лежала на сундуке около постели.

Ливия предложила ему поручить приготовить оружие и одежду какому-нибудь слуге, но он отказался, а Реза объяснил почему:

— Мы поедем налегке и по-быстрому, госпожа. Никаких слуг ни для кого, кроме вас. Некоторые бойцы делают то, что им следует сделать, с прохладцей, если не видят, что капитаны тоже занимаются этим.

Ливия вежливо кивнула. Она услышала в голосе Резы, как и в голосе Конана, намек, что они могли бы ехать быстрее и дальше, не будь с ними ее.

Но Арфос настаивал, и никто не мог отказать ему, да и не стал бы даже пробовать. А коль скоро Арфос присоединился к спасательной группе, Ливия тоже настояла на этом. И Конан, и Реза пытались отказать ей — настолько твердо, насколько позволял их чин. А она проигнорировала их обоих настолько твердо, насколько позволял ее чин.

Конану казалось, что эти двое юнцов вызывали друг друга на состязание — кто проявит больше смелости? Навидавшись того, как такие состязания заканчиваются по большей части тем, что их участники в конечном итоге служат пищей стервятникам, Конан не испытывал душевного спокойствия, видя Арфоса и Ливию втянутыми в подобное же соперничество.

Ну, они были всего года на четыре моложе его, хотя об этом было легко забыть из-за мудрой головы на юных плечах Ливии. Если они не желают слушать возражений и быть осторожными, то им придется ехать и драться. Со всей помощью, какую смогут оказать отборные бойцы да они с Резой, и большей, если возможно.

Конан услыхал, как рука прикоснулась снаружи к незапертой двери, прежде чем увидел как дверь начала открываться. Он застыл где сидел, делая дыхание глубоким и ровным и сузив глаза в щелки.

Он стал столь же неподвижным, как валун, и по виду — таким же нечувствительным, когда дверь открылась ровно настолько, чтобы в нее проскользнула Гизела.

Она бросила один взгляд на Конана, кажется, подумала, будто он спит, а затем на цыпочках подошла к постели. Стоя рядом с ней, она сбросила сперва одну сандалию, затем другую. И опустила руки к подолу туники — а Конан швырнул в дверь кувшин с оливковым маслом, заставившее захлопнуться. Конан одним прыжком очутился у двери, задвигая засов. Еще один прыжок, и он очутился на постели, сгребая Гизелу в свои массивные объятия.

Вместо того чтобы протестовать, та улеглась на спину и покрутила бедрами, не волнуясь о том, что туника соскользнула куда как выше голеней, когда Конан подхватил ее на руки.

Конан рассмеялся, поднял горничную еще выше, а затем бросил на постель. Она трижды подскочила, прежде чем остановиться. К тому времени она так сильно смеялась, что ей пришлось перевести дыхание прежде, чем она смогла сесть и снять наконец тунику.

Теперь на ней осталась только нижняя туника, которая начиналась как раз над грудями и заканчивалась чуть ниже пупка. Вышитые на тонком шелке цветы отнюдь не делали одежду более скромной.

Конан рассмеялся:

— Раз уж я бросил тебя на постель, а не скинул с нее, то надеюсь, ты знаешь, зачем ты здесь.

Она выпрямилась:

— Конан, я вовсе не зеленая девчонка.

В самом деле, семнадцать лет считались в Аргосе возрастом женщины. Как, впрочем, и вздымающиеся под туникой груди — весьма соблазнительными.

— Оно и к лучшему. Те мне не очень-то по вкусу. Но я видел тебя с Вандаром…

Никаких сомнений. При этих словах по лицу ее пробежала тень. Конан нахмурился:

— Вы поссорились?

— Капитан Конан, а это твое дело?

— Да, Кром побери! — прорычал киммериец.

— Если вы поссорились, то я обязан знать. Это касается одного из моих лучших бойцов. Если же вы не в ссоре, то что ты здесь делаешь?

— Сижу на твоей постели.

— Почти голая и, похоже, готовая наброситься на меня, как тигр на козу! Так вот, ты сама себе хозяйка, и, если у тебя есть веская причина быть здесь, я не стану с тобой бороться. Но ты либо скажешь мне об этой веской причине, либо выйдешь отсюда с покрасневшей задницей, а Вандар завтра утром останется здесь.

Гизела побледнела и отвернулась. И когда она заговорила, то ее слова звучали чуть громче шепота:

— Если Реза узнает, что я тебе сказала…

— Я готов поклясться любой клятвой, какую ты выберешь, не говорить Резе. Просто скажи мне, и побыстрее.

— Меня прислал Реза. Он… незачем, чтобы ты думал о госпоже Ливии… как о женщине?

— Тролли побери Резу и демоны засунь Ливию в навозную кучу! — От рычания Конана Гизела съежилась в страхе и зарылась лицом в подушку. Голову она подняла, только когда заметила, что нижняя туника выставила теперь ее ягодицы на обозрение, и рассмеялась.

Все оказалось так просто, что ему следовало понять это, не пугая бедную девушку. Это следовало понять любому мужчине, достаточно взрослому, чтобы спать с женщиной! У Резы в голове только одна мысль — охранять репутацию Ливии. Как это сделать? Ну конечно, сыграть роль сводника.

Конан снова рассмеялся. Он надеялся, что в голове у Резы найдется место не только для одной мысли, начиная с завтрашнего дня. Иначе киммерийцу придется думать за них обоих. Если такое произойдет, то он попросит дополнительной оплаты!

— Ливии меня нечего бояться. Я знаю, что она положила глаз на Арфоса.

— Он недостоин ее!

— Не вздумайговорить это при ней, если хочешь сохранить кожу на спине. Я никогда толком не понимал женщин, но одно усвоил твердо: если женщина считает, что мужчина ей подходит, их не разлучат даже боги и демоны, вместе взятые.

— Совершенно верно, — воскликнула Гизела. Она сорвала с себя нижнюю тунику и протянула руки к Конану. Кожа у нее была светлее, чем у Конана, достаточно светлой, чтобы покрыться веснушками, при всем том, что волосы у нее были черными, и она смазала их так, что они, казалось, пылали при свете лампы. Она соскользнула с постели и подошла к нему, груди ее слегка покачивались, пока он не протянул руки и не привлек ее к себе.

После этого прошло не много времени, прежде чем он снял с себя собственные одежды, отнес Гизелу обратно на постель и узнал, что женщина весьма изобретательна в искусстве любви.

Драконы устремились друг к другу, находя проемы в скале там, где те существовали, и проделывая их там, где таковых не было. Продвигаясь, они притягивали к себе последние "фрагменты", поглощали их, впитывая всю их силу и воспоминания, и чуть ли не с каждой минутой становились все больше.

К тому времени, когда два чудовища просунули отростки через последний проем, они были почти одинакового размера. По людскому счету в таких делах, каждый стал размером с полдюжины слонов. Они не могли стоять или бегать, как слоны, но никакое стадо слонов не смогло бы выйти живым из их хватки.

Они соприкоснулись друг с другом, обменялись всем, что узнали со времени Осознания, и принялись отдыхать. Это было нелегко при волнующих их все еще пульсирующих в скале чарах, но древние воспоминания говорили им, что в этом и заключалась мудрость.

В каждом из них хватало материи для создания еще пары Драконов, способных при надлежащем питании быстро вырасти до полного размера. Но им придется отдохнуть и приказать своей собственной субстанции сформироваться в тех монстров, пока они отдыхают. Потом настанет время поискать пищу в горах и даже рискнуть выбраться под открытое небо, к имевшимся там более обильным запасам пищи.

Босая Ливия потихоньку убралась от двери в комнату Конана. Она не боялась, что находившиеся в ней услышат ее. Они были слишком заняты и слишком шумно предавались своим удовольствиям.

Боялась же она встретить Резу. То, что ей пришлось бы сказать ему, могло вдребезги разбить хрупкий мир между ними. При свете дня, без горящих у нее в голове воспоминаний о доносившихся из комнаты звуках, она смогла бы придержать язык. Но сегодня ночью…

Сегодня ночью была особенная ночь. Она будет последней ночью, проведенной ею под собственной крышей, в собственных покоях, окруженной женщинами, умевшими рассказывать сказки. Которые будут рассказывать сказки, если Реза вселит в них страх.

А завтра ночью, и много ночей впредь, она будет спать в постоялых дворах, палатках или в чистом поле. Куда она отправилась, и кто отправился с ней, и что они делали, — это останется ее личной тайной.

Глава 16

Конан услышал женский крик, донесшийся с неба над верхушками деревьев. Он поднял руку, останавливая ехавших по тропе следом за ним:

— Вандар, пойдешь со мной. Реза, мне понадобятся бойцы на флангах.

— Я знаком с этими делами, Конан.

— Так же как и Конан, а командует здесь он, — заявила Ливия.

Если б он командовал, подумалось Конану, то он желал бы иметь возможность скомандовать этой даме помолчать. Ее выпады в адрес Резы потихоньку крошили мир между двумя капитанами. Сомнения в преданности друг друга исчезли, а вот ревность Резы к влиянию киммерийца на его хозяйку осталась.

Конан спешился, с такого коня это был не велик подвиг. Аргос не славился своим коневодством, и большая часть отряда ехала на низкорослых мелких меринах или даже на мулах. Однако они казались достаточно неспотыкающимися и выносливыми, и им не требовалось мчаться в атаку или стремительно нести конных стрелков к вражескому флангу.

— Пошли.

Густой полог из сосновых веток скрывал почти все небо, загораживая здешнюю землю от солнца стволами, толщиной с человека. Благодаря редкому подлеску и пологости склона, киммериец поднимался без труда. Временами ему приходилось притормаживать, позволяя Вандару не отставать от него.

Они вышли из леса на берег горной речки. На противоположном берегу речки поднималась, загораживая собой полнеба, мрачная серая скала. На краю этой скалы стояла женщина с откинутой назад головой и поднятыми руками, и она пронзительно кричала.

Пока Конан изучал скалу, выискивая путь наверх, на вершине появилась вторая женщина. Она, похоже, делала какие-то знаки первой женщине. Но каждый раз, когда новоприбывшая подходила на расстояние в двадцать шагов, первая женщина делала шаг назад.

— Еще десять шагов, и она свалится, — проворчал Конан.

— Наверно, она этого и хочет, — предположил Вандар. — Значит, сегодня мы занимаемся спасением деревенских дурочек? — А затем отшатнулся, увидев выражение в глазах киммерийца.

— Да, — бросил Конан. Он вынул из ножен меч и кинжал, чтобы не намочить их в воде, а затем шагнул в речку. Через три шага вода стала ему по грудь. Вандар сделал глубокий вдох и последовал за ним, вздрагивая от холода.

Когда они наконец вылезли из воды, Вандар стал таким же синим, как глаза Конана. Северянин прошелся вдоль кромки скалы, выискивая путь наверх, и наконец нашел его. На самом-то деле все выглядело так, словно кто-то высек некогда в скале лестницу.

Конан вскарабкался к самым нижним из ветшающих ступенек и встряхнулся, как собака. Вандар последовал за ним, с сомнением поглядывая на дальнейший путь наверх.

— На вид этот подъем годится больше для коз, чем для людей, капитан. А где твоя борода и рога?

Конан легонько постучал по голому подбородку юноши:

— Если уж на то пошло, а где твоя? Вот отрасти ее, а уж потом спорь со своим капитаном. За мной, — и принялся карабкаться наверх, используя руки для балансирования, так же как и для хватания за лозу и кривые деревца, которые каким-то образом росли прямо на голом камне.

К тому времени когда они одолели полпути к вершине скалы, первая женщина перестала кричать. Вторая теперь говорила тихим, настойчивым голосом. Конану не удавалось разобрать ее слов, но он не мог и ошибиться: в ее голосе звучала нота мольбы.

Вандар взобрался к Конану и сделал глубокий вдох:

— Капитан, а что мы все-таки здесь делаем?

— Безумная, бродящая по такой местности, вдали от своей деревни, — для меня это пахнет колдовством.

— Не все безумие происходит от колдовства, капитан.

— Не все, но достаточно. И даже если это не тот случай, мы можем спасти ее. Если спасем, то ее деревня и родные будут нам благодарны. Возможно, они видели нечто, что поможет нам, если они расскажут об этом без утайки.

— Прости, капитан. Мне и самому следовало подумать об этом.

— Когда проживешь с мое своим умом и мечом, будешь думать. Или же не проживешь так долго!

Они продолжили восхождение. При следующей остановке для передышки Конан прислонился спиной к скале и посмотрел за речку. Они теперь поднялись выше уровня деревьев, и ему открылся беспрепятственный обзор горной долины, вплоть до противоположных склонов. Они забрались недостаточно далеко на север, чтобы на пиках лежали в это время года снежные шапки, но все прочее, делающее их труднопреодолимыми, у них наличествовало.

В этой местности могла спрятаться хоть целая армия, и без того, что они узнали в доме Акимоса, поиски торгового магната и его цепного колдуна были бы дурацкой затеей. Они могли снова превратиться в такую затею, если Акимос пронюхает об их приближении. Если односельчане этой женщины не смогут сделать ничего другого, то Конан попросит их держать язык за зубами относительно присутствия в горах его отряда.

Последние несколько десятков шагов вверх по обветшалой лестнице Конан и Вандар проделали, стараясь быть такими же бесшумными, как мыши, когда охотится кошка. Околдованная она или обезумевшая, та женщина могла слишком легко удариться в панику. И тогда спасатели вызовут тот самый прыжок, который они стремились предотвратить.

Два воина остановились под самым краем скалы. Конан увидел сумасшедшую, стоящую скрестив руки на груди меньше чем в пяти шагах от края пропасти. Хуже того, ее отделяло не больше двух шагов от ведущей к краю скалы ложбины. Если она прыгнет или упадет в нее, то заскользит, как мешанка в свином корыте, вниз по склону — и в пропасть.

Конан привлек к себе Вандара и прошептал:

— Последние ступеньки мы одолеем рывком. Беги между ней и краем. Я буду охранять ложбину. Что бы ты ни делал, действуй только голыми руками.

— Отлично. Если она выцарапает мне глаз, колдун Акимоса сможет выкупить свою жизнь, вернув его на место.

Киммериец набрал побольше воздух в легкие, постучал своего спутника по плечу, а затем только что не взлетел на последние несколько ступенек. Вандар отставал от него всего на шаг, но одна нога ступила на непрочный камень, пропущенный киммерийцем. Тот перевернулся под ногой Вандара и заставил его растянуться — по милости богов на ровной почве.

Даже распластавшись на животе, он все равно преграждал женщине путь к краю пропасти. Та завыла, словно волчица, и бросилась к ложбине. Оглядываясь посмотреть, не упал ли Вандар, Конан на какой-то миг опоздал поймать ее.

Но он не опоздал последовать за ней в ложбину, вцепившись железной хваткой в ее лодыжки. Он раздвинул ноги, пытаясь упереться ступнями в стенки ложбины и удержать их обоих. Но ложбина была слишком крутой, и, хотя он использовал кроме ступней еще и локти и колени, он почувствовал, что соскальзывает. Еще десять шагов, и для них обоих не останется ничего, кроме долгого падения к смерти в речке, и, наверно, спасать эту женщину, в конце концов, было-таки дурацкой затеей.

На голень ему упало что-то мягкое. Затем голень плотно обхватили жилистые пальцы. Он услышал сзади и выше голос Вандара, кричавшего: "Да поскорее ты, безмозглая сука!" А затем вокруг другой его голени обвился еще один кусок ткани.

Он почувствовал, как затянулись узлы. Сперва они не больше чем остановили его скольжение навстречу смерти. Затем он смог выпустить одну лодыжку женщины и использовать свободную руку для толкания назад их обоих. Наконец, он смог сразу использовать и ступни, и колени, и локти, ползя по ровной земле, словно пьяная гусеница, но в безопасности.

Конан сделал глубокий вдох и встал. Женщина потеряла сознание, и, судя по ее виду, оно и к лучшему. Конан увидел свежие ссадины, порезы, то, что походило на следы от кнута, и даже ожоги.

— Капитан, у тебя все в порядке?

Вандар и вторая женщина стояли бок о бок. Оба были голыми по пояс.

— Ты научился думать быстрей, чем я ожидал, — одобрил Конан. — Если б ты сам бросился в ложбину, то в речке могло оказаться три тела вместо двух.

— Я не без труда уговорил Шилку пожертвовать своей туникой, когда понадобилось спасать ее сестру.

— Ее сестру? — начал было переспрашивать Конан. Но тут Вандар указал рукой вперед. Конан тоже разглядел за валунами какое-то движение.

Мужчины мигом распластались на земле. Шилка осталась стоять, а потом сложила руки рупором и крикнула:

— Эй! Если вы из деревни Олений Скок, то эти люди друзья. Они спасли Комару.

— Это ты так говоришь, — отозвался грубый голос. — Но когда по горам гуляет магия, как в последние четыре ночи…

— Магия? — воскликнул Вандар.

Конан тоже сложил руки рупором:

— Какая именно магия?

— Тебе лучше знать, ты… — начал еще кто-то.

— Погоди, — скомандовал первый голос.

— Кто ты?

— Капитан Конан, служу Воителям.

— Я никогда не видел тебя в форту в долине.

— А я никогда и не бывал. Я приехал прямо из Мессантии, возможно по следу той самой магии, которой вы опасаетесь. Расскажите мне о ней.

— Да, расскажите ему, — крикнула Шилка. — И пока ты рассказываешь ему, Орис, остальные позаботятся о моей сестре. Мы не для того вырвали ее из зубов смерти, чтобы дать ей истечь кровью на камнях.

Стыд или надежда — или и то и другое вместе — заставили четырех селян выйти из-за валунов. Конан заметил, что все четверо держали в руках арбалеты и либо копья, либо короткие мечи. Он подошел к краю скалы, готовый дать сигнал Резе прислать еще бойцов. Селянам он в какой-то мере доверял; и будет доверять им еще больше, когда они узнают, что их превосходят в численности.

Когда Конан добрался до края скалы, в поле зрения попалась знакомая светловолосая голова. Конан отступил на шаг и помянул нескольких богов, которых в приличном аргосийском обществе обычно не призывают. Смех Ливии походил на журчание речки по камням.

— Извините за неожиданное появление, капитан. Но я подумала, что могу понадобиться, чтобы убедить этих горцев, что мы друзья. Горцы могут иногда быть столь же неподатливыми и упрямыми, как скалы в их горах, о чем, уверена, вы и сами знаете.

Прежде чем Конан смог придумать ответ на это, она повернулась к селянам:

— У этой несчастной есть родня?

— У нее есть муж, — ответил тот, кого Шилка назвала Орисом. — Но примет ли он ее назад, после этого…

— После того, как она пострадала от подлой магии, он назовет ее нечистой? — резко бросила Ливия.

Конан услыхал в ее голосе треск льда. Так же как и селяне. Они отступили на шаг.

— Ну, — сказал Орис. — Я не стану ни за что ручаться. Сам-то я, разумеется, буду на ее стороне, и…

— Отлично. Сделай все, что в твоих силах. Если их окажется недостаточно, эта женщина получит место в моем доме до тех пор, пока будет нуждаться в нем.

— А кто ты такая, шлюха мессантийская? — зарычал тот селянин, который заговорил вторым.

Конан сделал три быстрых шага вперед и поднял его за пояс и за шиворот туники.

— Она та, кто может выполнить это обещание. А я могу выполнить обещание переломать тебе все кости, если твой язык будет снова болтать, как помело.

— Я — госпожа Ливия из Дома Дамаос, — заявила Ливия. Она, похоже, впервые осознала, что ее одежда для верховой езды насквозь промокла и прилипла к телу. Мужеподобный вид, который она приобрела в пути, теперь полностью исчез.

— Она та самая, и не только, — подтвердил Канан. Он опустил селянина на землю и заботливо вытер руки о штаны. — Но если хоть слово об этом дойдет до наших общих врагов…

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — пообещал Орис. — А теперь, сударыня, капитан Конан, вы одни?

Конан сделал знак Ливии предоставить говорить ему. К некоторому его удивлению, та кивнула.

— А в чем дело?

— Если вы здесь с воинством, то умоляю вас заехать в Олений Скок и уберечь нас от умыкателей женщин. А если вы не с воинством, то, пожалуйста, уезжайте. Вы только навлечете гнев этих умыкателей, но не сможете дать им отпор.

Этот человек был явно не столь уверен в честности Конана, как делал вид. Конан решил, что хватание селян за шкирятник и махание ими, словно боевыми знаменами, во второй раз не сработают.

— Сколько деревень пострадало?

— Четыре. Каждую ночь иная.

— Тогда почему б не проводить нас к месту, где мы сможем быстро добраться до всех четырех деревень? Если эти умыкатели женщин заявятся опять, то уйдут с разбитыми носами, и селяне смогут спать спокойно.

— В этом есть мудрость, капитан.

— Тролли побери мудрость! Есть ли место?

Он решил рискнуть:

— Мы слышали о месте под названием пещеры Зимгаса, в них…

Орис побледнел и выглядел готовым рухнуть на колени, в страхе или мольбе.

— А чем плохи пещеры?

— Они… капитан, вы не знаете, о чем просите.

— Ну так скажи мне! Или в этих горах все говорят загадками?

— В пещерах Зимгаса, капитан, обитают Дра… Драконы. — Орис сглотнул. — Это порождения древней магии. Они созданы много веков назад для охраны границ Аргоса. Когда магия покинула эту страну, они уснули, но говорят, что они не умерли. А если они живы, то действующая магия может пробудить их.

— Значит, тем хуже для колдуна, — заметил Конан. — Пробуждение чужих тварей убило больше колдунов, чем все прочее, кроме доброй стали.

Орис содрогнулся:

— Если вы действительно желаете охранять от чудовищ, то есть замок Теброт. Он недалеко от любой из деревень. Только… вы должны знать…

— Да, я должен знать, или тебе понадобится вернуться в деревню и поискать лекарства для восстановления ума, — проворчал Конан.

— Говорят, что этот замок вырос за одну ночь и его камни подняли на место сами Драконы.

Конан не содрогнулся, но его старая ненависть к колдовству заставила его на миг умолкнуть. Затем он кивнул:

— Орис, сделка. У нас приличный отряд внизу, вместе с едой и лечением для ваших людей и Комары. Проводите нас к замку Теброт и заберите свою долю. А потом отведите домой Комару и предупредите сторожей каждой деревни о нашем присутствии. А потом они могут использовать факелы или вестников, если умыкатели женщин заявятся вновь.

— Я тоже должна отправиться, — заявила Шилка. Она не натянула тунику, и взгляд, который она бросила на Конана, едва ли вызывал сомнения в истолковании. — Моя сестра нуждается в женском уходе.

Ответ Ливии на это заявление безмолвно умер при взгляде на Конана. Но выражение лица у нее было столь же красноречивым, как и у деревенской девушки. Миг спустя девушка снова надела тунику.

Конан от души пожелал, чтоб все женщины находились в каком-нибудь местечке подальше от него, пока это дело с Акимосом и умыкателями женщин не закончится. Затем он посмотрел на Ориса:

— Ну?

— Как пожелаете, капитан.

— Хорошо. — Конан повернулся к остальным спиной, подошел к краю скалы и на этот раз закончил сигналить следившему снизу дозорному Резы.

Конан был вполне готов поверить, что замок Теброт построили в качестве крепости. Он угнездился высоко на скале, господствующей над узкой долиной. Единственный путь к нему вел по извилистой тропе, на которой полдюжины лучников могли удерживать целую армию.

Орис рассказывал байки о замке и о том, как Драконы приволокли камни на скалу по всей длине тропы. Когда они приблизились к скале, Конан начал гадать, нет ли в этих байках правды. Многие из камней определенно не уступали размерами небольшим домам. Он не мог себе представить никакой человеческой силы, способной втащить их вверх по склону. Однако ради поддержания смелости у своих воинов он сказал иначе.

— Я поверю в Драконов, когда обнаружу одного из них, стерегущего меня, — сказал он Талуфу. — Камни эти, признаю, большие. Но если хватает рабов, можно затащить что угодно куда угодно.

— Ты когда-нибудь был надсмотрщиком, Конан? — спросила Ливия. Она шла почти достаточно близко, чтобы прижаться к нему бедром, — только потому, что тропа такая узкая, заверила она его.

— Нет, — коротко ответил Конан. — Я был рабом.

Это заставило высокородную даму замолчать, пока они не добрались до ворот замка. Железные части их давно исчезли, но Конан увидел достаточно валявшихся там нескрепленных раствором камней, чтобы хватило на высоченную баррикаду. Оказавшись в замке, они будут хорошо защищены от любого человеческого нападения. Что же касается других видов нападений — Конан предполагал найти колдуна прежде, чем тот найдет их, а потом показать любым монстрам чистую пару пяток.

В замке имелся внутренний двор, немногим больше огорода. Они собрались там, прислушиваясь, как ветер жутковато свистит среди потрепанных ветром и солнцем башен.

— Ты знаешь, где что в этой куче ошибок каменщика? — спросил Конан у Ориса.

— Как немногие люди, — заверил его тот. Он понизил голос: — Будь я на вашем месте…

— Ты не на нем. Пошли. Мне нужен совет, а не аргосийские манеры.

— Я бы посоветовал выставить часовых у входа в погреб, а не только на стенах. — Орис теперь говорил шепотом, почти терявшимся в вое ветра. — Рассказывают, что отсюда прямо через горы проходят туннели к пещерам Зимгаса. Когда Драконы завершили свою работу, их отправили спать в эти туннели.

— Значит, если они проснутся, то могут вернуться сюда и наведаться к нам в гости?

Орис пожал плечами.

— Я б не шутил насчет Драконов, будь я на… прошу прощения. Но я помню, что были отвратительные твари. По туннелю, достаточно большому для такого чудища, могли проехать телега и лошадь. По нему может пройти и добрый отряд воинов.

— Намек уловил. Помещу перед дверью в погреб часовых и кучу камней.

Расстановка часовых и наваливание камней затянулись до темноты. К тому времени когда работу завершили, к удовлетворению Конана и Резы, от дня осталась только легкая красноватость на западной половине неба. Ветер стих до слабого шепота, который Конан понимал ничуть не хуже. Если б ветер стонал так же жутко, как тогда, когда они прибыли, киммериец все равно бы разгуливал, положив руку на эфес меча и время от времени оглядываясь назад.

Рассказы Ориса о Драконах заставляли их казаться чересчур уж фантастическими. И были еще похитители женщин, рыскавшие по деревням, словно бешеные волки, а вот они и их магия были вполне реальными. В этих горах закручивалось что-то покруче, чем простые коварные замыслы торгового магната.

Мысль об умыкателях женщин напомнила Конану о Комаре, лежащей на своем тюфяке в самой теплой комнате, какая нашлась в древнем замке. Он спустился по винтовой лестнице с крыши башни и постучал о дверной косяк рукоятью кинжала.

— Кто там? — отозвался голос Ливии.

— Капитан Конан.

Войдя, Конан увидел Ливию, стоящую на коленях рядом с тюфяком проводя

по порезам женщины губкой, смоченной в уксусе и в воде из греющегося на огне котелка. Реза сидел на подоконнике, с усталым и мрачным видом.

— Где Шилка?

— Я отослала ее немного поспать. Она два дня гонялась за сестрой по долинам и за эти два дня видела мало отдыха и еще меньше пищи.

— Как Комара?

— Думаю чары сходят на нет. Она вскрикивает, как от боли или как при кошмарах. Похоже, она знает, что находится среди друзей.

— Она к тому же находится в пустом замке, который может через несколько дней подвергнуться одним богам известно каким нападениям, — указал Реза. — Я уговаривал госпожу отослать эту женщину на рассвете, вместе с другими селянами.

— Ну, Реза, если уж она тебя не послушается, то я не буду зря терять дыхание, которое мне может понадобится для боя, — решил Конан. — И тебе также лучше вспомнить, что говорила Шилка. В деревне Комара может и не оказаться среди друзей.

— В самом деле, Конан, вполне может, — добавила Ливия. — К тому же Арфос оставил мне кое-что из своих трав и образцов. В деревне не найдется ничего подобного им, и некоторые уже пошли ей на пользу.

— Кстати, а где Арфос?

— Он тоже отправился подыскать тюфяк, — ответила Ливия, но только ли померещилось Конану, будто голос у нее на миг прервался, а лицо зашла краска? — Он сказал, что хочет заступить в караул с полуночи до рассвета, так что теперь он должен уже спать.

— А я и не слышал, что Арфос был солдатом, — проговорил Конан старательно вежливым тоном.

— Он сказал, что для него это будет единственной возможностью научиться данному искусству, — вставил Реза. — Он желает отправиться с нами в пещеры, когда придет время спасать его мать.

В ответ Конан нечленораздельно крякнул и кивнул. Что-либо большее выдало бы его подозрения. Арфос и Шилка ушли вместе, и Ливия беспокоится из-за этого? Она что, ревнует или разыгрывает из себя сваху по своим личным причинам?

Конан сомневался, что когда-нибудь узнает это, учитывая, что женщины были такими, какие есть, а Ливия — и того чище! Определенно ради поисков ответа не стоило терять сон.

Равным образом он сомневался, что из Арфоса когда-либо выйдет приличный боец. Определенно не настолько приличный, чтобы больше помогать людям, спасающим его мать, чем подвергать их опасности, но как уберечь его, если он хотел броситься навстречу опасности? На этот вопрос сегодняшней ночью тоже не найти ответа.

— Спасибо, — поблагодарил Конан. — Если я кому понадоблюсь, то я буду спать на верху восточной башни.

Первым ощущением, проникшим сквозь густую вуаль сна вокруг Конана, было ощущение тепла. Неужели эти одеяла выполнили наконец свой долг или эти горы каким-то образом привели теплый ветер к скале с замком?

Затем пробудился рассудок Конана, в достаточной мере для того, чтобы он понял, что тепло исходило из одного места. Наверно, от жаровни или от очага — но когда он лег спать, с ним на крыше башни не было ни того ни другого.

Он отбросил одеяла и сел, потянувшись одновременно за мечом. И оказался глядящим в два широко раскрытых голубых глаза. В глазах этих таился смех, так же как и в красных губах рта под ними.

— Я не могла уснуть в миазмах тех покоев, там внизу, — объяснила Ливия. — И поэтому поднялась поспать там, где у меня будет безопасность и свежий воздух.

Конан заметил, что плечи у нее над обертывающими ее одеялами голые. Жаровня давала достаточно света, чтобы показать легкую пыльцу веснушек на этих плечах.

— Прежде чем настанет утро, ты можешь обнаружить, что воздух этот посвежее, чем тебе нравится. — Конан потянулся. Если эта деваха намеревалась поболтать, то сна ему какое-то время не видать, так что лучше всего устроиться поудобнее.

— Ты случайно не захватила вина?

— Нет, но зато захватила один из горшочков с мазями Арфоса. Я видела, что ты весь в ссадинах и царапинах.

— Едва ли. Когда я влезал на скалу, то лез на нее в кожанке и крагах. Попробуйте как-нибудь полазать по скалам с голой кожей, вот тогда действительно узнаете, что такое ссадины и царапины. Или попробуйте дружеское состязание с борьбе.

— А что такое дружеское состязание?

— Это когда состязаешься с другом, чтобы увидеть, кто лучший борец, или просто тренируешься. Я участвовал в состязаниях, где владельцы выставляли друг против друга своих рабов. Проигравшего, конечно, ждала порка или что похуже.

— Ты поучишь меня немного борьбе? — Голос у Ливии снова прервался, но краски у нее на лице он не увидел.

— Зачем?

— У меня есть кинжал, но если на нас нападут и бой затянется…

— Понятно. Вы с Арфосом оба хотите стать солдатами за одну ночь.

— Не оскорбляй нас, Конан. Мы всего лишь хотим научиться чему можем, чтобы помочь разбить магната Акимоса. И мне думается, я годна для обучения борьбе.

Должно быть, Ливия не раз репетировала этот жест, потому что она сбросила все одеяла одним движением. Под ними она была одета именно так, как начал подозревать Конан. В свою собственную кожу, слегка усыпанную веснушками не только на плечах, и больше ни во что.

— Ну, Конан?

— Для серьезных состязаний, Ливия, обычно надевают набедренную повязку.

— Женщины устроены иначе, чем мужчины, о чем ты, уверена, и сам знаешь. Кроме того, я не вижу никакой повязки и на твоих бедрах.

— Да, но я вижу, что жаровня упала и одеяла через минуту загорятся.

Ливия стремительно обернулась, и взгляд Конана приковали к себе плавность линий ее тела и мягкая округлость ее груди. Кровь у него уже бурлила, и только самая строгая команда своим рукам не позволяла им протянуться к ней.

Упало всего несколько углей, и медного горшочка с мазью хватило, чтобы раздавить их. Закончив, Ливия снова повернулась к Конану:

— Если нам не нужны набедренные повязки, то чего же нам еще не хватает?

— Борьбой лучше всего заниматься на чем-то мягком.

— Вроде одеял?

— Да.

Она расстелила свои одеяла, и когда Конан расстелил свои, их руки встретились. Его ладони жили самостоятельной жизнью, взлетев вверх по ее рукам, чтобы схватить ее за плечи и привлечь к себе.

Она сопротивлялась всего миг. А затем полетела вперед так, что Конан упал на спину, опрокинув на себя Ливию. Поскольку все, что они собирались сделать, можно было проделать лежа, то прошло какое-то время, прежде чем они снова поднялись, да и тогда лишь ненадолго.

Они не угомонились, пока не взошла луна и не застала их обоих спящими, обвитыми руками друг друга и спутанными одеялами.

Глава 17

— Конан, Конан, проснись!

Проснуться-то Конан проснулся, но был занят тем, что любовался через полузакрытые глаза Ливией. А полюбоваться ею стоило, так как прежде, чем подойти к парапету, она не потрудилась одеться.

— Я проснулся. В чем дело?

— Я вижу четыре десятка человек на пути к замку.

Конан вскочил и тоже поспешил к парапету, не утруждая себя одеванием. Затенив ладонью глаза от восходящего солнца, он изучил приближающихся людей. А затем рассмеялся:

— Там в основном женщины и дети. Я вижу несколько парнишек с луками и дубинами, но больше ничего. Думаю, одна из деревень отправила своих жителей укрыться здесь.

— Извини, что я их не узнала.

— В том, что ты не солдат, ничего плохого нет. У тебя уйма других талантов.

Ливия покраснела, что сделало ее светлую кожу розоватой при еще более розовом свете зари. А затем рассмеялась и изящно наклонилась за одеждой.

Конан поспешно натянул штаны, подхватил оружие и спустился по лестнице вниз. К тому времени и Реза, и Арфос стояли на посту, мечники построились, готовые помочь лучникам, если новоприбывшие окажутся враждебными. Реза казался таким же нерушимо гранитным, как всегда, но у Арфоса был вид человека, проведшего большую часть ночи в постели, но в основном без сна.

Орис предложил выйти и встретить селян и быстро вернулся с сообщением от них.

— Они взяли с собой еду, воду, спальные принадлежности?

— Я таких не видел.

Конан пожелал троллям побрать деревенских вождей и сделал глубокий вдох:

— Я не буду отсылать их обратно, не могу, так как они, несомненно, всю ночь брели сюда. Но я хочу, чтобы нескольких парнишек разослали по деревням и велели им передать вот что: "Без своей еды и спальных принадлежностей в замок никому не приходить. Воды у нас навалом, но мы не в состоянии укрыть пол-округи".

— А не разумно ли будет попросить их также прислать и нескольких вооруженных мужчин? — вставил Арфос. — Нам ведь придется разделить свои силы, когда мы выступим спасать мою мать от…

— Арфос, помолчи, пока мы не останемся одни, — резко оборвал его Реза. Юноша потерял половину своих лет и стал похож на мальчика, которого только что пригрозили высечь.

Конан вмешался в эту ссору:

— Мы и в самом деле будем отправлять бойцов на вылазки. Но этот форт и десять бойцов удержат против целой армии.

— Верно, будь он совершенно цел, — указал Арфос. — Но я… ночью, когда искал тихое местечко, где можно… поспать, увидел слабые места. К тому же деревенским бойцам не нужно являться в замок. Они могут разбить лагерь в долине, готовые предупредить нас о нападении. А потом они могут подождать и ударить по нападающим сзади, пока мы бьем их спереди.

Конан посмотрел на Арфоса с уважением. Миг спустя, и с неохотой, на него так же посмотрел и Реза.

— Ты мыслишь как солдат, — одобрил мажордом и схватил Арфоса за плечи. — Если это будет продолжаться, то твоя мать, возможно, наконец поблагодарит тебя за изучение того, чему она тебя не учила!

— Реза, если ты так думаешь, то у тебя просто трогательная вера в человеческую доброту, — отозвался Арфос. — Капитан Конан, можно мне показать вам слабые места?

Большинство показанных Арфосом Конану слабых мест ничуть не походили на таковые. Иные из них устрашили бы даже специально обученных обезьян, и только два предлагали хоть какую-то надежду, даже для самых ловких скалолазов. Арфос выглядел довольно приунывшим, но Конан его утешил:

— Сударь, я год прослужил капитаном в войсках Турана, прежде чем многое узнал о строительстве крепостей.

— В Туране не очень-то много замков, не так ли?

— Только в горах, где могут перекрыть дороги. В остальном же у Турана слишком много открытых границ, и слишком много врагов. Нет смысла тратить золото на круговую оборону.

— Понимаю. — Арфос отвернулся, глядя на долину, и, казалось, с трудом подыскивал нужные слова. — Капитан Конан, могу я попросить вас об услуге?

— Отправиться вместе с нами?

— Арфос кивнул.

— Ваше искусство целителя нам не помешает. Но умеете ли вы совершать длинные переходы и сражаться?

— Всю дорогу от Мессантии я ведь не отставал, не так ли?

— Да, но нам не пришлось драться. Арфос, я не могу выделить четырех воинов на то, чтобы… чтобы…

— Нянчиться с мальчишкой?

— Я бы выразился не совсем так.

— Да, полагаю, не так, и я благодарен вам за доброту. — Арфос положил руку на эфес короткого меча. — Капитан, не провести ли нам несколько заходов, я с этим оружием, а вы с оружием по вашему выбору. Если я покажу что далеко не беспомощен, то мне можно будет отправиться?

— Да.

— Даете слово?

— Клянусь Митрой и Эрликом, покажи, что ты знаешь сталь, и можешь отправляться, куда ни приведет нас это путешествие.

Конан обнажил кинжал, обмотал левую руку плащом и отступил на шаг. Добавление меча к его более длинным, чем у Арфоса, рукам сделало бы это состязание жалко— односторонним. Но при его кинжале против короткого меча Арфоса досягаемость у них будет примерно равной. Итог схватки решат другие качества.

После нескольких глубоких вдохов, принесших спокойствие и отстраненность, столь нужные воину, Конан отметил, что Арфос обладает вполне приличными бойцовскими качествами. Он был пружинист, настолько быстр, насколько нужно, и умел неплохо судить о дырах в защите противника. И самое главное, он передвигался по неровной почве с ловкостью, показывавшей, что его неуклюжесть была не более чем игрой.

У Конана все равно имелось преимущество, но ему приходилось трудиться, чтобы сохранить его. Первый заход закончился, когда Арфос с силой сделал выпад, чиркнув Конана по ребрам, а затем обнаружил, что кинжал Конана сцепился с его мечом и держит его на месте, когда он попытался отдернуть его обратно. Длинная нога киммерийца ударила словно змей, и Арфос потерял почву под ногами.

Ударился он сильно, но меча не выпустил и направил его в живот Конану прежде, чем киммериец успел отступить. А затем он рассмеялся:

— Похоже, что для занятия фехтованием и борьбой требуется больше тренировки, чем довелось получить мне.

— Так оно и есть. Но хороший боец никогда не забывает про оружие, которое ему дали боги, просто потому, что кузнецы дали ему другое. Еще заход?

— С удовольствием. — Арфос поднялся, отряхнулся и принял стойку.

Они сделали еще четыре захода, и Конан выиграл в каждом из них, но не без труда. Он быстро отказался от мысли позволить Арфосу выиграть. Юноша наверняка понял бы, что произошло, и рассердился бы. К тому же если поддаваться, то он мог нанести киммерийцу ранение, которое сделает его в ближайшие дни не столь быстрым, а Конан знал, что для этой битвы ему понадобятся в полной мере и сила, и скорость, и сообразительность. Акимос и его охранники были отнюдь не слабаки, но и не представляли собой ничего страшного, что нужно для хорошего бойца. А вот цепной колдун Акимоса — другое дело, тем более когда бойцу приходилось беречь не только свою спину, но и целую деревню девок и детей! Можно сказать кое-что хорошее, решил Конан, о прежних временах, когда он был вором в Зингаре. Тогда ему не приходилось отвечать ни перед кем, кроме как временами перед Воровским Братством, и ни за чью шкуру, кроме своей собственной!

Арфос попытался закончить последний круг ближним боем. Он замышлял перейти в него, не предупредив Конана, и в настоящем бою мог бы вскрыть киммерийцу живот прежде, чем умереть.

Конан снова швырнул Арфоса на спину и на этот раз отступил. Глава Дома Лохри перевел дух, а затем принял предложенную Конаном руку.

— Ну, капитан?

— Довольно неплохо. Но все равно я помещу тебя в центр отряда. Не в позор тебе, а потому что твое умение целителя нам будет нужно больше, чем твоя рука с мечом. У меня есть дюжина мечников получше тебя, но никто из них не отличит слабительное от ночного горшка.

— Как пожелаете, капитан. Лишь бы отправиться с вами. И… если я паду… вы можете позаботиться о том, чтобы Шилка получила то, что я ей обещал?

Конан не сказал, что если Арфос погибнет, то и с остальным отрядом, по всей вероятности, произойдет то же самое. Он пообещал сделать все, что в его силах, и позаботиться, чтобы Ливия тоже помогла.

Конан не терял зря времени на поиски подземного хода к пещерам Зимгаса. Даже если он существовал не только в легенде, на его обнаружение мог уйти целый месяц. К тому же под землей у врага будет то же преимущество, какое имелось у Конана близ замка, — в виде горстки бойцов, способных остановить вдесятеро более сильного противника.

Внезапность даст не столько скрытность, сколько скорость, а внезапность им понадобитсд. Даже если у Акимоса нет чар, способных отразить их, Акимос едва ли постесняется скорее скинуть госпожу Дорис с ближайшей скалы, чем оставить ее в живых и стать свидетельницей против него.

Поэтому Конан повел сорок отборных бойцов, как охранников, так и селян, в лес по другую сторону хребта и от замка, и от пещер. Они выступили в сумерках, с намерением забраться до рассвета как можно дальше, а затем на дневное время затаиться. После этого переход длиной менее чем в полночи должен привести их к пещерам.

В первую ночь и большую часть следующего дня Ливия была слишком загружена работой, чтобы думать о том, с чем могут столкнуться Конан и Арфос. Требовалось на чем-то уложить спать женщин и детей и разместить враждующие семьи настолько далеко друг от друга, насколько позволял замок. Требовалось не дать очередям у колодца превратиться в толпу дерущихся. Требовалось не дать детям улизнуть, чтобы их матери не поднимали ночью переполох своими воплями из-за пропавших чад.

Благодаря управлению дворцом Дамаос, Ливия знала почти все, что требовалось. Остальное знал Реза. Поэтому Ливия почувствовала, что рассудок и силы покинули ее лишь вечером следующего дня, после выступления отряда спасателей. Она поднялась по лестнице на башню, где отдала Конану свою девственность, и села там, где лежали их тюфяки.

Она все еще сидела там, когда солнце ушло за горы и по лестнице поднялся Реза.

— Госпожа, вы здоровы?

— Всего лишь устала, и душой и телом.

— Тут едва ли самое лучшее место для сна.

— Да, но самое спокойное. Думаю, я попрошу у тебя распорядиться принести сюда тюфяк и воду.

Реза поклонился, но нахмурился:

— Госпожа, это будет не очень-то удобное место.

— Ищущие госпожу Дорис будут сегодня ночевать с еще меньшими удобствами. Для некоторых эта ночь может стать последней в их жизни. Следует ли мне в таком случае купаться в роскоши?

— Мне думается, тюфяк в более теплом помещении едва ли можно назвать роскошью, — улыбнулся Реза. — Но я вижу, что у вас душа истинного воина. Поэтому мне не следовало бы удивляться тому, что произошло между вами и капитаном Конаном.

Ливия застыла, словно получив пощечину. А затем погасила первую вспышку гнева при мысли, что Реза случившегося, похоже, не одобряет. Более того, если догадался о происшедшем только он, то ее тайне никакое разоблачение не угрожает.

Словно прочтя ее мысли, Реза снова улыбнулся:

— Я никому не говорил и не скажу. Не сомневайтесь, что Конан будет столь же сдержан.

— Так же как и я. Уверена, он знал многих женщин, но не ославил ни одной, если они сами не обошлись с ним скверно.

— Да. — Реза теперь казался более серьезным. — Госпожа, вы давали друг другу какие-нибудь обещания?

— Насчет брака? — Это казалось совершенно невероятным, но она увидела, что Реза кивнул. Гнев вспыхнул вновь. — Реза, ты ведь не обозвал меня распущенной. Так зачем же обзывать меня дурой?

— А вы были ею?

— Нет. То, что произошло между мной и Конаном, — все это закончено и завершено. Оно определенно не приведет нас к брачному алтарю.

Она не могла ошибиться: плечи у Резы облегченно опустились.

— Хвала богам. Я должен быть уверен. Госпожа, для мужчин использовать превратности битв для избавления от соперника — дело известное. Пообещай вы что-нибудь Конану, у него могло бы возникнуть искушение.

Ногти Ливии остановились в волоске от лица Резы.

— Никогда больше не смей так оскорблять Конана! Его честь так же крепка, как и его мужество! — Лицо Резы осталось непроницаемым, но она почувствовала, как между ними пролегло нечто невысказанное, но смертельное. — Реза, ты сейчас же скажешь мне, что ты сделал, или сегодня же вечером покинешь службу у меня, а утром и замок!

— Я послал двух человек с приказом стеречь Арфоса, как наседки — единственного цыпленка. Они должны сразить Конана, если покажется, что он не дорожит жизнью Арфоса.

Ливия решила, что воплями, плачем или выцарапыванием глаз Резе ничего не добиться, да еще и потеряешь зря время. Она схватилась за кинжал.

— Ты отправишь гонца к этим людям. И передашь им, что, если они хоть пальцем тронут Конана, я лично заживо сдеру с них кожу. Гонец получит приказ тотчас же при мне и покинет замок, прежде чем я покину тебя…

Реза упрямо сжал челюсти:

— Госпожа, никто не успеет добраться до отряда спасателей прежде, чем тот ударит по пещерам. И даже будь это возможно, гонца могут перехватить по дороге слуги Акимоса. И тогда он погибнет. Но не раньше, чем раскроет Акимосу наши тайны. Акимос приготовится к встрече, и тогда погибнут и наши бойцы, и ваша репутация.

Слова и спокойная решимость Резы прорвались сквозь ярость Ливии.

— Полагаю, в твоих словах что-то есть. Отлично. Я попрошу лишь, чтобы ты поговорил с теми двумя по возвращении и тоже предупредил их. Полагаю, до тех пор Конан сможет поберечь свой тыл.

— По крайней мере от моих людей, — сказал Реза. — Что же касается других врагов, с которыми он столкнется, — будем молить богов о милости. И тогда, госпожа, вы бы могли хоть немного поспать. Если вы не выспитесь, то будете утром скверно выглядеть.

Ливия попыталась ответить, но ее слова исчезли в широком, смачном зевке. Она положила руку на его массивные плечи:

— Я спущусь, Реза, если ты мне поможешь дойти, как столь часто помогал в прошлом.

— С удовольствием, госпожа.

Скирон больше не поворачивался спиной к господину Акимосу, когда вытирал пот с лица. Да и пот у него вызывала не только жара в пещере.

В последние три раза, когда он наводил чары для удержания в узде Дорис из Дома Лохри, он ощутил то, что назвал бы эхом, если б оно достигло его ушей. Так как он воспринял его средствами, каких никакой колдун людям обыкновенным объяснять не мог, то он держал язык за зубами.

Теперь, однако, Акимос спрашивал у него совета. И если торговый магнат не получит его, то он еще может профукать их победу. А если он победит без советов Скирона, этобудет едва ли лучше. Тогда Скирону повезет, если он сможет вернуться к жизни бродячего чародея. Акимос еще мог подумать, а не выдать ли его Воителям, чтобы показать, какие чистые у него руки…

— Господин Скирон! Я задал вопрос. Есть ли опасность, требующая, чтобы все наши люди находились здесь?

Скирон сглотнул. Ответный вопрос по крайней мере позволит выиграть время.

— А куда им еще отправляться?

— Взять лагерь Конана.

— Я не солдат, но…

— Вот на сей раз ты говоришь правду. Продолжай.

— Разве тот замок не неприступен для любых сил, какие мы можем бросить против него?

— Для любых естественных сил — да. Его построили Драконы — так во всяком случае гласят предания. Но я думал, что ты отправишься с нами и посодействуешь нам.

Скирон снова сглотнул. Он надеялся, что Акимос не заметил, как он содрогнулся, возможно, это и не они откликались на его чары, с каждым разом все громче. За минувшие века в этих горах сотворили много чего магического. Могло уцелеть до настоящего времени и еще что-нибудь помимо мифических Драконов.

Он говорил себе это, покуда его язык произносил слова, не имевшие для него ни малейшего смысла, но, казалось, успокоившие Акимоса. Наконец торговый магнат поднялся:

— Отлично. Если ты уверен, что можешь навести отсюда чары против замка ничуть не хуже, чем откуда-нибудь перед его воротами…

— Никакой колдун не может напускать свои наилучшие чары, когда у него над ухом свистят стрелы. К тому же если я не останусь здесь, чтобы возобновить оковы госпожи Дорис, то, вернувшись, вы можете найти ее не столь любезной.

По выражению лица Акимоса Скирон понял, что он попал в точку. Видеть, как Дорис омывает слезами его ноги, умоляя его потоптать ее, стало для Акимоса источником немалой гордости. С этим он так легко не расстанется.

Поэтому Скирон останется и сделает для Акимоса все, что сможет. Но еще больше он сделает, стараясь узнать, что же могло проснуться в недрах этих гор и что же все боги, законные или иные, могли позволить ему сделать с этим!

Дорис из Дома Лохри лежала на тюфяке, пропитавшемся потом от ее последней схватки с Акимосом и слез, пролитых ею, когда он ее покинул. Она ненавидела себя за эти слезы, но в каком-то не затронутом Скироном уголке мозга она знала, что стыдиться ей нечего. Скирон заставил ее нуждаться в Акимосе, как нуждается ежедневно в маковом отваре пристрастившийся к нему. Привязанная к нему этой потребностью, она бы с радостью вышла за него замуж, а затем увидела бы, как ее сын женится на Ливии, а после этого увидела бы, как Акимос правит обоими домами. Но доживет ли она до возвышения Акимоса? Одно наверняка: если чары Скирона когда-нибудь дадут сбой, она снова сможет стать хозяйкой собственной воли и собственных рук. И тогда сами боги не смогут помешать ей вонзить кинжал в сердце Акимоса.

При этой мысли ее пронзила мучительная боль, смешанная с желанием. Какое же она чудовище, думать так о человеке, который так нежно ее любил!

Она перевернулась, зарывшись лицом в мокрый тюфяк, чтобы приглушить свои крики. Когда она снова овладела собой, то услышала топот марширующих ног, а затем лязг доспехов и оружия и голос того рослого вендийца Партаба, ревевшего словно инструктор по строевой подготовке Воителей.

Акимос выступал в поход разделаться с Конаном. С Конаном, который замарал ее тело своим варварским прикосновением! С Конаном, который чуть не сделал ее недостойной любви Акимоса!

— А-а-а-а-а! — Это был полувопль, полустон. На него живо прибежали двое слуг, а за ними и Скирон.

Со скального насеста, подходившего больше для ястребов, чем для людей, Конан изучал спускавшуюся по склону горы колонну вооруженных людей. Даже для его острого зрения она находилась слишком далеко, чтобы узнать людей, не говоря уж о значках, но подсчитать силы он мог достаточно легко.

Когда он насчитал сорок воинов, то понял, что они нашли свою добычу там, где и ожидали. Если б в горы привел такой отряд еще кто-то кроме Акимоса, то селяне наверняка прослышали бы о нем.

Конан наверняка смотрел на воинов торгового магната. Более того, он готов был побиться об заклад, что видит, как они выступают напасть на замок Теброт, оставив пещеры Зимгаса малоохраняемыми.

Киммериец слез обратно к своим и обнаружил, что Талуф и Арфос выставляют часовых.

— На войне, сударь мой, не существует никакого "всегда", — веско сказал Конан. — Это один из тех случаев, когда часовые нам не нужны. — Он описал увиденное им.

— Можем ли мы быть уверены, что Акимос действительно очистил пещеры? — спросил Талуф.

Ответил на это Арфос:

— Не вижу, как он мог заполучить больше пятидесяти-шестидесяти бойцов. Если он не нанял каких-нибудь собственных кондотьеров, а разве он стал бы это делать, если они могут проболтаться?

— Никогда не будь уверен, что враг думает так же, как ты, — посоветовал Конан. А затем добавил, когда Арфос, похоже, надулся: — Но это достаточно похоже на то, как думает Акимос. Выступаем тотчас же.

Идя впереди этих двух к гребню, Конан строил планы. Они спустятся к верхнему концу ущелья. Оттуда лучники смогут господствовать над подходами к пещере. Их задача: помешать возвращению Акимоса, если тот пронюхает о нападении.

— Мы также просигналим нашим друзьям из деревень, — добавил Конан. — Если они выставят один-другой крепкий отряд на пути отступления Акимоса, я не поручусь, что мы снова увидим его сегодня ночью.

Остальных своих бойцов киммериец поведет сам — вниз по ущелью, через валуны в его нижнем конце и прямо к пещере. У них будут носилки и лекарства для госпожи Дорис и никакого плана или цели, кроме как по-быстрому утащить ее.

Учитывая численное превосходство и внезапность, защитники пещеры не должны бы помешать Конану. Если в их число не входит господин Скирон, и киммериец знал, что тут ему придется рискнуть. Будь он на месте Акимоса, отправившись в поход на замок Теброт с десятой частью воинов, нужных для его взятия, то прихватил бы с собой все оружие и чары, имеющиеся в его распоряжении.

Но как он только что сказал Арфосу, негоже считать, что враг думает точно так же, как ты.

Глава 18

Бойцы Конана выходили на рубеж атаки медленнее, чем он планировал. Акимос оставил сторожить лишь горстку воинов, но те казались бдительными. К тому же на последнем отрезке горного склона до входа в ущелье укрытий едва ли хватило бы даже кошкам, не говоря уж о вооруженных людях. Поэтому они залегли в кустах и дожидались, когда померкнет последний свет для. Талуф немного поворчал из-за этого:

В темноте мы будем действовать не самым лучшим образом. Я мог бы спуститься сейчас незамеченным и отвлечь часовых.

— Вероломство! — прорычал один из ребят Резы. Конану пришлось

поспешить, чтобы не дать Талуфу пролить на камень кровь рычалы. А затем он сам прорычал на ухо вору:

— А я-то думал, что тебе лучше всего работалось ночью.

— Да, но как насчет остальных ребят? Незачем рисковать их головами.

— Равно как и головой моей матери, — вставил Арфос. — Даже если Талуф отвлечет часовых, их уход может предупредить Скирона и любых оставшихся в пещере.

Конан усмехнулся. Он не ошибся, думая, что Талуф теперь больше капитан, чем вор, и что Арфос быстро обучается военному делу.

— Довольно, — остановил он товарищей. — А то еще часовые услышат, как мы спорим. А я совсем не намерен гоняться по всем этим горам за госпожой Дорис, слыша, как у меня свистят над ухом чары и стрелы.

Великий Дракон отдохнул и поэтому практически восстановил свои силы. Теперь ему требовалась еда — драгоценная небесная пища, которую так легко поймать и которая придавала еще больше сил.

Он уже не нуждался в наводимых людьми чарах. Но когда колдовство все же испускало свои импульсы, да притом еще в верхней пещере, магию вполне можно было использовать в качестве указателя.

Великий Дракон принял форму, которая позволит ему перетекать через трещины в скале, слишком маленькие даже для собаки, а потом начнет свое восхождение к небу.

Конан шепотом указал лучникам цели.

— И если кто-нибудь из вас пустит хоть одну стрелу с недолетом до них, я ему боком вобью колчан в задницу, — добавил киммериец. — Я хочу, чтобы вы представляли опасность для Акимоса, а не для нас.

Лучники кивнули. Задача перед ними стояла нелегкая, но они были отборными стрелками — как из Дома Дамаос, так и из кондотты Конана. И те и другие гордились тем, что им выпало исполнить приказ Конана, так как приказ этот лишь казался невыполнимым и всегда был опаснее для врагов, чем для тех, кто выполнял его.

Конан сел и снял сапоги. В темноте на неровной почве он мог передвигаться быстрее, ведомый своими загрубевшими, как дубленая кожа, подошвами. Затем он убрал меч в ножны, взял поданный ему Талуфом окованный железом посох и начал медленно спускаться в ущелье.

Он как раз добрался до верха груды валунов, когда земля у него под ногами задрожала. Это была всего лишь слабенькая дрожь, как в миске с жидкой кашей, когда по ней слегка постучит пальцем детская ручонка. Но даже в темноте Конан разглядел, что валуны пошевелились.

Вернуться или подождать? Толчок мог быть единственным, но если нет, то от следующего валуны могли с грохотом покатиться по ущелью. Все валуны, и любой перебирающийся через них покатится, предупредив часового. Не успеешь и глазом моргнуть, как тебя окружат солдаты с копьями и алебардами наперевес.

Конан плюнул на осторожность и бесшумность, прыгая с валуна на валун, словно ринувшийся на добычу лев. Он почувствовал под ногами некое перемещение, но сама земля оставалась спокойной.

По крайней мере, она оставалась спокойной до тех пор, пока он не одолел пол-ущелья. Он увидел проворно двигавшиеся факелы часовых, как будто те почуяли опасность, но не ее природу. Затем почва у него под ногами вздыбилась, и все валуны сразу покатились.

Любой, кроме киммерийца, тут же свалился бы и был бы перемолот

кувыркающимися валунами в кровавое месиво. Даже у Конана едва хватило

ловкости и скорости, чтобы уйти за пределы досягаемости валунов. Будь он

десятью шагами дальше от сплошной скалы по одну сторону ущелья, его не

спасли бы даже эти дарования.

Сплошная скала все еще дрожала, когда он почувствовал ее у себя под ногами. Прибегая на пересеченных участках к посоху, он проскользнул к краю ущелья, пока почва не начала выравниваться. А затем он рванул бегом. Валуны поднимали такой грохот и столько пыли, что за ними мог бы промаршировать необнаруженным целый отряд Воителей. Вместо того чтобы убить его, землетрясение дало Конану требуемую ему внезапность.

Конан подбежал к обрыву высотой в рост человека и шагнул вниз, не сбиваясь с шага. Он приземлился, покатился, прерывая падение, почувствовал, как камни долбят и даже рвут кожу, но поднялся с посохом в обеих руках. Тот вращался вокруг него, словно ветряная мельница при сильном ветре, отлично разбивая лица и круша черепа.

Конан уложил троих и еще двух обратил в бегство, прежде чем услышал, как по ущелью кто-то подходит. Он не смел обернуться и посмотреть, кто же это может быть, так как из пещеры высыпало еще с полдюжины охранников. Не смел он также и отступить, даже при соотношении сил шесть к одному.

Возможно, два толчка — это еще не все. Третьего могло хватить, чтобы обрушить на госпожу Дорис своды пещеры, если кто-то не окажется достаточно близко, чтобы вовремя вытащить ее.

Ибо теперь Конан был единственным другом. Дюжина крепких товарищей совсем не помешала бы, но этого нельзя было сказать про ожидание, пока они подбегут, если это означало потерю внезапности. Он переложил посох в левую руку, чтобы не только разить, но и парировать, и выхватил меч.

— Подходи, жалкие жабы! — прорычал он не менее громко, чем горный обвал. — Подходи отведать моей стали. А то я стану охотиться на вас, а потом пойду и скажу вашему хозяину, что он просадил свое серебро на трусов!

Уязвленные охранники бросились вперед. Сталь столкнулась со сталью с лязгом, который поднялся в ночи, словно грохот, вызванный усердно трудившимся кузнецом.

Ливия пробудилась от приятного сна о Конане и обнаружила, что ее трясет за плечи Реза. Она откинула голову назад и попыталась отстраниться. Железные руки выпустили ее, и она упала обратно на тюфяк.

Затем на нее, казалось, обрушилось целое небо холодной воды. Она завопила и вскочила на ноги, позабыв, что одета она была как обычно, когда спала. Реза поставил ведро и вместо того, чтобы вежливо предложить ей одеяло, бросил ей полотенце и тунику.

— И возьмите кинжал, госпожа, пока он не заржавел, — резко бросил он. — Нас атакуют.

Теперь, когда чувства у нее пробуждались, Ливия увидела пробегающих воинов, услышала доносившийся из-за стены зов трубы и почувствовала запах горящей сосновой смолы. Схватив кинжал, она сбежала по лестнице, сунув под мышку тунику и полотенце.

Ее появление во дворе голой — в чем мать родила, — чуть не обратило вспять ход битвы — не в пользу защитников замка Теброт. К ней было приковано столько взглядов, что мало кто следил за воротами или тропой к ним.

А именно в этот момент воины Акимоса и предприняли попытку штурмом взять ворота.

Конан рассчитал все не так хорошо, как обычно рассчитывал. Бойцов у Акимоса набралось скорее семьдесят, чем сорок, и он бросил их всех вверх по тропе в одной отчаянной атаке. Лучники показали самую лучшую стрельбу, какую могли, но она оказалась недостаточно хороша. У них отсутствовало всякое освещение, за исключением получаемого от немногих брошенных через стены пучков сосновых веток. Даже те стрелы, которые попадали в живые мишени, застревали в доспехах так же часто, как и в телах.

Бойцы Акимоса добрались до ворот, потеряв упавшими с тропы столько же, сколько и от стрел защитников. Они подошли к перегородившей вход в замок баррикаде, имея втрое больше сил, чем у находившихся там защитников, накатили словно волна, угрожая перехлестнуть через нее.

Когда они это сделали, подбежала Ливия, пронзительно выкрикивая слова, знания которых она в себе и не подозревала, и размахивая в одной руке кинжалом, а в другой — туникой. Столкнувшись с тем, что казалось обнаженной богиней войны, атакующие в свою очередь остановились и разинули рты.

Для них это оказалось более роковым, чем для защитников. К тому времени уже не имело большого значения, каким образом госпожа Ливия предпочла одеться для ночного сражения. Значение имело лишь то, что на кон оказались поставлены их жизнь и честь, и они могли вот-вот потерять и то и другое. И — замешательство врагов, для того чтобы сократить неравное соотношение сил на добрый десяток бойцов.

Затем атакующие опомнились и собрались, но еще пять-шесть пало вместе с тремя защитниками. Сама Ливия бросилась к баррикаде, столкнулась с воином, неуверенно державшимся на ногах, и вспомнила кое-что из того, чему ее научил Конан по части настоящей борьбы.

Стройная ножка зацепила бойца за лодыжками и сделала подсечку. Он с грохотом упал, помяв на камнях шлем, а заодно и череп. Корчась, он скатился с баррикады под ноги двум товарищам, пытавшимся забраться на нее. Один упал, а другой перепрыгнул через него, стремясь добраться до Ливии.

Но добрался он до нее, думая только об одном: это та самая женщина, которую господин Акимос хотел взять живой. Поэтому он проигнорировал свою сталь и попытался схватить ее за талию. Делая это, он позабыл, что его горло находится как раз на уровне держащей нож руки Ливии.

Вспомнил он это, когда чиркнувший кинжал вскрыл ему горло от уха до уха. Кровь хлынула фонтаном, когда он повалился, казалось целуя последним движением ноги Ливии. Затем Ливия почувствовала себя так, словно она взлетела ввысь, когда Реза сдернул ее с баррикады.

Она поднялась на колени, попыталась встать, а затем сообразила наконец, что находится в гуще боя, а на ней ничего, кроме пота, пыли да крови человека, убитого ее же собственной рукой, нет. Она оставалась на коленях, пока ее желудок бунтовал и выворачивался наизнанку, а затем пошатываясь поднялась на ноги и пошарила в поисках туники, которая, как ей смутно помнилось, была у нее в руке.

Пока она искала, Реза и сержант Киргестес поворачивали ход боя вспять. Стоящего на баррикаде Резу сперва приняли по ошибке за самого Конана. Это до одури напугало тех атакующих, кто уцелел при нападении на Дом Дамаос. И даже когда они сообразили-таки, с кем же им довелось столкнуться, страх не покинул их. Реза, помнили они, был почти таким же грозным противником, как и киммериец.

Еще полдюжины атакующих погибло от рук одного Резы прежде, чем они смогли справиться со своим страхом. И еще столько же пало от рук других защитников. Со стен и башен к схватке подключились женщины и дети, швыряя камни не столько умело, сколько обильно.

Теперь в строю атакующих зазияли местами разрывы. Реза приказал своим бойцам пробиваться через эти разрывы.

— Ударьте им в тыл! — прогремел он. — Ударьте им в тыл!

Тем временем Киргестес собирал вокруг себя лучников. Теперь горело достаточно пучков сосновых веток, чтобы во дворе воняло от их дыма, но также и позволяло лучникам отличить друга от врага. Акимос прислал несколько противоборствующих лучников, и те пали первыми. Затем Киргестес сам застрелил капитана Акимоса, и его бойцы принялись в хорошем темпе опустошать колчаны.

При контратаке с баррикады и граде стрел сверху у воинов Акимоса, если они желали жить, оставалась только одна дорога. Они бросили атаковать и отступили через ворота. Это было отступление, а не бегство, хотя проделали они его скорее поспешно, чем достойно.

К тому времени когда Ливия оделась, как требовали приличия (в тунику, под которой не было ничего, кроме обмотанного вокруг бедер полотенца), вход в замок уже надежно перекрыли. Она сидела на отвалившемся камне, уткнувшись лицом в ладони, когда подошел Реза.

— Госпожа, на этот раз мы отбились от них.

— Они нападут вновь?

— На это я смогу ответить, когда подсчитаю…

Его прервал торжествующий крик. Затем его подхватил другой, и наконец все в замке кричали в один голос:

— Ливия Дамаос! Ливия Дамаос! Да здравствуют Дом Дамаос и госпожа Ливия!

Глаза Ливии заполнили сдерживаемые ею до сих пор слезы. Ей понадобилось опереться на руку Резы, чтобы встать, и она на мгновение пожелала, чтобы это была рука Конана, а затем повернулась лицом к тем, кого она возглавила.

Крики нарастали, пока не стали отражаться эхом не только от камней замка, но и горного склона. Ливия ухитрилась улыбнуться и помахать рукой; она слишком заливалась слезами, чтобы подыскать какие-то слова.

В следующий миг земля у них под ногами, казалось, пошла волнами, словно беззаботно брошенное на постель шелковое покрывало. Волнение это пришло и ушло на протяжении одного глубокого вдоха, но приветственный крик оно оборвало.

Ливия тряхнула головой, смахнула с лица спутанные волосы и обрела наконец голос:

— Благодарю вас, и да благословят и сохранят вас боги. А теперь эти козьи дети могут снова напасть. Так что давайте будем готовы!

Приветственные крики были на сей раз пожиже, но только потому, что приличное число защитников уже приступило к работе, собирая раненых. Ливия снова села, незаметно вытащила из-под туники полотенце и принялась стирать с ног кровь и пыль.

Третье землетрясение даже не заставило Арфоса сбиться с шага. Оно было недостаточно сильным, чтобы поколебать валуны у него под ногами, а все прочее он мог проигнорировать. То есть все прочее, кроме стремления вовремя добраться до капитана Конана.

Когда пыль осела и оставшиеся факелы высветили киммерийца, бьющегося в одиночку с шестью воинами Акимоса, Арфос ожидал общего броска по ущелью. Но вместо этого вперед бросился только Талуф. За ним не последовал никто, даже лучники воздержались от стрельбы.

Конан достаточно обучил Арфоса, чтобы тот понял, что требовалось сделать. То же самое говорила ему и его собственная честь.

— За мной! — закричал Арфос и, выхватив короткий меч, помчался вниз по ущелью. Воины, которые могли бросить на произвол судьбы северянина, не бросят с той же готовностью наследника Дома Лохри, так он во всяком случае надеялся.

Ринувшись вниз по ущелью, Арфос ни разу не оглянулся. Если воины не последуют за ним, его взгляд на них не поможет. Еще меньше этот взгляд поможет, если он споткнется и упадет, вышибив о скатившиеся камни те мозги, в существовании которых у себя он иногда сомневался. Арфос был всего лишь близорук, а не страдал никталопией, но он никогда не пробовал сбегать по валунам в туче пыли, когда внизу дожидались враги.

Каким-то образом простая сила воли и страх сделаться посмешищем помогли ему удержаться на ногах. Он все-таки с облегчением вздохнул, когда добрался до ровной почвы. И снова вздохнул, услышав шум и топот сбегающих следом за ним воинов. Возможно, его искусство фехтовальщика и не подвергнется испытанию сегодня ночью…

Облегчение сделало его неосторожным. Когда он наблюдал за бегством последних противников Конана, его нога погрузилась в трещину в скале. Ногу ему пронзила боль, когда камень содрал ему кожу и надавил на кость голени.

А затем у Арфоса отвисла челюсть, когда один из мертвых воинов Акимоса оказался в конце концов не таким уж и мертвым. Меч-то Арфос выхватил, но никак не ожидал, что столкнется с противником, когда его нога буквально приросла к земле.

Полетели искры, и с Арфоса градом полил пот, когда он парировал кинжал этого воина. По милости богов, воин этот оказался раненым и окровавленным, более медлительным из-за ран и усталости, а его клинок — не длиннее, чем у Арфоса.

Сражаясь, наследник Дома Лохри почувствовал, что кативший с него пот добрался до голени. Он сделал рывок, и, словно смазанная потом, его нога выскользнула на волю. В последнем отчаянном усилии воин Акимоса сделал выпад, а затем умер, когда клинок Арфоса вошел ему меж ребер, а тяжелый меч Конана — раскроил череп.

Арфос попытался рассмеяться — ухитрился улыбнуться и не потерять сознания.

— Конан, будь этот удар хоть чуть-чуть сильнее, ты бы расколол мне… сзади!

Крик Арфоса отозвался эхом меж скал. Киммериец с нечеловеческой скоростью обернулся. Вместо того чтобы рубить воина, готового ударить его в незащищенную спину, он сильно пнул его между ног, а затем ловко подсек. Воин рухнул, охая и корчась.

Арфос узнал одного из людей Конана, которого звали Дарусом. А один воин из Дома Дамаос, Мехас, выронил меч и смотрел куда угодно, только не на Конана.

— Что, во имя Митры… — начал было Арфос.

— Послушайте его, когда он заговорит, — проворчал Конан, ткнув большим пальцем под челюсть Дарусу. Тот стал корчиться еще сильнее, но ничего не сказал.

— Капитан Конан, — едва слышно проговорил Мехас. — Я… я подумал, что следом вы собирались убить Арфоса. Нас предупредили об этом. А потом я увидел, что ошибся. Я попытался остановить Даруса. А потом все, что я мог сделать, это крикнуть.

— Ну, я достаточно благодарен за это, — поблагодарил Конан. — Я буду еще больше благодарен, если ты скажешь мне, кто же это вас предупредил. Может, даже буду достаточно благодарен, чтобы не отделать тебя так, как отделал Даруса.

Мехас уперся взглядом в землю. Арфос прожег его взглядом:

— Если Конан оставит что-нибудь от тебя, я предупрежу госпожу Ливию, что надо закончить. Итак, кто предупредил вас, что Конан, возможно, подумывает убить меня?

— Реза.

Арфос и киммериец дружно выругались.

— Я выхолощу этого свинячьего сына докрасна раскаленным ножом, — прорычал Конан, когда закончил ругаться. — Слишком уж часто он сует свой нос куда не просят. Если он не…

Он оборвал фразу, а Арфос зажмурился при виде зрелища, которого, он не сомневался в этом, никогда не увидят глаза смертного: киммериец казался смущенным. Затем Конан рассмеялся:

— Наверно, он всего лишь думал спасти свою госпожу — скорее от ее собственной глупости, чем от моего честолюбия. Если так, то его может выхолостить она.

Арфос нахмурился. Киммериец больше не казался смущенным, но он говорил загадками, что было едва ли лучше.

— Какой глупости Ливии?

Конан заткнул за пояс большие пальцы рук:

— Ее желание — назовем это выбором — переспать со мной.

Арфос на миг почувствовал себя так, словно его пнули в живот, не говоря уж о том, что отвесили ему оплеуху и отдубасили по спине. Дыхание его стало прерывистым. Затем он вспомнил определенные вещи, не самой незначительной из которых было то, как он провел свою первую ночь в замке Теброт, уютно прикорнув в объятиях Шилки.

И это, сообразил он, несомненно устроила Ливия, чтобы держать его приятно занятым, в то время как она сделала Конану подсечку и набросилась на него! Арфос был уверен, что все произошло именно так, и возникшая у него в голове картина заставила его улыбнуться, а затем рассмеяться.

— Что тут, во имя гордости Эрлика, такого смешного? — нахмурился Конан.

— Мысль, что моя намечаемая жена разве что не похитила тебя, капитан. Я знал, что она обладает огромной силой целеустремленности, но не до такой же степени. Ну, мне придется сказать ей об этом пару ласковых.

Теперь киммериец выглядел почти ошеломленным.

— Так ты не злишься?

Арфос вздохнул:

— Если бы ты пытался скрыть всю эту историю, я б вполне мог заподозрить тебя, как и Реза. А раз ты сказал правду, я с тобой больше не в ссоре. Вот моя мать — другое дело. Она закатит королевский скандал. Но для меня давно прошли времена, когда я позволял ее скандалам сражать меня, как брошенный из верхнего окна ночной горшок. А вот с Резой хуже… Не думаю, что он может оставаться на службе…

— Если Реза переживет эту ночь, мы сможем тогда разобраться с ним, — вставил Конан. — Пока же мы проводим за болтовней время, которое нам может понадобиться для спасения твоей…

Их прервал вопль, исходивший, казалось, с самого дна бездны демонов. Арфос резко повернулся и посмотрел вверх по склону мимо наваленной у входа в пещеру Зимгаса кучи трупов. Там стояла, обрисованная силуэтом на фоне мерцающего света, женщина. Даже не видя ничего, кроме силуэта, Арфос узнал мать.

— Похоже, что моя мать сама себя спасла, — молвил он. Он бросил меч в ножны и ринулся вверх по склону, туда, где госпожа Дорис упала теперь на колени, с опущенной головой и плечами, трясущимися то ли от рыданий, то ли от истощения сил.

Пока Арфос бежал, то увидел, что свет в пещерах померк, словно между светом и входом что-то прошло.

Из-за снадобий, истощения сил, чар и боли госпожа Дорис мало что помнила о том, что произошло в ночь ее спасения. Она определенно никогда не вспоминала, что обязана своей жизнью господину Скирону.

Но это было правдой. Скирон первым в пещерах почувствовал приближение Великого Дракона. К тому времени, когда он услышал шипение и шорох его приближения, он уже двигался. Его раб уже взвалил на спину сумки с магическими приспособлениями, а колдун следовал за ним с посохом и пузырьком для возобновления чар, наложенных на госпожу Дорис.

Когда шипение стало громче, они оба побежали. Они подбежали к тюфяку госпожи Дорис, и раб сорвал занавески, в то время как Скирон силком поднял даму на ноги. Та уставилась на него невидящим, несосредоточенным взглядом, не делая никаких попыток прикрыться. А затем вырвалась из его рук.

— Я должна остаться здесь. Акимос придет ко мне. Он скоро будет здесь. — Она действительно улыбнулась.

— Акимос снаружи, ждет тебя там. Вы с ним с помпой вернетесь в Мессантию. Но вы должны поторопиться. А теперь, сударыня, идемте, пожалуйста! Идемте к Акимосу!

Уговаривая ее, Скирон услышал, как Дракон в первый раз подал голос, издав глухой низкий вой. Он швырнул в госпожу Дорис пузырек с зельем. Оно могло войти в тело и через кожу, пусть и не так быстро, как через рот. Дорис провела пальцем по струившемуся у нее между грудей зелью, а затем лизнула его. Она снова улыбнулась:

— Иду. — А затем вскочила на ноги и побежала ко входу в пещеру так быстро, что обогнала даже Скирона.

Конан увидел, как у входа в пещеры Зимгаса появилось с полдюжины людей, как раз когда Арфос добрался до матери. Он выкрикнул предупреждение, но этих людей, похоже, больше занимало бегство, чем нападение. Они пробежали мимо Арфоса, словно зайцы, удирающие от волка, увидели внизу Конана и его воинов и резко свернули в сторону.

— За ними! — проревел Конан. — Если они сбегут, тех, кто упустит их, я изжарю на завтрак! — Он был почти уверен, но не горел желанием произнести это вслух, что одним из беглецов был Скирон. Если в распоряжении у колдуна еще имелись какие-то чары…

Затем мысли о всего лишь человеческих противниках разом вылетели у Конана из головы, когда до входа в пещеры добрался Великий Дракон.

Некоторые увидевшие его воины упали в обморок. Другие же упали на колени — то ли молиться, то ли блевать. Некоторые стояли так, словно и чувства, и конечности у них одинаково онемели. Не многие смогли бы описать увиденное ими иначе, как то, что оно было полупрозрачно-серым, пронизанным расплывчатыми пятнами болезненно малинового и темно-золотого цвета.

Будь Арфос одним из тех, кто начисто лишился ума, они с матерью умерли бы на месте. А так он увидел, что монстр вытягивает вперед щупальце, оканчивающееся клыкастыми челюстями. Он с размаху опустил на эту пасть меч, отрубил кусок, увидел, как тот рассек воздух, а затем приземлился и пополз назад к основному телу.

И все же Дракон казался способным чувствовать боль или по крайней мере чувствовать ставшую у него на пути опасность. Он убрал щупальце, выдвинул четыре покороче, покрытые присосками, но сам не наступал. Это дало Арфосу время увести, уволочь, а под конец почти унести мать подальше от опасности.

По крайней мере на мгновение. Чудище немного помедлило, поэтому Конан успел собрать своих бойцов. К тому времени, когда Дракон выполз на открытое пространство, воины были уже по большей части на ногах, подняты и с оружием в руках.

И когда он выполз, то выбросил часть себя далеко вперед и вниз по склону. Масса серой слизи приземлилась на двух воинов, и их вопли быстро замерли, когда она поглотила их. И когда она это сделала, ужаснувшиеся очевидцы увидели, как она делается малиновой от их плоти и крови, и затем выпускает ноги, хвост и голову с большим количеством зубов, чем у целой стаи акул.

Однако прежде, чем чудище смогло двинуться, Конан уже добрался до него. Его меч сверкнул в свете бивачного костра, рубя ударом, который мог бы рассечь гору до самых корней. Полголовы срезало как бритвой и рассекло воздух. Монстр пополз обратно к ногастому "фрагменту", а затем ощутил выше по склону присутствие Змея. Он свернул, не разбирая дороги, и переполз через горячий уголь от разбросанного бивачного костра воинов Акимоса.

И мгновенно уши всем разорвал пронзительный вопль. Конан увидел, как задергался и закрутился "фрагмент", когда из-под него повалил дым. Схватив свободной рукой горящую ветку, он бросился вперед и рубанул "фрагмент" по спине мечом. Это было все равно что рубить по панцирю морской черепахи, но сила киммерийца отвечала этой цели. Твердая кожа на спине гадины разошлась, и Конан вогнал в разрыв ветку.

Заклубился дым, и вопль раздался вновь, поднимаясь до таких высот, пока даже Конану захотелось заткнуть уши и отгородиться от звуков сходящего с ума мира. "Фрагмент" разбух, пока кожа у него не начала трескаться, а затем лопнул, словно гигантская пустула. На лагерь посыпались зловонная сукровица и дымящиеся обрывки кожи, но воины Конана не обращали на них внимания.

Они увидели, что Дракон не был непобедим и даже то, как именно его можно одолеть. Они побежали хватать горящие ветки. Те, что добрались до бивачных костров слишком поздно, вырывали пригоршни сухой травы и пускали в ход кремень и кресало или искали по палаткам что-нибудь еще способное гореть. Арфос сложил руки рупором и крикнул:

— Отлично сработано, капитан Конан! Кажется разумным, что должен был существовать какой-то способ уничтожать этих тварей без колдовства!

Конан кивнул. Ему пришлось признать, что создавшие Драконов древние колдуны проявили чуть больше предусмотрительности, чем большинство их собратьев. Определенно побольше, чем Скирон, который разбудил это чудовище со всей осторожностью человека, разводящего костры в сухом, как трут, лесу!

Великий Дракон почувствовал уничтожение "фрагмента", но у него имелись воспоминания об уничтожаемых и прежде "фрагментах", без опасности для него самого. Это была та ситуация, которая требовала больше знаний, прежде чем может быть принято решение либо сражаться, либо отступать. И путь к приобретению этого знания, казалось, находился впереди.

Поэтому Великий Дракон целиком выполз из пещеры на открытый склон. Столкнувшись с его полным ужасом, некоторые бойцы снова утратили власть над собой. Некоторые даже повернулись бежать, но на пути, у них встал Арфос, обнимая одной рукой мать, а в другой держа ксиф.

— Если вы не боитесь бесчестия, то лучше бойтесь меня! — прорычал он, и в этот миг он выглядел таким же свирепым и грозным, как сам Конан. Несостоявшиеся беглецы опомнились и повернули обратно присоединиться к товарищам.

С верхней части склона теперь засвистели пускаемые в Дракона стрелы. Лучники подошли на шум боя и теперь стреляли как можно лучше при плохом свете, пытаясь попасть во все, что выглядело похожим на глаз или рот.

— Огненные стрелы! — проревел Конан столь же громко, как сам Дракон. — Пускайте огненные стрелы, если у вас такие есть! Если этой твари коснется огонь, она сгорает, как стог сена!

Услышали его лучники или нет, у Конана времени учитывать не было. Его крики привлекли внимание монстра, и тот пополз к нему, выпуская, чтобы ускорить движение, двадцать коротких ног, заканчивающихся когтистыми стопами. Благодаря склону Дракон спустился к Конану так быстро, что три клыкастые головы потянулись к нему со всех сторон, прежде чем он успел это сообразить.

Однако его спасла присущая ему быстрота, быстрота и воин Дома Дамаос, подбежавший и вонзивший копье глубоко в ближайшую шею. Голова остановилась, и воин повернул копье в ране, прежде чем вытащить его. Затем, когда шея заизвивалась, подбежал второй воин, увернулся от щелкнувших челюстей и вогнал в рану горящую ветку.

Дракон завопил в две глотки, когда третья башка отлетела, извергая дым и выворачивающие желудок ошметки. Усеченная шея заизвивалась неистовей, чем когда-либо, но две другие головы по-прежнему обладали жизнью, волей и острыми зубами. Конан увидел, как одна голова схватила воина, высоко подняла его, а затем вытряхнула из него жизнь и начала его поглощать.

Один из бойцов Конана подбежал ко второй голове, орудуя талваром с силой, почти равной силе киммерийца. Голова полетела в воздух и приземлилась на воине, стоящем у костра, зажигая импровизированный факел. Оба упали в костер. Воин завопил, почувствовав боль от ожогов и зубов, вонзившихся в его тело, а затем голова исчезла в огромном облаке вонючего зеленого дыма. Миг спустя воин шатаясь поднялся на ноги, опаленный и окровавленный, но ругавшийся слишком яростно, чтобы быть смертельно раненным.

Теперь Великий Дракон казался ошеломленным, даже остерегающимся, сбитый с толку энергией своих врагов. Но Конан сомневался, что чудище серьезно ранено. И он хотел изменить это, прежде чем оно найдет какой-то новый метод атаки, менее уязвимый, чем эти клыкастые головы.

К тому времени вернулись воины, рыскавшие в лагере Акимоса, и Конан увидел, что двое из них тащат соломенные тюфяки. Он быстро схватил новую горящую ветку, подозвал носителей тюфяков и собрал пару копейщиков. А затем повел всю группу вперед.

Меч Конана свистнул, рассекая воздух, и роговой покров на обрубке одной шеи вскрылся. Двое копейщиков подняли тюфяки на остриях копий, и Конан вогнал глубоко в солому горящую ветку. Затем все трое дружно подняли и воткнули тюфяк в рану чудища, как пробку в бутылку. После Конан говорил, что даже гибель всего мироздания вполне могла наступить тише, чем смерть Великого Дракона. Ни один человек не мог устоять рядом с издыхающей тварью, слушая предсмертные вопли, которые начались шипением, а закончились пронзительным ревом.

Не мог никто вынести дыма и вони, хлынувших, когда взорвался Великий Дракон. Мало кому улыбалось рисковать получить удар острыми как бритва кусками кожи размером с тарелки или быть забрызганным дымящейся сукровицей.

Все как один, Конан и его группа бросились бежать вниз по склону и оставались там, пока у чудовища не погасли последние искры жизни. Конан тыкал в дымящиеся ошметки острием меча, когда увидел поднимающегося к нему Арфоса. Юноша был обнажен, если не считать сапог, набедренной повязки и короткого меча, с которого капала слизь.

— Как дела у госпожи Дорис? — спросил киммериец.

— Неважно, — ответил Арфос. — Я одел ее в свою тунику и наложил мазь на самые опасные раны. Но ей понадобятся носилки, и, наверно, не только они. Она кричит, зовя Акимоса, как умирающий от жажды кричит, прося воды.

— Обоим совсем не требовалось употреблять слово "колдовство".

— Ну тогда давай отправимся искать Акимоса, — предложил Конан, кладя меч в ножны. — Орис говорил, что монстр был не один. Если где-то шляется еще одна гадина, то, наверно, мы сможем скормить ей Акимоса.

— Боги, Конан, неужели ты начисто лишен милосердия? Отправить даже такую тварь, как Дракон…

— Это спасет моих и твоих бойцов, так же как местных селян. — Конан был не в настроении для шуток.

— Тогда, если ты раздобудешь носилки, я посмотрю, кто из ребят способен идти.

Прошло уже некоторое время с тех пор, как Конан отвесил Арфосу официальный аргосийский поклон, но сейчас он это сделал, и не только потому, что того требовал его "чин". Сегодняшняя ночь могла превратить юношу Арфоса в мужчину и хозяина Дома Лохри, не говоря уж о том, что в достойную пару для госпожи Ливии.

Глава 19

Акимос вздрогнул, когда из темноты вырос Партаб.

— Это всего лишь я, господин.

Значит, эта свинья-вендиец знал, что магнат Дома Перам встревожен! Долго ли придется ждать, прежде чем это поймут все воины под замком Теброт?

— Есть какие-нибудь новости от часовых?

— Они слышали шум, который мог быть вызван передвижением деревенщины, диких быков, оленей или многим другим.

— Будь прокляты эти выросшие в городе дураки! Но если б он вздумал нанимать людей, сведущих в сельской жизни, то его планы живо перестали бы быть тайной. И тогда он, вполне вероятно, не стоял бы теперь в горах перед угрозой неминуемой гибели.

— Проклясть их могут боги, когда сочтут нужным. Нам же я предложил бы усилить караулы.

Акимос нахмурился. В отчаянной битве при входе в замок он потерял почти треть своих сил. Это было бы небольшой ценой в уплату за победу и обладание Ливией. Но вместо того чтобы попасть в плен, эта девка дралась голая с головы до пят и повернула вспять ход боя. Теперь она сидела на своей прекрасной заднице и насмехалась над ним!

Акимос выругался вслух, а затем скомандовал себе прекратить.

— Насколько вероятно нападение со стороны деревенщины? — Ему не нравилось спрашивать совета у подчиненного вроде Партаба, но этот малый был коноводом в набегах на деревни и знал деревни и их жителей лучше любого другого воина Акимоса.

— Если они знают, как мы слабы, — вполне возможно. А если у засевших в замке есть средства отправлять в деревни сообщения, они узнают.

— И насколько вероятны такие сообщения?

— Не думаю, что Реза может сам подумать об этом, так же как и Арфос или госпожа Ливия. Но вот Конан — иное дело.

Конан, как казалось Акимосу, был иным делом с того самого дня, как он появился в Аргосе — и, самое главное, на пути у Акимоса! Он чуть не произнес это вслух.

Но эти слова так и не сорвались с его уст, потому что из замка над ними раздался кошмарный шум. Сперва грохот падающих камней, затем крики и вопли страха и боли и наконец шипение, словно подали голос сразу все змеи в мире.

Змей неожиданно осознал, что связь с Великим Драконом прервалась. Когда это случилось, он был уже почти готов присоединиться к товарищу в поисках небесной пищи.

Он ждал в полости пещер Зимгаса, глубоко под землей, до тех пор, пока не понял, что Великий Дракон больше не обретет сознания. И тогда он быстро пустился в обратный путь через пещеры и дальше через другие туннели — к еще одному выходу в небо.

За тем выходом будет еще больше небесной пищи. Потребность в ней была теперь больше, чем когда-либо, так как вся задача произведения на свет новых Драконов легла теперь на Змея.

Но пожирание двуногих тварей, бывших наилучшим источником небесной пищи, удовлетворит также и еще одну потребность. У человека эту потребность назвали бы стремлением к мести.

Первыми людьми в замке Теброт, встретившими Змея, оказались часовые у баррикады при входе в погреб. Их там стояло только трое, и все с легкими ранениями. Реза был готов поверить в сказочных чудовищ. Но не был готов поверить, будто что-либо сможет преодолеть эту кучу камней.

Трое часовых заплатили за ошибку Резы своими жизнями. Они услыхали слабое шипение, более громкое рокотание и наконец грохот, словно каменщик колол каменный блок. В самом деле, это очень походило на услышанное ими.

Змей преобразил себя в живой стенобитный таран с головой, твердой как броня, и массивными ногами, вгоняющими эту голову в камни. Камни под ударами разлетались во все стороны. Один из них обрушился на часового, насмерть задавив его так, что он даже вскрикнуть не успел.

Двое других часовых успели схватиться за оружие, прежде чем погибли, так и не нанеся удара. Башка чудовища разделилась, и оба рта щелкнули зубами.

Однако, умирая, солдаты издали мучительные вопли, и крики эти предупредили всех, кого еще не разбудил шум, вызванный появлением Змея. И один только взгляд на монстра, когда тот неуклюже выбрался на всеобщее обозрение, убедил защитников, что безопасность могло дать только бегство.

Поэтому некоторые сломя голову выбежали за ворота, не волнуясь о том, кто и что может ждать впереди, лишь бы бежать от того, что надвигалось сзади. Большинство же бежало по ветшающим лестницам и взлетало по ним на стены, башни или в донжон.

Когда они оставили между собой и Змеем ступенек так тридцать, то задышали поспокойней. В конце концов, такая тварь едва ли могла взбираться по лестницам, не говоря уж о стенах и башнях.

Ливия с ужасом смотрела, как ее люди убеждались в обратном. Змей осел у одной стены и превратился в огромную, твердопанцирную массу,похожую на миндальный орех. Из этой массы вырастала шея, до тех пор пока не достигла уровня верха стены. Затем на этой шее выросла голова с клыкастыми челюстями, словно какой-то ужасный цветок, и начала бродить по стене туда-сюда, срывая вопящих людей, словно мальчишка, очищающий ягодный куст.

Ливия пыталась закрыть уши, чтоб не слышать истошных воплей погибающих. Она исхитрилась заставить себя молчать, заткнув рот кулаком. Ее бы охватило безумие, если б не остававшаяся еще надежда, что женщины и дети все же могут оказаться в безопасности.

Наконец, Змей приобрел темно-малиновый оттенок и, казалось, стал теперь похож на подушечку для булавок от пускаемых в него копий, стрел и камней. Реза слегка тронул Ливию за плечо:

— Госпожа, существуют предания, что огонь имел какую-то власть над чудовищами.

— У нас есть огненные стрелы?

— Нет, но есть горящие головни.

Ливия ничего не сказала. Для горящих головней понадобятся люди, подносящие их поближе к монстру, и она не видела, как смельчаки сумеют уцелеть — и прежде всего Реза, который наверняка возглавит их. Но другой надежды на спасение нет.

— Отлично. Я спущусь позаботиться о раненых. Если не сработает все прочее, я не дам им умереть в одиночку.

Если не сработает все прочее, она тоже обречена. Но, по крайней мере, смерть придет достаточно быстро. При удаче первым, что она узнает о ней, будут падающие внутрь башни, камни, которые раздавят ее насмерть, прежде чем зверь сожрет ее…

Ее желудок забунтовал, и она прислонилась к стене, пока не прошел спазм. Когда он минул, она готова была поклясться, что уши тоже предают ее.

Она услышала донесшийся издалека снизу, под горой, боевой клич Дома Лохри "Вперед, всегда в бой!" и даже "Ливия Дамаос!".

Конан и его бойцы добрались бы до замка одновременно со Змеем, если б не одна несчастливая случайность.

Когда они пробегали рысью последнюю четверть лиги до тылов рати Акийоса, то столкнулись с отрядом селян, двигавшихся к той же цели. И те и другие приняли друг друга за подкрепление для Акимоса. Оба отряда залегли, и их капитаны начали готовить бойцов и к атаке, и к обороне.

Только после того как на все это потеряли некоторое время, Конан узнал крестьянскую одежду, а некоторые из селян узнали знак Дома Дамаос. Затем два отряда двинулись вперед достаточно быстро, но они все еще поднимались на гору, когда Змей нанес удар.

При всем учиненном им в замке погроме, монстр оказался для Конана и селян благословением богов. Акимос и его воины были настолько ошеломлены тем, что могло происходить в замке, что и забыли оглядываться на тылы. Поэтому Конан вывел шестьдесят с лишним следовавших за ним бойцов на рубеж атаки прежде, чем Акимос узнал, что у него гости.

Затем они двинулись вперед, и горный склон растворился в хаосе ночного боя. И сквозь этот хаос несся подобно буре Конан, с мечом, оставлявшим кровавые ошметки везде, где разил. Боевой клич киммерийца придавал смелости его бойцам и лишал ее врагов. Той ночью северянин один стоил десяти, и для некоторых из бойцов Акимоса не было позором то, что они бросились бежать вверх по склону, крича, что на них напали демоны.

А затем они добрались до ворот и оказались лицом к лицу с настоящим демоном. На них обрушился Змей.

Ливия следила через бойницу в башне, как монстр вырастил ноги и усаженную шипами безглазую голову. Теперь он походил с виду на гигантскую черепаху с восьмью или десятью — нет, теперь с двенадцатью — ногами и с панцирем, гладким как стекло, за исключением мест, где оставили шрамы брошенные головни.

Легенды не лгали. Воткни в тушу монстра огонь, и он будет страдать. Воткни его достаточно глубоко, и, наверно, он умрет раньше, чем полностью очистит замок от людей Ливии.

Головни сыпались на него градом, пока не иссякли, но к тому времени дым со Змея повалил в двунадесяти местах. Ливия и все остальные в лазарете чуть не оглохли от криков чудовища.

Затем он умолк и начал свое преображение. Ливия не знала, собирался ли он атаковать или поискать где-нибудь еще добычу полегче, молилась, чтобы верно оказалось последнее, и знала, что молитвы вряд ли помогут. Поэтому она следила за тем, как Змей отрастил три добавочные пары ног и неуклюже потопал за ворота. Камни повалились в обе стороны, когда чудище вышибло их, и часть арки ворот с грохотом рухнула. Но каменные блоки размером с человека произвели не больший эффект, чем галька, — они безвредно соскользнули с чудища.

Затем она отползла от бойницы и вернулась к перевязыванию ран, наложению мази на ожоги и держанию за руки тех, кто получил только душевные раны, а не телесные.

Акимос поощряющее закричал своим людям, когда увидел, что те побежали к замку. Атака сейчас, когда защитников что-то отвлекало, могла оказаться успешной. А затем он обругал их, когда увидел, что они бегут обратно.

Но ругательства застряли у него в горле, когда он увидел, что заставило их бежать. Он преградил бегущим путь, размахивая мечом:

— Соберись, соберись, ребята! Ради чести Дома Перам! Ради победы над проклятыми!

Его заглушили ругательства убегающих. А один из них не ограничился руганью. Он рубанул господина Акимоса кейфом. Удар вышел торопливым и неуклюжим, но случай направил клинок в шею Акимоса.

Тот почувствовал, как кровь брызнула, а затем потекла по плечу и груди. Струя крови стала обильней, и с каждой каплей уходили из тела силы.

Акимос упал на спину. Он еще не потерял сознания от потери крови, когда Змей спустился по тропе и принялся смачно жрать добычу.

Бойцы Конана не дрогнули, когда пред ними появился монстр. Селяне же не обладали ни таким хорошим предводителем, ни знанием, как бороться с чудовищами. Они рассыпались и с воплями обратились в бегство.

Те из воинов Акимоса, какие еще остались в живых, последовали за ними. Некоторые еще подумывали драться, другие же всего-навсего делали то же, что и селяне, — оставляли между собой и чудовищем как можно больше лиг.

Немногие сильные духом слуги Дома Перам попытались и отстаивать свою позицию, и вести бой с воинами Конана. Но их превосходили числом три к одному, даже не считая того, скольких стоил киммериец. Они были перебиты, взяты в плен или бежали, прежде чем Змей закончил поглощать труп Акимоса.

— Конан, нам придется послать людей в замок и вывести Ливию, — воскликнул Арфос.

— Как мы пошлем их в обход этого? — проворчал Конан, показывая мечом на Змея. Тот теперь отрастил три головы, с маленькими беззубыми пастями, но с огромными горящими глазами. Он казался готовым топтаться на месте, пока искал добычу, но Конан ничуть не сомневался в том, что он сделает, когда найдет ее.

— Мы не можем бросить Ливию! — только что не завопил Арфос.

— Не можем, но она не может бросить своих людей и раненых в замке, — отрезал Конан. — Для нее вопрос будет стоять — все или ничего, она именно такой капитан. А раз всего не может быть, пока мы не убьем это…

— Конан, я пойду один, если…

Конан схватил Арфоса за плечо. Юноша заизвивался, как рыба на крючке, но вырваться не смог.

— Никуда ты не пойдешь. Если ты поднимешься по этой тропе и закончишь свой путь съеденным, Реза возжаждет моей крови, даже если Ливия этого не захочет. Останешься или я должен тебя связать?

— Конан, — вздохнул Арфос. — Бывают минуты, когда ты, по-моему, понимаешь мою невесту лучше, чем я сам.

— Из-за того что женщины такие, какие они есть, подобное уже случалось, — обронил Конан. — Но я знаю не столько эту женщину, сколько этого боевого капитана. — Он хлопнул Арфоса по плечу более дружески: — А теперь давай займемся поисками головешек и огня. Хороший костерчик у него в зобу — и это чудовище отправится следом за первым!

Арфос кивнул и начал подзывать к себе воинов. Когда юноша отправился на поиски, Талуф подошел и встал рядом с киммерийцем.

— Как, по-вашему, сколько эта тварь собирается нас ждать, капитан? — спросил сержант.

— Одним богам известно, а я с ними в последнее время не разговаривал, — пожал плечами киммериец. — Если гад дочиста сожрал всех в замке, то, возможно, он некоторое время будет двигаться помедленнее, как сытый лев.

Он не добавил того, о чем слыхивал, что сытые чудовища могли разделиться надвое, и каждый новый монстр будет обладать всей страшной мощью старого. Это было еще одной причиной того, почему он отказался послать мимо Змея людей спасти тех, кто в замке. Если никто не будет стоять между чудовищем и открытой местностью, а оно тогда разделится, то на воле будут бродить, пожирая все на своем пути, два Змея.

И Конану не потребовался капитан Хаджар, чтобы преподать один важный урок по части войны. Когда враг перед тобой, дерись с ним, если можешь! Не сиди на заднице, пока неприятель не обратится в бегство, а когда обратится — гонись за ним, как старый гончий пес за молодым зайцем.

Конан с Талуфом стояли перед Змеем, когда киммериец заметил одетую в темное фигуру, спускающуюся по склону выше чудовища. Луна на небе давала как раз достаточно света, чтобы можно было разобрать столь маленькую и худенькую фигурку.

Скирон? Неужели колдун приобрел власть над Змеем, превратив его из безмозглого чудища в оружие? Конан наблюдал за тем, как фигура, спотыкаясь, приближалась, прикидывая расстояние. Может, он и сумел бы — нет, точно сумел бы — добраться до колдуна и убить его, но ему никак не проскочить мимо монстра.

Ну, время любого человека раньше или позже придет, в основном раньше для тех, кто жил своим мечом и умом, и для Конана в этом не было ничего удивительного. Он сделал все, что в его силах, и если Кром не сочтет это достаточно хорошим, то это уж дело бога!

Конан двинулся вперед. Он прошел десять шагов, когда сзади его окликнул Талуф:

— Капитан, смотри!

Вдоль спины Змея появлялась трещина. Она достигла головы, а затем потянулась вниз, к шипастым хвостам. Каждый шип был длиннее человеческой руки, каждый молотящий с достаточной силой, чтобы вонзить эти шипы сквозь латы. Змей разделялся.

Конан не знал, во что это превращало его шансы на спасение. Он знал, что теперь еще важнее зарубить Скирона прежде, чем колдун обретет власть над обоими чудовищами.

Конан сорвался на бег, ревя боевые кличи полудюжины стран и размахивая мечом. Он не видел, как Талуф бросился бежать следом за ним. Его глаза смотрели только на Змея и на темную фигуру, теперь приблизившуюся к нему, поднимающую руки в безошибочном жесте колдуна, собирающегося навести чары.

Скирон не замечал киммерийца, пока тот не начал выкрикивать боевые кличи. И даже тогда он мало думал о нем. И десять варваров, вместе взятых, не чета двум монстрам, каждый из которых будет под властью чар, повелевающих им кормиться и делиться, кормиться и делиться, пока не будут столь же многочисленными, как муравьи, и голодными, как отощавшие тигры.

И тогда они заполонят весь Аргос, пока другие чары не заставят их подчиниться. И человек, который сможет навести эти чары, сможет потребовать любую цену, и сами архонты отдадут достаточно золота, чтобы основать дюжину школ для обучения магии! Акимос, может, и умер, но надежды Скирона — нет.

Он почувствовал, как чары нарастают в нем, и знал, что, делая это, они черпают силы из его же тела. Его немой слуга канул в ночи, наверно в утробе первого Дракона, а с ним и все магические предметы Скирона. Это не будет иметь значения, если власть над монстрами поможет выиграть время для восстановления сил и предметов.

Поэтому он влил свою силу в чары, не волнуясь о том, окажется ли он в конечном итоге полностью опустошенным или нет. Не волновали его и другие вещи, такие, как подбегающий к чудовищу киммериец. Когда Конан приблизился, две из голов Змея вырастили зубы и метнулись к нему. Он рубанул их мечом по мордам, а затем отпрыгнул за пределы досягаемости. Скирон лишь различил быстроту рук и ног киммерийца и не поверил увиденному.

А затем он ясно увидел, что киммериец бежит вверх по склону к нему. Третья голова чудища тоже отрастила зубы и метнулась следом за киммерийцем, но лишь ударилась о камни позади него. Отлетевшие куски камня посыпались вниз по склону, и пыль поднялась, полускрыв своей завесой Змея.

Скирон почувствовал, как на коже у него выступил пот, прокладывая дорожки в облепившей ее пыли. Пока он наращивал чары власти над Змеем, тот утратил свою обычную молниеносность. Не замедляли ли его чары и разделение?

Размышляя над этими вопросами, колдун продолжал наводить чары. То, что отвлекло его наконец от чар, было заметное приближение Конана. Еще несколько шагов, и он окажется в пределах досягаемости меча.

Хватит и простого заклинания для простой угрозы. Руки Скирона заметались, и меч вылетел из руки северянина. Клинок описал высокую дугу, и одна из голов чудища метнулась к нему, хватая его на лету, как птица, склевывающая насекомое у себя на крыле.

Скирона охватило беспокойство. Это было быстрое движение у Змея — и Конан по-прежнему приближался.

Беспокойство превратилось в страх. Скирон начал пятиться, но с таким же успехом и ягненок мог попытаться, пятясь, уйти от волка.

Конан добрался до колдуна и сцепился с ним голыми руками. Скирон завизжал от ужаса, когда почувствовал себя поднятым над головой киммерийца. А затем страх парализовал ему рот и дыхание, когда киммериец швырнул его в монстра.

Это не ослепило его глаз. Они увидели, как все три головы взметнулись с разинутыми ртами. Они увидели опускающиеся зубы. Они даже увидели, как зубы вонзаются в его тело, прежде чем сперва боль, а затем смерть навеки сделали их слепыми.

Конан выхватил кинжал, стал спиной к скале, когда головы Змея разрывали Скирона на части. Несомненно, чудовище бросится на него достаточно скоро. Колдун-то едва ли больше чем на один зубок, а при разбитых чарах монстр будет слишком быстр для того, чтобы смог спастись даже киммериец.

По крайней мере он покончил со Скироном и, как он надеялся, уменьшил опасность, что чудовищ окажется больше одного. Тех, кто поднимется на гору с огнем и сталью закончить работу, будет ждать облегченная задача, и некоторые из них, возможно, выживут и расскажут Ливии…

Змей содрогнулся, и трещина, вытянувшаяся теперь от головы до хвоста, расширилась. Из нее повалил дым, такой густой и зловонный, что Конан был слишком занят прикрыванием носа и рта, чтобы увидеть то, что находилось под дымом.

Дым этот был тяжелым, как морской туман. Он растекался вокруг Змея, также поднимался к Конану. На мгновение у киммерийца похолодело внутри, когда вонючие серые клубы задели его кожу.

Но в дыме не содержалось никакой магии, только тошнотворный запах, похуже даже того, который дошел до Конана от первого монстра. Он попытался определить, что же происходит с чудищем за дымовой завесой, но она стояла теперь такой густой, что он с таким же успехом мог попытаться смотреть сквозь кирпичную стену.

А затем раздался такой звук, словно все гнилые фрукты в Аргосе разом бросили на каменный пол. Глаза Конану опалил голубой свет, пронзая дым, но в тоже время ослепляя его. Он прижался лицом к скале, когда вонючий ветер с ревом пронесся мимо него, садня ему кожу камешками и песком и неописуемыми ошметками Змея.

Наконец голубой свет померк. Конан открыл глаза, смахивая с них песок, и уставился на открывшуюся ему картину. Там, где стоял Змей, образовалась огромная яма из дымящегося голубого стекла, окруженная почерневшим камнем и немногими обугленными ошметками гадины.

Отравил ли там зверюгу Акимос или нет, а пробудивший его от долгого сна своими чарами колдун уж точно отравил. Поглощение его, с чарами и всем прочим, оказалось для Змея слишком большим куском.

Скальный карниз был как раз достаточно широким, чтобы Конан смог присесть на корточки, пока ему снова станет легче дышать. А затем он начал пробираться обратно к тропе без особой спешки. Раз монстр мертв, то будет явной глупостью сломать шею, упав в оставшуюся после него яму!

Конан добрался до тропы примерно к тому времени, когда Арфос привел бойцов с головнями и факелами туда, где стоял на страже Талуф. Сперва они не могли говорить, только таращились на Конана, как на человека, восставшего из мертвых. Молчание нарушил Арфос:

— Конан, во имя всех богов!..

— Он съел что-то слишком жесткое для него, — объяснил с деланным смехом Конан. — Нашего друга Скирона.

— А, — молвил наследник Лохри. — Я бы рассердился, если бы его чары все еще сковывали мою мать. Но, похоже, они сковывали ее, только пока был жив Акимос. Она пробудилась, сказала, что он умер, поинтересовалась, что я делаю с моими целительными средствами, а потом снова уснула.

— Слава богам за небольшие милости, — отозвался Конан.

— Нам понадобится больше чем небольшая милость, когда она пробудится и попытается править вновь, — с сомнением произнес Арфос.

— Нет, не понадобится, — возразил Конан. Он схватил юношу за плечи: — Тебе нужно всего-навсего сделать две вещи. Первая: попросить у Ливии ее руки. Вторая — быть таким, каким ты был сегодня ночью.

— Даже с матерью?

— Прежде всего с матерью!

У госпожи Дорис хватило любезности проспать почти до следующего вечера: столь многое было достигнуто, пока она спала. Однако прошло не много времени с момента ее пробуждения, прежде чем она вызвала к себе в покои Конана, Арфоса и госпожу Ливию. Сидя на постели, одетая в длиннополую рубашку, сшитую из туник убитых солдат, она по-прежнему сохраняла многое от своей прежней силы. Конан наблюдал как Арфос отказывается встречаться взглядом с матерью, когда та продолжала бессвязно говорить о том, что она услышала о нем, Ливии и Конане.

— Эти люди явно не думали, что я слушаю, так как гоготали как гуси, столь же вонючие, сколь и тупые. Итак, сын, я должна спросить у тебя следующее. Ты предполагаешь жениться на объедках киммерийца? — Похоже, что после пережитого у Дорис сохранился не только прежний ум, но и решимость либо командовать своим сыном, либо сломать его.

Будь на поясе у Ливии кинжал, Конан бы отнял его у нее. Что бы ни учинила Ливия над госпожой Дорис, кроме убийства, старшая женщина вполне заслужила.

Мир восстановил Арфос, или по крайней мере предотвратил войну.

— Мать, — заявил он тем же командным голосом, какой он при Конане использовал в бою. — Я женюсь на госпоже Ливии из Дома Дамаос, если она захочет выйти за меня замуж. Это все, что я попрошу у нее.

— Ты не смеешь так со мной разговаривать, Арфос. Я должна дать согласие…

— Мама, — перебил Арфос. — Я совершеннолетний. И не нуждаюсь в твоем согласии. Я бы предпочел получить его. Но по закону мне нужно только согласие госпожи Ливии. — Он посмотрел на младшую из женщин.

— Госпожа Ливия, вы согласны выйти за меня замуж по законам Аргоса и богов?

Прошел миг, в течение которого Конан следил одним глазом за госпожой Дорис, которая стремительно приходила в истерическую ярость. А другим глазом он смотрел на Ливию. Он поклялся всеми известными и неизвестными богами, что если она откажет Арфосу, то он разложит ее поперек колен и крепко отшлепает.

Затем Ливия протянула руки и взяла обе руки Арфоса в свои. Выражение ее глаз сказало больше, чем речь, тянущаяся целый день. Конан убрал руку с эфеса меча. Но госпожа Дорис еще не сдалась:

— Ее согласие должны засвидетельствовать граждане Аргоса. Я откажусь засвидетельствовать ее согласие. А Конан не гражданин. Следовательно…

— Я это помню. Но я помню и то, что если за обетами последовало осуществление брака, то никакие свидетели этим обетам не нужны. Такой брак невозможно аннулировать.

— Осущес… — начала было госпожа Дорис, а затем от ярости лишилась дара речи. Молчание оказалось благословенным, оно позволило всем прочим услышать стук в дверь.

— Госпожа?

— Заходи, Реза, — предложил Арфос.

Вошел рослый иранистанец и робко глянул в глаза Конану. Он не спас свою госпожу и, чтоб еще больше ухудшить дело, доверился человеку, чуть не ставшему убийцей жениха его госпожи.

— Реза, — обратился к нему Арфос. — В основном ты действовал отлично, но не совсем. Я прощу тебе то, что ты действовал не совсем как надо, если ты окажешь мне одну услугу.

— Сударь, я в вашем распоряжении.

— Превосходно. Не выпускай госпожу Дорис Лохри из этих покоев.

Чтобы добиться этого, потребовались усилия и Конана, и Резы, так же как одного из сонных зелий Арфоса. К тому времени когда Конан добрался до покоев Ливии, дверь была закрыта и заперта на замок. Однако кое-какие звуки изнутри все же доносились, ясно давая понять, как забавлялись находящиеся взаперти.

Конан поставил на стол принесенные им кувшин с вином и две чаши и спустился по лестнице. Он думал сам выпить вино, но не возникало никаких сомнений, что Арфосу восстановление сил понадобится больше, чем ему!

Глава 20

Стоило высунуть нос из "Пастушьего покоя", как попадешь под заливавший Мессантию дождь. Стол Конана стоял перед дверью на улицу, и поэтому он увидел, как быстро вошел человек, в насквозь промокшем плаще Воителя. Когда вошедший прошел через помещение, за ним потянулся след из воды.

— Талуф!

— Капитан Конан! Я слышал, что ты ищешь меня, но никак не мог столкнуться с тобой. Хвала богам, у нас, Воителей, есть свои средства!

Служанка таверны сердито смотрела на Талуфа из-за капавшей на пол воды.

— Еще вина для меня и этого доблестного Воителя, — распорядился Конан. — А потом поднимешься ко мне в комнату и спроси у находящейся там женщины шелковый кошель с красной лентой…

— С красной лентой?

— Да. — Конан шлепнул ее одной рукой по заднице, а другой дал ей монету. Она ушла, улыбаясь.

— Это новая личина? — спросил Конан, показывая на плащ и тунику Воителя, открывшуюся теперь, когда Талуф сбросил плащ.

— Нет, клянусь яйцами Эрлика. Я настоящий Воитель, да притом еще и гражданин Аргоса.

Это нельзя было назвать таким уж удивительным. Тех, кто сражался с Акимосом, Скироном и Драконами, наградили щедро, если и негласно. Дом Дамаос и Дом Лохри не поскупились, так же как и архонты (хотя большая часть их щедрости шла за счет наследников господина Акимоса).

— Надеюсь, это не помешает тебе принять серебро, которое я хранил для тебя с тех пор, как мы распустили отряд. Ты последний, кому я что-то должен.

— Нет, нет, — заверил своего прежнего капитана Талуф. — Мне понадобится отложить жалованье. Я положил глаз на дочку одного виноторговца…

— На нее саму или на бочки ее отца?

— Признаю, сложением она довольно похожа на одну из них, но она — одна из двенадцати детей и готовит так, что от ее стряпни не отказались бы и сами боги. Так что если ты снова будешь в этих краях, то, вероятно, застанешь меня толстым и многодетным. Я достиг того возраста, когда в пользу этого воистину можно сказать многое.

— Только не мне. — возразил Конан. — Я хотел посмотреть Мессантию, но теперь, когда это сделано, я двинусь дальше.

Талуф помолчал, пока принесшая вино служанка не удалилась за пределы слышимости. А затем шепнул:

— Тогда лучше отправляйся побыстрей. У тебя хватает врагов, и если ты прольешь их кровь даже в порядке самообороны…

— Знаю, знаю. Законы Аргоса обрушатся на меня, как навоз с гигантского быка, и снова похоронят меня в Доме Харофа. Буду осторожен, Талуф. Клянусь в этом.

— Капитан, да в тебе нет ни капельки осторожности. А ты сам не думал поступить в Воители?

— Разве ты не знаешь? Все время, проведенное мной в Аргосе, я был капитаном этих парней.

Талуф с подозрением посмотрел на свою чашу с вином, а затем также на Конана:

— Воитель?

— Похоже, кое за что из сделанного нами мне пришлось бы отвечать перед законом, если б я не прикрывался званием Воителя. Поэтому записали, что я был капитаном Воителей, выполнявшим тайное задание. Но за то, что я вышел за рамки закона и своих полномочий, меня уволили и навеки запретили поступать в Воители.

Талуф плюнул было на пол, но затем вспомнил гневный взгляд служанки и

вместо этого плюнул в пустую винную чашу и покачал головой:

— Ох уж мне эти законы Аргоса!

— Ты уверен, что хочешь провести остаток своей жизни под их властью, заставляя и других подчиняться? — спросил Конан.

— Лучше уж это, чем холодная постель и скудный паек кондотьера или короткая жизнь вора, — отозвался Талуф. — Но если ты хочешь снова податься в кондотьеры, я могу назвать тебе два десятка ребят, которые с радостью последуют за тобой.

Мысль эта вызывала искушение. Аргос и Аквилония по-прежнему не нуждались в кондотьерах, но Шем и Коф нанимали щедрой рукой. Они боялись, что Морантес II может попытаться укрепить свой шаткий трон внешней войной и они окажутся первыми на пути любого такого конфликта. Но она была также бесплодной.

— Мне бы понадобилось больше серебра, чем у меня есть, а от спасенных нами больше не получишь. Но Ливия и Арфос усвоили, что для приведения в порядок Дома Лохри мало просто послать туда Резу с дубиной. Им понадобится все их серебро и еще столько же, сколько смогут выудить у архонтов.

Талуф, похоже, готов был недвусмысленно высказать все, что он думает о втюрившихся аргосийских магнатах, когда подошла женщина из номера Конана и подала ему шелковый кошель, завязанный красной лентой. Талуф осторожно взял его, улыбнулся его тяжести, а затем уставился на женщину:

— Шилка!

— Она самая, сержант… Талуф?

— Точно. Как ты оказалась в Мессантии?

— Вместе с сестрой, когда та поступила на службу к госпоже Ливии. Я подумала, что мне следует посмотреть город, прежде чем я отправлюсь домой, и нашла человека, придерживавшегося того же мнения.

— Ну, я не стану спорить ни с кем из вас, — сказал Талуф, поднимая чашу. — Но запомни вот что, капитан. В Аргосе слишком многие желают видеть тебя только со спины, когда ты окажешься на борту отплывающего корабля.

— Запомню, Талуф, — пообещал Конан, наливая из кувшина женщине. — А теперь давай выпьем за старых товарищей и перейдем к более приятным делам! Три чаши поднялись.

— За старых товарищей! — сказали хором.

— И за новые приключения, — добавил Конан.

Пол Андерсон Секира света

Глава первая Видение

Гнетущая тьма лежала над Стигией. Даже оттуда, где Стикс могучим потоком вливался в Западный Океан, не доносилось ни малейшего дуновения ветерка. Лишь звезды слабо мерцали сквозь пелену тумана над городом Кеми, и глядя на них, можно было вообразить, что это искры от невыносимого жара, до сих пор источаемого каменной кладкой домов, хотя суетливый день уже давно минул. Городские стены поднимались к небу так высоко, что не только скрывали от внешнего мира все, подлежащее хранению в тайне, но и не пропускали ни малейшей прохлады с океана. На фоне заката вырисовывались воздвигнутые на утесах возле тяжелых железных ворот сторожевые башни, и зубцы на них, подобно жадным, пастям неведомых чудовищ, казалось, норовили укусить звезды. Спрятавшиеся за стенами улицы выглядели черными провалами, тихими и пустынными, за исключением тех, где слышалось сухое шуршание чешуй ползущего по плитам питона, почитаемого в здешних местах священным, или же шипение некоей другой рептилии, выползшей за добычей и повернувшейся на неожиданный звук шагов.

В помещении, где почивал волшебник Тот-Апис, воздух был прохладен и чист. В одном из многочисленных криптов, глубоко в скальной породе, под городом, рабы надрывались у огромной машины, чтобы поддерживать в движении маховые колеса с широкими крылатками. Приятная прохлада, смешиваясь с запахом благовоний, веяла из шахты в опочивальню господина. Скрип колес терялся в приятной убаюкивающей музыке колокольчиков, которыми была оснащена та же машина.

Матрас у чародея был довольно жестким, как это полагалось аскету, однако полностью набит волосами принесенных в жертву девственниц. Ночное одеяние и постельное белье волшебника сотканы из тончайшего черного шелка, словно это была работа паука…

Тот-Апис спал в ту ночь плохо. Он беспокойно ворочался, метался, пока вдруг не проснулся и со стоном не сел. Четыре черных свечи, каждая в человеческий рост, в подсвечниках из бедренной кости бегемота, коптили по углам кровати и вдруг… погасли.

За десятилетия долгой жизни колдуна еще ни разу не случалось подобного знамения, однако он очень хорошо знал, что оно означало. Тот-Апис откинул верхнее шелковое покрывало, с которым так тщетно боролся во сне, и бросился на пол. Извиваясь, как змея, он коснулся губами ковра.

— Яо, Сетех! — вскричал он. — Анет нефер а, неб кеку фентут амон!

Только теперь, он осмелился поднять голову. В сгустившейся темноте вспыхнуло слабое желтое сияние; легкое шипение, исходившее явно не из человеческих уст, нарушило тишину. Сияние становилось все ярче и приняло форму чудовищной золотой змеи, которая, даже свернувшись кольцами, возвышалась почти до самого потолка. Тихое шипение превратилось в рев, подобный тому, что издает Стикс на порогах и водопадах далеко на юго-востоке. И снова Тот-Апис бросился ниц и облобызал ковер.

Громовые раскаты перелились в голос:

— Говори, человек! Говори, кто я!

— Ты Сэт! — с трудом выговорил чародей. — Повелитель Вселенной, которого стигийцы почитают выше всех других богов!

— Говори, как ты служишь мне!

— Я служу тебе, как смеет служить человек тому, кто был до него и пребудет, когда он уже исчезнет. Я жрец в твоем храме, о великий Сэт. И тому есть причина: больше пользы я принесу, оставаясь верховным чародеем Черного Круга. Мои чары сотрут в прах любого, кто осмелится не почитать тебя. Мой совет укрепляет руку и дух короля в расправе с неверными. Скоро, о скоро, великий Сэт, все они узнают благодаря нам силу твоего гнева. Мои заслуги перед глазами твоими, о Повелитель, — это, конечно, лишь ничтожные крохи благодарности. Ты дал мне много дней и ночей в этом мире. Ты подарил мне власть над людьми и демонами; и, более того, ты позволил мне прикоснуться к источнику мудрости, ты разрешил мне бросить взгляд на таинство твоего бытия. А ныне ночью ты явился перед лицом своего ничтожного раба. Могу ли я желать большего? Что, о великий Сэт, ты дозволишь мне сделать ради тебя в знак благодарности за все эти милости?

— Поднимись, человек! Смотри на меня! Внимай!

Тот-Апис поднялся и остался стоять, опустив руки плетьми вдоль тела. Гигантская голова рептилии придвинулась, раздвоенный язык высунулся меж клыков, но глаза, лишенные век, остались неподвижны.

— Слушай внимательно, что я скажу тебе, — услыхал волшебник. — Ты именуешь меня владыкой Вселенной, однако тебе известно, сколь многочисленны и разнообразны божества земли, моря, неба и недр земных. Лишь немногие из них признают во мне своего Повелителя, и как много их почитателей считают меня не более чем дьяволом. Митра, Солнечный Бог, самый могущественный мой соперник. И если бы он только смог, то с радостью растоптал бы меня.

— Будь проклят Митра и хайборийцы, что поклоняются ему, — пробормотал Тот-Апис.

— Да будет он проклят, — эхом отозвался золотой монстр. — Из древних манускриптов и благодаря тайному знанию тебе известно, как Митра еще в старые времена утвердил свою власть. Я посылаю тебе это видение, дабы предостеречь от новой опасности. Она угрожает тебе, твоему королю, всему народу — и даже вашему богу. Сегодня соединились мужчина и женщина. Дитя от их союза никогда не вырастет, однако уже сейчас они, не подозревая о том, ткут нити судьбы. Младенец, еще не покинув чрево матери, грозит вырасти в существо чудовищной силы. И будет вздыматься боевой топор, сокрушающий многое и многих, и наконец он обрушит колонны моего прибежища…

Тот-Апис, спокойствие которого не мог поколебать и отблеск адского пламени, содрогнулся. Если у Сэта недостает власти раздавить двоих смертных и ему приходится призывать на помощь человека, это может означать лишь одно: в мире столкнулись силы, которых Тот-Апис не мог себе представить.

— Не страшись, волшебник, — продолжал рокочущий голос змеи. — То, что должно случиться, произойдет лишь на земле. Если в это дело вмешаются великие боги, разразится последняя битва. Но я, Отец Ночи, позволю тебе на миг заглянуть в будущее, ибо ты нуждаешься в этом. Уверяю тебя, в твоем распоряжении будут все чародейские силы, а также все чудовища и демоны. Они помогут тебе сразить врага, который сам даже не успеет понять, какую опасность он представлял для нас. Это всего лишь человек из плоти и крови, какой бы крепкой ни была эта плоть и какой бы горячей не оказалась кровь. Не будь этой случайной встречи с женщиной, он прожил бы и умер обыкновенным, никому не известным варваром — и так будет, если он умрет сейчас от твоей руки. Смотри же — и хорошо смотри!

В кольце змеиного тела чудесным образом ожила картина. Тот-Апису казалось, что он взмыл сквозь купол своего дома вверх на добрую милю и город теперь лежит внизу, под ногами. Река, бухта, океан мерцали в ночи. Вокруг Кеми по обработанным полям тянулись серебряные нити каналов, и маленькие деревушки темнели крохотными точками, пока колдун поднимался все выше. Наконец Стигия простерлась целиком, до самой реки, образующей ее северную границу. И еще дальше мог видеть Тот-Апис, через поля и луга Шема, за пустыню, за джунгли и степи Куша. На такой высоте уже стирались все следы рук человеческих.

А затем с головокружительной быстротой перед взором волшебника предстал берег Куша. Влажные леса вздымались на скалах, а волны океана разбивались у их подножия; звезды отражались в реках, болотах и озерах. Тот-Апис спустился немного ниже и увидел костры и просеки там, где чернокожие дикари расчищали лес под пашню. И вот уже его взор, как сокол, несется над водой, к западу.

Тот-Апис увидел корабль, явно не предназначенный для мирной торговли, — стройную черную галеру с приподнятой палубой. Под ней находилась гребная палуба. На носу красовалась вырезанная из дерева и позолоченная голова тигра с оскаленными зубами. На низком релинге висели вдоль борта щиты. Сорок весел втянуты внутрь, поскольку ветер наполнял четырехугольный парус и нес галеру вперед по пенящейся воде. Большая часть экипажа отдыхала. Спальные мешки разложены на палубах и банках. Когда судно, будто нарисованная картинка, оказалось совсем близко, Тот-Апис увидел, что команда состоит из чернокожих молодых парней, одетых весьма скудно или вовсе обнаженных. Многочисленные шрамы на их крепких телах свидетельствовали о жестоких битвах, сквозь которые эти парни прошли. Оружие лежало рядом наготове даже сейчас, в минуты отдыха.

Тот-Апис обратил взгляд на корму. Маленький ахтердек был, вероятно, крышей капитанской каюты, на нем стояли белый мужчина и женщина. Правой рукой мужчина держал рулевое весло, левая же обнимала за талию женщину. Женщина, в свою очередь, тоже прильнула к своему спутнику. Обоих было хорошо видно. На небе — ни облачка, звезды Млечного Пути, сверкая, отражались в воде.

Тот-Апис жил в безбрачии, дабы не растрачивать сил на земные утехи, но при виде этой женщины невольно присвистнул сквозь зубы от удивления. Юная, одетая только в прозрачную тонкую ткань, подобную паутине, несмотря на то что морской ветер наверняка холодный.

С узкого пояса свисал кинжал, а серебряный обруч охватывал черные, как вороново крыло, волосы, ниспадавшие волнами почти до пояса. Освещенное звездами видение позволяло различать и краски. Тот-Апис разглядел сверкающие карие глаза под изогнутыми бровями, полные красные губы. Кожа цвета слоновой кости, высокие скулы, разрез ноздрей — все это выдавало в ней уроженку Шема. Однако она выше большинства, — и Тот-Апис никогда еще не видел такой фигуры: упругая грудь подчеркивала невероятно узкую талию, руки и ноги — длинные, прекрасной формы, сильные мышцы и в то же время нежные очертания. Она двигалась с грацией пантеры.

— Это Бэлит, — пояснил голос Сэта. — Хоть она и женщина, ей удалось сделать из черных дикарей опаснейших пиратов, промышляющих вдоль Черного Побережья. Сейчас они идут на север, в Стигию. Сегодня она захватила корабль, на котором плыл Конан из Киммерии. Только ценой больших потерь ей удалось взять его. Варвар-северянин дрался как демон. Сверкающие клинки высекли искры любви, и эти двое заключили союз, чтобы отныне вместе поднимать окровавленные мечи… Да оторвись же от нее наконец, идиот! Смотри на Конана!

Тот-Апис поспешил повиноваться. Кормчий тоже был молод, хотя на первый взгляд казался старше своих лет. Лишь немногие могли бы сравниться с ним ростом и шириной плеч. Мускулы, легко справлявшиеся со строптивым тяжелым веслом, выдавали недюжинную силу. Несмотря на это, он был не менее ловок и гибок, чем его спутница. Грива черных прямых волос падала на плечи. Точеные черты лица красивы на свой грубоватый лад. Их суровость смягчала улыбка, а голубые глаза, сверкающие во время битвы, как горные льды, сияли сейчас тепло и пламенно. Куртка, которую киммериец натянул на себя, когда они с Бэлит решили отправиться на палубу, казалось, вот-вот лопнет под напором мускулов, обнажится кожа, до сих пор скрытая одеждой, и станет видно, какой белой она была от природы до того, как солнце сожгло ее и сделало бронзовой. Тот-Апис безошибочно угадал, что человек этот пришел с далекого севера, что он… варвар.

Голос змеи умолк, вместо него волшебник услыхал плеск воды, скрип дерева. Он мог поклясться, что ощутил, как качается под ногами палуба, ему почудилось, будто соленый запах морской воды ударил в ноздри.

Сильный голос Бэлит звучал нежно:

— Звезды радуются вместе с нами, любимый.

Она говорила на жаргоне мореходов. Конан отвечал на том же языке. Его киммерийский акцент звучал так ровно и мелодично, что стигиец, очень мало знавший о далеком воинственном народе Киммерии, несказанно удивился.

— Ничего особенного. Они счастливы видеть тебя, — отозвался Конан и еще крепче прижал к себе Бэлит. — Но они бы еще больше обрадовались, разглядев всю твою красоту. Если б они могли заглянуть в нашу каюту!

— Скоро идем? — предложила она мягко, как кошка.

— Да. Я только еще немного глотну воздуха. Да поближе познакомлюсь с этим веслом. Придется сперва немного попотеть, прежде чем из меня выйдет корсар. Давай позовем Н'Яно и Мукату, хватит им уже изнывать от зависти.

— Здесь ты можешь не опасаться ни зависти, ни предательства, — заверила его Бэлит. — Это мои преданные воины из Суба, они связаны клятвой на крови. Никогда ни один из них даже не пытался приблизиться ко мне незваным, и уж тем более оскорбить словом или поступком.

— Плохо им придется, попытайся они это сделать теперь, — проговорил Конан, явно не шутя. — Думаю, скоро мы с тобой дадим им повод действительно взбеситься.

— В этом у них еще никогда не было недостатка, — улыбаясь, заметила Бэлит. — Всегда есть шанс развлечься, когда мы заходим в надежную гавань. И у нас достаточно добычи, чтобы заплатить за любые удовольствия. Но сейчас куда важнее добраться до Стигии.

Конан поднял брови:

— Это после такой кровопролитной битвы?

— Не надо страшиться, что остальные возненавидят тебя за это. Нет, они радуются, что ты — мой возлюбленный и вместе со мной командуешь кораблем. А я — более чем счастлива. — Бэлит жарко поцеловала киммерийца. — Субанцы убеждены в том, что человек, павший в бою, будет жить в вечном блаженстве рядом с богами. Твой клинок принес смерть многим из них, но не причинил вреда их женам и детям. Теперь твоя сила и ловкость на нашей стороне, они помогут нашей мести. Ты ведь даже не догадываешься, каким желанным другом стал на борту корабля, Конан.

— Само собой, все твои враги теперь станут и моими, — кивнул киммериец. — Мне только не понятно, о какой мести идет речь. И я что-то плохо представляю, как маленький корабль может выступить против могущественного царства.

Женщина вздрогнула, как от удара.

— Я расскажу тебе все позднее, любимый, — обещала она, и, казалось, слова дались ей с трудом. — Но эта ночь пусть будет отдана только нашему счастью.

Конан крепко обнял ее. Через несколько мгновений она гордо вскинула голову. Серебряный обруч на ее лбу сверкнул.

— Мы отыщем путь, и стигийцы горько пожалеют о содеянном…

Тот-Апис взволнованно подался вперед. Появившись из ниоткуда, волшебную картину со зловещим свистом рассекла призрачная тень боевой секиры. Тьма скрыла видение. Рептилия, вздрагивая, свилась кольцами.

— Митра! — услышал чародей голос, ставший очень тихим. — Ты нашел меня. Но игра еще не окончена, Митра, о нет, она только началась…

Гнетущая тьма и тишина окутали Тот-Аписа.

Каким-то уголком сознания он удивлялся, почему не рухнул без чувств на пол после всего, что увидел и пережил. Куда после столетий, отданных Черной Магии, проникла часть змеиного духа Сэта — в ночную тишину за стенами или в него самого? В тот миг чародей не мог ничего сказать, и это было не так уж важно, значение имело лишь одно: он может больше не считаться с чудесами своего бога. Повелитель только что сам стоял перед ним. Но прежде чем сверхъестественная сила не позволила дать более подробные указания, ему была открыта по крайней мере небольшая часть пророчества, и теперь остается лишь выполнить свою миссию.

Тот-Апис нащупал дверь. В коридоре коптили лампы. Все еще дрожа, но полный решимости, колдун поспешил в центральные покои крепости. Там имеется все необходимое, чтобы получить ответы на вопросы. Кое-кто сможет поведать, каким образом можно разузнать побольше о Конане и Бэлит. Тот-Апис найдет верную дорожку к их скорейшей гибели.

Глава вторая Встреча чародеев

Восходящее солнце окрасило воды Стикса пылающей кровью. Из тростниковых зарослей вспархивали куропатки; грифы кружили в небе, крокодилы выползли на отмели и влажные берега, предоставленные в их распоряжение согласно неписаным законам. Корабли с высокой кормой и косыми парусами заскользили по реке. На галерах гонги отбивали для гребцов такт. Простые землепашцы, одетые лишь в набедренные повязки, а то и вовсе голые, покидали свои убогие хижины, чтобы отправиться на поля.

В бухте, там, где Стикс соединяется с Западным Океаном, начинала свой путь на север, к Шему, полоса известняковых глыб. С этого берега Шем разглядеть трудно, поскольку верхний рукав речной дельты образовывал границу. Нарушать ее вряд ли кто-нибудь отважился бы, ведь все ближайшие шемитские города платили Стигии дань. Стигия будто хотела утвердить этот факт на веки вечные, и Великая Пирамида громоздилась южной своей стороной к Кеми, высоко вознесясь над башнями и стенами. Бесчисленные столетия оставили след на пирамиде, так что она давно уже не светилась легкимзолотом, а лишь темнела пятнами охры. Не считая этого, пирамида сохранилась неплохо и возвышалась незыблемым символом стигийского могущества. Ниже пирамиды и церемониальной дороги, обвивавшей ее, громоздились обломки скал, зияли пасти брошенных шахт и штолен, где заключенные под бичами надзирателей все еще добывали камень.

Солнце вставало все выше, пока не прогнало тьму из последнего уголка улиц Кеми. Там уже теснились тяжело нагруженные верблюды, повозки, запряженные ослами, всадники и пешеходы. Движение и гул толпы не были такими оживленными, как этого можно вполне ожидать от метрополии. Стигийцы терпеть не могли инородцев, кроме тех, без которых нельзя обойтись. Даже в Луксуре, столице и резиденции короля, расположенной много выше по течению реки, можно было найти куда меньше чужеземцев, чем в большинстве торговых городов других стран. Кеми, религиозный центр, считался запретным для всех, кто не мог предъявить пропуск, а получить таковой непросто даже для стигийца. Если же чужестранцу и впрямь удавалось проникнуть в город, то он сразу же убеждался, что никто из горожан не осмеливается заговорить с ним, кроме тех случаев, когда к этому вынуждают дела. А тех, кто решился вести дела с иноземцем, было очень мало, и за ними пристально и неодобрительно наблюдали…

Солнце продолжало свой путь. Полуденная жара разогнала горожан по домам. Некоторые отправились во дворцы с тенистыми садами, где всегда можно отдохнуть и расслабиться в прохладе, среди плеска фонтанов. Но большинству приходилось довольствоваться тесными каморками в высоких домах на западном крыле города. Впрочем, власти всегда следили, чтобы даже у последнего оборванца имелась крыша над головой — тогда за ним проще приглядывать.

Ближе к вечеру, когда жара уже немного спала, люди вновь выбирались из домов и шли по своим делам, пока не сгущались сумерки. По закону все магазины и лавки в эту пору должны закрываться. В бедных кварталах некоторые таверны еще пускали украдкой посетителей, но и они не долго оставались открытыми.

Хотя преступников в Кеми почти не было, после захода солнца на улицах подстерегала опасность другого рода. Повинуясь приказу, гонимые необходимостью или из чистой отваги, по улицам в свете факелов передвигались разные люди: солдаты, посыльные, грузчики, потаскушки, торговцы необычным товаром; то и дело мелькал жрец.

Во дворце Тот-Аписа всегда царила ночь. Белоснежные стены отвесно поднимались над улицей Осин, лишь немногие двери и отдушины прорезали стену. Вокруг купола на крыше был расположен висячий сад, там росли черные и пурпурные лотосы и множество других экзотических растений. Дворец, больше похожий на крепость, освещался внутри лампами и свечами. В центральный покой никогда не проникало из внешнего мира ни звука, только прохладный воздух.

Целый день слуги волшебника трудились не покладая рук. Когда солнце, окрасившись алым, склонилось к закату, явились двое. Рабы, всегда молчащие оттого, что у них вырезан язык, проводили пришельцев в центральный покой. Вскоре после этого появился третий, точнее, его притащили в цепях. Он и его стражи остались ждать в другом помещении.

Тот-Апис встретил своих посетителей вежливо, не забывая, однако, сохранять дистанцию. Пусть они видят только рослого худого человека в простом черном одеянии, с бритой головой, как и положено жрецу Сэта. Сразу бросались в глаза типичные — острые, словно бы точеные — черты стигийского аристократа. Кожа, испещренная морщинами, точно руническими знаками, — цвета темной слоновой кости. Глубоко посаженные глаза, казалось, сделаны из полированного обсидиана. На левой руке сверкал рубин в форме шара в пасти золотой змеи. Но еще более примечательной была чрезвычайно искусно выделанная голова змеи, свисавшая на цепочке с шеи волшебника.

— Садитесь, — приказал Тот-Апис вызванным людям и опустился в кресло со спинкой в виде раскрывшей капюшон кобры. Поднятая голова змеи образовывала нечто вроде балдахина. В темноте, царящей в помещении, было трудно разглядеть что-либо из предметов обстановки. Только девятисвечный канделябр на алтаре отбрасывал слабый свет. Высеченные в камне и истертые от древности барельефы явно происходили из Ахерона, государства, погибшего уже три тысячи лет назад.

— Я велел позвать вас ради одного серьезного и неотложного дела, — проговорил Тот-Апис. — Сэт собственной персоной, — он сделал рукой священный знак, — послал мне знамение, прерванное самым плачевным образом. Я думаю, то было явление Митры, поскольку призрачная тень приняла форму секиры…

— Секира Варуны! — вырвалось у Рамваса, прежде чем он опомнился и сообразил, кто перед ним сидит. — Покорнейше прошу прощения, господин мой, — поспешно извинился он. — Ваши слова так потрясли меня…

Пронзительный взгляд Тот-Аписа обратился к нему.

— Что вам известно о Секире Варуны? — осведомился он.

Рамвас — человек средних лет, приземистый, крепкого телосложения, с угловатым лицом, очень большим носом, бронзовой кожей, безбородый. Прямо подстриженные седеющие волосы чуть прикрывали шею. Он снял плащ и остался в простой белой тунике и кожаных сандалиях. Вместе с плащом он оставил в передней короткий меч, полагающийся ему по офицерскому званию. Он был, кроме того, незнатным дворянином и владельцем большого поместья.

— Не многим больше того, о чем открыто говорят в Тайе, господин мой, — ответил он смущенно. — Несколько лет назад меня откомандировали туда. Местные жители считают Секиру наследием Митры. Она покоится где-то, спрятанная до времени, пока не придет однажды вождь, не возьмет ее в руки и не освободит Тайю. — Он пожал плечами. — Обычное суеверие.

— Только Тайя опять бунтует, — бросила Рахиба. — И наш Повелитель Ночи, кажется, знает, что на этот раз речь идет уже не об обыкновенном мятеже, который легко могут подавить несколько воинов и один палач.

— Может быть, — нехотя согласился с ней Тот-Апис. — Тот-Кто-Сущий не упоминал, однако, Тайю. Возможно, он сделал бы это. Волшебство касалось в основном одной женщины-корсара, по имени Бэлит…

Рамвас вздрогнул.

— …И ее теперешнего спутника, варвара из Северной страны, — продолжал Тот-Апис. — О нем я не сумел практически ничего узнать, хотя видение предостерегало меня скорее от него, чем от женщины. Она же, напротив, уже бывала в наших краях. Как всегда, вспомнили духи и вспомнили камни. Я услыхал также и ваше имя, Рамвас. Мои агенты из числа смертных узнали о вас немало, и между прочим — что вы сейчас находитесь в своих владениях недалеко от Кеми. Они же донесли мне, что вы способный и абсолютно надежный человек.

Рамвас склонил голову.

— Повелитель, — сказала Рахиба, — может быть, вы могли бы начать с описания видения?

Тот-Апис посмотрел на нее еще более пристально, чем только что на офицера. Верховная жрица Дэркето стояла ниже служителей Сэта, хотя богиня девственной любви, одновременно считавшаяся богиней мертвых (верили, будто она уносит души умерших по воздуху вместе с полуночным ветром), отнюдь не являлась второстепенным божеством. Ее почитали далеко за пределами Стигии. В самой Стигии ее чтили простолюдины, призывая чаще, чем далекого и ужасного Сэта. Распорядительница мистерий, верховная жрица Дэркето в Кеми всегда являлась могущественной волшебницей. К тому же — единственной женщиной на совете жрецов.

— Не смейте, Рахиба, — ровным голосом проговорил Тот-Апис. — Мы с вами не первый раз обсуждаем дела, и вы думаете, будто вам дозволено распускать язык, но это заблуждение.

— Я прошу прощения, Повелитель. — По ее тону, однако, нельзя было понять, серьезно ли она говорит. — Я только подумала, что нам не стоит терять времени, раз речь идет о Деле Змеи.

Взгляд Тот-Аписа, как и Рамваса, был прикован к жрице. Рахиба достигла своего высокого положения совсем молодой, когда во время тайной борьбы за власть в Кеми связала себя с победившим кланом. Поговаривали, будто она весьма ловка в обращении с ядами.

Жрица сохранила всю красоту, присущую молодости. Стройная, как большинство стигийских аристократок, высокая, наделенная необыкновенной чувственностью. Ее лицо — изящно очерченный овал, с узким прямым носом, сводящим с ума ртом и большими, сверкающими бронзовыми глазами под изогнутыми бровями. Безукоризненная кожа заставляла вспомнить о янтаре. Шнуры, унизанные фаянсовыми бусами, обвивали пышные угольно-черные волосы, ниспадавшие на грудь. Она носила корону верховной жрицы в форме раскрытого лотоса и прозрачное одеяние. Рахиба тоже оставила в прихожей тяжелый плащ. На пальцах сверкали кольца, изящный воротник прикрывал груди. На шее она носила амулет — маленькое зеркальце на серебряной цепочке.

— Ну хорошо, — опустил глаза Тот-Апис. — Я расскажу, какую милость оказал мне Повелитель Ночи.

Его рассказ был прямым, без прикрас; он только скрыл, что испугался.

— С ветром ничего нельзя поделать, — заключил он, — пока корабль не подойдет поближе. Судя по теперешнему положению галеры, им понадобится недели две, пока они заберутся так далеко на север. Поскольку течения встречные, им придется отклониться от курса, чтобы идти быстрее, так что у нас достаточно времени для подготовки.

— Что может задержать здесь пиратский корабль? — задумчиво спросил Рамвас. — Стигийская морская торговля не имеет большого значения для благополучия страны. Кроме того, можно предположить, что наши военные корабли справятся с корсаром.

Тот-Апис уставился куда-то в темноту.

— Тот, кто плывет на корабле, станет факелом и запалит пожар судьбы.

Офицер содрогнулся и сделал знак Сэта.

— Если это так, — заговорила Рахиба, и ее слова заставили мужчин задуматься, — то не станет ли и наше вмешательство той самой роковой искрой?

Тот-Апис кивнул:

— Возможно. Но если мы ничего не предпримем, вне всякого сомнения, что-нибудь другое все равно послужит запалом. Мы не сможем тогда потушить это пламя даже в водах Стикса. Тот-Кто-Сущий не стал бы являться мне, не имея на то причин.

Он повернулся к Рамвасу:

— Послушайте, почему я велел позвать вас. Магия открыла ваше имя и поведала еще нечто, что позволило моим слугам узнать о вас больше. Ведь вы однажды уже имели дело с Бэлит и владеете кое-чем, что способно заманить ее. Ради Бэлит Конан сделает все. — Он презрительно скривил губы. — Я видел, что он уже сейчас полностью в ее власти. Двухнедельное плавание еще туже затянет на нем петлю ее чар.

Рахиба опустила длинные ресницы:

— Мне кажется, он решительный мужчина. Вы не могли бы описать его подробнее, мой господин?

— И Бэлит тоже, если я могу попросить вас об этом, — добавил Рамвас.

Тот-Апис выполнил оба пожелания. Когда он закончил, дворянин поскреб подбородок и задумчиво произнес:

— Никакого сомнения — она ничуть не изменилась. Она была одной из моих невольниц. Мы взяли ее около трех лет назад во время охоты за рабами, вместе с ее братом. Я продал негров и оставил обоих белых, о чем до сих пор не перестаю сожалеть. Она настоящая чертовка, ей быстро удалось удрать, причем этот побег стоил мне двух отличных слуг. И братец ее не лучше.

— Волшебство поведало мне кое-что и о нем. Поэтому я и попросил вас доставить его сюда, — заметил Тот-Апис. — Но рассказывайте мне, рассказывайте еще…

Рамвас пожал плечами:

— Это шемит по имени, гм, Джихан — сильный, умный, скрытный, упрямый — опасно упрямый. Он тоже все время пытается бежать, но мы следим за тем, чтобы счастье не успело ему улыбнуться. Однако регулярно повторяющиеся свидания с кнутом исправили его не больше, чем заключение в каземате. Когда он в один прекрасный день голыми руками убил надзирателя, мне стало ясно, что из него уже никогда не получится работника и на полях проку от него мало. Тогда я велел избить его палками на глазах у его товарищей-рабов и поручил это дело одному умельцу. Тот знал, как причинить человеку незабываемые страдания. Затем я передал строптивца надзирателям в каменоломни под Пирамидой, где умеют обращаться с неисправимыми подонками.

Рахиба провела по щеке кончиками пальцев:

— Его можно извлечь оттуда и допросить?

— Не имеет смысла, милостивая госпожа, — заверил ее Рамвас. — Даже постоянная боль не сделала его более кротким. Он работает целыми днями, однако лишь потому, что в каменоломнях с рабов никогда не снимают цепи и поэтому ему не остается ничего иного. Я полагаю, ему только доставит удовольствие продемонстрировать нам свою строптивость, даже если потом его будут за это пытать.

— Пытки — глупость в любом случае! — нетерпеливо бросила жрица. — Я хочу познакомиться с ним!

— Для этого я и посылал за вами, — заверил ее Тот-Апис. Он повернулся к Рамвасу: — У нее имеются свои средства, ни один мужчина не в состоянии их применить. Но, несмотря ни на что, вовсе не обязательно приводить в мои священные апартаменты вонючего раба с каменоломен. Я покажу его вам там, где он находится, Рахиба.

Он нарисовал в воздухе знак и пробормотал несколько слов. В темном углу словно бы открылась невидимая дверь, и все трое заглянули в образовавшийся проем. Это была караулка. Повсюду сидели вооруженные люди, они разговаривали или играли в кости. Однако назвать их вид и поведение абсолютно беззаботными было нельзя; двое стражников стояли выпрямившись, положив правую руку на древки копий, а левую — на рукоятки коротких мечей.

Тот, кого они охраняли, сидел на скамье возле причудливо украшенной стены. В свете ламп было видно, что он еще молод, среднего роста, с широкими плечами, мускулистым телом. Жилы, как корабельные канаты, вздувались на руках. Одет лишь в грязную набедренную повязку; все тело покрывал слой засохшего пота и грязи. Свалявшиеся жирные волосы и борода темно-каштановые, но от грязи они казались темнее, чем на самом деле. Не раз разбитый, сломанный плоский нос не способствовал украшению лица, когда-то привлекательного, а теперь покрытого шрамами и кровоподтеками. Передние зубы почти все выбиты. Шрамы виднелись по всему телу. Левая лодыжка сломана и неправильно срослась. И все же в золотых, как у орла, глазах светилась прежняя несгибаемая гордость.

Наблюдавшим стали также слышны голоса и стук игральных костей. Один из солдат ворчал:

— Долго нам еще тут торчать? Мне утром заступать на вахту.

— Молчок! — предостерег его другой. — Сегодня ночью мы служим высокому господину.

— Это все из-за него, — буркнул первый упрямо и ткнул большим пальцем в сторону раба. — Эй, ты, и чего ты до сих пор не издох? Почти никто столько не продержался.

Он плюнул на босые ноги заключенного.

Джихан вскочил. Цепи, сковывающие его ноги, зазвенели. Он взмахнул руками, словно хотел с силой опустить оковы на череп обидчика. И в тот же миг наконечники копий коснулись его горла. Он, рыча, вынужден был подчиниться.

— Месть держит мою жизнь в теле! И месть свершится! Когда придет мой час! — с трудом глотая воздух, проговорил он на языке стигийцев с жестким акцентом. — Но ты не стоишь большего, чем ответный плевок.

Он отвернулся. Фреска за его спиной изображала Сэта, принимающего почести и жертвы. Узник плюнул на бога.

Стражники и Рамвас вскрикнули от ужаса.

— Они убьют его, если вы их не остановите! — крикнула Рахиба.

— Это осквернение божества! — сказал чародей дрожащим голосом.

— Есть наказание куда хуже смерти, — напомнила ему верховная жрица. — И он нам еще пригодится для Повелителя Подземного мира.

Тот-Апис резко кивнул и нарисовал в воздухе еще один знак, прежде чем произнести суровый приказ.

— Оставьте его в покое! Его жребий уже определила сама Судьба!

Стражники прислушались. Исполненные благоговейного ужаса, они отшатнулись от Джихана. Тот вызывающе ухмылялся им. Чародей жестом стер видение.

— Что нам делать с ним? — спросил он после короткого молчания.

Этот вопрос вырвал Рахибу из задумчивости. Она лениво улыбнулась:

— Я сделаю из него все, что потребуется, Повелитель.

— Как?

— Ну уж не кнутом и не заключением в клетку. Нет, доставьте его в замок Мантикора, умойте, подлечите, оденьте, накормите вкусно и сытно, не забывая о вине. Постелите ему мягкую постель в роскошной комнате со свежим, ароматным воздухом. Когда он как следует отдохнет, я навещу его, и вскоре после этого мы узнаем очень много.

Тот-Апис чуть улыбнулся уголками губ:

— Я уже просчитал эту возможность, Рахиба. Пусть будет так.

И вновь обратился к Рамвасу.

— Вы достойны доверия, — сказал он и добавил почти угрожающе: — по меньшей мере, я надеюсь на это.

Офицер немного отодвинулся, испуганный.

— В любом случае, я буду стараться, мой господин, — ответил он не вполне твердым голосом.

Тот-Апис кивнул:

— Хорошо. И если наказание за ошибку не знает границ, награда в случае успеха стоит любого риска. Наш разговор должен оставаться в тайне, по крайней мере, пока мы точно не узнаем все окончательно. Иначе легко может статься, что какой-нибудь не в меру усердный болван из королевской прислуги встанет поперек дороги. А то и все королевские холуи, которые опутывают государство, как лианы — ствол. Это делает обстоятельства намного опаснее. Поэтому, Рамвас, вы должны стать моим слугой. — Колдун поднял руку, когда его собеседник испуганно открыл рот. — Вам нечего страшиться. Не придется иметь дел с колдовством — или почти не придется. Вы должны понять, что в критическое время мне нужны люди, способные в случае необходимости справиться с любыми неожиданностями. В Луксуре никого нет, кому я мог бы довериться. Но очень легко может статься, что мне понадобится там такой человек — и особенно, если восстание в Тайе (что весьма вероятно) связано с Конаном. Вы уже часто бывали там, вы знаете город и людей, вас там уважают. Одно мое слово — и главнокомандующий отправит вас в Луксур с «особой миссией». Там вы организуете подразделение, личный состав которого получит задание тайно наблюдать за каждым подозрительным местом.

— Нн-но… Но, господин мой, — забормотал Рамвас. — Луксур находится за сотни миль отсюда вверх по реке. Даже если я понесусь, загоняя лошадей, все равно не смогу добраться до города, прежде чем пиратский корабль достигнет наших берегов. И самый быстрый почтовый голубь тут был бы бессилен…

Тот-Апис прервал его:

— Замолчите и слушайте. Вы полетите на борту священной Крылатой Ладьи. Вы, вероятно, еще не слышали о ней. Она доставит вас в Луксур за одну ночь, один день и еще одну ночь. Вас будет сопровождать гомункул, который с быстротой мысли сможет передавать ваши слова мне, а мои — вам.

Рамвас, бесстрашно охотившийся и на львов, и на людей, не сумел подавить охватившую его дрожь.

Тот-Апис заметил это и сказал успокаивающе:

— Если вы поторопитесь, то еще успеете уладить все свои дела здесь, а в Луксуре у вас будет время для приготовлений. Но сначала мы с вами должны поговорить поподробнее. И не забывайте, Рамвас: в минуту опасности отважный имеет случай отличиться, приходит к власти и имя его становится легендой. Не замечали, а, Рамвас?

Рахиба потянулась в кресле, как кошка, и еле заметно улыбнулась.

Глава третья Слово мести

— Счастье умерло для меня, когда на горизонте показался черный парус, проговорила Бэлит.

Она стояла рядом с Конаном на верхней палубе. Золотая голова оскалившегося льва сверкала под безоблачным небом. Солнечные лучи играли в голубых и зеленых пенистых волнах. Ровный свежий бриз наполнял парус и гнал «Тигрицу» вперед, так что вода вскипала в кильватере. Как грациозный хищник неслась галера, оставив позади себя землю, но чайки все еще сопровождали судно. Смеясь и перешучиваясь на своем родном языке, матросы принимались за привычную работу.

Но душа Бэлит пребывала сейчас далеко, в страшном для нее времени. Она не обращала внимания, что ветер растрепал ей волосы. Она будто бы вглядывалась в прошлое. Когда Конан тронул Бэлит за плечо, она не прижалась к киммерийцу, как обычно.

Она монотонно продолжала рассказ:

— Мне лучше начать с самого начала, какую бы боль ни причинили мне воспоминания. Мой отец — Хоаким из Дан-Марки на Северном побережье Шема, недалеко от границ Аргоса. Дан-Марка — небольшой город, свободный и никому не выплатил дани. Наши леса поставляли древесину для множества кораблей из далеких стран. Чужестранцы приносили в таверны и лавки золото и свежие новости. В храмах царили благочестие и строгость.

Хоаким сочетался браком с Шаафи и увез ее на юг. Незадолго до того был заключен договор с Субой на Черном Побережье, чтобы наладить там торговлю. Такую возможность, молодой человек не мог упустить. Субанцы — рыбаки, земледельцы и охотники. Они торговали с племенами, обитавшими в глубине страны. Товары их весьма разнообразны: меха, драгоценные камни, золотой песок, железное дерево, редкие птицы и диковинные звери. За это они хотели получать оружие, ткани, пряности, лекарства и тому подобное. Мой отец стал торговцем.

В Субе он пользовался большим почетом, поскольку был не только силен, не только превосходно стрелял, но также отличался трезвым умом и честностью в делах. Местные жители приходили к нему со своими заботами и почти на все случаи жизни получали совет. Случалось ему и улаживать конфликты. В плохие времена — когда бушевали ураганы и наводнения, свирепствовал голод, гремели войны — он принимал командование, пусть даже неофициально. Местный вождь никогда не завидовал моему отцу, потому что был, как и все остальные, убежден, что Бангулу наделен свыше великой магией. Бангулу, Высочайшим, называли они моего отца. Туземные врачеватели ничего не имели против моей матери Шаафи, когда она выступала в роли повитухи, целительницы, утешительницы — да просто в роли ангела-спасителя, потому что все видели, какая польза от ее помощи. Она учила женщин и детей: обучала их возделывать сады, готовить овощи и фрукты, знакомила с музыкой, ткачеством, со всем, что облегчает жизнь.

Там родился Джихан, а двумя годами позднее — я. Там мы росли, водили дружбу с субанцами, бегали по лесам, плескались в реках и у морского берега, учились всему, что знали и умели аборигены. Но мы не стали дикарями. Наши родители заботились о том, чтобы мы получили хорошее воспитание, какое принято у шемитов. Они обучали нас читать по старым свиткам, а еще больше — своим примером. Немало кораблей заходило к нам в гавань, они привозили новые товары и забирали те, что мы выменяли у местных жителей. Приставали к берегу и чужеземные суда, которые желали вести меновую торговлю или просто совершали путешествия, и тогда всем было весело и интересно. Мы и в самом деле вовсе не были отрезаны от мира, и жизнь казалась нам прекрасной.

Бутон моего счастья расцвел, когда… когда я вышла замуж. Это случилось во время моей последней поездки в Дан-Марку. Джихану не было смысла спешить с выбором жены, потому что местные девушки из кожи вон лезли, чтобы сделать его жизнь раем. Но я — я была еще нетронутой, девственной и не противилась честному союзу. А родителям хотелось внуков и помощников, ведь торговый форпост становился все больше и дела шли все лучше. Таким образом, в городе они дали поручение свахе, и та скоро нашла для меня подходящего молодого человека. Никому из наших родительских пар не пришлось долго уговаривать нас. Алал и я полюбили друг друга с первого взгляда.

Мой нареченный вернулся вместе со мной. Он оказался способным помощником, и все полюбили его. Мое счастье принесло в следующем году богатые плоды — родился сын, наш маленький Кедрон.

А тремя месяцами позже из-за горизонта вынырнул черный парус.

Сначала все обрадовались — здесь всегда гостеприимно встречали чужестранцев. Воины подхватили копья, луки, щиты и булавы и вышли на берег. Несколько раз случалось так, что вид вооруженной толпы заставлял корабли — если это были пираты и охотники за рабами — повернуть обратно…

Бэлит, напевая колыбельную, уложила Кедрона в колыбель и вышла вместе с Алалом. И снова зрелище, открывшееся ее глазам, заставило сердце биться сильнее. Позади нее простирались возделанные поля, густая зелень джунглей поднималась к сияющему голубому небу. Узкая река извиваясь текла среди рисовых полей и побегов ямса, мимо пастбищ, обнесенных забором, к морю. Прямо на берегу находился крааль.[8]

Травяные крыши, вызолоченные солнцем и ветром, возносились над палисадами, обвитыми жимолостью. Эта зелень с белыми цветами, источающими сладкий аромат, привлекает целые рои пчел. Их хлопотливое жужжание звучало постоянной, приятной слуху нотой. Торговый форпост находился примерно в полумиле от крааля. Вытянутое строение из высушенной на солнце глины, выкрашенное белым, с соломенной крышей, почти полностью заросшее великолепными цветущими олеандрами. Пляж сверкал ослепительным кварцевым песком. Речушка устремлялась в бухту, где располагалось безопасное прибежище и надежная якорная стоянка для кораблей. На всем остальном побережье кипела яростная схватка между прибоем и отвесными скалами. Свежий западный ветер унес с собой жару. Над садами шумной радугой летала стайка попугаев.

Рослые воины Субы выстроились вдоль берега. Обнаженные, если не считать травяных юбок, головных украшений из перьев, ножных и ручных браслетов и деревянных бус. Черно-коричневая кожа блестела, точно смазанная маслом. Женщины, веселые ребятишки, почтенные старцы и вождь в леопардовой шкуре устремились из крааля. Ветер доносил до Бэлит приветливые голоса и смех. Барабан забил в праздничном ритме.

Хоаким и Шаафи уже стояли перед домом. Пожилой хозяин провел по седеющей бороде рукой и спросил:

— Что ты думаешь об этом корабле, Алал?

Юноша прищурился, глядя на ослепительно сверкающую воду. Корабль подходил все ближе. Его пузатые бока высоко поднимались над водной гладью. Несколько весел предназначались исключительно для маневров. Судно, включая и парус, было совершенно черным, только бившийся на ветру флаг отливал багряно-красным. На носу и корме уже были хорошо различимы палубные надстройки. Солнце играло на металле, когда многочисленные люди двигались по палубе.

— Стигийское, судя по цветам и оснастке, — ответил Алал после недолгого созерцания. — Но бьюсь об заклад, на борту находятся не только стигийцы, сами-то они неважные мореходы. Что им вообще здесь нужно, так далеко от дома?

Страх охватил сердце Бэлит. Слишком много ужасного слыхала она о стигийцах. Алал почувствовал ее тревогу. Он ласково сжал жене руку и успокаивающе улыбнулся. С благодарностью ответила она на пожатие и улыбку.

— Может быть, новых знаний? — предположила Шаафи, мягко, как всегда. — Разве стигийцы — не народ мудрецов?

Хоаким с любовью положил руку ей на плечо, однако не стал высказывать своего мнения о стигийцах.

Когда корабль подошел ближе, Бэлит увидела, что Алал не ошибся в своих предположениях. Хотя основную часть экипажа составляли смуглые стигийцы, девушка различила среди них также шемитов и еще более светлокожих людей, которых сочла аргосцами. Но почему они так тяжело вооружены, зачем на них доспехи? Бэлит видела латы, шлемы, щиты, огромное количество оружия. Ведь всем и каждому уже давно известно, что гости Субы и торгового поста Хоакима всегда пользуются дружеским приемом. Не нужно ждать никакого предательства. Воины, стоявшие на берегу, явно испытывали ту же тревогу, что и Бэлит. Они сомкнули ряды. Остальные субанцы замерли, а потом вернулись за палисады.

Лоцман проревел предупреждение. Якорные цепи с грохотом упали в воду, парус опустился. Корабль бортом пристал к берегу.

Запела труба. Люди поспешили к странным строениям на носу и корме. Теперь можно было разглядеть, что это нечто вроде огромных сосудов из глазурованной глины на ржавых железных подставках. Клювовидные отверстия глиняных сосудов удлинялись за счет прочно прикрепленных кожаных шлангов. Стигийцы внимательно изучили направление ветра, навели шланги на берег и открыли краны.

Из каждого крана вырвалось серое облако. Воины на берегу, задыхаясь, хватались за горло, шатаясь, падали на песок. Оружие выскальзывало из ослабевших рук. Слабый запах ударил в ноздри Бэлит, и ее охватила слабость и головокружение, пока ветер не переменил направление.

— Помоги нам Иштар! — вскричал Хоаким. — Это, должно быть, охотники за рабами! Они посылают на нас какой-то яд, чтобы мы не могли сражаться. — Он вытащил короткий меч. — Алал, уведи женщин и ребенка в безопасное место. — Он покинул своих домочадцев, крича: — Ко мне, мужчины Субы! Ко мне! В бой!

Когда глиняные сосуды опустели, облака быстро рассеялись. С корабля сбросили веревочную лестницу. Охотники за рабами быстро спустились по ней, высыпали на пляж и построились в боевой порядок. На берегу им никто не оказал сопротивления. Все воины лежали там без сознания, задохнувшись дьявольским дымом. Стигийцы и их подручные набросились на крааль.

Как в кошмарном сне видела Бэлит своего отца — он испускает боевой клич, бежит, собирая людей. Она услышала, как он кричит на самого вождя:

— Унгеду, быстро, спрячь людей за палисадом и забаррикадируй ворота!

Примчался Джихан. Он ловил рыбу вверх по течению реки и пробежал, возвращаясь домой, немалое расстояние.

— Нет! — закричала Бэлит любимому брату. — Уходи!

Но он не слышал, или не хотел слышать, и полетел, желая присоединиться к отцу.

Все субанцы, еще способные двигаться, сделали то же самое.

Бэлит видела, как один аргосский стрелок выступил из рядов налетчиков. Он положил стрелу на тетиву, прицелился и выстрелил. Бэлит вряд ли расслышала свист стрелы, однако очень хорошо увидела, как падает Хоаким. Он судорожно схватился за древко, торчащее из груди, рухнул и больше не шевелился.

Джихан взвыл от ярости. Пылая гневом, набросился он на стигийцев. Враги немедленно окружили его. Поднялись и со свистом опустились древка копий.

Разбитые, чернокожие бойцы бросились бежать под организованным натиском по-военному обученных охотников за рабами. Пираты добрались до крааля еще до того, как были заперты ворота. Они оставили несколько человек охранять ворота, и субанцы оказались, таким образом, заперты в ловушке. Враги тем временем пустились в погоню за беглецами — а тех было большинство.

— Отец! — рыдала Бэлит. — Джихан!

Алал встряхнул ее.

— Нам нужно уходить! — проговорил он сквозь стиснутые зубы. — Такова последняя воля твоего отца.

Она смутно припоминала, что им, подданным Шема, можно не страшиться охотников за рабами, поскольку существовали договоры между Стигией и Шемом. Но всякий договор можно нарушить, и кто будет протестовать, когда они уже станут рабами?

— Кедрон! — простонала она.

Шаафи вышла из дома с внуком на руках. Ее слезы капали на дитя, но она произнесла спокойным тоном:

— Нужно спрятаться в джунглях, пока они нас не заметили. Многие последуют за нами. А позднее мы смогли бы вернуться сюда.

Любовь и ненависть кипели в сердце Бэлит, жалость и боль кружили рассудок. Она бросилась к дому, вырвала из стойки на стене копье и вернулась к своим близким. Они двинулись через поле. Услышав рев, Бэлит резко обернулась, и сердце ее упало. Четверо бандитов заметили их и пустились в погоню.

Шаафи остановилась, и Бэлит, точно лишившись сил, последовала ее примеру, в то время как Алал заставлял их бежать дальше. Шаафи подняла седую голову.

— Я уже стара и не могу бежать так быстро, как вы, — прошептала она. — И мне не хотелось бы, чтоб Хоаким один предстал перед Иштар.

Она передала плачущего ребенка в руки растерянной Бэлит.

— Бегите, — велела Шаафи. — Живите счастливо.

И вынула из-за пояса кинжал. Блеснул клинок, брызнула кровь. Шаафи упала на колени между бороздами и затянула предсмертную молитву. Голос ее вскоре угас.

— Я сделаю это для тебя, если понадобится, — обещал Алал своей жене. — Теперь идем.

Они бросились дальше. Молодые, сильные, выносливые люди легко оставили бы позади своих отягощенных вооружением преследователей. Но никто из смертных не бегает быстрее свинцового шара, запущенного из пращи. Внезапно раздался невнятный шум — и Алал опустился на землю. Затылок его был раздроблен. Шумящие колосья поднялись над ним, милосердно скрывая страшную картину от глаз Бэлит.

Она держала Кедрона на левой руке. В правой же держала копье. Так мчалась она дальше.

Непереносимая боль пронзила ее левое бедро. Второй свинцовый шар попал в цель. Бэлит споткнулась, снова выпрямилась и попыталась бежать, но ногу свело судорогой. Бэлит осторожно отложила в сторону оружие, обнажила грудь, тяжелую от молока, и в последний раз дала ее ребенку. А потом нежно уложила его на землю, взяла копье и принялась ждать…

— Одного я убила, двоих ранила, — рассказывала киммерийцу Бэлит. — Это было ошибкой. Мне нужно было последовать примеру моей матери. Они одолели меня.

Конан прижал ее к себе.

— Не стоит утруждать себя, рассказывая о том, что последовало, — проговорила она тихо после небольшой паузы. И не позволяла дать волю слезам. — По пути назад, в Стигию, они, по крайней мере, оставили меня в покое, и, таким образом, зарубцевались хотя бы раны моего тела, хоть раны души неисцелимы. Я была к тому же ценным товаром, так же как Джихан и наши друзья, которых они захватили. Меня они даже отделили от них, и я их не видела. Однако я слышала, что многие из них умерли в вонючем трюме.

Получилось так, что мы столкнулись с неопытными охотниками за рабами. Они решились в короткий набег в надежде получить легкую наживу. Стигийский дворянин по имени Рамвас услышал о Субе и нашем форпосте и понял, что здесь можно найти богатый улов и хорошую добычу. Ему было также ясно, что неплохо иметь особое снаряжении, чтоб обезвредить чернокожих воинов.

Конан нахмурился. Как бы ни было велико его сочувствие к Бэлит, врожденный варварский практицизм возобладал.

— А для чего они используют этот усыпляющий дым, когда не воюют? — спросил он.

— Это средство очень дорого стоит, и его не производят в больших количествах, — ответила Бэлит. — Его готовят из одного ядовитого плода, который растет только в болотах Зембабве. Слуги Рамваса достали его как раз достаточно для нападения и за приемлемую цену. Им пришлось припугнуть вождя того маленького племени, которое умеет изготавливать средство. Они грозились раскрыть племени одну гнусную тайну вождя, если не получат снадобья. И даже тогда им пришлось ждать месяц, пока не было изготовлено нужное количество.

— Откуда ты все это знаешь?

— Рамвас как-то хвастался, когда разок слишком глубоко заглянул в свой кубок. — Бэлит вздохнула. — Он продал субанцев на невольничьем рынке. Меня же и Джихана оставил себе. Джихана отправил работать на плантации, позволив нам лишь короткое прощание. Я… Меня он доставил в свой гарем.

Сначала, не желая никаких сюрпризов, он отвел меня к одной ведьме, чтобы та сделала меня навсегда бесплодной. То, что она сотворила, не оставило никаких видимых следов, но… О Конан, боль того дня не забыть. И никогда мне не забыть о том, что я не смогу подарить тебе сына.

На скулах киммерийца заходили желваки, и желание разнести что-нибудь в щепки вот-вот, казалось, вырвется на волю, но он подавил его и утешающе обнял Бэлит.

Она жестко рассмеялась.

— Не думаю, чтоб он получил большое удовольствие, — продолжала она. — Я чуть не выцарапала ему глаза. В ту ночь он оставил меня в покое. С тех пор он меня принуждал. Но поскольку удары плетью оставляют шрамы, а Рамвас желал видеть возле себя лишь красавиц, он вливал мне между губ сок пурпурного лотоса, от которого тело парализует на несколько часов. Но делал он это не часто. Это все равно не давало ему того, к чему он стремился. В любом случае, со временем я стала находить бессмысленным стремление к смерти. Мертвые не умеют мстить. Мне стало ясно, что я должна напрячь всю свою волю и позаботиться о том, чтоб Хоакиму, Шаафи, Алалу и Кедрону служили в ином мире множество рабов.

Резкий порыв ветра качнул корабль, и парус хлопнул, как удар бича.

— У Рамваса были какие-то дела в Кеми, — сказала Бэлит. — Я никогда не скрывала от него своей ненависти и все-таки заставила взять меня с собой. Я многого ожидала от этого — ведь Кеми портовый город…

Полная луна одела свой серебристый венец-ореол. Тишина царила на улицах за стрельчатыми арками окон. В чуть красноватом свете луны и мерцании звезд поблескивали искусные решетки, украшавшие окна.

В покое, целиком затянутом красным бархатом, Бэлит поднялась с дивана. Она ждала долго и терпеливо. Неподалеку на столике стояла ваза с лилиями. Бэлит вытащила из вазы цветы, равнодушно бросила их на пол и одним ударом разбила вазу. Горловину с острыми краями зажала в руке. И побежала к выходу.

С криком она замолотила в двери.

— Откройте! — стонала Бэлит. — Отворите же! Выпустите меня! Позовите лекаря! Я умираю!

Щеколда со скрежетом отодвинулась. Дверь широко распахнулась. Свет ламп из коридора ярко освещал огромную фигуру евнуха. В руке он держал саблю. Не ожидая подвоха от простой наложницы, он хмуро осведомился:

— Чего ты хочешь, женщина?

Бэлит оскалила зубы.

— Твоей смерти! — прошипела она и с быстротой молнии полоснула евнуха стеклянными осколками по горлу. Он отшатнулся, но закричать не сумел. Только клокотание и хрип сорвались с толстых слюнявых губ. Он опустился на колени и наконец упал на живот.

— Хотела бы я, чтоб вместо тебя оказался Рамвас, — пробормотала Бэлит, когда евнух безжизненной грудой валялся у ее ног. Бэлит подхватила его кривую замбулийскую саблю и на цыпочках двинулась к лестнице. В неверном свете ламп перед ней метались по стенам причудливые тени, заставляя иногда вздрагивать и останавливаться.

В конце лестницы, там, где уже виднелась дверь, ведущая на свободу, стоял стражник, и судя по ширине плеч и суровому взгляду — явно не евнух. На нем были шлем, кираса, поножи. В правой руке воин держал пику, а на боку в ножнах висела сабля.

— Стой! — рявкнул он. Зычный голос громко повторило эхо.

Бэлит спрятала клинок за спину. И одарила стражника чарующей улыбкой — так она улыбалась до сих пор только Алалу.

— Стой? — пробормотала она. — С большим удовольствием я постою возле тебя, солдат, если тебе этого хочется. Веселой девушке так скучно в гареме, знаешь.

Слегка польщенный и сбитый с толку, воин сделал шаг назад. Бэлит тут же взмахнула саблей и бросилась на стражника.

Ей почти удалось достать его. Воин отскочил в сторону, уклонился от разящего клинка и вздернул пику, отражая второй удар. Бэлит описала саблей круг и ударила стражника по ноге.

Он закричал, призывая на помощь. Бэлит без остановки рубила справа и слева. Пика выпала из рук воина. Если бы он сохранил ясную голову, ему, вероятно, удалось бы одолеть Бэлит. Но при виде женщины, атаковавшей отчаянно и смело с дьявольской усмешкой на устах, в нем проснулся непроизвольный страх. Бэлит училась искусству фехтования у своего отца и охотилась в Куше на буйволов и львов.

— Ведьма! Ведьма! — завизжал стражник, пытаясь извлечь свое оружие из ножен, но тут клинок Бэлит наполовину перерубил ему запястье, а потом острие сабли вонзилось воину в горло.

— Я покинула дом, — рассказывала Бэлит, — совершенно не беспокоясь о тех опасностях, которые могли грозить мне на улице. Ночь укрыла меня. Я искала гавань. Там я прикончила охранника и украла фенулу. Вскоре после этого начался прилив, и меня вынесло в открытое море.

Поверь, особыми надеждами я не тешилась. Меня гнала месть. Я жаждала смерти в бою и сама удивлялась, почему она обошла меня стороной. Теперь я стала арфой, на которой играет Дэркето, чтобы призывать ко мне мужчин.

Честно признаться, у меня были безумные мечты добраться до Дан-Марки. Но потом боги дали понять, что они не желают этого. Южное течение очень сильное — без попутного ветра идти против него трудно. С другой стороны, на борту было предостаточно провианта и воды — еще одно знамение судьбы.

Я повернула к Черному Побережью, к моим субанцам. После того как невольничий корабль поднял якорь, оставшиеся в живых вернулись в крааль. Жалкая горстка людей могла запросто стать легкой добычей диких соседних племен, вздумайся тем набрать себе новых рабов. Дочь Бангулу помогла им вновь обрести мужество и веру в себя.

Но путь к былому могуществу для субанцев был явно долог. Мне же хотелось одного — свершить правосудие.

Как-то раз в бухте пристал купец из Шема. Ему передали, что у нас намечается большой прибыток товара — слоновой кости, обезьян, павлинов. Я попросила купца построить и оснастить для меня боевой корабль. Долго ждать не пришлось: прекрасная «Тигрица» вскоре появилась в бухте. Субанцам потребовалось всего лишь несколько уроков, чтобы они научились управлять судном. Субанцы — прирожденные моряки и отличные воины. К тому же мечтали расплатиться, как и я. А если рейд к стигийским берегам окажется удачным, золото поможет разоренному роду возродиться вновь.

Я дочь Бангулу. Субанцы идут за мной, куда бы я их ни повела. Теперь они пойдут и за тобой, Конан.

Внешнее спокойствие, которое Бэлит так старательно пыталась сохранить, лопнуло. Бэлит вцепилась в релинг обеими руками и выкрикнула в небо, выплескивая свою боль:

— Стигия! Аргос! Шем! Куш! Что вы сделали со мной! Я проклинаю вас! Я дочь Хоакима и Шаафи, я сестра Джихана, жена Алала и мать Кедрона! Все вы, причинившие мне боль, будьте прокляты во веки веков!

Киммериец прижал к себе могучей рукой бьющуюся женщину.

— Послушай, — проговорил он твердо, — я уже сказал тебе — мой меч будет на твоей стороне. По крайней мере, для того, чтобы отомстить.

Бэлит прижалась щекой к широкой груди варвара и заплакала. После долгой паузы она подняла свои золотисто-карие глаза.

— Конан, — тихо сказала она, — со времени моего побега я не отдавала себя никому, пока не появился ты. В тебе мое счастье и мои надежды.

— Посмотрим, — повел плечами Конан.

Бэлит попыталась взъерошить черную гриву киммерийца:

— Сначала — месть. А потом — жизнь, полная счастья. Если завистливые боги это допустят.

Глава четвертая Дочь свободы

Там, где Стикс, взяв начало в бесчисленных ключах на севере, делает крутой поворот на своем долгом пути к Западному Океану, простирается северо-восточный предел стигийского царства. Южнее поднимаются к небу лесистые круги, обрываясь у границ Кешана, варварской, но сильной страны. Эти горы и холмы образуют провинцию Тайя.

Шуат-стигиец, командующий солдатами наместника, что действовали против восставших аборигенов,вел отряд вверх по Хему. Бурный приток Стикса катил свои воды по долине на восток и орошал полоску плодородной земли. Здесь в маленьких деревушках жили тайянцы. В других местах они, как правило, кочевали со своими стадами. Совсем недавно тут был излюбленный центр сходок вождей и бойкой торговли. Сейчас за спиной Шуата поднимался к небу дым от пожарищ. Финиковые пальмы и апельсиновые рощи вырублены, стервятники кружили над грудами изрубленных трупов. Длинные ряды пленных тащились в цепях на невольничий рынок в Луксуре. Левый берег оставался до сих пор нетронутым, но скоро пробьет и его роковой час.

Шуат, рослый мужчина с суровым лицом, ехал во главе стигийского воинства. Слева знаменосец, зажав в руке стяг с изображением змеи. Непосредственно за ним, среди его личной охраны, катилась его тележка. За ней в облаке пыли шагал под оглушительный грохот барабана его полк. Дорога по берегу стала уже, горы теснили ее, и долина сузилась, превратившись в ущелье. Его отвесные склоны были из красного камня, вздымавшегося к ослепительному небу, залитому солнцем. Здесь река журчала, вспениваясь.

Адъютант рысью подъехал к командующему.

— Сэр, — сказал он, — капитан Менемхет спрашивает указаний, где разбить лагерь сегодня ночью.

— Сейчас, когда солнце еще в зените? — фыркнул Шуат.

Адъютант указал на ущелье:

— Милорд, вам известно, как велико это ущелье. Невозможно пройти его до наступления темноты. Могу ли я почтительно указать вам на то, что для нас было бы крайне неприятно попасть здесь в засаду?

— Этого я и жду. — Заметив удивленное лицо своего адъютанта, Шуат соизволил пояснить: — Вы когда-нибудь размышляли о том, почему мы опустошаем эту долину, вместо того чтобы просто оставить гарнизон, как это было во время прошлых мятежей? Она всегда приносила нам больше неприятностей, чем вся остальная эта нищая область. Для горцев она была даже еще более важна, чем для местных, как из-за продуктов, так и ради ее исторического значения. Если бы мы оставили ее нетронутой, породнившиеся со здешними кланы восставших снабжались бы всем необходимым, и нам пришлось бы целую вечность выслеживать и выкуривать партизан. После нашего последнего предприятия пусть ярость и отчаяние толкнут их на необдуманные действия. Подразделение врага, которое, на первый взгляд беззащитное, завязло в ущелье, должно подтолкнуть на нападение тех, кто ждет поблизости. Но не тревожьтесь, если это и в самом деле произойдет. Я не такой идиот, чтобы все поставить на одну карту. Мы отразим атаку и начнем отступать в полном порядке. Наши люди хорошо вооружены, опытны в ближнем бою, и поэтому у противника будет гораздо больше потерь, чем у нас. Таковы мои выводы.

— Не надлежит мне подвергать сомнению мудрость моего господина, — сказал адъютант без особой уверенности.

Шуат кисло улыбнулся:

— И все же вы это делаете. Я признаю, моя тактика может казаться более дорогой, чем наши прежние методы медленного подавления тайянцев. Но у меня приказ. Восстание нужно подавить и к тому же как можно быстрее, невзирая на потери. Согласно этому я разработал свой план, и наместник Венамон одобрил его. Ему, впрочем, ничего другого не оставалось. — Шуат сухо посмотрел на своего адъютанта. — Эти приказы только что пришли из Кеми и были по пути сюда подписаны королем в Луксуре. Их привезла магическая ладья, которая проделала весь путь за три дня. Это я узнал из даты на рукописи, и верховный чародей Хаккет установил это. Сейчас он находится на борту этого корабля и ожидает в Сейане моего отчета об этой карательной экспедиции. — Он сделал знак Сэта. — Я не допытывался, почему это дело так неотложно и важно: никто не спрашивает жрецов Сэта, Великого Повелителя, о причинах — им просто повинуются.

Несмотря на пылающую жару полудня, по спине адъютанта пробежала ледяная дрожь…

Над расселиной тянулись голые волнообразные скалы, поднимаясь к отвесным горам, которые возносили свои вершины к южному горизонту, точно пурпурная стена. Не считая редких тамарисков и акаций, здесь не росли никакие деревья, лишь тощая трава и колючий кустарник. В самых больших скалах, в изобилии разбросанных повсюду, были вырублены Шгантские гробницы, в которых спали вечным сном давно забытые герои. Среди этих погребений паслись антилопы. Они вернулись на пастбища, когда люди увели отсюда в безопасное место, на более высокие луга, своих коз и коров.

Они пугливо ударились в бегство, когда появился отряд воинов. Это были тайянцы — более рослые, более стройные и более темнокожие, чем стигийцы. Внешность их была привлекательнее, несмотря на широковатые носы и толстые, припухшие губы. Их черные прямые волосы блестели, отливая синевой, бороды были среди них редкостью. Не многие носили больше, чем просто юбку с цветами своего клана[9] с куском ткани через левое плечо, который ночью служил теплым одеялом, в которое они заворачивались. Оружие их не отличалось особой изысканностью — простые кинжалы, копья, пращи, луки и боевые топоры. Правда, некоторые воины несли короткие стигийские мечи или кривые восточные сабли. Четырехугольные щиты, обтянутые кожей, прикрывали воинов от колен до подбородка. В качестве охранительного знака щиты украшал грубо нарисованный солнечный диск.

Их вождь, Авзар, вел отряд широким уверенным шагом коренного горца. Волосы вождя были седые, лицо избороздили глубокие морщины, но все-таки время пока не сломило могучего воина. Острые черты и светлая кожа чуть выделяли Авзара от остальных горцев. Крепкий торс вождя укрывала львиная шкура, а на головной повязке сверкал золотой символ солнца. Кроме кинжала на поясе, Авзар сжимал в руках огромную боевую секиру — рукоять трех футов длиной и невероятно острое жало.

Добравшись до края ущелья, Авзар сделал знак воинам остановиться, а сам лег на землю и незаметно прокрался вперед разведать путь. До него долетало журчание реки, светлая пена мелькала белыми пятнами среди тенистого ущелья. Проследив взглядом бушующий поток, он уловил посторонний шум и заметил блеск металла. Вождь довольно ухмыльнулся.

Он осторожно вернулся назад. Более ста человек собрались в тесную толпу, и Авзару не пришлось напрягать голос, чтоб расслышали все.

— Разведчики не ошиблись. Стигийцы действительно пошли дальше и разбили лагерь именно там, где я предполагал. Это подходящее место, берег между рекой и скалами шире, чем в других местах. Однако врагам все равно пришлось растянуть свои ряды. Под этими скалами река глубже и течение быстрей. Если стигиец в полном доспехе шлепнется в воду, ему без посторонней помощи не спастись. — Авзар предостерегающе поднял секиру. — Никаких боевых кличей! Не нужно раньше времени привлекать к себе внимание.

Тайянцы в красноречивом молчании вскинули вверх оружие. На клинках сверкнули последние лучи заходящего солнца.

— Слушайте мой план, — продолжал Авзар. — Они превосходят нас численностью, но мы придавим голову змеи, разлегшейся на берегу, отрежем ее и покончим с этой гадиной. Если будет на то воля Митры, среди них окажется командующий. Я отберу сильных бойцов, чтоб они встали на берегу в заслон и удержали остальных врагов. Времени для болтовни нет. Я отдаю великую честь людям из клана Яро. Как только наступит темнота, мы поднимемся обратно по склону ущелья. Эти плоскостопые жители равнин не осмелятся преследовать нас. А утром поглядим, как нам еще разок вмазать им по соплям. Вперед! Митра и Тайя!

Вождь двинулся вперед вдоль края расселины. За ним, стараясь не отставать, спешила его младшая дочь Дарис. В этих краях незамужние женщины часто охотились вместе с братьями, а в битвах сражались бок о бок с мужчинами. Авзар не особо радовался тому, что Дарис присоединилась к отряду. Но как девчонке запретить, если сестры остались с грудными детьми, а братья отправились в поход.

— Держись подальше от свалки, — ворчал Авзар. — Ты отличный стрелок и сможешь положить немало врагов, в спешке не застегнувших доспехи. Но в рукопашную лезть не смей!

Ладонь девушки легла на рукоять кинжала.

— Я могу сама позаботиться о себе, отец, — гордо заметила она.

Он вздохнул:

— Пусть Митра хранит тебя. Я любил твою покойную мать, а ты так на нее похожа.

Дарис побежала дальше, держась рядом с отцом. И хоть на первый взгляд Дарис выглядела длинноногой худышкой, фигурка ее не была лишена прелестной женственности. Бронзовокожее лицо имело те же правильные черты, что и у отца. Большие темные глаза сияли под головной повязкой, которая тоже была украшена изображением солнечного диска. Волосы, черные, как полночь, спадали на плечи волнами. Она носила доспех из бычьей кожи поверх короткой рубахи и украшенную медными пластинами кожаную юбку. Колчан и лук девушка закинула за спину, там же висел узелок с сушеным мясом, которое тайянцы обычно брали с собой в дорогу.

— Не забывай, — напомнила юная воительница. — Я поклялась именем Дэркето, что убью столько стигийцев, сколько они убили людей из клана Фарази. Если только Черная Богиня окажет мне эту милость.

Губы Авзара сжались, превратившись в узкую полоску. Когда клан Фарази восстал против тяжкой стигийской дани, наместник Венамон пригласил тайянцев на переговоры, чтоб торжественно отпраздновать примирение. Почти половина людей клана приняли приглашение. Коварный Венамон приказал своим воинам взять тайянцев заложниками. Это последнее бесчинство стигийцев привело к тому, что большая часть горцев подняла оружие. Тогда идиот-наместник распорядился казнить пленников. Этим он достиг результата, обратного тому, которого добивался. Горцы не сдались. И мятеж разрастался, как пламя лесного пожара…

Вскоре Дарис попридержала язык, поскольку отец повернул к расселине. Вождь осторожно пробрался к обрыву, заглянул в пропасть и поднял секиру в знак того, чтоб воины начали спуск. Не многие отважились бы карабкаться вниз по отвесной стене расщелины, погруженной в ночную тьму. Но горцы были легконоги, как лани. Стигийцы далеко внизу казались темными букашками, и только доспехи поблескивали в пламени лагерных костров. На огне готовилась пища, и холодный ветер от воды приносил с собой запах дыма и жареного мяса.

Только когда камень вылетел из-под чьей-то неосторожной ноги, часовой-стигиец наконец заметил тайянцев. Он испустил предупреждающий крик. Запели трубы, заржали кони, залязгало железо.

— Вперед! — прогремел Авзар и бросился в атаку.

Шлем, кираса, поножи и щит одного из дозорных мерцали перед вождем в темноте. Стигиец обнажил меч и сделал выпад. Авзар отклонился. Блеснула секира. Солдат едва успел отдернуть руку с мечом. Секира со звоном ударила по щиту. Снова и снова рубил тайянец. Вражеский щит легко отлетел в сторону, и вот уже секира впилась в бедро стигийца. Солдат взвыл и зашатался, от боли забыв прикрыть голову. Авзар вогнал жало секиры воину точно в висок, вырвал оружие; перепрыгнул через убитого и ввязался в следующий поединок. Вокруг уже кипел бой.

Дарис вертелась вокруг, выискивая себе мишень. Стигиец в доспехе сражался против тайянца, который занес свою кривую саблю. Без доспехов горец был уязвим. Он уже получил добрую дюжину легких ранений и вынужден был шаг за шагом отступать, прямо к вражеским рядам. Внезапно он увидел шанс на спасение. Издав боевой клич, воин подпрыгнул и со свистом опустил клинок. Но он уже попал в ловушку. Щит отразил удар сабли, а стигиец вонзил меч в живот горца. И тут Дарис схватила врага сзади за шею одной рукой и полоснула кинжалом по горлу. Захлебнувшись, солдат упал и остался недвижим рядом с убитым тайянцем. Дарис уже искала себе нового противника.

Вражеский всадник пробивал себе дорогу средь схватки. С седла он рубил горцев направо и налево, чтоб облегчить тяжесть битвы пехотинцам. Не думая об опасности, Дарис нырнула под конский живот и с размаху резанула по сухожильям. Конь споткнулся, заржав от боли, упал и дико забил копытами. Как кошка, бросилась Дарис на поверженного всадника. Прежде чем враг пришел в себя, кровь его уже хлестала вовсю. Девушка располосовала стигийцу тыльную сторону руки от локтя до ладони.

Дарис перекатилась в сторону и вскочила на ноги. Вдоль берега царил хаос. И юная воительница осознала незавидное положение горцев, заметив ряды вооруженных всадников. Стигийцы полностью готовы к бою, все до последнего человека. Они лишь для видимости позволили тайянцам легко отбросить себя. Смятение охватило теперь людей Авзара, они были вынуждены податься назад. От лагерных костров стигийцы зажгли факелы, чтобы лучше освещать дорогу всадникам. Трубы триумфально взревели, кавалерия плотно сомкнутыми рядами рванулась вперед. За ними тащили катапульту. Колеса ее украшали острые шипы. С востока и запада сближались штандарты Стигии. Клан Яро, которому угрожал численный перевес врага, попал в ловушку.

Сквозь шум битвы Дарис слышала, как ее отец отдает приказы, и следила из прикрытия за головами тесно обступивших его воинов, как вождь отступал. Он с боем прорубал дорогу к осыпи. Но вместо того чтоб взобраться по ней, он вдруг остановился с поднятой секирой. В неверном свете факелов и слабом мерцании звезд, Авзар собирал вокруг себя горцев. Стигийские стрелы черными змеями мелькали в смертельной близости от вождя, но он не замечал их.

— Сюда, люди Тайи! Сюда, ко мне! — кричал он.

По счастью, горцы вклинились в ряды противника не так глубоко, так что у них оставалась возможность отступить. Со свирепым кличем клана бросились они на преградившего путь врага. Один помогал другому, и немногих из них сумела достать стигийская сталь. Они быстро подкатились к осыпи и вскарабкались наверх. Им не нужно было опасаться погони — противник не в состоянии был преследовать горцев.

Все это мельком видела Дарис, продолжая сражаться. Она как раз пыталась выбраться из свалки, когда неразбериха рукопашной столкнула ее с двумя стигийскими пехотинцами. Один ловко схватил Дарис за руку. Девушка зашипела от ярости. И тут же сделала резкую подсечку тому, кто держал ее. Второму достался удар пяткой в глаз. Все трое повалились на землю. По-змеиному изогнувшись, Дарис что есть силы впилась зубами в шею стигийцу, что оказался прямо под ней. Потом молниеносно перекатилась и ударила другого врага ребром ладони в висок. Удар мог стать смертельным, но воин чуть отклонился, и девушка только сломала ему нос. Тот первый пришел в себя и попытался стукнуть Дарис в подбородок, но промахнулся и попал по скуле. Однако так сильно, что оглушил на миг. Этого как раз хватило для того, чтобы схватить строптивую девчонку за горло. Черная пелена удушья распахнула перед Дарис свои объятия.

Турхан Заоблачный давно уже пребывал в руинах. Во времена завоеваний Тайи стигийцы осадили столицу и разрушили ее, а окрестности разорили и опустошили. Пять сотен лет ветер и дождь довершали злодейство человека. Террасы осыпались, стены рухнули, каналы и пруды превратились в зловонные ямы, плодородные пашни заросли бурьяном. Однажды сюда пришли кочевники-пастухи. Они использовали камни из руин города, чтоб сложить себе хижины, отдаленные друг от друга на многие мили. Но большей частью кочевники жили в палатках из шкур, во время переходов привязывая их к спинам быков. Неуютно здесь было лошадям и верблюдам. Да и на колесах далеко не уедешь. Поневоле пришлось больше работать ногами да продувать легкие холодными ветрами.

Несмотря на все, Турхан Заоблачный оставался для кочевников священным. Город основал Варуна. Он привел сюда людей и посвятил город Митре. Многие поколения правителей покрыли себя немеркнущей славой, и здесь расцвело сильное царство. Старинный храм Солнечного Бога, правда, наполовину рухнул, но в сохранившейся части и теперь обитали несколько жрецов, справлявших священные ритуалы. Они хранили древнюю мудрость и еще не утраченные святыни. В день, когда год поворачивает к лету, старейшины кланов приходят в храм со своими семьями, чтоб принести благодарственные жертвы. Они отправлялись сюда и в тех случаях, когда они искали совета, хотели уладить споры, разрешить другие мирские заботы. Простой народ совершал паломничество в древние места, желая очиститься от грехов, принести нерушимую клятву или найти утешение Митры.

Сюда привел Авзар своих воинов после поражения у Хелу. Это место, казалось, создано самой природой для тех, кто хочет восстановить силы. Вряд ли стигийцы залезут так далеко. А если и залезут, их ждут большие трудности, особенно с подвозом продовольствия. А дорогу к отступлению легко отрезать в этой глухой, полной расселин высокогорной местности. Да, здесь у Авзара есть шансы пополнить отряд.

— И все же шансы мои невелики, — признавался вождь Парасану.

— Ты совершаешь грех, отчаиваясь так рано, сын мой, — корил его верховный жрец в голубой тоге. — Ты проиграл битву, но война еще только началась.

— Я потерял свою любимую дочь, — сокрушался Авзар.

Парасан положил тонкую руку на плечи вождя:

— Она пала за правое дело, отважное сердечко. Митра — воин, он возьмет ее к себе.

— Да, если она действительно убита… О Великий Солнечный Бог, дай мне веру в то, что она мертва, а не в плену!

Несколько мгновений царило тягостное молчание. Оба сидели в жилом покое храма. Косые лучи солнца, падавшие в окно, освещали скудную обстановку.

Картина, пострадавшая от времени, изображала юношу верхом на быке. Меж рогов животного пылало солнце. Несколько полок с древними рукописными свитками, пожелтевшие книги, приборы и драгоценные статуэтки, спасенные из руин, стояли вокруг. Парасан терпеливо ждал.

Наконец Авзар взял себя в руки и проговорил хрипло:

— Может ли глупость быть справедливой? Конечно, я надеялся, что нам удастся сразу выгнать стигийцев из Тайи. Мне хотелось, чтоб мятеж отпугнул жадных до легкой поживы прислужников Сэта. Повесить парочку наместников — и стигийцы оставят нас в покое. А там можно было бы как-нибудь договориться. Но эти звери выжгли и разорили долины Хелу. Мы превратились в горстку нищих. И теперь я не верю, что враги позволят нам вернуться к родным очагам. Придется драться за каждый клочок земли. Правда, прежде стигийцы зальют кровью всю Тайю. Не отправить ли к ним послов? А в знак признания нашего поражения преподнести мой труп, положенный в соль?

Парасан покачал седовласой головой. Жрец был ниже ростом и темнее кожей, чем многие его соотечественники. Скорее всего, в жилах его текла большая толика негритянской крови. Но к его ласковым мудрым словам все прислушивались, преисполненные уважения.

— Нет, Авзар. Это все равно не поможет. Ты наш вождь, ты глава клана Варуны, происходишь из рода владык и по праву рождения высший среди нас. Всем известна чистота твоих помыслов. Если ты умрешь, народ так и останется под пятой завоевателей. Если только другой не займет твое место и не продолжит сражаться вместо тебя — за нашего бога и нашу кровь.

Авзар горько рассмеялся:

— Наша кровь? Что это? Наши предки-хайборийцы смешали свою кровь со стигийцами, кушитами и шемитами. Кешан почти полностью черен. Да и мы вряд ли сможем назвать себя белыми, а? Что касается страны, когда-то она была большой и сильной. Но теперь все наше достояние — милостивые подарки стигийских господ. — Он помолчал. — А наши боги? Пусть это не прозвучит кощунством и не оскорбит Митру, но имя Его поблекло, а ритуалы извращены за долгие столетия злобы и насилия.

— Да, — пробормотал Парасан. — Но как ни пытайся потушить Свет, Он никогда не угаснет. — Жрец выпрямился на стуле. — Как твои люди? Их тоже покинуло мужество?

— Нет. Воины-горцы стойко принимают все, что посылает им судьба. Единственное, что они ценят, — это свою честь. И желают, чтоб имя их вошло в историю клана. Я же — напротив. Помните, как меня еще мальчишкой присылали сюда изучать тайянские предания. После этого я много лет странствовал по Стигии, Шему. Смотрел, как живут другие племена. Поэтому многие представляются теперь в другом свете. Мне многое открылось.

— Но недостаточно глубоко, сын мой. Идем. — Парасан поднялся и захромал к двери. — То, что я хочу рассказать тебе — не ново. Люди часто слышали об этом. И все же я хочу еще раз возвестить пророчество о Секире.

Авзар повиновался, отчасти против своей воли, отчасти все же с охотой — вдруг жрецу удастся разбудить в нем новые силы? Они выбрались наружу на портик храма. Мрамор давным-давно потемнел и стал глубокого золотистого тона. Фриз почти стерся от древности и был едва различим, как и каннелюры колонн. Только обломки развалин говорили о том, что за этой единственной сохранившейся частью храма находились еще один или даже два флигеля. Запах высушенной солнцем травы висел над печальными руинами.

Воины — мужчины и несколько незамужних девушек — расположились на склоне, между развалинами стены и рухнувшими колоннами. Теплый ветер уносил дым лагерных костров к небу. Высоко в синеве солнечный свет играл на блестящем оперенье соколов, высматривающих добычу. Когда воины увидели вождя, выходящего вместе с жрецом, они быстро поднялись и построились рядами.

Парасан поднял руку. Каким бы слабым ни был его голос, каждый слышал слова ясно и отчетливо:

— Слушайте! Вы, сражающиеся за нашу возлюбленную Тайю! Слушайте историю вашего отечества, если даже она вам хорошо известна.

Могущественны были ваши предки. Они пришли издалека, с ледяного севера, из легендарной Хайбории. Сперва странниками, потом завоевателями и наконец поселенцами. Хайборийцы явились ордой варваров, но велико было их предназначение, ибо они почитали Митру. Солнечный Бог благословил кланы и велел принести в нашу страну его чистую, незапятнанную веру — сюда, где молились зверобогам, приносили человеческие жертвы, где преклонялись перед Черной Магией и творили мерзости, не сознавая их.

Некоторые из ваших предков пересекли высокогорье и осели в Кешане. Там они возвели цветущие города, но со временем жаркий климат подорвал их силы, они потеряли веру в себя. Джунгли наступали на города и большинство поглотили. Ничего не осталось от былого величия, кроме примитивных черных королевств. Они до сих пор остаются бастионом от жестоких захватчиков.

Лучше шли дела у хайборийцев в холодных сумрачных горах. Варуна привел людей к победе и выступил против колдовства — страшного наследия древней, нечеловеческой расы. Это удалось ему, потому что в бой он бросался, сжимая Секиру, полученную им от самого Митры. Пока обладатель Секиры достоин ее, оружие делает его непобедимым.

Секира стала величайшим сокровищем и символом рода повелителей, первым из которых стал Варуна. Долго расцветало королевство Тайя, обретая богатство и силу, во благо Митры. Но свет Солнечного Бога был непереносим для темной Стигии. Раз за разом, столетиями пытались поклонники Сэта уничтожить Тайю, но их набеги всегда отбивали.

Но вот однажды на тайянский трон сел мерзкий изменник. Он соблазнился стигийской магией и пал в бою. Он погиб бездетным. Ваш вождь, Авзар, стоящий рядом со мной, потомок стойкого брата недостойного властителя. Стигийцы нагрянули в Тайю. Уже столетия страну терзает их владычество.

Секира Варуны лежит не на поле битвы, где пал последний вождь. Ни одна человеческая душа не видела ее с тех пор. Но один святой человек своим пророчеством дал новую надежду стране. Он возвестил, что Секира находится в надежном укрытии и будет найдена одним изгнанником, который окажется достоин носить ее. В изгнаннике будет течь древняя кровь Севера. Стигийцы схватили пророка и распяли его. Но пророчество умертвить не удалось. И в наши дни оно всем известно.

Часто молились жрецы Митре в этом священном месте и просили его дать им знак. Бог посылал им сны и видения, говорившие о том, что мы никогда не должны терять надежды. О приходе изгнанника откровений не было. Но никто и не опроверг ту строку предсказания, где указано, что он отдален от нас на длину руки столетий.

Рука столетий — пять пальцев, пятьсот лет? Я не знаю. Но столько лет страдает под гнетом рабства Тайя. И, может быть, ваше поколение обретет свободу.

Воины вскинули вверх оружие, и воздух огласился боевым кличем.

Стигийцы связали несколько захваченных пленников, но особого вреда им не причиняли. На рассвете, когда холодный туман поднялся над рекой, явился Шуат. Он коротко оглядел тайянцев, в то время как они испытующе уставились на него. Были слышны шум реки и гул собирающегося войска.

— И это все? — спросил мрачно командующий. — Их потери не многим больше, чем наши. — Адъютанту он бросил: — Я не стану придерживаться плана, обреченного на провал. Мы немедленно возвращаемся. — Его взгляд снова скользнул по пленным и задержался на Дарис: — Кто эта женщина?

— Я помогал схватить ее, Повелитель, — вышел вперед один солдат. — Чертова кошка! — Он бросил на нее похотливый взгляд. — Но мы сможем быстро укротить ее, ради этого даже завтрак пропустить не жаль.

Дарис яростно зашипела, вспыхнув одновременно от стыда.

— Нет, идиот! — фыркнул командующий. — Разве ты не видишь золотой диск у ней на лбу? Только высокородные семьи этих дикарей имеют право носить диск. Я не собираюсь терять хороший товар, — она заложница, и я могу ее обменять. — Он повернулся к девушке: — Кто ты?

Стигийский был для Дарис чужим языком, но, как и большинство тайянцев, она его изучала и владела им вполне. Она гордо выпрямилась, твердо взглянула в глаза врагу и назвала свое имя.

— Я дочь Авзара, — добавила она, — исконного владыки этой страны.

— А-а! — ухмыльнулся Шуат. — Очень хорошо. Все даже лучше, чем я думал.

Сердце Дарис упало: она поняла, что сыграла на руку недругу.

По приказу Шуата ее отделили от соплеменников. Тайянцы скорбно простились с дочерью вождя. Их ожидало рабство. Судьба Дарис могла быть еще хуже.

С девушкой неплохо обращались, по крайней мере пока. Стражники разрешили ей умыться — отпустив на длину веревки, что болталась теперь у юной воительницы на шее. Она дрожала от ярости, слушая похабные реплики, пока она раздевалась. Но смыть кровь и грязь — это так прекрасно. Она выстирала рубаху и юбку, одежда быстро высохла. Доспех и оружие у Дарис, конечно, отобрали. Потом стражники поделились с ней чечевичной похлебкой. Во время дневного перехода девушке пришлось шагать между ними. Несколько раз солдаты пытались заговорить с ней, но Дарис отвечала лишь презрительным взглядом. Стражники выплеснули потоки брани, расписывая, что может случиться с девицей, окажись она в их власти.

Дарис не обращала внимания на ругань солдатни. Отчаяние охватило ее душу. Она двигалась вперед как в страшном сне.

Шуат позволял своему войску лишь краткий отдых, поэтому они добрались до Сейяна всего за три дня. Маленький город с белыми глинобитными домами, стоящий в том месте, где Хелу впадает в Стикс. Теперь это самое крупное поселение в Тайе. Здесь находилась резиденция наместника. Его роскошный дворец стоял на краю города, посреди великолепного парка, недалеко от казарм. Туда привели Дарис и заперли в камеру, а Шуат отправился с докладом.

Вскоре после этого за девушкой явились двое солдат.

— Когда тебя подведут к наместнику, — предупредил один, — ты должна пасть перед ним ниц.

— Что-о? — зашипела Дарис. — Наместник решил поиграть в короля?

— Нет, но с ним чародей и жрец Сэта. — Голос солдата чуть понизился от скрытого испуга.

Напряженно шагая рядом со стражами, Дарис взяла себя в руки и приняла решение. Умереть из пустой гордости бессмысленно. Это не поможет ни отцу, ни роду. Нет, она сделает все, чтобы выжить. Вдруг появится возможность бежать или по крайней мере прихватить с собой в небытие несколько стигийцев. Поэтому она подавила гордость, когда ее ввели в большое помещение, и распростерлась на тростниковой циновке, как было ведено.

— Встань! — прозвучал глухой голос с другого конца комнаты. — Подойди ближе.

Дарис повиновалась. В глаза бросились фрески с изображениями звероголовых существ с телами людей. Шуат и толстобрюхий Венамон расположились на скамеечках у возвышения, где стоял трон наместника. В данный момент на троне восседал человек в черном одеянии и с гладко выбритой головой. Его пламенные глаза остановились на девушке.

— Стой! — велел он.

Дарис остановилась. Воцарилось мрачное молчание. У тайянки возникло странное чувство, будто взгляд бритоголового проникает ей прямо в душу.

— Да, — проговорил наконец сидящий на троне, — есть что-то зловещее в нитях судьбы этой дикой кошки. Но что конкретно, я не могу узнать. Мне нужно доставить ее в Кеми, чтоб мой Повелитель занялся ею.

— Когда нам ожидать расставания с вами, святейший Хаккет? — осведомился Венамон масляным голосом.

— Немедленно. — Чародей поднялся. — Стража, взять девчонку и за мной. Остальным позаботиться о том, чтоб мои слуги поспешили к Ладье.

Венамон и Шуат низко склонились, когда колдун прошел мимо.

Сердце Дарис отчаянно застучало. Холодный пот выступил на лбу. В Черный Кеми… для встречи с каким-то Повелителем?..

Она собрала все свое мужество. Запретный город находился отсюда в добрых двух тысячах милях по реке. Наверняка за время недельного плавания она найдет возможность умереть с честью.

Дорога от дворца вела не к торговой, а к строго охраняемой военной гавани. В настоящий момент корабли отсутствовали. Стояло только одно странное судно, каких Дарис никогда не видела и о каких не слыхала. Белый металлический корпус почти пятьдесят футов длиной. На высоком носу украшение — голова рептилии с клювом, кожаные крылья гадины тянутся вдоль бортов. Кроме небольшой надстройки, палуба открыта. Мачты и весел не видно и следа. На железном треножнике на корме покоился огромный хрустальный шар, в котором мерцал красно-голубой огонь. Послушник — один из нескольких, что беспрекословно служили Хаккету, — причалил Ладью к набережной. По лестнице, встроенной в корпус, отряд поднялся на борт. Со всех сторон на них глазели с благоговейным ужасом солдаты. По приказу колдуна слуга защелкнул на щиколотке Дарис железный обруч. Обруч соединялся цепью, прикрепленной к доскам палубы. Цепь длинная, ее вполне хватало, чтоб свободно двигаться, но девушка с ужасом поняла, что прыгнуть за борт не удастся.

Хаккет сделал знак. Солдаты повернулись и зашагали в город. Течением судно вынесло в реку. Хаккет повернулся к послушнику:

— Заступишь на первую вахту.

— Повинуюсь, господин.

Он встал перед хрустальным шаром и поднял руки.

— ЗААН! — нараспев произнес он. Язык показался Дарис странным и чуждым. Огонь в шаре вспыхнул сильнее. Крылья, простертые вдоль бортов, вдруг расправились и широко раскинулись. Пока сгигиец стоял, молитвенно воздев руки, корабль бесшумно набирал скорость.

Возможно, желая увидеть реакцию девушки на чудо, Хаккет проговорил:

— Знай, ты находишься на священной Крылатой Ладье Сэта. Магическая формула ее изготовления утеряна три тысячи лет назад, когда погиб Ахерон.

Все быстрее летела Ладья. Свистел ветер, рассекаемый клювом чудовища на носу.

Кивком головы Хаккет указал на палубную надстройку:

— Эта камера предназначена для тебя. С тебя снимут цепи, если ты захочешь уйти туда. Ты получишь еду и питье, и никто тебя не обидит. Но если посмеешь выкинуть какой-нибудь фокус, я велю тебя снова заковать.

За кормой корабля вскипала вода. Крылья поймали ветер, и Ладья теперь лишь слегка задевала темную поверхность реки. Послушник у хрустального шара опустил руки и сделал знак, желая изменить направление. Когда он замечал какое-нибудь препятствие, грозившее столкновением, то уменьшал скорость, снова подняв руки, распевая: «ААЛЕФ!» Затем он выводил: «МЕМН!» — и желаемая скорость сохранялась, пока послушник вновь не желал ее изменить.

— В три дня и три ночи мы достигнем Кеми, — заметил Хаккет и отвернулся от Дарис.

Девушка сдерживала готовые вот-вот брызнуть слезы. Невидящим взором смотрела она на запад, где солнце заходило за горы, — туда, где оставалась ее родина.

Глава пятая Дело рук ведьмы

Крепость Мантикоры расположилась недалеко от ворот Крокодила. Мощное, почти кубической формы строение из темного камня, окружающее узкий внутренний двор. Свое имя крепость получила от сказочного существа,[10] его каменное изваяние высечено над главными воротами. Нижние этажи видели много страданий за минувшие столетия. Здесь находились подвалы и камеры пыток, много леденящих кровь злодейств тут свершилось. Жители Кеми избегали даже близко приближаться к крепости, полагая, что оттуда исходит злое колдовство. Они не знали, что на двух верхних этажах имеются роскошные покои, отлично оборудованная кухня и потайной ход для осведомителей; шпионов туда приводят с завязанными глазами и хорошо оплачивают их сообщения. Иногда жрецы находили более целесообразным развязать язык заключенному в комфортабельной обстановке, по этой причине верхние покои строго охранялись.

Закутанный в шелка, Джихан, брат Бэлит, лежал на мягком диване. Рядом — открытая дверь на балкон, обвитый цветущими ветвями. Кроме прохладной тени зелень несла чудесный аромат. Покой огромный, обставлен роскошной мебелью, украшен золотыми арабесками. Еще одна дверь вела в ванную, отделанную не хуже покоя: в бассейне можно было плавать, — и к маленькой, но очаровательной спальне.

За несколько дней, проведенных здесь, у Джихана немного нарасло мяса на костях, к нему вернулись силы, а огонь безумия исчез из глаз. Его лицо по-прежнему рассекали глубокие шрамы. Но оно хоть умыто, подбородок и щеки гладко выбриты. Джихан смог даже улыбаться. Наверное, его лицо многие женщины нашли бы весьма привлекательным.

Сейчас перед ним сидела Рахиба. Прозрачное, как дуновение ветерка, одеяние и дорогие украшения подчеркивали ее цветущую женственность. Она улыбнулась и нежно погладила Джихана по щеке.

— А что случилось потом, любимый? — промурлыкала она.

— Почему… — Джихан растерянно посмотрел на нее. — Почему тебя это интересует? Всего лишь незначительное происшествие из моего детства. Я остановился, когда мне стало ясно, что не стоит так подробно вспоминать о нем.

— О, мне интересно все, что имеет отношение к тебе, — заверила жрица.

Радость залила краской лицо Джихана. Он положил руку на теплое бедро женщины и заговорил:

— Ну, как я только что рассказал, мы с Бэлит возвратились из нашего приключения в джунглях невредимыми, правда грязными и усталыми. Наш отец был разгневан за то, что мы отправились туда, и хотел было выпороть нас. Но мать сказала — что же она тогда говорила? — она сказала, что отец не должен убивать в нас страсть к опасным приключениям. В будущем она нам может оказаться весьма полезной. Лучше пусть он возьмет с нас честное слово, что впредь мы будем осторожнее. Отец послушался ее совета. Бэлит и я были рады, что избежали взбучки, — поначалу. Но спустя какое-то время мы поняли: лучше б он нас выдрал. Ведь мы никогда не смогли бы нарушить данное ему обещание, как бы тяжело нам ни приходилось.

— Вы, наверное, были счастливой семьей, — заметила Рахиба.

— Да, дорогая Этер. Должно быть, каждое слово было наполнено счастьем, когда я рассказывал тебе о моей жизни. — Джихан выпрямился, положил обе ладони на ее узкую талию и заглянул в глаза. — Я до сих пор не могу осознать своего счастья. Я был рабом и терпел такую боль, что мог заснуть только от полного изнеможения. А теперь вот стал возлюбленным прекраснейшей женщины, когда-либо появлявшейся на земле. Почему?

— Я же говорила. Я увидела тебя и восхитилась стойкостью и отвагой, какие сейчас редко встретишь. Я не могла выкупить тебя, потому что здешние законы не разрешают отпускать на свободу чужестранцев. Сумела лишь перетащить тебя сюда. Может, позднее я что-нибудь придумаю.

— Да, да, мое сердце, конечно. Ты так загадочна… Но хватит слов.

Джихан привлек колдунью к себе и принялся целовать. Внезапно он вздрогнул, разжал объятия, опустил глаза и пробормотал:

— Боюсь, мне нужно еще немного того напитка, что освобождает от боли. Иначе… иначе я не смогу быть мужчиной.

Рахиба поднялась:

— Я принесла его с собой, милый. — Грациозно, как кошка, жрица пересекла комнату и взяла узорно расшитый мешочек. Джихан смотрел, как она вынимает золотой флакончик.

— Я принесу вина, смешаю с ним снадобье и выпью за мою любовь к тебе, Этер, — проговорил он.

Ее улыбка стала жестокой.

— Не трудись. Больше он тебе не понадобится. — Она вынула пробку и вылила содержимое флакончика на пол. — Ты меня уже не интересуешь.

Джихан взвыл, словно волк, угодивший в ловушку.

— Оставайся здесь еще ненадолго, — насмешливо заявила колдунья. — Может быть, ты будешь еще нам полезен, а то и позабавишь нас.

— Не демон ли ты? — вскричал Джихан. Он шагнул к ней, растопырив пальцы, как когти. Душевная мука ничуть не ослабила силу его мускулов.

Рахиба дотронулась до зеркальца, висевшего на шее. Луч — но не света, а тьмы — вырвался оттуда. Он ударил Джихана и швырнул на пол. Оглушенный, полный неописуемого ужаса, смотрел юноша на ведьму.

Она открыла квадратное, в фут, окошечко массивной входной двери и тихо позвала кого-то снаружи. Шаги приблизились, и часовой распахнул дверь.

— Будь здоров, бывший возлюбленный, — простилась она с Джиханом и покинула покой.

Со временем оцепенение прошло, Джихан подполз к порогу и попытался высосать из ковра пролитый болеутоляющий напиток.

Рахиба спустилась по потайной лестнице и прошла по подземному коридору. Она бежала так быстро, что ее прозрачное одеяние развевалось в темноте, освещенной только масляными лампами. Тот-Апис ожидал ее, а она уже немного опоздала.

Окольными дорогами добралась жрица до обители мага. Немые рабы доставили Рахибу в главный покой. Тот-Апис был занят и поначалу вообще не обратил внимания на верховную жрицу. Он продолжал беседу с человеком, почтительно стоящим перед ним.

Рахиба повнимательнее рассмотрела этого человека. Она много раз слышала об Амнуне, но еще никогда его не встречала. Он был строен, как свеча, и решительно хорош собой, хотя и на чужеземный лад. Внешностью он напоминал свою мать, тайянку, которую пригнали и продали в Луксуре. Но душа и убеждения у него от отца — стигийца. Уже давно Амнун принадлежал к числу близких слуг чародея.

— Пиратская галера держит курс к нашему берегу, — вещал Тот-Апис. В эти мгновения лицо его стало хищным, как у стервятника. Тени легли на его морщины, тени стояли в глубоко посаженных глазах. И будто продолжением колдуна тени скользили среди многочисленных чародейских предметов в покое. — Ты удивляешься, почему я не вызову шторм, чтобы потопить корабль. Я скажу тебе почему, но, если ты это кому-нибудь выдашь, ты очень скоро узнаешь, что такое муки ада.

— Я верный слуга моего господина, — смело сказал Амнун.

Тот-Апис кивнул бритой головой:

— Таким ты был всегда. Ну что ж, наш святой долг — поколение за поколением крепить власть Сэта. — Он нарисовал знак своего бога, и Амнун преклонил колени, а Рахиба на миг закрыла лицо руками, как это требовалось от женщины. — Кроме Сэта, есть еще другие боги, — продолжал Тот-Апис. — У них свои владения. Море не принадлежит Сэту — пока что нет. Поэтому я, его жрец, могу там применять только незначительные чары. Наше главное оружие в этом случае — человеческий разум.

— Слушай. Завтра утром с ранним отливом уходит корабль «Менити». Капитан и команда думают, что им нужно доставить груз в Умр, на юг. При таком курсе «Тигрица» Бэлит их вскоре встретит и несомненно попытается захватить. Пусть мои силы на море невелики. Пусть. Я позабочусь о том, чтобы ветер нам благоприятствовал. Дело настолько важное, что такой маленькой жертве почти не стоит говорить. Еще сегодня вечером ты должен быть на борту. — Он указал на свитки, лежащие на столе. — Вот необходимые документы. Все понятно?

— Нет, господин, — признался Амнун. — Я должен изобразить давнее знакомство с человеком, которого никогда раньше не видел. Как?

Тот-Апис сделал знак Рахибе. Она подошла ближе. Амнун рассматривал жрицу со смешанным чувством удивления, похоти и страха, что ее, как и все остальное, втайне забавляло.

— Ты знаешь, кто я? — спросила она.

Амнун снова преклонил колени:

— Вы госпожа Рахиба, верховная жрица Дэркето, и я ваш покорнейший слуга.

— Я выяснила все, что необходимо для твоего поручения, и сейчас передам тебе нужные сведения. Смотри на меня.

Он поднял глаза. Рахиба повернула магическое зеркальце. Вырвался луч света. Амнун вздрогнул и замер. Лицо его, казалось, окаменело. Колдунья направила луч точно в зрачок юноши, делая знаки левой рукой и шепча заклинания.

Спустя некоторое время она опустила свой талисман.

— Амнун, проснись! — приказала колдунья.

Он снова вздрогнул, моргнул и пришел в себя.

— Теперь ты знаешь все, что я узнала от Джихана, — сказала Рахиба, — используй знания с толком, и награда твоя будет велика.

Удивленный, Амнун покачнулся.

— Я… я знаю все! — вскричал он. — Как будто слышал это собственными ушами!

— Возьми себя в руки! — пророкотал Тот-Апис из-под резного капюшона кобры. — У тебя будет еще вечер, завтрашний день и ночь. Подумай обо всем, что передала тебе наша госпожа Дэркето. Приведи все сведения в порядок. Потом — какое-то время — ты, Амнун, станешь олицетворением Судьбы. Сэт пусть пребудет с тобой, как ты вручаешь себя ему.

Было произнесено еще несколько слов, прежде чем слуга низко поклонился и рабы проводили его к выходу. Рахиба беспокойно переминалась с ноги на ногу. Наконец проговорила:

— Дозволено ли мне уйти, мой господин?

Только теперь Тот-Апис обратил на нее внимание.

— Куда вы желаете уйти? — спросил он. — Час, когда нам надлежит встретить Конана, близится. Мы не должны проводить это время в бесполезной суете.

— Я и не собиралась бездельничать, — фыркнула жрица. — Я намеревалась тут же вернуться в крепость — к Фалко.

Тот-Апис нахмурился:

— К офирскому шпиону? Что же вам еще нужно от этого глупого мальчишки?

— Я привяжу его к себе еще теснее. Не забывайте, мой господин, что и он, как мы выяснили, непостижимым образом связан с судьбой Конана. Я сочла полезным превратить его в наше надежное оружие.

— Разве вы его еще не окрутили, как Джихана?

Черные, словно полночь, волосы рассыпались по ее груди, когда Рахиба потрясла головой.

— Не совсем. Он любит меня, да, но его чувство чести ставит долг превыше личных желаний. Разрешите мне попытаться изменить его убеждение. Для этого я должна действоватьмедленно и деликатно. — Бесстыдная улыбка скользнула по губам ведьмы. — Но это мне не в тягость. Несмотря на свою молодость, он замечательный любовник.

— Нет, заставьте его ждать! — приказал Тот-Апис ледяным тоном. — Вы слишком много сил растрачиваете в плотских наслаждениях.

— Я служу Дэркето, — вызывающе ответила Рахиба.

— Но прежде всего вы служите Сэту — прежде всего прочего в этой Вселенной! Или вы посмели забыть это?

Колдунья испуганно молчала.

Чародей продолжал:

— Мне очень нужна ваша помощь. Только сегодня я получил сообщение через гомункула. Оно от Хаккета. Он прибывает сюда с пленницей, захваченной в бою, дочерью предводителя тайянских бунтовщиков. Он ощутил в ней нечто, несущее нам опасность. Большего он открыть не мог, поэтому хочет, чтобы я лично глянул на нее. Несомненно, ее судьба каким-то образом переплетена с судьбой Конана. Мне чужды дух и натура женщины. Поэтому вы должны помочь мне. Сделайте девчонку орудием борьбы против Митры, во имя победы Сэта.

Глава шестая Пират, спаситель, варвар…

— Впереди парус!

Крик с «вороньего гнезда» восторженным эхом отозвался на палубе «Тигрицы». Словно черные пантеры, воины заскользили по кораблю, доставая оружие, готовясь к бою и занимая положенные места. Бэлит, смеясь, указала на штирборт. Но никакого приказа больше отдавать не требовалось. Оба рулевых, сверкая белозубыми улыбками, уже меняли курс. Конан на мгновение прижал к себе подругу, крепко поцеловал и прыгнул вниз, на гребную палубу.

Сильный ветер наполнял паруса и гнал галеру по пенистым волнам. Такелаж скрипел, будто вторя боевой песне пиратов. С востока на горизонте виднелась суша, а в миле за кормой прибой штурмовал крутой берег маленького острова. Скалы выбеленные солнцем и ветром, вздымались в голубое небо.

Конан вернулся к Бэлит. Могучий варвар облачился в блестящую кольчугу и рогатый шлем. Широкий меч в потрепанных ножнах висел на боку, а в левой руке Конан держал субанский щит. Бэлит не носила доспехов, только тунику и головную повязку. Она заплела волосы и подняла их к затылку, чтобы в бою не лезли в глаза. Из оружия она выбрала два тонких клинка.

Конан, прищурясь, разглядывал цель. Они приближались к своей жертве, толстобрюхому стигийскому паруснику. Киммериец видел, как команда пытается выжать из своей посудины все, что можно; как люди стали готовиться к бою, когда поняли наконец неизбежность столкновения.

— Я снова смогу мстить! — радостно воскликнула Бэлит.

— Там может оказаться богатый груз, — заметил Конан. — И если честно, я стосковался по хорошей драке. — Варвар скосил глаза на подругу: — Одела бы ты кольчугу, а?

— Я уже говорила тебе однажды, что женщины не так выносливы, как мужчины, — отмахнулась Бэлит. — Кольчуга будет только мешать, а острую стрелу она задержит так же плохо, как и сильный удар по шее. Без нее в рукопашной я дерусь куда как ловчее.

Конан в ответ только пожал плечами. Бог киммерийцев Кром дает человеку только жизнь и волю. И ничего больше. Дальше ступай своей дорогой по миру и сражайся! Не протянулась ли суровая длань Крома над Черным Побережьем, не коснулась ли она Бэлит еще в материнском чреве? Что ж, вполне может быть…

На минуту варвар вспомнил свою дикую родину. Действительно, далеко же он забрел и страшными были его приключения. Наконец-то он нашел себе подругу. Но слепой случай, что подарил Бэлит, может в любой момент и отнять ее. Конан расправил широченные плечи. Человеку — мужчине или женщине — надо бесстрашно встречать любой удар судьбы.

«Кроме того, — подумал он с мимолетной ухмылкой, — драка обещает быть веселой». Судя по манипуляциям парусника, вряд ли его команда обучена военному искусству. Правда, стигийцы намного превышали пиратов численностью, а всякий матрос быстро учится, как постоять за себя.

С парусника полетели первые стрелы. Субанские стрелки ответили залпом, а их товарищи, рыча, посылали врагу ядреные матюги. Солнце сверкнуло на взлетевших копьях. Одно попало в носовую фигуру, всего в дюйме от Бэлит. Конан заворчал, Бэлит рассмеялась.

Внизу на палубе одно копье угодило в бедро субанцу. Он вырвал жало, остановил кровь и вновь занял свое место у релинга.

На паруснике покачнулся матрос, раненный в горло, и, скорчившись, перевалился за борт. Едва над ним с плеском сомкнулась вода, на поверхности появился треугольный плавник акулы.

Бэлит отдала приказ. «Тигрица» под косым углом накрывала жертву. Огромный чернокожий воин на средней палубе раскрутил над головой абордажный крюк на тросе и бросил. Крюк впился во вражеский борт, трос в руке великана натянулся. Он тут же швырнул второй, пока его товарищи с громким воплем тянули первый. Мускулы блестящих от пота рук играли, делая привычную работу. Пираты тут же схватили и второй трос, когда крюк попал в цель.

Стигийцы пытались обрубить тросы. Залп стрел уложил нескольких, а остальные попрятались. Корабли сошлись, «Тигрица» сильно вздрогнула и встала борт о борт с парусником.

— На абордаж! И глядите, чтоб они не кинули факелы! — взревел Конан. Он знал, что такое огонь на корабле. Вытащив меч, он ринулся вперед.

Пираты перебросили уже абордажный мостик, острые крючья впились в высокий борт парусника. Конан устремился по мостику, за ним шаг в шаг следовали черные воины в кольчугах. Большинство субанцев носили только юбки или туники, украшения из перьев и оружие своей родины. Но в этом варварском обличий они казались еще более страшными. По мостику неслись готовые к резне дикари. Их боевой клич перекрыл рев матросов с парусника.

Трое стигийцев в доспехах ожидали атаки плечом к плечу на другом конце абордажного моста. Клинок Конана взлетел и с шипением упал вниз. Будто молот по наковальне, ударил о щит клинок. Стигиец пошатнулся, но тем не менее нанес ответный удар своим коротким мечом. «Первая» атака Конана была лишь уловкой. Широкий клинок стремительно метнулся в сторону и перерубил запястье противника. Солдат тупо уставился на обрубок руки. Он качнулся назад и остаются сидеть на палубе, бессильно истекая кровью.

Конан между тем пустил в ход щит, чтоб отшвырнуть в сторону второго противника и тут же нанести мечом могучий удар. Стигиец повалился на стоящего рядом воина. Тот явно был более опытным. На краткий миг потеряв равновесие, он вскинул щит, прикрываясь, отбил следующий удар и атаковал в ответ. Киммериец отскочил на шаг. Когда мелькнул короткий клинок стигийца, варвар нанес мощный удар сверху. Резкий рывок выбил меч из рук противника. Стигийцу пришлось спасаться бегством.

Конан прыгнул на палубу. Ему потребовалось всего лишь несколько мгновений, чтобы расчистить себе дорогу. Стигийцы отчаянно сопротивлялись, пытаясь прикрыть брешь. Но Конана обуял азарт битвы, он восторженно проревел боевой клич киммерийцев. У большинства врагов доспехи отсутствовали. Единственной защитой служили щиты. Полуобнаженные смуглые люди были бессильны против дикости и ярости сверкающей стали. Треск и звон смешались с воплями тех, кого зарубил киммериец. Воины Бэлит заполнили всю палубу.

Стигийский капитан заорал со своего возвышения на корме. Матросы повиновались. Это была хорошо вымуштрованная команда. Оставшиеся в живых сомкнули ряды и отступили к корме, всем видом показывая, что пираты рано приняли их за трусов. Субанцы занялись теми, кто не успел вовремя отступить. Решающая схватка была еще впереди. И все же добрым двум десяткам матросов удалось добраться до верхней палубы.

Бэлит помчалась к Конану по залитым кровью доскам, мимо корчащихся от боли раненых и безмолвно лежащих трупов. Стрелы свистели ей вслед. Киммериец принял ее под прикрытие своего щита.

— На корме они смогут долго обороняться от нас, — задыхаясь, проговорила она. — В этих водах часто встречаются корабли, а пираты — враги любого моряка. Они надеются, что мимо пройдет другой корабль и поможет им. Тогда, боюсь, нам придется удирать.

— Возьмем по крайней мере добычу… Нет, — вслух размышлял Конан.

Невозможно перенести груз под обстрелом на галеру. Уже сейчас корсары прячутся под защитой палубных надстроек и мачты. Стрела вонзилась в щит киммерийца. Конан поискал взглядом подходящее укрытие.

— В конце концов, мы можем поджечь корабль! — сердито воскликнула Бэлит.

Это бессмысленное разрушение противоречило натуре киммерийца.

— Погоди, — сказал он. — У меня идея. Они могут обороняться — но только до тех пор, пока никто не свалится им на спину. Помоги мне, — Конан отбросил щит.

— Что… — начала было Бэлит, но варвар в двух словах объяснил, что задумал. Одно мгновение она испуганно глядела на киммерийца, потом рассмеялась, хищно, как волчица:

— Ты свихнулся, Конан, но ты гений! Да, иди!

Она поцеловала его крепко, чуть не укусив, потом встала на колени расшнуровать сапоги варвара.

Конан снял кольчугу, чтоб не стесняла движений, и привязал меч за спину. Босой, только в плотных штанах и шлеме, он побежал. У мачты Конан быстро оглядел такелаж, выбрал фал и перерезал его кинжалом. Затем шмыгнул к релингу и вантам. Цепляясь пальцами рук и ног, он ловко, как белка, взобрался наверх.

Стигийцы, казалось, его не заметили. Бэлит позаботилась о том, чтобы ее лучники постарались их отвлечь. Они скрывались за кормовыми постройками, изредка отвечая на выстрелы.

Присев на рее за хлопающим парусом, Конан протянул обрезанный фал. Хотя фордуны[11] могли помочь ему спуститься вниз, но сделать это было непросто. Он еще раз обрезал фал и побежал по рее. Рулевой у штурвала отсутствовал, корабль метался по волнам, и мачта выписывала в воздухе дикие петли. Конану некогда было думать об опасности, балансируя на краю реи. Там он обрезал часть паруса, чтобы тот ему не мешал. Определив, какой длины нужен фал, Конан закрепил его. Затем взял в руки свободный конец и прыгнул.

Трос натянулся и резко дернул — Конан полетел над палубой, воинами, «Тигрицей» и вечно алчущим новых жертв морем. Варвару хотелось сейчас завопить от восторга, как тогда, мальчишкой, в Киммерии. Он пронесся над ахтерштевнем. Низко пролетая над палубой, Конан выпустил фал.

Удар о палубу был так силен, что Конану показалось, будто все его кости разлетелись в пыль. Несмотря на это, он тут же прыгнул на ахтердек. Меч со свистом вылетел из ножен. Поскольку у Конана не было щита, левой рукой он выхватил кинжал. Стигийский моряк, не веря своим глазам, уставился на варвара. Конан занес меч, и по доскам покатилась голова.

— Хой-хо! — заревел киммериец, рубя налево и направо. Кто-то ткнул в него копье. Он отразил удар мечом и ринулся вперед. Кинжал вонзился в горло копьеносца. Умирающего Конан швырнул в следующего врага и почти одновременно с этим сделал выпад, отражая секиру. Было невозможно поверить, чтобы один-единственный человек без доспехов мог устоять против множества воинов. Но Конан сражался в плотной толпе стигийцев, мешающих друг другу, и пожинал свою кровавую жатву.

Вот короткий клинок задел варвара. Он ударил врага рукоятью в лоб. Послышался треск костей. Широкое лезвие полоснуло по шее стигийца и, не успел он упасть, разрубило живот другого. Гарда кинжала блокировала удар еще одного меча и задержала оружие, пока Конан не повернулся и не сумел высвободить руку.

Возвышаясь над этой мешаниной тел и стали, он видел, как черные воины Бэлит бегут к лестнице, которую некому было защищать, и одновременно слышал дикий, торжествующий крик.

Бэлит спрыгнула на ахтердек таким же способом, как и киммериец. Конан удивленно поднял бровь. Такое в его планы не входило. Со сверкающей сталью в руках, Бэлит присоединилась к варвару. Он взревел, как лев, и еще яростнее стал пробиваться вперед. Он перебьет стигийцев всех до единого, но не допустит, чтобы его подруге причинили вред.

Но теперь не придется драться в одиночку. Субанцы забрались на ахтердек и быстро положили конец битве.

С опущенными парусами оба сцепленных меж собой корабля качались на волнах. Бэлит и Конан, остыв после боя, оценивали состояние дел. Убиты трое, еще пятеро так тяжело ранены, что надолго вышли из строя, если вообще выживут. От них, кстати, может вспыхнуть какая-нибудь зараза. Из стигийцев, кажется, не уцелел никто. Корсары побросали их за борт, живых и раненых, поскольку не занимались работорговлей. Конан опасался, что Бэлит, как она это уже делала, вернется к берегам Субы, чтобы взять на борт новых воинов. В них не будет недостатка, как она уверяла.

Трюмовые люки были открыты. В брюхе корабля копошились пираты, выясняя, какую добычу они захватили. Доносились приглушенные, но радостные голоса. Конан заключил, что добыча не только дорогая, но и легко перевозимая — вероятно, пряности. Они с Бэлит направились к корме, скинув забрызганную кровью одежду. Прекрасное тело Бэлит блестело, еще влажное от морской воды, которой она окатила себя из ведра. Мечи они, правда, держали наготове, ведь неосторожные хищники не доживают до старости.

Внезапно дверь каюты распахнулась. Человек, ступивший на палубу, носил железный ошейник раба, но туника его была белой и чистой, а движения казались отточенными и изящными. Черты лица его — тоньше, а кожа — темнее, чем у стигийских матросов. Незнакомец произвел на Конана и Бэлит странное впечатление.

— Приветствую вас, — спокойно проговорил он и низко склонил голову над сложенными ладонями. Киммериец понимал стигийский так хорошо, как носорог — соловьиное пение.

Бэлит отвечала, используя свой ограниченный словарный запас. Незнакомец улыбнулся и перешел на шемитский, который Конан понимал сносно.

— Поздравляю с победой, господин и госпожа. Как Отанис из Тайи может быть вам полезен?

— Хм! — буркнул Конан. — Не много тебе потребовалось времени, чтобы переменить господ.

Отанис пожал плечами:

— Разве я виноват? Они сделали меня своей собственностью. Какая уж тут верность! — он тоскливо посмотрел вдаль и сказал тихим, почти молящим голосом: — Может быть, вы в своей бесконечной милости сделаете меня вновь свободным. Так вы получите настоящую верность, ее нарушит только смерть.

Бэлит объяснила Конану:

— Это тайянец. Его соплеменники — не стигийцы, хотя их страна уже долгие годы является провинцией змеепоклонников. Часто тайянцы бунтуют против своих господ, но их мятежи всегда подавляют. Я считаю их мужество достойным восхищения. — Она снова повернулась к рабу: — Как ты попал в плен?

Отанис мрачно нахмурился:

— Тайянцы вновь взялись за оружие, чтобы отвоевать былую свободу. Меня захватили во время стычки и погнали на рынок.

Конан, внимательно рассматривавший его, сухо заметил:

— Кажется, тебе не так уж сильно досталось…

— Нет. Мне повезло. Если можно назвать счастьем клетку, — ответил Отанис. — Стигиец, купивший меня на рынке, — купец из Кеми по имени Бахотеп — был по крайней мере достаточно умен, чтобы понимать: от животного больше пользы, если с ним хорошо обращаться. Я умею читать и писать — редкое умение у тайянцев в эти тяжелые времена. Это, несомненно, известно моей госпоже. Поэтому Бахотеп отправил меня работать в контору. Недавно он сделал меня смотрителем этого ценного груза. Со временем он начал доверять мне, понимаете? Но, несмотря на это, он приказал капитану держать меня под стражей, пока мы стояли в гавани. — Отанис вновь пожал плечами. — Если положить на одну чашу весов его сносное обращение со мной, а на другую — то, что я был рабом, то я нахожу, что ничего не должен хозяину. Поэтому, господин мой и госпожа моя, я в вашем распоряжении. — Он снова склонился в поклоне. — Дозволено ли мне спросить, с кем я имею честь говорить?

— Я — Бэлит с корсара «Тигрица», — ответила женщина гордо, — а это мой товарищ — Конан… — Она осеклась, потому что Отанис, широко раскрыв глаза, уставился на нее. — Что с тобой?

— Вы… Вы Бэлит… Из Шема, с Черного Побережья? — еле выговорил он.

Свет играл на угольно-черных косах Бэлит.

— Да, — заявила она. — Я Бэлит и тоже имею свой счет к стигийцам.

— Я… я знаю вашего брата, — заикаясь, сказал Отанис.

Бэлит замерла.

— Что?.. — прошептала она и задрожала, затаила дыхание.

— Да. Джихан. Ведь он ваш брат? Как часто он с любовью рассказывал о вас.

Клинок Бэлит со звоном упал на доски. Она схватила Отаниса за руку и впилась в нее ногтями. Не издав ни звука, тайянец стиснул зубы. Это понравилось Конану. Он положил могучую руку на плечо подруги и почувствовал, как женщина дрожит.

— Говори! — приказала Бэлит. — Рассказывай мне все!

— Но… Так сразу не вспомнить, — растерянно произнес Отанис. — Мы стали добрыми друзьями, он и я.

— Он все еще в лапах этой твари, Рамваса? — крикнула она.

Отанис покачал головой:

— Нет, теперь нет. — Он поискал слова, прежде чем продолжить: — Он рассказывал мне, как вы оба попали в руки Рамваса и что вы, очевидно, сумели от него ускользнуть. Но он мог лишь надеяться, что вы по крайней мере встретили достойную смерть. Как счастлив был бы он, видя вас здесь, королева битвы. Ну во всяком случае Джихан доставил Рамвасу столько неприятностей, что тот решил избавиться от него и продал. Мой хозяин Бахотеп приобрел также и его. Как я сказал, Бахотеп достаточно сообразителен, чтобы найти ключик к хорошему рабу. Джихан платил за хорошее обращение прилежной работой. — Отанис криво усмехнулся в сторону Конана. — Если мы примерно себя вели, то могли даже раз в неделю посещать женщин. — Он снова стал серьезным, когда заметил слезы в глазах Бэлит, и продолжал рассказ: — Да, Джихан и я работали вместе счетоводами. Так было, пока меня не отправили в это плавание. Разумеется, его сердце все еще тоскует по свободе, но он слишком умен, чтобы рисковать жизнью, если шансы вырваться на волю малы. Пока боги не предоставят ему более подходящей возможности для бегства.

— Джихан — в Кеми? Джихан! — простонала Бэлит.

Она бросилась Конану на грудь и зарыдала. Он неловко прижал ее к себе, провел ладонью по волосам и проворчал нечто, что должно было служить утешительными словами. Пираты, стоявшие поблизости, глазели на них удивленно, но подходить не решались.

— Где он, Отанис? — Бэлит высвободилась из рук киммерийца и резко повернулась к тайянцу. — Мы устроим налет. Веди нас к нему, и все золото Стигии будет твоим!

Где-то в глубине души Конан понимал ее чувства. Но будучи по натуре не большим любителем чужих разборок, сохранил полное спокойствие. Только сжал покрытые шрамами кулаки. Бэлит надо бы помочь. Но прежде хладнокровно пораскинуть мозгами, с какой стороны к этому подступиться.

Он рывком повернул подругу к себе, глаза варвара полыхнули ледяным огнем.

— Послушай, — проговорил он, — спустись с небес на землю. Что сделает один корабль против целого вражеского флота? Это будет не налет, а самоубийство. Неплохо бы поработать башкой так же, как и клинком. Тогда Джихан точно будет стоять на палубе «Тигрицы».

Бэлит с усилием заставила себя успокоиться.

— Ты, конечно, прав, — наконец с мукой прошептала она. — Нам нужен план. Но мы будем жить ради этого, ради Джихана, пока не вернем ему свободу.

Пронзительный взгляд Конана устремился на Отаниса:

— Нам понадобится твоя помощь. Без сомнения, заварушка предстоит серьезная. Ты дрался за свою землю. Теперь будь верен нам, и тогда ты не только обретешь волю, но и станешь обладателем сокровищ, что в этом трюме. На них ты сможешь нанять много солдат. — Конан немного поразмыслил, слушая свист морского ветра. — Но если ты все-таки лжец, — завершил варвар сурово, — ты умрешь!

Отанис улыбнулся.

— Может быть, совсем не так уж трудно будет помочь вам, — сказал он. — Поговорим подробнее?

Бэлит поручила перегрузку товара своему помощнику и направилась вместе с обоими мужчинами в каюту стигийского капитана. Она и Конан уселись за стол. Отанис принес вина и тоже сел. Солнечный луч проникал сквозь застекленное окно и, казалось, раскачивался вместе с кораблем. Голоса людей, болтавших и смеявшихся за работой, доносились приглушенно, равно как пронзительный крик чаек, плеск бьющихся о борта волн. Свежий воздух сочился сквозь полуоткрытую дверь в маленькую, скудно обставленную каюту и наполнял ее соленым дыханием надежды.

Отанис сделал глоток из кубка, отодвинул его и сложил руки кончиками пальцев.

— Вилла Бахотепа и его загородный дом охраняются не так уж строго. Его рабам известно, что их господин лучший хозяин Кеми, и внимательно следят за тем, чтобы не попасть к нему в немилость. И Джихан тоже, по меньшей мере, пока наконец не представится настоящий случай вновь вернуть себе свободу. Госпожа Бэлит, вам, должно быть, подвернулось невероятное счастье, когда вы бежали. Я бы с удовольствием послушал, как вам это удалось.

— Я украла лодку, — кратко сказала она.

— И вас не схватили по дороге в порт? И священный питон? — Отанис прищелкнул языком. — В любом случае, если на следующее утро докладывают о пропавшем рабе и об исчезнувшей лодке, без сомнения, никак не меньше трех или четырех кораблей отправляются на поиски. Стигийцы любят показывать свою власть строптивым невольникам, а корабль быстрее лодки. Это чистое счастье, что ни один из них не искал вас и никто не счел достаточно важным этот случай, чтобы поручить волшебнику определить ваше точное местоположение — по крайней мере, пока еще существовали надежды на успех. Джихан не может рассчитывать на такое счастье и целиком полагаться на удачу. А вам уже известно, что наказание беглому рабу — смерть, но после многодневных ужасных пыток.

Он остановился. Конан сделал большой глоток терпкого стигийского вина, не отрывая мрачного взгляда от Отаниса. Тот продолжал:

— Как я уже сказал, для Джихана не составит большого труда выйти из дома Бахотепа. Как и мне, ему сплошь и рядом дают поручения. Он может запросто сочинить правдоподобный предлог, чтобы отлучиться на два или три дня, — предлог, убедительный для охраны: например, что ему необходимо передать указания надсмотрщикам на плантациях Бахотепа. Весьма маловероятно, чтобы стражник стал тревожить своего господина по такому ничтожному поводу. Я могу передать ему записку с необходимыми указаниями — отправить ее с нашим общим, однако не слишком искушенным в грамоте другом в доме Бахотепа для передачи, а я уж сумею незаметно сунуть ее ему. Джихан и я сможем потом вернуться назад к лодке, которая доставит меня на борт, и, таким образом, у нас будет большое преимущество перед преследователями, моя госпожа.

Вино плеснуло через край кубка, который держала Бэлит.

— На словах ты скор, Отанис, — проворчал Конан. — Откуда мы знаем, что ты выполнишь обещание, когда сядешь в лодку?

— Хороший вопрос, мой господин, — невозмутимо ответил темнокожий. — Мой ответ на это будет таким: во-первых, вы обещали мне вознаграждение, не для меня лично, но ради поддержки моего несчастного угнетенного отечества. Во-вторых, Джихан и я действительно настоящие друзья. Если вы сомневаетесь в этом, тогда, позвольте, я поведаю вам, что он мне рассказывал — хотя это и займет несколько часов — о себе самом, о вас, госпожа, о вашем детстве. Вы знаете брата, он никому не станет говорить сокровенное. В-третьих, я тайянец и вырос в горах, я не умею обращаться с лодками. Так что мне нужен кто-нибудь, кто доставит меня на сушу, лучше всего тот, кто хорошо владеет оружием, на тот случай, если что-нибудь стрясется.

Конан хватил кулаком по столу.

— Я пойду! — объявил он.

— Нет, не ты! — запротестовала Бэлит. — Я буду сопровождать его.

Киммериец тряхнул гривой волос:

— Куда тебе! Ты не сможешь выдать себя ни за знатную даму, ни за потаскушку — это единственный род женщин, которым разрешено показываться на улицах Кеми, если то, что я слышал, правда. Кроме того, хоть ты и превосходно сражаешься, у меня все же больше шансов, если дело дойдет до потасовки, где все решает грубая физическая сила, — я бы даже сказал, больше, чем у любого из команды, прежде всего потому, что никто из них не бывал в городах. Они запросто могут начать неправильно вести себя и тем самым привлекут к себе внимание. И уж совсем в-главных, моя любовь, хоть ты и говоришь, что я такой же капитан, как и ты, — в действительности субанцы повинуются только тебе. Я даже не знаю их языка. «Тигрица» должна быть готова и к бою, и к отплытию — ради Джихана.

Она глотнула, потом сказала:

— Ты прав, Конан. Этот корабль я отправлю на дно, а галера встанет возле острова, он называется Акбет. Там я покажу тебе курс на Кеми. Остров необитаемый, это хорошее место встречи.

Варвар поскреб свой крепкий подбородок.

— Тебе, я думаю, ясно, что невозможно предвидеть, сколько времени нам понадобится? Мы с Отанисом не хотим зря спешить. Если не повезет, придется, может быть, какое-то время оставаться с Джиханом на суше, прежде чем мы сумеем пробиться к лодке.

Бэлит кивнула:

— Да, конечно, я понимаю. — Ее голос дрожал. — О Конан, я никогда не брошу тебя в беде, ни в жизни, ни в смерти. Теперь во мне борется моя любовь к тебе и мое чувство к брату — я не хочу, чтобы ты подвергал себя опасности даже ради него, но ведь он — сын моих родителей. «Тигрица» будет здесь, поблизости от острова Акбет. Если вас долго не будет, может так статься, что мы ненадолго отлучимся, чтобы где-нибудь запастись провиантом, а может быть, будем вынуждены прятаться от военного корабля, но я всегда, всегда буду возвращаться и ждать. — Она бросилась в его объятия. — Всегда, Конан!

Вскоре она снова успокоилась до такой степени, что смогла спрашивать Отаниса о Джихане и выслушивать его рассказы. Пока она слушала, ее нетерпение что-либо предпринять становилось все сильнее, и Конан вполне разделял ее чувства.

Глава седьмая Таверна предателей

Уже наступила ночь, когда они добрались до суши на шлюпке, взятой с парусника, но взошедший месяц давал света достаточно для глаз, привыкших к темноте киммерийских лесов. Волны прибоя и косой парус мерцали в серебристом сиянии. Впереди простиралась Стигия — мрачная страна под темным небом. Жара была угнетающей, морской ветер почти не ощущался на суше.

Они причалили не в порту. Во-первых, без специального разрешения это было вообще невозможно, а во-вторых, Конан не собирался непременно ставить свою шлюпку на якорь на глазах у блюстителей порядка. Наконец, в высшей степени вероятно, что им придется спешно отступать и, что тоже не исключено, их отплытие произойдет не без применения оружия. Отанис предложил бухту южнее устья Стикса, и Бэлит согласилась с его выбором. Эта бухта попадалась ей на глаза во время прежних поездок между факторией и домом родителей. Она показала Конану курс по звездам, и он быстро понял ее, потому что частенько находил таким же образом дорогу на суше. Их прощальные поцелуи все еще горели в нем.

Поскольку ветер улегся, им пришлось грести последний участок пути через бухту. На берегу вздымались пальмы и обвитые лианами мангровые заросли. Вода вскипала на веслах под сильными гребками Конана. Змеи с блестящей чешуей и крокодилы поспешно пускались в бегство.

— Чуют, что ты сухопутная крыса, — заметил Конан своему спутнику.

На берегу он привязал нос и корму к деревьям, росшим на полосе отлива, поскольку не хотел полагаться только на прилив. Низко свисающие ветки и густые лианы, сплетающие их, скрывали шлюпку от случайных взглядов проходящих мимо кораблей. Пришвартовав лодку таким образом, что она в любой момент была готова к отплытию, он облачился в кафтан, плащ с капюшоном и сандалии, взятые в качестве добычи на паруснике.

Плащ скрывал оружие, запрещенное в городе, — меч и кинжал — и должен был помочь избежать неприятностей при встречах со стражей, по крайней мере в темноте. Рост киммерийца был, правда, необычным, но не чрезмерно, среди стигийцев, в большинстве своем рослых. Конан так сильно загорел на солнце, что кожа приобрела почти тот же цвет, что и у местных аристократов, а синие глаза и чужеземные черты затенял капюшон.

— Завидую твоей прохладной тунике, — буркнул он Отанису. Послышалось жужжание, комар впился в тело киммерийца. Прихлопнув кровососа, Конан ухмыльнулся: — А может быть, и нет, — и добавил: — Ну, мой друг, начиная отсюда, ведешь ты.

На самом деле ему все равно пришлось идти впереди, потому что его спутник все время спотыкался, наступал в лужи. Отанису было нелегко. Конану показалось странным, что тот, кто прежде был охотником и пастухом, держится так неуклюже, точно не вылезал из города. Ну да, вероятно, человеку из горной страны непросто приходится в местности, покрытой болотами и кустарником. Не многие были так интимно знакомы с природой во всех ее проявлениях, как Конан.

Когда они добрались до возделанных полей, Отанис наконец взял на себя водительство. Пыльная дорога, серая в лунном свете, вела рядом с оросительным каналом, и им нужно было лишь следовать ей. Дважды они проходили деревушки, где жили крепостные: нищие скопления глинобитных хижин. Полуголодные псы лаяли на них, но не могли разбудить людей, спавших от изнеможения.

— Почему они так живут? — удивленно спросил Конан. — Что у них есть в жизни, кроме работы — на пользу своих хозяев, — бедности и кнутов надзирателей?

— Они не знают другой жизни, — ответил Отанис.

— Но разве они не могут представить себе что-нибудь получше? Единственное, что я знал мальчишкой, — это дикие леса и горы. Рай по сравнению с этим вот. И все же он прискучил мне, и я пустился в путь, мир поглядеть. — Конан подумал. — Ну ясно, один-единственный человек или семья, которые попытаются удрать отсюда, только доставят себе лишние трудности. Но если это сделает одновременно целая толпа, люди могут стряхнуть с себя обузу, которую повесили на них.

Отанис обалдело поглядел на Конана:

— Но это приведет к краху цивилизации!

— Ну да, — подтвердил Конан.

— То, что было построено трудами за множество эпох — науки, искусства, ремесла, — все это должно пойти прахом только лишь ради этих презренных и жалких тварей?

— Я побывал во многих странах и городах, и это правда, у них есть что предложить. Но цена за это — власть изнеженных ублюдков. Эта цена чересчур высока. — Конан бросил на своего спутника острый взгляд. — У тебя странные мысли для тайянца — по крайней мере, для тех, о ком я слышал.

Отанис сжал губы.

— Давай лучше не будем спорить, — пробормотал он и погрузился в молчание. Конан не сумел его растормошить. Наконец киммериец оставил его в покое и предавался мечтам о соблазнительной попке Бэлит.

Они прошли расстояние в несколько миль и достигли Кеми незадолго до полуночи. Стены и башни возносились, точно горы, над темным мерцающим Стиксом. Тут и там светились желтым окошки, одиноко и странно, но в основном город был сплошная тьма, которая, казалось, выпила лунный свет, изливающийся на него. В такую ночь, как эта, в любом другом городе хотя бы из одной башни доносились бы радостные вопли пирующих, но в этой столице чародеев и жрецов царила лишь угнетающая тишина.

По дороге, вымощенной плитами, Отанис повел Конана вдоль стены к порту. Они увидели Великую Пирамиду, огромное сооружение, которое поднималось над самыми высокими зубцами стены. Поскольку дорога в порт проходила довольно высоко, Конан мог видеть также смутную путаницу старых горных выработок и шахт до самого берега реки. Необъяснимая дрожь пробежала по его спине.

Любая встреча с врагом, принадлежащим к человеческому роду, вызывала в нем воодушевление, но он не мог изгнать из себя древний ужас варвара перед сверхъестественным; а разве он не слыхал, что духи несчетных столетий влачат свое загробное существование на таких вот холмах? Что же касается самого Кеми — он не признался Бэлит, сколько мужества ему потребовалось для того, чтобы посетить подобное место.

И тем не менее он подходил лучше, чем кто-либо другой, для того чтобы сопровождать Отаниса и вернуть брата его возлюбленной. В душе он сражался со своим первобытным страхом, а внешне он шагал себе легким шагом тигра.

Между закатом и восходом ворота были закрыты для всех, исключая тех, у кого имелось поручение для жречества. Но только две боковые стены с их сторожевыми башнями лежали против гавани, где был разрешен свободный доступ в город, потому что здесь проходила морская торговля, от которой зависело благополучие почти всей Стигии. Для защиты город имел здесь королевский флот, отвесный склон и, наконец, силу его чародеев. Уже столетия ни один враг не набирался мужества для нападения на город. Все эти укрепления в общем и целом служили лишь жрецам, помогая им лучше держать под контролем горожан.

Таким образом, Конан и Отанис смогли войти в город под видом припозднившихся рыбаков. Они держались по большей части в глубокой тени и все время останавливались, чтобы случайно не угодить в лапы портовой стражи. Солдаты сразу начнут задавать неприятные вопросы. На улицах, вне порта, они могли передвигаться свободнее.

— Что за дыра! — ворчал Конан. — Тут что, нет ни одной приличной пивной, где можно получить кружку пива и смочить глотку в эту убийственную жару?

— Разумеется есть, там, куда мы сейчас направляемся, — тихо заверил его Отанис, — но больше нет почти нигде во всем городе. Лучше ведите себя потише, чтобы мы не привлекли к себе внимания кое-каких тварей, которые ползают ночью по улицам.

Рука Конана незаметно сжала под плащом рукоять меча. Он слыхал об огромных питонах, посвященных Сэту. Их выпускали ночью, и они свободно ползали где хотели и забирали добычу, какую находили. Такое чудовище он повстречал бы едва ли не с радостью, потому что в данном случае ему пришлось бы сражаться не с призраком, а с созданием из плоти и крови. Он не стигиец, который безропотно дает себя раздавить и заглотить лишь из тех соображений, что такова воля Бога!

Несмотря на то что улицы были просторны, высокие дома по обе стороны заслоняли луну и почти все звезды. С неохотным одобрением он признал, что улицы очень чисты, что они не заполонены, как это принято в большинстве других городов, нечистотами всякого рода. Но когда он увидел несколько рабов, которые чистили мостовую, выбиваясь из сил под ударами кнута жестокого надсмотрщика, он предпочел загаженные улицы. Бедняги были здесь неизлечимо больные, истощенные, слабые умом, которых невозможно было больше использовать ни для чего иного и которым приходилось так проживать последние дни своей жизни. Кроме этих бедняг, он увидел только несколько важных посыльных, закутанных жрецов в масках зверей и девушек для радости, которые, не считая предписанных им украшений из перьев на голове, были совершенно голыми. Кеми в это время с его ползущими, шипящими питонами напоминал скорее змеиную нору, чем населенный город.

Темнота сгустилась, когда они оказались в бедных кварталах. Здесь улицы превратились в грязные переулки, петлявшие среди растрескавшихся стен убогих домишек и мастерских. На плоских крышах спали люди, которые не выдерживали жары внутри дома, где пекло, как в печке. Один раз пара молодых людей скользнула совсем близко. Они имели призрачный вид, и Конан увидел в их руках сверкнувшие кинжалы. Киммериец вытащил меч, тогда они отказались от своего прежнего намерения и поспешно юркнули в боковой проулок.

— Ты прав, Отанис, — бросил варвар, — это змеиное гнездо не имеет никакого права владычествовать над такой страной, как твоя.

Его проводник промолчал.

Наконец тайянец остановился перед одной дверью. Опахало из увядших пальмовых листьев указывало на то, что это таверна. Свет пробивался сквозь щели в деревянной двери и между ставен. Острый слух киммерийца уловил шорох, и, несмотря на вонь в переулке, он учуял запах жареного мяса.

— Ты об этой таверне говорил? — спросил он.

Отанис кивнул:

— Да. Это «Проглотовка».

На корабле он разъяснил, что никто в Кеми не имеет права предоставлять кров иностранцу, не зарегистрировавшемуся у властей, но, несмотря на запрет, имеются хозяева, не задающие вопросов, если посетитель располагает достаточными средствами. Кошелек на поясе Конана был битком набит. Киммериец спросил Отаниса, откуда горец, взятый на службу к почтенному купцу, может знать подобные вещи, и получил в ответ, что рабы Бахотепа порой выполняли весьма необычные поручения и что, конечно, много о чем просто болтают.

Отанис постучал. Дверь, запертая на цепочку, приоткрылась на дюйм, и в щель высунулась недовольная физиономия. Конан широко улыбнулся и поднял золотую монету. Цепочка со звоном откинулась, и оба посетителя вошли.

Они оказались в крошечной пивнушке, потолок которой был так низок, что Конану пришлось пригнуть голову. Камыш, постеленный на пол, лежал там, несомненно, уже несколько недель и вонял кислым пивом и нечистотами. Каменные светильники отбрасывали приглушенный дымный свет, можно было разглядеть несколько человек с хитрыми мордами и ножами за поясом. Они сидели на полу, скрестив ноги. Девка, явно уже пережившая свои юные годы, вымазанная толстым слоем косметики, скорчилась, никем не замечаемая, поблизости. Жареная свинина на вертеле подогревалась на пылающих углях жаровни. Воздух из-за этого был здесь еще непереносимее, чем в переулке.

Отанис перебросился парой слов на стигийском с одноглазым хозяином и сунул ему несколько монет. Обращаясь к Конану, он указал на дверь и перешел на шемитский язык:

— Постель на одного — вдруг подцепите насекомых. Первая комната направо, если пройдете через эту дверь. Я оплатил за неделю для вас. Не позволяйте Проглоту обсчитывать вас, подавая еду и питье. Он наверняка попытается.

У Конана вытянулось лицо:

— Запереться на целую неделю в этом хлеву?

— Мы это обсуждали перед тем, как отправиться сюда, — напомнил ему Отанис. — Если вы будете один бродить по городу, вы слишком легко можете возбудить подозрения. И кроме того, где мы встретимся, когда приспеет время? Нет, оставайтесь в укрытии. Я не знаю, сколько мне понадобится времени, чтобы передать весточку Джихану, и не ведаю, когда он после этого сможет безопасно выбраться из дома. Если боги будут милостивы, это займет, может быть, всего несколько дней.

— И тогда ты немедленно меня заберешь отсюда, — проворчал Конан. — Если бы Бэлит могла видеть, где мне приходится торчать, она уже никогда бы не сомневалась в моей любви.

— Теперь я пойду. Спите хорошо.

— Будет лучше, если я буду спать чутко. Ты и в самом деле решил отчалить, не подкрепившись и не отдохнув?

— Я найду для этого возможность совсем рядом с домом Бахотепа, а тогда уж я сразу смогу начать следить.

Конан положил обе руки на плечи Отаниса.

— Ты хороший товарищ, — хрипло сказал он. — Пусть счастье не оставит тебя.

Смуглый человек улыбнулся, слегка поклонился и покинул таверну. Хозяин снова заложил за ним цепочку. Конан приблизился к свиному жаркому на вертеле. Он не увидел ничего особо аппетитного, но, когда голод мучает, перестаешь быть чересчур разборчивым. Варвар вынул кинжал и отрезал несколько ломтей. Подбежал Проглот. Конан не понимал слов, однако тот, без сомнения, требовал денег. Конан ответил на киммерийском:

— Тебе заплатили! — и больше не обращал на него внимания.

Проглот замахал руками перед лицом варвара и разразился тирадой. Когда это не помогло, он призвал на помощь своих клиентов. Двое поднялись с кинжалами в руках. Конан откинул плащ, так что стал виден широкий меч. Один тут же снова сел, второй протянул к нему раскрытую ладонь и проныл:

— Бакшиш?

Забавляясь, Конан дал ему медную монету. Тут же его стали осаждать. «Бакшиш! Бакшиш!» — визжали они. Пробиться сквозь эту толпу к спальне оказалось труднее, чем проложить дорогу через вражеский отряд.

Спальня оказалась грязной дырой без окон, но там имелось лежбище из прелой соломы на полу, у входа болталась циновка. Кроме того, комната была оснащена парашей. Конан разделся и расстелил вещи на соломе. Оружие он положил рядом с собой, справа и слева. Он и впрямь намеревался спать чутко и не убирать пальцы с рукоятей. И так он задремал, и ему снилась Бэлит.

Шум разбудил его: резкие голоса и металлический звон. Воздух стал прохладнее, и первые признаки рассвета проникали с улицы. Он услышал, как возмущенно протестует Уминанк, потом услышал приглушенный удар, когда чейто кулак избрал в качестве своей цели хозяина, за ним последовало жалобное поскуливание, затем взревели команды и затопали шаги. С оружием в руках Конан вскочил.

Короткий меч распорол камышовый занавес, который, сухо шурша, упал на каменный пол. Два стигийских солдата стояли в дверном проеме. На них были шлемы, латы, обшитые пластинами меди юбки, наколенники, щиты и в руках мечи. Остальные из отряда теснились позади них, а за спинами последних стоял Отанис.

— Конан, сдавайся! — крикнул он. — У тебя нет никаких шансов, кроме как положиться на милость моего господина Тот-Аписа.

В пылающей ярости кровь вскипела в его жилах и застучала в ушах.

— Твой господин собака! — рявкнул он. — За какую же кровавую цену купил он тебя этой ночью?

Он стал выше остальных, когда высокомерно поднял голову и ответил:

— Меня никогда не покупали. Я не тайянец, я настоящий стигиец, — Амнун мое имя, если тебя это интересует, — и я с наслаждением выполнил свое поручение, заманив тебя в ловушку жреца Тот-Аписа, которому я служу. Таково было веление Сэта, и могучая магия сделала это возможным. Не иди против воли Сущего, Конан. Сдайся, спаси свою жизнь.

— Нет, раз это доставило бы тебе удовольствие! — Киммериец расставил ноги пошире и угрожающе поднял клинок. — Иди и возьми меня!

Амнун повернулся к командиру отряда, тот отдал команду. Солдаты вошли в комнату.

Они проделали это осторожно. Амнун, должно быть, предупредил их, что человек, которого им предстоит взять в плен, могучий воин.

Щит примкнул к щиту, когда солдаты образовали подвижную защиту для копейщиков, стоящих позади. Будь комната чуть побольше, Конан мог бы проскочить, положив двоих или троих. Но здесь его прижали к стене.

Он нанес удар. Стигийский шлем зазвенел, как колокол. Голова его владельца откинулась назад. Полуоглушенный, он выронил щит. Меч Конана запел, описав дугу, и настиг следующего солдата. Третий споткнулся об упавшее тело, и киммериец зарубил его со спины.

Офицер отозвал остальных к двери. Они перестроились и опять устремились на Конана. На этот раз копья второго и третьего ряда возвышались над щитами.

— Сдавайся! — кричал от входа Амнун.

Конан взревел. Вверх и вниз взлетал его меч, разметав копья в стороны. Только на один миг путь оказался свободен, но этого вполнехватило. Левая рука взметнулась, и по воздуху пролетел кинжал. Амнун пронзительно закричал, когда клинок вонзился ему в шею. Захлебываясь кровью, он осел на пол.

— Вот твоя награда! — провыл Конан.

Теперь он, разумеется, ждал смерти и надеялся лишь забрать с собой несколько стигийцев. Но отряд получил приказ доставить его Тот-Апису живым. Офицер отдал новое распоряжение, несколько копейщиков перевернули оружие, используя копья как дубины. Хотя киммериец рубил со всей яростью, не щадя себя, чтоб прорваться, и убил при этом еще двоих, и здорово поранил остальных, но, в конце концов, такое количество дубин на один череп — это чересчур. Он рухнул на пол и провалился в черноту беспамятства. Солдаты мстительно набросились на поверженного варвара и пинали, пока офицер их не окликнул.

Глава восьмая Пленники черного круга

Лицо Тот-Аписа — голова хищной птицы — было мрачным. Пальцы барабанили по подлокотнику трона-кобры. На какое-то время то был единственный звук среди бесформенных колеблющихся теней.

— Мне это не нравится, — пробормотал он. — Слишком дерзок.

Рахиба, сидевшая на скамеечке у его ног, еще больше распахнула свои большие золотисто-бронзовые глаза. Пламя свечей, игравшее в них, заколдовывало ее притягательное лицо, которое, казалось, светится изнутри.

— Что же вы хотите вообще делать, господин мой? — спросила она тихо.

— Чем больше я об этом думаю, — ответил он, — тем более разумным мне представляется немедленно уничтожить их всех: Конана, тайянскую принцессу, Джихана, да и вашего офиру, Фалко. Необходимо опередить смертоносное предназначение Конана и тех троих ничтожных, которые каким-то образом связаны с ним.

— Господин мой, прошу простить мои слова, но я должна сказать: страх говорит вашими устами, не разум, — предупредила жрица. — Сначала мы должны найти суть дела, мы обязаны узнать больше, прежде чем перейти к необратимым действиям, если мы хотим избежать того, чтобы цепь грядущих событий была прервана тем самым без непредсказуемых последствий. К примеру, Митра мог бы… — При упоминании ненавистного Солнечного Бога оба зашипели и описали в воздухе знак змеи.-…Найти кого-то другого, кто вознесет вместо Конана Секиру, выкованную на небе, — если это вообще то самое, для чего он предназначен судьбой. И тогда конец всем пророчествам об Избраннике. Нам нужно узнать об этом киммерийце все, проследить все возможности, прежде чем мы сможем увериться, что деяния, которые он предназначен совершить, предотвращены навсегда.

— Да, это верно, — признал Тот-Апис. — Но у нас есть снадобья и пытки, чтобы все это быстро узнать от него и остальных. А вместо этого вы предлагаете, чтобы он был размещен самым комфортабельным образом в замке Мантикоры, да еще хотите, чтобы они все встретились. Нет!

— Опоить и измучить пытками — так вы очень малого достигнете с этим сильным и упрямым воином, — заметила Рахиба. — Они должны быть нашим последним средством. Если же мы, напротив, сведем заключенных всех вместе, они станут непринужденно общаться, беседовать, поскольку будут чувствовать, что за ними не следят. Так мы могли бы узнать о них все, в конце концов — в этом я уверена — немного о слабостях Конана, которые потом можно будет использовать против него.

Тот-Апис не был так убежден в этом. Но Рахиба так быстро не сдалась:

— Чего нам вообще бояться? Еще ни одному смертному не удалось бежать из замка. Служите Сэту с осмотрительностью, и Повелитель Ночи поможет вам, ибо разве не благословляет он хитрости и уловки? Чародей принял решение. — Хорошо, — произнес он. — Попытаемся. Он начертил в воздухе магический знак. Появилась картина помещения, где сидел дежурный офицер. Он не мог видеть наблюдателя и потому вздрогнул, когда внезапно раздался голос Тот-Аписа. Офицер вскочил на ноги, отсалютовал и внимательно выслушал приказ. Пот выступил у него на лбу.

— Да, Повелитель, — проговорил он наконец, — будет немедленно исполнено.

Тот-Апис и Рахиба не выпускали его из виду. Он созвал своих людей, которые исполнили приказание без всяких инцидентов. Когда они снова покинули помещение, чародей занялся теми четырьмя, которые были там собраны. Рахиба, видевшая Конана впервые, против воли сильно задышала и жадно наклонилась вперед.

Когда входная дверь его комнаты открылась, Конан схватил стул. Он надеялся, что сумеет убить того, кто войдет, и каким-либо образом улизнуть из тюрьмы. Он разочарованно заскрипел зубами и выронил свое бесполезное оружие, когда вошел целый отряд тяжело вооруженных солдат. Если эти ребята явились, чтобы тащить его на пытку или что-нибудь похуже, он бросится на них и умрет, сражаясь. Но то, как с ним обращались до сих пор, — как бы это ни путало его — не позволяло пока сделать таких выводов.

Вместо того чтобы заковать его в цепи и бросить в тюремную клетку, ему выделили роскошные покои в высоком здании. Лекарь позаботился о его ранах, и каждый день приходил цирюльник, охраняемый несколькими солдатами, чтобы побрить его. Через маленькое окошечко в двери несколько раз на дню просовывали блюда с обильной и дорогой едой и напитками. В шкафу содержался выбор роскошного платья подходящего размера. Имелся обширный бассейн, где он мог не только мыться, но и плавать. И туда постоянно накачивалась чистая вода, когда он спускал старую. После трех дней роскошной жизни варвара уже ничто больше не беспокоило. Если не считать глухой ярости пленника. Он взирал на запертую дверь и тосковал о Бэлит. И еще его одолевало чувство смутной неизвестности, ведь Конан не знал, что должно означать столь странное отношение к нему.

— Радуйтесь, — сказал командир стражи на шемитском с легким акцентом, — в своей милости господин Тот-Апис решил позволить немного пообщаться вам, чтобы не страдали от одиночества.

Еще больше запутавшись, Конан позволил провести себя по коридору, двери в котором напоминали ту, что была у него в покое, и, судя по всему, вели в подобные же помещения. Он закончился большим светлым помещением с толстыми коврами, роскошной меблировкой и приятным свежим воздухом, проникающим через широко раскрытое окно. Изображения птиц и цветов украшали белые стены. На столике стоял кувшин с вином и четыре хрустальных стакана. Трое сидевших в комнате посмотрели на вошедшего варвара.

— Мы заберем вас на ужин, — сказал им командир по-стигийски. Он и его люди удалились.

Конан слышал, как задвинулся тяжелый засов. В помещении была только эта дверь. Гонимый желанием вырваться отсюда, киммериец подошел к ближайшему окну и выглянул наружу. Наружная стена вела отвесно вниз на тот же мощеный двор, который он видел и со своего балкона.

Он повернулся к остальным.

— Я — Конан, — проговорил он. — Из далекой Киммерии. — Он говорил на шемитском. — Вы тоже пленники?

— Я… я думаю, да, — ответил самый молодой. — Во всяком случае, я здесь заключенный. Мы все только что были доставлены сюда и еще не знаем друг друга. Я Фалко, сын барона из Кирджахана в Офире.

Конан кивнул. Несмотря на стигийскую одежду, в словах юноши нельзя усомнится. Ему было не более восемнадцати лет, он был строен, чуть выше среднего роста, мускулистый и гибкий. Светлая кожа, карие глаза, рыжеватые волосы и правильные черты указывали на уроженца западного Офира. Как правило, выходцы из тех мест отличались от выросших в седле кочевников восточной части этого королевства. Но наверняка он был столь же хорош в обращении с лошадью, луком и мечом, как в чтении, письме и музыке. Конан вспомнил виденные им карты. Офир лежал севернее Шема, а Кирджахан находился недалеко от аквилонской границы.

Фалко поклонился находившейся среди них женщине.

— Можем ли мы узнать ваше имя, госпожа? — спросил он.

Конан смотрел на нее с удовольствием. Для женщины она была очень высокой, очень тонкой, но фигуру имела достаточно женственную — этого не могло скрыть тонкое полупрозрачное одеяние. Волосы и глаза были темные, в тонких чертах читалось смешение нескольких рас, а кожа ее была светлого, золотисто-бронзового цвета.

У нее был смелый взгляд, но ни в коем случае не кокетливый. Она заговорила на языке, которого Конан не понимал, но полагал, что он относится к хайборийским языкам. Когда она заметила, что ее никто не понимает, она перешла на стигийский.

— Это Дарис из Тайи, — перевел Фалко. — Ее отец Авзар возглавил восстание против короля Ментуфера. — Он поколебался, юношеское лицо выразило тревогу. — Если отец ее еще жив.

Конан нахмурился. После своего короткого приключения он испытывал непроизвольное недоверие ко всем, кто выдавал себя за тайянцев.

— Как она попала сюда? — спросил он.

Фалко задал вопрос, получил ответ и коротко рассказал, как это случилось. Недоверие Конана пропало.

— Неплохо для девушки, — проворчал он. — Сердцем ты похожа на Бэлит.

У четвертого вырвался приглушенный вскрик. Остальные повернулись к нему. Рослый плотный шемит держался в стороне. Согнутые плечи и глубокие шрамы страшного лица говорили о боли и страдании.

— А ты кто? — спросил Конан.

— Я никто, — был невнятный ответ. На миг поднялись опущенные глаза, чтобы встретить взгляд Конана. — Я не ослышался, вы произнесли одно имя?

— Да… Имя королевы корсаров Черного Побережья, Бэлит…

Конан не смог продолжать. Чужак навалился на него и больно стиснул обеими руками плечо варвара.

— Она жива? Что с ней? — сипло прошептал он.

— С ней все хорошо, — ответил Конан. — У нее есть галера и команда из субанцев. Она охотится за кораблями и грабит их, чтобы отомстить… — Страшная догадка пронзила его. — Кто ты?

Шемит выпустил его руку:

— Я ее брат — Джихан.

Он упал на стул, и рыдание потрясло его.

— Джихан! — Конан бросился к плачущему, обнял его и быстро заговорил: — Послушай, я приятель Бэлит. Нам было хорошо друг с другом, но меня заманили в ловушку, пообещав освободить Джихана. То есть тебя. Клянусь копьем Крома! Я еще сделаю это!

— Нет, нет! Она не должна видеть, что со мной стало!

— Что значит парочка шрамов!

— Во мне, во всем теле, — он коротко ткнул в свое лицо, в левое плечо, в ребро, — скрывается никогда не кончающаяся боль. Несмотря на это, я могу двигаться, могу работать, даже сражаться. Но это лишает меня мужества, и сон приходит ко мне только вместе с полным изнеможением.

Конан уставился на него в ужасе. Он выпустил его и поднялся с побледневшим лицом, тяжело дыша и непроизвольно дрожа. Фалко понял, что с ним, и поспешно оттащил Дарис в сторону. Неожиданно Конан испустил дикий рев, оглушительно отразившийся от стен. Он схватил тяжелый стол и разнес его в щепки. Только тогда он снова обрел дар речи.

— За это они заплатят — так заплатят, как еще никто на этом свете. — Он зашагал по комнате, похожий на хищного зверя. Его голос звучал остро, как лезвие меча: — Джихан, не отчаивайся. Если даже нельзя излечить твои раны, месть поможет твоему духу. А потом свежий морской воздух и широкий горизонт принесут душе покой и мир. Сначала надо придумать план бегства, но прежде обменяемся сведениями: кто что знает. — Конан ткнул пальцем в Фалко: — Начни ты, парень. Как попал сюда и что тебе известно об этом месте?

Офирец покраснел. Он не привык, чтобы им так командовали. Но, оглядев повнимательнее огромного варвара, он ответил уважительно:

— Если вы считаете это необходимым — извольте. Но я предложил бы вам сесть и обсудить все это за стаканом вина.

— Делай что хочешь, — проскрежетал Конан, — только говори.

Ему не нужно было вина, ярость и без того пьянила его. Ему казалось, будто он слышит посвист и лязг клинков, во рту стоял горький привкус, какой бывает только во время битвы.

Фалко наполнил три стакана. Первый он предложил Дарис, которая взяла его и села на диван, готовая в любую минуту вскочить. Второй он протянул Джихану. Шемит почти вырвал стакан у него из руки и опрокинул в горло, а слезы все еще струились у него по щекам. Третий он оставил себе и опустился с ним рядом с тайянкой. Он пригубил.

— Дорогое, — пробормотал он и откинулся на диван, начиная рассказ.

— Меня тоже поразила трагедия, о которой я только что узнал, — сказал он. — Но чтобы быть честным, мой господин, я не думаю, что бегство возможно, и также не уверен, что к нему нужно стремиться. Вероятно, я должен начать с самого начала.

Я младший сын барона Кирджахана, и, таким образом, мои надежды завоевать славу лежали за пределами дома, на службе короля. Примерно год назад его секретные службы доставили информацию, заставляющую задуматься: сообщения путешественников об увеличении здешней армии; примечательные наблюдения о ввозе товаров в Стигию и тому подобное. Король Ментуфер известен жадностью и властолюбием. Возможно ли, что он умышляет нечто против Офира?

Наконец, лорд Зарус из Вендишана был отправлен в Луксур, королевскую столицу. По легенде, он — особый уполномоченный, который должен вести переговоры с королем об улучшении торговых связей и о совместных действиях обеих наших стран в борьбе с пиратскими набегами. В действительности же он должен был вынюхивать и, разумеется, доводить до сведения все, что только мог. Я находился в его свите в качестве секретаря.

Нам не дозволялось удаляться от города больше, чем на несколько миль. Предотвращались любые наши беседы с кем-либо вне дворца, за нами велось постоянное тайное наблюдение. Однако в течение нескольких месяцев мы наткнулись на достаточное количество указаний, чтобы опасаться подготовки к чему-то угрожающему для Офира. Наконец я предложил Зарусу совершить налет на министерство иностранных дел, где мы могли найти доказательства. Я втайне ознакомился с планом здания и распорядком дня служащих, в том числе и стражи. Лорд Зарус, однако, предупреждал меня, что он не сможет меня прикрыть в том случае, если я попадусь и мне придется рассчитывать на худшее. Тем не менее я не дал себя отговорить.

Рассматривая офирца, Конан спокойно рассудил, несмотря на кипевшую в нем ярость, — что ни один склонный к авантюрам юноша в действительности не верит, что он может умереть. Но в любом случае такое состояние духа киммерийцу нравилось.

— Мне удалось однажды ночью незаметно пробраться в здание министерства, — продолжал Фалко. — В приглушенном свете потайного фонаря я читал корреспонденцию, предназначенную лишь для избранных глаз. Она доказывала, что король Ментуфер тайно был связан с несколькими городами-государствами в Шеме. Так же и с теми, что выплачивали ему дань. Планировалось совместное нападение и захват Офира. Если бы им это удалось, они оказались бы у границ Аквилонии, которой скверно управляет слабый король и которую раздирают братоубийственные войны. Это государство упало бы им в руки, как спелый плод. Так Аргос был бы изолирован, и они могли бы взять его позднее совершенно спокойно.

Да, далеко будет простираться область владений Ментуфера — и Сэт восторжествует.

Он прикусил нижнюю губу, но затем продолжал быстро, снова как человек с безграничным самоуважением.

— К сожалению, меня застигли врасплох. Вероятно, кто-то по глупой случайности заметил свет моего фонаря, или доверенное лицо чародея доложило ему о моем предприятии — не знаю. Я вытащил рапиру, убил стражника… («Наверняка первого и последнего», — подумал Конан.) — …и ранил еще нескольких, но их было очень уж много, и они меня пересилили.

Он уставился в окно. Его голос зазвучал тише:

— Потом стали твориться настоящие чудеса. Мне не отрубили голову, меня даже не пытали. Вместо этого в тайной карете доставили на набережную, где меня взял на борт корабль, команду которого составляли жрецы. Этот корабль приводили в движение не весла и не парус, а демонический огонь и крылья, распростертые низко над водой. Таким образом мы достигли Кеми за две ночи и один день. Я слышал, что это единственный корабль такого рода, построенный еще в древнем Ахероне с помощью давно забытых чар. Верховный жрец мало разговаривал со мной, но он удивленно признался, что редко требуют доставки заключенных таким образом. Он заверил меня, что его правительство не подало никаких жалоб на меня и даже о них не упоминало. Пусть лорд Зарус ломает себе голову, что произошло.

По окончании необычного путешествия меня доставили сюда, в эту невероятно уютную тюрьму, где я проживаю уже несколько недель.

— У тебя есть соображения, почему с тобой так обращаются?

Фалко кивнул. На этот раз краска смущения залила его лицо.

— Да, господин, и это также причина, по которой я и ставлю вопрос, так ли уж желательно бегство. Нам, может быть, лучше подождать, пока нас выпустят.

Конан остановился, скрестил свои могучие руки и нахмурился:

— Говори дальше.

Фалко сделал большой глоток и уклонился от острого взгляда киммерийца.

— Ну я… меня часто посещали. Очаровательная дама…

Джихан поднял голову, и его лицо напряглось.

Фалко вздохнул:

— Да, госпожа Сенуфер — мечта красоты… и любви. У меня есть определенный… э… опыт с женщинами, но я никогда не думал, что могут быть такие, как она. Она живое доказательство, что не все стигийцы прокляты и что мир — не пустое слово.

— Вам не обязательно описывать ее красоту, — насмешливо сказал Конан. — Лучше расскажите о ее намерениях.

— Хорошо, — пробормотал Фалко. — Она заявила мне, что среди аристократов есть сильная партия, выступающая за мир. Они не видят смысла в завоевании, они за то, чтобы сделать страну более доступной, чтобы новые идеи извне стряхнули с нее пыль. Они пытаются переубедить короля и в самом деле имеют значительное влияние. Кое-кто из этих аристократов узнал о моем аресте сразу же вслед за тем, как меня схватили. Она видела во мне потенциального союзника. Ее друзьям по фракции не удалось, правда, освободить меня, но они по крайней мере позаботились о том, чтобы меня разместили здесь. В первый раз она пришла только для того, чтобы составить впечатление обо мне и сообщить о нем другим, но потом…

Красный, он вылил остатки вина в свой стакан. Джихан не выдержал. Он вскочил на ноги и захрипел:

— Не верьте ей! Это наверняка такая же дьяволица, что и та, что посещала меня. Вы еще узнаете это, к своему несчастью, юноша.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Конан.

Медленно, потому что стыд то и дело замыкал ему уста, Джихан заставил себя рассказать о пережитом: как прекрасная покровительница, назвавшаяся Этерой, снова вернула ему радость жизни только лишь для того, чтобы отнять ее с новой жестокостью.

Конан скрежетал зубами. Но тем не менее он достаточно владел собой, чтобы взять дрожащую руку Джихана и попытаться успокоить парочкой соленых слов.

Затем он посмотрел на Дарис.

— Неплохо бы теперь послушать и твою историю, — заметил он ей. — Я думаю, мы сидим в паутине одного и того же паука.

Молодая женщина рассказала о своих приключениях, а Фалко переводил. При упоминании о летучем корабле офирец удивлялся и в свою очередь поразил ее, когда рассказал о своем путешествии. Конан лишь кивнул. Джихан снова погрузился в свое горе.

— Ну вот и настало время послушать вам кое-что обо мне, — сказал киммериец. — Я говорил уже, что я — искатель приключений с далекого Севера. Много лет я брожу по свету. Хотя это никого не касается… Начну-ка я со знакомства с Бэлит.

Джихану сразу же стало намного легче, когда Конан заговорил о его сестре.

— Мне кажется, Бэлит обрела себе хорошего друга, — бросил он.

Конан взвешивал каждое слово и рассказал только контур истории, чтоб не выдать возможным соглядатаям что-нибудь важное. Это, по крайней мере, отвлекло его от гнева, но в глубине души он все еще был накален добела. Он влил в себя стакан вина, чтобы немного остыть.

Когда он закончил, трое сидящих вокруг него людей молчали. Конан сверкнул глазами:

— И крокодилу понятно, что здесь замешан кто-то очень могущественный. Я полагаю, это Тот-Апис. Имя его неоднократно упоминалось. Проклятый чародей, верно?

Фалко утвердительно кивнул.

— Зачем ему прилагать столько усилий, чтоб заманить в ловушку меня, обычного пирата? Но он поручил это королевскому флоту. Почему вы тоже были так важны для кого-то? Вы — шпион, раб и пленная, хоть вы там и принцесса. Зачем нас собрали вместе и оставили наедине? Кто может извлечь из этого выгоду?

— Может быть, люди Сенуфер позаботились о нас, — задумчиво проговорил Фалко. — Я, возможно, узнаю больше, когда снова увижу ее.

— Не доверяй ни одной стигийской ведьме, — предупредил Джихан.

Фалко мрачно нахмурился.

— Вы достойны сочувствия, — проворчал он, — но я не потерплю, чтобы о Сенуфер говорили плохо.

Хотя Дарис не могла понимать их шемитский, она ощущала напряженность и что-то сказала на стигийском. Фалко успокоился и перевел:

— Дама предлагает, раз у нас больше нет вопросов, провести остаток времени более непринужденно: обменяться воспоминаниями, рассказать истории, попеть, раз уж мы приговорили это отличное вино.

— Хорошее предложение, девочка, — проговорил Конан на киммерийском. Ему было безразлично, что она его не понимает. Варвар улыбнулся ей, и девушка улыбнулась в ответ.

Когда заключенных снова развели по их комнатам, Тот-Апис погасил волшебную картину. В глубокой задумчивости он остался сидеть на троне, а Рахиба поднялась и с наслаждением потянулась.

— Ну, мой господин, признаетесь ли вы, что это было полезно? — спросила она.

— Возможно, — ответил он. — Мы узнали о них много личного. Нужно еще только выяснить, как много из этого можно будет использовать для колдовства, чтобы проследить нити их судьбы и быть в состоянии перерезать их.

— Я уже знаю нечто полезное, — сказала Рахиба.

Он посмотрел на нее взглядом глубоким и темным:

— Что?

Она рассмеялась звонко, как колокольчик, но зло.

— Конан, вероятно, и в самом деле любит свою маленькую Бэлит, но он уже много дней разлучен с ней, и совершенно очевидно, что его мужественность дает о себе знать. Вам не бросилось в глаза, как он пялился на Дарис? Вероятно, пройдет какое-то время, пока он собьется с пути, но я думаю, что это произойдет. Если он хоть раз будет скомпрометирован в самодовольных добродетельных глазах Митры — тьфу-тьфу-тьфу, — если он попадется мне, да, тогда мы его заполучим, подозревает он о том или нет. Его предопределение будет утеряно, душа станет без весел — но, пока он жив, никто другой не может быть избран воином Бога. Разве не записано, что решения Митры — тьфу-тьфу-тьфу — приняты на века? Вы можете долго, очень долго поддерживать в нем жизнь, Тот-Апис. — Ее длинные пальцы перебирали ниспадающие волосы. — А для меня останется редкостное развлечение.

Глава девятая Приветствие воина

Этим вечером полная луна, казалось, встала прямо из Стикса. С балкона Конана она была еще не видна, но ее сияние окрасило зубцы замковых стен. Первые звезды зажглись на небе. Погода стала мягче. Ночь была теплой.

Конан искал Полярную звезду, по которой он мог бы ориентироваться, если отправится на свою родину, как только освободится. Нет, он не собирался покидать Бэлит, но она сама сказала, что хочет когда-нибудь побывать там, где он вырос. Конан глянул наверх и увидел серебристо-золотой огонь Юпитера. Та же самая звезда светила сейчас Бэлит, там, в море. Смотрит ли и она сейчас на нее? Потому что тревога за него и страх за его участь не дают ей сна?

Варвар почувствовал, как глухо стучит сердце и, глубоко вдохнув, задержал воздух, прежде чем крепко выругаться. В ярости он повернулся и возвратился в комнату. Изнуряющие физические упражнения помогали ему всегда держать себя в форме, но скука размягчала. Он займется сейчас гимнастикой, а потом завалится спать.

Свет бесчисленных свечей озарял главный покой. Он не обращал внимания на его роскошь, скинул тунику, бросил ее просто на пол и, одетый лишь в набедренную повязку, приступил к глубоким приседаниям.

Звяканье и короткий шорох нарушили тишину. Конан прислушался, готовый к прыжку. Его сердце бешено стучало. Это был ключ во входной двери.

Тяжелая, обитая железом дверь широко раскрылась. Осторожно вошел вооруженный солдат. Он направил на варвара свой арбалет, готовый к выстрелу. Конан, подслушивавший через вентиляционное отверстие, уже давно удостоверился, что ночную вахту здесь несет только один человек. Мгновенно вспыхнула в нем надежда. Если он будет достаточно скор и особенно если ему привалит удача, он сумеет уклониться от болта и схватить стигийца за горло.

Но он, конечно, хорошо знал, какой отчаянной была бы эта попытка против настороженного стрелка. Конан полностью совладал с собой, когда на пороге выросла чья-то фигура. Это была женщина.

Она повернулась к стражнику, тот почтительно преклонил колени, ни на мгновение не отклоняя арбалет от цели. Затем он быстро запер дверь, заложил засов и повернул ключ в замке. Конан остался стоять без движения, хотя горячая кровь мчалась по его жилам и все его чувства обострились. Он услышал мягкие кошачьи шаги, когда женщина прошла по ковру, и легкий аромат косметики коснулся его ноздрей. Он смотрел, как она приближалась. Никогда еще он не видел женщины прекраснее, и лишь немногие могли бы сравниться с ее чисто внешней притягательностью. Ее почти совершенно прозрачное одеяние струилось и переливалось вокруг фигуры, тонкая талия подчеркивала округлость груди и бедер. Ее лицо безукоризненных очертаний, с классическими признаками стигийской расы. Янтарная кожа и черные волосы нежно светились при пламени свечей.

В шести или семи футах от него она остановилась, многообещающе улыбнулась ему и медленно подняла руку, словно умоляя не прибегать к насилию. Но Конан и не собирался нападать. Если даже не иметь в виду, что природная честь киммерийца не позволит применить грубую силу против женщины. Конан увидел реальный шанс получить ответы на многочисленные вопросы и разгадать кое-какие загадки. Пусть все идет своим чередом. Он разжал губы.

— Вы говорить — шемитский? — коряво спросил варвар, и в тот же миг ему стало ясно, как нелепо это прозвучало.

Она дотронулась до маленького зеркальца, которое висело у нее на шее на цепочке. Конан беспокойно передернул плечами. Мелодичным голосом она заговорила, делая знаки пальцами левой руки.

Луч света вырвался из зеркальца прямо в глаза Конана и, казалось, опалил его мозг. Нестерпимо яркая белизна окутала его, и речитатив незнакомых словес терзал его слух. Вихрь ослепляющего света и странные звуки опустошали сознание. Конан тупо осознавал, что стоит как оглушенный, но не падает.

После мгновений зачарованного сна ослепительный свет погас, монотонный голос умолк, и Конан отчетливо услышал слова:

— Конан, проснись!

Сознание мгновенно вернулось к варвару, он отшатнулся от чужестранки.

— Что вы сделали со мной своим колдовством? — прохрипел он.

Снова улыбнулась она и распростерла руки в благословляющем жесте.

— Ничего, что могло бы вам повредить, Конан, напротив, ибо я к вам расположена.

— Тогда зачем?

Она рассмеялась звонко, как колокольчик.

— На каком языке вы сейчас говорите?

— Ну, на… — Внезапно Конану стало ясно, и он уставился на нее широко раскрытыми глазами: — На стигийском!

Она кивнула:

— Правильно. Я, правда, владею шемитским, как и многими другими языками, но все же я подумала, вам будет очень полезно знать здешнюю речь. Мое волшебство обучило вас в несколько мгновений.

Он потряс головой, чтобы отогнать наваждение.

— В самом деле? — пробормотал он и попробовал наугад несколько слов: — Мужчина, женщина, меч, корабль, лошадь, битва…

Она вздохнула:

— Мне жаль, я упустила из виду и не избавила вас от киммерийского акцента. Ну и что ж? Он звучит мужественно, он волнует. — Она приблизилась к нему. — Не сесть ли нам, не побеседовать ли за стаканчиком вина?

Конан взял себя в руки и подавил врожденный ужас варвара перед всем, что имело отношение к колдовству. В самом деле, он наслаждается присутствием этой женщины. Бэлит, да и Дарис были земными красавицами, но этот экзотический цветок будил мечты… Стоп! Это были мечты, которые ему лучше не допускать к себе — если он может это предотвратить.

— Кто вы? — спросил он.

— Рахиба, верховная жрица Дэркето здесь, в Кеми, — ответила она. — И, как уже сказала, я благосклонна к вам.

Если это правда, она была бы могущественным союзником. Он не чтил ее божество, но его и не мутило от этой богини, как от Сэта. Богиня любви и смерти имела много приверженцев далеко за пределами Стигии. Даже Бэлит иногда призывала ее.

Рахиба протянула ему руку. Он взял ее своей огромной лапой, затем смущенно поднял ее руку к губам, слегка склонился над ней и поцеловал. Ее кожа была как шелк. Когда он снова выпрямился, она одарила его улыбкой, одновременно сияющей и манящей.

— Я принесу вина, — сказал он густым голосом и подошел к столику, где кроме винного кувшина стояло еще несколько сосудов для различных напитков — воды, пива, молока, — которые ему ежедневно приносили. Он наполнил два стакана и отнес их Рахибе, которая уселась на диван и подложила себе под спину подушку. Она взяла у него стакан, подняла его и сказала певуче:

— За ваше счастье, Конан, и за то, чтобы я могла вам помочь вновь обрести его.

— Спасибо, — протянул он.

— Вы не хотите выпить за меня — нет, за нас?

Не произнося никакого тоста, он выпил и наконец сказал:

— Вы наверняка знаете, что я блуждаю в совершенных потемках. Почему я здесь? Зачем вы пришли ко мне? Что вообще происходит?

— Вы сегодня наверняка кое-что узнали от своих товарищей по заключению? — ответила она вопросом. — Я приложила свои усилия, чтобы Тот-Апис разрешил вам эти совместные часы.

Несомненно, кое-что он узнал, а сейчас узнал и еще.

— Мы беседовали, — ответил он, задумчиво подбирая каждое слово. — Один из нас полагает, что ему известно, почему его содержат в таком комфортабельном заключении, вместо того чтобы бросить в тюрьму или просто заколотить в гроб: юный Фалко, которого тоже посещают дамы.

Рахиба кивнула. Свет блеснул на ее волосах.

— О да, Сенуфер. Это знатная дама, которая служит делу мира, как и я.

— И приятному времяпрепровождению тоже, как я слышал, — добавил Конан откровенно.

Полные губы улыбнулись.

— Почему бы и нет? Разве это кому-нибудь вредит? Она богатая вдова и может делать все, что захочется, пока это не постоянно. Кроме того, мы действительно хотим иметь близкие контакты с Фалко. Может прийти время, когда его связи в Офире окажутся для нас бесценными. Мужчина, который его регулярно посещает, легко мог бы попасть под подозрение. Женщина, которая совершенно открыто состоит с ним в любовной связи, может не бояться быть заподозренной в заговоре. Ее единственная забота — подкупить нового стражника, если вдруг его заменят.

— А что с Этер? — резко спросил Конан.

Рахиба подняла бровь:

— С кем?

Вино в стакане Конана едва не выплеснулось.

— Очень некрасивая история.

— Я ничего об этом не знаю. Есть одна аристократка с таким именем, которая немного занимается искусством целения и обладает некоторыми отвратительными наклонностями. Мы, стигийцы, такие же люди, как все, мой дорогой. Поэтому среди нас, как и везде, есть и добрые, и злые, и никакие, и наши человеческие взаимоотношения могут быть не менее запутанными, чем везде.

Конан решил больше не углубляться в эту тему. Вместо этого он попросил:

— Поведайте мне, почему я здесь и что вы намереваетесь делать.

Она ответила сочувственно:

— Вы должны понимать, что Тот-Апис не числит меня среди своих доверенных лиц. Он могущественный колдун и жрец и сейчас является главой того объединения чародеев, которое среди посвященных известно как Черный Круг. Поэтому мне тоже многое неясно, но я надеюсь вытянуть побольше. Я расскажу вам то, что известно мне самой.

Стигию достигли известия об одном искателе приключений с далекого Севера — отважном воине, который направляется в эту южную страну. Будучи пиратом, вы могли бы во время войны, которая становится все более вероятной, превратиться в источник опасности. Вас не следует недооценивать. Возможно, Тот-Апис завлек вас в ловушку только по этой причине, может быть, его планы более глубинны. Я должна признаться, было бы неправильным допускать, чтобы вы и дальше причиняли вред моему народу. Но лично я не держу на вас зла. Пиратство рассматривается у вас, варваров, как почетное ремесло, не так ли? Ну, я могла бы с удовольствием научить вас чему-нибудь поинтереснее. Тому, что более подходит такому могучему воину.

Партии, из которых одна стоит за мир, другая за войну, не враждебны друг другу. Это, в конце концов, дело политики, то есть люди, которые в этом отношении имеют противоположные мнения, в других вещах могут нормально сотрудничать. Как принадлежащая к жречеству, я услышала о вас и говорила с Тот-Аписом, пока он не снизошел к моей просьбе посетить вас здесь. Сам он сторонник экспансии стигийского царства, но он не кровожаден, ему довольно, что вы здесь ничего не можете предпринять. Если бы я знала вас получше, Конан, я думаю, мне бы удалось убедить Тот-Аписа в том, что вы можете дать и сдержать честное слово не причинять больше вреда Стигии. Тогда он мог бы вас спокойно выпустить.

— И когда, вы думаете, такое может произойти? — спросил киммериец.

— В течение года, может быть, даже немного позже. — Рахиба созерцала его пылающим взором. — Это зависит от того, как быстро и как хорошо мы узнаем друг друга, — промурлыкала она.

Он сжал кулак:

— Чего вы хотите от меня?

— Легко может так статься, что вы окажетесь решающей фигурой в борьбе за мир, — ответила она. — Не исключено, что именно магическое указание на это так испугало Тот-Аписа, что он выступил против вас. Если это так, я думаю, мне со временем удастся рассеять его опасения. Не потому, что я хочу склонить вас или вообще кого бы то ни было к предательству. Это только означает, что мир — лучшее для Стигии, и я в этом искренне убеждена. Каким образом вы готовы помочь Стигии — за колоссальное вознаграждение, конечно? Ну, на это нужно время. Я могла бы хорошо представить вас в роли ловкого курьера, которого не может остановить никакой бандит, никакой тайный агент. Послания правительствам таких стран, как Офир, Аргос, Немедия, Коф, Коринфия, даже Аквилония, наверняка воодушевят их на совместные действия, и как давление в дипломатическом отношении, так и торговые проблемы вынудят короля Ментуфера изменить свои планы. В связи с этим также очень хорошо, что кронпринц Ктесфон не разделяет его амбиций.

Конан поскреб подбородок.

— Гм, — пробормотал он. — Эта штука здорово запутанная, чтобы мои слегка заржавевшие мозги могли следовать за ней по всем закоулкам. И все же… подождите! Скоро, как упоминал Фалко, предстоит война с Офиром. Она будет объявлена еще до того, как у вас появится время убедить Тот-Аписа в моей честности.

Рахиба покачала головой, украшенной диадемой: — Нет, ничего в этом направлении нельзя предпринимать, пока бунтует Тайя. Это был также мой совет поместить здесь дочь их предводителя. Вероятно, она согласится — после того, как я поговорю с ней, — выступить в роли посредника и провести переговоры, которые положат конец как бунту, так и несправедливостям Стигии в Тайе. Такой успех невероятно усилит партию мира.

— До сих пор вы никак не разъяснили присутствие здесь Джихана, — напомнил ей Конан.

— Джихана? — Она посмотрела на киммерийца невинным вопрошающим взглядом. — Кто это?

Прежде чем он смог ответить, она отставила стакан и немного ближе придвинулась к нему.

— У нас еще будет так много времени беседовать о политике, — выдохнула она. — Разве мы не можем провести этот прекрасный вечер гораздо лучше?

— Что вы хотите сказать? — хрипло спросил Конан.

Она опустила ресницы:

— Вероятно, мне понадобится та же отговорка, что и Сенуфер, чтобы иметь возможность посещать вас. И это ни в коей мере не огорчает. Клянусь богами, Конан, что вы за мужчина!

Желание жарко запылало в нем, несомненно для ее искушенного взора. Она совсем чуть-чуть приоткрыла влажные губы и склонилась в его раскрытые руки. Их губы встретились. Даже Бэлит никогда не целовала его так страстно.

Руки Конана тронули ее шею. Они схватили цепочку, на которой висело зеркальце, и серебряные звенья порвались. Он зашвырнул амулет в самый дальний угол.

Рахиба вскрикнула. Варвар взял в ладони ее лицо. Она расцарапала ему щеку. Он перехватил запястье. Потом поймал и другую руку. Киммериец придавил колдунью коленом к дивану. Хотя она извивалась, как кошка, но была бессильна против медвежьей силы варвара.

— Успокойся, — предупредил он, — иначе мне придется придушить тебя, чтобы ты потеряла сознание. Я могу это сделать, не причинив тебе серьезного вреда, но мне было бы приятнее, если бы не пришлось к этому прибегать.

Прекрасные глаза метали искры ярости. Она вынуждена была подчиниться. Конан сердито кивнул. Поскольку окошечко на двери было закрыто, стражник не слышал ее криков. Он избежал риска, что за ним следили, как — это он приметил — происходило целый день. Конан сообразил, что ведьма не захочет, чтоб следили за ее любовными играми. Она рассчитывала на защиту талисмана в случае, если ее шарм не окажет желаемого воздействия.

И кроме того, колдунья определенно не ожидала такого позора.

Конан крепко держал ее запястья, свободной рукой срывая с ведьмы одежду.

— Не бойся, — успокаивал он ее, — я никогда еще не брал женщину против ее воли. А с тобой-то вообще отбивает всякую охоту. Я только тебя свяжу.

— Ты рехнулся? — прохрипела она.

Он тряхнул гривой черных волос:

— Нет. Я не такой дурак, как ты решила. Вы, люди цивилизованные, воображаете, что если у варваров нет городов и книг, то они глупые животные. Клянусь Кромом, мы больше вашего шевелим мозгами!

— Но… но… я же хорошо думала о тебе, Конан! Даже сейчас еще, хотя ты так со мной обошелся, я стала бы твоей любовницей. — Она произнесла это с молящим взором.

Он встал, поднял ее на ноги и поставил так, что она повернулась к нему спиной. Разорванным шелковым одеянием он связал сзади ее руки.

— Думаю, ты ходишь в одной упряжке с этим парнишкой, Тот-Аписом. И еще я думаю, что ты и есть сладкая Сенуфер, а также пресловутая Этер. Трудно себе представить, чтобы эта тюрьма настолько кишела любвеобильными черноволосыми красавицами, и еще труднее — что Властелин Черного Круга не знает, что ты катишь бочку на него. Без сомнения, он бы уже вычислил тебя. И кроме всего прочего, я не доверяю ни одной ведьме.

— Ты… ты заблуждаешься.

Она заплакала.

— У вас это не называют «крокодиловы слезы»? — спросил Конан невозмутимо. — Ну, предположим, ты невиновна — чему я не могу поверить ни на мгновение, — ты ж сама сказала, что я должен буду провести здесь по меньшей мере один год, прежде чем снова выйду на свободу. Такие дела не по мне. Я еще сегодня ночью вернусь к моей верной подруге или умру по пути к ней. — Варвар положил ведьму на пол и придавил коленом, связывая ей ноги. — Кроме того, ты придаешь такое большое значение миру. Бэлит и ее брат должны отомстить Стигии. А я им помогу.

После того как колдунья лишилась возможности двигаться, Конан несколько секунд рассматривал ее почти обнаженное тело и вздохнул.

— Какое расточительство, — пробормотал он. — Какое искушение хоть разок трахнуть тебя. Но ты ведьма. Нет смысла рисковать, ведь ты какой-нибудь гадостью привяжешь мой дух к себе. И — прощай Бэлит.

Конан наклонился и легко поднял колдунью. — Зови стражника, чтобы он выпустил тебя, — велел киммериец. — Когда я с ним покончу, ты останешься здесь. Утренняя смена тебя подберет.

— Нет, ты… ты неосмотрительная тварь! — фыркнула она.

Конан взглянул на нее угрожающе:

— Если не послушаешься, переломаю все кости. Сквитаемся за Джихана.

Ведьма побледнела:

— Я… я сделаю, что ты говоришь.

Он кивнул и подошел к двери. Легко все-таки взять женщину на испуг. Конан отнюдь не собирался калечить мерзавку. В конце концов, ее вина пока еще мало доказана. Просто все еще кипевшая в нем ярость придала угрозе необходимый вес.

Он ткнул дверное окошечко локтем и поднес к нему лицо Рахибы.

— Смотри разговаривай спокойно! — предупреждающе прошептал он ей в ухо.

Она быстро кивнула и позвала с таким естественным равнодушием, что вполне открылась прирожденная обманщица:

— Солдат, я здесь закончила. Отвори, мне надо идти.

Конан тут же положил ведьму на пол и превратил два последних обрывка ее одеяния в кляп. Рахиба успела мстительно прошипеть:

— Ты сам подписал себе смертный приговор, варвар. Если тебе посчастливится, ты умрешь скоро. Если посчастливится мне, ты будешь ждать смерти много мучительных дней.

Конан не обратил на нее внимания. Он только подумал, что в своей ярости колдунья показала ему истинное лицо. Он выпрямился и взял из ниши канделябр в форме трех змей. Засов отодвинулся, замок лязгнул, дверь широко распахнулась. Стражник отступил на шаг назад и поднял к плечу арбалет.

Благодаря тону Рахибы он был все же не так осторожен, как прежде. Конан выскочил из-за двери и швырнул тяжелый подсвечник. Снаряд долбанул стражника прежде, чем тот смог выстрелить. Арбалет тихо скользнул на пол. А Конан уже бросился на стигийца. Его руки взлетели к горлу стражника и сомкнулись. Он почувствовал, как хрустнули позвонки под жесткими пальцами.

Кровь выступила на губах солдата. Он опустился на пол и забился в конвульсиях.

Киммериец быстро отскочил назад. Туника будет меньше бросаться в глаза, чем одна только набедренная повязка. Он натянул ту, которую снял перед упражнениями, и схватил плащ с капюшоном. Прихватив сандалии, он покинул комнату. Рахиба удостоила его таким ядовитым взглядом, что Конан на миг задумался, не лучше ли просто убить ее. Но нет, такого он не сделает. И он не хотел связываться с талисманом, который он сорвал с нее. Лучше всего было избавиться от этой штуки, но он не знал как и теперь не мог решиться на эксперименты.

Он опоясался оружием стражника. Ключ еще торчал в замке, на кольце висело еще несколько ключей. Конан подхватил его и тихо двинулся по коридору. Он не собирался бросать в беде своих новых друзей.

Глава десятая Ночь в Кеми

Фалко испуганно подскочил в кровати. Великан, который, встряхнув, разбудил его, склонился над ним. Сквозь раскрытые двери смутно проникал свет свечей из настенных светильников в коридоре. Свет отражался в глазах Конана, так что они горели, как синиефакелы.

— Вставай, мальчик. Мы исчезаем отсюда.

— Но-но-что… — залепетал Фалко.

— Я тебе все расскажу позднее, если мы переживем последующие несколько часов. У нас один убитый часовой на этом этаже, но наверняка появятся еще, прежде чем мы выберемся из крепости.

Фалко шарахнулся от него.

— Нет! — запротестовал он. — Это безумие. Разве вы забыли, что обещала госпожа Сенуфер?

Конан презрительно сплюнул.

— Будет возможность, растолкую я тебе, чего стоят ее посулы. Кстати, можешь смело говорить мне «ты». Сейчас не время для галантерейных манер. Идем же!

Офирец крепко стоял на своем. Он выпрямился, как свеча, и сказал:

— Делай что хочешь. Я желаю тебе всяческих благ, правда, сильно сомневаюсь, что тебе удастся спастись. Я не покину Сенуфер, которую люблю и которой верю!

Конан засверкал глазами:

— Трусливая комнатная шавка! Клятвы, которые ты дал своему королю, для тебя, стало быть, ничего не значат? Ты единственный, кто может открыть ему планы Ментуфера. Никто из нас остальных не сумеет к нему пробиться, и еще меньше нам там поверят. Отлично, оставайся в своей золотой клетке.

Фалко впился ногтями в ладони и так прикусил верхнюю губу, что выступила кровь. Он стремительно вскочил с постели.

— Я очень сожалею, — извинился он слегка дрожащим голосом. — Ты, конечно же, прав насчет моего долга. Я обязан по крайней мере попытаться…

— Уже лучше. Одевайся, быстро.

Фалко натянул сапоги и тунику.

— Ты действительно думаешь, что мы выберемся отсюда? Но как, во имя всего святого?

— Так, как я это сделал, топая сюда — внезапность и быстрота. Я держал глаза открытыми, когда меня сюда вели. А ты нет?

Фалко не ответил. Казалось, он смотрел сквозь своего нового товарища, бормоча с отсутствующим видом:

— Я вернусь к тебе, если останусь в живых, о Сенуфер, любовь моя. И я принесу мир между нашими народами.

Конан презрительно фыркнул и пошел прочь, чтобы открыть дверь Джихана. Шемит метался и стонал во сне — его мучили кошмары. Когда Конан потряс его за плечо, он закашлялся и посмотрел вокруг себя.

— Спокойно! — остановил его киммериец. — Побереги силы для стигийцев.

Джихан сел.

— Вы оба свободны? — удивился он, не выказав никакой радости. — Что вы задумали?

— Для начала мы с тобой вернемся к Бэлит. Я спрятал тут лодку, а предатель, который, кроме меня, знает, где она, больше не коптит небо. Нам нужно, разумеется, сперва выбраться отсюда, но…

Джихан снова упал на спину и покачал головой.

— С чего ты взял, что это хорошо? — пробормотал он.

— Клянусь Кромом! — выругался Конан. — Среди каких баб я тут торчу! Вас нужно чуть не силой убеждать использовать шанс вырваться на свободу. Если тебя вообще ничего больше не интересует, то не хочешь ли ты хотя бы грохнуть парочку стигийцев?

Джихан расправил плечи.

— Да, ненависть еще живет во мне, — сказал он тихо. — Хорошо.

— Одевайся.

Сердце Конана сжалось, когда он увидел, с какой болью приходилось тому бороться с каждым движением, когда он вставал.

— Иди, Фалко, — попросил варвар. Он повернулся к Джихану спиной, чтобы избавить от своего сострадания, которое не мог подавить, и взял юношу за локоть. — Нам нужно поразмыслить, как нам снарядиться.

Он вспомнил бегство Бэлит и разбил винный графин. Обломок с острыми зубцами он дал офирцу в качестве оружия. Мускулы вздулись канатами, когда он выломал ножку из массивного стола. Он сунул ее, как дубину, под мышку и протянул меч уже одетому Джихану.

— Я знаю, что вы, шемиты, предпочитаете короткие клинки. Ты должен хорошо владеть таким оружием.

Иссеченное шрамами лицо передернулось в подобии улыбки от мрачного ожидания. Движения Джихана казались теперь немного легче, после того как он стряхнул с себя сон.

— Выступаем, — сказал он.

— Нам нужно еще забрать девушку, — напомнил ему Конан. — Она заслужила хотя бы шанс спасти свою жизнь.

Дарис из Тайи проснулась от звяканья ключа. Когда киммериец вошел, она выскользнула из спальни в более просторное помещение. Ее нагая фигура была гибкой, как у леопарда. Темные волосы разметались по плечам. Увидев Конана, она замерла буквально посреди прыжка и протянула руки, давая себя поймать. Ее глаза сияли, поблескивала улыбка.

— Вы сбежали? — вскричала она. — О Митра! Чудо!

— Мы все тут. — Конан невольно уставился на нее в восхищении. Она, казалось, вообще не сознавала своей наготы. — Если вы хотите идти с нами, тогда быстро одевайтесь.

— Но только не в тряпки, точно для гарема, — с отвращением сказала она. — Сейчас я что-нибудь придумаю — да, Фалко, в вашей комнате я нашла бы что-нибудь подходящее. Я скоро вернусь.

Ей действительно потребовалось только несколько мгновений. Поскольку одежда была ей немного коротковата и ее ноги, привыкшие бегать босиком, не были покрыты, Конан смог подивиться на их красоту. Она откопала также кожаный пояс с тяжелой бронзовой пряжкой.

— Я найду ей хорошее применение, — заявила она удовлетворенно.

Конан ответил ей ухмылкой:

— Один солдат и три буяна, гм? Я думаю, вы сможете там вооружиться арбалетом.

Они вышли в коридор, и он указал на труп:

— Один выстрел, вероятно. Но после этого дело точно дойдет до рукопашной. Или у вас другое мнение?

Дарис остановилась, чтобы поднять и зарядить арбалет.

— Вы неожиданно заговорили по-стигийски. Много странного происходит этой ночью, и я думаю, что еще не конец чудесам.

— Шш! — предупредил Конан и выскользнул к лестнице.

Они медленно и осторожно продвигались вперед. На каждой лестничной площадке варвар останавливался, прислушивался и вглядывался, прежде чем дать своим спутникам знак следовать за ним. Следующие этажи казались пустыми. Наверное, тут вообще не было пленных. Но ниже по лестнице, судя по звукам, беглецов могли поджидать неприятные сюрпризы. Скорей всего, стражники там прямо-таки кишели. Два раза киммериец делал знак своим друзьям остановиться, и они пережидали, пока шаги охранника не затихали. С такими предосторожностями они незаметно добрались до самого низа.

Лестница заканчивалась широким коридором. Никого не было видно, но отдаленные шорохи разносились далеко. Конан вспомнил, что коридор вел направо к большой передней, где размещались посты перед главным входом. Он, естественно, не имел ни малейшего представления, сколько их там сейчас. Когда его сюда доставили, их было десять. Несомненно, кроме них, в пределах слышимости находится еще гораздо больше. Что расположено слева, он не знал, — может быть, там имеется не так хорошо охраняемый выход, но с тем же успехом может оказаться, что они заплутают в лабиринте или попадут в большую опасность.

Ему потребовалось лишь одно мгновение, чтобы прийти к верному решению. Кром, правда, не станет вмешиваться, но он благосклонен к отважным. Конан повернул направо и побежал.

В конце коридора он не остановился, чтоб оглядеться по сторонам и перевести дыхание. Он беззвучно перемахнул через каменный порог и бросился дальше, к вахтенному отряду, где блестели шлемы, латы и острия пик. Нескольких ламп явно не хватало, чтобы освещать высокий сводчатый потолок, зато летучие мыши, которые порхали в темноте тут и там, были очень хорошо видны. Звероголовые боги и Большой Змей бросали со стенной росписи угрожающие взоры. Едкий чад поднимался от курильниц.

Конан успел подсчитать, что отряд состоял из десяти человек. Заметив киммерийца, солдаты тут же образовали замкнутую стену щитов, а копейщики встали во втором ряду. Позади себя Конан услышал щелчок арбалета. Дарис умела обращаться с ним. Один стигиец мертвым рухнул на пол.

Конан добежал до линии щитов. Копья надвинулись на него. Варвар раскрутил дубину из ножки стула, отбив одно копье в сторону, швырнув второе на пол и раздробив древко третьего. Теперь Конан был слишком близко, чтоб его можно было насадить на жало. Вплотную к солдатам с короткими мечами. Один из них ткнул клинком из-за щита — и взвыл, когда палица сломала ему руку. И вот уже ножка от стула заставила звенеть шлем следующего. Стигиец качнулся вперед и открыл для палицы незащищенную ногу.

Строй распался. Зазвенел клинок Джихана. Имея преимущество — кольчугу, — противник оттеснил шемита. Тут взлетел пояс Дарис, и пряжка ударила врага между глаз. Он невольно опустил щит, и Джихан вонзил меч солдату в шею. Фалко чересчур быстро вертелся, чтобы его можно было задеть, и пускал в ход зазубренный осколок, как только видел такую возможность, — со значительным результатом. Конан, казалось, был везде одновременно. Он разбил затылок одному пикинеру, быстро схватил его оружие и использовал и острие, и древко.

С обоих концов прихожей появлялись новые стражники. Конан надеялся, что они вынырнут не столь быстро и не в таком количестве.

— Быстро! Открывайте двери! — рявкнул он.

Плечом к плечу они с Джиханом удерживали остаток отряда, пока Фалко, чей осколок уже разлетелся, и Дарис возились с тяжелым засовом на цепи. Вновь прибывшие стигийцы еще теснились сзади. Большинство были без кольчуг и растеряны. Но их смятение не может долго продолжаться. Конан наносил удары, брат Бэлит колол пикой и забыл о своей боли во время праздника битвы.

Тяжелая дверь заскрежетала. Дуновение прохладного ночного воздуха проникло в смрадную от тяжелого запаха крови атмосферу.

— Уходим! — закричал Конан.

Он отбрасывал солдат, пока его товарищи не оказались на свободе. Один офицер взревел:

— Убейте его!

И повел свой отряд в атаку. Киммериец метнул свою пику и проколол его. На подставке поблизости моргала лампа. Варвар бросил ее вместе с горящим в ней маслом в ближайшего стигийца, который возглавил сейчас отряд. Обе атаки захлебнулись. Конан перемахнул через порог и присоединился к своим товарищам.

Луна стояла так высоко, что улицы тонули в ее холодном сиянии. Конан надеялся, что во время длительного бегства удастся стряхнуть с себя преследователей и скрыться из виду. Это удалось бы, вероятно, ему и Дарис, но скоро они поняли, что Фалко и Джихан не могут поспевать за ними. Они замедляли скорость их бега, этого нельзя было отрицать. Один взгляд назад: их преследовала целая стая стражников.

Конан раздумывал, не свернуть ли им в один из этих угловых черных переулков, которые здесь ответвлялись повсюду, чтобы сбить со следа преследователей в путанице улиц. Но он не решился на это. Ни он, ни его спутники не знали толком этого проклятого города. Они только станут бесцельно блуждать, в то время как стигийцы раскинут сеть, в которую беглецы неизбежно попадут.

Зато гавань может предоставить им шанс. Он внимательно смотрел по сторонам, когда проходил этот район вместе с предателем.

— Туда! — выдохнул он.

В лунном свете призрачно поблескивали по обе стороны улицы каменные сфинксы и богато украшенные стены. Несколько раз запоздалые пешеходы, возвращающиеся домой, замечали погоню и поспешно скрывались.

Богатые здания уступили место приземистым складам, где по ночам шныряли крысы. Впереди высилось несколько мачт, и блестел могучий поток реки. Фонари раскачивались в руках портовых сторожей. Конан перешел на медленный шаг. Сейчас вполне можно запутать преследователей в темных переулках.

Позади него запела труба — короткие и долгие ноты разной высоты.

— Сигнал стигийской армии, — сказала Дарис, задыхаясь. — Они наверняка подняли тревогу среди сторожей порта.

— Нас могут окружить, — простонал Фалко.

— Надо найти местечко, чтоб продержаться против них и изрядно их пощипать, — сказал Конан.

— Нет, — возразил Джихан, тяжело дыша от быстрого бега. — Если мы сумеем оторваться от них прежде, чем захлопнется ловушка, я знаю, куда нам свернуть. Там они так просто нас не найдут.

— Да? — спросил Конан с надеждой.

— Старые каменоломни под Великой Пирамидой, — сказал Джихан. — Это каменные джунгли, которых избегают люди. Никто, кроме рабов, кроме меня, здесь не бывал, потому что там еще есть известняк, который добывают. Я немножко в этом разбираюсь, потому что мне приходилось проходить их каждый день, когда меня гнали на работу.

Надежда погасла в глазах Конана, волосы на затылке встали у него дыбом, а горячий пот, который струился у него по спине и лбу, вдруг стал ледяным.

— Разве там не гнездятся духи? — пробормотал он.

Фалко такие мелочи, похоже, не беспокоили.

— Лучше духи, чем верный плен.

Возбуждение побега снова пробудило его юношескую восторженность, и он в один миг забыл даже свою возлюбленную. Без сомнения, после всего, что произошло, он больше ее не увидит, пока не вернется в Стигию с официальным поручением. Кроме того, он, образованный и начитанный аристократ из цивилизованного государства, не верил в сверхъестественное.

Дарис, в которой по меньшей мере половина крови была варварской, была испугана, точно как и Конан. Но она быстро собрала свое мужество и бесстрашно заявила:

— Если это дорога к дому, пойдем по ней.

Да, подумал Конан, если это поможет ему вернуться к Бэлит, он будет драться и против духов. Фонари портовых стражников приближались, потому что они последовали сигналу тревоги. В лунном свете мерцающее оружие и кольчуги были теперь уже хорошо видны, когда стражники побежали.

— Веди, — обратился Конан к Джихану и сухо глотнул. Шемит кивнул и помчался вперед. Он свернул в окутанный темнотой переулок между двумя складами. Его спутники образовали цепь, схватив друг друга за руки. Джихан вел их сквозь несколько узких проходов и мимо сторожевой башни на конце боковой городской стены на свободу. Камни катились и песок скрипел под их ногами. Теперь город, смоляно-черный, высился за ними. Джихан побежал под откос по почти отвесному склону, который вел со стены к широкому потоку, сверкающему в лунном свете. Великая Пирамида стала видна в призрачном серебряном сиянии и, казалось, парила почти под самым небом с немногочисленными мерцающими звездами.

Громкий звенящий удар гонга разорвал ночную тишину. Конан бросил взгляд через плечо. Фонари поблескивали, как светляки. Увидели ли беглецов с башни?

Еще несколько фонарей мелькнули за стеной.

Земля под ногами становилась все более неровной. Повсюду зияли провалы. Каменные блоки, укрытые тенью, были не видны, пока о них не споткнешься. Джихан прыгал, как олень, каким-то образом ему удалось подавить страшную боль, которая любого другого сделала бы неспособным двигаться. Дарис была еще более уверенной и легконогой. Конан заметил, как Фалко все время спотыкается и несколько раз чуть не свалился в дыру. Поэтому он бежал рядом с ним, перетаскивая его через глыбы и помогая огибать пропасти. Втайне он радовался этой дополнительной заботе, потому что она не давала ему думать о духах и демонах.

Громкие крики были теперь слышны позади. Стигийцы добрались до шурфов и штолен. Беспомощно они ковыляли вперед, рев и вопли офицеров гнали их дальше. Джихан остановился и сделал молчаливый жест. Вниз по склону находилась шахта, достаточно широкая, чтобы лунный свет проникал до самого ее дна. На четвереньках шемит нащупал ход. Его спутники сделали то же самое. Камни срывались, и, когда они скатывались в глубину, раздавался стук, словно стучали высохшие кости. Конан стиснул зубы. Добравшись до подножия холма, Джихан порыскал среди каменных глыб и вдруг исчез. Потом вновь показалась его голова, он сделал знак своим спутникам. Добравшись до Джихана, беглецы увидели длинное строение из обтесанных каменных блоков. Вход зиял черной пастью. Конан закусил губу и полез вместе с остальными в древнюю шахту.

После того как глаза привыкли к темноте, варвар увидел Джихана. Тот прошептал: «Идите ко мне», когда впереди стало различимо черное пятно. Пробравшись к нему, Конан скорее на ощупь, чем зрительно, понял, что стоит в саркофаге без крышки, наверняка разграбленном еще много лет назад.

Беглецы забрались к шемиту, им пришлось тесно прижаться друг к другу, чтобы хватило места. Варвар почувствовал, как что-то жесткое давит ему в спину. Его пальцы ощупали закругление, попали в маленькие отверстия и, без сомнения, нашли зубы: человеческий череп. Того, кто положен в этот саркофаг в незапамятные времена? Вряд ли. На этом еще висели клочки кожи. Какая-нибудь тварь, наверное, притащила его сюда из более позднего захоронения, чтобы спокойно обглодать. Человек или зверь?

Тут и там раздавались крики преследователей, звон оружия, топот шагов. Стигийцы, стало быть, уже здесь. Конан отмел в сторону все свои страхи пред сверхъестественным и оценил собственное положение. Из оружия у них остались только меч Джихана и пояс Дарис. С трудом защититься можно. Кстати, здесь полно камней, и каждый удачный бросок будет стоить стигийцу головы.

Шаги удалились, крики постепенно стихли. Солдаты искали не слишком тщательно. Лунный свет и глубокие тени в каменных дебрях не способствовали поискам. Но скорее всего, стигийцы просто поскорее сбежали отсюда из суеверного страха.

Через некоторое время, когда уже стало тихо, Джихан сказал:

— Уходим. Если мы будем двигаться осторожно, держаться в тени, они нас не увидят. С восходом солнца они явятся с подкреплением, я думаю, но до того мы уже успеем добраться до укрытия, где они нас и за неделю не найдут.

— Неделю? Без воды? — усомнился Конан.

— Если мы до утра еще будем на свободе, я уведу вас в глубь страны, обещал шемит. — Тогда ты сможешь доставить нас к твоей лодке, Конан.

Глава одиннадцатая Крылатый корабль Сэта

Их укрытием была ниша или, скорее, неглубокая пещерка недалеко от верхнего края скалы, снизу защищенная выступом. Песок, который ветер со временем намел в расщелину, послужил мягким ложем на чрезвычайно жестком полу. Ночью похолодало, и беглецы, пытаясь согреться, сбились в куче теснее. Никто из них не спал спокойно. Кошмары сменяли друг друга, они стонали, хрипели, ворочались. Все они были рады, когда начало светать.

Конан первым проснулся окончательно. Он тихо подвинул прижавшуюся к нему Дарис и выскользнул наружу. На карнизе он лег на живот и осторожно глянул за край. Солнце, встающее над рекой, окрасило серебром Стикс и восточный горизонт. Черный Кеми и Великая Пирамида, казавшаяся отсюда грязно-серой, высились на фоне голубого неба. Известняковые каменоломни были залиты бледно-желтыми тенями. Солдаты ползали там в поисках беглецов, маленькие, как муравьи. Они что-то кричали друг другу, но ни одного звука до Конана не долетало. Лишь вспыхивали первые солнечные лучи на оружии и доспехах.

Киммериец глубоко вдыхал утренний воздух. Ночные кошмары отступили. Они вернулись назад, в склепы. Конан и его спутники могут спокойно отдыхать и, несмотря на голод и жажду, набраться сил. Хотя стигийцы наверняка попытаются прочесать все окрестности. Но в их кордоне наверняка найдется брешь, чтобы четыре решительных человека, не боящиеся никаких опасностей, могли проскользнуть незамеченными. Если это случится, им придется проползти две или три мили по полям, пока они не оторвутся от солдат. А там и недалеко до лодки. Не слишком-то долго плыть и до острова Акбет, к «Тигрице» и Бэлит. Конан расправил плечи и улыбнулся.

Внезапно все его чувства обострились и проклятие сорвалось с его губ.

Военная галера с веслами, напоминающими ножки паука, вышла из гавани. За ней вторая, третья — и еще. На середине реки они подняли паруса, поймавшие западный ветер, но тем не менее продолжали также грести против течения и пошли через бухту в сторону моря.

Конан сосчитал корабли.

— Это, должно быть, весь их проклятый флот! — ругался он.

Его товарищи, которых разбудили его ругательства, вышли и пристроились рядом с ним на карнизе.

— Куда они направляются? — спросил Фалко. — Что, война с Офиром уже началась?

— Сомневаюсь, — мрачно ответил Конан. — Скорее, нас ищут.

— Что? Весь флот будет гоняться за четырьмя преступниками? — не веря, сказала Дарис.

— Я не знаю почему, — проворчал Конан, — но нас желает заполучить какая-то важная шишка. Я теперь уверен, что чертов парень, который заманил меня в ловушку, не додумался сказать своим хозяевам, где мы спрятали лодку. Но я вчера об этом после обеда не упоминал, потому что подозревал, что нас подслушивают. Потому что если бы это было известно, им понадобилось бы только поставить здесь заслон. Но они тем не менее знают, что лодка недалеко. Они устроят засаду поблизости и схватят нас, как только мы отплывем. — Он дернул плечами. — Они рассчитывают взять нас за пару дней. Ладно, пусть стигийские матросы поупражняются.

— Я же говорил, что мы можем прятаться здесь неделю, — глухо проворчал Джихан. — Все равно умрем с голоду. Подумаем лучше, как нам погибнуть, прихватив с собой побольше стигийцев.

Дарис резко тряхнула головой:

— Нет! Если мы сможем уйти в глубь страны, как ты говорил, мы найдем себе дорогу… к Тайе.

Девушка тоже незаметно перешла на «ты».

— На это мало надежды, — бросил Фалко. — Было бы, наверное, проще пробиваться на юг, к Кушу, хотя и здесь наши шансы невелики.

— А почему не на север, за реку, к Шему? — спросил Конан. — Даже в тех частях страны, где платят дань Стигии, мы, без сомнения, найдем помощь и убежище.

Остальные уставились на него удивленно.

— Да неужели ты не знаешь? — сказала наконец Дарис. — Западнее тайянской возвышенности Стикс смертелен для любого пловца: кто пытается пересечь его вплавь, умирает самое позднее спустя два дня от страшной болезни. Даже переправляться через один из немногих бродов опасно. Нужно сразу же вслед за тем смыть отравленную воду свежей.

— А мы не можем стянуть маленькую лодку? — сердито поинтересовался Конан.

— Речные стражники, как на суше, так и на воде, сразу это заметят, — сказал Джихан.

Дарис быстро вскочила на ноги.

— Крылатая Ладья! — вскричала она.

Конан снова потянул ее на пол.

— Лежи, — проворчал он. — Когда ты стоишь, тебя могут увидеть издалека.

Ее стройное тело задрожала под его рукой, но она твердо сказала:

— Волшебный корабль, который привез меня сюда! Я вспоминаю, где он стоит на якоре. Его очень слабо охраняют, он всегда снаряжен самым необходимым и всегда готов к отплытию — и он быстрее, чем любое другое судно…

Пальцы киммерийца непроизвольно так сдавили ее плечо, что она застонала. Он тут же выпустил ее.

— Ты умеешь с ним обращаться? — спросил он.

Она кивнула:

— Я внимательно следила, чтобы отвлечься и не предаваться отчаянию.

— Я тоже! — вставил Фалко. — Колдовство простое, не надо быть магом, чтобы овладеть им. Совсем простые послушники управляли Ладьей.

Конан подпер подбородок кулаком и задумчиво поглядел на небо. Коршун описывал свои круги. Наконец Конан кивнул:

— Да, это, кажется, самое лучшее для нас. Если мы не сможем держать курс в сторону моря, мы отправимся в Тайю и найдем мятежников. Мы, трое иностранцев, наверняка получим у них помощь, чтобы затем продолжать наш путь: по суше в Офир, а там Джихан и я дальше в Аргос, где мы возьмем лодку и направимся к нашему месту встречи с Бэлит.

— У меня есть идея получше, — вставил Фалко. — Раз мы будем быстрее, чем любое послание из Кеми, мы можем сделать остановку в Луксуре и найти убежище в посольстве у лорда Заруса. Когда он узнает, что я выведал, он вернется домой под первым же удобным предлогом. Переодетые, мы поднимемся на борт его корабля. На острове он вас обоих высадит. А Дарис, конечно, может плыть на летучем корабле дальше, на родину. Ее людям он наверняка очень пригодится.

— Надо это все еще раз обдумать, прежде чем мы захватим корабль, — сказал Конан. — А сейчас нам надо использовать возможность основательно отдохнуть и как следует выспаться.

Дарис смотрела на него восхищенно.

— Как скажешь, — пробормотала она. — Благодаря тебе мы смогли бежать. Как это вышло?

Конан, который с удовольствием купался в лучах восхищения прекрасной женщины, вернулся вместе с ними назад в пещеру и все рассказал. Затаив дыхание, они слушали его, хотя к страданиям Джихана прибавилась новая душевная мука, а Фалко густо покраснел.

Когда киммериец закончил, шемит сказал бесцветным голосом:

— Каждый в Кеми слышал о Рахибе. Она в одной упряжке с колдуном Тот-Аписом, жрецом Сэта. Я об этом, естественно, не подозревал, но она наверняка и моя жестокая Этера, и твоя Сенуфер, Фалко.

— Нет! — крикнул юноша. — Невозможно! Если… если бы вы ее только раз увидели, вы бы это поняли.

— Как же выглядели эти женщины? — хитро спросила Дарис.

Но ее надежды не оправдались, потому что никто из троих спутников не был в состоянии дать точное описание. Появилась всего лишь неясная картина стигийской аристократки невероятной красоты. Единственная примета, которая, возможно, могла указывать на одно и то же лицо, был талисман в виде зеркальца, который упомянули и Конан, и Джихан.

— Но моя Сенуфер никогда ничего подобного не носила! — торжествовал Фалко. — Ага! Теперь вы довольны?

Киммериец сдался. В этот момент все это так и так не играло роли. И, может быть, офирец станет немного опытнее и умнее, прежде чем получит возможность снова отыскать свою возлюбленную. Куда важнее было сейчас хранить единство их маленького отряда.

Хотя план выглядел многообещающим, Конан все же не верил, что захват священной ладьи может быть безопасным или простым делом.

Они выступили незадолго перед тем, как на небе показалась луна. Хотя они не ели и не пили целый день, они чувствовали себя полными сил и воспряли духом. У каждого из них был достаточно ясный рассудок, и каждый уже где-нибудь охотился в джунглях и выслеживал хищников. Поначалу они очень быстро пошли вперед, а затем им пришлось красться дюйм за дюймом. Когда луна пробилась сквозь туман, окрасив его красноватым мерцанием, они оставили стигийский кордон позади и стояли в тени стены.

— У Крылатой Ладьи своя собственная пристань у короткого канала, который специально для нее был выкопан, западнее города, — пояснила Дарис. — Двойной ряд сплошных стен ведет к воротам. Я читала на них страшные проклятия тем, кто войдет без дозволения. Стражников там — тогда, во всяком случае, — было только четверо.

Конан стряхнул с себя отвращение при мысли об этих проклятиях. Каждый, кому вздумается, может высечь на камне угрозу, а стигийцы были абсолютно покорны своему жречеству. Если бы чародеи действительно беспокоились о своем корабле, они перекрыли бы к нему дорогу пламенем, змеями или чем-нибудь подобным и смертоносным. В это он должен верить и особенно — доверять Митре.

Теперь он вел свой маленький отряд к югу, потому что они не осмеливались ступать на территорию гавани. Закрытые ворота и запрет на движение должны были помочь им остаться незамеченными. Они держались вплотную у самых стен и шли в обход вокруг трех укрепленных сторон. Луна была слишком яркой, но длинные тени теперь служили на пользу.

Примерно в середине первой стены опущена перед воротами подъемная решетка. Конан не ждал, что здесь после наступления темноты еще будут стоять часовые. Они наверняка несут вахту наверху в башнях, справа и слева от ворот, и если они вообще наблюдают за чем-либо снаружи, то самое близкое, что им видать оттуда, — горизонт. Тем не менее он предостерег своих спутников, чтобы они были вдвойне осторожны, когда будут двигаться мимо решетки.

Шипение заставило вздрогнуть. Лунный свет сверкнул на чешуях огромной змеи, которая проползала между прутьями решетки. С распахнутой пастью, быстро высовывая и пряча язык, она двигалась к ним. На голове, поднятой на высоту человеческого роста, горели глаза без век.

Джихан вытащил свой меч. Дарис испуганно прошептала:

— Один из питонов Сэта, который вышел на поиски добычи. Мы можем бежать быстрее, чем он ползет.

— И так и сяк мы наделаем слишком много шума, — прошептал Конан. — Прижмитесь к стене и держитесь совершенно спокойно!

Сам он остался стоять неподвижно, словно стигиец, который обреченно ждет, пока его задушат и проглотят. Змея снова зашипела, подползла поближе. И вдруг молниеносно бросилась вперед, чтоб вонзить в человека клыки и обвиться вокруг его тела.

Кулак Конана ударил по черепу змеи точно над челюстью. Треска было почти не слышно, но боль для змеи в этом чувствительном месте была велика. Свиваясь, как серпантин, она отползла. Но надежда на то, что она теперь отступит, рухнула, потому что, обернувшись, она выследила Дарис. Тело толщиной в человеческий торс скользнуло к девушке.

Конан прыгнул. Он бросился на затылок змеи — единственное место, где питон не может развернуться и раздавить его. Ноги обхватили тело рептилии. Руками варвар сдавил нижнюю челюсть и рванул ее вниз. Змея дико забилась. Все это происходило совершенно беззвучно.

Потом послышался тихий треск. Конан выдрал переднюю часть челюсти. Еще крепче киммериец сжал ногами содрогающееся тело змеи. Из сломанной челюсти хлестала кровь. Изо всех сил Конан вонзил зубы змеи в ее же собственную голову. Клыки впились прямо в мозг рептилии.

Насилу варвар увернулся от агонизирующего тела. Он откатился в сторону и, тяжело дыша, вскочил на ноги. Пусть теперь мертвое чудовище бьется хоть до рассвета — если правда то, что он слышал о змеях. Стражники, которые это видели, наверняка не спустятся вниз, чтобы посмотреть на питона поближе.

Конан снова восстановил дыхание и привалился к стене. Спутники жестами спрашивали, как киммериец себя чувствует. В ответ он только кивнул, коротко и успокаивающе, и беззвучно пошел вперед. Так они обогнули юго-восточный угол, южную стену, юго-западный угол и пошли на север.

Тени окутывали западную часть Кеми до пахотных земель, что казались мертвенно-белыми в лунном свете. Канал для Ладьи был ближе, чем поля. Конан избегал смотреть на освещенные места, чтобы его глаза привыкли к ночной темноте и взгляд был острее. Он рассматривал глубоко выкопанный канал. Как матовое серебро, покоилась вода в свете звезд. В конце канала находился причал с крышей на косых опорах. Конан разглядел лишь смутные очертания гавани. Заметил он и ведущий от берега к узким воротам городской стены двойной ряд монолитов, о которых упоминала Дарис.

Он сделал знак своим спутникам подойти ближе.

— Нам нужно пройти как можно тише или очень быстро, а лучше всего и то и другое, если получится, — прошептал он, — потому что каждый странный шорох созовет вниз сторожей с башен. Идите сразу за мной, но ничего не делайте, пока я вам не скажу.

— О, ты один? — В дрожащем голосе Дарис звучала забота. Ее пальцы вцепились в его запястье.

— Нет, мы все вместе, — ответил он. — Но нам нужно действовать осторожно. Так что смотрите на меня. Пошли!

Он миновал ступени, ведущие вверх, и скользнул, как тигр на охоте, вниз по склону к причалу. Уже скоро он смог видеть стоящий там корабль — что-то длинное, поблескивающее, со странной клювастой головой рептилии в качестве украшения на высоком носу. Низко пригнувшись, он скользнул ближе. Вот и четверо стражников. Двое стояли, опершись на древка копий, другие сидели поблизости на лавке. Молодые, рослые, но по виду явно не солдаты. Скорее всего, послушники. Конан оценил их гладко выбритые головы и черные жреческие тоги.

Варвар беззвучно прошмыгнул позади сидящих. Потом поднялся. Могучие лапы схватили лысые головы и ударили друг о друга. Послышался треск, и послушники обмякли.

Стоящие рядом резко повернулись. Конан перепрыгнул через скамью. Один из стигийцев ткнул в него копьем, но киммериец был более ловок. Одна ладонь блокировала копья, а другая сломала шею послушнику. Стигиец рухнул бы в воду, если б Конан не подхватил его и не оттащил в сторону.

На все эти действия Конан потратил слишком много времени. И все же четвертый послушник не стал звать на помощь. Конан видел почему. Дарис придавила его коленом и захлестнула пояс на шее. Хотя у нее недоставало сил задушить человека, но он, по крайней мере, не мог взреветь, а ноги, которыми он дико колотил, не могли произвести достаточного шума, чтобы его услышали на городских стенах. Джихан поспешил к девушке с мечом в руке и покончил со стигийцем.

Конан не стал ругать обоих за то, что они ослушались приказа. Они сделали свое дело хорошо и быстро, а спешка в любом случае была важна. Он сделал знак спутникам собрать оружие и лезть в Ладью.

При других обстоятельствах варвара вряд ли затащили бы в колдовской корабль даже на аркане. В хрустальном шаре размером в три раза больше человеческой головы мерцало пламя. Металл палубы на ощупь холодный и чужой, не такой, как теплое естество дерева. Перед палубной надстройкой, неосвещенные круглые окна которой напоминали пустые глазницы, высилась вызывающая страх фигура.

Но если к Бэлит можно попасть только таким образом, он не имеет права колебаться. Конан предложил пробиться прямиком в море, но Фалко и Дарис сочли это не слишком разумным. Стигийцы, вне всякого сомнения, увидят Ладью и сразу поймут, что к чему. И если Крылатая Ладья окажется недостаточно маневренной, им не уйти от огня катапульт и баллист. Может статься, что магия Ладьи возьмет и исчезнет за пределами Стигии. Ведь все знают, что Сэт над Океаном не властен. Так что им придется плыть в глубь страны.

— Давай, Дарис, — сказал Конан тихо. — А ты, Фалко, пойдешь с ней и позже сменишь ее. Джихан, помоги отчалить.

Глаза Дарис расширились от не совсем еще подавленного страха перед колдовством, однако она собрала все свое мужество и встала перед хрустальным шаром. Она проговорила слова и описала знак точно так же, как запомнила. Юноша внимательно смотрел. Почти беззвучно Ладья выскользнула из гавани и кормой вперед вышла по каналу в реку. Там она развернулась носом к луне и распростерла крылья. Она двинулась быстрее и поднялась над водой так, что едва лишь задевала поверхность воды. Засвистел рассекаемый воздух. Кеми остался позади.

Конан подавил свои тайные страхи и принялся осматривать Ладью. Джихана он отправил на дозорную вышку. Лунный свет и яркий демонический огонь шара освещали палубу. Как установил Конан, палубная надстройка имела две комнаты, в которых он нашел фонари, кремень и кресало. Камбуза не имелось, но более чем достаточно провианта, разнообразнейшей одежды, оружия и инструментов, каких Конан никогда прежде не видел. Что касается чародейского барахла, варвар предпочитал держаться от него подальше. Он думал сначала выбросить его за борт, но затем счет за лучшее вообще не трогать.

Со временем он успокоился. Ночь, день и еще ночь до Луксура — конь, летящий стрелою, успел бы, наверное, так же быстро. Но кто сумеет пустить стрелу на тысячи миль? И какой скакун в состоянии проделать такой путь без отдыха?

Киммериец собрал на поднос сухари, сыр, изюм, вино и воду. Сначала он дал еды Джихану, потом понес на корму. После того как Дарис и Фалко утолили голод, варвар позволил себе огромный глоток и с удовольствием принялся жевать. Насытившись, он осведомился, как нужно управлять волшебным кораблем. Оба рулевых показали ему. При этом он уделял внимание Дарис не меньше, чем кораблю. Как эта девушка похожа на Бэлит! Как она хороша, озаренная светом луны, вновь обретшая свободу!

Тот-Апис, которого до сих пор годами никто не видел, неожиданно оказался страшно постаревшим. Он вжался в спинку своего трона, как будто капюшон кобры мог его защитить, и тяжело пролепетал:

— Значит, они ускользнули от нас. Они совершили невозможное. Они угнали Ладью Сэта и сейчас находятся на пути в… Тайю.

— Как вы можете быть уверены? — спросила Рахиба. Она не сомневалась, что он знает это не с помощью своего духовного видения. После того как его бог показал ему местонахождение корсара, чародей преследовал галеру издалека при помощи своей магии, но с тех пор, как Амнун был взят на борт, он отказался от постоянного наблюдения, потому что это очень утомляло его. В спешных попытках схватить Конана он забыл расспросить Амнуна о планах Бэлит. Слугу, которого он, живого, прикрыл защитными чарами против враждебной магии, он не может вызвать для допроса, как демона с того света. Шанс отыскать своих врагов духовным зрением был очень мал, потому что он не знал, где их точно искать. Это будет, кроме того, стоить ему многих сил и времени — а как раз времени в этом положении он не имел.

— Кто другой, кроме Конана, смог бы голыми руками и к тому же бесшумно убить трех сильных мужчин после того, как он, опять же голыми руками, умертвил Повелителя Вселенной, священного питона? — Тот-Апис содрогнулся. — И я ощущаю руку провидения — самих сил Неба. О Сэт, будь с твоими верными слугами! Дай нам сил сразиться с безжалостным солнцем!

— И вы действительно полагаете, что он на пути к Тайе? Вы не считаете более вероятным, что он рванулся к морю?

Тот-Апис устало покачал выбритой головой:

— Хотел бы я, чтобы он попытался это сделать. Ладью вскоре начало бы, беспомощную, захлестывать волнами, которые потушили бы ее пламя. Нет, он выступил в противоположном направлении — навстречу своему предопределению.

Выражение лица Рахибы было не совсем почтительным, когда она спросила:

— Почему вы не обыскали своим духовным взором весь поток, тогда бы вы его смогли найти?

— Разве вы не знаете, какие могучие чародеи создали Крылатую Ладью? Пока она остается на реке, чья душа воплощена в ней, ни одна магия не может ни ощутить ее, ни повредить ей.

Рахиба, все еще вспоминая тяжелые лапы Конана, ядовито заметила:

— Мне кажется, если смертные смогли не только дотронуться до Ладьи, но и украсть, то ее можно вернуть назад простыми средствами.

Тот-Апис посмотрел на нее долгим взглядом. К нему вернулась толика надежды. Он поднял голову и даже слегка расправил плечи.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы примерно знаем, когда эти преступники покинули Кеми, — ответила ведьма. — Мы знаем скорость Ладьи. Исходя из этого, мы могли бы рассчитать, как далеко она ушла в самом лучшем случае. Мой господин, используйте свои возможности, примените вашу магию. Ваш дух может летать с быстротой мысли и послать приказ вверх по течению стаду бегемотов. Тяжелые гиппопотамы должны направиться в Стикс и напасть на корабль. Пока он находится низко, им нужно будет только придавить его своей тяжестью, могучими клыками разнести в щепки и растоптать Конана.

Тот-Апис подумал.

— Но таким образом мы разрушим и нашу бесценную Ладью, — пробормотал он.

— Если Сэт не ошибается — а все магические знания указывают на то, что этого не происходит, — исполнение предназначения этого негодяя будет стоить нам гораздо дороже.

Чародей продолжал раздумывать. Его взгляд терялся в тени. Наконец он сказал:

— Нет. Какими бы могучими ни были эти бегемоты, их все же часто убивают гарпунщики в лодках из соломы. Подумайте, сколько разрушений и убийств уже совершили эти четверо, какие средства сейчас имеются в их распоряжении. Они в своей роли, начертанной им судьбой, становятся все сильнее. Нет, гиппопотамы их не остановят, и я бы только расточил попусту невосполнимое время и драгоценные силы.

— Вы, вероятно, просто желаете подождать, пока эта… обезьяна одержит победу? — зазвенела Рахиба, почти не сдерживаясь.

Тот-Апис смерил ее взглядом:

— Вы так ненавидите его?

— После того, что он со мной сделал, месть будет для меня дороже самого большого рубина. — Ведьма попыталась взять себя в руки. — Я обозвала его обезьяной. Да, он дикий зверь, здесь я права. Но то, что я вам предложила, неправильно. Грубая сила и отчаянное, безумное мужество — вот что его характеризует. Мы должны победить его на иной территории.

Ее усмешка стала горькой.

— Мой господин, он нагнал на нас столько страху, что мы уже зачастую действуем так же тупо и безоглядно, как он сам. Давайте обратимся к разуму. Именно так вы поступили, послав в Луксур Рамваса и гомункула. Никогда еще введение в игру новых сил не стоило так высоко.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Тот-Апис.

— Наши друзья сделают остановку в Луксуре, — возбужденно объяснила Рахиба. — Фалко настоит на этом. Видите, как было умно познакомиться с ним поближе? Он приведет такой аргумент: необходимо предупредить Заруса, и, кроме того, посол может без всяких трудностей переправить их за пределы страны контрабандой. Конану придется согласиться, потому что он будет считать, что они сами движутся быстрее самого быстрого почтового голубя и никакое послание не опередит их и не появится раньше них в Луксуре. Но вы в состоянии уведомить Рамваса прямо сейчас и приказать ему устроить засаду у офирского посольства и быть готовым к появлению этих четверых.

Тот-Апис был настолько близок к восторгу, насколько это вообще было для него возможно.

— Клянусь подземным миром, да! Так мы и поступим! — Внезапно тень страха скользнула по его лицу. — Но если варвар все же избежит нашей ловушки…

— Не забывайте моего платья из перьев, — сказала Рахиба. — Обернувшись птицей, я вылечу на восток. Я буду быстрее, чем Крылатая Ладья, и волшебство поможет мне лететь по воздуху без устали. Я должна буду прибыть в Луксур ненамного позднее Ладьи, тогда я буду парить над ними и наблюдать.

— Но у вас нет умения посылать свой дух другому духу, — сказал он, давая ей пищу для размышлений.

— Ну и что? Зато у меня есть огромное желание поскорее прикончить киммерийца.

Ее пальцы скрючились, как когти.

Глава двенадцатая Город королей

Луксур лежал примерно в ста милях южнее по реке. Когда-то здесь существовал оазис воинственных кочевников. После того как их вождь завоевал всю страну, он счел оазис идеальным местом для королевской резиденции. Со временем город перерос оазис, но оросительные каналы сделали возможным земледелие и за пределами города, а канал для кораблей связал его с рекой. Торговля процветала. Визиты чужестранцев держались под контролем, однако не были полностью запрещены, как в Кеми. Кроме посетителей из каждой части обширной страны, в Луксур приходили также шемиты, кушимы, кешани и еще более экзотические люди. То и дело корабли привозили товары из далекого Аргоса или Зингары. Ради выгоды, которая делала для команды переносимыми даже безотрадные постоялые дворы, они гребли против течения долгий путь.

Крылатая Ладья скользнула в канал ночью, чтобы не привлекать ничьего внимания. Как будто желая защитить четверых авантюристов, с пустынного песка подул сильный ветер, который хотя и приносил неприятные ощущения глазам и носу, но скрыл луну. Ближе к утру он постепенно затих. Тем временем они были уже очень близко к столице, в местности, куда, по воспоминаниям Фалко, членампосольства было разрешено сделать выезд. Местность полого спускалась к каналу, и образовались заросли густого тростника, где гнездилось множество птиц. Они причалили Ладью в тростниках, где она как с берега, так и с канала была хорошо спрятана.

— Идем дальше, — нетерпеливо сказал Конан. — И не забывай, мальчик, если ты в течение трех дней все еще ничего от нас не услышишь, то не надо пытаться здесь играть героя. Лучше позаботься о том, чтобы отправиться дальше в Тайю, найти отца Дарис, Авзара, и рассказать ему все, что ты знаешь. Позволь ему помочь тебе и помоги ему сам.

— Д-да, — сказал офирец слегка дрожащим голосом. — Но — вернитесь назад! Пусть Митра и Варуна хранят вас!

Во время плавания Фалко не только отдохнул и набрался сил, как и его товарищи, но к тому же создал в голове идеальный образ героя — могучего киммерийца. Взгляд Дарис тоже часто с тоской останавливался на их вожде, и, когда он с ней заговаривал, она становилась необычно смущенной, даже смятенной. Джихан чаще всего держался молчаливо и замкнуто, он выполнял свою часть работы и старался, чтобы никто не замечал его боли. Это было поистине необыкновенное путешествие мимо совершенно пустынных, голых мест, по пышным, плодородным участкам. Каждый корабль, который они встречали, шарахался от их чудовищной Ладьи, и ни один гребец не осмеливался прокричать им приветствие, как это обычно принято на проходящих мимо судах. Береговые селяне, замечавшие Крылатую Ладью, бросали на произвол судьбы свои стада, лопаты и кирки и бежали прочь, в безопасное место. Маленький отряд на борту провел, однако, время очень мирно, и трое из четверых обычно отменно развлекались с вином, пением, беседами и надеждой на лучшее будущее.

Теперь настало время действовать для всех, кроме Фалко, который должен был остаться на борту, чтобы следить за кораблем, но главным образом потому, что имелась вероятность, что его узнают по дороге к посольству. Если все пройдет хорошо, его сограждане, имеющие нужные бумаги, заберут Фалко после захода солнца и доставят в город через одни из ворот. На первую разведку Конан взял с собой Дарис и Джихана, потому что один он был бы слишком заметным, несмотря на маскировку. Но если его будут сопровождать шемит и тайянка, в национальной принадлежности которой трудно усомниться, люди на улицах примут их за прибывших с караваном. Не все тайянцы бунтовали. Некоторые потомки попавших в плен, вообще не знали свои родные горы. В одежде, такой же как у Конана и Джихана, Дарис можно было легко принять за безбородого юношу.

Они побрились и помылись. В остальном им пришлось полагаться на то, что грязь, которая не была смыта, на кафтанах будет незаметна, потому что они не решались пользоваться водой Стикса, а то немногое количество питьевой воды, что было на борту, они должны были расходовать экономно. Но поскольку они почти все время проводили на свежем воздухе, их одежда по крайней мере не воняла.

Конан тряхнул руку Фалко.

— Спасибо, — проговорил он. — Пусть боги также охраняют тебя. Не переживай чересчур. Чему быть, того не миновать. Важно только, что мы без страха идем навстречу судьбе.

Он перелез через релинг и спрыгнул на землю. Его спутники последовали за ним. Когда тростниковое болото осталось позади и они ступили на твердую землю, они вышли через загон для лошадей к дороге, идущей параллельно каналу. На конце ее на южном горизонте возвышались башни. Встающее солнце окрасило серый рассвет. Стая уток с шумом поднялась из болота. Среди полей, пальм и оросительных каналов все время можно было видеть маленькие скопища глинобитных хижин. На юго-западе и юго-востоке пустыня вклинилась отдельными тонкими песчаными заносами в зелень. Воздух был еще приятно освежающим, но быстро становился все теплее.

Спустя какое-то время Конан сказал:

— Фалко точно описал, как добраться до посольства кратчайшим путем, но нам лучше не прямо и чересчур с решительным видом приближаться к нему, а сделать так, словно мы проводники караванов. Взяли небольшой отпуск, чтобы посмотреть город и поискать возможность спустить с кайфом немного денег, заработанных тяжелым трудом. Через такой город, как этот, наверняка каждый год проходят подобные люди, за которых мы хотим себя выдать.

— Не очень-то раскатывай губу на дружелюбный прием, — грубо сказал Джихан. — Эти змеепоклонники не такие, как горожане любого другого города. Кто знает, может быть, они вообще не люди!

— О нет, — заверила его Дарис. — Некоторые из них были жестоки к тебе и к подобным тебе, так же как и к моим землякам. Но я знавала нескольких довольно-таки славных стигийцев — и таких, должно быть, много — порядочных людей, которые почти ничем не отличаются от нас, которые тяжело работают, чтобы иметь возможность заплатить высокие налоги и в то же время обеспечить своей семье мало-мальски сносную жизнь. И что эти несчастные, достойные сострадания крепостные и рабочие, которых мы видели по дороге сюда, сделали кому плохого? Обыкновенные стигийцы по большей части страдают под властью надменных аристократов и фанатичных жрецов.

Конан проворчал что-то про себя. Ему дела не было до этих тонкостей и различий. Согласно его мировоззрению, каждый сам за себя против всех — за исключением тех немногих, к кому он в настоящее время испытывал товарищеские чувства. В лучшем случае по необходимости царило вооруженное перемирие, которое, однако, могло быть прервано по малейшему поводу. Это, конечно, не означало, что люди не могут вместе работать, действовать заодно, делить радость и горе и уважать друг друга. Порой он испытывал сожаление оттого, что необходимость вынуждала его убивать некоторых людей, но сна от этого он не потерял. Вечная борьба была просто частью жизни.

Показался Луксур. Городские стены были сложены из желтого песчаника. Они выглядели неприступными, однако не производили впечатления мрачных и зловещих, как в Кеми. На флагштоках, косо торчащих над зубцами, развевались знамена. Обе створки ворот были широко распахнуты, и, хотя на посту стояли солдаты, они не следили за оживленным движением: пешеходами, телегами, носилками, боевыми колесницами, лошадьми, быками, верблюдами, которые толкались в обоих направлениях. Можно было видеть крепостных и рабочих с полей, одетых лишь в набедренные повязки, погонщиков скота в рваных куртках, кочевников из пустыни в белых и черных бурнусах, купцов в роскошных многоцветных одеяниях, потаскушек в прозрачных платьях, солдат, старьевщиков, бродяг, домохозяек, детей, чужестранцев — разношерстная толпа. Они спешили, толкали друг друга и ссорились, беседовали, наслаждались, ругались, смеялись, задирались, торговались, строили козни, ревели, выли, свистели. Среди высоких глинобитных стен стоял адский шум. Улицы, по большей части мощенные булыжником, были грязны, как обычно в городах. Всевозможные запахи — дыма, жира, навоза, жареного, масла, пота, духов и наркотических испарений — висели в воздухе.

Конан и его спутники проталкивались через толпу. Монумент — статуя старого стигийского короля на высоком пьедестале, который стоял на склоненных затылках шемита и кумита, — указал им дорогу к улице Ткачей. Ремесленники сидели скрестив ноги возле прилавков и протягивали проходящим ткани, расхваливая их качество. Здесь не было такой большой давки, и трое пошли вперед немного быстрее, хотя они делали вид, будто у них полно времени, и глазели на все подряд.

— Алло! — крикнул кто-то.

Конан бросил взгляд через плечо и увидел, что к ним подбегает человек в поношенном кафтане. Он тащил с собой всевозможный хлам: грубо вырезанных игрушечных верблюдов он держал в руках, и длинные цепочки из нанизанных косточек свисали с его локтей. Почти вплотную подбежав к трем путникам, он обратился к Конану на аргосийском:

— Добро пожаловать в Луксур. Вы из Аргоса?

— Нет, — кратко ответил Конан.

— А, из Зингары! — Он выдал несколько фраз на зингарском с ужасающим акцентом: — Прекрасная Зингара. Возьмите сувенир!

— Нет, — отказался Конан по-стигийски. — Я не собираюсь ничего покупать.

— О, вы говорите по-нашему! — вскричал уличный торговец, тоже по-стигийски. Вся его обветренная физиономия расплылась в улыбке. Правда, впечатление портили черные пеньки зубов и дырки между ними. — Стало быть, вы странники, путешествующие по всему свету. Вы-то должны непременно оценить хороший товар. Вот, посмотрите на этого верблюда! Искусная работа. — Он вложил игрушку в руку Конана. — Всего за пять лунаров.

Это была стигийская медная монета.

— Я не хочу. — Конан попытался вернуть резную фигурку, но торговец спрятал руку за спину.

— Четыре лунара, — уступил он.

— Нет, клянусь Кромом! — Конан сдержал желание выхватить из-под полы боевой топор.

— За четыре лунара я вам дам двух верблюдов, которые вы сможете подарить своим детишкам.

— Я сказал — нет!

— Трех верблюдов!

— Нет!

— Трех верблюдов и цепочку.

Конан пошел дальше. Но торговца не так-то просто было стряхнуть.

— Вы не имеете права отнимать у бедняка труды его рук! — завопил он высоким фальцетом, чтобы привлечь внимание прохожих. — Подумайте о моих маленьких детках.

— Забери, наконец, свою проклятую штуку! — рявкнул Конан и вновь предпринял тщетную попытку отдать игрушку.

Внезапно он заметил, что Джихан и Дарис больше не стоят рядом. Он обернулся. Владелец настоящего, хоть и немного шелудивого верблюда задержал девушку и принялся настаивать на том, чтобы она прокатилась.

— Я покажу вам все достопримечательности городу — сулил он. Он заставил животное опуститься на колени и поднял Дарис в седло. — Это совсем просто и доставляет массу удовольствия. Вам нужно будет только оплатить мне стоимость поездки.

Джихан пытался уйти от парня, который совал ему неаппетитные конфеты на подносе.

— А, — сказал наконец стигиец, как будто его внезапно осенило. — Я знаю, вы хотите нуми. — Из своего просторного рукава он извлек маленький пакетик. — Самый лучший из возможных нуми. Вдохните лишь дым от него, и самые роскошные в мире сны — ваши. Ощущения бесподобные. Всего за два серебряных стелора.

Джихан побледнел.

— Три лунара, — ныл Конанов торговец.

Варвар был уже близок к тому, чтобы разбить игрушку, швырнув ее на мостовую, когда ему стало ясно, к чему это может привести. Уже сейчас останавливались любопытные прохожие, и конный стражник придержал своего коня.

Дарис была уже каким-то образом усажена на верблюда. Он покачивался. Хозяин животного взял повода и пощелкал языком.

— За три лунара трех верблюдов и две цепочки, — слышал Конан.

Торговец конфетами и наркотиками сиял.

— Вам непременно понравится моя маленькая сестра. Молоденькая, хорошенькая и очень, очень ловкая. Возьмите нуми, вы будете хорошо себя чувствовать, вы будете любить — это ли не счастье? Идемте!

Он схватил шемита за плащ. Джихан тяжело дышал. Его кулаки сжались.

— Стой! — рявкнул Конан. — Нам нужно дальше. Нет времени. Да, я беру игрушку за три лунара. Дарис! Джихан, во имя всего святого, дай ему деньги и идем.

— Вы купили трех верблюдов и две цепочки, — сказал торговец Конану. — Еще одна цепочка всего лишь за один лунар принесет вам счастье.

Конан открыл кожаный мешочек и вытащил монеты. На летучем корабле они нашли достаточно стигийских денег. Дарис спешилась и заплатила столько, сколько владелец верблюда рассчитывал выручить за целый день езды. Руки Джихана тряслись, когда он откупался. Даже стигиец замолчал под мрачным взглядом своего клиента и поспешно поклонился, отступая.

Но теперь на них накинулись другие.

— Поглядите, что я вам предложу!

— Имейте сострадание к бедному калеке!

— Я слыхала о таком, — выдохнула Дарис, — но никогда не считала, что это возможно.

— Нечто подобное я уже встречал, — сказал Конан, — но еще ни разу в таком количестве.

— Мы неправильно себя ведем, — проворчал Джихан — Нам нужно было целеустремленно прошагать милю, сделать мрачное лицо и угрожающе сжать кулаки, не глядя ни налево, ни направо.

Конан положил руку на плечо шемита:

— Ты говоришь так решительно! Неужели воскресло твое сердце?

Торговцы и попрошайки отступились и растворились в толпе. Конану очень хотелось бы знать, что ему делать со всем тем хламом, который ему навязали. Если он подарит это голым ребятишкам, прыгающим вокруг и играющим в прятки, он просто вызовет новые нападения. На улице горшечников ему удалось втихаря сунуть весь хлам в большой кувшин.

Вскоре после этого они пришли в совершенно другую часть города. Здесь, в центре Луксура, королевская семья велела построить роскошные здания. Королевский дворец, храм Сэта, казармы и плац королевской лейб-гвардии, архивы и служебные помещения советников монарха окружали широкую площадь. На прилегающих улицах стоял ряд больших господских домов, там располагались посольства и консульства разных стран. К ним вела улица Королей, к которой теперь Конан и его спутники приближались с северного направления. Она была очень широкой, искусно вымощенной и с обеих сторон ее украшали статуи стигийских монархов былых времен. Надписи на постаментах рассказывали о том, кого именно представляли эти величественные статуи. Дома на этой улице были построены из гранита, а не из высушенных на солнце глиняных кирпичей, как большинство других домов города. Движение было здесь менее оживленное и более изысканное: господин и госпожа в носилках, несколько мальчиков знатного рода, которые направлялись в школу в сопровождении гувернера, писатель с пером в руке, то и дело попадались жрецы, государственные служащие, богатые купцы, офицеры, лакей в ливрее, закутанная в покрывало замужняя дама, разносчик, который принес заказанные товары. Почти все они удостаивали трех чужаков в простой одежде косого взгляда, но никто их не останавливал. Фалко советовал им: «Держитесь так, словно вам надлежит выполнить здесь чье-то поручение, и тогда все действительно решат, что это так. Потому что кто же посмеет посетить стигийскую цитадель с каким-то тайным умыслом?»

Сердце Конана забилось сильнее. Они почти достигли цели.

Роскошная улица заканчивалась, пересекаемая второй улицей, которая была далеко не столь впечатляющей, но чистой, спокойной и тоже замощенной. Здесь располагались городские дома знати и богачей. В висячих садах на крышах пестрели цветы. Между ними имелись дорожки. Позади Конан видел высокие роскошные здания на площади перед королевским дворцом. На этой улице почти не было прохожих. Тишина висела над ней и была такой же угнетающей, как и дневная жара. Дома бросали на мостовую голубые тени.

Конан свернул направо. За два дома он уже видел золотого льва, ослепительного в полуденном солнце. Это и было офирское посольство. Он ускорил шаги.

Стигиец, который неторопливо прогуливался, внезапно резко остановился и воззрился на них. Вдруг он схватился за свисток, висящий на шее, и дунул. Раздалась пронзительная трель.

С обеих сторон льва распахнулись двери. Оттуда хлынули вооруженные люди.

— Стоять! — загремел голос. — Конан и его спутники, стойте — или заплатите жизнью!

— Митра, спаси нас! — выдохнула Дарис. — Нас предали! Колдовство Рахибы и Тот-Аписа!

Джихан вытащил из-под кафтана короткий меч.

— Иштар, — взмолился он на своем родном языке. — Дай мне умереть с отвагой и забери меня к себе. Освободи меня от боли, чтобы я мог верно служить тебе.

Конан поднял боевой топор — оружие, которое он выбрал для себя на корабле. Топор был из Тайи, у него была прямая рукоятка, и его остро заточенный клинок имел длинное острие. Несмотря на свою тяжесть, топор был очень удобен. Конана душила мысль о том, что их игра проиграна, что он никогда не сможет заключить Бэлит в свои объятия и что храбрая Дарис должна будет умереть рядом с ним, в крайнем случае, если ей будет угрожать плен, то от его руки. Но он был уже снова воин и не имел больше никаких мыслей, кроме мысли о битве. Быстрым взглядом оценил он их положение. Стигийцы заперли их между двух длинных фасадов. Примерно тридцать противников стояло перед ним, у многих были арбалеты, другие имели щиты и мечи. Предводитель их был статный седоволосый человек в простой тунике, вооруженный мечом.

— Мы нападем на их офицера, — предложил Конан, — и попытаемся пробиться. Как только мы соприкоснемся с врагом, встанем спина к спине и так будем биться.

В руке Дарис блеснул длинный кинжал. В левой руке она держала пояс из Кеми.

— Если бы мой отец знал, рядом с кем я сражаюсь, — тихо произнесла она, — он был бы так же горд, как и я.

Глава тринадцатая Смерть и честь

Конан и его друзья напали. Они бежали порознь, все время меняя направление. Арбалетные болты жужжали, но не могли попасть в такую ловкую и непредсказуемую цель. Прежде чем стрелки успели перезарядить арбалеты, Конан был уже тут как тут.

Конан, который имел большой опыт в обращении с боевой секирой, положил левую руку поближе к концу топорища, а правой держался за середину. Стигиец, стоявший против него, нанес колющий удар в его сторону из-под края щита. Лезвие топора отбило острие меча книзу, и тут же Конан нанес косой удар с правого плеча. Стигиец, обороняясь, поднял щит. Вся могучая сила киммерийца была вложена в удар. Металл загремел, щит прогнулся и повис на сломанной руке. Стигиец зашатался.

Конан взмахнул топором, и острое лезвие впилось в незащищенную ногу другого противника. Рана не была смертельной, но боль сделала этого человека, во всяком случае сейчас, не способным сражаться. И вот уже Конан принялся за стигийца, стоящего слева. Он снова парировал выпад мечом, затем повернул топор и ударил под щит. Сила толчка вынудила стигийца наклониться в сторону, и секира раздробила его открывшееся колено. Стигиец закричал и опустился на мостовую. Конан взметнул секиру и обрушил ее на шлем человека, которого только что ранил в бедро. Тот тоже упал на землю.

И вот уже Дарис и Джихан рядом с киммерийцем. Пояс щелкнул по руке солдата. Удар был таким сильным, что солдат выронил оружие. Джихан бросился под защиту секиры Конана, пока киммериец не убил солдата и не схватил его щит. После чего Джихан сам прикрыл киммерийца от нападения.

Несмотря на то что ряды стигийцев были пробиты, они были хорошо обученные и храбрые воины. С флангов они бежали в центр, к месту рукопашной. Три товарища были окружены, прежде чем у них появился шанс пробиться дальше. Второй ряд солдат подбежал ближе и немедленно бросился в битву.

Спина к спине стояли трое. Секира Конана гремела, меч Джихана рубил и колол, пояс Дарис взвивался, а кинжал вонзался в тела с быстротой молнии. Кричали люди, звенело железо. Жители выглядывали из окон расширенными от ужаса глазами, перед дверьми собирались зеваки. Над головами своих врагов впереди Конан видел прямо под золотым щитом с изображением льва седобородого человека в просторной тунике и шароварах. Лорд Зарус, без сомнения, и до него всего лишь несколько локтей, но для них он сейчас находится все равно что на Луне.

Киммериец был уверен, что конец его не так уж далек. Но свои две дюжины лет он прожил с удовольствием и пережил больше, чем другие за целое столетие. И теперь он хотел лишь забрать с собой столько стигийцев, чтобы оставшиеся в живых не могли больше спать спокойно. И он намеревался позаботиться о том, чтобы он и его спутники не попались в сети чародейства, а умерли здесь чистой смертью.

Седобородый подошел ближе, желая подбодрить свой отряд. Конан ясно видел его теперь. Он рубил вокруг себя еще яростнее в надежде пробиться к нему и разбить его череп. Но стигийцы давили слишком сильно даже для его медвежьей силы.

Внезапно Джихан закричал:

— Рамвас!

Это прозвучало, как вой жаждущего крови волка.

Шемита обуяло безумие. Только что он сражался рядом со своими друзьями и все время следил за тем, чтобы помогать им, а теперь отбросил всякую осмотрительность. Его щит превратился в орудие нападения, которым он бил, разбивал, а его меч колол быстрее молнии. Казалось, он вообще не замечает ран, которые сам при этом получил, они на удивление мало кровоточили, хотя некоторые из них были довольно глубоки. Лицо превратилось в маску Горгоны, перед которой стигийцы испуганно шарахались. Дико нанося вокруг себя удары и сметая все на своем пути, он прорывался сквозь толпу. За его спиной оставались убитые и раненые.

— Рамвас, ты помнишь меня? — взревел он, и с этими словами он добрался до седобородого. Щитом он выбил меч из его руки, и оружие описало широкую дугу по воздуху, а сам вонзил клинок в живот дворянина. С криком поднял Джихан тело, насаженное на клинок, над головой и швырнул его в стену дома. Череп треснул.

С ледяной дрожью Конан вспомнил, кто был этот Рамвас. И в тот же миг он увидел выход из ловушки. Большая часть солдат сбилась во время битвы в кучу. Вместе с Дарис он устремился вперед. Двое, что попытались встать у них на дороге, после двух ударов уже лежали на земле.

Они добрались до Джихана. Его глаза снова стали живыми, но теперь его раны по-настоящему болели и сильно кровоточили. У него было скверное ранение в живот.

— Бегите! — прохрипел он и указал на самый близкий проход между домами. — Я могу их еще задержать — пока еще могу.

— Нет, брат Бэлит, мы сражаемся вместе, — ответил Конан.

Шемит посмотрел на него твердо:

— Мне осталось недолго жить. Дайте мне умереть за нее. Если тебе… удастся… вернуться к ней… скажи: я любил ее.

Конан сжал руку с мечом, покрытым кровью.

— Я скажу ей больше, — обещал он. — Я скажу, что ты погиб свободным человеком.

— Да, освободиться из этого… тела… и моя душа… ушла к Иштар. Будь счастлив, брат.

Пока они обменивались этими словами, солдаты, из которых больше половины были мертвы или выведены из строя, замерли или растерянно шатались. Но теперь один, вероятно унтер-офицер, стал собирать вокруг себя отряд. Он кричал, звал их, тряс или бил по лицу и наконец привел в себя.

Конан повел Дарис в переулок, слезы текли по ее щекам, смывая грязь и пот. За их спиной Джихан встал, расставив ноги.

— Идите, собаки! — взвыл он. — Мы сделаем из вас пищу для крыс. Или вы считаете, что у нас троих слишком большой перевес для вашей шайки? Ну так мы будем драться с вами по одному.

Он пытался создать впечатление, будто его спутники остаются с ним, чтобы стигийцы не успели отрезать им другие пути к отступлению. Кроме того, он напомнил им о том, что у них ведь было задание схватить их по возможности живыми, чтобы солдаты не додумались быстро положить им конец, взявшись за арбалеты.

Конан и Дарис еще слышали, пока бежали вверх по переулку, как Джихан кричит на своем родном языке:

— Иштар, защитница всех любящих, которая спускалась в ад за своим возлюбленным, возьми меня к себе…

Переулок вывел их на улицу, которая была такой же широкой, что и улица Королей. Роскошные дома, повернутые фасадами к большой площади, стояли перед ними. Лишь немногие люди были здесь, и эти немногие носили рабские ошейники и потому не решались медлить, когда их послали с поручением. Без сомнения, шум битвы привлек к себе свободных горожан — но не на эту улицу, ее можно было просматривать насквозь. Создавалось впечатление, что любопытные проскользнули отсюда в правительственные здания, чтобы лучше видеть бой.

— Мы не должны здесь останавливаться, — хрипло сказал Конан. — Они быстро поднимут тревогу и начнут нас искать задолго до того, как мы сможем оказаться у городских ворот. Лучше всего спрятаться до утра, когда в город приходят караваны и из складов забирают грузы для кораблей, стоящих в гавани. Среди этой суматохи будет проще уйти из города незамеченными.

Дарис с сомнением оглядывала его и самое себя.

— Таким? Мы все в крови, — пробормотала она.

— Проклятье! — выругался Конан. — Мы должны, конечно, сперва позаботиться о наших ранах и постирать наши вещи, — нет, лучше будет, если мы достанем новую одежду. Но где? И как? И где мы найдем укрытие в городе, где, без сомнения, все обязаны нас искать и где, без сомнения, назначили высокую награду за одно только указание на нас.

Дарис сжала руку Конана:

— Подумаем над тем, что рассказывал Фалко. Нет, погоди, дай мне попробовать вспомнить. Хотя я здесь прежде никогда не была, но ведь это все-таки столица Стигии. — Она щелкнула пальцами. — Да, слева от нас на большой площади стоит знаменитый храм Сэта. За ним находится за стеной лабиринт с искусственным прудом, там есть крипты, где проходят тайные ритуалы. Кто станет искать нас в этом месте?

Конан непроизвольно содрогнулся, но затем резко вскинул голову, отбрасывая гриву черных волос, и вполголоса рассмеялся:

— Великолепно! Если Сэт ничего нам не сделал за то, что мы утащили его Ладью, то ему также не помешает, коли мы разобьем лагерь в его святыне. Идем, показывай дорогу!

Они снова спрятали оружие под одеждой и шагали с таким видом, словно у них было полное право находиться здесь. К счастью, никто из рабов не подходил к ним достаточно близко, чтобы кровь на их одежде бросилась в глаза. С улицы, которую они оставили, все еще были слышны звон оружия и крики — Джихан сражался до конца.

Они завернули за угол роскошного здания архива и подошли к стене высотой приблизительно девять футов. Цветные кирпичи складывали изображение огромного питона, а вершину стены украшали и защищали железные прутья в виде кобр. Справа поднималось массивное строение, на верхней ступени которого можно было видеть позолоченную фигуру огромной змеи, свернувшейся кольцом. Дарис сочла за лишнее объяснять, что это и был храм Сэта. За углом Конан увидел на другой стороне площади колонны — вход во дворец.

Никого, кроме них, здесь не было, но эта тишина, конечно, скоро взорвется.

— Наверх, девочка! — проворчал Конан. Он сложил руки, и Дарис встала на эту ступеньку. Сам он высоко подпрыгнул и ухватился за железных кобр. Потом он подтянулся и перевалил через стену. Кобры служили только для устрашения, было не так уж трудно проскользнуть между ними и спрыгнуть на землю по другую сторону стены.

Конан был готов на месте убить каждого, кто его здесь увидит, но никого не было. В этом не было ничего удивительного, потому что они находились в лабиринте. Он был очень ухоженным, но один его вид и запах почему-то непроизвольно вызвал у Конана отвращение. В жаре, от которой перехватывало дыхание, пальмы поднимались, как скелеты, над живой изгородью в человеческий рост, колючки и густая листва которой оставляли мало простора для передвижения. Дорожки густо покрыты мхом, который, как и густая темная листва, скрывал все звуки. Вьющиеся растения извивались, как змеи, от ствола к стволу, повисали на ветвях деревьев. Обычно светящиеся алые цветки казались тусклыми и почти не составляли цветового контраста грядкам с пурпурным и черным лотосом, из которого добывали опасные яды. Ни одной птицы не свистело и не щебетало, вместо этого вокруг жужжали насекомые, огромные жуки пищали во мху, пауки висели в паутинах, а муравьи искали добычу. Они прошли немного, и Дарис содрогнулась и прижалась к Конану.

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Не надо было сюда приходить. Я не должна была советовать этого. Мне страшно, потому что мы уже заблудились.

Желая ее утешить, киммериец слегка прижал девушку к себе.

— Ты, верно, никогда не бывала в джунглях? — спросил он. — А я уже побывал. Здесь ничуть не хуже, и по крайней мере не верещат попугаи. Мох такой густой, что наверняка есть и вода. Как только найдем источник, сделаем остановку. Я до того хочу пить, что выпил бы сейчас целое озеро Вилайет.

Он скинул сандалии, чтобы вернее почувствовать, когда изменится влажность почвы. Он принюхивался, прислушивался, призывая на помощь все свои инстинкты дикаря и лесного охотника. Он ориентировался по солнцу, благословенному знаку Митры, и уже вскоре отыскал колодец.

Вода стекала из нескольких больших бассейнов в большой пруд, где качались водяные лилии и плавали карпы. Конан предположил, что отсюда по всему саду расходятся пористые трубы, чтобы поддерживать влажность почвы. Когда Дарис захотела пить, он остановил ее.

— Эта вода может быть из Стикса, — предупредил он и сперва осторожно попробовал сам. Вода была прохладной, чистой и, несомненно, имела своим источником артезианский колодец. Киммериец широко улыбнулся:

— И как это архитектор до такого додумался? А может, он просто подключился к первому попавшемуся источнику?

Они пили, сперва жадно, потом с непередаваемым наслаждением, потом разделись, искупались, выстирали одежду и разложили ее сушиться. Конан, взиравший на Дарис с искренним восхищением, заметил, как она покраснела, хотя в крепости она и думать не думала о своей наготе.

Пока их весьма кстати прихваченные кафтаны сохли, они сидели на корточках возле пруда, ловили руками карпов и ели их сырыми. Кто знает, когда им снова доведется поесть? Когда они почувствовали благодатную сытость, солнце уже высушило тонкое льняное полотно одежды.

— Вот и хорошо, что ни один садовник не забрел сюда по ошибке, — проворчал Конан. — То есть хорошо для садовника. Но нам, наверно, лучше поискать местечко, где нас не так-то легко будет увидеть.

Перевязав раны — по счастью, легкие — полосками ткани, оторванными от одежды, они вновь пустились в путь. Храм, возвышавшийся над самыми высокими деревьями, указывал им дорогу. То и дело они шли по кругу между огромными грибами и искусно подстриженной живой изгородью, но, несмотря на это, они все время приближались к храму Сэта и вскоре уже добрались до выхода из лабиринта. За узкой полоской, выложенной плитами, вздымалась нижняя ступень цитадели. Фасад, выходящий на площадь, был роскошным, однако задняя сторона была из простых темных глыб гранита, лишь местами украшенных резьбой иероглифов.

Конан, внимательно высматривая, нет ли поблизости ядовитых ночных теней, обнаружил прорези окон и несколько дверей. Царила полная тишина. Он порадовался удаче и подивился ей, пока не сообразил, что храм Сэта оживает по-настоящему только с наступлением ночи. Жрецы, служки, даже большая часть рабов в такое время спит. Входы были закрыты и заперты на засовы, и только один, со зловещей надписью, нет. Когда Конан осторожно открыл двери, навстречу ему, с лестницы, понесся гнилостный запах.

— Она ведет к криптам, — обратился он к Дарис. — Потому и не заперта. Кто, кроме чародея, пошел бы туда по своей воле?

Девушка улыбнулась.

— Мы, — сказала она и легко вскочила на ступеньку.

Конан закрыл за собой дверь. Изваянная в горной породе лестница уводила все глубже в бездну, насколько видел глаз в свете разрозненных настенных светильников. Стены были расписаны картинами, изображающими процессии, ритуалы и человеческие жертвоприношения. Потолок, спускающийся вниз вместе со ступенями, был низким, и на каждом пролете лестницы с него свисала каменная змея, так что Конан и Дарис поневоле вынуждены были всякий раз пригибаться перед Сэтом. Пламенная ярость вздымалась в душе киммерийца. Он сжал зубы так, что заныли челюсти.

— Джихан, брат Бэлит, — беззвучно поклялся он. — Ты будешь отомщен. Ради тебя я растопчу ногами змею.

Когда им уже начало казаться, что ступени не кончатся никогда, они наконец вышли в коридор, очень слабо освещенный, полный теней и эха. Тут и там отвратительную настенную живопись прерывали двери. Первые две вели в гробницы с огромными саркофагами, и киммериец спросил себя, человеческие ли мумии в них содержатся. Из третьей двери навстречу им хлынул свет. Помещение было отделано в виде ларца. Свет исходил из большой бронзовой лампы на алтаре. Она стояла перед золотым изображением свернувшейся кобры в натуральную величину, с головой, слегка вытянутой вперед на поднятой шее. Злобно сверкающие мудрые глаза были устремлены на дверь и, казалось, ожидают, что всякий входящий тут же, исполненный благоговейного ужаса, бросится перед нею на пол. Хрустальная чаша перед алтарем была полна молоком. Дорогие драпировки на стенах обрамляли картины, изображающие людей со змеиными головами.

Дарис изучала иероглифы на противоположной стене. Она была не похожа на тех тайянцев, что были сведущи в премудростях хайборийской письменности, однако стигийские символы она учила в школе.

— Святилище Сэта в одном из многочисленных его воплощений, — прочла она. — Молоко, — продолжала она, — предназначено для священной кобры, которая обитает где-то неподалеку. Это может означать, что она появится в любой момент.

Конан созерцал артефакты.

— Лампу заправили маслом совсем недавно, и фитиль закреплен, — сказал он. — Он настолько большой, что его, самое раннее, можно будет увидеть завтра утром. Молоко еще свежее. Я предполагаю, что один из служек каждое утро, прежде чем уйти, заботится обо всем этом. И когда он явится снова назавтра, нас здесь уже не будет. Я не думаю, что здесь производятся какие-либо ритуалы. Крипты используются чародеями все-таки только для их особых целей, не так ли? А что до кобры — ну, если она явится, значит, ей не повезло.

Он вынул из-под кафтана боевую секиру, положил ее на каменный пол и сорвал со стен несколько драпировок. Их он расстелил на полу.

— Здесь довольно прохладно, — сказал он, улыбаясь, — но мы напились и наелись, теперь у нас есть свет, одеяло и приятное общество… — Он прервал себя. — Но Дарис, почему же ты плачешь?

— Разве нельзя теперь, когда мы в безопасности? — всхлипнула она, закрывая лицо руками. — По Джихану, погибшему в чужой стране…

Он обнял ее. Она прижалась головой к его груди. И тоже обвила его руками. Какое-то время она продолжала тихо плакать. Утешая, он провел по ее волосам, как делал это с Бэлит, и прошептал, вдыхая аромат ее мягких кудрей:

— Ты спрашиваешь себя, как я могу быть таким бесстрастным, когда брат моей возлюбленной только что погиб? Дарис, ты дочь народа воинов и потому должна понимать это. Смерть приходит ко всем нам, если так угодно судьбе, невзирая на то, станем ли мы отравлять себе жизнь из страха перед неизбежным концом или наслаждаемся ею, покуда она наша, и покидаем этот свет непокоренными. Джихан умер, полный радости и овеянный славой. Он отомстил за себя и спас жизнь своим друзьям. Если его религия — истинна, он сейчас снова жив-здоров и скачет на единороге по царству Иштар к башне, где ожидает его прекрасная женщина. Чтобы стать матерью его детей. Если же его вера лишь заблуждение, что ж, тогда он тоже не страдает больше от боли и обрел вечный покой. Он хотел, чтобы мы хранили его память, Дарис, но не думаю, что он желал бы видеть нас скорбящими.

Она подняла на него глаза и выдохнула: — Конан, здесь, у двери ада, ты даришь мне новое мужество.

Они страстно поцеловались перед алтарем Сэта, но когда Дарис, полная желания, попросила: «Любимый, я твоя, возьми меня…» — он отстранился.

Она посмотрела на него пристально.

— Я сказала это искренне, — заверила она, дрожа. — Я люблю тебя, Конан.

— Ты мне тоже мила, говорю от всего сердца, — отозвался он, — и я слишком уважаю тебя, чтобы сейчас тебя взять, потому что знаю, что вернусь к Бэлит так быстро, как только смогу, и оставлю тебя.

— Она бы это поняла.

Конан сухо рассмеялся:

— Она бы меня не простила. Будь мне сестрой, Дарис, и я буду считать, что мне оказана честь.

И снова она заплакала, а он дружески утешал ее и сам при этом, возможно, нуждался в утешении больше, чем когда бы то ни было.

Крылатая Ладья выбралась из болотистой дельты и по каналу прошла к Стиксу. Хотя сейчас стоял светлый день и солнце близилось к зениту, им не нужно было больше прятаться, потому что ладья, в конце концов, была быстрее всего, что плавало по воде или ходило по земле.

Дарис была впередсмотрящей. Ветер играл ее волосами, черными, как полночь, и трепал ее тунику, плотно облепившую прекрасные формы ее тела. Ее лицо, которое должно было бы быть полным освобождения и торжества, выглядело печальным. Фалко стоял на корме у хрустального шара и внимательно слушал доклад Конана, который завершил сообщение в своем обычном лаконичном стиле:

— …незадолго до восхода — насколько я мог определить время по остатку масла в лампе — на поиски. Сперва мы наткнулись на послушника, я убил его и спрятал его труп в шкафу. Его одежда мне пришлась впору. Правда, она была немного коротковата, да и голова у меня не обрита наголо, как это обязательно для жрецов, но я натянул капюшон на голову, как только смог. Следующий, кого мы повстречали, был какой-то раб. Этого беднягу я только оглушил, связал и заткнул ему рот полосками от наших с Дарис кафтанов, а она переоделась в его одежду. К счастью, эта хламида закрывала ее до шеи, так что не бросалось в глаза отсутствие ошейника. Никто нам больше не мешал, и так мы прогулялись по главному порталу — в храме не многие в этот час бодрствуют — и вышли к воротам. Даже если бы в городе не царила обычная утренняя суета, я и то сомневаюсь, чтобы кто-нибудь осмелился спросить двух храмовых служащих об их намерениях. Затем мы прошли через поля, и вот мы снова на борту и направляемся в Тайю.

Во взгляде юноши читалось удивление.

— Еще никогда ни один воин не шел по свету так триумфально, — сказал Фалко. — Когда-нибудь ты завоюешь королевство. Но сначала ты освободишь наших близких — моих и Дарис.

— Вероятно, — пробормотал киммериец. — Но нам нельзя забывать и о тяжелых боях и больших потерях.

Офирец кивнул:

— Да, наш план рухнул, и мы потеряли Джихана. Но я верю, что то, что он считал самым главным желанием своего сердца, ему удалось исполнить. Ты и Дарис, вы осмеяли Сэта в его собственном храме. И мы снова на свободе. — Немного озабоченный, Фалко продолжал: — Но вы оба кажетесь мне куда более подавленными, чем следовало бы ожидать. Случилось нечто, о чем ты мне не рассказал?

— Это кое-что личное, что не во всех деталях удалось, — коротко ответил киммериец. — Слушай, Фалко, у нас еще два дня и две ночи, когда нам нечем будет заняться. Ты молод и горяч, а она прекрасна и сейчас, кажется, не вполне в ладах сама с собой. Не надо пользоваться ее настроением, слышишь? Мы должны с честью доставить ее домой.

— Можешь на меня положиться, Конан, — заверил Фалко и вдруг бросил в пространство мечтательно затуманенный взгляд. — И у меня же есть моя Сенуфер. Когда-нибудь мы с ней будем счастливы вдвоем.

Конан в ярости обернулся, но тот замолчал.

Высоко над Ладьей летел орел с той же скоростью, что и сам корабль, и его крылья золотом мерцали в солнечных лучах.

Глава четырнадцатая Тайя

Когда друзья добрались до устья Хелу, на безлунном небе уже густо высыпали сверкающие звезды. Хелу бежал по своему руслу быстрее и казался более приветливым, чем Стикс, с которым он соединялся. Восточнее Стикса, который устремлял здесь свои воды на север, горы отделяли его от более скудной местности, обжитой кочевниками. К западу, круто обрываясь скалами по обе стороны долины Хелу, вырастала Тайя, серебряно-серая в звездном свете, гористая местность, изрезанная ущельями; Тайя, которую стигийцы называли «мятежной провинцией»; Тайя, сражающаяся за свободу — какой она была в глазах ее граждан. Там, где встречались оба потока, на левом берегу Хелу лежал маленький городок Сейян, дремлющий в тени своих белых стен.

— Этот приток мы перелетим здесь, — сказала Дарис и указала, где именно, — мимо пашни к гроту, где сможем спрятать Ладью. Оттуда не так далеко до Турана, и можно добраться пешком. Даже если мой отец сейчас находится не там, мы могли бы подождать его возвращения. Жрецы Митры гостеприимно нас встретят.

Ее голос звучал бодро, и Конан был рад этому. За все время путешествия она ни разу не сказала и не сделала ничего глупого, как он опасался. Она не плакала и не представлялась оскорбленной, но обходилась одинаково дружески и сдержанно с обоими своими спутниками. Но ее былой жизнерадостности и восторженности, с которыми она пустилась в путь из Кеми в Луксур, не было и следа.

Определив на глазок, что они могут пролететь под мостом через Хелу, Конан развернул Ладью. Ему пришлось преодолеть свое отвращение. Хотя он все еще считал этот способ передвижения нечеловеческим, ему все же пришлось признать, что в данном случае это очень удобно. Ладья развернулась. Фалко на носу подал сигнал, что впереди все чисто. Сила горного потока, кипящего в вялых струях Стикса, сотрясла днище Ладьи.

Мгновенно потемнел и стал мрачным дьявольский огонь. Ладья пошла медленнее, сложила крылья и бессильно остановилась.

— Что за дьявол! — выругался Конан. — Какое колдовство заработало теперь? — Он закусил губы и попытался еще раз. Ладья не заходила в устье.

Фалко помчался на корму.

— Боюсь, наша чертова штучка остерегается покидать родные воды, — сказал он. — Или, возможно, магия, заставляющая ее двигаться, исходит прямо из самого Стикса. Если мы захотим заставить ее подняться по другой реке, нам придется тащить ее волоком.

Конан кивнул. Взгляд на ясное сияние Млечного Пути прогнал его ужас перед сверхъестественным.

— Звучит правдоподобно, — проворчал он. — Хорошо еще, что мы не пытаемся добраться до какого-нибудь высокогорного озера. Ну, и что нам теперь делать?

— Проплывем еще несколько миль на юг, — предложила Дарис. — Я припоминаю одно местечко, где мы тоже могли бы спрятать Ладью относительно хорошо — по крайней мере, в эти скверные времена, когда никто больше не путешествует ради собственного удовольствия. В любом случае нам предстоит проделать пешком более длинную дорогу, чем мы предполагали. Так что поступим, как я сказала.

Ее спутники были согласны. Сейян остался позади. Местечко, о котором говорила Дарис, представляло собой расселину в крутом скалистом обрывистом берегу, такую узкую, что они лишь с трудом смогли протащить туда Ладью, однако достаточно глубокую, чтобы лодки не было видно с реки. Они решили отдохнуть ночью на борту, прежде чем с рассветом пуститься в дорогу.

В ранних сумерках взобрались они по скале наверх. Из запасов, имевшихся на борту, они неплохо снарядились: каждый имел тунику и свернутое в рулон одеяло, мужчины надели сапоги, кафтаны и бурнусы, чтобы защититься от полуденного солнца; провиант на несколько дней и бурдюк с вином, содержимого которого должно было хватить, пока Дарис не сможет найти источник или ручей с питьевой водой. Кроме кинжала, Конан взял боевой топор, самое подходящее для себя оружие; Фалко запасся саблей и круглым иранистанским щитом; Дарис — полный колчан, лук и пояс, который уже не раз сослужил ей добрую службу.

Целый день они шли на север, всевремя поднимаясь вверх по холму, навстречу горам, все еще лежащим в голубоватой дымке, по террасе, прорезанной расселинами и вздыбленной скалами. Пустынная была то земля, лишь кое-где встречались единичные деревья — тамариски и акации, но зато густо росла зеленая трава, достигавшая до пояса и шелестевшая под ветром, и постоянно впивались в ноги путников колючки, незаметные в траве. Воздух был совершенно чист, и видно было далеко; пахло сеном и грозой. Порой они проходили мимо каменных строений и тут и там видели коровьи лепешки, но самих стад нигде не было; зато было много разнообразных других животных, которые остаются после того, как человека сгоняют с насиженного места, или, возможно, пришедших сюда уже после исчезновения людей: антилопы всех видов, жирафы, зебры, дикие лошади, павианы, львы — но всех путники видели очень издалека. Пролетали, трепеща нежными крылышками, бабочки; зяблики и журавли летали у путников над головами, из-под ног выскакивали куропатки, и коршун выписывал в небе круги. Одинокий золотой орел, как им показалось, сопровождал их высоко под облаками.

Чем дальше они шли, тем лучше становилось настроение Дарис.

— Это моя родина! — сияя, заявила она. — На этих высоких горах я у себя дома!

Конан молчал. И он тоже был сыном гор, и, хотя суровость этих отрогов отзывалась в его душе, она не была все же его Киммерией, с ее ледниками и голыми скалами, покрытыми снежными шапками, и, если бы ему пришлось остаться здесь надолго, он не чувствовал бы себя здесь вольготно.

«Но, быть может, именно здесь белеть моим костям», — подумал он.

К вечеру второго дня неожиданно перед ними возникли препятствия.

Используя приметную гору в качестве ориентира, Дарис вела их к водному руслу, по которому они могли бы потом идти большую часть своей долгой дороги. Солнце светило им в лицо, когда они забрались на холм и принялись спускаться с него по другой стороне. Этот путь привел их в продуваемую семью ветрами теснину, где по плоским камешкам в тени проворно бежала речушка. После бесконечных миль почти полностью лишенной воды пустынной местности, простиравшейся по ту сторону холма, зелень, росшая вдоль всего потока, казалась неправдоподобно свежей и густой. От воды поднималась приятная прохлада.

— Стойте! — вскрикнул Конан.

Возле речушки разбили лагерь примерно три дюжины человек. Большие узлы были свалены рядом с несколькими вьючными животными. В качестве оборонного сооружения вокруг лагеря было возведено кольцо из срезанных колючих кустарников, как то в обычаях Черного Побережья, не такое высокое и плотное, однако этого хватило бы для того, чтобы отразить атаку налетчиков или, по крайней мере, сделать их более осмотрительными. Горели небольшие костры из сухого помета, поблизости лежали высохшие ветки, сваленные в кучу, — их припасли для больших костров, которые разложат с наступлением темноты. Люди были одеты различно: в звериные шкуры, в обрывки ткани, в юбки из травы, — но все без исключения принадлежали к одной расе. И это, без сомнения, не были тайянцы. Это были негры.

— Путешественники из Кешана? — спросила Дарис напряженным голосом. Она приложила ладонь к глазам, прикрывая их от слепящего солнца, опускающегося к западу, и пристально вгляделась вниз, туда, где уже сгущались сумерки. — Нет, они совсем не так выглядят.

— Скорее, как жители побережья в южном Куше, — заметил Конан. — Что могло увести их так далеко от родины?

Чужаки тоже обнаружили их присутствие. Некоторые испустили вопли, схватились за оружие, за овальные щиты. Они перепрыгивали вал из колючего кустарника и мчались вверх по холму, однако намного правее и левее троих путников. Совершенно явно они хотели удостовериться, что эти трое пришли без сопровождающих. Большая часть оставшихся приготовилась к нападению и направилась к ним размеренным шагом.

— Это мне не нравится, — проворчал киммериец.

— Но ты не можешь ставить им в упрек их недоверчивость, — заметил Фалко.

— Нет, конечно нет. Мы сперва попытаемся разойтись с ними мирно, но все-таки приготовьтесь сражаться. — Конан поднял обе руки и развел их широко в стороны. — Мы друзья! — закричал он на стигийском.

Один из негров, явно вождь, выступил вперед на несколько шагов. В противоположность остальным, молодым и стройным, у него были седые курчавые волосы и огромное брюхо вздымалось под леопардовой шкурой. Но этот человек был тем не менее такого богатырского сложения, что его дородность почти не бросалась в глаза. Медные кольца блестели на его тяжелых мускулистых руках. Плетеное золотое ожерелье, охватывающее шею, почти полностью скрывалось под двойным подбородком. У него были выпяченные губы и приплюснутый широкий нос.

— Вы есть кто? — взревел он. Судя по акценту, такому сильному, что слова едва можно было разобрать, знакомство вождя со стигийским языком было лишь очень поверхностным. — Вы есть откуда? Куда есть вы?

— Мы идем дальше! — закричал Конан в ответ. — Прямо сейчас!

Разведчики, убежавшие вперед, начали делать знаки и вопить. Предводитель прислушался, затем громовым голосом расхохотался:

— Хо! Хо! Хо!

Он начал раздавать приказы на своем диком наречии. Чернокожие помчались по холму с быстротой, заставляющей вспомнить диких зверей. Половина их разделилась, обходя чужаков справа и слева, чтобы присоединиться к разведчикам, которые теперь приближались к маленькому отрядику Конана с обеих сторон. Остальные помчались прямо на них.

— Вы — харашо, — вас — нет убивать.

— Нет! — крикнул Конан в ярости. — Вы хотите нас всего лишь утащить на невольничий рынок. И Дарис первую…

Он снял секиру с плеча, и его голос загремел львиным рыком:

— Сделать это пытались и те, кто был получше вас! — Но втайне он думал, что настал конец для него и его товарищей. Горько было найти смерть из-за слепого и глупого случая, но разве настоящий искатель приключений имеет право ожидать чего-нибудь лучшего? Он шепнул в ухо Дарис:

— Что бы сейчас ни случилось, живой они тебя не получат, клянусь!

Ее лук запел. И тут же она схватила новую стрелу.

— Спасибо, любимый, — прошептала она в ответ, не отводя взгляда от своей цели. — Если последний поцелуй мне суждено принять от твоей секиры, я буду знать, что он… его породила любовь. Благослови тебя Митра. И да будет его воля встретиться нам после смерти в его чертогах.

Он не мог разделить ее веры, но ее спокойствие сделало менее острым страх за нее, и он улыбнулся ей ободряюще, после чего расставил ноги пошире и приготовился к битве.

— Хаа! — взревел Фалко и уже собрался было броситься вперед. Конан схватил его за плечо и остановил рывком.

— Болван! — рявкнул он. — Будем биться спина к спине, так мы сможем больше их убить.

Стрелы Дарис впились в двоих или троих, нанеся им серьезные раны, но по большей части они либо вонзались в щиты, либо вообще пролетали мимо цели. Когда враги подошли совсем близко, она выронила лук, взяла в левую руку пояс и извлекла из ножен кинжал. Фалко вызывающе рассек саблей воздух. Конан ждал молча.

Первый негр набросился на него, замахиваясь металлическим шаром на цепи. Свистнула секира. Она раздробила дерево и кожу щита, которым прикрывался нападающий, и вонзилась в шею. Тело негра рухнуло.

— Бэлит! Бэлит! — кричал Конан. Это был его боевой клич. На этот раз секира выбила у противника короткий меч из руки. Уголком глаза Конан видел, как Дарис вонзает свой кинжал кому-то в руку, как Фалко отрубил чью-то ногу. И непроизвольно испустил Конан боевой клич, который слышал на пиратской галере:

— Ваконга мутузи! Бэлит! Бэлит!

Предводитель отскочил назад на несколько шагов, и воздух, казалось, содрогнулся от дикого воя. В тот же миг его люди тоже отступили. Стоя неподвижно над обезглавленным телом и держа в руке секиру, с которой капала кровь, Конан мрачно подумал, что его слабые надежды, похоже, оправдываются. Хотя его маленький отряд был все еще окружен, но враги отступили на добрые восемь футов, и хотя негры сверкали глазами весьма недружелюбно, они не решались подходить ближе. Возможно, их предводитель усмотрел, что трое невольников не стоят таких больших потерь, какие их, как он теперь понял, ожидают, и лучше будет дать противнику уйти.

Дородный чернокожий предводитель подбежал ближе и остановился прямо перед киммерийцем. Он что-то произнес.

— Я не понимаю твоего языка, — объявил Конан на стигийском, хотя и этот язык был ему едва знаком.

— Этот знаешь? — спросил его чужак на хайборийском жаргоне моряков.

Сердце Конана забилось быстрее.

— Да, — ответил он на том же языке. — Послушай, мы готовы забыть, что вы на нас напали, и идти дальше своей дорогой в мире и покое.

— Ты выкрикнул одно имя, — задумчиво проговорил чернокожий и произнес слова племени суда. — Ты знаешь, что они означают?

— Не вполне.

Тот усмехнулся, и его двойной подбородок затрясся.

— Я бы перевел их примерно так: «Будь проклята смерть! На битву!» — Он снова стал серьезным. — Но меня интересует имя, которое ты кричал. Произнеси его еще раз и скажи мне, кто его носит.

Одно мгновение Конан злился на этот приказной тон, но, возможно, будет полезнее подчиниться.

В его ответе прозвучала гордость:

— Я назвал имя Бэлит, потому что я ее муж. Она дочь Хоакима из Шема, которого субанцы называли Бангулу.

Радость и почтительность сделали жирное лицо чернокожего почти привлекательным.

— А я Сакумба, который хорошо знал Бангулу и качал на коленях маленькую Бэлит, — сказал чернокожий. — Добро пожаловать!

Он выронил свое копье, шагнул вперед и радостно заключил Конана в свои объятия.

Бесчисленные звезды величаво сверкали над уединенной Тайей. Треск костра заглушал журчание текущего неподалеку ручейка. Едкий дым поднимался кверху, желто-красные отблески мелькали на скрещенных ногах людей, сидящих вокруг костра.

Как и на корабле, субанцы показали себя людьми незлопамятными и не пытались мстить за своих погибших и раненых — последние, по счастью, не получили слишком серьезных повреждений. Шумно и сердечно предлагали они своим новым друзьям кров, еду и остатки кислого вина. Они теснились вокруг путешественников, чтобы не упустить ни одного сказанного ими слова, хотя никто, кроме их предводителя, не понимал толком хайборийский жаргон. Поэтому предводитель время от времени переводил слушателям очередную порцию услышанного, причем явно более живописно, чем те ему рассказывали.

— Да, — начал свой рассказ Сакумба, — плохие настали годы для нас, когда стигийцы нас выследили. Мы были ослаблены постоянными нападениями соседних племен. Бэлит и ее морские бродяги облегчали нам жизнь, ибо из той добычи, что они приносили домой, мы могли нанимать воинов с юга, чтобы они защищали нас. И все равно мы были уже далеко не те, как во времена Бангулу. Я, имевший много коров, и посевов, и жен, превратился в бедного бродягу, который вечно ищет средств к жизни. Я, конечно, подумывал примкнуть к Бэлит, но мне постоянно приходит на ум воспоминание о том, как легко я могу начать страдать от морской болезни. Поэтому я собрал вокруг себя этих парней, и мы пустились в дорогу — торговать. С нашего побережья мы везли с собой преимущественно соль, потому что ничего другого нам больше не оставалось. Мы меняли ее на слоновую кость, перья, редкие сорта древесины и тому подобное. В Кешане мы выторговали железные вещи, украшения, мази и коренья — да и вьючных животных не позабыли. — Он поднял бурдюк с вином, наполнил рот, рыгнул и передал бурдюк дальше по кругу. — Вместо того чтобы вернуться назад той же дорогой, я решил пройти горами, потому что мы узнали, что в юго-восточной Стигии начались всякие затруднения. Я счел возможным извлечь немножко выгоды из бедного честного люда, обитающего здесь.

— То есть продать их в рабство, — бросил Конан.

— И это тоже, если представится возможность, — невозмутимо ответил Сакумба. — Мы уже не раз по дороге приобретали пару рабов, чтобы потом перепродать их немного дальше и чуть подороже. В любом случае, что касается здешних мест, сказал я сам себе, стигийцы не так уж контролируют здешнюю торговлю. Кто знает, может быть, где-нибудь здесь лежит большой мешок с деньгами, который только и ждет нового хозяина. — Он глубоко вздохнул. — Но до сих пор мы видели только безотрадную пустошь. Так что вы не можете поставить мне в упрек, что я захотел привести на рынок троих молодых, здоровых людей. Но я очень рад, что вышло так, как вышло. — Он крепко хлопнул киммерийца по спине. — Каждый друг Бэлит — мой друг. А ты говоришь, что ты ее муж? Хо, хо, не будь я для девочки чем-то вроде дедушки, я бы ее приревновал.

Конан посерьезнел.

— Вам лучше будет утром повернуть назад и пойти через перевал дорогой на Кешан, — посоветовал он Сакумбе. — Эта страна живет в горчайшей нужде. Она не только страдает под гнетом еще худшей тирании и находится сейчас в состоянии войны, здесь еще во всю орудует мерзкое чародейство.

— Что-о? — Сакумба взволновался.

— Ты же слышал, что я рассказывал. Не думаю, что колдуны так просто откажутся от своего.

Сакумба нахмурил лоб, снова рыгнул и пробормотал:.

— Мы должны посовещаться.

Он указал на одного из своих людей, сидевшего напротив. Хотя тот был намного моложе, все же он был старше остальных, поджарый, с суровыми чертами и мрачными глазами. Шрамы складывались в причудливый узор на его лице.

— Гонга — знахарь, медикус, — пояснил Сакумба. — Не такой могучий, как Кемоку, его учитель дома, нет, далеко не такой. Он немного понимает в колдовстве. Он не старый, не болезненный. Я решил: будет полезно взять кого-то, кто хоть немного соображает в колдовских делах. Я обговорю с ним.

Пока оба они беседовали на субанском, Конан негромко переводил на стигийский все, что он только что узнал, для Дарис, и Фалко.

— Правила чести требуют, чтобы я посоветовал им повернуть назад, — заключил он. — Но у меня такое чувство, что эти ребята были бы нам очень полезными союзниками, если бы удалось их завербовать. Попытаться?

Девушка кивнула:

— Почему бы нет? Моему отцу пригодилось бы каждое копье. Я не говорю уже о моей стране.

С широкой улыбкой Фалко добавил:

— И разве не здорово будет, если трое беглецов вернутся с огромным отрядом?

Спустя некоторое время Сакумба повернулся к Конану:

— Против могучих чародеев Черного Круга Гонга ничего не сможет предпринять, Кемоку — и тот не смог бы, так он говорит. Но против небольшого колдовства он может нас защитить. От того, что используют кушиты и которое с ними вместе проникло на север, в Стигию. Прежде всего следует остерегаться магии тела.

— А это что такое? — спросил киммериец.

— Нужно очень хорошо следить за всем, что исходит с тела — срезанные ногти, волосы, слюна, кровь, пот и все такое, чтобы оно не попало в руки врага. Потому что, если этот враг водится с настоящим чародейством, он может это использовать, чтобы причинить человеку вред или даже убить его. Если вы узнали, что противник заполучил что-нибудь такое с вашего тела, смотрите — верните это назад, чтобы Гонга мог снять чары. Если же невозможно вернуть утраченное, дайте ему по крайней мере образец, пусть попытается создать вам защиту.

Конан пожал плечами. Когда Фалко поинтересовался, о чем речь, киммериец ему объяснил и добавил:

— Заботиться о таких вещах — то же самое, что постоянно опасаться быть отравленным. Определенные меры предосторожности следует принимать всегда, но чрезмерная осторожность превращает мужчину в скулящего труса. — Он рассмеялся. — Жизнь — одна большая опасность, и когда-нибудь всякий умрет. Я предпочел бы встретить смерть в честном бою, чем долгие годы сидеть и в ужасе от нее прятаться.

Он повернулся к Сакумбе:

— Я говорил о могущественном чародействе. По сравнению с ним твоя «магия тела» — все равно что червяк перед питоном. Однако до сих пор нам троим постоянно удавалось перехитрить его и даже подергать за нос, так что сейчас эти великие колдуны от злости выскакивают из собственной шкуры. Моя история, похоже, не слишком тебя напугала. Может быть, у тебя даже появилась охота примкнуть к нам? Каким-нибудь образом я пробью себе дорогу к морю и к Бэлит. И, без сомнения, заберу с собой кучу добычи от стигийцев.

Хотя Сакумба был пьян, торгашеский дух в нем не дремал.

— Сейчас не стану давать тебе клятву братства, — пробормотал он после краткого раздумья. — Однако… почему бы и нет? По крайней мере, мы можем осмотреться. Для этого мы и залезли на эти голые отвесные горы, не так ли? Правильно. Очень хорошо. Хо, хо, хо! — Он гулко рассмеялся. — Компания туристов с экскурсией, да и только! Посетите достопримечательности Стигии! Не упустите единственную возможность! Хо, хо, хо!

Двумя днями позже Конан со своим большим отрядом достиг Турхана Заоблачного.

Воины вскочили от недавно зажженных лагерных костров и схватились за оружие, но тут некоторые узнали Дарис, и поднялся ликующий крик. Гибкие коричневые фигуры помчались навстречу девушке и ее спутникам. Сверкала сталь, развевались султаны на головах, хлопали на ветру знамена. И над склонами, поросшими травой, над лагерем и руинами древнего города сверкал в лучах заходящего солнца храм Митры.

— Мой отец здесь, — обратилась Дарис к Конану. Ее лицо сияло. — И армия, которую он сумел собрать вокруг себя. То, что мы здесь видим, — это только часть от нее, потому что большинство сейчас разошлось, чтобы собрать хворост и воду. Их созовут сигналом трубы. Совсем недавно они вернулись с победой из огромной битвы, когда стигийцы слишком близко подошли к этому священному месту. Эти псы с воем обратились в бегство, когда понесли слишком большие потери. О Конан!

В невольном порыве она обхватила его руками за шею. Потом опомнилась и выпустила его. Глаза ее стали грустными.

Бок о бок поднялись они вверх по склону. В этот момент из храма вышел рослый седоволосый человек с резкими чертами лица. И когда Дарис бросилась к нему, Конан понял, что это Авзар.

Глава пятнадцатая Секира и орел

В большой палатке, возле еще хорошо сохранившейся части храма, горела лампа, в свете которой оживленно беседовали двое. Желтоватый свет падал также на оружие, сложенное на полке, на кучу овчин, несколько простых предметов меблировки, кувшин вина на столике и два рога, которые оба собеседника как раз подносили к губам. Полог палатки был откинут, так что был виден клочок неба и вершина горы. Рассеянные тут и там лагерные костры соперничали со звездами. Прохладный ветерок приносил легкий запах дыма, обрывки песен. Где-то вдали слышалось рычанье льва.

Авзар поднялся. После короткого колебания Конан последовал его примеру, когда в палатку вошел третий. Это был старый человек маленького роста и очень темнокожий для тайянца. Его голубое одеяние было поношенным. На груди у него висело очень древнее украшение искусной работы: золотое солнце в венке лучей из ляпис-лазури. Авзар низко склонился перед этой пекторалью и благоговейно описал знак. Однако каким-то шестым чувством Конан чуял, что неуловимое могущество и достоинство старца зависит не только от этого символа.

— Парасан, о верховный жрец Митры, добро пожаловать, — приветствовал старика Авзар. — Мы надеялись, что вы сможете прийти раньше.

Верховный жрец улыбнулся, хромая, подошел к подушке. Конан забрал его посох и прислонил к стене палатки. Авзар протянул гостю вино, но не в роге, которого было бы довольно для воина, а в хрустальном кубке — одном из немногих свидетелей былого.

— Я полагал, что вам обоим нужно очень многое обсудить, — сказал Парасан.

— Это так, но вам-то разве не стоило это послушать? — спросил киммериец. После прибытия Конан успел немного познакомиться с прелатом и поразился удивленному взгляду старика, прежде чем тот успел спрятать свое удивление под торжественным выражением лица.

— Я думаю, подробности могут подождать, — ответил старик. — Вы оба… ну, Авзар, я ведь тоже растил девочку. Полагаю, вам не стоит больше беспокоиться о Дарис и хватит заниматься делами этого мира, потому что нам следует обратить свои взоры к вещам не вполне земным.

Авзар уселся, хмуря лоб.

— Я кровно обязан Конану, — сказал он. — Он освободил Дарис и с честью привел ее домой, когда… Ну, то, что она мне поведала, служит лишь к чести Конана. По большей части мы с ним беседовали о его приключениях и моих военных планах.

Киммериец покраснел от смущения. Парасан поднял руку:

— Нет нужды облекать в слова то, о чем я догадываюсь. Дарис может найти утешение в своей гордости. Без нее Конан никогда не дошел бы до нас. Она принесла нам то, о чем говорило пророчество, Авзар.

Северянин ощутил, как холод пробежал по его спине. Он не понимал, о чем идет речь, и не думал, что ему все это понравилось бы, узнай он объяснение происходящему. Он склонился на своей подушке и попытался быть вежливым, однако его голос звучал хрипло и немного резко.

— Что вы хотите этим сказать? Я рассказывал Авзару, как случай привел меня сюда, и ничего больше. Я желаю вам всем всего самого лучшего, и, возможно, я мог бы и дальше какое-то время быть вам полезным в качестве платы за некоторые вещи, которые мне еще понадобятся, но ничто меня не остановит — я должен вернуться как можно скорее к даме моего сердца.

Мудрые, почти светящиеся глаза Парасана впивались в глаза киммерийца и не выпускали их.

— Ты действительно веришь, что все это был всего лишь случай, Конан? — спросил верховный жрец так же кротко, как прежде. — Я знаю это лучше, и притом я уже не раз узнавал, что вам довелось пережить. Два бога находятся в непримиримой вражде. Мы, смертные, не просто орудия в их руках — нет, мы должны побеждать или терпеть поражение по нашим силам, чтобы Вселенную не разорвали на части столкновения обоих божеств, но их воля все же определяет все. Будет ли процветать и развиваться оплот Митры в мире и согласии, чтобы нести свет, или же змея раздавит его, и ее колдуны беспрепятственно распространят свою власть на всю землю, чтобы создать свою Империю Зла? Решить это — наша задача.

Конан хотел было возразить, но Парасан не дал ему вставить ни слова:

— В последнее время я молился еще больше, чем обычно, и приносил Митре чистые, бескровные жертвы, которые его радовали, и молил я его дать мне знак. В вещих снах и видениях он подарил мне его. До сих пор значение его оставалось для меня загадочным, но вот, когда пришел ты, я пал перед алтарем в странном забытьи, и ближайшее будущее стало для меня открытым. Теперь у меня нет больше сомнений. Ты — тот, кто вознесет Секиру Варуны.

С торжественной серьезностью рассказал он легенду.

— Нет! — принялся отбиваться Конан, на которого, против воли, произвел сильное впечатление рассказ. — Да нет же, я просто беспокойный бродяга, варвар, искатель приключений. Я был вором, бандитом, пиратом…

— И в один прекрасный день, если доживешь, станешь королем, — сказал Парасан. — Какой смертный не совершал ошибок? Согласно пророчеству, тот, кто вознесет Секиру, будет северянином, исполненным благородства и отваги. В предсказании ничего не говорится о том, что он должен быть святым и добродетельным.

Волнение изгнало последние колебания Авзара.

— Колдуны в Кеми должны были иметь основания считать Конана угрозой! — вскричал он. — Не Сэт ли персонально предостерег их, точно так же как Митра благословил знаком? Почему вообще эти черти приложили столько усилий для того, чтобы изловить обыкновенного пирата?

Парасан кивнул и откинул назад белоснежные волосы.

— Да. И хотя я не колдун, я чувствую поблизости от нас чудовищные силы Зла. — Он выпрямился. — Но мы можем победить их, мы должны это сделать! Конан, прими свое предназначение. Это твоя дорога к свободе.

Киммериец прикусил губу. После того как он доставил Дарис домой, он намеревался вернуться вместе с Фалко к Крылатой Ладье, добраться до моря и там поставить парус, чтобы Ладья могла нести их дальше в открытые воды.

И все же — разве он не должен отблагодарить Дарис за ее верность, которую девушка сохранила, несмотря на безнадежность своей любви? И более того, ради Бэлит он должен мстить стигийцам. Кроме того, он поклялся мертвому Джихану, который спас его жизнь, что он раздавит змею каблуками. Имея один только пиратский отряд, он вряд ли сможет это сделать.

— Для тебя, который уже заслужил нашу благодарность, нет никакой угрозы, — спокойно сказал Парасан. — Но я клянусь нашим повелителем Митрой — и пусть он отвернется от меня, если я говорю неправду, — что человек, отвергающий возложенный на него священный долг… ну, не будет проклят, но, во всяком случае, оставлен богами. Никогда больше не узнает он чести, радости или любви. Да, Конан, очень может быть, что нашему делу не посчастливится, что ты падешь в чужой стране, но ты умрешь, выполняя свой священный долг, полный мира и внутреннего света. А если мы победим, ты, по крайней мере на срок, определенный богами, сможешь исполнить свое заветнейшее желание.

Раскаленными добела клинками пронзили эти слова сердце Конана. Пересохшими губами он шепнул:

— Где эта Секира?

По спине Авзара прошла дрожь.

— Ты готов поднять ее? — спросил Парасан.

Не в привычках Конана было колебаться. Все чувства, что бушевали в нем, улеглись, когда он с силой ответил:

— Готов, клянусь Кромом!

Дыхание со свистом вырвалось из груди Авзара. И снова Парасан кивнул и сказал серьезно:

— Так слушайте, вы оба: лишь один из многих жрецов Митры тайянского храма столетиями впоследствии стал пророком. Этот святой взял священный предмет, сокрыл его под своим одеянием и унес с поля боя, ибо слишком хорошо знал он, что стигийцы обыщут Тайю с одного края до другого в поисках этой вещи, настолько угрожающей для них она могла стать. Ее нужно было спрятать в таком месте, куда никому бы и в голову не пришло заглянуть.

Практический склад ума заставил Конана прервать верховного жреца:

— Почему же за все это время ни один колдун не выследил, где находится Секира? Если она и вправду с неба, какое-нибудь волшебство поиска должно было бы ее обнаружить, потому что она не такая, как земные вещи.

— Секира отражает любую магию, — объяснил Парасан. — Если бы, вопреки всем ожиданиям, какой-нибудь колдун нашел ее и попытался забрать, его собственные силы обратились бы против него и уничтожили бы его. Даже смертный на службе колдуна был бы отмечен этими силами, и ему пришлось бы не лучше. Обычный смертный, пусть даже просто искатель приключений, который по случаю наткнется на нее, или кто-то, кому поручили добыть ее чародеи, может взять это оружие себе, и с ним ничего не случится. Но никто не пошел бы к тому месту, где она скрывалась, просто так, ради приключения, и во всей Стигии не хватило бы золота, чтобы снарядить туда экспедицию.

Он сделал паузу и взглянул на Конана и Авзара.

— Потому что Секира лежит в Птейоне.

Авзар испуганно задержал дыхание.

— Святость пророка защищает ее и отгоняет всех демонов и гули, — продолжал Парасан. — Узнай, Конан, что Птейон — город, лежащий в руинах, невообразимой древности, он находится в восточной Стигии непосредственно на тайянской границе. Хроники сообщают, что его воздвигли ахеронцы тысячи лет тому назад, однако, согласно легендам — а они могут быть и правдой, — те лишь заняли этот город. Истинными создателями его были люди-змеи, уроженцы праисторической Валузии. Бесчисленные тысячелетия был этот город местом обитания черной магии и царства ужаса. Но во время правления седьмой стигийской династии пустыня подошла совсем близко и поглотила Птейон, и им пришлось оставить город. Волшебники перенесли свой центр в Кеми и оставили в Птейоне чудовищных и отвратительных тварей, которых они создали или призвали сюда с помощью заклинаний, без присмотра. С той поры в руинах влачат свое существование жуткие нелюди, и никто не отваживается подойти близко.

Конан содрогнулся, и холодный пот выступил на его спине. Внутренне он застонал.

— Повторяю: ни один дьявол не имеет власти над Секирой, ведь Варуна получил ее из рук Митры, — сказал Парасан. Каждое слово пробуждало новый тайный ужас в обоих его слушателях. — Отважные, смелые люди, которые посмеют явиться в город с добрыми намерениями, могут надеяться, что им удастся выполнить свою миссию. Даже если они и не святые, каким был пророк, мое благословение все же может создать им некоторую защиту и поможет держать им свои сердца в чистоте, дабы никакое зло, исходящее изнутри, не могло бы привлечь к ним зло, грозящее извне. Да, Конан, думаю, ты сумеешь добыть Секиру.

— А потом? — услышал Конан собственное бормотание.

— Ну, затем ты поведешь за собой Тайю в битву, — ответил Парасан. К удивлению обоих своих слушателей, он вдруг громко рассмеялся. — А детали я лучше оставлю вам, потому что вы в этом смыслите куда больше жреца.

Какое-то время Конан и Авзар разговаривали по большей части вдвоем, а Парасан молчаливо внимал и лишь изредка вставлял слово. Наконец он попросил подробно рассказать о случившемся, то и дело задавая попутно вопросы, сделал несколько предложений и с удовольствием отметил, как в обоих возгорелось новое мужество.

Постепенно они перешли к стратегии. Детали плана должны были выработать утром, однако приблизительный план составили уже сейчас. С наивозможно большей скоростью, на какую только способны лошади, дорога от Турана до Птейона заняла бы примерно семь дней скачки, и все только потому, что большая часть пути пролегала по долине реки, которая давно уже пересохла и стала ручейком. Здесь жеребцы могли пройти куда быстрее, чем где-либо в стране. Конан должен взять с собой проводника и около сотни человек, на тот случай, если он по пути где-нибудь наткнется на препятствия. Кроме того, Авзар со своей армией двинется в путь на запад и по дороге наберет еще людей.

После своего последнего поражения генерал Шуат оставил половину своих сил для защиты Сейяна и нижнего течения Хелу. С остатками он отправился на север, по военной дороге, которая вела от резиденции наместника в Луксур. Авзар предполагал, что тот намеревается взять их в клещи — предположительно получив подкрепление из столицы. Но если бы Конан достал Секиру и вернулся со своими людьми, повстанцы тоже получили бы значительное подкрепление и могли задать настоящего жару стигийцам.

Конечно, у короля Ментуфера все еще оставались большие резервы, и потеря одной армии вряд ли обуздает его амбиции. Но об этом можно будет позаботиться позднее. Конан уже успел набраться достаточно опыта, чтобы знать: даже самый хорошо продуманный план битвы может рухнуть еще перед началом боя.

Внутренне взволнованный, он наконец поднялся, чтобы немного успокоиться.

— Вы позволите мне проводить вас к храму? — обратился он к Парасану.

— Нет, благодарю, — отклонил его предложение верховный жрец. — Ничего страшного. Хоть ты и избран Митрой, но его мистерии чужды тебе. Я считаю, будет лучше, если Авзар и я еще немного помолимся в тишине и покое.

Киммериец почувствовал себя оскорбленным и не ощутил никакой потребности в том, чтобы его обратили в новую веру. На его взгляд, Кром был значительно менее взыскательным богом. Со словами «доброй ночи» Конан вышел в темноту.

Хотя звезды светили ярко, его глазам потребовалось мгновение, чтобы привыкнуть к ночному мраку. Он видел, как его дыхание заклубилось белым туманом и…

Что это было — поднявшееся с земли, словно сидевшее вплотную к палатке Авзара? Орел? Нет, вряд ли. Орлы не ночные птицы, кроме того, они избегают человеческого жилья. Так что это какая-то другая большая птица.

Ему не следовало забывать, что он находится в чужой стране, и оставлять без внимания случайную встречу с неизвестным существом. И он пожелал себе не быть таким чертовски честным — человеческое тепло Дарис было бы ему сейчас так кстати. Конан поспешил к своей одинокой палатке.

Не зная устали, благодаря своей магии летела Рахиба сотни миль, быстрее, чем любая птица. Второй рассвет был близок, когда она увидела внизу Луксур и спустилась ниже.

На крышу храма Сэта, чья верхняя ступень была увенчана ограждением в виде змеи, опустилась она, проникла внутрь сквозь отверстие в стене и приняла свой человеческий облик. В одеянии из перьев она спустилась вниз, в покои, предназначенные для посвященных Черного Круга. Здесь обдумывала она свои планы и отдыхала до позднего вечера. Затем послала нарочного к королю с заранее условленным знаком, который обеспечивал тому немедленный допуск к монарху, и письменной просьбой о приватной аудиенции. Просьба была чистой воды вежливостью, она могла бы предстать перед королем и не докладывая. Это монарх знал слишком хорошо и немедленно отослал ей формальное приглашение.

В назначенное время она отправилась на площадь ко дворцу, облаченная, согласно своему рангу, в одежды и корону верховной жрицы. Дабы подчеркнуть важность своего визита, она отправилась не пешком. Она качалась в носилках, которые плыли над землей без носильщиков и колес на высоте трех футов. Исполненные благоговения и втайне перепуганные стражники низко склонились перед ней. Они внимательно следили за тем, чтобы не подходить к носилкам слишком близко, после того как те опустились на мраморный пол. Рахиба вышла и приказала одному из лейб-гвардейцев проводить ее во дворец.

Он привел ее в маленькое, но роскошное помещение. Искусная живопись, изображавшая охотничьи сцены, украшала его стены. Мебель была украшена роскошной резьбой и позолочена. Ментуфер пригласил ее садиться и сам наполнил для нее серебряный кубок вином.

— Надеюсь, госпожа, верховная жрица Дэркето, дозволит присутствие моего перворожденного сына, — сказал он. — Я хотел бы, чтобы он тоже ознакомился с вашими известиями, ибо это относится к делам управления государством.

Рахиба пожала плечами.

— Если это угодно вашему величеству, — ответила она, решив сохранять вежливость.

Хотя Ментуфер, без сомнения, втайне испытывал страх перед ней и другими высшими магами, но он был чем угодно, только не слабаком — прошло много поколений с тех пор, как у стигийцев был такой волевой монарх. Это был рослый человек, и туника простого покроя скрывала его сильные мускулы так же мало, как и бесчисленные шрамы, которые он заработал во многих сражениях. У него было грубое, обветренное лицо, нос сломан, глаза мерцали металлическим блеском. Он всегда, даже при церемониальных одеяниях, носил на бедре меч. Несмотря на свой благоговейный ужас перед ведьмой, он даже не пытался скрыть вожделеющий взгляд, которым он взирал на ее красоту. Они уже не раз делили ложе.

— Да, с вашей стороны было очень мудро привести сюда крон-принца. О король, да живите вы вечно. Но только боги знают, что принесет нам следующее утро, а я несу с собой дурные известия.

Ктесфон, крон-принц, стройный, уже не вполне молодой человек, беспокойно поерзают в кресле.

— Господин мой отец, — сказал он, — должны ли мы пригласить сюда также вашего советника? Речи мага зачастую загадочны — простите, госпожа, пусть это не прозвучит невежливо, — а несколько голов скорее найдут решение.

— Я просила о приватной аудиенции, — напомнила Рахиба резко. — Многое из того, что я доложу его величеству, не предназначено для других ушей. Из предосторожности, ваше величество, дабы страх не сковал сердца стигийцев.

Ментуфер бросил на сына взгляд, полный сомнения, однако затем решил все же не отсылать его. Ктесфон, правда, никогда не делал тайны из своего мнения, что присоединение царства с помощью оружия было глупостью, но поскольку он не мог склонить своего отца к обратному, он занимался всякими другими делами, как подобает хорошему сыну. Он охотился на львов в своих боевых колесницах, исследовал тайные науки, от которых содрогалась воинственная душа Ментуфера, и даже осмеливался переписываться с сосланным соперником Тот-Аписа Тот-Амоном.

— Говорите дальше, — проворчал король.

— Ваше величество знает легенду тайянцев о Секире Варуны?

— Бабьи сказки! — фыркнул Ментуфер. Ктесфон, напротив, слушал чрезвычайно внимательно.

— Хотели бы мы, чтобы это было так, — возразила Рахиба. Она рассказала о том, что произошло, — однако так, чтобы сохранить достоинство свое и Тот-Аписа, — и о том, что ей удалось выследить. — Боюсь, что обычным способом не удастся достигнуть Птейона, опередив Конана, — заключила она. — А если мы отправим туда кого-нибудь с помощью магии, то нам не удастся послать туда достаточно большой отряд, который справился бы с эскортом Конана, — во всяком случае, за такое короткое время, какое нам осталось. А маленький отряд будет очень быстро уничтожен.

— Клянусь щупальцами Сэта! — Король ударил кулаком по ручке кресла. — Какой-то болван — избранник Митры? Если владыка солнца не нашел никого получше этого Конана, то нам вообще не стоит беспокоиться.

— И все же, отец, — возразил Ктесфон. — Только подумай, что уже совершил этот варвар — притом не имея никакого сверхъестественного оружия!

— Да, — поддержала его Рахиба, — ваше величество, ваше колебание может стоить нам потери целой провинции, которая затем будет представлять для нас постоянную угрозу, будучи нашим вооруженным врагом. И что тогда станется с вашими завоевательскими планами? Соберите все силы, какие только сможете за такое короткое время, и возьмите на себя командование лично — оставьте на это время представлять королевскую власть своего сына — потому что только ваше личное присутствие может вселить в солдат мужество, безразлично, против какого врага они выступят. Направляйтесь непосредственно на юго-восток и подавите повстанцев. Тем временем мы, служители Сэта, позаботимся всеми имеющимися у нас средствами, чтобы Секира осталась лежать на месте. Но не отчаивайтесь, если Конан все же получит ее в руки, потому что у нас все же еще остаются и другие возможности. Тем или другим образом мы с вашей помощью на этой земле, о король, победим нашего врага на небе.

— Да будет так! — рявкнул Ментуфер.

В крипте под храмом Сэта мерцало голубоватое пламя свечи. На столе в тени стены стоял стеклянный сосуд, сделанный в форме материнской утробы. Там плавало, прижимая голову к коленям, бледное, еще не полностью сформировавшееся и нерожденное дитя.

Рахиба вошла в помещение. Послушник, стоявший на страже, бросился перед ней на пол.

— Ступай! — велела она ему, и он отполз на коленях назад, к двери.

Ведьма склонилась над стеклянным сосудом. Она уставилась в бледное личико, описала несколько знаков и пробормотала пару слов. Гомункул задвигался. Боль исказила его еще не выраженные черты. Из маленького горла поплыли слова, сопровождаемые пузырьками воздуха.

— Кто зовет меня? Чего хочешь ты?

— Я, Рахиба, зову тебя, — прошипела верховная жрица. — Внимай моим словам, Тот-Апис, и оставь все прочее. Я не стану утверждать, что близятся сумерки богов, но совершенно определенно, настали времена, когда бык и змея вновь схватятся в единоборстве.

Преодолевая расстояние в множество миль, заговорил чародей с помощью маленького чудовища:

— Говори, что ты узнала.

Она повиновалась. Наконец она настойчиво сказала:

— Судьба еще висит на волоске — и так будет продолжаться, покуда жив Конан. — Она царапнула ногтями воздух. — Но так не должно оставаться долго. Нам требуется могущественная магия, чтобы остановить его. О господин, не скрывайтесь больше в своем доме. Поспешите, надев крылья дракона, и приготовьте ваши чары. Тем временем я вернусь, чтобы следить за Конаном и применить волшебство, как только он или его товарищи проявят слабость. Именно так удалось моей предшественнице пятьсот лет назад поразить того, кто последним касался Секиры. Встретимся в Птейоне, господин. И там мы — вы и я — уничтожим Конана!

Глава шестнадцатая Путешествие к проклятому

Камни шуршали под копытами. Кровавое солнце на западе жгло и без того больные от пыли и пота глаза. Стены ущелья, по которому они ехали, отражали свет и палили их немилосердной жарой. С каждой милей, которую проходили тайянцы, красные склоны становились все более низкими, менее отвесными и менее изрезанными. Но пустыня, к которой они приближались, не была приятной местностью. То и дело им казалось, что впереди они видят воду, но это был лишь мерцающий песок, и после этого жажда мучила их еще сильнее.

Почти все всадники без исключения молчали, погоняя своих лошадей. Кафтаны и бурнусы, которые должны были защитить их от безжалостного солнца, повисли, пропитанные потом, на их тощих телах. Копья качались в такт ударам копыт, и их наконечники блестели. Хотя люди не были друзьями этой безотрадной пустыни, они страдали меньше, чем их вождь из северной страны, вообще не привыкший к подобному климату.

Несколькими футами позади него Дарис натянула поводья и остановила свою лошадь возле Фалко.

— Как дела, друг? — спросила она. — За весь путь ты еще ни разу рта не раскрыл.

Офирец пожал плечами, однако даже не повернул лица, прохрипев пересохшим горлом;

— А о чем еще говорить?

— О целой куче вещей, — мягко отозвалась она. — Мы можем о многом побеседовать. О наших надеждах, мечтах, воспоминаниях — даже о наших страхах, если это поможет их преодолеть. Ты был до сих пор всегда таким оживленным, Фалко. Что гнетет тебя? То, что завтра мы будем в ужасном Птейоне?

— Я не боюсь! — вспыхнул он. — Я пошел с вами по доброй воле.

— Как и я. Но, в конце концов, Конан — мой повелитель, пока он… пока он и Митра того хотят. С тобой все обстоит иначе. Тебя никто не счел бы трусом, если бы ты вместо этого отправился с моим отцом, как это сделали Сакумба и его люди, и твоя помощь была бы ему так же кстати, как и Конану.

— Только ради добычи поехал с ним Сакумба! Ты хочешь поставить меня на одну доску с этим дикарем?

— Я думаю, что в его сердце живет нечто большее, чем просто жадность, Фалко. Думаю, любовь к Бэлит — вот что можно там найти, и воспоминание о ее родителях, так же как желание отомстить стигийцам за вероломное нападение. — Дарис остановилась. — А ты последовал за Конаном, потому что в глубине своего сердца тоже считаешь его своим повелителем, за которого ты с радостью отдал бы свою жизнь. Разве я не права?

Руки Фалко, сжимавшие поводья, стиснули их так, что косточки побелели, однако он не ответил.

— И все же каждый день что-то гнетет тебя больше и больше, — проговорила Дарис. — Почему? Если бы ты доверился своим друзьям, они, возможно, могли бы тебе помочь.

— О, у Конана довольно забот, —вырвалось у юноши. — А тайянцев я почти не знаю.

— Ты знаешь меня, — сказала Дарис и сжала его руку. — Нашему знакомству не так много времени, но после того, что мы пережили вместе, оно должно стать глубже, чем иная дружба. Ты не хочешь открыть мне сердце? Ведь когда душа со всех сторон окружена тенями, позвать на помощь друга — это почти то же самое, что крикнуть о помощи, когда со всех сторон теснят вражеские клинки.

Взволнованный ее участием, он решился:

— Так ведь ты сама и есть причина!

Ее темные глаза расширились, хотя на бронзовом лице показалось скорее сочувствие, чем удивление.

— Как так? — спросила она. — Я вовсе без намерения спросила, клянусь.

— О, я… ты… — Гордость и потребность высказаться боролись в нем. Его щеки, загоревшие под палящим солнцем, покраснели еще сильнее. — Ну хорошо, — сказал он наконец, избегая ее взгляда. — Ты пошла с нами, единственная женщина в отряде, и все ради Конана. Я не могу не видеть, как твой взгляд все время обращается на него и замирает, как часто ты находишь повод поговорить с ним, как бы ни был он занят с тех пор, как мы оказались в этой дьявольской стране. О, я вовсе не ревнив, но ты прекрасная женщина, Дарис, и — и ты напоминаешь мне Сенуфер, которая тоскует по мне в Кеми, в то время как я тоже жажду ее… — Он бессильно сжал кулак на луке седла. — Слишком часто вижу я ее перед собой, и слишком живой предстает она моему взору. По ночам я не могу спать, а целый день проходит передо мной в мечтаниях. И все время слышу я ее милый голос, шепчущий мое имя, пока я не начинаю дрожать, как арфа на ветру, — Сенуфер, Сенуфер, Сенуфер…

Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться.

— Мне очень жаль, — он глотнул, — я не то сказал. Ты вовсе не виновата, Дарис, но я тоскую по ней так сильно — сильнее, чем ты можешь представить.

Он не заметил, что в ней тоже происходит внутренняя борьба, и она очень быстро вновь взяла себя в руки. Она направила лошадь к нему поближе, пока их колени не соприкоснулись, затем положила ладонь ему на плечо и мягко сказала:

— Благодарю, Фалко. Теперь я немного понимаю — по крайней мере, знаю, что тебя мучает. Не запирай этого в своей груди, покуда оно не взорвется и не унесет наводнением твое истинное «я». Говори со мной, если ты больше никому не хочешь доверять. Рассказывай мне все, что происходит в твоем сердце. Позволь мне помочь тебе пережить это время ожидания и тоски и увидеть тот день, когда ты сможешь начать свою жизнь сначала. Позволь мне пробудить в тебе эту надежду и поддерживать ее.

Конан, который бросил короткий взгляд через плечо, увидел обоих так близко, и внезапно в нем поднялась непонятная дикая ярость.

Расселина раскрылась, и перед путниками предстала бесконечная пустыня и багряные дюны. Гребни песчаных барханов заскрипели под копытами. Ветер взвивал пыль, которая забивалась в нос и глаза.

Когда солнце приблизилось к горизонту и тени выросли до титанических размеров, к Конану подошел Тирис, проводник. Прежде Тирис сопровождал караваны, проходившие этой дорогой.

— Лагерь надо разбить здесь, — посоветовал он. Он указал на пурпурные скалы в отдалении. — Если верно то, что мне рассказали, когда я проходил здесь с караваном, то мы находимся самое большее в четверти дня пути от Птейона.

Лагерь быстро разбили. Лошади благодарно фыркали и ржали. Люди позаботились о них, дали им немного из скудных запасов воды, сняли тюки с провизией, стреножили и привязали, прежде чем развести костры и разложить одеяла. Тайянцы были, несмотря на внешнюю гордость, добродушными людьми, однако теперь они выглядели серьезными и если и разговаривали вообще, то только приглушенными голосами. Многие отошли от лагеря в сторону, чтобы помолиться, принести в жертву воды или сотворить какое-нибудь маленькое охранное волшебство.

Конан бродил вокруг, чтобы проверить посты. Много раз он бранил часовых за беззаботность, хотя ему и самому было ясно, что они этого вовсе не заслужили, и некоторые огрызались в ответ. Он сам не понимал, что вынуждает его делать это.

В стороне от лагеря на фоне заката выделялись два черных силуэта. Дарис и Фалко стояли друг против друга, держались за руки и были глубоко погружены в разговор. Спустя какое-то время они ушли по другую сторону дюны и пропали с глаз Конана.

Несколько минут Конан задавался вопросом, не могут ли недовольство и раздражение, мучившие его уже несколько дней, иметь определенные причины. Но какого сына ледяного севера не сделала бы раздражительным эта отвратительная, жаркая пустыня? Он перенес уже немало испытаний, но ни одно так не допекало его, как эта поездка. Ему казалось, будто нечто вроде вампира высасывает его силы и выносливость. Но должен ли он жаловаться на это, пусть даже самому себе? Все это были лишь тяготы тела, а до сих пор он никогда не позволял подобным вещам побеждать себя.

Нет, было нечто большее. Хотя прежде ему приходилось довольно часто долго обходиться без женщины — как сейчас, когда он оставил Бэлит, — ему никогда еще не приходилось так худо, как теперь. И надо было этой твердолобой Дарис навязаться в это путешествие и постоянно мелькать у него перед глазами. Она что, не видит, какое пламя раздувает? Не будь рядом ее земляков, которые этого вообще не захотели увидеть, он бы просто позабыл о всякой деликатности и попросту изнасиловал ее. Клянусь Дэркето! Он же может увести ее в сторонку и сделать это! И вот теперь она принялась обрабатывать этого офитского тюфяка. Чем он заслужил такое?

Ха, даже если у нее только это в голове, она все равно придет и будет ужинать одна. И он тоже проголодался.

Конан уселся на место, приготовленное для него и Фалко. Во время всего путешествия они ели вместе, и их одеяла были расстелены не так далеко друг от друга. Человек, который приготовил все для них и разложил костер, поднялся и с приветствием отошел в сторону. Конан насадил на кинжал сушеное мясо, лук и перец, все это некоторое время поджаривал над огнем, прежде чем попробовать. К этой трапезе он добавил глоток теплой воды с неприятным привкусом из своей кожаной фляги. Надвигалась ночная прохлада, и он натянул на плечи плащ. Спать ему не хотелось, но не было настроения и искать общество, так что он остался сидеть один, погрузившись в свои мрачные думы, и Бэлит была так недосягаемо далека от него. Сумерки сгустились, пала ночь, и звезды во множестве высыпали на небосклоне.

Под босыми ногами заскрипел песок — вернулась Дарис. Конан бросил на нее взгляд. Она высилась над ним неясной тенью.

— А, наконец-то, — проворчал он. — А где Фалко?

— Ему захотелось побыть немного одному и подумать, — ответила она.

— Общались? Да, это можно назвать, без сомнения, и общением.

— Что ты хочешь этим сказать? — Она уселась напротив него, и огонь костра отразился в ее глазах.

— А что ты вообще думаешь? — резко отозвался он. — О, я знаю, у меня нет никаких прав на тебя. Ты можешь делать все, что тебе нравится.

— Конан!

Еще никогда он не слышал такого ужаса в ее голосе, никогда не видел у нее такого лица. Она вскинула руки, словно обороняясь от удара.

— Но ты ведь не думаешь. Как ты мог?

— Ты, вероятно, вообразила, что я слепой? Он смазливый мальчишка, в то время как я в последнее время не был приятным компаньоном. Я же тебе сказал, ты можешь вытворять все, что вздумается. Теперь ешь. Я иду спать.

— Но я люблю тебя! — Дарис подавила рыдание и вновь взяла себя в руки. Спустя несколько мгновений она сказала тихо, но твердым голосом, глядя ему в глаза: — Выслушай меня. Клянусь Митрой: не случилось ничего, о чем нельзя было бы рассказать всем и каждому, если не считать братского поцелуя в самом конце. Фалко и я действительно только разговаривали. Тоска по этой Сенуфер из Кеми гложет его.

— По Рахибе, ты хочешь сказать, — язвительно поправил Конан. — Фалко болван.

— В том, что касается твоего мнения насчет того, что «Сенуфер» всего лишь другое имя этой ведьмы, я молчу, потому что это оттолкнуло бы его от меня. Нет, я заставляю его говорить о ней, что мне не трудно сделать. После того как он раскрыл мне свое сердце, часть тяжести спала с его души, и я могу говорить с ним о будущем, которое ждет его. Он, конечно, все еще не свободен от этой женщины, но, по крайней мере, я придаю ему новое мужество. Думаю, сегодня ночью он будет хорошо спать и завтра сможет собрать все силы, если это понадобится. И это все, что произошло между нами, Конан, — хотя мои мысли на этом не заканчиваются.

— Хотел бы я тебе верить, — сказал он с наигранным равнодушием.

Она посмотрела на него с искренним беспокойством:

— Конан, что происходит? Какое колдовство вступило в силу? В эти несколько дней ты совсем изменился: раздраженный, на всех кидаешься. Это так не похоже на тебя. Дай не в характере Фалко впасть в жалость к самому себе, пока он не превратился в почти бесполезное существо. Вы одержимы демонами пустыни?

Ее мысли помчались вперед, и она не заметила, что его дурное настроение становится еще отвратительнее.

— Нет, — пробормотала она и задумчиво взглянула на звезды, — только не это, иначе вы бы просто не смогли ехать дальше. Но какой-нибудь черный маг наверняка использовал ваши слабости, углубил их: его слепая влюбленность, твоя злоба на эту страну, на климат, не подходящий для твоей расы. Да и… и, без сомнения, твоя тоска по Бэлит. Увеличивая подобные настроения, чародей мог сделать их непереносимыми. — Ее взгляд вновь обратился на Конана, и голос зазвучал звонче: — Если я права, то это колдовство можно и оборвать. Фалко освободится с моей помощью. Позволь мне также помочь тебе, любимый.

— С чего это ты расстаралась? — взорвался Конан. — Я раздраженный, на все кидаюсь и слаб, не забыла?

В темноте он увидел, как она вздрогнула. И в тот же миг он пожалел о своем обращении с ней, ему захотелось заключить ее в объятия, попросить прощения. Но прежде чем он успел раскрыть рот, победила гордость Дарис.

Дочь Авзара поднялась и сказала:

— Поговорим об этом после, если захочешь. А теперь лучше спи, как ты хотел. Доброй ночи.

Она взяла свое одеяло и ушла в ночь.

Конан долго лежал без сна и думал о том, что он хотел сделать. Но, вероятнее всего, они бы только проспорили всю ночь напролет, в то время как ему необходимо быть утром свежим и отдохнувшим. Ох уж эти женщины!

Полуденное солнце раскалило небеса, как печь, а земля под ногами превратилась в кузнечный горн. Воздух мерцал, дюны издали казались мигающими на ветру факелами. Ни малейшего ветерка, только ужасное пекло. Удары копыт, скрип седел и звяканье металла терялись в бесконечной тишине, как отдельные капли дождя в проливном дожде.

Конан прищурил глаза, желая разглядеть, что же лежит впереди. Обжигающее солнце, зеркало света и даль превращали пейзаж в нечто нереальное, словно во сне. Волны песка громоздились почти на высоту остатков городских стен. Там, где стена была разрушена или осыпалась, он видел развалины домов из черного камня и, несмотря на разрушения, по их форме мог догадаться, что построила их некогда нечеловеческая рука: они казались слишком низкими и узкими, их стены соединялись под необычными углами, прикрытые странно искаженной крышей. Легенды рассказывали, что город по большей части лежит под землей, и эта подземная часть, как предполагают, населена до сих пор. Еще стояли отдельные монолитные сооружения и кое-где высились колонны, неприятно неправильной формы, по одной и целыми группами. В центре города громоздилась доисторическая гробница из таких гигантских черных блестящих каменных плит, что невозможно было представить, как их перемещали и смогли сложить в это сооружение.

Там, как объяснил Парасан Конану, ждет его Секира Варуны. Несмотря на свое плохое настроение и варварский первобытный ужас перед сверхъестественным, который он успешно скрывал под суровым и мрачным выражением лица, сердце Конана забилось сильнее. Он вытащил из ножен свой меч и взмахнул им так, чтобы видели все.

— Вперед! — взревел он и погнал лошадь галопом.

Его люди испустили боевой клич и помчались следом. Их тоже мучил потаенный страх перед сверхъестественным, но каждый из них вызвался в этот поход добровольно, и если не оставалось ничего другого, то по крайней мере честь клана требовала от них мужества.

Когда отряд приблизился к городу, поднялся ветер. Он свистел над бескрайней пустыней, трепал одежду, затруднял дыхание. Пыль поднялась клубами, и маленькие песчинки проникали в рот даже сквозь плотно стиснутые зубы.

С невероятной быстротой поднялся над горизонтом черный туман и свился в густое облако. Солнце, до сих пор лучистое и светлое, окрасилось багрянцем, потемнело и исчезло. Тьма скрыла город. Песок, несомый ураганом, бил Конана по щекам, мешал дышать, пока он не додумался натянуть капюшон своего бурнуса на лицо, оставив щелку только для глаз. Лошади спотыкались и ржали от боли. Конан безжалостно погонял жеребца, потому что, если ничего другого не остается, думал он под завывание урагана и визг летящего песка, он должен, по крайней мере, найти укрытие от этой непогоды, а где еще спрятаться, как не в Птейоне?

Расплываясь в черноте, показались справа и слева развалины городской стены. Он направил лошадь в отверстие между руинами. Хотя древние стены и помогли укрыться от ветра, но воздух и здесь был жгучим, а черно-красная мгла еще гуще. Черными тенями встали пред ним два дома, которые он приметил еще издали. Взгляд через плечо — и он увидел, что люди идут за ним, но разглядеть он смог только первых. Однако Конан не сомневался, что и остальные идут за ними. Ветер завывал.

Нет — это совсем другой звук! Конан повернулся в седле и увидел то, что выступило из мрака.

Глава семнадцатая Секира

Сначала это выглядело так, словно из глубин города близился отряд, идущий странным слитным строем. Конан невольно спросил себя, как им удалось прийти так быстро, особенно когда самый ближайший стигийский город дальше отсюда, чем Туран. Он натянул поводья и сделал своим людям знак подойти, спешиться и приготовиться к битве. Горцы не имели своей кавалерии, и поэтому у них не было никакого опыта в битве на конях. Сам Конан остался в седле и сделал Фалко знак поступить так же. Оба их коня были захваченными у врага боевыми жеребцами. Двое умелых бойцов верхом могли совершить немало, сражаясь против пешего противника.

Снова заскрежетал рог, необычного тембра для музыкального инструмента, звук которого пробрал Конана до костей. Но звук этот исходил не от неприятеля, он шел с высоты. Варвар бросил взгляд наверх. Сквозь клубящуюся пыль, которая не позволяла видеть дальше нескольких футов, Конан, как ему почудилось, увидел, как движется еще более глубокая черная тень, похожая на могучие крылья.

Чужаки подступали. Теперь Конан мог лучше разглядеть передние ряды. Он замер, когда страх стрелой пронзил его сердце. Дарис, которая тоже еще сидела в седле, подавила вскрик. Фалко призвал своих богов. Тайянцы закричали.

Вражеский отряд состоял не из живых людей, но из высушенных трупов. На некоторых были архаические шлемы и доспехи поверх черной пергаментовой кожи, но большинство были облачены только в обрывки своих прежних смертных саванов. У многих были обнажены кости. Провалившиеся лица были неподвижны и лишены выражения. У них уже не было глаз, и они казались немыми и слепыми. Сердца не бились о грудную клетку, легкие не вдыхали воздуха.

Отряд был вооружен короткими мечами древней формы или копьями, острия которых тоже были сделаны в непривычной манере. Металл был изъеденной коррозией зеленой бронзой. В целом этих трупов было добрых две сотни. Единственный звук, который они издавали, был звук их шаркающих шагов.

— Духи! — застонала Дарис. — Склепы Птейона выплюнули своих мертвецов и погнали их против нас.

«Да, — бегло подумал Конан. — В этой отвратительной темноте могут явиться любые ужасы. Но кто затемнил небо, прежде чем призвать их? Как мог кто-то в Стигии разведать планы тайянцев?» — И второй раз пронзил его ужас, когда он вспомнил то, о чем давно уже забыл: орел возле палатки Авзара!

Тирис, проводник, завопил:

— Митра, прости меня за то, что я ступил в это нечестивое место!

Конан слышал, как в ответ поднялось бормотание его воинов. Он бросил взгляд через плечо. Хотя они и построились, их боевые ряды колебались. В каждый момент мог заорать какой-нибудь паникер, и тогда вспыхнет паника и все они в слепом ужасе убегут в пустыню.

Рог над бурей хохотал.

Конан и сам не смог бы сказать, не чистое ли отчаяние прогнало его страх, или же то был вскипающий гнев, который рос в нем за время этого путешествия и теперь нашел выход. Ярость боя наполнила его. Он поднял жеребца на дыбы.

— Кром! — загремел он. — Бэлит! Бэлит!

Один из трупов в переднем ряду швырнул в него копье. Острие скользнуло по его кольчуге и пропороло кафтан. Он отбил копье в сторону и надвинул жеребца на этот противоестественный отряд. Он наклонился вперед. Меч сверкнул в его руке. Он почти не ощутил сопротивления, как это бывает при живой плоти, когда клинок перерубил шею. Голова пролетела по воздуху и покатилась по земле. Труп, однако, не упал. Он тупо шел вперед, точно обезглавленное насекомое, и снова заносил копье. Он даже не кровоточил.

Конан поднял коня на дыбы, и когда копыта поднялись в воздух, они раздробили скелет, который превратился в содрогающуюся бесформенную массу. Он ударил по шлему. Разъеденный временем металл рассыпался. Клинок соскользнул и ударил по заплесневелой шее. Голова косо повисла, а ее владелец бил вокруг себя оружием. Конан отсек ему руку с мечом.

Фалко собрал свое мужество и теперь тоже помчался в пекло. Его сабля крутилась. Дарис, которая не имела опыта в такого рода рукопашной, тем не менее оставалась в седле и наносила удары своим копьем.

Но мертвецы не были слабыми противниками. Хотя они двигались медленно и беспомощно, но они не ощущали боли, не теряли крови и могли быть выведены из строя только после того, как им переломают все кости. Поэтому, окруженные со всех сторон, лошади уже получили множество ран, и их всадники тоже были легко задеты. В любой момент их ожидало и худшее.

Между тем большая часть отряда мертвецов промчалась мимо них и набросилась на тайянцев.

— Прорываемся! — крикнул Конан Фалко. Они ударяли вокруг себя мечами, и их лошади били копытами по всему, что только попадалось им на дороге. Нежити не преследовали их, они занялись битвой с тайянцами. Позади остались разбросанные части тел.

Втянув воздух сквозь складку бурнуса, Конан, насколько мог, задержал дыхание. Он приложил ладонь к глазам и посмотрел на поле боя. Гремели мечи, звенели крики, текла кровь, и павшие тайянцы не могли сражаться, как бились их мертвые противники. Но они хорошо держались. И теперь они пытались победить завывающий ветер и скрежещущую красную пыль боевым кличем своего клана. На примере Конана они увидели, что сильная рука и мужественное сердце могут победить даже этот кошмар.

— Нападем на них с тыла? — спросил Фалко с глазами, сверкающими радостью боя.

— Нет, — решил Конан. — Нас будет всего на двоих больше, и мы не знаем, какую еще чертовщину задумал наш враг. Надо использовать шанс и поискать секиру прямо сейчас. Если Парасан не заблуждается, это оружие, которое можно вытащить даже из преисподней.

Дарис подъехала к ним.

— То есть мы трое будем ее искать, — сказала она.

Ее молящий взгляд спрашивал: «Могу ли я и дальше быть твоим товарищем?»

Конан покачал головой:

— Нет, будет лучше, если ты останешься здесь и вдохнешь в людей мужество. Кто-нибудь из них заметит, что Фалко и я исчезли, и это может лишить их воли и привести к панике. Но если они увидят, что ты сражаешься, что ты их принцесса, поставленная самим Варуной, они вновь обретут силы. Понимаешь?

Боль обожгла ее. Она сжала губы, но кивнула:

— Пусть Митра хранит тебя и Фалко. — Больше она не смогла вымолвить ни слова и отъехала прочь.

Конан кратко поглядел ей вслед, прежде чем резко повернулся к Фалко:

— В дорогу.

Они поскакали к городу. Вскоре шум битвы остался позади.

Черные стены стояли по краям наполовину рассыпавшейся в прах улицы. Хотя они были низкими и покосившимися, все же это была дополнительная защита от ветра, и таким образом люди могли видеть чуть-чуть дальше и дышать чуть-чуть легче. Но ржаво-дымный воздух оставался все еще не светлее, чем в лунную ночь, когда по земле бродят демоны. С обнаженным клинком в руке скакали Конан и Фалко к огромной гробнице, руководствуясь больше памятью и умением интуитивно ориентироваться, чем зрением.

— Я слышал, — сказал офирец, — что после того, как живые оставили Птейон, этот город множество поколений использовали как некрополь.

Конан мельком подумал о том, кем были при жизни те люди, чьи мертвые тела он разрубил. Смеялись ли они, любили ли женщин и выпивку, растили детей, беспокоились, мечтали о бессмертии? Были ли их трупы не более чем простыми орудиями чародеев — без сомнения, Тот-Аписа, — или в их телах все еще обитали пленные души?

Впереди по левой руке зияла пасть портала. Почти сглаженный временем, но все еще различимый, узнаваемый, был вмурован над ним в камень человеческий череп неестественно огромных размеров. Внезапно Конан с проклятием натянул поводья.

Из этого портала валили фигуры.

Как черви из сгнившего мяса извивались они, покуда их не стало так много, что они преградили дорогу, сбившись в три или четыре ряда. Конан непроизвольно глотнул, и ледяная дрожь пронизала его. В чем-то эти голые серокожие твари напоминали людей, но их неправдоподобно длинные руки заканчивались большими когтями, и многие из них предпочитали перемещаться на четвереньках, подобно шакалам, рыскающим возле могилы. Звериными казались их безволосые головы с острыми ушами, свиными пятаками и клыками — и глазами, горящими, точно у ночных птиц. Они таращились, роняли слюну, бормотали, нетерпеливо рылись в песке и ждали, вывалив черные языки.

— Гули! — простонал Фалко.

Мяса каких мумий было довольно для того, чтобы бесконечные годы поддерживать жизнь этих тварей?

Фалко сделал солнечный знак дрожащей рукой и забормотал молитву пересохшими губами. После этого он сумел лишь спросить:

— Н-не вернуться ли нам назад? М-может, попробовать другой путь?

Конан подавил ужас и отвращение.

— Нет! — процедил он сквозь зубы. — Эти дьявольские руины, без сомнения, кишат кошмарами, и мы всего лишь наткнемся на других тварей, которые будут ничуть не лучше, а то и попаршивей. Кроме того, мы запросто можем заблудиться. И в любом случае нельзя терять времени. Будем пробиваться здесь.

— Боюсь, одного укуса или царапины этих пожирателей падали будет довольно, чтобы заразить нас смертельной болезнью…

— Ну так смотри, чтобы им этого не удалось. — Конан ударил лошадь пятками и взмахнул мечом. — Кром! — взревел он.

Фалко тяжко глотнул и галопом помчался рядом со своим спутником. Гремели копыта, ржали лошади, раздавался боевой клич Конана. Гули выли и скрежетали.

Всадник ворвался в свору нечисти. Меч Конана со свистом опустился на отвратительный череп. Сила удара отдалась в плече, и киммериец увидел, как брызнула чернильная кровь. Но, судя по всему, он промахнулся и не попал в узкий лоб твари, потому что она не издохла, а лишь упала, визжа и колотясь о землю.

Один гуль набросился слева, чтобы схватить Конана и выбросить его из седла. Удар левой руки киммерийца разбил плоский нос нападающего и швырнул гуля под лошадиные копыта, которые его растоптали. Снова и снова гнусные твари теснили коня. Их завывание, визг, скрежет заглушали шум бури. Конан без передышки заносил меч, размахивал им во все стороны. Его боевой жеребец пронзительно заржал, когда когти впились в его бок, и забился еще более яростно и дико. Совсем близко свистела сабля Фалко, разрубая и протыкая тела. Большой щит прикрывал левый бок офирца от наскакивающих на него кошмарных существ. Его конь тоже поднимался на дыбы, бил копытами, кусался, громко ржал.

И вот всадники прорвались сквозь неровные ряды. Промчавшись около дюжины футов, они остановились и бросили взгляд назад. Гули безмозгло лезли друг на друга. Некоторые уже набросились на мертвых и рвали их зубами. Конан ураганом понесся на них. Его львиный рев эхом отозвался в руинах. Охваченные паникой, ночные твари обратились в бегство и возвратились в Дом Мертвой Головы. Своих мертвецов и визжащих раненых они оставили.

Киммериец и Фалко бок о бок поскакали дальше.

— Я подумал, будет лучше прогнать этих стервятников прежде, чем они успеют забыть урок, который мы им преподнесли, — сказал он. — С тобой все в порядке?

— К счастью, им ни разу не удалось даже коснуться меня, — ответил Фалко. — Благодарение милостивым богам. А ты как?

— Как и ты.

— Я боюсь только за наших бедных лошадей.

— Они пронесут нас еще какое-то время. Если их раны воспалятся так сильно, что они не смогут больше идти, нам придется нанести им удар милосердия. Теперь вперед!

Все дальше и дальше в мертвый город забирались они. В темных дверных проемах, в сумрачных портиках сверкали глаза. Шепот, шаркающие шаги доносились до них, однако ничего больше не преграждало им путь.

— Смотри в оба, — предупредил Конан. — Сомневаюсь, чтобы господин Тот-Апис сдал уже свой последний козырь.

Запутанные улицы напоминали лабиринт. Всадникам все время приходилось держать в поле зрения какой-нибудь приметный ориентир — крышу, похожую на петушиный гребень, обломок колонны, статую, потерявшую всякую форму под действием непогоды и времени, — чтобы не потерять направление среди клубов вихрящейся пыли.

Помогло и то, что им удалось срезать путь по руинам рассыпавшихся домов. Конан яростно выругался, когда перед ними густой чернотой выросла широкая стена. В каком направлении двигаться, чтобы обойти ее поскорее? Установить это было невозможно. Ну что ж, большинство считают правую сторону счастливой, так что Конан свернул направо.

Стена закончилась через триста футов. Перед ними распахнулась широкая площадь, вымощенная плитами, которые давно занесло песком. Она, без сомнения, имела явное сходство с площадью в Луксуре. Две огромных руины стояли от путников справа и слева, однако эти черные колоссы защищали их от бушующего урагана куда меньше, чем стены домов на узких улицах. Противоположная сторона площади выглядела свободной. Конану показалось, что он различает там широкую улицу со статуями, однако разглядеть получше в этом пыльном мраке было невозможно. Тем не менее было понятно, что эта улица ведет к гробнице. Он щелкнул языком, успокаивающе погладил своего усталого коня по слипшейся от пота гриве и направил его на площадь. Они прошли уже примерно половину расстояния, когда Фалко испустил предостерегающий вопль.

— Кром! — выбранился Конан. Ему пришлось сильно напрячься, чтобы не потерять контроль над своим конем, который внезапно взвился на дыбы и испуганно заржал. Конь Фалко вел себя точно так же. То, что они там увидели, наполняло первобытным ужасом как животных, так и людей. Сколько тысячелетий проспали эти чудовища, окованные чарами, прежде чем пробудиться и вновь забродить по земле изголодавшимися?

Из одного из строений с правой стороны выскочила гиеноподобная тварь размером с быка. Жесткая шерсть напоминала щетку. Пятачок был сморщен над ядовитыми желтыми клыками, так что казалось, будто животное ухмыляется, а затем оно испустило вой, похожий на хохот безумца. Ненадолго оно остановилось, пялясь на людей выдающими рассудок глазами, сморщило нос и прижало уши.

Из здания слева показался монстр на двух длинных вооруженных когтями ногах. Хотя его туловище было наклонено вперед и сохранять равновесие помогал огромный клиновидный хвост, тупая голова рептилии смотрела на них с высоты двух человеческих ростов. Короткие передние ноги были согнуты, и когти на них соединены, как для молитвы. Чешуя на спине и боках отсвечивала серо-стальным в сумерках. Слегка отвисающий живот светился белым. Обнаружив добычу, ящер зашипел и тяжелым шагом заспешил к ней.

— Держись рядом! — бросил Конан. — Поглядим, не быстрее ли мы их.

Он едва не сломал шею коню, прежде чем ему удалось направить охваченное истерикой животное на широкую улицу. Как бешеный помчался он туда, и так же наудачу летел за ним Фалко.

Они почти пересекли площадь, когда Конан услышал пронзительное ржание, исполненное боли, и торжествующий вой. Он бросил взгляд через плечо. Гигантская гиена схватила коня офирца и распорола ему круп ударом лапы. Когда конь споткнулся, гиена вонзила зубы ему в шею и перегрызла животному горло. Заливаясь кровью, конь опустился на землю, подмяв под себя всадника. Тем временем ящер приближался.

Конан больше не думал о своей миссии. Киммериец никогда не оставит товарища в беде, пока существует надежда. Он сунул меч в ножны и соскочил с седла. Как шар упругих мышц, ударился он о землю, перекатился через бок и вскочил на ноги. Рыча и роняя слюну, гиена рвала мертвую лошадь. Одна нога Фалко была придавлена трупом. Юноша не шевелился.

Конан приближался под косым углом. Он имел намерение отвлечь внимание динозавра на свою лошадь, чтобы тот пренебрег человеком, и это ему удалось. Колосс тяжело прошагал мимо. Хотя передвигался он медленно, но каждый его шаг, от которого сотрясалась земля, был таким длинным, что он вполне мог состязаться с галопирующей лошадью. Вихри пыли поглотили коня и рептилию.

Конан извлек меч и помчался к гиене. Зверь обнаружил нападающего, задрал отвратительную голову и предостерегающе залаял.

— Вот именно, — издевательски сказал воин, — я собираюсь прикончить тебя ради куска твоей добычи.

Гиена заслонила собой добычу и подняла голову. Кровь капала с ее пасти, которая могла разгрызть человека одним движением челюстей.

Позади хищника Конан увидел Фалко — тот сел и пытался высвободить ногу. Варвар с облегчением вздохнул. Его товарищ только представлялся убитым, чтобы не привлекать к себе внимание чудовища. Возможно, им обоим еще удастся просто уйти и оставить стервятникам мясо животных.

Нет! Конан уже подошел слишком близко. Гиена взвыла и набросилась на него.

Конан расставил ноги пошире. Голова зверя была почти на уровне его лица. Сквозь взвихренную пыль Конан уставился на чудовищную пасть, из которой вырывалось зловонное дыхание. От каждого прыжка огромных лап под ногами дрожала земля. Конан поднял меч.

Когда зверь был достаточно близко, Конан ударил.

Клинок вонзился в морду зверя. Гиена оглушительно взвыла и отшатнулась назад. Это движение вырвало из рук киммерийца меч, глубоко вошедший в кость. Ослепленный болью, зверь наносил беспорядочные удары, и кровь хлестала из глубокой раны. Однако это повреждение не было смертельным. Внезапно гиена вспомнила, кто виновен в ее беде. Она замерла, выплеснула в диком вое свою ненависть и стала подбираться к нему на вытянутых лапах. Конан вытащил кинжал и приготовился умереть в бою.

И в этот миг Фалко со своей саблей присел позади зверя. И снова киммерийцу представился шанс. Теперь ему нужно было позаботиться о том, чтобы гиена не заметила офирца.

— Милая псинка, — поманил он ее, — иди сюда, собачка. У меня кое-что есть для тебя!

Монстр напряг свои мускулы, готовясь к прыжку. Фалко скользнул вбок и вонзил саблю зверю между ребер. Гиена взвыла громче урагана и выдернула оружие из руки офирца.

Из красноватого мрака выступил могучий колосс. Лошади Конана, очевидно, удалось уйти от монстра в лабиринт улиц, и ящер вернулся поискать себе менее шуструю добычу.

Как только гиена повернулась навстречу новой опасности, киммериец напал на нее. Левой рукой он вцепился в жесткую шерсть и остановил зверя, и вот уже кинжал нашел свою цель. Кровь брызнула фонтаном. Несомненно, он попал в сонную артерию. Но и это оружие Конану не удалось выдернуть, потому что мощные челюсти хлопнули, пытаясь схватить человека. Они промахнулись только на волосок, когда Конан стремительно отскочил назад. Гиена зашаталась и рухнула в песок, где забилась, завывая, в то время как кровь хлестала из ее последней раны. Ящер обнаружил ее и зашагал к ней.

Конан огляделся в поисках Фалко.

— Опирайся на меня, — посоветовал киммериец, когда увидел, что юноша с трудом ковыляет к нему. — Нам нужно убираться отсюда очень медленно, чтобы чудовище не обратило на нас внимания. Очень хорошо, что гиена может дать ему больше мяса, чем мы с тобой.

Они осторожно стали отступать. Рептилия скорчилась над дохлой гиеной и, чавкая, принялась пожирать ее.

Это зрелище и отвратительный хруст и причмокивание быстро исчезли в клубах бури. Конан остановился и озабоченно осмотрел Фалко.

— Ты как, парень? — спросил он.

Лицо офирца исказила боль.

— Не думаю, чтоб у меня что-то было сломано, — отозвался он. — Песок смягчил тяжесть.

Пот выступил на его лбу.

Конан сел перед ним на корточки и тщательно обследовал его.

— Нет, — установил он, — нога не сломана, но, думается, лодыжка вывихнута, а икра и бедро сплошной кровоподтек. — Он поднялся и вздохнул. — У нас осталось одно-единственное оружие — твой кинжал. — Он непроизвольно усмехнулся. — Такой негостеприимной встречи, как здесь, я еще нигде не видывал. Идем, опирайся на меня, теперь, должно быть, уже скоро.

Тонкий песок засыпал все следы. Даже красная мгла не могла скрыть, что некогда улица была невероятно роскошной. Судя по расположению куч мусора — развалин древних домов — можно было догадаться, что в свое время они стояли на значительном расстоянии от двойного ряда высоких монолитов. Вероятно, здания скрывались в тенистых садах. Тысячелетия сделали почти неразличимыми иероглифы, высеченные на темном камне. Конан и Фалко были рады этому, потому что даже заметенные песком следы вызывали у них дрожь в спине.

Медленно плелись они дальше. Ветер завывал, песчинки забивались в глаза и нос, темнота мешала видеть, и их охватила усталость.

Что-то прогремело. Земля закачалась. Песок покатился мелкими волнами.

Только инстинкт и быстрота Конана, подобные реакциям хищного зверя, спасли им жизнь. Киммериец увидел, что один из менгиров[12] опрокинулся. Он схватил юношу и отскочил в сторону. Гигантский камень разлетелся на куски на том самом месте, где только что стояли люди.

Затем зашатался другой монолит. Им удалось лишь чудом избежать гибели. И тогда Конан понял… Позади них ящер жрал гиену. Если они попытаются пойти в обход, они, без сомнения, заблудятся в этом лабиринте гробниц, кишащих кошмарными тварями, — а ведь у них всего один кинжал, да и Фалко в бою теперь считай что бесполезен. Конану стало ясно, что у них не остается другого выхода, кроме как дальше идти по этой улице, пытаясь избегать рушащихся монолитов.

Из каких-то глубинных источников варварского естества внезапно хлынули новые силы. Конан взвалил офирца на плечи, велел держаться крепче и пустился бежать.

Еще один менгир с грохотом осыпался, и еще один, и еще. Конан отскакивал в сторону, бросался стрелой вперед, несся зигзагами, и снова отпрыгивал, и опять мчался вперед. Тот, кто, возможно, наблюдал за ним, должен был здорово напрягаться, чтобы опрокидывать своим волшебством эти камни. Колдун старался совершенно откровенно загнать свою жертву, подобно тому как охотник загоняет добычу. Но Конан не был ни птицей, ни дичью — он сам был охотником.

Тем не менее ему приходилось худо. Один из камней разбился прямо перед ним. Конан хотел было перепрыгнуть, но тут рухнул другой — с противоположной стороны улицы. Конан успел проскочить, пока тот падал, но обломки ударили его по спине. Он подумал о том, не стоит ли попробовать пробежать по другую сторону одного из рядов, где, по крайней мере, его не достанут камни противоположной стороны улицы, однако решил все же не делать этого, потому что развалины затруднили бы ему путь и опасность споткнуться не ко времени была слишком велика.

Здесь же земля была ровной, и уворачиваться было не так уж трудно, так что он побежал дальше по середине улицы.

Какое-то время менгиры вели себя совершенно спокойно. Он пробежал уже значительное расстояние, когда внезапно они опрокинулись все одновременно — перед ним, позади него, с обеих сторон. Он предполагал такую возможность и подготовился к ней. Когда та пара камней, что была к нему ближайшей, наклонилась, он точно рассчитал, где упадут обломки, и отскочил на несколько дюймов от того места. И они действительно не попали в него. Конан насмешливо хмыкнул в адрес невидимого волшебника и запрыгал с камня на камень.

И вот менгиры позади, и двое друзей оказались на очередной широкой площади. Точно в ее середине высилась гигантская гробница.

— Клянусь Митрой! — проговорил Фалко слабым, дрожащим голосом. — Как ты сделал это?

— Пришлось, — ответил Конан.

Ветер мгновенно стих.

— Сомневаюсь, что будет легче, даже если враг сдастся, — проворчал Конан. — Давай-ка пойдем дальше, прежде чем ему придет в голову что-нибудь новенькое.

Он побежал к гробнице.

Высокие плиты черного камня вздымались так высоко, что он не мог разглядеть в красноватой мгле крышу, которую они поддерживали. Гигантское отверстие входа зияло перед ним. Какой ужас таился там? После всего перенесенного в адском городе это вовсе не заботило Конана. А того, что волшебнику удастся свалить это строение, можно было не опасаться — для этого здание было чересчур массивным. Кроме того, оно хранило Секиру Варуны.

— Добрый бог уберег нас от всего и благополучно доставил сюда! — благодарно вздохнул Фалко.

Конан, правда, держался того мнения, что не стоило бы преуменьшать значение их собственных действий, однако предпочел об этом не говорить. Он ссадил Фалко с плеч.

— Оставайся здесь и сторожи, — попросил он. — Я пойду туда.

Юноша посмотрел на него с немым благоговением.

Без сомнения, перед ними был единственный вход в гробницу. Абсолютная тишина окутала киммерийца, когда он ненадолго остановился, а потом эхо его шагов снова зазвучало по каменным плитам, отраженное высокими стенами и потолком, теряющимся во мраке. Совсем тихо шелестели крылья и шуршала чешуя.

Когда он бросил беглый взгляд через плечо, вход показался ему смутным серо-красным пятном. Но ему не пришлось пробираться вслепую и на ощупь, ибо впереди горело голубоватое мерцание.

И оно становилось сильнее, чем ближе подходил варвар — с осторожностью и гибкостью пантеры. И вот он уже видит, что сияние изливается из хрустального шара, покоящегося на огромном каменном блоке. Этот блок был исписан странными символами, неприятным образом притягивающими глаз, заставляющими идти по жутким тропам, пробуждающими кошмарные картины. Собрав всю силу воли, Конан оторвал от них взгляд. Позади алтаря высилось огромное изображение божества — не Сэта, но чего-то с крыльями и бесчисленными щупальцами. Возможно, то был еще более древний бог. Конан удостоил идола лишь одним мрачным взором, после чего продолжил осмотр.

На полу, освещенном хрустальным шаром, он увидел торчащую скобу. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть ее получше, и установил, что она является частью тау-креста, сделанного из того же камня, что и кусок пола размером в человеческий рост. Волнение охватило Конана! Именно так описывал ему это место Парасан! Это была крышка древней могилы, где пророк спрятал секиру.

Конан спросил себя, откуда жрец взял силы, чтобы поднять такую невероятную тяжесть. Он встал, расставив пошире ноги, схватился за скобу обеими руками и собрал всю свою мощь, чтобы открыть крышку гробницы.

Мускулы грозили порвать кольчугу, вздулись канатами на руках и ногах. Жилы на ладонях и шее напряглись. Пот проложил дорожки, смывая кровь и грязь. Но действовал он очень осмотрительно, ибо — вот бы дьяволы посмеялись, сломайся он у самой цели! Он стал медленно выпрямляться, очень медленно, так что ноги и бедра принимали на себя постепенно всю тяжесть.

Гигантская каменная плита со скрежетом подалась. Конан повернул ее, чтобы лучше поднять, ухватился за нее и наконец стремительно отскочил в сторону, выпустив ее. Она опрокинулась на каменный пол и разлетелась. Треск и грохот загремели по всему зданию и отразились эхом от стен. Конан опустился на колени возле отверстия и заглянул в могилу.

Кости и следы от даров умершему были покрыты пылью, но на них он вообще не обратил внимания. Он видел лишь одно — то, с чем время ничего не могло поделать. Это была боевая секира, оружие такого рода тайянцы до сих пор используют в сражениях. Рукоятка была длинной и прямой, лезвие, заканчивающееся наверху острым шипом, — слегка изогнутым. Но она была больше обыкновенных боевых секир, и только по-настоящему сильный человек смог бы ее поднять. Рукоятка из незнакомого Конану красно-коричневого дерева ни в малейшей степени не пострадала. На лезвии с обеих сторон было выгравировано изображение солнца. Металл отливал голубовато-белым, как тонкий шелк, как будто сквозь него струился свет. Еще никогда киммерийцу не доводилось видеть подобной стали. С непривычным благоговейным чувством склонился над ней Конан, схватил Секиру и встал. Он попробовал широко размахнуться, и у него возникло ощущение, что она ожила в его руке, стала частью его «я» и превратила его в бога войны. В нем забурлило ликование, которое он все же попытался подавить. Осторожно провел он пальцем по острию. Несмотря на эту осторожность, он все же легко порезался, так что выступило несколько капелек крови. Оружие было острым, как бритва. Парасан упоминал о том, что оно никогда не нуждается в заточке. Конан восторженно засмеялся и со свистом рассек ею воздух перед идолом.

Раздался дьявольский скрежет. Конан резко обернулся. Звук напоминал сигнал горна, которым созвали мертвецов, чтобы напасть на отряд тайянцев. А Фалко остался один возле здания. Варвар бросился бежать.

Гадюка накинулась на него, но промахнулась и нашла свою смерть под тяжелыми ногами.

Конан бурей вырвался из гробницы. Фалко, скорчившись, прислонился к огромной каменной плите. В руке он держал кинжал и выкрикивал воинственные проклятия. С затянутого багровой пеленой неба опускалось новое чудовище, рассекая пыль и тьму. Теперь Конан понял, почему вдруг улегся штормовой ветер: чтобы не причинить вреда этому монстру, потому что, несмотря на его размеры, ветер мог бы размозжить его о какую-нибудь стену.

Конан разглядел острый клюв, кожистые крылья с размахом в добрых тридцать футов — их изображения он видел в Крылатой Ладье Сэта. Рептилия управляла своимполетом при помощи хвостового плавника, похожего на руль. Хотя когти чудовища были довольно малы, но тем не менее их бы хватило для того, чтобы вырвать глаза, а клюв был снабжен зубами, похожими на рыболовные крючки.

На чудище сидел человек — на самом затылке, перед взмахивающими крыльями. На встречном ветру развевалось его просторное черное одеяние, окутывающее тощее тело. Старое лицо с резкими чертами, наголо бритая голова. Он снова подул в рог, привязанный к его поясу кожаным ремнем, а затем опустил рог и испустил вопль, порожденный безумием. Крик этот был таким же пронзительным и хриплым, что и звук рога.

Расставив ноги, Конан стоял, готовый к бою. В лицо ему с чудовищной силой ударил ветер, поднятый крыльями. Чародей положил пальцы на талисман в форме змеиной головы, что висел у него на груди, сделал знак и нацелил в Конана открытый рот змеи.

Оттуда вырвалась ослепительная молния. Конан отскочил на шаг назад — но молния попала не в него, а в лезвие секиры и тут же полетела обратно. Чудесное оружие отшвырнуло ее. Загрохотал гром. Огненный жар окутал стигийца. Он исчез в пламени.

Чудовищное верховое животное было уже почти возле людей. Конан перенес центр тяжести назад и взмахнул Секирой. Она без труда перерубила длинную шею рептилии. Отрубленная голова захлопнула челюсть на левом предплечье Конана, но, прежде чем зубы смогли глубоко вонзиться в плоть, она утратила силы и скатилась на землю. Тяжелое тело грянуло о плиты гробницы. Еще какое-то время щелкала челюсть и били крылья, а потом чудовище осталось лежать неподвижно. Неподалеку от него скорчился обугленный до неузнаваемости труп.

И теперь ветер стих окончательно. Пыль опустилась.

Солнце вновь сияло в ореоле лучей.

Глава восемнадцатая Коварство Птейона

В полной тишине, по угнетающей жаре возвращались назад оба товарища.

Они собирались было обойти площадь по боковым улицам, но осторожного взгляда из-за кучи развалин было достаточно, чтобы увидеть: площадь пуста, если не считать бесформенных останков лошади и гиены. Ни одна рептилия не могла бы вынести полуденной жары пустыни. Зубы гиены сделали клинок Конана бесполезным, но сабля и щит Фалко почти не пострадали. Поддерживаемый своим товарищем, офирец отважно захромал дальше.

Они проделали уже примерно половину дороги, когда тишину нарушил резкий металлический звук. Встревоженные, они переглянулись. Это не был скрежет волшебного рога, это был сигнал трубы.

— Алло-о! — взревел Конан. — Мы здесь!

Тем временем боль Фалко стала такой сильной, что он смог лишь слабо простонать.

Их обнаружил всадник, рысью вылетевший из-за угла. Он остановился так резко, что из-под копыт высоко взлетел песок. Это была Дарис, забрызганная кровью. Одежда свисала с нее лохмотьями. Она выронила свое копье, соскочила с седла и помчалась вверх по улице, широко раскинув руки.

— Конан! О Конан! — ликовала она сквозь смех и слезы.

Он прижал ее к себе. Всхлипнув, она поцеловала его. Увидев, что он прислонил к обломку стены, чтобы освободить для объятий руки, она выпустила его. Удивление, восхищение откровенно смотрели из ее глаз.

Она опустилась на колени. Дрожащим голосом она спросила:

— Это Секира Варуны?

Конан кивнул. Она подняла глаза к небу:

— Митра, благодарю тебя!

Когда она поднялась, слова волнения и гордости вырвались из ее груди:

— И ты поднимешь ее, наш избавитель, ты, моя большая, моя истинная любовь!

Он знал, что должен был бы обрадоваться этому торжеству, ее благоговению и восторгу. Но — быть может, то была усталость, вгрызшаяся в его плоти? — каким-то образом в нем вновь стало подниматься то скверное настроение, от которого его избавила лишь радость битвы. Что она вообще воображает, когда так настойчиво пытается привязать его к себе? И какими идиотами он обречен командовать? Они же действительно верят в то, что одно-единственное оружие, ради которого он рисковал жизнью — своей жизнью, принадлежащей Бэлит, — само по себе обеспечит им победу. Это безумное представление уже означает верное поражение. Ему надо с самого начала поставить ее на место.

— Что ты здесь, собственно, потеряла? — грубо спросил он.

Испуганная, она отступила на шаг:

— Я… я пришла сюда, чтобы найти вас.

— Что с остальными?

— Мы уничтожили множество врагов, но заплатили за это высокую цену. Дело шло к тому, что конец неминуем, но внезапно они все одновременно упали и остались лежать неподвижно, как и подобает трупам. И ураган прекратился так же резко, и солнце вновь засияло. И тогда я поняла, что ты сделал это, Конан. Но теперь легко могло оказаться, что ты ранен или… или еще что-нибудь. — Смущенная, она рассматривала укус, оставленный летающей рептилией. — Я сделаю перевязку.

— В этом нет необходимости, — недовольно отстранился он. — Кровь уже свернулась. Так что с остальными?

— Почти половина погибли или тяжело ранены. Те, что вышли невредимыми, очень устали. Я решила, будет лучше дать им отдохнуть.

Киммериец мрачно нахмурился:

— И ты так запросто сделала это, не зная, навстречу какой опасности отправляешься, да еще оставила их без командования! Ха, единственная настоящая воительница на свете, которая достойна быть предводительницей, — это моя Бэлит!

Дарис побледнела так, словно он ударил ее. Она сжала кулаки и осталась стоять, вытянувшись и дрожа.

— Привет, принцесса, — хрипло сказал Фалко. Лишенный опоры, он подковылял к ним, наступая лишь на здоровую ногу.

— Это… это неправильно с твоей стороны, Конан, бранить эту храбрую женщину.

Он зашатался, споткнулся и упал. Крик боли вырвался у него.

— Ты ранен! — испуганно воскликнула Дарис. Она упала рядом с ним на колени. — Так плохо? — Она погладила мокрый от пота лоб. — Бедняжка.

Ярость кипела в Конане. Он поздравил себя самого с тем, как хорошо ему удается ее скрыть, и произнес довольно холодно:

— Он вывихнул лодыжку. Само пройдет. Но зачем делать хуже, если в том нет необходимости? Дай ему свою лошадь, а сама садись позади него.

— Конечно, он поедет верхом, но я пойду с тобой пешком, — сказала она и вновь поднялась.

— Делай, что я сказал! — загремел Конан. — Я хочу, чтобы ты как можно скорее вернулась туда, где тебе надлежит находиться! Позаботься о том, чтобы люди снова были на ногах, взяли раненых и приготовились выступать. Сама разве не понимаешь, дура? Я скоро вас догоню!

Она бросила на него долгий взгляд, прикусила губу и повернулась, чтобы подвести лошадь. Конан помог Фалко сесть в седло. Она тоже забралась на лошадь, немного отклонилась назад, чтобы раненому удобнее было сидеть, и обхватила офирца за пояс. Не сказав больше ни слова, они рысью двинулись прочь.

Варвар в сквернейшем расположении духа остался стоять на жаре среди руин. Она наверняка наслаждается этой поездкой, эта идиотка, которую хлебом не корми, дай какую-нибудь опасность, подумал Конан, все еще бушуя от ярости. Наконец он пробормотал сочное проклятие, забросил секиру на плечо и зашагал следом за своими скрывшимися из виду товарищами.

Какое-то время не было ничего, кроме жара, безмолвия и тихо поскрипывающего под ногами песка. Он не узнавал зданий, мимо которых проходил. Быть может, он проходил этот лабиринт другой дорогой? Но это не имело значения. Главное — он держался верного направления. Ему бросился в глаза фасад дома, хоть и пострадавшего от времени, но в общем и целом сохранившегося. Когда Конан подошел поближе, он обнаружил вмурованный над входом (где не имелось двери) рубин размером с кулак. Интересно, почему никто его не прибрал еще к рукам, хотя город пустует? Не взять ли кошелек?

Кто-то вышел из портала. Конан затаил дыхание. Он схватил Секиру обеими руками и немного пригнулся. Каждый волосок на его теле поднялся дыбом.

Зазвенел сладостный смех.

— О, Поднявший Секиру испугался. Да еще и женщины! Надо же! Успокойся. Это всего лишь я, Рахиба!

Во всем блеске своей чарующей красоты, стояла она, вызывающе положив одну ладонь на бедро. Ее одежда, расшитая золотисто-коричневыми перьями, подчеркивала все округлости тела.

Околдовывающим голосом шелестела она:

— Взгляни на мою шею, на мои пальцы, погляди на меня всю! Видишь, на мне никаких талисманов. Талисман был бы более чем бесполезен, вздумай я применить его против тебя. Только вспомни, что случилось с Тот-Аписом. Всякое колдовство, направленное против Носящего Секиру, отбрасывается назад, к тому, от кого исходят чары. Парасан наверняка рассказывал тебе, что, пока ты держишь Секиру, ты защищен от всякой магии и гордость обладания ею не станет для тебя губительной. Я напоминаю тебе об этом предостережении, чтобы ты знал: я честна с тобой, и желаю тебе добра, и не хочу, чтобы с таким великим воином что-нибудь стряслось.

— Так делай что задумала! — сказал он грубо.

Она вызывающе передернула плечами, так, что шевельнулось все ее гибкое тело.

— Я не хочу оскорблять твой разум ложью. Я пришла сюда вместе с Тот-Аписом в надежде остановить тебя. Но твоя судьба, твое предназначение были чересчур сильны — нет, ты сам своя судьба! Конан, Непобедимый! Ты добыл Секиру, ты умертвил Тот-Аписа, который множество столетий пребывал в расцвете сил; ты одержал победу, потрясшую дом Сэта до самого основания. Гибель моего господина — катастрофа для меня. Я как потерпевшая кораблекрушение. Чары отказали мне, моя башня — в далеком Кеми, все мои снадобья далеко, моя богиня бросила меня в беде. Если я останусь здесь, то сегодня же ночью умру страшной смертью. Если я убегу в пустыню, то меня ждет такая же верная и не менее ужасная гибель.

— И ты… ты обратилась ко мне?

Она вытянулась, как свечка.

— Я не стану молить тебя! — Ему поневоле пришлось подивиться ее спокойствию и мужеству. — Ты думаешь, что я заслужила твоей мести, однако за мою жизнь я могу тебе многое предложить. Я умелая целительница. Я весьма искусна в заклинаниях и знаю, как можно защититься от магии. Я могу рассказать тебе о короле Ментуфере считай что все — о его боевых силах, его офицерах, его планах. Это сведения, которых не собрали бы тебе и тысячи шпионов, а ведь они могли бы спасти бесчисленные жизни тайянцев, если дойдет до большой битвы.

Конан свел брови.

— Не знаю, кто более мне отвратителен: ведьма или предательница, — сказал он, но в голосе его не было уверенности. Как она все же хороша собой!

— Я никому не клялась в верности, за исключением богини, а у нее есть приверженцы во многих странах, — сказала Рахиба. — Но я готова принести клятву верности тебе, если ты смилостивишься надо мной, и никогда ее не нарушу. Из того, что я могу, из того, что я есть, ты получишь только выгоду.

Он безмолвно глядел перед собой. Кровь бешено стучала у него в висках.

— И с каким наслаждением подарю я себя тебе, — продолжала она. — На всем белом свете нет второго такого мужчины, как ты, Конан. Сделай меня своей рабой, и я буду счастлива, как никогда прежде.

Она прильнула к нему. В солнечных лучах волны ее черных волос отливали синевой. Аромат, усиленный жарой, едва не задушил его. Она нежно взяла его лицо в мягкие ладони и ласково прошептала:

— Приди, дозволь мне показать тебе это. Здесь, в доме, есть уютная комната, специально созданная теми, кто ждал тебя. Там я могу промыть твои раны, и наложить мази, дабы раны скорее исцелились, и перевязать их чистыми полосками ткани. А после — о, я знаю, что ты не сможешь остаться, но ведь пройдет какое-то время, прежде чем твои люди будут готовы выступить. У меня есть вино и охлажденные фрукты для того, чтобы ты мог освежиться, и мягкое ложе, где ты отдохнешь, и я сама, чтобы служить тебе.

Она поцеловала его, как делала это в Кеми. Он вновь забросил Секиру на плечо и ответил на ее поцелуй. Долгое время стояли они, прижавшись друг к другу, на пылающем солнцепеке. Наконец она нежно высвободилась из его объятий и легко побежала к дому. Весело улыбаясь, она сделала ему знак идти следом. И он, с замутненным сознанием, последовал за ней.

В доме стояли приятный сумрак и прохлада. Обстановка казалась удобной. Не обязательно же смотреть наверх, под потолок, на фриз, вызывавший в Конане отвращение.

Не может он дать погибнуть этому прелестному созданию. И почему бы не взять то, что она ему предлагает? Если он ранит этим Дарис — ну, она сама виновата. А Рахиба была бы, вероятно, неоценимой союзницей.

Он, конечно, не такой больной от любви сосунок, как Фалко. Он внимательно осмотрел помещение и не нашел ничего, что выглядело бы похожим на оружие, или чего-либо пригодного для чародейства. Вторая дверь покоя была завалена обломками здания, так что за ней никто не мог прятаться. В самом помещении находились два кресла, столик с кувшином, чаша для умывания, полосы ткани и широкое ложе. Он положил Секиру на пол с правой стороны и глотнул воды. На вкус она была чистой. Ему не приходило на ум, что она не стала применять яд, потому что намеревалась прибегнуть к могущественным чарам.

— Разденься, — прошептала она, когда он утолил свою жажду. — Я истомилась по тебе.

Ее пальцы помогали ему избавиться от рваного бурнуса и кафтана. Пока он снимал кольчугу и рубаху, она встала на колени, чтобы стянуть с него сапоги. Потом она еще помогла ему освободиться от остальной одежды, покуда он не стал перед ней обнаженный.

В нем вспыхнуло желание. Ее глаза расширились от изумления. Он схватил ее на руки.

— Кром! — вырвалось у варвара. — Немедленно снимай с себя это оперенье!

— Конан, ты делаешь мне больно! — взвизгнула она.

Он выпустил ее. Она потрогала свои руки в тех местах, где он касался ее. — Будут большие синяки! — Она улыбнулась, взмахнула ресницами и послала ему воздушный поцелуй. — Я буду с гордостью носить их как клеймо, полученное от такого могучего мужчины.

— Разденься, — сказал он низким голосом.

— О, я томлюсь по тебе так же, как ты по мне, — заверила она его звонким голоском. — Но ты ранен, возлюбленный. Кровь, пот и грязь портят твое великолепие. Дозволь мне сперва умыть тебя, умастить, перевязать, дабы ты более не испытывал боли и усталости. И тогда мы предадимся друг другу.

— Как тебе угодно, — сдался он и уселся так, чтобы Секира находилась справа от него.

Она обмочила платок в чаше, отжала и принялась обмывать Конана медленными, расчетливыми движениями, которые одновременно и успокаивали его и усиливали еще больше его желание. Пальцами другой руки она нежно гладила его волосы.

Он почти пожалел, что это кончилось. Когда она отступила на несколько шагов, он проследил за ней горящим взглядом. Скользящая к залитому солнцем дверному проему, она была похожа на золотую тень. Он смотрел, как она вытирает руки о ткань, запятнанную кровью, которую использовала как полотенце, без сомнения, чтобы стереть с ладоней грязь и волосы, прилипшие к пальцам. Да, она была права. Сейчас она так же нежно нанесет ему успокаивающие боль целительные мази…

— Эй, что ты задумала? — спросил он, пораженный.

Она остановилась у выхода. Ее голос был исполнен сладчайшей насмешки:

— Я ухожу. Я решила, что будет все же лучше не ездить по стране. Прощай, варвар.

Он вскочил, когда она выскользнула наружу. С Секирой в руке он бросился следом за ней.

Солнце ослепило его. Одно мгновение он почти ничего не видел. Когда глаза его привыкли к яркому свету, он стоял на пустой улице один.

— Кром! — выругался он. — Ведьма держала меня за дурака. Зачем?

Он нагнулся, чтобы найти в песке ее следы. Занесенные песком, почти неразличимые отпечатки ног увидел он. Но он был хороший охотник и следопыт. След вел несколько футов вдоль стены дома — ведьма бежала семенящим шагом — и заканчивался дикой путаницей отпечатков, которая сказала ему, что произошло нечто странное.

Он огляделся вокруг. Высоко в небе летел, направляясь на запад, золотой орел, кроме него не было видно ни одного живого существа.

Действительно ли хотела Рахиба с ним поразвлечься? Не была ли уничтожена ее надежда сделать с ним нечто такое его осторожностью и бдительностью? Не потому ли она отказалась от своей попытки? Конану не хотелось думать об этом. Все в целом ему очень не понравилось. Он не собирался рассказывать об этом своим друзьям, потому что кое в чем он выглядел смешно.

Внезапно он громко расхохотался, и его оглушительный смех загремел среди камней и, казалось, взлетел к небу. Он смеялся над самим собой, потешался над всяким своим врагом, смеялся от радости, потому что действительно сумел добыть Секиру, которая освободит тайянцев. Он смеялся из чистой и глубокой радости жить. Как будто Рахиба забрала с собой плохое настроение, мучившее его все эти дни, и он снова стал собой: Конаном, бродягой, воином, любовником.

Воспоминание отрезвило его. Он поторопился одеться и идти дальше. Сверкающий рубин остался позабытым в стене.

Все тайянцы были заняты делами, следуя мягким, но четким и определенным указаниям Дарис. Когда девушка увидела приближающегося киммерийца, она вышла к нему навстречу и безразлично доложила:

— По твоему приказанию я разделила оставшихся в живых на две группы. Одна — те, кто не может сражаться. Ее будут сопровождать несколько легкораненых до дома, где все они смогут получить помощь. Они также возьмут с собой убитых и доставят их в расселину, где достаточно камней, чтобы навалить курган. Мы не должны оставлять их гулям. Вторая группа состоит, естественно, из тех, кто готов к бою. Тирис заверяет меня, что ему известна прямая дорога к Авзару. Обе группы скоро будут готовы выступить.

Его синие глаза встретились с ее. Он положил руки на ее талию и тихо произнес:

— Ты великолепно сделала свое дело, дочь королей, а я был самонадеян, зол и несправедлив. Я не знаю, что со мной было, но теперь мне ясно, как я оскорбил и ранил тебя. Прошу тебя, прости!

— О Конан! — вскричала она. Не обращая внимания на удивленные взоры окружающих, она бросилась в его объятия.

Глава девятнадцатая Битва

Военная дорога вела в северо-западный предел, именуемый Тайей. Затем примерно день пути она проходила по узкой долине. Пронизанные расщелинами отвесы, склоны, усеянные скальными обломками, и поросшие скудной растительностью холмы поднимались по обе стороны дороги. Красная почва долины да растрепанный кустарник у подножия гор, сухая трава и к ней несколько кособоких деревьев… Небо было в тот предполуденный час окрашено ультрамарином, и уже сейчас жара, как в раскаленной печи, исторгала пряный аромат у карликового можжевельника.

Скрытые кустарником, на склонах лежали люди и пристально смотрели вниз. Расстояние делало фигуры проходящих по долине людей крошечными, однако не скрывало их численности. В авангарде шла кавалерия, боевые колесницы гремели следом, за ними выступали, плотно сомкнув ряды, пехотинцы, после них, защищенные арьергардом, тряслись повозки с провиантом. Вся эта живая лента заполняла всю ширину мощеной дороги на две-три мили. Сверкал металл, развевались вымпелы, над головами вздымались штандарты; копья и пики колебались, как колосья на ветру. Даже здесь, наверху, до наблюдателей доносились звуки шагов, гром копыт, грохот колес и беспрерывный барабанный бой.

Конан присвистнул сквозь зубы.

— Ваши разведчики не ошиблись, — пробормотал он. — Скорее, они еще и недооценили их численность. Это, должно быть, все боевые силы средней Стигии, со всеми резервами, какие они смогли мобилизовать в спешке…

— И если только их возглавляет Ментуфер… — Авзар не закончил фразы.

— Ты действительно думаешь, что это так? У тебя нет никаких данных, кроме слов этих разведчиков, простых горцев.

— Они отличные наблюдатели, а я достаточно побродил по стране, чтобы понять то, что они описывают. Только король носит знамена с серебряной змеей на черном фоне и бронзовым коршуном на острие древка. Он намерен покончить с нами раз и навсегда.

— Да, — сказал Конан свирепо. Его взгляд блуждал по армии. Дорога огибала холм, который скрывал то, что происходило за поворотом. Поднимался высокий столб дыма, и в небе не кружило ни одного стервятника — вместо этого все они сидели на земле и набивали животы. Еще вчера там располагалась живописная мирная деревня Рашт среди полей, фруктовых садов и лугов. Люди Авзара не предупредили жителей, чтобы те бежали, потому что никак не ожидали резни. Они полагали, стигийцы будут спешить изловить поскорей Авзара.

— Он истребит всех тайянцев и после этого заселит страну своими людьми.

— Этого не будет! — поклялась Дарис. — Сегодня придет конец его владычеству!

— Будет так, как решит судьба. — Голос Авзара был искажен мукой. — Если мы, несмотря ни на что, проиграем, тогда вспомните о том, что я решил. Я прикажу всем вождям дать распоряжение их кланам спрятать оружие, после чего сам сдамся, дабы Тайя не была уничтожена полностью.

— Сперва, — сухо сказал Конан, — мы, вероятно, должны все же провести в жизнь наш план. Вы вряд ли знаете точное количество наших воинов, но их наверняка больше, чем врагов. И если им недостает солдатской выучки и боевого снаряжения, то этого не скажешь об их мужестве, а кроме того, у нас преимущество в том, что мы имеем отличную позицию для нападения. Да еще с нами легендарная Секира.

Авзар и Дарис взглянули на него с таким почтением, что он почувствовал себя неуютно. Проклятье, он вовсе не воплощение легендарного героя, он простой варвар, искатель приключений.

Однако случай, или предопределение, или соперничество между богами превратили его в символ, в героическую личность, чтобы сплотить вокруг себя повстанцев и вдохнуть в них мужество и надежду одним лишь своим присутствием. Уже не раз в этой горной стране случались волнения, но никогда прежде не разрастались они лесным пожаром, как нынче. Во время своего похода на запад Авзар провозгласил, что поблизости от границы он встретил Носящего Секиру. Весть эту разослал он со скороходами, что от стойбища к стойбищу несли стрелу войны, ее передавали друг другу охотники и пастухи, она загорелась в сигнальных кострах на вершинах гор и гребнях холмов, и, вероятно, не обошлось здесь без древних загадочных чар. Повсюду в стране юноши, мужи, крепкие старики и ловкие девушки брались за оружие и запасали продукты на дорогу, чтобы примкнуть к главе клана Варуны. Дикая орда то была. Конан мог лишь надеяться, что ему удастся с помощью опытных тайянских воинов хоть немного привнести в эту пеструю армию основные представления о воинском искусстве.

Между тем Шуат со своим отрядом продвигался без помех и в такой спешке, что встречавшиеся по пути тайянские поселения он оставлял нетронутыми. Вероятно, он получил от своего монарха некий приказ, присланный с почтовым голубем или каким-то другим образом, изменить свои планы, потому что на границе провинции он остановился и стал ждать королевскую армию. Теперь его отряд был лишь частью огромного соединения, которое находило время для убийств и опустошений, двигаясь навстречу Авзару.

Но здесь, в горах, они не нашли ничего, что привлекло бы их внимание, и стигийцы из долины не заметили бы ни малейшего следа тысяч людей, собравшихся вместе для того, чтобы поставить заслон захватчикам.

— Идем, — буркнул Конан.

Он и его спутники отползли немного назад. Когда уже не оставалось никакой опасности, что их случайно приметят снизу, они поднялись на ноги.

В ложбине за гребнем холма ждали около сотни конных и столько же пеших солдат. Больше в одном месте собраться не могло, чтобы не выдать своего присутствия. Кроме этих, всадников было очень немного, однако отряды примерно той же величины притаились в засаде по всей долине. Их план был таков: напасть на стигийцев в многочисленных разрозненных точках, разбить королевскую армию на отдельные части и задушить их по отдельности.

Отряд Конана должен ударить первым и напасть на авангард врага, это станет сигналом для остальных. Поэтому люди Конана были вооружены лучше, чем все прочие. У них были шлемы, кирасы или кольчуги; у некоторых имелись даже железные перчатки и поножи.

Дарис вскочила в седло. Одетая лишь в тунику, она вооружилась луком и кинжалом. Она потуже затянула пояс — свой добрый талисман. Перекинула через плечо колчан, полный стрел, и приняла у седоволосого старика из своего клана штандарт. Знамя было соткано в храме Митры и изображало золотой солнечный диск в венце лучей на небесно-голубом поле.

— Вот ведь времечко, — ворчал Сакумба. — Все так скучно и монотонно, никаких тебе женщин, да и пива не вдосталь. Можно только надеяться, что сегодня возьмем хорошую добычу.

Конан усмехнулся. Он взял субанца в свое отделение, потому что тот единственный мог с ними объясняться — через их предводителя. Сделал он это еще и потому, что знал, какие они великолепные бойцы. Кроме того, негры сделают отряд более устрашающим. Темная кожа, казалось, впитала в себя лучи горного солнца, а чужеземная одежда делала их внешность еще более пугающей.

— Не могу себе представить, чтобы король Стигии путешествовал как нищий, — сказал киммериец, — как насчет тарелок и ложек из благородных металлов, украшенных драгоценными камнями? Или редких вин и пряностей? Роскошных шелковых одежд? Ларцов, полных золота? Нам нужно всего лишь победить, и тогда вы сможете неплохо послужить себе.

Сакумба пронзительно рассмеялся и передал своим людям содержание разговора. Они испустили ликующие вопли, все, кроме Гонги, их медика. Он тоже вооружился для боя, однако свое покрытое шрамами тело разрисовал мистическими знаками, на шею повесил ожерелье из человеческих зубов и пальцев; при нем посох, трещотка, а на поясе висела кожаная сумка с различными чародейскими средствами.

Фалко скакал рядом с Дарис. Он отдохнул и не страдал больше от боли, но нога поправилась еще не окончательно. Но он уверял, что это не играет никакой роли, пока он сидит на крепком стигийском мерине. Кроме доспеха и каски, украшенной султаном из перьев, на нем был развевающийся на ветру багряный плащ. Пика в его руке дрожала, как осенняя листва по весне.

Конан, роскошно облаченный в кольчужную рубаху, крылатый шлем и шаровары, заправленные в сапоги с металлическими пластинами и золотыми шпорами, повернулся к Авзару. Он был так же серьезен, как и тайянец.

— Поднимается буря, и никто теперь не скажет, в каком направлении задует ветер. Если будет на то милость богов, мы встретимся вновь — победителями. А если нет, вождь, то благодарю тебя за доброту и прошу Митру взять тебя к себе.

— И я благодарю тебя от имени всей Тайи, — откликнулся Авзар. — Что бы ни случилось впредь, покуда жив народ, жива будет память о тебе.

Они обнялись. Авзар должен был атаковать стигийский арьергард, с тем чтобы врагу не удалось провести обходной маневр и ударить с флангов. Отец и дочь крепко сжали друг другу руки, и вождь выступил.

Конан сел в седло. Мятежники нашли для него благородного боевого жеребца: роскошный вороной конь, ржавший в нетерпении и встающий на дыбы. Киммериец потрепал его по горячей шее.

— Хорошо, хорошо, — сказал он коню, — скоро у тебя будет много дел, обещаю.

Он сжал бока коня и поскакал навстречу тому, что ему предстояло.

Дарис направила свою кобылу к нему. Знамена развевались над ее головой. Фалко примкнул к ней с правой стороны. Для каждого, кто плохо знал Сакумбу, было удивительным, что старый негр со своим чудовищным брюхом без труда держался вровень с ними пешим. Его люди следовали за ним шаг в шаг, возглавляя отряд воинов, вооруженных копьями, топорами, мечами, луками и пращами. Перед киммерийцем в центре скакали конные с пиками, построившись в излюбленный тайянцами клин. Хотя они не могли тягаться с хорошо обученными, опытными стигийскими кавалеристами, но надеялись по крайней мере остановить их, после чего рассчитывали спешиться и биться привычным для себя способом.

Хрустели камни, шуршали желтая трава и пыльные кусты: звенела сбруя, звякали на ней крошечные колокольчики. Шум, производимый продвигающейся колонной врага, стал громче.

Конан, конечно, не тешил себя иллюзией, что ему удастся обрушиться на противника прямо с воздуха, но он заранее хорошо изучил лежавшую перед ним террасу и нашел тропинку, по которой отряд мог скатиться лавиной. Без этого врагам было бы сравнительно легко осыпать нападающих стрелами прежде, чем те сумели бы приблизиться. Едва они перевалили за гребень холма, он погнал коня рысью.

И — вниз! И почти сразу армия, марширующая внизу, перестала казаться муравьиным парадом. Поднялись солдаты, и теперь можно было различить их оружие. Позолоченная боевая колесница, ослепительная в солнечном свете, могла принадлежать только королю — а Конан намеревался захватить королевские штандарты так быстро, как это только возможно. Раздались крики, запели тревогу трубы, зазвенели первые стрелы.

— Ай-йя! — взревел Конан. — Кром и Воля!

Он схватил Секиру Варуны, висевшую у луки седла. Она запела и засверкала, когда он крутанул ее над головой. Не от всякой секиры был бы прок в кавалерийской атаке, но эта прямо-таки жила в руке, она была остра и страшна и, казалось, жаждала боя.

Долина уже близко. Конан помчался галопом. Его всадники следовали за ним. Бегущие пехотинцы немного поотстали, однако скоро они вновь догонят своих товарищей. Теперь нужно было следить за вражескими стрелами.

Со стрелой в горле рухнул с коня тайянский всадник и прокатился несколько футов по земле, вздымая пыль. Конан заметил это краем глаза. Он знал этого человека, они когда-то вместе выпивали, обменивались шутками у погасших лагерных костров под полночным небом. Киммериец слыхал о его жене, детях, о его старой матери. Но что с того? Никому Кром не дает большего, чем мужество умереть с отвагой.

Вот уже копыта стучат по плитам дороги. Конан натянул поводья, смиряя бег вороного. Его всадники сомкнулись рядом со своим вождем, глядя на коней, доспехи, шлемы, опущенные пики стигийской кавалерии, превосходящие их численностью в десять раз.

Однако стигийцы не могли атаковать их все одновременно, стесненные горными склонами и откосами с их скальными обломками, колючими кустарниками и мышиными норами, весьма опасными для непривычных к горным террасам лошадей.

И снова Конан завертел Секирой над головой.

— В атаку! — взревел он и дал жеребцу шпоры.

Враг помчался рысью ему навстречу и наконец перешел в галоп. Стук копыт гремел, заглушая непрерывный рокот барабанов. Знамена, султаны, плащи развевались от стремительной скачки. Высоко поднялись щиты, пики взяты на изготовку. И чем ближе сходились люди и животные, тем больше они казались размером.

Дарис, следуя приказанию Конана, держалась за ним. Фалко прикрыл расстояние между ними, положив пику поперек холки своего гнедого.

С громовым ревом битва началась.

Острие пики было направлено в грудь Конана, защищенную кольчугой, — его хотели выбросить из седла. Но прежде чем пика коснулась киммерийца, Секира перерубила древко. У стигийца не было никакой возможности обнажить клинок. Удар Конана перерубил его шею. И непроизвольно киммерийца пронзила мысль о том, что этот человек, кем бы он ни был, имел честь пасть от Секиры Варуны — первым за пять сотен лет.

Фалко пробил горло нападающему, опустил пику, выхватил саблю из ножен, поднял щит и встретил так следующего врага. Конан раздробил череп лошади, ее всадник упал под копыта. Фалко отразил удар меча и при этом отсек пальцы грозившей ему руки. О штормовом натиске теперь не могло быть и речи. В тесной мешанине схватились противники, они наносили удары, кололи, разбивали, взмахивали звенящей сталью, ревели, хрипели, визжали, стонали, ругались, истекали кровью и потом.

С высоты своего огромного боевого жеребца Конан все время краем глаза наблюдал за тем, как развивается битва. Как и ожидалось, тайянским всадникам пришлось тяжело со стигийскими кавалеристами, однако едва горец спешивался, и он становился вдвое более опасным, а его животное блокировало врагу продвижение вперед. И вот в битву устремились тайянские пехотинцы, смуглые и чернокожие.

К ним уже катились боевые колесницы, в них летели стрелы. Лошади, возничие, даже тяжеловооруженные солдаты падали. За дело взялись кинжальщики: дико завывая, они перерезали подпруги и упряжь, вскакивали на колесницы и закалывали находившихся там людей. Теперь в битву вступили все боевые силы тайянцев.

Конан видел ряды стигийцев на много миль, извивающиеся, как змея с перебитым хребтом.

— Бэлит! Бэлит! — кричал он, ни на мгновение не давая отдыха своей Секире.

— Сенуфер! — крикнул Фалко и взмахнул саблей, как косой.

Они очистили пространство вокруг себя, оставив кучу изувеченных тел и истекающих кровью раненых. Тем временем к солнечному стягу и сверкающей Секире присоединились сотни тайянцев. Они пробили узкий коридор в рядах стигийской кавалерии. Шар Сакумбы летал по кругу вокруг своего владельца так стремительно, что видно было лишь сплошное мерцание. У него был свой хитрый прием: он наносил удар всаднику по колену или лошади в нос, а затем, пока его жертва на миг цепенела от боли, вонзал кинжал, который держал в левой руке.

Внезапно Конан обнаружил, что перед ним больше нет противников. Он огляделся. Повсюду были тайянцы — они рассыпались цепью, карабкались через трупы стигийцев. Воодушевленные, они испускали свой боевой клич — волчий вой, стряхивали кровь с клинков. Некоторые перевязывали своих раненых товарищей, кое-кто оплакивал погибших, остальные преследовали по склону бегущего врага — они двигались куда быстрее усталых лошадей, спотыкающихся на крутой горной тропе.

Немного поодаль пустые колесницы загромождали дорогу. Несколько из них были перевернуты, и охваченные паникой лошади волокли их за собой. В значительном отдалении от отряда Конана царил рукопашный бой — повстанцы набросились на стигийскую пехоту. Звенело и гремело оружие, вопли разрывали воздух. А между яростной схваткой и баррикадой из колесниц стоял непоколебимо стигийский полк, окруженный валом трупов павших тайянцев. Этот полк прикрывал золотую колесницу, и над головами солдат развевался змеиный стяг.

Конан знаком подозвал к себе товарищей: Дарис, Фалко и Руму, командира авангарда. Он хотел мстить за клан Фарази.

— Это, должно быть, отборный королевский отряд, — сказал варвар, указывая на стигийцев. — Надо полагать, его лейб-гвардия и, без сомнения, часть армии Шуата, хорошо знающего эту местность. Неожиданное нападение не могло смять таких солдат, как эти. — Он нахмурил лоб. — Я думаю, здесь мы победили большей частью потому, что враг не подготовился по-настоящему ввести в бой свою кавалерию и колесницы. Естественно, их пехотинцы также значительно стеснены в своих действиях, но, если они соберутся, то смогут отбросить назад наших необученных солдат.

— Что нам делать? — спросил Рума.

Конан бросил взгляд на горцев. Громовой хохот вырвался из его груди.

— Нападать, — ответил он. — Прорвать стену защиты вокруг короля; тех солдат, что не будут убиты, обратить в бегство, насадить голову Ментуфера на копье и носить ее всем напоказ. И если это не лишит стигийцев желания сражаться, то я ничего не понимаю в войне.

Фалко испустил ликующий крик, подбросил саблю в воздух, поймал и, полный надежды, взмахнул клинком.

Дарис смотрела встревоженно.

Если мы попытаемся сделать это, и нам не удастся… — пробормотала она. Я боюсь… Я знаю моих людей… тогда степным пожаром пронесется среди тайянцев, что Секира твоя не настоящая, — и тогда может так статься, что они побегут.

— Но ведь это подлинная Секира! — вскричал Рума. — И Конан — избранник Митры!

Киммериец обхватил оружие обеими руками.

— В этом я сам больше не сомневаюсь, — сказал он спокойно. — Так что, собираем воинов?

Это заняло какое-то время и потребовало много криков, пронзительных звуков горна, призывов. Люди короля наблюдали за этим равнодушно, в плотно сомкнутом строю, с натянутыми луками. Рукопашная схватка за их спиной продолжалась. Тут и там ломались стигийские отряды под натиском тайянцев. Иногда королевские гвардейцы отбрасывали назад подбегавших слишком близко мятежников, которые после этого присоединялись к другим отрядам. Конан немного поднялся по холму, чтобы лучше видеть. Да, сказал он сам себе, если мы сейчас не свалим их короля, стигийцы смогут собраться и перестроиться, и это принесет им победу.

Но он позаботится о том, чтобы до этого не дошло. Конан поскакал вниз. Он не чувствовал ни усталости, ни боли, хотя в больших количествах получил легкие повреждения. Он весь пылал радостью боя. Единственным его желанием было разнести в клочья все, что стояло между ним и Бэлит.

Он, Дарис и Фалко были последними из конного отряда Таити, кто еще оставался в седле. Его жеребец мог достать своими копытами кого угодно, в то время как всадник на его спине работал оружием; но если случится так, что конь погибнет, Конан может сражаться и пешим. Главное — Секиру он ощущал продолжением самого себя.

Тайянцы были готовы — не регулярный полк, но дикая орда, однако, возможно, именно поэтому не менее опасны. Гордо развевались знамена Дарис. Конан вновь взял на себя командование. Как маяк, горела его секира. Он дал вороному шпоры. Загремели по камням копыта. Рысь перешла в галоп. Стигийцы опустили пики и положили стрелы на тетиву.

Внезапно Конана пронзила сильная боль. Как будто миллионы раскаленных добела игл вонзились в его кожу, вены, плоть. Он точно заживо горел. Желудок свело страшной судорогой. Мускулы сокращались без всякой его воли и едва не ломали кости. Черной пеленой застилало глаза. Угрожающий грохот потряс его слух. Гнилостный запах, словно прилетевший из древних склепов, ударил ему в ноздри. Сердце стучало, как безумное, кузнечным молотом в груди, и он уже был близок к смерти.

Секира выскользнула из его рук и, звеня, упала на плиты мостовой, а вслед за ней и он рухнул с коня, перевернулся и скорчился от боли на земле на глазах своих воинов. Испуганные, они остановились.

Дарис позабыла о солнечном стяге, который тоже упал в пыль. В отчаянии она бросилась рядом с Конаном на колени и хотела положить его голову себе на колени, но он в агонии бился так сильно, что она не решилась подойти ближе.

— Конан, Конан, что с тобой? — спрашивала она дрожащим голосом. — Ради Митры, скажи мне! Это я, Дарис! Дарис, которая любит тебя!

Он слышал ее еле-еле, как будто ее голос доносился сквозь шум урагана, но в муке и ужасе, державших его в плену, не находил для нее ответа.

Тайянцы забеспокоились. Они опустили оружие, дрожа всем телом. Раскрыв рты, они уставились на Конана.

Рума потряс копьем над головой.

— Будьте наготове! — взревел он. — Горе тому, кто попробует удариться в бегство! Разорву собственноручно!

Фалко поднялся в седле, взмахнул саблей и хрипло поклялся:

— Или я сделаю это за тебя, Рума!

Слезы Дарис текли на лицо Конана, искаженное страданием.

— Вернись, — молила она, — приди в себя. Я зову тебя… во имя… во имя Бэлит, вернись назад, к Бэлит.

Несмотря на бушевавший в нем ад, он слышал ее. Что-то пробудилось в нем: каким-то образом мог он вновь вспомнить, понимать и говорить. Но каждое вымученное им слово само по себе было страданием и стоило ему чудовищного напряжения:

— Сам… виноват… встретил… Рахибу… в Птейоне… Могла меня… и… взяла… платок… с моей… кровью… с собой… и…

Сказать что-то еще он был уже не в состоянии. Он скорчился от непереносимой боли и захрипел.

Один из тайянцев заверещал и бросился бежать. Рума швырнул в него копье, и человек рухнул на землю. Побелев, Фалко подъехал к нему, чтобы добить и избавить от мучений. Горцы роптали, однако остались стоять где стояли. Стигийцы взирали на них с насмешкой.

И тогда неожиданно над змеиным стягом взмыло вверх что-то сверкающее. Это была бронзовая боевая колесница, без колес и лошадей, и в ней стояла женщина. Прозрачные, как дуновение ветерка, одежды и волосы цвета полночи развевались от быстрого полета. Маленькое зеркальце горело на ее груди. В руках она держала маленькую фигурку, которую тискала пальцами и терзала кинжалом и пламенем. И она смеялась серебристым ясным смехом. Вверх взлетела она, потом опустилась и помчалась прочь.

На много миль смолкли шумы битвы. Тайянцы заскулили. Недолго оставалось ждать той минуты, когда все они, исполненные ужаса, ринутся в бегство.

— Сенуфер! — закричал Фалко.

Конан видел ее сквозь окутавшую его черноту. Она явилась перед ним, как Дэркето собственной персоной, выводящей из подземного царства целый сонм женских духов.

— Рахиба! — застонал он.

Дарис вдруг ощутила рядом чье-то присутствие. Она скосила взгляд. Сакумба!

— Я что слышал, — говорил негр на ломаном стигийском. От ужаса он вспотел, мокрым было даже его обширное брюхо, но голос звучал твердо. — Я видеть, что они иметь чары тела над ним. Его кровь в кукле. Она его мучить. Скоро его убить.

Отчаяние пронзило Дарис.

— Значит, она заранее задумала заманить нас сюда, — тупо пробормотала она. — Чтобы навеки лишить нас нашей веры… О Конан!

Она хотела поцеловать его, страдающего невыразимо, но он так яростно бил вокруг себя руками, что она не поспела.

— Сенуфер, любимая! — кричал Фалко, точно лунатик.

Он развернул своего мерина и сильно ударил его шпорами. Галопом промчался он по трупам, перепрыгнул через обломки боевых колесниц, устремляясь туда, где в воздухе парила Рахиба на своем колдовском возке. Взгляд Конана прояснился, в одно мгновение боль перестала быть такой невыносимой, и он увидел ее. Не было никаких сомнений в том, что это входило в намерения ведьмы. Конан должен был осознавать, что его предали.

Когда Фалко был уже в пределах досягаемости колдуньи, она дала стигийским лучникам знак не выпускать стрелы. С торжествующим лицом она опустила свой колдовской возок так, что он почти касался дороги. Левой рукой она крепко держала изображение Конана, а правую простерла навстречу юноше, мчавшемуся к ней. Их поцелуй стал бы концом тайянских мятежников. И тогда стигийский солдат принесет Секиру Варуны на алтарь Сэта.

— Фалко! Добро пожаловать, Фалко! — ликовала она.

Всадник остановился перед ней. Одно мгновение смотрел он в ее сверкающие глаза.

Взлетела сабля. Еще миг оставался ведьме, чтобы ощутить сталь в своей груди и закричать. Потекла кровь — в солнечном свете она казалось светящейся, — но ее было мало, как будто боги не хотели запятнать эту красоту. Ему удалось нанести удар точно в сердце. Она упала и теперь казалась невероятно маленькой. Ее колесница ударилась о дорогу.

Фалко оставилклинок в теле убитой. Он схватил куклу и снова ударил гнедого шпорами. Назад, скорее назад!

— Вот, — пробормотал он и сунул фигурку в руку Дарис, потом с опущенной головой медленно отъехал в сторону и слез с коня.

Сакумба громовым голосом подозвал Гонгу. Медик выбрался из толпы мятежников, стоявших с распахнутыми глазами и разинутыми ртами. Солдаты короля бежали, дрожа и крича.

Бесконечно бережно вложила Дарис фигурку в протянутую ладонь Гонги и снова заботливо склонилась над Конаном. Теперь он лежал спокойно и только тяжело дышал. Чернокожий целитель уселся рядом с ним на корточки. Он бормотал непонятные слова, сыпал на киммерийца порошок из кожаного мешочка, тряс своими погремушками и размахивал посохом. Спустя короткое время улыбка осветила серьезное лицо Гонги. Его соплеменники, которые попадали вокруг на землю, поднявшись, принялись размахивать своим оружием и вопить: «Ваконга мутузи!»

Конан широко открыл глаза и сел.

— Мне снова хорошо, — пробормотал он удивленно, как человек, исцеленный от тяжелого недуга.

— Ведьма мертва, — сказала Дарис сквозь слезы, — ты вновь свободен.

Гонга вынул кинжал, сделал надрез на своем запястье и уронил несколько капель крови на изображение, тут же поглотившее их. При этом он бормотал заклинания. Конан поднялся. Он чувствовал себя так, будто проспал целую долгую ночь и теперь встает, чтобы выпить воды из чистого горного ключа.

Гонга что-то сказал Сакумбе, который тут же перевел это для Конана на «лингва франка».

— Он дал тебе часть своей собственной силы, дабы излечить недуг, которым тебя поразили. Он не сможет сражаться, пока не отдохнет, но куклу избавит от зла, сделает чары бессильными и уничтожит их.

Громовой хохот вырвался из груди киммерийца.

— У меня тоже остались здесь кое-какие дела! — Одной рукой он обнял Дарис, другой обхватил обширную талию Сакумбы. — Верные друзья мои, я никогда не смогу вас достойно отблагодарить и никогда не забуду, что вы для меня сделали!

Он поднял Секиру и вскочил в седло.

— Вперед! — загремел он. — Джихан!

Его люди восторженно взревели. Не обращая внимания на поющие вокруг стрелы, они последовали за своим вождем.

Опережая их по всей дороге, где схватились в смертельной битве враги, летела весть о том, что Секира и стяг вновь вознесены к небу. С новыми силами тайянцы бросились на противников.

Предсказание не говорило с очевидностью ни о том, что Конан убьет короля Ментуфера, ни о том, что Рума сразит в бою ненавистного Шуата. Оба этих стигийских военачальника пали в огромной рукопашной схватке, и только боги знают о том, чья рука принесла им смерть. Конану было довольно и того, что Секира со свистом крушила врагов направо и налево. Он был счастлив видеть, как на копье несли коронованную голову и как бегут разбитые стигийцы.

Ни слова в осуждение не сказал он Фалко, который все это время просидел на обочине, отвернувшись и безудержно плача.

Глава двадцатая Месть Бэлит

Крылатую Ладью выкатили из укрытия, и теперь она качалась на волнах в гавани Сейяна. Шесть человек стояли на пристани. Хотя в городе бурлила обычная суета, никто не решался подойти к друзьям ближе, потому что перед разлукой им хотелось побыть наедине.

Солнце еще не встало над восточными горами, но небо над ними уже мерцало бледным золотом, оставаясь на западном горизонте темно-синим. В холодном воздухе над Стиксом растекался туман, скрывая в молочной белизне темную воду. С западных склонов журча стекал Хелу.

Конан совсем не мерз, хотя кроме туники на нем ничего не было. На поясе висели кинжал и широкий меч в ножнах. Прекрасной была Секира Варуны, когда он протянул ее Авзару.

— Теперь она твоя, — сказал Конан, — и пусть всегда она хранит Тайю.

— Дай Митра, чтобы она не понадобилась нам скоро, — отозвался вождь.

Но этого можно было не опасаться. Вместо того чтобы попытаться выдержать осаду (без сомнения, надолго бы эти попытки не затянулись), стигийский гарнизон в Сейяне сдался. Теперь, безоружные и под конвоем, солдаты шли назад, в Стигию. Жирный сатрап был отправлен вместе с ними после того, как выкупил себя, отдав все богатства, что выжал из этой страны. После поражения при деревне Рашт королевская армия Стигии долго еще не оправится. Кроме того, было общеизвестно, что новый король Ктесфон никогда не разделял захватнических планов своего отца.

— Вам или вашим потомкам придется когда-нибудь вновь бороться за Тайю, — заметил Конан. — Луксур не признает надолго вашу независимость.

Авзар принял Секиру.

— Это верно, однако какое это имеет значение, если мы действительно свободный народ? Мы могли бы, без сомнения, уже сейчас найти поддержку в Кешане, Пунте или в другой соседней стране, имеющей основания не доверять Стигии.

Парасан, верховный жрец, выглядел не таким счастливым.

— Я только опасаюсь, что это разорвет нашу последнюю связь с цивилизацией, — сказал он. — Мы превратимся в расу варварских кланов.

Конан пожал плечами:

— Ну и что? Может это покажется грубым, но за свободу не жалко заплатить любую цену? И если уж совсем честно, лично я не вижу от цивилизации никакого проку.

— Дело твое, — пробормотал старик. — Я могу только надеяться, что солнце Митры вновь прольет на нас свои лучи и не лишит нас милости. Да будет с тобой его благословение, сын мой, за все, что ты сделал для нас. Пусть твой путь будет безоблачным, а возвращение радостным.

Сакумба слушал эту беседу лишь отчасти. Возможно, последние слова жреца он слегка недопонял, потому что ухмыльнулся от уха до уха, сильно хлопнул киммерийца по спине и рявкнул:

— Да, когда я буду на Черном Побережье, я закачу для тебя праздник на неделю, Амра!

Прозвище, которым Сакумба и его люди наградили Конана, означало на их языке «Лев».

— Я заранее рад, — заверил его киммериец. — Бэлит и я будем частыми гостями субанцев. — Он вновь стал серьезным. — Но как бы я ни рвался к ней, мне так тяжело прощаться с вами, быть может, навсегда. Дарис…

— Да? — Она отвернулась от Фалко, с которым тихо беседовала.

— Мне будет не хватать тебя куда больше, чем я могу выразить словами, — хмуро проговорил Конан. — Желаю, чтоб все у тебя было хорошо.

— И я тебе. — Она подошла к нему и взяла могучие руки варвара в свои. Взгляд, который она послала ему, был тверд, и губы ее улыбались. Вчера вечером они поговорили наедине, а сегодня ей надлежит быть дочерью Авзара.

— Я хотела бы, чтобы мы с тобой прожили наши жизни вместе, — сказала она. — Но я знаю, что это невозможно, ибо ты избрал себе уже женщину. Я… я найду мужчину, который будет таким же сильным и добрым, как ты, и буду радоваться детям, рожденным от него. И для него будет честью дать нашему первенцу имя Конана. А наша первая дочь… — Ей так и не удалось подавить слезы. — Могу ли я назвать ее Бэлит?

Они обнялись.

Не много слов было сказано еще, прежде чем Конан и Фалко ступили на борт. Почти беззвучно скользнула волшебная Ладья в реку, и густой туман скрыл ее.

При свежем ветре море сверкало сапфирами. Однако «Тигрица» отходила от белых утесов острова Акбет на веслах. Она делала это потому, что так у нее оставалось больше возможностей для маневра. Капитан хотел получше рассмотреть ладью, приближавшуюся к ним на горизонте.

Безусловно, чужеземными выглядели металлические обводы, голова рептилии на носу судна. Парус явно был лишь дополнительной тягловой силой. Но если корабль первоначально не был оснащен мачтой, то где, в таком случае, весла? Хотя корабль имел в длину добрых пятьдесят футов, похоже было, что управляли им всего два человека. И казалось, эти двое совершенно не испугались, когда галера помчалась прямо к ним. Напротив, огромный мужчина на рулевом весле (оно выглядело таким же дополнением, как и парус) направил свой корабль прямо ей навстречу, насколько у него получалось орудовать рулем.

Да, рослый человек, с бронзовой кожей, черными волосами, гибкими движениями хищника… Бэлит показалось, что сердце ее вот-вот разорвется.

— Конан! — закричала она. — О Иштар, мой любимый вернулся!

Она взяла себя в руки и велела ликующим пиратам сушить весла, чтобы Ладья могла пристать к борту. Киммериец забросил трос с крюком, забрался по нему и перевалился через борт на палубу. Вихрем влетела Бэлит в его объятия.

Поцелуй их был долгим и жарким. Пьяные от счастья, смотрели они друг на друга, а потом взгляд Бэлит скользнул по палубе. Только теперь она увидела молодого человека, которого привел с собой Конан. Плечи ее непроизвольно поникли, и слова с трудом сорвались с губ:

— Значит, Джихана с тобой нет.

— Нет, — ответил Конан. Голос варвара звучал твердо. — Он… он там, куда уходят те, кто пал героем. Там, где ему место.

Бэлит закрыла глаза. Когда она снова открыла их, у нее достало сил прошептать:

— Значит, ты можешь рассказать мне о нем? Это уже много. — Она ненадолго замолчала, потом добавила: — То, что ты вернулся, — это уже больше, чем я смела надеяться.

— Я расскажу все, когда успокоишься, — сказал Конан. — А сейчас познакомься с моим отважным товарищем, Фалко из Кирджахана в Офире.

Бэлит протянула руку молодому человеку:

— Добро пожаловать! Если это вам я обязана тем, что мой муж вернулся живым, то я и все, чем я владею, в вашем распоряжении.

Фалко покраснел.

— Ты говорил мне, что она красива, — вырвалось у него, — но не говорил, как она прекрасна! И ты не предупреждал, что она добра! Я был бы счастлив, если бы мне когда-нибудь вполовину так повезло в любви.

Киммериец улыбнулся. Хорошо, что мальчик не грезит больше по ведьме. Это доказывает, что здоровые зерна дали ростки.

Но улыбка скоро пропала — у Бэлит впереди много печали.

Там, где «Тигрица» стояла на якоре, полная луна окрасила воду и остров серебром. Бок о бок стояли на палубе Конан и Бэлит, одни. Все остальные спали после оглушительного празднества.

Глаза Бэлит были все еще красны от слез. Обеими руками вцепилась она в релинг, неподвижно уставилась в темное море и произнесла голосом, звеневшим, как ее клинки, выходящие из ножен:

— Покойся с миром, мой брат. Ты будешь отомщен. В залах Дэркето поднимется такая суматоха, какой там не видывали.

— Ты не думаешь, что дух Джихана могли успокоить потеря провинции, армии, короля и двух верховных чародеев?

Бэлит кивнула:

— Разумеется, у него всегда была нежная душа. Но не у меня. Моя жажда мести еще не утихла.

Варвар вздохнул:

— Я так и думал. Ну, покуда боги нам позволяют, будем пускать ко дну стигийские корабли и жечь их берега, чтобы память о нас осталась навеки. — Он остановился. — Может, этого тебе покажется мало. Что скажешь насчет того, чтобы вломить со всей силы? Это развеет твою печаль?

— Да, о да! — прошептала она. Она повернулась к нему и бросила на него испытующий взгляд.

— Я представляю это себе так, — начал он. — Стигийцы, разумеется, сняли блокаду, как только им стало ясно, что мы ушли от них, поднявшись вверх по течению.

В темноте мы с Фалко проплывали мимо Кеми. Мальчик заверял меня, что страж в гавани не интересуется кораблями, плывущими в сторону моря, однако я на всякий случай предпочел защиту темноты, чтобы никто не мог разглядеть, что за корабль у нас. Несмотря на кромешную тьму, мы сумели увидеть, что в гавани стоит флотилия. Мне показалось, что ее не очень хорошо охраняют. Команда по большей части находится в городских казармах, надо полагать, или вообще в отпуске. После всего, что случилось в Тайе, там все еще должно царить некоторое смятение, а ведь стигийцы никогда не были по-настоящему морским народом. Но в случае войны эта флотилия могла бы иметь очень большое значение. Потеря ее разрушила бы все планы завоеваний, которые, возможно, все еще существуют, вторжение в Офир, к примеру.

Бэлит схватила Конана за руку. Ее ногти впились в его руку до крови, но ни тот, ни другая этого не заметили.

— Клянусь богами смерти! Мы, с одной только нашей галерой. Ты считаешь, это возможно?

— У меня есть план. Очень простой. Ты же знаешь, я не мастер на всякие трюки. Поговорим об этом завтра, когда ты успокоишься. — Несмотря на боль в глазах подруги, Конан не мог удержаться от своего грубоватого юмора. — Мы могли бы еще утопить Крылатую Ладью. Она виновата во многих злодействах, теперь от нее больше проку нет. И не хватало еще, чтоб она угодила в руки какого-нибудь подлеца. Хочешь, сделай это сама.

Стигийцы держали в бухте Кеми одно патрульное судно. Это был легкий корабль, сравнительно быстроходный, как на веслах, так и под парусом. Если не считать личного оружия команды, корабль не был вооружен, а его матросы не отягощали себя доспехами. В их задачу не входило, в конце концов, отражать атаки пиратов или захватчиков. Да и кто посмел бы нападать на Черный Город? В случае настоящей опасности сигнал трубы мог призвать военные корабли, однако до сих пор этого ни разу не требовалось. В общем и целом задача патрульного заключалась только в том, чтобы следить за входящими судами и не допускать контрабандистов и вообще кого-либо без надлежащего письменного дозволения.

Вскоре после захода солнца патрульный корабль вышел из гавани, чтобы окликнуть чужое судно, приближавшееся с запада. Это был баркас с закругленными носом и кормой. Такие обычно идут с более крупными судами в качестве вспомогательных либо тащатся на буксире с более маленькими. Резкий ветер наполнял четырехугольный парус и тащил баркас против течения реки и движения прилива, между мысов.

До восхода луны оставалось еще много времени.

— Ахой! — взревел стигийский сигнальщик с трубой. — Причаливайте! Мы осмотрим вас!

— Будет сделано! — ответил глубокий голос на том же языке, но с откровенным акцентом. Парус опустили, корабль снизил скорость.

Когда патрульный подошел ближе, стигийцы увидели на скамьях для гребцов примерно полдюжины человек. Все они были негры за исключением огромного силача на руле. Хотя он был облачен в кафтан, сплошь забрызганный морской пеной, и закутан в бурнус, все же можно было разглядеть, что он принадлежит к белой расе.

— Прошу, господа! — крикнул он. — Мы бедные матросы. Наш корабль сел на риф и потонул так быстро, что лишь очень немногим удалось прыгнуть в спасательную лоханку. Будьте к нам милосердны и дайте нам воды и чего-нибудь поесть. Доставьте нас на землю.

— Вам должно быть тем не менее понятно, что мы обязаны вас задержать, пока наш обыск не будет закончен, — крикнул капитан патрульного в рупор. — Откуда вы идете?

— Мы с аргосийского парусника. Его жадюга-владелец нахватал себе в команду кого попало. Это — кушиты. Я из Ванахейма.

До капитана доходили об этой северной стране лишь невнятные слухи, но он знал, что варвары в поисках приключений и счастья часто забредали весьма далеко.

Кроме того, он испытывал презрение цивилизованного человека к такого сорта бродягам. А у этого, на руле, совсем не осталось высокомерия, еще бы, после таких-то испытаний. Да и товарищи его жалобно просили питьевой воды.

— Идите, — приказал капитан, — приставайте бортом, потом поднимайтесь, чтобы я мог вас лучше видеть.

— Слушаемся, господин.

Огромный северянин забрался на борт патрульного и перевалился через планку между рядами весел, оказавшись на передней палубе, где его ждали капитан и сигнальщик. Его товарищи следовали за ним.

— Пожалуйста, воды!

— Терпение, терпение, — остановил их стигиец. — Вы получите ее, как только ответите на мои вопросы.

Быть может, это его шанс узнать, что творится на белом свете. В это сумасшедшее время, пока король Ктесфон разбирается, что к чему, важные господа неплохо платят за информацию. Однако — и это тоже весьма вероятно — капитану доставляло удовольствие видеть, как унижаются перед ним эти обезьяны.

— Спасибо… спасибо, господин, — прохрипел великан, приближаясь. — Пусть боги отплатят вам, как вы того заслуживаете.

Меч вылетел из-под его одежды. Сигнальщик упал с рассеченным черепом. Это было последним, что капитан увидел в своей жизни. Чернокожие тоже повытаскивали теперь доселе спрятанное оружие. А из-под опущенного паруса выскочило еще несколько негров.

Схватка получилась короткой. У пиратов были все преимущества — внезапность, сноровка в такого рода делах и свирепость.

— Отлично! — похвалил Конан. — Выбросьте убитых за борт, перевяжите раненых. Н'Гора, ты со своими людьми возвращаешься назад.

Старший офицер Бэлит, который немного понимал стигийский, передал приказ Конана. Баркас поднял парус и пошел в сторону моря. Если бы кто-нибудь наблюдал за этой сценой, он бы решил, что этому судну всего лишь не разрешили вход в гавань. С несколькими матросами и Конаном в качестве капитана патрульное судно, как обычно, пересекало бухту.

Прошло совсем немного времени, и показалась черная галера, украшенная носовой фигурой в виде хищной кошки. Патрульный корабль двинулся ей навстречу, и какое-то время оба судна стояли борт к борту. Без сомнения, присутствие галеры привлекло к себе внимание прибрежного патруля, а также тех, кто охранял суда флотилии. Однако они, естественно, видели только то, что патрульный обыскивает галеру. Совершенно очевидно, охрана была удовлетворена осмотром, ибо вновь пришедшее судно эскортировали прямо к королевскому пирсу. При этом гребцы на обоих кораблях сильно налегали на весла. Быть может, на борту галеры был дипломат соседней страны или какой-либо дальней державы, желавшей улучшить старые связи или завязать с могущественной Стигией новые? А может, она привезла назад кого-нибудь из агентов верховного чародея?

Конан вернулся на «Тигрицу». Бэлит снова была рядом с ним. Они стояли рядом на носу, и Конан осматривался по сторонам. Звездный свет мерцал на темной воде. Его было довольно для острых глаз, привыкших к киммерийским лесам, кушитским джунглям, горным озерам. По бакборту был виден Стикс, рассекающий ночные камни в самом конце своего пути, на котором ему доводится пробегать по стране, где живет — и мечтает? — Дарис. Перед ними съежился во тьме город, где Конан попал в плен и содержался в неволе. Угрожающим чудищем смотрел на них Кеми немногочисленными окнами, где мерцал еще слабый свет. Поблизости, под Большой Пирамидой, спали белые, как кости, каменоломни, где, будучи рабом, трудился Джихан, до тех пор, покуда киммериец не помог ему обрести свободу. У Конана появилось странное чувство, что все это только начало долгой войны, которую он обречен вести против древнего ужаса.

Он заставил себя сосредоточиться на том, что видел. Стигийские галеры стояли на якоре носом к набережной. Их мачты отчетливо вырисовывались на фоне звезд, обводы терялись в тени. Один-два фонаря одиноко тлели на каждой палубе. Неподалеку на суше находилась казарма, и там, без сомнения, жило много моряков, но пройдет какое-то время, прежде чем их разбудят, да и тогда они, совершенно ясно, не смогут сравниться в быстроте с варваром.

— Пора, — сказал Конан и натянул свой длинный лук. Под палубой открыли горшки, где тлели угли. Патрульный корабль шел теперь вдоль набережной. Несколько человек, отосланных Конаном, вернулись на «Тигрицу», и корабль медленно дрейфовал. Тихо плескали весла, позвякивал металл, слышен был шепот.

Фалко зажег наконечник стрелы, обмотанный промасленной тканью. Пламя высветило в темноте его молодое лицо, когда он поднял стрелу.

— Что ж, Конан, — сказал он, — первый выстрел твой.

— Нет, — возразил киммериец, — Бэлит.

Королева Черного Побережья взяла стрелу и положила ее на тетиву своего лука. Она прицелилась, и зажигательный снаряд метеором пронесся по воздуху. Конан, Фалко, а за ними и вся пиратская орда сделали то же самое.

Высушенная солнцем смолистая древесина загорелась быстро. Там, где вонзалась стрела, тут же вспыхивало адски-голубое пламя. Его треск был похож на первый крик только что вылупившегося орленка, простирающего когти, требующего еды, взмахивающего крыльями. Высоко взлетало пламя от носа до кормы, освещая воды, несомые Стиксом в море. Оно шипело, как змея, готовая напасть на свою добычу. С одного края королевского пирса до другого ходила «Тигрица». И все новое и новое пламя вылетало с ее палубы, поражая врагов Бэлит. Ветер разметал искры, сея зерна новых пожаров.

Стигийцы мчались гасить пожар, но уже слишком поздно спасать флотилию. Им удалось лишь отвести в безопасное место торговые корабли и рыбацкие лодки, находившиеся в это время в гавани. Никто не осмеливался подойти к галере, маневрировавшей на самой грани светового круга.

Закончив свою миссию, «Тигрица» ушла назад, в море. Позади осталась бухта Кеми, подобная охваченному бурей кровавому озеру. Конан велел спустить весла и поставить парус, и галера повернула на север.

Киммериец спустился по трапу к Фалко.

— Следующее, что мы сделаем, парень, — сказал он хриплым голосом, — это высадим тебя в Дан-Марке, дадим побольше золота с собой, чтобы ты добрался до дому с удобствами.

С неприкрытым почтением взглянул на него молодой человек.

— После того… после того, как я расскажу мою историю и она достигнет дворца, — запинаясь выговорил Фалко, — ты всегда найдешь друзей при королевском дворе Офира.

— Спасибо, — отозвался Конан. — В один прекрасный день это может оказаться весьма полезным, так же как и дружба с тайянцами. Вдруг мне придется в одиночку идти по Стигии? Кто знает, что ждет нас впереди? Смерть в чужой земле? Трон и царство? Или всевозможные переделки, лежащие между смертью и троном? — Он пожал плечами. — Все, что я делал с тех пор, как ты меня знаешь, я делал ради моей подруги.

На верхней палубе радостно смеялась Бэлит.

Грин Роланд У ворот зла

Пролог

— Дебри Пиктов, правление Конана Второго, известного под именем Конн.-

Меня зовут Нидарос, я сын того, кто не удосужился со мною познакомиться. Впрочем, вероятнее всего, это был человек благородного происхождения, кошелек его был полон, а влияние при дворе значительно. И то и другое было пущено в ход, дабы обеспечить мое продвижение. В противном случае мне наверняка была бы уготована участь в рядах охранников Десятой Черной Реки вместо того, чтобы стать полководцем, от которого зависит ход всей кампании.

На границах Дебрей Пиктов патрули, расположенные вне нашей линии укреплений, ждут весны. Пикты в их родных лесах — нелегкая добыча. Даже когда пикты не высовываются, и сидят тихо по своим норам, нашим воинам приходится несладко — выматывают лютый холод и снежные бураны. В шестой год правления Конна, сына Конана, короля Аквилонии, Великого Графа Пуантена, лорда-протектора Боссонии и носителя множества других титулов, которые мы здесь не приводим, дабы не обременять читателя, весна наступила рано. Было решено (я не знаю кем, да и вряд ли это играет какую-либо роль), что с наступлением тепла мы сразу же начинаем патрулирование.

Я перевел взгляд с неба на лицо посланника (офицера элитных Черных Драконов королевской гвардии), а затем снова взглянул на небо.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— Земля еще недостаточно просохла, чтобы солдаты могли идти след в след.

— Раскисшая почва, похоже, пиктов не останавливает. Они уже успели совершить несколько набегов на фермы Серебряного Ручья.

Про себя я от всей души пожелал, чтобы демоны забрали с собой и Серебряный Ручей, и всех тамошних колонистов. Хоть убей, не могу поверить, чтобы в Пуантене нашелся такой уголок, где народишко был бы столь скудоумен и жил столь густо, что согласился бы бежать сюда и начал бы обзаводиться здесь хозяйством. Ведь самому последнему деревенскому идиоту, с трудом утирающему себе слюни, известно: в здешних краях каждую минуту можно ожидать, что из-под земли выскочит пикт и харкнет прямо в миску с ужином.

Казалось, посланник прочел мои мысли. Он покрутил у меня перед носом пергаментом с королевской печатью. Я не сомневался в том, что пергамент подлинный, потому что слишком хорошо знал, каковы умственные способности тех, кто отдал этот идиотский приказ.

— Приказано — сделаем, — сказал я. — Но раскисшая земля — это такая штука, которой даже десять генералов из десяти королевств не могут приказывать. Тут уж ничего не изменишь. Там, где легко бежит босоногий пикт, тяжеловооруженный солдат в своих говнодавах проваливается по самые яйца.

— Касательно обмундирования патрульных никаких приказов отдано не было, — сказал посыльный. — Равно как и о ваших маршрутах.

Должно быть, я с шумом выпустил воздух. Да и было чему удивляться. Передо мной стоял Черный Дракон, у которого, казалось, варил котелок. Согласитесь, это такая же диковина, как двухголовый теленок или младенец, у которого вместо одной руки птичье крыло. Проклятый посланник и это, похоже, усек, потому что осклабился и пожал плечами.

— Один из моих родственников воевал с пиктами, когда Конан Великий заправлял всеми делами на границе, — сказал он. — Так вот, тот родственник впоследствии, сидя у огонька, трепался об этом не переставая. Тогда я был еще сопливым пацаном, но и сейчас не все перезабыл.

— А я прекрасно помню, что сталось с теми из моих друзей, кто воевал, когда земля была уже суха, и кого угораздило нарваться на ватагу озверевших дикарей, — сказал я. А потом я добавил еще несколько деталей, ожидая, что этот человек побледнеет и начнет извиняться. Начиная с тех войн, которые Конан вел в начале своего правления, Черные Драконы только тем и занимались, что ошивались при дворце. По всему видно было, что стоящему передо мной хлыщу за всю его убогую жизнь (а отравлял землю он лет на десять меньше моего) вряд ли довелось хорошенько помахать мечом, хлебнуть пота и кровушки дальних походов, потешить душу и тело в лихих набегах. Сопляк!

Однако вместо того, чтобы побледнеть, эта зараза вдруг кивнула:

— Я никогда не сомневался в том, что мой родственник говорит правду. Но согласитесь, слышать и видеть — это не одно и тоже. — Он нахмурился. — В ближайшем форте у меня есть еще одно поручение, если ваши люди не будут отосланы, когда я вернусь, я могу поехать с вами?

— Ну, если вы сами себе хозяин… — начал было я.

— Вот именно, — сказал он.

Я заподозрил, что он прислан шпионить. Только непонятно откуда. То ли из штаба, то ли аж от самого двора. Да и брать его с собой, по большому счету, мне не хотелось. Я ведь так просто сказал, больше из вежливости. Своим людям (наполовину боссонитам, наполовину наемникам-гандерам, сливкам «общества») и своим сержантам я верил, как самому себе.

Впрочем, какая разница. Один хрен: к тому, кто нанял этого парня, кто бы он ни был, вряд ли уйдет неблагоприятный отчет. Если удача повернется к нам лицом, все будет в порядке. Ну а в случае, если нам придется созерцать задницу этой самой удачи, то вряд ли кто-нибудь вообще вернется назад из этих проклятых Дебрей.

Да и видок у этого типа такой, что не стыдно его принимать в наши ряды. Когда я в первый раз его увидел, прикинул: он, должно быть, гандер. А то даже и киммериец по крови, если судить по росту и ширине плеч. Правда, волос под мокрым капюшоном разглядеть не удалось, равно как и цвет глаз. Слишком уж темно у меня в хижине.

Кольчуга на нем была, на мой взгляд, очень даже справная, да и меч с кинжалом, что болтались у него на поясе, были такие, что и на параде хороши, и в бою неплохи. Что до его кавалерийского обмундирования, то видно было — парень этот уже долго и упорно хлопал задницей по седлу. И небось еще и дрался по дороге. В общем, об его одежонке одно можно сказать: ежели какому-нибудь пикту пришла бы в голову мысль пустить в него стрелу, стрела бы, конечно, этого типа достала; а потому как стрела его таки не достала, можно судить, что мужик он довольно удачливый. А коли он удачливый, то и я ничего не теряю, выказав к нему толику доверия. Тем более что, судя по всему, первый урок насчет того, что и почем на границе, кто-то когда-то этому парню уже преподал. Так что есть надежда, что удастся обучить его и всему остальному. Если выживет, конечно.

— Ладно, мне-то что. Хочешь с нами ехать — так поезжай. Но в этом случае поторопись. Не просиживай задницу в том своем форте. Если нам повезет и мы двинемся быстрым маршем, то, глядишь, удастся накрыть пару-другую охотничьих партий этих лесных голодранцев. Вообще-то, пикт в бою, прямо скажу, не подарок. Однако если у него давным-давно в брюхе пусто, то у могучего воина появляется какой-никакой шанс его одолеть.

В качестве пожелания безопасного путешествия и хорошей охоты, которая ожидает нас впоследствии, мы распили остатки вина, которые извлекли, чтобы угостить гостя. После чего второй сержант потащился показывать Дракону его лошадь, а первый и третий разошлись по своим делам.

На западном горизонте крепостными башнями клубились грозовые облака, когда наконец поутру мы наткнулись на пиктов. Хотя, если по правде, это они выследили нас.

Нас было значительно меньше, чем их. Всего-то человек двадцать… Возглавлял патрульный отряд я, поскольку настала моя очередь. И еще этот Сарабос из Черных Драконов, который поперся с нами потому, что вожжа ему под хвост попала. Мне, понятное дело, не улыбалось ехать с отрядом, где кроме меня есть еще один лидер. Впрочем, я рассудил, что на время экспедиции на титулы Сарабоса можно наплевать. Здесь не спальня дворцовой потаскухи, тут он обычный кандидат в трупаки.

Однако, когда пикты ударили, моя люди с готовностью кинулись подчиняться ему, как распоследние шлюхи. А ударили пикты аккурат после того, как мы разбили лагерь на открытом пространстве, у подножия мрачной скалы.

Ударили эти дети греха так. Выскочили из леса с воем и криком таким, что мертвого способен поднять из земли, а живого туда уложить. Пикты бежали, осыпая нас дождем стрел и дротиков. Зная, что наши луки ничуть не уступают по дальнобойности их, сучьи дети ползли, пока не выползли на нашу поляну, и только после этого ломанули. Подобраться так бдизко они смогли лишь потому, что только кошки сравнятся с пиктами в умении бесшумно пробираться по местности. Так что не подумайте, что мы слепые и глухие растяпы. Кто служил на пиктской границе, тот нас поймет.

Наши лучники едва успели сделать по одному выстрелу, как пикты уменьшили их число раз этак в пять. Пикты по старинке используют для стрел кремневые наконечники. Смешно, конечно, но попробуйте это сказать тому, кому подобная «детская игрушка» попала в брюхо. То, что мы мало пострадали от пиктских стрел, так это нужно сказать спасибо прочности нашей брони, но отнюдь не убогости пиктского оружия.

Пикты были из двух разных кланов. И уж как это всегда в таких случаях водится, один клан атаковал немного раньше другого. Это сыграло нам на руку. Мы были вовремя предупреждены, и нас не успели окружить. Хотя от окружения мы были на самый тонкий волосок из гривы новорожденного жеребенка. Мы повернули и рванули прямо по вереску в поисках более подходящего места для обороны. Не торчать же нам, в самом деле, на открытом пространстве, как репам из грядки.

Наши лучники, надо сказать, с честью показали себя во время отступления-передислокации. Им удалось отправить к праотцам с десяток наиболее крикливых из первого клана, не говоря уже о десятках четырех пиктских раскрашенных воинов, которые легли среди кустарника и трухлявых стволов. Мы же в тяжелом вооружении покрыли несколько сотен шагов по пересеченной местности всего лишь за несколько секунд, потеряв лишь одного убитым. Да и того не бросили — унесли с собой. Ранен же никто не был.

И тут нас атаковал второй клан. Эти парни действовали иначе. Не было никакого дождя стрел, а вместо этого они ударили из засады, в мгновение ока наткнувшись на нас почти лоб в лоб. Как большинство пиктов, они были покрыты перьями, татуировкой, военной раскраской. У некоторых, очевидно для усиления вооружения, были набедренные повязки. Но тем не менее у каждого из этих парней в руках имелись добрые мечи и внушительных размеров ножи из металла, иногда бронзовые или медные — местные, а иногда стальные — трофейные.

Понятия не имею, как долго продолжалась эта битва. В руках у меня был мой двуручный меч, при мне имелась отличная булава с короткой ручкой, на мне были добрые аквилонские доспехи, а на голове зингарский шлем. Что еще воину нужно? Я сразил достаточно этих раскрашенных сучьих детей, в обмен получив всего лишь две царапины.

Другим повезло меньше. Шестеро из наших погибли, некоторым крепко расковыряли шкуру. Бой окончился в нашу пользу лишь потому (впрочем, так в подавляющем количестве случаев и бывает), что оба клана бросились в бой, не согласовав свои действия. Ну, вы знаете, как это у пиктов. Большинство их вождей скорее сварят и съедят своих сыновей, нежели согласятся подчиняться чьим-либо приказам.

Так было и в этот раз. Среди пиктов, составлявших первый клан, не нашлось ни одного, кто остановил бы лучников. Лучники самозабвенно стреляли и стреляли. Похоже, им все равно, было, в кого стрелять. Стрелы поражали как нас, так и воинов второго клана. Наших-то по большей части спасали доспехи, хотя один гандер умер со стрелой в глазу. А что до наших голозадых противников, то им пришлось туго.

Сарабос бросился в самую гущу схватки с двуручником в одной руке и с кинжалом в другой. Я видел, как он напал на одного пикта, попутно сбоку от него начал оседать второй, тут же отлетела рука у третьего и подломилась нога у четвертого — Сарабос лягнул пикта, как мул. И представьте себе, все это было как бы продолжением одного и того же движения. Вокруг Сарабоса почти тотчас же образовался круг, где оставались лишь мертвые или те, кто готовился вот-вот встретиться с праотцами.

Наконец он бросил свое оружие в ножны, взвалил на плечо павшего гандера точно так же, как мельник вскидывает на плечо мешок зерна, и пошел в сторону утесов, к нашим позициям.

— Я вроде бы слышал, как вы кричали, чтобы мы уходили вон туда, — сказал он мне. — Тут все орали, я сперва не понял. Но наконец разглядел вон ту расщелину с пещерой, что на юге. — И своей длинной рукой, покрытой чужой кровью, он указал мне на ущелье, которое он «разглядел».

Его глаза были острее моих, а уши не могли слышать подобного приказа — я его не отдавал, — однако ж я был ему благодарен (и выразил это кивком) за то, что он спас мой авторитет среди тех моих людей, кто выжил в этом бою. Сам я поехал позади отряда, а впереди двинулся Сарабос со своей печальной ношей. Мы начали подниматься по склону.

Пока мы двигались таким образом, в голове у меня сложился план. Надо добраться до вершины и там зажечь дымные факелы. Факелы должны указать место, где мы встали лагерем. Тем более что уцелевшим пиктам вряд ли в самое ближайшее время захочется штурмовать нас там, на высотах.

У Конана Великого была излюбленная поговорка: «Человек может думать о грядущей битве, как ему будет угодно, но Судьба все равно харкнет ему в пиво». (Хотя он никогда не употреблял слова «харкнет». Он говорил как-то иначе.) Конан никогда не давал понять, что сам придумал эту пословицу. Я тоже весьма сомневаюсь, что этот афоризм был его изобретением. Доводилось слышать, что пословица эта родилась во время войн, которые Кулл-Атлант вел против валузийских змеелюдей.

А в нашем конкретном случае «плевок в пиво» проявился в виде грозы и бури. Облака опустились на вершины скал прежде, чем мы успели добраться до верха. Когда Сарабос положил на землю убитого гандера, упали первые капли дождя.

Гром с треском расколол небеса над головой. Я поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как молния ударила в вершину холма. Во рту мгновенно пересохло. Если бы мы успели добраться до вершины, в нашей-то металлической броне, то молния действительно превратила бы нас в дымные факелы.

Я посмотрел вниз по склону, чтобы прикинуть, далеко ли наши преследователи. К моему удивлению, я увидел, как пикты улепетывают прочь, будто мы мгновенно превратились в банду демонов и бросились преследовать их. Пикты так спешили убраться отсюда, что даже побросали захваченное трофейное оружие. Вы понимаете, какого страха нужно нагнать иа пикта, чтобы он поступил подобным образом.

И тут до меня дошло. Возможно, этого НЕЧТО, что нагнало такой ужасна пиктов, и добрым аквилонцам следует опасаться. На лицах людей, стоящих вокруг меня, я прочел те же самые мысли. Однако, к чести моих людей, никто не произнес ни слова, которое позволило бы усомниться в их храбрости. Сохраняя строй, как и подобает настоящим солдатам, мы лезли вверх по склону по направлению к пещере. Наше счастье, что пещера была недалеко, потому что, когда мы были уже рядом, дождь превратился в настоящий ливень. Ощущение такое, будто мы стояли под водопадом. И ничто — ни добрая кожа, ни промасленная шерсть, ни доспехи — не помещали тому, чтобы мы в мгновение ока промокли до нитки.

Последние десятки шагов мы преодолели скорее с поспешностью, нежели с достоинством, почти позабыв о строе. Как только мы оказались внутри и дождь перестал барабанить по шлемам, я тотчас же расставил людей: часовых ко входу в пещеру, часовых в заднюю часть пещеры (самое сухое и чистое место для раненых), остальным — тем, кто не занят ранеными и не несет стражу, — я позволил раздеться и высушить свое барахло.

Сам я уселся и устроил смотр имеющимся у нас запасам воды и питья. Каждый из нас нес с собой двухдневный паек вяленого мяса и сухарей и по полной фляге воды. Впрочем, с чем, с чем, а с водой сейчас проблем не было. Да и в ближайшем будущем не предвиделось. Даже если пикты отрезали нас от ближайших речек, тут, должно быть, после дождя уйма ручьев. Кроме того, наверняка вода имеется в глубине пещеры, которая, похоже, уходит далеко в глубь скалы. Такие пещеры в Дебрях Пиктов не редкость. Обычно они богаты подземными источниками, как соты медом, и…

— Капитан! Сзади!

Крик исходил от одного из часовых, поставленных в глубине пещеры. Это был наголо обритый боссонит, который вряд ли позволил бы себе проявить замешательство и страх, если бы на то не имелось достаточно веских причин. Я рявкнул приказ, все повскакивали на ноги и приготовились к бою. Затем я пошел к боссониту.

В свете факела я увидел обработанный человеческой рукой камень. С первого же взгляда было ясно, что работа слишком тонкая, чтобы быть пиктской. И слишком свежая, чтобы дойти до нас еще от времен древних хайборийских завоеваний. Мне показалось, что я могу различить петли, дверные проемы, скамьи и какие-то фигуры, от которых за версту несло нечистой силой. Я зажег еще один факел и тут вспомнил, что факелов-то у нас наперечет. Факел занялся, световое пятно расширилось. Я понял, что ощущение злобности и греховности этих таинственных фигур базировалось не на пустом месте. Мои опасения подтвердились. В этой пещере свили себе гнездо поклонники Сэта. Я узнал стигайские иероглифы, разглядел какие-то таинственные знаки, смысла которых я не знал, да и, честно говоря, не стремился узнать.

Я прошел в глубь пещеры и увидел, что туннель изгибается. Зайдя за поворот, я очутился в чем-то напоминающем зал. Что-то высокое и вертикальное маячило на грани света и тьмы. Я сделал еще пару шагов, и…

— Кром!

Это не было изображением Великой Змеи. Это была фигура воина в натуральную величину, неимоверно могучего сложения, со странным набором оружия и одежды, полупиктским, получернобережным, со здоровенным и широченным хайборийским двуручным мечом.

Не было проблем и с истинным именем этого воина. В трех кампаниях мне приходилось видеть это самое лицо. Только тогда оно было старее, выдубленное годами и непогодой, обрамленное гривой седых волос, с длинными усами и время от времени с бородой. Но это было то же самое лицо, что и у статуи.

Сзади меня послышалось тихое движение. Так подкрадывается пантера. Я обернулся и увидел Сарабоса. Сарабос стащил свой капюшон. В свете факела я увидел, что волосы его были черны как смоль. Теперь стали видны и его глаза, их цвет. Глаза были голубые. Голубые, как лед, который мне однажды приходилось видеть в Гандерланде. Сейчас эти глаза столь пристально вглядывались в статую, что мне казалось, внутренний огонь заставляет их гореть, подобно углю.

И тут до меня дошло, что не зря я помянул имя верховного киммерийского бога и покровителя нашего старого короля. И еще до меня дошло, что стоящему рядом Сарабосу из Черных Драконов, вне всякого сомнения, тоже с первого взгляда было известно имя того, чья статуя высилась перед ним.

Однако одно было непонятно мне, хоть убей: что, во имя всех богов, делает статуя Конана здесь, в пещере, где никогда не ступала нога цивилизованного человека? Что до стигийских колдунов, то их цивилизованность была лишь внешним налетом; ходили слухи, что, по большому счету, они и не люди вовсе.

Внезапно пещера разом перестала казаться убежищем, а дождь — и даже пикты, что находились снаружи, — показались мне куда менее опасными, чем эта пещера.

Глава первая

— Черное Побережье, за много лет до описанных событий.~

Человек бесшумно скользнул сквозь тень громадных деревьев возле Амфангу, как лев на охоте. И в самом деле, человек обликом своим чем-то смахивал на грозного хищника — бесшумной поступью, гривой черных волос, рассыпавшихся по широким бронзовым от загара плечам, настороженным взглядом зорких глаз, высматривающих то ли жертву, то ли противника. Впрочем, ни у кого из обитателей Черных Королевств не было таких глаз. У крадущегося были пронзительно голубые глаза северянина. Даже настоящий лев почувствовал бы себя под этим взглядом крайне неуютно. Очевидно, великому множеству людей доводилось ощутить на себе леденящий взгляд этих глаз. Те, кто не извлек надлежащего урока и не насторожился при виде этих холодных глаз, по большей части умерли, так и не дожив до возможности получить повторный урок.

Сейчас этот человек шел от берега реки, где росли могучие деревья, под тенью которых он до сих пор и скрывался. Человек приблизился к небольшой прогалине. Гигантское дерево упало здесь много лет тому назад, сокрушив все, чего только коснулось. Исступленная жизненная сила джунглей уже покрыла мертвое дерево ростками и увила его лианами. Но тем не менее в зеленом пологе крон деревьев до сих пор еще оставался просвет, сквозь который лучи солнца достигали земли.

Идущий человек был от края солнечной прогалины всего лишь на длину копья, когда вдруг внезапно замер, вглядываясь в переплетение лиан. Немалое число тяжелых уроков, преподанных джунглями, наделили этого человека мудростью, и мудрость эта сейчас властно приказала ему: «Стой!» За этой полянкой можно понаблюдать откуда-нибудь с другого места.Оборванные лианы слишком долго будут хранить здесь память о его присутствии.

Вопрос — куда пойти, вправо или влево? Влево, решил он. Это уведет его в сторону от тропы, которая выводит на прогалину с противоположной стороны. За все это время ему доводилось встречать на этой тропке лишь горстку аборигенов, однако джунгли научили этого человека быть готовым в любой момент встретить смертоносный сюрприз.

Теперь он двигался даже еще более бесшумно и осторожно, чем прежде. Инстинктивное чутье заставило его сойти с мягкого мха, где останутся следы его ног, на более твердую почву. Там ему удалось схватиться за лиану, которая перенесла его над землей на добрые шесть шагов, чтобы сбить следопыта, который, возможно, идет сзади. Лиана подалась под тяжестью этого человека, но не оборвалась. Следов от воздушного путешествия не осталось.

Наконец человек достиг своей цели. Голубые глаза сощурились, когда он рассматривал прогалину. Никаких изменений, никаких движений он не заметил. Человек скорчился в корнях другого громадного дерева и замер. Он был столь неподвижен, что его массивное тело можно было принять за еще один корень дерева.

Окажись поблизости что-нибудь движущееся, и человек, спрятавшийся в корнях, заметил бы это. Однако нужно было принять меры, чтобы обнаружить противника не слишком поздно. На мослатых коленях спрятавшегося лежал двуручный меч. С пояса свисал кинжал, а к одному из корней были прислонены два самодельных копья. И если бы кто-нибудь оказался в непосредственной близи от сидящего в корнях человека, мечу и кинжалу или копьям (а может быть, и тому, и другому, и третьему) довелось бы испить человеческой крови.

В этом человек также напоминал льва. Кстати, и звали его в этих краях Амра — Лев. Имя, по праву заслуженное в битвах. Хотя сам человек не давал себе труда особенно долго помнить обо всех этих битвах.

Его настоящее имя было иным. Оно полностью соответствовало его северным глазам. Звали человека Конан, а земля, давшая ему жизнь, была каменистая и холодная Киммерия.

Кубванде, сын Д'Бено, носил головной убор, а также полосатую набедренную повязку из шкуры зебры. Это указывало на его принадлежность к иккако — бамульский титул, означающий нечто вроде «младший военный вождь».

У Кубванде также имелся крепкий щит, обтянутый шкурой кабана, два копья с острыми наконечниками из железа, добываемого в здешних Пределах, и верная боевая дубина с вырезанными на ней знаками, охраняющими против колдовства. На лодыжках Кубванде носил браслеты из перьев птиц, умерщвленных ягодами и корнями, о которых знают лишь бамульские колдуны.

Кубванде надеялся, что сегодня еще до заката все это оружие ему понадобится.

И не только потому, что сегодня предстояла охота на дикого кабана. Само собой, кабан свиреп и опасен, и во многих хижинах недосчитаются мужчин после схватки с бешеным зверем. Но дело было не только в этом. Нынче Кубванде шел на охоту вместе с квамо (великий военный вождь) Идоссо.

Квамо отнюдь не слыл смертельным врагом Кубванде, поскольку даже Идоссо понимал, что человек должен время от времени спать. Пока человек спит, он должен быть уверен, что тех, кто желает его смерти, достаточно мало, дабы одолеть тех, кто поставлен охранять спящего. Вовсе не было секретом между двумя воинами, что Идоссо мечтает стать следующим военным вождем бамула, а Кубванде хочет, чтобы военным вождем стал кто угодно, но не Идоссо. Однако это разногласие до сих пор еще не приводило к военной усобице между ними. Более того, Кубванде с готовностью бы принял Идоссо, коему и боги, и люди возносят почести, если бы… Если бы он прислушался к совету Кубванде.

Кубванде все еще думал о том, какую пользу можно извлечь из охоты на кабана в обществе Идоссо. Идоссо был велик ростом. Лишь немногие из народа бамула могли сравниться с ним статью. И сколь велик ростом, столь он был и силен; нрава же был свирепого, но не без хитрости и коварства. Опасный человек. Об этом свидетельствовали проломленные, и вываренные черепа врагов, выставленные перед хижиной Идоссо на всеобщее обозрение — для назидания.

Будучи от природы человеком неглупым, Кубвавде надеялся сохранить на плечах свой собственный череп. А это означало избегать прямых стычек с Идоссо до тех пор, пока он, Кубванде, не будет уверен в победе над ним.

А впрочем, столь ли опасна борьба с Идоссо? Кубванде знал, что у Идоссо имеются кровные враги среди родственников тех, кого он сразил. У этих родственников, возможно, не хватит силенок самим сразить Идоссо. Но кое у кого из них имеется влияние на более сильных военных вождей. Кроме того, как ни крути, а Кубванде — это не какая-нибудь девчонка-сирота, забава мужчин, а могучий воин, куда более полезный для племени живым, чем мертвым.

Конечно, все будет именно так, как пожелают боги. Однако Кубванде был из тех, кто предпочитает самостоятельно распоряжаться собственной жизнью и планировать ее по-своему до тех пор, пока боги не выразят прямо противоположного желания. Ну а сегодня он хотел, чтобы охота была успешной, чтобы удалось взять жирного кабана и чтобы после охоты было пиршество с жареной свининкой, чей запах и вкус даже мерзостное присутствие Идоссо не в состоянии будет испоганить.

При этих мыслях Кубванде облизал губы, нацелил воображаемое копье на воображаемого кабана шагах в пятидесяти справа, метнул и оружие глубоко ушло между щетинистыми лопатками зверя. Кабан сделал два шага, затем упал на колени, перевернулся на бок и издох…

— Кубванде! — окликнул его Идоссо. — Мы в мире с Рыбоедами?

Кубванде не ответил, но ощутил стыд. Настоящий воин не должен позволять глупому воображению брать верх над волей и рассудком.

— Опасность от Рыбоедов невелика, — отозвался наконец Кубванде. — Кроме того, я думаю, что после нашей битвы с ними они еще слишком тощи желудками, чтобы отважиться на новую.

Идоссо ухмыльнулся, показав передние зубы с ритуальными надпилами, указывающими, что их обладатель убил льва копьем. Именно Идоссо в последний раз водил племя бамула на Рыбоедов и собственными руками сразил шесть вражеских воинов.

Кубванде подумал, что человек, столь подверженный лести и хвастовству, вряд ли подходящая кандидатура для военного вождя. Впрочем, военный вождь со слабостями — это тоже полезно.

Настало время оглянуться назад. Кубванде и шестеро других воинов замерли, обернулись назад к тропе и подняли копья. Один из охотников дунул в костяной свисток. Переливчатый свист вызвал ответный пересвист всевозможных птиц, однако в поднявшемся гвалте не было слышно ни людских голосов, ни воя духов.

Завершая ритуал, Кубванде поднял свою боевую дубину, трижды крутанул ее над головой и метнул в сторону тропы. Дубина ударила в дерево с такой силой, что отскочила назад и упала почти к его ногам.

Все приметы были самыми лучшими. Ничто не указывало на то, что впереди может ожидать нечто, чего следовало бы опасаться. По крайней мере, во время охоты на кабана.

Киммериец мог беспробудно дрыхнуть в любое время дня и ночи так же легко, как матерый котище. Но сейчас, устроившись среди корней дерева, он продолжал бодрствовать, наблюдая за прогалиной. Дело в том, что место, где расположился Конан, не было одним из его постоянных охотничьих лежек, каждая из которых была самым тщательнейшим образом выбрана, а затем окружена всевозможными ловушками, так что никто не мог пройти мимо незамеченным. Здесь же, в чужом месте, приходилось оставаться настороже.

Конан находился в полудне пути от самого ближайшего из своих убежищ. Сейчас он был на территории племени, называемого Рыбоедами. И хотя Рыбоеды вряд ли могли представлять угрозу для него, пожелай они даже его смерти, тем не менее следовало и их принимать в расчет. Известно ведь, что страх даже слабых делает смертельно опасными.

Кроме того, и народ бамула повадился шляться по землям Рыбоедов, как по своим собственным. На Черном Побережье к бамула относились с почтением. Конан знал о народе бамула только от их врагов. Те, с кем он разговаривал, были воины на борту «Тигрицы», враждебные народу бамула. Бамула предлагали за этих воинов хорошую цену или что-то вроде этого, так говорила Бэлит, но она отказалась. «Я ни одного не продам бамула, — добавила Бэлит. — Если я и стану иметь с ними дело, я буду ПОКУПАТЬ. И платить буду той монетой, которой обычно расплачиваюсь со стигийцами».

Кровь и сталь, смерть и страх были монетой, которой Бэлит обычно платила стигийцам. Платила до тех пор, пока не встретила свой собственный конец. Теперь волны несут ее пепел вместе с обломками корабля; а в джунглях по берегам реки Зархеба лежат кости отчаянной команды рубак и сорвиголов. Тех, кто был когда-то товарищами Конана.

С Бэлит его связывало нечто большее, чем постель. Хотя и одних только воспоминаний о том, какова была Тигрица в постели, было бы довольно, чтобы заставить мужчину не спать ночами. Для Конана это была идеальная подруга.

Душа Бэлит отнюдь не похожа на ее имя. Ее закаленное в боях тело никогда бы не вызвало мыслей о сладостных объятиях. И дикие черные воины Бэлит меньше всего были похожи на тех солдат, которыми был призван командовать северянин Конан.

Это было славное время, но теперь оно ушло в прошлое. Впрочем, сыну Киммерии не пристало тратить много времени, оплакивая то, что кануло в небытие, — суровая, и скупая северная эемля предоставляет мало радостей, а любовь Бэдит была одна из них. Более того, Конан отправил Бэлит домой, в океан, на корабле, которым она так гордилась и за который так боялась, — на корабле, имя которого наводило такой ужас на стигийские берега.

Погибли все. Но когда Конан подносил факел к «Тигрице», уже тогда он знал, что много времени пройдет, прежде чем он ступит на борт другого корабля. С воспоминаниями и с оружием, со сведениями о Черном Побережье, полученными от товарищей на борту «Тигрицы», и с навигационными приборами в мешке через плечо Конан отправился в глубь суши.

Звуки шагов, которые мог издать лишь охотник, человек или животное, положили конец невеселым раздумьям. Конан лишь слегка повернул голову. Теперь ему не нужно было двигаться, чтобы вся прогалина оказалась в поле зрения.

Шаги все приближались, легкие и уверенные. Конан послюнил палец и поднял его, чтобы определить направление слабого ветерка. Палец подтвердил то, что уже сказали Конану его уши: чужаки движутся по тропе.

Теперь уже и на слух он мог определить их количество. Трое или четверо, не больше… Так что опасаться нечего. Даже если это и не Рыбоеды.

Конан ждал. Если бамула в своих охотничьих экспедициях осмеливаются так далеко заходить на земли Рыбоедов, то знать об этом весьма полезно. Начинать воевать с ними бессмысленно. Это только в детских сказках герой один-одинешенек громит целое племя. Похоже, приходит конец мирному и безмятежному одиночеству здесь, в джунгаях Черного Побережья. Этот этап жизни уходит в прошлое, как ушла в прошлое Бэлит.

Три женщины вышли на прогалину. Каждая несла на голове сосуд, а на бедре корзину. Корзина висела на ремне, переброшенном через плечо. Кстати, ремнем весьма затруднительно прикрыть пышный бюст. Именно это изумленный киммериец и наблюдал. Незнакомки удосужились прикрыть телеса лишь короткими передничками. Судя по всему, женщин подобный наряд нисколько не смущал. Впрочем, хорошо сложенная бабенка не может оскорбить своим видом глаз мужчины, неважно, какого цвета у нее кожа.

Женщины сняли сосуды, отвязали корзины и составили их кругом посреди прогалины. Затем они встали на колени и семь раз поклонились. В ушах каждая носила золотые серьги, сверкающие на солнце. В носу одной из женщин было кольцо из золота и слоновой кости.

Женщины поднялись на ноги. Их груди вздрагивали и покачивались. Зрелище было столь соблазнительным, что, наверное, должно было заставить даже каменную статую широко распахнуть глаза и отвесить челюсть. Конан, замерев в корнях могучего дерева, недоумевал: чего они ждут? На что они надеются?

Он решил, что пока не стоит вылезать из укрытия. Вряд ли последует теплый прием, если девахи сначала перепугаются до полусмерти.

Конан продолжал наблюдать. Стояла тишина, нарушаемая обычными звуками джунглей. Конан отметил про себя, что девушка с кольцом в носу носила также убор из синих перьев, который колыхался в ее волосах. В этот момент появилось нечто новое, о чем Конану мгновенно подсказали его обостренные инстинкты.

Тишина была слишком долгой и стала абсолютной. Исчезли даже обычные звуки джунглей. Впечатление было такое, будто приближается нечто неизвестное или враждебное.

Ни Конан, ни девушки не делали ничего, чтобы пробудить джунгли к жизни. О том, что поблизости возникло новое живое существо, говорило очень мало. Однако и тех немногочисленных признаков, что наблюдались (или ощущались), было довольно, чтобы заставить Конана выскользнуть из его убежища, на ходу поднимая копье. Движения его были столь плавными и беззвучными, что им позавидовала бы и змея; ясное дело, женщины Конана не заметили.

Затем какой-то звук, никогда не слышанный киммерийцем прежде, заставил женщин встрепенуться. Мгновение спустя они исчезли на тропе так быстро, что Конан лишь успел уловить мелькание юбки последней из них.

Если бы не сосуды и корзины, брошенные в прогалине, Конан мог бы подумать, что женщины приснились ему. Что это просто сон, какой бывает от плохого вина или на пустой желудок, хотя вина в этих джунглях отродясь не было. Впрочем, пиво, что стряпали здешние аборигены, вполне подходит для пересохшей глотки настоящего мужчины. А вот пустой желудок — дело другое. Брюхо великана-варвара, как назло, выбрало именно этот момент, чтобы злобно зарычать. Будто напоминало хозяину о том, что пришла пора подкрепиться. Желудок куда лучше хозяина понимал, что в здешних дождевых лесах животные погибают быстро и еще быстрее становятся мерзкой тухлятиной.

Мысли о пиве поневоле заставили Конана вернуться назад, к сосудам. Киммериец считал, что никакого вреда не будет, если он посмотрит, что там такого позабыли женщины. Ну а если находящаяся в сосудах пища выглядит подозрительно, то, хвала богам, тут, в джунглях, тьма-тьмущая обезьян. Надо только набраться терпения, подождать и посмотреть, пригодна эта пища для еды или нет.

Взгляд Конана бесцельно блуждал по прогалине в тот момент, когда он начал пробираться к корзинам. Длинные руки Конана тихо и бесшумно отодвигали ветки, сучья, листья. Наконец беззвучно, как тень, он выскользнул на прогалину и потянулся к корзинам и сосудам. Замерев на мгновение, он протянул к ним руки. Схватив одной рукой корзину, другой — сосуд, Конан быстро стал отодвигаться назад, под сень деревьев. Его движения в точности повторяли путь, каким он здесь появился. Было впечатление, что гигантский паук движется по нити своей паутины.

Теперь, оказавшись в тени деревьев, невидимый с прогалины, угнездившись на своем прежнем месте, в корнях могучего дерева, Конан сорвал крышку с сосуда. Содержимое пахло вроде как пивом. По крайней мере, это было достаточно похоже на пиво. Более того, когда Конан осторожно сунул в кувшин палец, продукт на ощупь тоже был в точности похож на пиво. Конан вытащил руку из сосуда и лизнул палец…

Именно в этот момент в глаза киммерийца бросились знаки на корзине и на сосуде. Вернее, это был один и тот же знак. Конану он был знаком. Этот знак Рыбоеды ставили на подношения Неизвестному Духу. Племя поклонялось пяти богам, каждый из которых имел собственный знак. А еще имелся шестой знак для всех прочих духов, добрых или злых.

Пиво и еда, состоящая из фруктов и сушеной рыбы, были бы отличным подспорьем к скудному рациону Конана. Какая разница, что они украдены прямо, что называется, из-под носа у бога! Тем более что и бог, судя по всему, неизвестный.

Не будучи любителем жрецов, да и вообще мало веря во всю разведенную вокруг богов ахинею, киммериец сомневался, что богам есть какое-то дело до всех тех глупостей, которые устраивают в их честь люди. Когда он как-то разговаривал с Бэлит о богах, он не кривил душой, заявляя: «У них свои дела, у меня — свои. На тени-то я им не наступаю». Вот и сейчас Конан сомневался, что своей маленькой кражей серьезно ущемил чьи-то интересы.

В мире были мудрые воры и глупые воры. А Конан только потому сейчас бродит по лесам Черного Побережья, что много лет тому назад в Зингаре уяснил себе разницу между теми и другими.

Вот и теперь, сидя под корнем гигантского ствола, Конан решил в очередной раз быть мудрым вором и вернуть подношение туда, откуда взял. Ущемил не ущемил, а на тени наступать не стоит.

Конан было привстал, собираясь снова выбраться на прогалину, когда откуда-то со стороны тропы раздался женский крик. Затем Конан услышал боевые кличи — некоторые бамульские, некоторые на незнакомом ему языке, свирепое ворчание. А затем снова вскрик.

Потянувшись за оружием, Конан выронил подношение. Пусть теперь духи подбирают, если им это нужно. Один-единственный прыжок — и он уже над своим убежищем. Лианы, как змеи, обвились вокруг его ног, но он рывком освободился, по-прежнему без шума и почти не снижая скорости.

В левой руке киммерийца было копье, в правой сиял двуручный меч. Варвар устремился по тропе.

* * *

Кубванде и остальные воины, заметив внезапно наступившую вокруг тишину, подняли копья и щиты, оглядывая джунгли, готовые встретить врагов или по крайней мере получить ответ. Любопытство буквально глодало их. Однако честь бамульского воителя заставляла их смотреть только туда, куда им было положено смотреть, а не шарить суетливо глазами окрест, как женщинам.

Только когда Идоссо выкрикнул: «Всем вперед!» — только тогда замыкающие воины отвели свой взгляд от оставшейся за отрядом тропы. А затем от любопытства у Кубванде, казалось, выросли на ногах крылья, когда он со своими людьми помчался на помощь Идоссо.

Правда, поначалу было не совсем ясно, отчего это старшему вождю вдруг понадобилась помощь. Правой рукой вождь держал женщину из племени Рыбоедов за носовое кольцо, левой же ухватился за юбку. Рядом кряжистый воин оседлал еще одну бабенку. Видимо, он здорово успел потрудиться, поскольку деваха лежала полностью голой, если не считать ремня вокруг ее запястий. Пыхтя, воин уже приготовился скрутить пленнице и лодыжки.

— Идоссо, должно быть, для народа бамула наступил черный день, если такому воину, как ты, требуется помощь, чтобы управиться с двумя Рыбоедками? — заметил Кубванде. Грубой шуткой Кубванде хотел показать старшему вождю прямоту и искренность своих намерений.

Женщина в руках Идоссо тщетно пыталась вырваться. Вот она наконец резко откинулась назад, умудрившись ударить ногой могучему воину в пах. Удар вышел хлестким и сильным, у Идоссо с губ сорвался хриплый стон. Однако руки вождя, подобно двум крепким бревнам, даже не дрогнули.

У Кубванде захватило дыхание. Ему доводилось слышать о том, что Идоссо проделывал с пленными женщинами, если его разъярить.

— Их там было три, — сказал Идоссо. — Три женщины. Они совершали подношение Неизвестному Духу. Затем их что-то напугало. А что именно, они мне не говорят.

— Если для них это столь же опасно, как и для нас, они скажут это и без пытки. Если это опасно только для нас, они, скорее, предпочтут умереть, не сказав ни слова.

— Дай только время, — проворчал Идоссо. — Все скажут, как миленькие.

— Может пройти слишком много времени, прежде чем они заговорят. Не забудь, что одна удрала и теперь мчится предупредить своих, — заметил Кубванде. — Впрочем, это просто Рыбоеды…

Женщина на земле отпустила грязное предположение насчет того, что Кубванде может сделать со своей мужественностью. Женщина в руках Идоссо, похоже, была готова плюнуть кому-нибудь в лицо. Кубванде надеялся, что у нее хватит ума этого не делать.

— …а один бамульский воин равен десятку воинов-Рыбоедов. Но мы так далеко забрались на их территорию, что они могут напасть десять раз по десять на каждого из нас. Тогда все, что мы получим, — молитвы над нашими костями вместо ответа на вопрос о том, что случилось.

— Ты прав. Кости не радуют женскую плоть. — Идоссо отпустил носовое кольцо и схватил женщину за руки. Не обращая внимания на ее рывки и пинки, он крепко сжал оба ее запястья своей гигантской ручищей.

— Ну, девочка, сейчас ты научишься быть ласковой со мной. Говори, что привело тебя сюда и что тебя напугало?

Кубванде увидел, как на лице женщины ненависть сменяется страхом, а страх — сомнением. Наконец в глазах ее явственно зажглась решимость говорить, прежде чем Идоссо сделает большее, нежели легонько вывернет ей руки. По мнению Кубванде, это свидетельствовало о мудрости женщины, особенно если учесть, что она находилась среди бамульских воинов.

— Мы… Мы пришли совершить подношение Неизвестному Духу, принявшему форму человека, — сказала женщина.

— Принявшему форму человека? Когда? Какого такого человека?

Вопросы Кубванде вылетели, подано копьям, прежде чем Идоссо успел открыть рот.

Идоссо свирепо сверкнул глазами на младшего вождя. Но скудный умом так и не нашелся что ответить. В этот момент неожиданный шорох заставил всех насторожиться. Затем завеса листьев справа раздвинулась, и тощий коричневого цвета человек, одетый лишь в грязно-белую набедренную повязку, выпрыгнул на тропу. Кубванде увидел на руках и ляжках человека кровь.

Кубванде также заметил кровь на клыках колоссального вепря, который появился вслед за человеком. Даже воинам народа бамула понадобился миг, чтобы собрать все свое мужество и взглянуть на столь ужасное существо. Вепрь был чудовищен. Высотой в холке он доставал Идоссо до пояса. Цвет щетины показывал на то, что животное находится в том возрасте, когда уже приходят хитрость и опыт, но еще остается сила.

Впереди по тропе из теней появился еще один человек, у которого, похоже, вид вепря не вызвал ни малейших сомнений. Его копье метнулось столь стремительно, что, казалось, не копье это было, а мысль, принявшая форму копья. Ибо не в силах человек метать копье так быстро.

Только движение ноги вепря избавило того от смертельного удара. Копье глубоко вонзилось животному вбок, но не оборвало его жизнь.

Вместо этого внимание чудовища теперь было обращено на вновь появившегося. Вепрь издал страшный хрюкающий рык, в котором слились воедино ярость и боль. Затем вепрь наклонил голову и устремился на копьеносца.

Кубванде поднял свое копье, но обнаружил, что не может совершить броска без опасения попасть либо в одного из бамульских воинов, либо в того человека. В этот момент человек метнул второе копье, целясь вепрю между лопаток. Тут свет упал на незнакомца. Кубванде в первый раз получил возможность рассмотреть его.

Ни кто из отряда бамула, за исключением Идоссо, не мог сравниться с незнакомцем по стати. Волосы его были черны как ночь, но, в отличие от волос аборигенов, прямые и длинные. Кроме того, нигде во всех Черных Королевствах ни одна мать не могла дать дитяте столь светлой кожи. Нигде в известных Кубванде землях не рождались люди со столь свирепыми голубыми глазами, так похожими на львиные, если бы не их цвет.

Бамульскому воину показалось, что теперь ему понятно, какую форму принял Неизвестный Дух.

Глава вторая

У Конана едва хватило времени заметить какую-то странность в раненом человеке, первой жертве кабана. А затем все его внимание снова переключилось на чудовищное животное. Киммериец не собирался стать его следующей жертвой.

Двуручный меч — не самое подходящее оружие против кабана, даже ослабевшего и медленно передвигающегося, у которого, однако же, достаточно клыков и мускулов, чтобы быть смертоносно опасным на близком рассеянии. Только благодаря удаче можно с помесью двуручного меча удерживать кабана на расстоянии вытянутой руки. Благодаря удаче… или одному-единственному стремительному удару!

Кабан угрожающе хрюкнул. Конан покрепче сжал рукоять меча.

Копыта чудовища взрыли землю. Зверь ринулся вперед. Конан наклонился и отскочил в сторону. Все это он проделал единым движением, молниеносным, как бросок змеи.

Сверкнуло стальное жало меча, и передние ноги монстра отсекло начисто. По инерции кабан пролетел вперед и врезался рылом в ствол дерева. Затем он стал корчиться, яростно пытаясь утвердиться на уцелевших задних ногах и на кровавых обрубках передних.

И снова меч киммерийца поднялся и опустился, подобно топору палача, — прямо на основание щетинистой шеи. С отвратительным хряском лопнула толстая шкура, хрустнули кости, диковинным фонтаном взлетели кровавые ошметки. Последний визг оборвался… и вместе с ним оборвалась жизнь свирепого зверя. Кабан судорожно дернулся и затих.

Конан внимательно осмотрел лезвие — не остались ли зазубрины и щербины? — а затем, не теряя времени, отер благородный металл о кабанью щетину. Для доброго оружия влажные джунгли столь же неблагоприятная среда, как и море. Конечно, двуручник не был единственным оружием в арсенале Конана, но что ни говори, а именно длинному мечу киммериец отдавал предпочтение. Здесь, в джунглях, ржавчина подстерегала на каждом шагу. Она могла изуродовать лезвие столь же стремительно, сколь быстро рассправляется крокодил с нежным тельцем ребенка.

Только удовлетворившись состоянием клинка, киммериец позволил себе подняться и удостоить вниманием людей, что стояли неподалеку. По головным уборам и татуировке, по воинственной и настороженной повадке, по позам и поднятым копьям Конан тотчас же понял, что перед ним воины племени бамула. Он рассудил, что лучше с самого начала продемонстрировать свои миролюбивые намерения, прежде чем эти копья полетят в него.

Конан вложил меч в ножны и скрестил на груди могучие руки:

— Я Конан-киммериец. Я пришел сюда с миром. Этот кабан — мой дар вам.

Большинство наконечников копий и почти все щиты приспустились. Похоже, бамула поняли его. Весь вопрос лишь в том, поверят ли они ему. Конан счел, что пиратская песнь — песнь, которую он выучил на борту «Тигрицы», — будет достаточным аргументом в его пользу. Команда «Тигрицы» состояла из представителей добрых двух десятков различных племен Черного Побережья. Общий язык, которым пользовались на борту, состоял из слов, принадлежащих каждому из этих двадцати племен с примесью шемитского и даже стигийского.

Прежде чем Конан снова заговорил, женщина вырвалась из рук самого высокого бамула и кинулась к киммерийцу. При этом один из воинов бамула метнул копье. Тотчас же меч Конана вылетел из ножен. Скорость движения меча была подобна скорости мысли.

Копье упало на землю, не причинив женщине никакого вреда. Точнее, это было уже не копье, а две его половины. На ум запросто могло прийти сравнение с мясником, аккуратно строгающим ломоть мяса. Женщина бросилась Конану в ноги. Она всхлипывала и одновременно что-то бормотала. Лопотала она слишком быстро, так что Конан понимал одно слово из пяти. Впрочем, даже этого киммерийцу хватило, чтобы понять: она умоляет его о защите. Ясно было также, что воинам бамула вряд ли понравится, если чужак возьмет эту женщину под свое покровительство.

Тем не менее ни разу еще не случалось, чтобы женщина, попросившая великана-варвара о помощи, так или иначе не получила ее. Конан решил не делать исключения из своих правил и в этот раз. Поэтому он легонько поставил ногу ей на шею. Конан видел в свое время, что так поступала Бэлит. Таким образом она показывала, что вступает во власть над пленником.

Высокий бамула, доселе крепко державший симпатичную бабенку, нахмурился.

— Это твоя женщина? — спросил он.

— Могу спросить тебя о том же, — ответил Конан. — Я не беру женщин у других мужчин. Но мне непонятно, что делают бамула с девчонкой из народа Рыбоедов.

— Меня зовут Идоссо. Я — квамо племени бамула, хозяев этих земель, — заявил рослый воин. — А эта девушка — моя добыча.

— Насколько мне известно, эта земля принадлежит Рыбоедам, — ровным голосом возразил Конан.

— Рыбоедам принадлежит лишь то, что им позволят иметь бамула, — сказал Идоссо.

Тут Конан только заметил еще одну пленницу, лежащую на земле абсолютно голой. После нахального заявления Идоссо, женщина бросила на вождя полный ярости взгляд.

Девица, на шее которой покоилась нога Конана, приподняла голову. Конан мягко надавил ногой посильнее. Он пришел к выводу, что Идоссо обладает длинным языком и коротким терпением. Словом, из тех, кого лучше не злить без нужды. Такие встречаются в любом краю.

— Прошу прощения, квамо Идоссо и квамо Конан, — заговорил второй бамульский воин, — мне кажется, что нам следует подумать и о том человеке. — Он указал на жертву кабана. Тот сидел, прислонившись спиной к дереву. Глаза его были закрыты. — Он что-то бормочет. Я такого языка никогда не слышал.

Конан увидел, что Идоссо нахмурился, увидев, как его, Конана, наградили почетным титулом. И тотчас киммериец сообразил, что это — хитроумная ловушка, расставленная вторым бамула. Этот второй бамула не был гигантом, подобным Идоссо, — тот-то был почти равен Конану по росту и сложению. Но взгляд этого второго воина свидетельствовал об остром уме. Именно ум являлся оружием второго бамула в противоположность Идоссо, который полагался на свою недюжинную силу, но не отличался хитростью.

— Почему ты просишь меня? — начал было Конан.

— Кубванде, сын Д'Бено, иккако народа бамула, иккако, как и Д'Бено, что был предо мной, — вот кто говорит с тобой, — сказал воин, сделав ритуальные жесты, точный смысл которых, впрочем, остался Конану непонятен.

Впрочем, киммериец понимал, что мудрее всего будет воспользоваться любым случаем выразить вежливость. Особенно если ты стоишь один, а напротив тебя стоят двадцать крепких воинов. Одного взгляда на воинов бамула было достаточно, чтобы понять: они вполне соответствуют репутации, которую получили на Черном Побережье.

Кубванде вряд ли понравился бы Бэлит. Впрочем, насколько киммериец мог судить, этот человек был готов оказать Конану дружеский прием.

— Кубванде, я помогу раненому, если ты объяснишь мне, с какой это стати я должен понимать его язык. Кроме того, я не собираюсь зариться на чужое добро. Не стоит лишний раз проверять: красна ли кровь врага! Я не подниму против вас меча, если только вы сами не полезете. Клянусь волосатой грудью Крома!

Имя сурового киммерийского бога явно знакомо в здешних краях. Конан увидел, как воины делают отвращающие зло знаки. Обе женщины смотрели на киммерийца широко раскрытыми глазами.

— Женщины утверждают, что ты — воплощенный Неизвестный Дух Рыбоедов, — проговорил Кубванде. — Они возвращались после совершения тебе подношений, когда мы повстречались с ними.

— Тем не менее это лишь половина правды, — заметил Конан. — Да, я из плоти, и мне нужна пища. Но в помощи я нуждаюсь не так, как этот бедняга.

Киммериец опустился на колени подле раненого, Нет, скорее умирающего. Слишком часто приходилось Конану видеть на полях сражений, как умирают люди, чтобы не распознать близкой смерти. Кабаньи клыки прервали нить жизни этого человека, так что теперь даже усилия лучших врачевателей трех королей не смогли бы спасти его.

Конечно, Конан не мог в своем умении сравниться с этими врачевателями. В свое время, правда, он оправился от немалого количества ран. Да и раненых товарищей ему доводилось исцелять. Рукя его были тверды и легки. Он быстро и уверенно обрабатывал раны незнакомца, одновременно прислушиваясь, чтобы не пропустить слова, которые могли бы раскрыть тайну появления этого странного человека в столь диких местах.

Наверняка тут кроется нечто загадочное. Судя по внешности и одежде, незнакомец был вендийцем. А до Вендии отсюда можно добраться лишь за полгода, и то путешествие было бы сопряжено с чрезвычайными трудностями. Впрочем, возможно, незнакомец бежал из стигийского рабства. Всем известно, что в Стигии под кнутами работорговцев можно найти людей всех народов и рас бескрайней Хайбории. Впрочем (так шепчут об этом), и не только ЛЮДЕЙ.

От Стигии до этой прогалины в джунглях также путь немалый. Ничто в незнакомце не указывало на то, что этот человек совершил долгое путешествие или, того хуже, бежал из рабства. Сложения он был хрупкого. Кожу имел смуглую. Однако же видно было, что питался этот человек неплохо. Да и руки его не носили следов многолетней изнурительной работы. Равно как и на спине не видно было следов кнута.

Затем незнакомец снова начал что-то бормотать в предсмертном бреду. Он звал мать. Это привело Конана в еще большее недоумение. Совершенно очевидно было, что человек действительно был вендийцем. Конан провел достаточно времени в том краю, чтобы теперь понимать язык, на котором говорил умирающий.

Конану оставалось только ждать, что скажет этот человек. Он понимал, что, сколько ни кричи на незнакомца, сколько ни тряси его, в чувство его уже не привести. Лучше оставить его в покое. Если боги захотят, чтобы этот человек что-то рассказал, он расскажет. В противном же случае он унесет эту тайну с собой. Конан не мог винить незнакомца в этом. И не желал бы он себе такой смерти — в одиночестве и вдалеке от родины.

Внезапно глаза незнакомца расширились. Он резко сел с криком неописуемого ужаса. Он простер руку вперед с такой силой, что повязка, которую Конан накладывал, сорвалась, и кровь потекла снова. Киммериец повернулся посмотреть, куда указывает окровавленная рука, но ничего, кроме джунглей, не увидел.

— Ворота! — выкрикнул незнакомец. — Ворота Зла! Они открываются вновь… Демон зовет. Берегитесь! Берегитесь! Бе…

Кровь забулькала в горле вендийца и вытекла из уголка рта. Простертая рука бессильно упала. И хотя глаза незнакомца оставались открытыми, они уже ничего не видели.

Конан потянулся было, чтобы закрыть эти глаза, когда почувствовал, как что-то укололо его в спину. Конан — обернулся и увидел юного бамульского воина, держащего копье обеими руками. Руки воина тряслись.

Медленно Конан поднялся во весь свой гигантский рост. Столь же медленно обернулся. Воин поднимал копье, пока наконечник не коснулся груди Конана.

Затем вперед метнулись две массивные руки. Первая ударила воина в поддых, заставив его согнуться. Вторая впечаталась ему в челюсть. Бедолага полетел назад, пробив брешь в рядах бамульских воинов и с треском влетев в путаницу лиан.

Конан постоял минуту и, убедившись, что воин все еще жив и дышит, наклонился и поднял выпавшее из его рук копье. Легко, как соломинку, он сломал древко пополам.

— Следующему, кто попытается кольнуть меня копьем, я вобью древко в задницу! — прорычал киммериец. — По слухам, среди бамула дураков нет. Не злите меня, не то я заставлю вас сожрать собственные потроха.

Взгляд Конана встретился со взглядом Кубванде. Кубванде глядел открыто и смело.

— Они думают, что ты демон. Это оттого, что ты понял язык незнакомца.

Демон… Ворота Зла… Похоже, умерший унес с собой какую-то страшную тайну.

Конан обернулся к незадачливому бамула, который пытался теперь подняться на ноги.

— Я такой же демон, как ты — туранский падишах! Понял, болван? — прогремел варвар. Он подошел к мертвому кабану и вырвал свои копья из туши. — Вы слышали когда-нибудь об Амре, белокожем воине, спутнике Бэлит с «Тигрицы»?

Даже здесь, в глубине материка, это имя было, похоже, известно. Упавший кивнул. Двое его товарищей помогали ему подняться на ноги.

Конечно, небезопасно было признаваться в этом. Неизвестно, может быть, Бэлит за свою богатую событиями жизнь успела каким-нибудь образом напакостить бамула. Впрочем, Конан ни разу не слыхивал ни о чем подобном. Они с Бэлит бороздили моря, любили друг друга и дрались с врагами в течение столь долгого времени, что Конан сомневался в том, что остались какие-то еще тайны Бэлит, о которых он не знал.

Однако судьба богата на сюрпризы. Случись, что Бэлит унесла с собой в могилу секрет своих отношений с бамула, — и Конан вскоре последует за вендийцем.

И уж там-то, на том свете, он сможет спросить незнакомца, что означали его слова.

Однако на черных лицах, в настороженных черных глазах, уставившихся на Конана, не было вражды. Затем Кубванде спросил, и в голосе его удивление смешивалось с восторгом:

— Так ты — он?

— Он самый. Так что можете не беспокоиться, что я демон или воплотившийся Дух Рыбоедов.

— Э, — сказал Идоссо. — Мы слышали, что Бэлит погибла и «Тигрицы» больше нет. И воины ее все погибли.

— Это правда, — сказал Конан. Он с трудом заставлял свой голос звучать ровно. — Бэлит проморгала самую дешевую магию и от этого погибла. Почти все ее люди ушли вместе с ней. Я отомстил за убитых, живых отослал по домам, а Бэлит и ее корабль пожертвовал морю.

Язык Конана онемел, когда он помянул последнее путешествие «Тигрицы». Перед его глазами больше не было бамульских воинов. Когда он замолчал, казалось, они тоже не видели больше джунглей, вместо этого перед их глазами стоял корабль, уносящий королеву Черного Побережья в ее морскую могилу.

— Среди тех, кто остался в живых, были люди народа бамула? — нарушил наконец долгое молчание Кубванде.

— Никого, кто хоть раз заикнулся бы об этом, — ответил Конан. — Однако из тех, кто выжил, некоторые подумывали захватить еще один, новый, корабль и на нем снова отправиться в плавание, наводить ужас на стигийцев. Я не захотел пойти с ними. Богами мне был дан знак идти в глубь суши и искать там новых друзей.

На самом деле Конан знал, что ему не хватило бы мужества снова увидеть море — последний приют, место, где обрела покой его возлюбленная подруга по многим битвам. Однако ему пришлось рассказать бамула правду. Они заслуживали это. В противном случае — усомнись они в чем-либо — они, скорее всего, отправили бы его на встречу с Бэлит.

Неизвестно, история ли Конана убедила их, увидели ли они что-то в его глазах и крепких руках, сжимающих копья, — но мало-помалу воины опустили оружие. Двое из бамула наклонились, чтобы поднять мертвого вендийца. Другие проворно соорудили из копий носилки, на которые взгромоздили убитого кабана.

— Ты пойдешь с нами, Амра? — спросил Кубванде, когда воины были готовы выступить в путь.

Конан покачал головой, затем протянул Кубванде одно из копий:

— Возьми это как залог моей дружбы с народом бамула, но не проси меня идти с вами. Видение, что было мне, говорило: я должен находиться в стороне от людей. И одиночество должно продлиться еще некоторое время.

— Но Рыбоеды?.. — спросил юный воин, который расплатился за укол копьем ноющей челюстью и больным животом.

Конан засмеялся:

— Вряд ли я уступлю любому из ваших воинов. Ведь так? Ну а разве кто-нибудь из ВАС боится Рыбоедов?

Яростные взгляды двух женщин и поднятая рука Идоссо напомнили Конану о том, что осталось уладить еще одно дело.

— Я хотел бы, чтобы эти женщины решили сами, без понуждения, чьими им быть. Видение, что было мне, говорило: я должен спросить их об этом.

Пленницы посмотрели сперва друг на друга, затем на Идоссо и наконец — на Конана. Та, что с кольцом в носу, показала на Идоссо.

Давным-давно уже Конан пришел к выводу, что женщины не умнее мужчин. Но решение этой бабенки даже сейчас поразило его своей глупостью.

— Могу я спросить — почему?

— Ты отмечен богом, Амра. Мы не можем принадлежать тебе, как женщина принадлежит мужчине. Идоссо же просто воин…

При этих словах Идоссо заворчал в точности как кабан.

— …и не… не…

— И он не говорит на языке демонов?

Видуха у девиц была самая неважнецкая. Идоссо же радостно заржал. Он буквально завыл от радости. Конан еле удержался, чтобы не обругать тупоголовых пленниц и не ляпнуть чего-нибудь ядреное черномазому детине.

— Быть посему. Однако надо отблагодарить девчонок за подношение. Если с ними будут плохо обходиться, я узнаю об этом. И тот, кто обидит их, пусть лучше сам проткнет себе брюхо и повесится на собственных кишках.

Горделивая поза Идоссо без слов говорила о том, что вождю наплевать на угрозы киммерийца. И Конан подумал: может быть, стоит вбить свое требование в мозги черномазому более решительно, несмотря на все фантазии, которые эти глупые овцы развели насчет Идоссо? По всему видно, что у вождя рука тяжелая и на расправу он скор. И столь же ясно, что, если лишить его добычи, он впадет в неистовую ярость. И не потому, что в Черных Королевствах не хватает свободных сисек и услужливых задниц. Просто будет ущемлено самолюбие дикаря.

Киммерийцу в жизни пришлось повидать немало тупорылых олухов. Он не смог бы упомнить их всех. Большинство из них он обычно в конце концов убивал. Однако убийство Идоссо прямо сейчас вряд ли способствовало бы улучшению его отношений с народом бамула. Кроме того, в отличие от Рыбоедов, бамула знали, кто он такой, откуда и где прячется. Так что у чернокожих парней всегда оставалась возможность прислать сюда десяток-другой головорезов.

— Быть посему, — проворчал Идоссо. Затем он что-то быстро, резким голосом добавил. Вождь говорил слишком быстро, так что Конан не смог его понять. Воины, однако, поняли своего вождя. Выстроившись попарно, вскинув на плечи носилки, они стремительно зашагали по тропе, почти тотчас скрывшись из виду.

Конан оглядел кровавую лужу, оставшуюся на том месте, где лежал кабан и где испустил свой дух вендиец. Вскинул копья на плечо, вытащил меч и двинулся назад по тропе тем же путем, каким и пришел. Однако держался киммериец уже не так настороженно.

Теперь он, не колеблясь, приступил к трапезе и расправился с подношениями, оставленными на поляне. Покончив с едой, Конан знал наверняка, кого из Рыбоедов он в первую очередь убьет. Это будет человек, изготовивший пиво.

Глава третья

Далеко на севере колдун по имени Лизениус сидел в пещере в скале, которую сама природа сотворила подобной стигийскому замку. Лизениус сидел и проклинал все на свете. Он был вне себя от ярости.

Никто в Черных Королевствах не слышал его проклятий. А если бы и слышали, то не поняли бы. Впрочем, эти проклятия слышала только его дочь Скира. Она имела возможность наслаждаться ими слишком часто, чтобы обращать на них внимание.

Лизениус бранился часто и часто посылал проклятия. Иногда эти проклятия доносились до кое-кого из пиктов, которые слышали их в завываниях ночного ветра. Пикты делали знаки, отвращающие беду, и шептали друг другу, что на этот раз гнев «белого шамана» столь велик, что наверняка восстановит против него богов. И против них, пиктов!

Пикты предпочитали держаться подальше от места сражения, если шаману придется воевать с богами.

Конан недолголомал себе голову над вопросом, кого увидели в нем бамула: друга или врага, простого смертного или чародея. Обычно подобные вопросы он оставлял ученым и писакам, которым все равно нечем занять свои дни.

Впрочем, здесь, в Черных Королевствах, Конан был вне досягаемости писак и школяров. День сменялся днем, дни текли, неотличимые один от другого. Для Конана это было чередование еды, сна, охоты, купания в чистых, холодных протоках, возни с оружием. Рыбоеды больше не приносили подношений. Но дичи и спелых фруктов вокруг было навалом. Только глупец мог умереть от голода в Черных Королевствах.

Конан глупцом не слыл и потому питался хорошо. Когда же покидал убежище, глаза у него вырастали на затылке, а уши — на коленях и локтях. В один прекрасный день Рыбоеды могли зайти дальше, нежели отказать ему в подношениях, отправившись сюда, в поисках девиц, чьи фантазии вынудили их уйти с Идоссо. В здешних землях не стоило пренебрегать подобной опасностью.

Леопарды, крокодилы, дикие пчелы, отравленные лианы и враждебные племена — все это подстерегало Конана, и киммерийцу приходилось всегда быть настороже.

Среди бамульских воинов не переставали толковать о белом человеке, которого Рыбоеды приняли за божество. Говоря о нем, они не употребляли имени Амра, потому что в отряде Идоссо на это имя было наложено табу. Воины дали страшную клятву, что не произнесут его вовеки. Идоссо и Кубванде потребовали от женщин, чтобы они также принесли подобную клятву под страхом тяжелых наказаний. Кубванде же подкрепил эту клятву обещанием дать им золото и прислугу.

По мнению Идоссо, обещать женщинам награду вместо того, чтобы просто угрожать им, свидетельствовало о трусости и отсутствии мудрости.

Кубванде снедало любопытство: отчего Идоссо так настаивает на том, чтобы сведения о близости того самого прославленного Амры хранились в секрете? Кубванде столь терзался любопытствам, что спросил об этом самого Идоссо, причем задал вопрос так, чтобы тот не смог уйти от ответа.

— Такой же простой, как Рыбоед, — сказал Кубванде, а затем попросил прощения за оскорбление: ведь он назвал Идоссо позорным именем.

— В один прекрасный день ты попросишь у меня прощение за собственное косноязычие, а я отвечу тебе, пригвоздив копьем язык к небу, — сказал Идоссо. — Я тебе не ручная обезьяна, чтобы устраивать представления, пока ты не сможешь продать меня стигийцам. Ты продашь меня любому, Кубванде. Попробуй сделать это, и я заберу тебя с собой.

Кубванде уверил своего вождя, что покупка или продажа кого-либо (если не считать нескольких женщин) столь же далеки от его намерений, как далеки Лунные Горы от той хижины, где они сидят и пьют пиво, поданное женщинами-Рыбоедками. В ответ Идоссо лишь невнятно заворчал.

Младший вождь зашел с другой стороны.

— Откуда мы знаем, что «Тигрица» и ее владычица погибли? Разве кто-нибудь видел их кости?

— Если Амра говорит правду, то ему было бы трудно скрыть последствия.

— ЕСЛИ… А может быть, он шпионит за нами для НЕЕ, в то время как ОНА ищет новых людей и готовит корабли, чтобы двинуться вверх по реке?

— Мы нашпигуем нашими копьями ЕЕ новых людей, точно так же, как поступили со старыми, если ОНА это сделает, — проговорил Идоссо с набитым ртом. — И с НЕЙ будет то же самое.

— Сделаем ли мы это прежде, чем выясним, что ЕЙ нужно в этих краях? — спросил Кубванде. — Вспомни, десять племен отдали своих воинов в ЕЕ команду. Не найдется ни одного племени, которое отказалось бы. И со стигийцами мы не в лучших отношениях, чем ОНА. С тех пор как мы с тобой стали воинами, не проходило и года, чтобы нам не приходилось наконечниками наших копий прогонять стигийских работорговцев туда, откуда они явились.

Идоссо при этих словах засмеялся. Он сам не раз возглавлял походы против работорговцев. Эти подвиги и составляли его основную славу.

— Ты думаешь, Амра шпионит в пользу кого-нибудь из своих дружков?

— Ничего другого мне на ум не приходит. Этот человек подобен кинжалу, который прячут в набедренную повязку. В какой-то момент кинжал может нанести смертельный удар.

Кубванде видел, как Идоссо изо всех сил пытается ухватить смысл сказанного. Он терпеливо ждал. Лучше, если Идоссо поймет сам, без подсказки.

— Ха! — воскликнул наконец Идоссо и подкинул кувшин из-под пива так высоко, что тот пробил крышу хижины. — Мы храним секрет Амры. А он из всех бамула может говорить только с нами. Если его хозяйка захочет предложить кому-нибудь свою дружбу, то она может предложить ее только нам. Кто бы ни способствовал установлению дружбы Королевы Черного Побережья с бамула…

Он не закончил. И не нужно было заканчивать. Если хорошо хранить секрет, то Амра станет тем самым потайным кинжалом в борьбе с противниками за трон из слоновой кости, на котором восседает военный вождь. Подумав об этом, Идоссо порадовался тому, чтб в свое время сумел сдержать свои амбиции Кубванде, который хорошо понимал, какие мысли бродят сейчас в голове у Идоссо, тоже был доволен.

По крайней мере, эту ситуацию можно держать ровно столько, сколько будет необходимо. Ясно, что невозможно вечно хранить мир с этим опасным человеком, с Идоссо, даже если постоянно демонстрировать ему свое дружелюбие. Идоссо слишком быстро гневается и слишком медленно думает.

Конан ничего не знал об интригах, которые плелись между вождями бамула. А если бы и знал, то придал бы этому куда меньшее значение, чем надеялся Кубванде. По крайней мере, так продолжалось бы до тех пор, пока кто-нибудь не оскорбил бы память Бэлит.

А затем, вне всякого сомнения, гнев удесятерил бы его силы, и для народа бамула настал бы черный день, прежде чем Конан испустил бы дух под жалами десятков копий. Кстати, это весьма сомнительно! Продырявить шкуру великана-киммерийца — не такая уж простая задача. Намного легче провести ночь в пасти голодного дракона, при этом ворочаясь и похрапывая.

Конан надеялся разойтись с бамула мирно. Он рассчитывал, что черномазые поступят так же и не дадут ему повода переменить решение дурным обращением с женщинами. Тут уж как им, бамула, захочется. Если они будут терпимыми с пленницами, то Конан и пальцем не пошевелит, чтобы помешать бамула делать, что они захотят. Хотят — пусть дерутся между собой, пусть дерутся со своими соседями, с демонами, хоть с самими богами. Это ничуть не нарушило бы спокойного сна киммерийца.

Куда больше беспокоили Конана Рыбоеды. Несомненно, рано или поздно они узнают о пропаже своих женщин. И решат отомстить, вообразив, что способны одолеть противника. К тому же киммериец — не бамула. Поэтому на всякий случай Конан расставил на тропах к своему убежищу дополнительные ловушки. Спал он теперь вполглаза и не расставался с оружием.

Кроме того, на некоторых протоках он поставил ловушки для рыбы. «Тигрица» унесла с собой больше, чем золото и драгоценности. Пропали оружие, навигационные приборы, пища — все, что необходимо для жизни. Команде часто недоставало еды между одним набегом и другим. Да и в минуты затишья сети часто оставались пустыми. Морские волки Бэлит набивали себе животы рыбой, когда выдавался удачный день.

Бэлит всегда говорила о том, что рыба — важная вещь в меню любовников. Она чуть ли не силой заставляла киммерийца лопать дары моря, дабы в постели не посрамить мужское достоинство. В целом же Конан не считал, что легкого голода достаточно для того, чтобы погубить интерес мужчины к такой женщине, как Бэлит. Однако жизнь с ней мало-помалу приучила его к рыбе.

Так что, когда Конан обнаружил протоку шириной в два копья, где вдоволь плескалось странной, но крупной рыбехи, он соорудил сеть. Он сплел ее из лиан и тростников; в дело пошли и ремни, и веревки. Со временем он сделал не одну, а целых три сети, расставил их достаточно близко друг от друга, так что мог обойти их за один раз, на рассвете и на закате. Сети киммериец пристроил так, чтобы они оказались вне досягаемости чужих жадных глаз и рук.

В одном он был прав. А именно — в том, что касалось человеческих глаз и рук.

Однажды ночью Конан проснулся от раската грома. Звериный инстинкт варвара явственно подсказал: гром этот непростой. Что-то неладное угадывалось в далеком раскате.

Гром гремел, однако дождь не лил и ветер не шумел в листве. Странно… Густые кроны высоких дерев почти полностью скрывали небо, поэтому Конан так и не смог разглядеть: есть ли грозовые тучи и как скоро можно ожидать настоящей бури.

Киммериец напряженно вслушивался, по-кошачьи щурясь в темноте. Он пытался уловить малейший звук, который мог бы сказать ему нечто большее о происходящем.

Нет, ничего подозрительного. Лишь привычные звуки даже ночью не умолкающих джунглей.

Конан выскользнул из гамака — едва ли не единственного удобства, позаимствованного с «Тигрицы» прежде, чем корабль отправился в свое последнее, скорбное плавание. Ноги варвара ступали беззвучно, как лапы леопарда. Руки двигались в темноте так, будто были усеяны видящими в ночи глазами. Уверенным движением Конан нащупал оружие.

После громового раската слишком долго тянулась тишина. При настоящей грозе так не бывает.

Было во всем этом что-то неестественное. По крайней мере, неестественное для ночи в джунглях. Конан не мог заранее сказать, придется ли ему сражаться с этим неестественным. И если все-таки придется, то сколько времени займет эта война. Конан знал одно: лучше быть охотником, чем дичью.

Киммериец настороженно крался в темноте, описывая широкое кольцо вокруг своего лежбища. Этот круг должен был привести его к широкой протоке. Конан двигался бесшумно, подобно дикому коту. Все его чувства были напряжены. Он как будто щупал ночь. Одна рука лежала на рукояти меча, в другой было копье, на поясе висел кинжал, за плечами еще два копья. Даже леопард, который мог бы красться сейчас наверху; по ветвям, вряд ли счел бы киммерийца за легкую добычу.

Конан описал уже половину круга. Пока что он не обнаружил ничего необычного. Он уже начал думать, что странный гром ему послышался. То ли это был сон, то ли джунгли что-то навеяли, увлекая его на безумную ночную прогулку.

Однако он продолжал двигаться вперед. По крайней мере, раз уж он выбрался ночью на тропу, не мешало бы проверить сети. Не нужно было бы тогда тащиться утром. Кроме того, Конану было известно, что джунгли Черных Королевств скрывают в себе много такого, о чем он не имеет даже представления. В конце концов, слишком много времени прошло с тех времен, когда Конан был в Заморе юным воришкой, скорее мальчиком, нежели мужем, ловкостью лишь немного превосходящим вола и столь невежественным, что даже не ведал о собственном невежестве.

Сперва Конан решил было, что гром над головой исходил от одной из огромных кошек, что ищет партнера или охотится. Возможно, она разъярилась оттого, что ее побеспокоили, когда она насыщалась. Гром — или рык — повторился. На этот раз он прозвучал на таких низких тонах, что у Конана не осталось сомнений: такой звук могло издать существо, которое намного больше любой гигантской кошки. Да что там кошки — любого существа, населяющего эти джунгли.

Гиппопотамы или слоны размером куда больше кошек. Впрочем, как и крокодилы. Но они не рычат. Теперь Конан двигался бесшумной пружинящей походкой, обнажив двуручный меч, который покачивался в его испещренной шрамами руке.

В последний момент Конан свернул со своей обычной тропы, по которой ходил к ручью, и теперь крался по подлеску, к месту, откуда, как Конан уже знал, он может наблюдать, оставаясь невидимым — во всяком случае, для обычного существа. (Тут Конану вспомнился один-единственный раскат грома и хрип умирающего вендийца о Воротах Зла.) То, что предстало глазам варвара, и в самом деле было обычным животным. Более того, Конану приходилось видеть его и прежде. Однако киммериец не мог представить себе причин, заставивших это животное появиться здесь.

Перед глазами Конана был один из огромных снежных медведей с далекого севера, что жили не только за пределами Киммерии, но и за пределами земель асиров и ваниров. Самые отважные и сильные из северян, люди, способные драться целый день, а потом пьянствовать ночь напролет, в присутствии белого медведя притихали и вели себя боязливо, как робчайшие из газелей. Снежный медведь в два раза превосходил в высоту любого здоровенного мужика, а тяжелее был, наверное, раз в пять. Стремительный, как горностай, свирепый, как дракон. Зубы у него длиной в палец. Когти на четырех плоских лапах подобны кинжалам.

Можно было быть уверенным в том, что никто в Черных Королевствах не видел ничего подобного. Да и в ближайших землях на полгода пути в любую сторону не нашлось бы ни одного человека, который мог бы с чистой совестью похвастаться, что видел когда-либо эту зверюгу. Да и снега-то здесь нигде поблизости на полгода пути не найдется, ибо нет достаточно высоких гор.

При взгляде на медведя не скажешь, что животное перенесло долгое путешествие. Густой белый мех на боках не свалялся и клочьями не висит. Брюхо весьма упитанное. Во взгляде свирепых черных глазок не читалось усталости или измученности. И взор белого медведя какой-то особенный. Конану приходилось видеть змей, в глазах у которых больше тепла, чем у снежного медведя.

Из того, что Конан знал о белых медведях (в основном по рассказам северян), ему было известно, что они большие любители рыбы. Так что Конана не удивило, когда медведь плюхнулся в поток, сунул в воду лапу и вытащил сети с рыбой. Ловушка полетела на берег. Внутри сети трепыхалась рыба.

Сверху опустилась, подобно молоту, тяжелая медвежья лапа. Крепко сделанное сооружение разлетелось в мгновение ока. Рыба полетела во все стороны. Одна рыбина взлетела выше остальных. Зверь рыкнул, открыл пасть и поймал рыбу на лету с изяществом аргосской собаки, играющей с мячом.

В этот момент медведь очень удачно открыл брюхо для смертоносного удара. Для копья было далековато, и Конан разок вздохнул, жалея, что у него нет лука.

Брошенное могучей рукой киммерийца, копье вылетело со скоростью стрелы, пущенной из тяжелого боссонского лука. Слегка левее или правее — и борьба закончится, не начавшись. Белый медведь — не тот парень, с которым можно шутки шутить.

Бросок оказался неудачным. То ли Конана подвела рука, то ли ветер помешал. Копье отклонилось в сторону. Оно пронзило мех и шкуру, но скользнуло по ребру, не причинив зверю ощутимого вреда.

Медведь снова заревел. Один взмах здоровенной лапы вырвал копье из груди. Сила удара была такова, что отлетевшее копье вонзилось на глубину пальца в ближайший ствол.

Затем животное бросилось на киммерийца. Бросок был столь неотвратимым и стремительным, что Конан отпрянул. Ни разу еще он не встречал такого сильного противника среди животных.

Конан метнул второе копье. В момент броска он возблагодарил Крома за то, что догадался захватить с собой три копья. Зверюга уклонился в тот самый момент, когда оружие сорвалось с крепкой ладони киммерийца, так что заостренный наконечник только вздыбил медведю мех и царапнул шкуру на боку.

Конан ткнул мечом. Клинок был длиной почти равен лапам лохматого чудовища. Если верить тем легендам, что ходили об этих монстрах, то человек, попав в железную хватку медвежьих лап, уже никогда не выбирался живым.

Лезвие туго вошло в плоть. Зверь дернулся, заревев, словно дюжина дьяволов в Преисподнях Зандру. Конан вырвал меч и нанес второй удар. Животное метнулось вперед и навалилось на клинок.

От силы удара рука у киммерийца онемела. Еще чуть-чуть — и рывок выбил бы оружие. Конан метнул третье копье, метя зверюге в глаз. На этот раз варвар не промахнулся.

Медведь дико взвыл. Древко торчало из развороченной, окровавленной глазницы. Конан собрался было снова ударить мечом, но понял, что этого делать не нужно. Медведь бы прижал его к стволу дерева. В противном же случае, если бы удар пришелся мимо, Конану не удалось бы увернуться, вздумай зверь броситься на него.

Поэтому киммериец резко метнулся в сторону, с силой рубанув по передней лапе зверя. Лезвие срубило когти с правой лапы, заставив зверюгу взреветь снова. Медведь яростно взмахнул раненой лапой. Но Конан успел уйти от удара, втиснувшись между двумя деревьями.

Здесь, среди деревьев, огромные размеры снежного медведя были, скорее, помехой для него в погоне за киммерийцем. Поэтому в тесноте у Конана было больше простора для действий. Он начал наносить неожиданные удары из скрытых мест, из тех, где медведь не мог разглядеть его своим единственным глазом.

Теперь варвар мог сразить медведя, не будучи в опасной близости от страшных лап. Хвала старику Крому! Останься медведь в живых, людям в этих краях не было бы отныне покоя. Рыбоеды явные хлюпики, чтоб тягаться со свирепым чудовищем, тем более прикончить его.

По всему видно было, что медведь решил разделаться с Конаном. Раны только разъярили животное. Зверю не терпелось догнать и разорвать дерзкого человека.

Только вот поворачивалось чудовище для этого крайне неуклюже. То ли медведь потерял способность ориентироваться среди незнакомых запахов новой земли. Да и вообще медведь был более неуклюж, чем ожидал увидеть Конан. Не исключено, что, подобно многим северным животным, медведь впадал в спячку во время полярной ночи и потому плохо видел в темноте.

Так или иначе, вскоре в голове киммерийца сложился план — как заманить животное в одну из ловушек. Однако медведя будто предупреждало что-то. Конан убедился в этом, когда зверь избежал пятой по счету ловушки.

— Клянусь железным хреном Эрлика! Шкура этой зверюги будет покрывать мой гамак! — воскликнул Конан. Он побежал дальше. На этот раз он пролетел прямо над стеной лиан, которые покрывали ловушку. Более того, он проделал это на глазах у сорока Рыбоедов, которые поджидали его в прогалине, ощетинившись с копьями и дубинами.

Конан снова выругался, но его проклятье утонуло в воплях Рыбоедов, которые выскочили из укрытий, потрясая оружием.

— Крадущий женщин, приведший сюда демона, Амра!

— Убить человека-льва!

— Омоем копья!

Для народа, который всегда считался миролюбивым, Рыбоеды нынче больно кровожадно настроены против киммерийца.

У Конана не было ни малейшего желания воевать с Рыбоедами. Кроме того, он недоумевал: почему они называют ЕГО приведшим демона? «Страх сводит с ума» — вот и все, что он мог подумать об этом.

— Ха! — проревел Конан. Его бычий рев перекрыл вопли Рыбоедов. Все глядели на него, но копья медлили лететь.

— Я не демон, но вон в тех деревьях скрывается кое-кто похуже любого из всех демонов, каких я только видел. Эта тварь может пожирать львов. Она сожрет вас и ваших детей, если мы сейчас не сразим ее все вместе.

Только лишь Конан замолчал, как Рыбоеды снова разразились воплями. У киммерийца появилось сильнейшее желание оставить этих ублюдков разбираться с медведем, а самому убраться восвояси.

Однако он оскорбил Рыбоедов, заключив мир с бамула. Не стоило к оскорблению добавлять еще и несправедливость.

В следующее мгновение ситуация уже вышла из-под контроля Конана. Из джунглей появился белый медведь, истекающий кровью и ревущий, подобно вулкану в момент извержения. Вопли Рыбоедов утонули в громогласном реве, а прыжок чудовища превратил их воинственные крики в вопли ужаса, а затем агонии.

Первая же атака медведя унесла жизни двоих Рыбоедов. Остальным изрядно досталось на орехи — кому перепала плюха громадной лапы, а кто сам повалился на землю, мимоходом протаранив башкой ближайший ствол. В медведя полетели копья, однако в цель угодили немногие. С таким же успехом можно ковырять зубочисткой скалу, надеясь докопаться до золотой жилы.

Медведь развернулся, работая передними лапами, подобно борцу. У многих чернокожих воинов остались яркие кровавые отметины. Однако под черной кожей бились отважные сердца. Конан увидел, как один Рыбоед, мужчина — нет, мальчик, — бросился вперед с длинным трезубцем и глубоко вонзил его в неповрежденную лапу медведя.

Затем парень с воплем умер после того, как чудовище повернулось, изогнулось, как лук, и распороло живот. Вопль оборвался. Зверь схватил бьющееся в агонии тело за голову, с хрустом сдавил, а затем отшвырнул прочь и обернулся в поисках новой жертвы.

Конан видел, что мужества Рыбоедам не занимать, но у них не было ни подходящего оружия, ни соответствующего умения, чтобы справиться с чудовищным зверем. Да и ему теперь, когда зверюга оказался на открытом пространстве. нелегко будет одолеть его.

Ледяной холодок пробежал по спине киммерийца даже здесь, в тропической ночи джунглей. Что там говорил умирающий вендиец о Воротах и демонах? О Воротах, сквозь которые демоны присылают людей и животных туда, где природа не позволяет им оставаться в живых?

Был ли этот медведь посланником демонов или не был, одно можно сказать наверняка: зверь настоящий, из плоти и крови. Следовательно, гада можно прикончить. С предельной отчетливостью Конан понял, что если чудовищу в ближайшие пару минут не выпустят кишки, то в славной Хайбории на одного резвого киммерийца станет меньше!

Рыбоеды окружили медведя. Те, кто посмелее, бросались вперед, чтобы утащить тела своих мертвых товарищей. Самые отважные кидались с копьями, но это стоило им жизни. У медведя все еще оставался один глаз, в огромном теле — неукротимая, буйная сила, а что до шкуры, то она слишком толста для легких копий Рыбоедов.

Конан выждал достаточно долго, чтобы Рыбоеды наконец увидели его. Будь что будет! Пусть дикари даже решат, что великан-варвар ходит в закадычных дружках громадной белой бестии. Пусть их куцие мозги выдавят какую-нибудь жуткую картинку про демонов и оборотней. Найдется среди них болван, у которого руки чешутся. Наверняка ведь швырнет свое поганое копьишко!

Так оно и случилось. Как только киммериец ринулся в атаку на зверя, аборигены засуетились, как растревоженные крысы. Два копья пролетели мимо, еще одно Конан отбил. Четвертое только слегка оцарапало плечо. Впрочем, могучий варвар двигался слишком быстро для нерасторопных дикарей. Рыбоеды оставили свои жалкие попытки пощекотать киммерийца жалами копий и вплотную занялись медведем.

Стремительный рывок Конана пришелся не по вкусу и лохматому чудовищу. Зверь не успевал поворачиваться за своим проворным противником. Конан испустил торжествующий рев.

Этот рев наконец сделал свое дело: медведя обуял ужас. Животное затрясло головой от неожиданности и боли, как если бы раны наконец выбили из зверя боевой дух.

Конан подскочил к чудовищу поближе и с резким выдохом вогнал копье медведю в бок. Зверь выгнулся от страшной боли, замотал башкой и ухватил окровавленными челюстями торчащее из шкуры древко. В этот момент открылась прекрасная возможность рубануть зверюгу по шее.

Широкое лезвие двуручного меча со свистом распороло воздух. Но… даже Конану, который играючи разрубал на две половинки жирную немедийскую свинью, не удалось свалить медведя с одного удара. В результате киммериец чуть не поплатился жизнью. Медведь, будто почуяв близкую смерть, испустил из глотки душераздирающий вой и отчаянным, судорожным броском попытался достать маячившего перед носом врага. Конан каким-то чудом успел отскочить назад, избежав смертоносных когтей. Однако зверь все-таки зацепил варвара другой лапой, с которой киммериец, к счастью, успел срубить костяные кинжалы. Мощный толчок вышиб землю из-под ног. Конан не успел даже толком понять, что случилось, как оказался в воздухе и на манер пущенного из катапульты снаряда пролетел над трупами погибших Рыбоедов.

Впрочем, это была последняя атака медведя. Кровь широкой струей полилась из раны на шее, пятная белый мех. Медведь медленно осел, ткнулся мордой в землю. Напоследок он зарычал, когда к нему приблизился один из Рыбоедов, после чего завалился на бок.

Конан увидел, как тускнеет единственный глаз зверя. Киммериец готов был уже запеть песнь смерти, будто перед ним лежал поверженный на поле битвы враг. Вырванный из своей родной земли и брошенный сюда, в душные джунгли, снежный медведь вел себя достойно, сделал все, чтобы выжить, и встретил смерть, подобно воину.

Рыбоеды набежали на медведя, заслонив его от Конана, вонзая в умирающего зверя копья и обрушивая на него дубины… Все, кроме одного, кто выглядел старше и был более хрупкого сложения, чем прочие его товарищи. На голове у него красовался изысканный убор из перьев.

Расфуфыренный дикарь ткнул в сторону киммерийца искусно вырезанный посох и заверещал:

— Демоны воюют между собой! Убейте Амру, и мы разделаемся с ними! Он сразил восставшего слугу! Теперь его очередь умереть!

Постепенно смысл этого истошного визга дошел до варвара. Однако понадобилось некоторое время, прежде чем дурацкое кукареканье пробилось в черепушки других Рыбоедов, охваченных яростью кровожадного торжества.

Конану, в отличие от них, не потребовалось много времени на догадку: сейчас благодарность спасенных Рыбоедов вонзится ему в кишки на острие копий. Нет смысла дожидаться столь щедрой награды!

— Кром! — рявкнул киммериец и смачно плюнул.

Вождь Рыбоедов отпрыгнул назад, будто ожидая увидеть языки пламени, поднявшиеся с того места, куда угодил плевок великана-варвара. Затем он попятился еще дальше, увидев, как мощные руки киммерийца поднимают оружие.

Но этого маневра дикарю оказалось недостаточно. Конан неуловимым взглядом броском послал копье точно сквозь роскошные перья на маковке аборигена. Вонзившееся глубоко в дерево, копье дрожало, словно собиралось прогрызть ствол насквозь. С древка свисали жалкие ошметки некогда торжественного убора.

Прежде чем оцепеневшие от невероятного зрелища Рыбоеды пришли в себя, киммериец повернулся к дикарям спиной и направился к ручью. Если после медведя в разрушенной ловушке осталось хоть немного рыбы, у Конана будет, чем закусить, пока он доберется до владений бамула.

Прежде чем киммериец дошел до ручья, снова прогрохотал гром. Один-единственный удар, за которым долго перекатывались в ночи отголоски. Конан замер, держа оружие наготове. Внимательно огляделся по сторонам. Не преследуют ли его Рыбоеды, медведи, демоны или еще какая-нибудь чертовщина?

Нет, вроде никого… Никто не крадется, не ломится сквозь чащу. Да и грома больше не слышно. Но расслабляться все равно нельзя! Та неведомая сила, что вытащила медведя из далеких ледяных пустынь в Черные Королевства, все еще скрывается где-то в джунглях

Глава четвертая

— Так Рыбоеды, стало быть, не пошли за тобой? — спросил Конана бамульский воин, имя которого киммериец никак не мог запомнить.

Конан нахмурился. У него появилось острое желание вышибить этому парню зубы. Под курчавыми черепушками жителей Черных Королевств скрывалась та же мешанина добродетелей и пороков, какую Конан встречал повсюду. И один из гнуснейших, на его взгляд, пороков — манера задавать по десять раз один и тот же вопрос. Наверное, для того, чтобы лишний раз насладиться звуком собственного голоса.

— Я не пойму, где нахожусь, — в шемитском кабаке или в Доме Мудрых у воинов бамула? — прорычал киммериец. Он сурово поглядел на Кубванде. — Кто-нибудь тут позабыл о том, что я ему говорил? Так я могу напомнить.

Кубванде простер руки в умиротворяющем жесте:

— Я говорил им это столько раз, сколько они спрашивали.

— Ладно, если кто-нибудь еще раз спросит, дай ему по морде, а потом нагнись и проори в ухо. Не то я это сам сделаю, — проговорил Конан. Он ухмыльнулся, желая, чтобы последняя фраза прозвучала не столь угрожающе.

Однако улыбка не помогла. Бамульские воины, все как на подбор могучие бойцы, сохраняли настороженность. Они знали, что ни один из них не способен сотворить и половины того, что сделал Амра. Уже одно это делало его на голову выше любого из присутствующих на сходке, даже если все остальные его речи содержали чистую ложь.

— Рыбоеды не пошли за мной, — продолжал Конан, с удовольствием нарушая воцарившуюся было тишину. — Но ежели кто из вас думает, что мне от этого была хоть какая-нибудь польза или что Рыбоеды послали меня представлять тут их интересы, мой вам совет: подумайте еще раз. Или же используйте свои башки как пивные сосуды, ибо ни на что большее они не годятся.

Конан окинул собравшихся взглядом, глазами приглашая любого желающего принять оскорбление всерьез. Однако бамульские воины все, как один, отводили глаза, а мгновение спустя молчание нарушил басовитый смех Идоссо. Конана обдало пивным перегаром.

— Конечно же, Рыбоеды не пойдут за таким львом, как ты, — проговорил он наконец. — Самое большее, на что у них хватает смелости, — это трахать своих коз. Да и то не всегда — рогов боятся. Невозможно представить себе, чтобы такой лев, как ты, подчинялся приказам таких козлов, как Рыбоеды. Скорее, можно представить меня подчиняющимся этим приказам. Если только кто-нибудь может себе ЭТО представить!

Эта фраза, по всей видимости, послужила сигналом. Бамула весело заржали. Конан оглядел лица собравшихся вокруг, отметив про себя, как они смотрят на Идоссо. Ясное дело, все они безоговорочно подчинялись великому квамо. Столь же очевидно было, что Идоссо и его сторонники ожидают от Конана, что он вольется в их ряды в обмен на предоставленную безопасность на все время пребывания киммерийца в племени.

В этом черномазые ничем не отличались от остальных головорезов Хайбории, с которыми Конану приходилось встречаться и воевать.

На этот раз Конану пришлось подавить в себе желание выплеснуть пиво в рожу Идоссо, а затем добавить к пиву добрый удар широкого клинка. Никто из этих черножопых парней, собравшихся в хижине, не представлял себе насколько близки они к смерти. Особым терпением киммериец никогда не отличался, а сейчас был просто готов лопнуть от злости.

Нет, все-таки был среди собравшихся один, который, похоже, ясно понимал ситуацию. Звали этого человека, как Конан мог припомнить, вроде бы Кубванде. Сейчас Кубванде кивнул.

— Сомневаюсь, чтоб после того, как медведь поработал среди Рыбоедов, там кто-нибудь может ходить, не то что драться. Даже мы, отважные и сильные воины, когда сталкиваемся с раненым львом, предпочитаем иметь рядом десятка два товарищей. Разве что великий Идоссо отваживается один выступать против раненого льва. Но он у нас всего один такой.

Похоже, все собравшиеся единодушно решили, что, согласившись с утверждением Кубванде, они окажут честь Идоссо. Конан увидел, как они закивали головами. К киммерийцу потянулось множество рук с деревянными чашами. Конан не отказался ни от одной из этих чаш, он опорожнил их все. Настоящий мужчина может вылакать изрядное количество местного пойла, а потом как ни в чем не бывало встать за штурвал боевой триремы. Пивко-то здесь слабое, главное — чтобы мужик попался настоящий.

— Еще пива! — крикнул кто-то. Остальные подхватили призыв, а один из чернокожих начал размеренно колотить в барабан.

Травяная занавеска, висевшая у входа, откинулась, и вошли две женщины. Их одежда состояла из тяжелых серег слоновой кости и ожерелий из алых деревянных бусин. Обе женщины были молодыми и хрупкими, еще почти подростки, но одна из них двигалась так, будто ей по меньшей мере минуло семьдесят зим.

Приглядевшись повнимательнее, Конан узнал двух женщин-Рыбоедок, тех самых, которых он позволил Идоссо увести с собой. Та, чьи движения были замедленны, как у старухи, в свою очередь тоже узнала Конана. В ее взгляде сквозило откровенное желание, чтобы гнев всех богов снизошел на киммерийца и чтобы когти и зубы всех демонов растерзали его. Это так разительно отличалось от взгляда, которым она смотрела на него в прошлый раз. Тогда эта женщина смотрела на Конана так, будто эти самые зубы и когти были у него и будто она только и мечтала, чтобы эти зубы и когти вонзились в Идоссо.

— Хо! — вскричал Идоссо. — Свежая Рыбка! Разве я велел тебе так смотреть на нашего дорогого гостя, которому мы дали клятву дружбы?

Конан не припоминал никакой клятвы дружбы, но он решил пока остеречься от того, чтобы бросить Идоссо прямо в лицо оскорбительное замечание о лжи. Судя по виду женщины, ей было о чем вспомнить. Но вряд ли эти воспоминания были приятными. Она встала на колени, а Идоссо уже вскочил на ноги замахиваясь. Могучая ручища сжалась в громадный кулак и уже готова была опуститься. Этот удар мог бы проломить женщине голову или сломать шею.

Удар так и не достиг цели. Терпение киммерийца лопнуло. Конан не мог больше выносить всех этих мелких уколов и царапин по его самолюбию. Да и следы на гладкой умасленной темной коже Свежей Рыбки говорили о многом. Свинья Идоссо нарушил обещание. Ясно, что слова черномазого верзилы ничего не стоили. Кроме того, Конан не видел причин, почему он должен позволять доверившимся ему страдать даже ради того, чтобы этой ценой купить мир с бамула. Сейчас ситуация дошла до стадии разрешения. Либо страдания этих женщин, либо мир с бамула — что-то непременно должно завершиться.

Железная ручища Конана вылетела вперед с быстротой молнии. Мощная пятерня перехватила запястье Идоссо. Киммериец воспользовался тем, что Идоссо уже наносил удар, и ловко встал на ноги, повиснув на поднимающейся руке противника. Оказавшись на ногах, Конан резко рванул Идоссо в сторону, заставив его потерять равновесие. Могучий бамула, вне всякого сомнения, расшиб бы себе нос, упав прямо перед женщинами, если бы киммериец не поддержал его. Конан ухватил его спереди, а Кубванде и остальные — сзади.

— Ты осмелился!.. — начал было кто-то.

Конан оборвал говорившего:

— Эти женщины переходят ко мне. Я позволил им идти с тобой, потому что мне показалось, что эти женщины тогда боялись меня. Ты обещал мне, что будешь обходиться с ними так, как подобает честному мужчине. Теперь мне кажется, ты дал им основания бояться тебя больше, чем меня.

Идоссо заворчал, вырываясь из рук тех, кто удерживал его.

— Любой мужчина сделал бы то же самое. Или твоя кровь такая же бледная, как кожа, Маленький Лев? А может быть, ты ни черта в женщинах не понимаешь?

Конан ослабил хватку и отступил назад. Бабенки, затаив дыхание, смотрели на него. Ужас на их лицах смешивался с теплющейся надеждой.

— Если ты желаешь посмотреть, какого цвета моя кровь, Идоссо, то прошу! Попробуй! — прорычал Конан. — Или выполняй слово, данное киммерийцу! Вспомни, что ты обещал этим женщинам.

Казалось, Идоссо вот-вот готов был броситься на киммерийца, когда внезапно поймал взгляд Кубванде, после чего ограничился длинным замысловатым проклятием. Кончилось тем, что он схватил обеих женщин за серьги, рывком поднял на ноги и швырнул к Конану. Они упали у ног варвара, корчась от боли. Их уши были порваны и кровоточили. Они обхватили ноги Конана.

— Ну так возьми их! Я вижу, тебе доставляет удовольствие отнимать что-то у того, кто лучше тебя! — прохрипел Идоссо. — Возьми их и проваливай с бамульских земель до того, как падет ночь, а не то…

Угроза так и осталась незавершенной. Неожиданно откинулась занавеска. В хижину ворвался залитый потом воин и распростерся у ног вождя. Идоссо, разинув рот, в недоумении смотрел на это неожиданное явление. Затем Кубванде знаком приказал нежданному гостю встать.

— Как это понимать? — резко спросил Идоссо.

— Демоны снова напали! — выдохнул вновь прибывший. — В долине Мертвого Слона они захватили деревню.

— Захватили? — воскликнул Конан. — Ты имеешь в виду — они унесли ее?

Либо гонец не понял киммерийца, либо решил, что перед ним не тот человек, который имеет право на ответ. Так или иначе, но заговорил он лишь тогда, когда Кубванде (опять!) знаком приказал ему говорить.

Конану была преподнесена история о деревне, атакованной тварями, которые, казалось, вышли из кошмарного сна. Твари напоминали обезьян, но были покрыты чешуей, подобно гигантским ящерицам, и имели острые зубы, а аппетит у них был как у обезумевших от голода львов. Пара дюжин жителей деревни были убиты, еще большее количество людей ранены. Хижины, зернохранилища, склады с припасами — все уничтожено. Целый отряд вражеских воинов не мог бы причинить большего вреда.

Конан отметил взгляды воинов, которые смотрели на него так, будто великан-варвар владеет ключом к этой загадке. Похоже, Рыбоеды были не единственными, кто считал киммерийца распоследним болваном, который отважится вступать в схватку с демонами!

Конан тихо пробормотал себе под нос страшное ругательство, желая только одного: чтобы он и эти женщины оказались где-нибудь подальше от земель бамула. Но пожелание осталось лишь пожеланием.

Киммериец перевел дух и выдал новую порцию тихих ругательств, на этот раз в адрес всего подлого женского племени. Кроме, конечно, той, чья тень бродит сейчас в райских кущах среди других достойных воинов. Подумать только, если б не две потаскушки, не было бы и ссоры с Идоссо. Впрочем, у Конана есть выбор — оставаться среди бамула или, забрав двух глупых куриц, отправиться восвояси. За первым же поворотом ему придется раз и навсегда отморгаться от дыма здешних очагов.

— Идоссо, друг мой, — проговорил Конан. — Эти две юные прекрасные женщины — слишком великая честь для меня. Я должен сделать что-нибудь, чтобы заслужить их. Просто так я не могу их взять.

— М-да? — Ворчание Идоссо напоминало ворчание медведя, но скорее медведя разбуженного, нежели обезумевшего от ярости или голода.

— Так что, Идоссо, друг мой, я думаю, что нам лучше всего взять ноги в руки и отправиться в эту вашу долину Дохлого Слона, посмотреть — что там учинили эти демоны, — продолжал гнуть свое Конан. — Давай уговоримся так. Ежели я пособлю бамула одолеть демонское отродье, тогда я возьму этих женщин. В конце концов, я найду им применение. Я употреблю их в хозяйстве. Но клянусь Кромом! Сперва я обзаведусь этим хозяйством и лишь потом возьму туда женщин! Конан из Киммерии не берет ничего из того, что ему бросают, как кость собаке. Так что народу бамула лучше всего зарубить это себе на носу.

Даже Конан, который был небольшой мастер читать в душах людей, по выражению глаз воинов понял, что поступил правильно. Ясное дело, этот поход либо докажет, что Амра в самом деле великий воин, либо выявит, что он заодно с демонами. Вот что говорили глаза собравшихся воинов.

Только лицо Кубванде оставалось непроницаемым. Конан прикинул в уме: насколько проще станет жизнь среди воинов бамула, если младший вождь вдруг угодит в лапы выходцев из Преисподней?

Ну да каждому свое! Конан примет собственную участь, если на то будет воля сурового Крома. И не в обычаях киммерийцев толкать другого на тропу смерти, пока тот не сделал ничего дурного.

Затем Конан снова перевел взгляд на женщин. Не составило труда догадаться: девахи мечтают лишь о том, чтобы великан-варвар оказался достойным какого-нибудь высокого положения среди воинов, такого положения, которое позволило бы ему защитить их. Короткий, но впечатляющий опыт общения с Идоссо, похоже, сделал бабенок безразличными к тому, каков Конан с виду — белый или черный, коричневый или пурпурный, желтый, будто житель Кхитая, или вообще пятнистый, как псоглавец из старой сказки. Главное — чтобы широкая грудь киммерийца надежно защищала от быстрых и тяжелых кулаков старшего вождя.

Конан рывком поднял женщин на ноги и дружески облапал обеих.

— Ну, — прорычал он собравшимся воинам, — что скажет народ бамула? Или так и будете стоять, пялясь на меня, до тех пор, пока я буду ходить и собирать свои копья, жратву, а потом отправлюсь в битву против демонов лишь с этими двумя потаскушками в виде подкрепления?

После этих слов у Конана создалось впечатление, что в ближайшее время нового столкновения с бамула у него не предвидится.

Далеко на севере, в пиктских землях, Лизениус сидел и изрыгал проклятия. Впечатление было такое, будто он нарочно испытывал терпение своей дочери Скиры. Уже не раз Скира, с трудом сдерживая гнев, в открытую попрекала папашу. Ведь надо быть полным болваном, попусту растрачивая силы, вместо того чтобы заниматься делом — а именно: держать в страхе пиктов.

— Слабаки они жалкие, эти пикты! — таков был ответ. — По мне, так лучше раз и навсегда запугать их до смерти, нежели позволять им плодиться, рождая все новые поколения слабаков.

— Да уж, касательно некоторых это можно сказать наверняка, — заявила, улыбаясь, Скира. — Вот и ко мне они уже сколько раз подъезжали со сватовством.

Улыбка исчезла с ее лица, когда отец фыркнул на нее, не сердито, однако и не по-доброму.

— Кончай выпендриваться, девочка. Не мни о себе лишнего. Здесь есть десять кланов, которые пойдут за нами куда угодно, стоит лишь зародить среди их вождей надежду, что они могут получить от тебя сыновей.

До тех пор пока отец не отвернулся, на лице Скиры оставалась тень улыбки. Да и потом, когда Лизениус зашаркал к выходу, строптивая девчонка не изменила позы и не склонила головы.

Чародей направлялся по переходу в другое помещение, где будет корпеть над своими стигийскими свитками. Впрочем, корпение его не было совсем бесплодным. Он много внимания уделял этим свиткам — искал истинного Мастерства в заклятии Бродящего По Миру. Он хотел не случайно перемещать нечто из одной точки мира в другую, а делать это направленно, перемещая нечто или кого-либо (кого считал нужным) из одного определенного места в другое.

Скира поежилась — и не только от холода, царящего в пещере. Ей уже не раз доводилось слышать, как отец бормочет невнятно о том, что кровавые жертвоприношения помогли бы ему в этом деле. Лучше всего кровь ближайшего родственника. А Скира была как раз тем самым единственным родственником, который остался в живых из всей, некогда многочисленной, родни.

Кровь ближайшего родственника или кровь МНОГИХ жертв. Какой выбор сделать? Пожертвовать собой? Или выйти замуж за какого-нибудь кривоногого пиктского вождя в обмен на кровь десятка его воинов, жен и рабов?

Дрожь прошла. Осталась лишь внутренняя, глубоко спрятанная тревога. И жгучее, непреодолимое желание поближе познакомиться с папашиным колдовством.

Рассказывал отец крайне мало. Больше ворчал да читал нравоучения. Скира на свой страх и риск пыталась постигнуть тайное Знание. Делать это надо было крайне осторожно. Ведь даже еще до того, как открылись Ворота Зла, девушка знала, что магия (особенно магия, неподвластная контролю!) — преступление, которому нет прощения.

Однако за осторожность приходилось платить. Она вынуждена была выкраивать время для свитков и фиалов, отрывая часы от домашней работы. Вся домашняя работа полностью лежала на ней с тех пор, как умерла мать. А еще за несколько лет до того, как йомены этойземли пришли с луками и веревками за жизнью ее отца, уже в течение всех этих лет ни один слуга не проводил ночи под крышей Песчаного Колдуна. Поэтому все легло на ее плечи. Она стирала и обшивала, стряпала, мыла и прибиралась. И лишь после того, как все домашние хлопоты были закончены, затепливала свечку и в ее неверном свете по крохам собирала знания о всякого рода мелких заговорах.

Теперь Знания уже не хватало. К чему эта мелкая магия? Какая от нее польза? Разве что подогреть суп и заманить птиц в силки? А почему бы и нет? Каждый момент, каждая капля пота, вырванная у домашней работы, означала свободу и возможность потратить силы и время, чтобы увеличить Знание.

Папаша на все домашние хлопоты Скиры не обращал никакого внимания, принимая это как само собой разумеющееся. Он никогда не хвалил дочку и замечал лишь промахи. Впрочем, когда была жива мать, все было точно так же.

Мать, ты могла бы спасти нас обоих, и меня, и отца, если бы не умерла. Будь ты жива, ненависть и желание отомстить не снедали бы его.

Наивная детская фантазия! Пора бы ныне оставить девичьи глупости. Каждый день приближал тот момент, когда она превратится либо в женщину-мудреца, либо в труп… Или же ей останется мечтать о том, чтобы стать трупом.

Кубванде особо не удивился, когда человек, отзывающийся на два имени — Конан и Амра, — взял двух потаскушек-Рыбоедок с собой в поход. Чужак поступил правильно. Любой бы, кто осмелился пойти на стычку с Идоссо из-за баб, вряд ли решился бы оставить их в той самой деревне, где у Идоссо была дюжина друзей. Само собой, они поспешили бы отомстить за поруганную честь приятеля и мигом перерезали бы горло несчастным девахам.

Конечно, сами по себе друзья при этом ничего бы не выиграли. Лишь размотали бы собственные кишки по деревне, а тела отдали бы на поживу гиенам.

Некоторые из приятелей Идоссо на самом деле были связаны крепкой клятвой с Кубванде. В свое время это обошлось младшему вождю в десяток отборных коров, дабы скрепить обещание верности у местных колдунов. И все же настоящую преданность и дружбу никакими коровами купить невозможно…

В игре Кубванде всегда предпочитал кости, которые сам вырезал, и раковины, которые сам раскрасил. Теперь ставками в игре были живые люди. Точнее, их кровь. Кубванде сейчас более всего заботило, чтобы это были его люди. Те, кто никогда не ударит в спину.

Вопрос только в том, согласится ли великий белый воин играть в предлагаемую игру, даже учитывая то, что ставки очень высоки…

После двух дней быстрого перехода отряд бомула вышел к долине Мертвого Слона. Даже у Кубванде не оставалось больше времени для игр. Даже думать об игре — и то некогда. Не до игр им всем стало.

Глава пятая

Вид у разоренной деревни был такой, что заставил нахмуриться даже киммерийца. А уж Конан повидал немало развороченных, залитых кровью городов и селений. Гораздо больше, чем сам прожил на свете. Очень часто он находил в дымящихся развалинах изуродованные тела своих друзей. Но открывшееся сейчас зрелище потрясало своей кошмарной нереальностью.

Пусть уж лучше бы здесь, подтверждая название долины, действительно забили бы сотню слонов. Однако тут произошло нечто более омерзительное… Отряд еще не подошел к селению и на два броска копья, как в лица ударила плотная стена вони. Воздух был столь густо напоен зловонием смерти, что его, казалось, можно строгать ломтями.

Впрочем, кое-где хижины все же уцелели. В дверных проемах маячили какие-то темные фигуры. Они испуганно прятались, стоило повернуть в их сторону голову.

Впрочем, похоже, приближение вооруженного отряда бамула вселило в несчастных мужество. Несколько самых отважных выползли в предрассветный сумрак. Однако они по-прежнему избегали ступать в центр деревни, будто там разверзался вход в подземное царство. Именно там, в центре, трупы громоздились гуще всего.

По мере того как солнце поднималось все выше и лучи его разгоняли утренний туман, а небо из серого становилось ярко-синим, к побоищу слетались тучи насекомых. Одно зрелище особенно запало Конану в память. Годовалый младенец, располосованный ножом от горла до пупка. Одна нога у бедного ребенка напрочь оторвана.

Мухи вились над закатившимися глазами крошечного трупика. Какие-то плоские многоножки копошились в ранах, стараясь забраться поглубже внутрь скрюченного тельца. К тому же мертвую плоть младенца уже успел поглодать кое-кто из крупных трупоедов, побывавший здесь еще до восхода.

Среди человеческих останков лежало тело ящерообезьяны. Отважно борясь с вонью, Конан приблизился к мертвому «демону» и внимательно исследовал труп. Киммериец словно бы изучал оружие врага, доселе незнакомое. Точно так же обследуя труп мертвого животного, Конан отмечал про себя его силу и слабости.

У твари длинные, как у обезьяны, руки, но еще более длинные ноги, длиннее, чем у тех обезьян, с какими Конану доводилось встречаться. У твари имелся крепкий толстый хвост. Вдоль спины, от хвоста к шее, бежали роговые выросты, переходя на башке в гребень. Жалом копья Конан попробовал на прочность чешую твари. Она была прочнее, чем шкура любой обезьяны, однако вполне уязвима. Полдюжины копий, множество стрел и глубокая вмятина от дубины, зияющая в черепе, наглядно говорили о том, что гадину хоть и с превеликим трудом, но прикончить можно.

Обойдя труп, Конан вставил древко копья в пасть чудовища и, наваливщись, разжал челюсти. Большинство зубов у твари покрыто темной коркой засохшей крови. Между зубов остались почерневшие ошметки человеческой плоти. Конан про себя заметил, что по строению зубы больше похожи на зубы леопарда, нежели гориллы. Совершенно ясно, что у себя на родине эта мерзость питалась мясом.

— Но не в этой земле, — проворчал себе под нос киммериец. — Не в этой земле, клянусь Кромом! Не может быть, чтобы снова…

— А? — переспросил Идоссо, а затем скрыл свое смущение неистовым яростным боевым кличем. От его страшного вопля птицы-падальщики, пирующие по всей деревне, взлетели вверх, с шумом хлопая крыльями и негодующе крича. Оставшиеся в живых селяне прыснули в разные стороны, будто Идоссо в мгновение ока превратился в одного из ящерообезьян.

— Ну что, Амра, все это обнюхивание и ковыряние падали сказало тебе о чем-нибудь? — проворчал он. — Говорят, что у тебя больше органов чувств, нежели у прочих людей.

— Болтун ничего не знает, знающий — молчит, — отозвался Конан. И, увидев презрительную ухмылку Идоссо, добавил: — Но такие мудрые люди, как мы с тобой, наверняка не будут прислушиваться к разной брехне.

Хитроумная реплика киммерийца достигла желаемого результата. Презрительная ухмылка Идоссо превратилась в нахмуренную озабоченность человека, пытающегося решить, что делать дальше. Конан же для себя уже решил. Кроме того, он видел, что туповатый Идоссо как манны небесной ждет совета.

— «Спина»! Охранять женщин и носильщиков? — рявкнул вождь. — «Грудь» и «Живот»! Окружить деревню! «Руки»! Ко мне!

По бамульскому обычаю, военный отряд был разделен на четыре подразделения, каждое именуемое в соответствии с частью человеческого тела. «Руки» были авангардом, производящим разведку. «Грудь» и «Живот» — основным корпусом, составленным из самых сильных и свирепых воинов. «Спина» обозначала арьергард. Воины, входящие в «Спину», были либо юнцы, лишь недавно получившие боевые копья, либо старики, которых отделяло совсем немногое от того момента, когда они положат свои копья вдоль конька крыши хижины — бамульский ритуал, которым человек объявлял себя ушедшим на покой.

Так, для киммерийца было неудивительным узнать, что Кубванде шел во главе «Рук», а Идоссо — во главе «Живота».

Конан придержал язык, видя, как бамула кинулись исполнять приказ Идоссо. Сам киммериец тоже отошел от центра деревни и выбрал место, где можно было стоять, не зажимая носа.

Бамула бежали, стремясь показать намерение подчиняться Идоссо. Некоторые были ловки, быстры и искусны в достаточной степени, чтобы понравиться любому командиру. Другие лишь имитировали бурную деятельность, демонстрируя, что делают все, на что способны. В общем, все та же смесь, которую Конану доводилось видеть во всех отрядах (за исключением отрядов, составленных из отборных воинов, либо шаек, наспех набранных из всевозможного сброда по приказу какого-нибудь владыки).

Доведись чернокожим столкнуться пусть даже с горсткой солдат из регулярной армии, вряд ли дикари одержат верх. Но такого произойти не могло в принципе. Что до здешних краев, то, по всей видимости, бамула тут явно главенствовали. Если же дело касалось межплеменных распрей или банда работорговцев имела глупость забраться сюда со стороны моря или стигийской границы, то в этом случае бамула могли хорошенько врезать противнику по соплям. Оставалось выяснить, способны ли эти отважные чернокожие воины выполнить задачу, которая теперь стояла перед ними, а именно — сразиться с демонами или по крайней мере с существами, заброшенными в эти края силой магии, сталь же ужасной и злобной, как любой демон.

Конан направился к Идоссо. Он поприветствовал вождя точно так же, как один вождь приветствует другого, который чуть-чуть выше его по званию. Этому приветствию, как, впрочем, и другим жестам, призванным выразить уважение, Конан в свое время научился от воинов субы, находящихся на борту «Тигрицы». Исполняя эти ритуальные жесты, Конан искренне надеялся, что ни один из них не воспринимается народом бамула как оскорбительный.

— Говори, Амра! — сказал Идоссо. Он хорошо владел голосом, но чуткое ухо киммерийца уловило нотки усталости. Что ж, дикарю пришлось попотеть, чтоб подтвердить свой статус вождя.

Киммериец невольно в первый раз ощутил симпатию к могучему бамула. Конан еще не забыл своих собственных сражений, которые пришлось выдержать, чтобы проходимцы всех сортов и мастей относились к нему с должным уважением. Кроме того, Конану нравилось то неописуемое удовольствие, с которым чернокожий гигант смотрел на неизвестное, изображая при этом, что это неизвестное никоим образом не пугает и не смущает его.

Как удовольствие это намного превосходило радость от питья дрянного вина или от забав со старыми служанками. Кроме того, это как бы являлось частью жизни воина. Поэтому Идоссо делал все, дабы принять это, как подобает избраннику богов.

— Вряд ли я присоветую тебе что-нибудь действительно толковое, — сказал Конан. — Хотя подожди… Не приходил ли кто-нибудь сюда из деревни, не рассказывал ли, как удалось убить вон ту тварь?

— Нет, да и чему они могут научить наших воинов?

Конан почти простил Идоссо тот вызов, который прозвучал в слове «наших». Вряд ли Идоссо доставляло удовольствие разговаривать, да к тому же вежливо и мягко, с белокожим чужаком. Но Идоссо с честью справлялся с трудным искусством владеть своими эмоциями, которого потребовала от него нынешняя ситуация.

Если Кубванде всерьез считает, что черный великан столь глуп, что может быть лишь игрушкой в руках младшего вождя, то Кубванде сильно заблуждается. Очень возможно, что в самое ближайшее время ему придется убедиться в обратном. Вероятно, это открытие будет последним открытием в его жизни.

— Знание принадлежит лишь богам. Однако я не могу сдержать недоумения, — ответствовал киммериец. — Эти ящерообезьяны выглядят как природные существа, точно так же, как кабаны или медведи. Оружие воинов смогло забрать жизнь одного из них. Но скольким воинам придется отдать свою жизнь, чтобы убить еще одну такую тварь?

— Ты думаешь, бамульские воины боятся смерти? — Идоссо даже не стал поднимать оружия. Угрожающая интонация его голоса сделала этот жест ненужным.

— Даже я не боюсь смерти, не говоря уже о бамульском воине, — отозвался Конан. — Но даже бамульский воин не раз и не два может заглянуть в глаза смерти прежде, чем все демоны будут убиты. А если мы продадим наши жизни в обмен на жизни этой банды ящерообезьян, то что же нам останется продавать, когда еще одна свора нагрянет сюда из Ворот Зла?

На лице Идоссо отразилась растерянность — в той мере, в какой верховный вождь мог себе это позволить. Конан продолжил вправлять чернокожему мозги.

— Любой человек может испугаться, видя, что сталось с его деревней после набега чудовищ. Женщин угнали, сыновьям выдрали потроха.

Идоссо глянул на изувеченный труп младенца и нахмурился:

— Тогда давай найдем проклятые Ворота и закроем их.

— Воистину так. Если понадобится, мы заткнем их собственными телами. Но прежде, чем лезть зверю в пасть, надо узнать, насколько остры у него зубы.

Идоссо стоял, подобно громадной статуе из эбенового дерева. Затем дернулся так резко, что темно-красные перья торжественного убора на маковке вождя аж затанцевали.

— Пусть «Руки» обшарят деревню! — крикнул он. — Приведите всех, кто может идти. Я желаю говорить с ними! Сейчас же!

Воины ударили кулаками в землю возле ног Идоссо. Он плюнул туда, куда они ударили. Воины с размаху хлопнули себя ладонями по лбам, построились попарно и разбежались в разные стороны, держа копье в одной руке, щит — в другой.

— А мне можно?.. — спросил Кубванде. Казалось, он появился будто из-под земли. Впрочем, Конана это совершенно не удивило. Умение бесшумно двигаться явно было совершенно необходимо для такого человека, как Кубванде, — чтобы выжить.

— Да, но не в одиночку, — проворчал Идоссо. — У тебя нет чешуи, как у этих тварей, чтобы прикрыть твою незащищенную спину от копья.

Конан готов был то ли рассмеяться, то ли заорать от радости. Однако он ограничился тем, что сказал:

— Доверишь ли ты мне, о Идоссо, охранять его?

— Достоин ли я, чтобы меня охранял Амра?.. — начал было Кубванде, но киммериец прервал его:

— Расточай хвалу лишь тому, кто хочет хвалы.

Вид у бамула был такой, будто ему дали пощечину. Киммериец засомневался, достаточно ли ясно он выразился, или же что-то из сказанного осталось непонятым. Его владение языками Черных Королевств улучшалось день ото дня, но еще было далеко от совершенства.

— Я воин. Во многих землях я воевал. И воевал я на морях, — сказал Конан. — Конечно, в этой земле я не сражался так долго, как ты. Ты должен знать то, что мне неведомо, если, конечно, ты не младенец в облике мужчины.

— Если он младенец, то никогда женщина не рождала более странного младенца, — сказал Идоссо. — Иди и поищи то, что сможешь найти. Я говорю это, чтобы вы не подумали, что Я МЛАДЕНЕЦ. Вы ведь так не считаете?

Ни Конан, ни Кубванде не стали отвечать на этот вопрос. Конан и Кубванде обнаружили, что все оказалось куда проще, нежели они предполагали. Наконец они дошли до противоположной стороны деревни. Жители ближайших хижин приняли на себя первый удар ящерообезьян. Те, кто уцелел, готовы были от страха зарыться в землю с головой и не вылезать как можно дольше.

Бамульские воины действовали решительно. Они вытаскивали селян из темных углов и разве что не лупили их дубинами в тщетных попытках разузнать о происшедшем. Кубванде остановил нескольких воинов, которые на первый взгляд, казалось, больше нагоняют страха, чем добывают сведений. Конан уже сам собрался было одернуть слишком ретивых, но Кубванде его опередил.

Населяли деревню малые бамула. Их диалект несколько отличался от диалекта больших бамула, с которыми Конан встретился поначалу. Селяне вполне могли предложить свою помощь, дабы проводить киммерийца к Воротам Зла, но Конан не сразу это понял. Кроме того, слишком рано приходилось испытывать желание бамульских воинов подчиняться приказам варвара.

Конан и Кубванде двинулись дальше. Оба шарили взглядом по хижинам, кормовым ямам и огородам. Чем дальше они отходили, тем менее поврежденными выглядели хижины. Однако большое количество проломленных стен и вытоптанных грядок свидетельствовали о том, что и здесь побывали ящерообезьяны. То тут, то там встречались коровы и козы, лежащие с вырванными внутренностями и облепленные мухами. Земля вокруг трупов была влажной от крови. Изгороди повалены, зерно высыпано из разрушенных хранилищ и смешано с землей.

Несколько деревенских выглядывали из хижин. Эти хижины были более прочными, нежели те, что видел здесь Конан до этого. Некоторые из местных оказались молодыми женщинами. Конан подумал, что, может быть, имеет смысл послать их в обоз за его двумя служанками. Не исключено, что его женщинам удалось бы узнать кое-что от деревенских жительниц.

Кстати, почему не видно ни одного защитника долины? Ни седобородых, ни только-только оперившихся, не говоря уже о настоящих бойцах. На пропитанной кровью земле тут и там валялись трупы. Может, это и есть останки здешнего воинства? Не много же сумела выставить долина против шайки отборной мерзости! Странно…

Вслух киммериец высказывать свои сомнения не торопился. Более того, постарался выбросить из головы беспочвенные подозрения и домыслы. Но взгляд варвара теперь стал более настороженным, мощные мускулы чуть напряглись, готовые мгновенно отреагировать на внезапное нападение. Приглядывал Конан и за чернокожим вождем. Не ровен час, вляпается в какую-нибудь неприметную западню!

В пиктских землях ярость Лизениуса уже прошла стадию, когда он расточал проклятия, и теперь вокруг колдуна царила полная гнева тишина. Однако, прежде чем наступила тишина, Скира уже знала, что у отца возникла новая проблема с Бродящим По Миру.

Сначала все получалось на удивление легко. Открыть Ворота большого труда не составило. Но потом случилось странное: чары, неподвластные разумению человека, создали магический коридор между островком джунглей к югу от Кхитая и затерянным где-то в Черных Королевствах клочком земли. В настоящий момент тех знаний, которые имелись у Лизениуса, было недостаточно, чтобы закрыть Ворота.

И не то чтобы Скиру особенно беспокоила участь джунглей и обитавших там остатков расы, сохранившейся с тех времен, когда еще не было человека. Скиру больше беспокоили Черные Королевства, где полным-полнешенько (по крайней мере, так она слышала) свирепых воинов, для которых горстка вылезших неизвестно откуда чудовищ станет не более чем обычным кровавым игрищем.

Но сильнее всего Скира опасалась за отца. Неудача с Воротами подхлестнет чародея на самые безрассудные поступки, а может быть, и вообще столкнет в пропасть безумия. И девушка ничего не могла сделать, чтобы предупредить это несчастье. Конечно, если отец сойдет с ума, она сможет ухаживать за ним или даже попытается вылечить. Но для этого сначала надо остаться в живых.

Скира понимала, что в скором времени ей грозит одиночество. Надеяться тогда можно будет лишь на собственные силы, а ведь они не так и велики. Или на милость пиктов, народа, среди которого слово «милость» сродни ругательству. Предвидя подобный исход, Скира принялась усиленно готовиться, чтобы встретить неизбежность судьбы во всеоружии. Она собирала все необходимые ингредиенты и повторяла мысленно заклятие, которое выучила.

Основные проблемы были у нее теперь с травами и мазями. Во-первых, их трудно было незаметно похитить из запасов отца в нужных количествах. Он непременно бы заметил. Позднее, примерно через год, если сохранится мир с племенем Совы, она сама сможет собирать травы. Однако сейчас племя Совы не охраняет территорию Лизениуса. А весна уже не за горами.

С помощью богов (Скира помянула всех богов, кроме Сэта) за короткое время она могла бы усовершенствоваться в искусстве изменения формы. А если времени ей будет отпущено недостаточно, она встанет перед выбором: либо навсегда принять форму животного, либо остаться человеком, но тогда иметь дело с яростью отца.

Кроме того, оставалась опасность, что отец принесет ее в жертву Сэту.

Со временем Конан начал недоумевать — не тянется ли «деревня» долины Мертвого Слона аж до самых земель народа суба, а то и до самого моря. Они с Кубванде прошли уже, наверное, достаточно, чтобы пересечь один из небольших туранских городов или какое-нибудь крохотное государство какого-нибудь торгового принца в Аргосе.

Наконец трупная вонь от побоища осталась позади. Сейчас, когда солнце поднялось высоко, вонь должна была стать уже совершенно нестерпимой. Теперь солнечный диск сверкал высоко, выше крон самых высоких деревьев, испаряя последние обрывки тумана, протянувшегося ночью из джунглей, и пробуждая дневных птиц и зверей, чьи голоса добавились к звукам джунглей. Голоса птиц и зверей звучали все громче, до тех пор, пока Конан от этого шума перестал слышать свою собственную поступь и вынужден был повышать голос, чтобы Кубванде мог его слышать.

Конан заметил, что, поблизости не было видно других бамульских воинов. Даже отпечатков их следов на земле осталось мало. Следы бамульских воинов легко было отличить от следов деревенских жителей. Деревенские носили сандалии, которые оттопыривали большой палец от остальных четырех. Кубванде и киммериец далеко уже ушли вперед от друзей, которым могли бы понадобиться, если те встретят неприятеля.

Они шли и шли, не встречая ни друзей, ни врагов. Шли столько времени, сколько понадобилось бы искусной танцовщице в хорошей таверне, чтобы полностью освободиться от своих одежд во время танца. За это время они добрались до той части селения, где хижины клином уходили глубоко в джунгли, вернее, в небольшую рощицу, выросшую на месте какого-то старого пепелища.

Здешние хижины были приземистыми и грубыми. Некоторые полностью лишены стен — просто крыша, крепящаяся между двумя большими деревьями. Поля здесь были неухоженными.

В этих землях Конану уже приходилось видеть подобные деревни, где дикие звери вплотную подбираются к человеческому жилью. Младенец или подросток, рабыня или даже младшая жена, угодившие в лапы леопарда, — здесь самое обычное дело. В таких деревнях, как правило, царил голод. Потеря коровы или даже теленка означала катастрофу для целой семьи.

В далекой Киммерии все иначе. На мгновение Конан мыслями перенесся назад, сквозь года и мили, вспомнив ту деревню, в которой вырос. Конану приходилось несколько раз возвращаться на родину, но ни разу ему не удалось найти в земле предков ничего такого, что удержало бы от дальнейших странствий. А потом он повстречал Бэлит. Он подумал, что это добрый знак, которым боги благословили его.

Теперь Бэлит нет, а он снова бродит по миру. Самого Конана мало волновало, где и когда окончатся его бродяжничества и где он встретит свою смерть. Но в груди у доблестного варвара билось гордое сердце. Он был уверен, что ни туповатый верзила Идоссо, ни коварный интриган Кубванде не смогут прервать его неукротимую тягу к приключениям и подвигам. Уж если ему и суждено погибнуть, то в такой битве, о которой будут с благоговейным ужасом многие века петь скальды, и старики станут поучать молодняк, рассказывая легенды о великом воителе из Киммерии.

Конан слегка ускорил шаг, пока не поравнялся с Кубванде, а затем чуть-чуть его обогнал. Нет смысла тащиться позади, а что там возомнит себе черномазый, так на это наплевать! Впрочем, нарываться не стоит. Вполне достаточно и женщин, которые, хвала Крому, сейчас находятся в безопасном месте. Если, конечно, болвану Идоссо не приспичит навестить бабенок в отсутствие киммерийца.

Дорога пошла под уклон. Сквозь кожаные подошвы Конан ощутил, что почва под ногами становится влажной. Они миновали ловушку для рыбы, очень похожую на тот садок, который поставил киммериец. Ловушка была разрушена точно так же, как сетка Конана. разорванная белым медведем. Затем склон стал крутым, и Конан с Кубванде очутились на тропе, упиравшейся прямо в стену из лиан. Сквозь небольшой проем виднелся песчаный берег и мутная протока.

Протока была едва ли шире тридцати шагов, но, судя по течению на стремнине, слишком глубокая, чтобы перейти ее вброд. Так же, как и большинство проток в Черном Лесу, эта речка, несомненно, служила обиталищем крокодилов.

Конан закинул за спину щит и копье, чтобы освободить обе руки, затем одним прыжком покрыл расстояние в несколько шагов, оставшееся до берега. Когда он приземлился, гравий полетел во все стороны у него из-под ног. От берега в панике метнулись серебристые молнии рыб.

— Что ты делаешь? — Судя по голосу, Кубванде был искренне обеспокоен безопасностью киммерийца.

— Ищу лодки. Если кто-нибудь приходил отсюда, то он был в лодке, а лодка всегда оставляет следы.

Судя по лицу Кубванде, искать лодки на этой реке было все равно что искать золотые горы. Однако Конан не унимался. Встав на колени, он исследовал прибрежную гальку, при этом стараясь не поворачиваться спиной ни к воде, ни к Кубванде. Наконец он поднялся на ноги и посмотрел на реку вниз по течению.

— Здесь были лодки. Я думаю, две. Обе давным-давно ушли. Все отпечатки ног, похоже, принадлежат деревенским. Никаких следов крокодилов или бегемотов.

— А как насчет ящерообезьян?

— Я смутно представляю себе, как выглядят их следы. Разве ты видишь следы какой-нибудь борьбы?

Кубванде исследовал берег и тропу, а затем окружающие кусты. Он явно решил доказать, что является не худшим следопытом, чем киммериец. Но и он был вынужден признать: чего здесь нет, того здесь нет.

Окончив свои поиски, Кубванде поднялся на ноги и с искренним видом признал, что киммериец прав.

Конан засмеялся. Честность в таких людях, как Кубванде, была столь же редкостной добродетелью, как целомудрие среди потаскух, независимо от цвета их кожи, каким бы он ни был — белым, черным, пурпурным или даже зеленым, буде таковые отыщутся в многочисленных борделях необъятной Хайбории. Иккако здорово ошибся, решив, что великан-варвар с радостью полезет в здешние интриги. Если уж дело дойдет до того, что придется выбирать между различными партиями интригующих, то Конан отряхнет со своих ног прах бамульских земель и пойдет воевать за место под солнцем куда-нибудь в другие края.

— Что это за жест, Амра? У киммерийца появился соблазн ответить Кубванде полную правду. Возможно, Конан так бы и поступил, если бы хоть на мгновение счел, что ему поверят.

— Мысль ко мне пришла. Не бежали ли несчастные деревенские жители от ящерообезьян только лишь для того, чтобы пасть жертвой бегемотов?

— Только духи реки знают об этом. Но сегодня они не спешат отвечать. — Кубванде пожал плечами и повернулся спиной к Конану и к реке. Он начал карабкаться по склону.

Он уже почти вылез наверх, на обрыв, когда в кустах захрустело, листва раздвинулась и появилось с десяток деревенских воинов. Все-таки не все мужчины в деревне погибли. Кое-кто выжил. Они спаслись от лап и клыков адских тварей, они пережили страх, избежали опасностей реки и теперь жаждали мести.

Касательно объекта мщения тоже не могло быть никакого сомнения.

— Убьем Хозяина-Демона! — вскричал один и метнул копье прямо в Конана. Щит киммерийца взлетел вверх, отбил оружие в сторону. Копье описало в воздухе крутую дугу и плюхнулось прямо посреди мутной реки.

Следующее копье Конан встретил еще более решительно. Он перехватил его прямо на подлете, завертелся, как туранский дервиш, а затем метнул тупым концом в обратную сторону. Копье угодило дикарю точно между ног, туда, где у всякого мужика болтается причинное место. Воин согнулся пополам, выронил щит и осел на землю, хватая воздух разинутым ртом, пуская стоны и жалобно подвывая.

Мелькнули еще три копья. Но не тут-то было. Все три глубоко ушли в толстую кожу и твердое дерево щита. Ни одно не причинило Конану ни малейшего вреда.

— Я не любитель демонов! — заорал киммериец. — Кубванде, ты ведь знаешь их язык! Утихомирь их! Скажи им, что я отдам копья, пусть воюют с настоящими демонами. А если ребята опять попытаются проверить на прочность мою шкуру, то я вобью им копья в задницы.

Кубванде что-то закричал. Яростная тирада заставила нескольких деревенских воинов на миг приостановиться, но никого не вразумила окончательно. Четверо дикарей скатились вниз по обрыву и теперь приближались к Конану, держа копья наклоненными вниз, а дубины — занесенными высоко над головой. Даже если они не смогут сразить Хозяина-Демона на расстоянии, они готовы схватиться с ним врукопашную — убить его или умереть.

Труднее всего иметь дело с людьми, которые решились тебя убить даже ценой собственной крови. Именно в такого рода борьбе киммериец не был столь искушен, как ему этого сейчас хотелось бы. Ибо почти всю свою жизнь он отдал битвам, в которых против него бились те, кто желал взять его жизнь, не желая, однако, отдавать в обмен свою.

Теперь все было иначе. Деревенские потеряли слишком много народу от зубов и когтей ящеробезьян и наверняка потеряют еще больше от опасности, которая подстерегает их в джунглях и на реке, прежде чем все беглецы вернутся. У Конана не было никакого желания истреблять и дальше здешних людей или делать их своими врагами, в то время как их помощь и дружба были бы очень кстати при разрешении загадки дьявольских Ворот.

Конан покрепче ухватил щит и копье. Один против нескольких — надо нападать первому и не давать противникам опомниться.

Конан резко двинул верхней кромкой щита под челюсть одного из нападавших, одновременно с этим с размаху ударив тупой стороной копья между ног другого. Оба упали. Затем Конан, взмахнув копьем, как дубинкой, обрушил его на макушку третьего. Головной убор слетел с головы черного воина, щит и боевая дубинка выпали из рук нападавшего, и он растянулся на берегу среди остальных своих товарищей.

Уменьшив количество своих противников, оставшихся на ногах, и поубавив у них спеси, Конан заметил, как Кубванде гонит по тропе еще двоих. Щит и копье мелькали у него в руках с такой скоростью, что глазу было трудно уследить за ними. Конан только понадеялся, что у бамула хватит мозгов прекратить сражение, не отнимая у противников жизни.

Затем еще трое деревенских выпрыгнули на берег. Почувствовав, что к ним пришло подкрепление, и воспряв духом, нападавшие начали заходить со всех сторон, явно стремясь оттеснить Конана спиной к потоку. Один из вновь появившихся был совсем молод, почти еще мальчик. С безумной отвагой юности он бросился в воду, надеясь зайти киммерийцу сбоку.

Конан как раз пытался удержать в поле зрения одновременно все направления атаки, когда плеск воды бросившегося в реку парнишки окончился более шумным всплеском. Ужас в глазах деревенских подсказал Конану, что может означать этот второй, шумный, всплеск еще прежде, чем донесся рев бегемота.

Киммериец повернулся и прыгнул, одним-единственным движением вырвавшись из кольца врагов. Один особо настырный черномазый бросился наперерез киммерийцу. Копье Конана мелькнуло в воздухе и с размаху ударило дикаря по запястью. Воин взвыл, как побитая собака, и кинулся прочь, прижимая к груди раненую руку.

Теперь парнишка был зажат в массивных челюстях бегемота. Но Конан заметил, что благодаря благоволению кого-то из богов мальчик оказался в промежутке между редко растущими зубами животного. Ни один из клыков, похожих на короткие мечи и острых как бритва, не пронзил тело юноши.

Вода взметнулась фонтаном, когда киммериец бросился в поток. Его дубина мелькнула над головой в столь стремительном ударе, что могла бы сбить летящую птицу. Вместо этого дубина ударила бегемота прямо в нос. Животное осело назад, недоуменно разинув пасть.

Конан протянул руку и, схватив парнишку за набедренную повязку, потащил его из пасти бегемота. Другой рукой он с силой вонзил свое копье в раскрытую пасть животного, прямо в небо.

Бегемот заревел, подобно дракону, и взмутил реку в неистовой ярости. Он попытался схватить зубами сперва мальчика, потом Конана, но вставшее поперек пасти копье не давало ему свести челюсти, Киммериец, вытащив мальчика на берег, осмотрел, не ранен ли тот.

— Вот, — сказал он, кладя парнишку у своих ног на гальку. — Найдите знахарку, и вскоре с ним все будет в порядке. И нечего называть меня Хозяином-Демоном.

Тот, к кому была обращена эта речь, открыл рот. Затем один из деревенских воинов выбежал вперед и обнял мальчика. Конан увидел, что у этого мужчины волосы и борода седые. Он решил, что, видимо, то был отец парнишки.

Тем временем бегемот продолжал биться на отмели, пытаясь освободиться от копья. Конан вогнал копье достаточно глубоко, чтобы бегемоту было нелегко от него избавиться, но недостаточно, чтобы острие достигло мозга животного.

Обезумев от страшной боли, животное могло бы биться здесь днями напролет, перебив много живых существ и наделав много вреда, прежде чем к нему пришла бы смерть. Конан наклонился, чтобы пополнить свой запас копий, а затем повернулся и снова вошел в реку.

Когда вода достигла его колен, он услышал громкий крик и яростный плеск. Прежде чем он смог обернуться, набежавшие деревенские воины почти сбили его с ног. Конан едва успел восстановить равновесие, прежде чем деревенские окружили бегемота, вонзая в него копья, полосуя кинжалами. На берегу стучали в барабаны.

Предсмертные вопли бегемота разносились дальше любого барабана. Наконец они оборвались, и мертвое животное поплыло в окровавленной воде. Понадобились бы силы всех собравшихся, заключил Конан, чтобы вытащить бегемота из стремнины.

— Крокодилы! — сказал Конан, показав на тушу бегемота. — Самое лучшее, если мы сейчас пойдем назад в деревню и приведем еще людей и ВСЕХ женщин, чтобы разрезать тушу. Не для того я трудился, чтобы эта зверюга стала крокодильим обедом, клянусь Кромом!

Конан вынужден был повторить это трижды, прежде чем Кубванде понял его. Даже тогда воин как-то нерешительно последовал за ним. У киммерийца было время принять нечленораздельно выражаемую благодарность человека, чьего сына он спас. Этого человека звали Бессу, он был младший вождь, а сына его — Говинду. Конан надеялся, что оба замолвят за него словечко в долине Мертвого Слона. Сделанного и так было довольно с лихвой. Конан и не рассчитывал добиться подобного в этом краю, учитывая, что следовало опасаться демонов впереди и копий в спину.

Конан также выкроил время облазить кустарники, где прятались деревенские. Он нашел там немногое. Ничего неожиданного для себя не обнаружил. И только одна вещь вызвала у него беспокойство.

Это были следы. Они вели сперва в сторону кустов, а затем дальше. Следы не принадлежали никому из деревенских, потому что на шедшем не было сандалий, оттопыривающих большой палец. В ветках кустарника недалеко от берега запуталось голубое перо. Среди деревенских практически никто не украшал голову перьями.

С другой стороны, среди воинов бамула редко можно было найти такого, у которого в уборе не было нескольких голубых перьев, равно как и перьев других цветов.

Лицо Конана было мрачным, когда он шел назад, к деревне. Но все принимали его мрачный вид за серьезность человека, который чудом избежал смерти в пасти бегемота. Никто не задавал вопросов, на которые Конан не мог ответить. Вскоре на кострах зашипело мясо бегемота. В больших кувшинах забулькал наваристый бульон, распространяя вокруг соблазнительный аромат, который смешивался с вонью разлагающихся трупов.

Глава шестая

Конан продвинулся еще выше, взбираясь на дерево. Сейчас он находился на высоте замковой башни над зеленым морем джунглей. Сук раскачивался и слегка потрескивал под его тяжестью.

Конан продвинулся еще на одну длину руки. Сук начал изгибаться. В потрескивании стали слышаться зловещие нотки, будто скрипели несмазанные петли гробницы на давно покинутом кладбище.

Конан прикинул, что с того места, где он находится, он мало что может увидеть. Подумал он и о том, что после падения он увидит еще меньше, если вообще увидит что-нибудь и когда-нибудь.

Если он погибнет так по-дурацки, Бэлит вряд ли примет его с распростертыми объятиями. Так может погибнуть только мальчишка. Кстати, о мальчишках…

— Говинду!

— Я здесь, Конан!

— Где — здесь?

— На самом большом суку… Э… Я думаю, на противоположной стороне дерева.

Для Конана это прозвучало так, будто парень находился на землях соседнего племени. Однако дерево, на которое они влезли, и в самом деле было громадным. Кроме того, киммериец привык к большим пространствам на суше и на море. А у джунглей было колдовское свойство превращать звук треснувшего под ногой сучка или упавшей капли воды в нечто загадочное и непривычное. И расстояние здесь совершенно невозможно определить по звуку. За это Конан не слишком жаловал джунгли. Но, в конце концов, настоящий мужчина должен сносить любые тяготы и приспосабливаться к самым жутким условиям. Сметливый киммериец мало-помалу научился ориентироваться в этих лесных краях.

— Ты ясно видишь?

— Да.

— Что ты видишь?

— Вершины всех деревьев в мире, небо, обещающее дождь, и много птиц.

— Какие-нибудь диковинные среди них есть?

Конан почти услышал, как парнишка пожал плечами, прежде чем ответить.

— Есть много, которых я не знаю. Некоторые так далеко, что невозможно определить их породу. Кроме того, я ведь не знаю всех птиц, которые водятся в джунглях.

— Ты видишь зорче, чем некоторые воины, которые в два раза старше тебя, Говинду. Я говорю тебе, потому что у тебя достает знаний понимать, что ты чего-то не знаешь.

— Это важно?

— Важно только в том случае, если ты собираешься прожить дважды по столько, сколько уже прожил, парень.

Говинду хихикнул. Затем киммериец услышал:

— Полезешь выше, ко мне, Конан?

— Если я сделаю это, то следующее, что ты услышишь, будет шлепок моего тела о землю. Я разлечусь, как гнилой арбуз.

— Скажи мне, когда соберешься падать, Конан. Я хочу посмотреть.

— Твой отец говорил, что когда-нибудь я пожалею, что спас тебя. Я начинаю понимать мудрость твоего отца.

Находясь в безопасности на другой стороне дерева, Говинду издал непристойный звук. Затем он расхохотался, и киммериец рассудил, что парнишка, похоже, вновь приступил к наблюдению за джунглями сверху.

Конан и Говинду были не единственными искателями Ворот Зла, которые сейчас скорчились на высоких деревьях, оглядывая залитые солнцем кроны. Многие воины, как из племени больших, так и из селения малых бамула, сидели сейчас на деревьях, не всегда осознающие, что они, собственно говоря, ищут, но все одинаково молящиеся о том, чтобы ничего необычного, что могло бы произойти между рассветом и закатом, не скрылось от их глаз.

Когда все ищущие Ворота Зла собрались на совет и все слова были сказаны и выслушаны, стало ясно, что Ворота открыты не постоянно. Однако же открываются они всякий раз почти в одном и том же месте.

Стало быть, надо отыскать это место. Конан предложил производить поиск сверху, с какой-нибудь высокой точки.

— Но здесь, в джунглях, нет никаких возвышенностей, — напомнил собравшимся один из прихлебателей Идоссо.

— С таким же успехом, как с утеса или гребня холма, наблюдение может вестись с верхушки дерева, — ответил Конан. — Все, что наблюдателю нужно, — острый глаз и сообразительность. Впрочем, глядя на тебя, я сомневаюсь, что тебе удастся чего-нибудь разглядеть, даже подвесив за ноги к облаку.

Все расхохотались, даже возражавший Конану воин. Киммериец рассудил, что это добрый знак. Но не в его привычках любезничать и сюсюкать с кем бы то ни было.

В Немедии или в Аквилонии, как доводилось слышать Конану, группа воинов, занятых чем-то вроде того, чем заняты нынешние охотники за демонами, решала эту задачу с помощью карты. Когда появлялся демон и летел по воздуху, наблюдатели наносили траекторию его полета на карту. Затем они сверяли карты и таким образом получали искомую точку.

Бамула же, ясное дело, не имели ни малейшего представления о картах. Что до Конана, то в свою бытность в Туране ему приходилось пользоваться картами. Приходилось и позднее, когда он был наемником. Опять-таки, доводилось ему смотреть в карты и на борту «Тигрицы». Однако киммериец не чувствовал себя готовым к тому, чтобы начать преподавать искусство картографии.

Единственное, что досконально знают дикари, — это джунгли. Каждый хорошо изучил их с детства. Как умели, они передали Конану кое-какие из своих познаний. С другой стороны, киммерийцу оказалось не так уж трудно вбить чернокожим в мозги понятие о большом круге, внутри которого появляются жуткие твари.

Даже ребенку после этого было бы понятно, что Ворота должны открываться и закрываться где-то внутри этого условного круга. Так что оставалось вести наблюдение за всем кругом.

Кое-кто из больших бамула, из тех, кто выслуживался перед Идоссо, а также некоторые из деревенских, обуреваемые жаждой мести, пожелали вести наблюдение с земли. Что до наблюдения сверху, то, по их словам, лишь женщинам и мужчинам, в чьих венах течет молоко вместо крови, пристало болтаться на деревьях, подобно макакам. Некоторые были даже столь отважны, что осмелились сказать это бледнокожему киммерийцу прямо в глаза.

Кубванде, со своей стороны, осыпал этих людей презрением, будто раскаленными углями.

— Джунгли скрывают в себе столько всякой всячины, что, даже если все племена на свете соберутся вместе, им не удастся осуществить постоянное наблюдение внутри круга. Кроме того, надо быть полнейшими недоумками, чтобы не понимать, что насылаемых демоном тварей лучше всего не наблюдать с ЗЕМЛИ.

— Если мы вступим с ними в бой, души наших убитых родственников будут поддерживать нас в сражении! — бросил один из деревенских.

— Если вы будете наблюдать с земли, то очень скоро присоединитесь к своим предкам и убитым родственникам, так и не отомстив за них! — сказал Конан. — Один на один с тварями биться бесполезно. Попробуйте! И то, что от вас останется, будет служить свидетельством вашей беззаветной глупости. Выйдите против них вместе со своими товарищами — и вы сможете отомстить!

Конан многозначительно посмотрел на сельского вождя:

— Разве это не правда, Бессу? Разве не удалось вам убить ящерообезьяну, сражаясь против нее всем скопом, в то время как те, кто пытался поиграть в героев, погибли?

Отец Говинду кивнул:

— Амра говорит правду. Клянусь духом моей дочери. Против этих исчадий подземного мира надо выходить сразу многим. Но чтобы многие могли действовать заодно, надо, чтобы их предупредили. Только с высоких точек может быстро и вовремя прийти предупреждение.

Поэтому теперь наблюдатели и сидели на деревьях. На других ветвях, пониже, расположились барабанщики, неподалеку от наблюдателей, чтобы можно было их услышать. Слова наблюдателей барабанщики понесут через все джунгли с помощью своих тамтамов. Звук тамтамов дойдет до воинов, и воины будут знать, куда идти. Теперьостается только ждать, когда Ворота снова откроются. Наблюдатели должны заметить это.

Уже прошло десять дней с тех пор, как наблюдатели следили за джунглями.

У Конана не было намерения спускаться по дереву, оставив Говинду наблюдать в одиночестве. Вместо этого он поискал более надежный сук, с которого можно будет увидеть побольше, нежели просто листву кроны.

Он почти добрался до облюбованного им заранее местечка, на пять длин копий ниже поста Говинду, когда парнишка громко закричал. Удивление в его голосе смешалось со страхом. Конан отстегнул одно копье и ухватился за крепкий сук своей железной рукой. Другой рукой с помощью копья он раздвинул листву кроны.

Сперва Конану показалось, что это небольшая птичка, до которой рукой подать. Однако врожденный охотничий инстинкт подсказал сперва мальчику, а теперь и киммерийцу, что птица вовсе не небольшая. Птица гигантская, только находится очень далеко. Но как далеко? Конан не имел об этом представления.

Птица — это было еще не все. В воздухе над джунглями поднялось какое-то странное мерцание. На первый взгляд это было похоже на водопад, но только водопад застывший. И не просто водопад — в застывших струях застряла рыба с золотой чешуей, что было совсем уж невозможно.

Если это не Ворота Зла, то тогда приходилось предположить, что в джунглях одновременно наблюдаются сразу два колдовских явления. Конан смотрел на мерцание, щурясь против солнца. Водопад привлекал все его внимание. Конан пытался определить его местоположение. Это было легче сказать, чем сделать.

Не успел киммериец как следует разглядеть приметное дерево с тройной развилкой, как Говинду снова закричал. Сучья задрожали, когда парнишка скользнул вниз и уцепился за сук рядом с варваром.

Конаи теперь тоже ЭТО видел. Птица пикировала так, будто почуяв либо добычу, либо врагов. Киммериец отнюдь не собирался быть добычей. Врагом — другое дело. Если птичка окажется поблизости, то познакомится с кинжалом.

Птица развернулась в воздухе, заложив крутой вираж. Каждое из крыльев было размером с парус корабля. В развороте птица открыла гнусного вида брюхо цвета засохшей крови, полуголое и оперенное не то перьями, не то пухом странного серо-зеленого цвета, цвета болотного мха.

Кривой клюв свидетельствовал о том, что перед Конаном хищник. Когда птица пролетела, Конана и его товарища обдало трупной вонью.

Говинду приземлился на сук, за который держался Конан. Сук затрещал, но не сломался. Одной рукой парнишка схватился за еще один сук, в другой руке у него было копье, которым он замахнулся.

Конан положил руку на плечо парня и покачал головой.

— У нас никогда не будет такой возможности, — сказал Говинду. — Воинам не подобает трусить.

— Мы воины, но у нас сейчас другая задача. Мы здесь не для того, чтобы сражаться.

Все боевые инстинкты, которые выработались у Конана за годы войн, бунтовали против этих слов. Но правда была столь отчетливо нелицеприятна, как вонь, источаемая чудовищной птицей. Пока птица жива, она могла вернуться туда, откуда явилась. К Воротам Зла. К месту, чудесным образом связавшему джунгли и неведомую родину крылатого чудища.

Впрочем, киммерийцу ни разу не доводилось слышать о гигантских хищных птицах вендийских джунглей размером с боевую колесницу. Но ведь даже вендийцы не знают всех диковин, скрывающихся в их лесах. Вендия почти вся покрыта могучими древними лесами, куда человек не всегда решится сунуться. А из тех, кто осмеливается, мало кто возвращается назад.

Когда птица пошла на второй круг, Конан заметил, что шея у страшилища такая же голая, как и брюхо, и покрыта чешуей наподобие змеиной. Глаза птицы горели зловещим желтым огнем. Казалось, что из этих глаз истекает бледный ихор, кровь богов.

Затем птица вернулась в третий раз. Она с грохотом захлопала крыльями, обдав все вокруг нестерпимой вонью. Длинные когтистые пальцы, по четыре на каждой лапе, потянулись к Говинду.

Своей цели они так и не достигли. Инстинкты воинов заставили Конана и мальчика сделать одно и то же. Оба они одновременно метнули свои копья. Ясное дело, что более мощная рука метнула более тяжелое оружие. Копье Конана глубоко вонзилось в смердящую птичью грудь. Копье Говинду ударило в более уязвимую цель — в горящий глаз.

Новая волна трупной вони едва не сбросила отважных воинов с дерева. Уши заложило от яростных криков птицы, где злоба смешивалась с болью. Конан и Говинду, подобно обезьянам, вцепились в ветки, в то время как огромные крылья неистово молотили воздух. Вокруг поднялся настоящий водоворот листьев. Вниз посыпались дождем сучья, птичьи гнезда и макаки.

Птица медленно поднялась и скрылась из виду, потом опять появилась в просвете, уже на некотором расстоянии, медленно набирая высоту. Кровь сочилась из ее глазницы, растекаясь темными ручьями по шее. Изо всех сил сдерживая дыхание, терпеливый, как огромный кот, готовящийся к прыжку, киммериец ждал. Ждал, что сделает птица. Полетит назад, к мерцанию, откуда она появилась, или зайдет на новую атаку.

Не произошло ни того ни другого. Вместо этого птица сложила крылья и упала в джунгли. Раздался треск сучьев. Сильный удар, заставивший дерево, на котором сидел Конан, задрожать, будто под топором дровосека.

Над ветвями поднялся дым, грязно-серый, темный, несший запах горящей плоти. Конан оторвал клочок ткани от своей набедренной повязки и обвязал вокруг лица. Наконец неестественная вонь пошла на убыль. Говинду пытался смотреть одновременно во все стороны, будто ожидая, что в любой момент еще одна птица атакует дерево. Казалось, он совершенно забыл, что находится на большой высоте. Он сидел, практически не держась, и Конан был готов в любой момент подхватить его, если он соскользнет.

Затем дерево снова задрожало, на этот раз еще сильнее. Дрожание прекратилось, потом возобновилось.

Внезапно Конан увидел, как горизонт закачался, и услышал резкий треск. Такое впечатление, что древесные волокна толщиной в человеческую руку рвутся, будто нити. Словно подкошенное погребальным пламенем птицы, дерево начало валиться.

Конан протянул руку вверх и схватил Говинду:

— Держись крепче, парень. Нам уже не слезть. Надо прыгать.

Говинду не отвечал. Ловкий и подвижный, он тем не менее признавал главенство Конана. Он обхватил руками Конана за массивный торс. Конан согнул ноги, вытянул руки и прыгнул.

В тот момент, когда дерево, на котором они сидели, начало заваливаться в противоположную сторону, Конан с вцепившимся в него Говинду пролетел по воздуху и приземлился на соседнем дереве. Сук ударил киммерийца поперек груди, выбив из него воздух и оцарапав Говинду руки. Парнишка растопырил ноги, чтобы не упасть сквозь крону, а затем напоролся рукой на ветку. Дерево под ними раскачивалось и трещало, в точности как то, что упало перед этим. Как нитки, рвались лианы, отщеплялись сучья. Все устремлялось вниз, к корням.

Дым и пыль взмывали вверх сквозь образовавшееся отверстие в сплошной кроне деревьев, будто погребальный костер птицы запылал снова. Конан и Говинду смотрели вниз, на ствол упавшего дерева, ища следы тела птицы.

Они ничего не увидели, за исключением того, что на обеих сторонах упавшего ствола было несколько пятен пепла. Этот пепел мог быть с равной вероятностью и пеплом плоти, и пеплом древесины, и пеплом листьев. Даже запах исчез с воистину чудесной быстротой.

Нет, с колдовской скоростью! Каждый раз, когда открывались Ворота, магия, которую они впускали, была все страшнее и опаснее. Последняя переброшенная сюда тварь ограничилась лишь тем, что повредила несколько деревьев. Следующая же могла быть столь же опасной, как белый медведь, и столь же живучей, как громадная змея.

Пока Конан спускался вниз по стволу, ему в голову пришла мысль. Обнаружить Ворота Зла — не велика победа! Тем более если они охраняются тварями, каких киммериец уже видел, или еще более ужасными.

Тогда уж действительно среди бамула появится немало вдов и сирот, прежде чем адскую дыру удастся заткнуть навсегда.

Этой ночью Лизениус слегка поругался, а затем уснул. Задолго до того, как уснула Скира.

Когда наконец и к ней пришел сон, она знала уже куда больше о Переместителе. И новое знание навевало достаточно зловещие мысли. Ворота трансформировали существ, которые проходили сквозь них, причем всякий раз в несколько большей степени. Например, никогда в природе не было такого, чтобы птица, умирая, самовозгоралась.

Отец в полной мере так и не овладел искусством перемещения. И не смог постичь всех возможностей и сил, заключенных в Переместителе. Теперь эти силы возрастают, выходя за пределы, где они уже становятся недоступными для разума смертных. Похоже, отец попытался связать Переместитель с Дебрями Пиктов вместо Вендии, а затем закрыл его. Связь была неустойчивая, однако не имелось никаких сомнений в том, что Переместитель остался открыт. Не приведет ли это к хаосу на обоих концах Переместителя?

Скира спала, и ей снилось Ворота Зла, связавшие Черные Королевства и Дебри Пиктов. Она спала, и ей снилось, как из ничего появляются воины, каким-то чудом не изменившиеся. Появляются и карабкаются верх по склону холма. Впереди них несется молодой великан, черты лица его размыты, на поясе у него двуручный меч. Черные волосы рассыпались по плечам, голова гордо поднята.

Если он придет за Скирой, то, по крайней мере, он не пикт. Более того, при взгляде на него рождается уверенность, что воин-гигант одолеет в схватке любого врага. Может быть даже, черноволосый витязь сможет справиться с силой, превосходящей возможности простого смертного. Кто знает…

Глава седьмая

Конан и Говинду были не единственными, кто видел мерцание над кронами. Многие чернокожие воины приметили странный колдовской свет, льющийся откуда-то из глубины джунглей.

Испуганные дикари спешно вылезали из своих укрытий на деревьях и сломя голову бежали в деревню, чтобы поскорее поведать о невероятном чуде. Кубванде выслушивал всех с одинаковым вниманием. Подле него восседал Идоссо, который относился к рассказам с тем же напряженным вниманием.

Конан тоже старался не упустить ни слова. Киммериец с удовольствием отмечал, что в историях упоминались места в джунглях, где он успел уже побывать. Приятно, черт возьми, знать, что умение изучать и запоминать местность опять оказалось на высоте! В конце концов, все приметные места запросто могут стать полем кровопролитной сечи.

Конечно, Конан надеялся, что в джунглях он найдет убежище от горьких воспоминаний, связанных с морем и океанскими просторами. Он сделал правильный выбор. Здешняя земля действительно превратилась в поле боя благодаря лишь злому колдовству, бесконечно удаленному от этих краев в пространстве. Уничтожить источник этого колдовства и снова сделать джунгли надежным убежищем — для этого необходимо овладеть Воротами Зла, которые являлись ключом к разгадке.

Теперь, похоже, воины подобрали ключи к Воротам. По крайней мере, именно так утверждал Кубванде.

— Нам надо наблюдать за склонами, спускающимися к Бегемотовой Переправе на реке Афуи, — сказал он. — И наблюдение следует вести как с земли, так и с деревьев. Нам понадобится все, что может дать наше оружие. Нам помогут сердца, исполненные мужества.

— Тогда мы готовы для этой охоты, — сказал Идоссо. — Все мы вооружены и отважны. Нет никого, кто осмелился бы усомниться в этом!

У Конана появилось искушение рассмеяться Кубванде в лицо. Интересно, как тот сумеет скрыть свой гнев в подобной ситуации? Однако Конан решил, что сейчас такое поведение было бы неосмотрительным. Совершенно очевидно, что оба бамульских вождя во время экспедиции к Воротам Зла с одинаковой легкостью могут становиться из союзников противниками, а из противников союзниками. Слишком уж большая ставка в этой игре. Честь захлопнуть дьявольскую дыру — предел мечтаний любого воина. Ясно, что перед таким искушением старые дружеские связи ничего не значат.

Впрочем, соперничество в подобных ситуациях было для киммерийца отнюдь не в новинку. Во многих землях в течение столь многих лет он сам все время играл в эту игру, используя любые средства, которые только могли привести к лидерству. Вот и сейчас Конан и сам не свободен от азарта борьбы за первенство. Киммериец знал, что в один прекрасный день он вполне может захватить трон в каком-нибудь королевстве. Хотя для него это было сейчас не самое главное. В конце концов, король далеко не столь свободен в своих действиях, как думают подчиненные. А единственное, что любому королю предоставляется в изобилии, — так это возможность служить мишенью для своих врагов.

Сам Конан плохо понимал, какую выгоду может извлечь из данных обстоятельств. В Черных Королевствах не было ничего такого, что по-настоящему было ему нужно. Сейчас он беспокоился только об одном: не наживать врагов больше, чем сможет одолеть. А во всем прочем приходилось надеяться только на крепость рук, на дружескую поддержку да еще на то, чтобы милости Крома его не оставили. Впрочем, каких от свирепого Крома можно ожидать «милостей»!

Черные Королевства рождают могучих воинов, этого не отнимешь, Киммерия же — еще более могучих.

Они вышли на берега Афуи в сумерках. Зари не было видно — моросил дождь. Туман поднимался от земли и, клубясь, уходил вверх. Сквозь туман смутными пятнами светились яркие цветки орхидеи. В воздухе звенели насекомые.

Конан шел в авангарде, вместе с «Руками». Вот уже два дня он не виделся со своими женщинами. При последней встрече он не заметил на их телах следов новых побоев. Видимо, в обозе с ними обращались хорошо. Возможно, они и отощали немного, таская бурдюки с водой и мешки со съестными припасами, но все же царапины их зажили, а глаза все чаще и чаще задумчиво и оценивающе останавливались на могучем киммерийце.

Отряд раскололся и следовал к берегу Афуи по трем тропам, идущим почти параллельно. Конан не одобрил этого решения. По его мнению, в случае опасности каждый отряд теперь мог рассчитывать только на собственные силы. С другой стороны, это имело и положительные стороны. Отряд не растягивался; все три его части должны были выйти к берегу почти одновременно. Время и боги рассудят, было ли оправдано это довольно рискованное решение.

Сегодня утром Идоссо, похоже, пребывал на редкость в хорошем настроении. Он даже пытался распевать песни до тех пор, пока Кубванде вежливо не попросил его замолчать.

Младший вождь подал свою просьбу так, что незачем привлекать внимание диких животных. Однако Конан сомневался, что то была единственная причина. Сам киммериец не отличался особенным музыкальным слухом, но, даже по его мнению, пение Идоссо вряд ли было музыкальнее рева быка, которого ведут на случку.

Последние несколько сотен шагов дорога все больше и больше шла под уклон. Тропы, петляя, вели вниз, к берегу. В конце концов Конан вывел своих воинов на открытое пространство, где когда-то находилась довольно большая деревня. Но очередная межплеменная распря покончила с существованием этого цветущего поселения задолго до того, как открылись Ворота Зла. Теперь же джунгли почти полностью поглотили следы человеческого пребывания.

Здесь было немало мест, где можно было найти превосходное укрытие, но почему-то никто не захотел этим воспользоваться. Почти все стояли на берегу широкой реки. Рябь на поверхности давала понять, что здесь водится всевозможная живность: крокодилы, бегемоты, хищные рыбы, скрывающиеся в илистых глубинах.

На той стороне реки был виден круг свободной от растительности голой земли. Впечатление было такое, что здесь наступила нога животного, несоизмеримо более гигантского, нежели слон. Этот неведомый монстр, ступив здесь, сокрушил деревья, кусты, цветы, лианы. Даже сюда долетал неприятный запах, источаемый кругом.

Подойдя почти к самой воде, Конан убедился, что круг не был впечатан в землю. Пострадала только растительность и находящиеся поблизости деревья. Сучья и кора на этих деревьях были оборваны; срезы на коре в точности очерчивали границы круга. В одном месте граница прошла через гигантский гриб, омерзительно бледный. Половина гриба еще стояла, половина же была раздавлена и сейчас уже почернела, гнила и кишела насекомыми.

Когда Конан заметил, что два остальных отряда тоже вышли к реке, он начал исследовать берег в поисках переправы. У киммерийца не было никакого желания пересекать реку вплавь, равно как и исследовать загадочное место, не имея пути к быстрому отступлению, случись что непредвиденное. Возможно, этот круг и не был Воротами Зла. Но в любом случае Конан чувствовал: что-то здесь было нечисто.

— Хо! — крикнул он, сложив руки рупором. — Дровосеки, вперед!

Железо бамульских топоров было, по мнению Конана, довольно-таки посредственным, однако дровосеков среди бамула было много. Почти все мужчины этого народа сызмальства приучались работать с деревом, так что у воинов не заняло бы много времени повалить несколько деревьев и, связав их лианами, навести временный мост через поток.

Проклятье! Где же дровосеки? Конан снова сложил руки рупором, намереваясь вторично крикнуть, но внезапно застыл и почувствовал, как сжимаются его кулаки.

Дровосеки приближались. Топоры были за спинами у двух женщин. Одна из них шла, шатаясь, у другой почти заплыл подбитый глаз.

— Кром!

Повернувшись, Конан обвел глазами весь берег. Он продолжал сжимать кулаки, однако усилием воли запретил себе хвататься за двуручный меч. Слишком много копьеносцев стояло вокруг, готовых в любой момент пронзить его копьями до того, как он успеет дотянуться до меча.

Идоссо встретил горящий холодной яростью взгляд северянина надменным взором и выпятил челюсть. Видно было, что Идоссо тоже лишь усилием воли удерживается от того, чтобы схватиться за оружие. Однако каждое его движение, каждый напряженный мускул, каждое перо, встопорщившееся в головном уборе, — все, казалось, бросало Конану вызов.

Киммериец понимал, что Идоссо (не подталкивал ли его к этому Кубванде?) бросил ему, Конану, прямой вызов. Более того, вызов брошен так, что избежать столкновения невозможно. Сразиться с Идоссо и убить его? В этом случае воинам не останется ничего иного, как избирать себе нового вождя, да еще перед самой битвой. (Что же, как не битва, этот штурм Ворот Зла?) Отказаться от сражения? Это поднимет Идоссо на недосягаемую высоту. Еще бы! Даже могучий Амра уклонился от его вызова! А скольким еще женщинам в таком случае будут уготованы побои?

Конан понимал, что Идоссо из тех людей, которых нужно держать в крепкой узде.

На борту «Тигрицы» Конан с подобными слухами особо не церемонился. Тяжелые кулаки варвара вбивали в головы строптивцев трудную науку послушания. И те из оболтусов, кто выжил, сделались отличными матросами.

Надо было принять вызов Идоссо еще тогда, в первый раз, и уложить труп черножопого негодяя рядом с мертвым вендийцем! Ну да ладно, лучше поздно, чем никогда.

Конан расстегнул пояс с мечом. Этот жест сорвал женщин с места. Одна подбежала и подхватила упавшее оружие, другая протянула киммерийцу один из топоров.

Идоссо был вне себя от ярости. Хорошо. В этой ситуации Кубванде не сможет нашептать ему на ухо. А может быть, и вообще весь этот вызов — вовсе не дело рук иккако?

— Я Амра. Я не воспользуюсь преимуществом меча против копья.

— Ха! — фыркнул Идоссо. — Жало МОЕГО копья весьма скоро поковыряется в твоих потрохах. Тогда уже ни одна женщина не посмотрит больше на тебя.

Конан пожал плечами:

— Ты лучше на себя погляди. Даже пьяная портовая шлюха не ляжет с тобой в постель.

Идоссо разинул рот, но не произнес ни звука. Повисла зловещая пауза. Чернокожие возле реки бросили работу и вылупились на Конана. Киммериец грозно взмахнул рукой.

— Шевелитесь! Нечего пялиться, вы, пожиратели грязи! Или я собственноручно займусь с вами, когда разделаюсь с этим выродком!

Но тишина продолжала стоять гробовая. Бойся тишины, ибо в ней скрывается предательство. Конан обернулся. На мгновение язык у него словно отнялся, и вдоль спины поползли мурашки. Во рту была горечь — знакомое ощущение, которое Конан всегда испытывал в присутствии древней злобной магии.

Золотое мерцание появилось в воздухе над загадочным кругом, где уничтожено было все живое. Мерцание возвышалось почти над всеми деревьями и с каждой секундой росло. Надо всем этим царило мертвое молчание. Золотой свет отражался в мрачных водах Афуи.

Конан заметил движение по спирали, появившееся в золотом мерцании, однако ничего не услышал. Ни грома, ни малейшего звука. Он увидел, как бамульские воины делают жесты, отвращающие зло. Молодой Говинду стоял, отвалив челюсть аж до пупа. Однако в руке у парнишки было занесенное, точно для удара, копье, а другая рука выставила вперед щит. Какие бы древние ужасы ни пришли с противоположного берега реки, Говинду собирается встретить их, как подобает настоящему воину.

На мгновение Конан ощутил тяжесть прожитых лет. Киммериец впервые познал вкус битвы еще совсем юным. Он от души пожелал Говинду прожить по крайней мере столько, сколько прожил сам. И пусть удача сопутствует чернокожему пареньку! С трудом оторвавшись от золотого мерцания на том берегу, Конан перевел взгляд на Идоссо.

Громадный бамула стоял, упирая конец копья в землю и опустив щит. Либо он совершенно не опасался коварства со стороны Конана, либо же был настолько ошеломлен увиденным, что совершенно забыл о своем оружии.

Однако мгновение спустя всем и каждому из находившихся здесь воинов пришлось вспомнить о своем оружии. Правда, не у всех было время пустить это оружие в ход прежде, чем смерть настигла их.

Смерть вырвалась из-за деревьев, приняв форму громадной ящерообезьяны. Ее горящие красные глаза были размером с плошки, а когти и зубы способны были разорвать шею быка. Ящерообезьяна хромала. На левой ноге у нес зияла громадная рана, из которой сочилось что-то желтое. Меж ребер чудовища сидело копье. Один глаз был полуприкрыт из-за раны, протянувшейся через всю голову. Было ясно, что пребывание зверюги в чужих для нее джунглях не раз и не два сводило ее с людьми. Судя по коричневым подтекам на пасти и клочкам гниющей плоти, застрявшей среди зубов, по страшной вони, не приходилось сомневаться в том, какая судьба постигла этих людей.

Беззаветное мужество этих неведомых героев приостановило быстроту продвижения чудовища, но вместе с тем встречи с людьми научили его осторожности. Чудовище подобралось совершенно беззвучно, обрушившись на воинов арьергарда прежде, чем те заметили его. Один прыжок — и монстр уже вовсю орудовал клыками и когтями.

Тяжелые когтистые лапы гвоздили, рвали, колечили чернокожих воинов, подобно гигантским молотам. Кто успевал увернуться от смертоносных когтей, получал оглушительный удар хвостом. Один из воинов, располосованный от горла до паха, так, что вылезли все кишки, подкатился к самым ногам киммерийца. Конан тяжелым взглядом окинул изуродованное тело, перешагнул через поверженного воина и ринулся в атаку. В одной руке варвар держал меч, другой бешено вращал над головой топор.

Охваченные паникой люди беспорядочно метали копья. В смятении воины перестали замечать, что их товарищи стоят между ними и врагом. Одно из брошенных с силой копий угодило в ягодицу деревенского воина. Тот подпрыгнул и заревел от боли и ярости. Рев тут же перешел в страдальческий вой и оборвался в тот момент, когда когти чудовища вонзились несчастному в плечо и почти целиком оторвали руку.

С мужеством обреченного воин отпрянул назад, превозмогая адскую боль, поднял ранившее его копье и одним судорожным движением вогнал оружие в чешуйчатую шкуру монстра. Но свирепый удар длинной лапы тут же размозжил отважному воину череп и отшвырнул изувеченное тело в сторону.

Отчаянный женский крик, прорезавший внезапно шум битвы, заставил киммерийца остановиться. Он замер с мечом в руке, краем глаза пытаясь отыскать кричавшую. При этом варвар старался не терять из вида ящерообезьяну. Новые раны еще более замедлили скорость движений чудовища. Однако, судя по всему, тварь оказалась исключительно живучей. На мгновение Конану показалось, что ящерообезьяна схватила одну из женщин, однако тут же увидел, что окровавленные лапы страшного создания пусты.

Отчего ж деваха так разоралась? Испугалась, что ли? Ага, это Хира! А рядом — Идоссо! Дикарь прихватил девчонку за волосы своей здоровенной пятерней. Хира отбивалась, как могла, но черномазый великан управлялся с ней с такой легкостью, будто с ребенком.

Потом мощным рывком Идоссо поднял истошно кричавшую Хиру над головой, криво ухмыльнулся и бросил женщину прямо в объятия чудовища. Зверь звонко щелкнул зубами, впиваясь в податливую плоть. Предсмертный вопль жертвы сорвался на хрип и еще через мгновение захлебнулся в крови.

Однако монстр не успел в полной мере насладиться отвратительным пиршеством. Конан в два прыжка подскочил к зверюге и всадил лезвие топора в массивный уродливый череп, а затем полоснул мечом по морде, заставив тварь развернуться к нему. Кровь монстра вперемешку с кровью бедной девчонки душем окатили Конана. Киммериец рубанул чудовище по ребрам, вложив в эту атаку всю свою гигантскую силу.

Благородная аквилонская сталь меча погнулась, столкнувшись с ребром, и, когда Конан выдернул лезвие, оно было в щербинах. Однако свое дело доброе оружие сделало. Ящерообезьяна была мертвее Ахеронской Империи.

Конан рывком со страшным скрежетом вырвал топор из черепа убитого чудовища, а затем свирепо глянул на Идоссо, которого отделяли от него два трупа — чудовища и женщины. Конан поднял топор и, взвесив оружие на руке, приготовился метнуть его. По большому счету, киммерийцу хотелось разорвать чернокожего негодяя голыми руками. Но в данной ситуации было не до благородных устремлений. Главное — не оставлять этого выродка в живых.

Топор так и не сорвался из ладони киммерийца в смертельном броске. Идоссо неожиданно взревел, но в голосе его звучали, скорее, удивление и боль. Чернокожий гигант резко обернулся. Другая женщина, Вуона (Конан вспомнил ее имя), с грацией газели ускользнула от руки Идоссо. Она держала небольшой, но вполне добротный кинжал. Лезвие кинжала было красным от крови Идоссо.

Громадный бамула бросился на Вуону. Единственное, что ему удалось, — это дотянуться до ее набедренной повязки и сорвать ее. Но нагота ни в коей мере не замедлила движений отважной чернокожей красавицы.

Идоссо метнул копье, которое он уже приготовил для ящерообезьяны, но острый наконечник лишь слегка оцарапал лодыжку женщины. Она устремилась к берегу реки. Смертельный страх гнал ее.

Как бы то ни было, похоже, река пугала ее меньше, чем Идоссо. Вуона бросилась в воду, не замедляя своего бега, и быстро поплыла на противоположный берег, яростно взмахивая в воде руками. Обнаженная, хрупкая, с горделивой осанкой, она вышла из реки. Вода стекала потоками по ее черной коже.

Идоссо подхватил с земли еще одно копье. Он занес оружие, готовясь метнуть его в беглянку, но тут на него налетел Конан, который в левой руке держал меч, а в правой топор. Конечно, лезвие меча уже нуждалось в «лечении» кузнеца, но даже и в таком прискорбном состоянии, в каком оно находилось после стычки с ящерообезьяной, оно перерубило копье Идоссо легко, будто соломинку.

Конан отступил и перебросил оружие, схватив топор левой рукой, а меч правой. Он плюнул на землю, затем наступил на плевок и растер его.

— Ну же, Идоссо, иди сюда, ты, молодец среди овец! Или ты воюешь только с женщинами? Я разотру тебя, как этот плевок!

Идоссо издал оглушительный рев, преисполненный бессмысленной ярости. Затем раздался жуткий вопль, заставивший воинов замереть на месте, а Конана обернуться.

Вуона все еще стояла на противоположном берегу, но теперь ее волосы развевались, словно от сильного ветра. Она с ужасом смотрела в створ Ворот Зла — взглядом птицы, загипнотизированной змеей. Конану показалось, что он видит, как искорки света танцуют на влажной коже девушки.

— Вуона! — закричал он. — Назад!

Похоже, она услышала. По крайней мере, варвару показалось, что он видит, как она качает головой. Затем она сделала два шага вперед, сделала третий и бросилась бежать. Через какието десять шагов она вплотную приблизилась к золотой спирали. Золотистое свечение придало ее коже бронзовый оттенок.

Конан снова закричал, но на этот раз она уже не слышала его. Или сделала вид, что не слышит.

Не замедляя бега, она исчезла в вихре золотой спирали. Конану показалось, что спираль колыхнулась. Он обложил проклятием всех баб, что теряют остатки разума от страха. При этом он продолжал смотреть на Ворота, ожидая, что они вот-вот исчезнут, поглотив Вуону.

Ворота не исчезли. Вместо этого у плеча Конана появился Идоссо. Своим звериным инстинктом почуяв опасность, киммериец обернулся. Могучий задубленный кулак глубоко ушел в поддых вождя. Идоссо согнулся пополам. В этот момент другой кулак врезался ему в челюсть. Идоссо упал на бок в кровавую грязь, собравшуюся вокруг трупа ящерообезьяны.

Конан теперь осыпал проклятиями свой собственный нрав. Ведь он мог бы сразить Идоссо сталью, и после этого ни один бамула и пикнуть бы не посмел. А теперь вышло так, что Идоссо беспомощен. Не в обычае Конана хладнокровно убивать лежачего, да еще и потерявшего сознание. И бамула теперь вряд ли стали бы спокойно смотреть на подобный бесчестный поступок. Кроме того, киммериец сильно сомневался в том, что вождь наберется ума после одной-единственной зуботычины, пусть даже сильной.

Конан пожелал Идоссо поскорее угодить в самые нижние и холодные круги подземного мира, где глупцы и предатели стоят вмерзшими в лед. А всем бамула, которые следовали за Идоссо, киммериец послал доброе пожелание быть заживо съеденными клопами и блохами в самых грязных харчевнях Зингары.

После этого Конан вложил меч в ножны, побежал к берегу и прыгнул в воду. На берегу, у него за спиной, раздались крики, когда его голова снова появилась на поверхности. Конан почувствовал, как что-то твердое царапнуло его ногу. Но крокодил — если это был крокодил — сделал ошибку, не понимая, что имеет дело с киммерийцем. Прежде чем крокодил успел атаковать, Конан в пару мощных гребков уже добрался до противоположного берега.

Киммериец выбрался на сушу и теперь смотрел на Ворота Зла, как смотрит охотник на невиданную прежде зверюгу, выискивая у нее слабые места. Золотая искорка опустилась Конану на волосы. Он стряхнул ее, будто настырную муху, и сразу почувствовал, что рука как будто онемела в том месте, где искорка коснулась кожи. Но онемение быстро прошло. За спиной у киммерийца раздались новые вопли, на этот раз более громкие. Конан услышал голос Говинду. Ему показалось также, что он различает голос отца Говинду, Бессу. Если они пытаются отговорить его от намерения приблизиться к Воротам Зла, то они впустую дерут глотки.

Ворота не заворожили Конана и не сломили его волю, как это, похоже, произошло с Вуоной. И вообще ничего не случилось. Если не считать того, что адская дыра проглотила женщину. Впрочем, деваха сама виновата — потеряла голову от страха, пытаясь спастись от Идоссо.

Единственное, что двигало сейчас Конаном, так это его честь. Она явно потерпела ущерб, ибо киммериец еще не разделался с Идоссо. Честь требовала спасения Вуоны и убийства Идоссо, если ему когда-либо суждено будет вернуться в Черные Королевства.

А если не суждено? Ну так и что? Конан здесь никому ничего не должен, даже самым лучшим из здешних воинов. Пускай они сами выковывают свою собственную судьбу. А он, Конан, по крайней мере, не позволит Вуоне погибнуть в одиночестве.

Конан вытащил меч, вытер его о траву, чтобы удалить капельки жидкости, попавшие на лезвие во время плавания по реке, и решительно шагнул вперед, в золотую спираль Ворот Зла

Глава восьмая

Говинду был первым, кто последовал за Вуоной и киммерийцем. Он метнул свое копье через Афуи, а затем бросился в воду. Голова крокодила поднялась на поверхность прямо за его спиной, но молодой чернокожий воин успел добраться до суши прежде, чем зубастые челюсти сомкнулись на его теле.

На крокодила дождем посыпались копья. Некоторым удалось пробить толстую шкуру. Два копья угодили в уязвимые места на морде чудовища. Крокодил зашипел, подобно каше, кипящей на костре, и исчез из виду.

Говинду сделал ритуальный жест, означающий «победить или умереть»: рука на руку и наклоненная над ними голова. Затем в молчании он повернулся и вошел в золотой водоворот, поглотивший уже Вуону и киммерийца.

Отец его Бессу издал страшный вопль, будто десяток гиен разом подали голос. Птицы, которые еше оставались на берегах Афуи, возле Ворот Зла в панике взлетели, крича и хлопая крыльями. Бессу бросился к дереву, которое наклонилось над водой в самом узком месте реки, и попытался выворотить его из земли.

Остальные дружно бросились помогать Бессу, однако большую часть работы проделал он сам. Казалось, в нем проснулась сила, дремавшая доселе и неведомая ему самому, сравнимая лишь с мощью киммерийца. Пот блестел на коже Бессу, дыхание его было прерывистым, но он был первым. кто побежал по упавшему дереву, проворно пробираясь между сучьями.

Вскоре он был уже на противоположном берегу.

— Воины! Я иду за моим сыном! — крикнул он. — Присоединяйтесь к нам! Мы уничтожим Ворота Зла и их хозяина! Или же останьтесь и познайте позор трусости того, кто оказался трусливее женщины, белокожего человека, мальчишки и старика!

Бессу бросился вперед и стал четвертым, кого поглотил золотой водоворот.

Один молодой и глупый воин поднял было копье, чтобы остановить Бессу, но другой воин, более мудрый, выбил оружие из рук глупца. То был Кубванде. Коварным ударом боевой дубины Кубванде раздробил второму плечо, а затем устремился по мосту.

Однако он не побежал очертя голову в водоворот. На плече он нес здоровенный сук, наскоро срубленный с дерева. Воины, оставшиеся на противоположном берегу, начали тоже, подражая вождю, рубить сучья. Все наполнилось стуком топоров.

Перестук топоров привел в себя Идоссо. Он поднялся на ноги с грацией бегемота и осмотрелся, глядя на своих воинов с таким недоумением, будто те попадали с неба. Заметив Кубванде, он заревел:

— Где эта собака Конан?

— Не собака, — ответствовал Кубванде, — но тот, кто ведет нас туда, куда мы должны идти.

— Вааа!.. — Рев Идоссо заставил взлететь тех немногих птиц, которые еще хоронились окрест в кустарниках.

— Да, — подтвердил Кубванде. Молодой вождь не был глупцом. Он видел выражение глаз остальных воинов после того, как Бессу исчез в Воротах Зла вслед за сыном. Кубванде воззвал к чести каждого из собравшихся воинов. Этому призыву невозможно было противиться.

Да и Идоссо, по правде говоря, слишком много раз ущемлял гордость Конана, равно как и нарушал многие табу. Кубванде снова перебежал по мосту на берег, подошел к великану вождю и что-то проговорил в огромное изуродованное шрамом ухо.

Ноздри Идоссо расширились, будто ноздри леопарда, почуявшего добычу. Он поднял кулак, затем приложил другую руку к ноющей голове.

— Конечно, если чужак ударил тебя так сильно, что тебе нужен уход, я позову деревенских женщин… — начал было Кубванде.

— Сказать тебе, что следует сделать с деревенскими женщинами? — пробормотал Идоссо. Кубванде сделал вид, что не расслышал. Последние сучья были срублены. Воины двинулись вперед по дереву-мосту. Они шли медленно не только потому, что мост был скользким, а в воде мог поджидать разъяренный раненый крокодил.

На лице каждого читалось одно и то же чувство: никто не хотел отставать от Конана, гордость которого заставила его отправиться сквозь Ворота Зла в поисках Вуоны. Ни один не желал ставить под сомнение свое мужество, отказываясь последовать за северянином в то неизведанное, что лежало по другую сторону Ворот.

Кубванде в душе осыпал ругательствами глупого мальчишку Говинду и его неразумного отца. С Конана взятки были гладки, Конан чужестранец. Он мог бы уйти, и никто не последовал бы за ним. Мало ли что взбредет в голову чужаку, да еще белому. С мальчишкой же было все иначе. Если бы дурачок не побежал за белым великаном, никому из воинов бамула не нужно было бы сейчас следовать по его стопам.

«Ужо ничего, я разберусь с ними всеми, только бы до них добраться!» — дал себе страшную клятву Кубванде. Кроме того, в душе он надеялся, что в глупую голову Идоссо не придет мысль взвалить на него, Кубванде, вину за сегодняшний срам.

Кубванде оглянулся и увидел, что Идоссо уже схватил копье и свой полосатый щит, покрытый шкурой зебры. Вождь затянул свой военный пояс из шкуры крокодила, усеянной зубами бегемота. Затем он поднял свое копье и метнул его со всей своей чудовищной силой. Копье пронеслось над рекой, просвистело над головами людей, пробирающихся по мосту, и вонзилось в землю прямо перед самыми Воротами Зла.

— Каждый воин обязан последовать туда, куда пошел Конан! — заревел Идоссо.

Кубванде был уже на середине моста, когда на ствол дерева ступил Идоссо. Наступив на острый сучок, великан застонал и покачнулся. Кубванде вознес к богам мольбу, дабы они низвергли Идоссо с бревна в пасть крокодила. В конце концов, Идоссо не единственный вождь бамула, которому понадобятся его, Кубванде, советы.

Почти все бойцы перебрались на другой берег, за исключением тех немногих, кого сильно покалечила ящерообезьяна, кто не мог самостоятельно подняться на ноги и двигаться вслед за товарищами. На мгновение Кубванде позавидовал им. Полученные раны позволяли им, сохранив честь, не идти в битву против демонов.

Кубванде был почти готов пропустить Идоссо вперед и сунуть ему под ноги конец своего копья, когда великан бросился вперед, пробежал мимо Кубвандепо мосту и, выскочив на берег, подхватил свое копье и снова метнул его прямо в самое сердце Ворот Зла.

Копье попало в середину золотого водоворота и исчезло. Мгновение спустя туда широкими прыжками вбежал Идоссо и тоже исчез.

— У нас есть вождь, который возглавит нас в походе на демонскую землю? — крикнул Кубванде. — Воины, вперед!

Никто не побежал при этом оклике, но никто не осмелился и остановиться. Прошло столько времени, сколько требуется, чтобы вскипятить большой котел с бульоном, и дальний берег Афуи опустел. К тому времени, как крокодил всплыл снова, показав из воды единственный оставшийся у него глаз и рассеченную ноздрю, вращение Ворот Зла стало еще более стремительным. Золотой свет начал темнеть, а рев, будто от огромного водопада, бил по барабанным перепонкам раненых, оставшихся на противоположном берегу.

Оставшиеся на суше раненые затыкали уши и прятали головы меж колен, в тщетных попытках укрыться от невероятного рева. По мере того как воронка становилась все уже, неизвестно откуда налетел порыв ледяного ветра, заставивший крокодила уйти в глубину и погнавший по воде листья и ветки.

Рев все нарастал. Начали раскачиваться деревья. На раненых, скрывающихся у подножья стволов, посыпались орехи. Большой сук обломился и прекратил страдания умирающего, раздробив ему череп.

Раненые бормотали слова, которым их научили, но понимали, что десяток самых могущественных волшебников в мире и то был бы бессилен в этой ситуации. Казалось, Ворота Зла обрели новую силу, пожрав тех, кто вошел в золотую спираль в поисках воинской славы. Казалось. еще немного — и золотой водоворот перепрыгнет через Афуи, поглотит людей, которые еще оставались на другом берегу, а затем пойдет разорять землю.

Но вот мало-помалу рев и зловещее золотое стечение начали исчезать. Ветер стих. Последний порыв сорвал горсть листьев. Бревно, которое служило мостом, внезапно соскользнуло с тихим плеском в мутные воды Афуи.

Те, чьи глаза еще могли смотреть, а уши слышать, увидели тонкую спираль дыма, поднимающуюся из круга на том берегу, и услышали слабое потрескивание огня, занявшегося среди сухих листьев. Отныне только расширенные глаза и дрожащие руки очевидцев оставались свидетельством того, как Неведомое вошло в джунгли, а затем исчезло, унося с собой множество достойнейших воинов.

Конан шагал уверенной, спокойной походкой, проходя сквозь Ворота Зла. Скоро он узнает, что находится на их противоположной стороне. Если у них, конечно, есть другая сторона. Киммериец шел осторожно. Разумному воину подобает осторожность, когда он ступает, не видя земли под ногами. Если это, конечно, земля. По крайней мере, она воспринималась подошвами как наполовину замерзшее болото.

Вокруг него было золотое свечение, а слух был заполнен низким жужжанием, будто бы вокруг летал рой гигантских пчел. Затем и свет, и жужжание начали ослабевать, и Конан покрепче взялся за меч — он был готов встретиться с любой неожиданностью, поджидавшей его с той стороны Ворот.

Киммериец был готов ко всему: ко встрече с демонами, волшебниками, а то и просто с разъяренным крестьянином с мотыгой, которого разозлило появление чужеземца на своих грядках. Конану не хотелось бы убивать этого крестьянина. Вряд ли такой человек мог рассматриваться как настоящий противник. Да и кроме того, такой земледелец мог многое рассказать ему о настоящем волшебнике из этих краев.

Подул холодный ветер. Он как будто отогнал золотое свечение, уступившее место дневному свету. Когда ветер начал разгонять туман, киммериец не удивился тому, что его больше не окружает изумрудная зелень джунглей.

Оступившись, Конан упал с небольшой высоты, равной длине его меча. Но привычки, выработанные еще в детстве, в Киммерии, и здесь сослужили ему добрую службу, и падение не причинило ему никакого вреда.

Конан упал на покатый склон, осыпанный галькой. Во все стороны полетели мелкие камешки. Киммериец начал сползать со склона вместе с камнями. Изловчившись, он воткнул копье позади себя в землю — так делают гандеры-горцы. Однако наконечник копья встретил твердый камень и ушел в почву не больше чем на длину фаланги пальца младенца. Конан понял, что падает в пропасть. Еще немного — и он окажется там. Варвар уже слышал звук падения камней, срывающихся вниз. Выросший в Киммерии, где много крутых склонов и пропастей, он привык к этому звуку.

Затем что-то свирепо рвануло киммерийца за волосы. Рывок был столь резким, что Конан на мгновение испугался — не хотят ли с него снять скальп. Затем сила натяжения ослабла, боль утихла и одновременно с этим исчезло золотое свечение. Теперь Конан получил возможность увидеть окружающие его места в более ясном свете.

Его волосызацепились за сук кустарника, росшего, казалось, прямо из сплошной скалы. Чуть ниже склон, усеянный булыжником и гравием, обрывался в пропасть, спускающуюся к потоку. До реки было шагов тридцать. Белая пена кипела вокруг огромных валунов, торчащих из воды. Мертвые деревья выставляли в небо свои корявые сучья.

Конан осторожно отрезал кинжалом прядь своих волос и, освободившись, встал. Небо по большей части было закрыто вздымающимися вокруг склонами, хотя выше они были не столь отвесны. Скалы сверкали слюдой.

Это был типичный северный пейзаж. Преобладающим цветом был синий, похожий на цвет глаз Конана. Именно под таким небом он и родился. Хотя здесь гонимые ветром облака бежали быстрее, чем у него на родине, в Киммерии. Однако как бы то ни было, от Черного Побережья до здешних мест расстояние было очень большое. А то, что Конан находился именно на севере, сомневаться не приходилось. Об этом свидетельствовал, помимо всего прочего, холодный ветер.

Ворота Зла исчезли, как будто их никогда и не было. Также не было поблизости никаких следов Вуоны. Вряд ли она ушла далеко. Впрочем, совершенно непонятно, как обстоят дела с расстоянием для тех, кто проходит сквозь Ворота.

И непонятно также, в каком она была состоянии, когда нырнула в дьявольскую дыру. И в каком состоянии находится Вуона сейчас. Особенно если учесть, что убежала она полубезумная от страха и была совершенно обнажена. Она могла просто упасть в реку с этой высоты. Вполне возможно, что она упала ниже по склону и полетела в пропасть — и теперь где-нибудь здесь лежит ее труп, изувеченный о скалы до неузнаваемости.

Конан не имел ни малейшего представления о том, какие боги хозяйничают в здешних землях и каким образом обращаться к ним с прошением, если в этом возникнет надобность. Поэтому он просто попросил холодного Крома, если Кром в здешних землях имеет хоть малейшее влияние, перенести его назад, в Черные Королевства. И еще он попросил, чтобы Кром снова столкнул его с Идоссо и чтобы Идоссо был еще жив, дабы Конан мог его убить. Убить Идоссо стало для Конана делом принципа, ведь он поклялся в этом Вуоне. Хотя, по всему видать, отсюда до Черного Побережья путь неблизкий.

Конан вторично дал торжественную клятву убить Идоссо. Вокруг ничто не изменилось и ничто не давало Конану каким-то образом понять, что боги им недовольны.

После этого Конан перешел к делам более практическим. Он стал размышлять, насколько хорошо одет для здешнего климата и вообще подготовлен для жизни в здешних краях. Осмотром Конан остался доволен. Ему приходилось уже странствовать по лютому холоду практически нагишом. Сейчас же сандалии защищали ноги от острых камней, на поясе висело оружие. Имелся небольшой запас вяленого мяса и острые стручки (твердые, как дерево, да и на вкус, по мнению Конана, ненамного лучше древесины).

Оружием киммерийца были меч и кинжал. Копье же теперь можно было использовать разве что как дубину или посох. Наконечник из мягкого железа не пережил столкновения с твердой скалой далекого севера. Конан подумал о том, что неплохо было бы иметь еще и лук. Но здесь что-то не было заметно ни лучников, ни оружейных мастерских, где продавались бы стрелы. Поэтому он решил поискать подходящее дерево, сухожилия для тетивы, а также перья птиц и прямые ветки, чтобы самому изготовить все необходимое. Стоило также подумать и о праще — оружии, которым он редко пользовался в сражении. Но праща была именно тем, что нужно человеку, желающему сытно набить себе брюхо в безлюдной местности (впрочем, как и в местности более цивилизованной).

Конан вложил изуродованное копье в левую руку, а правую вооружил кинжалом. Затем, вспомнив давний опыт лазания по киммерийским скалам, начал взбираться наверх, туда, где синело небо.

Скира долго ждала, но из помещения, где находился отец, не доносилось ни звука. Более того, в пещере царила непривычная тишина. Такого Скире никогда еще не приходилось слышать, даже когда отец ее спал.

Именно сном всегда и завершались колдовские штудии отца. Природа брала свое. Затуманенный колдовскими заговорами мозг отключался. Скира привыкла к тому, что завершение занятий отца знаменовалось храпом. Отец храпел так, что эхо разносилось по всей пещере. Для девушки это означало, что нужно пойти к отцу и укрыть его теплым одеялом.

Глаза Скиры увлажнились при воспоминании о том, что ушло безвозвратно. Об их жизни еще до изгнания сюда, в глушь. О жизни, когда еще не было ничего из того страшного, что связано с этим изгнанием. В течение того года, что болела мать, отец приходил и укладывал Скиру в постель, укрывая ее одеялом. Теперь наступила ее очередь укрывать отца, — теперь, когда его горе, вызванное потерей жены, угрожало лишить его остатков человечности.

Неужели же и это подошло к концу? Неужто горе действительно в конце концов превратило отца в то, чем он стал, — в раба неумело развязанных колдовских сил? По крайней мере, Скира молила богов (когда могла вспомнить их имена), чтобы они не допустили гибели ее отца. Неужели же и в самом деле он был столь убит горем? Нормальный человек не впадает в такое отчаяние. Но отец, похоже, ни о чем другом не думал, кроме как о мести за смерть жены.

Скира с предельной ясностью знала только одно: если станет ясно, что отец полностью находится во власти заклятий, или если же он умрет, ей нужно будет уходить из этой пещеры. Через некоторое время она, конечно, вернется и исполнит свои дочерние обязанности, а пока ей нужно заботиться о самой себе, то есть совершенствовать собственное магическое мастерство, чтобы было что противопоставить магии отца.

Воздух в пещере был более горячим и тяжелым, чем обычно. Ощущался запах серы. Стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе, Скира тем не менее не позволяла себе глупой поспешности. На ней было магическое одеяние, которое она надевала, когда исследовала свитки. Она достала штаны, тунику, пояс и кинжал, спрятала волосы под капюшоном и сверху набросила кожаный гандерский плащ.

В тишине, с посохом в руке Скира пробиралась к выходу из пещеры. Она остановилась, поцеловала рукоять кинжала, запалила лампу и, двигаясь вдоль стены, направилась туда, где виден был дневной свет.

Пикты учили ее ходить лесными дорогами, равно как были в этом наставниками большинства других людей. И если теперь они посмели бы отираться вблизи пещеры, то, конечно же, заметили бы ее куда раньше, чем она увидела бы их. Совы запросто могут подобраться к пещере. Тогда Скира вряд ли доставит тревожную весть отцу.

«А вдруг отец сам позволил им подойти сюда поближе», — отозвалось в уме девушки. Внезапно ветер, дующий у пасти пещеры, стал более холодным.

Эхо звучало все громче. Она поняла, что этот звук рождается не в ее воспаленном мозгу. То, что она слышала, было боем пиктских барабанов. Звуки были очень далекими. Судя по всему, клан выступил в военный поход.

Скира по-прежнему находилась у входа, однако не решалась отходить далеко от пещеры.

Пикты ненавидели колдовство. Они не стали бы разбираться, кто перед ним — колдун или его дочь. Они прикончат любого, кто имеет связь с таинственной пещерой.

Юноша Говинду был рад тому, что все поверили в его храбрость. Даже отец. Правда, отцу пришлось, пострадать из-за этого. Все-таки Говинду был его единственным сыном.

Хотя, по большому счету, Говинду понимал, что был столь же возбужден, как тогда, когда взял первую женщину, и столь же напуган, как был напуган тогда, когда охотился на первого леопарда. В те разы ему повезло. Женщина осталась удовлетворенной, а леопард был убит. Только воспоминание о тех двух удачах и позволяло ему держаться, пока он шел сквозь Ворота Зла. Ощущение было такое, будто он идет по грязи. Казалось, вот-вот и грязь станет еще более жидкой, и тогда Говинду утонет. Золотой демонический свет исчезнет, и настанет бесконечная темнота.

Внезапно грязь словно высохла, а золотое сияние стало тускнеть. Мгновение спустя Говинду почувствовал под ногами что-то холодное и твердое. Холоднее и тверже всего, что он когда-либо ощущал в своей жизни. Ему доводилось слышать, каково это — ходить по голой скале, когда тебя обдувает ветер, более холодный, чем зимние дожди. Об этом рассказывали старики, которые некогда добирались до Лунных Гор и вернулись назад. Сам Говинду никогда не покидал земель бамула. Рассказы же стариков, дабы выразить свое уважение старшим, просто принимал на веру, как и положено подростку.

Говинду встал на колени, затем вскочил и побежал. Он не знал, что там, перед ним, не знал, что позади него. Знал он только одно: если есть вокруг враги, лучше затруднить им работу и двигаться. В живую цель попасть труднее. Однако двигался, юноша с оглядкой, чтобы сгоряча не угодить в засаду.

Говинду пробежал пятьдесят шагов, прежде чем понял, что двигается по крутому склону. Кроме того, он несколько раз врезался в стволы больших деревьев. Их нижние сучья хлестали его по лицу. Наконец юноша остановился, рассматривая длинные ветви деревьев.

Вместо листьев ветки были покрыты тонкими иголками, а вместо орехов на них росли чешуйчатые шишки. Как-то Говинду доводилось видеть кольчужную рубаху, снятую с тела стигийского работорговца. Рубаха тоже состояла из чешуек, вроде этих шишек. Кроме того, о подобных деревьях толковали те самые старцы, что ходили в Лунные Горы.

Даже если Ворота Зла увлекли их не дальше, чем до Лунных Гор, все равно предстоит долгое путешествие к дому. Не все, кто вошел в Ворота, вернутся из такого длинного и опасного путешествия. По дороге придется биться с враждебно настроенными племенами, не говоря уж о прислужниках демона, которые наверняка где-то здесь, поблизости, готовые в любой момент…

Из-за холма послышались звуки барабанов. Барабанщики были скрыты где-то среди деревьев, их было не видно, но Говинду привычно оценил расстояние до барабанщика как полдня пути по джунглям. Барабанщиков было пять или шесть, били они в малые барабаны.

Прокатился гром, хотя Говинду не увидел молнии. Не было видно ни изменений в золотом свете, ни колебаний в воздухе. Он заметил человека, который шатаясь стоял на открытом месте, а потом упал на колени. За ним появились еще люди. Наконец их стало столько, сколько пальцев на руках и ногах.

Может, Ворота Зла невидимы с дальнего конца? Когда имеешь дело с такой могущественной магией, возможно все что угодно. Если это правда, то тот, кто распоряжается Воротами, легко может посылать воинов, куда ему понадобится. Скажем, прямо в хижину к вражескому вождю…

Говинду подавил крик. Он узнал первого человека, появившегося в Воротах. Это был его отец, Бессу. А с ним — другие воины из долины Мертвого Слона. Потом прямо из пустоты вынырнули бойцы племени больших бамула. Говинду узнал Кубванде и куда менее удачливого Идоссо. Паренек начал спускаться по склону. Он был рад увидеть, что с воинами ничего не случилось. На первый взгляд они не были безумны. Один за другим они возникали в воздухе.

Они тоже заслышали звуки барабанов и теперь приготовили оружие и подняли щиты.

Радость, однако, тут же испарилась, когда Говинду увидел, что его отец о чем-то препирается с Идоссо. Они переругивались полушепотом, Говинду не слышал слов. Но он слишком хорошо знал лицо своего отца, чтобы даже отсюда, с расстояния, понять, что происходит. Кубванде держался так, чтобы было видно: он не намерен поддерживать ни одну из сторон. Очевидно, он желал ослабления как Идоссо, так и Бессу. Да и в целом ослабления всего отряда. Кубванде даст разгореться ссоре.

Говинду начал двигаться быстрее. Его место рядом с отцом. Тем более что отец последовал за ним сквозь Ворота Зла. Юноша двигался теперь так быстро, что из-под ног у него вылетел камень, и он бы упал, если бы не уцепился за дерево.

В кустах наверху прятался какой-то человек. Говинду ясно видел его, хотя никто из тех, кто не привык охотиться в густых лесах, не распознал бы в этой тени человека. Говинду же не только определил, что в кустах скрывается человек, но и разглядел, что на том надета набедренная повязка и ожерелье из человеческих зубов. Человек был покрыт раскраской и татуировкой. Там, где кожа не была скрыта красками, можно было определить, что цветом она сходна с кожей стигийцев. У человека имелись бронзовый боевой топор и короткий лук с колчаном, полным стрел с кремневыми наконечниками.

Воин глазами обшаривал кусты и деревья в поисках источника боя барабанов. На мгновение у Говинду появилось ощущение, что дерево, за которое он уцепился в последний момент перед падением, не могло укрыть его от взгляда этого человека, равно как не могло скрыть от стрел. Неужто этот человек — могучий маг? Может быть, весь его народ — могущественные маги? Но даже если тип этот и был магом, магии его было явно недостаточно, чтобы обнаружить Говинду. Однако же человеку не требовалось никакой магии, чтобы увидеть бамула, собравшихся на открытом месте, или подать сигнал своим товарищам, прятавшимся где-то поблизости. Он трижды поднял и опустил топор. Только те, кто стояли за ним, могли видеть этот знак. Они да еще Говинду. Увидел черный паренек и то, что несколько окрестных кустов также задрожали. Стало быть, этот человек возглавляет небольшой отряд. Если у всех у них луки…

Говинду знал, что ему нужно сделать, если все незнакомцы вооружены луками. В этом случае он окажется один среди, самое малое, шестерых врагов и неминуемо умрет. Но если он успеет перед смертью подать сигнал, то его отец и другие останутся жить. Если он вовремя сообщит им об опасности и воины узнают, кто это сделал, потомки будут вечно помнить беззаветную храбрость Говинду, спасшего своих соплеменников, и сказители вечно будут петь о том легенды.

И Идоссо узнает, каков у Бессу сын. И конечно же, согласится, что лидерство в отряде должно принадлежать отцу героя, предводителю малых бамула. А если Идоссо этого не поймет, то догадается Кубванде.

Человек в кустах снова приподнялся. Теперь в его руках был натянутый лук со стрелой. Встав, он повернулся к Говинду боком. Ростом он был чуть меньше юноши, однако стоял так, что являл собой роскошную цель.

Говинду метнул копье. В тот момент, когда копье поразило незнакомца, молодой воин рупором приложил руки ко рту и прокричал:

— Вайо! Вайо! Вайо! Враг идет! Вайо! Вайо! Вайо! Сын Бессу зовет!

Конан продолжал взбираться по склону. Он как раз достиг вершины, когда услышал барабаны. Можно было потратить больше времени, осматривая местность с этой возвышенности, но для киммерийца и короткого взгляда было достаточно.

Это действительно был север. Здесь росли сосны и ели, небо было куда более блеклым, а солнце более слабым, чем в земле бамула. Вдалеке виднелась серая полоска — море, совершенно не похожее на теплую синеву вод, где плавал корабль Бэлит.

На мгновение опять вспомнилась Бэлит и все, связанное с ее смертью. Конан потряс головой. Порыв ветра хлестнул его по плечам. В его родной Киммерии был именно такой ветер, но никогда подобные ветры не дули на Черном Побережье. Грусть прошла, сменившись мрачной решимостью.

Те края, куда занесли Конана Ворота Зла, не были похожи ни на Черные Королевства, ни на Вендию. Это была какая-то неизвестная Конану северная земля. Как только отыщется Вуона, нужно будет обязательно разузнать, куда же зашвырнуло его колдовство. Должно быть, среди здешних скал и елей скрывается хозяин Ворот Зла.

Конан искал следы Вуоны, когда услышал барабаны. Он тотчас же решил подкрасться поближе к барабанщикам и понаблюдать за ними из укрытия. Если они выглядят дружественными, то можно будет узнать у них, куда его занесло, а у костерка, за ужином с добрым элем, попросить их помощи в поисках Вуоны. Он сомневался в том, что ему откажут в помощи, какое бы племя ни населяло здешние края. Если, конечно, удастся найти с ними общий язык.

С другой стороны, если местные люди с виду покажутся враждебными, то можно будет захватить пленника и узнать все, что необходимо, от него, правда, в куда менее дружеской обстановке. В этом случае также можно узнать, какая судьба постигла Вуону и кому за это мстить.

Конан начал спускаться вниз по склону, двигаясь с грацией человека, выросшего среди скал. Он беззвучно скользил между деревьями. Киммериец двигался так тихо, что не тревожил даже белок. Вскоре, Конан разглядел первых местных жителей. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что на дружеский прием рассчитывать не приходится.

То были пикты. А слово «пикт» для любого киммерийца равнозначно слову «враг». О пиктах Конан знал немало от людей, которым доводилось воевать в Дебрях Пиктов, — и от киммерийцев, и от прочих. У многих бывалых воинов остались на память жуткие шрамы и неутоленная жажда мести за чудовищно умерщвленных друзей. Все рассказчики, как один, дружно ненавидели пиктов.

«Есть в них нечто совершенно противное любому богу, — вспомнились Конану слова одного аргосского наемника. — Пикты враждебно относятся ко всем, даже к собственным соплеменникам. Будь у них оружие получше того, что у них имеется, они оказали бы нам истинное благодеяние, перебив друг друга. Ну а так, скажу я тебе, эта чума будет бродить по земле еще долго после того, как мой внук сам станет дедом».

Искусно умевшие маскироваться пикты были легко вооружены и, естественно, не могли тягаться с Конаном в битве один на один. Но в этих землях Конан один, а пиктов сотни, и каждый вооружен луком.

Барабаны продолжали стучать. Звук смешался. То ли ветер относил его в сторону, то ли барабанщики перемещались с места на место. Конан решил, что ветер дует от основного отряда пиктов к нему, так что тихий шорох его шагов врагам не слышен.

Киммериец хотел подкрасться к ним незамеченным, прежде чем они атакуют того, кому решили объявить войну. Если их вероятный противник происхождением из цивилизованных земель, то он будет благодарен Конану за помощь. Если же речь идет о простой усобице между пиктскими кланами, то обе стороны будут враждебны к чужакам. Зато в этом случае Конану удастся заполучить пленника. Пленник-пикт избавил бы Конана от необходимости самому изготавливать лук.

Конан прикинул, где может находиться фланг пиктского отряда. При этом он рассуждал, исходя из собственного опыта. Где бы он сам, Конан, поставил людей, вздумай устроить здесь засаду? Расчет Конана оказался верным. Вскоре показался большой отряд пиктов. Если бы кто-то находился внизу, среди деревьев, то он едва ли что-нибудь увидел. Но для пронзительных голубых глаз, следящих сверху, весь отряд был как на ладони.

Конан уже было собрался пасть на четвереньки, чтобы подобраться поближе, когда заметил хрупкую темную фигуру, поднявшуюся из укрытия немного ниже по склону. На мгновение лучи солнца блеснули на наконечнике копья, которое метнул молодой воин. Один пикт распрощался с жизнью, и Конан услышал бамульский боевой клич.

Клич все еще звучал в воздухе, когда пикты, находящиеся ближе к Конану, вскочили и бросились карабкаться по склону. В следующее мгновение киммериец узнал того, кто бросил копье. Это был тот самый деревенский мальчишка, Говинду. Теперь, судя по всему, дела парня плохи, жить ему оставалось недолго, и здесь рядом находился лишь один-единственный человек, кто мог бы считаться его другом.

Конан издал неистовый боевой киммерийский клич, и меч его вылетел из ножен. Галька посыпалась у него из-под ног. Не переставая кричать, Конан бросился вниз по склону, проламываясь сквозь кусты, будто катящийся камень, увлекая за собой в этом безумном беге гальку, щебень, валуны и катясь страшной лавиной на пиктов.

Глава девятая

Говинду заметил Конана только тогда, когда киммериец начал прорубаться сквозь арьергард пиктского отряда. На пути Конана было слишком много деревьев, среди которых скрывалось немалое число пиктов. Кроме того, пикты делали все. что было в их силах, пытаясь остановить его, а Конан, в свою очередь, прилагал все усилия для того, чтобы остаться в живых.

Первый убитый Говинду пикт отвлек на себя внимание всех дикарей, находящихся вокруг паренька. Пикты выскочили на открытое пространство, схватили свои луки, натянули их, положили стрелы на тетиву и начали стрелять. Те, у кого не было луков, бросали копья. Только быстрота ног и прикрытие деревьев спасли Говинду от мгновенной смерти.

Юноше удалось оторваться на тридцать шагов от неприятеля. На бегу Говинду искал место, где можно было бы укрыться. Если бы боги смилостивились и указали ему укрытие, где его не нашли бы эти вонючие люди с растрепанными волосами! Однако Говинду понимал, что надежда на богов — это одно, а самостоятельно принятое решение — совершенно другое. Возможно, удалось бы найти какое-нибудь место, где Говинду мог бы сразиться с пиктами на равных и даже убить еще нескольких врагов, прежде чем они уничтожат его. Для этого нужно еще одно копье, помимо боевой дубинки, которая еще оставалась с ним. Впрочем, копье можно выдернуть из тела мертвого врага.

Говинду сделал и так больше, чем рассчитывал. Он убил одного врага, отвлек на себя внимание остальных и все еще оставался в живых. Если ему удастся прожить еще немного, песни, которые сложат о его деяниях, утешат его отца, лишившегося единственного сына. Да и самому юноше будет, наверное, легче предстать перед богами в Обители Теней.

Копье ткнулось в кусты всего лишь на расстоянии одной руки от Говинду. Он рискнул оглянуться назад и едва не поплатился жизнью за этот единственный взгляд. Паренек наступил ногой на сук, столь гнилой, что даже легкий вес подростка переломил его. Обломок сильно расцарапал лодыжку.

Видя, что жертва замедлила бег, пикт, бегущий впереди остальных, также побежал медленнее. Эта ошибка дорого обошлась ему.

Юноше как раз хватило времени на то, чтобы схватить упавшее в кусты копье и метнуть его назад.

Пикт как раз вытаскивал из-за спины лук, когда копье с хрустом вошло ему меж ребер. Пикт вскинул руки и упал прямо под ноги своих товарищей. Кровь хлынула у него изо рта, когда он, кашляя и хрипя, расставался с жизнью. Наконец его дрожащие руки застыли. Четыре оставшихся в живых, полностью вооруженных пикта смотрели на бамульского мальчика. стоявшего с одним лишь копьем и боевой дубиной. Это оружие добавит в песни, которые сложат о нем бамульские барды, еще новые эпизоды.

А что песни сложат — в том Говинду ни в малейшей степени не сомневался. За его спиной деревья расступались. Начинался открытый склон. Здесь даже крысе не спрятаться. Дальше по склону начинали громоздиться валуны, но пикты, конечно же, убьют его раньше, чем он достигнет этих валунов.

С мальчишеской бравадой Говинду сделал непристойный жест:

— Говинду, сын Бессу, приветствует вас! Отнесите это приветствие вашим женщинам! Может быть, они оплачут того мужчину, которого вы сразили, и принесут на мою могилу ваши яйца.

Пикты не поняли ни слова из бамульской речи, но интонация была столь очевидной, что воины завыли от ярости. Один положил стрелу на тетиву.

Мгновение спустя ситуация кардинальным образом изменилась. Камень, прилетевший, казалось, ниоткуда, разбил голову лучника. Демонический рев заставил остальных пиктов броситься врассыпную. Даже умирающий лучник попытался скрыться с глаз. Пикты оглядывались, пытаясь понять, что за новая напасть накатила на них, когда из-за деревьев, подобно шторму, вылетел Конан и бросился на них.

Против Конана три пикта имели не больше шансов, чем три козла передо львом. И ни один из них не ушел. Мгновение спустя все трое приняли смерть. Конан метнул копье, которое вонзилось в основание шеи одного из пиктов, а затем наконечник вылетел изо рта убитого, в дожде крови и обломков зубов. Второй камень ударил еще одного пикта прямо над набедренной повязкой. Пикт пошатнулся, бросился было бежать, но ударился о дерево так сильно, что потерял сознание.

Последнему противнику киммерийца не оставалось ничего иного, кроме как принять бой. Он сделал это с мужеством, подобающим настоящему воину, но против него было копье Говинду и меч Конана. Бамульское копье вонзилось пикту в бедро в тот самый момент, когда аквилонская сталь рассекла несчастного от плеча до живота.

Конан покрепче уперся в ребра пикта и вырвал свой меч. На лице у него была плотоядная ухмылка, очень похожая на оскал леопарда.

— Никогда не суйся под руку человеку с мечом, когда тот занят работой.

— Прости, Конан.

— Поскольку ты своей деревяшкой не попал в меня, я тебя прощаю. Ладно, пойдем поглядим, что твой отец с его черными приятелями поделывают там с этими говнюками.

— А кто они, Конан?

— Народ, который называет себя «пиктами». Если я узнаю что-нибудь еще, я скажу тебе позднее. Пока что большего мне неизвестно.

Будто бы стремясь напомнить им о работе, которую еще оставалось сделать, ниже по склону снова заговорили барабаны. Но на этот раз били они недолго. Бой барабанов утонул в лязге оружия и в боевых кличах обеих враждующих сторон. Среди криков Говинду показалось, что он слышит предсмертные стоны.

Ему не понадобилось приказывать вторично. Он последовал за Конаном.

Киммериец знал о пиктах достаточно, чтобы, сражаясь с ними, принять в расчет некоторые вещи. На стороне Конана были его сила, скорость и его инстинкты, сами по себе значащие не меньше, чем превосходный меч. А еще был опыт сражений в дюжинах стран против всевозможных противников. Некоторые из них были горцами, подобными пиктам, хотя Дебри Пиктов куда более густо поросли лесом, нежели горы Ильбарса или безлюдные районы северного Иранистана.

Конан, а за ним Говинду начали спускаться по склону, стремясь поскорее скрыться среди деревьев. На открытой местности они, конечно, могли бы передвигаться быстрее, но зато давали бы любому пиктскому лучнику возможность попрактиковаться в стрельбе. Деревья же скрыли их и пиктов друг от друга. Конан надеялся, что если случайно и наскочит на какой-нибудь отряд пиктов, то сможет оказать достойное сопротивление. При этом киммериец был не один. Рядом с ним была вторая пара глаз и умелые руки воинов, которыми управлял острый, хотя еще и юный, неопытный ум.

Деревне в долине Мертвого Слона и мечтать нечего о лучшем вожде, каким станет со временем Говинду, если, конечно, демоны не превратят деревню в пепелище, прежде чем Говинду достигнет такого возраста, когда власть от отца перейдет к нему.

Как Конан и предполагал, пикты шли двумя отрядами. Говинду столкнулся с одним из этих отрядов. При таком положении дел пикты вполне могли обойти бамула и осыпать их смертоносным дождем стрел с обеих сторон. Сам Конан не раз и не два нарывался на подобные засады. И каждый раз он с трудом прорубал себе путь, спасая свою жизнь, как правило вынося на своих плечах раненых или мертвых друзей. Временами же и на его собственной шкуре появлялось несколько новых дырок. Так что науку о засаде он изучил, можно сказать, на собственном опыте.

Говинду оттянул первый пиктский отряд с той позиции, которую те явно намеревались занять. Затем бамула и киммериец перебили пиктов столь быстро и тихо, что остальные вражеские воины так и не успели толком понять, что произошло. Свирепые, но плохо дисциплинированные воины, они стреляли из-за деревьев в бамула и полностью были поглощены этим занятием, когда сверху на них обрушились Конан с Говинду.

И снова атака напоминала каменную лавину, врезающуюся в стоящую на склоне хижину. На этот раз, однако, пиктов было куда больше. Некоторые начали сражаться, безнадежно, как загнанные в ловушку волки. Другие же обратились в бегство, то и дело сталкиваясь друг с другом на узких тропах, выкрикивая ругательства, швыряясь камнями, а иногда даже вступая в драки.

Конан и Говинду ворвались в ряды врагов, рубя, пронзая, убивая всех на своем пути. Ни мужество, ни отвага, ни быстрота ног не спасали тех пиктов, которые оказывались в пределах досягаемости этой пары.

В левой руке у киммерийца было копье, в правой — меч. Он пронзил копьем плечо пикта, вооруженного топором, а затем, когда тот выронил свое оружие, разрубил врагу череп. Следующим ударом он рубанул лучника, который повернулся к нему спиной, а затем вонзил копье ему меж лопаток. Оружие пропороло врага буквально насквозь и застряло где-то под ребрами. Конан поставил ногу на спину упавшему пикту, уперся и, раздирая мясо и ломая кости поверженного, с трудом выдернул копье.

Затем одним движением киммериец резко повернулся и ударил подбежавшего пикта тупым концом копья в челюсть. Тот пошатнулся и отступил назад. В этот момент к Конану подскочили еще два пикта, рассчитывая дать раненому товарищу время уйти. Пробежав три шага, пикт зашатался и упал. В это же время засвистел меч Конана. Три разящих удара нанес он — налево, направо, налево! Голова одного из нападавших повисла на лоскуте кожи, другой завопил и схватился за бедро, забыв обо всем и выронив оружие. Четвертым могучим ударом Конан рассек ему голову.

В руках у Говинду было всего лишь копье, да и то с искривленным наконечником, однако ему удалось убить одного пикта и отогнать второго. В этот момент на него набросился третий пикт, визжа, как свора демонов, и вращая над головой грубым каменным топором. Говинду нырнул под топор и ударил копьем прямо по рукам пикта.

Дикарь заорал и выронил топор. В следующее мгновение Говинду вонзил свое копье в плоть врага. Кровь побежала по древку копья и запузырилась на губах у пикта. Воздух со свистом выходил из пронзенной груди. В агонии пикт изогнулся и вырвал копье у Говинду из рук.

Оглянувшись, Конан ударил дикаря ногой. Тот упал, увлекая за собой копье. Киммериец закрыл Говинду, сражаясь еще с двумя пиктами. Тем временем парнишка выхватил у убитого каменный топор и взвесил его на руке.

— Похоже на боевую дубинку, — заметил Говинду. Он начал яростно размахивать топором, вкладывая в это движение больше энергии, нежели умения.

Один из пиктов выбрал это мгновение, чтобы броситься вперед. Тяжелый каменный топор врезался ему в переносицу. Пикт упал, не издав ни звука. Лицо его было превращено в кровавое месиво.

Теперь вокруг Конана и его товарища возвышались лишь горы трупов. Здесь не было больше сражающихся пиктов. Крики из-за деревьев свидетельствовали о близости других врагов. Бамула, находящиеся ниже по склону, пробивались к киммерийцу.

И тут Конан наконец-то окончательно убедился в том, что Ворота Зла не сводят с ума проходящих сквозь колдовской туннель и не превращают в демонов. В противном случае бамула наверняка бы попали в ловушку пиктов, а Конану пришлось бы в одиночку заниматься поисками Вуоны.

Теперь же у него было двадцать или более товарищей, которые помогут ему найти девушку, перебить пиктов и обнаружить хозяина Ворот Зла. С одной стороны, это было хорошо. С другой — плохо. Двадцати труднее прятаться, нежели одному. Кроме того, эти люди не привыкли к холоду северных земель. И не всем из них стоит доверять.

Конан подал Говинду сигнал, и они начали пробиваться вниз по склону. Теперь стрелы летели гуще. Пикты, находящиеся ниже по склону, больше не боялись поразить своих — те были перебиты либо разбежались. Лучниками пикты были не самыми отменными. Десяток конных туранских всадников мог бы многому их научить. Пикты же ограничивались тем, что осыпали противника дождем стрел. Что до точности их стрельбы, то она оставляла желать лучшего.

Перебегая от дерева к дереву, Конан и Говинду прорубались сквозь ряды оставшихся пиктов. Троих они сразили, после чего оставшиеся перестали стрелять, снова боясь попасть в своих. Конан подхватил лук и пустил его в дело. Говинду он приказал подбирать еще луки и стрелы, какие увидит.

— Нам предстоит пробыть в этих краях достаточно долго. Понадобится пища. А на охоте лук куда лучше копья, — сказал Конан.

— Тебе приходилось биться в этих краях? — спросил Говинду.

— В похожих — да, — отозвался Конан. — Кроме того, в Аквилонии я был знаком со многими, кто прежде служил на пиктской границе. Они немало рассказывали об этих ублюдках.

— Боги свидетели, этого достаточно, — проговорил Говинду. Сейчас он выглядел так, как должен выглядеть парнишка его лет: безрассудно отчаянный мальчишка, оказавшийся далеко от дома.

Конан похлопал его по плечу.

— Давай-ка поторопись. Собирай стрелы быстрее, — сказал он. — А я послежу, чтобы никакой пиктский болван нам не помешал.

Прежде чем стих грохот пиктских барабанов, до Скиры донесся шум битвы, который ни с чем невозможно спутать. Дочь колдуна тотчас же вернулась в своих мыслях на землю. Пикты редко так близко подходили к обиталищу ее отца, а уж о битвах здесь и вовсе не слыхали. Если она узнает, кто с кем сражается, и принесет это известие отцу, то заслужит прощение за то, что покинула пещеру.

Скиру разрывали два противоположных чувства — страх и любопытство. Какой смысл умирать, если новость ей придется унести с собой в могилу? Пикты куда лучше нее ориентировались в горных лесах. Впрочем, и она была не беспомощна. Тот, кто рожден в Боссонских Пределах, умеет отличать одно дерево от другого и отличать землю, которая прячет, от земли, которая выставляет напоказ.

Скира попыталась представить место, где должна происходить битва, и задумалась над тем, по какой дороге лучше туда подобраться, чтобы посмотреть. Не воспользоваться ли заговором невидимости? Однако подобные заговоры длятся недолго и могут оставить ее беспомощной и открытой врагу в самый неподходящий момент.

Нет, лучше попытаться подкрасться бесшумно, как кошка подкрадывается к птице. Так она получит больше информации, а опасности, сопряженной с этим, будет меньше. Скира легла на землю и поползла. Местность была открытая — укрыться можно было только в низком кустарнике. Дальше, в тридцати шагах, начинались деревья, которые, как она знала, тянутся по склону до самого места предполагаемой битвы.

Оказавшись среди деревьев, Скира успела сделать всего лишь шагов пятнадцать, когда заметила, что за кустарником что-то движется. Она замерла и задержала дыхание, дожидаясь, не повторится ли движение. Но вот куст снова вздрогнул. Теперь Скира видела, что за ним скрывается человек.

Девушка вслушивалась в звуки, доносящиеся из зарослей. Одновременно она пыталась определить, нет ли поблизости пиктов. Возможно, битва была всего лишь стычкой двух племен. Клан Змеи и клан Волка могли нарушить табу и вторгнуться на территорию белого шамана, а теперь сражаются с кланом Совы, который защищает эту землю. Скира не питала ни малейших иллюзий насчет своей участи, окажись она в руках воинов любого из этих кланов. Однако Змеи, конечно же, убьют ее, убьют беспощадно. Что до клана Совы, то тамошние пикты, может быть, не станут сразу убивать дочь шамана, если только сумеют ее узнать.

Впрочем, Скира быстро убедилась, что шум битвы заглушал все звуки. Вряд ли она услышала бы что-нибудь, окажись поблизости пикт. Этот же шум мешал пиктам обнаружить ее, Скиру. Девушка вытащила кинжал и поползла к кусту, за которым что-то шевелилось.

Затрещали сучья. Во все стороны полетела галька. Темнокожий человек, будто обезумев, выскочил на открытое пространство. Задержавшись на мгновение, неизвестный собрался было броситься дальше, когда Скира крепко схватила его за лодыжки. Дочь колдуна нельзя было назвать опытным бойцом, но в создавшейся ситуации она непонятным образом сумела сохранить спокойствие, кроме того, девушка привыкла к жизни в глуши, где человек сам должен уметь за себя постоять. Потеряв равновесие, ее противник упал прямо на нее. Скира увидела лицо с круглыми, расширенными глазами. То была молодая темнокожая женщина.

Сейчас дочь колдуна отдала бы, не задумываясь, десять лет своей жизни, только бы узнать заклятие, которое одновременно заставило бы ту, вторую, замолчать и убедило бы ее, что перед ней друг. Лучшее, что могла сделать в данной ситуации Скира, — зажать рукой рот женщины и зашептать ей на ухо что-то успокаивающее. Она заметила, что ухо порвано и кровоточит. Очевидно, оттуда была вырвана серьга. На черной коже остались царапины и порезы. Видимо, здорово ободралась о камни. К тому же какой-то негодяй успел приложить к ней лапы.

Насколько Скира могла судить, за исключением этих повреждений, женщина была здорова.

Дочь колдуна надеялась, что этого было более чем достаточно, ибо незнакомка принадлежала к расе, которой Скира никогда не видела. Женщина была темнее любого пикта или шемита и при этом была хорошо сложена. Под пылью, приставшими листьями, царапинами угадывалась девушка, которая только-только входит в зрелые годы.

А не из Черных ли Королевств она, что находятся далеко на юге? Судя по тому, что Скира слышала об этом народе, — очень похоже. Но тогда что, спрашивается, она делает здесь, в Дебрях Пиктов, так далеко от дома? Здесь, вдали от любого побережья, куда ее мог доставить корабль?

Ответ был прост. Очевидно, Переместитель связал Черные Королевства с Дебрями Пиктов. Это произошло либо случайно, либо же Лизениус сделал это намеренно. Эта женщина, должно быть, вошла в туннель. Или была туда завлечена, подобно многим другим, с помощью заклятия, мутившего рассудок. Весь вопрос в том, одна ли она явилась сюда из Черных Королевств? Незнакомка была совершенно голой и не имела никакого оружия. Обычно в неведомые края в таком виде не отправляются. Может быть, она безумна? Скира снова посмотрела в глаза женщины.

Глаза эти были широко раскрыты и полны страха, но признаков сумасшествия Скира не обнаружила. Дочь колдуна указала на себя.

— Скира, — сказала она.

Глаза незнакомки распахнулись еще шире.

— Вуона, — отозвалась она.

— Вуона, — повторила Скира, указывая на собеседницу.

Чернокожая девушка энергично закивала.

За всеми этими делами битва ушла для Скиры на задний план. Теперь же она снова вспомнила об этом, ибо из-за деревьев донесся предсмертный крик какого-то человека.

— Вайо! Вайо! Вайо! — услышала девушка. Клич донесся с той стороны, где кипела битва. Грозный боевой клич, вырывающийся из дюжины мужских глоток. Скире уже доводилось слышать победные песнопения пиктов. Но это было нечто другое. Голоса звучали более низко и сочно, в них чувствовалась некая зловещая, дикая сила. Вуона вскочила, будто укушенная змеей.

— Бамула? — вскричала она. Скира попыталась удержать ее. Пикты, все три клана, должно быть, тоже услышали этот крик. Если только до них еще не донесся шум битвы. Надо соблюдать осторожность. А ринувшись напролом, запросто можно угодить в засаду и напороться на клинки пиктов.

Незнакомка отбивалась с удивительным проворством. Скира начала было жалеть, что под рукой у нее нет пиктского боевого молота. Добрый удар по голове, и…

— Ты бамула? — спросила Скира. Может быть, это название племени Вуоны? Может быть, через Ворота Зла сюда проник военный отряд и очутился среди пиктов?

Вуона кричала не переставая. Теперь этот крик заглушал даже шум битвы. Пиктских кличей слышно не было, только бамульские. Или это стоит понимать так, что бамула перебили пиктов?

Внезапно на склоне холма воцарилась тишина. Пауза длилась примерно столько, сколько нужно для того, чтобы глубоко вдохнуть и выдохнуть. Затем новый вопль огласил окрестности:

— Охбе Бессу, Охбе Бессу, Охбе Бессу!

Новый клич был не менее грозным, чем предыдущий, но более протяжным. Вуона внимательно прислушивалась, затем выкопала в земле небольшую ямку, вставила туда маленькую сосновую щепочку и засыпала ее.

— Бессу! — сказала она, указывая на дело рук своих.

Похоже, победа далась бамула не без потерь. Видимо, воин по имени Бессу с честью пал на поле брани. Снова, с еще большей силой, возобновился клич, воспевающий воина, погибшего в битве с пиктами.

Вуона показала на холм. Скира кивнула. Незнакомка явно хотела идти туда, даже несмотря на риск нарваться на стрелы пиктов, возможно скрывающихся где-нибудь поблизости. Если Скира не пойдет с ней, то незнакомка готова идти одна.

Девушка снова вызвала в голове образ тропы, ведущей к месту сражения. По крайней мере, Вуоне не придется идти одной. Кроме того, возможно, ей, в свою очередь, удастся уговорить незнакомку вернуться к пещере и привести туда свое племя. А дочь колдуна может указать безопасную дорогу. Взамен она даст Вуоне одежду, чтобы прикрыть наготу, и мазь, чтобы смазать царапины.

Кроме того, она сможет узнать, что там происходит. У Скиры не было заговоров, чтобы изучить язык Вуоны или научить ее боссонскому говору. Не могла она и войти в мысли чернокожей женщины и прочесть их без слов. Заклятия эти были в свитках, которых Скире так и не удалось коснуться, не то что прочитать. Что до отца, то тот знал эти заклятья наизусть, и поэтому свитки были ему ненужны.

Однако в самом ли деле эти заклинания все еще хранятся в его памяти?.. Вуона могла бы заговорить, увидеть в Скире и Лизениусе друзей. Она привела бы к ним остальных бамула, тех, что прошли сквозь Ворота Зла и остались живы. И не просто выжили, но и сумели дать бой пиктам.

Уже давно Скира дала себе клятву либо победить отца, либо прикончить. Естественно, как всякая любящая дочь, она не желала проливать кровь родителя. Лучше уж одолеть чародея без рукоприкладства. И бамула могли бы помочь ей в этом.

Глава десятая

Говинду пропустил Конана вперед. Киммериец шел первым по склону холма к тому месту, где находились бамульские воины. Гордо ступал деревенский парнишка, ибо в этот день он заслужил имя, которое осталось бы в веках, даже если бы это был его последний бой. Говинду задавался вопросом: интересно, в племени Конана — киммерала, так, кажется, оно называется? — существует ли обычай слагать песни-поминания? А если существует, то интересно, будет ли Говинду из деревни Мертвого Слона, из народа бамула, упоминаться в этих песнопениях, что станет распевать вокруг костров народ киммерала?

Для Говинду обернулось настоящей удачей то обстоятельство, что Конан шел первым. Киммериец увидел дрогнувшие листья, открывшие убежище спрятавшегося пикта. Пикт был жив, и киммериец определил это; хотя другой, менее зоркий наблюдатель, увидел бы лишь мертвого пикта. Тем более что вокруг не было недостатка в мертвецах. Из одного трупа Конан вытащил топор с короткой рукоятью. Несмотря на то что топор был плохо сбалансирован для броска, он незамедлительно полетел в листву, туда, где скрывался враг.

Вопль, подобный крику раненой пантеры, заставил всех застыть на месте. Всех, за исключением Конана. Конан еще шел вперед, когда смертельно раненный пикт выпрыгнул на прогалину. Одна рука его бессильно повисла, в другой же оставалось копье. И это копье полетело в сторону подбегающих бамула.

У большинства хватило мозгов броситься на землю и поднять щиты. УБесу доставало и ума, и быстроты, и даже времени вскинуть свое копье, однако же щита у него не было. Щит он отдал воину, который был безоружен. И прежде чем Бессу успел увернуться, копье пикта вонзилось ему в горло. От удара Бессу упал на спину. Его собственное оружие пропороло широкую грудь пикта, так что наконечник вышел из спины. Но даже несмотря на то, что Бесу сразил, можно сказать, труп, бамула заорали так, будто он уничтожил вражеского военного вождя.

Говинду бросился на колени подле отца. Все прочие хором запели: — Охбе Бессу! Охбе Бессу! Охбе Бессу!.. «Хвала Бессу!» — означала эта песнь. Да, великий почет следует воздать человеку, который последовал за своим сыном сквозь Ворота Зла в незнакомую страну, чтобы погибнуть там в битве. Но только дух Бессу услышал воздаваемую ему хвалу. Лицо старого воина было спокойно, широко раскрытые глаза смотрели в небо. Должно быть, он умер в тот момент, когда коснулся земли.

Говинду неподвижно стоял над телом отца и даже дыхание не волновало его грудь. Столь велик был его гнев! Изо всех сил юноша сжал копье. Обычай велел кровному родственнику, находящемуся рядом с погибшим, вытащить оружие из тела погибшего воина, а затем выполнить все ритуалы, необходимые для того, чтобы почтить мертвого. Если же поблизости кровного родственника не было, то эта обязанность ложилась на плечи самого старшего из присутствующих воинов.

— Мы должны также воздать почести Амре, — проговорил Говинду. — Без его верной руки, без его крепкого меча мы пострадали бы еще больше. Без его знания этой земли нам грозит опасность.

Говинду посмотрел на черногривого киммерийца, надеясь, что Конан не слышит скорби и безнадежности, звучавших в его голосе. Конан пожал плечами:

— Я не большой знаток обычаев пиктов. Слышал, что они многочисленны, как пчелы. Как тяжело убить всех пчел, так же тяжело перебить всех пиктов. Хотя эта земля куда больше похожа на мою родину, чем ваша. И я знаю многое из того, что понадобится здесь человеку, чтобы жить и сражаться. И побеждать! Кроме того, мы в лучшем положении, чем я рассчитывал. Это не царство демона, откуда единственный путь — через Ворота Зла. Колдун, который заправляет Воротами, может отнестись к нам недружелюбно, но нам и не нужна его дружба. Где-то там, за горизонтом, море. По морю ходят корабли. Мы можем нанять корабль или в крайнем случае захватить его. Помните, я плавал с Бэлит и был ее правой рукой? Я-то хорошо знаю корабли!

Вперед выступил Идоссо. Он мотал головой. Говинду решил было, что великан все еще не оправился от побоев, нанесенных ему Конаном. Менее всего молодой вождь мог предположить, что Идоссо борется с бурлящей в нем неистовой яростью.

Первые же слова вождя рассеяли заблуждение Говинду:

— Ты говоришь, что ты привел нас сюда! Амрадулик?

Вряд ли станут называть «львиным дерьмом» человека, с которым хотят сохранить хорошие отношения. Даже в шутку. А у Говинду не сложилось впечатления, будто Идоссо шутит.

— Я говорю, что знаю, как выбраться из этих земель, а вы — нет, — сказал Конан. — Кто-нибудь будет отрицать это? Между прочим, мне намного проще выбраться отсюда в одиночку и найти корабль, который переправит одного меня в теплые края. Вместе с Вуоной, конечно. Да мне куда легче сделать это для себя одного, нежели для нас всех. Если вы хотите, чтобы я так и поступил, то скажите мне об этом сейчас, ясно и понятно, и больше вопросов не будет. Уладим это дело раз и навсегда, хорошо?

Мысль о том, что Амра бросит их здесь одних замерзать, умирать с голода или подыхать от руки пиктов, не понравилась никому. Даже Идоссо выглядел обескураженным.

Кроме того, старый вождь, похоже, что-то прочел на лицах некоторых своих товарищей. ЧТО-ТО — чему Говинду не мог дать имени по причине своей юности, но что не нравилось и мальчишке, ибо он был достаточно взрослым для того, чтобы ему ЭТО не понравилось.

— Нам что, предлагается воевать со всей округой из-за Вуоны, если мы найдем ее с пиктской стрелой в брюхе? — с вызовом спросил вождь.

Конан снова пожал плечами:

— Если тебе хочется, то иди и ищи один. Только я сомневаюсь, что тебе удастся найти ее. Разве что она мертва или слишком изранена, чтобы двигаться. Завидев тебя, она убежит прочь.

— Никакая женщина не может меня бояться, — проворчал Идоссо.

Говинду заметил, что пальцы Идоссо начали сжиматься. Он также приметил, что Кубванде явно чувствует себя не в своей тарелке. К несчастью, Идоссо стоял спиной к младшему вождю. Похоже, что на лицах тех, кто стоял перед ним, ничего не отразилось.

— В самом деле, — продолжал он, — Вуоне следует вернуться ко мне. Амра ей ни к чему. Амра делит свою постель лишь с такими, как Говинду.

В льдисто-голубых глазах вспыхнуло пламя. Конан сделал шаг вперед, сжимая кулаки. Идоссо стоял, широко расставив ноги, ожидая удара — руки или стали.

Удара так и не последовало. Конан просто спокойно сказал:

— Ладно. Ты утверждаешь, что я без ума от Говинду. Это верно. Парень, ты теперь второй после меня. Идоссо, будешь подчиняться его приказам так же, как подчиняешься моим.

Конан повернулся спиной к воину-великану. На мгновение Говинду показалось, что наконецто воцарился мир, хотя это был далеко не тот мир, какого бы ему хотелось.

Затем кто-то засмеялся. Кубванде с любопытством оглядел стоявших вокруг, отыскивая глупца, осмелившегося засмеяться над Идоссо, когда великан находился в таком отвратительном настроении.

Говинду это тоже заинтересовало. Если ему придется отныне возглавлять этих людей, надо бы ему самому учиться разбираться в людях. Не все же ему узнавать от Конана.

Ни младший вождь, ни юноша так и не выяснили, кто же засмеялся. Идоссо взревел, как раненый буйвол, и бросился на киммерийца.

Яростный рев Идоссо, похоже, был испущен им преднамеренно. Оно и понятно: такие звуки вполне могут лишить противника уверенности. Не раз и не два Идоссо удавалось воспользоваться этим трюком.

Однако на этот раз старый вождь не достиг желаемого. Напротив, крик Идоссо предупредил Конана, и чернокожий великан лишился тех преимуществ, какие обычно дает неожиданность. Действия Идоссо никак нельзя было назвать действиями умудренного воина: когда имеешь дело с ТАКИМ противником, нужно использовать любое преимущество. Впрочем, Идоссо никогда и не славился мудростью и осмотрительностью.

Конан тотчас же понял, что перед ним страшный противник. Если Идоссо удастся достать его каким-нибудь коварным ударом или взять в захват, то исход поединка мог бы оказаться плачевным для киммерийца. Конану редко доводилось с голыми руками выходить против бойца, равного ему по мощи, росту и стремительности движений. К тому же нужно учитывать, что ярость сделала Идоссо еще более опасным.

Несколько секунд Конану удавалось сохранять расстояние между собой и врагом. Это было достаточно долгое время, чтобы освободиться от меча. Он надеялся, что Говинду позаботится об оружии: смотреть, куда упали ножны с мечом, было некогда. Сейчас прославленное оружие не могло послужить своему хозяину. И не только потому, что это противоречило представлениям бамула о такого рода поединках.

Стоило Идоссо положить свои могучие ручищи на лезвие, жажда легкой победы наверняка превозмогла бы в нем страх публичного бесчестия. Конечно, победа и в этом случае не была бы для него легкой, а возможно, он и вовсе проиграл бы сражение. Но Конан сомневался в том, что следует давать Идоссо возможность изранить себя так, чтобы у него, Конана (пусть даже и победившего трудной ценой), недостало сил вывести бамульских воинов из пиктских земель. Этим бедолагам нужен один вождь. А Конан не только опытный воин, но и единственный, кто способен возглавить поход в этих северных землях.

Услышав лязг упавшего на землю меча, наблюдатели окружили противников и стали ударять кулаками о ладони. Так бамула аплодировали во время таких поединков чести. Конану оставалось только надеяться, что они не будут настолько поглощены зрелищем битвы, что позабудут об опасности со стороны пиктов. Киммериец сильно сомневался, что все оставшиеся в живых дикари покинули эти места. Он знал, что не в обычаях пиктов исчезать, проиграв первую схватку. Наверняка эти кусты кишат дикарями.

Идоссо приблизился. Конан позволил ему сократить расстояние. Когда бамульский вождь находился в пределах досягаемости, настала очередь Конана броситься вперед. Кулак впечатался Идоссо в висок. Сила удара была такова, что, придись он удачно, кулачище Конана оглушило бы и быка.

Однако противники были достойны друг друга. Идоссо успел отпрянуть в сторону достаточно быстро. Кулак Конана лишь задел его щеку, вместо того чтобы раздробить череп. В ответ киммериец получил удар ногой, который должен был разбить ему колено. Но варвар вовремя заметил опасность и сумел уклониться. На этот раз удар Идоссо не достиг цели.

Поединок продолжался. Противники ходили кругами, не решаясь на более активные действия. Конан понимал, что никаких преимуществ у него сейчас нет. Стоит ему оступиться, что на этой каменистой почве может случиться в любой момент, и он получит удар, который может оказаться последним.

Конан, с раннего детства принимавший участие во всех драках, считал себя специалистом в рукопашных поединках. Сейчас, твердо стоя на ногах, он не слишком боялся атак своего противника. Киммерийцу нужна была быстрая победа, которая бы раз и навсегда устранила все сомнения со стороны тех, кого он должен вывести из этих земель. Если же поединок будет длиться долго, то это может поселить в воинах бамула сомнения касательно мощи Амры.

Кроме того, длительный поединок увеличивал риск получить тяжелое увечье, после которого киммериец не смог бы возглавлять отряд. Не стоило сбрасывать со счетов и пиктов. Чем дольше битва отвлекает внимание воинов, тем больше у дикарей шансов собраться и атаковать.

С другой стороны, Конан не мог оборвать этот бессмысленный поединок и броситься в лес. Ни честь, ни здравый смысл не позволяли ему сделать этого. Поэтому выбора у киммерийца не было. Быстрая победа или смерть. Не только его жизнь, но и жизнь остальных будет спасена.

Оставалось лишь ждать, пока Идоссо откроется. Судя по тому, как развивались события, этого момента можно было ждать хоть до заката. На самом деле прошло лишь несколько мгновений, прежде чем Идоссо предоставил Конану возможность атаковать.

Киммериец сделал вид, что оступился. Идоссо, который в этот момент стоял к противнику боком, резко развернулся. Конан мгновенно упал на спину и нанес бамульскому вождю удар обеими ногами.

Киммериец не промахнулся, и кожанные сандалии угодили туда, куда и должны были угодить. Против такого удара набедренная повязка из шкуры зебры защищала не больше, чем шелковый платок. Даже стальная пластина, защищающая это место у аквилонской рыцарской гвардии, и то бы не устояла. Образовавшаяся вмятина в ряде случаев, несомненно, создавала бы владельцу доспеха определенные неудобства.

Идоссо согнулся пополам, однако тут же попытался захватить ноги Конана. Киммериец мгновенно откатился в сторону и нанес следующий удар. На этот раз нога врезалась Идоссо в колено, и Конан услышал характерный хруст.

И тут же он услышал крик. Но кричал не Идоссо.

— Берегись, Конан!

Киммериец узнал голос Кубванде. Он снова откатился, и его меч, который оказался в руке Идоссо, вонзился в то место, где только что была его голова. Лезвие глубоко ушло в каменистую почву. На мгновение у Конана мелькнула мысль о том, что на лезвии, несомненно, после этого появятся новые щербины. Еще немного таких щербин — и либо придется искать кузнеца, либо вместо меча выламывать себе добрую дубину.

Конан вскочил на ноги, и в следующее мгновение Идоссо был обезоружен. Варвар сцепил руки и с размаху ударил ими по основанию шеи Идоссо. Кости черепа и позвоночника затрещали. Великан упал лицом вниз, перекатился на бок, затем снова на спину. Глаза его начали тускнеть.

Звуки еще одной битвы или, по крайней мере, потасовки достигли ушей киммерийца, все чувства которого были до крайности обострены поединком. Повернувшись так, чтобы за его спиной никого не было, Конан увидел Говинду и какого-то деревенского воина, катающихся по земле. Киммериец нагнулся, чтобы поднять свой меч. Кубванде предостерегающе воздел руку:

— Подожди! Это тоже поединок вождей. Железу тут не место.

Конан на мгновение подумают, что железу самое место у Кубванде в животе, однако сдержался. Вполне возможно, что у этого парня достанет мозгов, чтобы последовать за победоносным Амрой, по крайней мере до тех пор, пока тот выводит отряд из Дебрей Пиктов. Честь, похоже, не является основной добродетелью этого человека. Но с любым предательством, которое Конан встретит здесь, в привычном для северянина мире, можно будет разобраться привычным для северянина способом.

Кроме того, Кубванде был достаточно гордым воином, и амбиции его простирались далеко. К тому же он хитер. В отряде таких было немного. Не стоит терять такого союзника.

Конан не мог назвать имя противника Говинду, но решил для себя, что если он проиграет, то вынужден будет ответить на несколько чертовски острых вопросов. А если победит и убьет парнишку, то Конан сделает эти вопросы еще острее с помощью меча. Конечно, и теперь уже при виде того, как изуродован бесценный клинок, любого кузнеца хватит удар. Но меч тем не менее может еще послужить какое-то время. В частности, он пригодится, чтобы преподать урок тому тупоголовому, который не придумал ничего лучше, как затевать в таком месте грызню за лидерство.

Силы сражающихся были примерно равными. На стороне Говинду — юношеское проворство и гибкость, в то время как его противник полагался на свой опыт и силу. Кроме того, юноша был честолюбив. Даже если бы победа вернула отца к жизни, вряд ли Говинду сражался бы более яростно.

Мысль об этом заставила Конана посмотреть туда, где лежало тело Бессу. Он оставался там, где застала его смерть. Рядом, должно быть, находилось немало и других трупов. Теперь, когда с Идоссо покончено, настало время подобрать убитых и провести ритуалы, необходимые для того, чтобы проводить умерших с честью. Иначе, чего доброго, пикты растащат трупы для своих ритуалов совсем иного свойства.

Конан лишь догадывался о том, что делают дикари с трупами врагов. Любой, кому доводилось наткнуться на патруль, рассаженный по кольям, расчлененный или каким-либо иным, еще более страшным образом умерщвленный свирепыми воинами авгули, вряд ли удивился бы чему-либо в обращении пиктов с пленными и убитыми врагами.

Конан был уверен, что лишь соответствующие ритуалы над убитыми облегчат груз потери, легший на души оставшихся в живых бамула. Они были слишком далеко от дома. Так далеко, что даже духам предстоит изнурительное путешествие назад, в Черный Лес. Конан же хотел, чтобы бамула были сейчас бодры и веселы. Поэтому все, что могло снять бремя с их душ, всячески приветствовалось киммерийцем и облегчало его задачу.

Казалось, мысли Конана каким-то мистическим образом придали сил юноше — Говинду высвободился из захвата противника. Тело юноши блестело от пота, когда он вскочил и ударил своего соперника ногой по шее. Удар был слишком слаб, чтобы раздробить позвоночник, но достаточен, чтобы заставить врага Говинду схватиться за горло обеими руками.

Юноша прыгнул вперед, схватил своего врага за одну из прижатых к горлу рук и вывернул ее.

— Сдавайся, Бовену! — В это мгновение его голос звучал так, будто и не подросток говорил, а умудренный опытом воин.

— Не мое дело решать за тебя, Бовену, — сказал Кубванде, — но если бы…

Ответ Бовену был нечленораздельным и не слишком вежливым — Говинду прижал его к земле.

— Ну что, сдаешься? Клянешься признать меня вождем деревни?

— А… Э… Над деревенскими… Здесь… Да. Человек Амры. Этого… достаточно?..

Конан в душе надеялся, что у Кубванде хватит ума помолчать, а у Говинду — принять сдачу. Явно, что парень был в том возрасте, когда он мог взять бразды правления, выпавшие из рук его отца. А то, что он сделал сегодня, и без того поработало на его репутацию, так что новую кровь он мог и не проливать. Просить о большем было бы глупо.

— Стало быть, ты признаешь, что Конан — наш вождь? — спросил Говинду.

— Я… клянусь… кровавой клятвой… делать все, что от меня потребуется… в этом краю чудовищ!

— А ты парень с головой, Бовену, — засмеялся Конан. — Нам тут и в самом деле потребуется все, что у нас при себе, и все, что сможем отобрать у пиктов, чтобы выжить, пока не найдем дороги домой. А ты что скажешь, Говинду?

Парнишка — нет, Конан уже больше не будет его так называть! — молодой вождь встал на ноги и посмотрел на своего недавнего противника:

— Я принимаю твою клятву, Бовену. Надеюсь, что ты не выступишь против меня. По крайней мере, до тех пор, пока мы снова не окажемся дома. Мне совсем не хотелось бы убивать столь храброго воина и тем самым ослаблять деревню.

— Я принесу птичьи яйца, когда родится твой первый сын, — сказал Бовену.

Конан с невольным одобрением посмотрел на молодого вождя. Умение, решительность и милосердие находились у него в той самой пропорции, которая необходима для успеха. Теперь киммериец надеялся, что проблемы будут у него с шестью, самое большее с семью воинами из деревни Мертвого Слона. Что до остальных…

— Иккако Кубванде, у тебя я не прошу клятвы. Я только хочу, чтобы между нами не было ссор. Надеюсь, ты хочешь того же. Идоссо был твоим другом, не моим.

— Бросив тебе вызов, он перестал быть другом кому бы то ни было, — сказал Кубванде. — Я оплакал его в песне, и назад песни не вернешь. Скажу только, что жил он с большей честью, чем умер. Пусть духи вознаградят его за эту жизнь и да простят ему эту смерть.

По всему было видно, что больших бамула это удовлетворило.

Конана, честно говоря, это устроило не вполне, но он понимал, когда нужно остановиться в своих требованиях к человеку. Большего ждать не приходилось. Он решил не спускать с Кубванде глаз и никогда не позволять этому человеку заходить себе за спину.

— Мы знаем, кто здесь вождь, — сказал Конан. — Вы знаете, что я за человек. А я знаю, какова будет наша первая работа: собрать трупы, позаботиться о раненых и подыскать безопасное место для ночлега.

— А это место? — спросил кто-то.

— Может быть, безопасное, а может быть, и нет, — откликнулся Конан и поднял кулак. — Но для того, кто не подчинится мне, безопасного места не будет нигде.

Кубванде тоже поднял кулак. И Говинду поднял. Это был ритуальный жест. Никто больше не проронил ни слова. Все разошлись, чтобы сменить стражей, поискать мох и листья для раненых и подобрать убитых.

Скире теперь не нужно было искать общий язык с Вуоной, чтобы понимать, что происходит у той в голове. Там билась одна-единственная мысль — вернуться к своему народу, по крайней мере к тем, кто был здесь, в Дебрях Пиктов.

Скире показалось, что это стремление воссоединиться со своими стало сильнее после того, как двое самых могучих воинов схватились насмерть и северянин победил. Был ли черный гигант врагом Вуоны? Может быть, и был. Скира не могла сказать этого наверняка. Она была достаточно искушена, чтобы почувствовать зло, исходящее от черного великана. Громадный воин если и не был полностью предан злу, то яростное честолюбие и необузданный нрав склоняли его на эту дорогу. Так что полная преданность злу была только делом времени. Если между обоими воинами действительно происходила битва за первенство, то бамула повезло: они получили лучшего вождя. У громадного северянина был вид прирожденного правителя. Даже скудное одеяние бамульского воина, кровь, грязь и царапины не могли скрыть этого. Столь же царственным он был бы и в зеленом одеянии боссонского лучника или в стальных доспехах аквилонского рыцаря. Но только не в одеждах колдуна. Северянин выглядел, как существо, рожденное для простой, честной и открытой жизни, чуждой тайному Искусству. Кроме того, в северянине угадывалось нечто, что, как казалось когда-то Скире, присутствовало и у ее отца. И лишь потом Скира обнаружила, что в ее отце этого как раз и не стало.

Скира была столь увлечена высоким северянином, что на время позабыла о Вуоне. Та сразу почувствовала это. Она вскочила на ноги и побежала к бамула. Воины как раз собирали своих мертвых и раненых и укладывали их на импровизированные носилки из палок и сучьев, когда один из них заметил Вуону. Он закричал и замахал руками. Вуона испустила счастливый крик, который почти сразу превратился в вопль ужаса, когда стрела вонзилась в дерево на расстоянии ладони от ее уха.

Высокий северянин выкрикнул единственную команду, и его чернокожие воины рассыпались, выказывая сноровку, какую можно ожидать от солдат регулярной армии. Однако пиктского лучника они увидеть не смогли. Он прятался за скалами и находился так близко к Скире, что она могла бы коснуться его, будь у нее в руках длинная шпилька.

Вместо этого она коснулась его ножом. Скира не была слишком искусна во владении клинком, но на ее стороне были внезапность, ярость и достаточно силы. Пикт умер. Скира уверилась в том, что он мертв, подержав руку над его ртом и чувствуя, как замирает дыхание врага.

Девушка недвижно лежала возле пикта до тех пор, пока не убедилась, что ее поступок не привлек к ней внимание бамула. Осмотрев тело убитого, она обнаружила на нем татуировку Красного Аспида — символ клана Змеи. Она особо не удивилась, увидев, что оправдались ее подозрения. Клану Змеи вечно не давал покоя мир, заключенный отцом Скиры с кланом Совы, их соперниками. Теперь похоже было, что эта зависть поставила клан Змеи на путь предательства, если даже не на путь открытой войны.

Скира стала крадучись отступать назад, надеясь уйти подальше от этого места, прежде чем воины обнаружат ее. Затем она поняла, что, даже если ее найдут, ничего страшного не случится. Вряд ли они причинят ей вред. Если бы она могла поговорить с северянином, то узнала бы много о нем самом и его воинах. Такой отряд мог быть полезным. С его помощью она могла бы безопасно вернуться домой. А впоследствии эти люди могли бы защищать их с отцом.

Скира умела прятаться достаточно хорошо. Примерно в той же степени, что и владеть ножом. Этого умения оказалось достаточно, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Во всяком случае, бамула не обнаружили труп пикта и были отозваны назад вожаком. Скира была готова разрыдаться, когда заметила, что на склоне больше никого нет.

Девушка не рассчитывала так долго оставаться за пределами пещеры. Кроме того, она отдала свой плащ Вуоне, которая была теперь со своим народом. Поэтому дочь колдуна не видела другого выхода, кроме как последовать за чернокожими воинами. Если они уйдут, то шансов у нее, Скиры, отыскать их снова будет не больше, чем обнаружить их где-нибудь на Луне. Она здесь прежде всего для того, чтобы узнать: зачем появились бамула.

Скира взяла лук и стрелы у убитого пикта и оглядела других мертвецов, пока не нашла одного, на котором был плащ. Плащ был боссонской работы, весь вымазанный в грязи. Он невыносимо смердел. Пикты никогда не мылись, разве что случайно попадали под дождь. Вне всякого сомнения, плащ попал к пикту во время очередного кровавого набега на пограничное поселение.

Однако же Скира, превозмогая отвращение, завернулась в этот плащ. По размеру он достаточно хорошо подходил ей. В жилах девушки текла боссонская кровь, и ростом она была почти вровень пикту-мужчине. Плащ был теплым. И он хорошо скрывал ее. Невнимательный наблюдатель не стал бы задерживаться взглядом на фигуре, закутанной в такое одеяние.

Пищи ей найти не удалось. Здесь не было ничего съедобного, кроме тел мертвых пиктов.

Но даже шутливая мысль о том, чтобм приложиться к мертвечине, заставила Скиру передернуться от отвращения.

В лесу было много съедобных растений, в ручьях водилась рыба. Бамула вряд ли слишком далеко уйдут в первую ночь по незнакомой местности, даже несмотря на то что их вожак — северянин.

Эти надежды сделали путешествие Скиры более легким. Она поднялась и пошла следом за бамула.

Была заключена договоренность о том, что во время перехода один из трех вождей — Конан, Кубванде или Говинду — всегда будет на страже. Киммериец и его сотоварищи несли сучья для факелов. Самый короткий факел достался Говинду.

Нельзя сказать, что много можно было разглядеть в этом темном лесу и определить, кто скрывается под его покровом, друг или враг. Плащ, снятый с мертвого пикта, слегка укрывал от ветра, но даже небольшого порыва было достаточно, чтобы холод пронзал, как стрела. Говинду никогда не было так холодно, даже во время испытания на зрелость, когда его оставили одного в джунглях на время особенно суровых осенних дождей.

Хорошо, что Идоссо мертв. Он никогда не был честным последователем Конана — так решил для себя молодой вождь Говинду. А вот Кубванде может следовать за Амрой, хотя бы из страха умереть от голода. Здесь страшны голод, пикты и кулак Амры.

А что еще более вероятно — Идоссо никогда бы не поверил в советы Амры, который знал, как выжить в этой земле. Жить, сражаться и с победой выбраться отсюда — Амра знал, как это сделать. Конечно, Идоссо не был таким уж глупым. В конце концов, и он постиг бы науку выживания в здешних краях. Но прежде чем он научился (или, быть может, Кубванде его научил), бамула не досчитались бы многих соплеменников. А вот у Конана душа великого вождя. Имея такую душу, можно не беспокоиться о цвете кожи и прочих мелочах. А уж Говинду, сына Бессу, цвет кожи киммерийца и вовсе не волновал.

Звуки шагов были достаточно громкими, чтобы достигнуть ушей даже тех, кто не обладал таким острым слухом, как Говинду. Сызмальства воспитанный как охотник и следопыт и только впоследствии ставший воином, он услышал звук шагов столь же ясно. как услышал бы звук падения булыжника, сорвавшегося с утеса. Уяснив, откуда доносятся шаги, юноша поспешил спрятаться в таком месте, откуда прекрасно просматривалась тропа.

Впечатление складывалось такое, что незнакомец либо торопился умереть, либо видел в бамула друзей. В темноте труднее было сказать, кто скрывается под бесформенным плащом. Говинду сейчас бы отдал годовой запас урожая за луч лунного света. Будь он уверен, что это пикт, его копье пронзило бы живот незнакомца уже несколько минут назад.

Но вот неизвестный остановился и откинул с головы капюшон. Говивду медленно выпустил из легких воздух и сделал жест, отвращающий зло. Белая кожа, белые волосы. Привидение!

Говинду зашипел, и эхо отразило этот звук. Затем он понял, что то было не эхо. Эхо никогда не повторяет слов, которые не были сказаны.

— Бамула? Вуона? Бамула? Вуона?

В голосе привидения звучали вопросительные интонации. Голос. Стало быть, это не привидение, а женщина-северянка. Ищет Вуону? Почему бы и нет? Если мир столь безумен, что допускает такие вещи, как Ворота Зла, то почему бы не бродить здесь северянке в поисках Вуоны?

Говинду встал, но выходить на открытое пространство не решился. Женщине, быть может, и можно доверять, а вот пиктам, которые, вполне вероятно, следовали за ней, совершенно не стоило.

— Охбе бамула, — сказал он. — Охбе бамула. Охбе Вуона. Охбе Вуона. — А затем позвал: — Женщина!

Он использовал обращение, с которым обращаются к жене старшего.

Если она из тех, кто имеет власть, богам это понравится. Если она безумна, то это не имеет никакого значения.

— Бамула, — проговорила женщина. У нее был акцент, похожий на выговор Амры, когда он говорил на своем собственном языке. Незнакомка сделала еще несколько шагов. Говинду увидел нож у нее на поясе, а за спиной лук и колчан. Но руки она держала перед собой, и они были пустыми.

Говинду выступил из кустов, также держа на виду открытые ладони. Затем он показал через плечо на лагерь:

— Бамула! Вуона! Бамула! Вуона! Бамула! Вуона!

Она поняла смысл сказанного. Все еще держа руки перед собой, она принялась взбираться вверх по склону, туда, где располагался вставший на ночлег лагерь. У Говинду едва хватило время подозвать другого воина, чтобы тот занял его место. Он торопился за женщиной, которая почти исчезла в темноте.

Конан и Вуона сидели немного в стороне от других, но не слишком далеко от костра. Киммериец не оставил у стражей ни малейшего сомнения в том, что с ними будет, если они уйдут со своего поста и пропустят внезапную атаку пиктов.

Вуона присела на корточки и прислонилась к дереву. Лунный свет серебрил ее голые плечи. На ней были короткие кожаные штаны, снятые с мертвого пикта. Свой кожаный гандерский плащ она отдала одному из раненых.

Надо было отправляться на поиски пищи и одежды. Конан понимал, что рано или поздно все пикты обязательно сбегутся сюда.

Киммериец не испытывал никаких неприятных ощущений. Но бамула так стучали зубами от холода, что могли этим перестуком разбудить всех пиктов на расстоянии дневного перехода.

— Прости меня, Амра.

— Зови меня Конан. Амра — имя, которое хорошо звучало на борту «Тигрицы» или на устах Бэлит.

— Конан — твое настоящее имя?

— Что, думаешь меня приворожить?

Даже в темноте Конан увидел выражение ужаса на лице Вуоны.

— Нет!

— То-то же. А то у меня есть привычка совать меч в брюхо каждому, кто начинает бормотать заклятия. Мне не хотелось бы проделывать это с тобой.

— Это было бы… справедливо. Я… я не…

— Чума тебя забери, девка, с твоими страхами и трясучкой! Оставь жрецам и евнухам трястись и повизгивать. Ты не первая женщина, которая неудачно выбрала себе мужика. Но теперь-то ты свободна, а я еще жив, так стоит ли тянуть волынку?

— Это из-за того, что мы здесь, когда могли находиться в безопасном месте. Это моя вина.

— Очень вероятно, что и твоя. А сейчас-то что об этом болтать попусту?

Она шевельнулась и встала на колени перед Конаном:

— Могу ли я отблагодарить тебя как женщина?

Конан осмотрел ее с ног до головы. Ей не требовалась темнота, чтобы скрывать дефекты фигуры, — их попросту не было. Киммериец вдруг сообразил, что смотрит на эту девушку, как мужчина смотрит на женщину. Такое случилось впервые с тех пор, как умерла Бэлит.

Теперь Конан определил место Вуоны в отряде. Положение женщины вождя было самым почетным из всех, какое он мог ей предоставить. В конце концов, он втравил всех в это безумное предприятие, чтобы спасти ее…

Она вскарабкалась к нему на колени и запустила пальцы ему в волосы, осторожно выбирая оттуда сучки, листья и мусор. Другой рукой она обхватила его за шею. Крепко обхватила — руки у нее были сильные.

Пальцы Конана, весь день сжимавшие рукоять смертоносного меча, нашли завязки на спине Вуоны. Девушка прижалась к нему. Конан почувствовал твердые маленькие груди…

— Амра!

— Да Конан меня зовут, Конан! — рыкнул он.

Вуона соскользнула с его колен. Киммериец глубоко вздохнул. Только теперь до него дошло, что говорила не Вуона.

— Говинду! Ты ушел с поста! — Это было первое, что пришло ему на ум. Будь у киммерийца время подумать, он отозвался бы более резко.

— Прости меня, Амра.

— Он хочет, чтобы его называли Конан.

— Помолчи, ты еще не женщина вождя, так что дай Говинду говорить.

— Женщина пришла.

— Я слышал о пиктских женщинах. Уверен, что стражник, который увидел ее, тут же упал мертвый при одном ее виде. Бери себе пленницу, поставь другого на место умершего и оставь меня в покое.

Конану показалось, что молодой вождь старается не смотреть на него и Вуону.

— Ам… Конан. Женщина не из племени пиктов. Она похожа на тебя. Ее зовут Скира. Она знает, что мы бамула и что среди нас Вуона.

Вуона столь резко вскочила на ноги, будто села на змею.

— Это она! Волшебница!

Говинду сделал знак, отвращающий зло. Конан встал, подхватил Вуону и осторожно поднял ее, держа за подмышки. Она моргнула, встретив пристальный взгляд голубых глаз.

— Вуона, я прощаю тебя за неправильный выбор мужчины. А за то, что ты скрыла от меня ЭТО, я тебя не прощу. — От ужаса девушка обвисла у него в руках. Конан добавил: — В следующий раз не прощу.

Вновь оказавшись на ногах, Вуона поспешила сесть на землю — колени отчаянно дрожали.

По всему было видно, что дар речи вернется к ней нескоро. Когда девушка чуть-чуть оправилась от пережитого, Конан взял ножны и наполовину вытащил клинок. Вуона осторожно посмотрела на киммерийца.

— Помнишь, что я говорил тебе о колдунах с мечами в кишках? Этой женщине нужно очень хорошо потрудиться, чтобы доказать, что она наш друг. И доказать незамедлительно. Говинду, веди меня к нашей гостье.

Интерлюдия

Дебри Пиктов в годы правления короля Конана Второго.

Сарабос был первым из нас, к кому вернулось самообладание. А если говорить точнее, он его и не терял — ни при виде пещеры, ни при виде статуи. Следовательно, он нашел для себя какие-то объяснения этому явлению еще до того, как смог говорить, и голос его звучал вполне ровно.

Он говорил несколько отстранение, будто вспоминал нечто, испытанное во

сне, и в реальность чего сам не слишком верил.

— Предположим, то, что мы видим здесь, реально. Теперь я спрашиваю, кто-нибудь слышал хоть что-то, что могло бы объяснить эту реальность?

С таким же успехом он мог бы обращаться к самой статуе, ибо собравшиеся вокруг люди молчали, будто бы и сами были каменными. Я был рад видеть, что это было не только потому, что они стояли с широко распахнутыми глазами и отвисшими челюстями, напрочь утратив дар речи.

Некоторые из них промывали и врачевали раны товарищей. Я услышал сдавленный вскрик, когда кто-то вырезал стрелу из бедра раненого. Стрела засела глубоко, и я вознес молитвы Митре, чтобы человек этот не истек кровью.

Другие были заняты тем, что распаковывали припасы и чистили оружие. В целом же, притом что во всей этой пещере было что-то нечистое, здесь все же было суше. И чувствовалось, что пикты сюда не сунутся, а это большое преимущество. Кроме того, собравшиеся здесь люди были ветеранами пограничных войн. Некоторые из них были достаточно стары, чтобы послужить под началом Конана и участвовать в битве при Велитриуме. Если, конечно, им в то время посчастливилось находиться на аквилонской службе. Если только древняя стигийская магия или любая другая магия, с которой связано изображение, не проснется, все будет нормально. А даже если мы разбудим ее, то я не опасался за своих людей. Да и в магию я не слишком верю.

В свете факелов я видел, как люди переглядываются. Я попридержал язык. Наверняка ребята кое-что знают о каменном истукане, но пока предпочитают помалкивать. Вообще-то, парни, родившиеся в Боссонских Пределах, всегда отличались скрытностью и подозрительностью. Да и другие не станут просто так трепаться с офицером.

— То, что мы услышим сегодня, останется между нами, — сказал Сарабос. — Неважно, в каких богов вы верите.

Солдаты продолжали безмолвно переглядываться. Один или двое моргнули, когда человек со стрелой в бедре издал крик боли. После этого долго гуляло эхо. Я заметил, как люди бросают взгляды в глубь пещеры.

Без слов было ясно: они от всей души надеются, что там нет ничего такого, что будет разбужено человеческим присутствием после долгих лет спячки и выйдет наружу, голодное и устрашающее. Я опасался, что страхи эти не беспочвенны, однако предпочитал смотреть на ситуацию трезво.

— Согласен. Место это не очень приятное. Но давайте не забывать, что для пиктов оно табу. Их мы здесь не увидим. Они боятся этого места. Но нам-то чего страшиться? Это не наше табу, это табу пиктов. Вспомните, когда в последний раз Конан Великий оказался в подобном месте, он вышел наружу с сокровищами пирата Траникоса, с помощью которых и сел на трон Аквилонии.

Кто-то пробормотал насчет того, что, дескать, завалиться в уютную кровать с теплой потаскушкой и сосудом доброго вина было бы достаточно. И сокровищ никаких не надо. Я нашел это предложение не самым уместным.

Один из моих людей наконец подал голос:

— Слышал я кое-что от моей матери. — Судя по акценту, говорил гандер, хотя, если судить по его смуглой роже, вполне сошел бы за шемита… или за пикта.

Будто прочитав мои мысли, солдат продолжал:

— Да, в моих жилах течет кровь пиктов. Моя мать происходит из их народа, хотя отец мой чистопородный гандер. Мать немного знала пиктский язык и кое-какие древние истории. Одна из этих историй, говорила она, была среди пиктов табу. На каждого, кто расскажет ее, ложилось проклятие, почти такое же великое, как и на любого, кто войдет в эту пещеру. Тем не менее мать все рассказала мне, ибо считала, что я должен ее знать. А может, она верила, что моя хайборийская кровь ослабит силу проклятия…

Никто не осмеливался задать ни одного вопроса. И снова гандер, казалось, обрел власть читать мысли собравшихся.

— Нас было пятеро — пятеро братьев. Последний родился, когда матери было сорок. Прожила она до шестидесяти дет. Я воевал в пяти кампаниях без позора и ущерба, но и без почестей. Зато и без серьезных ран. Если и в самом деле на всем этом лежит проклятие, то, думаю, мать говорила правду.

— Ну ладно, тогда скажи правду о том, что она говорила тебе, а мы послушаем, — сказал я.

— Возможно, это не многое вам объяснит… — начал было гандер.

— Что бы ты нам ни рассказал, это все же больше, чем ничего, — твердо сказал я. — Кроме того, рассказчику полагается имя. Прости меня, что я не знаю твоего имени.

— Меня зовут Василиос, сын Айрика, — сказал он.

— Ну так говори, Василиос, мы слушаем.

Василиос прочистил горло. Воздух в пещере был намного суше, чем снаружи, но пыль стояла столбом. Он глотнул воды из фляжки. Затем сел, скрестив ноги, положил руки на колени и начал:

— Это было во времена, когда отец моей матери был еще юношей-пиктом. Среди пиктов жил колдун, а статуя ожила и ходила…

Глава одиннадцатая

Дебри Пиктов, за много лет до описанных выше событий.

Конан слушал Скиру с большим вниманием даже после того, как она призналась, что является дочерью колдуна Лизениуса.

— Никогда не слышал о нем. Впрочем, никогда и не пытался запоминать имена колдунов, — сказал Конан. — Да и ты не слишком похожа на колдунью. Хотя бы потому, что одета слишком уж затрапезно.

— Мы живем здесь уже пять лет, — сказала Скира. Голос ее напрягся от оскорбления. — Когда мы прибыли сюда, я еще даже не была женщиной. Допусти на минутку, что я не глупа, и выслушай меня.

— Прошу прощения, Скира, — сказал Конан. Он перевел ее замечание Говинду и Кубванде. Они кивнули, затем нахмурились, когда он добавил, что Скира и ее отец, по всей видимости, пользуются большим влиянием среди пиктов или имеют там друзей.

Если Лизениус с дочерью столь могучие маги, что способны держать на расстоянии пиктов, то иметь с ними дело довольно сложно. Они могут оказаться чертовски могущественными! Слишком! А если они столь могущественны, то зачем им помощь?

Если они имеют среди пиктов союзников, то помощь им будет означать, что придется сражаться бок о бок с дикарями. У Конана не было кровных долгов к пиктам, в отличие от большинства киммерийцев, но древнюю вражду между их народами трудно было забыть. Кроме того, у пиктов и бамула не было ничего общего. Дикари в любой момент могли сменить гнев на милость и убить Конана, а затем и всех бамула.

Это было правдой. Правдой было также и то; что Конан имел мало шансов с боями вырваться отсюда, ибо его двадцатке пришлось бы сражаться с многочисленными ордами пиктов, которые знают эти леса как свои пять пальцев.

Конан вошел в Ворота Зла, ибо был обязан сделать это ради Вуоны. Теперь он должен был сделать следующий шаг: пойти на союз с пиктами, чтобы спасти Вуону и всех, кто доверился ему.

— А сможет ли твой отец снабдить нас теплой одеждой и горячей пищей, если мы пойдем к нему на службу? — спросил Конан. — Конечно, нам понадобится еще кое-что, но это — прежде всего.

— А что, твои люди не умеют охотиться, готовить пищу и снимать шкуры?

— Все это требует времени, Скира. А пикты могут нам этого времени не дать. Как ты думаешь, вы с вашей любовью к пиктам — не знаю уж, какие там между вами отношения, — сможете спасти нас?

— Какая уж тут любовь… В самом лучшем случае они только союзники.

Она говорила так, будто ожидала, что он с готовностью ей поверит и даже не вздумает задать вопрос: против кого союзники? Конан решил, что это неважно. Главное, чтобы его отряд был в безопасности. Нужно пользоваться любыми возможностями. Ради этого киммериец готов давать любые клятвы. Если Лизениусу вообще нужна помощь, значит, он недостаточно могуществен, чтобы впоследствии покарать их за нарушение подобной клятвы. А значит, отряд может попытать удачи с пиктами. К тому времени они будут накормлены и одеты в соответствии с климатом, что резко увеличит их шансы на победу.

— Я тоже не большой любитель пиктов. Никогда не назову пикта другом. Но я могу воздержаться денек-другой и не убивать их, как бешеных собак, если они пойдут в отношении меня на такое же лишение.

— Думаю, это мы с отцом можем обещать. У нас есть меха и шкуры, вяленое мясо и сухие орехи. Мы предоставим вам часть пещеры, где вы будете в такой же безопасности от пиктов, в какой были у себя дома, в Черных Королевствах.

— А я обещаю, что с нашей стороны тоже не будет исходить опасность.

Скира выглядела оскорбленной, но Конан успокаивающе поднял руку:

— Давай не будем обижаться друг на друга. Будь благоразумна. Нам не стоит устраивать зингарский храмовый любовный бардак, до тех пор пока мы понимаем друг друга.

Краем глаза Конан следил за Скирой, пока переводил их разговор Говинду и Кубванде. Похоже, она поняла, что он ей предлагал и на чем основывались его сомнения. Киммериец надеялся, что ей и без слов ясно его намерение покончить как с ней, так и с ее отцом при малейшем намеке на предательство с их стороны. Не говоря уже обо всем остальном, обидно пускать в расход красивую женщину.

Оба бамульских вождя разошлись поговорить со своими людьми, в то время как Конан и Скира уселись, скрестив ноги, друг против друга. Похоже, для нее подобная поза была столь же привычна, как для любого пикта. Скира выглядела так же спокойно, как аристократка, ждущая, пока ей подадут лошадей.

Краем глаза Конан заметил Вуону, которая прижалась к дереву, желая остаться незамеченной. У киммерийца появилось желание подойти и привести ее в чувство. Если она собирается бродить по здешней местности ночами, шпионя за ним из ревности, не пройдет и трех ночей, как ее голова станет боевым трофеем какого-нибудь пикта.

Вернулись вожди.

— Пустьженщина-знахарка даст кровную клятву относиться к нам почтительно, даже если придется пойти наперекор отцу, — потребовал Кубванде. — Согласна ли она дать такую клятву?

— Ты требуешь слишком многого? — воскликнул Говинду. — Богам не понравится…

— Боги наплюют на нас с высокого облака, если мы не потребуем с нее этого прямо сейчас! — отрезал Кубванде. — Парень… Молодой вождь… Не все отцы таковы, каким был твой. Я это узнал еще до испытания на зрелость.

В голосе Кубванде чувствовалась какая-то мрачная тайна, связанная с его детством. Конан не задумываясь отдал бы бочонок доброго немедийского вина, чтобы только узнать, что тот имел в виду. Несомненно, из воина это можно было вытащить лишь пыткой.

Конан повернулся к Скире и перевел ей разговор. Он видел, как она моргнула. Даже в темноте Конан заметил, что лицо ее изменило свой цвет.

— Пожалуйста… Если отец узнает…

— А разве твой отец не знает, что ты здесь?

Конану захотелось прореветь это так громко и грозно, чтобы затрещали сучья и птичьи гнезда посыпались с деревьев. Впрочем, у него хватило ума понять, что это напугает Скиру и отвратит ее от него, не говоря уж о том, что переполошит всех пиктов на расстоянии полудня пути от лагеря.

— Вне всякого сомнения, он знает, что в пещере меня нет, — сказала Скира.

Конан почувствовал, что она с трудом владеет голосом.

— Стало быть, ты пришла сюда не потому, что он тебе приказал это сделать?

— Вместе с тем я пришла сюда и не вопреки его воле.

— Ты могла бы сказать об этом.

— Если бы ты, друг мой, спросил об этом. — Она набралась храбрости, чтобы усмехнуться. Конан еле-еле подавил в себе желание хорошенько встряхнуть ее, но вот желания осклабиться в ответ подавить не смог.

— Скира, я думаю, что, если понадеются, У тебя достанет отваги идти против воли твоего отца. Если этим вождям достаточно МОЕГО слова, тебе можно не давать клятв вообще.

Он перевел и это своим друзьям. Говинду был готов принять эти условия. Поколебавшись, Кубванде тоже согласился, бормоча себе под нос, что если уж начал бегать за бабьими глупостями, так все, дело конченное, не остановишься.

Примерно в то же время «призрак-ухо» Лизениуса подобрался на расстояние слышимости к месту встречи возле утеса. На этот раз «призрак-ухо» принял обличье совы — ведь он находился на территории клана, боготворившего эту птицу. Местным охотникам при виде ее и в голову не придет натянуть тетиву. Лизениус не забыл, как в свое время он послал свое «ухо» в виде сокола во владения клана Змеи, а затем увидел перья этого сокола в головном уборе вождя.

Колдун достаточно хорошо контролировал острое ночное зрение совы, чтобы узнать Скиру. Он увидел только то, что подтвердило его мнение о людях отряда, с предводителями которых встретилась Скира. Низкие, как у призраков, голоса свидетельствовали о том, что то были люди Черных Королевств. Переместитель наконец обеспечил его тем, о чем он мечтал более всего, — воинами, у которых нет никакой родни в пиктских землях или поблизости. Воинами, готовыми выполнять приказы, не заботясь о близких. От этих ребят можно не ожидать мести.

Напротив, он напоит свою месть их кровью, и дочь его увидит, каков он на самом деле.

А может быть, она предупреждает их, имея относительно него смутные подозрения? И если так, то верят ли они ей? «Призрак-ухо» должен предупредить его об этом в первую очередь. Даже убогого умишки совы достаточно, чтобы это понять. Лучше всего для этой цели подошел бы человек, даже пикт, но Лизениус решил не рисковать. Решил еще задолго до того, как отыскал подходящую птицу и вошел в транс. Клану Совы не понравится, если эти черные дьяволы убьют одного из их людей. А он слишком поглощен своей магией и не сможет защитить себя, случись что неприятное.

Сова мягко скользнула вниз, будто атакуя белку. Сейчас она могла слышать все, что говорила эта парочка — Скира и тот, кто сидел рядом с ней.

Птица должна была передать весь их разговор Лизениусу, ожидающему на подстилке из душистых веток на другом конце ночного леса. Однако птица услышала ничуть не больше, чем воины на утесах.

Можно было подумать, будто Скира и тот, кто сидел напротив нее, не имеют «голоса-призрака», что невозможно. Каждый имеет «голос-призрак», начиная с богов и заканчивая насекомыми. Даже черви, что копошатся под землей. Иногда Лизениус был вынужден прилагать огромные усилия, чтобы отделить нужные ему голоса от хора прочих.

Теперь, однако, Скира и трое мужчин точно выпадали из законов, управляющих всем остальным миром, и потеряли свои «голоса-призраки». Лизениус корчился на своей подстилке, извиваясь и кусая губы, пытаясь удержать власть над колдовством.

Он заставил сову еще раз пролететь над ними и на этот раз тщательно всматривался сквозь глаза птицы. Он увидел Скиру, двух черных воинов, глядящих на нее, черную девушку, спрятавшуюся за деревом.

Еще он увидел человека, который был выше остальных на голову. У него была внешность северянина: голубые глаза, растрепанные черные волосы. Могучая мускулатура соответствовала его гигантскому росту. Человек этот, если судить по его движениям, несомненно, был воином. Шрамы на загорелой коже говорили о том, что этому воину уже пришлось немало пережить.

И у него нет «голоса-призрака»! Неужели он не только сам не имеет «голоса-призрака», но и подавляет голоса тех, кто находится возле него? Одна тайна наплывала на другую.

Нет, это было не совсем так. Человек этот, возможно, и не имеет «голоса-призрака», но все в нем говорит за то, что это воин. Его дух — дух воина, годящийся для жертвы куда больше, чем все остальные.

Северный воин со Скирой могли разводить свои секретные разговоры хоть до рассвета. Однако же теперь им уготовано место в плане Лизениуса, даже если это место им придется не по душе.

Конана не очень убедило заявление Скиры о том, что она хотела лишь удивить отца, приведя ему на службу бамульских воинов. Двое вождей также разделяли его сомнения. Хотя ни один из них не осмелился назвать ее лгуньей. Все-таки она могла предоставить им реальный шанс вернуться домой. Куда более реальный, чем кто-либо мог им предложить до сего момента.

Чем больше проходило времени, тем сильнее тряслись два бамула. Нет, трое — включая Вуону, которая застыла за деревом.

Мягкий хлопок, а затем шум упавшего тела заставил всех обернуться. Пронзенная копьем, на земле лежала огромная сова. Распростертые крылья были шире плеч Конана. Клюв ее дважды щелкнул, в глазах было что-то человеческое. Будто птица была наделена разумом человека. В следующее мгновение сова вздрогнула в последний раз и застыла.

— Хороший бросок, а? — донесся из-за дерева веселый голос.

В свет костра вошел Бовену. Он встал на колени и не без труда вытащил из птицы свое копье. Только после этого он заметил, что Скира смотрит на него с отвращением и даже страхом, который не нуждался ни в каком переводе. Молодому охотнику стало не по себе.

— Зачем ты убил птицу? — спросила Скира.

— Она летала так низко, что я не мог промахнуться. Кроме того, я думаю, ты не принесла с собой ничего съестного. А эта птица вполне может сгодиться нам в пищу. Конечно, ее надо хорошенько выпотрошить и прожарить.

У Скиры был такой вид, будто ее вот-вот вытошнит. Жесты Бовену тоже не нуждались в переводе.

— Что мертво, то мертво, Бовену, — сказал Конан. — Мы в этой земле новички и не знаем, что здесь безопасно есть, а что нет. Этой знахарке не очень-то понравилось, что ты убил сову. Я ей верю. А если ты не доверяешь ей, то поверь мне: я обеспечу тебе царапины везде, где не поставил синяков Говинду. И держи покрепче свое копье, не бросай его куда попало.

Бовену прибег к самому изысканному из четырех бамульских ритуалов для испрашивания прощения. Конан наконец простил его. Киммериец с трудом сохранял серьезный вид, а Вуона за деревом еле удерживалась, чтобы не прыснуть со смеху. Она понимала, что если ее смех разрушит согласие Конана и Бовену, то ей не поздоровится. Сейчас бамула нужны даже такие воины, чьи руки действуют, намного опережая мозги.

— Мы находимся сейчас на землях клана Совы, — сказала Скира. — То, что вы сделали, — ужасное оскорбление. В их глазах худшее, что вы можете придумать после убийства совы, — это убить воина в боевой раскраске и подвесить его голову на дереве.

— Жаль, что мы были сегодня так заняты во второй половине дня и не развесили на ветках головы, — сухо сказал Конан. — Кстати, если мне не изменяет память, пикты были как раз в подходящей раскраске.

— Да. Но это были воины из клана Змеи. Они издревле находятся во вражде с кланом Совы. Я даже не подозревала, что они посмеют зайти на эту территорию.

Это сказало Конану даже больше, чем он рассчитывал, о друзьях колдуна и врагах среди пиктов. Похоже, Скира не слишком стремится хранить секреты; по крайней мере, вряд ли ей удастся сохранить их от него, человека, который пережил аграпурские интриги в Туране.

— Ладно, Скира. Полагаю, для людей, у которых нет под рукой ни вина, ни пива, мы и так проговорили слишком много. Думаю, ты не собираешься сегодня ночью возвращаться к отцу.

— Клан Совы бы не…

— Вряд ли клан Совы видит в темноте так же ясно, как их тотем. Они, конечно, может быть, и оплачут тебя, но прежде истыкают стрелами. Сомневаюсь также, что мы сегодня в последний раз виделись с кланом Змеи. Поверь, после сегодняшней стычки они будут более дружественны по отношению к тебе, чем были до этого.

Скира кивнула:

— В этом есть правда. — Видно было, что она колеблется.

— Хорошо. Тогда иди и погрейся у костра. коль скоро не хочешь разделить с нами сову. Насладись теплом, какое сумеешь отыскать. А я уж постараюсь, чтобы ты не проснулась с перерезанным горлом.

Скира проводила Конана к лагерю, а затем улеглась на почтительном расстоянии как от костра, так и от спящих бамула, сбившихся в кучу, чтобы согревать друг друга. Конану показалось, что она следит за ним, когда он лег на землю, а на груди у него пристроилась Вуона. Сон забрал Конана прежде, чем он убедился в справедливости своего подозрения.

Глава двенадцатая

По счастливому стечению обстоятельств, отряд не был обременен ранеными. Бамула были либо мертвы, либо готовы без устали идти по болотам и сражаться. Совершив ритуалы по мертвым, они собрали оружие и покинули лагерь. Скира была их проводником.

К пещере Лизениуса отряд Конана вышел прекрасным весенним вечером после двух дней непрерывного пути, довольно утомительного для босоногих бамула. Киммериец с самого начала указывал на то, что необходимо обзавестись обувью в этой каменистой земле. Ему вспомнились слова о том, что «демон скачет по желудку голодного»; но эти слова сказал поэт, а не вождь военного отряда.

Хмурые утесы заставили бамула переглянуться. Конан понял, что некоторые из них собирают остатки своего мужества, необходимого им для того, чтобы продолжить путешествие. Что до Конана, то ему, рожденному в горах, подобные утесы были не в диковинку. А пещер, наподобие той, что была сейчас перед ними, Конан обследовал без числа уже годам к десяти. Впрочем, то же можно было сказать о бамула в отношении джунглей. Но увы, здесь была не их родина.

— Вперед же, братья! — воззвал Конан. — Большинство из нас забирались в львиные логова и выходили оттуда живыми. Неужто колдун страшнее льва?

Конан сам мало верил в то, что говорил. Но по крайней мере, бамула, похоже, подбодрила его краткая речь. Они начали взбираться по утесу ко входу в пещеру, которую показала им Скира, добавив, что теперь здесь будет их жилье.

Конан и Скира влезли последними. Они постояли бок о бок, глядя на лес, который, будто изумрудное море, разбивался у подножья утеса, где жил в своей загадочной пещере колдун. Конан прекрасно понимал, что сейчас за ним наблюдает множество пиктских глаз, как, впрочем, и в течение двух дней марша.

Похоже, в утверждениях Скиры о том, что, дескать, у нее и отца мир с кланом Совы, имелась толика правды. Будь это не так, в течение двух дней у враждебно настроенного племени было бы немало возможностей уничтожить всех бамула до единого, да и Конана вместе с ними. Но хотя черные глаза глядели из-за деревьев и из-под кустов, ни одна стрела, ни одно копье не полетело в отряд Конана, не раздался ни один военный клич. Не застучал вдали ни один барабан, передающий весть о приближении легкой для пиктов добычи.

Будто отвечая на невысказанные мысли Конана, где-то вдали тотчас же застучали барабаны, едва слышные даже для чутких ушей киммерийца, обладавшего острым, как у рыси, слухом. Скира вздрогнула. Без всякой задней мысли Конан обнял ее. Она снова вздрогнула, но не сбросила его руку, а через несколько секунд и вовсе расслабилась.

— Трудно, — сказала она, — трудно не слышать эти барабаны и не бояться их. Всю мою юность этот звук означал одно: нужно опрометью бежать к лошадям, если они имеются, грузить на них все пожитки и уносить ноги как можно быстрее. Я не помню такого времени, чтобы поблизости не было пиктов.

— А что такого изобрел твой отец, что позволяет ему удерживать пиктов на расстоянии? — спросил Конан. — Или это секрет?

— Секрет. Он не делится со мной всем, что знает. Более того, ему вряд ли понравилось бы, если я без его разрешения поделилась бы с тобой даже теми немногими знаниями, которыми обладаю.

Киммериец подумал, как все-таки тяжело приходится колдуну. Впрочем, это забота колдуна. Конан, в конце концов, хвала Крому, не его сын! Оброненные Скирой слова снова возбудили в нем заснувшие было подозрения. До недавнего времени, прежде чем отряд Конана вошел во владения ее отца, Скира была достаточно откровенна. Скрывает ли она что-нибудь, чтобы удержать отряд?

Однако было ясно, что именно во владениях колдуна начинается для бамула самая короткая дорога домой. А пара десятков сильных и воинственных парней даже у могущественного колдуна могут отбить всякое желание предать их. Им-то терять нечего. Самое худшее, что с ними может случиться, это смерть среди завывающих пиктских орд.

— Чем больше я буду знать, тем счастливее буду, — только и сказал Конан. — А чем счастливее буду я, тем счастливее будут и бамула. Они надеются найти здесь дорогу домой. А если не найдут, то очень здорово рассердятся. Твой отец, возможно, и могущественный волшебник. Но все его волшебство вполне может быть уравновешено силой двадцати разъяренных воинов.

— Я молюсь Митре, чтобы ничего подобного не случилось, — сказала Скира. Она стала подниматься вверх по лестнице и скоро исчезла из виду.

Конан посмотрел ей вслед, а потом бросил взгляд на орла, который кружил на западе, кроваво-красный в лучах заходящего солнца. Киммериец не стал задерживаться внизу. Здешняя земля достаточно негостеприимна и днем, ну а ночью Конану понадобятся все его варварские звериные инстинкты, чтобы определить, не подкрадывается ли к нему Зло.

Впрочем, ночью даже пещера колдуна не намного лучше, чем пиктские чащобы.

Солнце скрылось за холмами на западе. Только звезды и народившаяся недавно луна проливали на землю слабый свет. Они — да еще костры.

Темнота была на руку твари, которая привыкла охотиться во мраке. Хакан был послан шаманом клана Совы, чтобы проследить за отрядом демонолюдей, направляющихся к скалистому жилищу белого шамана. Хакан был подобен человеку, но зарос волосами, как обезьяна, и силу имел, точно горилла. Этой силы было достаточно, чтобы переломить человека пополам с той же легкостью, с какой мальчик переламывает соломинку.

Впрочем, сегодня у Хакана не было приказа убивать. По крайней мере, сегодня ночью. Он должен был проследить за отрядом, подняться повыше к пещере и спрятаться, если найдет подходящее укрытие. А все, что он увидит, услышит, унюхает, шаман Ита Йараг вытащит из его мозгов с помощью магии.

А когда Ита Йараг сделает это, клан Совы узнает побольше о маге, которого они взялись защищать и который им служит. Может быть, даже удастся узнать, собирается ли и дальше белый шаман служить им, или же приход демонолюдей означает, что он обзавелся новыми друзьями.

А если так, то у клана еще есть время захватить пещеру, принести белого шамана в жертву по старому способу, а дочку его пустить по кругу среди вождей клана Совы, после чего передать ее дружественным кланам, таким как клан Рыси и клан Орла.

Весна кончилась; наступило долгожданное лето. В лесу начали наливаться ягоды. Ручьи после весеннего разлива вошли в свои берега. Охотиться — одно удовольствие. Пикты были сыты и миролюбивы настолько, насколько вообще возможно требовать миролюбия от этого дикого народа.

Конан и бамула были довольны спокойствием пиктов и совершенно не горели желанием раздражать их. Если, конечно, не считать тех дикарей, на которых они ходили походами на восток и на юг. Эти вылазки были достаточно удачными во многом благодаря тому, что склады Лизениуса снабдили его новую «гвардию» всем необходимым.

Самого колдуна они видели редко, что лично Конану не очень нравилось. По мнению киммерийца, если бы они встречались со своим нанимателем почаще, они получше бы его узнали, что было отнюдь не лишним, потому что сам Лизениус, видимо с помощью своей магии, выведал о бамула достаточно много.

Когда они впервые вошли в пещеру, то узнали, что Лизениус болен. Скира сказала Конану, что кто-то сразил носителя «призрака-уха», когда тот был в контакте с колдуном, и теперь ее отец находится в целительном трансе.

Конан передал это всему племени. Бовену нахохлился. Ясно было, что болезнь Лизениуса — его рук дело. Говинду просто намекнул Бовену, что тому, по всей видимости, снова придется пройти процедуру принесения клятвы ему, Говинду, в том случае, если он не будет держать язык за зубами.

— …А потом я просто без всякой клятвы его отвалтузю, — добавил Конан. — Бовену, ты знаешь, каков должен быть язык у настоящего воина? Твердый, как палка, и тяжелый. Язык настоящего воина не должен болтаться, как слоновьи яйца. Так что помни об этом, парень.

С тех пор в течение нескольких дней в лагере царило спокойствие. По крайней мере, Бовену был как шелковый.

Возможно, потому, что, как и прочие, он был слишком занят подгонкой новой одежды, оружия, а также поглощением пищи, полученной от колдуна. Все бамула были тогда очень голодны. Ясно, что Лизениус расщедрился и выдал им продовольствие и припасы не только из-за их красивых черных глаз.

Столь же ясно было, что Лизениус хотел использовать отряд для чего-то более серьезного, нежели защита от пиктов. В этом отношении его заверения не стоили и ломаного гроша. Что тут можно предположить? Магия, торговля или друзья за границей? Что до первого, то Конан в этом ничуть не сомневался. В противном случае какой же Лизениус колдун?

Торговля. Это возможно. Тут была одна комната, столь надежно запечатанная, что буквально вопила о том, что является сокровищницей. Наметанным взглядом старого вора и вместе с тем осторожного командира Конан наметил по меньшей мере три способа забраться внутрь. Но пока решил оставить сокровищницу в покое. Сейчас ему нужен был мир с Лизениусом и Скирой. Ему совершенно не улыбалось испытывать на своей шкуре магические щиты, которые колдун, конечно же, поставил для охраны своих сокровищ.

Друзья за границей. Тоже возможно. Для Конана не было секретом, что кое-кто из хайборийцев имеет дело с пиктами, наживая на этом целые состояния. Впрочем, в его родной Киммерии таких было мало, а те, кто имелись, не могли похвастаться долгожительством. Суровая северная земля обеспечивала суровое наказание для тех, кто не хотел следовать традициям, освященным временем.

В других же краях, насколько Конан знал, подобная деятельность процветала. И почти всегда она была связана со шпионажем. Киммериец предполагал, что и в их собственном случае не обошлось без какой-нибудь пакости. Впрочем, Конан решил, что местные разборки должны касаться его меньше всего. Он постарается избежать их сам и уберечь от них своих бамула, если на то будет воля богов. Самому киммерийцу с лихвой хватит интриг, разводимых в Черных Королевствах. Особенно если ему вместе с его отрядом суждено когда-нибудь снова возвратиться на Черное Побережье.

Впрочем, жаловаться на скупость волшебника не приходилось. Кожаные и меховые одежды, кожаная обувь и шерстяные штаны, пиктские копья и боевые топоры, боссонские луки и гандерская броня — все было выдано с готовностью и в изобилии по первому требованию. То же касалось мяса, орехов и ягод, а также эля. Бамула нашли эль столь же хорошим, как и свое собственное пиво, и, не вмешайся Конан, не успокоились бы, пока не высосали весь запас.

— Не забудьте, что пикты все еще здесь. Те, что прикидываются друзьями, и те, что в открытую скалят зубы. Сейчас, конечно, мы куда лучше подготовлены для встречи с ними, но все-таки их сто человек на одного нашего. Кроме того, они, не в пример нам, хорошо знают эту местность.

Бамула обучались легко, будучи опытными воинами, которым к тому же не терпелось вернуться домой, хотя для этого и пришлось бы воевать с врагами Лизениуса. Трижды Конан совершал с ними набег и трижды возвращался без потерь.

Как правило, в поход они отправлялись отдельно от дружественных Лизениусу пиктов, если не считать нескольких местных проводников. Это было хорошо. Конан знал пиктскую манеру ведения войны и не хотел, чтобы бамула переняли ее. Незачем здешние прихваты переносить на Черное Побережье, поскольку они означают кричащих девочек-подростков, насилуемых перед горящими домами, стариков с проломленными черепами, смотрящих мертвыми глазами в небо.

Но вот настал день, когда им приказано было передаться через границу в район Топей вместе с пиктами.

Откуда-то с дерева донесся сигнал Говинду. Крик птицы Черного Побережья, отнюдь не здешней. Конан сомневался, что охрана каравана была столь глупа, что не заметила такой странности.

Сорок пиктов залегли в ожидании вдоль дороги. Бамула Конана лежали с другой стороны. Это позволяло атаковать одновременно, но держало оба отряда на большом расстоянии друг от друга.

Это было хорошо. Пикты не доверяли демонолюдям, равно как бамула не доверяли пиктам. Они то и дело искали ссоры друг с другом. Пока, правда, до большой крови дело не дошло, хотя Конан и пиктский вождь не говорили на одном языке. И киммериец, и предводитель пиктов — оба были опытными воинами, что позволяло им понимать друг друга. О предстоящей битве они договорились с помощью жестов и рисунков на земле.

Караван уже приближался. Совершенно очевидно, что охранники плохо знали здешние леса. Кроме того, о пиктских набегах здесь еще не слышали. Предполагалось, что опасность ожидает дальше. Бамула еще не совершали набегов по эту сторону границы; что до пиктов, то они преимущественно пощипывали изолированные фермы, разбросанные вдоль границы. А леса здесь такие, что пятьдесят человек могли укрыться от глаз даже самого зоркого патруля.

Теперь главное — чтобы пикты с закрытыми глазами не начали осыпать все стрелами (а иногда они именно так и делали, во всяком случае такое создавалось впечатление). Да и бамула неплохо помнить о том, что убить может даже стрела союзника.

Военный клич пиктов послужил сигналом к атаке. Конан выскочил из своего укрытия, потрясая мечом. Он вымазал лицо и другие открытые части тела соком ягод и теперь по цвету кожи был похож на бамула. Конечно, противно сражаться бок о бок с пиктами, но еще противнее было бы, если бы легенды сохранили историю о черных воинах с белым вождем, которые бьются рядом с такими недоносками, как пикты.

Такая слава может в один прекрасный момент сослужить Конану дурную службу. Кроме того, киммериец сомневался, чтобы это понравилось Лизениусу. И уж совершенно очевидно, что это ни в коей мере не способствует возвращению бамула домой, в родные джунгли. Киммериец выскочил на дорогу и схватил под уздцы лошадь предводителя охраны каравана. Другой рукой он отразил три рубящих удара всадника, у которого было больше скорости, чем умения, и уж явно не хватало силы пробить защиту Конана.

Лошадь попятилась. Конан нырнул под брюхо лошади и неожиданно для всадника выскочил с другой стороны. Он ударил мечом вперед, направив удар так, чтобы меч прошел сквозь шлем, вместо того чтобы раскалывать шлем вместе с черепом. Он схватил всадника за пояс, сорвал с седла, поднял над головой и бросил. Тот тяжело грохнулся оземь, расплескивая грязь. С запоздалым сожалением Конан понял, что бросил его нечаянно в ту сторону, где залегли пикты. Если всаднику повезет, он придет в себя прежде, чем те найдут его.

Киммериец схватил поводья и поставил ногу в стремя. Неожиданно из-под брюха лошади на Конана бросился еще один охранник. Конец лезвия только оцарапал варвара, вместо того чтобы глубоко вонзиться в плоть. Конан выбил меч из рук нападавшего, повернулся в седле и обрушил на своего противника удар клинка. Череп развалился вместе с кожаным шлемом. Нападавший рухнул, а копыта лошади закончили работу, начатую мечом киммерийца.

Со спины лошади Конан лучше видел поле боя и дорогу. Охранники в арьергарде отряда образовали стену, закрытую щитами. Те, что были в авангарде, медленно отступали в их сторону. Но маневр не удался. Пиктские стрелы и бамульские копья изрядно проредили ряды охранников. Киммериец даже заметил одного бамула, который, мастерски управляясь с луком, нашел себе жертву.

У Конана сложилось впечатление, что охранники решили спасти свою жизнь, пожертвовав телегами и вьючными лошадьми. Либо же они замыслили еще какую-то каверзу. Затем варвар обнаружил, что вокруг одной из телег завязалась схватка. Ударив лошадь пятками по бокам, Конан поскакал туда. Стрела оцарапала киммерийцу шею, древко копья, брошенного чьей-то нетвердой рукой, скользнуло по боку лошади. И вот Конан уже возле телеги. Стрелы перестали лететь со стороны дороги. Либо боссонские лучники боялись попасть в своих, либо пикты перебили их всех. Три человека сражались против четырех пиктов и одного бамула. На сражавшихся охранниках были кожаные лорики, кольчужные шлемы; по всей видимости, они недурно умели обращаться с мечами, раз все еще держались. Конан пнул одного из них в висок, другого плашмя стукнул по голове мечом. Оба упали.

Третий забрался в телегу, поискал там что-то и выскочил наружу с окованным железом сундучком. Сундучок был небольшой, но явно очень тяжелый. Спрыгивая на землю, человек пошатнулся. И вот пикт вогнал копье ему в бедро. Несмотря на рану, этот человек бросился бежать, причем столь быстро, что мгновенно оторвался от нападавших. Но не от Конана, который скакал верхом на лошади.

Прежде чем лучники за стеной щитов успели выпустить свои стрелы, киммериец нагнал убегавшего. Могучая рука описала дугу, будто зачерпывая сачком, и вырвала драгоценную ношу.

Бегущий взвизгнул, как лесной кот во время гона, и в свою очередь ударил Конана стилетом причудливой формы. Сталь рассекла кожу, но была остановлена рукоятью двуручного меча. В следующее мгновение тяжелый кулак киммерийца превратил бойкого противника в неподвижную тушку.

Конан развернул лошадь и поскакал назад, в голову каравана, увидев, что Говинду стоит на дороге и размахивает руками.

Когда бамульских воинов всего двадцать, трудно разделить их на четыре отряда («Руки», «Спина», «Живот» и «Ноги»). Но здесь действовал молодой вождь с острыми глазами и холодной головой. Он сидел на дереве, и его не видели ни друзья-пикты, ни противники-боссониты.

— Всадники приближаются! — прокричал Говинду. На самом деле он употребил выражение «шестиногие воины», поскольку лошади в бамульских землях встречались настолько редко, что далеко не всякий житель тех мест мог похвастаться тем, что видел одну из них.

Конан подумал, что либо это в самом деле ловушка, либо же каравану чертовски повезло. Впрочем, сейчас это различие не играло роли. Кровожадность пиктов при атаке охранников, скрывшихся за стеной щитов, заставила их забыть обо всем. А теперь, поскольку шла подмога, любой из защитников каравана, кто еще оставался в живых, мог надеяться увидеть завтрашний рассвет.

Конан махнул рукой бамула. Пикты также заметили этот жест. Но их вождь не подал им сигнала. Там, где они находились, стучали барабаны и гремели вопли. Конан выругался. Ему совершенно не улыбалось решать сложную задачу: либо бросить пиктов, либо торчать здесь и ждать, пока те заметят, что к боссонитам спешит подкрепление. Киммерийцу не хотелось терять драгоценное время. Тем более что бамула находились куда как ближе к врагам, нежели пикты, так что первый, самый сильный удар падет именно на чернокожих воинов.

Конан крикнул бамула, чтобы они возвращались и укрылись по обеим сторонам дороги. Это открывало новому отряду возможность атаковать пиктов. Но при этом бамула оставались бы живы и могли бы ударить боссонитам в тыл. И, возможно, тем самым спасти своих северных свожу (это было бамульское слово, означающее союзников по набегу). Именно так бамула обычно и называли пиктов.

Темнокожие воины едва успели укрыться за деревьями, когда подлетели боссониты. То ли охрана каравана была сильнее, чем Конан себе представлял, и больше людей осталось в живых, то ли в ход пошли какие-то загадочные силы, но удар пришелся прямо по пиктам.

Дикари не любили сражаться врукопашную против закованных в латы противников. Они вступали в такой бой лишь в том случае, если превосходили врагов количеством, причем значительно. На этот раз их было мало. Но им была открыта дорога в леса. Лес был рядом. Лес, где ни один всадник не сможет их нагнать. Пикты так и поступили. Мгновение спустя ни одного дикаря поблизости уже не было, все они скрылись в непроходимой чащобе.

Поскольку бамула ничего не оставалось, кроме как последовать их примеру, Конан спешился, хлопнул лошадь по крупу и послал ее вперед, к боссонитам. Затем вложил меч в ножны и обеими руками покрепче ухватил сундучок. Даже могучему киммерийцу было нелегко тащить тяжелый сундук одной рукой, да еще бежать с ним среди деревьев.

Лишь убедившись в том, что поблизости не видно пиктов и что они не скрываются рядом, Конан решился открыть сундучок. Он сделал это, отыскав трухлявое дерево — последние останки великана, бывшего некогда размерами с добрый храм и более древнего, чем любое сооружение, возведенное руками человека.

Пока Кубванде держал кусок зажженного мха, привязанного к палке, Конан атаковал замки и петли сундука кинжалом. Замки поддались только тогда, когда кинжал едва не сломался. Кто бы ни запирал этот сундук, он явно стремился как можно лучше сохранить то, что находилось внутри.

Крышка откинулась со слабым, почти человеческим вскриком. Поначалу Конану показалось, что внутри ничего нет. Затем он увидел, что сундучок выстлан изнутри черным бархатом и закрыт черным шелком. Киммериец сорвал шелк, и в свете факела Кубванде заметил слабый отблеск. Засунув руку, он нащупал что-то твердое и гладкое.

Он извлек на поверхность содержимое сундучка. Квадратной формы кристалл, столь прозрачный, что его с трудом можно было рассмотреть на черном бархате. Конан подумал, что кристалл стал бы отличным украшением для рукояти меча или шлема. Но было в нем что-то неприятное, заставившее киммерийца насторожиться.

— Хм, — хмыкнул Бовену. — Золота, которое здесь спрятано, не хватит даже оплатить услуги носильщика, который допер эту тяжесть сюда.

— Как я погляжу, маловато у тебя в голове мозгов, чтобы судить о подобных вещах, — отозвался Кубванде. — Раз он нам не нужен, отдадим его Лизениусу. Тот небось найдет ему какое-нибудь применение.

— Это уж наверняка, судя по тому, как дрались за него охранники, — заметил Конан. — Тому, кто его потерял, теперь придется выложить хозяину круглую сумму.

У Конана появилось желание выпустить кристалл из рук как можно быстрее. Вместе с тем у него мелькнула мысль о том, что вовсе не обязательно отдавать его Лизениусу. От кристалла прямо-таки смердело колдовством. Киммериец рассудил, что честному человеку он ни к чему, а Лизениусу в самый раз.

А как насчет честной женщины? Похоже, Скира имела сомнения относительно некоторых планов своего отца. Но молчала. Конан куда больше доверял бы ей, если бы она не была так скрытна во всем, что так или иначе касалось дел Лизениуса. Но даже и при его вполне закономерном недоверии к ней можно было сказать: ей он доверял куда больше, чем ее отцу, настолько, насколько золотая монета ценнее медного гроша. По доброй воле киммериец не доверился бы никому, кто имел хоть малейшее отношение к магии. Но ради спасения бамула ему приходилось положиться на добрую волю Скиры. По его мнению, она отчасти этого заслуживала.

— У меня на родине имеются такие кристаллы, — сказал Конан. — Они обладают колдовской силой. Но это бабская магия. Вуона тоже женщина, но не умеет обращаться с колдовскими силами. А вот Скира — и женщина, и кое-что понимает в волшебстве. Отдадим кристалл ей.

— А если это разозлит Лизениуса? — спросил Бовену.

— Тогда, — сказал Говинду таким тоном, будто поучал ребенка (хотя Бовену был по крайней мере на пять лет его старше), — тогда мы будем держать язык на запоре и никому не скажем насчет кристалла до тех пор, пока Скира сама не уладит это дело.

Глава тринадцатая

Лизениус мало походил на обычного волшебника. Впрочем, Конан знавал многих колдунов, хотя и не любил это племя, и понимал, что они должны отличаться друг от друга, как и обычные люди.

Отец Скиры был почти одного роста с киммерийцем. Веди более здоровый образ жизни, он наверняка был бы так же силен, как Конан. Однако колдун слишком много времени проводил над свитками, согнувшись в своей пещере. Шелковое одеяние обтягивало его здоровенное брюхо. Одеяние было столь просторно, что могло бы послужить парусом для какой-нибудь барахской посудины. Явно, что Лизениус не отказывал себе ни в чем. Одевался он по последней аквилонской моде. С широких плеч свисал короткий боссонский плаш. Широкий кожаный пояс был явно пиктского происхождения. На поясе висел пиктский бронзовый кинжал.

Широкое лицо выглядело слишком молодым, так что трудно было поверить в то, что у колдуна взрослая дочь. Единственным, что указывало на зрелые годы, был широкий лоб с залысинами и роскошная борода, изрядно подернутая сединой. Глаза у него были такими же, как у Скиры, ярко-голубыми, похожими на глаза Конана. Но выражение этих глаз настораживало киммерийца.

— Вы хорошо послужили мне, — сказал Лизениус.

Конан немало путешествовал по свету, знал немало языков и сразу распознал аквилонский акцент.

Лизениус повторил:

— Очень хорошо послужили.

Колдун произнес последнюю фразу еще раза три, прежде чем Конан начал переводить ее бамула. Киммериец решил передавать своим воинам все, о чем он говорит с колдуном. Но не было причин делиться со своими людьми одолевавшими его относительно Лизениуса сомнениями. Инстинкты вынуждали Конана быть настороже, а киммериец доверял своим инстинктам. Если бы он этого не делал, то давным-давно покоился бы в холодной земле.

Сомнения Конана прорастали медленно, как мох. Он смотрел на Лизениуса. Похоже было, что тот родился в Аквилонии. а не в Боссонии, откуда, в свою очередь, бежал в Дебри Пиктов. Видимо, он повсюду практиковал магическое Искусство. Причем это повсюду заканчивалось именно тем, что его изгоняли. В Боссонии же ярость властей предержащих стоила жизни его жене, матери Скиры. Видимо, когда Лизениус появился здесь, в Дебрях Пиктов, его знание магии было достаточно заурядным и ничем не выделяло его из своры прочих колдунов. С другой стороны, все, что связано с магией, трудно назвать «обычным»!.. Конан раньше не верил в магию вовсе. Не верил до тех пор, пока не увидел корабли, плывущие по воздуху. Ясно было, что Лизениус прошел выучку у стигийских жрецов. У стигийцев длинные руки и много золота, с помощью которого они покупают друзей. Используя свою магию, Лизениус отыскал друзей даже среди пиктов. Причем его занятия Искусством

подняли престиж местных шаманов.

Теперь, думал Лизениус, настало время отомстить тем, кто изгнал его из цивилизованного мира и лишил жены. Он нашел управу на пиктов. В дальней пещере находится статуя древнего воина. Оживленная магией Лизениуса, статуя должна стать непобедимым защитником колдуна. Отныне те, кто нарушит границу его владений, проклянут день, когда родились на свет, слушая вопли своих умерщвляемых родственников прежде, чем и их собственные глотки будут перерезаны…

С пиктами у Лизениуса были особые счеты. Конан чувствовал это. Обладая опытом участника стольких военных кампаний, что хватило бы на двух человек его возраста, Конан слушал своего нанимателя с мрачным вниманием. Пусть Лизениус болтает красиво и складно, однако киммерийцу хорошо известны повадки чародеев. Он знал, как устроены их мозги и каким образом текут мысли в головах колдунов.

В настоящее время Конан склонялся к убеждению, что Лизениус безумен. Был ли маг безумен и прежде, кто знает? Со стигийской магией киммериец имел дела меньше, чем с другими, и предпочел бы не иметь вовсе. Но было ясно одно: в настоящий момент старый колдун полностью спятил. Возможно, он рехнулся от одиночества, хотя не исключены и другие причины. Но то, что он делал, было бессмысленным. Он хотел натравить пиктский народ на Боссонские Пределы.

Конан уже собирался спросить, какую роль он со своим отрядом должен сыграть в этих планах, когда Лизениус, казалось, вытащил все мысли киммерийца из его головы. Это было так неожиданно, что Конан не осмелился даже бросить взгляд на кошель, висевший у него на поясе, чтобы убедиться: не утащил ли Лизениус одной лишь силой мысли кристалл у него из кошеля?

— Я не могу предоставить какому-либо племени или клану пиктов честь войти в пещеру Статуи. Иначе Другие почувствуют такую сильную зависть и обиду, что перережут мне глотку. Или, по крайней мере, вырежут то племя, которое было удостоено этой чести. Я уже нахожусь в куда как менее дружественных отношениях с кланом Змеи, чем мне бы хотелось. И мне совершенно не улыбается поссориться еще и с остальными.

И снова Лизениус что-то, сотворил. В голове Конана возникло видение клана Змеи, приведенного к покорности после того, как статуя прогулялась по их землям. На мгновение у Конана появилось острое желание, чтобы клан Змеи именно сейчас проявил свою гнусную сущность, ворвался в пещеру и разнес все к демонам. В конце концов, битва с пиктами куда приятнее, чем беседа с колдуном, у которого амбиции превышают здравый смысл (да и весь опыт общения Конана с колдунами говорил за то, что преувеличенные амбиции — самое обычное для магов дело).

— Тебе с твоими бамульскими воинами выпала честь отправиться в эту пещеру. У вас нет среди пиктов ни родственников, ни друзей. Вы доказали свое воинское умение. Самое главное — вам приходилось проходить сквозь Переместитель. То, что вы сделали один раз, вы сделаете снова.

Киммерийцу потребовалось несколько секунд для того, чтобы понять: Лизениус имеет в виду Ворота Зла. Именно эти слова Конан и употребил, когда переводил слова колдуна бамула. Он услышал, как его воины со свистом втягивают в себя воздух. К счастью, Лизениус, похоже, истолковал это как признак готовности. Киммериец возблагодарил богов за то, что колдун мало что понимает в бамульских обычаях.

— Воздадим честь Лизениусу, — сказал Конан.

Бамульцы начали распевать:

— Охбе Лизениус. Охбе Лизениус. Охбе Лизениус.

Конан надеялся, что ему удастся вывести из себя колдуна, позволив бамула распевать это восхваление так долго, что тому надоест. Бамула были исключительно занудны в своих песнопениях. Однако похоже, что в этих пещерах лишь одному человеку позволялось быть занудным. Лизениус сделал жест, безошибочно свидетельствующий о том, что ему все это не нравится. После чего Конан построил своих людей, отдал поклон в хайборийской манере и вывел свой отряд. Они прошли по трем коридорам, свернули в четвертый, упирающийся в то помещение, которое они занимали. Киммериец сделал знак Кубванде.

— Да, Конан?

Варвар нащупал кошель. Он постоянно носил кристалл с собой, даже находясь в покоях Лизениуса, не желая никого подвергать опасности изза обладания опасным сокровищем. Колдуны пытались убить Конана больше раз, чем пальцев на руках и ногах. У бамула же нет такого обширного опыта общения с чародеями.

— Эта штука будет оставаться у меня, пока мы не решим окончательно, кому ее отдать.

— Будь осторожен, Конан. Ты нужен нам больше, чем Скире. Я имею в виду не только бамула.

— У нас еще достаточно времени, прежде чем мы снова увидим кого-либо еще, — сказал Конан. Откровенная лесть его собеседника почему-то не разозлила его. Кубванде не дурак. Кроме того, он искусный воин. Но стремление плести интриги у него в крови, равно как стремление мстить — в крови у Лизениуса.

Чтобы чернокожие наемники колдуна не бродили по пещере, Лизениус дал понять, что опасности таятся здесь на каждом шагу. Он никогда не говорил, что это за опасности, поэтому Конан толком не мог себе представить, что колдун имел в виду: магию ли, зверей, людей или просто колодцы в полу, готовые поглотить неосторожного.

Имея привычку бродить в темноте еще со времен своей воровской молодости, Конан мало обеспокоился невнятными угрозами Лизениуса, поэтому вскоре уже довольно ловко научился ориентироваться в темных туннелях.

Не прошло и десяти дней, как они наслаждались гостеприимством колдуна, а Конан уже обнаружил хитроумный ход, которым можно пробраться от места, где разместились бамула, к месту, где обитала Скира. Обнаружил он и удобный путь к складу. Последнее было особенно важно в те дни, когда его мучила жажда.

Впрочем, в комнату Скиры он не ходил. Дочь колдуна с самого начала четко обрисовала ему то, чего бы она не хотела. У Конана не было ни малейшего желания испытывать их отношения на прочность, прося ее о большем.

Кроме того, киммерийцу совершенно не хотелось вызывать ревность Вуоны. Она была отличной подругой в постели. Однако женщины, он знал, всегда найдут повод для ревности. Кроме того, ревность Вуоны могла быть опасной, если это чувство толкнет ее на путь предательства. Конан не хотел, чтобы глупая женщина отдала отряд в руки Лизениуса. Несомненно, кто-нибудь из бамула избавил бы киммерийца от необходимости проливать кровь девушки своими руками, но его больше устроило бы, если бы она осталась жива и здорова и вернулась в Черные Королевства вместе со своими сородичами.

Но настал день, когда Конан собрался все-таки забраться в покои Скиры и встретить ее там, дождавшись, когда онавернется домой. Несмотря на то что он сказал Кубванде, в планы Конана не входило отдавать кристалл, не выведав предварительно, что это за штука. Эта осторожность была вполне разумной: глупо было отдавать возможное магическое оружие человеку, которому ты не доверяешь. А здесь киммериец никому особенно не доверял.

Конан сказал Кубванде, что, если он не вернется перед закатом солнца, бамула должны будут сами заботиться о своей безопасности и надеяться только на себя. Правда, он не объяснил молодому вождю, как им это сделать. Кубванде, конечно, был менее щепетилен, чем киммериец, и с легкой душой предложил бы свои услуги Лизениусу. Вряд ли Говинду удалось бы одержать над ним верх.

Если бы не загадка, связанная с кристаллом, вряд ли Конан стал бы рисковать и искать встречи со Скирой в ее покоях. Но на карту была поставлена безопасность его людей. С другой стороны, его снедало любопытство. Любопытство перевесило даже осторожность.

Конан вскорости добрался до трещины в скале. С наружной стороны она была достаточно широка, чтобы вместить массивного киммерийца, если бы Конан вздумал по ней лезть. Кроме того, трещина давала какое-никакое убежище. Внутри она расширялась, напоминая камин, и Конан вполне мог упереться руками в одну стену, а спиной в другую. Он привязал к поясу фонарь — медную чашу, в которой плавал мох, пропитанный маслом, — и начал карабкаться наверх.

Киммериец лез, стараясь передвигаться еще тише, чем обычно. Его опыт говорил, что любые охранники замечают тебя именно в тот момент, когда тебе менее всего хочется привлечь их внимание. Конан двигался довольно быстро и скоро оказался в верхнем туннеле.

Туннель вывел его в коридор, образованный неглубоким подземным потоком. Киммериец остановился в проеме, выводящем в коридор, и поморщился: там, где зрение и слух не работали, обоняние могло предостеречь его об опасности. Здесь Конан ощутил какой-то подозрительный неприятный запах, которого раньше не было.

Однако он ничего не слышал. Свет фонаря также не открыл ему ничего нового: только голый камень стен, изъеденных потоком, текшим здесь, наверное, миллионы лет, да холодная темная вода, струящаяся под ногами. Киммериец коснулся воды пальцем, облизал. Вроде ничего подозрительного. Вода, даже не затхлая. В принципе, до покоев Скиры можно было добраться несколькими путями. Через этот же туннель существовал только один путь. Но только в том случае, если умеешь проползать сквозь скалу с той же легкостью, с какой червь проползает сквозь свежую землю. Конан этой способностью не обладал, поэтому ему ничего не оставалось, как ступить в воду и двинуться вперед. В одной руке он держал высоко поднятый фонарь, в другой — меч. Глаза осторожно осматривали туннель, ноги тщательно ощупывали дно потока.

Хорошо, что он принял столько предосторожностей. С каждым шагом вонь становилась сильнее. Теперь киммериец услышал нечто похожее на дыхание. И это было не его дыхание, чтобы убедиться в этом, Конан перестал дышать, однако вздохи продолжались. Он медленно пошел вперед. То неведомое, что находилось впереди, тоже затаило дыхание. Наступила тишина.

Теперь киммериец чувствовал холод. И не только потому, что основательно вымок, блуждая по туннелю. Очевидно, то странное, что было впереди, чувствовало его приближение. У противника Конана было преимущество: он мог выбрать время и место атаки. Варвару пришлось бы встретить эту атаку, которая последует без предупреждения, и, возможно, здесь, в тесноте каменного коридора. Но это лучше, чем позволить неведомому гоняться за ним по пещерам или, того хуже, позволить страшной твари бродить в темноте в поисках легкой жертвы.

Конан миновал самую узкую часть коридора без всяких происшествий. Ему показалось, что впереди он слышит царапанье. Киммериец подумал, что, по всей видимости, потоком нанесло сухие сучья.

Варвар сделал еще один шаг вперед, и туннель огласился жутким воплем. В Конана ударила громадная масса. Вода брызнула во все стороны. Фонарь зашипел и потух. Наступила кромешная тьма.

Конан тотчас же понял, что на него нападают двое. Один из противников был посильнее. Он схватил киммерийца за левую руку и попытался вывернуть. Либо выдернуть! Дернувшись, Конан вырвался из захвата и с силой ударил противника о стену.

Это дало ему лишь мгновенную передышку. Большего ему, однако, и не требовалось. Он отвел свободную руку, сжал могучий кулак и ударил в темноте туда, где, по его мнению, находилась голова противника. В тот же самый момент он рубанул. Правда, рискуя мечом и несколько неуклюже, поскольку был неудобный угол для удара. Аквилонская сталь полоснула по шее монстра. Тварь завыла, и гнилостное дыхание обдало Конана.

Первый нападающий теперь пытался схватить его сзади. Но и на этот раз атака противника не увенчалась успехом. Нападающий явно пытался сохранить свою жертву невредимой. Выбросив вперед обе ноги, Конан изо всей силы ударил того, кто находился перед ним, одновременно с тем придавив спиной того, кто подкрадывался сзади.

Он услышал хруст, когда череп первого из нападавших ударился о скалу, и почувствовал, как хватка ослабевает. У Конана теперь была свободна рука. Он не замедлил выхватить кинжал и нанести яростный удар в то неведомое, что находилось перед ним. Еще один вскрик — и струя зловонной крови смешалась с подземным потоком. Конан ударил снова. Новый фонтан крови; однако криков больше не было. Киммериец сделал шаг в сторону и обрушил на нападавших свой меч, сперва на одного, потом на другого. Он почувствовал, как сталь разрубает кости.

Затем осталось только эхо предсмертных стонов да журчание воды, обмывающей два волосатых тела и уносящей два потока крови. Конан вложил в ножны оружие и выбрался из воды. Похоже, он не очень пострадал, хотя ощущение было такое, будто его измолотили дубинками. Не известно, с кем ему пришлось сражаться, но противник был силен, быстр и не слишком сообразителен, но все же слишком опасен, чтобы позволить ему просто так разгуливать по туннелю.

Вот и еще один вопрос, который он задаст Скире перед тем, как заговорит с ней о кристалле. Он коснулся пояса, чтобы убедиться, что кристалл на месте, в кошеле. После чего он двинулся дальше.

Возможности снова зажечь лампу Конан не видел. Да в лампе и не было нужды. Последний участок пути до покоев Скиры был таким простым, что даже начинающий воришка с легкостью проделал бы его без всякого света. Синяки и царапины Конана только-только начали саднить, когда он оказался возле дверей. Киммериец вытащил кинжал и постучал рукоятью. В ответ раздалось лишь шуршание, ибо дверь была сработана из толстых досок, окованных медью. Некоторые из медных украшений образовывали странные фигуры, которые могли быть рунами чужого языка, — Конану прежде не приходилось иметь с ними дело. Он услышал слабое звяканье. Несомненно, это открывался глазок. После чего с глухим стуком отодвинулся засов.

Со скрежетом петель, который был громче боевого клича целой армии, дверь отворилась.

На пороге стояла Скира. В одной руке у нее был кинжал. На плечи она наспех набросила кожаный плащ. Девушка была неплохо сложена, отметил Конан. Кроме того, киммериец мог бы поклясться, что под плащом на Скире ничего не было.

— Конан! Что привело тебя сюда?

— Любопытство.

— Любопытство касается меня? — У другой женщины подобный вопрос мог быть принят за флирт. Впрочем, мрачное выражение лица Скиры и ее ровный голос начисто отметали такую возможность.

— Любопытство касается кое-какой штуки, которую мне удалось захватить в боссонском караване.

— Ну вот. Теперь и я тоже изнемогаю от любопытства. Да и не только из-за того, о чем ты говоришь. Но и из-за тебя. Как ты добрался сюда? Почему ты в таком виде? Ты выглядишь так, будто упал с утеса. Разве отец не говорил, что бродить по туннелям небезопасно?

Знаком она предложила ему войти, и он принял ее приглашение.

— Опасности здесь больше, чем предполагает твой отец. Если только он не собственноручно напустил гигантских обезьян в пещеру, — сказал Конан.

Глаза Скиры расширились. Конан попытался описать тех чудовищ, с которыми сражался во тьме.

Прежде чем он закончил, Скира смертельно побледнела и некоторое время

молчала, а затем медленно произнесла:

— Ты встретился с хаканами. Пиктские колдуны приручают их, а затем используют для выслеживания… и убийства. Но в наших пещерах их быть не может.

— Это ты скажешь тому, кто их послал, — резко оборвал ее Конан. — А покамест держи дверь на запоре и забаррикадируй ее и будь настороже. Да приготовь заклятье, если у тебя есть подходящее против этих монстров. Любой из них с легкостью может вырвать тебе руки-ноги, и даже дыхание у него не участится.

На мгновение Конану показалось, что Скира вот-вот упадет в обморок. Плащ почти сполз у нее с плеч, и она, похоже, даже не заметила, когда Конан поправил на ней одежду. Она села, будто ноги отказались ей служить, и на мгновение бессильно свесила голову.

— Это можно так понимать, что ваш мир с пиктами нарушен? — спросил Конан, усаживаясь подле нее. У него было невыносимое желание заорать на чувствительную девицу, но приходилось говорить с ней спокойно, будто с ребенком. Скира, конечно, девушка смелая и сообразительная, но сегодня ночью на нее навалилось слишком много плохих известий.

— Если они спустили на нас хаканов, можно сказать и так, — отозвалась наконец она. — А что еще привело тебя сюда?

Конан пошарил в кошеле и вытащил кристалл. Глаза Скиры расширились, но

голос остался ровным, когда она проговорила:

— Это тот самый, захваченный в караване?

— Да. Он был в чертовски крепком сундучке. Боссониты охраняли его, как дьяволы. Трое ребят, похоже, были готовы отдать свою жизнь, лишь бы сундучок не достался чужим.

— Я понимаю почему.

— В таком случае расскажи, чтобы я тоже понял. По-моему, сейчас неподходящее время загадывать друг другу загадки.

Скира вздрогнула:

— Нет. Время и в самом деле неподходящее. — Она протянула руку к кристаллу. Конан мгновение помедлил. А вдруг тут действительно не обошлось без колдовства, и кристалл придаст ей новые силы, когда окажется у нее в руках?..

Впрочем, у него, Конана, наготове меч и кинжал, которые он, в случае чего, тут же пустит в ход, чтобы расправиться со Скирой или тем чудовищем, в которое она могла превратиться. Он извлек из ножен кинжал и положил правую руку на рукоять меча.

На мгновение Скира была ослеплена блеском стали. Затем она снова протянула руку, и Конан положил в нее кристалл.

Возникшая вслед за этим пауза продолжалась так долго, что Конан невольно начал опасаться, как бы другие хаканы не обнаружили своих мертвых сородичей и не отправились мстить. Скира, похоже, была в трансе. Киммериец надеялся, что, странствуя по другим мирам, она сможет найти ответы на кое-какие вопросы, поэтому имело смысл не беспокоить ее.

За секунду до того, как киммериец окончательно потерял терпение и открыл рот, чтобы окликнуть ее, Скира поднялась. Она казалась еще более спокойной, чем была до этого, хотя сжала кристалл с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели.

— Судя по всему, это кристалл Траза, — сказала она.

— Мне это ничего не говорит, — заявил Конан.

— Прости меня. Эти кристаллы очень старые. Говорят, они происходят из Атлантиды. Впрочем, все старое связывают с атлантами, даже если об этом нет упоминаний ни в одной из хроник…

— Скира, ты подражаешь худшим чертам своего отца. Что эта проклятая штука умеет делать?

— Она может увеличивать силу колдуна. Также может очищать храмы и другие священные места с помощью Черной магии.

— Полезная штучка, а? Не сомневаюсь, ты смогла бы найти ей применение.

— Известно, что их существует всего шесть. Я и мечтать не могла о том, чтобы один из них когда-нибудь оказался в моих руках.

— Стало быть, ты намерена прикарманить его?

— Ты хочешь сказать: отдам ли я его отцу?

Конан что-то проворчал. Уж слишком быстрая она, эта Скира. У него появилось желание отнять у нее кристалл и разбить его о каменный пол. Киммериец сомневался в том, что эта вещица окажется прочнее горного хрусталя. А если что, то несколько хороших ударов мечом могут завершить дело.

— Тебе судить о своем отце и его честности. Этот кристалл может помочь ему воспользоваться Воротами Зла — Переместителем, как вы его называете, — чтобы отправить нас в пещеру, где находится статуя, которую он собирается оживить? Если это так, то лучше отдать кристалл ему. В конце концов, от этого зависит моя жизнь и жизнь моих бамула.

Глаза Скиры снова расширились. Конан решил, что у нее очень красивые глаза, и не стал бы возражать, предложи ему кто-нибудь увидеть, как эти глаза расширяются среди подушек скомканной постели. Но сейчас важнее было другое. Необходимо было узнать от этой женщины, что происходит.

— Он что, посылает ТВОИ отряд в пещеру?

— Так он сказал. Или его нужно понимать иначе?

— Нет, именно так. Ты слышал… ты услышал правду. Но только часть правды.

— А какова она вся целиком?

Скира глубоко вздохнула, и теперь речь ее полилась быстрым потоком. Все-таки, хвала богам, она была самой обычной женщиной.

— Статуя может быть оживлена с помощью кровавого жертвоприношения. Жертвой должен быть либо ближайший кровный родственник колдуна, либо кто угодно другой, но числом не менее двадцати. Поначалу отец подумывал принести в жертву меня. Но, к счастью, передумал и решил пожертвовать двадцатью пиктами.

— А как бы ему это удалось?

— Он собирался выдать меня замуж за вождя пиктов. Выкупом за невесту была бы жизнь двадцати его воинов.

— Вряд ли после этого вождь увидел бы следующий рассвет. Возможно, твой отец и разбирается в магии, но что до пиктов и их обычаев, то мой молодой вождь Говинду — и тот даст ему фору.

— У отца не было другого выхода. Кроме того, остальные пикты, скорее всего, простили бы его, после того как магия принесла бы свои плоды. Им ничего другого не оставалось бы. Если подумать — они даже в выигрыше.

— А в результате Боссонские Пределы превратились бы в край, где царит лишь смерть. Ты этого хочешь, да?

— Не забывай, что Лизениус — мой отец. Он любил мою мать. А в боссонитах видит ее убийц. Так проще. Если ты смотришь на мир глазами мстителя, легче осуществить мщение.

— Если только не спятишь раньше, чем добьешься желаемого. Я думаю, что именно — это и произошло с твоим отцом. — Подозрение мелькнуло у Конана в голове. Подозрение росло, а теперь превратилось в холодную уверенность. — Мой отряд отправляется с помощью Переместителя в пещеру, после чего МЫ и оказываемся той самой кровавой жертвой? Пикты живы-здоровы, причин враждовать с вами у них нет, а по топям начинает разгуливать чудовищная статуя, так? Это и есть замысел твоего отца?

Скира кивнула:

— Мне он не говорил об этом прямо, но из того, что я слышала и знаю, похоже, что дело обстоит именно так.

— Я тоже так думаю, — сказал Конан. — Скира, если я отдам тебе этот кристалл, ты сможешь спрятать его от отца? Я подозреваю, что тебе понадобится какая-то защита против него, даже если ты и не желаешь ему зла. Впрочем, я не стану от тебя ничего требовать. Клянусь, я уничтожу кристалл, если ты не дашь мне слова, что скроешь его от своего отца. Предав нас, ты и сама не долго проживешь.

Всегда имеет смысл найти друга в стане врага и вооружить его. Вопрос только в одном: останется ли этот друг другом и не перейдет ли данное ему оружие в другие руки. Конану не раз доводилось прибегать к этой уловке. Иногда срабатывало, а иногда и нет. В целом ему хотелось бы доверять Скире. Если ей действительно можно было доверять, она могла бы принести ощутимую пользу. Если же нет… тогда смерть им всем. Не только Конану и его отряду. Боссонский край будет усеян трупами еще до того, как ударят пикты.

— Я поклянусь. А пока я обдумываю слова клятвы, я хотела бы заняться твоими ранами. Хаканы не кусали тебя, а?

— Нет. Впрочем, клыки и когти у них имелись. Да и мускулов было в достатке.

— Ты столь же удачлив, сколь и силен. Укус хакана ядовит, — так что только заговоры способны исцелить рану. Теплая вода и травяной настой помогут излечить царапины. А наговор снимет боль…

— Никаких наговоров.

— Ты что, мне не доверяешь?

— Я вынужден доверять только себе самому. Все наговоры, с которыми я имел дело, только ослабляли мой ум и мою руку. Те, кто нападал, могли быть не просто хаканами.

— Очень хорошо. Повернись спиной. Уверенный, что сейчас она не ударит его кинжалом в спину, Конан улегся на низкий диван. Под его тяжестью мебель затрещала. Киммериец услышал шлепанье босых ног по каменному полу, а затем что-то мягкое и холодное коснулось его спины. Конан догадался: так касаются голые груди женщины.

Он резко развернулся на диване, вскинув в воздух ноги в борцовском захвате. Этот маневр сбил Скиру с ног. Конан подхватил ее и привлек к себе. На ней не бмло ничего, кроме пиктской набедренной повязки. То, что скрывалось под одеждой, было так же соблазнительно, как и то, что было представлено взору.

Она покачала головой. Свет заиграл в ее волосах.

— Этого достаточно дня клятвы?

— Пока что да. Но я думал, что колдунья должна быть девственницей.

— Человек, у которого нет «голоса-призрака», не может ослабить женскую магию, — сказала она.

— Нет — чего? — спросил Конан.

Она объяснила. Объяснение было долгим. Но на этот раз киммериец не возражал против долгого объяснения. Она оставалась в его объятиях, целовала его, протирала его раны и вскоре, для лучшего исцеления Конана, сняла набедренную повязку. Не прошло и нескольких секунд, как они сплелись в объятии. Конан не имел представления, как долго они лежали обнявшись. Он только знал, что, когда Скира в третий раз исступленно закричала, мощный толчок заставил помещение содрогнуться. «Землетрясение», — подумал Конан. Диван трещал и раскачивался. Ножки мебели подпрыгивали. Губки и сосуд с водой упали со стола на пол. Когда сотрясения прекратились, Конан услышал грохот падающих камней, а затем вопль, который явно не могла исторгнуть человеческая глотка.

Конан вырвался из объятий женщины, схватил сталь, одежду и кристалл. Все лежало там, где он бросил. Ни Скира, ни какой-нибудь ее подручный не воспользовались этим моментом, чтобы украсть драгоценность. Надо было побольше расспросить эту женщину, НАДО БЫЛО БЫ, если бы только было время.

— Скира! Я верю, что ты не враг нам, даже если оставить в стороне то обстоятельство, что твой отец колдун. Кристалл твой. Будет лучше, если ты с кристаллом останешься здесь. Я уведу своих людей прочь. Мы будем сражаться с хаканами, пиктами и боги еще знают с кем.

Она посмотрела на него. Глаза ее больше не были широко раскрыты. Напротив, они были прикрыты. В них сквозило сонное сытое удовлетворение.

— Конан, чтобы твое путешествие было более безопасным, загляни в тот сундук. Он не заперт.

В сундуке хранилось множество всякой всячины, но только три предмета представляли для Конана интерес. Новая лампа. Пачка промасленного пергамента, содержавшего карту здешних мест, завернутая в тончайший кхитайский шелк. Конан рассудил, что очень скоро ему это пригодится.

Третьим предметом был тяжелый кошелек. Конан быстро открыл его, обнаружил, что в нем полно золотых монет, после чего подвесил кошель на пояс.

Скира не сделала даже попытки выбраться из постели и накинуть на себя одежду. Конан бросил на нее последний восхищенный взгляд, и она изогнулась от удовольствия, будто бы взгляд был лаской.

— Уходи быстрее. Если в ближайшее время ты уйдешь за пределы досягаемости моего отца, он, возможно, не накажет меня.

— Тебе, наверное, не приходилось видеть быстрое передвижение, Скира. Но ничего, скоро тебе представится возможность увидеть киммерийца с отрядом бамульских воинов, бегущих, чтобы спасти свои жизни!

Глава четырнадцатая

Говинду разбудил людей, когда услышал отдаленные звуки битвы. В этих каменных джунглях трудно было точно определить расстояние, но, судя по всему, сражение кипело как раз на пути отряда.

Люди были сонными, большинство пробуждалось неохотно. Вот и Кубванде был не слишком дружелюбным.

— Конан сказал, что мы должны ждать его до рассвета, — сказал иккако. — Стало быть, до этого времени мы можем отдыхать и копить силы.

— Может быть, наши силы нужны Конану, вдруг он в опасности? — тотчас же спросил Говинду.

Молодому вождю было приятно отметить, что даже самые заспанные кивнули при этих словах. Похоже все-таки, не он один имеет такие представления о чести. Все бамула обязаны Конану жизнью, и не один раз. И Говинду был уверен, что не раз еще человек, называемый Амрой, спасет их, прежде чем они вновь увидят бамульские земли.

— Но ведь мы не знаем, куда он… — снова начал Кубванде.

Его прервал Бовену:

— Мы знаем, где происходит битва. Стало быть, и Конан там. Конан — великий вождь. Он повсюду находит врага.

На этот раз все с готовностью кивнули, даже Кубванде, хотя последний — с видимой неохотой. Говинду сделал Бовену жест ритуальной благодарности и дал себе клятву: когда он сможет вознаградить Бовену, тот будет более чем доволен.

— Тогда надо, чтобы кто-нибудь из нас пошел туда, — сказал Кубванде. — Я с удовольствием поведу людей.

Говинду покачал головой. Он был рад увидеть, что на лицах большинства отразилось недовольство предложением Кубванде.

— Мы не будем дробить наши силы перед лицом неизвестного противника. Наоборот, надо держаться вместе и выбраться поскорее из этого каменного мешка. Конана мы пойдем искать сообща.

— Мы были все вместе вплоть до настоящего момента. И именно благодаря этому мы и остались живы. И если теперь единение наше будет означать смерть, мы примем смерть. Значит, так угодно богам. Мы встретим смерть так, как встречают ее бамульские воины. И даже местные дикари станут кричать: охбе бамула!

Никогда прежде Говинду не приходилось произносить таких длинных речей. Теперешняя была даже длиннее той, которую он произнес во время испытания на зрелость. Однако она подействовала на остальных сильнее, чем он мог надеяться, учитывая, что в отряде были воины — ровесники его отца.

Боги ставят свою печать на тех, кого хотят видеть вождем. Говинду надеялся, что был достоин их доверия, равно как и доверия своих людей.

Никаких речей больше не было, лишь осторожные передвижения мужчин, готовых выступить в поход.

Теперь Конан шел по туннелям открыто, не таясь. Сейчас главным оружием была быстрота. Нужно как можно скорее вернуться к своим, прежде чем с ними что-либо случится. Все было возможно: коварство Лизениуса, атака хаканов, еще одно землетрясение — одним словом, все что угодно.

Все, кроме паники среди бамула. И не потому, что все они демонстрировали одинаковую неустрашимость в битве. Каждый, кто входил в его отряд, последовал за ним сквозь Переместитель. Они были с ним и после. Не так-то просто напугать таких людей.

Туннель становился все уже, потолок все выше, и в конце концов переход превратился в трещину в скале, достаточно широкую, чтобы худой мальчишка мог провалиться в черные глубины. Конан мог поклясться, что стены туннеля тоже разошлись. Это было плохо. Узкие проходы и узкая щель, через которые он пробрался в покои Скиры, могли стать теперь слишком тесными для крупного киммерийца.

Киммериец неожиданно сообразил, что путь, которым он теперь следовал, проходил мимо сокровищницы. Кроме того, Конан отметил, что в воздухе появились дым и пыль, а также тяжелая вонь, которую он без труда узнал. Где-то впереди хаканы.

На этот раз он был готов. Киммериец положил на землю кошелек и карту и пошел дальше, неся с собой лишь лампу и оружие. За первым поворотом дым и пыль стали гуще. Клубы пыли вертелись в свете лампы, который едва пробивался сквозь густую завесу. Зайдя за второй поворот, Конан обнаружил рассыпанные по полу обломки камней. Огромный кусок скалы, упавший откуда-то сверху, наполовину перегородил проход.

Конан вжался в стену, прислушиваясь к каждому звуку, доносящемуся из-за обломков. Если хаканы поджидают его, то лучшего места для засады не придумать.

Однако стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь слабым отдаленным стуком падающих камней. Вонь от хаканов здесь была значительно слабее. Зато к ней присоединился другой запах. Этот новый запах был хорошо знаком Конану — зловоние смерти.

Чьей смерти? Единственный способ выяснить это — идти вперед. Конан вытащил меч и кинжал и двинулся мимо утеса, держась спиной к стене. Глаза его всматривались в темноту, выискивая друзей, противников или просто следы того, что произошло с сокровищницей.

Открылось более обширное помещение. Шагнув туда, Конан обнаружил нечто вроде поля битвы. Повсюду на полу валялись упавшие с потолка камни. Среди них виднелись обломки полурасплавленного металла и куски обугленного дерева. Все дымилось, делая воздух почти непригодным для дыхания.

Среди обломков виднелось несколько трупов. У мертвецов были почти человеческие очертания, но их руки и ноги чем-то отличались от конечностей людей. Кроме того, киммериец никогда не видел у человека столь заостренного черепа с выраженным гребнем. На тех трупах, что были не слишком обуглены, Конан заметил признаки волосяного покрова, также слишком густого для человеческого существа.

В противоположной стене чернела арка — вход в сокровищницу. Оттуда тянуло дымом. По обе стороны от входа были нагромождены обломки. За входом в сокровищницу дым и пыль клубились столь густо, что свет лампы Конана не мог туда проникнуть.

Однако того, что он смог разглядеть, ему было достаточно. Очевидно, этим путем крался отряд хаканов, самым естественным образом наткнувшийся на сокровищницу. Даже их полуживотного рассудка хватило, чтобы понять, что это место интересное. Одним богам известна мысль, зародившаяся у них в головах, по поводу того, что это за комната и что здесь интересного. Было ясно, что они попытались вломиться внутрь достаточно энергично, чтобы сработали магические защиты, призванные оградить это помещение от посягательств. Это и вызвало небольшое землетрясение.

Впрочем, целиком ли были эти защиты магическими? Лизениус не производил впечатления великого мастера в механических искусствах, Скира — тем более. Но эти пещеры и туннели были слишком обширны и слишком хорошо спланированы, чтобы быть чисто природным явлением. Вопрос — какие силы сотворили их за тысячелетия до того, как Лизениус появился в Дебрях Пиктов. Что они оставили после себя? И где эти силы сейчас? Не скрываются ли поблизости?

Что до Конана, то он твердо знал одно: после себя он не оставит в сокровищнице ничего, что кто-нибудь другой тоже сможет утащить. Лизениусу все равно здесь, в глуши, драгоценности ни к чему, а бамульским воинам, чтобы ускорить свое возвращение домой, понадобится куда больше золота, чем то небольшое количество, что было у них теперь благодаря щедротам Скиры. Конечно, придется положиться на удачу, ибо ясно, что Конан еще будет иметь дело с оставшимися механическими или магическими защитами сокровищницы. Впрочем, в те времена, когда он был вором, ему приходилось рисковать большим ради вовсе уж пустяковой добычи.

Конан отправился назад, чтобы подобрать кошелек и карту, и как раз вернулся обратно, когда услышал шаги, приближающиеся из туннеля. Шаги были явно человеческими, причем двигалось сразу много людей. Причем быстро. Возможно, это были бамула, но может быть, и пикты, которые последовали за верными слугами своих шаманов.

Киммериец скользнул под арку входа в сокровищницу и притаился там. Прикрыв свою лампу, он стал почти невидим.

Те, кто приближался, несли с собой источники света. Хорошо. Он увидит их прежде, чем они увидят его. Затем, если это пикты, — быстрый бросок…

Еще шаги. Кто-то двигался по туннелю тем путем, каким только что прошел Конан. Эти шаги были медленнее, шагавших было меньше, и теперь киммериец различил стук когтей по камню. Хаканы или кто-нибудь еще. Было ясно лишь, что не люди. По крайней мере один из идущих — не человек. Неужто у Лизениуса были собственные монстры, чтобы охранять сокровищницу?

Те, чьи шаги Конан услышал первыми, похоже, уловили звук идущих поблизости в тот же момент, что и Конан. Киммериец услышал, как люди остановились. Шепотом была отдана команда поставить лампы перед собой. Конан вздохнул с облегчением. Язык был бамульский. Конан мог поклясться, что приказ отдал Говинду.

Вскоре в поле зрения Конана появились три хакана. Один из них шел на четырех лапах, принюхиваясь к воздуху. Судя по описанию Скиры, это был один из тех, кто обязан был следить за киммерийцем. Остальные, по всей видимости, должны были его охранять, в то время пока он шел по следу, и помогать ему, когда он доберется до своей жертвы.

Конан решил вмешаться в их планы. Слишком уж много этих шаманских ублюдков шастает сегодня ночью по пещере. Он надеялся, что к рассвету их останется значительно меньше.

Киммериец осторожно нагнулся, не издав ни звука. Зажав между большим и указательным пальцем небольшой камешек, Конан бросил его на усыпанный обломками пол.

Стук камешка прозвучал не тише боевого клича и, несомненно, привлек внимание хаканов. Неразборчиво заворчав, они остановились и стали осматриваться. Отсюда им, несомненно, был виден свет бамульских фонарей, но видели ли они людей, которые скрывались за фонарями?

По крайней мере один из них увидел. С криком, который напоминал не то плач, не то рев, он бросился на фонари. Одним прыжком монстр достиг источников света и перевернул две лампы. Стало темнее. В воздухе зазвучали бамульские и киммерийские боевые кличи. Звериный рев хаканов перекрыл голоса людей.

Двое оставшихся чудовищ бросились помогать своему сородичу. Киммериец понял это именно так. При скудном освещении он с трудом мог судить об этом. Как бы то ни было, все три хакана оказались к нему, Конану, спиной.

Выскочив из укрытия, Конан бросился вперед, остановившись среди рассыпанных по полу обломков скалы, с трудом устояв на ногах. Где-то рядом треснула обугленная головешка. Но в туннеле стоял такой рев, что хаканы не обратили на это внимания и не заметили нового противника.

Одному из зверей практически сразу пришлось поплатиться за это невнимание жизнью. Зная их силу, скорость и живучесть, Конан ударил мечом, держа его в обеих руках. Позвоночник, череп и шея хакана разошлись под этим ударом. Увенчанная гребнем голова чудовища откинулась на плечо, а тело завалилось вперед. В этот момент в спину упавшей твари, бьющейся в судорогах, вонзилось два копья. В тот же момент страшная вонь наполнила помещение.

— Не приближайтесь к ним! — закричал Конан. — Образуйте стену, выставите копья и не подпускайте их!

Бамула не были слабаками, но киммериец сомневался что кому-либо удастся остаться в живых, побывав в сверхъестественно сильных объятиях хакана.

Вместо ответа кто-то бросил копье. Тяжелая пика пролетела мимо невредимых хаканов и чутъ не попала в киммерийца. Конан тут же подхватил копье и готов был уже метнуть его назад в того болвана, который столь неосмотрительно разбрасывался копьями. Но неосмотрительно ли? Варвар вспомнил отпечатки ног на берегу, где он обнаружил бегемота и склонность Кубванде к интригам. «Неосмотрительно брошенное» копье запросто могла направить рука какого-нибудь гада, который в глаза величает себя «другом».

В следующее мгновение бамула покончили со вторым хаканом. Они забили его копьями, частично забросав с расстояния, частично вонзив непосредственно в жертву. Конан услышал боевой клич и вопль боли пополам с яростью, а затем предсмертный крик хакана. Третий хакан, похоже, свихнулся. Он скорчился на полу и начал скулить, пока вперед не вышел Говинду и не покончил с ним ударом копья.

Молодой вождь вырвал из тела хакана копье и принялся отгибать погнувшийся наконечник, сделанный из мягкого железа. Конан подошел к нему. Они похлопали друг друга по плечу. Затем киммериец отвел Говинду в сторону и прошептал:

— Это копье пролетело совсем рядом и чуть не убило меня вместо хакана. Ты не видел, кто его бросил?

— У них есть имена? Мы думали, это обезьяны. Разве не так?

Конан рассказал ему о хаканах то немногое, что удалось узнать от Скиры. Говинду помрачнел.

— Плохо. Теперь против нас сразу две напасти.

— Либо говори то, чего я еще не знаю, либо придержи язык.

— Я знаю, кто бросил копье. Я должен его назвать?

— Ты думаешь, я стану проклинать этого идиота. Вот еще! Возможно, убью, но проклинать…

— Тогда имя тебе не нужно. Такие, как он, я думаю, прокляты от рождения.

— А может быть, и нет. — Конан возвысил голос: — Эй, бамула! Нас ждет сокровищница. Берите только то, что можете легко унести. Мы должны сматываться отсюда поскорее и несколько дней уносить свои задницы подальше от этой пещеры.

— Почему мы покидаем Лизениуса? — Это говорил не Бовену, как сперва показалось Конану. Он не узнал говорящего в темноте. Однако кто-то из воинов явно разглядел его:

— Скобун, тебе понравились здешние жилища или понравилось служить тому, кто здесь хозяйничает? Лучше попробуй удачи в битве с пиктами. По крайней мере, смерть будет более достойная.

— Да, — проговорил Конан. Он коротко рассказал о неслыханном злодеянии, которое замыслил Лизениус. Киммериец не стал тратить время на объяснение, откуда ему это известно. Однако Кубванде поспешил спросить, где теперь находится кристалл.

— Там, где он должен быть, как я и предполагал с самого начала, — ответил Конан. — Я был прав. Это женская магия, и нам она сильно пригодится. Скира не станет из-за нас ссориться со своим отцом, но злодейства и предательства она тоже не потерпит. А это, возможно, заставит ее, в свою очередь, помочь нам.

— Мудрые слова, — сказал Говинду. — Ну а теперь… Теперь — к сокровищнице. Заходите четверо зараз. Каждой четверке находиться там, пока я буду считать до ста. Если кто-нибудь будет жадничать и украдет что-нибудь у товарищей, ему не придется долго жить, страдая от страха перед Лизениусом и пиктами.

Голос юного вождя был лишь чуточку высоковат для голоса настоящего командира. По всему остальному было видно, что Говинду прирожденный вожак. Если ему и дальше будет сопутствовать благоволение богов и удача, то у него есть все шансы прославить свое имя.

Если, конечно, сегодня ночью он не сложит голову в пещерах Лизениуса.

Грабеж сокровищницы шел довольно споро. Сундуки и шкатулки были разбиты хаканами, а также магической защитой, которая начала действовать против них. Золотые и серебряные монеты, новенькие аквилонские кроны, монеты каких-то других царств, давным-давно канувших в глубинах времени, драгоценные камни, массивные ожерелья, кольца, украшения для рук и ног, изысканное оружие — все это в беспорядке валялось на полу.

Конан наблюдал за людьми, подбирающими драгоценности. Он подбадривал их, указывал, чтобы брали драгоценности, а не побрякушки. Кроме того, следил, чтобы не было драк, жульничества и мошенничества. Киммериец держал меч обнаженным, и люди, чувствуя на себе взгляд холодных голубых глаз, даже и помыслить не могли о том, чтобы что-то украсть или отнять у товарищей. Тем более что Конан словно читал их мысли.

Сам киммериец удовольствовался кинжалом, украшенным драгоценными камнями, который добавил к кошельку с золотом, полученным от Скиры. Сталь у клинка, конечно, неважная, ее уже успели испоганить пятна ржавчины. Драгоценные камни тоже не самые отборные. Сам по себе кинжал едва ли был пригоден для того, чтобы нарезать вяленое мясо в осажденном городе, где мрут от голода.

Каждый, кто уходил из сокровищницы, тащил с собой до отказа набитый кошель. Этот лишний вес, похоже, никого не тяготил и не пугал. Впрочем, предстоящий марш-бросок, видимо, многих заставит расстаться с частью награбленного. Конан про себя решил, что любой, кто упадет под весом награбленного, должен будет отдать половину другим, более сдержанным товарищам. Если же у товарища тоже некуда будет класть драгоценности, то лишние сокровища будут оставлены пиктам или волкам.

Приняв это решение, киммериец построил людей и повел их наружу мимо той пещеры, где они жили. Как раз в тот момент, когда они вышли, на востоке уже занималась заря. Погони пока что не было.

Бамула заметно приободрились и теперь смотрели на свое бегство как на вполне удавшееся предприятие. Конана грызли сомнения, но он о них помалкивал. До границы было еще далеко. Неизвестно еще, что припас Лизениус. Может быть, их бегство также входило в его планы. И в любой момент можно было ожидать появления пиктов.

Даже если удастся избегнуть всех этих опасностей, боссонская граница может быть для них закрыта. Они так хорошо пошалили по ту сторону от границы, что, возможно, всего золота, что они несут с собой, будет недостаточно. Вряд ли боссониты простят людей, которые грабили их заодно с пиктами.

— Они исчезли! Исчезли! Исчезли! — бушевал Лизениус.

Скира надеялась, что он не станет прибегать ни к каким заклятиям, покуда не успокоится. Сейчас, когда он пытался согреться травяным чаем, он, по крайней мере, слегка успокоился и не пытался уже бросить свою одежду в огонь.

Ей уже приходилось видеть отца в подобном состоянии, когда они бежали сперва из Аквилонии, а потом из Бессонии.

В Аквилонии люди платили большие деньги за использование Черной магии даже притом, что официально это было запрещено. В Боссонии магические заклятия в конце концов обернулись против Лизениуса и его семьи. Если бы сам колдун не похвалялся своим Искусством, то соседи, люди с твердыми кулаками и твердыми головами, вряд ли бы догадались, КТО живет среди них.

Но тигр, даже трижды промахнувшийся, не становится менее опасен для четвертого человека, на которого он готовится прыгнуть.

— Мы должны поднять пиктов и погнаться за киммерийцем и его людьми! — проворчал Лизениус. — Ну где я теперь найду воинов, которые нужны мне для жертвоприношения? Чем я теперь заплачу за этих воинов?

Даже короткого взгляда на содержимое сокровищницы было достаточно Скире, чтобы понять: ее отцу не хватит золота для этих целей. Да, двадцать бамула перевернули там все вверх дном после того, как перебили хаканов и выломали дверь. Но при этом нельзя сказать, что они оставили сокровищницу совершенно пустой.

Однако предложить часть этого золота пиктам значило, среди прочего, навести их на мысль, что золота в пещере куры не клюют. Кроме того, дикари наверняка уже знают о сокровищнице от хаканов. А когда те видят золото, то ни богу, ни человеку, ни магу лучше не становиться между пиктами и вожделенным сокровищем.

В таком случае ее отцу придется убегать отсюда нищим, если ему вообще удастся уйти. Без золота, без магаи. У него не останется ничего. Только она, Скира. Если ее брак с пиктским вождем не станет ценой бегства. Впрочем, должен существовать какой-то выход, который не потребует ни того, чтобы ее отец стал нищим, ни того, чтобы Конан и его люди были перебиты.

Если бы она могла спасти Конана (Скира поежилась при воспоминании о его сладостных объятиях) и предоставить бамула их участи…

Нет, Конан никогда с подобным не согласится. Он, скорее, умрет, проклиная ее. Его честь требует, чтобы он спас тех, кто последовал за ним через Переместитель в земли, которые, наверное, казались этим черным людям столь же странными и чужими, как, должно быть, Черные Королевства показались бы ей. Нет, киммериец умрет вместе со своими людьми.

Если бы она могла спасти отряд Конаиа, не погубив своего отца…

Скира отступила назад и вытащила из кошеля кристалл Траза. Когда она сделала это, глаза ее отца были бессмысленно уставлены на пол. Складывалось такое впечатление, что отец разговаривает с кем-то, кто прячется под полом, за толстым слоем камней. Колдун неожиданно поднял взгляд.

Внезапно он вскочил и издал такой рев, что Скира чуть не выронила кристалл. Она отступила еще на два шага, ибо у отца был такой вид, будто он вот-вот вырвет камень у нее из рук.

— Нет, отец! Это подарок от Конана! Он захватил его в боссонском караване, а затем подарил мне.

— Но… Ты хоть понимаешь, что это такое?

— Разве я не твоя дочь?

— Нет, пока ты будешь отвечать вопросом на вопрос, Скира. Я понимаю твою хитрость, но сейчас не время.

Здесь, подумала Скира, отец очень и очень ошибается. Сейчас самое время для хитростей.

Ей надо быть настолько хитрой, насколько она способна, иначе Конану конец.

— Подожди, отец, я знаю, что это такое. Я… Я… это уже попробовала… немного. Не великие, но достаточно малые духи, они смогли сказать мне, что эта штука для женщин и только для женщин.

Лизениус нахмурился. Скира надеялась, что в настоящий момент он не пытается вспомнить заклятие, которое и она могла бы сейчас произносить. Если он заберется в ее мозг, она волей-неволей предаст Конана. И тогда катастрофа будет неминуема.

— Это правда?

— Да.

— Хорошо. — Широкие плечи Лизениуса на мгновение опустились под тяжестью лет и воспоминаний.

Скира понимала, сколь много в этих воспоминаниях было ложным, ошибочным, неправильно понятым. Она хотела бы утешить отца, как часто делала, будучи еще ребенком. Тогда это его успокаивало. Успокоит ли теперь?

Возможно, что после этого она будет чувствовать себя еще худшим предателем, чем сейчас. В самом деле, почему она так уверена в том, что отец собирался продать ее пиктам ради исполнения своих планов. Однако сейчас она стоит перед ним, а он не решается назвать ее лгуньей. Все-таки в нем осталось больше человечности, чем она предполагала.

Возможно, ей с помощью Конана удастся найти путь отсюда, из этого края. Наверняка киммериец знает дорогу куда-нибудь, где они с отцом могли бы жить спокойно на те средства, которые можно взять из сокровищницы, и на то, что она сможет заработать с помощью своего умения целительницы и знахарки. Скира страстно надеялась на железную честность северянина.

И снова ей пришлось побороть желание обнять отца. Он, казалось, вот-вот расплачется. Девушка знала, что если это произойдет, то она расплачется вместе с ним. А со слезами выйдет наружу и истина, и тогда наступит то, чего она так боялась.

— Отец, у меня есть план.

— Не подвергай себя опасности. Это не твое дело.

— Мы не должны бояться опасности, если хотим избегнуть смерти. Нам известно, что у Конана нет «голоса-призрака». И, значит, мы не можем прослушивать его на расстоянии. Но мы вполне можем слушать мой «голос-призрак», если я переброшу его Конану через кристалл Траза.

— Это очень могущественная магия.

— Тогда ты должен научить меня пользоваться ею. Я переговорю с Конаном и попробую направить его к Пещере Воина. Тем временем мы сможем последовать за ним с сильным отрядом пиктов. Достаточно сильным, чтобы схватить бамула, когда они доберутся до пещеры. Одного Конана будет достаточно. В нем довольно духа, чтобы оживить статую. Если мы решимся пожертвовать целым отрядом…

— Так это и есть мой план! — воскликнул Лизениус. Он умхыльнулся, глядя на дочь. — Ты и в самом деле моя дочь, не только по плоти, но и по духу.

Скире хотелось закричать, что это не так. Но она сдержалась и упрямо продолжала гнуть свое:

— Мы могли бы воспользоваться Переместителем, чтобы опередить отряд Конана.

Лизениус покачал головой:

— Пещера Воина находится на территории клана Змеи. Нам не протянуть там и дня, если только рядом с нами не будет дружественных нам Сов, готовых защитить нас. Стало быть, воинов клана Совы тоже надо перебрасывать через Переместитель. А я очень сомневаюсь, что пикты согласятся проходить через него. Все, что они видели от меня, их уже напугало до смерти. От Переместителя они вообще спятят. Нет, рисковать не стоит.

Лизениус выпрямился. На мгновение он показался своей дочери почти столь же величественным, как Конан. Он наклонился и поцеловал ее в лоб, легко взяв руками за плечи. Она стояла неподвижно, но сердце ее сжалось.

— Пусть будет так. Делай, как сказала. Ты поведешь Конана. Я доберусь до вождей клана Совы и соберу воинов. Просить ли их нести с собой носилки?

— Да, если ты не считаешь, что мы способны сравняться по скорости с походным шагом пиктских воинов, — сказала Скира с сухой усмешкой. — Несомненно, если я смогу ходить наравне с воинами, я буду более достойной невестой их вождя. Но боюсь, что при всем желании нам не удастся походить на пиктов.

Не то что на них, но даже и на их друзей!

Глава пятнадцатая

Этот край казался Говинду куда более опаслым, нежели его родные джунгли. Это было ясно даже без напоминаний со стороны Конана.

Ночи здесь были такие холодные, что даже странные, непривычные, закрывающие все тело одежды, сшитые из пушистых шкур животных, все равно не помогали и по ночам все тряслись от холода. Непривычными были скалистая почва, реки, где не водилось крокодилов, но которые могли в любой момент сильно разлиться после дождя. Бурь и ураганов было здесь не меньше, чем в джунглях; они свирепствовали так же страшно и так же часто. Здесь не было такого разнообразия животных, как в джунглях, но водились твари не менее опасные. Кроме того, Говинду совершенно ничего не знал об их повадках.

И еще пикты. Пикты всегда находились поблизости. Говинду чувствовал это, даже несмотря на то что возле пещеры Лизениуса их было не слышно, не видно, если не считать того отряда, что состоял на службе у самого колдуна.

За каждым из этих зловещих колючих темнозеленых деревьев мог скрываться пикт. Да и леса здесь были такие густые, что дикарям ничего не стоило в любой момент обрушиться на бамула в таком количестве, что у чернокожих воинов не было бы никакого шанса устоять. Говинду даже недоумевал: почему столь многочисленные пикты не могут разобраться с одним-единственным, пусть даже и могущественным колдуном?

Стоило лишь задуматься над тем, что ждет тебя в пиктском плену, как по спине пробегала дрожь даже у такого отважного воина, как Говинду. Бамула тоже имели обыкновение подвергать пленников ритуальным пыткам, но по сравнению с тем, что вытворяли с пленными воинами пикты, испытания бамула выглядели детской забавой.

Конан вскарабкался на кручу и встал на гребне холма рядом с молодым вождем. Прищурившись, он стал смотреть на восходящее солнце. Они выступили, когда небо было еще совершенно серым, и все это время безостановочно шли. День обещал быть ясным, поэтому можно было надеяться, что бамульский отряд сумеет уйти далеко-туда, где их ждет безопасность… или смерть.

— Смотрю, ты невесел, молодой вождь, — сказал Конан.

— Таковы мои мысли, — сказал Говинду. — Но вождь должен уметь держать язык на замке, не так ли?

— Я думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь. Не мне тебя учить, — отозвался Конан. — Умея так управляться с людьми в твоем возрасте, я бы наверняка был бы сейчас полководцем или принцем. Ну да ладно. Это дело богов — делать наши жизненные пути гладкими или тернистыми; нам же остается только шагать по ним. Хотя, как я погляжу, ты уже привык ходить в сандалиях и кожаной одежде.

Говинду усмехнулся:

— Все равно остается ощущение фальши. Нога не чувствует земли. Впрочем, в здешней каменистой местности ходьба босиком была бы еще хуже. Стоит походить без обуви, и быстро начинаешь это понимать.

— Вуона, похоже, это уже поняла. Как у нее с ногами, получше?

Говинду почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Конан искоса глянул на него, и на мгновение ему показалось, что молодой вождь вот-вот затеет драку.

— Я видел, как ты втирал ей в ноги мази, а потом бинтовал их. Или мне не позволено было это видеть и не позволено об этом говорить?

— Я не спал с твоей женщиной, Амра. — В голосе Говинду слышалось напряжение.

— В этой земле я — Конан, знаешь ли, — послышался резкий ответ. Затем киммериец широко улыбнулся, будто желая сгладить резкость своих слов. — Я знаю, честь не позволит тебе спать с моей женщиной. Но Вуона, похоже, не против, не так ли?

— Тебе виднее, — отозвался Говинду. — Я знаю только, что у нее изранены нога, а мне не нужен человек, который задерживает отряд.

— Ты что, собрался бегать с ней наперегонки? Смотри, после твоих забот она ведь может и перегнать тебя.

Лицо Говинду продолжало гореть. Конан почувствовал, что перегнул палку. Смущать молодого вождя ему не хотелось.

— Пока Вуона не разводит ссор среди людей отряда, я не держу ее на привязи. Впрочем, если она начнет служить источником распрей, я все равно не стану ее держать… Была — и нет. Ну а что касается будущего… Если нам в какой-то момент станет понятно, что нашим костям не уготована участь валяться обглоданными на пиктской помойке, то тебе наверняка придет мысль взять себе первую жену. В этом случае Вуона будет не самым плохим выбором. Не забудь, она дочь одного из трех вождей Рыбоедов. Ты помнишь об этом?

— Я этого не знал.

— Никогда не упускай возможности послушать женщину, которая хочет с тобой поговорить. Половина неприятностей, связанных с женщинами, происходит оттого, что ты не разговариваешь с ними. Впрочем, Вуона не болтлива. Чего не скажешь о других. Что до меня, то я думаю, что брак между вождем долины Мертвого Слона и дочерью вождя Рыбоедов…

— Да, я понимаю. Поскольку я связан с тобой клятвой дружбы, это будет означать мир между тобой и Рыбоедами. Кроме того, поддержка с твоей стороны тоже будет много для меня значить.

— Не обольщайся. Если мне память не изменяет, я несколько попортил головной убор ее отца, когда он пытался напустить на меня своих людей, сочтя любимцем демонов.

— Любому понятно, что он не горит к тебе любовью. Но твое слово все равно

много значит. Впрочем, как и твоя воля, Конан.

— Тебе не так много предстоит еще узнать, как тебе кажется, молодой вождь. Что до меня, то я не испытываю никакого желания поменять бегство от пиктов на бегство от Рыбоедов.

— Все, кто пришли сюда с тобой, будут стоять за тебя до конца.

— Да, и это повлечет за собой смерть многих Рыбоедов. А это, в свою очередь, означает войну между ними и бамула. Погибнет много хороших воинов. Развязать войну — дело нехитрое. Куда труднее избежать кровопролития. Особенно если оно никому не нужно. — Конан посмотрел на Говинду: — Ладно, хватит об этом. Спускаемся вниз. Смотри, люди уже вплотную подошли к реке. А за теми валунами вполне могут скрываться пикты.

Отряд спустился с холма и нырнул под полог деревьев, растущих вокруг озерца, гце бамула пополнили свои запасы воды. Конан нигде не заметил признаков присутствия пиктов. Несмотря на то что лето было в разгаре, воды в лесу хватало. Впрочем, Конан был неприхотлив. Ему доводилось болтаться по пустыням, по сравнению с которыми сам Ад мог бы показаться райскими кущами. Киммериец никогда не упускал возможности пополнить запасы воды. Без воды им вряд ли удастся выстоять против пиктов, особенно если судьба занесет их на голые скалы, чего исключать было нельзя.

Кроме того, Конана уже начало разбирать любопытство: неужели им удастся выбраться из Дебрей Пиктов, не ввязавшись в войну с каким-либо из пиктских дикарских кланов? До границы с Боссонией оставалось несколько дней пути, а в лесу нет-нет да что-нибудь напоминало о присутствии пиктов: то выпавшее из головного убора перо, то раскисший от грязи мокасин. Правда, до сих пор пикты не показывались. Самое большее, что удавалось заметить, — кончик пера от головного убора. Да и то могло лишь показаться. Пикты, при всей своей привычке к лесной жизни, вряд ли умели столь искусно прятаться, чтобы оставаться невидимыми в течение такого долгого времени, особенно если учесть, что их пытались отыскать острые глаза киммерийца. Не говоря уж о том, что пиктам, по мнению Конана, не раз и не два предоставлялась возможность перебить бамульский отряд, причем с наименьшими потерями для себя.

Конан вел отряд, полагаясь на карту подаренную ему Скирой, и на свой многолетний опыт, что позволяло бамула избегать наиболее опасных мест. Но от всех опасностей отряд мог бы избавить только лишь какой-нибудь бог, который поднял бы их в воздух и плавно перенес на родину. Наверное, с полдюжины раз у Конана возникало ощущение, что вот-вот в спину ему вонзится стрела. Однако ничего не происходило.

Все это было более чем загадочно, а киммериец загадок не любил. Тем более здесь, в этих краях, населенных народом, известным своей свирепостью и коварством.

Многое, конечно, могла бы разъяснить Скира. У Конана накопилось много вопросов, которые он хотел бы ей задать. Он так и поступит, когда она в следующий раз коснется его разума. Она уже связывалась с ним мысленно. В первый раз это произошло ночью, когда он уже начал засыпать после изнурительного карабкания по склонам холмов. Сперва он подумал было, что магия исходит от Лизениуса, и вознамерился уже броситься на меч, прежде чем колдун овладеет его телом и обратит мощь Конана против его же людей.

Но это была лишь дочь колдуна. Ее мысли облекались в ее собственный голос, который он хорошо помнил. (Членораздельные слова, а не только сладостные вздохи.) Кроме того, было еще одно доказательство, что это она. К Конану пришли воспоминания о вещах, которые, кроме нее, не мог знать никто другой.

Скира дала ему совет. Он решил последовать ему. Киммерийцу уже не раз предоставлялась возможность оценить помощь девушки и мысленно послать ей благодарность. Однако она не отвечала. В конце концов до Конана дошло, что только она может посылать ему мысли, но не наоборот, разве что он обратится к колдовству, — а обращение к колдовству привлекало его не больше, чем перспектива стать евнухом.

Впрочем, возможно, ничего зловещего в отсутствии пиктов и не кроется. Не исключено, что Скире удалось отговорить отца от того, чтобы напустить на отряд Конана клан Совы. Теперь отряд бамула был уже за пределами территории этого клана и находился на землях, которые оспаривали друг у друга кланы Волка и Змеи. Что до Змей, тот, по крайней мере, враждебен Лизениусу. С Волками обстояло сложнее. Клан Волка слишком занят борьбой с кланом Змеи, чтобы вдаваться в длительные размышления — как, отчего и почему здесь могли оказаться северянин с чернокожими воинами. Наверняка воины клана Волка попытаются сделать все, чтобы уничтожить их.

Спустившись с холма, Конан догнал свой отряд и пошел в арьергарде рядом с Вуоной. Как раз в этот момент они покидали опушку. Конан заметил, что Вуена бросает недовольные взглядына Кубванде.

— У тебя что, неприятности с ним? — Конан чуть было не сказал: «опять неприятности». Впрочем, не стоит рассуждать с ней о копье, чуть не поразившей его во тьме пещеры во время сражения с хаканами.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать, — отозвалась Вуона. — Я с ним не ссорилась.

— Не думаю, чтобы он был таким глупцом, чтобы начать ссориться со мной до тех пор, пока мы не выберемся отсюда, — сказал Конан. Он нарочито произнес это достаточно громко, чтобы расслышали и другие. Вполне возможно, у Кубванде имеется уйма друзей, которые помогут ему осуществить коварные планы в отношении Конана, если таковые имеются. Но вряд ли Кубванде предпримет что-либо, пока все они находятся в незнакомых для бамула землях.

— Да, он не дурак, — согласилась Вуона. — И похоже, имеет куда большую власть, чем кажется на первый взгляд. Впрочем, я думаю, ты станешь значительно более великим вождем бамула, чем он.

— Это уж как боги захотят, — сказал Конан.

— Интересно, не захотят ли боги указать нам какое-нибудь безопасное место поближе, нежели Боссонские Пределы? — спросила Вуона почти жалобно.

Конан видел, что всякий раз, когда она делает шаг, лицо ее искажается. На повязках, которыми были обмотаны ноги девушки, выступили темные пятна.

— Может быть, найдутся безопасные места. Но только не от пиктов, — заявил Коная. — Я тебе вот что скажу. Стертые ноги все же лучше, чем перерезанная глотка или разможженный череп. Кроме того, в Пределах, у тамошних жителей, теплые дома, а на полах лежат меховые шкуры.

— Теплые? Неужто в этих землях есть что-то теплое?

Конан не стал говорить, что, если бы Вуона надела на себя побольше одежд, вместо того чтобы щеголять своими соблазнительными формами, ей было бы теплее. Возможно, в шкурах она будет не так привлекательна для Говинду.

— Они строят свои хижины из камня и тяжелых бревен. А внутри разводят огонь в каменных коробках.

— Стало быть, в этих хижинах можно задохнуться от дыма и жара!

— Не зимой.

— Зимой?

— Ну, это время, когда здесь намного холоднее, чем теперь. Когда здесь лежит снег — это замерзшая вода. Снега так много, что он покрывает землю слоем толщиной в рост человека. А все реки покрываются льдом, так что можно ходить по воде, будто посуху. В это время года, если нет убежища, можно просто умереть от холода.

Вуона подняла глаза к небу. На лице у нее застыло выражение испуга. Видно было, что она боится закричать. Конан осторожно положил руку ей на плечо:

— Сегодня снег не пойдет. И еще много дней не пойдет. Так что не бойся.

— А кто боится? — высокомерно сказала она. А затем более мягким тоном добавила: — Я надеюсь, мы выберемся из этого края прежде, чем наступит ЗИМА.

— Женщина, а я-то о чем толкую! — сказал ей Конан.

Воины, шедшие в авангарде вытянувшегося цепочкой отряда, услышали уханье филина, которое у клана Совы служило сигналом к выступлению. Носильщики остановились. Скира встала с носилок, с отвращением отвергнув руки, которые протянули несколько воинов, предлагая ей помощь.

Возможно, что в другой ситуации это могло быть истолковано как оскорбление людям, имеющим добрые намерения. Хотя Скире и казалось, что пикты настроены дружелюбно, но она все же не могла побороть отвращения и заставить себя прикоснуться к дикарю. Выбравшись из носилок, она огляделась. Солнце стояло высоко в небе.

Всю дорогу от пещеры она не могла отделаться от навязчивых кошмарных видений, в которых пикты вытворяли с ее телом такое, что заставило бы отвернуться в ужасе даже стигийца. Проснувшись, она обнаружила, что вспотела от страха, и с удовольствием сменила бы одежду как можно быстрее. Ее остановило лишь то, что в этом случае отец заподозрит, что она подхватила лихорадку — она вся дрожала, — и захочет немного ее полечить. А при магическом лечении Скира могла бы вольно или невольно выдать все свои тайны.

Впрочем, девушка склонялась к мысли, что именно эта самая тайна и мучила ее больше всего. Однако даже это беспокойство не могло помешать ей продолжать постижение искусства работы с кристаллом Траза. Периодически она связывалась с Конаном, направляя путь бамульского отряда.

Однако Скира начала подозревать, что, в конце концов, придет время, когда вся ее ложь выйдет на поверхность и ей придется беззастенчиво лгать в глаза. Да и кристалл некуда деть. Разве что передать какой-нибудь женщине, которой можно доверять. А ведь отец мог попытаться завладеть кристаллом, заподозрив ложь с ее стороны. Единственное обстоятельство, удерживавшее Лизениуса от подозрений, становившихся все более назойливыми, — это то, что Скира — его дочь — все, что осталось от его погибшей жены. Колдун отказывался верить, что дочь может предать его и нарушить его планы.

Планы отца всегда беспокоили Скиру. Здесь находился Сутаро, один из величайших военных вождей клана Совы. Лизениус часто называл, как наиболее вероятного претендента на звание мужа своей дочери. Сейчас у молодой женщины создавалось впечатление, что пикт хорошо знает об этом. Хотя, конечно же, его обхождение с ней свидетельствовало только о добрых намерениях… Скира сильно сомневалась, что эта гротескная пародия на куртуазность переживет свадебную церемонию и не исчезнет после того, как будет погашен свадебный факел. Впрочем, сейчас Сутаро был настолько вежлив с ней, насколько это можно ожидать от пикта по отношению к женщине-чужеземке.

Сутаро щеголял в одежде из оленьей кожи, обильно расшитой яркими ракушками и обломками человеческих костей. На плечи вождь небрежно набросил шкуру здоровенного волчары. Вооружился Сутаро, что называется, до зубов: лук, полный колчан стрел, копье с бронзовым наконечником, украшенное пучком лебединых перьев; на поясе висел топор и гандерский короткий меч — явный трофей с какого-то поля битвы.

Остановившись возле Скиры, он сделал движение, которое можно было бы принять за поклон.

— Надеюсь, с тобой все хорошо, достойная дама, — сказал он. Как почти все чистокровные пикты, он не говорил на хайборийском языке. Впрочем, в языке дикарей были сходные формы обращения, употребляемые по отношению к вождям и шаманам. Сейчас Сутаро густо сдобрил свою речь именно этими вежливыми формами. Если учесть обычную манеру обращения пиктов с женщинами, то нынешняя изысканность Сутаро для хайборийца была равнозначна стоянию на коленях.

— Я чувствую себя хорошо. Поход не утомителен, а надежда на победу укрепляет дух любого воина. — Говоря с Сутаро, она употребила то же вежливое наклонение, лишь в последний момент вспомнив, что в языке пиктов нет женской формы для слова «воин».

— Да. И пусть эта будущая победа сделает добрым твой взгляд на того, кто поведет воинов к этой победе.

Благодарение богам и за то, что в языке пиктов было слово «добро». В противном случае пришлось бы употреблять слово, означающее «похоть».

Скира сомневалась, что у нее найдется для Сутаро хотя бы одно теплое слово, даже если бы он завоевал и бросил к ее ногам весь мир. Впрочем, от ее истинного отношения к Сутаро ничего не изменится. Единственное облегчение — она не чувствовала угрызений совести, откровенно обманывая Сутаро, — угрызений, которые терзали ее, когда она вынуждена была лгать отцу.

— Мы с отцом всегда глубоко уважали воинов клана Совы. Ваша дружба безмерно ценна для нас.

— Это наполняет меня радостью.

Слово «радость» в языке пиктов имело еще одно, далеко не столь вежливое значение. Скира ни на мгновение не сомневалась, что коварный пикт намеренно проявил двусмысленность. Типичный пиктский вождь вряд ли блистал бы при дворе в Тарантии. С другой стороны, искушенный в интригах аквилонский придворный хлебнул бы горя, окажись он среди интриг пиктского клана (если бы ему вообще удалось остаться в живых, чтобы принять участие в оных).

Скира сделала несколько шагов, разминая затекшие ноги. Сейчас она была готова отдать даже кристалл Траза за горячую ванну (а может быть, даже и за букетик пахучих трав, чтобы только отбить вонь тысячи пиктских воинов, особенно теперь, когда солнце стоит высоко).

Вместо этого она мысленно отвернулась от неудобств, которые претерпевало ее тело, и начала припоминать, где находился Конан в последний раз, когда она вступала с ним в мысленную связь. Киммериец как будто привык к этой мысленной связи. По крайней мере, всякий раз, когда она касалась его сознания, он уже не взвивался на дыбы, как лошадь, которую задели факелом. Кроме того, ее мысленные беседы с Конаном оставались вне ведения ее отца.

Может быть, у киммерийца и не было «голоса-призрака», но глаз у него был очень острый. Это, в частности, касалось тех мест, где он сейчас находился. Множество сражений и охот, а также бегств, когда надо было спасать свою шкуру, до предела заострили его слух и зрение. Глядя на дерево глазами Конана, Скира могла пересчитать почти все иголки на ветвях в пятидесяти шагах над землей.

Скира не стала возвращаться к носилкам, чтобы развернуть карту, точно такую же, как была у Конана. Дело в том, что пикты понятия не имели о картах и, хоть они и уважали и боялись колдовства белого шамана и его дочери, тем не менее чувствовали себя не очень хорошо, когда прямо среди бела дня перед их глазами творилась «магия».

Вместо этого Скира уселась на ствол упавшего дуба, ощутив под собой мягкость и влажность гнилого дерева и вдыхая густой запах. Она слышала только чириканье птиц и жужжание насекомых над головой. Мир людей со всеми их неудобствами постепенно стал уходить куда-то вдаль. Осталась только природа, окружающая молодую аквилонку в тот момент, когда она собиралась с силами, чтобы отослать свой «голос-призрак» Конану…

Она вернулась из своего мысленного путешествия как раз вовремя, чтобы опять услышать уханье филина. Теперь оно означало конец привала. Разведчики доложили, что дорога впереди свободна, охотники вернулись, бурдюки с водой были наполнены. Воины, поклоняющиеся тотему Совы, были готовы снова выступить в поход.

Итак, Скира теперь знала, где находятся Конан и его люди. Они направлялись по тому пути, который выбрали. И пойдут по нему остаток дня. Это соответствовало планам Скиры. Будь она среди них и веди сама бамульский отряд, вряд ли она могла бы указать людям Конана лучшее направление, нежели то, каким они двигаются сейчас.

С наступлением ночи им понадобится свернуть еще дальше на восток, чтобы выйти вовремя к пещере. Кроме того, им также, возможно, понадобится защита против клана Змеи, к чьей земле они сейчас приближаются.

Сейчас у клана Змеи с кланом Волка было нечто вроде мира. До открытой войны дело не дошло, хотя она была готова вот-вот разразиться. Поэтому основная часть воинов клана Змеи была занята тем, что следила за перемещениями воинов клана Волка. Какое-то количество их, впрочем, должно было остаться вблизи пещеры. И их явно слишком много для двадцати бамула, киммерийца и женщины, что сопровождает отряд.

Можно было попросить у отца о магической защите, но Скира ему не доверяла. Он стал бы задавать вопросы. А если бы она стала отвечать на эти вопросы, ложь могла бы всплыть и ее маскараду пришел бы конец.

Оставался клан Совы. Стоит ли полагаться на него? Можно ли доверять Совам? Даже если они ограничатся борьбой с воинами клана Змеи…

Сутаро. Если дать ему какие-нибудь обещания, с него можно взять клятву удержать своих воинов от нападения на Конана или даже на воинов клана Змеи, разве что Змеи атакуют первыми. Клан Змеи и клан Совы издревле были врагами, но в настоящий момент войны между ними объявлено не было. Кроме того, клан Змеи сейчас по горло занят соперничеством с кланом Волка.

Можно, конечно, дать Сутаро кое-какие авансы, уверившись, что он не потребует остального прежде, чем битва не будет позади. Можно было бы придумать какой-нибудь предлог и удерживать Сутаро на расстоянии. Пикты очень подвержены вере в сверхъестественное, даже больше, чем другие дикари.

Конечно, потом пришлось бы спасаться от ярости Сутаро, ну да его руки вряд ли протянутся за пределы пиктских земель. А если ей, Скире, и ее отцу удастся выжить, о крае пиктов можно будет забыть, как о дурном сне.

Глава шестнадцатая

Направление, предложенное Скирой, уже второй день кряду вынуждало отряд Конана взбираться вверх по холмам и спускаться в ложбины. Конечно, киммерийцу не составляло труда избирать для своего отряда такой путь, чтобы оставаться незамеченными для глаз врага. Но он начал уже сомневаться, что Скира знает, что делает.

Она говорила, что вынуждает бамульский отряд лазить по высотам с одной лишь целью — чтобы у тех постоянно был хороший обзор. Тем более что здесь, на высотах, меньше шансов встретить воинов клана Змеи. Все пикты были лесными жителями, и клан Змеи не составлял исключения. Дикари неуютно чувствовали себя в открытой местности — на голых скалах, так что, следуя этим маршрутом, можно было пройти через территорию клана Змеи почти незамеченными.

По мнению Конана, сама по себе эта холодная каменистая земля была достаточным испытанием для бамульских воинов и без пиктов, которые могли таиться за каждым камнем. Ночью было так холодно, что Конан приказал разжечь костры. Если их отряд обнаружат, то все же это будет лучше, чем найти утром половину воинов замерзшими.

Впрочем, заявлять, что Скира творит глупости, возможно, было слишком самоуверенно. В конце концов, она жила среди пиктов и неплохо знала их страну. А вот нравы бамула и как сохранить их доверие, этого она не знала. То, что она предлагала, — двигаться по голым склонам, когда между отрядом и небом нет ничего, кроме облаков и кружащихся орлов, — было как раз то, что разрушало всякое доверие воинов бамула.

Конан не раз и не два пытался отправить Скире мысленное послание, но, увы, как и прежде, эти попытки были тщетными. В конце концов он махнул на это рукой. Если по какой-то причуде судьбы у него прорежется «голос-призрак», то Лизениус сможет услышать этот голос так же легко, как и его дочь. До границы оставалось еще три дня пути, а для магии столь могущественного колдуна, каким был Лизениус, это не расстояние. Он был способен и на большее.

К вечеру второго дня Конан забрался на дерево, которое было выше, нежели гребень ближайщего холма, и давало более надежное укрытие. Когда он спустился, на его и без того мрачном и суровом лице было такое угрюмое выражение, что даже Вуона заметила неладное.

— Пикты. — Вот и все, что сказал киммериец.

— Далеко? — спросил Говинду.

— Достаточно близко, чтобы перехватить нас прежде, чем мы успеем добраться до границы. Если они этого захотят, в чем я не сомневаюсь.

— Тогда наша задача сделать так, чтобы они этого не захотели, — сказал Говинду.

— И как ты собираешься это сделать? — буркнул Кубванде. — Затуманить головы их вождей магическим пивом, перелетев через холмы в их лагерь с помощью своей собственной магии?

— Пусть Конан пошлет несколько человек в другом направлении, чтобы те показались пиктам, а затем скрылись. Маленькому отряду скрыться легче. Пока пикты будут соображать, что к чему, основной отряд успеет дойти до границы.

— Спасибо, Бовену, — сказал Конан, — но ты не знаешь пиктов. Они способны выследить человека, если после него на тропе останутся лишь две сломанные иголки на ветке. Они способны и окружить небольшой отряд, послав для этого всего лишь несколько воинов, а остальных кинуть на поиски основного отряда. Я воздаю честь твоему мужеству и надеюсь, что и все остальные столь же мужественны. Но это неудачный план. Мы перейдем через границу все вместе или же вместе погибнем. И если нам суждено здесь погибнуть, то мы навалим вокруг столько дохлых пиктов, что клану придется менять название, превратившись в клан Вдов и Сирот.

Воины заметно повеселели. Однако Конан призвал их к молчанию и разослал по постам приказ держать стражу, а также отрядил несколько человек за водой, после чего уселся на камень передохнуть. Через пару минут перед киммерийцем появился Говинду.

— Настала моя очередь спросить: тебя что-то беспокоит, Конан? Ты ведь знаешь, стоит тебе только попросить, и я…

Конан посмотрел на молодого вождя. Даже самая маленькая ложь может оказаться большим предательством.

— Я видел огни от костров двух отрядов пиктов. Один из отрядов, о котором я говорил, — это, несомненно, отряд клана Змеи. Они следят за кланом Волка и могут наткнуться на нас лишь случайно. Другие огни находятся к западу и ближе к нам. Я не могу с уверенностью определить, кто это и идут ли эти люди по нашему следу. Но вместе с тем я не могу и отрицать этого.

— Ты думаешь… Скира нас предала?

— По крайней мере, если и предала, то не своему отцу. В этом я уверен. В противном случае его заклятия ударили бы по нам, будто сокол, упавший на добычу. Однако сейчас ситуацию определяют не Лизениус и не Скира. Возможно, пикты пытками вызнали у отца и дочери о наших планах, а затем насадили их головы на шесты в деревне клана Совы, после чего пошли в погоню за нами, чтобы и с нами проделать то же самое.

— Мы споем по Скире посмертную песнь, — обещал Говинду. — Даже по ее отцу споем, если ты считаешь, что его дух тоже надо умиротворить.

— Мне не довелось знавать слишком уж много колдунов, но в любом случае хочу тебе сказать: ты можешь хоть до конца дней своих петь по ним погребальные песни, но вряд ли успокоишь их дух. Мой тебе совет: побереги глотку, она тебе еще пригодится, чтобы вливать туда пиво. А Лизениуса предоставь богам. Тем более что у богов куда больше времени, чем у нас, смертных. По крайней мере, так говорят жрецы.

Сутаро, сын Йагана, военный вождь клана Совы, еле сдерживал нетерпение, ожидая, когда разведчик слезет с дерева. Конечно, разведчику проще прокричать сверху, однако здесь нужно сохранять тишину. Они уже не на землях клана Совы.

— Ты видел людей клана Змеи? Далеко ли они?

— Я видел много людей клана Змеи. Судя по кострам, я думаю, их в три раза больше, чем пальцев на руке. Не очень близко. И они в стороне от дороги, что ведет нас к холму, о котором говорил белый шаман.

— Ты все сделал хорошо. Позволяю тебе напиться первым, когда мы в следующий раз обнаружим воду.

— Благодарю тебя, вождь.

Сутаро надеялся, что они обнаружат воду в самое ближайшее время. Он и его воины уже два дня шли стремительным шагом. Однако им не удалось догнать и обогнать демонолюдей и их гиганта-вождя. Демонолюди, вопреки ожиданиям, оказались столь же быстрыми на ногу, как и люди клана Совы, даже на этой пересеченной местности.

Однако трудности, которые приходится испытывать, будут оправданы, если воины прибудут на место вовремя, чтобы защитить демонолюдей от клана Змеи. Если они поступят так, дочь белого шамана ляжет в постель Сутаро. Сын от такого союза будет одновременно и военным вождем, и шаманом.

Такой сын сможет взять власть не только над одним кланом. Тогда все люди будут знать, где находится могила его отца. Сын позаботится об отце, и в свое время отец воссядет у костра высших богов.

А воинам вовсе незачем знать, что они обивают ноги о камни и терпят жажду лишь для того, чтобы защитить людей, которые впоследствии будут умерщвлены. Скажи им Сутаро правду, и он посеет среди них сомнения. Возможно, ему даже не поверят. Может быть, даже плюнут в лицо.

А некоторые, может быть, бросят ему вызов. Возможно, это произойдет потом, когда станет ясно, что демонолюди убиты. Но сейчас они вряд ли захотят с ним ссориться. Надо быть безумцем и поступить так теперь, когда они находятся на землях клана Змеи. Тем более что белый шаман с легкостью разглядит ссору среди воинов клана Совы. Впрочем, глупцы находятся всегда. Глупцы — те, кто не согласен следовать за вождем, который лжет им лишь потому, что хочет возлечь со Скирой. Глупцы потому, что вождь — он, Сутаро.

Долго, долго не представится Сутаро следующей возможности повоевать с кланом Змеи. Может быть, никогда. Или в те годы, когда он будет уже слишком старым, чтобы водить воинов в поход. Сутаро подумал, что все-таки нет на свете ничего лучше, чем водить кого-то в поход. Даже если впереди и не светит такая награда, как Скира.

Последние указания, которые Скира мысленно передала Конану, заключались в том, что киммериец должен свернуть на юг, обогнув холм, виднеющийся впереди. Все это было бы совсем хорошо, если бы этот маршрут не приближал бамульских воинов к воинам клана Змеи. Будь Конан один, он, несомненно, избрал бы путь по вершине холма. Однако наметанный глаз говорил ему, что с той стороны дорога будет слишком трудна для бамула.

Ладно. Они поступят по-другому. Они пойдут на север. Настало время выяснить, к чему может привести неповиновение Скире. Если от этого вреда не будет, то очень хорошо. Ну а если выяснится, что женщина была права… что ж, человек умирает лишь один раз.

Если это вызовет ярость Лизениуса, колдуна, опять-таки утешением может служить то, что человек умирает всего один раз. Впрочем, Конан мог признаться, что умер бы с легким сердцем, если бы был уверен, что Скира его не предала. Женщины предавали Конана столько раз, сколько, наверное, не предавали никого. Однако киммериец все так же доверял им. И вовсе не обязательно, чтобы та, которой он доверится, была Бэлит. Конан всегда сожалел, когда ему приходилось расставаться с женщинами.

Киммериец выхватил меч и показал на север:

— Пойдем туда. Будьте еще более внимательными, чем обычно. С каждым шагом мы все дальше заходим на территорию клана Змеи.

— Если воины клана Змеи нанесут удар, у них будет ощущение, будто они ударили по камню! — крикнул Кубванде. Это утверждение было самым определенным из всего, что Кубванде говорил за все время знакомства с Конаном.

Скира тихо выругалась по-пиктски, используя такие слова, что ее отец, наверное, удивился бы, проведав, что дочь их знает. Проклятье было адресовано Конану и содержало перечисление таких частей его тела, что отец опять-таки был бы удивлен.

Однако Скира не проклинала кристалл Траза. Вряд ли без кристалла ей вообще удалось бы что-либо сделать. Сейчас, ради того чтобы сохранить свой план, она согласилась бы даже шпионить за пиктским обменом душ, когда душа человека входит в тело змеи, а душа змеи — в тело человека.

Скире казалось, будто она чувствует, как Конан все дальше и дальше уходит от правильного пути. Впрочем, возможно, это кристалл делает ее такой амбициозной. Она пыталась направлять и, даже заставлять человека, который создан для подчинения не больше, чем тигры вендийских джунглей или волки из родных лесов Скиры. Еще прежде, чем она встретилась с Конаном, она знала, что киммерийцы не подчиняются никому. Теперь же, когда она познакомилась с одним из них, она больше не удивлялась тому, что Киммерия яростно отстаивает свою независимость и что все аквилонские походы на восток заканчиваются бессмысленными кровавыми побоищами.

Сзади к ней приблизился отец. Скира почувствовала на затылке его дыхание и ощутила запах пиктского пива. Слова упрека почти готовы были сорваться с ее губ, но она заставила себя промолчать.

— Конан подчиняется твоей воле?

— Не совсем. Он пошел в другую сторону.

— А… Ты можешь послать за ним воина Сутаро?

— Не смогла бы, даже если бы сумела войти в мозг Сутаро. Он почувствует, что это колдовство, и станет меня бояться.

— Любой разумный человек в какой-то момент начнет тебя бояться, Скира. Точно так же, как боялись твою мать. Ты очень похожа на нее в этом смысле.

Ну вот, началось. Сейчас он будет вспоминать мать, после станет рыдать, затем пойдет и еще больше надерется пиктским пивом и завалится спать. Скира в душе надеялась, что, когда они доберутся до пещеры, в нем останется достаточно здравого смысла, чтобы он не произнес заклинания.

Увы. Теперь она видела, что он произнесет эти заклинания. Если в последний момент его магия изменит ему, то он никогда не сможет узнать о ее измене. Тогда ей не придется идти на крайние меры, противопоставляя его магии свою. Но если он не сможет свершить свою месть, сможет ли он вспомнить о том, что в мире есть другие вещи, помимо мести?

Скира зажмурилась, так что глазам стало больно. Едва ли. Месть — единственное, что поддерживало жизнь Лизениуса. Это длилось уже так много лет, что он, наверное, позабыл, какова была жизнь до того, как он вступил на этот путь.

Кроме того, если магические силы покинут Лизениуса, он умрет. Если повезет, то быстро, если не повезет, медленно. А она, его дочь, умрет вместе с ним. Сейчас ее план обмануть пиктов, когда они были вокруг, выглядел сущим безумием. План не выглядел совершенно сумасшедшим лишь потому, что она надеялась скрывать свою измену достаточно долго, дабы она и ее отец успели добраться до тех мест, где до них не дотянулись бы руки ни одного пикта.

Отец бы ее простил. А вот пикты не простят. И Конан бы не простил. Хотя, если бы для него дело обернулось плохо, вряд ли пикты стали бы дожидаться, пока он отомстит Скире. Они убьют его раньше.

Жизнь представлялась сплошной изменой, вытекающей из другой измены. Сейчас Скире не очень хотелось держаться за такую жизнь.

Бамула пришлось научиться искусству карабкаться по кручам, а также стрельбе из лука. Несколько человек стали даже настоящими мастерами. Большинство же можно было назвать «знакомыми» с этими искусствами. Конан не очень удивился, когда Говинду оказался среди тех, кто лучше всех освоил лазание по скалам. По-настоящему удивило Конана, когда большие способности к этому выказала Вуона. Правда, он начал подозревать, что она просто пытается яроизвести впечатление своей силой и ловкостью. Только вот на кого? На него или на Говинду?

Так уж получилось, что молодой вождь и эта женщина были самыми близкими Конану людьми в тот момент, когда он повел свой отряд на восток. Затем он свернул на юг, когда земля перед ним стала скалистой и безлесной. Они двигались по этой голой местности, а с обеих сторон их окружали густые леса. У подножия холма деревьев росло больше. Это были ели и сосны. Конан подумал, что здесь может скрыться столько пиктов, что хватило бы опустошить целую провинцию, не говоря уж о том, чтобы уничтожить небольшой отряд чужаков.

Киммериец лег на землю и знаком приказал остальным сделать то же самое. Сигнал был передан прочим воинам. Никто после этого не осмелился стоять во весь рост.

Отряд должен идти своим собственным путем, а не тем путем, который навязывала им Скира. Хотя пока ничего дурного не произошло. У Конана было время два или три раза глубоко вздохнуть, обдумывая их дальнейшие действия. Было еще время махнуть рукой тем, кто был за ним, приказывая двигаться на север, под прикрытие деревьев.

Затем воздух наполнился стрелами. Стрел было достаточно много, чтобы предупредить возможные жертвы, но недостаточно много, чтобы причинить серьезный ущерб. Яростно стреляя, но не осмеливаясь подойти поближе, пикты только кое-кого слегка ранили. Большего им сделать не удалось.

Конан понимал, что то лишь чистой воды удача или благодеяние богов. Такое долго не продлится. По направлению полета стрел Конан определил, что пущены они были как раз из-за тех самых деревьев, к которым он предложил двигаться отряду.

Это ему очень не понравилось. На мгновение мелькнула мысль, что Скира была права. Может быть, стоит извиниться перед ней? Если он, конечно, доживет до того момента, когда сможет снова ее увидеть. Для двадцатилетней колдуньи у Скиры была смышленая голова, хоть и посаженная на круглые девичьи плечики…

— Бегом! — рявкнул Конан, указывая вниз, в сторону деревьев на востоке.

— Пикты?.. — крикнул кто-то.

— Есть там пикты, есть, и уже стреляют, только они далеко. Если мы побежим, им тоже придется бежать, чтобы держать нас на расстоянии досягаемости стрел. А от стрельбы на бегу толку мало. Так, лучшим лучникам — в арьергард! Прикрывайте отступление. Если найдете подходящее место спрятаться и увидите пиктов на открытой местности, сделайте им небольшой подарок. Но не отставайте слишком далеко. Мы не можем останавливаться, если хотим унести свои задницы.

Что-что, а бегать и уносить задницы бамула умели. Даже карабкаясь по склонам и время от времени падая, они все равно быстро вставали. За все это время не было ни одной сломанной кости, ни одного растянутого сухожилия. Кроме того, для людей, чьи царапины и порезы оставляли в пыли кровавую дорожку, бамула бежали очень даже неплохо.

Конан старался держаться в самой гуще бегущих воинов. Здесь ему были видны все, и со всеми он мог говорить. Кроме того, в каждый момент он был готов присоединиться к арьергарду, гае находились лучники. В руке у Конана был длинный прочный боссонский лук, с дальнобойностью, превосходившей дальнобойность любого из пиктских луков, и колчан с двумя дюжинами стрел. Помимо этого, у Конана было и другое оружие.

Для того, кто привык к тугому туранскому луку, боссонское оружие казалось довольно неуклюжим. Однако не в привычках Конана было пренебрегать любым оружием, из которого можно прикончить врага.

Если пикты предоставят ему хоть малейшую возможность, он, в свою очередь, тут же предоставит многим из пиктов возможность немедленно встретиться с предками, даже не прибегая к стали.

Взору Конана как раз предстали пикты, выбегающие на прогалину. Он начал было натягивать лук, когда Вуона издала вопль, будто бы под ногами у нее разверзлись двери Ада. Конан стремительно обернулся к женщине и обнаружил, что у нее были основания для этого жуткого крика, ибо пикты повыскакивали из-за деревьев впереди. Кое-кто из пиктов уже сделал выстрел. Самая первая стрела вонзилась в землю как раз у ног Вуоны. С удивленным вскриком она отпрыгнула в сторону.

Конан понимал, что если его люди перестанут двигаться, то тотчас же погибнут на том самом месте, где остановятся. А если они будут продолжать бежать, то попадут из огня да в полымя. Единственный безопасный путь, похоже, вел вдоль склона холма на юг. Как раз тот путь, который предлагала им дочь колдуна.

Да, несомненно, Скира все понимала правильно. Киммериец пообещал себе укротить свою гордость и сказать ей об этом, если только когда-нибудь ему удастся увидеть эту маленькую ведьмочку.

Рука богов продолжала прикрывать отряд, пока бамула бежали на юг. Некоторые из бамульских воинов уже пошатывались и спотыкались, но все еще продолжали бежать. Конан слышал, как дыхание, будто воздух из мехов в кузнице, вырывается из чьей-то груди. Киммериец знал, что со своей выносливостью и скоростью он очень скоро оставит позади весь отряд.

Однако отрываться далеко нельзя. Любой из чернокожих мог запросто вырубиться от усталости. Не бросать же воина на произвол судьбы! У киммерийцев это не принято…

Конан все чаще оглядывался по сторонам, отыскивая подходящее место для отдыха. Сейчас главное дожить до темноты, а там будет видно.

Впрочем… Вверх и вперед по склону была тень. Что-то очень похожее на вход в пещеру. Вокруг валялись камни, которые не могли так развалиться естественным образом. По крайней мере, пещера по нынешним временам была не самым худшим убежищем. Все равно ничего другого не оставалось.

— Туда! — крикнул Конан, указывая вперед. Потребовалось некоторое время, прежде чем каждый увидел, куда он показывает; еще несколько мгновений — чтобы до людей дошло и они повернули. Эта заминка дала обоим отрядам пиктов время приблизиться. Бамульские лучники и Конан выстрелили. Расстояние было большое, но бамула и киммериец стреляли вниз по склону. Два пикта упали, еще двое остановились. Большинство стрел, полетевших в ответ, даже близко не достигло цели, те же, что упали среди бамульских воинов, никому не причинили вреда.

Именно этот момент, и никакой другой, Вуона выбрала, чтобы оступиться. Место было не ровное, немудрено споткнуться. Девушка поднялась. Кровь хлестала из раны на ноге. Вуона рыдала и ругалась одновременно. Через несколько шагов Конану стало ясно, что ей не добежать до камней, разбросанных у входа в пещеру. Он закинул лук за плечи и приготовился подхватить ее. Но первым до молодой женщины добежал Говинду. Он вскинул ее на плечо, будто та была не тяжелее корзины с зерном, а он столь же сильным, как киммериец. Остаток пути вверх по склону Говинду пробежал с этой ношей. Конан был не последним, кто добежал до камней, но юноша намного опередил его.

Последняя туча стрел, посланная пиктами, ударила о камни. Конан высунулся, чтобы подобрать их. В сложившейся ситуации никаким оружием пренебрегать было нельзя.

Он как раз подбирал последнюю стрелу, когда услышал сдавленный крик Вуоны, а затем ругательства остальных.

Только Говинду, казалось, сохранил самообладание.

— Конан, я думаю, тебе стоит на это поглядеть.

Киммериец скользнул за камень, который, похоже, почернел от огня, куда более горячего, чем обычное пламя костра, и бросил взгляд за две других глыбы. Все было правильно — за камнями открывался вход в пещеру.

Теперь это было не просто темное отверстие. Внутри мерцало какое-то голубое сияние. По мере того как Конан глядел, свет разгорался. Приблизившись на два шага, киммериец сумел разглядеть, что сияние исходит из ниш, вырезанных в стене пещеры, уходящей куда-то в глубь холма.

Еще два шага — и колдовской свет упал на его кожу. Конан остановился, чтобы посмотреть, не пробудило ли присутствие человека еще что-нибудь помимо света. Позади себя киммериец услышал невнятное бормотание бамула. В их голосах явно звучали сомнение и неуверенность.

— Спокойно, — сказал он не оборачиваясь. — Такого рода свет редко бывает опасен. А если и так, то теперь уже поздно. Но, может быть, вы предпочитаете пиктов там, внизу?

— С одной стороны пикты, с другой — магия, — задумчиво пробормотал Бовену. — Что тут предпочесть?

— Мы войдем в эту пещеру, если нынешнее положение ухудшится, — сказал Конан. В его голосе зазвучал металл. — Здесь один человек может удерживать вход против пятидесяти противников.

— Несколько человек смогут удерживать в этой пещере сколь угодно много противников, — заметил Кубванде.

У киммерийца зачесались кулаки, а с губ готовы были сорваться резкие слова, но он сдержался и пожал плечами:

— Если мы решим выходить именно этим путем, то да. Впрочем, я никогда не бывал в пещере, у которой не было бы по меньшей мере двух выходов.

Большинство это, похоже, успокоило. Но не Кубванде. Конан не стал говорить своим воинам, что пиктам, может быть, известны другие входы в пещеру и они охраняются.

Воспользоваться этоим местом в качестве укрытия, возможно, означало отдаться во власть магии, которая жила там. Не исключено, что это только отсрочит их габель от рук пиктов. Но киммериец никогда не сдавался без боя. Не раз и не два ему удавалось выжить только потому, что он умел пользоваться такими временными укрытиями.

Глава семнадцатая

Скира так устала, будто шла пешком целый день, однако не могла уснуть. Не только от того, что в другом конце палатки храпел отец, но и от вони, исходящей от множества немытых пиктов, спящих снаружи. Некоторые из них тоже храпели.

Скира решила не раздеваться и ограничилась тем, что сняла обувь, но поставила ее так, чтобы можно было легко и бесшумно обуться снова, если возникнет такая необходимость. Она хотела оставить при себе лук и стрелы, равно как и кинжал, но потом передумала. Лучник из нее был плохой. Кроме того, оружие могло вызвать у воинов подозрения, если бы она захотела покинуть лагерь. Они и так беспокоились. Не стоило раздражать их еще больше.

А беспокойство среди воинов клана Совы росло по мере того, как они все больше приближались к землям кланов Змеи и Волка. На дружелюбие со стороны клана Змеи вряд ли приходилось рассчитывать. Пикты клана Волка не воевали уже несколько лет, но если стычка с кланом Змеи хоть сколько-нибудь ослабит силу воинов клана Совы, то стоит выпасть снегам, и на этих землях разразится очередное грандиозное сражение.

Пятьсот пиктов — это было слишком много, чтобы кто-либо, кроме главного военного вождя, мог удержать их в повиновении. Единственным таким вождем в походе был Сутаро, ушедший вперед со старшинами клана, чтобы предупредить попытку Конана уйти к границе. Скира обнаружила, что большинство воинов спит. Несколько человек несли стражу, а те, кто не спали (их было немного), сгрудились у костра, что-то тихо напевая. Девушка надеялась, что охранительная магия отца, по крайней мере, разбудит его, если лагерю будет угрожать какая-нибудь опасность.

Дочь колдуна прислонилась к дереву и прислушивалась к пению у костра, пока кто-то, кто был вне круга поющих, не заметил ее. Его грубое приветствие вызвало у Скиры раздражение. Другие засмеялись, а кто-то еще попросил, чтобы она отошла, дабы ее тень не падала на них.

Она ответила жестами. Возможно, воины были заняты военной магией. Женщине здесь находиться нельзя, ведь ее голос может запросто разрушить мужскую магию, равно как и ее тень. Когда Скира повернулась и пошла прочь от костра, кто-то крикнул ей вслед слова благодарности.

Даже прожив в этих краях несколько лет, Скира так и не научилась любить пиктов. Но девушка понимала, что ненавидеть их после того, как она поняла, что образ жизни этих людей не слишком отличается от быта любых других известных ей народов, она уже не может. Земля здесь была скудная, и Скира за все время ни разу не видела тучного скота или ломящихся от изобилия амбаров.

Но что-то уйдет из ее жизни, когда она больше не будет просыпаться от грохота барабанов и криков охотников. И что-то уйдет из мира, когда новые дороги пересекут эту дикую местность, а пикты, которые еще будут живы в то время, превратятся в мирных фермеров и скотоводов.

Дочь колдуна слишком поздно услышала, как слева от нее хрустнули ветки у кого-то под ногами. Она выхватила кинжал и уже повернулась, чтобы вонзить его в темный силуэт, когда тяжелая рука, будто молот, обрушилась ей на голову. Удар сбил ее с ног, и, падая, Скира ударилась еще и о дерево. Из глаз посыпались искры. Все вокруг закружилось.

Другая нечеловечески сильная рука схватила ее за лодыжку. Свободной ногой она начала яростно отбиваться и почувствовала, что угодила в твердую, как камень, кость. Нога Скиры наполнилась болью, медленно раскатившейся по всему телу.

Она выронила оружие и теперь беспомощно и безнадежно шарила вокруг. Враги были ей теперь не по силам. Оставался еще последний шанс — отыскать кинжал и вонзить себе клинок в грудь…

Волосатая нога ударила Скиру в живот. Она откинула назад голову и снова стукнулась о корень дерева. Все вокруг мгновенно утонуло в беспроглядной тьме. Лишь на краткий миг сквозь черную завесу проступили некие слабые отблески, а потом ледяная бездна беспамятства потопила последние крохи света.

У пиктов, похоже, не было табу касательно этой пещеры, равно как не боялись они и здешней магии. Теперь дикари подобрались так близко, что несколько удачно пущенных стрел могли представлять очень серьезную опасность.

Пиктская настойчивость, должно быть, удивила воинов бамула. Но Конан снова успокоил их, воззвав скорее к их надеждам, нежели к страхам.

— Возможно, пикты рассчитывают, что здешняя магия покончит с нами. Возможно, они боятся, что мы попытаемся использовать эту магию против них, и хотят нас убить до того, как мы сможем сделать это.

Это была полнейшая чушь, но бамула проглотили ее. Конану оставалось лишь надеяться на то, что он хотя бы в малой степени прав или что по крайней мере в ближайшее время не произойдет ничего, что опровергао бы его слова. Если мужество изменит бамульским воинам, то можно будет распрощаться с последней надеждой.

Казалось, все кончено. Но Конан продолжал хранить уверенность, что каждая секунда, вырванная у смерти, — это победа. Если он мертв, то уже ничего не изменишь; пока человек жив, жива и надежда.

Тем временем надо было позаботиться о раненых и вспомнить о скудных запасах пищи (сухари и соленое мясо, которые нужно было раздать людям), а также выставить стражу. Конан хотел, чтобы часовые были поставлены у входа в пещеру и в ее глубине, но насчет последнего решил пока что не настаивать. Он чувствовал, что его воинам явно не по себе. Оно и понятно: они находились в малоприятном месте. Да что уж там, ему и самому было не очень-то весело. Кроме того, если он поставит часовых в глубине пещеры, это недвусмысленно даст понять остальным, что он боится атаки с тыла. Еще двойная стража означала бы, что людские резервы, и без того скудные, будут разделены, к тому же будет необходимо держать бодрствующими больше людей. Часовые только успели занять свои посты, когда внезапно чудовищный рев пиктского боевого клича отнял последнюю надежду на отдых и сон. Конан бросил взгляд в темноту и пополз к выходу из пещеры, рискуя встретиться с затаившимися там дикарями. Он должен был узнать, что происходит. Киммериец уже шагов на десять удалился от камней у входа в пещеру. Все его чувства были до предела напряжены. И вот Конан ощутил слева от себя какое-то движение. Он замер, пытаясь на слух определить расстояние. Если это пикт и если даже он производит звуки, то рев от основания холма заглушал их.

Мгновение спустя кто-то всей тяжестью обрушился на Конана откуда-то сверху. В следующий миг мелькнула еще одна темная фигура, обладатель которой, в свою очередь, упал на первого обидчика киммерийца. Конан выбрался из-под двух тел и вскочил на ноги. Схватив одного неприятеля за волосы, а другого за шею, он с размаху ударил их друг о друга головами. Похоже, у этих ребят железные головы, решил киммериец, — удар не произвел никакого впечатления на вновь сцепившихся пиктов. Конан покрепче схватил дикарей за головы и вторично столкнул их лбами — на этот раз изо всех сил.

Он почувствовал, как затрещали кости. Оба замертво обвисли в руках у могучего киммерийца. Конан потащил их назад, к камням, и наконец выволок на свет костра.

Теперь кое-что стало понятно. На одном из пиктов была военная раскраска, перья и татуировка клана Совы. На другом — военная раскраска, перья и татуировка клана Змеи.

— Друзья Лизениуса пришли к холму, — констатировал Конан.

— Ты хочешь сказать «наши друзья», — заметил Кубванде.

Это не было вопросом. А если и так, то Конан не стал бы отвечать. Киммериец решил, что он и его воины окажутся только в выигрыше. Пиктские разборки им даже на руку: меньше дикарей будет околачиваться вокруг холма. Кто бы ни победил, им в любом случае понадобится время залечить раны и собрать убитых. А Конан со своим отрядом будет в эта время отдыхать и набираться сил в безопасности пещеры.

Впрочем, ждать Конану не хотелось. Они могли бы попытаться воспользоваться предоставившейся возможностью и скрыться, избежав сражения. Но киммериец знал, что в этом случае придется оставить тех, кто не сможет идти. И потом, вряд ли маленький отряд имел шансы спастись, пытаясь ускользнуть от преследования ночью, окруженный со всех сторон враждебными дикарями.

А сегодня ночью самое малое четверо воинов и Вуона идти не смогут. Конан никого не повел бы на верную смерть. Он мог попытаться спастись в одиночку, но, пока сохранялась хоть какая-то надежда, поступить так — означало предать друзей. А предателем Конан никогда не был.

Злясь на все и вся, включая самого себя, за то, что потащился за Вуоной сквозь Ворота Зла, злясь на рассвет, который никак не может наступить, киммериец мерил шагами пещеру, будто лев в клетке. Голубые колдовские огни иногда так отсвечивали в его глазах, что кое-кто из суеверных бамула делал знаки, отвращающие злые силы.

Однажды Конану показалось, что он слышит неестественные звуки, доносящиеся снаружи. В другой раз ему почудилось журчание воды, там, в глубине пещеры, где до этого все было тихо. Он уже собрался пойти посмотреть, что там происходит, когда заметил, что Кубванде бодрствует, а Говинду и Вуона спят. И спят хоть и не в объятиях друг друга, но соприкасаясь головами.

Киммериец не мог уйти, оставив отряд под командованием этого интригана. Ясное дело, что Кубванде за это время не успел бы снестись с пиктами, но тем не менее… Слишком далеко зашли Конан и его отряд, слишком много вокруг подстерегало опасностей, чтобы рисковать, оставляя воинов на произвол судьбы.

Воины клана Змеи дрались хорошо, как всегда. Кроме того, они знали местность лучше, чем их теперешние противники. Сутаро трижды приходилось водить своих людей против воинов клана Змеи. Вот и на этот раз, как и прежде, им удалось оттеснить неприятеля, но чересчур много воинов клана Совы погибли или были слишком тяжело ранены, чтобы продолжать сражаться.

Кроме того, это была чужая земля. Если хотя бы один из тех, кому они сегодня противостояли, донесет своим вождям весть о том, что явились Совы, противник вскорости получит подкрепление. Тогда Сутаро с оставшимися воинами окажется между молотом и наковальней — сверху дыбится крутой гребень холма, снизу подпирают свежие силы врагов.

Несмотря на это, он не собирался уходить с холма до прихода Лизениуса, не желая оставлять чужаков клану Змеи. Уступчивость никогда не отличала Сутаро. Кроме того, именно ему прекрасная женщина обещала свою любовь (о том, что она не из рода пиктов можно забыть). И он ее получит, если сдержит данное слово. Сутаро надеялся, что не потеряет слишком много воинов, потому что в этом случае дела его сильно ухудшатся. Как военный вождь он перестанет что-либо значить к тому времени, когда возьмет Скиру в жены. А сейчас стоило подумать о том, как вообще остаться в живых.

Сутаро, скрестив ноги, сидел на стволе упавшего дерева, когда услышал, как хакан издал предупреждающий крик. В ответ послышались сигналы часовых. Поспешно встав, он пошел в лес, туда, откуда донесся сигнал хакана.

Хакан ов оказалось трое. И они несли на носилках…

— Скира?

Ответа не последовало, но это, несомненно, была она. Сутаро заметил на лице девушки несколько кровоподтеков. А одежда в некоторых местах была порвана.

Оставшиеся хаканы выступили вперед и приблизились к Сутаро. Вождь попятился было, но вовремя вспомнил, что шаманы используют этих животных не только для того, чтобы следить за врагами, но и для того, чтобы передавать сообщения. Он сделал над собой усилие и остановился. Хакан положил волосатую лапу ему на голову.

В мозг Сутаро перетекло послание, вложенное в хакана Вурог Йаном, главным шаманом клана Совы. Оно было доставлено таким способом, чтобы Лизениус, как это за ним водится, не попытался его перехватить. Похоже, Йан был очень сердит. По мере того как Сутаро вникал в смысл послания, ему становилось ясно, что вызвало гнев шамана.

Белые шаманы, отец и дочь, решили покинуть пиктов. Не будет кровавого жертвоприношения киммерийца Конана и демонолюдей. Даже пиктов не принесут в жертву, чтобы оживить непобедимую статую. По мнению Йана, Скира вместе с отцом хотела удрать, оставив демонолюдей и два пиктских клана в состоянии войны.

Демонолюдей было не много, но за ними могли стоять силы, о которых Сутаро ничего не знал. Кроме того, ему было известно, что киммериец был страшнее, чем любой воин из народа пиктов.

— Так каков будет твой приказ, Вурог Йан? — спросил Сутаро.

Сутаро не знал, может ли хакан переслать послание шаману так же, как доставлял слова шамана. Но вождь решил, что лучше выяснить это самому.

Мгновение спустя в мозг Сутаро пришел ответ шамана:

— Проследи, чтобы в жертву принесли Конана и его отряд. С такой сильной кровью даже я смогу оживить статую и управлять ею.

Первый раз Сутаро доводилось слышать от шамана выражение скромности. Сутаро подавил смех. Однако шаман, несомненно, был прав. Сделка, что ни говори, ловкая. Да все равно ничего другого предложить было невозможно. Скира останется со мной.

— Ты все еще хочешь взять ее в жены? Цвет кожи ваших сыновей…

— У меня будут и другие сыновья, более чистокровные. Более чистые, чем ты когда-либо мог себе представить, старый пень! Держа ее при себе, я смогу управлять ее отцом и этим великаном. До тех пор пока она со мной, любая опасность для меня будет означать опасность для нее. Или ты, болван, можешь защитить меня одновременно от Лизениуса, Конана и клана Змеи?

— Речи твои дерзки, Сутаро.

— Я командую воинами, которые здесь, со мной. Без них тебе не осуществить твоего желания. Я нужен тебе так же, как ты нужен мне, Вурог Йан.

Хакан застонал от боли. Очевидно, чудовище так отреагировало на ярость шамана, выразившуюся в его последней реплике. Сутаро подождал, но больше от шамана посланий не было.

Сутаро посмотрел вверх по склону холма. Нелегко будет ворваться в пещеру, охраняемую киммерийцем и демонолюдьми. Это будет стоить жизни многим воинам. Вождь страстно надеялся, что потери будут не слишком велики. Иначе внезапное нападение воинов клана Змеи похоронит все его планы, прежде чем придет помощь от Вурог Иана или тех воинов, что идут следом.

Впрочем, если даже случится худшее… Молитвы и песнопения будут вечно звучать по воинам, которые позволили осуществить месть, одним разом поставив клан Совы в главенствующее положение над другими племенами и кланами. Вурог Йан, несомненно, попытается захапать себе всю славу. Но в клане будет слишком много воинов, которые будут знать правду о Сутаро и его подвиге. Одно это заставит шамана замолчать.

Он, Сутаро, пошлет гонцов и призовет своих младших вождей. И лучше им прийти как можно быстрее, прежде чем враг накопит силы или, что еще хуже, магия ударит из пещеры.

Пленный воин из клана Змеи был уже мертв, когда Конан втащил его в пещеру. Пикт из клана Совы был без сознания, но так и не пришел в себя, чтобы заговорить. Вскоре он тоже умер. Бамула начали бормотать заклинания, боясь, чтобы духи мертвых не навредили им, коль скоро тела убитых остаются в пещере.

Что до Конана, то после того, как отряду удалось продержаться столь долго, духи умерших пиктов, по его мнению, можно было вообще не брать в расчет. Впрочем, он не стал говорить об этом бамула а только кивнул:

— Давайте затащим их поглубже в пещеру. Магия подавит действие призраков.

— А вдруг она сделает их сильнее? — спросил Кубванде. Надо отдать ему должное, сейчас он тоже боялся. Сейчас в нем говорил скорее страх, а не расчет. Конан не мог винить бамула за этот страх. Здесь его воины столкнулись с силами, понять которые не могли. В свое время Конан давал Бэлит клятву с терпением относиться к человеческим слабостям.

Киммериец не мог приказывать: одно дело решить что-то для себя, а другое — принимать решение за тех, кто следует за тобой, решение, от которого, возможно, зависит жизнь и которое каждый должен принять сам.

— Если бы магия пещеры была нам враждебна, она давно поразила бы нас. Нет, магия пещеры будет враждебна к духам умерших пиктов. Но если кто-нибудь хочет произнести над ними свои бамульские заклинания, пусть идет со мной. Тогда эти мертвые ребята получат такую головную боль, что у нас больше не будет с ними проблем.

Бовену вышел первый, даже прежде Говинду. Конан менее всего предполагал увидеть его среди добровольцев. Впрочем, тем лучше. Кубванде и Говинду не будут спускать друг с друга глаз, а Бовену совершенно очевидно не представляет для киммерийца никакой опасности. Конан и Бовену каждый взвалили себе на плечи по трупу и пошли в глубь пещеры.

Некоторое время, примерно шагов пятьдесят, коридор шел горизонтально. Затем дорога пошла под уклон, все более расширяясь. Киммерийцу показалось, что он видит полустертые, изъеденные временем лики каких-то змееподобных существ на стене. Они были похожи на украшения храмов Сэта в Стигии, хотя и не в точности такие же. А может быть, это были естественные натеки. Возможно, ему они вообще пригрезились. Что ни говори, слишком много магий и слишком мало света. Тут любому начнет мерещиться все что угодно.

Наконец они с Бовену оказались в таком месте, где туннель расширялся, а потолок поднимался, образуя своды. Камень стен пещеры в свете голубого колдовского сияния был серовато-пурпурным. Его поверхность казалась слишком гладкой, чтобы быть естественной, и на стенах теперь совершенно отсутствовали какие-либо барельефы. Повсюду толстым слоем лежала пыль, за исключением круга в середине помещения, диаметром в длину копья. Создавалось впечатление, что круг вытерли лишь несколько секунд назад.

В середине возвышалась статуя. Высотой в человеческий рост, но куда более широкая в плечах. Даже гигант-киммериец выглядел мальчишкой рядом с ней. Статуя была совершенно чистой. Конану лишь показалось, что камень покрыт чем-то напоминающим чешую.

Да и глаза статуи странным образом напомнили киммерийцу рептилию. Страшные воспоминания холодом пронзили Конана. Неужели это один из легендарных валузийских человеко-змей? Они были такими древними, что воевали еще с атлантами, и исчезли еще до того, как поднялась в своем черном величии давным-давно исчезнувшая в тумане времен Ахеронская империя. Но кое-что из магии человеко-змей дошло до нынешних времен. Говорят, что именно эта магия лежит в основе культа Сэта. великой змеи.

Конан подошел поближе, стараясь не наступать на круг. Должно быть, здесь действовало волшебство, образующее его, и Конан не хотел испытывать судьбу. Киммериец обошел статую, усилием воли подавляя леденящие сомнения. Ему хотелось, чтобы Бовену собрал свою волю, чтобы он не трясся и, упаси боже, не упал в обморок от ужаса. Древнее колдовство пахло страхом, подобно хищникам. По крайней мере, в течение своей жизни киммериец не однажды убеждался в этом.

Был ли это человеко-змей из Валузии? И чешуя и глаза — все говорило за то, что Конан не ошибся. Но были и свидетельства обратного. Статуя напоминала старого наемника, уставшего от долгой неблагодарной службы под командованием тех, чьи кулаки были скоры на расправу. Однако человек, служивший скульптору моделью, был из тех, кто верил своему командиру и всегда был готов следовать за ним. Если это человеко-змей — валузиец, то у парня, по всему видно, гордости и достоинства хоть отбавляй. Хотя это и сам скульптор мог постараться! (Однажды в Аргосе Конан заказал себе портрет. Когда он увидел, что сотворил художник, он вышвырнул рисунок в окно, а следом полетел и сам художник.) Более всего Конана беспокоило не то, что являла собой статуя. Его беспокоило само ее существование. Неужели Скира оказалась столь коварной, что воспользовалась, разговорами на расстоянии только для того, чтобы отправить его и его отряд в пещеру, где находился этот каменный истукан, которого ее отец собирался оживить? Оживить и сделать непобедимым воином пиктов. Оживить ценою жизни Конана и его отряда.

При этой мысли пещера показалась Конану даже холоднее, чем ночь снаружи, а колдовской свет — еще более зловещим. Конан поборол в себе желание вступить в круг и сбросить статую с постамента. Если бы та разбилась, вряд ли всей магии Лизениуса хватило бы, чтобы оживить…

Конан прыгнул в круг и изо всей силы долбанул статую. С таким же успехом киммериец мог бы бросаться на стены пещеры. Три раза Конан накидывался на статую, и три раза статуя встречала его удар, даже не дрогнув. Единственное, чего добился киммериец — посадил себе новые царапины и синяки.

— Конан! — сказал наконец Бовену. — Долго ты еще собираешься испытывать терпение богов?

— До тех пор, пока им это все не осточертеет и они не поразят меня гневом. Либо не помогут мне обрушить эту проклятую статую, — проворчал киммериец. Однако больше наседать на каменного истукана он не стал.

Он находился внутри круга, но не заметил там ничего подозрительного. Однако в воздухе явно чувствовалась сила — сила великая и древняя. А если она, как надеялся варвар, и ослабела за бесконечную вереницу лет, то все еще была смертоносной.

Конан угрюмо глянул на статую. И тут ему почудилось… Проклятье! Следы, оставленные на камне пыльными подошвами киммерийца вдруг вспыхнули мертвенным пламенем и в мгновение ока исчезли. Что за бред? Наверное почудилось… Но тут варвар заметил, как ошарашенно пялится на каменного исполина Бовену, и понял — нет, колдовство произошло на самом деле. Они оставили лежать трупы там, где бросили их, и пошли назад.

— Пусть теперь статуя препирается с духами упрямых пиктских парней, — заметил Конан.

Они были уже на полпути к наружной пещере, когда киммериец услышал пиктские барабаны и боевые кличи, а затем значительно более громкие и близкие, возбужденные голоса бамула. Конан с Бовену переглянулись и со всех ног бросились вперед.

Лизениус возблагодарил богов, которым не возносил молитвы в течение уже многих лет, за то, что два заговора, в которых он сейчас более всего нуждался, можно было сотворить внешне совершенно неприметно.

Займись он магией открыто, это встревожило бы пиктских охранников. Тут они вспомнили бы о его репутации, и в дело пошли бы кулаки, копья, стрелы и ножи. А на хакана, посланного Вурог Ианом, заклятия вообще не оказывали никакого действия. Лизениус увидел это существо сидящим на корточках на противоположной стороне костра. Глаза чудовища горели, как адские угли. Стоит прийти команде от его хозяина, как чудовище тут же бросится через костер и в мгновение ока вонзит клыки в горло Лизениуса.

В тот момент, когда он осмелится пошевелиться или произнести слово, решил Лизениус, с этим чудовищем и всеми его сородичами будет покончено. Без этих тварей шаман настолько потеряет свои колдовские силы, что превратится в простого мошенника.

Лизениус собрался с мыслями. На этот раз, несмотря на тревогу, ему удалось полностью сосредоточиться на статуе, что находилась в пещере, и вместе с тем не утратить контроль над окружающим.

— Клянусь Силой Семи Вод и Пяти Гор, клянусь Ибисом, Митрой, Кромом и Сэтом, клянусь Проклятием Нерожденного Феникса!

Слова страшного заклятия гулко отдавались у него в мозгу, будто голова волшебника стала пещерой, где герольд зычно выкрикивает послание. Лицо Лизениуса оставалось неподвижным — маска, способная скрыть за собой всю магию мира; дыхание его бьшо ровным, руки неподвижно лежали на коленях, будто спящие младенцы, которых он как-то показывал Скире, когда той было пять лет.

Тем уголком сознания, который еще не был поглощен магией, Лизениус вновь, с новой силой, вознес молитву. Но на этот раз не кому-то конкретно. Он просто молил всех богов, чтобы его ночная работа удалась и чтобы сам он остался таким, как был, и смог еще раз, в который уже раз, удивить свою дочь. Ему не хотелось изменяться. Да и много ли ему надо? Всего-то един день, наполненный прежней любовью дочери, — этого было бы более чем достаточно.

О большем он просить не мог. Слишком многое лежало теперь между ними. Скира перестала быть девочкой, если, конечно, верить ее «голосу-призраку».

И хотя многое и прежде разделяло их, Лизениус ясно видел: он еще найдет способ отомстить за смерть жены. Он обязан сделать это: его прекрасная супруга заслуживала и большего. Но сделает он это так, чтобы больше не подвергать Скиру риску. Он не имел права причинить ей какой-либо вред. Сперва нужно оградить от опасностей дочь, а после этого Лизениус начнет свою последнюю битву, не рискуя в ней уже ничем, кроме собственной жизни и рассудка.

А не воспользоваться ли кристаллом Траза?! Возможно, это тоже было опасно. Но это сильно облегчит его задачу: в этом случае статую можно будет оживить одной лишь силой воли, не принося кровавой жертвы.

Лизениус знал, что драгоценность находится в палатке. Мысленно он прикоснулся к ней. Колдун не осмелился силой своей воли перенести сокровище сюда. Нельзя давать пиктам ни малейшего повода заподозрить, что под носом у них нынче ночью творится магия.

Кроме того, эти дикари, скорее всего, и не представляют, для чего нужны кристаллы Траза. Их собственная магия ничего не знает о таких вещах. Чем дольше Лизениус сохраняет тайну кристалла, тем лучше для его начинания.

— Клянусь Пятой Стихией, подвластной воинским богам, имя которой Муд. Клянусь Иштар и Семирамис…

Лизениус слегка пошевелился, облизал сухие губы и глубоко вздохнул. Что-то очень далекое коснулось его сознания. Колдун открылся.

В далекой пещере, что находилась на земле клана Змеи, статуя пошевелилась на своем постаменте.

Глава восемнадцатая

Даже острый слух киммерийца не предупредил его о том, что статуя начинает оживать. Пикты вопили так, что их вой заглушал все прочие звуки: крики раненых и умирающих, боевые кличи бамула и даже собственные боевые барабаны.

Пока ни один из бамула еще не был убит. Продолжали сражаться даже воины, раненные во время стычки на склоне холма. Нелегко сражаться в сидячем положении. Впрочем, те, кто не мог ходить, все равно вынуждены были драться. Однако стрелять из короткого пиктского лука сидя можно было ничуть не хуже, чем стоя. Пикты пытались ворваться в пещеру, полностью заполонив собой проход, так что попасть в них мог бы и слепой. Куда ни ткни, хоть целясь, хоть наугад, все равно попадешь во врага.

Конан бросился в бой со страшным киммерийским кличем, от которого эхо заметалось меж стен пещеры. На мгновение этот рев заглушил все, даже многоголосый вой пиктов. Взбадривая себя перед боем, Конан выхватил меч и кинжал, отшвырнув прочь лук и колчан со стрелами.

Один пикт прорвался сквозь переднюю линию обороны бамула, удачно избежал копий второй линии и ринулся прямиком на Конана. Киммериец, не раздумывая слишком долго, пнул его между ног. Его противник согнулся пополам, издав хриплый стон. Зажав кинжал в кулаке, Конан нанес ему удар по затылку. Киммериец убивал пиктов с такой же легкостью, с какой мастиф убивает крыс, испытывая при этом столько же сожаления.

Еще два пикта попытались повторить подвиг своего товарища, но нашли смерть на бамульских копьях, и скала под ногами сражающихся стала еще более скользкой от крови.

Конан сражался все более и более ожесточенно. Теперь он бился и вовсе как дьявол. Пикты ринулись вперед, пытаясь смять первую линию обороны, заставить бамула смешаться и направить беспорядочную толпу прямиком на Конана. Сейчас бамула держались исключительно благодаря нечеловеческой силе варвара. Конан стоял, широко расставив ноги. Держа кинжал в левой руке, он колол им, вспарывал животы, пронзал легкие, перерезал глотки. Правой рукой с зажатым в ней мечом он рубил головы, рассекал руки и ноги.

— Держитесь, болваны! — ревел киммериец. — Смотрите внимательнее! Не позволяйте им пробивать бреши! Не расходитесь в стороны! Не позволяйте им наваливаться на вас всем скопом!

Справа к Конану приблизился Бовену, слева Говинду. Оба яростно сражались. Копья плясали в их руках, выискивая малейшие изъяны в защите противников. Бросив взгляд в сторону, киммериец увидел, что Вуона тоже дерется, но положение у нее было не самое удобное — пикты прижали ее к стене. Только что один из них, похоже, был поражен ее копьем в живот. Не успел Конан перевести взгляд, как она уже наносила смертельный удар второму. Умирающий бросил на Вуону взгляд, исполненный священного ужаса.

Наконец пикты начали подаваться под напором шеренги копий. Прежде чем началась вторая атака неприятеля, Конан поспешил перебраться сперва в первую линию бамула, а затем и вовсе встал перед строем своих воинов. Пикты как раз бросились в новую атаку, когда перед ними возникла гигантская фигура киммерийца. Прошло несколько секунд, и сталь меча Конана стала красной от крови врагов. Он рубил, рассекал плоть, бил ногами, подбадривая себя воинственными кличами. Не прошло и нескольких минут, как вокруг киммерийца громоздились лишь трупы. Человек двадцать пиктов полегли в схватке с непобедимым варваром. Некоторые из поверженных стонали, пока Вуона не перерезала им глотки. Были и такие, что поползли к выходу из пещеры. Там они становились хорошей мишенью для лучников.

Весь пол пещеры был завален изрубленными, исколотыми телами, стал мокрым и скользким от крови. По счастью, это пролилась в основном вражеская кровь. Всего лишь несколько бамула получили незначительные ранения, что никак не повлияло на их готовность сражаться дальше. Стрелы больше не летели в пещеру. Но это ничего не значило. Киммериец на своем веку повидал немало битв, чтобы понимать, что такие сражения выигрывают не лучники.

Конану казалось весьма сомнительным, что бамула выйдут из этого боя победителями. Слишком уж неравны силы. Оставалось надеяться лишь на одно. Клан Совы потерял столько воинов, что наверняка обратит свою ярость на Лизениуса и Скиру, дабы отомстить за поражение. Но тешить себя несбыточными иллюзиями — значит становиться еще слабее…

Снова послышался какой-то царапающий звук, теперь ближе. Конан бросил взгляд в туннель, ведущий в глубь пещеры, и увидел, что вдоль стены крадется темная фигура. Деталей киммериец разглядеть не смог: с того места, где он стоял, можно было различить лишь черное пятно на фоне чуть менее черной стены. Всякий раз, когда раздавался этот скрежет, пятно двигалось.

Внезапно все звуки стихли и донесся долгий хриплый вой. Из туннеля показалось что-то более основательное и массивное, чем тень. Неизвестное качнулось к стене и на мгновение прижалось к ней, затем оттолкнулось и сделало еще один скрежещущий шаг.

На сражающихся шла статуя! Ее шатало, как пьяного пирата, но ни один пират не был столь велик ростом. Теперь Конан ясно видел: то, что он принял за чешую, оказалось плотно облегающей, закрывающей все тело кольчугой. Лицо каменного истукана оставалось, как и прежде, бесстрастным и лишенным выражения, а глаза… Такие глаза могли принадлежать разве что статуе: на человеческом лице они производили бы странное впечатление.

Конан опомнился и быстро оценил ситуацию. Относительно статуи он находился в самых задних рядах бамульских воинов. Сила человеческих мышц и стали была бы столь же бесполезна против двигающегося каменного монстра, как и против неподвижного, — там, в глубине пещеры, киммериец уже убедился в этом. Впрочем, хороший толчок мог бы, пожалуй, уронить статую. Сможет ли она после этого подняться самостоятельно?.. Кто знает.

Конан увидел испуганные глаза бамула. Большинство из них теперь было обращено назад, в сторону туннеля, а не на выход из пещеры, за которым были враги. Если бы каким-то чудом лежащие на полу трупы пиктов вдруг ожили, им бы не составило сейчас никакого труда разделаться с Конаном и его отрядом. То же можно было сказать и о живых дикарях, тех, что были снаружи. Они наверняка победят, если бамула сейчас лишатся мужества и предпочтут смерть или рабство встрече с чудовищным созданием Черной магии.

Если бамула побегут, их будет уже не остановить. Конан понимал это и не спешил с упреками: можно ли вообразить что-либо более ужасное, чем смерть от колдовства. Разве что гибель от рук пиктов.

Статуя все приближалась. Глаза бамульских воинов раскрылись уже так широко, что шире раскрыть их было просто невозможно. Некоторые покрылись потом, несмотря на холод ночи и сырость, царящую в пещере. Говинду, похоже, был единственным, кто следил за входом, держа копье в руке. Единственному из всех, ему не изменила выдержка в этих ужасных обстоятельствах.

Один из лучников послал стрелу. Статуя находилась на таком расстоянии, что в нее попал бы любой: и слепой, и увечный, и ребенок. Стрела угодила в грудь, и наконечник исчез с внезапным треском, сопровождающимся ослепительно-голубой вспышкой. Несколько мгновений по всей поверхности каменного исполина танцевало голубоватое пламя, а затем и оно исчезло.

На Конана и его отряд пахнуло запахом серы, заставившим всех закашляться. Глаза заслезились. Древко злополучной стрелы с глухим стуком упало на пол, обгоревшее на треть. Дымок от него поднимался до тех пор, пока на остатки стрелы не опустилась ступня статуи, оставив за собой лишь растертые в порошок угли.

Даже мужество киммерийца не помогло ему. Он содрогнулся при мысли о том, что может случиться с любым человеком, коснись он статуи обнаженной сталью. Возможно, сталь истает или с ней случится что-нибудь еще. А что будет, если коснуться этой статуи голой рукой? Что произойдет с руками? И что будет с руками, держащими меч?

Похоже, одновременно с Конаном эта же мысль пришла в голову еще одному бамула. Этот воин побежал вперед, а когда достиг статуи, подпрыгнул, выставив вперед руки и пытаясь схватить ее за руку. Видимо, он хотел использовать момент, когда статуя делала шаг, и сбить ее с ног. Будь на месте статуи человек, этот номер прошел бы, но с каменным истуканом подобные штуки проделывать бесполезно.

Это стало ясно в следующее мгновение. Бамульский воин прыгнул и вцепился статуе в руку. Рука поднялась, увлекая за собой бамула, пока ноги его не повисли в воздухе. Казалось, будто сынок-хлюпик уцепился за руку здоровяка-папаши.

— Отпусти ее, ты, идиот несчастный! — заревел Конан.

Слишком поздно! Другая рука статуи совершила движение, столь стремительное, что даже глаз киммерийца не успел за ним проследить. Каменный кулак ударил бамула по затылку. Череп воина раскололся, как орех. Кровь, мозга и кости полетели во все стороны.

Теперь статуя держала несчастного обеими руками. Конан увидел, что убившая воина рука была вся покрыта красным. Кровь! Но красная краска исчезала, будто кровь впиталась в камень, точно вода в песок пустыни. Другая рука сжалась так сильно, что пальцы исчезли в теле несчастного воина. Но удивительно — крови не было.

Мгновение спустя Конан увидел, что мертвый бамула СЪЕЖИВАЕТСЯ. Кожа его сморщилась, будто виноградина, которая слишком долго пролежала на солнце. Товарищи несчастного смотрели на него, от ужаса не в силах издать ни звука, наблюдая, как мертвый бамула все усыхает и усыхает, пока то, что некогда бьшо человеком, не превратилось в мешочек высохшей кожи, бессильно висящий в руках статуи.

Не то Конану почудилось, не то это было на самом деле, но статуя стала немного больше, а в глазах у нее появился свет, которого прежде не было.

Нет, ему не показалось! Более того, этому имелось объяснение. Оно могло бы выглядеть безумным. Но речь шла о колдовстве, а все, что связано с колдовством, всегда безумно, и потому даже нелепой догадкой не следовало пренебрегать. Каменный монстр был приведен в движение каким-то заклятием, без жертвоприношения, Видимо, Лизениусу каким-то образом удалось обойти это условие не проливая крови. Но это не означало, что крови не будет вообще. Статуе нужны были жертвы, без этого она не могла обходиться. И поскольку жертв ей принесено не было, статуя вознамерилась добыть необходимое сама.

В настоящий момент каменный истукан не был занят поисками жертвы. Еще один воин бросился к статуе, и, прежде, чем Конан успел ему предостерегающе крикнуть, бамула поднырнул под протянувшиеся к нему руки и выпрямился, невредимый, за спиной у монстра во весь рост. Непонятно, зачем ему это понадобилось, если считать, что попытка взять статую голыми, руками столь же тщетна, как и стремление убить ее сталью.

Однако пример бамульского воина показал, что от статуи вполне можно увернуться, очистив ей тем самым путь к выходу из пещеры на склон холма, где ее уже ждали пикты. Похоже, Лизениус контролировал статую ничуть не больше, чем контролировал клан Змеи. Оказавшись на свободе, каменный монстр будет истреблять пиктов и гиперборейцев с одинаковой яростью. Статуе все равно. Ей просто нужна была плоть. Рано или поздно она, следуя своим кровавым путем, удалится подальше от пещеры. У Конана и его людей появляется, по крайней мере, надежда.

Как бы то ни было, один бамульский воин уже погиб. В сердцах Конан обложил страшными проклятиями всех стигийцев. Подумать только, терять людей, когда он и его отряд уже наполовину выбрались из пиктских краев! И как потерять!

Ладно, теперь пусть страдают пикты. А пока статуя будет гоняться за дикарями по лесам, Конан со своим отрядом может возобновить свой путь на юг, к границе. А Лизениус со Скирой пусть сами расхлебывают кашу, которую заварили.

Складывалось такое впечатление, что сейчас статую заботит лишь одно — выбраться из пещеры. Теперь она, похоже, не собиралась предпринимать какие-либо усилия и выискивать себе новые жертвы. Один за другим Конан со своими людьми проскакивали мимо каменного монстра. Одному, правда, не слишком повезло. Рука статуи молниеносным движением успела схватить его за волосы. Впрочем, этим дело и ограничилось: чудовище не делало никаких попыток притянуть человека ближе к себе или схватить его другой рукой. Рыча от боли и осыпая все проклятиями, бедолага вырвался, пожертвовав прядью волос.

Вуоне удалось миновать опасность, затем проскочили еще трое. В конце концов между статуей и входом в пещеру остался один Конан.

Монстр стоял так близко от него, что киммериец мог бы коснуться его кинжалом, потрудись он вытянуть руку. Однако Конану и не пришла в голову мысль заниматься такими глупостями. Он собрался, будто пантера перед прыжком, и бросился вперед.

Прокатившись по земле, Конан нанес удар обеими ногами статуе под колени. Каменный монстр покачнулся. Удар пронизал киммерийца кинжальной болью. Конана отбросило назад, и он ударился головой о камень. Сделав невероятный кульбит, киммериец все-таки умудрился вскочить на ноги, проверив сперва одну ступню, а потом другую, чтобы убедиться, что все в порядке.

Он был невредим, если не считать нескольких царапин, на которые сейчас можно было не обращать внимания. Впрочем, и статуя ничуть не пострадала. Неуязвимая и непобедимая, она прошла по телам павших пиктов, небрежно раскидав баррикаду из трупов врагов,которую бамула нагромоздили у входа. Конан наблюдал. Ему было интересно, будет ли статуя впитывать кровь, плоть и кости мертвых пиктов. Но увы! Каменный монстр только отбрасывал тела в сторону или топтал их. Кости трупов трещали под неимоверным весом.

— Нелегко будет убить ее, я думаю! — проговорил Говинду.

Конан вздрогнул при звуке человеческого голоса. Он понял: это оттого, что за все это время никто не произнес ни слова. Последним звуком был страшный крик киммерийца, пытавшегося предупредить безрассудного бамула.

— Приготовься, мы выбираемся из пещеры, как только эта дьявольская игрушка набросится на пиктов! — сказал ему киммериец. — Я пойду первым! Вы за мной! Вряд ли у нас будет шанс лучше! Сейчас пикты будут слишком заняты статуей.

Судя по лицам бамула, они сильно сомневались в том, что у них есть какие-то шансы на успех. Впрочем, Конан не собирался препираться. Судя по страху, который статуя нагнала на него и храбрых чернокожих воинов, пикты, должно быть, сейчас улепетывают, не помня себя от ужаса. У дикарей явно не будет никакого желания возиться с теми, загнанными в угол, кто уже почти распрощался с жизнью. А Конан понимал, что ему и его бамула действительно терять больше нечего.

Шаги статуи начали затихать, когда та скрылась за камнями, нагроможденными у входа в пещеру. Сейчас призрачный голубой колдовской свет, что пылал в пещере, уже не освещал статую, но Конан мог бы поклясться, что монстр светился и сам. Очень скоро чудовище выйдет из-за валунов и предстанет перед пиктами.

— Приготовьтесь бежать так, как никогда не бегали прежде! Если кто споткнется, мы не бросим в беде, но просто так останавливаться не будем.

Даже те, кто едва мог ходить из-за ран, кивнули. Кром свидетель, для последней битвы лучшей компании, чем эти чернокожие воины, придумать трудно. Будь их не двадцать человек, а двадцать тысяч, Конан с удовольствием взялся бы за задачу извести под корень пиктское племя, сделав тем самым неоценимый подарок боссонитам.

Вряд ли Лизениус мог описать, отчего, в конце концов, статуя ожила, да к тому же вышла из-под контроля. Ни на одном из человеческих языков не было слов, которые могли бы передать его ощущения. Что до статуи, то она действительно, похоже, неуправляема. По крайней мере, ему, находящемуся в лагере на расстоянии в полдня пути от пещеры, она не подчинялась. Если так, то, несомненно, каменное чудовище представляет собой угрозу. Если статуя угрожает пиктам, то, без всякого сомнения, угрожает она и его дочери Скире, по крайней мере до тех пор, пока хаканы Вурог Йана будут держать ее в лагере клана Совы…

Настала пора отправляться туда, где он нужен. Лизениусу ни разу не приходилось использовать заклинание Переместителя, находясь в столь неподготовленном состоянии и в такой неудобной обстановке, будучи на виду у множества свидетелей. Впрочем, ему ни разу еще не приходилось пользоваться Переместителем самому. И никогда не доводилось осуществлять переброску на такое короткое расстояние. Опасностей было две. Первая. Его могут схватить в тот самый момент, когда он сотворит заклятие. В этом случае, если его не попытаются прикончить на месте, то могут выследить и отправиться за ним сквозь Ворота Переместителя. Хуже всего быть обнаруженным, творя заклинания. В этот момент он беспомощен. Так что сейчас оставалось лишь молиться, чтобы этого не произошло.

Что касается второй опасности, то Лизениус сомневался, что статуя уничтожит Конана или большую часть бамула, до тех пор пока отряд возглавляет киммериец. У Лизениуса мелькнула мысль, что если уж выдавать дочь замуж за военного вождя, то этот варвар на голову выше всех пиктов. И не только благодаря своему росту. Если отряд Конана до сих пор еще жив и способен сражаться, любой пикт, который сможет последовать за Лизениусом сквозь Ворота Переместителя, вряд ли проживет дольше нескольких секунд, появившись в пещере.

Для медитации Лизениус выбрал такую позу, какая, как ему казалось, не вызовет у пиктов особого подозрения. Хотя время от времени дикари и бросали на него косые взгляды, но после снова возвращались к своим занятиям (точнее, к своему обычному безделью). Один из них ненадолго отошел от своих товарищей и вернулся с несколькими бурдюками пива. Лизениус заставил себя отвернуться — от кислой пивной вони его чуть не вытошнило.

Имена богов, которые редко произносят вслух и никогда не призывают в открытых храмах и которые со времен падения Ахеронской империи находятся под запретом, вертелись в голове Лизениуса, не срываясь, однако, с его губ. Никто не заметил, как пространство вокруг начало окрашиваться золотым, до тех пор пока спиральное свечение не стало внезапно столь плотным, что Лизениус практически изчез за его завесой.

Один дикарь в неистовстве бросился в глубь золотой спирали, в то время как его товарищи метали туда копья и уже накладывали стрелы на тетиву. Со сдавленным криком пикт исчез. Когда отголоски его вопля стихли, в небе прокатился удар грома, заставив затанцевать пламя костров, сорвав листья с деревьев и повалив палатку мага.

Затем мрак и тишина вернулись туда, где полукругом стояли потерявшие дар речи дикари, глядя наместо, где только что сидел белый шаман.

В тесном пространстве пещеры удар грома был невыносимо оглушительным, Конан, стоявший снаружи, увидел, как бамула схватились за уши и закричали. Киммериец поспешно оглянулся, пытаясь определить, с какой стороны донесся этот звук. На мгновение Конан испугался было, что статуя столкнулась с какой-то магией — либо Лизениуса, либо пиктских шаманов — и встретила свой конец как раз в тот самый момент, когда он и отряд бамула уже готовы были выскользнуть из пещеры.

Затем шаги, звон металла по камню и боевой клич пиктов заглушили затихающее эхо грома. Клич исходил ИЗНУТРИ, из тех помещений, где прежде находилась статуя. Киммериец выхватил меч из ножен и помчался туда.

Он ожидал увидеть целый пиктский отряд, приведенный Лизениусом, чтобы ударить в тыл ему и верным бамула. Вместо этого Конан увидел лишь одинокого пикта и — что было уж совершенно поразительным — Лизениуса собственной персоной, сцепившегося с дикарем. Когда киммериец подоспел, пикт уже заносил ржавый бронзовый кинжал, чтобы вонзить его Лизениусу меж ребер.

— Убери в ножны этот меч! — сказал колдун с такой величавостью, на какую только способен человек, оказавшийся в столь неудобном воложении. Он посмотрел на умирающего пикта и вытер кровь, струйкой вытекавшую из носа.

— Думаю, за мной сюда прошел лишь один сквозь…

— Я думаю, твоя душа будет самыми подходящими ножнами для моего меча! — прорычал Конан. — Разве что мы прямо сейчас быстро разрешим все недоразумения. Слишком уж много их накопилось. Что ты здесь делаешь? Измена твоей дочери — разве этого мало?!

— Моей дочери? ЧТО?

Интересно. В самом ли деле колдун был изумлен, или же он искусно притворялся? Киммериец привык ожидать от этого человека всего, что угодно.

По-прежнему с мечом в руке, Конан отступил на шаг, так чтобы Лизениус не мог истолковать его позу как угрожающую.

— Ладно. Если во всем этом есть что-то, что я должен узнать, для тебя же лучше будет, если ты расскажешь мне все прямо сейчас. Эта проклятая статуя удрала из пещеры и поперлась на пиктов…

— О боги! Этого я и боялся. Она не остановится до тех пор, пока Скира не погибнет. Может быть, пикты расправятся с ней прежде, чем мы подоспеем на помощь. Хотя где уж пиктам…

— Кром! Я уже собрался выслушать тебя, но ты несешь всякую чушь. Что, и дальше собираешься кормить меня загад…

— Прошу тебя, дай мне договорить!

Киммериец видел, что колдуну стоило значительных усилий успокоиться и взять себя в руки. Он решил дать чародею шанс. Пусть договаривает до конца все, что хочет сказать. Колдунов Конан не любил и, случалось, даже убивал их. Он вообще плохо переносил людей, которые бормочут заклятья и плетут интриги, вместо того чтобы, как и подобает мужчине, встретиться с противником в честном бою, если уж не хотят встать на его сторону. Похоже, что сегодняшнее ночное происшествие вряд ли можно разрешить оружием. Если Лизениус решил затеять новую игру…

А он, кажется, и в самом деле затеял! Или, по крайней мере, решил пожертвовать дочерью ради мести. Трудно было понять, что же ему нужно было от него, Конана. У киммерийца прямо-таки чесались руки так ударить Лизениуса, чтобы рукоять кинжала зазвенела о ребра, а кровь брызнула фонтаном, испятнав вге вокруг.

Но усилием воли Конан сдержался. В конце концов, никакой женщине не пожелаешь участи пиктской рабыни. Или того хуже — быть принесенной в жертву. Даже если она предала тебя тысячу раз. В данном же случае вообще было не ясно, предала ли его. Скира. Конан, кроме того, понимал, что ходячая статуя предоставляет ему и его отряду единственный реальный шанс выбраться из этих гибельных мест. Шанс был, что ни говори, невелик, но лучше уж что-то, чем вообще ничего.

Так что участие Лизениуса вряд ли могло изменить что-то к худшему. Как, впрочем, и к лучшему.

— Ты меня убедил, — сказал Конан. — Но я и мои люди будем настороже. Еще одна шуточка с твоей стороны, вроде этого грома, — и следующим звуком, который ты породишь, будет грохот вырывающихся из твоего раздувшегося брюха газов, когда тебя ненароком пнет какой-нибудь трупоед, забредший сюда в поисках вкусненького.

— Это было бы только справедливо, — согласился, отдуваясь, Лизениус. Его пустой, невыразительный голос заставил Конана подумать: а не снедает ли этого колдуна стыд за все то, что натворил он со своим бесконтрольным колдовством? В любом случае, за этим человеком нужен глаз да глаз. Как и за всяким чародеем, особенно если он изо всех сил набивается тебе в друзья.

— Ладно, пусть будет так, — сказал Конан. — Пора расхлебывать эту кашу. Делай, что сочтешь нужным, а я проберусь наружу и посмотрю, что там поделывает наша каменноголовая подружка. И не удивляйся, если увидишь, что я со своими людьми начну делать что-нибудь странное.

По губам Лизениуса проскользнула ледяная улыбка.

— Ты тоже.

Придя в чувство, Скира увидела Сутаро, стоявшего подле нее. На лице у него была только усталость от битвы. Похоже, Скира его в настоящий момент интересовала меньше всего. В конце концов, он вождь, под его началом воины, о которых необходимо заботиться. Думать о женщинах ему было недосуг. Он не обронил ни единого слова, которое могло бы объяснить ей, что же произошло. Но теперь девушка внимательно прислушивалась к репликам, которые раздавались вокруг. Она старалась слушать не реальные голоса людей, а их «голоса-призраки». Скира отовсюду собирала информацию о происходящем. Ей давали сведения все, кроме хаканов, которые не умели говорить и которых понимал только их повелитель — шаман.

Ясно, что пока пикты держат ее заложницей, они могут не опасаться ее отца. Впрочем, и ей бояться особенно нечего. Она не может ни умереть, ни убежать. Пока Скира у них, пикты контролируют действия Лизениуса, а это самое важное.

Дочь колдуна не знала, удастся ли ей убежать или придется погибнуть у пиктов в плену. Но она произнесла клятву, обращая ее ко всем богам, какие только могли услышать: «Сутаро не доживет до завтрашнего рассвета!» Удивительно, как эта клятва облегчила ей душу! Не в силах покинуть носилок, к которым она была привязана, Скира тем не менее сумела забыться беспокойным сном.

Ее разбудили крики пиктов, в которых слышался скорее ужас, нежели воинственность. Вокруг царила кромешная тьма. Первая мысль, пришедшая Скире в голову, была о том, что воины клана Змеи вернулись и нанесли новый удар и что силы Змей настолько превосходят силы Сов, что еще немного — и с отрядом клана Совы будет покончено. Мысль о том, что пикты забьют ее, как лосося, бросив на плоский камень и выбив мозги из головы, заставила сердце сжаться.

Она прикладывала героические усилия, пытаясь освободиться, пользуясь тем, что пока на нее не обращали внимания ни охранники, ни хаканы. Впрочем, хаканов сейчас нигде видно не было. Возможно, они затаились где-то поблизости, в лесу. Скире удалось высвободить руку и ногу из-под ремней, удерживающих ее на носилках. После этого она смогла повернуть голову и посмотреть вверх на склон холма.

Из отверстия пещеры изливалось голубое сияние. В отблесках колдовского огня маячила высоченная черная фигура. На мгновение Скире подумалось, что это Конан. Но затем она заметила, что фигура двигается слишком медленно и скованно. Ни одно живое существо так не ходит. Стало быть, статуя все-таки была оживлена и теперь выбралась из пещеры, очевидно действуя бесконтрольно.

Внезапно ночь показалась ей более холодной и темной, чем минуту назад, а ветки нависших над носилками деревьев будто бы ожили и теперь тянули свои сучья, как когтистые лапы, дабы схватить ее с носилок, вознести вверх и разорвать на части, как глупый ребенок, рассердившись, рвет тряпичную куклу…

Скира закусила губу, чтобы удержать готовый было вырваться у нее крик безнадежного отчаяния. В уме она лихорадочно перебирала заклинания, которыми могла бы сейчас воспользоваться. Что можно применить, не прибегая к кристаллу Траза, волшебным травам или ритуальным предметам?

Но ее размышления были прерваны. Пикты наконец набрались мужества и приблизились к статуе. По крайней мере один из них — точно. Скира заметила его фигуру возле гигантской черной тени. Оба силуэта четко вырисовывались на фоне голубого сияния, льющегося из пещеры. Скира увидела, как маленькая фигурка человека взметнула копье — непонятно, в знак приветствия или бросая вызов.

Затем статуя пошевелилась. Теперь ее движения не были медленными и неуклюжими. Наоборот, они были стремительными и ловкими, как движения киммерийца. Одна рука встретила копье, ухватив его за наконечник. Шар голубого света поглотил и наконечник копья, и руку. Пламя охватило древко. Пиктский воин взвыл и попытался отскочить назад.

Но не тут-то было! Другая рука статуи ухватила пикта за плечо. Дикарь снова испустил отчаянный вопль. На этот раз это был крик агонии. Статуя рывком подняла человека в воздух. Скира видела, как пикт яростно бьет ногами. Затем силуэт жертвы начал менять форму, он скручивался и съеживался причудливым образом. В ужасе Скира смотрела, как пиктский воин превращается в высохший кожаный мешок. Затем статуя отбросила его, словно жухлую фруктовую кожуру.

Неописуемый ужас слышался теперь в криках остальных дикарей. Они подались назад и начали метать копья и стрелы с расстояния, которое они, несомненно, считали безопасным. По всей каменной фигуре прокатились и запылали голубые вспышки. В дьявольском синеватом пламени без следа исчезали наконечники копий и стрел. Вокруг статуи начало распространяться облако удушливого дыма.

Дождь копий и стрел, похоже, не причинил каменному монстру ни малейшего вреда. Он замер, не двигаясь ни вперед, ни назад, потом внезапно поднял вверх обе руки. По рукам пробежали голубые искорки, а из обоих глаз ударили молнии. Впрочем, удар молний был неточен. Некоторые оставили после себя лишь дымящиеся проплешины на склоне холма.

Другие же нашли себе жертв. Ими стали удирающие пикты! Молния неслась вдогон убегающим воинам, разливая вокруг потоки магического света. Пикты спотыкались, падали, корчились в страшных конвульсиях, будто их душили невидимые удавки. Из глоток несчастных вырывались нечеловеческие вопли, которые достигали ушей Скиры, на какое-то время заглушая треск разрядов. Казалось, в пиктах вспыхивало пламя, зарожденное внутри их утробы той яростью и свирепостью, которая в них кипела. Затем молнии исчезли. Остался лишь дым, расползающийся по земле. Дым и обугленные трупы, разбросанные по склону холма.

Наконец Скира нашла подходящее заклинание. Если ей удастся мысленно выйти за пределы тела и если пикты не ворвутся в ее палатку…

Вот. Получилось. Мысль Скиры протянулась сквозь мили и коснулась кристалла Траза. Она мысленно взяла кристалл, делая это с предельной осторожностью. Это было такой же трудной работой, как взять яд у змеи (змеиный яд был необходим для некоторых заклятий, как правило, Черной магии, запрещенной повсюду, кроме Стигии).

Дочь колдуна сейчас так сосредоточилась на кристалле, что не заметила темной фигуры, появившейся у входа в пещеру за спиной у статуи.

Конан повел свой отряд вниз по склону в молчании, хотя голубые молнии, исторгаемые статуей, разрывали ночную тьму куда чаще, чем ему бы хотелось. Пока что, на свое счастье, они никого не встретили. Оставалось только надеяться. что все увеличивающаяся активность статуи отвлечет внимание пиктов, но вместе с тем не обратит дикарей в паническое бегство.

Этого Конан и боялся. Кроме того, опасался он также измены со стороны Лизениуса. У киммерийца слишком мало людей, чтобы броситься в погоню за Скирой и ее хаканами через ночной лес. И без того воинам бамула пришлось бы разделиться на отряд, спасающий Скиру, и вспомогательный отряд, которому надлежит охранять Лизениуса от пиктов и заодно приглядывать за колдуном, ибо Конан не был уверен, что тот не совершит какой-нибудь каверзы, окажись у него такая возможность.

Бамула уже научились ходить по каменистым склонам так же бесшумно, как и по своим родным джунглям. Ни кашля, ни каких-либо иных звуков не доносилось от чернокожих воинов, крадущихся по склону. Лишь изредка камешек выкатывался из-под ноги кого-нибудь из бамула. Впрочем, бамульские воины могли двигаться более шумно и все равно оставаться незамеченными за грохотом волшебной статуи и криками пиктов.

За пределами смертельного круга, созданного статуей, снова навалилась темнота, и к Конану вернулось его ночное зрение. И киммериец сразу заметил одинокую фигуру, стоящую возле дерева, а за фигурой — тени, силуэты которых не были похожи на человеческие. Был ли это обман зрения или действовала какая-то магия? Здесь нельзя быть уверенным ни в чем.

Впрочем, начинать надо было с фигуры того, кто стоял под деревом. По крайней мере, внешне он напоминал человека. Судя по головному убору, это был к тому же и вождь. Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Появлялась реальная возможность убить вождя пиктов, обезглавив отряд дикарей, и так уже находящийся почти в состоянии паники из-за действия Черной магии.

Знаками и шепотом Конан приказал бамула следовать за ним. Местность, куда он направился, давала больше возможностей для укрытия, так что можно было подобраться почти вплотную к стоящему вождю.

К несчастью, это же укрытие выбрали для себя и пикты. И было их там немало. Конан внезапно обнаружил, что находится на расстоянии вытянутой руки от скорчившегося дикаря. Киммериец отпрянул. Рука его непроизвольно зацепила какой-то сучок. Как раз в это мгновение наступила внезапная тишина. Треск сломанного сучка долетел до ушей пикта.

Дикарь вскочил на ноги. Киммериец сделал то же самое. Кинжал Конана описал смертоносную дугу, завершив полет в груди дикаря. Брызнула кровь. Пикт беззвучно упал. Но на беду, рядом с пиктом находился его сотоварищ. Этот вскакивать не стал, а только заорал во всю глотку, пока бамульское копье не успокоило его навеки.

Мгновенно весь склон ожил. Повсюду возникли пикты, будто грибы после дождя. Каждый из них обладал хитростью и военным опытом и был вооружен до зубов всем возможным оружием, какое только можно себе представить. И все они находились между Конаном и пиктским вождем, что стоял у дерева.

Киммерийский боевой клич остановил кое-кого из пиктов на мгновение. Но Конану и этого было достаточно. Он оценил самое уязвимое место в их линии. Туда он и бросился. Меч и кинжал отсвечивали колдовской голубизной — статуя продолжала метать молнии. За Конаном помчались с обеих сторон верные бамула, оглашая ночь боевыми кличами и орудуя обагренными кровью противника копьями с силой и яростью безумцев.

Похоже, неистовая атака Конана и его отряда сильно поубавила у пиктов мужества. Двоих противников Конан поверг оземь, столкнувшись с ними на бегу. Перепрыгнув через поверженных дикарей, Конан ударил кинжалом налево, а мечом рубанул направо, где как раз, на свою беду, возникли из темноты два пикта.

Кинжал вонзился меж ребер. Меч отсек занесенную руку и снес верхушку черепа. Пикт с отрубленной рукой умер через несколько секунд, когда подбежавшая Вуона размозжила ему череп пиктской боевой дубиной.

— Что ты здесь делаешь? — рявкнул на нее Конан.

— Вряд ли мне удастся когда-либо еще побыть воином.

— Впрочем, как и кем-либо другим, если мы с тобой будем тут стоять и трепать языками, когда на нас, того и гляди, навалятся пикты, — пробормотал Конан.

Похоже, на женщину его слова не произвели никакого впечатления. Мгновение спустя несколько пиктских воинов набросились на них обоих, и стало уже не до разговоров.

Один бамула упал. Насколько Конан мог судить, взглянув на раны, вряд ли ему удастся когда-либо подняться. Но вокруг него мертвыми лежали четыре сраженных пикта. А пятый уползал, бессильно волоча за собой ногу. Меч киммерийца навсегда исцелил его от увечья.

Теперь между Конаном и вождем пиктов никого не было. Тот и другой поняли это одновременно. Вождь повернулся. И вовремя. Конан уже приготовился не только убить вождя, но убить позорно, обесславив раз и навсегда в глазах воинов-пиктов, нанеся неглубокую рану пониже спины.

В последний момент вождю удалось увернуться и сделать выпад в сторону Конана коротким гандерским мечом. Киммерийцу понадобилась вся его ловкость, чтобы избежать смертельного удара. В следующее мгновение Конан уже вплотную подобрался к пиктскому вождю.

Кулак Конана с зажатым мечом врезался в лицо вождя. Оружие утяжелило удар, будто кастет. Голова пикта дернулась назад. Вождь снова попытался провести атаку. Киммериец почувствовал, как вражеский клинок вскользь полоснул по ребрам. И в этот момент пиктский вождь занес меч для нового выпада.

На этот раз Конан увернулся. Кинжал он сжимал в левой руке. Лезвие вонзилось пикту в горло. Третья попытка лишить киммерийца жизни закончилась булькающим хрипом его врага. Короткий гандерский меч зазвенел о камни.

Пикт машинально потянулся за ним. Тут Конан нанес противнику могучий удар ногой в лицо, достаточно сильный для того, чтобы сломать тому шею.

С противником-человеком было покончено. Перед Конаном стояли три хакана, а позади них к носилкам была привязана Скира. Еще дальше статуя, вся освещаемая вспышками молний, истребляла пиктов. А в пещере, откуда лилось голубое сияние, трудился Лизениус.

Даже хаканов мог напугать киммерийский боевой клич. Этот клич послужил для уцелевших бамула сигналом сгрудиться вокруг вождя. Подобный сжатому кулаку, спасательный отряд Конана ринулся к Скире.

Глава девятнадцатая

Лизениус знал, ЧТО нужно сделать. Равно как и знал, КАК это сделать. При условии, что Скира не находится больше среди пиктов. Единственное, чего он не знал, — какую цену ему придется заплатить. Впрочем, до момента расплаты он и не ожидал ее узнать. В магии всегда так. Цену узнаешь лишь в тот миг, когда настает пора платить.

Ему нужно было лишь изгнать из своего сознания мысль о том, что Скира может быть мертва. Если бы она умерла, то колдун обязательно получил бы ее последнее предсмертное послание.

При условии, конечно, что дочка поняла замысел отца. Если же не поняла или же умерла слишком быстро, не успев произнести ни одного заклинания…

А у Конана, увы, нет «голоса-призрака», который мог бы сообщить Лизениусу правду…

Колдун застонал. Грохот, производимый статуей где-то снаружи, казалось, послужил эхом этому стону.

У Скиры к тому времени были свободны обе руки и одна нога. Освободиться полностью она могла в любой момент, но сохраняла ремни, чтобы не вызывать подозрения. Возможно, ей не удастся освободиться достаточно быстро, чтобы убежать от хаканов, если они будут предупреждены. В противном случае магия, темнота, грохот, производимый статуей, — все это создаст необходимую суматоху, чтобы тугодумные хаканы не заметили ее передвижения.

В свободной руке она сжимала кристалл Траза. До сего времени никто не видел у нее этого кристалла и тем более не подозревал о его природе. Но в любой момент обстоятельства могут измениться. Скира лежала неподвижно, сосредоточившись на своем дыхании и мускулах, дыша тихо и спокойно, стараясь расслабиться, чтобы из тела ушла предательская дрожь. Никогда девушка не ведала такого страха, какой овладел ею сейчас. Однако сейчас Скира чувствовала, что в ней есть сила, которая МОЖЕТ победить этот страх.

Между ней и склоном холма пиктов больше не было. Они будто испарились. Однако дочь колдуна старалась не смотреть на статую. Все внимание Скиры было сосредоточено на гигантской живой фигуре, неуклонно движущейся вперед. Вот он сразил Сутаро (она не осмелилась порицать Конана, лишившего ее удовольствия сделать это своими руками)… Вот он подходит ближе…

Двое хаканов наклонились, чтобы поднять носилки. Скира приготовилась резким рывком освободиться от ремней. Имея в своем распоряжении кристалл, она торопилась вступить в схватку. Внезапно два наклонившихся над ней хакана замерли. Казалось, они к чему-то прислушиваются.

Затем два чудовища бросились на Конана, а третий склонился над Скирой, вцепившись в ремни, удерживающие ее запястья и лодыжки. Он распускал ремни. Страх и надежда боролись в Скире. Она поняла: Вурог Йан управлял хаканами, послав двоих в бой, а третьему приказав унести ее, Скиру, прочь. Она обругала себя за то, что упустила момент, когда монстры прислушивались к голосу шамана…

Необъяснимым образом это прибавило ей сил. Скира змеиным движением метнулась к хакану и шлепнула рукой с зажатым в кулаке кристаллом Траза по волосатой ручище чудовища. В то же самое мгновение она вложила всю силу воли, какой обладала (а она даже не представляла, какие силы в ней таятся!), чтобы вогнать в скудный умишко хакана одно-единственное послание. СМЕРТЬ!

Хакан взревел и распрямился. Он вскинул руки и обхватил ими голову, глядя невидящими глазами на звезды. Кровь брызнула из пасти, из глаз, из ушей. Чудовище задрожало всем телом.

Затем волосы на теле хакана начали дымиться. Густой жирный дым поднялся от тела. Хакан зашатался, упал. Дым стал гуще. Скира заметила, как волосы монстра чернеют и завиваются от жара, опадая пеплом. Ветер, который, казалось, исходил из внутренностей хакана, сдувал прочь этот пепел. Вонь усиливалась, в конце концов вынудив Скиру отвернуться. Запах был сталь омерзителен, что девушка стала опасаться за свой желудок.

Издав горлом последний хриплый звук, хакан упал и замер. Дым продолжал подниматься над его телом. В этот момент Конан оказался возле носилок. Встав на колени, он рывком поднял Скиру на ноги. Она прижалась головой к его могучей груди, наслаждаясь этим счастьем: она больше не одна! При этом она благоразумно держала руку с кристаллом подальше от тела киммерийца.

Отступив от Конана, Скира увидела, что два других хакана тоже мертвы. Тела их были так истыканы копьями и стрелами, что напоминали гигантских ежей. Между чудовищами лежал бамульский воин. Голова его была повернута под неестественным углом, а одна рука вырвана из сустава.

— Я… благодарю тебя.

— Отца своего тоже поблагодари, — сказал Конан.

— Мой…

— Он проделал какую-то колдовскую штуку с этой проклятой статуей. А теперь, когда мы вырвали тебя из рук пиктов, он сделает что-нибудь еще, будь спокойна. — Конан схватил ее за руку, а затем резко отпрянул, коснувшись кристалла Траза.

— Прости, — сказала она. — Это… По-моему, я его разбудила.

— Для чего еще ты использовала этот кристалл, кроме как против хаканов?

— Навела злые чары на их хозяина, шамана Вурог Иана. Не знаю, удалось ли мне достать шамана через мозг хакана.

Осторожно, стараясь не прикасаться к кристаллу, Конан поднял Скиру и усадил ее на плечо.

— Расскажешь мне обо всем подробнее, когда поблизости не будет пиктов.

— Учти, ты сам попросил.

— Да. Хотя не слишком-то умно задавать много вопросов колдунье, особенно когда заранее знаешь, что ответ может тебе не понравиться.

В следующее мгновение Конан уже мчался по склону. За ним еле поспевали оставшиеся в живых бамула. На плече киммериец нес Скиру.

Конан пронес ее почти все расстояние до камней, прикрывающих вход в пещеру. Оказавшись вне опасности, он поставил ее на ноги и помчался назад, помогая остальным отступать.

Это было достаточно просто, ибо ни один пикт не осмеливался пробежать мимо статуи, чтобы приблизиться к пещере. Несколько упрямых лучников все еще продолжали пускать стрелы, но с ослепительными молниями, посылаемыми статуей, им было не справиться.

Запах пота, прибавившийся к стоявшей вокруг удушливой серной вони и запаху паленого мяса, засвидетельствовал о приближении бамульского отряда. Если было темно, Конан ориентировался по обонянию. Киммериец как раз пропускал в пещеру последнего человека, когда новый взрыв пиктских воплей расколол наступившую тишину.

— Они что, так никогда и не отступятся от статуи? — поинтересовалась Вуона, пытаясь обхватить рукой Конана за талию. Киммериец заметил, что другую руку она обвила вокруг талии Говинду, который, впрочем, не протестовал.

— Нет, просто так они не сдадутся, — заметил Конан, мягко снимая руку женщины. — Лучше всего, если мы не будем стоять тут втроем, так близко друг к другу. Мы представляем отличную цель для пиктских лучников. Вполне возможно, что они не все стрелы выпустили в каменного болвана.

Судя по словам Скиры, пиктам вряд ли приходилось рассчитывать на собственную магию (по крайней мере, этой ночью). Прислушавшись к очередному взрыву пиктских воплей, Конан решил, что к противнику подошло свежее пополнение, так что магия, возможно, была им ни к чему.

Скира подобралась поближе к камням и прислушалась:

— Снова подошел клан Змеи. На этот раз со значительными силами. Хотя они и не атакуют. Я думаю… А вот. Слушайте сами.

Конан услышал какой-то особенный, странный, неравномерный барабанный бой. Пять или шесть инструментов били одновременно. Крики смолкли. Теперь ночь наполнял лишь грохот, испускаемый барабанами и статуей, продолжающей свой кровавый путь там, внизу.

— Это призыв к переговорам, — сказала Скира. — Думаю, что клан Змеи пообещает воинам клана Совы безопасный отход с этой территории в обмен на союз против нас.

Конан сплюнул:

— Гром бы разразил все эти пиктские интриги! И как ты думаешь, сумеют ли они договориться объединить усилия против нас, а возможно, и против статуи?

Скира ничего не ответила, только придвинулась ближе к киммерийцу. Однако в свете вспыхнувшей молнии он прочитал ответ на ее лице.

— Кром! Чтоб я в следующий раз полез через Ворота Зла за бабой! Да пропади они все пропадом! — Он посмотрел на Скиру: — Надеюсь, твой папаша понимает, что сейчас он наша единственная надежда?

— Он сделает все, что боги позволят ему сделать.

— Тогда нам остается надеяться на то, чтобы боги сегодня ночью явили ему и нам воистину божественную щедрость в этом попустительстве.

У Скиры сложилось впечатление, что в ее отсутствие Лизениус не сотворил никаких новых заклинаний, за исключением разве что заклинания, касающегося себя самого. Девушку не беспокоили сейчас ни чужие глаза, ни длинные языки. Ей не было дела до того, что станут болтать, когда она встретится с отцом. При ее появлении отец собрал остатки разума, какие еще сохранялись в его мозгу, затуманенном магией, чтобы приветствовать дочь. Он нежно обнял Скиру, но она почувствовала, что тело его холодно, а руки и ноги дрожат.

— Я рассчитываю освободить нас от пиктов, — сказал Лизениус, — с помощью кристалла Траза…

— Если это поможет нам, я согласна. Но кристаллом должна воспользоваться я, — ответила Скира.

— Так ты продолжаешь утверждать, что это женская магия?

— Я соврала тебе в первый раз, когда сказала, что уверена в этом, — ответила она, с трудом глядя отцу в глаза. — Но теперь я и в самом деле уверена, что это правда. Если ты сам попытаешься воспользоваться кристаллом, ты можешь умереть. А если и останешься в живых, то врад ли заклинание сработает.

— Скира! Когда ты лжешь мне ради моего собственнош блага, почему меня это не удивляет?

— Возможно, потому, что это не в первый раз. Правда, раньше это случалось ио мелочам, — ответила Скира. Она подняла гдаза, и сердце ее возликовало. Она увидела скупую улыбку на лице отца.

— Если я не могу воспользовалться кристаллом, то мне придется найти какой-то другой способ подчинить себе статую. Но для этого мне понадобится кровь. И не просто кровь, а кровь воина.

Конан нахмурился. Это придало его и без того суровому лицу не просто угрожающее выражение. Оно стало страшным. Скира положила руку на плечо отца, как бы упрашивая еще больше не ухудшать ситуацию. Скира знала Лизениуса и знала Конана. Кроме того, мрачное выражение на лице гиганта киммерийца не сулило ничего хорошего.

— Так почему бы тебе попросту не попросить, скажем, моей крови? — произнес Конан удивительно ровным голосом. — Я думал, что чего-чего, а крови статуя получила предостаточно.

— Но не крови человека, у которого нет «голоса-призрака», — отозвался Лизениус. — Как бы то ни было, Конан, но я должен попросить у тебя крови, а заодно взмолиться: не проливай в ответ мою кровь. Это не принесет тебе вреда. Разве что случайно.

— Похоже, колдовство всегда остается грязным делом. Что-то не приходилось мне встречать колдуна или колдунью, которые не лгали бы с удивительной легкостью, лишь бы спасти собственную задницу или добиться того, что им нужно. Скира, а ты что скажешь?

— Я не знаю, что на это сказать.

— Я не об этом. Своего отца ты знаешь лучше, чем я.

— Да, Скира, говори свободно.

— На твоем месте, Конан, я бы дала кровь.

Он кивнул, и Скира поняла, что этот кивок равнозначен торжественной клятве.

— Сколько?

Лизениус вытащил маленький серебряный кинжал:

— Столько, чтобы покрыть лезвие этого ножа. Но кровь должна быть из свежего пореза.

— Давай, Скира, валяй! Режь! — сказал Конан. — Но поторапливайся. Не забудь про пиктов. Эти дети греха могут сговориться в любой момент и напасть прежде, чем мы покончим со всем этим колдовским дерьмом.

Скира вытащила свой кинжал, проверила на ногте остроту, а затем полоснула киммерийца по руке, поверх царапин и мелких, уже заживших порезов, пересекая с полдюжины старых шрамов. Этот человек, вдруг поняла Скира, повидал в жизни столько войн, участвовал в стольких битвах, сколько с лихвой хватит двоим, если не десятерым.

Потекла кровь, обычная человеческая кровь. Почему-то Скире думалось, что она должна быть зеленой или игристой, подобно некоторым немедийским винам. Или вообще какой-то необычной. Слишком уж странным, непохожим на обычных людей был гигант киммериец.

В тот краткий промежуток времени, что прошел между дачей крови колдунам для их колдовских фокусов и очередной стычкой с пиктами, Конан маялся. Все на свете он, наверное, отдал бы сейчас, чтобы упиться насмерть самым дрянным винищем в самой грязной таверне Аграпура. Но поскольку — увы! — это счастье было для него недоступно, Конан от нечего делать решил помочь колдуну. Трое из его людей уже умерли сегодня ночью. Если Совы со Змеями договорятся, то можно будет счесть большой удачей, коли посчастливится уйти, потеряв еще двух-трех человек.

Потеря толики крови, достаточной, чтобы покрыть лезвие кинжала, вряд ли могла считаться серьезной. В юности Конану приходилось терять примерно столько же всякий раз, когда кнут гулял по его спине.

Однако назвать свое истинное имя или отдать частицу своего тела колдунам означает дать им безраздельную власть над тобой. Остается надеяться, что Лизениусу не удастся обрести над ним эту власть. А может быть, если и удастся, он не станет ею пользоваться. Но здесь ни в чем нельзя быть уверенным.

В одном Конан не сомневался — в том, что сможет сразить и Лизениуса, и его ненаглядную доченьку, прежде чем эта парочка начнет превращать его в кого-нибудь. Его или кого-нибудь из бамула. Смерти от руки колдуна он, конечно же, предпочтет более чистую смерть от руки пиктов. Те, по крайней мере, были воинами.

Грохот пиктских барабанов донесся до пещеры. Прибежал Бовену сообщить, что пикты не отступают, но и не идут вперед. Похоже, они собрались в великом количестве в лесу у подножия холма.

— Восхитительно! — сказал Лизениус. — Чем больше их здесь сейчас, тем меньше их останется, когда мы отсюда выйдем.

Бовену перевел взгляд с Лизениуса на Конана, а затем сделал специально для киммерийца знак, принятый у бамула и указывающий на безумие. Конан пожал плечами и вернул в ответ другой бамульский жест: «а, пущай!» Похоже, этот беззвучный диалог не способствовал поднятию боевого духа Бовену.

Скира наблюдала за этим представлением, изо всех сил сдерживая улыбку. Конан мрачно посмотрел на нее:

— Чему ты радуешься, женщина?

— Да уж, Скира, — встрял Лизениус, — храни величавость, пожалуйста. Тем, кому грозит скорая гибель, пристала величавость.

Конан не стал спрашивать, кому это надлежит вот-вот умереть. Ничего, скоро все выяснится.

Но не в его характере было сидеть и дожидаться, пока колдуны, называющие себя его друзьями, выиграют битву за него, Конана. Сама мысль сидеть и ждать неведомо чего была ненавистна киммерийцу. Эта последняя победа должна быть достигнута им самим. Во всяком случае, он должен приложить к ней руку. С его доброго аквилонского меча будет ручьями стекать пиктская кровь. С ЕГО меча, а не с кинжала колдуна.

Но командир прежде всего должен думать о тех, кто следует за ним. Часто нужды твоих подчиненых оказываются созвучны твоим собственным нуждам. И коль скоро эти люди доверились Конану, то он должен в первую очередь думать именно об их безопасности и об исполнении их желаний. Эту мудрость киммериец постигал в жестокой и грубой школе войны, равно как преподавали ему ее и другие, более цивилизованные учителя. И не последней среди них была Бэлит. Поэтому Конан решил: он будет сидеть и ждать, смиряя свой неистовый гнев. Пусть это и не доставит ему удовольствия.

Прошло много времени. Ничего не происходило — ни естественного, ни магического. Разве что барабаны пиктов загрохотали еще громче.

Конан выпрямился. Это уже не было похоже на призыв к переговорам. Нет! Барабаны, похожее подстегивали мужество воинов, готовя их к последней отчаянной атаке. Снаружи по-прежнему гремел гром и темноту равномерно освещали вспышки молний. И в пещере все так же струился колдовской свет. Статуя, похоже, не собиралась останавливаться. Достаточно пиктам обойти ее, и…

Воздух подернулся знакомой золотистой дымкой, и у входа образовалась золотая воронка, будто какой-то гигант высасывал воздух из пещеры. Поднялся страшный ветер, подхвативший Конана и понесший его к выходу. Киммериец отдался его воле — у него не было выбора. Гигантская сила варвара по сравнению с мощью этого потока была все равно что сила беспомощного младенца против взрослого мужчины.

Конан сильно ударился о камень, что был подле входа. На мгновение он испугался, что не сможет удержаться и ветер понесет его на открытый склон холма, навстречу пиктам. Но он сумел сесть, прислонясь спиной к камню, и стал смотреть, как из пещеры выносит бамульских воинов. Один за другим они вылетали из устья пещеры и либо находили, подобно Конану, укрытия и ниши, где и оставались, либо попадали в какие-то ямы и выбоины, где воздушный поток не мог их достать.

Киммериец не осмеливался пошевелиться, чтобы взглянуть, что происходит за камнями. Он видел только, что золотой свет, казалось, поглотил колдовской голубой огонь, что даже ослепительные молнии, бьющие из статуи, потускнели в этом новом свете. Вход в пещеру напоминал теперь зев гигантского горна с расплавленным золотом.

Каждый из бамула почувствовал то мгновение, когда золотой ветер достиг пиктов. Никто и представить не мог, даже они сами, что подобные вопли могут исходить из человеческих глоток. А тут разом закричали сотни людей. Конан представил себе, как ветер рвет пиктов на части, разрывая их тела в клочья об острые камни, вырывая у них внутренности, волоча по земле, либо давит их, обрушивая на них деревья и булыжники. Но даже и в этом случае вряд ли бы они так вопили.

Впоследствии киммериец так и не смог сказать, сколь долго продолжался этот страшный крик. Мало-помалу золотой ветер стих и мрак вернулся ко входу в пещеру. Было даже темнее, чем прежде. Со стороны статуи не доносилось ни звука. Осторожно, будто кот, пробирающийся мимо свирепого цепного пса, Конан прокрался дальше за камни, а затем выбрался на склон холма.

Небо посветлело. Близилось время рассвета. Когда глаза киммерийца привыкли к темноте, он обнаружил, что живых пиктов на склоне нет. Жертвы статуи по-прежнему лежали там, где упали. Теперь это были уже остывшие угли или кучи пепла. Лишь брошенное оружие отмечало места, гае находились живые дикари в тот момент, когда ударил золотой ветер. Сами пикты исчезли.

Исчезли, как исчез и здоровенный участок леса у подножия холма. Земля была взрыта, будто там прошел гигантский плуг. Острые глаза киммерийца различили зияющие дыры. Такие дыры могли остаться, если бы деревья толщиной в два обхвата и возрастом лет под сто были выдернуты из земли, будто морковки.

Если воины кланов Совы или Змеи были еще живы, то они либо бежали, либо… впрочем, это было маловероятно — залегли на новой кромке леса в ожидании. В последнем Конан сомневался. Сам он на их месте за все богатства мира не вернулся бы туда, где царил подобный кошмар. Но даже если там, на новой кромке леса, и были пикты, в любом случае вход в пещеру находился вне досягаемости их луков. Статуя осталась, но теперь она была неподвижна, как и подобает каменной статуе. О пикте, который отважится приблизиться к ней ночью, можно будет сказать только одно: чертовски отважный и настырный парень.

Конан оставил Говинду наблюдать за холмом, а сам пошел назад, в пещеру. Что-то удивительно тихо у Лизениуса со Скирой. Конан больше не опасался какого-нибудь коварства с их стороны. Напротив, теперь он боялся как раз обратного. Вдруг они мертвы и он так и не сможет поблагодарить их? Если бы не колдун, не видать бы ни ему, ни бамула сегодняшнего рассвета.

Лизениус снова закашлялся. Скира смочила чистую тряпочку остатками воды и стерла кровь с его губ.

— Это… Из этого ничего… хорошего не вышло… Скира. Я слишком многого… требовал… от этого старого тела.

— Отец, ты не стар!

— Сли…слишком поздно для лжи, — проговорил Лизениус. Его взгляд скользнул в сторону. Скира увидела, как тень упала на пол пещеры. Вошел Конан и опустился на колени рядом с его постелью:

— Спасибо тебе, Лизениус. Что ты сделал с пиктами?

— О… подхватил их и затащил… в Переместитель… Намного более мощный Переместитель… чем прежде. Все… они… исчезли.

— Тебе не нужно так много разговаривать, отец.

— Я… и не собираюсь. Будь… мудрее, чем был я.

Они ждали, что Лизениус скажет что-нибудь еще, но то были его последние слова. Вскоре Скира закрыла ему глаза и сложила руки у него на груди. Руки, чудовищно обожженные там, где кольца на пальцах вплавились в его плоть от мощи заклинаний.

— Скира, собирай все, что тебе потребуется, и будь готова. Скоро отправляемся. Мы оплачем твоего отца и проведем все ритуалы, какие нужно, когда будем вне досягаемости пиктов.

— Они не скоро сюда вернутся, Конан. — Скира встала и прижалась к нему. Его руки обхватили ее с неожиданной нежностью. Именно в этом она сейчас и нуждалась.

— Но они придут, — продолжала она, разговаривая наполовину с собой, наполовину с киммерийцем, в чью грудь сейчас уткнулась. — Ты еще не ушел из этой страны. Ты еще здесь. И Вуона, и раненые. Все вы пока еще здесь, в стране пиктов.

— Да, пока мы еще здесь. Но чем скорее мы уйдем отсюда, тем больше у нас шансов на успех. Ну же, Скира! Жаль будет, если получится так, что твой отец погиб напрасно.

— Жаль. Но я знаю, как можно избегнуть опасности. — Скира почувствовала, как тело Конана напряглось. — Все еще не веришь колдунам, даже теперь, а, Конан?

— Ночь была долгой, женщина. Если ты хочешь чего-то, говори быстрее.

— Я могу управлять Переместителем с помощью кристалла Траза. Я могу отправить тебя назад, в Черные Королевства. Прямо отсюда. Тебе даже идти никуда не придется.

— С пиктами вместе?.. Кстати, где они?

— Рассеяны по всему миру. Закинуты слишком далеко, чтобы когда-нибудь надеяться снова увидеть свою родину. Так собирался сделать мой Отец. Он и поступил согласно своему намерению. Что до меня, то я хочу увидеть, как вы безопасно добрались до дома!

— Черные Королевства? Не возражаю. Впрочем, я должен посоветоваться с бамула. Для них это куда важнее, чем для меня.

— Иди советуйся, а я пока все подготовлю.

Конан так и не выяснил впоследствии: либо бамула и в самом деле начали доверять Скире, либо пребывали в таком отчаянии, что готовы были на все, лишь бы вырваться из Дебрей Пиктов. Пусть даже для этого пришлось бы прокатиться на драконе. Так или иначе, но никто, даже Кубванде, не стал особенно протестовать против того, чтобы еще раз пройти сквозь Ворота Зла.

— Помните, держитесь меня, но попытайтесь очистить ваши головы от любых мыслей, — сказал Конан. — Скира говорит, что может отправить нас куда угодно. Для этого надо лишь нарисовать в уме образ местности. Из всего отряда делать это буду я один. Я представлю берег Афуи.

— Ты, смотри, представь правильно. А то у меня нет желания плавать среди крокодилов, — сказал Бовену.

— У меня тоже нет желания повторять эти подвиги, — заявил Конан. — А вообще, придержи язык. Сказано — представлю берег Афуи, значит, представлю. И Переместитель доставит нас туда. И запомните, разрази вас боги: ежели кто из вас представит себе что-нибудь другое, так и окажется либо там, либо вовсе в Нигде… Или же убьет нас всех. Так что попробуйте ни о чем не думать. Даже о пиве, которым вы нажретесь, как только окажетесь дома. Тогда…

Резкий скрежет камня о камень раздался в воздухе. Что-то замаячило у входа в пещеру. Затем тень пролегла по полу, залитому колдовским голубым сиянием. В проеме пещеры появилась статуя.

— Кром!

Каменный исполин шел медленно, будто человек — пьяный, усталый или больной, почти умирающий. Статуя потемнела, местами даже почернела — от магии Лизениуса и от выпитой крови. А еще у нее было новое лицо — то самое, которое Конан мог увидеть в любом зеркале.

Он и остальные бамула встали, прижавшись к стенам пещеры, в то время как статуя прошествовала мимо в сторону туннеля, уводящего в глубь скалы. Монстр не обратил на бамула никакого внимания, как, впрочем, и на Скиру, которая с криком метнулась, убираясь с его дороги. Девушка встала около киммерийца, который яростно посмотрел на нее. Только теперь Конан заметил, что стены пещеры были покрыты резьбой — стигийскими знаками.

— Это… Это не я, — выдавила Скира. — Статуя и ты. Твой дух укротил ее.

— Стало быть, треклятая стигийская магия навеки связала меня с этим каменным болваном?

— Этот каменный болван был доселе статуей могучего воина древности. Почему бы теперь тебе не быть навеки запечатленному в статуе самого могучего воина дня сегодняшнего?

Конан задумался. И в самом деле — почему? Кроме того, не похоже, чтобы Скира пыталась к нему подольститься.

После того как было принято решение уходить, Конан не видел причин кому-либо оставаться. Особенно здесь, в этом рассаднике магии. Магии страшной и, похоже, не очень-то подчиняющейся Скире.

— Пойдешь с нами? — начал было он. Выражение ее глаз остановило его еще прежде, чем с ее губ сорвались слова:

— Я должна остаться здесь, чтобы поддерживать заклятие и управлять им до тех пор, пока вы безопасно не прибудете на место. А если я поступлю иначе, тогда действительно окажется, что мой отец отдал свою жизнь напрасно.

— Можешь ли ты последовать за нами потом или по крайней мере обеспечить себе безопасность?

— Когда я похороню отца и запру злую магию здесь, в пещере, я подумаю об этом.

— Упрямая женщина! — Он хотел подобрать какие-нибудь более резкие слова, но понял, что это бесполезно. Скиру не переубедишь.

— По-моему, ты так не думаешь.

Киммериец расхохотался:

— Хм. Будь Бэлит чем-то вроде ручного котенка, вряд ли я бы так по ней убивался. — Он звучно и смачно поцеловал Скиру. — Помни, что здесь, в этой глуши, тебе грозит остаться старой девой, Скира. Так что выбирайся отсюда, как только сможешь.

— Как только смогу — клянусь.

Скира сделала все как нельзя лучше. Золотой ветер закружился вокруг Конана и бамула, пещера исчезла, и, прежде чем кто-либо вспомнил, как кричали в страхе пикты, под ноги ударила твердая почва берега реки Афуи. Гром прокатился и затих. Головокружение медленно проходило. Бойцы Конана осматривались и видели, что все стало как прежде. Никто не потерялся в пути.

Никто — кроме Кубванде. Они обыскали берег вверх и вниз по течению, пока из деревни не прибежали люди и тут же помчались назад, только пятки засверкали, — они подумали, что встретили призраков. Люди Конана догнали беглецов и тут же самым убедительным образом доказали, что они не призраки. После чего и деревенских заставили искать Кубванде.

Кубванде разыскивали до заката солнца. Затем гостей увели в деревню, где все воины до отказа набили животы кашей, жареным мясом и пивом. Платы с чернокожих бойцов никто не попросил. Да, впрочем, им и все равно нечего было дать. Воины поклялись молчать о сокровищах до тех пор, пока отряд не вернется домой. только после обильной трапезы Бовену подошел к Конану и признался:

— Я думаю, что Кубванде решил обставить нас всех и заявиться домой раньше остальных. По крайней мере, я слышал, что он собирался в момент переноса нарисовать у себя в голове образ Дома Советов.

— Болван! — выругался Конан. — Я же говорил, а мне говорила Скира…

— Да, но Кубванде всегда думал, что он умнее остальных. Он хотел войти в воронку Ворот Зла первым, а я шел бы за ним вторым. Но в последний момент я решил иначе. Я вошел первым, а он последним. Так что куда бы он ни попал, он попадет туда один.

Бовену отхлебнул еще пива и отошел. Мгновение спустя Вуона легко поднялась и последовала за ним. Говинду проводил ее взглядом:

— Я не хочу ее в жены.

— Тебя никто и не заставляет, — сказал Конан. — Возможно, тебе нужна не жена. Скорее, тебе нужно пиво.

Говинду отпил и поднял на Конана взгляд. Странно было видеть у юноши умудренные опытом глаза старика:

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь увидим Кубванде?

— Нет. Как и Скиру. Она — чтоб ей пусто было! — одна из тех немногих колдуний, которые достаточно честны, чтобы платить за свои собственные ошибки. А то, что было, было ее ошибкой. Хотя, возможно, все дело в ее отце. Он и заплатил сполна. Сейчас главное, чтобы она не взяла на себя ответственность за его смерть.

Конану редко приходилось видеть в чьих-либо глазах такое приятие смерти, какое он прочел, в последний раз заглянув в глаза Скиры.

— Честность в женщине подобна сильной воле, — заметил Говинду. Торжественно, будто храмовая статуя, он смотрел, как дым уходит, завиваясь в отверстие в потолке хижины. — Честность как и похоть, толкает женщин на причуды.

— Причуды, желания… Единственное мое желание сейчас — это пиво! И побольше!

— Я распоряжусь, чтобы принесли еще, — торжественно сказал Говинду. — Но не за просто так.

— Что?

— Ты должен позволить мне звать тебя Амрой.

Конан смотрел на дым. Воспоминания о Бэлит уже не причиняли боль, они легли глубоко в душу теплым комком — этакой странной смесью досады горечи и полустертых временем кратких мгновений счастья. В звуках имени «Амра» больше не было ничего странного и чужого. А у этих чернокожих людей, оказывается, было свое понятие о чести. Они доказали это.

— Валяй.

Говинду не стал тратить времени. Вскочив на ноги, он выхватил у какой-то девушки кувшин с пивом и высоко поднял его над головой:

— Слушайте меня, воины, которые следовали за Конаном! Сегодня ночью и впредь мы будем звать его АМРА! Охбе Амра! — Охбе Амра!

Другие воины подхватили эту песнь. Затем ее подхватили деревенские, сперва те, что были внутри хижины, за ними и те, кто находился снаружи. Песня ширились и ширилась, пока, казалось, даже ночные джунгли не подхватили ее.

Конан смотрел на дым и видел темноволосую женщину, приветствующую другую, что выходила из теней. Конан подумал: интересно, что бы Бэлит сказала Скире? Впрочем, какая разница?.. Пиво-то опять кончается!

— ОХБЕ!

Эпилог

Дебри Пиктов, много лет спустя.

Мы слушали историю Василиоса, пока он не завершил ее. Тишина нарушалась лишь шумом дождя. Последние пиктские барабаны стихли. По всей видимости, барабанщики тоже укрывались где-то от дождя. Впрочем, нам так хотелось, чтобы они вообще куда-нибудь просто исчезли. Если закрыть глаза, то в тишине так легко было представить себе это.

— Откуда известно, что воин, возглавлявший демонолюдей, был именно Конаном? — спросил кто-то. Сперва мне показалось, что это спросил Сарабос, но Черный Дракон сидел неподвижно и молчаливо, сам как статуя. Василиос пожал плечами:

— Моя мать говорила, что кое-кто из пиктов видел его. Он рассказывал, что пережил магию золотого свечения и Ворот Зла. Мало кто из пиктов прожил столь долго, чтобы снова сражаться при Велитриуме и там уже узнать этого аквилонского полководца.

В самом деле, мало кто смог бы дотянуть до сегодняшних времен. Если даже не брать в расчет непрерывные войны, жизнь пикта всегда была трудной и короткой. А с тех пор как Аквилония начала наступления по Боссонским Пределам сюда в Дебри, жизнь пикта стала еще труднее. Кроме того, воспоминания могут с любым сыграть злую шутку, будь то хайбориец, стигиец или пикт.

Но все равно история от этого ничего не теряла.

Эта была не единственная история, которую мы слушали в течение двух дней, что провели в пещере. Заняться особо было нечем, разве что держать стражу на случай атак пиктов (впрочем, те так и не решились атаковать), а также исследовать пещеру, насколько позволяла наша веревка и скудный запас факелов. Кстати, мы нашли воду сразу же за тем помещением, где стояла статуя. После того как жажда наша была утолена, любопытство касательно того, что может еще находиться здесь, в чреве холма, пошло на убыль.

Куда больше интересовало нас, как скоро придет помощь. Несомненно, помощь должна была прийти, как только обнаружится, что мы не вернулись. Мы возносили молитвы богам, чтобы те, кто пошел выручать нас, отправились в эту экспедицию хорошо подготовленными и не стали жертвами пиктов.

Был как раз полдень второго дня нашего пребывания здесь, когда мы вновь услышали пиктские барабаны. Затем барабаны стихли. Послышались крики птиц и животных — пиктские воины передавали условными сигналами сообщения, а часовые сказали, что пиктов уже можно видеть. Они выходят на край леса (если рассказанная Василиосом история была правдой, то вторично лесной покров вырос здесь на диво быстро и густо).

Действия пиктов могли предвещать атаку. Было впечатление, что пикты решились нарушить табу. Впрочем, те, кто достаточно долго жил здесь, в глуши, и имел достаточный опыт войн с пиктами, говорили, что это больше похоже на то, что пикты собирают воинов для похода. И в самом деле, вскоре все звуки стихли, и снова воцарилась тишина. Часовые докладывали, что пикты исчезли.

Я как раз хотел выбраться наружу, чтобы убедиться в этом, когда тишину нарушили боссонские боевые роги. Еще три раза мы слышали их, и всякий раз они звучали ближе. Затем с полдюжины разведчиков в своих зеленых одеждах выехали из-за деревьев и стали подниматься по склону холма, к пещере.

Мы были спасены. Теперь, с учетом тех, кто пришел к нам на выручку, нас было триста человек — такой отряд пикты вряд ли решатся атаковать в любое время года. Нам нужно было спешно отправляться дальше. Больше времени для исследования пещеры не было, даже несмотря на то, что спасатели привезли с собой много факелов. Впрочем, невозможность дальнейшего исследования пещеры не казалась нам великой потерей.

Загадкой было другое. Как командир форта Ньяро, который послал к нам спасательный отряд, узнал о том, что мы нуждаемся в помощи? Разведчики, сержанты и командиры — все в голос твердили одно и то же: прискакал вестник и сообщил, что наш отряд осажден пиктами в пещере, в месте, которое он так подробно описал, что его мог бы найти и ребенок.

Что самое интересное — никто этого посланника не видел. Некоторые говорили, что видели какого-то человека, который, может быть, и был этим посланником, но описания его внешности безбрежно расходились. Кроме того, все в голос говорили одно: посланник появился в первую ночь, когда зарядил дождь. А как раз в это время мы только-только обнаружили пещеру.

Что до почтовой птицы, то в такой дождь вряд ли какая-нибудь птица долетела бы до форта. А даже если бы она и смогла лететь, то вряд ли добралась бы до форта Ньяро так быстро. Никто и ничто из передвигающихся на ногах (по крайней мере, никакой человек) тоже, как вы понимаете, не мог доставить послание в форт Ньяро всего лишь за час.

В конце концов я вынужден был признать, что вопросов у меня куда больше, чем я могу получить ответов. Меня это уже начало беспокоить. Я решил больше не забивать голову себе и своим людям. Напоследок оставив своих людей готовить раненых и собирать припасы, я пошел назад, к статуе.

В помещении, где была статуя, находился уже Сарабос. Он сидел, скрестив ноги и глядя перед собой в пустоту. Я встал возле него, и прежде, чем мы нашли слова, чтобы заговорить, к нам присоединился Василиос.

— Ага… Я так и думал, что вы здесь, капитаны. Я слышал о посланнике, которого не было.

— Я думаю, чем меньше говорить об этом, тем лучше, — начал было я.

— Но, господин, это похоже на кота в мешке. Вытряхнуть кота проще, чем потом ловить и заталкивать снова. Да и стоит ли кот трудов, чтобы снова его туда засовывать?

— Пожалуй, да. Если проблемой считать труды по укорачиванию слишком длинных языков.

Мне хотелось побыть одному, но Сарабос вдруг поднял руку:

— Дай ему выговорить, что у него на душе. С Черным Драконом не спорят. Особенно с такой родословной, как у Сарабоса.

Поэтому я сдался:

— Ладно, Василиос, говори, только кратко.

— Это не займет много времени. Главное — я не единственный, кто знает, кто был отцом капитана Сарабоса. Другие тоже, может быть, хотели бы узнать. Но лично я не желаю тешить себя надеждами. Дело в том, что я сам не очень-то уверен касательно той части истории.

— Какой еще «той» части? — рыкнул я. — Ты что-то нам не рассказал?

— Ага. Там в истории было еще вот что. Эта статуя придет на помощь, когда воину родственной с ней крови она понадобится.

Я посмотрел на статую. Похоже, она как стояла, так и стоит. Да и возле пещеры не лежало никаких обугленных пиктских тел.

Впрочем, а какие следы я ищу, если все, что от статуи требовалось, — это послать сообщение, что Сарабос, сын Конана, нуждается в помощи? Разве то, что сделала статуя, — не помощь, как ни посмотри?

— Я еще раз повторяю то, что уже сказал: чем меньше будет об этом разговоров, тем лучше.

— В самом деле, — согласился, вставая, Сарабос. — В последние годы власть жрецов Митры возросла, а они магических штук не любят. Если пойдут слухи, нас наверняка попросят либо сбросить эту статую, либо перетащить ее отсюда в один из их храмов.

Вес статуи был равен весу двух или трех боевых коней. Мысль о том, чтобы переть на себе это тяжеленное чудовище через Дебри Пиктов, совершенно не радовала. Кроме того, культ Митры, особенно его жречество, — не люблю я его.

— Все это хорошо. А что, если пикты научатся управлять этой статуей? — спросил я.

— Если статуя связана определенной кровью, то только человек этой крови может управлять ею. Я и другие дети моей… этой крови. Включая Конана Второго, рачительного хозяина того, что он унаследовал. Которому, кстати, тоже может понадобиться помощь удержать то, что у него есть.

Мы смотрели то друг на друга, то на статую, застыв в темноте, освещаемые лишь свечой Сарабоса и моим факелом. Возможно, это было мерцание неверного света, но мне показалось вдруг, как лицо статуи изменило выражение. До этого лицо ее было угрюмым, будто хмурая маска. А теперь — я мог поклясться в этом! — на губах появилась сухая улыбка, сходная с той, что я так часто видел на губах отца Сарабоса — человека, имя которого мы не будем называть. Для меня этого было достаточно.

— Повторяю, об этом следует молчать. Это наш долг перед Домом Конана.

— Наш долг, — повторили остальные. Лица их хранили непроницаемое выражение. Мы повернулись и пошли прочь от статуи, прочь из этого помещения, по туннелю, навстречу свету угасающего дня. Прочь из таинственной пещеры.

Леонард Карпентер Конан — гладиатор

Глава первая НОЧНЫЕ КОШКИ

Пивнушка в Таджаре была, не бог весть, каким роскошным заведением. Строили ее без большой выдумки, зато надежно и прочно. Глинобитные стены, прокаленные солнцем, успешно противостояли резким ветрам равнин Шема, когтям леопардов и даже копьям и стрелам разбойных налетчиков. Плотная черепичная крыша не пропускала вовнутрь ни зимней слякоти, ни пыли песчаных бурь лета. Двери и ставни на окнах служили надежной преградой воришкам — по крайней мере, тем из них, что старались пробраться снаружи.

Кухня гостиницы также могла похвастаться не многим: тушеной бараниной, хлебом из крупной муки, а также самодельными горячительными напитками, которые, правду сказать, ничуть не уступали кислому пойлу, что подавали в других таких же сельских забегаловках. Короче говоря, заведение весьма мало отличалось от сотен других, где Конану доводилось сиживать в его странствиях. Во всяком случае, здесь было уютно, и киммериец возблагодарил Крома за то, что в кошельке у него было достаточно медяков еще на несколько суток постоя.

Расположившись за длинным дощатым столом, служившим по совместительству и прилавком, Конан оценивающим взглядом созерцал местных красавиц. Семитские женщины, по его мнению, были не столько изящными, сколько крепкими и закаленными. Бедра и грудь у них были плотные, взгляды — острые, языки — еще острее. Не слишком ухоженные волосы свисали угольно-черными либо рыжеватыми завитками.

Эллилия, кухарка, воистину так и просилась в объятия… равно как и Судит, капризная дочка хозяина, — дикий крокус, расцветший под стеной хлева.

Увы!.. Большинство здешних красоток были благополучно замужем и вполне довольны жизнью. И живым воображением отнюдь не отличались. Ну что за манера встречать невинный вопрос разящим взмахом поварской вилки, а то и половником кипящего супа?..

Две дамы, составлявшие немногочисленное исключение, восседали на скамье по обе стороны Конана. И вовсю заигрывали с (чего уж там!) привлекательным киммерийцем. Одна из них, Тарла, ничем еще не напоминала матерую воительницу любви. Хрупкая девчушка, чьей женственности только предстояло расцвести. Она играла в греховность, еще плохо соображая, что это слово означало на самом деле. Для нее обнаженная мускулистая грудь чужака, его густая вороная грива и необычные синие глаза означали только положение и престиж, замечательный трофей в любовной игре. Конан скорее терпел ее, считая про себя нагловатой девчонкой, и пикировался с ней то, как с женщиной, то, как с ребенком, не строя при том никаких завоевательских планов.

Другой его соседкой была Грутельда, прислужница на конюшне. Вот уж кто в полной мере постиг все тайны взаимоотношений между полами! Вполне возможно, что на миросозерцание Грутельды немало повлияли наблюдения за проказами жеребцов и кобылиц, вверенных ее попечению. Она набралась их повадок и даже в некотором роде переняла внешность: у нее были крепкие зубы и раскатистый хохот, вызывавший мысль о веселом ржании хорошо откормленного мула. К сожалению, она странновато поводила глазами, и время от времени заикалась, так что, быть может, дело и вправду не обошлось без мула, слегка лягнувшего ее по головке. Сидя рядом с Грутельдой, трудно было соскучиться. Веселая подружка, прекрасно подходившая для какого-нибудь работника с фермы.

Конан и девушки уплетали овсянку со специями из одной миски, когда снаружи донесся какой-то шум: целый хор голосов и пронзительное верещание музыкального инструмента. Сумерки еще не наступили, поэтому входная дверь стояла незапертой. Вот она распахнулась настежь, и ввалилась вереница удивительных незнакомцев: судя по внешнему виду — продувные бестии, трое числом. Двое мужчин и красивая женщина. Зайдя внутрь, они с ужимками и прыжками обошли всю таверну, размахивая большущим листом с надписями и по очереди распевая.

— Все для вашего удовольствия и наслаждения! — провозгласил один.

— Милости просим каждого, от простолюдинов до вельмож, — добавил другой.

Музыкальный инструмент продолжал душераздирающе пищать.

Один из троих был мускулистый здоровяк, ростом почти с Конана, только полнее. Он был облачен в усыпанную яркими блестками юбочку-килт, веревочные сандалии и широкий кожаный пояс с начищенной бляхой, полученной за первенство в неведомо каких состязаниях. Черты лица, обрамленного черными завитками, были крупными, чувственными. Рот кривился в самонадеянной, вызывающей усмешке. Обходя таверну, этот человек прошел мимо среднего стола и оказался как раз против Конана. Опытным взглядом циркач оценил и огонек в глазах киммерийца, и мощь его тела. У обоих, если можно так выразиться, начала подниматься дыбом щетина. Но потом крепыш в блестках двинулся дальше, так что безмолвный вызов повис в пустоте. Конан, успевший присмотреться к силачу и ощутить законное раздражение (мог бы и поменьше выпендриваться, проходимец!), тем не менее, сразу позабыл про него, зачарованно глядя на следующего участника шествия.

Это была женщина в облегающем одеянии, которое одновременно скрывало и всячески подчеркивало крепкую мускулистую плоть. Снизу доверху; от аккуратных тапочек до оголенных плеч, тело женщины было обтянуто тончайшим зеленым шелком, сидевшим чуть не плотнее собственной кожи: казалось, его так и сшили прямо на ней. На бедрах висело нечто вроде коротенькой юбочки — этакая пародия на стыдливость. Особенно туго шелк натягивался на груди, прижимая нежные выпуклости (видимо, затем, чтобы удерживались на месте во время головоломных акробатических трюков).

Определить длину каштановых волос Конану не удалось: они были заплетены в косу и аккуратно уложены на затылке. Ступни и точеные кисти рук были закалены упражнениями и не украшены ни перстеньком, ни браслетом: побрякушки только помешали бы гимнастке в ее ремесле.

Вид циркачки, столь разительно отличавшейся от деревенских девушек Шема, вызвал в душе Конана целую волну необыкновенных устремлений и пожеланий. В свое время ему приходилось иметь дело с воительницами. Равно как и с лихими морячками, пиратствовавшими не хуже мужчин. С танцовщицами, жившими в больших городах… Но только тут до него впервые дошло, что именно такие девушки ему и нравились всего больше. По крайней мере, они составляли наиболее приятное разнообразие в его похождениях.

Внезапно забыв о двух местных обольстительницах, увивавшихся подле него, Конан наполовину приподнялся со скамьи и протянул руку. Он хотел всего лишь привлечь внимание акробатки, предложить ей освежиться напитками и развлечься беседой, но его намерения истолковали превратно.

— А ну-ка убери лапищи, переросток! Вздумал мешать шествию, дубина стоеросовая?

Хлесткий шлепок по тыльной стороне кисти заставил Конана отдернуть руку. Он обернулся и тут только впервые, как следует разглядел третьего члена команды — коренастого широколицего карлика в сером одеянии с просторными рукавами и остроконечной черной шапочке. Он двигался с присущей карликам быстротой и смазал Конана по руке концом серебряной флейты — той самой, на которой перед этим искусно играл, аккомпанируя стишкам зазывалы. Музыкант шмыгнул мимо Конана, блеснув быстрыми ясными глазами, и киммериец отметил про себя, что черты лица у него были правильные и не лишенные обаяния.

— Слушай, парень, ты не слишком учтив, — сказал Конан, поднимаясь на ноги и выпутываясь из объятий девиц. — Я всего лишь собирался пригласить даму задержаться для небольшой беседы, ну, может, разделить кружечку хорошего сидра. Мне, кстати, весьма по душе ваши несомненные таланты и праздничные костюмы. Особенно что касается красавицы, которая…

— Хватит болтовни, деревенщина! — перебил, оборачиваясь, силач-предводитель. — У нас дело есть, в отличие от тебя!

— Вот это верно, — сказала прекрасная акробатка.

Впрочем, в ее насурьмленных глазах читался некоторый интерес, и она не думала смеяться над Конаном.

— Мы должны пройти по целой деревне, а потом все приготовить для завтрашнего выступления на ярмарке, и…

— В общем, дел выше крыши, — вновь перебил силач. — Так что некогда нам рассиживаться в какой-то дыре и наслаждаться лошадиной мочой в обществе невоспитанного олуха. Отвали, тебе говорят!

Посмотрев на кубок в руке Конана, он сморщил нос, словно от неприятного запаха, а потом встал против киммерийца и что было силы напряг одетый мышцами торс.

Конан, в общем, видел, что здоровяк больше разыгрывал из себя этакого самоуверенного задиру. Но не только разыгрывал. Было в его напускном презрении и нечто прочувствованное, глубоко личное.

— А что, если я тебя просто возьму и выкину отсюда, бычий загривок? — поинтересовался киммериец. — Может, тогда у красавицы найдется время и место немного поболтать с ее поклонниками?..

И он, глядя через намасленное плечо великана, подмигнул акробатке, с сомнением взиравшей на воинственные выходки мужчин.

— Ну, а если вы все же решите вести себя как приличные люди, я с удовольствием прогуляюсь вместе с вами, да и помогу, чем могу…

— Хватит трепотни! — раздраженно рявкнул силач.

Расталкивая людей, он шагнул вперед и толкнул Конана в грудь ладонью. Толчок заставил киммерийца покачнуться назад, часть пива выплеснулась из бокала прямо за корсаж Грутельде.

— Сядь, чужеземец, и не высовывайся, пока я тебе руки-ноги узлами не завязал!

— Значит, подраться желаешь, — констатировал Конан.

Он вручил Грутельде свой бокал и, не спуская глаз с великана, несколько раз глубоко вдохнул, а потом встал в борцовскую стойку: развел руки и стал перекатываться на носках.

— Что? Схватка в таверне? — захохотал его противник. — Ну, как хочешь! Я, Рогант Сильный, принимаю твой вызов! — И циркач начал было принимать стойку вроде Конановой, но вдруг поднял ладонь: — Эй, только избавься сперва от своей живорезки! Не ровен час, будешь падать, напорешься…

Его палец указывал на небольшой кинжал на поясе у Конана. Если по совести, этот нож с лезвием не больше ладони длиной и оружием-то назвать было трудно — так, мясо да хлеб за столом резать, и все. Тем не менее, Конан сказал:

— Сниму, если хочешь.

Отвязав ножны от пояса, киммериец повернулся вручить его хихикающим подвыпившим девицам, волею судьбы оказавшимся его секундантками. Пускай Тарла его подержит: она, в отличие от Грутельды, навряд ли пустит ножичек в ход… скажем так, от излишнего девического волнения…

Он уже разворачивался навстречу противнику, когда на его шею безо всякого предупреждения легла железная лапа — и рванула вниз! Он неловко шагнул, силясь удержать равновесие, и взмахнул рукой, но рука тотчас попала в искусный борцовский захват. Рогант швырнул Конана в сторону, киммериец налетел на стол, перекатился через него и обрушился на пол.

— Бросок! Бросок! Почтеннейшая публика, прошу милостивого внимания, — бросок должен быть засчитан! — сквозь звон в ушах расслышал Конан голос коротышки. — Одно падение уже есть, а всего их может быть три, если, конечно, ни один не сумеет прижать другого к полу. Делайте ставки, почтенные! Я, Бардольф, отвечаю за их сохранность! — Проворный карлик уже обходил посетителей таверны, принимая деньги и что-то записывая на вощеной дощечке. — И помните, друзья мои, что Роганту до сих пор сопутствовала слава непобедимого!

Конан поднялся с пола и, свирепея, направился к циркачу. Тот красовался, поворачиваясь то туда, то сюда и хвастаясь мышцами.

— По-твоему, негодяй, это была честная схватка? — рявкнул киммериец во всю мощь голоса. — На сей раз ты меня не застанешь врасплох!

Посетители вскакивали со своих мест, образуя вокруг борцов живое кольцо. Гневная отповедь Конана была встречена громкими криками, как сочувственными, так и насмешливыми, причем последних было существенно больше. Народ лез снаружи сквозь дверь, привлеченный ярким цирковым шествием и, паче того, шумом, доносившимся изнутри. Драки, как и вообще какие-либо развлечения, помогающие развеять скуку однообразных будней, в Таджаре приключались нечасто. Конан же вообще был чужаком, которого не многие успели узнать, и за которого еще меньше склонны было заступиться. Так что собравшаяся толпа в основном жаждала его крови.

— Ну, давай, давай, северянин! — подзадоривал Рогант. — Давно на полу не лежал? Еще два падения, малыш, и я тебя отпущу. Да не бойся, я же обещал не особенно тебя мордовать…

Рогант еще паясничал и насмехался, когда Конан устремился в атаку. Его руки мелькнули со смертоубийственной быстротой и сомкнулись в захвате, сковавшем плечи и шею Роганта. Беда только, пальцы Конана начали соскальзывать по намасленной коже. Поэтому циркачу удалось вывернуться и с силой ткнуть киммерийца плечом в живот. Тот, впрочем, не упал, лишь отскочил на несколько шагов назад… Но тут что-то врезалось ему сзади под колени, и Конан вновь оказался плашмя на полу!

Перед глазами от удара вспыхнули звезды, и Конан с мгновенным запозданием сообразил, что «уронил» его не кто иной, как Бардольф. Карлик уже спешил прочь — собирать новые ставки у заинтересованных зрителей. Вскакивая, киммериец нисколько не сомневался в том, что Бардольф попался ему под ноги отнюдь не случайно.

— Еще одно падение, северянин! Что-то ты у нас совсем на ногах не стоишь! — под дружное улюлюканье толпы насмехался Рогант. — Тебе, бедняжка, придется научиться не налетать на ни в чем не повинных людей, стоящих вокруг! Еще кого зашибешь!..

И он по-крабьи двинулся навстречу киммерийцу, но на сей раз Конан не стал тратить время на то, чтобы выпрямиться во весь рост. Поднявшись только на четвереньки, он вдруг прыгнул, как пантера, стелясь над самым полом, сгреб толстое колено циркача и с вывертом рванул его вверх.

Великан пошатнулся. Конан, воспользовавшись этим, принял на плечи всю его тушу и взметнул над собой, оторвав от пола таверны. А потом уронил. Рогант приземлился с таким смачным хряском, что толпа почтительно замолчала.

Только верная Грутельда вскричала:

— Молодец, Конан! Давай дави его! На шею, на шею ему наступи!..

Киммериец склонился к поверженному, но тот, выгнув хребет, внезапно сгреб его за шею, сдавливая горло и пытаясь бросить соперника через себя. Однако варвар был настороже. Он подбил одну ногу Роганта, после чего «внес» циркового борца в одну из скамей, опрокинув ее.

Рогант ответил броском, достойным раненого питона. Сграбастав один другого, соперники покатились по полу, сшибая зрителей и раскидывая мебель. Летела пыль и брызги из луж пролитого пива. Каждый готов был вынуть из соперника душу и делал что мог, чтобы завоевать преимущество. Наконец Конан сумел обхватить шею Роганта и опрокинуть его навзничь. И уже было собрался слегка придушить супостата, когда у того непроизвольно вырвался болезненный стон.

Конан успел убедиться в сомнительной честности циркача и до последнего подозревал некую хитрость. Он не сразу выпустил глотку Роганта, внимательно вглядываясь в его лицо. Нет, не последовало ни броска, ни захвата, борец только закатил глаза, и Конан услышал жалобное бормотание:

— Во имя Сета, парень, ну надо ж тебе было так шарахнуть меня спиной о скамью!.. Ведь договаривались не калечить! А ты мне, кажется, лопатку сломал…

— Ну, так что, драке конец? — спросил Конан достаточно громко, чтобы слышали все. — Сдаешься? Признаешь меня победителем?

— Еще не хватало! — тут же встрял Бардольф, коротышка флейтист. — И вовсе он тебя никем не признает! — Подойдя вплотную, карлик возмущенно смотрел на Конана, продолжавшего придерживать Роганта. — Схватка прекращается ввиду грубого нарушения правил! Все ставки возвращаются, хотя, по правде говоря, надо бы засчитать тебе поражение! За жульничество!

— Ну, это уже вовсе, ни в какие ворота не пролезает! — возмутился Конан, приподнимаясь на колени. — Я его честно побил!

— Как вам не стыдно препираться по пустякам, когда человек лежит здесь и страдает! — склонилась над Рогантом прекрасная акробатка. Пригладила рукой его грязные, спутанные волосы и поцеловала в потный лоб: — Бедненький!.. Ты подняться-то сможешь?

— Попробую… — И Рогант отдался заботам девушки, которая приподняла его и усадила, в то время как Конан осторожно подпирал недавнего противника с другой стороны. — Ой, ой!.. У меня, кажется, еще и колено вывихнуто… — Он попробовал встать, но зашатался и тяжело навалился на плечо девушки. — Мне без твоей помощи, пожалуй, и не дойти до палаток…

— Я помогу, — вызвался Конан, поглядывая на акробатку. — Ну, подрались, чего не бывает, а вообще-то я никакого зла не держу…

— Вот и хорошо, — сказала она. — Если ты, в самом деле, хочешь загладить то, что тут произошло…

— Нет, ни за что! Никогда!.. — поворачиваясь к Конану, яростно запротестовал Рогант. — Да я этому говнюку мешок с коровьим дерьмом нести не доверю!..

— Послушай-ка, ты, шкаф спесивый! — вмешался малютка Бардольф. — Я, что ли, тебя назад понесу? И потом, помочь тебе дотащиться домой — это самое малое, что может сделать бессовестный остолоп, так нечестно тебя изувечивший!

Говоря, таким образом, маленький музыкант уже расталкивал зрителей и опрокинутые скамьи, расчищая путь к двери. Конан чмокнул обеих своих подружек, пожелав им спокойной ночи, и подпер плечом пораненного борца. Тот сперва попробовал его оттолкнуть, несмотря даже на больное колено. Акробатка обняла Роганта с другой стороны, оберегая его бессильно повисшую руку. И цирковое шествие двинулось обратно в дверь — далеко не с таким блеском, с каким вошло внутрь, но зато провожаемое гулом голосов и внимательными взглядами заинтригованных жителей Таджары.

Снаружи над пастбищами и хлебными нивами шемских равнин уже сгущались сумерки. Трое циркачей и Конан, почти тащивший на себе недовольного Роганта, прошли под деревьями и между домиками поселка и направились к западу, полыхавшему розовым золотом заката.

Пока шли, Конан узнал, что двое мужчин, Рогант и Бардольф, были уроженцами Боссонских Пределов. А вот девушка, в чертах лица которой сквозила кошачья красота Стигии, была местной и родилась в Шеме. Звали ее Сатильда. В целом же труппа состояла из дюжины или около того человек самого разного происхождения. Были среди них артисты, были и работники, занимавшиеся тем, что устанавливали цирковые палатки и ухаживали за зверьем.

Вскоре показался лагерь, разбитый чуть в стороне от дороги, на заросшем деревьями речном берегу. Там горели костры, озарявшие два ярко раскрашенных фургона. В тени угадывались какие-то смутные силуэты, слышалось ворчание, сверкали светящиеся глаза. Мужчины, одетые в лохмотья со следами былой роскоши, выглядели сущими кочевниками. Женщины в потрепанных шелках готовили еду и расстилали под открытым небом постели.

— О-ох, мое плечо!.. — громкими стонами оповестил их Рогант о возвращении ходивших в деревню. — Обращайся со мной нежнее, ты, увалень безрукий!.. Или, может, ты хочешь довести до полного конца тот ущерб, который уже причинил?.. Скорее несите мне выпить, да побольше! Неужели не видите, как я страдаю?

Он бранился все время, пока Конан с Сатильдой укладывали его возле костра на подушки. Люди подходили посмотреть, что случилось, и, слыша стоны и жалобы силача, с укоризной поглядывали на киммерийца. Тот помаленьку начал задумываться, не пора ли уносить ноги, — кабы не вздумали сообща побить его камнями. Тем не менее, пока Конан оставался на месте, мрачно встречая враждебные взгляды.

— Ну что ж, парень, коли ты покалечил нашего силача, придется тебе выполнять его часть работы, — сказали ему, наконец.

Говоривший был тощ и седобород. Высокий рост старика и лицо, точно вырубленное из камня, изобличали в нем боссонца. Другие обращались к бородатому почтительно: мастер Ладдхью. Скептически смерив Конана взглядом, старик махнул костистой рукой в сторону раскрытого ящика для инструментов: в нем виднелись железные колышки и тяжелая кувалда.

— Сатильда покажет тебе, что и как делать…

Красавица акробатка взяла из костра горящую головню, и, грациозно ступая, вывела Конана на лужайку, где уже были разложены длинные бревна и толстые канаты.

— Это опоры, их надо надежно установить, — начала она объяснять киммерийцу. — Одна плохо натянутая веревка не только погубит все мое выступление, но и меня саму доконает покруче, чем беднягу Роганта.

Под ее недреманным присмотром Конан начал забивать металлические колья глубоко в плотную землю, привязывать к ним растяжки и поднимать торчком празднично разрисованные стояки. Между ними они сообща натянули канаты для выступления, приладили веревочные лестницы и трапеции. Сатильда самолично проверила каждый узел, что-то подтянула потуже, попросила Конана глубже вколотить несколько кольев. Когда работа была завершена, она вручила ему головню, а сама босиком вспорхнула на канат и на миг замерла в исполненной изящества позе. Затем последовала серия умопомрачительных прыжков, полетов на трапециях, подскоков… и наконец, Сатильда легко спрыгнула наземь.

— Сойдет, пока, — улыбаясь, сообщила она Конану. — Поужинай с нами, если проголодался.

Оказывается, следом за Конаном и остальными к кострам циркачей явилось несколько любопытных жителей Таджары. Закат уже догорал, когда они начали появляться компаниями по два-три человека. Бродячие артисты не стали терять времени даром, пользуясь возможностью заработать монетку-другую: там и сям прямо на земле расстилались одеяла, и кочевой люд демонстрировал разные разности, кто на что был способен.

У одного из костров выступала ясновидящая по имени Иокаста. Одетая крестьянкой, с тюрбаном на голове, она раскладывала карты на хлебной доске и пророчествовала перед местными жителями, сидевшими на корточках кругом.

На другом одеяле вовсю резались в кости: только и слышался звон монет да перестук фишек, катавшихся в костяной чашке. Немного подальше зачарованно стояла группа мужчин, а посередине вертелась и извивалась фигуристая пухленькая танцовщица. Она была облачена в две расшитые блестками полоски ткани: на бедрах и на груди. Вуали, подшитые к этим полоскам, таинственным облаком окутывали ее тело.

Облако вздымалось и перетекало под аккомпанемент флейты Бардольфа и мерно ухавшего тимпана. На животе у танцовщицы висели бубенцы, и она умудрялась отбивать ими ритм, невероятным образом выгибаясь назад и зубами подбирая с земли бросаемые ей монетки…

Здесь Конан ненадолго задержался, заглядывая через плечи мужчин. Потом повернулся и пошел за Сатильдой к маленькому костру, устроенному позади фургонов. Возле него, бездельничая, развалилось несколько кочевников. Сатильда склонилась над котелком и наполнила деревянные миски дымящимся варевом — Конану и себе.

Киммериец уселся подле женщины и стал есть, чувствуя на себе взгляды всех находившихся у костра, особенно Роганта, нализавшегося до полубессознательного состояния. За едой киммериец перекинулся несколькими словами с гостеприимной хозяйкой. Он чувствовал, что перед ним без утайки открывалось почти все, что касалось будничной жизни бродячего цирка. Обжигая рот горячей едой, он опустошил миску и стал смотреть, как Сатильда наполняет маленькие чашки вином из небольшого, снабженного затычкой бочонка и передает их товарищам.

Вот настала его очередь пить, и выяснилось, что в бочонке содержался жидкий огонь, ударивший прямиком в голову. Когда спустя некоторое время Сатильда поманила Конана рукой, он поднялся и обнаружил: для того чтобы стоять прямо, требовались некоторые усилия. Сатильда провела его на зады лагеря, в глубокую тень фургонов. Там, на траве, было расстелено небогатое одеяло. Девушка опустилась на колени и тщательно разгладила постель.

Пока он пробирался в потемках, его ноздрейкоснулся острый запах, показавшийся очень хорошо знакомым. Запах зверя, от которого шевельнулись волосы на затылке. Что-то лениво лязгнуло совсем рядом… дрогнули тяжелые звенья цепи, послышалось низкое, утробное ворчание большой кошки.

Зверь был черен. Как сажа, как уголь, как чернила — сплошной сгусток тьмы. Если бы не запах, Конан мог бы запросто споткнуться о мохнатое тело. Постепенно киммериец различил силуэт и оценил расстояние между поблескивавшими глазами. Судя по всему, перед ним была не просто пантера. У фургона лежал ночной тигр. Причем взрослый и, отнюдь не из маленьких.

Прохладная ладошка Сатильды легла на плечо, и Конан даже вздрогнул от неожиданности.

— Полезно держать при себе зверье, — шепнула гимнастка. — И шакалов отпугивают, и деревенских воришек… И вообще всех любопытных…

Обняв Конана, она увлекла его с собой на подстилку. В любви она оказалась такой же сильной и стремительной, как и на цирковом канате. Пришлось Конану пустить в ход все мышцы, без того пострадавшие в схватке и утомленные работой. Женщина того заслуживала, но под конец он чуть не стонал от изнеможения.

Чуть попозже, отдыхая от любовных усилий, он поймал себя на забавной мысли: уж не было ли и это одной из ежевечерних обязанностей силача Роганта?.. Вслух Конан, естественно, ничего спрашивать не стал. Он был еще достаточно трезв, чтобы не задавать таких опасных вопросов. И в достаточной степени пьян, вернее, пребывал в блаженном хмелю, чтобы ничуть не беспокоиться по этому поводу…

Глава вторая «ПОТОМОК ТИТАНОВ»

Ярмарка, разразившаяся в местечке Сендай, превратила зачуханную деревушку, ютившуюся у реки, в пестрое скопище палаток и торговых лотков, между которыми толпами сновал празднично приодетый народ. Еще до рассвета начали съезжаться крестьяне: кто на осле, кто на повозке, запряженной быками. Каждый вез с собой все, что только мог выставить на продажу. Земледельцы и пастухи заполонили деревенскую улицу, разряженные в свои лучшие овчинные безрукавки и вышитые кафтаны. В дальнем конце базарной площади притягивали взор ярко раскрашенные полотняные башни, укрепленные расчалками: там устроился бродячий цирк. Народ дюжинами стекался в ту сторону со всех сторон.

— Спешите! Спешите! — провозглашал мастер Ладдхью, стоя у обочины дороги на опрокинутой бочке. — Спешите видеть дивные дива и всевозможные чудеса, прибывшие из дальних стран света специально для вас. Не упустите шанс лицезреть блистательную Сатильду и ее труппу Императорских Акробатов из Кордавы — прекрасной столицы государства Зингара, лежащего на самом западе мира! Придите подивиться чудесам Бардольфа и Иокасты — ясновидящей и волшебника, которые явят вам тайны магии, вывезенные из Турана, Рассветной Страны! Загляните в глаза удивительным зверям, родившимся в джунглях дальнего юга, где под сенью вековечных дерев бродят ужасные призраки! И, в довершение, — вот он стоит прямо перед вами, Конан Могучий, повсюду прославленный как Самый Сильный Человек! Он приехал сюда; дабы возвеличить перед вами телесную мощь и невиданные искусства своего народа северных великанов! Взгляните, почтенные, на несравненного Конана! Когда еще вам представится случай хоть одним глазком увидеть столь сверхъестественную силу и мощь!..

Без труда удерживая равновесие на своей бочке, Ладдхью повернулся и дал сигнал, взмахнув полой бархатного плаща. По этому сигналу Конан вышел на грузовую платформу одного из тяжелых фургонов, к которому была привязана одна из растяжек циркового тента. На нем красовался тот самый костюм, в котором Рогант появился в достопамятный вечер в Таджаре: сандалии и юбочка-килт. Вплоть до уже упоминавшегося пояса со здоровенной полированной бляхой на животе. Непокорную вороную гриву киммерийца успели заботливо подстричь, расчесать и украсить блестящим металлическим обручем.

Обруч сиял чистым золотом в черных волосах Конана, и никто в толпе не знал, что в перерывах между выступлениями его приходилось отчищать от зеленой коросты. Металл, из которого он состоял, с золотом и рядом не лежал.

Выйдя на середину, Конан борцовским жестом воздел руки над головой и напряг необъятные мускулы, давая публике полюбоваться редкой красотой мужественной фигуры.

— Смотрите, смотрите! — вещал Ладдхью. — Этот парень — наполовину человек, наполовину титан! Вы только взгляните, как перекатываются его могучие мышцы! Каким великолепным зверем может быть мужчина! А если, почтенные, вы желаете посмотреть, как он пускает в ход богами данную силу и помогает ли она ему справиться в схватке с любыми двоими из числа собравшихся здесь, — нет ничего проще! Вы просто вручите привратнику свои медяки, ибо он рад будет принять их прямо здесь и сейчас. Выступление Конана Могучего состоится по ходу нашего представления, а представление начнется тотчас же, как только будет полна площадка для зрителей. Итак, — не проходим мимо! Не проходим, а подходим, платим грошики получаем самое лучшее место, с которого будет видно все целиком, от начала и до конца!

Завороженные его красноречием, шемиты один за другим проникали в калитку, разыскивая под одеждой тщательно запрятанные кошельки и выуживая мелочь для платы за вход.

Монетки переходили к Роганту, восседавшему на передке фургона. Бывший «непобедимый силач» сумрачно взирал на толпу. Он сидел, нахохлившись, да и одет был в бесформенную хламиду, никоим образом не дававшую заподозрить под ней его собственные прославленные мышцы.

Заплатив, зрители проходили под дышлом повозки, поднимавшемся на веревке наподобие шлагбаума. Вообще-то поднимать его должен был привратник, но плечо у Роганта еще болело, и поэтому рядом с ним сидел Бардольф. Карлик приподнимал дышло неохотно, точно скупясь: самым высоким из посетителей приходилось нагибать головы.

— Увы, больше народу в цирке не поместится, — объявил, наконец, мастер Ладдхью в ответ на короткий взмах ручки Бардольфа. — Те из вас, почтенные, кому нынче не повезло, могут подойти к началу следующего представления. А те, кто вошел, — не забудьте поведать об увиденных чудесах своим друзьям и знакомым, и милости просим еще раз к нам в гости!

Сказав так, мастер Ладдхью соскочил со своего пьедестала и направился к заплатанной холстинной занавеси.

В цирке не было крыши — только полотняные стены. Вместо крыши над головой возносилось хитросплетение шестов и канатов. У противоположной стены стоял второй фургон, служивший сценой. Вплотную к нему зрители не приближались, ибо там, на цепях, пристегнутых к переднему и заднему колесам повозки, сидели страшные звери. Один был медведь, другой — черный тигр. Оба бродили из стороны в сторону, натягивая цепи, и с хмурой угрозой поглядывали на толпу, словно выжидая, когда кто-нибудь неосторожный подойдет слишком близко.

Мастер Ладдхью бесстрашно прошел между ними, обернулся к толпе и расшаркался, картинно взмахнув полами бархатного плаща.

— Вот они перед вами, плененные в джунглях дикого юга и привезенные за сотни лиг, дабы доставить вам удовольствие. Это — Буруду, болотный медведь с низин Куша. Вы не поверите, если я вам расскажу, сколько народу растерзал в свое время этот чудовищный людоед! А если поверите, то никогда больше не сможете спокойно спать по ночам!.. Знайте, что только свойства вот этого зачарованного предмета делают его ручным и покорным. Если волшебство утратит силу… — Ладдхью отстегнул от своего пояса церемониальную плеть — три металлические звездочки, привязанные к рукоятке кожаными ремешками, — и помахал ею перед собой. — Встать, Буруду!

Медведь, лениво прогуливавшийся по травке, тяжеловесно поднялся на задние лапы, не то, повинуясь приказу «зачарованного предмета», не то попросту опасаясь удара. Мех у медведя отливал бурым золотом, длинная морда суживалась к носу, в широких лапах таилась страшная сила, черные подушечки окаймлял жесткий мех, в котором торчали длинные неопрятные когти.

Вздыбленный зверь грозно нависал над цирковым мастером, — в толпе благоговейно заахали.

Ладдхью взобрался на платформу фургона и снова взмахнул плетью, уже над загривком страшилища и его принюхивавшимся носом. Медведь снова опустился на все четыре лапы.

— А вот, друзья мои, та, по сравнению с которой Буруду — всего лишь ласковый домашний любимец. Это Квамба — истинная царица диких зверей, пещерная тигрица с гор далекого Пунта! Нет смерти более безмолвной и скорой, нежели Квамба, крадущаяся во мраке пещерами и откосами своего неизведанного царства! Нет спасения несчастному, чей след возьмет она под душным пологом ночи джунглей!.. Но и Квамба, почтеннейшие, кротко слушается приказа магической плети…

Утреннее солнце играло на угольно-черной шкуре ночной красавицы, заставляя роскошный мех отливать призрачным серебром. В косом свете едва заметно угадывались полоски, столь яркие у обычного тигра. Квамба разгуливала туда и сюда у окованного медью колеса, и ее шуба мерцала, то вспыхивая, то погасая. Повинуясь взмаху плети в руке Ладдхью, тигрица легко и беззвучно, безо всякого разбега, прямо с места взмыла на сцену-платформу. И там улеглась возле ног мастера, до предела натянув цепь. Лишь нетерпеливо подергивался кончик хвоста.

— Вот она смирно лежит, удерживаемая силой заклятия, — громко объявил Ладдхью. — Но если бы не магия плети, Квамба пронеслась бы между вами как смерч, презирая ничтожные копья и стрелы людей и добывая себе в стадах и на фермах кровавую пищу… Довольно! Вниз, Квамба!

Плеть дернулась, зазвенела, и жуткая красавица спрыгнула наземь, вернее, излилась чернильным водопадом, чтобы вновь растянуться на истоптанной траве возле колеса.

— А теперь, благородные жители Сендая, перед вами предстанет еще одно природное чудо, нисколько не менее удивительное, чем наши несравненные звери. Итак — Конан Киммерийский! Последний отпрыск древнего племени северян, некогда сочетавшегося любовью с титанами! Перед вами то, что только и могло произойти от подобного брака, — человек-гора, далеко превосходящий обычного смертного. Это сущий зверь, непобедимый в сражениях, но при всем том в некоторой степени разумный, наделенный способностью подражать повадкам людей и даже жить среди цивилизованного народа. Присмотритесь к нему повнимательнее… Только, заклинаю вас, не подходите вплотную, — ибо, если кто-то из вас еще увернется от Буруду или даже от Квамбы, то от Конана ему ни за что не спастись!

Явление Конана народу было обставлено соответствующим образом. Одним прыжком вылетел он на сцену и начал прохаживаться, поворачиваясь то одним боком, то другим, демонстрируя то выпуклую железную грудь, то невероятную спину. По предварительному уговору ему почти совсем не полагалось открывать рта — ну там, в случае чего, зарычать или хрюкнуть от напряжения. Но что касалось качеств силача и борца, их следовало представить так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Не случайно ведь появление Конана вызвало в толпе ропот и пересуды, которых не удостоились великолепные звери. В конце концов, здесь собрались сельские жители, которых трудно было удивить каким-либо животным, будь оно дикое или ручное. Другое дело человек!

Зрители пораженно следили за тем, как он поднимал здоровенные камни и удерживал их над головой на ладони, как он голыми руками сгибал толстый бронзовый прут и, наконец, разорвал цепь, которую Ладдхью обвел вокруг его торса и запер висячим замком. Когда же Конан встал на руки и прошел в таком положении по сцене несколько шагов — раздались самые настоящие аплодисменты!

И это при том, что в толпе нашлись бы мужчины даже крупнее Конана, — правда, их телесные размеры достигались в основном за счет толстого брюха или врожденной мясистости. Конан выгодно отличался от них подтянутой талией, широкой грудью и скульптурными плечами, на которых так и перекатывались рельефные мускулы, не залитые уродливым жиром. Если добавить к этому загорелую бронзовую кожу, лоснившуюся от масла, то был понятен восторг и некоторая боязнь, которую он внушал. Судя по выкрикам из толпы, зрители поверили всему, что наговорил им Ладдхью.

— Он будет драться с медведем и тигрой? — спросил один маленький мальчик, восседавший на плечах у папаши. — Только смотри, нечестно заставлять его бороться с обоими сразу!

— Ты им что, тоже управляешь с помощью плетки? — весело поинтересовался кто-то, стоявший на безопасном удалении, в задних рядах.

— А кувыркаться и лаять он умеет? Прикажи ему, пускай погавкает!

— Тише, друзья мои! Спасибо вам за восторженный прием, — сказал мастер Ладдхью, перекрывая шум голосов. — А теперь давайте, как следует испытаем искусство и силу нашего великана! Он готов схватиться с любыми охотниками из числа здесь присутствующих, с двоими сразу. Каждый будет бороться до первого падения. Всякий желающий выйти на сцену ставит сам на себя серебряный шекель! Если какая-нибудь пара сумеет сбить Конана с ног, в качестве приза они получат шесть шекелей…

Выслушав это объявление, люди в толпе начали пересмеиваться и подталкивать друг дружку локтями. Большинство зрителей подалось назад от площадки перед платформой. Кто-то бился между собой об заклад. В конце концов, в сторонке собрались несколько здоровенных детин. Молодцы перешептывались, искоса поглядывали на Конана и протягивали Ладдхью серебряные монетки. Цирковой мастер с готовностью их принимал.

— Итак, первая пара! — оповестил он затем. — Соревнующимся приготовиться!

По этой команде Конан спрыгнул с фургона и прошел мимо тигрицы и медведя так, словно их там и не было. Ладдхью придерживал за плечи его противников — двоих деревенских детинушек, работников с какой-то фермы, облаченных в залатанные кожаные куртки.

При приближении Конана боссонец отпустил обоих и крепко подтолкнул их вперед.

— Помните: только честная борьба! — объявил он во всеуслышание. — Никаких ударов, никакого оружия!

Как всегда, когда нападавших было двое, один из них двинулся вперед чуть-чуть быстрее и смелее другого. Конан и занялся для начала именно им. Он сделал ложный выпад вперед, окончательно остановив более осторожного, а потом метнулся вправо и перехватил запястье смельчака, чтобы свободной рукой с силой налечь сверху вниз на его плечо. Почувствовав, что колено схваченного коснулось земли, он выпустил парня и отпихнул его в сторону.

— Один из двоих упал, — объявил Ладдхью. — Теперь — один на один!

— Но я же не падал! — возмутился работник. — Твой боец не бросил меня! — И он хотел продолжить схватку, но Ладдхью придержал его за воротник.

— Согласно Королевским правилам Хоршемиша, прикосновение колена к земле засчитывается как падение, — сказал цирковой мастер. — Ты ведь преклоняешь колени перед своим царем? Вот точно так же и перед тем, кто сумел тебя победить… — Его палец указывал на свежее пятно грязи и травяной зелени, украсившее дерюжную штанину молодого работника. — Если так уж хочешь сквитаться, обожди очереди, найди еще один шекель — и можешь попытать счастья вдругорядь. А пока отойди в сторонку и не мешай!

Второй парень больше делал вид, что состязается с Конаном: в основном он пятился и отступал. Он был крепок и долговяз, но мнимый «потомок титанов» превосходил его по всем статьям. Когда Конан кошачьим прыжком метнулся вперед, чтобы сграбастать и повалить, на лице крестьянина отразился ужас и готовность к немедленному бегству. Киммериец позволил ему выкрутиться из захвата. Однако при этом его нога незаметно дернулась в сторону, подбив парня под колено.

Детина свалился на четвереньки. Конан наклонился и помог ему встать, сопроводив свои действия вежливо-извиняющимся ворчанием — дескать, честный был поединок, большое спасибо. Парень оглянулся на него со страхом и благодарностью и поспешил скрыться в толпе.

Вторая схватка началась в том же духе, что и первая. Ладдхью, изначально придерживавший охотников, отпустил одного на долю мгновения раньше, чем другого. Конану этого хватило, чтобы сцепиться с первым и бросить его через бедро.

Второй противник оказался смелее и настойчивее. Он был ростом с самого Конана и силен как бык. Киммерийцу пришлось повозиться с ним: то его захваты соскальзывали, то самому приходилось выворачиваться из рук деревенского удальца.

Наконец он загнал своего соперника в опасную близость фургона и его клыкастых, когтистых сторожей. Когда крестьянин понял это и испуганно оглянулся, высматривая, не готовятся ли свирепые звери его растерзать, — Конан воспользовался преимуществом и рванулся вперед.

Схватив парня за загривок, он поддел одну его ногу и с силой потянул, используя его же стремление отдалиться от опасных животных. Работник свалился наземь с замечательным ударом, но существенных повреждений не получил. Он немедленно вскочил и поспешил прочь, прихрамывая и самым целомудренным образом держа рот на замке.

— Итак, последняя пара смельчаков потерпела сокрушительное поражение! — торжественно провозгласил Ладдхью. Пара действительно оказалась последней: желающих подраться больше не находилось, за исключением самого первого парня, поваленного Конаном на колено, но ему никак не удавалось подыскать себе сотоварища. — Таким образом, Конан Могучий, наш северный варвар, в который раз подтвердил свою непобедимость… А теперь, любезнейшие, перед вами предстанет еще одно чудо, явившееся с далеких берегов Западного Океана. Несравненная Сатильда по прозвищу Летучая Женщина!.. Сатильда и ее Императорские Акробаты! Сейчас они бросят вызов смерти в воздухе прямо над вашими головами!

Он еще говорил, а девушка, затянутая в облегающие шелка, уже скользила вверх по веревке, свисавшей из паутины стояков и растяжек.

За Сатильдой последовали двое юношей в коротких узких штанах и кожаных безрукавках. Конан протолкался сквозь толпу, взялся снизу за конец веревки, по которой взбиралась акробатка, и натянул ее, чтобы легче было лезть.

Когда начали раскачиваться трапеции, толпа раздалась в стороны, освобождая середину: мало ли, еще свалится кто-нибудь из выступающих, так хоть не на голову. Отчаянные циркачи работали без лонжей и страховочных сеток. Впрочем, они натянули свои снасти не слишком высоко, только-только чтобы снизу было не дотянуться.

Сатильда невесомо взлетала и кувыркалась в воздухе; все происходило настолько близко от зрителей, что было отчетливо слышно, как хлопала ее ладонь по деревянным перекладинам и напряженным рукам ловивших ее партнеров.

Легкое тело грациозно пролетало туда и сюда, оставляя в воздухе слабый запах пота. Работала в основном Сатильда, ее напарники больше довольствовались вспомогательными ролями. Они раскачивали трапеции и в нужный момент подталкивали гимнастку, помогая взять разгон для головоломного прыжка. Самое большее, кто-нибудь из парней вылетал на трапеции навстречу, чтобы подхватить Сатильду и поставить ее на платформу. Потом она перебралась на тугой канат, натянутый посередине; грациозно взбежав на него, она принялась ходить колесом и вертеться в разные стороны. Дважды она оступалась — а может, только притворялась, нагоняя страху на зрителей, — но оба раза цеплялась руками и, совершив сальто, вновь вскакивала на канат.

Толпа смотрела снизу вверх, замерев в благоговейном оцепенении, — так заворожило всех потрясающее искусство девушки и ее гибкая красота, выгодно подчеркнутая облегающим зеленым костюмом. Тишину нарушало только попискивание флейты Бардольфа, да временами — барабанная дробь, знаменовавшая уже совершенно смертельные номера. Под конец Сатильда возвратилась на трапецию, и Ладдхью объявил, что сейчас публика узрит нечто особенное: умопомрачительный прыжок в воздухе с поворотом. Трапеции пришли в движение. Сатильда совершила несколько подготовительных прыжков, чтобы как следует раскачаться и полностью согласовать свои движения с движениями партнеров. Потом, отцепившись от перекладины, взмыла высоко вверх, изворачиваясь в полете, словно невероятная зеленая рыба, метнувшаяся за стрекозой. Она завершила последний кувырок как раз вовремя, чтобы выпрямиться и вцепиться в протянутые руки взвившегося навстречу помощника. Но слишком велика оказалась скорость, а может, подвел пот, выступивший у обоих на ладонях. Когда трапеция понеслась обратно к платформе, руки Сатильды соскользнули, и бесстрашная акробатка понеслась вниз головой прямо в землю…

… И угодила в распростертые объятия Конана, который, явно предвидя нечто подобное, незаметно передвинулся, куда надо. Великан киммериец подхватил и удержал девушку. Только ее ноги в шелковых тапочках слегка коснулись земли.

Что тут началось!.. Какие приветствия, какие громовые рукоплескания!.. Толпа ринулась вперед, намереваясь качать и акробатку, и варвара, — но не особенно в том преуспела, ибо Конан сразу поставил Сатильду на сцену-платформу, и она, сияя, принялась раскланиваться во все стороны.

Ладдхью объявил о завершении выступления Летучей Женщины и предложил вниманию зрителей следующий номер: рукотворный иллюзион, провидение будущего и вызывание усопших, совершаемые знаменитым магом Бардольфом и ясновидящей Иокастой.

— Прекрасное выступление и, как всегда, безупречное, — сказал Сатильде цирковой мастер по ту сторону занавеса, когда «маг и провидица» уже вовсю морочили голову зрителям. — Особенно это, якобы падение, в самом конце. Здешние олухи вопили так, что я не я буду, если нынче вечером цирк не затрещит по всем швам! Ничем другим их не привлечешь, а на это летят, как мухи на мед!

— И Конан, умница, стоял как раз там, где надо, — ласково сказала гимнастка, целуя «спасителя» в загорелую щеку.

— Действительно, молодец, — похвалил Ладдхью, одобрительно кивая киммерийцу. — Всего три выступления, а ты уже вполне достойно замещаешь Роганта…

— Ты имеешь в виду — временно, пока он не поправится, — проворчал Конан.

И покосился на прежнего силача — тот возлежал на куче брезента, безутешно прикладываясь к глиняной бутылочке. Конан так и не понял, слышал ли Рогант неосторожное замечание циркового мастера, но, жалея увечного, понадеялся, что навряд ли. А вскоре после этого Ладдхью отозвали прочь — переговорить с каким-то посетителем, невысоким малым в шелковой феске и дорогом, подбитом мехом плаще. Его наряд дополняли новомодные рейтузы и туфли с кисточками на носках.

— Вообще-то, — сказал Конан Сатильде, — я не из тех, кому нравится вышагивать и кривляться перед зеваками. А также охмурять толпу доверчивых крестьян всякими трюками… и выслушивать, когда они надо мной насмехаются. Но мне по душе путешествовать вместе с тобой, и поэтому я буду и дальше это делать и еще всякое разное, что только потребуется.

— За что ты ни возьмешься, все у тебя получается просто отлично, — промурлыкала акробатка. — Ты гораздо лучше всех, кто был до тебя… — И, привстав на цыпочки, девушка чмокнула его в шею. — Что же касается представлений… Это тоже искусство, и, каким бы чужим и странным оно тебе ни казалось, отчего не развлечься, а то и не научиться чему-нибудь? Тем более никто тебя не гонит… И долго еще не погонит, — добавила она, покосившись через его плечо на Роганта.

Когда завершилось выступление магов и зрителей стали выдворять из цирка наружу, труппа уселась отдыхать на передвижной сцене. Подсобные работники весь день трудились в палатках и у лотков вдоль дороги, добывая деньги азартными играми. На рыночной площади им показываться было небезопасно, и они пользовались случаем пообедать в тишине и покое.

Цирковой люд поедал хлеб, сыр, фрукты и колбасу, запивая все это слабеньким, жидким местным вином, и рассуждал за едой о насущных делах.

— Что до меня, я не отказался бы как следует продвинуться в магии, — говорил Бардольф. — Почему, спрашивается, взамен нынешнего шарлатанства не обучиться истинному волшебству? Я слышал, в больших городах можно отыскать магов, которые владеют всякими разными заклинаниями и превращениями! Они заставляют предметы летать, предсказывают будущее и еще много чего умеют! Вот только перед публикой они свои штучки не очень показывают. Никто и никогда! Ну почему, скажите мне, как ни встретишь «странствующего мага» — так это обязательно простой факир, ловкость рук и почти ничего настоящего?..

Конан, потихоньку занимавшийся своей работой, поднял глаза:

— Насколько я могу судить из своего опыта, те, кто действительно владеет искусствами, и впрямь не особенно рвутся красоваться и выступать. За свое знание они платят слишком тяжкую цену. Когда же знание достигнуто, кое-кто использует его для достижения земной власти, но делает это тайно. А другие и вовсе стремятся к мистическим целям, которые нам, простым смертным, хоть умри, не понять!

Разговаривая и жуя, он успевал постукивать молоточком, аккуратно поправляя погнутое звено цепи. Этой цепью Ладдхью недавно оковывал его торс.

— Честно сказать, — продолжал киммериец, — сколько сталкивался с волшебниками, столько же и убеждался, что в целом они народ куда как несимпатичный. А если судить по их темным делам, так и вовсе не разберешь, то ли они люди, то ли демоны, то ли середина наполовину…

— Все так, — сказал коротышка, — но даже если ты прав, нам в цирке очень пригодилась бы пара-тройка каких-нибудь коронных фокусов! Представляешь, какая толпища сбегалась бы на каждое представление? А что за славу я приобрел бы как фокусник! Про азартные игры я уж и вовсе молчу…

— Я бы на твоем месте все равно не стал пачкаться, — честно предупредил Конан, проверяя и натягивая цепь. — Да что тебе в магии, не пойму? Ты и так отлично выступаешь, народ валом валит посмотреть. Опять же и из труппы не гонят — ну какой цирк без карлика?

Обиженный Бардольф мгновенным движением оказался против Конана, который сидел, прислонившись к фургонной скамье. Сжатый кулачок мелькнул в опасной близости от носа могучего киммерийца.

— Чтобы ты знал, чужеземец, — вовсе никакой я не карлик!.. И здесь, в цирке, я отнюдь не из-за своего роста! И мои жизненные планы на том не кончаются! Я музыкант, жонглер, боец и целитель! Я тебе не какая-нибудь диковинная зверюшка, которую показывают за плату в темной палатке! Что с того, если я не родился таким неестественно здоровенным, как ты, — вот ты-то, между прочим, только и годишься, чтобы тебя за деньги показывать! Мой рост, между прочим, дает серьезное преимущество в драке! — Бардольф похлопал по длинному ножу, висевшему в ножнах на поясе. — Мои удары обычно запоминают надолго! Так что хорошенько поразмысли, северянин, прежде чем следующий раз меня злить!

— Уймись, уймись, Бардольф, наш «потомок титанов» не собирался тебя обижать, — сказала Иокаста.

Приблизившись сзади, она успокаивающе положила руку ему на плечо:

— Не сердись на него, он здесь новенький и пока еще не разобрался, что к чему. Оставь его в покое, друг мой.

Она говорила очень спокойно и осторожно. По-видимому, она полагала, что Конану грозила нешуточная опасность.

Киммериец, со своей стороны, встретил угрозы Бардольфа наиболее почтительным образом: он попросту промолчал. Задира уничтожил его испепеляющим взглядом, потом презрительно отвернулся. Конан не стал извиняться или оправдываться. Остальные постарались загладить неловкость: принялись беседовать, как ни в чем не бывало.

— Что до меня, то я вовсе не рвусь выведать секреты знаменитых оракулов и предсказателей, которыми кишат города, — сказала Иокаста. — Их ответы всегда очень туманны и могут быть истолкованы весьма противоречиво. Так что хватит с меня и второго зрения, которым наградили меня Боги. Предсказать счастье в любви, отыскать закатившуюся монету или пропавшее украшение, предугадать весенний дождь… то есть сделать что-нибудь полезное и настоящее… по мне, это куда интереснее, чем судьбы народов и движение армий!

— Да что ты там болтаешь, провидица! — подал голос полупьяный Рогант. Он валялся в углу сцены на куче пустых мешков. — Если ты, в самом деле, веришь в какое-то свое второе зрение, значит, ты такая же дура, как те крестьянки, которым ты гадаешь! Уж нам-то лапшу на уши не вешай. А то мы не видели, как ты вовсю обманываешь и жульничаешь…

— То, о чем ты говоришь, — всего лишь сценические уловки, необходимые в моем ремесле, — безмятежно отозвалась Иокаста. — Внутри все равно есть что-то настоящее, таинственное. Я это знаю. Я действительно верю, что у меня есть дар и этот дар — от Богов.

— Ой, да перестань, слушать тошно! — сморщился Рогант, запрокидывая голову и выливая в рот остатки вина из глиняной кружки. — Я вот тоже верил, что Боги сделали меня непобедимым… пока один такой здоровый деревенский хмырь, не ведающий цивилизованных правил, самым подлым образом не приложил меня о скамью!.. — И он с кислой миной погладил больное плечо. — А теперь я сижу на обочине жизни и смотрю, как она катится мимо. Дожидаюсь, пока Богам надоест терзать и мучить меня. Где теперь моя слава, моя несравненная мощь? Я, конечно, пытаюсь помочь, насколько это еще в моих силах. Но стать прежним, наверное, никогда уже не смогу…

Пьяные жалобы отставного силача прервал некий звук, заставивший всю труппу мигом вскочить на ноги: на улице раздались резкие раздраженные голоса. Бардольф и Сатильда первыми сорвались с мест и вылетели наружу, за полотняную занавеску. Конан с Иокастой живо последовали за ними. Рогант тоже силился приподняться со своего ложа, но больше для виду. Боль в плече и хмель мешали ему.

В нескольких десятках шагов от арены собралась плотная толпа, перегородившая движение пешеходов. Люди сгрудились вокруг продолговатого клочка земли, огороженного натянутыми веревками. Так обычно огораживают место, где что-то показывают или происходит игра. Однако пока больше смахивало на яростный спор. Толпа участвовала по мере сил, громогласно подзадоривая и осуждая.

— Что за дурацкая манера швырять, что попало и портить чужое выступление! — возмущался владелец загородки. По-видимому, он рассчитывал на сочувствие любителей цирка, гулявших вокруг, — Я демонстрировал искусство метания ножей, а не грубую драку на топорах! Посмотри, ты же всю мишень мне испохабил!

С этими словами метатель ножей поднял для всеобщего обозрения деревянный раскрашенный диск. Вся середина его была расщеплена и проломлена. Вокруг виднелись царапины и небольшие проколы от ножей.

— Ну и что? — преспокойно возразил тот, к кому он обращался. — Бросок-то ведь был неплох и попал прямо в цель! — Это был стройный, уверенный в себе юноша. Он оглядел толпу и добавил: — К тому же я все равно побью тебя в любом виде метания. На ножах или на топориках, по стоячей мишени или по движущейся — мне все едино. Тебя или кого угодно из твоей труппы обманщиков…

— Правильно, Дат! — послышались разгоряченные голоса. — Покажи этим циркачам, что значит настоящее умение!

Парень, по-видимому, был местным хулиганом. Не какой-нибудь батрак с фермы или гостиничный конюх с навозом на сапогах и овсом, запутавшимся в волосах. Такие обычно торчат в тавернах и на перекрестках и зарабатывают на жизнь отнюдь не честным трудом. На поясе у него красовался целый набор топориков, отполированных до серебристого блеска. За спиной Дата стояли два парня помладше и две деревенские девушки. Все они ухмылялись, поглядывая, друг на дружку, и презрительно косились на сторонников метателя.

Между тем этот последний был не кто иной, как молодой акробат Фатуфар, один из напарников Сатильды: когда случались перерывы, он подрабатывал на стороне. Прохожим предлагалось попытать счастья за грошик, метнув два-три коротких стальных ножа в разрисованную мишень. Фатуфар доставал ножи из поясного кошеля, стоя перед барьером. Мишень располагалась в дальнем конце загородки, а по сторонам ее была развешана грубая потрепанная мешковина: ловить ножи, не попавшие в цель.

Стычка произошла только что. Фатуфар как раз отошел собрать разбросанные ножи, и тут-то, откуда ни возьмись, появился нахальный Дат и запустил свой топорик. Топорик просвистел мимо головы акробата и воткнулся точно в центр мишени, разнеся ее при этом в щепы.

До драки пока еще не дошло, так, что подбежавшие циркачи остались стоять по сторонам ограждения. Все, кроме Ладдхью, сразу вышедшего на середину, — причем его гость, облаченный в щегольские шелка, по-прежнему, находился при нем. Пикировка между Датом и Фатуфаром тем временем велась уже по принципу «на что спорим?», и цирковой мастер уловил аромат возможной прибыли.

— Если ты хочешь честного состязания, за мной ведь не заржавеет, — говорил Фатуфар. — Вот этот кошелек с деньгами — порука тому, что я переплюну любой бросок, какой ты сумеешь изобразить. Ставлю пять серебряных шекелей! Надеюсь, у тебя есть чем ответить?

— Запросто! — ответствовал Дат.

На взгляд Конана (а взгляд у бывалого вора был наметанный), кошелек на поясе юного сорвиголовы выглядел достаточно тощим. Но вот Дат обернулся к толпе, и сейчас же навстречу протянулось с полдюжины рук, причем почти в каждой блестели серебряные монеты.

— Давай, Дат! — слышались голоса. — Проучи его хорошенько!..

— Ставлю пять медяков на сендайца! — азартно выкрикивал кто-то. — Он, конечно, тот еще безобразник, но топорик у него сам в руке скачет!

Пять шекелей вскоре были собраны, и Ладдхью принял ставки на сохранение. Человек в феске — персона, видимо, не из последних — поручился за честность боссонца. Циркачи, не понаслышке знавшие искусство своего товарища, потихоньку бились с местными об заклад, рассыпавшись в толпе. Двое метателей обсуждали последние детали соревнования.

— Выбирай мишень по своему вкусу! — предложил Фатуфар. — Я брошу не хуже или превзойду твой бросок, причем обоими ножами!

— Бросай первым свои ножи, а я посрамлю тебя топориком, бросок за бросок, — ответил Дат. — А чтобы было повеселей, давай поставим туда девчонку! — И он снова оглянулся на толпу: — Эй, Яна! Ты ведь знаешь, крошка, что я тебя не обижу!

Девчонка была из тех, что держались подле него, — худенькая, большеглазая, с волосами, уложенными в кудряшки с помощью масла. Ради праздника она была одета в белое хлопчатое платье. Наряд Яны дополняли черепаховые заколки и медные браслеты, очень шедшие к ее изящным загорелым рукам и лодыжкам. Она вышла вперед без малейшего страха или хотя бы сомнения.

Дат дружески обнял ее за талию и препроводил девушку в загородку.

— Шевелись, циркач! — через плечо бросил он Фатуфару. — Тащи свою мишень и давай вместе покажем этим разиням кое-что такое, что они не скоро забудут!

Фатуфар повесил мишень на металлический крючок, прибитый к вертикальному столбу. Дат подвел Яну к тому же столбу… и, обхватив веревочными петлями ее руки, надел середину веревки на тот же самый крючок. Яна осталась стоять на цыпочках, с руками, вытянутыми над головой, лицом к толпе.

На круглом деревянном щите было нарисовано пять кругов: белый посередине, как раз там, где теперь зияла дыра, и четыре красных — сверху, снизу и по сторонам. Девушка, поставленная перед мишенью, закрывала собой верхний и нижний круги, так что остались видны только боковые.

— Вот и отлично! — указывая на них, заявил Дат. — Стой смирно и верь мне: все будет в порядке! — предупредил он привязанную Яну.

Потом небрежно обнял ее, чмокнул в щеку и отошел обратно к барьеру.

— Мишень вообще-то неважная, — сообщил он Фатуфару. — Даже слепой попадет! — И добавил под руку: — Только не трусь поранить девчонку, это может испортить тебе бросок. Да что ее жалеть? Она простая деревенская девка.

Собравшийся народ только таращил глаза: многие, поддавшись первому воодушевлению, уже поставили деньги на паршивую овцу всей деревни — Дата, а теперь начинали об этом жалеть. Если у Яны и была семья, то здесь она, по крайней мере, отсутствовала. Никто не возмущался и не кричал, пока Фатуфар готовил ножи.

Конан, однако, подозревал, что, если одно из стальных лезвий, хотя бы заденет девчонку, греха не оберешься. Он даже подумал было, не следует ли вмешаться, но остался на месте. Он видел Фатуфара в деле и отдавал должное его искусству. Чего доброго, Дат еще струсит и откажется от состязания.

Между тем дистанция была вполне приличная: полных десять шагов, если не больше. Фатуфар мрачно нахмурился, сосредотачиваясь. Потом медленно отвел гибкую, жилистую руку… Его бросок был похож на удар хлыста. Нож полетел, вращаясь в воздухе. Было слышно, как он вошел в дерево, воткнувшись в красный кружок. От подмышки привязанной девушки его отделяло расстояние не более пальца. В толпе послышались вздохи и бормотание. Вздыхали, кажется, с облегчением, — ставки там или не ставки. Акробат же без предупреждения вновь замахнулся и бросил второй нож, никто не успел даже и ахнуть.

Второй бросок оказался почти так же удачен, как первый. Нож остался торчать внутри второго кружка, но на сей раз у самого края, почти в ладони от девичьего уязвимого тела. Возможно, Фатуфар волновался, но сказалось это не сильно.

Толпа загудела, теперь уже не только от облегчения: люди несколько успокоились за Яну, их начал волновать исход состязания.

Дат звонко расхохотался:

— Бледновато выглядишь, акробат! С чего ты взял, будто я не смогу всадить свой топорик между твоим ножом и Яниным прелестным бочком? Да я у нее волосы под мышками мог бы побрить, если бы захотел… — Потянувшись к поясу, он вытащил один из топориков, тщательно смазанный и хорошо навостренный. — А впрочем, и в этом чести не много! Вот что: освобожу-ка я девчонку…

Сказав так, он с умопомрачительной быстротой отвел руку, и топор полетел. Серебристое лезвие и рукоять, обтянутая акульей кожей, слились в один вертящийся диск, сверкавший, как солнце. Конан обратил внимание, что Дат метал не одним усилием руки, — замахиваясь, он изогнулся всем телом, а значит, бросок был рассчитан на значительную силу удара.

Топор вошел точно в середину столба, прямо над головой у Яны. Было видно, как напуганная девчонка быстро глянула вверх: на месте ли вытянутые руки? Топор сидел как раз между ними, ударив с такой силой, что содрогнулись и столб, и мишень. Он не задел тела, но не перерубил и веревки, тянувшейся к металлическому кольцу. Сделать это было, в самом деле, непросто, ибо запястья Яны разделяло чуть более полу-дюйма, а крючок находился посередине. Поняв, в чем дело, девушка начала изворачиваться и извиваться, пытаясь повыше приподняться на цыпочках и снять веревку с крючка.

Дат не обратил на ее усилия никакого внимания.

— Почти получилось! — непринужденно сообщил он зрителям. — Еще чуть-чуть, и девчонка освободилась бы от жалкой веревки. Ну-ка, попробуем еще разок…

— Не надо! — бросаясь вперед, выкрикнул Фатуфар. — Это слишком опасно!..

Но Дату горя было мало. Он еще говорил, а рука уже дернулась в движении настолько стремительном, что глаз почти не успевал уследить.

Второй топорик выпрыгнул из-за пояса, лег рукоятью в ладонь, отмахнул назад — и устремился к мишени. Яна увидела его уже в полете и, не выдержав, втянула голову в плечи, съежившись у столба и всем телом предчувствуя страшный удар.

Это судорожное движение могло стоить ей жизни. По счастью, топор прошел верхом и едва вообще не пролетел мимо мишени. Острое лезвие засело в самой верхушке столба: если бы Яна того пожелала, она могла бы до него дотянуться. Вот только пальцы у нее скрючились от страха.

Веревка вновь осталась неповрежденной, да и топоры воткнулись нисколько не ближе, чем кинжалы, брошенные Фатуфаром. Толпа, убедившаяся, что ее герой не вполне соответствовал своим притязаниям, начала сдержанно роптать. В голосах слышалось сомнение.

— Попытка неплохая, — хмуро заметил Фатуфар. — Только, с позволения сказать, оба раза мимо. Ты не попал ни в круги, ни в веревки. И девушку, как бахвалился, не отпустил. Так что в отношении ставки…

— Помолчи, дурень! Я сказал тебе, что освобожу ее, и, клянусь клыками Сета, я это сделаю! — Дат отпихнул Фатуфара, гибко наклонился через барьер и выпрямился, держа невиданное оружие — железный молоток на длинной рукояти.

Циркачи заколачивали им колья и поправляли палатки. Никто не успел вмешаться. Дат обеими руками занес молоток, и неуклюжий снаряд понесся по направлению к несчастной девчонке, беспорядочно вращаясь в полете.

Зрители так и шарахнулись в стороны, когда раздалось громкое «бам!». Кое-кто почти увидел человеческие мозги, разлетающиеся по траве. Но нет: звук был таким, какой получается от удара стали о сталь. Молоток угодил в обух одного из топоров, пролетел в своем падении мимо лица отвернувшейся девушки и тяжело бухнулся к ее ногам.

Удар возымел и еще одно последствие: в столбе появилась трещина, так что крючок, на котором крепились и путы, и деревянный щит, выскочил вон. Мишень свалилась, а Яна, запнувшись о рукоять молота, упала на колени. Она натерпелась немало страху, но повреждений никаких не получила. Толпа изумленно заахала, послышались крики.

— Дат ее освободил! Неужели не видите? И сделал это в два броска топором! Он выиграл!

— Дат молодец, я всегда это говорил! Я знал, что у него получится! Метко брошенный топор в любом случае наделает больше дел, чем какие-то там ковырялки…

Фатуфар запротестовал первым:

— Погодите-ка, почтенные! Он сделал три броска, причем в оговоренную цель не попал ни один! Как же можно после этого претендовать на победу?

— Заткнись, трюкач! Дат бросает в два раза лучше тебя!

— Вы, бродяги, скользкий народ, но на сей раз не отвертитесь…

Крики сделались громче, кто-то угрожающе размахивал кулаками. Быстро назревала грандиозная драка. Циркачи собрались все вместе, настроены они были решительно.

Конан про себя порадовался тому, что Дат оказался временно безоружным. Кричавшие обращались в основном к Ладдхью, который по-прежнему держал у себя оба заклада. Человек в феске все еще стоял рядом с ним, но никакого участия в споре не принимал.

— Хватит шума! — громко сказал цирковой мастер, обращаясь к толпе. — Условия состязания не были соблюдены. Ваш участник выбрал для себя другую мишень, так что исход надо признать недействительным. Я верну деньги, но по ставкам выплачивать не собираюсь!

— Обманщик!.. — яростно завопили бившиеся об заклад. — Бродяги, вшивые жулики! Мы выиграли, и вам отлично это известно! Живо отдавай серебро, пока мы шкуру с тебя и твоих друзей не спустили!

Почти сразу же деревенский люд перешел от слов к делу, набросившись на Ладдхью и Фатуфара. Циркачи поспешили на выручку. Замелькали палки и кулаки, кто-то кидался фруктами и камнями. Кого-то уже сбили наземь и теперь топтали и пинали ногамив толпе.

Конан шел напролом, хватая деревенских здоровяков и швыряя их на головы землякам. Когда тот или иной задира казался ему особенно опасным, Конан сшибал его с ног ударом кулака или локтя. При этом он проявлял весьма похвальную сдержанность: не нападал первым и не пускал в ход оружия. В конце концов, он был новичком в труппе и еще не знал, был ли в схватках такого рода какой-либо закон и порядок. Возможно, убивать и калечить потенциальных зрителей было совсем даже не принято!..

Как бы то ни было, он появился перед Ладдхью, как смерч, прорвавшийся сквозь древостой: нападавшие отлетали прочь по двое, если не по трое. Цирковой мастер в драку почти не вмешивался, лишь изредка награждая ударами и пинками тех, кто подбирался к нему вплотную. Человек в шелках, невысокий и не слишком могучий, также держался подальше от рукопашной, но бежать не бежал, наоборот, с живейшим интересом наблюдал за происходившим вокруг. Гораздо больше Конана удивило то, что в сражении не принимал участия его непосредственный виновник — Дат.

Двое дружков заводилы кинулись в гущу схватки с ножами наголо, но пустить их в ход не довелось ни тому, ни другому. Один налетел рожей на кулак киммерийца, второму досталось одновременно в брюхо и по черепу — от Бардольфа и Матильды, оказавшихся одинаково сноровистыми и проворными. Конан продолжал краем глаза наблюдать за Датом, но тот даже не позаботился вернуть себе свое оружие. Наоборот — он направился встречать Яну, которая, растрепанная и особенно хрупкая на фоне дерущихся мужиков, только-только выбралась из загородки с мишенью. Дат поцеловал ее и шлепнул пониже спины, выпроваживая подальше. После чего остался стоять у барьера, лениво уклоняясь от пролетающих тел и глядя на то, как очищают улицу победоносные циркачи.

— Что, слабо? Кишка тонка? Побежали? — укорял Ладдхью разбегавшуюся толпу. — Не брались бы спорить! А коли вы тут забыли страх божий и не помните про законы гостеприимства, — объявляю, что все ваши ставки пропали! И брысь по домам — вечернее представление отменяется!

На это уже некому было возразить, потому что из наиболее яростных противников Ладдхью на ногах держались немногие. Циркачи, закаленные опытом множества беспощадных потасовок, полностью завладели улицей, разогнав остатки хромающих, павших духом врагов. Отбежав прочь, деревенские собирались вместе и зло бормотали, бросая на победителей убийственные взгляды. Может, попозже они еще вернутся и наделают дел. Но пока вблизи цирковых палаток осталось только несколько сбитых с ног, потерявших сознание драчунов. И Дат.

Он подошел к Ладдхью не торопясь, с пустыми руками.

— Ну что, мастер? — сказал он. — Как тебе моя меткость? Честно говоря, мне до смерти надоело в деревне и вообще в здешних краях. Не найдется ли свободного местечка у тебя в труппе?

За время сражения Ладдхью не претерпел ни малейшего ущерба, и конфискованные ставки сохранялись у него где-то под одеждой. Он шагнул навстречу Дату, сияя:

— Воистину, сынок, нам весьма пригодилась бы пара таких ловких рук, как твои. И время ты выбрал — удачнее не бывает! Нас ждут впереди такие возможности!.. Навострите уши, ребята! — обратился он уже ко всем остальным. — Знаете хоть, кто к нам пожаловал? Наш достопочтенный гость — не кто иной, как Заггар, собиратель талантов для увеселения Высочайшего Двора в Луксуре, и он хочет кое о чем нам объявить!

Щеголь в подбитом мехом плаще вышел вперед, вежливо коснулся рукой фески и отдал общий поклон. Если верить внешности, он был урожденным аргосцем.

— Приветствую вас, друзья мои, — проговорил он с располагающей улыбкой. — Я внимательно следил за вашим представлением, и оно меня, должен признаться, весьма впечатлило. От имени своих нанимателей я имею честь пригласить всю вашу труппу в стигийскую столицу, город Луксур, для выступления перед самим Государем Коммодорусом в его Империум-Цирке. Прошу вас не медлить с приготовлениями к поездке!..

Глава третья ПОСЛЕДНЯЯ РЕКА

Лето в Шеме стояло жаркое и пыльное, так что путешествие на юг, в Луксур, показалось нескончаемо долгим. По счастью, почти не приходилось опасаться разбойников и диких зверей: дорога шла все больше населенными пастбищными равнинами, там и сям встречались деревни и одинокие фермы. Дорога, по которой катились цирковые фургоны, входила в разветвленную сеть большаков, связывавших между собой шемские города-государства. Эти дороги оставались проезжими почти круглый год. Самыми оживленными были те, что тянулись с юга на север; восток же и запад страны соединяла воистину дорога дорог. Товары туда и сюда перевозили в основном на пузатых кораблях, сновавших по черной глади великой реки Стикс.

Цирк двигался посуху, благо тягловая сила у труппы имелась своя. Заггар, поставщик талантов, ехал на ослике, украшенном богатой уздечкой. Мастер Ладдхью составлял ему общество, сидя верхом на отличной гнедой кобыле. Лошадь нарочно купили, чтобы оказать ему честь. Мулы влекли тяжелые фургоны, заваленные тентами и снаряжением. Места для людей в повозках почти не оставалось, и потому труппа топала по дороге пешком, за исключением Роганта, все еще жаловавшегося на увечье. Шли и медведь с тигрицей, оба на цепях, и цепи были надежно прикреплены к задкам повозок, не то хищники мигом распугали бы мулов. Квамбе еще повезло: для огромной кошки устроили ложе возле заднего борта повозки. Иногда она вспрыгивала туда и дремала либо поглядывала на тащившихся за фургоном людей.

Когда колеса застревали в пересекавшем дорогу ручье или мулы не могли одолеть крутого подъема, требовались дружные усилия всей труппы, и в особенности Конана, как самого сильного. Каждый подставлял плечо, не ленясь и не чинясь. Даже звери старались помочь. Квамба спрыгивала наземь, хоть так облегчая повозку. А медведь одним раздраженным взмахом лапы порою достигал того, чего не удавалось троим мужчинам и даже упряжным мулам.

По дороге цирк несколько раз останавливался и давал представления в торговых городках. Это приносило кое-какой необходимый доход, а кроме того, позволяло отточить различные трюки. Опять же не повредит, если вдоль большака поползут слухи о знаменитом цирке, едущем к югу. Ведь уже и теперь грядущая честь, которую им собирались оказать в Луксуре, придавала особый блеск мастерству артистов и заставляла зрителей волноваться. Шагая вперед по пыльной дороге, циркачи без устали рассуждали о том, как примут их в стигийской столице, насколько громкую славу можно будет там заслужить и какую выгоду удастся извлечь из всего этого дела. Все соглашались в том, что если в обширном Хайборийском мире где и стоило выступать, то, без сомнения, этим местом являлся великолепный Луксур.

— Ибо, должен вам сказать, — авторитетно уверял товарищей Бардольф, — среди всех прославленных городов Стигии — от древнего Эшура до седого Птейона, от закованных в броню черных стен Кеми на морском берегу до Карнака во мгле восточных пустынь — да, ребята, среди всех этих городов только Луксур можно назвать «всемирным перекрестком». Он открыто смотрит на север, там рады привечать чужестранцев и перенимать их обычаи. Там огромный речной порт, там не только живет Тиран Коммодорус, Но еще и воистину сосредоточена торговля и культура всей Стигийской империи. Как же давно я хотел своими глазами увидеть этот прославленный город!..

— Похоже на то, — заметила Сатильда, — что даже угрюмые отшельники юга не прочь время от времени повеселиться…

— А что им еще остается, если они хотят, чтобы голос их страны звучал как равный в северных столицах? — сказал Ладдхью, покачиваясь в седле. — Если они хотят принимать у себя иностранных посланников, заниматься торговлей с далекими державами, да и от ближних ни в чем не отставать — тут уж хочешь не хочешь, а устраивай свободный открытый город, куда всякий может спокойно приехать. Вот таков у них, по-моему, Луксур.

— Вообще-то Коринфия всегда была союзницей Стигии, — уверенно добавил Бардольф. — Я даже слышал, будто по-настоящему в Луксуре всем заправляют коринфийцы. Они, знаете ли, искушенные торговцы и дипломаты, а в Стигии весь народ только и озабочен благочестием, да бесконечным религиозным служением. Это ведь коринфийцы проложили новые караванные пути к верховьям Стикса и тем самым снискали благоволение и доверие многих стигийских вельмож и высших жрецов. Кое-кто, я сам слышал, прямо так и называет Луксур коринфийской колонией!

Конан долго и терпеливо слушал подобные разговоры, но, наконец, не выдержал и вмешался.

— Что-то мне с трудом верится, — сказал он, неторопливо шагая между повозками, — чтобы жрецы Сета, носящие серые одеяния, позволили в своем городе открыто плодиться веселому греху и лукавому пороку, как это делается в Хоршемише и Шадизаре. Сколько помню, в Кеми запирают на ночь городские ворота, а на улицы выпускают из храмов проголодавшихся питонов, чтобы они, значит, закусили маловерными, шляющимися по улицам после заката. Вот таково стигийское гостеприимство, с которым лично мне выпало познакомиться. И нечего мне говорить, будто они взяли и позволили чужестранцам превратить свою столицу в сплошной дом с девками. Может, коринфийцам это и удалось в Нумалии и Аренджуне, но только не здесь!

— Значит, тебе, северянин, предстоит кое-чему удивиться, — ответил Бардольф. — Ибо в Луксуре даже правитель — и тот коринфиец, и стигийское священство благословило его на царство. Я говорю о том самом Коммодорусе, чьи приближенные отправили нашего друга Заггара на север разыскивать новые таланты для выступления в Империум-Цирке. Я слышал, что луксурского правителя называли Тираном — правда, смешной титул? — и публичные выступления артистов вроде нас призваны упрочить любовь, которую к нему питает народ! — Кофиец весело болтал языком и быстро переставлял короткие ноги, чтобы не отставать от других. — Не удивлюсь, если этот малый начнет метить еще повыше своего нынешнего положения. Скажем, переменит религию или женится на стигийской аристократке…

— То есть каждый норовит со свиным рылом в калашный ряд. Вот что делает с человеком жизнь в больших городах! — высказался Дат, шедший чуть в сторонке от остальной труппы. — Давайте просто надеяться, что этот самый Луксур вправду окажется местечком поинтересней всяких занюханных дыр вроде Сендая. Лично мне по душе опасности, приключения и острые ощущения. А если заодно еще и деньжат раздобыть удастся…

Молодой метатель неплохо прижился в цирковой труппе. Его номер с метанием топориков сперва включили в выступление Фатуфара, но скоро юноша завоевал свое собственное местечко под солнцем. Теперь Ладдхью, называя номера, объявлял его имя наряду с именами Конана и Сатильды. Заработки Дата росли, а Фатуфар скромно отошел в тень и из ведущего превратился в его ассистента.

Во время выступлений они по-прежнему использовали «живую мишень», причем ею служила не кто иная, как та самая Яна. Девушка оказалась круглой сиротой и только рада была покинуть Сендай. Цирковая жизнь пришлась ей по вкусу, несмотря даже на то, что всякий раз во время выступления приходилось заглядывать в лицо смерти. Теперь ее привязывали за руки и за ноги к большому деревянному диску, который вдобавок еще и вращался. Коронный номер состоял в том, что ее освобождали от пут четыре топорика: Дат метал их умелой рукой, перерубая веревки. Было бы поистине странно, если бы среди молодых циркачей девушка не нашла себе ухажера. Кое-кто, глядя со стороны, находил некую иронию судьбы в том, что предметом ее романтического увлечения стал не Дат, а куда менее яркий и блистательный Фатуфар. Дело, наверное, было в надежном, ровном характере и мягких манерах юного акробата. Из таких ребят получаются заботливые возлюбленные и внимательные мужья. Если Дату и была не по душе их любовь, он не подавал виду. Фатуфар же воспринимал свои отношения с Яной более чем серьезно и поговаривал даже о том, чтобы попросить Ладдхью совершить брачную церемонию. Легко ли было у него на сердце, когда непредсказуемый Дат метал в его возлюбленную смертоносные лезвия?.. Об этом оставалось только гадать. В общем, жизнь шла своим чередом. Дорога, выступления, отдых, азартные игры, зазывание зрителей, фейерверк мастерства… И снова дорога.

Особенно памятным выдался тот последний вечер, когда они остановились у входа в глубокий овраг, откуда наползал туман, и дышало речной свежестью. Утром овраг оказался одним из отрогов грандиозной долины, и с первыми лучами рассвета путешественники уже спускались в долину великой реки Стикс.

Если смотреть сверху, с откосов, то Последняя Река, мощно простиравшаяся к западу и востоку, напоминала исполинский темный кушак, перехвативший тело Земли поверх ярко-зеленого одеяния. На востоке восходило солнце, и по речным волнам бежали золотые блики, напоминая чешую Сета, Бога-Змея, некогда назвавшего эту реку своей собственной. На западе черно-зеленые струи течения скрывались в сероватой дымке, неспешно уносясь к далекому океану. Противоположный берег казался сплошным морем зелени, лишь там и сям виднелось нечто вроде белых и розовых скал. Ладдхью объяснил друзьям, что «утесы» на самом деле были исполинскими творениями человеческих рук: громадными городскими стенами, усыпальницами и храмами. К середине лета кончался ежегодный разлив, и река возвращалась в свои естественные берега.

Так что теперь по обоим берегам тянулась нескончаемая вереница полей, то квадратных, то треугольных: землемеры разгородили каждый пригодный клочок, превратив побережье в сплошной лоскутный ковер. Черная, пропитанная илом земля обладала невероятным плодородием. У каждого поля был свой особенный цвет: все оттенки зеленого и золотого. Рис и всевозможное жито, виноград и сладкий репчатый лук — чего только тут не росло! Стройные темнокожие шемиты (жителей этой части страны очень трудно было отличить от соседей-стигийцев) трудились на полях, как муравьи. Они прилежно пололи, прореживали, окучивали. Иные длинными черпаками доставали воду из каналов и поливали посевы.

Поверхность дороги, расположенной на слегка приподнятой насыпи, оставалась надежной и твердой под колесами и ногами, даже когда цирковой поезд достиг самого дна долины. Вот только река совсем пропала из виду. Ее заслонили сонные заросли папируса, стройные финиковые пальмы и крыши домиков, возведенных на каменных фундаментах или на сваях. На маленьких, тщательно ухоженных полях зеленели хлеба, хлопчатник и овощи, Было душно, как в бане, в горячем влажном воздухе безжалостными тучами висели комары и кусачие мухи. Потом, совершенно неожиданно, перед ними открылось обширное зеркало обсидианово-черной воды, обрамленное жирными зелеными зарослями. Дорога же сперва превратилась в узенький пятачок истоптанной грязи, а потом и вовсе исчезла в непроглядных глубинах. Со стороны реки к берегу уже приближались широкие, низкобортные посудины, издалека доносилось мрачноватое пение.

— Нам очень везет! — обратился к Ладдхью аргосец Заггар. — Должно быть, паромщики заметили, как мы спускались по склону, и выехали навстречу, чтобы перевезти. Не придется долго кормить мух в ожидании! — И он наклонился в седле, чтобы отогнать кровососов от мордочки танцевавшего на месте осла. — Приготовьте кошельки, придется платить!.. Но не бойтесь, я не позволю им вас слишком сильно надуть…

Плоты и баржи медленно приближались. Вдоль каждого борта в ряд стояли поющие перевозчики — одни гребли, другие действовали шестами. Здешние суда были не сколочены из досок, а связаны из охапок пухлого тростника. Тростник не тонул в воде, да и добывать его было явно легче, чем дерево. Жерди и доски использовались только в качестве поперечин: они скрепляли всю конструкцию вместе, а заодно служили неким подобием палубы. Громоздкие с виду плавучие сооружения на самом деле неплохо скользили по воде. Наконец они наехали плоскими днищами на илистое дно и замерли в нескольких футах от берега.

Команды налегли на шесты, подтягивая их еще немного поближе к суше, а потом стали выскакивать вон, таща и устанавливая сходни и бревенчатые мостки для повозок. Погонщики, уговаривая и понуждая, заставили мулов преодолеть несколько шагов по топкой прибрежной грязи, а потом взойти на плоты.

Конан, то и дело, оскальзываясь, налегал на задок своего фургона и ожидал, что тяжелое колесо или копыто мула вот сейчас пропорет хлипкое с виду тростниковое днище и потопит паром.

Однако странные посудины, видно, обладали завидной плавучестью: они довольно легко выдержали груз.

Циркачи входили в теплую мелкую воду и забирались в лодки, представлявшие собой толстые связки папируса. Загнутые концы снопов образовывали нос и корму, изящно приподнятые над водой. Внутри лодок приходилось устраиваться на коленях, между рядами гребцов, восседавших на охапках связанного тростника, из которых состояли борта.

Торговля насчет платы за перевоз началась только после того, как были погружены все повозки и устроены пассажиры. Капитан тростниковой флотилии, полнотелый мужик в мокрой грязной одежде и засаленном тюрбане, вовсю спорил с Ладдхью при деятельном участии Заггара. Кончилось тем, что Ладдхью отдал перевозчику кошелек с деньгами, — но не прямо из рук в руки, а через Заггара. Тот препроводил деньги по назначению, изъяв из кошелька нечто вроде пошлины.

Потом за дело взялись гребцы с веслами и шестами, и над рекой снова понеслась заунывная рабочая песня. Неторопливые паромы тяжеловесно съезжали на чистую воду, отклеиваясь от прибрежной грязи, задевая днищами топляки и плотные скопища подводных растений и постепенно набирая разгон. Ленивое дуновение ветерка несло мимо них клубы речных испарений. Воздух, напоенный густыми сладковатыми запахами, казался таким же плотным, как и темная вода, плескавшаяся под бортами. Ни дать ни взять даже свирепое южное солнце утрачивало силу во владениях его величества Стикса!

Паромы очень долго петляли в необозримой путанице проток и маленьких островков. Переправиться на тот берег по прямой было невозможно из-за течений и водоворотов, все время возникавших и пропадавших в разных местах: великий Стикс обладал весьма переменчивым нравом. Тем не менее, вода за бортом постепенно становилась все чернее и глубже. Потом гребцы убрали шесты, вытащили весла и продели их в веревочные петли, ввязанные в плотный папирус. Если долго смотреть на берег, можно было заметить, как течение постепенно сносило тростниковые суда.

Конану, однако, все не верилось, что флотилия хоть как-то продвигалась вперед. Киммериец смотрел вниз, в воду, и вскоре обнаружил, что воды Стикса были населены всевозможными тварями. На мелководьях возились здоровенные тупорылые черепахи в неровных шишковатых панцирях, проплывали крупные усатые рыбы… и повсюду виднелись гребнистые спины крокодилов. Гигантские хищные ящеры нежились на песке, сползали в воду с илистых берегов, таились среди камышей. А однажды перед самым носом переднего судна из воды высунулась бесформенная голова и разинула чудовищную розовую пасть. В пасти виднелись короткие, но очень острые зубы. Потом раздался низкий, раскатистый рев. Конан узнал «водяную лошадь», или, иначе, гиппопотама, — этот зверь встречался ему и раньше.

Гигантское животное считалось достаточно безобидным, но рев его все же изрядно перепугал мулов, и они начали так биться на привязи, что нескольких гребцов пришлось потом вылавливать из воды.

Спустя время главная стремнина реки благополучно осталась за кормой. Впереди снова замаячили тростниковые заросли, и паромы опять начали пробираться узкими протоками из одной заводи в другую. Если Конан что-нибудь понимал, на этом берегу полоса заболоченных мелководий была гораздо шире и простиралась не только до подножий холмов, но между ними и далее на раввину, соприкасаясь непосредственно с пустыней.

Гребцы орудовали шестами на протяжении лиги, а может, и более, пока, наконец, не начались возделанные земли, на которых трудились нагие смуглые работники. Но путешествие по воде еще не было кончено: как оказалось, многие поля располагались на невысоких плоских островах.

Вереница лодок долго двигалась по каналам, прежде чем достигла причала. Зато причал был вымощен камнем, а прибрежную грязь в этом месте позаботились присыпать щебенкой.

Здесь было полным-полно тростниковых суденышек, жилых времянок, построенных из того же самого материала, и выезд на новый большак. У берега толпились люди, по какой-то причине не занятые на полях. Тощие, жилистые, они шумно бросились к повозкам и принялись помогать выкатывать их на берег, надеясь таким образом заработать толику денег. Мулов одного за другим выводили на берег и запрягали.

Глава перевозчиков неожиданно поднял шум, требуя доплаты за слишком большой груз, Заггар с видимой неохотой ему заплатил. Люди Ладдхью успели перекусить во время переправы, запив еду водой прямо из Стикса, так что в дальнейший путь тронулись без промедлений. По эту сторону реки дорога была шире, а насыпь — повыше приподнята над каналами и полями. Светлый камень мостовой, казалось, отражал лучи полуденного солнца. Чем дальше, тем оживленнее становился большак. То слева, то справа выезжали повозки, запряженные осликами и быками и нагруженные дарами реки. Шли со своими корзинами и мешками мелкие торговцы. Группами двигались сельские батраки, их предводителей можно было узнать по жезлам, увенчанным головками змей. Встречные вовсю глазели на цирковой поезд с его ярко разрисованными фургонами и дикими зверями, трусившими на цепи у колес. Чувствовалось: если бы не благочестие и масса неотложных дел, любознательные стигийцы обязательно сбежались бы толпой и последовали за необыкновенной процессией.

Большак был достаточно широк, чтобы свободно разъехаться двум фургонам. Цирк один за другим пересекал мосты, наведенные над каналами, и миновал придорожные поселения, уверенно продвигаясь вперед. Вот только пейзаж был довольно однообразным, и потому впоследствии они спорили между собой, тщетно силясь выяснить, сколько же они путешествовали вдоль реки — два дня или все три.

И все это время впереди, чуть повыше затянутого дымкой горизонта, маячило размытое, бесформенное нечто, и Заггар утверждал, что это-то и был Луксур. День следовал за днем, но город, казалось, не приближался, а, наоборот, отступал. Вне всякого сомнения, такой обман зрения был вызван исполинскими размерами города и колебаниями воздуха, в котором клубились испарения каналов, реки и влажных полей. По мере того как город все же постепенно проявлялся в тумане, путники все четче видели перед собой его не слишком приветливое лицо: сплошную неприступную стену укреплений, разделенную высокими цилиндрическими башнями. Внутри города виднелись холмы, застроенные монументальными сооружениями. Главные ворота, громадной высоты и ширины, смотрели в сторону реки, и из-под арки, усиленной контрфорсами, исходил золотистый бронзовый блеск. Видно, створки ворот сами по себе были зрелищем впечатляющим.

— Вон та здоровая штука с колоннами там, на холме, — это и есть Империум-Цирк, — указывая вперед, пояснил спутникам Заггар. — Он превосходит своими размерами все городские храмы и усыпальницы и даже дворец самого Тирана. Империум-Цирк построили всего за несколько последних лет. Героическое усилие! Его до сих пор продолжают расширять и улучшать. Спорю на что угодно, вторых таких подмостков вы нигде не найдете!

— Так это там мы собираемся выступать?.. — Ладдхью затенил ладонью глаза, всматриваясь в очертания округлой громады, едва видимой над кромкой городских стен.

Империум-Цирк окружали здания помельче и пышная зелень.

— И… как скоро мы туда попадем?

— Если мои послания прибыли вовремя и все было обеспечено как надо, то завтра, — улыбнулся цирковому мастеру искатель талантов. — Как только мы прибудем в город, я сразу пойду и сам все окончательно утрясу.

— Завтра! Так скоро! — вырвалось у Ладдхью, и его восклицание сопроводило взволнованное перешептывание артистов. — А когда же мы будем готовиться? Репетировать?..

Заггар поправил свою феску с видом полной уверенности.

— На мой взгляд, у вас и так отличнейшим образом все отрепетировано. Просто не жалейте таланта, коим Боги столь щедро вас наградили, и покажите все самое лучшее, на что вы способны. И, уверяю вас, горожане будут в сумасшедшем восторге!

Немало смущенные, но и вдохновленные такими новостями, циркачи принялись оживленно обсуждать, как бы лучше произвести впечатление на гостеприимных луксурцев. За разговорами и напряженными спорами время полетело быстрей, пока городские стены не нависли прямо над головами, громоздясь над кронами фруктовых садов и крышами придорожных домишек. И по-прежнему на фоне неба виднелся овал Империум-Цирка. Каменная кладка желтовато отсвечивала в лучах закатного солнца, садившегося в пустыню…

Они ждали очереди у моста на переправе через канал, когда к Заггару, ехавшему во главе, подскакал всадник в плаще и тюрбане. Он передал ему свиток, который Заггар развернул и молча прочел. Конан со своего места мог только разглядеть, что послание было начертано вертикальными коринфийскими письменами.

— Все хорошо! — сообщил Заггар Ладдхью, сворачивая письмо и пряча его под овчинную безрукавку. — Вам уже готовится встреча. Сегодня вы расположитесь на ночлег у городских стен и отдохнете, а завтра утром торжественно въедете в ворота.

Эту новость быстро узнала вся труппа. Поезд пересек мост и проехал еще некоторое расстояние па мощеной дороге, минуя загородные домики и полевые сторожки. Потом свернули с большака на дорогу, обсаженную тенистыми пальмами. Дорожка привела их в караван-сарай, обнесенный невысокой стеной. Внутри стояли лошади и верблюды.

Гостиница показалась путешественникам воистину роскошной. Им подали обильный ужин и расстелили мягкие тюфяки на утоптанном земляном полу. Передняя терраса караван-сарая была обращена в сторону города и выходила на заросший камышом пруд. Сумерки превратили пруд в зеркало глубочайшей синевы. В сонной воде, точно звезды, таинственно отражались факелы и светильники, горевшие на стене.

Других постояльцев было немного, только караванщики из пустыни, переговаривавшиеся между собой на местном наречии, которого почти никто, кроме них самих, не разумел. Поэтому цирковой люд в этот вечер ужинал точно так же, как и в дороге, то есть в привычном узком кругу. Хозяева гостиницы, пожилая чета стигийцев, были слишком заняты и не могли уделить времени для беседы с гостями. Даже Заггар уехал в город договариваться о выступлениях. Артисты, предоставленные сами себе, строили грандиозные планы и, укладываясь спать, мечтали о богатстве и всемирной известности.

Конан и Сатильда устроились снаружи, на открытой террасе. Иначе, в общем, было просто нельзя из-за особых отношений, связывавших Летучую Женщину с тигрицей Квамбой. Подсобные работники, которым поручали кормить и расчесывать гигантскую кошку, про себя побаивались своей подопечной. Сатильда же Квамбу очень любила, ощущала с нею некое духовное родство и считала тигрицу своей четвероногой сестрой. И даже приобрела привычку спать рядом с нею, — так было безопаснее ей самой, да и Квамба не начинала беспокоиться и ворчать по ночам.

Конан не вполне доверял пещерной «киске», а посему предпочитал выбирать для ночлега местечко, где Квамба, приди ей такое желание, не смогла бы запустить в него когти. Еще не хватало проснуться в объятиях усатой тигрицы, даже если ей просто захочется поиграть!..

Так и получалось, что киммериец с Сатильдой укладывались ровно там, куда дотягивалась цепь Квамбы (которую нынче замкнули вокруг одной из каменных колонн портика). Это было удобно: никто посторонний не рисковал к ним подойти, так что необходимое уединение было обеспечено. Однако Конан часто просыпался по ночам и видел устремленные на него большие золотые глаза, — Квамба лежала совсем рядом, уютно устроив тяжелую черную голову у его возлюбленной на бедре…

Нынешняя ночь выдалась восхитительно прохладной. Лягушки в пруду заливались жизнерадостным хором, по мосту и булыжной дороге, навевая сон, время от времени рокотали колеса повозок. Усталость, накопленная в путешествии, приятно мешалась с предвкушением завтрашнего дня. Все трое, люди и зверь, наслаждались покоем, глядя, как над равнинами Стигии одна за другой вспыхивали яркие звезды…

Глава четвертая ЛУКСУР

Рассвет следующего дня застал цирковых артистов уже на ногах. Немедленно начались лихорадочные приготовления. Одни отчищали от дорожной пыли и грязи фургоны и животных, другие вытряхивали и чинили костюмы, третьи приводили в порядок кожу, бронзу, позолоту и краску. Ладдхью, впрочем, уверял, что большая часть оборудования отнюдь не понадобится на великой арене. По его словам, в Империум-Цирке постоянно происходили выступления, а стало быть, канаты, брезент и деревянные конструкции там имелись в избытке. Посему основной груз из фургонов был вынут и перенесен в пустовавшую конюшню гостиницы. Пусть лучше повозки послужат своего рода передвижными сценами во время торжественного проезда через Луксур. Пусть народ полюбуется черной тигрицей, медведем и самими артистами. Надо же чем-то заинтересовывать и привлекать зрителей! Таким образом, утро прошло в трудах. Потом артисты начали разминаться и репетировать. Потом — попросту нервничать.

На рассвете они торопливо позавтракали, кое-как проглотив инжир, финики и сухие булочки с чаем. Теперь люди попросту не находили себе места. Кто-то рассеянно жонглировал, кто-то наводил последний блеск на фургоны, кто-то сидел в тени портика и потягивал воду, слегка подкисленную вином. Стигийское солнце успело подняться высоко и жарило безо всякой пощады.

Издалека, со стороны городских ворот, вовсю доносились крики, звуки гонга и перекличка труб: дневная жизнь столицы шла своим чередом. Артистам оставалось только сидеть и напряженно ждать, когда же их соблаговолят пригласить.

Неожиданно за стеной караван-сарая послышался перестук семенящих копыт и звяканье сбруи. Заггар въехал внутрь и слез со своего ослика. От жары он выглядел распаренным и помятым, но улыбался во весь рот. По ту сторону невысокой ограды раздавались хриплые команды воинского начальника: там строился отряд в дюжину всадников (судя по одежде и отлично пригнанному снаряжению — коринфийцев) во главе с офицером. Заггар объяснил Ладдхью и членам труппы, что это был почетный эскорт, высланный за ними лично Тираном. Бродячему цирку надлежало немедленно двигаться на арену Империум-Цирка, дабы усладить взоры горожан и знати Луксура.

Снова началась лихорадочная деятельность. Поспешно запрягли мулов, выстроили фургоны один за другим, в самый последний раз проверили костюмы и сбрую. И вот, наконец, поезд двинулся с места. Медведь Буруду шел на цепи за первой повозкой, тигрица Квамба царственно возлежала на задке последней. Когда фургоны выезжали со двора, всадники заняли свои места в процессии: офицер и шестеро воинов поехали впереди, остальные шестеро — сзади. По словам Ладдхью, обязанности воинов заключались в том, чтобы помочь им пробраться по запруженным улицам и оградить цирковой поезд от неумеренного любопытства урожаи.

Дороги, непосредственно сходившиеся к городским ворогам, были широки и хорошо вымощены. Поплыли мимо последние нивы, загородные домики и торговые палатки. Конан обратил внимание, что каналы, орошавшие поля, одновременно были предназначены для обороны дальних подступов к городу. Местные жители, попадавшиеся на дороге, в основном выглядели рабами и крестьянами вроде виденных накануне. Они едва поднимали головы, чтобы посмотреть на катившиеся мимо ярко разрисованные фургоны. И очень редко отвечали на веселые приветствия артистов, — если кто-то и протягивал руку, то не для пожатия, а в надежде на милостыню. Поразмыслив над этим обстоятельством, Ладдхью предположил, что вокруг были всего лишь простые селяне, темные, бедные и забитые. И весьма узколобые в своем нерассуждающем поклонении строгим стигийским Богам. К тому же они наверняка опасались городских стражников, скакавших впереди и позади поезда. До приветствий ли тут!

Когда они вплотную приблизились к городской стене и громадным, окованным бронзой воротам, стало ясно, что почетный караул был им придан не для красоты. Купцы, нищие попрошайки, погонщики бычьих упряжек только успевали проворно расступаться в стороны, освобождая дорогу. Вот всадники и фургоны выехали на площадку перед воротами, и с надвратного бастиона приветственно грянули трубы. Привратники в высоких шлемах и полированных чешуйчатых бронях отсалютовали копьями, а толпа зевак отозвалась восторженным ревом.

Цирковая труппа тут же взялась за дело: на импровизированных движущихся сценах начались танцы и акробатические трюки, жонглеры соскакивали наземь и исполняли свои номера чуть не прямо посреди толпы.

Солнце ослепительно сияло на бронзовых створках ворот. Минуя их, Конан не мог удержаться от мысли, что въезжает в некий таинственный рай, сияющий неземным великолепием. Немалое впечатление произвела на него и толщина городских стен, а также обилие всяких оборонительных устройств и ходов, расположенных непосредственно за воротами. По ту сторону арки обнаружилась въездная площадь, но другого открытого пространства видно нс было — городские кварталы подступали к самым стенам этаким приливом глины и камня и сущим водоворотом зрелищ, звуков и запахов.

И еще Конан сразу понял, что не скоро отделается от ощущения ограниченного пространства. Город представлял собой перенаселенный улей, кишащий человеческий муравейник. Впрочем, примерно таковы были и все прочие города, в которых случалось бывать киммерийцу. Внутри обитали вроде бы те же оливковокожие, с резкими чертами стигийцы, но как же сильно они отличались от сельских работяг, на которых Конан успел насмотреться в дороге. Городской люд ходил в фесках и тугих тюрбанах, сандалиях и туфлях с кисточками, одежда же…

Глаза разбегались от вида всевозможных лохмотьев, равно как и долгополых рубах, тог, безрукавок, шелковых шаровар. А разговаривал здешний народ поистине на двунадесяти языках. Люди бесстрашно бросались наперерез всадникам, не обращая внимания ни на грозные копья, ни на цокающие копыта копей, и приветствовали цирк громкими криками восторга и изумления. Кроме стигийцев, здесь было полным-полно представителей разных народов.

Конан различил кочевников с Востока (их смуглая кожа имела сероватый оттенок), сплошь черных, как головни, уроженцев Кешана и Куша, курчавых шемитов и, конечно, коринфийцев, выделявшихся светлой кожей и правильными чертами лица. Вот что называется настоящая городская толпа! Разноязыкая, пестрая, вечно возбужденная и сварливая.

Прием же, который юга толпа оказывала бродячим артистам, только и можно было назвать мечтой циркача. Но сквозил во всеобщем восторге некий оттенок, который Конан никак не мог для себя понять и определить. Горожане вовсю хлопали в ладоши и валом валили вслед за повозками… и в то же время, казалось, смотрели на выступавших как бы с некоторой издевкой.

Так рассматривают плоды болезненного чудачества, безнадежно старомодные и достойные осмеяния. Подобное отношение Конану очень не нравилось и порядком его раздражало. И уж ни в коем случае не прибавляло ему желания играть мускулами и позировать, — он и так-то занимался этим без особой охоты, просто потому, что так полагалось, и иначе было нельзя.

С другой стороны, здешние жители вряд ли презирали его сильнее, чем он — их. Да в гробу он их видел, этих расфуфыренных, мягкотелых цивилизованных неженок, привыкших к жизни в четырех стенах. Что ему до их отношения? К тому же он видел, что его товарищи по труппе ни на что не обращали внимания, и их стремление удивить и понравиться оказалось заразительным, до некоторой степени передавшись упрямому киммерийцу. В общем, Конан терпел, наблюдая, как толпа становилась все гуще, а кривые узкие улочки — все непроходимей. Процессия сворачивала то влево, то вправо, постепенно карабкаясь вверх к амфитеатру, временами возникавшему перед ними на пологом холме. Конан стоял на открытой платформе фургона, и задача его в основном сводилась к тому, чтобы пошире раздувать грудь и поворачиваться туда и сюда, двигаясь как деревянная статуя и похваляясь мускулатурой. Еще он время от времени поднимал одной рукой железные пустышки, изображавшие неподъемные гири, и сгибал якобы негнущийся свинцовый прут, а потом вновь его выпрямлял. Он уже успел усвоить, что подобные трюки можно было выполнять, не особо потея и не входя в убийственный раж. Иногда, если ему казалось, что публику надо было впечатлить чем-нибудь «этаким», он подзывал Сатильду, вскидывал ее над головой и принимался подбрасывать, так что девушка перелетала с одной его ладони на другую. Потом она вычерчивала в воздухе сальто, соскакивая на платформу. Гибкость и сила гимнастки делала ее в глазах зрителей невесомой. Шалости, которые они учиняли вдвоем, неизменно вызывали вопли восторга и бурю рукоплесканий.

В промежутках Сатильда вставала на руки, ходила колесом, делала сальто вперед и назад, спрыгивала в немыслимом кувырке с движущегося фургона прямо на мостовую. Дат ловко жонглировал топориками, посылая их высоко вверх и ловя у себя за спиной, и время от времени всаживал их в деревянные доски, чтобы все желающие могли убедиться в отменной остроте лезвий. Разодетый Бардольф вытанцовывал невероятную жигу, ухитряясь одновременно наигрывать на флейте мелодию. Медведь Буруду тоже старался, как мог: кувыркался на ходу, играл мячиком. Ладдхью уговорил Квамбу покинуть ложе и немного попрыгать через выставленную трость. То есть дело нашлось всем членам труппы: и прыгунам, и мимам, и жонглерам.

Единственным исключением был Рогант. Он сидел на сиденье извозчика, настегивал мулов и часто прикладывался к винному бурдюку. Сгорбленное плечо выделялось как зримое свидетельство хрупкости человеческих надежд и мечтаний.

По мере того, как упряжки везли фургоны извилистыми путями наверх, улицы понемногу вновь стали делаться шире. Плотно стиснутые дома начали уступать место зеленым садам, богатым дворам и роскошным постройкам, что виднелись в глубине участков и более не прижимались к самой дороге. Такая застройка давала возможность разглядеть, что делалось впереди, в частности, присмотреться к обширному, украшенному множеством арок амфитеатру, воздвигнутому на самой вершине холма.

Неизменным оставалось одно: сплошная толпа, заполонившая улицы. Она не только не редела, но даже, наоборот, увеличивалась и становилась плотнее. Помимо крикунов, бежавших рядом с фургонами, приветствуя и как будто побуждая цирк ехать быстрее, здесь были и такие, кто заранее вышел на улицу — то ли неторопливо направлялся наверх, к величественному зданию, то ли просто гулял. Среди них многие были довольно богато одеты, причем особенно выделялись мужчины в безукоризненных, заморского вида одеяниях и со светлокожими коринфийскими физиономиями. Эта, так сказать, «чистая публика» бросала на бродячих артистов довольно циничные взгляды. Она не приветствовала и не насмехалась, лишь что-то вполголоса обсуждала между собой.

Конная стража шпорила лошадей, раздвигая, когда приходилось, пешую толпу, двигавшуюся к Империум-Цирку, и тем самым давая возможность фургонам катиться безостановочно. Потом они свернули на одну из дорожек, обегавших высокий овал амфитеатра. Мощеная улица была сплошь окаймлена стенами и коваными решетками владений и вилл. Верхние этажи зачастую нависали над нижними, перекрывая небо над головами.

Конан про себя отметил, что толпа сразу начала редеть и скоро отстала. Наверное, с этого конца Империум-Цирка публика внутрь не допускалась. Дорожка завернула, огибая выпуклый бок каменного строения, и впереди разверзлась высоченная арка. Ворота стояли настежь раскрытыми. Стражники, сопровождавшие артистов, проскакали немного вперед, минуя арку, и по знаку своего командира развернулись поперек улицы, жестами направляя цирковой поезд вовнутрь.

Ладдхью натянул вожжи, заворачивая упряжных мулов в ворота, Рогант, правивший следующим фургоном, последовал его примеру. Заггар, ехавший на передней повозке, соскочил с нее и остался стоять на обочине. Помахав Ладдхью рукой, он пожелал ему и всей труппе успешного выступления…

Миновав арку, они оказались в обширном сумрачном помещении, очень напоминавшем пещеру. Здесь витало множество запахов: Конан учуял навоз, животных, корм, дым выгоревших факелов и еще какую-то кислятину. Услышав глухое ворчание, он оглянулся на Квамбу и увидел, что шерсть на загривке тигрицы поднялась дыбом. Горной кошке не нравилась столь внезапная смена обстановки. Присмотревшись, киммериец различил темные пустые углы, сводчатый потолок, какие-то свернутые занавеси и знамена, лари с известью и песком, кучи строительного камня, колесницы, сбрую, инструменты и распиханное там и сям множество разных причиндалов, по виду могущих иметь отношение к цирку.

К его некоторому удивлению, фургоны здесь не остановились, а продолжали катиться вперед.

Проход был широкий, и по сторонам его стояли служащие Империум-Цирка, одетые на коринфийский лад: в белые туники по колено, перехваченные в поясе. Они деловито жестикулировали, направляя повозки вперед, мимо себя, и Ладдхью, правивший передним фургоном, повиновался.

Конан не знал, что и думать. Он-то готовился к неизбежным задержкам, к утомительной и раздражающей мороке, которая, по его мнению, должна была предшествовать их выступлению. Обязательно ведь понадобится что-то еще утрясать с местным начальством и, вполне вероятно, устанавливать необходимое оборудование. Но фургоны катились себе и катились, пока не достигли второй пары тяжелых деревянных дверей. Толстые створки, приводимые в движение цепями и металлическими тягами, уже раскрывались, готовые их пропустить. С той стороны врывался слепящий солнечный свет, и волна за волной доносились громкие рукоплескания.

— Ну, ребята, приготовились, — скомандовал Ладдхью. — Давайте-ка улыбнемся, что есть сил! — Встав в полный рост на сиденье извозчика, он передал вожжи Фатуфару и обернулся к артистам: — Пришел наш звездный час: мы в первый раз выступаем на арене блистательного Луксура. Помните свое искусство, исполнитесь гордости за наш цирк… и повеселите здешнюю публику так, как вы это умеете!

Конан прямо-таки кожей ощутилвдохновенный азарт, объявший артистов, и не смог удержаться, чтобы не присоединиться к общему чувству. Он немного волновался, но не от неуверенности в себе, — он просто не знал, какой порядок номеров изберет на сей раз цирковой мастер, будет ли в представлении, как это обычно происходило, прелюдия, нагнетание ужаса и восторга и, наконец, кульминационный финал. Гадать было бессмысленно, и киммериец просто решил не отставать от друзей, делая то же, что все.

Артисты разминали руки и ноги, предвкушающее улыбались. И они, и Ладдхью были людьми опытными: уж верно, хорошо знали, что делали.

Воодушевившись, Конан решил про себя, что на сцене будет пыжиться как никогда и подкинет Сатильду так высоко, как не подкидывал доселе ни разу.

И вот фургоны выехали на обширное, почти пустое пространство, засыпанное песком. Его ограждал каменный барьер, за которым виднелись уходившие ввысь сиденья амфитеатра. Ряды, ряды, ряды, — и повсюду шумное море людей. Незанятые сиденья виднелись только там и сям на самом верху. Где-то на средних уровнях виднелись устья входных тоннелей, и оттуда появлялись все новые зрители. Еще немного и амфитеатр будет набит до отказа. И все это сборище громогласно шумело и ликовало. Как только на арене появились повозки, по рядам, точно морской прибой, прокатилась гулкая буря оваций.

Там, куда направлялись фургоны, в ровном песке виднелось углубление, зеленевшее вершинами кустов и деревьев. Маленький парк, решил киммериец. Или нечто вроде декораций для представления. Над углублением виднелась густая паутина канатов, и торчало несколько высоких деревянных треножников. Несомненно, там помещались трапеции и все прочее, необходимое для воздушных гимнастов.

Странствующие артисты выехали на арену примерно так же, как перед этим следовали по улицам города: играя на флейтах, жонглируя и танцуя на открытых платформах фургонов. Вот только звуки их инструментов, как и громкие восклицания Ладдхью (цирковой мастер надрывал голос, по-коринфийски перечисляя порядок номеров) бесследно тонули среди шума и гама аплодирующей толпы. Многие наклонялись вперед на своих сиденьях, приглядываясь к циркачам с высоты порядочных, в два-три человеческих роста, стен кругом песчаной арены. Конан, шуруя туда-сюда свои пустотелые гири, только гадал про себя, и на что бы нужны были такие высокие ограждения. Лучше бы позволили зрителям сойти вниз, прямо на площадку, и посмотреть представление вблизи! Но потом киммериец поразмыслил еще немного, принял во внимание численность распаленной толпы и преисполнился благодарности за то, что ее не подпускали вплотную.

А еще он обратил внимание, что, по мере того как фургоны описывали положенный круг — причем мулы, украшенные плюмажами из перьев, красиво вышагивали, а артисты лезли из кожи вон, — крики и хлопанье зрителей резко пошли на убыль. Беспорядочный шум продолжался считанные мгновения, и вот уже стали слышны колокольчики Иокасты и флейта Бардольфа. Жалкие, тоненькие звуки в пустоте огромного цирка. Гораздо громче оказался скрип и скрежет тяжелых ворот, захлопнувшихся позади фургонов. Потом стало совсем тихо, если не считать отдельных выкриков с мест. Публика замерла в ожидании…

Глава пятая НА АРЕНЕ

Краем глаза Конан заметил, как завихрилась пыль в одном конце арены, недалеко от повозок. В стене открылись низкие деревянные воротца, и из темноты, царившей внутри, долетело фырканье, гортанные голоса, отдававшие какие-то приказания, и цоканье копыт по камню. И вот, наконец, на свет Божий выбралась косматая зверюга с изогнутыми, широко расставленными рогами, — дикий бык из тех, что водились на равнинах Шема. Он выскочил на площадку, прыгая и беспорядочно бросаясь из стороны в сторону. За первым последовали еще и еще. Эти твари были похожи не на домашних коров, а скорее на бизонов. Все — массивные, могучие самцы, числом не менее десятка.

Они стремительно вылетали наружу, потом умеряли свой бег и останавливались, сбитые с толку слепящим солнечным светом и неожиданным шумом людского множества, — ибо зрители снова разразились криком и аплодисментами.

Упряжные мулы цирковых фургонов, как и следовало ожидать, немало перепугались рогатых зверей, неожиданно появившихся на арене и поднявших небольшую песчаную бурю. Упряжки шарахнулись в сторону, ритм движения был нарушен.

— Это еще что такое? — обернувшись с передней повозки, закричал Бардольф. — Кто-то собирается выступать с животными? Мы же помешаем друг другу!

— И вообще, у них тут цирк или выгон для скота? — осведомился Дат.

Не переставая ловить и подбрасывать топорики, юноша повернулся, взирая на происходившее с высоты катившегося фургона.

— Не знаю, что это такое, но очень похоже на непорядок, — сказал Конан и, положив свои гири-пустышки, перешел вперед, чтобы помочь Роганту управляться с мулами.

Ему уже приходилось видеть ярость диких быков из Шема, и он весьма сомневался, что эти звери вообще поддавались приручению и укрощению. Во всяком случае, в той мере, которая необходима была для цирковых выступлений.

— Лучше нам перестать шуметь и суетиться, — предостерег он товарищей. — Давайте притихнем и подождем, что к чему…

— Что? Из-за нескольких паршивых быков?.. — на мгновение оторвав флейту от губ, презрительно бросил с передней повозки Бардольф. — Клянусь Митрой! Мы что, мало коров видели по дороге и на стоянках?

— А столько быков сразу ты видел? Да ты знаешь, какая за ними слава?.. — Конан перенял у Роганта вожжи и направил мулов вперед как можно тише и спокойней, стараясь без нужды не дергать вожжами и не звенеть колокольцами сбруи.

Оглянувшись на длиннорогое стадо, он распознал весьма зловещие признаки: вожак грозно пыхтел, глаза у него были в буквальном смысле налиты кровью, а вокруг ноздрей запеклась розовая пена. Кто-то позаботился раздразнить и жестоко отделать животное, без сомнения, нарочно, затем, чтобы привести его в состояние кровожадной ярости. Остальные быки тоже двигались воинственным шагом, угрожающе мотая рогатыми головами. Пока Конан смотрел, вожак опустил морду к земле и принялся рыть песок передним копытом.

— Держитесь за фургон! — вполголоса предостерег Конан артистов. — И будьте готовы бежать или драться, если понадобится. Как бы они прямо сейчас на нас не набросились…

— Так надо же на помощь позвать! — обозревая глухие стены, рассудительно предложила Сатильда. — Или пригрозить, что в таком случае мы отменим свое представление и уедем из города. Что за дела, почему позволяют диким животным бегать, где попало и мешать людям выступать?

Вместо ответа Конан указал ей на деревянные ворота, успевшие наглухо закрыться.

— Выступление, — сказал он, — по-видимому, сводится к бою быков. А мы — красная тряпка.

Словно подтверждая это предположение, трибуны разразились новым взрывом восторга. Ибо вожак бизонов громко фыркнул, оросив арену каплями крови из ноздрей, и, тяжеловесно разгоняясь, устремился в атаку. Остальные, влекомые стадным инстинктом, поскакали за ним.

Конан послал мулов вперед со всей мыслимой скоростью, направляя их в сторону от стада. Если ему удастся удержать их задом к быкам, так, чтобы фургон все время оставался между ними и бизонами, тогда, может, все еще кончится хорошо. Вот только как это проделать на полукруглой арене, неожиданно ставшей очень узкой и тесной?..

Повозка Ладдхью тем временем остановилась: похоже, там происходил какой-то спор. Заметив приближавшуюся опасность, цирковой мастер снова погнал мулов вперед. Но правил Ладдхью, в отличие от Конана, прямо в стену. Рано или поздно ему придется свернуть…

Оглянувшись назад, киммериец увидел, что исполинский бык-вожак рысил за его фургоном и постепенно нагонял. За вожаком следовали еще четыре самца. Трое быков помоложе отвлеклись преследованием второй повозки, а еще двое стояли в злобной нерешительности, фыркая так, что струи воздуха из широких ноздрей поднимали клубы песка.

Спереди, приближалась глухая стена, и Конан стал постепенно заворачивать своих мулов, избегая резкого маневра, который замедлил бы ход фургона или вовсе перевернул его. Проезжая под самым барьером, он краем глаза заметил наверху какое-то столпотворение и почувствовал, что кругом сыплются огрызки фруктов. Враждебная толпа осыпала их мусором!..

Конану, впрочем, тут же стало не до этого: бык царапнул рогатой башкой задок фургона, ощутимо толкнув его вперед. Сзади, с площадки-сцены, раздалось испуганное аханье, но, судя по всему, ловкие циркачи сумели удержаться на своих местах. Упряжные мулы, конечно, были изрядно напуганы, но хорошая выучка взяла свое. Они повернули плавно и мягко и устремились дальше ровным галопом, направляясь к понижению в центре арены. Конан надеялся, что там легче будет укрыться от разъяренных быков.

… Он вовремя разглядел, что углубление было заполнено в основном водой и представляло собой нечто вроде искусственного болота.

Песчаные «пляжи» и «мелководья» были украшены деревьями и кустами в каменных кадках.

Самые рослые деревца возвышались над поверхностью арены, но до путаницы канатов, натянутых наверху, не доставало ни одно.

Рукотворное болото имело форму вытянутого прямоугольника. Его длинные стороны представляли собой крутые обрывчики повыше человеческого роста, а простиралось оно поперек всей арены Империум-Цирка, от одной стены до другой. Не было никакой возможности объехать его на повозке.

Ну, а предназначение водоема было очевидно прямо-таки до боли в глазах. Там, внизу, в нагретой солнцем трясине, блаженствовали рептилии: гигантские крокодилы, пойманные в Стиксе, причем некоторые были таких размеров, что человек не смог бы обхватить их поперек.

Болото явно должно было служить препятствием для беглецов и нешуточной угрозой всякому, вздумавшему карабкаться по трапециям и канатам, — а ведь только так и можно было достичь песка на другой стороне, сулившего безопасность.

В общем, еще одна ловушка, составная часть подлого обмана, которым так и дышал весь этот проклятый Цирк!

На всякий случай Конан присмотрелся к деревьям. Если кто-нибудь падал в яму, быть может, он еще мог спастись, забравшись на ветки…

Увы! Конан оскалил зубы от ярости и разочарования. Деревья выглядели достаточно ухоженными и здоровыми, но большей частью как-то странно гнулись, отягощаемые, так сказать, невиданными плодами. Эти «плоды» гибко обвивались вокруг стволов, чешуйчато поблескивая в лучах слепящего солнца, перетекали, скользили по ветвям…

Змеи! Древесные питоны, посвященные Отцу Сету. Всякий, кто, спасаясь от крокодилов, полезет на дерево, рано или поздно очутится в их смертоносных объятиях. И эта смерть, быть может, окажется не столь быстрой, как в зубах крокодилов, но столь же неминуемой.

А толпа будет восторгаться и ликовать, наблюдая за последними муками несчастных. Обрыв в яму, с ее гранитным бортиком высотой по щиколотку, неотвратимо приближался. Сзади, сотрясая песок, с топотом неслось рогатое стадо, наконец-то нашедшее, на чем выместить свой гнев. Пришлось Конану снова заложить вираж, на сей раз круче, но мулы справились и снова повлекли фургон к середине полукруглой площадки.

Однако там их поджидало новое препятствие в лице двух быков, еще не присоединившихся к погоне. Пришлось Конану поворачивать снова, да притом смотреть, как бы они не задели повозку своими длинными, изогнутыми рогами и не слишком перепугали мулов. Если бы только мулы смогли продержаться еще сколько-то времени! Хотя бы один колокол!..

Рано или поздно кто-нибудь выдохнется: либо быки замучаются бегать, либо толпа устанет смотреть. И тогда, глядишь, удастся вырваться на свободу. Но такой исход был слишком хорош, чтобы всерьез на него надеяться. И, точно: повозка Ладдхью, преследуемая столь же беспощадно и точно так же оказавшаяся между стеной и быками, гулявшими посередине, затеяла слишком крутой поворот. Фургон не перевернулся, но сильно сбавил ход. Его передние колеса пошли боком, взрывая песок, корпус сильно сотрясся, подкинув седоков. Мулы, оказавшиеся в очень неудобном положении, тужились изо всех сил, пытаясь стронуть фургон и заново его разогнать.

Пока они натягивали упряжь, пока отчаянно щелкал над ними кнут Ладдхью, три молодых быка обежали фургон и устремились на него сбоку. Три пары острых рогов вонзились в беззащитные животы несчастных мулов…

Гибнущие животные страшно закричали от боли и ужаса, но их предсмертные вопли тотчас заглушил восторженный рев толпы. Только тут стало, как следует ясно, какая жажда крови обуревала трибуны. При виде мучений и смерти люди принялись танцевать, прыгать на месте, размахивать руками…

Между тем уцелевшие мулы судорожно рванулись в сторону, лягаясь, волоча за собой своих окровавленных собратьев, и самым опасным образом перекашивая дышло фургона.

Конан гнал свою упряжку по широкой дуге. Несколько быков, которым наскучило гоняться за ускользающей целью, оставили его повозку и направились развлечься легкой поживой. Не разбирая дороги, они налетели на застрявший, еле двигавшийся фургон, протаранили его и наконец перевернули, благо силы в их толстых мускулистых шеях было для этого более чем достаточно.

Ладдхью, другие артисты и медведь Буруду высыпались на песок и заметались, стараясь уйти от тяжелых копыт и острых, как копья, рогов обезумевшего стада…

Достойный отпор врагам дал только медведь. Развернувшись навстречу одному из быков, он отмахнулся от нацеленных рогов и ударом могучей когтистой лапы вспорол животному бок. Ничуть не смутившись, дикий бык в свою очередь нацелил рога и попытался выпустить ему кишки. Буруду снова избежал удара, повис у быка на шее и начал полосовать его толстую кожу клыками и загнутыми когтями. Взвилось сплошное облако пыли, сквозь которое мало что удавалось рассмотреть, только доносилось свирепое рычание и временами рев, слышимый даже несмотря на оголтелые вопли толпы.

Не теряя времени даром, Конан направил свой фургон к опрокинутому, стараясь провести его как можно ближе и в то же время избегая смертельной опасности, — так, чтобы быки не бросились между повозками. Не смея совсем остановить мулов, он все-таки придержал их, несмотря даже на то, что преследователи-бизоны снова начали наподдавать рогами задок и пытаться поддеть рогами катящиеся колеса.

— Залезай!.. — во всю глотку заорал киммериец. — Ребята, живо сюда!..

Крик был услышан. Ладдхью и его артисты со всех ног кинулись к фургону. Уворачиваясь от бросающихся быков, они подбегали один за другим и вскакивали наверх, цепляясь за протянутые навстречу дружеские руки.

Как выяснилось, большинство даже не было ранено. С одной стороны, следовало поблагодарить за это Богов, но с другой — мулам Конана приходилось теперь тащить на себе двойной груз человеческих тел. Быки по-прежнему бодали и пинали фургон и тем самым как бы помогали упряжке, но несчастные мулы уже начали выдыхаться. Да и зрелище гибели застрявшего фургона, — жуткое, кровавое и сопровождаемое оглушительным шумом, — их вовсе не вдохновляло… Потом косматому вожаку внезапно надоело возиться с измочаленным задним бортом фургона. Возможно, запах упряжных животных, наконец, достиг его залитых кровью ноздрей. Мощно зафыркав, он прибавил скорость и ринулся мимо угла повозки, чтобы забежать спереди.

Это, однако, не понравилось одной из участниц событий, а именно, Квамбе. Тигрица скорчилась на полусогнутых лапах посередине фургона, прижимаясь к Сатильде, — та гладила, и как могла, успокаивала «сестру». Заметив опасный маневр старого быка, Квамба начала действовать по своему разумению и без какой-либо команды. Могучим прыжком, от которого покачнулся тяжелый фургон, гигантская кошка взвилась в воздух и приземлилась прямо на загривок быка.

Людям только показалось, будто дневной свет прорезала стремительная черная молния. В следующий момент тигрица словно приросла к бычьей спине, вцепившись длинными когтями в его косматую шкуру и безжалостно терзая клыками горбатый жирный загривок. Бык забыл о своих первоначальных намерениях и заметался, тщетно пытаясь сбросить дьявольскую наездницу. Взвился песок… Сквозь пыльную тучу черная шуба тигрицы казалась сгустком непроглядного мрака.

Толпа на трибунах положительно сходила с ума.

Прыжок Квамбы сделал свое дело: фургону удалось вырваться из свалки. Но опасность от этого вряд ли сделалась меньше. Быки, раздраженные видом и запахом крови, обращали все более пристальное внимание на движущихся мулов и людей. Они подбегали с разных сторон, угрожая людям, ехавшим на повозке, пугали упряжных мулов, норовили поддеть рогами колеса.

Дат метнул сперва один топорик, потом и другой, подтягивая брошенное оружие за кожаные ремешки, надетые на запястья. Увы, его топорики были слишком легки и не могли пробить толстенные черепа налетающих чудовищ. Пришлось ему удовольствоваться тем, что пораненные животные, испытав боль, все же начали осторожничать и не так наседали на задок и колеса повозки.

Заметив, что несколько быков вот-вот врежутся в борта фургона, Конан передал вожжи Бардольфу, а сам перебрался назад, на площадку. Подхватив свой свинцовый лом, Конан согнул его крючком и продел в ушко одной из гирь. Получилось нечто вроде булавы, притом достаточно увесистой. Конан поустойчивее расставил ноги, занес неуклюжее оружие над головой и со всех сил приложился по башке ближайшего из быков, уже наладившегося боднуть одного из мулов.

Удар был таков, что Конан сам едва не свалился с повозки. Ему пришлось выронить лом и ухватиться за бортик, чтобы не выпасть.

Быку попало как раз по затылку; животное зашаталось и едва не угодило под переднее колесо. Случись это, и не миновать бы крушения. По счастью, бык устоял на ногах, вот только охоту на кого-то нападать внезапно утратил. Спотыкаясь, он отвалил в сторону и быстро отстал. И вновь впереди замаячил обрывчик крокодильего болота…

Конан закричал, обращаясь к Ладдхью и советуя скорее повернуть по направлению к центру, туда, где виднелись канаты и распорки гимнастических сооружений. От быков было все равно не спастись. Похоже, шанс уцелеть оставался только один!

Однако мулы поворачивать не захотели. По обе стороны от них бежало по остервеневшему бизону: мулы ощущали их горячее дыхание и прикосновения рогов, уже задевавших бока. Перепуганная упряжка вконец перестала что-либо соображать и мчалась прямо к обрыву. Ладдхью вовсю действовал кнутом — ничего не помогало.

Конан снова перехватил вожжи и налег что было силы… Без толку! Еще чуть-чуть, и они перепорхнут невысокую каменную оградку и полетят вниз, прямо в пасть чешуйчатым живоглотам, по сравнению с которыми их нынешние преследователи, право же, были не опасней котят…

В отчаянии Конан свесился вниз, туда, где метались длинные хвосты мулов, и принялся нашаривать цепь, крепившую упряжь. Кое-как прикрывая глаза от песка, бешено летевшего в лицо, киммериец нащупал защелку цепи и, приноровившись к ритму движения, точно рассчитанным движением умудрился ее отстегнуть.

Все произошло сразу. Колеса фургона завязли в мягком песке и замедлили свое качение, а мулы, продолжавшие налегать, что было сил, парами отцепились от дышла и поскакали вперед, Теперь, когда их ничто не удерживало, они живо набрали ход, и бизонам только осталось нюхать пыль из-под их копыт. Однако впереди зиял смертоносный провал. Три пары из четырех вовремя шарахнулись в сторону и убежали. И лишь последняя пара, та, которую более всего донимали гнавшиеся быки, отвернуть не успела и влетела прямо в болото. Один из быков, увлекшись погоней, свалился вместе с мулами.

Вся троица исчезла из виду, только слышны были вопли, визг, рев…

Когда расстегнулась цепь, освобожденное дышло упало и пробороздило песок, так что передние колеса резко повело в сторону. Фургон занесло и перевернуло, артисты кувырком посыпались на арену.

Уже не половина труппы — все без исключения думали только о том, как бы удержаться на ногах и достигнуть какого-никакого укрытия. И времени для этого у них было в обрез. Опрокинутый фургон уже трещал под яростными ударами рогов. Неподалеку торчали над песком две деревянные, треноги, высокие, но довольно хлипкие с виду. Можно ли будет спастись на них от разъяренных бизонов? К тому же с каждого сооружения свисало всего по одной веревке с узлами. Слишком узенькими были эти дорожки к спасению!

Издали казалось, что первая тренога служила стойкой для толстого каната, натянутого горизонтально. При ближайшем рассмотрении «канат» оказался дощечкой толщиной в мужское запястье. Дощечка для вящей прочности лежала ребром. Но и в таком положении она зримо прогибалась посередине под собственным весом. Хрупкая планочка тянулась к парному треножнику на ту сторону ямы, и посередине ее ничто не поддерживало, а расстояние было приличное — шагов около сорока. Даже камень не вдруг докинешь.

На верхушке второй треноги была узенькая площадка, только-только поместиться двоим. К ней была подвязана трапеция, первая из множества других, свисавших с натянутых канатов через равные промежутки. Трапеции образовывали как бы звенья цепочки, позволявшей достичь противоположного берега. Значит, здесь действительно готовили все необходимое для выступления знаменитых акробатов Ладдхью. Если, конечно, они решатся исполнять свои трюки над ямой, полной кровожадных страшилищ.

Был и еще один путь на ту сторону. Своего рода мостик из тонких дощечек, уложенных на два каната, закрепленных за каменный бортик на расстоянии полушага один от другого. Планочки выглядели крайне ненадежными и разболтанными, и на месте их удерживало какое-то мочало. И, естественно, никаких ограждений и страховочных веревок по бокам провисающего сооружения. Это при том, что посередине пролет свисал вниз почти до воды, а вода безостановочно бурлила, тревожимая телами проплывающих ящеров…

Шум, доносившийся с противоположного края арены, где остался первый фургон, постепенно смолкал. Испуганное ржание мулов и рев поверженных бизонов сменился ворчанием и рыком двух хищников, раздиравших добычу.

Сделалось тише и у каменного бортика ямы. Некоторые быки еще бродили возле разгромленных повозок и перебитых упряжек, другие гонялись за удравшими мулами. Только три рогатых создания еще охотились за двуногими беглецами, бросаясь из стороны в сторону и пытаясь поднять на рога увертливых и быстрых людей.

— Живо наверх и давайте на ту сторону! Вы это можете! — вдохновлял Конан сгрудившихся около него циркачей. — По веревкам, по трапециям, по мосту! У вас все получится! А мы, воины, пока задержим проклятых бестий… — И он, неожиданно развернувшись, заехал обутой в сандалию ногой по носу подскочившему быку. — Дат, где ты там!.. Топорик не одолжишь?..

Метатель не успел ответить ему: на него тотчас насел один из быков. Красноглазое чудовище налетело с воинственным ревом, загнав юношу на самый бортик обрыва. Сендаец пытался рубить топориками, но безо всякого видимого успеха. Потом метнул один из привязанных снарядов и попал зверю как раз между глаз. Бык остановился, оторопело мотая башкой.

— Отлично, парень!.. — заорал Конан. — А ну, друзья, навались! Сдерем с него шкуру!..

Но стоило Дату пошевелиться, как бык справившись с потрясением, вновь рванулся вперед и сшиб юношу с ног. И собрался, было, уже затоптать, но Дат проворно откатился прочь, избежав смерти и ран.

Едва успев убедиться, что с Датом все хорошо, Конан услышал позади себя крик, полный ярости и смертного ужаса. Это Рогант оказался недостаточно быстр, и налетевший бизон вскинул его на рога. Мощное движение толстой шеи и плеч — и Рогант пролетел по воздуху, чтобы шмякнуться на каменное ограждение ямы.

Слышно было, как ударилось оземь его тело. Рогант застонал и едва сумел удержаться, чтобы не свалиться к крокодилам, на верную смерть.

— Кром и Мананнан!.. — свирепо выругался Конан.

Подбежав к быку, он ухватил его за рога. Зверь попытался ударить человека мордой в живот, но киммериец только зарычал, а потом начал пригибать голову зверя к земле, используя длинные рога как рычаги. Его сандалии скользили в рыхлом песке. Все-таки он никак не давал животному мотнуть головой и сбить себя с ног.

Это было столкновение не только сил, но и воли. Зрители приветствовали борьбу зверя и человека громоподобным взрывом оваций. Пока длилось единоборство, остальные цирковые артисты успели добежать до деревянных опор и висячего мостика и начали свой опасный путь к спасению. Первой, перескакивая с трапеции на трапецию, над крокодильим болотом пролетела Сатильда. Пролетела, как следует, раскачала утлые перекладины — и вернулась назад, чтобы помочь друзьям.

Вновь добравшись до треножника и прицепившись к узенькому насесту, она одного за другим стала отправлять в путь своих менее искусных напарников, с великолепной точностью посылая их в полет. И еще поспевала ловить хрупкие трапеции при их возвратном движении. Один за другим молодые гимнасты, в большинстве своем парни, проносились по воздуху над смертельной трясиной и гибко спрыгивали на песок. Тем, кто летать не умел, оставался шанс попытать счастья на узкой доске.

Фатуфар повел за собой Яну, держа ее за руку и постепенно продвигаясь вперед. Хотя было не особенно ясно, выдержит ли тонкая жердь даже одного человека, не говоря уже о двоих. Все-таки они благополучно перебрались на ту сторону, и за ними, почти не глядя себе под ноги, с удивительной легкостью перебежал Бардольф. Артисты понемногу одолевали неодолимую с виду преграду, и те, чья очередь еще не наступила, волновались в ожидании. Не обладавшим акробатическим искусством, вроде Ладдхью с Иокастой, а также тем, кто пострадал в крушении фургона, оставался только веревочный мостик. Один за другим люди выползали на никудышные, готовые рассыпаться планки и, оглядываясь, просили отставших подождать хоть немного, а то ненадежные веревки, чего доброго, могли не выдержать и разорваться. Досочки трещали и прогибались, и удержаться на мостике было почти так же трудно, как на подвесной жерди. Когда Ладдхью и Иокаста подобрались к середине моста, туда уже заплескивала вода, а из воды высовывались носы любознательных крокодилов.

Однако в это время, спасаясь от быков, на мостик полезли остальные артисты, и канаты натянулись, а середина перестала раскачиваться и даже приподнялась. Цирковой мастер и провидица благополучно выбрались на берег…

Конан между тем все еще сражался с быком. Зверь оглушительно ревел, киммериец яростно ругался, — в общем, шум был такой, что другие быки благоразумно обходили их стороной. Конан продолжал неумолимо скручивать на сторону длинные рога, измаранные кровью и облепленные присохшей коркой песка. Мало-помалу он подвел упрямое животное к самому краю болота. А потом приложил последнее бешеное усилие и все-таки повалил противника набок, так что тяжеленная туша перевалилась через бортик. Мгновением позже от ее падения вниз слегка содрогнулась под ногами арена.

Немедленно начался плеск воды, взбиваемой хвостами жадных рептилий, зазвучал отчаянный рев заживо съедаемого быка, но все эти звуки вновь поглотил одобрительный рев трибун.

К сожалению, остальные быки не слишком задумались над участью, постигшей их родственника, и очень скоро Конану снова пришлось спасаться от смерти. Тигрица Квамба давно уже перегрызла хребет своему сопернику-бизону и вдоволь налакалась его густой темной крови. Уцелел и Буруду, но чем кончился его поединок с быком, победой или ничьей, Конан не знал. Оба зверя подбежали по песку к своим хозяевам-людям, и кровожадный рык хищников, равно как и сверкание обагренных клыков, немало помог заставить быков держаться на некотором расстоянии. Теперь, когда по эту сторону ямы оставалась всего горстка артистов, Матильда сочла возможным спрыгнуть наземь и заняться зверями.

— Бедняжки! Мы не можем бросить их здесь! — решительно заявила гимнастка.

Звери ластились к ней, и она гладила то громоздкий круп Буруду, то пропыленную вороную шубу тигрицы. Быков оставалось еще не менее полудюжины, и в их намерениях сомневаться не приходилось.

— Квамба сумеет сама о себе позаботиться, она пловчиха, что надо, но Буруду без нашей помощи не обойтись! Конан, тебе придется посторожить мост, пока мы его не переведем…

— Что?.. — возмутился киммериец. — Я должен оборонять спину медведя, который в три раза больше и сильнее меня?.. — Конан, успевший вооружиться одним из легких топориков Дата, оглянулся на мост, по которому переползали покалеченные в схватке артисты. — Да пусть они оба отбиваются сами! У них, кстати, это получается куда лучше, чем у нас!

— Ни в коем случае! — Сатильда была непреклонна. — Это не просто звери, это наши партнеры! Мы рассчитываем на них, доверяем им, а они — нам! Квамба! Наверх!..

Повинуясь щелчку ее пальцев, ночная тигрица ловко взлетела по одной из опор треножника — только щепки полетели из-под острых, как бритвы, когтей. Взобравшись наверх, Квамба без колебаний вступила на жердь и буквально потекла по ней на ту сторону, быстро перебирая мягкими лапами.

Казалось, хилая доска ни в коем случае не выдержит тяжести громадного зверя и непременно проломится посередине. Но таково было непревзойденное чувство равновесия хищницы, так точен ритм ее движения, что ее вес, как будто не имел особого значения и никоим образом не грозил прочности жерди. Тигрица перепорхнула на ту сторону, как ночное облако, несомое ветерком. И великолепным прыжком слетела вниз на песок.

— Вот видишь? — восторгаясь любимицей, повернулась к Конану Сатильда. — Дат! Рогант!.. Давайте вперед, да не мешкайте! Буруду слишком тяжел, мы не можем пустить его на мостик, пока не переберутся все остальные. Дат, помоги Роганту перейти…

— Сам справлюсь, — ответил Рогант и ступил на доски, держась довольно уверенно. — Этому быку, что бросил меня, оказалось не под силу повредить. Даже хромота вроде прошла…

Он низко пригнулся, на всякий случай, почти касаясь ладонями планок, и двинулся вперед.

Дат последовал за ним, не оглядываясь.

— Во имя заплатанных порток Крома! Девочка!.. Долго мы еще собираемся здесь торчать? — осведомился киммериец.

Размахивая топориком, он пытался защитить себя, свою подругу и ее мохнатого любимца сразу от трех быков, порывавшихся скинуть их вниз или на худой конец забодать. Одному Конан даже изловчился обрубить кончик рога, но для того, чтобы проламывать толстые черепа диких быков, легкий метательный топорик все-таки отнюдь не годился.

— Ребята почти перешли! — взволнованно откликнулась Сатильда. — Бей, Буруду!

Медведь, побуждаемый командой и красноречивыми жестами девушки, ринулся в драку, ударом тяжелой лапы отбив в сторону одну из трех рогатых голов. Оскорбленный бык зафырчал и ударил рогами, но добраться до мохнатого бока Буруду ему не удалось. Тут подоспели еще два молодых быка, но Конан вовремя отскочил в сторону, и вышло так, что они сшиблись с оставшейся парой.

— Вот так-то, — проворчал киммериец, хватая девушку за плечо широкой окровавленной ладонью. — Давай быстро на мост!

— Буруду! Ко мне! — крикнула она звонко.

Конан подталкивал Сатильду вперед, но она не спешила бежать, призывая медведя.

— Ко мне, Буруду! Ко мне!

Ее косматый приятель, наконец, внял знакомому голосу, без особого сожаления оторвался от драки и последовал за хозяйкой.

Конану не пришлось долго раздумывать над тем, где ему больше хотелось бы быть, — то ли впереди медведя, вместе с Сатильдой, то ли позади. Выбора ему не оставили, и он поспешил вперед, держась вплотную возле бурого всклокоченного крупа зверюги, чувствуя, как царапают по спине рога преследователей-быков.

… Как только утлый мостик принял на себя общий вес большого животного и двух людей, он не выдержал и развалился. И все-таки беглецам повезло. Во-первых, разрыв произошел не спереди, а позади, там, где канаты проходили в специальные кольца. Во-вторых, обе веревки подались одновременно, так что беглецов, по крайней мере, не бросило кувырком прямо в болото. Внезапно оказавшись в воде, люди и медведь все-таки выкарабкались обратно на настил, и пошли, погруженные по бедра, вброд на ту сторону. Им под ноги попадались песчаные косы и живые спины медлительных рептилий…

Сатильда, с плеском продвигавшаяся вперед, оказалась в чуть более выгодном положении: вес Буруду, топавшего следом, до некоторой степени натягивал под нею остатки настила. Медведь крушил своей тяжестью хрупкие планки и ударами мощных лап отгонял прочь крокодилов, — иные отлетали и уже больше не двигались. Конану оставалось только поспевать со всей скоростью, какую он мог развить по затопленным обломкам моста. Вокруг клацали жадные челюсти; Конан только и делал, что отмахивался топориком от юркого крокодильего молодняка, стремившегося ухватить его за ноги…

Вот таким образом, уже не заботясь о равновесии, но зато подгоняемая страхом за свою жизнь, троица довольно быстро пересекла середину опасного болота. Остальные, также оказавшиеся в воде, в том числе Дат и Рогант, уже выбирались на противоположную сторону.

Вблизи моста находилось только одно дерево, облюбованное питонами. Конан не стал дожидаться, пока змеи на них нападут. Взвившись в высоком прыжке, он взмахнул топором и раскроил голову самому крупному и опасному гаду, который как раз нацелился упасть с ветвей и обвить кого-нибудь из людей своими смертоносными кольцами.

Крокодилы следовали за беглецами, как свита, и все время порывались напасть, но каким-то образом Конан еще удерживался на ногах и даже не был ранен. И вот, наконец, Буруду вылез наверх, окончательно сокрушив крепления и планки моста. Конан выбрался следом, подтягиваясь и перехватывая руками измочаленную веревку. И присоединился к своим товарищам, стоявшим возле бортика ямы.

Спасшиеся циркачи сгрудились тесной кучкой, обнимая последних преодолевших опасную переправу, но большого веселья на лицах не было. В окончательное избавление никому особо не верилось. Мало ли что могло еще прийти на ум устроителям этой жестокой игры!

Перед ними расстилалось белое пространство песка, столь же широкое и открытое, как и то, с которого они только что унесли ноги. И нигде не было видно гостеприимно распахнутых ворот или иного очевидного выхода. Единственное, что отличало эту половину арены от первой, — это видневшиеся неподалеку невысокие деревянные козлы со всевозможным оружием и доспехом: составленными вместе копьями, алебардами, ржавыми мечами и помятыми бронзовыми щитами.

А зрители, которые только что захлебывались ревом, глядя, как Конан прорубался сквозь крокодилье болото, снова притихли, чего-то ожидая. Дурной знак.

Потом заголосили трубы, так что из конца в конец Империум-Цирка разнеслось заунывное эхо. В дальнем углу арены начали раскрываться деревянные двери. Вскоре оттуда на залитую светом арену потоком хлынули воины — кочевники из восточных пустынь. Размахивая над головой кривыми саблями и выкрикивая дикарский боевой клич, воины устремились в атаку…

Глава шестая СТАЛЬ И ПЕСОК

При виде новой погибели у несчастных артистов в полном смысле слова отвалились челюсти, какое-то время они только и могли стоять и молча таращить глаза. Конан первым пришел в себя от потрясения и решительно протолкался вперед:

— Хватит ушами хлопать, вооружайтесь скорее! Щадить нас никто не собирается, так что если мы выживем, то только отбившись! Ну-ка, живо хватайте по копью и становитесь фалангой!

И с этими словами он подскочил к предоставленному им «арсеналу». Схватив меч, выглядевший самым надежным, он продел его под толстый ремень, какими опоясываются цирковые силачи, и оставил неуклюже болтаться вдоль бедра. После чего сгреб в охапку остальное оружие и принялся раздавать беспомощно сгрудившимся циркачам:

— Держи дротик, Яна, он легкий и будет тебе как раз по руке. А вот это тебе, Фатуфар… надеюсь, ты не растерял по дороге свои метательные ножи? Рогант! Как ты, справишься с вот этой штуковиной?

Отставной силач подхватил длинный меч и попытался взмахнуть им над головой, пустив в ход больную руку, после чего радостно сообщил:

— А вот и справлюсь! Благодарение Митре: увечье, которое ты мне столь неосторожно нанес, чудесным образом исцелилось…

Клинки лязгали в неумелых руках, металл царапал по металлу. Конан вернулся к опустевшим козлам. На запястье у него по-прежнему болтался привязанный топорик. Ворота, из которых высыпали вопящие бедуины, находились достаточно далеко, но дикое воинство приближалось быстро. Их было человек сорок, если не больше. Они рассыпались широким полукругом и бежали во всю прыть. Дождавшись, пока они приблизятся на расстояние броска дротика, Конан схватил из неплотно собранной связки легкое метательное копьецо, многоопытным движением пристроил его в ладони — и метнул.

Звук, с которым стальной наконечник втыкается в человеческую грудь, приятным не назовешь. Но еще омерзительнее прозвучал вопль толпы. Зрители, напряженно внимавшие событиям на арене, были вознаграждены зрелищем первой человеческой крови, пролитой в этот день.

Империум-Цирк грохотал и ревел, атака же шла своим чередом, и цирковая труппа неуклюже строилась, готовясь встретить врага. Конан снова и снова протягивал руку к куче оружия; нацеливался и метал, пока последний дротик не застрял в чьих-то кишках. У остальных получалось существенно хуже; один Дат сумел бросить топорик и за десять шагов (полная длина ремешка, привязанного к рукояти) раскроить бородатую физиономию мчавшегося на него бедуина.

Ножи Фатуфара кого-то поранили, но остановить не смогли: нападавшие были одеты в плотные стеганые куртки. По всей видимости, это были полудикие разбойники, взятые в плен где-то на стигийской границе; сегодня им предложили с боем вырваться на свободу, и они не собирались упускать шанса. Конан в свое время немало странствовал по пустыням, и крови таких вот стервятников у него на руках было без счета, Он хорошо знал цену этим подобиям людей и готов был безо всякого душевного смущения убивать их снова и снова.

Два маленьких войска, наконец, сшиблись грудь в грудь. Раздались пронзительные вопли, длинные изогнутые ятаганы загремели о, не Бог весть как сработанные, цирковые мечи. Жалкий строй артистов каким-то образом выдержал первый наскок, — чуть подавшись назад по краям, он устоял посередине. В основном благодаря тому, что там действовал Конан.

Киммериец размахивал и рубил иззубренным мечом, держа его в одной руке. В другой у него был легкий топорик, позаимствованный у Дата. Конан защищался им от длинных лезвий кочевников, парируя удары.

Он дрался и убивал, что называется, от души. Его меч перерубал жилистые шеи, отсекал запястья, раскалывал черепа. Тупой клинок не всегда мог справиться с жесткими слоями толстенной свалявшейся ткани, но не беда! Конан действовал им как дубиной, весьма успешно круша кости наседавших врагов. При этом он то и дело выскакивал из строя вперед, позволяя кочевникам взять себя в кольцо. Но когда они накидывались на него с разных сторон, занося кривые мечи, их ятаганы лязгали друг в дружку: киммерийца уже не было там, где они его только что видели. Вновь и вновь он выскальзывал из окружения, но лишь для того, чтобы тут же вернуться, щедро раздавая раны и смерть…

Циркачи с отменным мужеством прикрывали его тыл. Когда дошло до ближнего боя, они схватили длинные копья и принялись усердно колоть, прикрываясь щитами. У кого не было сил и умения для удара, по крайней мере, крепко держали перед собой копья и грозили ими, стараясь не подпустить нападавших вплотную. Среди бойцов выделялись Бардольф с Рогантом: и коротышка, и гигант доблестно бились, удерживая каждый свой фланг. Бардольф рубил и колол, проворно действуя алебардой. Длинная рукоять оружия позволяла возместить его малый рост и короткие руки. Рогант же наносил своим огромным мечом ужасающие удары и не жалел чудесно вернувшейся силы, увеча и расшвыривая врагов. Дат тоже не терял времени даром и по количеству убитых, пожалуй, превзошел Роганта с Бардольфом, вместе взятых. Деревенский сорвиголова подобрал искореженный щит и вовсю пользовался хитроумным приемом. Когда на него замахивались мечом, он прикрывался щитом и нырял под вооруженную руку врага. После чего наносил топором удар снизу вверх — стремительный и, как правило, смертоносный.

Тыл импровизированной фаланги доблестно стерегли цирковые звери. Всякий, кто пытался зайти сзади и ударить в спину, натыкался на Буруду и Квамбу. Тигрица и медведь хорошо понимали, что от них требовалось. Кое-кто попытался проскочить мимо четвероногих воителей, но ничего не вышло: одного кочевника тяжко искалечил медведь, другому Квамба выпустила кишки. Остальные всерьез задумались, стоило ли пробовать.

А потом бой вдруг прекратился. Прекратился столь же внезапно, как и начался. На песке остались валяться тела в шерстяных стеганых одеяниях: их число изрядно умножила последняя вылазка Конана. Уцелевшие вдруг обнаружили, что от первоначального внушительного отряда осталась всего горстка бойцов. И тогда они повернулись — и побежали. Кто-то шатался, мучимый ранами, другие просто побросали оружие.

Конан ринулся было в погоню, испуская кровожадное рычание и занося меч… но вовремя одумался и возвратился к товарищам.

Он подошел к ним, перешагивая через мертвые тела, еще не остывший от боя, еще полный хмельного азарта сражения. И бросил на песок окровавленный меч, — оружие мешало обниматься с друзьями. Невозможно передать его радостное изумление, когда выяснилось, что никто из артистов не только не пострадал, но даже не был серьезно ранен: царапина-другая — и все. Гибель пока что коснулась только мулов. Даже Квамба с Буруду не были ни ранены, ни помяты.

— Вот это да! — восторгался Рогант. — Я не только не пострадал, но вроде даже поправился! — И он торжествующе взмахнул длинным мечом. — Вечная слава Митре за то, что послал на меня сперва стадо диких быков, а потом шайку разбойников! Вот это, я понимаю, лекарство! Как раз то, чего мне не хватало для выздоровления…

Мало-помалу в крови унималось возбуждение боя, и слуха вновь начал достигать шум трибун. Зрители плясали, размахивали руками, толпились возле ограждающего барьера. Разгромленные кочевники собрались под стеной: там, пропуская их наружу, открылась та же дверь, из которой они появились. Никаких новых напастей вроде больше не было видно… но циркачи уже успели понять, чтоИмпериум-Цирку доверять ни в коем случае не стоило. Вооружившись как можно лучше, они сбились в тесную группу и осторожно направились к выходу. Звери следовали за ними.

По мере того, как они приближались к стене, среди общего гама толпы начали прорезываться осмысленные голоса, а в сплошном человеческом море замаячили отдельные лица. Багроворожие мужчины вздымали над головой кулаки, бешено приветствуя победителей. Те, кто принимал ставки, о чем-то спорили с теми, кто эти ставки сделал. Истеричные женщины перегибались через ограждение и распахивали на себе одежду, обнажая груди и зазывно облизывая ярко накрашенные губы.

Артисты не были новичками в своем деле и с подобными проявлениями зрительского восторга сталкивались не впервые. Но не в таких количествах!.. Одно дело — сотня человек или около того. И совсем другое — многотысячная толпа! Поневоле сделается страшновато!..

Чуть повыше передних рядов сошедших с ума трибун сквозь самую гущу неразберихи пробиралось нечто вроде процессии. Какие-то люди (видно, не самого простого звания), облаченные кто в чисто-белые, кто в сплошь черные одеяния, покинули центральную трибуну, привилегированные сиденья которой были вытесаны из камня, и теперь двигались по проходу в дальний конец. Когда артисты добрались до невысоких деревянных ворот, те оказались наглухо закрыты. Циркачи не отважились подойти вплотную, — мало ли что выкинет взбесившаяся толпа! — но в это время важное шествие показалось на стене как раз против них. Над самой аркой ворот появился некто в одежде герольда и возвестил по-стигийски, ясно и четко:

— Приветствуйте вельмож и жрецов славного города Луксура! Приветствуйте Коммодоруса, нашего Тирана и Государя! И Некродиаса, Первосвященника Храма Сета! Великолепно поставленный голос разнесся чуть не по всему Империум-Цирку, и на некоторое время крики зазвучали громче. Аристократическая процессия между тем двигалась вперед и, наконец, остановилась на просторной огороженной террасе как раз над воротами. И ворота, столь же массивные и неприступные, как и те, сквозь которые труппа вошла на арену, заскрипели, медленно раскрываясь вовнутрь.

— Вы, ставшие победителями, в сей достопамятный день!..

Голос принадлежал светлокожему, крепкому на вид мужчине в белой одежде. Его светлые кудри украшал пышный венок. Подойдя к резной балюстраде, он не говорил, а прямо-таки декламировал, воздев одну руку великолепным жестом опытного оратора. Как только он заговорил, толпа начала мало-помалу притихать.

— О, счастливые победители! Не каждый день происходят здесь, в Империум-Цирке, столь захватывающие представления. Не всем удается одержать столь полную победу, да еще такой ничтожно малой ценой. И потому все мы, знать, чиновники и духовенство Луксура, ныне приветствуем вас как героев. Я, Коммодорус, рад лично воздать вам почести! И нисколько не сомневаюсь, что отцы городского храма сделают то же…

Это последнее замечание вызвало короткий кивок худого, чем-то похожего на лисицу, одетого в черное человека, стоявшего подле Коммодоруса. Этот человек растягивал губы в официальной улыбке, поскольку находился на публике, но чувствовалось, что в обычное время физиономия у него была кислая донельзя.

— Итак, — продолжал Коммодорус, — мы рады приветствовать вас в Луксуре. Милости просим приобщиться красот и чудес нашего прекрасного города. Добро пожаловать, победители! Многая вам лета, и да будет ваша слава непреходяща! Вечером нас ждут новые поединки, а до тех пор — повелеваю устроить в вашу честь всенародный, триумф!

Он кончил под новые овации толпы, и тяжелые створки ворот распахнулись настежь. Но не затем, чтобы принять победителей. Наружу появилась праздничная кавалькада. Дети, целые повозки цветов, прекрасные юноши, восседавшие на белоснежных конях… молоденькие танцовщицы-рабыни, чья нагота была едва прикрыта гирляндами цветов и луками, надетыми через плечо…

Оставалось возблагодарить Богов, что на арену хотя бы на сей раз не выскочил никто свирепый и кровожадный. Победоносные циркачи невольно шагнули в сторону выхода, и внезапно вокруг них завихрился яркий радужный снегопад. Оказывается, люди начали полными горстями бросать на арену цветочные лепестки. Лепестки плавно кружились в воздухе, переливаясь на солнце. Но не только они. Чего не сыпалось к ногам «всенародных триумфаторов»! Цветочные венки, блестящие монеты, платки… и даже части одежды, что срывали с себя необузданные поклонницы.

Самые отчаянные зрители так и вовсе стали спускаться на арену. Мужчины и женщины перелезали через барьер, скользили вниз по заранее припасенным веревкам и стремились вслед за своими новыми кумирами. Видя это, кумиры постарались как можно скорее укрыться внутри процессии, высыпавшей из ворот им навстречу.

Проталкиваясь в людской толпе, Конан вдруг почувствовал тяжелый тупой удар, обрушившийся на плечо. Киммериец оглянулся, намереваясь определить виновника и самым доходчивым образом его проучить. Но окружающие были тут ни при чем: это свалился откуда-то сверху увесистый кошель золотых монет. Целое состояние, пусть и не очень большое!

Конан подобрал его и выпрямился, убирая кошелек с чужих глаз долой в поясную сумку. И тут все того же плеча, в котором от удара еще пульсировала кровь, коснулась мягонькая девичья ручка. Юная особа, облаченная в коротенькую прозрачную тунику, желала угостить Конана вином из бурдючка. При этом она не произнесла ни слова, просто поднесла костяное горлышко к его губам.

Киммериец схватил бурдючок и принялся жадно пить, с наслаждением ощущая, как вливается прохладная жидкость в его пересохшее горло. Напившись, он вернул девушке обмякший мех, а голова у него слегка закружилась, — вино было не слабенькое. Он увидел, что его товарищей угощали столь же радушно, протягивая им вино и еду прямо с повозок. Кого-то уже несли на руках. Чистые, ухоженные люди подставляли плечи грязным и измотанным победителям, заботливо спрашивая по-стигийски, где у кого болит и после какого именно подвига появился тот или иной синяк.

Вот таким образом героические циркачи миновали прохладный, надушенный благовониями тоннель. Сквозь дальнюю арку его был виден залитый солнцем сад.

Произошел только один инцидент. Тоннель внезапно огласился ревом и криками. Оказывается, служители Империум-Цирка вооружились длинными шестами с петлями на концах и начали подманивать Квамбу с Буруду кусками сырого мяса, чтобы заарканить их и увести боковым тоннелем неизвестно куда. Однако звери приманку не взяли, и уходить никуда не захотели: служители едва поспели увернуться от яростных ударов когтистых лап. Потом подбежала Сатильда и заслонила собой раздраженно ворчавших животных.

— Ах вы, ворье, негодяи! — возмутилась гимнастка. — Что задумали, — украсть наших любимцев! — И, отступив назад, она встала между двумя ощетинившимися хищниками. — Вот только попробуйте хоть пальцем их тронуть, мы вам такое покажем!..

— Не изволь волноваться, о, прекрасная дева, — уже спешил к Сатильде слуга в фиолетовой тоге, чисто выбритый и начинающий лысеть, несмотря на явную молодость. — Только не подумай, будто мы затеяли как-то обидеть этих прекрасных и благородных зверей…

— Да ни в коем случае, — вставил подошедший Конан. — Вы же нам никаких оснований для подозрительности не давали. Подумаешь, выпустили на нас свирепых быков и еще более свирепых бедуинов… Какие мелочи, правда? — И он, шагнув мимо Сатильды, нехорошо посмотрел на служителей: — Во имя Крома! С какой бы это стати мы вдруг начнем вам доверять?

— О, господин… о благороднейший из героев… Ты ведь Конан, не так ли? Я — Мемтеп, главный евнух, ответственный за прием гостей в Империум-Цирке. Я, конечно, понимаю, что в договоренность о сегодняшнем представлении могла вкрасться… э-э-э… маленькая ошибка. Уверяю вас, однако, это произошло без малейшего злого умысла, и мы неустанно благодарим справедливых Богов за то, что они невредимыми вывели вас из всех испытаний. Что же касается ваших зверей, мы всего лишь хотим обеспечить им удобный и безопасный ночлег. Мы также хотели бы наилучшим образом позаботиться о вас, дабы вы имели возможность убедиться в искренности наших намерений и тех извинений, что я приношу вам от имени…

— Вашим гостеприимством, — сказал Конан, — мы сыты по горло. Ночевать у вас в Луксуре? Спасибо большое. Может, еще и Заггар к нам пожалует? Эта вонючая тварь, продавшая нас за реку в качестве рабов-гладиаторов?..

— Если мы все-таки останемся, животные должны быть при нас, — твердым голосом подытожила Сатильда. — Они привыкли спать с нами бок о бок. А уж после сегодняшнего они, боюсь, и вовсе скверно восприняли бы разлуку!

Конан в немалом сомнении оглянулся на остальных. Ладдхью, стоявший поблизости, утвердительно кивнул головой. Щетина на загривках у обоих зверей несколько улеглась, а члены труппы вовсю жевали хлеб, фрукты и куриные ножки, явно не возражая остаться. К Конану подошел виночерпий и коснулся его локтя. Киммериец взял у него флягу, сделал большой глоток… и пошел дальше по тоннелю.

Потом ему попалась на глаза целая тележка, нагруженная финиками и всякими разными деликатесами, и он ощутил пустоту в животе: в самом деле, он ничего не ел со вчерашнего дня. Особого душевного облегчения он все же не ощущал, ему здесь определенно не нравилось, и киммериец про себя решился как можно скорее уговорить друзей покинуть Империум-Цирк. Однако в данный момент, вероятно, все же имело смысл задержаться здесь на некоторое время и восстановить силы.

Между тем на тележке с едой отыскалось тушеное мясо, сочное, пряное и аппетитное. Конан взял изрядный ломоть, потом остановил еще одну девушку-виночерпия, взял у нее мех и почти досуха его опорожнил. Сад, как выяснилось, служил преддверием обширного мраморного павильона, где помещались роскошные общественные бани. В огромном бассейне никого еще не было, над чистой водой клубился пар. Слуги, все в белом, принялись стаскивать с героев испачканные одежды, смывать с их тел запекшуюся кровь и песок и одного за другим погружать в ласковые глубины бассейна. Ну как было отказаться от такой благодати, особенно после тяжких испытаний, постигших артистов? Уж во всяком случае лучше, чем кое-как отмываться в каком-нибудь холодном шемском ручье. Или в грязном пруду около фермы. В общем, они положили оружие, скинули окровавленные одежды — и отдались в заботливые руки прислужников…

Конан, по всей видимости, уснул, лежа в теплой воде (мешочек с золотом при этом на всякий случай висел у него на шее). Сознание то уплывало куда-то, то вновь возвращалось, когда рядом раздавался плеск и веселый девичий визг: это Рогант гонялся по бассейну за молоденькими рабынями. Потом чуть поодаль разгорелся нешуточный спор. Голоса были знакомые, и Конан окончательно пробудился.

Расплескивая благовонную воду, он выбрался по гладким ступенькам, увернулся от рабов с полотенцами и прошагал по мраморным плитам туда, где стояли резные каменные скамьи. Там сидел Ладдхью, облаченный в коринфийскую тогу, и с кем-то сердито пререкался по поводу цены мулов и безвозвратно погубленных цирковых фургонов. Напротив него сидел мужчина помельче, разодетый в яркую шелковую рубашку, вышитую курточку без рукавов, облегающие рейтузы и феску с кисточкой. Заггар! Аргосский обманщик!

— А вот теперь, — сипло зарычал Конан, — ты, продажная крыса, ответишь на кое-какие наши вопросы…

Он уже наклонился вперед — схватить маленького аргосца, но тот привел его в замешательство неожиданным движением. Заггар вдруг обернулся к нему, изумленно тараща глаза, а потом внезапно обхватил великана за шею… и смачно расцеловал в обе щеки.

— Конан!.. Звезда из звезд!.. — радостно закурлыкал он так, чтобы слышали все. — Могучий предводитель героев, лучший воин из всех, когда-либо осчастлививших своим присутствием Империум-Цирк! Какое счастье, что именно мне довелось «открыть» вас и доставить сюда из Богами забытой шемской деревушки… как там она называлась, — Сендай, кажется? Но зато теперь!.. Ах, какие почести и богатства ждут нас впереди!.. О, нам, в самом деле, есть о чем поговорить, мой доблестный друг! Какие блистательные возможности раскрываются перед нами!..

— О чем это ты болтаешь?.. — Неожиданный восторг аргосца несколько сбил Конана с толку и заставил вспомнить о своей наготе, но не настолько, чтобы оставить мысль о справедливом отмщении, Он отпихнул от себя назойливого Заггара, потом сгреб его одной рукой за грудки, смяв красивую шелковую рубашку. — Дерьмовый лжец, ты выпихнул нас на арену, ни о чем, не предупредив, и покинул на верную смерть!..

— Погоди, погоди, мальчик мой!.. Вспомни: с вами ведь ничего страшного не случилось, зато какой успех вы имели!.. — Заггар извивался, тщетно силясь вырваться из железной хватки киммерийца, но только трещала рубашка. — Неужели ты думаешь, будто я, в самом деле, ни о чем не побеспокоился? Я просто не знал, я ничего не знал, точно так же, как и вы… Уверяю тебя, случилась ошибка! А может, каприз этого олуха Коммодоруса…

Лицо аргосца начало наливаться кровью, в охрипшем голосе появилось отчаяние: Конан постепенно скручивал его воротник, все сильнее сдавливая горло.

— Но в любом случае вы же справились со всем, что пришлось на вашу долю! Я с самого начала понял, что вы одолеете… Еще когда увидел, как вы раскидали тех деревенских балбесов… А ты и вовсе великий воин, лучший из всех, которых видел Империум-Цирк!.. Я же — всего лишь маленький человек, знающий, как добиться выгоды… для всех… чтобы всем было хорошо…

— Ты бы послушал, Конан, что он говорит, — спокойно и серьезно посоветовал Ладдхью, наклоняясь вперед и касаясь ладонью напряженной руки киммерийца. — Заггар хорошо знает город, да и связей у него достаточно, чтобы обеспечить нам здесь завидное будущее.

— Что?.. — спросил Конан, оглядываясь на Ладдхью и не особенно веря своим ушам. — Быть разорванными дикими животными — это, по-твоему, будущее? Или еще какие-нибудь кочевники сделают из тебя ветчину на потеху толпе? Будущее!.. Погоди, вспомнится тебе коринфийское золото, обещанное этим мошенником, когда будешь корчиться у крокодила в зубах…

— Нет, киммериец, послушай меня, на самом деле все не так!.. — Заггар, чью глотку Конан несколько отпустил, вновь зашевелился и обрел способность говорить внятно. — Такому чудному цирку, как ваш с Ладдхью, больше не придется иметь дела с… э-э-э… помехами на арене. То, что случилось, было плачевной ошибкой! Жестокой несправедливостью, которая, клянусь, более не повторится! И потом, в Империум-Цирке масса других возможностей… Я выговорю вам такие условия, что ваши кошельки разбухнут, как на дрожжах, а луксурцы станут вас на руках носить…

— Отпусти его, Конан, — сказал цирковой мастер, и терпеливое увещевание все-таки заставило Конана разжать кулак и убрать руку с ворота Заггара. — Надо же хоть выслушать, что он скажет, — продолжал Ладдхью. — Мы уже видели худшую сторону этого города, так почему бы не посмотреть, что в нем есть хорошего. Только учти, — строго повернулся он к добывателю талантов, — чтобы больше мне никаких грязных штучек и тому подобных ошибок!

— О, ни в коем случае… Да разве ж я посмею! — Заггар, заискивающе улыбаясь, отвесил Конану низкий поклон. — Существует масса предварительных и вставных номеров, выступлений при богатых дворах… да мало ли еще чего! — принялся он перечислять. — После ваших сегодняшних подвигов… а они, право же, едва ли не затмевают все, происходившее ранее на этой арене! Так вот, после ваших сегодняшних подвигов каждый любитель циркового искусства рад будет встретиться с вами и предложить какое-то дело. Я, со своей стороны, могу устроить так, что ваши акробаты и шуты будут как сыр в масле кататься…

Тем временем вокруг собралась небольшая толпа кутавшихся в полотенца циркачей, и Заггар теперь обращался сразу ко всем, причем речь его вызывала заинтересованное перешептывание и одобрительные взгляды.

— Что же касается лично тебя, Конан, то для бойца, обладающего такими достоинствами, возможности открываются поистине беспредельные! Чего доброго, жители города увенчают тебя короной белого золота и сделают своим полубогом… Конечно, — продолжал он, поглядывая на зрителей, — здесь есть и другие, наделенные немалыми воинскими талантами, и эти таланты будут по достоинству вознаграждены… — Он не назвал конкретных имен, к видимому разочарованию Роганта. — Скоро вы убедитесь, что не каждый бой на арене длится до смерти, да и не во всякой схватке, скажем так, полностью непредсказуем исход… — Тут аргосец хитро улыбнулся. — Мы всячески стараемся так обустроить выступления наших атлетов, чтобы и им было хорошо, и многоуважаемые посетители нашего Цирка были полностью удовлетворены… А посему блистательные возможности, которые я имею счастье вам предлагать, вовсе не подразумевают ненужного риска!

— Если Конан станет драться на тебя, — неожиданно сказал Ладдхью, — большая часть того, что он заработает, должна будет оставаться у него. — И он отеческим жестом приобнял киммерийца за широченные плечи. — Незачем больше отдавать Роганту треть его выручки.

— Естественно, незачем! — раздался негодующий голос Роганта, продолжавшего нежиться в бассейне. — Я в этом больше не нуждаюсь и не хочу получать деньги подобным путем. Тем более, что и дерусь-то я лучше него. Это я научил его всему, что он умеет!

И человек-гора напряг могучие мускулы, чтобы все могли убедиться в его отменном здоровье.

— Значит, договорились, — сказал Заггар. — Конан будет получать все, кроме той трети, что идет управителям Цирка. — Ладдхью осторожно кивнул, а Заггар подумал и добавил:

— Но, конечно, он станет сражаться только в тех случаях, когда риск, по его мнению, будет не слишком велик…

— Подраться я вовсе не возражаю! — заявил Конан. — Но только с одним условием: моим друзьям никакая опасность грозить не должна!

Он оглянулся на артистов и ощутил, как на его руку легла легкая ладошка Матильды.

— Ничего не бойся, о, воин! — снова заулыбался искатель талантов. — Я думаю, мы непременно достигнем взаимовыгодной договоренности! И он продолжил свои переговоры с Ладдхью.

Обсуждение вышло бурным и напряженным. Минуло немало времени, прежде чем сделка все-таки состоялась. Конан же тем временем растянулся на теплой мраморной скамье. Там им занялась опытная массажистка, и вскоре он снова сладко заснул.

Глава седьмая ГЕРОИ

Ночь цирковые артисты провели в роскошнейших апартаментах, примыкавших непосредственно к баням; судя по всему, то и другое некогда составляло часть храмовых резиденций.

Было вдосталь вина и музыкальных инструментов, звучавших допоздна. Конан и Сатильда в конце концов отрешились от мирских забот на открытой террасе с видом на город. Они устроились на обтянутом шелком диване, и тигрица Квамба, посапывая, разлеглась у них в ногах. Когда Скорфос, Бог Солнца, выглянул из-за восточного горизонта, Сатильда лишь застонала и глубже зарылась в подушки. В отличие от нее, Конан вскоре был уже на ногах. Натянув на себя просторную, расшитую золотой ниткой тунику (подарок гостеприимных хозяев), киммериец отправился посмотреть окрестности Империум-Цирка, а заодно раздобыть что-нибудь на завтрак.

Его внимание привлекло рычание и рев животных, и спустя некоторое время он оказался на задах гигантского цирка. Там, отгороженное рослыми кипарисами, помещалось великое множество загонов и ям. Цирковой зверинец поражал своими масштабами, и кого только тут не было! Львы в клетках с латунными прутьями, слоны из джунглей, прикованные за ногу здоровенными цепями, крокодилы, кишащие в исполинских емкостях с водой, врытых в каменистую землю. Стойла, загоны для быков, всяческие мастерские… равно как и помещения для коз, кур и овец, предназначенных в качестве корма для хищников, — все это занимало немалый участок, простираясь вниз по отлогому склону холма. Зверье как раз пора было кормить. Занимались этим целые множество рабов. Невольники деловито сновали туда и сюда, и редко кто поворачивал голову, чтобы посмотреть на любопытствующего киммерийца.

— Тяжелое это дело — управляться с животными! А сколько пищи им надо! Мулы, погибшие вчера, съедены уже дочиста… — Конан обернулся на жизнерадостный голос и увидел Мемтепа, подходившего к нему по усыпанному сеном проходу. — В Империум-Цирке содержится множество разнообразнейших животных, привезенных с разных концов империи, — продолжал евнух. — В основном, конечно, всякие диковинки, ну, и кровожадные хищники — надо же считаться с запросами публики! Какой шум стоит здесь каждое утро!.. — Мемтеп остановился, прислушиваясь к жуткому хору: со всех сторон доносились завывания, рев, пронзительный визг. — А ты что скажешь, Конан? Утолил ли ты ежеутреннюю потребность в мясе и хлебе насущном?..

— Я-то выспался и поел, — сказал Конан. — Но если ты припоминаешь, у нас с собой два здоровенных хищника, и они тоже, я думаю, не отказались бы чего-нибудь пожевать. Или, может, ты намереваешься им скормить кого-нибудь из служителей?..

— Ах, да! Как же, как же, медведь и тигрица. Не изволь волноваться: о них позаботятся. А пока разреши мне показать тебе, где тут что… — И Мемтеп махнул рукой в сторону громоздящейся стены Цирка, окруженного бесчисленными пристройками. — Не правда ли, он по-своему великолепен? Он считается одним из чудес нынешней Стигии…

— Его не было тут несколько лет назад, когда я проезжал мимо, — сказал Конан.

— Конечно, не было, — согласился евнух, проводя гостя между грудами гниющих овощей и забором, за которым бродили косматые, клыкастые и потрясающе вонючие вепри. — Строительство началось, когда на трон взошел нынешний Тиран, блистательный Коммодорус, а храмовый Первосвященник Некродиас дал свое благословение. Завершилось же оно всего четыре года назад. Видишь ли, до тех пор храмовые владения, по существу, пустовали. Здесь, где мы с тобой стоим, располагался змеиный сад, примыкавший к местам священного поклонения вон они там… — И Мемтеп указал рукой на приземистые здания под зелеными крышами, видневшиеся позади цирковых сооружений. — Строительство Цирка, а после и управление им было отдано на откуп коринфийскому торговому землячеству, благо в него входят многие богатейшие и наиболее образованные жители Луксура.

К слову сказать, именно они выстроили замечательные акведуки, благодаря которым наш город, вполне возможно, вырастет вдвое. Их талант и прозорливость, помноженные на богатства и трудолюбие Стигии, уже создали поистине удивительные…

— Ну и кто платит за все это? — перебил Конан. — И ради чего?

— Владельцев много, но ты знай, что Цирк себя окупает, причем многими способами. Во-первых, плата за входные билеты. Далее, почти каждому хочется сделать ставку. Зрелище привлекает иностранных посланников и купцов, что, в свою очередь, идет городу только на пользу. Со своей стороны, мы всячески стараемся, чтобы наши союзники из Коринфии и Зингары чувствовали себя как дома. — Мемтеп провел Конана прочь от звериных вольеров в тень грандиозной стены. — Главное же состоит в том, что великолепные всенародные зрелища немало способствуют престижу государства и церкви и внушают уважение горожанам. С арены цирка им внушаются непреходящие нравственные ценности: трудись в поте лица, играй честно — и будешь вознагражден… — Подойдя к высокой деревянной двери, Мемтеп распахнул ее, и они с Конаном оказались внутри загородки. — Как ты, вероятно, уже выяснил из будничной жизни вашей собственной труппы, залог любого успеха есть повседневный труд и непрестанные упражнения…

Участок хорошо утоптанной земли, на котором они оказались, был занавешен сверху грубым рядном. Тканый полог пропускал достаточно света, но в то же время надежно защищал от палящих лучей, а заодно и от постороннего любопытства, — в особенности сверху, с внешней кромки Цирка, возвышавшейся непосредственно рядом. Загородка оказалась помещением для упражнений. Здесь были тюки сена и гимнастические «кони», множество потешного тупого оружия и мишеней, укрепленных на столбах и подвешенных к перекрытиям. Час был еще ранний, и в зале присутствовало всего два или три атлета. Они занимались сосредоточенно и молча. Чувствовалось, что это помещение было главной тренировочной площадкой при арене.

— Здесь, — пояснил Мемтеп, — готовятся те, кому предстоят смертельные схватки. Противников у них хоть отбавляй: это приговоренные преступники, рабы и военнопленные — вроде диких риффов, с которыми вы сражались вчера. Однако они содержатся в другом месте, в особой тюрьме. А те, на кого, можно сказать, молится весь Луксур, наши любимцы гладиаторы, вершители судеб Империум-Цирка, — о, они вкушают почет и довольство, доступные мало кому из горожан! Мы также стараемся побуждать их всемерно оттачивать свое мастерство… — И он подошел к обрезку бревна примерно в руку длиной, подвешенному на цепи. На одном конце бревна висел иззубренный щит, а на другом подобно мечу торчал тупой металлический прут. — У некоторых, — продолжал Мемтеп, — есть собственные наставники, бывшие наемники и офицеры из войска. Они обучают их боевому искусству…

Конан достал из-под скамейки у ворот потешный меч с деревянной рукоятью, подошел к висящей мишени и без долгих разговоров нанес удар, от которого медный щит согнулся, чуть ли не вдвое.

«Ответ» последовал незамедлительно. Бревно на цепи подскочило и бешено завертелось. Конану пришлось стремительно пригнуться, не то, пожалуй, торчавший прут мог наградить смертельным тычком.

— Что же это за удар, после которого сам остаешься открытым! — заметил низкий голос. — Дай покажу, как надо…

Конан с оглядкой отошел от еще вертевшегося бревна и оглянулся. Мемтеп отбежал далеко прочь, еще, когда он замахивался, но на смену ему, поднимая тупое оружие, уже подходил другой человек — широкоплечий чернокожий мужчина в кожаной юбочке-килте, судя по всему, уроженец страны Куш. Конан с интересом следил, как этот парень обходит мишень и становится в стойку.

— Приветствую тебя, Мадазайя! — воскликнул Мемтеп. И пояснил: — Фанатики цирка называли его Мадазайей Стремительным, пока он не получил более почетного прозвища — Мастер Меча. Мадазайя, это Конан, уже прозванный Сокрушителем за свои вчерашние подвиги на арене…

Киммериец заметил, что евнух не пытался пожать руки ему или кушиту и вообще как-то к ним прикоснуться, почтительно держась в сторонке от обоих мужчин.

Новый знакомый показался Конану не слишком свирепым. Занимая место перед мишенью, Мадазайя двигался медленно и уверенно, и какую-то особую стремительность в нем трудно было заподозрить. То есть бойцом он, ясное дело, был опытнейшим. И шрамы, украшавшие черное тело, были получены уж точно не на арене.

Конан присмотрелся к светлым полоскам на его щеках и узнал в них ритуальные шрамы, бытовавшие у племен южного Куша. Вот Мадазайя начал двигаться… он скользил туда и сюда, перетекая, как собственная тень, и по лицу его блуждала задумчивая, мечтательная улыбка.

— Смотри, — сказал он, поднимая стальную дубинку, зажатую в могучем кулаке. — Прежде, чем бить, всегда будь готов ударить еще и наотмашь…

Тупой металл зазвенел, когда оружие Мадазайи соприкоснулось с торчавшим прутом. Бревно крутанулось, и вновь послышался лязг: кушит точным движением отбил развернувшийся щит.

При этом его действия преследовали тайную цель: не только поразить мишень, но еще и направить ее вращение в опасную для Конана сторону. Киммериец был настороже, но отскакивать не стал, предпочтя нанести подряд два удара. Двигался он ничуть не медленнее Мадазайи.

— Эге, да ты, оказывается, вовсе не такой уж увалень! — Мадазайя шагнул вперед и обрушил на мишень целую серию беспощадным ударов, заставив бревно подскакивать и вертеться и при этом все время «гоня» его прямо на Конана. Тот только поспевал парировать сумасшедшие выпады, сыпавшиеся слева и справа и направленные то в голову, то в пах.

Киммериец не отступил ни на шаг. От одних ударов он уворачивался, другие отбивал, и время от времени посылал бревно обратно с не меньшей силой и скоростью, чем это удавалось кушиту.

— Ты удивительно быстр, и это позволяет тебе не считаться со многими правилами, — прокомментировал Мадазайя. Говоря так, он перехватил оружие двумя руками и нанес по щиту страшный удар сверху вниз, направив железный шип по дуге Конану прямо в грудь.

— Я сам себе правила составляю! — отозвался киммериец.

Отведя в сторону лезвие, он крутанулся на одной ноге, а другой метко пнул бревно, подправив его вращение таким образом, что зазубренный щит понесся на Мадазайю. Чтобы увернуться, кушиту пришлось предпринять стремительный маневр, лишенный, однако, большого достоинства.

— Неплохо! — кивнув, похвалил чернокожий. — Напомни мне, если я позабуду: я бы не хотел оказаться против тебя на арене. Во всяком случае, не в конце длинного, утомительного дня… — Вытянув крепкую мускулистую руку, он перехватил и остановил бревно. — Хватит пока. Я не хочу, чтобы ты слишком запыхался…

Сам Мадазайя, если только Конана не обманывали глаза, дышал не намного быстрее, чем вначале, и на черной коже не было заметно никакого пота.

— Добро, — отозвался киммериец, отступая в сторону от мишени.

А потом, повинуясь неожиданному душевному побуждению, бросил тупой меч и протянул чернокожему руку. Тот посмотрел Конану в лицо — и ответил на рукопожатие. Так приветствовать друг друга, было заведено у легионеров: пальцы обхватывали не ладонь, а предплечье, запястье прижималось к запястью. Этот способ был в ходу у всех воинов и странствующих наемников восточных пустынь.

— Значит, мир! — Мадазайя кивнул Конану, повернулся и пошел прочь.

Другие атлеты, поневоле наблюдавшие за состязанием и разговором, не стали прерывать своих занятий и пускаться в беседы с тем или другим. Мадазайя подверг новенького испытанию: его право. А вообще-то всем им, быть может, однажды предстояло сойтись в смертельном бою и убивать друг друга. Поэтому каждый предпочитал держаться сам по себе.

— Если у тебя все пойдет хорошо, и ты станешь любимцем толпы, таким же, как Мадазайя, очень возможно, что вас с ним сведут в поединке, — заметил Мемтеп. — Наши зрители, понимаешь ли, необыкновенно любят сравнивать своих героев: чей лучше?

— Ну, и ставки делаются, должно быть, ого какие, — задумчиво кивнул киммериец. — Но даже и в этом случае, я полагаю, можно как-то договориться?..

Миновав учебную площадку, они вышли в обширную пристройку, оказавшуюся оружейной. Здесь витал запах ржавчины и несвежей крови. Снаряжение, частью устроенное на козлах, частью сваленное в большие лари, отличалось величайшим разнообразием. Кое-что было начищено и содержалось в порядке, другие предметы, исковерканные и замызганные, выглядели жалкими и смешными.

— Ну и шлемы тут у вас, — сказал Конан. — Какие неуклюжие! Забрало слишком широкое, и еще этот козырек! Зачем? И драться неудобно, и шея, пожалуй, устанет…

Мемтеп с улыбкой провел узкой смуглой рукой по краю одного из шлемов.

— Когда послеполуденное солнце заливает белый песок и отражается от мраморных стен, гладиаторы все готовы отдать за маленький клочок тени. Да ты сам скоро в том убедишься. Такой шлем хорошо защищает глаза и от солнца, и от песка, который порой бросают в глаза. Излишний вес и некоторое неудобство оправдывают себя на арене. Еще как оправдывают!

Конан невнятно проворчал что-то, выражая согласие. Потом, подойдя к полному ящику изломанного, ржавеющего оружия, осведомился:

— А это барахло, вероятно, предназначено для тех, кто любим публикой меньше?

— Совершенно верно, — ответил Мемтеп, подводя его к надежно запертой двери в дальней стене. Справившись с запорами, он распахнул дверь: открылся сырой, вонючий проход. — Там, — сказал евнух, — помещаются рабы и опасные звери, предназначенные для арены. Их выпускают в цирк через ворота, которые так и называются: Врата Приговоренных.

Пройдя по вымощенному камнем тоннелю, Конан достиг полуоткрытой двери, сквозь которую вливалось слепящее солнце. За ней виднелась арена и пустые трибуны. Конан увидел на арене десятки рабочих и с некоторым удивлением заметил, что они устанавливали тяжелые сваи и наводили перекрытия, сооружая ровный деревянный пол на том месте, где только накануне была яма в два человеческих роста, предназначенная для крокодилов.

— Арена обыкновенно вся ровная, — сообщил Конану подошедший Мемтеп. И продолжал, отвечая на его невысказанный вопрос: — Ее пол устроен очень сложным образом. Он состоит из множества деревянных частей, расположение которых можно изменять как угодно. Можно устроить беговые дорожки, лабиринты, западни — все, что требуется. Есть даже идея сделать отвод с главного акведука, чтобы можно было заполнять арену водой!

Конан промолчал, глядя на рабочих, сновавших в яме, как муравьи. Никаких рептилий там больше не было. Почти не было и воды, только в самых глубоких местах еще стояли лужи. Киммериец невольно размышлял о том, как, должно быть, все готовилось к приезду Ладдхью и его труппы. Какие уж тут случайности и ошибки!..

Тем не менее, он не стал терзать Мемтепа каверзными вопросами, поскольку дело, кажется, так или иначе завершилось полюбовно и ко всеобщему удовольствию.

— Империум-Цирк все время изменяется, непрестанно подвергаясь переделкам, направленным на расширение и улучшение, — продолжал Мемтеп, указывая на другие группы рабочих. Одни подновляли штукатурку на стенах, другие возводили над привилегированной трибуной, не пойми что — то ли балкон, то ли основу для матерчатого навеса. Сооружение должно было опираться на колонны; рабочие уже сколотили деревянные опалубки и теперь лохань за лоханью вываливали туда густой серый строительный раствор. — Наши люди трудятся под надзором лучших зодчих и мастеров, приехавших из далекой Коринфии, — с гордостью добавил Мемтеп. — Нет ничего такого, что они не могли бы совершить!

Говоря, таким образом, евнух повернулся и увлек Конана обратно в тоннель. Однако киммериец задержался, чтобы заглянуть еще в одну арку, из которой исходил явственный запах смерти. Внутри было холодно и темно. Несколько ступенек вели вниз, и там, на соломенных подстилках, брошенных на каменный пол, лежали человеческие тела. Конан узнал в них пустынных кочевников, убитых накануне. Скрюченные тела казались особенно жалкими и какими-то хрупкими под одеждами, которые вдруг стали почему-то велики для, словно ссохшейся плоти. Еще в мертвецкой стояло плетеное кресло, и там сидел раб-смотритель, закутанный от холода в светлый плащ. Он посмотрел на Конана безо всякого любопытства. Запаха он, похоже, не замечал.

В дальней стене подвального помещения вдруг начала открываться толстая дверь. Из-за нее показались двое в красных одеждах, похожие на жрецов. Бритые головы покрывали просторные капюшоны. Не удостоив Конана даже взглядом, они кивнули сидевшему рабу, и тот кивнул в ответ, делая какие-то пометки на покрытой воском дощечке. Двое подошли к одному из тел, взяли подстилку за концы и отработанным движением подняли мертвеца. Молча, слаженно пронесли его в дверь, и дверь захлопнулась. Было слышно, как с той стороны лязгнул засов.

— Кто они такие? — спросил Конан, обернувшись к Мемтепу. — Что происходит с телами тех, кто погиб на арене?

Евнух, увлекая Конана дальше по коридору, ответил словно бы неохотно:

— Как я уже упоминал, Империум-Цирк выстроен на освященной земле и при деятельной поддержке Храма Сета… — Тут он оглянулся на своего собеседника, и киммериец увидел у него в глазах торжественное благочестие, смешанное с чем-то подозрительно напоминавшим суеверный страх. — Ты, наверное, знаешь, что религия, которой придерживаемся мы, стигийцы, уделяет особое внимание смерти и посмертию. Я имею в виду судьбу души, или постигающую ее после того, как она утрачивает вещественную оболочку. Нам некогда открылось, что вечная жизнь души может быть достигнута только путем сохранения тела. Это касается как вельмож, так и последних рабов. Иначе в загробном мире некому будет ни повелевать, ни прислуживать. Ты понимаешь, о чем я?

И Мемтеп оглянулся на Конана, шедшего за ним по проходу между клетками и зарешеченными сараями.

— Мне известно, — отозвался тот, — что вы, стигийцы, сами не свои насчет мумий и усыпальниц.

— Вот именно. Так вот, дабы поддержать душу в ее посмертии, тело следует должным образом подготовить и сохранить. Соответственно, когда договаривались о возведении Империум-Цирка, было поставлено условие: каждый человек или священное животное, которому выпадет судьба распроститься здесь с земной жизнью, удостоится обряда мумификации и обретет надлежащее место в Вечности. Служки в красных одеждах, что уносили тела, это не кто иные, как старшие ученики Манетоса, Верховного Бальзамировщика. А уж он подчиняется непосредственно самому Первосвященнику, Некродиасу. Храм держит здесь, при Цирке, особое подземелье для бальзамирования. — Мемтеп кивнул в сторону дальнего угла тыловых помещений Цирка, где они с Конаном еще не были. — Таким образом, несмотря на нынешнее засилье иноземных обычаев, мы сохраняем и поддерживаем свою веру.

Конан недоверчиво мотнул головой:

— Ты что же, хочешь сказать, будто из всех, кто отдал душу на арене, делают мумии? Даже из тех, кто верует совсем по-другому?..

— Не всем достаются равные почести, — ответил Мемтеп, словно пропустив мимо ушей вторую часть заданного ему вопроса. — Тела знаменитейших бойцов, по требованию народа, замуровывают, погребая прямо в стенных нишах Цирка. — И Мемтеп для примера указал на неглубокий альков под одной из множества арок, поддерживавших отвесную стену. — Конечно, почитаемые захоронения делаются не здесь, а со стороны улицы. Какая там красота! Люди воздвигают урны и цветочные венки, изваянные из камня, делают каллиграфические надписи по-стигийски и по-коринфийски… А надо всем этим — посмертная маска героя, высеченная скульптором, с самоцветами, вставленными вместо глаз. Так и кажется, что взгляд следит за тобой, куда бы ты ни пошел! Кому же, как не героям, вкушать вечные почести на небесах?

Конан на это промолчал, решив про себя не задавать больше вопросов. Сам он о смерти задумывался всего менее. Его собственные религиозные убеждения, основанные на сказаниях о суровых северных Богах вроде Крома и Митры, не придавали большого значения судьбе бренного тела после того, как его покинет душа.

Тем не менее, киммерийца порядком затошнило от перспективы однажды оказаться выпотрошенным (он ведь будет мертв, а значит, беспомощен и не сумеет за себя постоять!), а потом его набьют пахучими веществами… то есть попросту засолят, как окорок! — да еще замотают в тряпки и поставят торчком на радость толпе!..

Вот уж спасибо большое. В свое время он насмотрелся на то, как отвратительные некроманты наделяли свои мертвые жертвы неким подобием жизни и подчиняли собственной воле, заставляя совершать всевозможные непотребства. Почем знать, вдруг жрецы этого мерзкого Сета своим бальзамированием действительно захватят в плен его душу и оставят ее гнить внутри тела, быть может, обрекая скитаться среди чужих ему призраков этого их Загробного Мира?.. Тошно было даже думать об этом.

Мемтеп вывел его полукруглым проходом как раз к тем покоям, где только теперь просыпались и собирались завтракать его друзья-циркачи. Артисты с большим воодушевлением обсуждали выпавшее им страшное испытание: оно ведь, как ни крути, в конечном итоге оказалось-таки именно тем Великим Успехом, которого они ожидали в Луксуре. Когда все подкрепились, Мемтеп повел труппу смотреть помещения, отведенные Ладдхью и его друзьям для постоянного проживания. Это был целый ряд жреческих домиков, с виду довольно непритязательных, но на самом деле гораздо более подходивших для повседневной жизни, чем роскошные временные апартаменты, где они ночевали. Бардольф и еще несколько человек горели нетерпением отправиться вместе с Ладдхью в караван-сарай за вещами, а заодно за новыми упряжными мулами, которых им пообещали предоставить взамен погибших. Другие, в том числе Сатильда, решили заняться устройством и размещением людей и зверей и приступить к обсуждению новых выступлений.

— Лично я, — заявил Дат, — хотел бы для начала посмотреть город.

— Я с тобой, — сказал Конан. — Сколько, понимаешь, мечтал о хорошей попойке в стольном Луксуре…

— Соблазнительный способ провести утро! — разминая мускулистые плечи, присоединился к ним Рогант. — Пошли, проверим, не разучились ли мы еще крушить столы и скамейки…

Востребовав у Ладдхью кое-какие деньги авансом, троица отправилась в город. Мемтеп предложил им невольника-провожатого, но они отказались, расспросив только, как пройти в Коринфийский квартал и еще на Внутренний Причал: там, по их сведениям, были самые гостеприимные уголки города. Конан не распространялся о мешочке с золотом, подобранным на арене. Просто надел его на прочный шнурок и повесил на шею.

Они вышли наружу через каретный двор, чтобы не тащиться мимо всего Цирка и потом по склону холма с его богатыми особняками, Но даже и здесь, на задворках, их мгновенно узнали оборванные уличные мальчишки, и героям не стало житья. Маленькие голодранцы принялись требовать милостыню, а встретив отказ, начали весьма ядовито высмеивать их вчерашние похождения на арене.

— Так это те самые деревенские неумехи, а, ребята?

— Да, это увальни, которые пытались рассмешить диких быков, вертясь и жонглируя у них перед носом…

— А я и не знал, что в каком-то там паршивом бродячем цирке бывают такие бойцы, — обратился к Конану явный вожак беспризорников, тощий меднокожий мальчишка. — Когда вы уезжаете из города и таскаетесь по грязным дорогам, на вас что, все время нападают быки и разбойники?

— Мало ли кто мешает нам жить, но всегда получает достойный отпор, — со значением ответствовал Конан. — А ну, брысь!

— Так, как ты, размахивать мечом в ярмарочном балагане не учат! — не отставал настырный мальчишка. — Ты, наверное, наемник? Или гладиатор из какого-нибудь хайборийского города?

— А тебе-то что? — поинтересовался киммериец. — Неужели у вас даже младенцев вроде тебя пускают смотреть на кровопролитие в цирке? Если да, то ваш город поистине катится в…

— Я вижу больше и знаю больше, чем десяток взрослых горожан, — заявил малолетний нахал.

— Да? Ну и как тебя в таком случае зовут?

— Я— Джемайн, — объявил юный вожак, причем остальная шайка уважительно замолчала. — А ты, я знаю, Конан Сокрушитель, второй величайший воитель Империум-Цирка.

— Герой дня, — хмыкнул метатель Дат, стоявший рядом с киммерийцем. — На которого сегодня все ставят…

— Или, во всяком случае, будут ставить, — сказал Джемайн, опасливо поглядывая на Дата.

— А про меня что говорят? — ревниво поинтересовался второй спутник Конана. — Между прочим, именно я, Роганг Сильный, открыл вашего нынешнего любимчика. Именно я преподал ему те рожки и ножки цирковых наук, которых он успел нахвататься! — Рогант пытался шутить, но шутки получались плохо: в голосе угадывалась раненая гордость. — Скажи-ка мне, молодой негодяй, есть ли мое будущее в твоем волшебном кристалле?

Хитрая рожица Джемайна скривилась в циничной ухмылке.

— А как же! Конечно, есть! Империум-Цирк всех принимает и всем находит подходящее применение. Каждый умелый боец может сколотить там немалое состояние…

Рогант, казалось, принял эти слова. Остальные замолчали, довольные, что прекратились наскоки. Уличная шайка постепенно рассыпалась, с троими мужчинами остался только Джемайн. Он, верно, еще надеялся на подачку. Или на то, что они ему выболтают некие сведения, которые потом можно будет продать. Мощеные переулки тем временем вели их вниз, прочь от циркового комплекса. Все они выходили на широкую улицу, расположенную в долине между «их» холмом и другими, вздымавшимися южнее. Эти холмы были повыше и застроены не так плотно. Пробираясь между лавочками и жилыми домами, мужчины и мальчик наконец оказались в тени длинной цепочки высоченных каменных арок. Арки вели вдаль, перешагивая прямо через крыши построек.

— Это величайший из акведуков, построенных при Коммодорусе, — сообщил циркачам их маленький провожатый. — Он здорово облегчил жизнь простым горожанам, да и богатеям помог лучше устроиться на Храмовом холме.

— Неужели там, на такой высоте, бежит вода? — спросил Конан, щуря глаза и всматриваясь в слепящую синеву.

— Еще как бежит! В особом крытом канале. Крыша нужна, чтобы птицы сверху не гадили! — объяснил Джемайн. — Воду дают источники, которые бьют в южных холмах. Чтобы выстроить эту махину, коринфийцы навезли в Луксур тьму-тьмущую зодчих и каменщиков. Цельную тыщу, вот!

— Но тяжести, спорю на что угодно, перетаскивали стигийцы, — сказал Конан, гладя ладонью каменные блоки размером с хороший сундук.

Они как раз проходили мимо одной из опор пролета, вздыбленного над улицей.

— Именно, — подтвердил Джемайн. — Первосвященник распорядился, чтобы рабочие собрались отовсюду, с каждого хозяйства. Так всегда поступают, когда строят новый храм или пирамиду… Ну, и с Цирком, конечно, тоже так было. Зато коринфийцы — они во какие начальники! — Мальчик улыбнулся. — На строительстве умерло не так уж много народу, только те, кто срывался вниз.

Конан что-то проворчал, оценив про себя, насколько хорошо подогнана была кладка, поддерживавшая небесную реку. Потом спросил:

— Так, значит, все это было построено за время правления Коммодоруса?

— А как же! Никакого Тирана у нас не любили так, как Коммодоруса. Особенно за его выходки на арене! — У Джемайна разгорелись глаза. — А еще поговаривают, будто его войско однажды сбросит власть Храма и объявит его Императором Луксура. Или всей Стигии!

— В самом деле? — спросил Конан недоверчиво. — И что же думают об этом жрецы Сета?

Мальчик только пожал плечами: упоминание имени всемогущего Бога-Змея, перед которым трепетала вся Стигия, ничуть не заставило его оробеть.

— Старый Некродиас — тот еще подарочек, — сказал Джемайн. — Он такой раздражительный и сварливый, что его даже младшие жрецы и те недолюбливают. В деревнях люди все еще верят во всякую старомодную чепуху, но у нас в городе народ просвещенный. Мы научились понимать и уважать чужие обычаи, особенно коринфийские…

Это последнее заявление содержало в себе определенную долю истины. Идя по улице, Конан и сам обратил внимание на ту атмосферу многонациональной свободы, что витала в воздухе Луксура. По крайней мере, в этой части города не ощущалось ничего похожего на настороженную замкнутость других городов Стигии.

Двери и окна, не забранные ставнями, были распахнуты настежь и кое-где уже украшены тентами, — утреннее солнце палило вовсю. По хорошо вымощенным панелям разгуливали горделивые мужчины и женщины, не прятавшие лиц под вуалями. Мелкие торговцы тащили лотки и тележки, громко расхваливая товар. И ни тебе воинствующих жрецов, расставленных повсюду присматривать за порядком, ни змеиных кумирен на каждом углу с их четырехголовым тотемом.

Не видно было и военных, хотя Конан припомнил, как при въезде в город их фургоны миновали казармы, расположенные у главных ворот.

В целом Луксур, пожалуй, напоминал ему Тарантию или Бельверус. Хотя до необузданной вольницы, скажем, Шадизара этому городу определенно было еще далеко.

Троих цирковых артистов по-прежнему узнавали и приветствовали на каждом шагу. Особенно когда богатые кварталы остались за спиной и они вступили в более простецкую и скученную часть города. Пешеходы махали им издали, а кое-кто проталкивался поближе и тянулся пожать руку на счастье. Владельцы лавок наперебой предлагали им фрукты и сдобные булочки. Несколько раз подбегали мастеровые с толстыми пластинами сырой глины: каждому хотелось, чтобы Конан оставил на глине отпечаток своей правой руки. Ему было не жалко. Он понимал: эти отпечатки обожгут в гончарной печи и потом продадут собирателям и болельщикам. Или вовсе сделают слепок и станут его размножать.

Одному деятелю понадобились отпечатки рук всех троих. Это несколько утешило уязвленную гордость Роганта. Что касается Дата, то его всеобщее внимание, казалось, не больно-то и волновало.

Пока все это происходило, сорванец Джемайн из кожи вон лез, исполняя обязанности добровольного стража и проводника. Он разгонял оравы ребятишек помладше, липнувших к гладиаторам, собирал отвергнутые съедобные подношения и прятал их за пазухой, а также настырно требовал плату с тех, кто жаждал заполучить отпечаток ладони. Он выдавал исчерпывающие характеристики всех таверн, игорных домов и притонов с девками, а заодно пытался что-нибудь разузнать о самих атлетах, об их физическом состоянии и боевых качествах. В общем, мешал он им, конечно, здорово.

Однако парнишка был весьма наблюдателен и меру не забывал: знал, когда лучше заткнуться и промолчать.

С его непрошеной помощью они вскоре оказались в оживленном иноземном квартале, где прилавки были завалены невиданными лакомствами, яркими тканями, посудой и украшениями из далеких Хайборийских держав.

Многое было привезено из Зингары, Аргоса и Асгалуна на кораблях, ходивших по Западному морю и по великому Стиксу. Однако большая часть диковинок явно происходила из Коринфии и Заморы и была привезена сюда через Коф, Хорайю и пустыни восточного Шема.

Коринфийские перекупщики успешно использовали верблюжьи караваны наподобие торговых кораблей пустыни, а потом сплавляли добро по тому же Стиксу на тростниковых баржах, выстроенных на один раз.

А уж горожане явно знали толк в иноземных товарах. Кроме светлокожих чужестранцев, приходивших сюда за ежедневными покупками (известно же, что многие предпочитают съестные припасы, к которым привыкли на родине), сюда приходило множество местных. Конан выделял взглядом зажиточных ремесленников и роскошных красавиц — жен либо подруг светских и церковных чинов. Они присматривали себе украшения на ювелирных прилавках и примеряли модные платья, укрывшись за занавесками в мастерских портных; занавески, впрочем, почти ничего не скрывали. В сторонке дожидались носилки и крытые возки, доставившие дам.

Говоря о женщинах, надо отметить, что наши атлеты, естественно, привлекали взоры всевозможных прелестниц. Чуть не из каждой двери к ним обращались с зазывным словом и соблазнительным взглядом. Однако интерес тут был чисто деловой, и Джемайн делал все возможное, чтобы разогнать совратительниц и не дать своим «подопечным» впасть в искушение.

Когда они добрались до Восточной стены города, кварталы вокруг совершенно явно сделались увеселительными. Многочисленные таверны, стойла для верховых животных, гостиницы и разного рода сомнительные заведения предлагали свои услуги погонщикам верблюдов и матросам с барж, доставившим в город заграничные редкости. Конан про себя рассудил, что ближе к вечеру, когда придут еще караваны из пустыни или корабли со стороны моря, здесь станет куда как шумно и весело.

Но самый-то вертеп, как оказалось, располагался вне стен, за Восточными воротами. По всей видимости, строители Луксура приложили сугубые усилия к тому, чтобы не допустить нашествия водным путем. Они не впустили вовнутрь укреплений широкого судоходного канала, предпочтя оставить под стеной небольшой клочок суши, где могли разгружаться как речные паромы и баржи, так и сухопутные караваны. Потому-то Внутренний Причал, как именовали эту часть выселок почтенные горожане, успел разрастись в целый городок шатров кочевников, всевозможных времянок, складских помещений, лавочек и ларьков. Ко всему прочему, городок этот лежал вне досягаемости таможенников и сборщиков церковных податей, которые взимали свою мзду под сенью городских ворот. А посему на Внутреннем Причале процветал богатейший черный рынок, не знающий ни поборов, ни пошлин. Чем только здесь не торговали! Хочешь — купи языческого идола, хочешь — непокорного или некрасивого раба и вообще любой товар, не отвечающий по своему качеству слишком высоким запросам отцов города.

Конечно, большая часть купленного и проданного здесь все равно оказывалась в городе, протащенная мимо таможни предприимчивыми горожанами и мелкими спекулянтами…

Добравшись в эту дыру, на самый речной берег, где на немощеных улицах властвовала грязь, а нищие, сидевшие у обочин, обращались к прохожим на странных и непонятных языках, где даже отчаянный Джемайн чувствовал себя не в своей тарелке, — вот здесь-то цирковые атлеты решили развлечься и освежиться. Они разыскали пивнушку: просторное помещение с кровлей, подпертой множеством столбов. Раньше тут, по-видимому, была конюшня, и соответствующий аромат вполне сохранился. Называлось заведение «Прогулочная баржа», и над дверью, в самом деле, было приколочено грубо вырезанное и покрашенное изображение корабля. Название до некоторой степени оправдывалось тем, что бывшая конюшня действительно стояла у самой воды. В каком-то десятке шагов шуршали камыши и виднелись полузатопленные лодки, гнившие в вонючей неподвижной воде канала.

Ничтоже сумняшеся гладиаторы заказали себе вина и пива из кувшинов и бочонков, красовавшихся позади стойки. Сама стойка представляла собой широкую доску, положенную на две бочки, и стоял за ней однорукий, одноглазый речной пират. Он выдал им напитки в объемистых половинках кокосового ореха, которые были здесь в ходу вместо кружек, и жадно сгреб отсыпанные ему медяки. Джемайн утолял жажду сильно разбавленным вином, а мужчины попивали аррак — перебродивший пальмовый сок с южных плантаций.

— Ну что, парни, на кого нам ставить следующий раз на арене? — спросил из-за стойки одноглазый пират. Голос у него был скрипучий, с шемитским акцентом. — Вы, небось, скоро будете выступать на празднике Баст?

— Все может быть, — ответил Рогант. Их узнали, и ему это льстило. — Хотя определенно нам еще ничего не сказали.

— Вы новенькие, — сказал пират. — Публика к вам еще не привыкла и не разобралась, чего вы стоите. Но бой обязательно будет, как же иначе! А где бой, там и ставки… — И он сощурил единственный глаз, придирчиво осматривая троицу. — А вы, значит, неплохо себя чувствуете? Не сильно помяты после вчерашнего?

— Помяты!.. — фыркнул Рогант. — Я бы сказал, скорее наоборот! Лично мне это именно то, что требуется для здоровья!.. А уж какую жажду вызывает… — И он кинул на доску еще несколько медяков. — Налей, дружище, еще по одной!

— Если хочешь заполучить ценные сведения о будущих чемпионах, спрашивай меня! Меня, Джемайна из квартала Кожевников! — Как ни слабо было разведенное вино, мальчишка, проглотив его, вырос в собственных глазах в десять раз. — Я никогда не ошибаюсь, подсказывая ставки! — вещал он с апломбом. — Я всегда знаю, кто станет звездой! Моя интуиция ни разу никого не подводила!..

Для себя Конан давно уже решил не придавать большого значения нашептываниям зазывал, якобы знающих что-то о ком-то. Но Луксур буквально помешался на ставках, и это поневоле производило впечатление. Киммериец повернулся к пирату и, когда тот устремил на него взгляд единственного водянистого глаза, сказал:

— Ты был вчера на представлении? Видел, как нас всех едва не разорвали дикие звери и разбойники?.. — Тот покачал головой, и варвар продолжал: — Сам не видел, но откуда-то знаешь; Скажи, любезный, неужели ты, в самом деле, поставил бы деньги на исход такого вот безумного представления?..

— Я?.. — в свою очередь удивился одноглазый. — А почему бы, собственно, и нет? Уж если на то пошло, я и вчера серебряный шекель ставил. Только без обид, хорошо?

Поскольку упоминаний о выигрыше не последовало, оставалось предположить, что ставил он не на Конана с друзьями, а против. Киммериец нахмурился и спросил:

— Но скажи мне, пожалуйста, чего ради биться об заклад, если в состязании нет ни капли здравого смысла, я уж не говорю о честной игре?

— Так ведь все знают, что схватки несправедливые! — авторитетно вмешался Джемайн. — Все дело в том и состоит, чтобы заранее выяснить, у какой стороны преимущество, и правильно сделать ставки!

— Я все время слежу, что делается на арене, — не обращая внимания на болтовню мальчишки, проговорил одноглазый. — Уж если на то пошло, именно там я оставил и руку, и глаз, причем то и другое в один день. Со временем, милостью Сета, я надеюсь выиграть денег и вознаградить себя за потерю…

— Во имя всех Богов! — Конан чуть не подавился арраком. — Это тебе целый воз серебра выиграть придется! Две такие раны сразу, и выжить…

— Никто и не говорит, что мне легко далось возвращение к жизни, — с горечью ответил его собеседник. — И самая крутая драка, чтобы ты знал, началась уже после того, как меня покалечили. Еще чуть-чуть, и уволокли бы меня бальзамировщики Манетоса, Жреца Мертвецкой. Уволокли и сделали бы мумией. Им ведь наплевать, даже если кто еще дышит… Берегись их, друг мой! Не всякому раненому везет так, как повезло мне…

Покуда Конан, Джемайн и одноглазый обменивались мнениями, а Рогант лакомился арраком, Дат покинул стол и потихоньку выбрался наружу. На открытом крылечке таверны, среди нищих и всяческого отребья, ошивалась четверка оборванных, тощих юнцов, проследовавших за гладиаторами через весь город. Приставать они не приставали, но, по мнению Конана, мыслишку о небольшом грабеже определенно держали в уме: дай только дождаться, покуда потенциальные жертвы не напьются хорошенько.

Дат прямо подошел к этому хулиганью и, не больно-то испугавшись хмурых физиономий, скоро уже вовсю рассуждал с ними вполголоса. А потом куда-то ушел вместе с юнцами.

Конан все это видел, но особого внимания не обратил. Дат, в конце концов, был примерно ровесником молодым обормотам и не многим от них отличался. И здесь, в Стигии, Дат был чужестранцем в гораздо меньшей степени, чем он сам или Рогант. Дат неплохо болтал по-стигийски, и мозгов ему было не занимать. Небось, не пропадет. Да и парней от возможного нападения отговорит.

Тем не менее, киммериец невольно вспомнил о том, что все они явились сюда, можно сказать, без оружия, — ну там, кинжал в фут длиной, так разве это оружие! А посему Конан решил соблюдать осторожность. Уж во всяком случае, не напиваться сверх меры.

Только-только он принял это мудрое решение, как к нему подгреб мужчина из местных: таких во всем мире называют «портовыми крысами». Голый по пояс, здоровенный толстый стигиец выглядел так, будто способен был, действуя шестом, в одиночку довести баржу до Кеми. Или сам туда доплыть по реке. Слух у него оказался удивительно острым. Он покинул своего приятеля, тоже подвыпившего и клевавшего носом на крыльце, и подошел, встряв в разговор.

— Намфет!.. — зарычал он, обращаясь к одноглазому. — Мне уже блевать охота от твоих россказней об арене!.. А что до вас, чужестранцы, — пора вам узнать, что и среди нас полным-полно молодцов, которым все ваши цирковые подвиги — раз плюнуть! Каждый из нас в сто раз вас превзойдет. Только мы, в отличие от некоторых, день-деньской заняты честной работой. Некогда нам чепухой всякой баловаться…

Рогант, потягивавший вино, моментально обиделся.

— Вот что, парень, не называл бы ты чепухой то, в чем ни уха ни рыла не соображаешь. Ты, небось, и не видел, как мы тренируемся. Знай же, что мы все свое время посвящаем культуре тела и оттачиванию своего искусства. Не многие, сойдясь с нами в честной борьбе, сумеют…

— А я вот вас в упор не вижу! — Стигиец обернулся на своего приятеля: тот был выше и худощавей, но тоже обладал могучими мышцами грузчика. Он держался чуть позади и язвительно ухмылялся. — Вы, должно быть, цирковые тяжеловесы? Да я за день, когда баржу разгружаем, больше тяжестей перетаскиваю, чем вы за целое лето, шастая по городам-коровникам Шема! — Он расхохотался и звучно рыгнул. — Или вы, может, на арене деретесь? Тоже неплохо! Мы с Луфаром прямо тут, у себя на Канале, видели больше драк, чем десяток намасленных, избалованных неженок вроде вас — на арене! Хотите, покажем, как это делается?..

Конан уже отодвигался в сторонку, завоевывая пространство: надо будет вырваться из четырех стен пивнушки, а уж на улице он развернется, как следует. «Портовые крысы» заметили его движение и решительно двинулись наперехват.

И в это время, откуда ни возьмись, явилась неожиданная подмога. В дверях возник Дат и с ним его новые знакомые — уличные оборванцы. Юноши сейчас же весьма по-деловому взяли грузчиков в клещи. Удары посыпались без каких-либо угроз или предисловий. Причем кулаки мелькали так быстро, что даже Конан не поспевал рассмотреть, чем дрались ребята: просто руками, медными кастетами или… оставалось только надеяться, что не ножами.

«Портовые крысы» некоторое время тщетно пытались отбиться, потом повернулись и выкатились за дверь. Победители проводили их пинками, но скоро бросили погоню и возвратились, нехорошо пересмеиваясь между собой.

— Толково деретесь, — похвалил Конан.

Ему так и не пришлось пустить в ход кулаки, и он без улыбки посматривал на Дата и четверых уличных головорезов.

— Пожалуй, вы тоже могли бы драться на арене за деньги!

— И будут, если кто-нибудь прислушается к моему мнению, — откровенно заявил Дат. — Парни конкретные, то, что надо!

— А, по-моему, мы бы и сами с теми типами управились, — буркнул Рогант, только теперь слезая с перевернутого бочонка. Он изо всех сил изображал хмурое разочарование.

— Пошли-ка лучше отсюда, пока они не вернулись со стражей! Их не так много, но до чего вредные! — посоветовал Джемайн.

Конан только тут сообразил, что Дата и его новых друзей привел не кто иной, как маленький сорванец. Теперь он изо всех сил тащил их в дверь и обратно в город.

Они допили свое вино, и вышли наружу. Вместе с молодыми голодранцами их было восемь — вполне достаточно, чтобы любая уличная шайка наделала в штаны. Дат выглядел очень довольным.

— Говорю тебе, Конан, я так рад, что отправился в путешествие и доехал до самого Луксура! Одно слово — как домой попал!..

Глава восьмая ТЯЖЕЛО В УЧЕНЬЕ…

Дни, последовавшие за достопамятным дебютом на арене Империум-Цирка, были посвящены изучению Луксура и совершенствованию цирковых номеров. Благо Тиран Коммодорус уже объявил о новом представлении. Глашатаи громогласно поведали о нем народу с храмовых портиков, и на особых стенах, предназначенных для оповещения народа, появились соответствующие надписи, сделанные красной глиной. Представление должно было состояться совсем скоро, всего через несколько дней. Так, чтобы удачно заполнить пустоту, вклинившись перед традиционно пышным празднованием дня Баст.

Эта приятная новость вселила в сердца луксурцев радостные предвкушения и ожидания.

Все работы по переделке и улучшению Цирка пошли удвоенным темпом. Даже Конана заразила всеобщая лихорадка, и он с головой ушел в тренировки, стараясь постигнуть правила арены и то оружие, которым здесь бились.

Расколошматив вдребезги несколько манекенов, стоявших на учебном дворе, он перешел к потешным боям с живыми напарниками.

Кое-кто из этих последних принадлежал к особому отряду цирковых рабов. Они были приучены отбиваться деревянным мечом и щитом и уворачиваться от слишком усердных ударов разминающихся гладиаторов.

Киммериец, однако, предпочитал работать не с ними, а с такими же, как он сам, бойцами. Ко всему прочему, это позволяло еще и должным образом оценить их мастерство и умение двигаться. Чаще же всего он сходился с Мадазайей, Мастером Меча. Он проникся большим уважением к хитроумным финтам черного воина и к стремительному, мощному размаху его тупого меча. Каждый день он получал шишки и синяки (причем за ним, естественно, также не пропадало), но сам сознавал, что за такое полезное учение плата была вовсе не велика. Скорее наоборот: знающему человеку эти легкие царапины поведали бы о духовном родстве двоих бойцов, кушита и киммерийца. Обмениваясь ударами, они ни разу не перешли грани, не превратили учебный бой в смертельную схватку.

Вечерами, когда заканчивались утомительные труды, многие гладиаторы, в том числе и Конан, отдыхали и развлекались в пивнушке у одноглазого Намфета, в беззаконных дебрях Внутреннего Причала. При всей своей грязи и нищете заведение Намфета определенно было душевным. Хотя бы потому, что любые чужеземцы — от разношерстной матросни с барж до погонщиков верблюдов из Шема и восточных пустынь — чувствовали себя там как дома. В этой несусветной трущобе гладиатор мог потягивать напитки, сваренные по рецептам его родины, и сплетничать с другими приезжими на своем родном языке.

Опять же, «Прогулочная баржа» располагалась далеко от центральных кварталов, где атлетам не продохнуть было от цирковых болельщиков, узнававших их на каждом шагу. Ну и, конечно, еще то немаловажное обстоятельство, что, как ни бедна и паршива была пивнушка, хозяином ее являлся отставной гладиатор. То есть человек понимающий. И здесь было принято, что всяческие задиры из числа приезжих крестьян или работяг-грузчиков, либо открыто бросали вызов человеку, пришедшемуся не по ноздре, либо вовсе его не тревожили. Подло, без предупреждения, обычно не нападали.

В отличие от большинства бойцов, многие цирковые артисты искали знакомства с заметными людьми города. Ладдхью, Бардольф и Рогант хвастались, будто их чуть не каждый вечер зазывают к себе на трапезу богатые коринфийцы и государственные чиновники. Конан про себя подозревал, что и Сатильде, верно, по душе пришлось бы подобное приглашение. Как бы то ни было, на сегодняшний день девушка предпочитала общество гладиаторов, тесно, с руганью набивавшихся в колесницы, позаимствованные из утвари Империум-Цирка. Бывало и так, что тигрица Квамба оставалась караулить гнездышко влюбленных, между тем как Конан с Сатильдой уносились на колеснице и до утра куролесили за городскими стенами.

Однажды за выпивкой у Намфета Конан обратился к Игнобольду, немолодому и опытному гладиатору, и спросил его, не знает ли он, какого рода зрелища ожидались по ходу нового представления:

— Опять дикие звери? Или поединки? Навряд ли они отыщут еще таких легковерных чужестранцев, как мы, и сумеют обманом заманить их, ни о чем не подозревающих, на арену…

Игнобольд был смуглым, чернобровым офирцем. Когда-то он прибыл в Луксур как охранник одного из бесчисленных караванов и обнаружил, что этот город с его кровавым Империум-Цирком — именно то, что ему нужно было для счастья.

— Я слышал, недавно взяли в плен целую шайку разбойников из Хаурана, — сообщил он Конану, прихлебывая аррак. — Говорят, это воины из какого-то отряда изменников. Чего доброго, придется позвенеть с ними мечами на арене. А не то посадят их в яму вместо крокодилов!

— М-да, — киммериец повернулся к Сатильде, сидевшей с ним рядом. — Хауранцы — отменные воины, — сказал он ей без утайки. — Достойные, верно, будут противники…

К его уху нагнулся еще один из седеющих, покрытых шрамами героев, известный городским болельщикам, как Хальбард Великий.

— Меня, — сказал он, — в этот раз выставят против Саула Крепкорукого, один на один, и ставки уже взлетают до небес!

Будущий соперник гладиатора принадлежал к числу молодых, и в «Прогулочной барже» его не было. Однако Хальбард говорил хриплым доверительным шепотом, так чтобы слышало только несколько друзей, сидевших с ним за столом.

— Не могу сказать, чтобы я хоть капельку боялся этого поединка, — продолжал бывалый боец. — Если хотите знать мое мнение, Крепкорукий — всего лишь дутый выскочка, нахальный молокосос… — Он пожал крутыми плечами, мозолистые пальцы задумчиво теребили мочку по-борцовски расплющенного уха. — Но что бы вы думали? Тут на днях подползает ко мне этот хорек Заггар, так называемый собиратель талантов, И давай уговаривать меня проиграть бой! Получи, говорит, какую-нибудь легкую рану и вались на песочек. Обещает, что жизнь мне оставят, да еще и из призовых денег сколько-то потихоньку отсыплют…

Он нахмурился и с мрачным неодобрением покачал головой.

— Стало быть, ты его послал подальше? — спросил Конан, с пристальным вниманием слушавший этот разговор.

— Послал? Ха!.. Я пообещал размозжить ему нос и так дать по феске, что башка в портки упадет! — Хальбард сжал гигантский кулак и шарахнул им по донышку бочки. — Чтобы я взялся так вот продавать свою честь! За какой-то там сиюминутный выигрыш!.. Да провались! Мое имя — это все, что у меня есть, вся моя собственность и состояние. Я сказал ему: лучше ты, Заггар, поставь свои денежки на меня, поскольку я отлуплю Саула Крепкорукого так, что ему небо с овчинку покажется! А вот теперь поползли слухи, будто поединок хотят отменить… Только, если мое слово что-нибудь еще значит, тому никак не бывать!

На испещренной боевыми шрамами физиономии было написано искреннее негодование. Тут подал голос Мадазайя, сидевший рядом на бочонке.

— Ты бы поберегся, старый друг, — проговорил кушит. — Те, кто ставит деньги, часто пытаются повлиять на исход состязания. Ради длинного шекеля они что угодно наболтают и о твоей силе, и о твоей честности. Дай им волю, они станут жонглировать нашими именами, как артист булавами… — И Мадазайя опустил широкую ладонь на плечо ветерана. — Придется тебе в нескольких ближайших поединках из шкуры вон выпрыгнуть, чтобы никто не поверил клевете Заггара.

— Вот уж верно, — согласился Конан, желая утешить расстроенного собрата. — Держи ушки на макушке, и — удачи тебе! Я надеюсь, что, когда такие, как ты, знаменитые и всеми любимые бойцы отходят от дел, город им назначает достойное содержание?..

Киммериец ждал утвердительного ответа на свой вопрос, но все собутыльники молчали. Их молчание показалось варвару весьма красноречивым, и он вознамерился выяснить все до конца.

— Скажите мне, так ли это? — проговорил он вполголоса. — Уж верно, когда герой покидает арену, он остается безбедно доживать дни в Луксуре? Или отправляется домой, увозя с собой богатство и славу?..

Он совсем не хотел, чтобы его расспросы достигли ушей Намфета: тот как раз пытался наполнять кружки и вести какие-то записи, управляясь одной рукой.

— Я поначалу тоже на это рассчитывал, — сказал Мадазайя. — Я собирался откладывать деньги из своего жалованья и призов, чтобы уйти на покой через несколько лет, если Сет будет ко мне хоть чуточку благосклонен… — Он виновато передернул плечами. — Ты пойми, Конан: мы, гладиаторы, не самый разумный народ, когда касается денежных дел. Если бы мы в этом, как следует разбирались, мы служили бы храмовыми менялами, а не… мясниками на человеческой бойне.

— Ты сам подумай, — подхватил Игнобольд. — Надо же выглядеть, как полагается, и быть щедрым с девочками и друзьями. А поди-ка поживи на сколько-нибудь широкую ногу на те гроши, что нам платят за смертельный риск на арене! Я уж не говорю про держателей ставок. Если тебе удастся получить выигрыш даже с самого верного дела, значит, ты воистину ясновидящий!

— По правде говоря, — невесело подытожил Мадазайя, — за последние шесть лет не могу припомнить ни одного выдающегося гладиатора, который сумел бы задержаться в Луксуре. Есть, конечно, некоторые… сумевшие уехать в Коринфию и Хайборийские страны. И сам Коммодорус… он, говорят, в юности тоже на арене сражался. Но все это исключения. Большинство из нас — полные простаки в делах!

— Вот почему у разумного гладиатора всегда есть советник по денежному вопросу! — пропищал с дальнего конца стола оборвыш Джемайн. — Если хочешь, я стал бы вести твои дела, Мадазайя!

Услышав эти слова, Конан в первый момент чуть не пожалел, что предложение было адресовано не ему. Однако в здравом размышлении решил, что нахальный малец, очень возможно, был нисколько не умнее других и, притом жульничал, как Заггар.

Из всех гладиаторов и циркачей, с которыми Конан был знаком, самая крепкая деловая хватка определенно присутствовала у Дата, но молодой сендаец держался сам по себе. Он редко утруждал себя тренировками, — в отличие от Систа и Бафомета, двух уличных хулиганов, приведенных им в цирк. Эта достойная пара появлялась регулярно и упражнялась хладнокровно и энергично. Оба были прирожденными уличными бойцами с трущобных окраин. Парни легко впитывали хитрости и уловки, использовавшиеся на арене.

Дат успел подружиться с евнухом Мемтепом и легко уговорил его взять новеньких, но самого его, похоже, куда более занимали неведомые дела на стороне. Приезжая в таверну вместе с Конаном и его товарищами, он опрокидывал кружечку и скоро удалялся в обществе каких-то весьма темных личностей, чтобы до рассвета скитаться вонючими переулками Внутреннего Причала. Среди здешней шпаны у него уже завелись преданные друзья… и опасные враги, что и показало одно происшествие.

Стояла поздняя ночь; они возвращались домой на трех колесницах, неровным строем, громыхая колесами по мостовым скупо освещенных улиц. Конан, Дат, Сист, Бафомет, Хальбард, Сатильда и еще три или четыре веселые красавицы возвращались с гулянки, кое-как цепляясь за поручни качающихся повозок. Совершенно неожиданно, всего в нескольких кварталах от оставшихся позади ворот, залитую лунным светом улицу перегородил отряд смутно различимых теней. Засада, по-видимому, была тщательно спланирована. Когда лошади испуганно шарахнулись в стороны и колесницы, проехав юзом, со скрежетом остановились, из потемок посыпались головорезы — одетые кое-как, зато каждый с мечом, топором, либо дубинкой.

Дат, самый трезвый из всех, мигом оценил обстановку и взял командование на себя.

— Строимся спина к спине! — распорядился он отрывисто. — О колесницах не беспокойтесь, им нужны мы!

Конан сразу понял, что парень был прав. Если бы в колесницы были запряжены обученные боевые кони, можно было бы попробовать вырваться из смыкавшегося кольца. Но, увы, при них были всего лишь смирные клячи. А из оружия — короткие мечи да небольшие кинжалы. Конан занял место в строю и отпихнул Сатильду себе за спину, готовясь драться не на жизнь, а на смерть… и услышал, как Дат, выудив откуда-то из-под плаща деревянную дудочку, трижды коротко просигналил.

— Всем держать строй! — сказал он спокойно, и от звуков ею голоса полупьяное воинство почему-то начало быстро трезветь. — Не давайте им подобраться вплотную, и все. Никакого героизма, слышали? Ваши цирковые болельщики далеко, любоваться на вас тут некому!

Вообще говоря, ситуация была глупей не придумаешь: какой-то мальчишка, зеленый уличный сорванец, вовсю командовал отрядом опытных воинов гораздо старше себя. Но даже те, кто осознал эту странность, очень скоро про нее позабыли, потому что началась схватка. Со всех сторон полетели камни. Конан почувствовал, как один из булыжников отскочил от лезвия его меча и больно ранил обнаженное плечо. Рука на какой-то миг отнялась, потекла кровь. Он увидел, как Хальбарду попало в лоб сразу два камня. Пожилой гладиатор замотал кудлатой головой, чтобы в ушах перестало звенеть.

В следующий миг нападавшие молча бросились врукопашную, и нашим героям, плохо вооруженным и еще хуже соображавшим, пришлось нелегко. Киммериец сразу познакомил разбойников с острием своего кинжала, метко пырнув в живот самого первого, кто на него налетел. Здорово мешала необходимость оставаться в строю и еще темнота: он боялся нечаянно поранить своих.

Дат дрался лучше всех. Он оказался готов к любым неожиданностям, и два его топора так и мелькали. Мгновенный бросок — чавканье плоти под лезвием или глухой хруст костей — немедленный рывок привязного ремня — прыжок топорика назад, точно в ладонь. Сражение происходило почти в тишине, если не считать лязга сшибавшихся клинков, редких стонов и шума падавших тел. Никто не выкрикивал боевой клич, слышались только приглушенные проклятия да фырканье напуганных лошадей. Время от времени где-то со скрипом открывались оконные ставни, мелькали огоньки светильников любопытные горожане высовывались посмотреть на стычку. Однако никто не призывал стражу, никто не кричал, требуя прекратить безобразие, происходившее в самом центре спящего города.

Помятых, ошарашенных гладиаторов уже начинали теснить, когда в бой вмешалась посторонняя сила. Со стороны городских ворот долетел топот и шарканье ног: к месту драки поспешали новые участники. Они налетели толпой, пыхтя и ругаясь в потемках. И без промедления набросились на оборванцев, учинивших засаду.

Гладиаторам сразу стало легче. Конан и остальные смогли, наконец, оставить строй и заняться преследованием врагов. К их величайшему сожалению, различить две уличные банды оказалось весьма нелегко. Конан заметил только темные повязки на головах у их неожиданных защитников. Прошли какие-то мгновения, и обе шайки растворились в ночи, исчезнув, как стаи крыс в придорожных канавах. На улице снова стало совсем тихо. Только где-то далеко слышались команды и звяканье доспехов патруля стражи, безнадежно опоздавшего к месту сражения.

— Все! — прозвучал твердый голос Дата. — Давайте быстренько по колесницам — и домой, в цирк. Сегодня к нам никто больше не привяжется.

Впрочем, сам он с ними не поехал: ушел пешком догонять своих, столь кстати подоспевших приятелей. Конан с остальными вернулись домой, замазали полученные раны, а утром наврали Мемтепу с три короба, сочинив целую историю о том, как отряд доблестных гладиаторов разогнал на пригородной дороге многочисленную шайку грабителей. Евнух был определенно недоволен, ведь он за них отвечал. Он сурово предостерег цирковых бойцов от всяких там вылазок за город и пригрозил переменить расписание схваток. Конан ничего ему не сказал про пораненное плечо, хотя оно у него и болело. Тем более, рука была левая: и не заметишь, как заживет. Вновь увидев Дата в «Прогулочной барже», киммериец насел на него, требуя разъяснений.

Молодой метатель отвел Конана с Сатильдой в сторонку от остальных гладиаторов и сам оставил свою компанию хулиганья. Усевшись вместе с ними на перевернутую бочку, он обратился к Конану со свойственным ему спокойным цинизмом:

— Здесь, в Луксуре, всякие мелкие жулики, уличные шулеры и те ребята, что выколачивают деньги из должников, завели привычку, сбиваться в общие стаи. У них в обычае делиться новостями и приходить друг другу на помощь, когда допекают городские власти или какие-нибудь чужаки…

Конан осторожно кивнул.

— Я бывал в больших городах вроде Аренджуна, — сказал он. — Там целые воровские гильдии процветают.

— Так вот, в огромном городе вроде Луксура, — продолжал объяснять Дат, — преступники объединяется по кварталам, в которых орудует. Таким образом, получается что-то вроде землячеств. — Он провел рукой по донышку бочки, как бы очерчивая приблизительную карту. — Стигийцы всегда заправляли в сердце города — вот тут, около главных ворот. Переселенцы из Коринфии подмяли территорию возле Восточной стены. — Он ткнул рукой в сторону ворот. — Ну, так вот, Империум-Цирк… — Дат указал пальцем в самую середину крышки, — …занимает очень выгодное положение. Он в самой богатой части храмового квартала, да еще и на макушке холма. Потому-то за это владение спорят так, что только пух и перья летят.

— А что ты скажешь про эту лужу помоев, в которой мы сейчас барахтаемся? — спросила Сатильда, имея в виду Внутренний Причал. Она следила за объяснениями Дата с пониманием и хитрецой.

Дат обозначил рукой место у самого края бочонка и спокойно поднял на акробатку глаза.

— Внутренний Причал, — сказал он, — только начинает приобретать влияние и значение, как полноправная часть города. Причем с тесными связями внутри стен. Здесь живут большей частью чужестранцы, но не из Коринфии. Здесь селятся представители племен пустыни, кушиты, уроженцы других Черных держав… и мы, шемиты. — Он улыбнулся. — Я здесь, в трущобах, таких друзей завел!

— Угу, — проворчал Конан, начиная соображать. — Значит, то, что случилось с нами минувшей ночью, было войной уличных шаек? И напали на нас коринфийцы, причем только за то, что мы съездили к Намфету выпить по кружечке с тобой и твоими дружками?

Дат передернул плечами:

— Правильно. Однако не все так просто. Уличные забияки, они, знаешь ли, обожают объединяться вокруг какого-нибудь знаменитого гладиатора. Они все время ставят на своего избранника, носят его цвета, ну и так далее. В нашей группе, в которую входит весь цирк Ладдхью, полным-полно иноземцев: ты, Мадазайя, Рогант, Игнобольд и еще всякие разные, включая меня. А коринфийцев — раз, два и обчелся. Поэтому у ребят из Восточного квартала мы отнюдь не ходим в любимчиках.

— Угу, — повторил Конан и задумчиво покачал головой. — Если я правильно тебя понял, они сделают все, чтобы, прирезать нас где-нибудь в темном переулке, не позволив даже дойти до арены?

— Ну… не исключено, что они и лично за мной охотились, — сознался Дат. — Впрочем, какая разница? Я же сказал — опасность миновала.

— Что-то я не очень понимаю, какой во всем этом смысл, — заявила Сатильда. — Город богатый, жизнь бьет ключом, тут тебе и все сто удовольствий, и сильное правительство, что нечасто бывает! Какого демона при такой благодати затевать войну между кварталами?

Дат осушил свою кружку.

— Совершенно верно, — сказал он девушке. — Вот и я все пытаюсь внушить им, что драки лучше оставить для арены. Ну, то есть им, конечно, надо где-то практиковаться. Большинство здешних ребят выросло с мечтой о триумфальных выступлениях в Империум-Цирке. Для них это единственно возможный путь к уважению и богатству…

— В бедных переулках северных городов существует масса других возможностей выбиться в люди, — задумчиво проговорил Конан и кивнул на кучку плохо одетых людей, чего-то ожидавших возле порога. — Скажем, воровство, контрабанда, разбой, грабеж… Разве твоим молодцам не хватает каких-то качеств, чтобы заняться такими делами?

— Ты опять прав, — снова улыбнулся Дат. — Здесь всего этого тоже хватает, а возможностей, пожалуй, даже и побольше. Тут ведь можно и подработать, и подворовать на строительстве храмов, усыпальниц и акведуков. Но, видишь ли, Империум-Цирк — это как бы сердце всех и всего. Все к нему неровно дышат или, по крайней мере, небезразличны. Весь Луксур на нем свихнут! — И Дат рассмеялся, забавляясь собственным красноречием. — Вы уж меня простите, ребята. Я сам чужой, а полюбил городишко, как будто тут родился!

— И друзей у тебя полно, — вставил Конан. — Живо они на помощь к нам подоспели!

Он покосился на шайку хулиганов, державшихся в сторонке, но явно охранявших своего вожака.

— Да, — подтвердил юный сендаец. — Они наготове, в случае, если Восточники снова полезут. Хотя на ближайшее время мы с ними вроде разобрались. — Он обвел взглядом нищенское убранство таверны. — Со временем, может, даже повадимся отдыхать в каком-нибудь местечке получше…

Памятуя о ночной засаде и содержательных пояснениях Дата, Конан и Сатильда с тех пор ходили только вооруженными и не поодиночке.

На них, правда, никто не нападал, но слухи о стычках между шайками долетали то и дело. И, еще: появляясь в других частях города, они все время чувствовали на себе взгляды невидимых наблюдателей. И наблюдатели эти были вовсе не из тех, что желают тайком полюбоваться своими героями.

Они, как принято, заводили знакомства, приобретали поклонников. Из этих последних один был особенно интересен: утонченно-развратный северянин по имени Удольф. Он любил шататься по трущобам и нередко, сопровождаемый парой молодых спутников-телохранителей, забредал в пивнушку к Намфету. Он был там не очень-то к месту уже потому, что являлся знатным коринфийцем. Вел он себя очень шумно, а потому торчал еще больше. Очень скоро он принялся одаривать гладиаторов и выпивкой, и чудесами своего остроумия. Главным предметом его забот оказалась Сатильда. Конан быстро подметил, как взирала его подруга на густую черную бороду и отвисшее брюшко коринфийца, и успокоился, перестав считать Удольфа возможным соперником.

— Ну что, прелесть моя? — обратился к Сатильде этот вельможа. — Готова ли ты выступить завтра перед толпами в Цирке? А ты, могучий Сокрушитель, — повернулся он к Конану, громоздившемуся рядом, — как настроение? Боевое? Я слышал, предсказатели, гадающие по кишкам животных, обещают на завтра новым чемпионам блистательные победы! Справишься, значит, с отрядом перебежчиков-хауранцев?

— Хауранские конники — вояки что надо, — серьезно ответствовал киммериец. — Я надеюсь получить удовольствие от встречи с ними…

И он присосался к своей кружке аррака, больше затем, чтобы спастись от дальнейших расспросов.

— Понятно, — добродушно сказал Удольф. — Как все истинные атлеты, ты предпочитаешь не обсуждать подробности своего завтрашнего выступления. Это беспокоит и причиняет лишние волнения. Только мне все равно сдается, что ты раскидаешь всех, кто к тебе сунется. Еще я надеюсь, у тебя хватит ума принять легкую победу, когда тебе ее подадут на тарелочке… — Протянув руку, он коснулся локтя Конана и любовно пощупал твердыемышцы. — Сядь, посиди со мной. Я хотел бы узнать, что ты думаешь о Коммодорусе, этом жалком подобии правителя? Кое-кто считает, что горожанам давно пора было бы устроить восстание и свергнуть его. А ты как полагаешь?

Конан долго молчал, начиная жалеть, что внял приглашению и сел рядом с Удольфом на бочонок. Он постарался, чтобы его сомнений нельзя было прочесть на лице, и между делом позвал Сатильду к себе на колени. О Коммодорусе он знал немногое. И вдаваться в опасные разговоры, затевая поношение местного владыки, отнюдь не желал. Но мальчишка Джемайн, заделавшийся сущим завсегдатаем «Прогулочной баржи» как будто нарочно для того, чтобы досаждать Конану, был, казалось, попросту потрясен словами Удольфа! Он в немом ужасе таращился на коринфийца, пока тот, наконец, не начал сердиться.

— Закрой рот, малыш, — сказал вельможа раздраженно. — А то все мысли вылетят вон, а на их место заползут мухи. Возьми это, юный мошенник, и ступай себе прочь! — Его рука исчезла в складках тоги, а когда вынырнула обратно, в ней был зажат позвякивающий кошелек. Он бросил его Джемайну и сказал уже мальчику в спину: — Если ты знаешь свое благо, никогда не вмешивайся во взрослые разговоры! — Проводив его взглядом, Удольф покачал головой и вновь повернулся к своим собеседникам. — До чего надоедливый щенок, как его там? Джемайн, кажется?.. Так вот, когда он меня перебил, я начал говорить, что некоторые в нашем городе считают Коммодоруса обыкновенным шутом, который играет мышцами перед публикой и заявляет на всех углах, будто он-де гладиатор! — И Удольф сопроводил эти слова полновесным глотком аррака. — С другой стороны, у него полным-полно влиятельных сторонников и в войске, и вообще повсюду. Кое-кто даже полагает, что со временем он не удовольствуется ролью Тирана, а отважится бросить вызов ревнителям традиций и священству и объявит себя Императором. А ведь глупый народ, это точно, рад будет поддаться его обаянию!

Удольф говорил и говорил, проявляя красноречие особого свойства, которое только и бывает присуще аристократам во хмелю. Время от времени он спрашивал мнения своих собутыльников, но не слишком прислушивался к их осторожным ответам, разговаривая, по существу, сам с собой. Его молодые слуги держали рты на замке, глаза у них были трезвые.

— Так что там насчет поединков во время завтрашнего представления? — настаивал Удольф. — Ставки еще не определены; я даже не думаю, чтобы толком утрясли порядок, кто против кого. Там вообще-то предвиделась схватка между двумя великими чемпионами, но по какой-то причине о ней до сих пор не объявлено…

— Ничего не знаю, честное слово, — вполне искренне сказал киммериец. — Но я бы на твоем месте, ни на кого в этой схватке много не ставил. Ты же сам знаешь, какие хитрости порой пускаются в ход.

Внутри него уже оформлялось некое знание, и он не мог удержаться от намека, хотя бы и такого невнятного.

Наступил завтрашний день, и до самого начала состязаний не было сделано никакого объявления о порядке поединков. Все усложнил, — а может быть, наоборот, упростил? — несчастный случай, происшедший (во всяком случае, обнаруженный) рано поутру. Дело в том, что возле ворот циркового комплекса было найдено бездыханное тело Хальбарда Великого. Без сомнения, гладиатора зарезали воры…

Глава девятая КРОВАВОЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ

День выступления занялся ясным и солнечным. В тени западной стены Империум-Цирка с раннего утра толпился народ. Люди покупали у уличных лоточников горячий чай с булочками, вполголоса переговаривались и строили догадки относительно предстоявших сражений. Убийство Хальбарда пока держалось в секрете, дабы не вызывать волнений и беспорядков. Его тело провезли внутрь цирковой территории на закрытой тележке сквозь задние ворота, чтобы никто не заметил.

Часа через два, когда толпа заполонила всю улицу перед Цирком, начали впускать народ.

Сразу за внешними воротами продавали входные билеты. Длинные тоннели, полого поднимавшиеся к зрительским местам на арене, были еще заперты. Чтобы пройти к ним, надо было пересечь довольно большую площадку, и здесь уже вовсю трудились артисты, развлекавшие публику вспомогательными номерами. На ковре с золотой бахромой, расшитом яркими символами звезд и планет, сидела коленопреклоненная Иокаста с лицом, покрытым вуалью. Глядя в шар, выточенный из дымчатого хрусталя, она предсказывала всем желающим судьбу, а также исход гладиаторских схваток. За широким столом расположился Бардольф, его вотчиной были азартные игры. Расписные карты и кости так и мелькали в ловких руках. В сторонке, за занавеской, можно было насладиться редкостным зрелищем. Заплатившему известную мзду предоставлялась возможность своими глазами увидеть черную тигрицу Квамбу и ученого медведя Буруду. А высоко над головами, на тугих канатах и деревянных брусьях, укрепленных в пространстве между стенами Цирка, творили невероятные чудеса Летучая Женщина Сатильда и ее молодые гимнасты. В общем, артисты из труппы Ладдхью ни в коем случае не давали городским зевакам скучать, а заодно и всемерно способствовали облегчению их кошельков.

Конан поднялся на самый верхний ряд трибун и некоторое время смотрел вниз, следя, как взлетала и ныряла неподражаемая Сатильда. Он видел лица людей, взиравших на нее снизу, видел на рожах зрителей животное влечение и людоедскую жажду крови. В тамбурин, что держала перед собой Яна, исправно сыпались монеты. Возлюбленной Конана предлагалось исполнять все более сложные и опасные трюки. По мере того как солнце поднималось выше, из богатых вилл, многие из которых были расположены в двух шагах, начали прибывать позолоченные носилки и колесницы, запряженные великолепными лошадьми. Это ехали известные, богатые люди. Каждого ждало собственное место на трибуне для привилегированных зрителей. Владельцам носилок и колесниц не надо было приходить заранее и тереться среди быдла в общей толпе.

Конан выделил наметанным глазом богатых коринфийских купцов, жрецов в серых одеждах, военачальников с красивыми и празднично одетыми спутницами. Слуги и стража прокладывали им путь в плотной толпе. Потом внизу, на арене, раздался однократный призыв трубы. Так, по давней традиции, гладиаторов уведомляли о том, что пора было приготовиться к выступлению. Готовился киммериец недолго. Он не просил Мемтепа отложить для него какие-либо доспехи, решив удовольствоваться чешуйчатым килтом для предохранения паха и живота. Здесь не увлекались латами и кольчугами, предпочитая намазывать все тело и волосы густым слоем масла, чтобы соперник не мог вцепиться мертвой хваткой и наделать беды. Слуги помогали гладиаторам умащиваться перед боем, зачерпывая масло из глиняных горшков и услужливо застегивая пряжки ремней. Мемтеп самолично подошел к Конану и заставил его надеть на голову металлический шлем с большим козырьком, заверяя молодого варвара, что толку от шлема будет побольше, чем от железного килта.

Все это происходило на учебном дворе; к бою в мрачном молчании одновременно готовилось десятка два гладиаторов. Даже лучшим приятелям, вроде Игнобольда, Мадазайи и Роганта, нечего было сказать друг другу перед сражением…

Очень скоро с арены донесся троекратный зов трубы. Значит, публику начали впускать на трибуны. Почти сразу послышался характерный гул, проникавший во все закоулки цирковых построек и заставлявший волноваться обитателей зверинца: шаги тысяч ног, шаркавших по вытертым каменным плитам, и ропот примерно десяти тысяч голосов, что-то восклицавших, ругавшихся, кого-то призывавших посреди всеобщей борьбы за выгодные места.

Этот гул вскоре выровнялся и, отнюдь не исчезнув, пронизал своими вибрациями самые камни Империум-Цирка и даже землю под ногами. Заунывные трубы принялись исполнять замысловатые трели, и гладиаторы двинулись главным тоннелем на арену: им надлежало присутствовать при торжественном открытии сегодняшних игр.

Арена за минувшие несколько дней полностью изменилась. Больше не было ни углублений, ни каких-либо сооружений. Повсюду только свеженасыпанный, ровный белый песок.

Гладиаторы миновали Врата Воителей и вышли на ослепительный солнечный свет. Со всех сторон слышался приглушенный рокот толпы.

Их появление вызвало бурю приветственных криков, прокатившуюся, как волна, по всей чаше Цирка до самых верхних рядов. Потом крики стихли, раздались короткие, повелительные сигналы трубы, означавшие выступление влиятельного вельможи.

— Граждане Луксура! Добро пожаловать на сегодняшние игры! Я учредил это представление, дабы воздать честь могучим героям, как новичкам, так и всеми любимым, прославленным чемпионам, что орошают нашу арену своим честным потом и священной кровью. Радостно видеть, сколь много наших сограждан пришло выразить им свое уважение!

Говоривший был не кто иной, как сам Тиран. Гордый Коммодорус стоял на своем возвышении у края арены. Его плечи облекала белая тога с золотой каймой, свисавшая красивыми свободными складками, дабы подчеркнуть совершенство подтянутого, крепкого тела. Под тогой красовались боевые доспехи: поножи до колен, бронзовый нагрудник и чешуйчатый килт, а у пояса в ножнах висел короткий меч. Уж верно, подобный наряд был выбран не случайно и вполне соответствовал похвальбе Коммодоруса, якобы когда-то бывшего гладиатором.

— Что же касается распорядка сегодняшних зрелищ, — продолжал Тиран, — я весьма сожалею, но окончательная роспись поединков была составлена лишь нынче утром и не была выведена заблаговременно. Надеюсь, однако, что каждому из вас уже представилась возможность сделать ставку на того гладиатора, который представляется ему наиболее достойным! А теперь позвольте мне с величайшим сожалением объявить, что означенной задержкой мы до некоторой степени обязаны печальнейшему событию, а именно, трагической гибели одного из наших прославленных победителей. Мы знали его под именем Хальбарда Великого…

Это надгробное слово вызвало немалый шум на трибунах. Всеобщим вздохом горя его трудно было назвать. Люди обсуждали непредвиденную перемену, испытывали неизбежное разочарование и строили новые планы, прощаясь с чем-то привычным и знакомым.

Конан, стоя вместе с другими гладиаторами в последнем клочке тени у восточного барьера арены, воспользовался минуткой относительного спокойствия и присмотрелся к зрителям, плотно обсевшим скамьи. Он сразу заметил, что последние изменения в устройстве арены, которым он недавно был свидетелем, завершились, и нижние ряды почетных сидений на западной стороне Цирка теперь прикрывала каменная терраса с высокими арками. Приглядевшись, Конан рассмотрел там знакомые физиономии из труппы Ладдхью, в том числе Сатильду, еще не снявшую гимнастического костюма. Стало быть, акробатов пригласили внутрь, чтобы они составили компанию богатым и знатным, пока будут длиться гладиаторские бои. Тут снова воцарилась тишина: Коммодорус продолжал свою речь.

— Отдавая скорбную дань безвременной смерти героя, не будем все-таки забывать, что сегодня у нас праздник! Возрадуемся отваге молодых бойцов, лишь недавно сумевших о себе заявить, возрадуемся искусству акробатов, провидцев и невиданных зверей из труппы мастера Ладдхью. Эти замечательные артисты решили продлить срок своего пребывания в Луксуре, чтобы восхищать нас снова и снова! Поприветствуем же их!..

Трибуны послушно разразились рукоплесканиями.

— А еще, — продолжал Коммодорус, — сегодня мы имеем честь принимать высокого гостя. К сонму блистательного духовенства и военачальников, вельмож и ученых светил, каждый раз посещающих наши скромные торжества, добавился почетнейший гость — Верховный Управитель Бальбал. Мы все знаем Бальбала как достойного избранника церкви и города, главного распорядителя стражи и судов. Добро пожаловать, Бальбал!

Он сделал широкий жест рукой, и с почетного сиденья на балконе поднялся невысокий полный человек. Он был облачен в пурпурную тогу, на голове блестел позолоченный шлем с высоким гребнем. Было заметно, как ерзал этот шлем, неплотно держась на лысеющей голове. Бальбал производил впечатление скорее чиновника, нежели непреклонного борца за правопорядок. Он даже не попытался обратиться к шумной толпе, отделавшись тем, что помахал, рукой, и вновь скрылся среди свиты Тирана.

— Итак, начнем представление! — объявил Коммодорус, когда Бальбал отступил в глубину балкона. — Но сперва, друзья мои, позвольте спросить: что каждый из вас думает о вооруженных грабителях? Я имею в виду изменников, самовольно покинувших армию своего королевства, дабы наживаться разбоем, грабя торговые караваны, путешествующие между могучей Стигией и нашим возлюбленным государством-побратимом — Коринфией. Как, по-вашему, что следует делать с такими разбойниками?

Толпа своего мнения отнюдь не скрывала. Раздался дружный рев, от которого затряслись скамьи. Тысячи людей гневно потрясали в воздухе кулаками.

— Как вы считаете, сограждане, — продолжал Коммодорус, — способны ли эти налетчики, трусливые хауранские дезертиры… — право, они всего лишь трусы, несмотря на всю свою жестокость и подлость! — способны ли они одержать победу над славными героями нашего Цирка? — Тиран сложил на груди руки. — Помните, они знают наше правило: пленник, одержавший победу, получает свободу…

Его последние слова почти заглушил ужасающий гвалт: зрители вопили, размахивали руками, кто-то вскакивал на ноги и, одолеваемый жаждой крови, чуть ли не падал вниз, на арену.

— А теперь — тихо! — приказал Коммодорус. — Сейчас Храмовый Первосвященник Некродиас произнесет молитву и призовет Богов. Потом выведут пленников, и мы с вами увидим, кто победит!

Лысый старый Первосвященник скрипучим голосом заговорил на древнестигийском; слова и фразы казались совершенно непроизносимыми — язык сломаешь.

Тем временем у противоположного края арены начались какие-то приготовления. Там находились те самые ворота, сквозь которые в день своего прибытия выехал на заклание цирк Ладдхью. Теперь Конан знал, что люди называли этот проход Вратами Бросающих Вызов. Вот они распахнулись, и на арену вырвалась разношерстная команда — кто верхом на лошади, кто пешком.

Все это были рослые воины с правильными чертами лица, одетые так, как одевались в горах и в пустыне. Но как ни засалены были изорванные одеяния, все-таки преобладали желто-коричневые цвета Хауранского войска. Кое на ком еще виднелись остатки тамошних доспехов с облезшим серебряным покрытием: у одного шлем, у другого щит, у третьего кольчуга, изредка — поножи или боевые рукавицы. Что касалось оружия, Конан приметил только мечи и кинжалы. Луков и длинных пик, присущих конникам, видно не было. К тому же из двух десятков пленников на конях сидело не более полудюжины. Несколько лошадей казались тощими и наполовину загнанными, а те, что выглядели свежее, были явно плохо обучены и не привыкли к своим наездникам. Сами воины тоже производили впечатление измученных и голодных. И, тем не менее, это были бойцы как на подбор: тощие, жилистые, насквозь прожаренные солнцем пустыни.

Они выбрались на арену и кое-как встали строем, с конниками по краям. Выстроились и гладиаторы. Среди них не было всадников, но с боков на арену выехали две колесницы, запряженные четверками коней, каждая с опытным возницей. На ту и другую колесницу без промедления забралось по двое гладиаторов с копьями и мечами. Среди них были Рогант и Мадазайя. Конан остался пешим: ему больше нравилось, когда его движение зависело только от него самого. Вот боевые повозки разъехались в стороны для вящей свободы маневра, и строй гладиаторов ожил. Цирковые бойцы выкрикивали оскорбления и угрозы, размахивали оружием (еще и затем, чтобы продемонстрировать мышцы).

Хауранцы, напротив, двигались вперед молча, сохраняя привычную фалангу, прикрытую с боков верховыми. Предчувствие не обмануло Конана: противник был и вправду нешуточный. Цирк погрузился в тишину. Ее нарушали лишь отдельные выкрики и замысловатые проклятия, долетавшие с трибун. Два строя постепенно сходились. Каждый из бойцов уже наметил себе первую жертву и теперь приглядывался к сопернику, пытаясь оценить его силу. Потом вдруг хлестнули кнуты, и две колесницы рванулись с места вскачь. Хауранские всадники, двигавшиеся по бокам пешего строя, пустили в ход шпоры, послав коней навстречу, а пешие с молчаливой яростью бросились вперед. Скоро зазвенела сталь, и раздались крики.

Всадники сшиблись с колесницами, но остановить их не смогли: те своей тяжестью отбросили наездников прочь, тем более что большинство отощавших коней, и так-то мало годилось для битвы. Пешие хауранцы вновь показали отменную выучку: вмиг сомкнули ряды и устояли перед натиском гладиаторов. Однако колесницы уже развернулись и начали раз за разом проноситься совсем близко от них. Из двоих воинов, стоявших на каждой, один орудовал мечом, другой метал дротики, причем почти в упор. Пешему строю почти невозможно выдержать такую атаку. На горцев нападали то сзади, то спереди, вынуждая либо прикрываться щитами от дротиков, либо ломать строй и бежать. Так в скором времени и произошло, и гладиаторы с ревом устремились вперед, врываясь внутрь дрогнувшей фаланги.

Конан оказался носом к носу со смуглым широколицым воителем, чью верхнюю губу рассекал старый косой рубец. Дрался хауранец искусно, отбивая выпады Конана ржавым стальным щитом и стараясь его достать длинной кривой саблей. Киммериец сразу сообразил, что этот малый был бы гораздо опаснее, если бы сидел в седле. Ноги у него работали далеко не так проворно, как это требуется фехтовальщику. Может, с непривычки слишком долго тащился пешком, а может, избили в плену. Конан пнул его в колено, заставив споткнуться, потом нанес гулкий удар по шлему и обошел хауранца сбоку. Конец его меча проник под заднюю пластину вражеской брони, и короткий тычок снизу вверх оборвал земную жизнь хауранца. Конан еще не успел высвободить меч из обмякшего тела, когда к нему подлетел всадник. Киммериец немного запоздал вскинуть обагренный кровью клинок, но, к счастью для него, наказания не последовало: пугливый, необученный конь скакнул в сторону чуть-чуть раньше, чем следовало. Меч всадника прошел слишком высоко и скользнул по клинку Конана. Ругаясь, всадник развернул непослушное животное и взмахнул мечом, намереваясь добить киммерийца. Конан ждал его, низко припав к земле: пусть, как следует, нагнется в седле. Когда же вражеский меч пошел вниз, Конан не стал его отбивать, а, наоборот, метнулся навстречу, оказавшись так близко от лошади, что грива стегнула его по лицу. Крепко ухватив запястье опускавшейся вооруженной руки, Конан мощным рывком вытащил противника из седла. Надо отдать должное хауранцу: грохнувшись на песок, он не остался беспомощно лежать плашмя, а сразу перекатился и даже не выпустил меча из руки. Мгновенно вскочив на ноги, он обрушил на Конана град свистящих ударов.

Вот только противник ему достался не по зубам. В ударах хауранца не было достаточной силы: то ли сказалось падение с лошади, то ли прежние раны были тому виной. Сделав вид, что раскрылся, Конан заставил спешенного всадника сделать слишком дальний выпад и потерять равновесие на мокром песке… И тотчас нанес ответный удар, прикончив хауранца милосердным, быстрым движением.

Вокруг стоял жуткий вой и лязг боя, но Конану показалось — или не показалось? — будто в момент гибели всадника одобрительный рев трибун сделался чуточку громче. Его слуха коснулись даже отдельные крики, каким-то образом прорезавшие всеобщий гвалт.

— Конан!!!.. — пронзительно вопили какие-то почитатели.

— Да здравствует Конан Сокрушитель!!!..

Киммериец стащил с головы неуклюжий шлем и ответил на приветствия, тряхнув промокшей вороной гривой.

Бой между тем близился к завершению. Xaуранцы рассыпались по арене, и те, кого не переехали колесницы, гибли под мечами гладиаторов, действовавших слаженно и безжалостно.

Всадники еще пытались помочь своим пешим товарищам, но напарывались на копья или оказывались без лошадей, и ссаженных конников тут же ловили и рубили буквально на части.

Большинство хауранцев погибло, сражаясь, посередине арены. Только двое бросили наземь оружие и побежали к воротам. Но как они ни кричали, как ни колотили в них кулаками, ворота оставались закрытыми. Вскоре подоспели колесницы и прикончили беглецов. К неописуемому восторгу толпы, наблюдавшей их гибель в трех шагах от себя…

Конан не стал принимать участия в расправе над обреченным врагом. Оглядев арену, он ощутил странное разочарование. Верхом, на воле, в своих родных предгорьях хауранцы славились как поистине непревзойденные воины. Здесь, в Цирке, это были несчастные пленники, сломленные если не духовно, то физически. После того, как их морили голодом, и пешими тащили сотни лиг по раскаленной пустыне, они мало что могли противопоставить сытым и хорошо тренированным гладиаторам. Словом, бой показался Конану определенно нечестным. Вместо битвы, достойной мужчин, на арене происходила какая-то показуха.

Что до гладиаторов, все они остались живы и на ногах. Те, кто был, с позволения сказать, ранен, мог похвастаться разве что помятой рукой или ногой или кровавой ссадиной на голове.

Вот вышли со своими крючьями и тележками жрецы в красных одеждах и начали убирать мертвых, а цирковые бойцы возобновили строй. И под громоподобные аплодисменты всего цирка развернутой шеренгой встали перед балконом Тирана.

— Великолепно! — провозгласил Коммодорус, утихомиривая разошедшуюся толпу широкими, повелительными жестами оратора. — Изменников постиг заслуженный конец, не иначе, предопределенный самими Богами, а наши герои в который раз покрыли себя славой, подтвердив свою непобедимую мощь! — И он торжественным движением ответил на салют гладиаторов, стоявших внизу с мечами наголо. — Мы приветствуем вас, герои Луксура!

Взрыв восторга, сопроводивший эти слова, далеко превзошел все, что Конан до сих пор слышал на этой арене. Зрители не просто аплодировали, — они еще и вовсю топали ногами по каменным плитам. Ничего удивительного, что Цирк задрожал. Даже песок на арене ощутимо зашевелился — так дрожит поверхность воды, готовой вот-вот закипеть в медном котле.

— А теперь — развлечение попроще, — продолжал Коммодорус, когда буря несколько стихла. — Наш почтенный гость, Управитель Бальбал, согласился принять в нем участие вместе со мной. Сейчас мы спустимся на арену!

Тут опять начался топот и крик, послышался свист и веселые выкрики. По всей видимости, то, что собирался предпринять Коммодорус, было знакомо и привычно зрителям и весьма ими любимо. Но ничего необыкновенного, сулящего острые ощущения, не содержало. Приготовления уже шли полным ходом. На арену вытащили огромную передвижную лестницу, покрытую ковром и окаймленную позолоченными перилами. Добрых два десятка рабов собирались установить ее около Врат Героев, чтобы Тиран и кто там еще пожелает могли без труда сойти вниз, на песок. А потом вернуться назад.

Тем временем гладиаторы удалились к стене арены, где уже стояли столы и скамейки, а рабы выставляли напитки и блюда с легкой закуской. Слуги вооружились кувшинами и губками и принялись отмывать загорелые тела бойцов от пота, крови и налипшего песка, одновременно помогая начищать оружие и доспехи. Солнце висело прямо над головами, жара стояла невыносимая. Многие воины рады были избавиться от разогревшихся металлических пластин доспехов и удушливых стеганых курток. Рабы полными кувшинами окатывали их водой, и происходило это под восторженно-игривые вопли зрителей, сидевших на ближайших рядах. Вернее сказать, зрительниц: здесь сидели в основном жены богатых луксурцев и их смазливые дочери, и все они тянулись вниз, поближе к своим любимцам, самым нескромным образом повисая на ограждении. Оттуда, где расположился Конан, Сатильды не было видно. Киммериец только надеялся, что она успела заметить: ни он, ни Рогант нисколько не пострадали.

Служители, вышедшие на середину арены со скребками, лопатами и тележками, запряженными осликами, уже прибрали напитанный кровью песок и лошадиные «яблоки». Теперь там полным ходом шли новые приготовления. Рабы раскатывали длинный ярко-малиновый ковер, простиравшийся от подножия передвижной лестницы почти до центра арены. Там поставили два мягких дивана и столик с напитками.

Вот громко залились трубы, загремели барабаны, и по лестнице спустилось двое мужчин.

Коммодорус шел горделивым, упругим шагом, держа в руке лук. На плече у него висел полный колчан стрел. Полнотелый Бальбал, в противоположность Тирану, был почти смешон. Он двигался неуверенно, неуклюже и спускался вниз явно без особой охоты. Его руку оттягивало длинное копье, слишком громоздкое и тяжелое для Управителя. Вряд ли он сумеет как следует метнуть его в цель. От него вообще не приходилось ожидать особенной прыти: даже крутые ступени были для него заметным препятствием — к полному восторгу толпы. У обоих мужчин также были мечи, висевшие в ножнах на поясе. Позади следовали два дворцовых стража с длинными алебардами. Достигнув нижних ступеней, Тиран отдал короткую команду, и стражники замерли, вытянувшись. Они не последовали на арену за господами. Коммодорус сразу направился по ковровой дорожке к столику и диванам, казавшимся маленьким островком роскоши посреди моря песка.

Верховный Управитель едва за ним поспевал. Выйдя на середину, Тиран и Бальбал не стали садиться, напротив, они как будто чего-то настороженно ждали. Народ аплодировал, отмечая про себя, как несхожи были двое мужчин. Потом трибуны притихли, а в дальнем конце арены начала открываться дверь. Она располагалась в одном из «носиков» овала. Именовали этот проход Вратами Зверей.

В темной дыре замаячили бесформенные тени. Потом на солнечный свет вышли три зверя. Это были степные львы, рыжевато-бурые, с черными гривами и темными кисточками на хвостах. Они выскочили наружу почти одновременно, ворча и огрызаясь один на другого, и на невидимых служителей, погонявших их вперед. У самого порога Врат лев, бежавший последним, всерьез набросился на предпоследнего. Раздалось яростное рычание, когти полоснули с треском, напоминавшим звук рвущейся парусины. Драку пресек низкий, повелительный рев вожака. Три зверя двинулись вперед, осматривая песчаное пространство блестящими глазами, привыкшими обшаривать горизонты южных саванн…

Они недолго задерживались под стеной: крики зрителей и мусор, сыпавшийся сверху, пришлись хищникам не по вкусу. Раздраженно рявкая, они пробежали вперед на полусогнутых лапах, примериваясь к единственной дичи, представшей их взглядам. А именно, к правителю Луксура, вдвоем со своим полнотелым сотоварищем ожидавшему их посередине арены.

Несмотря на порядочное расстояние, Конан без труда разглядел, что пленные хищники были измучены голодом. Ребра так и торчали на их гибких боках, покрытых шрамами и отметинами, оставленными поимкой и перевозкой. Киммерийцу доводилось видеть более крупных степных львов, но таких целеустремленных — еще никогда. Они надвигались на «дичь» короткими перебежками, все время, бросаясь из стороны в сторону, явно для того, чтобы сбить с толку свои жертвы и постепенно подобраться достаточно близко для прямого броска.

Коммодорус взирал на опасных хищников спокойно и с подчеркнутым безразличием. Он даже повернулся к столу и налил себе прохладительного в высокий бокал. Бальбалу же было определенно не по себе. Бедняга так и прирос к месту, вцепившись двумя руками в слишком длинное копье. Он судорожно крутился туда и сюда, и конец копейного древка неловко чертил по песку. Было видно, как дергался гребень его шлема, когда он поворачивал голову. Страх заставил его отбросить всякое достоинство.

Когда Коммодорус предложил ему бокал, он отказался, нервно взмахнув дрожащей рукой, и с величайшей тоской оглянулся на лестницу, устланную коврами. Это проявление страха вызвало презрительные перешептывания на трибунах. Бальбал вряд ли слышал. Он более не сводил взгляда со степных львов, припадавших к песку в опасной близости от его пухлого уязвимого тела…

Сидя под стеной арены, Конан слышал отдельные выкрики из толпы.

— Беги, Бальбал! Беги, трясущаяся медуза! — подал голос какой-то острослов. — Удирай, пока свою тогу не промочил…

— И кто тебя только поставил командовать городской стражей? — насмехался другой. — Смотри, львы сожрут!

— Как он дрожит! Сейчас сандалии свалятся! — прозвучал пренебрежительный женский голос. — А если бы кочевники ломились в городские ворота? Коммодорус — это, я понимаю, мужчина! Любо-дорого посмотреть! Вот уж кто знает, как надо драться!..

Как раз при этих словах Тиран натянул свой мощный лук и выпустил первую стрелу. Она попала во льва, подобравшегося совсем близко слева. Зверь так и взвился в воздух от боли и изумления. И завертелся, яростно кусая собственный бок.

Обеспокоенные такой неприятностью, два других льва затрусили вперед. Вторая стрела Коммодоруса угодила переднему прямо в грудь. Лев остановился как вкопанный. Потом рухнул на песок. Он был мертв.

Публика от души аплодировала. Еще звучали рукоплескания, когда хищник, подбитый первой стрелой, прыгнул так стремительно и внезапно, словно вовсе и не был ранен. Приземлившись у самого края ковра, зверь собрался в тугой жилистый ком и рванулся прямо на врагов, перевернув при этом обтянутый шелком диван.

Коммодорус поспешно вскинул лук, и стрела поразила льва на лету. Она вошла ему в горло, так что снаружи осталось торчать лишь яркое оперение, но прыжка, конечно, не остановила. Тяжелое, бьющееся в конвульсиях тело рухнуло между стрелком и его перепуганным спутником.

Удар лапы умирающего животного сшиб Коммодоруса с ног и выбил лук у него из ладони. Лук отлетел далеко прочь, ударяясь оземь, то одним концом, то другим, тетива порвалась.

Третий лев, полный ярости и сил, быстро бежал вперед, готовясь к прыжку. Бальбал пригнулся в каком-то подобии стойки, держа торчком свое бесполезное оружие. Он не смел повернуться спиной к опасности и попробовать убежать на лестницу. Он понимал, что все равно не успеет.

Коммодорус, привыкший действовать быстро, мигом вскочил на ноги. Выхватив тяжелое копье из обмякших рук Управителя, он живо опустил блистающий наконечник и крепко утвердил в песке черенок. В этот самый миг лев прыгнул, издавая громоподобный рев.

И напоролся прямо на стальное острие. Древко копья изогнулось и проехало по песку, но не сломалось.

Трибуны снова сошли с ума, сотрясая воздух приветственным криком. Коммодорус вскинул руки, приветствуя зрителей. Он держался с полным спокойствием, так, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло. Управитель Бальбал сначала попятился от обмякших туш хищников, потом повернулся и заковылял по ковровой дорожке, не обращая внимания на вопли толпы и думая только об одном: как бы скорее унести ноги с арены. Тиран еще какое-то время красовался, поставив ногу на труп льва. Потом быстрым шагом догнал своего гостя, и уже вдвоем, забрав с собой стражу, они вновь поднялись на балкон.

— Вот так наш Тиран добивается народной любви, — заметил сидевший рядом с Конаном Игнобольд. — Он одерживает нетрудные победы, а заодно унижает своих политических противников и разных подхалимов, если они ему не нравятся. Все чиновники, ясное дело, до смерти боятся арены, но поди откажись!.. Будет еще хуже, если народ начнет презирать…

Вскоре лестницу унесли, а мертвых львов уволокли конные упряжки, и был объявлен первый из послеполуденных поединков. Конану не довелось загодя ознакомиться ни с устными, ни с письменными объявлениями. Тем не менее, он с большим интересом следил, как Саркад, по праву считавшийся одним из лучших фехтовальщиков Империум-Цирка, сошелся с иноземным борцом по имени Ксотар Душитель.

Они встретились посередине арены, ибо Ксотар, не участвовавший в утреннем сражении, вошел через Врата Победителей. Ксотар, невысокий, коренастый, с необыкновенно толстой шеей, отличался оливково-смуглой кожей обнаженного торса: такой оттенок присущ был туранцам. Душитель разминался на ходу, так что по мышцам рук и груди пробегало волнообразное напряжение. Трудно было сказать, готовился ли он к бою или просто красовался перед зрителями.

На Саркада его упражнения не произвели видимого впечатления. У фехтовальщика был при себе меч, тогда как единственным оружием Ксотара был короткий хлыст, заткнутый за пояс.

Конан, однако, обратил внимание, что меч был тяжелым и длинным, — такой больше подходит для того, чтобы рассекать кольчуги и латы, а не пришпиливать в быстром выпаде почти нагого противника. К тому же Саркад, хоть и расстался со шлемом и щитом, все-таки не снял кольчужной рубашки, и она, должно быть, в некоторой степени отягощала и стесняла его.

Вероятно, Саркад не собирался доводить дело до ближнего боя и надеялся, что сумеет удержать противника на должном расстоянии…

Бойцы отдали салют Коммодорусу — и сошлись. Как и предвидел Конан, гибкий борец без особого труда ушел от могучего размаха меча… еще и еще раз… а потом проник под руку соперника, и тому не удалось достать его возвратным движением клинка. При этом хлыст свисал в руке Ксотара и казался почти безобидным, пока борец не хлестнул им снизу вверх, метко попав Саркаду в лицо и на какое-то время его ослепив.

Когда тот проморгался, было слишком поздно. Одна рука Ксотара уже обвилась змеей вокруг его шеи, другая вцепилась в звенья кольчуги. Саркад вынужден был упасть на колени. Он еще попытался замахнуться, но его рука дрогнула, а потом и вовсе выпустила оружие. Ксотар слишком хорошо знал, что делал. Он умело использовал свой вес, прижимая фехтовальщика к земле.

Рев толпы покрыл все прочие звуки. Люди размахивали руками, раздавался слаженный, ритмический топот множества ног. Кто-то мчался по проходам между рядами. Наверное, подумалось Конану, это спешили получить свой выигрыш те, кто ставил на Ксотара. Борец удерживал Саркада уже достаточно долго: наверняка ему засчитают победу!

Минуло невыносимо долгое мгновение, и вот, наконец, Душитель ослабил захват и поднялся.

Один его противник остался лежать на песке, обмякший, ужасающе бледный… и, вне всякого сомнения, мертвый. Конан поневоле задумался над тем, что же могло его погубить. Он не заметил никакого удара ножом, не было и крови.

Если бы хрустнули позвонки, киммериец непременно услышал бы этот хруст даже среди всеобщего шума. Да и в предсмертной агонии Саркад не корчился…

Конан сидел на жарком солнцепеке, и все-таки в спину словно бы потянуло жутким ледяным сквозняком. Он видывал на своем веку немало поединков и битв. Но ни разу еще при нем не удушали человека так умело и быстро!

Ксотар еще постоял над поверженным телом, на забаву толпе напрягая руки, похожие на толстые витые канаты. Потом важным медленным врагом удалился с арены. Новый поединок начался не сразу: надо же было позволить улечься радостному возбуждению на трибунах, дать зрителям время переварить новые впечатления.

В следующей схватке сошлись Сист (парень из цирковых новобранцев, приведенных Датом из трущоб Внутреннего Причала) и еще один — не слишком примелькавшийся гладиатор по имени Калликс. Сист по традиции изображал так называемого «рыбака». Его вооружение состояло из остроги, сети, снабженной грузилами, и ножа для потрошения рыбы. Конан видел, как парень тренировался во владении этим оружием. Не подлежало сомнению, что у него был богатый опыт рыбной ловли на речных отмелях. А может быть, и портовых драк… Его сеть так и носилась в воздухе, то свистя, как плеть, то пузырясь и опадая; Сист уверенно грозил ею сопернику, ничуть не боясь запутаться сам.

Юный Калликс был снабжен щитом, шлемом, копьем и мечом в ножнах. Когда начался бой, он, несмотря на кажущееся превосходство в вооружении, сразу обнаружил, что прорываться сквозь своеобразный заслон летучей сети трудно и небезопасно, а потому вынужден был все время отступать.

Потом он сделал ошибку: метнул копье. Делать этого ни в коем случае не следовало, ибо только копье и не давало Систу подобраться к нему вплотную. Ловкий уличный боец легко увернулся от копья и, пока его замешкавшийся противник вытаскивал из ножен меч, подскочил к нему вплотную. Первый взмах сети Калликс кое-как отвел своим коротким клинком, но оказался совсем не готов к удару тяжелых свинцовых грузил, с глухим лязгом шарахнувших его сбоку по шлему. Калликс потерял равновесие, качнулся вперед и тут же споткнулся, запутавшись в ячейках сети. Длинная зазубренная острога тотчас метнулась вперед, пронзив человеческое тело так же быстро и безжалостно, как какую-нибудь бьющуюся рыбешку.

Сист принял оглушительные поздравления толпы спокойно, с каменным лицом. Добив жертву коротким ударом ножа, он высвободил острогу и сеть. И, едва удосужившись поднять голову навстречу шквальному обвалу рукоплесканий, удалился через Врата Героев.

— Блистательная победа! — сказал Коммодорус с балкона. — А теперь — третья и последняя схватка! — Слова Тирана на всякий случай повторяли глашатаи, расставленные вдоль всего барьера арены. — Итак, высоко ценя труппу досточтимого Ладдхью, мы выставляем их нового бойца, Конана Сокрушителя, против всем известного чемпиона, Мадазайи Стремительного, называемого также Мастером Меча…

Для Конана эта новость прозвучала точно раскат зловещего грома. То есть он, конечно, наполовину ожидал, что сегодня ему вновь придется сражаться. Уберегая себя от лишних переживаний по этому поводу, он даже не стал интересоваться очередностью поединков. Но чтобы его первым противником на здешней арене оказался именно Мадазайя… так скоро… и уже ничего не переменишь, ничего не удастся придумать…

Многие гладиаторы были славными ребятами и добрыми приятелями, но в чернокожем кушите он ощущал поистине родственную душу. И Конан решил про себя: нет уж, ни убивать, ни серьезно калечить Мадазайю он не станет. Чего бы это ни стоило ему самому.

Киммериец вышел на середину арены, застегивая шлем (тот действительно давал кое-какую тень и к тому же скрывал выражение лица), и попытался встретиться с другом глазами. Не получилось. Его противник отрешенно шагал, опустив голову и глядя себе под ноги. Рядом с кушитом семенило двое цирковых рабов: один якобы протирал его щит, украшенный черной эмалью, другой наводил последний глянец на золоченые бляхи широкого металлического пояса, — безобидная показуха, простительная доселе непобежденному чемпиону. Конан все время косился на них краем глаза и спустя некоторое время испытал странное ощущение: ему стало казаться, будто рабы не столько возились с доспехами Мадазайи, сколько вели его к месту сражения. Можно подумать, без посторонней подмоги он туда не дошел бы! Они сопровождали его до самой середины арены, где уже потрудились уборщики, не оставившие на белом песке ни следа крови. Они чуть ли не поддерживали кушита под руки, помогая повернуться в сторону Тирана и приветственно поднять меч. Конан, блюдя обычай, сделал то же. Только тут рабы оставили их наедине и убежали к краю арены.

Стоя лицом к лицу с Мадазайей, Конан вдруг увидел, что ему не показалось: кушит действительно не вязал лыка! Чернокожего воителя опоили, без сомнения, подмешав какого-то дурмана в питье, которым их угощали после сражения с хауранцами… Он вроде бы держал меч наготове, но взгляд был тупым и безразличным. Между мыслью и действием пролег непреодолимый барьер…

Конан на пробу скрестил с ним мечи, желая разведать, осталось ли что-нибудь от мастерства несчастного Мадазайи. Кушит оборонился от его выпада, но так медленно и неуклюже, что столкнувшиеся мечи вместо звонкого лязга издали какой-то стук. Мадазайя был почти парализован. Он едва двигался!

Киммериец принялся лихорадочно соображать. Кому-то понадобилось ослабить Мадазайю, отнять у него великолепное искусство фехтовальщика. Но кому?.. И зачем?.. Тут он вспомнил недавние жалобы Хальбарда, его внезапную смерть… и его осенила догадка. Мадазайя, знаменитый Мастер Меча, был, конечно же, фаворитом в поединке против никому не известного киммерийца из цирковой труппы Ладдкью. Все ждали непременной победы кушита, а значит, поставив на него, больших барышей собрать было нельзя. А вот если кто-нибудь поставил деньги на Конана, неожиданный проигрыш Мадазайи мог принести тому человеку целое состояние.

В общем, дело обстояло как раз так, как и предостерегал сам Мадазайя: тот, кто завоевал признание и славу, должен многого опасаться…

… Поединщики топтались и медлили, и зрителям это не нравилось. Они ждали стремительного кровавого действа, но приходилось довольствоваться лишь вялым и редким скрежетом клинка о клинок.

— Деритесь, трусы! — начало раздаваться с трибун.

— Давай, круши Сокрушителя, отважный кушит! Я на тебя деньги поставил!

— Эй, вы! Вас туда зачем выставили? Драться или танцевать?

— Кровь… Где кровь? Мы хотим крови!..

Постепенно луксурцы перешли от слов к делу: на арену полетели камни и всяческие отбросы. Конан понял, что придется биться всерьез. Не то, пожалуй, толпа перестанет довольствоваться ролью зрителей, хлынет через заграждение и, чего доброго, разорвет обоих на куски.

— Шевелись же ты!.. — прошипел он, ударяя по мечу Мадазайи. — Приди в себя, дружище! Надо изобразить хоть что-нибудь, чтобы унялись эти стервятники!..

Он заскакал взад и вперед, делая якобы выпады и якобы защищаясь, отшвыривая меч Мадазайи то влево, то вправо. Кушит рассеянно возвращал клинок в исходную позицию — перед лицом.

Усилия Конана только вызвали новый град насмешек.

— Да убей ты его, что возишься! — кричали с трибун. — Зачем держать его в Цирке, если он не хочет сражаться? А с ним и тебя, труса жалостливого…

С киммерийца ручьями лил пот, больше от отчаяния, чем от жары. Он чувствовал себя беспомощным, как таракан, угодивший на раскаленную сковородку.

— Мадазайя!.. — сипло повторял он. — Дерись!.. Ну же!..

Пытаясь пробудить внимание кушита, он крепко огрел его плашмя по шлему, — раз, другой, третий.

— Просыпайся, дубина! Ты что, такой же бесполезный мешок, как и все ваше черномазое племя? Сражайся, гад, пока я пинками не загнал тебя назад в вонючие джунгли…

Удары и самые мерзкие оскорбления сыпались щедрым градом, и наконец Конан воспрянул духом, заметив, как что-то изменилось в его выражении черного лица, наполовину скрытого забралом. Потом он увидел, как внезапно сузились глаза Мадазайи, а ноздри начали раздуваться… И вот, наконец, мечожил в руках Стремительного и зазвенел о клинок Конана, точно молот о наковальню. Зрители взревели и завыли от восторга, точно стая диких животных.

— Вот так-то лучше, — отражая удары, подзадоривал друга киммериец. — Пусть получат за свои деньги то, чего хотели. А потом прикинемся, будто один из нас тяжело ранен…

Но в следующий миг Мадазайя насел на него так, что Конан прохрипел сквозь забрало:

— Потише, парень, вот ведь разошелся! Потише, тебе говорят!.. Зачем мне или тебе тут помирать?..

На его беду, отрава, подсыпанная в питье чемпиона, продолжала действовать. Мадазайя, хоть и пробудился к активным действиям и вновь обрел былую энергию, все так же пребывал во власти дурмана. Он ничего не слышал, а если и слышал, то смысл до него не доходил. Он и не думал прекращать безумного натиска, гоня Конана назад свистящими взмахами меча.

— Хватит, олух!.. — безуспешно взывал к его помраченному разуму киммериец. — Мало ли чего я наговорил, я же ничего такого не имел в виду!..

Конан уже ощущал мучительную усталость и гадал про себя, надолго ли его хватит: отражать бешеные удары делалось все трудней.

— Притворись, что бьешь низом, — взмолился он, — а я упа… о-о-ох!..

Он еще не договорил, а меч Мадазайи уже метнулся к его телу на высоте пояса. Конан загородился клинком, но положение было весьма неудобное, меч кушита проскрежетал по металлу и все-таки достал ближним краем незащищенное тело. По груди Конана потекла кровь, он кувырком полетел на песок.

— Мадазайя! О, Мадазайя!!! — вопили со скамей те, кто ставил деньги на чернокожего. — Изруби в кровавые куски этого никчемного северянина!.. Да здравствует наш любимец, Мадазайя Стремительный, Мастер Меча!..

Конан, терзаемый болью от раны, сам не был твердо уверен, оказалось ли его падение подстроенным — или все-таки настоящим. Он преисполнился самых черных предчувствий относительно того, что должно было сейчас произойти.

Свирепый соперник грозно возвышался над ним, глаза горели в прорези уродливого шлема. Вот взвился над головой тяжелый меч, вот достигли апогея вопли толпы… Конан неуверенно поднял клинок для защиты и приготовился, если удастся, хотя бы лягнуть Мадазайю и тем спасти свою жизнь…

Меч кушита обрушился вниз по широкой дуге, вколотив клинок Конана в белый песок. Ножища в плетеной сандалии наступила киммерийцу на локоть, пригвоздив его правую руку.

Восторженные зрители безумствовали.

— Победил, победил, все в порядке! — пробормотал Конан, внимательно следя, не размахнется ли Мадазайя для добивающего удара. — А теперь слез бы ты с меня, парень, а я притворюсь мертвым. Притворись, что ты меня уже убил!

Раны у него были вполне поверхностные, но кровь лилась вовсю. Он догадывался, что со стороны его тело выглядело так, словно над ним потрудилась стая стервятников.

Мадазайя опустил меч и приставил его к груди Конана. Так, что тело ощутило зловещий холодок стали, а конец клинка окрасился кровью из раны. Потом кушит высоко воздел окровавленный меч, знаменуя победу. Империум-Цирк буквально бился в судорогах, тысячи голосов славили своего любимца.

— Это, — негромко сказал Мадазайя, — научит тебя, киммериец, следить за тем, что болтает твой поганый язык…

Он убрал ступню с локтя Конана, и по тому, как он двигался, варвар понял, что Мастер Меча был еще не вполне тверд на ногах. Тем не менее, Мадазайя весьма удачно изобразил торжество победителя. Он сорвал с головы шлем и, высоко подняв меч, медленно повернулся кругом.

К шуму трибун между тем добавилась суета: горожане, возбужденные представлением, помчались получать свой выигрыш. Кто-то бежал к выходам, кто-то — к ограждению арены. Иные переваливались через барьер, приземлялись внизу и спешили к выжившим гладиаторам.

Двое цирковых служителей вернулись за Мадазайей. Вид у обоих был такой, словно они сомневались, не примерещился ли им исход поединка. Их, впрочем, почти сразу отмела в сторону орава вопящих болельщиков, заклубившаяся кругом кушита. Песок, поднятый десятками бегущих ног, пылью осел на распростертое тело еще лежавшего Конана. Подхватив на руки своего героя, болельщики несколько раз с триумфом пронесли чернокожего победителя вокруг его «безжизненной» жертвы. Конан, смотревший сквозь ресницы, видел, как Мадазайя пошатывался у них на плечах. По счастью, двое рабов, лелеявших неведомые замыслы, так и не смогли до него дотянуться. Вскоре они смекнули, что ничего не получится, и отступились.

Поклонники; решил Конан, сумеют наилучшим образом позаботиться о своем кумире. А там развеются и остатки дурмана, которым опоили кушита. Еще немного, и почему бы не встать и не затеряться в толпе…

Тут кто-то начал хватать его за руки и за ноги, и Конан открыл глаза, залепленные кровью и песком. Над ним склонились двое жрецов в багряных одеждах. Их молодые лица были угрюмы, а поблизости стояла ручная тележка.

— Брысь, вампиры! — зарычал на них Конан, стараясь, впрочем, не привлекать лишнего внимания. — Жадное Сетово отродье! Собрались мумию из меня сделаться. Погодите уж, пока я помру!..

И он поднялся на ноги, оставив шлем и меч на песке и прикрывая одной рукой разодранную грудь. Служители мертвецкой безразлично пожали плечами и молча удалились, забрав свою тележку. Что касается зрителей, то лишь немногие выказали какое-то удивление, заметив неожиданное «воскресение» киммерийца. Тем не менее, Конан постарался скорее затесаться в гущу толпы — от греха подальше.

… И внезапно подумал о Сатильде! Если она смотрела с трибун, то, должно быть, сочла его действительно мертвым. Или серьезно раненным. Он посмотрел вверх, но не смог найти ее взглядом. Ложа, в которой он давеча заметил ее, была пуста. Стараясь не привлекать особого внимания, он оглядел передний ряд сидений вдоль всего овала арены. Сатильды не было. Он даже усомнился, видела ли она его поединок с Мадазайей.

Пока он дрался с кушитом, ему было не до того, чтобы высматривать акробатку. Может, к тому времени она успела покинуть трибуну?..

Толпа уже направлялась к Вратам Героев. Там, где недавно отдыхали гладиаторы, не занятые в единоборствах, давка творилась неописуемая. Полоумные зрители спустили с ограждения, нарочно припасенные веревочные лестницы, и со всех ног бежали прикоснуться к своим кумирам. Женщин было не меньше, чем мужчин. Может, там и Сатильда?..

Конан начал проталкиваться вперед…

— Для мертвеца ты выглядишь довольно-таки озабоченным, — произнес рядом с ним насмешливый женский голос. — А мне-то внушали, будто мертвые отрешаются от мирских забот…

Голос был чувственный, глубокий, — такие часто бывают у рыжеволосых. Конан обернулся, чтобы испепелить назойливую зрительницу мрачно-угрожающим взглядом. Но за первым взглядом последовали еще и еще: такова оказалась ее роскошная красота, слегка стесненная шелком с золотыми пряжками и самоцветами. Наряд стигийки состоял из облегающих штанишек и блузки.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что все облачение представляло собой один кусок ткани, облегавшей прекрасное тело наподобие второй кожи. Лицо, густо накрашенное и обрамленное короной медных от хны завитков, казалось маской Богини из храма Иштар. У женщины не было возраста: время, по-видимому, попросту не касалось ее. Стигийка показалась Конану драгоценной игрушкой в изящной полупрозрачной обертке.

— Да, похоже, ты не так уж и мертв, — сказала она. — Я действительно вижу какие-то признаки жизни или мне кажется?

Теперь она была совсем рядом с ним и откровенно рассматривала его с головы до ног. Он тоже посмотрел на себя. Вид у него был еще тот: весь в крови, поту и песке, из раны на груди еще сочилась липкая жидкость. А всю одежду составлял бронзовый пояс гиревика да юбочка-килт из железных листков.

— А тебе, стало быть, нравятся мертвецы? — в свою очередь спросил он рыжеволосую.

— Иногда мне случается вдохнуть в них жизнь, — ответствовала она. — А еще я даю им причину подольше оставаться в живых. — Взяв киммерийца за руку, она провела его Вратами Героев. Конан, немного посопротивлялся, но больше для виду. — Пошли, перевяжем царапины…

— Как тебя зовут? — спросил киммериец. — И еще: ты так заботишься обо всех гладиаторах или только о неудачниках?

— Я — Вивит, — представилась она. — И я думаю, что из всех здешних чемпионов Конан Сокрушитель менее всех склонен оказываться в неудачниках. Разве что он сам пожелает проиграть бой…

— Похоже, — проворчал он, — ты пристально за мной наблюдала.

И он, идя рядом с ней по тоннелю, слегка обнял Винит, притворяясь, будто опирается на ее гибкие плечи, хотя на самом деле никакая опора ему не требовалась.

— У некоторых знатных стигиек есть обычай, — начала объяснять его спутница. — Если эти женщины располагают свободным временем и притом не связаны соображениями долга, они выбирают себе любимца среди гладиаторов, чтобы оказывать ему всяческое покровительство… — Она набрала полную грудь воздуха, словно принимая какое-то решение, и продолжала: — Эта помощь и покровительство может проявляться очень по-разному. Скажем, впервые увидев своего избранника, женщина может бросить ему кошелек золота…

— Вот как! — сказал Конан и понимающе кивнул.

Деньги, которые он обычно таскал при себе, сейчас лежали в тайнике, в домике, где они жили с Сатильдой. — Ты имеешь в виду, это вроде того, как богатые люди помогают наезднику содержать призового скакуна. А скажи-ка мне, Вивит, что обо всем этом думают мужья тех благородных дам, что покровительствуют нашему брату?

Вивит улыбнулась, уютно устраиваясь у него под рукой.

— Лично мой муж, — сказала она, — от всего этого очень, очень далек. Он, видишь ли, купец родом из Коринфии. Он все время ездит туда с караванами и отсутствует по целому году. Это сберегает мне уйму времени и сил, чтобы как угодно развлекаться.

— Ясно, — проворчал киммериец.

Больше сказать ему было особо нечего.

Он прошел вместе с Вивит через сад, в тени которого рука в руке гуляли мужчины и женщины. Иные из гладиаторов уже обнимали какую-нибудь поклонницу, а то и двух сразу, другие утоляли жажду вином, щедро лившимся из бутылей и бурдюков.

Непосредственно к баням примыкал крытый павильон, служивший для переодевания, а заодно и для врачебной помощи раненым. Здесь помещались массажные столы и скамьи, горячие и холодные ванны. Врачи-невольники бесплатно раздавали из каменных кувшинов мази и притирания. И в теплом бассейне, и в павильоне было уже полным-полно атлетов и их гостей. Конан надеялся отыскать здесь Сатильду, но ее по-прежнему нигде не было видно. А Вивит и не думала от него отставать.

— Сядь вот на эту скамью и сиди смирно, я сейчас принесу воды с пихтовой живицей, — распорядилась она. — Это поможет заживлению ран и не даст им воспалиться. — Она убежала давать распоряжения врачам и вскоре вернулась с тазиком ароматной дымящейся жидкости. — Теперь приляг, а я всю эту дрянь с тебя смою… — Конан повиновался, и мягкие пальчики двинулись в путь по его ребрам, размазывая горячее пощипывающее лекарство. — Благодарение Отцу Сету! — радовалась Вивит. — Раны не так глубоки…

Она терпеливо обмывала его тело, счищая кровь и песок и нисколько не беспокоясь, что запачкает при этом свое собственное шелковое одеяние.

— Эта жестяная чешуя больше тебе ни к чему, — заявила Вивит, принимаясь за металлический килт. — И эта жалкая тряпка. Только мешает!

Она обрабатывала края раны с бесконечной заботой и нежностью, хотя киммериец не выказывал никаких признаков боли. Когда длинный неглубокий порез был должным образом очищен и промыт, Вивит умело наложила припарку из какой-то травяной мази и перевязала ему торс хлопчатой лентой, обхватив шею, грудь и живот.

— Вот так, — сказала она. — И не сползет, и двигаться тебе не помешает.

Конан посмотрел на повязки и заметил:

— До мумии еще не дошел, но наполовину приблизился.

— Ну, уж не наполовину! — возразила она. — А теперь перевернись-ка на живот. Какие у тебя мышцы! И как они, должно быть, устали после сражения! Небольшое растирание тебе определенно не повредит. Я как раз припасла немножко лекарственного масла из восточного Шема… Правда, здорово пахнет?

Недолго думая, Вивит уселась на киммерийца верхом и взялась за работу. Нежась под ее ладонями, Конан отметил про себя, какое праздничное настроение царило вокруг. Из бассейна доносился хохот и плеск воды, хриплые голоса гладиаторов мешались со звонкими и высокими женскими. Было многолюдно и в самом павильоне: повсюду лежали и сидели атлеты, окруженные жмущимися к ним, отчаянно заигрывающими поклонницами. Кое-где в укромных уголках виднелись клубки сплетавшихся тел и раздавались страстные вздохи. Кто-то за кем-то гонялся нагишом, хмельной и веселый.

— Теперь лучше? — осведомилась Вивит. — Ну-ка перевернись: может, у тебя и с другой стороны что-то болит? Ты знаешь, мое масло прямо-таки творит чудеса. Оно придает силу мускулам и омолаживает плоть, оно…

— Конан! Ты ранен?..

С другой стороны помещения к ним приближалась неизвестно откуда взявшаяся Сатильда. Вивит волей-неволей пришлось прекратить свои заботы.

— Я понятия не имела, что тебя опять заставят сражаться! — подойдя вплотную, взволнованно продолжала гимнастка. — Вот я и ушла с игр пораньше, вместе с государем Альцестием и его свитой. Потом, смотрю, твое имя на объявлении! Я бегом назад…

Оставив в покое намасленные бока киммерийца, Вивит повернулась к Сатильде.

— Ты, наверное, акробатка! — сказала она. — Ничего удивительного, если Альцестий решил за тобой приударить. Ему нравятся худенькие чужестранки.

— Я не поехала к нему на виллу и даже в носилки с ним не садилась, — сказала Сатильда. — Я так перепугалась, когда узнала… Конан, у тебя все в порядке?

— Раны не тяжелые, — хозяйским тоном ответила Вивит, загораживая ей дорогу. — Я их уже перевязала. Теперь ему надо хорошенько отдохнуть, возможно, принять целебную ванну, и…

— Вивит, Сатильда, — сказал Конан, слезая со скамьи.

Блюдя скромность, он уже застегнул на себе свой боевой килт.

— Спасибо вам обеим за ваше благосклонное внимание. Честно говоря, я на ногах не стою и с удовольствием уберусь поскорее из этого сумасшедшего дома… — И он мотнул головой в сторону веселой оргии, вовсю разворачивавшейся в двух шагах. — Но если вы собирались помочь страждущим, то, пожалуй, дело найдется….

При этом он смотрел на рослого, мускулистого мужчину, сидевшего на скамье у двери по ту сторону павильона. Это был Мадазайя, которого восторженные болельщики принесли сюда на руках. Мастер Меча снова обмяк и тупо смотрел перед собой. Полуодетые красотки останавливались полюбоваться им, погладить бугрящиеся могучими мышцами плечи. Чернокожий исполин никак не отзывался на ласки, и девушки отходили прочь, полагая, что он попросту пьян.

— Наш друг никак не очухается от дурмана, которым его опоили перед поединком, — сказал Конан, ведя за собой женщин к беспомощному Мадазайе. — Должно быть, крепкого зелья ему намешали. Давайте-ка заберем его отсюда и позаботимся, чтобы никто не обидел, пока приходит в себя. Отведем его в нашу труппу: авось Бардольф или Ладдхью что-нибудь изобретут…

Глава десятая «О, МИЛОСЕРДНЫЙ ТИРАН…»

Согласно давней традиции, на следующий день после цирковых игрищ состоялись похороны. Убитого Хальбарда для успокоения умов объявили погибшим на тренировке. Его погребли в стене Цирка, в одной нише с двумя новичками — Саркадом и Калликсом. Эти двое еще не успели заработать широкой известности, так, что им в некотором смысле повезло. Если бы не Хальбард, они таких посмертных почестей вряд ли бы удостоились.

Толпа, собравшаяся в утренней тени под западной стеной Империум-Цирка, была невелика. Плачущие родственники, Мемтеп с кучкой служителей арены, несколько держателей ставок и местных вдов, не пропускавших случая порыдать на похоронах, — вот и все, кто стоял перед каменной аркой и ждал, чтобы в ней установили мумии, а потом замуровали отверстие.

Чуть-чуть запоздав, явилось несколько гладиаторов, в том числе Конан. Их приход вызвал некоторое оживление в толпе, но в основном потому, что вместе с мужчинами пожаловала Матильда и привела на золоченом поводке свою ночную тигрицу.

Конан тоже снискал некоторую долю внимания. Он заметил, как любители делать ставки приглядывались к его повязкам, стараясь определить по ним, серьезны ли раны. Впрочем, другие гладиаторы выглядели немногим здоровее его: в основном потому, что накануне вечером они допоздна кутили в «Прогулочной барже» и, как следует, нализались, Мадазайя, Мастер Меча, держался на ногах без посторонней подмоги, мрачно терпел общество Конана и предвкушал, как разыщет подмешавших отраву ему в питье.

— А где Заггар? — поинтересовался Конан, обводя взглядом печальное собрание. — Почему он не здесь? Он же вел дела Хальбарда, или я ошибаюсь? Еще уговаривал его проиграть вчерашний поединок…

— Если тебе попадется этот хорек, не рви его сразу на части, — зловещим тоном попросил Мадазайя. — Оставь и мне немножко. Я бы с удовольствием задал ему пару вопросов…

Жрец Сета, облаченный в серое, уже завел нескончаемую и абсолютно невразумительную молитву на древнестигийском. Мумию Хальбарда как раз поднимали стоймя с помощью веревки. Из плотно намотанных льняных саванов на груди выглядывала узорчатая бронзовая рукоять декоративного меча, полагавшегося по ритуалу. Конан обратил внимание на то, что Хальбард, превращенный в мумию, выглядел гораздо стройнее, чем был при жизни. А подметив, с какой легкостью перебирали веревку двое рабочих, стоявших на деревянных козлах, киммериец окончательно убедился: жрецы в красном избавили старину Хальбарда от порядочной части его веса…

Рабочие, трудившиеся внизу, были из той же команды, что давеча готовила всякие новшества на арене. Конан заметил, как один из остолопов изготовился помочиться в кадку с раствором, предназначенным для замуровывания Хальбарда. Киммериец наградил его таким убийственным взглядом синих глаз, что олух быстренько отступил прочь, пробормотав извиняющимся тоном нечто вроде «помогает схватыванию раствора».

Наконец все три мумии установили стоймя, закрыли ивовой плетенкой и наложили известку.

Напротив лица каждого из троих героев приделали гипсовую посмертную маску, отличавшуюся идеальным сходством с оригиналом. Когда раствор окаменел, проворные резчики вырубили имена и нанесли рельефный узор из скрещенных мечей и извивающихся змей. Могила, правда, оказалась расположена высоковато на стене, так что все подробности снизу рассмотреть было трудно. Однако прийти поклониться и полюбоваться никто не мешал. Просто одно из сотен других погребений героев. Не больше, но и не меньше.

Из всех собравшихся на траурную церемонию лишь один человек обладал какими-то животрепещущими новостями и был не прочь ими поделиться. Бородатый толстопузый вельможа Удольф, сопровождаемый двоими телохранителями, стоял с краю толпы. Он приветствовал Конана и его друзей кривоватой улыбкой. Вид у него был несвежий и помятый, но не более, чем всегда. Видимо, во время вчерашнего дебоша он все же не перешел обычных для себя пределов разврата.

— Итак, — заметил он не без некоторого цинизма, — еще три лица украсили Стену Погребений. Еще три жизни брошены в кровавую денежную мельницу, именуемую Империум-Цирком…

— Еще троим не удались попытки завоевать богатство и славу, — поглаживая шею тигрицы, отозвалась Сатильда.

— Славы у Хальбарда было более чем достаточно, — заявил Мадазайя. — Он одержал очень много побед. Вот только счастья вне арены они ему не принесли. Скорее даже наоборот!

— Увы, так часто бывает с непобедимыми гладиаторами, — сказал Удольф и бросил на кушита многозначительный взгляд. — В обычной жизни их прославленное мастерство нередко доводит их до беды. Вечно они ссорятся не с теми, с кем надо бы.

— Ну и с кем, интересно бы знать, поссорился Хальбард? — спросил Конан. — И из-за чего? Осмелюсь предположить, что-нибудь связанное со ставками?

— Вон те охотники за сведениями не пожелали мне ничего рассказать, — Мадазайя кивнул вслед быстро удалявшимся «жучкам». — Утверждают, будто ни о чем понятия не имеют. Хотелось мне треснуть их головами друг о дружку, но как-то неловко. Все-таки похороны…

— Наверняка есть кто-нибудь, кто что-то знает, — проворчал Конан, задумчиво поглядывая на Удольфа. — Весь вопрос в том, как его отыскать!

Телохранители вельможи подались вперед при этих словах, но Удольф улыбнулся и жестом заставил их успокоиться.

— Я полагаю, за некоторыми ответами вам далеко ходить не придется, — сообщил он друзьям. — У вашего юного приятеля Дата имеются глаза и уши в каждом переулке, в каждой пивнушке Луксура. Многие сверстники Дата, живущие здесь, почитают его своим вожаком…

— А это мысль! — кивнул киммериец. — Надо будет его расспросить!

Ритуальные причитания и биения себя в грудь, знаменовавшие конец церемонии, уже шли своим чередом. Большинство гладиаторов, вызванных сюда Конаном, отправились по домам досыпать. Мадазайя собрался по их стопам: он был еще слаб после вчерашнего отравления.

Удольф же отозвал в сторонку Конана и Сатильду. Несмотря на ранний час, сна у него не было ни в одном глазу.

— Вот что, ребята, — сказал он им. — Лично я не собираюсь заваливаться на боковую и дрыхнуть до полудня. Настал день, и я свеж: мне достаточно переодеться. Если вы не против отправиться ко мне посмотреть виллу и разделить со мной поздний завтрак — милости прошу. Идемте, окажите мне честь! Я имею в виду всех троих, — добавил он, указывая на тигрицу.

Конан и Сатильда переглянулись и не стали отказываться. Конан не больно-то боялся вельможи и двоих его телохранителей и притом знал, что Сатильда вполне в состоянии о себе позаботиться. Да какая опасность вообще могла им грозить, пока с ними Квамба?

Удольф без промедления повел их по улице, огибавшей Империум-Цирк. За Вратами Приговоренных она сбегала вниз по склону холма, мимо живых шпалер и садовых оград. Именно здесь, на самом углу, один из спутников Удольфа достал ключ и отпер неприметную заднюю дверь.

Внутри, вокруг журчащего каменного фонтана, буйствовала роскошная зелень. Повсюду виднелись мраморные скамьи и мозаичные столики. Сквозь позолоченные двери террасы можно было рассмотреть великолепную столовую, уставленную бесценными сокровищами из дальних стран. А ведь это был всего лишь крохотный уголок настоящего дворца, вздымавшегося вверх еще на три или четыре этажа! Окна закрывали прекрасные решетки, блестевшие золотом. Конан присмотрелся и решил, что даже они сами по себе стоили больше, чем королевские сокровищницы иных западных государств.

Удольф провел своих гостей во внутреннюю гостиную, столь же роскошную, но несколько более домашнюю. Усадив Конана и Сатильду на возвышении, заваленном бархатными подушками (тигрица Квамба предпочла шкуру зебры возле алебастрового очага), вельможа скинул грязный плащ на руки одному из прислужников.

— Вот теперь я могу расслабиться и побыть самим собой! — сказал Удольф.

Сунув руку под шелковую тунику, он вытащил наружу толстую стеганую накладку, и оттопыренный живот внезапно исчез, став подтянутым и плоским. Наклонившись к полированному зеркалу, Удольф отодрал от лица косматую черную бороду, парик и густые усы и побросал все это на туалетный столик. Когда он вновь повернулся к гостям, это был коринфиец с правильными чертами лица и кудрявыми светлыми волосами.

Это был Коммодорус, прославленный луксурский Тиран.

Тигрица, должно быть, смутно почувствовала беспокойство хозяйки. Приподняв угольно-черную голову, она басовито замурлыкала, но это мурлыканье могло сойти и за рычание. Несколько мгновений прошло в неловком молчании.

Первым заговорил Конан:

— Если я правильно понимаю, ты переодеваешься и в таком виде посещаешь худшие гадюшники и притоны своего города. И там трешься между неимущими чужеземцами и угнетенной беднотой, заводя крамольные разговоры против себя самого…

Коммодорус обезоруживающе улыбнулся:

— А что, разве есть лучший способ выяснить действительные настроения в народе? По-твоему, лучше выслушивать то, что перевирают на свой лад храмовые соглядатаи, да всякие лизоблюды и подхалимы?

— Но разве ты не боишься, Государь, — подала голос Сатильда, — что кто-то прислушается к той крамоле, которую ты сам разносишь, и устроит заговор, пожелав свергнуть твое правление? Или ты берешь на заметку таких шептунов, а потом присылаешь за ними стражу?..

— Это все чепуха, — небрежно бросил Тиран и отступил за инкрустированную деревянную ширму переодеться.

Вскоре он появился оттуда в чистой тоге по колено длиной. Она красиво облегала его мускулистое тело.

— Милая моя, — продолжал он, — я нисколько не опасаюсь, будто болтовня каких-то пьяниц в таверне способна подорвать мою власть. Для этого у нее слишком прочные корни: любовь моего народа, могучие союзники и несметные богатства, о которых новичкам трудно строить даже приблизительные догадки… — Он рассмеялся, продемонстрировав крепкие белые зубы. — Но не будем терять время: я обещал покормить завтраком всех вас троих. Лично я обыкновенно завтракаю на бельведере…

Он отпустил телохранителей и отдал соответствующие распоряжения слуге, возникшему на пороге. На голове у слуги был тюрбан, одежду украшали кисточки. Раб удалился, и Коммодорус повел гостей внутрь огромной виллы. Конан, Сатильда и Квамба проследовали за ним по центральной галерее, потом вверх по винтовой лестнице, мимо сверкающих окон и распахнутых дверей роскошных чертогов. Достигнув самого верха, они прошли под прозрачным навесом из затемненного стекла с полированными серебряными переплетами и оказались на крыше. Крыша эта сама по себе была чудом: здесь вились, давая тень, виноградные лозы, стояли диваны и мягкие кресла. Гостей уже ждал накрытый стол, заставленный фруктами, сырами невиданных сортов, всевозможными мясными блюдами и нежным печеньем. Сидя за столом, можно было любоваться прекрасным видом на изрядную часть Луксура, в том числе громадой Империум-Цирка, стоявшего через улицу.

Тиран пригласил Конана и Сатильду разделить угощение, что они и сделали. Квамба растянулась на полу. Ей были предложены сырые яйца; она раскалывала скорлупу и подбирала содержимое языком с полированной мозаики пола.

— Вот мои владения, — сказал Коммодорус, облокотившись на резную каменную балюстраду, и жестом, обводя всхолмленное пространство города, ограниченное массивной стеной.

Воздух над крышами только-только начинал дрожать от дневной жары.

— А вот, совсем рядом с нами, их центр… — И он изящным жестом привлек внимание гостей к тяжеловесной округлости Империум-Цирка, до которой с того места, где они расположились, можно было доплюнуть. — Не все это понимают, но в определенной степени именно в нем средоточие моего могущества. Меня утвердили на вершине власти шесть лет строительства и улучшения Цирка!

Сатильда, лакомившаяся медовой булочкой, вежливо спросила:

— Если я не ошибаюсь, шесть лет и составляют большую часть оговоренного срока твоего правления, Государь?

Коммодорус одарил ее ослепительной улыбкой:

— Семь лет назад, в день праздника Баст, меня избрали Тираном Луксура с семилетним сроком правления. В то время я был почти неизвестен своим будущим подданным, и выбрали меня в основном за мое положение в среде коринфийских купцов. На самом деле мне была уготована роль жалкой пешки в руках стигийского жречества. Я должен был обеспечить им влияние при дворе западных владык, навести дипломатические связи, распространить их бесовскую религию в виде тайных сект по всему миру, не гнушаясь ни убийством, ни подкупом, ни обманом… — Он тряхнул головой, словно вспомнив что-то смешное и несколько постыдное, и продолжал: — Но с тех пор город процветает. Неизмеримо выросла торговля, улучшилась оборона, а территория, с которой мы собираем дань, расширилась далеко на юг… Мое имя произносят среди плеяды величайших правителей, которых до нынешнего дня видел Луксур, все равно, как они назывались: царями, князьями или тиранами. А простые горожане любят меня за то, что я таков, каков есть. За то, что они меня видят лицом к лицу на арене Империум-Цирка…

— Значит, — удивилась Сатильда, — ты возишься с Цирком, ибо он для тебя — только средство?..

— Вот именно. Приглядитесь к самой форме здания! Разве оно не похоже на гигантский рупор, через который я обращаюсь к народу? На большую плодородную долину, которую я засеваю семенами своего влияния? Вы видите перед собой величайший инструмент, которым когда-либо делалась политика… ну, может быть, исключая бесплатную раздачу зерна. И потому я полагаю, что у жрецов и вельмож просто не будет другого выбора, кроме как на предстоящем празднике Баст вновь назначить меня Тираном Луксура. Только теперь не на семь лет, а пожизненно.

— А еще, — сказал Конан, — как, наверное, это удобно — иметь возможность скормить своих противников диким зверям на арене…

— О, нет, нет, мой дорогой Сокрушитель, — поправил его Коммодорус. — Я нахожу, что гораздо полезнее их унижать, а не уничтожать. И не только противников, но и слабых союзников вроде Управителя Бальбала. Вы видели вчера наше маленькое представление? — И он, улыбаясь, подождал, пока они не кивнули. — И, конечно, вы слышали от людей, что я когда-то блистал на аренах благородной Коринфии? Еще до того, как попал в Стигию? Ну, вообще-то… — тут он лукаво подмигнул им обоим, — не надо верить всему, что люди болтают. Тем не менее, в Коринфии я служил в королевской гвардии, в тяжелой пехоте, и сноровки пока еще хватает морочить голову моим горожанам. Что их впечатляет больше всего? Насилие. Хорошо, вот вам насилие, сколько угодно и какое угодно…

— В самом деле, — со сдержанным восхищением поддакнула Сатильда, — зрители были в восторге от твоей… охоты на львов. Хотела бы я, чтобы мне за мои акробатические трюки так аплодировали!

— Когда-нибудь будут, — сказал Тиран, и доброе пожелание прозвучало вполне искренне. — Однако нынче все внимание толпы должно быть сосредоточено только на мне. Все дело в моем грядущем переизбрании и некоторых шагах, которые я намерен предпринять, дабы упрочить свое царствование. Я хочу, чтобы все были на моей стороне, и в особенности войска. Видите ли, на каждом представлении сидят и аплодируют высшие офицеры. Или, на худой конец, их любовницы. Я завоевываю их уважение, показывая, на что я способен. Это же относится и к местной знати… — Он махнул рукой в сторону роскошных строений, окружавших его виллу. — Им надоел мелочный присмотр и бесконечные поучения заплесневелых жрецов. Они тянутся к заморским товарам и желают свобод, подобных тем, что царят у нас в Коринфии. Они ценят передовое правление, не чурающееся общения с иноземцами. Я сам изо всех сил насаждал дух открытости и свободы, и переселенцы из Коринфии поддерживали меня… все эти купцы и ремесленники, мастера и распорядители работ, приехавшие сюда помогать в преобразованиях…

— А что беднота? — спросила Сатильда. — Бедняки тоже поддерживают тебя?

Коммодорус улыбнулся:

— С тех пор, как Луксур повернулся к миру лицом, жизнь здесь немало улучшилась. В храмы Митры и Иштар стекаются новообращенные. Те самые мастера, что выстроили для меня Цирк, возвели для города акведуки, новые оборонительные сооружения и лучшие в стране общественные и частные здания. Разве могло все это не сказаться благотворно на жизни низших слоев? К слову сказать, местным зодчим было бы не под силу создать подобные чудеса. Слов нет, стигийские памятники велики и куда как впечатляют, но, если вдуматься, это просто каменные нагромождения с тоннелями, пробитыми внутри. Где тонкость замысла, где изыск истинной архитектуры?.. — Тиран передернул плечами. — Конечно, нелегко заставить туземных рабочих все делать как надо, да еще пресекать жадность и разворовывание строительных материалов… — Он вновь улыбнулся гостям, вспоминая благополучно преодоленные трудности. — Вот такими мелочами я и занимался последние несколько лет. Но, как мне кажется, результат того стоил…

К тому же, понимаете ли, именно простолюдины за это время переменились больше других. У них появились какие-то новые надежды и ожидания. Тут и посещения Цирка, и тысяча мелких штрихов в каждодневной домашней жизни. Теперь они нипочем не захотят вернуться под власть фанатичных жрецов, к той безрадостной жизни, которую когда-то вели… которую, вернее сказать, им тысячелетиями навязывали. Они познали вкус общения с другими людьми, непохожими на них самих, узнали чужие обычаи и научились их уважать. Я увел их так далеко от прошлого, что теперь они вряд ли пожелают вернуться. И потому я уверен, что на празднике Баст они поддержат меня, а не закоснелых жрецов!

Конан выслушал эту великолепную речь и проворчал:

— Зато деревня, насколько я понял, по-прежнему свято чтит Сета, своего древнего Бога.

— Это так, — с некоторым раздражением кивнул Коммодорус. — Вполне подходящая вера для неумытых крестьян. — Загорелая рука обвела пространства, таившиеся в туманной дымке за городской стеной. — При каждом великом городе неизбежно должна существовать обширная сельская местность, обитель таких вот непросвещенных душ. Она поставляет городу пропитание, дань… и здоровые, сильные человеческие тела. Я не собираюсь трогать неразвитую веру селян, доколе она помогает удерживать их в повиновении и побуждает трудиться. Если им угодно обожествлять низких животных, вроде змеи, кошки и аиста, пускай на здоровье им поклоняются. Хотя подобное поклонение вызывает смех у любого, кто хоть раз молился нашим хайборийским Богам в их человеческом обличье… — Он опять рассмеялся, вспомнив что- то хорошее. — Было у нас одно затруднение, когда Цирк едва зарождался. Некоторые жрецы возражали против заклания на арене освященных» животных и называли это кощунством. По счастью, здравый смысл все же возобладал, и теперь жители Луксура нередко видят, как смертные убивают их тотемных зверей. Станут ли они после этого по-прежнему считать их священными? Рано или поздно младенческая вера народа уступит место новой, более просвещенной… Так вот, отвечая на твой вопрос, — заключил Коммодорус, — я должен сказать, что реформам, происходящим в городе, вовсе ни к чему влечь за собой реформы в деревне. Тем более что и жрецам Сета надо оставить местечко. А сущность города пребудет такой же, какой была всегда… Вы ведь понимаете, о чем я говорю?

Сатильда вопросительно смотрела на него, а Тиран пояснил:

— Город — это место, где умирают. Когда происходит потоп или разражается голод — а это бывает и без всяких внешних причин, просто из-за перенаселения, — деревенский люд непременно стекается в города. Все они хотят если не разбогатеть, то, по крайней мере, выклянчить пропитание из тех житниц, куда год за годом посылали свой урожай. Но постепенно они умирают — одни от голода, другие от болезней, третьих убивают преступники, или они сами накладывают на себя руки…

Не забудем также про войну, человеческие жертвоприношения, несчастные случаи на строительстве… и Цирк, конечно. Те, кому везет меньше, гибнут просто от невыносимых условий жизни в трущобных кварталах… Вот так он и скапливается здесь, весь этот телесно стойкий и крепкий, но едва осознающий себя избыток сельской Стигии, Стигии садов и хлебных полей. Тысячи, десятки тысяч стремятся найти себе место внутри городских стен, а город и так уже перенаселен, ведь в обычных условиях он разрастается едва ли на тысячу домов в столетие… И на что только они надеются? Ну, да, бывают счастливчики, которым удается растолкать остальных локтями, а некоторые добираются даже до высоких чинов. Но, как правило, большинство погибает. И так было всегда!

Тиран широко развел руки. Выслушав столь безрадостную речь, Конан и Сатильда долго молчали. И в самом деле, сказать было особо нечего. А потому хозяин виллы, выбрав себе сочный фрукт и неторопливо жуя его, продолжал говорить:

— Ваш мрачный вид, друзья мои, неуместен: на самом деле все обстоит не так уж скверно. Во дни, предшествовавшие моему правлению, жрецы Сета с наступлением темноты выпускали на улицы питонов и леопардов. Любой несчастный, не сумевший найти укрытия на ночь, оказывался растерзан и пожран, будучи, таким образом, принесен в жертву Богу-Змею. Мне пришлось вступить в острые разногласия со священством, но этому обыкновению был положен конец… — И Коммодорус выкинул за бортик крыши огрызок. — Да! Это напомнило мне кое о чем. Я хотел бы знать, что вы думаете о новом борце, этом Ксотаре, которого еще называют Душителем? Он неплохо выступил недавно — было на что посмотреть!

— Вне арены, — сознался Конан, — я его не встречал. Но вот встречи с ним внутри нее я бы с удовольствием избежал!

— Сам Первосвященник Некродиас выставил его на поединок, — с неудовольствием заметил Коммодорус. — Ксотар, насколько мне известно, ставленник и любимец священства. Говорят, он учился бороться и применять какие-то тайные приемы в некоем монастыре далеко в восточных горах. Все его победы считаются ритуальными умерщвлениями, жертвоприношениями его Богу, вроде того, как если бы человека заели храмовые змеи… — Тиран раздраженно передернул плечами. — Он быстр и силен, но у храмовых бойцов обязательно бывают слабые места. Я сам не дурак побороться, и решусь даже сказать, что побил бы его. А ты? — обратился он к Конану. — Как, по-твоему, ты смог бы?..

Истинному борцу следовало избегать любых ловушек, в том числе и в разговоре, и потому Конан ответил уклончиво:

— Надеюсь, мне никогда не придется выяснять этот вопрос…

— Вот мы и добрались, — сказал Коммодорус, — до дела, которое я хотел предложить. — Он смотрел пристально, не отводя глаз от своих гостей. — Я видел, киммериец, как ты дерешься. Я берусь утверждать, что на арене найдется не много бойцов, а может, и вовсе ни одного, кто превзошел бы твое искусство и твою силу. — Он улыбнулся. — Вчера для меня было совершенно очевидно, что ты всего лишь играл с Мастером Меча в вашем с ним поединке и отнюдь не потерпел того поражения, которое тебе засчитали… — Тут Конан открыл рот, словно собираясь возразить, но Тиран только отмахнулся. — Меня ты не обманешь, он действительно дрался точно в воду опущенный. А ты показал свою верность дружбе. Я увидел это и оценил твою жертву. Но я хочу сказать о другом.

Дело в том, что я хотел бы принять более деятельное участие в одном из предстоящих зрелищ, возможно, рубиться в общем сражении, плечом к плечу с другими гладиаторами. Это достойным образом увенчало бы мою гладиаторскую карьеру… — он заговорщицки улыбнулся, — и прекратило ненужную болтовню, что я, дескать, не настоящий боец, а всего лишь показушник! Поучаствовав в таком выступлении, я смог бы раз и навсегда удалиться из Цирка, что, кстати, вполне соответствует более утонченному стилю правления, который я собираюсь ввести. Но для этого последнего боя, для того, чтобы уверенно чувствовать себя среди вооруженных воинов на арене, мне нужен кто-то, кто все время прикрывал бы мне спину. Это должен быть очень опытный боец, способный защитить меня и от несчастного случая, и от предательского удара. В то же время он не должен стремиться выглядеть самым главным и затмевать мою славу своей…

— И ты, — кивнул Конан, продолжая его мысль, — решил, что я, должно быть, и есть тот человек.

Коммодорус улыбнулся:

— Вот именно, Конан, вот именно. Этим я ни в коем случае не желаю тебя оскорбить. Однако ты — чужеземец, еще не очень знакомый нашим горожанам. Ты непричастен к их междоусобным трениям и не участвуешь в борьбе интересов.

Твое искусство и доблесть еще не успели по достоинству оценить. На твоем счету поражение, причем избранное по собственной воле, и рана. Стало быть, ты мог бы сыграть для меня некую роль, оставаясь в тени. Естественно, не бесплатно. Очень даже не бесплатно!

— Значит, ты хочешь, чтобы я был твоим телохранителем на арене, и притом не слишком лез на глаза, — повторил Конан.

Некоторое время он задумчиво хмурился, потом передернул плечами.

— Честно сказать, не вижу в твоем плане ничего невыполнимого. Не вижу и причины отказываться… — И киммериец дружелюбно посмотрел на Коммодоруса. — Тебя хоть и называют Тираном, но правитель ты, по-моему, не такой уж и свирепый. Ты даешь своему народу то, что он хочет, и люди под твоей рукой процветают. И при этом тебя никак не назовешь слепой марионеткой в руках жрецов Сета… Так почему бы и нет?.. И вроде ты что-то там такое говорил насчет вознаграждения…

Вскоре было достигнуто предварительное согласие, и стороны перешли к обсуждению условий. Последовала небольшая торговля, была названа взаимоприемлемая цена, и Коммодорус передал Конану полновесный объемистый кошелек — часть оплаты вперед.

— Когда я приготовлюсь к сражению, я тебе скажу, что делать, — сказал луксурский Тиран. — Быть может, это произойдет во время следующего выступления, а может, через одно. Пока же побереги себя и дай зажить своей ране! — Коммодорус вновь крепко стиснул руку Конана в пожатии, принятом у легионеров, потом отпустил. — А теперь, если вы трое будете так любезны и извините меня, — он взял руку Сатильды и поднес к губам твердую мозолистую ладошку гимнастки, — я, увы, должен вернуться к ежедневным вопросам правления, которыми слишком долго пренебрегал ради этого разговора. Мой человек выпустит вас через другую дверь…

* * *

Прошло несколько дней, и однажды вечером Конан вновь сидел в «Прогулочной барже», потягивая дешевый аррак. Его рана затянулась в достаточной степени, чтобы он снова мог носиться по мощеным улицам на колеснице, посещая злачные места и забегаловки в грязных трущобах. В «Прогулочной барже» было почти пусто до самого-захода солнца. Потом ввалилась порядочная толпа уличных хулиганов вперемежку с Конановыми собратьями-гладиаторами. Все они принялись нетерпеливо стучать кулаками по стойке, а потом заглатывать напитки с жадностью людей, изголодавшихся на тяжелой работе.

Кое у кого были шишки и синяки, выглядевшие вполне свежими. У других одежда была разорвана и даже порезана. Спустя некоторое время вошел Дат и громогласно провозгласил тост:

— Слышь, Намфет! Налей-ка всем по глотку самой лучшей отравы, какая у тебя есть! Пейте, ребята, и начинайте прощаться с друзьями! Чего доброго, скоро переберемся в сам город!

Подсев к Конану и Сатильде, он кивнул им и пригубил из своей кружки.

— Так себе драка была, ничего особенного, — проговорил он извиняющимся тоном. — Я даже не стал приглашать тебя, Конан, ведь ты еще выздоравливаешь…

— С кем хоть дрались? — поинтересовалась Сатильда. — У вас вид победителей!

— Мы объединились с Привратными и вместе надрали задницы балбесам Восточникам, — пояснил Дат. — Можно даже сказать, устроили им засаду. Чтобы отплатить за ту вылазку против нас, помните? И, похоже, мы отвоевали себе здоровый кусок территории внутри городских стен, аж до самого Храмового холма… — Дат пригладил рукой всклокоченную шевелюру. — Если только не случится какого-нибудь подлого предательства, отныне будем проводить время в «Серебряном трезубце»!

— Значит, — спросил Конан, — твои парни переселятся вместе с тобой? Не очень-то они, как я понимаю, привязаны к своему родному кварталу!

— Да кто может быть привязан к такому гадюшнику? — Дат оглядел грязные, облезлые стены. — Тем не менее, власти над Внутренним Причалом никто у нас не отнимет. Выпускать из рук торговлю приговоренными рабами и контрабандными товарами было бы слишком накладно! Но внутри самого города, конечно, можно будет снимать сливки куда более жирные. Мы станем предлагать защиту и заступничество уличным торговцам. К тому же в той части города, которой я завладел, во многих местах происходит строительство, и за ним тоже требуется присмотр. Уж верно, там будет, чем поживиться!

— Ты имеешь в виду, вы станете участвовать в строительстве храмов и акведуков? — спросила Сатильда.

— Конечно. У нас ребята отборные! — Дат пожал плечами, явно чего-то недоговаривая. — Да и деньги все равно храмовые, так что, не все ли равно, кто их потратит?

— Ты, наверное, прав, — кивнул Конан и переменил тему: — Дат, я у тебя хотел кое-что спросить. Хальбард, перед тем как наскочить на перо, жаловался, что ему предлагали нарочно проиграть бой. Он еще ответил отказом… Как, по-твоему, кто бы мог за этим стоять?

Дат пожал плечами:

— Те, кто ведает ставками, изо всех сил охотятся за сведениями… Бывает, что время от времени они даже исход поединка заранее оговаривают. Так что да помогут Небеса гладиатору, слишком влезшему к ним в долги…

Конан нахмурился:

— На Хальбарда пытался давить Заггар, прекрасно знакомый нам всем «собиратель талантов». Заггара, кстати, со времени убийства не видела ни одна живая душа. Я бы хотел знать, с кем подлец водил свои делишки вне Цирка. Мемтеп клянется, мол, ни один из его евнухов в этом деле не замешан!

Дат кивнул, что-то обдумывая.

— Я тоже еще не видел Заггара, — сказал он затем. — Но я вам обещаю, что ребята засекут его сразу, как только он высунет нос. Что бы он ни знал, это всяко окажется полезно!

— И Мадазайю опоили какой-то дрянью перед самым поединком со мной, — проворчал Конан. — Похоже, парня выставили вместо Хальбарда в самый последний момент… — Он сунул руку под неплотно затянутую повязку и почесал тело. — Рабов, подсыпавших дурман, уже успели продать и увезти вон из города. Так что никаких зацепок у меня нет!

— Насколько мне известно, ничего уж такого необычного для Цирка в этой истории нет, — сказал Дат, прихлебывая из кружки. — Ко всему прочему, Мадазайя и сам мог по нечаянности чего-то хлебнуть. А Хальбарда — прирезать ревнивый муж какой-нибудь из его последних подружек… — Юноша улыбнулся. — Но, во имя старых добрых времен в труппе Ладдхью, я посмотрю, что можно сделать… — И он повернулся к Сатильде: — Я так понимаю, все наши как сыр в масле катаются?

Акробатка так и засияла:

— Ладдхью говорит, наше последнее выступление принесло столько, сколько мы вряд ли бы накопили на шести деревенских ярмарках в Шеме. Особенно здорово идут предсказания судеб и Бардольфов «чудесный напиток из корня лотоса». Ну, и мои выкрутасы на трапециях: зрители только и делают, что бьются об заклад, сорвусь я или не сорвусь. Все им подавай риск, как можно больше риска! Вот, к примеру, следующий раз я буду выступать над парусиновой загородкой, полной ядовитых гадюк…

Конан так и подскочил от изумления и недовольства:

— Неужели это действительно необходимо, Сатильда? Ты ведь артистка не хуже любой храмовой танцовщицы, просто это городское отребье не может оценить тебя по достоинству! Я-то уж знаю этих цивилизованных — им только и подавай смерть и страдания! Помяни мое слово: как бы кто-нибудь из них канаты тебе не подрезал…

— Я каждый раз сама все проверяю, — строптиво отозвалась женщина. — И потом, я же не пилю тебя по поводу твоих подвигов на арене! — И она тряхнула туго заплетенными волосами. — Да в любом случае, если упаду, то мне мало не будет и без гадюк. Двор Империум-Цирка, он, знаешь ли, мощеный. Камушки там. Сорвусь — и насмерть! Или, еще хуже, калекой останусь! Там ведь никакой страховочной сетки. По мне, уж лучше загородка со змеями, чем всю жизнь передвигаться ползком и выпрашивать милостыню… — Посмотрев на безутешную физиономию возлюбленного и несколько смягчившись, она наклонилась к нему и продолжала уже тише: — Не бойся за меня, Конан. Эти городские остолопы понятия не имеют, какая змея ядовитая, какая нет. Ну и загородка будет устроена особенным образом. Я решила воспользоваться случаем и пристроить между собой и камнями растянутую холстину. Да и клубок змей — чем не подушка для смягчения удара?..

Дат расхохотался, потом мотнул головой:

— Не бойтесь, я ни полслова никому не скажу. И запомните вот еще что: если кому надо будет помочь, я теперь, в самом деле, кое-что могу…

Поднявшись, он покинул их и присоединился к своим приятелям. Гладиаторы допоздна засиделись в «Прогулочной барже», благо до празднества Баст оставалось еще полных два дня. Когда возвращались домой, с ними на колеснице ехало лишних три седока — цирковые бойцы, все еще не отошедшие от возбуждения после уличной потасовки.

Конан рад был таким попутчикам, ведь никто не мог поручиться, что они снова не попадут в какую-нибудь засаду; Когда начался подъем в гору, гладиаторам пришлось сойти наземь с перегруженной колесницы и трусить сзади пешком.

На улицах было удивительно тихо. Так тихо, как если бы известие о победе Дата принесло долгожданный мир на мощеное «поле брани».

Никто не побеспокоил припозднившихся гуляк, пока они не добрались почти до самого дома.

Только тут они натолкнулись на препятствие, но это препятствие было тихим и мирным, и, ни на кого нападать не собиралось. Поперек дороги валялся труп Заггара, «искателя талантов», кем-то зарезанного и подброшенного к задним воротам Империум-Цирка…

Глава одиннадцатая ПРАЗДНИК БАСТ

— Значит, Заггар все-таки не угодил своим хозяевам, — прокомментировал жуткую находку Мадазайя, Мастер Меча. — Сперва Хальбард послал его весьма далеко, а потом и ты отказался от победы, которую он на блюдечке тебе подавал…

— Насколько мне удалось выяснить, — сказал Конан, — одного из добытчиков сведений, который вовсю ставил против тебя, зовут Сезостр. Вот с кем, по-моему, надо бы переговорить!

— Он, наверное, потерял целое состояние, — проворчал Мадазайя. — Вряд ли его так уж распирает от любви к Заггару…

Киммериец и кушит беседовали в сужающейся полоске тени под стеной арены, ожидая, пока начнется дневное представление. Как раз когда происходил их разговор, по арене в золоченой тележке торжественно возили черную красавицу Квамбу. Тележку везли юноши, украшенные гирляндами цветов, а позади следовали девушки, едва прикрытые прозрачными одеяниями. Девушки вертелись и прыгали. Шествие было частью религиозной церемонии в честь большого храмового праздника — дня Баст. В глазах зрителей ночная тигрица служила как бы зримым воплощением Баст: стигийцы представляли себе свою Богиню радости и веселья в виде женщины с головой кошки. Кошка же была ее священным животным. А более великолепного и выдающегося образца кошачьей породы, чем Квамба, во всем Луксуре было не найти.

— Эта маленькая вонючка, «добытчик талантов», и мертвый смердит не хуже живого, — пожаловался Мадазайя. — Все, кто с ним знался, как воды в рот набрали после его смерти. Боятся! И это здорово мешает мне должным образом отомстить!

— А, по-моему, ты со своей местью не очень и торопился, — заметил Конан. — Ты, мне кажется, последнее время о чем-то другом думаешь.

— По-твоему, мне не надо было сперва оправиться от отравления? — горячо возразил Мадазайя. — И потом, есть еще Вивит… Ее целительные ванны и массаж необыкновенно мне помогли, но и на нее приходится тратить время… и немалые силы. Теперь я, кажется, понимаю, почему ты так охотно спихнул ее мне. Но, несмотря, ни на что… — добавил он нехотя, — спасибо тебе.

Когда процессия с кошкой удалилась с арены, Коммодорус вышел к ограждению своего балкона и объявил первое состязание дня. Никаких предварительных знаков Конану не сделали, да и золоченой лестницы Тирана нигде не было видно. Поэтому киммериец решил, что Коммодорус нынче на арену не собирался. Самого Конана в списке поединщиков также не упоминали, хотя длинный порез, оставленный мечом Мадазайи, почти совершенно затянулся. А посему, согласно прикидкам варвара, ему «грозило» только участие в общем сражении.

Вот над громадным овалом арены громко прокричала труба, и Конан повернулся в сторону Врат Героев и балкона над ними.

— Приветствую вас, горожане Луксура. — разнесся голос Коммодоруса. — Приветствую всех вас в Империум-Цирке. Мы с вами собрались здесь, чтобы отметить праздник, который священная традиция нашего Храма по справедливости именует величайшим. Да восславится Отец Сет и те, кто оглашает на земле его волю!

Голос Тирана прямо-таки дышал искренностью.

— Прошу вас также обратить внимание на изменения и улучшения, которые мы произвели в нашем Цирке, — продолжал Коммодорус. — Как вы можете видеть, восточная и западная стороны теперь расширены и защищены от солнца нарочно выстроенными балконами. А к следующему представлению мы рассчитываем получить еще немало новых мест для зрителей! — Он указал налево и направо, где грациозно вздымались недостроенные пилоны. — Теперь же пусть говорит тот, кого по праву называют земными устами благословенного Отца Сета. Я передаю слово святейшему Первосвященнику Некродиасу!

И Коммодорус уступил место лысому священнику с лицом черепа, тому самому, которого так часто видели с ним рядом на игрищах. Некродиас, маленький и жилистый, говорил хорошо поставленным голосом опытного оратора. Как ни велик был Империум-Цирк, глашатаям почти не приходилось за ним повторять.

— О, вы, любящие Сета и готовые с радостью служить ему! Возрадуйтесь: сегодняшний день начинается событием, которое, милостью Богов, должно еще более укрепить в сердцах нашу бесхитростную и светлую веру. В сегодняшней игре совершится неподкупная справедливость Богов, вынесших свой приговор. Исполнение этого приговора, без сомнения, окажется для вас и поучительным, и интересным…

Конан еще раньше обратил внимание, что ради сегодняшнего дня арену в очередной раз перестроили. Теперь в ней зияло не менее десятка четырехугольных провалов; шествие, вывозившее Квамбу, осторожно петляло между ними, избегая приближаться к отвесным краям. И вот теперь, пока Некродиас проповедовал с трибуны справедливость Богов, из Врат Победителей выкатилась быстрая колесница. Позади возничего в ней находился раб и при нем — пылающая жаровня. Вот колесница развернулась в опасной близости от одной из ям… Раб поджег факел и швырнул его внутрь. На дне ямы тотчас вспыхнула горючая смесь. Взвилось пламя, повалил густой жирный дым.

Как только загорелась первая яма, зрительные ряды отозвались гулом. По мере того как колесница огибала арену и вспыхивали все новые огни, возбуждение толпы росло, точно тесто на хороших дрожжах.

— О, верные почитатели Сета! — скрипучим голосом продолжал Некродиас. — Вы лицезреете священную силу сжигающего, облагораживающего огня! Спрашиваю вас, что может вернее очистить грешную душу, нежели прижизненная пытка? А что лучше нее может утвердить маловерных?.. И потому-то сегодня, ради испытания и очищения, мы привели сюда, на арену, наиболее злобных и презираемых отступников, порожденных, к великому горю, нашей державой. Это демонопоклонники, о, верные горожане! Это двоедушные еретики с восточных пустошей! Вместо того чтобы преклонять колена в храмах и славить нашего Небесного Отца у святых мест, они предпочли поклоняться мертвым камням и утесам своей пустыни. Они падают ниц и возносят языческие молитвы при виде пыльных столбов, которые, как всем известно, суть видимые знаки присутствия злых духов и джиннов. Они отреклись от простой и искренней религии, естественной для доброго человека и потому принятой в нашей империи, они отвратили лицо свое от святых истин. Они не признают ни одного из Богов, которым мы поклоняемся, предпочитая цепляться за свое злобное, давно отжившее суеверие!

Слова жреца были прямо-таки наэлектризованы фанатизмом, но тон его речи оставался все так же неумолимо ровен и холоден. Некродиасу, как видно, не было равных в умении вызывать в людских толпах нужные ему чувства. Трибуны уже излучали осязаемые волны ненависти, и эти волны били вниз, на арену, как лучи беспощадного светила с раскаленных небес. А потом из Врат Приговоренных стали выгонять отступников веры. С виду это были вполне обычные стигийцы, быть может, лишь чуточку более темнокожие из-за пустынного солнца. На них были бесформенные лохмотья, придававшие еретикам жалкий и смешной вид. Там были мужчины и женщины, старые и молодые, числом не менее полусотни. Насколько Конан мог разглядеть за колеблющимся пламенем и столбами дыма, при них не было видно ни одного маленького ребенка. И на том спасибо…

— Вот каковы условия испытания, — продолжал с балкона Некродиас. — Этим заблудшим будут вручены деревянные дубинки. Такое же оружие получат и гладиаторы — верные заступники и охранители нашего Храма. Всем, кто прорвется сквозь строй гладиаторов и минует огненные ямы, будет позволено живыми удалиться через Врата Героев. Пощада ожидает также и тех, кто пожелает раскаяться и отречься от своих заблуждений!

Пока Некродиас говорил, вдоль строя гладиаторов прошел Мемтеп. Он тащил с собой целый мешок длинных круглых палок и раздавал их на ходу. Вручая палку Конану, он сказал киммерийцу то же, что и остальным:

— Стали не обнажать. Если кто падет на колени и сотворит знак змея, — щадить.

Прозвучал сигнал труб, и гладиаторы двинулись вперед. Конан поспешил к центру арены, ибо заметил, что огонь и жирный дым клубились там гуще всего, временами скрывая происходящее от трибун. Участвовать в затее Некродиаса киммерийцу совсем не хотелось. У него уже созревал свой собственный план.

Еретиков между тем гнала вперед городская стража, вооруженная копьями. Какова на самом деле была вера этих несчастных, неведомо. Но, по-видимому, каждый из них успел как-то наступить на любимую мозоль либо служителям храма, либо их приспешникам. Кое-кто из молодых отступников побежал вперед, размахивая палками и намереваясь сражаться за свою веру и жизнь. Женщины и большинство стариков либо совсем побросали оружие, либо бездельно волокли его за собой по песку…

Гладиаторы устремились навстречу. Цирковые бойцы всегда стремились поскорее закончить бой и при этом произвести выгодное впечатление.

Конан, в кои веки раз, отстал от товарищей, упорно направляясь в ту часть арены, которая была всего хуже видна зрителям, сходившим с ума на скамьях. Там плавал вонючий дым и зонтом собирался над головой, укрывая от взглядов.

Повсюду вокруг уже кипел бой. Конан слышал крики отчаяния, звонкие удары дерева о дерево и временами приглушенные звуки ударов дерева о живую плоть. Справа и слева от него еретиков оглушали палками и скидывали в ямы.

Не пострадал еще ни один гладиатор, хотя их было куда меньше, чем осужденных. Некоторых из числа самых воинственных отступников валили на четвереньки, а потом сбрасывали в огонь, чтобы неповадно было лезть в драку.

Гладиаторам, делавшим это, приходилось поспешно отскакивать прочь от обжигающего пламени.

Конан рассмотрел сквозь дым приближавшегося человека. Это был седобородый старик в изорванном рубище. Он не сжимал палку в руке, а спокойно нес ее под мышкой. Вот он заметил перед собой гладиатора, но продолжал так же бестрепетно шагать навстречу своей участи. Он не оглядывался по сторонам, туда, где в муках погибали его единоверцы. Казалось, он вовсе не слышал криков боли и ярости, от которых звенело в ушах.

Воздух так и дрожал от жара огня, дым превратил день в желтоватые сумерки. Конан и старик встретились взглядами.

— Стукни меня, дед! — сказал ему Конан на простонародном стигийском. — Давай, стукни по черепушке! Я упаду, а ты топай себе, спасайся…

Если старец и слышал его, он ничем этого не показал. Он не схватился за палку и не занес ее для удара. Он шел так, словно собирался небрежно оттолкнуть киммерийца с дороги.

Решив, что житель пустыни его просто не понял, Конан перешел на жаргон торговцев юга, служивший в тех местах едва ли не общим языком.

— Тресни меня, дед! — повторил он. — Можешь, как следует, если хочешь! Я упаду и останусь лежать, честное слово, и ты выведешь свой народ… — Он слегка передвинулся, заступая путь старику и держа палку наготове. — Я притворюсь, что сражаюсь с тобой! Никто ничего не поймет!

Седовласый мужчина остановился прямо напротив Конана. У него было темно-оливковое лицо, иссеченное временем и непогодами. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза, и, возможно, старик даже улыбнулся в пышную бороду. Потом он шагнул в сторону. Конан ничего не сказал.

Решительным жестом патриарх отшвырнул палку… А потом, прежде чем Конан успел сообразить, что к чему и остановить его, — подошел к краю ближайшей огненной ямы и прыжком бросился в пламя…

Киммериец так и остался с ужасом и изумлением смотреть ему вслед. Кругом него уже завершалось так называемое сражение. Никто не пробился к Вратам Героев, и ни у кого из еще живых еретиков больше не было дубинок. Уцелевшие стояли на коленях и отрекались от своей веры. Кто-то из них, наверное, еще надеялся воссоединиться со своими детьми…

Конан чувствовал себя, как после сильного удара по голове. Он начал выписывать бесцельные круги по песку. Жара стояла невыносимая, в воздухе висела густая вонь земляного масла и паленого мяса. Рабы торопливо гасили огни, закидывая ямы песком. Новообращенных между тем выводили вон сквозь Врата Зверей.

— Грязная работенка! — недовольно ворчал Мадазайя, когда они возвращались к скамейкам для отдыха. — Я не стал убивать никого из этих бедолаг, — добавил он, швыряя палку в кучу таких же возле стены, — Одному я вмазал по уху и оглушил, так что он упал на колени и сошел за раскаявшегося. Другие увидели это и решили последовать примеру…

— Откуда их взяли? — тупо спросил Конан. — Они хоть понимали, в чем дело?

Мадазайя передернул плечами:

— Это были альтакванцы, они живут на юго-востоке империи. Здесь, на арене, и раньше погибали какие-то языческие племена.

Киммериец пробормотал себе под нос нечто невразумительное… Если седобородый был, в самом деле, из Альтаквы, то есть из ближней пустыни, он всяко должен был понять, что говорил ему Конан! Если, конечно, он не был глух, как пень. Иначе, зачем бы ему отворачиваться от обещанного спасения и вот так отказываться от жизни?!..

Предаваясь мрачным размышлениям, киммериец опустился на скамью. Он едва обращал внимание на слуг, смывавших с него сажу и пот полными кувшинами благовонной воды. Занятый невеселыми мыслями, он почти не видел всего остального, чем радовали зрителей в этот праздничный день. Кажется, там были колесницы… артисты в костюмах… потом ради забавы убивали какого-то огромного зверя…

Перед глазами у Конана стояла короткая схватка, исполненное достоинства лицо старика и его прыжок в пламя. Поведение патриарха потрясло киммерийца куда больше, чем любой удар палки, нанесенный немощной старой рукой.

Закон, впитанный им за годы сражений и странствий, непреложно гласил: пока жив — что есть мочи цепляйся за эту самую жизнь. Конан свято верил, что, покуда у мужчины было в руках оружие, а перед глазами — враги, дерущиеся в открытую, у него была и надежда. Так с какой бы стати смелому и сильному человеку, по всем приметам — достойному вождю своего клана, вот так решительно отворачиваться от жизни?.. Ведь Конан предложил ему дорогу к свободе, и он, несомненно, все увидел и все понял. Каким же образом следовало истолковать его добровольную гибель?

Как мужество — или как трусость? Что это было? Подвиг веры — или уступка безнадежному отчаянию? Может быть, он полностью отринул себя и понадеялся если не отстоять свою религию, то, по крайней мере, пресечь избиение единоверцев? Или, наоборот, рассчитывал, что его Боги щедро вознаградят мученика на том свете?..

Конан долго размышлял и молча гадал об увиденном.

Тем временем начались послеобеденные поединки. Трибуны ходили ходуном, выкрикивая имя Саула Крепкорукого. Саул сошелся с кем-то (кажется, это был Сист?) и укокошил его. А потом, совершенно неожиданно, мимо шеренги гладиаторов, напряженно улыбаясь, прошагал Рогант. Крепко стиснул плечо киммерийца — и отправился на середину арены. Конан слышал, как Мадазайя поспешно выкрикивал ему вслед последние наставления:

— Оружием, Рогант! Действуй только оружием! Не допускай ближнего боя!..

Цирковой силач бойко воздел мускулистые руки над головой, отвечая на шумные приветствия публики, и вышел на середину песчаного овала… чтобы оказаться лицом к лицу с Ксотаром, по прозвищу Душитель.

Вот Рогант занял место напротив соперника и принял боевую стойку. Он выглядел совершенно уверенным в себе. И в своей силе. Он вычертил мечом замысловатый крендель над головой, а потом… бросил оружие на песок.

Двое борцов слегка пригнулись и бочком двинулись по кругу. Рогант сделал обманный выпад, стремясь ухватить Ксотара за шею, но тотчас сам угодил в захват: руки Душителя оплели его грудь.

Сперва Ксотар заставил циркового силача припасть на колени. Потом поставил на корточки.

Больше Рогант не поднялся…

Радостное безумие публики смутно докатилось до Конана. Киммериец чувствовал себя наполовину оглохшим. А еще в голове царила странная легкость, и при этом все тело пробирала дрожь, как будто поверхность арены была перепонкой гигантского барабана, вибрировавшей под неумолимыми палочками…

Вот Ксотар покинул арену, провожаемый громом рукоплесканий. Конан сидел неподвижно, точно приклеившись к скамейке. Но потом он увидел нечто такое, что заставило его вскочить на ноги и схватиться за меч.

Появились жрецы в красном и потащили тело Роганта ко Вратам Мертвецов!..

Плохо соображая, что делает, Конан во всю прыть помчался к ним по песку, занося меч. Он смутно слышал, как Мадазайя и остальные окликали его по имени, но их голоса вскоре затихли где-то сзади.

Конан бежал прямо к жрецам. Он перепрыгнул через угол одной из огненных ям (снизу по-прежнему полыхало жаром), потом еще через одну. Зрители заметили его, послышались крики.

Жрецы уже утаскивали свой безжизненный груз под низкую арку, готовясь пропасть в темноте. Конан почти настиг их и подлетел к деревянной двери как раз в тот момент, когда захлопывалась тяжелая створка. Запереть ее, однако, не успели. Конан с налета шарахнул в нее плечом и вломился внутрь.

Дверь грохнула, закрываясь, у него за спиной, стало темно, и он на какое-то время перестал видеть. Может, здесь и тлел какой-то свет, но после яростного солнца, отражавшегося в белом песке арены, это было все равно, что влететь в могильную темень. Он услышал крики, шорох шагов, потом врезался в кого-то, явно одетого в жреческие облачения. Он попытался занести меч, но ударился костяшками кулака в низкий потолок и почувствовал, как рукоять меча выкручивают у него из ладони.

Конан тут же ухватил тщедушного соперника и оторвал его от пола. В это время сзади о его голову расколошматили какой-то сосуд. По лицу хлынула теплая вода, а может быть, и кровь.

— Держи его!.. Вали!.. Врежьте ему еще!.. — причудливо отдавались в стенах помещения испуганные голоса. — Он свихнулся от убийств на арене!..

— Нечистые демоны!.. Вонючие набиватели мумий!.. — ревел Конан в кромешную темноту, принимая и щедро раздавая удары. — Отдайте мне Роганта!.. Это гордый боссонит, а они любят лежать в земле открытых лугов, где цветы и трава!.. А не торчать выпотрошенными и замурованными в стенах!..

Ярость умножила его силы, и Конан разбросал несколько повисших на нем человек. А потом ринулся вперед… но только для того, чтобы врезаться головой в каменный столб. Вот тут он наконец-то увидел свет: перед глазами заплясали разноцветные звездочки.

— Хватит!.. — прозвучал голос. — Держите его крепче, чтобы не шевелился!

К звездочкам и вертящимся солнцам перед глазами прибавилось обычное живое пламя. Кто-то поднес светильник к самому лицу варвара. Жесткие пальцы стали ощупывать болезненно пульсировавший череп.

— Необыкновенно! — продолжал голос. — И кости целы, и даже сознания не потерял. Эй, малый! Ну-ка отвечай, как тебя звать?

Конану понадобилось головокружительное усилие, чтобы вспомнить собственное имя и кое-как выдавить его вслух.

— Отлично, — сказал голос. — А теперь лежи смирно и слушай. Я — Манетос, главный жрец при мертвецкой Империум-Цирка. Прошу тебя, успокойся. Мы не причиним зла твоему другу и вообще не станем делать ничего такого, чего ты не захочешь.

По мере того как в голове прояснялось, Конан начал различать смутные очертания окружающего. Комнату освещали высокие, тонкие свечи, установленные в настенных подставках довольно близко одна от другой. Над киммерийцем склонился жрец с провалившимися глазами и короткой бородкой. Он тоже держал в руке свечу.

Алые одеяния с капюшонами казались черными, как застывшая кровь.

— Роганту вы уже никакого зла не причините, — сказал Конан Манетосу. — Но что там насчет меня? Твои дружки разок уже пытались меня сюда заволочь, а тогда я был еще дальше от смерти, чем сейчас! Может, вы и меня заодно выпотрошить собрались?

— Не беспокойся попусту, — утешил его Манетос. — Мы не станем тебя убивать и вообще пальцем не тронем. Нам с учениками не позволено иметь дела с живыми… по крайней мере, на нынешней стадии наших исследований… — Конану почудилась в его голосе некая горечь. — Мы заботимся лишь о мертвых.

— Хочешь сказать, что меня отпустят? — хрипло поинтересовался киммериец. — Среди гладиаторов, знаешь ли, говорят, что ни один вошедший в эти Врата еще не возвращался, будь он живым или мертвым…

— В жизни не слышал подобной чепухи! — заверил его Манетос. — И, между прочим, не видал ни одной банды негодяев, более суеверной, чем твои дружки-гладиаторы. Лучше попробуй подняться. Встать сможешь?

Конан оперся на руки пленивших его жрецов и кое-как выпрямился. Все-таки он качнулся вперед, чуть не налетев на Манетоса, и тут его глазам предстало жуткое зрелище. На каменном столе лежал Сист, молодой гладиатор, попавший в Цирк из компании Дата. Мертвый Сист лежал на спине, и распластанное тело было буквально вывернуто наизнанку. Распяленная плоть удерживалась крючками, латунными прищепками и деревянными распорками…

— Гнусные вызыватели умерших!.. — взвыл киммериец.

Он оттолкнул Манетоса, но со всех сторон его сграбастали десятки рук. Это, впрочем, было даже и к лучшему, ибо иначе он бы просто свалился.

— Что вы сделали с несчастным парнишкой!.. — прохрипел Конан. — Раскромсали, как ветчину!..

— Раскромсали его не мы, а один из твоих товарищей, — ответил Манетос. — Кажется, его зовут Крепкоруким. И сделал он это, между прочим, безобразно плохо, так что я скорее прозвал бы его Тупой Меч. Это ему больше подходит. Так вот, это он убил мальчика, а не мы. Мы всего лишь изучаем его раны и стараемся побольше узнать о человеческом теле и его различных частях. Ибо человеческое тело есть великое чудо Богов, которое ты и твои тупоголовые друзья так любят всячески осквернять и уродовать…

— Все равно! — мрачно возразил Конан. — То, что вы тут творите над мертвыми, — недостойно! Все, что внутри у человека, это его личная собственность. Рыться в кишках — все равно, что грабить имущество!

Манетос рассмеялся:

— По-твоему, лучше, если это сделают стервятники, крысы и насекомые?

— Да, потому что таков природный порядок, — упорствовал Конан. — Слишком большой интерес к мертвым — нечист и непотребен. Тут, по-моему, попахивает преступным вызыванием мертвых! Те знания, которые вы пытаетесь приобрести, вне человеческого разумения. Они должны быть доступны только Богам!

— Вот уж чушь, — сказал Манетос. — Ты судишь слишком прямолинейно. Скажи-ка лучше, ты когда-нибудь приглядывался как следует к тем самым телам, которые разрубаешь мечом?

Отступив немного в сторонку, жрец указал Конану внутрь разверстого тела:

— Смотри, вот этот шар внутри — не что иное, как сердце, то самое, которое бьется в твоей груди, пока ты живешь. Мы открыли, что оно работает подобно насосу, — да-да, в точности как водяные насосы в полях. Сила его сокращений распространяет течение крови по всему телу до самых дальних пределов. А вот этот мешочек — желудок. Он производит кислоту, и она сжигает проглоченную пищу. Так вырабатывается внутренняя теплота, дающая жар телу. Все работает вместе, причем одинаково у каждого человека. Мы вскрывали животных, и обнаружилось, что они устроены очень похоже…

— Вот как?.. — Конан заметил, что из тела юного Систа была выпущена вся кровь и собрана в сосуды, стоявшие под столом, и с отвращением отвернулся. — Ну и на кой вам, интересно, удивительные знания, за которыми вы так жадно охотитесь? Собрались мертвыми повелевать? Или хотите совершить какой-нибудь мерзкий жреческий ритуал и подчинить своей воле живых?..

Манетос хмуро передернул плечами.

— Во-первых, — сказал он, — это нужно нам для того, чтобы зашивать и лечить раны, которые ты и тебе подобные с таким упоением наносите. Во-вторых, знания, полученные при изучении праха, помогают постигать и лечить всяческие болезни, лихорадки и моровые поветрия, с древнейших времен одолевающие человечество… — Он покачал головой, укрытой капюшоном. — Увы, наши храмовые старейшины покамест строго возбраняют нам применять вновь полученные сведения и делать опыты по исцелению и утешению страждущих. Вот и приходится нам ограничивать свои изыскания возней в мрачных подземельях арены. По счастью, здесь у нас в избытке свежеизрубленных тел. Управившись со своим делом, мы должным образом их бальзамируем и совершаем священные таинства. Так что для внешнего мира мы, как ты выразился, просто набиватели мумий…

— Все равно, — упрямо пробурчал Конан. — По мне, это в высшей степени мерзко и противно природе… — Он осторожно потрогал шишку на голове и добавил: — На всякий случай предупреждаю тебя, жрец: если то, чем вы тут балуетесь, и нельзя впрямую назвать колдовством, так оно в любом случае недалеко от него ушло.

— Есть и третья возможная цель наших исследований, — невозмутимо проговорил Манетос. — Не удивлюсь, если она заинтересует тебя больше двух первых. — Он двинулся со своей свечой мимо Конана, приглашая незваного гостя и младших жрецов последовать за собой. — Я имею в виду, — пояснил он на ходу, — изобретение новых и более действенных способов изувечить или убить человеческое существо. Усилия нашей науки порою находят зримое воплощение в приемах борьбы…

Конан заинтересованно пошел следом за Манетосом. Алый жрец опустился на колени рядом с телом Роганта, уложенным на соломенную подстилку рядом с одной из каменных стен.

— Этот человек, — сказал жрец, — только что принял скорую и вполне безболезненную смерть от рук некоего Ксотара, храмового убийцы из наших восточных провинций. До сих пор мне пришлось видеть лишь две его жертвы, но способ причинения смерти был один и тот же. Обрати внимание: на теле не видно ни ран, ни кровоподтеков. Губы не посинели, глаза и язык остались на своем месте. Эти детали очень, очень красноречивы.

Конан вглядывался в мертвое лицо друга, озаренное мерцающим светом. Тело Роганта в самом деле никоим образом не было повреждено, но именно поэтому киммериец не смог подавить невольного содрогания.

— Ну и как он это сделал?.. — спросил он, наконец.

— Весьма просто, — ответил Манетос. — Его называют Душителем, но он не душит, а скорее прекращает дыхание. — Длинный палец жреца завис над горлом погибшего. — Ты видишь, он не сворачивает шею, не сдавливает дыхательное горло, не раздавливает кадык. Он даже не зажимает жертве рот и нос, удерживая остатки воздуха в легких. Нет, его приемы подсмотрены у храмовых питонов и достигаются тщательной отработкой…

Бледные, удивительно выразительные руки Манетоса сдвинулись ниже, к торсу Роганта.

— Ксотар научился достигать нечеловеческого сосредоточения силы, и это позволяет ему выжимать воздух из легких своей жертвы. Вероятно, он еще помогает себе внешне безобидным тычком в солнечное сплетение — вот сюда… — Два пальца уперлись в твердую плоть мертвеца. — Сбив жертве дыхание, потом он только удерживает давление, не позволяя умирающему вдохнуть. В легких не остается воздуха, который можно было бы еще некоторое время использовать, нет и возможности вздохнуть, а потому не происходит отчаянной борьбы, как при удушении. Гибнущий не успевает даже как следует испугаться. Его жизнь попросту прекращается, и все. Это богоугодный способ убийства, освященный законом Храма и принятый в качестве торжественного жертвоприношения Сету Всемогущему… — И Манетос аккуратно сложил руки. — Вот за этот, только ему присущий прием Ксотар и получил свое прозвище.

Конан, сидевший на корточках подле жреца, вновь содрогнулся.

— То, что ты только что обрисовал, Манетос, столь же безбожно и отвратительно, как и то, что вы вытворяете в этом подвале! Лучше уж принимать смерть так, как это пристало мужчине, через удары и пролитие крови, сколь бы старомодными они кое-кому ни казались! — Он выпрямился. — Так вот, если вы вправду хотите почтить бедные останки Роганта…

Алый жрец тоже поднялся на ноги:

— Я уже дал тебе обещание. Да и храмовый закон воспрещает нам делать что-либо, кроме самого простого бальзамирования, с благовониями и добрыми травами…

— В качестве лакомого кусочка для отца Сета, — угрюмо кивнул Конан. — Что ж… Верно, Рогант и сам не стал бы особенно возражать, разве что предпочел бы умереть попозже и не таким способом. Но коли вы поклялись обойтись с его телом по-людски… — Он оглядел комнату. — Ты, кажется, говорил, будто мне будет позволено выйти? Хватит уже с меня всяких пакостных подземелий… Кром! — вырвалось у него вдруг. — Эт-то еще что за херня?..

Уже некоторое время снаружи, сквозь каменные перекрытия, доносился приглушенный гул. Потом подземное помещение внезапно сотряс громовой удар, от которого поколебались самые камни под ногами и над головой, а с потолка посыпалась мелкая крошка.

— Зрители прыгают и топают на скамьях, — с безразличным видом пояснил Манетос. — Особенно неприятно, когда они орут и подскакивают в унисон…

Один из учеников приоткрыл тяжелую дверь и выглянул на арену.

— Святейший, — обратился он к Манетосу. — Там опять нужна наша помощь.

— Что ж, ступай и привези тело, — ответил жрец и перешел к другому каменному столу, пока еще не занятому.

В дверь ворвались лучи слепящего солнца, и Манетос, пользуясь светом, принялся сдвигать в сторону сосуды и инструменты, освобождая место для трупа.

— Если хочешь уйти, — через плечо сказал он Конану. — лучше воспользуйся внутренней дверью и, ступай через тоннели. Незачем, чтобы зрители обращали слишком много внимания на моего помощника, да и на тебя тоже.

Яркий свет снаружи слепил глаза, успевшие освоиться с полумраком, но Конан все-таки постоял в дверях, глядя, как двое обитателей подземелья волокут по песку в свое логово еще одно красивое сильное тело. Можно было отчетливо распознать имя победителя, постепенно затихавшее на устах распаленной толпы.

— Ба-фо-мет!.. Ба-фо-мет!..

Для юного гладиатора, бывшего уличного хулигана, это была уже третья победа в единоборстве. Киммерийцу хотелось посмотреть, кого он сразил на сей раз.

Вот тело с лязгом и царапаньем пересекло порог, покачиваясь на холщовых носилках… Заляпанные кровью доспехи придавали ему особенно тяжеловесный и бесформенный вид. Конан видел, как расстегнули подбородочный ремень и сняли с головы мертвого неуклюжий гладиаторский шлем. Обросшее щетиной, безжизненно-бледное лицо принадлежало давнему товарищу Конана по тренировкам в учебном зале и ночным кутежам в «Прогулочной барже». Это был Игнобольд.

Киммериец с горечью выругался.

— Святейший! — подал голос младший жрец. — Смотри, Учитель, он еще жив!

Он уже снял с тела располосованный нагрудник и указывал пальцем внутрь глубокой, сочащейся кровью раны. Там, возле основания шеи, почти незаметная среди кровавого месива, в самом деле, пульсировала жилка!

— Во имя Митры!.. — выдохнул Конан, разыскивая взглядом свой меч. — Посмейте только добить его, и я такое над вами учиню!..

— Хватит болтовни! Лучше подойди-ка сюда и помоги взгромоздить его на стол! — деловито распорядился Манетос.

Жрецы с готовностью окружили раненого, но Конану помощи не понадобилось. Нагнувшись, он подхватил на руки тяжелое тело и переправил его на стол. Когда доспехи лязгнули о камень, Игнобольд сдавленно застонал. Главный жрец досадливо отпихнул Конана и наклонился пониже, рассматривая повреждения.

— Вы двое, несите иглы и нитки! Да не забудьте свежие повязки для мумий — перевязать раны! — начал он распоряжаться. — Ты! Будешь держать ему голову. Ты, Зиво, бегом за миской чистой воды. А ты, гладиатор, как тебя там, придави нижний край раны, вот тут. Положи руки сюда и сюда… нет, не так, а вот так… теперь надави! Сильнее!.. Хорошо… а теперь не отпускай…

Конан, отнюдь не привыкший, чтобы им вот так распоряжались и чуть ли не кричали, тем не менее, повиновался беспрекословно. Между его пальцами сочилась кровь, приходилось стараться изо всех сил, чтобы ладони не соскользнули с похолодевшей, влажной кожи Игнобольда.

— Что толку заталкивать кровь обратно внутрь тела? — все-таки спросил он сквозь сжатые от усердия зубы. — Она и так почти вся уже вытекла на песок…

— Мы пытаемся удержать в теле то немногое, что в нем еще задержалось, — тоже сквозь зубы пояснил Манетос.

Дождавшись воды и тряпок, он трудился над раной, промывая и очищая. Время от времени он растягивал в стороны рваные края и заглядывал вовнутрь.

— Рана глубокая, — сказал он, наконец, — но все же можно постараться что-то сделать… Кость, правда, рассечена, но это не беда: срастется. Держи крепко, пока я буду лить… вот так… А теперь отпусти и дай мне взглянуть, что получилось. Хорошо… Теперь нажми здесь…

Кровотечение почти прекратилось: то ли благодаря прижатию, то ли оттого, что просто нечему стало вытекать. Конан молча смотрел, как Манетос отбросил кровавые тряпки, выбрал иголку и продел нитку в ушко. И принялся за ювелирную работу при неверном свете свечей…

— Что за странный ритуал вы совершаете? — исполнившись внезапного подозрения, осведомился Конан. — Шьете ему саваны, чтобы было в чем встретить Богов?..

Жрец ничего не ответил. Тонкая игла быстро замелькала между пальцами Конана, все еще прижимавшими тело: Манетос сшивал живую плоть, словно края продырявленной ткани. Игла входила и выходила, стягивая разноцветные слои разодранной раны. Наконец Манетос с величайшими предосторожностями затянул нить, так что образовался выпуклый шов. Конан следил за действиями жреца со смесью ужаса, изумления и любопытства. Проворная игла совершала стежок за стежком, и вот, наконец, Манетос окончательно свел края раны. Тут Конан почувствовал, как внезапно ослабели у него руки, могучего киммерийца затрясло, в глазах потемнело, он понял, что теряет сознание, и завалился на пол…

Глава двенадцатая «С МЕНЯ ХВАТИТ!»

Рогант был всего лишь начинающим гладиатором, но народу на похороны собралось неожиданно много. Пришли не только собиратели сведений, завзятые болельщики и профессиональные плакальщицы — собралась в полном составе и вся труппа Ладдхью. Не явился один только Дат, да и тот в качестве извинения прислал большой венок из лилий и лавровых ветвей. Было в толпе и немало сторонников Игнобольда; они пришли отдать последний долг своему любимому гладиатору, будучи в полной уверенности, что он погиб. Каково же было их изумление, когда выяснилось, что кумир выздоравливал от ран в лечебнице при храме! Чего больше было в изумлении болельщиков, радости или разочарования, оставалось неясным. Тем не менее, они добросовестно торчали у стены до самого конца церемонии, хоть и справляли ее лишь по Роганту да по совсем уж мало кому известному Систу.

Пришел проводить друга и Конан. Полотняные бинты на его груди сменились толстой повязкой на голове. Если не считать этой полоски материи, он выглядел свежим и готовым в бой, как всегда. Другое дело, киммериец казался необычно тихим и задумчивым. Его погоня за алыми жрецами и то, как он вломился во Врата Мертвых, было всеми замечено и всеми обсуждалось. Однако ни слова о том, что произошло за Вратами, из него выжать, не удалось. Вот и теперь на него было обращено немало пристальных взглядов. Болельщики и держатели ставок пытались делать выводы, насколько хорош он будет в последующих боях.

Пока замуровывали нишу, полагалось соблюдать приличествующую случаю скорбную тишину. Однако на сей раз ничего не получилось, несмотря даже на свирепые взгляды приятелей новопреставленных. Как же, ведь у цирковых завсегдатаев было столько животрепещущих тем для обсуждения!

Небывало быстрый взлет борца Ксотара. Беспрецедентное возвращение Игнобольда из-за самых Врат Смерти. И — наиважнейшее! — скорое утверждение Коммодоруса на новый срок в качестве Тирана Луксура. Ибо, хотя формально срок его правления истек еще в день праздника Баст, Первосвященник Некродиас продлил пребывание Коммодоруса у власти до Большого Представления, которое должно было воспоследовать через несколько дней. Следовало ждать, что тогда-то и произойдет его утверждение.

Большинство народа полагало: старый жрец просто склонялся переднеизбежным. Мало кто сомневался, что, когда Коммодоруса вновь провозгласят правителем, то назовут не просто Тираном, но Тираном Непреходящим и сделают его должность пожизненной.

Во всяком случае, таково было мнение большинства простонародья и разных группировок, державших сторону Коммодоруса. Никаких иных возможных вариантов эти люди не признавали.

… Тем временем жрец кончил заупокойные молитвы, и стали слышны перешептывания в толпе. Тогда-то сбившаяся в тесную кучку цирковая труппа стала вслух вспоминать о своем прежнем товарище, столь внезапно и трагически оставившем сей мир.

— Незачем было Роганту вообще вступать в гладиаторы! — жаловалась Сатильда. — Какой из него убийца? Вы видели, как он отбросил в сторону меч, идя навстречу тому… животному из храма?

Иокаста была одной из немногих среди собравшихся, кто проливал искренние, неподдельные слезы.

— Я предостерегала его против этого боя… — с горечью проговорила она. — Накануне я составила его гороскоп, и он оказался таким зловещим, какого я уже много месяцев не видала! Рогант даже слушать меня не захотел. Разве он мог разочаровать зрителей?..

— Он был храбрецом и прекрасным артистом, — мрачно подтвердил Конан. — Что же касается его достоинств как борца… Тут мне трудно что-то сказать наверняка. Мы с ним схватились всего один раз, но поединок завершился вничью из-за пустой случайности, так что…

— Все эти месяцы, пока он не мог выступать в полную силу, Рогант страдал не столько от раны, сколько от утраты зрительской любви, — подал голос Бардольф. — Потому-то он иной раз и напивался, а совсем не из-за боли!

— Это верно, он жаждал признания, — сквозь слезы промолвила Иокаста. — Он радовался, как ребенок, когда здесь, в Луксуре, совсем незнакомые люди узнавали его на улицах, а богатые вельможи приглашали на праздники и пиры. Можно сказать, Империум-Цирк стал воплощением мечты его жизни…

— Так-то оно так, — сказал Конан, — только под конец всех дел эта же мечта его и убила, а счастье и слава длились очень недолго. Теперь, когда его больше нет с нами, надо бы нам подумать о нашем собственном будущем здесь, в Луксуре. Нужны нам здешние деньги и слава, если из-за них приходится совать голову под топор? Если останемся здесь, кабы не понести нам новые потери, да такие, без которых трудно станет прожить… — И киммериец обнял за плечи Сатильду. — Лично мне не шибко по нраву тот выбор, перед которым нас тут ставят…

— Я вижу, Конан, ты к самому сердцу принял гибель нашего дорогого товарища, — отечески проговорил Ладдхью.

Подойдя к Конану, цирковой мастер крепко стиснул его плечо и обнял киммерийца.

— Однако, прошу тебя, не предавайся столь скорбным раздумьям! В конце концов, большинство из нас ведь не подвергается таким страшным опасностям, как те, в которые Рогант дал себя вовлечь. Зато наши выступления более чем успешны, да и выручка от них весьма, весьма ощутима. Новые потери в составе труппы отнюдь не кажутся мне неизбежными. Не забывай, что все мы — умелые и опытные артисты…

— Опасность налицо, только вы ее не осознаете. — Конан хмуро отвернулся от циркового мастера и обвел задумчивым взглядом своих товарищей по арене. — Я-то, в отличие от вас, близко знаком со всем, что происходит в Цирке и на улицах. Так что смогу ли я продолжать дальше в прежнем духе…

— Ну, ну, Конан, как же так, наши выступления больше не могут без тебя обходиться! — Ладдхью хотел снова обнять новоиспеченную «звезду», но киммериец отстранился, избегая отеческого объятия. — Если ты находишь, что тебе платят недостаточно, — продолжал Ладдхью, — я уверен, с этим вполне можно что-то придумать. Но, как ты сам понимаешь, о таких материях мы лучше переговорим как-нибудь попозже, когда уймется боль и горечь утраты…

Тут заговорил молчавший до этого времени Фатуфар, метатель ножей:

— Слышишь, Конан… Если нужен новый гладиатор, который станет сражаться вместо тебя… или займет место бедняги Роганта… В общем, я бы попробовал. Я неплохо бросаю ножи и думаю, что это умение сослужит мне службу на арене. Мы с Яной… — и он кивнул на молодую жену, любовно обнимавшую его за пояс, — мы с Яной скоро ждем прибавления в семействе. Так что немного деньжат и хорошая репутация нам совсем бы не помешали.

— Как предусмотрительно, Фатуфар! — восхитился Ладдхью и, отойдя от Конана, завел разговор с молодым циркачом.

Киммериец остался угрюмо стоять в одиночестве. Народ начал мало-помалу расходиться, настроение у всех было подавленное. Некоторое время Сатильда озабоченно поглядывала на своего возлюбленного, потом обратилась к нему:

— Конан, я знаю, как это печально и горько — хоронить друга. Но я-то вижу, что ты сам не свой с тех пор, как вбежал во Врата Мертвых следом за жрецами. Скажи, неужели они заколдовали тебя? Что за вредоносное заклятие они на тебя наложили?..

Киммериец только хмуро посмотрел на девушку — и ничего не ответил. Сатильда, со своей стороны, не стала настаивать.

Когда все разошлись, Конана отыскал гонец, назвавшийся посланцем Адольфа. Он провел его задами Цирка, потом по одному из восходящих пандусов, туда, где в северном конце амфитеатра совершалось строительство: возводили новый балкон. Рабочие сновали по лесам как муравьи, заливая серый, бугрящийся галькой раствор в деревянные формы, венчавшие собой верхушки колонн.

Коммодорус стоял наверху, присматривая за работой. Когда Конан, оставив посланца внизу, взошел к нему по ступеням, Тиран улыбнулся и приветливо помахал рукой.

— Последняя придумка зодчих исполнена настоящего вдохновения, — сказал он киммерийцу и указал рукой туда, где копошились рабы:

— Вид отсюда будет что надо, а нижние места окажутся в тени. Да и число платных мест в этой секции Цирка вырастет сразу наполовину. Самое же лучшее, что мы теперь пользуемся улучшенным раствором. Он приготовляется по древнестигийским рецептам: когда-то его использовали для запечатывания могил. Он позволяет возводить надстройки в течение считанных дней: больше не приходится ждать, пока на каменоломне вырубят нужные глыбы, доставят сюда и подгонят друг к дружке. Я сам слежу за скоростью строительства, чтобы все закончить ко дню следующего празднества… — И Тиран ослепительно улыбнулся Конану: — Я хочу, чтобы как можно больше горожан наблюдало мое утверждение. Киммериец промолчал. — Следует наилучшим образом подобрать время, — продолжал Коммодорус, — ибо я хочу еще один последний раз появиться на арене и как следует впечатлить толпу, прежде чем занять новую, более высокую и утонченную должность. Во время следующих игр мы собираемся устроить нечто совершенно невиданное, а посему рабочим придется трудиться не покладая рук, дабы все завершить вовремя… — Он указал вниз, на плоский овал арены, где множество народу сгребало и отвозило песок и поднимало деревянные панели, совершая какие-то перестановки. — Вряд ли следует напоминать, что я по-прежнему рассчитываю на тебя, Конан, и на то, что в случае чего ты прикроешь мне спину. Так что давай поскорей выздоравливай от этой раны на голове — где ты только умудрился вчера ее заработать? — и будь готов как следует мне послужить. Конан с самым серьезным видом выслушал его до конца.

— Простая царапина, — он коснулся повязки, пересекавшей лоб. — Побаливает, конечно, но это пустяк. Да и на груди почти все зажило. — Конан погладил нежную, еще как следует не окрепшую кожу пониже подмышки. — Дело совсем в другом, Тиран. Я стал как-то не так уверен в том, что я делаю на арене. Не знаю, смогу ли я за тебя биться и убивать…

Коммодорус широко улыбнулся.

— Я смотрю, — сказал он, — жрецы Сета успели над тобой потрудиться. — И хлопнул Конана по плечу. — Я предвидел что-то в этом духе еще вчера, когда ты с разбегу влетел прямо в их логово. Они народ ушлый, издавна привыкший улавливать души простых честных людей без помощи оружия и денег. Увы, они отвернулись от достойных мужчины свойств и искусств, с помощью которых в этом мире делаются все дела. Так что навряд ли им удастся выстоять против настоящих мужчин, таких, как я, например… — Он рассмеялся с веселым соболезнованием. — Отдохни еще несколько дней, приди, как следует в чувство, и скоро то малодушие, которым они успели тебя отравить, выветрится само по себе.

Конан прямо посмотрел Тирану в глаза и сказал:

— Может быть, и так, Коммодорус. Но то, что мне показали жрецы, действительно меня потрясло. И я должен еще раз предупредить тебя: я могу оказаться не готов убивать по твоему слову.

Тиран снова расхохотался.

— Чепуха, Конан, пустые страхи! Я же нанял тебя для защиты, а не для убийства. И потом, не забывай, что я намерен сам пожать всю славу, а ты должен остаться в тени. Мне нужен всего лишь телохранитель, и притом как можно более незаметный… Я вот что еще тебе скажу. После тех игр, о которых мы говорим, в Луксуре многое переменится. Я смогу вести себя более решительно по отношению к Храму. А если они попробуют меня сместить — устрою открытое восстание против священства. В народе у меня для этого поддержка достаточно мощная. Некродиас дал мне набрать слишком большую силу и уже не сможет ничего изменить. Они привыкли держать луксурских горожан в кулаке, но скоро этому настанет конец! — Он взмахнул рукой. — Но чтобы претворить в жизнь столь грандиозные планы, мне нужно для начала остаться в живых. А это до некоторой степени будет зависеть и от тебя, киммериец… — Он весело и дружелюбно вглядывался в лицо варвара. — И помни, ведь мы уже обо всем договорились!

Конан кивнул и сказал:

— Я взял твое золото. Значит, я выполню то, что тебе обещал.

— Ну, вот и отлично, — улыбнулся Коммодорус. — А когда я покончу с ареной, никто не мешает и тебе сделать то же, если захочешь. Только это, конечно, не означает, что после этого ты перестанешь мне служить. При моем новом правлении для людей умных и сильных откроется масса новых возможностей. Я надеюсь, скоро ты переживешь свое нынешнее душевное смущение. И вот тогда-то твоя телесная мощь и всем известные подвиги на арене сослужат тебе добрую службу!

… Расставшись с Коммодорусом, Конан провел остаток дня в молчаливых размышлениях и домашних делах, — в частности, бегал с Квамбой, гоняя тигрицу по лужайке для упражнений. Вечером он повез Сатильду на колеснице в пивнушку к Намфету. Но там ему показалось слишком уныло (команда Дата перебралась в город), да и вино что-то не так горячило кровь, как бывало. Проскучав в «Прогулочной барже» часа два, они вернулись домой, и завалились в постель.

На следующее утро Конан первым делом отправился к Игнобольду в храмовую лечебницу. Раненый гладиатор был еще слаб от потери крови, но в полном сознании и даже пил бульон и разведенное вино. Так, по крайней мере, сказали Конану лекари. Подойдя к ложу товарища, Конан с изумлением увидел, что у Игнобольда были повязки не только на груди, но и на глазах. Он спросил о причине и в ответ услышал:

— Да все этот говнюк Бафомет… Сыпанул, понимаешь, в глаза песком! — Игнобольд беспомощно поерзал, лежа на спине. — Без этакой подлости ему бы нипочем меня не достать…

— Значит, ничего не видишь пока?.. На-ка, выпей бульончику… — И Конан принялся кормить друга с ложечки отваром, который дал ему лекарь. — А что жрецы говорят? Вернется к тебе зрение?

— Конечно, вернется! Как же иначе? — ответил больной, проглотив первую ложечку. — Боги ведь не дали мне помереть, так? Ну, и с какой бы стати им лишать меня своей помощи, пока я еще не отомстил?

— Значит, — сказал Конан, — ты опять будешь в добром здравии и полон сил. Давай пей.

— Я обязательно выздоровею, Конан, и попомни мои слова: к середине лета я вернусь на арену и стану еще более непобедимым и страшным для врагов, чем раньше был!..

— Съешь-ка еще ложечку, — ласково посоветовал Конан. — Ты не находишь, что это великое чудо — получить такую рану и после этого лежать тут и вовсю разговаривать?

— А то, как же!.. Знаешь, мне очень больно… Но пути Богов воистину неисповедимы. Я сейчас жив в основном потому, что свято надеюсь когда-нибудь поймать этого уличного щенка Бафомета и по рукоять всадить в него добрый меч… А заодно подправить и свою репутацию… вроде того, как ученые жрецы заштопали мои потроха. Я слышал, ты помогал им, Конан. Спасибо тебе… Слушай… А можно еще об одном благодеянии тебя попросить?

— Конечно, дружище. Ты себе глотай — и проси, чего душа пожелает.

— Ты вот что… Не убивай его, Конан. Бафомета, я имею в виду. Пускай пока поживет. Оставь его мне. Я, конечно, понимаю, это очень трудная просьба… Как ты думаешь, сможешь ее исполнить ради меня?

— Ты суп доедай. Вот так… Даю тебе слово насчет Бафомета. Я смотрю, ты устал, так что я лучше пойду. — И киммериец дружески погладил раненого по голове. — Отдыхай приятель, набирайся сил и ни о чем не беспокойся. Гаденыша Бафомета я пальцем не трону, раз обещал.

Покинув лечебницу, Конан честно постарался развеяться и выкинуть из головы лихорадочные бредни Игнобольда, но его настроения это посещение, понятно, не улучшило. Встреча со старым еретиком на арене (при воспоминании о старике Конану упрямо лезло на ум слово «святой»), потом совершенно шальные впечатления от посещения мертвецкой… все это оставило неизгладимый след в душе киммерийца. Ему стало казаться, будто простыми смертными в их повседневной жизни двигало не что иное, как безумная жажда убийств…

Он ходил сам не свой и в этот день, и в последующий. От него было мало толку и в учебном зале, и в шумной компании развлекавшихся гладиаторов. Даже когда явился гонец и передал ему персональное приглашение от Некродиаса, Первосвященника храма Сета, Конан и это воспринял с каким-то тупым безразличием.

Евнух, доставивший приглашение, провел варвара непосредственно в Большой храм, хмуро громоздившийся у подножия того самого холма, чью вершину оседлал Империум-Цирк.

Сперва они шли уже неплохо знакомыми Конану территориями Цирка, потом — через какие-то заплетенные виноградом садики и дворики, в которых буквально на каждом шагу из-под ног ускальзывали в густую траву неведомые существа. Далее опять начались признаки человеческого присутствия: богослужебные сооружения и домики жрецов, выстроенные в роскошной зелени склона.

Они подошли к храму сзади, но евнух вывел Конана на городской бульвар, препроводил вверх по широким ступеням и, наконец, внутрь через великолепный портал.

Массивные колонны были вырублены из мерцающего прожилками камня змеевика и украшены чуть заметной резьбой, изображавшей чешую: колонны, таким образом, являли собой подобия чудовищных змей. Галерея, сработанная из полированного камня, порождала гулкое эхо. Сегодня в храме не было торжественной службы, а в обычные дни народ сюда заглядывать избегал. Где-то в глубине, смутно озаренное змеящимся пламенем масляных светильников, вздымалось золотое туловище статуи Сета. Священное изображение представляло гигантского змея, свившегося чешуйчатыми кольцами и словно бы готового ударить клыками всякою, кто осмелится войти без разрешения. Глазами Богу-Змею служили два гигантских самоцвета. Они переливались багрово-красными гранями и были такой величины, что один человек вряд ли смог бы поднять.

Конан, однако, почти не заметил мрачноватого великолепия храма. Он хмуро проследовал за своим проводником мимо двойного алтаря, мимо пьедестала огромной статуи, потом за сверкающий блестками занавес, закрывавший часть дальней стены. Там обнаружилась небольшая комната с низким сводчатым потолком. Конан подумал, что это, верно, была святая святых, место уединенных раздумий Первосвященника храма.

— Подойди, чужеземец, и встань передо мной, — послышался голос. — Мои глаза не так остры и всевидящи, как у Отца Сета в переднем зале…

Повинуясь этому голосу и молчаливому жесту евнуха, Конан пошел туда, откуда, явившись из-за высокой спинки черного кресла, манил его костлявый высохший палец. Он обошел кресло, сработанное из эбенового дерева, и увидел Некродиаса. Жрец сидел за широким столом и при свете двух зеленых свечей царапал что-то на пергаментном свитке. Наконечник его пера был сделан из змеиного зуба. Он низко сгибался над работой; худые плечи горбились под желтой епитрахилью из змеиной кожи. Вычертив последний иероглиф стигийского письма, Первосвященник поднял голову и посмотрел Конану в глаза.

Киммериец первый раз видел верховного жреца так близко от себя и сразу поймал себя на том, что нипочем не взялся бы определить его возраст. Казалось, этот самый возраст измерялся столетиями… А почему бы, собственно, и нет, подумал он вдруг. Особенно если учесть тайные знания, которыми располагает старик, да еще близкое знакомство с бессмертными Богами, которым он служит…

Лысый череп жреца, скрытый под капюшоном, его лицо, иссеченное густой сетью морщин, бесплотное тело, взгляд, лишенный блеска и выражения…

А что! подумал вдруг Конан. Кабы не оказалось, что эти костлявые пальцы недавно выпутались из саванов и повязок для мумий…

— Конан Сокрушитель! Так, кажется, тебя именуют, — сказал Первосвященник. — Ты новичок на арене, но за тобой присматривают и пристально берегут. Даже несмотря на раны, которые последнее время мешают тебе выступать в полную силу… — Испачканный чернилами палец указал на повязку, еще украшавшую лоб киммерийца. — Твоя доблесть и воинское мастерство снискали тебе внимание сильных мира сего. Я не первый, кто приглашает тебя побеседовать и развлечься. Я знаю, что ты бывал в домах других знатных вельмож.

— В этом доме насчет развлечений пока не густо, — проворчал Конан.

Словесный поединок со жрецом вернул ему толику былого боевого задора.

— Зачем ты меня пригласил?

Улыбка, как трещина, расколола лицо Некродиаса пополам, но жрец не засмеялся. Он отложил перо в сторону.

— Кое-кто слышал, как ты разговаривал с нашим вездесущим Тираном, Коммодорусом. А также и с его второй ипостасью, Удольфом. И он попросил тебя сослужить ему некоторую службу. Вот и наш Храм хочет, чтобы ты для него кое-что сделал. Я готов предложить стократное вознаграждение против того, что назначил тебе наш великодушный и всемилостивый Тиран.

Конан передернул плечами:

— Я приехал сюда, в Луксур, честным скитальцем, понятия не имея о ваших тут междоусобных интригах. Я и дальше старался вести дела справедливо, насколько это зависело от меня, моего хозяина Ладдхью и от других членов труппы. Замечу, кстати, мы часто оказывались порядочней, чем здешний народ — по отношению к нам. Я не слепой и вижу, сколько невинной крови проливается из-за никчемной вражды. И у меня нет ни малейшего желания впутываться в ваши дела глубже, чем мне уже довелось на сегодняшний день!

Некродиас поднял кустистые брови — то ли от удивления, то ли притворяясь удивленным. Такое выражение лица ничуть не шло ему, делая его похожим на сову.

— Неужели, — проговорил он затем, — мне сообщили ложные сведения? Неужели передо мной, в самом деле, стоит Конан, прозванный Сокрушителем? Человек, наделенный неутолимой жаждой сражений и состязаний, чей меч редко когда покоится в ножнах целую ночь? Неужели это и есть знаменитый вор и разбойник, рывшийся в руинах сотни замков и десятка городов, но так и. не насытившийся золотом и прекрасными женщинами? Неужели прославленный наемник стоит передо мной, не находя в себе достаточно мужества, чтобы убить Коммодоруса по моему слову и, очень возможно, самому стать вместо него Тираном Луксура?..

Конан взирал на верховного жреца безо всякого выражения.

— Я не знаю, Некродиас, чего ты наслушался о моем прошлом, а что увидел сквозь волшебный шар колдовства, — сказал он со вздохом. — Но я не наемный убийца и никогда им не был. Я не стану убивать одного человека по приказу другого.

— Вот что, Конан. Я знаю, что ты не в духе, но и я не из тех, на ком можно срывать дурное настроение. Мне, между прочим, известно, что тебе заморочил голову Манетос, мой главный бальзамировщик. Ему не откажешь ни в уме, ни в искусстве убеждения. Увы, он придерживается взглядов, которые никогда не позволят ему достичь высокого положения в храмовой иерархии. Верно, он мог малость сбить тебя с толку. Тяжело потерять друга, да и расправу над несчастными, сбившимися с дороги безумцами, которых мы называем еретиками, нелегко пережить человеку с твоими нравственными принципами. И все-таки я тебя призываю: не дай минутному настроению помутить твой разум и заставить упустить блистательный шанс. Настал час ответственности и решительных действий! Ибо Коммодорус падет, несмотря ни на что. Я даже не заставляю тебя его убивать: пусть на арене, где ты, как я понял, будешь его телохранителем, произойдет просто несчастный случай. А ты окажешься поблизости, чтобы сразу воспринять его имперский венок. Герой, отважный искатель приключений — это именно та фигура, которая нам подходит лучше всего…

Сесть Конану так и не предложили, но он о том и не жалел, несокрушимо и гордо стоя перед столом.

— Это, — сказал он, — было бы самой гнусной изменой. Я не заключаю сделок с нанимателем только ради того, чтобы тут же с потрохами продать его кому-то другому. И потом, что это за сплетни насчет того, что Коммодорус, мол, обречен пасть? Собрались произвести на меня впечатление своим древним храмом, позолоченными идолами и немыми, искалеченными слугами? А то я будто не знаю, какова на самом деле власть Тирана над городом и его влияние на горожан! Я же видел, как ваши подданные сходят с ума при его появлении на арене, а когда начинаешь говорить ты, они чуть только не засыпают. Я видел акведуки и широкие городские ворота, которые он выстроил. Ну, а если его так и так скинут, почему просто не отказаться утвердить его на новый срок? Кто в этом городе закон, если не ты?.. — И киммериец взмахнул рукой, заводясь, как это с ним иногда бывало. — Но даже если бы ему предстояло погибнуть, а меня собирались назначить новым правителем города, я все равно поддерживал бы Коммодоруса! У него, по крайней мере, есть хоть какое-то видение будущего этого города, он заботится о том, чтобы облегчить жизнь горожанам. Он хочет вести их к просвещению и развитию, а не назад, в темный век Сета!

— Так-так! — с неожиданным торжеством прокаркал Некродиас. — Вот оно! Стало быть, и ты подпал под волшебную власть его проповедей. Как и остальные глупцы, ты поверил в якобы высокие цели его будущего правления. На самом деле он потакает жажде вещественных благ, обуявшей народ, и без конца расширяет свой Цирк, дабы утолять растущую кровожадность людей! Знаешь ли ты, что он задумал для своего грядущего выступления? Он хочет затопить арену от края до края! Туда подведут воду из его ценнейших акведуков и пустят по волнам целый флот гребных судов, устраивая «потешную» битву, только вот оружие будет настоящее, и мертвецы — тоже. Он хочет послать на смерть сотни людей, и все это только ради того, чтобы покрасоваться в качестве предводителя победоносного флота!

Конан вновь почувствовал себя опустошенным… Он лишь едва заметно пожал плечами:

— Только не говори, Некродиас, будто тебя ничуть не затронули безумства арены. Все мы вкусили этот плод, я в том числе. Цирк стал истинным сердцем города, живым, бьющимся сердцем. Мне и сам Коммодорус про это говорил. Только он собирается оставить все это в прошлом…

Некродиас, наконец, расхохотался в открытую. Звук его смеха был булькающим, неприятным.

— Оставить арену? Очень, очень похвальное устремление. Посмотрим только, сможет ли наш благородный Тиран себе это позволить. А известно ли тебе, наивному, что среди всех, кто делает, держит и устанавливает ставки, больше всех выигрывает именно Коммодорус? Известно тебе, что все добыватели сведений — у него на довольствии? Это ведь он отдал приказ скормить диким зверям тебя и твоих приятелей, сельских циркачей, столь же лопоухих, как и ты сам. Это он время от времени велит подсыпать дурмана то одному, то другому непобедимому гладиатору и каждый раз выигрывает страшные деньги! А говорил он тебе, какие сливки он снимает со всех своих, хм, общественно-полезных строительных работ? Он пускает городские денежки в оборот, а частью на взятки, чтобы подорвать влияние Храма и знатных семейств! А как он использует уличное хулиганье для выколачивания денег по проигранным ставкам и для установления выгодных ему цен на рынке контрабандных товаров? Ну как?.. Хорошо все это согласуется с твоим мнением о нашем богоподобном правителе?..

Конану показалось, что ему взгромоздили на плечи весь Луксур, а сам он стал основанием рычага, способного сдвинуть город в ту или другую сторону. Он повернулся и пошел к дверям, ибо чувствовал, что непомерная ноша вот-вот раздавит его.

— Некродиас, — сказал он уже через плечо. — Меня не волнует, даже если ваш Тиран — сущее чудовище, выползок из преисподней еще хуже самого Сета. Какие бы гнусные планы вы оба ни строили, я не намерен помогать ни тебе, ни ему. Говорю же, с меня хватит убийств! Я утратил вкус к отнятию жизни…

* * *

Как ни памятна была для Конана встреча с Первосвященником, все же не она стала для него самым ярким впечатлением этого дня. Возвращаясь домой по широкой улице, пролегавшей мимо храмового портика, Конан услышал, как на рыночной площади нахваливал товары торговец.

Голос показался ему знакомым, а потом он приметил и лицо, несмотря даже на то, что его обладатель был мал ростом и попросту терялся в толпе. В конце концов, он нашел глазами маленького торговца и узнал в нем… Джемайна, когда-то водившего их с Рогантом по городу.

— Побрякушки и безделушки!.. — выкликал Джемайн. — Украшения для ваших прекрасных… Госпожа моя, не заинтересует ли тебя этот подвесок из чистейшего аргосского гагата? Черная слезка на белоснежной груди, а?.. А ты, господин мой… Ой! Прости, тысяча извинений…

— Стой, стой, Джемайн, незачем бежать от меня, — Конан ухватил мальчишку за полу длинного одеяния, одновременно служившего переносным лотком.

Одеяние представляло собой не какие-нибудь лохмотья, — оно было скроено из довольно-таки новой ткани, крепкой парусины с пропущенной там и сям цветной шелковой ниткой. Конан развернул мальчугана к себе, и все, что было приколото и привешено к просторным внутренним полам, весело зазвенело.

— Погоди малость, парень, — продолжал киммериец. — Расскажи лучше, что ты поделывал столько времени. Я смотрю, дела у тебя нынче совсем неплохо идут?

— Да, неплохо… — Джемайн стоял потупившись и в то же время косился на Конана снизу вверх, стараясь определить настроение и намерения великана. — Последнее время я был очень занят…

— Похоже на то! Развернулся ты, я вижу, вовсю.

— Вот это точно! — Джемайн слегка осмелел и приоткрыл полы одеяния. — Смотри, какие у меня тут побрякушки! Камни чистейшей воды, привезенные с берегов океана и оправленные лучшими мастерами в драгоценный…

— Верно, верно, — остановил Конан поток его красноречия. — Я и так вижу: все как есть высшего качества. — И торжественно добавил: — У тебя, похоже, острый глаз на подделки. Ты небось сразу узнал нашего друга Удольфа…

Тут киммериец заметил, как мальчуган стрельнул глазами в сторону, и понял, что он снова готов был дать тягу.

— Ни о чем не беспокойся, Джемайн, — сказал он и взял маленького торговца за плечо. — Разве я не понимаю, почему ты боялся хоть что-то сказать!

Джемайн поднял глаза, явно еще чувствуя себя не в своей тарелке.

— Вот это истинная правда, Конан. Я бы рад был первым тебя предупредить. Но вывести на чистую воду такого могущественного человека, как наш Тиран… слишком опасно! — И он помотал головой, словно извиняясь, что не предостерег.

— Я смотрю, ты должным образом применил денежки из того кошелька, — заметил киммериец. — Молодец! Не удивлюсь, если ты далеко пойдешь в купеческом деле.

Джемайн кивнул, еще чувствуя себя виноватым.

— А ты до сих пор умудрился не погибнуть на арене… несмотря даже на раны… — Он снова поднял глаза на украшенного повязками героя, и на него едва не напало заикание: — Знаешь, Конан, ты все-таки того… будь поосторожнее! Гибнет столько народу, что…

— Я знаю, — перебил Конан, нарочно затем, чтобы мальчику не пришлось выговорить нечто такое, о чем он впоследствии будет горько жалеть. — Арена стала опаснее прежнего, как внутри, так и снаружи. А я впутался в тамошние дела уже так глубоко, что даже и не знаю, чем все кончится. — Он похлопал юного лоточника по плечу и убрал руку. — А знаешь, ты молодец, вовремя свалил.

Джемайн пожал плечами.

— Я был слишком мелким игроком. Когда делаются огромные ставки, таким, как я, приходится плохо.

— Все мы мелкие игроки, — утешил его Конан.

Он купил ту аргосскую слезку в подарок Сатильде. По немыслимо выгодной цене, как заверил его Джемайн. Потом киммериец распрощался с мальчишкой и направился обратно к Цирку.

* * *

На следующий вечер Конан вряд ли двинулся бы куда-нибудь из «Прогулочной баржи», если бы не Мадазайя. Конан уныло сидел в углу и медленно, неохотно потягивал аррак, не чувствуя особого вкуса. Сатильда по какой-то причине отказалась составить ему компанию, и киммериец сидел один. Тут-то подошел чернокожий воитель и опустил тяжелую руку ему на плечо.

— Конан, я, кажется, выследил Сезостра! — проговорил он возбужденно. — Как я понимаю, этот малый что-то знает и про убийство Хальбарда, и про мое отравление, так что хорошо бы ты пошел со мной вместе! Я собираюсь встретиться с ним прямо сейчас, у северной оконечности Цирка. Я так полагаю, он выбрал это местечко за то, что там полным-полно всяких входов и выходов!

— Мадазайя, — очень серьезно ответствовал Конан. — Ты точно уверен, что тебе жизненно необходимо знать об этом деле все до конца? Может, лучше похоронить его в прошлом?.. Хальбард, в конце концов, мертв, и ничто этого не изменит, а к тебе вернулась прежняя сила. И потом, — добавил он совсем уж угрюмо, — как-то я сомневаюсь, чтобы тебе понравилось то, что он тебе, вероятно, расскажет…

— Ну, ты даешь, Конан! — опешил Мастер Меча. — Никак ты мне советуешь отложить месть? Или вовсе от нее отказаться?.. Засранец Сезостр столько времени прятался! Я его еле выманил, да и то — только предложив взятку через его слугу, которого припер к стенке на базаре! То есть, чего он на самом деле заслуживает, унции золота или локтя доброй стали… — тут Мадазайя красноречиво похлопал рукой по эфесу меча, — … я решу на месте, когда увижу его!

— Что ж, — сказал Конан, неохотно слезая с бочонка, на котором сидел, — пойду-ка я лучше с тобой, не то без меня ты еще во что-нибудь влипнешь. Да мне и самому любопытно, что он такого станет плести…

С этими словами он вышел из пивнушки следом за другом. Зарокотали колеса, и колесница понесла наших героев к городским воротам. Ехали они быстро и, прибыв заранее, оставили повозку под холмом, на колесничном дворе. А сами отправились пешком через цирковые дворы, не желая привлекать к себе ненужного внимания. Вокруг цирка, что называется, дым стоял коромыслом. Целые команды рабов появлялись и исчезали во входных тоннелях, трудясь при факельном свете: завершались последние приготовления к доселе невиданному представлению.

Вольнонаемные артели копали траншеи и возводили леса, чтобы в нужный момент отвести воду с акведуков на арену. Строительство шло вовсю с обеих сторон циркового овала. С южной готовились подводить воду, с северной торопливо обтесывали еще влажный, только-только застывший раствор, залитый в деревянные формы: там сооружался широкий балкон, обещанный Коммодорусом.

Пройдя в ту сторону и поднявшись по ступеням, Конан и Мадазайя вскоре заметили, что поблизости трудились отнюдь не рабы, а оборванные уличные хулиганы. И факелом им светил не кто иной, как сам Дат. Кто-то лил в форму раствор, и ребята заравнивали его, желая… спрятать мертвое тело. Тело это принадлежало не кому иному, как Сезостру, держателю ставок.

Конан едва успел узнать лицо, уже скрывавшееся под толщей «жидкого камня».

— Значит, вы нашли его раньше, чем это сделали мы, — расстроился Мадазайя, спускаясь между рядами скамеек туда, где стоял с факелом Дат. — Весьма бестактно с вашей стороны. Мы собирались кое о чем его порасспросить!

— А ты спрашивай, мы не возражаем, — передернул плечами Дат. — Если тебе нужно еще более авторитетное мнение, можешь расспросить хоть Заггара: он лежит во-он там… — И Дат указал на основание одного из контрфорсов. — Только я сомневаюсь, чтобы они знали нечто такое, чего не ведал бы я!

В свете факела было видно, как нахмурился Мадазайя. Мастер Меча начал кое-что понимать.

— Значит, ты тоже связан с подстраиванием исходов поединков и другими грязными делишками вокруг арены? И откуда ты только взялся, молодой человек? Ты же здесь совсем новичок!

Юный метатель топоров держал факел над головой, и его свободная рука спокойно висела рядом с двумя рукоятями, торчавшими из-за пояса.

— Может, — сказал он, — я и новичок, но я привел к послушанию вот этих причальных крыс и тем завоевал себе место… — Дат кивнул на молодых головорезов, стоявших кучкой поблизости. — Не будет, наверное, преувеличением, если я скажу, что проявил в этом деле некоторое искусство! Последнее время нам везет, и, соответственно, увеличилась доля в добыче. А территория наша теперь простирается вот до сих пор!

И Дат обвел рукой Империум-Цирк.

Конан подошел к Мадазайе сзади и отрешенно проговорил:

— Хальбарда тоже, по-видимому, прирезали его парни. Или какая-то другая шайка сделала это в качестве услуги. Иногда они дерутся между собой, но все собирают деньги по ставкам, все ломают ноги и убивают кого надо в любом конце города…

— Истинная правда, — с мрачной улыбкой подтвердил Дат. — Все мы жернова одной и той же кровавой мельницы… — И пояснил: — Вы, гладиаторы, на арене, а я и мои парни — на улице, где и заработок получше, и прожить удается подольше. И все это служит, что интересно, общественному благу. Так предначертал наш вождь, Коммодорус… Тебе, как никому иному, следовало бы это знать. — Дат вперил в киммерийца пристальный взгляд. — Ты ведь и сам у него на службе, разве не так?..

Глава тринадцатая СРАЖЕНИЕ НА ВОДЕ

К тому времени, когда приблизился день корабельного сражения на арене, город снедала лихорадка нетерпения. Весь Луксур так или иначе участвовал в работах, связанных с грандиозным представлением. Равно как и бесчисленные купцы, чиновники и управители во всех концах Стигийской империи и сопредельных держав…

Не считая рабочих команд, по-новому оснащавших арену и отводивших воду с акведуков, к делу были привлечены десятки лодочников с Внутреннего Причала. Их суда переправили по улицам города на особых повозках и спустили в голубые воды затопленной арены Империум-Цирка. Сюда же приехали многочисленные корабельные мастера и оружейники с обоих берегов Стикса и даже с дальнего побережья моря: им предстояло выстроить большое судно, которое из-за его размеров не получалось ни перевезти по улицам, ни втиснуть в ворота арены. Этот корабль должен был стать флагманским судном Коммодоруса. Он выглядел как самая настоящая боевая галера, с двумя ярусами весел, с башенками для стрелков и тяжелым бронзовым тараном.

Грести на корабле предстояло рабам, которых для этой цели партиями закупали в портовых городах выше и ниже по течению Стикса. Рабы для весел требовались особые. Домашние слуги или полевые работники тут не годились. Гребцы должны были умело и слаженно работать на веслах, чтобы в нужный момент производить быстрый и точный маневр для тарана и абордажа в стесненном пространстве арены. В экипаж по мере возможности набирались матросы и офицеры с настоящих боевых кораблей, чтобы и на флагманской галере, и на остальных кораблях небольшого флота Тирана были опытные команды.

Ну а о том, что воинству Коммодоруса предстояло должным образом выглядеть, не стоит и говорить. Будут и знамена, и трубы, и барабаны…

С не меньшей заботой готовился и «неприятельский» флот, только забота эта была особого свойства. По всем берегам Стикса и Моря Запада не осталось ни одной каторги, ни одного корабельного чулана для арестантов, откуда не были бы извлечены самые что ни есть отъявленные пираты, контрабандисты и пленные бунтовщики.

Всех их свозили опять же в Луксур, чтобы гладиаторам и наемникам Коммодоруса было кого рубить во время сражения. Плавать пиратам предстояло на маленьких быстрых судах, заполненных худшим сбродом из местных тюрем. Среди морских разбойников было немало отличнейших судоводителей и самых свирепых бойцов, которых когда-либо носила палуба корабля. Поэтому сражение обещало оказаться очень даже настоящим. Превратиться в простое избиение ему отнюдь не грозило.

Но и этого устроителям было мало. Чтобы придать зрелищу остроты, к делу приставили звероловов. В мелких внутренних рукавах устья Стикса начали ловить редкостных пресноводных акул и живыми перевозить их в особых баржах вверх по реке. Это были здоровенные, очень проворные рыбины, никогда не отказывавшиеся закусить человечиной, мертвой или живой. Их выпустят в воды арены, чтобы подчеркнуть опасности морских битв. Не останутся без пищи и крокодилы с морскими змеями, давно и заслуженно любимые завсегдатаями Цирка…

Естественно, жаждущих прорваться на необычайное представление было гораздо больше, чем мест на трибунах. Соответственно, народ начал скапливаться под стенами и повисать на воротах еще с вечера предыдущего дня. Выстроилась огромная очередь. Люди предавались хмельному веселью: пили вино, танцевали, пели разудалые песни. Каким-то образом при этом никто не отходил далеко от заветного места в очереди.

Видя, что происходит, артисты из труппы Ладдхью с рассвета начали давать утренние представления. Они ездили вдоль очереди на повозках, показывая животных, совершая акробатические трюки, затевая азартные игры, предсказывая судьбы и вовсю торгуя комочками смолы, придающей бодрость. Такая предусмотрительность принесла им немалую выручку еще до официального открытия Цирка.

Надо ли говорить, что городская стража в полном составе вышла на улицы и не знала покоя. Как ни удивительно, немалую помощь в обуздании толп стражникам оказали уличные хулиганы. Командовали этими последними Дат и его подручные. Крутые ребята нацепили яркие головные повязки, разделились по-военному на небольшие отряды, и порядок в их присутствии лучше было не нарушать.

Так что если бы кто-то взялся и пересчитал всех: зрителей, артистов, атлетов, уличных торговцев, стражей порядка, распорядителей и заключенных — наверняка получилось бы, что рано утром в День Назначения перед воротами Империум-Цирка на Храмовом холме волновался и гомонил весь Луксур.

… А под ногами по канавам и углублениям близ Цирка, создавая ожидающим определенные неудобства, вовсю журчала вода, Дело в том, что акведуки, подведенные туда для наполнения арены и поддержания уровня воды, оказалось не так-то просто перекрыть. Что-то перелилось через верх усиленных и тщательно законопаченных ворот арены, что-то вытекло сквозь трещины в каменной кладке и разбежалось по сторонам ручейками и целыми речками. Вода разбудила бродяг, спавших на улицах, и, как говорили, вызвала где-то небольшие потопы. Но это была мелочь, которую определенно не стоило принимать всерьез.

К середине утра Цирк наконец открыли, и вот тут-то удержать толпы в повиновении сделалось почти невозможно. Тяжелые железные ворота даже не стали открывать настежь: толстые цепи удерживали створки в полураспахнутом состоянии, чтобы хоть как-то уменьшить давку.

Стражникам пришлось приложить немало труда, расчищая коридор для носилок и портшезов запоздавших вельмож. Беспокойство простых горожан увеличивалось по мере того, как трибуны заполнялись зажиточными зрителями, держателями постоянных мест. Все знали, что со времени последних игр было выстроено еще сколько-то дополнительных мест. Но вот сколько?.. Этого никто в точности не знал…

Так или иначе, в самое краткое время даже и вновь построенные площадки были забиты до отказа, а ворота Цирка — закрыты и заперты. Под стенами осталась бушевать тысячная толпа. Не попав на представление, люди стремились хотя бы оказаться как можно ближе к нему, хотя бы услышать восторженный рев и аплодисменты счастливчиков, прорвавшихся внутрь. И, конечно, как всегда на подобных мероприятиях, нашлись люди, которые встали в устьях тоннелей или под арками и приготовились пересказывать жаждущим все, что происходило внутри. Новости, передаваемые через вторые-третьи уста, неизбежно обрастали красочными подробностями, зависевшими только от фантазии рассказчика…

Впрочем, трудно было еще как-то приукрасить то блистательное великолепие, которым встречала зрителей арена. Там, от кромки до кромки заполняя огромный овал, колыхалось целое рукотворное море со скалами, рифами и песчаными отмелями. Виднелись даже один или два островка, украшенных пальмами. По берегам грелись на солнышке крокодилы, а водную гладь рассекали треугольные плавники акул. Вода была почти неподвижна: пока что ее тревожили только движения ленивых рыб и рептилий да колебания, исходившие от стен быстро заполнявшегося амфитеатра. Скоро, очень скоро ее собьют в пену мощные удары весел двух соперничающих флотов…

Две шеренги кораблей выстроились по разные стороны маленького моря, одна против другой.

По палубам расхаживали команды, солнце играло на ярких знаменах и пестро раскрашенных парусах…

Даже Конан, пробиравшийся вместе с другими гладиаторами по входному тоннелю, сморгнул от невольного удивления при виде сверкающих голубых волн, выстроенных флотов, многоцветных нарядов матросов, поднимавшихся по сходням… и от вида небывалой толпы, суетливо выплескивавшейся из тоннелей и тотчас растекавшейся по рядам. Повертев головой, киммериец едва узнал знакомый амфитеатр — так изменили его широченные, только что выстроенные балконы. Зрители бежали бегом, стремясь занять самые выгодные места.

Конан протолкался сквозь толпу разодетых, вооруженных, облаченных в доспехи воинов и матросов. Блестящие латы, конечно, здорово смотрелись со стороны, но в данном случае они могли стоить жизни. Тяжелый нагрудник или пара поножей быстренько утянут на дно человека, выпавшего за борт. И если он успеет утонуть прежде, чем до него доберутся крокодилы с акулами, это будет не иначе как милосердием богов.

Сам Конан решил обойтись не только без лат, но по возможности и без одежды, оставив на себе набедренную повязку, да сандалии, которые легко было скинуть вводе. Примерно так он одевался, когда пиратствовал в море под именем Амры. Только на сей раз он не взял с собой даже меча. Он высмотрел впереди человека, которого разыскивал: Коммодоруса.

Луксурский Тиран шествовал по тоннелю, а перед ним клином шли его телохранители. Последние дни киммерийцу никак не удавалось встретиться со своим нанимателем. Наверное, тот не хотел, чтобы его видели. А может, строил планы дальнейшей борьбы с Некродиасом и раздумывал, как бы покрепче прибрать город к рукам. Нужен же он был Конану для того, чтобы вернуть ему задаток и отказаться от опостылевшей службы. Ничего не получилось: Тиран оставался недоступен.

— Коммодорус! — окликнул Конан и, подойдя сзади, попробовал прорваться к правителю.

Стража мигом сомкнула ряды, но потом увидела, что варвар был безоружен и к тому же хозяин узнал его. Конана пропустили.

— Конан! Ты вовремя, как всегда! — обрадовался Тиран. — И, я вижу, голова у тебя зажила!

Он казался олицетворением решимости и силы. Морская тога подчеркивала совершенство фигуры, отработанная улыбка открывала великолепные зубы, на вьющихся золотых волосах покоился лавровый венок.

— Не правда ли, — снова заговорил Коммодорус, — наш праздник обещает удаться на славу? Как же я предвкушаю этот бой на качающихся палубах и то, что ты неотступно будешь рядом со мной!

— Честно говоря, — сказал Конан, — я вообще не хотел сюда приходить. Я несколько дней тебя повсюду разыскивал, чтобы вернуть золото и уехать… — Он потянулся к кошельку, заткнутому за пояс. — Коли уж ты нанял меня в охранники, есть кое-что, о чем тебе следует знать. Жрец Некродиас пытался меня перекупить и уговорить прикончить тебя… Он хотел, чтобы я сделал это здесь, сегодня, во время игр на арене.

— Некродиас? Собрался меня убить?.. — Коммодорус от души расхохотался. — Ну, Конан, это сюрприз с порядочной бородой. Да еще во время игр, когда я окажусь наиболее уязвим… Вот потому-то, мой дорогой, я тебя тут и держу. Не вижу никаких причин менять наши планы!

— Мне уже блевать охота и от арены, и от бесконечных убийств, — сказал Конан. — Я хочу бросить Цирк и слинять из Луксура.

— Чепуха, парень! Вы, артисты, я знаю, народ темпераментный, но не до такой же степени! Вот что, подожди меня немножко, хорошо? Я должен завершить кое-какие дела, и мы с тобой переговорим. Я уверен, что смогу тебя убедить.

И, покинув Конана, Коммодорус ушел вместе со стражниками на край своей персональной террасы туда, куда не падала тень от нависающего козырька. Подождав, пока стихнут приветствия и вопли еще не до конца рассевшейся толпы, Тиран стал говорить:

— Приветствую вас, жители славного Луксура, великого морского порта Империи…

Ему опять пришлось повременить, чтобы прекратился общий хохот и радостные выкрики. Потом он продолжил свою речь. Конан тем временем повернулся и направился прочь, собираясь покинуть Цирк без дальнейшего выяснения отношений. Однако протолкаться сквозь монолитную толпу оказалось не так-то просто даже ему. Пришлось постоять на месте, выжидая и размышляя…

Он подумал о Манетосе. Все последние дни ему очень хотелось разыскать жреца, к которому его подспудно тянуло. Но разыскивать его киммериец не решался, ибо не хотел, чтобы Манетоса убили, как тех других, с кем его в Луксуре хоть что-нибудь связывало. Потом он посмотрел вниз, на затопленную арену. Сегодня на нее не выйдут с тележками и носилками жрецы в алых одеждах. Врата Мертвых крепко заперты и законопачены. Герои, павшие в «морском» сражении, достанутся не бальзамировщикам, а акулам и крокодилам. Наверное, Отец Сет и от таких жертв не отказывается…

«Где же все-таки Манетос? — задумался киммериец. Уж верно, вряд ли торчит в толпе зевак, жаждущих зрелища!»

Он перевел взгляд на корабли, собранные в разных концах овала. Галера Тирана была похожа на безвкусную игрушку. Плоскодонная, с тяжелыми конструкциями наверху, вся в ленточках и цветах, с высокими парусами, от которых все равно не будет толку на закрытой от ветра арене, одна помеха гребцам… Такое корыто недолго продержалось бы перед лицом штормов и шквалов моря Вилайет, не говоря уж об океане.

Однако здесь, в тесном пруду, со своим тараном, башенками для стрелков и свитой из пяти суденышек помельче, она, пожалуй, вправду сотрет противников в порошок…

Пиратский флот, дожидавшийся своего часа по ту сторону арены, выглядел куда более настоящим, но рассчитывать на победу ему приходилось навряд ли. Конан уже слышал, что рабы и преступники, сидевшие там на веслах, были прикованы, А значит, не смогут хлынуть на вражескую палубу, сразиться с командой и захватить судно.

Сами корабли, небольшие и верткие, идеально подходили для пиратского дела. И в открытом море, и на мелководьях речных устий они были практически неуловимы. Но теперь, загнанные в овал арены, из которого некуда было деться, они показались Конану скотом на бойне. Скоро, совсем скоро их борта затрещат под тараном галеры, а команды падут под мечами, или угодят на обед крокодилам…

На кораблях Коммодоруса готовились к бою гладиаторы и опытные морские воители. С другой стороны, отборные гребцы не были прикованы к банкам, но оружия не имели и по своей воле никогда не бросятся в бой. Так что вряд ли сражение завершится уж слишком быстротечно.

Все было отлично продумано, все было направлено на то, чтобы наилучшим образом оттенить славу Коммодоруса, командовавшего флагманским кораблем.

Зажатый в толпе, Конан без большого интереса прислушивался к раздававшимся над ареной речам. Говорил сначала Тиран, потом его сменил Некродиас.

«Какая жалость, — думалось киммерийцу, что разбойничий флот стоял далековато — на той стороне цирка. Там, говорили, было немало весьма известных пиратов. Чего доброго, Конан узнал бы кое-кого из них по воспоминаниям прежних времен, когда они с незабвенной Бэлит на корабле «Тигрица» грабили Черное Побережье…»

На кораблях Коммодоруса у него тоже было много знакомых, в особенности из числа гладиаторов. Скользнув взглядом по лицам гребцов флагманской галеры (благо те сидели, как полагается, лицом к корме), он вдруг узнал, или ему показалось, что узнал? — одну из физиономий. Этого малого он определенно где-то видел, причем, совсем недавно. Вот только растрепанные черные космы, мешавшие сообразить…

И тут Конан мрачно сцепил зубы. Это был Ксотар!.. Ни малейшего сомнения. Но вот с какой стати бритоголовый борец нацепил на себя лохматый черный парик? Уж явно не в дополнение к костюму, состоявшему из одной набедренной повязки!

Разгадка пришла мгновенно. Ну, конечно же, Ксотар не хотел быть узнанным. Он решил сойти за гребца, безобидного и безоружного. Ненадолго: только пока не удастся подобраться поближе к командиру судна, — Коммодорусу.

Из всех мастеров убийства, собравшихся здесь на арене, Ксотар был самым опасным. В этом у Конана тоже не было никакого сомнения. Если он мог в считанные мгновения задушить человека насмерть, то уж шею свернуть — и того быстрее. Надо предупредить Коммодоруса!..

Киммериец поискал глазами Тирана. И убедился, что правитель то ли вовсе про него позабыл, то ли счел его присутствие на галере за данность: он спускался со своего балкона через толпу прямо к сходням галеры. При нем была стража, но на борт судна эти воины, в своих латах и шлемах, вряд ли за ним последуют.

Конан тоже принялся проталкиваться сквозь толпу. Высокий рост и могучая сила, в который раз сослужили ему добрую службу. Людей, попадавшихся ему на пути, просто хватала сзади и отметала в сторону какая-то сила. Мало кто успевал даже выкрикнуть вслед ругательство. Или, наоборот, узнать в нем любимого героя и попытаться поймать его за руку.

Спустившись между рядами, он, наконец, добрался до сходен. Коммодорус уже занимал свое место на высокой корме корабля. Евнух Мемтеп узнал Конана и церемонно поклонился ему, сделав знак стражникам — пропустить.

Едва киммериец оказался на борту, как мостки подняли, выдернув их чуть не у него из-под ног. Конан только выругался про себя. Теперь, хочешь, не хочешь, он все-таки впутался в битву как тайный телохранитель Тирана. А Коммодорус, покрасовавшись на юте, уже спустился оттуда и шел с кучкой офицеров на нос, чего ни один стоящий морской капитан никогда бы не сделал. Тиран расточал улыбки и махал рукой, обращаясь то к команде, то к зрителям. Вот он миновал скамью, на которой, сгорбившись, сидел Ксотар…

Храмовый убийца даже не повернул укрытой париком головы. Зачем?.. Он сделает свой ход попозже, во время всеобщего смятения битвы. Но когда по тем же мосткам прошагал Конан, собираясь занять место позади Коммодоруса, киммериец уставился на борца пристальным, немигающим взглядом. И Ксотар Душитель не отвел глаз, наоборот, его блестящее от масла лицо даже дрогнуло в подобии улыбки. Когда дойдет до дела, никакого недопонимания Между ними не будет.

Тем временем прозвучала команда «Весла на воду!», и барабан начал размеренно ухать. Заскрипели уключины, палуба под ногами качнулась: корабль начал движение. Одновременно с другой стороны арены долетел лязг тяжелой цепи, — ее убирали, чтобы дать дорогу пиратским судам.

Тут, перед лицом скорого сражения, Конан вдруг подумал о Сатильде и начал гадать, пришла ли она посмотреть. Эти последние дни он мало с ней говорил и даже не пробовал объяснить гимнастке свое душевное состояние. Он понимал, что она во многих отношениях была ближе к своим братьям по цирку, по труппе Ладдхью, чем к нему. С ними она наслаждалась успехом и славой нынешних выступлений, с ними вместе скорбела по Роганту. Да, они с Конаном по-прежнему делили постель и домашние заботы, вроде кормления тигрицы и ухода за ней. Но в эти дни она уделяла все больше внимания тренировкам и вечерним пирушкам, что задавали артистам богатые почитатели, а Конан предпочитал размышлять в одиночестве…

И все же он был далеко не безразличен ей, он это знал. И ему показалось, будто он даже увидел ее, сидевшую высоко над ареной, на одном из укрытых от солнца мест, что принадлежали ее знатному другу Альцестию. Да, это, в самом деле, была она! Ибо рядом с женской фигуркой виднелся некий сгусток темноты, свернувшаяся тень — Квамба, ночная кошка.

Но если Сатильда даже и успела заметить его раньше, то теперь Конана стало трудно различить на заполненной людьми носовой палубе корабля. Здесь было полным-полно раззолоченных офицеров, между которыми красовался и позировал перед зрителями Коммодорус. Чуть позади них, по обе стороны, высились боевые башни, и на каждой сидело по дюжине пращников и стрелков из лука. Башни представляли собой высокие деревянные скелеты, обтянутые плотными, ярко раскрашенными кожами. Чтобы очистить их, врагам потребуется немалое количество стрел. Пространство между башнями показалось Конану этаким бутылочным горлышком, минуя которое со шканцев на нос корабля пробраться было невозможно. Он счел это удобным для своей цели и устроился посередине прохода, в нескольких шагах позади Коммодоруса, готовый перехватить Ксотара, когда настанет решительный миг.

Обернувшись посмотреть на неприятельский флот, Конан увидел, что пираты двинулись вперед со всей решимостью. В особенности это относилось к одному снабженному тараном галиоту, далеко обогнавшему остальные суда и шедшему на порядочной скорости: весла так и мелькали. Этот галиот держался посередине, прямо напротив флагмана Коммодоруса, и, кажется, примеривался таранить его.

Отвечая на явную смелость противника, Коммодорус повернулся и коротко отдал команду своему помощнику. Свисток боцмана издал несколько резких трелей, и сразу же участился ритм барабана, задававшего гребцам темп. Корабль так и прыгнул вперед, под форштевнем вскипела белая пена.

Конан вновь посмотрел на Ксотара, желая убедиться, что Душитель еще не покинул своего места и греб вместе со всеми… И, к своему некоторому удивлению, заметил, что большинство кораблей флота Тирана заметно отстало от флагмана. Некоторые и вовсе только-только брали разгон. Видимо, Коммодорус не слишком перетрудился, наставляя своих капитанов по части боевого строя. Флагман, с его тройным рядом весел и отборными рабами при них, был явно быстроходнее остальных кораблей, несмотря даже на то, что неизвестно зачем поднятые паруса не только не помогали, но и мешали движению. А может быть, Коммодорус, чувствуя за собой многочисленную и хорошо вооруженную команду, не испытывал особых сомнений, готовясь врезаться в самую середину пиратской флотилии…

«Кабы не кончилось все это бедой, — вдруг подумалось Конану».

Исполнившись внезапных предчувствий, он вновь посмотрел вперед, на приближавшийся корабль. Тот бесстрашно летел навстречу, и теперь, когда расстояние, разделявшее два корабля, значительно сократилось, Конан заметил одну странную вещь. Галиот был забит до отказа приговоренными рабами и проходимцами: все это были отчаянные гребцы, усердно трудившиеся на веслах. Однако посередине, на узкой палубе, почти не было видно воинов. Всего двое плохо одетых негодяев прохаживались туда-сюда. Они размахивали длинными бичами, заставляя, весла бешено вспенивать воду под размеренное буханье деревянного била.

Где же абордажная команда, да вообще хоть какие-то защитники корабля?.. Наверное, их распределили по другим судам пиратского флота. Но для чего?.. Или этот одинокий корабль собирался просто протаранить флагман Тирана, либо сбить сколько-то передних весел?..

Верно, это до некоторой степени ослабит галеру, но одну-единственную пробоину недолго и залатать, да и численно превосходящая команда большого корабля тотчас схватится с пиратами и легко перебьет их. Это даст воинам Коммодоруса преимущество, а пираты окажутся обречены…

И тут Конана осенила догадка, гораздо более простая… и более страшная. Буркнув невнятное ругательство, он набрал воздуху в грудь, чтобы предупредить Коммодоруса…

Слишком поздно! Тот уже отдал новую команду, снова заверещал свисток боцмана, и ритм барабана вышел уже на полную скорость для таранного удара. За скрипом весел и сиплой руганью гребцов можно было расслышать только крики зрителей, предвкушавших начало сражения.

Две галеры, большая и поменьше, с бешеной скоростью неслись одна на другую. Вот когда опытному капитану следовало в полной мере проявить свое искусство, отдавая точные приказы рулевому и барабанщику на корме. А то и самолично командовать гребцами голосом и жестами, известными всякому мореходу.

«Адмирал» же Коммодорус по-прежнему красовался на носу, а управление кораблем было поручено младшему офицеру. Две галеры готовились сшибиться лоб в лоб.

Конан отчетливо видел, что близкая вроде бы победа грозила обернуться поражением. Пиратский корабль был тяжел и выстроен на совесть.

Нарвавшись на таран флагмана, он заставит его совершенно потерять ход. А гребцы, пусть даже сильные и опытные, успели уже подустать и непременно замешкаются, подавая назад большую галеру и стягивая с тарана пронзенное вражеское судно. Вот тут-то вслед за «приманкой» подоспеют остальные пиратские галеры и обойдут застрявшую бирему с боков. Тогда-то и полезут со всех сторон абордажные команды, вооруженные до зубов. Одному большому кораблю, притом потерявшему ход, трудно отбиться от пяти маленьких и юрких. Пираты, закаленные морские разбойники, дравшиеся за свою жизнь, набросятся на офицеров и цирковых бойцов, не обращая внимания на безоружных гребцов. А с боевых башен не смогут даже толком прикрыть корму: помешают обвисшие паруса, никем не принятые в расчет…

В общем, драка предстояла свирепая. И притом решительная и быстротечная. Остатки флота Тирана, подтягивавшиеся сзади, подоспеют слишком поздно и не сумеют помочь. А то и вовсе побоятся вступать в битву с пиратами и вызволять своего флагмана…

Конан отвел взгляд от плотного, быстро приближавшегося клина противников и вновь посмотрел на отставшие корабли Тирана. Пожалуй, подумалось ему, Коммодоруса вряд ли придется спасать от смертоносных объятии Душителя. Люди, которых он сам себе выбрал в противники, унизят и убьют его гораздо раньше и вернее Ксотара. Киммериец приготовился защищать Тирана, несмотря ни на что…

И в этот момент корабли сшиблись. Раздался ужасающий лязг и треск рвущегося дерева. Всех стоявших на палубе бросило вперед, раздались крики. Таран большого корабля пробил корпус пиратской галеры. Бронзовый бивень вошел совсем рядом с ее собственным тараном. Угол удара оказался таков, что вместо небольшой аккуратной пробоины в скуле галиота разверзлась чудовищная дыра, длина которой в несколько раз превосходила человеческий рост.

Внутрь корпуса тотчас хлынула вода. Судно сразу начало погружаться, повисая на таране биремы и заставляя ее носовую часть оседать вместе с собой. Силой удара воинов и офицеров на флагмане кого бросило на колени, кого вовсе сбило с ног, гребцы полетели со скамей. Стрелкам, сидевшим на боевых башнях, не удалось, как следует прицелиться, и рой стрел, выпущенных по неприятелю, убил сколько-то гребцов, но двоим надсмотрщикам не нанес никакого вреда.

Конан видел выражение небритых, дочерна загорелых рож: вскочив на ноги и убегая на корму прятаться, пираты не выказывали страха, скорее затаенное торжество.

Толпа, заполонившая стадион, встретила миг удара в завороженном молчании. Зрители увидели, как врезался в скулу галеры таран флагманского корабля, как он разворотил несколько рядов скамей; давя и доски, и прикованных к ним беззащитных людей. Волна, взметнувшаяся перед носом флагмана, окрасилась розовой пеной, а из пробоины потянулись в светлую воду арены Империум-Цирка багровые струи…

При виде этого зрелища на трибунах поднялся рев, быстро перешедший в громоподобный многотысячный вопль вперемежку с топотом и овациями. Толпа заходилась в первобытном безумстве при виде свежепролитой крови. Этот звук мог лишить самообладания кого угодно, даже такого закаленного ветерана арены, как Конан. Когда киммериец поднялся на ноги, выпутавшись из клубка тел и оружия, образовавшегося на носу корабля, ему сделалось очень не по себе. Хуже всего было то, что грохочущий рев, достигнув кошмарного апогея, и не подумал стихать. Наоборот, он как бы разрастался вглубь, вызывая содрогания земли и воды. Конан схватился за стенку одной из боевых башен, встал на кренившейся палубе, осмотрелся кругом и сразу понял, в чем дело.

Новые конструкции, недавно добавленные к гигантскому амфитеатру, не выдержали безумия множества зрителей, топавших и прыгавших на своих местах. В западной части Цирка, с той стороны, что выходила на улицу, раздавался рокот и треск, достойный зарождающегося обвала в горах: самый большой из каменных балконов клонился вперед, готовясь обрушиться. Пока сидевшие на нем в ужасе вопили и метались, размахивая руками и отталкивая друг друга от края трещины, через которую еще можно было перескочить, — все сооружение окончательно просело у них под ногами и с чудовищным грохотом обрушилось вниз.

Треск падающего камня мешался с кошмарными воплями, доносившимися со всех концов стадиона, в особенности оттуда, куда рушился балкон. Невероятный шум, как бы слился в один противоестественный голос, который забился в каменной чаше, отражаясь от вод рукотворного моря, а потом взметнулся прямо в небеса…

От этого звука ушные перепонки готовы были полопаться. Балкон рухнул на нижние трибуны, и все вместе поползло вниз, точно лавина. Когда эта лавина низвергнулась в искусственное озеро, взвилась гигантская водяная волна и понеслась к середине арены, к сцепившимся кораблям…

Глава четырнадцатая ПОПЫТКА ВЫЖИТЬ

В это время вне стен Империум-Цирка людские толпы, не сумевшие прорваться вовнутрь, устроили себе на прилегающих улицах пусть скромный, но праздник. Луксурцы собирались компаниями, болтая между собой, слушая новости изнутри Цирка и строя разные догадки насчет исхода сражения. Жуя фрукты и пирожки, купленные у уличных торговцев, неудачники следили за малейшими перепадами в шуме трибун, доносившемся изнутри высоченного овала стен. В каждом до предела обострился инстинкт собственника, поставившего свои кровные на кон. Люди внимательно слушали голоса глашатаев, возвещавших с кромки стен и из переполненных тоннелей:

— Вот Коммодорус восходит на борт своего флагмана…

— Вот наш флот отошел от причала…

— А вот пиратский корабль атакует галеру Тирана…

Вскоре после этого последнего объявления послышалось жутковатое эхо аплодисментов, вскоре перешедшее в громовой рев, несколько приглушенный каменной скорлупой здания. Рев этот почему-то не утихал, и, наконец, зевакам показалось, будто под ногами начали содрогаться самые камни мостовой.

— Флагман таранил пиратский корабль! — голоса глашатаев было едва слыхать за шумом аплодисментов. — Победа! Прекрасная, замечательная победа!..

И таково была возбуждение топтавшихся снаружи людей, что они тоже разразились приветственными криками, восторженно ликуя по поводу событий, которых даже видеть-то, не могли. Все жадно смотрели на Цирк, нетерпеливо ожидая новых потрясающих сообщений…

Но тут, ко всеобщему изумлению, само гигантское здание содрогнулось и заходило ходуном на фоне небес, как если бы камень и известка внезапно превратились в трепещущую смертную плоть. Потом все услышали жуткий гром лопающегося и падающего камня, порождавший глухие отзвуки из земной глубины. А в многотысячных вздохах арены остервенение восторга сменилось животным ужасом гибнущих.

И, наконец, толпившиеся на улицах люди увидели, как Империум-Цирк… начал разваливаться. Высокие арки фасада расшатывались и падали вниз, на забитый толпой внутренний двор. Из входных тоннелей полетели густые клубы пыли, не позволявшие разглядеть каменный дождь, валившийся на головы тесно сгрудившимся людям. Продолжавшиеся сотрясения раскололи одну из внешних стен амфитеатра, и она обрушилась наружу, подняв тучу известковой пыли. Пораженные ужасом зеваки приросли к мостовой, не в силах пошевелиться. Но тут их глазам предстало нечто еще более страшное. Ибо внутри развалин, в которые быстро превращался Империум-Цирк, наметилось некое шевеление, как если бы там пробуждался чудовищный зверь. Из трещин, дымившихся пылью, протянулись темные щупальца… а потом, ширясь и клокоча брызгами, наружу рванулся поток воды. Он сметал и камни, и людей. Грандиозный обвал, случившийся внутри, взметнул воду искусственного озера и к тому же проломил стену. Вода устремилась наружу, с яростной силой прокладывая себе путь…

Толпа осознала нависшую над нею чудовищную опасность. Люди с криками бросались бежать, спотыкаясь и оскальзываясь на мокрых камнях мостовой, а за ними гнался гневный поток. Ворвавшись в огороженный внутренний двор, вода подхватила плавучий мусор и людские тела, швырнула их в стороны и вперед, на кованые ворота, затем повалила ворота и поволокла свой груз дальше. Удержать бушующий поток не могло ничто. Водяная стена ринулась на улицы, нагоняя бегущих и подминая их под себя, расшвыривая, топя…

Те, кто умудрился пережить удар первой волны, как-то повиснув на оконных решетках и деревьях либо по милости Богов угодив в наиболее мелкие струи, — эти люди насмотрелись ужасов на всю дальнейшую жизнь. Ибо взбаламученная серая вода волокла с собой не только громыхающие камни и мертвые тела, но и кое-что похуже.

Мумии павших гладиаторов, вывалившиеся из развороченных ниш в стене Цирка, в большинстве своем отменно высохли и не тонули в воде.

Мертвым пришлось лучше живых — потоп не мог причинить им вреда. Рядом с мумиями плыли раздавленные, изуродованные тела, казавшиеся совершенно бескостными. А также неузнаваемые, полусгнившие останки мелких воришек и иных преступников, тайно похороненных в стенах Империум-Цирка…

Вырвавшись из пролома арены, поток распространился по улицам на склоне Храмового холма. Утопив тысячи людей, он смыл другие тысячи прямо к порогу их бедных полузатопленных домишек возле подножия. Вода врывалась в погреба и огороженные садики богатых вилл и порою оставляла там страшных гостей: хищных рыбин и свирепых рептилий. Нарядные улицы превратились в сточные каналы, усеянные мусором и трупами…

При этом многие понимали, что смертоносный «источник» на вершине холма продолжал бить вовсю. Городские акведуки, воду из которых подвели туда ради великого празднества, знай себе, подавали воду, словно бы пытаясь вновь наполнить арену, опустошенную катаклизмом…

… Волна, поднятая в озере обрушившимся балконом, взметнула ничтожные корабли, словно мелкий сор, гонимый ветром. Большая часть тяжелых галер из флота Тирана тотчас же перевернулась, легкие пиратские суда черпнули воды.

Флагман разъединило с пронзенным галиотом и швырнуло на правый борт. Несколько мгновений он мчался на оскаленном гребне волны, потом с ужасающим треском врезался в дальнюю кромку арены. Корабль упал, словно изломанная игрушка, и остался висеть бесформенным месивом раздавленного дерева и перепутавшегося такелажа.

Участь, постигшую гребцов, трудно описать словами. Напор водяного вала сперва вывернул весла левого борта, и они ударили людей, словно дубины, занесенные руками титанов. А когда корабль свалился на камни, весла правого борта вошли внутрь, давя и калеча гребцов. Кого-то пронзило насквозь, кому-то расщепившимися рукоятями сломало хребет. Большинство воинов бушующий поток унес за борт. Других оглушило ударом, и многие, потеряв сознание, свалились в затопленный трюм, чтобы там захлебнуться.

Конана, вымокшего и помятого, все-таки предохранили от смерти развалины боевых башен.

Похоже, было, что на баке корабля он один только и уцелел. Когда он, наконец, высвободился и сумел оглядеться, то увидел: вокруг царил такой неописуемый хаос, что о каких-то осмысленных спасательных работах и речи быть не могло. Теперь каждый был поистине сам за себя.

Глядя на всеобщую погибель, Конан мимолетно и не к месту подумал: интересно, что стал бы делать жрец Манетос?..

Он потащился в сторону кормы, к грот-мачте. На каждом шагу приходилось переступать через неподвижные тела. Схватившись за спутанный такелаж и перебирая руками, Конан полез вверх, на кромку барьера.

Оказывается, там, наверху, еще не прекратился кошмар. Оба балкона, примыкавшие к уже обрушенному, тоже начали подаваться из-за сотрясения и беспорядочной беготни перепуганных людей. Прямо на глазах у тупо смотревшего Конана северный балкон мучительно медленно пошел вниз…

Как бы нарочно издеваясь, каменное сооружение лениво клонилось на мечущихся, лезущих, падающих зрителей. Большая часть развалившегося балкона, к счастью или к несчастью, грохнулась прямо вниз, и рокочущая лавина остановилась у ограждающего бортика арены.

Только отдельные камни плюхнулись в воду, окрасив ее кровью и разводами грязи.

Таким образом, этот обвал не породил повторной волны. Однако стало ясно, что стена рукотворного моря прохудилась. Уровень взбаламученной, колышущейся воды еще не успел заметно упасть, но муть, плавучий мусор, барахтавшиеся тела и вцепившиеся в них подводные хищники — все это начало смещаться в одну сторону. Даже целые корабли с видневшимися на них живыми прикованными гребцами мало-помалу устремлялись к ворчащему пролому в стене арены, чтобы пропасть в бушующем водовороте.

А совсем рядом с Конаном, буквально на расстоянии вытянутой руки, бушевал другой водоворот — человеческий. Зрители дрались, отталкивали, сбивали с ног и затаптывали друг друга в отчаянной попытке вырваться из-под проседавших верхних конструкций и найти путь к спасению. Привыкшие наслаждаться зрелищем чужой борьбы со смертью, они совершенно неожиданно сами оказались участниками такого же представления, только еще похуже тех, что разворачивались, бывало, на песчаной арене. В толпе размахивали окровавленными ножами, выдавливали глаза, расшибали о камень черепа в схватке за несуществующее пространство. Балкон над Вратами Героев содрогался, но еще стоял; охваченная паникой толпа десятками сметала через кромку важных чиновников и простых горожан, и они с воплями падали в бурлящую воду. Совсем недавно зрелище этой воды, населенной акулами и крокодилами, внушало им радостное предвкушение чужих мук. Теперь они сами в ней оказались — и, барахтаясь, вопили от невыносимого ужаса…

Пожалуй, самая худшая давка царила в еще не обрушенных входных тоннелях. Люди буквально лезли по головам, любыми способами прокладывая себе путь: еще ни разу таким количествам людей не удавалось столь быстро покинуть пределы Цирка. Дно тоннелей вскоре плотным слоем устлали затоптанные мертвецы…

Между тем Конан, выбравшись, наконец, на край арены, устроился наверху каменного ограждения, чтобы не оказаться сброшенным обратно. Он полагал за счастье, что никто среди обезумевшей толпы не вздумал спасаться по мачте вниз на разбитое судно. С другой стороны, и Конану было далеко не уйти: в чудовищную давку не стоило даже соваться. Так он и стоял, прижимаясь спиной к искореженной мачте и соображая, что делать.

Оглядев с бьющимся сердцем зрительские ряды у себя над головой, Конан наконец увидел то, что искал: хрупкую женскую фигурку, сопровождаемую большой бесформенной кляксой чернильного мрака. Женщина и тигрица вместе прорывались сквозь полоумную мечущуюся толпу.

Великолепный атлетизм Сатильды и, конечно, присутствие грозной ночной кошки сослужили девушке отличную службу. Конан видел, что атласные мышцы и ощеренная пасть Квамбы были именно тем, наверное, единственным зрелищем, которое останавливало и вынуждало расступиться толпу.

Пока киммериец смотрел, две подруги-циркачки, акробатка и кошка, благополучно выбрались из-под смертоносной тени просевшего балкона и направились… не вниз, в поисках выхода, а вверх, к последним рядам.

«Мудрое решение, — рассудил варвар».

— Конан, друг мой! — долетел снизу знакомый голос. — Не затруднит ли тебя подать мне руку?..

— Коммодорус! — удивился киммериец. — А я думал, тебя смыло за борт!

Посмотрев вниз, он увидел, что коринфиец лез следом за ним по той же путанице снастей, которую сам Конан столь недавно преодолел.

Тиран, конечно, вымок до нитки, его короткая легкая туника была порвана, но сам он, по-видимому, не пострадал. И вот теперь он просил Конана подвинуться на стене, давая ему место, и помочь выбраться.

— Когда корабль понесло, меня действительно выбросило наружу, — сказал Коммодорус. — Но, верно, морские Боги мне очень благоволят, ибо следующая волна закинула меня обратно!

Конан понимающе кивнул. А про себя усомнился: стало бы это злополучное озеро выбрасывать Коммодоруса назад в людской мир, если какой-нибудь из морских Богов вправду ему благоволил?..

И тут, посмотрев вниз мимо Тирана, он заметил какое-то движение среди поверженных тел в средней части корабля. Вот высунулась знакомая бритая голова и посмотрела на двоих наверху, потом начало высвобождаться массивное мускулистое тело. Ксотар Душитель потерял свой парик, но из игры явно не вышел.

— Вылезай, Коммодорус, этот корабль вот-вот развалится окончательно, — сказал Конан.

Теперь, когда массы воды устремились в пролом и еще больше размыли его, уровень воды внутри арены стал быстро понижаться, а с ним проседал и полузатопленный бывший флагман.

Перегнувшись вниз, Конан дотянулся до своего нанимателя и вытащил его наверх, потом подхватил его, не давая свалиться в человеческую круговерть, которая воистину была еще хуже бушующих вод.

— Сюда, — сказал он. — Следуй за мной.

Взобравшись на сломанную рею, киммериец перескочил на какие-то сиденья с высокими каменными спинками, образовавшие нечто вроде острова в море толпы. При этом он пролетел над головами людей и, развернувшись, успел подхватить последовавшего за ним Коммодоруса. Крепкому и сильному коринфийцу легко удался прыжок. Почти сразу же мачта разбитого корабля к большому облегчению Конана — застонала, растрескалась и скрылась из виду.

— Ну, Тиран, — сказал киммериец, — давай, повелевай подданными. Сделай хоть что-нибудь, чтобы прекратить эту панику!

— А что я могу? — ответил тот с искренним недоумением, переводя взгляд с Конана на мелькавшие в толпе лица, а с них — на разваливающиеся конструкции амфитеатра. — Что ты предлагаешь? Чтобы я эти подпорки выправил? Удержал балкон на плечах? Да он, того и гляди, нам прямо на головы завалится…

— Ты все хвастался, до чего тебя любит и уважает народ! — зарычал в ответ Конан. — Вот и пришел твой черед всех успокоить и воззвать к той самой верности… Валяй, парень! — добавил он нетерпеливо. — Что, неужели не осталось никого, кого ты мог бы заставить повиноваться? Каких-нибудь стражников? Офицеров?..

Тирану явно стало очень не по себе. Он посмотрел вниз, в толпу, чей бесцельный бешеный бег начал понемногу сменяться тихим отчаянием.

Потом, нагнувшись со своего насеста, Коммодорус нерешительно взял за плечо какого-то зажиточного горожанина. Тот, стоя с отвисшей челюстью, коротко глянул вверх, потом безмолвно начал пропихиваться дальше.

— Бесполезно! — сказал Коммодорус и равнодушно покачал головой, вновь оборачиваясь к Конану. — Ты, похоже, единственный, кто еще готов меня слушать. Ну и что ты собираешься предложить?..

Конан с отвращением фыркнул. Верхние ряды над ними были теперь покинуты зрителями. Если забраться туда, минуя смертоносные ловушки тоннелей и не менее смертоносную опасность ненадежно нависающего балкона, — глядишь, можно будет и выбраться.

— Сюда! — сказал он Коммодорусу и запрыгал с ряда на ряд.

— А куда мы, собственно, направляемся? — осведомился Тиран, безо всякого воодушевления следуя за киммерийцем. — Сет бы слопал стигийских халтурщиков, выстроивших Цирк! Он же, того и гляди, вовсе рассыплется…

— Если уж что и ослабило кладку, так это бесчисленные тела, которые запрятали в ней по твоему приказу! — огрызнулся Конан. — Но в любом случае, если мы спасемся отсюда, так только по крышам.

На самом деле он понятия не имел, насколько это было вообще возможно. Ему хотелось одного: добраться до Сатильды, которая, как он понимал, находилась где-то там, наверху, у самого края амфитеатра.

— Ясно, — сказал Коммодорус, — Рисковать, так рисковать… Однако, во имя Митры! — пожаловался он некоторое время спустя. — Ничего себе пробежка…

Они карабкались с одного уровня на другой, и Тиран все больше отставал, так что Конан волей-неволей перестал лезть так круто вверх, как вначале. Каждая «ступенька» буквально высасывала силы из бедренных мышц, заставляя дрожать и подгибаться колени. Чтобы дать ногам хоть какую-то передышку, Конан вел своего подопечного галсами — то вправо, то влево. Ему не хотелось даже близко подходить к запруженному тоннелю, из устья которого доносились вой, проклятия и крики.

Чем дальше они с Тираном забирались в зловещую сень готового рухнуть балкона, тем более очевидно становилось плачевное состояние всего Цирка. Им то и дело приходилось переступать через обломки камня, свалившиеся сверху, уворачиваться от потоков мусора, катившихся вниз по рядам. Потом начали ощущаться сотрясения под ногами, происходившие от каких-то невидимых подвижек глубоко внизу.

— Вода проникла в основание Цирка, — пропыхтел Коммодорус, когда Конан остановился, давая ему передышку. — Арена должна была выдержать, там все сработано на совесть… Но от обвалов, должно быть, появились трещины в кладке. Теперь, пока мы тут рассуждаем, вода размягчает землю и подмывает фундаменты…

Конан что-то буркнул в ответ и снова устремился вперед. Он всей кожей чувствовал тяжесть нависшей над ними покосившейся громады, и неприятное ощущение усиливалось с каждым мгновением. Но вот, наконец, они достигли края зловещей тени и выскочили наружу, на ослепительное солнце, преодолев две трети пути до верхней кромки трибун. Здесь беглецов было гораздо меньше, ибо почти весь народ устремился вниз, видя там наиболее легкий путь к спасению. Конан разглядел Сатильду и Квамбу, двигавшихся вдоль края стены. Вот девушка обернулась, заметила его и легкими прыжками устремилась навстречу. Конан замахал руками, призывая ее оставаться на месте.

— Итак, мой смелый телохранитель, наш путь к спасению нечаянным образом воссоединил любящие сердца, — заметил Тиран. И добавил с хитрой усмешкой: — Не обижайся, пожалуйста. Как ты ни хорош, мой киммериец, этот зверь — защитник еще лучше тебя.

Почти лишившись сил, они выбрались на северное закругление овала трибун. Внизу распростерлись бесформенные остатки рухнувшего балкона. Повсюду валялись мертвые тела, корчились раненые и искалеченные, безмозгло болтались разрозненные кучки людей. Кто-то лез вверх, чтобы оставаться подальше от ужаса, происходившего в нижних рядах. Груды упавшего камня еще крошились и оползали, из-под них во все стороны разбегались кровавые ручейки. Внизу виднелись мертвецы, затоптанные в продолжавшейся давке и драке за несбыточное спасение.

А еще ниже виднелось жуткое зрелище опустошенной арены, заваленной утопленниками, обломками разбитых кораблей и морскими чудищами, бьющимися на суше. Вся вода утекла куда-то вниз сквозь незримые трещины. Этот кошмар, невыразимый никакими словами, ясно отражался на лицах людей, смотревших сверху на водоворот смерти, в который волею судеб превратился Империум-Цирк.

И вот, наконец, двое мужчин, гладиатор и Тиран, добрались до самого верхнего яруса, где их поджидала взволнованная женщина и невозмутимая тигрица при ней. Сатильда тотчас бросилась Конану на шею, но киммерийцу, усталому и не успевшему отдышаться, было не до нее. Он смотрел через плечо девушки на улицы вне стен Империум-Цирка, — улицы, захлестнутые безумием.

Некогда нарядные бульвары близ Цирка были полны воды, в которой плавал мусор и мертвые тела вперемешку с живыми. Улицы превратились в бурные грязные реки, течение которых постоянно менялось по мере того, как рушилось очередное подмытое здание. Дворики и сады богачей были залиты и изгажены, а кое-где уже пробирались полуголые счастливчики, вырвавшиеся из смертоносных объятий потока. Они нащупывали путь к спасению, стараясь обходить затаившихся крокодилов и хищных рыб, скатившихся в глубокие лужи. Собственно, Конан примерно этого и ожидал.

Гораздо хуже была картина, представшая ему в отдалении. Оттуда раздавались крики дерущихся, треск дерева и звон стекла. Кое-где уже поднимались столбы дыма и пламени. Киммериец без труда понял причину. Общественный порядок в городе отошел в область воспоминаний. Толпы, разбежавшиеся из Цирка, сделались невменяемыми и принялись крушить все на своем пути.

Повсюду происходили грабежи и погромы. Знать и чиновники Луксура, большая часть которых погибла или попала в ловушку внутри обреченного Цирка, уже не были властны над беднотой, жителями городского дна, не сумевшими раздобыть билетов на погибельное представление.

Глядя вниз, Конан хорошо видел мародеров, деловито сновавших по террасам одной из роскошных вилл на склоне холма. Они мешками таскали награбленное. Киммерийцу даже показалось, будто он узнал одного из воров: этот здоровенный, заросший волосами малый явно был из числа пленников, выгнанных сегодня на арену.

«Что ж, — подумалось Конану, — морским и речным пиратам, унесенным водой с арены, не составило особого труда разбить кандалы. И заняться привычным ремеслом. Что касалось гладиаторов, сумевших пережить катаклизм, — из них, наверное, тоже получились весьма охочие воры… Да, у немногих стражников, если таковые еще оставались на своих местах за стенами Цирка, навряд ли был шанс хоть как-то укротить орды грабителей, заполонившие улицы!»

— Пропало… Все пропало… — бесцветный голос, раздавшийся у Конана за плечом, принадлежал Коммодорусу. — Я, помнится, как-то говорил тебе, киммериец, что Империум-Цирк есть сердце моего правления. И вот в это сердце нанесен смертельный удар… — Тиран обвел жестом рухнувшую часть амфитеатра, сквозь которую наружу изливался поток.

Кое-кто из отчаявшихся зрителей добровольно бросался в него, надеясь, что вода поможет выбраться с обреченной арены…

Конан осторожно отстранил от себя Сатильду и сказал Тирану:

— Ты еще можешь все поправить, если прямо сейчас возьмешь управление на себя. Тем более, что многие твои завистники, я полагаю, погибли.

— Если так, то, может, им, наоборот, повезло, — мрачно проговорил Коммодорус. — Даже если мне удастся спастись… как, по-твоему, я смогу пережить столь чудовищное унижение? Все… это? — И он вновь обвел рукой останки некогда величественного сооружения.

— Это правда, — сказал Конан. — Только, по-моему, в любом случае надо первым делом убираться отсюда!

Он прошел вперед по внешней стене Цирка и остановился напротив самой высокой из крыш ближних вилл. Вилла, по замечательному совпадению, принадлежала самому Коммодорусу.

Улица, разделявшая два здания, была не слишком широка, к тому же верхние этажи и виллы, и Цирка несколько нависали над нижними. Тем не менее, чтобы достичь мозаичного пола террасы с висячим садом — той самой, где они когда-то наслаждались угощением, — нужно было пролететь вперед и вниз довольно значительное расстояние. Судя по всему, кое-кто уже попробовал перемахнуть туда. И не смог. Об этом молчаливо свидетельствовали тела, распростертые вниз лицами на камнях мостовой. Или их попросту оставил здесь отхлынувший потоп?.. Растоптали бегущие толпы?..

Ответа не было. А если кому-то и удалось совершить невероятный прыжок, то спасшиеся, не мешкая попусту, уже скрылись: в глубине здания. Конан с большим сомнением оглядел пропасть, отделявшую их от увитой лозами беседки…

Тут же стало ясно, что времени на раздумья им отпущено не было. Каменная кладка вновь сотряслась под ногами, слева послышались испуганные крики и почти сразу — грохот обвала, жутко отдавшийся в чаше амфитеатра. Пролом, сквозь который утекала вода, сделался шире.

Рухнула еще часть подмытой арены и унесла с собой жизни сотен людей. Опасность подбиралась все ближе…

— Если будем пробовать перепрыгнуть, лучше с этим не мешкать, — сказал киммериец и встал там, где красовался длинный горизонтальный флагшток, увенчанный ярким знаменем. Знамя лениво полоскалось над улицей. — Что скажешь, Сатильда?

Акробатка подошла к нему, ведя за ошейник озирающуюся тигрицу.

— Если бы мы трое могли, как следует разбежаться, то…

Тут позади них вновь зазвучал страшный хор голосов обреченных людей, увидевших близкую смерть, и Цирк в очередной раз сотряслачудовищная судорога. Восточный участок балкона, из-под которого они только что выбрались, наконец, подался и просел. Тех, кто находился внизу, — мертвых или вконец спятивших от ужаса — мгновенно стер в порошок тяжелый обвал, который еще и проломил нижние перекрытия, превратив целую секцию Цирка в бесформенную груду обломков.

Конан и трое его спутников — мужчина, девушка и зверь, оказались на гребне утлого и быстро сужавшегося островка.

— Квамба, лежать! Ляг, маленькая, успокойся!..

Ночная кошка, чьи звериные чувства были гораздо острей человеческих, ощущала подкрадывающуюся погибель. Она беспокойно натягивала поводок, вставая тяжелыми передними лапами на верхний бортик стены и заглядывая вниз. Сатильда, вцепившись в ошейник, как могла, успокаивала и уговаривала подругу. Ей это удавалось с трудом.

— Не цепляйся, — предупредил Конан гимнастку. — Вдруг она прыгнет? Свалишься с ней — обеим верный конец…

Поняла ли тигрица его слова, так и осталось неизвестным. Сатильда же, если и поняла, прислушаться к совету не пожелала. Скорее наоборот. Ибо, едва он договорил, громадная кошка невесомым движением взлетела на самый верх ограждения. И с нею вместе — Сатильда. Крепко ухватившись за украшенный самоцветами ошейник, она перекинула ногу и оказалась на атласной, играющей литыми мышцами спине. Ночная кошка бесстрашно выбежала на узкий флагшток… Сила тигрицы и ловкость тренированной акробатки позволили совершить невозможное. Раскачавшись на конце прогнувшегося флагштока, огромный зверь взвился в воздух вместе с гибкой женщиной, прильнувшей к чернильно-черной спине…

Не зря две подруги вместе играли, выступали, репетировали и даже спали в обнимку. Настал решительный миг, и все это увенчалось грацией и согласием великолепного полета к спасению. Огромные бархатные лапы беззвучно соприкоснулись с мозаичным полом террасы. Сатильда отпустила руки, мягко перекатилась по мозаичным плиткам — и вскочила на ноги невредимая.

— Эй!.. — окликнул ее Конан. — Возьми вот это, мало ли, вдруг мы не выберемся!

Сунув руку к поясу, он отцепил завязки бережно хранимого кошелька и перекинул ей на ту сторону. Сатильда попыталась поймать, но кошелек оказался для нее слишком тяжел: упав на пестрые плитки, он зазвенел золотом.

— Конан! Не вздумай прыгать!.. — прокричала гимнастка, нагибаясь за кошельком. — Попробуй как-нибудь по-другому, здесь слишком далеко! Мы с Квамбой пойдем искать наших из труппы… Если кто-нибудь еще жив… Ты тоже нас потом разыщи…

— Хорошо, — сказал Конан и поднял руку: — Прощай.

— Ах, до чего трогательно, — заметил стоявший рядом с ним Коммодорус. — А то она не могла бы на моей вилле набрать куда больше золота, чем ей под силу унести…

— Не удивлюсь, если ее уже дочиста разграбили воры, а то и занимаются этим прямо сейчас, — сказал Конан, глядя вслед удаляющейся женщине. — Как бы то ни было, готов спорить, что с такой спутницей ей ничто не грозит! — И вновь повернулся к Коммодорусу: — Ладно, давай выбираться. Не попробовать ли через завалы? Если вода вытечет, можно будет перейти вброд на…

Он не договорил. Оглянувшись обозреть разрушенный цирк, он замер как вкопанный. Он заметил человеческую фигуру, что приближалась к ним снизу, перебираясь с ряда на ряд легкими, гибкими движениями атлета.

Коммодорус тоже узнал этого человека.

— Ксотар, храмовый гладиатор, — произнес он не без некоторого удивления. — Значит, и ты пережил эту величайшую из всех игр на арене! А теперь, вероятно, идешь к нам сюда за положенным тебе лавровым венком?..

Пытаясь шутить, он поднес руку к собственным мокрым и грязным кудрям, но красовавшийся на них венок давным-давно смыло.

— Коммодорус, берегись, — тихо сказал Конан, заслоняя Тирана.

— Погоди… Ага, так вот, значит, в чем дело! — Коммодорус посмотрел на Конана, потом на могучего борца (тот переводил дух, находясь ярусом ниже, встав в удобную стойку) и улыбнулся, поняв все до конца. — Ты — храмовый боец, — сказал он. — Значит, ты человек Некродиаса. А Конан, которого Некродиас пытался перекупить и перекупил бы, если бы не его понятия о чести… Конан, значит, считает, что Некродиас, упустив его, возложил почетную миссию на тебя… — И он от души расхохотался: — Ну, Ксотар, что скажешь? Это правда?

Судя по самоуверенной ухмылке Душителя, смысл вопроса он уловил. Конан ни разу еще не слышал, чтобы этот восточный уроженец произнес хоть слово по-стигийски или на любом другом языке. И было не похоже, чтобы ему захотелось вдруг начать говорить.

— Коммодорус, спустись вниз по обломкам и скажи нам, есть ли где-нибудь выход, — сказал киммериец.

И ткнул рукой назад, где в десятке шагов зиял рваный провал и временами раздавалось сдержанное громыхание.

— Я останусь здесь с Ксотаром и прослежу, чтобы он до тебя не добрался…

Не сводя глаз с борца, он обратился к нему, стараясь говорить спокойно и просто:

— Лучше не делай этого, Ксотар. Неохота мне никого убивать, тебя в том числе…

— Не придется, — сказал Коммодорус, обходя своего телохранителя и становясь лицом к лицу с Душителем. — Что, парень, циркового поединка захотел? Давай! Я вполне готов намять тебе холку!

— Погоди, Коммодорус! — Конан взял Тирана за плечо, пытаясь его удержать. — Я еще не видал никого быстрей и опасней этого человека! Я с ним, может, и справлюсь, но я предпочел бы не пробовать…

— А я? — самонадеянно спросил Коммодорус, оглядываясь на телохранителя. — Я что, не солдат, не борец, не опытный гладиатор, в конце концов? Ты полагаешь, со мной так легко справиться любому фанатику, обученному в храме? Ты вообразил, что, если у него толстая шея, я так уж и не сумею ее переломить? А ну прочь, пока я сам не надумал тебя проучить!..

Гневное движение мускулистого торса сбросило руку Конана с его плеча.

— Коммодорус, ты — правитель! Ты был им, и еще можешь снова им стать! — не сдавался киммериец. — Твое дело — править, а драться предоставь мне! Я — воин! Ты сам мне заплатил, чтобы я тебя защищал…

— Правильно, заплатил. А теперь, варвар, я заплачу тебе за то, чтобы ты постоял в сторонке и не путался под ногами. Оставь меня и дай мне справиться самому! Это приказ! — Он уперся ладонью Конану в грудь и грубо отпихнул его прочь. — Неужели ты не можешь понять, что победа над храмовым чемпионом — мой единственный шанс спасти свое имя? Неужели не ясно, что все случившееся… — тут он в который раз обвел трагическим жестом кошмарные развалины Цирка, — … есть не что иное, как плоды заговора, организованного храмом Сета, дабы подорвать мое правление! Но все-таки я разрушил их планы, одержав победу над их ставленником! — И он подмигнул Конану. — Когда я опять взойду на трон, я заново отстрою арену. Я сделаю ее еще больше и краше, чем она когда-то была!..

Отвернувшись от киммерийца, он сошел на ступеньку вниз и встал против Ксотара. Судя по улыбке храмового бойца, тот вполне понимал, что происходило. Он ждал, чтобы Тиран начал бой первым.

Тот, как успел уже убедиться Конан, предводителем был никудышним. Но то, чего ему недоставало как вождю, с лихвой покрывалось личной отвагой. Сорвав с себя подсохшую, заскорузлую тогу, Коммодорус остался в одной промокшей набедренной повязке. И без промедления встал в борцовскую стойку, перенеся вес на переднюю часть обутых в сандалии стоп. А потом метнулся вперед и, обхватив сбоку рукой намасленную шею Ксотара, вознамерился бросить Душителя через бедро…

Ксотар был меньше ростом, но гораздо шире в плечах. И он, казалось, никуда особо не торопился. Он застыл в низкой стойке, точно укоренившись на поверхности камня. Броска у Тирана не получилось: Ксотар если и сдвинулся, то едва ли на полшага. И тут же сделал какое-то неуловимое, невидимое движение, от которого его соперник вновь оказался впереди него и вынужден был оторвать от земли одну ногу. Этот маневр ему немало облегчила и инстинктивная боязнь Коммодоруса свалиться вниз на ступеньку; пока Тиран силился вновь обрести равновесие, Ксотар приник к нему вплотную и… перевернул его вверх ногами.

Потеряв опору и оказавшись вниз головой, Коммодорус начал медленно валиться. Ксотар без видимого усилия опускался на колени, поддерживая свою жертву. Толстые, поблескивающие от масла, руки храмового борца обвились, как два питона, вокруг торса Тирана. Тот отчаянно лупил его кулаками по массивным ляжкам, но без особого результата. Объятие Душителя становилось все туже. Запрокинутое лицо Тирана смертельно побледнело, глаза дико вращались…

— Коммодорус! — окликнул Конан.

Вынужденный следить за неравной схваткой со стороны, он ждал если не внятного сигнала, то хоть какого-то намека на то, что хозяин передумал и все-таки просит его вмешаться. Но Тиран так и не махнул ему рукой, не бросил призывного взгляда, продолжая вместо этого тщетно хватать и царапать ноги Душителя. С таким же успехом можно было стучать кулаками по железным колоннам.

Гранитные камни у них под ногами содрогались и все заметнее проседали, но Ксотар ни на что не обращал внимания. Коммодорус широко открыл рот, пытаясь то ли говорить, то ли кричать. Но в легких не было воздуха, и не раздалось ни единого звука. Потом недолгие мучения завершились, и Коммодорус, Тиран Луксура, обрел отдых. Его лицо и тело обмякли, в остекленевших глазах отразился глубокий покой.

Выждав еще мгновение, Ксотар ослабил хватку и выпустил безжизненное тело. Перевернув труп на спину, он выпрямил ему ноги и уложил руки, скрестив их на груди. Так поступали с теми, кого приносили в жертву Сету.

— Ну что ж! — сказал ему Конан. — Твоя работа завершена. Моя — тоже. Я пойду своим путем, ты — своим. Я уже сказал, что никого не хочу убивать.

Ксотар по обыкновению промолчал, но самодовольная ухмылка выразила полное согласие. Конан повернулся и пошел к иззубренному краю обвала.

«Если случится новый оползень, — думалось ему, почему бы не оседлать глыбу побольше и не съехать вниз вместе с ней?..»

Гул и рокот, доносившиеся из-под ног, помешали ему расслышать быстрые, по-кошачьи бесшумные шаги за спиной. Он осознал неладное, только когда его шею обхватила сзади тяжелая, скользкая от масла рука.

— Ах, ты пес!.. — вырвалось у киммерийца. — Немой, а лжешь, точно шлюха с провалившимся носом!.. — Разорвав захват, он наградил борца чувствительным ударом в плечо. — Сказано же, лучше не лезь! Не хочу я иметь никакого дела ни с тобой, ни с твоими хозяевами, ни с их противниками, чтоб им всем утонуть и сгореть!..

Душитель почти не обратил внимания на удар. Его рука метнулась вперед с быстротой прыгающей кобры. Вцепившись в волосы киммерийцу, он попытался заставить более высокого противника согнуться.

— Храмовая жаба, у тебя что, уши заложило? — свирепея, прорычал Конан.

Он нацелился Ксотару в лицо кулаком, но удар не достиг цели: тот отдернул голову, и кулак лишь скользнул по литым мускулам шеи. Однако Конан, не растерявшись, возвратным движением вогнал локоть в чувствительное место его руки, так что онемевшие пальцы Ксотара разжались и выпустили его гриву.

— Догадываюсь, что случилось! — продолжал Конан, отскакивая назад, встряхиваясь и готовясь сражаться уже всерьез. — Этот облезлый череп, Некродиас, вообразил — коли он однажды, предложил мне стать Тираном вместо Коммодоруса, так я всю жизнь теперь положу в драке за это место! Да оно мне даром не нужно! Я вообще отсюда уйду, как только смогу…

Борец взирал на Конана с прежней ухмылкой, выжидая, пока рассосется судорога в руке. Потом неожиданно нырнул вперед и попытался обхватить киммерийца поперек тела. Конан стремительно отлетел назад, не даваясь ему в руки, и одновременно наказал Душителя серией мощных ударов в скулу, в ухо, в висок, по губам и по шее. У Ксотара начали кровоточить рассеченные губы, но их все так же кривила ухмылка. Он продолжал наступать. Конан вмазал ему кулаком чуть повыше глаза. Ощущение было такое, словно он расшиб себе кисть о каменную статую. Бить Ксотара в брюхо оказалось все равно, что по переполненной бочке. Кулаки Конана врезались ему то в челюсть, то в подбородок, то в ребра, то в плоский бесформенный нос, но не могли даже стереть с физиономии мерзкой улыбочки трупоеда. Когда же Конан всадил колено ему в пах и опять не дождался видимого впечатления — он усомнился, был ли его противник вообще человеком. Мужчиной, по крайней мере!..

Ксотар надвигался неотвратимо… Конан покрепче уперся ногами, намереваясь раздробить ему ударом жилистое горло… и тут ощутил, как задрожал и подался под ногами гранит. Сандалия соскользнула с края и сорвалась, он больно ударился лодыжкой и коленом, так что перед глазами брызнули звезды. Он качнулся назад и тотчас ощутил, как охватывают его торс мускулистые руки.

— Ах, ты, отродье крокодила!.. — выругался Конан.

Но сразу замолк, почувствовав, как крепнет удушающая хватка, воистину достойная питона.

Ксотар сжимал не столько его грудь, сколько живот, стремясь выдавить весь воздух из легких.

Конан весил больше Коммодоруса, и храмовый борец не мог поднять и вертеть его с такой же легкостью, как Тирана. Зато он придавил его к камню всем весом своей туши и уперся в горло коленом. Некоторое время Конан пытался лягнуть или наподдать в то место, где, по его расчетам, у Ксотара должна была быть голова.

Ксотар ловко уворачивался. Конан стал задыхаться. Он почувствовал, как в легких кончается воздух, и не было почти никакой возможности заново их наполнить. Перед глазами все поплыло…

Так вот, значит, каково было то объятие, которое довелось испытать Роганту. А скольким еще до него?..

Понял Конан и то, что Душитель намеренно загнал его на самый край полуразрушенной трибуны, где он неизбежно споткнулся. Потому-то он и терпел болезненные удары, заставляя Конана пятиться и отступать…

В груди невыносимо жгло. Киммериец еще раз попытался судорожно вздохнуть, но на сей раз не смог сделать, ни единого глотка воздуха. А чудовищная хватка все сжималась, постепенно превращая день в ночь, гася над головой солнце…

И в это время твердые камни под ним сотряслись — и провалились в пустоту. Конан ударился обо что-то головой. Потом полетел по воздуху вниз. Ксотар разжал руки…

Еще мгновение — и Конан покатился кувырком, оглушенный, среди сплошных клубов густой пыли. Он всей грудью вбирал эту пыль, и ему казалось, что с таким наслаждением он никогда еще не дышал. Ксотар подевался неизвестно куда, и больше ничто не мешало киммерийцу отмахиваться от летящих осколков, хвататься за какие-то края и обдираться о камни.

На некоторое время он с головой погрузился в поток сыпавшегося мусора, отчаянным усилием вырвался на поверхность и покатился вместе с каменными обломками и песком…

… Потом лавина остановилась, только где-то еще продолжали пересыпаться мелкие крошки. Конан высвободил засыпанные руки и ноги и пополз на четвереньках, сам не очень понимая, куда. Где-то поблизости послышался вздох… Вернее, трудный, стонущий выдох. Конан повернулся в ту сторону и увидел Ксотара. Тот лежал лицом вверх, безнадежно придавленный. Ему в грудь упирался здоровенный гранитный блок, припертый другими неподъемными глыбами. Лицо Душителя было покрыто пылью и кровью, глаза и рот широко раскрыты.

Конан смотрел на него совершенно бесстрастно. Так, наверное, Манетос созерцал очередного кандидата в мумии. Изломанный камень, вне всякого сомнения, был слишком тяжел, чтобы пытаться его приподнять. И вообще, если его нечаянно стронуть, он, пожалуй, соскользнет и раздробит Ксотару голову…

Душитель смотрел на Конана с животным ужасом в глазах. Он пытался заново наполнить легкие воздухом, но это было не в человеческих силах.

С камня стек ручеек пыли, окутав белым облачком лицо храмового борца. Потом пыль улеглась, и Конан увидел перед собой неподвижную посмертную маску Ксотара Душителя. Он повернулся к ней спиной и стал пробираться по развалинам вниз…

Глава пятнадцатая «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТИРАН!»

После недолгих блужданий киммериец наткнулся на Мадазайю: кушит, оказывается, сумел ухватиться за обломок галерного весла и, оседлав поток, выплыть с ним за пределы арены. Чернокожий воитель спасся благодаря привычке сражаться почти обнаженным и еще благодаря необычному умению, привезенному с родины: Мадазайя был необыкновенно ловок, когда доходило до переламывания крокодильих челюстей. На городских улицах царил полный беспредел, к тому же луксурцы с понятным подозрением относились теперь ко всему, что как-либо напоминало о Коммодорусе и его злосчастном Цирке. Однако двоим гладиаторам было не привыкать бороться за жизнь. Тем более что еды и питья в Луксуре хватало, уж во всяком случае, в течение первых нескольких дней. Были и всяческие источники благосостояния — иди и бери, если есть руки да голова. Поэтому нужды испытывать не приходилось.

Конан вскоре прослышал, что большинство артистов из труппы Ладдхью благополучно пережило катаклизм и устроилось на храмовых землях, взявшись присматривать за священным зверинцем. Их домики, где они раньше обитали около Цирка, даже после перекрытия акведуков оказались непригодными из-за наводнения и огромного количества трупов поблизости. Так что прежняя жизнь, сытая и не очень обременительная, кончилась безвозвратно. Конан, впрочем, не сомневался, что труппа вскоре отыщет благодарных ценителей своих разнообразных талантов.

— Слушай, Мадазайя, — сказал он как-то утром, когда они полеживали в пиршественной зале богатой бесхозной виллы, временно ставшей их домом. — Знаешь, я давным-давно не бывал в Куше! Скажи мне, дружище, по-прежнему ли деревья сгибаются до земли, когда на них стаями опускаются дикие попугаи? И саванна дрожит до самого горизонта, когда по ней бегут стада антилоп?..

— Истинно, Конан, все так, как ты говоришь, — подтвердил его приятель. — Ты до того хорошо описал мою родину, что мне и самому вдруг захотелось домой!

— Я тут подумал, — сказал киммериец, — что мне определенно не повредило бы от души поохотиться. Надоели большие города, жрецы, тираны и тому подобная херня. Хочу пожить дикой жизнью, спокойно и просто. А тебе, стало быть, захотелось вернуться домой?

— Да, и я с радостью пригласил бы тебя погостить, — отозвался бывший Мастер Меча. — Но как же твоя девушка и ее ручная тигрица? Все эти ночи я спал вполуха и ждал, чтобы они появились: думаю, вот сейчас явятся, и девушка займется тобой, а со мной станет развлекаться тигрица…

— Нет, Мадазайя, они не придут, — сознался Конан. — Честно говоря, я, кажется, для цирковой жизни не очень-то подхожу. А она, я уверен, никакой другой и знать не захочет. Так что лучше уж все оставить как есть!

Приняв, таким образом, решение о своей дальнейшей судьбе, друзья не стали надолго задерживаться в Луксуре. И правильно сделали, ибо вскоре в городе начались гонения и выступления против чужеземцев, продолжавшиеся почти две недели. Ибо можно ли было сомневаться, что катастрофа, унесшая множество жизней, явилась не чем иным, как наказанием за воспринятие безбожных чужеземных обычаев? А гибель гладиаторов, растерзанных рыбами и крокодилами, — символической местью и торжеством исконно стигийских звероголовых Богов?

Когда же все кончилось, когда были потушены последние пожары, а ненавистные коринфийцы изгнаны из столицы, в ней придел к власти и начал насаждать законность новый Тиран — молодой, суровый правитель. Звали его Дат. Он сумел объединить уличные шайки, заставил их следить за порядком вместо разбежавшейся городской стражи и таким образом прекратил безобразия. Потому-то и облек его столь высоким доверием старый Некродиас, Первосвященник храма Сета.

Едва лишь начался семилетний срок правления, Дат первым же указом велел сровнять с землей безобразные руины Империум-Цирка. На месте арены решено было выстроить усыпальницу, где благочестиво захороненные жертвы печальных событий смогут обрести вечный покой.

Так уцелел древний город Луксур, а жители его вернулись к праотеческим традициям, в лоно мудрых и справедливых Богов.

ПРОКЛЯТОЕ ЗОЛОТО

Пролог ЗАПАДНЯ

— Так-так, и что же мы имеем?.. Чудесно! «Жрец», «принц» и «король»! — громогласно возвестил князек,[13] заглушая стук фишек из слоновой кости на мраморной столешнице. — Прямо скажем, очень и очень недурная комбинация. — Он разгладил кружева на грязной шелковой рубашке и высокомерно усмехнулся, не сводя глаз с игрока напротив: — Ну, а ты что скажешь, киммерийский варвар? По-моему, тебе пора сдаваться.

— Погоди, Каспиус. Не будь я Конан, если не выпутаюсь. Случалось мне попадать в переделки и покруче. — Прищурившись, он разглядывал свои фишки, прикрывая их огромной загорелой рукой.

Сидящий справа от него бородатый игрок сокрушенно вздохнул:

— Смысла нет продолжать. Побить «королевский дом» практически невозможно. — Он опрокинул свои фишки «рубашками» вверх. — Я пас.

— И я пас, — заявил худощавый бритунийский кавалерист с маленькими усиками над верхней губой, который сидел по левую руку от Конана. — Любой, у кого есть голова на плечах, сделал бы то же самое.

В ответ киммериец пробурчал что-то неразборчивое.

— Послушай, Конан, брось испытывать судьбу, — прошептала ему на ухо служанка. — Остановись, пока все не спустил. Лучше сделай мне подарок, если тебе некуда деньги девать, а я за это пущу тебя к себе на ночь. — И она стала нежно поглаживать его спину и шею тонкими руками в медных браслетах.

— Нет, я из игры не выйду, — решил наконец Конан. — Рискну прикупить. — Он порылся в карманах и извлек оттуда крупный рубин, при виде которого служанка издала завистливо-сокрушенный вздох. — Этого камушка должно хватить. Эй, хозяин, тащи сюда еще свечи, да поживее! В твоей таверне на расстоянии вытянутой руки ничего не видать!

— Как знаешь, варвар, — с аристократической небрежностью уронил князек. — Что ж, прикуп тебе и прикуп мне. — С профессиональной ловкостью он отделил две фишки от лежавшей перед ним груды, одну пустил по гладкой поверхности стола по направлению к Конану, а другую сразу перевернул. — Хо-хо! Сегодня мне везет — у меня «колдун»! Ну, варвар, теперь тебе крышка! Сильнее моей комбинации ничего нет!

— Ты так думаешь? — проворчал северянин. — А как насчет «каре»? — Он перевернул четыре косточки, включая только что полученную от князька, и сдвинул их в центр стола. — Мои «короли» бьют твою комбинацию.

— Что за чушь! — возмутился князек. — Полный «королевский дом» сильнее всех!

— Это знает любой дурак, даже если он варвар! — Князек, у которого был вид разорившегося вельможи, с достоинством расправил кружева на запястье и воззрился на Конана. Все это так, но только при честной игре, а ты, мошенник, свою последнюю фишку выудил из рукава! — С быстротой молнии киммериец перевернул оставшиеся в прикупе косточки и воскликнул: — Ну, что я говорил! Вот вам и доказательство! — Он ткнул пальцем в фишку, на которой был изображен «колдун». — При таком мерзком свете действительно трудно что-либо заметить, но я на глаза пока не жалуюсь.

— Как ты смеешь называть нашего друга Каспиуса мошенником?! — взвился кавалерийский офицер. — Ты за это ответишь!

— Да, да, немедленно ответишь! — поддержал его бородатый, даже не взглянув на фишки. — Ты сам подбросил второго «колдуна», чтобы корчить из себя обиженного. Ты и есть жулик!

— Ах, так вы заодно? — Конан слегка отодвинул назад свой стул, готовясь вскочить. — А может, С вами еще и хозяин таверны, который специально не дает свечей, чтобы шулерам было сподручнее работать в потемках?

Рука разъяренного князька рванулась к поясу, и перед глазами киммерийца блеснула сталь короткого кинжала с тяжелым лезвием, предназначенного для метания. В тот же миг Конан всей тяжестью навалился на массивный стол и с силой двинул то вперед, так что мраморная столешница угодила шулеру точнехонько в грудь. От неожиданного сокрушительного удара тот охнул, делая тщетную попытку вздохнуть, но так и остался сидеть с разинутым ртом, придавленный к стене тяжелой плитой. Мнимого аристократа сотряс судорожный кашель, и на губах запузырилась кровь, капая прямо на белые костяные фишки.

Все это киммериец видел не очень отчетливо, поскольку служанка, зайдя со спины, разбила о его голову большой глиняный кувшин с вином. Осколки брызнули во все стороны, потоки вина потекли по лицу и за шиворот, и Конану не пришлось слишком притворяться, что он теряет сознание и падает на лежащие в центре стола золото и драгоценности. Для того чтобы сгрести их в свой кошель, ему не потребовалось и мгновения.

— Хватайте его! Он украл весь банк!

Конан, как кошка, отскочил от стола, но на правой его руке повисла служанка. Киммериец не стал тратить время, чтобы отцепить ее от себя, а просто схватил в охапку и бросил в приближающегося к нему бородатого игрока. Тот повалился на пол и, ругаясь, пытался выбраться из-под сбившей его с ног полнотелой девицы.

Конан выхватил меч и успел вовремя отразить удар напавшего на него бритунийского офицера. Он сам сделал выпад, отпрыгнул назад, парировал мощную атаку — кавалерист оказался на удивление хорошим фехтовальщиком. Но до северянина ему было, разумеется, далеко. Неуловимое движение руки — и сабля кавалериста, звеня, покатилась по полу, а сам он даже не успел схватиться за раненую кисть, как получил такой мощный удар рукояткой меча в лицо, что рухнул без сознания.

Оглядевшись по сторонам, Конан увидел, что посетители таверны спасаются бегством через кухню, а бородатый игрок поднимается, держа в руках меч. Киммериец решил, что благоразумнее будет не задерживаться здесь слишком долго, и устремился к выходу. Взлетев по каменным ступенькам, он обернулся: погони не было, да оно и не удивительно. Не такой уж идиот этот бородатый, чтобы в одиночку гнаться за ним по узким извилистым улочкам, рискуя каждую секунду напороться на меч.

Конан удовлетворенно хмыкнул, вложил меч в ножны, отдернул плотную ткань, заменяющую дверь на улицу, и… очутился в центре окруживших его со всех сторон вооруженных людей. Он сразу понял, что это городская стража, надзирающая за порядком в городе. Отчаянный рывок киммерийца ничего ему не дал: двое здоровяков в черном, каждый из которых был ростом с Конана, заломили ему руки за пишу, третий приставил меч к его горлу. Четвертый стражник, по всей видимости их командир, подошел поближе:

— Ну-ка, ну-ка, и кто же тут у нас?.. Запоздалый гуляка. А вдобавок еще и чужестранец. Ответь мне, чужестранец, — именем короля Тифаса, приказываю тебе отвечать, — что ты можешь сообщить о грабеже или убийстве? Только что из таверны доносились крики и звон мечей.

— Клянусь мошной Бела, я ничего не видел и не слышал! Отпустите меня немедленно! А то как бы здесь и на самом деле не пролилась кровь!

— Ого, клянешься шемитским богом воров Белом и хочешь чтобы я тебе поверил? Кстати, раз уж речь зашла о кошельках, что это у тебя на поясе? — Он наклонился и, взвесив на руке толстый кошель, в мгновение ока срезал его неизвестно как оказавшимся у него ножом, увернувшись от пинка, который пытался дать ему Конан, несмотря на меч у горла. Стражник поднес кошель поближе к двери таверны, откуда из-за края занавески падал слабый луч света. — Однако, — произнес он своим резким неприятным голосом, — золото, драгоценности Подозрительно. Откуда они у тебя, чужестранец? Похоже, что ворованные.

— Да, ворованные! — прогремел Конан. — Их только что украл у меня черный стражник! А до тогo они были мои! И, клянусь Кромом, ты мне их сейчас же вернешь обратно — иначе тебе придется сильно пожалеть об этом!

— Успокойся, чужестранец, никто не собирается нарушать закон. Если золото и драгоценности действительно твои, объясни, откуда они у тебя. Если ты пришел с ними в Саргоссу, предъявил при входе в город и заплатил соответствующий налог, тогда это должно быть записано в наших учетных книгах. А если они достались тебе честным путем уже после твоего прихода — тогда просто скажи как.

— Сет побери! выругался киммериец от избытка чувств. — Да, пожалуй, ты имеешь право задать мне такой вопрос. Что ж, слушай. Я пришел в Саргоссу вчера, имея при себе часть содержимого кошелька. Остальное выиграл сегодня ночью.

— Как?! Ты играл на деньги во время праздника в честь бога нашего Амалиаса? — Его грозный возглас заглушил металлический звук защелкнувшихся кандалов, которые Конан вдруг ощутил на лодыжках. Вероятно, пятый стражник незаметно подобрался к нему сзади, пока он разговаривал с командиром. Тот все не мог уняться: — Разве ты, чужестранец, не знаешь, что в этот святой день запрещено предаваться любым порокам, и этому в том числе? Разве ты не знаешь, что нарушителям грозит суровое наказание? Не говоря уже о конфискации незаконно приобретенных богатств.

— Будьте вы все прокляты, лицемеры окаянные! вскричал киммериец вне себя от ярости. — Ты что, хочешь мне сказать, будто все эти притоны, бордели, игорные дома и прочие подобные заведения из-за праздника откажутся от своей выручки и закроются до окончания праздника? Да где такое видано? Просто это очередной подлый способ, который изобрел ваш король, чтобы отбирать денежки у их законных владельцев, вроде этого грабительского налога при входе в ваш гнусный город.

— Прекратить бунт! Чтобы я больше не слышал этих подстрекательских речей! — возвысил голос командир стражников. — Такому дерзкому грубияну не место в Саргоссе. Отвечай, есть ли у тебя здесь высокопоставленный знакомый, который мог бы за тебя поручиться? Я так и думал, — зловеще проскрипел он после короткой паузы. — Но ничего, для таких, как ты, у нас приготовлено специальное место. — Он побренчал содержимым кошелька Конана. — Как я понимаю, ты неравнодушен к золоту. Отлично, ты сможешь любоваться на него, пока тебе тошно не станет!

Глава I БЕДА

— Тамсин, дочь моя, где ты? Иди сюда, дитя мое, помоги маме. Пора кормить кур и цыплят!

Негромкий нежный голос матери отчетливо прозвучал в утренней тиши не, но маленькая Тамсин, которая пряталась в густой листве дуба, удобно примостившись на нижней ветке, не издала ни звука. Держа в руках тряпичную куклу, она наблюдала за матерью.

— Тамсин, дорогая, иди скорей сюда. Я ведь знаю, как ты любишь кормить цыплят. — Женский голос звучал ласково и терпеливо. — Если бы я думала, что ты ушла куда-то, я отправилась бы искать тебя. Но я точно знаю, ты где-то рядом, иди же к маме. А после того, как покормим цыплят, нам с тобой надо будет замесить тесто, а если ты хочешь, чтобы мы испекли пирог… — Последние слова Тамсин не расслышала, потому что их заглушило громкое кудахтанье.

Девочка по-прежнему не двигалась, с мрачным видом наблюдая за матерью. Почему-то у нее было плохое настроение с самого утра. Она не смогла бы объяснить, что с ней, но сегодня ее раздражало все, и в первую очередь долготерпение матери. Тамсин покрепче прижала к себе самодельную куклу и зашептала ей на ухо:

— А мы не хотим никуда идти, правда, Нинга? Нам и тут хорошо. Вот когда папа вернется днем с поля, тогда мы и спустимся. А раньше нас не ждите.

Из хлева вышел, хромая, старый Хиггин, он приложил руку козырьком к глазам и стал смотреть куда-то мимо дома, в сторону луга, потом крикнул что-то, но Тамсин не поняла, что именно. Залаяла собака, потом еще две. Из дома вышла Велла и тоже стала смотреть туда же, куда смотрел ее муж.

Теперь наконец и Тамсин увидела, как из леса, окаймлявшего дальний луг, появилось ярко-желтое треугольное знамя. Это знамя развевалось в руках чернобородого всадника на прекрасной каурой лошади. Он был одет в кожаную куртку, кожаные штаны и высокие кожаные сапоги. На голове его сиял золотой шлем. Пятеро других были одеты так же, и все они скакали прямо к ферме. На их знамени был изображен силуэт какого-то странного черного зверя: туловище, хвост и задние лапы как у льва, а голова и крылья как у орла. На передних лапах, одна из которых была поднята, когти были не львиные, а птичьи, совсем как у кур.

Когда всадники были уже совсем близко, из курятника вышла мать. Из-за шума, поднятого курами, она не услышала топота копыт и не подозревала, что у них появились нежданные гости. Увидев ее, всадники начали оживленно переговариваться, но чернобородый со знаменем резко оборвал их. Он обратился к матери по-бритунийски, только выговор у него был какой-то необычный:

— Мы воины немедийской армии и по приглашению короля Тифаса едем к его двору, чтобы вступить в его войско. Ваш король собрался воевать с Коринфией, и ему нужна наша помощь, вот почему с его разрешения мы пересека ем страну.

Чернобородому ответил Хиггин:

— Королевская дорога вон в той стороне, отсюда будет мили две. Поезжайте через поляну, а дальше вниз по ручью, как раз и доедете.

Всадники рассмеялись, а их командир сказал:

— Да мы знаем, старик, где дорога. Мы ведь только передовой отряд, и нам приказано раздобыть побольше продовольствия. — Он посмотрел на мать Тамсин: — Вы обязаны отдать все, что потребуется, — так распорядился ваш король. Видите на знамени священного Грифона, знак его королевской власти?

Хиггин кашлянул:

— У нас, знаете ли, ферма бедная. Но если скажете, что именно вам нужно, я попытаюсь помочь.

— Я уже тебе сказал, старик, что нам нужна провизия, и как можно больше. Мука, овощи, птица, скот. Короче говоря, все, что у вас есть, — добавил он со смешком.

Старый слуга, казалось, его не слышал:

— Увы, увы, мы очень бедны… Конечно, мы поделимся с вами: тарелка супа, кусок хлеба — чем богаты, тем и рады…

Тамсин услышала резко прозвучавший голос матери:

— Хиггин, отдай им все, что они захотят.

— Да, да, я понял, приказ короля. — Он перевел взгляд со своей хозяйки на всадника со знаменем и повторил: — Я понял, только хочу спросить, сколько вы нам за это заплатите?

Чернобородый расхохотался:

— Ну и насмешил! Неужели ты, старый дурень, думаешь, что вашему королю не все равно, если мы даже оберем вас дочиста? Он сидит там, в своем дворце в Саргоссе, и ему важно только одно: чтобы мы помогли ему в войне с южанами.

— Да уж, впутался он в историю с этой Коринфией! — хмыкнул один из наемников.

— Но зато какая у него гостеприимная страна! — вскричал другой. — Они здесь не прячут своих женщин!

Немедийцы разразились оглушительным смехом. Мать бросила испуганный взгляд в сторону дуба, где пряталась дочка, и глаза их на миг встретились. Тогда женщина повернулась и что есть сил бросилась бежать к лесу. Всадники с гиканьем и улюлюканьем неслись ей вдогонку. Воины не стали объезжать стоящих у них на дороге Хиггина и Веллу — они направили коней прямо на них! Тамсин с изумлением смотрела на то место, где только что стояли старики: еще секунду назад она их видела, а теперь они пропали. В клубах пыли, поднятых лошадиными копытами, можно было разобрать лишь, что на земле лежит некое подобие груды тряпья.

Один за другим немедийцы начали возвращаться из леса, ведя коней в поводу. Они перерубили собак и принялись таскать из дома и амбара мешки и складывать их на телегу. Свернули головы всем курам и бросили их туда же. Потом вывели из сарая корову и вола. Вола они впрягли в телегу, а корову привязали к ней сзади.

Вдруг один из наемников крикнул что-то на незнакомом языке, и все воины стали садиться на коней. Тамсин увидела, что к ферме бежит ее папа с мотыгой в руках. Тамсин успокоилась: папа прогонит плохих людей и все опять будет хорошо. Она даже приподняла Нингу повыше, чтобы та тоже могла видеть, как это произойдет.

Когда папа добежал до фермы и увидел, что там делается, лицо его исказилось и он стал кричать на всадников, только Тамсин даже не могла разобрать, что он кричит. А потом он бросился на них с поднятой мотыгой. Тогда вперед выехал чернобородый, у которого в руках опять был флаг, и этим флагом — оказалось, что на самом деле это копье с привязанным к нему полотнищем, — он проткнул папу насквозь! Папа взревел, как бык, и упал на бок. Желтая ткань скомкалась у него на груди и почти сразу начала краснеть.

Это было так ужасно, что Тамсин вскрикнула, но никто ее не услышал потому что лошадь чернобородого как раз в этот момент громко заржала, а всадники принялись кричать и радоваться. Тогда Тамсин поняла, что надо сидеть тихо, иначе ее могут найти и тоже убить. Не слезая с лошади, чернобородый выдернул флаг-копье из папы и встряхнул им, чтобы расправить, потому что оно немного намокло от папиной крови.

После этого немедийцы опять слезли с коней и опять стали носить из дома мешки и разные вещи и складывать их на телегу. Кончив ходить взад-вперед, они принесли из печки тлеющие головни и разбросали их по соломенным крышам дома, сарая, амбара и курятника. Крыши сразу же начали дымиться, а наемники все время смеялись. В руках у них были бутылки папиного вина. Один из них поднял свою бутылку вверх и закричал:

— Пью за короля Тифаса и его щедрых подданных!

Всадники поехали прочь, продолжая смеяться, а соломенные крыши уже пылали вовсю и проваливались внутрь. Тамсин прижала лицо куклы к груди, чтобы та не могла этого видеть.

Глава II КАРЬЕР

— Пошевеливайтесь, бездельники! — раздался сверху голос стражника. — Даром вас кормить никто не собирается!

Карьер — довольно обширная и очень глубокая открытая выработка — зиял, как гигантская могила под холодным северным небом. Обрывистые стены карьера были сложены хрупким слоистым сланцем, и сам он имел неправильную форму — результат частых обвалов. Обвалы эти представляли собой постоянную и неизбежную опасность для работающих внизу каторжников. Даже когда они по ходу дела специально обрушивали породу, иногда не обходилось без жертв: трудно было предвидеть все случайности. Впрочем, поскольку в карьере работали осужденные преступники, бритунийских властей ничуть не волновало, сколько из них покалечится, а сколько лишится жизни. Золото, которое здесь добывали, стоило сотен, а то и тысяч таких жизней.

— Конан, ты зачем роешь в ту сторону? Того и гляди, все обрушится! Здесь уже давно надо ставить дополнительные опоры. Ты что, совсем рехнулся? Порода-то ведь рыхлая, сама держаться не будет, — раздался предостерегающий голос Тжая, товарища Конана по несчастью. Тжай пришел в Бритунию из горной страны, расположенной на юго-востоке, страна эта находилась гак далеко от Бритунии, что Конан просто не мог себе представить, как его новому приятелю удалось проделать весь этот путь. Тжай думал найти в Сар-госсе счастье и богатство, а нашел горе.

Конан и Тжай сразу подружились. Объединило их в первую очередь то, что оба они были здесь чужими и, кроме того, происходили из относительно диких племен. Остальные же были просто городским отребьем: бандиты и воры, по которым давно уже плакала петля.

Конан не знал, где именно находится карьер, куда он так неудачно попал. В Саргоссе его арестовали и посадили в тюрьму. Там он пробыл совсем мало. Буквально на второй же день явились стражники, и один из них бросил ему в лицо порошок белого лотоса. От этого Конан не только ослеп на время, но и потерял способность двигаться. Все его чувства были притуплены, и он находился в состоянии какого-то полусонного оцепенения.

Ему смутно представлялось, что его заковали в цепи еще с десятком таких же, как он, бедолаг, а потом долго-долго везли в чем-то деревянном и закрытом со всех сторон. То ли это был трюм, то ли какая-то повозка… Конан не мог сейчас вспомнить даже этого. У него было ощущение, что карьер находится на севере Бритунии, и остальные каторжники были того же мнения, но где именно, знали не больше Конана.

Конана особенно мучило то, что один раз во время этого бесконечного путешествия он более или менее пришел в себя, когда его стали привязывать к спине мула (они должны были перебираться по горным тропам через какой-то хребет), и у него не хватило ни физических сил, ни воли, чтобы заставить себя попытаться сбежать. Вместо этого в его одурманенном мозгу мелькнула мысль, что, может, оно и неплохо узнать, где находится знаменитый «золотой» карьер, что, может, это ему когда-нибудь пригодится… В конце-то концов, карьер ведь не тюрьма, хотя ему уже приходилось убегать и из тюрем. Но из карьера он уж всяко убежит. Если бы он только мог представить себе, что его ожидает…

В определенном смысле он был тогда прав: если бы действительно можно было узнать, где находится карьер и по каким тропам и дорогам перевозят в столицу добытое заключенными золото, то смелый и предприимчивый, а главное — свободный человек мог бы неплохо на этом заработать. Но когда сидишь в этой яме, из которой только один выход — на тот свет, то даже если бы и знал что-то, толку от этого знания никакого. Впрочем, все это пустые рассуждения. Местонахождение карьера являлось государственной тайной, а насколько хорошо эта тайна охранялась, киммериец узнал на собственном горьком опыте.

— Конан! — воскликнул Тжай. — Ну сколько раз тебе говорить одно и то же! Твое северное упрямство доведет нас до беды! Ты что, не видишь, что кровля вот-вот обвалится?! — Он устало оперся на кирку, отирая пот со лба. — Да и вообще я не понимаю, зачем тебе понадобилось здесь ковыряться? Ведь здесь же нет золота. Если тебе так нравится махать кайлом, пошли тогда на ту сторону, хоть какой-то прок будет. Смотри, на какую богатую жилу они там вышли!

— Нет, Тжай, — тяжело дыша, ответил Конан, — потерпи еще капельку. Помоги-ка лучше стесать еще вон тот выступ. Из-за него у нас тут не повернешься. Да и потом, чем здесь плохо? Хоть какое-то время можно отдохнуть от этих стражников, которые шагу не дают спокойно ступить… До чего же поганые эти бронзовые кирки! Как они быстро тупятся, работать невозможно!

Каторжники никогда не покидали дна карьера. Они тут ели, пили и спали. Днем они предпочитали работать в прохладной тени южной стороны карьера, а ближе к вечеру переходили на нагретый солнцем северный край. Ни разу Конану не приходилось видеть, чтобы стражники воспользовались лестницей. Они никогда не спускались вниз. Иногда, правда, Конан видел свисающую сверху веревку, но его сразу предупредили, что это просто у стражников такое развлечение: подкараулить понадеявшегося ускользнуть, а когда он долезет до половины, обрезать

веревку. Тжай рассказал ему, что многие на его памяти пробовали рискнуть, и всегда это кончалось одним и тем же:

— Постой, Тжай, ты же не здесь долбишь! Того и гляди, действительно эта махина рухнет нам на головы. Ее же, в сущности, удерживает только одна хилая стойка. А выглядит она, прямоскажем, так, что на нее и смотреть-то страшно. Осторожнее, осторожнее, ты же сам только что меня учил.

Стражники на карьере носили форму гвардейских бритунийских войск: желтые туники и железные шлемы с меховой отделкой. Если каторжники жили на дне карьера, то стражники проводили все свое время на его верхнем периметре. Вдоль всего края был сооружен довольно узкий деревянный помост, слегка нависающий над карьером, чтобы удобнее было наблюдать за работой. В непогоду стражники прятались в будках на деревянных салазках, чтобы можно было оттащить их от обрывистой кромки в случае возникновения опасности оползня.

И ночью и днем с десяток стражников ходили но узким мосткам, надзирая за порядком, а главным образом за тем, чтобы заключенные аккуратно поднимали наверх золото и пустую отработанную породу. Для этой цели служили специальные металлические короба, которые втаскивались наверх с помощью блоков. Если стражникам казалось, что арестанты делают что-то неправильно, они брали рупор и через него отдавали команду, а чтобы те слушались побыстрей, кидали в них камни. Впрочем, это случалось нечасто, ведь намного проще было управлять заключенными, давая им больше или меньше еды, в зависимости от того, сколько они наработали за день.

Стражники с удовольствием контролировали бы и распределение воды, но тут они были бессильны, поскольку по дну карьера протекала небольшая подземная речка, часть русла которой оказалась вскрытой. Речка появлялась из низкой горизонтальной расщелины в одном краю карьера и утекала неизвестно куда под землю с другого его края. Понятно, что при такой отработанной системе стражникам было практически нечего делать, вот они и проводили все дни в праздности, играя от скуки в кости, когда не дежурили на мостках.

— Ну а теперь, Тжай, давай-ка и правда уберемся отсюда подобру-поздорову. Что-то вроде уже трещит над головой. Ты абсолютно прав, это безумие продолжать работать в этой норе. Пошли скорей!

Подталкивая перед собой Тжая, Конан выбрался из прорытого ими подкопа, за ним тянулась скрученная много раз веревка, нечто вроде каната.

— Эй, вы! — закричал Конан, едва оказавшись под открытым небом. Валите отсюда, и побыстрее! Оползень!

Все, кто работал у этой стены, побросали кирки и не мешкая ни секунды, кинулись прочь, спотыкаясь и оскальзываясь на камнях, устилающих дно карьера. Добежав до середины, они приостановились и оглянулись.

— Ну, и где же твой оползень? — спросил через некоторое время заросший почти до глаз каторжник. — Говорят, у страха глаза велики.

— Наш северянин, надо думать, перетрудился — сказал другой, не менее обросший. — Смотри, парень, держи себя в руках, а не то скоро начнешь бросаться на стены и взаправду обрушишь их на свою голову. Видали мы такое, и не раз.

— Говоришь, обрушить их? А почему бы и нет? — неожиданно ухмыльнулся Конан. — А ну-ка, хватайтесь все за веревку, помогите мне.

Он натянул канат, другой конец которого скрывался в темно! подкопе, и откинулся назад всем голом. Тжай заулыбался и присоединился к, Конану, а за ним еще человек десять-двенадцать.

Они привычно и дружно тянули под равномерный счет Конана: «Раз-два, взяли! Раз-два, взяли!» (именно так они каждый вечер поднимали наверх отработанную городу и золото).

Результат их усилий не заставил себя долго ждать. Канат подался так неожиданно, что мало кто устоял на ногах. Раздался приглушенный скрежет, потом загрохотало сильнее, и вот уже облако пыли взметнулось над ожившей вдруг стенкой карьера, которая все быстрее и быстрее заскользила вниз, грозя смести во на своем пути.

Арестанты взвыли от восторга, но тут же вынуждены были отбежать подальше, спасаясь от летящих градом камней. Сколько времени длился обвал, никто из них не мог бы сказать, но вот лавина, подкатившаяся почти к их ногам, приостановила свое движение и замерла. Отдельные камни еще продолжали сыпаться сверху, но их становилось все меньше. В воздухе висела плотная серая пыль

— Наверх! — вскричал Конан. — Наверх, пока пыль не осела! Там нас ждет свобода!

И он первым бросился по каменистой насыпи, делая громадные прыжки. Бежать было трудно, «живая», не слежавшаяся насыпь ползла под ногами, обутыми в разношенные сандалии. Каждый фут подъема требовал невероятных усилий. Особенно трудно было взбираться по мелкому щебню. Пока киммериец переносил одну ногу, другая уже сползала вниз. Тогда Конан стал высматривать глыбы побольше и прыгать по ним, как по ступеням громадной лестницы. По мере подъема склон становился более обрывистым, но зато не таким сыпучем.

Справа и слева от него карабкались арестанты, захваченные общим, для многих полузабытым порывом к свободе. Некоторые из них, крепкие, закаленные ветераны, умудрились даже обогнать своего вожака. Оборванные, бородатые, размахивая от возбуждения руками, они неудержимо стремились наверх. Со стороны они походили скорее на безумцев, сбежавших из дома умалишенных, чем на каторжников. Тжай, лицо которого светилось надеждой, не отставал от Конана.

— Здорово это ты придумал, Конан, — проговорил он, задыхаясь. — Я и не знал, что ты так хорошо знаешь горное дело и способен устроить такую штуку. Ведь ты совсем недолго на карьере.

Конан повернулся и протянул руку, чтобы помочь своему более низкорослому товарищу взобраться на очередную глыбу.

— Ничего странного, — ответил он. — Я ведь вырос в горах и еще мальчишкой охотился на горных коз. Как тут не научиться понимать камни.

— Конан, ты хорошо научился, — подтвердил Тжай. — Посмотри наверх. Видишь, насыпь начинается от самого края карьера. Тебе действительно удалось обрушить всю стену!

— Твоя правда, разорви меня Кром! — с чувством воскликнул Конан. — Но проклятые стражники уже догадались, что к чему, и тоже не теряют времени зря. Нам еще придется потрудиться, пока мы вырвемся на свободу.

Крутой откос, образовавшийся при обвале, Лишил часть деревянных мостков своей опоры, неспорые веревки, которыми для большей надежности и безопасности мостки были привязаны к близрастущим деревьям, оборвались, и теперь на краю откоса виднелись сползшие вниз и держащиеся на честном слове мостки длиной приблизительно футов в двадцать. Чуть ниже застряло тело разбившеюся при падении стражника. На уцелевшей, хотя и прогнувшейся части мостков скорчились две фигуры в желтых туниках. Они отчетливо вырисовывались на фоне бледно-голубого неба, даже несмотря на пыль, все еще висящую в воздухе. Один из них, приложив ладони ко рту, прокричал, глядя вниз:

— Арестанты! Немедленно возвращайтесь вниз! Под страхом смерти запрещаю вам приближаться к краю карьера!

Другой стражник выразился гораздо менее официально:

— Эй вы, собаки, живо вниз, не то плохо будет! Беглецы были уже недалеко от края карьера, когда на них сверху посыпался град камней. Собравшиеся там стражники швыряли в каторжников голышами такого размера, что любой из них мог если не убить, то во всяком случае покалечить. Вот уже кто-то вскрикнул, схватился за окровавленное плечо и упал. Прокатившись несколько десятков футов по склону, он остался лежать с нелепо подвернутой ногой. Никого это не образумило. Наоборот, все бросились вперед еще скорее. Беглецы карабкались справа от съехавшего вниз конца деревянных мостков, и только Конан с Тжаем устремились к мосткам. Конан схватился за свисающий конец веревки, и лезть сразу стало легче. Кроме того, деревянный настил частично прикрыл его от камней, которые бросали стражники, стоя на краю карьера. Те двое, что находились на более или менее горизонтальной части мостков, лихорадочно пилили своими короткими кинжалами толстые просмоленные веревки, желая как можно быстрее свалить вниз сползшую по склону секцию настила.

Конану с Тжаем одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Они принялись изо всех сил раскачивать нижний конец мостков. Захваченные врасплох стражники вцепились в доски, но один из них не удержался и свалился чуть ли не на голову Конану, а его кинжал подкатился прямо под ноги киммерийцу.

— Здорово, приятель, добро пожаловать, — проговорил он, но стражник, сломавший себе при падении шею, был уже мертв. Столкнув труп вниз, Конан поднял кинжал и сказал Тжаю: — Давай теперь по мосткам. Живей!

Зажав в зубах кинжал, Конан первым полез по настилу вверх, используя его как импровизированную лестницу. Тжай поспевал за ним как мог, а уцелевший стражник с ужасом наблюдал за их приближением, продолжая пилить веревки.

— Вперед! Свобода близка! — кричали арестанты, которым оставалось уже совсем немного до края карьера.

Все они попали теперь в зону «обстрела». Стражники буквально засыпали их камнями, и жертв среди беглецов оказалось немало. Уцелело всего около десятка и теперь они штурмовали последние футы особенно крутого подъема.

Конан же в это время продолжал карабкаться вверх по деревянным мосткам со скоростью корабельной крысы, почуявшей невдалеке запах протухшего мяса. Тжай следовал за ним с не меньшим проворством. Стражник, который перепиливал веревку, увидев, как быстро приближается к нему Конан, замер на секунду, борясь с желанием бросить все как есть и удрать к своим.

Внезапно справа послышался нарастающий шум. Конан на долю секунды повернул голову и увидел, что стражники предприняли последнюю отчаянную попытку остановить беглецов. Они обрубили крепления, удерживающее будку, и опрокинули ее вниз. Тяжелая будка на массивных салазках не только смела часть каторжников, идущих на последний приступ, по и вызвала новый обвал. Все ускоряющая свой бег лапина унесла с собой еще несколько человек. Стражники восторженно завопили и приготовились расправиться с оставшимися в живых тремя арестантами. Похоже, что и на этот раз слава карьера как места, откуда невозможно убежать, подтвердилась.

Но у Конана все же оставалась еще надежда. Вот он уже схватил за ногу испуганного стражника с кинжалом в руках, вот он… Больше он ничего не успел. Веревка, которую пилил стражник, лопнула г оглушительным хлопком, и вся секция вместе с Копаном, стражником и Тжаем, которого они сбили, все быстрее и быстрее поехала по каменистой осыпи вслед за только что свалившейся на дно карьера будкой. Побег не удался.

* * *

— Знаешь, а я все равно рад, что мы попробовали, — произнес Тжай. — Если бы эти проклятые стражники не умерли, у нас сейчас были бы заложники. — Конан выслушал слова Тжая в мрачном молчании. Спустя некоторое время тот заговорил вновь: — За свободу ведь и умереть не жалко.

— Три дня назад было умереть не жалко, а теперь жить не стоит. Просто замечательно! — съязвил Конан. Он раздраженно дернул плечом и поморщился от боли. Весь его левый бок представлял собой одну большую сплошную ссадину. После продолжительной паузы он сказал уже спокойнее:

— Нет, Тжай, сам посуди, моя попытка бежать стоила жизни чуть ли не пятнадцати человек. А все остальные винят меня, что стражники озлобились. И стражники тоже считают меня зачинщиком: ведь это я организовал побег. Забрасывают камнями с утра до вечера, ходить по карьеру невозможно.

— Надо потерпеть, — хмуро отозвался Тжай и, чтобы отвлечь Конана от горьких мыслей, спросил: — А я говорил тебе про мой мешочек с золотом? У нас здесь у каждого такой есть. — Он достал из-под лохмотьев грязную тряпицу и развязав ее, показал Конану завернутые в нее самородки. — Мы всегда носим золото на себе, а вдруг все-таки подвернется возможность сбежать. А ты успел набрать самородков?

— Так, кое-что. — Конан равнодушно продемонстри-ровал Тжаю свой не слишком богатый улов. — Я ведь пробыл здесь меньше тебя. — Конан опять надолго задумался. — Будь все проклято! Неужели нам суждено провести остаток жизни, разгребая день за днем эту осыпь, пропади она пропадом!

Конан, ну будто я не понимаю Нам всем тяжело. На какое-то время привыкаешь г тому, что каждый день одно и то же: работа — сон, работа — сон, а когда вот так, свобода лишь подразнит… — Тжай сокрушенно покачал головой. — Тогда и жить не хочется.

— Но если бы ты знал, как обидно мне смотреть на эти стены! — запальчиво воскликнул Конан. — Я же от рождения лазаю по скалам! Я способен вскарабкаться на любой обрыв! А тут эти мерзкие гнилые породы — даже если я и смог бы влезть по ним наверх, они такие сыпучие, что стражники сразу услышали бы, как я лезу. — Конан замолчал и после короткой паузы добавил: — Нет уж, Тжай, если я опять задумаю бежать, я сделаю это один. Хватит! На моей совести и так жизни тех бедолаг!

* * *

Миновало еще несколько дней, и вот однажды утром Тжай неприметно приблизился к заводи, в которую только что вошел Конан. Не замечая, что за ним следят, Конан плескался в холодной как лед воде некоторое время, но звериный инстинкт подсказал ему вскоре, что он не один. В ту же секунду Конан очутился на берегу и схватил кайло. Тжай рассмеялся и выступил вперед из глубокой тени:

— Что, Конан, теперь уже скоро? Каков же твой план?

— Ты, Тжай, с ума сошел! Разве можно подкрадываться к человеку так незаметно! И что ты там мелешь? Какой план?

— Я-то с ума не сошел, а вот ты уже который день одержим какой-то идеей. Все молчишь, а если не молчишь, то огрызаешься. Не трудно догадаться, — ты, что-то затеял. И предупреждаю тебя, киммериец, я твердо решил бежать с тобой. А теперь рассказывай, что придумал.

Конан сел на камень и обхватил колени руками.

— Тжай, какая разница, что я там придумал. Все равно кроме меня никто здесь не может этого сделать. Оставь меня в покое.

— Нет, не оставлю. Может, я и вправду сошел с ума, но я больше не могу находиться в этой грязной дыре ни дня. Скажи, Конан, пожалуйста… позволь мне бежать с тобой. Я лучше погибну, чем останусь здесь. Ну что ты молчишь? Все равно, еще неделя — и я начну бросаться на стены!

— Не надо, Тжай. Зачем ты так говоришь? Послушай лучше: если я останусь жив, то обязательно вернусь сюда. Неужели ты думаешь, я способен пройти мимо такого богатства? — Конан широко обвел рукою карьер. — Соберу шайку головорезов и вернусь. Мы перережем глотки этим мерзким бритунийцам и освободим вас. А потом заберем золото, вон его здесь сколько, на всех хватит. Ну давай, не будем больше об этом.

Тжай, неподвижно стоя перед Конаном, произнес решительным тоном:

— Выбирай, Конан. Либо ты говоришь мне, что задумал, по-хорошему, либо я выхожу сейчас на середину карьера и кричу стражникам, что ты собираешься бежать. Тебе придется убить меня, чтобы помешать сделать это.

Конан гневно дернулся, но тут же опять сел как раньше.

— До чего ж ты упрям, Тжай! Ну что с тобой сделаешь? Я расскажу тебе все, и ты сам поймешь, почему я не могу взять тебя с собой. Только не говори больше никому, ладно?

Когда ты мне расскажешь, я просто обязан буду пойти с тобой… — начал приободрившийся Тжай.

— Хватит молоть чепуху! — рявкнул на него Конан. — Скажи лучше, ты плавать умеешь?

Тжай был сражен на месте.

— Зачем это мне плавать? — проговорил он заикаясь. Рыба я, что ли? Я не умею дышать под водой.

— Так я и думал, — буркнул Конан. — Ваше ми mi не умеет плавать. Я и сам не умел, пока мне н «допелось однажды объезжать на челноке торговые посты в Ванахейме. Тогда хочешь не хочешь Пришлось научиться. Иногда это оказывается полезным.

— Конан, ты ведь не идиот. Неужели ты собираешься плыть по подземной реке? Это же верная смерть. Мне говорили, что эта река течет прямо в преисподнюю, царство мертвых — единственное место, где еще хуже, чем здесь! — Тжай был абсолютно убежден в истинности того, что говорит. — А кроме того, там же, внизу, тебе нечем будет дышать, ты задохнешься! Были у нас такие, кто в отчаянии бросался в этот поток, но никто о них никогда больше не слышал.

— Ну, и что это доказывает? Может, они, конечно, и погибли, а может, они слишком умны, чтобы возвращаться сюда. Тжай, пойми, я ни в чем не хочу тебя убеждать, поскольку ты не можешь плыть со мной, но я хочу сказать тебе вот что: немного воздуха там есть, он сохраняется в воздушных карманах в кровле. А в нескольких местах есть даже немного света, он проникает туда через трещины в породе.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Тжай.

— Я уже был там, вот и знаю. Три раза. Нет, четыре. И каждый раз я заплывал немного дальше, последний раз я проплыл под землей футов сто, а может, и больше. И на протяжении всего этого пути есть воздушные карманы, для одного человека воздуха там достаточно, если, конечно, не мешкать и расходовать его экономно. На двоих его все равно не хватит. — Конан встал и извиняющимся жестом положил руку на плечо другу. — Ну так вот. В той самой далекой точке, куда мне удалось добраться, поток резко сужается и течение делается таким сильным, что я не рискнул туда соваться. Обратно мне почти наверняка было бы не выплыть. Но сегодня я намерен рискнуть и миновать эту точку, будь что будет. От веревки, даже если бы мы нашли такую длинную, проку не много. Ведь все равно в какой-то момент ее не хватило бы. Вот почему ты меня больше не увидишь… до тех пор, пока я не вернусь, чтобы освободить тебя, — добавил он, желая успокоить Тжая.

— Конан, возьми меня с собой! — умоляющим тоном произнес тот. — Подожди несколько дней, научи меня плавать, я быстро научусь.

— Тжай, пойми, это невозможно. В заводи совсем мелко, а как учить тебя под землей, в темноте? А какая здесь ледяная вода, ты что, забыл? Я сам ее с трудом выдерживаю, но ты мне скажи, кто кроме меня купается в заводи? А я делал это с первого же дня. — Конан сделал несколько шагов и остановился по колено в воде. — Нет, дружище, ничего у тебя не выйдет. А я обязательно вернусь за тобой, видит Кром, вернусь. Что мне до других, мне важен только ты. Верь мне.

— Конан, возьми меня! Я не могу больше здесь, как ты не понимаешь!

— Хватит, Тжай! — Конан плеснул в него водой, и Тжай отшатнулся. — Если я погибну, значит, и твоя смерть будет напрасной. Если останусь жив — вернусь за тобой. Жди и надейся. — Конан прошел дальше к выступу, под который убегала вода, и обернулся к Тжаю: — Побудь здесь немного. Вдруг по какой-нибудь причине придется вернуться. А если не вернусь, прощай.

Он сделал глубокий вдох и нырнул. Он плыл по-лягу-шачьи, энергично, но без суетливости работая руками и ногами. Изредка он царапал спину о кровлю, потому что старался плыть повыше. Он не стал пугать суеверного Тжая и говорить ему, что дно подземной реки устлано костями утонувших в ней людей. Кости эти копились на протяжении нескольких веков — столько времени, сколько существовал карьер. Конан обнаружил их еще в первый раз и с тех пор всегда плыл по возможности дальше от дна. Там, где сквозь трещину в породе внутрь проникало немного света, среди костей и черепов можно было увидеть и злотые самородки — то золото, которое пытались умести эти несчастные. Киммериец очень надеялся, что ему повезет больше.

Конан помнил, что за следующим поворотом, у которого скопилось особенно много костей, будет воздушный карман, а еще чуть дальше — трещина, дающая чуточку света, а воздуха еще меньше. Едва он успел вздохнуть несколько раз, как вдруг его коснулись чьи-то вялые пальцы и кто-то словно обнял его слабыми руками. Конан чуть с ума не сошел от ужаса. Как безумный, рванулся он вперед, но этот „кто-то“ продолжал плыть за ним, не отставая. В слабом свете, проникающем сверху, Конан наконец узнал своего преследователя. Он подхватил обмякшее тело Тжая и приблизил его лицо к кровле, туда, где было немного воздуха. Но все напрасно. Тжай не начал дышать и в себя не пришел. Он так же безвольно висел у Конана на руках. Наверно, Тжай почти сразу бросился в реку вслед за другом, и его либо убила своим холодом вода, либо он задохнулся без воздуха.

Конан, отчаявшись, выпустил труп Тжая из рук. Сам он тоже был едва жив и от пережитого страха, к оттого, что у него совершенно сбилось дыхание. Он попробовал тем не менее привести его в норму сначала в том воздушном кармане, где он безуспешно пытался оживить Тжая, а потом еще в одном, последнем из ему известных. Поток с силой тащил его дальше, и Конан перестал сопротивляться его напору. Черная подземная река подхватила его и понесла. Почти сразу Конан ударился головой о какой-то выступ и потерял сознание.

Глава III ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА

— Тамсин, Тамсин! Веснушка-дурнушка! — прокричали дети и вновь умчались на улицу играть в королевских стражников и разбойников. Они вопили и носились как угорелые, грязь так и летела у них из-под ног, иногда они заскакивали обратно во двор, чтобы подразнить маленькую девочку, которая сидела на крыльце, баюкая куклу.

— Тамсин, Тамсин! На голове солома, у самой не все дома!

И правда, у девочки с куклой волосы были светлее, чем у других детей, но это и не удивительно, ведь она находилась в весьма отдаленном родстве со своими деревенскими сородичами. Эти гордецы, ее родители, не пожелали оставаться со всеми в деревне, а завели себе небольшую ферму на опушке далекого леса, как теперь выяснилось, себе на горе. Ребятишки — жестокие, как и все дети, к тем, кто не похож на них, — постоянно дразнили и обижали ту, что с некоторых пор вторглась в их жизнь.

— Не обращай па них внимания, Нинга, у нас с тобой замечательные волосы, — успокоила девочка свою куклу. — У тебя они точно такого же цвета, что и у меня. Уж я-то знаю, ведь они на самом деле мои! Папа отрезал прядь моих, когда делал тебя. Я думаю, ты очень красивая. Пусть вокруг болтают что хотят!

— Почему ты всегда играешь с этой дурацкой куклой? — послышался мальчишеский голос. — Да еще делаешь вид, что разговариваешь с ней, а сама хоть бы слово сказала! — Орава детей, возглавляемая темноволосым Арлем, обступила крыльцо. — Почему ты не отвечаешь, когда я спрашиваю? Раньше-то, когда твои родители были живы, ты умела разговаривать. А нынче что — разучилась?

Дети рассмеялись, а маленькая Улва пропищала:

— И кукла у нее уродина! Вы только посмотрите: голова того и гляди, отвалится!

— Уродина, уродина, — поддакнула другая девочка. — Давайте угоним ее в колодце!

Какой-то сорванец высунулся из-за спины Арля и сделал вид, что кочет схватить куклу, но Тамсин прижала ее к груди и так посмотрела на него, что он отступил на шаг.

— Чума вас забери! — свирепо рявкнул грубый голос. — Чего вы орете тут под окнами? Проваливайте на улицу!

Размашистые движения метлы таили в себе известную угрозу, и ребятишек будто ветром сдуло. Сбежали все, кроме маленькой девочки, которая осталась сидеть, скорчившись на ступеньках. Детей спугнула Гурда, толстая старая служанка в заляпанном фартуке. Глядя вслед убегающим детям, она продолжала ворчливым тоном:

— Корми, убирай за ними — и все я одна. Да еще угождай их маменьке, будто мне и так мало работы. А они тут кричат как резаные. — Она повернулась, чтобы войти в дом. — А что до тебя, красотка… — Толстуха переключила свое внимание на Тамсин. — Так ты не очень тут воображай. Ты здесь никто… как ты посмела, негодяйка этакая, рыться в моей корзинке для шитья! Я же вижу, ты стащила у меня лоскуток для своей паршивой куклы! Смотри, как бы тебе не прижгли железом пальцы за воровство! — Она строго погрозила девочке. — Ну ладно, раз эта мелюзга не желает с тобой играть, я сама тебя развлеку. Возьми-ка песку и почисти решетку, вон как она закоптилась. — Гурда ткнула пальцем в сторону очага из крупных неотесанных камней, поверх которых лежала железная решетка. — Давно пора приставить тебя к делу. И смотри у меня, начисти ее так, чтоб сверкала. Днем я буду вытапливать нутряное сало из свиных потрохов, так мне лишняя копоть не нужна. Ступай, принимайся за дело.

* * *

Тем же утром, чуть позже, Тамсин сидела, спрятавшись за сараем. Костяной иглой она пришивала воротник и рукава к уже почти готовому кукольному платью. Сама кукла сидела у нее на коленях, и девочке даже не приходило в голову, что ей было бы удобнее шить, если бы она положила куклу рядом с собой. По обыкновению, Тамсин не прекращала мысленный разговор со своей единственной подружкой.

— Видишь, Нинга, мне осталось уже совсем немного. Сейчас кончу, и тогда тебе никакие сквозняки не страшны. Ты только погляди, какие замечательные рукава получились! Такого красивого платья ни у кого в деревне нет. У моей Нинги все должно быть самое лучшее!

Склонив голову из высохшей тыквочки, кукла будто прислушивалась к непроизнесенным словам девочки. Голова ее, сужающаяся кверху наподобие луковицы, не слишком была похожа на человеческую, но нацарапанные острием ножа глаза, нос и рот имели удивительно мрачное выражение, несмотря на то, что выглядели немного по-рыбьи.

— Ах вот где ты прячешься! Так-то ты платишь за доброту своей родне! — Старая Гурда неожиданно появилась из-за угла и напустилась на Тамсин. — Стыдись, неблагодарная! Вместо того чтобы выполнять что велено, ты тут забавляешься с куклой!

Девочка хотела удрать, но толстуха проворно наступила ногой, обутой в тяжелый башмак на деревянной подошве, ей на подол. Охаживая ее по голове и плечам все той же метлой, Гурда продолжила:

— Ты у меня вычистишь очаг, не сомневайся. Уж я-то за этим прослежу. Ты у меня бездельничать больше не будешь, заруби себе это на носу!

Тамсин отчаянно дернулась, на это раз ей удалось вырвать подол из-под ноги служанки, и она стремглав кинулась прочь, прижимая куклу к груди. Гурда сделала за ней несколько шагов и остановилась. Она угрожающе потрясла ей вслед метлой и, бормоча проклятия себе под нос, вернулась к большому медному котлу, в котором кипели свиные потроха.

Тамсин обежала вокруг дома и, поняв, что никто ее не преследует, села под старым ветвистым дубом. Дышала она тяжело, но не плакала. Немигающий взгляд ее бледно-голубых глаз был устремлен на далекое поле.

— Попало, да? — Вопрос Арля прозвучал почти робко. Руки он почему-то прятал за спиной. — Вот старая ведьма! Если бы она меня так, уж отец бы ей дал. А за тебя, получается, и заступиться некому. — Он подошел чуть поближе. Остальная ватага стояла хихикая в отдалении. — Зря я дразнил тебя давеча. Давай помиримся. Вот погляди, у меня есть для тебя подарок. — Он сделал еще несколько шагов, вынул руки из-за спины и показал девочке браслетик. — Видишь, это ракушки. Они издалека, с моря Вилайет. Когда-то в них жили маленькие улитки, потом они умерли, а из ракушек сделали браслет. Эти ракушки не простые, а волшебные. Если у тебя заболит спина или там лихорадка какая начнется, они тебя вылечат. Вот, Тамсин, возьми, это тебе.

Он держал браслет в вытянутой руке и терпеливо ждал. Девочка как завороженная смотрела на дешевую побрякушку. Куклу свою она совершенно механически развернула лицом к Арлю, чтобы та тоже могла видеть ракушки. Наконец она встала, не отрывая глаз от вожделенного браслета… Постояла еще некоторое время в неуверенности, сделала шаг, другой, третий и схватила его. В ту же секунду обманщик Арль вцепился в другую ее руку и закричал:

— Скорей, сюда!

В мгновение ока вся орава обступила Тамсин, пытаясь вырвать у нее из рук куклу. Это удалось маленькому юркому мальчишке по имени Аза. Он перекинул куклу Арлю, который помчался с ней к колодцу.

— Кидай ее в воду, эту уродину! Топи ее! — кричали дети.

Тамсин кинулась за ним со всех ног. Арль даже немного испугался, увидев ее лицо, и бросил куклу обратно Азе:

— Лови!

Аза прыгнул и поймал куклу в воздухе, и в этот же миг на него налетела Тамсин. Легкий худенький мальчишка не удержался на ногах и опрокинулся с куклой в колодец. Ребята замерли от ужаса.

Но почти тотчас же из колодца раздался вопль. Обступив сруб, они увидели, что Аза упал прямо в громоздкую деревянную бадью, которая, к счастью так и осталась висеть в колодце на расстоянии вытянутой руки от края. От резкого рывка журавль перекосило, и тонкий длинный шест заклинило намертво. Арль с ребятами немедленно извлекли беднягу, который продолжал кричать как резаный, — как выяснилось впоследствии, у него оказалась сломанной рука.

Тамсин перегнулась через сруб и достала со дна бадьи свою куклу. Не обращая внимания на непрекращающиеся вопли Азы, она бросилась бежать вокруг дома и тут же налетела на толстуху служанку, которая как раз отошла от очага, чтобы посмотреть, отчего ребята подняли такой крик.

— Ты куда бежишь? Что ты там опять натворила, отвечай! Немедленно прекрати вырываться, а не то хуже будет. Вот я тебе задам, если не будешь слушаться! Ты куда, негодница… Ой-ой-ой! А-а-а!..

Когда дети прибежали во двор, они увидели жуткую картину. Догадаться, что произошло, было нетрудно. Один из угловых камней, на который опиралась железная решетка очага, треснул от жара и раскололся. Стоящий на решетке котел с кипящим жиром опрокинулся, а Гурда, по-видимому, по несчастной случайности, как раз в этот момент оступилась в своих неуклюжих башмаках и упала прямо в продолжавшую бурлить и на земле жижу.

Скоро вокруг Гурды собралась вся деревня. Каждый предлагал свой способ облегчения мук несчастной, хотя она так кричала, что разговаривать было практически невозможно. Нескончаемый страдальческий вой умолк лишь к утру.

* * *

Арнулф Праведник, как его уже давно прозвали соседи, возвращался с поля усталой неуверенной походкой. Вся его поникшая фигура, казалось, выражала покорность судьбе. И мысли, что его угнетали, были намного тяжелее мотыги, которую он нес на плечах.

Нелегка крестьянская доля. Подготавливаешь семена, потом пашешь, потом сеешь, а еще поди угадай, чтобы не опоздать или, наоборот, не посеять слишком рано, потом дожди, засуха, вечный бич — вороны, прополка, еще прополка, уборка урожая, молотьба, продажа зерна, уплата налогов, и опять пора готовить семена, и опять эта каторга начинается сначала. И все на нем одном. Его старший сын Арль совсем мальчишка, когда еще он вырастет, чтобы помогать. А пока приходится нанимать работников: деньги им плати, а работают плохо, за всем приходится следить. Да еще домашнее хозяйство, дом.

С домом хуже всего. И непонятно, что делать. Началось это после смерти старой Гурды. А то и раньше, только тогда он не обращал на это внимания. Но больше так нельзя. Надо поговорить с девочкой, объяснить ей… Да, он решил, твердо решил поговорить с ней, и он поговорит.

Пошаркав подошвами у порога, Арнулф аккуратно поставил в угол мотыгу с налипшей на ней землей. Есть такая примета: принесешь с поля домой землю на мотыге — жди хорошего урожая. Арнулф прошел на кухню, поздоровался с молоденькой служанкой Иной. Она была настолько робка, что стеснялась отвечать ему даже на приветствие. Потом отправился в спальню, где лежала хворая жена. Поговорив с ней несколько минут, он поплелся в гостевую. В комнате находились четверо: два мальчика и две девочки. Трое сидели на полу у самого очага и тихо играли во что-то, четвертая, Тамсин, с куклой на руках устроилась чуть в сторонке. Она следила за игрой, но сама не принимала в ней участия.

— Дети, идите поиграйте на улице. Нет, Тамсин, ты останься. А вы, ребята, далеко не забегайте. Скоро ужинать. Ина вас позовет.

Троица безмолвно покинула комнату. Как они тихи и послушны, мелькнуло в голове у Арнулфа. Крик подняли бы они еще недавно, если бы он вот так велел им выйти. Принялись бы препираться, попытались изобрести какую-нибудь увертку, а если бы и вышли, обязательно постарались бы подслушать. Да и вообще, каким шумными и веселыми они были раньше.

— Тамсин, подойди ко мне и встань здесь, у огня. Я специально пришел сегодня домой пораньше, чтобы отослать детей на улицу, пока еще не стемнело, и поговорить с тобой наедине. — Он уселся на свой любимый стул, обитый оленьим мехом, и подождал, пока Тамсин не подошла и не встала перед ним.

— Тамсин, я решил поговорить с тобой, потому… потому что в доме нашем стало неладно. Мы живем теперь не так, как жили прежде, и не так, как живут и сегодня наши соседи. Я знаю, ты все молчишь, но, мне кажется, ты понимаешь нашу речь… Сейчас я скажу тебе, а ты дай мне ответ, словом или знаком. — Он тряхнул головой. Тирада, конечно, прозвучала крайне нелепо.

— Тебе очень тяжело, я знаю. Ты пришла к нам в дом, пережив такое ужасное горе. — Арнулф ни за что не смог бы заставить себя впрямую заговорить о страшной смерти родителей Тамсин. — Бог даст, никогда ничего подобного не случится в нашей деревне. — Он с искренним смирением склонил голову.

— А теперь, после этого кошмарного случая с Гурдой, упокой Амалиас ее душу, в доме стало еще хуже. Моя жена, твоя мачеха, она и так никогда не отличалась хорошим здоровьем, ну а с тех пор, как погибла Гурда, сдала окончательно. Нам еще повезло, что у нас есть Ина. Ты знаешь, что твоя мачеха почти не встает с постели. Наш деревенский знахарь Урм велел давать ей в три раза больше настойки лотоса, чем раньше. А у нас здесь эта настойка ой как дорого стоит. А сколько пришлось заплатить за лечение руки Азы… — Арнулф посмотрел на девочку, но тут же опять перевел взгляд на огонь. — Еще хочу сказать тебе про браслетик из ракушек. Я знаю, как он тебе достался. Арль очень глупо поступил, придумав всю эту историю, но он не имел никакого права дарить его тебе. Я вижу, из него вышли чудные бусы для твоей куклы, но, понимаешь ли, он принадлежал… принадлежит моей жене, и, если она его хватится, будет очень неприятно… Если бы ты могла вернуть его… — Арнулф умолк, не решаясь протянуть руку к кукле. — Я знаю, ты отдашь его сама, — промямлил он немного погодя, — но хватит об этом. — Он хрипло откашлялся.

— Мы приняли тебя в свой дом. Мы пожалели тебя, ведь твои родители находились в родстве с моей женой, а других близких у тебя нет. Если бы только боги не сразили их такой страшной смертью… — Он покачал головой, слова застревали у него в горле. — Но почему-то они это сделали. Почему, мы никогда не узнаем. — Он тяжело вздохнул. — С тех самых пор ты не произнесла ни слова. Поверь, я понимаю, как тебе невыносимо тяжело. От старой жизни у тебя не осталось ничего, кроме этой куклы… — Нам всем очень-очень жаль тебя. — Арнулф заставил таки себя посмотреть на девочку. Он протянул руку, желая погладить ее по голове, но Тамсин отшатнулась. Арнулф опять тяжело вздохнул и продолжал: — Знаешь, мне кажется, что ты зря молчишь. От твоего молчания никакой пользы, только всем плохо. И соседям это не нравится, уже поползли какие-то слухи, а в такой маленькой деревне, как наша, это совсем нехорошо. — Он устало потер лоб рукой.

И про куклу твою тоже люди болтают всякое. А мне кажется, что твое молчание и кукла как-то связаны, что ты молчишь из-за куклы. И еще мне кажется, что на наш дом пало проклятье богов, так в нем стало тяжко жить. — Арнулф надолго замолчал, собираясь с духом.

— Я думаю, — сказал он наконец, — тебе следует отдать мне свою игрушку. Она из прошлого, пойми, а тебе надо постараться забыть прошлое. Дай мне ее. Может, тогда ты будешь говорить и играть, как остальные дети. Я ее не обижу, ты не бойся. Отнесу в поле, туда, где мы оставляем подношения нашим богам, чтобы они были к нам милостивы, и похороню ее там. Отдай, и опять все станет хорошо.

Он потянулся, намереваясь взять у девочки игрушку. Тамсин не попятилась. Напротив, она резко выбросила руку вперед, так что кукла оказалась в нескольких дюймах от лица Арнулфа.

— Не прикасайся ко мне и не оскверняй меня, — послышался голос. Арнулфу почудилось, что он исходит от куклы, но, должно быть, все-таки это говорила девочка, хрипло и злобно. — Иначе твои окровавленные кости окажутся на том поле, где вы оставляетe подношения богам!

Тамсин убрала руку, снова привычно обняла куклу и безмятежно воззрилась на Арнулфа, будто ожидая ответа.

Ее отчим отвалился на спинку стула. На лбу у него сияли капли пота. Руки заметно дрожали. Он был бледен как смерть.

— Я понял, — сумел наконец выдавить он. — Все будет так, как ты пожелаешь…

Глава IV ПОБЕГ В НИКУДА

Когда Конан пришел в себя, солнце ласково светило с небес. Он лежал на песке у самой кромки воды, на берегу быстрой говорливой речки. Маленькие шаловливые волны щекотали киммерийцу пятки. Река сорвала с варвара и набедренную повязку, и мешочек с золотыми самородками. Солнце пригревало сверху, но влажный песок холодил кожу. Конан с трудом пошевелился и заставил себя отползти подальше от воды на сухое место. Там он перевернулся и сел. Все тело ломило, от синяков и ссадин на нем не было живого места, но руки и ноги, хоть и казались одеревеневшими навеки, тем не менее были целы и действовали. У самого берега он увидел борозды и ямки — теперь он припомнил, что вроде действительно выползал на берег этой тихой заводи, только когда же это было? Если судить по ощущениям, то времени прошло предостаточно.

Конан посмотрел вокруг. Нигде ни малейших признаков человека. Справа от него в подмытых корнях сосны запутались куски дерева, ветки и водоросли. Выше начинался склон, поросший кустарником. На противоположном берегу реки невысокие холмы перемежались с ложбинами: лес, луга, скальные гряды и опять лес, насколько хватало глаз. Там, где он сидел, река слегка замедляла свой бег, и это была именно река, довольно широкая и полноводная, такая река могла унести обессилевшего пловца далеко, очень далеко.

Если судить по положению солнца, сейчас было около полудня. Та часть реки, что попадала в поле зрения, получалось, текла с севера на юг. Это ни о чем не говорило, киммериец так толком и не понял, где находится. Ведь реки вблизи Кезанкийских гор текли либо с запада на восток, либо с востока на запад. Однако никаких высоких скал, покрытых снегами, он не видел, во все стороны — лишь убегающие вдаль холмы.

Еще раз внимательно оглядевшись по сторонам и не обнаружив поблизости ничего живого, Конан вошел в реку, умыл лицо, окунул в воду голову и энергично потер ее, пытаясь смыть набившийся в волосы песок. Потом он попробовал по вкусу воды догадаться, откуда она течет. Не чувствуется ли в ней медяная суровость гиперборейских снегов? Не отдает ли она торфяниками тундры? А может, к ней пришиваются воды серных источников Кезанкийских гор? Конан ничего не смог определить. Вода была чистой, без малейшего привкуса… как, впрочем, и в подземной речке, которая текла через "золотой" карьер.

Куда же он все-таки попал? Насколько далеко унесла его река? Если бы он только хоть приблизительно знал месторасположение проклятого карьера, уж он как-ни-будь сумел бы сейчас сориентироваться. С его опытом путешественника не так уж ни было бы и трудно. Ну а теперь, если он, например, отправится вниз по течению, куда приведет его река? Сольется ли она с величественной Данибос, на которой стоит Саргосса, столица Бритунии? Или, повиляв, исчезнет в пустынях Заморы, не дотянув до Шадизара каких-нибудь ста миль? А может, она будет вести его день за днем, Месяц за месяцем и приведет в конце концов к северной оконечности моря Вилайет, туда, где оно такое мелкое и такое соленое? А может, в Коринфию? Догадаться невозможно, Ну а если попробовать решить эту загадку с другой стороны… Вот, скажем, сколько времени его могло нести вниз по течению? Река быстрая, довольно глубокая, так сколько же времени прошло, пока его не прибило здесь к берегу? Уж во всяком случае, не целый день, ведь он бросился в подземный поток утром. Значит ли это, что он находится сравнительно недалеко от карьера?

Повернувшись на другой бок, Конан впервые обратил внимание на корягу, по-видимому недавно застрявшую здесь на мелководье. Что-то смутно шевельнулось у него в памяти. Толстый обрубок сосны в человеческий рост длиной, обломанные ветки торчат во все стороны, желтоватая кора не успела еще даже просохнуть на солнце. Конану показалось, будто он помнит, как цеплялся за эти самые обломки сучьев, как держался за них мертвой хваткой бесконечно долгое время… Он задумчиво потер ссадины на груди. Да, почти наверняка он плыл на этой коряге. Конан потряс головой, вспоминать дальше не было смысла: ведь если так, то его могло нести сколько угодно времени, он не имел ни малейшего представления, сколько пробыл без сознания.

Ну да ладно, обо всем этом он может подумать и попозже, а сейчас надо позаботиться о еде. Конан вдруг почувствовал, что буквально умирает от голода, и вскочил на ноги. Его резкое движение вспугнуло павлина, который суматошливо вспорхнул из-за соседнего куста и полетел через реку. Конан разочарованно проводил его взглядом. Впредь следует быть осмотрительнее, — для того чтобы выжить, ему придется приложить немало усилий.

День был тихий и теплый, негромко журчала вода, щебетали птички, порхая с ветки на ветку, в траве стрекотали кузнечики, жужжали пчелы. Чуть дальше на берегу виднелись следы антилопы. Это его порадовало, но он знал, что если есть дичь, то, значит есть и те, кто на нее охотится, а он сейчас совершенно не был готов к встрече с любым мало-мальски серьезным хищником.

Конан решил для начала заняться рыбной ловлей. Чего-чего, а рыбы здесь было много. Он прошел немного вверх по течению до места, где недалеко от берега лежал большой гранитный валун. Бесшумно войдя в реку, он остановился и нагнулся, вытянув вперед руку ладонью вверх, так что над поверхностью воды осталась одна его голова. Теперь следовало замереть и ждать, пока кто-нибудь не приплывет Конан слегка шевелил пальцами, он знал, что рыба любит стоять в воде неподвижно, едва шевеля плавниками, особенно там, где какое-нибудь небольшое препятствие создает слабые завихрения в ровном потоке воды.

Ждать пришлось не слишком долго, Конан даже не успел замерзнуть. Большая серебристая форель, гибко вильнув хвостом, выплыла из тени валуна и расположилась прямо над ладонью Конана. Он затаил дыхание, напрягся и мощным взмахом руки выбросил форель на песок. В два прыжка он очутился на берегу и, схватив прыгающую рыбину, поднес ее ко рту, потом одумался и начал искать глазами камень, чтобы разбить ей голову и прервать ее мучения до того, как вонзит зубы в сочную плоть.

Форель была не из маленьких, однако она лишь разожгла аппетит Конана. Он опять полез в воду и долго стоял там, неподвижно согнувшись, но больше никто к нему не приплыл. Тогда он нашел другое место и в течение часов двух поймал сначала очень большую форель, которая сумела ускользнуть от него в последний момент, а потом еще одну, поменьше. Когда он доел ее, то был все так же голоден, только ко всему прочему еще продрог до костей.

Тогда Конан пошел вниз по течению реки к полувысохшей старице, которую он приметил раньше, надергал там сладкого болотного лука и пристроился в расщелине скалы, смотрящей на юго-запад. Солнце стояло низко и уже почти не грело, зато скала была теплой, и рядом с ней было не холодно. Конан жевал лук и проклинал свое невезение. Правда, первую форель он поймал быстро, но потом счастье ему изменило, и в результате теперь, после по-дурацкипроведенного дня, так толком и не насытившись, ему надо искать убежище на ночь, потому что ночью на охоту выйдут хищники, а он совсем не расположен с ними встречаться, пока не смастерит себе хоть какое-то оружие. Конечно, если бы у него был огонь, тогда он мог бы не только отпугнуть зверье, но и не замерзнуть ночью.

Однако делать было нечего, и Конан отправился искать себе хотя бы относительно безопасное прибежище. Обследовав скалу (она спускалась прямо в реку), где вброд, чтобы прервать свой след, где карабкаясь по голым камням, он нашел наконец подходящую щель. Ее дальний конец был завален большими глыбами, наверх уходила отвесная стена, чуть ниже росли кипарисы, — Конан решил, что их пушистые кроны частично предохранят его от поднимающегося от реки тумана. Ну а если какой-нибудь зверь все же решит напасть, то хищнику придется иметь дело с загнанным в угол опасным противником.

Конан нарвал с ближайшего дерева пахучих и устелил ими землю — получилась постель. Потом он сложил в кучу изрядное количество камней — будет чем кидаться в случае нужды. Большая сучковатая палка послужит ему дубинкой, если придется схватиться вплотную. Конан еще раз спустился к реке, прикидывая, что ему еще может понадобиться, и вдруг услышал, как на противоположном берегу треснула ветка. Он вгляделся в сгущающийся сумрак и увидел красавца оленя, который вышел к берегу напиться. Конан схватил голыш с кулак величиной и с силой запустил его, метя в голову зверя. Увы, бросок оказался неудачным. Камень отскочил от ветвистого рога, не причинив оленю никакого вреда. Раздался дробный топот удаляющихся копыт и треск ломающихся веток, через мгновение испуганное животное скрылось из виду. Вообще-то Конан мог бы переплыть реку и пуститься за ним в погоню, но охотиться на такого гиганта безоружным было просто глупо.

Конан вернулся в свою щель, растянулся на ветках и, едва успев закрыть глаза, уснул крепким сном.

* * *

Ночь прошла без происшествий. Время от времени Конан на миг просыпался, услышав либо крик совы, либо далекий вой волков, но он легко определял происхождение всех звуков, поскольку был привычен к лесной жизни, и они не пугали его, как могли бы испугать горожанина, который трясся бы до утра от страха, ожидая нападения неизвестного зверя. А Конану даже не приходилось полностью просыпаться, чтобы оценить степень опасности. Нет, разбудила его ночью не боязнь нападения какого-то хищника, а холод, сырость и обыкновенные комары. Очнувшись от первого глубокого сна, Конан понял, что сделал ошибку, расположившись на ночь в этой гнилой дыре, словно притягивающей весь речной туман. Кожа у него зудела, и он продрог как собака, здесь было не теплее, чем в гиперборейской гробнице. С большим трудом Конан заставил себя встать, ему вовсе не улыбалось пробудиться завтра вялым, ослабевшим, с одеревенелыми мускулами. Он подхватил дубинку и начал карабкаться вверх по утесу. Это оказалось не так уж трудно, луна светила вовсю. Вскоре он очутился на широком уступе, частично прикрытом ветвями росшей внизу сосны. Воздух здесь был сухой, и сама скала, казалось, еще не успела остыть за ночь, никакого сравнения с промозглой сыростью облюбованной им ранее щели. Конан сгреб в сторону камни и шишки и улегся на мягкие сосновые иглы досыпать.

* * *

Утром светило солнце. В небе — ни облачка, распевали проснувшиеся птицы, откуда-то сбоку раздавался хруст — бурундук лакомился сосновыми шишками. Конан сел, потянулся и стряхнул с себя налипшие иглы.

Со своего высокого уступа ему видна была река, текущая в широком каньоне приблизительно в южном направлении. На востоке местность была холмистой, роскошные луга перемежались небольшими густыми рощицами. Там и сям блестели озерца, от которых поднимался легкий туман. И нигде ни малейших признаков жилья: ни дыма от костра очага, ни возделанных полей, ни каких-либо примет присутствия человека.

Оно и к лучшему, мелькнуло в голове у Конана. мест здесь выжить, а без людей это будет для разнообразия даже приятнее.

Справа от Конана, на запад, ландшафт был гористый, кое-где вздымались довольно крутые скальные гряды, хотя не было ни одной мало-мальски заметной вершины, которую он мог бы признать. (Ему не раз приходлось видеть военные мчи и карты караванщиков.) Но что же все это могло означать? Неужели он, сам не зная того, пересек Кезанкийские горы? Неужели его тюремщики — или это был подземный поток? — каким-то невероятным образом перенесли его на восточную сторону водораздела, оставив позади высокие снежные пики тянущегося с севера на юг хребта? Но если так, если его действительно забросило за пределы хайборийского мира, тогда на то, чтобы вернуться обратно, могут уйти годы, а не то дсятки лет. Остается, конечно, некоторый шанс, что он все-таки находится по западную сторону гор, в каком-то забытом богами медвежьем углу, куда не ступала нога человека. В любом случае его жизнь никак нельзя назвать скучной или однообразной.

Конан сидел на уступе, греясь на солнышке, как ящерица, и все ломал себе голову над тем, где же он находится, и вдруг его поразила неожиданная мысль: а почему он, собственно, так рвется обратно? Кто его там ждет? Кому он там нужен? Спору нет, за годы странствий он сошелся со множеством людей, и у него там не счесть друзей-приятелей, но все они такие же, как он, скитальцы, перекати-поле, и, кроме того, сколько раз за последнее время ему приходилось круто менять свою жизнь, хотя, безусловно, ему еще никогда не приходилось начинать все заново так, как сейчас, — голому, безоружному и находящемуся неизвестно где.

Думая о друзьях, Конан, само собой разумеется, прежде всего вспомнил о Тжае, покоящемся на дне подземной реки. Тжай мертв. Киммериец собственными глазами видел его труп. Тогда зачем вообще возвращаться мыслями к "золотому" карьеру? Ну есть где-то карьер, так что же? Он может всю жизнь разыскивать его, а если найдет, то зачем? Для того чтобы отомстить или чтобы разбогатеть? В том мире, в котором он сейчас очутился, из мести рубашки не сошьешь, а золотом не позавтракаешь. Так или иначе, в настоящий момент он не может отправляться куда бы то ни было. Сначала надо подготовиться. Пожалуй, это его последнее приключение сулит ему немало новых, еще не изведанных ощущений. А почему бы и нет? Ведь по натуре он искатель приключений, как же может он отказаться от такого замечательного приключения и заодно не проверить лишний раз свои силы, в которых он, впрочем, не сомневался. Итак, решено, он останется здесь, стряхнет с себя старую жизнь, как ящерица сбрасывает старую кожу.

Конан спустился к реке. На этот раз удача ему сопутствовала, и очень быстро он выловил две форели, одну маленькую, а другую очень большую. После этого он накопал съедобных корешков, а завершил свое пиршество спелой земляникой. Насытившись, Конан занялся поисками кремней и вскоре нашел несколько подходящих обломков. Как ему не хватало ножа! Если бы у него было стальное лезвие, он смог бы без труда высечь искру и разжечь костер, а костер… да, костер — это так много: защита от хищников, тепло, возможность вскипятить воду, поджарить мясо или рыбу. Ну да ладно, в настоящий момент перед ним стояли гораздо более насущные проблемы.

Конан поднялся на плоскую вершину утеса, прихватив с собой кремни и продолговатый голыш мелкозернистого гранита. Выбрав лучший из кремней, он принялся методически обтесывать его при помощи голыша, служившего ему чем-то вроде молотка. Голубоватый кремень легко поддавался обработке, надо было только не спешить. Тонкие до полупрозрачности осколки один за другим отскакивали от поверхности камня, который постепенно приобретал все более правильную форму — Конан вытесывал топор.

Работая, киммериец пытался подражать ловким свободным движениям стариков из его родной деревни, которые в годы его детства занимались изготовлением топоров, ножей, наконечников для стрел и дротиков, скребков и много чего другого, необходимого в повседневной жизни. Юность этих людей приходилась на те времена, когда в Киммерии не было еще появившихся позже стальных клинков из Аквилонии. Конан помнил, с какой изящной легкостью они работали. Казалось, им ничего не стоит заострить затупившийся скребок или придать нужную форму ножу с обломившимся кончиком. Кстати говоря режущая поверхность ножей и прочего намного острее стальной, хотя каменные орудия, конечно, несравненно более хрупкие. Тем не менее, каменный топор запросто разрубал даже относительно крупные кости, не говоря уже о любой самой толстой шкуре.

Конан очень старался, но ему явно недоставало умения. Уже под конец, когда работа была почти сделана, одним неловким ударом он уничтожил плоды нескольких часов труда. Проклиная всех известных и неизвестных богов, Конан вновь принялся обтесывать кремень, но гораздо быстрее и увереннее, чем раньше. То, что у него получилось в результате всех его стараний, лишь отчасти напоминало искусные изделия деревенских мастеров, но пользоваться топором можно — и это главное. Конан с сожалением посмотрел на свою дубинку. Пока что ему нечем было прикрепить топор к рукоятке. Придется бить им, держа в руке. Первый удар должен быть смертелен, потому что второй раз нанести его будет трудно: запачканный кровью камень скользит в руках.

Взяв топор, дубинку и осколок кремня, который мог сгодиться в качестве ножа, Конан отправился вниз по реке. Нести все это было неудобно, но он надеялся в скором времени приспособить для этой цели что-нибудь практичное. Выйдя на луг, Конан заметил кролика, который лакомился молодыми листьями одуванчика. Киммерийцу удалось подобраться к нему довольно близко, поскольку его шаги заглушало журчанье воды, но брошенная палка стукнулась о пустую кочку. Кролик ускакал, пока палка еще только летела по воздуху. Зато павлину с голубым хохолком на голове повезло гораздо меньше, его Конан подшиб прямо в воздухе.

Обглодав последнюю косточку, повеселевший киммериец двинулся дальше. Ему непрерывно попадались следы многочисленных животных, особенно много их оказалось в том месте, куда они ходили, по-видимому, на водопой: антилопы, буйволы, волки, медведи, рыси… Конан постарался побыстрее миновать этот опасный участок пути. Зато на опушке леса он обнаружил, что искал, — еще теплые катышки оленьего помета. Внимательно осмотрев все вокруг, Конан определил направление, в котором ушел олень, и побежал за ним, внимательно глядя под ноги, чтобы не сбиться со следа. Он не особенно спешил, потому что знал, что мало-мальски тренированный человек выносливее любого оленя. Разумеется, тот может бежать быстрее, но бежит он рывками, на относительно короткие расстояния, а потом устает и замедляет бег, а то и вообще останавливается, пока охотник опять не спугнет его. В конце концов олень либо в изнеможении упадет, либо решит принять бой, и тогда уже исход схватки решит сила, быстрота, ловкость охотника, ну и, конечно, оружие.

Пока же главным было не сбиться со следа, быть готовым к неприятным сюрпризам и, что важнее — не повредить ноги. Подошвы его ног, безусловно, достаточно огрубели за время работы в карьере, да и раньше ему приходилось немало ходить босиком, однако с бегу по всем этим камням и колдобинам он был еще не вполне готов. Поэтому ему приходилось не только замечать сломанные веточки, примятые травинки, вывернутые камни, но и непрерывно смотреть, суда поставить ногу.

Конан услышал оленя раньше, чем увидел. Должно быть, тот почуял его запах и резко прибавил ходу. Когда киммериец выскочил на очередную лужайку, он увидел лишь качающиеся впереди на другом се конце ветки кустарника и уловил удаляющийся стук копыт. Судя по глухому тяжелому стуку и по размеру отпечатков копыт, перед ним был матерый самец.

Конан припустил вдогонку и через некоторое время удостоверится в правильности своей догадки: олень и вправду был очень крупным, с большими ветвистыми рогами. Завидев киммерийца, он устремился вверх по склону, прыгая через лежащие на земле стволы деревьев и с шумом продираясь сквозь кусты. На каменистом гребне холма Конан потерял его след. Руководствуясь скорее интуицией, чем какими-либо признаками, киммериец пустился бежать вниз по неглубокой ложбине. Спустя короткое время он услышал справа стук копыт о камень. Конан кинулся на звук, но больше ничего не было слышно, а перед ним оказалась большая каменистая осыпь. Киммерийцу пришлось остановиться, чтобы обследовать ее. Олень куда-то исчез, и следов не найти. Конан спустился по склону и очутился на широкой солнечной поляне. С первого взгляда казалось, что олень через нее не пробегал:,трава нигде не примята и едва заметно колышется под слабым ветерком. Конан призадумался. Олень мог войти в лес на противоположной стороне поляны, обогнув ее каким-нибудь краем, и для того, чтобы найти это место, понадобится время. Олень успеет отдохнуть, и его опять придется долго гнать, покуда он снова не устанет.

Внезапно в лесу застрекотала какая-то птица и перепорхнула с места на место: наверняка ее спугнул олень. Когда Конан опять догнал животное, пот катился с киммерийца градом, пряди черных влажных волос то и дело падали на глаза, грудь ходила ходуном, сердце гулко стучало в груди. Но и олень чувствовал себя не намного лучше. Завидев Конана, он поскакал прочь, но прыжки его были уже не такие легкие, как раньше, и он почти сразу налетел на небольшое деревце, что тоже говорило о его возросшей усталости.

Если откровенно, Конан не был вполне уверен в исходе завершающей схватки. Оленьи рога — грозное оружие, не говоря уже о тяжелых копытах и длинных крепких зубах. Конан ничуть не возражал бы, если бы олень не был таким большим. Или, на худой конец, у него был бы лук и он мог бы ранить его до того, как придется сойтись один на один. Но в прошлом ему удавалось справляться с подобными хоть и бывал он иногда вооружен лишь кинжалом. Так неужели сейчас он не одержит верх, имея дубинку и каменный топор, — когда это столь для него важно?

Олень карабкался на каменистый склон, оскальзываясь и спотыкаясь. Киммериец ощутил мускусный запах — запах страха, охватившего напуганное животное. Он был так близко от оленя, что даже подумал, не попробовать ли дотянуться и ударить его дубинкой по задним ногам, но не сумел подобраться вплотную и даже отстал немного. Олень оказался на вершине раньше его, мгновенно исчезнув из виду.

Конан преодолевал последние футы, от возбуждения он забыл про усталость. Внезапно сверху донесся какой-то хруст, короткий жалобный стон, и нечто огромное — Конану показалось, будто у него под ногами дрогнула земля, — метнулось в сторону. Однако киммериец не успел разглядеть, что именно

Когда он влез наконец на вершину, она была совершенно пуста. Олень словно сквозь землю провалился. Если бы не кровь, оросившая траву, можно было бы подумать, что его здесь вообще не было. Тщательно осмотрев все вокруг, Конан не нашел совершенно никаких следов. И крови больше нигде тоже не было. Уж не унесла ли его какая-то громадная птица? А если неведомый хищник преследовал оленя (а может, и его самого?), то почему он ничего не заметил? И сколько времени это продолжалось?

А вдруг это дело рук человека? Может, кто-то поставил хитрую ловушку и олень в нее угодил? Но нет, какая там ловушка! Ничего похожего рядом не было. Колдовство? Возможно… Конана прошиб холодный пот. Из охотника он превратился в дичь.

Теперь уже от него исходил запах страха. Нельзя допустить, чтобы кто бы то ни было почуял этот запах. Немедленно к реке мыться.

Глава V ДЕНЬ НАРЕЧЕНИЯ

Тамсин заговорила на четвертый год своего пребывания в деревушке Содграм. Как ни удивительно, случилось это во время одного из бритунийских религиозных праздников, Дня Наречения. Если бы впоследствии дела пошли по-другому, вернувшуюся к Тамсин способность говорить можно было бы счесть благодеянием, оказанным самым почитаемым богом Бритунии Амалиасом несчастной сиротке.

С тех пор как родители Тамсин погибли, прошло уже много времени, и она сильно вытянулась, превратившись в стройного гибкого подростка Она была освобождена от работы в поле, на скотном дворе и в доме, хотя все ребята ее возрасти уже давно были приставлены к делу. Соседи считали, что Арнулф жалеет девочку. В свои двенадцать лет Тамсин ничем не походила на деревенских детей: кожа ее продолжала оставаться белой, руки не были обезображены работой на улице в любую погоду, походка сохранила грациозность. Она носила не грубые деревянные башмаки, а легкие туфли, которые достались ей от мачехи — та редко когда вставала с постели. Еще она отдавала Тамсин свои платья, которые были, конечно велики, но почему-то очень хорошо смотрелись на девочке. Волосы Тамсин из льняных превратившись в темно-рыжие.

Любителям совать нос в чужие дела всегда находилось что сказать о домочадцах Арнулфа.

— Жена-то у Арнулфа и не больна вовсе. Просто ей нравится изображать из себя хворую да попивать настойку из лотоса. А сам он хоть и заслужено прозывается Арнулф Праведник, но ведь дурак дураком, верит ей, а она и рада. Да еще с девчонкой не умеет справиться, боится он ее, что ли? Давно уже пора бы вправить мозги этой бездельнице.

Вскоре, однако, деревенские стали примечать, что если кто дурно говорил о домашних Арнулфа, на него либо нападали чирьи, а то вдруг, ни с того ни с сего, случались колики или еще что в этом роде. И постепенно сплетни утихли.

По всему было видно, что самой Тамсин, кроме платьев мачехи и лент, которыми она подвязывала волосы, ничего не надо. Зато если ей в руки попадалась какая-нибудь побрякушка, она непременно доставалась кукле, которую Тамсин по-прежнему везде таскала с собой. Она плела для нее венки и гирлянды из цветов, на шее у куклы висели бусы из дерева, камня и кости, а иногда и более дорогие украшения из сундучка с приданым ее мачехи. В деревне сначала насмехались над куклой, но печальный опыт быстроо отучил их от этого.

Тамсин, несмотря на свою немоту, была любознательным ребенком. Ее интересовало, как растут и зачем нужны разные растения, привычки диких и домашних животных, она следила, как сменяются времена года, и подолгу глядела в звездное небо. То, что она не говорила ни слова, казалось, еще сильнее обостряло ее наблюдательность. Течение деревенской жизни Тамсин тоже не оставляла своим вниманием. Она часами могла смотреть на то, как работают люди, и всегда слушала их разговоры.

Со временем соседи привыкли к этой ее манере и мирились с ней, главным образом, потому, что в присутствии Тамсин их дети вели себя тише воды ниже травы.

Больше всех помогал Тамсин получить ответы на интересующие ее вопросы старый деревенский знахарь Урм. С первых же дней жизни в Содграме девочку тянуло к нему как магнитом. Она увидела его впервые, когда он пришел навестить больную жену Арнулфа, и с тех пор не проходило и дня, чтобы Тамсин не зашла в его домик под соломенной крышей в конце деревни. Люди не раз видели, как Урм говорит и говорит ей что-то. Вдвоем — или втроем, если считать куклу, с которой не расставалась Тамсин, — они бродили по окрестным лесам и болотам, собирали какие-то травы, выкапывали корешки, а потом в хижине Урма сушили, растирали, выпаривали — готовили целебные снадобья, и Тамсин была его неизменной помощницей. Разговаривала ли она с ним или молчала, как с другими, 'никто не знал, но Урм почему-то не сомневался, что она его понимает, и учил ее всем премудростям своего ремесла. Старик знахарь был единственным ее другом.

Но злой рок словно преследовал Тамсин: ее учитель сгорел в своей собственной хижине. Никто не знал, где была девочка, когда начался пожар, может, даже вместе с Урмом, но она успела вовремя выскочить, а он не сумел. А может быть, предчувствуя беду, она прибежала к его дому, когда было уже поздно. Один из соседей увидел в окно, как хижина Урма вспыхнула словно свечка. Он выскочил на улицу, а Тамсин уже стояла там, беспомощно глядя на пламя и прижимая к себе куклу лицом.

— Небось сначала высосала из него все, что он знал, а потом, паршивая девчонка, и подожгла сама, — высказала предположение одна старуха, но той же зимой ее принялась трепать лихорадка, и до весны она не дожила. И снов никто не осмеливался вымолвить слово против Тамсин.

Следует отдать девочке должное: после того как огонь угас, именно Тамсин пошла на пепелище (деревенские почему-то робели) и отыскала обгоревшие кости Урма. Она сложила их в сундучок из благородного кедра, и потом его долго можно было видеть в и сарае за домом Арнулфа, куда Тамсин стала приносить собранные ею травы. А еще она разыскала на пепелище ковчежец, который Урм всегда носил на шее, и с те: пор он всегда был на кукле Тамсин — еще одна дань памяти ее учителю и другу

Да, не зря Тамсин проводила столько времени со старым знахарем. Теперь, когда его не стало, она как-то очень естественно заняла его место. Ей не составило труда приготовить мазь и сделать лечебный пластырь для одной из соседок, когда ту замучил кашель. Она даже самая прилепила этот пластырь ей на спину, ловко управляясь одной рукой. Левой она держала свою куклу. А когда куница повадилась таскать кур у одного крестьянина, живущего на краю деревни, у нее нашлось все необходимое для составления ядовитой приманки, и эта приманка сделала свое дело

Лишь одним отличались ее методы от методов старого Урма: к удивлению всех, она никогда не бралa платы за лечение сразу, она всегда выжидала какое-то время, пока снадобье не подействует, и лишь тогда являлась за вознаграждением. Ну, а свою мачеху она лечила, конечно, даром. Насобирала по болотам каких-то корешков, и вскоре новая микстура была готова Но что самое поразительное, ей удалось добился того, чего не сумел Урм: она таки вылечила несчастную. И при этом не покупала никаких порошков у проезжих торговцев, так что сэкономила Арнулфу кучу денег, в доме же наконец воцарился мир и покой.

Официальная религия проявляла гибкость по отношению ко всем этим бесчисленным целителям и знахарям, удовлетворяющим нужды темных невежественных крестьян. Разумеется, все они были обязаны признавать главенство величайшего из богов — бога Амалиаса, но в остальном предоставлены сами себе. У жрецов хватало забот и без них: войны, засухи, мор, а кроме того, толкование видений короля Тифаса, когда он излишне увлекался и бражничал днями напролет, после чего ему начинало мерещиться неизвестно что.

Вот почему жрецы лишь в исключительных случаях проявляли интерес к целителям из глухих деревушек, затерянных в лесах и болотах бескрайней Бритунии. И знахари, и их подопечные в общем и целом предпочитали своих местных богов главному богу страны — Амалиасу. Впрочем, некоторые из целителей для вида носили на себе амулеты и талисманы, наподобие тех, которыми пользовались столичные жрецы, а кроме того, использовали его имя в заклинаниях и заговорах. Другие не утруждали себя и этим, благодаря чему, если возникала нужда, на них всегда можно было свалить любую неприятность и казнить в назидание прочим, для того чтобы отвлечь внимание бритунийцев от какой-нибудь насущной политической или религиозной проблемы. Удобно, когда есть под рукой человек, которого в любой момент можно отправить на костер или повесить.

Представители официальной религии, ее верховные жрецы снисходили до простого люда лишь во время традиционных ежегодных празднеств, одним из которых был День Наречения. В этот день в деревню приезжал жрец, благословлял всех детей, достигших соответствующего возраста, и вносил их имена в церковные регистры, после чего они считались достигшими совершеннолетия и могли впоследствии вступать в брак.

Когда в местности, где находилась деревушка Содграм, было объявлено о приближении Дня Наречения, законопослушный Арнулф внес имена своих детей, а также имя Тамсин в список. Девочка по-прежнему не разговаривала, поэтому трудно было узнать об ее отношении к этому событию, но, судя по всему, она не имела ничего против и была готова подвергнуться обряду Наречения вместе с другими детьми.

Верховного жреца, осуществляющего надзор над Содграмом и еще полусотней таких же убогих деревушек, звали Эпиминофасом. В его жилах текла кровь благородных коринфийских семейств, он имел бледное одутловатое лицо и смазывал волосы оливковым маслом. Эпиминофаас жил в городе Ерваш, столице провинции, и его очень мало волновало, что происходит за городским стенами. По мере того, как доходы его увеличивались, а состояние росло, он все реже и реже оправлялся в утомительные поездки по вверенной ему провинции. Но недавно до него дошел слух, что где-то в глухомани, в одной поднадзорных деревень, объявилась юная целительница, которая настолько молода, что даже еще не подвергалась церемонии Наречения. А кроме того, с интересом услышал Эпиминофас, что она поразительно хороша собой.

Что ж, ситуация самая обычная: либо эта новоявленная знахарка покорится и подтвердит свою приверженность дoгмaтaм истинной веры, либо нет, тогда Эпаминофасу придется вразумить упрямицу.

И то и другое его вполне устраивало. В первом случае возвеличивалось имя Амалиаса, ну а во втором… что же, Эпиминофас ничуть не против наставить на путь истинный заблудшую красавицу девственницу, даже если на это понадобится много времени. Он, пожалуй, даже чувствовал в себе к этому призвание.

Поэтому почтенный служитель храма Амалиаса и решил самолично присутствовать на церемонии Наречения в этом отдаленном краю своей провинции. Его несли туда в позолоченном паланкине восемь прислужников, здоровых, крепких парней, натренированных не только для помощи при выполнении религиозных обрядов, но и способных защитить своего господина в случае возникновения каких-либо осложнений.

Местом для проведения ритуала был избран Аббас Долмиум, святое место, находящееся примерно на равном расстоянии от прочих деревушек. Но главным здесь было не удобное расположение храма, а именно его святость. Грубо обтесанные массивные глыбы-колонны стояли на обдуваемом всеми ветрами холме. Колонны эти были плотно подогнаны друг к другу и образовывали невысокую круглую башню с тростниковой крышей-шатром. Люди говорили, что этот храм-башня стоит здесь уже тысячу лет, а может, и больше, и появился он еще в те времена, когда о боге Амалиасе еще и слыхом никто не слыхивал. Но жрецы утверждали, что этот храм посвящен именно Амалиасу, и регулярно совершали здесь свои обряды.

Когда верховного жреца доставили к храму, почти все были уже на месте. Некоторые подошли только что, другие, из более отдаленных деревень, явились накануне и провели ночь в самом храме, согреваясь огнем, разведенным в очаге посередине башни. Земляной мол был выстлан свежей травой, а крыша была починена. Прислужники верховного жреца принялись натягивать у алтаря красивый узорчатый полог, за которым Эпиминофас мог бы облачиться и соответствующее случаю одеяние.

Церемония Наречения проходила гладко. Одного за другим матери и отцы подводили к алтарю своих сыновей и дочерей. Некоторые выходили гордо и смело, другие смущались и робели. Их имена выкликались и, потом один из прислужников брал их за правую руку, верховный жрец ритуальным медным ножом делал на пальце надрез, кровь капала в плоский каменный сосуд, а второй прислужник макал в эту кровь перо и заносил имя ребенка в священные свитки, тем самым закрепляя за ним место в этом мире

Маленькую колдунью Эпиминофас, естественно, оставил напоследок. Он сразу догадался, кто именно из детей она, и по ее необычному виду, и по тому, как на нее смотрели другие. Но вот список, который лежал перед писарем, кончился, вернее, в нем осталось только одно имя. Девочку подвел к алтарю, по-видимому, ее отец. В храме воцарилась такая тишина, что Эпиминофас понял, что здесь нет человека, который бы не знал и не побаивался эту рыжеволосую красавицу. В отличие от других, она не была одета в белую холщовую рубаху до колен, какую принято надевать в День Наречения. Вместо этого на ней красовалось бледно- зеленое платье до пола, которое ей было явно велико. Но это-то еще куда ни шло, но вот то, что она держала в руках самдельную куклу, увешанную разными побрякушками, уже не лезло ни в какие ворота.

В первый момент Эпиминофас собирался указать нахальной девчонке на недопустимость такого поведения, но потом передумал. Если маленький колдунья захотела таким способом выделиться из общей массы, что ж, это вполне объяснимо. щ всяком случае, вид у нее вполне пристойный и, пожалуй, даже торжественный. Ну, а если она начнет выкидывать какие-нибудь фокусы, никогда не поздно поставить ее на место.

— Назови свое имя, дитя, — произнес жрец красивым глубоким голосом.

Последовала продолжительная пауза. Эпиминофас перевел взгляд на испуганное лицо обливающегося холодным потом дуралея, которого прочие дуралеи называли не иначе как Арнулф Праведник.

— Святейший, — сказал наконец крестьянин, — мне придется говорить за мою падчерицу. С того дня, как ее родители были убиты, она не вымолвила ни единого…

— Тамсин, — перебил его твердый чистый голос. — Запишите имя Тамсин.

Это произнесла сама девочка и протянула руку над алтарем. По храму волной пролетел возбужденный шепот. Жрец понял, что произошло что-то невероятное, и в тот же миг догадался: маленькая плутовка все эти годы изображала немую, а теперь взяла да и подарила ему возможность сотворить чудо.

— Тамсин… — жрец сделал внушительную паузу, — клянешься ли ты всегда исполнять волю Всевластного бога Амалиаса? — Он специально задал этот вопрос, чтобы уже ни у кого не осталось и тени сомнения, свидетелем какого события они явились.

— Да, я клянусь всегда исполнять волю Всевластного бога, — не задумываясь, ответила девочка.

И опять по храму прошелестел изумленный шепот. Голос Тамсин звучал отчетливо и звонко, нельзя было усомниться в том, что говорит именно она. Эпаминофас даже почувствовал восхищение перед тем, как ловко она одурачила всех. Он кивнул прислужнику, и тот повернул протянутую руку девочки ладонью вверх. Эпиминофас прикоснулся медным лезвием к пальцу. Он никак не мог потом понять, то ли ему это померещилось, то ли и впрямь капля крови появилась на пальце девочки до того, как он сделал надрез. Могла ли она незаметно спрятать где-нибудь нож? Или она способна заставить свою кровь течь одним лишь усилием воли? Нет, наверно, его просто отвлек прямой немигающий взгляд этой девицы — и почудилось невесть что.

— Тамсин из деревни Содграм! — провозгласил жрец, и голос его почему-то дрогнул.

Прислужник-писец тут же взялся за свое гусиное перо и красивым почерком занес имя Тамсин на пергамент.

— Амалиас благословляет тебя! — произнес завершающую формулу ритуала Наречения Эпиминофас и почувствовал, что испытывает немалое облегчение оттого, что эта девица с пронзительными зелеными глазами перестанет наконец смотреть на него. Но она не сдвинулась с места.

— Теперь ты можешь идти, дитя. — И он выразительно глянул на ее приемного отца. По всему его виду было понятно, что он и рад бы оказаться отсюда подальше, но не мог себя заставить прикоснуться к девочке и увести ее. Жрец опять перевел глаза на Тамсин:

— Наречение окончено.

— Нет, не окончено, — прозвучал уверенный звонкий голос. — Осталась еще одна ненареченная.

— Еще одна? — с недоумением переспросил жрец. Он бросил вопрошающий взгляд на своего писца, который отрицательно покачал головой.

— Еще одна ненареченная — моя подруга, — заявила Тамсин. — Ее имя тоже должно быть занесено в священные свитки.

Жрец понял, что девочка имеет в виду, когда она протянула вперед свою ужасную куклу в пышном наряде. Она привычным жестом встряхнула ее.

— Нинга, — послышался трескучий голос, слившийся с шорохом сухих семян в тыквенной голове и бренчанием побрякушек, которыми она была увешана. Казалось, говорила сама кукла. — Нареки меня Нинга, Эпиминофас!

Жрецу и раньше приходилось слышать о таких трюках, но просвещенные служители Амалиаса никогда не прибегали ни к чему подобному. То, что изобразила здесь эта девица, — просто кощунственный розыгрыш, святотатство!

— Неблагодарная! — воскликнул Эпиминофас. — Амалиас, величайший из богов, не затем даровал тебе речь, чтобы ты насмехалась в святом храме над его служителем! — Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы полнее развить эту мысль, но Тамсин заговорила вновь своим собственным чистым голоском:

— Лучше давайте поговорим. — Она метнула быстрый взгляд на узорчатый полог, висящий за алтарем. — Наедине. Вы, я и Нинга. — И она пристально посмотрела на жреца.

После краткого размышления Эпиминофас решил согласиться на предложение Тамсин. Какой бы безумной эта девица ни казалась, она не была полностью лишена здравого смысла, так что, может быть, ему удастся-таки с ней договориться. Или же она настолько разоблачит себя, что немедленное суровое наказание окажется логическим завершение ее возмутительной выходки. А кроме того, он мог изобразить, что по-прежнему владеет ситуацией, что было тоже немаловажно.

Эпаминофас в сопровождении четырех прислужников повел девочку за узорчатый полог, другие четверо выстроились перед алтарем, не позволяя никому приблизиться, хотя никто об этом и не помышлял. Несчастный родственник девицы, Арнулф Праведник простерся ниц и в буквальном смысле трясся от страха.

— Вот что я скажу тебе, красавица, — строго проговорил жрец. — Здесь, в этой глухомани, я разрешаю тебе продолжать заниматься врачеванием, но лишь при одном условии: если будешь признавать главенство бога Амалиаса. Можешь ворожить, колдовать, произносить заклинания сама или от имени своей куклы — мне это безразлично. Но только здесь, в округе. Если вздумаешь сунуться в Ерваш, попытаешься противопоставлять себя жрецам, порочить их или пятнать имя самого Амалиаса, — пеняй на себя. Тогда уж мы будем разговаривать с тобой по-другому. — Эпиминофас уселся на складной стул, помолчал и продолжил доверительным тоном: — От тебя требуется только официальное признание того, что ты придерживаешься той же веры, что и мы. Веди себя подобающим образом, соблюдай приличия, большего никто от тебя и не требует. А твоя идея внести имя твоей куклы в наши священные свитки не просто нелепа, она кощунственна. Подумай как следует — и ты сама откажешься от этой блажи.

Тамсин посмотрела на жреца с наивным удивлением

— Твоя речь — это речь человека, который ни во что не верит… Который не верит не только в только в собственного бога, но и во все божественные очертания, запечатленные в кругах поднебесного мира.

Эпаминофас был поражен гладкостью речи, да и самим выбором слов неграмотной деревенской девочки. Которая еще к тому же столько лет изображала из себя немую. Он рассмеялся, хотя ему почему-то стало неловко.

— Постой, дитя, не будешь ведь ты уверять меня, что сама веришь во все это твое так называемое колдовство? — Он посмотрел на Тамсин и покачал головой: — Кого ты пытаешься обмануть? Да я же тебе в отцы гожусь и, поверь, повидал на своем веку немало таких, как ты. Одумайся, дитя, смирись. От этого ты только выиграешь.

Он протянул унизанную кольцами руку, желая потрепать по плечу эту странную девочку-колдунью, но тут же отшатнулся как ужаленный: Тамсин сунула куклу ему прямо в лицо.

— Так, значит, ты считаешь, что наше волшебство такое же фальшивое, как и твое? — раздался трескучий голос. — Что ж, давай проверим!

* * *

Когда Тамсин со жрецом скрылись за узорчатым пологом, Арнулф, простершись перед алтарем, принялся молить Амалиаса о пощаде. Он боялся его гнева, боялся позора и сурового наказания, которое могло навлечь на всех них дерзкое поведение Тамсин. Но больше всего он боялся саму Тамсин. Арнулф тешил себя надеждой, что верховный жрец приструнит и обуздает своевольную девицу, которая забрала уже власть не только над его семьей, но и над всей деревней.

Тюмени совсем недолго пробыла за пологом, как вдруг в храме и вокруг него наступила какая-то странная тишина. Смолкло веселое щебетание птиц, скачущих по соломенной крыше, даже ветер улегся. Ожидающие выхода жреца и Тамсин селяне со своими детьми тоже притихли и стали с недоумением оглядываться по сторонам. И тогда ЭТО началось. Земля под ногами вздрогнула, а потом стала раскачиваться, сперва едва заметно, потом все сильнее. Массивные глы6ы-колонны, из которых были составлены стены башни, принялись с ужасающим скрежетом тереться друг о друга. Селяне в ужасе замерли. Они и рады были бы убежать, но для этого им пришлось бы миновать узкий дверной проем, который на их глазах то и дело перекашивало. Уж лучше пусть им на головы свалится соломенная крыша да несколько жердин. Вот почему все, включая Арнулфа и даже четырех прислужников, сгрудились в центре храма.

Прошло немного времени, и раскачивание стало уменьшаться, скрежет трущихся глыб прекратился, и снова все сделалось как раньше. И тогда из-за узорчатого полога появились шестеро и разошлись по своим местам: жрец с прислужниками остановились у алтаря, Тамсин — в почтительной позе перед каменным сосудом, усеянным каплями засыхающей крови. Арнулф поспешил встать рядом с падчерицей и когда приблизился к ней, то увидел, что она повелительным жестом протягивает вперед куклу.

— Нинга, — продребезжал все тот же неживой голос, и верховный жрец послушно повторил:

— Нинга.

Писец обмакнул перо в капельку крови, капнувшей из крохотного кулачка, и Арнулф заметил, что кровь эта черна как ночь. А еще он, да и не он один, заметил, что, когда Тамсин величественно повернулась к ним, на шее ее куклы блестело новое украшение — маленькие медные ножны, в которых храннлся священный ритуальный ножичек — обязательная принадлежность верховных жрецов Амалиаса.

* * *

После Дня Наречения слава Тамсин начала расти не по дням, а по часам. Благословение жрецов, распространившееся и на куклу, укрепило ее позиции. Тамсин приглашали теперь иногда даже далеко от дома. Она излечивала, ворожила, заговаривала и все равно уже не успевала помочь всем, кому нужна была ее помощь. Тогда она обучила своих названых братьев и сестер кое-каким простейшим приемам. Арлю, старшему из детей, больше всего пришлось по душе лечить домашний скот, а самая младшая, Гурда, умела готовить восхитительный сыр.

Однажды за Тамсин явился гонец из Фаландера: старейшины города просили ее приехать к ним и вернуть воду в иссохший источник, а если это невозможно, найти новый. Все знали, что Тамсин еще никогда такого не делала, но никто не сомневался, что она может все. И вот Тамсин на ослике, которого вел в поводу посланный, с куклой в руках отправилась в далекое путешествие на юг. На ночлег они останавливались в лучших постоялых дворах, и молодая колдунья не упускала случая сотворить между делом какое-нибудь чудо. Молва о ней разносилась во все стороны, а зачастую и опережала ее появление.

Случилось так, что город Фаландер был самым крупным из всех виденных ею до сих пор. На севере, где она жила, городов, в сущности, и не было, только небольшие поселения. Фаландер стоял на холме, и, хоть и не являлся городом-крепостью, его окружали стены, ограждающие имения знатных граждан города. Там даже имелась каменная арка, а за аркой, у подножия холма, теснились жилища простого люда.

Когда-то обильный, источник в последнее время давал все меньше и меньше воды, да и вкус у нее сделался горьковато-соленый. Состоятельные фаландерцы просто не знали, что делать. По всему выходило, что им придется оставить свои роскошные дома и землю, где они родились, и переехать в какой-нибудь из соседних городов. Те, кто победнее, были, конечно, легче на подъем, но и им не хотелось покидать родные места.

— Чего мы только не испробовали: до хрипоты читали заклинание, составленное специально для нас жрецами из Ерваша, — рассказывал Тамсин седоволосый глава старейшин города, встретившись с ней в таверне. — Наш местный жрец чуть ли не каждый день совершал обряды очищения источника, к нам приезжали жрецы из самой Саргоссы. — Он покачал головой, и золотой диск, знак его верховной власти в городе, негромко звякнул. — Все они твердят, что эта напасть со временем пройдет. Что, скорее всего, это наказание за наши великие грехи, и потому мы должны жертвовать храмам Амалиаса гораздо больше, чем мы делали это раньше. Мне кажется, они сделать ничего не могут, а только вымогают у нас деньги. — Он вздохнул и посмотрел на двух членов совета старейшин, присутствующих Ври разговоре.

— Что верно — то верно, — хмыкнул лысый городской казначей. — Им лишь бы выкачать из нас побольше, а толку от них все равно никакого.

— А вот о тебе, Тамсин, мы слышали лишь хорошее, — вступил в разговор дородный судья. — Все говорят, что ты умеешь делать то, что не под силу жрецам. Да одним твоим прелестным пальчиком ты способна сотворить чудес больше, чем все эти жрецы, вместе взятые.

— Истинно так, — елейно улыбаясь, закивал глава старейшин. — Вот поэтому, юная госпожа, если ты… я имею в виду, ты вместе со своей высокочтимой куклой, — поправился он на всякий случай, вспомнив дошедшие до них слухи, — могла бы вернуть в источник воду, мы бы щедро оплатили твой труд. Возврати нашему городу воду, сделай так, чтобы она текла круглый год напролет. А если старый источник иссяк, найди нам новый, мы готовы заплатить тебе и за это…

— Довольно! — перебила его Тамсин молодым звонким голосом. — Вы жалуетесь на жрецов, которые выманивают у вас деньги, не давая ничего взамен. Я же сначала делаю работу, а потом только прошу платы. Вы приготовили то, что мне потребуется?

Отцы города ничуть не возражали прекратить разговор о деньгах. В дверях появился посланник.

— Вот, юная госпожа, в точности как ты просила — только что срезанная ветка с хорошей здоровой рябины.

Лоза, которую принесли Тамсин, была тонкой, какой пользовались все лозоходцы: зеленый прут с развилкой, все три конца косо срезаны острым ножом. Молодая колдунья сунула куклу под мышку и, перекрестив руки, крепко взялась за два конца, образующие угол, направив острие третьего прямо перед собой.

— Идемте, — сказала Тамсин и решительно вышла из таверны.

Она направилась вниз по главной улице. Следующие за ней по пятам горожане не могли понять, ведет ли ее волшебная лоза, или она просто хочет подойти к городскому источнику. На дне каменного водоема, снабжавшего когда-то водой весь город, осталось лишь несколько лужиц, издающих резкий неприятный запах тухлых яиц.

— Этот источник проклят, — уверенно заявила Тамсин. — Его спасти уже невозможно.

Она повернулась и, по-прежнему держа перед собой лозу, пошла дальше, но теперь уже медленно, прислушиваясь к чему-то.Путь ее лежал вниз по мощенной булыжником улице, под аркой и затем по пыльной ухабистой дороге под холмом. За ней следовали старейшины и горожане. Дети весело скакали по обочине, радуясь развлечению.

Она спустилась с холма, как странно, — заметил одни лавочник. — Другие-то всегда поднимались наверх.

Не говоря ни слова, Тамсин продолжала идти, влекомая непонятной силой. Оказавшись среди бедных домишек, она оставила дорогу и шла теперь напрямик через небольшие садики и огороды, мимо сараев, курятников, сеновалов и навесов, где дубили кожи.

В очередной раз перепрыгнув через канаву, Тамсин остановилась среди пыльных рытвин, в которых валялись свиньи, и знаком попросила тишины. По приказу старейшины свиней отогнали в сторону и освободили для Тамсин пространство. В сосредоточенном молчании она принялась описывать по площадке все сужающиеся и сужающиеся круги, пока наконец не замерла около угла небольшого каменного дома. Лоза в ее руках согнулась, указывая в землю, с такой силой, что, казалось, вот-вот сломается.

— Здесь, здесь копайте! — послышались возгласы.

Те, кто захватил с собой лопаты и мотыги, тут же принялись долбить землю. Это оказалось длинной историей. Спекшаяся от зноя почва была тверда как камень. Люди обливались потом под полуденным солнцем, работая парами и часто сметы друг друга. Старейшины Фаландера терпеливо и невозмутимо наблюдали за происходящим, словно им приходилось видеть такое каждый день. Хозяин дома, напротив, был весь в волнении.

— Пожалуйста, поаккуратнее! — уже в который раз выкрикнул он. — Вы копаете прямо под мой дом! Нельзя ли немного левее?

— Тут корни! — сообщил один из землекопов, когда яма была уже в человеческий рост, и принялся обрубать их, потому что иначе копать стало невозможно.

— Наверно, они протянулись вон от той живой изгороди, — предположил другой, ткнув пальцем в сторону запыленных кустиков, и поднял со дна ямы обрубленный корень. — Смотрите-ка, какой он толстый и… и влажный!

— Появился гравий и мокрый песок! Нет, вода! Потекла вода, вы видите?!

Землекоп со счастливым смехом подбросил пригоршню воды в воздух. Началось всеобщее ликование, все лезли поближе, чтобы лично увидеть, как яма заполняется водой.

— Отличная вода в моем колодце! — воскликнул сияющий владелец дома. — А как ее много! Ее хватит на всех, и плату за нее я установлю чисто символическую. — Он просто не помнил себя от радости.

— Колдунье Тамсин удалось то, чего не сумели другие. Сразу видно, что Амалиас благоволит к ней, — сказал один из горожан.

— Да, она замечательная колдунья, — поддержал его другой. — Как она посрамила всех этих жрецов!

— Блистательная Тамсин! Позволь нам выразить бесконечную благодарность тебе и твоей достоуважаемой кукле! — провозгласил глава старейшин, простирая руки к Тамсин, но не рискуя прикоснуться к краю ее светло-голубого платья. — Могу ищи mi) тебя оказать мне честь и принять приглашение оглохнуть от твоих великих трудов в моем доме — тебя и твою достоуважаемую куклу. Я буду счастлив служить вам! А когда ты отдохнешь, то через день- два, после того как мы все убедимся, что новый источник продолжает давать воду, мы щедро ним тебе золотом и зерном… — Он бросил быстрый взгляд на казначея. — Насколько я помню, мы постановили заплатить тебе, э-э, пятьдесят золотых монет и тысячу бушелей зерна. — Он замолчал, предчувствуя, что сейчас нанется торг.

— Нет, старейшина, — возразила Тамсин, — мы не согласны. Твое золото и зерно нам не нужны.

— Вот как? — протянул тот и опять взглянул на казначея. — Ты не хочешь брать зерно, я это понимаю. Но, видишь ли, мы не так уж богаты и хотели попросить тебя согласиться на оплату натурой.

— Нас это устраивает, — заявила Тамсин. — Мы с Нингой тоже предпочитаем оплату натурой. — Она как-то совсем по-девчоночьи хихикнула. — Да, в некотором смысле это можно, пожалуй, назвать и так.

— Согласна со мной, Нинга? — Она сделала паузу, словно дожидаясь ответа, а потом продолжила: — За то, что мы нашли для НС новый источник, мы просим только одного — почитания.

— Почитания? — подозрительно переспросил старый интриган. — Какого такого почитания? Что ты имеешь в виду?

— За то, что мы нашли для вас новый источник, — невозмутимо повторила Тамсин, — пока из него будет течь вода, вы должны отказаться от старого бога Амалиаса и всем городом заявить, что отныне будете поклоняться новому божеству, которое возьмет вас под свое покровительство.

— Я не понял, — промямлил потрясенный глава старейшин. — Что ты нам предлагаешь? Кому мы должны теперь поклоняться? Тебе?!'

— Нет, не мне. — Тамсин подняла куклу над головой. — Божественная Нинга станет покровительницей Фаландера, а вы поклянетесь почитать ее как единственно истинную богиню.

— Кукла — покровительница Фаландера? Ты говоришь о кукле? — не веря своим ушам, заикаясь, вымолвил глава старейшин. Вокруг него зашумели горожане, невольные свидетели их разговора. — Нет, не может быть! Ты, должно быть, шутишь.

— А что тут такого странного? — рассудительно спросила Тамсин. — Амалиас со своими жрецами ничего для вас не сделали, а я, призвав на помощь Нингу, помогла. Зачем же вам продолжать поклоняться бессильному и никчемному старому богу?

— Но ведь Амалиас все равно остается главным богом Бритунии, — нервно отозвался глава старейшин. — Бесчисленное множество жрецов служит ему, а что еще важнее, они всегда действуют в союзе с королем Тифасом. А кто ж не знает, как суров и быстр на расправу бывает король и какая у него мощная армия.

— Послушай старого человека, дитя мое, — вступил в разговор городской судья. — Даже если старый бог Амалиас потерял свою былую силу и не может поразить нас молнией с небес, неразумно портить отношения с наместниками бога на земле.

— Да-да, — поддержал его казначей, — очень неразумно. Чего доброго, еще объявят нас вероотступниками и зададут жару, чтоб другим неповадно было. Нужны нам эти неприятности!

— А как же источник, который отыскали для вас мы с Нингой? — Тамсин указала рукой на яму, вода которой уже давно перелилась через край и веселыми ручейками растекалась во все стороны. — Разве он не избавляет вас от кучи неприятностей?

— Тамсин, ты ведь не можешь… не станешь отбирать его у нас? — взволновался глава старейшин. — Давай поговорим разумно. Я вижу, твоя кукла Нинга — я не ошибся, ее зовут Нинга? — любит красивые вещи. Давай я подарю ей свой золотой диск — символ верховной власти в городе — в знак уважения к ее высоким достоинствам. — Он снял с шеи ленту, укоротил, сделав посередине узел, и надел диск на куклу. — Теперь Нинга поймет, что хоть мы и не можем поклоняться ей как богине, но любим и почитаем ее. Ты довольна, Тамсин? Я угодил тебе?

Не поблагодарив его за подарок, Тамсин резко повериулась к судье:

— А ты что скажешь? Тебе источник нравится?

— О да, разумеется, безусловно, — смешавшись от неожиданного вопроса, ответил судья. — Мы все искренне благодарны вам с Нингой.

— А тебе, казначей?

— Мне? А-а, ну да, нравится, конечно. Вода чистая, и ее много… пока. Вот если бы еще она вытекала откуда-нибудь с холма, тогда совсем было бы замечательно: мы могли бы провести ее прямо и наши дома. А так придется отряжать целую армию слуг, чтобы они носили воду наверх. Да еще как представишь, сколько сосудов они перебьют… Сплошные убытки. — Он посмотрел вокруг и поморщился. — Даже не знаю, как нам удастся сохранить источник в чистоте. Вон, поглядите, в нем свиньи купаются. Но я понимаю, что и самая лучшая колдунья может не все на свете… — Вдруг он заметил выражение лица Тамсин и ощутил неловкость. — Нет, я не жалуюсь, источник прекрасный, лучше и быть не может. И я совсем не имел в виду, что сомневаюсь в могуществе Нинги. Я очень ей благодарен за источник. — Казначей окончательно запутался.

Тамсин оглядела трех старейшин, горожан, продолжающих стоять вокруг…

— Сколько же вам надо колодцев? — проговорила она и вытащила из-за пояса лозу. Однако на этот раз она выставила перед собой куклу и держала лозу не своими руками, а руками куклы. Всем показалось, что какая-то сила властно потянула Тамсин за собой, так быстро и целеустремленно двинулась она в сторону холма. Горожане во главе со старейшинами заторопились за ней.

Тамсин шла обратно все той же неровной пыльной дорогой мимо убогих домишек простолюдинов, миновала арку и оказалась на мощеной главной улице, не задерживаясь, оставила позади старый иссохший источник, все выше и выше поднимаясь на холм. По обеим сторонам улицы высились стены имений городской знати; толпа, следующая за Тамсин, делалась все больше. Старейшины не переставали шепотом спорить и никак не могли договориться, как им поступить. То ли пойти на то, чтобы признать Нингу полубогиней и согласиться поклоняться ей наряду с Амалиасом, то ли попытаться откупиться от опасной колдуньи еще каким-нибудь способом. Но это, разумеется, лишь в том случае, если Тамсин найдет им еще один источник.

А Тамсин все так же быстро шла дальше. Уже кончилась мостовая из булыжника (нужды в нем больше не было, настолько камениста была здесь земля), и до вершины холма оставалось совсем немного. Наконец Тамсин очутилась на круглой площадке — дальше дороги не было. Перед ней возвышался базальтовый утес, справа стоял большой красивый дом главы старейшин, слева — не менее красивый дом судьи, за спиной был город, а вокруг него голая, выжженная солнцем равнина. Так же как и в первый раз, Тамсин начала описывать круги, влекомая неведомой силой. Куклу она по-прежнемy держала перед собой. Богатые горожане подмигивали друг другу и потирали руки в радостном предвкушении.

Вскоре волшебная лоза уперлась в основание наполовину вросшего в землю громадного валуна на краю площадки. Наклонившись, Тамсин поковыряла острым кончиком лозы каменистую почву, потом выпрямилась и топнула ногой. Тут же к ней подскочил селянин с киркой, желая поскорее начать копать. Он высоко поднял кирку, с силой опустил и крикнул от неожиданности: валун треснул от одного удара. Люди сгрудились вокруг, пытаясь разглядеть, что же все-таки произошло, но тут же отшатнулись. Из тонкой трещины слышалось шипение, оттуда струей вырывался пепел и гнусно пахнущий дым.

Шипение становилось все громче, затем внутри будто что-то разорвалось — и валун раскололся на части. Из зияющей трещины с невероятной силой выбросило пар. Босоногие дети принялись подрыгивать и плакать, так горяча стала земля у них под ногами, которая к тому же начала еще подрагивать. Трещина еще больше расширилась. Из нее летели камни.

— Что это? — в ужасе кричали отступающие все дальше и дальше горожане. — Как могло такое случиться? Это не источник с водой, это огненный зев! Это сам ад разверз свои уста! Тамсин, колдунья Тамсин! Сделай же хоть что-нибудь! Мы не хотели тебя ничем обидеть!

Но Тамсин отвернулась от них и пошла прочь со своей куклой. Волшебная лоза, которую она бросила на землю рядом с валуном, вспыхнула от жара и мгновенно сгорела. Спускаясь с холма, Тамсин ни разу не обернулась, даже когда за ее спиной подземный гул сменился ужасающими взрывами, заглушившими крики несчастных, которые уже не успевали спастись. С вершины холма ввысь рвался столб огня и дыма. Черный пепел покрывал все вокруг толстым слоем. Город горел.

Позже немногие из уцелевших жителей Фаландера рассказывали, что ничего не осталось от их красивого города на холме, и только огнедышащее жерло день за днем продолжает сыпать на землю черный пепел.

Глава VI ОХОТНИК НА ХОЛМАХ

Газель вскинула изящную головку с длинными изогнутыми рожками. Над росистым лугом порхали бабочки, в кустах щебетали птицы, все было спокойно. Газель вновь принялась щипать мягкую траву.

Неожиданно одна из кочек изменила форму. Бронзовый от загара человек, с большими ажурными листьями папоротника на голове, бесшумно и быстро скользнул вперед. Ему удалось подобраться совсем близко к ничего не подозревающей газели.

Что-то все же ее встревожило. Скорее всего, это был отблеск луча солнца, отразившийся от грубо обработанной плоскости копейного жала. Пугливое животное сделало один прыжок, другой, но охотник оказался проворнее. Брошенное сильной рукой копье прервало стремительный бег газели. Она рухнула на спину и забила ногами, пытаясь подняться, но человек преодолел разделяющее их расстояние в несколько прыжков и прекратил ее мучения двумя мощными ударами каменного топора.

Зорко оглядевшись по сторонам, Конан нагнулся, выдернул копье и осмотрел наконечник. К счастью, тот не пострадал. Отложив в сторону копье и топор — позже он смоет с них кровь в ближайшем ручье, — Конан достал из-за пояса из кроличьих шкурок длинный, острый как бритва осколок обсидиана, которым он разделывал дичь, сделал аккуратный надрез и вывалил внутренности газели на траву. Не заботясь о том, чтобы хотя бы забросать их травой, он взвалил на плечо свою добычу и отправился к реке. Не стоит понапрасну рисковать и слишком долго оставаться на открытом пространстве. Конан не забыл, как несколько дней назад какое-то неизвестное существо похитило у него оленя прямо из- под носа.

Вообще-то тот олень был для него слишком велик. Вряд ли он смог бы даже поднять его целиком — с такими громадными ветвистыми рогами. Да и мяса было бы чересчур много. То ли дело небольшая газель, которую удобно нести на плечах. Из ее шкуры он сделает себе более приличную одежду, чем та, что на нем сейчас, найдет применение рожкам, костям и сухожилиям, не говоря уж о том, что вволю попирует. В свое укрытие Конан возвращался другой дорогой, чтобы не столкнуться ненароком с возможными преследователями.

Его лагерь был удобно расположен и относительно холошо защищен. Он находился на небольшом островке, на который в это время года, когда вода стояла невысоко, можно было легко перебраться через узкую протоку. Вода в ней была как раз по грудь Конану. Верхняя оконечность покрытого лесом острова была заметно выше остальных его частей, здесь вздымались скалы, которые Конан еще только собирался исследовать. Возможно, именно там он со временем и обоснуется. Ну а пока прибежищем ему служила неглубокая расщелина на самой опушке, пронизанной лучами яркого солнца, откуда он мог наблюдать за всей округой.

Конан вылез на берег, перекинул тушу газели через нижнюю ветку дуба и направился к скале, где у него хранился трут и щепки для растопки. Он положил на землю длинный плоский кусок дерева с небольшой выемкой на одном конце и натрусил вокруг нее немного сухого мха. Взял заостренную ошкуренную палочку толщиной в палец и специальный лук для разжигания костра. Тетива была сделана из двух скрученных узких полосок сыромятной кожи. Дважды обернув тетиву лука вокруг палочки, Конан вставил острие в лунку, где был мох, а верхний конец палочки прижал камнем с углублением посередине, чтобы острие не выскакивало и плотнее вжималось в лунку. Придерживая ногой плоский кусок дерева, Конан принялся двигать луком вправо-влево. От его быстрых ловких движений — он уже достаточно натренировался за последние дни — палочка завертелась, и вскоре из-под ее острия выбился сизый дымок, а появившиеся вокруг острия коричневые опилки чернели на глазах. Когда дымок побелел и стал плотнее, Конан отложил в сторону лук и палочку, придвинул ближе мох и очень-очень осторожно начал дуть на едва заметные в свете солнечного дня язычки пламени, подкармливая его время от времени тонкими сухими веточками и щепками. Когда огонь разгорелся, он сунул в него заранее приготовленные толстые сучья н пошел к дубу, чтобы заняться своей добычей

Конан тщательно скреб шкуру острым осколком вулканического стекла. Его нелегко было удерживать в руках, запачканных кровью, но он тщательно выскоблил дюйм за дюймом всю поверхность шкуры и отложил ее в сторону. Теперь он занялся разделкой туши. Используя осколки различной формы, он отделил мясо от костей. Одну из задних ног Конан целиком повесил над огнем, проткнув ее вдоль тонкой палкой, и время от времени поворачивал, чтобы мясо запекалось равномерно и не горело. Впрочем, пламени как такового уже не было, лишь над грудой сияющих жаром углей метались голубоватые огоньки.

Остальное мясо он нарезал узкими полосами. Часть разложил на горячих камнях рядом с костром, часть — на плоских валунах под лучами жаркого солнца. Это вяленое мясо он будет есть когда дичи станет меньше. Или сможет совершить далекие путешествия, осматривая окрестности, и ему не придется тратить время на добывание пищи.

Конана поражало и радовало изобилие этой благодатной земли. Невероятное количество самой разнообразной дичи, буйная растительность — не то по родных горах далеко на севере, где природа была не в пример скупее этой. Человек мог бы жить здесь легко и привольно, но именно в этом и таилась опасность. Слишком уж хорошо было в нетронутых цивилизацией долинах, чтобы можно было надеяться, что люди оставят их в покое. Другая опасность исходила от хищников, которые чувствовали себя тут более чем вольготно. И еще то неизвестное, что так напугало его тогда, когда он охотился на оленя. Да, надо обязательно обследовать все вокруг, чтобы быть готовым к любым неожиданностям.

А еще невозможно догадаться, какая в этой местности зима, ведь он по-прежнему не имеет ни малейшего представления, где находится. Сейчас здесь много дичи, но киммерийцу приходилось видеть, как в преддверии зимы дикие животные уходят на юг почти в одночасье. И непонятно, что лучше: то ли заготовить побольше еды, выстроить надежное убежище и переждать зиму здесь, то ли уйти вслед за дичью. Этот вопрос предстоит решить.

Но в одном Конан был твердо уверен уже сейчас: ему совершенно не хочется возвращаться к суете большого мира. Хватит с него человеческой алчности, черствости и жестокости. В конце концов, он был рожден варваром и рос как варвар, и все, чему раньше научился, поможет ему выжить. Он никогда и нигде не изменял принципам, внушенным ему с детства, в какое бы противоречие они ни впадали с законами тех стран, где он успел побывать. Так зачем ему возвращаться? Он прекрасно обойдется без всех этих так называемых благ цивилизации. Что до него, то он век бы не ходил по грязным мостовым зловонных городов.

Мясо на вертеле покрылось золотистой корочкой, оставаясь внутри мягким и сочным. Когда Конан обглодал все кости дочиста, он съел испекшиеся в золе коренья, а завершил трапезу несколькими глотками воды из самодельного сосуда, который он сплел три дня назад из ивовых прутьев, обмазал глиной и обжег на костре.

Напившись, Конан поставил горшок на угли и соскреб в оставшуюся там воду спинной и головной мозг газели, потом бросил туда же сухожилия — ими он будет потом сшивать шкуры. Кости и череп он разложил сушиться рядом с костром. После этого он взял выскобленную шкуру и палку, которой он приспособился копать, и отправился к реке.

Шкура газели была еще слишком свежей, и пока с ней ничего больше делать было нельзя, поэтому Конан собирался закопать ее на несколько дней в мокрый глинистый песок, а пока следовало заняться шкурой косули, которая уже достаточно там полежала. Он выкопал ее и сморщился от неприятного запаха: внешняя ворсистая сторона уже частично разложилась и начала отставать от внутреннего слоя, более крепкой кожи. Конан положил в ямку шкуру газели и зарыл ее.

Расстелив вытащенную из песка шкуру на гладком сосновом чурбаке, с которого облезла кора, он взял высохшее ребро и, как ножом, принялся соскребать короткую шерсть и отстающую кожу. Это заняло у него много времени, и, когда он закончил, день уже начал клониться к вечеру. Конан скинул в воду клочья шерсти и прочие ошметки и вернулся к костру с мягкой шкурой косули в руках.

В глиняном горшке уже давно нагрелась вода, в которую он до того бросил мозг и сухожилия газели. Теперь Конан, сняв горшок с остывающих углей, запихал туда и только что вычищенную им шкуру косули. За ночь шкура отбелится в крепком бульоне и будет пригодна для дальнейшей обработки. Утром он разомнет ее и натянет, чтобы сохла. А позднее провялит над огнем из ивовых веток, тогда она станет еще крепче и приобретет приятный коричневый оттенок.

Из выделанных таким образом шкур Конан сможет сшить штаны и куртку, а еще обувь. Добротная одежда защитит от ночного холода, укусов насекомых и острых камней. Но что гораздо важнее, у него появятся крепкие ремни, и он сделает себе более надежный топор и еще одно копье про запас. Еще он смастерит ловушки и западни для зверей, силки для птиц…

С каждым днем он будет жить все лучше и лучше, у него появятся запасы продовольствия, ему не придется каждый день заботиться о пропитании. Все это замечательно, за исключением одного "но": либо ему придется таскать постоянно на себе все добро, либо он должен найти место, где оно было бы в сохранности на время его отсутствия. Да, пожалуй, прежде всего надо заняться поисками надежного убежища и для себя, и для своих припасов.

После того как он съел на обед целую ногу газели, ужинать ему не хотелось, поэтому Конан ограничился тем, что сгрыз пригоршню лесных орехов и несколько маленьких диких яблочек. То и другое он собрал накануне в сплетенную им корзинку. Поев, он завернул в широкие листья полувысохшее мясо, которое лежало у него весь день на горячих камнях у костра, и закопал в сухой песок, придавив сверху плоскими глыбами. Солнце уже садилось, и Конан занялся изготовлением шила. Он расколол одну из костей, а потом принялся обтачивать и шлифовать самый подходящий обломок. Когда шило приняло удовлетворившую его форму, Конан улегся спать, Было уже совсем темно.

Свою постель киммериец устроил под нависшей скалой, с тем чтобы жар от костра отражался от нее вниз и дополнительно согревал его ночью. Еще у него было одеяло из кроличьих шкурок, которое с каждым днем становилось все длиннее. Костер горел до утра, давая тепло и охраняя его от хищников, и Конан время от времени просыпался, чтобы подбросить в него заранее приготовленные дрова.

Именно ночью посещали его тревожные смутные мысли. Лежа совсем один в тишине перед огнем и не видя за ним ничего в кромешной мгле, он начинал иногда сомневаться в реальности того, что с ним происходило. Эта бескрайняя дикая природа, окружающая его со всех сторон, — действительно ли она существовала в том же мире, откуда он явился? Действительно ли ее можно отыскать на карте Бритунии или какой-нибудь другой из хайборийских стран?

Или, бросившись в воды подземной реки, он покинул реальный мир, мир людей, мир тяжелого труда, корысти и насилия, и оказался вне времени и вне земных границ? Может, он находится в загробном мире? Может, он уже yмep и пребывает в раю, небесном или подземном, куда там отправляет подопечных суровый северный бог его отцов Кром? Не должен ли он теперь расплачиваться за грехи и искупать свои земные грехи в этом, как как бы его правильно назвать, своего рода чистилище? А что, если эта жизнь (или иллюзия жизни) растянется до беспредельности, превратится в вечность? Как долго сумеет он выносить ее, не сходя с ума?

Кое-кого подобные размышления и впрямь могли бы довести до безумия, но Конан старался не давать им воли и если уж думал о чем-нибудь, то о приятных и хорошо ему известных вещах, например о замечательном аквилонском эле или о сговорчивых красавицах танцовщицах из знойной Заморы.

Под утро Конан все-таки замерз Он быстренько вскочил и разжег почти угасшее пламя, потом отправился на перекат проверить нехитрую ловушку дли рыбы — вбитые в дно колья, образующие конусообразный загон. В ловушке плескалась средних размеров форель, она была слишком велика, чтобы протиснуться сквозь колья, и слишком молода, чтобы перескочить через них. Такой форели, под жаренной на костре, будет ему вполне достаточно на завтрак. Она стоит двух форелей, съеденных и сыром виде.

Сегодняшнее утро Конан решил посвятить поискам надежного убежища и исследовать свой остров. Несколько дней назад он всего лишь наскоро оглядел его с ближайшей скалы и знал только, что верхняя оконечность острова представляет собой высоченный куполовидный утес, обрывающийся прямо в реку. Его теперешний лагерь был удобен: близко от воды и от леса и в то же время выше того уровня, где ночами клубится стылый туман. Однако у этого места имелся серьезнейший недостаток: оно было слишком уж доступно для всех и вся, и оставаться на нем дольше — означало просто испытывать судьбу.

Конан обвязался поясом из кроличьих шкурок, взял нож, топор и дротик (от избытка оружия еще пока никто не пострадал, а вот от недостатка — частенько) и был готов отправиться в путь. Он легко прыгал вверх с камня на камень — вот это ему очень нравилось в своем острове: можно неделями ходить по одним и тем же местам и не возникнет никаких следов, на камне их не остается. И дым от костра мгновенно рассеивается на ветру, не то что в какой-нибудь тихой долине. Там он столбом поднимается к небу и стоит так часами. Конан все еще не заметил никаких признаков человеческого присутствия, но хотел узнать о нем раньше, чем будет обнаружен сам.

На полдороге к вершине утеса Конан обнаружил расселину, более или менее подходящую для жилья Она вся заросла густым кустарником, но его можно было бы частично срубить, освободив себе достаточное пространство, и отсюда открывался прекрасный вид на окрестности. Можно было бы соорудить на подходах разного рода западни для непрошеных гостей. Ловушки если даже и не остановят пришлецов, то, во всяком случае, дадут время подготовиться к встрече. Но нет, и эта расселина находится слишком уж на виду.

Конан поднялся уже почти до самого верха, так и не отыскав того, что ему требовалось. Ведь его остров, в сущности, очень мал, в ширину всего сотни полторы шагов, трудно надеяться найти здесь идеальное место… Видно, придется все-таки перебираться отсюда, и поскорее, пока он еще не оброс имуществом. Конан совсем уж было собрался повернуть обратно, как вдруг заметил узкий уступ, поросший кустами, который тянулся вдоль обрыва кпд рекой. Это было уже интересно: сверху и снизу к нему не подберешься, остается только одна узкая кромка. Впрочем, не такая уж и узкая, как обнаружил Конан, спустившись на нее. Справа от него нависала гладкая темная стена, покрытая пятнам и серовато-белесых лишайников, слева по краю обрыва густо росли кусты, уступ был приблизительно шести-восьми футов шириной и плавно уходил под уклон. Конан двинулся по нему, перепрыгивая через острые обломки породы. Уклон становился круче, а скала все больше нависала над головой. Потом уклон выровнялся, под ногами полнился песок. Просто отличное укрытие, лучше не придумаешь, особенно вон там, дальше, за той каменной плитой, упавшей на уступ в какие-то незапамятные времена.

Слишком поздно Конан осознал свою ошибку. Увлекшись, он не сразу обратил внимание на множество белых костей, разбросанных перед плоской глыбой, загораживающей дальнейший проход. А когда заметил, его барабанные перепонки уже разрывал оглушающий рев пещерного медведя, который с остервенением продирался через узкую щель. Было даже непонятно, как такая махина может протиснуться в нее; Конан инстинктивно отступил на несколько шагов и остановился. Бежать бесполезно.

Он не помнил, чтобы еще когда-нибудь видел подобного гиганта. Густая волнистая шерсть темно-бурого цвета серебрилась на шее белым воротником, огромные когти скрежетали по камням, а когда он заревел еще раз (не рухнули бы скалы от его рыка, мелькнуло в голове у Конана), обнажились клыки в ладонь длиной.

Медведь был разъярен присутствием постороннего на своей территории, так близко от логова, в котором прятались сейчас медведица с медвежатами. И он собирался примерно, наказать наглеца, нарушившего его покой.

Только идиот мог попасться так глупо, подумал Кокан. Ему следовало бы сообразить, что все достоинства этого места могли показаться привлекательными не только ему. Он так хотел найти надежное убежище от хищников, что попал самому страшному из них прямо в лапы.

Но отступать нет никакого смысла: там дальше уступ расширяется, и медведю будет еще удобнее расправиться с ним. А здесь, в узком месте с нависающей сверху скалой, у киммерийца есть хотя бы маленькое преимущество. Больше всего ему хотелось повернуться и убежать без оглядки, но он даже не позволил себе об этом думать, ведь медведи бегают так быстро, что от них никто не может убежать. Броситься наутек в этой ситуации — верная смерть. Поэтому Конан поднял копье и, шагнув вперед, ударил медведя в переднюю лапу.

Зверь пришел в такое неистовство, что смотреть было страшно, а его рев мог бы разбудить и мертвых. Обезумев от ярости, он стремительно набросился на копье Конана, причинившее ему боль, но второпях не рассчитал и налетел головой на выступ скалы. Сильный удар оглушил медведя. Он остановился и потряс головой, совсем как человек. Конан еще раз ударил копьем и слабо ранил его в плечо. Изо всех сил он старался, чтобы медведь не схватил копье лапами, потому что ему было бы тогда не удержать его в руках, и чтобы зверь не поймал копье пастью. После этого и щепок было бы не собрать, такие v него челюсти. Потому Конан лавировал и уворачивался, пытаясь нанести удар посильнее и в тоже время избежать острых, как бритва, когтей свирепого хищника.

Сопротивление Конана и легкие раны, которые тот нанес, не только не образумили медведя, а заставили его наступать с еще большим бешенством. Когда же Конан сделал ложный выпад, целясь в брюхо вставшего на дыбы зверя, он и вовсе разъярился. Как раз в этот момент Конану удалось наконец, нырнув под переднюю лапу медведя, вогнать ему в бок копье. Наконечник застрял в шкуре, копье сломалось, а Конан, потеряв равновесие, упал. Зверь взмахнул лапой, прочертив на спине едва успевшего откатиться Конана кровавые полосы. Киммериец мгновенно вскочил на ноги, выдернув из-за пояса топор.

Медведь пошел на Конана, прижимая его к кромке уступа. Мощный удар топором по голове не задержал его ни на миг. Силясь избежать смертельных объятий, Конан отступал все дальше, но медведь достал его длинной лапой, и от этого скользящего удара, вырвавшего у него из бедра кусок мяса, Конан повалился на камни, почти теряя сознание. Он не успел даже попробовать уклониться, как медведь навалился на него всей массой. Конан почувствовал, что неимоверная тяжесть расплющивает его, он задыхался, не имея возможности вздохнуть. Когда медведь перекатился через него, тяжесть ослабла, но от объятий стальных лап кости варвара трещали, а кожа лопалась там, где в нее впивались страшные когти.

Он находился уже в полуобморочном состоянии, когда что-то вдруг изменилось: хватка зверя ослабла — и все вокруг завертелось, земля и небо закружились в сумасшедшем вихре, удар следовал за ударом; Конан оторвался от медведя и только тогда понял, что оба они летят с головокружительной высоты в реку.

* * *

Киммериец пришел в чувство на отмели, куда его выбросила река. Он был еле жив от потери крови и холода. С трудом заставив себя приподняться, он ощупал руки и ноги. Кости вроде целы. По-видимому, он опять потерял сознание и река унесла его неизвестно куда. Острова нет и в помине, этих берегов он никогда не видел. Что случилось с медведем, можно только гадать.

Впрочем, какая разница? Ему снова придется начинать все сначала. Только теперь у него нет сил даже для рыбной ловли. Единственное, что ему сейчас остается, — это найти укромное местечко и отлежаться там, пока его раны хоть немного не затянутся. О еде, одежде и оружии он побеспокоится позднее.

Конан огляделся по сторонам. Это место было мало похоже на то, где он был ранее. Ни холмов, ни лужаек, ни подлеска. Вокруг него стояли деревья-вели-каны, чьи кроны терялись в вышине. Темная река медленно струила свои тяжелые воды между крутых девственных берегов. Солнечные лучи едва пробивались сквозь густую листву. На всем лежала печать многовековой древности: казалось что у реки нет конца и нет начала, мощные гладкие стволы уходили в поднебесье, словно колонны величественного храма. Конан постарался путь с себя наваждение, вызванное, скорее всего болезненным состоянием. Таинственность и загадочность леса волновала его не слишком, сейчас ему надо найти какую-нибудь нору, по возможности сухую и поближе к воде, потому что он уже ощущал первые признаки надвигающейся лихорадки.

Еще раз оглядевшись и не заметив ничего угрожающего, Конан двинулся вниз по реке. Ковыляя по узкой галечной полоске вдоль кромки воды, он с удовольствием отметил, что здесь он не оставляет никаких следов. Через некоторое время впереди послышался шум небольшого водопада. Конан приободрился: это было именно то, что нужно, — подняться повыше над уровнем воды, оставаясь в непосредственной к ней близости.

Пройдя еще немного, Конан вышел к широкой мелкой заводи. Падая с высокого уступа, серебристый поток дробил ее зеркальную гладь и вливался далее в реку. Невероятная волшебная картина предстала глазам Конана. Обнаженная юная девушка стояла под сверкающими струями, подняв кверху тонкие руки. Конану она показалась прекрасной. Блики солнца, отраженные от воды, играли на ее гладкой коже. Длинные темные волосы перевивались на узкой спине — девушка стояла отвернувшись от Конана, — почти касаясь упругого изгиба бедер. Грациозно повернувшись, она поставила длинную стройную ногу на камень и принялась обмывать ее водой. Обмыв вторую ногу, она повернулась и неожиданно вышла из-под серебряных струй. Ее глаза скользнули по дальнему краю заводи. И остановились на киммерийце.

Конан стоял неподвижно, завороженный дивным зрелищем. Он был настолько потрясен, что в голове у него не осталось никаких мыслей. Он забыл о своих ранах, забыл, что, так же как и на девушке, на нем нет и клочка одежды. Он просто стоял и молча смотрел.

При виде незнакомца девушка не вскрикнула и даже не вздрогнула, не попыталась прикрыть наготу руками. Так же как и Конан, она замерла, рассматривая его. Ее темные глаза разом охватили его статную могучую фигуру, свежие раны, черную гриву прямых волос, резкие черты открытого лица.

Трудно сказать, что именно нарушило их оцепенение. Может, где-то треснула ветка или какая-то птица издала резкий крик, но девушка шагнула и сторону и внезапно бросилась бежать через мелкую заводь прочь от Конана. Совершенно непроизвольно Конан кинулся за ней, даже не вспомнив, что только недавно едва волочил ноги, плетясь вдоль реки и мечтая лишь о том, чтобы поскорее лечь" В нем вдруг проснулась огромная первобытная сила, он скорее бы умер, чем позволил скрыться неведомой лесной деве, таким странным образом возникшей у него на пути. Конан знал, что никакие быстрые ноги и не спасут ее и он догонит ее, чего бы это ему ни стоило.

Однако спустя некоторое время одна здравая мысль мелькнула у него в голове. Эта девушка но может жить в лесу совсем одна, у нее наверх есть родные, семья, племя, в конце концов. Нельзя допустить, чтобы она позвала их на помощь, тогда его могут схватить, замучить пытками, убить, даже съесть, как это принято у некоторых диких племен, например пиктов. То, что она бежала молча, отчасти успокаивало его: значит, поблизости нет никого из ее племени. Что именно он сделает, когда поймает и каким образом убедит, что не причинит ей зла и что ей не следует его бояться и звать на помощь, — обо всем этом, нагоняя проворную беглянку, он не думал совсем.

Один раз, взбежав на пригорок, девушка остановилась и обернулась. Она тяжело дышала, пот тек с нее ручьями, но, что поразило Конана, в ней не было заметно ни малейших признаков страха. Она показалась Конану прелестной: в ее лице по-северному крупные черты оживлялись яркими южными красками.

Пауза не продлилась и секунды. Гонка возобновилась вновь. Конан был уже настолько близко, что ощущал запах ее разгоряченного тела. Осталось совсем немного, еще одно последнее усилие… Они бежали через дубовую рощу, под ногами мягко стелился ковер прошлогодних листьев. Впереди деревья слегка расступались. Стараясь выбрать путь покороче, девушка нырнула под раскидистые ветви тысячелетнего дуба, Конан ринулся следом, вот-вот он схватит ее…

Сила, с которой Конан ударился головой о низко свисающую толстую ветку, вполне могла бы убить нормального человека. Но и его самого этот удар почти доконал. В глазах Конана почернело, шатаясь, он сделал один неуверенный маленький шаг, ноги у него подогнулись, он упал на колени. Кровь из рассеченного лба стекала по лицу и капала на грудь. Его качнуло, и, теряя сознание, он рухнул на землю.

Последнее, что он запомнил, перед тем как свет окончательно угас перед глазами, — это склонением лицо лесной девы и неожиданный резкий удар в бок.

Глава VII ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА

Зубчатые стены баронского замка, казалось, упирались в серое низкое небо. На них копошились каменщики — ремонтировали и надстраивали, верхняя, новая часть стен выделялась на фоне старое потемневшей от времени. Зима уже наступила, мм работа кипела по-прежнему: слышался скрип промерзшего ворота, звон зубила, окрики надзирающих за работами десятников.

Молодая колдунья Тамсин еще никогда не была в Урбандере — столице самой северной провинции Бритунии. Это был город-крепость, здесь привыкли отражать нападения воинственных соседей из Пограничного Королевства. Тем не менее Урбандер процветал, здесь велась оживленная торговля своим и привозным товаром, а кроме того, жители Урбандера и сами бывали не прочь совершить набег на то же Пограничное Королевство или Гиперборею. Нравы здесь царили суровые, и посему необходима была твердая рука. А вместе с этим король Тифас предоставлял городу больше свобод, нежели другим более южным и более близким к Саргоссе провинциям.

— Господин барон примет тебя немедленно, я в этом уверен, — сказал бритунийский высший офицер, выпрыгнув из заляпанной грязью дорожной кареты, и повернулся, чтобы помочь выйти молодой девушке. — Сейчас уже почти полдень, господин барон, вероятнее всего, уже проснулся после вчерашнего… э-э… пиршества. В это время дня он обычно больше всего нуждается во врачевателях.

— Я поняла вас, лорд Исэмбард. — Пренебрегая протянутой рукой седовласого офицера, Тамсин по-девичьи легко выпрыгнула из кареты. Как всегда, с ней была кукла, вся увешанная блестящими побрякушками. — Не сомневаюсь, Нинга будет так же счастлива познакомиться с бароном Айнхолцем, как и я.

— Господин барон чрезвычайно нуждается в помощи, — серьезно заметил Исэмбард. — В последнее время ему… э-э… нездоровится. — Он повернулся к начальнику караула: — Пригласите приближенных барона в его покои и поставьте у ворот стражу. Видите, уже собирается толпа. — Он указал рукой на зевак, прослышавших о том, что в замок привезут знаменитую колдунью, и желающих взглянуть на нее хоть одним глазком.

Отдав последние указания, Исэмбард с Тамсин и двумя сопровождающими их стражниками поднялись по широким ступеням и вошли под арку главного входа в замок. Тамсин, выросшей в бедной деревушке, он показался великолепным. Искусные резчики по камню из южных стран покрыли изнутри его стены причудливой резьбой. Убранство было ню мужским: ряды пик и алебард, луки, блестящие шлемы и каски, вороненая сталь доспехов, по обеим сторонам зала головы кабанов, лосей, медведей и горных козлов. Во всем этом ощущалась какая-то дикая прелесть.

Перед жарко пылающим очагом в большом кресле окруженный полудюжиной слуг и двумя приближенными, сидел сам Айнхолц. В нем мало что осталось от того крепкого плотного здоровяка, каким он был когда-то, барон будто высох и скрючился, но воспаленные глаза пронзительно смотрели из-под косматых седых бровей. По тому, как он неловко полулежал в кресле, можно было догадаться, что его мучают боли. На болезненно-желтом лице застыло недовольное брюзгливое выражение.

— Мой господин, — с поклоном обратился к нему Исэмбард, — по вашему приказу я доставил целительницу Тамсин, которая, без сомнения, сумеет облегчить ваши муки. Во всей Бритунии не найдется колдуньи, способной сравниться с ней. — Исэмбард повернулся к девушке и почтительно склонил голову. — Целительница Тамсин прибыла в наш город из своей деревни близ Ерваша и ожидает вашею благосклонного внимания.

— Ожидает моего благосклонного внимания, — повторил старый барон и саркастически усмехнулся. — Если это и вправду так, долго же ей придется его дожидаться. По меньшей мере до завтрашний вечера, и то не наверняка… Если, конечно, она не сумеет вылечить меня раньше. — Барон явно находился не в духе. Его грубоватая шутка вызвала вежливые смешки приближенных. — Впрочем, целительница, дозволяю тебе приблизиться, чтобы я мог видеть тебя, не выворачивая шеи. Она у меня и так болит. О-о, да ты совсем еще дитя! — воскликнул он, слегка оживившись. — Что ни говори, Исэмбард неплохо изучил мой вкус за все эти годы. Ты мне определенно нравишься!

— Господин милорд, — натянуто произнес верховный офицер, — перед вами — известная всей Бритунии целительница и колдунья, а вовсе не то, что вы имеете в виду.

— Да знаю я! — нетерпеливо оборвал его барон и снова обратился к девушке: — Тебя ведь зовут Тамсин? Да, да, конечно, именно Тамсин. Слышал я о тебе всякие россказни, но не слишком-то я доверчив. Чего только люди не наболтают. — Он хмыкнул. — Возможно, разумеется, если уж очень сильно припрет, так и поверю. Короче говоря, должен сказать, что я перепробовал уже все: взывал ко всем богам подряд, к бритунийскому Амалиасу, моим собственным немедийским богам — ведь я вообще-то немедиец, — а про этих наших здешних шарлатанов-знахарей я уж и не говорю. Ни один не смог помочь мне даже самую малость! Осталась одна надежда на тебя.

— Господин барон, — Тамсин изящно поклонилась, — мы с Нингой к вашим услугам.

— Какая такая Нинга? Ах да! Ты же та самая девочка-колдунья, которая играет в куклы. — Он скрипуче рассмеялся. — Знала бы ты, чего мне только про твою куклу не наплели! Какая она у тебя волшебница и даже разговаривать умеет! Послушай, Исэмбард, — обратился он к верховному офицеру, — ты действительно не зря привез сюда Тамсин. Она со своей куклой привела меня в веселое настроение, — Тяжело, с присвистом дыша, он вновь откинулся на спинку кресла. — Ну ладно, смех смехом, а скажи мне, девочка, как же ты собираешься помочь мне со своей маленькой подружкой?.. Исэмбард! Что это за шум? Что случилось? — В зал один за другим входили приближенные барона и становились полукругом у очага. — Что случилось, я вас спрашиваю? — повторил барон раздраженно. — Кто вас звал?

— Не гневайтесь, господин барон, — выступил впередИсэмбард. — Я позволил себе пригласить их от вашего имени, чтобы они явились свидетелями вашего исцеления. Ведь колдунья Тамсин действительно творит чудеса, и я подумал, что будет лучше, если это увидят десяток-другой ваших верных друзей. Тогда в будущем они смогли бы поведать об этом другим… или опровергнуть ложные слухи, если вдруг таковые возникнут.

— Это очень разумно и очень предусмотрительно с твоей стороны, Исэмбард. — И впрямь, лучше иметь свидетелей, да и лишняя пара рук тоже может пригодиться, случись что. — Он бросил подозрительный взгляд на Тамсии. — Да вот, кстати, я сейчас припоминаю, какие-то мне недавно страсти рассказывали, если, конечно, им можно верить, будто эта самая Тамсин со своей куклой наслала на какой-то южный город огненный смерч и превратила его в развалины, потому что жители отказались платить ей за работу. Ответь мне, колдунья, было ли такое?

— Господин барон, не тревожьтесь, подобная участь вам не грозит, — ответила Тамсин, глядя ему прямо в глаза. — Мы с Нингой не причиним вреда прекрасному городу Урбандеру и не сделаем ничего помимо того, о чем просил нас ваш верховный офицер. Разве не так, Нинга? — Тамсин заботливо пригладила кукле растрепавшиеся волосы. Ее жест был по-детски невинен и трогателен. — А что касается платы за наши услуги, вам тоже совершенно не о чем беспокоиться. Мы не возьмем с вас ничего. Наградой для нас является уже одно то, что вы, такою знатный и могущественный, прибегли к нашей с Нингой помощи.

Непосредственная, искренняя речь Тамсин чем-то не понравилась барону. Непонятно отчего, но он почувствовал в ней угрозу.

— Тебе, значит, не нужна моя плата? — прогремел он. — Не нужна так не нужна, ты ее не получишь. Но смотри, колдунья, если ты не сумеешь меня вылечить, тебе самой придется за это расплатиться! — Он выпрямился и неожиданно ловким для немощного с виду старика движением выхватил из-за пояса саблю. — Не знаю уж, какими магическими силами ты обладаешь, но как бы моя верная сабля не оказалась сильнее. Почему, ты думаешь, они подчиняются мне? — Широким небрежным жестом он обвел присутствующих. — Вот именно, все дело в стали. Сталь непреодолима. Она победит любое волшебство, надо только уметь с ней обращаться, и уж кто-кто, а я умею. И не говори потом, что я тебя не предупреждал!

Тамсин смиренно склонила голову:

— Да, господин барон, мы с Нингой часто слышали о вас и знаем, что вы не только замечательный воин, но и увенчанный лаврами военачальник. А о вашей удали и отваге, когда вы командовали отрядом немедийских наемников, люди вспоминают до сих пор. Это было еще до того, как король Тифас жал вам титул барона и вы стали правителем этой провинции. Но многие еще помнят те давние мыс времена, правда, Нинга?

Айнхолц подозрительно посмотрел на Тамсин и, вкладывая саблю в ножны, сдержанно проговорил:

— Не стану отрицать, времена поистине были тогда героические. Что же до того, что король сделал меня правителем Урбандера… Он, видишь ли, он просто отблагодарил меня за помощь в войне с коринфийцами, когда я скорым маршем прибыл к нему с целым войском отчаянных ребят, хотя без нас он нипочем бы не победил. — Старый вояка воодушевился и явно решил воспользоваться случаем, чтобы произнести речь перед своими приближенными. — Король Тифас всегда знает что делает. Ему нужен был человек, твердый и решительный, на которого он мог бы положиться, для защиты северных пределов Бритунии, и он нашел такого человека! Так что Тифас совсем не зря отдал мне Урбандер и сделал меня бароном. — Айнхолц выразительно постучал пальцем по массивному нагрудному знаку из чистого золота, приколотому на его впалой груди. — Да-а, хлопот у правителя этой северной окраины всегда хватало. Если бы только одни набеги! А сколько раз за последние годы возникала опасность крестьянских волнений! Эти простолюдины вечно чем-нибудь недовольны. — Он замолчал и прислушался. — Ну вот, накаркал, называется. Слышите, как расшумелись? Из-за чего бы это они сегодня? Или опять из-за налогов? Разогнать немедленно, а кто будет сопротивляться — в каталажку, на хлеб и воду! Ишь вздумали у меня бунтовать!

— Нет, нет, господин барон, это не бунт, — поспешил успокоить Айнхолца верховный офицер. — Это всего-навсего несколько горожан, которые собрались, чтобы увидеть знаменитую колдунью, и которые надеются иметь возможность отпразднован, ваше счастливое избавление от мук. На всякий случай я приказал стражникам не спускать с них глаз, но уверен, что даже это лишняя предосторожность. Пусть себе пошумят немного, вреда от этого никому не будет. А попозже, когда Тамсин вас вылечит, мы можем даже послать им вниз бочонок вина, чтобы

они как следует повеселились.

— Гм, ну ладно, я не возражаю. — Барона утомила его собственная длинная речь и последующее волнение, он тяжело откинулся на спинку кресла и переключил внимание на Тамсин. — Итак, девочка-колдунья, вернемся к тому, с чего начали. Как же ты собираешься меня лечить?

Тамсин уставилась на него сосредоточенным пристальным взглядом, свою куклу она держала перед собой.

— Сперва надо определить, чем вы страдаете, господин барон. Думается мне, вы подвержены паралитической трясучке.

— Что верно, то верно, совсем меня замучила, проклятая, — подтвердил барон. — Только эль мне и помогает от нее, а по утрам ну просто никакой мочи нет. — После секундного колебания он поднял руку и показал, как дрожат пальцы.

— Запущенный случай, — констатировала Тамсин. — И, без сомнения, болезнь усугубится, если не начать лечения немедленно. Такая вот трясучка бывает обычно, если человек любит пображничать и не знает меры в ночных кутежах. — Она наклонилась и негромко сказала что-то своей кукле, потом помолчала, будто слушая ответ, и задала следующий вопрос: — Господин барон, а подагра у вас тоже есть?

— И подагра есть, — охотно признался Айнхолц. — Сейчас, правда, ничего, терпимо, но временами, особенно осенью, когда собирают урожай, и во время празднования зимнего солнцестояния, бывает, ноги так распухают, что я почти ходить не могу. — Он скинул одну туфлю и через шелковый чулок стало заметно, что сустав несколько увеличен в размере.

— Да, мы с Нингой видим. Подагрой человек расплачивается за чревоугодие. Разумеется, мясо на вашем столе появляется гораздо чаще, чем в простых домах, как оно и подобает человеку вашего звания, Но за это приходится платить здоровьем. А скажите мне, господин барон, болят ли у вас кости?

— Еще как болят! — воскликнул барон, успев позабыть, что поначалу ему не очень хотелось распространяться о своих хворях в присутствии такой толпы народа. — Особенно сильно болят поздней ночью и перед рассветом. Я испробовал все обычные средства: ставил у самого ложа раскаленную жаровню, выпивал перед сном большую чашу горячего крепкого вина с пряностями, две деревенские девки согревали мне постель, перед тем как я ложился в нее, — ничего не помогает. Если ты, колдунья, сумеешь сделать что-нибудь, облегчить мои муки… я готов передумать, взять свои слова обратно, и тебе не придется жаловаться на мою скупость.

— Мы поняли вас, господин барон. — Продолжая держать перед собой куклу, Тамсин на минуту задумалась, глядя на изборожденное глубокими морщинами землистое лицо Айнхолца, мешки под красными воспаленными лазами, тонкие бесцветные губы и неожиданно крупный шишковатый нос с сизыми прожилками. Все так же не сводя с барона глаз, Тамсин наконец прервала молчание: — Должна огорчить вас, господин барон, ваша болезнь очень трудно поддается лечению. Болезнь эта, поразив человека однажды, уже больше не желает выпускать его из своих когтей, она точит его изнутри, истощает, разрушает мозг и плоть. Можно заболеть ею еще в молодом возрасте, а потом десятки лет недомогать, не зная причины.

— Постой-ка, колдунья, что-то я тебя не пойму, — обеспокоенно перебил ее Айнхолц. — О чем это ты толкуешь? Ты не знаешь, как вылечить меня, или просто набиваешь цену? До чего же расшумелись эти негодяи, будь они прокляты! — Он наклонил голову, прислушиваясь к многоголосому гомону и крикам, доносившимся из-за высокого стрельчатого окна, выходящего на ворота и внутренний двор замка.

— Болезнь ваших органов, господин барон, наружных и внутренних, сопротивляется лечению, потому что она пропитала вас насквозь, став вашей сутью. Она естественное следствие ваших привычек и образа жизни. Вспомните свои молодые годы: стремительные марши, когда вы сутками не сходили с коня, ночевки под открытым небом, жестокие сражения, кутежи и оргии, распутство и блуд, грабежи, насилие, необузданность и жестокость — все то, что вознесло вас на вершины власти. Что же удивительного в том, что теперь у вас костоломка? А подагра и паралитическая трясучка — следствие как раз последних шести-семи лет, когда вы, в соответствии с рангом, получили законное право насладиться всеми прелестями жизни — вкусно и много есть и пить сколько душа пожелает. Как же мы с Нингой, обладая даже всеми нашими способностями и талантами, можем вылечить вас, не изменив полностью вашей сути?

— Ты что позволяешь себе, дерзкая девчонка?! — вскипел старый воин. — Как смеешь ты утверждать, что я, барон Айнхолц, и есть причина моей болезни? Что я кровожадный изверг, беспробудный пропойца, обжора и развратник? Ты у меня поплатишься за свою наглость, и немедленно!

Вне себя от ярости, барон вскочил с кресла, молниеносно выхватил саблю и… тут случилось нечто необъяснимое. Стальной клинок, блеснувший в свете пламени очага, внезапно засиял словно пылающее солнце, и сияние это делалось все сильнее и сильнее. Находящиеся в зале закрывали лицо руками и отворачивались, а барон, оказавшийся ближе всех к источнику ослепляющего света, упал на колени и выронил саблю, которая тут же начала тускнеть.

— Я ничего не вижу! О, мои несчастные глаза, они как раскаленные угли! Какая нестерпимая жгучая боль! — Айнхолц на несколько мгновений отнял руки от глаз и, моргая, пытался понять, окончательно ли он лишился зрения. Присутствующие с ужасом увидели его опаленное неземным жаром лицо и совершенно белые глазные яблоки. — Стража! — вскричал он. — Сию секунду зарубить, злодейку-колдунью, а ее труп бросьте на растерзание диким псам, чтобы и воспоминания от нее не осталось! И… и посадите меня обратно в кресло, — неожиданно жалобно закончил он.

По напряженной тишине, царящей в зале, Aйнхолц понял, что никто не двинулся с места, чтобы выполнить его приказ. Вместо этого раздался спокойный, размеренный голос Тамсин, как ни в чем не бывало продолжавшей свои обличения, словно и не было никакого перерыва.

— Как мы уже объяснили вам, господин барон, ваши физические недуги являются не только результатом, но и неотъемлемой частью вашей порочной, греховной жизни и посему не поддаются излечению. Однако мы с Нингой, учитывая, что вы обратились к нам, моля о помощи, готовы оказать ее вам, насколько это в наших силах, и избавим ж вас от логического завершения ваших недомоганий — смерти. Мы даруем вам вечную, нескончаемую жизнь!

С этими словами колдунья шагнула вперед и маленькой ручкой своей куклы легко коснулась плеча барона. Айнхолц дернулся, как от удара, по его телу пробежала дрожь, обхватив себя руками, он, беспомощно сотрясаясь, повалился на каменные плиты, словно терзаемый какой-то злой силой.

— Ну вот, господин барон, теперь вы можете перестать тревожиться: какие бы боли ни терзали вашу плоть, как бы ни изнуряла и ни мучила вас ваша болезнь, она не приведет вас к смертельному исходу, потому что теперь вы никогда не умрете. Даже от такого удара, как этот. Исэмбард!

Повинуясь повелительному окрику и жесту верховный офицер обнажил свой меч и пронзил сжавшегося от страха Айнхолца прямо в сердце. Барон издал душераздирающий вопль, изо рта у него потекла кровь, но, когда Исэмбард выдернул клинок, барон по-прежнему продолжал дышать, его пальцы непроизвольно сжимались и разжимались от боли, а на шелковой рубашке расплывалось небольшое алое пятно.

— Видите, господин барон, вы получили неопровержимое доказательство того, что я вас не обманула. Надеюсь, вам по душе наш с Нингой дар, во всяком случае, вы сможете насладиться им сполна, времени у вас теперь хватит. Ну а мы хотели бы получить от вас в знак вашей благодарности маленький, чисто символический подарок — вот этот. Тамсин нагнулась и, избегая слепо шарящих вокруг себя рук барона, сорвала с его груди знак его баронского достоинства. — Я думаю, вам он больше не понадобится, ведь здоровье ваше ухудшается прямо на глазах. — Продолжая говорить, она приколола запятнанный кровью золотой знак на нарядное платье своей куклы, и без того увешанной побрякушками. — Пожалуй, вам стоит удалиться на покой, в какое-нибудь тихое спокойное место, а делами провинции займется пока ваш верховный офицер Исэмбард, что, я не сомневаюсь, будет с радостью воспринято всеми присутствующими.

Бывшие верные друзья и слуги Айнхолца разорились приветственными возгласами, славя своего нового господина, который немедля занял кресло барона. По его команде двери распахнулись и в зал ввели десяток горожан, отобранных из тех, кто только что горланил под окнами. Недавние возмутители общественного порядка почтительно преклонили колени перед свежеиспеченным правителем, который мановением руки приказал им убрать продолжающего корчиться на полу барона Айнхолца. Они с готовностью уволокли его с собой и вскоре крики под окнами зазвучали с новой силой.

— Воля народа исполнена, — провозгласила Тамсин, — злодей получит по заслугам. Его можно вешать, колесовать, четвертовать — он никогда не умрет, я ручаюсь за это. Наш добрый друг и ваш повелитель Исэмбард будет управлять провинцией под моим покровительством. В дальнейшем, когда он присягнет божественной Нинге, она позаботится о том, чтобы годы его правления не омрачались смутами и волнениями черни. Сегодня великий день, — продолжила Тамсин, — и, чтобы скрепить наш договор, осталось только одно — совершить жертвоприношение. С согласия Нинги я поклялась, что их будет лишь трое.

Исэмбард встал со своего кресла и подошел к Тамсин.

— Всем встать в круг! — распорядился он.

Колдунья неторопливо повернулась, обводя взглядом неловко застывших воинов, составлявших ранее ближайшее окружение барона Айнхолца.

— Да, вот так хорошо… Для начала я выберу исполнителей моей воли. — Она пристально вгляделась в лица. — Ими будут… ты… и ты. — Те двое, на кого она указала, послушно вышли из ряда и встали за ее спиной. — Ну а теперь будем искать. После стольких лет это очень непросто. Казалось, Тамсин забыла обо всем и разговаривай сама с собой. Погруженная в свои мысли, она медленно начала обходить круг, держа перед собой куклу. — Да, это очень-очень непросто, — повторила она.

Под ее пронизывающим взглядом все чувствовали себя неуют но вскоре стало понятно, что немногих из присутствующих здесь дам Тамсин проходит без остановки, всматриваясь лишь в лица закаленных в боях воинов.

— Твоя память острее моей, Нинга, — бормотала колдунья. — Смотри внимательно, помоги мне, укажи тех, кого мы с тобой видели тогда лишь издалека. Все это было так давно, но мы должны узнать их… А вот и первый! Хватайте его!

То ли на самом деле кукла кивнула головой, издав какой-то звук, то ли у Тамсин непроизвольно дернулась рука, никто не смог бы сказать с уверенностью, но по ее приказу двое шедших за ней воинов схватили ошеломленного офицера, чье лицо украшало немало боевых шрамов, и отвели его в сторону, чтобы приковать у стены. Когда они вернулись, Тамсин вновь возобновила поиск.

— Смотри внимательно, Ниига, не пропусти, — приговаривала колдунья. — Я уверена, здесь должны быть многие из тех, кто когда-то воевал под его знаменами и проходил мимо нашего дома… — Через минуту раздался полузадушенный вскрик, и еще одну сопротивляющуюся жертву отволокли к стене. — Хорошо, Нинга, маленьких лисичек мы с тобой поймали, осталось поймать волка. Конец круга все близок… Нам нельзя его пропустить.

Тамсин действительно уже почти завершила круг. Внезапно офицер по имени Богемунд, который когда-то был командиром отряда, где служили те двое, кого Тамсин велела приковать у стены, потерял самообладание и закричал:

— Да что же мы — овцы, чтобы безропотно ждать, когда нас поведут на заклание?! Почему мы должны подчиняться этой безумной колдунье с ее отвратительной куклой?!

Он выхватил саблю так резко, что она зазвенела о ножны, но звук этот вместо того, чтобы естественным образом утихнуть, наоборот, стал усиливаться, оглушая всех и каждого. Люди пытались заткнуть уши, а Богемуид бросил саблю на каменные плиты отчего какофония лишь усугубилась. Богемунд пал на колени, зажимая уши, из которых струилась кровь, и выл от боли. Так же неожиданно, как начался, пронзительно-резкий металлический звук прекратился. Те, кто находился рядом с Тамсин услышали, как она говорит своей кукле:

— Ну вот и славно! Теперь, я надеюсь, все убедились, что сильнее, сталь или колдовство, правда, Нинга?

Троих несчастных, включая оглохшего, полубезумного от боли Богемунда, разоружили, сорвали с них доспехи, заковали в кандалы и отдали бушующей у ворот толпе.

Когда истошные крики жертв прекратились, колдунья вышла на балкон, чтобы произнести речи перед теснящимися у ворот, возбужденными только что пролитой кровью горожанами. Четыре головы были насажены на колья, и одна из них беззвучии шамкала и кривила в невыносимой агонии рот. Речь Тамсин была коротка и по существу:

— Вы отомстили кровопийце Айнхолцу, чьи бесчисленные преступления ничто по сравнению с беззаконием, творимым королем в далекой Саргоссе. Ваш новый правитель, — она указала на Исэмбарда, которого толпа приветствовала бурными криками восторга, — объявил себя преданным приверженцем богини Нинги и ее союзником в походе против старой религии и тирании короля Тифаса. Отныне в и нашей стране начинается новая эра. Ваше восстание закончено, но в Бритунии оно только начинается! Да здравствует Нинга!

Глава VIII ТОПОР СПРАВЕДЛИВОСТИ

Как это уже не раз случалось и прежде, смерть не желалa выпускать Конана из своих пылких объятий. Она манила его черными бархатными далями, прельщала тишиной и умиротворенностью, нашептывала ночами сладкие сны, сулящие вечный покой. И как же хотелось Конану поддаться этим нежным уговорам, позволить увлечь себя потоку мглистой реки забвения и никогда больше уже ни о чем не заботиться.

Но нет, не было ему покоя! Кто-то беспрестанно мучил его, кто именно, Конан никак не мог понять, ни нот кто-то, казалось, не отходил от него ни на шаг, особенно терзая, когда он уже готов был провалиться в блаженство вечного забытья. Не тут-то было. Каждый раз чьи-то жестокие руки безжалостно хватали его и заставляли вернуться назад, в мучительное полубессознательное состояние. Они лили ему и рот что-то горькое, брызгали на него холодной водой, светили в лицо омерзительно-ярким светом, чем-то шершавым растирали его руки и ноги. Хуже всего было, когда они нарочно копались в его горящих ранах, заставляя его буквально корчиться от боли. Ему было так плохо, что он даже не мог ругаться. А иногда на него напускали какой-то пахучий дым, крутили трещотки и монотонно твердили над ним странные непонятные слова. И всем этим мукам не было видно конца.

Однако же настал день, когда Конан открыл глаза. Это стоило ему неимоверных усилий, веки словно свинцом налиты. Конан так устал, что засомневался, хватит ли у него когда-нибудь сил снова закрыть глаза.

А пока прямо перед ним ослепительным светом сиял голубой круг. Смотреть на него было больно и из глаз Конана потекли слезы. В расплывчатой дымке он различил какое-то движение, и наверху возникло чье-то лицо в обрамлении темных волос. По телу Конана пробежала дрожь. Ему показалось, что он уже однажды видел эти небесные черты, никак не мог понять, какому народу принадлежит эта красавица. Ее до смешного скудный наряд не помог разгадать ему эту загадку. В волосы девушки были вплетены деревянные птички, вырезанные из светло-коричневого дерева, на обнаженной груди висели три ожерелья, составленные из тщательно отполированных зубов диких животных, кусочков костей и мыльных камней, на тонкой талии красовалась круглая золотая пластинка, а бедра едва прикрывала символическая юбочка, вернее сказать, бахрома из полосок кожи разной ширины и разных оттенков.

Девушка показалась Конану невыразимо привлекательной. Высокая, гибкая, с благородной осанкой, она встревоженно склонилась над ним, заметив, что он открыл глаза. Конан вдохнул аромат ее бронзовой загорелой кожи, и вновь ему почудилось, будто ему знаком ее запах. В девушке странным образом сочеталась сила и стать северных женщин со смуглым очарованием их южных сестер. По телу Конана вновь пробежала непроизвольная дрожь.

Девушка схватила какой-то сосуд у изголовья Конана, нажав пальцами на челюсти, принудила его открыть рот и влила туда отвратительную горькую жидкость. Конан с омерзением выплюнул ее.

Незнакомая дева отступила на шаг и с возмущением уставилась на Конана.

— Ювала! — воскликнула она громко.

Конан ожидал, что на ее крик в хижину войдет мужчина, которого она только что, без сомнения, позвала. Вместо этого девушка наклонилась над пленкой, нетерпеливо порылась там и вытащила пучок несколько подвявших листьев. Повернувшись обратно, она раздраженно потрясла этим пучком перед носом у Конана, повторив три или четыре раза:

— Ювала! Ювала!

Конан смущенно припомнил, что вроде это растение действительно используется иногда в каких-то медицинских целях. Его настаивают, а то и просто жуют, так что ничего страшного в нем нет, просто обычное народное средство спорных достоинств. Еще раз выразительно помахав листьями, девушка взяла один листок, смяла его в маленький комочек и засунула Конану в рот. Киммериец принялся покорно жевать его и через некоторое время проглотил, и не без труда. Девушка тут же подала ему напиться холодной ключевой воды, наливая ее в громоздкую ложку, изготовленную из бутылочной тыквы.

С тех пор он начал доверять Сонге, ибо таково было ее имя, как он выяснил во время ее бесконечных бдений у его ложа. У Сонги оказался легкий, приятный характер, она философски относилась к его временной беспомощности, без лишней суеты обивала его воспаленные, гноящиеся раны и с завидным терпением относилась к тому, что он при каждом удобном случае пытался дотронуться до нее. И только когда он, слегка окрепнув, начал хватать ее за руки, притягивая к себе силой, она начала давать ему более серьезный отпор, решительно отталкивая его, а как-то даже стукнула по голове сосудом из тыквы.

Но даже это получалось у нее весело и не обидно. Усевшись вне досягаемости рук Конана, она спокойно и методично учила его своему языку, показывая на предметы окружающей обстановки и называя их по нескольку раз, чтобы он лучше запомнил.

Сонга с явным уважением относилась к его ранам, сознавая, что нанесены они каким-то опасным хищником. Она с гордостью показала ему шрамы от когтей рыси у себя на бедре.

Родные Сонги и люди из ее племени, по всей видимости, не возражали против того, что она выхаживает чужеземца. Время от времени в дверях конусообразного шатра (напоминающего чум северных кочевых племен), где лежал Конан, останавливался высокий человек, чьи черты смутно напоминали черты Сонги, и заглядывал внутрь. Однако он никогда не входил и ничего не говорил, разве что бурчал себе что-то под нос. От Сонги Конан узнал, что его зовут Аклак.

Если судить по звукам, доносившимся извне, здесь жили не меньше двух-трех десятков людей. Когда Конан попробовал узнать у Сонги, сколько именно, рисуя на земле рядом со своим ложем человечков, чтобы она поняла, о чем он спрашивает, девушка с готовностью принялась декламировать нескончаемый перечень труднопроизносимых имен: Орпа, Эмда, Урга, Экдус, Амавак, Пиливак, Фнан… Конан довольно быстро разобрался, что с числами больше пяти у Сонги начинаются нелады.

Впрочем, она могла нарочно изображать непонимание, потому что хотела скрыть от него действительное количество людей в племени. Когда же она расспрашивала его о том, откуда он пришел, Конан при всем своем желании не мог ей этого объяснить. Он неопределенно махал руками куда-то вдаль, пытался звуками воспроизвести шум реки, которая принесла его.

Сонга поняла его.

— Таргокан, — произнесла она, кивнув головой.

С тех пор Таргока — речной человек — стало вторым именем Конана для соплеменников Сонги.

Язык, которому она учила его, не походил ни на один из тех, что он знал. В нем не было ничего общего с восточными диалектами, в частности с туранским и гирканским языками, посему он не давал Конану ни малейшей подсказки в отношении того, где живут люди, среди которых он очутился. Судя по всему, племя Сонги никак не было связано с внешним миром, откуда он явился. К удивлению Конана, это его обрадовало. Насколько он мог понять, народ, к коему принадлежала Сонга, называл себя попросту "атупаны" — люди. Сонгу не особенно интересовали слова, которым в свою очередь учил ее Конан, и даже его собственное, данное при рождении имя. Скорее всего, она искренне считала, что на свете нет других языков, кроме их языка, и что Конан, пока не появился у них, не умел разговаривать, а объяснялся жестами и нечленораздельными звуками.

Даже если и так, Конан не собирался ее разубеждать. Он вовсе не хотел привносить цивилизацию в какой бы то ни было форме в эти мирные свободные края. Насколько Конан мог судить по доносившимся до него звукам хозяйственной деятельности, по той еде, которую ему приносили, по виду гордых мужчин и веселых хихикающих женщин, жизнь атупанов была легка и приятна. Он словно вновь вернулся во времена своего детства, в родные киммерийские горы.

С малолетства обученный тому, как уцелеть в любых условиях, Конан не ударил в грязь лицом, оказавшись выброшенным в чем мать родила на дикий берег. Все шло отлично, пока он не схватился с пещерным медведем. А эти люди, из поколения в поколение передавая накопленный опыт и не зная никакой другой жизни, довели свое умение выживать до уровня искусства и теперь могли бы и Конана поучить уму-разуму. Хотя нельзя забывать, что в горах Киммерии климат намного суровее здешнего, да и дичи тут не счесть, и растительность куда как богаче и разнообразнее. Так что относительное благосостояние атупанов вполне объяснимо.

Нельзя сказать, чтобы Конан осознанно размышлял обо всем этом, скорее, в нем бродили смутные ощущения, не оформляясь в законченные мысли. Да ему вовсе и не хотелось ни о чем думать. Выздоровление его шло полным ходом, раны постепенно затягивались, Конан лежал в хижине и наслаждался покоем. К нему постепенно возвращался его когда-то очень острый слух и способность различать запахи. И то и другое он совершенно осознанно подавил в себе, когда ему пришлось жить в шумных смрадных хайборийских городах.

Теперь Конана интересовали лишь самые простые вещи: жидкая кашица из растертых кедровых орехов, сдобренных душистым медом, миски, полные лесных ягод, горшки с тушеной зеленью и, наконец. и мясо — оленина, которую он пока еще с усилием, но уже мог понемножку жевать и глотать.

Удовлетворив свои самые насущные потребности, Конан обращался к более высоким целям. Постоянно маячившие перед ним соблазнительные формы Сонги возбуждали в нем аппетит уже другого рода. На все его поползновения Сонга отвечала мягким, но решительным отпором, стараясь без особой надобности не приближаться к его ложу По мере того как слабость оставляла Конана, росла и его настойчивость, хотя не в его обычаях было нагло приставать к женщине, домогаясь ее взаимности. Конан предпочитал, чтобы ему с готовностью шли навстречу. Но лукавая Сонга (и где только она этому научилась?!) ухитрялась отказывать ему в такой форме, что у него всегда оставалась надежда, раз ему казалось, что еще чуть-чуть — и нет упрямиться, однако время шло, а все оставалось по-прежнему.

— Сонга! — позвал ее как-то Конан. — Иди сюда лежать. — Он похлопал рукой по циновке. Ему катастрофически не хватало слов. — Ты лежать со мной. Давай любить-любить. Будет хорошо.

— Нет, Таргока, — рассеянно отозвалась она, несколько раз горизонтально помахав рукой из стороны к сторону — атупанский жест, выражающий категорическое несогласие. По привычке она выговаривала слова медленно и отчетливо, словно разный с ребенком. — Лежать с тобой нет. Таргока больной. Любить-любить нет. Будет плохо.

— Таргока не больной, Таргока здоровый, — упрямо возразил Конан, тыкая пальцем в свой бок, который покрылся наконец толстой коричневой коркой засохшей крови. Он пытался придумать, как бы ему сказать, что, если Сонга не ляжет с ним, вот тогда то ему и будет плохо, но, так и не придумав, неуклюже закончил: — Будет хорошо.

— Лежать с тобой нет, — еще раз повторила Сонга. — Таргока сильно больной. Туда идти тоже нет. — Она мотнула головой в сторону двери. — Таргока тут — Аклак не убивать Таргоку. — Для наглядности она изобразила удар топором. — Потом Таргока не больной. Таргока идти туда — Аклак убивать. Потом будем любить-любить.

— Что?! — У Конана волосы встали дыбом. Ом судорожно силился сообразить, что бы все это значило. — Аклак убивать Конан… Таргока? — уточнил он.

— Да, Аклак убивать Таргока. Таргока убивать Аклак. — Сонга пожала плечами, явно не придавая итогу схватки никакого значения. — Потом Таргока любить-любить Сонга.

Конан временно выкинул из головы проблему, каким образом ему удастся "любить-любить Сонгу" если Аклак его убьет, и задал следующий животрепещущий вопрос:

— Сонга любить-любить Аклак?

— Нет!!! — Безо всякого предупреждения Сонга, которая, разговаривая с ним, толкла земляные орехи в сосуде из выдолбленной тыквы, запустила в Конана тяжелым деревянным пестом. Сонга нет любить-любить оонка! Таргока говорить плохо!

— Что значит оонка? — беспомощно спросил Конан.

— Оонка — это оонка! — раздраженно отрезала Сонга. Нагнувшись, она нарисовала на земляном полу двух больших человечков и двух маленьких, Затем, чтобы стало еще понятнее, она показала, как достает из своего чрева ребенка и кормит его грудью. После этого она повторила всю пантомиму и сделала вид, будто кормит второго младенца другой гpvдью. — Оонка, — повторила она.

— Ах вот что, оонка значит брат, — догадался Конан. — Аклак — оонка. Аклак нет любить-любить Сонга. — Он энергично покивал головой, давая понять, что всецело одобряет это табу. Потом спохватился и подтвердил свое полное согласие с этим основным принципом, помахав рукой вверх-вниз на уровне подбородка, на атупанский манер. Но другой вопрос по-прежнему продолжал волновать его. — Оонка убивать Конан?

— Да убивать. — Сонга принялась бойко размахивать кулаками, и у Конана гора свалилась с плеч. Он уразумел наконец, что слово, которое, он полагал, означает "убивать", на самом деле значит "драться" или "бороться". Что ж, он не против.

Сонга тем временем заговорила вновь: — Таргока видеть Сонга голая. — Она приняла добродетельно-оскор-бленный вид. — Много плохо-плохо. Аклак убивать Таргока. Плохо-плохо уходить. Потом Таргока украсть Сонга. — Она скромно потупила глаза и принялась расправлять бусы на обнаженной груди.

Во время этого разговора Конан не сумел полностью разобраться в тонкостях брачных обычаев атупанов, однако, возвращаясь к той же теме в последующие дни, многое, если не все, стало яснее. Племена, обитающие в окрестностях реки Таргокан, имели обыкновение добывать себе жен у своих соседей, что было очень разумно, если не забывать об их малой численности и строгом запрете на кровосмесительные браки. Конану приходилось встречать людей с признаками вырождения в небольших поселкаx, где подобного табу не было, и он понимал жизненную необходимость таких жестких правил. Похищение женщин, как рассказывали Конану, в прежние времена практиковалось и в Киммерии, хотя в годы его детства это сплошь да рядом оказывались не женщины из соседних племен, а томные холеные южные красавицы, отбитые у пришельцев с юга.

В атупанских племенах, как выяснил Конан, существовала негласная договоренность оставлять девушек, достигших брачного возраста и не нашедших мужа в своем племени, в определенных местах в известное время, где они совершали ритуальны, омовения. Девушки предпочитали, чтобы их похищали не поодиночке, а целыми группами, так было легче пережить неизбежное расставание со своими близкими. Поскольку принято было красть лишь незамужних, никаких недоразумений, не говоря уже о войнах, среди этих племен никогда бывало, тем более что им до сих пор оставалось неизвестным такое "благо" цивилизации, как рабство.

Что же касалось самой Сонги, то здесь случай был в некотором смысле исключительный. Подходящей для нее пары в племени не нашлось, а она решительно отказывалась уходить в чужое племя, потому что была очень привязана к брату и матери Отца она лишилась еще в детском возрасте, когда он погиб во время охоты на бизонов.

В тот день, когда Сонга впервые увидела Конана, она совершенно не ожидала встретить в лесу (где, насколько ей было известно, не должно быть никаких других племен) израненного чужеземца и уж тем более быть похищенной им. Когда же он потерял сознание, она позвала своих coплеменников, которые и принесли киммерийца в шатер. Только теперь Конан понял причину веселья женщин, то и дело заглядывающих в дверь: их смешило, что Сонга "украла" у чужого племени такого могучего воина.

Нагота девушек во время ритуального омовения не имела ничего общего с наготой Сонги, когда он ненароком увидел ее. По непонятным для Конана мотивам, в одном случае это почему-то считалось нормальным, а в другом — страшным грехом, который следовало искупить.

Не менее нелепым Конан находил представление атупанов о приличиях. По его мнению, одетая Сонга мало чем отличалась от раздетой. Ее смехотворная юбчонка из полосок оленьей кожи не столько скрывала, сколько подчеркивала ее прелести. Конан готов был хохотать над этим, вот только боялся, что у него раскроются его едва зажившие раны. Однако, судя по всему, в скором времени его ожидал поединок с Аклаком, желавшим непременно удовлетворить свои оскорбленные чувства брата. Конан объяснял такое отношение яростной ревностью.

И последнее время поведение Аклака становилось все более задиристым. Иногда он нарочито громко пенял сестре, что та берет для чужеземца слишком много еды, иногда останавливался у шатра и делал Сонге замечание, если считал, что она проводит с ним чересчур много времени. А однажды вечером во время очередного урока языка Аклак просунул голову в открытую дверь и, насколько Конан сумел его понять, сказал приблизительно следующее: "Учи его получше, сестра, чтобы он смог молить меня о пощаде, когда я начну превращать его в рыбью икру, перед тем как бросить обратно в реку!"

Терпение Конана лопнуло. Он сорвался со своего убогого ложа и ринулся к двери. Как бы не так — Сонга раскинула в стороны руки, заслоняя выход и строго велела Конану немедленно ложиться обратно. Спорить с ней было бесполезно. Конан огляделся, выбрал наименее прочную с виду стенку, прошиб ее плечом и оказался снаружи. Сломанные и вывороченные из земли жерди шатра попадали в разные стороны.

Перед киммерийцем стоял дюжий дикарь, разинув от изумления рот. Помимо набедренной повязки на Аклаке были сандалии из грубой бизоньей кожи, бусы и какая-то металлическая безделушка, усыпанная самоцветами.

Не в привычках Конана было медлить и раздумывать перед схваткой, тем более что он надеялся обойтись без оружия и таким образом уменьшить вероятность смертельного исхода для дорогою братца своей возлюбленной. Поэтому Конан без лишних слов занес кулак, чтобы свалить того наземь.

К его немалому удивлению, Аклак оказался проворнее. С непостижимой быстротой он увернулся, н не только увернулся, а левой ногой сумел нанести Конану ощутимый удар в бок. У киммерийца почернело в глазах от острой боли, пронзившей его, — Аклак угодил пяткой совсем рядом с еще не вполне зажившей раной. Но времени приходить в себя не было, Аклак сам бросился в атаку. Его ноги, руки и сжатые кулаки слились в одно стремительное движение. Все выпады совершались будто сами по себе казалось, этот бой для него — простая забава, он прыгал туда-сюда, как кузнечик. Жесткие сандалии еще больше увеличивали силу удара. Проведя целую серию таких ударов, причем добрая их половина достигла цели, торжествующий Аклак весело ускакал к костру. Вокруг собралось уже едва ли не все племя, громкими криками приветствовавшее каждый удачный выпад. Конан стоял пошатываясь, и ощущал тошноту и слабость, но не собирался сдаваться.

И вновь Аклак, приплясывая, вился вокруг него, налетая то с одной стороны, то с другой, успевая достать Конана ногой, коленом, кулаком… В какой-то момент Конан сумел перехватить инициативу, и Аклак потерял некоторую долю своей жизнерадосности.

На этот раз ему понадобилось больше времени чтобы возобновить атаку, но и Конан успел лучше подготовиться. Он поймал Аклака за ногу, не дав ему нанести удар в свой раненый бок, но гибкий как ящерица, дикарь резко откинулся назад и каким-то чудом вывернулся из рук киммерийца, который успел-таки вдогонку поддать ему ногой. Не дожидаясь, пока Аклак восстановит равновесие, Конан накинулся на него с кулаками. Точный удар заставил Аклака пошатнуться. Воспользовавшись этим, великан-варвар обхватил его руками и сжал в могучем объятии. Но Аклак еще не исчерпал все свои резервы, он резко двинул головой — и Конан так прикусил себе язык, что у него рот сразу же наполнился кровью. Однако киммериец был уже настолько привычен к боли, что ни на мгновение не ослабил кольцо своих сжатых рук. Разозлившись всерьез, он поднял Аклака и с силой швырнул его через костер, около которого они дрались, на сооружение из кольев и жердей, где сохли выделанные шкуры. В поднявшемся гомоне киммериец безошибочно различил ликующий возглас Сонги. Это кричала она, он не мог ошибиться.

Употребляя неизвестные Конану проклятия, но, судя по выражению его лица, ругаясь на чем свет стоит, Аклак выбрался из мешанины жердей, шкур и неизвестно откуда взявшихся глиняных горшков. Поднимаясь на ноги, он подобрал с земли нечто заслуживающее внимания — большой каменный топор на длинной рукоятке, вполне пригодный для охоты иа кабана или быка. Издавая воинственные кличи, Аклак направлялся вокруг костра к Конану, вращая над головой свой ужасный топор.

Киммериец наскоро осмотрелся, но не нашел ничего подходящего для обороны, поэтому он остался стоять на месте, понимая, что может рассчитывать только на свою реакцию. Никто из атупанов не собирался ему ничем помочь, но Конан не собирался спасаться бегством. Он приготовился к худшему, все его мышцы были напряжены, а мозг работал как никогда четко. Вдруг чья-то женская рука твердо взяла его за плечо, удерживая на месте. Неужели Сонга в последний момент решила помочь брату расправиться с ним и вероломно предала его?..

Тем временем Аклак, остановившись в нескольких шагах от Конана, продолжал с бешеной скоростью вертеть топором, но вдруг он сделал неуловимое движение рукой — и топор полетел прямо в костер, воткнувшись в толстое полусгоревшее бревно и рассыпав при этом несметное множество искр. Дикари вокруг Конана радостно взвыли, подскочили к нему и принялись дружелюбно хлопать, по спине, выражая свой восторг. Несмотря на то, что тумаки эти были достаточно ощутимы, киммериец воспринял их правильно, как поздравление с победой.

Теперь он понял наконец, что кричат атупаны.

— Аклак сжег свой топор! Речной человек прощен! Он прощен и свободен!

Такое событие, разумеется, следовало отметить. В одну минуту соплеменники Сонги и Аклака натащили к костру всевозможной еды, поставили на огонь воду для чая и разложили на земле подстилки, чтобы можно было удобно сидеть. Пока женщины занимались всем этим делом, мужчины и дети собрались в кружок, обсуждая различные моменты только что состоявшегося боя и даже изображая его в лицах. То и дело они принимались хохотать и опять хлопали по спине Конана и Аклака.

Конан стоял среди веселых смеющихся людей, скрывая боль от растревоженных ран и неимоверную усталость. Эта схватка исчерпала его пока еще невеликие силы. Он тихо радовался, что племя Сонги приняло его к себе, что его откармливали не для того, чтобы съесть во время какого-нибудь праздника, что они не собираются принести его в жертву своим кровавым богам. Можно надеяться, теперь с большим основанием, что у них и богов-то таких нет. В общем, все хорошо, что хорошо кончается.

Аклак и статная седая женщина подвели к Конану Сонгу, которая выглядела очень скромно и застенчиво. Но как только она разглядела, что рана у Конана опять открылась и оттуда сочится кровь, она гневно повернулась к брату, сказала ему что-то резкое и даже ударила его в бок твердым кулачком. Аклак поймал ее за руку и в первый раз обратился прямо к Конану.

— Сонга чересчур груба и слишком много себе позволяет, — сказал он торжественно-печальным тоном. — Она не умеет уважать настоящего охотника, мужчину. Она сердила тебя, потому что плохо обращаласьс тобой. — Аклак скорчил на удивление ханжескую физиономию. — Ударь ее, чтобы она знала свое место и вела себя в дальнейшем прилично, как подобает женщине.

Слушая его, люди примолкли и обратились во внимание. Сонга смотрела на Конана настороженными глазами. Он чувствовал, что все это неспроста, но не мог догадаться, какого ответа от него ждут. После некоторого колебания он сказал:

— Много дней Сонга ухаживала за мной. Она к вылечила меня и научила вашему языку. Она обратилась со мной как нельзя лучше. Я не могу упрекнуть ее ни в чем.

— Чепуха, — возразил Аклак. — Она плохо обращалась с тобой. Это все знают. Она пнула тебя ногой в тот день, когда вы встретились, перед тем как позвала людей, чтобы они принесли тебя сюда. Она сама рассказала об этом.

Конан упрямо тряхнул черной гривой:

— Все равно я не ударю ее. Я обязан ей жизнью.

Аклак бросил ему с насмешкой:

— Речные люди боятся своих женщин. Посмотрите на него, он боится Сонги!

Атупаны начали хихикать и подталкивать друг друга локтями. Неожиданно в разговор вступила Сонга.

— О да! Таргокины братья позволяют своим женщинам обижать их, — язвительно проговорила она. — Мужчины его племени никогда не бранят их, даже когда они провинятся. Вот, глядите, я покажу, — Приблизившись к Конану, она ударила его несколько раз в грудь. — Видите, он боится меня! — Она подняла руку и сильно царапнулаего ногтями по щеке.

Легким молниеносным движением Конан ударил ее по лицу, но, как ни слаб был удар, он cpазу остановил ее. Сонга покачнулась и, обняв Конана за плечи, прижалась щекой к его груди.

В толпе раздалось:

— Он ударил ее! Теперь они муж и жена. Так говорили мужчины. Женщины были более эмоциональны:

— Он любит ее! Все видели, он доказал это!

Аклак с широкой улыбкой на лице обнял Конана и продолжающую прижиматься к нему Сонгу:

— Добро пожаловать, брат!

Вот теперь праздник начался по-настоящему. К костру вышли танцоры. Они изгибались, притоптывали ногами и подпрыгивали на месте. Конин и Сонга сидели на почетных местах, и им приходилось пробовать из каждого блюда, прежде чем его передавали другим. Когда все насытились, певцы-сказители принялись петь о том, как духи животных сотворили небо и землю. Конан плохо понимал их пенье, хотя ничего странного в самой идее для него не было. В Киммерии почитали Крома, но детям рассказывали примерно такие же сказки про зверей.

Еда была прекрасной, атупаны веселились вовсю. Сонга очень счастливой, она нежно прижималась к Конану и не сводила с него глаз.

Когда огонь стал угасать, люди начали расходиться по своим хижинам. Этой ночью Сонга так же мало обращала внимание на ужасные раны Конана, как и ее брат несколько часов назад.

Глава IX ОГОНЬ И КРОВЬ

Подобно взбесившейся реке, толпа хлынула на улицы столицы. Нет, даже не река, скорее, потоки бурлящей лавы, нечто вроде того священного огня, который всемогущая богиня Нинга очистила и уничтожила погрязший в неверии южный город Фаландер. Эти людские потоки, как и любое другое стихийное бедствие, оставляли на своем пути опустошение и разорение: алчное, всепожирающее пламя, руины и обуглившиеся трупы упорствующих в своем заблуждении. Быстрее огня распространялось священное пламя восстания по Бритунии, от родной долины Тамсин до Урбандера и сотен маленьких городков и деревень, а теперь с неотвратимой неизбежностью оно охватило и Саргоссу. Раздуваемое ветрами смуты и недовольном старыми богами, священное пламя грозило уничтожить теперь и храм Амалиаса, и императорский дворец, и даже легендарный Трон Грифона, с восседающим на нем королем Тифасом Лукавым. Беснующаяся толпа ворвалась на площадь, и в центре ее в легкой коляске ехала хрупкая девушка в свободном бледно-зеленой платье с роскошно разодетой куклой в руках. Ее окружал дин ряд копьеносцев, а сзади прикрывали всадники. Коляска с ее вооруженной охраной свободно перемещалась среди всего этого хаоса, фанатичные приверженцы новой веры с обожанием и страхом смотрели на девушку, ведь это была сама Тамсин, великая и непогрешимая верховная жрица, a в руках всемогущая богиня Нинга. В толпе не было человека, который бы не слышал о том, что именно хранится в новом, посвященном Нинге храме, об этом красноречивом доказательстве ее всесилия — отрубленной голове, из которой не текла кровь, которая не дышала; но тем не менее жила, претерпевая ежесекундно нечеловеческие муки, на которые обрекла ее Нинга… И никогда-никогда не умирала…

Во всей Бритунии остался неразрушенным один храм Амалиаса, главный храм столицы последний и самый мощный бастион старой веры, его верховный жрец поклялся остановить вздымающуюся волну ереси… а если понадобится — вступить в единоборство с самой ведьмой Тамсин.

Именно здесь король Тифас разместил своп лучшие войска. Еще до появления Тамсин вблизи столицы он заявил своим генералам: "Пусть беснуются, сколько хотят, пусть перебьют друг друга в хмельном раже, пусть даже разрушают на своем пути храмы. Мои гвардейцы сумеют их остановить, очистив от этих негодяев главную площадь, сокрушат их окончательно".

И все же королевские гвардейцы с алебардами в руках продолжали ожидать приказа смести зарвавшихся мятежников с лица земли. Тифас, со свойственной ему практичностью, не хотел рисковать армией, когда, возможно, и одного человека окажется достаточно. Он стоял на самой высокой башне своего дворца, прилегающего к храму, и наблюдал за происходящим внизу. Рядом с ним неподвижно замерли двое сигнальщиков с флажками.

Двери храма рама распахнулись, и перед толпой, запрудившей площадь, появился белобородый Эпиминофас, верховный жрец сильно изменился с тех пор, как несколько лет тому назад впервые встретил Тамсин. Его широкая борода поседела, он заметно осунулся, лицо потеряло былую холеность и пухлость, ы в нем появилось даже какое-то аскетическое благородство. Легкими уверенными шагами он прошел вперед и остановился у края верхней ступени. Вместо расшитых золотом риз, которые он носил раньше, на нем было простое серое одеяние без каких-либо украшений.

Эпиминофас не стал спускаться вниз и подвергать себя риску быть схваченным буйными приверженцами новой веры. За его спиной выстроился ряд опоясанных мечами воинов, вполне достаточное прикрытие, если толпа вздумает штурмовать ступени. Сами ступени, для того чтобы подчеркнуть величие Амалиаса и показать ничтожность поклоняющихся ему, были высотой в половину человеческого роста, и взобраться по ним стоило немалого труда. Эпиминофас стоял на верхней, десятой ступени, откуда ему была видна вся площадь, в то же время не подвергая себя непосредственной опасности.

Смотреть отсюда — и то было страшно: море голов угрожающе колебалось, вздымались руки, потрясая самодельным оружием, реяли на ветру знамена. Кроме того, здесь было несколько транспарантов, которые несли человек двадцать, а то и больше. На этих транспарантах было изображено разрушение Фаландера огнедышащими вулканами, сцены избиения фанатичными поклонниками Нинги непокорных жрецов и подобные леденящие кровь картины. Однако они казались вполне уместными на фоне разграбленном пылающего города.

На дальнем конце площади появилась коляска, в которой ехала Тамсин, но Эпиминофас не стал дожидаться ее приближения.

— Дети Амалиаса! — Его званый голос перекрыл грозный рокот толпы и эхом отразился от зданий, окаймляющих площадь. — Заблудшие сыновья и дочери, приветствую вас у стен обители вашего Отца и его слуг.

Мятежники, пораженные его приветливым тоном, смолкли и начали прислушиваться, вскоре установилась тишина, нарушаемая лишь конским ржанием и шарканьем ног по мостовой. Эпиминофас достиг того, что казалось абсолютно невозможным: его согласились выслушать.

— Знаю, что некоторые из вас потеряли веру в священное могущество своего Доброго Отца Амалиаса и, как неразумные дети, отказываются покориться и выполнить волю своего родителя. Другие желали бы сровнять с землей сию святую обитель — его храм. Многие позволили сомнению и ереси проникнуть в их сердца. — Эпиминофас широким жестом обвел рукою площадь, показывая, что взывает ко всем присутствующим. Не обращая внимания на шиканье и улюлюканье, он продолжил: — Вот почему я рад, что вы пришли сюда. Из толпы заорали:

— Нинга — наша богиня!

Будто не слыша, Эпиминофас повторил:

— Я рад, потому что Добрый Отец Амалиас излечит ваши пораженные сомнением души и примет вас в свои объятия. Его храм — обитель мира и благости. Никто не знает этого лучше, чем я… ведь еще недавно я ничем не отличался от вас! Я тоже страдал неверием!

Услышав такое небывалое признание, смолкли последние буяны. Верховный жрец не преминул воспользоваться наступившей тишиной:

— Узнайте же, братья бритунийцы, что мой грех и моя вина намного больше вашей, ибо даже тогда, когда я внутренне отвергал Отца нашего Амалиаса, я продолжал облачаться в священные одежды его слуг и преклонять колени у его алтарей. Не было веры, но я не заявил об этом открыто, а скрывал сию тайну под покровом благочестия. Я лицемерно притворялся, будто следую заповедям Амалиаса, а сам боялся лишь одного — лишиться своего положения, власти и накопленных богатств.

Снизу кто-то закричал:

— Каков каналья! Да ты и сейчас делаешь то же самое! Зачем притворяться?

Его поддержал другой:

— Все они нас обкрадывают! На костер их!

Эпиминофас воскликнул:

— Да, мои проповеди были пусты! Мои цели — пусты, признаю! — Его искренняя страстность заставила крикунов умолкнуть. — Моя двуличность способствовала тому, что в ваших душах были посеяны семена ереси. Я скорблю об этом! Я горько скорблю об этом!

— Нинга — наша богиня! — вновь послышалось с площади.

Эпиминофас переждал, пока стихнут крики, и заговорил опять:

— Что же преобразило меня? Выслушайте, бритунийцы, мой рассказ. Видя силу врагов Амалиаса, я задал себе вопрос: воистину ли велика их сила? Я спросил себя и теперь спрашиваю, братья, неужели этот грандиозный храм, — театральным жестом жрец указал на исполинские стены за своей спиной, — основан на ложной вере? Неужели заблуждались бесчисленные поборники сей веры.

— Да, заблуждались! — закричали внизу.

— Нет, не заблуждались! — горячо возразил Эпиминофас. — И я докажу вам это! Но для начала я спрошу вас, возможно ли, что все учение Амалиаса, его заповеди, пророчества и откровении не что иное, как пустые бредни? Возможно ли, что из поколения в поколение мы учили своих детей мнимым истинам? — Предусмотрительно не дожидаясь ответа, верховный жрец со всей убедительностью провозгласил: — Нет, этого не может быть! И если боги существуют, значит, существует и Амалиас — величайший из богов! Бритунийцы, говорю вам, я спускался в катакомбы, тайные подземные кладбища, изучал там петроглифы, корпел в хранилищах над пергаментами, столь древними, они рассыпались под моим взглядом. Я докопался до самых глубинных корней нашей с вами религии и я торжественно заявляю вам: Амалиас был, есть и будет!

— Чушь! Чепуха! Вздор! — завопили мятежники. — Хватит нести околесицу!

— Это наша Нинга вернула тебе веру, а не твой старый мертвый бог! — прокричал кто-то из первых рядов.

— Готов согласиться, — откликнулся Эпиминофас, — я в долгу перед колдуньей Тамсии и куклой Нингой за то, что они доказали мне существование магических чародейских сил, во что я уже и верить-то перестал. Мы все в долгу перед ними за то, что они пробудили нас ото сна…

—Смотрите на него хорошенько, приверженцы истинной веры! — перебил его какой-то насмешник. — Именно благодаря ему наша Нинга прошла обряд Наречения! Запомните его — он трус!

По толпе прокатился хохот, но Эпиминофас не собирался сдаваться.

— Да, запомните меня, потому что я первый понял божественный промысел Амалиаса, который решил вот таким путем очистить и возродить наше религиозное рвение. Настанет час — и Амалиас явит свое могущество. Вот тогда Нинга и все другие боги содрогнуться и отступят. Знайте же, бритунийцы, вам на роду написано оставаться в старой, чистой вере, а не прельщаться суесловными посулами колдуньи — Он направил указующий перст на легкую коляску, которая наконец приблизилась и остановилась у ступеней храма. — Поймите, бог — не истрепанная метла, которую бросают в огонь, когда она отслужит свой срок, и заменяют новой! Подумайте, чего вы лишитесь, отказавшись от заступничества Амалиаса, и что приобретете, поклоняясь омерзительной кукле, возникшей неизвестно откуда, словно поганка на навозной куче!

Толпа заревела от ярости, услышав последнюю фразу жреца. В него полетели камни, но он находился слишком высоко и далеко и посему не мог пострадать от них серьезно. Вся масса людей разом прихлынула к храму, так что некоторые оказались даже придавлены, другим удалось вскарабкаться па первую ступень, и они полезли вверх, воодушевляемые воинственными криками своих сограждан.

— Он оскорбил Божественную Нингу! — орал какой-то фанатик. — Смерть богохульнику!

Эпаминофас не обращал на них внимания. Преклонив колена, он принялся истово молиться.

— О небесный Отец наш Амалиас! О величайший из великих! — взывал он, простирая руки к грозовым тучам над головой. — Если слышишь ты своего смиренного слугу, будь милостив ко мне, ничтожному, подай знак, пошли на землю дождь!

— Смерть ему! — слышалось из толпы. — Заткните ему глотку! Хватит морочить нам головы мертвым продажным богом!

Но именно в этот момент, будто отвечая молитвам верховного жреца, над площадью глухо прогреми гром. Звук был слабый и отдаленный, словно где-то далеко в вышине открылась какая-то небесная дверь. Спустя несколько мгновений закапал мелкий робкий дождик, потом он усилился, и на землю полились прямые тяжелые потоки. Вдали опять приглушенно загрохотало, но мятежники ничуть не оробели.

— Эй, старый болван! Мы тебе все равно не верим! Это наша Нинга принесла дождь, а не твой никчемный Амалиас! Наша Нинга сильнее всех богов, вместе взятых! Она смеется над тобой!

Не слушая их, Эпимииофас воскликнул:

— О благодарю тебя, всемилостивый Амалиас, за твой знак! Я просил тебя о дожде, и ты послал дождь, ты ответил мне! Запомните же, люди сей великий день! А теперь, молю тебя, о величайший из великих, яви нам еще раз свое могущество, пусть грянет гром и сверкнет молния!

Едва Эпимииофас успел договорить, как на западе вновь глухо зарокотало, в отдалении блеснула молния, потом еще раз, уже совсем рядом. Гроза приближалась к городу.

— О всевластный Отец наш! — возвысил голос верховный жрец, впадая в священный экстаз. — Заклинаю тебя, помоги мне открыть глаза сомневающимся! Заклинаю, срази неверующих!

Но ничто уже не могло образумить неистовствующую толпу. Бешеная атака на храм не только не прекратилась, стала еще более ожесточенной. Мятежники добрались до верхней ступени и напали на воинов. охраняющих Эпиминофаса.

— Шарлатан! Обманщик! — кричали мятежники. — Твой немощный Амалиас только и годен на то, сверкнуть в небе раз-другой какой-то убогой молнией, а наша Нинга топит города в море огня!

Восставшие еще больше воспряли духом, когда длинные широкие транспаранты с нарисованными картинами победоносного шествия Нинги и Тамсин по Бритунии опустились. Защитникам храма попятно теперь их назначение: транспаранты скрывали собой шеренги всадников в полном вооружении. В них не сложно было угадать отборных солдат наместника северной провинции, тем более, что почти сразу над ними взвился стяг с гербом мятежного лорда Исэмбарда.

— Виват кавалерии! — послышались крики. — Нинга или смерть!

— Ха-ха, умирающий бог послал дождь, думает, оружие наших бойцов заржавеет! — проорал какой-то шутник, но не успел его голос смолкнуть, как дождь стал затихать, а вскоре и вовсе прекратился.

— Великий Амалиас! Настала минута, когда… а-а-а!.. — Договорить верховный жрец не успел. Стрела арбалета со свистом пронеслась над толпой и вонзилась прямо в его сердце. Эпимииофас рухнул как подкошенный и умер на месте.

— Радуйтесь, бритунийцы! Лжепророк мертв! Наша Нинга опять победила! — И, словно подтверждая эти слова, где-то далеко замолкли последние ополоски грома.

Король Тифас, стоя на башне со своей немногочисленной свитой, увидел, как погиб верховный жрец. Немедленно прозвучал приказ, и замелькали семафорные флажки. Уже спустя несколько секунд гвардейцы короля выдвинулись вперед и заняли позиции, преграждая путь ко дворцу.

Кто же победит в этой битве? Отлично обученные, дисциплинированные гвардейцы на прекрасных лошадях, с великолепным вооружением и огромным опытом подавления уличных беспорядков или относительно малочисленные, но не менее закаленные северные воины, за спиной у которых бушевало море разъяренных фанатиков? Никто не решился бы предугадать исход такого сражения. Зато любому было ясно, какой ущерб будет нанесен дворцу, храму, садам и всем прилегающим усадьбам знатных горожан. И король Тифас предложил Тамсин заключить временное перемирие.

Парламентером был послан командующий дворцовой стражей, который пригласил Тамсин и Исэмбарда пожаловать во дворец на переговоры с королем. С ними отправился названый брат Тамсин Арль и трое знатных вельмож с севера, приближенных Исэмбарда.

Толпу, оставшуюся на площади перед храмом обуревали смешанные чувства: ликование, разочарование, подозрительность и страх. Гроза, вызванная Эпиминофасом, ушла к югу. Большинство мятежников втайне радовались, что Нинга удовлетворилась простой арбалетной стрелой, а не своим наводящим ужас колдовством и великой битвы между старым богом и новой богиней не состоялась. Другие же были несколько разочарованы, лишившись такого эффектного зрелища, и считали, что их попросту надули. Правда, еще неизвестно было, чем закончатся переговоры во дворце, возможно, схватка между бойцами-северянами, сторонниками Тамсин и королевскими гвардейцами еще возобновится. Пока же те и другие выжидали, стоя друг против друга в полной боевой готовности. Ну, а толпа меж тем развлекалась, бесчинствуя в храме: срывала со стен расшитые золотом драгоценные ткани, опрокидывала статуи и вылавливала немногих оставшихся жрецов — ведь вскоре должны были состояться публичные казни тех, кто откажется отречься от старого бога Амалиаса.

Беспокоились бунтовщики лишь об одном: как бы подлый и коварный король Тифас, несмотря на всю защиту Божественной Нинги, не захватил в плен Тамсин с ее маленькой свитой. А ведь он может попытаться даже убить ее! Или, что тоже вполне вероятно, вдруг они опрометчиво согласятся пойти на какой-нибудь непродуманный компромисс с тираном и все их восстание окажется напрасным? Но нет, это невозможно, Нинга ни в коем случае не допустит такого несчастья…

Маленькая процессия во главе с Тамсин переступила порог дворца. Они шли по запутанному лабиринту коридоров, с поднимающимися при их подходе заградительными решетками, через вестибюли с множеством дверей, ведущих неизвестно куда, пока наконец не пришли в главный Тронный зал. Король специально выбрал его для данного случая, желая поразить мятежников его великолепием. В гигантских сводчатых палатах под восьмиугольным окном изумительной красоты, составленным из десяти тысяч разноцветных прозрачных драгоценных камней, вставленных в тончайшую металлическую решетку, стоял знаменитый Трон Грифона.

Во всей Бритунии не нашлось бы человека, который не слышал о нем. Трон был высечен из единой глыбы черного как ночь камня в виде крылатого льва с орлиной головой, сидящего на задних лапах. Клюв его был из чистого золота, острые когти вырезаны из громадных изумрудов, рубиновые глаза горели кроваво-красным пламенем. Полураспростертые платиновые крылья покрывала мозаика из перламутра. Король сидел на пышной подушке между передних лап чудо-зверя, которые упирались в задние, и над ним, словно балдахин, нависала орлиная голова с золотым клювом.

Сам король в простом пурпурном камзоле, отделанном узким золотым кантом, с золотой перевязью для сабли и тонким золотым обручем-короной на лысеющей голове выглядел гораздо менее внушительно, чем его трон. Тифас погрузнел в последние годы: когда-то стальные, мускулы стали дряблыми, обветренная бронзовая кожа ветерана многих кампаний побледнела, в лице появилась одутловатость, прямая выправка победителя сменилась сутулостью, естественной для человека, которому приходится подписывать бесчисленное множество указов и целыми днями просиживать на приемах и советах. Однако быстрый, цепкий взгляд короля говорил о том, что Тифас отнюдь не потерял своей былой изобретательности и энергии.

Когда Тамсин в сопровождении своих сторонников и одного из вельмож вошла в зал, придворный церемониймейстер торжественно объявил:

— Ваше величество! Первый советник королевства Бритунии испрашивает вашего милостивого разрешения представить вам мятежного лорда Исэмбарда, нынешнего правителя северной провинции и Урбандера, объявленную вне закона колдунью по имени Тамсии, ее названого брата, колдуна по имени Арль, и трех объявленных вне закона лейб-гвардейцев из северной провинции.

— Пусть приблизятся.

Повинуясь жесту короля, церемониймейстер подвел Тамсин, Исэмбарда и первого советника к подножию трона. Арль с лейб-гвардейцами остался стоять в небольшой толпе придворных и верховных офицеров короля. Приблизившись к возвышению, на котором находился трон, первый советник преклонил колено и низко поклонился — этим знаком уважения и покорности мятежники подчеркнуто пренебрегли.

— Мы вынуждены упрекнуть нашего придворного церемониймейстера, — любезным тоном произнес Тифас, — впрочем, наверное, его следует сварить в масле, как это стало модным в последнее время, — за то, что он по преступной небрежности не упомянул среди присутствующих имя богини Нинги. Я исправлю его ошибку: привет тебе, Нинга, вдохновительница восстания северных провинций, восстания столь грандиозного, что оно даже привлекло наше королевское внимание.

По выражению лица Тифаса невозможно было догадаться, то ли он иронизирует, то ли, по своему обыкновению, ведет какую-то хитрую игру. Церемониймейстер, судя по мертвенной бледности блестящего от пота лица, склонен был серьезно отнестись к словам своего господина и повелителя. Подозрительный и обидчивый лорд Исэмбард неуверенно посмотрел на Тамсин, не зная, как расценить слова короля.

Тамсин же, в отличие от него, нисколько не колеблясь, ответила сразу:

— Благодарю тебя, Тифас, за то, что ты первым го окружения воздал должное Нинге. Твои подданные уже давно осознали ее божественную сущность.

На короля ее прямой бесхитростный ответ произвел должное впечатление. Он поморгал, приходя и все так же приветливо произнес:

— Сидя во дворце, за высокими стенами, не всегда легко угадать, чем может кончиться волнение, охватившее какой-нибудь далекий маленький город.

— А хоть бы и так, — вмешался в разговор Исэмбард, явно желая вставить и свое слово. — Довольно-таки, знаете ли, неудобно королю заявлять, будто он ни о чем не догадывается, когда в стране происходят невиданные чудеса, исполняются древние пророчества, сотрясаются троны — и старого, никчемного бога сменяет новая, единственно истинная богиня.

— Лорд Исэмбард, я требую, чтобы вы проявляли подобающее почтение, разговаривая…

Король махнул рукой, приказывая своему первому советнику замолчать. Он терпеливо ответил Исэмбарду, не проявляя ни раздражения, ни гнева.

— Когда простолюдины начинают рассказывать о невероятных происшествиях, трудно относиться к этому серьезно, ведь они необразованны и простодушны, любой при желании может их одурачить. Нам ли этого не знать, — усмехнулся Тифас. — Ну, а что касается сотрясающихся тронов, то, уверяю тебя, мой так называемый наместник, тебе незачем беспокоиться о троне Бритунии, он не про твою честь и стоит так же незыблемо, как и раньше. Mы призвали вас на эти переговоры исключительно тому, что нам так удобно, а не потому, что боялись за свою королевскую власть. А вот тебе, Исэмбард мы бы посоветовали быть поосторожнее, чтобы ненароком не лишиться того, что ты имеешь сейчас.

— Король осознает божественную сущность Нинги, но сомневается в том, что она способна творить чудеса, — заметила Тамсин. — Мне это странно. Знай же, Тифас, Нинга не жалует маловеров.

— Полно, госпожа колдунья, — непринужденно улыбаясь, обратился к ней король, — не пытайся убедить нас в том, чего просто не может быть! И не морочь нам голову россказнями о сверхъестественных силах, якобы присущих твоей кукле, мы тебе, извини, не поверим! Да если бы я принимал все это за чистую монету, мы сейчас не беседовали бы тут так мирно, да тебе бы и нужды в этом не было, разве не так? Будь же благоразумна и выслушай, что я скажу. За годы моего правления, когда мне постоянно приходилось иметь дело со жрецами Амалиаса, я успел неплохо разобраться в том, что они собой представляют, так что не будем дурачить друг друга, а поговорим здраво. Я уверен, мы сможем договориться.

— Если ты хочешь сказать, что Божественная Нинга ничем не лучше этого слабого, никчемного Амалиаса, — снова вмешался Исэмбард, — тогда ты оскорбляешь нашу веру!

— Нет, нет, ничего подобного я не имел в виду, — спокойно ответил ему Тифас, продолжая не сводить глаз с Тамсин. — Как может идти речь о какой-либо слабости, когда ваши сторонники разгромили уже не один город и стоят буквально на пороге моего дворца. Нет, я прекрасно сознаю, что Нинга очень и очень сильна. Именно этим она мне так нравится. Однако, — продолжил король, — можете не признать, что во время недавнего диспута с ныне покойным верховным жрецом Эпаминофасом богиня Нинга проявила изрядный здравый смысл, понадеявшись больше на стальной наконечник стрелы арбалета, чем на чудодейственные силы. Она не превратила храм в груду развалин своим взглядом, не сожгла небесным огнем и не развеяла прах по ветру. Вместо этого она приказала арбалетчику целиться получше. В итоге была истрачена всего одна стрела. Мне по душе такая бережливость! Вот почему, перед лицом неопровержимых фактов, свидетельствующих как об уме, так и о могуществе богини Нинги, — король вновь заговорил официальным тоном, — мы предполагаем воспользоваться всей силой королевской власти, дабы поддержать новую истинную веру и сокрушить окончательно неблагоразумных почитателей старого бога Амалиаса, если таковые обнаружатся. Mы готовы незамедлительно объявить народу о принятом нами решении и лично принять участие в отправлении соответствующих религиозных обрядов, естественно при условии, что они не будут унижать наше королевское достоинство. Богиня Нинга станет главной среди богов Бритунии.

Находящиеся в зале слушали речь короля в полном молчании: стражники с непроницаемыми лицами, придворные настороженно, некоторых верховных офицеров явно обуревали двойственные чувства, церемониймейстер и первый советник просто не могли прийти в себя от изумления. Исэмбард, несколько минут тому назад кипевший от ярости, теперь злорадно усмехался. И лишь Тамсин не утратила своей безмятежности, — казалось, она ничуть не удивлена.

— Итак, Тифас, ты предлагаешь Божественной Нинге занять место старого, скверного бога Амалиаса, а бритуиийцам по-прежнему остаться под твоим гнусным правлением, вместо того чтобы начать новую светлую и добродетельную жизнь. Я тебя и правильно поняла?

Приближенные короля буквально ахнули, услышав столь дерзкую речь, Тифас же только едва заметно помрачнел.

— Выбирай выражения, жрица!.. Впрочем, трудно было бы ожидать чего-то другого от тебя, раздувшей весь этот мятеж. — Он покачал головой и нахмурился — Но я готов сделать вид, что ничего не слышал и попробовать еще раз обратиться к твоему разуму. Вынужден напомнить тебе, что в своем нежном возрасте ты не имеешь никакого представления о том, как трудно управлять таким обширным королевством, как Бритуния. Для этого нужен, в первую очередь большой опыт, и то постоянно возникают проблемы столь сложные, что даже у искушенного государственного мужа голова может пойти кругом. — К королю, в жизни которого еще не было случая, чтобы он не сумел повернуть дело к собственной выгоде, вернулось самообладание, и Тифас даже улыбнулся Тамсин. Уж кто-кто, а Тифас умел владеть собой. — Пойми, дитя, как бы ты не жаждала власти, это бремя не для твоих слабых девичьих плеч, хотя ты, конечно, уже успела проявить себя незаурядным стратегом и тактиком. Нет, Тамсин, такой юной прелестной девушке, как ты, вовсе ни к чему мой жесткий, неудобный трон, он будет тебе в тягость.

— Да, ты прав, — неожиданно для всех поддакнула королю Тамсин. — Твой трон уродлив. Такой тяжелый, черный… он совсем не годится для этого красивого зала, ты согласна со мной, Нинга? И вид у него какой-то угрожающий…

Завороженные странными словами колдуньи, все уставились на Трон Грифона и обомлели от неожиданности: живой огонь вспыхнул в рубиновых глазах чудо-зверя, он втянул свои жуткие когти и снова выпустил их, его передние лапы пришли в движение.

— Дa, этот Грифон мне положительно не нравиться, — объявила Нинга. — Пусть уберется отсюда… вместе с тобой, Тифас!

Король, пребывавший до этого момента в непонятном оцепенении, встрепенулся и хотел соскочить с трона, но не тут-то было: крылатый лев уже сжимал его каменными лапами, острые изумрудные когти все сильнее и сильнее впивались в грудь несчш короля, который принялся отчаянно кричать:

— Тамсин, пощади! Великая богиня Нинга, я хотел тебя обидеть, отпусти меня! Ай! Ой! Ой!

Стражники, стоящие по обеим сторонам от трона выхватили мечи и набросились на Грифона, пытаясь спасти своего короля, но что могли они сделать с каменным чудовищем! Один лишь удар длинного хвоста — и оба покатились кубарем, звеня мозаичный пол своими доспехами.

Не выпуская извивающегося, вопящего Тифаса из когтистых лап, Грифон расправил платиновые крылья. Перламутр засверкал на них всеми цветами радуги в бликах, падающих из восьмиугольного окна-витража. Затем произошло и вовсе невиданное: лев с орлиной головой взмахнул крыльями другой, поднялся в воздух и сделал круг над онемевшими от ужаса людьми, а затем устремился прямо в окно, обсыпав стоящих внизу миллионом разноцветных осколков.

Толпящиеся на площади перед храмом мятежники увидели невиданное зрелище: из дворцового окна вылетел страшный черный демон, похожий на священного Грифона, в когтях он нес самого короля Тифаса, который не переставая кричал, потому. острые когти и клюв терзали его плоть даже на лету. Грифон поднимался все выше и выше, пока не исчез за тяжелыми свинцовыми облаками.

А в это время придворные и стражники в Тронном зале не смели двинуться с места, опасаясь, что Тамсин, а вернее, богиня Нинга еще не окончила своих кровавых забав. Первый советник после секундного колебания упал на колени и склонил голову, демонстрируя свое смирение и покорность. Лорд Исэмбард пребывал в нерешительности чуть дольше, с трудом отвел глаза от лежащей на полу королевской короны и последовал примеру первого советника.

Тамсин не обратила на них никакого внимания. Она тоже заметила корону, легкими шагами подбежала к ней и схватила, воскликнув с детской непосредственностью:

— Ой, Нинга, ты посмотри только, какая красивенькая!

И с той же непосредственностью она водрузила золотой обруч — олицетворение королевской власти — на свою светлую головку, а не на тыквенную голову куклы.

Глава X ПОЖИРАТЕЛЬ ДЕРЕВЬЕВ

Находясь среди атупанов, Конан скоро позабыл, что жил когда-то другой жизнью. Он любил бродяжничать и всегда был легок на подъем. Таковы были и атупаны. Они часто кочевали с места на место, перемещаясь вслед за мигрирующими стадами. В прежние годы в своих многочисленных странствиях Конан как-то даже и не успевал, тосковать по родине, но сейчас ему казалось, будто он вернулся домой, настолько близки были ему веселые, дружелюбные атупаны, настолько нравилась простая и естественная жизнь, в которую он окунулся.

Конану пришлось перенести настоящий допрос на совете старейшин, куда он был призван. В самой большой хижине собрались мудрейшие из мудрых, а также сказители, которые тоже считались достойными этой чести. Посередине горел огонь, в который время от времени подбрасывали пахучие травы, дабы еще больше увеличить остроту и так всеми признаваемого ума высокого собрания. Была здесь и Нуна, мать Сонги, которая когда-то не уступала лучшим охотникам племени.

Старейшины одобрительно хмыкали, разглядывая Конана, им понравился этот рослый богатырь, способный постоять за себя, и они с уважением отнеслись к его шрамам, однако, когда они принялись задавать ему вопросы, для того чтобы оценить его знания о происхождении земли и тому подобных вещах, веселью их не было предела. Старейшины хохотали до слез, слушая, как он запинается и путается в самых простых, по их мнению, ответах. Конан злился и краснел, но вытерпел эту процедуру, потому что сознавал, что его собственные соплеменники отнеслись бы к чужестранцу примерно так же кроме того, Сонга была рядом с ним и то и дело клала ему на плечо добрую ласковую руку. Поэтому киммериец стойко вынес допрос и согласился разобраться в священных для атупанов небесны демонах и духах зверей, сотворивших леса и землю.

Конан легко и естественно вошел в жизнь племени. Терпеливо сносил стишки-дразнилки, которыми его любили преследовать юные девицы, еще не нашедшие себе пары. Они относились к киммерийцу с большим интересом, явно завидуя Сонге. Малолетки, если только не играли во что-нибудь или слушали истории сказителей, тоже не оставляли его своим вниманием. Он ходил на охоту, помог делывать шкуры, иногда принимал участие в забавах молодых атупанов, всегда готовых помериться силой и ловкостью. В этих развлечениях не последними были охотницы, включая нескольких недавно украденных девушек из соседнего племени.

Атупаны хорошо относились к Конану. Они довольно скоро привыкли к его иноземному облику и снисходительно посмеивались, видя его прямо-таки ненормальную любовь к Сонге. Правильнее сказать, их настолько забавляла, что в стойбище им было никуда не деться от любопытных глаз. Конан же в Киммерии привык к более сдержанным и скромным манерам, а также более солидным стенам из бревен, — впрочем, не исключено, что его испортили годы, проведенные в цивилизованных странах. Так или иначе, Конан частенько отправлялся вместе с Сонгой на весь день на охоту. Когда они в сумерках возвращались домой, вид у них был счастливый, но похвастаться им, как правило, было нечем: несколько рыбешек или небольшая связка вот и все, что они приносили. Атупаны улыбались и молчали.

Благодаря природной силе и смекалке Конан без труда завоевал себе уважение. Ему уже было известно многое из того, что необходимо для жизни в лесах, и он с готовностью учился новому. Конан узнал, где и как добывать соль, кремень, глину для горшков, красящие вещества, твердую древесину, луб, лыко, он выучил названия и мог распознать десятки съедобных и целебных растений. Атупаны показали неведомые ему способы делать ловушки, строить жилища, разводить огонь. Чем больше он узнавал, тем большим уважением проникался к новым соплеменникам.

* * *

Однажды в лесу он вспомнил о том, что его давно тревожило, и спросил у Аклака, предводителя их маленького отряда: кто бы это мог украсть из-под носа матерого оленя и не оставить после себя никаких следов. Зверь или демон?

Аклак, который до того спокойно сидел опершись на громадный валун, пробурчал что-то невнятное, встал на ноги и внимательно осмотрелся, втянув в себя несколько раз воздух. Сонга и два молодых охотника, Глубал и Джад, глядели на него тревожными глазами. Наконец Аклак заговорил, в голосе его звучала покорность судьбе:

— Об этом нельзя спрашивать, это нельзя вспоминать или называть по имени, иначе всех нас постигнет ужасный конец. Потому лучше молчи.

Конан, уже привыкший к простой жизни среди атупанов, приспособился и к их простым законам, одним из главных среди которых являлось беспрекословное послушание старшему. Посему он, не говоря ни слова, пожал плечами и отправился вслед за другими. Правда, теперь он шел еще осторожнее, чем раньше.

Сегодня, как сказали Конану еще утром, предстояло нечто совершенно исключительное. Конан так и не понял, что именно. Путь был неблизким и атупаны не обращали внимания на крупную дичь, попадавшуюся им по дороге, подстрелив только пару птиц да нескольких белок, которые, можно сказать, прямо шли в руки, и только последний болван стал бы упускать легкую добычу. Ну, а средних размеров антилопа беспрепятственно скрылась в лесу, ведь убив ее, пришлось бы вернуться в стойбище. Конан подумал, что дело, ради которого они идут, должно быть действительно чем-то особенным, раз они пропустили такую отличную антилопу.

Их путь лежал через неглубокие лощины и пологие холмы. Если бы они продолжали идти на восток достаточно долго, то они дошли бы до более крутых и высоких гор, видневшихся на горизонте. Кругом простирались леса. Иногда деревья росли очень густо, главным образом на дне лощин и на вершинах холмов, иногда на каменистых осыпях пропадали совсем, но везде дорога была очень плохая: подлесок, лежавшие на земле стволы, множество валунов. Если бы не звериные тропы, продираться сквозь заросли было бы еще труднее.

В привычном молчании людей, привыкших к долгой и быстрой ходьбе, маленький отряд двигался к неизвестной Конану цели. Через несколько часов пути они дошли до подножия высокой скалы, сложенной базальтами. Пока они огибали ее, Конан все время подозрительно посматривал наверх. Ему казалось невероятным, что все эти многогранные столбы, четко вырисовывающиеся на фоне неба, могли образоваться без участия человеческих рук. Слишком уж у них был правильный вид, хотя, с другой стороны, никакие люди не смогли бы обтесать такое множество столбов, да и зачем? Скорее, тут не обошлось без богов. Конану очень не нравились ни сами столбы, ни массивные шестиугольные плиты, потрескавшиеся от времени. Если такая махина, соскользнув сверху, врежется в дерево — снесет любое.

Выбравшись из очередного бурелома, Конан взглянул вперед и буквально обомлел. Прямо из чащи леса к небу поднималась высокая круглая башня, сужающаяся кверху. Она была светлая, намного светлее серых базальтовых скал и, по всей видимости, не имела к ним никакого отношения. Приглядевшись, Конан заметил под обвивающими ползучими растениями сплошную каменную стену. Ни окон, ни бойниц на башне видно не было.

— Кром! — вырвалось у Конана. Посмотрев на своих товарищей, он понял, что для них странная башня не явилась неожиданностью. Скорее, их интересовала его реакция.

— Дивись, речной человек! — Аклак покровительственно улыбнулся киммерийцу. — Перед тобой Великое Каменное Дерево, его сотворил дух белки Шуксы, чтобы прятать орехи, украденные у барсука Твика. А Твик сделал подкоп и забрал все орехи, но он сильно рассердился и запретил Шуксе спускаться на землю. С тех пор все белки живут только на деревьях. Однако Каменное Дерево он не сломал, а оставил как напоминание. Пошли, подойдем поближе, я покажу тебе кое-что.

Они начали продираться сквозь густую поросль. Какое-то слабое подобие тропинки указывало на то, что люди хоть и редко, но все же здесь бывали, если только это не звериная тропа. Вполне вероятно где-то тут находились еще и другие руины, но лес разросся так густо, что найти их было уже невозможно. Кроме того, Конану пришло в голову, что нельзя оценить также истинную высоту башни, ведь она стояла у самой скалы, и неизвестно, сколько обломков свалилось сверху и на какую глубину завалено ее основание. Если судить по тому, что никакого входа в башню не было видно, так оно, скорее всего, и случилось.

— Видишь стену? — спросил Аклак, подведя Конана к самой башне. — Любой охотник — любой смелый атупанский охотник — может взобраться по ней наверх.

Оглядев повнимательнее поверхность стены Конан лишь хмыкнул. Для него, прирожденного скалолаза, влезть даже на столь высокую башню не составит особого труда. Задачу облегчают стыки между камнями, из которых она сложена, выпуклая резьба, крепкие плети каких-то вьющихся растений, похожих на лианы. Пожалуй, это будет легче, чем взобраться на дерево такой же высоты.

Аклак заговорил вновь:

— Каждый атупанский юноша, а при желании и девушка, подвергаются этому испытанию. Только тогда они считаются настоящими охотниками — или гибнут, если оказываются недостаточно ловкими и сильными. Духи зверей всегда наблюдают за ними в сей великий час.

Конан выслушал своего сводного брата, посмотрел сначала на Глубала и Джада, потом перевел взгляд Сонгу. Та кивнула:

— Мы все туда взбирались, и я тоже. И моя мама, — добавила неизвестно зачем.

Аклак подвел итог разговора:

— Ты поднимешься на башню, спустишься внутрь до самого низа и принесешь нам оттуда что-нибудь в доказательство, что ты там был. Мы будем тебя здесь, а если ты упадешь, отнесем домой твой труп.

На этот раз Конан лишь посмотрел на Аклака и промолчал. Он положил на землю копье и топор, сбросил сандалии, подошел к каменной стене и с силой подергал свисающую плеть, чтобы определить ее прочность. Конан ни на секунду не сомневался в своей способности забраться на башню, зря, что ли, он столько лазил в детстве по скалам, однако киммериец прекрасно понимал, что тяжелое испытание на силу и ловкость атупаны держали еще в отроческом возрасте, когда были легки и проворны, как обезьяны. Его же собственный вес могучего воина может только помешать: не так уж прочны эти лозы, да и выветренный от времени и непогоды камень может запросто обломиться. Хотелось бы знать, понимают ли истинную опасность его новые друзья и Сонга. Выкинув из головы эти праздные, бесполезные мысли, Конан шагнул вперед и поставил ногу на выступ.

Лезть, как он и предполагал, оказалось не так уж сложно. О том, что башня обвалится, он не так уж беспокоился. Уж раз она сумела выстоять столько веков, пережила бури и штормы, сезонные колебания температур, то и его вес она как-нибудь выдержит. Резьба — хоть Конану и было трудно разглядеть что-либо отчетливо, прикасаясь к ней чуть ли не носом, — несомненно, сделана руками искусных мастеров. Сохранилась она великолепно, иногда Конан даже чувствовал остатки полированной поверхности. Но это не могло обмануть киммерийца: башня, безусловно, воздвигнута в невероятно древние времена, просто ее построили из прекрасного и чрезвычайно прочного камня. Карабкаясь все выше и выше, Конан поглядывал иногда вокруг. Его не переставал мучить вопрос: как же это изумительное сооружение вообще могло очутиться здесь, между базальтовой скалой и лесом? Даже если считать, что деревьям не надо слишком много времени, чтобы вырасти, то уж скала-то выглядела так, словно была здесь всегда, а башня казалась тут ну просто ни к селу ни к городу. Весь ее облик был фантастичен и не сочетался абсолютно ни с чем. Да и манера резьбы, сколько Конан ни напрягал память, даже смутно не напоминала ничего из виденного им в хайборийских странах.

Вне всякого сомнения, башня была возведена в честь какой-то победы. В самом низу на всех без исключения камнях изображались разнообразные батальные сцены с участием либо сухопутных войск, либо кораблей, пылали города, захватывались крепости при помощи таранов и осадных машин, тонули корабли… Конану все эти картины сражений казались странными и нелепыми, может быть, правильнее сказать, чуждыми — настолько был он сейчас от того мира, где происходили подобные вещи, настолько глубоко проникся он простой и естественной жизнью обитателя лесов, охотника и рыбака.

Конана очень интересовало, что его друзья-атупаны думают по поводу этих картинок из камня, если, конечно, их нетренированные, вернее, не привыкшие к такому глаза способны были в них разобраться. Где уж по младенчески невинным дикарям понять, чтозначат эти, с их точки зрения нелепые, уродливые сооружения, ведь они никогда не видели ничего похожего. Наверное, они кажутся им какими-то диковинными узорами и все, а всадники на конях — кем или чем могут казаться они? Может быть, неизвестными насекомыми? В любом случае, даже если они бы они и поняли, что в настенных изображениях люди убивают людей, какой бредовой несообразной глупостью сочли бы они саму эту идею.

Конан поднялся достаточно высоко, картинки исчезли, сменившись грубым геометрическим узором. Впрочем, действительно, какой от них прок, если их невозможно разглядеть с земли? Конан старался не смотреть больше вниз, чтобы не закружилась голова. Здесь, у самого верха, лиан стало значительно меньше, а их стебли сделались, а их стебли сделались тоньше. Теперь Конан если и рассматривал каменные узоры, то лишь с другой точки зрения: куда лучше поставить ногу и за что лучше ухватиться рукой. Хорошо еще, что не оправдались его худшие опасения насчет крепости камня, он продолжал оставаться прочным и надежным.

Вскоре Конан оказался над кронами деревьев, и на освещенной ярким солнцем стене стало попадаться все больше и больше цветущих растений. Потом Конан сообразил, что жужжание, которое он уже некоторое время слышит, издают множество пчел, перелетающих с одного цветка на другой. Конана даже в пот бросило, когда он представил себе, что с ним будет, если они всем скопом на него налетят но, к счастью, пчелы занимались своим делом и не обращали на великана-варвара никакого внимания. Как он будет спускаться вниз, Конан старался не задумываться.

Ну, а пока он был уже совсем близко от вершины башни, и вот уже ее зубчатый, полуобвалившийся край очутился прямо над его головой. Конан встал поустойчивее и, держась одной рукой за выступ поднял свободную руку и взялся за массивный с виду камень, пробуя его надежность. Совершенно неожиданно тот легко подался, выскользнул из своего гнезда и сорвался вниз. Конан едва успел отшатнуться, и камень пролетел мимо, лишь слегка ободрав бедро. С земли послышались веселые ободряющие крики — Сонга и остальные атупаны, по-видимому, радовались тому, что он уже почти у цели. По счастью, никто из них не пострадал от упавшего камня.

Еще осторожнее, чем раньше, Конан предпринял новую попытку подняться наверх, и ему это удалось. Как он и ожидал, стена здесь была совсем тонкая и потому непрочная. Конан посмотрел по сторонам — нигде никаких признаков других руин. Внутри башни ничего видно не было. Сидя верхом на ее краю, Конан не торопился спускаться. Кто знает, какие еще сюрпризы его там ожидают: напуганные мечущиеся птицы, летучие мыши, громадные пауки, а может, и духи строителей этой башни. Впрочем, торчать здесь без толку смысла тоже не было. Со слов Аклака Конан понял, что каким-то образом слезть вниз все-таки можно, поэтому он нащупал ногой выступ внутри башни и со вздохом перенес туда же вторую ногу.

Спустившись на несколько футов, киммериец помедлил, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Прежде тут была винтовая лестница, еще и теперь сохранились ее остатки, ступеньки шириною в ладонь, а иногда и побольше. Скорее всего, она обвалилась, когда обрушилась крыша и верхняя часть стен. Начав осторожно спускаться, Конан вскоре обнаружил, что в некоторых местах ступеньки отсутствуют. Временами ему приходилось повисать на руках, нащупывая следующую. Опять он подумал о том, что обратный путь будет труднее. Так или иначе, спуск занял у него мало времени, и немного погодя он уже стоял на груде битых камней. Тьма здесь стояла кромешная, и Конан обругал себя, что не догадался захватить мешочек с кремнем и огнивом. Киммериец сполз по куче вниз, у противоположной стены оказалась полуразрушенная арка, которая вела куда-то еще глубже. Конан не мог понять, находится ли он уже на уровне земли или еще нет. Наконец каменное крошево под ногами превратилось в подобие более или менее ровного пола. Конан потихоньку пробирался вдоль стены, раздумывая, что делать дальше.

Внезапно на сводчатых стенах и потолке возникли непонятные и от этого пугающие желтоватые блики. Киммериец выхватил из-за пояса обсидиановый нож, с которым не расставался никогда, и замер. Холодящие кровь душераздирающие крики разорвали тишину… и вдруг сменились неудержимым хохотом. Сонга, Аклак и молодые воины выступили из бокового коридора с факелами в руках.

Сжав зубы, Конан терпеливо ожидал окончания приступа веселья атупанов: они разве что не катались от смеха. Усилием воли он заставлял успокоиться свое бешено бьющееся сердце. Больше всего ему хотелось задать этим взрослым детям хорошую трепку. Если бы они только могли представить себе, какой невыразимый ужас приходилось ему переживать в местах, подобных этому.

Конан прерывисто вздохнул и сунул нож обратно за пояс. Пусть их, ведь они ничегошеньки не знают ни о войнах, ни о колдовстве, и уж кто-кто, а Конан не собирается просвещать их.

— Ты, Конан, хороший охотник, — выговорил наконец Аклак, утирая слезы. — Ты не позволил страху овладеть тобой. За это тебе полагается награда. Посмотри вокруг и выбери, что больше понравится.

Сонга подошла к мужу и виновато обняла его продолжая всхлипывать от смеха. Она подняла факел повыше, и лишь теперь Конан разглядел, что в стены вделаны кристаллы драгоценных камней. Вернее, не сами кристаллы, а кристаллы, вправленные в металлические пластины. А в одном углу украшения были свалены просто в кучу. Киммериец поманил за собой Сонгу и принялся перебирать ожерелья, кольца, разного рода амулеты, талисманы, которые вывалились из разбитых каменных сосудов, стоявших, по-видимому, когда-то вдоль стен на низенькой полочке. Здесь не было привычных Конану рубинов, сапфиров и изумрудов. В красновато-желтый металл, напоминавший по виду червонное золото, были вставлены полупрозрачные, главным образом дымчатые опалы. Сами по себе все эти украшения производили какое-то странное впечатление, то ли манерой исполнения, грубой, но в то же самое время выразительной, то ли… Конан даже не поверил сначала глазам: мало того, что браслеты и кольца были намного больше размером, чем руки и пальцы у нормального человека, они отличались еще и формой — ярко выраженной овальной формой! Да кто же они, те, что строили башню и носили эти украшения? Может они и не люди вовсе?

— Да тут настоящий склад, — недоверчиво проговорил Конан. — Почему он все еще здесь?

Аклак не понял вопроса:

— Как почему? Видно, того хотят великие духи. Почему растут деревья, почему течет вода?

— Да нет, я не о том… — Конан запнулся, он не знал, как выразить свою мысль, поскольку в языке атупанов не существовало слова "богатство". — Сюда легко забраться. Вы ведь без труда пробрались внутрь через какую-то дыру? Так почему же никто не пришел и не завладел всем этим добром?

— Ты, что ли, не понимаешь? — не выдержала Сонга. — Аклак же объяснил тебе: мы все приходили сюда и все брали эти украшения. Вот, посмотри! — Она выразительно покачала бедрами, круглая пластинка с молочно-голубо-ватым опалом заколыхалась у нее на животе. — Каждый охотник нашего племени один раз в жизни проделывал то, что ты сделал сегодня, и каждый выбрал себе амулет, в знак того, что посвящен в охотники.

— Другие племена тоже знают это место, — подтвердил Аклак, — они почитают его, как и мы.

— Наверно, вы имеете в виду… — Конан даже потряс головой, ему никак было не найти нужных слов. — Наверно, на этой башне лежит проклятье, и поэтому никто не смеет взять больше одного амулета. Иначе кто-нибудь наверняка бы утащил все укращения.

— Проклятье? — недоумевающе переспросил Глубал. — Какое еще проклятье?

— У тебя, Таргока, видно, что-то с головой случилось, пока ты лез на башню! — воскликнул Аклак. — Ты сам подумай, ну зачем одному охотнику все украшения? Что он будет с ними делать? Разве один охотник станет убивать всю дичь в лесу, ведь он же не сможет ее съесть. Разве одно племя захватит себе гору, где мы все берем обсидиан, ведь им же столько не надо. — Аклак даже засмеялся, такой нелепой показалась ему мысль. — И что же тогда делать другим, если у них кончится обсидиан?

— А еще, — вставил юный Джад, — зачем человеку больше одного амулета? Если их будет два, они же начнут биться друг о друга и стучать. Того и гляди, дичь распугаешь. Да и потом, от ведь никакого проку! Они не согреют тебя, если будет холодно, и не накормят, когда ты захочешь есть.

Конан так и сел, потрясенный простодушием атупанов.

— Поверьте мне, в мире есть люди, которые хотели бы заграбастать все, что тут есть, и владеть этим, не делясь ни с кем. А если бы для этого понадобилось бы убить нас, они, не задумываясь, убили бы.

На Аклака серьезный тон Конана произвел сильное впечатление.

— Я не притворяюсь, будто знаю, где есть такие люди, о которых ты говоришь. Но, поверь мне, они безумцы.

В конце концов Конан выбрал себе пояс из круглых золотых пластин. В самую крупную из них были вставлены темно-красные камни неправильной формы, напоминающие сердолики. Сонга сама надела пояс на Конана, вид у был чрезвычайно торжественный, но потом она не удержалась и крепко обняла его. Остальные тоже горячо поздравили Конана. Затем они прошли по коридору и выбрались наружу через полузасыпанный вход, заросший высокой травой. Значит, помещение, в котором они только что были, находилось ниже нынешнего уровня земли.

Когда они возвращались домой, Аклак с молодыми охотниками решили поохотиться на оленя. Конан и Сонга, не сговариваясь, повернули в сторону реки. Они уже давно облюбовали там одно местечко, где в сравнительно безлесной долине было много песчаных кос, а мелкие перекаты чередовались глубокими заводями. Им нравилось там, потому что они могли издалека заметить приближение человека или хищника.

Конану и Сонге было привольно в этой райской долине. Они купались, лежали на горячем песке, разговаривали обо всем на свете, а когда проголодались, подбили двух жирных голубей и поджарили их на костре. Кроме того, Сонга накопала съедобных клубней, а потом они ели ягоды, в изобилии росшие на склонах долины.

После обеда они почему-то очень развеселились и принялись гоняться друг за другом по берегу. Быстрая Сонга, вначале довольно ловко уворачивающаяся от Конана, когда поняла, что ей не убежать, обернулась и, неожиданно обхватив его руками, уронила вместе с собой в воду. Выбравшись на берег, они улеглись на песок, не размыкая объятий. Солнце светило уже не так жарко, близился вечер.

— Над нами будут смеяться и говорить, что мы плохие охотники, — заметил Конан немного позже, стряхивая с себя песок. — Сегодня я впервые надел амулет охотника и не хочу возвращаться с пустыми

— Не беспокойся, — утешила его Сонга, отправляясь к реке, чтобы умыться. — Я скажу им, что ты неутомимо гонялся за своей дичью и сделал все, что мог. — Она засмеялась тихим счастливым смехом.

— Так-то оно, может, и так, но предъявить им будет все-таки нечего.

— Это не имеет никакого значения, — откликнулась Соига, выходя из воды и начиная одеваться. — Ты уже поймал хитроумную быструю дичь, за которой многие охотились, но она никому не далась в руки. — Соига подошла к Конану и прижалась к нему всем телом. — Тебе и так многие завидуют.

Конан любовно и нежно обнял ее. Ему очень не хотелось уходить из этой мирной долины, но пора было отправляться в стойбище, чтобы не пришлось потом спотыкаться в темноте.

— Никто не сомневается в том, что ты замечательная охотница, — сказал Конан, — но вот мне лучше бы поскорее как-то проявить себя, пока атупаны не решили, что я даром ем хлеб.

— Случай представится, — уверила его Сонга, привязывая к ногам сандалии. — Я тоже хочу поохотиться на крупную дичь, поточу что собираюсь стать такой же великой охотницей, как и моя мать.

— Не сомневаюсь, что ты на это способна, Рыбачка. — Прозвище "Рыбачка" прямо-таки прилепилось к Сонге, после того как она нашла киммерийца у реки. — Но ведь Нуна завоевала славу великой охотницы уже после гибели твоего отца, когда вы с Аклаком уже подросли.

— Да, потому я так хорошо и помню это, — подтвердила Сонга.

— Но как же ты собираешься охотиться, когда у тебя будет большой живот, а потом маленькие дети, которых надо все время кормить грудью? — в недоумении спросил Конан.

— Какой ты глупый, Конан, — рассмеялась Сонга. — Из какой страны ты пришел, что не имеешь понятия даже о самых простых вещах? Неужели никто никогда не объяснял тебе, что маленькие дети рождаются от Луны — духа Совы? Если женщина не ляжет с мужчиной под полной Луной, никаких детей у нее не будет. — Она мягко погладила его по плечу. — Ты только подумай, что было бы, если бы женщины этого не знали. Они все время ходили бы с толстыми животами, а в лесу детей стало бы больше, чем деревьев.

— Ты уверена, что это правило действует? — недоверчиво спросил Конан.

— Ну, разумеется, действует! — снисходительно усмехнулась Сонга. — Это известно всем атупанам. — Она подняла голову и посмотрела на поднявшийся над горизонтом огромный диск луны в ее третьей четверти. — Вот почему в стойбище есть специальная хижина для замужних женщин, где в конце каждого месяца ночуют те, кто не хочет сейчас иметь детей. — Ты знаешь, Конан, — она еще раз взглянула на луну, — через несколько дней и мне придется туда отправиться. — Она робко подняла на него глаза. — Давай пока не будем заводить детей. Сначала я хочу вдоволь поохотиться и вместе с тобой добиться славы.

— Как скажешь, Сонга. Если ты этого хочешь, значит и я хочу. А сейчас пошли-ка поскорее домой, пока ночь не настала.

* * *

Следующий месяц в племени атупанов почти не отличался от предыдущего. Дичи в лесах и лугах было много, и нужды менять место стоянки не возникало. Охотники из соседнего племени похитили трех атупанских девиц, когда те совершали ритуальные омовения в небольшом озерце, довольно далеко от стойбища. "Несчастные кричали, сопротивлялись и звали на помощь" — так, во всяком случае, с негодованием говорили друг другу охотники, обсуждая у вечернего костра это событие. (Ночью Сонга по секрету рассказала Конану, что одна из девушек находилась в тайном сговоре с юношей из другого племени и уговорила своих подруг отправиться к озерцу вместе с ней.)

Как бы то ни было, пять молодых охотников, пылая праведным гневом, решили незамедлительно отомстить за честь племени и уже на следующее утро, разукрасив соответствующим образом щеки и грудь красной глиной, отправились в поход. Через несколько дней они вернулись, с торжеством ведя за собой четырех девиц, самый молодой юноша прогулялся напрасно, на этот раз ему жены не досталось. По виду девиц из чужого племени трудно было предположить, что они огорчены своей судьбой, каждая принесла какие-то свои вещички, связанные в узелок. Вскоре девицы уже весело щебетали у костра, ничем не отличаясь от других женщин племени.

Как это ни странно, но теперь Конан чувствовал себя у атупанов еще лучше, чем раньше. По-видимому, оттого, что теперь, когда все становище дышало молодой любовью, его собственная страсть уже не так бросалась в глаза. После того как в племени появились четыре новые женатые пары, они с Сонгой уже гораздо реже удалялись в лес, чтобы вдали от всех насладиться близостью друг друга, а намного больше времени проводили вместе с молодежью. Это были тихие прекрасные вечера, когда они все вместе лежали у костра на мягких пушистых шкурах, смеялись и дурачились, предвкушая интимные радости грядущей ночи.

Однажды все стойбище пришло в волнение: на холмах приметили некое существо, которое называли югвубва. Сначала Конан даже не понял, обрадовались атупаны этому сообщению или испугались. Сонга объяснила ему, что грядет великая охота, и если она будет удачной, то им удастся сделать большой запас мяса на зиму. Ну, а кроме того, каждый принявший участие в этой охоте имеет шанс покрыть себя на веки вечные неувядаемой славой. Однако Сонга так и не сумела растолковать ему, как этот самый югвубва выглядит.

Идти собрались не только все взрослые охотники, но и молодые ребята, которые должны были помогать выслеживать зверя. Как всегда, Аклака назначили главным. Охотники несли с собой по два копья. К одному из них была привязана небольшая шкура, этим копьем подавали друг другу сигналы, а также отвлекали зверя.

Отряд, состоящий из двух десятков мужчин и нескольких женщин, вышел из становища на рассвете. Впереди налегке бежали юноши, которые разведывали дорогу. Двигаясь быстрым темпом, охотники шли и шли. Остановились лишь тогда, когда солнце поднялось уже высоко. Именно где-то здесь и видели югвубву. Местность представляла собой плоскую возвышенность, изрезанную глубокими оврагами и ущельями.

Аклак отвел в сторону старших по возрасту охотников, чтобы посоветоваться. Вернувшись, он разделил отряд на две части, отобрав себе нескольких юнцов (включая Джада и Глубала), желавших прославиться во что бы то ни стало, двух молодых женщин, похищенных у чужого племени, и Конана с Сонгой. Велев всем молчать и смотреть в оба, он повел их напрямик через плато, забирая немного влево. Вскорек ним подбежал один из юношей-развед-чиков и повел их за собой. На опушке молодого леска он показал им свежий и помет — большую плоскую лепешку, примявшую высокую траву.

— Что же это за чудище такое? — воскликнул Конан, подойдя поближе. — Клянусь Кромом, ваш югвубва, должно быть, сам размером с гору, раз способен наложить этакую кучу!

— С виду — югвубва, — серьезно проговорил разведчик, который привел отряд на это место. Он сел на корточки и приложил ладонь к лепешке. Потом отковырнул кусочек коричневатой массы и, растирая ее между пальцами, глубокомысленно понюхал. — По запаху — югвубва.

— Да, да, — согласились с ним присутствующие, морща носы и отворачиваясь.

Разведчик лизнул пальцы и, подняв глаза к небу, задумчиво почмокал языком.

— На вкус — югвубва. Значит, югвубва, — объявил он наконец.

— Ты уверен? — не удержался от шутки Конан, но осекся, потому что разведчик, не поднимаясь с колен, зачерпнул полную горсть полужидкого помета и бросил прямо в грудь Конана. — Ты… да ты что это… — рванулся вперед Конан, вне себя от ярости, но почему-то все бросились туда же, к куче, еще далее чуть раньше его, принялись черпать из нее пригоршнями и кидаться друг в друга. И тут Конан сообразил, в чем тут дело: охотники отбивали свой собственный запах этим старым, испытанным способом, заодно превратив малоприятное занятие в веселую забаву.

Конан позволил Сонге натереть себя пометом и великодушно оказал ей ту же любезность. Когда он кончил, все уже начали выстраиваться в цепочку, для того чтобы двигаться дальше. Разведчик тронулся первым. Вскоре, однако, его острые глаза и быстрые ноги уже не были нужны. Из небольшого леска, лежащего у них на пути, послышался хруст и треск, что ошибиться было невозможно — они нашли-таки югвубву. Конану показалось что зверюга не просто обламывает ветки, а валит и рушит сами деревья.

Аклак повел их в обход, чтобы подобраться к югвубве с тыла. Через прогалины в леске Конану удалось несколько раз увидеть зверя. Он был неимоверных размеров, выше самого высокого стигийского слона, хотя и не такой грузный и неуклюжий. Массивные ноги — не ноги, а толстые бревна! — поддерживали мускулистое тело, покрытое пучками грубых рыжих волос. Шкура зверя напоминала кору старого дуба, она показалась Конану непроницаемой ни для оружия, ни для острых зубов хищников. Задние ноги были значительно длиннее передних, снабженных короткими загнутыми когтями.

— Это отшельник, — прошептал Аклак. — Югвубва в расцвете сил. Ни самок, ни детенышей. Да, эту охоту мы будем долго вспоминать.

В этот момент раздался жуткий треск: югвубва, который терзал в этот момент очередное дерево, расщепил его вдоль и с новыми силами набросился на кусок ствола, лежащий на земле. Конан увидел теперь его голову, уродливую, плоскую, почти без шеи переходящую в туловище. На широкой тупой морде возвышался не один и не два рога (в Куше Конану приходилось видеть носорогов), а целых шесть. Их основания, сросшиеся воедино, образовывали сплошную пластину, по краям которой блестели злобные подслеповатые глазки.

— Будь осторожен, — шепнул Аклак Конану, — югвубву легко рассердить. Мы будем действовать так, — продолжил он, обращаясь к остальным, — постараемся ранить его, а потом будем заманивать в ловушку, туда, где находятся остальные охотники. Мы с Конаном начнем. Да помогут нам духи животных.

Югвубва уже покончил с куском ствола, лежащего на земле, и принялся объедать ветки, оставшиеся на расщепленном дереве. Стоя на задних ногах, зверь тянулся к самым верхним веткам, но что-то его, по-видимому, раздражало: короткий хвост с кистью темно-бурых волос на конце непрерывно подергивался.

Конан с Аклаком осторожно подобрались к югвубве на расстояние броска копья. Их товарищи следовали за ними справа и слева, прячась в зарослях кустарника. Медленно-медленно Аклак выпрямился, держа наготове дротик, и в тот момент, когда югвубва, словно заподозрив опасность, начал поворачивать голову в их сторону, с силой метнул его, целя в глаз зверя. Наконечник копья разлетелся вдребезги, попав в край роговой пластины. Конана также постигла неудача. Ему показалось, что складки кожи на том месте, где должна быть шея, наиболее уязвимы, однако его копье ударилось в широкую грудь животного, не причинив ему особого вреда.

Конан решил сначала, что югвубва даже не почувствовал ударов, но, видно, все-таки наконечник копья Конана, застрявший в грубой шкуре (само копье сломалось), сердил зверя, потому что он издал дикий рев и бросился на обидчиков.

— Беги, Конан! — прозвенел испуганный крик Сонги откуда-то справа.

У Аклака и Конана оставалось еще по копью, но использовать их по назначению пока не представлялось никакой возможности, и оба охотника стремглав бросились наутек, преследуемые разъяренным животным. Молодые атупаны тоже бросили в югвубву по копью, но зверь не обратил на них никакого внимания, он не замедлил бега и не свернул в сторону, его интересовали лишь Аклак с Конаном. Вскоре те выбежали из леса и оказались на просторном зеленом лугу.

— Это и есть твой план? — задыхаясь от быстрого бега, спросил Конан. — По-твоему, это называется "заманивать"?

— Все идет как надо, — шумно дыша, отозвался Аклак. — Мы должны привести его туда, откуда пришли. Если он перестанет гнаться за нами, раззадорь его вторым копьем.

Последнее замечание Аклака прозвучало для Конана смехотворно, учитывая слепую безрассудную ярость, с которой зверь их преследовал. Может быть, скорость чудовища и была чуть поменьше, чем у кушитских носорогов (те все же значительно уступали ему в весе), но даже на открытом пространстве удирать приходилось что есть мочи. Один раз обернулся и увидел, что все, кроме Сонги, начали отставать. Его это ничуть не удивило, ведь страхолюдина не наступала им на пятки, угрожая каждую секунду растоптать.

Конан довольно смутно представлял себе, куда они должны заманить югвубву, поэтому он старался держаться поближе к Аклаку, который, судя по всему, знал эти места. Однако, когда они очутились в зарослях кустарника, им волей-неволей пришлось разделиться. Как Конан и предвидел, быстрота их продвижения вперед резко снизилась, чего нельзя сказать о югвубве. Ведь ему не приходилось огибать кусты или подныривать под их ветки, он бежал напролом. По какой-то причине, возможно, потому, что Конан из-за своего высокого роста был заметнее, зверь последовал именно за ним. Земля содрогалась от громового топота, ужасающий треск сучьев становился все ближе. Прямо перед Конаном возникла такая густая полоса кустов, что не было смысла искать прохода, не говоря уже о том, что не было времени: югвубва дышал ему буквально в спину.

Киммериец вжал голову в плечи и, как таран, врезался в заросли… В следующую секунду земля ушла у него из-под ног, и он, уже падая, успел ухватиться за свисающий вниз толстый корень, избежав тем самым участи югвубвы, который с ревом рухнул прямо с крутого откоса, чуть-чуть не задев Конана. По зверю не было заметно, что он пострадал при падении, скорее, оно разъярило его окончательно. Ловко поднявшись на ноги, югвубва как безумный вновь кинулся на Конана, который торопливо карабкался обратно на край обрыва. Осыпающийся песок помешал зверю успеть поддеть Конана рогом, под неимоверным весом склон обрушился, и югвубва съехал обратно на дно глубокого оврага, куда, по-видимому, и хотел заманить его Аклак. Атупаны радостно вопили, потрясая копьями, а Сонга подбежала к Конану, у которого тряслись ноги от пережитого напряжения.

— Конан! Я так боялась за тебя с Аклаком! — Она порывисто обняла его. — Какое жуткое чудовище, правда? — Сонга нагнулась и заглянула в овраг. — Я убью его, клянусь всеми звериными богами, я убью его!

— Надо убить его поскорее, пока он не нашел дороги наверх, — подтвердил Аклак. — Если он захочет выбраться, колите его копьями! — крикнув он, обращаясь к охотникам.

Как могли, атупаны выполняли его приказание, хотя смешно было даже предполагать, что их копья способны остановить обезумевшее чудовище. Если бы не рыхлый осыпающийся песок, не дающий югвубве никакой опоры, охотникам пришлось бы совсем плохо. Ну, а кроме того, исступленное бешенство не давало животному осознать, что вовсе незачем кидаться на этот крутой склон, когда так легко выбраться из оврага с другой стороны. На ровном месте люди лишились бы своего единственного преимущества.

— Сюда, югвубва! Ко мне, югвубва! Попробуй, укуси меня! — кричали молодые охотники, желавшие показать, какие они смелые, в то время как люди постарше выжидали момента, чтобы поразить зверя в какое-нибудь из немногих уязвимых мест. Некоторые бросали в югвубву свои копья, но каменные наконечники лишь слегка царапали его шкуру,

Глобал, стараясь поточнее попасть зверю в шею, высунулся слишком далеко над краем и тут же чуть не поплатился за это жизнью: югвубва поддел своими рогами несчастного, чей воинственный крик сразу превратился в жалобный вопль, и, дико взревев швырнул обмякшее тело в заросли кустов.

— Убийца! — вскричала Сонга. — Иди сюда, я тебе покажу! — Она взгромоздилась на камень, нависающий над оврагом, и размахивала копьем, пыталась обратить на себя внимание югвубвы. Ей это удалось, более того, ее позиция оказалась очень удачной, потому что зверь, как ни старался, не мог достать ее, однако она не подумала о другой опасности: стремясь добраться до своей мучительницы, которая изо всей силы тыкала копьем ему в морду, юквубва подрывал стену оврага как раз под камнем. Конан заметил это и крикнул:

— Осторожно, Сонга!..

Однако было уже поздно. Камень начал оседать, Сонга отпрянула назад, но глыба увлекла за собой ту часть склона, и смелая охотница исчезла в клубах пыли, поднятых обвалом.

— Айа-а! — взревел Конан.

Пущенное могучей рукой копье вонзилось в загривок, из ранки вытекла тоненькая струйка крови. Зверь фыркнул и мотнул головой. Конан тем временем метался как безумный в поисках другого оружия. Его взгляд упал на остроугольный обломок, торчащий из земли на кромке обрыва. Варвар раскачал и вывернул его, затем он прижал несколько шагов вдоль полуобвалившегося края и, очутившись над югвубвой, прыгнул на спину, не выпуская из рук увесистого облом ни камня. Крепко сжимая коленями его бока, киммериец продвигался к голове зверя, который принялся метаться из стороны в сторону, пытаясь сбросить своего седока.

Удержаться на спине югвубвы помогли Конану копья, застрявшие в толстой шкуре животного. Когда Конан достиг шеи, вернее, того места, где у любого другого животного должна быть шея, он уперся ногами в два таких копья и почувствовал себя несколько увереннее. Югвубва не прекратил попыток сбросить седока, но Конан сидел прочно и колотил своим обломком по краю роговой пластины как раз за ухом зверя, единственному месту, куда он мог дотянуться. Югвубва изменил тактику, теперь он с размаху бросался боком на стенку оврага, чтобы сбить Конана со спины, но склон был для этого недостаточно крут.

Пыль, вызванная обвалом, слегка улеглась Конан, к своей неимоверной радости, увидел Сонгу, живую и невредимую, которая размахивала копьем вне досягаемости страшных рогов югвубвы. Другие атупаны тоже спустились в овраг и подступали к мечущемуся чудовищу со всех сторон.

Конан с новой силой заколотил по роговой пластине и вдруг почувствовал, что она треснула и проломилась внутрь. Из раны неудержимым потоком заструилась кровь. Конан отбросил камень, выдернул один из дротиков, застрявших в шкуре, и что было сил вонзил его в рану. В тот же самый момент он услышал, что рев животного стал каким-то прерывистыым, булькающим. Взглянув вниз, он увидел Сонгу, повисшую на древке своего копья, которое ей удалось всадить в самое горло югвубвы.

Сложно сказать, какая из ран оказалась смертельной но зверь пошатнулся, сделал еще несколько неуверенных шагов и внезапно повалился на бок, придавив Конана, который не сумел вовремя соскочить. По телу животного пробегали судороги, гулкие удары егоо сердца казались Конану невероятно громкими. Но вот югвубва в последний раз дернулся — и в овраге воцарилась подозрительная тишина. Затем со всех сторон разом зазвучал хор жалобных причитаний:

— Югвубва умер! О, горе! Наш большой друг, Пожиратель Деревьев, ушел от нас навеки!

— Атупанам никогда не пережить эту потерю! Что будет с нами, несчастными!

— О, горький ужасный час! Не стало нашего любимого друга!

— Последний голос принадлежал Сонге, и этого Конан уже не мог вынести. Он с трудом высвободился и встал на ноги. Первой, кого он увидел, была Сонга, склонившаяся в почтительном поклоне с выражением скорби на лице.

— Во имя Крома, ответь мне, что значит это и нытье? Ты совершила подвиг, а главное, осталась жива. Мерзкое чудище убито. Из-за чего вы горюете, не возьму в толк?

— Ну как же, Конан, ты не понимаешь?! Случилось ужасное несчастье, наш горячо любимый друг покинул нас! Его большое сердце перестало биться. Горе нам, горе!..

— Однако кое в чем речной человек прав, — перебил ее Аклак. — Моя сестра совершила великий подвиг. И никто из нас не погиб. Теперь у нас будет достаточно мяса на зиму, а это очень хорошо. Давайте праздновать нашу победу и радоваться!

— О счастье! О радость! — с готовностью возопили атупаны.

— У нас есть еда! Югвубва мертв!

— Слава отважной Сонге!

Настроение атупанов переменилось настолько резко, что Конан просто рот разинул. Охотники шумно ликовали, обнимались, хлопали друг друга по спине. На верхней кромке оврага появился Глубал и тоже принялся кричать и размахивать руками, однако делал он это лежа — видно, ноги у него были сломаны.

Откуда-то была извлечена ритуальная чаша, которую подставили под струю крови, лившуюся из раны, нанесенной Сонгой. Все охотники, начиная с Сонги, торжественно отпили из этой чаши по глотку.

В этот момент наверху в кустах появились новые лица: женщины и дети последовали утром за охотниками, но они не могли двигаться так же быстро, поэтому лишь сейчас присоединились к соплеменникам. Взаимной радости не было предела. Разделка туши превратилась во всеобщий праздник. С югвубвы содрали шкуру и разрезали ее на куски приемлемого размера, часть длинных полосок мяса повесили вялиться под горячим полуденным солнцем, другую часть расположили вблизи разведенных костров, на которых одновременно жарили, пекли и варили для предстоящего праздника. Когда сверху, кроме костей, уже ничего не осталось, атупаны общими усилиями перевернули голый костяк и срезали внизу то мясо, которое до того было недоступно.

На другой день после пира старейшины племени решили, что нет смысла возвращаться на старую стоянку и тащить туда весь запас мяса, а лучше идти на место их следующего становища. К реке, где Конан прожил с атупанами два месяца, отправились несколько маленьких отрядов, которые привели все в порядок и принесли оттуда необходимые вещи. Через неделю племя двинулось в сторону юга, чтобы, готовясь к зиме, прожить там осенние месяцы. Как ни странно, Конану было немного жаль покидать эти уже ставшие родными места.

Переход занял три дня, и чем дальше, тем больше Конану не нравился низкий комариный край, в который они все дальше и дальше углублялись. Он никак не мог понять, почему нельзя провести зиму на прекрасных холмах у реки, но остальные радовались и спешили туда.

Их путь закончился, когда они пересекли ровное широкое поле и очутились на песчаном берегу голубого, как небо, озера, с трех сторон которого росли высокие деревья. На земле виднелись большие круги — в прошлом году здесь стояли шатры, тут и там чернели старые кострища. На ближайших деревьях висели легкие лодочки, их гнутые каркасы обтягивали шкуры.

Почему-то никто из атупанов здесь не задержался. Сбросив на землю груз, все торопились к какому-то маленькому пригорку, находящемуся на некотором расстоянии от озера. Сонга взяла Конана за и повела туда же.

— Не отходи от меня и смотри, куда ступаешь, — предостерегла она его.

Когда они подошли туда, где столпилось почти все племя, Конан с удивлением увидел, что атупаны стоят и смотрят на голую глинистую площадку. Аклак осторожно приблизился к ее краю и встал на колени, кто-то подал ему палку, которой копали землю. Быстрым резким движением Аклак трижды вонзил острие в твердую глину, неожиданно легко протыкая ее. Затем он отбросил палку и аккуратно вынул отломанный кусок. Резкий знакомый запах ударил Конану в ноздри. Атупаны радостно заулыбались, лишь сейчас Конан заметил, что каждый держит в руках ковш или сосуд из выдоенной тыквы.

— Оно готово! — вскричал Аклак. — В этом году получилось прекрасно! Только не подходите к краю, еще обвалитесь внутрь! Давайте ваши черпалки — я всем налью.

— Конан, Конан, — возбужденно дергала мужа за руку Сонга, — вот увидишь, тебе оно понравиться! Ты ведь никогда не пробовал… — И тут она назвала слово, которое Конану приходилось слышать и раньше, только он никогда не обращал на него внимания, не зная его значения. — Да нет, конечно, ты не мог его пробовать, ведь мы сами его изобрели. Откуда же тебе знать о пиве?

Глава XI КОРОЛЕВА TAMCИH И БОГИНЯ НИНГА

Коронация Тамсин не отличалась пышностью и многолюдьем. Теперь, когда мятежники одержали сокрушительную победу над Тифасом и его сторонниками, а бритунийцы, все, как один, отреклись от старого бога Амалиаса, было решено, что ни к чему Тамсин лишний раз показываться на людях и соприкасаться с чернью. Гораздо лучше, если сразу обозначить отчетливую дистанцию, ведь Тамсин теперь уже не простая колдунья и не только жрица богини Нинги, а будущая королева страны. Вот почему коронация проходила в очень узком кругу ближайших соратников, а также некоторых прежних придворных Тифаса, поспешивших присягнуть новой королеве, которым было даровано милостивое прощение за былые заблуждения.

На площади перед храмом, для ублажения простолюдинов и поддержания их энтузиазма, осуществлялись пытки и казни последних из оставшихся в живых жрецов Амалиаса, некоторых бывших советников, верховных офицеров и кое-каких вельмож, близких друзей покойного короля. Распоряжался всем этим, а также надзирал за порядком на площади старший военный советник Бритунии лорд Исэмбард.

Большой тронный зал дворца, в котором происходила коронация, был приведен в порядок и превращен в святилище богини Нинги, а на возвышении, где раньше находился Трон Грифона, сооружен алтарь. По завершении официальной церемонии состоялись ритуальные танцы в честь главной бритунийской богини, исполняемые придворными дамами и кавалерами. Танцы эти, хоть и были изобретены специально к данному торжеству, весьма напоминали деревенские хороводы и пляски и, видимо, поэтому пришлись по нраву девочке-королеве. В этот праздничный день ее облачение сияло державным великолепием, но убранство богини Нинги было еще пышнее.

— Теперь, я полагаю, Басифер, все имели возможность убедиться, к чему приводит плохое управление страной и пренебрежение интересами своих подданных, — проговорила Тамсин, обращаясь к камергеру, который почтительно стоял рядом с ней. — Любому терпению приходит конец, а король Тифас при всей своей хитрости и изворотливости не понимал такой простой вещи.

Ведающий всем дворцовым хозяйством, главный камергер Басифер, который со свойственной ему деликатностью и тактом являлся в некотором смысле наставником юной красавицы королевы, выглядел рядом с ней по меньшей мере странно. Он был высок ростом, полнотел, с крупными чертами безволосого лица, его спину, руки и голову покрывали рубцы и шрамы — в детстве его часто били, — а сама кожа казалась темнее, чем есть (он постоянно мазался бальзамом из орехового масла, как это было принято среди оскопленных слуг). Но при всем при том, умудренный житейским опытом, Басифер был всегда уравновешен и сдержан, отлично знал дворцовое хозяйство, умело распоряжался многочисленными слугами, которые относились к нему с уважением, а также являлся знатоком придворного этикета и церемониала, поэтому в смутное время никто лучше него не смог бы поддержать во дворце порядок.

— Вы абсолютно правы, моя королева, — осторожно ответил Басифер. — Тифас частенько бывал неблагоразумен и упрям и почти никогда не следовал моим добрым советам. — Как всегда, он постарался с одной стороны, подчеркнуть свою роль в управлении страной и в то же время снять с себя ответственность за то, что творилось раньше. Не забывал он и о лести. — Какое счастье, что Ваше Величество так мудры и дальновидны, а богиня Нинга столь могущественна. Уж вы-то сумеете быстро навести в Бритунии порядок, ведь народ любит вас беспредельно!

— Справедливость всегда рано или поздно торжествует. — Тамсин взглянула на него своими загадочными зелеными глазами. — А знаешь ли ты, Басифер… впрочем, откуда тебе знать… почему Божественная Нинга занялась делами простых смертных, зачем ей понадобилось сражаться с Тифасом, уничтожать его? А все это из-за того, что когда-то много лет назад убили людей, к которым она была благосклонна… которых она любила. Очень любила. — Девочка-королева нежно посмотрела на свою куклу, всю увешанную драгоценностями. Казалось, Тамсин уже была готова рассказывать дальше, но неожиданно передумала. — Одним словом, я хочу сказать, что жажда мести — мощная, неодолимая сила. И когда дают ей волю, тогда рушатся не только империи, но и старые верования.

— Да, моя королева. — Басифер, как ни старался, догадаться, о чем это только что говорила Тамсин. Как с ней непросто, она еще так молода, и резко меняется настроение. Хорошо еще, он пока что его слушается. Однако было бы куда лучше, если бы ее внимание не сосредоточивалось только на нем. — Знаете, Ваше Величество, мне безмерно жаль, что на вашей коронации не было одного знатного вельможи. — Басифер сокрушенно покачал головой, изображая легкое смущение. — Его, разумеется, пригласили, но, боюсь, путь сюда столь что он не смог поспеть вовремя. Ведь Коринфия далеко от нас, а кроме того, вероятно, возникли какие-то дипломатические сложности, и, чтобы их уладить, понадобилось определенное время.

— Ты имеешь в виду этого лишенного наследства принца, как бишь его?

— Да, я говорю о принце Клевине, исключительно толковом для его возраста государственном деятеле. Он всегда быстро и точно разбирается в обстановке, и его суждения, как правило, безошибочны. Красив, эффектен, хорошо воспитан, а еще, как бы это выразиться… романтичен.

— Посол Бритунии в Коринфии со времен перемирия, я знаю, — безо всякого интереса сказала Тамсин, продолжая следить за все еще продолжающимися ритуальными танцами. — Или его держали там в качестве заложника? Так или иначе, Тифас предпочитал, чтобы этот Клевин находился не при дворе, а где-нибудь подальше.

— Истинная правда, моя королева, — закивал камергер, — Его здесь при старом режиме всегда не любили, вы правильно догадались. Вот что значит проницательность! Ну, а как посол в Коринфии он был чрезвычайно полезен, установил там ценные для страны контакты и вообще… — Басифер откашлялся. — Ваше Величество, естественно, понимает, что принц не связан никакими кровными узами покойным королем, ведь Тифас захватил власть в результате военного переворота.

— А потерял власть в результате религиозного переворота. У Тифаса не осталось никаких родственников, это точно?

— Никаких, — подтвердил Басифер. — Пока Тифас двадцать лет сидел на троне, все поумирали, а принцу Клевину он не разрешал даже просто вернуться в Саргоссу. Однако не забудьте, что принца в Бритунии помнят и любят. Он всегда был популярен при дворе, а кроме того, в его жилах течет благородная кровь прежних королей и королев. — Камергер снова откашлялся. — Добрые отношения с таким влиятельным человеком, как принц, могли бы еще больше усилить вашу власть, хотя, разумеется, она и без того…

— Довольно, Басифер! — сверкнула глазами девочка-королева. — По-моему, ты намекаешь на то, что моя власть недостаточно сильна и нуждается в каких-то подпорках в виде принцев. Или того пуще, ты вознамерился выдать меня за Клевина замуж. Остерегись, камергер! Ты переходишь все границы, и я этого не потерплю! — Тамсин прямо-таки задохнулась от возмущения.

— Нет, нет, королева, вы неправильно меня поняли, простите великодушно, я немного увлекся. Я совершенно не имел этого в виду. — Опытный царедворец сразу пошел на попятный. — Я желал лишь обратить ваше особое внимание на человека во всех отношениях приятного, чьи знакомства и связи могли бы оказаться полезными и…

— Потому что, Басифер, — не слушая его оправданий, проговорила Тамсин, — нас с Нингой никогда не интересовали преходящие радости жизни и ее соблазны. — Глядя в наивное ясное лицо королевы, главный камергер нисколько в этом не сомневался. Тамсин тем временем продолжала: — Наш взор всегда был обращен в духовные сферы… и на те объекты этого мира, которые делают возможным сношения с высшим миром. Как правило, они накапливают свою силу веками, делая избранных еще сильнее, а простых смертных губят. Я хочу, чтобы ты понял. — Она поднялась со своего простого стула с прямой спинкой. — Пойдем, я покажу тебе вещи, о которых говорила.

Ритуальныe танцы закончились, и придворные толпились в зале, не зная, чего еще хочет от них новая королева, однако она решительно направилась к двери, не обращая на своих гостей никакого внимания. Следуя за госпожой, Басифер размышлял о том, что, возможно, в будущем Тамсин и станет когда-нибудь замечательной королевой, но покаона даже не хочет думать об обязанностях, налагаемых на нее ее положением. Счастье еще, что уцелело достаточно сановников и дворцовой прислуги, и дела как в королевстве, так и во дворце продолжают идти своим ходом, словно власть не переменилась. Басифер шел за девочкой-королевой, держащей под мышкой свою куклу, королевой, которая покидала свой собственный праздник восхождения на трон, не удосуживаясь даже проявить к своим гостям обыкновенную вежливость. Им оставалось только почтительно поклониться ей и ждать дальнейших распоряжений, если таковые последуют.

Провожаемая взглядами прислуги и дворцовых стражников, Тамсин вела главного камергера через анфиладу комнат, затем они поднялись вверх по винтовой лестнице и очутились в покоях королевы. Бывший кабинет Тифаса, в котором раньше по стенам размещалась тщательно подобранная коллекция кинжалов, мечей и сабель (одно из главных увлечений покойного короля), встретил Басифера не блеском полированной стали на голых деревянных стенах, а экзотическим ароматом благовонии приглушенным сиянием светильников, коврами и бархатными портьерами.

— Когда я еще только начала заниматься врачеванием, — сказала юная королева, — я заметила, что лечение идет быстрее и легче, если пользоваться, ну например, амулетами. — Тамсин подошла к высокому шкафу из темного дерева, который стоял в глубине комнаты. — Даже всемогущая богиня и та предпочитает иметь под рукой что-нибудь осязаемое, когда собирается употребить свою власть. Что-нибудь вроде этого. — Тамсин распахнула дверцы, и в глазах у Басифера зарябило в глазах от множества драгоценных безделушек. Такие вот броши, ожерелья, бусы часто заключают в себе великую магическую силу, иногда она добрая, иногда злая, смотря какой ее наделят. Но уж когда это произойдет, тогда она сохраняется в них навеки, над только уметь ее извлечь, а это дается очень немногим. Тамсин протянула руку и бережно сняла с позолоченного крючка простенький браслет из ракушек, нанизанных на нитку. — Посмотри, вроде бы ничего особенного, а на самом деле с его помощью я могу творить чудеса. Это первый амулет, который попал мне в руки, и именно через него мне впервые удалось выразить волю богини Нинги. Он излечил мою мачеху от изнуряющего нервного заболевания — сейчас она стала во главе ордена весталок, который я недавно учредила, достойная, благочестивая женщина, не в пример моему неродному отцу, которого тупоголовые сельчане называли почему-то Арнулф Праведник. — Тамсин нахмурилась и замолчала. Потом протянула Басиферу браслет: — Хочешь испытать на себе его силу?

Главного камергера прошиб холодный пот.

— О моя королева, я…

Слова замерли у него на устах, отказаться он не посмел. Басиферу уже раз пришлось быть свидетелем колдовства Тамсин, и теперь он прилагал все усилия, чтобы скрыть сотрясающую его дрожь. Он вытянул перед собой руку, повинуясь жесту Тамсин и она положила на нее браслет, но не в раскрытую ладонь, а на запястье, и сейчас же Басифер ощутил в этом месте легкое покалывание. Он не сводил с ракушек глаз, вдруг ему померещилось, что от них заструилось слабое голубое мерцание, контуры их начали расплываться, словно он смотрел на них через слой воды. Покалывание там, где они касались его кожи, усилилось, и вдруг — о чудо! — крохотные обитатели моря Вилайет непонятным образом ожили и поползли по его руке, шевеля малюсенькими рожками, волоча свои домики на спине. Ему казалось, что нитка не удерживает их больше вместе, что они двигаются вполне самостоятельно, вновь и вновь опоясывая кругами его руку и оставляя после себя ни на что не похожее ощущение.

— На первый раз хватит, — сказала Тамсин и одним движением сгребла волшебные раковины, которые тут же вновь превратились в обыкновенный браслет. — Если бы я позволила им поползать подольше, если бы они поползли по всему телу… Но сейчас не время. Такие серьезные вмешательства в человеческий организм требуют великой осторожности.

Басифер смотрел на свою кисть и не верил глазам. Куда исчезли все шрамы? Его кожа чиста и нежна, как у младенца. Особенно заметен стал контраст, когда он сравнил левую и правую руки: правая словно помолодела на три десятка лет.

— Ваше Величество… — едва сумел выговорить Басифер, сердце его колотилось как безумие

— Запомни, — сказала Тамсин, — эти ракушки, если Нинга того захочет, способны вылечить любого человека от чего угодно. Для них не имеет значения, сколько лет назад нанесены раны, они могут вернуть молодость и цельность всему телу. — Басифер вздрогнул, слова Тамсин, ее полувысказанное обещание прожгли его насквозь, и в душе родилась беспредельная преданность и любовь к своей королеве. Она продолжала: — Для того, чтобы излечиться, нужно лишь одно — верить в Нингу. Я тронута твоей благодарностью и вижу, что твою веру никогда и ничто не сможет поколебать. Если бы таких, как ты, было бы больше, а таких, как упрямец Арнулф Праведник, — меньше, то Нинге не пришлось бы столь часто проявлять свою суровость. Но это дело прошлое, — продолжила она, — сейчас нас с Нингой интересует совсем другое. Теперь, когда я стала королевойБритунии, мы хотим расширить нашу власть во внеземных сферах, а для этого надо увеличить запас талисманов, амулетов — короче говоря, всего, в чем дремлет дикая магия, а уж мы с Нингой сумеем ее разбудить и приручить, если потребуется. Как владычице страны, мне принадлежит, королевская сокровищница, которая находится прямо здесь, во дворце, и драгоценности бывших храмов Амалиаса. Ну а кроме того, разумеется, все, что извлекают из земных недр, — я говорю о золоте и самоцветах. Мощь Бритунии неизмеримо возрастет, если мне удастся накопить достаточно вещиц, подобных этой. — Тамсин аккуратно повесила в шкаф грубо отполированный прозрачный желтый камень, вставленный в овал из тусклого серебра. — Эта подвеска привезена откуда-то из дремучих лесов вблизи наших восточных границ.

Не успела Тамсин договорить последнюю фразу, как в открытую дверь комнаты робко вошел один стражников личной охраны, стоявший все это время в коридоре. Воин замер в нерешительности, не зная, рассердится ли королева за то, что он вмешивается в ее разговор с главным камергером.

— Покорнейше прошу меня простить, Ваше Величество, — извиняющимся тоном начал он, — мне было приказано немедленно доложить о прибытии принца Клевина. Он только что явился во дворец и ожидает чести быть принятым вашей милостью.

— Понятно. Это главный камергер отдал такое распоряжение?

Стражник несмело кивнул, и Тамсин перевела взгляд на Баснфсра. Камергер еще не вполне пришел в себя от пережитого потрясения.

— Да, моя королева, это я позволил себе такую смелость…

Тамсин перебила его.

— Пусть войдет, — приказала она стражнику и заговорила со своей куклой: — Сейчас поглядим, Нинга, как нам понравится этот прекрасный принц, которого тут только что превозносил до небес наш главный камергер. — В ее голосе слышалось явное раздражение.

Спустя несколько секунд в комнате появился человек в коротком дорожном плаще и шляпе с перьями. Тамсин далеко не сразу подняла голову, должая разговаривать с куклой, а когда наконец взглянула на вошедшего, лицо ее выражало поистине королевскую неприступность, сменившуюся, однако, нескрываемым удивлением. Принц подошел к ней быстрыми шагами, опустился на одно колено и поцеловал руку. Удивление королевы было вполне объяснимо. Перед ней склонился в поклоне хорошо одетый худощавый вельможа весьма преклонных лет с абсолютно седыми волосами и такой же седой острой козлиной бородкой. Когда он выпрямился, Тамсин увидела обаятельнейшую улыбку на тонком аристократическом лице испещренном множеством морщин.

— Королева Тамсин, — произнес он приятным мелодичным голосом, — Бритуния никогда не знала столь юной и столь прекрасной правительницы, даже если вспомнить о моей двоюродной бабушке по материнской линии королеве Лидите, со дня смерти которой миновало уже пятьдесят зим. — Принц еще раз поцеловал руку Тамсин и провозгласил: — Королева и жрица, клянусь тебе в своей вечной любви и преданности. — Затем он посмотрел на куклу: Верховная богиня Нинга… нет, единственная богиня Нинга. — Принц вновь опустился на одно колено и склонил голову перед куклой: Ваше священство, вы именно такая, как я и ожидал, и даже более того.

— Принц Клевии, если я не ошибаюсь? — с неожиданной теплотой произнесла Тамсин. — Мы с Нингой слышали о тебе, хотя и не слишком интересовались потомками королевской династии. Я не ожидала, что…

— Что я так стар и так скромен? — Клевин ласково сжал руку Тамсин в своих теплых сухих ладонях. — Моя добрая королева, не пойми меня превратно, ведь я и дожил-то до седых волос только благодаря своей безобидности и тому, что никогда не стремился выделиться, быть в центре внимания. А уж во времена правления Тифаса я и вовсе был тише воды ниже травы. Теперь же, когда на троне такая добродетельная, мудрая и благочестивая королева, к тому же обожаемая своими подданными, единственное мое желание — окончить дни быстротекущей жизни здесь, у твоих ног, в любимой мною Саргоссе. О моя королева, если бы я мог надеяться, что ты позволишь мне греться в лучах твоего небесного великолепия, твоего и твоей божественной покровительницы Нинги, — счастью моему не будет предела. Я служил бы тебе в меру своих сил всем своим опытом, приобретенным за долгие годы изгнания. О, позволь мне остаться, несравненная! — Принц говорил с непритворной искренностью, глядя прямо в глаза Тамсин и продолжая поглаживать ее руку. — Я прошу даровать мне эту милость, само собой разумеется, лишь в том случае, если это не причинит тебе, моя королева, ни малейшего беспокойства или неудобства. Я смиренно припадаю к твоим ногам и с благодарностью приму любое твое решение.

— Гм, что ж, мой любезный принц, оставайся, если хочешь. — Тамсин ничуть не смутили изысканные манеры принца и расточаемые им похвалы ее добродетелям. — Здесь, при дворе, много таких, кто не слишком жаждет находиться при нас, опасаясь прозорливости Божественной Нинги и ее строгого, но справедливого суда. Разве не так, Нинга? — спросила она куклу и вновь обратилась к принцу: — Твоя просьба делает тебе честь, принц Клевин. А тебе Басифер, скажу, что ты был прав, отзываясь о принце в столь лестных выражениях. Я довольна тобой.

Басифер, который все еще продолжал прислушиваться к своим внутренним ощущениям, ответил, тем не менее сразу:

— Покорно благодарю вашу милость.

— Как раз перед твоим приходом, дорогой принц, я показывала Басиферу свои амулеты и талисманы. А недавно у меня появилась одна странная вещица, взгляни на нее. — Тамсин взяла рук Басифера серебряную подвеску с драгоценным камнем и протянула Клевину. — Может быть годы странствий тебе приходилось видеть нечто подобное?

— Пожалуй, да, — немного неуверенно ответил принц. — Да, сейчас я припоминаю, что такие несколько необычные украшения привозили иногда в старые времена бродячие торговцы. Но, моя королева, эта подвеска не стоит твоей красоты, вон какой она грубой работы, тебе требуется нечто нечто гораздо более изысканное…

— Нинга сказала мне, что она дошла до нас из глубины веков. Я тоже ощущаю в ней первобытную силу, хотя Нинге придется еще объяснить мне, как ее извлекать. Я думаю, эта подвеска — частица какого-то древнего клада, который, возможно, уже разграблен дикими племенами. Я хочу, чтобы обыскали всю страну и нашли этот клад. Я хочу, чтобы кто-нибудь занялся этим немедленно.

Клевин кивнул:

— Да, такие люди найдутся. Во всяком случае, раньше находились. Они могут отправиться куда им прикажут, обследовать любые, самые дикие места.

— Меня это ничуть не удивляет. — Тамсин повернулась к главному камергеру: — Басифер, ты подыскать мне подходящих людей?

Басифер упал на одно колено, склонившись в глубоком поклоне:

— Только прикажите, Ваше королевское Величество, и я сделаю все, чтобы вы остались довольны. Ради королевы Бритунии я готов, если потребуется, перевернуть хоть всю страну!

Глава XII СУДЬБА ДИКАРЕЙ

Из чащи леса выскочил лось. Посередине поляны он остановился, его бока тяжело вздымались, из ноздрей вырывался пар — по утрам теперь часто бывало холодно. Лось настороженно повернул голову, украшенную тяжелыми ветвистыми рогами. На поляне никого, кроме него, не было, деревья и кусты на опушке стояли неподвижно.

Внезапно в лесу раздался шорох. Сбивая на лету каменным наконечником листья, в воздухе засвистело короткое копье и, немного не долетев, вонзилось в землю у самых ног лося. В ту же секунду он пересек поляну несколькими большими прыжками и скрылся в чащобе. Лишь треск ломающие указывал его дорогу.

— Эх ты! — воскликнул Джад, выскакивая из зарослей. — Пора бы уж тебе, Конан, научиться пользоваться бросателем.

— Ты не прав, Джад, — ответил ему Аклак, выбегая за ним вместе с киммерийцем. — Конан сделал все как надо, просто ветки помешали.

Конан свернул в сторону, чтобы подобрать свой дротик. Не останавливаясь, он зарядил им приспособление, которое Джад назвал бросателем, толстый прут, изогнутый на конце крючком. Дротик, брошенный с помощью такого прута, летел намного дальше и точнее.

— Смотрите, — крикнул один из молоды охотников, — сохатый побежал к северу, к холмам! Я же говорил тебе, Аклак, надо было позволить нам окружить его, отрезать ему дорогу, а потом уже начинать гнать.

— Да, это очень хороший способ, — подтвердила одна из охотниц. — Молодые гонят зверя на опытных охотников, а те убивают его.

— Все это правильно, — терпеливо отозвался Аклак. Они бежали не слишком быстро, поэтому у него хватало дыхания на то, чтобы учить молодежь уму-разуму. — Отрезать-то дорогу вы ему, конечно, отрезали бы, но хватило ли бы у вас сил устоять, если бы обезумевший от страха сохатый бросился на вас? Ведь в начале охоты он свеж, не утомлен бегом и не ранен. Большой крепкий лось или олень страшны в своей ярости. Мало кто способен справиться с таким зверем.

Охотники бежали ровно и размеренно. Они знали, что рано или поздно настигнут лося, который делал короткие рывки, а затем замедлял скорость или вообще останавливался передохнуть.

— До чего вредный сохатый нам попался, — заметил Джад, взбираясь вместе с остальными на холм, усеянный камнями. — Из-за него мы устанем вдвойне: сначала пока за ним гонимся, а потом когда потащим обратно его тушу.

Немного позже Аклак прошипел:

— Тише! Лось отдыхает вон в том леске. Если бы он побежал дальше, мы бы увидели его на склоне.

Конан молчаливо согласился. Действительно, они обязательно увидели бы лося среди редкого кустарника, которым порос каменистый косогор, начинающийся сразу за лесочком. Искать его надо именно там, может быть, он решил даже не бежать дальше, а вступить наконец с ними в бой.

— Нv ладно, — проговорил шепотом Аклак, — Окружим его.

Молодая охотница первой направилась вдоль края зарослей. Повинуясь жесту Аклака, Джад и еще один юноша, такой же нетерпеливый, как и охотница, отправились за ней следом. Конан со своим названым братом пошли другим путем, забирая круче в гору.

— Будь начеку, Конан. Дай им время занять свои места. И пожалуйста, не швыряй копье, если что-то зашевелится в кустах, убедись сперва, что это не один из наших торопыг.

Двигаясь плавно и бесшумно, Конан с Аклаком задерживались у каждой прогалины и, прячась либо за стволом дерева, либо за камнем, осторожно высматривали лося. Конан поглядывал еще и назад, разыскивая глазами Джада, который был ближайшим в их цепочке. Сначала охотники находились далеко друг от друга, но, постепенно углубляясь в заросли, начали сближаться.

И вот наконец примерно в полусотне шагов от себя Конан с Аклаком увидели зверя. Лось беззаботно щипал траву на небольшой лужайке, словно позабыв, что за ним гонятся люди. Конан приготовился бросать дротик, но Аклак останови его движением руки и заставил ждать, пока неизвестно по каким признакам не решил, что теперь все находятся там, где надо. В конце концов он кивнул Конану. Два копья взлетели в воздух одновременно и устремились к единой цели.

Один дротик ударил лося в бок и застрял там, другой, чуть-чуть не долетев, упал в кусты. Когда лось с опозданием кинулся бежать, еще одно копье — копье Джада — догнало его и хоть И хоть и не вонзилось, но слегка подранило.

Пока молодой охотник громко радовался своей ловкости, Конан с Аклаком подошли к дротику, не достигшему цели. Аклак поднял его и тут же повернулся к Конану.

— Это мой, — серьезно проговорил он. — Твой бросок, брат, был точнее.

— Только потому, что ты так хорошо меня, брат, — отозвался Конан. Он подобрал копье Джада и, осмотрев наконечник, бросил копье молодому охотнику, затем вынул из-за пояса топор. — Придется мне теперь обходится вот этим. — Он засунул на его место пока бесполезную палку-бросатель.

Все трое быстрыми пружинистыми шагами двинулись по следам лося. Теперь их не труди было находить — капли крови отмечали его неверный путь. Судя по всему, копье Конана причиняло зверю сильные страдания, и киммериец спешил вперед, как всегда желая поскорее прекратить его муки.

— Кэйя! Кэйя! Кэйя! — покрикивали охотники, пугая лося и в то же время давая знать своим товарищам, что они гонятся за раненым зверем.

Конан вырвался вперед. Аклак окликнул его:

— Конан, когда догоним сохатого, не кидайся на него сразу, сначала дай мне бросить копье!

Вскоре они выбрались из зарослей и на голом склоне увидели лося, который, торопясь и оступаясь, прыгал по камням. В боку у него по-прежнему торчал дротик. Вид зверя был жалкий, казалось, он вот-вот рухнет без сил. Однако не успели атупаны приблизиться к нему на расстояние, достаточное для надежного броска (и Аклак, и Джад боялись лишиться наконечников копий, если промажут и попадут в камень), как лось скрылся за кромкой гребня.

Когда же охотники, держа оружие наготове, тоже выскочили на вершину, они никого там не увидели. Обзор во все стороны был прекрасный, лось не мог никуда спрятаться, а если бы он побежал дальше, его невозможно было бы не заметить, и все-таки он исчез, словно сквозь землю провалился. От него не осталось ничего, кроме лужицы крови.

— Видел я уже такое, — мрачно заметил Конан, не переставая оглядываться по сторонам.

— Охота окончена, ничего не поделаешь. — Аклак понуро опустил дротик. — Значит, не судьба нам убить этого лося.

— Да, — огорченно проговорил молодой охотник, — если этого желают великие духи…

— Духи духами, только я не собираюсь терять свое копье, — раздраженно заявил Конан. Он подошел к краю гребня, где на камнях виднелась одна-единственная капля крови, и посмотрел вниз. — Оставайтесь здесь, а я спущусь туда.

— Ну уж нет, речной человек! — воскликнула молодая охотница и встала рядом с Конаном. — Я пойду с тобой и помогу тебе вернуть твое копье и нашего лося. Пусть даже его украл сам Великий Барсук!

— И я! Я тоже пойду с вами! — сразу заторопился Джад. — Я пробежал сегодня слишком много, чтобы поворачивать несолоно хлебавши обратно. Ну, а ты, Аклак? Боишься, что опять промажешь?

Некоторое время Аклак хмуро размышлял и вдруг решился:

— Я тоже пойду. Пора уже решить эту загадку.

Конан первым двинулся вдоль гребня и через два десятка шагов остановился на крутом обрыве. Только отсюда можно было осмотреть невидимый раньше участок склона. Ужасающее зрелище предстало его глазам.

Исполинская желтовато-серебристая рысь (больше всего это фантастическое существо походило на рысь, и потому Конан именно так назвал ее в уме) терзала тушу злополучного лося, придерживая его гигантскими лапами. В это трудно было поверить, но она казалась намного крупнее своей жертвы. Круглая кошачья голова с острой мордой, запачканной кровью, кисточки на ушах, гибкий, сердито подрагивающий хвост — все было таких чудовищных размеров, что не могло привидеться и в страшном сне. Но всего ужаснее выглядели ее зубы — длинные и острые, как кривые заморийские сабли.

Когда, потрясенный, киммериец замер у обрыва, исполинская кошка едва глянула на него. Лишь шерсть на загривке приподнялась да хвост метнулся из стороны в сторону. Судя по всему, люди не особенно интересовали ее — слишком мелкая добыча, такой не наешься, и невелика угроза, да и какая угроза может исходить от этих ничтожных двуногих?

Теперь, когда Конан воочию увидел врага, он не знал, что делать. Его оцепенение длилось бесконечно долго, так ему, во всяком случае, представлялось, время словно остановило свой бег, а варвар не в силах был сдвинуться и отвести взгляд от страшного хищника. К чувствам его вернул свист дротика, направленного твердой рукой. Это был идеальный бросок, копье неминуемо должно было вонзиться прямо в сердце, если бы рысь не отбросила копье лапой еще в полете.

Перехватив поудобнее топор, киммериец обернулся. Аклак безучастно смотрел на свой дротик, превратившийся в щепки от удара о валун. В глазах названого брата Конан прочел какую-то странную обреченность. Три молодых охотника, уже готовых издать торжествующий вопль, замерли, молча сжимая в руках копья.

Мгновение спустя рысь оставила окровавленную тушу лося и в несколько прыжков очутилась среди атупанов.

Конан попытался раскроить ей голову, вложив в удар всю свою могучую силу, но из-за дьявольской быстроты проклятой твари оружие лишь скользнуло по шерсти, зато Конана так отбросило в сторону, что он едва не потерял сознание, стукнувшись головой о камень

Поднимаясь на ноги, Конан увидел, что рысь, вместо того чтобы сразу вцепиться в своих врагов когтями и зубами, как сделала бы на ее месте любая другая, подбирается к ним как-то бочком, пожалуй, даже медленно, не торопясь. Ее первая жертва — смелая молодая охотница — даже не успела метнуть дротик: один мощный взмах лапы и окровавленное тело девушки, пролетев в воздухе с десяток футов, рухнуло на камни со сломанной шеей.

Следующим оказался Джад. Издав воинственный клич, он направил копье в шею зверя, но невероятно гибкая рысь с легкостью увернулась и, как показалось Конану со стороны, несильно боднула Джада головой. Дико закричав, он выронил дротик, упал на колени и согнулся, зажимая руками распоротый клыками живот, из которого вываливались кишки.

Через секунду и другого молодого охотника постигла та же участь. Он тоже не успел пустить в ход оружие. Острые зубы располосовали беднягу почище длинного клинка, который в ходу у гирканских всадников. Молодой охотник не издал ни звука, должно быть, клыки гигантской кошки достали до самого сердца.

Едва придя в себя после падения, Конан нанес сокрушительный удар по задней лапе хищника, которая была к нему в этот момент ближе всего, но топор срикошетил и отскочил, однако он, по-видимому, причинил рыси боль, потому что она с маху хлестнула хвостом, задев им Конана. Киммериец потерял равновесие и отступил на несколько шагов что, очевидно, спасло его от смерти: острые, как ножи, когти задели гриву его волос, голова Конана резко дернулась, по плечам потекла кровь. Он не понял — своя или чужая.

В этот момент животный вой Джада оборвался. Аклак исполнил свой долг и прекратил агонию ударом топора — каждый атупанский охотник давал в этом клятву. Потом он обернулся и приготовился встретить зверя. На этот раз рысь не медлила ни секунды, она бросилась прямо на Аклака. Toт успел ранить исполинскую тварь в ухо, но уже в следующий миг рысь широко разинула пасть и попросту откусила охотнику голову.

Полуослепшему от крови Конану даже не пришло в голову, что он может спастись бегством. Слова "жизнь" и "смерть" потеряли для него всякое значение. Он хотел лишь одного, — перед тем как погибнет сам, возможно сильнее ранить ненавистную убийцу своих друзей и названого брата.

Конан поднял топор, но рысь уже повернула к нему оскаленную морду, запачканную кровью. Ее глаза были так ужасны, что киммерийцу показалось, что она может убить его одним взглядом. Горячее дыхание хищника опалило ему лицо… Топор Конана вонзился прямо в надвигающуюся на него разинутую пасть и застрял там, не давая зверю сомкнуть челюсти. Гигантская кошка попыталась вытащить лапой причиняющий ей нестерпимую боль предмет, но топор плотно засел между ее передними клыками и у нее ничего не получилось. Тогда она попробова-лa вытолкнуть его языком, но сперва тоже ничего не выходило.

Тем временем Конан увидел свой дротик, который, по-видимому, в какой-то момент вывалился из туши лося. Древко было скользким от крови, но варвар крепко сжал его в руках и выставил перед собой, упершись тупым концом в камень. Позади него был огромный валун, и он не смог бы убежать, даже бы и захотел.

Наконец рыси удалось выпихнуть из пасти топор, и она обрушилась на Конана всем своим весом. Продолжая сжимать древко, киммериец пригнулся, и рысь со всего размаха напоролась на его копье. Страшные когти вонзились в Конана, и он почувствовал, что умирает.

* * *

К тому времени, когда Конан пришел в себя и выбрался из-под уже начавшей остывать рыси, солнце стояло совсем низко. Он посмотрел на свое копье и понял, что оно, должно быть, пронзило сердце гигантской кошки — и она испустила дух почти мгновенно. Ничем иным нельзя было объяснить того, что он до сих пор жив и даже способен передвигаться.

Конан не стал задерживаться на месте трагедии, подходить к погибшим друзьям, отгонять хищников, желавших полакомиться мертвечиной, или считать собственные раны, он сразу заторопился в сторону стойбища. В том, что он единственный из всех уцелел, была какая-то несправедливость. Ведь не кто иной, как он, явился причиной несчастья, он не послушался Аклака, который был на охоте главным и повел других за собой. Как теперь он скажет Сонге, что из-за него погиб ее любимый брат и остальные охотники?

Дорога назад была трудна. Конан шел, не останавливаясь и не давая себе даже минутной передышки: он боялся, что если присядет, то уже не сможет подняться. Ночь застала его еще в малознакомых местах, и, пока не взошла луна, он несколько раз сбивался с пути. Окружающий его черный лес вполне соответствовал его страшным черным мыслям, однако то, что он застал в стойбище, оказалось еще страшнее.

Когда Конан вышел на луг, он не увидел горящих во тьме костров, хотя до него доносился запах дыма, паленой шерсти или шкуры. Некоторые шатры все еще курились, и по озеру расстилалась белая полоса то ли дыма, то ли тумана. Подойдя поближе, Конан увидел, что площадка у костра и земля между шатрами усеяны трупами атупанов.

Их всех убили стрелами, Конан понял это сразу, а раненых прирезали кинжалами и мечами. Конан поднял сломанную стрелу — отличной работы стрела со стальным наконечником, — именно такие входили в вооружение бритунийских воинов.

Конан обошел стойбище. Погибли все или почти все. Их либо окружили, либо каким-то образом обманули. Вот лежит мать Сонги, сжимая в руках дубинку. Вот хромой Глубал, рядом с ним его охотничье копье. Три десятка мужчин, женщин, детей. Все его племя. Атупаны сражались храбро, во всяком случае, пытались сопротивляться… Но что они могли противопоставить опытным воинам? И как ни странно, ни одного мертвого из нападавших.

И никаких следов Сонги.

Как ему ни хотелось немедленно броситься на поиски бандитов, пришлось дожидаться утра. Конан вернулся в лес и провел там остаток ночи без сна, окруженный призраками погибших друзей.

С рассветом Сонга не вернулась, и никто не откликнулся на его зов — у Конана была слабая надежда, что кто-нибудь все-таки успел убежать и спрятаться в лесу. Внимательно осмотрев поле сражения, а вернее сказать, кровавой бойни, Конан обнаружил еще одну странность: из стойбища ничего не пропало, кроме старинных амулетов, знака доблести охотников племени, тех амулетов, что они выбрали себе когда-то, доказав сначала свою силу и ловкость, пробравшись на древнюю башню.

Что ж, если все племя вырезано из-за дюжины бесполезных побрякушек, тогда ему ясно, где искать Сонгу.

Даже, если бы Конан не догадался, куда двинулся отряд бандитов, он все равно без труда смог бы найти их. Такая большая группа людей, тем более людей из цивилизованного мира, не могла не оставить множества следов. И следы эти показались отвратительными. Прежде всего, бритунийцы — если это действительно были бритунийцы — не умели даже правильно ходить. Шаги их были тяжелыми и неровными, походка развалиста. Они бездумно ломали ветки, сшибали мечами головки цветов. Следы рассказали Конану, что эти люди бессердечны, черствы и жестоки. Но еще хуже их запах — мерзкий запах цивилизации, который они принесли с собой.

Перед тем как отправиться в погоню, Конан быстро смыл с себя в озере свою и чужую кровь, а затем так же быстро и уверенно нанес разноцветной глиной на лицо и грудь раскраску, означающую "большую охоту". Он разыскал топор Сонги и тяжелое короткое копье, которое бросают просто рукой. Больше он ничего в стойбище трогать не стал, пусть все остается как есть и послужит предупреждением другим племенам.

Следы бандитов вели на северо-запад, туда, где атупаны охотились в летние месяцы. Убийцы двигались скорым шагом, почти без остановок видимому, они опасались мести случайно избежавших смерти охотников племени, а можем мести охотников из других племен. По всей видимости, у бандитов был предводитель и они преследовали вполне определенную цель, не отвлекаясь ни на что. Они даже ели на ходу сушеные фиги и овсяные лепешки — Конан постоянно находил брошенные огрызки и крошки, которые они роняли. Еще они пробовали охотиться, но без особого успеха, если судить но по количеству костей, которые остались у их вечернего костра.

Пересекая реку, Конан нашел на глинистом берегу то, что показалось ему дороже всех сокровищ мира, — ясный и отчетливый след узкой ступни Сонги. Значит, она жива и ее используют как проводника к старой башне.

После того как Конан убедился, что правильно разгадал замысел бандитов, он удвоил скорость где только можно сокращая путь и останавливаясь лишь на миг на вершинах холмов, чтобы оглядеть окрестности и сориентироваться. Он не охотился и, позабыв о своих ранах, старался нагнать упущенное время. В этом ему помогало то, что Сонга выбирала, напротив, самый длинный путь, а иногда намеренно сбивалась с дороги.

Однако их командира было трудно обмануть, вероятно, он не спускал с Сонги глаз и сразу замечал все ее хитрости. И все же она старалась как могла замедлить продвижение отряда. Конечно же Сонга знала, что Конан, Аклак и другие охотники бросятся в погоню за убийцами. И опять Конан проклял злосчастную судьбу и свою глупость, которая привела к гибели названого брата и других атупанов.

Но если бы ему удалось отбить свою подругу у бандитов, то они могли бы бежать к другим племенам, среди которых у Сонги было много друзей, а потом организовать налет на бандитов. Ни один из них не вернулся бы домой… А Конан мог бы снова начать жить с Сонгой в одном из племен.

Однако сначала следовало догнать бандитов. Их предводитель не давал им передышки и гнал вперед с максимальной скоростью. Некоторые уже заметно хромали, когда Конан наконец настиг их, и случилось это уже у башни — цели их пути. Наступали сумерки, но подобраться близко было нелегко: сухие листья шуршали под ногами, выдавая его.

Возле башни не было никого, кроме двух караульных, поставленных по обе стороны входа. Все остальные находились, по-видимому, внутри. Караульные выглядели как обычные бродяги, таких было много в приграничных областях. На обоих были дурно сшитые кожаные штаны и куртки. На одном красовалась меховая шапка, зато ноги были обуты в полуразвалившиеся городские башмаки. Конан часто видел его следы и еще раньше подумал, что ходок он неважный. Башмаки у другого казались чуть покрепче, а одет он был в облезлую безрукавку, из которой мех лез клочьями. Конан не раз замечал их по пути.

Караульные стояли неподвижно, опершись на секиры, и время от времени переговаривались па простонародном бритунийском наречии. По виду бандитов Конан понял, что им почему-то не по себе. Когда киммериец подполз ближе, он догадался почему: прямо перед ними на земле лежали три трупа.

У двух одетых как бродяги были раскроены головы, из третьего торчало несколько стрел… Это была Сонга.

— Дьяволица, истинная дьяволица, — сказал караульный в меховой шапке. — Всю-то дорогу притворялась тихой, спокойной… А на самом деле вон что замышляла. Хитра, ничего не скажешь. — Ему явно хотелось поговорить. — А Долфас никому к ней притронуться не позволял.

— Для себя берёг, — буркнул другой караульный.

Первый пожал плечами:

— Оно, может, и так. — Он замолчал, но ненадолго. — Ты только подумай, пришли мы сюда, понятное дело, ребята захотели с ней поразвлечься, и ну вроде как отпраздновать, что наконец пришли, так она хватает топор и раз — одного по башке, раз — другого! Никогда не видел, чтобы женщина впадала в такую ярость. — Он изумленно покачал головой. — Да она могла бы всех нас порубить, если бы не наши луки!

— А я считаю, это чистое позорище, проворчал бандит в безрукавке. — Не могли справиться с девкой — это же курам на смех! Зря ее убили. Надо было попробовать связать ее.

— Да мне тоже жалко, что убили, — проговорил первый караульный, после некоторого размышления. — Но ты же сам видел, какая зверюга, бр-р-р, даже вспомнить страшно! — Он опасливо глянул в сторону трупов.

— Эй, там! Что за разговоры на посту? — Из полуобвалившегося входа высунулась голова, и оба караульных подскочили от неожиданности.

— Нет, нет, капитан Долфас, мы не разговариваем, так, перекинулись двумя словами, и все.

— Смотрите у меня, — строго произнес Долфас. — Ну а в лесу что? За лесом-то вы следите, как я вам велел? — Взгляд капитана уперся в Конана, он не видел его в наступившей темноте.

— Следим, капитан, конечно, следим. Тихо все. Да у нас мышь мимо не пробежит. А скажите, капитан, скоро ли ужин?

— Скоро. Котелок уже на огне. — Долфас вышел наружу и, пройдя несколько шагов, обернулся и посмотрел на караульных. — Ночь мы проведем здесь, так что торопиться особенно некуда, тем более что драгоценности уже сложены в мешки. Утром тронемся в обратный путь.

— Хорошо, капитан.

Долфас прошел вперед, даже не взглянув на трупы, и, зайдя за кусты, принялся расстегивать пояс. Топор Конана несильно ударил его в висок, и капитан повалился без чувств. Несмотря на то что Конан успел подхватить его, сухие листья зашелестели, когда он клал тело Долфаса на землю.

— Эй, капитан, что случилось?

— С вами все в порядке, капитан Долфас? — всполошились караульные, но, когда из кустов вышел Конан, они приняли его в темноте за Долфаса. Одного бандита Конан пронзил копьем в горло, другому разрубил черен вместе с его меховой шапкой.

— Долфас, ты скоро? — позвал кто-то из башни. — Иди сюда! Твоя очередь бросать кости! — Ну где ты там запропастился?

Конан молча поднял секиру, но из проема никто не вышел, и он прислонился к стене, разглядим оружие. Отличная секира, наточена совсем недавно. С ней он может стоять здесь у входа и убивать бандитов одного за другим, пока они не догадаются взобраться на верх башни и скинуть ему на голову камень потяжелее.

Конан ощупал длинный плоский камень, который не давал входу в башню обвалиться окончательно. Ему показалось, что камень слегка шевелится. Конан уперся острым концом секиры в наиболее изъеденный временем и непогодой край и надавил. Камень скрипнув, чуть сдвинулся с места. Конан навалился еще сильнее. Полдюйма, дюйм… Камень двигался!

— Капитан! Ну сколько можно тебя ждать?! — В проеме показалась чья-то фигура, и Конан нажал изо всех сил…

Бандит даже не успел вскрикнуть: громадный камень ударил его прямо в голову. Следом начали осыпаться и другие камни. Грохот все увеличивался.

Конан быстро подхватил свое оружие и стремглав бросился в лес. Он успел как раз вовремя. Через несколько мгновений — и башня погребла бы и его в своих развалинах. За шумом падающих камней криков почти не было слышно. Впрочем, когда грохот прекратился, никто уже не кричал.

* * *

Позже, когда взошла луна, она осветила гигантскую груду камней и поваленные деревья. Boкруг было засыпано мелкой белой пылью. Глухая первозданная тишина леса нарушалась лишь чьими-то слабыми стонами.

— Капитан Долфас. — Над человеком, придавленным стволом дерева, склонилась чья-то тень.

— Кто… кто ты? — хрипло спросил раненый, и его рука непроизвольно скользнула к пустому поясу.

— Нет, это я спрашиваю тебя, кто ты? — Полуобнаженный мускулистый человек опустился на колени рядом с капитаном.

— Ты говоришь по-бритунийски! Ты не дикарь! Почему ты так раскрашен?

— Отвечай на вопросы. Почему ты здесь? Кто тебя отправил сюда и зачем?

— Никто меня не отправлял. Я обыкновенный искатель приключений, путешествую по диким местам. А где мои друзья? Они живы?

— Xватит лгать! — К горлу беспомощно распростертого Долфаса прикоснулось острие копья. — Что ты здесь делаешь? Говори!

— Ну ладно, убери копье, я скажу. — Капитан слабо махнул рукой куда-то назад. — Знаешь ли ты, что в тех руинах находятся несметные сокровища. Вытащи меня из-под дерева, и я покажу тебе, где они.

— Говоришь, сокровища? — Схватив Долфаса за руку, Конан повернул ее к лунному свету. — Какие сокровища? Такие, как это? — Он ткнул пальцем в золотое кольцо. Наклонившись пониже, вгляделся в него. С внешней стороны оно казалось совсем обыкновенным, но со стороны ладони на нем был выгравирован грифон. — Ах вот оно что! Кольцо-печатка с символом королевской власти. Это становится интересно. — Конан грубо сорвал кольцо с руки Долфаса. Тот вскрикнул от боли. — Перестань кричать, Долфас, сейчас ты ответишь на мои вопросы.

Глава XIII ПУТНИКИ

Снежные вершины Кезанкийских гор видны были в Шихаре отовсюду. Этот небольшой городок, окруженный частоколом из толстых заостренных сверху бревен, располагался у самых восточных границ Бритунии. Деревянные низкие домишки, крытые дранкой, теснились вдоль грязных узких чек, на которых редко появлялись чужие.

Вообще-то в сторону гор вели кое-какие дороги, проложенные в незапамятные времена давно забытой ныне расой, но ими пользовались лишь старатели и охотники, среди которых ходили легенды о пробитых в горах проходах на ту сторону неприступных Кезанкийских гор. Память о набегах с востока сохранилась лишь в преданиях, и крепкие ограды вокруг палисадников свидетельствовали всего-навсего о том, что горожане опасаются своих местных бандитов и воров, а отнюдь не жестоких коварных иноземцев. Если что и беспокоило жителей с востока, так это бурные потоки и сели, сходящие весной с крутых склонов.

Вот почему гандер по имени Регнард был удивлен, когда заметил одинокого путника, пересекающего росистый луг, за которым уже, собственно, и начинались отроги Кезанкийских гор. Даже на расстоянии путник показался ему каким-то странным. Он не был похож ни на охотника, ни на золотоискателя, возвращающегося в обжитые места после окончания сезона. Незнакомец, единственной одеждой которого, казалось, была медвежья шкура, по-видимому, не страдал от ветра с гор леденящего кожу. В руках он нес дротик и каменный топор.

Регнард решил, что это, должно быть, настоящий дикарь из тех самых первобытных племен, о которых ему приходилось не раз слышать за кубком доброго вина в местных трактирах. Зачем он решил спуститься с гор в цивилизованный мир, оставалось только гадать.

Регнард неспроста занял пост у открытых восточных ворот. Невысокий, но крепкий светловолосый гандер с рыжеватыми усами сидел на солнышке, прислонившись к стене, а у его ног стоял большой кувшин с восхитительным душистым сидром. Регнард поджидал усталого охотника или старателя, истомленного одиночеством, который будет счастлив переложить часть своих проблем по продаже добытого за долгие месяцы на широкие плечи добросердечного гандера. Уж кто-кто, а Регнард будет только счастлив предложить ему свою дружбу, глоток-другой отличного сидра и крышу над головой. Конечно, основная прибыль достанется не ему, а перекупщикам, но и те крохи, что ему перепадут, лучше, чем ничего. Этим он, собственно, и жил, прилепляясь время от времени к тем, кто оказывался удачливее его, но не мог тягаться с ним в изворотливости.

Что же касается именно этого странного дикаря, наверняка незнакомого с укладом жизни в городе, не говоря уже о стране, пожалуй, он тоже может представлять определенный интерес. Гандер задумчиво прихлебывал из кувшина, внимательно наблюдая за приближением незнакомца. Да, здесь, несомненно, таилась какая-то загадка, и он приложит все силы, чтобы ее разгадать. Возможно, даже окажется в состоянии решить кое-какие свои наболевшие проблемы.

А проблемы эти сводились к тому, что он уже давно мечтал выбраться из Шихара. Регнард явился сюда, надеясь быстро разбогатеть, все, казалось, говорило в пользу этой идеи: власти озабочены осложнениями, возникшими в результате гражданской войны, цены на золото и драгоценные камни подскочили, а, судя по упорным слухам, именно в этой провинции имелось несколько карьеров и шахт, где как раз таки добывалось золото и драгоценные камни.

Тем не менее все оказалось гораздо сложнее. В этом гнусном захолустье власть военных была сильна, как никогда. Они сумели настолько прибрать к рукам местных жителей, что те, даже если и знали что-то о таящихся в горах богатствах, не смели и рта раскрыть, опасаясь жестокого наказания за разглашение государственного секрета: разработка карьеров и шахт издавна являлась монополией правителей страны. Более того, через Шихар даже не провозили добытое в горах, а разузнать, где и по какой дороге везут, тоже оказалось невозможным. Дисциплина при новой королеве стала еще жестче, чем раньше при Тифасе. Уже началась осень, и Регнарду просто дурно становилось от одной только мысли, что придется провести бесконечно долгую зиму в этом медвежьем углу.

Когда дикарь приблизился, гандер поднялся ноги и пошел ему навстречу.

— Привет тебе, незнакомец, — поздоровался он с ним, стараясь произносить слова как можно понятнее. — Должно быть, у тебя в горле пересохло после такого длинного пути. Хочешь, напейся из моего кувшина.

С непроницаемым лицом оглядев гандера с головы до ног, дикарь, видимо, решил принять предложение. Он переложил свое короткое копье с наконечником из камня в другую руку и принял кувшин, который с приветливой улыбкой протягивал ему Регнард. При этом накинутая на плечи шкура слегка распахнулась, и гандер (кстати, ему не доводилось еще видеть стольвеликолепного, мускулистого тела — ну и богатырь!) успел заметить на талии удивительный пояс из полированных пластин, в самую крупную из которых были вставлены блестящие камни. Дикарю сидр не понравился и он его выплюнул. Регнард забрал у него кувшин и демонстративно сделал большой глоток.

— Хороший сидр — крепкий. — Он протянул кувшин обратно незнакомцу. — Выпей, тебе понравится! — Дикарь раздраженно потряс гривой черных волос. Гандер не стал настаивать. — Ну как хочешь. Скажи, друг, ты пришел из-за гор?

Тот кивнул и неопределенно махнул рукой назад.

— А где твое племя? Они пришли с тобой?

Незнакомец неразборчиво проворчал что-то и отрицательно покачал головой.

— Один, значит. — Не переставая говорить, Регнард увлек черноволосого великана в сторону городских ворот. — Тяжело, должно быть, странствовать в одиночку. Я слышал, что в этих горах терялись и пропадали даже большие вооруженные отряды.

Дикарь промычал что-то в ответ. Гандер никак не мог уяснить себе, понимает ли тот что-нибудь из того, что он ему толкует, но это, в общем-то, пока не имело особенного значения. Главное, что гигант безропотно идет с ним в город. Стражники у ворот не удосужились спуститься вниз со своей обзорной площадки, чтобы допросить вновь прибывшего, вероятно, их не заинтересовал этот полуголый дикарь. Презрительно глянув на его примитивное оружие и медвежью шкуру, они не сочли его опасным, тем более что по всему было видно, что гандер за ним присмотрит и не позволит ввязаться в какую-либо историю. В этот ранний час улицы Шихара были пустынны, и глазеть на диковинного незнакомца оказалось некому. Сам же он проявлял к новому для себя окружению на редкость мало любопытства.

— Я знаю город… У тебя есть что-нибудь на продажу? — Дикарь взглянул на Регнарда безо всякого выражения, и тот попробовал объясниться еще раз: — Меняться, мена, понимаешь? — И он универсальным жестом потер пальцы, сложив их щепоткой. Не получив никакого отклика и на этот раз гандер с притворным равнодушием пожал плечами: — Ладно, ничего. Идем, я тебя и так покормлю.

Гандер привел своего спутника в ближайшую открытую таверну. На утоптанном земляном довольно большого зала стояли деревянные столы на козлах и скамейки, на которых сидели несколько первых посетителей. Они удивленно воззрились на дикаря в медвежьей шкуре, но, оценив его сложение, не выказали никакого неудовольствия, напротив, стали поглядывать на него с интересом, а женщины даже с восхищением. Регнард велел лысому хозяину таверны принести им поесть и усадил своего нового приятеля за дальний от двери стол, настояв на том, чтобы тот выпустил наконец из рук дротик и топор и поставил бы их рядом с собой у стены. Подали вино и сидр — дикарь отказался от того и другого. От эля он не отказался, но выпил лишь один глоток. Когда на столе появилась соленая рыба, вареная свинина и тушеная брюква, Регнард от души принялся за еду, приглашая к тому же своего гостя. Тот покорно съел все, что бы на тарелке, но так и не промолвил ни единого слова.

Гандер считал, что, путешествуя по окраинам Хайбории, он прекрасно изучил дикие племена и научился понимать души этих чистых наивных людей. Взять, к примеру, этого богатыря, который сидит сейчас с ним за одним столом. Несмотря на внушительный вид и необыкновенную серьезность, мозг у него как у малого ребенка. Такой вот варвар, доверчивый и бесхитростный, просто не в состоянии понять законы нового для него мира. Такие, как он, привыкли жить в диких лесах, бороться с силами природы и удовлетворять по возможности свои убогие потребности, считая за счастье, что им удалось просуществовать еще один день. Этот гигант, только что спустившийся с гор, выглядит великолепно, но что станет с ним через месяц? Без покровителя, который указывал бы ему, что делать и как себя вести, он заболеет, растеряется и пропадет, беспомощный жалкий горемыка. И все потому, что дикарь он и есть дикарь и не способен выжить в цивилизованном мире.

Рагнард, разумеется, не мог допустить, чтобы такая печальная судьба постигла его нового друга. Подбирая кусочком хлеба соус с тарелки, он сказал:

— Теперь, когда мы поели за одним столом, может быть, ты, дружище, скажешь, как твое имя?

— Конан, — ответил тот и опять замолчал.

— Конан, — повторил гандер. — Так что ж ты, Конан, ищешь здесь, в Шихаре? Ума-разума? — Он выразительно постучал себя по голове. — Любовных приключений? — Регнард игриво подмигнул, кивком на женщин, сидящих в отгороженной части зала. — Или денег? Кстати, за такую шкуру, как на тебе, можно получить немало, не говоря уже о твоем золотом поясе. — Дикарь не сказал ни слова, но глаза его сузились, что гандер счел за проявление интереса. — Да, меха нынче в цене, ведь охота уже не та, что раньше. Зверь ушел далеко в горы. Между прочим, не знаешь ли ты случайно, где еще есть такие пояса или что-нибудь вроде? — Конан покачал головой. — Не знаешь? Ну ладно, это не важно. — Регнард улыбнулся со всей дружелюбностью, на какую был способен. — Ну а люди из твоего племени? Может, они знают?

Дикарь ответил бесстрастно:

— Мои люди мертвы.

— Мертвы? Да что ты! Заболели и умерли? — Гандер не слишком удивился: из своего обширного опыта он знал, что грязные невежественные дикари то и дело мрут как мухи.

Черноволосый гигант пристально посмотрел на него:

— Да, заболели и умерли.

— Ай-ай-ай, какое несчастье, — с деланным сочувствием отозвался Регнард. За себя он не волновался — во время своих странствий он уже переболел всем, чем только можно. Авось этот дикарь его не заразит. — Так, значит, ты пришел в Бритунию искать счастья? Хочешь разбогатеть?

Конан пробормотал что-то в знак согласия.

— Мудрое решение. В городе жить намного удобнее, чем в лесу, ясное дело. Знай, что этот захудалый Шихар и городом-то назвать трудно, так, считай, пустое место. Но большие бритунийские города — вот это да! Ты и представить себе не можешь, какие возможности они таят, какая там роскошная жизнь, какое великолепие, какой блеск! Я тебе все подробно опишу при случае, но имей в виду, эти горожане — народ ушлый, обведут вокруг пальца, не успеешь и глазом моргнуть, поэтому единственный для тебя выход — обзавестись надежным другом, который помог бы тебе на первых порах, пока ты сам не разберешься, что к чему.

Последняя фраза гандера, судя по всему, заинтересовала.

— Ты хочешь мне помочь?

Регнард после короткого колебания кивнув

— Что ж, пожалуй, я тебе действительно помогу. Но только если сам с этого буду что-нибудь иметь. Понимаешь, в городах никто ничего не делает даром.

— Что ты хочешь?

Регнард на минуту призадумался, поглаживая рыжеватые усы.

— Видишь ли, приятель, какое дело… Мне этот Шихар очертел хуже горькой редьки, и я собираюсь в ближайшее время отправиться в более обжитые и приятные места. Сдается мне, что и тебе бы стоило это сделать. Во всяком случае, в большом городе ты смог бы выгоднее продать то, что у тебя есть. — Гандер не был вполне уверен, что дикарь его понимает, но уже не мог остановиться.

— Так вот, если продать здесь ну хотя бы твою медвежью шкуру, тогда мы могли бы купить себе теплую шерстяную одежду и у нас осталось бы достаточно денег, чтобы добраться до какого-нибудь города. А уж там мы бы развернулись. Ты мог бы получить кучу денег за свой золотой пояс, а я…

— Какой город?

— Какой город? — повторил гандер. — Какой город… А давай махнем в Саргоссу — отсюда до него две недели ходу. Если уж мы выбираем из больших городов, почему бы не выбрать самый большой? Саргосса — столица всей Бритунии, — пояснил он дикарю.

— Саргосса — хорошо, — сразу согласился тот, встал и, сняв с себя шкуру, положил ее на стол.

Могучий торс и перекатывающиеся бугры мускулов вызвали откровенное восхищение служанок. Они подошли поближе, словно для того, чтобы потрогать густой медвежий мех, но взгляды, которые они бросали на богатыря-незнакомца, говорили сами за себя. Однако их откровенные авансы не поколебали его бесстрастности, он был все так же холоден и безразличен. И опять это ничуть не удивило бывалого гандера: ему ли не знать, что у суеверных дикарей всяческих запретов и табу больше, чем даже у стигийских жрецов. Безыскусные дети гор и лесов и понятия-то не имеют, как развлекаются в приличном обществе! Но при этом надменны и заносчивы, как аристократы. Особенно опасно оскорблять их чувства: в два счета проломят голову. Ему-то, разумеется, такое не грозит, он умеет обращаться с варварами.

Довольный собой, Регнард взял со стола шкуру и, оставив своего подопечного в мрачном раздумье над кружкой эля, отправился продавать мех. Когда гандер вернулся, кошель на его поясе был туго набит. Не вдаваясь в детали, он объявил, что теперь у них достаточно денег для путешествия в Саргоссу, и, если они хотят выйти завтра утром, надо срочно заняться покупкой одежды и продовольствия.

В Бритунии стояла осень, самая благодатная пора года. На полях копошились селяне, собирая богатый, как никогда, урожай, сладковатые дымки тянулись к небу, это жгли ботву и солому. Амбары и погреба ломились от запасов, и люди были веселы. Гражданская война закончилась быстро, не успев нанести особого ущерба, новая королева взошла на престол совсем недавно, и бритунийцы еще не успели ощутить ее твердой руки. Всюду царила умиротворенность и спокойствие.

На ночь Регнард и Конан останавливались обычно в придорожных трактирах. Общительный гандер не упускал случая повеселиться в компании таких же, как он, путников, а его угрюмый приятель, как правило, сразу же после обильной трапезы (сытной и дешевой еды всегда было вдоволь) отправлялся спать на сеновал. Иногда после таких дружеских попоек Регнард мог едва переставлять утром ноги, тогда Конан нес и свою и его поклажу. К счастью, он оказался вынослив и неприхотлив, а его сила не раз выручала гандера, когда он ввязывался в пьяные драки. А когда на них как-то напали, бандитам пришлось горько об этом пожалеть.

В целом же их путешествие проходило весьма приятно. Погода стояла великолепная, люди были приветливы и доброжелательны. Регнард постоянно находился в веселом, приподнятом настроении, но ничто не могло вывести гиганта-дикаря из его тягостных размышлений. Одним богам было известно, что за горести томили его дикарскую душу, — Регнарда это не слишком интересовало.

Глава XIV МАЛЕНЬКАЯ УЗУРПАТОРША

Принц Клевин направлялся к королеве со своим обязательным утренним визитом. Его продвижение по бесконечной анфиладе комнат дворца было затруднено не его преклонным возрастом и не старческой немощью, а тем, что он ежеминутно останавливался для того, чтобы обменяться любезностями с каждым, кто встречался ему на пути. Он давно уже осознал великую истину: хочешь выжить — будь учтив и обходителен даже с последним лакеем.

Положение принца при дворе никак нельзя было назвать прочным. Да и каким оно еще могло быть у лишенного наследства аристократа, в жилах которого текла королевская кровь и который когда-то в незапамятные времена претендовал на престол? Однако сейчас ему благоволила сама королева Тамсин, — и все, от придворных до слуг, стремились проявить к нему внимание. Вот почему таким долгим был путь принца от своей спальни до покоев королевы: вельможи, советники, верховные офицеры, простые стражники, жрецы, дипломатические посланники, эмиссары, слуги, рабы — все стремились перекинуться с принцем Клевином хотя бы словечком, что вполне соответствовало его собственным интересам. Ему скорее даже нравилось лавировать в полных опасностей дворцовых подводных течениях, он привык к этому с рождения и в гуще придворных интриг чувствовал себя в своей родной стихии, как рыба в воде. Второй раз в жизни принц оказался в центре событий, у подножия вершин власти, в своей любимой Саргоссе, городе, где он когда-то родился, — и он был счастлив.

Когда принц достиг наконец покоев королевы, слуга попросил его немного обождать и скрылся за золоченой дверью. Через несколько мгновений он появился вновь (на лице его было какое-то странное выражение, казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не впасть в истерику) и жестом пригласил принца войти.

Клевин переступил порог и очутился в спальне королевы Тамсин. Лучи яркого утреннего солнца врывались в окно с откинутыми в сторону шелковыми занавесями, освещая высокое ложе из черного дерева под кружевным пологом. У дальней из стен, обитых темно-синей тканью, в почтительном молчании замерли несколько приближенных королевы. Рядом с ними и у дверей стояли слуги-евнухи. Был здесь и главный камергер Басифер, не сводящий с королевы преданного взгляда. Сама же Тамсин в изысканной ночной сорочке продолжала сладко спать — принц сразу это понял по ее позе и закрытым глазам. Однако тогда было непонятно, чей же голос раздается с постели. Можно было даже подумать, что это говорит кукла, сидящая на подушке рядом с Тамсин.

— Приветствую тебя, принц Клевин, и добро пожаловать, — послышался неживой трескучий голос. — Тебя-то как раз и не хватает среди первых смертных, удостоившихся услышать, как я сама отдаю приказы, не пользуясь устами моей верховной жрицы.

— Премного благодарен, достопочтенная госпожа моя, Божественная Нинга, — внезапно охрипшим голосом произнес принц и замер в наипочтительнейшем поклоне, чтобы иметь время скрыть свое смятение. Он совершенно спокойно относился к тому, что Тамсин, как ему представлялось, иногда делала вид, словно разговаривает со своей куклой, и считал себя очень ловким, притворяясь, будто верит ее штучкам. Но теперь он просто не знал, что и думать. Может, Тамсин находится в трансе и говорит не своим голосом? Впервые в жизни опытный царедворец растерялся и не знал, что сказать. — Искрение благодарю тебя, Божественная Нинга, за твои добрые слова, — выдавил он из себя.

— Ты, принц, — продолжила кукла королевы, — волею судеб предназначен выполнять мои веления здесь, во дворце, а главный камергер будет делать то же самое в городе и стране.

Басифер отвесил глубокий поклон, не проявляя ни малейшего удивления.

— Буду счастлив исполнить любое ваше приказание, ваше священство!

Евнух был фанатически предан Тамсин и ее кукле-богине. Возможно, это явилось результатом какого-то частного соглашения между ними, которое было выше понимания Клевина. Во всяком случае, никакие романтические чувства здесь не могли быть замешаны, учитывая физическую неполноценность Басифера. И вообще, принц уже успел обратить внимание, что юная королева лучше всего чувствовала себя в обществе якобы мужчин — либо подобных евнухов, либо таких старых, как он.

— Внимать тебе — блаженство, о богиня, — обрел наконец Клевии дар речи, — но я льщу себя надеждой, что мы не лишимся также и общества королевы. За последнее время я успел привыкнуть к ее сладостному присутствию.

— Не беспокойся, принц. Моя прислужница, чьим голосом я говорила с вами до сих пор, скоро проснется. Она легко утомляется, нелегко в ее юном возрасте занимать то высокое положение, на которое я ее возвела. — Покровительственный тон тряпичной куклы с тыквенной головой показался Клевину просто абсурдным. — Вот почему, — продолжила Нинга, — мне и пришлось, так сказать, возвысить свой собственный голос, дабы навести порядок в государственных делах.

— Я понимаю, достопочтенная богиня, — поддакнул принц как можно любезнее, — государственные дела требуют каждодневного контроля, приходится решать столько проблем…

— Нет, ты меня не понял, — не дала договорить ему кукла. — Речь идет не о каждодневной ругине, а о кардинальном изменении и государственной системы, и религиозной.

— Я… э-э… — Принц опять не мог найти слов. — Я хочу сказать… сейчас, когда еще не утихли страсти после восстания…

— Восстания необходимы, и более того — полезны, — с апломбом продребезжала Нинга. — Хорошо организованный хаос производит очищающее и освежающее действие. Важно только проследить, чтобы потом все снова не вернулось к тому же, а именно это и происходит сейчас в Бритунии.

— Милостивая госпожа, — попытался вставить олово принц, — Божественная Нинга, Бритуния очистилась от сквериы, когда вы с Тамсин уничтожили Амалиаса и свергли Тифаса. Ныне наше государство здорово, как никогда…

— Нет, Клевин, — опять перебила его кукла, — вслед за кратким периодом очищения болезнь вновь взяла свое. — В ее трескучем голосе звучала суровая убежденность. — Если посмотреть на страну, можно подумать, что вообще никакой революции не было, что по-прежнему правит этот гнусный, продажный Тифас, а заправляет всем бездарный Амалиас. Что же случилось с нашей священной миссией? Какой толк от не имеющего себе равных единства королевской и церковной власти? — Кукла безо всякого видимого содействия со стороны Тамсин, которая продолжала невинно спать, махнула тряпичной рукой в сторону окна, где с высоты открывался вид на город. — Посмотри туда! Ты увидишь, что торговцы обманывают так же, как и раньше, жрецы несут вздор, только несколько другими словами, простолюдины работают до полного изнеможения и пресмыкаются перед вышестоящими. Что изменилось? Их жизни все те же, цели не стали выше, религиозное сознание не проснулось. Объясни мне, принц, зачем им вообще понадобилось менять хозяев?

— Почтеннейшая Нинга, подданные страны стали гораздо счастливее, они испытывают удовлетворение, находясь под твоим божественным покровительством…

— Вот именно, Клевин, испытывают удовлетворение! — проверещала Нинга. — Они самодовольны, тупы и ограниченны! Где, спрашиваю я тебя, священный экстаз? Где священный ужас? Где усердное служение единственно истинной богине? Ничего этого нет и в помине! Но через вас, мои помощники, я наведу в стране достойный порядок. Отныне подданные Бритунии будут караться за не соответствующие моим предписаниям мысли и поступки. Наказание — смерть. Кроме того, пожалуй, стоит наложить на них дополнительную повинность.

Принц Клевин ожидал продолжения, лоб его блестел от пота.

— Какую дополнительную повинность, о Божественная?

— Как какую? Разумеется, человеческие жертвоприношения! Насколько я понимаю, это чрезвычайно эффективное средство для возбуждения религиозного рвения. Ежемесячно каждый пятисотый в Саргоссе и прочих городах Бритунии будет приноситься в жертву. Избирать того, кто будет удостоен такой чести, можно по жребию. На главных площадях городоь начнем возводить священные пирамиды из черепов. А подземелья под храмами послужат для успокоения тел избранных. Вместо голов им будут прилаживать раскрашенные тыквы — в мою честь. Ну, как вам нравится моя идея?

После нескольких мгновений напряженной тишины Клевин произнес сдавленным голосом:

— У меня нет слов.

— Благодарю, принц, — ответила кукла.

— Воля богини — закон для нас, — произнес Басифер твердым голосом, в котором не было и тени сомнения.

— Э-э, да, священный долг, святая обязанность, — еле слышно донеслось из группы придворных, ожидающих пробуждения Тамсин. Все они были бледны как смерть.

Королева пошевелилась, открыла глаза и зевнула. Нинга сразу замолчала и от движения Тамсин, как обычная кукла, опрокинулась назад. Королева зевнула еще раз и огляделась:

— О, мои друзья уже здесь! Доброе утро! Полагаю, вы не скучали, Нинга развлекала вас разговором, пока я спала. Она такая прелесть!

Тамсин притянула к себе куклу и с чувством поцеловала в голову. Потом с деловым видом поправила на ней платье и пригладила волосы.

— Божественная Нинга, — откашлявшись, начал принц, — поведала нам о своих планах, кхм-кхм, о некоторых, я бы сказал, новых формах отправления религиозных обрядов…

— Замечательно! — воскликнула королева. — Не сомневаюсь, она может на вас положиться, вы сделаете все, что она хочет.

— Иначе и быть не может, — проговорил главный камергер, преклоняя колено. — Я немедленно отправлюсь в храм и сообщу о распоряжении богини — и вашем, моя королева — жрецам. Они безотлагательно приступят к осуществлению всех ее повелений. А в другие города мы разошлем гонцов.

Вот и славно. — Тамсин отвернулась от Ба-сифера, который, пятясь и кланяясь, начал отходить к двери. — Но вы, мой дорогой принц, вы останетесь со мной, ведь правда? — Она протянула ему руку, и Клевин поцеловал ее сухими старческими губами. — Составьте мне компанию, пока я завтракаю и одеваюсь.

Она махнула рукой — и тотчас же приблизились слуги, держа в руках подносы, уставленные чайниками, чашками, блюдами со свежайшими булочками н разнообразными вареньями, однако королева съела очень мало и почти сразу отослала их прочь, призвав на их место служанок, которые должны были одевать и причесывать их с Нингой. Все это время принц поддерживал легкую приятную беседу. Затем Тамсин повела его к своему столу, где были разложены ее самые любимые амулеты и талисманы, и стала показывать их ему одни за другим, поворачивая каждый в лучах яркого утреннего солнца, лившихся из раскрытого окна.

Глава XV МЕСТЬ

В одно ясное осеннее утро, когда в воздухе уже чувствовалось дыхание первых заморозков, Регнард и Конан приблизились к легендарной Саргоссе. Накануне гандер допоздна играл в кости и пил с торговцами и контрабандистами в грязном постоялом дворе — последнем их пристанище на пути в столицу Бритунии. Однако сегодня он был бодр, как никогда.

— Погоди, — обратился он к своему угрюмому спутнику. — Возьми-ка и мой мешок тоже. Я думаю, будет лучше, если мы сделаем вид, что ты мой слуга-варвар. — Он привязал свою нетяжелую поклажу к мешку Конана, который, как всегда, нес большую часть их имущества. — Стражникам у ворот это покажется более естественным. Помни, мы сейчас войдем в богатейший из городов, где царят свои законы жизни. Многое покажется тебе странным, но ты не бойся и никуда не отходи от меня. Верь мне, все будет хорошо.

Избитая, разъезженная дорога сменилась булыжной, и вскоре перед ними выросла высокая городская стена. Через равные интервалы на ней располагались внушительных размеров башни, позолоченные зубцы которых сияли в лучах восходящего солнца. Ворота, представшие перед путниками, поражали великолепием. К счастью, они нисколько не пострадали от недавних волнений. Разноцветная мозаика, украшающая арку ворот, составляла замысловатый узор, а на самом верху был изображен стоящий на задних лапах грозный Грифон — символ власти бритуиийских королей.

В карауле у поднятой решетки ворот стояли стражники, надзирающие за порядком. Целая вереница пестро одетых путников, всадников, торговцев на повозках, купцов из дальних стран, паломников и просто жителей из окрестных деревень выстроилась перед входом в город. Регнард не встал в медленно продвигающуюся очередь, а отвел Конана в сторонку.

— Знаешь, здесь такая строгая охрана, — сказал он. — Боюсь, они не разрешат тебе войти, если будут думать, что ты станешь самостоятельно бродить по городу — уж очень у тебя дикий вид, приятель, они могут счесть тебя опасным. Но ты не беспокойся, я уже все продумал. Вот, смотри. — И он достал из небольшого мешочка короткую, но крепкую бронзовую цепь, оба конца которой кончались толстыми раскрытыми браслетами. — Ты временно наденешь эту штуку на руки, и стражники нас спокойно про пустят: они подумают, что ты мой раб, а я твой хозяин и, значит, за тебя отвечаю. Вот и все, что надо сделать, зато ты сможешь увидеть чудеса Саргоссы собственными глазами.

Конан покорно позволил отвести себя к кузнецу, расположившемуся неподалеку от ворот — он подковывал лошадей деревенских жителей, чтобы бедные животные не сбили себе копыта на непривычной каменной мостовой. Так же безропотно он позволил заковать себя в ручные кандалы.

— Нет-нет, руки должны быть сзади, здесь так принято, мой друг, — суетился вокруг него гаи дер. — А насчет поклажи не беспокойся, мы повесим тебе ее на шею. Вот видишь, как хорошо! А я понесу за тебя оружие.

Так они и прошли ворота. Регнард пыжился, изображая из себя хозяина, он толкал Конана в спину и то и дело приказывал пошевеливаться. Когда же они отошли от городской стены на некоторое расстояние, гандер заявил, что, пожалуй, разумнее будет продолжить маскарад еще на какое-то время.

— Ты только посмотри, ну не изумительное ли это зрелище! — то и дело восклицал он, ведя Конана по узкой грязной улочке. — Громадные дома — ты таких никогда не видел! А люди! Ты небось и пред ставить себе не мог в своих горах, что бывает столько людей сразу. А как они пышно одеты! Нет, парень, тебе действительно здорово повезло, что ты попал в Саргоссу. Это я тебя сюда привел, помни мою доброту. А вот здесь мы свернем вправо: рынок должен быть вон в той стороне.

Они продвигались по лабиринту извилистых улочек. Кого здесь только не было: торговцы, попрошайки-нищие, размалеванные проститутки, бритые жрецы, ремесленники, стражники, какие-то подозрительные личности с воровато бегающими глазами, слуги и служанки… Наконец они добрались до площади, где раскинулся шумный базар. Если на улицах было много народу, то тут оказалось просто не протолкнуться.

— Ну, Конан, вот мы и пришли… Если хочешь что-нибудь продать, надо продавать именно здесь. Чего ради мы должны позволять наживаться перекупщикам? Мы сами продадим и сами получим все деньги. Иди за мной, не отставай. — И гандер стал пробираться сквозь толпу.

Через головы людей Конан видел, что в центре площади происходит аукцион. Вот на каменный помост поднялась стройная молодая женщина, кожа ее была бронзового цвета. Курчавый коринфиец в феске сдернул с нее накидку, под которой практически ничего не было, и стал расхваливать обнаженную красавицу восторженной толпе покупателей. Тут же ожидал своей очереди абсолютно черный кушит, чьи цепи были намного толще, чем цепи K°нана. Рядом с ним стоял гиперборей с очень светлыми, почти пепельными волосами, его руки стягивала веревка, привязанная к деревянной колодке на шее. За всеми ними присматривали два здоровенных стражника с тяжелыми кнутами, на головах у них тоже красовались фески того же оранжевого цвета, что и у аукциониста.

— Обольстительная красавица, грациозная и гибкая, — продолжал разливаться соловьем коринфиец. — Прелестнейшая из дочерей солнечной Заморы, изумительная танцовщица, божественно играет на флейте. Она из Шадизара, друзья мои, где даже ночью воздух тепел и нежен, где зреют громадные дыни, а медовые финики тают на языке…

— Регнард, неужели ты действительно считаешь меня таким дураком? — устало произнес Конан. — Любому ясно, что это не базар, где торгуют драгоценностями, а невольничий рынок.

— Ради всех богов, друг мой, не волнуйся, — затараторил гандер. — Я ведь тебе уже говорил, со временем ты во всем разберешься. Вот послушай, сейчас я выставлю тебя на продажу вместе с твоим замечательным поясом. Все, конечно, сразу захотят тебя купить. Я получу денежки и спрячу их для. нас с тобой. А потом, может, даже сегодня же ночью, проберусь туда, где ты будешь спать, и освобожу тебя. И мы оба будем богаты и… Конан, постой, ты что делаешь?!

Не веря своим глазам, Регнард смотрел, как его приятель-дикарь усилием одних только рук освобождается от кандалов, надетых на него по всем правилам сегодня утром. Разогнув толстые медные браслеты, он поймал за плечо очнувшегося от столбняка гандера, который попытался спастись бегством.

— А вот теперь мы посмотрим, как тебе подойдут твои собственные наручники и сколько времени по надобится тебе, чтобы освободиться от них, — приговаривал Конан, оборачивая бронзовую дважды вокруг шеи своего недавнего спутника и зажимая медные кольца у него на затылке.

Цепь была настолько коротка, что гандер сразу начал задыхаться и ловить ртом воздух не мог. В нарастающей панике он тщетно дергал за цепь, но все было напрасно. Стоящие рядом наконец заметили: происходит неладное, но не сразу разобрались, что именно.

— Он корчится? Его пырнули ножом?

— Нет, это раб взбунтовался!

— Да помогите же ему кто-нибудь! Он же задохнется!

— Ты что, ослеп? Не видишь, что это не бритуниец? Задохнется иноземец-купец, значит туда ему и дорога. Ловите лучше этого негодяя-раба, пока другие тоже не взбунтовались!

В возникшей сутолоке Конан схватил свое оружие и попробовал пробить себе дорогу на волю. Он размахивал каменным топором как безумный, и все в ужасе отшатывались от него. Два стражника, надзиравшие за торгами, выдвинулись вперед, желая схватить Конана, но не успели они взмахнуть своими кнутами, как одни получил несильный удар копьем в живот, плюхнулся на мостовую, согнувшись в три погибели, и завыл от боли. Другому досталось топором по голове, он рухнул как подкошенный, лицо его кровью.

— Берегитесь, дикарь взбесился!

— Он вооружен! Городскую стражу сюда!

Вокруг Конана образовалось пустое пространство, но по-прежнему оставалось тяжелым, слишком уж много вокруг него было людей, и все они не сводили с него глаз. Тогда в отчаянии он ринулся на помост, где стояли рабы, предназначенные для продажи. Ударом каменного топора он перерубил веревку, которой были связаны руки молодого гиперборейца, юноша, издав восторженный вопль, принялся вытаскивать шипы, скрепляющие деревянную колодку и через несколько мгновений сбросил ее с шеи. В это время Конан уже рассекал другую веревку, ею были прикручены друг к другу два каторжника, попутно он ткнул копьем тюремного сторожа который находился при них. Чернокожий кушит не стал дожидаться помощи Конана. Он накинул цепь от своих кандалов на горло аукциониста и дернул с такой силой, что тот повалился без чувств. Не теряя времени попусту, кушит сорвал с его пояса связку ключей и, ринувшись в толпу, растворился в ней. Даже танцовщица из Заморы не растерялась, а, спрятав под накидкой чей-то оброненный кинжал, спрыгнула с помоста и тоже куда-то исчезла.

Воспользовавшись суматохой, беготней и неразберихой, когда все только кричали и никто не знал, что делать, Конан сумел пробиться сквозь толчею к ближайшей улочке. Поняв, что никто его не преследует, Конан пошел спокойно, направляясь в сторону дворца. После месяцев, проведенных в лесах, шумный зловонный город показался ему отвратительным. Почти cpазy он сообразил, что не стоит и пытаться выдать себя за обычного гостя столицы, уж слишком он бросается в глаза, даже в такой разношерстной толпе. Посему Конан избрал другой способ добраться до цели: он побежал, и побежал быстро, словно преследуя дичь на охоте. Разумеется, на него обращали еще больше внимания, чем раньше (да и как не обратить внимание на великана с черной гривой волос, в руках у которого каменный топор и дротик с каменным наконечником?). Зато теперь Конан сильно выигрывал в скорости, а это было главное: успеть добраться до дворца, пока туда не дошли вести о бунте рабов на базарной площади.

Постепенно грязные лабиринты извилистых улочек в многолюдных кварталах бедноты сменились широкими тенистыми улицами, по обе стороны которых за крепкими оградами возвышались особняки знати. Людей здесь было несравненно меньше, и они успевали посторониться при виде могучего варвара с грубым оружием в руках, который с невероятной быстротой несся неизвестно куда. Однако здесь возникала дополнительная опасность. Прежде всего Конана мог сбить с ног и затоптать лошадьми первый встречный отряд всадников, а кроме того, любому стражнику с луком могла прийти в голову светлая мысль — пустить в него стрелу, находясь в безопасности на крыше какого-либо храма.

И Конан опять сменил тактику: высмотрев легкую коляску, которой управлял богато одетый аристократ, киммериец вскочил в нее на ходу и скинул незадачливого франта, перехватив поводья. Он подхлестнул быстроногих вороных коней, и те понеслись вскачь. Конана опьяняла эта стремительная езда, с каждой секундой она приближала его к цели. Наконец коляска вылетела на большую безлюдную площадь перед храмом, впереди уже виднелись ворота королевского дворца. К счастью, они оказались открыты. Часовые, попытавшиеся было преградить Конану путь, шарахнулись в обе стороны, едва избежав тяжелых копыт его скакунов, которые в мгновение ока пронеслись через внутренний двор. Все так же погоняя их, Конан попытался въехать вверх по широким пологим ступеням прямо к главному входу во дворец, однако хрупкая коляска разлетелась уже от первого удара. По-прежнему не выпуская из рук своего оружия, Конан вовремя соскочил с нее и, прыгая через три ступеньки, бросился к высоким дубовым дверям, одна створка которых была отворена.

— Стой, варвар! Под страхом смерти запрещаю тебе приближаться!

Два стражника с секирами наперевес преградили ему вход во дворец. Конан будто их не слышал и не видел.

— Стой, тебе сказано! Ты что, глухой? Или языка не понимаешь? Ну ничего, моя секира тебе сейчас все разъяснит!

Не добежав нескольких шагов до стражника, Конан остановился как вкопанный, переложил свое оружие в одну руку, а другой достал из-за пояса мешочек, из которого извлек маленький блестящий предмет.

— Может, теперь вы поймете, кто я? — проговорил он по-бритунийски с сильным акцентом. — Эту штуку дал мне некто по имени Долфас на восточной границе.

Повинуясь приказу, младший из стражников приблизился к Конану, принял из его рук массивное золотое кольцо и передал его старшему. Тот поднес кольцо к глазам, затем подозрительно посмотрел на Конана.

— Кольцо настоящее, спору нет, и печатка на месте, но неужели ты думаешь, я поверю, что ты один из разведчиков Долфаса? Это же не лезет ни в какие ворота!

— У меня срочное послание от Долфаса вашей королеве, предназначенное только для ее ушей. Мне необходимо немедленно передать его, — внушительно произнес Конан.

— Ну и ну! Быстрый какой нашелся! — Продолжая не сводить с Конана недоверчивого взгляда, офицер досадливо махнул стражникам, прибежавшим от ворот, чтобы шли на место. — Подождешь здесь, в этом деле надо разобраться. Лорд Басифер уже вернулся? — спросил он молодого стражника.

— Да, капитан. Несколько минут назад он прошел из храма во дворец.

— Хорошо, тогда сделаем так. Ты, варвар, садись сюда и жди. — Он указал Конану на скамью у входа. — Да и положи ты наконец свое дурацкое оружие! И веди себя прилично. Здесь тебе не лесные дебри, а как-никак дворец. Ворвался тут, будто к себе домой! — И раздражительный офицер, продолжая бурчать что-то себе под нос, удалился с золотым кольцом в руках.

Под бдительным взглядом молодого стражника Конан прислонил к стене копье и топор. Садиться он не стал, несмотря на приказ вышедшего вскоре на замену капитану офицера, а продолжал топтаться рядом со своим оружием. Он прикинул, не попробовать ли прорваться во дворец силой, но отказался от этой мысли, когда увидел, что в обширном вестибюле находится по меньшей мере два десятка вооруженных воинов дворцовой стражи. Наступил момент, когда, как и во всякой охоте, следует терпеть и ждать, являя не силу, а хитрость. Сначала надо приблизиться к логову зверя, а уж потом начинать махать топором. Эту истину Конан уже успел хорошо усвоить.

Неожиданно от ворот донесся шум. По-видимому, туда прибыл кто-то, чтобы сообщить о том, что произошло на невольничьем рынке, и о разбежавшихся рабах. Конан сел на холодную каменную скамью, копье и топор находились от него на расстоянии вытянутой руки. Он молча ждал. Немного погодя он увидел, что в ворота пропустили всадника. Стражники у дверей следили за его приближением, перестав обращать внимание на Конана. Внезапно из дворца торопливо выбежал капитан.

— Быстро иди за мной. Главный камергер желает немедленно поговорить с принесшим кольцо Долфаса.

— Капитан, кажется, в городе что-то случилось. Сюда скачет гонец… — сообщил один из солдат.

— Придется ему подождать, — перебил его капитан, — ибо у этого варвара дело государственной важности. Я скоро вернусь, а пока никому ни слова о нем.

Кожаные сандалии Конана были почти не слышны на полированных каменных плитах. Стражники с напряженными лицами, спешащие куда-то слуги, разодетые вельможи — Конану казалось, будто он видит дурной сон, а когда проснется, вновь очутится в лесу, на приволье. Но нет, это был не сон. Капитан распахнул золоченые двери и прямо-таки втолкнул Конана в богато убранную комнату. Там их ждал, нетерпеливо прохаживаясь взад-вперед, полный безбородый человек в платье восточного евнуха и феске. Он резко остановился, когда на пороге показался Конан со своим провожатым.

— Лорд Басифер, вот тот, кто принес кольцо…

— Да-да, я вижу, — прервал его евнух и, не дожидаясь, пока Конан приблизится, набросился на него с вопросами: — Что с Долфасом? Говори, почему он не вернулся сам? А ты? Оказывается, ты ничего не принес! Как это понимать? Разве Долфас не выполнил приказания королевы?

— Не выполнил и не выполнит! — прорычал Конан и ринулся на Басифера. — А ты с королевой больше не будешь их отдавать!

Капитан попытался помешать Конану, но тот легко увернулся от острой секиры и, в свою очередь, со всего размаху ударил его кремневым топором по стальному шлему. От шлема полетели искры, капитан выронил секиру и рухнул, хватаясь за голову, по его лбу текла кровь.

— Как ты посмел, варвар? Стража, хватайте убийцу!

Вместо того чтобы молить о пощаде или попробовать убежать, главный камергер Басифер, не в силах сдержать свой гнев, шагнул навстречу Конану — копье вонзилось ему прямо в середину груди. Надо отдать ему должное: после первого невольного вскрика Басифер не издал больше ни звука. Он упал на колени, потом повалился на бок. Несмотря на свое облачение, Басифер не пресмыкался и не визжал, как евнух, — он умер как подобает мужчине.

В дальнем конце комнаты находилась еще одна золоченая дверь, которую охраняли два стражника. Когда главный камергер позвал их, они устремились к нему, но опоздали. Теперь же они оказались в двух шагах от Копана, и он уже не успевал выдернуть свое копье из груди Басифера. Киммерийцу ничего не оставалось, как броситься напролом. Он уклонился от одного меча и скрестил топор со вторым: стальное лезвие отломилось у самой рукоятки. Воспользовавшись замешательством стражника, Конан сумел ранить его в ногу. В этот момент первый стражник сделал молниеносный выпад, но поторопился, и его меч скользнул по золотому поясу Конана, не причинив варвару никакого вреда. Следующий удар был за Конаном, и киммериец, как всегда, не промахнулся.

Оставив после себя четыре трупа, Конан в один миг очутился в дальнем конце комнаты и ногой распахнул золоченую дверь. Его встретил аромат благовоний и неяркий свет масляных ламп. Окна были занавешены бархатными портьерами. Вдоль стен стояли придворные, а в центре пожилой вельможа в элегантных одеждах разговаривал с бледной молодой женщиной с уродливой тряпичной куклой в руках.

— Так вот ты где, бритунийская королева! — свирепо вскричал Конан. — Королева, которая правит страной с помощью слепых стихий! Королева, которая сделала свою куклу богиней и уничтожает целые племена ради бесполезных побрякушек!

— Тебя не касается, чем занимаемся мы с Нингой, — возразила ему Тамсин. — Кроме того, ты зря тратишь время на угрозы. Оружие смертных против нас бессильно. Сталь плавится при нашем прикосновении. — Она указала рукой на открытый шкаф с амулетами и талисманами. — То, что ты называешь побрякушками, сильнее любого оружия.

— Ах ты гадина! — окончательно разъярился Конан при виде драгоценностей. — Неужели ты думаешь, я испугаюсь какого-то поганого колдовства! — И, подняв над головой топор, он кинулся вперед.

В этот момент несколько событий произошли практически одновременно. Услышав крики, из коридора в комнату ворвались стражники. Слуги, повинуясь жесту принца Клевина, погасили лампы. А Конан уже в темноте опустил свой топор туда, где стояла королева Тамсин.

Шум, топот, глухие удары, проклятья и крики внезапно смолкли. На полу посередине комнаты возникло странное, неестественное голубое сияние. Оно исходило от осколков разбитой вдребезги высохшей тыквы. Безжизненный мерцающий отблеск упал на испуганные, потрясенные лица. Неожиданно в полной тишине раздался жалобный детский плач.

— Помогите, ну помогите же мне кто-нибудь. — На том месте, где еще только что стояла гордая королева Тамсин, оказалась маленькая светловолосая девочка. — Плохие люди, они ударили папочку! Они убили его! — душераздирающим голосом причитала девочка, заходясь от рыданий. В одной руке она держала тряпичную куклу. Несколько осколков тыквы — бывшая кукольная голова — светились тем самым жутким голубоватым светом. — Они приехали на лошадях и сожгли наш дом… Мама!.. О, моя мама! — Девочка бросила куклу на пол и, захлебываясь от слез, закрыла лицо руками.

В комнате никто не двигался, все словно окаменели. Голубое сияние постепенно угасало, но детский плач не утихал. Казалось, девочка никогда не перестанет плакать. Первым опомнился принц Клевин и приказал зажечь лампы. При их свете присутствующие обнаружили, что варвар-гигант бесследно исчез. Либо он незаметно ускользнул в темноте, либо Нинга уничтожила его своим последним колдовством. Два стражника, которые ворвались из коридора в комнату, лежали на полу, один без чувств, а второй пытался сесть, но ему это не удавалось. Неизвестно куда делся каменный топор варвара, драгоценности из шкафа Тамсин и сама королева Тамсин. Осталось лишь безутешное всхлипывающее дитя со светлыми волосами и зелеными глазами. Когда зажегся свет, девочка подняла голову и потрясенно уставилась на незнакомые взрослые лица.

Принц Клевин обрел присутствие духа, встал на колени и обнял заплаканного ребенка. Его доброе лицо кривилось от искренней жалости.

— Ну, ну, маленькая, перестань плакать. Все будет хорошо. Я с тобой. Я защищу тебя. Не плачь, моя голубка.

Эпилог ВСТРЕЧА В НОЧИ

— Эй ты, варвар, как тебя там, пошел вон! Я закрываю таверну, никакого больше эля тебе не будет, ты и так уже последний остался, выметайся! А ну, давай пошевеливайся, напился тут почти до потери сознания, того и гляди, придется тебя отсюда волоком вытаскивать, а кто ж тебя, такого здорово го, вытащит? Все, все, хватит, проваливай!

Конану пришло в голову, что хозяин таверны не слишком с ним любезен и, может быть, стоит указать ему на это, но потом решил: пропади все пропадом, какой смысл оскорбляться? Будешь ли ты молча проклинать свою участь или возьмешь в руки оружие и сразишься со злом, которое завладело миром, конец все равно один и тот же. Если смертный попытается воспротивиться тому, что ему на роду написано, боги так или иначе одержат верх, сначала обманут, поманятнесбыточной мечтой, а потом сбросят с небес прямо в грязь.

Хмельной эль несет с собой хоть какую-то легкость, смягчает душу, притупляет боль. Воспоминания, летучие образы, проносящиеся в мозгу, постепенно становятся не такими яркими, не такими живыми. Кажется, что они из далекого прошлого, из другого века, из другого мира: едва колышущиеся под утренним ветерком ветки пихт и елей; луч солнца, упавший на спокойную гладь голубого озера; тихие голоса у вечернего костра…

— Ладно, северянин, не горюй. Давай налью тебе еще кувшин, только изволь забрать его с собой. Ты ведь в любом случае опять заявишься с самого утра. А теперь ступай, мочи моей больше нет смотреть на тебя!

Получив свой эль, Конан понуро потащился наверх по каменной лестнице к выходу. Вообще-то у него было где ночевать — соломенный тюфяк на каком-то грязном постоялом дворе, если только он сумеет его отыскать, а потом добудиться хозяина, чтобы тот впустил в этот поздний час.

На деньги, вырученные от продажи золотого пояса и драгоценностей, упавших в последнее время в цене, он снял себе комнату, купил меч с ножнами и пояс, но самое главное — они дали ему возможность пить беспробудно с утра до вечера, что он и делал вот уже который день, заливая свое горе. После того как Конан увидел невероятное превращение королевы Тамсин в маленькую девочку, он поспешил скрыться, продал пояс и побрякушки и изменил как мог свою внешность (купил новую, не привлекающую внимание одежду). Затем вернулся туда, где его арестовали несколько месяцев тому назад, на окраину города, куда стекались воры, бандиты и контрабандисты со всей Бритунии. Нельзя сказать, чтобы кто-то заметил его почти полугодовое отсутствие в притонах саргосских трущоб.

Как ни странно, никакого особенного шума по поводу необъяснимого исчезновения королевы не было, и убийцу не искали. Может быть, оттого, что и трупа-то никакого не было? Теперь бритунийцев призвали воздавать почести и поклоняться чародейной девочке Тамсин, пережившей второе рождение, земному воплощению их доблестной королевы и ее покровительницы Божественной Нинги. Было объявлено, что безгрешное дитя Тамсин будет управлять страной, следуя мудрым советам принца Клевина, и приведет их всех к более чистой и благостной жизни. В Саргоссе теперь почти ежедневно проходили празднества: ликующие горожане надевали яркие одежды, украшали себя венками и танцевали на улицах, взявшись за руки и распевая детские песни в честь девочки-королевы. Кровавая резня недавней смуты странным образом переросла в простодушное бесхитростное веселье.

Ничто, однако, не могло вывести киммерийца из мрачного настроения. Всеобщая жизнерадостность еще сильнее отделяла его от других, заставляла чувствовать себя чужаком. О том, что же, собственно, произошло во дворце, каким образом он стал причиной перерождения безумной правительницы Бритунии в семи-восьмилетнего невинного ребенка, Конан по-прежнему не имел никакого представления. Варвар сделал то, что обязан был сделать, — отомстил. Остальное его не интересовало.

Конан толкнул тяжелую дубовую дверь и вышел на улицу. Хозяин таверны с облегчением задвинул за ним железный засов, радуясь, что избавился наконец от непонятно о чем тоскующего северянина. Снаружи было совсем темно. Лишь звезды, отражающиеся в многочисленных лужах, создавали какое-то подобие света. Промозглый сырой воздух пробирал до костей.

Внезапно сбоку раздался шорох, звякнуло металлом о металл, неясная фигура отделилась от стены и направилась вниз по грязной кривой улочке.

— Эй, постой! Я тебя вроде бы знаю! — Пьяный хмель мгновенно выветрился из головы Конана. Он устремился за удаляющимся человеком. Тот тоже ускорил шаги. Дорога под ногами была настолько отвратительна, что не только бежать, а даже быстро идти оказалось трудно. Невозможно угадать, сколько бы это еще продолжалось, если бы неизвестный не свернул нечаянно в тупик — небольшой двор, в котором стояли две или три повозки. Понимая, что дальше дороги нет, преследуемый остановился, повернулся лицом к киммерийцу и вытащил меч из ножен.

Немедленно бросай оружие и сдавайся, именем Бритунии! — несколько запоздало решил проявить власть тот, кто оказался на поверку городским стражником.

— Ага, теперь я тебя точно узнал! — воскликнул Конан. — Как же было не запомнишь твой противный скрипучий голос! Ты важная птица, командир одного из отрядов городских стражников, разве не так?

— Ну вот видишь! — приободрился стражник. — Все знают, с властями спорить не годится. Но, пожалуй, чужестранец, я отпущу тебя на этот раз, иди своей дорогой, пользуйся моей добротой…

— Да, да, я понял, — прервал его великан-варвар, — ты решил меня не арестовывать. Наверно, потому, что с тобой нет твоих цепных псов, которые всегда ходят в черном с наручниками наготове.

— Ночью по городу ходить не разрешается… — начал стражник,

— Но сегодня, — продолжал Конан, — ты один. А одному с крупной дичью не справиться. — Он выразительно коснулся рукоятки меча, продолжая загораживать собой выход из тупика. — Не припоминаешь ли ты, как однажды со своей сворой встретил северянина, обобрал его, бросил в тюрьму, одурманил порошком лотоса и послал на "золотой" карьер?

— Но… но это невозможно! С карьера никто не возвращался…

— Есть лишь одно место, откуда никто не возвращается. Кром свидетель, один из нас отправится туда!

Киммериец выдернул меч из ножен, сделал шаг вперед — и звон стали нарушил ночную тишину Саргоссы.

Джон Маддокс Робертс Степная царица

Глава 1

Город носил имя Лонх. Он раскинулся среди высоких холмов восточной Бритунии, недалеко от границ Коринфии и Немедии, как раз на пересечении двух древних торговых дорог, ведущих через горные перевалы. В давние времена здешние места были весьма оживленными, и Лонх процветал. Но минули столетия, торговые пути оказались забыты, путешественники проложили новые тропы. И вот уже многие годы некогда великий город лежал в руинах. Лишь случайный караван теперь останавливался в Лонхе, укрываясь за стенами от беспрестанно дующего меж холмов ветра. Пастухи пасли коров и овец там, где когда-то цвели пышные сады богатых торговцев Лонха.

Однако в последнее время город начал потихоньку оживать. Через перевалы по одному, по двое, небольшими группами, а иногда и большими отрядами со всех четырех сторон к городу сходились люди. Многие были верхом: одни — на конях, другие — на верблюдах. Но шли и пешком, и среди этих людей некоторые были скованы за ошейники в вереницы. Большинство из вновь прибывающих были мужчины, но встречались также и женщины.

Уже близился вечер, когда на вершине последнего холма остановился одинокий путник и начал оглядывать извилистую пыльную дорогу, ведущую к городу. Красное солнце отбрасывало длинные тени и окрашивало западные стены более высоких строений в ядовито-красный цвет. Стены Лонха были низкими, выложенными из грубо обтесанного камня. Много камней осыпалось, и в стенах зияли дыры. Массивные ворота давно сгнили, и город был открыт всякому, кто желал войти.

Большинство сохранившихся строений — приземистые, но местами возвышались башни в четыре или в пять этажей высотой, являвшиеся когда-то роскошными обиталищами богатеев. Кое-где из прохудившихся крыш к ясному небу устремлялся дымок. Пока подошедший разглядывал город, в ворота вошли несколько запоздалых путников.

Человек, глядевший с холма, был огромный, с крепкими руками и с обнаженным, покрытым шрамами торсом, который обдувал сейчас резкий ветер. Одет он был в сапоги, отороченные мехом, и набедренную повязку из волчьей шкуры. На широченные плечи наброшена, как единственная уступка погоде, короткая мохнатая накидка из козьей шкуры. Запястья и предплечья обмотаны крепкими ремнями с бронзовыми заклепками, а на поясе висели длинный меч и прямой кинжал с широким клинком.

Ветер ворошил копну спутанных черных волос, длинные пряди прилипли ко лбу и щекам, но путник, казалось, этого не замечал.

Он неподвижно застыл. Полыхающие голубым льдом глаза жадно осматривали город. Видимо, довольный осмотром, гигант решительно двинулся к Лонху.

В сотне шагов от города черноволосый великан северянин присоединился к небольшой группе людей, подходивших с востока. Крепкие, увешанные оружием мужики имели вид отчаянных головорезов. Однако на северянина дернуться они не посмели.

— Приветствую тебя, незнакомец, — сказал их предводитель, одетый в рубаху и штаны из стеганого шелка. И одежда, и сам человек уже повидали свои лучшие дни, но тем не менее предводитель вел себя с гордым достоинством. — Вижу, еще один искатель приключений надеется найти утешение в веселой компании Лонха!

Говоривший имел отвислые усы, и в чертах виднелось что-то восточное, но волосы были каштановые, а глаза светло-зеленые.

— Я слышал, что здесь можно переночевать, не рискуя наутро оказаться в подземелье или на виселице, — ответил путник с черной гривой. — Насколько я вижу, кроме этого, город мало что может предложить. — Он пошел рядом с предводителем. — На востоке стало так же, как и на севере?

— Похоже, что да. Я Ки-Де из северо-восточной Гиркании, из клана Черепахи. Новый каган издал указ, запрещающий разбой, и разбил мой клан, который никогда не пятнал себя презренным трудом на полях и в мастерских. Мы услышали об этом месте за горами, где человек может быть спокоен, несмотря на свое прошлое. Я не люблю городов, но скоро настанет зима, и даже разбойнику надо иметь кров.

— Я Конан из Киммерии, — сказал человек с черной копной волос. — Я наемник, в последнее время служил в одном приграничном бритунийском княжестве. Князь поднял восстание против союзников и проиграл.

Он протянул руку, и гирканиец пожал ее.

— Да! За это могут невзлюбить человека. — Ки-Де передернул плечами, поправив лямку, на которой висел колчан. Сабля, висящая у пояса, была короткой и кривой.

— Так и произошло, — подтвердил его слова киммериец. — За оставшимися в живых товарищами гонялись по холмам, как за оленями. В горной деревушке я услышал об этом месте. Как ты и говоришь, приближается зима, а в горах нельзя оставаться при северном ветре, если нет стен, крыши и очага.

У городской стены они приметили грубо сделанные из палок и веток загоны для животных. В загонах находились овцы, козы, коровы и свиньи. В другом месте простолюдины в рубахах из шкур охраняли плетеные клетки, набитые курами, утками и гусями.

— Местные жители быстро почуяли выгоду, — произнес Конан. — Люди, видевшие в жизни лишь несколько медяков, за этих животных запросят серебро и золото.

— Крестьяне всегда сбегаются на запах наживы, — ответил Ки-Де. Он смачно плюнул на землю. — Тебе стоит посмотреть, как они выползают из своих лачуг после битвы, чтобы раздеть и ограбить мертвых.

— Я видел это много раз, — мрачно сказал Конан. — Только они не всегда терпеливо ждут, когда человек умрет. Они убивают раненых. А зачастую, если у человека не осталось сил сопротивляться, они могут, даже не убив его, просто отрубить у живого пальцы, чтобы снять кольца, или руку, чтобы забрать браслет.

— Это двуногие свиньи! — произнес один из гирканийцев.

Конан пожал плечами:

— У них столько же причин не любить солдат, как и у нас. — Он оглядел своих новых знакомых, многие из которых хромали, будто ноги у них были стерты. — Я редко видел, чтобы представители вашего народа ходили пешком.

Гирканийцы были кочевниками, всю жизнь проводившими в седле, их охватывал ужас при мысли о пешем переходе.

Ки-Де смущенно улыбнулся:

— Несколько дней назад, когда мы спали, на нас напали люди кагана. Они забрали всех наших лошадей, однако мы сумели ускользнуть в темноте. Преследовать нас не стали, так как решили, что без лошадей мы и сами скоро погибнем.

— Несколько дней назад я тоже ехал верхом, — сказал Конан. — Грабитель пытался издали убить меня. Он оказался плохим стрелком и промахнулся, но стрела попала в мою лошадь. Я прикончил негодяя. Затем припрятал седло, но не думаю, что когда-нибудь вернусь, чтобы забрать.

Они прошли через то, что раньше было воротами, и очутились в самом Лонхе. Низкие, землистого цвета стены домов казались уныло однообразными, а сброд, болтающийся на улицах, наверное, притащился в город со всей Великой Хайбории. Тут были жители пустынь в длинных полосатых халатах, в шелковых немедийских балахонах, встретились даже несколько человек в обтягивающей разукрашенной одежде аквилонских модников. Конан увидел суровых путешествующих купцов и людей, которые явно были дезертирами из армий соседних земель. Попадались женщины в одежде заморанских блудниц и другие, менее счастливые, обреченные заниматься тем же ремеслом, но носящие рабские цепи.

— Необычное место, — подумал вслух Конан. — Призрак города, вновь обретший жизнь.

— Мой друг! — произнес Ки-Де, обращаясь к хорошо вооруженному торговцу, охраняющему палатку, где он продавал бальзамы и целебные мази для людей и лошадей. — Где усталый путник может найти стол и кров подальше от этого проклятого ветра?

— Я думаю, что таких, как вы, лучше всего обслужат в «Красном орле», — ответил торговец, указывая на один из похожих на башню домов. На одной стене краской был нарисован расправивший крылья орел с загнутым клювом.

— Почему «таких, как мы»? — спросил Конан.

Торговец злодейски ухмыльнулся:

— Потому что это любимый притон разбойников и бандитов. Сказать правду, других людей в городе почти и нет, но самые отпетые злодеи идут в «Красный орел». Там ночует даже сама Акила.

— Акила! — удивленно воскликнул Конан. — Да это ведь глупые байки бродячих артистов! Нет такой женщины на свете.

— О, самая настоящая, — заверил его Ки-Де. — Я и сам ее видел один раз издали. Говорят, что она очень красива и очень жестока.

— Это я должен проверить сам, — сказал Конан. — Идем в «Красный орел».

По пути киммериец вспоминал слышанные им разрозненные рассказы о легендарной Акиле. Говорили, что далеко в степях на северо-востоке живет дикое племя женщин-воинов, не терпящих у себя ни мужчин, ни детей мужского пола. Изредка они берут в плен мужчин, с которыми совокупляются в течение месяца, а затем убивают их во время чудовищного ритуала. Детей мужского пола, родившихся от этого союза, они отдают проходящим мимо караванам или, как утверждают некоторые, убивают. Девочек же воспитывают как воинов.

Однажды, как рассказывают, царицей у этих свирепых воительниц была женщина по имени Акила. Она являлась грозой всех окрестных земель, но ее собственный народ обратился против нее, и она была свергнута соперницей. Почему это произошло, осталось тайной, но она ускакала прочь с несколькими подругами и сделалась разбойницей, совершающей налеты на караваны, деревни и даже города далеко за пределами степи. Многие годы Конан считал, что рассказы об Акиле — всего лишь легенды, какие можно услышать всюду: всегда существовал некий таинственный свирепый герой, которого никто в действительности не видел, хотя каждый утверждал, что встречал того, кто на самом деле видел его. Или в данном случае — ее.

По мере того как они все ближе подходили к высокому зданию и темнота все более сгущалась, во множестве маленьких окошек зажигались огоньки. Но было еще достаточно светло, и можно было разглядеть импровизированную соломенную крышу. Перед зданием находился колодец и несколько желобов, у которых стояли лошади, мулы, ослы и верблюды; животные пили, жевали жвачку или просто от скуки терлись друг о друга.

Конан и его новые товарищи пригнулись и прошли в низкую дверь. Они спустились на четыре ступеньки и оказались в главном зале гостиницы. Тяжелые брусья, держащие потолок, находились так низко, что киммериец касался их своей черной гривой. Небольшие факелы и лампы давали достаточно света, чтобы какой-нибудь споткнувшийся пьянчужка не грохнулся на пол. Мебель была самой разнообразной. Несколько длинных столов со скамьями, круглые или квадратные столы поменьше, окруженные стульями, и низкие, похожие на барабаны столы для тех, кто предпочитал сидеть на устланном соломой полу.

В одном конце зала находилась стойка из тяжелых каменных плит, положенных на массивные блоки. За стойкой стоял человек не менее массивный, с конечностями, подобными стволам деревьев, и животом, до предела натянувшим кожаный фартук. Бритая голова была татуирована яркими изображениями цветов, а загнутые кверху усы обрамляли сломанный нос, в который были вставлены украшения. За его спиной на полках среди бутылок, глиняных кружек и сшитых из кожи чаш были расставлены бочонки, бурдюки и глиняные кувшины.

Зал был полон, за каждым столом сидели люди. В чашках гремели игральные кости, и фишки полудюжины азартных игр переходили из рук в руки вместе со ставками. В одном углу кидали кинжалы в грубую деревянную мишень. Люди, сидящие прямо под мишенью, спокойно пили, не обращая внимания на свистящее над головой оружие.

Почти все находившиеся в зале приостановили свои занятия, чтобы рассмотреть вошедших, но затем, удовлетворившись, продолжали свои дела. Однако по крайней мере один почувствовал себя оскорбленным при виде одежды Конана, которая была грубой даже по стандартам «Красного орла». Когда они проходили мимо длинного стола, этот человек нагнулся вперед и сделал вид, будто пристально разглядывает незатейливую одежду киммерийца.

— К нам зашел дикарь, только что вылезший из лесу! — произнес этот человек громко. — Эй, хозяин, кого ты еще сюда впустишь? Козлов или ослов?

Он презрительно скривился, отчего его уродливое лицо сделалось еще более уродливым. Жидкая бородка не могла скрыть воровского клейма, выжженного на щеке заморийским палачом.

— Если у него есть деньги, так, по мне, он может войти сюда хоть голым, — отозвался человек в кожаном переднике.

Конан задержался и склонился над человеком с клеймом.

— Если тебе не нравится мой вид, — произнес он тихо и зловеще, — можешь попытаться его изменить. — Он пригнулся так, что лицо его было в дюйме от носа клейменого. — На твоем лице я вижу клеймо вора. Когда заморийцы поймали тебя, они обошлись с тобой не как с убийцей.

Голубые глаза полыхали льдом.

Человек с клеймом побледнел. До этого он видел только варварскую одежду. Теперь он разглядел, что за человек ее носит.

— Я… я не оскверню своего клинка кровью дикаря, — заявил он хвастливо.

— Можешь воспользоваться моим, — услужливо предложил ему Ки-Де. Он начал отстегивать от пояса ножны.

— Хватит, Арпад! — рявкнул хозяин гостиницы. — Тебе следует соображать, к кому лезешь. Засунь свой нос обратно в кружку, где он и должен быть, и не трогай моих посетителей.

Гигант в фартуке взял массивную дубинку и ударил ее окованным концом по стойке в подтверждение своих слов.

Пытаясь храбриться, клейменый снова скривился:

— Это полуживотное для меня ничто, Индулио. Если тебе не нравится, я не буду проливать его кровь.

Он снова переключился на эль, но лицо его было красным от стыда. Киммериец, улыбаясь, постоял некоторое время рядом с ним, затем продолжил свой путь к стойке.

— Нам нужна еда, питье и отдых, — сказал гирканиец. — Я вижу, что у тебя есть питье. Есть ли у тебя также пища и место, где мы могли бы отдохнуть?

— Зависит от обстоятельств, — ответил хозяин. — У вас есть деньги?

Киммериец и его новые товарищи порылись в кошельках, и скоро на стойке лежала кучка меди и серебра. Человек, названный Индулио, просиял:

— На эти деньги вы можете есть, пить и спать здесь трое суток. — Он сгреб ладонью монеты со стойки и поймал их в другую ладонь. Затем бросил горсть их сквозь прорезь в окованный сундук, стоящий у его ног. — Потом вам нужно будет заплатить еще.

— Где мы будем спать? — спросил Конан.

Толстый палец хозяина ткнул вверх:

— На верхнем этаже еще никого нет. Осторожнее обращайтесь со свечами и лампами. Прямо над вами солома. Пищу уже готовят и скоро подадут. Что будете пить?

— Эль, — ответил Конан. Гирканийцы, узнав, что здесь не подают кумыса, тоже решили пить эль.

Индулио поставил перед ними пенящиеся кружки.

— О том, что надо быть осторожнее с огнем, я вам уже сказал. Также не должно быть никаких драк в моей таверне, и держите руки подальше от моих работниц. В остальном делайте что хотите.

— Обещаю соблюдать эти правила, — заверил его Конан. — Но ваш человек был очень дерзок со мной. Будь я моложе, я бы расколол его череп, не дав произнести ему и трех слов. Но теперь я более терпелив и разборчив.

— Я не против того, чтобы люди убивали друг друга, — сказал хозяин. — Но они должны делать это на улице.

Конан, Ки-Де и другие нашли угол посвободнее и сели на солому, держа кружки в руках. Раб принес стол из задней комнаты и поставил перед сидящими. Вскоре женщина с железным ошейником поставила на стол блюда с дымящимися говяжьими ребрами. Другая принесла сыр, фрукты и стопку жестких лепешек. По всему залу изголодавшиеся люди прервали свои игры и хвастливые рассказы для того, чтобы приняться за еду.

Во время еды Конан заметил, что человек, названный Арпадом, бросает в его сторону мрачные взгляды. Было ясно, что его товарищи с такой же злодейской внешностью, как и у самого Арпада, дразнят его за то, что он трусливо увильнул от драки, на которую сам же напросился. Киммериец не отвел глаз. Он решил, что придется убить клейменого еще то того, как окончится ночь. Рано или поздно Арпад напьется так, что снова бросит ему вызов. Эта перспектива Конана не беспокоила.

Когда кружки снова наполнили, Индулио оставил за стойкой одну из работниц, а сам присоединился к своим новым гостям.

— Вы, похоже, пришли издалека, — сказал он, грузно усаживаясь на солому.

— Да, издалека, — ответил Конан.

Он и его товарищи вкратце поведали истории своих несчастий.

— Как случилось, что город вдруг сделался таким популярным? — спросил киммериец, когда все закончили говорить.

Хозяин, довольный, провел рукой по усам.

— Вы не единственные, для кого настали тяжелые времена. Первый раз, возможно, за пятьдесят лет Немедия, Офир, Коф, Коринфия и Замора находятся в мире друг с другом. Цари пользуются этой возможностью для того, чтобы очистить свои страны от разбойников. Более того, они все сотрудничают в этом, так что преступник не может просто перейти границу и быть в безопасности. Полгода назад я понял, какие возможности это открывает, и вспомнил об этом городе, в который меня занесло, когда я бежал из Заморы в Бритунию. Даже царю Бритунии нет дела до этих приграничных холмов, так что я пустил слух, что здесь есть безопасное укрытие, город, полностью выстроенный, но почти необитаемый, в котором можно переждать до тех пор, пока все не вернется к старому. Затем я нагрузил товаром караван и занял лучшее здание под гостиницу. После чего надо было лишь сделать крышу у этого дома и ждать. В течение нескольких дней прибыли четыре десятка человек. За месяц подошли еще сто. Теперь город почти полностью заселен.

Хозяин сиял от удовольствия.

— Что люди делают, когда они больше не могут платить за проживание? — спросил Конан.

— Они перебираются в пустующие дома, многие из которых всего лишь нужно подвести под крышу. За небольшую плату крестьяне привезут вам необходимый материал. Крестьян, между прочим, нужно оставлять в покое. Укради у них хотя бы одну козу, и они угонят весь скот, так что нам придется голодать.

— Хорошее правило, — произнес Конан. — Я, например, никогда… — Он умолк на полуслове, потому что дверь отворилась и в таверне появилась необычная компания.

Первым вошел крепкий карлик, несший на плечах свежеубитую антилопу. На его руках и ногах вздымались могучие мускулы, а торс походил на массивную пивную бочку. Голова его была больше, чем у обычных людей, черты лица — правильные и приятные, но вид немного портило вдетое в нос кольцо. Следом вошли три вооруженные женщины с луками в руках. Из поясных сумок торчали лапы зайцев и фазанов. У каждой на уровне глаз, будто маска, проведена черная полоса. Женщины были одеты в короткие рубахи без рукавов, ноги защищали обмотки из оленьей шкуры. Волосы у воительниц явно давно не мыты и не чесаны. Женщины больше походили на хищных животных, чем на обычных людей.

Но та, что вошла следом за ними, заставила Конана позабыть обо всем на свете.

На ней была роскошная накидка, отороченная мехом, с воротником из ярких перьев. Копна золотых волос обрамляла красивое суровое лицо, выражение которого смягчали огромные светло-серые глаза и полные ярко-красные губы. От ветра и солнца лицо потемнело, белыми оставались только некоторые старые шрамы. Один шрам шел наискосок от носа через высокую скулу к нижней челюсти. Вертикальный шрам поменьше шел по краю подбородка.

Когда она стала под одним из брусьев, Конан понял, как она высока. Он посмотрел вниз, чтобы убедиться, не обута ли она в сапоги на толстой подошве, и с удивлением заметил, что ниже обмоток из серого меха, покрывавших голень, ноги были босыми. Она была лишь на дюйм или на два ниже его. Когда она шла по залу, киммерийца охватил восторг. Такой царственной осанкой обладали даже не все правящие царицы.

— Индулио! — крикнула женщина, когда карлик положил антилопу на стойку.

— Одно мгновение, Акила! — сказал хозяин гостиницы, легко вскочив на ноги, несмотря на свой огромный вес. — Они сами добывают себе пищу, — объяснил он Конану, — а мои работники готовят ее для них. В качестве вознаграждения я оставляю себе шкуры и перья.

Выкрикивая работникам приказания, он отошел от стола.

Акила стянула ярко вышитые перчатки, и киммериец увидел большие ладони и пальцы с толстыми костяшками. Конан знал, что такие руки бывают у того, кто с детства много упражняется с мечом. С полки за стойкой Индулио взял отделанный серебром бычий рог и наполнил его элем. С большим почтением хозяин подал его Акиле. Она взяла, наполовину осушила и пошла к очагу, чтобы присоединиться к своим товарищам. Мужчины, сидевшие там, спешно освободили скамью, уступая место ей и ее свите. Сев на скамью, Акила в первый раз окинула взором зал. Взгляд ее лишь на мгновение задержался на Конане. Киммериец почувствовал, как во всем теле закипела кровь, и он захотел эту женщину так, как мало чего хотел за всю свою жизнь.

— Что вы за мужчины? — прокричал нетвердый голос.

Конан понял, что Арпад снова расхрабрился. Человек с клеймом стоял и издевался над высокой женщиной и ее товарищами.

— Какие мужчины уступают место бесстыдной девке, а? Вы думаете, что эта потаскуха на самом деле царица воительниц, за какую себя выдает? — Он пронзительно заржал. — Да это просто шлюха с севера, выдающая себя за некогда существовавшую разбойницу.

Конан видел, что Арпад напился так, что стал опасен. Киммериец с интересом наблюдал за реакцией женщины. Карлик и остальные спутники потянулись за своим оружием, но Акила остановила их жестом. Она допила рог и бросила его карлику, который ловко поймал его. Затем она выпрямилась во весь свой могучий рост.

— Что ты от меня хочешь? — спросила она.

Голос ее был низким, вибрирующим контральто. Конан даже это посчитал восхитительным.

— Что я хочу? — Арпад снова рассмеялся. — Я хочу того же, что и все мужчины здесь, девка! Попользоваться твоим огромным телом! Какова твоя цена? — Он порылся у себя в кошельке и вынул три медяка. Он бросил их к ногам женщины. — Ты, конечно, не можешь запросить больше!

Какое-то мгновение женщина глядела на монеты. Затем она посмотрела на Арпада.

— Наш хозяин не любит, когда в таверне проливают кровь. — Акила ударила кулаком в потолок над головой. — Потолок здесь все равно не позволяет размахнуться мечом. Выйди, чтобы умереть, на улицу.

С этими словами она пошла к двери, друзья ее тут же последовали за ней.

Зал моментально начал пустеть, так как посетители, желая стать свидетелями редкого зрелища, хлынули наружу. Друзья Арпада похлопывали его по плечу и подталкивали вперед. Арпад самодовольно вышагивал, надменно улыбаясь. Вздохнув, Конан встал, прихватив с соломы свой меч.

— Наверное, мне следует пойти вперед и убить этого придурка, — сказал он.

— Это все произошло из-за меня, а не из-за нее.

Индулио положил ему на плечо руку:

— Нет, друг. Она убьет тебя раньше, чем ты успеешь вселиться за нее. Пусть будет что будет.

Хозяин вместе с киммерийцем и гирканийцами вышел на улицу.

Во дворе перед «Красным орлом» зрители образовали из факелов круг для битвы. Из боковых улиц во двор спешили еще люди, по мере того как по небольшому городку с огромной скоростью распространялся слух о необычной драке. Конан протолкался к самому краю круга, откуда хорошо было видно все происходящее.

Арпад вступил в круг, ухмыляясь и изображая отвагу:

— Сейчас узнаешь, девка, кто твой хозяин.

Он нервно теребил пальцами рукоять меча, длинного, с прямым узким клинком.

Из-под накидки Акила достала меч в ножнах. Она вынула клинок, а ножны отдала карлику. Одна из женщин взяла ее накидку, и Акила вошла в круг. При виде царицы у Конана захватило дух. Он встречал женщин-воинов, и некоторые из них были искусными бойцами. Но никогда не встречал он такой женщины.

От могучей, подобной колонне шеи тяжелые мускулы шли к широким плечам с мощными дельтовидными мышцами, которые красиво переходили к толстым рукам. На предплечьях играли сухожилия, когда царица вертела, поигрывая, меч. Худые запястья были плотно перетянуты черными кожаными ремнями, и Конану показалось, что эти запястья были ее единственным слабым местом. Живот Акилы лучше всего было сравнить с мощенной булыжником улицей, и он явно был таким же твердым, как камень. Тяжелые мускулистые бедра переходили в изящные колени.

И все же, несмотря на ее невероятно развитую мускулатуру, на взгляд Конана, она ни в коей мере не была мужеподобной. На фоне квадратных грудных мышц ее груди были полными и женственными, такими же, как ее бедра и округлые ягодицы. На бедрах лежал пояс из клепаной кожи, и к нему была прикреплена спереди и сзади лисья шкура, пропущенная между ног. Эта шкура вместе с ремнями на запястьях и меховыми обмотками на ногах составляли все одеяние царицы. Хотя она явно принадлежала к светлокожей расе, все ее тело было таким же загорелым, как и лицо, отчего светлые глаза и золотые волосы еще более выделялись. Женщина, казалось, не замечала резкого ветра.

Сердце Конана заколотилось в груди. Акила была будто великолепная львица — могучая, гордая и грозная. Первым побуждением Конана было разрубить этого Арпада за то, что он посмел угрожать такой красотке, но он понимал, что если вмешается, то этим нанесет воительнице смертельную обиду. Конан сдержал себя и решил смотреть.

Самонадеянная ухмылка Арпада исчезла. Было ясно, что он не видел воительницу без накидки и слишком поздно сообразил, что она не жалкая самозванка, а хищница, готовая пролить его кровь. Это вовсе не то, что он ожидал, но отступать было поздно.

Конан оглядел обоих. Арпад был напряжен, взведен. Он протрезвел от потрясения. Стиснутые зубы и глаза навыкате говорили о том, что он готов сорваться. Сжимая рукоять меча так, что побелели костяшки пальцев, Арпад выставил острие клинка на уровне живота женщины, а свободную руку отвел назад для равновесия.

Акила, напротив, стояла почти расслабившись, перенеся вес на одну ногу так, что меч почти болтался внизу. Лишь ее голова, слегка склоненная, выдавала то, что кажущееся спокойствие было обманчиво, что это притворное безразличие замершей перед броском змеи.

Некоторое время противники разглядывали друг друга вне пределов досягаемости меча. Зрители затихли так, что слышался лишь звук ветра, задувающего пламя факелов. Напряжение для слабых нервов Арпада оказалось слишком большим. Он ринулся вперед, вкладывая все в единственный удар, и ткнул мечом, целясь в шею женщины, туда, где даже неглубокая рана вызовет мгновенную смерть.

Удар был быстрым и точным, но Акила подняла свой меч и отвела атаку. Она тут же сделала шаг вперед и нанесла широкий горизонтальный удар. Ее клинок, более широкий, чем у Арпада, был также на пядь короче. С возгласом удивления мужчина отскочил назад, и острое лезвие меча прошло на расстоянии толщины пальца от его живота. Арпад попытался ткнуть острием меча в глаза, но Акила отошла на шаг, мягко оттолкнувшись выставленной ногой и изящно перенеся вес на другую ногу, сохраняя равновесие во время всего движения.

Теперь оба ходили кругами, присев, не сводя друг с друга глаз, преисполненные лишь желанием сократить дистанцию, ударить и убить. Арпад держал свое оружие выставленным далеко вперед, прижав свободную руку к груди, пытаясь как можно лучше заслонить локтем живот и часть грудной клетки. Конан понял, что Арпад предпочитал пользоваться верхним, острым концом лезвия. Это быстрее и требует меньше усилий, чем рубящие удары. Поэтому его стойка больше напоминала положение дерущегося с кинжалом, чем с мечом.

Акила же держала свой меч справа, нацелив оружие для удара по широкой дуге. Левую руку она чуть отставила в сторону, разведя пальцы. Эту руку она намеревалась использовать и при нападении, а не только при защите. Присев так, расставив руки, она, казалось, будто преподносила в подарок свои пышные груди и крепкий живот, обнажая их перед острой сталью всего в нескольких дюймах от меча противника. Это очень рискованная тактика, поскольку, как Конан знал, даже самый крепкий мускул так же уязвим для острой стали, как и самая нежная плоть.

Не в характере Конана было нервничать, но он чувствовал, что женщина делает глупости. Такая тактика вполне может заманить осторожного фехтовальщика, но Арпад был человеком отчаянным и доказавшим уже, что может действовать быстро. Даже умелому фехтовальщику может быть трудно защититься от дурака. Если Арпад решится на бросок, он может пропороть Акилу насквозь, хотя она и снесет ему в это время голову. Хладнокровный боец считает смерть обоих противников приемлемым исходом поединка.

Арпад, казалось, уже был готов именно к такому действию, но здравый смысл в его затуманенных мозгах все-таки возобладал над безрассудством. Арпад принялся наносить клинком короткие удары то справа, то слева, быстро меняя направление, отыскивая слабые места в защите противницы. Сталь звенела о сталь, когда Акила отводила удары. Неожиданно она сделала выпад, описывая клинком двойную восьмерку, выполняя с удивительной скоростью серию из четырех ударов: справа-слева, справа-слева. Арпад спасся лишь благодаря своей скорости, как у ящерицы, вовремя подставляя свой клинок, но все же получил две легкие царапины на голове. После последнего блока противники оказались на опасном расстоянии друг от друга, и Арпад взмахнул мечом горизонтально изнутри наружу. Движение это оказалось слишком отчаянным, чтобы быть смертельным, но лезвие с громким шлепком, плашмя ударило воительницу по челюсти.

Противники отскочили друг от друга и снова начали ходить кругами. Оба обливались потом и тяжело дышали. Они дрались совсем недолго, но напряжение изматывало. Зрители вокруг перешептывались, с нетерпением ожидая развязки.

Акила снова встала в открытую стойку. На этот раз Арпад был готов воспользоваться ее положением. Силы его быстро истощались от нервного перенапряжения. Если не будет сил, он лишится и скорости, и тогда — смерть. Он выбросил руку вперед, нанося прямой удар клинком и одновременно делая выпад.

На этот раз закричала Акила — яростный боевой клич, — совершая мечом горизонтальный взмах справа налево, стремясь рассечь пополам нападающего и одновременно уклоняясь в левую сторону, чтобы избежать клинка противника.

Но у Арпада осталась еще одна уловка. Он резко поставил правую ногу на землю, не закончив выпада, задержав на мгновение свое движение вперед и пропустив мимо меч Акилы, и затем сделал еще один короткий выпад, направляя конец своего оружия к незащищенной шее женщины.

Когда клинок Арпада пронесся мимо шеи, Акила подняла левую руку и схватила врага за запястье, остановив смертоносную сталь на расстоянии трех пальцев от пульсирующей вены за левым ухом. Противники прижались друг к другу, и каждый изо всех сил пытался высвободить свое оружие. Арпад теперь держал левой рукой правое предплечье Акилы повыше запястья.

В совершенной тишине они стонали и тужились, рука Арпада дрожала, когда он пытался дотянуться своим оружием до шеи женщины, мускулы на плечах и на спине Акилы вздыбились от попыток освободить меч.

Очень медленно правая рука Акилы начала подниматься. Вначале между двух тел появилась рукоять ее меча, затем показался клинок. Казалось, будто она мучительно медленно вынимает меч из ножен. Только клинок был темным от крови. Глаза Арпада выкатились, и он задышал со свистом. Изо рта хлынула кровь, и он выронил свой меч. Акила отпустила противника, и он отшатнулся от нее. Теперь зрители видели огромную рану, идущую наискосок от правого бедра по животу к грудной кости. Из отвратительного разреза вывалились серые внутренности. Истекая кровью, Арпад повалился.

— Сука!

Конан не видел, кто из двоих товарищей Арпада прокричал это слово, но оба они ринулись на Акилу, выхватив короткие мечи. С быстротой, которая удивила бы любого, кто смотрел в его сторону, Конан выхватил свой меч и ударил по шее одному из друзей Арпада. Одна из спутниц царицы взмахнула рукой, и короткий топор пролетел через круг и рассек пополам лицо другого нападавшего. Ни один из них не сделал и двух шагов за линию факелов.

Несколько секунд стояла тишина. Затем заговорил Индулио.

— Все закончено. Заходите назад и промочите пересохшее горло!

Толпа распалась, все возбужденно обсуждали превосходный поединок с неожиданной развязкой. Многие выкрикивали похвалы Акиле, но она, казалось, их не замечала.

Конан стоял и смотрел, как за победительницей ухаживают ее женщины. Весь живот был в крови, и одна из женщин быстро удаляла кровь влажной тряпкой. Другая стирала пот с широкой груди, которая вздымалась, будто кузнечные меха. Когда кровь стерли, Конан заметил тонкую красную линию, идущую от левого бедра вверх по животу, как отражение разреза, убившего Арпада. Царица плотно прижала клинок к противнику, но не смогла избежать раны от другой стороны клинка. Конан одобрительно кивнул. Это было храброе и искусное действие. Большинство бойцов попытались бы расцепиться и продолжить бой, даже рискуя получить серьезное ранение.

Подруги осторожно стерли с Акилы кровь и пот и набросили ей на плечи накидку, похлопывая царицу и шепча на ухо ласковые слова. Карлик стоял рядом, опираясь на узловатую дубинку, и лукаво улыбался. Более или менее приведя себя в порядок, Акила направилась к Конану. Зоркий глаз киммерийца отметил признаки усталости в ее царственной походке.

— Похоже, я должна тебя поблагодарить, незнакомец, — сказала она.

— Во имя Крома! Не буду же я стоять и смотреть, как прекрасного бойца убивают трусы!

— Кром? — произнесла она. — Я слышала, это имя произносят жители Эсира, только они поносят его, а не клянутся им. Ты киммериец?

— Да. Меня зовут Конан.

В светло-серых глазах сверкнула искорка любопытства.

— Конан из Киммерии? Кажется, я слышала это имя. Ты, по-моему, наемник и искатель приключений?

Он кивнул:

— Да, и имя Акила также не безызвестно мне, хотя всего несколько минут назад я думал, что ты легенда.

— В таком случае приятно познакомиться, воин. Это Паина, Ломби и Экун. — Три дикие женщины злобно посмотрели на Конана и ничем другим не выказали своего почтения. — А это Джеба. — Карлик улыбнулся и небрежно отдал честь. Акила вновь посмотрела на Конана. — Когда-то я была царицей. Теперь они мое царство и моя армия.

— У тебя дела идут лучше, чем у меня, — ответил Конан. — У меня нет ни одного последователя, и кошелек мой пуст.

Она впервые улыбнулась, не широко, но вполне заметно.

— Садись к нам, киммериец. Мне по крайней мере следует заставить Индулио дать тебе своего лучшего эля.

Изящным жестом, которому он научился в Немедии, Конан дал понять, что она должна идти первой. Рассмеявшись, она вошла внутрь, и следом за ней вошел Конан. За их спинами женщина по имени Экун встала ногой на лицо убитого ею человека и выдернула свой топор. Карлик Джеба принялся умело шарить по одежде и рыться в кошельках троих мертвых.

Войдя внутрь, Акила снова села на свое прежнее место, а Конан нашел табурет и сел напротив нее, так, что лица их были на одном уровне. Пока одна из женщин пошла распорядиться, чтобы снова наполнили рог, Акила вытянула ноги, чтобы погреть их у огня. Ступни ее, как Конан заметил, были маленькими, с крутым подъемом и красивой формы.

Женщина по имени Ломби вернулась с полным рогом, и Акила жадно прильнула к нему. Затем церемониальным жестом она передала рог Конану. Он взял его обеими руками, слегка склонился над ним и только теперь понял, что этот сосуд очень древний и что на серебре выполнены странные узоры. Старинное наследство, догадался киммериец, все, что осталось ей после потери родины и трона. Либо она его украла. Он запрокинул рог и выпил содержимое. Этот эль был лучше, и серебряный обод еще сохранял тепло губ царицы.

Работницы установили между Конаном и Акилой стол и завалили его едой. Когда Акила начала есть, вернулся карлик и высыпал на стол небольшую кучку монет, колец и других украшений. Широкой ладонью Акила отделила примерно треть и подвинула ее Конану.

— Твоя доля, — произнесла она с набитым хлебом ртом. — Ты убил одного из них.

Он оттолкнул от себя деньги и украшения:

— Это должна была быть моя драка, а не твоя. Арпад пытался разозлить меня, и я унизил его перед товарищами. Честь его была задета, и он искал способ восстановить ее. Он решил, что с тобой будет проще расправиться.

— Я дерусь только в своих драках, и он оскорбил меня. — Она снова пододвинула деньги и украшения к киммерийцу. — Бери — или обидишь меня.

На этот раз Конан сгреб кучу металла и ссыпал ее в кошелек у пояса. Начали подавать жареные блюда.

— Раздели с нами обед, — сказала Акила, и это прозвучало как приказ.

Конан плотно поел не далее как час назад, но человек всегда может найти место еще для нескольких кусочков, а искателю приключений никогда не известно, доведется ли ему поесть в следующий раз. Следовательно, не стоит упускать возможности пообедать.

Во время еды говорили мало. Царица воительниц и ее небольшая свита ели жадно, поскольку во время охоты им много пришлось пройти пешком по неровной местности. Кости они кидали собакам, которые ходили по таверне, ожидая подачки.Когда блюда были пусты, они сели прямо,, чтобы пить эль и говорить. После того как все по очереди выпили из рога, Акила крикнула, чтобы подали кружку Конану. В ней тоже оказался превосходный эль.

— Ты, кажется, в затруднительном положении, киммериец, — сказала Акила. — С тобой произошло то же самое, что и со всеми остальными здесь?

— Да. Мало работы для наемника, и нет ничего, кроме петли и плахи для разбойника. Перспективы мрачные, и в противоположность остальным я не считаю, что это место может быть надежным убежищем надолго.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, шевеля отогревшимися у огня пальцами ног. — Лонх мне кажется надежным местом, в котором можно отдохнуть и переждать плохие времена.

— Да, отдохнуть несколько дней, может быть даже месяц. Но до конца зимы здесь все изменится к худшему. Я уже видел это в других подобных местах: постепенно собираются подонки, и вскоре весь город полон людей, которые умеют только убивать и красть. Закон здесь беспокоить их не будет, но цены высоки, и почти все они скоро промотаются. Тогда эти люди начнут резать друг друга, и каждый обратится против каждого. Наиболее отчаянные начнут грабить местных крестьян, которые исчезнут, и мы будем голодать, а идти по-прежнему будет некуда.

Она мрачно кивнула.

— А может случиться и еще хуже, — продолжал Конан. — Когда город будет набит полностью, кому-нибудь из соседних царей придет в голову осадить и захватить его. А если цари возьмутся за это вместе, то они смогут избавиться от разбоя на многие годы. Этот город не выдержит осады регулярной армии. Стены низкие и разрушенные, мало у кого из подонков хватит храбрости для настоящего боя, и запасов продовольствия нет.

Конан сделал большой глоток и грустно уставился на огонь.

— Нет, не буду этого дожидаться. Останусь здесь на несколько дней, но не больше чем на месяц. Если ничего хорошего до этого времени не подвернется, отправлюсь в более обещающее место, даже если мне придется долго идти по враждебной территории.

— Мне всегда говорили, что вы, киммерийцы, пессимисты, и, кажется, это правда. Однако я чувствую, что ты прав. Это не то место, где можно оставаться долго. Ладно, может быть, что-нибудь вскоре подвернется. А пока отдохнем.

Конан кивнул, но мысли свои оставил при себе: он не покинет Лонха без этой женщины.

Глава 2

На следующий день Конан сопровождал Акилу и ее спутников на охоте. Он взял у гирканийцев на время лук, пообещав поделиться добычей, если что-нибудь подстрелит. Сделав несколько пробных выстрелов по соломенной мишени, он решил, что вполне чувствует это оружие, и присоединился к группе Акилы у конюшни, где женщины и карлик занимались своими лошадьми.

— Что же, теперь посмотрим, стреляешь ли ты так же хорошо, как обращаешься с мечом, киммериец, — сказала Акила, нежно поглаживая лоснящийся бок гнедого мерина.

— Я умею обращаться со всеми видами оружия, — заявил Конан, ухмыльнувшись.

— Чему ты улыбаешься, бандит? — спросила она.

— Арпад оставил на тебе метки, — сказал он, касаясь ее щеки.

Огромный синяк расползся от нижней челюсти почти до правой скулы, там, куда плашмя ударил клинок Арпада. Дикие женщины вспыхнули от фамильярности киммерийца, но их царица лишь скорбно улыбнулась:

— Я получала и более тяжелые раны, и я бы не поменяла синяк на ту рану, что нанесла ему. Пойдем охотиться.

На равнине они охотились бы верхом, но на сильно пересеченной местности среди холмов это было невозможным. Для киммерийца идти по крутым каменистым склонам было привычно, поскольку всю свою юность он провел среди подобных холмов у себя на родине. Он с удивлением заметил, что Акила и ее женщины чувствуют себя в такой местности почти так же уверенно, как и он сам. Паина, Ломби и Экун бежали по склонам, перепрыгивая с одного обломка камня на другой так ловко и так беззвучно, будто олени, чуть пригнувшись для скорости, подняв головы и зорко следя за любыми приметами появления добычи или врага.

Царица их была такой же быстрой и неутомимой, явно наслаждаясь ролью хищницы. Она, не морщась, босиком пробегала по самым неровным каменистым местам. Карлику Джебе приходилось трудиться, усердно работая короткими конечностями, чтобы поспевать за своими длинноногими подругами, но он, казалось, был сделан из железа и не отставал и не жаловался.

Все утро они выслеживали зверя и видели много примет добычи, но животные были осторожны. Около полудня охотники остановились передохнуть у ледяного ручья. Три женщины и карлик опустились на четвереньки и стали лакать, как звери, в то время как Акила пила спокойно из серебряной чаши. Конан, сев напротив, наблюдал за ней с откровенным восхищением.

— Ты удивляешь меня, — признался он. — Я все время слышал, что твой народ — народ наездников, как гирканийцы, чей дом — седло. Каждый такой кочевник с ужасом смотрит на пешие прогулки. Однако ты и твои женщины передвигаетесь здесь так, будто у вас раздвоенные копыта, как у горных коз. Как это вам удается?

— Гирканийцы! — Акила фыркнула. — Они изнеженные люди, совершенно беспомощные без своих лошадей.

Конан слышал разные отзывы о гирканийцах, но никто еще не называл их изнеженными.

— Мой народ не такой, как гирканийцы, — продолжала она. — Мы не держим стада коров и овец, чтобы питаться их мясом и молоком. Мы добываем пищу охотой, и в наших землях много зверей, которых невозможно добыть верхом. Мы любим наших лошадей, но если лошадь погибнет, мы не окажемся беспомощными.

Взгляд ее был сосредоточен на горизонте в северо-восточной стороне, будто бы она глядела через огромное пространство и годы.

— Ежегодно всех девочек, которым пошел пятнадцатый год, отправляют в северные холмы. Это огромное необитаемое пространство, поросшее вереском, с множеством скал, где много густых зарослей кустарника. Там много дичи, но там много и хищников. Девочек оставляют одних. У каждой праща и нож. На следующий год оставшихся в живых забирают и оставляют новую партию. Нет, нам не нужны лошади, чтобы выжить.

— И сколько остается в живых? — спросил Конан.

— Обычно около половины. Иногда меньше. — Если судить по ее тону, то она вполне могла говорить о погоде.

— Вы суровый народ, — заметил киммериец.

— Все остальные народы — естественная добыча, — сказала Акила.

Киммериец не думал раньше, что в мире существует такой же яростный и выносливый народ, как его собственный, но это племя женщин, вероятно, очень близко к тому, чтобы быть таким народом.

— А ты? — спросил он у Джебы, который теперь сидел у ручья на корточках и вытирал рукой рот. Карлик улыбнулся:

— Я из Пограничного королевства. Ребенком я угодил в рабы к гипербореям и вкалывал в каменоломнях кайлом и кувалдой. Работа была не из приятных, но она сделала меня сильным. — Он сжал кулак, и на короткой руке выступили мощные мускулы. — Однажды я ударил надсмотрщика кувалдой по голове, и сотня нас бежала. Три года мы жили разбоем, совершая набеги на поместья гиперборейских землевладельцев, и с каждым годом нас становилось все меньше.

Он вздохнул и улыбнулся своим воспоминаниям.

— Жизнь была хорошая, но ей настал конец такой, какой и должен был настать. Меня схватили с оставшимися друзьями и отвели в ближайший город, чтобы казнить. Нас вывели на городскую площадь, заполненную радостной толпой. По одному из моих товарищей выводили на середину площади и привязывали за щиколотки и запястья к четырем волам. Затем животных хлестали, они шли в четыре стороны, и люди разрывались. Толпа ликовала от такого зрелища. Затем настала моя очередь. Они положили меня на спину среди крови моих друзей и привязали по волу к каждому запястью и к каждой щиколотке. Но как бы сильно они ни били животных, я не разрывался. Я даже ничуть не вырос. Тогда они привязали по два кола к каждой конечности и уже приготовились испытать это. Но в этот момент моя царица и ее последовательницы напали на город. Горожане в ужасе бежали, и я остался с восемью волами и разорванными останками моих товарищей.

— Мы зарезали быков и съели, — объясняла Акила. Она улыбнулась и ласково провела рукой по густым волосам карлика. — Мои женщины уже были готовы зарезать и его, но я их остановила. Я подумала, что человек, выдержавший тягу четырех волов, может стать забавным товарищем.

— Милосердие всегда было твоей слабостью, моя царица, — сказала Паина.

Впервые Конан слышал, чтобы одна из женщин произнесла целую фразу.

— Хватит! — оборвала ее Акила.

— Прости меня, моя царица! — Женщина бросилась на землю перед Акилой и прижала лицо к ее босым ногам.

— Ладно, встань, — сказала Акила, погладив женщину по голове и спине, будто это была домашняя кошка. — Ты права, что ругаешь меня время от времени, но я лишь дважды сохранила жизнь людям мужского пола. Ты не должна упрекать меня из-за этого в мягкости.

— Ваш народ действительно убивает всех мужчин, которые к вам попадают? — спросил Конан.

— Да, убивает, — сказала она сурово, — и кстати, — она указала на склон за ручьем, где росли кусты, — кажется, я вижу кончики рогов оленя. Идем туда.

Весь остаток дня они крались за оленем, который был очень осторожен и держался от них вдали. Когда солнце зашло, олень встал на вершине холма в двухстах шагах от них, будто издеваясь над охотниками.

— Слишком далеко, — сказала Акила, — и скоро стемнеет. Надо возвращаться в Лонх. Ляжем спать на голодный желудок, а завтра утром вернемся сюда. За ночь он никуда не денется.

— Ты слишком быстро сдаешься, — проговорил Конан, накладывая стрелу.

— Никто еще не обвинял меня в этом, — сказала она весело. — Посмотрим, на что ты способен.

Киммериец поднял левую руку, держащую лук так, что конец стрелы был направлен высоко вверх. Он натянул тетиву к уху. Затем отпустил ее. Тетива щелкнула, и послышался постепенно затихающий свист стрелы. На расстоянии ста шагов она шла вверх, все более уменьшаясь, затем начала снижаться и наконец совсем исчезла из виду. Несколько секунд спустя олень высоко подскочил, сделал три прыжка и упал.

— Ты не солгал, — сказала Акила. — Ты умеешь стрелять.

Умело действуя, свита Акилы выпустила кровь из оленя, выпотрошила и вычистила тушу. Три женщины и карлик принялись есть сырую печень оленя, запивая ее свежей кровью. Даже выпотрошенный, олень был тяжелой ношей, так что Конан и карлик по очереди несли его на плечах по дороге в Лонх.

Карлик понес оленя в «Красный орел», а царица и ее подруги отправились в конюшню к лошадям. Конан пошел с женщинами. Ему хотелось есть и пить, но он не желал расставаться с Акилой.

— Новые постояльцы, — сказала она, указывая на необычных животных в стойле. — Интересно, кто приехал верхом на таких чудищах.

Животные, о которых она говорила, были парой необычно высоких верблюдов бледно-кремового цвета. Они принадлежали косматой двугорбой породе и совсем не походили на короткошерстных одногорбых верблюдов южных земель.

— Это прекрасные животные, — сказал Конан, смывая с себя кровь оленя. — Если ты, конечно, вообще любишь верблюдов.

— Не люблю, — ответила она. — Но допускаю, что они полезны. А также достаточно вкусны.

Войдя в таверну, они пошли к стойке, чтобы взять свой эль. Индулио похвалил их за хорошего оленя, затем наполнил рог Акилы и кружку Конана.

Киммериец сдул пену и стал пить.

— Кто приехал на светлых верблюдах? — спросил он, ставя кружку на стойку.

— Те двое, — ответил Индулио, кивнув в сторону очага, где сидели и грелись две закутанные фигуры, чьи лица скрывали капюшоны. Перед ними стоял карлик, размахивая руками и споря.

— Джеба рассержен на них за то, что они заняли наше место, — сказала Акила. Она направилась к очагу, и Конан пошел следом.

— Успокойся, Джеба. Я не могу отказать усталым путникам в такую холодную ночь в месте у огня. Мир вам, путники. Откуда вы прибыли?

Конану было смешно смотреть, как царица разбойников изображает из себя милостивую госпожу. Он решил, что это из-за того, что одежда этих двоих была столь же превосходна, как и их верблюды. Киммериец заметил, что их длинные одеяния сотканы из шерсти той же породы верблюдов, что стояли в конюшне. Ткань была очень теплая, легкая, как туман, и крайне дорогая. Путники подняли руки, чтобы скинуть капюшоны.

— Мы благодарим тебя, госпожа, — сказал тот, у которого была борода. — Твой шут очень злился на нас, но мы думали, что он преувеличивает твои достоинства и титул. Теперь мы видим, что он говорил правду. Просим прощения за то, что заняли твое место.

Путники хотели встать, но Акила жестом остановила их:

— Оставайтесь здесь и грейтесь. — Она скрестила ступни и села на камень у очага, сделав даже это с царским достоинством. — Но Джеба не шут. Его дубина не украшение.

Конан с огромным удивлением оглядывал новых гостей. Они были так похожи: гладкие темные волосы, тонкие черты лица, бледная кожа, черные глаза — близкие родственники, скорее всего, близнецы. Но один — мужчина, а другая — женщина. Остальная одежда, насколько Конан видел, была такой же хорошей, как и верхняя, а кольца, браслеты и ожерелья были очень дорогими. Киммерийца заинтересовало то, как им удалось остаться чистыми, проделав путь по холмам. Вероятно, они прибыли в первой половине дня, где-то нашли баню и переоделись.

— Как вы оказались в Лонхе? — спросил Конан эту аристократическую пару. — Здесь собираются одни лишь отпетые злодеи. Я бы решил, что вы будете искать более достойное жилище, хотя вряд ли в этом городе имеется широкий выбор приличных домов.

— Простите Конана за дерзкие речи, — сказала Акила. — Киммерийцы очень грубый народ.

Конан был удивлен тем, как легко она присваивала право вести беседу, но решил с этим смириться.

— Киммериец?! — произнесла черноглазая женщина. Голос ее был приятным и чистым. — Вначале изгнанная царица амазонок, теперь киммерийский воин. Похоже, в этом караван-сарае собираются все легендарные личности.

Акила недоуменно посмотрела на них:

— Что значит это слово, «амазонки»?

— Так у нас называют ваш народ, — сказал бородатый мужчина. — Хотя до этого момента я считал, что амазонки — это миф.

— А если говорить о том, почему мы здесь, — продолжила женщина, — то, прибыв в Лонх, мы спросили, где можно найти самых крепких людей. Мы не ожидали, что самым крепким человеком окажется женщина.

— Если вы искали воровской притон, то вы нашли его, — сказал Конан. — Я могу только удивляться тому, что вы еще живы и не распрощались со своими вещами. Нашему хозяину удается сохранить мир в гостинице, но вы станете верной добычей, когда выйдете на улицу.

— Уверяю тебя, что мы не так уж беспомощны, — ответил мужчина.

Конан не видел у них оружия, кроме двух одинаковых, украшенных драгоценностями кинжалов, заткнутых за пояс.

— Для чего вы ищете крепких людей? — спросила Акила.

Женщина по имени Ломби начала массировать плечи царицы, глядя с явным презрением на новых гостей. Акила покрутила головой, разминая шею.

— Позвольте нам представиться, — сказала женщина. — Мы Монанд и Йоланта, — она показала рукой, дав понять, что первое имя относится к мужчине, второе — к ней, — из Икарии, что в Рабирийских горах.

— Вы забрели далеко от дома, — заметил Конан. Эти двое не походили на зингарцев ни лицом, ни одеждой, но это мало что значило. Часто встречались изолированные сообщества, которые резко отличались по внешнему виду от соседей, живущих всего в нескольких милях от них, да и путешественники часто одевались в то, что приобретали себе по пути.

— Мы далеко от Зингары, если это то, что ты имеешь в виду, — сказал Монанд. — Но это лишь небольшая часть проделанного нами пути.

— Те верблюды, — произнес киммериец, — они не местной породы. Судя по виду, они с востока.

— Так и есть, — ответила Йоланта. — Мы жили некоторое время в Самарре и Туране. До этого же мы провели некоторое время в Вендии.

— Вы такие молодые и уже так много путешествовали, — заметила Акила.

Каждому из вновь прибывших на вид было не больше двадцати лет.

— Мы непоседы, — сказал Монанд. — Мы все время хотим видеть новые предметы, новые народы, новые места. Мы не остаемся надолго в одном месте.

— Все это ради удовольствия? — спросила Акила. — Или вы что-то ищете?

Вновь прибывшие одновременно улыбнулись.

— И то и другое, — сказала Йоланта.

— А сейчас, — продоложил Монанд, — мы должны пойти к себе и отдохнуть. — Они встали и поклонились. — Большой честью для нас было познакомиться с тобой, госпожа. — Они повернулись и поклонились Конану, но не так низко. — Воин, доброй ночи. Возможно, завтра мы поговорим еще, если тебе будет это угодно.

— С нетерпением буду ждать, — сказал Конан.

Двое гостей повернулись и зашагали прочь. Когда они проходили мимо, люди за столами замолкали и не поднимали глаз от кружек или игральных гостей. Теперь Конан понимал, как этим двоим удалось остаться невредимыми. Что-то в них заставляло даже этих людей чувствовать себя неуютно. Хотя они были одеты богато, никто не решался напасть на них. Это странно, поскольку вид у этих двух путешественников был совсем не грозным. Но Конан хорошо знал, что опасность бывает различной, и понял, что Монанд не солгал, заявив, что они не так уж беспомощны.

— Что ты думаешь о них? — спросил Конан, когда путешественники ушли и шум в таверне возобновился.

— Они действительно странные, — ответила Акила. — Так похожи, что, должно быть, они близнецы. И то, как они говорят: вначале один, потом другой, будто разговариваешь с одним человеком с двумя голосами.

— Мне они не нравятся, — сказал Конан. — Что-то в них не так.

— Что именно? — спросила царица. — Я тоже это почувствовала, но я хочу удостовериться, заметил ли ты то же самое, что и я.

— Они проделали долгий путь по пустынным местам, однако вид у них такой чистый и свежий, будто они не покидали дома. Столь длинное путешествие оставило бы след даже на таких молодых людях, однако я не вижу, чтобы на них подействовали жара и ветер, труд и лишения. Внешность у них, как у детей аристократа или богатого горожанина, которые никогда не знали трудностей в жизни и за которыми всегда ходили слуги.

Акила кивнула:

— То же самое заметила и я. Лица их молодые, руки гладкие и без морщин. Но у них глаза взрослых людей с большим опытом. Не знаю, как тебе это описать, поскольку глаза их такие же ясные, как и у молодых, и вокруг нет морщин, но они мне кажутся очень старыми.

Конан кивнул:

— Да, понимаю, что ты имеешь в виду. И они так до сих пор и не сказали, для чего ищут самых крепких людей.

— Я чувствую, — сказала она, — что мы это очень скоро узнаем. Могу поспорить с тобой, что скоро они нам что-то предложат.

— Не буду вступать в такой безнадежный спор, — ответил Конан. — Всем ясно, что близнецы заинтересовались нами. Они ни с кем не говорили, если только это не произошло до нашего возвращения. — Он помахал Индулио, и хозяин подошел к ним. — Те два странных путешественника… говорили ли они с кем-нибудь до нашего возвращения?

Индулио помотал головой:

— Нет, они прибыли примерно за час до вас. Они распорядились, чтобы позаботились об их животных, и пошли к огню, и люди, сидевшие там, без слов уступили им место. Очень вежливая и воспитанная пара, не из тех, что обычно останавливаются у меня, но в них что-то есть такое, что заставляет людей уступать им дорогу.

— Не упоминали ли они, что ищут кого-то? — спросила Акила.

— Ничего конкретно, — ответил Индулио. — Один из них, не помню кто, спросил: «Это здесь можно найти самых крепких людей?» — я сказал, что самые буйные люди из соседних пяти стран собираются у меня. Они, казалось, были удовлетворены ответом. Затем взяли по кружке вина и пошли к очагу. О чем они говорили с вами?

Глаза его блестели от любопытства.

— Они большей частью рассказывали о путешествии, — сказал Конан. — О том, что недавно были в Туране, а до этого в Вендии, но нам трудно поверить, что такие молодые люди так далеко бывали.

— Не думаю, что они солгали, — сказал Индулио. Он засунул руку в свой кошелек и вынул небольшую квадратную золотую монету, на которой было отчеканено красивое золотое изображение слона. — Этим близнецы заплатили за пищу, проживание и уход за верблюдами. Эта монета из Вендии. В наших краях такие встречаются редко, так что я не стал опускать ее в ларец с остальными.

— Странная пара, — проговорил Конан. — Они мне не дают покоя.

— Деньги настоящие, — сказал Индулио. — На остальное мне плевать.

Глава 3

На следующий день они не пошли на охоту. В олене было много мяса, даже после того, как отдали долю гирканийцам, а за его прекрасную шкуру и рога они получили дополнительную порцию эля от Индулио. Акила и ее свита дрессировали своих лошадей, а Конан сидел во дворе конюшни и занимался своим снаряжением. Окружающие стены защищали от холодного ветра, и солнце пригревало.

Вначале киммериец осмотрел свой меч. Ножны были из тонкого дерева, обложенного изнутри коротко стриженной овечьей шкурой и обтянутого сверху промасленной кожей. Клинок был прямым и обоюдоострым, с глубокой канавкой для стока крови посередине. Короткая гарда и треугольное навершие рукояти сделаны из простой бронзы без каких-либо украшений. Рукоять вырезана из дерева, обмотанного бронзовой проволокой. Это оружие воина, предназначенное для тяжелой службы, и ни для чего больше. Конан осмотрел каждый дюйм своего оружия, проверив заточку, посмотрев, нет ли на блестящей поверхности следов ржавчины, ощупав сильными руками гарду и навершие на прочность.

Довольный тем, что его меч в превосходном состоянии, киммериец вынул кинжал. Его широкое лезвие имело тринадцать дюймов в длину, острое по одной кромке. Другая кромка была толстой, достаточно прочной для того, чтобы кинжал не сломался даже под очень сильным ударом. Острие было крепким, таким, что им можно запросто проткнуть кольчугу. Рукоять сделана из оленьего рога, навершие представляло собой простое бронзовое утолщение. Конан каждый день пользовался кинжалом, так что он подправил лезвие бруском.

Вложив оружие в ножны, он сел и принялся наблюдать, как Акила и ее женщины скачут на лошадях: они были такими умелыми наездницами, что казались слитыми с лошадьми в одно целое. Вместо седел амазонки пользовались лишь легкими подушками, закрепленными широкой плетеной подпругой. Управляли животными они при помощи веревочной узды, не применяя железные удила. Женщины не использовали стремян, а просто сжимали бока лошади своими сильными ногами.

Лонх киммерийцу уже надоел. Мысль о том, что здесь придется провести зиму, была невыносима. Если бы ему заплатили после удачной военной операции, он бы мог играть и пить в холодные месяцы, но его положение было совершенно иным. Если все занятия сведутся к тому, чтобы охотиться и есть, то он предпочитает жить в пещере. Лишь одно удерживало его здесь. Когда Акила соскочила с коня, он подошел к ней.

— Я передумал оставаться в этом городе, — сказал Конан. — Хочу отправиться туда, где есть что-нибудь еще, кроме подонков, весь день кидающих игральные кости.

Она улыбнулась, отчего шрам на щеке сделался глубже.

— Человек дела, да? Ладно, я понимаю, как ты себя чувствуешь. Я бы тоже ушла отсюда. Вопрос только — куда?

Киммериец вытянул руку, указывая на юг:

— Туда. В теплые земли. И лучше уходить поскорее, пока снег не закрыл перевалы.

— Как много ты пройдешь? — спросила она. — В той стороне лежат Замора и Коринфия. Патрули стоят на каждом приграничном перекрестке. А между перекрестками разъезжают конные патрули. Сколько ты сможешь пройти?

— Я не буду никого грабить, — возразил киммериец.

Акила расхохоталась:

— Это ничего не значит. — Она оглядела его так же откровенно, как он до этого оглядывал ее. — Каждый дюйм в тебе выдает злодея, а дюймов в тебе много. Тебя запрут в подземелье за один только внешний вид. Никто не примет тебя за путешествующего торговца или святого пилигрима. В неспокойные времена искатели приключений бродят, как им вздумается. В дни мира любой, у кого нет хозяина или начальника, подозрителен.

— Ты права, — признался киммериец. — Но я не высижу целую зиму среди этой груды камней.

— Потерпи, — посоветовала Акила. — У меня есть предчувствие, что скоро нам что-нибудь подвернется.

В этот вечер, когда они сидели напротив очага и макали куски грубого хлеба в густой бульон, снова появились таинственные близнецы. Весь день их никто не видел, и они вошли в общий зал точно в таком же виде, как и прошлым днем.

— Разделите с нами обед, — пригласила их Акила, указывая рукой на стол перед собой.

Они поклонились.

— Благодарим тебя, но мы уже подкрепились в наших комнатах, — сказала Йоланта. — Однако мы с вашего позволения с удовольствием сядем к вам.

Они сели на скамью, и Индулио подал им чаши с подогретым вином. Они взяли металлические чаши и стали греть о них руки.

Конан присел на камень у очага.

— Прошлым вечером, — сказал он, отставляя пустую плошку, — вы говорили о том, что ищете людей, обладающих изрядными физическими способностями. Для чего вам нужны такие люди?

— Я и моя сестра, — Монанд в первый раз упомянул о том, кем они являются друг другу, — всю жизнь искали одно место, не зная, где оно. Теперь нам это известно, но путь туда долог и труден и, кроме того, сопряжен с опасностями.

— Если вы уже столько путешествовали, — сказал Конан, — вас не должны пугать опасности.

— Действительно, — ответила Йоланта, и во взгляде ее сквозила насмешка, — но у нас есть средства избегать насилия. Однако в этом случае все иначе. Если мы хотим добраться до того места, которое мы ищем, нам не избежать на пути битвы. Мы не можем взять с собой много людей, поэтому те, что пойдут с нами, должны превосходить остальных в доблести.

Минуту все молчали. Затем заговорила Акила:

— Мне ясно, вы хотите нам что-то предложить. Мы готовы слушать.

— Слышали ли вы когда-нибудь о затерянном Джанагаре, городе Опаловых ворот? — спросил Монанд.

— Название ничего мне не говорит, — сказала Акила.

— Никогда не слышал о нем, — ответил Конан.

— В течение многих лет, — продолжала Йоланта, — город существовал для нас лишь как имя в некоторых очень древних текстах. Говорят, что Джанагар стоял еще до того, как океан поглотил Атлантиду, и что он был заселен в течение пяти тысяч лет и с каждым столетием становился все более великолепным.

— Но вдруг, — сказал Монанд, подхватив нить повествования, — на вершине славы прекрасный Джанагар был оставлен жителями. В одну странную ночь все жители ушли из города, и никто из них не вернулся. Рассказы, которые они распространили, заставили других избегать весь тот район; и земля, когда-то дававшая богатые урожаи, превратилась в пустыню. Со временем люди позабыли даже место, где раньше был город.

— Я слышал много подобных рассказов, — сказал Конан. — Во время своих путешествий я часто встречал развалины великих когда-то городов. И что вас привлекает именно в этом городе?

— Джанагар был невообразимо богат, — сказала Йоланта, и глаза ее заблестели.

— Руины, о которых я говорил, — возразил Конан, — тоже когда-то были полны богатств. Но теперь они лишь груда камней, не богаче захудалой деревушки, и живут там лишь лисы и совы.

— Большинство городов приходит в упадок в течение долгого времени, — заметил Монанд. — Обычно они ослабевают, их берет штурмом и грабит враг. Когда люди уходят добровольно, они все ценное забирают с собой. Но все рассказы о Джанагаре сходятся в одном: когда люди бежали, они почти ничего не взяли с собой. После того как город был оставлен, никто туда больше не ходил, и город был потерян для мира людей на многие века.

— И вы считаете, что богатства Джанагара не тронуты? — спросила Акила. Она сделала большой глоток из рога.

— Считаем, — ответила Йоланта. — И теперь мы знаем, где этот город. Что вы знаете о землях южнее Хаурана?

— Я никогда не бывала южнее центральной Заморы, — призналась Акила.

— Я бывал и дальше на юге, — сказал Конан. — Какую область вы имеете в виду?

Заговорил Монанд:

— Что вы знаете о местности между Хорайей и городами Замбула и Кутхемес, севернее реки Стикс?

Конан нахмурился:

— Пустыня, самая дикая и безводная, какую я только видел. По ее краям рыскают хищные племена, но в глубь пустыни отправляются лишь караваны, берущие с собой достаточно пищи для людей и корма для верблюдов.

— И там лежит затерянный город Джанагар, — сказала Йоланта. — Туда мы и направляемся. Поедете с нами?

— Далеко и до самого Хаурана, — проговорил Конан. — Это там начинаются по-настоящему дикие места. Почему бы вам не подождать, пока не доберетесь до Хаурана и там не подыщете себе телохранителей, если вы привыкли путешествовать одни?

— Изучая тексты, содержащие указания на местоположение города, — сказал им Монанд, — мы узнали, что туда стремятся и другие. Они, возможно, знают о нас, как и мы о них. Соперники могут напасть на нас в любой части пути. Нам необходимо иметь защиту уже сейчас.

— Кто эти соперники? — спросил Конан. — И почему вы так уверены, что они опасны для вас?

— Мы не имеем понятия о том, кто они, — сказала Йоланта, — но рисковать не следует.

— Что вы нам предлагаете? — снова задал вопрос Конан.

— Долю сокровищ, как только найдем город. Пищу для людей и животных во время всего пути, — ответил ему Монанд.

— Предложение не очень надежное, — проворчал Конан.

Йоланта улыбнулась:

— Ваше положение здесь более привлекательно?

— Правильно, во имя Вечного неба! — выругалась Акила. — Там по крайней мере тепло. Да, я еду с вами.

Конан не доверял этим близнецам, и предложение ему не нравилось, но он не хотел упускать Акилу.

— У меня нет лошади, — сказал он.

— Мы дадим тебе ее, — сказал Монанд. — Здесь есть еще достойные люди?

Согласившись, Конан попытался выкинуть из головы недобрые предчувствия. Он кивнул в сторону соседнего стола, где сидел Ки-Де с пятью товарищами:

— Те гирканийцы кажутся мне людьми, знающими дело. Они прекрасные наездники и лучники по праву рождения, и разбой — их наследственный промысел. Все остальные здесь просто подонки.

— Гирканийцев я не знаю, — произнесла Акила, — но подтверждаю, что остальные подонки.

— Им тоже понадобятся лошади, — сказал Конан. — Вы сможете им дать их?

— Сможем, — ответила Йоланта. — Ты поговоришь с ними?

— Поговорю, — ответил Конан.

— Ты им можешь сказать, что это опасное путешествие на юг за сокровищами, — предупредил его Монанд. — Больше ничего не говори. Не хочу, чтобы кругом обсуждали наше предприятие.

Близнецы поднялись.

— Завтра утром, — объявила Йоланта, — мы купим лошадей. Отъезжаем до полудня.

После этих слов брат с сестрой развернулись и покинули зал. Конан взял одну из чаш с вином, к которому близнецы так и не притронулись, и осушил ее.

— Ладно, взялись, — сказал киммериец. — Эти двое — сумасшедшие.

— Ну и что? — ответила Акила, улыбаясь. — Разве ты сам сейчас не сказал, что хочешь отправиться на юг? С такими воспитанными, явно знатного происхождения людьми нас не примут за бандитов, а посчитают наемными охранниками, занятыми вполне законной работой. По крайней мере, так мы пройдем по Заморе, а дальше разбоем можно заниматься без помех.

— Возможно, — проговорил Конан. Он подал царице другую чашу и пошел говорить с гирканийцами.

На следующее утро они выехали из Лонха, киммериец и гирканийцы скакали на новых лошадях.

Когда они подъехали к границе Заморы, Конан скакал впереди. Предполагаемая граница с Бритунией лежала вдоль самого северного отрога Карпашских гор, но единственным свидетельством этому был каменный обелиск, который установил там один заморийский царь много веков назад, прославляя себя, своих предков и свои деяния и заявляя, что вся земля к югу принадлежит Заморе. В этой высокогорной пустыне ни одно государство не устанавливало постов и пограничных патрулей.

Настоящая граница лежала на много миль дальше к югу, там, где дорога, переходя через перевал, вела в плодородную низину. К этой границе и приближался Конан на пятое утро их путешествия. В полумиле позади скакала Акила со свитой, затем двигались близнецы на своих высоких верблюдах, и в самом конце ехали гирканийцы. Вновь очутившись в седлах, степняки были счастливы и довольны, их не волновала сомнительность предприятия, они радовались, что свободны от нового неразумного кагана.

Съехав со склона, Конан увидел грубо выстроенный форт со стенами из сырого кирпича. На единственной куцей башне трепыхался от ленивого ветерка заморийский флаг. Насколько киммериец мог видеть, его еще не заметили. Когда он грустно размышлял о том, что его ждет впереди, он услышал за спиной стук копыт лошади Акилы.

— Что ты здесь стоишь? — спросила Акила, подъезжая к нему.

— Просто пытаюсь вспомнить, не хотят ли в этих краях меня повесить, — ответил Конан. — Я уже давно здесь не был.

Она нахмурилась:

— Я никогда не разбойничала в этих областях. Я обычно переходила Кезанкийские горы далеко к юго-востоку отсюда и беспокоила центральную часть страны. Хотя, полагаю, мое имя и описание внешности были переданы во все части страны.

— Можем надеяться только на то, что те, кто нас нанял, сумеют уговорить охрану, — сказал киммериец. — Если на нас нападут — а их там слишком много для нас, — поскачем назад в горы и пойдем на запад. Попытаемся перейти по другому перевалу в Коринфию.

— План кажется хорошим, — проговорила Акила.

Через несколько минут подошли верблюды. Лошади зафыркали и начали пританцовывать: им не нравился запах этих благородных животных. Монанд и Йоланта сидели в небольших шатрах между горбами верблюдов, и сейчас, когда животные остановились, они выглянули и осмотрели открывшийся им вид.

— Граница? — спросил Монанд. — Хорошо. Подождите, пока не подойдут другие, и тронемся все вместе.

До них издали донесся звук. Это затрубил горн.

— Нас заметили, — сказал Конан.

Подъехали гирканийцы и принялись с интересом наблюдать за происходящим.

— Сейчас мы поедем туда, — сказала Йоланта. — Вы поскачете следом, и все разговоры предоставьте нам. Едем.

Верблюды зашагали вперед, и все остальные поскакали следом.

Когда они спускались по последнему склону, из ворот форта выехала колонна всадников, блестя шлемами, броней и наконечниками копий. Один всадник нес знамя. В середине скакали двое офицеров в кирасах из блестящей стали и в позолоченных шлемах с цветным плюмажем. Приблизившись к путешественникам, всадники перестроились из колонны в шеренгу и перегородили дорогу, после чего они остановились и офицеры подняли руки, давая понять, что небольшой караван тоже должен прекратить движение.

— Откуда вы и за чем направляетесь? — спросил офицер постарше, в то время как другой полез в сумку, привязанную к седлу, и вынул свисток и письменные принадлежности.

— Я Монанд, а это моя сестра Йоланта. Мы ученые из Зингары, держим путь через вашу страну в южные земли.

— Есть ли у вас товары, подлежащие таможенному обложению? — спросил тот же офицер.

— Мы не торговцы, — сказала ему Йоланта. — Как вы видите, у нас нет вьючных животных, кроме тех, что везут наши вещи.

— Мы должны посмотреть, нет ли кого из ваших охранников в списке «Задержать при встрече», — сказал офицер. — Пусть они…

— Подожди, — прервал его другой офицер, косясь на Конана. Он положил свиток в сумку и вынул другой, поменьше. — Не думаю, что нам нужен список «Задержать при встрече». Видишь того подлеца с черной гривой, сидящего на гнедой лошади? Мне кажется, что он в списке «Убить на месте». И эта большая светловолосая потаскуха рядом с ним тоже в том же списке.

Он развернул меньший свиток и просмотрел его. Конан напрягся и приготовился пришпорить лошадь, но Монанд обернулся и с любопытством посмотрел на него, едва заметно улыбаясь. Затем он снова обратился к всадникам.

— Я не вижу описываемых вами людей, — заявил он.

— Вероятно, восходящее солнце светило в глаза, — сказала Йоланта.

Более старший офицер раздраженно посмотрел на подчиненного.

— Что с тобой, Маний? Я не вижу никого с черными волосами и никакой женщины, здесь только группа грязных гирканийцев, каких часто нанимают охранять караваны.

Другой офицер покосился на путников:

— Но… Я бы мог поклясться… — Он отвернулся и потряс головой.

— Слишком яркое солнце, — произнес его начальник. Он передал Монанду лист пергамента: — Это пограничный пропуск. Отдадите его, когда будете покидать Замору. Теперь ступайте.

Офицер развернулся и поскакал прочь, его всадники последовали за ним.

Караван двинулся и вскоре миновал форт.

— Как ты это сделал? — спросила Акила.

Монанд холодно улыбнулся:

— Как я уже говорил, мы не так уж беспомощны.

Конан еще не совсем успокоился.

— Он даже не взял с нас пограничной и дорожной пошлины.

— Действительно не взял, — сказала Йоланта. — И как он мог позабыть? Вероятно, здесь что-то есть в воздухе.

Она задернула занавеску на своем паланкине, и Монанд сделал то же самое.

Конан, как обычно, поскакал впереди. На этот раз Акила поехала рядом с ним.

— Что ты об этом думаешь? — спросила она киммерийца.

— Меня это не удивляет, — сказал он ей. — Я уже говорил, что они мне не нравятся, а теперь они мне нравятся еще меньше. Они занимаются колдовством, а я этого не люблю.

Акила пожала плечами:

— Не всякий, у кого есть несколько полезных заклятий, является злым колдуном. Близнецы избавили нас от многих беспокойств.

— Да, я бы не хотел, чтобы тот отряд гнался за мной, во всяком случае, если у меня заранее не будет большого отрыва. Но мне не нравится то, как эти двое все сделали. Они не воспользовались ни магическими словами, ни порошками, ни зельем. Казалось, что они подчинили себе людей одной лишь силой сознания.

— Раньше я такого не видела, — призналась Акила. — Все походило на то, как кобра завораживает свою жертву силой взгляда. Но даже если так, мне нет до этого дела. Лишь бы не испытывали своих фокусов на мне, а с заморийцами пусть делают что хотят.

Этим вечером они прибыли в первый заморийский городок, состоявший из расползшихся во все стороны низеньких домишек и небольших храмов, где на тонких башенках в любое время били в гонги. С алтарей богов поднимался ароматный дым, а на рынке шла обычная бойкая торговля. Городок был не больше Лонха, но намного привлекательнее.

Сразу за городом стояли развалины когда-то огромного храма. Явно эта область раньше была несравненно богаче и более плотно заселена. Руины храма занимали два или три акра земли; и их окружала невысокая каменная стена. Башня храма поднималась на сотню футов и заканчивалась обломанным пеньком, но раньше явно была намного выше. Перед тем, что раньше было внушительным входом в храм, стояли угловатые статуи божеств-хранителей или демонов. По мере того как приближалась ночь, к гнездам на башне слетались аисты.

— Разобьем лагерь здесь, — сказал Монанд, указывая на поросший травой участок прямо за стеной храма, туда, где из гротескной каменной головы в длинный желоб лилась вода.

— Почему бы не остановиться в городе? — спросил Конан.

— Мы предпочитаем, когда это возможно, держаться от людей подальше, — объяснила ему Йоланта. — Здесь много воды и травы. Расположитесь здесь, а потом, если захотите, можете отправиться в город.

Все слезли с коней, кроме двух гирканийцев, которым поручили набрать дров. Конан, Акила и ее свита, напоив лошадей, отошли немного, чтобы привязать животных. Сочная трава доходила до колен.

— Здесь действительно хорошая трава, — проговорил Конан, глядя на город. — И я бы хотел знать почему. Посмотри туда. — Он указал на холмы за городом, где на склонах горело множество огоньков. — Это пастухи, охраняющие свои стада. Почему они не здесь, где есть вода и такая хорошая трава? Траву, похоже, не щипали много лет.

Акила пожала плечами:

— Возможно, этими пастбищами много пользовались, и теперь земля отдыхает. Какое тебе дело до пастухов? Они всего лишь добыча для людей, сильных духом.

— До них мне нет дела. Просто… — Он помолчал, не в состоянии выразить свое предчувствие. — …Просто это часть того, что мне не нравится в этом путешествии.

За спиной вдруг послышался шелест крыльев, и Конан резко развернулся, выхватив наполовину меч, и чуть не выругался. Над храмом черной тучей поднялась стая летучих мышей.

Акила рассмеялась:

— Сегодня ты очень пуглив, киммериец! Это всего лишь мышки с крыльями полетели искать себе обед. Кстати, я тоже не отказалась бы от него.

Несколько смущенный тем, что проявил свое беспокойство, Конан с силой отправил меч обратно в ножны, отчего гарда громко звякнула о железный ободок. Он пошел следом за амазонкой, как всегда восхищаясь ее упругой походкой, которая никогда не теряла для него своей соблазнительности.

Они оставили одного гирканийца охранять животных, а сами направились в город, чтобы скрасить монотонность путешествия. Монанд и Йоланта предпочли остаться в своих паланкинах, безразличные к удовольствиям, какие мог предложить городок.

Путешественники нашли постоялый двор, который обслуживал караванщиков, и позабыли обо всем. Хотя до центров цивилизации было далеко, пища и вино, подававшиеся здесь, были намного лучше того, что можно было достать в горах, а также намного дешевле. Местные жители с удивлением глядели на путешественников, но никаких неприятностей не произошло.

Когда они возвращались, над разрушенной башней всходила луна, заливая серебряным светом лишайники и лианы, которыми поросли развалины. Камни руин храма мягко блестели, и углубившиеся тени ясно выделяли резьбу. Нежный ветерок наполнял воздух шуршанием травы. У палатки на коленях отдыхали верблюды, а за ними стояли, понурив головы, лошади. Картина была мирной, но Конану она не понравилась.

— Что-то не так, — шепнул он своим товарищам.

— У тебя всегда что-то не так, — сказала Акила.

— Все прекрасно, — заявил Ки-Де, покачиваясь оттого, что выпил намного больше киммерийца. — Травы много, грозы нет, солдаты за нами не гонятся, — что еще может произойти?

Остальные гирканийцы рассмеялись, придерживаясь того же мнения. Все они несли с собой бурдюки вина и каждые несколько шагов пили из них.

— Точно не знаю, — проворчал Конан, — но скоро выясню.

Все остальные пошли ложиться спать. Втакой тихий вечер это означало, что люди просто ложились на мягкую упругую траву и заворачивались в одеяло.

Киммерийцу, однако, было неспокойно. Предчувствуя что-то, он посидел у костра, подождав, пока остальные уснут, затем встал. Поправив на поясе оружие, он зашагал прочь от костра.

Что-то — Конан и сам не знал что — тянуло его к развалинам храма. Посередине осыпавшейся стены чернела островерхая арка, которую уже не закрывали давно сгнившие деревянные двери. Киммериец раздвинул лианы, заслонявшие вход, и шагнул внутрь.

Когда он вошел во двор, от него метнулась пугливая лиса. Во мраке заухала сова. В остальном все было тихо и спокойно. Беззвучно, будто привидение, киммериец пересек двор, бесшумно ступая сапогами по цветным плиткам. Когда-то они образовывали яркие узоры и картины, но солнце за столетия стерло их славу, и теперь при свете луны они сохраняли лишь намек на свою былую красоту.

В дальнем конце двора темнел сам храм, и рядом с ним стояла разрушенная башня. Сквозь зияющую дверь храма и длинные узкие окна киммериец увидел неясное мерцание. Окна удивительным образом еще сохранили кусочки красного стекла, и это делало сцену еще более жуткой. Медленно и очень осторожно, сжимая рукоять меча и готовый ко всему, Конан подошел к храму.

К двери храма вела лестница. Он взошел по ней, едва касаясь камней подошвами сапог. Конан задержался на вершине лестницы и прислушался. Он услышал, как в двадцати шагах от него в траве ползет змея, но он не слышал звуков внутри храма. Укрываясь в падающей от стены тени, Конан прокрался сквозь дверь.

Стены храма в основном сохранились, но крыша обрушилась, и над головой было небо. Из-под пола пробивалась трава, а на стенах росли лианы, кусты и даже небольшие деревья. Но в дальнем конце храма находилась темная ниша, в которой стоял алтарь. На алтаре горели несколько свечей, а перед ним стояли две фигуры.

Монанд и Йоланта сняли свои широкие плащи с капюшонами и теперь стояли в белой одежде без рукавов. Одежда мужчины, казалось, была из толстого шелка. Одежда же Йоланты — из такой тонкой ткани, что пламя свечи просвечивало насквозь и было видно стройное тело. Эти двое в абсолютной тишине совершали какой-то ритуал. Они шагали перед алтарем, выполняли точные повороты, таинственным образом то поднимали, то опускали руки, описывая пальцами символы с невероятной быстротой.

Держась тени у стены, киммериец пробрался ближе к загадочной паре. Когда он приближался, то заметил, что близнецы шевелят губами, будто они говорят или, судя по ритмичности движений, что-то произносят нараспев. И все это без единого звука. Глаза их были широко раскрыты, но, казалось, не видели или, скорее, — подумал киммериец, — они видели вокруг себя что-то другое, а не разрушенный храм.

Подойдя еще ближе, Конан отделился от стены и перебрался в тень, падающую от стоявшего с одной стороны от ниши пьедестала высотой в рост человека. Когда-то пьедестал поддерживал статую в два раза выше человека, от которой остались только ступни и щиколотки. Остальная ее часть была теперь кучей обломков, лежащих на полу. На другой стороне ниши стоял такой же пьедестал, и статуя на нем была цела, не хватало лишь головы.

При лунном свете Конан разглядел, что скульптура изображала человека или антропоморфного бога в изящной одежде.

Сейчас близнецы развернулись лицом к алтарю и подняли руки прямо перед собой, так что локти были вровень с плечом, предплечья направлены вертикально вверх, а раскрытые ладони развернуты к небу. Губы синхронно двигались, но звука по-прежнему не было. Вдруг Конан заметил, что в нише есть еще один человек. Киммериец потряс головой, удивляясь, как он не разглядел этого человека раньше.

Он сидел, скрестив ноги на алтаре, укутанный в белые одежды. Лицо его было величественно, и его обрамляла серебряная веерообразная борода, доходящая до груди. Голову покрывал белый платок, вышитый серебряной ниткой. В глазах виднелись только белки, как у слепого.

Близнецы опустили руки, но по-прежнему, казалось, говорили. Человек на алтаре будто бы отвечал им, поскольку его губы и борода шевелились, но звука не было. Все трое вели себя так беззвучно, что, если бы киммериец не слышал ночных шорохов из-за стены храма, он мог бы подумать, что оглох.

Те трое продолжали свой странный разговор, но Конан никак не мог найти объяснения тому, что происходило у него перед глазами. Настоящий ли это человек? Демон? Бог? Кто бы это ни был, но у Конана по спине бегали мурашки, однако он не чувствовал отвращения, которое всегда охватывало его в присутствии черной магии.

Чувствуя, что здесь он больше ничего не узнает, Конан прокрался назад и выбрался из храма. Луна высоко взошла, и вдали он видел пастушеские костры. Конан задержался у их собственного костра, взял бурдюк, оставленный кем-то из гирканийцев. Перекинув бурдюк через плечо, он пошел к ближайшему пастушескому костру. Проходя по полю, Конан услышал, что кто-то крадется параллельно его пути, и легкий ветерок донес до его ноздрей запах волка. Это ничуть не взволновало киммерийца. Ни один волк не станет нападать на человека, когда вокруг столько овец и телят.

Когда на него упал свет костра, пастухи вскрикнули и похватали копья, вскакивая на ноги.

— Кто ты? — спросил седобородый пастух, одетый в грубые шкуры.

Вместе с ним были молодой человек и мальчик лет двенадцати. Копье в руках у мальчишки слегка дрожало, но мужчины держали свое оружие твердо, лица их были суровы. Конаи в юности тоже был пастухом и знал, что эта работа не для трусливых, тем более там, где водится множество волков, медведей и львов.

— Друг, — ответил Конан, подняв бурдюк. — Я остановился с товарищами у старого храма.

— Значит, ты один из тех дураков, — сказал молодой человек.

Убедившись в том, что Конан один, пастухи опустили оружие.

— Дураков? Почему?

Пастух постарше взял предложенный бурдюк:

— Садись к нашему костру. Он сказал так, потому что вы разбили лагерь в проклятом месте.

Вокруг обложенного камнями костра лежали бревна, и трое пастухов сели на одном из них, в то время как Конан сел напротив.

— Я тоже так подумал. Там высокая трава и много воды. Такое редко встретишь на пастбищах…

— Да, — сказал молодой человек. — Место притягательное. Но мы не ходим туда.

Каждый по очереди выпил из бурдюка, и мальчик отдал его Конану. Он выпил вина и передал бурдюк бородатому пастуху.

— Каким образом вы не даете скоту забредать в ту траву? Я не видел забора.

— Нам не нужно удерживать их, — сказал седобородый мужчина, — поскольку животных даже не загнать туда.

— Это правда, — подтвердил молодой человек. — Коровы и овцы съедают траву в пятистах шагах от проклятого храма, но даже не ущипнут травинки дальше этой черты. Посмотри на это место при дневном свете, незнакомец. Высокая трава образует правильный квадрат с прямыми сторонами, будто их наметил строитель, протянув веревку между двух колышков.

— Как это получилось? — спросил киммериец.

— Говорят, — начал рассказывать седобородый пастух, — что Ардубал Девятый, великий царь, правивший на Заморе много-много лет назад, оскорбил богов стремлением к колдовскому знанию. В этом храме он совершал чудовищные ритуалы. В одну ночь на вершине своей славы Ардубал принес в жертву на алтарь этого храма тысячу человек, немедийских пленников. Боги, разгневанные такой мерзостью, разрушили храм, погубили царя и прокляли это место. Замора пала перед Немедией, и целое поколение выросло под немедийским игом.

— Да, так говорят, — сказал молодой человек.

Мальчик, от которого Конан еще не слышал ни слова, кивнул.

Рассказ не удовлетворил киммерийца, но он был уверен, что пастухи большего рассказать ему не смогут. Когда бурдюк опустел, Конан возвратился в лагерь и лег, завернувшись в одеяло, чтобы спать. Какой бы она ни была проклятой, но на этой мягкой упругой траве спать очень удобно.

На следующее утро, когда они свернули лагерь и приготовились двинуться в путь, Конан подошел к близнецам и обратил их внимание на необычный квадрат, образованный травой.

— Действительно странно, — высказал свое мнение Монанд. — Но ведь мир полон подобных маленьких тайн.

— Прошлой ночью я слышал легенду об этом месте, — сказал Конан и пересказал брату с сестрой то, что узнал от пастухов, не упомянув, что следил за ними перед тем, как пойти к местным жителям.

Близнецы рассмеялись, и затем Йоланта заговорила:

— У селян всегда есть истории, объясняющие загадочные явления в их местности. Обычно в историях фигурирует какой-нибудь знаменитый персонаж. В этих краях им всегда являлся Ардубал Девятый, который был великим царем, но в конце концов отдал Замору немедийцам.

— Он действительно занимался колдовством?

— Кто знает? — сказал Монанд, пожимая плечами. — Но он не имеет никакого отношения к этому храму. Для селян все, что произошло до времен их прадедов — далекая древность, и в их легендах деятели и события, разделенные веками, стоят рядом. На самом деле Ардубал Девятый царствовал всего триста лет назад. Однако любой, кто хоть сколько-нибудь путешествовал и видел различные руины, скажет, что этот храм, — он обвел рукой унылые развалины, — лежит разрушенным более тысячи лет.

Конан вновь оглядел храм.

— Да, — признал киммериец, — он прочно построен. Нужно больше трехсот лет, чтобы повалились эти глыбы, а на стенах выросли деревья. — Конан ненадолго задумался, затем спросил: — Тогда что, по-вашему, здесь произошло?

— Почему ты так интересуешься? — спросила Йоланта.

— Потому что ни одно местное животное не ест этой травы, — ответил Конан.

— Но наши животные с удовольствием щиплют траву и пьют воду. Как это так?

Монанд нахмурился:

— И вреда им это не приносит. Мы наняли тебя охранять нас, потому что ты знаешь южные земли, киммериец. Тебе не надо беспокоиться о таких пустяках. А сейчас, я думаю, тебе лучше заняться собственной лошадью. Мы скоро отправляемся.

— Как хотите, — ответил Конан.

Ему было интересно знать, что же задумали эти двое, но он понимал, что сейчас он ничего не выведает. Когда киммериец уходил, близнецы глядели ему вслед с таинственным выражением на лицах.

Глава 4

Путешествие на юг привело отряд в низины с более теплым климатом. Много было возделанной земли, но также было много и свободной земли, изобилующей дичью. Поскольку Конан, гирканийцы и товарищи Акилы являлись превосходными охотниками, им редко приходилось покупать провизию, и таким образом они избегали больших городов, где им могли задавать вопросы. Небольшой караван прошел между городами Шадизар и Аренджун, и через несколько дней они подошли к границе страны Коф.

После происшествий у разрушенного храма больше не было сверхъестественных проявлений, но Конан по-прежнему с подозрением глядел на нанявших его. Остальных его товарищей явно не мучили никакие опасения, и они радовались теплому климату, регулярной и обильной пище и отсутствию преследователей.

Если бы не его инстинктивное отвращение к колдовским действиям, Конан и сам бы радовался тому, что ему так повезло. Но те странные явления, которые он видел, заставляли его не терять бдительности, и миссия этих скрытных близнецов его тоже беспокоила. Их охота за сокровищами казалась ему пустой затеей.

И другое задевало самолюбие Конана. Его попытки достичь большей близости с Акилой неизменно встречали отпор. В отличие от большинства других женщин, на нее явно не производили впечатления его физические данные. Если она и признавала его воинские качества, то очень хорошо это скрывала. И что еще хуже, три женщины и карлик ни на минуту не оставляли ее. Каждый раз, когда киммериец подходил к Акиле, они тоже оказывались рядом, сжимая оружие. Они были готовы зарубить его при первом признаке угрозы, и Конан подозревал, что эти три дикие кошки посчитают любой, самый невинный жест достаточным поводом для убийства.

Они вышли к границе между Заморой и Кофом у самой восточной части последнего: район засушливых, поросших травой равнин, отданных огромным стадам крупного рогатого скота с косматой шерстью. Наблюдатели у границы не побеспокоили путников, поскольку теперь они были в землях, где ни цари, ни местные вожди почти не обращают внимания на то, как грабят путешественников или оседлых жителей.

— С этого момента мы будем держать луки наготове, — сказал Конан, когда они вошли в Коф. — А ночью удвоим посты. Здесь множество разбойников и бандитов всех сортов, но они не решатся приблизиться к вооруженной группе, сохраняющей бдительность, тем более ясно, что у нас нет большого богатства.

— Кто тебя назначил нашим начальником, киммериец? — проворчал Джеба.

— Да! — произнесли все три женщины, как всегда ревниво оберегая авторитет своей царицы.

— Хи-хи-хи! — рассмеялся тоненьким смехом Ки-Де. — Бунт женщин и карликов! Прямо как в старой басне!

Женщины и карлик потянулись к оружию.

— Прекратить! — приказала Акила. Тут же ее последователи замерли. — Он слишком много на себя берет, но в его совете нет ничего плохого. Теперь, когда опасность увеличилась, мы не должны ссориться между собой.

— Кром! — рассердился Конан. — Кто же в таком случае здесь главный? Когда среди ночи нападут разбойники, у нас не будет времени делить авторитет!

Близнецы, скрытые в своих шатрах на спинах верблюдов, казалось, не замечали спора, но после слов киммерийца они высунули головы из-за занавесок, как всегда, с поразительной одновременностью.

— Мы отдадим все необходимые распоряжения, — сказал Монанд. — Не забывайте, что мы вас наняли.

— Да, но вы не воины, — возразил Конан. — Один из нас должен быть начальником охраны.

— В таком случае, — сказала Йоланта, — мы назначаем Акилу. Она, в конце концов, королевской крови.

Если в этих словах и была ирония, видом своим Йоланта этого не показала.

— Очень хорошо, — проговорил Конан, все еще сердясь. — Если вы предпочитаете воинскому опыту происхождение, пусть так и будет.

И в этот миг на них напали разбойники. Из-за холма с боевым кличем выскочили всадники, размахивая оружием.

— Жду твоих приказаний, командир, — сказал Конан застигнутой врасплох Акиле.

Однако она очень скоро оправилась от замешательства и оглядела местность. Разбойники быстро приближались слева. Царица указала на небольшую возвышенность справа, рядом с глубоким оврагом:

— Скачите к тому холму, им будет труднее атаковать снизу! Верблюдов в середину, а мы встанем вокруг, сзади нас прикроет овраг.

— Это ошибка, — сказал Конан, — но действуйте. Я их задержу.

— Нет! Оставайся с нами! — крикнула Акила, но Конан уже скакал навстречу напавшим. Ругаясь, она схватила за уздечку одного из верблюдов и знаком приказала карлику сделать то же самое с другим верблюдом. Они поскакали к возвышенности, в то время как гирканийцы образовали заслон между ними и разбойниками. Гирканийцы пришпоривали коней, заставляя их бежать зигзагом, и постоянно стреляли из луков: они никогда не сражаются стоя на месте.

Расстояние быстро сокращалось. Конан попытался скорым взглядом оценить силу нападавших. Их было, вероятно, десятка два, почти все одеты в одежду кофитов, но и среди них он различил характерные костюмы и головные уборы различных племен. Там были также хорайцы и хауранцы, и он видел по крайней мере одного в форме заморийской легкой кавалерии. Подонки, преступники и дезертиры, — заключил киммериец, — не племя воинов.

Ближайший разбойник направил острие копья в Конана и пришпорил лошадь. Легко держа древко под мышкой, он сильно отклонился вправо, высоко подняв металлический щит, чтобы защититься от контрудара. Лицо его искажала радость от предвкушения легкой победы, так как он видел, что у его противника нет копья.

Конан не стал пришпоривать своего коня, поскольку тот не являлся обученным боевым животным. Вместо этого он выхватил меч и, не опуская глаз, стал смотреть на приближающийся конец копья. Когда до наконечника оставалось несколько футов, киммериец низко пригнулся. Как только острая сталь пронеслась над ним, он выпрямился, поднимая древко и отводя таким образом щит противника. Перехватив меч обеими руками, он нанес горизонтальный удар, рассекая на груди броню всадника, разрубая ребра и добираясь до внутренностей. Конан выдернул меч, открыв фонтан крови, и уже искал глазами следующую жертву.

Когда он оглядывал разбойников, то заметил, что двое из них свалились с коней, убитые стрелами гирканийцев. Разбойники явно этого не ожидали. Добыча оказалась не такой легкой, как они предполагали. Два ближайших всадника поскакали в разные стороны, однако Конан свернул следом за одним из них. Когда киммериец был на расстоянии вытянутой руки от разбойника, тот обернулся и с ужасом заметил, как опускается на него клинок Конана, чтобы разрубить позвоночник так же легко, как топор дровосека разрубает молодой побег. Бедняга свалился с седла, а киммериец уже обратил свое внимание на других. Они объезжали стороной черноволосого воина и скакали к возвышенности.

Там Конан увидел то, что и ожидал. Акила, близнецы и все остальные только что въехали на вершину невысокого холма и обнаружили, что они там не одни.

— Глупая надменная женщина! — выговорил Конан, разворачивая лошадь и направляя ее к холму.

На возвышенности на них напал другой отряд бандитов, которые укрывались до этого в овраге, проходящем у подножия холма. Шестнадцать человек на низких быстрых лошадях выскочили из оврага и бросились на путников. Опустив копья, они ринулись прямо на двух верблюдов.

Акила и ее свита плотно окружили высоких животных. Три дикие женщины стреляли из луков, в то время как Акила и карлик занимались теми, кто подходил слишком близко. Меч царицы мелькал и каждым ударом рассекал плоть. Джеба размахивал дубиной, круша кости, раскалывая черепа и разбрызгивая мозги. Гирканийцы, не любившие рукопашной битвы, рассеялись и осыпали врага стрелами.

На холм, размахивая мечом, влетел Конан. Один бандит, ловко увернувшись от клинка Акилы, ринулся к верблюдам. Но в тот миг, когда он схватился рукой за занавеску Йоланты, киммериец отсек ему кисть. Разбойник с криком обернулся, и в этот момент меч Конана разрубил его череп.

Разбойники получили достаточно. С криками отчаяния оставшиеся в живых развернулись и бежали, преследуемые ликующими гирканийцами, выпускающими стрелы в открытые спины.

— Назад, сюда! — кричала Акила.

Гирканийцы либо не слышали, либо не обращали внимания на ее приказы.

— У нас есть потери? — спросил Конан, вытирая клинок.

Акила посмотрела на своих женщин и карлика, которые тоже вытирали свое окровавленное оружие:

— У меня потерь нет, и ты, кажется, тоже цел. Не стану говорить за гирканийцев, подождем, пока они вернутся, непослушные собаки.

— У гирканийцев есть поговорка, — произнес с улыбкой Конан, — «Нет более приятного зрелища под Вечным небом, чем спина врага на расстоянии выстрела».

Йоланта отодвинула занавеску, не обращая внимания на отрубленную руку, которая все еще висела на уровне ее лица.

— Все в порядке? — Она казалась невозмутимой, голос, как всегда, был спокойным.

— Мы же обещали защищать вас, — ответила Акила, лицо которой все еще пылало яростью.

— Однако, — прибавил Монанд, — перед самым нападением вы немного поспорили. Конан, не сказал ли ты Акиле, что направляться к холму будет ошибкой?

— Сказал, — согласился Конан.

— И почему ты это говорил? — мило спросила Йоланта.

— Нас двенадцать вооруженных охранников, — ответил Конан. — Все мы видели, что на нас скачет не более двух десятков. Таким подонкам нужен обычно численный перевес в три раза. Если они нападают на тебя без такого перевеса на открытой местности, когда рядом есть возвышенность или что-нибудь другое, обещающее укрытие, то можно быть уверенным, что тебя загоняют в засаду.

Глаза Акилы вспыхнули недобрым огнем.

— Ты такой знающий и опытный командир? Я тоже занималась разбоем, киммериец!

— Да, но ты привыкла быть разбойницей, а не охранником. Я же был командиром в десятке армий и охранял два десятка караванов. Я также был грабителем и пиратом и знаю повадки таких людей.

— Тогда объясни нам, Конан, — сказал Джеба, — почему эти подонки вообще на нас напали. Ты сам говорил, что они будут избегать бдительной и хорошо вооруженной партии, явно не имеющей при себе богатства. Они понимали, что потеряют много, а получат мало, и тем не менее напали на нас. Почему так произошло?

— Да! — произнесла Акила, заметно обрадованная тем, что внимание было отвлечено от ее тактической ошибки. — Они бросились прямо к верблюдам! Хотя на них нет корзин, которые могли бы содержать драгоценный груз.

Вопрос этот тоже смущал Конана, но он слишком был рассержен на женщину, для того чтобы взять ее сторону.

— Разве это не очевидно? — спросил Монанд.

— Совсем нет, — ответила Акила, хмуря брови.

— Разве это не прекрасные животные? — произнесла Йоланта, гладя шею своего верблюда. — И разве это не удивительные занавески? — Она небрежно отцепила от занавески отрубленную руку и погладила тонкий шелк. — У кого могут быть такие верблюды и такие палатки, как не у богатых людей? Они, без сомнения, приняли нас за знатных персон — за членов семьи местного вождя или за принадлежащих к сословию жрецов. Разве разбойники не похищают таких людей и не требуют потом выкупа?

Конан кивнул, тряхнув черной гривой:

— Да, они так и делают.

— В таком случае все объяснено, — сказала Йоланта. — Продолжим путь. — Она взглянула на Акилу: — Я по-прежнему считаю тебя достойной быть во главе нашей охраны. Ты, несомненно, впредь будешь более осторожной.

Брат и сестра снова спрятались в своих паланкинах, задернув занавески.

Акила сидела на своей жесткой подушке, заменявшей ей седло, вся красная и тряслась от гнева. Конан видел, что ее воинская честь была глубоко задета. Мягкие слова Йоланты были для нее как плетка.

В это мгновение вернулись гирканийцы, радостно вскрикивая, размахивая скальпами убитых бандитов, с которых еще капала кровь.

— Ай-й-й! — прокричал Ки-Де, осадив лошадь. — Это приятнее, чем скакать за зайцами!

— Почему вы не вернулись тогда, когда я приказала? — заорала Акила. — Обе атаки могли оказаться ложными, устроенными для того, чтобы мы отошли от тех, кого должны охранять!

Конан скрыл улыбку при виде такой откровенной попытки спасти свой престиж. Но Ки-Де ничуть не испугался.

— Ты звала нас назад? Мы не слышали. Когда мы увидели спины врагов, мы обо всем позабыли. Это был дар Вечного неба, и большая ошибка пренебрегать дарами богов. У нас, гирканийцев, есть поговорка: «Нет более приятного зрелища под Вечным небом, чем…» — Я уже слышала ее! — крикнула Акила. Она развернула лошадь и поехала прочь, сопровождаемая женщинами и карликом.

— Ай-й-й! — сказал Ки-Де и щелкнул языком. — Кто-то засунул репейник между седлом и задницей воительницы.

— Лучше оставь ее на время в покое, — посоветовал Конан. — Рано или поздно нам подвернется другая битва, и у нее будет возможность себя оправдать. Она убьет нескольких подонков, и настроение ее улучшится.

Оставив убитых бандитов валяться в пыли, путешественники двинулись дальше на юг. Грифы и волки уже собирались на пир.

Область, по которой ехали путешественники, не была богата городами. Те немногие деревушки, что им встречались, представляли собой всего лишь рынки скота, где продавали и покупали животных, которых тут же уводили или увозили на телегах в виде мяса, шкур и сала. Вони в этих местах вполне хватало для того, чтобы путники их избегали. Конан и остальные охотники не были брезгливы, но близнецы посчитали запах и тучи мух невыносимыми.

С другой стороны, продвигались они по этой территории быстрее, так как не нужно было охотиться. Поскольку столько скота убивали ради шкур, то всего лишь за несколько медяков можно было купить целую бычью тушу, и путешественники каждый вечер объедались свежей говядиной.

— Лучше разжиреть, пока можем, — сказал Конан одним вечером, когда все сидели у костра и терзали зубами сочное мясо, кидая обглоданные кости в огонь. — Южнее, в пустыне, у нас не будет такой обильной пищи.

— Вы, киммерийцы, действительно мрачный народ, — произнесла Акила. Она все еще чувствовала себя униженной в присутствии Конана. — К чему беспокоиться о том, что будет завтра? Мы можем не пережить и этой ночи.

— Да, — заявил Ки-Де. — Жизнь — это предмет изменчивый и непостоянный.

— Когда-то и я был таким же безумным, как и ты, — сказал Конан, — но когда я сделался командиром и стал руководить людьми, я был вынужден думать о последствиях и тщательно готовиться. Это богатая, щедрая земля, несмотря на обилие разбойников. В пустыне будет совсем не так. Когда мы дойдем до границы или, возможно, в Хауране, мне нужно будет расспросить о положении на юге.

— Что ты имеешь в виду? — спросила с подозрением Акила, которой не нравилось то, как киммериец снова берет руководство на себя.

— Пустыня кажется неизменной, но это не так, — продолжал Конан. — За одну ночь пересыхают колодцы по никому не известной причине. В районы, бывшие столетия необитаемыми, приходят новые племена. Часто даже просто выжить в пустыне оказывается трудно. Любая неожиданность может оказаться роковой. Обстоятельства могут нас вынудить предпринять неприятные для нас шаги.

— Это какие? — спросил Ки-Де, кусая дымящееся мясо.

— Если предыдущие годы были особенно сухими, нам, может быть, придется продать лошадей и поехать на верблюдах.

— Никогда! — воскликнула Акила, вскочив на ноги. Ее свита автоматически сделала то же самое, потянувшись руками к оружию. — Я не поеду на мерзком, вонючем верблюде!

Чувствуя отвращение от одной только этой мысли, она швырнула недоеденное ребро в окружавшую их темноту. Тут же дикие звери принялись драться из-за него.

— Нам ведь не придется сделать так на самом деле, Конан! — произнес Ки-Де, больше пораженный, чем разгневанный. — Верблюды служат торговцам и презренным селянам, это совершенно неподходящие животные для достойных людей, которые свободно скачут под Вечным небом!

— У нас может не оказаться выбора, — заявил Конан. — Лошади не могут жить там, где источники воды слишком далеко друг от друга, и мы не можем везти с собой столько воды, чтобы хватило и лошадям. Может случиться так, что воды едва хватит и нам самим. Верблюд может много дней обходиться без воды. Он ест такой корм, от которого лошадь умрет с голоду. Если нам надо будет пересечь глубокие пески, то копыта лошади увязнут, и она будет спотыкаться. У верблюда же лапа широкая, и он не вязнет. И племена пустыни не жалуются на своих животных. Они ездят и дерутся верхом на верблюдах.

Акила фыркнула, усаживаясь на место:

— Как можно драться, сидя на таком неуклюжем животном?

— Ты знаешь только двугорбых северных и горных верблюдов своей родины, — возразил Конан. — Одногорбые верблюды южных пустынь меньше и намного быстрее, хотя могу заверить, они не намного красивее. И человек верхом на верблюде сидит на ярд выше всадника на лошади. В ближнем бою это может быть преимуществом.

— Верблюды, — выговорила с отвращением Акила, — надеюсь, я никогда не паду так низко!

По крайней мере, заметил Конан, она с ним больше не спорит.

— Если придется выбирать между тем, ехать ли на верблюде или идти пешком, поедешь.

Ки-Де ковырял жареное мясо кривым кинжалом.

— Кстати, о нанявших нас. — Он кивнул в сторону палатки. — Я отнес им мяса, но они, как всегда, отказались, заявив, что поедят из своих запасов. Я спрашиваю вас, какой нормальный человек откажется от хорошего свежего мяса, предпочтя сушеные продукты?

— В мире полно странных сект, — произнес Конан, пожав плечами. — Некоторые требуют, чтобы их члены ели одну определенную пищу, считая все остальное запретным. Другие не едят мяса, третьи, напротив, не едят ничего другого, кроме мяса. Я встречал святых людей, которые питаются одними насекомыми и медом. Некоторые же едят животных, только если они были убиты определенным образом. Я все это считаю большой глупостью, но я никогда не брался говорить другим, каким богам им следует молиться и каким заповедям следовать.

— Так и надо поступать, — сказал Ки-Де. — Кого не можешь убить, оставь в покое.

После того как все завернулись в одеяла, Конан остался караулить. Он уныло посидел перед костром, глядя на то, как пламя образует фигуры, похожие на демонов. Несмотря на сказанные им слова, Конан все же был обеспокоен. Нанявшие его близнецы обладали многими загадочными качествами. Среди этих качеств было и то, что киммериец не видел, чтобы брат с сестрой ели или пили.

Более странным казалось происшествие с разбойниками. Версия близнецов, сводящаяся к тому, что их хотели похитить и потребовать выкуп, была правдоподобна, но Конана она не убеждала. Те люди проявили целеустремленность и храбрость, необычную для простых разбойников. Они хорошо подготовили нападение и напирали даже тогда, когда уже понесли тяжелые потери. В обычном случае им бы следовало бежать после того, как были убиты один или двое. Они действовали так, будто ожидали большое вознаграждение.

Близнецы говорили о том, что возможно нападение со стороны тех, кто также ищет сказочный Джанагар. Однако брат с сестрой не хотят приписывать это нападение своим соперникам, но почему? Киммериец не любил, когда во время в основном рутинного предприятия возникали странные вопросы.

Одно было ясно: ему надо еще внимательнее следить за загадочной парой.

Наконец они пришли в город значительных размеров. Назывался он Зардас и находился у пересечения двух дорог к северу от границы между Кофом и Хаураном, на небольшой речке. Он тоже был большим рынком скота, но город разместил загоны и бойни в двух милях ниже по течению. Таким образом, здесь было не более грязно, чем в обычном людском поселении.

Перед самыми стенами находились стойла для животных путешественников, и здесь уже остановились несколько небольших караванов. Служащий, заведующий стоянкой караванов, поговорил с близнецами и выделил им стойла для лошадей и двух верблюдов. Он взял плату за стойла, пастбище и водопой и направил путешественников в лучшую гостиницу города.

Несколько караванщиков подошли полюбоваться двумя светлыми верблюдами. Многие из них никогда не видели косматых двугорбых верблюдов с севера, и никто не видел таких прекрасных животных. Монанд отверг несколько щедрых предложений продать этих животных, утверждая, что они с сестрой будут тосковать без своих любимцев. Когда все было улажено, путники вошли сквозь ворота в сам город.

Город оказался красочным местом: большинство домов было из кирпича или местного камня, выкрашенные яркими красками и с полосатыми занавесками. На улицах стояли лавки мелких торговцев, местных и приезжих.

— Мы с сестрой направляемся в гостиницу, — заявил Монанд. — Кто пойдет с нами?

Конан взглянул на солнце.

— Часа два еще будет светло, — сказал он. — Думаю побродить вокруг. В этом городе я никогда не был. Вечером снова буду с вами.

Другие охранники, перед тем как лечь спать в гостинице, решили испробовать удовольствия, предлагаемые городом, так что близнецы пошли одни.

— Разумно ли это? — спросил Ки-Де, когда близнецы удалились. — Мы взялись охранять их, а здесь на них могут напасть так же, как и на открытом месте.

Акила пожала своими могучими плечами:

— Мы обещали охранять их в дороге. Про города ничего не было сказано.

— Да, — сказал Конан. — И после случая на северной границе я не уверен, что им вообще нужна защита.

Таким образом, они отправились бесцельно блуждать по узким улочкам. Конан и гирканийцы мало привлекали к себе внимание в городе, где различные искатели приключений были обычным зрелищем. Но Акила и ее спутники были совершенно иным делом. В этих краях ничего подобного еще не видели. Люди глядели, разинув рот, на диких разрисованных женщин, на их красивую, гигантского роста царицу и крепкого карлика с ироничной улыбкой. В результате любопытные постоянно вступали с ними в разговор, в то время как киммериец шел все вперед.

Через некоторое время гирканийцы нашли палатку, где играли в азартную игру, очень похожую на ту, что довольно популярна у них на родине и которую они страстно любили. Конан оставил их там и пошел дальше один. Он вышел на небольшой базар, где были выставлены для продажи оружие и броня. Как всегда, инструменты его профессии вызвали у Конана интерес. Путешественники уже входили в ту часть света, где любимой защитой были кольчуга, легкие шлемы и круглые щиты. Палящее солнце южных земель делало неудобными более тяжелые доспехи севера. Следовательно, оружие тоже было легче: изящно изогнутые сабли, тонкие копья и грозного вида топорики на тонкой рукояти из упругого рога носорога.

У лавки, где торговал слепой шемит, киммериец нашел любопытное оружие. Сделано оно было целиком из стали. Это был тонкий стержень, заканчивающийся утолщением, выполненным в виде кулака, в котором был зажат кинжал. Клинок кинжала был немного изогнут и являлся скорее толстым клювом, а не собственно лезвием. Оружие явно предназначалось для того, чтобы пронзать кольчугу.

— Интересное оружие, правда? — произнес человек в одежде туранца — в куртке из серого шелка, украшенной золотой тесьмой. Черные шелковые штаны были заправлены в красные мягкие сапоги.

— Слишком узкого применения. Им можно проткнуть кольчугу, но если оно пройдет сквозь шлем или пластину брони, клюв, скорее всего, застрянет.

Незнакомец погладил бородку:

— Мало у кого хватит силы пробить этим оружием броню.

— У меня хватит, — сказал Конан, бросив эту булаву с клювом обратно на стол. — Я предпочитаю оружие, дающее более широкие возможности.

— Такое, как у тебя, северного образца? — спросил незнакомец, разглядывая меч Конана.

— Да. Оно достаточно тяжелое, чтобы пробивать броню, и острое, чтобы разрубать плоть. Расположение центра тяжести и острый конец позволяют колоть им, а рукоятью можно крошить черепа в ближнем бою.

Незнакомец улыбнулся, показав хищные заостренные зубы:

— Ты говоришь как человек, знающий толк в оружии. Я не видел тебя здесь раньше. Ты приехал недавно?

— Час назад, — ответил Конан.

— Один?

— Почему ты спрашиваешь? — Киммериец тут же сделался подозрительным. Задавший вопрос был вооружен саблей и кинжалом, но в этих краях каждый взрослый мужчина вооружен. Человек этот имел вид воина, но Конан не боялся людей; его насторожил интерес незнакомца.

— Под моим началом находится небольшой торговый караван, и я подыскиваю охранников. — Он приложил руку к груди и слегка поклонился. — Я Владиг из Акита в Ту ране.

— Я Конан из Киммерии, и так случилось, что я уже нанят охранять путешественников, идущих в южную пустыню.

— Как жаль. Ты бы мне очень подошел. Ты сказал — в южную пустыню? Могу я узнать, в какую ее часть?

— Севернее от большого изгиба Стикса, между Замбулой и Кутхемесом, южнее Хаурана.

— Это же Путь Мертвых! Это страшные места, друг. Я бы советовал тебе пойти другой дорогой, куда бы ты ни направлялся.

Конан уже собирался сказать, что это не дорога, а цель их путешествия, но решил, что скажет незнакомцу слишком много. Вместо этого он пожал плечами:

— Это не мое решение. Меня лишь наняли охранять.

— С капризами хозяев приходится соглашаться, — сочувственно произнес Владиг. — Не выпьешь ли со мной вина? Я недавно проходил по границе того района и мог бы рассказать о том, какие опасности могут поджидать там.

Конан согласился. Он всегда был готов выпить за чужой счет, если только наливает не враг, к тому же он очень хотел узнать о положении на юге, Через насколько минут они уже сидели в небольшой таверне за столиком у окна, через которое сквозь полосатые занавески светило заходящее солнце. По просьбе Владига им подали кувшин и две кружки. Кувшин и кружки были из глины, покрытой синей глазурью, характерной для этой области.

Конан и Владиг пожелали друг другу здоровья. Вино оказалось терпким, приправленным местными пряностями и имело золотистый цвет.

— Твой караван идет на юг покупать, продавать или за тем и другим?

— Как решат хозяева, — ответил Конан, — мы идем налегке.

— А, — сказал Владиг, кивая. — Если караван идет без товара, значит, он идет за рабами. Несколько десятков ярдов цепи и кандалы прекрасно размещаются в седельных сумках. Да, Путь Мертвых — это кратчайшая дорога отсюда в земли черных, в Зембабве и Пунт. Но назад, конечно, вы должны пойти другим путем. Ни один пленник не перенесет пешего перехода.

— Вода в колодцах стоит низко? — спросил Конан.

— Хочешь спросить, не стоит ли она ниже обычного? Да, оазис Амун, в прошлом открытый для всех, уменьшился так, что племя Омри взяло его в собственное пользование, выгоняет оттуда все другие племена и берет большую пошлину. Из двух десятков водопоев в Великой пустыне на пути между Тураном и Стигией осталось лишь двенадцать.

— А как на Малом переходе из Замбулы к изгибу Стикса? — спросил киммериец.

— С водой там лучше, но хищные племена жадны, как никогда. Всюду одно и то же: чтобы уберечься от разбойников, необходимо иметь сильную охрану. Но из-за этого караванам нужно больше воды и корма. В результате дорога в обход пустыни безопаснее. Переход в два раза длиннее, и ты заплатишь пошлины многим местным вождям, но вероятность, что останешься жив, больше.

— Возможно, ты прав, — произнес Конан, оставив мысли при себе. — Я поговорю об этом с нанявшими меня.

— Это будет разумно, — сказал Владиг.

Они допили кувшин вина, рассуждая о том, как трудно жить в пустыне. Затем они расстались. Конан удивлялся услужливости этого человека. Путешественники довольно часто обменивались сведениями, но Владиг мало интересовался тем, откуда Конан происходит, где он путешествовал, какие земли посетил по пути в Зардас, и это было странно.

Уже начало темнеть, и Владиг пробирался по узким улочкам Зардаса. Наконец он подошел к высокому забору, вынул из-за пояса ключ и открыл тяжелую дверь. Владиг вошел во двор, где на отшлифованных каменных плитах стояли кадки с благоухающими кустами. На другой стороне двора стоял дом с побеленными стенами. Владиг поднялся по наружной лестнице, ведущей на плоскую крышу. На манер лучших домов в городе на крыше был разбит сад, в центре которого находилась небольшая надстройка. Владиг прошел мимо увитой зеленью беседки и постучал в дверь надстройки.

— Войди. — Голос был глубоким и мягким.

Владиг отворил дверь и вошел. Он склонился, прижав к груди растопыренные пальцы. — Я сделал, как ты велел, учитель.

Человек, к которому обратились так, сидел за столом, где лежали толстые тома и странные инструменты. Перед человеком лежала кучка кристалликов, округлых, продолговатых, похожих на иглы. Это был высокий мужчина, худой, с суровыми чертами лица, с острой бородкой и длинными усами. Одет он был в темно-пурпурный халат и плотно повязанный тюрбан того же цвета.

— Тогда докладывай, — сказал человек в пурпурном халате, показав небольшие заостренные зубы. Руки его лежали на столе, и пальцы казались неестественно длинными. Время от времени пальцы будто сами по себе двигались и описывали кончиками замысловатые фигуры.

— Я говорил с одним из их охранников, огромным неуклюжим северянином с черными волосами. Я также взглянул до этого на всю группу. Это самое странное сборище, какое я когда-либо видел: гирканийские лучники, карлик, этот северянин, даже вооруженные женщины.

— Женщины? — спросил сидящий за столом.

— Да, четыре. Три диких полуживотных во главе с огромной светловолосой великаншей, страшнее бандитов, каких я когда-либо встречал.

Человек в пурпурном халате мрачно смотрел на кучку кристаллов, которые начали светиться фиолетовым светом.

— Близнецы любят диковины.

Пальцы начали выделывать еще более замысловатые фигуры, и кристаллы зашевелились.

Владиг не любил смотреть на руки учителя. В спокойном состоянии пальцы имели нормальное количество суставов, но в движении они походили скорее на бескостные щупальца. А также, когда они двигались, казалось, что их больше десяти, хотя шевелились они так быстро, что сосчитать было невозможно.

— Охранник подтвердил твое подозрение: они действительно направляются в глубь пустыни. Он утверждает, что не знает, зачем они туда идут, но я не верю ему. Он утверждает также, что он простой охранник, но у него манеры предводителя. Простота его притворна. Так что я не решился напирать с вопросами.

— Ты ввел его в заблуждение?

— В этом не было нужды. Правды было достаточно. Как любой опытный путешественник, отправляющийся в пустыню, он хотел знать о воде, о траве и воинственных племенах. Я немного преувеличил опасность разбоя на Малом переходе, но их караван так мал, что опасность эта и без того велика. На самом деле у них почти нет выбора. Если они собираются пойти туда, куда ты предполагаешь, им надо держаться самой прямой дороги. Смерть их может поджидать, скорее всего, на последнем участке пути.

— Не все существа умирают легко, — сказал человек в пурпурном халате. — Передай мне ваш разговор подробнее.

Когда Владиг докладывал, его учитель, которого звали Арсаций, угрюмо глядел на кристаллы. Они двигались в соответствии с его жестами, собираясь в одном месте, цепочкой перетекая в другое, светясь все ярче. Через некоторое время они образовали подобие фигурки человека, и фиолетовый цвет начал пульсировать, будто забилось кристаллическое сердце.

— Этот северянин, — произнес Арсаций, когда Владиг закончил рассказ. — Что он за дикарь?

— Он сказал, что он из Киммерии, хотя я никогда не встречал людей оттуда. Эта земля, кажется, где-то к северу от Аквилонии.

— Да, она там. Этот народ считается одним из самых яростных в мире, хотя мало кто из тех людей покидает свою родину.

— Как почти все северяне, он явно дерется мечом, и на поясе у него висит такое оружие. У него осанка воина и взгляд орла.

— Страшный человек. Хотя мир полон крепких воинов, ловко обращающихся с мечом и громко хвастающих. Но все это тщетно и глупо. Лишь великая колдовская наука имеет непреходящую ценность.

— Истинные слова, учитель, — произнес Владиг.

— Ладно. Тем, что ты рассказал, я доволен. Сообщи мне, когда они будут готовы покинуть город, и мы пойдем следом.

— Прости мою дерзость, учитель, но почему нам непойти впереди них? Они пойдут отсюда по южной дороге. Мы можем найти удобное место для засады и подождать их там. Охрана их ничтожна, и они упадут к нам в руки, как зрелые фрукты.

Арсаций гневно посмотрел из-под низко нависших бровей на своего ученика.

— Я сказал, что мы пойдем следом. Когда следует нападать, решу я, а тебе не следует полагать, что защита их ничтожна. Я лишь сказал тебе, что мечи воинов — суета.

Владиг рассердился, но поклонился снова:

— Как пожелает учитель.

Он еще раз поклонился и вышел из комнаты.

Оставшись один, Арсаций продолжил манипуляции с кристаллическим гомункулом, заставляя его ходить по столу, копировать движения дерущегося воина, танцующей женщины. Когда это ему наскучило, колдун последний раз взмахнул пальцами, и кристаллы рассыпались в беспорядочную кучу. Фиолетовое свечение потускнело и погасло.

Колдун угрюмо сидел, небрежно перебирая кристаллы. Наконец он сгреб их со стола и спрятал в украшенный слоновой костью деревянный ларец с бронзовой крышкой.

Киммериец отыскал гостиницу, вошел в нее и присоединился к остальным. Когда ели баранину, хлеб и местные фрукты, Конан пересказал товарищам свою беседу с человеком, назвавшим себя Владигом.

— Ты думаешь, этому можно верить? — спросила Йоланта.

Близнецы сидели вместе со всеми, но, как обычно, ничего не ели, и кружки, стоящие перед ними, были нетронуты.

— Нет ничего неправдоподобного в том, что он сказал, — ответил Конан. — Но я побеседую с другими караванщиками. Странно лишь то, что он мало меня расспрашивал. Обычно, если пьешь за счет другого, то отвечаешь на его вопросы, а не наоборот.

— Да, мне это не нравится, — сказала Акила.

— Мне кажется, — произнес Ки-Де, — что, если бы этот человек задумал что-то недоброе, он бы пытался вытянуть сведения из Конана. Вероятно, он святой человек, давший обет помогать незнакомым людям.

— Нет, — ответил Конан, — он воин, я в этом уверен.

— Из-за пустяков столько беспокойства, — сказал Ки-Де. Он завернул кусок баранины в хлеб, обмакнул в чашку с соусом и направил все это в рот. С полным ртом он проговорил: — Опиши мне этого человека, и я пойду и убью его. И тогда не нужно будет больше беспокоиться.

— Нет, — усмехнулся Монанд, — наши трудности так просто не решаются. Конан, не показалось ли тебе, что этот человек говорит не за себя?

— Над этим же вопросом я думал тогда, когда мы говорили. Владиг казался откровенным, но что-то в его манере говорило о том, что он чья-то собака. Поскольку он дал нам полезные сведения о пути, я подозреваю, что у него приказ завести нас туда, куда хочет его хозяин.

— Умно, — сказала Йоланта, но осталось неясным, имела ли она в виду хитрость Владига или мнение Конана.

— Значит, нам не надо идти туда, куда он хочет, — заявила Акила.

Конан покачал головой:

— У нас почти нет выбора. В пустыне всего лишь несколько дорог. Даже направляясь по ним, выжить трудно. Без них же возможности остаться в живых нет совсем.

— Не люблю, когда меня так ограничивают, — проворчала Акила.

— Однако мы идем в пустыню, — мягко заметил Монанд, — а не в степь или на холмы, которые ты так хорошо знаешь. В пустыне мы должны подчиняться ее законам. Но это не обязательно произойдет нам в ущерб, поскольку то же самое должны будут делать и другие.

— Какие другие? — спросил Ки-Де.

— Всегда есть те, кто хочет схватить незащищенную жертву, — ответила ему Йоланта. — Они узнают, кто куда направляется, и расставляют ловушки.

— Тогда все в порядке, — заявил Ки-Де, поднимая кружку с вином. — Наши стрелы и мечи товарищей защитят вас.

Ки-Де и его товарищи не имели склонности к рассуждению. Пока еды и вина было вдоволь, они мало думали о завтрашнем дне и считали любые опасения недостойными мужчин. Опасность — это постоянная жизненная реальность.

Глава 5

Хауран остался позади. Через это небольшое царство они прошли почти незамеченными. По мере того как путники шли все дальше на юг, земля делалась суше. Облачных дней становилось меньше, и дожди шли недолго и редко. Теперь путешественники находились в земле, на которую не претендовало ни одно из царств, поскольку скудная трава и еще более скудные водопои не могли обеспечить армию, а ни один царь не заявит, что обладает землей, если не может ее оккупировать и разместить на ней гарнизоны.

Пейзаж состоял теперь из холмов — таких низких и пологих, что их вообще трудно было назвать холмами, — часто изрезанных глубокими руслами, дно которых, однако, было сухим большую часть года. Животные здесь были меньше и не собирались в такие крупные стада, как на севере. Больше всего попадалось изящных газелей и антилоп, быстрых созданий, которым нужно было мало корма и воды и которые умели избегать охотящейся ночью большеухой пустынной кошки.

Путники уже сбросили с себя тяжелые накидки, шкуры и стеганую одежду, во всяком случае, во время продвижения днем. По указанию Конана они купили легкие свободные халаты жителей южных сухих земель. Эта одежда защищала от лучей солнца и обеспечивала хорошую вентиляцию.

— Когда мы зайдем в глубь пустыни, нам понадобятся наши теплые накидки, — предупредил Конан, — так что не выбрасывайте их.

— Я думала, что чем дальше на юг, тем теплее, — заметила Акила.

— Так и есть, — ответил Конан. — Печет солнце, и камни и песок отражают этот жар прямо в лицо, будто огромное зеркало, отчего делается вдвойне жарко. Но почему-то камень и песок не задерживают дневное тепло так, как это делают почва, трава и деревья. Как только солнце заходит за линию горизонта, земля остывает. К полуночи уже так холодно, что замерзает вода.

— Этого не может быть, — возразил карлик. — В жаркой земле должно быть жарко днем и ночью.

Конан ухмыльнулся.

— Тогда выброси свою накидку, но только морозной ночью в песках не выпрашивай моей.

Время от времени киммериец отделялся от основной колонны и скакал далеко назад по следу. С какой-нибудь возвышенности он оглядывал местность, проверяя, нет ли преследователей. Иногда он видел другие караваны и дважды заметил воинов местных племен, ехавших на жилистых пустынных пони, но в этом не было ничего необычного, и это не представляло опасности для его небольшого, но умелого и хорошо вооруженного отряда. Киммерийца по-прежнему тревожил расспрашивавший его человек. Подозрительность Конана была разбужена, да и скрытные близнецы со своими странными поисками чего-то ничуть не улучшали положения.

На третий день их продвижения по пустыне путники увидели огромную тучу грифов и других птиц, питающихся падалью, которые парили кругами над точкой в миле впереди.

— Там что-то мертвое, — заметил Ки-Де.

— Что-то больше человека или верблюда, — сказала Акила, — раз собралось столько птиц.

— Скачите осторожно, — посоветовал Конан, — хотя не думаю, что с нами что-нибудь случится. Если бы там были живые люди, птицы бы не кружили так низко. Смотрите, некоторые даже садятся.

Они поехали дальше, внимательно поглядев по сторонам, и вскоре ветер донес до них ужасную вонь. Затем они увидели на земле бесформенные кучи, и среди этих куч рыскали шакалы и полосатые гиены. Постоянное рычание зверей и крики птиц создавали невыносимый гул.

Лошади шарахнулись от вида, звука и запаха. На высоких верблюдов же это не произвело никакого действия. Путники заставили своих лошадей подойти ближе и увидели, что звери терзают останки людей и верблюдов. Тела были так изуродованы, что подсчитать хотя бы приблизительно количество человеческих жертв не представлялось возможным. Более крупные трупы верблюдов оставались еще почти нетронутыми, и это из-за них дрались гиены, в то время как шакалы пытались вырвать друг у друга из глотки куски человеческого мяса. Гротескные грифы садились, размахивая крыльями, и отрывали от трупа то, что могли, или же громко оскорбленно кричали, когда их отгоняли другие животные.

— Что за бойня здесь произошла? — произнесла Акила, прикрывая нос складкой халата.

— Караван? — спросила Йоланта, высунув голову из-за занавески. Ею двигало, казалось, любопытство; ужасное зрелище ничуть ее не отпугивало.

Конан слез с коня и походил между тел и оторванных конечностей. Груз, который везли верблюды, был растерзан и разбросан. Его киммериец осмотрел тоже.

— Не думаю так, — сообщил он наконец. Затем указал на несколько обрывков окровавленной ткани и на разъемные шесты. — Они путешествовали с большими шатрами. Караванщики берут лишь небольшие палатки, чтобы оставить место для груза. По-моему, это племя кочевников. Видите, среди них были женщины и дети.

Он указал рукой на некоторые разбросанные останки, однако лишь опытный глаз мог различить признаки пола и возраста — так изуродованы были тела.

— Я не видела следов такой большой группы людей, когда мы ехали сюда, — сказала Акила. Хотя запахи был ей отвратителен, зрелище не произвело на нее впечатления.

— Думаю, что, когда на них напали, они двигались с юга, — произнес Конан.

— По моим подсчетам, здесь погибла сотня человек всех возрастов.

— Можно собрать головы и подсчитать, — предложил Ки-Де, которому все это уже надоело. Мертвые его не интересовали, тем более когда кто-то уже забрал у них все ценное.

— Не надо, — ответил Монанд. — Кто, по твоему мнению, это сделал, киммериец?

— Стрел я не вижу, — проговорил Конан. — Иногда племя можно узнать по оперению стрелы. В действительности… — Он накленился над трупом, который еще сохранил голову и руки. — Я не вижу ран, кроме тех, что нанесли животные, подъедающие падаль. Но это мало что значит. Трупы так повреждены, что ран может быть просто не видно.

Киммерийца это объяснение совершенно не удовлетворяло, но для других, решил он, сойдет и такое.

— Здесь нечего больше делать, — сказала Акила, скривив от отвращения лицо. — Поехали отсюда.

— Вы поезжайте, — ответил Конан. — Я хочу осмотреть землю вокруг: может быть, узнаю, кто убил этих людей и в какую сторону сделавшие это ушли отсюда. Если они впереди нас, лучше знать об этом заранее.

— Ладно, — согласилась Йоланта, — но обязательно присоединяйся к нам до наступления темноты.

Киммериец лишь пробормотал, что так и сделает, и кивнул, не отрывая глаз от растерзанных останков, разбросанных по песку. Остальная группа направилась на юг. Некоторое время киммериец ходил между трупами, не обращая внимания на рычание гиен. У этих тварей хватит сил, чтобы повалить взрослого быка, но совершенно нет бойцовского духа. Их привлекала добыча вялая, беспомощная или уже неживая.

Заключив, что у мертвых он больше ничего не узнает, киммериец сел на лошадь и стал объезжать вокруг место бойни, отыскивая следы убийц. Пользуясь старинным охотничьим приемом, он заставлял лошадь идти по расширяющейся спирали. Через какое-то время Конан остановился и соскочил с седла. Земля вокруг была твердой, но здесь он увидел следы, показавшиеся ему странными. Киммериец присел и принялся их разглядывать.

Следы отпечатались нечетко, просто остались параллельные линии на пыли. Царапин было две группы, будто животное с когтями сидело здесь и затем бросилось на жертву, оставив за собой царапины. Нахмурившись, киммериец поискал рядом, но не нашел таких же следов. Каким бы ни было это животное, но выпрыгнуло оно, оттолкнувшись лишь двумя когтистыми лапами. Конан смел пыль с одной из отметин, и волосы у него на голове зашевелились. Следы, хотя и слабые, были процарапаны на камне под пылью. Конан знал, что ни один зверь в природе не имеет таких твердых когтей.

Низко пригибаясь, киммериец обследовал местность и обнаружил еще два десятка таких же следов. Когда он отыскал все следы, то заметил, что они образуют неровную линию. По тому, в какую сторону был направлен утончающийся конец царапины, Конан заключил, что существа перед броском смотрели на юг. В течение уже многих дней ветер дул с юга. Эти существа выбрали место для засады так, чтобы ветер относил их запах от приближающихся кочевников.

Вся сцена, когда Конан мысленно воссоздал ее, заставила его сильно забеспокоиться. Он знал, что волки, а иногда и кошки часто охотятся стаями либо небольшими охотничьими группами, но они не делают заранее продуманной засады. Что это за существа?

Их жертвы не были новичками в пустыне, они даже не толстозадые караванщики. Это — кочевники, всю жизнь проводящие среди песков, камней и палящего солнца. И тем не менее их застали совершенно врасплох. Вероятно, эти таинственные существа были неизвестны кочевникам.

Перед тем как покинуть это место, Конан прошел вдоль линии следов. Он нашел один, который был четче остальных. След находился в небольшом углублении, затененном большим камнем и кустом. Этот след был защищен от ветра и прямых солнечных лучей. Конан лег на живот и понюхал. Он отчетливо почувствовал едкий, неприятный запах. Запах был резким, как у уксуса, но этот запах Конан никак не мог соотнести с живым существом. Это напоминало ему о мастерских, где ремесленники вытравляют кислотой узоры на клинках мечей и кинжалов. Конан не знал ни одного животного, имеющего такой запах.

Сев на лошадь, он поехал к югу, зорко следя, не покажутся ли те существа, что уничтожили целое племя. Зачем они это сделали? Ради пищи? Другие животные уже так долго занимались телами, что это было трудно определить. И почему существа забрали вещи? Трупы могли ограбить и люди, но если так, то они очень хорошо замаскировали все следы своего присутствия. Конан очень хотел верить, что так оно и было. Он считал себя неплохим следопытом, но он бывал среди таких людей, которые на своей территории могли прятать следы прямо со сверхъестественным искусством.

Киммериец не поскакал прямо к своим товарищам. Он поехал зигзагом, покрывая таким образом большую площадь. Делал он это для того, чтобы увидеть другие следы мародеров либо еще какую-либо опасность для их группы. В пустыне следов больше не было.

На закате Конан добрался до своего каравана. Еще до того, как он его увидел, южный ветер донес до него запах жарящегося мяса. Когда киммериец прибыл, то узнал, что гирканийцы подстрелили прекрасную газель. В животе урчало, так как Конан ничего не ел, кроме нескольких сухарей, да и то было это рано утром. Тревога, вызванная видом уничтоженного племени, прогоняла все мысли о еде, но сейчас он чувствовал голод.

Конан подъехал к костру и соскочил с лошади, выхватив кинжал еще до того, как сапоги его коснулись земли. Он подбежал к углям, где готовилась разделанная туша животного.

— Что-нибудь нашел? — спросил Ки-Де у киммерийца, который отрезал куски от хорошо прожаренной части.

— Мало понятного. Но сейчас у меня есть чем занять рот и кроме разговора.

Когда Конан удовлетворил свой голод сочным мясом и горстью вяленых фиников и запил это все водой из бурдюка, он рассказал о странных следах и еще более странном сопутствующем им запахе.

— Ты говоришь, что похоже на кислоту? — переспросил Монанд, и лицо его сделалось мрачнее обычного.

— Да. Я встречал такой запах в мастерских, где вытравляют на мечах узоры и где проверяют золото на чистоту. Но никогда не встречал в природе существ с таким запахом.

— А у сверхъестественных животных? — спросил один из гирканийцев, взволнованно перебирая пальцами свои длинные черные косы.

— С ними я не хочу иметь никакого дела, — твердо заявил Конан.

— Ученые, изучающие природу, — сказала Йоланта, — утверждают, что мелкие животные устроены иначе, чем крупные. Четыре столетия назад Ухнас Кордавский написал монументальный трактат о шестиногих существах, в котором он заявляет, что многие из них используют кислоту как оружие или пользуются ею для приготовления материала для своих гнезд либо для того, чтобы размягчить пищу. Даже обыкновенные муравьи содержат в теле кислоту.

— Муравьи не вырастают до таких размеров, — возразил Конан. — И на двух ногах они не ходят.

— Хотя я и уважаю ученые разговоры, — проворчала Акила, — мне кажется, что ты слишком большое значение придаешь царапинам на земле и каким-то запахам. На племя, скорее всего, напали враги, а затем стерли за собой следы. А то, что осталось, затоптали гиены и другие поедатели падали. Здесь нет никакой тайны. Надо остерегаться этих врагов, и все.

Ее упрямый тон говорил о том, что она пытается убедить прежде всего себя.

— Так и сделаем, — заключил Монанд.

По мере того как они продвигались дальше на юг, каменистая выветренная земля, сухие кусты и кактусы начали уступать место более песчаной местности, и наконец вокруг до самого горизонта были одни барханы, уходящие вдаль, как волны в море. Лошади повесили головы и погрустнели, недовольные такой переменой.

— При первой возможности, — объявил Конан, — мы должны поменять лошадей на верблюдов. Здесь недалеко есть оазис, где сходятся несколько караванных троп. Там мы найдем караванщиков, желающих поменять своих верблюдов на лошадей для путешествия на север.

— Мне эта мысль не нравится, — заявила Акила. — И верблюды мне не нравятся! Они отвратительные, вонючие, неуклюжие твари!

— Хочешь сказать, что они не подходят для царицы? — спросил Ки-Де, хихикнув. — Они мне тоже не нравятся, но боюсь, что северянин прав. Лошади долго не протянут, но даже верблюд лучше, чем идти пешком.

Остальные гирканийцы с жаром согласились.

— Так мы и сделаем, — заявил Монанд. — Цель нашего путешествия лежит далеко в пустыне, и нам необходимы верховые животные.

— Верблюды! — сказал карлик, плюнув в костер.

На следующий день они перешли гряду низких холмов и увидели несколько участков, покрытых скудной травой, лежащих в небольшой долине, защищенной от ветров. Для того чтобы добраться до оазиса, им нужно было пройти между двух холмов, но там на верблюдах сидели полдюжины человек и держали наготове свои короткие луки.

Худые, со злобными лицами, они носили островерхие шлемы, обмотанные черными тюрбанами. С тюрбанов свисали полосатые платки, доходящие до стремян.

Мы можем легко их убрать, — сказал Ки-Де, небрежно подергивая тетиву своего большого лука. — Наше оружие стреляет в два раза дальше.

— Да, — согласилась с ним Акила. — Мне хочется пострелять в цель. Уже много дней я стреляла только в зайцев и в газелей.

— Нет, — возразил Конан. — Судя по одежде, это воины племени Омри, и если здесь только шестеро, то в оазисе их еще сотня. Человек, с которым я говорил в городе, сказал, что Омри взяли себе этот оазис и берут дань с проезжающих. Нужно будет заплатить.

— Мы поговорим с ними, — сказал Монанд.

Путешественники поехали вперед, держа оружие поблизости, но не проявляя враждебности. Пока Монанд вел переговоры с предводителем отряда, киммериец и товарищи разглядывали кочевников, так же как и те разглядывали их. Жители пустыни проявляли глубокое презрение, какое чувствует любой кочевник к чужим людям. В этом им помогала и высота верблюдов, на которых они сидели. Воины были так укутаны в свои полосатые платки, что виднелись только руки и черные глаза. Кочевники носили сапоги из мягкой синей кожи, а сабли их имели прямые длинные клинки.

— Платить за воду! — угрюмо произнесла Акила. — То же самое, что в городе.

— Нет, — сказал Конан, — эти люди берут деньги лишь за доступ к воде и траве. Горожане обложили бы налогом весь провозимый товар и захотели бы взять процент с нашей торговли.

— Горожане! — фыркнул карлик. — Неудивительно, что они естественная добыча для настоящих людей.

— Но эти не горожане, — предупредил Конан. — Они такие же хищники, как и мы. Не надо их провоцировать. Я хочу спросить их о положении на юге и о том, что они знают об уничтоженном племени.

Монанд уплатил требуемую дань, и путешественники спустились в долину, с трудом сдерживая лошадей, обезумевших от запаха свежей воды. Верблюды же гордо вышагивали, сохраняя достоинство.

Когда лошади достаточно попили, путники оттащили их от воды, поскольку те могли упасть. Конан распорядился, чтобы животных почистили. Он хотел придать им товарный вид. Затем киммериец пошел искать вождя Омри. Краткий осмотр сказал Конану, что в оазисе стояли три каравана. В одном было несколько лишних верблюдов, и киммериец решил поговорить с начальником этого каравана еще до наступления ночи.

Племя Омри стояло лагерем ближе всех к бьющему из-под земли ключу, позволяя остальным поить животных, но тень пальм оставляя себе. Конан заключил, что здесь находятся около восьмидесяти воинов, не считая женщин и детей. С отрядами по полдюжины человек, охраняющими каждый из подступов, это делало первоначальную догадку о сотне воинов приблизительно верной. Киммериец знал, что при таких скудных ресурсах содержать более крупные отряды невыгодно; небольшие армии собирались лишь время от времени для нападения на города у границы пустыни.

Он нашел вождя сидящим под пологом, вытканном из козьей шерсти. Вождь Омри отдыхал на грубом ложе, сделанном из верблюжьих седел и ковров. Время от времени вождь вдыхал дым ароматических трав, горящих в маленькой бронзовой жаровне. Когда киммериец подошел, вождь кочевников обратил внимание на его крепкое сложение и гордую походку.

— Прошу тебя к воде и траве моего племени, незнакомец, — произнес вождь. Он указал рукой на большое кованое бронзовое блюдо, лежащее перед ним. На нем лежали кусочки хлеба, посыпанные грубой солью. — Поешь со мной.

Конан сел, скрестив ноги, на землю и взял один из кусочков.

— Ты щедрый вождь, — сказал он, прежде чем взять сухой кусочек в рот.

В пустыне поедание хлеба с солью было символическим актом, ставящим человека под защиту вождя, согласно древним правилам гостеприимства, Теперь любой, предавший гостя, будет наказан богами.

Некоторое время оба говорили на малозначительные темы: о состоянии пустыни на юге, о возможности выгодно обменять лошадей на верблюдов. Затем Конан завел разговор о том, что действительно его беспокоило: найденное им уничтоженное племя. Вождь насторожился, когда Конан описывал увиденное зрелище.

— Сэт и Иблис! — воскликнул вождь, делая рукой жест, оберегающий от зла.

— Что-нибудь осталось из одежды или других вещей этих людей?

— Я нашел несколько лоскутков черной материи с вышитыми на ней тонкими белыми зигзагами.

Вождь немного успокоился.

— Значит, это был народ Бени-Нуэр. Это жалкие люди, побирающиеся на границе пустыни и не решающиеся заходить далеко в пески, так что это невелика потеря, но мне не нравятся приметы и следы, которые ты нашел!

— Что они означают? — спросил Конан.

— Ты ел мой хлеб и соль, так что я обязан предупредить тебя: Бени-Нуэр были убиты хадизза, демонами бури! Это нечистые твари из глубины пустыни, но в течение последней луны я слышал уже о трех таких нападениях.

— Что их сюда влечет? — спросил Конан.

Вождь пожал плечами.

— Это существа подземного мира духов, так что кто может знать?

— Ты не знаешь, какой у них вид и как они убивают?

— Они никого не оставляют в живых, кто мог бы описать их, но их жертвы — и люди, и звери — все растерзаны. Сердца несчастных выедены, а часто и мозг, остальное просто изорвано в клочья.

Было ясно, что вождь мало знает об этих существах, кроме старых легенд, но было полезно узнать, что произошло уже три таких нападения и что случились они в течение последнего лунного месяца. Конан решил попытаться узнать еще и о другом.

— Не знаешь ли ты о древнем городе Джанагар, затерянном, как говорят, в глубине пустыни?

Вождь рассмеялся:

— Мой друг, в пустыне полно затерянных городов. Я сам видел их полсотни. Некоторые еще тянут свои разрушенные башни к звездам, другие так занесены песком, что колоссальные изваяния их великих людей лишь выглядывают из песка, который скрывает их до носа. Людей заставляет строить города легкомыслие. Боги пустыни всегда возвращают себе свое. Мудрость заключается в том, чтобы знать законы пустыни. Если хочешь, можешь спросить Асока-сказителя. Он знает много древних легенд и, возможно, слышал о Джанагаре.

Конан вежливо поблагодарил вождя и отправился искать сказителя. Киммериец был доволен тем, что группа его находилась теперь в безопасности, поскольку законы гостеприимства пустыни сильнее любых правил цивилизованных народов. Это, однако, не означало, что теперь вождь был его другом на всю жизнь. Защита распространялась лишь на то время, пока путешественники находятся в оазисе. Покинув его, они снова становятся законной добычей.

После расспросов киммериец направился к небольшому загону, выложенному из камня, где за верблюдами Омри наблюдал всего один человек. Он был пожилым по меркам кочевников, среди которых мало кто доживал до преклонных лет. Глаза его казались еще яркими, хотя и окружало их множество морщин. Его освободили от тяжелой патрульной и охранной службы, которую несли более молодые воины, но на боку его висела прекрасная сабля, и он был так же готов воспользоваться ею, как и любой другой.

Конан приветствовал старика и протянул ему припрятанную до этого бутылку финикового вина.

— Твой вождь сказал мне, что ты источник знаний и тебе хорошо известны легенды пустынь.

Рот старика был спрятан платком, но морщины у глаз еще более углубились от улыбки.

— Да, так оно и есть, незнакомец. — Он взял бутылку, затем, сохраняя приличие, отвернулся, когда поднял платок для того, чтобы пить. Немного выпив, он опустил платок и вернул бутылку Конану. — Благодарю тебя. Какую легенду ты хочешь услышать, незнакомец? Я знаю все песни о Рустуме Великолепном. Я знаю легенды о царях и подлецах и о любви и людей, и богов. Я могу рассказать о битве и смерти, и о сватовстве к принцессе, и о проклятиях могучих колдунов. Что ты хочешь услышать?

Голос старика был глубоким и чистым — голос прирожденного рассказчика.

Конан выпил вина и снова подал бутылку старику.

— Я хотел бы послушать о городе, затерянном в глубине пустыни.

Старик выпил так же, как и до этого, и вернул бутылку.

— А их много! Бронзовый город показывается смертным каждые сто лет, и из тех, кто входит в него, чтобы прочесть волшебные письмена, выведенные золотом на мраморных стенах, каждый третий погибает, один из трех сходит с ума, оставшемуся же будет выпадать удача до конца его дней. Илхар, город Жемчужных башен, лежит в развалинах, ибо люди сильно согрешили и боги лили на него огонь в течение многих дней и ночей, не пощадив ни людей, ни скота. А колдуны Аманопета подняли свой город на небо — дворцы, дома, храмы и стены, — и никто его больше не видел. О каком затерянном городе ты хочешь услышать, незнакомец? — Он протянул руку к бутылке, и Конан дал ее старику.

— Ты знаешь о Джанагаре, городе Опаловых ворот?

Старик сощурился и порылся в своей памяти.

— Иблис, незнакомец, ты просишь рассказать самую старую и самую загадочную легенду!

— Значит, ты слышал ее?

— Слышал, но так давно и из такого редкого источника, что я вполне могу быть последним сказителем, знающем о Джанагаре. Еще в ранней юности я разыскивал стариков, коротающих ночи в пустыне и исполняющих древние легенды и песни. Когда я был мальчиком, клан моего отца стоял лагерем перед стенами Замбулы, куда мы приходили каждый год на верблюжью ярмарку. Мы стояли у источника рядом с крохотным племенем, называвшимся Уадим. Когда-то это был могучий народ, но завистливые племена собрались вместе и отняли у них колодцы и тайные пастбища, и за пять поколений от народа осталась лишь горстка людей, которых мы видели у стен Замбулы. Это был грустный народ, ибо они получили прозвище проклятого племени, и, следовательно, молодые люди не могли достать себе жен, и они были обречены на вымирание.

Старик вздохнул и отхлебнул вина.

— Продолжай, пожалуйста, — сказал Конан, не пытаясь забрать бутылку.

— Следующей луной по дороге в Кассали в Пунте мы узнали, что народ Уадим был уничтожен стигийцами, которые собирались построить форт в том месте, где оставался последний колодец этого несчастного племени. После этого все их легенды были потеряны, кроме тех, что я слышал у Замбулы.

— И одна из этих легенд была о Джанагаре?

— Да. Дай мне вспомнить, незнакомец, ибо это было много-много лет назад.

Старик хлебнул вина и на несколько минут уставил взгляд в пространство. Затем он продолжил:

— Сейчас припоминаю. Очень-очень давно тот народ, что сейчас является племенами пустыни, был всего лишь крестьянами, которые ковырялись в земле… — Он слегка отвернулся, приподняв платок, и плюнул на землю, выразив этим свое презрение к оседлым жителям, даже если они его собственные предки. — Злой Джанагар сиял, подобно драгоценному камню среди плодородной земли, которая теперь и есть самое сердце пустыни. Могуч был Джанагар, город высоких башен и огромных храмов, из которых поднимался ароматный дым благовоний, сжигаемых перед алтарями богов. Невообразимо богат был Джанагар, город, где дворцы князей сверкали золотом и серебром, где люди носили шелк и бархат и даже блудницы украшали себя такими драгоценностями, которым теперь позавидовала бы любая царица.

Жесты старика были столь же красноречивыми, как и его речь, его руки и длинные тонкие пальцы изображали в воздухе башни и людей давно уже мертвого города.

— Но зло охватило Джанагар, последние цари города и их изнеженные придворные обратились к мерзкому колдовству. Богатства и власти им было мало. Нет, они желали бессмертия, и, чтобы достичь этого, они занялись самым черным колдовством, обратились к самым чудовищным обрядам. По ступеням храмов текла кровь жертв, убитых во время церемоний столь мерзких, что смотревшие сходили с ума.

Это разгневало богов. Не кровопролитие, ибо боги любят кровь. Нет, их разгневало дерзкое стремление злых колдунов Джанагара. Они стремились превзойти богов. — Старик нагнулся вперед и заговорил шепотом, будто боясь привлечь внимание высших сил. — Ибо знай, незнакомец, что даже боги не бессмертны, но все со временем умирают. И за это они прокляли Джанагар. В одну ужасную ночь жители бежали из города и больше туда не возвращались. Но были и такие, кто не бежал. Те колдуны и их приспешники остались, до последнего пытаясь отвести от себя гнев богов. В ту ночь они совершали свои самые мерзкие ритуалы, произносили заклятия такой силы, на какие не решался до этого даже самый безумный маг. Сама земля вокруг Джанагара иссохла от зла, скопившегося во время битвы людей и богов, и в ту ночь получила свое начало пустыня, и она все расширяется, а в самом сердце ее лежит Джанагар.

Пока Конану эта легенда не казалась отличной от других, ей подобных. О мертвых городах часто рассказывали, что их жители разгневали богов, рассказывали о зле, о поныне действующем проклятии. Неужели Джанагар ничем не отличается?

— Ты не знаешь, — спросил киммериец, — легенды, связывающей Джанагар с хадизза, демонами бури?

Старик задумался.

— Нет, эта древняя легенда о них не упоминает. Хотя хадизза встречаются во многих рассказах, и вполне может быть, что они возникли во время бесславного падения Джанагара. Поскольку сама пустыня родилась тогда, не могли ли демоны пустыни явиться тогда же?

— Да, вполне может быть, — согласился Конан. Он поднялся и поблагодарил старика, который пытался задержать его, чтобы заставить еще послушать легенды, но у киммерийца были другие дела.

Как он и ожидал, здесь были начальники караванов, желающие поменять верблюдов на хороших лошадей, и большую часть дня Конан провел, разглядывая этих гордых животных пустыни. Торговцы, которые надеялись обмануть невежественного северянина, были сильно разочарованы, поскольку Конан одинаково хорошо разбирался и в верблюдах, и в торговцах. В конце концов мена состоялась. Гирканийцы и Акила были в ужасе от того, что им придется ехать на верблюдах.

— Это самые мерзкие твари, каких я только видела! — воскликнула Акила.

— Сэт! Вонь их еще хуже, чем их вид! — заявил карлик.

— В верблюдах не ищут красоты, — сказал Конан, начиная раздражаться. — В них ценят силу, выносливость и доброту. Это животное никогда не вдохновит поэта, но оно крепкое и здоровое. Они довезут нас туда, куда нам надо, и более того, они доставят нас назад.

— У них такие милые глаза, — сказала Йоланта, — большие, карие и влажные. У них такие длинные, изящно изогнутые ресницы.

Один из верблюдов заворчал и смачно плюнул, едва не попав в Акилу.

— Они невоспитанны, — заявила бывшая царица.

— Я покажу вам, как их седлать, — сказал Конан, а затем поучитесь управлять ими.

Ворча и жалуясь, путники выбрали себе верблюдов и кое-как оседлали их, во время чего гордые животные взирали на них с едва прикрытым презрением. Киммериец научил товарищей, как заставить верблюдов опускаться на колени, чтобы сесть на него. Это редкое зрелище собрало караванщиков и воинов Омри. Все они скоро катались от смеха.

— Не пинайте их пятками! — кричал Конан. — Это не лошади, и они не понимают, когда вы их пришпориваете! Пользуйтесь прутом!

Каждое седло было снабжено прутом — тонкой розгой примерно в ярд длиной.

После часа попыток Конан был удовлетворен тем, что его товарищи усвоили основы управления верблюдами. Чтобы сравниться с наездниками из пустыни, им, конечно, потребуется еще некоторое время, но, по крайней мере, они продержатся в седле оставшуюся часть пути. Гирканийцев даже начало радовать то, что с такой высоты они могут стрелять дальше.

— Ладно, — сурово сказал Конан, когда солнце коснулось горизонта на западе. — Теперь, я думаю, вы не свернете себе шеи. Завтра отправляемся на юг.

— Мне уже надоела пустыня, — проворчала Акила.

Конан рассмеялся.

— Ты так думаешь? Тебе еще предстоит удивиться, женщина.

— Что ты хочешь этим сказать, подлец? — гневно спросила она.

— Я хочу сказать, что то, по чему мы до этого ехали, не было пустыней. Это была просто засушливая земля.

В этот момент даже самоуверенность надменной царицы пошатнулась.

— Правда? Если это еще не пустыня, то что же она тогда?

— Ты ее узнаешь, когда увидишь, — пообещал ей киммериец. — Там как в аду, когда огонь догорел.

Глава 6

— Сэт и Иблис! — воскликнул карлик Джеба. — Где мы?

Группа путников стояла на вершине бархана, а перед ними простирались волны песчаного моря. Над головой висело залитое солнцем небо, будто огромный купол, на котором не было ни единого облачка. Жар солнца опалял их, будто гнев жестокого бога.

— Это пустыня, — объяснил Конан.

— Как мы теперь найдем дорогу? — спросила Акила. — Там нет ни деревьев, ни холмов, нет даже высоких камней, на которые можно было бы равняться.

— Тот, кто знает законы пустыни, может найти дорогу, — сказал киммериец. — Вопрос лишь в том, знаем ли мы, куда идти? — Он обернулся в сторону близнецов, которые сейчас просто сидели на верблюдах, без паланкинов. — Только вы знаете, где это таинственное место. Вы можете его найти?

— Конечно, — ответил Монанд. — Мы поведем вас прямо к цели нашего пути.

— Этого недостаточно, — сказал Конан. — Я никогда не путешествовал в этой части пустыни. Южнее этого места я не знаю, где находятся колодцы. Если там и есть оазисы, кочевники держат их в тайне. Верблюды могут много дней идти без воды, но даже им в конце концов надо пить. У нас в бурдюках есть запас, которого хватит дней на десять, не больше.

Йоланта улыбнулась.

— Не бойся. Наших запасов будет более чем достаточно. Сейчас мы остановимся и отдохнем. А когда солнце опустится, продолжим путь.

— Так будет лучше всего, — согласился Конан. — Ночь — лучшее время для перехода по пустыне, хотя я мало верю в это ваше предприятие. Я нанялся для того, чтобы защитить вас от мародеров, а не для того, чтобы умереть среди песка.

— Да, это и к нам относится, — сказала Акила, охватив жестом трех женщин и карлика.

— Если за пять дней не найдем вашего города, — продолжал Конан, — мы должны будем повернуть назад. Но нас очень будет мучить жажда даже тогда, когда мы доберемся до оазиса, и, возможно, мы недосчитаемся нескольких верблюдов.

— Этого времени нам хватит, — заявил Монанд.

Конан показал товарищам, как усадить верблюдов, вырыть рядом углубления и как установить свои одеяла, закрепив на седле и подперев с другого конца прутом так, чтобы укрыться от солнца в жаркую часть дня. Несколько часов они пролежали, тяжело дыша, под этими навесами, до тех пор пока солнце не подошло к линии горизонта и воздух не стал немного прохладнее. Когда жара спала, путники поднялись и продолжили путешествие.

Солнце зашло за линию горизонта, и на несколько минут небо залило яркое алое свечение. Затем быстро наступила темнота. Через минуту показались несколько ярких звезд. Еще через несколько минут их было уже сотни. Спустя еще некоторое время небо украсили сотни тысяч звезд во всем своем великолепии. Через два часа после заката взошла неполная луна, и пустыня осветилась почти так же, как и днем, недоставало лишь цвета, придаваемого солнечными лучами.

Под звездным пологом путники двигались в полной тишине, поскольку лапы верблюдов не создают столько шума, как копыта лошадей. По обычаю пустыни все металлические детали упряжки обмотали так, чтобы металл не звенел, и единственным звуком были тихие стоны и ворчание верблюдов.

Как всегда, Конан ехал далеко впереди остальной группы, напрягая все органы чувств так, чтобы не пропустить возможной опасности. Его мучила тяжелая мысль о том, что главная опасность может исходить от врага не в образе человека. Что это за демоны бури? Можно ли с ними справиться? Одолеет ли сталь существ, чьи когти могут оцарапать камень? В то время как он размышлял над этими вопросами, к нему подъехала Акила.

— Откуда ты знаешь, куда нам ехать? — спросила она. Говорила она тихо, поскольку ночью в пустыне шепот слышен на расстоянии десятка шагов.

Конан указал рукой на юго-запад.

— Монанд сказал, чтобы я равнялся на Малого Дракона.

Это созвездие из девяти звезд мерцало прямо над горизонтом. В середине, будто рубин, горела звезда Демон.

— В моей стране мы называем это созвездие Крылатый Демон, — произнесла она с легким трепетом. — Та красная звезда, что больше всех остальных, сулит несчастья.

Конану впервые показалось, что она говорит так, будто боится чего-то.

— Это подходящий ориентир, — сказал Конан, — так как я думаю, что она не ведет нас ни к чему хорошему.

— Как так?

Конан рассказал ей о том, что слышал от сказителя племени Омри.

— И что это значит? Старик слышал рассказ о Джанагаре еще в молодости. Сумасшедшие близнецы вычитали о городе в старых книгах. Значит ли это вообще что-нибудь? Наверняка этот город, если он действительно существует, так стар, что все зло уже исчезло. А что касается сокровищ, которые они надеются отыскать, так я в них не верю. Они найдут только пыль и обломки камней.

— Если это самое худшее, то я не огорчусь, — ответил Конан.

— А когда мы выполним свою задачу, что ты будешь делать?

— На севере почти все войны закончились. Но на юге еще много земель. Для храброго воина там всегда что-нибудь найдется. Если ты умеешь обращаться с оружием, ты всегда найдешь спрос на свое искусство.

— Что там за земли? — спросила она.

Киммериец был удивлен, услышав, что она говорит без прежней враждебности.

Он снова указал рукой на юго-запад.

— Если мы пойдем туда и дальше и не умрем по дороге от жажды, мы выйдем к Стиксу, к реке, которую некоторые называют Нилом. Это самая большая в мире река, и за ней лежит Стигия. Та земля мне не нравится, потому что, хотя она и богатая, там больше всего колдовства и правят там тираны, издающие, на мой взгляд, слишком много законов.

Теперь он показал рукой на юг.

— В том направлении лежат Пунт, Кешан и Зембабве. Там горы, джунгли и саванна. Местную дичь не описать, ее надо видеть — стада так огромны, что не охватить взглядом. Там водятся гигантские слоны и жирафы, крошечные антилопы и еще множество самых разных животных. Зебры, похожие на лошадь с черными и белыми полосами, пасутся рядом с бизонами, у которых между концами рогов два шага, а рядом носороги, будто бронированные осадные машины, а рог их длиной с человеческую руку. И на всех этих животных охотятся большие кошки — львы, леопарды и быстрые, как падающий ястреб, гепарды.

Акила была заворожена рассказом киммерийца.

— Я хочу все это увидеть! Я думала, что за степью лежат земли оседлых жителей, не годных ни на что, кроме как быть добычей. Народы в тех землях свирепые и воинственные?

— Да, воинственные. Они все чернокожие, но различаются по виду и языку. Я видел пигмеев, ростом не более трех футов, и я видел племена, где самый низкий человек выше семи футов.

— Как они дерутся? — спросила Акила, желая удовлетворить профессиональный интерес.

— В тех землях любимое оружие — копье. Некоторые используют луки и отравленные стрелы. В Кешане многие дерутся верхом, но южнее всадников мало. В джунглях множество болезней, которые могут погубить лошадь.

— И есть земли даже за теми, что ты назвал?

— Да, и никто из шедших на юг еще не дошел до конца земли. Черные Королевства обширны.

Акила показала на запад.

— А что там?

— Стикс делает большой изгиб и течет на запад, к морю. К югу от него лежит Стигия. К северу первая страна после пустыни — Шем, а к северу от Шема лежит Коф. Это земли скотоводов, где люди разводят огромные стада коров и овец. Люди эти также хорошие лучники. К западу от Кофа лежит Аргос, а затем Зингара. Все эти земли выходят на Море Запада.

— Ты был в этих странах? Я не знала, что мир так велик.

— Я почти во всех из них провел некоторое время, — ответил Конан. — Да, мир бесконечен. Там, сзади, — он указал через плечо большим пальцем, — лежит Иранистан, Вендия и Кхитай. Говорят, что Кхитай такой же большой, как все западные земли, вместе взятые, но откуда это знают, мне непонятно.

— У себя дома, в степях, — задумчиво проговорила Акила, — я разговаривала с караванщиками, которые были в Кхитае. Они говорили, что он действительно огромен, но по их рассказам мне показалось, что он слишком упорядочен и скучен.

Конан рассмеялся.

— Не сомневаюсь. Но для таких, как мы, полно беспорядочных мест. Я еще даже не рассказал об Офире, Аквилонии и Немедии, это все богатые, цивилизованные и воинственные страны, не рассказал и о Пустошах Пиктов, таких же диких, как и Черные Королевства. К северу от них находятся Асгард, Ванахейм, Гиперборея и моя родина Киммерия. Земли эти небогаты, но они производят на свет ни с кем не сравнимых воинов. А за Морем Запада, я несомневаюсь, есть другие земли, народы и королевства, воюющие друг с другом. Прежде чем умру, я, вероятно, еще посмотрю на них.

— У тебя сердце истинного искателя приключений, — сказала Акила, и Конану послышались в ее голосе нотки восхищения.

— Я думаю, что ты такая же, как я, — произнес он. — Ничего не боишься, верная слову и друзьям, любишь опасность и всегда готова ехать к следующему холму, чтобы посмотреть, что за ним.

— Конечно, — сказала она. — Ведь я царица.

— Лишь тот, чье слово твердо, как железо, останется еще с этими сумасшедшими близнецами. Но я взял их плату и доведу дело до конца. Хотя признаюсь, что редко занимаюсь такой глупостью.

На этот раз рассмеялась Акила.

— Сомневаюсь, Конан. Мне кажется, что ты берешься за многие глупости просто ради удовольствия. Я делаю то же самое, еду за несуществующим сокровищем, стремлюсь отомстить тогда, когда любой разумный человек уже сдался бы, когда перевес сил явно не в мою пользу. Но разве иначе стоит жить? Такая жизнь может оказаться короткой, но она полна огня.

— Да. По-другому я бы и не стал жить.

Некоторое время они ехали молча. Киммериец чувствовал, что между ними образовалась связь. Он уже собрался опереться на нее, возможно, предложить вступить в еще большую близость, хотя и не так прямо, как обычно, как вдруг Акила выпрямилась и устремила взгляд вперед. Конан сделал то же самое, выругавшись про себя. Как не во-время!

— Кто-то приближается, — сказала она тихо; меч ее чуть слышно прошуршал, освобождаясь от ножен.

Меч Конана был уже в руке, не издав ни малейшего шума, когда киммериец выхватил его из ножен.

Конан пошевелил ноздрями.

— Ветер оттуда, но я не чувствую запаха демонов.

— Слава богам, — прошептала она. — И с людьми много возни без демонов. Сколько их там, как ты думаешь?

Он напряг свой слух, но услышал лишь шарканье, сопровождаемое монотонным мычанием.

— Если я не ошибаюсь, там один человек, ведущий себя не очень осторожно. Это может быть уловкой, чтобы притупить нашу бдительность, в то время как его сообщники нападут на нас.

— Я не какая-нибудь селянка! — гневно ответила она. — Я это прекрасно понимаю.

Он пожал плечами. Такая вот близость. Теперь киммериец видел — кто-то бредет в их сторону, отчаянно шаркая и спотыкаясь. Когда человек подошел ближе, стало ясно, что мычание было грустной песней. Незнакомец явно был несчастен. Он, казалось, не замечал путников, пока не оказался в двух десятках шагов от них. Вдруг он поднял глаза и вскрикнул:

— А-а-а! Вы… смилуйтесь, это лишь я, Амрам, самый несчастный из людей. Я не сделал вам ничего плохого.

Акила усмехнулась.

— Действительно, не ты нас так встревожил. Ты один?

— Да, конечно! А вы?

Конан не обратил внимания на встречный вопрос.

— В таком случае ты должен быть большим дураком, поскольку лишь дурак пойдет один по этим пескам, тем более что эту пустыню называют Губительницей дураков.

— Но я это не сам придумал, — ответил Амрам, повесив голову. — История моя печальна.

— Не сомневаюсь, — сказала Акила, — такая ехидная собака, как ты, другую и не расскажет.

— Последи за ним здесь, — сказал Конан, — я проеду вперед и посмотрю, нет ли засады. Если услышишь шум боя, убей его и скачи к остальным.

— Хорошо, — ответила она. — Ты знаешь пустыню лучше меня.

Конан проехал полмили, осматривая все подозрительные места. Ему были известны случаи, когда кочевники лежали под соломенными циновками, засыпав себя песком, и часами ждали, пока не приблизится добыча. Когда жертва была прямо над ними, они выскакивали из песка, будто демоны из преисподней, кричали и размахивали саблями, пока караванщики не лежали в кровавом месиве, а добыча не была их. Но были приметы, по которым можно найти таких разбойников, и такие приметы сейчас отсутствовали.

Убедившись, что засады нет, Конан поехал туда, где его ждала Акила. Незнакомец, волнуясь, стоял рядом с верблюдом. Это был низкий мужчина щуплого телосложения. Из-под капюшона было видно худое лицо с горбатым носом, которое расплылось в подобострастной улыбке, когда Акила, увидев, что Конан возвращается, спрятала меч в ножны.

Конан и Акила снова поехали.

— Шагай рядом, — приказал Конан. Незнакомец повиновался. — Ну, расскажи нам свою историю.

— Знайте же, что я торговец из Барубы в Кешане…

— Судя по акценту, ты из Кофа, — сказал Конан.

— А, именно так. Мой отец был знаменитым купцом, чье прекрасное имение лежало среди идиллических холмов Рамата, рядом с…

— Ты говоришь не просто как кофит, — перебил его Конан, — но как житель Хоршемиша!

— Как я и собирался сказать, знаменитое торговое представительство моего отца находилось в роскошном храмовом районе этого города…

— Твоя речь не просто речь жителя Хоршемиша, — неумолимо продолжал Конан, — а обитателя Болота, района трущоб и притонов.

Амрам скрипнул зубами, но без смущения продолжал:

— Я вижу, что ты много путешествовал. Ладно, отец мой не был знаменитым купцом. Он был менялой, но его заведение считалось самым приличным в том несчастном районе…

Он прервался и вскрикнул, так как Конан нагнулся, сидя в седле, и схватил его рукой за шею. Киммериец не стал, однако, душить, но лишь нащупал пальцами необычно огрубевшую кожу повыше ключицы.

— Если ты сын уважаемого ростовщика, — сказал киммериец, — почему у тебя на шее шрам от стигийского рабского ошейника?

— Мы еще не сделали и ста шагов, — произнесла с удивлением Акила, — а этот незнакомец уже опустился в ранге от сына знаменитого купца до раба. Насколько он еще может опуститься?

Конан сжал пальцы на шее.

— Еще ниже раба находится труп. Хочешь испробовать эту роль, Амрам?

— Смилуйся, господин! — вскричал Амрам. — Ты меня не понял! Очень давно я служил в армии Кофа, когда мы воевали со Стигией. Меня взяли в плен, и я некоторое время жил в той земле, оказавшись в рабстве, но это лишь судьба, достающаяся иногда солдатам. Вы ведь не можете посчитать это бесчестием.

— И как ты оказался один в пустыне, ты, подлец с языком змеи? — спросила Акила.

— Я как раз к этому подхожу! Не надо быть такой нетерпеливой! Прелесть рассказа в том, как неторопливо он разворачивается, а не в том, чтобы сведения хлынули, как вода из акведука.

— Странно, — вслух подумал Конан, — каких только людей не встретишь среди ночи в пустыне.

— Несколько лет назад я бежал из стигийского плена и направился в Кешан. Там мои торговые дела процветали, и со временем я стал владельцем собственного каравана. У меня были лучшие верблюды, и я каждый год ходил из Барубы в Пунт, оттуда в Кутхемес и Замбулу и оттуда назад.

— И чем ты торговал? — поинтересовался Конан.

— Обычные товары: слоновая кость, перья, меха, жемчуг, который приходит с западного берега через Куш и Дарфар, рабы и прочее. На обратном пути я часто вез специи, восточный шелк, который лучше стигийского шелка, драгоценности, рабов другого цвета кожи, и их я обычно менял в Стигии на местные товары и прекрасное шемитское стекло перед тем как вернуться в Барубу, где у меня несколько жен и около дюжины детей.

— На товары, которые ты назвал, в Стигии назначается высокая пошлина, особенно на шелк, — заметил Конан. — Ты обходил таможню?

Амрам пожал плечами.

— Не считаю нужным причинять властям лишнее беспокойство. Я умею ее обходить.

— Так ты контрабандист! — сказала Акила.

— А какой уважающий себя караванщик не занимается контрабандой? — спросил Амрам с истинным удивлением в голосе.

Конан рассмеялся.

— Да, это правда! Ладно, ты поведал нам радостную часть своей истории, и я думаю, что она правдива меньше чем наполовину. Расскажи нам теперь грустную часть.

Амрам драматично вздохнул.

— Для караванной торговли настали трудные времена. На юге много верблюдов умерли от какой-то неизвестной болезни. К северу старые колодцы пересохли, и в результате кочевники сделались еще более хищными. Я не мог ни набрать достаточно товара для приличного каравана, ни нанять опытных погонщиков, чтобы вести хотя бы тех животных, что у меня остались. Итак, увы, я совершил глупость.

Он сделал поистине скорбный вздох.

— Что за глупость? — спросил Конан, из опыта зная, что надо задать вопрос рассказчику. Таков обычай рассказывать в южных землях.

— Я принял заказ у незнакомца, не знавшего пустыни, у сумасшедшего, занятого дурацким поиском.

Конан почувствовал, как по затылку у него забегали мурашки, посмотрел на Акилу и увидел, что она тоже на него смотрит.

— Что это был за поиск?

— Я находился тогда в Кутхемесе, у меня оставалось восемь верблюдов, к тому же здоровье одного из них вызывало тревогу. Работники мои бежали в надежде найти более обещающее занятие. Тогда он мне и подвернулся. Он сказал, что зовут его Фираги и что он хочет нанять караван, который доставил бы его в глубь пустыни. Все остальные караванщики, к которым он обращался, отказывались его слушать, но я не мог выбирать. Я был в отчаянии,

— Опиши его, — сказал Конан.

— Высокий, худой человек, очень хорошо одетый. По внешности я не мог определить, из какой он страны, и акцент его был необычен. Я думаю, что он откуда-то из Иранистана. Он немного походил на ученого, но я не хочу сказать, что он книжный червь, представления не имеющий о реальном мире. Он был гордым и воинственным, как некоторые стигийские жрецы.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — заверил его Конан. — Продолжай.

— Он сказал, что заплатит за наем работников и покупку провизии. Я согласился. Но чтобы идти в такое ненадежное путешествие, я мог нанять только самых подонков, а вы знаете, что это за люди.

— Знаю, — сказал Конан.

— Что вы искали в глубине пустыни? — спросила Акила.

— Вначале он ничего не говорил об этом. Но после бесконечных дней пути, когда мы не нашли ничего, кроме голых бескрайних песков, люди мои воспротивились. Тогда он рассказал нам об удивительном городе, давно затерянном в самом центре пустыни, городе, полном сокровищ. — Амрам пожал плечами. — А почему бы и нет? Я видел много странного во время своих путешествий. Самое главное, что это пробудило у моих погонщиков жадность и заставило их идти дальше, хотя продолжать путь было опасно. Затем один из них исчез.

— Сбежал? — спросил Конан.

Амрам покачал головой.

— Нет. Однажды утром мы проснулись, и погонщика не было. Какой дурак покинет в центре пустыни караван, не прихватив верблюда, либо пищи, либо, по крайней мере, бурдюк воды? Но все было на месте. Ночь тогда выдалась ветреной, и следов мы не нашли. Мы решили, что он сошел с ума и удалился один в пустыню, чтобы покончить с собой. Иногда такое случается.

Мы пошли дальше. На следующее утро исчез другой человек. Обстоятельства были те же. Теперь оставшиеся погонщики встревожились. «На нас лежит проклятие», — сказал один из них. «Демон песков заманивает людей в пустыню», — сказал другой. Говорят, что демоны принимают облик красивой женщины и заманивают людей туда, где они гибнут. Некоторые поют прекрасную песню, которую слышит лишь избранная ими жертва. Человек хочет найти то место, откуда звучит эта песня, и забывает обо всем остальном.

— И потом? — сказал Конан.

— Не будь столь нетерпелив, Конан, — упрекнула его Акила. — Ночь долгая, и человек этот забавный. Позволь ему вести свой рассказ так, как он хочет.

— Тебе повезло, Амрам, — произнес Конан, — эта женщина очень терпима к людским странностям.

Она рассмеялась, и Амрам нервно улыбнулся, явно чувствуя облегчение оттого, что у его пленителей хорошее настроение.

— Госпожа воистину и красива, и умна. Я продолжаю: мои люди были объяты страхом, и они обвинили нанявшего нас в сговоре с демонами, в том, что он заманивает нас в пустыню, чтобы они нас там съели. Он сказал, что это всего лишь совпадение, что оба погонщика просто сошли с ума один за другим. Он снова начал рассказывать о великом городе, который уже должен был быть близко. Он уверял, что нам надо пройти еще всего один день. Я выступал за то, чтобы вернуться, но остальные были людьми недалекими, и они согласились идти дальше.

— И на следующее утро пропал еще один человек, — произнес Конан, пытаясь угадать.

— Нет. На следующее утро мы проснулись и обнаружили, что наши бурдюки распороты. От всего содержимого остался лишь мокрый песок. Пережив первый приступ ужаса, мы обратили свой гнев на Фираги. Но он лишь стоял и ухмылялся. Он сказал, что нам теперь нужно обязательно найти город, так как там находятся неиссякаемые источники, и только он, Фираги, может отвести нас туда.

— Я бы убила его за такую наглость и пошла бы назад с водой или без воды, — заявила Акила.

— А, это только потому, что ты новичок в пустыне, прекрасная и грозная госпожа. Мы, опытные люди, знаем, что возвращаться без воды означало верную смерть. Никто из нас не был раньше так глубоко в пустыне. На самом деле мы даже не встречали никого, кто бы осмелился проникнуть в эту область. Тот дурацкий город вполне мог быть плодом его поврежденного ума, но он был нашей единственной надеждой. Не имея выбора, мы пошли за Фираги еще глубже в пески.

Конан слушал рассказ Амрама, но не позволял себе отвлекаться от главной задачи — охранять караван от нападения врагов, в образе человека или в каком-либо другом образе. Слабый ветерок не доносил никаких звуков, кроме шуршания их собственной упряжи и дыхания верблюдов. А также единственным запахом, который чувствовал киммериец, был запах верблюдов, на которых ехали он и Акила, поскольку вокруг не было ни колючих кустов, ни кактусов, которые могли бы придать свой аромат иссушенному воздуху.

— После трех дней чудовищного пути, — продолжал Амрам, — мы уже почти сходили с ума от жажды. Так что мы убили одного верблюда, чтобы утолить жажду кровью. Используя дерево седла как топливо, мы изжарили мясо и немного окрепли. Это нас ободрило, но тут остальные верблюды стали глядеть на нас с подозрением.

Скоро даже верблюды начали спотыкаться, но Фираги шел дальше, будто не замечая ни жары, ни жажды, ни бесконечных миль. В нем была убежденность фанатика. Я бы с удовольствием убил его, но тогда бы мы все погибли, так что я подавил в себе желание совершить убийство и пошел дальше. Один за другим люди и верблюды падали, и мы, кто оставался в живых, собрав последние силы, шли дальше, подкрепляя себя верблюжьей кровью и мясом. Но позвольте сказать вам, друзья, что, хоть кровь поддерживает жизнь, она не унимает жажды, так как она такая же соленая, как и морская вода.

Наконец остались лишь Фираги и я, и все верблюды погибли. Настал час, когда я понял, что дальше идти не могу. Плетясь за Фираги, я решил убить его, прежде чем умру сам, чтобы отомстить за себя и товарищей, поскольку, хоть они и были подонками, они все же были моими товарищами в этом путешествии. Я уже выбрал место на спине Фираги и вынул кинжал.

В этот момент Амрам вынул из-за пояса кривое, как клык кабана, лезвие и драматически взмахнул им.

— Было бы больше пользы, если бы ты сделал с ним это раньше, — сказал Конан.

— Тихо, киммериец! — оборвала его Акила, явно завороженная рассказом.

— Но не успел мой клинок коснуться его спины, как Фираги вскрикнул, — продолжал Амрам. — Он стоял на вершине бархана и раскачивался от слабости. Я не видел, что произвело на него такое впечатление, так что я снова вложил кинжал в ножны, чтобы посмотреть, что там, но решив убить его у следующего бархана. Я подошел к Фираги, чтобы узнать, отчего он воскликнул, надеясь увидеть родник. Я бы радовался самому маленькому роднику и оазису больше, чем целому городу с сокровищами.

Он остановился, снова выдерживая драматическую паузу.

— Рассказывай! — не выдержала Акила.

— Это был не родник. Это действительно был город.

— Значит, это правда? — спросил Конан, не доверяя словам щуплого караванщика.

— Да, это правда. По крайней мере, это был город. Но ничего не могу сказать о сокровищах, и вы скоро узнаете почему. И это была не куча развалин, подобно многим древним городам в пустыне, башни которых повалились, а статуи стоят по шею в песке. Нет, в этом городе все сохранилось целым до последней черепицы, такой же город, как Хоршемиш, где я родился, или Луксур в Стигии, где я был рабом.

Вот что я увидел: за массивными стенами на сотни футов к голубому небу вздымались башни, некоторые из белого, как соль, алебастра, некоторые из пурпурного или зеленого мрамора, увенчанные бронзовыми куполами, и на вершине каждого стоял шпиль, заканчивающийся позолоченным и блестящим на солнце шаром, звездой или полумесяцем. Башни были такими тонкими и высокими, что они бы рухнули во время великой бури, которая случается один или два раза за жизнь поколения и которая уничтожает постройки и из сырого, и из обожженного кирпича, оставляя лишь строения из прочного камня. Однако песок даже не стер полировку мрамора! Не чудо ли это?

— Если это правда, то это действительно чудо, — проговорил Конан.

— Продолжай! — просила Акила.

— Ниже башен виднелись дворцы, каждый с бронзовым куполом; некоторые купола широкие и низкие, как крона пальмы, другие высокие, как тюрбан султана, и также богато украшены драгоценностями. Там были плоские террасы, которые вполне могли оказаться висячими садами, такие, как в больших городах Стигии, но я не видел на них ни следа зелени, так же как и нигде вокруг города.

Вдруг мое желание убить Фираги немного уменьшилось, поскольку вел он меня верно, хотя и за большую цену. Он крикнул хриплым, как у верблюда, голосом оттого, что горло давно пересохло: «Вот он! Вот Джанагар, город Опаловых ворот!» Только тогда он впервые произнес имя этого города, имя, неизвестное мне до того мгновения, а я считаю, что слышал много преданий пустыни.

Конан и Акила переглянулись.

— Ты немного поднялся в наших глазах, — сказал киммериец с меньшим сомнением в голосе, чем раньше. — Говори дальше.

Амрам улыбнулся и кивнул:

— Вы можете ценить хорошую историю. Но никогда не рассказывал я более странной истории, которая одновременно и правдива. Ладно. Мы поковыляли к городу, и тут, опасаясь, не мерещится ли мне это все, я увидел много странного вокруг того места. Город стоял в середине огромного углубления в песке, края которого были гладкие, как у блюда. Углубление было не очень глубоким, но достаточным, чтобы скрыть город от наблюдателя, пока тот не взойдет на вершину последнего бархана. И ни одна птица не парила над головой, как часто бывает даже в глубине пустыни, так как большие птицы специально прилетают издалека в поисках падали. Но небо над Джанагаром было таким же безжизненным, как и сам город.

Ибо он действительно лишен жизни. Через стены не доносился запах дыма, и не вился дымок от крыш домов и храмов. Самым странным казалось то, что от города не доносилось ни звука. Даже в часы самого глубокого сна в обычном городе бывает хоть какой-то звук, хотя бы храп часового или шаги пьяницы. За пределами города всегда можно чувствовать запах и слышать звук скота, но рядом с Джанагаром этого не было.

И вдруг, когда я уже начал верить, что это сон или мираж, я услышал звук! И это был самый милый звук, какой можно себе вообразить!

— Человеческие голоса? — спросила Акила.

— Нет, вода! Я услышал плеск воды! Это дало крылья моим стертым ногам, и я почти пролетел последние десятки шагов до городской стены. Там, прямо перед огромными воротами, находился аккуратный желоб, какой устраивают у себя многие города, для того чтобы поить только что подошедших верблюдов. Он имел десять шагов в длину и два шага в ширину и был полон чистой прозрачной воды! У одного конца желоба стоял пьедестал, на котором была вырезана голова фантастического животного, и вода щедро лилась из его клюва с клыками. Я опустился на колени, погрузил голову в воду и вынул ее оттуда только тогда, когда должен был сделать вдох.

Вдруг я заметил, что Фираги, глупец, прошел мимо воды, будто не видит ее. Он стоял и глядел на прекрасные ворота, в резьбу которых действительно были вправлены опалы. «Иди попей! — крикнул я. — Иначе умрешь!» Но Фираги не услышал меня или не обратил на меня внимания. Он скрестил руки на груди… — Здесь Амрам скопировал этот жест, немного опустив голову. — … И произнес слова. Меня охватил ужас, когда ворота перед ним начали скрипеть и стонать!

Створки ворот, высотой в целых десять шагов, были сделаны из плотной древесины и стянуты бронзовыми полосами. И металл, и дерево покрывал замысловатый узор, но в тот момент мне было не до их красоты, поскольку перед моими глазами они начали двигаться! Медленно и величественно массивные ворота отворились так, что в них мог войти один человек! Без дальнейших слов Фираги вошел.

Я застыл, но лишь на мгновение. Затем поднялся на ноги и пошел к таинственному городу, который был нашей целью и причиной наших страданий. Но когда я подходил, ворота начали закрываться. Я побежал к ним, но проход был уже слишком узок. Тогда я схватился за края створок, но усилия мои оказались тщетны, поскольку створки просто выскользнули у меня из рук и захлопнулись тише, чем дверь в обычном доме. Я звал Фираги, но он не слышал, или, как я думаю, ему не было до меня дела.

Весь тот день я искал вход в этот город. Я обошел стены вокруг и нашел несколько других ворот, поменьше, но все они оказались крепко заперты. Стены были слишком гладкими, так что на них не так просто залезть, тем более что я не имел ни веревки, ни кошки.

Амрам опять глубоко вздохнул:

— Наконец я пошел прочь. Я понял, что внутрь мне не войти и не было смысла умирать от голода, хотя воды у меня было вдоволь. Я уже думал, что погибну в пустыне, но тут мне посчастливилось встретить вас, моих спасителей.

— Ты пришел туда с юга, — сказал Конан. — Почему же ты направился на север?

— Я прекрасно понимал, что не смогу снова проделать тот же путь. Я знал, что к северу пустыня не так сурова, и решил, что там у меня будет хоть какая-то возможность выжить.

— Ты мне кажешься человеком, который тут же хватается за открывшуюся возможность, — произнесла Акила. — У тебя есть те опалы?

Амрам улыбнулся:

— Если бы я мог, я бы набил ими свой кошелек. Но узор из них начинался в пяти или шести шагах над землей. Строители того замечательного города были не так глупы, чтобы вставлять драгоценные камни там, где до них можно было дотянуться.

— Ты много прошел, — сказал Конан. — Но не похоже, что тебя мучает жажда. Ты даже не попросил у нас напиться.

Амрам засунул руку под халат и вынул небольшой бурдюк. Он был уже почти плоским, но когда Амрам встряхнул его, там еще булькала вода.

— Я распорядился тогда починить распоротые бурдюки, и мы взяли часть из них с собой, — объяснил Амрам. — Так как я знал, что, если мы найдем воду, нам нужно будет запастись ею, если мы хотим остаться в живых. Я взял у Джанагара столько воды, сколько мог унести. Когда я вас встретил, у меня уже заканчивался последний запас. Вот почему я пел грустную песню, так как знал, что завтра или послезавтра я, вероятно, погибну.

— Значит, этот город отсюда недалеко? — спросила Акила.

— В трех днях пути на верблюдах. И раз уж мы заговорили об этих полезных животных, не найдется ли у вас лишнего верблюда, чтобы и я с вами поехал? Я так долго шел пешком.

— Мы часть небольшого каравана, — сказал Конан. — И хотя не мы им руководим, я думаю, что наши хозяева выделят одного верблюда, если им понравится твой рассказ. Но не могу этого обещать. Это ты должен определить сам.

— А они, конечно, должны пожалеть бедного путника, все потерявшего и брошенного среди песков!

— Они очень странная пара, — сказал Конан. — Иди по нашим следам и там найдешь остальных. Отыщи двоих, едущих на очень высоких неместных верблюдах, и расскажи им то же, что и нам. Они не обрадуются, услышав об этом Фираги, но не думаю, что за него будут держать на тебя обиду.

Амрам низко поклонился:

— Да сохранят вас боги пустыни и уберегут от несчастий.

С этими словами он повернулся и зашагал прочь.

Когда он ушел, Конан проговорил:

— Ни одному богу в этих местах нет дела до человека.

— Что ты думаешь об Амраме и его истории? — спросила Акила.

— Я думаю, что это очень странно, что мы наткнулись на него в темноте среди бескрайних песков.

— Да, и ты заметил, что он ни разу не спросил ни о том, зачем мы здесь, ни о том, что мы ищем в пустыне? Конечно, это можно объяснить тем, что он наполовину сумасшедший.

— Можно, — согласился Конан. — И я подозреваю, что нам придется в этом путешествии столкнуться еще не с одной странностью.

Глава 7

Близнецы чуть ли не ликовали. История Амрама им очень понравилась, и теперь этот щуплый человек ехал на верблюде впереди всех и вел их к удивительному городу. За ним ехали Акила со свитой, Конан, Ки-Де и гирканийцы. Их же, напротив, охватывала смесь возбуждения и тяжелого предчувствия. По крайней мере, они не носились бесцельно по пустыне, но уже сама странность рассказа Амрама настораживала.

— Не пойму, чему близнецы так рады? — проворчал карлик Джеба. — Они явно чувствуют облегчение. Хотя они сказали, что знают, где этот город. Зачем им проводник?

Короткой рукой он вытер со лба пот. С проводником близнецы решили идти днем.

— Может быть, — сказал Конан, — они знали только примерное местоположение, а не точную дорогу.

— К тому же, — добавила Акила, — они узнали о Джанагаре лишь из старинных текстов и легенд. Рассказ этого человека подтвердил, что город действительно существует. Как они и предполагали, туда уже давным-давно никто не забирался.

Конан похлопал верблюда по шее, и животное недовольно проворчало.

— Верблюды ослабевают, им скоро будет нужна вода, но они еще продержаться день или два. Если только в истории этого человека есть хоть доля правды, — спросила Акила.

— А если нет?

— Тогда, как и он, мы узнаем, сколько можно протянуть на верблюжьей крови. А потом мы наверняка погибнем, поскольку уже столько гонялись за этой мечтой, что вряд ли сможем вернуться назад или пойти дальше, к другому краю пустыни. По словам Амрама, на юге пустыня еще более сурова.

Акила с отвращением плюнула.

— Никогда не думала, что земля может быть такой пустой и безжизненной, что на нее даже не хочется смотреть.

— Да, — отозвался Ки-Де. — Мы ничего не видели, во что можно пострелять, кроме ящериц. Что хорошего в земле, где нет мишеней?

Конана беспокоили более серьезные мысли, чем отсутствие дичи. Свежее мясо иметь неплохо, но можно долго жить и без него. Он повернулся к Акиле.

— Поедем к тому бархану, — сказал он, указывая рукой на высокую кучу песка в четверти мили слева от них. — Оттуда видно все вокруг.

Они въехали на бархан, с вершины которого со всех сторон для обозрения открылся плоский монотонный пейзаж.

— Ты не часто просишь, чтобы я сопровождала тебя в разведке.

— Я хочу поговоршъ с тобой наедине.

— Я так и думала. Что тебя беспокоит?

— Вначале Джанагар искали близнецы. Теперь мы знаем об этом Фираги, и мне все это не нравится.

— Когда они нанимали нас, то сказали, что и другие ищут этот город и что с их стороны нам может грозить опасность.

— Да, но не кажется ли странным то, что люди, идущие за сокровищем, так мало беспокоятся о том, чтобы забрать его с собой? Искать город, полный сокровищ, но ничего не взять с собой, кроме тех верблюдов, на которых едешь сам и везешь воду и корм для обратного пути?

Она задумчиво нахмурилась, но возразила:

— Но разве они не сказали, что цель их путешествия — удостовериться в существовании города и сокровищ и установить его точное местонахождение? После этого они, конечно, соберут караван из сотен верблюдов и заберут сокровища.

— Так говорят они. Но если верить Амраму, Фираги не готовился к обратному пути. Его явно не беспокоило то, что все его люди и все верблюды погибли по дороге к городу. Он не мог надеяться вернуться через пустыню один, однако он даже не обратил внимания на воду, а вошел в город и запер за собой ворота.

— Да, но он, скорее всего, сумасшедший, как и близнецы, — ответила Акила, явно раздраженная таким рассуждением. — Ты слишком много беспокоишься, киммериец. Я бы не подумала, что ты будешь ныть при виде опасности.

— Я не дурак! — сказал он, разозлившись. — И не хочу, чтобы меня им выставляли!

— Тогда как ты сам все это объясняешь, Конан? — поинтересовалась она. — Путешествие было бессмысленным и тогда, когда мы брались за него, и во время всего пути я не искала смысла. Я смотрю, тебе не так легко угодить.

— Нелегко, — ответил он. — А говоря о том, как я это объясняю, скажу вот что: что бы ни искали эти сумасшедшие в Джанагаре, это не сокровище из камней и драгоценных металлов. Это что-то, для чего не нужно верблюдов, чтобы увезти, и я очень сильно подозреваю, что мы не сможем взять долю того, что они ищут.

Акила снова нахмурилась, нервно теребя рукоять меча.

— Да, вероятно, ты прав, — выдавила она из себя наконец. — Но что мы теперь можем сделать?

— Почти ничего, — признал Конан. — Мы можем лишь идти дальше. Но когда дойдем до этого сказочного города, я ожидаю получить некоторые ответы от наших таинственных близнецов. И если они откроют ворота, я не буду лакать воду в желобе, а войду следом!

К его удивлению, Акила рассмеялась:

— Врагам тебя не застать с головой, сунутой в воду. Но я никак не пойму, отчего у тебя плохое настроение. Мы взялись за это предприятие для того, чтобы выбраться из Лонха, разве не так?

— Да, — мрачно согласился Конан.

— И разве мы не выбрались из Лонха? — Она обвела рукой вокруг, указав на бескрайние пески.

— Выбрались, — согласился он, не в силах подавить улыбку. — Но сейчас Лонх мне не кажется таким уж плохим… — Он вдруг прервался.

— Что там? — Она резко обернулась, желая узнать, что привлекло внимание Конана. Далеко на северо-востоке что-то поблескивало.

— Нас преследуют всадники, — сказал он.

— Да, там наши следы, — согласилась Акила. — Ты уверен, что это всадники? В этом песке много кристаллов и блестящих камней.

— Они блестят иначе. Сталь сверкает ярче. И ты видишь, что вспышки движутся?

Воительница пристально всмотрелась:

— Да, вижу движение. И там не одна вспышка. Думаешь, что это броня?

— Скорее, наконечники копий. Нужно быть стойким воином, чтобы носить броню в такую жару. Но эти к тому же мало беспокоятся о том, что их обнаружат, иначе они бы обернули наконечники тряпками.

— Кто это может быть? — подумала вслух Акила.

— Не знаю, но я начинаю думать о том человеке, что так интересовался нами в последнем городе.

— Ты думаешь, что это он?

— Собираюсь узнать это сегодня ночью.

В тот вечер, когда они разбили лагерь, Конан сообщил об увиденном близнецам.

— Что же, мы знаем, что и другие идут туда же, — философски заявил Монанд.

— Я хочу проследить за ними, — сказал Конан. — Когда совсем стемнеет, я вернусь по нашему следу и посмотрю, кто там и сколько их. Если смогу подобраться близко, попытаюсь подслушать, о чем они говорят.

— Я пойду с тобой, — сказала Акила.

Конан предпочел бы отправиться один, но решил, что сейчас не время спорить с ней.

— Ладно.

— И мы! — произнесли три женщины одновременно. Глаза их на фоне черных волос сверкали, как у волчиц.

— Нет, — ответила Акила раньше, чем Конан сам успел возразить. — Это разведка, а не налет. Хватит и двух пар глаз и ушей. В другой раз нам, возможно, понадобятся кинжалы и веревки, но не сейчас.

Женщины недовольно подчинились и тут же принялись очень тщательно готовить свою царицу к ее ночному походу. Они вынули горшочки с краской и сняли с Акилы широкую одежду. И когда она сидела почти голая на коврике, они раскрашивали ее тело так, чтобы оно сливалось с залитой лунным светом пустыней, покрывая свою царицу коричневой краской и рисуя черные линии, пятна и точки.

Конан готовился проще. Он тоже разделся и затем вывалялся в песке и пыли так, чтобы его не выдал блеск кожи. После этого он измазал себя сажей, смешанной с жиром, которую они купили, перед тем как войти в пустыню, — ею жители пустыни закрашивают кожу вокруг глаз, чтобы солнце не так слепило.

При свете луны обоих их было не отличить от поверхности пустыни. Оружие они обмотали тряпками для того, чтобы шум не выдал их, и одновременно для того, чтобы замаскировать резкие очертания. Луна была почти полной и висела на полпути к зениту, когда Конан и Акила отправились в разведку, передвигаясь легкой трусцой, в темпе, который они смогут выдержать до тех пор, пока приблизятся к своей цели.

Они вполне бы могли пройти по следам, оставленными ими раньше, но Конан не хотел, чтобы их преследователи на следующий день увидели следы его и Акилы. Узнав, что за ними наблюдали, преследователи могут встревожиться. Так что Конан и Акила направились по песку в полумиле к востоку от своих следов, надеясь, что преследователи не установили дозор в стороне от их пути.

Конан всеми органами чувств пытался уловить малейшее движение. И это ему удавалось. Даже в глубине пустыни есть жизнь. Днем палящие лучи заставляют все живое прятаться, но ночью насекомые, ящерицы и мелкие млекопитающие выходят из укрытия в поисках пропитания. Змеи и другие хищники тоже выходят и охотятся на них. Киммериец заметил ящерицу, бегущую за жуком, и змею, ползущую боком по бархану. Один раз он заметил даже крохотную лису с огромными ушами, которая выискивала мышей. Иногда попадались летучие мыши, и бесшумно пролетали совы.

Не прошло и часа, как вдруг впереди разведчики заметили мерцание костра; они остановились, чтобы посовещаться.

— У них много вьючных животных, раз они привезли с собой дрова, — заметила Акила.

— Полагаю, что они просто серьезно подошли к своему предприятию, — сказал Конан, — хотя признаю, что это необычно, когда так глубоко в пустыню берут с собой дрова. Как правило, люди пытаются пройти эту часть пути как можно скорее и обходятся без такой роскоши, как костер. Варить почти нечего, а от ночного холода спасет и теплая одежда. Посмотрим поближе.

Конан и Акила снова остановились, когда от преследователей их отделял лишь один бархан.

— Дыма не чувствую, — прошептал Конан.

— Нет ветра, — ответила ему Акила.

— В такую ночь дым должен стелиться. Мы бы его чувствовали.

— Говорить нечего. Давай смотреть.

Они проползли по-пластунски еще несколько шагов. Затем приподняли головы. То, что они увидели, казалось вполне обычным: два десятка человек, половина из них сидит вокруг костра, четверо стоят на карауле в ста шагах в каждую сторону, остальные занимаются с четырьмя десятками верблюдов, распаковывают запасы или занимаются другими вполне земными делами. Но все же что-то, казалось, было не так, и через некоторое время Конан понял, что это было.

— Костер! — прошептал он так тихо, что мышь, бежавшая по бархану в десяти шагах не слышала его. Акила ничего не ответила, но киммериец заметил, что глаза ее расширились, когда она увидела то же, что и он.

Пламя мерцало, как у обыкновенного костра, но цвет был другим. Обычные тона красного, желтого и оранжевого присутствовали, но под ними лежал оттенок пурпурного, и не было дыма. Не слышно было потрескивания дров. Пламя поднималось от чего-то, похожего на горку блестящих камней. То, что они давали тепло, было очевидно, поскольку над огнем висел небольшой чайник, какой кочевники используют, чтобы заваривать травяной чай. Рядом с огнем разогревались плоские лепешки.

— Что это значит? — спросила Акила.

Когда она говорила, на мышь, бежавшую рядом, кинулась сова. Сова летела беззвучно, но мышь, перед тем как ее шейка была сломана клювом птицы, издала пронзительный писк. Люди у костра обернулись, и Конан с Акилой сделались еще более неподвижными. Сова взлетела с добычей в клюве, и сидевшие у костра снова занялись своими делами.

— Видишь того, в красных сапогах, ближе всех к костру? — прошептал Конан.

— Твой друг из Зардаса?

— Да, это он. А тот человек в тюрбане рядом с ним… он, кажется, главный.

Акила оглядела того человека, о котором говорил Конан. Одежда его была пурпурной, слишком роскошный цвет для того, кто путешествует по пустыне в компании товарищей такого злодейского вида.

— Похоже, — согласилась она.

— Надо подобраться поближе, если хотим что-нибудь услышать, — сказал киммериец. — Сделаем петлю на север и подползем с той стороны.

— Это будет стоить нам времени, — возразила она. — Можно обползти этот бархан и незаметно подобраться к тому камню.

— Можно, — сказал Конан, — но утром они найдут наши следы. Они шли по нашему следу с севера, так что маловероятно, что они пойдут утром назад. Если кто-нибудь и вернется, то наши следы будут так перемешаны с другими, что разберется в них только пиктский охотник.

— Да, так будет лучше всего. Если надо быть осторожным, то будем осторожными во всем.

Они отползли и пригнувшись, побежали на север, придерживая руками оружие.

— Что ты думаешь о том костре? — спросила Акила, когда они свернули на запад.

— Колдовство, — ответил он грустным голосом. — Нас преследует колдун.

— Это очень полезное в пустыне колдовство, — сказала она. — Огонь без топлива. Если колдун так же может добывать и воду, то у них легкое путешествие.

— Хорошего колдовства не бывает, — твердо заявил Конан.

— Тебя волнует, что кто-то занимается колдовством, используя странные силы? — спросила Акила, ухмыляясь. — Я не люблю, когда оно используется против меня, но если колдовство действует в мою пользу, оно так же хорошо, как и любое другое преимущество.

— Если ты пользуешься колдовством, — уверенно произнес Конан, — плата всегда окажется больше, чем цена преимущества.

— Пусть будет по-твоему, — сказала она, пожав плечами, отчего могучие мускулы красиво заиграли в лунном свете. — Мне все равно. Вот мы и пришли.

Они видели перед собой множество следов, оставленных их собственными верблюдами и верблюдами преследователей. По этим следам они пошли на юг. Увидев привязанных верблюдов, они остановились. Между постоянно топчущихся ног верблюдов им был виден свет этого странного костра. Примерно половина животных лежали, поджав под себя ноги.

— Лучше всего пробраться между верблюдами, — сказал Конан. — Здесь мало других укрытий.

— А они не зашумят и не выдадут нас? — Акила по-прежнему чувствовала себя неуютно рядом с этими животными. Среди лошадей она прошла бы спокойно.

— Сейчас мы уже и сами пахнем, как верблюды, — успокоил ее киммериец. — К тому же верблюды шумят всю ночь. Если будем осторожны, животные не встревожатся. Караульный на этой стороне расхаживает на сто шагов туда и обратно. Я проберусь тогда, когда он отойдет подальше. После того как он пройдет мимо, присоединяйся ко мне.

— А если нас обнаружат?

— Их слишком много, чтобы мы смогли их одолеть. Запомни направление и беги в пустыню. Встретимся в нашем лагере.

— Ладно, — сказала Акила. — Иди.

Осторожно, будто крадущийся в траве кот, киммериец подобрался к часовому. Когда Конан подошел ближе, то увидел, что этот человек родился не в пустыне. Он носил длинные штаны и стеганую куртку, а не халат кочевника и в руках держал арбалет. Оружие в этих краях почти неизвестное. Расхаживая, он бубнил что-то и изредка окидывал взглядом пустыню. Такое поведение часового тоже говорило о том, что он пришел сюда из других краев. Это привычка солдата, стоящего на карауле в крепости. Кочевник меньше ходит и больше слушает. Ночью в пустыне уши намного нужнее глаз.

Регулярный маршрут также говорил о неопытности. На стене крепости это не важно, но на ровном месте это просто подарок врагу: желающий пробраться точно знает, когда часовой обращен к нему спиной. Конан подождал, пока караульный окажется в десяти шагах от того места, где он обычно разворачивался, прополз на животе и очутился среди верблюдов. Несколько животных оглянулись, но все с тем же выражением утомленного безразличия.

Киммериец замер. Через некоторое время к нему подползла Акила. Сейчас они не стали обмениваться словами, а начали медленно пробираться к костру. Конан нашел верблюда, сидящего напротив огня, прокрался к нему, прижался к боку животного и затем подвинулся так, чтобы выглянуть из-под длинной шеи. Он знал, что где-то рядом Акила делает то же самое. Конан понял, что время, провиденное воительницей по обычаю их племени в одиночестве среди холмов, не прошло даром: она хорошо умела красться в ночи.

Киммериец приказал себе на время позабыть о женщине и сосредоточиться на мужчинах перед ним, которые уже поели и теперь просто сидели на коврах, разостланных на песке. Откинувшись на верблюжьи седла, они пили пряный травяной чай. Конан увидел, что примерно половина из этих людей были кочевниками, вероятно нанятыми, поскольку они знали пустыню и умели управлять верблюдами. На кочевниках были отличительные знаки по крайней мере трех различных племен. Остальные, как и караульный, имели вид солдат. Некоторые из них чистили броню или ухаживали за оружием, и киммериец заметил еще три арбалета. Форма у солдат была самая разная, так что Конан решил, что это наемники. Арбалеты — мощное и меткое оружие, но их слишком долго перезаряжать, вдвойне долго делать это верхом. Кочевники предпочитали короткие луки.

У остальных были кривые сабли, длинные тонкие копья и небольшие круглые щиты. Пока киммериец смотрел, один наемник, убедившись, что его броня достаточно начищена, завернул ее в ткань и спрятал в мешок у седла. Как Конан и предполагал, в пустыне эти люди не несли на себе брони. Каждая военная деталь была важна. Теперь он принялся наблюдать за Владигом и за человеком в пурпурном тюрбане. Лишь железное самообладание киммерийца позволило ему не вскочить, когда вдруг человек в пурпурном одеянии три раза хлопнул в ладоши. Пламя погасло, и в том месте, где оно было, осталось лишь слабое сияние. Конан увидел, что сияние исходит от чего-то, похожего на горку кристаллов, положенных на плоский камень.

— Нам уже не нужно тепло, — произнес человек в тюрбане. — Ни к чему использовать без надобности магическую эссенцию.

— Истинные слова, господин Арсаций, — сказал Владиг, но не так подобострастно, как Амрам. Однако даже в этом случае острый слух Конана уловил в голосе этого человека явные нотки подчинения.

— Сколько еще? — спросил один из кочевников. — Колдовское искусство хорошо нам послужило, господин Арсаций. Я не знал никого, кто так глубоко проникал в эти Пустые земли, но сейчас наши запасы на исходе. Если мы хотим вернуться, не потеряв ни людей, ни верблюдов, скоро надо поворачиватьназад.

— Зачем, друг мой Дауда? — мягко проговорил Арсаций. — Не снабжал ли я вас огнем, для которого не нужны дрова? — Он показал рукой на мерцающие кристаллы. — Не находил ли я вам источники, когда даже опытные кочевники считали, что воды нет?

— Ты делал все это, мой господин, и мы благодарны тебе, но опасно дразнить богов пустыни. Если они посмотрят в нашу сторону и увидят, что мы нарушили их пределы, они обратят на нас свою страшную месть.

— Ты преувеличиваешь свою значимость в кругу бытия, Дауда, — сказал Арсаций, и в его голосе слышалась насмешка. — Боги не замечают деяний простых смертных. Только воистину великие колдуны способны потревожить самые глубокие мысли высших существ.

— Учение наших предков говорит иначе, волшебник, — возразил Дауда с чуть меньшим почтением в голосе. — Нас учат уважать законы богов и стараться не гневить их, чтобы не пострадал не только сам человек, но и все племя.

— Набожность, достойная похвалы, — произнес Арсаций. — Особенно когда находишь ее у разбойников, воров и висельников!

Но Дауду эта клевета не смутила.

— Какое нам дело до законов жалких людишек, этих торговцев и горожан? Я говорю о законах богов пустыни, и мне кажется, что мы рискуем их нарушить.

— Какая разница, — сказал Владиг, вставив свой голос для того, чтобы разрядить обстановку, которая начала накаляться. — Через день или через два мы придем, куда нам надо, ведь правда, мой господин?

Арсаций гневно посмотрел на Дауду, затем сказал:

— Да, правда. Не больше двух дней.

Владиг повернулся к кочевнику:

— Видишь? Всего два дня. У верблюдов горбы еще полны жира, да и нас совсем не мучает жажда. Еще два дня, а там повернем назад. Договорились?

Рука Дауды, подобравшаяся уже к рукояти сабли, медленно опустилась.

— Два дня еще сможем выжить. Но не больше.

— Хватит этого… — Арсаций прервался, когда кристаллы перед ним вдруг замерцали сильнее. Казалось, будто они начали вспыхивать искорками и зашевелились. — Что это? — подумал он вслух.

— Что это, мой господин? — спросил Владиг.

Колдун принялся тихо бормотать, и кристаллы задвигались быстрее. У Конана зашевелились волосы на голове, когда кристаллы поднялись и образовали фигуру, напоминающую человека, который, пригнувшись, начал пристально глядеть вокруг, пытаясь увидеть что-то, скрытое в темноте. Вдруг он замер и вытянул кристаллическую «руку» в сторону верблюдов. Почти все кочевники затеребили амулеты и забормотали заговоры против зла, однако Дауда посмотрел на верблюдов.

— Хазим, — сказал он, — посмотри, нет ли там чего среди верблюдов.

— Разведчик? — спросил Владиг.

— Тогда верблюды шумели бы сильнее, — ответил Дауда, — но посмотреть надо.

Человек, названный Хазимом, вынув саблю, пошел к верблюдам. К нему присоединились еще двое или трое вооруженных людей. Один из них зашагал к тому верблюду, за которым лежал Конан. Киммериец знал, что в темноте люди в первую очередь видят движение, потом форму и цветов вообще не различают. Когда Конан хотел быть неподвижным, рядом с ним можно было скорее камень принять за живое существо. Если надо, он мог не моргая позволить мухе ползать по глазному яблоку.

Человек прошел совсем рядом с киммерийцем, не видя ни движения, ни человеческой формы, не обращая внимания на бесформенную массу рядом с верблюдом. Человек оглянулся по сторонам.

— Здесь ничего не видно, там что-нибудь есть, Вакир?

— Только мой паршивый верблюд. Этот нечистый гомункул просто… а-а-а! — Говоривший с криком отскочил. — Демон песка! Я на него наступил!

Что-то вырвалось из песка у него под ногами, и Вакир отшатнулся назад, схватившись руками за лицо, по которому он только что получил удар тяжелой рукоятью меча. Остальные люди на мгновение замерли.

— Это не демон! — прокричал Арсаций. — Это человек! Взять живым!

Владиг бросился туда, где начался шум, и Конан выругался про себя, когда верблюд, за которым он притаился, поднялся на ноги. Теперь все верблюды топтались на ногах и громко ворчали, напуганные неожиданной активностью среди мирной ночи.

Конан тоже поднялся на ноги, стараясь стоять так, чтобы верблюды скрывали его от преследователей. Киммериец не хотел вынимать меча, чтобы блеск не выдал его, но он держал рукоять в руке, готовый тут же выхватить оружие.

— Вот он! — крикнул кто-то.

Конан услышал хруст и возглас. Затем послышался звон стали. Киммериец мог бы легко бежать, но нужно было отвлечь внимание преследователей, чтобы помочь Акиле. Люди вокруг кристаллического костра уже все были на ногах, и почти все из них выхватили оружие. Конан побежал прямо на них, выхватив меч и во все горло крича киммерийский боевой клич.

Люди, разинув рты, глядели на призрака, явившегося из глубины ночи. Но они были законченными негодяями, и перед Конаном уже стоял один, подняв щит и нацелив копье. Клинок киммерийца проломил легкий щит, будто он сделан из пергамента, и явно послышался хруст ломающейся руки. Другой человек подскочил справа, и Конан свалил его, нанеся удар изнутри наружу плоской стороной клинка по челюсти.

Арсаций стоял и кричал что-то на незнакомом Конану языке. Человек в пурпурном тюрбане не пытался схватить оружие, но руки его были подняты, пальцы согнуты, будто когти, и он как бы царапал ими воздух, в то время как слова его приобретали зловещий ритм. На кончиках пальцев засветились огоньки. Люди бежали от верблюдов сюда, чтобы встретить эту новую опасность.

— Это он! — кричал Владиг. — Киммериец!

С саблей в руках Владиг бросился вперед. Люди бежали со всех сторон. Решив, что Акила, если она еще жива, воспользовалась общей сумятицей и удрала, Конан подумал: «Пора уходить». Сбив двух человек ударом меча и кулака, он бросился прочь. Через несколько секунд киммериец уже вырвался из круга преследователей. За спиной он услышал звон тетивы арбалета, затем свист стрелы, пролетевшей у него над плечом. Вот чего стоила вся их тщательная подготовка. От лагеря доносились слоги зловещего речитатива Арсация. Конан хотел знать, где же Акила.

Сзади некоторое время слышался звук шагов людей, пытавшихся настичь киммерийца. Затем раздался голос, принадлежащий человеку по имени Дауда:

— Назад! Он бежит, как антилопа, и вам его не догнать! Часовые! Вы что, спали?

— А где другой? — раздался голос, казавшийся тихим из-за большого расстояния.

— Тоже сбежал.

— Говорю я вам, это демон!

— Демоны не дерутся сталью, дурак! — заявил Дауда.

— Тот, что бросился на нас, был человеком, с которым я говорил в Зардасе, — сказал Владиг. — Могу поспорить, что с ним была та вооруженная женщина.

— Женщина не могла со мной этого сделать, — послышались слова человека, которого, судя по голосу, мучила сильная боль.

Конан усмехнулся и пошел шагом. Если им и не удалось ничего другого, то хотя бы они посеяли смущение и панику среди преследователей. Он знал, что Акила вырвалась, но его беспокоило то, что она может быть ранена. Никто из тех людей не утверждал, что ударил ее, но в ночной неразберихе что угодно может произойти.

Киммериец отбросил волнение. Нечего беспокоиться о том, что все равно не исправить. Звуки за спиной затихли. Все, кроме одного. Он остановился и прислушался, думая о том, что это может быть. Это был унылый пронзительный вой, не похожий ни на что, слышанное им раньше, и от этого звука у Конана по спине бегали мурашки. Вдруг он понял, что это такое: речитатив колдуна Арсация, достигший поистине сверхъестественной громкости.

Киммерийцу вдруг показалось, что лучше всего как можно скорее вернуться в лагерь. Конан засеменил трусцой. Затем побежал. Он понимал, что бежать ночью по незнакомой местности очень неразумно. Даже такой физически развитый человек, как он, может упасть, если под ногу подвернется камень. Можно также попасть ногой в ямку и сломать щиколотку. Можно наступить на ядовитую змею и заплатить за то, что она была побеспокоена. Но самое страшное то, что можно забежать в зыбучие пески, которые могут поглотить даже всадника на верблюде. Несясь с такой скоростью, он может опомниться лишь тогда, когда окажется уже по колено в песке и когда уже не будет возможности выбраться на твердую поверхность.

Но сейчас Конан был готов подвергнуться меньшей опасности, чтобы избежать большей. Поскольку он понимал, что колдун задумал что-то страшное, и задумал это против него. Но если колдун не знает, где киммериец, ему будет трудно точно направить свое заклятие. По крайней мере, Конан утешал себя этой мыслью. У него не было выбора. Он не боялся врага, выходившего против него с оружием, но с колдовством все было иначе.

Когда он бежал, залитый лунным светом, пейзаж начал тускнеть. Это было странно. Киммериец взглянул на луну, и кровь его похолодела, так как серебристый диск сделался кроваво-красным. И когда он глядел, звезды начали гаснуть, вначале мелкие, затем более яркие. Конан снизил скорость и побежал трусцой, тогда вся пустыня сделалась мутной, и он пошел шагом. Если бежать по пустыне при луне неразумно, то в сплошной темноте делать это просто глупо.

Наступала настоящая темнота, сомнений в этом не было. Что это за колдун, у которого есть силы погасить луну и звезды? Ведь такое могут сделать лишь самые великие из богов! Но как только он это подумал, то почувствовал, что на него сыплется что-то мелкое, Конан провел рукой по телу там, где это вещество прилипло к обмазанной жиром коже. Киммериец потер между пальцами жесткий порошок. Это был песок.

Теперь он все понял, в некоторой степени: колдун поднял песчаную бурю, но это была буря без ветра. Что это может означать? Он понимал одно: в пустыне песок может нести смерть так же, как и любая другая из множества таящихся в ней опасностей, и не только зыбучие пески. Киммериец продолжал идти в сторону лагеря и на ходу отмотал часть тряпок от меча и повязал себе нос и рот, так как песок уже начал попадать в легкие.

Вскоре он уже шел медленно, осторожно переставляя ноги, почти зажмурив глаза, но даже и это не помогало, и ему постоянно приходилось моргать, чтобы очистить глаза от мелкой песчаной пыли. Но что было еще хуже, Конан уже не был уверен, в правильном ли направлении он идет. Он имел почти сверхъестественное чувство направления, более развитое, чем у цивилизованного человека, отточенное многими годами пребывания в диких местностях от ледяных полей Асгарда до душных джунглей, но всему есть пределы.

Без света, без ориентиров, без ветра ему не на что было равняться, кроме как на внутреннее чувство, которое тоже уже казалось ненадежным. Хотя киммериец и знал, что колдун не сможет долго поддерживать свою сверхъестественную «песчаную бурю», не в его характере было сидеть и ждать без дела. Ему всегда хотелось бороться и идти вперед, встречаясь с опасностью лицом к лицу. Этим, однако, сегодняшней ночью ничего не добиться. Может даже случиться так, что он сделает круг и снова наткнется на лагерь колдуна.

Конан решил остановиться, пока он хотя бы наполовину был уверен в том, что идет в верном направлении. Проверив надежность песка под ногами, киммериец сел, скрестив ноги, лицом туда, куда он собирался идти, когда снова сможет видеть. Другой тряпкой он завязал себе глаза. Если все равно ничего не видно, нет надобности портить глаза.

Конан начал медленно дышать, чтобы не набрать в легкие еще больше пыли. Было очень уныло сидеть так, когда песок сыпался на него, и киммериец пожалел, что при нем нет халата с капюшоном, что оказалось бы сейчас очень кстати. Но такой ход событий предвидеть было невозможно, так что он мог лишь ждать, стоически перенося это мучение.

Вдруг, когда Конан уже начал думать, что настроил себя на то, чтобы перенести самое худшее, он что-то услышал. Киммериец напряг слух, стараясь расслышать сквозь шорох постоянно падающего песка. Он снова услышал: странный шелест, будто крылья летучих мышей. Но летучие мыши не полетят в песчаную бурю. Затем звук приблизился, и он был громче, чем звук, какой могут издать обычные летучие мыши.

Конан осторожно приподнял пальцем повязку на глазах. Ничего не видно. Звук приближался справа. Затем киммериец опять услышал его, но слева. Что бы это ни было, оно было не одно. Медленно, не производя ни звука, Конан вынул меч. Еще более медленно он поднялся, не помогая себе руками, а просто разгибая ноги. Встав, он начал поводить головой из стороны в сторону, пытаясь уловить малейший шум.

Вдруг киммериец почуял нечто, от чего сердце его бешено заколотилось. Но не звук, а запах: резкий, сильный, едкий запах мастерской. Те существа, что уничтожили племя кочевников, искали сейчас его. Конан скрипнул зубами и приготовился к смертельному бою. Он слышал звук только двух существ. В песчаной буре они явно тоже не могли видеть, поскольку не бросились на него сразу. Но они определенно на что-то ориентируются, и если не на звук, то, вероятно, на тепло, идущее от тела.

Одно из существ издало звук немного ближе.

Конан не любил драться в темноте даже с людьми. Может произойти слишком много случайностей. Варвар при помощи инстинктов чувствовал в темноте, где находился враг, но при этом можно пасть жертвой меча, которым неуклюже размахивает и неумелый фехтовальщик. Но сейчас киммериец столкнулся с чем-то, чего он не видит, не видел раньше и чью слабость, если такая имеется, он не знает. Конан не имел представления ни о размерах существа, ни о том, при помощи чего оно дерется — клыками, когтями или цепкими руками. Он лишь знал, что у демонов этих было оружие. Убивали они чудовищно и без содрогания.

Однако у киммерийца были преимущества перед племенем кочевников. Его не смущало предубеждение о непобедимости демонов пустыни. Внимание его не отвлекало присутствие женщин и детей. Но прежде всего у него были сила, скорость, боевая сообразительность и киммерийское сердце. Он будет бесстрашно биться до последнего вздоха.

Держа меч обеими руками, Конан ждал. Шорох слева усилился. Существо обнаружило человека. Послышался громкий шелест, и киммериец почувствовал давление рассекаемого воздуха. Он быстро развернулся, присев, вкладывая всю силу рук и спины в круговой горизонтальный удар мечом. Меч столкнулся с чем-то, и Конан, тут же отдернув его, отклонился в сторону, сделал кувырок и встал на ноги.

Раздался дикий крик, и Конан обрадовался. Им можно причинить вред! Он ранил одно существо, а то, что можно ранить, можно и убить. Снова послышался шум, и киммериец ударил вновь, но на этот раз ни во что не попал. Существо прошло над клинком, но Конан не стал тратить времени на проклятия. Изменив направление движения меча, отчего чуть не вывернул себе кисть, он ударил сверху как раз в тот момент, когда что-то толкнуло его в живот. Падая, Конан почувствовал, что меч его вошел во что-то и что-то вцепилось ему в спину и обожгло сильнее огня.

Он уцепился рукой за шкуру, которую, похоже, украшала и шерсть, и чешуя, и потянул на себя, одновременно нанося удар рукоятью туда, где должна быть голова существа. Что-то с хрустом проломилось, и его обрызгала горячая мерзкая жидкость. Он удвоил силу удара, когда почувствовал, что зловонная жидкость жжет кожу сильнее огня.

Конан подтянул руку к себе и изо всех сил нанес колющий удар, его длинный клинок прошел сквозь что-то похожее на кость и погрузился во внутренности. Снова раздался жуткий вой, и существо выпустило его. Конан перекувырнулся назад несколько раз, стараясь соскрести со спины жгучую жидкость. К счастью, песок хорошо ее впитывал, и она не приставала к жиру, которым было обмазано его тело.

Конан поднялся на ноги и стал ждать, сжимая рукоять меча обеими руками. Он слышал звуки, издаваемые обоими существами, они были разозлены, но они также были и ранены. Крик одного существа вдруг затих и оборвался последним хрипом.

Конан мрачно улыбнулся. Одно из них наверняка сдохло. Другое рыскало вокруг, шелестя и завывая, но явно слышалось также, что передвигалось оно неровно, одна из конечностей была повреждена.

Через некоторое время воцарилась тишина.

Конан стоял неподвижно, почти задыхаясь от кислой вони. Затем он медленно присел и несколько раз погрузил свой меч в песок, очищая клинок от мерзкой жидкости. Затем он снова принялся ждать.

Через час Конан заметил сквозь повязку слабый свет. Он снова приподнял пальцем тряпку. Сейчас можно было видеть на несколько шагов вокруг. Свет рассеивался, но киммериец понял, что источник его находится слева, так что он стоит лицом к югу. Через несколько минут песок осел, и Конан снял повязки с глаз, носа и рта. На востоке над барханами вставало солнце, и вокруг не было и следа ни человека, ни животного. Песок толстым слоем засыпал все.

Перед тем как отыскивать ориентиры, киммериец порылся в песке, продвигаясь по расширяющейся спирали. Он заметил, что его грудь и плечи усеяны красными пятнами, в середине которых уже появились волдыри. Конан осмотрел ткань, которую использовал в качестве повязок, и обнаружил на ней множество дырочек. Киммериец понял, как легко он мог остаться без зрения. У этих существ кислота в крови или в слюне.

Конан нащупал в песке какую-то массу и потыкал в нее мечом. Он заметил, что когда-то блестящая сталь сейчас была вся в черных, коричневых и синих полосах. Киммериец поднес клинок ближе к глазам и увидел, что на нем было множество крошечных каверн. Снова действие кислоты. Хорошо, что он очистил тогда клинок, иначе сталь была бы совсем испорчена.

Из песка Конан откопал странные фрагменты. Больше всего они походили на разбитую скорлупу краба. Но эта скорлупа была пузырчатая, и ее покрывала дряблая жесткая кожа. Местами кожа поросла жирными волосами. Конан обнаружил соединение костей, напоминающее руку, и понял, что этим ему и вцепились тогда в спину. На отходящей от когтей длинной кости висела жесткая пленка, похожая на мембрану атрофированного крыла летучей мыши.

На единственном пальце ноги был кривой коготь из чего-то белого, полупрозрачного, похожего на алебастр. На вид он казался хрупким, но когда Конан провел им по изъеденному мечу, осталась царапина. Такие когти и оставили царапины на камне в месте засады.

Конан еще раз копнул мечом и достал череп твари.

— Кром! — прохрипел киммериец. По форме и пропорциям череп напоминал человеческий. Но вместо человеческих челюстей были два вертикальных ряда членистых отростков, как у насекомых. И вместо глубоких глазниц было два небольших углубления, занимавших в два раза больше места, чем глаза человека. Ноздри отсутствовали совсем. Череп с одной стороны был проломлен в том месте, где рукоять меча ударила по хитиновой оболочке.

Существо это явно сочетало в себе черты различных животных: летучей мыши, насекомого, даже рептилии. Под обломками хитина Конан обнаружил стеклообразную массу, часть которой пристала к кусочкам кости и скорлупы. Результат действия кислоты на песок? Или это разлагающиеся внутренности существа? Существо разлагалось действительно неестественно быстро.

В прошлом Конану приходилось сталкиваться с различными странными созданиями, и он знал, что существа, явившиеся из другого мира, часто не могли поддерживать в этом мире свое структурное единство, когда магическая сила, вызвавшая их, прекращала действие либо когда неземная жизнь покидала тела, оставляя их в чуждом им мире.

Киммериец снова вложил меч в ножны и отвернулся от отвратительных останков. Пора было искать своих друзей.

Глава 8

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, когда киммериец остановился и начал ругаться. Сначала ругался он шепотом, затем вполголоса. Скоро он ругался уже в полный голос, и наконец он орал от ярости и отчаяния. Малочисленность киммерийского пантеона не давала широкой возможности для богохульства, так что Конан быстро переключился на богов Асгарда и Ванахейма, на суровых и простых нравами богов. Он проделал путь по запутанному пантеону Немедии и добрался до упаднических и развратных богов Заморы. Конан был не просто зол, он был смущен — редкое для него чувство.

Поскольку случилось то, что редко происходило с ним в жизни: Конан-киммериец заблудился.

Куда бы он ни посмотрел, он видел лишь бескрайние барханы. Все утро Конан шел на юг, уверенный, что направляется прямо к своим товарищам, но через час он понял, что каким-то образом прошел мимо. Тогда он пошел на юг зигзагом, как корабль, лавирующий против ветра, надеясь наткнуться на их след. Опять ничего. Не имея выбора, киммериец продолжал идти на юг. Они шли в этом направлении, значит, только там их и можно найти. Ему даже в голову не пришло повернуть на север и попытаться вернуться. Выбраться из пустыни живым он мог, но не в его характере было бросать друзей в трудном положении.

По пути Конан думал об Акиле. Не могла ли и она потеряться? Он боялся, что так и произошло. Если это так, то женщине грозит еще большая опасность, чем ему, поскольку солнце поднималось, а здесь главным врагом было именно солнце. Так как она почти голая, за день солнечные лучи успеют убить ее. Конан так же был открыт стихии, как и Акила, но он много лет провел в жарких странах, в то время как для нее это первое путешествие на юг. Поскольку Акила привычна к суровому северному климату, то ей и в голову не придет, как она уязвима.

Из всех тряпок, какие у него были, киммериец сделал повязку на голову. Это лучше, чем вообще никакой защиты от горячих, отупляющих мозг лучей. Остальное тело, конечно, обгорит, но он постарается пережить это. Здесь нет ни дерева, ни кустика, нет ткани или шкуры для палатки, нет даже скального навеса, где можно укрыться. В этой выжженной солнцем пустыне единственной тенью была собственная тень киммерийца.

Перед ним колыхался нагретый песком воздух. В более низких местах пустыни мираж образовывал серебряные озера. Он знал, что по мере того, как жажда будет усиливаться, будет возрастать и кажущаяся реальность этой «воды». Даже опытные путешественники заканчивали тем, что гонялись за миражом тогда, когда были действительно измучены недостатком воды.

Конан неутомимо шел вперед, не обращая внимания ни на солнце, ни на жару, ни на усиливающуюся жажду. О голоде он даже и не думал. Человек умирает от жажды намного раньше, чем его начинает мучить голод. Когда жар, отражающийся от песка, начал резать глаза, несмотря на черную краску, Конан снова сделал повязку на глаза из куска ткани. От воздействия кислоты тряпка сделалась похожей на кружево, и он мог достаточно хорошо видеть сквозь нее, а лучи не так слепили.

Солнце стояло низко над горизонтом, и свет его отбрасывал длинную тень, когда киммериец вдруг нашел следы. Они шли с северо-востока, и он присел, чтобы изучить их. Следы были велики для женщины, но он узнал в них отпечатки ног Акилы. Эта женщина никогда не носила обуви, и к тому же киммериец уже достаточно видел ее следы и сразу мог узнать их.

Вид их восстановил силы киммерийца, и он поспешил по ним, не делая больше зигзагов. Остальные друзья пока подождут, сейчас он в первую очередь интересовался царицей амазонок.

На протяжении нескольких миль следы говорили о том, что Акила шла обычным своим широким шагом, затем следы начали немного меняться. Вначале за пятками появились длинные канавки, будто с каждым шагом Акила все больше волочила ноги. Затем эти канавки соединились вместе. Женщина уже не отрывала ног от песка. Она быстро слабела. Вскоре он нашел следы, говорящие о том, что женщина упала: углубления от колен и отпечатки рук там, где она оперлась на них, поднимаясь.

Немного дальше Акила начала падать во весь рост, подниматься и, шатаясь, продвигаться вперед. Прямая линия ее следов сделалась извилистой. Один раз Акила прошла даже несколько шагов назад, на север, но, должно быть, увидела собственные следы, так как потом снова повернула на юг. Увидев, что она уже ползет на четвереньках, Конан понял, что Акила где-то рядом. Когда нижний край солнца касался линии горизонта, он нашел ее.

Царица амазонок, свернувшись, лежала на боку в небольшом углублении в песке. Даже киммериец поморщился, увидев, как обгорела Акила. Ее загорелая кожа сейчас была красная, как кирпич. По крайней мере, женщина дышала. Конан бросился к ней, сел рядом, осторожно перекатил на спину.

— Оставь меня, — едва слышно прохрипела Акила. Она поглядела вверх, но, казалось, не увидела Конана. — Не хочу, чтобы мужчины видели меня такой. Уходи. Нет, вначале забросай меня песком и дай умереть. Не хочу, чтобы меня видели такой даже мертвой.

Конан грустно улыбнулся. У нее еще хватает духа сопротивляться ему.

— Ты слишком быстро сдаешься, женщина. Выживем.

— Киммериец? Нет, я не выживу, да и не хочу. Я ослепла. Если бы у меня были силы, я бы положила всему этому конец моим кинжалом.

Конан помахал перед ее лицом рукой и не увидел никакой реакции.

— Когда ты потеряла зрение?

— Как раз перед тем, как упасть в последний раз. Может быть, час назад. С полудня я видела все хуже и хуже. Солнце в этих краях ослепило меня. Это не моя земля, и она не хочет, чтобы я была здесь. Солнце — единственный господин в этом богами забытом месте.

— Час назад? Тогда радуйся, это ненадолго. Это временная слепота. Разве с тобой такого не случалось на ярком снегу?

— Случалось, но тогда не было так больно.

— Все равно это то же самое. К утру ты снова будешь видеть, а сейчас мы сделаем тебе маску для глаз, такую же как у меня.

— Правда? — прохрипела она, и в голосе появилась нота надежды.

— Я тебе обещаю. Солнце почти село. Когда совсем стемнеет, пойдем дальше. Сейчас отдыхай.

— Я должна найти своих женщин и Джебу, — проговорила Акила. — Я их царица, и я не могу оставить их в этом аду.

— Держись этой мысли, — похвалил ее Конан. — Ты не похожа на обычных женщин и не должна умирать, как они.

Она ничего не сказала, а просто повалилась без сознания ему на руки. Наконец солнце зашло за горизонт, дав отдохнуть от своих ужасных лучей. При быстро гаснущем свете Конан осмотрел Акилу. Насколько он видел, у женщины отсутствовали какие-либо раны, кроме ожогов от солнца. Ноги не стерты, подошвы ее были грубые, как кожа, которой обтягивают щит. Это уже хорошо.

Он дал ей поспать часа три, а сам тем временем восстанавливал собственные силы. Затем он растолкал Акилу. Женщина вздрогнула и схватилась за оружие. Она широко раскрыла глаза и оглянулась. Затем плечи ее опустились.

— Я все еще здесь, — уныло сказала она. — И я все еще слепа.

— К утру будешь видеть, — заверил Конан ее еще раз, поднимаясь на ноги. Он взял Акилу за руки. — Вставай. Надо идти.

Она распрямилась во весь рост. Лицо Акилы сделалось неподвижной маской, когда она изо всех сил пыталась не вскрикнуть. Конан понимал, что ей должно казаться, что с нее содрали всю кожу. Он и сам не в лучшем состоянии.

— Понимаю, — сказал Конан. — Чувствуешь себя так, будто тебя опустили в кипящее масло. Но это тебя не убьет, как бы ты сама того ни хотела.

— Как я могу идти вслепую? — спросила она. Голос ее сделался сильнее и менее грубым.

— Положи руку мне на плечо и иди следом. Я буду предупреждать об опасности на пути.

И так они пошли, а наверху светила луна и сияли миллионы звезд. Конан шагал уверенно, хотя необходимость вести за собой женщину немного замедляла его продвижение. Акила была слишком гордой, чтобы ступать неуверенно.

— Видишь лунный свет хоть немного? — спросил Конан.

— Ничего не вижу, — ответила она, тряхнув головой так, что концы ее волос пощекотали Конана по спине. — Как ты все это переносишь? Ты ведь тоже северянин?

— Но я киммериец, — ответил он так, будто это объясняло все.

Акила презрительно фыркнула.

Сил у нее хватило почти на всю ночь. Без солнца идти было намного легче. Когда на западе луна заходила, Акила остановилась и указала рукой в том направлении:

— Это луна?

— Да. Ты ее видишь?

— Только свет, — ответила она неуверенно.

— Но это значит, что к тебе возвращается зрение. Разве я не говорил, что ты будешь видеть.

— Говорил, — неохотно признала она. — Но видеть свет — это еще не орлиное зрение. Хотя это только начало.

Они двинулись дальше. Когда луна зашла, оставался лишь свет звезд, но в пустыне киммерийцу даже этого было достаточно. После того как солнце окрасило восток, Конан завязал Акиле глаза.

— Я вижу зарю, — сказала она. — Но меньше всего я хочу видеть солнце!

Она скрипнула зубами и пошла дальше. Теперь киммериец положил ей руку на плечо, чтобы направлять ее. Он шел слева от Акилы, пытаясь, насколько это возможно, заслонить ее от солнца. Скоро уверенность ее шагов сказала киммерийцу о том, что Акила уже достаточно хорошо видит сквозь изъеденную кислотой повязку. От также отметил, усмехнувшись, что она не потребовала, чтобы он убрал свою руку.

— Та песчаная буря, — сказала Акила, — это природное явление?

— Нет, колдовство. Даже в пустыне без ветра песок подняться в воздух не может. На тебя не напали в темноте демоны пустыни?

— Демоны пустыни?

Тогда он должен был рассказать ей о своей отчаянной слепой схватке с мерзкими тварями. Акила не поверила.

— Два существа из тех, что уничтожили караван? И ты убил одно и прогнал другое, даже на видя их?

— Я не вышел из этого боя совершенно невредимым. Когда у тебя улучшится зрение, я покажу тебе отметины.

Задолго до полудня Акила начала покачиваться. Лишь сила духа заставляла ее идти, и сила эта начала сдавать. Когда солнце было прямо над головой, ноги Акилы подкосились, и она, вскрикнув, села на песок.

— Бесполезно, — с трудом выговорила она распухшим языком и потрескавшимися губами. — Ты еще можешь поднять меч. Убей меня и иди дальше.

— Что, захотелось пить? — спросил он, присев рядом с ней.

— Не издевайся. Где твой клинок?

— Если ты этого хочешь, то пусть так и будет.

Он вынул кинжал, а она ждала, гордо подняв голову.

Конан снял с ее глаз повязку, и Акила посмотрела на него: зрение к ней вернулось полностью. Конан вытянул перед лицом женщины руку с кинжалом и вскрыл себе вену на предплечье:

— Вот. Пей.

— Я что, вампир? — В глазах ее было отвращение и что-то похожее на удивление.

— Это киммерийская кровь, женщина, самая сильная в мире. Не расходуй ее зря.

Он взял Акилу за затылок и прижал ее рот к своей руке. Некоторое время женщина вяло сопротивлялась, затем сдалась и начала пить. Когда Конан отпустил женщину, она легла на песок. Маленькая рана уже начала заживать, кровь на ней моментально свернулась.

— Ты необычный мужчина, Конан, — сказала Акила, силы уже начали возвращаться к ней.

— И ты не похожа на других женщин. Это я делаю не для каждого.

Она посмотрела на него и вдруг рассмеялась.

— Что здесь смешного? — спросил он недоумевая.

— Вид у тебя как у пятнистого кота! — ответила она, показывая на его грудь, на которой было множество ожогов от кислоты.

— Это случается, когда в темноте дерешься с демонами. Теперь веришь мне?

— Ладно. На этот раз поверю. Идем дальше? Я чувствую себя лучше.

— Можем и пойти. Солнце все равно сжигает тебя, идешь ты или сидишь.

Они встали и пошли. Когда приблизился вечер, силы, подпитанные кровью, иссякли, и женщина снова повалилась и не могла даже говорить от изнеможения. Конану тоже было не до разговоров. Без слов он нагнулся, взял ее на руки и перекинул через плечо. Вес Акила имела немалый, но силы киммерийца были огромны, и, неся на спине женщину, он шел ничуть не медленнее. Каждый час он перекладывал ее с одного плеча на другое в течение всего остатка дня и всю ночь.

Он шел как автомат, равномерно переставляя ноги, не обращая внимания на боль ожогов и усталость в плечах, думая лишь о том, что он должен выжить и доставить Акилу туда, где есть вода и тень, и сделать это нужно скорее. Она не перенесет еще одного дня под солнцем пустыни. Усилия настолько отупляли сознание, что, когда наступил рассвет, Конан не сразу заметил всадников.

Киммериец вздрогнул, услышав крики и увидев, что на него несутся четыре верблюда. Солнце еще только показалось над горизонтом, и он осторожно положил женщину на песок и вынул меч. Затем он услышал радостные возгласы и увидел, как три дикарки и карлик спрыгнули с верблюдов и бросились к своей царице. К его удивлению, у них были толстые бурдюки с водой.

Женщины приподняли голову своей царицы, расцеловали лицо, расточительно полили тело водой и поднесли один из бурдюков к ее губам. Акила жадно принялась пить, закашлялась, ее вырвало, затем она снова начала пить. На лицах женщин слезы прочертили черные полоски.

— Полегче, — выговорил Конан, еле ворочая распухшим языком. — Она умрет, если сразу столько выпьет.

Женщины не обратили на него никакого внимания. Они накрыли Акилу халатами и понесли к одному из верблюдов.

Карлик подошел к Конану и подал ему бурдюк:

— Сколько ты ее нес?

Киммериец набрал в рот воды, прополоскал рот, после чего заставил себя выплюнуть воду на песок.

Затем он отхлебнул немного и проглотил. Облегчение ни с чем нельзя было сравнить.

— Всю ночь и большую часть дня до этого. Она некоторое время была слепа.

Конан сделал еще один осторожный глоток.

К его удивлению, карлик обнял короткими руками его за пояс и крепко сжал:

— Ты спас нашу царицу! Мы твои рабы до смерти!

— Где ты это взял? — спросил Конан, подняв бурдюк с водой.

— Увидишь. Это недалеко. Идем.

Женщины погрузили Акилу на верблюда, и Ломби придерживала ее. Конан сел на другое животное, а за спиной устроился карлик. Когда они поехали, Конан продолжал отхлебывать из бурдюка. Он чувствовал, как благословенная жидкость пробирается из желудка в его утомленные члены.

— Где остальные? — спросил Конан.

— Ждут нас, — ответил карлик. — Во всяком случае, некоторые, — поправился он. — Теперь расскажи, что произошло, после того как ты ушел из лагеря.

Конану пришлось потратить некоторое время на то, чтобы рассказать о своем походе в разведку, о драке и о бегстве из лагеря, о песчаной буре и о своей необычной битве вслепую с демонами пустыни.

Через два часа бурдюк Конана был почти пуст, и киммериец чувствовал себя намного лучше. К нему начало возвращаться чувство голода. Затем они въехали на бархан, и он увидел город.

Джанагар лежал в безупречно круглом углублении, в точности как и описывал Амрам. Он не был огромным, но, казалось, почти полностью состоял из замысловатых строений, так что за стенами мало оставалось свободной земли. Перед сверкающими воротами Конан увидел желоб с водой, о котором рассказывал Амрам, и рядом с ним привязанных верблюдов. Тут же были разбиты палатки.

Когда путники спустились с бархана, киммериец заметил, что недостает белых верблюдов.

— Где близнецы?

— Мы думаем, что они внутри, — сказал карлик. — Ты скоро услышишь об этом.

К ним, улыбаясь, подскочили гирканийцы.

— Рады снова тебя видеть, Конан! — воскликнул Ки-Де.

Киммериец, превозмогая боль от ожогов, слез с верблюда.

— Вижу, вы нас не искали, — произнес он сурово.

Ки-Де снова улыбнулся и пожал плечами:

— Нам казалось, что тебя наказали местные боги. Как можно вмешиваться в их решение?

— Сохрани меня Кром от религиозных фанатиков, — произнес Конан, направляясь к желобу.

Он увидел, что в желоб непрерывно текла вода с одного конца и сливалась с другого. Как ни хотелось киммерийцу обследовать местность вокруг и узнать, что же случилось, вода тянула его сильнее. Сбросив кожаный пояс, он сел на корточки под тем краем желоба, где стекала вода, и сидел там, пока вода промывала его волосы, удаляла с тела остатки песка и жира. Боль была невыносимой, но когда он встал, вымывшись первый раз за много дней, то чувствовал себя совершенно другим человеком.

Женщины поднесли Акилу к желобу и осторожно опустили в воду. Акила широко раскрыла глаза и вскрикнула, когда женщины плеснули воду ей на голову.

— Осторожнее! — крикнул Конан. — Она сильно обгорела.

— Сами знаем! — огрызнулась Паина. Затем ее яростный оскал вдруг сменился выражением стыда. Женщина бросилась на землю и коснулась лбом ног киммерийца. — Прости меня, господин! Ты спас нашу царицу, и мы поклоняемся тебе!

Карлик ухмыльнулся и посмотрел на Конана:

— Им нелегко быть вежливыми с мужчиной.

— Этих женщин бросает в крайности, — сказал Конан.

Он помог амазонкам соорудить над желобом навес для Акилы, чтобы она спокойно полежала в воде некоторое время. Затем он пошел в палатку и принялся есть из бывших в запасе продуктов, каждый кусочек обильно запивая водой. Карлик присоединился к нему, и, когда Конан поел, Джеба рассказал ему о том, что произошло.

— После того как вы ушли в разведку, мы стали ждать. Гирканийцы легли спать, а близнецы говорили с Амрамом…

— Кстати, где Амрам? — спросил Конан.

— Услышишь. Мы ждали возвращения Акилы, когда вдруг туча песка заслонила луну. Не успели мы опомниться, как туча нашла на нас. Но перед тем как нас окутала тьма, я увидел, как Амрам и близнецы сели на верблюдов и поехали на юг.

Во время этой странной бури мы очень волновались и постоянно выкрикивали имя нашей царицы, надеясь, что она услышит и выйдет на нас, но она не появлялась. Утром песок осел, и мы по-прежнему были одни. Женщины хотели немедленно приступить к поискам, но я настоял на том, чтобы вначале найти воду.

Конан кивнул:

— Это разумно.

— Да. Я чувствовал, что наша царица могла в темноте пройти мимо нас, так что мы с одинаковым успехом могли искать ее и южнее. Если близнецы и Амрам оставили нас, это должно было значить, что город и вода рядом. Через полдня мы нашли след близнецов и Амрама и через несколько часов нашли и это место. Мы дали верблюдам напиться и немного отдохнуть, наполнили бурдюки и начали обыскивать пустыню к северу.

— И вы не видели ни близнецов, ни Амрама?

— Мы прошли по их следам прямо до этих ворот, — сказал Джеба, указывая на огромные створки.

— Очень невежливо с их стороны покидать нас, не простившись, — проговорил Конан. — Когда Акила отдохнет и немного поправится, мы войдем внутрь и упрекнем их в этом.

После этих слов киммериец зевнул, растянулся на одеяле и крепко уснул.

Он проспал оставшуюся часть дня, всю ночь и проснулся утром. Первые лучи уже окрасили восток, когда он вышел из палатки, прошел мимо спящих верблюдов и обмакнул голову в желоб. Киммериец выпрямился, фыркнул и потряс головой, разбрызгивая капли воды со своих длинных волос.

Он подошел к палатке Акилы и заглянул внутрь. Три дикие женщины спали, сидя прямо и выставив ноги перед собой. Акила, поскольку ей было больно лежать на одеяле, лежала на их бедрах, положив голову на колени Паины. Пятки находились на животе Джебы, который вовсю храпел. Они смазали лицо и тело царицы маслом, отчего вся она мягко блестела в утреннем свете. Киммериец отошел от палатки, довольный тем, что Акила дышит ровно и спокойно. Он знал, что теперь она поправится быстро, она самая сильная женщина из всех, каких он когда-либо встречал.

Гирканийцы лежали на своих одеялах и спали спокойно, как собаки, ни о чем не думая и не беспокоясь. Рядом с желобом росла трава. Ее хватит верблюдам на несколько дней, хотя здесь и нет ни деревца, ни даже кустика. Пора поглядеть вокруг.

Вначале он обследовал местность. Что-то в этом совершенной формы углублении беспокоило Конана. Оно не походило ни на какое естественное образование пустыни, поскольку барханы надвигались неумолимо, песок сдувался с их вершин и накапливался на подветренной стороне. И таким образом барханы передвигались, будто бесконечно медленные волны желто-коричневого моря. Обычно они не образуют совершенных по форме кратеров. Здесь же, вокруг мертвого города, будто был возведен кольцевой барьер.

Вдруг Конан вспомнил, что это ему напоминает: границу травы вокруг разрушенного храма, где близнецы молча общались с бородатым стариком. Там невидимый барьер имел форму огромного прямоугольника, здесь это был круг, но киммериец ощущал сходство.

Он подошел к воротам и осмотрел их. Рассказы об опалах оказались правдой. Они сверкали среди вычурного геометрического узора, и края узора были четкими и чистыми, будто он выполнен несколько дней назад и не был подвержен выветриванию в течение веков. Но еще более странными казались створки, поскольку даже самое крепкое дерево в этом климате уже давно должно было погибнуть. Киммериец чувствовал, что это не самое таинственное из того, что он встретит в Джанагаре.

Он медленно обошел стены вокруг, осматривая каждый камень, отыскивая трещины, свисающие лианы, что угодно, что может облегчить доступ в город. Но стены находились в безупречном состоянии, и он не видел на них никаких следов растений. Стены были не настолько высоки, чтобы он не смог забросить на них петлю, но парапет был гладким, без каких-либо выступов. Ни Конану, ни кому другому и в голову не пришло взять с собой кошки, и не имели они также и кузнечных инструментов, чтобы сделать кошки из имеющегося у них металла.

Город казался грандиозным призраком среди безлюдной пустыни, но он был меньше многих городов, какие видел Конан во время своих путешествий. Когда он обошел стены кругом, полдень еще не настал. Гирканийцы и карлик завтракали. Ки-Де улыбнулся, увидев приближающегося киммерийца:

— Нашел для нас черный ход?

— Нет. И помощи от вас, подлецов, валяющихся все утро в постели, я не дождался. Мог бы подкрасться враг и перерезать вам глотки.

— Кто-то рожден для того, чтобы вставать рано и работать. Остальные из нас знают, как хорошо пожить. Что ты нашел?

Конан описал то, что увидел, и гирканиец кивнул:

— Про вас, киммерийцев, говорят, что вы ближайшие родственники горных козлов. Ты пытался влезть на стену?

— В десятке мест. Камни слишком тщательно подогнаны друг к другу, и они совершенно не выветрены. Если бы я мог зацепиться хоть пальцем, я бы влез — стены не так высоки, но даже этого не сделал. Это ненормально, когда древние камни остаются такими гладкими.

— Заколдованное место, — произнес карлик, нахмурившись. — Здесь мы не найдем ничего хорошего.

— Посмотрим, сказал Конан. — Я не уйду, пока не получу некоторые ответы.

— Он обратился к Джебе: — Как себя чувствует твоя царица?

— Она отдыхает. Утром она ненадолго проснулась, и мы дали ей воды. Сейчас она снова спит.

— Это хорошо, что она спит. Тело ее заживет быстрее. — Киммериец поднялся. — Пойдем, Джеба, вместе посмотрим на ворота.

Они подошли к воротам, и карлик пнул тяжелое дерево, будто проверяя, нет ли там термитов.

— Может быть, попробовать поджечь? — предложил он.

— Такое плотное дерево тяжело загорается. Чтобы прожечь его насквозь, потребуется много дней. Но я отозвал тебя в сторонуне для этого.

— Для чего же?

Конан пристально посмотрел на карлика:

— Как она потеряла свое царство, Джеба? Как случилось, что она сделалась скиталицей без племени?

Карлик нахмурился и отвел взгляд в сторону:

— Не знаю. Об этом она не говорит даже мне, а я верно иду за ней несколько лет.

— А женщины, они ничего не говорили?

Джеба неловко потоптался.

— И что за слова? — не отставал Конан.

— Ладно… — Джеба оглянулся по сторонам, будто убеждаясь, что никто не подслушивает. — Расскажу тебе, поскольку ты доказал свою преданность царице.

— Понятно, — нетерпеливо произнес Конан. — Давай рассказывай!

— Ладно, однажды, несколько лет назад, Ломби напилась в пивной деревни, которую мы грабили. Она рассказала мне, что, когда Акила не процарствовала и двух лет, она так сильно согрешила против своего народа, что почти все обратились против нее, возглавляемые младшей сестрой царицы. С царицей осталось лишь ее «степные сестры». Те женщины, которые в юности вместе с ней провели время, оставленные одни среди холмов. Такие женщины сохраняют свой союз в течение всей жизни. Их изгнали из племени, а младшая сестра сделалась царицей. Когда Акила взяла меня к себе, оставалось еще два десятка степных сестер. Теперь их у нее только три.

— И больше Ломби ничего не рассказала?

Карлик покачал своей большой головой:

— У нее не было возможности. Вошла Паина и услышала несколько слов. Она до полусмерти избила Ломби и обещала обойтись со мной еще хуже, если я повторю когда-нибудь то, что слышал. Вот, киммериец, моя жизнь в твоих руках, поскольку Паина сделает то, что обещала.

— Тебе нечего бояться, — успокоил его Конан. — В любом случае сейчас меня беспокоит другое.

— То, как проникнуть в город? — спросил карлик.

— И это в том числе. Потом у нас есть преследователи, которые шли сразу за нами. Где они сейчас? Шли они сюда, но здесь не показались. Они должны были пройти мимо, когда я шел пешком, но они не прошли. В какую игру эти люди играют?

— Вероятно, они задохнулись в песчаной буре, — предположил Джеба. — Митра знает, мы сами едва остались живы!

— Сомневаюсь, — мрачно проговорил Конан. — Стал бы колдун вызывать бурю, которая их всех погубит? Нет, из его слов я понял, что он тот человек, что ждет и наблюдает, пока другие рискуют, а потом добычу забирает себе. Думаю, что он рядом, за барханами, и наблюдает.

Весь тот день они отдыхали, чинили поврежденное снаряжение и ухаживали за верблюдами. Вечером появилась Акила, вся в ожогах, но на ногах.

— Завтра идем в город, — объявила она.

Глава 9

Конан не мог сдержать улыбки, когда следующим утром увидел Акилу, появившуюся из палатки.

— Ты уверена, что сможешь?

Она сурово взглянула на киммерийца:

— Небольшой ожог от солнца и жажда не могут остановить такую, как я, киммерийская собака.

Он тут же расхохотался. Шла она еще более неуклюже, чем человек, полностью закованный в броню, а кожа лезла с нее так, будто царица, как змея, линяла. Новая кожа была розовой, как у ребенка. Акила попыталась сохранить суровость, но улыбнулась и слабо засмеялась:

— Хорошо, вид у меня как у умирающей ящерицы. Но я воин и готова грабить этот город. — Она показала рукой на Джанагар.

Конан поглядел на ворота.

— Мы не обязаны это делать, — сказал он. — Мы согласились сопровождать близнецов сюда и охранять их в пути. Это мы сделали. Теперь можно набрать воды и ехать назад. Мы с честью выполнили свою задачу.

— Да, — сказала она, нахмурясь. — Можем уехать. Но это меня не удовлетворит. Было обещано вознаграждение. Нам сказали, что у нас будет доля сокровищ. Я бы хотела поискать ее, даже если это всего лишь блик луны в их больном воображении. Но больше всего мне не нравится то, как они с нами обошлись — бросили во время бури, будто мы просто собаки. Я не позволяю обращаться со мной непочтительно.

— Я тоже.

— Тогда найдем их.

— Идем со мной, — сказал Конан, — я тут кое-что продумал.

Они подошли к воротам, где уже стоял Джеба с мотком веревки. Ки-Де держал верблюда, жадно глядя на украшенную драгоценными камнями верхнюю перемычку ворот. Остальные гирканиийцы находились рядом, с интересом наблюдая за происходящим. Женщины Акилы пошли следом за своей царицей.

— Ну и что? — спросила Акила.

— Джеба утверждает, что он очень сильный, — сказал Конан. — Сейчас посмотрим, насколько сильный. Джеба, влезь на верблюда и встань ему на спину. Поставь ноги на позвоночник с двух сторон горба.

— Как скажешь.

Карлик забрался на верблюда и встал у него на спине. Животному не понравилось незнакомое ощущение, и оно дернулось, но Ки-Де удержал его.

— Будешь пытаться выставить себя тем, кем я тебя считаю? — Сквозь маску боли на лице Акилы проступило веселье.

— Смотри, — сказал Конан. Как горный козел, с которым его сравнил Ки-Де, он легко вскочил на верблюда немного повыше шеи, затем перешел на спину. — Теперь держись, — сказал он карлику, забираясь на его мускулистые плечи. Джеба сморщился, но взялся за щиколотки Конана и сохранил равновесие.

Стоя на карлике, Конан потянулся вверх. С большим трудом можно было дотянуться кончиками пальцев до массивной верхней перемычки ворот.

— Отпускай! — сказал он карлику.

Когда щиколотки были свободны, Конан подтянулся, держась лишь кончиками пальцев. Скрипя зубами, он медленно подтягивался до тех пор, пока лицо его не было прижато к резному камню. Затем он отпустил одну руку, вытянул ее полностью, зацепился и начал подтягиваться только силой этой руки. Весь торс его покраснел от напряжения, огромные мышцы плеч и спины выделились еще более рельефно, чем резной орнамент на камне, по которому киммериец карабкался.

Те, что оставались внизу, с восхищением взирали на проявление такой силы. Перебирая руками, киммериец пробрался вверх по резной поверхности так, что мог поставить в углубление в камне уже и большие пальцы ног. После этого передвигаться стало несравнимо легче, и он пополз, как муха по стене. Как только пальцы его уцепились за парапет, он подтянулся и влез на вершину стены.

Конан огляделся, не обращая внимания на аплодисменты товарищей. Он увидел множество зданий и маленькую площадь прямо за воротами.

Везде было совершенно безлюдно. Убедившись, что засады нет, он перегнулся через парапет:

— Кидайте веревку.

Карлик исполнил эту команду, и Конан закрепил один конец веревки за каменный выступ, который был, вероятно, когда-то постаментом для катапульты. Другой конец он спустил со стены.

— Поднимайтесь! — крикнул киммериец.

— Нам оставить несколько человек присматривать за верблюдами? — спросил Ки-Де.

— Нет. Они не уйдут от воды. Они будут стоять здесь всю свою жизнь, если только хватит травы.

— А как насчет тех, что нас преследуют? — спросила Акила.

— Если они явятся, нескольких человек не хватит, чтобы защитить верблюдов. Возьмите с собой провизию. Мы можем задержаться там на пару дней.

Первой поднялась Паина, затем Ломби и Экун. Ловкие женщины подтягивались руками по веревке, а ногами перебирали по стене. Акила настояла на том, чтобы ей позволили сделать то же самое, хотя поправилась она еще далеко не полностью. Женщины с беспокойством наблюдали за тем, как она медленно поднимается по стене. Когда она уже была готова сорваться, Конан протянул вниз руку и схватил женщину за кисть. Сильным рывком руки он перетащил царицу через парапет и поставил на ноги.

Акила улыбнулась, когда окинула взглядом открывшийся ей вид, и глаза ее загорелись от возбуждения.

— Наконец-то! Город с сокровищами!

— Город, по крайней мере, — сказал Конан. — Эй вы, любители конины!

— Мы что, обезьяны, чтобы лазать по веревкам? — ответил Ки-Де, боязливо оглядывая веревку и стену.

— Нечего бояться. — Конан начал раздражаться. — Завяжите на конце петлю, становитесь в нее, и мы вас вытянем.

— Есть ли что-либо более бесполезное, чем гирканийцы без коня? — с отвращением произнесла Экун.

— Я это слышал! — крикнул Ки-Де.

Наконец все гирканийцы стояли на стене. Последним поднялся Джеба, после того как привязал к веревке бурдюки с водой и запасы пищи.

— Проклятье! — выругался Ки-Де. — Я хотел по пути наверх отковырять опалы.

— Как бы ты это сделал? — спросила Ломби, плюнув со стены на площадь. — Ты обеими руками вцепился в веревку и зажмурил глаза.

— Идем, — сказал Конан. — Каждый пусть возьмет запас продовольствия. Нужно найти кое-кого.

— И прихватить сокровища, — добавила Акила.

— И это тоже, — согласился Конан.

Когда все взяли запас пищи и были готовы отправиться, Конан в последний раз окинул взглядом край кратера. Это было необычное для пустыни зрелище: совершенно ровный песок, поверхность гладкая, будто выдолбленная в камне.

— Странно, — подумал вслух киммериец.

— Что именно? — спросила Акила.

— Где следы? По этому склону прошло за последние дни много людей и верблюдов, и ветра почти не было, однако кратер гладкий, будто глазурованная чаша.

Акила оглядела горизонт и поежилась.

— Мы ведь знаем, что это необычное место. Оно восстанавливается, как заживающая рана.

— Я полагаю… — Конан заметил на границе кратера крохотную вспышку. Он указал на нее рукой. — Ты там ничего не видишь?

Акила прищурилась:

— На этот раз это не сталь, и оно прямо на песке. Оно красное, или как фиолетовое стекло, или… она нахмурилась, — …как те кристаллы колдуна.

Все с тревогой посмотрели на ту точку. Конан кивнул, глаза его были зорче, и он мог разглядеть крохотную фигурку.

— Это гомункул. — Он попробовал, легко ли вынимается меч. — Но не важно. Если бы у колдуна хватило духа, он был бы сейчас здесь сам, а не прятался бы в пустыне и не посылал бы этого человечка следить за нами. Идем, у нас есть чем заняться.

В нескольких ярдах от ворот они нашли лестницу, ведущую вниз на площадь. Минуту спустя все уже стояли на маленькой площади, и киммериец заметил, что это место не походило на виденные им раньше покинутые города. На каменных плитах не было ни листьев, ни скопления грязи или песка, ни следа животных, не было даже пера, которое могла уронить пролетающая птица. Казалось, будто все обитатели спрятались от дневной жары, только населенный город никогда не бывает таким чистым.

— Существуют ли более странные места? — проговорила Акила, держа руку на рукояти меча.

— Или более тихие? — сказала Ломби.

— Или более неинтересные? — произнес КиДе. — Что мы стоим здесь, как деревенские олухи, которые не то что никогда не грабили и не сжигали, а и вообще не видели город? Пойдем отыщем дворец и чем-нибудь поживимся!

Следуя этому разумному совету, они покинули площадь и отправились обследовать город. Дорога, вымощенная гладким белым камнем, вела от ворот к невысокой лестнице, которая выходила на небольшой открытый двор, окруженный высокими домами с обилием балконов. В центре находился фонтан: в круглый бассейн стекала вода с крыльев поднимающегося феникса.

— Так не бывает, — проговорил карлик, оглядывая небо над головой. — В центре такой пустыни вода должна привлекать всех пролетающих птиц. Но, похоже, ни одна птица сюда никогда не садилась.

— Думаю, ты скоро убедишься, что так и есть на самом деле, — сказал Конан.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Объясню позже. Идем.

Они прошли мимо множества прекрасных строений, совершенно неповрежденных. Не было, казалось, ни одной прямой улицы, пересекающей город. Вместо этого обилие коротких улиц и лестниц, проложенных без всякой системы и выводящих на площади и дворы. Иногда улицы заканчивались тупиком, и Конану с друзьями приходилось пробираться на другую улицу сквозь здания. А иногда встречались туннели, проложенные сквозь большие группы построек, и что-то, похожее на рыночные площадки, перекрытые крышей из полупрозрачного алебастра.

Внутри зданий они видели множество картин, фресок и мозаик, а также много скульптуры, но мало ценностей, какие можно было бы унести. Произведения искусства представляли грандиозные сцены похоти и еще более грандиозные сцены кровопролития, но почти все эти сцены имели ритуальный характер, будто религия народа, жившего в Джанагаре, была посвящена исключительно богам крови и плодородия.

— Что это был за народ? — подумала вслух Акила, разглядывая огромную фреску, на которой обнаженные тела, человеческие и демонические, были переплетены в таких сложных комбинациях, что глаз уставал прослеживать все сочетания.

Конан пожал плечами:

— Во время своих путешествий я видел много храмов и священных мест различных народов — от дубовых рощ Асгарда до святилищ в джунглях у чернокожих племен, и между ними огромные алтари в цивилизованных землях. Почти все народы пытаются купить расположение своих богов ритуалами, жертвами и молитвами, надеясь добиться от богов милости и избежать их гнева. Желания людей в основном просты — хороший урожай, здоровые дети, победа в битве. Но есть и другие — старые богатые нации, позабывшие голод, лишения и страдания и знавшие в течение многих поколений лишь роскошь. Они хотят быть подобными самим богам, и ритуалы их рассчитаны на то, чтобы дать власть и даже бессмертие. В Джанагаре, вероятно, жил такой народ.

— Наверное, поэтому их и уничтожили, — сказала Акила.

— Но уничтожили ли их? — спросил карлик, с сомнением оглядывая здания вокруг, на которых была цела каждая мелочь.

— Скорее всего. Этот город не тронут и совершенно безжизнен. Как близнецы и говорили, жители бежали в одну ночь и больше не вернулись.

Что-то в ее словах показалось Конану неверным, но он не мог определить, что именно.

— Этот город как лабиринт, — произнес он. — Давайте поднимемся на одну из этих башен и сориентируемся.

Они подошли к широкому зданию, от каждого угла которого поднималась высокая стройная башня, увенчанная звездой, и вошли внутрь. Друзья оказались в просторном зале, перекрытом низким куполом. Зал был полон статуй, в которых сочетание камня, металла, стекла и керамики делали их невероятно жизнеподобными. Здесь снова изображались ритуалы, включающие в себя самые развратные любовные акты наряду с отвратительнейшей жестокостью.

— Наконец-то! — воскликнул Ки-Де, указывая на скульптурную группу, изображающую жреца в жуткой маске и его жертву. Жертвой была красивая связанная женщина, из перерезанного горла которой била кровь в виде рубинов, гранатов и аметистов. Увидев настоящее сокровище один из гирканийцев подошел к скульптуре и, развязав свою сумку, потянулся к драгоценностям.

У Конана тоже пробудилась жадность, но что-то в отвратительном характере этих прекрасных статуй беспокоило его.

— Подожди, — сказал он. — Лучше не…

Но гирканиец его не послушал, в глазах его горела алчность. Он ухватился за каскад драгоценных камней — и тут же тело его замерло, а голова резко откинулась назад, слышно было, как хрустнула шея. Язык вывалился, и человек захрипел, выпучив глаза. От руки, сжимавшей камни, начал подниматься дымок, затем черный жирный дым густым столбом вырвался из разинутого рта.

Перед их полными ужаса глазами человеческое мясо зашипело, запузырилось и начало отваливаться от костей, когда тело пожирало невидимое пламя. Через несколько минут там осталась лишь кучка обгорелых костей, лежащая в луже дымящегося, булькающего жира. Вся плоть и кровь сгорели.

— Хотя эти люди давно мертвы, — проговорила Акила охрипшим голосом, таким, каким он был в конце ее пути по пустыне, — но заклятие их еще сильно. Ничего не трогать, пока мы не убедимся, что это безопасно.

— Обряд исполним тогда, когда вернемся на родину, — объявил Ки-Де своим оставшимся в живых соплеменникам. — Если, конечно, кто-нибудь из вас не хочет забрать его кости сейчас?

Гирканийцы замотали головами.

— Идем, — сказал Конан. Страх его перед этим городом теперь удвоился.

Они пошли в угол зала и нашли там вход в башню. За дверью находилась винтовая лестница, и они начали подниматься. Лестница загибалась налево, и это показалось киммерийцу странным. Все винтовые лестницы, какие он встречал, при подъеме закручивались в правую сторону: башни замков были выстроены так, чтобы правой руке нападающего мешал центральный столб, в то время как отступающий при защите мог свободно размахивать мечом.

Ступени, широкие в начале, по мере подъема делались все уже. Башня кверху слегка сужалась — прием строителей, который уменьшает вес конструкции, позволяет сэкономить материал и создает у смотрящих снизу иллюзию того, что башня выше, чем есть на самом деле. Когда проход сузился так, что плечи Конана едва проходили, друзья вышли на широкую платформу, огибавшую башню. Платформа была снабжена ограждением высотой по пояс, из мраморных кружев, выполненных в виде переплетающихся лиан. Друзья осторожно вышли на площадку, опасаясь, не обрушится ли столь хрупкая на вид конструкция, которой столько времени не пользовались.

— Вначале, — сказал Конан, — посмотрим, не поджидают ли нас там преследователи. — Он посмотрел за городскую стену. — Кром!

Все воскликнули, не веря своим глазам. Руки потянулись к амулетам, а губы забормотали заклинания.

Вид открывался на много миль вокруг, и за городской стеной не было пустыни — вместо нее там протянулись акры возделанной земли, разделенные низкими каменными стенами и аккуратно подстриженными кустами на упорядоченные поля. Пейзаж пересекали прямые каналы. Через определенные промежутки располагались устройства с противовесом, напоминающие журавля для подъема воды из каналов на поля. Вдалеке были видны дома, похожие на дворцы в богатых поместьях.

— Что это? — воскликнула Акила.

Конан оперся руками об ограждение и посмотрел вниз на город. Все остальные сделали то же самое. На улицах были люди, одетые в разноцветные наряды. На глазах друзей по улице проскакал отряд воинов, блестя золоченой броней и бронзовой сбруей.

Конан и товарищи медленно обошли башню. Они заметили, что с широких ступенчатых террас самых больших строений свисают огромные массы разросшихся цветущих лиан. В садах на террасах увидели они устремившиеся к небу высокие деревья — кедры и кипарисы. Ароматные кустарники и финиковые пальмы росли в изобилии. На алтарях храмов от жертвенных огней поднимались густые столбы дыма.

— Что тут происходит? — спросила Акила.

— Это место проклято! — воскликнула, не выдержав, Паина. — Уберемся отсюда скорее, моя царица!

Конану не понравились эти странные события, но он не испугался.

— Это всего-навсего иллюзия. Мы видим Джанагар таким, каким он был века назад. Прислушайтесь. Вы слышите звуки? Я не слышу. Все по-прежнему тихо.

— Мы очень высоко, — неуверенно возразил Ки-Де, никогда не бывавший раньше на вершине такой башни.

— Что-нибудь мы бы все равно слышали, — ответил Конан. — Я бывал на башнях и намного выше этой, и вы бы слышали хотя бы стук копыт. Кто-нибудь чувствует дым? Я не чувствую, а ведь кругом вокруг нас огни.

— Предположим, что ты прав, — сказала Акила, — но куда мы должны будем идти отсюда?

— Туда. — Конан вытянул руку и указал на громадное здание, стоящее на холме в центре города. Оно казалось приземистым, но происходило это из-за его массивности. Наверху здания находился купол, сделанный так, что казалось, будто он состоит из неисчислимых листов стекла. — Если близнецы в городе, то найдем мы их там.

— Смотрите! — сказал один из гирканийцев, указывая вниз.

Из-за основания башни вышел огромный слон, бока которого были расписаны цветными узорами, а загнутые бивни покрыты золотом. На спине у него стояла статуя бога или демона, многоглазого и отвратительного. За этим слоном шли другие и тоже несли на себе изображения чудовищных божеств. Вокруг животных толпились музыканты с дудками и барабанами, рожками и бубнами, а танцоры в мехах и перьях экстатично кружились, а поклоняющиеся кромсали себя ножами и кидали отрезанные части своих тел в идолов, и все это в абсолютной тишине.

— Кто они такие и чем они занимаются, я не знаю, — мрачно проговорил Конан, — но уже тысячи лет они всего лишь пыль, разносимая ветром. Лишь благодаря какой-то действующей еще колдовской силе, мы видим их такими, какими они были когда-то.

— Идем, — поторопила Акила, на которую подействовало мрачное настроение киммерийца. — Эти видения уже до смерти меня утомили. Я, кажется, не хочу уже этих сокровищ. Я лишь желаю получить некоторые ответы.

Они спустились с башни, и, пока не вышли из здания, никто не произнес ни слова. На улице все было по-прежнему. Воины и поклоняющиеся, лошади и слоны — все исчезло, будто их никогда и не было.

— Сюда, — сказал Конан скорее для того, чтобы нарушить жуткую тишину, а не из-за того, что его товарищи нуждались в указании.

Пока они шли по безжизненному городу, что-то, что до этого вызывало его недоумение, начало выкристаллизовываться в его сознании.

— Некоторое время назад, — обратился он к Акиле, — ты сказала, что этот город в точно таком же виде, в каком оставили его жители, когда бежали.

— Да, говорила. Ну и что?

Он посмотрел на узорчатый балкон, мимо которого они проходили. Вдоль ограждения ровной линией стояли вазы, не хватало лишь цветов.

— Ты много видела городов?

— Несколько. — Она нахмурилась. — Таких красивых не видела. А что?

— Я видел много городов и могу заверить, что они никогда не бывают столь совершенны! Никто не выстраивает полностью город, прежде чем въехать в него. Города растут, как растут большие животные. Вначале они детеныши: деревня у ручья, или у бухты, или там, где пересекаются дороги или караванные пути. Из некоторых из них вырастают городки, а некоторые становятся большими городами, каким является этот… Он сделал паузу и поправился: — Каким являлся этот. Но они всегда растут и обновляются. Старые здания сносятся и возводятся новые. Пожары уничтожают целые кварталы домов и мастерских. Я видел города, в которых постоянно шло строительство храмов, так как представители каждого из дюжины культов хотели, чтобы храм был самым большим. Свежеокрашенный дом стоит рядом с домом, краска с которого давно слезла. Города не бывают законченными!

— Ты слишком много думаешь, Конан, — сказала Акила, сдвинув брови. — От тебя я этого не ожидала.

Он не обратил внимания на ее шутку.

— Мне почему-то кажется, что жители Джанагара, бегущие в панике, не стали бы задерживаться для того, чтобы прибрать город и достроить все незавершенные здания, прежде чем запереть за собой ворота.

— Женщина права, Конан, — упрекнул его Ки-Де. — Ты слишком много думаешь.

Для диких гирканийцев города так же были чужды, как звезды, так что он не замечал в этом городе ничего странного. Желания его были просты, а хотел он всего лишь взять побольше добычи, но так, чтобы его не пришибло на месте.

Им постоянно приходилось подниматься. Ближе к центру в городе было больше лестниц, чем улиц. Много раз товарищи терялись в этом лабиринте, заходили в дома, которые имели лишь одну дверь, либо им приходилось перелезать с одного балкона на другой или с крыши на крышу, но они все ближе подходили к тому огромному зданию. Им часто попадались ценные предметы, и друзей мучило искушение присвоить их, но судьба бедного гирканийца останавливала их жадные руки.

Наконец они прошли сквозь низкий туннель и оказались на огромной площади перед центральным зданием. Там они остановились и от удивления разинули рты. Издали здание казалось очень большим. Стоящих же рядом размеры его ошеломляли. Фасад был так высок, что колоссальный купол не был виден совсем. На парапете наверху здания расположились в ряд статуи, подобные тем, что несли слоны в том явлении. С того места, где друзья стояли, статуи казались размером в человеческий рост, но Конан, прикинув на глаз высоту фасада, решил, что они, высотой по крайней мере, футов в тридцать. Здание было так огромно, что человеческий глаз не мог воспринять пропорции.

Каждый квадратный фут фасада был украшен невероятно подробной каменной резьбой. С того места, где Конан и его товарищи стояли, они не могли различить ни отдельных фигур, ни общего орнамента, первым их впечатлением была мысль о том, сколько здесь затрачено отупляющего ум труда. Все камни, какие они видели вокруг, были мрамором — мрамором сотен оттенков и отполированным так, что казалось, будто здание сделано из стекла и подсвечивается изнутри.

— Ты когда-нибудь видел такое огромное строение? — смогла выговорить пораженная Акила.

— Несколько раз, — ответил Конан. — Это было в Стигии. Но даже там не видел я построек такой высоты. И это лишь фасад. Вспомни, что мы видели с башни. С куполом оно в два раза выше.

— Как смертные смогли такое построить? — спросила Акила.

— Они и не строили, — заявил Ки-Де. — Теперь мне ясно, что этот город построен богами или гигантами.

Конан был склонен поверить ему. Мысль о том, что обычные люди могут трудиться многие годы, возможно, целыми поколениями, чтобы воздвигнуть такое грандиозное здание, киммериец никак не мог принять. Строение было великолепным, но Конану казалось отвратительным, что люди могут тратить жизнь ради такой цели. Определенно, думал он, у этих людей должны были быть муравьиные души.

— Хватит таращиться, — заявил Конан, поправляя пояс с оружием.

Они прошли по широкой площади, вымощенной черными и белыми камнями, которые образовывали неимоверные геометрические узоры. До огромного здания, казалось, никогда не дойти. Здание будто отступало, когда к нему подходили. Но через некоторое время они стояли прямо перед стеной фасада и, разинув рты, глядели на бесконечно замысловатую каменную резьбу, которая шла ряд за рядом длинными лентами, прерываемыми только окнами и огромным входом.

Каждая лента была заполнена человеческими фигурами в натуральную величину, и если действия людей, которые изображали скульптурные группы в храме, где погиб гирканиец, были весьма непристойны, то здесь действия просто невообразимо похабны. Экун подошла к одной особенно спутанной группе фигур и пристально ее рассмотрела.

— Это невозможно, — заявила она наконец. — Нужно иметь три ноги.

— У некоторых из богов или демонов избыток конечностей, — сказал Ки-Де. — Может быть, некоторые люди в Джанагаре тоже имели лишние руки или ноги.

Конана не интересовали изображения. Он подошел к огромным воротам и осмотрел их. Двойные двери были почти столь же массивны, как и городские ворота. Они поднимались примерно на двадцать шагов вертикально, затем закруглялись аркой. Вокруг двери лентой шла резьба, которая на первый взгляд, казалось, изображала переплетенные лианы, часто встречающийся в этом городе орнамент. Но, приглядевшись, можно было увидеть, что это не лианы а скорее неисчислимые змеи, чьи глаза были сделаны из драгоценных камней. Изображение казалось таким реалистичным, что киммериец ожидал увидеть, как выбрасывается раздвоенный язык. Подошла Акила и встала рядом.

— Понадобится таран, чтобы их вышибить, — сказала она.

— Может быть, сможем забраться через крышу, — подумал вслух Конан. — Забраться, по крайней мере, будет нетрудно.

— Можешь лезть, — заявил Ки-Де. — Благословляю тебя на этот подвиг. Но я на эту скалу не полезу, как бы ни было удобно за нее держаться.

Остальные гирканийцы шумно согласились с его словами.

— Трусы! — презрительно бросила им Акила.

— Мужчины не лазают по камням, как ящерицы! — ответил оскорбленный Ки-Де.

Джеба подошел к огромной двери и потрогал плотное дерево. Он небрежно толкнул створку, и дверь лишь немного скрипнув распахнулась внутрь так легко, словно петли были обильно смазаны.

— Может, это не так трудно, как мы думали, — сказала Акила.

— Не говори так, пока мы не посмотрели, что внутри, — посоветовал ей Конан.

Он вынул меч и шагнул в дверь. Не желая отставать, Акила выхватила свой меч и поспешила следом. Ее женщины и карлик шли сразу же за ее спиной, и последними вошли гирканийцы, держа луки наготове.

Волнуясь, осторожно, как коты, этот небольшой отряд прошел под высокой аркой, подобной туннелю, сквозь толстую стену здания. Как и снаружи, стены здесь имели украшение, но свет был слишком тускл для того, чтобы разобрать его характер. Когда они вошли в дверь, зной пустыни исчез. Воздух внутри казался немного затхлым, но дышать им было можно. Впереди туннель выходил в гигантское помещение, где было больше света.

Достигнув конца туннеля, они с удивлением оглядели огромный зал. Не успели друзья еще осознать увиденное, как вдруг рядом с ними из мрака возникло с криком что-то большое и косматое. Один гирканиец мгновенно развернулся и натянул лук, но Конан выбил оружие у него из рук. Стрела вылетела и ударилась вдали о невидимую стену.

— Это же верблюд, придурок!

Гирканиец, разозлившийся на Конана из-за его неожиданного действия, смущенно улыбнулся, когда понял свою ошибку.

— А я думал, что это демон, — сказал он, пожимая плечами.

Верблюд, чью жизнь киммериец спас, был одним из тех высоких белых. Второй верблюд стоял рядом с ним, вместе с местным верблюдом поменьше, на котором ехал Амрам. Животные мирно жевали жвачку. Казалось, они были немного обижены из-за вторжения.

— Это первый знак, что эти трое здесь, — сказала Акила. — Ты был прав, Конан.

Они медленно вошли в огромный зал. Лучи, падающие на выложенный плиткой пол, были разноцветными и освещали мозаику четкими ромбами. Посмотрев вверх, вошедшие увидели, что громадный купол был собран полностью из стекла, вставленного в железную арматуру. Отдельные листы стекла на таком расстоянии казались крохотными, но Конан решил, что каждый такой лист должен покрывать площадь, занимаемую небольшим домом. Он никогда в жизни не видел таких больших листов стекла.

Они уже прошли половину зала и только тогда поняли, что темнеющая масса в дальнем конце не часть здания, а скорее невероятных размеров идол. Лучи падали так, что большей частью он оставался во мраке, поэтому Конан и его друзья и не распознали его сразу. По его местоположению Конан заключил, что идол полностью освещается только на закате.

— Это бог? — спросил Ки-Де. — В лучшем случае богиня, — сухо произнесла Акила.

Фигура немного напоминала формой пирамиду: обнаженная человекоподобная фигура, сидящая скрестив под собой ноги, вытянув множество рук. Одни сжимали оружие, другие — какие-то инструменты, назначение которых сразу было не определить. Две руки расставлены строго в стороны, их пустые ладони развернуты вверх. На торсе дюжина грудей располагалась в три ряда между плечами и пупком. Лицо изваяния было красиво и умиротворенно, но в длинных узких глазах виделось выражение нечеловеческой злобы. На лбу, в глазах и в пупке мерцали огромные драгоценные камни. Друзья с благоговейным трепетом приблизились к этой скульптуре.

— Зачем вообще такую строить? — спросила Акила. — Здесь, наверное, сто шагов от одного колена до другого.

— Не знаю, — ответил Конан, — но все это мне уже надоело. — Он набрал в легкие воздуха и прокричал: — Монанд! Йоланта! Амрам! А ну выходите. Мы хотим с вами поговорить.

Эти слова долго отражались эхом от стен зала. Затем эхо затихло, и воцарилась тишина.

— И что теперь? — спросил карлик. Он осторожно постучал пальцем по гигантской голени богини. Большая часть идола казалась выполненной из бронзы, хотя ни заклепок, ни соединительных швов видно не было. Метод, каким соорудили идола, оставался загадкой, такой же, как и все остальное, увиденное ими.

— Ладно, — раздраженно произнесла Акила, — куда мы теперь… — Слова ее внезапно оборвались, когда идол издал продолжительный глубокий стон.

— Что это? — забеспокоился Джеба.

К стону прибавился скрип, будто внутри идола двигалось что-то массивное. Друзья попятились от огромного изваяния, глядя наверх, будто ожидая увидеть, что тяжелые руки оживут и потянутся к ним. Сверху донеслось резкое шипение, и они почти в панике принялись озираться вокруг.

На повернутых вверх ладонях вытянутых по сторонам рук вспыхнуло яркое пламя. Согнутые пальцы, казалось, сжимают огромные шары огня, и языки пламени отбросили на лицо богини пляшущие тени, придав ему еще более злобное выражение. К ужасу смотревших, узкие щелки глаз приоткрылись шире, и стала видна алая радужная оболочка и множество маленьких черных зрачков. Красные глаза горели внутренним огнем. Гирканийцы жалобно залепетали заклятия, чтобы оградить себя от зла, и приготовились бежать.

— Стоять! — крикнул Конан. — Это не богиня! Это большой автомат, приводимый в действие механизмами!

— Ну и что? — сказал Ки-Де. — Мне он все равно не нравится!

— Я не бегаю от кукол, — заявила Акила, — если даже это самая большая кукла в мире!

Женщины встали вокруг нее плотнее, а Джеба, держа дубину, занял место впереди.

Конан стоял, ожидая, готовый драться или бежать в зависимости от того, что потребуют обстоятельства. Сотворили ли это чудо близнецы? Может быть, они внутри и управляют этим невообразимо древним механизмом, который все еще против всех правил разума работает?

Послышался топот ног и звон снаряжения, и из-за идола выбежали две колонны человеческих фигур. За пять секунд они окружили непрошеных гостей. Конан, прикинув, решил, что здесь по крайней мере сотня людей, но они все еще подходили. Наготу этих людей частично скрывали разрозненные части каких-то странных доспехов, но другой одежды они не носили. Среди них были как мужчины, так и женщины. У всех имелось оружие, а некоторые держали в руках сети и веревки. Все носили маски.

Гирканиец, который чуть было не убил верблюда, натянул тетиву и выстрелил. Выпущенная с силой стрела легко пробила черную кожу и серебристый металл, защищавший грудь, и одна женщина упала.

— Нет! — крикнул Конан. — Их слишком много!

Но гирканийцы не выдержали нервного напряжения и не слушали. При виде крови еще двое натянули тетиву, в то время как первый гирканиец потянулся за другой стрелой. Тут же их опутали наброшенные сети, а за сетями полетели копья. Люди, когда в них били копьями, ревели, как разъяренные пантеры, пока не захлебнулись в собственной крови. Ки-Де закричал и почти выхватил свою кривую саблю, но киммериец сбил его с ног ударом массивного кулака.

— Лежи спокойно, идиот! — прошипел он.

— Но они же убивают моих соотечественников! — кричал Ки-Де.

— Твои соотечественники были дураками и погибли как дураки, — без всякой жалости заявил Конан. — Если хочешь остаться живым, то хотя бы сейчас подчинись приказу.

Странные воины тесно стояли со всех сторон. Они были низкими, с хорошей мускулатурой и самой белой кожей, какую только Конан видел. Об их лицах он почти ничего не мог сказать, поскольку их скрывали гротескные маски. Маски, казалось, были сделаны из кованого металла, одни из них имели птичьи клювы, другие изображали звериные морды, некоторые — злобные лица обезьян. Доспехи состояли из кожи и начищенного металла. Никто не нес полных доспехов, только нагрудники, наголенники, наплечники и наручники, и все это было в шипах и богато украшено.

Конан сомневался, что его отряду удастся пробиться сквозь линию этих странных воинов: их истыкают копьями намного раньше, чем они доберутся до двери.

К ним подошел человек в особенно украшенных доспехах. В руках он держал алебарду, снабженную страшного вида шипами и крючьями, и это оружие он приставил к широкой груди Конана.

— Сложить оружие! — прокричал этот человек, так искажая слова, что киммериец едва понял. Человек повторил свои слова на этот раз еще более пронзительно.

— Что он хочет? — спросила Акила.

— Он хочет, чтобы мы разоружились, — объяснил ей Конан.

— Никогда! Если надо, я буду биться насмерть, но я не останусь безоружной среди врагов!

— Просто держи руки подальше от оружия, сказал Конан. — Может быть, это будет достаточно.

Человек с алебардой прокричал что-то, в воздух взметнулась сеть, распустилась и окутала Акилу. Конан потянулся к мечу, но руку обвила веревка, а сверху набросили другую сеть. Он попытался сорвать ее с себя, но даже железные мускулы не могли справиться с прочным волокном. Киммериец услышал крики, обернулся и увидел, что остальных обездвиживают столь же удачно.

Этот маневр у воинов был хорошо отработан, поскольку они быстро справились со своими жертвами, пользуясь численным преимуществом, и крепко их связали. Чтобы справиться с киммерийцем, пришлось задействовать многих воинов, но людей у них было достаточно. Через несколько минут киммериец лежал на животе, руки его были крепко связаны сзади, ноги скованы двумя футами цепей. Когда всех таким же образом связали, их подняли на ноги и убрали сети.

— Так и слушайся твоих приказов, киммериец! — Ки-Де с отчаянием плюнул на пол. — Нам надо было драться!

— Ты бы погиб, — ответил Конан. — А так мы еще выберемся отсюда. Скорее всего, это произошло из-за твоих же людей. Какой народ не встречает непрошеных гостей с оружием? И не было никаких причин убивать ту женщину.

Хотя Конан старался говорить спокойно, внутри он кипел от гнева.

— Но ведь здесь никого не должно было быть! — возразил Ки-Де.

— Этот народ, по-видимому, считает иначе, — заметил Джеба.

Человек, который говорил с ними до этого, отступил в сторону, когда подошла женщина для того, чтобы внимательно оглядеть пленников. На ней была маска из вороненой стали в виде головы беркута, которую украшали пучки белых перьев. Плечи покрывала короткая накидка из черной и серебряной чешуи, а плотно облегающие наголенники защищали ноги. Предплечья имели тоже такую же изящную защиту. Ее стройные бедра опоясывал пояс из черных и серебряных пластин, на котором висел кинжал и короткий меч. Если не считать этих предметов, то женщина была обнаженной.

— Кто вы? — спросила она низким голосом, донесшимся сквозь прорезь в клюве. Она была хрупкой женщиной, но жилистого телосложения.

— Я Конан из Киммерии, а это царица амазонок Акила. Остальные люди следуют за нами. Мы ищем наших друзей, верблюды которых стоят вон там. — Он кивнул головой, указывая направление, в котором находились животные.

— И для этого вы убили одного из нас? — Она указала на мертвую женщину, которую несли к огромному идолу.

— Это была ошибка, — сказал Конан. — Мы не ожидали кого-либо встретить здесь, так что тот дурак испугался. Он простился за это с жизнью, и вместе с ним еще двое. Остальные же не пытались причинить вам вреда. — Конан не знал, сможет ли он этими словами воззвать к ее чувству справедливости, но считал, что стоит попытаться.

Женщина подошла ближе и встала почти вплотную к высокому киммерийцу. Указательным пальцем тонкой ручки она провела по массивным грудным мускулам.

— Ты не похож на кочевников, которые натыкаются иногда на Запретный город. Из какой ты земли?

— Киммерия лежит далеко-далеко на севере отсюда.

— Твои соотечественники все такие же большие и сильные, как и ты?

— Почти все.

Она так же близко подошла к Акиле и принялась подробно разглядывать царииу, слегка побив в ее мощный брюшной пресс, пощупав рельефные мышцы на руках, ногах и корпусе, как будто царица была верблюдом на базаре. Обратной стороной ладони она провела по щеке Акилы.

— Я никогда не видела женщины, похожей на тебя. Твоя земля, должно быть, лежит еще дальше, чем его.

Голова женщины в маске едва доходила до плеча Акилы.

— В своей земле я царица, — проговорила Акила сквозь сжатые зубы. — Со мной не следует обращаться подобным образом.

Женщина в маске пронзительно рассмеялась, и смех ее подхватили другие.

— На тебе, раба, слишком много одежды! — сказала она, изо всех сил рванув накидку Акилы. Шнурок, который держал накидку на шее, порвался. Затем женщина в маске сорвала с нее пояс и лисью шкуру, оставив царицу в одних обмотках на ногах.

— Так лучше, — довольно проговорила женщина в маске. — Ты можешь быть красива своей варварской красотой, когда с тебя перестанет слезать кожа.

Не обратив внимания на остальных, она повернулась к странным воинам.

— Отвести вниз! — крикнула она. — Скоро посмотрим, из чего сделаны эти необычные существа.

Воины бросились вперед и принялись подталкивать пленных к огромному идолу. Под скрещенными щиколотками, скрипнув, открылась широкая бронзовая дверь, и их затолкали в нее.

Глава 10

Конан посмотрел наверх. Внутри идол освещался лишь несколькими факелами, которые давали возможность видеть внутреннюю арматуру из тяжелых деревянных брусьев и металлических балок, стянутых болтами толщиной с человеческую ногу. Там были огромные шестерни, десять шагов в поперечнике, а также рычаги, сдвинуть которые смогли бы по крайней мере десять здоровых мужиков. Откуда-то выходили и куда-то шли металлические трубы, и толстые цепи свисали петлями, верхние концы которых терялись в темноте. Киммериец почувствовал, как в спину его подтолкнули острым наконечником.

— Не зевай по сторонам! — приказала женщина в маске. — Великая богиня не любит, когда глаза невежды заглядывают в ее внутренности.

Он не понял, содержалась ли в словах женщины ирония, поскольку даже общий смысл понять было трудно — таким сильным был акцент. Неужели она действительно считает, что колоссальное изваяние — это богиня, прекрасно зная, что внутри лишь рычаги, цепи и шестерни? Он оставил этот вопрос. Если это так, то религия этого народа будет самой неразумной из всех, какие он встречал.

В середине пространства под идолом вниз уходил спиральный пандус, такой широкий, что по нему могли в ряд идти человек десять. Их повели вниз. Женщины Акилы шли следом за своей царицей, чтобы защитить ее от унизительных тычков копьями в спину. Старания амазонок принесли им множество мелких ран на спине, ягодицах и бедрах. Карлик же с воинственным видом шел впереди царицы, будто бросая вызов любому, кто осмелится подойти слишком близко.

Спуск казался бесконечным. Пандус был из гладкого камня, поверхность которого отбрасывала мягкие блики от странных бездымных факелов, которые с приглушенным шипением горели вдоль стен через каждые несколько шагов. По мере того как они спускались все глубже, Конан стал замечать, что стражники немного расслабились. Мышцы на спинах и шеях, бывшие напряженными, разгладились, походка сделалась более непринужденной. Будто наверху эти люди чувствовали себя крайне неуютно, и теперь они успокоились в безопасности и привычном окружении. Конан не имел никаких предположений, почему это может быть. Неужелиэтот странный народ все время проводит здесь внизу?

Спиральный пандус закончился, и начался широкий коридор, также освещенный бездымными факелами. Стены и потолок коридора были богато украшены резьбой, повторяющей те же мотивы, что они так часто встречали в городе наверху: переплетенные растения, сложные геометрические узоры и откровенное соитие людей и демонических фигур.

Они проходили мимо просветов, открывавшихся в широкие залы, где неясные фигуры совершали непонятные ритуалы или какие-то другие действия, но пленники так и не сумели хорошо все рассмотреть. Когда они шли дальше, киммериец заметил невысоких бледных мужчин и женщин. На них были одеты ошейники, а ноги и руки скованы тонкой, но прочной цепью; эти люди занимались, очевидно, осмотром факелов, следя за тем, чтобы они постоянно горели. Пленников провели мимо одного негорящего факела, который прочищал человек при помощи мелких инструментов. Когда они уже почти прошли мимо, человек закончил свою работу, повернул маленькую ручку и выбил камнем искру. Пламя тут же вспыхнуло, и раб отдернул голову.

— Что это за шум? — спросила Акила, которая вышла из состояния меланхолии, охватившего ее после пленения и последовавшего унижения.

Конан тоже обратил на него внимание. Это было доносившееся отовсюду шипение, подобное шуму ветра, дующего в пещере.

— Не знаю, — ответил он. — Похоже на движение воздуха.

— Молчать! — прикрикнула женщина в маске, небрежно ударив киммерийца по лицу. Удар он едва ли почувствовал, но поклялся себе, что однажды она за него заплатит.

Коридор выходил в огромные залы, где на полу вокруг столов сидели люди и что-то ели, затем открылись другие залы, где люди в балахонах, очевидно алхимики, суетились вокруг бутылок с бурлящей жидкостью, возились с пылающими горнами и трубками, по которым из одного места в другое переходили жидкости и пары. В помещении, явно представлявшем собой храм, мужчины и женщины исполняли крайне похотливый танец перед идолом, очень сильно напоминавший колосса наверху, но намного меньше. Примерно треть населения носила цепи рабов. Из свободного населения половина была в масках. Все они с любопытством смотрели на вновь прибывших, но никто не пытался задерживать процессию или задавать вопросы.

В одном месте пол коридора сделался мостом, нависшим над огромным помещением, полным скрипа деревянных балок и металлического скрежета. Наверху, внизу и по сторонам были огромные, вертикально расположенные колеса, непрерывно вращающиеся, приводимые в движение сотнями рабов, которые шли внутри них. Конан понял, что это источник энергии, от которого работает система вентиляции подземного города. В цивилизованных землях киммериец видел огромные, приводимые в действие рабами меха, которые нагнетали воздух в шахты, раза два он видел меха, которые двигали водяные колеса, но то, что он видел здесь, было намного сложнее.

— Мерзкое место, — высказала свое мнение Акила.

Конан не был настроен спорить с ней, но мужчина, который, видимо, разделял власть с женщиной в маске, ударил царицу, и дикие женщины, оскалив зубы, обратились к нему.

— Прекратить! — приказала Акила. — Вы погибнете бессмысленно.

— Большая женщина нуждается в порке, — сказал мужчина.

— Это решу я, — резко ответила женщина в маске, установив отношение их рангов.

Наконец они свернули из большого коридора и, поднявшись по широкой лестнице, вошли в просторный зал с высоким сводчатым потолком, с которого свисали конструкции, напоминавшие люстры. Множество медных трубок образовывало широкие корзины, и каждая трубка заканчивалась крохотным цветком, из которого вырывалось белое пламя, и вместе эти люстры заливали зал будто дневным светом.

Кроме главных женщины и мужчины, в зал вошли только десять воинов для того, чтобы следить за пленными. Остальные остались перед входом. Помещение не имело никакой обстановки, там было лишь несколько больших подушек, а со стен свисало несколько коротких цепей. Цепи заканчивались металлическими ошейниками.

С небольшой подставки женщина взяла гибкий, длинный, утончающийся к концу прут и надела на руку прикрепленную к нему петлю. Прутом она указала на трех женщин, карлика и Ки-Де:

— Этих рабов приковать здесь. Пятерым воинам охранять их. Этих двоих, — она указала на Конана и Акилу, — отвести в мой приемный покой.

Женщины заплакали от того, что их разлучают с их царицей, но сделать они ничего не могли. На их шеях закрепили безжалостные железные ошейники.

— Подождите немного здесь, — сказала им царица так уверенно, будто все происходило по ее желанию. — Скоро мы все будем свободны.

Гибкий прут хлестнул ее по плечам. Акила даже не поморщилась.

Подталкиваемые копьями, Конан и царица воительниц поднялись еще по одной лестнице и оказались в небольшом помещении, освещенном так же, как и зал внизу, и устланном чем-то, по виду напоминающим шелковые подушки. Здесь стояли низенькие столики, уставленные красивой стеклянной посудой. Тут же находились, ожидая, четыре рабыни, приятные молодые женщины, стройные и бледные, как альбиносы, с белыми, коротко остриженными волосами, глаза их были опущены, а руки с цепями сжаты перед собой.

Охранники надели на Конана и Акилу ошейники и прикрепили их цепями к медным кольцам, вделанным в пол под подушками. Цепи оказались слишком короткими и не позволяли стоять, так что Конан и Акила были вынуждены сесть на подушки, в то время как рабыни принялись ухаживать за своей госпожой. Воины ушли, остался лишь человек с алебардой.

Рабыни сняли со своей госпожи доспехи и вместо них надели короткую накидку из серебристой ткани. Госпожа совершенно не стеснялась показывать свое обнаженное тело, но отвернулась, когда женщины сняли с нее украшенную перьями металлическую маску и заменили ее другой, сделанной из той же серебристой материи. Конана заинтересовало, откуда в этом невероятном подземном городе в центре пустыни берутся такие прекрасные перья. Откуда действительно взялись те огромные деревянные брусья?

Женщина повернулась к ним. Маска открывала лишь округлый подбородок, рот с полными губами и глаза с такой бледной радужной оболочкой, что она едва отличалась от окружавшего белка. Зрачки были маленькими и казались не черными, а скорее красными. Волосы ее, теперь распущенные, мягкими волнами падали по плечам. Рабыня подала хрустальный кубок, и госпожа отхлебнула из него, разглядывая пленников.

— К нам в Запретный город редко попадают интересные чужестранцы, — сказала она, подходя к ним с кубком в одной руке и прутом в другой. — Обычно лишь кочевники наталкиваются на город, жалкие и умирающие от жажды, голода и проклятого солнца. — Рукой с хлыстом она обвела в воздухе сложный знак, и тот же знак сделал мужчина в маске. Упоминание о солнце явно считалось чем-то скверным. — И вот прибыли совсем другие, необычные люди. Может, это и есть начало давно предсказанной судьбы? — Она приставила прут к подбородку Акилы и заставила ее приподнять голову. — Я никогда не думала, что может существовать женщина такая, как ты: огромное сильное животное, обладающее определенной красотой. — Она вдруг взглянула на мужчину в маске: — Ты так не считаешь, Аббад?

— Она уродлива, — сказал мужчина, но Конан расслышал ложь в его словах — под маской этот человек чуть ли не облизывал губы. — Скорее всего, это вообще не человеческие существа, а какой-то вид пустынных обезьян.

— Я так не думаю, — сказала женщина, усмехнувшись. — И даже не думай меня обманывать. Ты испытываешь к ней вожделение, я в этом тебя не виню. Наша бледная порода не может предложить такого зрелого, полного жизни тела. — Она посмотрела на Конана. «Этот дикарь, наверное, силен как бык», — мелькнула у ней мысль. Затем она резко повернулась к мужчине в маске. — Но сейчас их не трогай! Они мои, и делать я с ними буду то, что захочу!

Мужчина поклонился с плохо скрытой враждебностью:

— Я никогда не буду противиться твоим желаниям, Омия.

— То-то же. Теперь ступай. Об этом поговорим позже.

Мужчина неохотно развернулся и вышел. Женщина проводила его взглядом, улыбаясь. Затем она села на подушки прямо перед пленниками. Если бы руки их не были связаны, они легко бы убили ее.

Конан подумал, понимает ли она, что он без особых усилий может убить ее ударом ноги. Конечно, он останется прикованным к полу. Она, без сомнения, учла это.

— Моим гостям нужно подкрепиться, — сказала Омия.

Через несколько секунд четыре рабыни присели перед Конаном и Акилой. Две держали чашки, а другие две по подносу с лакомствами. Акила отвернула голову, но Конан сказал ей:

— Ешь. Сила нужна.

Неохотно она отхлебнула из чашки, поданной рабыней, затем откусила кусочек пирожного, поднесенного ей ко рту другой рабыней. Конан сделал то же самое. Вино он нашел вполне сносным, хотя оно и имело горький привкус. Пища казалась пресной, почти безвкусной и по консистенции напоминала грибы.

— Так-то лучше, — произнесла их стражница. Она повернулась к Акиле: — И что искали здесь ваши друзья?

Акила пожала широкими плечами:

— Они сказали, что ищут сокровища, оставленные в этом городе тысячи лет назад. Теперь я в их словах не уверена.

Омия засмеялась и захлопала в ладоши:

— Сокровища! Действительно, сокровищ у нас более чем достаточно! У нас даже есть нечто получше!

— Что это за место? — спросила Акила. — Как люди могут жить под землей, будто муравьи, никогда не видя солнца?

Лицо женщины в маске исказилось, и прут оставил на щеке царицы красную полосу.

— Здесь вопросы задаю я! — Глаза Омии глядели с почти безумной яростью. Затем вдруг в ней снова произошла быстрая перемена настроения, и она нежно погладила рукой кожу, на которой оставила отметину. — Тебе в первую очередь следует понимать, какое зло несет солнце. — Она снова сделала загадочный жест. — Я вижу следы его воздействия на всем твоем теле. Давно, очень давно мы бежали от этого зла. Теперь ты должна оставаться с нами внизу. Вам самим будет лучше, если только окажетесь подходящими.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Акила, но тут же поморщилась, когда хлыст ударил по другой щеке.

— Ты плохо понимаешь? — Омия встала. — Твой товарищ знает, когда надо молчать. Может быть, внешность ваша и не обманывает, вы и есть на самом деле пара безмозглых зверей. — Она снова одарила их теплой улыбкой. — Но я не согласна с Аббадом. Я считаю, что вы оба очень красивы.

Она хлопнула в ладоши:

— Стража! — В помещение вошли вооруженные мужчины и женщины. — Отведите их в загон. Пусть их помоют и привяжут.

Цепи отсоединили от колец в полу, и Конан с Акилой вышли из помещения. Женщины вели их за цепь, будто собак на поводке. Сзади их подгоняли копьями.

По старой привычке Конан разглядывал оружие. Он хотел точно знать, что хватать, если представиться возможность бежать. Кроме копий, у некоторых были мечи и кинжалы. Несколько человек имели при себе короткие топорики с легкими изогнутыми полумесяцем лезвиями. Топорики эти казались Конану необычно знакомыми. Затем вдруг его внимание привлек короткий меч, висевший на поясе у женщины, которая держала цепь киммерийца. Меч висел так, что рукоять торчала как раз над правым бедром, а клинок в ножнах, длиной дюймов двадцать, наклонно проходил поперек ягодиц. По характерной форме ручки киммериец определил, что это стигийское оружие. Еще одним доказательством служило то, что ножны были украшены стигийскими иероглифами.

Пройдя немного по главному коридору, они подошли к тяжелым дверям, по обеим сторонам которых стояли стражники. Двери открыли, и за ними оказался туннель с низким потолком, пленников затолкали в него. Туннель не имел абсолютно никаких украшений, и грубые следы, оставленные инструментами, говорили, что вырублен он в твердой скале. Свет давали все те же медные трубки, которые горели лишь немного ярче свечей. Из зарешеченных отверстий у пола со свистом поступал свежий воздух.

Они прошли сквозь низкие двери, и там, куда они вышли, киммериец увидел людей обоего пола, прикованных цепями к стене. Почти у всех волосы были коротко острижены.

— Здесь наказывают непослушных рабов, — сказал Конан.

Их отвели в зал, где из стены лилась вода, которая наполняла широкий бассейн, переливалась через край и стекала в отверстие в полу. Воздух в зале имел тяжелый, влажный, густой запах.

— Туда! — крикнул стражник.

Это было первое слово, которое они услышали от странных воинов. Чьи-то руки сняли с пленников остатки одежды. Конан и Акила вошли в бассейн, и рабы с кувшинами и щетками знаками дали понять, что им надо опуститься в воду.

— Могу поклясться, что, судя по запаху, это речная вода, — произнес Конан, прежде чем погрузиться в бассейн.

— Встать, — сказал один из стражников, когда пленники вынырнули, чтобы глотнуть воздуха. Они подчинились. Вода доходила им до середины бедра. Рабы вошли в бассейн и полили головы и тела пленников душистым маслом, затем щетками взбили это масло так, что образовалась пена. Акила стиснула зубы, пытаясь перенести прикосновение щеток к своей чувствительной коже.

— Полегче там, — сказал Конан, — она обгорела.

Рабыня, которая терла Акилу, кивнула и взяла вместо щетки тряпочку. По крайней мере, заключил он, рабы понимают их, хотя и не хотят или не могут говорить.

Тщательно вымытые, они вылезли из бассейна, и их вытерли грубыми полотенцами, затем повели глубже в эту тюрьму. Они прошли помещение, где к стене были прикованы три женщины, карлик и Ки-Де. При виде своей царицы женщины и карлик бросились к ней настолько, насколько позволяли им их оковы, обрадованные тем, что она жива. Гирканиец остался мрачным.

Когда Акила говорила, подбадривая их, Конан не мог сдержать улыбки. Раздетые, отмытые от краски дикие воительницы оказались вполне симпатичными молодыми женщинами, хотя и не обладали мягкими очертаниями своих цивилизованных сестер.

Конана и Акилу отвели в несколько большее помещение, и там цепи их прикрепили к кольцам в противоположных стенах. Затем стражники развязали им руки и вышли. Потирая запястья, разминая пальцы, Конан и Акила огляделись вокруг. Свет падал только от пламени за дверью. При полностью натянутых цепях пленников отделяли друг от друга еще шага два.

Обследовав все, что можно, они сели на холодный каменный пол.

— Конан, неужели мы попали к сумасшедшим?

— Трудно сказать. Когда я первый раз в жизни оказался в городе, я подумал, что все люди там сумасшедшие, поскольку они очень сильно отличались от людей в деревне, в которой прошло мое детство. Конечно, жизнь в этом муравейнике любого сделает безумцем.

Акила подергала свою цепь:

— Я никогда не была связанной! Я должна выйти отсюда. — Голос ее выдавал то напряжение, которое она так долго сдерживала.

— Меня много раз сковывали. И если нет инструментов, бороться с железными цепями бесполезно. Настройся ждать. Готовься ухватиться за любую возможность, любую ошибку стражника. Я много раз возвращал себе свободу. Те, кто поддается отчаянию, кто теряет разум от ярости, никогда не совершат побег.

— Правда? — Слова киммерийца, казалось, воодушевили ее. — Тогда буду делать так, как ты говоришь. Хотя это трудно. Быть царицей, даже в изгнании, и вдруг подвергнуться такому обращению. Это причиняет большую боль моей гордости, чем солнце — моей коже.

— Это уже лучше. — Конан чуть заметно улыбнулся. — Иногда полезно закалять свою гордость в холодной воде.

— Моя царица! — Конан узнал голос Паины. — Ты меня слышишь?

— Да! — откликнулась Акила.

Она описала Паине положение, в каком находится, и передала ей совет Конана. Женщины были довольны тем, что с царицей все в порядке.

— Для чего, по мнению той злобной женщины, должны мы оказаться подходящими?

— Не знаю, — ответил Конан. Ему было смешно слышать, как одна воинственная женщина называет другую злобной. — Но не сомневаюсь, что скоро мы это узнаем. Меня больше интересует та вода.

— У нее действительно запах речной воды, непохожий на запах воды из родника. Откуда здесь, в центре пустыни, речная вода?

— Только из одного места. Из-под земли. Это может дать нам шанс для побега. И еще одно: у стражницы, которая вела меня, был стигийский меч. Это означает, что эти люди имеют какой-то контакт с внешним миром. Топорики, кажется, тоже стигийские.

— Может быть, оружие очень старое.

— Возможно, но ножны меча отнюдь не старые. Они из кожи и украшены стигийским рисунчатым письмом.

Акила пожала плечами:

— Что это нам дает? Та женщина сказала, что сюда забредают изнемогшие от жары кочевники и умирают здесь. Может, с ними попал сюда и меч.

— Может быть, — согласился Конан. — Но помни то, что я тебе сказал, лови возможность. Любой обрывок знаний может помочь нам выбраться отсюда. Здесь где-то есть река, а через Стигию протекает самая большая река в мире.

— Если мы выберемся из этой проклятой тюрьмы, ты сможешь найти дорогу на поверхность?

— Да, — не колеблясь, ответил Конан. — Я всегда помню, где я проходил.

Акила кивнула:

— Я тоже выросла на земле без столбов с указателями, где не очень-то много ориентиров и где, для того чтобы выжить, надо иметь чувство направления. Но я никогда не оказывалась в таких норах. Здесь нет ни солнца, ни луны, ни звезд. Нет даже ветра.

Киммериец видел, что катастрофические происшествия последних нескольких дней сломили ее железную самоуверенность.

— Я не зря провел много времени среди Пустошей Пиктов и в джунглях на юге. Город, даже подземный, — это такие же джунгли.

— А что ты думаешь о тех факелах, что горят без дыма? Это колдовство?

— Я таких никогда не видел, — признался он, — но почему-то мне не кажется, что они колдовские. Когда нас вели сюда, я заметил, как раб прочищал один факел, будто масляную лампу. Вероятно, там горят невидимые пары. Я видел, как алхимики поджигали такие пары у себя в лаборатории, и все наблюдали, как горят пары, выходящие из печей углежогов.

— Да, — сказала она неуверенно, — может быть, и так. Но все равно мне это не нравится. — Акила помолчала некоторое время, затем спросила: — Как давно мы встали? В этом подземелье я никак не могу определить время.

— Не могу сказать ничего определенного, — ответил киммериец, зевая, — но думаю, что сон нам обоим не помешает.

Они легли, и Акила сказала:

— Они так тщательно нас вымыли, и я уже думала, что нам предоставят хорошую постель.

Конан рассмеялся:

— По-моему, они мыли нас для своего удобства. Кажется, они очень чистоплотный народ. Наше благополучие их не интересует. — Он потянулся, положил руки за голову и уставил взгляд в потолок. — Кажется, отсутствие постели еще не самое плохое из того, что нас здесь ожидает.

Спал Конан долго и без сновидений. Проснувшись, он увидел, что Акила рассматривает свою кожу при свете этого странного факела. Она легко провела кончиками пальцев по рукам, по бедрам, затем по роскошным очертаниям своего торса.

— Все на месте? — спросил Конан.

Она вздрогнула:

— Я думала, что ты еще спишь. Да, все здесь, и в лучшем состоянии, чем я ожидала. Масло, которое они на нас потратили, должно быть, обладает целебными свойствами. Ожоги больше не болят, и почти вся отмершая кожа уже слезла. Даже на губах нет трещин.

— Это хорошо, — сказал он, садясь и протирая глаза. — Когда будешь вырываться отсюда, лучше не иметь никаких уязвимых мест. Как твои глаза?

— Вижу хорошо, как раньше, хотя не помешало бы побольше света.

— Да, вид у тебя нормальный, — сказал Конан, действительно имея это в виду. Ему ничто не мешало рассмотреть каждый дюйм ее совершенного тела. — Если бы только цепь была подлиннее.

Она надменно посмотрела на киммерийца:

— И хорошо, что она коротка, иначе мне пришлось бы свернуть твою упрямую киммерийскую шею.

— Вижу, к тебе возвращается гордость, — сказал он горько. Однако ему показалось, что в голосе ее звучали дразнящие нотки.

Раб принес одну миску жидкости, от которой шел пар, и кувшин воды, все это поставил между пленниками и вышел. Конан взял кувшин и стал пить, в то время как Акила поднесла миску к губам, но затем скривила лицо.

— Опять эти грибы, — сказала она, передавая миску Конану и забирая у него кувшин. — У них что, нет порядочного мяса?

Конан набрал полный рот пресного варева с плавающими в нем толстыми кусками жестких грибов.

— Это поддержит в нас жизнь. И даже люди, хорошо обеспеченные мясом, не тратят его на заключенных. Черствый заплесневелый хлеб и сухой сыр — твоя тюремная пайка. Это, по крайней мере, горячее.

Они съели эту безвкусную пищу, и некоторое время Акила переговаривалась с членами своей свиты. Им явно недоставало звука ее голоса.

— Больше никто из заключенных не говорит? — спросил Конан.

— Нам они не отвечают, — отозвался Джеба.

— Им все равно нечего сказать, — добавил Ки-Де. — Это жалкие людишки, рабы каких-то насекомых, живущих, как термиты в гнилом пне.

— Но все же они могли бы рассказать нам о нашем положении, — возразил Конан. Однако пока он не слышал, чтобы рабы говорили даже между собой. Он решил найти ответ на этот вопрос.

Вскоре после того, как они поели, пришли стражники, чтобы снова отвести их в бассейн. Когда принесли еду в следующий раз, Конан схватил рабыню за плечи. Акила с удивлением посмотрела на киммерийца.

— Поговори со мной, женщина, — приказал он.

Она молчала и только глядела испуганными глазами. Он взял ее нижнюю челюсть большим и указательным пальцами и открыл женщине рот. Затем отпустил.

— У нее нет языка, — доложил он. — Вероятно, так обходятся со всеми рабами.

Акила с отвращением фыркнула:

— Цивилизованные люди зовут нас варварами, потому что мы похожи на диких зверей. Но это естественный и чистый способ жить. Их же способ уродливый и извращенный.

— С этим спорить не буду.

Через несколько часов прибыл отряд стражников. Пленникам связали руки и вывели из камеры. В помещении рядом с бассейном они нашли женщин Акилы, карлика и Ки-Де. Рабы надели на Конана его волчью набедренную повязку и кожаный с заклепками пояс, а на Акилу — ее лисью шкуру и обмотки. Халатов, в которых они шли по пустыне, нигде не было, но Конан усмехнулся, заметив, что возвращенная им одежда была тщательно вычищена.

Паина подошла к царице и тихо спросила:

— Он не пытался приставать к тебе?

Акила улыбнулась:

— Пытался бы, но цепь была слишком короткой.

— Ха! — произнес Конан. — Она свою цепь растянула почти на фут, пытаясь подобраться ко мне,

— Молчать! — крикнула стражница.

Джеба боднул головой в ее незащищенный живот. Стражница крякнула, упала на спину, и копье покатилось по полу.

— Выказывай должное почтение нашей царице, девка! — заорал карлик, но тут же к его горлу был приставлен десяток копий.

— Успокойся, Джеба, — сказал Конан. — Нет смысла погибать раньше времени.

Подталкиваемые копьями, они покинули тюрьму.

Глава 11

Процессия из пленников и конвоиров вошла в другую часть лабиринта. Пленники обнаружили, что не все находится в непосредственной близости от главного коридора, поскольку им попадалось множество развилок и пересечений. По крутой лестнице они поднялись туда, где запах реки был особенно сильным: здесь они проходили по огромным естественным полостям, в которых в изобилии росли грибы. Одни походили на поганки с широкой шляпкой, другие — на ветвистые кораллы, третьи свисали с потолка тонкими пластинами, пучками либо закрутившись, как бараний рог.

В одном месте факелы с парами отсутствовали. В них не было необходимости, потому что здесь грибы светились своим холодным светом: пурпурным, красным и ядовито-зеленым. В этом жутком освещении человеческие фигуры напоминали ходячие трупы.

— Ты следишь за тем, куда нас ведут, Конан? — спросила Акила, когда они прошли пещеры с грибами.

— Да, но я бы хотел найти путь покороче.

— Молчать там! — приказал стражник.

— Можешь сесть на свое копье, собака! — ответил оскорбленный Конан. — Вашей царице, или кто там она у вас еще, мы для чего-то нужны живыми, так что не угрожай попусту.

Джеба рассмеялся, услышав эти слова.

— Но она не говорила, что вас надо оставлять невредимыми, — сказала женщина, которую Джеба боднул. Она больно ткнула карлика копьем в зад, отчего Джеба вскрикнул. Теперь рассмеялись стражники.

— По крайней мере, у них есть чувство юмора, — проговорил Ки-Де.

Продвигаясь по боковому коридору, они приблизились ко входу, откуда доносился звук, которому, казалось, быть здесь не следовало, — звук пилы. Когда пленников проводили мимо портала, Конан заглянул туда. Длинными двуручными пилами группа рабов делала из темных тяжелых бревен брусья и доски. В воздухе висел приятный аромат древесного сока и опилок.

— Грибы они могут выращивать и без света, — произнесла Акила. — Но деревья? Как они… — Стражник ткнул ее в спину так, что выступила кровь.

— Хватит! — прорычал Конан.

С поразительной быстротой он подбил ноги стражника, киммерийцу ничуть не помешала сковывающая его цепь. Коротким пинком он парализовал поверженного воина и поставил ногу ему на горло. Когда хрящик уже начал поддаваться, Конан остановился. Командир охранников вынул меч и держал его под подбородком карлика.

— Если убьешь его, этот умрет, — сказал командир. — Царицу интересуют только большая женщина и ты. Еще одна выходка с твоей или с ее стороны — и я убью недоростка. Потом его. — Он кивнул в сторону Ки-Де. — После него трех женщин, одну за другой. Поняли?

— Да, — проговорил Конан, убирая ногу. Отпущенный стражник вздохнул, захрипел и скрючился, перекатившись на бок. — Просто помни, что я терпеливый человек, но даже моему терпению приходит конец.

Больше они ничего не сказали, но то, как Акила улыбнулась Конану, улучшило его настроение на всю оставшуюся часть пути. Путь же их закончился в огромной естественной каверне, почти круглой по форме. В полу было вырублено множество рядов сидений, которые окружали овальную площадку в углублении. Шелковые подушки богато устилали сиденья. Наверху висела самая огромная люстра из тех, что пленникам приходилось видеть, и лила свет из сотен рожков.

Пленников подвели к прямоугольной клетке прямо перед площадкой. В клетке из толстых железных прутьев стояла единственная скамейка. Пленников подтолкнули копьями в клетку, и командир стражников запер дверь.

— Что это, моя царица? — спросила Паина.

— Ты никогда не видела боевой арены? — поинтересовался Конан.

— Я видела, — сказала Акила, — в некоторых городах и деревнях и в местах ярмарок. Но те представляли просто участок утоптанной земли, огороженный грубыми досками. Какой народ будет строить такую большую и такую долговечную площадку?

— Народ, любящий кровь, — ответил ей Конан. — Народ, предпочитающий смотреть на то, как дерутся другие, вместо того чтобы драться самому.

Пленников оставили ждать в клетке.

— Дерево, кожа, ткань, — думал вслух Конан. — Все это должно поступать с поверхности, и могу поспорить, что их доставили не через пустыню. Деревья, которые пилили рабы, были свежесрубленными, полными сока.

— Тебе не на что спорить, — сказала Акила, — но я с тобой все равно согласна.

— Кожа может быть и человеческой, — заявил Ки-Де. — Наше племя делает военные барабаны из кожи врагов.

— Шелк изготовляют пауки, — сказал Джеба. — А пауки живут в темноте. Вероятно, здесь прядут нити из паучьего шелка.

— Но остаются деревья, — возразил Конан.

— Этот народ — могучие колдуны, — сказал Ки-Де. — Возможно, они производят бревна при помощи колдовства.

Конан не мог согласиться. Пока он не видел у этого народа ничего действительно колдовского. Напротив, народ этот был прозаичен, как муравьи. Действительно странным было лишь место, которое он избрал для жизни.

Разговор был прерван, когда в пещеру через множество входов начали стекаться люди. Они спускались по проходам, разделявшим ряды сидений на секторы, и усаживались на подушки. Конан заметил, что люди соблюдают строгий порядок: сидящие в каждом секторе имели определенную одежду, отличную от одежды сидящих в соседних секторах. Здесь он видел мужчин в тонких накидках и с бритыми головами, там — женщин в змеиных масках. Другой сектор занимали мужчины и женщины, все они носили маски, закрывающие лишь левую часть лица, а в руках держали длинные жезлы с кристальными шарами на конце. Означают ли эти знаки отличия — ранг, статус или род занятий, — Конан определить не мог.

Все встали, когда вошла Омия, сопровождаемая Аббадом, который все еще был в тех же доспехах и с тем же оружием, что и тогда, когда захватили в плен Конана и его друзей. За Аббадом стоял маленький лысый человечек в простой шелковой накидке до пола. Черты его казались странно знакомыми.

— Кто это за Аббадом? — спросила Акила. — Вид у него такой же, как и у остальных, но, кажется, я его знаю.

— Конечно знаешь, — сказал Конан. — Покрась немного его кожу, приклей бороду, укутай в халат — и получишь нашего старого приятеля Амрама.

— Амрам! — произнесла она. — Он один из них?

Конан покачал головой:

— Думаю, что нет. Его кофский акцент был очень убедителен, а также и большая часть его истории. Однако здесь он уже давно, достаточно долго для того, чтобы перенять их облик.

Действительно, человек, в котором они узнали Амрама, был бледен, как и остальные подземные жители. Но глаза его оставались карими, и щетина, выступившая на бритой голове, имела темный цвет. Киммериец догадался, что Амрам обрил себе череп для того, чтобы слиться с местным населением, поскольку волосы у аборигенов были белыми, как у альбиносов. Амрам умел выживать в жестоком мире, благодаря таланту хамелеона.

— Кто следующий? — подумала вслух Акила. — Может быть, близнецы?

Но похоже, загадочная пара не собиралась появляться. Прямо у арены, рядом с клеткой, находилась небольшая платформа. На ней Омия и Аббад заняли свои места в заваленных подушками креслах. Амрам встал за их спинами, и рабы, готовые прислуживать, встали рядом. Когда люди расселись по местам, группа рабов, стоящая за рядами сидений, начала исполнять музыку на деревянных, струнных и металлических инструментах. Это была резкая музыка с металлическим лязгом и пронзительным писком. На арену вышла группа молодых красивых рабынь и стала исполнять замысловатый танец, который изобиловал атлетическими прыжками, вывертами и акробатическими упражнениями.

— Может быть, все будет не так уж плохо, — произнес Ки-Де, нервно улыбаясь.

— Поверю только тогда, когда все это будет кончено, — ответил Конан. Он взглянул на Омию. — Для чего мы здесь?

Глаза ее блеснули безумным светом.

— Я говорила тебе, чтобы ты не задавал вопросов.

Он кивнул головой в сторону арены:

— Судя по тому, что это за место, я мало теряю, задавая вопросы.

Аббад ухмыльнулся, а Омия явно была в ярости, но Амрам нагнулся и прошептал ей на ухо:

— Моя царица, этот невежда очень непочтителен, но разве его дерзость не была одной из причин, по которой он понадобился тебе здесь?

Омия откинулась на подушки:

— Да, это правда. Надеюсь, он нас не разочарует.

— Начнем с него? — спросил Аббад.

— Нет. Он и та крупная женщина — самые лучшие из всех. — Она злобным взглядом окинула пленников. — Эти двое, — Омия указала на Ки-Де и Джебу, — кажутся мне похуже. Пусть первыми выйдут они.

— Что? — закричал Конан. — Отряд останется вместе!

— Ты снова мне противишься! — громко взвизгнула Омия, и глаза ее запылали. — Вы не отряд! Вы все мои рабы, с которыми я могу делать что угодно! Стража, отделите его от остальных и свяжите!

Сквозь решетку просунулись копья, и киммерийца оттеснили в угол, прочно привязав к решетке его ошейник. Когда оружие убрали, Конан мог двигаться лишь на шаг в каждую сторону. Он в отчаянии сыпал проклятия, но безрезультатно.

Дверь клетки распахнулась.

— Двое на выход, — сказал командир стражников, указывая на карлика и гирканийца.

— Джеба, — произнесла Акила, сжимала плечо карлика, — я…

— Тебя тоже связать, моя прекрасная царица рабов? — спросада Омия.

Карлик похлопал свою царицу по руке:

— Я лучше пойду. Отомсти за меня, если сможешь, но прежде всего живой уберись из этого места. — Говорил Джеба тихо, так что его только товарищи в клетке слышали. Он кивнул в сторону киммерийца и сказал Акиле: — Держись по возможности рядом с ним. Если кто и сможет вытащить тебя отсюда, так это только он.

С этими словами карлик вышел из клетки.

Ки-Де не нужно было учить, как принимать жестокую судьбу.

— Ха! — дерзко крикнул он. — Я покажу этим презренным червям, что лучший из людей — это воин клана Черепахи! Мне нужно лишь оружие. А тогда давайте сюда своих воинов, зверей или своих демонов!

— Мы, конечно, дадим тебе оружие, — сказал Аббад. — Иначе ты вряд ли доставишь нам удовольствие.

Омия два раза хлопнула в ладоши, и музыка прекратилась. Танцоры прервали свое выступление и ушли с арены через те же ворота, что и вошли, — через большую арку напротив площадки Омии. Когда последняя рабыня ушла, железная решетка за ней опустилась.

По короткой лестнице рядом с клеткой Ки-Де и Джеба спустились к арене и встали перед дверью. Дверь отперли и обоих людей вытолкнули на арену. С ними вышел стражник, который снял с них оковы. Затем стражник покинул арену и дверь была заперта.

На арену вышла рабыня и принесла оружие, которое она раздала двоим пленникам. Джебе — его дубинку с металлическими шипами и короткий топор; Ки-Де — его саблю с острым кривым клинком длиной в руку. Гирканиец яростно покрутил клинком, описав в воздухе сверкающие круги.

— Это прекрасное оружие, — заявил он, — и я умею с ним обращаться. Но где мой лук?

— Ты думаешь, что мы дадим тебе оружие, которым ты можешь нас убить? — сказала, смеясь, Омия.

— Нет, — признался Ки-Де, но попытаться стоит.

Карлик стоял молча, неподвижно, как пень, на своих коротких ногах, сжимая в правой руке дубину, а в левой — топор. Он был клубком мускулов, напоминая сжатую стальную пружину, готовый к любым действиям.

— Начинайте! — скомандовал Аббад.

Решетка на воротах, через которые входили танцоры, поднялась, Конан принялся разглядывать четырех появившихся воинов. Это были рабы, что можно было заключить по их коротко стриженным волосам, но они казались намного крупнее и более крепко сложенными, чем все остальные, которых Конан здесь видел. Он заключил, что это либо особые рабы, либо приговоренные граждане, обученные драться на забаву публике. Воины имели разные части доспехов на руках и ногах, но никто из них не был одет в броню одинаково, лишь шеи у всех защищали воротники из вороненой стали. Ни один из них не имел ни шлема, ни брони на груди. В левой руке у каждого был небольшой стальной щит диаметром в фут. В правой руке воины сжимали короткие прямые обоюдоострые мечи.

— Четверо против двоих! — воскликнула Акила. — Это не благородно!

— «Благородно»? — небрежно проговорил Аббад. — Мне незнакомо это слово.

— Не сомневаюсь, — сказал Конан. — Пусть, по крайней мере, дерутся вначале с одним противником, потом с другим.

— Зачем? — спросила Омия. — Этих двоих надо убить, а мы хотим получить удовольствие. Твои же и их желания значения не имеют.

Она встала и обернулась к толпе граждан, которые тоже поднялись.

— Народ священного Джанагара! — прокричала она. — В незапамятные времена наши боги спасли нас от солнца и научили жить, как живут настоящие люди! — По тому, что Омия произносила эти слова нараспев, Конан заключил, что она произносит старинную формулу. — Мы снова воздаем благодарность за наше спасение так, как требует того обычай предков, — кровью. На этот раз, — здесь она оставила сакральные, ритуальные фразы, — мы приносим кровь не наших соотечественников, а жителей мира под солнцем. Будь проклято солнце!

— Будь проклято солнце! — прокричала хором толпа зрителей.

— Несколько дней назад я бы поддержала их проклятие, — сказала Акила, — но сейчас я готова снова вся обгореть, лишь бы взглянуть на него.

Омия опустилась в кресло, зрители тоже сели.

— Начинайте! — крикнула Омия.

Акила и ее женщины вцепились в прутья клетки, прижав лица к холодному железу и приковав взгляд к разворачивающейся драматической сцене. Конан, хотя и был привязан в углу, хорошо все видел. Лицо его оставалось неподвижным, словно камень, но сердце кипело от ненависти и гнева.

Четыре вооруженных раба распределились изогнутой линией и пытались подступиться к каждому из пленников спереди и сбоку. Карлик и гирканиец стояли плечом к плечу, но, по мере того как рабы расходились шире и шире, в глазах Ки-Де и Джебы все более усиливалась тревога.

— Спина к спине? — предложил Ки-Де.

— Да, это лучше всего, — ответил карлик. — Только оставь мне место.

Так они и встали, пригнувшись, на расстоянии шага друг от друга, в то время как враги их кружили, выискивая открытое место. Вдруг двое из них бросились на Джебу, каждый со своей стороны. Тот, что был справа, попытался ткнуть мечом в лицо карлику, но Джеба пригнулся и нанес дубиной удар в колено. Раб сумел подставить щит, сталь зазвенела, как гонг, и щит промялся. Атаковавший, морщась, отскочил назад: левую руку свела судорога.

В то же время подскочил и раб слева, низко присев, чтобы попытаться проткнуть карлика. Думая, что Джеба полностью занят другим противником, раб не уделил должного внимания собственной защите. Снизу по прямой поднялось лезвие топора и раскроило челюсть от подбородка до носа, в то время как оружие раба чиркнуло по плечу карлика и оставило неглубокую рану.

Акила и ее женщины одобрительно кивали, когда Ки-Де не позволял противникам подступиться своим более длинным оружием, угрожая поразительными кругами и восьмерками. Конан понимал, что такую тактику он не сможет использовать долго, так как рука его должна скоро устать. Киммериец знал, что гирканийцы превосходно дерутся верхом, но на ногах они намного уязвимее. Ки-Де явно умел обращаться с саблей лучше многих своих соотечественников.

— Ха! — крикнул гирканиец, делая выпад в сторону раба справа.

Раб слева бросился в открывшееся пространство, но выпад гирканийца был уловкой: Ки-Де отступил и ударил нападавшего. Раб поднял щит, но сумел лишь направить удар себе в лицо. Когда он с криком падал, в атаку бросился другой раб, подняв высоко щит и направляя меч Ки-Де в бок. Конец клинка скользнул по ребрам и прошел в сторону, однако рана оказалась серьезной и начала сильно кровоточить. Ки-Де двинул раба локтем в лицо и провел по шее саблей, перерезав сухожилия и артерии. Раб отшатнулся назад, разбрызгивая фонтаном кровь, которую перерезанное горло взбивало пеной.

В толпе зрителей пробежало низкое довольное рычание, когда произошел этот краткий обмен ударами и борьба перешла в следующую фазу. Акила и ее женщины криками подбадривали товарищей. Теперь силы оказались равными, и все четыре бойца, оставшиеся на ногах, были ранены.

Первым возобновил нападение противник карлика. Полученный им удар лишь замедлил работу руки, держащей щит, в то время как порез у Джебы был болезнен, сильно кровоточил и мышца плеча была повреждена.

Джеба отвел меч атакующего дубиной и размахнулся топором, целясь в шею, но рана замедлила его движение, так что противник сумел увернуться от удара. Однако карлик пошел вперед, пытаясь наносить короткие удары дубиной в незащищенную шлемом голову раба. Раб защищался щитом, но каждый удар все больше травмировал его левую руку, и он морщился от боли. Удар мечом снизу глубоко рассек грудь Джебе, но в тот же момент удар топора раздробил рабу череп. Оба противника упали, а толпа злобно завыла и зарычала.

Когда все это происходило с Джебой, Ки-Де атаковал. Он был ранен намного тяжелее карлика и понимал это. Ему нужно скорее закончить битву, пока он не ослаб. С гирканийским боевым кличем он бросился на противника, осыпая его ударами. Раб отступал, залитый кровью, бьющей из ран: у него уже отсутствовала половина уха, мясо со щеки было содрано, а нос рассечен.

Ки-Де нанес низкий горизонтальный удар. Вместо того чтобы остановить этот удар щитом, раб втянул живот, пропустив клинок сабли мимо себя, и сделал выпад вперед, воспользовавшись удобным моментом. Он ударил гирканийца щитом в лицо и замахнулся мечом. Свободной рукой Ки-Де сумел отвести меч от сердца, но тут же получил рану в грудь прямо под ключицу.

Гирканиец смог оттолкнуть от себя противника и стал мотать головой, чтобы прийти в себя после удара. Раб решил, что противник его готов, и кинулся на гирканийца, желая прикончить его, но Ки-Де рубанул саблей нападавшего по ноге. Раб упал, и следующий удар пришелся ему по шее.

Джеба, качаясь, встал на ноги, уперся ногой в челюсть своему последнему противнику и выдернул из черепа свой топор. Оба товарища стояли на ногах и радостно улыбались. Джеба поднял окровавленный топор, приветствуя свою царицу, а Ки-Де запел яростную гирканийскую победную песню. Оба бойца имели тяжелые раны и, вероятно, умирали, но сейчас они стояли победителями рядом с поверженными врагами и ничего не боялись.

— Эй вы, выродившиеся собаки! — крикнул Конан. — Видите, какие люди вырастают под солнцем!

— Да, — сказала Омия. — Этим я довольна.

— Дай им противника поинтереснее! — побуждал ее Аббад, в голосе его слышалась жажда крови.

— Нет, с этими двумя достаточно, — ответила Омия. — Убейте их.

Тотчас на арену выбежали вооруженные люди. Это уже были не рабы, а стражники в масках. Конан насчитал по крайней мере десятка два стражников, которые окружили двух окровавленных друзей, направив на них оружие. Затем они стали наступать.

Джеба и Ки-Де дрались изо всех сил, но доблесть их была напрасной. Длина оружия нападавших не позволяла защищавшимся дотянуться, и числом враг сильно превосходил. Они погибли, проклиная своих врагов.

Акила мрачно глядела на арену, на то, как уносили тела и как рабы вытирали пол тряпками. Руки ее, сжимавшие прутья решетки, сделались мертвенно-белыми. Три женщины все одновременно обняли свою царицу.

— В конце концов, он был всего лишь мужчина, моя царица, — произнесла Паина, явно имея в виду карлика. Гирканиец для амазонок значил меньше пустого места.

— Я его спасала не для такой смерти, — сказала Акила. Она оторвала взгляд от арены и взглянула на Конана: — Киммериец, как ты можешь на это спокойно смотреть? Они были твоими товарищами.

— Они были великими воинами и погибли, стоя на ногах, какмужчины. У моего народа нет более высокой похвалы. Я приветствую их и за них отомщу.

Говорили они тихо, и их не слышали находившиеся на площадке. Омия и Аббад задумчиво оглядывали своих пленников.

— Кого следующим? Как ты думаешь? — спросила Омия.

— Три женщины поменьше могут неплохо нас развлечь, — ответил Аббад, — выстави против них обученных рабынь. Но после предыдущего представления, мне кажется, надо выставить больше рабов. Пусть каждая дерется с тремя.

— Заманчиво… — Омия погладила свой подбородок, будто размышляя, — …но тогда на арене сразу будет двенадцать человек. Это слишком много, не будет видно подробностей каждой схватки. Конечно, можно выводить их по одной…

— Нет! — крикнула Акила. — Тебе интересна я, а не они! Выпусти меня и давай сюда своих рабов, если хочешь посмотреть на битву!

Омия улыбнулась:

— Действительно, меня интересует эта огромная женщина и тот, еще более огромный мужчина. Как ты считаешь, они доставят нам приятное зрелище?

Аббад кивнул:

— Да. А этих трех, — он поглядел на амазонок горящими сквозь маску глазами, — я могу использовать их иначе.

— Стража, — сказала Омия, — выведите ту женщину, — она указала на Акилу, — и того мужчину, — она перевела руку, указывая на Конана, — на арену. Только осторожно. Они еще не приручены.

На этот раз стражники действовали, соблюдая особую осторожность. Копьями они оттолкнули трех рыдающих протестующих женщин в угол клетки. Затем повели на арену Акилу. Она обернулась, будто желая сказать что-то своим женщинам, поколебалась какое-то мгновение и пошла дальше, гордо подняв голову.

Когда Акила уже стояла на арене, стражники вернулись за Конаном. Ошейник с него сняли и вытолкали копьями из угла клетки. Когда он проходил мимо трех женщин, Ломби прошипела ему:

— Киммериец! Не дай погибнуть нашей царице, иначе я убью тебя так страшно, как этим выродкам и не снилось!

В трех парах глаз блеснула смесь страха, ярости и ненависти.

Конан сурово улыбнулся:

— Я еще никогда не дрожал при звуке женского голоса, но вы трое вполне можете меня напугать. Могу обещать следующее: если ваша царица не выйдет с арены живой, не выйду живым и я. Клянусь именем Крома, бога моего народа.

Три женщины мрачно кивнули, но гнев во взглядах все еще оставался. Киммериец прошел мимо них к лестнице и спустился к арене, сопровождаемый направленными на него наконечниками копий бдительных стражников. Дверь открыли, и он вышел на арену. Акила с усмешкой глядела на киммерийца, пока с нее снимали оковы, но когда стражники покинули арену, она тихо заговорила, так чтобы никто, кроме Конана, ее не услышал:

— Быстро не оборачивайся, но наверху, над сиденьями напротив площадки, я, кажется, что-то заметила. Посмотри и скажи, что ты видишь.

Заинтересованный киммериец сделал так, как она просила. Он потер кисти и повел руками, будто они у него затекли. На самом же деле он, как всегда, был готов к мгновенному действию, но никогда не мешало ввести врагов в заблужденье. Он покрутил, будто разминаясь, шеей и посмотрел в указанном Акилой направлении.

На стене над сиденьями имелось множество ниш, и в каждой нише стояла статуя, хотя Конан и не понял, изображены ли там люди, боги или демоны. Затем он наконец увидел на верхнем ряду, прямо напротив подиума, на котором сидели Омия и Аббад, что-то слабо мерцало пурпурным светом. Напрягая зрение, но стараясь делать это не слишком явно, Конан разглядел крошечную, похожую на человеческую фигурку, сидящую на корточках рядом с раскрашенной скульптурой, изображающей невероятно полную обнаженную женщину.

— Наш маленький друг из пустыни, — сказал киммериец. — Преследователи наши настойчивы.

— Хотела бы я знать, что это значит, — произнесла Акила.

— Сейчас у нас есть более важные вопросы. Такие, например: как нам выбраться с арены живыми и кого для этого надо убить?

На арену вышли две рабыни. Каждая несла пояс с мечом и кинжалом. Конан с удовольствием взял свое оружие и был рад почувствовать его привычный вес у себя на бедрах. Акила с не меньшей радостью застегнула на себе свой пояс, затем она подошла к краю арены и что-то подняла с поля — топор Джебы, упавший и забытый там. Она заткнула его короткую рукоять за пояс.

— Джеба мог бы легко убить ту женщину, — сказала она. — Эти люди, кажется, не понимают, что топор можно и кинуть. Но он не сделал этого, предоставив такую возможность мне.

— Он был хорошим человеком, — заверил ее Конан. — В те последние мгновения желание отомстить за себя должно было быть очень сильным.

— Если меня смертельно ранят, прежде чем умру, я раскрою ее надменную рожу.

— Так и сделай. А я проткну кинжалом ее соседа, Аббада. — Он коснулся рукояти своего кинжала. — Я метко кидаю его любой рукой.

— Хорошо. — Акила широко улыбнулась. — Значит, погибнем не зря.

Киммериец улыбнулся в ответ.

— Вы двое, кажется, очень довольны даже в таких обстоятельствах, — ехидно проговорила Омия. — Посмотрим, будете ли вы рады своему противнику.

— Давай его сюда, — сказал Конан, разминая пальцы. — Мне надоело ждать.

Омия два раза хлопнула в ладоши, и друзья напряженно замерли, когда перед ними начала подниматься решетка.

— Не сомневаюсь, что их будет много, если нашим товарищам давали четверых, — прошептал Конан. — Но все они должны проходить через эту дверь. Идти они могут только по двое. Как только появятся первые, нападаем. Я возьму тех, что слева, ты — тех, что справа. Если действовать будем быстро, то будем иметь с ними дело по одному.

— Хороший план, но зрители, думаю, будут разочарованы.

— Такой позор я могу пережить, — сказал Конан, сурово улыбнувшись. Вдруг из дверей донесся какой-то звук, и Конан с Акилой вынули мечи.

Они стояли на носках, пригнув колени, готовые ко всему.

Но первым в двери показался не живой противник. Вместо этого налетела волна сырого речного воздуха. Затем через портал хлынула вода. Она отнюдь не походила на кристально чистую воду источника, а имела зеленовато-коричневый цвет, и в ней кружились частички почвы, водорослей и остатки растений.

— Что это? воскликнула Акила, когда холодная вода плеснула ей на щиколотки и начала пропитывать меховые обмотки. — Они хотят нас утопить?

— Они более изобретательны. Приготовься!

Конан и Акила не сводили глаз с дверей, а вода тем временем поднялась до колен, затем до пояса. Когда уровень воды достиг середины груди, поток остановился, но волны продолжали плескаться у краев арены. Конан и Акила не обращали внимания ни на кровожадный рокот толпы, ни на подбадривающие крики и молитвы диких женщин.

— Что-то показалось! — сказала Акила.

— Отойди! — приказал Конан. — Пусть будет больше места.

Неловко, преодолевая сопротивление воды, они начали осторожно, шаг за шагом, отходить в сторону подиума. Они сумели сделать только пять шагов, когда из портала выплыло что-то гибкое. Его чешуйчатая спина с рядами темно-зеленых шипов рассекала поверхность воды, в то время как мощный хвост работал с невероятной для такого большого животного быстротой. Позади длинного рыла пара янтарных глаз с узкими зрачками горела древней злобой.

— Что это? — воскликнула Акила. — Дракон?

— Нет, — ответил Конан. — Стигийский крокодил. Берегись челюстей и хвоста! Бей в брюхо!

Но в это мгновение животное бросилось на них.

Чудовище было по крайней мере футов тридцать в длину, и по его неподвижному взгляду нельзя было определить, кого из двоих он выбрал для нападения, но товарищи стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и Конан понимал, что животное стремится к одному из них. Крохотный мозг рептилии не позволяет делать комбинированные атаки. В пяти шагах от них животное погрузило голову в воду и начало поворачиваться на бок и разевать пасть.

Выбрало оно женщину.

Держа меч обеими руками, Конан ударил по шее твари, когда морда на мгновение показалась из воды. Он нанес глубокую рану, но толстая шкура и кость спасли чудовищу жизнь. Тем не менее неожиданный удар помешал крокодилу, и челюсти его сомкнулись, не прихватив ногу Акилы.

Царица амазонок изо всех сил ударила в единственно возможную для нее цель — спину животного. Отдача сотрясла Акилу, в то время как от удара появилась лишь небольшая царапина на толстой чешуйчатой шкуре. Крокодил вполне мог и не почувствовать этого удара. Он изогнулся всем своим гибким телом и сбил женщину с ног, пытаясь теперь направить свое чудовищное, данное ему природой оружие на киммерийца.

Акила вынырнула, отплевывая воду, и увидела, как Конан замахивается мечом. Тварь сделала поворот и теперь приближалась к киммерийцу, будто галера, идущая на таран. Не давая времени животному нырнуть и повернуться на бок, киммериец кинулся вперед и ударил клинком по открывшейся для него цели — между выпученными глазами. Крошечный мозг был где-то там, и Конан надеялся прорубить кость и добраться до него.

Клинок не сумел полностью пробить череп, однако удар на мгновение парализовал животное и не дал открыть пасть. Но все же тупое рыло ткнуло Конана в живот и прижало к стене арены под самым подиумом. Удар вышиб у киммерийца дух, и он упал, выронив меч. Покрытое чешуей рыло придавило Конана ко дну и водило из стороны в сторону. Конан отчаянно сжимал морду своими мощными руками, не давая животному раскрыть пасть.

Напрягшись, огромная рептилия изогнулась и приподняла Конана над поверхностью воды. Он воспользовался этой возможностью и набрал полные легкие воздуха. Крокодил пытался дотянуться до него своими короткими лапами с когтями в шесть дюймов, которые вполне могут выпустить внутренности из киммерийца, если он это позволит. С отчаянной быстротой Конан обвил ногами чешуйчатое тело прямо за передними лапами так, что рептилия едва ли могла дотянуться ими до боков человека. Конан хотел знать, где Акила. Насколько он мог судить, она была без сознания и тонула.

Но на самом деле она изо всех сил пыталась найти уязвимое место бьющейся твари, уворачиваясь одновременно от ударов хвоста, от двадцати футов, покрытых острой, как пила, броней, мускулов, которые могут разрубить пополам человека так же легко, как человек давит муху. Акила уже прекрасно поняла бесполезность ударов по спине, но она видела, что киммериец в крайне опасном положении: он сжимал голову животного и не давал разинуть пасть.

Мышцы, закрывающие челюсти крокодила, невероятно сильны, но те, что ее открывают, намного слабее. Так что Конан обнаружил, что можно удерживать челюсти и одной рукой, а свободной рукой выхватить кинжал. Так он и сделал, попытавшись вогнать клинок в горящий глаз, но животное билось, поэтому рука Конана отклонилась, и острие ударило в кость прямо под глазом. Там оно так застряло, что киммерийцу пришлось приложить все усилия и попробовать выдернуть кинжал.

Крокодил снова ринулся под воду. Стараясь сбросить нежеланного наездника, чудовище начало вертеться и перекатываться, будто огромное бревно. Конан понял, что скоро всему придет конец. Ему больше не удавалось сделать достаточного вдоха, и, если крокодил коснется дна или потрется о стену, он сдерет с него кожу или расплющит.

Акила била крокодила, как только представлялась для этого возможность. Она помнила, что Конан говорил о брюхе, и, когда чудовище начало перекатываться, женщина попыталась подобраться поближе, чтобы вонзить свой меч. Но движения твари были так быстры, что светлый живот показывался лишь на мгновение, не достаточное для удара. Затем животное, казалось, начало уставать и замедлять движения, так что Акила приготовилась нанести единственный точный удар, понимая, что повторить его возможности не будет. Сжимая рукоять обеими руками, она подняла меч над головой, будто гигантский кинжал.

Снова появилось светлое брюхо крокодила. Акила ринулась всем корпусом вслед за ударом. Клинок вонзился как раз позади ног Конана и вошел глубоко. По инерции чудовище сбило женщину с ног, однако она не выпустила оружия. Она тоже обвила рептилию ногами и принялась передвигать острый клинок вдоль брюха твари, открывая рану. Ее начали душить кровь, внутренности и вода, которые неизбежно попадали в рот и в нос.

Наконец Конан выдернул свой кинжал. Киммериец почувствовал, что характер движения животного изменился, но причины этого он видеть не мог, да и времени посмотреть у него не было. В следующий раз, когда Конан появился над поверхностью, он широко замахнулся. Затем рука, держащая сталь, ринулась вниз со скоростью метеора.

Твердый, как алмаз, наконечник прошел сквозь мягкий глаз, сквозь кость черепа и вонзился в примитивный дикий мозг.

Крокодил дернулся, встал на дыбы и шлепнулся в воду, сбив с себя непрошеных наездников. Конан тоже упал, вздымая фонтан брызг, и тут же нырнул за своим мечом. Акила удержала оружие в руках, и в следующее мгновение оба стояли плечом к плечу, сжимая мечи и наблюдая, как жизненная сила рептилии неохотно покидает массивное тело. Пасть разевалась, лапы бились, и корпус извивался все медленнее, из раны вываливались внутренности.

Наконец крокодил замер. Один лишь хвост медленно двигался из стороны в сторону.

Конан и Акила радостно улыбнулись друг другу. К удивлению киммерийца, Акила обняла его шею руками и крепко поцеловала в губы. Но тут же снова была готова встретить нападение.

— Это награда за подвиг, — сказала она ему.

— Именем Крома, женщина! Я рад, что внимание не всех женщин стоит так же дорого, как твое!

Она рассмеялась почти весело:

— Я не такая, как другие женщины. Что следующее, как ты думаешь?

— Надеюсь, что не те твари, которых я встретил в песчаной буре. — Удивительно, но у них были лишь царапины и порезы от когтей крокодила и острой чешуи на спине. — Однако я одно хорошо знаю: эта тварь сюда приползла не через пустыню. Здесь где-то рядом есть подземная река, и я собираюсь ее отыскать.

— Всему свой черед, — напомнила Акила. — Мы все еще на арене.

Конан взглянул на подиум и, к своему удивлению, увидел, как Омия и Аббад дружественно беседуют. Насколько он мог понять по их лицам, скрытым масками, оба широко улыбались. Мужчина прервал беседу, подошел к клетке и принялся разглядывать женщин Акилы, будто собирался приобрести скот.

— Мы доставили вам удовольствие? — спросил Конан.

— О да! — ответила Омия. — Вы двое даже лучше, чем мы думали!

— В таком случае, с кем или с чем нам драться теперь? — спросил он. — Теперь я разогрелся и готов к настоящему бою.

Акила рассмеялась и гордо встряхнула волосами.

— О нет! — воскликнула Омия. — Мы не станем больше подвергать вас опасности. У нас лучшая роль для таких особей, как вы. А также как эти трое.

Она указала рукой в сторону диких женщин. Аббад все еще разговаривал с ними, и в глазах их виделся ужас, который не был сродни страху перед смертью или боязни боли.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан. В этот момент снова раздался всплеск, и вода начала убывать. Мертвый крокодил подплывал к воротам вместе с течением воды.

— Все в свое время, — сказала Омия. — Стража! Когда арена осушится, разоружите их, свяжите и верните в камеры. Но сначала отведите их в бассейн. И того и другого надо помыть.

Она весело рассмеялась, встала и направилась к клетке, где тоже принялась разглядывать женщин.

Через несколько минут вода утекла с арены, и на арену вышли стражники. Они быстро окружили усталых воинов, приставив к ним копья. Не имея выбора, оба воина, киммериец и амазонка, бросили оружие на пол.

Глава 12

На этот раз в бассейне за ними наблюдал врач. Человек в длинном халате и безликой маске призрака умело руководил двумя рабами, обрабатывающими раны. Затем Конана и Акилу подвели к длинным столам, где им сделали массаж и натерли благовонным маслом. Но даже во время этого их запястья и щиколотки были прикованы к кольцам по краям столов.

Теперь они сидели в камере и ждали, что с ними будет дальше.

— В этот раз они особенно о нас позаботились, — сказала Акила, недоверчиво поглядывая на тонкие матрасы, которые прибавили к их удобствам.

— Почему-то мне не кажется, что все это из-за того, что они нас вдруг полюбили, — произнес киммериец, позвякивая своей цепью. — Но не могу пожаловаться на их целебную мазь. — Порезы от когтей на боках уже исчезли, а боль от них прошла совершенно. Он пошевелил плечами и руками и не почувствовал никакой боли в мышцах. — Эти люди — ни с кем не сравнимые целители.

— Может быть, поэтому такие выродки и выживают, — сказала Акила, скривив рот.

Вблизи послышалось всхлипывание.

— Твои женщины обычно не так чувствительны, — заметил Конан. — Что их беспокоит?

— Паина! Экун! Ломби! — крикнула Акила. — В чем дело?

— Моя царица! — проскулила Паина. — Эти муравьи не рассказали тебе еще, что они собираются с нами сделать?

— Они собираются нас съесть? — спросил Конан. — Вполне могу понять их желание сменить рацион питания после всех этих грибов.

— Моя царица! — сказала Ломби, не обращая на слова киммерийца никакого внимания. — Они хотят при помощи нас размножаться. Тот мужчина, Аббад, заявил, что собирается лично сделать первую партию щенят! Это будет пыткой!

— И они хотят, чтобы ты была племенной кобылой, — добавила Экун. — А большого киммерийца сделают осеменителем!

— Ну что же, в этом есть смысл, — невозмутимо проговорил Конан. — Мы все видели, как они выродились здесь под землей за столько поколений. Такой ценный племенной материал, как мы, не часто им попадается.

— Уж ты-то можешь быть спокоен! — крикнула Акила. — Ты этим и так наверняка занимаешься между войнами! Другое дело мы! Мы принадлежим народу женщин!

— Не говори глупостей. Ваше племя размножается так же, как и остальные, а не при помощи колдовства. Иначе вы давно бы вымерли.

— Да, но мы вступаем в связь лишь раз в году, соблюдая соответствующий обряд, и с мужчинами, избранными добровольно.

— По-моему, это очень скучно.

— Ах так, да ты полуживотное…

Им не дали продолжить спор появившиеся у дверей стражники. В низкую дверь камеры кто-то вошел.

— Приветствую вас, мой прекрасный племенной материал. — Это был Аббад, глаза у него горели под маской, когда он пожирал ими Акилу.

— Ты не получишь от меня ублюдков, насекомое! Я убью тебя одной рукой!

Он нежно погладил ее по щеке:

— Не давай поспешных обещаний. Ты знаешь, что мы очень умело обращаемся с цепями и кандалами. Я легко могу сделать тебя послушной и безопасной. На лице царицы отразился ужас, и Конан уже прикидывал расстояние, чтобы ударить ногой, но Аббад добавил: — Но тебе надо подождать. Сейчас моя царица хочет поговорить с этим. — Он показал рукой на киммерийца.

— Тот день, когда ты тронешь меня, будет днем твоей смерти, — сказала Акила, не обратив внимания на то, что Аббад только что дотронулся до нее. То, что она имела в виду, было достаточно ясно.

Аббад лишь рассмеялся и позвал стражу.

— Отведите мужчину. Мне вам не надо напоминать о предосторожностях.

Отдав этот приказ, он снова нырнул в дверь. Киммерийца вновь тщательно связали и повели. Акила молча поглядела на него, и он улыбнулся ей в ответ, но на душе у него было совсем невесело. Конану и самому не нравилось, что к нему относятся, как к племенному быку. Свободный воин сам выбирает себе удовольствия. Хотя нельзя отрицать, что сейчас он не свободен. И его ли вина, что эта проклятая женщина так разборчива в мужчинах?

Стражники вели его путем, который местами был Конану уже знаком, а местами еще нет. Постепенно у него начал вырисовываться план этого странного подземного города. Теперь киммериец чувствовал, что сможет неплохо в нем ориентироваться. Ему надо было узнать лишь одно: где река?

Когда они вошли в покои Омии, его отвели в комнату с потолком, затянутым шелком и с шелковыми занавесками на стенах, богато украшенными вышитыми узорами, какие можно было всюду встретить в городе и наверху, и под землей. Пол устилали шелковые ковры и подушки.

Вошла Омия в маске и в шелковой накидке.

— Отпустите его, приказала она стражникам. — Вначале развяжите.

— Но ваше величество… — начал было возражать командир стражников.

— Он не причинит мне вреда. Друзья его под замком, и он не знает города, а наверху его ждет лишь пустыня. Я думаю, он сам понимает, что глупостей делать не следует.

Стражники неохотно принялись развязывать пленника. Закончив, они поклонились и вышли.

— Ты сумасшедшая, — сказал Конан, потирая запястья. — Почему ты думаешь, что остальные так мне дороги, что я ценю их больше свободы?

— Я видела, как вы ведете себя вместе, — ответила она совершенно спокойно. — Три женщины поменьше явно привязаны к большой женщине, и на арене сегодня вы защищали друг друга так, как будто у вас одно сердце.

— Так поддерживают друг друга все воины.

— Нет, — сказала она, небрежно улыбнувшись. — Так сражались карлик и мужчина повыше. Но ты и женщина дрались иначе. — Она хлопнула в ладоши, и вошла рабыня, неся поднос. На нем стояли два кубка, на которых осела роса. Омия взяла оба кубка, и рабыня ушла. — Выпей со мной.

Она протянула Конану кубок.

Он взял его и, не колеблясь, принялся пить. Конан рассматривал Омию, глядя через край кубка. Маска ее была сделана из тонкого материала и походила скорее на вуаль. Сквозь маску киммериец видел, что лицо Омии тонкое и красивое. Накидка, сделанная из похожего материала, мало что скрывала. Вино имело терпко-сладкий вкус, и Конан был уверен, что сделано оно не из грибов.

Омия подошла к большой подушке и, опустившись на нее, легла на бок, подперев голову локтем. Кивнув на другую подушку рядом с собой, она сказала:

— Приляг.

Конан сделал так, как было приказано, желая выведать у Омии информацию. В другое время его бы привлекло ее превосходное тело, но сейчас его интересовала только одна женщина.

— Тебя, конечно, удивляет знаменитый Джанагар, — сказала она, будто прочитав его мысли.

— Удивляет, — согласился он. — Нас привели сюда люди, знавшие об этом городе лишь из старых пыльных книг. Когда мы подходили ближе, мы слышали от сказителей древние предания. Легенды говорили о городе больших богатств и еще большего зла, на который обрушилось проклятие и который был покинут. Нанявшие нас надеялись найти этот город нетронутым, полным сокровищ.

В этом отношении, считал Конан, он может быть с ней вполне откровенен. Остатки верности близнецам исчезли вместе с самими близнецами в ночь песчаной бури.

— Как им удалось добыть таких… необычных воинов? — спросила Омия.

— Помог случай. Мы все встретились в жалком горном селении, где негодяи из четырех стран пережидали трудные времена. Близнецы рассказали, что существует такой город, и намекнули, что и мы можем получить большую долю богатств. Они сказали, что этот город ищут и другие и поэтому им нужна защита. И как ты сама убедилась, наняли они самых лучших.

При этих словах Омия рассмеялась:

— Скромностью ты не отличаешься.

Он пожал плечами:

— К чему здесь скромность?

— Конечно. Ладно, так ты, значит, оказался в пустыне. Как ты потерял нанявших тебя?

Он нахмурился:

— Это ты сама должна прекрасно знать. Они пришли в храм наверху раньше нас.

— Конечно, я знаю! — бросила она, но как-то слишком торопливо. — Я лишь хотела проверить, не будешь ли ты лгать, но ты, кажется, честный воин, а также большой и красивый. Что ты еще слышал о Джанагаре?

Тему она сменила неловко, выдавая свое беспокойство. Она уводила его от разговора о близнецах.

Почему?

— Старик в пустыне рассказал мне древнюю легенду о грешном городе, разгневавшем богов и проклятом. Он говорил, что Джанагар находился среди плодородных земель, но зеленые холмы и долины были засыпаны песком возмущенными богами.

— Он не рассказал, чем именно разгневал богов Джанагар?

— Такие легенды, по-моему, приводят всегда одну причину: народ Джанагара пытался сравняться с богами, завладев секретом бессмертия, и боги приревновали.

При этих словах она улыбнулась.

— Значит, ты скептично относишься к старым легендам? Не знала, что ты обладаешь такой способностью судить.

— Я верю легендам своего народа и не вижу причин считать истинными чужие рассказы.

— Очень разумно. Ладно, чужестранец, вот правдивый рассказ о Джанагаре, и это не собрание неясных слухов, переданное неграмотными сказителями. Это истинная история, выбитая на камне людьми, пережившими те события, и дополненная их потомками, одним из которых являюсь я. История эта непрерывна от дней славы до сегодняшнего дня, так что можешь верить моим словам.

Он допил кубок и кивнул:

— Я слушаю.

Она хлопнула в ладоши, и снова вошла рабыня с двумя полными кубками. Рабыня забрала пустые кубки, поклонилась и вышла. Когда она ушла, Омия начала.

— Знай, о чужестранец, — сказала Омия, и Конан решил, что это ритуальное начало рассказа, — что Джанагар, город Опаловых ворот, в течение пяти тысяч лет был центром империи, от которой не сохранилось даже названия в легендах варварских народов нашего времени. Когда на купол великого храма Джанагара клалась последняя золотая черепица, Пифон был кучкой хижин из камней, крытых соломенными крышами, построенных первобытным народом, поклоняющимся змее, не знающим секретов письма и имеющим представление о колдовстве лишь по чудесам шаманов.

— Это было действительно давно.

— Так давно, что твой варварский мозг и представить себе не может, — заверила его Омия. — Но даже в дни славы Джанагар являлся уже таким древним, что о ранней его истории известны были лишь обрывки, ибо даже великая цивилизация начинается с первобытных деревушек, а письмена, выцарапанные на дереве, начертанные на коже, написанные на пергаменте, погибают от времени. Нам известно вот что: как все великие города-государства, вначале власть Джанагара держалась на силе меча. Армии Джанагара порабощали другие народы и забирали их богатства.

Военное могущество принесло сказочное богатство, и народ Джанагара узнал, что богатство — это власть, и власть более приятная, чем власть меча, поскольку при помощи богатства можно нанимать других сражаться мечом, а господам Джанагара дать возможность обратиться к более достойным занятиям.

Для киммерийца это означало первые признаки вырождения, но он благоразумно промолчал.

— Многие, многие века господа Джанагара наслаждались огромной властью в сочетании с несметными богатствами. Любая их прихоть исполнялась. Из самых дальних концов мира везли экзотические предметы роскоши для коллекций великих людей. Самые красивые дочери и сыновья всех народов приходили в Джанагар как рабы. Их покрывали шелками и драгоценностями, и они прислуживали за столами в Джанагаре, подавая самые изысканные кушанья во всем мире.

Конан хотел заметить, что, должно быть, трудно было после этого перейти на грибы, но попридержал язык.

— Но со временем, — продолжала Омия, — наскучило даже наслаждение несметным богатством. Ибо господа Джанагара решили, что это лишь сокровище материального мира, но за пределами этого мира могут находиться другие удовольствия — запредельные красоты и невероятный экстаз для тех, кто знает, как достичь их, и имеет храбрость взять все это.

Омия отхлебнула вина, глаза ее под маской приняли мечтательное выражение.

— Человечество тогда было молодо, — почти прошептала она. — Оно умело пользоваться только камнем и металлом. Даже господа Джанагара мало знали вначале о мире духов. Но если человечество было молодо, о других сказать этого было нельзя.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан, у которого начали на затылке шевелиться волосы.

— Я имею в виду то, что в те времена человек был не единственным мыслящим существом. Были и другие существа, более древние, чьи знания по сравнению со знаниями человека можно сопоставить, как знания старика и ребенка. Существа эти тогда уже давно состарились, империи их развалились, но они все еще продолжали жить в заброшенных уголках света.

В последний великий век жрецов-царей вышел указ обыскать мир и найти остатки этих дочеловеческих рас, чтобы выведать их секреты. На одни эти экспедиции ушли века. Снаряжались караваны, уходили корабли, все с одной целью. Генералы вели армии в далекие походы. Торговцам предоставляли мешки сокровищ для подкупа. Отправлялись даже одинокие искатели приключений вроде тебя, лишь с мечом у пояса и надеждой получить вознаграждение.

И странные существа были найдены. Некоторые из них довольно сильно походили на людей, если бы только не мелкие, но досадные отличия. Многие напоминали человека лишь общей формой. В других не было ничего человеческого. И все могли многому научить.

— К такому зданию людям лучше не прикасаться, — сказал Конан.

— Великие Джанагара не были недочеловеками, — презрительно произнесла она. Не пытайся судить о нас по своим первобытным варварским меркам. От тех странных существ мы получили знания, о каких не могли и мечтать. Колдунам Джанагара с их робкими экспериментами, с методом проб и ошибок потребовалось бы необозримое время для того, чтобы получить то знание, которое мы добыли от тех странных рас за несколько веков. Колдуны, которые до этого могли перебрасывать свое сознание лишь на несколько лиг, могли теперь в трансе посещать далекие звезды. Начав общение с нечеловеческими существами этого мира, они вступили в разговор с разумом с других планет и из других миров.

— Умный человек путешествует пешком, — проворчал Конан, — или верхом на животных.

— Не будь таким скучным. Даже такой огромный торс и могучие мускулы могут утомить меня, если и дальше будешь мыслить так же узко. Ты хочешь, чтобы я рассказывала?

— Прости меня. Я слушаю. — Если она считает его тупым, то тем лучше.

— То-то же. Тогда знай, что в жизни любой цивилизации есть времена роста и есть времена застоя. Если время застоя длится слишком долго, появляется гниль, и цивилизация падает. С каждым новым, омолаживающим источником энергии культура растет, распространяется, испытывает свои пределы, прежде чем снова погрузиться в самодовольство. И так всегда было с Джанагаром. Как молодой варварский народ, нас опьяняла власть стали и бронзы и пролитая кровь врага. Затем мы выросли еще больше при помощи власти золота и других богатств, и нас одурманил дух потребления. Наконец мы завладели высшей властью колдовства и установили свою волю в мире людей, а также в магических мирах.

Но даже для нас есть пределы. Молодым народом мы испытали ограниченность военной силы. В среднем возрасте мы узнали, что существует и то, что не даст никакое сокровище. На последней ступени нашей истории мы поняли, что как люди мы не можем перейти определенной черты при овладении колдовскими силами.

— Ты сказала «как люди»?

— Да. Значит, ты все-таки слушаешь. Это было правдой. Мы знали, что делим мир с мыслящими существами, не являющимися людьми. В других мирах есть расы бесконечно более древние и бесконечно более могущественные. Нашу гордость ущемляло то, что мы не можем с ними сравниться. Человеческий мозг не организован так, чтобы справляться с их силами. Человеческое тело живет недостаточно долго для того, чтобы в совершенстве овладеть искусством, обычным для других рас. Было решено, что хозяева Джанагара должны каким-то образом вобрать в себя субстанцию нечеловеческих рас.

Похолодев от ужаса, Конан вспомнил художественный мотив, встречавшийся повсюду в городе, наверху и внизу, — переплетенные вереницы тел человеческих и демонических, совокупляющихся в самых отвратительных сочетаниях.

— И это было сделано, — продолжала она. — В Джанагаре мужчины и женщины стали совокупляться с существами, не созданными для того, чтобы мешать свою кровь с кровью простых смертных. Это сделалось ритуалом и основой нашей религии последнюю тысячу лет, но потомство, возникшее от этого сочетания, было невообразимо странным. Нечестивые помеси человека и нечеловека восседали на троне Джанагара, принимали такие решения, услышав которые сейчас, человек бы сошел с ума от ужаса.

— Вполне могу поверить, — сказал Конан.

— Цена оказалась чудовищной, но маги Джанагара готовы были платить любую цену, идти на любые жертвы ради великого знания. И великое знание им досталось. Глубочайшие тайны вещества и духа открылись им и могли быть использованы. Любое знание теперь могло принадлежать им, стоило лишь пожелать. Все существа этого мира сделались их рабами. Перед ними склонялись даже некоторые существа из других миров и сфер.

— Но не все? — спросил Конан.

— Нет, — призналась Омия, — не все. — Впервые в голос ее закралась неуверенность. — Были существа в высших сферах, существа столь могущественные, что колдуны-полулюди Джанагара называли их просто Силы. Вначале они казались невероятно великими, но не замечающими человека, как проклятое солнце. Неважно, чем они занимались, но их не интересовал человек ни в этом мире, ни в другом.

— Эти Силы, — спросил взволнованно Конан. — Это были боги?

— Кто знает, что такое бог? — ответила она, отмахнувшись. — Часто бывает, что «бог» — лишь слово, которым человек называет то, что ему неизвестно, но чего он боится. Для дикарей животные и реки, бури и грозы — все боги. Некоторые считают, что огонь — это бог. Многие поклоняются, как богу, проклятому солнцу. Часто бог похож на человека, обычно всего лишь преувеличенное представление о предке, чье имя просто самое старое из тех, что помнят его потомки. Те древние колдуны давно уже не верили в богов. Но они верили в Силы.

К этому времени кубки их снова опустели. Омия хлопнула в ладоши.

— История эта длинна, и рассказывать ее следует неторопливо. Давай немного подкрепимся.

Не успели слова эти слететь с ее губ, как та же рабыня принесла еще вина, но на этот раз с ней пришла и другая, принесшая поднос с кушаньями. Поклонившись, обе женщины удалились.

— Угощайся, — сказала Омия, показав рукой на поднос.

Конан послушался. Он не обратил внимания на грибы, приготовленные по-разному и под различными соусами. На подносе лежали также вяленые финики, изюм, инжир и другие фрукты. Киммериец проглотил инжир с медом и запил вином. Он знал, что все эти фрукты были характерным товаром Стигии. Конан взял горсть фиников и показал их Омии:

— Они ведь выросли не здесь, под землей.

— Конечно нет, — согласилась она. — Но сейчас мы не говорим о таком низменном, как пища. Сейчас мы говорим о возвышенном. — Ей явно не хотелось сообщать, откуда эти плоды.

Конан сделал вид, что ему все равно.

— Действительно, вяленые плоды гораздо ниже по сравнению со взлетами и падением империи. Но я просто сказал так потому, что фрукты мне нравятся больше, чем эти бесконечные грибы.

При этих словах Омия улыбнулась:

— Наше искусство выращивания мицелия дает нам не только грибы, хотя ты наверняка не знаешь, что это такое. Очень давно мы научились выращивать организмы, которые не нуждаются в проклятом солнце, и стол наш богат и разнообразен, надо лишь обладать тонким вкусом, чтобы оценить его превосходство.

— На поверхности предпочитают пищу с более сильным вкусом. Хотя насчет вина пожаловаться не могу. — Конан нетвердо взмахнул третьим кубком, делая вид, что пьян. У него была очень сильная голова, и он мог часами пить золотое вино, прежде чем поддаться настоящему опьянению.

— Вероятно, тебе не следует им так увлекаться, — проговорила она. — Если ты им упьешься, то будешь мне мало полезен.

Он громко расхохотался:

Этим? Да я могу пить, как верблюд! Не беспокойся. Из-за какого-нибудь кубка вина Конан из Киммерии не перестает быть мужчиной!

Он снова расхохотался, надеясь, что это бахвальство еще сильнее убедило ее в том, что он невежественный придурок. Конан прекрасно сознавал, что ее в нем привлекают не мыслительные способности.

— Я рада это слышать, и скоро ты узнаешь почему. Да, на чем мы остановились?

Киммериец закусил кусочком дыни в имбирном сиропе, жалея, что нет настоящего мяса.

— Силы, — напомнил он ей.

— Ах да. Продолжаю. Благодаря сочетанию человеческого и нечеловеческого, а также многочисленным оттенкам этого сочетания, маги Джанагара обладали многими видами искусства, в прошлом недостижимыми для простых людей. По мере того как они пользовались этими видами искусства, осуществляя все более великие свершения, на них наконец стали обращать внимание Силы. Некая невидимая, неизвестная черта была пересечена, и Силы насторожились. Вначале великие колдуны попробовали обращаться с этими формами разума так же, как и со всеми другими, — попытались получить от них знание для того, чтобы воспользоваться им.

Но этому не суждено было быть. Внимание Сил означало их неумолимый гнев. Один за другим колдуны, вступившие с ними в контакт, были лишены существования заклятиями такой силы, что сама ткань мира дрожала каждый раз, когда гнев обрушивался на одного из великих колдунов. Во время своих странствий разве ты не слышал легенды о катастрофах, происшедших в древности?

— Слышал. Великие землетрясения, всемирные потопы, чудовищные извержения вулканов составляют часть любого мифологического цикла.

— И разве эти древние мифы не содержат каждый раз рассказа о войне между богами, или между богами и великанами, или богами и людьми?

— Да, — согласился Конан. — У нас, в моей родной Киммерии, есть старый рассказ о великой битве между нашим богом Кромом и Ймиром из Аэсира, о битве, сотрясшей землю. У всех есть такая легенда.

Не спрашивая разрешения, он налил себе еще вина из запотевшего кувшина, который стоял на подносе рядом с лакомствами.

— Все эти рассказы возникли под влиянием эпохальной битвы между Силами и колдунами Джанагара. Битва эта продолжалась века и изменила структуру всего мира.

— Если Силы столь могущественны, — сказал Конан, — как случилось, что борьба была такой долгой? Ведь боги могли просто раздавить простых колдунов, какими бы сильными ни считались они по меркам смертных.

— Хитрый вопрос. Но ты должен помнить, что к этому времени колдуны Джанагара уже не были просто людьми. Они владели высшим искусством почти так же хорошо, как и сами Силы. Уступали же они лишь в грубой силе. Но эти битвы шли также и в других мирах, и в других сферах. Много-много лет колдуны Джанагара пытались сохранить в секрете от Сил само местоположение нашего мира, так как Силы всегда стремились уничтожить весь мир, где есть им соперники. И это, как мы узнали, они довольно часто делали и раньше.

— Ваши колдуны занимались тем, что лучше оставлять в покое.

Она изящно пожала своими красивыми плечами:

— Истинно великие народы не боятся вызова, насколько бы ни превосходил враг силой и как бы тяжелы ни были возможные последствия.

— Но ведь они рисковали всем миром!

— Ну и что? Неудача означала уничтожение Джанагара и его народа. Если бы это случилось, кому какое дело, что погибнут еще и низшие народы? Если горит твой дом, плачешь ли ты по крысам и тараканам, погибающим в огне?

— В этом что-то есть, — согласился Конан.

Он не впервые сталкивался с таким отношением. Множество царей заявляло, что после их кончины пусть землю поглотит либо огонь, либо потоп.

— Через некоторое время, — продолжила Омия, — великих магов больше не осталось, и все высшие сферы были потеряны для нас. В конце концов все свои усилия мы уже направили на то, чтобы отсрочить поражение и спасти наш мир и нашу империю. Конечно, самые могущественные заклятия были призваны сохранить сам Джанагар. Другие защищали остальные великие города империи. Заклятия сосредоточивались в храмах, где день и ночь проводились самые величественные и самые чудовищные обряды.

— Какие заклятия могли их защитить от таких существ? — спросил Конан, невольно захваченный рассказом о предсмертных судорогах империи.

— Последним заклятием, к которому обратились тогда, когда все другие были израсходованы, было Великое Заклятие Неизменности. Как только оно установлено, города, защищенные таким образом, будут оставаться такими, как были, без каких-либо изменений. Более того, они становятся невидимыми для Сил, а войти в этот мир для того, чтобы уничтожить его, они могут только в фокусных точках великого колдовства.

— Это объясняет состояние города наверху. Но если Силы так и не нашли этот мир, как было уничтожено все вокруг и плодородные поля, окружавшие Джанагар, были обращены в песчаную пустыню?

— Это сделали не Силы. Энергия, необходимая для поддержания заклятия, высосала жизненную силу из земли, втянув в себя ее плодородие, как губка воду. Когда-то Джанагар лежал рядом с великой рекой, из которой мы брали воду при помощи самой удивительной из когда-либо существовавших системы каналов. Река обмелела и наконец исчезла.

— Почему же Джанагар не погиб тогда? — спросил Конан, уже зная ответ. — Когда у города больше нет воды, он гибнет. Я видел, как это происходит, когда у осажденного города перекрывают акведуки, а колодцев в городе нет. Когда цистерны становятся пустыми, гибель неизбежна.

— Конечно, даже ты догадался, — сказала она, улыбнувшись. — Мы принялись копать, пока снова не нашли нашу реку. Она оставила поверхность, но по-прежнему текла по грандиозной системе пещер. Великие жрецы Джанагара объявили, что солнце проклято, и мы, если не хотим погибнуть, должны уходить вглубь, вырубать в недрах земли новый Джанагар.

Но для того, чтобы поддерживать Великое Заклятие Неизменности, город наверху должен сохраняться точно в таком состоянии, в каком он был тогда, когда заклятие начало действовать. Для этой цели каждую ночь, когда солнце зайдет, бригады мастеров выходят через великий храм в город, чтобы восстанавливать то, что разрушает время. Поскольку ветры и пески пустыни не проникают сюда, разрушения незначительны.

— А что случилось с другими городами? — спросил Конан.

— Им недоставало воли Джанагара. Некоторые сохранялись столетиями, но жители не смогли поддерживать свои города в неизменном состоянии, так что заклятие ослабло. Мы постепенно теряли связь с этими городами, но к тому времени Силы были чем-то отвлечены, так как не пытались войти в наш мир через развалины.

Конан вспомнил огромные руины храма, где он видел, как близнецы сообщались со стариком. Это, должно быть, были остатки одного из городов империи Джанагара. Сейчас остались развалины лишь одного здания, а от Великого Заклятия Неизменности сохранился прямоугольник травы, на котором не хотят пастись животные.

— И с тех пор вы живете здесь под землей? Прячетесь от солнца исвежего воздуха?

— Да, это так, — сказала она, перекатываясь на живот и кладя подбородок на скрещенные предплечья. — Нам это подходит, но такай образ жизни вызывает… последствия. Именно поэтому ты и твои спутники интересуете нас.

— Как это? спросил Конан, уже зная, что ответ ему не понравится.

— Спрятавшись от Сил и затем от проклятого солнца, мы решили лишь самые настоятельные вопросы. Теперь надо восстановить в себе то, что мы потеряли, стремясь к колдовскому знанию.

— Ты имеешь в виду смешение человеческой крови с нечеловеческой.

— Именно. Народ, который начал закапываться в эти норы, не показался бы тебе, сказав мягко, близкими родственниками.

От этой мысли у Конана по коже пробежали мурашки.

— Представляю себе.

— Прежде всего требовалась строгая программа селекции для того, чтобы удалить из нас все следы нечеловеческого. На это потребовались сотни поколений, но наконец программа была завершена и жители Джанагара снова стали людьми.

В этом Конан сильно сомневался. Человек — это не только внешность, и линия крови, так сильно загрязненная, никогда не сможет снова стать человеческой. Он подозревал, что им удалось восстановить лишь внешний облик.

— И снова, — сказала Омия, — наше великое достижение обошлось нам столь же великой ценой. С самого начала запас человеческой крови у нас был очень ограничен. По причинам, как сверхъестественным, так и алхимическим, когда строишь на таком узком основании, возникают нежелательные последствия.

— Короче говоря, узкое смешение вызывает вырождение.

— Ты слишком упрощаешь, — произнесла она, нахмурясь. — Мы выводим не породы скота, а человеческие существа. В любом случае мы всегда старались делать так, чтобы попадающийся нам людской материал, обладающий особенными достоинствами, привносился к нашей крови. Учитывая, что из себя представляют жители пустыни, это происходит нечасто.

— Почему бы вам не выйти наружу и самим не поискать свежей крови?

— Ты забываешь, что мы не выносим лучей проклятого солнца. Нет, мы останемся здесь, и пусть материал приходит к нам. Возможности кочевников мы истощили уже давно. Некоторое время одно племя кочевников приводило к нам превосходных пленников, но пустыня увеличилась. В конце концов у них не стало хватать запасов воды для того, чтобы добраться сюда. Они были последними людьми на поверхности, которые знали дорогу в Джанагар.

Конан догадался, что это, должно быть, племя Уадим, о котором ему рассказывал старик. Их странная обрывочная и путаная легенда являлась последним воспоминанием о том времени, когда племя было молодо, а пустыня меньше и не так страшна.

— Но вы ведь соединены с внешним миром при помощи реки, — произнес Конан, нарочно выговаривая слова медленно и с трудом, будто совсем пьяный. Он налил себе еще один кубок. — Меня ты не обманешь. Эти плоды… — он взмахнул рукой, чуть не опрокинув кувшин, — они сверху. И я здесь видел предметы, изготовленные в Стигии.

— У нас есть некоторая связь, — ответила Омия, — с небольшим племенем, живущим на реке недалеко от того места, где она снова выходит в мир проклятого солнца. Эти жители реки — низкорослый уродливый народ, который нас не интересует, и они слишком слабы для того, чтобы добыть нужных нам пленников. Они хранят сведения о нашем существовании в секрете, чтобы другие племена не убили их, желая взять торговлю с нами в свои руки.

Конан задумчиво кивнул.

— Вполне понимаю, как вам нужен наш материал, — сказал киммериец, специально еле выговаривая слова. Он ударил себя в широкую грудь. — Во мне течет чистая киммерийская кровь, кровь величайших в мире воинов. Акила великолепная женщина, сильнее многих мужчин. И ее три женщины получше, чем женщины здесь. — Конан подумал некоторое время, будто сам не совсем понял, что сказал. — Исключая тебя, конечно, — поправился он.

При этих словах она покачала головой и рассмеялась:

— Варвар, неужели ты думаешь, что мы хотим смешать нашу кровь с твоей из-за твоей силы и внешности?

— А разве нет? — На этот раз он искренне удивился.

— Ни в коей мере. Когда мы потеряли империю и были вынуждены удалить из себя нечеловеческую кровь, мы также потеряли способность к колдовству. У нас есть огромные знания, и нет никакой возможности воспользоваться ими. То же самое, как если бы мы были великими рудокопами, но не имели ни кирки, ни лопаты.

Она странно улыбнулась, и в этой улыбке Конан заметил оставшиеся следы нечеловеческого.

— При помощи твоей чистой варварской крови, крови более молодого народа, мы сможем вернуть себе способность пользоваться великими заклятиями наших предков. Джанагар снова займет свое место как царь мира!

Из всех причин, по которым Омия могла бы желать его, эта Конану была наименее приятна.

— Значит, я тебе нужен для размножения?

— Да. И я не вижу необходимости обсуждать это дальше.

Она начала лениво подниматься. Прозрачная накидка распахнулась, еще более открыв взору зрелые контуры.

Согласен! — с жаром произнес киммериец. — Давай этим и займемся.

Он схватил Омию под мышки и без труда поднял ее. Одной рукой он задрал вуаль и неловко чмокнул в губы. Все еще держа женщину на руках, он покачнулся.

— Подожди! — раздраженно крикнула она. — Ты слишком…

— Слишком что? — спросил он, возясь с ее накидкой, будто узел, удерживающий ткань на шее, был слишком для него сложен. Наконец он просто сорвал с нее эту одежду.

Омия колотила его по лицу кулаками:

— Помедленнее, ты, пьяный олух!

Вдруг Конан уронил ее, и Омия плашмя упала на подушки.

— Мне кажется… — проговорил он, качаясь на ногах взад и вперед. — Мне кажется…

Медленно, величественно, будто огромное дерево, киммериец повалился и упал лицом вниз, даже не подставив рук. Омия с криком отползла на четвереньках с траектории его падения, но недостаточно быстро, так что ноги ее оказались прижаты гигантским торсом.

Женщина рывком высвободила ноги, встала и принялась пинать своего упавшего будущего любовника.

— Скотина! Ублюдок! Пьянь! — Каждый эпитет сопровождался сильным пинком в ребра. В результате рухнувший воин лишь что-то невнятно пробурчал, и Омия обнаружила, что она просто зря ранит свои нежные ножки.

Конан не изменил выражения лица во время ее отчаянной тирады; он лишь думал о том, что эти люди действительно выродились за время своего муравьиного существования. Акила поломала бы ему ребра одним ударом. Наконец боль в ногах и недостаток воздуха заставили Омию перестать. Она хлопнула в ладоши, и Конан услышал, что кто-то вошел. По легкой походке он определил, что это одна из рабынь. Послышался шепот, и рабыня ушла. Чтобы не скучно было ждать, Омия пнула киммерийца в голову. В ухе зазвенело, но по ее крику он понял, что Омии намного больнее.

Более тяжелые шаги возвестили о том, что вошел кто-то покрупнее.

— Это и есть великий воин, убивший крокодила? — Голос принадлежал Аббаду.

— Ему помогала женщина, — ответила Омия. — Это животное, и к тому же тупое! Какой мужчина предпочтет вино телу царицы? — От презрения, содержащегося в голосе, на спине более чувствительного человека, чем Конан, выступили бы волдыри.

— Но, в конце концов, Омия, — Аббаду было очень весело, — нужны они нам не ради их культуры и воспитанности. Я думаю, что мне не понадобится ни времени, ни вина, чтобы расположить к себе большую женщину.

— В этом я не сомневаюсь. Раньше я думала, что этот поумнее.

— Я не знал, что ты пригласила его для беседы. — В голосе явно слышался сарказм.

— А как часто я нахожу нового собеседника? — раздраженно спросила она. Омия вкратце пересказала содержание их разговора.

— Ты рассказала больше, чем необходимо, — упрекнул ее Аббад. — Этому храпящему мешку не нужно столько знать. Теперь я должен следить за ним еще внимательнее.

— Зачем? Мы добьемся от этого варвара того, что нам надо, а затем избавимся от него. То немногое, что могло остаться в этом толстом черепе, ему не поможет.

— Все же мне это не нравится, — сказал Аббад. — Отсутствие надежды — это самые надежные кандалы для пленника. Лучше, чтобы у него вообще не возникало тщетных мыслей.

— Убери его, — приказала она. — Он оскверняет мои покои. Сделаю еще одну попытку тогда, когда он протрезвеет. В следующий раз не буду тратить на него слов. Унеси отсюда это огромное тело.

— Повинуюсь, моя царица, — дерзко произнес Аббад. — Стража!

Через несколько мгновений комнату наполнил звук шагов, и киммерийца снова связали. Затем с кряхтением и стонами его подняли и понесли по лабиринту подземного Джанагара. Вскоре его бесцеремонно бросили на пол камеры и опять приковали к цепи, вделанной в стену. Затем стражники вышли. Неуверенный в том, что уже находится в камере, Конан ждал.

— На этот раз твой друг доставил нам мало удовольствия, — сказал, издеваясь, Аббад. — Смотри, не допусти такой же оплошности, если не хочешь пострадать. Жди, когда я тебя позову. Это будет скоро.

В ответ послышался лишь звук плевка. Затем Конан услышал, как Аббад покидает камеру и как шаги его затихают в коридоре.

— Конан, они тебя не убили? — спросила заботливо Акила. — Нет, вижу, что ты дышишь. Но они, должно быть, пытали тебя так, что ты потерял сознание. Ой! — Он услышал, как зазвенела цепь, и почувствовал в голосе женщины отчаяние. — Мне не дотянуться до тебя. Ой, Конан, я… — Голос ее дрогнул и затих. Затем киммериец услышал звук втягиваемого носом воздуха. — Что это? — Забота, как по волшебству, сменилась гневом. — Вино? Ты пьян? Ты, киммерийский придурок, тебя что, уводили в таверну вместо камеры пыток? Только ты мог так сделать!

В голосе ее послышались ноты подозрения.

— Значит, та злая женщина хочет размножаться? Она накачала тебя вином, чтобы заглушить предрассудки, которые у тебя, по ее мнению, есть? Да, ей не стоило беспокоиться! Вставай! Я хочу, чтобы ты слышал, как я тебя проклинаю!

Конан вдруг сел, и Акила отдернулась назад.

— На самом деле я даже не пьян. Но было приятно узнать, что ты за меня беспокоишься.

Он нагло улыбнулся, красивое лицо Акилы залилось краской.

— Ты думаешь, я беспокоюсь о благе твоей мерзкой шкуры? — Она неловко пыталась оправдаться. — Мне просто нужно, чтобы ты вытащил нас отсюда!

— Да, так я тебе и поверю!

— Если поверишь, — шипела она, прищурив глаза, — тогда и я соглашусь поверить в твой рассказ о том, что произошло между тобой и царицей выродков.

Растянувшись на матрасе и подложив под голову руки, Конан пересказал услышанную им от Омии историю Джанагара. Этот рассказ он прерывал описаниями царицы, ее рабынь и описанием ее покоев, Искоса поглядывая на амазонку, он был доволен тем, что Акила сжимала губы каждый раз, когда он говорил о прелести царицы.

— И ты притворился пьяным, — сказала она наконец, — и между вами больше ничего не произошло? Только не подумай, что для меня это что-то значит.

— Ничего не произошло, — произнес он задумчиво.

— Ладно, хорошо. Теперь мы знаем, что здесь где-то действительно есть река и что по ней мы можем выбраться наружу.

— Меня волнует еще одно, — сказал Конан.

— Что?

— Крокодил. Что с ним сделали?

— Крокодил? — раздраженно воскликнула Акила. — Какое нам дело, когда он уже мертв?

— На самом деле не дает покоя моим мыслям хвост крокодила, — объяснил он ей.

— Его хвост? Не подсыпала ли их царица тебе в вино чего-нибудь такого, что размягчило у тебя и остатки мозгов? Какое тебе дело до его хвоста?

Конан невозмутимо продолжил:

— Очищенный и хорошо приготовленный крокодилий хвост очень вкусен. Кости Крома, мне так надоела местная пища!

Глава 13

Время их не поджимало. Когда Конан проснулся, он понял, что проспал лишь немногим больше двух часов. Даже в подземелье, где не существовало ни дня, ни ночи, чувство времени не покидало киммерийца. Сон его нарушил какой-то звук, и сейчас Конан ждал, не услышит ли этот звук снова. Рядом на боку, ровно дыша, лежала Акила и крепко спала. Он не думал, что ее инстинкты менее остры, чем его. Но она никогда не проводила столько времени в тюрьме. Как и большинство неопытных людей, она, вероятно, полагала, что толстые стены, решетки и цепи означают, по крайней мере, что она может спать в безопасности.

Конан, испытавший уже тюрьмы, казематы, застенки, темницы, остроги, чуланы, трюмы, ямы, колодцы, кандалы и другие средства лишения свободы, знал, что все тюрьмы — жестокие места, где люди, запертые, как звери, под присмотром жестоких стражников и капризных тюремщиков, могут броситься друг на друга, будто голодные крысы в клетке. И более всего уязвим человек во сне. Конан едва ли мог сосчитать, сколько раз он просыпался и обнаруживал, что товарищ по камере заколот во сне самодельным кинжалом, задушен собственными цепями, что ему проломлен череп камнем или его вытолкнули за борт к акулам, и убийство это всегда совершал враг внутри тюрьмы.

Конан часто, просыпаясь в таких местах, обнаруживал, что товарищи по цепям жаждут его крови. Поэтому он приучил себя в кандалах спать еще более чутко.

Он снова услышал этот звук. Кто-то находился в коридоре перед камерой. Он узнал по походке, что это не кто-то из обычных стражников и что это не Аббад. Слух его хорошо различал такие тонкости. Походка была легкой, крадущейся. Еще до того, как фигура появилась в двери, киммериец был почти уверен в том, кто это.

Лежал киммериец тихо, как труп, дыша так же ровно и глубоко, как и Акила. Он прекрасно понимал, что не следует изображать храп. Такие уловки редко бывают убедительны для опытного обманщика, а здесь, Конан знал, вошел ветеран. Сквозь неплотно закрытые веки киммериец видел, что фигура пригнулась и вползла в камеру на четвереньках. Тусклый свет бездымного факела, горящего в коридоре, блеснул на чем-то в правой руке: на каком-то металлическом предмете.

Фигура подошла ближе, еще ближе, и вдруг сильная левая рука киммерийца выбросилась вперед, и мощные пальцы схватили жилистую шею так быстро, что и при солнечном свете движение показалось бы размазанным. В полумраке камеры оно было совершенно незаметно. Громкий сдавленный крик прервался, когда Конан нажал большим пальцем на горло человека.

Акила вздрогнула, зазвенев цепью, и села.

— Конан! Что… кто это?

Она быстро моргала.

— Как же… Это наш старый друг Амрам. А зачем он здесь, он сейчас нам сам расскажет. Конечно, он может предпочесть умереть и не говорить. Сейчас наш друг сделает выбор!

Амрам отчаянно замахал руками, выражая яростное желание говорить. Конан немного ослабил захват, позволив щуплому человеку набрать немного воздуха в легкие.

— Друзья мои! — прохрипел он. — Я не причиню вам вреда! Я пришел, чтобы предложить вам спасение!

— И делаешь ты это, подкрадываясь, как рептилия? — холодно спросил Конан. — Ты это делаешь, подползая ко мне с оружием в руке? — Конан снова начал сжимать пальцы.

— Никакого оружия! Посмотри! — Он протянул правую руку. Действительно, на ладони лежал не кинжал, а блестящий ключ.

— Это уже лучше, — прорычал Конан. — Но еще недостаточно хорошо. Почему ты бежал от нас во время песчаной бури, ты, подлец? Где близнецы? Кто ты этим муравьям и зачем ты заманил нас сюда своим лживым рассказом?

— Прошу вас, друзья мои, сейчас не время! — сказал Амрам.

— Да, но у пленника ничего нет, кроме времени, — ответил Конан. — Я хочу услышать твой рассказ. Только теперь я буду внимательнее слушать, чтобы не пропустить лжи. Как только мне покажется, что ты говоришь неправду, я сломаю твою тощую шейку!

— Но, мой киммерийский товарищ, я никак не думал, что ты любишь разговоры!

— Мне плевать на его историю, — сказала нетерпеливо Акила. — Выпусти нас отсюда!

— Мне это не нравится, — мрачно произнес Конан. — Это насекомое только заманивает людей в ловушки.

Акила раздраженно поглядела на Конана.

— В ловушки? Мы прикованы к стене в подземелье, ты, придурок! Куда еще он может нас завести?

— Ты не видела света, женщина, — резко ответил ей Конан, — если считаешь, что это самое худшее.

— Мои милые друзья, — пытался успокоить их подобострастным голосом Амрам, — не будем ссориться. Я вижу, что вы слегка расходитесь во мнениях, но здесь не место и не время решать вопросы. Позвольте мне дать вам свободу, и тогда на досуге вы все подробно обсудите.

— Ладно, — сказал Конан. — Но я не успокаиваю себя обманом. Оставаться здесь без цепей еще не означает свободы. На арене, когда мы бились с крокодилом, на нас не было цепей.

— А я думаю, что это улучшит наше положение, — заявила Акила, почти потеряв от нетерпения рассудок. — Сними с меня эти цепи, Амрам, пока я еще не сошла с ума!

— Сию минуту, госпожа. То есть если мой добрый друг киммериец соизволит отпустить меня.

— Конан!

— Ну ладно. — Он нехотя разжал руку, но тут же схватил костлявую щиколотку. — Получишь назад свою пятку тогда, когда мы будем свободны от цепей. Амрам закудахтал.

— Так трудно угодить. А я еще ожидал благодарности. По крайней мере, доброго слова.

— Когда мы выберемся отсюда, — сказал Конан, — я воздам тебе величайшие почести. Если хочешь, назову в твою честь сына, но только снова нас не предавай.

Несколько минут Амрам возился с замками на ошейниках и кандалах. Ключ, явно не предназначавшийся специально для этих замков, являлся просто-напросто отмычкой, которая требовала значительного искусства в обращении.

— Хорошо, что они их не заклепали, — проворчал Конан.

Но скоро цепи упали, и пленники были на ногах, потирая стертую кожу и разминая конечности.

— Теперь освободим моих женщин, — заявила Акила.

— Нет времени, — сказал Амрам, тряся головой. — Они просто прислуга. Оставь их.

Теперь надо было спорить с Акилой. Она схватила Амрама за шею так же, как делал до этого Конан.

— Если бы я не была царицей и не имела представления о том, что все-таки должна тебя благодарить, я бы тотчас свернула бы тебе шею. Мой товарищ хорошо знаком с замками и кандалами. Могу поспорить, что он сумеет воспользоваться твоим ключом.

— Да, это простое устройство, — подтвердил ее слова Конан, мрачно улыбнувшись.

— О, тогда ладно! — сказал Амрам, скрипнув зубами при виде такого самоубийственного спокойствия. — Я их освобожу. Но время нам может стоить очень дорого.

— Просто выведи нас отсюда, — сказал Конан. — Дай добраться до нашего оружия, и тогда мы побеспокоимся о том, чтобы все расходы понесли эти муравьи.

— Ты говоришь слишком самоуверенно, — пробормотал щуплый человек, когда они направлялись к другой камере.

Они вошли внутрь, и Акила растолкала своих женщин, предварительно прикрыв каждой рот рукой. Женщины радовались, но дисциплина их была совершенной, так что они не задавали вопросов, когда с них снимали цепи. Враги явно не посчитали амазонок столь же опасными, как их двух предводителей, поскольку на каждой из них был только ошейник, прикованный цепью к стене.

— Теперь, — сказал Конан, когда все были освобождены от цепей, — веди нас к нашему оружию, затем к реке.

— Ты думаешь, это прогулка, и я могу отвести вас к любым достопримечательностям по вашему желанию?

— Тогда только к оружию, — заявила Акила. — К реке мы проберемся сами. И к нашим вещам и верблюдам. Я возьму свой рог.

— Свой рог? — Конан поднял брови. Он не видел украшенного серебром рога с самого Лонха: царица его тщательно упаковала на время дороги.

— Да. Это древняя реликвия моего народа. Без него я не уйду.

— Как я слышал, твой народ с тобой разделался. Но если ты хочешь забрать рог, я не возражаю. Я направляюсь за своим мечом и кинжалом.

Амрам глядел то на Конана, то на Акилу, будто на двух диковинных зверей.

— Вы сошли с ума оба. Я среди безумцев.

— Пробудешь с ними еще недолго, — заметил Конан. — Но мне кажется, что ты в любом положении можешь извлечь для себя выгоду, так что делай то, что тебе говорят, и извлекай ее. Я так понял, что ты и сам хочешь убраться из этого чудовищного места?

— Я хочу этого так же сильно, как и жить! — заявил Амрам.

— Да, — заметила Акила, — ты из тех людей, которые многое согласны переносить ради того, чтобы просто остаться в живых. Делай так, как мы говорим.

Она похлопала его по бритой макушке, но в этой ласке скрывалась такая же угроза, как и в прямых словах киммерийца.

Амрам глубоко вздохнул.

— Ладно. Идемте за мной и ведите себя очень-очень тихо. От этого зависит наша жизнь.

— Веди, — сказал, ухмыльнувшись, Конан.

В соседнем помещении они обнаружили дежуривших стражников, которые были либо мертвы, либо усыплены, бегущие пленники не стали выяснять, что именно. Конан нагнулся и подобрал короткий стигийский меч, а Акила взяла кинжал. Экун хотела было забрать длинную алебарду, но Акила остановила ее.

— Никакого длинного оружия, — шепнула она. — Оно неудобно в узких коридорах и создает много шума.

Амрам высунул голову из двери и посмотрел в обе стороны.

— Снаружи никого, — прошептал он громко. — Идите за мной.

— На этот счет не беспокойся, — заверил его Конан. — Я буду у тебя за спиной.

— Может показаться, что ты мне не доверяешь, — обиженно проговорил Амрам.

Киммериец оставил это замечание без ответа.

— Почему так тихо? — спросил Конан.

Они проходили по району, который, как он знал по прошлому опыту, занимали ремесленники. Всюду была тишина, помещения пустовали.

— Сейчас ночь. Даже здесь, где нет ни солнца, ни луны, должны быть день и ночь. Людям нужно спать, и для удобства организации труда все спят одновременно. Лишь работники вентиляции и некоторых других необходимых служб работают и «ночью».

Сзади к нему подошла Акила.

— Каких таких необходимых служб?

— Т-с-с-с-с! — Амрам поднял руку, призывая всех к тишине. — Работники одной такой службы сейчас приближаются. Сюда! — Амрам затолкал всех в чулан, где хранился инвентарь для приборки.

Беглецы оказались в тесноте среди метел, швабр, тряпок и ведер.

— Что там? — спросила шепотом Акила. Ее тело было плотно прижато к спине Конана.

— Какая разница, — произнес с улыбкой киммериец. — Мне здесь нравится.

Она ударила его по затылку.

— Тихо! — зашипел Амрам. — Это патруль освещения!

Вход в чулан был завешан занавеской так, что оставалась щель. По коридору шли два раба. Около каждого рожка они останавливались. Конан уже обратил внимание на то, что горел лишь каждый третий факел: несомненно, из-за того, что сейчас была «ночь». Эти рабы подстраивали пламя горящих факелов. У каждого негорящего рожка один из рабов пригибался и нюхал. У одного такого рожка раб нахмурился и молча подал знак другому. Другой раб вынул из сумки какой-то бронзовый инструмент и что-то поделал с рожком. Первый раб снова понюхал, затем кивнул. Они прошли мимо.

Когда оба раба скрылись за углом, беглецы и их провожатый вышли из чулана.

— Это стоило нам времени, — все беспокоился Амрам.

— Что они делали? — спросил Конан.

— Освещение надо постоянно проверять, — сказал Амрам. Объяснение, казалось, как-то успокаивало его нервы. — Там горят природные пары, которые поступают из глубины земли. Пары сгорают полностью без дыма и запаха, но сами по себе эти пары — смертельный яд. Если пламя погаснет, то пары будут поступать в воздух. Много людей может погибнуть, если быстро не обнаружить утечку. А при большом их скоплении пары могут взорваться, как вулкан. В прошлом так погибли целые районы подземного города.

— А зачем один из них нюхал рожок? — спросила Акила.

— Проверял, нет ли утечки паров. Рожки сделаны из бронзы и керамики, и со временем соединения становятся неплотными, и могут начать выходить пары в небольшом, но все равно опасном количестве. Надо постоянно следить. А так как эти пары не имеют запаха, к ним в цеху добавляют другие пары с резким запахом. И таким образом находят утечку.

— Они не только живут в земле, как насекомые, — сказал Конан, — но еще каждое мгновение рискуют задохнуться или сгореть. Разве так могут жить люди?

Амрам пожал плечами.

— Ты был когда-нибудь в море? Жизнь на борту судна намного опаснее.

— Там, по крайней мере, свежий воздух, солнце и звезды, — возразил Конан.

— Кому что нравится, — ответил Амрам, — я человек большой терпимости и нахожу все образы жизни одинаково странными.

Дальше они шли молча по спящему городу, минуя широкие коридоры, пробираясь по узким коридорам, среди спальных помещений, откуда доносились храп и сопение; поднимаясь по длинным лестницам, по прямым и по винтовым. Несколько раз им встречался патруль освещения, и они прятались в ближайшей комнате, где не было факелов. Наконец они подошли к огромному залу, из которого доносился резкий запах.

— Это завод паров, — предупредил Амрам. — Будьте предельно осторожны. Здесь все время дежурят рабочие.

Зал был огромен, и Конан вошел в него с трепетом — не из-за опасности быть обнаруженным, а из-за нелюбви находиться рядом с чем-то таким непонятным, как завод паров. Он знал от Омии, что подземные жители неспособны даже на колдовство, но этот огромный резервуар горючего газа для его варварских инстинктов вполне мог быть и результатом магии.

Свет был тусклым, и создавался он здесь не открытым пламенем, а кучками светящихся грибов. Ядовито-зеленое, голубое, оранжевое и желтое свечение их давало достаточно света, чтобы можно было разглядеть огромные из соединенных заклепками бронзовых листов чаны, от которых переплетающиеся трубы тянулись к другим емкостям, к другим трубам или устройствам. Конан не мог подобрать им названия. Всюду были разных размеров вороты, явно приводящие в действие клапаны, регулирующие подачу паров. В воздухе висел едкий запах. Конан подумал о том, как же здесь удается обнаружить утечку.

Среди таинственного оборудования двигались странные тени, некоторые маленькие, некоторые громадные. У киммерийца зашевелились волосы на затылке, когда он увидел людей с длинными тяжелыми мускулистыми руками и плечами гориллы, но с необычно маленькими головами. Он похлопал Амрама по плечу и показал на одного такого человека, который шел по металлическому мостику наверху: кисти рук почти волочились по железным перекладинам, рот был раскрыт, а глаза тупо глядели перед собой. Амрам прошептал ответ на ухо:

— Они безопасны. Это рабы, специально выведенные для того, чтобы крутить самые большие колеса, как бы сильно их ни заклинило. Когда случается авария, то нет времени звать кого-то еще на помощь или использовать инструменты. Пары должны быть перекрыты мгновенно.

С трудом преодолевая желание поскорее убраться отсюда, Конан пытался запомнить то, что здесь происходило. По сравнению с остальным подземным городом, здесь было очень шумно: всюду шипело и грохотало, лязгал металл, выкрикивались команды, и пыхтели огромные рабы.

Они прошли мимо гигантского ворота, к которому были прикованы шесть огромных рабов. Конан заключил, что это главный клапан, перекрывающий подачу паров в случае аварии для всего города, включая и этот цех. Киммериец подумал о том, как город может жить в полной темноте, но затем понял, что ответ всюду вокруг него: светящиеся грибы. Без сомнения, у муравьев достаточно этих грибов во всех частях города для аварийного освещения.

И конечно же, размышлял он, продумано у них все хорошо. Хотя ведь они имели тысячи лет для того, чтобы совершенствовать искусство жизни без солнца. Он поежился при этой мысли. Рабы и свободные рабочие всем своим видом с безжалостной ясностью говорили о последствиях такой жизни. Холодный свет грибов делал их похожими на разлагающиеся трупы.

Как только беглецы вышли с завода паров, они оказались в более привычной обстановке. Киммериец узнал места, по которым они проходили, впервые попав в этот город. Дорога все время шла вверх, и он понял, что Амрам ведет их назад к огромному храму. Его не прельщала перспектива снова идти по пустыне, но это лучше, чем еще несколько дней оставаться в гостях у Омии и Аббада.

Амрам вдруг повел их по незнакомому боковому коридору.

— Куда мы идем? — спросил Конан, схватив щуплого человека за руку. — Я не помню этого места.

— Ты и не должен его помнить, — был ответ. — Но вы, кажется, говорили, что вам нужны ваше оружие и вещи?

Конан улыбнулся:

— Веди.

Они пошли дальше, пока у поворота Амрам не остановил их. Он притянул к себе головы Конана и Акилы и едва слышно зашептал:

— Здесь за углом помещение стражников. На посту должны быть по крайней мере двое, и с ними вы разбирайтесь сами. Ваши вещи лежат в следующем помещении.

Киммериец и амазонка кивнули. По команде Конана беглецы внезапно выскочили из-за угла.

Двое стражников стояли по сторонам двери, опершись на алебарды, и почти спали. Они так напугались, когда Конан с Акилой набросились на них, что не успели даже вскрикнуть. Конан схватил стражника слева за горло и проткнул живот насквозь мечом. Акила пронзила свою жертву кинжалом, а женщины подхватили стражников под руки и бесшумно уложили их на пол. Амрам очень ловко подскочил и подхватил падающую алебарду, чтобы шум не выдал их.

Конан тут же бросился в следующее помещение, размахивая окровавленным мечом, готовый встретить еще врагов. В помещении ничто не двигалось, и киммериец выпрямился и принялся рассматривать то, что находилось тут. Комната была небольшая, шириной шагов в десять, и до самого потолка заполнена ларцами, а на стенах висели различные предметы.

— Вот! — восторженно воскликнула Акила.

Она кинулась к стене, туда, где висел ее кожаный пояс, застегнула его на себе и затем, сев на корточки, начала рыться в куче вещей у стены.

Конан нашел рядом свое оружие, оно висело над кучей, в которую были свалены его халат и прочие вещи. Он завернул все, кроме своего пояса с оружием, в накидку и перекинул через плечо. Дикие женщины тоже отыскали свои вещи. Они не тронули того, что принадлежало Джебе или Ки-Де.

Киммерийцу показалось, что чего-то не хватает.

— Где верблюжьи седла и сбруя?

— Наверное, все еще на верблюдах, — ответила Акила. Надеюсь, что там. Если это так, то мы сэкономим время.

— Идем! — позвал Амрам. — Мы и так здесь надолго задержались. Город скоро проснется, и наступит время смены караула у вашей камеры. Тревога распространится по городу мгновенно!

— Я готов, — сказал Конан, выходя из комнаты. — Теперь, когда мы вооружены, этим выродкам лучше не попадаться нам на пути.

Поднимаясь вверх по спиральному пандусу, беглецы услышали за спиной шум. Там был звон гонгов, бой колоколов и пронзительный визг свистков.

— Поздно, собаки! — крикнула Акила. — Мы вырвались от вас!

— Не будь самонадеянной, — предостерег ее Амрам. — Любимое занятие богов — наказывать смертных за такие заявления.

— Сейчас, — ответила амазонка, — я не боюсь ни богов, ни людей, ни дьяволов!

Неожиданно они оказались в просторном темном помещении, где голоса и шаги отдавались эхом. Это была внутренность огромного идола в самом большом храме Джанагара. Факелы еще горели внутри бронзовой скульптуры, но пламя их было так тускло, что над ними виднелись лишь неясные очертания.

— Где ворота? — спросила Акила.

— У ног богини, — ответил Амрам, бросаясь вперед. — Здесь где-то рычаги управления.

Он принялся дергать за рычаги, и послышался лязг цепей и скрип петель. Но шум, доносившийся сзади, все нарастал.

— Они приближаются! — закричала Паина. — Их много!

Три женщины выстроились перед выходом с пандуса, заслонив собой царицу. Будто по волшебству, в руках их появились короткие мечи и топоры. Конан и Акила выхватили свои мечи и приготовились к бою.

— Скорей открывай ворота! — крикнул Конан. — Я бы предпочел иметь с ними дело снаружи, а не в этой бронзовой тюрьме!

Внутри сделалось светлее, когда факелы вдруг выбросили языки пламени в пять футов высотой. Кто-то внизу увеличил подачу паров. Конан взглянул наверх. Нельзя исключать того, что враг может притаиться и наверху. Он увидел лабиринт галерей и лестниц, цепи, свисающие огромными петлями, рычаги, колеса и шестерни неизвестного назначения, но не заметил ни одной живой души. Вдруг что-то привлекло его внимание. Это было уже знакомое пурпурное мерцание.

Но времени для размышлений больше не осталось. Стражники достигли вершины пандуса. Киммериец забежал вперед женщин Акилы и ударил по первым трем воинам, показавшимся наверху. Сталь прорубила черные доспехи и вошла в плоть и кости.

Напав на этих трех стражников неожиданно, он одолел их достаточно легко. Когда Конан дрался, он с облегчением заметил, что это не тот хорошо обученный отряд, впервые встретивший их с сетями и веревками. Это были просто стражники, первые прибежавшие на тревогу и к тому же утомившиеся после долгого подъема.

— Дайте мне больше места! — потребовала Акила, размахивая мечом.

Два стражника кинулись на нее, но так же быстро отпрыгнули назад — у одного рука была распорота вдоль до кости. У другого из перерубленной артерии на бедре фонтаном хлестала кровь. Дикие женщины умело действовали своими короткими мечами. Пандус сделался скользким от крови, и на некоторое мгновение нападавшие в замешательстве отступили.

Конан бросил взгляд через плечо и увидел что Амрам, дергая за разные рычаги и, в свою очередь тоже оглядываясь на драку за спиной, сумел открыть ворота примерно на фут. Он еще раз дернул — повышался лязг металла. Ворота отрылись еще на фут. Киммериец обратил внимание на то, с каким рычагом боролся этот щуплый человек.

— Уходите! — закричал Конан. — Уходите через ворота! Я их задержу и догоню вас. Направляйтесь к большим городским воротам туда где наши верблюды.

— Я не покину битвы! — заявила Акила, лицо ее светилось жаждой боя. — Не позволю мужчине драться за меня!

Конан обратился к трем женщинам:

— Уберите отсюда свою царицу!

Они молча кивнули. Затем все втроем схватили Акилу и грубо потащили ее.

— Конан! — орала она. — Один ты их не остановишь! Они убьют тебя!

— Мы им нужны живыми, разве ты забыла?

На самом деле он не был в этом уверен. Омии он, может быть, и нужен живым, но здесь ее видно не было, а эти стражники вполне могут иметь инструкцию убивать всех, пытающихся бежать. Он увидел, что женщины проталкивают свою царицу в ворота. Амрама видно не было. Вероятно, он вышел первым, проявляя свою обычную заботу о собственной шкуре. Больше у киммерийца не было времени оглядываться.

В толпе стражников под одобрительные возгласы своих товарищей появился стражник более крепко сложенный и в более тяжелой броне. Конан догадался, что прибыл местный герой. На нем была маска демона, а в руке он держал булаву. Взревев, он попытался со всего маху нанести удар в голову. Киммериец пригнулся и ответил горизонтальным ударом. Стражник отпрыгнул и остановил меч своим оружием. Клинок меча и ручка булавы зазвенели, и посыпались искры. Затем массивная голова булавы полетела к Конану сбоку, но киммериец сделал шаг вперед, сократив дистанцию, и схватил стражника под локоть.

Рукоятью меча Конан ударил в лицо стражника, смяв тонкий металл маски; удар был таким мощным, что из прорезей для глаз брызнула кровь. Стражник взвыл и отпрянул назад. В это время Конан выхватил у него булаву. Широко размахнувшись булавою, он размозжил голову большого стражника и не останавливаясь, расплющил бок другому, в то время как меч пронзил грудь третьего. Толпа в ужасе отступила, а он развернулся и побежал к воротам.

Тем не менее стражники собрались с духом и бросились следом, однако киммериец был уже у ворот. Но он не вошел в них. Вместо этого он взял меч в зубы, бросил булаву на пол, схватился за рычаг и потянул. Мускулы вздулись, рычаг застонал, и ворота захлопнулись. Затем Конан нагнулся, схватил булаву и размахнулся. Железный рычаг, толщиной с человеческое запястье, сломался, полетел по воздуху и со звоном ударился о бронзовую обшивку идола.

Стражники стояли, разинув рот, не понимая, что только что произошло. Затем сзади послышался шум, и появилась Омия. Следом шел Аббад.

— Что это? Где… — Она вдруг увидела улыбающегося ей киммерийца.

— Ты никогда раньше не разводила быков? — спросил он ехидно. — Если бы разводила, то была бы осторожнее. Все скотоводы знают, что лучший племенной скот самый опасный!

— Где женщины? — заорал Аббад.

— Какое тебе дело? — спросил Конан. — Тебе все равно к ним не притронуться!

С последним словом он бросил булаву прямо в Аббада. Он не считал булаву оружием и взял ее лишь для того, чтобы сломать рычаг управления. Аббад увернулся так ловко, что позавидовал бы и акробат. За его спиной повалившись два человека с лицами, превращенными в кровавое месиво.

— Убить его! — крикнул Аббад.

— Нет! — закричала царица. — Он мне нужен живым!

Но Конан не слушал их. Он несся к ближайшей лестнице. Снова взяв меч в зубы, киммериец прыгнул вверх и схватился руками за перекладину в пятнадцати футах от земли. Он тут же принялся карабкаться, как обезьяна. Конан услышал, как внизу щелкнул арбалет, и рядом с головой пролетела и отскочила от бронзовой пластины стрела. Омия что-то орала. Выстрел явно был сделан в нарушение ее приказа.

Лестница вела на галерею, и он вскочил на нее. Сзади лезли стражники. Лестница была слишком крепко привинчена, и Конан не мог ее отсоединить, и швырнуть вниз было нечего. Киммериец понимал, что он может стоять на месте и рубить головы весь день, как только они будут появляться над лестницей, но сам он являлся хорошей мишенью для лучников, по крайней мере для тех из них, кто подчиняется приказам Аббада.

— Слезай! — крикнула Омия. — Тебе не причинят вреда!

Не обращая на нее внимания, Аббад дал команду двум женщинам с арбалетами, и обе тетивы запели одновременно. Одна выбросила стрелу с острым наконечником, другая метнула свинцовую пулю, которая может пробить череп. Киммериец едва увернулся от того и другого.

Омия набросилась на Аббада.

— Ты умрешь за это, предатель!

— Я так не думаю! — сказал Аббад. Он подошел к Омии и, казалось, нежно обнял. — Твое робкое правление подошло к концу, моя царица. Настало время оставить прошлое и вернуться в настоящий мир.

— Ты сошел с ума! — кричала она, извиваясь в его руках. — Мы все погибнем! Джанагара не будет! Тебе нельзя… Стража!

Последние слова она прокричала в ужасе, увидев, как Аббад поднял клинок. Затем он медленно, будто лаская возлюбленную, провел острым лезвием по горлу. Омия открыла рот, чтобы закричать, но вопль захлебнулся в потоке крови. Она повалилась у ног своего убийцы. Стражники стояли, не в состоянии понять смысла событий.

— Теперь будете подчиняться моим приказам, — спокойно заявил им Аббад. — Я новый царь Джанагара. Мой первый приказ как царя — убить этого… где же он?

Взгляд его проследил направление, указываемое его же рукой, но на галерее наверху был лишь только что влезший туда стражник.

Когда киммериец увидел, что царица Джанагара погибла, он не стал задерживаться. Ему приходилось видеть, как трон меняет своего обладателя и с меньшими церемониями, и он понимал, что новый монарх был не столь мягкосердечен, как предыдущий. По крайней мере, этому не за чем сохранять ему жизнь. Киммериец тихо пробежал к концу галереи и вскочил на перила. Вложив меч в ножны, он запрыгнул на следующую галерею, ухватившись за стойку перил и подтянувшись с легкостью человека, выросшего среди обрывистых скал. Ни один горный козел не был так ловок, как киммериец.

— Вот он! — крикнул кто-то, и Конан пригнулся, зная, что за словами последуют стрелы арбалетов.

Он пробежал по галерее и прыгнул в пустое пространство. Затем ухватился за свисающую цепь и, качнувшись на ней, перелетел на большую платформу, полную шестерней и рычагов, явно часть механизма, приводящего в движение руки идола и другие подвижные части. Конан прошел к краю платформы и принялся думать, стоя на краю на высоте сотни футов, куда направиться дальше. Он не боялся высоты, чего нельзя было сказать о стражниках, которые карабкались крайне осторожно.

Но они все-таки приближались. Они заполняли лестницы и галереи, и скоро они окажутся на платформе вместе с ним. Конан понимал, что даже величайший воин должен склониться перед численным превосходством. Вдруг он увидел что-то наверху. От платформы, где он стоял, поднималась, теряясь в темноте, лесенка из перекладин между двух тросов. Там, куда не достигал свет факелов и нельзя было разглядеть подробностей, мерцало пурпурное сияние. В центре сияния находилась фигурка человечка, и она, казалось, махала Конану рукой.

В платформу у его ног ударилось три стрелы. Не имея лучшего выбора, Конан полез на эту очень ненадежного вида лестницу. Он обнаружил, что лезть по такой лестнице — то же самое, что карабкаться по корабельному такелажу, с одной лишь разницей, что на судах нет длинных лестниц. Мимо пролетали стрелы, но даже хорошему стрелку трудно метиться под таким углом, к тому же киммериец подозревал, что эти стрелки редко совершенствуют свое искусство в стрельбе по отдаленным мишеням. Конан подумал, что, если бы за ним гнались гирканийцы, он был бы истыкан стрелами, как мишень на сельской ярмарке.

Конан не мог сказать, в каком месте идола он находится. Верхний конец лестницы окутывал мрак. Но он мог различить тускло мерцающее тело гомункула. Как ни ненавидел он колдовство, этот человечек, похоже, настроен не особенно враждебно, чего нельзя сказать о людях внизу.

Затем его привыкшие к темноте глаза различили еще одну платформу наверху. Она казалась лишь чем-то черным в общем мраке, но это по крайней мере доказывало то, что лестница где-то кончалась. До конца оставалось не больше двух десятков перекладин, как вдруг лестница начала трястись. Оглянувшись, Конан увидел, что на платформе стоят стражники в масках и что один из них, похрабрее, решил карабкаться по ненадежной лестнице.

По пустому пространству внутри идола разнесся металлический грохот, сопровождаемый лязгом и звоном. Внизу старались открыть ворота, механизм которых киммериец сломал. Он усмехнулся, прошел оставшуюся часть лестницы и встал на более надежную по сравнению с лестницей платформу.

По его расчетам, если Акила и остальные бежали, как только могли, и не заблудились в городе, то они к этому времени должны находиться вблизи украшенных опалами ворот Джанагара. Смех киммерийца оборвался, когда платформа с металлическим стоном качнулась у него под ногами под действием его веса и веса стражников на лестнице внизу: крепление древней шаткой конструкции оказалось вырванным.

Платформа снова качнулась, и послышалось, каклопаются ржавые заклепки. Платформа наклонилась, и люди на лестнице в ужасе закричали. Конан искал средства спасения. Сможет ли он пробиться вниз по лестнице, до того как платформа сорвется полностью? Это было так же мало вероятно, как и остаться в живых среди превосходящих числом врагов внизу. Куда девался этот проклятый гомункул?

Вдруг он снова заметил пурпурное сияние. На вогнутой бронзовой стене перед ним, от которой в любое мгновение могла оторваться платформа, была длинная горизонтальная прорезь, и сияние это проникало сквозь нее. Крошечный человечек появился в щели и позвал его рукой. Конан бросился к нему, в то время как стали вылетать еще заклепки и платформа начала отрываться от стены с металлическим скрежетом, который смешивался с воплями стражников на лестнице.

В щель едва могла пролезть голова, но, пожертвовав небольшим количеством волос и кожи, Конан слегка расширил ее, упершись руками в нижний край, и попытался пролезть. На наклонившуюся платформу было неудобно опираться, но в следующее мгновение она уже вообще не могла служить опорой, когда со скрежетом она отвалилась полностью, а ноги Конана повисли в воздухе. Крики стражников на лестнице оборвались, а Конан все боролся с упрямым металлом.

Медленно, со скрипом верхняя металлическая часть начала подниматься. Конан понимал, что даже с его силой невозможно согнуть толстую бронзу. Верхняя часть каким-то образом крепилась на шарнирах. Судя по издаваемому звуку, этот механизм не использовался многие годы, а возможно, и многие века. Превозмогая боль, киммериец просунул в отверстие плечи и грудь. Остальная часть тела прошла легче. Он пролез и оказался на узком изогнутом уступе. Сделав несколько глубоких вдохов для того, чтобы восстановить силы, он осторожцо сел и огляделся вокруг.

Вначале Конан увидел лишь то, что он очень высоко, у самого сводчатого потолка храма. Вся масса идола находилась внизу. Когда киммериец посмотрел вниз, то даже у него закружилась голова. Он осмотрел прорезь, через которую вылез, и изогнутую секцию, которую приподнял, и расхохотался. Он вылез из глаза идола. Верхняя часть была подвижным веком. Несомненно, в прошлые века внутри зажигались огни, и для того, чтобы вызвать у зрителей благоговение, глаза механически открывались.

Теперь Конан лежал на скуле идола, и самым важным для него делом было спуститься на землю, не сломав себе шею и по возможности до того, как те, что жаждут его крови, откроют ворота. Звук, с которым они били портал, разносился по огромному храму, будто звон невообразимо громадного гонга. Гомункула нигде не было видно, но после мрака внутри идола в храме, казалось Конану, было светло, как днем, так что человечка трудно разглядеть в таких условиях.

Внизу не было ничего, кроме обрыва футов в пятьдесят, до самой выступающей груди богини, и даже если киммериец невредимым преодолеет это расстояние, то бронзовая полусфера была такой гладкой, что он просто скатится с нее и разобьется на коленях богини, будто запоздалая жертва божеству, чей храм давно покинут молящимися.

Переносица выдавалась слишком сильно, и Конан не мог через нее перелезть, так что он обратил внимание на другой предмет и обнаружил, что ухом можно воспользоваться. Раковина была достаточно велика для того, чтобы он поместился в ней, а с удлиненной мочки свисала серьга, доходившая почти до плеча.

Расстояние от края скулы до уха было слишком большим для того, чтобы Конан мог покрыть его одним прыжком, но прямо над ухом находился завиток волос богини, сделанный из бронзовых прутьев, которые могли на вид выдержать вес человека. Это было рискованно, но жизнь его редко текла спокойно. Звук ударов внизу изменился, будто ворота начали подаваться.

Конан не стал колебаться. Он низко присел, затем прыгнул. Он схватился руками за два прута и почувствовал, как один из них чуть сдвинулся. Конан отпустил его и схватился двумя руками за другой прут как раз в тот момент, когда первый отвалился и полетел вниз. Бронзовый завиток ударился о плечо богини, затем зазвенел на полу. Киммериец быстро перебирался с одной пряди на другую, не оставаясь висеть на каждой слишком долго, чтобы она не успела отломаться вместе с ним и полететь на твердую поверхность внизу. Но вот он уже сидел в ухе и обдумывал свои дальнейшие действия.

Мочка оказалась тонкой, так что за нее можно было ухватиться и съехать вниз до серьги, большой и вычурной, как люстра в немедийском дворце. По серьге он слез легко, будто это дуб, а от ее конца недалеко было и до плеча. Рука была гладкой, но с одного плеча до другого шло что-то похожее на бусы.

Хватаясь за рельефные бусины, Конан начал спускаться по украшению. Первая часть пути оказалась легкой, но когда он добрался до выпуклости груди, пришлось здорово попотеть, так как ноги почти не находили опоры. Покатый живот представлял меньшую трудность, и вскоре киммериец пробирался над пупом, походившим на вход в пещеру.

Он добрался до склона бедра, а оттуда соскользнул к паху. Перед ним находились скрещенные щиколотки, он перелез через них, затем слез с самого идола и встал на его пьедестал. Конан не колеблясь спрыгнул с пьедестала и приземлился на полу, сильно согнув колени, чтобы смягчить удар.

Радость его была недолгой, поскольку с оглушительным треском ворота в нескольких шагах от него снесли и высыпали стражники. Конан, как олень, понесся к входу храма, надеясь на то, что стражники не выставили в первые ряды арбалетчиков, когда выбегали из идола.

На свободном пространстве киммериец не боялся, что его догонят. Он мчался к двери и слышал, как за спиной щелкают арбалеты, но стрелы летели мимо и ударялись о стены, либо отскакивали от пола. Дверь манила обещанием спасения: сквозь нее лился солнечный свет, а Конан знал, что толпа, бегущая за ним, боится солнца, как чумы.

Он вылетел из дверей прямо на площадь. Он смеялся от радости, но смех быстро затих, когда киммериец увидел то, что перед ним. Акила и три ее оставшиеся подруги, которые должны были верхом на верблюдах ехать подальше от города, стояли, грустно опустив головы. За ними выстроились примерно два десятка человек, некоторые из них — жители пустыни, некоторые — иноземные воины. Впереди них, рядом с Акилой, стояли двое, которых Конан сразу узнал.

— Я так понимаю, что ты и есть Конан из Киммерии? — произнес высокий худой мужчина в пурпурном тюрбане. — Я полагаю, что ты знаком с моим другом Владигом. — Он указал рукой на человека в красных сапогах, стоявшего рядом.

Владиг приветствовал киммерийца сардонической улыбкой.

— Я — Арсаций, маг из города Квум в Иранистане. Хорошо, что ты и я наконец встретились, поскольку нам о многом нужно поговорить.

Маг непринужденно двигал руками перед собой, и Конан увидел, что он пересыпает из ладони в ладонь кучку фиолетовых блестящих кристаллов.

Глава 14

Один человек в кожаном жилете с блестящими стальными накладками взял у Конана меч и кинжал. Киммериец, хотя он и был поражен, постарался запомнить черты лица, снаряжение и цвет бронированного жилета. Он хотел сразу обратиться к нужному человеку, когда настанет время забрать свое оружие.

— Вам не причинили вреда? — спросил он Акилу, не обращая внимания на колдуна.

— Ты же видишь нас. Мы в порядке, разве что несвободны. Конан, это ты закрыл за нами ворота?

— Да, — признался он. — Я хотел, чтобы вы оторвались от них. Я думал, что сейчас вы уже далеко от города.

— Как видишь, — ответила она, — тебе можно было не беспокоиться. — Кроме тоски в ее голосе, Конан уловил какой-то новый блеск в ее глазах, когда она смотрела на него. — Я бы запретила тебе это делать, если бы знала.

Конан криво усмехнулся.

— Поэтому я ничего и не сказал. Я не был настроен на спор.

— Мои отважные друзья, — тихо сказал Арсаций, — простите мне мою неучтивость. У вас еще много времени для того, чтобы наговориться, так что придержите пока свои языки. У меня же, напротив, здесь есть дело огромной важности. Идите за мной.

Он дал команду своей свите, и пленников повели, что, как с огорчением заметил Конан, становилось уже привычным. Он оглянулся и увидел в приоткрытых дверях толпу людей в масках. Ему показалось, что он узнал среди них Аббада. Конан понимал, что с наступлением ночи жители подземного города выйдут из храма, но не видел причин, по которым ему следует предупреждать своих новых стражей.

— Где Амрам? — произнес Конан уголками рта.

Акила пожала плечами.

— Я не видела его, после того как мы покинули храм. Он вполне мог остаться внутри.

Конан удивленно покачал головой. Этот человек скользкий, как угорь.

Акила взглянула наверх.

— Несколько дней назад я бы не поверила, если бы мне сказали, что я буду рада увидеть солнце. Но перспектива остаться жить под землей подействовала. Хотя я и в плену, но видеть солнце как бальзам для меня.

— Потише там! — строго сказал Владиг.

— Будь учтив с теми, кто лучше тебя, собака! — презрительно бросила ему Акила. — Если бы ты был достоин целовать мои ноги, я бы на тебя плюнула.

Владиг зарычал и схватился за рукоять сабли, но Арсаций произнес лишь одно слово, очень тихо: «Владиг». Он тут же успокоился и отвернулся от пленников. Конан и четыре женщины рассмеялись при виде смущения Владига. Это было хоть какой-то компенсацией за постоянное унижение в течение стольких дней.

Когда они пробирались по городу, подобному лабиринту, Конан начал обращать внимание на дома вокруг и заметил, что что-то изменилось. Он толкнул локтем Акилу и кивнул в сторону верхних этажей зданий. Руки им не связали, но он не хотел делать явных жестов. Она посмотрела наверх и увидела то, что заметил Конан.

Когда они впервые шли по невообразимо древнему городу, он казался нетронутым, будто никогда не знал жителей. Омия объяснила, что ночные бригады рабочих поддерживают город в таком состоянии с тех пор, как жители ушли в подземелье. Теперь же что-то изменилось. Звезда, полумесяц и другие блестящие украшения куполов исчезли, да и сами купола имели повреждения. Некоторые были разбиты, будто кувалдами, другие же казались оплавленными. Маковки исчезли, а камень, стекло, керамика и позолоченная бронза были каким-то образом разжижены, стекли и застыли блестящей массой, будто затвердевшая лава.

Осквернение явно проходило планомерно, словно кто-то, начиная сверху, разбирал город камень за камнем, кирпич за кирпичом, черепицу за черепицей. Разрушение при помощи кувалды и молота Конану было еще понятно, но то, что могло растворить такие твердые вещества, говорило о присутствии чего-то такого, о чем киммериец предпочитал не думать.

Паина толкнула его и свою царицу, когда они шли переулком. Там валялись тела и растерзанные части тел. Наиболее полно сохранившиеся останки имели одежду и маски подземных жителей. Некоторые из них, возможно, являлись рабами, остальные оказались растерзаны так, что трудно было что-то сказать. Конан вспомнил об обнаруженном им в пустыне погибшем племени. От тел поднимался невыносимый запах разложения, и в любом обычном городе в воздухе гудели бы тучи мух. Это, решил Конан, останки ночной ремонтной партии.

Киммериец, амазонки и их новые стражи подошли к городской стене и обнаружили, что большие ворота распахнуты. Они вышли и увидели, что у желоба с водой разбит лагерь. На траве паслось множество верблюдов, и Конан не мог определить, есть ли среди них те, на которых приехали они. Двугорбых верблюдов близнецов видно не было.

Пленников провели в самый большой шатер. Как принято в пустыне, три его стороны были подняты, образуя навесы, а задняя, опущенная сторона была обращена к ветру. Только, подумалось Конану, в этом жутком месте нет ветра. Вдруг он с удивлением почувствовал слабое дуновение. Киммериец взглянул наверх и увидел, что бывшая совершенно ровной чаша, в которой лежал город, больше не являлась ровной. Края кратера осыпались, появились щербины. И даже когда он смотрел, налетевший порыв ветра бросил немного песка через край на внутренний склон.

— Садитесь, — произнес Арсаций, скрестив ноги и опустившись на подушки. — Охране он сказал: — Подождите в стороне. Я хочу поговорить с этими людьми наедине.

— Но, мой господин… — начал Владиг, однако Арсаций оборвал его.

— Я буду в безопасности, — заявил колдун, голос и взгляд его были такими твердыми, что в этих словах сомневаться было нельзя.

Владиг поклонился, дал команду охране и неохотно вышел.

Конан и Акила сели напротив Арсация на расстоянии меча от него. Женщины Акилы сели за спиной своей царицы. Автоматически, будто по привычке, Паина принялась массировать шею и плечи царицы.

— Вы, люди, несколько удивили меня, — начал Арсаций. — Я пришел сюда, ожидая столкновения колдунов и высших Сил. Я знал, что будет охрана, но я думал, что это будут такие же подонки, каких нанял и я сам.

Он кивнул в сторону кочевников и воинов, которые сидели в стороне. Кочевники уже разожгли костер из привезенных с собой веток кустарника. Они, как обычно, готовили травяной чай. Арсаций снова посмотрел на своих гостей поневоле.

— Я не ожидал встретить героя-варвара и воительницу-амазонку.

— Жизнь полна неожиданностей, — произнесла Акила с таким достоинством, будто восседала на троне в окружении надушенных придворных.

Маг невольно улыбнулся.

— Кому как не колдуну знать об этом? Но даже если так, вы оказали мне услугу, хотя и не сознавали этого.

— Ты напустил на нас песчаную бурю! — заявил Конан. И я не сомневаюсь в том, что это ты натравил на меня демонов!

Арсаций любезно посмотрел на него.

— А почему я не должен был этого делать? Ты следил за моим лагерем. Я не терплю таких дерзостей от людей, стоящих ниже меня.

— Не смей так говорить о моей царице! — сказала Паина, гордая, будто княгиня, несмотря на свой оборванный вид.

— Твоя царица у меня в плену. Замолчи, женщина.

Акила похлопала Паину по руке.

— Да, моя крошка, успокойся. Этому человеку что-то нужно от нас, и мы должны терпеть его заносчивость до тех пор, пока он не скажет нам, чего хочет.

Лицо колдуна покраснело. Но затем он все-таки сумел успокоиться.

— Вначале я хотел бы знать о том, что произошло внизу.

— Мы бежали, дрались и лезли вверх в течение нескольких часов, — сказал Конан. — Как насчет еды и питья, прежде чем перейти к делу? Настоящий кочевник предложил бы у себя в шатре угощение даже пленнику.

— Ты дерзок невообразимо! — воскликнул Арсаций. — Хотя я полагаю, что от варвара и следует этого ожидать!

— Ожидай это от жителей севера! — сказал Конан. — Мы не подлизываем плевки, как твои приспешники. — Он кивнул в сторону людей, сидящих снаружи.

Арсаций хлопнул в ладоши и крикнул. Вошли люди и поставили перед ним еду и питье: вяленые походные фрукты и разбавленное вино. После того как пленники поели, они сели на пятках прямо и приготовились торговаться.

— О чем бы ты хотел знать? — спросил Конан. — Ты ведь видел бой с крокодилом? Мы заметили там твоего человечка. Он ведь твои глаза и уши?

Арсаций снова улыбнулся.

— Ты не так глуп, как можно заключить по твоему виду, киммериец. Только глаза, увы. Кристаллы передают лишь световые колебания, но не звуковые. Да, я видел битву, и она произвела на меня сильное впечатление. Это тогда я понял, что вы не простые люди и что ваше присутствие здесь может быть не совсем случайным. Так что давайте начнем с рассказа о том, как случилось, что вас нанял мой Противник.

— Ты имеешь в виду близнецов? — спросила Акила.

— Я имею в виду своего Противника, — повторил он строго. — Рассказывайте.

И Акила принялась рассказывать о том, как все они встретились в убогом разбойничьем городишке Лонхе в горах далекой Бритунии и как от отчаяния согласились сопровождать таинственных близнецов в этом безумном походе в пустыню, и о том, как близнецы в пути проявляли необычные способности.

Рассказ подхватил Конан и поведал о странном зрелище, виденном им в разрушенном храме в Заморе. Акила строго глядела на него, когда он описывал действия близнецов и величественного белобородого человека на алтаре храма и совершенную тишину, окутывавшую все в стенах того храма.

— Ты мне этого не рассказывал, — упрекнула его Акила.

— Иногда полезно помолчать, — сказал Конан.

— Не пытайся иметь секреты от меня, — пригрозил маг. — Я неизбежно обнаружу недомолвки. Продолжай.

Конан рассказал о пути по пустыне, о драке с бандитами и об уничтожении племени.

— Бандитов нанял ты? — спросил Конан.

Маг кивнул.

— Да. Это было пробное нападение, попытка узнать, что из себя представляете вы и мой Противник. Я давно слежу за ним издали. Никогда раньше я его не видел и не имел возможности помериться силами.

— Ты постоянно говоришь так, будто он один, их ведь двое, — возразила Акила.

— Со временем все станет ясно. То есть если сочту вас достойными того, чтобы ради вас утруждать себя объяснением.

Едва сдерживая гнев, Конан рассказал о последних этапах путешествия, о битве с демонами бури и о пути по пустыне пешком, что чуть не явилось для Акилы концом. Все это маг выслушивал без каких-либо замечаний и не меняя выражения лица, его брови дрогнули только тогда, когда Конан описывал Амрама и передавал историю этого щуплого хамелеона. Конану даже показалось, что он разглядел улыбку на лице мага во время этой части рассказа, но затем улыбка исчезла.

Снова заговорила Акила и рассказала о том, как лезли на ворота и обследовали город, об этом она поведала быстро, так как понимала, что это неважно. Когда она описывала их пленение в огромном храме, колдун уперся руками в колени и весь подался вперед, внимательно слушая. На ковре перед ним мягко пульсировала внутренним светом кучка кристаллов.

Когда они дошли до беседы Конана с Омией, повествование взял на себя киммериец. Он повторил рассказанную Омией историю Джанагара, передавая дословно, и колдун кивал, будто все это он и ожидал услышать.

Акила закончила рассказом о побеге, поведав о том, как Амрам освободил их и сопровождал до самого храма, где они его потеряли.

— Остальное, — сказала она, — я думаю, ты знаешь.

— Все, кроме одного. — Он обратился к Конану. — Аббад действительно убил Омию? Мой гомункул был так высоко внутри идола, что я плохо видел, а звуков, как я уже говорил, он не передает.

— Убил, — заверил его Конан. — Будто лаская, перерезал ей горло.

— Так ей и надо, — сказала Акила, и слова ее, словно эхо, повторили три ее женщины.

— Вы бы так не говорили, если бы видели, — сказал Конан. — Аббад не совсем человек. Хотя все они не совсем люди. Ну вот, Арсаций, — он направил свои горящие голубые глаза на колдуна, — мы рассказали тебе правду и не пытались сделать тебе ничего плохого. Не объяснишь ли и ты кое-что нам?

— Ладно. Знай же, что история Джанагара, поведанная тебе покойной царицей Омией, правдива, по крайней мере настолько, насколько она знала эту историю. Эпос каждого народа повествует так, будто это единственный народ в мире. Но всегда есть и другие народы. Так же и с Джанагаром. Империя Джанагара была великой, но она включала в себя города-государства с неменьшим блеском, чем блеск самого Джанагара, и в эпоху смутного правления царей-жрецов Джанагара в этих городах возникло недовольство, они боялись пути, избранного зарвавшимися колдунами. Одним из этих городов был город-государство Пулавар, лежавший недалеко от того места, где сейчас граница Заморы.

— Там, где я видел храм, — сказал Конан.

Арсаций кивнул.

— Те развалины стен без крыши и разрушенная башня — это все, что теперь осталось от великолепного Пулавара, который в свое время по роскоши мог сравниться с самим Джанагаром. Самый могущественный маг Пулавара сформировал Гильдию Мургала, названную так по имени Силы, с которой они сообщались в сфере, где обитает это существо.

— Значит, и другие связывались с Силами? — спросил Конан.

— Да, связывались, однако, в отличие от магов Джанагара, они совершали это, не смешивая свою кровь с нечеловеческой. Старик, которого ты видел в храме, был последним Магистром Гильдии. То есть ты видел его призрак, так как сам он уже давным-давно мертв.

Взгляд Арсация сделался неподвижен, будто сам маг находился в трансе.

— Неисчислимое количество лет прошло с тех пор, как колдуны Джанагара пытались спастись при помощи Великого Заклятия Неизменности. Конкурирующая Гильдия Пулавара старалась закрыть все двери, ведущие в высшие сферы, и затем обратилась к тому же заклятию, но они не были столь же искусны в земном колдовстве, и от Пулавара остались жалкие развалины, которые вы видели. Когда маги Пулавара поняли, что им не продержаться, они установили многочисленную защиту. Это заклятия и письмена, которые появятся, по крайней мере, в виде фрагментов, если легкомыслие Джанагара снова будет угрожать миру.

— Аббад! — сказал Конан. — Он, когда убивал Омию, говорил о возвращении в настоящий мир.

— Снова твой ум противоречит твоей внешности, — заметил Арсаций. — Он последний потомок царской династии Джанагара, и в нем возродились тщеславные кощунственные устремления древних колдунов проклятого народа. Несколько лет назад он начал думать о возможности восстановления былого могущества, и с того момента стала появляться установленная защита. Ученые обнаружили ее, но элементы были столь фрагментарны, что потребовались годы и многочисленные консультации для того, чтобы восстановить историю и решить, что теперь с этим делать. Некоторые колдуны-одиночки нашего века упадка пытались найти этот город для себя в надежде завладеть тайным знанием, но почти все они погибли во время подобных попыток.

— И близнецы тоже нашли какие-то документы, оставленные как защита? — спросила Акила.

Он покачал головой.

— Нет-нет. Они и сами элемент защиты!

— Какая-то ерунда! — возразила царица.

— Разве? — удивился колдун. — Ты сама отметила их странное поведение: и то, как они говорили, будто один человек, и то, что они, казалось, ничего не ели и не пили.

— Да, — сказал Конан, — но как же…

— Подумай! — прервал его Арсаций. — Ваши верблюды стоят вместе с остальными. Ты видел там их необычных животных?

— Не видел, — признался Конан.

— Это потому, что они такие же верблюды, как и твои близнецы — человеческие существа. На самом деле то, что вы сопровождали сюда, было одним существом, принявшим форму четырех: мужчины, женщины и двух верблюдов.

— Это невозможно! — воскликнула Акила.

— Почему нет? — спросил маг. — Что ты знаешь о существах из запредельных миров? Когда защита стала проявляться, это существо было вызвано из своей сферы в нашу. Размер его огромен, а по причинам, которые вы все равно не поймете, всегда должно сохраняться определенное соотношение между массой и энергией. Существо не могло уменьшить свой размер, но оно имеет возможность делиться в определенных пределах. В конечном итоге, оно остановилось на образе двух людей и двух животных. Мы привыкли к тому, что близнецы ближе друг к другу, чем обычные люди. Близнецы и верблюды меньше обращают на себя внимания, чем десять человек, ведущие себя совершенно одинаково, вы с этим не согласны? Но при этом существо не могло вести себя полностью как человек.

Слушающие Арсация уже ничему не могли удивляться.

— Ты называешь его своим Противником, — сказал Конан. — Почему?

— Оно здесь для того, чтобы уничтожить Джанагар.

— Но ты, кажется, здесь для того же, — недоумевал киммериец. — Почему вы не союзники?

— Потому что мы хотим уничтожить город по разным причинам. Оно хочет распахнуть последние ворота и допустить Силы в наш мир. Я же хочу закрыть их навсегда. Понимаете, никто из колдунов древних времен, ни колдуны Джанагара, ни колдуны Пулавара, не понимали природу Сил. Силы были с тех пор предметом исследования величайших ученых в области тауматургии, и всем известно теперь, что с Силами шутить нельзя. С ними нельзя обходиться ни одним способом, доступным людям, или даже полулюдям, какими были те древние колдуны Джанагара.

Тауматурги Пулавара назвали известную им Силу Мургал, хотя в действительности Силы не имеют имен в человеческом смысле, и считали ее доброй. Они ошибались. Они просто еще не вызвали с ее стороны никаких враждебных действий. На самом же деле Силы враждебны ко всему, даже друг к другу. Они постоянно дерутся и поглощают друг друга. Во время последнего сообщения с Мургалом Гильдия получила от этих Сил существо, известное вам как близнецы. Оно явилось в наш мир, ничего не зная и не имея понятия о том, где находится хорошо спрятанный Джанагар. Оно должно было искать, как и все мы.

— Зачем такому существу понадобилась охрана? — спросила Акила.

— В этом мире существо уязвимо. Оно затрачивает много сил на поддержание внешнего вида. Кроме того, оно пыталось выглядеть достоверно, а ученые люди знатного происхождения никогда не путешествуют по дикой местности без эскорта.

— Демоны бури явно подчиняются тебе, — сказал Конан. — Однако о них говорится еще в древней легенде о Джанагаре. Как это так?

— Они, как и мой Противник, еще один элемент защиты. Они лежали глубоко в песке со времени падения Пулавара, но несколько раз некоторые случайно оказывались вызваны на поверхность для разрушения и убийства, так и возникли легенды кочевников. Демоны зашевелились, когда пришли в действия и другие элементы защиты, и в последние месяцы сделались очень активны. Они неразумны и сами не могут выбирать цели, отсюда и найденные тобой растерзанные останки кочевников. Были, возможно, и другие растерзанные племена.

— Между прочим, — продолжал маг, и в словах его слышалась сдержанная похвала, — очень трудно убить одного из них. А в одиночку драться в темноте с двумя и убить одного, а другого тяжело ранить… это подвиг настоящего героя. В одном из фрагментов текста содержалось привязывающее заклятие, и теперь демоны подчинены мне. Они умеют не только убивать. Их когти могут рвать камень, а кислота способна растворять и камень, и металл, и стекло. Те подонки, — он указал рукой в сторону своего эскорта, — хороши для того, чтобы убивать, но они ненавидят тяжелую работу. Демоны бури могут действовать только в темноте, так что они крушат город ночью.

— Сколько времени понадобится им на эту работу? — спросил Конан.

— Немного. Нет необходимости разрушать город полностью, надо лишь нарушить Заклятие Неизменности. Оно уже сильно ослаблено.

— Подождите, — сказала Акила. — Когда мы нашли Амрама, или, скорее, когда он нас нашел, он говорил о колдуне по имени Фираги, которого якобы привел сюда. Это тоже была ложь?

Маг снова, казалось, улыбнулся.

— Ничто из сказанного им не было совершенной ложью, но полностью верить в это тоже нельзя. Человек, которого вы знали как Амрама, и есть колдун Фираги.

— Кром! — в отчаянии воскликнул Конан. — Здесь ничто не кажется самим собой. Я считал, что хорошо разбираюсь в людях, и я бы мог поклясться в том, что он беглый раб, беглый висельник из Кофа!

— Он и это, и многое другое. Ты помнишь, что я говорил о колдунах-одиночках, искавших Джанагар самостоятельно? Фираги один из них. За время своей разнообразной карьеры, он был рабом стигийского колдуна и от него немного научился тауматургии. У него изворотливый ум и талант принимать различные обличия. В течение многих лет он был колдуном-оводом, почти вне закона среди нас, разве только что у нас нет закона. Братство терпит его только из-за того, что он забавен и иногда полезен. Настоящий подлец может находить решения тогда, когда обычный колдун в замешательстве.

Во всяком случае, Фираги нашел один из самых первых появившихся фрагментов: сосуд с надписью, попавшийся в сети какому-то рыбаку на озере в Кешане. Он купил сосуд, спрятал его и расшифровал надпись, и оказалось, что там содержится лучшее описание Джанагара и его местоположения. Ко времени, когда это описание попало в руки братства и было приобщено к другим сведениям, Фираги давно уже действовал.

— Почему же он не спрятал сосуд или не уничтожил его? — поинтересовалась Акила.

— Он этого не мог сделать. Фрагменты окутаны одним из самых сильных заклятий. Фираги не выносил близости этого предмета, и как только он выведал его секрет, то сразу же вышвырнул сосуд. Но как и происходило всегда с такими предметами, через несколько дней сосуд был найден и попал в руки братства.

— Что это за братство? — спросил Конан.

— Это что-то вроде нестрогого союза между магистрами колдовских наук. Обычно мы трудимся в одиночку, и часто сил у нас не хватает, но перед лицом большой опасности мы объединяемся и делимся знанием. Это мы и называем братством, и многие из нас работают над этой задачей с тех пор, как элементы защиты пришли в действие.

Почти все, что известно о Джанагаре, это плод наших исследований с тех пор. Я был избран представлять братство во время последнего этапа запечатывания Джанагара не потому, что я самый великий, а просто потому, что я неизвестен в этих краях.

Теперь же я обнаружил, что меня опередил не только мой Противник, но и Фираги долгое время был здесь. Он, как обычно, сумел обратить ситуацию себе на пользу. Его схватили, но вскоре он добился места советника при Омии и Аббаде. Он, вероятно, сообщал им о характере мира за пределами пустыни. Это, без сомнения, распалило амбиции Аббада еще больше. Мои методы сообщают мне также, что они использовали его в тех же целях, в каких намеревались использовать и вас.

— Кром! Значит, у них действительно не было племенного материала!

— Но зачем он провел близнецов — твоего Противника — к городу? — спросила Акила.

— Должно быть, он не имел выбора. Как я уже сказал, колдун он неважный. Его, вероятно, послала царица Омия заманивать в город путников. Должно быть, у них есть способ узнавать, когда кто-либо находится рядом. Он мог и не знать, кто такой этот Противник, но он, конечно, понимал, что сопровождает не обычных близнецов и двух верблюдов. И, как всегда, он вел и свою игру. И эта игра, вероятно, такая же безумная, как и все его действия.

— И ты не знаешь, где сейчас Противник? — спросил Конан.

— Нет. Два года назад я бы знал, где искать его, но сейчас он многому научился и умеет скрываться. Когда вы снова его увидите, я сомневаюсь, что он будет в облике близнецов. Или верблюдов.

— Что!? — воскликнул Конан. — Зачем нам снова на него смотреть? Лично я собираюсь сесть на верблюда и уехать отсюда. Мне по уши надоело это место, и я отправляюсь через пустыню!

— Ты забыл о том, что безоружен и окружен моими людьми, — бросил ему Арсаций.

Конан вскипел, но Акила положила руку ему на плечо.

— Мне кажется, мы услышим сейчас о том, что он хочет, — сказала она.

— Что ты хочешь? — угрюмо спросил Конан.

— Вы уже и сами догадались, конечно. Я хочу, чтобы вы вернулись в подземный город.

Глава 15

Солнце пустыни опустилось, коснулось линии горизонта и начало скрываться за ней. Конан стоял на краю огромной песчаной чаши и смотрел на ее медленную смерть. Когда-то совершенные контуры бассейна под воздействием ветра сделались неровными. Скоро настанет ночь, время для демонов бури возобновить свою работу. Конан знал, что ночь обещает быть весьма беспокойной. Внизу он видел, как Акила забиралась к нему по склону, шагая своей обычной легкой походкой. Вскоре она уже стояла рядом с киммерийцем. Половина солнечного диска скрылась за горизонтом.

— Скоро будет пора, — сказала она, красный закат густо освещал ее развевающиеся на ветру волосы. — Если даже это и последний мой закат, он, по крайней мере, красивый.

— Не нравится мне все это, — проговорил Конан. — Не люблю я колдунов и то, что они делают. У них наше оружие, но я и раньше оказывался без меча. Я попытаюсь перейти пустыню. Что скажешь? Отправимся вдвоем, только ты и я?

Она грустно улыбнулась и покачала головой.

— Нет, я слишком хорошо помню то, что было в прошлый раз. Я не пойду в эти пески без хорошего халата и верхового животного, пусть даже вонючего верблюда. И я не могу оставить подруг, как бы мало их ни было.

— Да, так будет разумнее. Ладно, однажды мы выбрались из этого города живыми. Может быть, получится и второй раз. — Конан, как всегда, не любил зависеть от других.

— Конан, тебе никогда не было интересно узнать о том, как я потеряла свой трон?

Это было чем-то неожиданным.

— Да, меня это интересовало.

— Ты слышал легенды о том, как размножается мое племя? О том, как мы берем в плен мужчин и держим их у себя лишь до того, пока не будет зачат ребенок?

— Слышал, — признался он.

— Все это правда. Вскоре после того как я стала царицей, у нас состоялась такая церемония. Я тщательно выбирала среди пленных. Он оказался юношей из Асгарда, бродяга и искатель приключений. Рыжеволосый, со смеющимися глазами, совсем не такой суровый, как ты. — Она улыбнулась, когда Конан смутился. — Мы провели вместе положенный нам месяц, и за это время я почувствовала к нему такую любовь, которая превосходила все прежние чувства.

— Очень некстати, так как в конце ты должна была его убить.

— Это был мой первый грех. Юношу звали Этельвульф, и я не могла вынести мысли о том, что его больше не будет. Так что, пока старуха не успела перерезать ему горло на великом жертвенном камне, я пробралась в пещеру, где содержался юноша, оглушила охранниц и перерезала его веревки. Я никогда его больше не видела, и никто не видел того, как я его освободила, но заподозрили все равно меня. Слухи распустила моя сестра Бризейс. Целые месяцы вокруг меня ходили сплетни. Говорили, что Акила слишком мягкосердечна для того, чтобы быть царицей, что она не послушала богов своего народа.

Конан откровенно расхохотался.

— Наверное, только ваше племя или варвар вроде меня может посчитать тебя мягкосердечной!

— Как бы то ни было, но так все началось. В положенный срок у меня родился ребенок.

Конану показалось, что он уже знает о том, что случилось дальше, но он промолчал. Теперь над горизонтом виднелся лишь краешек солнца.

— Родился мальчик. Время года было неудачным: не ожидалось проходящих караванов, которым можно было бы отдать ребенка и других мужчин, так что младенца отнесли в Дом Старух, где его, по древнему обычаю, должны были убить. Я не могла смириться с этим. Я поднялась с постели, растолкала повитух и схватила меч. Кое-как я сумела доковылять до Дома Старух, и там увидела, что самая старшая сестра уже занесла нож над горлом моего сына. Я снесла с плеч ее седую голову. Затем убила остальных старух и схватила ребенка.

Я бросилась к своей лошади. Все расступались передо мной, поскольку я могла напугать и дракона! Я ускакала на холм рядом с деревней и увидела с него, что моя сестра заставляет преследовать меня, нахлестывая плеткой тех, кто недостаточно расторопен. Я подняла ребенка над головой и прокричала ей оскорбления. Затем ускакала.

Несколько месяцев я жила одна, как животное, кормя ребенка и добывая пищу себе охотою. Затем меня нашли мои степные сестры. Бризейс им надоела, и они предпочли быть вместе со мной изгоями. Тогда их было десятка два. В живых остались лишь Ломби, Паина и Экун. Так что теперь ты все знаешь. Даже Джеба, который был мне ближе всех мужчин после Этельвульфа, не знал всей истории.

— А что случилось с ребенком?

— Младенец не вынес бы такой жизни. Я отдала его семье охотника в горах и навещала иногда в течение многих лет. Я назвала его Вульфом в честь отца, так как у нашего народа нет мужских имен.

Если он жив, ему сейчас двенадцать лет. Время начинать воинское обучение.

Конан минуту молчал. Затем проговорил:

— Акила, ты самая великая женщина из тех, что я знал. Не только великая размерами, силой и храбростью, но великая сердцем. Ты единственная настоящая царица, а я видел много женщин, сидящих на троне. На месте Этельвульфа я за тебя дрался бы со всем твоим народом.

Она улыбнулась, склонилась вперед, и губы их встретились. Он прижал ее к себе, а руки Акилы, не менее сильные, чем его, обняли Конана. Если бы тигры целовались, то это было бы подобно поцелую амазонки и киммерийца. Затем они разорвали объятия.

— Идем, — сказала Акила. — Возьмем оружие и погибнем вместе.

Голос ее был поистине счастливым. Солнце скрылось за горизонтом.

Они вошли в город с обнаженными мечами. Конан и Акила шли впереди, три дикие женщины не отставали. Поодаль шли следом люди Арсация, волнуясь, но держа наготове сабли, луки и арбалеты. Самым последним шел Арсаций с гомункулом на плече, будто с домашней птицей.

— Наш Арсаций очень неторопливый и осторожный человек, — произнес Конан, оскалившись поволчьи.

— Без сомнения, это наилучшая тактика против таких врагов, — сказала Акила. — Мне же в любое время подавай кровь и сталь.

— Да, я… Что это?

Со всех сторон послышался шум крыльев.

— Просто демоны бури начинают свою ночную работу, — прокричал им сзади Арсаций. — Не обращайте на них внимания и идите дальше.

Они пошли дальше, но не обращать на демонов внимания было невозможно. Доносился шум разрываемого и ломаемого камня, разбиваемого стекла, неописуемое шипение. Всюду висела удушающая вонь кислоты, от которой вскоре все уже кашляли, а желтый дым, стекающий по стенам высоких домов, казался скорее жидкостью, нежели дымом. Он образовывал на улице слой, глубиной по колено, и кожа на ногах начала чесаться и жечь.

— Кром, скорее выберемся отсюда! — крикнул Конан, бросившись к ближайшей лестнице. Акила и ее женщины помчались, как олени, а воины заковыляли следом, путаясь в халатах и звеня доспехами. Колдун с достоинством вышагивал, не обращая внимания на неудобство.

В более высокой части города воздух оставался еще чистым. Скоро все уже стояли на площади перед огромным храмом. Двери храма были открыты, и внутри мерцал свет.

— Скоро у нас появится компания, — сказал Конан. — Ты готова?

— Я всегда готова, — проговорила Акила, плотнее сжимая грубую рукоять меча. За их спинами ждали нанятые воины, а на вершинах окружающих площадь домов собрались другие существа.

— Не нравится мне сражаться на одной стороне с этими тварями, — прошептал киммериец.

— Когда враг намного превосходит числом, — заметила Акила, — союзников выбирать не приходится.

— Пошли, — сказал Конан.

Время колебаний миновало. Как бы то ни было, но пора начинать ночную работу. Они прошли не больше дюжины шагов, как вдруг из храма хлынули воины. Они орали, протяжно выли, и воздух загудел от арбалетных стрел. Многие из подземных воинов размахивали факелами, отчего пляшущие тени лишь мешали целиться.

Первые воины, подбежавшие к киммерийцу и царице амазонок, с криком попадали, истекая кровью. Нанятые воины Арсация выстроились шеренгой и вступили в бой. Подземные жители были меньше ростом, что является недостатком в рукопашной схватке, но в числе они намного превосходили. Два воина Арсация с криком упали, другой упал молча, со стрелой, торчащей из глазницы. Затем в драку вмешались демоны бури.

Конан сражался уже в шагах двадцати от входа в храм, когда появились бьющие крыльями зловонные твари. Киммериец не мог в темноте ясно разглядеть их, да и не был уверен, что хочет их видеть. Через несколько мгновений его заливал дождь из окровавленных внутренностей, вырываемых отнюдь не сталью. Воины в масках в панике начали отступать, а Конан и сражавшиеся вместе с ним принялись рубить по их незащищенным спинам. Это была отчаянная битва с превосходящим числом врагом, в которой нет места для благородных условностей.

Внутри храма по стенам горели бездымные факелы, а на развернутых кверху ладонях бронзовой богини пылало огромное пламя. Перед входом в подземелье Конан увидел Аббада, кричащего на своих воинов. Голос его выдавал все возрастающий ужас.

— Нет! Назад, черви! Они разрушают город, когда время еще не настало! Великое Заклятие Неизменности надо сохранить еще немного!

Слов его никто не слушал, поскольку нападавшие воины и демоны бури уже ворвались в храм.

Но вот инициатива начала переходить к обороняющимся, поскольку демоны не выносили света факелов и теперь должны были забиться в тень и хватать оттуда подходивших слишком близко воинов в масках. Но все равно присутствие, а еще больше запах кислоты демонов сеяли панику, что не давало подземным жителям собраться вновь с силами. Некоторые из них пытались пробежать мимо Аббада и как-нибудь спрятаться в подземном городе, но он многих зарубил мечом, а спины других превратил в месиво короткой, но толстой плеткой.

— Назад, трусы! — орал он. — Мы в безопасности, пока факелы горят ярко.

Под действием его криков и ругани воины в масках образовали у ног гигантского идола кордон и таким образом закрыли вход в подземелье. Конан, Акила и несколько оставшихся в живых нанятых воинов вклинились в первые шеренги, и от их действий враг нес большие потери, но на место павших воинов в масках прибывали все новые. Битва, казалось, начала принимать затяжной характер, как вдруг вмещался новый и чудовищный фактор.

Из укрытия под самым куполом свалился Противник.

Явление его было встречено криками удивления и ужаса, и несколько секунд киммериец, парализованный, стоял разинув рот и глядел на то, что он знал как Йоланту, Монанда и двух верблюдов. Сейчас оно вернуло себе облик, обычный для своей сферы. Киммериец решил, что весит оно примерно тонну. Существо имело неправильную шарообразную форму и было покрыто грубой торчащей щетиной, а по низу шли светящиеся красным и зеленым щупальцы. Его шесть длинных коленчатых рук заканчивались кривыми клешнями. Но самыми ужасными казались глаза. Выпученные, со зрачками-щелками, эти три шара на мерзком теле светились жутким разумом, отчего неразумные демоны бури казались рядом с этим чудовищем просто безобидными.

На несколько секунд все люди молча замерли, пораженные этим новым явлением. Тишина была разрушена, когда шесть волосатых рук выбросились с неожиданной быстротой и схватили шестерых человек, которые принялись биться и извиваться. Клешни раздавили людей и поднесли к шести вертикально-вытянутым отверстиям, полным похожих на шипы зубов. Клешни запихали куски тел во рты. Отверстия закрылись, и Противник начал расти.

Над шумом возобновившейся битвы будто гром поднялся голос Арсация, и вокруг него замелькали фиолетовые огни.

Конану вдруг показалось, что в подземном городе будет не так уж плохо. Он почти с безумной яростью принялся рубить шеренгу, стоявшую перед ним, меч его засвистел, будто ураган, и при виде такой ярости даже Акила приостановилась. Но тут же ее отвлекдушераздирающий крик.

— Моя царица!

Конан обернулся, и его охватила волна ужаса. Клешни схватили Экун и начали отрывать ее от пола. Даже в шуме битвы киммериец слышал, как в безжалостном захвате хрустнули толстые кости таза.

Без малейшего колебания Акила подскочила и пронзила мечом сердце страдающей женщины.

— Умри спокойно, сестра!

Наградой ей был взгляд неописуемой благодарности, который быстро погас. Экун умерла еще до того, как Акила выдернула меч. Двумя пальцами левой руки Акила взяла кровь женщины с конца клинка и провела на лице красную черту от лба до губ. Паина и Ломби смочили свои пальцы, коснувшись клинка, и произвели тот же ритуал.

Монстр вдруг поднялся выше, напитавшись человеческой плотью. Но тут его опутала фиолетовая сеть, когда Арсаций кинул в него горсть кристаллов. Камешки метались, словно блестящие осы, образуя светящиеся полосы света. Короткие щупальца начали вспыхивать разными цветами, на многие из которых человеку было больно глядеть, и твари пришлось прекратить поглощать людей, чтобы драться с колдуном.

Конан больше не хотел на это смотреть. Он с удвоенной силой бросился в бой. За считанные мгновения он и Акила прорубили сквозь ряды сопротивляющегося врага путь внутрь идола. Паина и Ломби находились рядом за спиной. Нанятые воины либо все погибли, либо бежали; что именно произошло с ними, осталось неизвестным. Еще несколько ударов мечом — и дорога к спиральному пандусу открыта, Друзья бросились туда, с каждым шагом отдаляясь от ужаса, творящегося за спиной.

— Аббад! — кричал Конан, сбегая по пандусу. — Где ты? Выходи, собака! Посмотрим, справиться ли со мной так же, как со своей царицей!

Ответило Конану лишь собственное эхо. Через несколько минут Конан и женщины уже бежали по главному коридору. Руководствуясь своей безошибочной памятью, киммериец вел женщин по той дороге, по которой они совершали побег из города. Они встречали множество жителей, но жители в страхе отступали в сторону. Все воины были наверху, где либо сражались, либо лежали мертвыми.

— Куда дальше? — спросила Акила, когда они подбежали к развилке.

— Сюда! — сказал Конан, направляясь по коридору, идущему вправо. Впереди доносились скрежет, скрип и шипение. Пробежав еще сотню шагов, они оказались у входа на завод паров. Первым внутрь бросился Конан, затем Акила. Следом за царицей Паина, и последней вбежала Ломби. Ломби вскрикнула, все обернулись и увидели, что она стоит и удивленно смотрит на фут окровавленной стали, неожиданно появившейся у нее между грудей. Клинок исчез снова, и взгляд женщины погас. Она сделала несколько нетвердых шагов и упала, как срубленное дерево. За ней с окровавленным мечом стоял Аббад.

На этот раз узурпатор не имел маски; контуры его угловатого лица были не совсем человеческими. На лице появилось выражение чувственного удовольствия, когда он смочил пальцы в крови, покрывавшей клинок. Он поднес пальцы ко рту и облизал их, сумев одновременно еще и улыбнуться трем оставшимся в живых.

— Сучий выродок! — проревел Конан, собираясь броситься на Аббада.

Акила остановила киммерийца жестом руки.

— Он мой, — только и сказала она, но в голосе было столько царского достоинства, что киммериец и воительница Паина замерли на полпути. Походкой львицы Акила пошла к Аббаду и на ходу бросила свой окровавленный меч назад через плечо. Меч перекувырнулся в воздухе, и Паина поймала его на лету.

— Не хочу марать о тебя сталь! — произнесла она с испепеляющим презрением.

Аббад захихикал, как безумец.

— Умри, как хочешь, большая женщина!

Он кинулся на нее, вложив всю силу в вертикальный удар, намереваясь рассечь царицу от плеча до пояса.

Большая левая ладонь Акилы схватила запястье Аббада и остановила клинок. Глаза Аббада вытаращились от удивления, но у него не было времени восхищаться силой женщины, когда она пропустила свое правое предплечье ему под локоть, схватилась правой кистью за свое левое предплечье и обвила правой ногой его ноги.

Складывая вместе силу рук, плеч и спины, Акила нагнулась вперед, используя предплечье узурпатора как рычаг, а его локоть как ось. Если бы Аббад успел побыстрее упасть на пол, он бы выиграл секунду для действий, но стальное бедро Акилы как раз этого и не давало ему сделать. Было слышно, как последовательно подаются кости предплечья, как выламывается локоть, как разрывается плечевой сустав и ломается посередине кость плеча.

Аббад заорал и выхватил левой рукой из ножен свой кинжал. Смертоносная сталь метнулась к боку женщины, но правая рука Акилы, уже свободная, резко опустилась и схватила запястье Аббада, когда острый клинок уже успел оцарапать кожу над правым бедром.

Правая рука Аббада бесполезно болталась, а Акила обвила своей левой рукой его шею, в приливе ярости оторвала Аббада от пола и поднесла его лицо почти вплотную к своему. Она дико улыбнулась Аббаду и принялась душить. Глаза его выкатились еще больше, сделались красными, и сначала из ушей, а затем из носа и изо рта брызнула кровь. Кинжал выпал из ослабевшей руки. Акила бросила его тело у своих ног, и, как обезглавленная змея, оно еще извивалось и билось некоторое время, пока кровь пеной выходила изо рта.

Конан присвистнул при виде такого подвига.

— Кром, женщина! Напоминай, чтобы я не попадался тебе под горячую руку!

Она не обратила внимание на это замечание и подошла к мертвой Ломби. Там она опустилась на колени, смочила руки в крови убитой и провела на лице вторую линию рядом с первой. Паина повторила этот ритуал.

Конан отрезал кусок ткани от одежды Аббада и вытер меч, затем вложил его в ножны. Оглядевшись вокруг, киммериец обнаружил, что все рабочие и рабы бежали с завода, кроме огромных с маленькими головами рабов, которые стояли разинув рты, так как никто не объяснил им, что надо делать.

Конан нашел громадный главный клапан с шестью прикованными рабами.

— Крутите! — заорал он.

Рабы уставились на него, в их глазах не отразился даже жалкий проблеск понимания.

— Кром, Ллир и вся их кровь! — выругался киммериец, хватаясь за ворот и дергая его. Акила и Паина присоединили свои усилия. Ворот не шелохнулся.

— Я не могу вам помочь?

Конан обернулся и увидел Амрама, который стоял, заложив руки за спину, с подчеркнутым выражением невинности на лице.

— Я как раз подумал о том, когда ты появишься, — сказал киммериец.

— Я могу поинтересоваться, зачем вы все это делаете? — спросил Амрам.

— Нам велел сделать так колдун по имени Арсаций, который сейчас сражается там, наверху, с чем-то, что называет Противником, — ответил Конан, ткнув пальцем вверх.

— Арсаций! — произнес щуплый человек, поморщившись. — С ним сейчас я не хотел бы встречаться.

— Тебе и не надо, — сказал Конан. — Просто заставь рабов перекрыть подачу паров в город.

— Ладно.

Щуплый человек произнес несколько каких-то странных слов, и рабы взялись своими уродливыми руками за ворот и принялись толкать. Клапан явна редко закручивали, поскольку он, протестуя, громко заскрипел. Рабы налегали, будто матросы, выбирающие шпилем якорь, и постепенно постоянное шипение на заводе начало стихать. Через несколько минут оно прекратилось полностью.

— Хорошо, — произнес Конан. — Теперь вели им сломать его.

— Прошу прощения? — вежливо переспросил Амрам.

— Пусть они сломают ворот, Сэт тебя побери, — крикнул киммериец. — Я хочу, чтобы этот механизм не работал!

— Не надо так кричать, — фыркнул щуплый человечек. — Достаточно ясные инструкции.

Он произнес еще несколько слов на том же языке, что и раньше. Рабы перебрались на одну сторону ворота настолько, насколько позволяли им цепи, уперлись в него плечами и натужились изо всех сил. Послышался скрежет металла, и ворот начал сгибаться. Затем он оторвался от оси и со звоном упал на пол.

— Это вас удовлетворит? — поинтересовался Амрам.

— Этого хотел Арсаций, — сказал Конан. — Теперь сюда могут спуститься демоны бури и разрушить подземный город.

Амрам закрыл глаза, и казалось, будто он не может проглотить что-то большое.

— Ты говоришь — демоны бури? — выговорил он наконец дрожащим голосом. — Нам нельзя здесь оставаться!

— И так же ясно, что мы не можем вернуться! — сказал Конан. — Не в тот же ужас, что мы оставили в храме наверху!

— И мне уже надоела пустыня! — произнесла Акила, надвигаясь на колдуна-хамелеона. — Так что, Амрам, или Фираги, или кто бы ты ни был, веди нас к реке!

— Да, — сказал он, выставив перед собой руки. — Да, я думаю, что это лучше всего. Но разрушить этот удивительный древний город с его богатствами и тайнами! Какая потеря!

— Этому городу давно пора погибнуть, — заявил Конан. — Забудь об этом и веди.

— Тогда за мной, — произнес Амрам.

Друзья поспешили за ним, и, когда они бежали по темному коридору, Амрам не переставал горестно причитать.

— Пять лет я к этому стремился! Я сделался бы так богат, что не вообразить даже скупцу. Знания Джанагара сразу забросили бы меня в маги высшего разряда!

— Где настоящие колдуны быстренько бы тебя обобрали, после чего снова сбросили бы на прежнее место, — презрительно заметила Акила.

— Кроме того, — добавил Конан, — ты неплохо здесь устроился для беглого кофитского раба. — Он похлопал по толстому мешку, привешенному к поясу Амрама. — За время пребывания здесь ты даже приобрел кое-какие ценности.

— Да, некоторые безделушки, — сказал щуплый человечек, небрежно отмахиваясь. — Может быть, хватит, чтобы устроиться на новом месте после всех этих жертв.

— Если это опалы, — многозначительно произнес Конан, — то ты хорошо устроился на весь остаток жизни.

— Вы же, конечно, не лишите меня этого маленького утешения?

Конан рассмеялся.

— Нет. Сейчас мне нужна лишь река.

Они продвигались по погрузившемуся в темноту городу, который освещали теперь лишь тускло мерцающие грибы. Жители города сидели на корточках, сжавшись кучками и объятые ужасом, и оплакивали злую судьбу, обрушившуюся на их древний город.

— Уходите! — крикнул им Конан. — Если у вас есть дух, чтобы жить, бегите к реке. Джанагара больше нет!

Никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Запах реки становился все сильнее, и наконец Амрам вывел Конана и женщин в гигантскую естественную пещеру, где черная вода текла широким медленным потоком. При свете огромных шарообразных скоплений светящихся грибов они увидели грубый каменный причал, к которому был привязан длинный плот из бревен с хижиной из веток в центре. Рядом с плотом находилась большая долбленая лодка. На плоту стояли четверо маленьких коричневых человечков, которые принялись вдруг дико жестикулировать и осыпать подошедших вопросами.

— Жители реки, — объяснил Амрам своим спутникам. — Их удивляет суматоха и то, что погасли факелы. Боюсь, что мне придется сказать им, что их торговля с Джанагаром подошла к концу. Нет, пожалуй, подожду, пока не уберемся отсюда подальше.

Он принялся беседовать с низенькими человечками на неизвестном Конану языке. Человечки скоро успокоились.

— Куда выходит эта река? — спросил Конан.

— Это петля одного из рукавов Стикса, — сказал ему Амрам. Он указал налево. — Вверх по течению, там, где живут эти люди, она проходит под горной грядой, появляется на поверхности и впадает в Стикс где-то между Пунтом и Кешаном. — Он указал рукой направо. — Вниз по течению она снова вливается в Стикс недалеко от великого изгиба, там, где на южном берегу лежит Стигия, а на северном — земли, на которые предъявляет свои права Шем. Эти люди приходят сюда, продают свои товары, включая и дерево, из которого сделан плот, и возвращаются домой в долбленке. Я собираюсь отправиться с ними и вернуться в свой родной Кешан. Я думаю, мы все поместимся в лодке.

— Нет, — сказал Конан. — Мы сядем на плот. Могу поспорить, что в Шеме сейчас война, и там найдется место хорошему воину. — Он взглянул на Акилу, и та улыбнулась.

— Да, прямо сейчас мне не хочется смотреть на заросшие джунглями земли черных людей. Я отправлюсь на плоту, — объявила она.

— Тогда прощайте, друзья мои, — сказал Амрам, залезая в долбленку. — Через три дня вы снова увидите солнце. — Он покачал головой. — Когда в мире столько дураков, подлецов и трусов, почему именно я должен был встретиться с двумя настоящими героями?

— Тебя не любят твои боги, Амрам, — сказал Конан. — Но пусть они все равно хранят тебя. Прощай.

Коричневые люди забрались в долбленку и взяли весла. Через несколько минут они скрылись из виду.

— Уходим, — сказал Конан.

Они вошли на плот, женщины взяли шесты, а Конан мечом перерубил канаты, которыми плот был привязан к причалу. Шестами они оттолкнули плот на середину реки и, когда течение подхватило его, положили шесты. Шум города постепенно удалялся. Вскоре они вышли из огромной каверны и оказались в пещере поуже, но все равно просторной. Грибы над головой стали встречаться все реже.

На корме плота находился ящик с землей для костра и поленница дров. Кремнем киммериец высек искру, и вскоре у них горел костер. Дымное оранжевое пламя казалось явно чистым после неестественного освещения подземного города. Акила подошла и встала рядом с Конаном.

— Паина, — сказала она, — займись костром. Если плот слишком близко подойдет к стене, оттолкнись шестом. У меня с Конаном есть дело в хижине. Не беспокой нас.

Паина оглядела киммерийца сверху донизу без всякой доброжелательности. Затем она произнесла самую длинную речь, какую слышал от нее Конан.

— Моя царица, я отдаю должное этому огромному уродливому зверю за оказанные тебе услуги, но я уже говорила тебе, ты слишком мягко обходишься с мужчинами.

Они вошли в хижину. Хижина была грубой и не имела никакой обстановки, но до этого им не было дела. Акила расстегнула свой пояс, и ее оружие упало на бревна вместе с оружием Конана. Она потянула за шнурки, державшие ее скудную одежду.

— Три дня, — сказала она. — Что мы успеем за три дня?

— Больше, чем обычные мужчина и женщина, — ответил Конан, развязывая на себе одежду. — Как говорил Амрам, мы герои!

Затем они бросились друг на друга, будто спаривающиеся тигры.

Все стояли на северном берегу и смотрели на то, как плот уплывает вниз по течению к Западному Морю. Киммериец потянулся, радуясь свежему чистому воздуху и солнцу, которое не палило здесь, как в пустыне. На юге они могли различить пирамиду, в которой похоронен какой-то забытый стигийский царь. К северу, востоку и западу, насколько видел глаз, простирались поросшие травой равнины.

— Пойдем туда, — сказал Конан, указывая на запад. — Если там не идет война, то я не знаю Шема.

— Нет, — ответила, грустно вздохнув, Акила. — Я пойду туда. — Она указала на север.

— Почему? — Конан удивился. — А что там?

— Моя родина. Хочу еще раз посмотреть на своего сына. И хочу вернуть себе трон. Я буду драться с Бризейс. Все мои степные сестры, кроме Паины, погибли из-за нее. Теперь время погибнуть ей.

Конан стоял будто пораженный громом.

— Ладно, тогда я тебе помогу.

Акила покачала головой.

— Нет, Конан. Это безнадежно. Когда я снова сделаюсь царицей, рядом со мной не будет места мужчине. — Она грустно улыбнулась. — Мы бы не смогли долго пробыть вместе, ты это и сам прекрасно понимаешь. Мы герои, а два героя не могут жить под одной крышей. Не прошло бы и года, как мы вцепились бы друг другу в глотки. Прощай, киммериец.

Акила склонилась вперед, поцеловала его, затем повернулась и зашагала на север, сопровождаемая своей последней подругой.

Конан стоял и смотрел, пока обе фигуры не скрылись из виду.

— Прощай, моя царица, — прошептал он наконец.

С суровым выражением на лице он повернулся и пошел на запад. Далеко позади него вечные пески пустыни засыпали развалины Джанагара, города Опаловых ворот.

Джон Маддокс Робертс Конан и сокровища Пифона

Глава I МОРЯК

Порт Асгалун расположен в маленькой бухте на изрезанном побережье Шема. В той идиллической стране Асгалун — единственный настоящий порт, а остальные — всего лишь рыбачьи деревушки. Как и все города у моря, он являет собой пеструю картину. На низких холмах предместий — прекрасные усадьбы богатых купцов, вокруг которых великолепные сады и возделанные виноградники. Сам же город — это крепкие каменные здания: гостиницы, пакгаузы, храмы — и еще лавки, которые так нужны его жителям и шумной толпе самого порта.

И есть еще доки. Именно здесь производят все те богатства, которые так необходимы царькам-купцам из предместий и хозяевам городских лавок. Здесь можно встретить матросов, которые знают множество языков, и закаленных морем капитанов; они, возможно, и помнят, что у них есть где-то родина, но настоящая их отчизна — это море. Для таких людей никто не будет возводить дворцов. Да и все равно нет смысла строить прекрасные здания на берегу, потому что через несколько лет их разрушит ужасная буря, какие нередко докатываются сюда с необъятных просторов Моря Запада. Побережье в районе Асгалуна — это маленькие лачужки, в которых и корабельные мастерские, и дешевые гостиницы, и склады товаров, и матросские таверны. Поскольку Шем не богат деревом, на такие постройки идет то, что осталось от кораблей, погибших во время шторма, разбившихся о близлежащие скалы или просто старых и негодных. Этот прочный, но пропитанный смолой строительный материал так легко возгорается, что каждые несколько лет в пожарах погибают все прибрежные районы Асгалуна.

В таких местах живут лишь закаленные морем люди. Значит, и искать их надо именно там.

Конан-киммериец скучал. Странное спокойствие воцарилось на Западных землях. Мелкие военачальники, оставшись без денег и власти, потеряли и свою свирепость. Враждующие испокон веку народы теперь устали от войны, распри и раздоры прекратились, вновь завязалась торговля. Надо было вернуть плодородие полям, истоптанным враждующими армиями, отстроить разграбленные города. А в странах, отказавшихся от войны, профессиональные солдаты никому не нужны. Бесконечная усталость положила конец даже гражданской войне в Офире.

Но такое затишье всегда ненадолго. Это, как думал Конан, продлится не больше года. А чтобы умереть с голоду, этого времени больше чем достаточно. Конан провел несколько последних месяцев в поисках хорошей драки, скитаясь по центральным областям — Офиру, Коринфии и Кофу. Обычно он путешествовал, нанимаясь охранником в какой-нибудь караван. Когда солдату не с кем воевать, бандитизм — обычное дело. Конан раньше тоже был бандитом, но сейчас он чувствовал, что это занятие его недостойно. Хотя, с другой стороны, он понимал, что лучше разбойничать, чем умирать с голоду. Последний его караван уже распродал в Асгалуне все свои товары, и Конан теперь устроился в припортовой таверне под названием «Альбатрос»; он жил на те деньги, что ему заплатили, и ждал, не подвернется ли еще чего-нибудь подходящего. Но сейчас от его жалованья почти ничего не осталось, а будущее настолько туманно, что Конан знал: появись сейчас у берега пиратский корабль — соблазн будет слишком велик.

И в самом деле, сидя вот так однажды за старым выщербленным столом и глядя в узкую амбразуру окна, он увидел, что в маленькую бухту заходит какой-то незнакомый корабль. Вот он обогнул северную оконечность бухты, и Конан опытным взглядом отметил, какие у него мачты и какая форма паруса. Его небольшой корпус позволял быстро двигаться и обеспечивал хорошую маневренность. Больше Конан ничего не мог рассмотреть, а корабль со спущенными парусами уже входил в гавань на длинных веслах. Это был самый настоящий военный корабль, и Конан решил непременно перекинуться парой слов с капитаном, как только они пришвартуются. Но от этих планов его отвлекла одна приятная неожиданность.

— Все эти таверны одинаковы, — сказала молодая женщина. На ней было простое платье из голубого шелка, украшенное золотым поясом, который несколько раз обвивался вокруг ее стройной талии и завязывался сложным узлом. Его длинные концы с кистями свисали почти до колен. Короткие сапожки на ногах женщины тоже были изукрашены золотой нитью. Но не дорогие одежды приковывали к ней внимание бездельников и головорезов, что наводняют узкие улочки портовых городов, — а ее удивительная и непривычная красота. У нее была совершенно белая кожа, а глаза — огромные и такие светлые, что казались почти бесцветными. С платиновым отливом волосы, распущенные по спине, доходили ей почти до талии, на лбу они были схвачены только узкой золотистой повязкой, украшенной большим матовым опалом в золотой оправе. Если бы не светящиеся волосы, нежная кожа и огромные светлые глаза, ее можно было бы принять за альбиноса.

Как правило, столь привлекательная и так богато одетая женщина не могла в этом районе пройти спокойно и десяти шагов, но бесчисленные злодеи, то и дело попадавшиеся на пути, отступали, не причиняя никакого вреда. Причина не в том, что в них заговорило благородство, просто женщина была не одна. Один из ее спутников, тот, что шел слева, не испугал бы никого. Он был подвижный и маленький, говорил много и быстро и все время размахивал руками. Одет в бархат и кожу, обычный костюм странствующего аквилонца, у пояса висел короткий меч с толстой рукояткой, какие носят многие путешественники.

Полную безопасность женщины обеспечивал другой ее спутник. Это был высокий человек, немного худощавый, но крепкий и сильный. Крупная голова его прочно сидела на мускулистой шее, закрытой золотистой бородой, и он то и дело окидывал свирепым взглядом все вокруг, готовый к встрече с любой опасностью. Доспехи, если они и были, скрывала кожаная туника, а на широком прошитом бронзой поясе висел тяжелый аквилонский боевой меч с лезвием длинным и широким.

Двуручный эфес был обтянут тонкой акульей кожей. Когда-то жемчужно-серого цвета, с грубой текстурой эфес был изрядно потрепан и потерт от частого пользования. Цвет его теперь приближался к черному. Любому опытному бойцу такой вид оружия ясно говорил, что его обладателя лучше обходить стороной. Пружинистая походка великана и его львиный взгляд подтверждали, что это он сам, а не кто-то из бывших владельцев так вытер эфес своего меча.

— Вот! — сказал тот, что поменьше. — «Альбатрос!» Видите? Над дверью изображение парящей птицы. Эта тварь родом из южных стран, и грациозней ее в полете просто нет. Так же как и более неуклюжей на земле. Для любого корабля последовавший за ним альбатрос — знак удачи. А по преданиям древнего Ахерона, внезапно объявившийся на удаленной от моря территории альбатрос — знак…

— Да, да, знаю, Спрингальд, — улыбнулась женщина. — Но мы сюда за человеком пришли, а не слушать интересные истории. И человек, которого мы ищем, должен быть за этой дверью.

— Я пойду вперед, малышка, — сказал великан.

Его пальцы обхватили рукоять меча. Несмотря на жару, длинные бархатные рукава и перчатки из прекрасной, бежевого цвета кожи скрывали его руки. Для того чтобы не задеть головой тяжелый дверной косяк, человеку пришлось низко пригнуться. Проделал он это как истинный воин.

Здоровяк не стал нагибать голову, подставляя беззащитную шею любому нападающему, а вместо этого низко присел в коленях, оставив туловище прямым, и как только миновал косяк, тотчас же распрямился в полный рост. Он моментально окинул взглядом помещение, после чего великан слегка расслабился, подавая сигнал остальным.

Большое помещение, в котором они оказались, напоминало амфитеатр. Стойка бара начиналась прямо от двери и тянулась по правую руку через весь зал. Слева располагалась лестница, ведущая наверх. Самый верхний ярус амфитеатра был, вероятно, шагов шесть в длину. Еще четыре яруса, каждый шириной со столик, спускались к нижнему уровню, где стояло множество столов и стульев. В дальней стене было пробито четыре круглых окна, через которые струился солнечный свет. Через них вошедшим была видна гавань с мерцающей бликами поверхностью воды.

В этот ранний час в зале находилось не более дюжины посетителей. Человек за стойкой бара поднял глаза на трех новых посетителей. При виде их дорогой одежды и амуниции он выбежал из-за стойки, вытирая руки о передник и отвешивая самые учтивые поклоны, на которые только был способен.

— Многоуважаемые, моя госпожа, чем могу вам служить?

— Мы ищем человека. Киммерийца. Нам сказали, он должен быть здесь.

Здоровяк говорил отрывисто, сквозь зубы, словно знал цену своим словам и не желал их тратить понапрасну.

— А-а, — разочарованно протянул хозяин, — вы имеете в виду Конана. Он сидит наверху, вон за тем столиком, у окна.

— Прекрасно, — сказала женщина. — Будь так любезен, принеси на тот стол кувшин своего лучшего вина и четыре стакана.

— Сию минуту, госпожа.

Хозяин поспешил обратно за стойку.

Конан внимательно наблюдал за вошедшими. Их вид был весьма необычен для такого места, как «Альбатрос». На первый взгляд, судя по ткани и покрою их одежды, они были из Аквилонии. Маленький казался довольно эксцентричным и нервным, но у Конана было такое чувство, что со своим коротким мечом он управлялся гораздо лучше, чем можно подумать с первого взгляда. Великан же выглядел весьма внушительно. Своими дорогими одеждами он походил не на безвкусного пижона, а скорее на человека благородного происхождения. Он явно принадлежал к военной аристократии, а его телосложение и боевой меч говорили о том, что к военному искусству он относится очень серьезно. Их спутница была для Конана загадкой. В компании аквилонцев и по-аквилонски одетая, она тем не менее белизной своей кожи напоминала Конану гиперборейцев. Он видел, как хозяин показал рукой туда, где он сидел, и эти трое двинулись к его столику. Похоже, фортуна поворачивается к нему лицом.

Незнакомцы подошли.

— Это ты Конан из Киммерии? — спросил здоровяк.

— Да, я, — ответил Конан, не вставая с места и не предлагая никому присесть. Не стоит торопить события.

— Я — Ульфило, маркграф Петвы, что в Аквилонии. Эта дама — Малия, жена моего брата.

— А я — Спрингальд, — сказал тот, что поменьше. — Ученый и учитель из Танасула.

— Мы бы хотели, чтобы ты нам помог во время путешествия, которое нам предстоит, — сказал Ульфило.

Появился хозяин с кувшином и стаканами. Он расставил все это на столе, наполнил стаканы и удалился, почтительно кланяясь. Вот теперь Конан поднялся, жестом показал на свободные стулья, приглашая всех сесть.

— Если вы и вино покупаете, я буду более чем счастлив вас выслушать.

Все четверо сели и пригубили вина.

— За последнее время мне здесь ни одного интересного занятия не предлагали, — сказал Конан, постепенно вникая в суть дела. — Я весь внимание.

— Сразу по прибытии б этот порт, — начал Ульфило, — мы стали искать моряков, которые бывали у Черного Берега. Нам сказали, что ты один из них.

— Правильно, — подтвердил Конан. — Но здесь есть и еще ребята. Каждый сезон к Черным землям отправляется торговать множество кораблей.

— Да, — сказал Спрингальд, — до Куша или немного дальше на юг, но нам-то надо значительно южнее. Много лиг к югу от реки Зархеба.

— Ходят слухи, — сказала Малия, — что ты бывал и в тех водах.

Конан помолчал.

— Бывал, — сказал он, — но это было много лет назад.

— Не думаю, чтобы береговая линия за это время изменилась, — сказал Спрингальд. — Но так далеко на юг забираются очень немногие.

— Тот, кто хочет получить хорошие барыши, должен добираться туда, где не бывает конкурентов; — уклончиво ответил Конан.

Правда состояла в том, что в тех краях не бывал почти никто, кроме пиратов.

— И как далеко на юг ты забирался? — спросила Малия.

— Так далеко, что названий тех рек и земель вы даже и не слыхали. Так далеко, что человек с белой кожей в тех краях диво дивное.

Конан внезапно рассмеялся.

— Что в этом смешного, Конан? — мягко спросил Ульфило.

— Только что пришло в голову, — ответил тот. — Тамошние ребята считали белым меня. — Конан ткнул большим пальцем руки в свою широкую грудь, которая была видна в расшнурованном вырезе его кожаной туники. Грудь Конана вся покрыта таким же темным загаром, как и его задубевшее от ветра, покрытое шрамами лицо. — А я в тех краях изжарился до такой черноты, как какой-нибудь тамошний пикт. Интересно, что бы они подумали об этой даме?

— Им еще представится такая возможность, — тихо сказала женщина.

Лицо Конана опять стало серьезным.

— Так что вы предлагаете? Те места не слишком хороши для людей, которых никогда прежде не забрасывало в жаркие страны.

Малия рассматривала человека, сидящего напротив. Она видела перед собой мужчину, которому на вид можно было дать лет двадцать пять. С таким же успехом ему можно было дать и все тридцать пять. Мощная внешность, излучающая дремлющую свирепость отдыхающего хищника. Простая туника из мягкой черной кожи. И как дань теплому климату, на ногах кроме обуви ничего нет. Как руки, так и ноги перетянуты тугими узлами мускулов со следами старых ран. Его единственным украшением была пара тяжелых бронзовых браслетов. Меч на поясе был длинным и тонким, никаких украшений на рукоятке. С другой стороны покачивался острый кортик. Кошелек, свисавший с пояса рядом с кортиком, видимо, совсем пуст. Но в общем — внушительная внешность этого человека вызывает уважение. Пожалуй, он в чем-то сродни ее огромному и даже чрезмерно заботящемуся о ней Ульфило.

— Нам надо найти одного человека, — сказал великан. — Моего младшего брата, мужа Малии. Он покинул Петву, наше родовое гнездо, два года назад. Последнее послание от него мы получили из Кеми, что в Стигии. Оттуда он двинулся дальше на юг.

Конан сделал большой глоток вина.

— К югу от Кеми — весь Черный Берег. Отправляться его искать, не зная дороги, — безумие. Предлагаю вам подождать его дома. Если он вернется — отлично. Если нет — вы должны считать его погибшим.

— Нет, ты не понимаешь, — сказала Малия. — Мой муж послал письмо из Кеми после долгого путешествия на юг. Он вернулся на север и оставался в Кеми, пока не снарядил новую экспедицию. Потом он снова поплыл на юг.

— Ну, если так, — сказал Конан, — значит, он человек, которому неплохо живется в тех свирепых землях. Почему бы вам тогда не предоставить его самому себе?

Конан подумал, что этот человек, должно быть, стал пиратом. В этом случае помогать его семье выслеживать родственничка — последнее дело. Множество сынков и посопливее уходило из дома, чтобы выйти на большую дорогу. После нескольких успешных прогулок человек мог вернуться домой, стать землевладельцем, рассказав пару баек о баснословно выгодной торговле в экзотических странах, и зажить абсолютно респектабельной жизнью. И все это после щекочущей нервы карьеры грабителя и убийцы.

— Нет, мы обязаны его найти, — сказала Малия. — В письме он очень настаивал. Он хочет, чтобы мы снарядили корабль, набрали боевую команду и последовали за ним.

— Так ты нам поможешь? — вмешался Ульфило.

— Это зависит от многого, — отозвался Конан. — Во-первых, сколько вы мне заплатите?

— Тысячу золотых марок Аквилонии, — ответил Ульфило не раздумывая. — После нашего благополучного возвращения.

Конан покачал головой:

— Если вам нужна моя помощь в поисках брата, я бы хотел, чтобы мне заплатили, как только мы его найдем. Потом я немедленно возвращаюсь, а ваши планы меня не касаются.

— Справедливо, — сказал Ульфило. — Хорошо, тысячу марок, как только мы найдем его живым и здоровым.

Конан опять покачал головой:

— Нет. Жив он или нет, рискую я одинаково. Если нет, вы мне заплатите, как только мы найдем место, где он погиб.

Ульфило заворчал, но Малия оборвала его:

— Мы согласны.

— Так, с этим все, — сказал Конан. — Теперь скажите, куда ваш брат направлялся? И что ему понадобилось так далеко на юге?

Теперь покачал головой Ульфило:

— Будь уверен, у него были на то причины.

— Я не возражаю, — сказал Конан, — но мне надо знать, где вы предлагаете его искать.

— А ведь тебя здесь считают смельчаком, — сказала женщина. — Неужели ты испугался?

— Нет, — ответил Конан, — но еще никто не называл меня дураком. И если мне это просто не нравится, то могу гарантировать, что ни один капитан не захочет рисковать своим кораблем, направляясь неизвестно куда. А матросов даже большими деньгами не заманишь к черту в пасть.

Они помолчали. Спрингальд посмотрел на Ульфило. Тот кивнул. Кивнула и Малия. Ученый обратился к Конану:

— Киммериец, что тебе известно о месте под названием Берег Костей?

Конан нахмурился:

— У него дурная слава. Даже самые свирепые пираты туда редко заходят. Это шесть дней пути к югу от устья Зархебы.

— Ты бывал там? — спросил Спрингальд.

— Да, хотя и не по своей воле. Нас занесло туда в бурю, и пришлось две недели стоять на якоре, пока не починили корабль. Мало кто захочет повторить такое приключение.

— А ты видел острые белые скалы, обрамляющие побережье? — спросил Спрингальд.

— А как же. Именно из-за скал это место так опасно для кораблей. Издалека они похожи на кости большого морского животного, выброшенного на берег, отсюда и название.

— А реку в зеленых пятнах, что лениво несет свои воды к морю? Ее ты там видел? — взволнованно продолжал свои расспросы Спрингальд.

— Да, ее тоже трудно пропустить. Это ведь единственный источник пресной воды в тех местах, но даже и та вода кажется пресной только по сравнению с морской. Нам приходилось процеживать ее через тонкие тряпки раз по шесть, чтобы избавиться от всякой зелени. Только тогда эту воду можно было с трудом пить.

Конан подозрительно посмотрел на него:

— А откуда ты все это знаешь? А-а, этот ваш загадочный брат, должно быть, написал что-то в своем письме.

— Совсем нет, — ответил ученый. — Людям нашего времени та часть береговой полосы почти неизвестна, но в летописях древнего царства Ахерон она описана довольно подробно. Скажем, только в «Путешествиях Ахмеса-завоевателя» этот великий мореход подробнейшим образом описывает десять рейдов к тем берегам. А «Записи Лоцманской Гильдии Пифона» насчитывают двадцать семь…

— Успокойся, Спрингальд, — прервала его Малия. Она улыбнулась Конану: — Он так может часами продолжать. Но главное, можешь быть спокоен, кое-что о тех землях мы знаем, хотя никогда там и не были.

— Но этим сведениям уже несколько веков, — сказал Ульфило. — Какие народы там обитают теперь?

— В этом и есть главная опасность, — ответил Конан. — О тех племенах говорят, что они каннибалы. Я никогда не видел, как они едят людей, но эти ребята утаскивали с собой и живых и мертвых. После этого парней уже больше никто не видел, но зато до нас доносились такие дикие крики людей, как будто ночь за ночью над ними измывались настоящие демоны. Даже если они и не каннибалы, то, могу вам сказать, чужаков не жалуют точно.

— Извини, Конан, — вмешался Спрингальд. — Но ведь может быть и так, что им не нравится именно такой тип чужаков, каким были вы? Вероятно, у них имелся неприятный опыт общения с людьми, напоминающими тебя и твоих товарищей.

Конан заворчал, затем криво усмехнулся:

— Ты имеешь в виду, был ли я пиратом? Да, был. Но так давно, что об этом все уже и забыли. Я был тогда гораздо моложе и, соответственно, гораздо менее законопослушен. И я допускаю, что кое-кто из моих подельников мог быть слегка грубее, чем было необходимо.

— Тогда, — сказал Спрингальд, — есть вероятность, что к мирным торговцам они будут относиться менее враждебно?

— Возможно, — сказал Конан. — Но только в том случае, если у вас будет серьезная компания, вооруженная до зубов. Все племена по побережью — настоящие хищники, которые нападают друг на друга и охотятся на выживших после кораблекрушения моряков. Дикари, правда, вынуждены покупать то, что не могут заполучить в ходе налетов, но особой любезности при этом не проявляют.

— Как это? — спросила Малия.

— А так, они могут напасть на любого торговца и отнять все что можно, даже зная, что после этого ни один купец еще очень долго не появится в этих краях. Их совершенно не заботит будущее.

— Очень много людей и здесь поступает точно так же, — язвительно сказал Ульфило. — Только мы зовем их не пиратами, а королями и аристократами.

— Пожалуй, ты прав, — отозвался Конан. — В глубине души большинство из нас — тоже дикари. Разница в том, что мы немного сдержаннее. Но у великих мира сего, так же как и у черных аборигенов, эта черта начисто отсутствует.

— А как называется этот народ? — спросил Спрингальд.

— Сами они называют себя борана, — ответил Конан.

— А! В южной части Куша есть народ, который зовет себя палана, а на севере — горный народ, известный как фатада. Оба этих народа говорят почти на одном языке, который произошел от классического кушитского. Могут эти борана быть южной ветвью того же самого племени?

— Очень может быть, — почти с уважением произнес Конан. — Правда, кроме их воплей и боевых кличей, я ничего не слышал, но по звучанию это напоминало кушитский язык, а некоторые из моих товарищей-кушитов говорили, что они даже смогли бы разобрать слова, если бы дикари говорили помедленнее и не так злобно.

— А вы ходили когда-нибудь вглубь страны? — спросил Ульфило.

— Только не с Берега Костей. В других частях Черного Берега — да.

— А что там, вдали от берега? — наклонилась вперед Малия.

Конан отвел взгляд к окну, как бы рисуя себе картину далекого прошлого и дальних стран.

— Люди говорят о Черных Королевствах как об одной целой стране. Но это не так. Кто-то увидел крохотный кусочек территории, высадившись на берег лишь однажды, и думает, что видел все Черные земли. Это же глупость. Большинство людей слышало о тех местах — что? Огромные, наполненные визгом, кишащие всякими тварями джунгли с их ядовитыми испарениями, злобными хищниками и еще более злобными людьми. Но это только побережье. Черные земли состоят не из одних джунглей. Джунгли — лишь малая их часть. Пойдите вглубь территории вдоль какой-нибудь реки, особенно если это Зархеба, — и вы неделями будете плутать в джунглях, временами буквально прорубая себе дорогу. Сверните в другую сторону — и через полдня вы окажетесь в горах. А еще один двухдневный переход выведет вас на высокое плато, где почти нет деревьев, а земля покрыта превосходной мягкой травой. Я видел такие места, где ходят стада антилоп, настолько огромные, что чиновники со всей Аквилонии не смогли бы пересчитать их.

— Ты когда-нибудь слыхал о вершине с двумя пиками, которая называется Рога Шушту? — спросила Малия.

Конану пришлось вернуться из своих воспоминаний в окружающую реальность.

— Никогда. А что это?

— Просто приметная гора, — пожала Малия своими красивыми плечами. — Мой муж упоминает о ней в письме.

Ульфило бросил на нее свирепый взгляд и повернулся к Конану:

— Ну так что, киммериец? Ты будешь нашим проводником?

Конан задумался. Более безнадежную затею трудно было себе представить. А он участвовал во многих авантюрах и знал цену каждой. Скорее всего, человека, которого они ищут, уже нет среди живых. То побережье, куда они хотят добраться, — самое дикое место из всех, где бывал Конан. С другой стороны, эти люди внушали доверие, женщина была красивой, и, что самое важное, других вариантов ему никто не предлагал. Затея, над которой он еще пару месяцев назад просто посмеялся бы, теперь была не лишена привлекательности. Конан скучал без дела, и предложение незнакомцев сулило массу приключений. К тому же, если все пройдет благополучно, тысяча золотых марок позволит ему безбедно существовать еще долгое время. Может быть, до тех самых пор, пока не начнется очередная война. Наконец этот манящий, искушающий Черный Берег… Конан еще раз глянул в окно, как будто стараясь разглядеть ту огромную неизведанную страну, лежащую за горизонтом. А та страна так огромна, что, наверное, все Западные и Восточные земли, вместе взятые, не сравнятся с ней по размерам. Никто и никогда не видел и половины той неизведанной страны. Там случаются такие чудеса, которые и не снились ученым типа этого Спрингальда. Ужасы, конечно, тоже бывают, и в избытке. Постоянная драка за выживание и предстоящие лишения не страшили Конана, для него это обычное дело.

— Хорошо, я с вами, — сказал он наконец.

Все трое облегченно вздохнули и заулыбались, как будто все стало ясно и благополучный исход дела уже неминуем.

— Мы здесь недавно, — сказала Малия. — Есть в гавани подходящий корабль?

— Нет, — ответил Конан. — Сейчас нет, никто не заходит уже несколько недель. Обычное торговое судно нам не подойдет. Нам нужен боевой корабль с соответствующей командой и разворотливым капитаном. Прямо сейчас в гавани нет ни корабля, ни капитана.

Все трое сникли.

— Это значит, что мы здесь застряли надолго? — спросила Малия.

— Отнюдь, — ответил Конан.

— Не надо головоломок, дружище, — рыкнул Ульфило. — В порту либо есть нужный корабль, либо его там нет. Так что?

Конан ухмыльнулся:

— Прямо сейчас его там действительно еще нет, а вот через пару минут уже будет. Вот! Бросает якоря!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ульфило, поднимаясь и разворачиваясь к окну, в которое был устремлен взгляд Конана.

Конан указал пальцем через похожее на иллюминатор окно туда, где в двухстах футах от берега теперь покачивался только что прибывший корабль.

— Похоже, это то, что нам надо.

Остальные тоже смотрели в окно.

— Какой-то он маленький, — недоверчиво заметила Малия.

— Пойдем, — поднялся со своего места Конан, — поговорим с капитаном. А по дороге я расскажу вам кое-что о путешествиях по опасным побережьям.

Все четверо вышли из «Альбатроса».

Глава II КАПИТАН

— Вот, — сказал Конан, показывая на судно, что стояло на якоре в ста шагах от причала. — Это зингарский корабль, из Кордавы. Его строили как торговое судно, а таким нужна большая скорость, потому что в районе Барахских островов, что недалеко от Кордавы, множество пиратов. И сами бараханцы любят такие корабли за скорость, на них легче настигнуть добычу. Видите, какой наклон мачты?

— Какой наклон? — переспросила Малия.

— Наклон мачты, — пояснил Спрингальд, — это угол ее отклонения назад. Для мореплавателей очень важный фактор, поскольку он облегчает управление судном.

— Совершенно верно, — подтвердил Конан. — И такой наклон встретишь не часто. Чтобы проверить, какуюскорость корабль может развить, надо опробовать разной длины мачты, разный угол наклона и форму паруса. Судя по этому наклону, корабль шел на предельной скорости. Как раз перед вашим приходом я наблюдал, как он обогнул мыс и спустил паруса. На нем треугольный латинский парус, слишком большой для такого корабля, который может легко перевернуться под тяжестью. С такой оснасткой справится только очень опытный капитан, у которого безупречный экипаж.

В это время к кораблю пристала маленькая лодка, и в нее сели несколько человек. Весла начали свое ритмичное движение, и лодка, отделившись от корабля, уже скользила к причалу. Стоявшие на причале ожидали ее приближения с разным чувством. Уже через несколько минут в лодку с деревянного пирса спустили лестницу. Был отлив, и поэтому из воды на причал приходилось подниматься таким способом, а во время прилива надо было просто перешагнуть через борт.

Первым из лодки вышел крепкий, высокий человек, закутанный в плащ, на голове у него была широкополая шляпа. Конан подал ему руку и одним звериным рывком втащил незнакомца на причал.

— Спасибо, — сказал тот, поднимая глаза на своего доброжелателя, — как мне… — В то же самое мгновение оба схватились за эфесы мечей. Рыжие волосы выбивались из-под шляпы незнакомца, и рыжая борода обрамляла его лицо. Губы дрогнули в гримасе гнева.

— Черноволосый! — рявкнул капитан.

— Рыжая борода! — зарычал Конан. Они застыли друг против друга, не разжимая рук на эфесах мечей. Все остальные замерли в оцепенении. Не говоря ни слова, Ульфило сделал шаг вперед и закрыл собой Мантию, а те двое все так же были готовы кинуться в кровавую драку. Наконец Конан медленно опустил руку с эфеса.

— Мы не на севере, ванир, — сказал он.

Рыжеволосый так же медленно опустил свой клинок, его рукоять щелкнула у бронзового горла ножен.

— Да, вдали от земли предков я могу спокойно смотреть на киммерийца.

— Междоусобная вражда — для родных мест, — сказал Конан. — Здесь, к югу от Пограничного Королевства, я подружился даже с гиперборейцами. Мы все сейчас — просто варвары с севера.

— Что все это значит? — негромко спросила Малия.

— Капитан из ванирской расы, — сказал Спрингальд, — а ваниры и киммерийцы испокон веку враждуют между собой. Ваниры охотятся за киммерийскими детьми, которых превращают в рабов, а киммерийцы им, понятно, мстят, и делают это с удовольствием.

Капитан окинул взглядом всех присутствующих:

— У вас, кажется, ко мне дело. Какое же?

— Пойдем в «Альбатрос», раздели с нами трапезу, капитан, — сказал Ульфило. — Мы ищем корабль, и этот человек, — он показал на Конана, — говорит, что твое судно — это как раз то, что нам нужно, а капитан и команда — опытные мореплаватели.

— И какой же корабль вам нужен?

— Мы направляемся в те моря, где обычное торговое судно будет как жирная ворона в стае стремительных ястребов, — ответил Ульфило. — Нам нужны люди, которые не испугались бы бросить вызов самым опасным и диким берегам. И капитан, который поведет к этим берегам своих матросов.

Ванир усмехнулся:

— «Морской тигр» и есть такой корабль, а я, Вульфред из Ванахейма, — его капитан. Что касается моих людей — судите сами. Многим становится страшно от одного только взгляда на них. Если и вы из таких, то вам не по плечу путешествие, которое вы задумали.

— Так ты пойдешь с нами, капитан? — спросила Малия.

Он окинул взглядом ее изящную фигуру и усмехнулся:

— Как я могу отказаться от столь прекрасного общества? Вы затеяли что-то интересное. Чтобы услышать ваш рассказ, я, пожалуй, даже сяду за один стол с киммерийцем. А как ты, черноволосый? — Он повернулся к Конану.

— Да, у меня кусок в горле не застрянет, хоть и в компании с рыжей бородой. — Конан спокойно смотрел на капитана. — Это я им сказал, что твой корабль — именно то, что надо. И не отказываюсь от своих слов.

Вульфред усмехнулся:

— Так давайте объявим перемирие, по крайней мере на время обеда. Интересно узнать, что вы задумали. В «Альбатрос»!

Они пришли в таверну, и пока все ели, Ульфило рассказывал о том, что они собираются предпринять. Конан вслушивался внимательно, но рассказ Ульфило слово в слово совпадал с тем, что было сказано киммерийцу раньше. Конан подозревал, что его наниматели говорят далеко не всю правду, и готов был придраться к малейшей неточности.

— Для начала могу вам сказать, что, по моему мнению, все это — безнадежная затея, — сказал Вульфред. — Но меня это не касается. Я уверен, что Конан уже предупреждал вас, что шансов найти этого человека очень мало.

— Все верно, — сухо сказала Малия. — Он действительно так говорил, и все это не твое дело. А что насчет тебя и твоего корабля?

— Я бывал в трех днях пути к югу от устья Зархебы и никогда не заходил дальше Берега Костей. Но вы предлагаете хорошие деньги, а я не из тех, кто бежит от опасности, если есть возможность сорвать хороший куш.

— А как твоя команда? — спросил Конан.

— Я скажу им, куда мы идем, — пожал плечами Вульфред, — как обычно. Их право пойти с нами или остаться. Если нам не будет хватать рабочих рук, мы наберем людей в Кеми или на прибрежных островах. Никогда не помешает иметь на борту несколько местных матросов. Они даже и здешним болезням подвержены гораздо меньше.

— Ну что, тогда мы договорились? — спросил Ульфило.

— Только одно меня беспокоит, — сцепив пальцы в замок, наклонился вперед Вульфред. — Эта дама. Она что, действительно желает пойти с нами?

— Да, желаю, — уверенно сказала она. — Я не боюсь.

— В этом я не сомневаюсь, моя госпожа, — согласился Вульфред. — Но на такие прогулки отваживаются только тертые бойцы и опытные моряки. Да одно только солнце может свалить с ног человека с такой светлой кожей, как у вас. А мои матросы… Они далеко не люди чести и выдержки. Вы ведь будете единственной женщиной в их обществе очень долго.

— За вашими матросами послежу я, капитан, — сказал Ульфило, взявшись за рукоятку меча.

— И я, — поддержал его Конан.

— Ну, возможно, вдвоем вы и сможете защитить ее, — сказал Вульфред. — Но люди к тому же суеверны, и мои матросы не исключение: они считают, что женщина на корабле приносит несчастья. Покуда все будет хорошо, проблем не будет, но как только нас постигнет неудача, они начнут искать виновника, и вот тут-то вам и придется туго.

— Она идет с нами, — поставил точку Ульфило.

— Прекрасно, я вас предупредил, и что бы ни случилось — это на вашей совести. — Вульфред откинулся назад. — А теперь, если уж нам придется торговать среди аборигенов, нам нужны товары. Сейчас у меня на борту груз оловянных болванок для местных литейных мастерских. К полудню завтрашнего дня все должно быть выгружено, и мы сможем принять другой груз.

— А какие товары нам нужны? — спросил Спрингальд.

— Что-нибудь такое, что всегда нужно черным аборигенам и что они не могут производить сами, — объяснил Вульфред. — Это единственный способ получить хоть какую-то прибыль. Они не добывают руду и не плавят железо, хотя некоторые племена обрабатывают железо довольно сносно. Так что железные чушки, например, всегда пользуются спросом. Вам нужны небольшие слитки, которые можно было бы обработать в любой деревенской кузнице. Там всегда можно сбыть топоры, наконечники копий и ножи.

— А как насчет мечей? — спросил Спрингальд.

— Они там никому не нужны. Скорее, потребуются большие лесные ножи, которые могут служить и инструментом и оружием одновременно. Юг — это страна копий. Традиционные предметы торговли — медная проволока, стеклянные бусы, всевозможные безделушки, колокольчики, погремушки, зеркала и тому подобное. И одежда, горы одежды. Но только покупайте вещи из легкой, светлой ткани. Там не нужна тяжелая шерстяная одежда. И берите самые дешевые тряпки, какие только сможете найти. Барыши будут больше, а аборигенам все равно товар понравится. В тамошнем климате даже самые дорогие одежды превращаются в труху с той же скоростью, что и дешевые.

— Кажется, это полезные сведения, — заметил Спрингальд. — Конан, тебе есть что добавить?

— Прихватите сундук хорошего оружия и нарядов побогаче, чтобы было что дарить местным главарям. Они привыкли к дарам и могут обидеться, если не получат что-то получше, чем все остальные.

— А что нам надо требовать взамен? — спросил Спрингальд. — Нужно же поторговаться, ведь мы должны вести себя как настоящие купцы, чтобы не вызвать подозрений.

— Еще раз повторяю: единственная причина, по которой люди забираются так далеко, — это надежда найти то, чего никогда не достать здесь. Самая превосходная статья дохода — слоновая кость. В Черных землях есть одно место, где ее видимо-невидимо. А страна та называется Вендия. Очень ценны также перья страуса и других огромных птиц. Они хорошо уминаются, не занимают много места и почти ничего не весят. Кое-где можно встретить жемчуг, а в нескольких местах аборигены в реках находят золотые самородки и берегут их для обмена. Шкуры и рога некоторых экзотических животных тоже могут представлять ценность. Если у вас есть соответствующее образование, то можно найти много растений и кореньев, полезных в медицине, и еще красителей, но я никогда не имел с этим дела. И конечно же, те места — отличный рынок рабов.

— Никаких рабов! — резко отозвался Ульфило.

— Точно, — согласился Конан. — Ни за какими рабами я никуда не пойду.

— Но почему? — удивился Вульфред. — Они же не наши родственники, тут совсем другое. Этот вид торговли процветает везде, и преимущество его в том, что вам даже не надо сходить со своего корабля. Как только местные предводители узнают, что у вас есть вещи на обмен, они тотчас же совершают рейд внутрь страны и доставляют вам пленников прямо на корабль.

— Я не собираюсь принимать участия ни в какой работорговле, — настаивал Ульфило.

Остальные согласно закивали. Вульфред пожал плечами:

— Как пожелаете. В любом случае «Морской тигр» не слишком приспособлен для перевозки рабов. В трюм можно затолкать не больше двух сотен, да еще многие из них помрут, прежде чем мы доберемся до какого-нибудь порта, где за них можно взять хорошие деньги.

— Ну все, с этим ясно, — сказал Ульфило. — Пока ты разбираешься со своим грузом, мы закупим товары в местных лавках и начнем их загружать завтра после полудня. Как скоро после этого мы сможем выйти в море?

— Как можно скорее, — ответил Вульфред. — Сейчас самое лучшее время для выхода в море, и нам нельзя терять ни дня из этого времени.

— А когда начинается сезон штормов? — спросила Малия.

В ответ Вульфред рассмеялся от души:

— Этот вопрос говорит о том, как мало вы знаете о море и о морских путешествиях. Дело в том, что в Море Запада сезон штормов не прекращается никогда. Сильные шторма повторяются наиболее часто в конце навигации, но вы должны быть постоянно готовы к тому, чтобы сорваться с места и удирать от шторма. — Вульфред поднялся из-за стола. — А сейчас мне надо пойти заняться своим кораблем и грузом. Если вы не найдете всех необходимых товаров в этом порту, не беспокойтесь. Мы всегда сможем добрать их в Кеми. Основной упор здесь сделайте на ткани и одежду, а стеклянные бусы и безделушки в избытке производятся в Стигии.

— И там к тому же мы сможем что-нибудь узнать о моем муже, — сказала Малия. — Это было последнее цивилизованное место, которое он посетил.

— Точно, — кивнул Вульфред. — Вполне может быть, что мы что-нибудь о нем услышим.

Конан поднялся с места.

— Я посмотрю на корабль и команду, — сказал он.

— Тогда идем, — поторопил его Вульфред. — Хотя я бы тебе посоветовал провести последние часы на берегу, развлекись напоследок, «Морской тигр» надолго станет твоим домом, киммериец.

Они вдвоем вышли из полутемной таверны на яркий солнечный свет и зашагали к берегу. Когда Вульфред и Конан подошли к «Морскому тигру», олово уже выгружали из трюмов корабля. Вульфред перебросился парой слов с человеком из литейных мастерских и просмотрел свой список, сверяя его с сопроводительными документами. Когда баржа была разгружена полностью, ванир и киммериец погнали ее за следующей партией. Как только они оказались поближе, Конан стал внимательно рассматривать корабль. Первое впечатление Конана, когда он увидел корабль издалека, полностью оправдалось. Обводы этого красавца были великолепными. Да, первое впечатление его не обмануло: корабль строили настоящие мастера; корпус щеголял свежей черной краской.

Как принято у моряков, Конан пропустил ванира вперед.

— Поднимайся, Конан, — сказал Вульфред, едва ступив на палубу. Конан последовал за ним. Теперь у него была возможность осмотреть на судне все до мелочей. Палуба натерта пемзой до безупречной белизны. Бронза и медь отполированы до блеска, железные детали аккуратно закрашены от ржавчины защитной краской. Он заметил, что канат на кофель-нагеле старый.

— А новый такелаж у тебя есть? — спросил Конан.

— Нет, но канаты я собираюсь заменить все, — ответят Вульфред. — Я хотел этим заняться по возвращении в Кордаву, но придется сейчас, для нашего плавания понадобятся новые канаты. В южном климате они истлевают быстрее любой ткани.

— А что с парусиной?

— Она там, в рундуке. Хватит на ремонт и даже еще на два новых паруса, если понадобится.

— Хороший корабль, — заключил Конан. — Очень хороший. — Он разглядывал матросов, которые в свою очередь не спускали с него глаз. Примерно половина — зингарцы и аргосцы, есть несколько человек из других стран. Все остальные принадлежали к тому бездомному племени, чья единственная родина — соленые морские просторы. Их одежда являла собой пеструю картину; на некоторых были только бриджи и повязка на голове, защищавшая от жаркого полуденного солнца. У каждого нож, но никакого другого оружия — мечей или топоров — Конан не заметил. Однако он не сомневался, что более грозное вооружение где-то под рукой. Почерневшую на солнце кожу матросов покрывали шрамы, у некоторых были татуировки. Иногда они напоминали клеймо, каким карают за преступление, но точно Конан определить не мог.

— Эй, внимание! — взревел Вульфред, как будто стараясь перекрыть голосом рев ветра. — Всем собраться на корме!

Матросы медленно, как бы нехотя собирались. Последним пришел корабельный кок, сморщенный старик в заляпанном переднике, на голове у него красовался яркий красный тюрбан, а в ушах играли на солнце золотые кольца. Разгрузка корабля тем не менее продолжалась, этим сейчас занимались портовые рабочие и рабы-литейщики.

— Слушайте, морские львы, — начал Вульфред. — Мы хотели загрузить здесь судно и плыть обратно в Кордаву через Мессантию. Но есть кое-что поинтереснее. Трое аквилонцев хотят нанять «Морской тигр», чтобы везти свои товары на юг, за Кеми, к Черному Берегу, они собираются торговать там с туземцами. Никакой вони от рабов не будет; их интересует слоновая кость и тому подобное. До начала ураганов мы успеем дойти до места, продать свои товары и вернуться назад. И еще, — он усмехнулся, — за все тяготы плавания они заплатят вам втрое больше обычного. Что скажете?

Конан понимал, что здесь, в порту, действуют законы первобытной демократии, которым в море места уже не будет. Судя по состоянию палубы, Вульфред умеет обращаться со своей командой. На корабле нет ни рабов, ни юнг, значит, всю работу делают сами эти суровые моряки, но ведь заставить их — дело непростое. Первым заговорил огромный, похожий на обезьяну человек:

— Куда именно на юг, мой капитан? — Его почти лишенный губ рот открывался странно широко, а когда он говорил, вздрагивало серебряное кольцо в носу. Эффект тем не менее получался вовсе не комический.

— На юг от Зархебы, — ответил Вульфред.

— Куда?

— Еще пять или шесть дней пути. — Это вызвало негромкий ропот. — Что?! Неужели вы, морские псы, боитесь небольшой прогулки на юг? Вы знаете не хуже меня, что чем дальше земля, тем реже туда снаряжают корабли, а значит, торговля там выгоднее.

— Для купцов — может быть, — сказал похожий на обезьяну. — Но наш риск от этого не меньше!

— Уму, никого не будут принуждать силой, — терпеливо объяснял ему Вульфред. — Тем, кто останется здесь, я сейчас же заплачу. А матросов мы найдем, и даже больше, чем коек на корабле.

— Мои наниматели более чем щедры. — Конан в первый раз обратился к команде. — Кроме тройной оплаты они предлагают каждому свою долю добычи. Вы знаете, что в таком плавании можно разбогатеть. Тому, кто останется в живых.

Вульфред посмотрел на него удивленно, но ничего не сказал.

— Я не верю ни в чью щедрость, — фыркнул человек по имени Уму. — С чего это они такие щедрые?

— Они не хотят, чтобы об этом пошли слухи, — начал Конан, — но на самом деле их цель — разведать новую территорию для торговой компании, недавно основанной в Аквилонии. Аквилония, как вы знаете, — страна богатых купцов, но у нее нет выхода к морю. Доходы от самого этого плавания на самом деле не так уж важны, если только они не имеют отношения к этой новой компании. Почему бы им и не разделить эти первые доходы с вами? А потом, когда они снарядят корабли для постоянного сообщения, у тех, кто участвовал в первом походе, будут значительные преимущества.

Люди негромко переговаривались.

— Тщательно все обдумайте и решайте, — сказал Вульфред. — Мы отправляемся послезавтра на заре, времени у вас достаточно. Я не побоюсь идти с неполной командой. Отсюда и до самого Куша немало найдется желающих занять ваши койки. Я же веду «Морской тигр» на юг! Все свободны.

Матросы расходились, негромко переговариваясь. Вульфред повернулся к Конану.

— Я всегда знал, что киммерийцы — отличные воины, но никогда не встречал среди них ловких и хитрых, — сказал ванир.

— Аквилонцы говорят, что доходы от торговли их не интересуют. Я думаю, они с удовольствием разделят заработанное на всю команду, в награду за послушание.

— А что это за торговая компания? — спросил Вульфред.

— Кто знает, если мои надежды на это плавание оправдаются, я, может быть, и сам открою компанию.

Вульфред разразился громким смехом и ударил Конана по плечу:

— С тобой, похоже, будет весело, киммериец! Если у человека с сильными руками еще и сильные мозги, он один стоит целого экипажа! А я вижу, ты и в кораблях разбираешься. — Ванир облокотился о перила и говорил, не глядя на Конана. — Мало кто заходил так далеко на юг, как ты. Я много лет плавал в тех краях и не встречал ни одного торгового судна, которое уходило бы от Зархебы дальше, чем на четыре дня пути. Только если сносимые бурей. Но тогда они времени не теряли и, дождавшись попутного ветра, сразу же поворачивали на север.

— Конечно, это неприветливый берег, — сказал Конан уклончиво.

— И все же… — ванир колебался, — ходят разные слухи. От Кордавы до самого Кеми в матросских тавернах шепчутся о черных корсарах. Несколько лет назад они всех держали в страхе, тогда одна шемитская дьяволица собрала целый флот; ее звали Бэлит. Все побережье Куша она превратила в одну большую бойню. У нее, говорят, и муж был такой же бешеный, как она. Совсем молод, но свиреп, как тигр, огромный, с черной гривой, и никто не знает, откуда он, по крайней мере, так говорят. Те немногие, кому довелось столкнуться с ним лицом к лицу, утверждают, что глаза у него голубые. Ты когда-нибудь слышал подобные байки? — Вульфред делал вид, что неотрывно наблюдает за разгрузкой корабля.

— Пьяные много чего рассказывают, — пробормотал Конан. — Не стоит верить всем их глупым басням.

— Да, конечно, ты прав. Да и какое это теперь имеет значение? Прошло уже много лет. Девчонку прикончили, а он… Он сгинул, и никто не знает куда.

— Да уж, — сказал Конан. — Так, я хочу посмотреть все остальное на твоем корабле.

И следующие два часа киммериец осматривал каждый фут обшивки корабля, каждую веревку и деревяшку рангоута, каждый дюйм бегучего такелажа. Он забрался на мачту, а потом, спустившись, снял штаны и рубашку и прыгнул в воду, чтобы осмотреть подводную часть корпуса. Окончив проверку, он вполне убедятся, что корабль подходит для того, чтобы благополучно совершить этот поход и вернуться назад, он сумеет защитить себя от хищников-пиратов в человеческом обличье. Оружейный арсенал корабля был достаточным, чтобы каждый матрос мог получить в руки топор или абордажную саблю. Кроме этого, там были и абордажные копья, и дротики, и луки с колчанами стрел. Были и кое-какие легкие доспехи: стальные шлемы и толстые стеганые куртки, покрытые кольчужной броней.

— Я скажу тем, кто тебя нанял, что лучшего корабля им никогда не найти, — произнес Конан, когда он наконец закончил.

— Даже в Зингаре я не видел ни одного адмирала, который бы с такой дотошностью инспектировал корабль, — сказал Вульфред. — Но клянусь бородой Ньорда, я вообще никогда не слыхал, чтобы какой-нибудь придира обследовал бы подводную часть корпуса!

— Судить о корабле только по той его части, что над водой, — это то же самое, что покупать лошадь, не глядя на ее ноги, — откликнулся Конан. — Я видел много кораблей, блестящих свежей краской и остервенело надраенных выше ватерлинии, но подводная часть которых представляла собой только поросшую водорослями и ракушками, гнилую и поеденную червями деревянную массу.

— Ты разбираешься в кораблях, — сказал Вульфред. — А насколько хорошо ты понимаешь людей?

— Твои матросы, на первый взгляд, довольно опытны, хотя отличить проходимца от честного работяги довольно трудно, пока судьба не начнет их искушать.

— В общем, да, — осклабился Вульфред. — Но я не о них. Я об этих, из Аквилонии.

— Интересные ребята. Ульфило — один из аквилонских аристократов. Насколько я знаю, они отличаются крепкой породой. Их земля богата, но там нет никаких естественных границ. Природа не разделила эти земли, поэтому даже богатые должны уметь драться, чтобы удержать то, чем они владеют. Этот — типичный представитель их знати.

— Да-а, — задумчиво протянул Вульфред. — Но для этих аристократов главное — наследство. Мы, северяне, совсем другие, ну ты знаешь. Мы все — свободные и равные воины, а кровные узы для нас превыше всего. Мы, ваниры, вы, киммерийцы, и даже… — он сплюнул в воду, — желтобородые из Аэсира знают цену кровному родству и готовы отправиться на край света, чтобы отомстить за убитого брата. Но Аквилония? Родовое гнездо наследует только лишь старший брат. А все младшие должны сами бороться за существование. Виданное ли дело, чтобы кто-то бросил там свой дом и отправился за младшим братом?

— Непонятно, — согласился Конан. — И у меня эта мысль постоянно вертится в голове. Но меня наняли для того, чтобы помочь найти человека, а не для выяснения причин этих поисков.

— Согласен, но это все равно тема для размышления. А что насчет двух других?

— Тот, которого зовут Спрингальд, похоже, и в самом деле ученый, но если посмотреть на его движения и на его руки, то можно подумать, что он умеет управляться с мечом.

— Ученый и боец одновременно? Едва ли это возможно, но я не оспариваю твое мнение. А женщина?

— Это еще одна загадка. Говорит она как аквилонка, но ее вид… Готов поклясться, что родом она из Гипербореи.

— Короче, трое болванов в поисках одного придурка, — сказал Вульфред. — Конан, а как ты думаешь, что они ищут на самом деле?

— Они наняли нас обоих, чтобы помочь им найти этого бродячего братца, — ответил Конан. — Пока они нам платят, нас касается только это.

— Ну, пока они платят хорошо, я могу с этим согласиться… — не совсем уверенно сказал ванир.

Вечером Конан встречался со своими работодателями уже в их гостинице. Гораздо более пристойное заведение, чем «Альбатрос». Забавно, но они задавали те же вопросы, которые он уже выслушал от капитана корабля.

— Конан, — начал Спрингальд, — мы никогда не имели дела ни с морем, ни с людьми, которые отправляются в плаванье. Я полжизни провел лишь читая книги о великих мореплавателях, но и самая умная книга — ничто по сравнению с реальным опытом. Что ты думаешь о капитане Вульфреде, его корабле и его экипаже?

— Я вам честно скажу, — ответил Конан, — лучшего корабля для ваших целей просто не существует. А капитан корабля и матросы вполне могут дойти туда, куда вы хотите, а потом доставить вас обратно.

— Ты немногословен, — сказала Малия.

— Ну что ж, я поясню. Корабль, который вы наняли, — не торговое судно. Это боевой корабль, который способен принять на борт кое-какой груз. Все матросы — опытные моряки, каждый из них будет чувствовать себя как рыба в воде, держа в руках и абордажную саблю. А Вульфред никогда не смог бы поддерживать свой корабль в таком отличном состоянии, перебивайся он только лишь случайными фрахтами из Кордавы на Асгалун.

— Ты хочешь сказать, он пират? — Не все так просто, — ответил Конан. — Есть такие пираты — черные корсары и бараханцы, — которые ничем больше не занимаются. Но капитаны-торговцы, которые посещают отдаленные и опасные районы, очень часто тоже промышляют пиратством. Если на пути им встречаются хорошо вооруженные и сильные люди, они мирно торгуют с ними. Ну а когда кто-то не способен защитить себя и свое имущество, вчерашние купцы берут все, что им понравится, без всяких денег.

— Это люди без чести и совести, — сказал Ульфило.

— На море все по-другому. — Конан покачал черной гривой. — Там каждый только за себя, и опасность — повсюду. Вокруг тебя — чужие, и поэтому все видишь иначе. И потом, — он бросил взгляд на Ульфило, — на суше ведь тоже так бывает. Разве ту землю, которой ты сейчас владеешь, твои предки купили? Бьюсь об заклад, что нет. Они отняли ее у тех, кто слабее.

— Ты ведешь себя дерзко, киммериец! — прорычал Ульфило.

— Ну полно, друг мой, — сказал Спрингальд с легкой усмешкой. — В его словах есть доля истины. Наши предки-хайборийцы были самыми обыкновенными варварами-дикарями. А респектабельность, не говоря уже о знатности, зиждется на преступлениях, просто со временем о них стараются забыть.

— И что же все это значит? — спросила Малия. — Можно довериться этому капитану?

— Что касается вашей цели, — ответил Конан, — я думаю, на него можно положиться. Но если речь зайдет о большом богатстве, — тут ему палец в рот не клади.

— А при чем здесь богатство? — спросил Ульфило.

— Ни при чем… Пока что, — ответил Конан.

— Так и не будем говорить об этом. Мы просто ищем моего брата, больше ничего.

— Мне-то нетрудно вам поверить, — отозвался Конан, — а вот Вульфреда и его команду, их, возможно, убедить будет не так-то просто.

Глава III ТЕМНЫЙ ГОРОД

Крепкий северный ветер раздувал два больших треугольных паруса, и «Морской тигр» летел на юг. Учитывая малейшие изменения воздушного потока, Вульфред постоянно следил за величиной угла рей и за натяжением канатов. Парус то становился совсем плоским, то вздымался так, что казалось, будто он хочет вырваться вперед самого корабля.

Они шли по всем известному маршруту, был самый разгар навигации, поэтому редко когда поблизости не было видно какого-нибудь корабля. Некоторые из них, желая познакомиться поближе, делали попытку подойти, но при виде хищного разбойничьего судна сразу же поворачивали обратно в поисках более подходящей компании.

Конану нравился и сам корабль, и все его механизмы. Хотя он и не был членом экипажа, но всегда с готовностью принимался за любую работу, если нужна была помощь, — натянуть ли канат или крутить лебедку. Матросы не скрывали своего удивления его силой, которой хватило бы на пятерых. Кое-кому, правда, не нравилась та легкость, с какой Конану удавалось любое дело, и первым среди таких был Уму — огромное, похожее на обезьяну чудовище. Своей силой, которой очень гордился, Уму подчинял себе всех остальных. И хотя на корабле кроме капитана не было настоящих офицеров, он считал себя командиром экипажа, и появление Конана ему пришлось не по душе. Конан знал об этом, хотя Уму и не проявлял своего недовольства в открытую.

Конану это казалось подозрительным. Не потому, что он видел в Уму соперника, ведь в мире, где жил киммериец, это соперничество в порядке вещей. В диком, яростном мире бандитов, пиратов, казаков и наемников сильный всегда подавляет слабого и всегда есть кто-то один самый сильный, которому, чтобы сохранить свою власть, приходится отвечать на все удары, принимать все вызовы помериться силами. При обычных обстоятельствах Конан мог бы ожидать, что не пройдет и трех дней, как они с Уму померятся силами. Но время шло, а тот лишь кидал на Конана злобные взгляды. Киммериец понимал, что останавливает Уму не страх. За его низким лбом для подобных мыслей, возможно, и вовсе не было места. Здесь что-то другое.

Конану не давала покоя не только сдержанность Уму. Несмотря на опасности и невзгоды, которые их ожидали в путешествии, никто из моряков не покинул корабль, не остался в Асгалуне. Почему? Повезло, конечно, что в команде такие суровые, опытные морские львы, но киммериец не очень-то доверялся такому везению.

— О чем ты задумался, Конан? — спросила Малия. Она вышла из своей маленькой каюты и поднялась на небольшой ют, где киммериец наблюдал за работой рулевого. Сначала она, как и ее спутники, страдала от морской болезни, но скоро все прошло.

— В море тебя всегда подстерегает опасность, и ни в чем нельзя быть уверенным до конца, — ответил Конан. — Видишь вон ту гряду облаков, на юго-западе? — Он показал рукой на едва различимую серую полоску у горизонта.

— Да, вижу. Мне она кажется вполне безобидной.

— Это только кажется. Она может принести бурю, которая обрушится на нас с быстротой нападающего хищника. На море ни одну мелочь нельзя упускать из виду.

Малия рассмеялась:

— Ты настолько же мрачен, Конан, насколько весел наш капитан. — Она кивнула туда, где на палубе стоял Вульфред; матросы, недовольные его бесконечными экспериментами с оснасткой, опять и опять настраивали паруса, а он весело ругался, слушая их недовольное ворчание. — Спрингальд говорит, что киммерийцы известны своим дурным нравом, а ваниры же хотя и свирепые, но веселые.

— Знания Спрингальда почерпнуты из книг, — сказал Конан. — Ваниры умеют веселиться, согласен, особенно когда мучают свою жертву или сжигают дотла киммерийскую деревню, уводя закованных в цепи женщин и детей. Такого же рода веселье любят и эзирцы. Те, кто не видел, как они дерутся между собой, не знают, что такое настоящее веселье. Их будут резать на части, а они все равно смеются.

— Вы, северяне, настоящие варвары, — сказала Малия. — Цивилизованные народы относятся к таким вещам серьезнее.

— А ты и сама, судя по внешности, имеешь отношение к северу. Ты говоришь без акцента, но волосы и кожа у тебя как у гиперборейцев.

— Моя мать происходит из знатного гиперборейского рода. Она воспитывалась в доме бритунийского лорда, жившего недалеко от границы, с которым хотел породниться ее отец. Сын этого лорда и был моим отцом, но я его не помню. Его убили, когда двадцать лет назад на Бритунию напали немедийцы. А нас с матерью забрали в Бельверус, где ее взял в наложницы один немедийский генерал. Моя мать умерла пять лет тому назад, во время эпидемии чумы. Жена немедийца уже начинала ревновать его ко мне. Видя, что я красива, как ревновала и к моей матери, поэтому генерал с радостью отдал меня первому же купцу, которому я понравилась. Это был брат Ульфило, его звали Марандос, он был молод и красив и хотел, чтобы я стала его женой. Три года мы были счастливы, пока не вернулись в его дом.

Такую историю нельзя назвать необычной. Даже богатым и знатным жизнь в смутные времена может преподносить неприятные сюрпризы. Младшие сыновья и женщины часто не получали почти ничего, и им оставалось лишь гордиться своим происхождением.

— И все же он оставил тебя и отправился на юг, — сказал Конан. Он не хотел ее обидеть, но слова прозвучали довольно жестко.

— Но он ведь не бросил меня. Он думал, что так сможет поправить наши дела, он…

— Малия! — Из узкой каюты внизу показался Ульфило. — Мы попросили Конана быть нашим провожатым. Если тебе нужен наперсник, найди на эту роль кого-нибудь другого. Спрингальд, например, получает гораздо большее удовольствие от беседы, чем этот киммериец.

— Ты мой деверь, а не опекун! — набросилась на него Малия. — Я буду разговаривать с кем захочу!

— До воссоединения с твоим мужем — моим братом — я несу за тебя ответственность, — сказал Ульфило.

Малия какое-то мгновение пристально на него смотрела, потом, не сказав ни слова, повернулась и ушла.

— Дела моей семьи, Конан, не должны тебя касаться, — сказал Ульфило холодно.

Конан пожал плечами:

— Ты можешь доверять мне или нет, как хочешь, но за время этого плавания может так случиться, что друзей будет не хватать, маркграф.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мне кажется, что кое-кто из них, — Конан кивнул в сторону палубы, — пошел с нами в надежде на то, что цель твоей экспедиции — не просто найти пропавшего брата. Они не понимают, что братская любовь или узы супружества могут толкнуть человека на столь опасное предприятие. Знатный господин оставляет свой дом, взяв с собой только учителя и женщину, и едет на край света — это выходит за пределы их понятий о разумном. Я бы даже сказал, что это выходит и за пределы моих понятий, но ты ясно мне сказал, что я должен лишь помочь в поисках брата. Остальное меня не интересует, подозрительность — не в моем характере.

Ульфило так сильно сжал губы, что они побелели. Конану показалось, что причиной тому — не один только гнев. А замешательство человека с открытой натурой, который вынужден кривить душой.

— Ты думаешь, они могут быть опасны? — проговорил наконец Ульфило.

— Никогда не знаешь, откуда может грозить опасность, все зависит от того, как сложатся обстоятельства. Но сейчас еще не о чем беспокоиться. Они вполне безвредны, пока не почуяли добычу.

— Когда мы доберемся до Берега Костей, ты узнаешь больше, — пообещал Ульфило. — Сейчас пока я не могу тебе ничего сказать.

— Дело твое, — ответил Конан. — Но помни, что, если мы все погибнем из-за твоей чертовой скрытности, виноват в этом будешь только ты!

К тому времени, когда на свежий воздух вышел Спрингальд, настроение Конана немного улучшилось. Спрингальд был бледен, но впервые за все путешествие мог спокойно стоять на ногах.

— Вот, мой киммерийский друг, я почти уверен, что сегодня вечером, в крайнем случае завтра утром, смогу уже что-нибудь съесть.

— Я рад слышать, что ты совсем здоров, — усмехнулся Конан.

— Всю свою жизнь я изучал великие походы мореплавателей прошлого. Со мною всегда были карты и записи бортовых журналов, но в море я отправился в первый раз — лишь ступив на борт этого корабля. Известные путешественники, однако, не упоминают о том, как морские боги любят наказывать нас, несчастных сухопутных букашек.

— Со временем это проходит, — заверил его Конан. — Считай, что тебе повезло. Сейчас погода просто великолепная для плавания, и корабль почти не качает. А попади ты в бурное море, ты мучился бы не одну неделю.

— Прошу тебя, не надо об этом! — прервал его Спрингальд. — Давай поговорим о чем-нибудь другом. — Он порылся в большой сумке, которую всегда носил с собой. Из сумки торчали какие-то свитки, листы пергамента, корешки книг. Спрингальд извлек какой-то том. Антикварную редкость, судя по обложке. Когда-то книга была в прекрасном кожаном переплете, но теперь, источенная червями, истрепалась и износилась.

— Вот, — сказал он, — «Плавание капитана Бельформиса». Этот человек жил более тысячи лет назад и плавал примерно в тех же местах, куда сейчас направляемся мы.

— Книга старая, — сказал Конан, взяв ее из рук Спрингальда, — но тысячу лет ей дать трудно.

— Правильно. Оригинал был на пергаментном свитке, и копий с него, как нам известно, не существует. Искусство книгопечатания знакомо людям всего лишь семьсот-восемьсот лет, хотя я считаю, что им владели и некоторые очень древние цивилизации. Так случается — искусство гибнет, а потом воскресает вновь. Так вот, а этот список был сделан пятьсот лет назад для короля Аквилонии Хептадиоса. Посмотри, на странице слева — оригинальный текст на древнешемитском, а на другой стороне — цветистый перевод на аквилонский язык того времени. На титульном листе надпись о том, что книга износилась и ее вместе с другими нужно послать в Луксур для переплетных работ. Это было двести лет назад. Стигийцы — большие мастера во всем, что касается книжного дела. По возвращении она заняла свое место на полке в Королевской библиотеке в Тарантии, и у меня есть все основания полагать, что с тех самых пор никто до меня к ней не прикасался. А я ее обнаружил несколько лет назад. Ее плачевное состояние — результат всех этих лет, результат пренебрежительного отношения к ней и упорной работы прожорливых червей.

— Судя по имени, капитан был шемитом, — заметил Конан.

— Да, а корабль его назывался «Аштра», в честь шемитской богини. А знаешь ли ты, что когда-то Шем был величайшей морской державой?

— Странно! Ведь шемиты — народ пастухов и земледельцев. Даже асгалунские купцы, как правило, выходцы из других стран. Среди шемитов, конечно, есть моряки, ведь страна имеет водную границу, но они в основном моря не любят.

— Так было не всегда. Много веков назад на территории сегодняшнего Шема существовало государство Ашур — маленькое и бедное, но зато там, на месте Асгалуна, находилась единственная по всему побережью Шема приличная гавань. На трон взошел один воинственно настроенный король, который основал династию Ден, его звали Белсепа. Он видел, что его страна слаба, единственная ее сила — выход к морю, и тогда он решил превратить Ашур в морскую державу. Чтобы получить все необходимое, он обратился к соседям. В Шеме нет хорошей древесины, чтобы строить корабли, поэтому дерево он закупал севернее, в Аргосе и Зингаре. Чтобы привлечь корабельных плотников и других мастеров, необходимых для страны мореплавания, он установил для них щедрую плату, дешево продавал землю и освободил от налогов. Чтобы обучать шемитов морским искусствам, он нанял капитанов, навигаторов, опытных матросов, которые умели составлять карты и читать по звездам. И к концу правления Белсепы в стране уже был приличный торговый и военный флот.

— Значит, все его труды пропали даром, — сказал Конан, потому что ни разу в жизни я не видел шемитского корабля. А шемитские моряки — обыкновенные пираты. Шемиты занимаются набегами на суше, поэтому и в море они остаются верны себе.

— И все же в течение трехсот лет, пока правила династия Ден, ашурские шемиты были умелыми навигаторами, они плавали и к далеким северным берегам, гораздо дальше Ванахейма, и к южной оконечности континента, где береговая линия резко поворачивает на северо-восток. По морю они, кажется, доходили и до самой Вендии, хотя об этом не сохранилось никаких точных документов.

— Морем дошли до Вендии! — удивленно воскликнул Конан. — Такое плавание достойно героев!

— Дорога туда и обратно занимала около трех лет, из пяти кораблей возвращался обычно только один. А ведь шемиты были тогда умелыми мореплавателями. — Спрингальд вздохнул. — А потом, — продолжал мудрец, — в Шем пришел голод. Посевы не взошли, травы высохли, скотину поразил мор. Естественно, что умирали и люди. Процветала только морская держава Ашур, что вызывало злость и зависть соседей. Вскоре страну потрясло все разрушающее землетрясение. Другие шемитские народы верили, что голод наслали лесные боги, рассердившись на людей за то, что те забыли леса и пастбища и обратились к морю. Землетрясение же — высшее проявление гнева, а также призыв к другим народам Шема взяться за оружие.

Землетрясение разрушило городские стены и большую часть самого города. В Ашур ворвались толпы обезумевших от голода шемитов, которые не оставили там камня на камне. Они убивали людей и жгли корабли, уцелевшие после землетрясения. Они также поджигали архивы, в которых хранились морские карты и корабельные журналы. Сохранилось поэтому лишь очень немного книг и карт того времени, и вот эта — одна из них. — Он взял том из рук Конана. — Бельформис жил в эпоху расцвета Ашура, а это — рассказ о его путешествии к Берегу Костей, куда корабли заходили редко.

— Как же эта книга уцелела в пожарах? — спросил Конан.

Спрингальд пожал плечами:

— Иногда такие вещи можно объяснить лишь прихотью богов. Страшные катастрофы, разрушающие все на своем пути, какую-нибудь мелочь оставляют нетронутой. Знаменитые и бесценные сокровища гибнут, а она остается. Возможно, что свиток хранился в каком-нибудь сундуке, в подвале, и поэтому уцелел во время пожара. Возможно, он был тогда на борту корабля. Или какой-нибудь аквилонский путешественник уже купил его, и во время великих потрясений свиток находился вдали от родины. Как бы то ни было, какой-то ученый решил перевести эту хронику на аквилонский и даже переплести ее в виде книги.

— А что пишет этот древний мореплаватель о тех местах, куда мы направляемся? — спросил Конан.

— Давай посмотрим… — Спрингальд быстро листал страницы. Было видно, что он точно знает, где искать. — А, вот: «Острые белые скалы столь многочисленны и столь тесно прижаты друг к другу, что нам потребовался целый день упорного труда, чтобы благополучно пройти между ними. И лишь к закату мы смогли бросить якорь в безопасном месте. Когда наступит день, высадимся на берег». Он говорит о том, что произошло на следующий день. Дата, которая здесь указана, для нас ничего не значит, потому что нам неизвестно ашурское летосчисление, и о времени тех событий можно судить лишь очень приблизительно.

«Едва забрезжил рассвет, мы на веслах двинулись к берегу. Небольшая партия отправилась к ручью, чтобы пополнить наши запасы пресной воды, но в воде оказалось так много водорослей, что очищать ее было бы слишком долго и трудно. Здешний берег — узкий песчаный пляж, песок белый и очень мелкий. На расстоянии двадцати шагов от линии прилива поднимаются густые джунгли».

— Да, так я и запомнил это место, — перебил его Конан. — А борана там были в древности?

— В хронике о них нет упоминания. Но там жили люди. — Он перелистал книгу. — Вот рассказ о втором дне, когда был предпринят поход вглубь страны: «В джунглях нам и раньше попадались признаки присутствия человека: на ветвях висели какие-то идолы и амулеты, вырезанные из камня и дерева, на земле — остатки кострищ и тому подобное, но до сегодняшнего дня нам не встретилось ни души. Около полудня мы наткнулись на горстку вооруженных людей».

— Зачемони пошли вглубь территории? — спросил Конан.

— В поисках местного населения и каких-нибудь ценностей. Торговцы часто так делали.

Конану показалось, что Спрингальд ответил очень уклончиво, но киммериец не стал ничего выяснять.

— Вот что пишет капитан: «Эти люди не похожи на чернокожих, что обычно населяют побережье. Они выше ростом, кожа у них светлее и более тонкие черты лица; лицо, как и все тело, сильно раскрашено. На них были набедренные повязки из прекрасной тонкой ткани незнакомого переплетения, в руках они держали широкие копья хорошей ковки. На многих были украшения из чеканного золота. Два наших чернокожих проводника при виде этих людей выказали некоторое изумление и страх, воины же смотрели на них с величайшим презрением, по отношению к нам они тоже проявляли некоторую настороженную отчужденность, не лишенную враждебности». — Спрингальд поднял глаза на Конана: — Ты понимаешь, конечно, что я читаю уже в переводе. Аквилонский, на котором говорили пятьсот лет назад, немного отличается от нашего языка. Надеюсь, мой перевод достаточно точен.

— А первый перевод с шемитского? — спросил Конан. — Как ты думаешь, он точен?

Несмотря на всю сложность своего положения, Спрингальд сумел улыбнуться:

— Это, друг мой, очень уместный вопрос. Я не консультировался со специалистами по древнешемитскому, но мои собственные, пусть и несколько фрагментарные познания в этом языке дают возможность утверждать, что перевод точен. — Он поднял голову и посмотрел на темную тучу, которая лишь недавно была маленьким облачком. Теперь она закрывала полгоризонта. Вульфред все так же ругался и рычал на матросов. Они спускали парус. При виде этого Спрингальд побледнел еще больше:

— О Митра! Неужели надвигается буря?

Конан усмехнулся:

— Да. И если хочешь уберечь свои книги от сырости, лучше запри их в сундук. На кораблях типа нашего все части корпуса скреплены не жестко, так чтобы обшивка могла играть на волне. В любую бурю он удержится на плаву, когда другие корабли развалятся на части, но в этом есть и свои минусы. Он пропускает воду как решето.

— Вот как? Да, я еще многого не знаю. — Он засунул книгу обратно в сумку. — Надеюсь, тебе эта буря придется по душе. А мне, скорее всего, нет. — С этими словами он повернулся и направился вниз.

Надвигающийся шторм Конан ожидал с удовольствием, он знал, что буря будет не очень сильной. Она пройдет единым шквалом, который продлится весь вечер и, может быть, ночь, а у него будет возможность посмотреть, как ведет себя судно в плохую погоду. Глядя, как приближаются вздувшиеся тучи и матросы спускают паруса, Конан думал о Спрингальде и его книге.

Он давно уже не был юным мальчиком, что когда-то плавал по этим морям с Бэлит. С тех пор он успел послужить многим военачальникам и всякое узнал о людях, облеченных властью. Разбирался он и в языках. В армиях цивилизованных народов человек, претендующий на офицерский пост, должен читать и писать на языке этого народа. Совершенно ясно, что Спрингальд дал Конану в руки эту книгу, предполагая, что варвар не знает аквилонского. Спрингальд ошибался.

Да, древний язык Конану был непонятен, но все же он сумел связать воедино несколько слов, и среди них он разобрал фразу, написанную более крупным шрифтом, чем все остальные, как будто она имела особое значение. Фраза эта была: «Рога Шушту».

— Небольшое развлечение для наших сухопутных, да, Конан? — сказал Вульфред, вспрыгивая на ют прямо с палубы.

— Им будет плохо, — отозвался Конан, — но они все стерпят. Это не те купчишки, над которыми любят поиздеваться матросы. Они и виду не подадут, что мучаются, и не перестанут задирать нос. Настоящие аристократы.

— Да, я думаю, ты прав, — кивнул Вульфред. — Этот Ульфило, похоже, большая шишка. И девчонка тоже не промах. Даже этот книжник не спускает матросам ни одну грубость. — Он помолчал, а потом заговорил уже другим тоном: — Скажи, Конан, ты заметил, какую сумку таскает с собой книжник?

— Ее невозможно не заметить, — согласился Конан.

— Хоть я и не ученый, но моряк всегда узнает морские карты и бортовые журналы.

— Да, так оно и есть. Ну и что из того? Он ученый и изучает путешествия древних мореплавателей. Что же ему еще читать, как не бортовые журналы?

Вульфред засопел:

— Ученые сидят в своих пыльных кабинетах и библиотеках и изучают плавания смельчаков по книгам. Нет, человек выходит в море, прихватив с собой целую связку карт, только если он что-то ищет, и ищет не просто какого — то брата! Говорю тебе, Конан, эти аквилонцы собираются искать клад! А для чего же еще богатым и знатным оставлять свой дом и искать приключений на море?

Теперь киммериец презрительно усмехнулся:

— Карты кладов! Да ты знаешь не хуже меня, что их продают в любой портовой таверне, чтобы выманивать деньги у слишком доверчивых. Однажды в Кордаве мне предложили целых три за один вечер. Я даже кое-что купил, благо был тогда молод и не разбирался ни в картах, ни в деньгах.

— Думаешь, такими подделками можно одурачить знающего человека? — спросил Вульфред. — Как будто этот Спрингальд мог купиться на обычную дешевку!

— Нет, конечно, не мог. — Конан тряхнул черной гривой. — Но это еще не значит, что твои подозрения обоснованны. А даже если они и ищут сокровища, они, конечно, понимают, что одним им по джунглям не пройти. Они будут прекрасным обедом для борана, если только раньше их не сожрут дикие звери или огромные змеи.

— Да. Так какие же на самом деле у них планы?

— Я не знаю. Знаю только, для чего они меня наняли, и я выполню свою работу честно. А когда прибудем на место, может быть, и узнаем, что они задумали на самом деле.

Но вскоре налетела буря, и пришлось хорошо поработать, чтобы удержать корабль на плаву и не сбиться с курса, поэтому на бесполезные разговоры не было ни времени, ни сил.

Стоял чудесный день, солнце яростно палило, когда вдруг волны за кормой «Морского тигра» из синих стали ярко-зелеными, а потом и грязно-коричневыми. Трое пассажиров собрались на палубе.

— Что это? — обратилась Малия к Спрингальду.

Конана удивило, что она задает этот вопрос ученому, а не моряку. Но Спрингальд знал, что ей ответить.

— Под нами речной поток. Стоит лишь зачерпнуть этой мутной жидкости, и ты увидишь, что вода, скорее, пресная. Хотя пить такую воду я бы, конечно, не посоветовал. Судя по величине, это, должно быть, Стикс, или Нилус, как его называют на некоторых языках, самая большая река в мире. Она дает воду целому континенту и собирает на своем пути отходы и мусор с огромной территории. Сами стигийцы ее пьют, но для человека из других мест эта вода может стать опасной.

— Значит, мы совсем недалеко от Кеми, — сказал Ульфило. Все трое, вполне оправившись от морской болезни, были сейчас в добром здравии. — Сколько дотуда еще, Конан? — Он повернулся к киммерийцу.

— Прибудем после полудня, — ответил тот угрюмо. На Конане были сейчас только короткие бриджи, какие обычно носят матросы. Полоска алой ткани, повязанная вокруг лба, удерживала непослушные волосы и защищала глаза от набегавших струек пота.

— Это, кажется, тебя не радует, — заметил Спрингальд.

— Нет, не радует, — подтвердил Конан. — Не люблю Стигию. Здешний народ — бессловесные рабы, а управляют ими жрецы и чернокнижники. Во всем этом есть что-то унизительное.

— Но Стигия — древнейшее из государств, — сказал Спрингальд, — ее история восходит к старинному Ахерону и таинственным легендам о сказочном Пифоне. По сравнению со стигийцами мы, гиперборейцы, — просто малые дети. Всего лишь несколько веков назад наши предки были дикими варварами. А история Стигии исчисляется тысячелетиями!

— Это история порабощения и подавления свободы, — не сдавался Конан. — Лучше уж дикое варварство, каким бы жестоким оно ни было, чем господство колдунов.

— И тем не менее в Кеми мы должны зайти, — сказал Ульфило.

К ним на ют поднялся Вульфред.

— Вы говорили о Кеми? Должен вас предупредить, этот порт не такой, как другие. Стигийцы не любят чужеземцев, и в город им после наступления темноты выходить запрещается.

— Разве при таких ограничениях можно вести какую-нибудь торговлю? — спросила Малия.

— В гавани есть островок под названием Черепаший. Там и стоят иностранные суда. И лишь некоторым из них под неусыпным контролем разрешается выгружать свой товар в самом порту Кеми. А если чужестранца застанут в городе после захода солнца, его немедленно отправляют на смерть.

— Да, похоже, Конан прав: нрав у стигийцев недружелюбный, — заметил Ульфило.

— Но зато они богаты, — сказал Вульфред. — Стигийские правители и знать всегда соблюдали свои интересы, и если к ним попадало что-то ценное, они его уже не выпускали из рук. На королевском погребальном наряде столько золота, сколько у других королей не было и за всю жизнь. — Вульфред, как истинный ванир, не мог без воодушевления рассказывать о большом богатстве. — Не имей их чертовы проклятья такой силы, я бы давно уже привел в Стигию несколько больших кораблей, просто чтобы разворошить эти гробницы.

— Жаль, что здесь так не любят чужестранцев, — заметил Спрингальд. — Я надеялся воспользоваться нашей остановкой в Кеми, чтобы воочию увидеть те чудеса, о которых читал в книгах. Я думал даже, что удастся получить разрешение подняться вверх по реке, до Луксура, туда, где храмы и усыпальницы своим великолепием просто поражают воображение.

— Мне кажется, чем раньше мы уйдем отсюда, тем лучше. — Малия поежилась. — Давайте побыстрее завершим все дела, наведем справки о моем муже и продолжим плавание.

— Это, несомненно, самое лучшее, что мы можем сделать, — согласился Конан.

— И кроме того, стигийцы просто не оставят нам другого выхода, — подтвердил Вульфред.

Охватив с обеих сторон грязные воды Стикса, в море врезались два темных скалистых мыса. На них сгрудились многочисленные приземистые постройки из черного камня, одни совсем старые и уже полуразрушенные, другие, наоборот, — полные жизни, окруженные оборонительными укреплениями, которые были снабжены специальными орудиями для потопления неугодных кораблей. «Морской тигр» спустил паруса, матросы взялись за весла.

Не успели они пройти первые форты, как им навстречу быстро двинулось красное судно с тараном в виде головы крокодила; в воду дружно погружались несколько пар черных весел.

— Они хотят нас потопить? — испуганно спросила Малия.

— Это просто таможенный корабль, — рассмеялся Вульфред, — просто очень безобразный на вид. Уж будь уверена, если когда-нибудь увидишь их настоящую военную галеру, сама схватишься за весла, чтобы только уйти поскорее.

Корабль приблизился, взрезая белую пену. «Морской тигр» сложил весла, и на его палубу перебросили трап, по которому с таможенного корабля поднялось несколько человек. В основном это были крепко сложенные чернокожие, явно из низшего сословия, но среди них выделялся главный — высокий, темноволосый и темноглазый, он отличался от остальных более светлым оттенком кожи.

— Предъявите ваше разрешение, — сказал он.

— Ты его уже много раз видел, — пробормотал Вульфред, протягивая ему медный диск с высеченными на нем иероглифами.

— Для меня все ваниры на одно лицо, — ответил тот. — Что ты, что любой другой рыжебородый. — Он оглядел всех присутствующих с таким высокомерием, как будто был не обыкновенным служащим, а каким-то знатным господином. Его взгляд задержался на Конане: — А ты из какой страны?

— Я киммериец, — ответил Конан. Скрестив на груди руки, он взирал на него сверху вниз.

— Никогда о таких не слышал. Какова цель вашего приезда?

— Мы направляемся к Черному Берегу за слоновой костью, пером и так далее, — ответил Вульфред. — А здесь мы хотим прикупить кое-что для торговли.

— Вы знаете, что расплачиваться можно только золотом и серебром? — спросил таможенник.

— Да, — ответил Вульфред, — я уже бывал здесь раньше.

— Но иностранцы — глупы и часто об этом забывают, — возразил таможенник, — а некоторые стигийские купцы готовы вступать с ними в незаконные сделки. Остерегайтесь таких. Наказание для них — сурово, но ваше — еще страшнее. А эта тоже поедет к Черному Берегу? — Он посмотрел на Малию.

— Да, — ответила она.

Не обращая на нее внимания, таможенник опять заговорил с Вульфредом:

— Да она там просто умрет. Лучше продать ее прямо здесь. В наших землях такой цвет кожи — большая редкость, и за нее хорошо заплатят.

Малия вспыхнула. Ульфило схватился за эфес меча, но Конан и Вульфред опустили руки ему на плечи.

— Мы подумаем, — сказал Вульфред.

— Повернитесь, вам завяжут глаза, — приказал таможенник.

— Что? — воскликнул Ульфило в полном недоумении.

— Здесь такие законы, — сказал Вульфред. — В гавань корабль поведет лоцман-стигиец. Все дно утыкано железными брусьями и клешнями, и никто из чужих не должен знать, как между ними пройти. Каждый год эти ловушки расставляют по-новому, просто на всякий случай, а рабов потом убивают, чтобы не могли никому рассказать.

Им туго завязали глаза черными шелковыми повязками, и пришлось покориться. То же самое проделали и с матросами, которые теперь гребли вслепую. Почти целый час не было слышно ничего, кроме скрипа весел в уключинах и спокойного голоса лоцмана, который отдавал приказания. Но вот повязки сняли.

Щурясь от внезапного света, путешественники оглядывали гавань. Большая часть города располагалась на южной стороне, где над низкими портовыми строениями вздымались огромные башни. В северной же части под массивным каменным навесом — огромнее, чем любой королевский дворец, — стояла на якоре добрая сотня военных галер.

Перед ними лежал Черепаший, бугорок суши не более ста шагов в длину, со всех сторон окруженный причалами, застроенный пакгаузами, тавернами, какими-то учреждениями. Лишенный каких бы то ни было украшений и величественных зданий, он, казалось, принадлежал совсем к другой стране.

— Здесь я вас покидаю, — сказал таможенник, направляясь к трапу. — Подчиняйтесь закону и добросовестно платите пошлину. — С этими словами он ушел, и все вздохнули свободнее.

— Еще никому не удавалось избежать смерти за подобное оскорбление в мой адрес, — сказал Ульфило.

— Но смерть этого человека означала бы смерть и для всех нас, — ответил Вульфред. — Боюсь, что есть люди, которых просто приходится оставлять в живых.

— Когда мы выйдем на остров? — спросил Спрингальд.

— Сейчас станем на якорь, я должен сам за этим проследить, — ответил Вульфред. — Потом поплывем на лодке к берегу.

Весь следующий час капитан был занят делами своего судна, потом он приказал спустить на воду шлюпку. Корабль разрешалось покинуть половине команды, другая же должна была остаться на борту. Это не вызвало большого недовольства. В Кеми соблазнов, гораздо меньше, чем в других местах.

Закончив работу на корабле, Конан окинул взглядом гавань. В основном здесь стигийские корабли — речные и прибрежного плавания. Есть один аргосский корабль, грязная посудина работорговца. Рядом с ним на якоре стоит зингарское судно, похоже пиратское. Во многих портах пиратские корабли — желанные гости, если только они не нападают на жителей. На борту у них обычно богатый груз, который продают дешево. Но внимание Конана привлек другой корабль. Явно стигийской постройки, но без обычных для здешних судов украшений. Это было низкое двухмачтовое судно, выкрашенное черной краской, с черными же свернутыми парусами. Конан никогда не видел таких судов у стигийцев, оно явно совсем новое. На борту никого не видно. Конан заметил, что и Вульфред пристально рассматривает этот корабль.

— Ну, что скажешь? — спросил Конан капитана.

— Первый раз вижу такое. Хотя на вид неплохой, чем-то похож на пиратский, но места для груза маловато.

— И для военного судна слишком мал, — добавил Конан. — О стигийцах разное говорят, но я никогда не слышал о пиратах-стигийцах, разве только это разорившиеся и высланные аристократы. Кто же выходит в море на таком судне?

— Хороший вопрос, — сказал Вульфред, — но, может быть, ответа лучше не знать.

На острове капитан отвел всех в лавку, где можно было купить бусы, игрушки и всякие пустяки для торговли с туземцами. Они кое-что купили. Коробки с товаром должны были доставить на корабль, и путешественники решили немного отдохнуть.

— В портовой таверне можно не только поесть и выпить, — сказал Вульфред. — Я хочу побеседовать там кое с кем о южных морях. Вот уже четыре года как я там не был, кто знает, что могло измениться за это время.

— Сколько мы здесь пробудем? — спросил Ульфило.

— Сегодня уже поздно, — ответил Вульфред, — а завтра утром я хочу запастись провизией и пресной водой. Еще нужно загрузить то, что вы сегодня купили, и мне, пожалуй, понадобится полотно на парус. Стоит нанять еще людей, потому что на юг дорога трудная. Все это займет, наверное, дня три.

— Отлично, — сказал Ульфило. — Нам надо найти какую-нибудь приличную гостиницу.

— С нормальной ванной! — горячо поддержала его Малия. — И с прачечной.

— Что ж, миледи, — усмехнулся Вульфред, — наслаждайтесь жизнью, пока есть такая возможность. Там, куда мы направляемся, ванну можно принять только во время дождя, а одежду и вовсе стирать не надо, потому что она быстрее сгниет.

— Так тем более надо побаловать себя сейчас.

Они шли по узкому переулку, зажатому с обеих сторон мелкими лавчонками. Вдруг Малия резко остановилась, затаив от страха дыхание.

— Что случилось? — в тревоге спросил Ульфило.

Она не могла раскрыть рта, просто махнула рукой. По мостовой, зловеще поблескивая, к ним ползло что-то длинное. Вот змея медленно приподняла голову размером с небольшой винный бурдюк и уставилась на них немигающим взглядом своих черных глаз; из узкой щели рта то и дело выскальзывал длинный раздвоенный язык.

— О Митра! — воскликнул Ульфило. — Неужели змея?

— Огромный змей южных джунглей! — пояснил Спрингальд. — Великолепно!

Ульфило схватился за меч, но Вульфред его остановят:

— Когда-нибудь из-за тебя мы все погибнем! В Стигии многие животные священны, а змеи — все дети богов! Вот эти огромные — самые почитаемые.

— И даже если она нападет, нельзя защищаться? — спросил Ульфило.

— Не беспокойся, — вступил в разговор Конан. — Видишь вот эту шишку? — На длинном теле животного примерно в четырех футах от головы вздувался безобразный бугор. — Сегодня она уже что-то съела. Или кого-то. Сейчас она заберется к себе в берлогу и будет переваривать этот обед. На это уйдут недели. Такие твари едят редко.

— Как же она попала на остров? — спросила Малия, вновь обретая дар речи.

— Они прекрасно себя чувствуют и на суше, и в воде, — ответил Конан. — Стикс и другие крупные реки ими просто кишат.

Змея медленно ползла, а они стояли и смотрели; долго-долго свивались кольца, пока наконец у самых ног не промелькнул крошечный заостренный хвост.

— И какой же длины они могут быть? — спросила Малия сдавленным голосом.

— Стигийцы утверждают, что такие змеи растут всю жизнь, — сказал Спрингальд. — Этой, судя по длине, должно быть около ста лет.

— По берегам Зархебы попадались и длиннее, — сказал Конан. — Эта может проглотить человека, но есть и такие, что легко могут проглотить лошадь или буйвола.

Трое аквилонцев, казалось, не совсем поверили Конану, но после всего увиденного не решились вслух усомниться в его правдивости. После некоторых поисков путешественники нашли себе подходящую гостиницу, предоставив Конану и капитану искать пристанища на свое собственное усмотрение. Как раз такое заведение было обнаружено недалеко от берега. Чтобы уберечь здание от ежегодных разливов Стикса, его поддерживали высокие сваи. И вскоре перед моряками уже стояли высокие каменные кружки, наполненные пенным темным элем.

Вульфред отхлебнул и облизнул губы:

— Да, стигийцы — высокомерные свиньи и злобные колдуны, но кроме них никто на всем юге не варит приличного эля.

— Да, — согласятся Конан. — Они утверждают, что первыми стали выращивать злаки, и варить эль их научил кукурузный бог. Если это правда, то хоть один приличный бог у них все-таки есть.

Путешественники заказали обед. Предстояло обсудить многие важные дела.

— Как ты думаешь, — начал Вульфред, — что наши аквилонцы собираются делать здесь, в Кеми, пока мы готовимся к отплытию?

— Приходят в голову кое-какие мысли, — ответил Конан. — У них есть письмо этого братца, отправленное из Кеми, и вряд ли они упустят возможность навести здесь о нем справки. Если он и впрямь снаряжал здесь экспедицию на юг, об этом кто-нибудь да знает — что это был за корабль, какими товарами груженный, кого он с собой взял.

— Да. Наши наниматели опять молчат, как воды в рот набрали.

— Но что мешает нам самим задавать им вопросы? — заметил Конан.

— И заодно приглядывать за этой троицей.

— Шпионить? — переспросил Конан.

— А почему нет? Они для нас — чужеземцы Нам явно не доверяют, так почему мы должны доверять им? Из-за их скрытности мы запросто можем погибнуть, поэтому имеем полное право знать, что они затевают. Но я занят на корабле. А ты мог бы последить за ними?

— Да, — сказал Конан. — Они вполне этого заслуживают. Не люблю, когда меня держат за дурака которому нельзя ничего доверить.

— Вот и я говорю. — Они сдвинули кружки и залпом выпили.

В течение этого вечера Конан и Вульфред поговорили с другими моряками, которые заходили в таверну. Стигийцев среди них было совсем мало. В основном матросы из других стран, чьи корабли сделали здесь остановку. Черепаший был для большинства постоянным перевалочным пунктом. В ответ на допросы о Марандосе они получали лишь бессмысленные взгляды.

— Все эти люди нездешние, — сказал Конан, — надо расспросить лавочников.

— И хозяин таверны тоже много лет здесь живет, — сказал Вульфред, — давай спросим у него.

Они пригласили хозяина за свой стол.

— Знатный аквилонец? — переспросил тот. — Был один такой на Черепашьем, около года назад, но не знаю, с какого он корабля. Он пробыл здесь пару дней, не больше, а потом я его не видел. Но никакой экспедиции он здесь не снаряжал.

— А что это за черное судно стоит здесь неподалеку? — спросил Конан.

— Здесь нет такого корабля, — ответил хозяин бесцветным голосом.

— Мы все поняли, спасибо за помощь, — сказал Вульфред. Когда хозяин отошел, он продолжал: — Как думаешь, может, в письме все вранье? Он разорился, но не хотел, чтобы семья об этом узнала?

Конан покачал головой:

— Но в письме сказано: он хочет, чтобы они последовали за ним.

— Это они так говорят. Ты это письмо читал?

— Нет, даже не видел. Но мог ли он снарядить корабль где-нибудь в другом месте?

— Где? — спросил Вульфред.

— В самом Кеми, а не на Черепашьем.

— Чтобы чужестранец снарядил корабль в Кеми? Думаешь, это возможно?

— А откуда у стигийцев черный пиратский корабль? Он в трех шагах отсюда, а люди делают вид, что ничего не видят. Это возможно?

На это ванирскому капитану возразить было нечего.

Глава IV ЧЕРНЫЕ ПАРУСА

Стояла знойная душная ночь. Весь остров, казалось, был пропитан дыханием огромной реки. На узкой улочке друг против друга стояли два здания, соединенные на уровне второго этажа аркой, в этой арке и укрылся Конан-киммериец. Скрестив на груди руки, он стоял спиной к стене, неподвижный, как статуя. Необходимость того требовала, и Конан ждал с терпением охотника, с терпением, которому он научился среди родных киммерийских скал и в лесистых долинах Пустошей Пиктов.

Он наблюдал за гостиницей, в которой поселились трое аквилонцев. Днем следить за ними не составляло труда. Остров небольшой, и Конан легко замечал любое их движение, просто прогуливаясь по узким улочкам. А в темное время суток необходимо более пристальное наблюдение. Вчера ночью они ничего не предпринимали. Никто из них из гостиницы не выходил, но около полуночи появился какой-то стигиец в длинном черном плаще. В гостинице он пробыл меньше часа. Все это время в окне одной из их комнат мерцал свет. Как только стигиец ушел, свет сразу же потушили. Конан прокрался за незнакомцем до самой воды, он видел, как тот сел в длинную черную лодку, в которой были четверо огромных гребцов; никто не сказал ни слова. Конан решил, что ничего больше выяснить не удастся, и вернулся к себе.

Назавтра он сделал кое-какие приготовления. Купил черный шелковый плащ с капюшоном, какие здесь носят люди всех сословий. Шелк в богатой Стигии на удивление дешев. Предполагая, что, возможно, понадобится красться тихо и незаметно, Конан снял меч и взял с собой только короткий кинжал, который обычно носил у пояса. В таком снаряжении он мог двигаться по темным улицам совершенно тихо и незаметно.

Вдруг Конан увидел, что дверь гостиницы отворилась, он отступил в самую темноту. Вышло трое: кто-то высокий и крепкий, кто-то маленький и толстый, кто-то изящный и миниатюрный. На всех были точно такие же плащи, что и у самого Конана. Несколько минут они молча стояли в дверях. Конан знал почему. Ульфило с его солдатской предусмотрительностью ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Опять Конан почувствовал к нему невольное уважение. Он не любил Ульфило, но не мог не признать, что тот настоящий воин.

Вот они двинулись, и Конан пошел следом. Он держался на расстоянии, идти совсем близко не было смысла. Остров крошечный, и видел варвар в темноте ничуть не хуже кошки. Слышал он их вообще прекрасно. На ногах у обоих мужчин были ботинки, сам же Конан ради осторожности от этого отказался.

Вообще-то он редко ходил босым по городу, но стигийцы — просто фанатики чистоты, и даже приезжих на Черепашьем заставляют скрести улицы каждый день.

Аквилонцы шли в том же направлении, что и вчерашний незнакомец. У реки их уже ждала черная лодка, в которой сидели те же гребцы. Стигийца не было.

Конан стоял совсем рядом. Когда они сели в лодку, он снял свой плащ. Тонкий шелк не составило труда свернуть и засунуть в маленький непромокаемый мешочек из кишок крокодила. Конан остался в одних коротких матросских бриджах, мешочек он шелковой тесьмой привязал на шее.

Когда они отплыли на достаточное расстояние, Конан легко взбежал на причал и осторожно, чтобы было не слышно плеска, опустился в воду. Его обнимали теплые волны Стикса; Конан поплыл, разводя в воде ноги по-лягушачьи и быстро работая руками, он знал, что так может продержаться в воде многие часы.

Мокрые волосы прилипли к голове, и теперь, если бы кто-нибудь мог увидеть Конана, его легко можно было бы принять за плывущего тюленя. В ту ночь лодка с тремя аквилонцами была на реке не единственной. На промысел вышли множество рыбаков. Для привлечения рыбы на лодках устанавливали горящие факелы, рыбу здесь ловили сетями или с помощью специальных крючков на леске, имелись также обученные для рыбной ловли птицы, которые ныряли за добычей в воду. Мерцающие огненные пятна на темной воде являли собой зрелище одновременно жуткое и прекрасное. Киммериец хорошо понимал, что в самой реке кроме рыб есть и другие живые существа. Где-то здесь рядом — огромные речные змеи, совсем близко вдруг раздался хруст, по которому Конан понял, что это крокодил расправляется со своей жертвой.

Не обращая внимания на опасность, Конан следовал за лодкой. Неторопливые гребцы не слишком налегали на весла, поэтому плыть ему было легко. Они направлялись к южному берегу реки, туда, где в темном небе высились мрачные храмы и обелиски Кеми.

Как и ожидал Конан, плавание было недолгим. Лодка подошла к причалу, от которого по берегу поднимались несколько ступенек, ведущие в город. Лодку привязали за большое бронзовое кольцо, вделанное в стену, и трое пассажиров поднялись на берег. А там наверху Конан разглядел какую-то фигуру, очень напоминавшую того стигийца, что вчера приходил в гостиницу.

Такие причалы шли вдоль реки на расстоянии примерно пятидесяти шагов, и Конан направился к следующему. Он ловко, как зверь, выбрался из воды и вскочил на ноги. Поднявшись немного вверх по склону, он вытряхнул плащ из мешочка и одним движением руки накинул на плечи; легкий шелк мгновенно вздулся и упал, очертив прямые линии его мускулистой фигуры. Набросив на голову капюшон, Конан поднялся по ступенькам. В таком одеянии в нем никто не узнает чужака.

Не теряя времени, он поспешил к соседнему причалу и поспел как раз вовремя — миниатюрная, ни с чем не сравнимая фигурка только что мелькнула за углом. Конан усмехнулся и свернул в переулок следом за ней.

Они долго блуждали по ночным улицам Кеми. Как и во многих больших городах Стигии, эти улицы сходились и расходились самым прихотливым образом, чего нет в более молодых государствах севера и запада. Рабов и торговцев уже не было, но улицы не выглядели безжизненными. Тут и там попадались бритоголовые послушники из разных храмов, от длительных постов и других необходимых воздержаний их худые лица были похожи на черепа. Совершенно иное зрелище являли собой пышнотелые шлюхи, которые прохаживались по улицам совсем голые, за исключением только сложных головных уборов, украшенных свечами, мерцание которых должно было освещать и подчеркивать их прелести. Жители пустыни, облаченные в полосатые черно-белые балахоны, вели своих верблюдов в сторону рынка, который откроется утром; некоторые мудрецы в лохмотьях, похожих на мешковину, продавали наркотики, запрещенные везде, кроме Стигии. Фокусники дрессировали своих зверей.

Страшная, непонятная музыка доносилась из мрачных клетушек, за порогами которых раздавались внезапные взрывы смеха и крики ужаса.

Кеми — главный торговый порт Стигии, и здесь по сравнению с другими большими городами, такими как Луксур, не столь велико засилье церковников, но это только по стигийским меркам. Конану же казалось, что каждое пятое здание здесь — храм, выстроенный в честь какого-нибудь стигийского божества, а ведь это всего лишь окраина города.

Вот те четверо остановились, и Конан тоже застыл на месте. Сопровождающий их стигиец жестом указал на дверь в черной стене трехэтажного здания. Сначала один за другим вошли трое аквилонцев, за ними последовал стигиец. Конан подобрался совсем близко и услышал, как дверь захлопнулась, потом раздался звук, в происхождении которого сомнений не оставалось — с той стороны задвинули засовы. Конан отступил на шаг и осмотрел дом. Как и у большинства зданий (за исключением храмов), у этого фасад был гладкий и ровный, дом плотно примыкал к соседним зданиям. По всему фасаду были вырезаны сцены из истории и мифологии Стигии, картины великих событий. В небольшом углублении над дверью в овальной раме красовался странный знак — длинный волнистый трезубец, концы которого соединялись полумесяцем. Может быть, это символическое изображение какого-то стигийского божества, но Конан о таком никогда не слышал.

На первом этаже окон не было, на остальных же двух — по три окна. Еще мельком осматривая здание, киммериец заметил свет в окне последнего этажа. Конан внимательно огляделся. Вот идут какие-то двое, судя по походке, пьяные. Они свернули за угол, улица опустела. Конан подбежал к дому и стал карабкаться по стене, как белка. Для того, кто вырос в горах Киммерии, где мальчишки лазают по отвесным скалам просто ради удовольствия, да еще за птичьими яйцами, украшенная барельефами стена все равно что лестница. Стигийские боги и богини, особенно те, что со звериными головами, обеспечивали ему хорошую опору. И это, размышлял Конан, единственное благо, которое он получил за всю жизнь от стигийских божеств.

Время от времени Конан внимательным взглядом окидывал улицу. Он понимал, что, если затаиться, можно остаться незамеченным на фоне черной стены. Но движение привлечет внимание любого прохожего, если он случайно бросит взгляд наверх.

Вот он добрался до окна; Конан теперь двигался медленно, дюйм за дюймом. Из комнаты доносились голоса, Конану не терпелось узнать, о чем идет речь, но он понимал, что нетерпеливым движением можно погубить все. Он решил, что лучше не просто подтянуться к подоконнику, а вскарабкаться повыше и встать во весь рост, так, как будто стоишь за дверью, хотя вместо пола под ногами всего лишь камень в полдюйма шириной. Конан медленно наклонился к окну — стала видна вся комната и голоса слышались четче.

Но прежде чем что-либо увидеть или услышать, Конан ощутил какой-то резкий запах. Пахло дымом, но не тем, что дает дерево, или масляные факелы, или восковые свечи. Этот едкий запах не спутаешь ни с чем — так горит цветок черного лотоса, его лепестки, стебли, семена. Это очень сильное одурманивающее вещество, необходимое колдунам для их мистических видений, когда они взывают к помощи потусторонних сил. Дым уже давно висит в воздухе, это запах, оставшийся от прошлых сеансов. Дурман так сильно чувствуется снаружи, значит, лотос жгли здесь не одно поколение и в больших количествах. Жечь черный лотос могли только верховные колдуны. Все остальные быстро сходили с ума от этого запаха. От таких мыслей у Конана по спине побежали мурашки.

Внутри, в потемневших от времени тяжелых креслах из резного дерева, сидели трое аквилонцев. За столом напротив Конан увидел стигийца, но не того, что их сюда привел. Это был настоящий великан, ростом даже выше Ульфило, с огромными плечами и широкой грудью. Его длинные темные волосы были аккуратно убраны золотой повязкой, в центре которой мерцал золотистый опал с выдавленным на нем символом трезубца-полумесяца. Его аккуратно подстриженная борода сходилась клинышком, черные глаза живо светились. Конан понял, что этот человек принадлежит к самой верхушке знати.

— Но что же он тебе сказал? — спрашивал Ульфило. В его голосе слышалась обычная суровая властность, но Конан заметил, что к своему собеседнику Ульфило относится с некоторой опаской.

— Он почти нашел то, что искал. — Из мощной груди стигийца вырывался сильный, глубокий голос. — В горах он уже видел знак, но оставшиеся в живых его люди заставили твоего брата повернуть назад.

— Как он выглядел? — в тревоге спросила Малия. — С ним все в порядке?

— Миледи, он только что вернулся из многотрудного путешествия, в котором погибли его соратники и которое для него самого чуть не стало последним. Все пережитое оставило на нем свой след. И все же он был готов вновь отправиться в путь. Никакие трудности его не останавливали. Ваш муж — человек решительный и мужественный.

— Мой брат бросает вызов любой опасности, — сказал Ульфило, — он не упускает ни одного шанса. Ты говоришь, он нашел то, что искал?

— О да, он был почти у цели. Знаки, которые встречались на его пути, не оставляли сомнений. И все же ему не хватило последнего звена в цепи, не хватило средств, чтобы снарядить еще одну экспедицию, вот поэтому он и пришел ко мне, и мы заключили сделку.

— И ваша сделка связывает также и нас? — мрачно спросил Ульфило.

— Да. — Стигиец подвинул к ним через стол тяжелый свиток пергамента. — Видите, ваш брат связал себя самыми страшными клятвами, которые переходят и на всю семью, до последних поколений!

Ульфило прочел пергамент, его лицо залилось краской.

— Немыслимо! Ни за какие блага в награду он не имел права связывать клятвами весь свой род!

— Богам неинтересны мелкие человеческие правила, — упрекнул его стигиец.

— Для суда и присяжных эта бумага не является документом, по ней не могут привлечь к ответственности. Она — свидетельство священных клятв, нарушение которых карается не штрафом или тюремным заключением, а страшными проклятиями, которые боги обрушивают на клятвопреступников.

У Ульфило уже сжимались кулаки, но тут вмешался Спрингальд:

— Добрый жрец Маата, мы здесь не для споров и угроз. Мы все знаем, какова будет награда за успешное плаванье. Такое богатство буквально не поддается описанию. Если придется его разделить, что с того? Даже и часть этого богатства превзойдет все ожидания любого знатного аквилонца. Уверяю тебя, условия, оговоренные в этом документе, нас совершенно устраивают. Так давайте оставим любые подозрения и недоверие.

Стигиец едва заметно улыбнулся.

— Твой друг говорит мудрые слова, — обратился он к Ульфило. — С таким образованным ученым, с такой любящей и преданной женой, какую я вижу в лице этой женщины, с таким доблестным воином, как ты, — разве может ваш поход не иметь успеха? — Если и была в его словах ирония, то тщательно замаскированная.

— Конечно, ты прав, — сказал Спрингальд.

— Вы довольны своим кораблем и командой? — поинтересовался стигиец.

— Корабль хороший, — ответил Ульфило, — и хотя мы не сильны в этих делах, матросы, кажется, опытные и умелые моряки. Капитан-ванир очень напоминает пирата, да и вся команда, похоже, отчаянные головорезы, но ведь, подыскивая людей в такое плаванье, руководствуешься в первую очередь не мягким нравом. Они как раз то, что нам нужно. Для первого этапа мы нашли проводника-киммерийца, который хорошо знает побережье.

— Киммерийца? — встрепенулся священник.

— Да, бродяга-великан по имени Конан. Как сам говорит, наемник и пират одновременно, и к тому же бандит и преступник, я не сомневаюсь. Он не задумываясь перерезал бы нам всем горло во сне, если бы это было выгодно, но я не спускаю с него глаз.

— Я не согласен с такой оценкой, — заговорил Спрингальд. — Это суровый человек, прокладывающий себе путь в жестоком мире. Было бы странно ожидать, что сам он будет начисто лишен этой жестокости. Но я считаю, ему можно доверять, он — человек чести, по его варварским понятиям. Он будет нам хорошей поддержкой, когда мы отправимся вглубь побережья.

— Как хотите, — сказал священник. — Я могу предоставить вам своих слуг, людей, мне преданных, которые будут выполнять мою волю, а следовательно, и вашу.

Ульфило хотел было что-то резко возразить, но Спрингальд быстро сказал:

— О, от всего сердца благодарим тебя, Сетмес, но появление твоих людей может вызвать большие подозрения у нашего капитана. Во всем, что касается корабля и команды, его власть безгранична. Боюсь, нам придется отказаться от твоего предложения.

— Поступайте как знаете. Когда вы отплываете?

— Наверное, завтра, — ответил Ульфило, — если наш капитан завершит все свои дела. Может быть, послезавтра.

— Скажи, Сетмес, — быстро заговорил Спрингальд, — то… звено, о котором ты говорил, можем ли мы его получить?

Сетмес развел руками:

— Но как? Я все передал ему, согласно нашему договору.

— Разумеется, — согласился Спрингальд, — но, может быть, у тебя сохранилась копия?

— Я вижу, при всей твоей образованности ты не знаешь некоторых вещей, касающихся церковных законов Стигии. Мы всегда — а особенно если речь идет о древности — храним и бережем оригинал и не признаем копий. Копия, какой бы точной она ни была, может передать лишь слова и символы. И все же она не равна оригиналу, потому что утрачивает его мистическую достоверность.

Поэтому копии не имеют для нас никакой ценности.

— Понятно, — ответил Спрингальд. — Теперь, если ты ничего больше не хочешь нам сообщить, нам пора возвращаться.

— Мой слуга проводит вас к лодке, — сказал священник. — Без его защиты вас непременно убьют.

Ульфило презрительно засопел, как будто не мог и представить себе, что какие-то стигийцы окажутся сильнее, чем он. Но вслух ничего не сказал.

Конан не двигался. Свет в комнате потушили, через несколько минут дверь внизу отворилась и четыре закутанные в плащи фигуры вышли на улицу. Сейчас следить за ними уже нет необходимости, он знает, куда они направляются. Теперь самое главное — выбраться из города незамеченным. Улица опять опустела, и Конан начал медленно спускаться по резной стене. Несмотря на всю его силу, пальцы на руках и ногах киммерийца ныли от усталости. Спускаться приходилось очень аккуратно, потому что пальцы от напряжения онемели. Вот почему он не успел увернуться, когда на уровне второго этажа из окна высунулись две огромные безобразные руки и сплелись у него на шее, как кольца питона.

Конан не успел ни вздохнуть, ни выругаться, как оказался внутри. Он чувствовал, что на шее у него сцепились не просто человеческие руки. Огромного, мощного киммерийца подбрасывали, как десятилетнего ребенка. С диким рычанием Конан наконец нащупал под собой землю и попытался тоже схватить противника за шею, но шеи у того не оказалось. Голова сидела прямо на покатых, покрытых щетиной плечах. Не теряя ни секунды, Конан схватил чудовище одной рукой за голову, а вторую просунул под острый подбородок. Воздух засвистел в сдавленном горле, и Конан начал закручивать уродливую голову. Он не мог бы точно сказать, кто его противник, — человек или обезьяна.

Возможно, чудовище не обладало даром речи, возможно, оно было уверено в своей победе и поэтому не поднимало тревогу. Они дрались в напряженном молчании, катались по комнате, переворачивая и разбивая все на своем пути. На полу раскололась ваза, и Конан понял, что, даже если чудовище не проронит ни звука, к нему скоро подоспеет помощь. Он удвоил свои яростные усилия. Руки и плечи Конана напряглись так, что мышцы, казалось, вот-вот прорвут кожу; вдруг он почувствовал, что чудовище перестало сопротивляться, раздался резкий хруст. Оно несколько секунд извивалось у него в руках; человек не может умирать так долго, думал Конан. Безобразные руки отпустили горло, и Конан полной грудью вдохнул чистый долгожданный воздух. Так велико было пережитое напряжение, что какое-то время он мог только стоять на четвереньках и жадно дышать.

Внезапно дверь распахнулась, и Конана ослепил яркий свет высоко поднятого факела. Прямо перед ним, распростертое на полу, лежало ужасное тело. Это скорее человек, чем обезьяна, но его низкий лоб, огромная челюсть с выпирающими клыками, а также слишком длинные руки и короткие кривые ноги — все выдавало его родство с дикими обитателями джунглей. Все тело было покрыто короткими темно-рыжими волосами. Некоторое сходство с человеком ему придавали штаны из грубой кожи и кованые медные щитки, закрывавшие руки.

— Киммериец!

Конан заметил, что факел держит в руке священник Сетмес. Он осветил мертвое тело:

— Ты убил Тога!

— Иначе бы он задушил меня, — сказал Конан, потирая шею. За спиной жреца он разглядел еще по крайней мере две такие же обезьяноподобные тени. Потом факел оказался у самого лица Конана.

— И ты еще пожалеешь, что этого не произошло. Я ведь могу передать тебя в руки судей, а они будут несказанно рады заполучитьАмру-пирата, которого, правда, уже давно считают погибшим.

— Но ты этого не сделаешь, — прорычал Конан.

— Эй, свяжите этого негодяя, — бросил тот через плечо.

Из-за спины хозяина показались две гориллы, но Конан уже пришел в себя. Силы неравны, одного такого вполне хватит на десятерых. Конан вспрыгнул на подоконник и через секунду уже был внизу. Ловко вскочив на ноги, он бросился к реке.

— Взять его! — прогремело сверху, и Конан услышал, как на землю следом за ним тяжело прыгают люди-гориллы. Конан бежал, мрачно усмехаясь на бегу, он знал, что на таких коротких кривых ногах, как у этих обезьян, не догнать стремительного и быстрого киммерийца, привыкшего к извилистым горным тропам. Он понимал также, что жители города беспомощны в ночной тьме, которая для него почти то же самое, что дневной свет.

Киммериец летел, стараясь избегать широких улиц, ныряя в переулки и темные проходы. Безошибочное чувство ориентации вело его к реке. Вот наконец и набережная. Тем немногим пешеходам, что попадались ему на пути, совсем не хотелось чинить препятствия могучему незнакомцу, который бежал что было сил. Не останавливаясь ни на секунду, Конан с разбегу бросился в реку и поплыл, рассекая воду резкими движениями. Он греб изо всех сил, черный плащ струился по волнам. Он не стал терять времени на берегу, чтобы раздеться. Доплыв примерно до середины реки, Конан замедлил движение и обернулся к берегу, прикрывая голову складкой плаща, так, что оставалась только узкая щель для глаз. Он различил на берегу чьи-то смутные очертания. Они как будто старались что-то разглядеть на поверхности воды, но факелов не зажигали и не звали на помощь. Все это очень странно, и Конан решил, что жрецу Маата, кем бы ни был этот Маат, неинтересно привлекать к своим делам внимание властей.

Через несколько минут тени растворились в ночной темноте. Конан медленно поплыл к острову, но на берег подниматься не стал, а вместо этого направился к кораблю. Ночного часового чуть было не хватил удар, когда над планширом показалась черная фигура киммерийца.

— Конан! — чуть не задохнулся тот. — А я думал, это какое-то морское чудовище пришло по мою душу!

Скинув плащ, киммериец развесил его на рее. Ночной воздух приятно овевал тело.

— Почему ты не приплыл в лодке и не предупредил о своем приближении как полагается? — спросил часовой.

Конан не соизволил ответить.

— Я буду спать здесь, — сказал он вместо этого.

— Подрался с кем-то на острове, да? Ну что ж, устраивайся вон там, в рундуке. Если тебя кто спросит, скажу, что ничего не знаю.

Конан добрался до рундука и, приподняв тяжелую крышку люка, залез внутрь, где устроился на свернутом парусе. Он попытался было обдумать все то, чему стал свидетелем, но усталость уже опустила на него свою тяжелую руку, и вскоре он крепко спал.

— Эй, Конан, ты здесь? — Казалось, он только что лег, но голову Вульфреда, маячившую над Конаном в квадрате люка, освещали яркие солнечные лучи, придавая его рыжей бороде и волосам сходство с нимбом.

— Да, здесь, — отозвался Конан. Его голос прозвучал тихим хрипом. В пылу драки и погони он и не заметил, как серьезно повреждено горло. Конан сел, и шея заболела так сильно, что он едва мог повернуть голову. Он наполовину высунулся из люка.

— Сколько мы еще здесь стоим? — спросил он.

— Мы почти готовы к отплытию. Я тебя ждал и уже начал терять терпение, но тут Махаба говорит, что ты ночью приплыл на корабль и спишь в рундуке. Куда же ты… О Имир! Тебя что, схватили и повесили? Шея у тебя точь-в-точь того же цвета, что и волосы!

— Я боролся с питоном, — ответил Конан. — Стигийский лоцман здесь?

— Еще не пришел. Я могу дать сигнал, что мы готовы к отплытию, и он будет здесь через несколько минут.

— Скажи-ка, а когда он покинул корабль? — спросил Конан, укрываясь в темноте люка.

— Да что все это значит? — В голосе капитана слышалось возмущение.

— Пока не могу тебе сказать, — ответил киммериец, — опусти люк.

С недовольным видом ванир повиновался, и Конан опять оказался в темноте. Он слышал, как с треском и скрипом заработала лебедка, поднимая якорь из мутной воды гавани. Потом по сухому скрежету он догадался, что к кораблю вплотную подошла лодка, в которой прибыли стигийский лоцман и его команда. Спустили весла, и корабль медленно поплыл. Конан слышал, какие приказы лоцман отдает гребцам, которые ничего не видят. Корабль медленно двигался, лавируя между подводными ловушками.

Через некоторое время весла убрали, и Конан ощутил легкий толчок — это к кораблю опять подошла лодка. Прошло несколько минут, и люк открылся снова.

— Они ушли, Конан, — сказал Вульфред. — Можешь выбираться отсюда.

Стараясь не повредить шею, киммериец осторожно поднялся на палубу. Корабль медленно плыл по волнам, а вся команда с любопытством уставилась на Конана. Не обращая на них внимания, Конан обернулся назад, желая удостовериться, что лоцманская лодка уже далеко. А она уже входила в гавань. Они оставили позади большой порт Кеми. Довольный этим, Конан огляделся вокруг, но аквилонцев нигде не было видно.

— Так ты объяснишь наконец, что все это значит? — спросил Вульфред.

— Потом, — ответил Конан. — Поднимайте-ка паруса, надо убираться отсюда.

Вульфред отдавал приказания, матросы схватились за весла. Конан и сам включился в работу, не жалея сил, так велико было его желание уйти отсюда как можно быстрее; и вскоре латинские треугольные паруса уже вились на мачтах, сначала безжизненные, потом — крепкие и упругие от наполнившего их бриза. «Морской тигр» продолжал свой путь на юг, к неизвестным берегам.

В тот же день из порта Кеми вышел длинный черный корабль. Оказавшись в открытом море, он поднял черные паруса и взял курс на юг. На вершине фок-мачты развевался золотистый флажок с изображением трезубца, заключенного между рожками полумесяца.

Глава V КОРСАРЫ

«Морской тигр» был не единственным судном, бороздившим прибрежные воды у Черного Берега. Каждый день они могли различить на горизонте очертания чьих-то парусов. Однако слишком близко к ним никто не подходил. В тех водах все предпочитают сторониться друг друга. Единственным исключением стала сильная компания из пяти зингарских торговых судов, так уверенных в своих силах, что они шли совсем рядом, и матросы «Морского тигра» могли глазеть на горы бивней, сваленных на палубе тюки роскошных перьев и вязанки экзотической древесины. Столько ценностей, что трюмы не в состоянии вместить их все. Наглядное доказательство того, как выгодна торговля в южных странах. Но это только для тех, кто силен духом и не боится испытать свою судьбу.

Другие суда хотя и не подходили так близко, но выдавали содержимое своих трюмов нестерпимой вонью, которую ветер разносил на многие мили вокруг. Это были работорговцы, с трюмами, набитыми сотнями несчастных, которых содержали в грязи и мерзости. Тяготы путешествия перенесет не более половины из них, а остальные, немного помытые и приведенные в порядок, принесут неслыханную прибыль на рынках рабов цивилизованного мира. Туземные царьки продают своих соседей так дешево, что огромные потери при перевозке в конечном итоге вполне приемлемы.

Они довольно быстро продвигались вдоль побережья. Конан был доволен как кораблем, так и погодой. Гораздо меньше ему нравились люди. Это сборище головорезов не стало более приветливым с начала путешествия, и Конану совсем не понравились новые люди, которых Вульфред набрал во время стоянки на Черепашьем острове. Полдюжины новичков были все как на подбор злобного вида негодяи. Одного только взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что все они ходят под виселицей. Когда Конан спросил о новичках у Вульфреда, тот едва заметно пожал плечами:

— Мне пришлось довольствоваться тем, что есть. Нормальный матрос не пойдет в такой рискованный поход, да и вообще, на Черепашьем всегда не так уж много безработных моряков. Я убедился, что все они знают свое дело, а больше я ничего не могу от них требовать.

— Посмотрим, — угрюмо сказал Конан.

Что касается их качеств как моряков, то он сильно в этом сомневался. Их руки, в любую секунду готовые схватиться за нож, больше подходили для того, чтобы держать оружие, чем заниматься судовыми работами.

К счастью, на палубе пока почти не было работы, если не считать периодической настройки парусов на ветер, который исправно гнал их корабль на юг. Но почти с первого же дня далеко сзади начал маячить какой-то корабль. Присутствие его постоянно тревожило киммерийца, а теперь мысль о том, что кто-то следует за ними, совсем выводила его из себя. Сложив ладони рупором, Конан окликнул впередсмотрящего, который сидел на грот-мачте:

— Что там видно, по корме?

— Тот же самый корабль с черными парусами, — прокричал в ответ человек. — На самом горизонте. Я его уже третий раз сегодня вижу.

— Это еще что такое? — подошел Ульфило.

Все трос аквилонцев прохлаждались на верхней палубе.

— Я не знаю, и все это мне очень не нравится, — ответил ему Конан.

— Может быть, ничего страшного, — вмешался Вульфред. — На Черепашьем прослышали, что мы идем в дикие места, а эти ребята подумали, что мы нашли богатые места, и идут за нами, чтобы разнюхать туда дорогу.

— Все равно мне это не нравится, — не успокаивался Конан. — У нас много нехорошего впереди, и мне не хочется все время обращать внимание еще и на то, что у нас за спиной.

— А что у нас впереди? — спросил Спрингальд.

— Видишь те острова? — указал Конан на полоску, похожую на ряд клякс, едва различимых на горизонте. — Это Кровавые Острова. Каждое судно, проходящее между островами и материком, подвергается жесточайшему налету пиратов. Местным жителям не остается ничего, кроме как молиться за проходящие корабли.

— А мы не сможем обойти их со стороны моря? — удивился Спрингальд.

— Ветер и течения там очень коварны, — пояснил Вульфред. — Для того, чтобы обойти острова с другой стороны, нам придется уйти из пределов видимости материка. А потом, стоит ветру немного поменять направление, и нас выдует далеко в море, а там уже течение подхватит нас и потащит еще дальше. А с внешней стороны островов масса опасных скал и рифов, так что, поверь мне, гораздо менее рискованно проскочить между материком и островами.

— Тогда нам надо браться за оружие, — бесстрастно сказал Ульфило.

— Но проблема, что нас кто-то преследует, все равно остается, — заметил Конан. — Я бы сказал, что нам надо дождаться темноты, тихонько прокрасться назад и взять его на абордаж, пока они не сообразили, в чем дело.

— На абордаж без предупреждения? — рассмеялся Вульфред. — Это уже пиратство!

Несколько матросов, которые околачивались вокруг и прислушивались к их разговорам, тоже негромко рассмеялись, вторя своему капитану.

— А чего нам об этом беспокоиться? — громко настаивал на своем Конан. — Навряд ли они затеют судебную тяжбу!

— Нет, — отрезал Вульфред. — Это мой корабль, и я говорю, что все свое внимание мы обратим на корсаров, которые поджидают нас впереди. А того, кто идет у нас в кильватере, мы пока оставим в покое. До более подходящего момента.

Капитан пошел в носовую часть, чтобы проследить за подготовкой корабля к бою, оставив раздраженного Конана тихо кипеть от злости. Подошел Спрингальд. Он положил руку на плечо киммерийцу:

— Это расстроило тебя, мой друг?

— И расстроило и озадачило одновременно, — ответил Конан.

— Как это?

— Во-первых, я считаю грубейшей ошибкой ввязываться с кем-то в драку, когда другой неприятель готов ударить тебя в спину. Эта тактика порочна. Во-вторых, я никогда еще не видел ванира, который отказывался бы от схватки. Почему этот человек так не хочет подраться с тем чужаком?

— Возможно, он прав. Наверное, за нами идет просто торговое судно, а Вульфред ходил здесь много раз, в конце концов. Мне кажется, мы должны на него положиться.

— У нас не такой уж большой выбор, — проворчал Конан.

— Пойдем, — тронул его за руку Спрингальд. — У меня и моих друзей есть к тебе несколько вопросов в связи с тем, что нам, похоже, придется сразиться с этими морскими волками.

Конан последовал за Спрингальдом на ют, где Ульфило уже пробовал ногтем острие своего меча.

— Если нас атакуют, — обратился Ульфило к Конану, — нужно знать, какова их тактика боя.

— Эти люди не промышляют далеко от родных островов, — ответил Конан. — Их плавсредства — это большие каноэ с множеством гребцов.

— А как они дерутся?

— В основном их оружие — копья, хотя некоторые предпочитают большие тесаки или короткие мечи. Есть у них и луки, но это не столь эффективное оружие. Их каноэ сильно качаются, поэтому стрельба из лука весьма затруднена. Они постараются приблизиться как можно быстрее и, подойдя бортом к борту, завязать рукопашную. В ближнем бою они настоящие дьяволы. У них длинные и узкие щиты и никаких доспехов. Свои копья они метают крайне редко. В основном держат их в руках.

— Звучит не так уж и страшно, — сделал вывод Ульфило.

— Человек, который не боится за свою жизнь, всегда очень опасен, — напомнил Конан. — Я видел таких бойцов, которые вцеплялись зубами в глотку человеку, только что вспоровшему им брюхо. И будь осторожен, размахивая своим мечом. Если нас возьмут на абордаж, на палубе будет очень тесно, поэтому матросы и отдают предпочтение коротким мечам. И не пытайся действовать так, как будто ты находишься на твердой земле. В драке на корабле самое главное — равновесие, потому что палуба все время в движении. Держи колени полусогнутыми и никогда не наноси удар, если чувствуешь, что теряешь равновесие. Ты просто не сможешь ударить в полную силу. Только совсем потеряешь равновесие. Блокируй удары, пока не поймешь, что крепко стоишь на ногах, — и только тогда бей.

Вид Ульфило показывал все негодование, с которым он выслушивают эти поучения. Спрингальд, наоборот, слушал очень внимательно. Малия, как всегда, вела себя сдержанно, но ее явно волновали эти приготовления и предстоящие события.

По мере приближения островов матросы становились все более напряженными и подавленными, однако все так же продолжали звучать их обычные хриплые песни и соленый юмор. Глаза их были непрерывно устремлены к горизонту, руки нежно поглаживали рукоятку старого испытанного меча, а большой палец руки проверял острие клинка. Первый и второй остров они миновали без происшествий. Третий остров был самым близким к континенту, и в тот момент, когда они шли по узкой полосе воды, отделяющей острова от большой земли, с мачты раздался вопль впередсмотрящего:

— Каноэ! Каноэ! Эти черные дьяволы несутся на нас!

— Где? — закричал Вульфред, подбежав к фальшборту.

— Справа по носу, выходят из-за той большой скалы, как раз напротив южной оконечности острова!

— Сколько? — прокричал Конан.

— Я вижу три, но, похоже, выходят еще!

Ульфило поднялся на верхнюю палубу, застегивая на себе доспехи.

— Сколько еще у нас времени? — проорал он.

— Это зависит от их гребцов, — пожал плечами Вульфред. — И от того, сколько мы сможем держать дистанцию. Если нашей скорости окажется достаточно, мы проскочим мимо них, прежде чем они успеют приблизиться к нам. Тогда им придется гнаться за нами.

— А если мы поработаем своими веслами, мы не добавим скорости? — спросил Спрингальд, тоже поднявшийся наверх.

Теперь на нем был стальной шлем с кольчужной задней частью, тело его также покрывала легкая посеребренная кольчуга. В одной руке он держал обнаженный меч, в другой — небольшой стальной круглый щит.

— Нет, — ответил Вульфред. — На таких кораблях, как наш, весла используются только для маневрирования при заходе и выходе из порта. Либо мы еще используем их в узких проходах, чтобы не напороться на камни. В любом случае меньше всего мне хочется измотать людей еще до того, как мы сойдемся врукопашную. В этом бою тоже сеть свой расчет, как видишь. Чем дольше они будут гнаться за нами, тем тяжелее их людям будет ворочать веслами, в то время как наши бойцы к моменту начала самого веселья будут полны сил.

— Великолепная мысль, — заключил Спрингальд.

Снизу показалась бледная, но спокойная Малия.

— А мне что делать? — спросила она без всякой дрожи в голосе.

— Оставайся внизу, — посоветовал ей Вульфред. — В своей каюте ты будешь в безопасности. Черные тебя там не достанут. Их каноэ не приспособлены для тарана. И в конце концов, им этот корабль нужен целым.

— Мы со Спрингальдом будем охранять трап вниз, — заявил Ульфило. — Если ты увидишь на трапе черного, — повернулся он к Малии, — значит, я мертв.

— Я готова, — произнесла она, похлопав по какому-то предмету, свисающему с шеи на золотой цепочке.

Конан разглядел, что это крохотный кинжал. Не собирается же она использовать его против корсаров?

— Как хочешь, — обратился Вульфред к Ульфило. — Только ты понимаешь, что если упадешь в воду, то доспехи сразу потянут тебя ко дну?

— С этого места я уйду только мертвым, — возразил Ульфило, опершись на длинную рукоятку своего меча.

— Как знаешь, — сказал капитан, с сомнением оглядывая оружие Ульфило. — Поосторожнее махай своим клинком.

— Нам уже все рассказали, — перебил его Спрингальд.

Конан, босой, одетый только в свои короткие матросские штаны, вскарабкался на мачту. Сначала он посмотрел вперед. Теперь уже их было пять. Каноэ стремительно приближались. Затем Конан повернулся и вгляделся в горизонт за кормой. Черные паруса никуда не делись, чужак держал дистанцию. Конан ругнулся и скользнул по ахтерштагу вниз, на палубу.

— Наши гости торопятся на встречу с нами, — сказал киммериец. — Уже пять каноэ. Нам придется оказать им соответствующий прием.

Он поднял с палубы свой пояс с оружием и затянул его на талии. Затем он снял с пояса меч и освободил тускло мерцающий клинок от ножен. Ножны Конан пихнул в люк, ведущий на нижнюю палубу.

— До конца этой «вечеринки» ножны моему мечу не понадобятся, — заявил он аквилонцам. — Советую вам сделать то же самое. Болтающиеся ножны собьют вас с ног скорее, чем качающаяся палуба.

Спрингальд внял совету Конана. Ульфило же проигнорировал его.

По мере приближения неприятельских каноэ матросы все более нервно бряцали оружием и обнажали зубы в злобных усмешках. Теперь у каждого из них в руках был короткий меч или топор и небольшой, сплетенный из прутьев и обтянутый толстой кожей щит. У некоторых на голове были стальные шлемы. Вдоль борта через равные интервалы были размещены связки дротиков и ящики с метательными камнями. Лучникам раздали луки и стрелы.

Конан выбрал себе один лук и натянул его, проверяя тетиву. Дешевое оружие — из тех, что корабли берут с собой на всякий случай. Стрелы были под стать луку, то есть не лучше. Наконечники из литого железа, обильно смазанные, оперение затянуто на древке бечевкой. С клеем бы морской воздух быстро справился. Конан отобрал несколько стрел попрямее и сунул их за пояс.

— Ты не только с мечом управляешься, но еще и с луком? — спросил его Спрингальд.

— Точно. Это, конечно, не то, что я видел в Гиркании, но мне же не придется стрелять за сотню шагов со скачущей галопом лошади. И этим стрелам не придется пробивать доспехи. Так что против голых людей, с близкого расстояния — сойдет.

До них уже доносился рев дикарей. Это был низкий рокочущий звук, будоражащий кровь. Варвары приглашали на бойню. Этот рев выражал неудержимый восторг от предстоящего кровопролития, давал понять, что черные воины не удовлетворятся просто захватом пленников и продажей их в качестве рабов. Они перебьют всех, до кого доберутся.

Гребцы, стоя, вовсю надрывались, а остальные потрясали своими копьями и дружно вопили. Эти островитяне были высокими, с более светлой кожей, чем аборигены с материка. Их обнаженные тела блестели от масла, яркая раскраска бросалась в глаза. Их головные уборы состояли из разноцветных перьев, которые качались в такт дикарской песне. Длинные наконечники их копий представляли собой куски грубо обработанного железа, что, впрочем, ничуть не уменьшало опасность этого оружия. Остро отточенные кромки этих грубых наконечников ярко сверкали на солнце, а короткие толстые древки были сделаны из прочнейшего черного дерева.

Ритмичный вой перешел в пронзительный боевой вопль. Черные знали, что добыча не ускользнет от них. С каноэ хлынул поток стрел, но пальмовые луки и тростниковые стрелы не смогли причинить много вреда. Даже легкие щиты матросов хорошо защищали их от летящих стрел. Стрелы, летящие с корабля в ответ, производили гораздо больший эффект. Пронзенные насквозь тела нападающих с криками опрокидывались в воду.

Конан натянул тетиву, пустил стрелу и увидел, как еще одно тело плюхнулось в теплую воду океана. Он работал очень быстро, особенно не утруждаясь выбором какой-то конкретной цели. Достаточно было прицелиться в плотную толпу неприятеля. На таком близком расстоянии от стрелка не требовалось никакой особенной меткости, главной задачей было уменьшить численное превосходство противника. На каждом из этих больших каноэ находилось по крайней мере сорок человек, и, если все они подойдут одновременно, черные просто завалят команду корабля своей массой. Теперь, когда расстояние между противниками сократилось до нескольких шагов, в ход пошли дротики и камни.

Нос каноэ с треском и скрежетом врезался в правый борт «Морского тигра». Через мгновение высокие чернокожие бойцы уже перевалили через планшир корабля, чтобы тут же встретиться с мечами и топорами матросов. Люди кричали, рубили и кололи, падали и истекали кровью. Теперь, когда и без того зыбкая палуба корабля оказалась залитой кровью и заваленной человеческими внутренностями, она стала ненадежной опорой.

Конан выпустил с полуюта последние стрелы, схватил свой меч и спрыгнул вниз, на основную палубу. Второе каноэ ударилось уже в левый борт, и киммериец подскочил к разбитому планширу, чтобы задержать атакующих. На первом была короткая накидка из леопардовой шкуры. Лицо его обрамляли пурпурные перья. Черный высоко вскинул свое копье, но ударить не успел. Удар меча пришелся ему на пояс, и две отдельные половины его тела, разбрасывая внутренности, полетели обратно в каноэ. Когда остальные атакующие повалили было через планшир, меч Конана замелькал вдоль борта, отхватывая кому руку, кому голову. Практически в одиночку Конан не давал всему каноэ даже ногой ступить на палубу.

Но вот и все остальные каноэ сцепились с кораблем и выплюнули на его палубу толпу бойцов. Их было очень много, но матросы дрались яростно, прекрасно понимая, что дерутся за собственную жизнь. Звук врубающихся в тело мечей и топоров напоминал глухой барабанный бой, которому вторил рев черных воинов, еще оставшихся в каноэ и ожидающих своей очереди настигнуть какую-нибудь жертву или самим стать жертвой.

В тот день на охоту в море вышли не только представители рода человеческого. Треугольные плавники разрезали воду, устремляясь к месту битвы. Неожиданное обилие крови манило к себе всех хищных рыб. Этот зов был слышен за несколько миль. Хищники устремились на запах крови, как устремляются вороны к месту битвы.

Двое предприимчивых матросов кубарем скатились в трюм корабля и появились обратно, держа в руках массивный валун, из каких состоит балласт корабля. Их товарищи расчистивши им дорогу к борту, и валун рухнул за борт, прямо в центр одного каноэ. Тяжеленный камень проломил тонкий деревянный корпус, и каноэ начало заполняться водой. Воины в каноэ завопили. Не от страха умереть в пасти акулы, а от мысли, что им придется погибнуть, не распотрошив ни единого врага. Матросы подхватили идею, и уже несколько человек скрылось внизу, чтобы вернуться с камнями.

Конан отступил от борта, чтобы отдышаться и осмотреться. Несколько матросов заняли его место. Киммериец увидел Вульфреда, который, весело распевая ванирскую боевую песню, свалил топором еще одного человека. Один на один, матросы вполне успешно могли стоять против яростных, но плохо вооруженных корсаров. Пираты были опасны в основном своим количеством.

Конан запрыгнул на полуют и обнаружил там Ульфило и Спрингальда, которые охраняли трап, ведущий в каюты. Теперь стало понятно, почему Ульфило не обратил внимания на совет относительно ножен. Его ноги практически не двигались. Он выбрал себе место и не сходил с него все это время. Когда Ульфило махал своим огромным клинком, уворачиваясь и уклоняясь от смертоносных копий, его тело постоянно находилось в движении, но ноги прочно стояли там, куда он их поставил, однажды выбрав себе удобную позицию.

Его удары были мощны и хорошо рассчитаны. Впечатляющее зрелище. Тут же рядом был и Спрингальд. Конан сразу, как только впервые увидел Спрингальда, начал подозревать, что тот неплохо управляется со своим коротким мечом. Теперь он в этом убедился. Конан и раньше встречал ученых-воинов и знал, что занятия наукой вовсе не делают человека слабым. Спрингальд сражался не так сурово, как Ульфило, и не так яростно, как Конан, но изящно, с улыбкой на округлом умном лице. Киммериец усмехнулся. Эти двое явно нуждались в его помощи.

Каноэ теперь на одно меньше, и матросы почти что вздохнули с облегчением. Не успел Конан об этом подумать, как один из матросов, пошатнувшись, упал на палубу. Из спины у него торчало копье. А на борт уже с победными криками взбирался воин, держа в руках это окровавленное копье. Он размахнулся уже, чтобы поразить следующего, но в эту секунду меч Конана описал сверкающую дугу и расколол напополам голову черного пирата. Клинок так глубоко застрял между ребер, что Конану пришлось его вытаскивать, упираясь ногой в мертвое тело.

Отшвырнув труп, Конан вскочил в каноэ и изо всех сил заработал мечом, крепко зажав его обеими руками. Окровавленная сталь описывала смертоносные полукружья, с каждым ударом разрывала кожу, мясо, кости. В море дождем падали ярко-красные капли. С радостными криками матросы последовали за Конаном. С боем они прокладывали себе путь по дну лодки. Чернокожие боролись до последнего, предпочитая смерть от меча, нежели от зубов разъяренных акул, которые уже взбивали морскую воду в кровавую пену.

Вернувшись на «Морской тигр», Конан и остальные успели заметить, как отступают оставшиеся каноэ, экипажи которых значительно поуменьшились. Потрясая над головой оружием, матросы подняли радостный крик. Вульфред подходил к каждому с теплыми поздравлениями, но вскоре вспомнил о своей главной задаче.

— За работу! — весело покрикивал он. — Трупы — за борт. Эй, возьмите-ка кто-нибудь ведра и смойте кровь с палубы, пока не засохло. Раненые, все на полуют, на перевязку. Оружие убрать. Не забудьте сначала почистить и смазать маслом.

Матросы бойко исполняли его приказы, не слишком, видимо, огорчаясь потерей товарищей. Через несколько минут палуба уже сияла чистотой, и корабль продолжал свой путь. Кок растопил на огне целый горшок смолы, для лечения серьезных порезов, а рядом с ним парусный мастер уже держал наготове иглу и нитку для тех случаев, где больше подходила штопка.

Конан опять взобрался на мачту и осмотрелся. Все так же на некотором расстоянии держался черный корабль. Во время стычки «Морского тигра» с корсарами он, должно быть, спустил паруса, теперь же Конан видел — они вновь наполнены ветром. Конан тихо выругался, не в состоянии понять, с какой целью ведется эта слежка. Если они хотят напасть, сейчас самое время, пока «Морской тигр» зализывает раны, утомленный недавним сражением. Но корабль и не собирался их догонять. Спустившись вниз, Конан пошел к юту, где расположились аквилонцы. Дрались они без малейшего признака беспокойства, теперь же, при виде мертвых тел, которые матросы сбрасывали за борт, слегка побледнели.

— Они что, просто швыряют своих товарищей акулам? — с негодованием сказал Ульфило. — А как же боги, как же почтение к усопшим? Они не боятся, что души мертвых будут их преследовать?

— На той родине, которую когда-то имел каждый из них, — ответил Конан, — у всех, я не сомневаюсь, есть свои обычаи, свои похоронные ритуалы, они знают, как успокоить души умерших. Теперь же единственная их отчизна — море. А море для матросов — лучшая могила. Спросите их, и большинство ответит, что акулы — это подданные морских богов, а значит, именно они принимают к себе души погибших моряков, которые найдут покой на дне океана. У моряков множество поверий, многие из них необычные, но страх перед мертвецами им неведом, потому что умереть в море — это обычное дело, а остаться в живых — просто большая удача.

— Интересно, — сказал Спрингальд, — а ты, Конан, во что веришь?

— Киммерия не имеет выхода к морю, и у моего народа нет ни традиций, ни поверий, связанных с морем. Наш единственный бог — это Кром, Повелитель Гор. Кром мало что для нас делает, как для живых, так и для мертвых, если не считать, что он дает нам жизнь и мятежное сердце, которое ведет нас в битву. Мы просто стараемся остаться в живых. А где мы умираем, в море или на суше, — это значения не имеет.

— Мрачная философия, — сказал Спрингальд, — для очень угрюмых людей.

— Ладно, — прервал его Ульфило, утомленный этим разговором, — пойдем-ка лучше вниз, приведем в порядок себя и оружие. Ничто так быстро не съедает хорошую сталь, как кровь. И надо убрать пятна с одежды и доспехов.

— Солдат до мозга костей, да? — спросила Малия, показавшись на ступеньках трапа.

— Что такое? — вопросом ответил ей Ульфило, не почувствовав иронии.

Мужчины спустившись вниз.

— Мой деверь — хороший человек, — сказала Малия, когда Ульфило и Спрингальд скрывшись под палубой, — просто немного толстокожий и совершенно не воспринимает юмор. — Она окинула корабль внимательным взглядом. — И не подумаешь, что полчаса назад здесь была кровавая бойня. Все выглядит так, как будто никаких корсаров и не было.

— Это заслуга Вульфреда. У него всегда корабль в отличном состоянии. А пираты слишком жаждали крови и поэтому проиграли.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Малия.

— В их обезумевших мозгах были мысли только о кровавой бойне. Если бы они были чуть-чуть умнее, то послали бы несколько человек с топорами, чтобы обрубить наш стоячий такелаж, завалить мачту и искромсать рулевое устройство. Тогда нам пришлось бы торчать здесь еще бог знает сколько часов. У них было бы достаточно времени, чтобы вернуться сюда еще раз с подкреплением и прикончить нас.

Женщину передернуло от таких предположений.

— Благодарение Митре, он не наградил их таким же разумом, как у тебя. — Она в который раз окинула Конана оценивающим взглядом. — Я слышала, как ты беседовал с моими компаньонами, перед тем как я поднялась наверх.

Спрингальд уже несколько раз говорил, что киммерийцы славятся своей угрюмостью. Но ты ведь другой. Да, ты угрюм и не склонен к разговорам, но будучи в неплохом расположении духа ты смеешься ничуть не тише, чем любой из нас.

— Я немного отличаюсь от людей моей расы, — пояснил Конан. — Киммерийцы — величайшие воины в мире, но жить среди них — это настоящая тоска, если только они не дерутся. Они презирают роскошь и удобства и ненавидят покидать пределы своей страны или прощаться с жизнью среди чужаков. А я знаю, что с самого детства отличался от них.

— Почему это?

— С младенчества я слушал рассказы о путешествующих купцах и о тех немногих киммерийцах, что сражались в армиях чужих стран. Я страстно стремился увидеть великие города и путешествовать по дальним странам. Я могу вынести любые лишения и неукротим в драке, в этом я похож на своих родичей. Но я не выношу долгого сидения на одном месте, во мне просыпается бродяга. И еще я обожаю хорошее вино и еду, а также музыку. — Он осмотрел женщину с такой же откровенностью, с какой она только что изучала его. — Мне нравятся ласковые женщины, от которых исходит аромат духов, а не запах горелого торфа. Вот в этом я сильно отличаюсь от всех жителей моей страны.

Конан был одарен нежной улыбкой.

— Очень рада это слышать, — прозвучали ее двусмысленные слова, и она шагнула обратно вниз.

Не успела ее белокурая головка скрыться под палубой, как на полуюте объявятся Вульфред. За ним вскарабкались два матроса. Опершись о кормовой поручень, эти трое принялись негромко беседовать.

— Каков же там приговор твоего мясника? — спросил Конан.

— Восемь человек кончились сразу, — ответят Вульфред. — И еще двое могут не дотянуть до следующего утра.

— Не так много, — неопределенно хмыкнул киммериец, — для той резни, что мы устроили пиратам. Однако в этих местах мы не сможем найти замену ни одному из наших.

— Точно. До самого пункта назначения мы себе не можем больше позволить подобных драк.

— Черный корабль все еще идет за нами, — заметил на это Конан.

— Знаю. Все, как я и думал. Это купец, который решил, что мы нашли где-то лакомый кусок. Его ждет немалое разочарование, когда он поймет, куда мы идем, — захихикал Вульфред.

Свое мнение Конан высказывать не спешил.

Глава VI БЕРЕГ КОСТЕЙ

Морские волны хлестали по острым скалам, зеленоватая вода взбивалась в пену, и казалось, что это острые клыки какого-то морского чудовища, брызжущего слюной. У румпеля стоял Вульфред, провести «Морской тигр» в таком опасном месте он не мог доверить никому. В носовой части Конан и опытный лотовой занимались измерением глубины, они опускали в воду две веревки со свинцовым грузом и по узлам на этой веревке определяли глубину под килем. Когда один из них опускал веревку, другой в это время вытягивал свою, так, чтобы делать замеры как можно чаще.

— Две сажени, — пропел помощник Конана. Он говорил нараспев, получалась почти что песня. Этот человек был чернокожий с побережья, он утверждал, что хорошо знает эти места. На берегу путешественники немного пополнили свою команду, чтобы заменить тех, кто погиб в бою с корсарами, а также в предвидении новых потерь. В основном это были люди из племени Луа, довольно мирный народ по сравнению с другими кушитами побережья, и к тому же неплохие моряки. Они часто нанимались служить на корабли, которые держат курс на юг, с тем чтобы на обратном пути их высадили на родной земле.

— Полторы сажени, — выкрикнул Конан. Матросы молча стояли у перил. Скалы вырисовывались совсем рядом, а эта опасность пострашнее корсаров. Осадка у «Морского тигра» меньше сажени, но даже и небольшой острый камень на глубине трех-четырех футов может распороть его дно от носа до кормы, и судно в одно мгновение окажется под водой. И сильный пловец не сможет выбраться из водоворота, если корабль пойдет ко дну.

Внезапный толчок. Веревка луанца зацепилась за что-то под водой, он не смог удержать ее в руках. Люди стояли стиснув зубы, но толчков больше не было.

— Просто песчаный перекат, — сказал Вульфред, — был бы камень, нам пришлось бы хуже. — Голос его звучал спокойно, но на лбу выступили капли пота, и вовсе не от жаркого утра.

Конан в очередной раз вытянул веревку.

— Шесть саженей! — радостно воскликнул он.

Все вздохнули спокойнее. Они благополучно миновали каменную гряду и плыли теперь в глубоких водах лагуны. Вульфред отер пот со лба и передал румпель матросу.

— Ни за какие деньги больше не пойду здесь! — сказал он.

— И все же по крайней мере еще раз придется, — заметил Спрингальд. — А иначе как же ты отсюда выберешься?

— Пока мы будем здесь стоять, я вышлю лодку, — ответил Вульфред, — чтобы измерить глубину и проложить наиболее безопасный путь. Там, где мы сейчас шли, и шестидюймовый камушек мог бы стать погибелью.

Широкую тихую лагуну окаймлял белый песчаный пляж. А за ним стеной поднимались густые джунгли, их зелень ярко светилась на утреннем солнце. Стояла полная тишина, но Конан понимал, что это только кажется издалека. В джунглях никогда не бывает тихо, там раздаются птичье пение, жужжание насекомых, крики жертв в лапах хищников. А здесь, в лагуне, слышится только тихий шелест волн о скалы, которые уже остались позади.

Конан разглядывал берега, когда к нему присоединились аквилонцы.

— Никаких признаков жилья, — сказал Спрингальд. — Ни лодки, ни хижины, ни даже струйки дыма над лесом.

— Это обманчивое впечатление, — предостерег его Конан. — Борана здесь, они уже следят за нами. Все свои огни они погасили, как только нас заметили. Сейчас они нас взвешивают.

— Взвешивают? Зачем? — спросила Малия.

— Чтобы съесть, — усмехнулся Конан.

— Мы здесь в основном жесткие и костлявые, — заметил Спрингальд. — Самая вкусная, конечно же, Малия.

— Ты не должен говорить обо мне в таком тоне, — с негодованием воскликнула Малия.

— Да, нехорошо, — подтвердил Ульфило.

— Клянусь Имиром, — воскликнул Вульфред, — наш тон — самый дружеский.

— Как мы выберемся на берег? — спросил Спрингальд.

— Сначала вышлем лодку, нагруженную товарами, но торговцы будут вооружены до зубов, — ответил Вульфред. — Надо, чтобы они увидели, что с нами шутить опасно, но я не хочу, чтобы нас приняли за пиратов или работорговцев.

— И ты пойдешь на этой лодке? — спросил Ульфило.

— Нет. — Ванир покачал головой. — Корабль — вот моя первейшая обязанность.

— Правильно, — подтвердил Конан. — Неизвестно, что нас ждет на берегу, а пока нет полной безопасности, капитан должен оставаться на борту. Я пойду на этой лодке.

— Я с тобой, — сказал Спрингальд. — Хочу поближе познакомиться с этими людьми и их страной.

— Как хочешь, — ответил Конан. — Но будь готов ко всему.

— Я с самой Аквилонии ко всему готов.

Корабль бросил якорь, и лодка с вооруженными матросами поплыла к берегу. Туземцы все не показывались. В носовой части на ящике с товарами сидел Конан, Спрингальд устроился рядом. У аквилонца, как всегда, была с собой сумка с книгами. Шестеро сильных матросов сидели на веслах, седьмой правил рулем. Все они были вооружены до зубов.

— Вон река, — сказал Спрингальд, указывая туда, где в прогалине между деревьями ленивый поток выбрасывал в небольшую бухточку зеленоватую пену.

— На вид не очень приятная.

— Когда я здесь был в прошлый раз, она казалась еще грязнее, — заметил Конан. — Уровень воды был ниже, потому что стоял сухой сезон. А эту, наверное, и пить можно, если процедить пару раз.

— Хорошо, если так, — сказал рулевой. — У нас бочки почти пустые.

Вот киль коснулся песка, матросы выскочили из лодки и втащили ее на берег. Потом выгрузили ящики с товаром. Конан оглядел покрытый водорослями берег и выбрал подходящее место.

— Сложите все здесь, — приказал он, — сюда вода не поднимается.

Матросы исполнили его приказание. Когда все было готово, ящики открыли и стали выкладывать содержимое на расстеленные одеяла. Чего здесь только не было: разноцветные бусы, мотки медной и латунной проволоки, железные болванки, ножи, топоры, соколиные колокольчики, зеркальца, краска, рулоны яркой материи.

— Что дальше? — спросил Спрингальд, когда все было готово.

— Дальше будем ждать, — ответил Конан.

— Очень бы хотелось предпринять небольшую экспедицию, — сказал ученый, с жадностью вглядываясь в густоту джунглей.

— Сначала необходимо определить, в каких мы отношениях с дикарями.

Люди явно нервничали, не выпускали из рук оружия, как будто все время ожидали какой-нибудь опасности. Конан стоял скрестив на груди руки, спокойный как статуя. Ждать пришлось недолго. Внезапно по деревьям пронеслось какое-то движение.

Матросы от удивления присвистнули.

— О Митра! — воскликнул Спрингальд, когда неизвестно откуда возникла добрая сотня воинов. — Здесь же никого не было!

— Они все время были здесь, — ответил Конан. — Я заметил некоторых, как только мы пристали к берегу. Они, как и пикты, мастера прятаться, умело используют тень и могут стоять абсолютно неподвижно. Для того, кто не привык к джунглям, они просто невидимы.

Там, где раньше только зеленели джунгли, стояли воины, вооруженные копьями и длинными щитами. Эти не похожи на корсаров-островитян — они крепкие, мускулистые, среднего роста, кожа у них очень темная, головы выбриты. Тела раскрашены зеленой и коричневой краской, так, что среди деревьев их совсем не видно. Не опуская щитов, они медленно приближались, глаза светились настороженно и подозрительно.

— Мы погибли! — пробормотал кто-то сдавленным голосом.

— Тихо, — оборвал его Конан. — Им просто интересно, а в своей силе они уверены. Работорговцев, похоже, не было давно, иначе они бы встретили нас по-другому — боевыми криками и копьями. Приказываю не доставать оружия, этим можно все испортить.

Воины остановились в десяти шагах, несколько человек подошли ближе. Они выглядели старше остальных, на них было больше украшений, у многих — шрамы, видимо, это вожди или старейшины. Не обращая внимания на белых, они подошли к одеялам и стали рассматривать разложенные товары, тихо переговариваясь. Конан в это время разглядывал остальных. Вид у них свирепый, но никаких признаков агрессии. Он знал, что непосредственно перед нападением они впадают в боевое неистовство с закатыванием глаз, скрежетанием зубов и тому подобным. И страха на их лицах незаметно. А это значит, что в джунглях еще много воинов, перед ним же — всего лишь небольшая разведгруппа. Для Конана это все к лучшему. Если нет страха и открытой враждебности, торговля пойдет успешно, и можно будет перейти к следующему этапу экспедиции.

— Кто говорит на торговле? — спросил Конан на плохом кушитском, этот язык по всему Черному Берегу использовался для торговых сделок.

— Я, — ответил туземец с кругами белой краски под глазами. — Я Ашко, вождь борана Зеленая река. Вы пришли торговать, не воровать или забирать рабов?

— Ты видишь, это все на продажу, — ответил Конан. — На корабле у нас есть еще. Если вы хотите торговать и клянетесь вести себя мирно, мы привезем еще.

— Что вы хотите взамен? — спросил вождь.

— Вы знаете, что ценится на севере, — сказал Конан, — слоновая кость, перья, золото, если у вас есть, хорошие шкуры, камни и тому подобное.

— А рабы? — поинтересовался Ашко. — У нас много пленников на продажу.

— В другой раз, — ответил Конан.

— Хорошо. — Ашко улыбнулся, показывая заостренные зубы. — Обещаю, мы будем торговать в мире, если от вас не будет насилия или оскорбления. — Он протянул руку, и они с Конаном пожали друг другу предплечья. — Мы расскажем про вас в деревне.

Воины немного расслабились и теперь рассматривали товары.

— Кажется, все идет хорошо, — сказал Спрингальд. На лбу у него выступили бусинкипота.

— Да, пока хорошо, — подтвердил Конан. — Ты понял, о чем шла речь?

— В основном, — ответил ученый. — Для путешествия по Берегу Костей трое аквилонцев обучались кушитскому у новых матросов.

— Но будь начеку, — предостерег его Конан, — все может перемениться в одно мгновение. Они иногда прибегают к подобным уловкам. Клятва постороннему в этих землях ничего не значит. Она обладает силой только внутри племени.

— Понятно. Значит, все еще не так хорошо?

— Пока трудно сказать. Нужно время, чтобы присмотреться.

— Что мы должны делать? — спросят Спрингальд.

— Еще подождать.

Стали подходить жители деревни. Среди них были старики, женщины с грудными младенцами, маленькие дети, они то и дело пытались ухватить что-нибудь яркое и блестящее.

— Это уже о чем-то говорит, — заметил Конан. — Сюда пустили женщин и детей, значит, схватки можно не опасаться.

Он приказал матросам привезти с корабля еще товаров. Вскоре на берегу собралась целая толпа, начались приготовления к большому празднику. Под охраной воинов привели закованных в цепи пленников, они должны были выкопать в песке яму для костра. Вскоре из этой ямы уже вырывались языки пламени, а туземцы-повара разделывали мясо для жарки. Появились кувшины с вином и пивом, горы фруктов и лепешки.

Через некоторое время на берег приплыли Вульфред, Малия и Ульфило. Увидев, как из-за деревьев появляются люди, пошатываясь под тяжестью своего груза, ванир просиял. Одни несли на плечах огромные звериные бивни, другие — какие-то узлы на голове. Вульфред подошел к Конану:

— Я вижу, ты неплохо поработал. Этот поход, кажется, принесет пользу, даже если мы не найдем блудного братца.

— Нас вовсе не интересует выгода, — сказала Малия. — Мы должны найти моего мужа.

Туземцы смотрели на аквилонку раскрыв рты, они никогда не видели такой белой кожи и светлых волос. Женщины стремились дотронуться до нее рукой, они думали, что это белая краска. Малия терпела подобное обращение с аристократическим стоицизмом.

— А меня выгода как раз очень интересует, — заверил ее Вульфред.

— Надо их спросить о Рогах Шушту, — сказал Спрингальд.

— Нет. — Вульфред покачал головой. — Сначала придется усыпить их бдительность. Мы должны делать только то, чего от нас ждут, — торговать. Об экспедиции закинем удочки попозже, нам все равно понадобятся носильщики. А сейчас нужно выяснить, где здесь еще пресная вода, а то к вечеру всех свалит лихорадка.

— Я уже спрашивал, — сказал Конан. — Надо подняться немного вверх по реке, там в нее впадает ручей, который течет с гор. Вода в нем чистая и свежая.

— Отлично, — сказал капитан. — Итак, сегодня мы пируем с новыми друзьями. Завтра утром пошлем лодку за водой. А днем, когда все уже придут в себя, займемся поисками носильщиков.

Ванир отправился вести переговоры с деревенским старейшиной, следовало обсудить доставку товаров и вручение даров знатным людям.

— Надо спросить, не знают ли они чего-нибудь о моем брате, — сказал Ульфило.

— Потом, когда начнется пир. — Конан был осторожен. — Пусть они сначала выпьют и развеселятся. Но я и сейчас могу тебе сказать: здесь нет никаких следов его корабля. Твой брат, возможно, попал в беду, когда вышел из Кеми. Он мог вообще не попасть на Берег Костей.

— Он добрался сюда вполне благополучно, — уверил его Ульфило. — Даю тебе в этом честное слово.

— Ты слишком много скрываешь! — воскликнул Конан с горячностью. — Если бы ты рассказал мне все, что знаешь, я мог бы лучше сделать то, для чего ты меня нанял.

— Потерпи еще немного, — сказала Малия. — Мой деверь не слишком-то приветлив, но уверяю тебя, у нас есть причины быть осторожными.

— Вам виднее, — ответил Конан. — Но из-за своей скрытности вы подвергаете опасности жизни всех на корабле. А проблем хватает и без того.

— Ты думаешь, и здесь нам угрожает опасность? — спросила Малия.

— На Черном Берегу вообще нет безопасных мест, — уверил ее Конан. — С этим народом никогда не знаешь, чего ждать. Драка или даже простое оскорбление могут окончиться настоящей бойней. Сейчас, возможно, мы в относительной безопасности, насколько вообще это возможно в здешних местах, но уверяю тебя, это еще ничего не значит.

Солнце село, торговля затихла, и все, за исключением рабов, приступили к еде. Все это время аквилонцы и матросы бродили вокруг ямы с костром, якобы для того, чтобы проверить, как готовят еду, на самом же деле, чтобы удостовериться, что потчевать их будут не человеческим мясом. К своему облегчению, они увидели только туши свиней, коз, птицу, диких животных; от огня поднимался дразнящий аромат.

— Может, они и не каннибалы, — сказал Спрингальд. — Может, это все пустая болтовня.

— Может быть, они съедают только убитых в бою врагов, — заметил Конан. — И таким образом приобретают их мужество.

— Такие разговоры не способствуют аппетиту, — сказала Малия. Они сидели под деревом, а рядом с ними на земле были разложены большие листья. На листьях подавались дымящиеся куски мяса и другая еда, женщины-рабыни махали над листьями руками, чтобы отогнать насекомых. Остудить же еду в этом душном, влажном воздухе было почти невозможно.

К ним подошел капитан. В руке он держал наполненную пивом бутыль из тыквы; Вульфред подцепил свободной рукой кусок жареной птицы и с наслаждением принялся есть, запивая мясо большими глотками пива.

— Клянусь Имиром, если бы не мое благородство, я бы вернулся домой настоящим богачом! — заявил он.

— Каким же образом? — поинтересовался Спрингальд.

— Один вождь предлагает мне за Малию целую сотню рабов. Очень уж им нравится, какая она беленькая. Экзотика в здешних местах.

— Ты постоянно пытаешься меня уязвить, — холодно заметила Малия. — Мне это безразлично.

— Вы, аквилонцы, совсем шуток не понимаете, — проворчал Вульфред.

Вечер шел своим чередом. Вожди и воины были в хорошем расположении духа, потому что недавние стычки с соседними племенами завершились в их пользу и потому также, что уже давно здесь не было пиратов и работорговцев. Купцы тоже долго не показывались на их не очень-то гостеприимном берегу, а у них уже скопились товары на продажу, да и не хватало многих необходимых вещей, которых они сами сделать не могли. За металл, ткани и бусы туземцы платили хорошую цену и только жалели, что белые не хотят купить рабов, поскольку содержать своих пленников им становилось в тягость. Вульфред радостно их заверил, что по возвращении непременно пришлет на Берег Костей каких-нибудь опытных работорговцев.

Желудки наполнялись, вино лилось рекой, и Конан решил, что настало время поговорить о главном; он повернулся к Ашко, который с восторгом рассматривал серебряные бусы и короткий плащ из алого шелка — подарки своих новых друзей.

— Скажи, Ашко, — начал Конан, — не видел ли ты в этих краях одного белого, чем-то похожего на Ульфило? Он приплывал на ваш берег года два назад. Мы знаем, что один раз он точно здесь был, может быть, он приплывал еще? Он наш друг, и мы его ищем.

— А, этот сумасшедший? — переспросил Ашко. — У него еще желтые волосы на лице и на голове? Был тут один такой, он ничего не продавал, но и в драку не лез, говорил, что должен куда-то идти, вглубь страны, вроде он там что-то искал. В первый раз привез с собой целую сотню, и черные, и белые, все хорошо вооружены. А вернулось их только трое, да и те страшные, как смерть. Потом он уплыл, сказал, что еще вернется и привезет богатые подарки.

Гостеприимство борана не могло обмануть Конана. Они — дикари, а возможно, и каннибалы. Марандос, брат Ульфило и муж Малии, поступил очень разумно, если взял с собой сильную команду. А на обратном пути они его отпустили только потому, что он пообещал подарки.

— И что же, он вернулся? — продолжал свои расспросы Конан.

— Да, с подарками, как и обещал. Привез с собой уже две сотни людей, да еще бумбана, и они ушли в джунгли. С тех пор мы их больше не видели.

— Что такое бумбана? — спросил Конан, но его перебил Спрингальд:

— Так когда ты видел их в последний раз, друг мой Ашко?

— Прошло уже шесть лун, а может, десять или двенадцать, — ответил вождь, пожимая плечами.

— У них нет четкого чувства времени, — сказал Конан. — Здесь ведь нет времен года, просто засушливые периоды и дожди, и иногда одно от другого отличить трудно.

— Да, очень жаль, — сказал Ульфило. — Но теперь мы по крайней мере знаем, что мой брат благополучно добрался сюда и во второй раз и отправился вглубь страны.

— Конан, — заговорила Малия, — спроси у вождя, почему он говорит, что Марандос сумасшедший?

Малия еще не очень хорошо владела местным торговым наречием, да и вождю может не понравиться, если к нему обратится женщина.

— На восток отправляются одни сумасшедшие, — ответил Ашко. — Туда никто не ходит, только шаманы, если они хотят набраться колдовской силы. За восточными горами обитают демоны и страшные духи, они пьют человечью кровь. Из первого похода он принес назад только свою жизнь, да и то с большим трудом. А сейчас его и вообще не видно. — Вождь выразительно пожал плечами. — Конечно, он сумасшедший.

Пирушка кончилась, и путешественники вернулись в лагерь, который разбили на берегу. Выставили дозор, ведь место это неспокойное, как бы ни казалось на первый взгляд. Вульфред заранее выбрал людей, которым запретил прикасаться к спиртному, и сейчас они несли караул. Им это не очень-то пришлось по нраву, но перечить капитану никто и не подумал, к тому же они понимали, что возьмут свое завтра, когда все остальные будут работать. Так ваниру удавалось обеспечить бдительность и покой в своем отряде. Прежде чем пойти спать, Конан опять отыскал Ашко, тот был вполне трезв.

— Ты все еще не спишь и крепко стоишь на ногах? — спросил вождь, обнажая в улыбке острые зубы. — Разве мы плохо тебя накормили и напоили? Или тебе нужна женщина?

— Нет, мой друг, все в порядке, я очень доволен вашим гостеприимством. Никогда еще так чудесно не отдыхал. Но я хочу тебя кое о чем спросить.

— О чем? — Вождь подошел к костру и хлопнул в ладоши. Тотчас же появилась женщина с парой кружек и деревянной бутылью пальмового вина. Конан взял одну кружку и отхлебнул, чтобы не показаться невежливым.

— В твоем рассказе было одно слово, которого я никогда раньше не слышал. Ты сказал, что, когда сумасшедший приехал во второй раз, он привез с собой бумбана. Что это такое?

Ашко очень удивился:

— Разве у вас на севере нет бумбана? Нет, должны быть, ведь он привез с собой целый десяток.

— Может быть, я их знаю под другим названием, — сказал Конан. — Что это слово обозначает?

— Ну это люди-звери, люди-обезьяны, те, что живут в горах далеко на востоке.

— Понятно. А на каком корабле он приплыл?

— Корабли северян для меня все одинаковые. Первый был как твой, а второй очень похож на первый, только совсем черный, даже и весла, и тряпка для ветра.

— И еще, — сказал Конан. Он присел на корточки и веткой нарисовал на песке значок. — Ты раньше это где-нибудь видел? — Широкий полумесяц рожками наверх, которые соединяет волнистый трезубец.

Ашко утвердительно заворчал:

— Такая золотая картинка висела на самом верху большого шеста на том черном корабле.

Глава VII НА ВОСТОК

Бурная торговля продолжалась еще два дня. Аквилонцев тяжело было удержать на месте, но Конан и Вульфред считали, что торопиться не стоит. Подходили жители дальних деревень, и, свернув так быстро торговлю, можно было вызвать их недовольство и гнев. Вечером на третий день путешественники собрали вождей. После обмена любезностями и вручения подарков заговорили о деле.

— Мы отправляемся по ту сторону восточных гор, — объявил Конан, — и дадим хорошую цену за лодки, они нам нужны, чтобы подняться вверх по реке, и заплатим носильщикам, которые понесут все наше имущество. Нам нужно по меньшей мере пятьдесят молодых сильных мужчин. Когда наши запасы еды иссякнут, носильщики небольшими группами смогут вернуться домой.

Ашко покачал головой:

— Мы, борана, — воины и не можем переносить чужие вещи, но у некоторых из этих вождей найдутся люди, которые подходят для такой работы.

— Почему бы вам не купить рабов? — спросил один из вождей, который привел с собой на цепи целую связку пленников и был очень разочарован, когда узнал, что человеческий товар купцов не интересует. — Они будут делать все, что прикажете, а потом вы можете их съесть.

Аквилонцы побледнели, но тут в разговор вступил Вульфред:

— Ты знаешь не хуже меня, мой друг, что рабов обязательно надо стеречь. А охранять их постоянно мы не можем; если же заковать их в цепи, наше продвижение будет недопустимо медленным. Нет, нам нужны свободные люди, которые пойдут с нами по доброй воле.

После длительного обсуждения один из вождей согласился дать своих людей.

— Но вы должны понимать, — сказал он, — что они пойдут с вами только до подножия гор. Подниматься запрещено, потому что в горах живут духи. Вы должны подумать, кто понесет ваши вещи дальше.

— Надо принимать эти условия, потому что больше все равно ничего не добиться, — шепотом заговорят Конан. — Это боевой народец, но уж если они гор боятся, их никакая взятка не соблазнит. Будем надеяться, что жители предгорья не так сильно опасаются местных демонов.

— Что ж, если нет другого выхода… — тоже шепотом ответил Ульфило.

Ударили по рукам; было решено выйти на следующее утро. Туземцы из дальних деревень приплыли в больших каноэ, выдолбленных из стволов деревьев, нагруженных слоновой костью и другими товарами на продажу. В этих лодках хватило места для путешественников и всей их поклажи. А носильщиков решено было нанять дальше, вверх по реке.

— По-моему, — начал Вульфред, когда все переговоры закончились, — мне следует пойти с вами, и матросов тоже надо взять. Вдруг вы не найдете в горах носильщиков, и это погубит всю экспедицию.

— А как же корабль? — спросил Ульфило.

— На «Морском тигре» останутся несколько человек. Да и Ашко согласился следить, чтобы все было нормально. В конце концов, он, да и другие вожди заинтересованы в моем благополучном возвращении, ведь я обещал прислать к ним работорговцев.

— А ты думаешь, твоим ребятам понравится эта идея — поход в джунгли в компании людоедов, да еще когда и не говорят, зачем туда идти? — подозрительно спросил Конан.

— Они меня боятся, — ответил Вульфред. — И сделают что прикажу.

На следующее утро трое аквилонцев, киммериец и два десятка хмурых, недовольных матросов сели в большие лодки.

В одной лодке с Конаном — она возглавляла колонну — плыли трое аквилонцев; киммерийца терзали подозрения. Еще когда они пристали к Берегу Костей, их черный попутчик исчез за горизонтом и с тех пор не показывался. Но Конан не сомневался, что это зловещее судно они еще увидят.

— Но здесь такой запах! — Садясь в лодку, Малия скорчила смешную гримаску. Из соображений практичности она сменила свой великолепный наряд на мешковатые матросские штаны, концы которых были заправлены в высокие, до колена, ботинки, и тунику с длинными рукавами, перехваченную широким поясом. От жгучего тропического солнца ее белую кожу защищала также большая соломенная шляпа с вуалью, спадающей до самых плеч, и шелковые перчатки. Ей не хотелось в палящий зной надевать на себя так много, но Конан убедил ее, что в болотистых джунглях полным-полно ядовитых змей и жалящих насекомых, которые опаснее не только жары, но и диких хищников, и даже людей.

— Сюда, на побережье, — успокаивал ее Спрингальд, — река приносит всю грязь, собранную за сотни лиг. А вверх по течению вода будет чище. Правильно я говорю, Конан?

— Да, — согласился киммериец. — Но до самых гор чистой воды будет немного. Пить можно только свою, да, может быть, попадется где-нибудь чистый ключ. Но маловероятно. А запах… — он пожал своими огромными плечами, — к запаху привыкаешь. Есть вещи и похуже.

— Вот одна такая, — сказала Малия, брезгливо смахивая с перчатки какую-то многоножку. Это очень развлекло гребцов-туземцев, которые на такие вещи не привыкли обращать внимания, ведь насекомое, хотя и противное на вид, совершенно безвредно.

— Мы еще покажем тебе ядовитых, — сказал Умгако, гребец, который сидел в носовой части лодки и задавал темп остальным. — А от этой только вонь, если раздавить.

— Великолепно! — пробормотала Малия. — Они не только жалят и кусают, но еще и пахнут отвратительно!

— Отчаливаем! — скомандовал Конан.

Погрузка закончилась, пора идти, Конан не очень полагался на матросов. В море они, конечно, отважны, как львы, но здесь они не в своей стихии и в непривычных обстоятельствах легко могут поддаться панике. Пока корабль еще недалеко, они, вполне возможно, могут взбунтоваться и вернуться назад. На носу следовавшей за ними лодки стоял Уму, он одарил Конана жуткой, зловещей усмешкой. Конан понимал, что между ними скоро состоится выяснение отношений.

Первый день пути тянулся утомительно долго. В мутной от ила медленной реке оказалось бесчисленное множество крокодилов. А в тихих заводях грелись на солнце бегемоты. При виде этих смешных тяжеловесов Малия от восторга захлопала в ладоши, а ученый стал просить гребцов подойти к ним поближе, чтобы получше рассмотреть. Но туземцы в испуге отказались.

— Они правы, — сказал Конан. — С этими созданиями лучше не шутить. Они могут веселиться, как щенята, но на самом деле нрав у них капризный, и, если мы их потревожим, они легко перевернут лодку. Любуйтесь на них издалека, мы еще много зверья увидим.

Вечером они стали лагерем на низком берегу и зажгли костры, чтобы разогнать тучи мошкары. Вокруг стеной поднимались джунгли, ночью доносились дикие крики хищников и их жертв.

— И как только здесь живут люди! — сказала Малия, осторожно приподнимая вуаль, чтобы отхлебнуть разведенного водой вина.

— Мало кто живет здесь по своей воле, — заметил Спрингальд. — Только те, кто слабее; их вытесняют в джунгли и в пустыню более сильные племена, чтобы захватить хорошие пастбища и пахотные земли.

— Да, — согласятся Конан, — держу пари, что там, вверх по реке, обитает множество хорошо вооруженных и воинственно настроенных пастухов и земледельцев. — Но тут киммерийца отвлекли низкие голоса, доносившиеся от соседнего костра, вокруг которого сидели матросы. Слов Конан разобрать не мог, но по их взглядам и жестам он понял, что обсуждают знатных господ, которые сидят рядом с ним. Он различил рокочущий голос Уму, который то и дело бросал в его сторону презрительные взгляды; встретившись с ним глазами, Конан одарил верзилу злобной усмешкой.

На берегу молчаливая враждебность Уму уступила место открытой дерзости, но он всегда умел вовремя остановиться, не давая Конану возможности выяснить отношения до конца. Товарищи Уму, похоже, согласны с тем, что он сейчас говорит. Конан видел, как матросы усмехаются, проверяя большим пальцем острие ножа или поглаживая древко копья, купленного у туземцев, в усмешке обнажаются кривые зубы. Это плохой знак, однако Конан не совсем понимал, что же движет этими людьми. Ведь закон джунглей непререкаем — небольшая группа должна держаться вместе.

Каковы бы ни были их мотивы, дальше терпеть нельзя. Лучше немного сократить отряд, чем иметь в подчинении людей, к которым страшно повернуться спиной. Жесткий урок хороших манер — вот, пожалуй, то, что нужно.

Они продвигались вверх по реке. Джунгли здесь подступали к самому берегу, к воде склонялись ветви деревьев, на которых в великом множестве обитали ядовитые змеи, и приходилось следить, чтобы какая-нибудь не упала прямо в лодку. Иногда на берегу попадалось несколько круглых земляных лачуг, крытых соломой. Их обитатели собирались у реки, чтобы поглазеть на путешественников. Маленькие дети бегали по берегу в полном восторге при виде столь небывалого зрелища. Эти непонятные белые создания казались им привидениями, но где это видано, чтобы привидение являлось днем?

К вечеру Конан и его команда приплыли в одну большую деревню, расположенную вблизи великолепного водопада. Множество водных струй, стекавших с огромного утеса, свивались в один пенящийся поток, который разлетался бесчисленными брызгами, ударяясь об острые черные скалы. В этих брызгах не потухала радуга.

— Как красиво! — воскликнула Малия.

— Да уж, — криво усмехаясь, согласятся Вульфред. — Прекрасный вид, но взбираться по этому откосу никому не пожелаешь. Займет столько же времени, сколько мы шли по реке.

Жители деревни приняли путешественников с большой радостью, и еще больше обрадовались, когда увидели, что на лодках приплыли их воины и вождь племени. В водных брызгах царствовала освежающая прохлада; разгрузив лодки, все их содержимое перенесли в большую хижину, которую вождь определил для этой цели, он же распорядился отвести путешественникам место для ночлега. Он отдавал приказы, а люди суетились и сновали туда-сюда, делая приготовления к торжественному пиру.

— Опять эти пиршества и разговоры! — ворчал Ульфило. — Когда же мы наконец займемся делом?

— Но нам нужны носильщики, — сказал Конан. — И самые лучшие. У нас есть только один день, чтобы найти добровольцев и набрать из них подходящих. Не сомневайся, этим мы только выиграем время. Вольные или хромые, они в пути помешают нам больше, чем недолгая остановка здесь.

— Я доверяю тебе, — сказал Ульфило все так же недовольно.

Конан заметил, что Спрингальд, как зачарованный, не сводит глаз с водопада.

— Что видишь ты в воде, друг? — спросил киммериец.

— Это он! Водопад Великана! Смотри, в «Плавании капитана Бельформиса» так и сказано: белые тонкие струи, которые потом сливаются вместе и, разбиваясь о скалы, разлетаются в дымку мелких брызг. И радуга не гаснет, как и написано в книге!

— Вот как? — сказал Конан. — А что еще твой древний капитан пишет об этом месте?

— Здесь и раньше была деревня, но люди жили другие. Они были выше, с более светлой кожей, как те, кого он видел на побережье, а жили они, он пишет, не в земляных лачугах, а в длинных бревенчатых домах.

— И что же, это значит, что мы почти у цели? — поинтересовался Конан.

— Пройти предстоит еще немало, но мы на правильном пути, в этом я уверен.

В тот вечер они набирали носильщиков, нужны были только самые сильные и выносливые. В деревне таких оказалось около тридцати, послали гонцов по соседним селениям, чтобы рассказать о том, что белые за очень хорошую плату нанимают носильщиков.

Когда с этим было покончено, вожди экспедиции вновь собрались у праздничного костра, предстояло о многом поговорить со старейшинами, расспросить их о той земле, что лежит за утесом водопада. Туземцы, однако, мало что могли им сказать, потому что на такие походы они не отваживались. В горы ходил только шаман, но он наотрез отказался говорить о том, что там видел, потому что место это проклятое и, чтобы туда идти, надо знать особые защитные заклинания.

Разговор был в самом разгаре, когда вдруг из-за деревьев появился какой-то незнакомец. Это был очень высокий человек, он явно принадлежал к какому-то другому племени. Его широкое красное одеяние спадало до самых колен, в руке он держал топорик на длинной ручке. Крашенные охрой волосы были собраны в большой пучок, напоминавший те, что иногда украшают шлемы. Кожа незнакомца отливала темной медью, двигался он медленно, с достоинством.

— Это еще кто? — спросил Конан, хватая незнакомца за руку.

— Это Гома, бродяга, у него нет племени. — В голосе вождя слышалось презрение. В тех местах человек без племени мало чего стоит. — Он здесь уже несколько лет, может быть, десять.

— Человек без племени живет здесь уже много лет? — переспросил Конан. — Как же он не погиб?

— От работы он отказывается, он может только воевать, и нанимается то к одному вождю, то к другому. Воевать он умеет, надо отдать ему должное.

Незнакомец посмотрел на собравшихся сверху вниз:

— Меня зовут Гома. Я слышал, вы, белые, собираетесь в горы. Я намерен пойти с вами.

Он говорил на торговом кушитском, но акцент выдавал в нем выходца из других мест.

— Нам нужны носильщики, — сказал Ульфило. — Сними одежду — мы посмотрим, достаточно ли ты сильный.

Незнакомец рассмеялся:

— Я ни перед кем не сниму одежды и не понесу ваш груз, как какой-нибудь раб или как эти презренные.

— В таком случае ты свободен, — ответил Ульфило. — Нам нужны только носильщики.

— Не спеши! — поднял руку Спрингальд. — Чем ты можешь быть нам полезным, Гома? Ты видишь, у нас много доблестных воинов и все хорошо вооружены.

— Вам нужен проводник. Из этих псов мало кто поднимался на вершину утеса. В горах был только старый колдун, а по ту сторону вообще никто не ходил.

— А ты был там? — спросил Ульфило.

— Был. В своих странствиях я заходил очень далеко. Я поднимался в горы, пересекал пустыню, что лежит за ними, и был в тех землях, что за пустыней.

— Он лжет! — прошипел шаман, потрясая посохом, на котором сухим треском застучали кости. Он так бурно жестикулировал, что на его впалой груди задрожало ожерелье из кистей человеческих рук. — Никто из людей не в силах вернуться оттуда живым!

— Но я вернулся! — Гома одарил его надменной улыбкой.

— Скажи, Гома, — обратился к нему Спрингальд, — известно ли тебе место под названием Рога Шушту?

— Да, известно. Это две вершины: одна — белая, другая — черная. Между ними — ущелье, которое ведет в долину.

— Он знает! — изумленно проговорил Спрингальд. — Он говорит правду, ту, о которой написано в древних книгах!

— Не говори больше ничего, Гома, — сказал Ульфило. — Ты будешь нашим проводником. Что ты хочешь в награду за свою службу?

Тем же самым взглядом, полным презрительного высокомерия, воин оглядел товары. Его прямые, аристократические черты придавали лицу выражение еще большей надменности. Он мог бы казаться красивым, если бы не множество мелких шрамов, нанесенных для украшения. Такими же шрамами испещрены и руки, и грудь. В порезы явно втирали сажу, и теперь на фоне бронзовой кожи четко выделялись толстые бугорки, похожие на блестящие черные бусины.

— Ничего, — ответил Гома спустя некоторое время. — Я пойду с вами просто ради своего удовольствия. — С этими словами он повернулся и пошел по направлению к лесу.

— Ну и ну! Очень странный, — заметила Малия.

— А как он тебе, Конан? — спросил Спрингальд.

— Похоже, он знает те места куда мы направляемся, — ответил киммериец. — И я бы не стал отказываться от его услуг.

На следующий день путешественники заканчивали последние приготовления. Утром они отправились в путь, а таинственный Гома больше не показывался.

В мутном свете раннего утра они вышли из деревни, их сопровождали причитания и плач женщин, которые не знали, увидят ли они когда-нибудь своих мужчин. У подножия утеса, примерно в четверти мили от водопада, в гору поднималась узкая кривая тропинка.

Подъем оказался тяжелым, на это ушел целый день. По узкой петляющей тропе ходили очень мало, поэтому местами она совсем заросла, а кое-где ее размыло дождями. Но для Конана, который вырос среди суровых скал, она была все равно что вымощенная дорога. Остальным приходилось тяжелее. Особенно страдали матросы. Они не привыкли много ходить пешком, и этот подъем стал для них суровым испытанием.

Киммерийца же устраивала любая дорога, если только она уводила из болотистых джунглей. Вынести можно все, только не эти отвратительные, зловонные топи. Какие бы места ни ожидали их впереди, хуже они не будут. Конан легко взбирался вверх по тропе, время от времени останавливаясь, чтобы откатить с дороги валун или расчистить путь сквозь заросли кустарника. На самой вершине перед ним открылась бескрайняя зеленая долина, окаймленная на горизонте серебристой нитью, — это море.

Деревья здесь другие, чем внизу. Они растут дальше друг от друга и гораздо меньше перевиты ползучими лианами. Низкорослые кусты уже не столь непроходимы, как внизу, а воздух — свежее и чище. Конан рассматривал открывшийся перед ним вид, когда из тени деревьев показалась знакомая фигура — Гома.

— А ты посильнее, чем твои друзья, черноволосый, — сказал проводник.

— Я горец, мне привычны такие подъемы, — ответил Конан. — Остальные скоро подойдут.

Гома стоял, опираясь на длинную ручку своего топора, в этой позе он напоминал городского денди, который вышел на прогулку с украшенной золотым набалдашником тростью. Конан с любопытством рассматривал его оружие. Это не какой-нибудь тяжеловесный топор, какие любят на западе, он небольшой, очень легкий, с полукруглым краем и с острым выступом-пикой длиной четыре дюйма с другой стороны. На конце тонкой ручки длиною в три фута, сделанной, по-видимому, из кости носорога, красовался шар размером с апельсин. Ручка топора прикреплялась к запястью кожаным ремешком. Такое оружие, думал Конан, может лететь с поразительной скоростью, а поскольку доспехи и тяжелые шлемы здесь встречаются редко, оно представляет собой достаточно грозную силу.

Один за другим подходили остальные. Первым появился Ульфило, он очень устал, но из гордости не подавал виду. Следом за ним поднялись Малия со Спрингальдом, оба едва дышали. Подошел Вульфред с матросами. Носильщики и кое-кто из моряков еще тянулись сзади.

— Наш новый друг снова здесь, — заметил Ульфило.

— А Конан похож на придворного, который только что вернулся после утренней прогулки в дворцовом парке, — упрямо сказала Малия. Конан перевел ее слова для Гомы, которого они чрезвычайно развеселили.

— Больше пока подъемов не будет, — уверил он остальных, — но опасностей прибавится.

— Даже и для тебя, Гома? — спросил Вульфред.

— В пустыне, которая ждет впереди, даже такой человек, как я, должен бороться изо всех сил.

Вульфред долгим взглядом посмотрел на аквилонцев:

— Он и вчера говорил о какой-то пустыне. А вы об этом даже и не упоминали.

— Они вообще мало что рассказывают, — подтвердил Конан. — По-моему, настало время нам побольше узнать о том, куда и зачем мы направляемся. Ну, давайте, — в его голосе слышалось нетерпение, — цивилизация осталась далеко позади. Уж теперь-то вас никто не подслушает и не выследит! — Он обвел рукой первобытный лес, который стеной стоял вокруг, и бескрайний зеленый простор впереди.

Ульфило, казалось, немного встревожился.

— На отдых даю час, чтобы все могли восстановить силы. Потом выступаем, — распорядился он.

Носильщики опустили на землю свою поклажу, матросы в изнеможении бросились на траву. Кое-кто из них все еще не подошел.

— Конан, Вульфред, — обратился к ним Ульфило, — пойдемте со мной.

Все пятеро отошли в сторону. Гома остался стоять как стоял, рассматривая что-то вдали на востоке, явно погруженный в размышления о том, чего остальные даже не видели. Трое аквилонцев, Конан и Вульфред устроились на тихой поляне. Спрингальд снял с плеча сумку. Достав оттуда какие-то книги и бумаги, он начал свой рассказ:

— Всю жизнь я изучал великие путешествия прошлых лет. И вот однажды, работая в старинной, полной загадок библиотеке аквилонских королей в Тарантии, я наткнулся на несколько книг, в которых рассказывалось о походах мореплавателей из давно погибшего королевства Ашур. В одной из них я наткнулся на удивительные сведения: оказалось, что некий капитан Бельформис в прозаической попытке разведать новый торговый путь вглубь Черного Берега обнаружил там многочисленные следы древней цивилизации, которая исчезла многие тысячи лет назад. Это была империя Ахерон. В горах к востоку отсюда капитан Бельформис находил некоторые вещи, характерные именно для Ахерона и его богов.

— Ахерон! — произнес Вульфред. — Имя из легенды. Но ведь эта страна находилась гораздо севернее, если только сказания не лгут.

— Не лгут, — ответил Спрингальд. — Я думаю, что знаю об этом древнем государстве не меньше, чем любой другой ученый муж, а все сказания сходятся в одном: ахеронцы — ближайшие родственники стигийцев, они тоже были сказочно богаты и погибли от мечей гиперборейцев, наших предков, которые потом основали государства Аквилонию, Гиперборею, Немедию, Бритунию, Коф, Аргос, Пограничные Королевства и Коринфию. И когда многие века спустя хайборийцы захватили баснословную столицу Ахерона, сказочный Пифон, ахеронцы бросились бежать, — они искали спасения у своих родичей в Стигии, за южным берегом Стикса. Земли своих предков им отвоевать было не суждено, и они смешались с народом Стигии.

Падение Ахерона обросло множеством легенд, в которых по-разному рассказывается о последних днях Пифона. Среди них множество обыкновенных сказок, есть и сухие официальные отчеты. Эти последние все сходятся в одном: никто не знает, что стало с богатством пифонских королей.

— Королевские сокровища так просто не исчезают, — заметил Вульфред. — Разве правитель не забрал их с собой, когда бежал в Стигию?

— Я прочел все документы, какие только мог найти, — сказал Спрингальд. — Думаю, я ничего не упустил. Последним пифонским королем был Агмас Двадцать Седьмой. Понимая, что долгая война близится к концу и скоро ему придется бежать, он отдал соответствующие распоряжения, касающиеся судьбы сокровищ. Он слишком хорошо знал, что коронованные родственники в Стигии, охотно предоставив ему убежище, очень скоро обогатят свою казну и его сокровищами.

— Умный человек, — заметил Вульфред, кивая головой. — Если речь идет о богатстве, доверять нельзя никому.

— Точно, — согласился Спрингальд. — Незадолго до падения Пифона из города под покровом ночи вышла целая флотилия кораблей, они держали курс на юг. И с тех самых пор о них ничего не известно. Многие историки считают, что на этих кораблях и было вывезено все богатство Пифона.

— А почему же этот король Агмас не потребовал свои сокровища назад, когда спасся из города? — спросил Конан.

— В том-то и дело, что он не спасся, — продолжал Спрингальд. — Когда пришел конец, он не торопился оставлять город. Отослав семью, он сам взял в руки оружие. Люди сражались за каждую улицу пурпурно-каменного Пифона, и город был полностью разрушен. И во время последней битвы уже в самом дворце, несмотря ни на какие уговоры, Агмас отказался покинуть своих верных воинов. Отбросив королевские регалии, чтобы враги не пытались захватить его в плен, он погиб как простой солдат, защищая Рубиновые Ворота дворца.

— Вот как должен умирать король, — провозгласил Конан.

Ульфило согласно кивнул.

— Несколько поколений его потомков, которые жили в Стигии, еще претендовали на ахеронский престол. Но потом, когда стало ясно, что хайборийцы прочно обосновались в северных землях, стигийцы перестали оказывать поддержку этим уцелевшим, и мало-помалу о них и вовсе позабыли. Что сталось с последним, неизвестно.

— И никто из них не знал, где Агмас спрятал сокровища? — спросил Вульфред.

— Видимо, так. Те корабли, вероятно, исполнили все строгие королевские распоряжения, и ни один человек из экипажа назад не вернулся. Если Агмас и рассказал о сокровищах кому-нибудь из приближенных, то этот человек, видимо, унес тайну с собой в могилу.

Глотнув из бурдюка, который протянул ему Вульфред, Спрингальд продолжал свой рассказ:

— Меня очень заинтересовала история капитана Бельформиса. Путешественник явно не понял, что именно он обнаружил, его находки казались ему просто любопытными безделушками. Эти старинные книги были очень пыльные, и, чтобы прочистить от этой пыли горло, я прямо из Королевской библиотеки отправился в ближайшую таверну.

— А книги захватил с собой? — поинтересовался Конан.

— Видите ли, меня к тому времени уже хорошо знали в библиотеке, и служители мою сумку на выходе не проверяли, да и, в конце концов, к этим книгам по крайней мере лет двести никто не притрагивался, поэтому глупо было бы…

— Не беспокойся, книжник, — рассмеялся Вульфред. — Мы тебя в воровстве не обвиняем. Давай дальше.

— Вот, а в таверне мне повстречался молодой капитан, наемник, с ним только что рассчитались за последний поход. Молодой красавец был так мрачен, а меня так взволновало мое открытие, что, сидя с ним за одним столом и попивая вино, я не удержался и все ему рассказал. Этого капитана, как я узнал, звали Марандос, он был самый младший потомок одной древней знатной аквилонской фамилии. Видов на будущее — никаких, да и служба наемника казалась ему, как и многим другим благородным воинам, занятием недостойным. И кроме всего, у него была… — Спрингальд в некотором замешательстве взглянул на Малию, — несколько сумасбродная молодая жена.

— Это неправда! — с жаром воскликнула Малия. — Это он хотел, чтобы я наряжалась в шелка, он сам дарил мне драгоценности, о которых я и не просила!

— Как бы там ни было, — усмехнулся Вульфред, — нашего юного солдата эта идея заинтересовала, да, Спрингальд?

— Ты прав. Мы беседовали, вино лилось рекой, и он все больше и больше загорался желанием самому посмотреть на те места, которые так подробно описывает капитан Бельформис. Признаюсь вам, что я сам о поисках сокровищ тогда еще не думал. Ведь я — всего лишь ученый, но он был профессиональным авантюристом. И его вовсе не пугала мысль о том, что за этими богатствами предстоит отправиться в далекое путешествие, полное невзгод и лишений, ведь все это было ему уже знакомо, а в награду за труды он получал самую обычную солдатскую плату. И что такое страх невзгод, да и самой смерти, когда можно заполучить сокровища древнего царства?

— Это понятно, — заметил Конан, — но он снарядил целый корабль и набрал команду. Уж наверное, не на деньги, полученные за труд наемника.

— Конечно, нет, — сказал Ульфило, — он обратился ко мне впервые за все те годы, что ушел из дома. Мой брат Марандос — очень гордый человек, он придет ко мне за помощью только в том случае, если предприятие сулит выгоду нам обоим. Сначала я был настроен скептически, но когда Спрингальд объяснил все подробно и показал свои находки, я решил, что ради такого дела можно и рискнуть.

— Это еще не все, — опять вступила в разговор Малия. — Рассказывайте все до конца!

Ульфило подчинился, хотя и с явной неохотой.

— Да, речь шла не только о том, чтобы помочь брату. Для нашей семьи настали тогда тяжелые времена. Король Аквилонии Нумедидес к нам не благоволил, наши земли за десяток лет стали уже не столь плодородными. Богатых урожаев не было, войны тоже большой добычи не приносили. И мы решили, что таким образом сможем поправить семейные дела.

— Я пыталась убедить их, что это бессмысленно, — заметила Малия, — но ни мой муж, ни его брат не обращали на мои слова никакого внимания. Этот сумасшедший план стал просто навязчивой идеей, они говорили только о кораблях и матросах, о маршрутах и морских каргах.

— Вы что-то слишком быстро доверились этому книжнику, которого видели первый раз в жизни, — сказал Вульфред.

— Спрингальд с самого начала предоставил нам залог своей честности, — ответила Малия.

— Какой же это был залог? — спросил Конан. — У книжников обычно нет ни земель, ни особняков, ни даже скота.

— Я заложил единственное, хотя и не очень ценное имущество, которое с полным правом мог назвать своим, — сказал Спрингальд. — Я им пообещал, что если Марандос не найдет того, о чем говорится в переведенной мною книге, то Ульфило получит мою голову.

Последовала пауза.

— Ты поставил свою голову? — переспросил Конан, не скрывая искреннего изумления.

— Должен признаться, такой залог показался мне несколько необычным, — сказал Ульфило, — но в этом случае, по крайней мере, не приходится сомневаться в искренности всех его клятв.

— Похоже, вы все слегка с приветом! — Вульфред от всей души рассмеялся. — Но полет у вас высокий! — Он веселился вовсю. Ванир вообще воспрянул духом, как только произнесли слово «сокровища».

— Расскажите еще о письме, которое Марандос послал вам из Кеми, — сказал Конан.

Его слова, казалось, слегка смутили аквилонцев.

— В свое первое плавание, — начал Ульфило, — мой брат не нашест сокровищ. Но он видел то место, где они спрятаны, только в последний момент обстоятельства заставили его повернуть назад. Вернувшись в Кеми, он искал возможности снова отправиться в путь. Через какое-то время он познакомился с одним знатным стигийцем по имени Сетмес, который и согласился снарядить для него корабль и набрать команду.

— Не припомню, чтобы стигийцы в вопросах денег проявляли особую любезность, — сказал Вульфред. — Твой брат ведь, наверное, добрался до Кеми настоящим оборванцем. Как же ему удалось уговорить этого Сетмеса?

— Во-первых, — сказал Ульфило, — аквилонца знатного рода другой благородный человек всегда узнает, будь он хоть в лохмотьях.

Конан при этих словах едва сдержал улыбку. В наемных армиях разных стран он вдоволь насмотрелся на эту разорившуюся знать, которую в основном отличало только высокомерие и надменность.

— Но кроме того, — продолжал Ульфило, — при помощи некоторых сведений мой брат сумел доказать, что на самом деле подошел совсем близко к сокровищам; он принес этому человеку тайные клятвы и получил все необходимое для второго путешествия. Как раз тогда он и послал письмо, в котором звал нас немедленно следовать за ним, снарядив свой корабль и набрав надежную и сильную команду, поскольку тяготы и опасности такого путешествия непредсказуемы, а награда в случае успеха — несметные богатства.

— И какие же клятвы он принес этому Сетмесу? — поинтересовался Вульфред.

— Это к делу не относится. Это касается только Сетмеса и моей семьи.

Будьте уверены, что свою долю вы получите сполна. А Сетмес остался в Стигии и не имеет к нашим делам никакого отношения.

По этому поводу у Конана возникли сильные сомнения. Аквилонцы все еще о многом умалчивают. Чего-нибудь от них добиться — это все равно что продираться сквозь многочисленные двери, препоны и ловушки, заграждающие путь к королевской казне. Но Конан твердо решил разузнать все до конца, и в самом недалеком будущем.

— Мне кажется, мы уже неплохо здесь отдохнули, — сказал Ульфило. — Думаю, если у вас нет вопросов, можно идти дальше. До наступления темноты мы еще успеем пройти пару лиг.

— Нет, вопросов нет, — отозвался Вульфред. — Теперь я знаю, что мы ищем сокровища, и в них есть и моя доля!

Радостные восклицания ванира не могли ввести Конана в заблуждение. У него тоже возникли серьезные подозрения, это ясно, но пока он решил оставить все как есть.

Гома встретил их усмешкой:

— Ну что, белые люди, готовы ли выувидеть мир таким, каким его создал Нгай?

— Готовы, — ответил Конан. В нем заговорило желание увидеть новые земли, что бы ни ожидало впереди. — Покажи нам дикие края. Жду не дождусь, когда над головой зашумят другие деревья.

Носильщики взвалили на плечи свой груз, и под предводительством Гомы отряд двинулся в бездорожную глушь неизведанных земель.

Глава VIII РАВНИНА

Лес тянулся на много лиг, то густой и почти непроходимый, то открытый и солнечный; но путешественники поднимались все выше по склону, и лес постепенно редел. На пути им встречалось огромное количество лесных жителей, но в основном это были небольшие древесные животные. Поначалу каждый новый экземпляр бесконечного разнообразия птичек, обезьян и диких кошек Малия встречала восторженными восклицаниями, но вскоре само это разнообразие стало утомительным.

Множество мелких оленей и лесной птицы давали путникам свежее мясо. Есть обезьян северяне отказывались, зато для туземцев такая еда была настоящим деликатесом. Конан шел впереди, не забывая про свой лук и рогатку, и свою добычу он развешивал на ветвях деревьев, чтобы ее подобрали те, кто шел следом.

Несмотря на всю непредсказуемость такой жизни, Конану она нравилась. Он уже слишком долго скитался по большим городам. Условности цивилизации всегда его раздражали, а сейчас все складывалось по-другому. Конан первым ступал на неизведанную землю, и в нем просыпалось нечто первобытное и необузданное. Каждый день Гома вкратце рассказывал ему, какой путь им предстоит пройти сегодня, какие ждут препятствия и трудности, и Конан уходил вперед.

Настоящая лесная душа, он легко шел и без дороги, преодолевая ежедневно огромные расстояния, часто отклоняясь в сторону от маршрута, разведывая, что таит лес, всегда начеку, готовый к встрече с любой опасностью, особенно к встрече с людьми, которые и были в этих лесах самой враждебной силой. Но на пути ему попадались лишь остатки охотничьих костров. Иногда это были целые очаги, выложенные из больших камней. Конан решил, что такие кострища оставлял после себя Марандос.

Насекомых здесь уже не такое множество, как в болотистых джунглях, поэтому на третий день Конан, чтобы двигаться совсем неслышно, отказался от рубашки и штанов. И вот так, облаченный только в набедренную повязку и сандалии, привязав у пояса меч и кинжал, перекинув через плечо лук и колчан со стрелами и взяв в руки туземное копье, он каждое утро неслышно, как дух, исчезал в гуще леса.

При виде того, как грозный Конан, суровый воин, превращается в лесное существо, более дикое и первобытное, чем сами туземцы, его товарищи приходили в некоторое замешательство. Чернокожие привыкли к племенной жизни, вдали от своего клана они страдали и чахли, а в лес отваживались выходить только группами. Конан же, казалось, наслаждался одиночеством своей новой жизни. Из всего отряда эти метаморфозы улыбкой встречал только Гома, потому что ему известны были о киммерийце некоторые вещи, которых не знали другие.

Но Конан их недоумения не замечал, а если бы и заметил, то не обратил бы внимания. Ему казалось, что впервые за много лет он живет настоящей жизнью. Лес требует от человека предельного внимания и настороженности, и все чувства Конана были напряжены до предела. Информацию об окружающем мире он впитывает всем своим существом, на это не способен никто из его товарищей, потому что их чувства притуплены цивилизованной жизнью. Любой едва ощутимый запах, любой звук, любое незаметное движение, даже колебания воздуха, которые он чувствовал кожей, — все это сообщало ему о жизни вокруг, о том, что впереди, и о возможной опасности.

Дети цивилизации научились отгораживаться от всех этих звуков, запахов и ощущений, чтобы они не отвлекали от главной сиюминутной цели. И поэтому люди стали на три четверти слепы и глухи. Конан, хотя и старался подавит в себе такую тонкость ощущений, когда жил в цивилизованных землях, но никогда не терял ее окончательно. Выслеживая лесную лань, он одновременно успевал заметить и полет птицы над головой, и запах травы, примятой пробежавшим зверем, и змеиное посвистывание в десяти шагах, ни на секунду не упуская при этом из виду свою добычу.

На девятый день вечером, возвращаясь в лагерь, Конан почуял пряный запах жареного мяса. Увидев неизвестно откуда возникшего киммерийца, часовой, как обычно, подпрыгнул от испуга.

— Клянусь Сетом, Конан, — с упреком сказал матрос, который нес в это время службу, — неужели ты не можешь, подходя к лагерю, что-нибудь крикнуть? Носильщики говорят, что ты на самом деле лесной дух в облике человека, и я уже начинаю им верить.

— Если тебе нужно предупреждение, значит, ты не справляешься со своими обязанностями, — ответил Конан.

Трое аквилонцев сидели у костра, внимательно рассматривая карту Спрингальда. При появлении Конана они подняли головы. Из мешочка, который висел у него на поясе, Конан вынул какой-то предмет и бросил его Ульфило. Тот стал внимательно разглядывать находку, которая оказалась маленькой медной пряжкой со сломанным язычком.

— Зингарская работа, — сказал аквилонец.

— Да, — подтвердил Конан. — Видимо, сломалась, и ее выбросили. Я нашел ее недалеко от кострища. Может быть, это твоего брата?

— Такую мог купить и туземец, — заметил Спрингальд.

— Нет, — покачал головой Конан, — ни один туземец не выбросит хороший кусок металла. Он бы сохранил его, чтобы сделать потом что-нибудь нужное. Металл здесь ценится.

— Значит, мы на правильном пути, — сказала Малия. При мерцающем свете костра она незаметно рассматривала киммерийца. Он теперь совсем не похож на того грубого пирата, с которым они познакомились в Асгалуне. Это полудикое существо сродни тем рыжеватым пятнистым кошкам, которые в таком множестве рыщут по лесу. Под упругой кожей скользят и перекатываются огромные мышцы, этим он немного напоминает танцора, а бесшумная грация и ловкость делают его похожим на большого сильного хищника. И даже во взгляде его светящихся голубых глаз сквозит какая-то львиная свирепость.

— Сколько еще идти? — спросил Спрингальд. — Эти карты несколько туманны, а в описаниях говорится в основном о том, что происходило в пути, никаких подробностей путешествия нет. Вот, например: «На этой неделе мы заходили во многие деревни, где по очень выгодной цене покупали слоновую кость». Но сколько лиг они прошли — две или сотню, — непонятно, и в каких деревнях побывали — в четырех или в двадцати.

— Гома говорит, что завтра мы выйдем из леса, — сказал Конан. — Потом тянется обширная саванна, а за ней — пустыня. Впереди еще долгий путь, а такой большой отряд, как наш, идет медленно, со скоростью самого слабого носильщика.

— Будем надеяться, что осталось не очень много, — сказала Малия. — Матросы уже начинают роптать. Они говорят, что нанимались не для длительных переходов.

— Вот как? — переспросил Конан. — Это они все так говорят или только один, которого зовут Уму?

— Он, несомненно, — главный вдохновитель, — сказал Спрингальд. — Не понимаю, как Вульфред все это терпит.

— Я тоже об этом думал, — ответил Конан. — В таких местах нельзя иметь рядом ненадежных людей, и если Вульфред не наведет порядка, этим займусь я сам.

Конан воткнул копье в землю; сняв лук и колчан со стрелами, он положил их рядом.

— И что ты собираешься делать? — в тревоге спросила Малия.

— Скажу им пару слов, — ответил Конан. Он не спеша направился к другому костру, у которого, тихо переговариваясь между собой, сидели матросы. Уму бросил в его сторону что-то презрительное, хотя слов разобрать было нельзя, но на лицах его приспешников Конан различил усмешки. Вульфред наблюдал за всем происходящим с холодным любопытством.

— Приветствую вас, братья, — обратился к матросам Конан. — Вы все довольны? — Он не смотрел на Уму. Остальные избегали взгляда киммерийца и молчали.

— Смотрите! — взвизгнул Уму. — Этот голый дикарь соблаговолил на заметить! Клянусь Иштар, этот киммерийский горный козел совсем одичал, еще хуже, чем черномазые туземцы!

— Ты плохо следишь за порядком, Вульфред, — заметил Конан.

— Слово капитана — закон в море, а не на суше. — Уму стоял, злобно ухмыляясь. — Такая уж у моряков традиция. А тебя-то уж нам чего бояться, киммериец! Ты же варвар без роду и племени. Да и не моряк, потому что какой моряк может, как зверь, жить в лесу? — Он оглянулся на остальных, желая найти поддержку, но люди стояли молча. Конан понимал, что все это значит: они долгое время работали и сражались плечом к плечу, но сейчас, когда речь идет о первенстве, они останутся в стороне и будут ждать, кто победит, если только кто-нибудь не отважится сам бросить вызов сильнейшему.

— А ты, гнусная обезьяна, — не остался в долгу Конан, — что ты там замышляешь за моей спиной, зачем подбиваешь моих товарищей на предательство?

Безобразное лицо Уму залилось краской.

— Я бросаю тебе вызов, киммериец!

— Давно пора, — ответил Конан. — Такая свинья, как ты, сколько бы ни пыталась, все равно не заговорит по-человечески.

Издав какое-то нечленораздельное рычание, Уму выхватил свой длинный тяжелый нож, на лезвии которого зловеще заиграли отблески костра. Меч Конана тоже был наготове, и два клинка замелькали с такой быстротой, что со стороны их движения сливались в одно огненное мерцание. Носильщик возбужденно переговаривались, а матросы криками подбадривали сражающихся. Такой экзотический вид спорта доставил удовольствие всем, кроме аквилонцев.

— Неужели их нельзя остановить, капитан? — воскликнула Малия.

— А зачем? — отозвался Вульфред. — Если люди жаждут крови друг друга, им лучше не мешать.

Меч Конана был длиннее и чуть легче, чем нож Уму, но это неравенство вполне компенсировали длинные руки матроса. Уму был силен и на удивление быстр, чего трудно ожидать от человека его комплекции. Ни один из бойцов не обладал ни особым искусством, ни знанием тонкостей и хитростей. Зато оба не уступали друг другу в силе, быстроте и выносливости. В конце концов благодаря выдержке, быстроте реакции и все той же выносливости равновесие нарушилось в пользу киммерийца. Уму, не имея привычки к подобным упражнениям, уже пыхтел и задыхался. А дыхание Конана было по-прежнему ровным, руки работали четко, и, несмотря на огромные усилия, не было видно никаких признаков усталости или дрожи. Клинок Уму взлетал не так легко и уверенно, как раньше, удары утратили свою смертоносность, и Конан одним резким движением пронзил тело противника. Выдернув меч, он ударил его опять, на этот раз по самому горлу. Острие прошло сквозь язык, вонзилось в мозг, и Уму грузно повалился, как подрубленное дерево.

Конан смотрел на матросов, с его меча стекали капли крови. Его кожа блестела от пота, но дыхание было все таким же ровным.

— Ну, кто хочет занять место Уму? — спросил он.

— Он никогда не был моим другом! — Один из матросов плюнул на мертвое тело.

— Не был, — подтвердил другой, — я за тебя болел, Конан!

Все остальные тоже поспешили уверить Конана в своей преданности.

— Вот и отлично, — сказал киммериец, — мы опять будем друзьями. И никаких больше разговоров о том, что болят ноги. Назад вы вернетесь такими богачами, что до конца дней уже ходить пешком не придется. А теперь оттащите-ка эту падаль подальше. Бросьте где-нибудь в кустах, к утру от него ничего не останется.

Вытерев меч о траву, Конан вернулся к своему костру. Ульфило дружески похлопал его по плечу — неожиданное проявление чувств от строгого аристократа.

— Великолепная схватка, Конан, — сказал он.

— Да! — воскликнул Спрингальд. — Теперь эти мошенники больше не посмеют перечить!

— Наверное, — ответил Конан, — пока не появится кто-нибудь другой. А что сегодня на обед?

Назавтра деревья кончились. Лес оборвался резко и сразу, как заканчивается за забором фруктовый сад. Конан стоял теперь на самом гребне горы. С другого же склона не росло ничего, кроме высокой травы, местность плавно шла под уклон, и до самого горизонта тянулась огромная равнина. Перемена полная и разительная. Среди высокой травы лишь изредка попадаются деревья, да и те не обвитые лианами лесные великаны, а низкорослые, прижимающиеся к земле растения со странно плоскими верхушками. Был и кустарник, но тоже совсем непохожий на лесной. Если там он стелился повсюду, образуя как бы нижний ярус растительности, то сейчас среди травы попадались лишь отдельные островки площадью не более нескольких сотен ярдов. Но не растительность привела киммерийца в полный восторг. Опершись на свое копье, он стоял и смотрел целый час, пока вслед за Гомой на гребень не поднялись аквилонцы и капитан. Несколько минут они лишь молча таращили глаза.

Первой пришла в себя Малия.

— О Митра! Неужели это не сон? Так не бывает!

— Бывает, — зачарованно отозвался Спрингальд. — Я слышал много рассказов, но и представить себе не мог, как на самом деле это великолепно!

А открылась им вот какая картина: добрых двадцать тысяч голов диких парнокопытных паслось на равнине. Буквально в сотне шагов мирно щипали траву антилопы с витыми рогами, и до самого горизонта были видны многочисленные стада; издалека животные казались крохотными букашками.

Эти созданья удивляли не только своим числом, но и бесконечным разнообразием видов. В Северных и Западных землях все иначе, там в одном стаде пасутся одинаковые животные, здесь же с явным дружелюбием ходят рядом совсем разные. Среди них всевозможные антилопы, от маленьких, нежных созданий с рогами в виде лиры до огромных тяжеловесов размером с боевого коня. Множество самых разных животных, названий которых они не знали, хотя Конану было известно, как их называют туземцы. Высокими изящными башням возвышались среди них высокие жирафы, они ходили маленькими семейными группками.

Не поднимая от земли своих грязных носов, вокруг ходили черные буйволы-тяжеловесы с закругленными рогами, а на их блестящих спинах беспечно резвились мелкие птички, выискивая в блестящих шкурах животных насекомых.

В огромном множестве паслись разномастные дикие лошади, но преобладали среди них ослепительно полосатые зебры. Были и другие, у которых полосатой была только задняя часть туловища. Пятнистые карликовые лошади размером не больше собаки не давали прохода мордастым свиньям, а бабуины из враждующих стай кидали друг в друга палками и камнями. Не зная себе равных, медленно двигались огромные, похожие на серые скалы слоны. У некоторых стариков бивни были такие большие, что животным приходилось откидывать назад голову, чтобы не скрести ими по земле.

— Как их много! — воскликнула Малия. — И так все спокойно! Как в храме!

В отличие от лесных обитателей жители саванны редко давали волю крикам, реву и мычанию. Лишь изредка слышался пронзительный недовольный визг бабуина или птичий выкрик, а вообще все это собрание издавало меньше звуков, чем небольшая группка людей на городской площади.

— Сколько же здесь травоядных! — заметил Ульфило. — А где же хищники?

— Главные любители мяса — львы и леопарды, — ответил Гома, — но они выходят на охоту ранним утром или же после наступления темноты, некоторые даже ночью. Днем, пожалуй, только быстрый как молния гепард может пуститься в погоню за добычей. А так все звери обычно в это время могут спокойно и мирно пастись.

К этому времени подошли и остальные. При виде открывшейся картины матросы не скрывали своего изумления. Им привычнее видеть впереди необъятные горизонты, а не простирающиеся насколько хватает глаз бесконечные стада.

Чернокожие недовольно ворчали. Они — жители джунглей — привыкли к закрыты и затененным местам. А эта распахнутая бесконечность, населенная бесчисленным зверьем, вовсе им не нравилась.

— Далеко еще вон до тех гор? — спросил Вульфред, показывая туда, где на востоке у самого горизонта виднелись дымчато-серые очертания. — Клянусь Имиром, в этом океане травы нет никаких ориентиров!

— Не бойся, белый человек! — ответил Гома. — Я могу провести тебя и не по таким местам. — Он одарил всех еще одной надменной улыбкой. — Зверей вы тоже не должны бояться, у меня есть топор, чтобы защищаться от них. — Демонстрируя свое искусство, он прокрутил это орудие над головой с такой быстротой, что показалось, будто на мгновение над ним вспыхнул светящийся металлический круг.

Гома двинулся вперед, остальные последовали за ним.

— Если бы этот черномазый не был нашим проводником, он бы дорого заплатил за свое нахальство! — ворчал Вульфред.

— Что поделаешь, его трогать нельзя, — сказал Ульфило.

— Он очень странный, — заметила Малия, — не похож на остальных туземцев. Я имею в виду не цвет кожи и не шрамы. Он — всего лишь дикарь в набедренной повязке, и все его имущество — один топор, но вид у него такой же гордый, как и у тебя, деверь. А может, и больше.

— Это обыкновенная наглость, — ответил Ульфило, — но, по своим первобытным понятиям, он, может быть, считает себя знатным и благородным.

Спрингальд захотел побеседовать с вожаками отряда экспедиции, но, чтобы не отставать от Гомы и Конана, ему приходилось теперь работать своими короткими ножками изо всех сил.

— Скажи, Гома, — спросил он, — а людей мы здесь можем повстречать? Трудно представить, что среди этого травяного царства, да еще в соседстве со всем этим зверьем, могут жить люди.

Не обращая никакого внимания на коротышек-людей, мимо них гордо прошествовало семейство жирафов. Такие прежде не попадались, кожа у ни цвета сливок, вся в мелких пятнышках. А рога — тяжелые и ветвистые, как у большого лося, а не те, что у обычных жирафов, — маленькие и с шишечками на конце.

— Здесь часто пасут свои стада фашода, — сказал Гома. — Они хорошие воины и то и дело дерутся за скот, это их единственное богатство. И бог у них тоже покровитель скота. Копьем они владеют искусно, а вот танцевать не умеют. Может быть, нам встретятся зумба, те, у которых большие щиты и короткие копья. Они совсем черные. Тоже умелые воины. Еще они пашут землю и разводят коз. Дома у них бедные, однако они любят яркие украшения и прекрасно танцуют.

— Как они к нам отнесутся? — спросил Спрингальд.

— В этих местах любой чужой — враг, но, если они увидят, что мы сильны и хотим только торговать, они нас не тронут.

— Они людоеды? — спросил Конан.

— Нет! — Гома с отвращением сплюнул. — Человечину едят только на побережье. А здесь, в землях Нгая, что простираются до самого горизонта, люди — это люди, а не дикие звери! У моря живут такие, как вон те, — он показал на стайку робких пятнистых гиен, — а жители равнины — как львы, смелые и гордые.

— Приятно слышать, — заметил Спрингальд, — может быть, нас и убьют, но уж точно не съедят.

— Все не так просто, — усмехнулся Гома.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да, люди вас не съедят, это правда. Найдутся другие охотники. Помнишь того человека, которого убил Конан? Так вот, тела мертвых здесь не гниют в земле и не предаются огню. Их просто оставляют где-нибудь в кустах, а потом они возвращаются во владения Нгая как пища для его зверей. Звери едят траву, люди едят зверей, а потом другие звери едят людей. Так угодно Нгаю.

— Это радует, — опять усмехнулся Спрингальд.

Чудеса на их долгом пути попадались часто. Среди травы бегали смешные страусы. У них были длинные мускулистые ноги, шарообразные туловища и крошечные головки на длинной шее. Тут и там виднелись твердые как цемент земляные столбики, по форме напоминающие сталагмиты. Малия спросила, откуда берутся такие загадочные постройки.

— Это работа термитов, — объяснил Конан. — Они очень прожорливы. Зарой в землю палку толщиной с руку, а через неделю тронь — рассыплется, потому что внутри одна труха.

— Удивительная земля, — сказала Малия. — Она напоминает сон. Птицы величиной с пони, а термиты строят замки. А вон чудище, какое и во сне не приснится, щиплет травку рядом с пугливой ланью! Если бы мне рассказали, что такое возможно, я бы не поверила.

Невдалеке огромный носорог ощипывал листву с куста, под которым, совершенно не опасаясь его огромного рога, похожего на четырехфутовую косу, паслась крошечная антилопа величиной не больше зайца, ее тонкие ножки-соломинки оканчивались крошечными копытцами размером с самый маленький женский ноготок.

— В здешних краях есть вещи и поудивительней, — заверил ее Конан. — И не такие безобидные.

Уже вечерело, когда на их пути встретилась стая львов. Огромные звери лениво развалились на траве, зевая и потягиваясь, поглядывая на незнакомцев своими хищными желтыми глазами, впрочем, без особого интереса. Потом животные вставали и медленно брели прочь, не из страха, конечно, а потому, что им, наверное, не понравился человеческий запах.

— Внимательно смотрите под ноги, — предостерег Конан. — Особенно сейчас, когда темнеет. — Он наклонился и поднял какую-то веточку. Она вся была усеяна зловещего вида шипами длиной не меньше шести дюймов. — Такие колючки есть везде, на деревьях, на кустарнике. Может вполне ступню проколоть.

— Да-а, суровые места, — сказал Спрингальд, — а для тех, кто здесь впервые, в особенности.

Когда сгустились сумерки, путешественники развели костры и под руководством Гомы соорудили из колючих веток нечто вроде ограды, которую проводник назвал «бома».

— Это защита ото львов? — спросил Вульфред.

— От больных или раненых. На человека только такие нападают. Человек слишком мал для взрослого здорового льва, не говоря уже о целой стае. Но те, кто не может охотиться на сильных и быстрых, не побрезгуют и человеком. И еще от гиен.

— От этих трусливых пожирателей падали? — Вульфред фыркнул. — Да им хватит и горстки камней!

— Это днем они трусливы, — возразил Гома, — а ночью у них появляется мужество. Вполне могут схватить спящего, а челюсти у них покрепче львиных, так что один укус — и можно остаться без ноги.

— Прямо сухопутная акула, — заметил Вульфред. — Что же, верю тебе на слово.

Эта ночь, как и все последующие, была полна звуков. Тьму внезапно разрывали рев хищников и крики их жертв, а люди спросонья вскакивали на ноги и хватались за оружие. Со временем, правда, к этим звукам привыкли, ведь эта опасность где-то далеко и их не касается «пока», и люди спали спокойно. К колючей боме иногда подходили слоны и с любопытством заглядывали внутрь, но вскоре они теряли интерес и шли своей дорогой.

Благодаря обилию дичи у путников не было недостатка в мясе, так что Малия скоро начала жаловаться на однообразие стола.

— Опять жареная антилопа? — воскликнула она как-то вечером. Шел десятый день пути.

— Это другая, — заверил ее Спрингальд. — У нее были волнистые рога, таких мы еще не видели.

— Одно мясо! — хныкала Малия. — Как хочется хлеба или фруктов! Даже от чечевицы я бы сейчас не отказалась.

— Неплохо бы еще вина или пива, — заметил Вульфред. — По воде хорошо плавать, но пить в таких количествах — это не для меня.

— Радуйся, что у нас ее вдоволь, — сказал Конан. — Пусть даже мутной и грязной.

Малия скорчила гримаску отвращения:

— Ни одна благородная леди не должна даже смотреть на то, что они вытворяют в воде своими копытами, а уж тем более эту воду пить.

Несмотря на такие слова, походная жизнь пошла знатной даме исключительно на пользу. Ее шаг стал легким и упругим, появилась какая-то внутренняя сила, которой не было раньше. Ни вода, ни пища не причинили вреда ее здоровью. Наоборот, она только закалилась и по вечерам, после длительного дневного перехода, выглядела даже менее усталой, чем мужчины.

Впереди возвышались горы. Вначале они выглядели всего лишь холмами, а первые несколько дней пути, казалось, ничуть их не приблизили. Потом наконец открылась их настоящая величина; они оказались гораздо выше, чем можно было предположить, вершины покрывали белоснежные шапки.

— Где мы будем подниматься? — спросил Конан у проводника.

— Ты видишь вон тот перевал?

— Вижу.

— Мы идем туда. Подъем долгий и трудный, но там есть переход через горы.

— Ничего похожего на Рога Шушту, — сказал Спрингальд, вытирая пот со лба.

— Рога видны за тем перевалом, — успокоил его Гома.

— Значит, уже совсем близко, — сказала Малия.

— Ты только что прошла всю равнину и все еще думаешь, что если видно — значит, и недалеко? — спросил Конан.

— От перевала до Рогов еще один переход, — заметил Гома. — Он более трудный.

— По пустыне? — спросил Вульфред.

— По пустыне.

Они продолжали свой путь. У самого подножия горной гряды им впервые за все путешествие повстречались люди.

Сначала, правда, путники увидели скот. Это были крупные, сильные животные с длинными рогами, окрашенные во все оттенки, какие только возможны бычьем племени. Были и пятнистые, и в крапинку. Людей вдалеке едва можно было различить, хотя солнечные лучи играли на остриях копий и вспыхивали на их продолговатых белых щитах.

— Что скажешь, Конан? — спросил Ульфило, когда пастухи их заметили и двинулись в сторону отряда.

— Они, должно быть, хорошие воины, если разводят скот в таких диких краях. Постоянная угроза хищников, да они еще, если верить Гоме, отбивают скот друг у друга, как и у меня на родине. При такой жизни любой научится держать в руках оружие.

По команде Вульфреда матросы взялись за мечи, а носильщики опустили на землю свою поклажу. Их было уже намного меньше, чем в начале пути. Некоторые поворачивали домой, когда заканчивались припасы, некоторые заболели или поранились шипами, — а такое случалось часто, — и тоже вернулись домой. Двое умерли от укуса змеи. Один ушел ночью за ограду, и с тех пор его не видели. Решили, что его съели хищники. Еще один просто свалился замертво, и никто не мог понять почему. Оставалось около сорока человек.

— Это фашода? — спросил Конан у Гомы.

— Да. Видишь, все молодые. У фашода скот пасут в основном совсем мальчики. Их охраняют молодые воины. Те, кто старше, охраняют деревни.

— Молодые всегда лезут в драку, — проворчал Конан. — Эти, надеюсь, не очень агрессивны?

— Они агрессивны, Гома? — спросил Спрингальд, теребя рукоять своего меча.

— Заранее никогда не узнаешь, — ответил проводник.

Вскоре перед ними выстроилась целая сотня молодых воинов. Их суровые лица застыли; в руках они держали копья с необычайно широкими наконечниками. Их тела покрывали замысловатые многоцветные узоры. Длинные волосы были туго стянуты на затылке, на лоб спадала челка. У них были правильные черты лица, а тела — гибкие и ловкие, как у хищников саванны, одежды на дикарях не было.

— Они очень симпатичные, — с интересом заметила Малия.

— Для дикарей, — добавил Ульфило.

— Они так все похожи, что можно подумать, будто все они братья, — заметил Спрингальд. — И черты лица, и цвет кожи, где не закрашено, телосложение одинаковое, и разница в росте самое большое лишь на пару дюймов. Это признаки близкого родства. Они, наверное, женятся только на женщинах из своего племени.

— Их обычаи нас сейчас должны интересовать меньше всего, — сказал Вульфред. — Как они настроены? Враждебно?

Матросы нервно теребили ножны, кое-кто уже доставал из колчана стрелы.

— Мы должны сделать все, чтобы избежать столкновения! — рявкнул Ульфило.

— Не забывайте, возвращаться назад нам этой же дорогой. Даже если мы сейчас и прорвемся, они успеют собраться с силами и будут поджидать нашего возвращения во всеоружии.

— Да, — согласился Конан. — Но они — скотоводы и поэтому вряд ли нападут первыми, хотя и гордые, — если, конечно, мы не проявим агрессивности. С другой стороны, эти еще совсем молоды и многого не знают. Они, возможно, среагируют на любую провокацию, поэтому надо быть осторожнее.

— Ты для варвара настоящий дипломат, — не удержалась Малия.

— Я когда-то тоже был молодым. Я знаю, что это такое. Киммерийские горы и долины на юге — там в общем-то все то же самое. — Конан не отрываясь следил за дикарями. Его поразило их спокойствие и полная бесстрастность. Никаких выкриков и ритуальных танцев, которые так любят некоторые племена перед началом битвы. Конан понимал, что таким своеобразным способом они хотят запугать возможного противника, но он также видел в этом и проявление строгой дисциплинированности. Если воинов с самого раннего возраста приучают соблюдать спокойствие, значит, они не так-то легко поддаются истерии битвы и начинают рубить кого попало. На головах у многих красовались повязки из львиных шкур, украшения из зубов хищников — это свидетельствует о том, что воины доблестно охраняют свои стада от кровожадных хищников.

Вот один начал говорить. По обличью он ничем не отличался от остальных.

Гома переводил.

— Он спрашивает, кто вы такие и что вам нужно.

— Скажи ему, что мы торговцы, — ответил Ульфило, — направляемся в горы. Скажи, что мы не сделаем им ничего плохого, что у нас есть хорошие товары и дары для вождей.

Гома перевел. Воины внимательно его выслушали и ничего не сказали. Вскоре появилась еще одна группа, люди более старшего возраста. От молодых их отличал более скромный узор на теле да еще одежда, похожая на одеяние Гомы. Было и несколько совсем седых, они двигались медленно и с достоинством, опираясь на длинные, украшенные причудливой резьбой посохи. Оружия у них не было, как не было и ни краски, ни украшений, зато с головы до ног они были закутаны в широкие накидки.

— Чем выше ранг, тем меньше украшений, — заметил Спрингальд.

— И больше одежды, — добавила Малия.

— Воинам разрешается носить украшения, — пояснил Гома, но они не имеют скота. Скот привилегия старших, они же владельцы и хозяева. И в их стадах — богатство и честь племени.

Прибыли вожди, и началась торговля. Развязали тюки, разложили товары.

Воины-дикари чувствовали себя совершенно спокойно в окружении чужаков. С матросами они вели себя учтиво, к носильщикам же выказывали явное презрение. Человека, который переносит чужую поклажу, воин-пастух считает просто рабочей скотиной.

— К моим носильщикам следует относиться с уважением, — настаивал тем не менее Ульфило. Гома переводил.

— Мы не причиним вреда чужому скоту, — пожал плечами старейшина. — Что они нам? Не думайте только, что мы станем считать их за людей.

Фашода очень заинтересовались железными брусками, которых у путешественников все еще было достаточно. Им понравились ткани, бусы, вещи из меди и бронзы. С недоумением они разглядывали рыболовные крючки и спрашивали, что это такое. Когда им объяснили, они долго смеялись. Рыба, оказывается, считается здесь непригодной в пищу.

Из близлежащей деревни принесли в кувшинах легкое пиво, вожди и торговцы начали переговоры. Старейшины чувствовали себя немного сконфуженно, потому что у них не было привычки заранее собирать что-нибудь для продажи, как это делали жители лесов; но их очень заинтересовали товары белых, особенно железо.

— Последние несколько лет были для нас благоприятны, — говорил старик с морщинистым лицом. — Трава росла хорошо, ни люди, ни скот не болели, и мы отразили все вражеские нападения. Многие юноши требуют, чтобы их произвели в воины, и нам нужны копья, чтобы хватило на всех.

— Что же нам делать? — спрашивал Вульфред. — Их скот нам не нужен, а вдруг они решат захватить силой то, что не могут купить?

— Наша цель — сокровища, а не выгодная торговля, — заметил Конан. — Сейчас главное — обеспечить себе безопасный обратный путь. Пусть берут все, что хотят. И собирают шкуры и слоновую кость. Мы, когда будем возвращаться, заберем.

— Прекрасно, — согласился Ульфило. — Гома, скажи им.

Вождей очень обрадовало это компромиссное решение, потому что у молодых воинов при виде такого изобилия железа, меди и бронзы уже текли слюнки. Из деревни приходили и женщины, они с восторгом ахали над разнообразием пестрых бус.

— Все могло бы обернуться гораздо хуже, — говорил Ульфило, когда они вечером сидели у огня, пили из деревянных кружек пиво и ели жареную птицу.

— Но нам повезло, и теперь путь назад безопасен.

— Надо выяснить, может быть, они видели Марандоса. Он, наверное, тоже шел этой дорогой, — сказала Малия. К ее неописуемому восторгу, женщины принесли молоко, фрукты и плоские лепешки. Такая перемена в еде несказанно ее обрадовала, но теперь она опять встревожилась о судьбе мужа.

— Долина большая, и отряд вроде нашего вполне мог пройти где-нибудь поблизости, но все же в стороне от этого места, — сказал Гома. — Но я спрошу. В течение нескольких минут проводник беседовал с вождем, потом он повернулся к Малии:

— Они говорят, что пасли свои стада далеко к северу отсюда. С тех пор не прошло еще шести лун. Эти люди не сидят долго на одном месте. Говорят, что жители одной деревни, которая отсюда в трех днях пути, видели некоторое время назад каких-то людей, похожих на привидения. Может быть, был бой, но они точно не знают.

— Да, не много мы узнали, — разочарованно произнес Ульфило.

— Придется этим довольствоваться, — сказал Конан.

Глава IX ГОРНЫЙ ПЕРЕВАЛ

Переход к основанию гор шел гладко, ведь теперь у них был эскорт из нескольких молодых фашода, которые воспринимали эту обязанность как своего рода каникулы, отдых от нудной работы — выпаса деревенского скота. Но природа еще хранила для них свои самые замечательные сюрпризы.

Все началось с появления странной твари. Белые, увидя ее, громко засмеялись. Одинокий самец во главе беспорядочной кучки своих сородичей.

Фашода принялись тыкать в его сторону копьями и что-то возбужденно лепетать.

— В чем дело? — недовольно пробасил Ульфило.

— Эти воины говорят, что мы должны остановиться, — перевел Гома. — Потому что это кхну.

Первый звук в этом названии напоминал щелчок и не встречался ни в одном из северных языков.

— Остановиться? — озадаченно спросил Ульфило. — Вот из-за этого?

В самом деле, тварь уже была неподалеку и смотрела на них невероятно глупым взглядом. Она скорее могла рассмешить, чем внушить опасения. Размером с большую антилопу, козлиные голова, борода и рога. Все остальное, казалось, было взято еще от нескольких разных животных.

— Да, да, — отвечал ему Гома. — Мы могли бы пока здесь отдохнуть. Говорят, что когда Нгаи создавал мир, у него остались кое-какие неиспользованные части, из которых он и создал кхну: голова — козла, передняя часть тела — топи, зад — дикой лошади и страусиные мозги. Но чтобы восполнить все недостатки внешности и разума, Нгаи одарил их одним замечательным свойством, в чем вы вскоре и убедитесь. Устраивайте лагерь, белые люди, сегодня мы больше никуда не пойдем.

Озадаченно ворча, они последовали совету. Час спустя небольшая кучка странных созданий превратилась в громадное стадо. Тысячи и тысячи животных, которые продвигались на север. Еще до заката вся равнина, насколько хватало взгляда, уже была покрыта темными точками, словно ковром. Как и упомянул Гома, твари были совершенно безмозглыми. То и дело некоторые из них, без всякой на то причины, внезапно поворачивали и брели обратно на юг. Другие, сбитые с толку, начинали метаться в разные стороны, а третьи плотной толпой носились по кругу, пока, обессиленные, не валились с ног.

Путешественники забили несколько животных на мясо, но их сородичи не обратили на это абсолютно никакого внимания, невозмутимо продолжая свою миграцию на север.

— Во всем мире не может быть столько тварей! — воскликнула Малия, пораженная зрелищем.

— И тем не менее, — заметил Спрингальд, — Гома говорит, что это не единственное стадо. Таких стад сотни, и каждый год они совершают свою миграцию с юга на север, а потом назад, по мере того как засушливые сезоны сменяются сезонами дождей.

— Хорошо еще, что мы путешествуем пешком, — сказал Ульфило. — Будь у нас лошади, они бы подохли с голоду после такого нашествия.

Конан стоял у края огромного стада и наблюдал за его движением. Вскоре к нему присоединился Гома. Еще некоторое время оба они молча смотрели на колышущуюся массу, затем абориген заговорил:

— Каково тебе это зрелище, меченосец?

— Я всю жизнь был бродягой. Вечно покидал насиженные места, стремясь увидеть что-то новое. Меня утомили северные королевства с их бесконечными войнами. А в мирное время там еще скучнее. Когда эти трое сумасшедших предложили мне поучаствовать в их дурацком предприятии, я согласился не из-за денег. На самом деле мне хотелось посмотреть на дальние страны, увидеть что-то новое. Но такого, — Конан кивнул в сторону бескрайнего стада животных, — я еще никогда не видел. И сама эта равнина, с таким разнообразием всевозможных тварей, тоже удивительная вещь. Много лет назад я уже видел здесь кое-что, но настоящую сущность этой земли мне разглядеть не довелось. Однако о том путешествии я никогда не стану жалеть.

Гома усмехнулся:

— Искатели приключений всегда одинаковы. Я среди своего народа единственный такой бродяга. Я был во многих странах и видел много такого, что непривычно глазу моих соплеменников. Я рад, что все это видел, хотя многое было по-настоящему ужасно. Но иногда человек должен возвращаться и домой, правда?

— Возможно, — ответил Конан. — Сам я, с тех пор как еще мальчиком покинул свою родину, бывал там несколько раз, но никогда не оставался надолго. И ты, Гома? Ты сейчас идешь домой?

Конан оценивающе посмотрел на высокого чернокожего воина, но в ответ тот лишь снова усмехнулся:

— Как ты сам сказал, белый человек, возможно и так.

Великая миграция продержала их на месте целых два дня. Поток животных был нескончаем, и люди начали уже думать, не движется ли стадо по кругу, проходя мимо них снова и снова. Но в конце концов поток начал уменьшаться, и вот уже можно было разглядеть противоположный его край. Прошло еще немного времени — и от стада остался лишь жалкий ручеек, состоявший из медленно бредущих старых, больных и ослабленных животных. Эти несчастные твари просто помирали от голода, потому что прошедшие перед ними сородичи выщипали абсолютно всю траву, до последнего клочка.

Когда путешественники вновь тронулись в путь, вся долина была подстрижена так, что мог позавидовать любой дворцовый садовник. Кроме того, земля была обильно унавожена пометом, который послужит хорошим удобрением для травы следующего сезона. Долина наполнилась шакалами, гиенами и другими всевозможными хищниками, которые тут же набросились на трупы животных, в изобилии лежащих повсюду.

У самых гор путешественники столкнулись еще с одним племенем аборигенов. Эти были слегка пониже фашода, но мускулистей и крепче на вид. Их блестящая кожа была такой темной, что цвет ее приближался к абсолютно черному. И никакой раскраски на теле. Одежда их состояла из неостриженных коровьих шкур на теле и коротких кожаных юбок. Руки повыше бицепсов и ноги ниже колен украшены повязками из превосходного обезьяньего меха. Из деревушки, состоявшей из круглых хижин, навстречу путешественникам хлынул поток устрашающего вида воинов, которые образовали двойную заграждающую шеренгу.

— Ну что, опять? — вздохнул Ульфило.

— Похоже на то, — откликнулся Спрингальд.

— Вытаскивай подарки. Гома, что они говорят?

Седой воин со щетинистой бородой говорил что-то вышедшему вперед фашода.

— Предводитель племени зумба спрашивает: «Вы пришли, чтобы украсть наш скот и наших женщин?» Фашода ответил: «Ваш скот тощий, женщины отвратительны, а настоящим воинам нечего делать с козами. Мы сопровождаем этих белых людей в горы».

Теперь предводитель, качнув тремя страусиными перьями на голове, повернулся к чужакам. Гома снова заговорил:

— Предводитель говорит: «Опять белые?»

Малия схватила руку Ульфило:

— Они видели Марандоса!

— Осторожнее, — сказал Конан. — Они могли тогда и схватиться с этими зумба.

Но зумба, похоже, не были настроены враждебно. Они больше опасались фашода, чем бледнолицых чужестранцев. После небольших переговоров было решено устроить обмен товарами и торговлю. Зумба занимались животноводством и посему могли выставить для обмена большое количество разнообразной еды. Как и упоминал Гома, своими музыкальными наклонностям зумба сильно выделялись среди всех соседей. В вечернем воздухе зазвучали их сложные, гармоничные песни, которые сопровождались неистовыми танцами под аккомпанемент барабана и дудочки. Фашода же, опершись о свои копья, держались в стороне.

В самый разгар веселья неизвестно откуда возник человек очень странного вида. При его появлении песня стала быстро затихать, танец замедлился, а последний удар по барабану прозвучал совсем глухо. Незнакомец был невысокого роста, весь увешанный бусами из костей, клыков, перьев и резных украшений. Такие же украшения позвякивали и на посохе, который он держал в руке. Его лицо покрывала белая краска, на фоне которой ярко выделялись глаза, что придавало ему сходство с черепом. При его приближении зумба расступились, а он замахнулся своим посохом на путешественников.

— Вы направляетесь в горы! — заговорил он на торговом жаргоне, который был знаком путешественникам. — Вас там ожидает смерть! Это священное место, где обитают боги. Вы не должны туда ходить! Никому из зумба я не позволю идти с вами!

— Кто это? — спросил Ульфило.

Гома поговорил с вождями и кое-что разузнал.

— Это Умбасо, верховный шаман всех племен зумба. Он живет далеко отсюда. Непонятно только, откуда он узнал о нашем приходе.

— Он может запретить дать нам носильщиков? — спросил Ульфило.

— Сейчас узнаем, — ответил Гома.

Шаман заговорил с дикарями, и выражение тревоги на их лицах сменилось неподдельным страхом.

— Вряд ли среди этих дикарей найдутся настоящие колдуны, — усмехнулся Спрингальд. — Ведь книгопечатания они не знают. А как иначе, если не искусством письма можно хранить и передавать магические знания?

— Но они боятся его проклятий, — презрительно заметил Конан, — а этого уже достаточно. И не важно, что он не умеет вызывать духов и не знаком с высшей магией. Они верят, что он может сделать их слепыми, хромыми, что стоит ему захотеть — и рука или нога засохнет и отвалится, а этой веры уже достаточно, чтобы повелевать людьми.

Один из вождей стал что-то быстро говорить Гоме, а тот переводил для остальных.

— Он говорит, что, поскольку Умбасо против, он ни за что не даст нам своих людей. Они не станут чинить нам препятствий, но мы должны идти одни и полагаться только на себя.

Ульфило схватился за рукоятку меча.

— С каким огромным удовольствием я завалил бы сейчас этого грязногошарлатана, — угрожающе проворчал он в сторону шамана.

— Я тоже, — поддержал его Конан. — Но не советую этого делать. Возможно, дальше нам придется двигаться почти без вооружения. Как ты считаешь, Гома, наша затея невыполнима?

Гома пожал широкими плечами:

— Настоящие мужчины могут вынести все. Те, кто не может идти по жизни, не имея при себе всех благ цивилизации, не должен пускаться в авантюры, достойные только настоящих бойцов.

— Похоже, теперь нам и придется это проверить, — сказал Спрингальд.

— Лично мне здесь не нужны никакие слуги, — сказал уязвленный Ульфило. — И я, как и любой другой, могу тащить поклажу.

— А что с женщиной? — сказал Вульфред.

— Я когда-нибудь жаловалась? — заносчиво спросила Малия.

— Да, — ответил Конан. — Но в основном насчет насекомых. Ладно, Вульфред, как насчет матросов?

— Они мне подчинятся, — убежденно заявил тот.

Однако у Конана были определенные сомнения в этом. Если головорезы готовы выносить такие лишения, то это означает только одно: Вульфред намекнул им что-то про сокровища, а это уже плохо.

— Мы идем дальше, в горы, — обратился Конан к вожаку сопровождающих их фашода. — Вы идете с нами?

— Мы не боимся ни этого колдуна зумба, ни его заклинаний, — ответил ему человек.

Киммериец, однако, уловил некоторую неуверенность в его словах. Остальные же воины косились на шамана, не желая выказывать открытого страха перед ничтожным зумба. И тем не менее они были напуганы.

Конан поднялся и вплотную подошел к Умбасо.

— Почему ты мешаешь нам идти в горы? — громко спросил киммериец.

— Я не говорил, что вам нельзя идти в горы, — хитро усмехнулся колдун. — Кому какое дело до чужестранцев? Боги тех мест не нуждаются в моей защите. Они сделают с вами все, что им заблагорассудится. — Его глаза зловеще засверкали. — Но своему собственному народу я не позволю их оскорблять.

— А почему в горах и за ними другие боги, не такие, как здесь, на равнине? — спросил Конан. — Ведь здесь они на нас не обижаются.

— Силы тех мест чужие и этой земле, и этим людям. — Шаман тряхнул своими побрякушками и понизил голос до полушепота. — Давным-давно в эту землю пришли люди и полулюди. Они перешли через горы и ушли дальше. С собой они принесли нового бога, ревнивого бога, который не терпел чужаков. Когда эти люди и полулюди умерли, их превратили в духов, охраняющих землю нового божества. Если вы столкнетесь с ними, они убьют вас и съедят ваши души. — Он снова улыбнулся. — Но кто я такой, чтобы отказывать им в жертвоприношении?

— А еще, белые люди, такие же, как мы, ушли туда и перешли через горы. И некоторые вернулись и снова ушли назад. Непохоже, чтобы они сильно боялись духов и богов, — сказал Конан.

Улыбка превратилась в кривую усмешку.

— Да, белые люди ушли туда, а вернулись совсем немногие, и они стали совсем не те, что раньше. А теперь они заманили и своих друзей в запретные земли. Наверное, духи наслаждались вкусом жертв, и им захотелось еще.

— А как зовут этого чужого бога? — спросил Конан.

— Его зовут Маат, — ответил Умбасо.

Услышав, как он произносит это имя, аквилонцы нервно дернулись.

Конану не нравилось все это колдовство и разговоры о богах и плотоядных духах, но у него было огромное желание заглянуть за гряду гор и посмотреть, что там творится. Улучив момент, Конан отвел в сторонку Спрингальда.

— Колдун назвал этого бога Маат. Ты когда-нибудь слышал о таком боге? — спросил его киммериец.

— М-м, да. Маат — это бог Стигии, один из самых древних богов той земли. В отличие от других богов, у Маат нет облика. Его никогда не сравнивали ни с человеком, ни с животным. Это самый загадочный бог. В старейших рукописях говорится, что Маат повелевает мертвецами, определяя судьбу каждого. Если Маат доволен покойником, то дарует ему вторую жизнь, похожую на ту, какой он наслаждался на земле, но совершенно без страданий и неудобств земной жизни.

— А когда Маат недоволен? — спросил Конан.

— Ну, души негодников скармливаются чудовищу по имени Пожиратель Душ. — Он покашлял. — И все же нельзя так расстраиваться, послушав какого-то немытого, увешанного костями туземного лекаря. Что он может знать, кроме пошлых племенных предрассудков да нескольких игрушечных заклинаний? Все эти россказни могут быть простыми байками, которые разносят по округе местные туземцы. Наконец, эти люди — полукочевой народ и, несомненно, были далеко отсюда, когда пал Пифон.

Он говорил так, как будто пытался убедить самого себя.

— Возможно, и так, — заметил Конан. — Но теперь это уже не просто поиски человека или охота за сокровищами, как было с самого начала. Больше таких сюрпризов я не потерплю, господин ученый!

— Я вполне понимаю твое негодование, мой друг, и могу тебя уверить, что ты можешь больше не опасаться неприятных открытий! Слушай, да сама мысль о том, что какое-то древнее стигийское божество может до сих пор охранять сокровища, не говоря уже о его слугах, которые начали свои бдения по поводу великого богатства, имея несчастье уже быть к этому моменту мертвецами, — полная нелепица по всем канонам современной науки, с точки зрения как естественного, так и сверхъестественного миров.

— Спрингальд, — с угрозой в голосе сказал Конан, — стоит тебе стать моим врагом — и я убью тебя только за твой длинный язык.

На следующее утро, когда начался очередной переход, все были подавлены, за исключением носильщиков с равнины, которые знали, что вскоре смогут вернуться по своим домам. Остальные выглядели удрученными, кто в меньшей, кто в большей степени, за исключением всегда бодрого Вульфреда. Конан был просто мрачен, а аквилонцы выглядели встревоженными. Самыми угрюмыми из всех по-прежнему оставались матросы. Они опять бросали по сторонам сердитые взгляды и о чем-то бурчали между собой. Конан начал размышлять, как скоро понадобится устраивать очередное показательное убийство.

Два дня спустя они уже стояли у подножия горы. Огромный скалистый хребет нависал высоко над ними. Подножие хребта было густо покрыто зеленью, вершины же его оканчивались голыми неприступными скалами. Носильщики вырыли яму для товаров, которые невозможно было нести с собой дальше.

Покончив с этим делом, они повернули свои стопы назад, к дому. Их сопровождали фашода, которые с большой неохотой согласились сопровождать носильщиков до границы их территории.

Значительно поредевший отряд с мрачной решимостью обозревал горы.

— Здесь нам больше делать нечего, — сказал Ульфило. — Идемте.

— Да, — согласился Вульфред. — Таким, как мы, не нужны палатки и прочие безделушки. Оружие понесем как всегда, а для остального хватит и обычных носилок. А больше нам ничего не нужно. — Матросы, казалось, не разделяли оптимистической уверенности своего капитана, но его суровый взгляд заставил их молчать.

— Веди нас, Гома, — сказал Конан.

Проводник усмехнулся:

— Да, я вас поведу туда, где мы простимся с легкой жизнью, там начнется работа для настоящих мужчин. — И он отправился вверх по склону.

Разница между зеленой равниной и густыми лесами гор была резкой и неприятной. Деревья, хотя и не такие великаны, как в джунглях, росли очень густо, попадались какие-то совсем незнакомые. И звери тоже помельче — обезьяны, некрупные олени и множество диких свиней. И великое разнообразие хищников, которые ими питаются. В тени деревьев таились дикие кошки — пятнистые, полосатые, с разводами, а по ветвям сквозь завесу листвы скользили огромные змеи.

Их путь лежал по древнему руслу реки, и поднимался по его скалистым уступам, перепрыгивая с камня на камень, было все равно что карабкаться по исполинской лестнице. Не прошло и часа, как их ноги уже ныли от усталости, и Ульфило пришлось объявить привал.

— Неужели нет дороги получше? — обратился он к Гоме.

— По этой дороге мало кто ходит, — уверил его проводник, — даже и звери ее не любят. А человеческих следов и подавно не видно. Но ведь любому путнику известно, что вода всегда выбирает самый лучший путь.

— В основном он прав, — сказал Спрингальд, тяжело дыша. Его ноги просто дрожали от усталости. — Но этот путь, хотя и самый прямой, не всегда идеально подходит для человеческих ног.

— И все же мы пойдем этой дорогой, — сказал Гома. — Потому что другой на склоне нет. Вдоль леса под ногами такой же камень, но идти опаснее. Потому что легче поскользнуться и упасть и потому что там множество ядовитых змей.

— Мы наняли его, Ульфило, потому что он знает дорогу, — сказала Малия. — Пока что он ведет нас хорошо. — Из уважения к ее полу и знатности Малии выдали самый легкий груз, поэтому она была не столь обессилена, как остальные. Но все ее тело тем не менее покрывали ушибы и царапины.

— А ты что скажешь, Конан? — обратился к нему Ульфило. В отличие от всех остальных киммериец был свеж и бодр, как будто он только что встал с постели после хорошо проведенной ночи.

— Я вырос среди таких гор, — ответил он. — Хотя, конечно, и не столь зеленых. Гома прав. Я хочу пойти вперед и обследовать, что по сторонам дороги, как в джунглях. Может быть, обнаружится что-нибудь важное, мы ведь не знаем, шел ли Марандос этой дорогой… — Он пронзил аквилонцев взглядом. — Или знаем?

— Он упоминает в письме только горы, — сказал Ульфило, — а не свое путешествие по склонам.

— Прекрасно, — сказал Конан. — Я пойду вперед, сразу после привала. — Он повернулся к Гоме: — На этих склонах есть подходящее место, чтобы разбить лагерь?

— Есть, хотя удобным оно вам вряд ли покажется, но вполне сносное.

— Удобства нас не интересуют, — сказала Малия. — Главное — это поскорее добраться до цели.

Что-то в ее словах заставило Конана задуматься. Она говорит о цели, а не о своем муже. Может быть, просто оговорилась, или же сокровища волнуют ее больше, нежели супруг? Но она уже не первая из жен, кто выстраивает свою систему ценностей именно в таком порядке.

Не дожидаясь, пока остальные наберутся сил, Конан пошел вперед и вскоре скрылся в лесу. Сравнительно невысокие деревья пропускали на землю солнечные лучи, и внизу тоже буйствовала зелень.

Повсюду росли кусты и травы, из-за чего киммерийцу приходилось ступать с большой осторожностью, потому что за каждым листом могла притаиться смерть. Дважды ему встречались гориллы, огромные, человекоподобные обезьяны, которых в сказаниях наделили свирепостью и жестокостью. Но эти казались тихими и дружелюбными. Они ходили группами, и, завидев Конана, вперед выступал большой самец, который сурово рычал, нахмурив густые брови, а остальные в это время скрывались за кустами. Потом самец поворачивался и тоже уходил вслед за остальными. Конан прекрасно понимал, что такая необщительность не имеет ничего общего со слабостью. У горилл любая самка сильнее человека, а у взрослого самца в одной руке силы больше, чем у киммерийца во всем теле.

Над головой среди ветвей резвились обезьяны помельче, в зелени листвы мелькали их почти человеческие лица. При виде незнакомца поднимался крик и улюлюканье, но страха в них не чувствовалось, они считали, что это вяло бредущее по земле существо не способно причинить им вреда.

Повсюду в изобилии паслись дикие свиньи. Конан хорошо знал, что эти твари, если их разозлить, ничуть не менее опасны свирепого льва. Кривые клыки кабана проткнут человека в мгновение ока, а у этих клыки сравнительно небольшие, значит, животное очень проворно и его трудно остановить.

Тигров и львов не попадалось, но однажды, к своему удивлению, Конан наткнулся на небольшое стадо носорогов. Откуда в горах эти жители равнин, Конан так и не узнал; еще он обнаружил следы слонов — значит, и крупные животные не избегают высоких горных склонов.

Но более всего его интересовали следы пребывания здесь человека. Он знал, что в лесистых горах живут племена пигмеев, которые охотятся на дичь отравленными стрелами, их загнали сюда те, кто сильнее, кто умеет воевать. Гораздо более опасны преступники, наказанные за нарушение чужой территории изгнанием из племени. Среди этих заросших лесом склонов они ведут почти животную жизнь. С ними справиться значительно труднее, чем с дикарями из племени, потому что их поведение не подчиняется традициям и обычаям и нет вождя, который мог бы ими руководить. Конан и сам был изгнанником и хорошо знал эту породу.

Обследуя окрестности, он встречал только следы небольших охотничьих стоянок. Попадались остатки кострищ, в основном уже многолетней давности. Конан находил кремневые наконечники стрел, но не встретил никаких следов похода Марандоса.

К концу дня он вернулся к своим, которые за это время продвинулись совсем немного. Подъем по крутым склонам оказался намного труднее, чем все предыдущие испытания. И даже Вульфред морщился от боли, разминая сведенные судорогой мышцы своих атлетически крепких ног.

— Эй ты, горный козел! — закричал он Конану. — Кто позволил тебе являться сюда с таким видом, как будто ты просто поохотился в горах на уток?

— Были времена, когда и ваниров считали горным народом, — ответил Конан. — Морские утесы Ванахейма просто кишели людьми, они охотились на птиц, собирали яйца и гагачий пух.

— Да, но после двадцати лет на корабельной палубе я разучился прыгать по кустам.

— Что-нибудь нашел, Конан? — спросила Малия. Она тоже выглядела усталой, но старалась держать себя в руках.

— Кругом одни голые камни. Никаких следов человека, кроме охотничьих стоянок.

— Здесь, на нижних склонах, кроме горилл никого не встретишь, — сказал Гома. — Вот выше — другое дело.

— Изгнанники живут ближе к вершинам? — спросил Спрингальд.

— Да, и изгнанники тоже. Или что-нибудь похуже, — мрачно отозвался Гома.

После ночного отдыха на наклонной поверхности люди проснулись разбитые и измученные. В этот день они прошли еще меньше, чем в предыдущий, но потом стали постепенно привыкать к суровым условиям, и даже матросы воспряли духом.

Они поднимались все выше, и растительность менялась до неузнаваемости. Вместо крупных деревьев с широкими листьями им попадались теперь огромные папоротники и цветы причудливой, неземной окраски. Мрачный пейзаж напоминал начало сотворения мира, когда все живое еще едино, цельно.

Вот цветы растут как будто на голом камне. Вот какие-то кристаллы, напоминающие растения. Вот двадцатифутовый ствол, покрытый корой, но на самой верхушке — мясистые лапы и колючки, как у кактуса.

Небо заволокло тучами, которые, казалось, нависали почти над головой и сыпали мелким непрекращающимся дождем. Превратившаяся в лохмотья одежда просто расползлась на куски, а оружие приходилось постоянно чистить, чтобы защитить от ржавчины. Но позади осталось каменистое русло. Между причудливыми растениями и острыми скалами простиралась ровная, мягкая от моха земля, она ласкала натруженные и иссеченные порезами ноги путников.

— Как ты можешь все это выносить, Конан? — обратилась Малия к киммерийцу, который шагал рядом с ней. В утреннем тумане она вся дрожала от холода, а он, казалось, ничего не чувствовал. — Одежды на тебе меньше, чем на танцовщице Шадизара, но у тебя такой вид, как будто ты в Тарантии, а вокруг — жаркое лето. Мы всю ночь стонали, потому что не могли найти мягкого уголка, где бы отдохнули кости, а ты просто свернулся калачиком на камне и спал как младенец. Силы уже у всех на исходе, а ты и в Асгалуне не выглядел таким бодрым и свежим!

— Я из суровой страны, — ответил он. — То, что для вас трудности и тяготы, — для жителя Киммерии — нормальная жизнь.

Она вся дрожала.

— Мне казалось, я уже встречала на своем веку закаленных людей, солдат, воинов, путешественников. Ты же открываешь мне, каким в действительности должен быть закаленный человек. — Она смотрела на него в упор и видела много привлекательного. Глядя на то, как уверенно и быстро он шагает, ей и самой хотелось пуститься вдогонку, но по скорости и изяществу движений с ним не сравнится и лучшая скаковая лошадь. В его теле работал каждый мускул. А у других все движение сосредоточивалось лишь в усталых ногах и в измученных лицах. Ноги, казалось, тащили за собой всю инертную массу тела.

Конан на них совсем не похож. Несколько недель пути уничтожили и без того небольшие запасы подкожного жира, и теперь ясно просматривались крупные, круглые мускулы и бугорки маленьких мышц, которые, когда он шел, находились в непрерывном движении. И даже его отросшие волосы развевались от легкого ветерка. Его кожа, за исключением бесчисленных шрамов, была гладкой и упругой, как будто обработанная лучшими кордавскими мастерами. На бронзовом от загара лице орлиным взглядом светились ярко-голубые глаза.

По физической силе Конану равнялся только Гома, но дикарь держался особняком и редко появлялся на глаза, так что казалось, что его нет совсем. Конан же, наоборот, был повсюду. Его напряженное внимание, его чуткость к любому звуку и шороху делали его особенно заметным в отряде.

Однажды Малия заметила, как из-под ног киммерийца порхнула стая птиц, похожих на фазанов.

Инстинктивным движением, четким и быстрым, как хлопок стальной ловушки, он выбросил вперед руку и схватил птицу за шею. Малия смотрела, как он повесил добычу у пояса, и думала о том, что никогда бы не поверила, если бы не увидела своими глазами. А на отдыхе он старался расслабиться, не дергался и не суетился, как другие. Его движения в эти минуты всегда минимальны и абсолютно точны. Такие приятные размышления Малии оборвались, когда Конан вдруг поднял руку.

— Стой! — сказал он тихо, но уверенно.

— Что случилось? — спросила Малия.

Он замер на месте, раздувая ноздри и вглядываясь в даль, переводя взгляд с одной точки на другую. Подоспели остальные.

— Что случилось? — спросил Ульфило. Он быстро восстанавливал силы и дышал уже ровно. Спрингальд и Вульфред подошли вместе с Гомой.

— Видишь? — обратился Конан к проводнику.

— Вижу, — ответил тот.

— Что «видишь»? — раздраженно проговорил Спрингальд.

— Знак того, что мы здесь не одни, — сказал Конан. — Теперь пойдем медленно, приготовьте оружие.

— Иди сзади, Малия, — сказал Ульфило, доставая из ножен свой длинный клинок. Она подчинилась. Освобождаясь из дерева и кожи, шуршала сталь.

Конан и Гома пошли вперед, на расстоянии примерно двадцати шагов. Крутящие головой из стороны в сторону, они были похожи на двух охотничьих собак, которые учуяли добычу. Остановившись у сооружения, похожего на каменную пирамиду, они подождали остальных.

— Оружие можете убрать, — сказал Конан. — Их здесь уже давно не было.

— Давно не было? — переспросят Ульфило. — О Митра! — воскликнул он в ту же секунду.

Вокруг пирамиды тянулся ров, в котором разводили огонь, а там, среди золы и пепла, белели чисто обглоданные кости. Человеческие кости. Кости валялись и повсюду вокруг.

— Вот что я тогда заметил, — сказал Конан. — А потом и камни.

— Большие разгрызали, чтобы добраться до мозга, — с дрожью в голосе проговорят Спрингальд. Он был бледен как полотно. — Здесь пировали каннибалы.

— Нет, не каннибалы, — сказал Конан, — а бумбана.

— Кто такие бумбана? — спросил Вульфред.

— Полулюди-полуобезьяны. Их множество обитает в этих горах, не брезгуют любой добычей. Умеют разводить огонь, но человеческая речь им незнакома.

— Теперь понятно, кто здесь пировал, — сказал Спрингальд, постепенно приходя в себя. — Но кто же жертвы, ставшие пищей на этом пиру?

— Ищите, не осталось ли среди костей каких-нибудь опознавательных знаков, — приказал Конан. — Они лежат здесь уже много месяцев, и то только потому, что гиены и другие пожиратели падали так высоко не забираются. Дерево и ткань уже, конечно, сгнили, но, может быть, найдем что-нибудь металлическое.

Все, кроме Спрингальда, принялись рыться в траве. Ученый муж занялся костями.

— Смотрите! — воскликнул матрос, держа в руке что-то блестящее. Все столпились вокруг него и рассматривали находку, передавая ее из рук в руки. Это была брошь, но очень необычной формы.

— Интересно, из какой она страны, — сказал Вульфред взволнованно. — А ведь через мои руки проходили сокровища многих земель.

— Должно быть, эти люди пришли сюда из-за гор, — сказал Ульфило.

— Они, наверное, путешествовали через те места, — сказал Спрингальд. — Но они не могут быть выходцами оттуда. Пойдемте, я что-то вам покажу.

Спрингальд устроился на уступе пирамиды, сложив у ног груду костей, а остальные стояли вокруг. Он поднял одну, напоминающую по форме полусферу.

На выпуклой части ее прорезаны четыре желоба, образующих квадрат. Внутри этого квадрата кость была мягче, тонкая и пористая.

— Это, как вы видите, верхушка черепа, которую сняли, скорее всего, чтобы добраться до мозга, ведь он у бумбана считается деликатесом. — Не обращая внимания на сдавленные звуки, доносившиеся оттуда, где стояла Малия, он продолжал: — У этого человека произвели трепанацию черепа. Это значит, кость вскрыли, чтобы уменьшить давление на мозг, вызванное болезнью или ранением. А такую операцию могут провести лишь очень опытные немедийские хирурги. Кость разрезают специальной шелковой нитью: нить обрабатывают алмазной пылью, и получается гибкая пила, с помощью которой можно вырезать небольшие участки кости. Операция была проведена много лет назад, и успешно. А теперь взгляните на это. — Он взял в руки челюстную кость. В одном месте блеснуло золото. — Этот парень лишился трех зубов, и ему их восстановили на стигийский манер. Вырвали у кого-нибудь, скорее всего у раба, три зуба и отпилили у них корни. Потом соединили вместе тончайшей золотой проволокой и такой же проволокой закрепили на соседнем, здоровом зубе. Я думаю, что перед нами останки кого-нибудь из экспедиции Марандоса.

— Но из какой экспедиции? — спросил Ульфило.

— И чьи это останки? — в испуге сказала Малия. — Неужели здесь может быть и мой муж?

— Об этом трудно судить, — задумчиво проговорил Спрингальд, рассматривая свою коллекцию. — У Марандоса были какие-нибудь ранения или хирургические операции, оставившие след на костях?

— Никаких, — подавленно произнесла Малия.

— Что за дурацкие вопросы! — послышался голос. Он принадлежал одному из матросов, настоящему морскому волку с кольцами в ушах и с рубиновой серьгой в носу. Выгоревший на солнце платок покрывал голову, а лицо искажала злобная усмешка. — Какая нам разница, кто они такие? Мы в этот поход нанимались не для того, чтобы пойти на корм каким-то гориллам!

Его поддержали и другие. Конан и Ульфило уже доставали из ножен мечи, но к ним подошел Вульфред.

— Я разберусь, — сказал он вполголоса. Он шагнул к говорившему, свирепый, как вожак стаи, чье превосходство осмелился оспаривать молодой волк.

— Что это значит, Бламат? Ты что, хочешь быть капитаном, ты, подлое отродье? Ты что, решил сам повести «Морской тигр»? — Он презрительно рассмеялся. — Да ты и полулиги от берега не отойдешь, как все вы будете кормить рыб на дне!

— Послушай, командир, — зарычал тот в ответ, — я не бунтую, но мы ведь матросы, а не какие-то сухопутные ящерицы. Так какое нам дело до всего этого и зачем тащиться через проклятые горы? Только потому, что так хотят эти аристократишки?

— Какое нам дело? — проревел Вульфред. — Какое дело, говоришь? — Он сунул матросу в лицо блестящую брошь. — Этого для тебя недостаточно? Ты что, не хочешь еще такого найти? Да эта побрякушка стоит столько же, сколько тебе заплатят за два года службы! Еще несколько таких вещиц — и тебе в жизни больше не придется к мачте подходить! Разве это не стоит того, чтобы немного потерпеть, а? А что, морская жизнь легка и безопасна, что этот небольшой поход тебя совсем испугал? Никогда еще не было на моем корабле трусов, за что же морские боги меня так наказали? — На его лице появилось выражение полукомического ужаса, а матросы уже бросились к своему капитану, доказывая свою верность и готовность пойти за ним куда угодно.

— Веди нас, капитан! — сказал костлявый зингарец с лицом, рассеченным шрамом от лба до самого подбородка. — Веди нас к сокровищам!

— Да! — подхватил кушит, зубы которого напоминали акульи. — Веди нас туда, где золото и драгоценности, и мы не пощадим твоих врагов и насытимся их кровью!

Хмуро подошел и Бламат. Он признался, что сказал не по делу.

— Так-то лучше! — примирительно ответил Вульфред. — Теперь я вижу, что все еще ваш капитан. А сейчас — на поиски, несите сюда все, что может оказаться полезным. А если кто попытается утаить что-нибудь ценное, я с того шкуру спущу! На море ворам нет пощады. Все, идите. — Люди с таким рвением бросились исполнять его приказание, как будто они поднимали паруса на мачте. Капитан вернулся к собравшимся у пирамиды.

— Просто мастерски! — с восхищением произнес Спрингальд.

— Да, все прошло неплохо, — сказал Вульфред. — Но эти ребята как дети малые, никогда не знаешь, чего от них ждать. Такое может еще не раз повториться.

— С каждым днем пути все больше и больше претендентов на сокровища, — мрачно заметил Ульфило.

Вульфред усмехнулся:

— Слушай, друг, неужели ты и вправду думал, что эти морские волки найдут с тобой сокровища, вывезут их на своих спинах, а потом и уйдут ни с чем? Да такого глупца во всем свете не сыщешь.

Ульфило заучился краской, но ничего не сказал.

— Он прав, — сказала Малия. — Придется дать им немного, или они будут драться за все целое. И потом, кто-то ведь должен вести корабль!

Поиски не дали больше никаких результатов, и через час путники уже двигались дальше. Люди теперь не разбредались, как раньше, на большие расстояния, а держались тесной группкой, в любую минуту готовые выхватить оружие. Остатки праздничного обеда на всех произвели жуткое впечатление. Сбившись в кучки вокруг костров, матросы вздрагивали от любого шума. Аквилонцы же если и чувствовали страх, то хорошо скрывали свои чувства. Конан обошел вокруг лагеря, но ничего не увидел и не услышал. Тем не менее этой ночью он спал более чутко.

На следующий день они добрались до вершины и увидели впереди горный перевал. Это не просто проем в цепи гор. В некие далекие времена гора раскололась, и по обе стороны перевала поднимались гладкие, почти вертикальные каменные стены.

За тысячелетия сюда нанесло земли, на которой, правда, почти ничего не росло, потому что в разлом проникало совсем мало света.

— Наконец-то! — сказал Вульфред. — Совсем немного пройдем по этому перевалу и начнем спускаться!

Одобрительно посмеиваясь, матросы с легким сердцем ступили в этот разлом. Конан и Гома, осторожные как и всегда, пошли вперед. У киммерийца за плечами трудная, полная приключений жизнь, и он прекрасно понимал, что если перевал на первый взгляд кажется легким, то это вовсе не значит, что он такой и есть на самом деле.

— Мне тоже нравится прямая дорога, на которой нет препятствий, — говорил Конан своему товарищу, — но я не люблю узких проходов, где некуда повернуться и остается только пробиваться любой ценой вперед или же бежать назад.

— Да, это мудрые слова, — согласился Гома. — Но есть места еще похуже этого. Здесь можно хотя бы размахнуться топором или мечом.

— Да, это… Что это? — Конан показал на высокую скалу. На ней было что-то высечено, но изображение попортила вода, стекающая по отвесным стенам.

— Какой-то знак на камне, — ответил Гома, пожимая плечами. — Ну и что?

Немного приподнявшись, Конан смог дотянуться рукой до изображения. Края успели раскрошиться за бесчисленное множество лет, поросли лишайником, но рисунок разобрать еще можно — в овальной рамке был вырезан волнистый трезубец, соединенный полумесяцем.

— Что ты там нашел? — спросил Спрингальд, когда с ними поравнялись остальные.

— Нечто такое, что требует разъяснений, — горячо заговорил Конан. — Скажите, что вы делали все втроем… — Его слова заглушил резкий, дикий, нечеловеческий вопль. Конан так увлекся своей находкой, что не заметил приближения врагов.

— Бумбана! — воскликнул он. С восточного края перевала на них надвигалась бесформенная волосатая масса.

— Это каннибалы! — закричали матросы. — Бежим!

— Нет, они и сзади! — заорал Вульфред. — Мы должны прорваться вперед или умереть здесь! За оружие, псы!

Коротко размахнувшись мечом, Конан пронзил грудь одного из этих чудовищ. Он все состояло из мускулов, клыков и удушающей вони. Огромная туша повалилась на него, и киммерийцу пришлось на несколько шагов отступить, пока он вытаскивал свой меч.

Гома легким топориком поразил двоих, не терял времени и Ульфило. Вульфред, изо все сил работая клинком, затянул ванирскую боевую песнь. Иногда он подталкивал кого-нибудь из матросов вперед, если надо было помочь вожакам. Остальные же предпочитали прятаться во втором ряду и бить копьями оттуда. Все в отряде были искусными бойцами, но потерь избежать не удалось. У бумбана исполинская сила и нечеловеческая выносливость, им не составляло труда выхватить кое-кого из матросов и разорвать их на части голыми руками. Из оружия у них были только грубые дубинки. Некоторые держали в своих корявых лапах обтесанные камни.

Постепенно под натиском отряда бумбана отступали, фут за футом. Запах крови и распотрошенных внутренностей заглушал вонь самих горилл. Раздался крик, это огромные руки схватили матроса, и жуткие челюсти уже впивались в его тело. Сосед этого матроса погиб тихо, ему просто свернули шею, и он не успел издать и звука.

Вскоре, однако, эти твари выбились из сил. Как одно огромное волосатое существо, они развернулись и побежали прочь. Они унесли с собой всех погибших, и своих, и людей. В пылу драки люди бросились за ними, взбешенные сражением да и судьбой тех, кого унесли с собой бумбана. За считанные минуты преодолев перевал, они успели только увидеть, как бумбана исчезли в густой чаще леса, раскинувшегося на восточном склоне. Прямо перед ними простиралось голое каменное плато длиной около десяти шагов, на которое и бросились совершенно обессиленные люди.

Малия громко всхлипывала. Участия в драке она не принимала, но до полного изнеможения ее довел животный ужас. Немного придя в себя, она накинулась на Вульфреда:

— Ты напугал меня! Я думала, мы в ловушке! Но сзади ведь не было горилл.

Он пожал плечами:

— Если бы мои ребята об этом узнали, они бы бросились бежать. Должен же был я как-то их заставить идти вперед.

— Нам очень повезло, что у них не хватило ума зайти с обеих сторон, — сказал Конан.

— Да, — согласился Ульфило, который в это время методично чистил свой залитый кровью клинок. — Если бы они догадались, мы бы все погибли.

— Посмотрите туда! — сказал Спрингальд, показывая на восток. В первый раз за все это время они огляделись вокруг.

Сразу за каменной платформой, на которой они расположились, дорога уходила резко вниз, так резко, что им видны были верхушки ближайших деревьев. Тянулся обширный горный склон, за которым раскинулось огромное пространство коричневого песка.

— Пустыня! — устало проговорила Малия.

— Нет! — воскликнул Спрингальд. — Еще дальше!

Там, куда он показывал пальцем, люди едва могли различить две каменные глыбы, почти симметричные, слева — снежно-белую, а справа — глухого черного цвета.

— Это Рога Шушту!

— Так, значит, это правда! — сказал, помолчав, Ульфило.

— А ты что, сомневаются? — скрипучим голосом спросил Спрингальд. — Древним книгам нельзя не доверять.

— Да, — сказал Вульфред, похлопывая ученого мужа по плечу, отчего тот едва не потерял равновесие. — Я в тебе никогда не сомневался.

— Кажется, что совсем недалеко, — заметила Малия. — Уж отсюда, по крайней мере, их видно.

— Не будь наивной, — сказал Конан. — С такой высоты видно на многие дни пути. Гома, там есть источники?

— Да, есть немного, — проводник кивнул. — Все опасные, многие пересыхают.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Ульфило.

— Некоторые — просто углубления, в которых собирается дождевая вода. Они в основном безводны, рассчитывать на них нельзя. В некоторых местах наружу выбиваются подземные ключи, они тоже часто пересыхают. Существует один большой источник, в котором всегда есть вода, и он же самый опасный, потому что к нему сбиваются животные на многие мили вокруг, а значит, там в больших количествах водятся хищники.

— Львы? — спросила Малия.

— Да, и дерзкие гиены, и большие кошки, и такие, каких больше нигде не встретишь. А каннибалы пустыни — еще более свирепые, чем жители равнины. К тому же они, скорее всего, отчаянно голодают, а значит, могут нападать на людей. Такому зверю для охоты нужны обширные территории, поэтому львы и другие хищники вытесняют друг друга с хороших мест. Проигравший часто получает в этом бою раны и не может охотиться за антилопой или быстрой серной. И ищет поэтому добычу слабую и легкую.

— То есть нас, — закончил Спрингальд.

— Даже противно пахнущая человечина становится мясом, если льву от голода подвело живот, — сказал Гома.

— Здесь нам больше делать нечего, — сказал Ульфило своим обычным, не допускающим возражений тоном. — Все уже пришли в себя? Серьезные раны есть?

Все, как оказалось, уже отдохнули, опасных ран нет.

Ульфило убрал меч в ножны:

— Так веди нас, Гома.

Взвалив на плечи свою поклажу, люди двинулись вниз по склону.

Глава X ПУСТЫНЯ

Восточные склоны гор оказались еще более крутыми. Непроходимый лес вставал стеной, так что иногда приходилось прокладывать себе путь мечом и топором. Деревья здесь были гораздо выше, чем на западных склонах, а внизу раскинулись заросли бамбука, густой травы с острыми краями и колючего кустарника с плоскими мясистыми листьями, чем-то похожими на кактусы. Все это очень затрудняло движение; люди шли медленно, то и дело приостанавливаясь, чтобы прорубить себе путь в зарослях; в солнечных лучах, что пробивались сквозь зеленый навес, вспыхивали ярким светом их клинки. Это движение очень не нравилось лесным жителям, повсюду слышались испуганные птичьи выкрики и пронзительные голоса недовольных обезьян.

— Что это за страна такая, — жаловался один из матросов, отирая пот со лба, — виданное ли дело: спускаться с горы труднее, чем подниматься?

— Тебе что, понравилось драться с этими гориллами? — отозвался Вульфред.

— Вместо кровавой бойни у нас всего лишь славная прогулка, так что ты должен радоваться.

Матросы ворчали вполголоса, но слушались своего капитана. В такой день, как этот, даже перспектива несметных богатств не могла поднять их дух. Настоящие морские волки, они страдали в этом долгом походе, не похожем на их морскую жизнь.

Конан возобновил свои разведывательные вылазки, он прочесывал территорию по обеим сторонам колонны на этот раз с определенной целью: высматривал, нет ли где засады бумбана. Поблизости никого не было, но Конан знал, что они где-то рядом. Быстро и неслышно он скользил сквозь заросли, не оставляя после себя никаких следов. В юности его обучили лесным премудростям пиктов, и теперь это умение, незаменимое в Пустошах Пиктов, пригодилось ему и в тропических джунглях.

Восточный склон весь был изрезан глубокими крутыми оврагами. Подъем был трудным, но эта часть пути — опаснее. Несмотря на кажущуюся твердость, рыхлая земля рассыпалась под ногами, идти приходилось с большим трудом. Вдоль лощин бежали ручьи, которые потом внезапно обрывались вниз, и вода обрушивалась на дно оврага. Во всяком случае здесь, в горах вдоволь чистой питьевой воды, думал Конан.

На его пути встречалось и кое-что пострашнее засады бумбана. Тут и там попадались следы животных, которых он никогда не видел. Мягкая глина хранила огромные отпечатки, по форме напоминавшие человеческую руку, и Конан подумал, что это следы гигантской обезьяны. В другом месте он обнаружил следы когтей огромной птицы, а рядом — осколки скорлупы, которая могла бы вместить птенчика размером не меньше слоненка. Трудно сказать, чьи это следы — птичьи или же какой-нибудь рептилии, но в любом случае размеры этого существа огромны, и, судя по следам коготков, питается оно вовсе не травой.

Высматривая падаль, в вышине лениво кружились огромные грифы. Им, похоже, редко приходится ждать долго. Вскоре Конан заметил, как не меньше двух десятков птиц медленно опустились на землю на расстоянии примерно сотни ярдов от того места, где он стоял; поднялся страшный шум. Далеко-далеко он различил струйки дыма, это, должно быть, бумбана готовят свой кровожадный пир. Конана передернуло от одной только мысли, но идти и выяснять он, конечно же, не собирался. Мертвые уже мертвы, а сейчас главное — сохранить жизнь тем, кто еще жив. Его отряд заметно поредел, а до цели еще очень далеко.

Внезапно раздался резкий, пронзительный крик, и Конан бегом бросился назад, к колонне. Он двигался с быстротой молнии, но ни один листок не шелохнулся, пока он пробирался сквозь заросли. Конан увидел, что люди стоят у края обрыва и смотрят вниз, на дно глубокого оврага.

— Что случилось? — спросил он.

Вульфред указал на острые скалы внизу. Там неподвижно лежало тело.

— Бугнар поскользнулся на лиане и свалился с обрыва. Мы ничем не могли ему помочь.

Конан оглянулся на остальных. Никогда еще они не были столь серьезны. От двух десятков, что начинали с ним путь, осталась лишь половина. Скольких еще заберут горы и пустыня, и что ожидает их у Рогов Шушту?

— Впредь, — объявил он, — Гома и я будем идти на расстоянии не более двадцати шагов, чтобы все могли нас видеть. О любой опасности впереди мы будем вас предупреждать, будьте начеку. Если увидите впереди море, не расслабляйтесь! Горы этого не любят. С этими словами он повернулся и пошел вперед, Гома последовал за ним. Остальные хмуро молчали, но исполняли его приказ в точности.

Спуск занял еще три дня. В некоторых местах приходилось спускаться по веревке, перепрыгивая с уступа на уступ. Однажды без всякой видимой причины на них напали огромные, размером с человека птицы. Гома решил, что они, вероятно, прошли совсем близко от гнездовищ этих тварей. Однажды на тропу упала темная тень, люди остановились как вкопанные. Это была обезьяна, не такая крепкая, как горилла, но ростом добрых девять футов. Взглянув на людей своими крошечными красными глазками, она оскалилась и издала боевой клич. Они уже держали наготове копья, но обезьяна, решив, видимо, что этот противник не представляют опасности, просто свернула с дороги обратно в лес. Все облегченно вздохнули, и отряд двинулся дальше, но люди еще долго бросали встревоженные взгляды на зеленые заросли.

Когда наконец они достигли подножия горы и ступили на ровную землю, радости не было предела. Под ногами расстилались мягкие травы, орошаемые горными ручьями, которые, однако, все уходили под землю. Через полдня пути это зеленое царство кончилось.

— Здесь начнется пустыня, — сказал Гома, стоя у края небольшого озерца шириной не более двадцати футов, сквозь прозрачную воду которого проглядывало каменистое дно. — Мы должны наполнить бурдюки, надо взять как можно больше воды. Несколько дней источника больше не встретится.

— Сколько дней? — спросил Ульфило.

— Может быть, три, — пожал плечами Гома. — Может быть, пять, десять или даже больше. Все зависит от того, с какой скоростью мы пойдем и сколько источников уже пересохло. До ручья, который никогда не пересыхает, примерно десять дней пути, это если у нас не будет раненых или не случится в дороге чего-нибудь еще.

Ульфило посмотрел на солнце:

— До утра отдохнем. Пока не стемнело, приведите в порядок себя и оружие. Пейте как можно больше. Завтра на заре выступаем.

У воды разбили лагерь, палаток не ставили, и это много времени не занимало. Некоторые отправились на поиски дров, остальные занялись починкой одежды, надо было почистить и поточить копья, требовали внимания и стоптанные башмаки. Конан и Гома отправились на охоту и еще до наступления сумерек вернулись с парой газелей, которых голодные матрос быстро освежевали и бросили на тлеющие угли. По настоянию Ульфило все путешественники старались напиться как можно больше, каждый по нескольку раз подходил к озеру и пил сколько мог. Раздувшись от выпитого, они отползали в сторону и засыпали мертвецким сном.

Конан подошел к костру, у которого сидели аквилонцы и ванир; они говорили о трудностях предстоящего пути. Чуть поодаль стоял Гома, опираясь на ручку своего топорика, он был погружен в какие-то глубокие раздумья и не отрываясь смотрел на восток, как будто мог разглядеть что-то в неведомой дали.

Киммериец присел у огня и взял в руки вертел с мясом. Он постарался внимательней присмотреться к своим товарищам. Трудности пути оставили на каждом свой отпечаток. Малия была похожа на привидение, на лице остались только огромные глаза, черты заострились. Но красота ее от этого не пострадала. И у Вульфреда поубавилось солидности, а на его широком ремне появилось несколько новых дырочек, свидетельствовавших о том, насколько стройнее стал капитан. Спрингальд тоже похудел. Меньше других изменился Ульфило, потому что всегда был подтянутым и сильным.

— Во время перехода, незадолго до нападения этих горилл, — начал Конан, — я обнаружил вырезанный в стене рисунок.

— Рисунок? — с непонимающим видом переспросил Спрингальд.

— Да. А что в этом удивительного? Разве эти рисунки не попадались и Марандосу?

— Откуда тебе об этом известно? — с негодованием набросился на него Ульфило. Его рука сама собой потянулась к мечу, но Спрингальд примирительным жестом удержал его.

— И что же ты видел, Конан? — обратился к нему книжник.

— А, Конан? — вступил в разговор Вульфред. — Что это было?

— Вот такой формы, — ответил киммериец. И он вертелом нарисовал на песке полумесяц и трезубец.

— Вот как, очень интересно, — заметил Спрингальд.

— Да, интересно, — отозвался Конан. — В той деревне на побережье вождь племени рассказал мне, что этот знак украшал мачту на корабле Марандоса. И точно такой же я сам видел в Кеми, на стене одного дома.

— Так ты следил за нами, подлая собака! — Ульфило вскочил на ноги и на этот раз успел обнажить свой меч.

Конан смотрел на него холодным взглядом:

— Следил, а что в этом такого? Если бы только я знал, какие вы все двуличные и скрытные, никогда бы с вами не пошел. Вы ни слова не сказали правды о том, за чем идете. Все, что я узнал, узнал вопреки вашим секретам. Если это и называется «честью благородных», то я горжусь тем, что я варвар и бандит, каким вы меня и считаете!

— Я не потерплю этого от подлого дикаря! За оружие!

— Перестань, —презрительно произнесла Малия. — Он говорит чистую правду. Разве мы играем в открытую? И я вполне его понимаю, он не мог не следить за нами. Интересно только, как ему это удалось.

— Наш Конан ловок и умен, — заметил Спрингальд. Несмотря на усталость, его глаза светились.

Ульфило медленно, неохотно убрал меч.

— Я с этим не смирюсь, — пробормотал он.

— Я тоже, — отозвался Конан. — Во всяком случае, пока не буду знать всего, что должен, о нашем путешествии и его целях и о том еще, кого кроме нас, бездомных бродяг, вы впутали в это дело.

— Да, и мне это тоже интересно, — сказал Вульфред. — Когда в конце пути маячат сокровища, я на все согласен, но в омут с закрытыми глазами кидаться не намерен, особенно если остальные что-то знают и молчат. — И следа не осталось от его недавней веселости. Взгляд сверкал северным льдом, а рука лежала на эфесе меча. Матросы же в блаженном неведении молчали.

Ульфило упорно не произносил ни слова, и Малия не выдержала:

— Это попросту глупо! Послушай, деверь, мы вполне можем все им рассказать. До дома — тысячи лиг, впереди — безжизненная пустыня, и в этих мрачных местах мы от них полностью зависим. А если они повернут назад? Пора этому положить конец! Давай им все расскажем!

Ульфило неохотно кивнул:

— Хорошо. Спрингальд, давай, у тебя это лучше получится.

— По крайней мере, не так коротко, — сухо заметил Вульфред.

— С чего начать? — спросил Спрингальд со вздохом.

— Начни с того, как Марандос после своей первой неудавшейся экспедиции приехал в Кеми, — предложил Конан. — Расскажи о всех его делах со жрецом Маата.

— Хорошо. С теми, кто остались в его команде, Марандосу удалось все же добраться до Кеми, но они попали в бурю, судно было совсем старым, и поэтому, когда они бросили якорь на Черепашьем, стало ясно, что больше на этом корабле выходить в море нельзя. Корпус капитан продал на дрова и стал искать какое-нибудь другое судно, чтобы предпринять еще одну попытку. Через несколько дней к нему обратился один человек, который сказал, что представляет интересы одного богатого купца из Кеми. Его хозяин интересуется выгодными предприятиями, связанными с походами в южные моря, и хочет переговорить с Марандосом. Этот человек принес ему пропуск в город, и они договорились о встрече. Когда Марандоса привели в дом этого купца, над дверью он увидел знак. Точно такой же он видел и во время своего путешествия. Он почувствовал неладное, но помощи ждать было неоткуда и выбирать не приходилось. Он вошел в дом. Так он познакомился с Сетмесом, верховным жрецом Маата. Священник принял его весьма гостеприимно и тепло. Его рассказ он выслушал с неослабевающим вниманием. К удивлению Марандоса, он, казалось, многие вещи знал наперед, как будто ему тоже знакома история странствий капитана Бельформиса.

Марандос рассказал ему и о Рогах Шушту; жреца вовсе не удивило, что его отряд не сумел преодолеть этот горный переход и выйти в долину, что лежит за ним.

— Не сумел? — переспросят Конан.

— Да. Видишь ли, пифонцы приняли кое-какие меры предосторожности, которые, кажется, действуют и по сей день. Чтобы пройти это место, надо знать определенные заклинания.

— Заклинания? — рявкнул Вульфред. — Так, значит, здесь и колдовство замешано?

— А почему же ты не знал об этом раньше, ведь ты все досконально изучил? — спросил Конан.

— Потому что некоторые страницы из всех книг были изъяты.

— Изъяты? — переспросят Конан. — Разве это возможно?

— Помнишь, я тебе рассказывал, что около двухсот лет назад эти книги были отправлены в Стигию на переплетные работы?

— Да, помню.

— Так вот, наверное, как раз тогда кое-какие страницы и изъяли. Когда пришло письмо от Марандоса, я еще раз внимательно изучил книгу и понял, что так и есть. Повествование идет гладко. Читателю кажется, что капитан Бельформис дошел до Рогов, полюбовался долиной внизу, а потом просто повернул назад. Не забывай, он не знал, что идет по следу сокровищ. Он только искал новые торговые пути и на знаки, которые ему встретились, не обратил внимания.

— Как же ты догадался, что страниц не хватает? — спросил Конан.

— Есть одна хитрость. Вот, смотри. — Он протянул Конану древний том. — Бич всех книголюбов — книжный червь. Эти прожорливые, пусть и ученые твари прогрызают дыры и в страницах, и в переплете. Даже один такой червяк в состоянии прогрызть целую полку с книгами. И по этим дырам на обложках можно без труда составить книги в том порядке, в каком они стояли первоначально на полке владельца.

— Чего только не узнаешь от этих книжников! — проворчал Вульфред.

— Давай дальше, — торопил рассказчика Конан.

— И даже если червь продвигается под углом, то дырки на соседних страницах все равно расположены достаточно ровно, и получается длинный узкий канал. Вот смотрите. — Раскрыв книгу, он зажал между ладонями полдюжины листов и поднял их к свету. Сквозь крошечные дырки пробился яркий лучик.

— Понятно, — сказал Конан.

— Так вот, — продолжал Спрингальд, — когда я осмотрел интересовавшие меня страницы, я обнаружил несоответствие. Вот здесь Бельформис описывает восхождение к Рогам, а на следующей странице — уже возвращение обратно. — Соединив эти листы, он поднес книгу к огню. Свет не проникал. — И мне стало ясно, что, когда книгу переплетали, несколько страниц просто вынули.

— Не проще ли бы спрятать саму книгу? — спросил Конан.

— Те, кто этим занимался, побоялись, наверное, что потерю обнаружат. В конце концов, все эти книги — из хранилища Королевской библиотеки, они имеют немалую ценность, поэтому и были посланы в Стигию для переплетных работ. А библиотекари прошлых поколений работали, наверное, добросовестнее, чем их коллеги в наш век упадка. А если вырвать всего лишь несколько страниц, то этого точно никто не заметит.

— И этот Сетмес снабдил Марандоса и кораблем, и командой, и всем необходимым. Ясно, что он тоже искал выгоды, и немалой. В чем заключалась их сделка и как они собирались преодолеть этот горный переход?

— Ты прав, — продолжал Спрингальд, — доброта и бескорыстие — не самые частые добродетели стигийцев. Видишь ли, жрецу были известны все заклинания, которые необходимы, чтобы благополучно преодолеть переход между Рогами Шушту.

— Откуда он мог их узнать? — поинтересовался Вульфред.

— Когда пал Пифон, королевские сокровища доверили именно верховному жрецу Маата. И сейчас богатства охраняют чары того самого бога.

— Не вижу никакого смысла, — не удержался Конан. — Если жрец Маата спрятал сокровища, то его теперешний приемник должен знать, где они находятся. Зачем он будет помогать тому, кто хочет найти их и присвоить?

— Этот жрец в некотором роде… вероотступник. На протяжении многих веков тайна сокровищ поверялась служителям Маата, но сами они этими богатствами воспользоваться не могли. Сокровища должны храниться до возвращения правящей фамилии и возрождения королевства. Сетмес понимает, что королевства больше нет и не будет. Давным-давно умер последний из претендентов на престол. Уменьшился и культ Маата, пока наконец не остался только один Сетмес.

— Но в Стигии ничего не исчезает просто так, — заметил Конан.

— Но Маат никогда не принадлежал к стигийскому пантеону, — пояснил Спрингальд. — Пока при местном дворе состояли претенденты на пифонский престол, этот культ еще терпели. А без официальной поддержки и помощи все вскоре сошло на нет. Сетмес — последний из претендентов, он считает, что сокровища по праву принадлежат ему, и хочет на старости лет насладиться беспечной жизнью.

— И ему понадобилась помощь? — спросил Конан. — Кто-то, кто бы добыл для него эти сокровища?

— Именно так. Он уже собирался снарядить экспедицию и строил свой собственный корабль, когда вдруг в Кеми объявился Марандос со своей историей о путешествии к Рогам Шушту. Сетмес увидел в этом знамение, как будто сам Маат дает ему понять, что пришло время отдать сокровища тому, кто так долго хранил и берег их тайну. Так почему не поручить это предприятие человеку, который уже знает и водный путь, и земли в тех краях? Потребовав от Марандоса определенных… клятв, он согласился снарядить его второй поход.

— Каких клятв? — спросил Вульфред.

— Он требовал всего! — резко сказал Ульфило. — Если сокровища не будут найдены, он требовал наших земель, наших титулов, даже его жену!

— Это правда? — Конан повернулся к Малии.

Она высоко вскинула голову, но подбородок у нее дрожал.

— Да. Если Сетмес останется хоть чем-то недоволен, я становлюсь его собственностью.

Вульфред презрительно фыркнул:

— Эта клятва незаконна, а значит, не имеет силы, потому что он был не вправе требовать от вас таких обещаний. Почему вы просто не рассмеялись ему в лицо?

— Боюсь, что эта клятва — несколько иного рода, — ответил Спрингальд вполголоса. — Какой-то совсем необычный стигийский договор, полный страшных проклятий. Марандос подписал его собственной кровью, а поскольку кровь у братьев общая, то они оба связаны этой клятвой.

— А Малия? — спросил Конан. — Она ведь не родня по крови?

— Это всегда можно обойти. Короче говоря, она тоже связана этой клятвой.

— А ты сам? — поинтересовался Конан.

— Ведь именно благодаря мне они вообще здесь, значит, я тоже несу определенную ответственность. И потом, — он выразительно пожал плечами, — сокровища здесь, и я хочу получить свою долю.

— Это-то я как раз могу понять, — заметил Вульфред, — хотя все остальное очень меня смущает.

— А теперь, если вам все ясно, — сказал Ульфило, — пора расходиться, впереди — пустыня, и завтра рано выступать.

— Все ясно? — переспросил Конан. — Далеко не все. Но на сегодня достаточно.

Путешественники устроились на ночлег.

На следующее утро Конан проснулся раньше остальных. Солнце еще не встало, и только серая полоска далеко на востоке предвещала зарю. Он встал, потянулся, с удовольствием вдыхая прохладный утренний воздух. У тлеющего костра, опираясь на копье, дремал часовой. Конан осмотрелся в поисках Гомы, но того поблизости не было.

Вскоре зашевелились и остальные. Поднялся Вульфред и начал распинать своих матросов, чтобы они готовились к предстоящему переходу. Когда он наконец подошел к Конану с пожеланиями доброго утра, восток уже ярко алел, окаймленный бледно-голубой полоской.

— День будет подходящий, — сказал ванир. — Не жарко.

— Пока солнце не поднялось, — ответил Конан. Он взглянул назад, туда, откуда они пришли, на склон горы. — Возможно, нам придется… Кром! Что это еще? — На вершине горы он заметил какую-то точку.

— Что? Что там такое? — Вульфред посмотрел в ту сторону, куда показывал Конан. — О Имир!

Они видели металлический блеск. Солнце, хотя еще и не поднялось над их головами, уже бросило луч на вершину горы, который и был отражен этим металлом.

— Там люди, — сказал Конан. — По нашим следам идет вооруженный отряд.

— Думаешь, дикари?

— Нет. Ты видел, какие у дикарей копья. Они их не чистят, а просто смазывают жиром от сырости, и металл покрывается слоем грязи. Они не могут так блестеть. Это наши друзья с черного корабля.

— Стигийцы?

— А кто же еще? Они идут за нами по пятам от самого Кеми, все время где-то рядом.

Ванир крякнул и поскреб бороду:

— Умный наблюдатель не отпускает свой объект слишком далеко, но это уж чересчур.

— Они не просто следят за нами, — сказал Конан, когда увидел, что на вершину поднимаются все больше и больше вооруженных копьями людей. — Они хотят, чтобы мы своими силами добыли сокровища, а потом собираются его отнять.

— Если они и в самом деле так думают, их ожидает некоторое разочарование, — сказал Вульфред. — Моя команда, может быть, не самая образцовая и не самая послушная, но драться умеет.

— Да, согласен, но бойцов у нас становится с каждым днем все меньше и меньше.

— Но и у тех, наверное, тоже есть потери. Они ведь идут тем же путем.

Слушай, Конан, может быть, пока не стоит рассказывать обо всем этом остальным?

— Пожалуй, ты прав, — согласился киммериец.

— И аквилонцам тоже.

— А им почему? — спросил Конан.

— Мы знаем, какой Ульфило. Он отличный воин, в этом нет сомнения, но у него обостренное аристократическое чувство собственного достоинства. Если он решит, что этот стигийский жрец его предал — а так оно и есть, — он захочет повернуть назад и встретиться с ним в честном бою. А мы к этому не готовы. Для сражения нужна хорошая подготовка и выгодная позиция.

— Да, так будет лучше всего, — согласился Конан.

Вульфред хлопнул его по плечу:

— Так давай, иди вперед, надо вести людей через пустыню.

Конан смотрел, как Вульфред пошел к костру. Он понимал, что молчание пока — самое лучшее. Ванир хитер и прекрасно справляется со своей командой, но все же Конан не очень-то ему доверял. Он опять посмотрел вверх, на гору. Стального мерцания больше не видно. Видимо, через вершину перевалил уже весь отряд, но сколько их там, Конан сказать не мог. Впрочем, скоро все разрешится, может быть, даже слишком скоро.

Они наполнили водой свои бурдюки, напились в последний раз и выступили в путь.

— А где Гома? — спросил Ульфило. — Этот черномазый негодяй нас бросил?

— Мы его скоро нагоним, — ответил Конан. — Он странный и по каким-то своим причинам хочет идти с нами. Он где-то рядом.

— Не так уж и плохо, — заметила Малия, окидывая взглядом голую землю, простиравшуюся вокруг. — Твердая почва под ногами, не так противно, как в джунглях, и идти легче, чем в гору. — Никогда еще за все путешествие она не выглядела такой свежей и веселой.

— В пустыне трудности совсем другие, — отозвался Конан. — Жара и сушь — вот что здесь самое страшное. А взять воды вдоволь все равно нельзя, потому что много уходит с потом. Остается только надеяться, что дотянешь до следующего источника.

— Мне кажется, что эти мешки с водой совершенно бесполезны, — сказал Спрингальд, за спиной у которого висел довольно вместительный бурдюк, под тяжестью которого он уже не бежал своей обычной трусцой, а шел медленно и с трудом. — По-моему, из-за лишней тяжести только сильнее потеешь. Лучше уж просто умереть от жажды, зато с относительным комфортом.

— Вон Гома, — сказал Конан, показывая вперед.

Малия смотрела вперед, но солнце светило прямо в глаза.

— Я никого не вижу.

— Вон он, там, — повторил Конан.

Через несколько минут Гому увидели все. Он стоял, скрестив ноги и опираясь на свой топорик, с головы до ног он был закутан в свое красно-коричневое одеяние.

— Ну как, что-нибудь нашел? — спросил Конан, когда они поравнялись с проводником.

— Здесь давно никто не ходил. И дождей, похоже, не было. Значит, первый источник, скорее всего, пересох. Он подпитывается только дождевой водой.

— А хищники? — поинтересовался Ульфило.

— Здесь пока нет. Но будьте осторожны, когда подойдем к воде.

Спрингальд огляделся вокруг:

— Здесь негде укрыться. Как же они могут подойти близко?

На загорелом лице Гомы ярко вспыхнула белозубая усмешка.

— Негде укрыться? Присматривайся к каждому камню, там может прятаться лев.

Солнце поднялось, и жара усилилась. К полудню люди уже едва дышали. На открытом месте не было необходимости идти ровным строем, и все разбрелись, выбирая для себя более удобный путь. По приказу Ульфило устроили привал, но палящее солнце не давало покоя, а укрыться было негде. Строго-настрого было запрещено расходовать воду, но люди то и дело тайком прикладывались к своим бурдюкам.

На закате они подошли к первому источнику. Как и говорил Гома, он оказался почти сухим, только на дне немного грязной воды, вокруг которой виднелись следы змей и ящериц. Путешественники сложили костер из веток сухого кустарника и устроились на ночлег.

— И это только первый день, — сказала Малия.

Ее прежнее веселье пропало, как только она ощутила весь ужас пустынной жары.

— Зачем это капитану Бельформису понадобилось идти по пустыне? — спросил Конан. — Он ведь просто разведывал торговые пути. А отсюда он должен был бы немедленно повернуть назад.

— С веками изменяется климат, — пояснил Спрингальд. — Хотя никто и не знает, почему так происходит. Во времена Бельформиса здесь была засушливая саванна, очень похожая на ту, что по другую сторону горы. А потом почему-то дожди прекратились, и эта земля превратилась в пустыню.

Конан кивнул:

— Да, я видел развалины городов и в пустынях, и в болотистых джунглях. Когда-то вокруг них, наверное, расстилались плодородные поля.

— Именно так. По легендам, города приходят в упадок из-за проклятий богов. Или земли теряют плодородие, или идут сильные дожди, или, наоборот, засуха. Человек не может без еды, и, если земля перестает его кормить, он ищет другое место. От полей и пастбищ зависит судьба цивилизации. А там, где этого нет, обитают только кочевники.

— А в этой пустыне есть разрушенные города, Гома? — спросила Малия.

— Попадаются места, где раньше стояло много домов, — ответил Гома. — Больших домов, не таких, как на побережье, здесь они из камня. О том, кто их построил и в них жил; не осталось даже легенд.

— Вот видишь? — заговорил Спрингальд. — Эти земли были когда-то плодородными. А еще раньше здесь, наверное, была пустыня, такая же, как сейчас, все повторяется по кругу.

— Только море остается всегда на одном месте, — сказал Вульфред. — Морю можно доверять.

— Не всегда, — отозвался Спрингальд. — Морские волны шумят сейчас над всем известной Атлантидой, и погубивший ее катаклизм изменят побережье. А город Амапур в Туране когда-то был прибрежным, там до сих пор можно найти остатки каменных верфей, хотя он расположен на расстоянии сотни лиг от ближайшего…

— Угомонись, Спрингальд. Ложись спать, а то заговоришь нас до смерти. — В голосе Ульфило звучала строгость, но дружелюбная. Все засмеялись, а Спрингальд недовольно замолчал.

Следующий день был еще тяжелее. Солнце палило сильнее, путь затрудняли валуны и камни, а воды оставалось совсем немного — на дне тощих бурдюков. Ботинки и сандалии путешественников, и так уже много претерпевшие за долгую дорогу, на каменистой земле пустыни просто разваливались на части. Этот факт не тревожил только Гому и Конана, и тот и другой шли босиком.

— Подошвы скоро загрубеют, — говорил Конан.

— А мне-то как быть? — вопрошал Спрингальд.

Он ступал как будто по раскаленным углям. Его обувь была прочнее, чем у моряков, но подошвы уже истончались и совсем не защищали ступни от жара нагретой земли.

— Проходи немножко босиком каждый день, — посоветовал Конан, — с каждым разом все больше и больше.

— Прекрасная мысль, — воскликнул Спрингальд. — Тогда мне скоро будут не страшны горячие камни, а подошвы будут такими же твердыми, как у тебя.

— И пустыня останется позади, и все будет замечательно, — усмехнулся Конан.

Ульфило упорно шел вперед, стоически притворяясь, что ничего не чувствует. Конан понимал, что он скорее умрет, чем хоть как-то выдаст свои страдания. Малии тоже гордость не позволяла жаловаться, но в самые тяжелые моменты она не могла не морщиться от боли. В отличие от своего деверя, она не воспитывалась в суровой военной школе. Глядя на них, киммериец мрачно усмехался. Стойкость ему всегда была по душе, пусть и у тех, к кому он не очень-то благоволил.

Матросы вели себя совсем иначе. Они ворчали и ругались, но Конан не обращал на это внимания. Сейчас они могут только безропотно следовать за своими вожаками. Что же до остальных попутчиков, у Конана были относительно этих людей свои планы, но время еще не настало…

— Впереди вода! — выкрикнул Гома. Утром он продвинулся немного вперед основной колонны и теперь стоял на вершине небольшого холма на расстоянии примерно сотни шагов. Матросы из последних сил рванулись вперед.

— Отставить! — приказал Вульфред. — От бега по такой жаре можно ноги протянуть. Идите спокойно и дойдете до воды живыми.

Люди неохотно замедлили шаг, но заметно воспряли духом. Они улыбались и даже смеялись, хотя и не могли говорить из-за распухших, пересохших языков.

Солнце уже клонилось к закату, и впереди лежали длинные тени, когда путники достигли воды. Вокруг пестрели самые разнообразные звериные следы, но все животные при виде путников — этих странных существ — поспешили скрыться. При виде воды матросов уже невозможно было удержать. Они из последних сил рванулись вперед и, добежав до воды, упали ниц, лицом к живительной влаге.

— А ну прекратите, собаки! — ревел Вульфред. — Наполните свои бурдюки и подождите, пока вода отстоится!

— Бесполезно, — сказал Конан, — пусть делают что хотят, будем надеяться, что отделаются просто больными животами.

— Так-то оно так, — покачал головой капитан, — но как только они напьются, они почувствуют голод, а еды почти не осталось.

— Здесь придется остановиться на пару дней, — сказал Конан.

— Зачем еще? — спросил Ульфило. — Надо спешить.

— Люди устали, и надо привести в порядок обувь, — ответил Конан. — Кроме того, необходимо запастись едой на остаток пути, значит, пойдем на охоту.

Ульфило задумался.

— Хорошо, — произнес он наконец.

Этой ночью, как только взошла луна, Конан отыскал Гому.

— Пойдем на охоту, — предложил он.

— За пустынными газелями? — поинтересовался Гома. — Их непросто поймать ночью, когда выходят за добычей дикие кошки. Лучше рано утром.

— Не на газелей, на людей, — улыбнулся Конан.

— На каких еще людей? — Гома нахмурился.

— На тех, которые следят за нами всю дорогу. Еще раньше, на море, они шли за нами. Ты смотрел за тем, что у нас впереди, а я оглядывался назад. — И он рассказал о том, что они с Вульфредом видели на границе пустыни.

— И что ты собираешься делать, когда мы их найдем? — спросил Гома.

— Там посмотрим. По крайней мере, я определю их численность и выясню, как они вооружены. Рано или поздно следует ожидать их нападения.

Гома лениво покрутил топориком:

— Что ж, прекрасно. Это скрасит наш монотонный путь.

Когда все уснули, обессилев от выпитой воды, Конан и Гома незаметно ускользнули из лагеря. Быстро, как птицы, они неслись по пройденному пути, не сдерживаемые больше устало бредущими матросами. Дважды им попадались на пути стайки газелей, и эти пугливые животные людей даже не заметили. За ними с опаской следили зоркие львы, но не решались напасть на незнакомых существ.

Вдруг на дороге перед ними что-то появилось, и они остановились. В бледном свете луны возникла какая-то тень, около десяти шагов в длину, она ползла, низко прижимаясь к земле, а на спине торчали острые шипы. Вот она скрылась во тьме, и охотники продолжали свой путь.

Луна уже поднялась высоко, когда немного к западу они различили огни костров. Замедлив шаг, они стали осторожно приближаться.

— Часовые, — прошептал Конан.

— Я вижу, — отозвался Гома. Он поднял топор: — Убить?

— Давай сначала попробуем, может, удастся их обойти. Надо подобраться как можно ближе. Если убить их сейчас, можно наделать шуму.

Они осторожно поползли вперед. Сетмес предусмотрительно расставил часовых парами, чтобы они не давали друг другу уснуть. Но эти пары вовсе не предусмотрительно находились слишком далеко друг от друга. И охотники бесшумно пробрались как раз между двумя парами. Конан различил блеск доспехов. Значит, Сетмес привел солдат, наемных убийц, которые в состоянии носить доспехи в такую жару. Конан и Гома подползли совсем близко к кострам.

Людей много, вокруг костров собралось примерно около сотни. Слышался приглушенный гул голосов и какие-то еще звуки, вовсе не похожие на человеческие голоса.

— Бумбана! — Гома вытянул руку по направлению к одному из костров. — Но они одеты и вооружены! — Он говорил шепотом, но и в шепоте слышалось удивление.

— Эти не такие, каких мы видели в горах, — сказал Конан. — Таких я встречал на севере, в Стигии.

Низко пригибаясь к земле, иногда ложась на живот, они обошли лагерь кругом. Тропическое солнце сделало Конана таким же черным, как Гома, и оба были в темноте практически невидимы. Конан предусмотрительно вымазал сажей свое копье, а Гома — топорик.

Конан хотел найти Сетмеса. Он полагал, что верховный жрец не доверит такое важное предприятие кому-то другому. Вульфред говорил, что, когда дело касается большого богатства, доверять нельзя никому, и это одинаково верно и для стигийцев, для ванира и аквилонцев, и для морских пиратов. Если Сетмес в самом деле хочет наложить лапу на сокровища, он должен был сам возглавить экспедицию. Походы Марандоса и Ульфило он использовал лишь в качестве своего орудия. Непонятно, к чему такие тщательные приготовления, но Конан подозревал, что Сетмес, хорошо понимая, какие впереди ждут опасности, хотел, чтобы в ловушки попадались его предшественники, а он сам появился бы в последний момент, чтобы собрать плоды того, за что другие заплатили кровью и страданиями.

Конан нашел его у центрального костра. Ошибиться невозможно, это его высокий рост и его суровая внешность. Рядом с ним сидели еще двое в легких, но очень дорогих доспехах из лучшей стали. Судя по оружию, они из полка Великого Пса, это элитарные части гвардии. Наверное, офицеры, которым пообещали неплохо заплатить за такое злодейство, на какое не отважились бы даже верховные священники из Стигии. Знаков отличия Конан раз глядеть не мог.

— Хозяин, — обратился к жрецу один из офицеров, человек с острой козлиной бородой и изрытым оспой лицом, — неужели и вправду необходимо ползти черепашьим шагом? Мы можем продвигаться по крайней мере в два раза быстрее.

— В самом деле, — подтвердил второй, у него была точно такая же борода, только рыжая. — С такой скоростью нам ни за что не добраться в срок до этого проклятого места.

— Запаситесь терпеньем и строго исполняйте все мои инструкции. Вы, да и все остальные много лет состояли на службе в Стигии и привыкли к переходам через пустыню. А те, кого мы преследуем, — нет. Это морские псы, аристократы Аквилонии и северные варвары. Нам лучше держаться позади, чтобы не попадаться им на глаза. А к Рогам они должны во что бы то ни стало подойти первыми.

— Но почему, хозяин? — спросил офицер.

— Это не имеет… Что такое? — У соседнего костра один из бумбана вдруг встал и начал пристально вглядываться во тьму, прищурив свои и без того крошечные глазки. Он смотрел как раз в ту сторону, где лежали Конан с Гомой. Немного откинув свою бычью голову назад, он как будто нюхал воздух, уловив в ночном ветерке незнакомый запах. Конан выругался. Легкий ночной бриз дул как раз в направлении лагеря. Было сделано все, чтобы их не увидели к не услышали, но Конану и в голову не пришло, что в компания Сетмеса могут оказаться эти твари с острым нюхом. Горилла издала какие-то резкие звуки, мало, впрочем, похожие на речь.

— Он чует человека! — воскликнул Сетмес. — Вон там!

— Далеко? — спросил один из офицеров.

— Говорит, что не очень.

— Может быть, кочевники? — предположил рыжебородый.

— Возможно, — ответил Сетмес. — Вряд ли кто-нибудь из тех, что впереди, отважится подобраться к нам так близко, им не пройти мимо часовых. Копшеф, возьми людей и пойди посмотри, что там такое. — Рыжебородый вскочил, готовый исполнить приказ. — А ты, Геб, возьми остальных и выставь еще охрану. — Потом жрец пролаял что-то невразумительное, и гориллы повскакивали от своих костров. Они быстро расходились, нюхая ночной воздух, вот их тени уже растаяли во тьме.

— Надо быть осторожнее, хозяин, — быстро заговорил Копшеф, подбегая к нему с целой группой вооруженных людей. — Их там может быть много. А вдруг это просто отвлекающий маневр? Надо, чтобы с тобой осталась достаточная охрана.

— Да, ты прав, — ответил Сетмес, — надо быть осторожнее.

— Нам пора, — сказал Конан, трогая Гому за плечо. Низко прижимаясь к земле, они стали осторожно отползать от костра. За спиной цепь горилл прочесывала низкорослые сухие кусты. Из-под ног с тонким писком выскакивали мелкие ночные твари.

— Впереди кто-то есть, — прошептал Гома. Действительно, небольшая группа солдат обходила сбоку, надеясь захватить добычу в ловушку.

— Обойдем их слева, — скомандовал Конан, поворачивая в сторону. Им очень повезло, что враги не смогли оценить их численности и думали, что охотятся за кочевниками, которые знают пустыню как свои пять пальцев. Конан отлично это понимал. Если бы только они поняли, что лазутчиков всего двое, они сосредоточили бы силы в одном месте, и тогда уже не уйти.

Очень скоро стало ясно, что обойти цепь стороной им не удастся. Придется прорываться силой.

— Возьми вон тех двоих, с краю! — яростно прошептал Конан. — Только без боевого клича!

Гома подчинился, но все же что-то запел шепотом. Конан видел, как солдаты вглядываются во мрак, они еще не заметили своей добычи. Что ж, это к лучшему. Держа копье в левой руке, Конан правой обнажил меч. Смазанный сажей, он не блестел в лучах лунного света.

Как духи пустынной тьмы, обрушились они на врагов. Конан ударил копьем одного, мечом пригвоздил к земле другого. Как дерется Гома, он не видел, но слышал звуки двух ударов, которые последовали один за другим так быстро, что практически слились в один. Потом раздался шум падающей на твердую землю брони.

Остальные начали перекликаться и спрашивать друг у друга, что случилось. В поднявшейся суматохе Конан убил еще одного. С дикими воинственными криками к ним уже приближались гориллы, они жаждали крови.

— Бумбана не трогай, — сказал Конан уже в полный голос. — Они сильны, и их много. Все, пошли!

Среди всей этой суматохи и неразберихи скрыться было нетрудно. Услышав позади крики и удары, Конан решил обернуться. В темноте, оказывается, некоторые бумбана по ошибке нападали на солдат. Конан громко рассмеялся. Впереди раздался голос часового:

— Кто идет? Что там происходит? — Из тьмы показались двое часовых. Опять удача. Значит, посты удвоить не успели. На ходу прикончив воинов, Конан и Гома быстро отступали.

— Погони нет, — сказал Конан примерно через полчаса бега. Они перешли на шаг. Дыхание у обоих было ровным, не выступило ни капли пота.

— Неплохая драка, — сказал Гома, и в свете луны блеснула его яркая улыбка. — Но теперь они поймут, что мы знаем про их слежку.

— Нет, не поймут, — ответил Конан.

— Как же? Они нас учуяли и даже видели.

— Они решили, что это кочевники. — Поскольку Гома не понял, о чем разговаривали офицеры и Сетмес, Конан вкратце передал ему суть этого разговора. — Они понимают, что матросы плохо ориентируются в пустыне, аквилонцы же вообще привыкли к сладкой жизни, меня они считают просто северным варваром, а о тебе, наверное, и вообще не подозревают. И какая еще банда могла на них напасть, если не кочевники?

— Банда? Но нас ведь только двое.

Конан опять рассмеялся:

— Когда они пересчитают трупы, то никому и в голову не придет, что два человека могли уничтожить так много за короткое время, а потом еще и уйти живыми. Ты ведь сам дрался, знаешь, каковы солдаты. Любой из них поклянется, что видел по меньшей мере полсотни человек.

— Правда! Ни один воин не признается, что был побежден более слабым противником. А к утру они всему поверят.

— Именно так. А значит, им и в голову не придет, что мы знаем об их существовании. Пусть так и будет. Остальным же скажем, что ходили охотиться. А про отряд ничего не говори.

— И даже рыжебородому? — Конан почувствовал, что Гома хмурится. — Но он наш вождь.

— Да, и я никогда его не предам, но многое в нашем походе вызывает мое недоверие. У них слишком много секретов. И мне будет спокойнее, если и у меня будут кое-какие. Ты солдат, Гома, и тебе это может показаться странным…

— Я не похож на грязных псов с побережья, Конан, — ответил тот. — Я знаю, как живут короли и знать. Предательство и обман для них как воздух. Они никому не доверяют ни в чем. А если ты верен какому-нибудь принцу, то можешь поплатиться за это жизнью.

— Да, наделенные властью везде одинаковы. И я очень доволен, что происхожу из племени, которое цивилизованные народы называют варварским, которое не знало повелителя выше, чем предводитель клана, хотя и эти, впрочем, тоже не сахар.

Когда они приближались к уже пробуждающемуся лагерю, на плечах у них висели две упитанные газели.

— Мне кажется, — заговорил Конан, когда они были еще достаточно далеко от лагеря, — что о твоем истинном происхождении ни один из нас даже не подозревает.

Гома серьезно кивнул, как будто обдумывая предсказания оракула.

— Может быть, так и есть. Если кто и обманывал тебя в этом походе, то это не я: я не солгал ни разу.

— Чистая правда, клянусь Кромом! — ответил Конан. — Ты ведь вообще ничего не говорил!

— А это отличная возможность избежать обмана!

Глава XI РОГА ШУШТУ

Умерли еще двое. Оба матросы. Один забыл вытряхнуть утром ботинки, в одном из которых устроятся на ночлег скорпион. Внезапное вторжение тому очень не понравилось. Нога так быстро распухла, что бедняга не смог даже до конца снять ботинок. Он только кричал во весь голос. Ботинок пришлось разрезать, чтобы освободить ногу. Из подручных средств соорудили импровизированные носилки, на которые его и положили, но он выдержал только один день. Его крики перешли в неразборчивое бормотание, и к вечеру несчастный умер.

Второй уже несколько дней тащился из последних сил. Весь отряд был похож на привидения, на призраков в лохмотьях, они слепо и послушно следовали за своими вожаками. Покрасневшие глаза уже ничего не видели, распухшие языки вываливались наружу, как будто надеясь найти влагу в горячем воздухе. И вот этот человек упал, дыхание стало таким слабым, что он мог просто задохнуться. Нести его уже не было сил. Конан присел рядом с ним на корточки и приложил ухо к его груди.

— Если донесем до воды, может, и выживет, — сказал он. — Гома говорит, что источник уже недалеко.

— Оставь его, — сказал тогда Ульфило. — С ним все кончено, а мы не можем медлить. Нужно подумать об остальных, они тоже полутрупы.

— Правильно, — подтвердил Вульфред. — Глупо рисковать всеми ради одного, к тому же его все равно не спасти.

Не говоря ни слова, Конан взвалил умирающего на плечо и двинулся дальше. Остальные лишь пожимали плечами. Спрингальд, Гома и Малия открыто высказали свое одобрение, но Конан этого не заметил. Он понимал, что даже для его недюжинной силы такая нагрузка слишком велика. Но бросить товарища умирать — это не для него.

Так они брели весь день, люди падали, из последних сил поднимались вновь и шли дальше. Вдруг кто-то завыл, показывая пальцем вперед. Невдалеке виднелась небольшая группка деревьев. Источник. Но не успели они пройти и нескольких шагов, как умирающий дернулся и испустил дух. Киммериец бросил свою ношу на землю.

— Нельзя сдаваться так сразу, — сказал он тогда. К нему подошел Спрингальд и похлопал по плечу:

— Просто пробил его час. Ты сделал все, что только мог сделать ближний, и даже больше. — Слова Спрингальда в пересохшем горле звучали как глухое карканье, и Конан понимал, каких усилий этот разговор стоил книжнику.

Теперь же все наслаждались прохладной, чистой водой оазиса. Они пили, купались и снова пили. Гнойные кровоточащие раны промыли и перевязали свежевыстиранными лохмотьями, что остались от рубашек и штанов.

Источник выбивался из-под скалы, прозрачная влага стекала вниз, образовывая небольшое озерцо, потом еще около четверти мили — и струйка опять уходила в песок. Вокруг росли низкие деревца, кустарник и густые травы.

— Финики! — закричал один из матросов, он уже напился и мог почти нормально говорить. — Спелые финики! — Люди подняли головы и увидели на деревьях плоды. Одно мгновение — и они уже взбирались наверх и трясли деревья. Для тех, кто уже много дней питался одним только жилистым мясом, эти ароматные фрукты явились просто пищей богов.

— Фиги! — воскликнул кто-то еще. — Здесь фиги!

— Кто-то, должно быть, хотел вырастить здесь фруктовый сад, — сказал Спрингальд.

— Скорее всего, кочевники, — заметят Конан, — чтобы вместе с водой запастись и пищей, когда будут в этих краях.

— Смотрите — осторожнее, — говорил Вульфред, — как бы от этих деликатесов у вас животы не скрутило.

— Так им и надо, — сказал Ульфило. — Твои люди и понятия не имеют о том, что все хорошо в меру.

— И я тоже, — сказала Малия, отправляя в рот целую пригоршню фиников и морщась при этом от боли, потому что болели ее растрескавшиеся губы. Суровый переход через пустыню не мог не сказаться на ее внешности. Она вовсе не снимала одежды, но палящее солнце добиралось до ее нежной кожи. Пекло не только сверху, солнечные лучи, как от зеркала, отражались от камней и песков. От такой суши и от скудной пищи Малия совсем исхудала, ее стройная фигура напоминала теперь обтянутый кожей скелет. Прекрасные волосы безжизненно спадали на худые плечи, а вокруг запавших глаз легли темные круги.

— Здесь немного отдохнем, — объявил Конан.

— Но Рога уже совсем недалеко! — запротестовал Ульфило. — Идти по пустыне уже совсем немного. Еще только один рывок — и мы у цели!

— Да, — согласился Конан, — но до Рогов еще один подъем в гору. Матросы ослабели, мы, воины, тоже не в лучшей форме, а твоя невестка просто не доживет до вершины. Она держится только благодаря силе духа и может умереть буквально в любую минуту, как тот парень, что умер сегодня.

— Он прав, деверь, — сказала Малия. — Еще один день — и мне будет безразлично, найдем ли мы Марандоса и сокровища. Я должна отдохнуть.

— Ну что ж, хорошо, — мрачно сказал Ульфило. — Мы пробудем здесь два дня.

— Мы пробудем здесь столько, сколько потребуется для восстановления сил, — поправил его Конан. — А иначе весь этот поход не имеет смысла с самого начала.

Ульфило бросил на него свирепый взгляд:

— Я здесь главный, варвар!

— Ты — работодатель, — ответил Конан. — Ты нанял меня, чтобы я привел тебя к твоему брату. Никто не выполнил бы своих обязанностей лучше, чем выполняю их я.

— Вам никогда не поздно выяснить отношения, — лениво заметил Вульфред. — Но я поставлю на киммерийца.

В самом деле, Ульфило выглядел далеко не лучшим образом: куда только подевалась его грозная сила! Поэтому его ярость — не многим более, чем поза. Конан же, наоборот, освеженный водой, имел вид самый устрашающий. Солнце пустыни уничтожило в нем последние следы цивилизованной жизни. Почти обнаженный, выжженный солнцем до черноты, так что в загаре уступал разве что Гоме, он со своим копьем и мечом имел вид очень грозный; косматые пряди длинных волос завершали картину, делая его поистине олицетворением необузданной дикости.

— Давайте не будем выяснять отношений, друзья мои, — примирительно заговорил Спрингальд. — Мы нужны друг другу, а эта проклятая пустыня кого хочешь доведет до ручки. Надо немного передохнуть, дальше будет легче.

Ульфило приложил все усилия, чтобы подавить свою вспышку.

— Да, пожалуй, ты прав. Отдохнем, пока Малия не придет в себя.

— Что ж, придется пари отложить, — сказал Вульфред. — Но, может быть, это и к лучшему.

Они развели костры, приготовили еду, потом легли спать. Солнце только что зашло, когда Конан проснулся и приподнялся на локте. Часовых не выставили, все спят как убитые. Впрочем, он не обратил на это особого внимания, потому что знал, что преследователи сознательно держатся от них на достаточном расстоянии. Он поднялся; никогда еще за весь переход по пустыне Конан не ощущал такого прилива сил. Небольшой отдых — и он уже чувствует себя отлично. А остальным понадобится не один день, чтобы восстановить силы хотя бы процентов на девяносто, не говоря уже об оставшихся десяти.

Держа в руке копье, Конан направился вдоль кромки воды. Мимо пробегали звери, но не решались подходить к озерцу в том месте, где расположились неизвестные пришельцы. Конан их не трогал. Мясо, конечно, понадобится, но у воды убивать нельзя, здесь соблюдается пустынное перемирие. А иначе можно нарушить законы дикой природы, и неизвестно еще, как на это посмотрят местные духи. А в таких опасных краях Конану не хотелось прогневить ни одно даже самое незначительное божество.

Шагая вниз по ручью, киммериец вдруг услышал впереди плеск воды. Весь напрягшись, он осторожно приблизился к зарослям кустарника и медленно раздвинул ветки. Здесь ручей образовывал небольшую заводь с каменистым дном. И в самой середине этой заводи плавало и плескалось что-то белое. От неожиданности у него уже волосы на голове зашевелились, но в ту же секунду он выругался, проклиная свою недогадливость. Призраки не плавают. А таким белым на сотни миль вокруг могло быть только одно существо.

Он смотрел, как Малия, собрав воду в ладони, льет ее себе на голову, на плечи, на грудь. Она стояла, и вода доходила ей до пояса, лаская тело нежной прохладой. Конан подошел ближе.

— Неужели ты не понимаешь, как опасно приходить сюда одной? — спросил он.

Она только вздохнула:

— Да, никакого уединения. Но ты сам мне говорил, что звери не охотятся у водопоя.

— Я имел в виду матросов.

— Матросов? — Она рассмеялась. — Им всем теперь нужно только одно — воды, наесться и спать. Я видела, каковы солдаты в походах и в захваченных городах, и знаю, что важнее всего — удовлетворить жизненные потребности, кровь еще не скоро заиграет.

Она опять набрала в руки воды и облила себе плечи, струйки быстро стекали по ее изможденному телу. Даже при тусклом свете луны хорошо просматривалось каждое ребрышко.

— А я не так измотан. — Он присел на камень.

Она улыбнулась ему медленной, понимающей улыбкой:

— Значит, не измотан. При других обстоятельствах я бы смутилась и постаралась спрятаться из женской скромности, но сейчас — нет. Я прекрасно понимаю, что сейчас мое тело вряд ли способно вызывать желание. Подожди, вот немного отдохну, и тогда посмотришь, какой я тебе дам отпор.

— Но некоторым как раз и нравятся костлявые, — дразнил ее Конан. — А тут на сотни лиг единственная женщина. Не приходится уж слишком привередничать.

Она захихикала совсем как девчонка:

— Перед такой лестью не устоишь! — Малия встряхнула свои длинные светлые волосы, а потом с головой скрылась в воде. Вынырнув, она заговорила более серьезным тоном: — Есть здесь такие, кому я с особым удовольствием дам отпор.

Он тоже заговорил серьезно:

— А ты ни слова не сказала, когда мы с Ульфило чуть не подрались.

— Потому что знала, что победишь ты, — ответила она, глядя ему прямо в глаза. Теперь онаподошла ближе, и вода едва доходила ей до бедер.

— И тебе все равно, если он погибнет?

Она пожала плечами:

— Только глупой или бездушной женщине может понравиться, когда с ней обращаются, как с любимой собачкой.

— А что твой муж, Марандос?

— Я давно уже его потеряла. Его отняла у меня эта сумасшедшая идея — найти древние богатства. Вряд ли он еще жив, а если и так, что мне тогда делать? — Ее взгляд мрачно светился перенесенным страданием. — Если он еще жив, то совсем потерял рассудок. Он перестал быть тем человеком, за которого я выходила замуж. Никто, будучи в здравом уме и думая о своей семье и жене, не стал бы заключать этой дьявольской сделки со стигийским жрецом. Даже если он и жив, за одно это я готова его убить!

— Жены убивали мужей и не за такие грехи, — заметил Конан.

— И все же мать меня учила, что женщина может выжить в этом мире только если рядом с ней есть мужчина. Если она ищет достатка и спокойствия, нужен сильный мужчина, такой, который обеспечил бы ей этот достаток и защитил бы и свое богатство, и свою женщину. Для тех, кто не рожден богатым, это единственный верный путь. — Она окинула взглядом его мощную фигуру. — А у тебя, мне кажется, мало кто может отнять то, что ты считаешь своим. — Она медленно приближалась, вода доходила ей только до коленей. — Уверяю тебя, если хорошо меня содержать, я выгляжу гораздо привлекательней.

Она откровенно предлагала ему себя.

Конан поднялся.

— Да, это я прекрасно понимаю. Но предпочитаю не рисковать с чужими женами. Если Марандос погиб… — он замолчал, как будто обдумывая, что сказать, — мы продолжим этот разговор.

Он повернулся и зашагал прочь. За спиной раздался ее звенящий смех, потом опять плеск воды, Малия снова нырнула. Конан держал наготове копье, он решил пойти немного поохотиться, сегодня ночью все равно уже не уснуть.

Отдых пошел на пользу всем без исключения. На свежем мясе, которое в изобилии обеспечивали Конан и Гома, и на фруктах люди на глазах поправлялись. Матросы настолько пришли в себя, что могли уже заняться починкой одежды. Шкуры диких животных, которые они несли с собой, сейчас уже высохли, и можно было сделать из них новые подошвы для башмаков. Люди хорошо отдохнули и набрались сил, и было решено выступать на следующее утро. К Конану подошел Гома.

— Сегодня утром во время охоты я видел лазутчика, — сказал проводник.

— Да, — ответил Конан, — так и должно было быть. Вот почему я настаивал, чтобы мы оставались здесь как можно дольше. Не хочется отдавать им этот источник.

— Опасная игра, — сказал Гома. — Если бы они дошли до крайности, они вполне могли бы попробовать прорваться сюда силой.

— Нет, им приходилось вовсе не так трудно, как нам. У них большой, хорошо организованный отряд. Нашу воду несем только мы сами да горстка измученных матросов, а у них есть бумбана, они гораздо сильнее, чем люди, и в состоянии нести тяжелые бурдюки.

— Да, все продумано. Так ты хотел, чтобы они помучались, ослабели и, если придется драться, мы были бы в выигрышном положении?

— Да. Сейчас, я уверен, они так же слабы, как и мы. А бумбана хотя и сильные, но ноги у них для песков не приспособлены. Держу пари, кое-кого из этих горилл они в дороге потеряли.

— И все равно их еще много, и они вооружены.

— Нам остается только идти вперед. Мы не знаем, что нас ждет. А им я постараюсь навредить как только возможно. Когда наступит время, что ж… — он пожал плечами, — у меня слишком большой опыт, и я знаю, что пытаться предсказывать заранее в таких делах — глупость. Все как всегда: дерись, когда случай подскажет, и беги, если иначе нельзя.

Наполнив бурдюки и продолжая надеяться на лучшее, путешественники с первыми лучами солнца двинулись в путь. Впереди неясными очертаниями вставали горы, но любая дорога казалась лучше, чем пустыня. Эти горы были не такие высокие, как те, которые путники уже преодолели, их разделяла глубокая расщелина, известная под названием Рога Шушту.

Конан с опаской вглядывался вдаль. Там, наверху, — магия, черное колдовство, которому уже сотни лет. Киммерийцу очень не нравилось все сверхъестественное, а эта сила, видимо, очень велика, поскольку она не дает покоя людям вот уже много веков. Конан не любил колдовства и всегда старался избегать всего, что с ним связано, но в своей бродяжнической жизни он уже сталкивался со сверхъестественным бессчетное количество раз.

Какой-то рок его преследовал, указывая ему тот путь, которого он всеми силами хотел избежать. Он не понимал, почему так происходит, но рассматривал это как часть своей жизни, не похожей на жизнь других людей.

— Мы почти у цели, — говорил Спрингальд, семеня рядом с ним своей мелкой трусцой, которой Конан уже очень давно не видел.

— Рано говорить о цели, пока наши лица еще не обращены к дому, — возразят Конан. — Плохая примета.

— Предрассудки! — фыркнул Спрингальд.

— Может быть, — ответил Конан, — но осторожность никогда не повредит.

К ним подошел Ульфило.

— Ты оказался прав, Конан, — сказал он недовольным голосом. — Отдых всем пошел на пользу. — Его слова мало были похожи на извинение, впрочем, Конан другого и не ожидал.

— Да, теперь мы готовы к подъему, — ответил киммериец. — Как ты думаешь, разобрался Марандос с заклинаниями?

— Если нет, нам придется туго, — беспечно сказал Спрингальд. — Вся моя ученость может оказаться перед ними бессильной. Мы так и будем здесь сидеть, если, конечно, нам на выручку не подоспеет Сетмес. — Он весело рассмеялся, а Конан едва удержался, чтобы не рассказать, как близко Спрингальд подошел к истинному положению вещей. А стоило бы, хотя бы ради того, чтобы увидеть их лица, когда они наконец поймут, что, ревностно храня свои секреты, подвергли себя самому страшному предательству.

— Пошли, не будем такими пессимистами, — сказала Малия, беря под руки Ульфило и Спрингальда. — Перевал совсем рядом, гора невысокая, все идет прекрасно. Мы найдем моего мужа живым и здоровым, отыщем сокровища и будем жить вечно.

— Вот это сила духа! — похвалил ее Спрингальд.

Малия менялась просто на глазах. Загар постепенно сходил, и ранки на губах затянулись. Волосы светились на солнце, а сама она не казалась уже такой худой, как в самые тяжелые дни похода.

Конан внимательно рассматривал вздымавшиеся совсем близко горы. Склоны покрывает зелень, но, кажется, не такая густая, как на первой горе, — можно надеяться, что подъем здесь будет легче. Он рассчитывал, что этот оставшийся отрезок пути они преодолеют достаточно быстро, а стигийцам, наоборот, придется еще задержаться. Он хотел добраться до перевала как можно скорее, когда Сетмес со своим отрядом и со своим зверинцем еще только будет подходить к подножию.

К полудню следующего дня они уже стояли у склона последней горы. Направо вверх уходила широкая тропа, огибающая склон. Потом, как они увидели, дорога резко поворачивала влево.

— Очень она ровная, — заметил Спрингальд, поглаживая поросший щетиной подбородок. — Наверное, то, что осталось от когда-то большой дороги.

— Обыкновенная старая тропа, хотя и широкая, — сказал Ульфило. — Мощеной дороги здесь не ждите.

— Было бы очень странно спустя тысячи лет обнаружить здесь мостовую, — заметил Спрингальд. — И от Пифона ни камушка не осталось, а как он был знаменит.

— Меня лично интересуют только те камни, что сверкают и переливаются, — сказал Вульфред. — А если они еще вправлены в короны и кольца, в гривны и ожерелья, так тем лучше!

— Наш ванахеймский друг никогда не забывает о главном, — усмехнулся Спрингальд.

— И мы наконец-то найдем Марандоса, — добавила Малия. Конан подумал, что эти слова предназначались в основном для спокойствия тех двоих.

— Мы не найдем никого и ничего, если будем сидеть на месте, — сказал Ульфило. — Пора идти.

И они начали подъем. Земля под ногами осыпалась, но по сравнению с перенесенными трудностями эти не имели значения. Тяжелые мокрые бурдюки тянули к земле, но, пройдя через пустыню, люди и представить себе не могли, что можно пожертвовать хоть каплей чистой воды, когда впереди еще не видно источника. Несмотря на зеленые заросли, здесь, похоже, не так-то много ручьев.

В основном на этой скудной земле росли густые колючие кустарники и чахлые деревца. Иногда мимо пролетала птица или пробегала какая-нибудь мелкая тварь, но крупные звери не попадались. На скалистых уступах иногда замечали крепких горных козлов с толстыми, прочными рогами, красиво изогнутыми назад. В небе парили большие птицы, но таких они раньше не видели. Иногда на пути попадались огромные камни на удивление правильной формы, они всегда лежали близко от тропинки.

— Могу поклясться, что эти валуны высечены человеческой рукой, — задумчиво сказал Спрингальд.

— А по-моему, так самые обыкновенные глыбы, — отозвался Ульфило.

Но чем выше они поднимались, тем больше вопросов возникало. Примерно на полпути до вершины прямо на дороге стали появляться плоские, почти квадратные камни. А еще выше они превратились в настоящую мостовую. Похоже, в некие невообразимо древние времена здесь проходила дорога.

— Много нам от этого пользы, — ворчал Ульфидо. — Ну и что с того, что пифонцы проложили здесь дорогу?

— С тех пор как мы оставили цивилизацию, настоящей дороги нам еще не встречалось, — сказала Малия. — Неплохо для разнообразия пройтись по камню.

Спрингальд опустился на колени и, нахмурившись, стал внимательно разглядывать камни.

— Что-то не так? — спросил Конан.

— Нет, просто… Не могу сказать наверняка, но мне кажется, что кладка очень древняя.

— Пифон ведь давно пал, — заметил Ульфило.

— Нет, еще старше Пифона. А тем, кто спрятал здесь сокровища, совсем не было смысла строить дорогу. Вряд ли бы им понадобилась регулярная трасса, которая вела бы прямо к их тайникам. Дорога появилась здесь задолго до того, как сюда пришли пифонцы со своими сокровищами.

— Ну, и что же дальше? — спросил Конан, едва скрывая беспокойство. — Везде полно старых развалин, иногда в самых неподходящих местах. Если эти булыжники и лежат здесь со времен Атлантиды, не такое уж это чудо.

— Возможно… Возможно, ты прав, друг мой. Эта дорога, вероятно, еще ничего и не значит… — Он говорил, как будто стараясь убедить себя самого.

Они продолжали подъем. Путь был легким, но у всех, кроме Гомы, было подавленное настроение. Эта мостовая, всего лишь несколько квадратных камней, тем не менее произвела на них гнетущее впечатление именно своей древностью. Как будто насмешка над скоротечностью их собственных жизней.

Во время пути киммериец иногда сходил с дороги, взбирался на скалу повыше и обозревал лес впереди, а также ту часть дороги, которую они уже прошли. Эти маневры не ускользнули от внимания Ульфило.

— Столько опасностей подстерегает нас впереди, — сказал он, — а ты почему-то так беспокойно оглядываешься назад. Почему?

— Не следует думать, что опасность может прийти только с одной стороны. Я много раз видел, как от неожиданной атаки с фланга погибали целые армии. Или противник незаметно приближается сзади, когда думаешь, что он еще очень далеко.

— Никогда не думал, что придется учиться воинскому искусству у дикаря, — сказал Ульфило. — И при чем здесь армии, когда мы не просто оторваны от цивилизации, но и обыкновенной деревни-то не встречали уже не один десяток лиг.

— Ты нанял меня, чтобы найти брата, — не отступал киммериец, — пока что я служил тебе исправно — и впредь буду поступать так, как считаю правильным.

— Хорошо, — ответил Ульфило с издевкой, — но меня не устраивает твое объяснение. А что, если ты замыслил что-то против меня?

— Ты обвиняешь меня в предательстве? — Глаза Конана опасно сверкнули.

— Да прекратите же наконец пререкаться! — воскликнула Малия. — Мы уже почти что у Рогов Шушту! Мы что, прошли весь этот путь через пустыню, через горы и джунгли только ради того, чтобы вы двое из-за нескольких глупых слов перерезали друг другу глотки? Я запрещаю! Мы слишком оторвались от всего мира!

— Да, теперь как никогда мы должны быть едины, — согласился с ней Спрингальд. — Мы почти у цели, но это еще не конец испытаний. Давайте же беречь силы, впереди еще много трудностей. Смирите свою жестокость, друзья мои.

Два рассвирепевших солдата медленно убрали руки с эфесов. Матросы с опаской за ними наблюдали, Гома же смотрел за происходящим с сардонической усмешкой.

— Будем считать, что я не слышал твоих слов, — сказал Конан, — обычно я на подобное отвечаю сталью.

— Ради нашего дела я тоже готов все забыть, — сказал Ульфило. Он хотел добавить что-то еще, но его остановил рассерженный взгляд невестки.

— Если все решено, нам пора двигаться дальше, — сказал Гома. — К вечеру можно уже дойти до Рогов.

Остаток дня прошел в мрачном молчании. Конан больше не осматривал дорогу, но он удостоверился, что стигийцы далеко позади. Они, наверное, все еще отдыхают у источника и не скоро двинутся в путь.

Над путешественниками зловеще возвышались Рога Шушту, две совершенно одинаковые вершины, если только не считать причудливой окраски. Путешественники подходили ближе, и их беспокойство росло. Собирались тучи, и над острыми скалами вспыхивали молнии.

— Несладко нам здесь придется, если грянет буря, — сказал Спрингальд.

— Да, — согласился Конан. — На этих скалах можно и не удержаться.

— Эти бури, скорее всего, и разрушили дорогу, — предположил Спрингальд. — Потоки воды в ущельях набирают, должно быть, огромную силу, когда стекают вниз по склону, потом они выходят из берегов, потому что…

— Побереги-ка силы, — прикрикнул на него Ульфило. — Пошевеливайтесь! Надо дойти до перевала, пока не началась буря.

Они пошли быстрее, потом побежали. Как бы ни закалила их уже проделанная долгая дорога, этот последний рывок дался с огромным трудом. И когда они добрались до перевала, многие едва стояли на ногах. Люди падали на землю, тяжело дыша и глотая ртом воздух, кашляя и крича от боли. Осмотреть окрестности они уже не успели, потому что едва только последний поднялся на самый верх, как разразилась ужасная буря.

Вспыхивали огненные молнии, сопровождаемые оглушительными ударами грома. Побросав поклажу на землю, люди буквально вжались в скалы, пытаясь защититься от ревущего ветра, напрягая все мускулы при каждой вспышке молнии. Глухие, свистящие раскаты разрывали воздух, а люди пробирались по дну ущелья между двумя вершинами, и с каждым сверкающим взрывом они ощущали какой-то резкий незнакомый запах.

Вспыхнула молния, и не успел еще грянуть гром, как раздались два коротких пронзительных выкрика. Вспышка в мгновение ока сожгла дотла двоих из отряда, и эти крики — лишь животная реакция умирающего тела, от которого осталась лишь горстка обугленных костей.

Потоки воды, подобно разлившейся рекам, затопляли ущелье. Люди цеплялись за камни, зарывались пальцами в землю, только чтобы их не снесло назад, на крутую дорогу и острые скалы.

Конан, как всегда не теряя присутствия духа, успел в нужный момент выхватить свой кинжал. Воткнув его в землю на всю длину лезвия, он изо всей силы ухватился за рукоятку. Хлынул поток воды, и вместе с ним на Конана обрушилась какая-то шевелящаяся масса, раздался крик ужаса. Конан мгновенно узнал очертания стройной фигуры и сильной рукой обхватил тонкую талию. Малия закинула руки ему на шею и всем телом прижалась к Конану. Она дрожала от страха и от леденящего кровь холода бурной воды, вдобавок ко всему дул ледяной ветер. Даже в смертельной опасности Конан не мог не чувствовать притягательности ее тела.

Буря улеглась так же внезапно, как и началась. Через несколько минут водовороты утихли, и оставшиеся в живых стали подсчитывать потери.

— Кто бы мог подумать, — сказал Спрингальд, — что совсем недавно мы страдали от жажды?

Вульфред громоподобно рассмеялся:

— Да и от жары! — Когда он говорил, изо рта у него шел пар, и, хотя невозможно было в это поверить, на плечи опустилось несколько снежинок. Похолодало внезапно, и люди дрожали в своих лохмотьях.

— Малия! — позвал Ульфило. — Ты жива?

— Я здесь, — отозвалась та, расцепляя объятия киммерийца, которому очень не хотелось ее отпускать. — Меня смыло потоком, но Конан спас меня.

Конан поднялся и выдернул из земли кинжал:

— Сколько нас осталось?

Подсчет не занял много времени, и выяснилось, что кроме вожаков отряда в живых осталось лишь пятеро матросов. У западного края перевала они нашли останки убитых молнией, обезображенные трупы, задавленные между валуном и сломом скалы, который отвалился во время бури. На обуглившихся телах странно мерцали золотые серьги да блестели белые зубы, это зрелище леденило кровь. Их стальное оружие расплавилось и смешалось с тем, что осталось от тел.

— О Митра! — воскликнула Малия, отворачиваясь и закрывая лицо руками. За свою короткую жизнь она видела много жестокости и пролитой крови, но эта картина внушила ей непреодолимый ужас. Остальных погибших не нашли. Скорее всего, их смыло потоком и теперь они лежали где-нибудь среди острых скал внизу.

Конан посмотрел вокруг.

— А где Гома?

— И правда, — удивился Ульфило, — он шел спереди, когда разразилась буря, шагах примерно в пятидесяти, а больше я его не видел. Его, наверное, тоже смыло.

— Никто его не видел? — спросил Конан.

— Как будто было время смотреть по сторонам, — сказал Вульфред. — Каждый думал, как бы самому спастись. Повезло еще, что Малия на тебя налетела, а иначе как бы ты ее заметил?

— Значит, мы остались без проводника? — спросила Малия. — Это катастрофа!

— Он обещал довести нас до Рогов, — пожал плечами Ульфило, — и выполнил свое обещание. Жаль, не успел получить свою долю, но отсюда, скорее всего, он повернул бы домой.

— Может быть, он там, наверху, — предположил Спрингальд, — надо посмотреть.

— Пожалуй, можно, все равно пора уже идти, Если мы не хотим здесь замерзнуть! — Вульфред притопывал ногами, стараясь согреться. — Сам я с севера, но давно уже не бывал в тех краях и, клянусь Имиром, никогда не думал, что в теплых странах тоже идет снег!

С неба все так же падали редкие снежинки, и только один Конан не проявлял при этом никаких признаков беспокойства.

— Я знаю, что такое бури в горах, — сказал Конан, — и это еще не самая сильная. Но чтобы так внезапно… И снега здесь не должно быть. Гора ведь не очень высокая. Или это опять колдовство? Одно из древних проклятий, призванных охранять сокровища Пифона?

Все посмотрели на Спрингальда, ожидая его разъяснений. А он возился со своим мешком, беспокоясь, не намокли ли его тома. Убедившись, что все в порядке, он посмотрел на остальных:

— Очень может быть. Вероятно также, что заклятия уже почти утратили силу, поскольку если уж пифонцы подчинили себе и силы природы, то мы все точно бы погибли. А это, наверное, последний слабый всплеск колдовства, да и к тому же стигийский жрец, как мы знаем, научил Марандоса, как нейтрализовать эти чары.

— Слабый всплеск! — воскликнула Малия. — Как хорошо, что мы не испытали на себе его полной силы!

— Мы все прокляты! — закричал вдруг один из матросов. Остальные в ужасе смотрели на своих вожаков. — Мы все погибнем, если сделаем еще хоть шаг! Надо возвращаться! — Они измотаны, но весь обратный путь, похоже, готовы пробежать бегом, лишь бы вернуться. Лицо Ульфило все покрылось пятнами, и он собирался уже произнести обличительную речь, когда Вульфред, подняв руку, попросил его помолчать. Небрежно засунув большие пальцы за пояс, капитан приблизился к матросу:

— Я не стану с тобой спорить, Алкат. Освобождаю тебя от твоих обязательств — и передо мной, и перед нашими хозяевами. — Он говорил совсем тихо, без озлобления. — Иди, ты свободен, и да хранят тебя боги.

Матросы стояли в замешательстве.

— А ты, капитан? — спросил кто-то.

Рыжие брови Вульфреда полезли на лоб в притворном удивлении.

— А что я? Я остаюсь и продолжаю путь, как решил уже давно. — Он повернулся туда, где стояли Ульфило, Спрингальд, Малия и Конан: — Вы ведь продолжаете путь, правда? — Они закивали. Тогда Вульфред опять повернулся к матросам: — Но вы все свободны, можете идти.

— Но, капитан, — заговорил тот, кого звали Алкат, — мы же погибнем в пустыне или в джунглях, если туда доберемся.

Вульфред кротко улыбнулся:

— Я смотрю, вы многому научились у нашего книжника. Вы рассуждаете как здравомыслящие люди. — Он повернулся и зашагал вверх по ущелью. — За мною, друзья мои, мы преодолеем перевал еще до наступления темноты.

Остальные двинулись за ним. Медленно и неохотно за ними последовали и матросы.

— Вот видите, как все просто, — сказал ванир. — Нет необходимости повышать на ребят голос. Вполне понятно, что они растерялись. Но разницу между большой опасностью и неминуемой смертью они понимают. Они предпочли первое.

— Ты знаешь, как с ними обращаться, капитан, в этом тебе не откажешь, — проворчал Ульфило.

— О Кром! — воскликнул Конан. — Взгляните-ка сюда!

Они подходили сейчас к тому месту, где пережидали бурю, и Конан заметил, что на отвесных каменных стенах по обеим сторонам ущелья были вырезаны какие-то знаки. Строка за строкой, они испещряли всю поверхность и тянулись вверх по скале, насколько хватало глаз. При свете заходящего солнца Конан стал внимательно их разглядывать.

— Некоторые похожи на стигийские иероглифы, — сказал киммериец, — но кое-какие я вижу впервые.

— Да, ты прав, — подтвердил Спрингальд. Раскрыв книгу, он сверял по ней вырезанные письмена. — Иероглифы просматриваются достаточно отчетливо, со времен Пифона они мало изменились. Но другие — совсем стертые, и смотрите… — он показал на какое-то неразборчивое пятно, — пифонские иероглифы вырезаны поверх старых!

— Так они до-пифонские? — спросила Малия. — Да, так и есть, наверное. Они, должно быть, атлантидские?

Спрингальд покачал головой, тревога в его глазах росла.

— Они до-атлантидские. Клянусь Митрой! Мне кажется, они до-человеческие!

Глава XII ДОЛИНА СОКРОВИЩ

— Незачем терять время из-за каких-то старых камней, — сказал Ульфило. — Если эти закорючки на самом деле такие древние, они уже давно утратили силу.

— Да, — согласился Вульфред, — вряд ли они волшебные. Такие каменные надписи иногда встречаются у границы государства, король как бы предупреждает, что это его земля, и восхваляет собственную силу и мощь.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво проговорил Спрингальд. — Теперь никто не в состоянии прочесть это неразборчивое письмо, хотя существуют слухи и легенды…

— Довольно, — рявкнул Ульфило, — пора идти.

И они отправились дальше. Это была уже не та длинная, растянувшаяся цепь, а всего лишь небольшая группка жмущихся друг к другу людей, как будто они искали друг в друге защиты от неведомой опасности, которая ожидает всякого, кто отважится преодолеть горный перевал между Рогами Шушту.

В одном месте узкое ущелье преградила огромная каменная глыба. Она явно упала с большой высоты, но в то же время это творение рук человеческих. По своим размерам она напоминала пьедестал стигийских пирамид. По оценке Спрингальда, камень был три шага в длину, пять шагов в высоту и пятнадцать — в длину. Наверху, освещаемое лунным светом, заливавшим ущелье, виднелось прямоугольное отверстие, откуда, видимо, и выпала эта глыба.

— Еще одна ловушка для незваных гостей, — сказал Конан. — Держу пари: если только ее приподнять, то под ней обнаружатся расплющенные кости.

Весь остаток пути через перевал люди бросали по сторонам настороженные взгляды.

Подходя к восточному краю перевала, Конан заметил впереди на дороге что-то белое. Приказав всем оставаться на местах, он двинулся вперед на разведку. Перед ним лежала груда костей. Подошли остальные и из-за спины Конана стали с опаской рассматривать эти останки.

— Человеческие? — спросил Вульфред.

— Не совсем, — сказал Конан, поднимая череп.

Такой низкий обезьяний лоб не спутаешь ни с чем.

— Это бумбана! — воскликнул Ульфило. — Так они, значит, и здесь обитают?

— Посмотрите-ка сюда, — сказал Конан. Он поднял с земли пригоршню украшений: кольца, пару браслетов (все медное) и серебряную цепочку с подвеской. — Стигийские. Это останки одного из слуг Сетмеса, которого он послал с Марандосом. На его долю заклятий еще хватило.

— Может быть, он умер естественной смертью, — предположил Ульфило, — или его убили свои.

— Видите, на что похожи кости, — мрачно сказал Конан. — Как будто обгрызаны дочиста.

— Пожиратели падали… — неуверенно предположил Вульфред.

— Смотрите внимательно! — настаивал на своем Конан. — Сложены горкой, как будто никто их и не трогал. Никаких следов зубов, ни одна, даже самая мелкая, косточка не разломана. Они лежат здесь совсем недолго, сгнить еще не успели, и насекомые их не объели. И нет ни единого волоска, хотя у бумбана все тело покрыто шерстью, а волосы обычно сохраняются дольше, чем кожа и мясо. А эти кости прямо как отполированные.

— Но где же остальные? — задумчиво проговорил Ульфило. — Почему останки только одного? Где вся экспедиция?

— Проклятья уже утратили свою силу, — сказал Спрингальд. — У Марандоса к тому же были и свои заклинания. Я думаю, что сейчас здесь безопасно.

— Будем надеяться, что ты прав, — сказал Ульфило. Он осторожно приблизился к краю перевала. Остальные напряженно за ним наблюдали, но он прошел благополучно, и люди последовали вперед.

К востоку от горы расстилалась широкая долина, но в лунном свете разобрать что-нибудь было нелегко. Снизу поднимался легкий теплый ветерок, он приятно согревал после необычайного холода вершины.

— Пока неясно, есть ли с этой стороны дорога, — сказал Спрингальд. — Может быть, не стоит сейчас рисковать, пока темно?

— Да, — неохотно согласился Ульфило. — Придется ждать до утра.

— Здесь, похоже, есть лес, — сказал Вульфред. — Может, развести костер и обогреть наши измученные кости?

— Никаких костров! — приказал Ульфило. — Мы не знаем, какие силы обитают в долине внизу, и ни за что на свете нельзя им сообщать о нашем прибытии.

— Так будет лучше всего, — согласился Конан. — Выжмите хорошенько свои лохмотья и развесьте их сушиться. На таком ветерке они к утру высохнут.

Все последовали его совету; матросы громко жаловались на тяготы пути, остальные стоически молчали. Люди устраивались кто как мог, чтобы переждать оставшиеся часы темноты. Постепенно почти все заснули, бодрствовал один Конан. Он сидел прислонившись спиной к гладкому камню, держа на плече копье и положив рядом меч. Он хорошенько вычистил свой клинок и разложил сушиться ножны. Хороший воин в первую очередь заботится о своем оружии.

Он не чувствовал усталости и не хотел ложиться спать, пока не удостоверится, что вокруг все спокойно. В царившей тишине он, как ни старался, не мог различить никаких звуков, изредка только прошуршит мимо какой-нибудь мелкий зверек или порхнет летучая мышь. А это значит, что все в порядке, потому что поблизости нет ни людей, ни хищников, хотя такой яркий лунный свет — великолепные условия для охоты. Успокоившись, Конан стал засыпать, готовый, впрочем, вскочить при малейших признаках опасности.

Когда Конан проснулся, луна уже скрылась. Светили только звезды; до зари еще далеко, лишь тонкая серая полоска появилась у горизонта. Поднявшись во весь рост, он потянулся, разминая суставы, прогоняя остатки сна, а серая полоска тем временем превратилась в розовое сияние, которое все разрасталось, затмевая мерцающие звезды. Конан уже различал окружающие предметы, цвета внизу, в долине. Когда совсем рассвело, он принялся расталкивать спящих товарищей.

— Вставайте, — говорил он. — Уже утро, посмотрите вокруг.

Ульфило сел, протирая глаза:

— Что? Уже день? Почему ты не разбудил меня час назад?

— Час назад я еще спал, — проворчал Конан, — и смотреть все равно было не на что, надо было спать. Так что прекрати возмущаться и посмотри-ка лучше вниз.

Люди просыпались, подходили к краю и в полном недоумении смотрели вниз.

— О Митра! — воскликнул Спрингальд. — В этих краях, похоже, климат меняется за каждым горным перевалом!

Перед ними открывалось воистину райское зрелище. На востоке лежало возвышенное плато. Невысокий склон горы плавно переходил в долину бушующей зелени. Но это не темные, зловещие заросли джунглей, а скорее спокойная, живая зелень более умеренного климата. Было видно, что эту землю возделывают, впереди открывались ровно очерченные поля, среди которых виднелись группы маленьких домиков. Местность прорезали ручьи, вокруг которых паслись стада, видимо домашнего скота. За заборами благоухали ухоженные сады. Не разобрать только, из чего сделаны эти заборы.

Много и невозделанной земли, хотя совсем не такой, какую они видели раньше. На склонах невысоких холмов паслись вольные стада, среди которых можно было увидеть слонов и жирафов.

Далеко к югу они увидели нечто, что превосходило размерами даже самую большую деревню, в то же время ясно, что это — творение рук человеческих.

— Похоже на город, — в полном удивлении произнесла Мантия.

— Наверное, развалины, — сказал Спрингальд, — то, что осталось со времен Пифона.

— Совсем скоро узнаем, — сказал Ульфило. — Все готовы?

К этому моменту все уже облачились в свои лохмотья и вскинули копья на плечи.

— Тогда пошли.

Людям казалось, что наконец-то остался лишь один последний рывок — и их долгий-долгий путь будет завершен. От этих мыслей на душе у всех становилось светлее. Склон казался ровным и гладким, а долина внизу влекла и манила.

У Конана, правда, такой радости не было. Приятное место, ничего не скажешь, но он по собственному опыту знал, что в самых распрекрасных странах как раз и обитают люди, которые вовсе не любят чужаков. Если ничто не нарушает мирную жизнь в этой благодатной земле, то жители успокаиваются, но из-за зависти и злобы соседей их границы редко остаются спокойны.

— Смотрите! — сказала Малия, когда они уже прошли половину пути по склону. На расстоянии нескольких десятков шагов на склоне паслось какое-то неуклюжее животное. Оно немного напоминало носорога, но тупой рог на носу смотрел чуть в сторону, а на морде, прямо под маленькими свиными глазками, красовалась еще пара коротких рожек. Он безмятежно жевал траву и не обращал на путников никакого внимания.

— Ты видел когда-нибудь нечто подобное? — обратился Спрингальд к Конану.

— Нет, не видел, — ответил киммериец. — Держу пари, в этих краях нас еще ждет много неожиданностей.

— Хорошо бы приятных, — нараспев произнес Спрингальд.

На тропе под ногами не было видно никаких следов мостовой, но Спрингальд в своей извечной педантичной манере уверил всех, что в этом нет ничего удивительного, поскольку очевидно, что на этой стороне горы выпадает значительно больше осадков, чем на противоположной, и вода давно уже уничтожила все следы человеческого труда.

Они спускались все ниже и наконец обнаружили первые следы присутствия здесь человека. Кустарник поднимался по склону ровными рядами, а виноградные лозы были аккуратно закреплены на подпорках. Но людей вокруг не видно, а среди листвы весело прыгали шустрые обезьяны. Путники решили, что еще не наступила пора сбора урожая и поэтому это место так пустынно.

— Где же люди? — удивлялась Малия, когда они уже спускались с горы.

И сразу в ответ на ее вопрос среди травы, опираясь на длинное копье, появился человек. Он бросил взор наверх и, увидев приближающихся путников, весь напрягся. Из-за большого расстояния они не могли рассмотреть его хорошенько, видели только, что он высокий и худощавый. Он слегка повернулся и приложил к губам изогнутую трубу. Раздался высокий пронзительный звук рожка, а человек опять встал в ту же позу.

— Он один, — с оптимизмом заметил Спрингальд.

— Но он дал кому-то сигнал, — сказал Ульфило.

— И ему, похоже, не страшны несколько вооруженных чужестранцев, — заметил Вульфред.

— Он знает, что ему нечего бояться, — сказал Конан. — Смотрите.

К одиноко стоящему часовому приближалось около сорока воинов, их копья зловеще поблескивали на солнце. Все, как один, они направились к путникам. Никаких ритуальных приготовлений к битве, они просто мерно бежали, соблюдая, видимо, установленный порядок.

— Не поднимайте оружие, — приказал Ульфило. — Их слишком много, а в долине, наверное, у них есть еще люди. Помните, мы мирные путники, и я убью любого, кто позволит им в этом усомниться.

Спустя несколько минут воины уже их окружали. Все они были высокие, со смуглой, но не темной кожей, с правильными чертами лица. Волосы, окрашенные охрой, у всех были уложены по-разному, и у большинства кожу покрывали мелкие шрамы. В руках у них были широкие копья и маленькие овальные щиты.

— Да они точь-в-точь как Гома! — выдохнула Малия.

— Так я и знал, этот негодяй не все нам рассказал! — с негодованием воскликнул Ульфило.

— И вот пожалуйста, переводчика у нас нет, — вздохнул Спрингальд. — Могут возникнуть проблемы.

На воинах были головные уборы из леопардовой шкуры, украшенные белыми перьями. Вперед вышел человек с тремя такими перьями. На его руках и ногах красовались золотые браслеты. Он что-то сказал строгим голосом.

— Наверное, он у них главный, — сказал Конан. — Попробую, может, он понимает по-кушитски. — Он что-то сказал, но тот только смотрел на него ничего не выражающим взглядом. Киммериец попробовал говорить и на других языках, на которых говорят в жарких странах, но успеха не достиг.

Воин что-то прогавкал и махнул копьем. Остальные выстроились вокруг путников квадратом, повернувшись все в одну сторону.

— Нас, наверное, куда-нибудь поведут под охраной, — сказал Спрингальд. — Надо, пожалуй, подчиниться.

— Так будет лучше, — сказал Ульфило. — Они пока не проявляют враждебности и даже не попытались нас разоружить.

— Может, они собираются нас съесть? — предположил один из матросов.

— Ты слишком костлявый, — успокоил его Вульфред. — Сначала им придется тебя подкормить.

И так, не имея, впрочем, иного выбора, они пошли вперед, сопровождаемые своим квадратным эскортом. Дорога, по которой они шли, была ухоженной и ровной, хотя и не вымощенной камнем. По обеим ее сторонам тянулись поля, на которых работали люди. Побросав свои мотыги, они подходили к обочине и удивленно разглядывали незнакомцев. Среди них были и мужчины, и женщины, последние — часто с младенцами, привязанными к их гибким телам, облаченным в одежды красноватого цвета. Ни у кого из мужчин не было оружия. Растения, возделываемые на полях, были путникам неизвестны, однако понятно, что это овощи и злаки.

Потом они миновали маленькое поселение, в котором, кроме воинов, никого не встретили. Эти воины были очень похожи на людей в эскорте, только на головах у них были львиные шкуры, украшенные голубыми перьями. Смотрели они недобро, но Конан мгновенно догадался, что их враждебность направлена не на незнакомцев, а скорее на сам эскорт. Это следует учесть на будущее.

— Нас ведут к тому городу, — заметят Спрингальд.

— Если только это город, — сказал Ульфило.

— Здесь, по крайней мере, не пустыня и не джунгли, — добавила Малия, — и нет этих диких бешеных горилл. И я не расстроюсь, если этот город окажется поменьше, чем Бельверус или Тарантия.

— Вот это сила духа, — заметил Спринтальд. — Будь всегда начеку и довольствуйся малым! — Он разразился смехом, который слегка переполошил эскорт.

Путь был долгий, но не лишенный удовольствий, особенно если сравнить с пережитыми тяготами. По дороге попадались маленькие деревеньки, в каждой не более двух десятков домиков. Конусовидные крыши домов, по форме напоминающих ульи, были покрыты соломой. И для первобытных поселений они выглядели очень опрятно и аккуратно. Этот народ не так-то просто разгадать, размышлял Конан, следуя от одной деревни к другой. Они не похожи на задавленных, измученных рабов, потому что к незнакомцам они проявляли самый живой интерес. Но это внимание не выходило за строго определенные рамки: они будто боялись открыто показать свое любопытство. Нигде не слышно смеха, и люди во время работы не поют, как это обычно принято в южных странах.

Аквилонцы этого, кажется, не замечали, но киммериец понимал, что аристократы редко обращают внимание на тех, кто ниже по положению, если только не встречают с их стороны дерзости или враждебности. Но эта странность не ускользнула от проницательных синих глаз Вульфреда.

— В этих краях, должно быть, произошло какое-то несчастье, — сказал ванир.

— Почему ты так думаешь? — спросил Ульфило.

— Поселяне боятся наших охранников.

— Когда это воинов не боялись простые крестьяне? — возразил Ульфило.

— Но их не любят и те, другие, с голубыми перьями, — добавил Конан.

— Соперничество полков — обычное дело, — сказал Ульфило.

— А мне кажется, наши друзья не ошибаются, — вставил слово Спрингальд. — Что-то подсказывает… Не знаю наверное, но какое-то чувство беды. Эта земля щедра и прекрасна, ее охраняют доблестные воины и возделывают трудолюбивые крестьяне. Вот условия, необходимые для процветания нации. Но люди почему-то подавлены, и это не страх перед нами, они ведь видят, как нас мало, и к тому же мы под охраной.

— Неустойчивость власти, наверное. — Каким бы ни был Ульфило упрямым и надменным, когда дело касалось высших кругов в стране, он проявлял необычайную проницательность. — Любой народ будет несчастен, если непонятно, кто им правит.

— Вполне возможно, — сказал Вульфред, — я не раз видел: когда страна на пороге гражданской войны, это тревожное чувство просто висит в воздухе.

— Нет смысла рассуждать, пока мы не имеем точных сведений, — сказал Конан. — Нельзя терять бдительности.

— Пока что-то никаких признаков сокровищ, — заметила Малия.

— Аквилония тоже богата, но простой народ не разгуливает там по улицам в золоте и драгоценностях, — возразил Ульфило. — Правители, наверное, все хорошенько припрятали.

— А может, они вообще не знают о существовании сокровищ, — предположил Спрингальд.

— Как это? — удивятся Вульфред.

— Здешние жители очень напоминают тех, кого капитан Бельформис видел у побережья. А сюда они могли перебраться сравнительно недавно. А если так, то о сокровищах и тех, кто их спрятал, они догадываются не больше, чем люди, живущие на территории древнего Пифона сегодня.

— Так сокровища остались нетронутыми! — радостно воскликнул Вульфред.

— Но как их найти? — спросила Малия. — Никто ведь не знает, где именно они спрятаны.

— Стигийский жрец дал Марандосу вполне четкие инструкции, — сказал Спрингальд.

Конан стал слушать внимательнее. Раньше никто ни о каких инструкциях не упоминал.

Малия рассмеялась:

— Спрингальд, но ты же сам все время нам напоминаешь, какая вечность отделяет нас от древнего Пифона! Величайший из всех городов мира, он погиб, и теперь никто не знает, где точно он находился. А ты думаешь, что какой-то клад так и лежит на том же месте, где его оставили!

— Ну, видишь ли…

— А мне кажется, — начал Конан, — у нас пока и других проблем предостаточно. Надо позаботиться о своей личной безопасности, а потом уже думать о сокровищах.

— Если ты хочешь, чтобы я забыл о сокровищах, — отозвался Вульфред, — ты хочешь невозможного! — При этих словах даже матросы слабо засмеялись.

Звонче всех раздавался смех Малии.

— Ты что-то весела сегодня, — заметил Ульфило таким тоном, как будто осуждал ее за это веселье;

— Я еще не утратила чувства юмора. Нет, вы только посмотрите! Десять голодных оборванцев забрались в самую дикую глушь и мечтают о том, как они взвалят на спины сокровища и принесут их домой! Неужели кроме меня никто не видит, что это очень смешно? — На последних словах ее голос задрожал, и послышались глухие рыдания.

— Ну, будет, милая, — утешал ее Спрингальд, — не надо так убиваться. Сокровища мы найдем, а добрые туземцы уж не откажутся помочь с носильщиками. За какие-нибудь безделушки они нам все донесут туда, где мы оставили свои товары. И не забудь, ты, может быть, совсем скоро обнимешь мужа!

— О да, — согласилась Малия. — Я об этом помню. — Это было сказано таким тоном, что при других обстоятельствах Конан не удержался бы от смеха. Он пошел немного медленнее, чтобы спокойно переговорить с Вульфредом, пока аквилонцы болтают между собой.

— Как думаешь, сможем мы договориться с этими «добрыми туземцами»? — спросил он.

— О чем ты? — с напускным ужасом воскликнул тот. — Неужели ты думаешь, что я не согласен с нашими знатными вожаками? Как не стыдно, Конан!

— Мой народ они обозвали бы добрыми дикарями, — прорычал Конан, — но мы бы этих безмозглых идиотов разрубили на куски.

— Мы, ваниры, более цивилизованны. Мы бы просто принесли их в жертву какому-нибудь незначительному божеству, если бы ни на что лучшее они не сгодились.

— Но Ульфило ведь настоящий воин, — сказал Конан, — и Спрингальд вполне вызывает симпатию, он верен своим друзьям. Это от поисков сокровищ они совсем голову потеряли. Им хочется верить, что они где-то лежат и ждут не дождутся, когда только они за ними придут. А с таким настроением они и не понимают, какие трудности еще предстоят.

— Может, ты и прав, — согласился ванир, — но помяни мое слово: если только сокровища и вправду существуют, я без своей доли не уйду! — Его синие глаза блеснули ледяным холодом. Конан знал, что капитан вовсе не шутит.

Со времен своей ранней молодости Конан видел много людей нордхеймского племени, асиров и ваниров. Шумные и вспыльчивые, они как никто другой любили простые жизненные блага, с восторгом отдавались любой пирушке, ценили дорогие одежды и большие корабли и жить не могли без драк и кровопролития. Но больше всего им по душе золото, серебро, камни, драгоценности. Их жадность иногда граничит с сумасшествием. Сам Конан, сын суровой киммерийской расы, не столь прямолинеен в своей погоне за золотом. В отличие от своих горных родственников, он понимал, что без денег не проживешь. В цивилизованных странах Конан получал удовольствие уже от одной только борьбы за богатство, которое давало ему возможность жить какое-то время в полное свое удовольствие. Но рано или поздно всегда приходилось возвращаться к суровой и жестокой жизни воина-варвара, которая, впрочем, тоже была ему по душе. Богатство никогда не было для Конана самоцелью.

А сейчас, среди этойудивительной и полной опасностей жизни, сокровища как-то утратили свою притягательную силу. Раньше, еще в Асгалуне, он с удовольствием предвкушал высокую оплату за свои труды, а также свою долю сокровищ. Здесь все это как-то потеряло силу. С самых первых дней на этих берегах Конан утратил весь внешний лоск цивилизованности и вернулся к тому, что составляло суть его жизни. Красоты и чудеса этой земли давно уже вытеснили в его сознании всяческие корыстные мысли. Он хотел только побольше узнать об этих чудесных краях. Золото бы только обременило его. Но он имел перед этими людьми определенные обязательства, и он их выполнит до конца, каким бы глупым это теперь не казалось ему самому. Конан никогда не принимал незаслуженной платы.

Путники были совсем не готовы к тому, какая картина предстала их взорам в конце пути.

— Это город! — воскликнула Малия.

И в самом деле, возвышающаяся над ними стена сделала бы честь и Аквилонии, и Немедии, и любому другому большому городу хайборийской цивилизации. За стеной виднелись высокие башни и крыши огромных зданий. Стену украшал барельеф, изображающий некие странные, таинственные фигуры.

— Вряд ли крестьяне могли выстроить такой город! — заметил Вульфред.

— Конечно, нет, — раздался приглушенный голос Спрингальда, в котором слышался благоговейный ужас, — мне кажется, перед нами образчик архитектуры древнего Пифона, это, возможно, последнее, что от него осталось! Вы только представьте себе! Погиб город, погиб целый народ, хайборийские захватчики не оставили и камня на камне. А здесь, в глуши Черных земель, стоит еще целый город, что остался от той империи.

— Не нравится мне это, — сказал Конан. — Если они спрятали здесь сокровища, зачем было строить город? Только посмотрите, какие огромные камни!

Они подошли достаточно близко и могли хорошо рассмотреть стену. И действительно, сложена она была из камней просто исполинской величины. Самые маленькие были никак не меньше того, что они видели на перевале. В основном же во много раз больше.

— А камень над воротами, наверное, все двадцать пять шагов в длину, — заметил Ульфило. — Не хотел бы я, чтобы мне приказали брать эти ворота на таран.

Им, однако, не дали времени разглядеть ворота во всех подробностях, а провели внутрь, в сам город.

— А взять его с боем не так уж и трудно, — сказал Конан. — Видишь, в каком состоянии ворота.

— Какие ворота? — спросила Малия. — Не вижу никаких ворот.

— Вот и я о том же, — ответил Конан. — Вся деревянная часть давно уже сгнила, да и металл испорчен.

— Да, — подтвердил Спрингальд, указывая на квадратные отверстия в нижних камнях ворот. — Здесь, видимо, крепились большие крюки. Камень долговечнее, чем металл или дерево. Дерево давно уже сгнило, и те, кто здесь проходили, предпочитали изготавливать оружие из металла.

— Будем надеяться, что, кроме этого железа, они ничего не унесли, — ворчал Вульфред.

Теперь они могли рассмотреть, что город был практически разрушен. Храмы стояли заброшенные, многие без крыш, трудно было понять, что в этих зданиях было раньше — театры, суды или, может быть, рынки. Люди жили лишь в маленьких домиках, покрытых неуместной на фоне древних развалин соломой. Население здесь, кажется, довольно многочисленно, больше всего воинов, чьи головные уборы непременно украшены белыми или черными перьями. Под тенью соломенных навесов или тканых палаток своим ремеслом занимались мастера по дереву и металлу, женщины твердыми, похожими на дубинки деревянными пестиками мололи зерно в больших ступках. В воздухе стоял запах скота, слышалось блеяние коз. Среди деревьев и цветов, которые росли когда-то в городских парках, садах знати, паслись более крупные животные. Вообще вся картина очень походила на те деревеньки, которые они уже видели среди полей, если не считать, конечно, благородных развалин таинственного древнего города.

Они миновали площадь, где разделывали забитый скот и где охотники торговали дичью. В одном месте на веревке, продетой сквозь жабры, как бусины были нанизаны огромные рыбины, размером в половину человеческого роста.

— Человечиной, во всяком случае, не торгуют, — заметил кто-то из матросов. — Уже радость.

— Но откуда у них такая рыба? — поинтересовался другой. — Уж, наверное, не из тех ручейков, что мы видели.

Рыбы были не просто огромные, поражала их странная форма. Необычайно выпуклая голова имела некое отталкивающее сходство с человеческой, а на передних брюшных плавниках просматривалось пять костистых ребер, отчего они напоминали худенькую, как паутинка, кисть руки.

— Не знаю, как вы, — брезгливо поморщилась Малия, — но я бы от такого угощенья отказалась.

Они уже собрали небольшую толпу городских зевак, и многие люди, занятые своим делом, тоже поднимали головы и провожали незнакомцев удивленными взглядами. Вся колонна проследовала между двумя пьедесталами, на которых раньше возвышались огромные статуи, ныне сброшенные, и вышла на просторную площадь, окруженную со всех сторон полуразрушенными зданиями. Площадь была вымощена огненно-красными камнями, а на дальнем ее краю виднелась башня цилиндрической формы высотой в добрую сотню футов, которая хорошо сохранилась благодаря тому, что сложена была из таких же исполинских размеров камней, что и городская стена. По всему фасаду здания спиралью поднимался рельеф, лишь иногда прерываемый узкими окнами.

— Каким образом вывозили из Пифона сокровища? — спросил Конан.

— Было всего несколько кораблей, — машинально ответил Спрингальд, пораженный открывшимся ему великолепием.

— Тогда кого же они использовали в качестве рабочей силы? — не отставал с расспросами Конан. — Чтобы построить для стигийского царя усыпальницу, надо собрать народ не одной деревни, а на само строительство, возможно, уйдет и целая жизнь.

— Я… Я точно не знаю, но какое-то объяснение, вероятно, существует, — запинаясь, говорил Спрингальд. — Может быть, эта долина была густо заселена, и они, обратив людей в рабство, заставили их на себя работать.

— Довольно об этом, — сказал Ульфило. — Пора задуматься кое о чем поважнее.

Воинский эскорт остановился перед каменным возвышением, которое выдавалось из стены у самого основания башни. Вдоль всего возвышения на небольшом расстоянии друг от друга стояли столбы в человеческий рост, на каждом из которых красовался череп. Некоторые уже совсем выгорели на солнце, на других еще можно было различить остатки кожи, были и совсем недавно срубленные головы.

— Да, невеселая картина, — заметил Ульфило.

— Ну как, никого не узнаешь? — спросил Вульфред. Малия только испуганно вздрогнула.

— Из свежих нет ни одного светлокожего, — сказал Спрингальд. — А по высохшим черепам уже трудно определить.

В дверях башни началось какое-то движение, и все, кто был на площади, включая и эскорт, пали ниц. Каждый поднял правую руку, повернув ее ладонью к башне, и зазвучали какие-то ритмические песнопения.

Из башни показался человек ростом добрых семь футов. Все его тело — сплетение крепких мускулов, они хорошо видны всем, поскольку кроме короткой шкуры леопарда да обилия разнообразных украшений на нем ничего не было. Если бы не обилие декоративных шрамов, что в обычае у этого народа, его можно было бы назвать красивым и представительным. Шрамы покрывали буквально каждый дюйм его кожи, и казалось поэтому, что это какое-то плотно прилегающее одеяние из блестящих черных узелков.

Рядом с великаном семенило крошечное сморщенное существо неопределенного пола. Эта пародия на человека вдруг раскрыла свой беззубый рот, обнажив розовые десны, и что-то пропищала тонким голоском. Воины эскорта в то же мгновение вскочили на ноги, схватили пленников за руки и заставили их опуститься на колени.

— Я не встану на колени перед дикарем! — взревел Ульфило.

— Я бы тоже воздержался, — заметил Вульфред, — однако в нашем случае лучше не сопротивляться — повиновение может оказаться полезным.

— Да, пока придется смириться, — вставил Конан. — Время для мести наступит чуть позже.

За великаном следовала пышная свита. Здесь были неописуемой красоты женщины, в руках они держали веера, цветы или горшочки с благовонными курениями. Вприпрыжку бежали гномы и другие уродцы, дюжие музыканты били в барабаны, дули в рожки и трубили в трубы. Лицо одного из свиты было раскрашено как посмертная маска, на плече он нес меч. Его широкий толстый клинок на конце был срезан. И без долгих раздумий понятно, что перед вами палач.

Великан что-то сказал, и вперед вышел человек среднего роста. На нем было длинное красно-синее полосатое одеяние и множество украшений на шее и на руках. К неописуемому удивлению путников, он обратился к ним на чистейшем кушитском:

— Кто вы и зачем пришли во владения царя Набо? Чужестранцам с той стороны гор запрещается ступать на священную землю долины.

— Ты ведь тоже чужестранец, судя по внешнему виду, — заметил Конан. — Пари держу, твои прародители родом из Стигии и из Кушита.

Человек стоял как громом пораженный.

— Да, в самом деле. Сюда меня привезли в качестве раба, меня схватили и продали работорговцы, с той стороны гор. Но я исправно служил царю Набо и вот теперь сделался его советником. Задаю вам тот же вопрос: зачем вы здесь?

— Мы ищем моего брата, — сказал Ульфило. — Его зовут Марандос, он отправился в эти края со своим отрядом. У нас есть все основания предполагать, что он преодолел заколдованный перевал и достиг вашей земли.

— А что ему было здесь нужно?

Вопрос деликатный, они ведь так и не знают, кто перед ними. Они давно уже решили, что среди сильного народа, привыкшего к войне, было бы неосмотрительно признаваться, что их цель — найти сокровища. И на такой случай была заготовлена легенда.

— Мой брат — купец, и сюда он отправился в поисках новых торговых областей, он продает металлы, ткани и другие товары с севера. Вы не встречали его?

Человек перевел. Ко всеобщему изумлению, маленькое сморщенное чучело залилось пронзительным смехом. Потом, указывая на незнакомцев своим костлявым крючковатым пальцем, оно что-то запищало.

— Агла говорит, что вы лжете! — резюмировал переводчик. — Она говорит, что вы — коварные грабители и пришли сюда, чтобы отнять у нас наше богатство.

Теперь, во всяком случае, известно, что это чучело — женщина.

— Почему же она так говорит? — спросил Ульфило, задетый в своей гордости.

— Она говорит, что вы ищете здесь сокровища, древнее богатство наших богов.

— А как же Марандос? — спросил Спрингальд.

В этот момент в толпе кто-то чихнул. Царь Набо медленно перевел взгляд в ту сторону, и Агла показала на нарушителя пальцем, что-то так же тонко прокричав. В ту же секунда в толпу врезались несколько воинов охраны и вытащили вперед этого несчастного. Из одежды на нем была только юбка и никаких украшений. Он, видимо, какой-то ремесленник, если судить по стружке, приставшей к его коже и одежде.

Царь небрежно махнул человеку с мертвенным лицом. Сей достойный важно приблизился к охранникам, которые уже поставили нарушителя на колени и держали его сзади за руки. Применение силы излишне, потому что этот человек, кажется, примирился со своей судьбой и не оказывал никакого сопротивления. Палач обеими руками зажал длинный эфес своего меча и под дробь барабанов начал им размахивать над самой головой осужденного. Своим клинком он выписывал искусные и сложные фигуры, иногда поднося его так близко к затылку своей жертвы, что мог бы, казалось, коснуться его кожи.

С каждым прикосновением холодного металла лицо жертвы искажала гримаса ужаса. Он из бледного стал серым, а из раскрытого рта струйкой стекала слюна. Он и так уже наполовину мертв.

— Почему просто не прикончить беднягу? — взревел Конан.

— Этот царь, наверное, не прочь подурачиться, — сказал Спрингальд.

С диким криком палач подпрыгнул, два раза обернулся вокруг себя и опустил меч на расстоянии вытянутой руки от жертвы. Широкое лезвие очертило в воздухе полукруг, и голова несчастного все с тем же выражением ужаса покатилась к помосту. Охранники отпустили агонизирующий труп, и он повалился на землю; хлынула широкая струя крови.

Издав какой-то злобный крик, Агла выскочила вперед и схватила мертвую голову. Подняв ее высоко, она, не обращая внимания на кровь, заливавшую ее грязные лохмотья, исполнила тот же ритуальный танец, какой только что станцевал палач. Приблизившись к помосту, она под одобрительные крики и смех толпы насадила голову на свободный шест.

— Мне не совсем понятно, что все это означает, — сказал Спрингальд. — Ясно одно — чихать в присутствии царя не следует.

— Будем надеяться, что у них при дворе не так уж много правил этикета, — добавила Малия.

Царь Набо сказал что-то переводчику.

— Мой повелитель желает знать, кто привел вас в наши земли.

— Мы руководствовались рассказом одного древнего путешественника, — ответил Спрингальд. Он протянул переводчику книгу. Тот показал ее царю, объяснив попутно, как следует переворачивать страницы. Царь некоторое время разглядывал книгу, потом заговорил.

— Мой повелитель не верит, что такие значки на листах бумаги могут провести человека через неизведанные страны. Он хочет знать, кто был вашим проводником.

— Но ты не понимаешь, — настаивал на своем Спрингальд. — Тому, кто владеет этим искусством, открываются секреты даже самых дальних стран.

— Я понимаю, — ответил переводчик. — Я знаю, что такое книги, и читаю по-стигийски. Попробую объяснить это царю Набо. — Переводчик беседовал с правителем в течение нескольких минут, но монарх только хмурился и качал головой. Агла внимательно слушала, вставляя фразы пронзительным, свистящим голосом.

— Мой повелитель говорит, опасности пустыни и гор вы могли преодолеть только с проводником, а Агла говорит, что волшебство вашей книги не имеет силы в наших землях.

— Мы и не собираемся заниматься колдовством, — нетерпеливо сказал Ульфило. — Мы ищем брата. Вы можете сказать, что вы о нем знаете?

— Не следует раздражать царя Набо, — сказал переводчик, незаметно кивая на недавно отсеченную голову.

— Так объясни повелителю, что наши намерения самые миролюбивые, — сказал Спрингальд, — и что в этой земле мы ищем его защиты и гостеприимства на то время, что понадобится для поисков нашего родича.

Переводчик объяснил повелителю их намерения. Набо кивнул, и его губы скривились в улыбке. Агла же разразилась пронзительным смехом, звук которого оказался еще более отвратительным и ужасающим, чем ее резкий свистящий голос.

— От этого голоса становится не по себе, — с тревогой заметила Малия.

— А кто она вообще такая? — задумчиво спросил Вульфред. — Советница? Ведьма? Шут?

Конан усмехнулся:

— Она вполне может оказаться его матерью.

— Охотно верю, что у такой мамаши родился такой сынок, — сказала Малия, — они друг друга стоят. — Переводчик повернулся к ним, и пленники замолчали.

— Мой господин приглашает вас в свои владения. Вы будете жить здесь, в его покоях, и сегодня вечером он устраивает пир в вашу честь.

— Надо без колебаний соглашаться, — сказал Спрингальд.

— Да, — согласятся Конан, говоря на аквилонском, — наша жизнь висит на волоске, и если нам вообще суждено выбраться отсюда, не говоря уже о сокровищах, надо побольше разузнать и об этой стране, и о ее народе.

— Решено, — сказал Ульфило. Он повернулся к переводчику: — Передай своему всемилостивейшему повелителю нашу сердечную благодарность и скажи, что мы будем счастливы воспользоваться его щедростью и добротой после долгого и многотрудного пути.

Царя, казалось, этот ответ вполне удовлетворил. Сказав что-то переводчику, он повернулся к толпе слуг и проследовал вместе с ними назад, в башню.

— Пойдемте со мной, — сказал переводчик. — Вы можете расположиться в царском дворце.

— Я бы предпочел что-нибудь другое, — пробормотал Ульфило, — но ничего не поделаешь. Пошли. Конан, Вульфред, смотрите, где здесь есть входы и выходы.

Ванир усмехнулся:

— Об этом-то я не забуду, ведь даже в «Поэме советов» сказано: «Когда входишь в дом, разведай, где есть окна и двери, а вдруг придется спешно уходить и искать для отступления новые пути?»

— Да, только ваниры могли сочинить такие вирши, — засмеялась Малия, не обращая большого внимания на всю трудность и неопределенность их положения.

— Мы практичный народ. В этой поэме множество таких полезных советов.

Переводчик провел путешественников внутрь огромного каменного здания. Внизу оно оказалось еще более громадным, чем можно было предположить по внешнему виду. Планировка покоев поражала своей необычайностью, потому что стены, пол и потолок сходились под разными углами. Неровный пол поднимался несколькими уровнями, каменные карнизы и лестницы в несколько ступенек никуда не вели. Вдобавок ко всему в каменную кладку были вделаны вставки из дерева, бамбука и соломы. Внутри кипела активная работа.

— И какой сумасшедший это все построил? — спросил Конан.

— Трудно сказать, — неуверенно заметил Спрингальд, — каменная кладка очень напоминает раннюю стигийскую, но эти все украшения и планировка — такого я никогда не встречал, разве что на безумно древних рисунках, которые уже давно считаются плодом поврежденного воображения.

Царь в сопровождении своей свиты исчез в мрачных лабиринтах здания, а Конана с товарищами переводчик провел вверх по каменному склону, потом по нескольким лестницам, и наконец они очутились в анфиладе высоких комнат, освещаемых длинными узкими окнами. Стены и потолок тоже сходились под какими-то немыслимыми углами, но в покоях было чисто, и пол устлан свежим тростником.

— Смотрите! — воскликнула Малия, подбегая к окну. Все остальные последовали ее примеру. Они в полном изумлении взирали на раскинувшееся под окном огромное озеро. Вода в нем на редкость темная и странно неподвижная.

— Теперь понятно, откуда берутся такие рыбины, — заметил Вульфред.

— Эта удивительная рыба вполне может водиться в подобном озере, — сказал Спрингальд. — Не нравится оно мне.

— Да, — подтвердил Конан, — что-то в нем есть странное.

Озеро имело правильную округлую форму и лежало, как оценил киммериец, в самом центре долины, в самой нижней ее части. И все ручьи в долине текли сюда.

— Вода должна как-то отсюда уходить, но непонятно как, — сказал Конан.

— На дне, может быть, есть специальные стоки, — предположил Спрингальд.

— У нас есть дела и поважнее, чем это дурацкое озеро, — прервал их Ульфило. Отойдя от окна, он уселся на покрытый соломой пол. — Например, почему нам ничего не рассказали о Марандосе? Мы ведь знаем, что он вошел в долину. Почему его от нас прячут?

— Вполне возможно, что они его убили, — сказал Спрингальд.

— Вы же все видели, как разделались с тем, который чихнул, — сказал Конан, — царь Набо не из тех, кто остановится перед кровопусканием.

— Может, они о нем ничего не знают, — сказала Малия. Она все еще стояла у окна и не отрываясь смотрела на озеро.

— Это невозможно, — сказал Ульфило.

— Мы слишком увлеклись этим озером, — опять заговорила Малия. — Посмотрите-ка вон туда, на те холмы. Мне уже мерещится, или там на самом деле еще один город?

Люди опять сгрудились у окна. Хорошенько всмотревшись в ту сторону, куда показывала Малия, они действительно различили группки каких-то построек, явно творение человека.

— Может быть, он там! — предположила Малия. — В долине, наверное, живут несколько племен, и они соперничают между собой. Этим и объясняется настороженность царя.

Ульфило почесал в бороде:

— Да, вполне возможно. Но мы не можем даже проверить, живет ли кто-нибудь в тех каменных завалах. Слишком далеко.

— И дыма не видно, — сказал Вульфред, — но от сухого дерева дыма может и не быть. Надо бы понаблюдать сегодня вечером. Свет факелов должен быть хорошо виден.

Конан повернулся к переводчику и обратился к нему на кушитском:

— Что там за город на холмах?

— Это не город, — торопливо ответил тот, — просто груда руин. — Его лицо выражало неподдельный страх.

— Не спрашивай его ни о чем, — тихо проговорил Ульфило.

— Как тебя зовут? — спросил Конан.

— Кефи, — теперь он заметно успокоился, чувствуя себя на безопасной территории. — Мой отец, как вы, наверное, поняли, был торговцем из Стигии, он содержал лагерь для купцов и работорговцев на берегу Зархебы. Моя мать, кушитка, была его наложницей. Когда я перегонял скот по берегу реки, меня схватили торговцы рабами и в течение двух лет продали. Меня купили какие-то косоглазые и толстые, я не знал, что это за племя. Потом меня привезли сюда; мы прошли длинной пещерой, она как бы пронзает горный кряж с юга на север. И наконец меня купил отец царя Набо. Сначала я пас скот, но вскоре стал быстро продвигаться по службе, потому что я способный, и к тому же знаю разные языки, на которых в этой долине никто не говорит.

— Следовательно, торговцы сюда приходят, — сказал Вульфред, — и ты переводишь их чужую речь. Так, значит, чужестранцев сюда все-таки впускают, почему же ты говорил, что это запрещено?

— Никто не захотел бы жить совершенно изолированно, — пожал плечами Кефи.

— Царю Набо нужны ткани и сталь, а наш народ, как и всякий другой, очень любит и цветные стеклянные бусы, и зеркальца. Иногда надо прикупить рабов, иногда, наоборот, продать. Но чужестранцам запрещается задерживаться здесь надолго, дольше, чем необходимо для проведения их дел.

— А нас как примут? — спросил Ульфило.

— Это решает мой повелитель. В нашей земле только один закон — воля царя Набо. Сегодня он ваш добрый хозяин. Если вы ему понравитесь, он отошлет вас с подарками, если нет… — он опять пожал плечами, — он вас, наверное, всех убьет.

Глава XIII ПОВЕЛИТЕЛЬ ПРОКЛЯТОГО ОЗЕРА

Путники отдыхали, удалось даже немного поспать, до самого вечера. Их разбудил барабанный бой, который послышался снизу. Появились служанки с кувшинами воды, они принесли с собой одеяния, изготовленные явно из купленной у торговцев ткани, Все, за исключением Конана, с удовольствием сбросили свои драные лохмотья, повязав, однако, поверх красивого платья свои мечи.

— Пока что с нами обращаются вполне гостеприимно, — с надеждой в голосе проговорил Спрингальд.

— Все может измениться в любую минуту, — сказал Ульфило. — Царская милость всегда неустойчива, а у дикарей, я думаю, и вообще ни на что полагаться нельзя.

— Женщины у них очень хорошенькие, — сказал матрос с изуродованным шрамом лицом. — Вот только каким окажется сам царь, как думаете?

— На женщин и смотреть не смей, — строго сказал Ульфило. — Мы пока слишком мало знаем. Это может быть воспринято как смертельное оскорбление.

Подождите, может быть, он сам подаст знак.

— Не так-то просто сохранять спокойствие, — ответил матрос. — Сколько времени мы уже без женщин.

— Да, да, — подтвердили остальные.

— Если в его присутствии чихают, — заметил Конан, мрачно усмехаясь, — этот царь рубит головы. А какой части тела он вас лишит, если будете баловаться с его женщинами, как думаете? — Матросы больше не усмехались.

Заходящее солнце уже окрасило воды озера зловещими цветными бликами, когда в дверях появился Кефи.

— Царь устраивает пир в вашу честь, — объявил он. — Будьте добры, следуйте за мной.

Ульфило повернулся к Спрингальду.

— Принеси-ка мешок с подарками, — приказал он. — У нас кое-что еще осталось, царю может пригодиться. — Он обратился к остальным: — Я хочу, чтобы каждый из вас вел себя наилучшим образом. Мы добрались в такую даль с огромными трудами и потерями не для того, чтобы сложить здесь головы или же уйти ни с чем.

— Ты абсолютно прав, — страстно заверил его Вульфред.

— Надеюсь, рыбы в сегодняшнем меню не предвидится, — сказала Малия.

— Ешь что дадут и улыбайся, — посоветовал Конан. — Есть вещи и похуже, чем неприглядная рыба.

Они спустились в нижние покои удивительной башни и устроились на подушках из шкур зебры. Слуги размахивали опахалами, музыканты били в барабаны и играли на флейтах, танцоры выделывали самые немыслимые па. Раскачиваясь на ходулях, сражались наполненными воздухом пузырями люди в демонических масках, а полунагие женщины быстро двигались по кругу, подчиняясь сложным ритмам. Дети прихлопывали в ладоши, и на разные голоса звучали их жутковатые, хотя и мелодичные напевы.

Танцоры кружились все быстрее, пение достигло некоего экстатического апогея, когда из своих покоев в сопровождении свиты появился царь. За ним вышла и безобразная Агла.

— Кто такая эта мерзкая старая обезьяна? — спросил Вульфред у Кефи.

— Поосторожнее, — предупредил его переводчик, — она читает в самом человеческом сердце, даже если и не знает его языка. Она тоже королевской крови и царю приходится, наверное, прапрабабушкой. Говорят, что ей уже больше двухсот лет, и жизнь себе она продлевает какими-то немыслимыми ритуалами. Она занимается тем, что вынюхивает заговоры против повелителя, и кто попадает у нее под подозрение — погибает мучительной смертью.

— Значит, здесь каждому грозит такая опасность, — заметил Конан, — потому что вряд ли у кого-то возникнут при взгляде на нее приятные мысли.

Царь уже занял свое место, рядом пристроилась Агла, и гостям предложили по большой кружке пенящегося пива. Вульфред попробовал и одобрительно причмокнул губами.

— Не северный эль, конечно, — объявил он, — но пить можно. Может, они не такие дикари, как мы подумали.

Перед гостями появились фрукты, мясные блюда, плоские лепешки. Люди с жадностью набросились на еду. Ко всеобщему облегчению, рыбы не подавали. Ульфило торжественно преподнес царю Набо свои дары: красивое ожерелье из серебряных пластин, разукрашенное цветными эмалями, и кинжал с резной хрустальной рукоятью. Царю дары пришлись по душе, но Агла лишь злобно ухмыльнулась своей беззубой улыбкой, сощурив блестящие черные глазки.

— При взгляде на это чучело и аппетит пропадает, — ворчал Вульфред.

— Однако ты все-таки воздаешь этим кушаньям должное, — заметила Малия.

Ванир оторвал целую газелью ногу:

— Разве я могу обидеть доброго хозяина? К тому же когда еще придется так сытно поесть? Пока есть возможность, надо запасаться. — И, подтверждая свои слова делом, он впился зубами в нежное мясо.

Пир продолжался в течение всего долгого, душного вечера, люди уже не могли пошевелиться от тяжести съеденного и выпитого. Конан ел с аппетитом, но ячменным пивом и пальмовым вином не злоупотреблял. Компания сомнительная, да и положение пока неясное. Ульфило и Спрингальд, как он заметил, тоже соблюдали должную осторожность, Вульфред в отличие от остальных не чувствовал угрызений совести, но все осушенные кружки пива почти не оказали на него воздействия.

Когда над холмами на востоке взошла луна, царь Набо поднялся и хлопнул в ладоши. Барабаны смолкли, и рабы стали быстро убирать остатки ужина. В толпе гостей послышался какой-то шум, и вперед вышли двое стражников, они тащили молодую женщину, шея которой была закована медным кольцом. Она совсем не походила на жителей долины. Черты лица более грубые, и нет декоративных шрамов. Она явно чем-то смертельно напугана. Царь что-то ей сказал, и все засмеялись. Никто не проявил к ней ни капли жалости или сочувствия.

— А эта чем провинилась? — спросил Ульфило. — Кажется, не чихала.

— Она ничем не провинилась, — ответил Кефи, — просто она рабыня. Пришел ее черед, и сегодня женщину подарят речным божествам.

Волосы зашевелились на голове у Конана.

— Жертвоприношение?

— Да. Рабов здесь покупают в основном именно для этого, так как для работы нужно не много людей. Но духи требуют жертвоприношений, и отдавать им рабов гораздо удобнее, чем выбирать кого-нибудь из себе подобных. Во время больших праздников в течение одного дня приносится множество жертв.

— Но это бесчеловечно! — возмущенно воскликнула Малия.

— И в моей стране время от времени приносят в жертву людей, — пожал плечами Вульфред. — Пусть себе режут друг друга, мне-то что за дело?

— Да, — подтвердил беззубый матрос, совсем опьяневший от выпитого, — я много раз возил рабов на Черный Берег, и больше половины этих скотов в пути дохнут. Ни на что они не годны. Нечего на них и внимание обращать.

Пальцы Конана сами собой сжались на эфесе меча.

— Не терплю рабства и не терплю жертвоприношений. А еще больше ненавижу грязных демонов, которые жаждут крови. Это омерзительно.

— Хочу тебе напомнить, — медленно проговорил Ульфило, — что нас мало, а их много. И наш царственный повелитель, — в его остовах слышалось бесконечное презрение, — не разделяет в этом вопросе твоих чувств.

— Царь Набо приберегает свои более нежные чувства для избранного меньшинства, — добавил Спрингальд. Вновь раздался барабанный бой, на этот раз медленный, завораживающий.

Вперед вышли женщины и надели на шею рабыне гирлянды ароматных цветов. Ее руки были связаны за спиной. Женщину подтолкнули ближе к царскому возвышению. Повелитель поднялся и взял в руки факел. Держа его высоко над головой, он обратился к присутствующим:

— Царь повелевает: мы славно пировали от плодов щедрой земли, так давайте теперь возблагодарим наших богов. Они голодны, но питаются не от земных плодов и не от звериной плоти, но от плоти мужчин и женщин.

— Может, лучше уйти? — сказала Малия, побледнев сильнее обычного.

— Это оскорбит духов, — предостерег их Кефи. — Если хотите остаться в живых и получать царские милости, вы должны присутствовать на жертвоприношении.

Волей-неволей им пришлось пойти вместе со всеми. Процессия проследовала вокруг возвышения башни и приблизилась к длинному спуску, который вел прямо от входа и на сотню шагов вдавался в озеро. Влажный, сырой воздух больше походил на морской. Рабыня, казалось, ничего не чувствовала, ее лицо выражало лишь животную покорность. Агла подпрыгивала и пританцовывала перед ней, заливаясь безумным смехом и кружась на своих ножках-соломинках.

Она больше напоминала резвого ребенка, а не старую женщину. Она вскрикивала и подвывала тонким, пронзительным голосом, подхлестывая свой экстаз.

— Нельзя призывать богов, как будто созываешь свиней на помои, — пробормотал Спрингальд.

— Боюсь, что местным богам приличия неведомы, — заметила Малия. Она прилагала огромные усилия, чтобы только не выдать охватившее ее чувство омерзения и ужаса.

В толпе слышалось пение. Голоса звучали то громче, то тише, в сложную гармонию вплеталось неистовство танца и бой барабанов. Все это зрелище представляло собой жуткую, мрачную, но в то же время прекрасную картину.

Процессия приблизилась к самым ступеням. Возглавляла ее Агла. Подойдя к кромке воды, она подняла в воздух свой увешанный погремушками посох и воззвала к божествам. Вначале это было все то же писклявое пение, но постепенно тональность менялась, и она издавала уже такие звуки, которые не может произвести нормальное человеческое горло. С ее слюнявых губ срывалось какое-то бульканье, резкие щелчки и что-то совсем невообразимое.

Она пела, и вода в озере начала меняться.

— Что это такое? — в тревоге прошептала Малия.

На гладкой поверхности воды возникло какое-то пятно. Оно светилось изнутри густым красным светом. Потом стало понятно, что возникло оно не на поверхности, а будто бы поднялось из водных глубин. Колдовское пятно медленно росло. Из глубины озера что-то поднималось все выше.

Раздался всплеск, какое-то движение на поверхности. Еще один всплеск. Из воды выпрыгивали огромные бесформенные рыбы, как будто там, внизу, их преследовала какая-то опасность. Эти монстры прыгали и резвились на поверхности озера. В неясном свете трудно было хорошенько их рассмотреть, но все же видно, что они не похожи ни на одно живое существо, которое когда-либо обитало в водной стихии. Одни выбрасывали в воздух щупальца.

Другие хлопали перепонками, похожими на крылья летучей мыши. Люди пришли в ужас, когда исполинских размеров рыба схватила похожую на осьминога тварь при помощи части тела, которую вполне можно было бы назвать рукой, и затолкала извивающуюся добычу себе в рот.

— Это против всех законов природы! — воскликнула Малия.

— Не ожидала такого? — поинтересовался Спрингальд.

Киммерийцу же, чтобы остаться на месте, потребовалась вся его сила воли Колдовство и вся связанная с ним отвратительная мерзость всегда вызывали в нем бурю негодования, а на этот раз дело поворачивается, кажется, особенно диким и ужасным образом.

Пение Аглы достигло своего исступленного апогея, и вода в озере как будто вздулась, образуя огромный круглый наплыв, который светился неестественным кровавым сиянием. Вокруг этого наплыва твари помельче вспенивали вод своими щупальцами. Внутри же появилось некое расплывчатое аморфное существо, состоящее из извивающихся щупалец и множества светящихся глаз.

— Что это? — в ужасе воскликнул один из матросов. Все они не могли двинуться с места от страха и не отрываясь смотрели на призрачное чудовище.

— Стойте где стоите! — прикрикнул на них Вульфред.

— Икатун! — ревела Агла. — Икатун! Икатун!

Водяной горб перестал расти и раскрылся, каскады воды рухнули в озеро, обнажив огромную тушу этого чудовищного «бога». По его темной шкуре пробегали искры красного пламени, в воздухе стоял невыносимый смрад. Агла отошла в сторону, и царь Набо подтолкнул рабыню вперед. При виде этого омерзительного существа женщина очнулась от своего оцепенения, и на ее лице застыло выражение смертельного ужаса. Чудище уставилось на нее несколькими парами глаз и выбросило вперед длинное, толстое щупальце.

Рабыня попыталась вырваться, но царь железной рукой сдавил ей запястье.

Вот щупальце приблизилось, и женщина закричала как безумная. Оканчивалось оно небольшим овальным отростком, внутренняя сторона которого была вся усеяна множеством похожих на клыки зубов. Царь отступил, а отросток скрутил тело женщины и поднял его в воздух. Зажав ее покрепче, щупальце стало ритмично сокращаться. Крик несчастной жертвы заглушал все вокруг. Он длился долго, невыносимо долго.

Взвизгнув, один из матросов бросился бежать. Вульфред попытался удержать его, но тот успел ускользнуть от руки капитана. Чудовище одним глазом зафиксировало это движение, и с неожиданной для такой огромной туши быстротой щупальце устремилось к бегущему. Зубастый отросток уже обвился вокруг несчастного и потащил его в воду. Чудовище крепко держало свою извивающуюся добычу, а на его теле уже раскрылось напоминающее рот отверстие, обнажив влажные шевелящиеся перепонки и складки, напоминающие клубок омерзительных червей. Щупальца сжались, и в эту гнусную пещеру хлынули потоки крови. На грубой шкуре монстра еще сильнее заиграли и замерцали кроваво-красные вспышки. Наконец щупальца раскрылись. От человеческих тел остались лишь обрывки кожи да горстка стертых в порошок костей. Эти останки тоже были отправлены в рот, который захлопнулся после этого с отвратительным чавканьем. Чудовище заухало и заворчало и стало медленно погружаться в воду. Вот оно скрылось, ушли в глубину и все остальные твари.

Гости пира медленно расходились по домам. Путешественники все так же стояли на месте, потрясенные, но они сумели не поддаться панике, хотя четверо оставшихся матросов были полумертвы от ужаса. Проходя мимо, царь одарил их своей дьявольской улыбкой, а Агла беззвучно рассмеялась беззубым ртом, как будто предвкушая, что следующей жертвой станут именно они, и бурно радуясь этой мысли.

К себе они возвращались в полном молчании. Первой заговорила Малия, когда они уже устраивались спать на покрытом соломой полу.

— Что же это было? Неужели и в самом деле божество?

— Вряд ли, — ответил Спрингальд, стаскивая с ноги заплатанный ботинок, — что-то совсем незнакомое.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ульфило.

— Судя по его форме, по всему внешнему виду, оно из глубин иных миров. — В его голосе слышалась тревога, и следа не осталось от обычного шутливого тона. — Думаю, оно неземного происхождения.

— Но все-таки это бог? — спросил Вульфред.

— Нам только известно, что оно сильное, — пожал плечами книжник. — Но кто может точно сказать, что представляет собой бог? Это существо обладает большой властью над теми, кто здесь живет. Оно изменило, наверное, весь животный мир озера. Бог это или не бог, в его руках нечеловеческое могущество.

— Мне безразлично, кто эта омерзительная тварь, — сказал Конан. — А с теми, кто ему поклоняется, я не могу иметь ничего общего. Надо нам убираться отсюда поскорее.

— Мне нечего на это возразить, — сказал Ульфило. — Мы здесь не обнаружили ни брата, ни сокровищ. Но куда же мы пойдем?

Все это время Конан стоял у окна. Вдруг он показал рукой на другую сторону озера:

— Смотрите!

Люди поднялись с соломы и сгрудились у окна. На холмах за озером, где днем они заметили какое-то поселение, сейчас горели огни.

На следующее утро они попросили разрешения пойти на охоту.

— Зачем вам охотиться? — спросил царь через переводчика. — Разве у меня недостаточно мяса?

— Достаточно, повелитель Набо, — ответил Ульфило, — и твоя щедрость не знает границ. Но в наших землях охота — развлечение знатных людей, и нет для нас ничего более приятного, чем охота.

— А, вам нравится убивать! — сказал царь Набо, с пониманием им улыбаясь.

В этих вещах он хорошо разбирался. — В таком случае, конечно, идите и убивайте. Я пошлю с вами эскорт белых плюмажей.

— Нам не нужен эскорт, — возразил Конан.

— Но я на этом настаиваю, — все так же улыбаясь, говорил царь.

— Это большая честь для нас, — мягко заговорил Спрингальд. — Нельзя ли воспользоваться вашей добротой, сир, и попросить, чтобы нас сопровождал ваш слуга Кефи? С его помощью мы сможем общаться с эскортом, а также с другими вашими подданными, если они встретятся нам на пути.

Царь Набо мановением руки выказал свое согласие:

— Удачной охоты, друзья. — И он весело рассмеялся.

— Не нравится мне, как потешается над нами этот дикарь, — сказала Малия, когда они выходили из города, держа на плече копья. Четверо оставшихся матросов брели позади, а за ними следовало два ряда воинов с белыми перьями на головах.

— Но что же у него на уме? — вслух размышляв Вульфред. — Он не ставит никаких условий, даже и вопросов почти не задает, спросил только, кто нас сюда привел.

Конан повернулся к Кефи:

— Почему царь считает, что нам нужен эскорт? — Он показал большим пальцем через плечо, туда, где с каменными лицами мерно шагали воины.

— Мой повелитель опасается, что на вас могут напасть, — ответил слуга.

— Напасть? — переспросил Ульфило. — Кто это может напасть? Здесь что, есть преступники?

— Преступники, да… И… мятежники. — Последнее слово он почти прошептал и бросил тревожный взгляд назад, на воинов, хотя они и не понимали по-кушитски.

— Наконец что-то проясняется, — сказал Конан. — Кефи, расскажи нам про мятежников. Забудь об этих псах с белыми перьями. Если кто-нибудь из них разберет хоть слово, я сам его прикончу.

— Прекрасно. Если они спросят, я скажу, что рассказывал вам о здешних землях и о дичи, что пасется на полях.

— Хорошо, — сказал Ульфило. — Так говори же.

— У царя Набо был брат. Старший брат, и, когда несколько лет назад их отец умер, он стал царем. Его звали Чаак. Он не оказывал почестей богу озера, и это очень прогневало Аглу.

— Почему он вообще не убил эту мерзкую тварь? — спросил Спрингальд.

— Аглы боятся даже цари, потому что ее колдовство сильно, а проклятия сбываются. Так вот, она стала сеять в народе слухи, что безбожие царя вызовет ужасные бедствия. В основном она настраивала против царя элитные отряды воинов с белыми плюмажами.

— А кто стоял во главе этих элитных отрядов? — спросил Ульфило, как всегда быстро ориентируясь в вопросах военных и политических.

— Да, ты прав, ими по старой традиции командовал младший брат правителя.

— Значит, Набо, — сказал Вульфред.

— Совершенно верно.

— Пожалуйста, рассказывай дальше, — просила его Малия.

— Агла восхваляла Набо, говорила, что он набожный и верный своему долгу человек, который, взойдя на престол, непременно вернет все древние обряды. Он поднял восстание и с помощью своих воинов выгнал законного правителя из города. Ему помогали также воины с синими плюмажами, но не так активно.

— А у старого правителя совсем не было сторонников? — спросил Ульфило.

— Нет, были. Верными ему остались большинство из его собственного клана, а также воины с зелеными перьями, его личная охрана. Была жестокая война, бои шли по всей долине. Последняя решающая битва произошла у заколдованного перевала, по которому вы спустились в долину.

— Царя убили? — спросил Конан.

— Да. С ним бок о бок сражался его молодой сын, думали, что он тоже погиб, но тела так и не нашли.

— Мы здесь видели воинов только с белыми или голубыми перьями. Куда делись остальные? — поинтересовался Спрингальд.

— Бежали. А остатки… — Он опять с тревогой обернулся на эскорт.

— А остатки живут сейчас в городе за озером? — закончил его мысль Конан.

— Да. Этот город вовсе не так велик, как у озера, но у него высокие и крепкие стены. Он больше напоминает форт, какие стигийцы строят по берегам. Там живут мятежники, которые грабят наши амбары и режут скот, тем и питаются.

— А что мой муж Марандос? — спросила Малия. — Скажи мне всю правду, царь Набо с ним тоже расправился?

— Клянусь тебе, — ответил Кефи, — что никогда даже не слышал об этом человеке. Если бы он здесь появился, правитель конечно же обратился бы ко мне, чтобы я переводил его речь.

Они охотились все утро и настреляли несколько маленьких упитанных газелей. В полдень Ульфило объявил привал, дичь разделали и обжарили на тлеющих углях. Они ели, запивая мясо вином из бурдюков, и обсуждали, что делать дальше.

— Нам стоит поискать себе укрытие, — сказал Конан. — А форт на холмах — самое подходящее для этого место. — На самом деле киммериец предпочел бы вообще убраться из этой долины, но он дал слово, что поможет найти Марандоса, и сдержит данное обещание, если только они сами не изменят своих намерений.

— Да, — согласился Ульфило, — если Марандос перебрался через горы, он может быть только там.

— И кроме того, — добавил Вульфред, — форт стоит именно в том месте небез причины.

— О чем ты? — спросила Малия.

— Сама подумай: город на берегу озера, это вполне понятно. Древние пифонцы, или кто бы там они ни были, построили его у воды, потому что во всей долине это самое подходящее для жизни место. В самом центре плодородной долины, сюда стекаются все ручьи, рядом озеро. Именно здесь должен жить и правитель народа, и для рынка землепашцев самое удобное место. Но для чего нужен форт на холмах? Форт надо строить на границе или на перевале, там, где могут подобраться враги.

— Так для чего он? — озадаченно спросила Малия.

— Это казна! — воскликнул Спрингальд с блеском в глазах.

— Да, — подтвердил ванир. — Разве и в других землях так не делают? Правители любят, чтобы их ценности хранились недалеко, но в то же время и в безопасном месте, где их не смогут достать жадные придворные да ненадежные горожане.

— Да, — сказал Конан, — это мудрая мысль. Королевские сокровища хранятся в хорошо укрепленном месте вблизи столицы, я видел такое не один раз — в Немедии, Коринфии, в Заморе, в Туране и еще много где. И часто в этих замках правители укрываются во время восстаний.

— А здесь, видимо, произошло наоборот, — сказал Ульфило. — Если Марандос, пройдя перевал повстречался с повстанцами, он вполне мог пойти с ними.

— Значит, он нашел и сокровища! — сказал Вульфред.

Спрингальд повернулся к Кефи и заговорил с ним по-кушитски.

— А раньше, пока там еще не было бунтовщиков, на холмах жили люди?

— Нет, — переводчик покачал головой. — Место было заброшено, и там, наверное, с самых древних времен никто не жил.

— Так я и думал, — сказал Спрингальд. — В течение веков много народов проходило по этой долине, и некоторые обосновались среди развалин у озера.

Но форт на холме не понадобился никому. И многие тысячи лет со дня гибели последнего из пифонцев он стоял заброшенный.

— Так сокровища еще могут быть невредимы! — радостно воскликнул Вульфред.

— А если так, — сказал Спрингальд, — они, скорее всего, спрятаны где-нибудь в подвалах или склепах. Придется хорошенько поискать.

— Это уже пустяки по сравнению с тем, что уже пройдено! — закричал Вульфред.

— Какай оптимист! — язвительно заметила Малия. — Позволь напомнить, что нас «сопровождает» добрая дюжина охраны! Только взгляни на них! — Она кивнула в ту сторону, где на отдых расположились воины. Половина из них сидела у костра за обедом, остальные же стояли на страже, держа наготове копья. — А теперь посмотри на нас, — продолжала она. У костра вместе с Кефи сидело пятеро. Четверо матросов, насытив желудки и утолив жажду вином, мирно похрапывали, греясь на солнышке.

— Мои ребята — отличные воины, когда не спят, — сказал Вульфред. — А с такими отважными солдатами, как мы четверо, — он охватил широким жестом Конана и остальных, — думаю, мы без труда воздадим должное этим негодяям. Надо просто хорошо подготовиться и атаковать внезапно, когда они этого не ожидают.

— Но у них посты по всей долине, — сказал Ульфило. — Уверен, что повсюду разослали гонцов и всем приказано за нами наблюдать.

— Может, придется и отступать, — сказал ванир, не теряя, впрочем, прежней уверенности. — Но нас и такой поворот не устрашит. И не забывай о награде, что нас ожидает!

— Когда, по-вашему, наилучший момент для нападения? — спросил Спрингальд.

Ульфило задумался.

— Ранним вечером, когда мы уже повернем к городу. А пока давайте постепенно двигаться в сторону холмов. Когда же мы повернем назад, они должны успокоиться и ослабить бдительность. Вот тогда-то и ударим. А в сумерках нам легче будет прокрасться к форту незамеченными.

— Разумный план, — сказал Конан. — У них много копий, и щиты вон какие большие, но доспехов нет. Предупреди своих матросов, рыжая борода, что они должны оставить копья и взяться за мечи, чтобы подойти как можно ближе. Тогда преимущества будут на их стороне.

— Хорошо, я скажу. А с ним как быть? — Он кивнул на Кефи. Переводчик не понимал их северного языка и давно уже клевал носом.

— Он пойдет с нами, — сказал Спрингальд. — Чтобы общаться с повстанцами, нам понадобится переводчик.

— Вы уверены, что ваш план сработает? — Малию одолевали сомнения.

— Надо что-то предпринимать, и как можно скорее, — ответил Конан, — иначе все пойдем на корм этому рыбному богу.

Остальные одобрительно закивали.

— Решено. — Ульфило поставил последнюю точку. — Делаем как задумано.

После отдыха они еще поохотились, не уделяя, впрочем, этому занятию большого внимания и поэтому упуская совсем легкую добычу. Они много разговаривали и смеялись, чтобы усыпить бдительность охраны и подготовиться к побегу. Вульфред, притворяясь, что раздосадован невезением в охоте, улучил момент и коротко изложил своим матросам план отчаянной попытки вырваться на свободу. Моряки на это только злобно усмехались. Открытый бой, даже в соотношении трое на одного, пугал их гораздо меньше, чем чудовище из озера.

Лучи солнца уже коснулись верхушек гор, когда Ульфило подозвал переводчика.

— Скажи им, что мы возвращаемся, — приказал он.

Кефи передал его слова воинам, и они повернули в сторону города.

Несколько минут шли не спеша, как будто устав от трудов дня. Спустившись в узкую лощину между холмами, где их не увидят жители ближайшей деревни.

Ульфило крикнул:

— Давай!

В то же мгновение отряд развернулся, и в воздух взлетели короткие копья.

Трое из охраны были уже мертвы. Нескольких ранило, у других тяжелыми древками были повреждены щиты. Капитан охраны что-то прокричал, и воины бросились в атаку.

Конан, уклоняясь от длинного, тяжелого копья одного из воинов, успел все-таки отрубить ему руку. Повсюду слышались громкие удары мечей о щиты и неприятные, мясницкие звуки входящей в тело стали. Конан видел, как упал матрос с пронзенным горлом: он ударил воина саблей в живот и не смог потом освободить свое оружие.

Неожиданность нападения компенсировала неравенство сил, но без щитов в таком близком бою им пришлось несладко. Надо было прыгать и уворачиваться, размахивать мечом не останавливаясь, чтобы только избежать удара. Вульфред своим огромным ванирским клинком разрубил одного от плеча до пояса, аквилонские мечи тоже наносили смертельные удары, но воины сражались яростно и отлично владели своим оружием. — Вдруг раздался крик Малии. Ей было сказано держаться в стороне. Киммериец, рискуя жизнью, бросил взгляд в ее сторону. Он увидел, что женщину окружили волосатые чудовища, а сзади к сражающимся подходят и другие их сородичи.

— Бумбана! — закричал Конан, разрубая одного из воинов пополам. Его товарищи уже перебили почти всю охрану, но теперь на них наступали эти волосатые обезьяны. Киммериец ударил мечом одного, обезглавил другого, но тут он заметил, что трое из них напали на Спрингальда, а Ульфило и ванир, стоя друг к другу спиной, отбиваются от доброй дюжины.

Больше у Конана не было времени наблюдать за остальными. Перед его взором мелькали скалящиеся морды, узловатые плечи и кривые руки, которые держали грозное оружие. Полулюди неповоротливы по сравнению с гибким киммерийцем, но они сильные и мощные. Он понял, что надо спасаться бегством. Но не успел Конан и подумать об этом, как ему на голову опустилась толстая дубинка, и он, уже ничего не видя, кроме вспышек резкого света, упал на траву. Потом дубинка ударила снова, и наступила тьма.

Глава XIV ПРОГУЛКА ПО ОЗЕРУ

Конан очнулся от сильной боли, голова кружилась. Он с трудом разлепил ресницы, на которых запеклась кровь, чтобы разобраться наконец, где находится. Выяснилось, что он привязан за руки и за ноги к длинному шесту, который несут двое. В темноте Конан различил еще одну подобную ему жертву, но не смог разобрать, кого именно из его товарищей постигла та же участь.

Во всяком случае, его носильщики — люди, хотя, судя по звериному ворчанью и фырканью, бумбана тоже где-то рядом. Поблизости слышалось пение.

— Отпустите меня, вы, свиньи! — раздался голос. — Я пойду сам, или убейте меня! Вы тащите аквилонского аристократа, будто это какая-то туша!

Несмотря на всю сложность положения, Конан не смог сдержать улыбки.

— Заклинаю тебя, друг мой, попридержи язык! — послышался спокойный голос. — Тщетно поносить людей, которые ни слова из твоей речи не понимают, не говоря уже о том, что, если бы и понимали, вряд ли бы послушались твоих распоряжений.

Значит, Спрингальд жив и все так же словоохотлив.

— Да успокойтесь оба, — пренебрежительно сказала Малия. — Мы обречены.

— Ты-то, по крайней мере, идешь своими ногами, — проворчал Ульфило.

— Ты считаешь, для меня это большая радость? — спросила она. — Лучше бы уж прикончили. Не понимаю все-таки, зачем мы им понадобились живые.

— Можно найти этому несколько объяснений, — ответил Спрингальд, — боюсь только, ни одно из них спокойствия тебе не прибавит.

— Тогда не надо никаких объяснений. Мне хватает и тех ужасов, которые рисует мое собственное воображение, чтобы выслушивать еще и твои кошмары.

— В «Поэме добрых советов» говорится: «Только глупец говорит тогда, когда спасение — в молчании», — послышался еще один голос.

— Так, значит, глупец — это ты, ванир? — воскликнул Ульфило в запальчивости.

Вульфред весело рассмеялся:

— Едва ли наше настоящее положение свидетельствует о мудрости.

— Значит, Конан или очень умный, или без сознания, — сказала Малия, — потому что он молчит.

— Может, он умер, — сказал Спрингальд.

— Если бы черногривый умер, — сказал Вульфред, — бумбана бы его забрали, как они забрали всех моих несчастных матросов.

К ним подошел один из воинов и что-то прогавкал.

— Капитан говорит, что вы должны молчать, — перевел Кефи.

— Скажи-ка ему, что в разговоре с господами следует вести себя почтительно, — ответил Ульфило. — Оттого, что нацепил на себя перья, умнее не стал.

— Это не совсем благоразумно, — предупредил его Кефи.

В этот момент послышалось пение, оно становилось громче с каждой секундой. Вот их окружает уже целая толпа дикарей, у многих в руках зажженные факелы. Приплясывая вокруг пленников, они издевались над ними, тыкали факелами прямо в лицо, мимикой и жестами изображали те муки, которые ожидают их совсем скоро.

— Веселая компания, — с отвращением проговорил Вульфред. — Достойны своего правителя.

— Вблизи проклятого озера все живое принимает извращенные формы, — задумчиво заметил Спрингальд.

Процессия миновала городские ворота и следовала по улицам, собирая за собой толпу зевак. Горожане что-то бурно праздновали, веселились и бражничали сильнее, чем накануне вечером. Несчастных пленников били палками, бросали в них камнями и мусором, хотя никто не выступил против них с оружием. Но было и одно исключение. В ярком свете факелов Конан заметил, что конвой Малии — это, скорее, охрана, оберегающая ее от нападок толпы.

Они подошли к площади перед башней, крики становились все громче. В своем неудобном положении Конан мог только рассмотреть, что возвышение заполнено народом. Какофония звуков росла, от шума толпы звенело в ушах. Подвешенных на шестах пленников опустили на землю, палки убрали. Как только мог незаметно Конан разминал кисти рук и стопы. По сигналу правителя барабаны замолчали, толпа затихла. Воины подхватили киммерийца под руки и приподняли, чтобы он сел. Он склонил голову вниз, как будто не совсем еще пришел в себя. На голову обрушился поток воды, который смыл с лица запекшуюся кровь. Конан, все так же имитируя полуобморок, сосредоточил теперь все внимание на возвышении у башни.

А там на варварском троне, покрытом шкурой леопарда, восседал царь Набо. Рядом с ним на невысоком сиденье располагался еще один человек; несмотря на высокий трон Набо, этот человек все равно возвышался над правителем.

Между ними пристроилась Агла, ее сморщенное личико просто светилось злобной радостью. Высокий человек поднялся.

— Приветствую вас, друзья, — сказал Сетмес, верховный жрец Маата.

— Стигиец! — выдохнул Ульфило. — Что это значит? Мы же расстались с тобой в Кеми, много месяцев назад! Как ты оказался здесь?

— За нами шел черный корабль, — уныло сказал Вульфред. — Этот негодяй следил за нами с того самого дня, как мы вышли из Кеми, я уверен.

— Но как же соглашение! — воскликнул Спрингальд.

При этих словах жрец от всей души рассмеялся:

— Вы что, дети? Неужели поверили, что стигийские жрецы будут хранить слово, данное каким-то чужестранцам? Вы были обречены уже тогда, когда впервые переступили порог моего храма, хотя мне-то вы не очень нужны, как и ваш странствующий Марандос. Этот мой поход был предрешен уже многие века назад, и варварскому сброду нет в нем места, разве что в качестве рабов.

— Но это бесчестно, — запротестовал Спрингальд.

Стигиец опять разразился смехом:

— Все такой же ученый муж, и перед лицом смерти, а, аквилонец? Не бойтесь, с вами все будет в порядке. Мой друг, царь Набо, согласился отдать вас в мои руки.

— Как же ты общался с этим псом? — спросил Конан, намеренно говоря хриплым голосом. — Ведь переводчик ушел с нами.

— С этой женщиной, — он показал на Аглу, — у нас есть общий язык. Намного древнее, чем ваше младенческое гиборейское наречие. Древнее даже, чем стигийский. — Он повернулся к Агле и произнес несколько слов на языке совершенно чуждом любому известному наречию. Конан понял, что именно на этом языке вызывали озерное чудовище.

Агла ответила, показывая рукой на пленников и смеясь своим пронзительным смехом.

— Видите? — Сетмес повернулся к своим жертвам. — Мы теперь лучшие друзья.

Во время всей этой беседы Конан не спускал глаз с правителя Набо. Несмотря на ироническое заверение в дружбе, киммериец не мог не заметить явно раздраженного выражения, которое иногда набегало на лицо царя. Появление этого чужака в его владениях правителя вовсе не радовало. Конан пригнул шею, как будто желая размять мышцы и избавиться от боли. На самом же деле он хотел оценить расстановку сил. Кроме жителей города, здесь собралось множество воинов, с белыми и синими плюмажами. На другой стороне площади Конан заметил солдат, которых в последний раз видел в пустыне. Рассматривая их сейчас в ярком свете, он различил среди них стигийцев, кешанцев, много было и из племен пустыни. Несмотря на полную разномастность формы и оружия, в этих людях чувствовалась дисциплинированность профессионалов. Впереди стояли их стигийские военачальники: рыжебородый Копшеф и чернобородый Геб. Бумбана не видно.

— Так что вы собираетесь с нами сделать? — спросил Ульфило. — Я аквилонский аристократ и рабом не буду ни для кого.

— О, конечно, вас не пошлют носить воду или полоть грядки. Найдется более подходящее применение! Вот, например, в озере живет голодное божество. Уже много веков получает только местную пищу, наверняка обрадуется такому заморскому лакомству.

При этих словах у Конана на голове зашевелились волосы, а Малия почти потеряла сознание.

— Стигийская свинья! — прорычал Ульфило.

Сетмес не обратил на его слова никакого внимания и повернулся к Малии:

— А ты, моя дорогая, не должна ничего бояться. Тебе предстоит более важная роль.

— Мне неинтересны твои планы, жрец, — сказала она. — Я предпочту умереть вместе со своими друзьями.

— Твои желания не имеют значения. Твое появление здесь было предсказано многие тысячи лет назад. — Усмешка сошла с его лица, уступив место выражению фанатической веры. — Ты известна под разными именами: Алебастровая Женщина, Королева Слоновой Кости, Дева Снегов, — и это еще не все, тебе предначертано заложить основу, на которой восстанет из праха имперский Пифон, и восстановить на троне правящую династию!

— Ты сошел с ума! — сказала Малия. — Я дочь бездомной гиперборейки, которую безжалостная судьба бросала из стороны в сторону, мой муж — полунищий моряк, а сюда я попала лишь по стечению обстоятельств. Если бы этот книжник не повстречал однажды в таверне моего мужа, ничего бы вообще не случилось!

— Когда за дело берутся боги, — ответил ей жрец, — не существует больше ни случая, ни вероятности, ни стечения обстоятельств. Все предопределено и происходит согласно пророчеству. Если богам угодно, чтобы кто-то оказался в определенном месте, им вовсе не трудно организовать несколько войн и сделать так, чтобы совершенно посторонние люди случайно встретились.

Теперь жрец не отрываясь смотрел на Спрингальда.

— А ты, книжник, неужели ты думаешь, что эти древние тома случайно попали в Королевскую библиотеку Аквилонии или что их случайно отправили в Стигию для переплетных работ, где их и увидели впервые мои предшественники? Такое не могло произойти случайно! — Тут его отвлекла Агла, она что-то сказала Сетмесу, видимо нечто важное. Потом он опять обратился к пленникам. — Мой высокочтимый друг, жрица Агла, напомнила мне, что ее бог голоден, а я ему пообещал необычное лакомство. Так, посмотрим, кто будет первым? Добровольцев, я думаю, не найдется? — Со злобной усмешкой на губах он оглядел всех по очереди. — Нет? Так я и думал. Первым пойдет самый неинтересный. — Он вытянул руку с длинным, костлявым пальцем: — Ты, киммериец. Твои приятели — просто болтливые глупцы, ты же сумел войти ко мне в дом без приглашения и убил одного из моих слуг. Жаль, что ты в полуобмороке, не сможешь как следует оценить то необычайное, чему станешь сейчас свидетелем и участником.

Он сказал несколько слов Агле, и она пропищала что-то охранникам, которые все еще держали киммерийца. Наклонившись, один из них разрезал веревки на руках и ногах Конана. Не поднимая головы, Конан понял, что охранник разрезал веревки своим кинжалом. Осторожный взгляд в сторону — и пленник заметил меч в ножнах, небрежно перекинутых через плечо. У второго охранника — только копье.

Воин убрал кинжал и с помощью напарника поднял Конана на ноги. Киммериец откинул голову назад, как будто все еще в забытьи. Сетмес шагнул с возвышения к ним и ударил Конана ладонью по щеке.

— Просыпайся, варвар! — рявкнул он. — Я хочу, чтобы ты увидел все своими глазами!

Конан плюнул стигийцу в лицо кровавой пеной:

— Это тебе и твоим грязным богам! — И опять уронил голову на грудь. До его слуха донесся приглушенный смех товарищей.

— Этот уже почти мертв, — сказал Сетмес. — Но для начала сойдет.

Вульфред коротко рассмеялся:

— Даже полкиммерийца — это опасный противник.

Послышалась мерная дробь барабанов, и охранники повели Конана вокруг башни, за ними следовала вся процессия. Он спотыкался и пошатывался, падая то на одного охранника, то на другого. Те бормотали себе под нос проклятья, сетуя, какой им достался неудобный груз. Вот уже и каменные ступеньки в озеро.

Агла уже кружилась в экстазе у самого края воды, но киммериец не обращал внимания на ее призывные выкрики. Вот она замолчала на мгновение, чтобы только оглянуться на Конана и одарить его своей злобной усмешкой. Конан услышал голос Сетмеса, обращенный, по-видимому, к Спрингальду.

— Адское чудовище! — говорил он, и в его голосе впервые слышался благоговейный ужас. — Оно пришло сюда из столь далеких мест, что даже мудрейшие из колдунов Стигии не знают их названий. Оно преодолело огромные потоки пространства и нашло наконец покой в этом озере. Видишь, какое озеро круглое? Это кратер, чудовище упало сюда со звезд, беспомощное и изможденное после долгого полета. И миллион лет оно лежало на дне этой ямы, слабое, не способное шевельнуться. Потом кратер заполнился водой, но оно все ждало. В озере поселились рыбы и другие твари, но это существо обладает властью изменять все живое вокруг себя, делать его необычным и уродливым. — Пока он говорил, Агла продолжала свои безумные причитания, и в воде разлилось красное сияние.

— В долину пришли доисторические люди-змеи и построили город на берегу озера. Они-то и дали ему силы на многие миллионы лет. Чудовище подчинило их себе, сначала превратив в нечто неописуемое, а потом и вовсе уничтожив.

И опять стало ждать, в течение многих веков. Пришли те, кто спасся из погибшего Пифона, они принесли свои сокровища и свое колдовство. На руинах, оставшихся от змееподобных, они построили свой город и спрятали сокровища. И стали ждать, посылая длинные-длинные письма знатным пифонским беженцам, обосновавшимся в Стигии.

Потом они занялись колдовством и укрепили чары, оставленные еще змееподобными, так что только потомки правителей Пифона могли войти в долину. Но дал о себе знать бог озера, люди откупались от него как могли, пока он и их не уничтожил. Шло время, переписка со Стигией постепенно затухала. Пифонская королевская семья уже не имела прежней власти и богатства, и вот все, что от нее осталось, — это культ древнего пифонского божества, Маата.

В воде уже плясали мелкие твари и начал расти горб. Конан прилагал все усилия, симулируя свое оцепенение, но его охватило незнакомое чувство — страх. Вся площадь позади, да и весь город заполнен вооруженными людьми. Жрец все в том же полубреду продолжает свой рассказ, сам воодушевляясь с каждой минутой.

— Пифонцы изменили свою человеческую суть, но прежде им удалось установить с чудовищем общение, и именно через это странное общение они получили первое предсказание о Новом Пифоне. В течение ста поколений жрецам Маата в Стигии являлись видения, посланные самим Маатом и другими божествами, в которых прояснялись все пророчества и рассказывалось о том, как будет восстановлен Пурпурный Трон, на который взойдет потомок пифонских королей. Я, Сетмес, — этот потомок, и я — исполнение пророчества!

Чудовище уже вылезло из воды и постепенно распускало щупальца. Агла смеялась своим сумасшедшим смехом, а Сетмес безумно кричал на стигийском. Барабанный бой и пение достигли своего апогея, и чудовище уже тянулось к берегу голодными щупальцами. Конан понимал, что настало время решать свою судьбу. Отбросив притворную слабость, Конан яростно ринулся в бой.

Схватив правой рукой одного охранника, киммериец бросил его далеко в озеро. Не успел Конан ударить кулаком другого, как щупальце уже схватило свою первую жертву. Сорвав портупею с плеча воина, Конан сбросил охранника со ступеней. Не послышалось даже плеска, его поймали на лету.

Агла закричала еще более исступленно, и Конан пожалел, что на это отвратительное существо у него времени нет. Город за спиной полон разъяренных людей, и двигаться можно только в одном направлении. Киммериец сделал глубокий вдох и нырнул в темные воды проклятого озера.

Осторожно войдя в воду, он задержался на секунду, чтобы перекинуть меч на спину, и стал погружаться как можно глубже. Выхватив кинжал, он крепко зажал зубами его тяжелый эфес и поплыл дальше, стремясь как можно быстрее уйти от города. Он плыл прямо на чудовище, а страх преследовал его по пятам. К нему подползала рыба с человеческими руками, широко раскрыв пасть, усеянную острыми клыками, она жаждала плоти. Киммериец воткнул кинжал ей в глаз, и на запах крови слетелась целая стая таких же уродливых созданий, которые в мгновение ока разодрали раненого собрата на куски.

С огнем в груди Конан все плыл вперед. Он знал, что монстр прямо перед ним, а о том, насколько глубоко его тело погружено в воду, он не имел ни малейшего понятия. Если снизу подплыть не удастся, он обречен.

Кровавый свет наверху резал глаза. Он зловеще освещал копошащуюся массу каких-то отростков, похожих на поля водорослей. Среди этих отростков плавало что-то мелкое, что при ближайшем рассмотрении оказалось длинными тонкими щупальцами, покрытыми острыми шипами. Конан понял, что это и есть нижняя часть тела монстра. Он нырнул еще глубже, ужасная боль сдавила грудь… но вот и кончики щупалец.

Проплывая под чудовищем, Конан с ужасом заметил, что среди змеиных отростков попадаются совсем крошечные точные копии самого чудовища. Новое поколение? Или оно уподобляет себе все живое вокруг? Или для пришельца из иных миров это одно и то же?

Все с той же резкой болью в груди Конан поплыл вверх. Он не знал точно, насколько глубоко погрузился в воду, но хорошо понимал, что еще совсем немного — и он задохнется. Черные пятна уже мелькали перед глазами, затуманивая кровавое сияние, и сознание уплывало.

Вырвавшись на поверхность, он наконец вдохнул полной грудью, вобрав в себя и струю воды. В течение нескольких секунд он мог только вдыхать воздух и чувствовать, как в тело вновь возвращаются силы. Потом он решил посмотреть, что же осталось позади.

Первое, что он увидел слишком близко, было горбатое шевелящееся чудовище. По его твердой шкуре пробегали яркие красные искры, таких Конан еще не видел, а над его разверстой пастью киммериец различил не менее шести щупалец, которые выжимали сок из своих жертв, как из спелых плодов. Чудовище, видимо, так рассвирепело; что выхватывало из толпы кого попало. Конан на миг пылко поверил, что кровь сегодня выкачали из Сетмеса, Аглы и Набо. С берега доносились крики обезумевших от ужаса людей. Представив себе, что они сейчас чувствуют, Конан коротко рассмеялся. Он надеялся, что монстр пощадит его товарищей, но в минуты, когда на смерть обречен каждый и каждый должен стоять за себя, им придется полагаться лишь на собственные силы.

Проклиная себя за напрасную трату времени, Конан поплыл к берегу. Сначала он плыл осторожным брассом, опасаясь, как бы чудовище его не заметило. Пока оно, кажется, занято, но как предугадать действия этого чуждого существа, да к тому же такого многоглазого? Оказавшись на достаточном расстоянии, Конан поплыл быстрым кролем, приближаясь к спасительному противоположному берегу.

Плыл он долго и время от времени чувствовал на теле касание чешуйчатых или склизких шкур. Тогда брал в руку кинжал и готовился к атаке, но никто его не тронул. Наконец до его слуха донесся легкий шелест воды о прибрежную гальку. Не в силах подняться на ноги, киммериец на четвереньках выбрался из воды, тяжело дыша и отряхивая свою черную гриву, как мокрая собака. Вдруг он замер на месте, увидев в нескольких дюймах от своего лица пару коричневых ног. А рядом — острие боевого топорика, на который и опирался владелец этих ног. Конан поднял голову и посмотрел в знакомые усмехающиеся глаза.

— Добро пожаловать на берег мятежников, друг, — сказал Гома.

Глава XV МЯТЕЖНИКИ

Конан вскочил на ноги:

— Я так и думал, что ты здесь.

— И оказался прав. — Гома был не один. Его сопровождала добрая дюжина воинов, в лунном свете тускло мерцали их начищенные стальные копья. — Со стен форта мы заметили внизу необычайное волнение и решили разведать, что происходит. У бога озера сегодня, похоже, большой праздник?

— Он разочарован тем, что на обед первым блюдом предложили меня, и поэтому несколько рассержен, — ответил Конан.

Гома громко рассмеялся:

— Даже и бог озера не смог бы тебя как следует переварить! Пойдем, пора возвращаться в форт. Надо кое-что разузнать.

— Это мне надо кое-что разузнать, — прервал его Конан. — Почему ты нас бросил, когда нам так нужна была твоя помощь?

— Поосторожней, — предупредил его Гома, — я здесь командую, и вопросы задаю тоже только я. А воины, которых ты здесь видишь, верны своей присяге. — И в самом деле, Конан заметил, с какой преданностью смотрят те на своего командира.

— Ясно. Теперь я понимаю, кто ты на самом деле. Ну и что дальше? Ты был нашим товарищем и бросил нас, даже не предупредив.

— Да, тебя не запугаешь, — усмехнулся Гома. — Но если человек способен бросить вызов озерному богу да еще и выйти из воды живым, то, значит, он не похож на других. Хорошо, сейчас все объясню, чтобы ты больше не приставал ко мне с расспросами. — Извечная надменность Гомы стала еще сильнее. — Поступая на службу к белым, я обещал, что доведу вас до Рогов. Это я выполнил. Больше у меня никаких обязательств не было. А о том, что происходит здесь, за Рогами, я знал не больше вашего. Прежде чем принимать какое-либо решение, я должен был разведать ситуацию, и к тому же я хорошо понимал, что, если нас обнаружат вместе, вам смерти не миновать.

Они поднимались по крутой тропе, которая привела их к основанию высокой стены, сложенной из огромных грубо высеченных камней. Камни такие же массивные, как и в городской стене, но украшений нет никаких. Это, как предположил киммериец, работа колонистов, выходцев из разрушенного Пифона, то, что они успели сделать до своей гибели от мертвящего дыхания озера. В стену была вделана массивная дверь из свежей древесины. Они вошли, и охранники у входа отдали Гоме честь. Дверь заскрипела на грубых железных петлях и тяжело захлопнулась, охранники задвинули засовы.

Впереди открывалось небольшое поселение из крытых соломой и мазаных глиняных домиков. На стенах было множество людей, которые забрались повыше, чтобы посмотреть, что происходит на озере. Теперь многие заинтересовались чужаком. Гома что-то сказал, и толпа расступилась.

— Я им сказал, что пора расходиться по домам и ложиться спать, — пояснил он Конану. — У них еще будет время как следует тебя рассмотреть, да и при свете дня это будет интереснее.

В самом центре форта располагалось приземистое квадратное укрепление, но Гома провел Конана мимо, в большой домик, который в три-четыре раза превосходил размером все остальные. Сам он устроился на подушке из звериных шкур и жестом пригласил сесть и Конана.

— Ты провел нелегкую ночь, северянин, — сказал Гома. — Ты, должно быть, голоден?

— Ничего не ел с самого полудня, клянусь Кромом, а все это время только дрался, сражался или спасался бегством. Я просто умираю с голоду.

Гома хлопнул в ладоши, и появились женщины с тарелками и кружками пенного пива. Гома знаком приказал служанкам удалиться, а сам смотрел, как его гость утоляет голод мясом, фруктами и лепешками, запивая все это изрядным количеством пива.

Насытившись, киммериец вытер губы рукой и откинулся на подушках.

— Когда нас привели к царю Набо, — начал Конан, — он все расспрашивал, кто нам показал сюда дорогу, и наши уклончивые ответы очень ему не понравились. Поэтому мы хорошенько попытали переводчика.

— Переводчика? — переспросил Гома. — Это раб Кефи? Он был у моего отца пастухом, но потом его взяли ко двору, потому что он понимает речь чужестранных купцов.

— Да, тот самый. Он нам рассказал о гражданской войне, но очень неохотно, боялся, хотя солдаты и не понимали его языка. Он сказал, что в долине живут мятежники. Еще он сказал, что после битвы, в которой погиб прежний царь, тела его сына так и не нашли.

Гома улыбнулся:

— Ты все правильно понял, мой друг. Да, этот сын — я, и сумел доказать это мятежникам. Многие годы я провел в путешествиях, учился у разных народов, учился разным боевым искусствам, а мои люди за это время как раз начали тяготиться правлением дядюшки Набо.

— Несомненно, они его ненавидят, — сказал Конан, — да и за что его любить? Но, к сожалению, его боятся, и боятся это безобразной старухи Аглы.

— Агла! — Гома в негодовании сплюнул. — Эта древняя злобная тварь уже несколько поколений преследует мою семью. Она бессмертна, она обращает людей в рабство озерному божеству. Они думают, что она каким-то образом получает от него силу.

— А ты в это веришь? — спросил Конан.

— Верил, когда был моложе, но во время своих странствий я насмотрелся на разнообразных шаманов и ведьм и понял, что они просто морочат людям голову, заставляя верить в свои сверхъестественные силы. Некоторые, конечно, владеют заклятьями, другие умеют вызывать духов джунглей, но большинство же просто хорошие фокусники. Мне теперь кажется, что это озерное существо вовсе и не бог. Я видел море и тех чудовищ, которые в нем обитают. А наше озерное, может быть, и не относится к разумным существам. Если это бог, почему же он прозябает в озере? Почему он нуждается в людях, которые бы кормили его кровью себе подобных?

— Ты стал мудрее в странствиях, — заметил Конан.

— Когда надо жить лишь своим умом, приходится учиться думать. Я оказался без племени, без традиций и научился не принимать ничьих слов на веру, пока эта вера не станет истиной. Теперь, когда я вернулся, я вижу, что многие слепые верования моего народа — глупое заблуждение. Вряд ли это чудовище удастся убить, но я не понимаю, почему мы должны кормить его.

— Кефи рассказал, что твой отец тоже отказался от жертвоприношений, — сказал Конан.

— И этим правитель заслужил враждебность Аглы. — Гома опять сплюнул.

— Убей ее, и половина твоих проблем решится.

— Я и собираюсь это сделать. И убью дядю, чтобы самому взойти на престол.

— Если начнется война, — сказал киммериец, — на меня можешь рассчитывать.

— Это будет не твоя война, — ответил Гома.

— Но я воин. И потом, Набо захватил моих товарищей, если они вообще еще живы. Я обещал им помогать, пока не найдем странствующего Марандоса, что еще не сделано, значит, я обязан сражаться за их освобождение.

— У тебя сильно развито чувство долга, — сказал Гома. — Это ценное и редкое качество.

— Иногда оказывается обузой. Я бы с удовольствием взял в руки копье и меч и пошел бы своей дорогой. Но я взялся за дело и должен довести его до конца.

— Прекрасно. Когда мы выступим против Набо, ты будешь рядом со мной.

— Великолепно. А что этот таинственный Марандос, как ты думаешь, где он может быть?

— Узнаешь утром, — сказал Гома. — А теперь надо немного поспать.

— Не помешало бы, — ответил Конан. — Трудный день, завершенный обильным ужином и пивом — это тяжеловато даже для киммерийского воина. Я рад, что опять встретил тебя, друг. Иначе не знаю, как бы я стал объясняться с твоими мятежниками.

Гома хлопнул в ладоши, и на пороге появился молодой воин, которому Гома отдал какие-то распоряжения.

— Этот юноша отведет тебя в свободную хижину, — сказал он Конану. — Спокойной ночи, друг. Нам еще многое предстоит сделать.

В радостном предвкушении отдыха Конан последовал за воином, который в полном изумлении разглядывал это заморское чудо. Хижина, в которую его привели, была похожа на все остальные: та же небольшая круглая комната с отверстиями в стенах, через которые проникал воздух. Положив меч поближе, киммериец погрузился в глубокий сон.

Вставало солнечное утро, и только над озером вился легкий туман. Конан, потягиваясь, вышел из своей хижины. Просыпалась вся деревня, люди выходили на улицу, хлопая спросонья глазами, потом при виде киммерийца хлопая глазами еще сильнее. Болтая и оживленно жестикулируя, люди собирались вокруг незнакомца, дети хотели потрогать его странного цвета кожу, женщины накручивали на пальцы его длинные прямые волосы. Но, в отличие от городских жителей, в их любопытстве не было враждебности, жесткости. Они одного племени, а значит, решил Конан, разницу между ними можно объяснить пагубным действием близлежащего озера.

Когда Конан приблизятся к большой хижине Гомы, стоящий на страже воин что-то прокричал, и на пороге появился сам хозяин. Он обратился с короткой речью к своему народу. Потом хлопнул в ладоши, и люди начали расходиться.

— Я им сказал, что ты мой друг и пришел из-за гор, — пояснил он Конану, — и что мы сражались плечом к плечу. Я им сказал, что ты с далекого севера, из холодной туманной страны, где почти нет солнца, и поэтому кожа у людей белая, а глаза голубые. Они будут относиться к тебе с тем же уважением, какое оказывают моим верховным командирам.

— Благодарю тебя, — сказал Конан.

— А теперь пойдем. Надо проверить караулы, а заодно и поговорим.

Пока предводитель повстанцев осматривал посты и военные сооружения, Конан рассказывал ему, что происходит в городе. Слушая рассказ киммерийца о Сетмесе и его отряде, Гома даже присвистнул:

— Стигиец! Как ты думаешь, он на самом деле обладает колдовскими способностями?

— Про стигийских волшебников говорят, что они самые сильные во всем мире, и есть все основания полагать, что это правда. Но этот жрец совсем не похож на других, он потомок королевского рода Пифона. Не знаю, правда, как это отразилось на его сверхъестественных способностях. Из того, что я пока видел, следует только одно: он скорее не коварный колдун, а заговорщик и интриган.

— А что его отряд? Это сильное войско?

— Я решил, что это наемное войско и все воины-профессионалы. Поэтому недооценивать их не следует. Они выйдут в бой стройными рядами с копьями, мечами и щитами.

— Тогда это будет не бой, — заметил Гома с презрением. — Мои воины набросятся на них с криками и быстро окропят свои копья стигийской кровью.

— Яростью можно сломить дисциплину, — ответил Конан, — но так ты многих потеряешь.

— Воины рождены для того, чтобы умереть в битве. Так и должно быть.

— Бумбана я в городе не видел, — продолжал Конан. — Они, наверное, будут драться как всегда — бешено и бестолково.

— Мой дядя, должно быть, не допускает их в город. Даже для него эти гориллы — презренные твари.

— Я видел, они несли наших погибших, — мрачно заметил Конан. — Наверное, это был их обед.

— Мы их всех прикончим, — уверенно заявил Гома.

Они видели воинов с желтыми, красными и зелеными перьями. Люди свирепо рвались в бой. После многих лет изгнания они жаждали крови своих врагов.

Гома пробыл с ними не более трех дней, но они уже полностью отдали себя в его руки. От внимания киммерийца это не ускользнуло.

— Все эти годы, — объяснил Гома, — они тешили себя надеждой на мое возвращение. Не будь я истинным воином и не оправдай их надежд, они бы вели себя иначе, но так не произошло, и они мне верны. Верховные командиры сначала отнеслись ко мне с подозрением, но я убил одного из усомнившихся, и остальные признали мое несомненное лидерство.

— Таким способом легко решать проблемы, — сказал Конан. — Какова численность твоего войска по сравнению с войском Набо?

— Людей у него больше, чем у меня, возможно, на четверть. Но синие перья — не ярые его сторонники, и если мы сразу захватим инициативу в бою, они, я думаю, перейдут к нам.

— А крестьяне из долины? — спросил Конан.

— Это не имеет значения, — пожал плечами Гома. — Пахари пашут землю, кто бы ими ни правил. В счет идут только воины.

Киммерийцу нечего было возразить против этого примитивного порядка вещей, который, впрочем, правит повсеместно. Те, кто не хочет брать в руки оружия и защищать свое, достойны малого. Им только позволяют есть и дышать, и за это уже надо быть благодарным. Сын воинственной расы, Конан не сочувствовал тем, кто выбрал для себя бездеятельную жизнь.

— Вчера ты обещал рассказать мне о Марандосе, — начал он.

— Да, обещал. Пойдем.

Гома повел киммерийца в каменное укрепление. Как и стена форта, эта постройка не имела никаких следов украшений, все было просто, прочно и имело свое предназначение. Внутрь вел один проход — узкий и низкий проем, давно уже утративший свою деревянную дверь. Даже не проем, а туннель в толстой каменной кладке, который открывался в небольшую комнату длиной не более шести шагов. На высоте десяти футов стену прорезали шесть маленьких окон, через которые и поступал свет. Наверх вела каменная лестница. В центре на огромной каменной глыбе сидел человек. От его одежды остались одни лохмотья, истощенное тело напоминало обтянутый кожей скелет, но глаза возбужденно горели.

Он поднял голову и уставился на вошедших.

— Ты северянин! — сказал он, когда Конан подошел ближе.

— Ты не слепой, — ответил киммериец, — это хороший знак.

— Ты пришел с моим братом? А людей у вас хватит, чтобы забрать сокровища?

— В его ввалившихся глазах горела жадность. Конан видел, что когда-то этот человек был хорош собой и очень похож на Ульфило.

— Да, я пришел с ним. А насчет людей, с этим придется подождать. — При этих словах человек пал духом и потерял ко всему интерес.

— Сколько его уже здесь держат? — спросил Конан.

— Держат? Но его никто не принуждает здесь оставаться. Ты же сам видел, здесь нет не только охраны, но и двери. Он появился здесь несколько месяцев назад, совершенно невменяемый. Прошел прямо сюда и прилип к этой глыбе, будто к родной матери. Мой народ почитает умалишенных. А этот вполне безопасен, поэтому у него просто забрали оружие и предоставили его самому себе. Женщины оставляют ему у входа еду и питье, но он почти ничего не ест. Проходя мимо, люди слышат его бредовые речи, но никто не понимает ни слова. У меня пока не было времени им заняться. Думаю, что это муж белой женщины, и, судя по его виду, она может считать себя свободной.

— Но что произошло? — обратился Конан к человеку, почти призраку, который был когда-то капитаном торгового корабля. — Где твои люди, которые пошли вместе с тобой во второй поход?

Тот силился что-то припомнить.

— Люди? Да, были люди. И полузвери, их еще дикари называют бумбана. Они должны были мне помочь вывезти сокровища, но теперь не помогут. — Он хитро усмехнулся. — Их больше нет, а сокровища здесь! — Он нежно погладил каменную глыбу, на которой сидел.

— Но что с ними случилось? — терпеливо расспрашивал Конан.

— Ну, одни умерли в джунглях, другие — в горах. Потом на нас напали дикие бумбана, и погибло еще много людей. Потом была пустыня… — Его взгляд сделался мрачным. — Там много умерло. Бумбана не понимали, почему надо умирать от голода и жажды, если рядом — человеческая кровь и плоть. — Некоторое время он молчал. — Но меня никто из них не тронул.

— А как же проклятья Рогов? — спросил Конан, сдерживая внезапное отвращение.

— Грянула сильная буря. Теперь и люди, и бумбана гибли от молний. И когда упал большой камень, со мной остался всего один человек. — Он смотрел на Конана полными горя глазами. — А ведь заклинание должно было все это предотвратить! Неужели жрец обманул меня?

— А неужели нормальный человек мог ему поверить? — спросил Конан.

Сумасшедший не обратил внимания на эти слова.

— Но теперь я нашел сокровища! — И он опять погладят камень.

— Они под этой глыбой? — спросил Конан.

— Наверное, но камень такой большой, я не могу один его поднять.

— Так, значит, ты не видел сокровища? — изумился Конан.

— Но больше им быть негде! — Марандос почти кричал.

— С самого Асгалуна вокруг одни безумцы, — пробормотал Конан, отворачиваясь в другую сторону. — Мог бы догадаться, что и этот такой же.

— Ты видишь, он не в своем уме, — повторил Гома. Мы теряем с ним время, Конан. Еще много дел. Мое присутствие здесь не удастся долго хранить в тайне, а когда Набо об этом узнает, он выступит против меня первый.

Они направились к выходу. Позади слышался голосбезумца, который напевал песни про свои воображаемые сокровища.

— Почему Набо до сих пор не расправился с мятежниками? — спросил Конан, когда они вновь оказались на ярком солнечном свете.

— Потому что за ними — форт. Оборонительный бой, конечно, не очень по душе моим людям, но он позволяет противостоять более многочисленному противнику. Набо в конце концов, наверное, выиграл бы битву, но его потери были бы слишком велики. Какой-нибудь его генерал воспользовался бы всеобщим недовольством, и правителя бы свергли. А Набо не так сильно любит своего озерного бога, чтобы самому становиться его обедом. Ради истинного царя люди пойдут на большие жертвы. А Набо — всего лишь тиран и узурпатор. Поэтому он может себе позволить только быстрые, легкие и дешевые победы, иначе на него ополчатся свои же.

— Так происходит повсюду, — сказал Конан. — А я много путешествовал и видел разные страны. Так ты хочешь сразиться с ним в открытом поле? Где-нибудь подальше отсюда?

— Придется. Сердце воина восстает при мысли о том, что надо драться за стенами, только защищаясь. А чтобы заслужить верность своего народа, одной только королевской крови недостаточно. Быть правителем — значит обладать силой духа, почти что магической силой. Я должен выйти вперед и на виду у всей армии открыто вызвать узурпатора на битву. И разбить его в единоборстве.

— И все же эта победа достанется дорогой ценой, — предупредил его Конан.

— Я знаю. Во время своих странствий я участвовал во многих битвах. И о ведении боя я знаю гораздо больше Набо, так что мог бы разбить его без больших усилий. Но это не прибавит мне чести. Всегда найдутся люди, которые станут шептать, что царь Гома не настоящий воин, что он победил Набо не мужеством, но хитростью. А такие разговоры среди здешних воинов непременно дадут свои результаты, и остаток дней я буду занят подавлением мелких мятежей.

— Ты серьезно подходишь к своему занятию правителя, — сказал Конан. — Я пойду с тобой на любую битву, и легкую, и трудную. Когда ты хочешь выступать?

— Сначала мы должны точно определить ситуацию. Но долго ждать нельзя. Пойдем, я созвал совет вождей. Надо обсудить поточнее, в чем состоит дядина сила. Только глупец рвется в бой с закрытыми глазами.

Они прошли в открытый двор перед домиком Гомы. Там уже собралось около сорока человек, судя по внешности, опытные воины. У многих на лицах шрамы, некоторые совсем седые, но у каждого в глазах свирепость льва. Кроме разноцветных перьев, принадлежность к тому или иному полку определялась по повязкам из длинного меха на руках и на коленях. У всех были снежно-белые щиты. При появлении своего правителя они подняли руки и приветствовали его криками.

— Встань здесь, — сказал Гома Конану, усаживаясь на складной стул, покрытый шкурой леопарда. По обеим сторонам от него и сзади стояли воины с черными страусовыми перьями. Конан решил, что это личная охрана правителя.

Гома сказал несколько слов, и вот очень ловко и умело воины соорудили карту долины. Коровий череп изображал город у озера, львиный символизировал крепость. Горстка речных раковин стала озером. Черные камни обозначали деревни, овально сложенные кости антилопы являли собой расположения войск Набо. Реки и ручьи изображались струйками голубоватого песка, а ряд кольев, воткнутых тупым концом в землю, стал цепью гор.

Конан оценил все эти приготовления. Серьезный подход к делу. Любой немедийский генерал остался бы доволен.

Больше часа Гома беседовал со своими вождями на языке, которого Конан не понимал. По тону и по жестам он мог лишь догадываться, что одни настаивали на решительных действиях, другие же предпочитали осторожность. Он заметил, что молодым воинам слова не давали.

В продолжение этих переговоров Конан внимательно изучал карту. На своем веку он видел множество примеров того, как прекрасные армии тонули в крови потому только, что их лидеры не знали территории, на которой шло сражение. Конан отметил, что город у озера расположен в южной оконечности долины и что именно там и сосредоточены основные силы Набо. Остальные же разбросаны в северной части в виде небольших отрядов. Вместе со своими товарищами он проходил мимо этих лагерей по дороге к озеру.

Гома повернулся к Конану:

— Я понимаю, ты не знаешь, о чем мы говорим. Какие у тебя вопросы?

— Вот эти отдаленные военные посты, — начал Конан, — для чего они? Только чтобы отражать нападения мятежников?

— Частично для того, чтобы охранять скот королевскими силами. — Он особенно подчеркнул последние слова. — А частично это наша древняя традиция, согласно которой молодые воины должны несколько лет жить отдельно, небольшими отрядами, ухаживая за скотом и возвращаясь в город только в особые дни, во время праздников или церемоний. Но главная причина в том, что правитель хочет обеспечить спокойствие в отдаленных районах.

— Он ничего еще не предпринял, чтобы их отозвать, сконцентрировать силы в городе?

— Пока нет. Вот еще одна причина, почему надо наносить удар как можно быстрее.

Конан улыбнулся:

— А как тебе понравится план, который даст несколько быстрых, легких побед, много вражеской крови и к тому же сильно навредит Набо?

— Я выслушаю такой план, — сказал Гома.

Конан выдернул из земли копье. Его острием он стал чертить на карте свой план. Гома переводил для остальных.

— Во-первых, вы должны разделить свои силы. Это всегда связано с риском, но стоит того. Небольшой отряд, одна треть или даже четверть от всего войска, должен сделать быстрый бросок на север, вдоль подножия восточной горной гряды. — Копье прочертило длинную линию на север долины. — Из соображений секретности этот бросок следует произвести в ночное время. Должны идти молодые и сильные, потому что спать им, возможно, совсем не придется. А на заре они должны будут повернуть на юг, охватив всю долину. Их задача — разбить все эти мелкие военные укрепления, причем так, чтобы люди не успели собраться с силами или предупредить соседей. Поэтому впереди основных сил отряда следует послать хороших бегунов, которые перехватывали бы гонцов, если таковые захотят сообщить об опасности другим укреплениям.

— Мне нравится твой план, — сказал Гома. — Продолжай.

— Утром в назначенный день, — говорил Конан, — но не слишком рано ты поведешь основное войско против Набо. Если хорошо рассредоточиться и сделать много шума, враг решит, что ты собрал все свои силы. Потом ты должен расположиться у города, подтягивая сюда все свои войска, — Конан начертил несколько линий, сходящихся у коровьего черепа, — а с тылу к тебе подойдут те, что бежали из северных укреплений. Ты можешь сохранять ту же позицию, но можно запутать Набо, я предлагаю для этого развернуться кругом и отойти недалеко от города. Таким маневром ты с двух сторон разобьешь бежавшие отряды. — Опустившись на колени, Конан перемешал все прутики и камушки на плане. Потом поднялся. — Теперь, получив дополнительное подкрепление, ты опять поворачиваешь отряд кругом и вызываешь правителя на бой. И если я правильно оценил их численность, ваши силы будут к этому моменту практически равными. Или даже преимущество будет на вашей стороне. Кроме того, твои люди воодушевлены легкой победой, а с ним в это время все те же голубые плюмажи, которые уже начинают подумывать, за кем им пойти.

Вожди выслушали его речь с неослабевающим вниманием. Кто-то явно поддерживал, другие сомневались, но, когда Конан закончил, никто не сказал ни слова. Все смотрели на своего правителя и ждали окончательного решения.

— Это хороший план, и я им воспользуюсь, — сказал тот наконец. — Но внесу одно изменение: я сам, лично, поведу отряд в долину.

— Это неблагоразумно. — Конан нахмурился. — Царь не должен подвергать себя такому сильному риску, когда ведет войско в битву.

— Так поступают у вас на севере, друг, но здесь это невозможно. Мои воины будут ждать от меня этого шага. А основным войском сможет управлять любой из верховных вождей.

— Как хочешь, — сказал Конан. — Когда ты намерен выступать?

— Ожиданием ничего не добьешься. Передовой отряд выходит сегодня в сумерки!

— Ты из тех, кто быстро принимает решения, — одобрил Конан. — А что мне делать?

Гома усмехнулся:

— Пойдешь со мной? Мы, старые боевые псы, покажем молодым, что такое настоящий бой.

— Да, я пойду с тобой.

— Прекрасно. Оставь себе это копье, оно тебе пригодится. У меня есть еще кое-что для тебя: — Он крикнул что-то через плечо, и из домика появилась женщина, она несла что-то в руках. Гома взял у нее этот предмет и передал его киммерийцу. Конан стал внимательно его рассматривать. Это было медное кольцо, с которого свисали три блестящих черных пера.

— Это значит, что ты принадлежишь к доверенным лицам правителя, — сказал Гома. — Любой воин должен уступить тебе дорогу, если на тебе эти перья.

Конан примерил головной убор.

— Завтра мы омоем в крови свои копья, — сказал он.

Гома перевел, и эти слова вызвали у всех бурю кровожадного веселья.

Глава XVI ДОЛИНА В КРОВИ

Заходящее солнце заливало долину пурпурным светом, когда передовой отряд начал свои сборы. Для этой миссии Гома выбрал полк красноперых воинов. В нем в основном молодежь, которая жаждет проявить себя в деле и как раз подходит для этого тяжелого задания. Гома распорядился, чтобы весь день они провели на отдыхе, что, впрочем, выполнить было не так-то легко, потому что для многих этот бой был первым. Они должны сытно поесть, потому что с собой, кроме оружия, ничего брать нельзя, им надо лишь пройти по долине быстрым маршем и драться бок о бок со своим царем, пока он не взойдет на престол или не погибнет вместе со своими солдатами.

Над головой мерцали первые звезды, когда Гома отдавал последние распоряжения, переводя их и для Конана.

— Во время марша никакого пения и выкриков. Если кто-то споткнется и упадет, он должен молчать и так же в полной тишине подняться, если сможет. Если укусит змея, — страдать беззвучно и умереть молча.

Воины с суровым видом выслушали эти приказы.

— Пора, — сказал Гома. — Идем.

Конан был в полной готовности. Ему выдали большой кусок леопардовой шкуры в качестве набедренной повязки и узкие браслеты длинного обезьяньего меха. Единственное, что теперь отличало его от остальных воинов, — длинный меч и нездешняя внешность. Щита у него не было, но, если понадобится, он всегда сможет позаимствовать его у противника.

Цепь красноперых воинов продвигалась сквозь собравшуюся толпу. По приказу правителя не было ни пения, ни приветственных выкриков, но люди подбадривали воинов низким звериным рычанием, звучавшим куда более воинственно, чем любые льстивые восхваления.

Миновав стены форта, отряд двинулся быстрее, потом еще быстрее, потом перешел на бег, поглощавший милю за милей. Впереди шли самые молодые, те, кто хорошо знал окрестности, потому что пас здесь скот. За ними шел Гома и его черноплюмажная охрана, включая и Конана. Потом — все остальные; бег сопровождался воинственным пением, которое звучало, впрочем, как шепот.

Взошла луна и залила долину бледным светом. Для юношей с крепкими ногами ее свет был так же привычен, как и дневной, ведь они множество ночей в своей жизни провели под открытым небом, оберегая свой скот. В кустах притаились огромные хищники: припав к земле, они удивленно смотрели на непонятную процессию. Инстинктивно они чувствовали, что этой командой, вооруженной звенящей сталью, насытиться не удастся. Глупые подслеповатые носороги фыркали и отворачивались, не желая иметь дело с чужими.

Гома молчал. Ночь была прохладной, но люди вскоре были мокрые от пота, и пение слышалось слабее. Однако ни один даже не споткнулся. Именно поэтому Гома и остановил свой выбор на самых молодых. Время шло, и луна продолжала свой привычный путь по небосводу. Кое-кто начал уставать, но из строя ни один не вышел. Дышать стало тяжело, вот уже слышатся хрипы, но остановиться — значило бы обречь себя на несмываемый позор.

Когда они добрались до северной оконечности долины, даже у самых крепких силы были на исходе. На широком лугу Гома приказал устроить привал, и люди в изнеможении попадали на траву. Конан и Гома, однако, дышали почти спокойно, и только их тугие мышцы блестели от пота. На правителе не было никаких украшений. В левой руке он держал маленький круглый щит из шкуры бегемота, а правой небрежно поигрывал своим неизменным топориком.

— Солнце восходит, — сказал Гома, пристально вглядываясь на восток, где над цепью гор появилась тонкая полоска бледного света. — Совсем скоро откроется его светлый лик. Но прежде мы должны начать бой. Это последняя заря правления Набо. Когда солнце сядет, долиной будет править истинный царь.

— Не хотел бы я быть здесь царем, — сказал Конан. — Земля прекрасная, но ее красоту отравляет озеро.

— Это правда. В своих странствиях я видел многие земли и подумываю теперь о том, что надо увести отсюда мой народ, подальше от этого озера. Мы найдем другую землю, такую же плодородную и благодатную, где есть пахоты и пастбища и где нашему скоту будет вольготно.

— На такие места обычно есть претенденты, — заметил Конан.

— Такова жизнь. Но за все это время я ни разу не встретил воинов, которые были бы сильнее моих. Когда мы найдем подходящее место, мы прогоним тех, кто там живет, и займем его сами. Богатства — награда сильных и смелых. Так было всегда.

— Да, так было. Что ж, пора. Я уже вижу на полмили.

— Да. Будем убивать. — Гома отдал приказ, и воины вскочили на ноги. Они готовились к битве, и на их лицах сверкали свирепые усмешки. Издав последний боевой клич, Гома высоко поднял свой топорик и побежал вперед. Воины с теми же криками последовали за своим правителем.

Конан бежал рядом с Гомой, его длинные ноги несли его так же легко и беспечно, как несут ноги скаковую лошадь. Через несколько минут они увидели первый лагерь. Он стоял на берегу небольшого ручья. У костров сидели несколько человек, которые уставились в полном изумлении на открывшееся зрелище, возникшее, наверное, из кошмарного сна. Они вскочили и подняли крик. Из хижин выскакивали люди, полусонные, они хватались за оружие, но красноперые воины не давали им опомниться.

Это была не битва, а бойня. Царю даже не понадобилось взять в руки свой топорик. Он просто стоял в стороне и смотрел, как его воины пускают в ход копья. Не принимал участия в битве и Конан. Работа неизбежная, но унылая, такая не для него. Когда в живых не осталось никого из противников, отряд вновь выступил в путь. От вида крови молодые воины пришли в еще большую ярость. Те, кому еще не удалось окропить свое копье кровью, жаждали поскорее восполнить этот недостаток.

В следующем лагере не спали, отряд вовремя заметили и встретили во всеоружии. Хотя лагерь уничтожили быстро, сражались противники мужественно. Конан видел, что Гома сам убил двоих молниеносным ударом топорика, легко отражая своим небольшим щитом вражеские копья.

К Конану бросился высокий воин с белым пером, за длинным щитом его почти не видно. Киммериец зажал меч в правой руке, копье — в левой. Отведя вражеское оружие, он сильным ударом меча расколол щит и с быстротой змеи вонзил свое копье в незащищенное тело. Оглядываясь в поисках следующей жертвы, он заметил, что бой почти окончен. Белых плюмажей уже почти не видно, но и среди красноперых есть убитые и раненые.

— Пойдемте, — сказал Гома, — стряхивая с топорика человеческие внутренности. — Утро только начинается.

— И хорошо начинается, — сказал Конан.

В следующем лагере располагался отряд голубых плюмажей. Воины выстроились в оборонительную линию, но вели себя как-то неуверенно. Приказав своим остановиться, Гома обратился к врагам с краткой речью.

— Я предложил им выбор, — сказал он Конану. — Пойти со мной и убивать белых или умереть на месте. У них есть время двадцати выдохов, чтобы принять решение.

Слышалось невнятное бормотание голосов, которое потом перешло в громкие выкрики. Опустив копья, воины бросились навстречу своему новому царю. Это пополнение с лихвой восполнило потери предыдущей битвы. С новыми силами отряд продолжал свой путь.

Утро разгорайтесь. Лагеря белых сдавались после коротких быстрых стычек. Когда воины с голубыми перьями видели среди нападающих такое множество своих, они сами присоединялись к отряду Гомы, даже без его речи. Обновленный отряд с боевыми криками двигался вперед, оставляя за собой смерть и разрушение.

Когда они подошли к городу, копья воинов были красными от крови. Отряд понес небольшие потери, которые были ничто в сравнении с ценой возмездия. Воины нескольких последних укреплений издалека заметили большой отряд и успели подготовиться к бою, но как же велико было отчаянье белых плюмажей, когда они обнаружили, что и от стен города их отделяют мощные вражеские силы.

Как один человек, войска развернулись кругом, представив смятенным врагам свои щиты и острые копья. С отчаяньем обреченных белые перья ринулись на стройные ряды, а сзади на них уже наседал подоспевший отряд. Слышались боевые кличи и стук копий, трава у стен города обагрилась кровью.

Конан колол копьем и рубил мечом, настигая бегущих и отражая нападающих. Эту мясорубку надо заканчивать как можно быстрее, иначе Набо может воспользоваться суматохой и сам пойдет в атаку. Через несколько минут поле являло собой залитую кровью бойню. Когда все было кончено, отряд по приказу Гомы перестроился.

— Я выдвинул вперед желтоперых, — пояснил он Конану. — Они — самые сильные. Потом — зеленые, полк небольшой, но это опытные воины, они не впадут в панику, если первым придется отступить. Красные — самые последние, потому что их силы на исходе. Голубые плюмажи встанут на левом фланге. Пусть привлекают своих на нашу сторону.

Конан оглядел городские стены. Людей собралось множество, но его товарищей среди них не было. Набо, похоже, не собирается защищать город, потому что воинов не видно и ворота свободны. Над самым входом в город стоял и сам правитель, обозревая открывшееся редкое зрелище. Справа от него сморщилась старая Агла. Колдунья шептала проклятья, которые из-за шума битвы все равно никто не слышал. Слева от правителя возвышалась фигура Сетмеса.

Когда все приготовления были закончены, Гома повернулся к Конану:

— Сейчас я собираюсь бросить дяде вызов. Он скажет, что я самозванец, я же докажу обратное. Я предложу ему единоборство, а он откажется. Тогда начнется бой, и мы разобьем его войско. Убивай всех без исключения. Ни один из сторонников Набо не должен остаться в живых. Но самого Набо не трогай. Только царь может поднять руку на царя.

— Но он не царь, — сказал Конан. — Он узурпатор.

— Не важно, он должен достаться мне. Я убью его, и люди должны это видеть.

— Как хочешь, но, если он нападет на меня первый, я за себя не отвечаю. Никто не остается в живых, если атакует меня с оружием в руках.

— Тогда держись от него подальше, — мрачно заметил Гома.

Все готово, и царь Гома вышел вперед. Приветственные крики его войска сотрясали все вокруг, люди стучали копьями о щиты, а их возгласы сливались в один восторженный рев обожания. Из-за городских ворот показались белые воины, вот они уже выстроились в боевой порядок перед стенами. За ними следовал полк голубых плюмажей. Конан быстро прикинул их численность. Вместе эти два полка насчитывали почти столько же людей, сколько в войске Гомы. Благодаря солдатам Сетмеса силы сравняются. Теперь многое зависит от синих плюмажей, к кому они примкнут. С левого фланга им уже что-то кричали воины Гомы, но те стояли с непреклонными каменными лицами.

Гома поднял топорик, и все звуки стихли. Он приблизился к вражескому войску на расстояние полета копья и обратился к тем, что стояли над воротами. Набо молчал, но Агла что-то сказала, и ее слова вызвали смех у горожан, которые собрались на стене. Тогда Гома обнажил торс, сбросив свое красное одеяние. Конан не видел, что именно предстало взорам горожан, но смех мгновенно смолк и по толпе прокатился ропот изумления. Потрясая топориком, Гома опять обратился к Набо. Узурпатор что-то высокомерно ему ответил. Конан понял, что единоборство отклонено. Он заметил, что вражеское войско этим недовольно, особенно воины с голубыми перьями, они, видимо, ожидали, что правитель примет вызов и будет драться за свой трон. Его отказ противоречил их понятиям о чести, это и к лучшему.

Вперед вышли стигийские солдаты, они плотными рядами встали перед городскими воротами. Бумбана нигде не видно. Все они, воины и солдаты, ждали в нервном нетерпении, когда начнется тяжелый и кровавый день.

Повернувшись к правителю спиной, Гома пошел к своим войскам. Вдруг позади него стигийский солдат сделал какое-то движение. Не успел арбалетчик отпустить тетиву, как Конан был уже рядом с Гомой. Схватив его за руку, киммериец сильным рывком оттащил Гому в сторону, в эту секунду мимо что-то просвистело. Послышался звук удара и глухой крик. Воин в первом ряду схватился за оперенный пояс на груди. Там, где оружие прошло сквозь его кожаный щит, осталось небольшое аккуратное отверстие.

— Так они хотят подлостью погубить помазанного правителя?! — взревел Гома.

— Это наемники, — сказал Конан. — И вот один решил, что есть подходящая возможность прикончить вражеского предводителя. — Он одарил Гому холодной улыбкой. — Я сам был наемником. Я сам так поступал.

Набо что-то крикнул, и один из его воинов, размахнувшись, вонзил копье в тело только что стрелявшего арбалетчика. Сетмес хмуро выслушивал упреки узурпатора.

— Раздор между союзниками, — заметил Конан. — Все к нашему благу.

— Довольно об этом, — сказал Гома. — Пора начинать. Я мечтаю поскорее занять место моих предков. — Взмахнув высоко топориком, он поднял руку, указывая на вражеское войско. Желтоперые воины с грозными криками рванулись вперед. Конан и Гома последовавши за ними, держась поближе к центру. Битва за долину началась.

В этом бою не нашлось места изобретательности или хитрости. Грубая сила шла против грубой силы. Копье ударялось о шит или с омерзительным звуком пронзало человеческое тело. Тяжелые дубинки разбивали черепа, короткие мечи рубили руки и ноги, и в воздухе висел запах свежей крови. Люди кричали, выли и… пели. Горожане со стен выкрикивали проклятья, раздавались возгласы поддержки, а жители близлежащих деревень собрались у холмов, чтобы посмотреть на удивительную битву.

Конан колол и рубил в кровавой ярости, все его существо охватило боевое буйство предков. Древко его копья раскололось от удара о твердый щит. Зажав обеими руками меч, киммериец действовал им теперь с удвоенной силой, разрубая щиты одним ударом, а уже вторым умерщвляя противника.

Бок о бок с киммерийцем Гома широко размахивал своим топориком, точно отражая удары маленьким щитом. Вражеских воинов еще до его удара сражали наповал королевские знаки Гомы. Повсюду вокруг этих двоих чувствовалось присутствие элитной гвардии черных перьев.

В ярости битвы стройные ряды рассыпались, и люди дрались уже отдельными кучками. В этот момент один из вождей Гомы что-то прокричал, и в бой вступила еще одна линия — зеленоперых. Белые плюмажи были теперь в полном отчаянье, но никто и не думал признать себя побежденным. Милосердия все равно сегодня ждать не придется.

На этой второй стадии битвы командир голубых плюмажей наконец решился. Он уже показал свое воинское искусство, потому что не послал свой полк в самую гущу битвы, где в суматохе им пришлось бы отбиваться от двух противников. Сейчас по его команде воины развернулись и внезапно атаковали стигийских наемников, охранявших ворота. С радостными криками им на помощь бросились голубые плюмажи с левого фланга Гомы.

Шло два отдельных сражения: разноцветные войска Гомы против белых плюмажей и синие — против стигийцев. Очень скоро голубые плюмажи стали ощущать серьезные потери. Их бурная ярость натолкнулась на холодную, методичную дисциплинированность цивилизованных солдат. Как обычно и бывает в подобных случаях, солдатская дисциплина с лихвой восполнила численный недостаток. Воины шли плотными рядами, и каждого защищал не только собственный щит, но и щиты соседей с обеих сторон, так что можно было сосредоточить все внимание на противнике. А благодаря крепким доспехам солдат нанести им удар было не так-то легко. Рядом — стена и ворота, поэтому обойти отряд с тыла или с фланга не удастся. Передовая линия превратилась в настоящую мясорубку, где нагая плоть ударялась о твердую сталь, и на каждого выведенного из строя стигийца приходилось пять мертвых воинов.

Вторая часть сражения близилась к завершению. Брошенные голубыми плюмажами, которые отвлекли на себя стигийских союзников, белые перья терпели поражение. Потеряв надежду, некоторые пытались спастись бегством. Набравшись уже свежих сил, за ними бросались красноперые и безжалостно убивали. Повсюду лилась кровь.

Гома перевел дух, радуясь скорому окончанию битвы. Он увидел Конана, который стоял, опираясь на эфес опущенного к земле меча. Его руки в крови по самые плечи, все тело тоже забрызгано кровью. На голове — медное кольцо, а три черных пера сорваны не попавшими в цель стрелами. Тяжело дыша, Конан смотрел на происходящее у ворот.

— Вижу, ты не терял даром времени, — сказал Гома.

— Не терял, — согласился киммериец, — но бой еще не кончен. Вон тем пришлось совсем плохо.

— Да. Они расплачиваются кровью за службу Набо. Это хорошая плата. Те, кто останется в живых, будут моими лучшими воинами. — Он покачал головой.

— Нельзя так драться.

— Это ведь не воины, а солдаты, они верны не королю или генералу, а тому, кто им платит. Враги не всегда так любезны, что предоставляют возможность сражаться, как ты считаешь наилучшим.

— Но как им помочь? — спросил Гома.

— Нельзя вести бой по всей линии. На этом только теряешь силы. Собери плотную группу и нанеси удар в центр. Тем, кто впереди, придется тяжело, но тогда нам удастся разрушить порядок флангов. И ты сможешь обойти их сбоку, пока та группа отвлекает внимание в центре.

— Звучит разумно, Давай посмотрим, сможем ли мы это осуществить.

Гома подозвал своих вождей, и под предводительством киммерийца они отправились в самую гущу сражения. Не так-то легко заставить разъяренных дикарей сложить оружие, и Гоме приходилось время от времени пускать в ход свой топорик. Но вскоре над полем битвы наступило затишье, голубые плюмажи отступили.

Под руководством Конана Гома перестроил свои войска, и получился огромный клин, направленный острием в самый центр стигийского отряда.

Это острие составляли голубые плюмажи, которые еще раз должны были доказать кровью свою верность новому правителю. Остальные выстроились как придется, потому что предстоящее сражение обещало быть не демонстрацией боевого искусства и дисциплины, а яростной, хаотичной схваткой на небольшом пятачке земли, где еще держалось сопротивление истинному правителю.

На городской стене в безмолвном оцепенении ждали люди. Набо взирал на мертвые тела своих воинов, и в его взгляде светилась маниакальная ярость, Агла же прыгала вокруг с безумными криками, которые, казалось, вот-вот доведут ее до апоплексического удара. Сетмеса нигде не видно.

Конан и Гома стояли немного поодаль. Они уже во много раз перевыполнили свою боевую норму, и сейчас, на завершающем этапе сражения, основная роль отводится всему войску, потому что главное здесь — не личная доблесть, а сила и мощь большого отряда и быстрота удара. На передней линии вражеских войск киммериец заметил двух офицеров. Они привлекли его внимание своим суровым взглядом — эти люди были готовы на все. У них за плечами множество тяжелых битв, и сейчас они не намерены отступать перед обыкновенными дикарями.

По команде Гомы клин двинулся вперед, сначала шагом, потом легкой трусцой и наконец быстрым бегом. Острие вонзилось в самый центр линии стигийцев. Линия дрогнула и распалась, атакующие дикари рвались вперед, перепрыгивая через тела погибших врагов. Вот уже выросла огромная куча трупов, истекающая кровью. Тех, кто ворвался во вражеские ряды первыми, ждала печальная участь. Но стигийские фланги уже смешались, и сильную оборону держать стало невозможно. Поэтому следующие ряды нападавших сумели расширить линию наступления и прорваться в глубь стигийского войска. Давление все усиливалось, и стигийцы разбивались на мелкие группы. Теперь уже дисциплина не имела значения, и солдатам, несмотря на всю их опытность и умение, было уже не устоять против обезумевших копьеносцев. Сметая на своем пути остатки стигийского войска, воины ворвались в город.

Как только проход был свободен, Конан и Гома вошли в город. Мирные жители в ужасе бежали, заметив опьяневших от крови воинов. А те и в самом деле не видели, кто перед ними — солдаты или простые люди, и рубили всех без разбору.

— Надо их попридержать, — заметил Конан, — иначе подданных у тебя не останется.

Гома пожал плечами:

— Городские жители поддерживали Набо. А резня все равно скоро прекратится. Есть одно правило, известное любому королю: убитых всегда есть кем восполнить. Рождается ведь больше.

Конан не нашелся, что ответить на эту дикую философию. На своем веку он редко встречал людей с мягкими, либеральными взглядами, а представления Гомы еще не самые жестокие. И в самом деле, после нескольких минут яростной бойни торжествующие победу воины успокоились, и убийства прекратились. Гома распорядился, чтобы командиры систематически прочесывали город. Ему нужны Набо, Агла и Сетмес, лучше живыми. Набо нельзя убивать ни в коем случае.

Осмотрев тела погибших наемников, Конан не обнаружил среди них офицеров — рыжебородого Копшефа и чернобородого Геба. Эти двое, значит, сумели вырваться и скрылись где-то в городе. Может быть, они там же, где Сетмес?

Во время прочесывания городских улиц воины Гомы наткнулись на нескольких оставшихся в живых стигийских наемников, попались и ярые сторонники Набо, его приближенные, которым была выгодна узурпация власти и гибель отца Гомы. С этими расправились безо всякой жалости. Наконец войско собралось перед башней. Когда Гома вышел вперед, площадь огласилась торжественными криками. Поднявшись на возвышение, он благодарил людей за приветствия. Потом, крикнув что-то в толпу, он еще раз опустил одежду и обнажил торс. И опять в толпе пронесся благоговейный шепот, люди склоняли головы и поднимали руки ладонями вверх.

Теперь этот знак увидел и киммериец. На груди у Гомы блестел черный шрам: волнистый трезубец, соединенный полумесяцем. Гома сделал Конану знак подняться к нему на возвышение.

— Я показал народу знак законной власти. Уже сто поколений на груди наследника вырезают этот символ, символ древнего покровителя горного перевала.

— Я такой уже видел, — сказал Конан.

— Сейчас я снова вызываю Набо на единоборство. В этот раз он должен принять вызов, потому что ему нечего терять. Ты будь начеку и следи, чтобы все было честно.

— Как хочешь, но ты ведь уже отвоевал свой трон в бою, зачем рисковать теперь?

— Набо был царем, пусть и узурпатором. Царя убить может только царь.

— Тогда пусть его к тебе подведут, и просто сруби ему голову, — настаивают Конан. — Будь же благоразумен! Ты не спал всю ночь, ты проделал длинный путь и дрался в битве. А он все это время только смотрел, как умирают другие.

— И все равно, таков обычай. Люди должны видеть мою победу и смерть Набо. Он должен умереть от моей руки в честном бою. Иначе я никогда не буду чувствовать себя на троне спокойно.

Его голос звучал твердо, и так же твердо он выкрикнул свой вызов тому, кто находился в башне. Наступила длинная, тяжелая пауза, потом внутри послышались какие-то звуки. Из ворот башни показалась процессия царских слуг: танцовщицы, прислужницы, фокусники, которых Конан уже видел раньше, палач в своей маске-черепе. Последним шел сам Набо, выступая с гордостью побежденного льва. Аглы видно не было. Конан заметил Кефи и подозвал переводчика к себе.

— Ты будешь мне переводить, — приказал он рабу.

— Ты станешь говорить с новым правителем через меня? — Его голос дрожал от ужаса.

— Да, ты верно мне служил. Послужи и теперь, и я скажу Гоме, что ты просто раб, и ничего больше, и что ты исполнял приказы бывшего правителя. Думаю, Гома не откажет тебе в милости. Всех сподвижников Набо он уже убил.

— Благодарю тебя, господин. — Кефи облегченно вздохнул.

— Теперь скажи, где мои друзья?

— И Сетмес, и правитель были очень разгневаны, когда ты так ловко бежал. Агла кричала, что их надо немедленно скормить озерному богу, но стигийский жрец приказал обязательно оставить в живых женщину. Набо сказал, что озерный бог слишком возбужден и надо, чтобы он опустился на дно и успокоился. Вчера вечером троих мужчин повели на жертвоприношение, но, несмотря на все старания Аглы, божество не показывалось. От этого она рассвирепела еще сильнее обычного и хотела убить их сама, но Набо запретил, он сказал, что их надо поберечь до завтрашнего вечера. А теперь он и сам не доживет до этого вечера.

— Я тоже так думаю, — сказал Конан. — А где Агла?

— Я не знаю. Когда царь вернулся с городской стены, где смотрел, как идет сражение, мы, все слуги, столпились в большом зале, чтобы узнать, что нас ожидает. Она пришла вместе с правителем, но потом исчезла где-то в башне.

— А жрец?

— Он пришел еще раньше. С ним были двое офицеров. Я видел, как они побежали наверх, туда, где держали пленников, а потом я их больше не видел.

— Порази его Кром! Что же он замышляет? — Конану хотелось поскорее проникнуть в башню и узнать, что с его товарищами, но сначала надо выяснить, чем все кончится здесь. Двое правителей с пением кружились в сложном ритуале, похожем на танец. Конан поинтересовался, что это значит.

— Когда цари вызывают друг друга на бой, они рассказывают всю свою родословную. Эти двое — дядя и племянник, поэтому родословная у них одна. Набо говорит, что трон принадлежит ему, то же самое говорит и Гома. Но это все только для вида, потому что каждому понятно: законны только притязания Гомы.

— А если победит Набо? — спросил Конан. — Что тогда?

— Тогда народ присягнет ему на верность, — ответил Кефи.

— Что? — воскликнул Конан. — После всей пролитой крови Набо все равно получит трон, если только победит в единоборстве?

— Конечно. Это значит, что его царствование угодно богам. Раньше мятежники тешили себя мыслью о том, что царский сын жив и скоро к ним вернется, но теперь, если он погибнет, заменить его никто не сможет.

Конан покачал головой:

— Трудно понять этот народ.

Вот ритуал окончен, и слуга подал Набо оружие — небольшой щит, обтянутый шкурой бегемота, такой же как у Гомы, и короткое тупое копье. Древко небольшое, около двух футов, но острие длинное, в половину человеческой руки, и шириной в две ладони. Острые края зловеще мерцали.

Голоса стихли, и начался бой. Стоя друг против друга, соперники подняли мечи. По этому жесту, как по команде, раздалась яростная барабанная дробь. Кроме этой дроби, больше не доносилось ни единого звука. Держа крепко свои щиты, противники осторожно готовились сделать первый шаг. Набо опустил копье, направив его острием сопернику в живот. Топорик Гомы почти небрежно лежал у него на плече. Но киммериец заметил, что древко оружия на самом деле слегка приподнято с плеча, значит, Гома готов к битве, он как натянутая тетива.

Со сдавленным криком Набо рванулся вперед, целясь копьем ниже груди. Гома встретил его оружие щитом и в свою очередь нанес три быстрых удара. Одно движение запястья — и топорик с быстротой молнии взвился вверх. Ловко уворачиваясь и умело закрываясь щитом, Набо удалось избежать удара. По его иссеченному шрамами лбу стекал пот, а в яростном оскале сверкнули белые зубы.

Замахнувшись щитом к лицу Гомы, Набо нанес ему удар по ногам, как будто у него было не копье, а короткий меч. Гома отпрыгнул, стараясь увернуться от удара, но острие копья оставило у него на ноге длинный порез. Набо усмехнулся и что-то сказал.

— Он уже объявляет себя победителем, — прошептал Кефи.

— Слишком торопится, — пробормотал Конан. — Рана пустяковая.

Гома, казалось, даже не заметил пореза. Он опять обрушил на противника шквал ударов, то и дело меняя свою цель, чтобы отвлечь внимание Набо. Покручивая топориком на некотором расстоянии от противника, Гома нанес ему резкий удар острием с противоположной стороны орудия. Набо в последнюю секунду успел поднять щит, и острие глубоко вошло в шкуру бегемота. Зажав топорик обеими руками, Гома отступил назад, чтобы тут же всей мощью обрушиться на врага. От такого натиска Набо едва удержался на ногах, но в его ремне застряло острие топорика, и, пока Гома его вытаскивал, Набо успел вновь собраться с силами.

Обеими руками сжимая древко копья, Набо бросился на противника и начал его теснить, так что Гоме трудно было сосредоточиться на своих собственных ударах. Конан понимал, что копье — не лучшее оружие против меча и топорика на длинной ручке, понимал это также и Набо. С диким криком он схватил Гому за правую руку и нацелился копьем ему в живот.

Гома едва успел защититься, опустив щит, который, впрочем, тут же бросил, чтобы захватить запястье противника. И вот так, зажав друг у друга руку с оружием, они одновременно старались еще отвести это оружие от себя. Грубая сила выступила против грубой силы, и Конан боялся, что Гома уже слишком устал. Вдруг он заметил какое-то движение. Со спины к Гоме подбирался палач.

Конан понял, что Набо знает о маневрах своего приспешника и старается держать руку противника так, чтобы Гома стоял к палачу спиной. Но Конан видел, что силы у Набо на исходе. Этот отчаянный трюк, должно быть, запланировали заранее. Да, уважение, питаемое Набо к традициям, на некоторые вещи не распространяется.

Палач ринулся вперед, держа наготове оружие. Он двигался быстро, но Конан был стремителен, как тигр. Вот его меч, описав сверкающую дугу, отсек руку, которая держала предательское оружие. Второй удар — и с плеч покатилась разрисованная под череп голова. Ее подобрал какой-то воин из толпы и высоко поднял, весело усмехаясь. Толпа возмущалась таким отступлением от правил.

Теперь Гома с усмешкой на губах оттеснял Набо к самому краю возвышения. На лице бывшего правителя ярость сменилась мукой, потом животным ужасом. Его глаза вылезали из орбит, а с искривленных судорогой губ стекала струйка слюны. Гома еще сильнее сжал правую руку Набо, одновременно выкручивая ее вниз. На фоне дроби барабанов отчетливо послышался хруст кости, Гома выворачивал руку все сильнее, пока в тело Набо не вонзилось его собственное копье.

Отпустив противника, Гома на шаг отступил, а Набо уже едва стоял на ногах, задыхаясь в агонии.

С неистовым яростным криком победы Гома опять зажал топорик обеими руками, широко размахнулся и со всей силы обрушил его на голову своего врага, проломив череп, кроша кости, зубы, челюсти, ломая ребра. Топорик застрял где-то у пояса Набо. Задержавшись лишь на короткое мгновение, огромное тело грузно упало, разбрызгивая повсюду кровь.

Гома высоко поднял окровавленное копье. Никогда еще эту площадь не сотрясали такие восторженные крики. Зазвучала музыка, слуги бросились танцевать. Все вожди и генералы в то же мгновение поспешили кинуться Гоме в ноги, ударяясь лбами о кровавые камни, выражая столь бурным способом свою безграничную преданность.

Долиной правил новый бесспорный царь.

Глава XVII СОКРОВИЩА ПИФОНА

— Кром бы все побрал! — ругался Конан. Обследовав всю башню, он не обнаружил никаких следов своих товарищей. — Где они?

За каменными стенами верные подданные все еще рукоплескали своему правителю. Проклиная всех и вся, Конан выбежал через заднюю дверь, он оказался на террасе, которая выходила на озеро. Далеко-далеко на его водной глади Конан различил какой-то предмет. Его острый взгляд легко определил, что это рыбачья лодка, и он быстро догадался, кто в ней может быть. Лодка направлялась прямо к крепости на противоположной стороне озера. Осмотрев берег, Конан убедился, что, убегая, стигиец не позаботился об уничтожении остальных лодок.

Вернувшись в башню, Конан застал там большое смятение. Гома вошел внутрь, а за ним последовала целая толпа обожающих его подданных. Женщины несли ему чистую одежду и кувшины с водой. Пока он беседовал с вождями, они смывали со своего правителя кровь и пот. При появлении Конана он поднял голову и улыбнулся:

— Неплохая драка, а?

— Неплохая, — согласился Конан.

— Мне уже рассказали, как ты убил палача, хотя тогда я не успел ничего заметить. Я предполагал, что Набо способен на такую подлость, поэтому и попросил тебя быть рядом. Я благодарен тебе. Ты достоин большой награды. Скажи, что бы ты хотел получить?

— Сейчас не время. Стигиец бежал, он сейчас на озере, направляется к крепости, туда, где сокровища. С ним мои товарищи.

Гома пожал плечами:

— Я пошлю своих людей, чтобы их окружили. А сейчас надо отдыхать и праздновать победу.

— Дело еще не закончено, — сказал Конан. — Агла тоже с ним, и кто знает, какое злодейство замышляет эта старая ведьма.

Гома нахмурился:

— Агла! Она тоже должка умереть, как и Набо! Да, надо что-то делать.

— Кто остался крепости? — спросил Конан.

— Все мои воины старше четырнадцати лет пошли со мной в битву. Там остались только женщины, дети и старики, а сейчас они, наверное, тоже идут сюда. Там, скорее всего, никого нет. А меня здесь ждут важные дела.

— Тогда дай мне сильных гребцов, и я догоню ту лодку.

— Хорошо. — Гома что-то сказал, и вперед выбежали около двадцати молодых воинов. Конан отобрал шестерых, потом повернулся к Кефи:

— Ты пойдешь со мной. Мне понадобится твое умение.

— На озеро? — слабым голосом переспросил раб.

— Да. Чудище ведь появляется только ночью, правда? Иначе как бы в озере ловили рыбу?

С помощью Кефи он отдал воинам распоряжения.

— Доброй охоты, Конан, — сказал новый правитель. — Принеси мне мерзкую голову Аглы, и твоя награда удвоится.

Конан выбежал из башни и направился к озеру. Вдоль каменного парапета стояли с десяток длинных рыбачьих лодок, недалеко сушились сети. Конан указал на ту, что выглядела наиболее прочной, и воины быстро столкнули ее в воду. Все сели, и гребцы схватились за весла. Конан и Кефи сделали то же самое. Весла мелькали, и лодка быстро бежала к середине озера.

Несмотря на уверенность, с которой он убеждал Кефи, у самого киммерийца приодной мысли о чудовище волосы начинали шевелиться. И днем и ночью место это жуткое, хотя монстр и прячется где-то в глубине. И только острая необходимость действовать быстро заставила Конана пуститься в его владения в утлой рыбацкой лодчонке. Чтобы скоротать время, он решил отмыть в воде свой меч, но в последнюю секунду остановился. Ведь оно, как акула, легко почует запах крови.

Киммериец пытался рассмотреть лодку, за которой они гнались, но над озером стал подниматься легкий туман, и отдаленные предметы скрылись из виду. Не в это время дня тумана обычно не бывает, и его опасения усилились. На водной поверхности уже играли какие-то твари. Впереди барахтался сгусток щупалец.

— Что-то не то, — сказал Кефи, уставившись на мелких тварей широко раскрытыми глазами. — Озеро обычно в это время спокойно.

Воины тоже не на шутку встревожились. Храбрость в бою — это одно, но здесь все не так.

— Гребите сильнее, — приказал Конан. — Чем быстрее доберемся до берега, тем скорее будем в безопасности!

Вода становилась все темнее, но противоположный берег был уже совсем рядом. Ища там своего спасения, гребцы взбивали воду озера в белую пену. Теперь Конан понял, что происходит. У самой воды он различил сморщенную фигурку Аглы, она уже приплясывала и пронзительно кричала, призывая озерное чудовище расправиться со своими врагами.

Вдруг из-под самой лодки, чуть ее не перевернув, выскочило нечто похожее на расплывшегося осьминога. Воины вскрикнули. Вверх потянулось толстое щупальце и схватило одного из них, того, кто стоял на планшире. В теле осьминога открылось круглое отверстие, из которого щелкают костяной нарост, напоминающий клюв попугая. Чудовище схватило этим клювом свою жертву, а остальные воины вонзили в эту огромную тушу свои копья. Клюв раскрылся, хлынули потоки крови, чудовище зашипело и скрылось в глубине.

Кефи неумело, но с большим рвением схватился за освободившееся весло. А из воды всплывали еще более жуткие неестественные существа. Вот выпрыгнуло нечто похожее на акулу, оно перемахнуло через лодку, схватив по пути одного из воинов, и с плеском упало с другой стороны, крепко зажав несчастного в челюстях, усеянных длинными иглообразными стыками.

Нос лодки уже шуршал по берегу, и киммериец одним прыжком очутился на твердой земле. Остальные тоже не отставали, от пережитого ужаса люди готовы были плакать. Из озера все так же выпрыгивали отвратительные существа, но воины в своей стихии чувствовали себя увереннее и, обуреваемые одновременно и ужасом, и яростью, легко настигали их копьями, разрывая на части безобразные туши.

На уходящем вверх склоне горы Конан заметил Аглу, которая спасалась бегством. Ее энергия и проворство могли бы дать ложное представление, о ее возрасте. Конан бросился вдогонку, страстно желая разрубить это злобное существо на куски. Последние два дня были нелегкими, он совсем не спал и много дрался, но Конану за свою бурную жизнь приходилось терпеть и гораздо большие трудности. Его крепкое стальное тело могло противостоять таким испытаниям, которые любого цивилизованного человека погубили бы. И конечно, ему не составит труда догнать старуху.

Так он думал, но случилось по-другому. Он был примерно в двадцати шагах от входа в форт, когда старая ведьма уже добежала до ворот. Киммериец одним прыжком преодолел это расстояние, он уже поднял свое смертоносное копье, но жертва, в крови которой он так хотел омочить свою острую пику, уже исчезла. Стояли только пустые хижины, а старухи нигде не было видно.

Через несколько минут подоспели его воины. На молодых трудный путь не оставил никаких следов, но Кефи, привыкший к легкой, пусть и сомнительной службе при дворе, хрипел, как кузнечные меха.

— Ты ее убил? — спросил он.

— Нет, возьми ее Кром, она сбежала. Надо ее выследить, а то она опять пустит в ход колдовство. Она, наверное, скрылась в башне. Там же и все остальные.

— Откуда ты знаешь? — спросил Кефи.

— Знаю. Сейчас нет времени для объяснений.

Воины что-то сказали Кефи.

— Они спрашивают, будет ли драка.

— Им найдется кого убить, — заверил Конан.

При этих словах воины радостно заулыбались. Озерные твари позади, и к ним возвращается мужество. А из тех, кто ходит на двух ногах, они никого не боятся.

Киммериец повел свой отряд к башне, над которой царило зловещее молчание. Дверной проем зиял черной дырой. Держа наготове копья и меч, Конан осторожно вошел внутрь. Там было сумрачно и жутко. Не доносилось никаких звуков, но это еще ничего не значит. При удачно организованной засаде шуму быть не должно. Последние несколько футов он пробежал бегом, стрелой ворвавшись в центральную комнату, не выпуская из рук оружие. Там было пусто.

— Все в порядке, — позвал Конан. — Заходите. — Воины вошли, с любопытством оглядывая помещение.

Здесь все было по-прежнему, за исключением двух вещей: исчез Марандос, а огромная глыба, которую этот безумец так нежно гладил, была теперь опрокинута набок, а под ней открывалась лестница, которая вела в подземные лабиринты. Какая сила сдвинула камень, человеческая или же чары Сетмеса?

— Надо туда спуститься, — сказал Конан. Воины в нерешительности разглядывали темный проем лестницы. Они опять оказались на незнакомой территории. — Пойди принеси факелы, — приказал Конан Кефи.

Чувствуя облегчение оттого, что получил приказ и может его исполнить, раб бросился наружу, где перед оставленными домиками все еще догорали костры. Через несколько минут он уже принес целую связку факелов, зажав их под мышкой, а в другой руке у него горел зажженный.

Конан вложил меч в ножны и взял факел, то же самое сделали все остальные. Освещая путь горящей головней, киммериец начал спускаться.

Ему сразу бросилось в глаза, что каменный проход сильно отличается от обычной кладки, которую можно встретить в крепости повсюду. Стены пещеры, высеченной в твердом камне, любовно выполнены и затейливо разукрашены экзотическим орнаментом. Свод и стены покрывала роспись, в которой чувствовалось что-то стигийское, но лишь немного. Конан понял, что перед ним — образцы искусства Пифона, прародителя Стигии. Воины то и дело изумленно восклицали при виде красочных фигур, которые в изобилии покрывали все поверхности. Боги, короли, мифологические существа оживляли незнакомые легенды и ритуалы позабытых религий. Попадались изображения людей со звериными головами и звери с человеческими. Были сцены пиров и битв. Но в основном картины изображали что-то совершенно непонятное, но неприятное и отталкивающее.

Лестница оказалась намного длиннее, чем предполагал Конан, и шла не прямо. Попадались какие-то странные неожиданные повороты, внезапные площадки, устроенные неизвестно с какой целью, с которых лестница опять вела вниз. И всюду буйная роспись утомляла глаз.

— Факелы! — воскликнул кто-то. Пламя дрожало от легкого ветерка, который мог доноситься только с поверхности.

— Кое-кого ждет немалое разочарование, если этот туннель окажется всего лишь запасным выходом, — усмехнулся Конан. — Хотя так им и надо.

Вдруг сверху послышались какие-то странные звуки. Пронзительные крики и писк, искажаемые эхом. Все это покрывал ритмичный рокот, такой, впрочем, низкий, что его скорее чувствуешь кожей, а не слышишь. Это не бой в барабаны, а какой-то глубокий, океанический пульс, как будто стучит сердце мира.

Прямо над головой они различали странное сияние, которое не мерцало, как естественный свет. Оно было желтого цвета с легким зеленоватым оттенком, в нем ощущалась та холодность, что царит в иных мирах. Сияние лилось из проема, где оканчивались ступени. Конан опустил факел и обнажил меч.

Они вошли в этот проем, и перед ними открылась обширная гулкая пещера, такая большая, что Конан не мог понять, высечена ли она руками человека, или это творение природы. Ближняя стена была сложена из гладкого камня, и на ней были все те же изображения гигантских пифонских богов. Что представляют собой другие стены, Конан разобрать не мог, потому что свет туда не доходил. Это сияние напоминало скорее светящийся туман, чем свет, разливающийся от одного источника. В предполагаемом центре пещеры мерцало что-то большое, сложенное в кучу, а рядом сновали люди.

— Будьте готовы к драке, — сказал Конан, — но не трогайте женщину, высокого человека со светлой бородой, рыжего и одного коротышку. — Кефи передал его приказы, но Конан все равно чувствовал беспокойство за друзей, потому что уже знал, каковы эти воины в ярости, когда у них взыграет кровь. Его товарищам придется смотреть в оба, если эти ребята слишком разгорячатся.

Они осторожно подбирались к мерцающей горе. Подойдя поближе, Конан увидел, что странный свет разливается от золота и драгоценных камней, которые вправлены в некие таинственные инструменты, не очень похожие на обыкновенные украшения. К ним повернулся высокий человек:

— Добро пожаловать, киммериец. Агла, моя коллега, предупредила меня о твоем приближении.

— На твое несчастье, — ответил Конан. Теперь он заметил, что сразу за горой сокровищ открывается широкая водная гладь, уходящая в темную неизвестность. Вода с ленивым шелестом ударялась о берег, а глубокие ритмичные удары раздавались из недр этого таинственного подземного озера.

— Конан? Неужели ты жив? — Это Спрингальд, совершенно измученный, но веселый. Рядом с ним стоял Ульфило, извечное олицетворение оскорбленного достоинства. Здесь же и Вульфред, он, кажется, чему-то тихо радуется. У всех троих оружие.

— Что это вы делаете здесь с этим обманщиком? — спросил Конан, указывая на жреца.

— Когда он освободил нас из темницы и предоставил право пойти за ним сюда, а не отправиться на корм чудовищу, — заговорил Ульфило, — мы решили забыть на время все наши разногласия.

— Где Малия? — спросил Конан.

— Ты говоришь о Белой Царице, — сказал Сетмес. Теперь Конан заметил, что рядом с ним — двое стигийских офицеров, а их руки лежат на эфесах мечей. — Ты не должен говорить о ней так, словно она обычная женщина. Она теперь слишком высока для тебя.

— Да где же она, будь ты проклят?! — Конан подступил к жрецу, поднимая меч. Шагнув вперед, Геб и Копшеф закрыли своего господина. Они уже доставали из ножен мечи.

— Если ты хочешь ее видеть, — сказал Сетмес, — ты просто должен поднять голову.

Конан посмотрел вверх. Перед ним высилась огромная сверкающая груда, мерцал жемчуг и хрусталь, королевские скипетры, иногда попадалась книга, было множество странных предметов, о назначении которых он не мог даже догадываться. Надо всем этим возвышалось сооружение из золота и серебра, разукрашенное драгоценными камнями, огромный трон. На нем восседала Малия. Женщина на него не смотрела, казалось, она его и не заметила. Голову ее венчала большая корона. Шею украшали жемчужные ожерелья, а запястья перехватывали браслеты из драгоценных металлов. Больше на ней не было ничего. Малия не отрываясь смотрела на воду. Рядом с ней скорчилась Агла, она произносила какие-то заклинания и била в маленький барабан, который представлял собой человеческий череп, обтянутый кожей.

— Что это значит? — спросил Конан. — Что вы с ней делаете?

— Спроси вон его, черногривый. — Это сказал Вульфред. Он махнул рукой на худого оборванца, который сидел на куче сокровищ и самозабвенно перебирал в пальцах сверкающую массу.

— Твои мечты сбылись, Марандос, — обратился к нему Конан. — А как же счастливое воссоединение с женой?

— С женой? — Тот смотрел на него, как будто ничего не понимая. — Ах эта. Она тоже часть сделки.

— Какой еще сделки, будь ты проклят?

Молодые воины Конана в полном изумлении следили за тем, что происходит вокруг. Это было настолько им непонятно, что они забыли даже, зачем пришли сюда.

— Со стигийцем. Он обещал привести меня к сокровищам, если я заманю сюда и Малию. Она ему зачем-то нужна. Ну, я и согласятся.

— А что остальные? — спросил Конан.

— Ну она ведь не могла добраться сюда одна, так? — Марандос, казалось, обиделся на такой глупый вопрос. Конан повернулся к Ульфило:

— И ради этого братца ты пустился в путь на край света?

Ульфило сплюнул:

— Неужели ты думаешь, что ради этого глупца? Он с самого рождения был ничтожеством. Мне нужны сокровища, чтобы восстановить богатство моей семьи. А эта женщина, что она мне? Просто очередная шлюха, которую он нашел в чужой земле, все равно что лошадь или собака. Если она и нужна жрецу для каких-то целей, какое это имеет значение по сравнению с моими планами — вновь сделать свой род одним из величайших в Аквилонии?

— Твоя честь не слишком высока в цене, — сказал Конан.

— Ты не смеешь так со мной говорить, варвар! — Он уже выхватил из ножен свой длинный клинок.

— Я пришел сюда не затем, чтобы тебя убить, — зарычал Конан. — Мы были товарищами. Давай не будем драться, когда рядом враги.

— Они мне не враги, — ответил Ульфило.

— Ты заставляешь меня раскаиваться в том, что я сделал, — сказал Конан. — Только чтобы освободить вас от Набо и Сетмеса, я помог Гоме захватить город.

— Это очень благородно с твоей стороны, друг, — сказал Спрингальд. — И мы признательны тебе от всего сердца. Зачем нам ссориться. Будь с нами. Сокровища уже найдены. Но здесь существуют силы, столь древние и столь могущественные, что теперешние события в этой долине могут изменить весь ход мировой истории. А что такое несколько человеческих жизней, тем более одна женщина по сравнению с мировыми катаклизмами?

— Вы хотите, чтобы я был заодно с этим лживым, продажным жрецом? — Конан плохо понимал, что происходит. — Да вы все потеряли рассудок, не лучше Марандоса! Стигиец вам ничего не даст!

— Пифонец, пожалуйста. Я не стигиец, в моих жилах течет чистая королевская кровь имперского Пифона. Ныне я соединяю древнюю корону и сокровища моего народа с неисчислимой силой существа, что пришло из межзвездных миров. Моя воля и его могущество поднимут древний Пифон из пыли и праха, и моя власть не будет знать себе равных во всей истории! — Его черные глаза горели фанатичным блеском.

— Могущество? — удивленно переспросил Конан. — Эта озерная тварь не может даже вылезти из своей дыры, так она слаба. И беспомощна, ведь ее надо кормить!

— Ты видишь эту груду золота и драгоценностей, варвар? Ты знаешь, что это?

— Это сокровища Пифона, ради которых некоторые глупцы отправившись на край света.

— А разве ты не заметил, как мало здесь безделушек и как много инструментов и древних томов?

— Трудно не заметить.

— Здесь хранится вся магическая власть империи Пифона! Когда хайборийские племена одерживали победу за победой, император каждый раз призывал к себе всех магов и волшебников, чтобы собрать их драгоценнейшие, самые сильные магические тайны в одном месте. Это величайшая колдовская сокровищница всех времен!

— И много ему было от этого пользы! — презрительно заметил Конан. — Хайборийцы мыли своих коней в каналах Пифона. А чтобы обогреться, они поджигали дворцы.

— Звезды тогда не благоволили к Пифону, — ответил жрец. — В Год Падения Пифона их пагубное расположение не знало себе равных на протяжении последних десяти тысяч лет. Но существо в озере почуяло могущество пифонских сокровищ и стало притягивать их к себе. И вовсе не случайно командир экспедиции проделал путь по пустынному бездорожью, прошел в эту долину и схоронил свои сокровища вблизи озера! И не простая осторожность заставляла людей копать землю все глубже и глубже. Каждый раз, когда казалось, что работа закончена и пора вырубить в скале пещеру для сокровищ, некий необъяснимый импульс гнал людей все дальше и дальше, пока они наконец не вышли к этой пещере.

Конан теперь смотрел на аквилонцев:

— В этих сокровищах — его колдовская власть. Неужели вы думаете, что он ее с вами разделит?

— Если он хотел нас одурачить, — заговорил Ульфило, — зачем ему было освобождать нас из темницы, зачем возвращать нам оружие, зачем приводить сюда?

Конан от всей души рассмеялся:

— Глупцы! Он вас освободил, чтобы вы перевезли его на лодке через озеро, пока люди Гомы еще не ворвались в город. Он привел вас сюда, потому что и сам не знал, что именно найдет в этой пещере. Здесь могла оказаться охрана. И живы-то вы сейчас только потому, что, кроме этих двух наемных стигийцев, у него никого нет. Но первое, что он сделает, заполучив от озерного чудовища это долгожданное могущество, — это расправится с вами.

— Надо ли слушать этого дикаря, мой повелитель? — обратился к Сетмесу рыжебородый Копшеф. — Позволь я его убью.

— Еще не время, друг мой, — сказал Сетмес. В его взгляде промелькнуло легкое беспокойство. — Неплохая возможность проверить, как поведет себя наш славный Ульфило. Аквилонец, если хочешь быть моим первым помощником, убей для меня этого северянина.

Ульфило смотрел теперь без своей обычной надменности:

— Думаешь, так будет лучше? Этот человек нам не опасен. Он один. Он низкого происхождения и чужестранец, но весь долгий путь сюда служил нам верой и правдой.

— Боюсь, не видать тебе стального жезла пифонского герцога! — сказал Сетмес с насмешкой.

— Мне нет преград! — взревел Ульфило. Он обнажил свой длинный меч. — Чтобы какой-то дикарь помешал мне восстановить славное имя моего рода!

— Прекрати! — зашептал Спрингальд. — Это ребячество!

Но его друг уже не мог внять доводам рассудка. Он видел только, что могущество его рода ускользает, и вот враг, который тому причиной.

Мечи скрестились, киммериец отчаянно боролся за свою жизнь. Прочь мысли о том, что когда-то они были товарищами. Ульфило — сильный и опытный воин, но Конан не даст спуску тому, кто обнажит против него сталь. Клинки сплетали размытую сеть мерцающего металла, противники не жалели сил.

Окружающие напряженно наблюдали за ходом поединка. Спрингальд страдал при мысли о том, что друзья хотят убить друг друга. Вульфред смотрел на них со своей обычной холодной усмешкой. Молодые воины оживленно переговаривались, обсуждая этот новый вид боя. Марандос не видел ничего, кроме сокровищ. Геб и Копшеф теребили эфесы мечей, готовые в любую секунду вонзить в спину предательскую сталь. Малия впала в забытье. Агла и Сетмес не спускали глаз с озера.

Сильный удар Ульфило размозжил бы киммерийцу череп, но Конан успел подставить свой собственный клинок, задержав смертоносный край у самой головы. Мощным рывком кисти он поймал меч Ульфило на свое оружие. Несколько секунд противники стояли неподвижно, испытывая силу друг друга. Вот Конан рванул меч назад, и его клинок свободен. Коротким мощным ударом он разрубил аквилонцу грудь.

Сетмес что-то сказал, и двое его капитанов уже выхватили мечи. Подобравшись к Конану сзади, они уже нацелили свои клинки ему между лопаток. Кефи закричал, и Конан успел развернуться, вырывая меч из тела Ульфило, как раз вовремя, чтобы отвести клинок Копшефа. Ему на помощь бросились с ревом четверо молодых воинов.

В последовавшей за этим дикой схватке Конан не сразу разобрался, кто с кем дерется. Мечи и копья сверкали и свистели. Влажный озерный воздух окропила кровь, и казалось, что мечей слишком много. Разрубив пополам Копшефа, киммериец заметил, что один из воинов проткнул копьем Геба, но и сам погиб от стигийского меча. У его ног лежал еще один, он не учел, что противника защищают латы. Вдруг послышались удивленные возгласы, Конан резко обернулся и успел заметить, как упали два последних воина. Над ними, держа окровавленный до самого эфеса меч, стоял Вульфред.

— Зачем ты это сделал?

— Я просто убираю возможные препятствия, Конан, — ответил Вульфред. За его спиной киммериец разглядел лежащего без движения Спрингальда. — Устранено еще одно препятствие.

— Следовало бы серьезнее отнестись к твоим словам, — сказал Конан.

— Да, черногривый. «Никому нельзя доверять, когда дело касается сокровищ!» Это из «Поэмы добрых советов». Я всегда ею руководствуюсь.

— Так это ты поднял против меня матросов!

— Ты поумнел наконец-то, пусть и с большим опозданием.

— Да ты такой же глупец, как и они все! Сколько ты сможешь унести один? Даже если жрец и позволит тебе это?

Тут Конан вспомнил про Сетмеса. Он увидел его на вершине груды сокровищ, он стоял за спиной Малии, положив руки ей на плечи. Их взоры были обращены к воде, которая начала шевелиться.

— Этого как раз хватит на хорошую экспедицию, которая и вывезет все остальное, — ответил Вульфред. — Но это излишне. Сюда уже идут обезьяны жреца. Царь Набо не впускал их в город, не разрешал даже жить вблизи, поэтому Сетмес отправил их в горы. А сейчас они возвращаются, вот они-то и понесут сокровища.

— Значит, все богатство достанется ему, а не тебе, — сказал Конан. — А тебя убьют бумбана.

— Вряд ли. Видишь ли, чтобы увезти отсюда сокровища, ему понадобятся оба корабля, а кто же, если не я, поведет «Морского тигра»? На нем всего-то и осталось несколько моряков, нужен поэтому опытный капитан, который повел бы судно на север. Какие у него на мой счет мысли… Вульфред пожал плечами. — На море многое может случиться. — С этими словами ванир сделал выпад. Их мечи скрестились, и он рассмеялся Конану в лицо: — Ты, должно быть, очень устал после всего!

И в самом деле, Конан едва стоял на ногах. Эта бесконечная бойня — суровое испытание даже при всей его выносливости. Мощный, сильный ванир начал его теснить. А Конан мог только отражать быстрые удары рыжебородого. Он едва дышал, пот заливал все тело. Конан отступал назад. Вдруг он заметил, что стоит уже в воде. Ванир оттеснил его в самое озеро. Вода вокруг коленей бурлила и пузырилась, и Конану стало страшно.

— Вас, черногривых, всегда было нелегко прикончить, — кричал Вульфред, уже начиная задыхаться от постоянного напряжения. Только быстро размахивая мечом, он мог помешать Конану перейти в наступление.

— А вы, ваниры, всегда были предателями! — выдохнул Конан. — Никогда не стоило тебе доверять, друг!

Следующий удар ванира чуть не разбил ему голову. Конан едва успел выставить щит, спасая свой череп.

— Увы, истинная правда! Прощай, киммериец! — Оттолкнув меч Конана, он размахнулся для последнего сокрушительного удара, но вдруг его глаза расширились от ужаса. Что-то толстое и упругое обвивалось вокруг его пояса.

Теперь и Конан в ужасе смотрел на огромное чудовище из озера. Оно высилось за спиной ванира, заполняя собой добрую половину пещеры. Исходившее от него зловоние невозможно было описать словами. Щупальца уже высоко подняли рыжебородого и крепко сдавили. Конан выбирался из воды, а в ушах у него звучали нечеловеческие крики Вульфреда. Конан бросился к лестнице, но тут заметил, что Спрингальд со стонами ползет по полу. Вульфред всего лишь оглушит его ударом эфеса.

Киммериец потащил его за собой.

Спрингальд открыл глаза и посмотрел вокруг.

— Спаси Малию! — прошептал он. — Она этого не заслужила!

Взглянув на сверкающую груду, Конан увидел, что жрец все так же стоит рядом с троном, на котором сидит Малия, ее глаза широко раскрыты от ужаса, но она не двигается, будто парализованная. Агла приплясывала в экстазе, а чудовище подбиралось все ближе, протягивая к людям свои многочисленные щупальца.

— Кром меня побери за мою глупость! — Конан отпустил Спрингальда и бросился на груду сокровищ. Под ногами осыпались кристаллы, скипетры, загадочные инструменты, а он взбирался на самый верх. Время от времени Конан успевал бросить взгляд на неумолимо приближающееся чудовище. Его теперь окружало облако красного сияния.

— Свершилось! — воскликнул Сетмес. — Свершилось, я покорил заклятья, я исполнил пророчества! Могущество озера и могущество древнего Пифона соединились!

Монстр выпустил тонкое щупальце и схватил Аглу. Старая ведьма пронзительно кричала, а щупальце поднимало ее все выше. Вот оно раскрылось, и чудовище ударило свою жертву о противоположную стену.

Оттолкнув жреца, Конан схватил Малию.

— Нет! — закричал Сетмес. — Белая Царица должна принадлежать звездному существу! Так велит пророчество!

— Поищи другую, — прорычал Конан. — Эту я забираю.

Сетмес взял в руки палочку с хрустальным наконечником. Он направил ее в грудь киммерийцу, и по всей ее длине замерцало пламя.

— Сокровища мои! — послышался пронзительный крик Марандоса, который уже бросился на жреца. Как будто молния поразила безумного капитана, и они двое схватились в драке на самой вершине груды сокровищ.

Перекинув Малию чрез плечо, киммериец осторожно спускался. Ему хотелось выбраться отсюда как можно быстрее, но спешить нельзя. Вот он уже внизу, где, едва держась на ногах, его ждал Спрингальд. Подхватив его своей мускулистой рукой, Конан стал пробираться к лестнице.

У самого выхода к ним подбежал Кефи. Раб прятался все это время где-то в дальнем уголке пещеры, сейчас он бежал бегом, сжимая что-то в руке. И почему-то весело улыбался.

— Помоги мне! — приказал Конан. Схватив Спрингальда, Кефи потащил его вверх по ступеням.

Жуткий шум за спиной заставил Конана в последний раз обернуться. Монстр уже выбрался из воды и протягивал свои щупальца к груде сокровищ. На самой ее вершине боролись два человека, вовсе не замечая того, что нависало над ними. Вот огромное тело обрушилось прямо на них, подминая под себя и всю груду золота. Красное мерцание погасло, и существо засветилось изнутри. И вдруг оно стало меняться, то, что происходило, невозможно описать ни на одном из человеческих языков.

Конан бросился вверх по лестнице. Он очень устал, да и ноша на плече отнимает силы, но мысль о том существе, что осталось позади, прибавила Конану энергии. Добравшись до вершины лестницы, он почувствовал, что ноги похожи на расплавленный металл. Конан не останавливался. Вдруг сзади послышался шум, звук плещущей воды, которая подбиралась все ближе.

— Быстрее! Быстрее! — кричал он. Кефи и Спрингальд едва держались на ногах, их силы на исходе.

Внезапно киммериец почувствовал, что по щиколотку в воде. А выход наверху еще только-только стало видно. Вот вода уже по колено, она поднимается быстрее, чем он может бежать. На верхней площадке вода доходила до пояса, а в широкую комнату он уже просто вплыл, влекомый бурлящим потоком.

Едва дыша, киммериец ощутил себя на открытом воздухе, куда его вместе с грузом вынесли потоки воды. Он лежал без движения, ничего не видя вокруг себя. Вдруг он услышал чей-то смех. Собрав все оставшиеся силы, киммериец сел. Рядом ничком лежал Спрингальд, вокруг — лужа воды. А над ним стоял Кефи. Вот он-то и смеялся, рассматривая какой-то предмет, который крепко держал в руке.

— Во имя всех дьяволов, почему ты смеешься? Что это ты прихватил с собой? Что-нибудь из груды сокровищ?

— Кое-что поценнее, — ответил Кефи. — Царь Гома богато меня вознаградит!

— Он протянул Конану что-то маленькое и круглое. Это была безобразная голова Аглы. На лице застыло выражение нечеловеческого ужаса.

— Хоть один соображают, что надо делать, — сказал Конан.

Прошло всего несколько минут, и вот острый слух Конана различил внизу холма какие-то звуки.

— Бумбана! — простонал он. — Я совсем забыл! — Вместе с Кефи они подобрались к парапету. Далеко внизу вздымалось и зловеще мерцало озеро. К ним присоединился Спрингальд. Малия все так же лежала без сознания. У самой воды вверх по склону уже поднимались неуклюжие бумбана.

— Надо бежать! — воскликнул Спрингальд.

— Куда бежать? На этих холмах нас будет хорошо видно на многие мили, а с Малией все равно далеко не убежишь!

— Может быть, надо забаррикадироваться в башне…

— Смотрите! — Кефи показывал вниз.

В середине озера начал расти горб, похожий на тот, из которого появлялось чудовище. Светило яркое послеполуденное солнце, и вода теперь не играла кровавыми отблесками, она мерцала чем-то белым. Несообразительные бумбана повернулись и стали смотреть, что происходит на озере.

С ревущим, громоподобным воем воды расступились, и нечто вышло на поверхность. Свет был так ослепительно ярок, что казалось, будто из глубин озера поднялось солнце. Внутри этого сияния трансцендентальным светом горело что-то яркое. Оно рванулось вверх, быстро скрывшись за тучами, осветив их изнутри своим сиянием. Вот все исчезло.

Воды озера вырвались из берегов и окатили склоны, сбивая бумбана с ног и играя с ними, как с легкими соломинками. Но вот прилив кончился, и потоки вновь хлынули в озеро. От горилл не осталось и следа.

— Это существо ушло своим путем, — сказал Спрингальд. — Возобновились его странствия, прерванные так давно. Кто знает? А может быть, пребывание здесь — всего лишь небольшая остановка на его пути. И кто может сказать, как оно повлияло на всю историю человечества? Может быть, хайборийцы разрушили Пифон только потому, что это ему нужно было древнее могущество? Может быть, царственная фамилия Пифона сотню поколений прозябала в Стигии потому лишь, что Сетмесу суждено было своими заклятьями открыть к этому могуществу доступ? Сетмес, конечно же, намеревался подчинить это существо себе, а на самом деле жрец сам выполнял его волю.

— Спрингальд, — сказал Конан, — устало проводя рукой по лбу, — раньше я молчал, из чувства дружбы. Но ты слишком много болтаешь.

Вместе они перенесли Мантию в пустую хижину, и Конан оставил Спрингальда за ней ухаживать. Потом он обратился к Кефи:

— Ты сегодня не очень устал? Я хочу, чтобы ты отправился к царю Гоме. Скажи ему, что я готов назвать награду. Пусть пришлет сюда людей, надо помочь моим друзьям.

— Я едва стою на ногах, — ответил Кефи, — но сделаю все, что ты приказываешь. Может быть, назад я вернусь свободным человеком, и это будет мне наградой.

Когда Кефи ушел, Конан забрался в другую свободную хижину. Как всегда, держа под рукой оружие, он вытянулся на спине и в ту же секунду заснул мертвым сном.

— Неужели это все, что ты хочешь? — спрашивал Гома киммерийца. — Только чтобы я помог твоим друзьям добраться до побережья? Долина свободна, этой твари больше нет. — Он махнул рукой в сторону озера. Его воды сверкали и искрились, как горный ручей. — Оставайся здесь. Я дам тебе лучших жен и отборные стада.

— Благодарю тебя, но для меня это скучновато. Всех интересных людей мы поубивали.

Гома откинул назад голову и рассмеялся:

— Мои странствия закончены, а у тебя впереди еще долгий путь, который приведет туда, где твое сердце найдет покой. Я не беден. Позволь наполнить золотом твой кошелек.

Конан покачал головой:

— Толстый кошелек будет лишним грузом. Я привык путешествовать налегке. В цивилизованных странах я и сам добуду золото. Там, где оно необходимо, я нахожу его без особого труда.

— Тогда прощай. Ты самый удивительный из всех, кого я видел в своей жизни.

Киммериец отправился проститься с друзьями. Малия выздоровела, но была подавлена и не проронила за все это время ни слова.

— Я бы хотел, чтобы ты пошел с нами, друг, — сказал Спрингальд.

— Я вам больше не нужен. Я обещал найти с вами Марандоса и выполнил свое обещание. У побережья меня ничто не ждет. Гома даст вам воинов и носильщиков, так что бояться вам нечего. А матросы, которых Вульфред оставил на «Морском тигре», отвезут вас на север.

Спрингальд сжал его руку:

— Для меня, значит, библиотеки. Порази меня Сет, если я еще раз отправлюсь сам путешествовать.

На этом они расстались.

Через два дня, пройдя узкое ущелье, Конан вышел к восточной оконечности долины. На склонах внизу буйствовала густая зелень лесов. Леса тянулись до самого горизонта, бескрайнее море неизведанных Черных земель. Среди деревьев взгляд Конана мог различить странных, необычных животных. Как всегда, киммерийца манило к себе дикое и неизведанное.

Сокровища теперь ничего не значат. А цивилизация — еще меньше. Полунагой, имея при себе лишь оружие, свою силу и ум, свою безграничную жажду приключений, Конан больше ничего не желал. Он сам был олицетворением непокоренного духа природы.

Киммериец на мгновение задержался у самой кромки зеленой тьмы. Потом неслышно, как лесной дух, скрылся за деревьями.

Леонард Карпентер Конан — изменник

(Издательство «Терра» — «Азбука», 1995 г.)

ГЛАВА ПЕРВАЯ ИСПЫТАНИЕ МЕЧОМ

— Стой! Кто идет? — донесся суровый голос стражника до слуха всадника. Черный боевой жеребец замедлил шаг. Всадник свесился с седла и поглядел в лицо спрашивающего.

— Я Конан из Киммерии, наемник. — Говоривший был крупный мужчина в полном расцвете сил и молодости, с гривой прямо подстриженных черных как вороново крыло волос. Его руки и лицо были покрыты темным загаром, словно он только что спустился с гор, где его опалило безжалостное солнце.

И коня он подобрал себе под стать, чтобы мог выдержать вес его вооружения. Этот наемник был рослый человек, почти великан, широкий в кости. Кольчуга грозила треснуть под напором вздувающихся мышц. К седлу были приторочены меч, секира, щит, шлем и копье. Свернутые меховые плащи, переброшенные через ремни седельных сумок. Он говорил на кофийском с варварским акцентом.

— Где стоянка Гундольфа?

Часовой коринфиец с раздвоенной бородой, смерил Конана взглядом с ног до головы, не спеша с ответом. Подложив под голову седло и навалив побольше барахла, он устроил себе удобное ложе на обочине дороги, утопающей в грязи. Хотя выглядел он ленивым и совершенно незнакомым, с военной выправкой, рука его привычным жестом касалась изогнутого лука. Сбоку щетинился оперением стрел полный колчан.

— Если ты человек Гундольфа, то где твои знаки различия, а?

— Я не из его отряда. — Лошадь Конана нетерпеливо заржала. — Пока что.

— Ясно. — Часовой глядел на него лениво. — Еще один голодный стервятник закружился над бойней. — Он пожал плечами. — Ладно, проезжай. Гундольф стоит прямо там, на пятой террасе, если взять влево. — Он махнул рукой, не потрудившись оторвать задницу от своего ложа. — Но если хочешь чего-нибудь поинтереснее, дуй лучше к шатру Браго. Это прямо там, перед тобой. Его ребятам в бою всегда удается взять побольше, чем другим.

Киммериец равнодушно кивнул и повернул коня.

— Я знаю Гундольфа еще по старым временам.

При этом он пришпорил коня и затрусил по дороге наверх.

Лагерь вольных наемников был разбит среди спускающихся террасами виноградников под стенами Тантизиума, провинциального города в Западном Кофе. Конан, который явился сюда прямиком из пустыни, был поражен величиной лагеря, раскинувшегося перед ним на скалистом склоне. Здесь было множество палаток. От десятков костров серый дым поднимался в туманное голубое кофийское небо, которое у горизонта казалось совсем белым. За горизонт уходила каменистая равнина, покрытая холмами, на склонах которых видны были пастбища и поля.

Лагерь был организован более чем небрежно. Он лежал в узкой расщелине между двумя холмами, на которых разбиты были виноградники. Конан видел, что оборонительные валы лагеря никуда не годятся. Они были наскоро слеплены из куч всевозможного мусора и камней, к тому же невысоких.

Да и сам город… Природа и та больше позаботилась о его защите, чем обитавшие в нем бездельники. Из лагеря видно было, как поднимаются белые стены Тантизиума, за которыми мелькали крыши домов. Даже с этого расстояния понятно было, что стены эти сложены кое-как. Они не отличались ни особой высотой, ни отвесностью. Сверху, на стенах, был предусмотрен только очень узкий проход для стражников — словом, не развернешься. Единственной более-менее сносной твердыней из обозреваемых отсюда был добротно построенный крепостной вал из серого камня, который соединялся с городской стеной в самом отвесном месте склона холма. Он был выше, чем все остальные стены, и сверху утыкан зубцами — это сразу бросалось в глаза. Видимо, это была либо старинная цитадель, либо часть древнего дворцового комплекса.

Конан продолжал делать свои тактические наблюдения, пока его конь карабкался по ухабистой дороге наверх. Он миновал аляповато разукрашенную бахромой палатку, над которой развевалось знамя с драконами, — видимо, это и был шатер Браго. По обе стороны дороги палаток становилось теперь все больше. Среди палаток видел он и открытые пространства для лошадей. В целом же, почти все было занято шатрами и палатками, густо утыканными тут и там. Большинство обитателей лагеря явно стремились разбить свои шатры поближе к дороге.

Видно было, что наемники чувствовали себя здесь, в лагере, привольно и вольготно. Для них это был дом родной. Единственным порядком здесь был полнейший разброд и беспорядок. Повсюду властвовало местное вино. Оно путешествовало из рук в руки в глиняных кувшинах, бочках, мехах. Из палаток доносились проклятья, божба, стук костей в деревянных стаканчиках, брань и хриплый хохот женщин, сопровождающих доблестное воинство. Люди, облаченные в самые разнообразные по покрою одежды, а то и вовсе не одетые, беседовали между собой, спорили, боролись среди скал и выгоревшей от солнца тощей травы.

Конану пришлось весьма осторожно объехать двух дочерна загорелых гундеров, одетых только в юбки и сандалии, которые ловко валтузили друг друга дубинами, обмотанными мехом. Они делали выпады, уклонялись и совершенно не обращали внимания на зевак, которые толпились вокруг во множестве и отпускали разнообразные замечания. Несколько поодаль компания молодых парней из Шема в овчинах метали дротики в соломенное чучело, водруженное прямо посреди дороги. С ворчанием они уступили Конану дорогу, чтобы он мог проехать, и тотчас же возобновили свое занятие, стоило ему миновать их.

Те, кто не хотел бороться, просто сидели перед своими палатками, болтали, надраивали доспехи или вострили мечи. Когда Конан проехал мимо, вслед ему понеслось несколько довольно хамских замечаний. Время от времени попадались и такие, кто просто сидел и глазел перед собой в пространство отсутствующим взором. За этими Конан приглядывал особенно внимательно, зная слишком хорошо о совершенно непредсказуемом нраве некоторых людей, которых судьба заносила в наемные отрады. Он ехал вдоль дороги, поглядывая на лица сидящих, наполовину настороженно, наполовину ищуще, — пытался высмотреть хотя бы одного знакомца.

Стервятники в предвкушения новой падали, думал Конан. О да, часовой был прав. Сам Конан, пока торчал у себя на родине, в обществе родни и старых товарищей, едва не заболел от скуки. Дикие утесы и горы его детства казались ему теперь маленькими, едва ли не тесными. Игрушки, из которых он вырос. Запахи мятежа и войн в Кофе, которые занесли на далекий север торговцы и странники, ударили ему в ноздри, как сладкий мускусный аромат, — и властно повлекли его за собой.

Дома ему делать особенно было нечего. Он вооружился тяжелым кошелем серебра, набрал провизии, взял оружие я двинулся на юг.

Но он говорил себе: я не из тех крестьян, кого голод выгнал с родных мест и кого надежда на легкое обогащение потянула в неведомые дали, заглушив даже страх смерти (а уж старушка-то куда более близка, чем они думают, и уж куда более вероятна, чем богатая добыча; ну да это не Конаново дело — рассуждать). И не в стремлении потешить свое тщеславие отправился он в путь. И не для того, чтобы потакать своим мрачным наклонностям, таящимся в глубине души, — а кое-кто из здешних наемников с черными как уголь сердцами явился в этот лагерь именно за этим.

Нет, Кован смутна понимал — где-то там, в глубине души, — что способен на куда большее. В нем таились силы, которые будто бы вынуждали его испытать их. И были у него свои таланты, которыми он при случае исключительно ловко пользовался. В дальнейшем видно будет, сумеют ли они принести ему удачу в этом жестоком мире.

Его размышления прервал пронзительный голос, прозвучавший у самого его колена:

— Конан, старый пес! Ты тоже сюда притащился? Ну уж теперь мы точно победим.

— Ба, Бильхоат, ты ли это? — Ковав улыбнулся тощему сморщенному человеку, стоящему возле его коня. — Как я погляжу, после Аренджуна ты взялся за честное дело. Как и я.

Лицо старика подернулось складками — он смеялся.

— Да. Тут и еще есть наши, Павло и Франос. Нам надо бы держаться друг друга, и удача от нас не отвернется!

— Так оно и будет, клянусь набитой мошной жирного Бэла! Вы что, все в Гундольфовой банде?

— Нет, Конан, — Бильхоат помотал головой. — Мы с Виллезой. Жаль, конечно. Нрав у этого зингарца препоганейший. Я бы предпочел быть с Гундольфом. Но слишком уж большой задаток я взял у этого бандита с червой душой, чтобы теперь мог от него уйти.

— А вообще, против кого воюем-то? Я слыхал, что мы защищаем дело какого-то кофийского принца, бунтовщика.

— Точно, принца Ивора. Буйная головушка, молодой еще. Местные от него без ума. — Бильхоат погладил лошадь Конана по носу. — Полон новых идей. Смертельный враг своего дяди, короля Страбонуса.

— Слыхал я про этого короля, будто он убийца и мерзавец, — мрачно проворчал Конан. — Так получается, Ивор этот — реформатор? Я бы с радостью предложил ему руку в борьбе против этого кровавого грифа Страбонуса! Как и все прочие вольные наемники! — Конан жестом показал на пьяных наемников, которые шлялись вокруг. — А что, они тоже собрались поддержать правое дело? Желают посадить на престол хорошего короля, а плохого скинуть?

Бильхоат заржал и потрепал коня по черной гриве.

— Нет, разумеется. Некоторые из этих сукиных детей уже недовольны. Говорят, что просиживают здесь задницу, а за это денег не платят. — Он подмигнул Конану. — Но я-то не охотник за славой. На мой взгляд, у здешнего мятежа неплохие перспективы. Помяни мое слово, каждый из нас, если мятеж победит, получит либо землю, либо хорошую должность. Ради этого стоит и попыхтеть.

И похлопал коня по шее.

— Что до меня, то мне нужно место. — Конан натянул поводья. — Я к Гундольфу. Буду рад снова тебя увидеть, Бильхоат. — Пришпорив коня, Конан поехал вперед, крикнув через плечо: — Найдешь минутку, разыщи меня!

Считая террасы, Конан поднимался по склону. Оказавшись на пятой, он свернул и поехал между двумя рядами палаток, где увидел наконец большой шатер, похожий на пирамиду, над которым развевалось знамя: золотой топор на черном поле. Этот герб с давних времен он видел на щите Гундольфа.

Три грубых парня, которые изнывали от скуки у занавешенного входа в шатер, были Конану незнакомы. Вид их был непривычен даже ему — а уж чего только он не навидался. Выглядели они весьма сурово. Под жарой полуденного солнца они разделись до пояса, но оружие держали в руках, готовые в любую секунду пустить его в ход.

Хмуро смотрели они, как Конанслезает с седла и привязывает лошадь к коновязи. Конан отвязал от седла перевязь с мечом и перекинул ее через плечо. Затем повернулся и зашагал прямо на них, с удовольствием разминая ноги после долгой езды.

— Шатер Гундольфа, как я погляжу. Он там?

Конан говорил достаточно громко, чтобы его слышали внутри шатра. Последовало долгое молчание. Потом самый здоровенный, из троих стражей, квадратный, кряжистый, с толстым брюхом, вышел вперед и ответил:

— Нет. Его там нет. Я Стенгар. Я за него, пока он в отъезде. — Он бросил свирепый взглад на своих товарищей и снова уставился на Конана. — А ты… Кто таков? С севера небось? — Он смерил Конана взглядом — с головы до ног. — Гипербореец, как я погляжу.

— Киммериец, — поправил Конан недовольно.

— Ах, горный варвар! Ну и какого черта тебе надо от нашего капитана? Отвечай!

— Слышал, что Гундольфу нужны люди.

— Может быть. — Стенгар нахмурил лоб. Он явно о чем-то думал. — Ну и что с того?

Конан опасно сузил глаза:

— Ты, я гляжу, на неприятности нарываешься.

Стенгар снова поглядел на своих приятелей, затем опять на Конана:

— Ты небось решил, что подойдешь Гундольфу?

Конан оценивающе осмотрел всех троих:

— Я думал, что Гундольф отребья не берет. — Он пожал плечами. — Должно быть, а ошибался.

Пока Стенгар обдумывал последнее замечание, он стал еще мрачнее. Он выпятил свое брюхо и повысил голос. В нем теперь нескрываемо звучала злоба.

— Скажи-ка мне, чужак, почему ты выбрал именно этот отряд? Прямиком сюда? Зачем ты потащился именно сюда, вместо того чтобы присоединиться к тому сброду, что квартирует внизу?

Конан настороженно смотрел на него. Он решил говорить как можно меньше.

— Об отряда Гундольфа идет добрая слава.

Стенгар насмешливо улыбнулся:

— Правильно, чужак, это ты в точку. Чертовски добрая слава! Или, говоря иначе: мы — лучшие из людей Гундольфа! — Он мотнул головой в сторону своих приятелей. — Ну так что, чужак, можешь ты мне сказать — с твоим-то опытом, с твоим-то знанием самых грязных и необжитых дыр в этом мире, — почему оно так, а?

Эта перепалка привлекла внимание других наемников, которые повылезали из находившихся поблизости палаток и теперь с интересом наблюдали за сценой.

— Вот ты мне это и объясни! — Конан не двигался с места.

— Хорошо, чужак. Я скажу тебе. Мы лучшие. Столько таких, как ты, неотесанных деревенщин стремится попасть в отряд Гундольфа, что нам приходится половине из желающих отказывать. — Толстяк скрестил руки на груди и самодовольно поглядел на окружающих, как будто только что растолковал всем и каждому, как устроено мироздание.

Конан помедлил, подозревая ловушку. Он поправил пояс, так, чтобы рукоять меча была прямо под рукой.

— Неужто половине?

— Точно, северянин. Половине — из тех, кто выживет! — Стенгар театральным жестом выбросил вперед руку, как будто подавая знак кому-то, кто находился далеко, и кого зрители не могли видеть. — Выходи, Лалло! Пора и поразмяться!

Конан резко повернулся при звуке тяжелых шагов и низкого горлового рычания. Прямо на него мчался молодой человек с тяжелым двуручным мечом. Он уже занес свое оружие, чтобы разрубить Конана пополам.

Атака была столь стремительной, что Конану пришлось отражать ее мечом, не вытащив его из ножен. В высоте встретились оба клинка, оглушительно загремев. Зрители взревели от восторга. Перевязь Конана еще извивалась в пыли, как змея, пока его противник успел нанести еще два удара, целя в область живота.

— Ну что, друзья! — вскричал Стенгар. — Кто из этих двоих будет нашим новым рекрутом? Этот могучий лесоруб, Лалло, дитя кофийских гор? Или же варвар с далекого севера? Мой выбор — Лалло. Я ставлю на него.

Возбужденно зазвучали голоса вслед за этими словами. Распределялись ставки.

В это время Конан уклонялся и отражал удары. Парень был силен, как бык, и быстр, что уже доказала его первая атака. Ростом и весом он был равен своему противнику. Но он совершал слишком много необдуманных движений, и клинок Конана грозил ему смертельной опасностью.

— Эй ты, как тебя! Лалло! Бросай дурить! — крикнул ему Конан между двумя ударами. — Что за смысл нам кромсать друг друга только ради потехи этих шакалов?

Но Лалло ничем не показал, что понял. Глаза его неотступно следили за противником. Рот кривила гримаса. С размаху он обрушил удар на голову врага. Конан отскочил в сторону, простив юнцу царапину на руке.

— Ого! Варвар хочет прекратить! — закричал один из зевак, — Душа в пятки ушла небось. Я удваиваю ставку на Лалло!

— Я тоже! — заорал другой. — Всякий знает, что бойцы из этих горных варваров никудышные.

Лалло явно не замечал, что его песенка спета. Он продолжал размахивать мечом, как топором в лесу, с каждым шагом продвигаясь вперед, как будто Конан был всего-навсего каким-то странным подвижным деревом. Конан отбил меч парня в сторону и попытался остановить его могучим ударом кулака по голове — но промахнулся, так что сам неожиданно остался без прикрытия. Это было рискованно. Только опасным поворотом, изогнувшись, Конан ушел от ответного удара Лалло. Он подставил своему противнику ногу, чтобы тот упал, — но все, чего он достиг, был дар вражеского меча, которым тот ухитрился сбрить волосы с его ноги.

Нельзя было с уверенностью определить, все ли в порядке было у этого Лалло с головой. Но он был быстр, очень быстр, быстрее, чем можно было ожидать. Конан видел, что иной возможности нет: придется убить его. Уже несколько раз ему приходилось усилием воли заставлять себя в последний момент отказываться от решающего удара.

Наконец он поднырнул под один из широких горизонтальных ударов дровосека и стремительным кошачьим движением ушел за спину Лалло, который на мгновение потерял его из виду. Лалло успел повернуть голову, но остановить свой меч и развернуть его не осталось времени. Всю силу своего могучего тела вложил Конан в удар, который должен был разрубить надвое глупое лицо его противника, застывшее перед ним с невидящими глазами и слюнявым ртом.

И тут тяжелая рука оттолкнула Конана в сторону. Смертельный удар рассек воздух, хотя Лалло лежал на земле.

Варвар зарычал и сжал кулак, чтобы раздробить череп тому, кто влез не в свое дело. Но в последний момент узнал эту физиономию, заросшую серой щетиной, эту бочкообразную грудь.

— Гундольф!

— Конан-киммериец! — Серая щетина раздвинулась в ухмылке. — Как всегда, дерешься! Теперь хватит, парень, побереги силушку. Об этом мы еще поговорим. — Капитан наемников обернулся к остальным и страшно заревел: — Ты, парень, — осади назад! Зено, Стенгар. отберите оружие у этого ублюдка! Не знаю, что за дурь тут у вас, но с меня хватит! — Гундольф обвел яростным взглядом зевак. Под этим взглядом многие вдруг вспомнили о каких-то своих неотложных делах — Ну? Кто это затеял?

Большинство наемников старательно избегали взгляда своего командира. Наконец Стенгар, который стоял рядом с Лалло, сказал:

— Между этими двумя рекрутами, капитан, возникло несогласие по некоторым вопросам. Я не имел права вмешиваться.

— Замечательно, Стенгар, — кивнул Гундольф и вдруг взревел: — Замечательно для слепого сосунка! Я знаю Копана я хорошо представляю себе, во что бы превратилась башка этого бедного парня в то самое мгновение, когда Конану вздумалось бы до нее дотянуться. — Затем он широким жестом обвел всех собравшихся. — Я наказываю каждого из вас на пять монет. И приведите в чувство этого молодого болвана, чтобы я потом мог розгами вбить в него немного ума. Конан, прошу в шатер. Мой конюх позаботится о твоей лошади.

ГЛАВА ВТОРАЯ ЛЕВАЯ РУКА ГУНДОЛЬФА

— Ну что, Конан, все топчешь дороги наемников? — Гундольф удобно откинулся на вышитую подушку и поднес к губам кубок, осыпанный драгоценностями. На капитане наемников была только легкая хлопчатобумажная рубаха и штаны. Воздух в шатре, под пронизанным солнцем навесом, был теплым и влажным. Вечерний ветерок шевелил полог у входа, время от времени обдувая разгоряченные лица сидящих.

Старый вояка с ухмылкой глядел на киммерийца:

— А я-то думал, что какая-нибудь пышнотелая аристократочка уже приглядела тебе теплое, уютное местечка начальника ее личной охраны.

Конан сидел посреди шатра скрестив ноги и широко улыбался.

— Мимо цели, Гундольф. Уже не одна пыталась. — Он глотнул из кубка, тоже усеянного драгоценностями. — Но я не домашняя собачка, которую можно держать на коленках.

Оба засмеялись. Потом Гундольф сказал:

— В свое время, когда я был твоих лет, мне тоже многие предлагали. И я тоже бежал от этого, как от чумы. — Он задумчиво улыбнулся. — Разве что разок или два соглашался.

Конан заржал и потерся спиной о центральный шест палатки, чтобы почесаться.

— Однако же, смотрю, ты в Коринфии пошел в гору с тех пор, как мы с тобой в последний раз виделись. Ты возглавляешь крупный отряд наемников, имеешь добрую славу среди бойцов. — Он поднял свой кубок: — Твое здоровье!

Предводитель наемников пожал плечами. Если только его жест можно было так назвать, ибо он полулежал, опираясь на локти.

— Возможно, именно добрая слава, о которой ты говоришь, и привлекла сюда весь тот сброд, который ты видел. Летят, как мухи на мед. Таких, как ты, можно по пальцам перечесть. — Он покачал головой. Волосы у Гундольфа были еще темными, хотя в них уже появилась седина. — Лично для меня, Конан, этого недостаточно. Я все еще присматриваю для себя постоянное местечко. И начинаю сомневаться, что эти мятежи и бунты в провинциях помогут мне найти такое место. Будь моя старость обеспечена приличной добычей, я бы с удовольствием ушел на покой. Если не здесь, то среди колосящихся полей моей родной Бритунии.

— Думаешь, здесь можно много взять? — Конан наклонился вперед, упираясь локтями в крепкие колени. — Я мало знаю здешнюю ситуацию — о мятеже Ивора против кофийского короля. — Он поднял бровь, — Рискованное дельце, но, возможно, в этом богами позабытом уголке королевства сработает.

— О да, у принца Ивора неплохие карты в игре против своего дяди. — С волчьей ухмылкой Гундольф продолжал: — Страбонус зарвался. По всему Кофу зреет недовольство. Королю приходится содержать большую армию, чтобы хотя бы в других областях сохранять какое-то подобие мира. Это вызывает высокие налоги, что разоряет и крестьян, и скотоводов.

Конан поскреб подбородок:

— Что ему мешает послать сюда легион или два, чтобы раздавить мятеж Ивора в назидание остальным?

— Не думаю, чтобы он это сделал. — Гундольф сел прямо. — Остальные недовольные провинции слишком близко находятся от столицы. Страбонус не может себе позволить оторвать даже один легион от Хоршемиша. Он не смеет послать против нас достаточно войск, боясь потерять все.

— Почему бы ему не предложить Ивору мир? Тем самым он положил бы конец нашей работе.

— Нет, этим он показал бы слабину и дал надежду на победу другим мятежникам, готовым уже взорваться. — Гундольф наполнил свой почти уже пустой кубок. — Нет, Конан, похоже, кампания предстоит нам долгая. Мы будем то здесь, то там отхватывать по куску. Помяни мое слово, больших сражений не ожидается. — Он глянул на своего гостя из-под кустистых бровей. — А потом здесь установится шаткий мир, так я думаю. — Он улыбнулся. — Тогда-то принцу Ивору мы понадобимся уже надолго, чтобы защищать его новое королевство. Тут мы и получим хорошую службу.

— Итак, никаких шансов покончить с этим делом одним решительным ударом. Именно так бы я поступил, а затем перешел бы к следующей войне… — Конана прервал громкий гул голосов, топот и скрежет тележных колес.

— Вроде кто-то новенький прибыл. Возможно, это караваны с деньгами. — Гундольф отставил кубок, потянулся и быстро вскочил на ноги.

Конан также встал — бесшумно, легко.

— Караван? Откуда деньги?

— Из Турана, Империи Встающего Солнца, от нашего предыдущего работодателя, короля Илдиза, если быть точнее. — Гундольф взял свой меч, шлем и легкую кольчугу с крюка, вбитого в центральный шест шатра. — Еще одна причина, по которой Страбонус никогда не пойдет на мир с Ивором. Он заключил договор с Тураном, и это еще новый шип в жирный бок Кофа.

Конан недовольно заворчал:

— Туранская империя всегда была жадной до новых союзников и государств, которые ему что-то должны. А еще больше она любит рвать на куски близлежащие страны. — Он пошел следом за Гундольфом к выходу из палатки. — Но можно ли доверять старому Илдизу? Заплатит ли он?

Гундольф остановился прямо перед пологом.

— Откуда Ивор берет деньги — это его проблемы, не наши. Он и сам не нищий. Кроме того, вряд ли он будет медлить с выплатой, когда три тысячи наемников торчат прямо под воротами его города.

Капитан вышел из шатра, где его окружили солдаты.

— Ну? Какие новости?

— Вьючный караван с восточного перевала, капитан. Сильно охраняемый.

Говорил тот тип, которого давеча Гундольф назвал Зено, — крепко сбитый человек с вьющимися рыжими волосами. Он был вооружен двуручным мечом и, казалось, готов был сопровождать своего капитана.

— Как я и думал. — Гундольф кивнул ему. — Мне нужно идти в цитадель. Кстати, Зено, ты, как мой лейтенант, останешься здесь. — Он смерил взглядом своего подчиненного с головы до ног и положил руку ему на плечо. — Конечно, когда идешь к аристократам и другим капитанам наемников, никогда не помешает лишний острый меч и чуткое ухо; для этого вполне подойдет Коиан. После сегодняшнего происшествия, — он глянул на Стенгара, который стоял в стороне отвернувшись, — ясно, что в лагере нужна твердая рука. Понятно?

— Да, капитан! — Зено недовольно кивнул. Конан на мгновение поймал его исполненный ненависти взгляд.

— Хорошо. — Гундольф повернулся. — Едем, Конан. Держись той стороны, где у меня нет меча, и на пару шагов позади.

Подбежал солдат, который вел в поводу оседланных коней. Под седлами лежали попоны черно-желтого цвета с гербом Гундольфа. Когда Конан сел в седло и поехал по пыльной дороге между палаток, он заметил Стенгара, который мрачно перешептывался с Зено.

Впрочем, вскоре внимание Конана целиком поглотила картина, открывшаяся перед ним. Вьючные мулы и всадники проходили по главной дороге лагеря, — ведущей по виноградным горам. Животные были тяжело нагружены бесформенными тюками и высокими корзинами, под которыми лежали ковры. Их длинные уши устало свисали. Туранцы в войлочных куртках погоняли их. Их лошади были покрыты пеной. Вдоль дороги собралось немало наемников, которые, как обычно, встречали вновь прибывших градом непристойностей. Однако что-то во всей этой сцене вызывало у солдат больше возбуждения, чем обычно.

Только через несколько секунд Конан понял причину этого. Заключалась она в вооруженных охранниках, которые ехали на своих резвых гирканских конях по обеим сторонам каравана. Четверо из них ехали в хвосте процессии. Они были до самой шеи закованы в броню, меха, пыльную дорожную одежду, так что их почти было не видать. Но очертания их фигур и изящество движений не позволяли ошибиться.

— Бабы! — грубый крик донесся до ушей Конана. — Король Турана послал меченосных шлюх охранять наши денежки!

Топот, свистки и вопли зрителей выражали одновременно восхищение и ярость.

— К черту деньги! Я возьму натурой! — Молодой человек с раскрасневшимся лицом вместе со всеми остальными бежал за караваном. Теперь же он выскочил вперед. В мгновение ока он вскочил на лошадь одной из стражниц. Он попытался схватить всадницу — но локоть в кожаном рукаве внезапно ударил его под дых.

Затем рука поднялась еще раз и нанесла удар по лицу, так что он упал в пыль. При виде этого зеваки взвыли от восторга.

Гундольф и Конан примкнули к каравану позади скрипучей черной арбы, увлекаемой двумя ослами. Арба была высокой, четырехугольной, на двух огромных скрипучих колесах, окованных бронзой. Колеса проделали долгий путь, судя по их состоянию.

Возница был скрыт от любопытных глаз черным покрывалом, натянутым на дуги над арбой. Когда Конан, нагнувшись, попытался бросить на него взгляд, его внимание снова отвлекли. Еще один наемник выскочил из толпы, чтобы схватить поводья из рук всадницы. Хорошо вымуштрованный конь встал на дыбы и ударом копыт опрокинул солдата наземь. Он откатился в кучу теплого лошадиного навоза. Конан и Гундольф объехали его с обеих сторон.

Затем появилась всадница, ехавшая во главе каравана. Хриплым голосом она закричала на шемитском языке:

— А ну, подтянись! Все по местам! Оружие наготове!

Ее нагрудный бронзовый доспех, слегка позеленевший, был изготовлен специально для женщины. Каждая из выступающих чашек для грудей была выполнена в форме кошачьей головы. Поднятое забрало шлема позволило Конану на миг увидеть прекрасные строгие черты лица, обрамленного коротко подстриженными светлыми волосами. Секунда — и она уже скачет назад, в голову каравана. Обнаженную саблю, держа в руке, она положила на плечо. Повинуясь ее приказу, охранницы вытащили из ножен свои мечи и также держали их наготове.

— Это Друзандра, — пояснил Гундольф. — Я видел ее в битве при Флидии. Свет не видывал такой отчаянной девки! Тогда она била совсем одинокой, а теперь, смотри-ка, стала предводительницей! — Он покачал головой. — Да, и вправду странные времена настают.

Вид обнаженной стали, казалось, охладил пыл наиболее ретивых искателей приключений. Теперь караван без особых происшествий продвигался к воротам Тантизиума. Правда, солдаты продолжали свистеть и улюлюкать вслед женщинам, но связываться с ними не решались.

Вскоре главные ворота города поднялись перед всадниками. Выглядели они, что ни говори, впечатляюще, с двумя большими круглыми башнями по обеим сторонам высоких, обитых металлом тяжелых створок. Но Конан заметил, что сверху ворота совершенно не защищены. Сверху было только небо. Единственное, что их кое-как обороняло, — две каменные стены, образующие узкий изогнутый проход, чтобы помешать тарану. Он вынуждал всех, кто хотел войти в город, проходить под бойницами башен.

— Принц Ивор играет в опасные игры, — заметил Конан. — Его город раздавить легче, чем орех в щипцах.

— Поэтому он так и надеется на вольных наемников. Тем лучше для нас.

Гундольф отсалютовал городским стражам, стоявшим в воротах. Их офицер ответил кивком.

За воротами находилась небольшая площадь, окруженная тавернами и лавками. Между ними находились и лавки менял. Погонщики остановили здесь вьючных животных и стали разгружать товар под надзором купцов и таможенных служащих. Но большинство тут же исчезло с глаз в узких улицах города. Те наемники, которые вошли в город вместе с караваном, тут же двинулись по кабакам.

Гундольф и Конан сопровождали запряженную ослами арбу в лабиринтах извивающихся улиц, столь узких, что там еле-еле могли проехать в ряд два всадника. Улицы были плохо замощены, путь изобиловал выбоинами. Местами, там, где улица круто поднималась в гору, были сделаны ступени. На перекрестках собирались поглазеть на процессию горожане — светлокожие круглолицые люди с каштановыми или белокурыми волосами. Они были неплохо одеты. Большинство мужчин носили знаки своих профессиональных цехов и гильдий. На женщинах были светлые платья, богато вышитые.

— Здесь всем заправляют люди принца, — сказал Гундольф после того, как они с Конаном миновали второй кордон стражей на развилке дорог. Люди в серых плащах пропускали только конных. — Они позволяют нашим людям вволю болтаться по городу и тратить здесь свои деньги, но не более.

Дорога так часто разветвлялась, что даже Конан, с его почти звериной способностью к ориентации, почти запутался. Он ехал среди бесконечного ряда грязных стен. В маленьких окнах и немногочисленных, едва приоткрытых дверях виднелись любопытные, настороженные лица. Высота домов, с обеих сторон стиснувших узенькую улочку, ограничивала обзор. Только время от времени над крышами мелькали зубцы городских стен под синим небом.

Только когда они прошли каменную арку и оказались на широком, мощенном камнем дворе, Конан понял, что они вошли в цитадель.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПОСЛАНИЕ ЧЕРНОЙ МАГИИ

Караван остановился в просторном дворе перед фасадом дворца, позолоченного солнечными лучами. Это было массивное строение серого камня. На третьем его этаже находилась галерея для стражи и оборонительные сооружения. Центральная часть фасада была украшена куполом и башенками. Два двухэтажных флигеля связывали дворец со стенами цитадели.

Огромные ворота распахнулись. Мимо стражников устремились вперед лакеи, дворцовые слуги, царедворцы — приветствовать вновь прибывших. Двор заполнился горожанами, которые последовали за караваном. Стены отражали крики людей, стук копыт, рев животных.

Конан последовал за Гундольфом к коновязи на той стороне двора, где слуги выставляли перед распряженными лошадьми и мулами ведра с водой. Оба воина спешились и заняли место поблизости от другой пары вооруженных мужчин.

Лицо старшего из них, обожженное солнцем, было покрыто шрамами. У него были длинные светлые усы и немытые белокурые волосы, заплетенные в косу. Спутником его был крепкий; угрюмый парень, подбородок которого совсем недавно познакомился с бритвой.

— Конан, могу ли я познакомить тебя с моим лучшим собратом по оружию и с опаснейшим моим конкурентом? — Гундольф говорил о белокуром. — Браго, вот Конан — новичок в моем отряде, но для меня — старый друг. Он несомненно слыхал и о твоей славе, и о твоих людях.

— Конечно. Скильда. — Никакого особенного восхищения; на лице варвара не читалось, — Славная победа.

Браго широко улыбнулся, выставив крупные желтые зубы.

— Да, городишко был до краев полон добычи. Высокомерные задавалы. Вздумали нам перечить. — Он схватил по очереди Гундольфа и Конана за запястья, сжав ладонью протянутые к нему руки, в манере легионеров, однако не потрудился представить им своего адъютанта. — Если ты хочешь вволю взять добычи, иди лучше в мой отряд. — Он подмигнул Гундольфу: — И ты, старик, если тебе станет тяжело таскать твое знамя с секирой.

— Благое пожелание, Браго. — Гундольф поглядел на дворцовый двор. — Большинство предводителей, кажется, в сборе. Вон Виллеза, — он указал на приземистого зингарца, стоявшего возле главного фонтана. — А там подошел Аки Вадсай. — Последний был стройный черный всадник на благородном жеребце пустыни.

Браго поглядел на него и недовольно кивнул:

— Ясное дело, они, как и я, ужасно торопятся запустить пальцы в золотишко. — Он погладил свои висячие усы большим и указательным пальцами. — В этой дикой провинции не много можно прибрать к рукам, а что до добычи, которую посулил нам Ивор, так ее еще ждать и ждать.

— Хорошо, что все мы наблюдаем за разгрузкой, а то вдруг наш работодатель попытается что-нибудь утаить. — Гундольф подошел к дворцовым воротам. Конан занял свое место за его левым локтем. Браго и его спутник последовали за ними.

Неподалеку от дворцового крыльца стражники очистили место от городских зевак. Там мулы были освобождены от своих переметных сум и седла были сняты с их натруженных спин. Возчики и квартирмейстеры бегали между сгруженных на землю корзин и тюков. Суетились все, кроме одетого в серое человека. Его охраняли четыре вооруженных телохранителя. Несомненно, то была важная персона.

Это был низкорослый, но крепко сбитый, толстошеий человек с довольно приятным, гладко выбритым лицом. Его взор, казалось, преисполнен достоинства. Он был по меньшей мере на три десятка лет старше, чем Конан. Копна темных вьющихся волос покрывала его голову. Головного убора у него не было. Под плащом он носил легкую кольчугу тонкой работы, бархатные штаны и дорожные сапоги. Насколько можно было разглядеть, оружия у него тоже не было.

— Принц Ивор, — сказал Гундольф, останавливаясь на почтительном расстоянии. — Нам следует подождать, пока он соизволит позвать нас.

Принц исследовал один из коробов. Он снял покрывало и вынул оттуда продолговатый пакет, завернутый в покрывало. Один из его телохранителей снял упаковку. Теперь он держал, подняв над головой, меч в ножнах.

Принц извлек меч из ножен. Конан видел, что клинок имел только одно лезвие. Слегка изогнутый, он был остро заточен на конце. Оружие не было ничем украшено. Рукоять с медным кольцом была обмотана ремешками. Легкое оружие, и для того, чтобы пользоваться им, не требуется большого искусства, однако оно превосходно подходит для того, чтобы вооружить человека, не слишком сведущего в фехтовании. В коробе лежали двадцать или более того подобных же свертков, а всего таких коробов было несколько дюжин.

Принц взял меч в руку и взмахнул им в воздухе — для пробы. Затем он задумчиво смерил взглядом толпу людей, собравшихся во дворе.

Вслед за тем принц решительно поднял голову. Он покинул своих спутников и сделал дюжину шагов по каменным плитам. У фонтана он легко вскочил на широкий край ограждения. Теперь он был выше стоящих вокруг людей примерно на высоту половины человеческого роста.

— Народ Тантизиума! — вскричал он. Его голос перекрыл все остальные звуки, и наступила тишина. — Народ мой! Слушайте меня!

Тысяча голов повернулась в его сторону. Телохранители поспешно занимали места вокруг фонтана.

— Друзья мои и сограждане! — Он поднял меч вверх. — Товарищи по несчастью, страждущие под тиранией этого негодяя Страбонуса! Слушайте же меня!

Теперь он завладел вниманием каждого из собравшихся. Если не считать тихого фырканья животных, во дворе царила полная тишина.

— Друзья мои, долго мы страдали вместе. И вместе мы решили собраться для того, чтобы начать наше опасное дело. Жадные руки королевской власти запятнаны кровью. — Он поднял вверх свободную руку, скрючив пальцы, будто алчные когти, повернул ее тыльной стороной вверх, а затем опустил вниз. — Мы закрыли наши границы и призвали многих отважных наших союзников. — Его взгляд скользнул по предводителям наемных отрядов. — Не безрассудными были наши шаги. Мы хорошо обдумали, как защитить свободу и национальную независимость нашей страны. Что у нас есть? Мудрость и терпение земли. Мы как крестьяне, возделывающие новое поле, которое будет нас кормить и принесет нам богатство. Мы знали, что почва изобилует камнями, что путь наш опасен, что пахоте будут мешать. — Он нетерпеливо встряхнулся, будто желая сбросить с себя невидимое ярмо. — Теперь же, по сравнению с тысячами несправедливостей Страбонуса — бесчисленными налогами, чудовищно завышенными, нападениями его солдат на наших мужчин и женщин, его преследованиями моего отца, его постоянными попытками унизить честь и достоинство нашего отечества, — по сравнению со всем этим легкой становится пахота на поле мятежа. И даже в те времена, когда наше будущее было темно и неопределенно, когда на ноги наших стремлений были подвешены тяжелые грузы, когда нам предстояла жестокая борьба, — мы все равно шли вперед, поддерживаемые одной лишь мечтой о независимости.

И вот теперь, друзья мои, цель наших стремлений приблизилась. Она ближе, чем когда бы то ни было. Сегодня мы получили не только материальную помощь. Пришло также прорицание! Настоящая, истинная гарантия нашего успеха!

Владыка самого могущественного государства в мире, король Илдиз Туранский, наш восточный сосед, прислал помощь для поддержки нашего дела. Ему было дано предвидеть наш грядущий триумф в кипящих волнах нашего восстания против кофийской тирании. Уже несколько месяцев назад он обещал свою помощь нашему посланнику. Он направил гарантии и письменное признание нашего молодого государства, заверенное его собственной личной печатью.

Долго задавались мы вопросом: какую же форму примет его помощь? Пришлет ли он нам золото? Или же это будут солдаты, которые помогут нам в нашей освободительной войне? Или же это будут мудрые военные советники? Ибо велики богатства Турана, но еще больше власть государственных и военных мужей.

И вот, друзья мои, сегодня мы узнали, какую же помощь нам хотят оказать. Не отряды и не советники — нечто во много раз большее и во много раз долговечнее, чем преходящая человеческая плоть! И не золото, о нет! Нет, нечто более ценное, чем золото.

Ни один голос не раздался, когда принц сделал паузу.

Ивор яростно взметнул меч в воздух.

— Сталь! Илдиз прислал нам сталь! — Торжествующий крик принца отразился от дворцовых стен. — Ибо наш союзник с его даром предвидения хорошо знает, что поле гражданской войны может быть распахано только острой, как бритва, сталью! Только сталью! — Ивор ударил мечом по деревянному завитку статуи, украшавшей фонтан. — Только сталью мы сможем снять богатый урожай голов наших врагов, которые стоят между нами и нашей национальной честью.

Илдиз призывает вас всех к оружию, и я тоже требую от всех вас: беритесь за оружие и сражайтесь за то, что вам дорого! Пусть каждый мужчина, способный держать меч, готовится защищать наше возлюбленное отечество, если кровавые лапы шакалов короля попытаются хоть еще один раз наложить на нас рабские цепи. Но еще лучше внести разлад в их собственные ряды, в сердце столицы Страбонуса! Для этой цели я хочу основать гражданскую самооборону…

Конан разглядывал собравшихся и видел их восторженные лица. Землевладельцы, крестьяне, горожане, торговцы, ремесленники, подмастерья, конюхи и слуги — все они смотрели на Ивора и следили глазами за его театральными жестами. Когда во время своей речи Ивор достигал особого воодушевления, в их глазах вспыхивал свет, который был ярче, чем отблеск заходящего солнца, сияющего за спиной у принца.

Предводители отрядов наемников реагировали далеко не так восторженно. Конан видел, как Гундольф хмурит лоб. Слышал, как зингарец Виллеза тихо выругался. Браго и черный всадник пустыни Аки Вадсай стояли рядом, и лица их хранили скептическое выражение. Однако видел Конан и целую компанию офицеров и туранских дворян, которые внимательно наблюдали за реакцией наемников, стоя на дворцовом крыльце.

— И поэтому я говорю вам, мои сограждане: не бойтесь нападения Страбонуса! — Голос Ивора был спокойным, однако сейчас же вновь стал повышаться. — Нет, вы должны ликовать при виде его глупости. Ибо если тиран еще раз вздумает сунуться в нашу любимую страну, то вся провинция, как один человек, поднимется против него! Его войска позорно бегут, его солдаты лягут под ударами наших верных клинков. Эти горы распахнутся, чтобы поглотить их, как о том поется в наших древних песнях.

Так велика, о мой народ, сила нашей решимости. Наше дело правое, мы победим! Победа будет за нами!

Когда Ивор, выкрикнув финальный лозунг, застыл в героической позе, с растрепанными волосами, воздев руку с мечом, вся толпа разразилась восторженными, ликующими воплями. Шляпы взлетали в воздух. Люди в возбуждении проталкивались к фонтану.

Принц соскочил с ограждения и пошел сквозь толпу. Его телохранители устремились за ним, но он вновь и вновь простирал руки, чтобы его почитатели могли приложиться к ним губами.

— Никакого сомнения, люди на его стороне, — заметил Гундольф спустя некоторое время.

— Так-то это так, Я только спрашиваю себя, для чего ему тогда наемники, — сказал Браго.

Аки Вадсай осторожно бросил взгляд через плечо и заговорил тихо — так тихо, будто это шептал песок под ветром пустыни:

— Что это должно означать… эта гражданская самооборона, о которой он говорил?

Ему ответил Виллеза, Его зингарский акцент придавал речи гортанную густоту:

— Мне совершенно не по душе, что придется сражаться среди каких-то желторотых новичков и конюхов. И еще меньше мне это понравится, когда в один прекрасный день вся эта гражданская самооборона повернется против нас.

В этот момент принц выбрался из толпы и подошел к ним, сопровождаемый телохранителями. Он улыбался вполне добросердечно и протянул руки предводителям своих наемных отрядов:

— Соратники мои! Это воистину счастливый день! Я взволнован до глубины души тем, какой способ выбрал король Илдиз, дабы поддержать наше дело.

— Воистину, это поразительно, мой принц. — Браго вымученно улыбнулся. — Но вот еще одно дельце — с оплатой наших услуг, в чем также мог бы помочь Туран…

— Что? Ах да! — Ивор поднял руку, отбрасывая волосы с лица. — Боюсь, что ваше жалованье… его нужно еще немного подождать. Ради большей безопасности мы послали деньги особым транспортом. Я не мету вам сказать, что это означает.

— Государь, — вмешался Гундольф, — не могли бы вы, по крайней мере, выдать нам хотя бы часть из ваших личных запасов… — Он скрестил на груди руки, покрытые шрамами. — У нас довольно сложные задачи. И необходимо поддерживать высокий моральный дух у наших людей.

Принц поглядел на Гундольфа, не меняя выражения лица:

— В настоящее время дело обстоит довольно скверно. Но это совершенно не проблема… Я велю городским купцам дать вам кредит. Что до моральной стороны дела — все это очень быстро улучшится. Думаю, скоро все будет в полном порядке. — Он обнадеживающе улыбнулся. — Уже очень скоро. А теперь моя главная задача — представить вам ваших новых боевых товарищей. — Ивор слегка отступил в сторону, чтобы расширить круг стоящих. — Это, друзья мои, Друзандра. Вы уже видели сегодня, какой из нее командир. Она станет лагерем рядом с вашими лагерями.

Воительница подошла к ним — без плаща, но в полном вооружении. Под мышкой она держала свой шлем с султаном, так что все видели ее коротко подстриженные белокурые волосы. Черты ее лица были мягкими; его можно было бы назвать даже привлекательным, если бы не жесткие очертания рта. Сейчас, когда она не сидела в седле, она выглядела намного выше. Ростом она была выше не только принца, но и Виллезы.

— Гундольф, Браго, другие достойнейшие. Ни к чему разводить церемонии. Слава каждого из вас бежит впереди вас, точно аромат благовоний. — Она поклонилась командирам, сурово улыбнувшись. — Под моим началом двадцать три воительницы. Вот мой лейтенант Ариэль, — она указала на черноволосую женщину в кожаных доспехах, которая стояла возле нее. Ариэль была под стать Друзандре — такая же подтянутая и настороженная, хотя пониже ростом и более хрупкого сложения. Ее довольно привлекательное лицо портили следы оспы, которые придавали ей хищный, голодный вид.

Наемники поклонились и невнятно пробормотали приветствия. Только Виллеза раскрыл рот:

— Тебе нужно держать своих женщин подальше от наших лагерей. Не знаю, смогу ли удержать своих парней в узде.

Друзандра смерила его взглядом с головы до ног, резко повернувшись:

— Не бойся, Виллеза. Если ты не сумеешь с ними управиться, то я уж смогу. — Она улыбнулась еще шире. — Мои девчонки знают, как обращаться с ретивыми кобелями. Первый, кто к нам сунется, получит показательный урок, а уж потом обучит остальных. Они обожают давать такие уроки.

Виллеза покраснел и посмотрел на остальных командиров, но принц опередил его:

— Я хотел бы, чтобы каждый из капитанов строжайше следил за дисциплиной. — Он обвел собравшихся тяжелым взглядом. — Наши планы требуют тесного взаимодействия всех участников. Итак… Вот наш новый соратник, с которым вы еще не знакомы. — Ивор кивнул одному из своих телохранителей. Тот повернулся и сделал кому-то знак:

— Чародей… ступайте сюда!

В сумерках, в стороне от людей, которые уже стянулись к большому костру, пылавшему в центре двора, стояла давешняя арба, запряженная ослами и скрытая покрывалом. Та самая, которую Конан и Гундольф сопровождали через город. Из арбы на землю сошла тонкая темная фигура, которая направилась к командирам Ивора.

— Щедрость короля Илдиза воистину не знает границ. Он прислал мне больше, чем я осмеливался его просить. — Ивор простер руку. — Вот Агохоф, волшебник двора Восходящего Солнца.

Незнакомец, подошедший к собравшимся, в первую очередь поражал своим большим ростом, а затем своей молодостью и хрупкостью — это был бледный худощавый юноша с большим крючковатым носом и черными колечками коротких волос. Он был одет в бесформенный черный балахон и штаны, подпоясанные пыльным желтым шарфом; на ногах у него были остроконечные туфли в восточном стиле. Черный шелковый плащ свободно свисал с его костлявых плеч. При его появлении Виллеза и остальные расхохотались, в то время как остальные предводители наемников глядели весьма скептически и благоразумно хранили молчание.

Агохоф остановился и нагнулся, чтобы лучше разглядеть собравшихся офицеров. Затем он обнажил в улыбке ровный ряд превосходных зубов:

— Приветствую вас, воины! И вас, принц. Меня послали… за столько миль от аграпурского двора… — Он сделал паузу. Его неловкость была вызвана в большей степени застенчивостью, нежели плохим знанием языка. Он говорил по-кофийски довольно хорошо, хотя и со странным акцентом. Наконец он повернулся к Ивору и заговорил, обращаясь только к нему: — Моя миссия… король и мои хозяева приказали мне… э-э… моим искусством поспособствовать вашей победе.

Его слова вызвали всеобщее веселье. Виллеза выпалил:

— Принц Ивор, это уж чересчур! Илдиз присылает вместо золота игрушечные мечи и вооруженных баб, чтобы они нас раздражали… и этого ему кажется мало! Он прислал нам еще косноязычного писца из канцелярий замка! — Глаза Виллезы горели; видно было, что наемник не на шутку разозлен. — Мало нам было других задержек, так еще и этот заика и недоучка от чародейства будет пудрить нам мозги. Придется еще и согласовывать свои планы со всякими приметами и расположениями звезд или что там сочинит этот подмастерье колдуна! Неужели в свое время в Зингаре мы не объелись по горло всей этой ерундой? На хрен нам все это сдалось?

Ивор сузил глаза, глядя на зингарца, однако сохранял спокойствие.

— В самом деле. Серьезный вопрос. — Он перевел взгляд на стройного юношу. — Агохоф, в самом деле, в чем ты можешь нам быть полезным? Не мог бы ты нам продемонстрировать свое искусство — но только что-нибудь понятное, пожалуйста!

Волшебник заволновался:

— О, есть много вещей, мой принц. У меня есть некоторые… таланты. — Он засунул пальцы за шарф и вытащил небольшой свиток, накрученный на две деревянные палочки, развернул его и держал одной рукой перед глазами, в то время как другой снял с шеи амулет, который странно мерцал в свете горящего вдалеке костра.

— Принесите факел! — бросил Ивор одному из своих телохранителей.

— Не нужно, — рассеянно проговорил Агохоф. Он держал пергамент перед лицом, глядя на него сквозь мерцающий драгоценный камень, как будто бы читая, что было совершенно невозможно в кромешной темноте, где только вдалеке горел костер.

Лица всех собравшихся повернулись к нему. Кроме одного. Это был Аки Вадсай. У Конана было такое чувство, что предводитель воинов пустыни старается на смотреть на колдуна из суеверного страха. Этот человек с востока держался как можно дальше с краю, как будто хотел при малейшей опасности дать деру.

Тем временем Агохоф отложил свиток. Он пробормотал что-то невнятное про себя и одной рукой сделал пассы в воздухе. Другую он держал собрав пядью, прижав ко лбу между бровями. Он выглядел почему-то неуверенным.

Затем что-то возникло над кругом людей. Это нельзя было пощупать, и все же оно было ощутимо. Люди обеспокоенно зашевелились. Друзандра издала сдавленный крик. Ее рот приоткрылся от удивления. Конан чувствовал, как что-то мягкое, холодное погладило его по горлу. Его ноздри затрепетали, почуяв запах колдовства.

Раздался громкий хлопок, будто кому-то дали по уху. Виллеза выругался. Его рука на мгновение метнулась к щеке, затем упала на рукоять меча. Он сверкал глазами; однако принц с молниеносной быстротой перехватил его запястье и заставил его вложить меч обратно в ножны.

— Не двигайся! Это приказ! — рявкнул Ивор.

Столь же быстро видение исчезло. Вернулся телохранитель, неся горящий факел. В его свете Конан увидел на щеке Виллезы отпечаток красной пятерни. В глазах наемника застыла паника. В смятении он потряс головой, а затем пошел прочь, потирая щеку.

Агохоф выглядел смущенным и растерянным. Принц подошел к нему и положил ладонь ему на плечо.

— Сгодишься, колдун! — Затем он строго взглянул на командиров наемных отрядов. — Сегодня ночью можете хорошо выспаться. Завтра нам предстоит военный совет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ РАЗОРВАННЫЙ РАССВЕТ

Острые зубцы наверху палисада отчетливо вырисовывались в лучах восходящего солнца. Небо на востоке было великолепно — бледная синева, разорванная красными полосами, точно разорванное знамя. Темным пятном, казался в рассветных лучах деревянный палисад. Видны были очертания верхней части тела двух часовых. И еще слышны были голоса — голоса или какой-то другой слабый звук.

Конан положил голову на ствол дерева, чтобы как следует расслабиться. У него болело все тело после того, как он простоял долгую вахту — всю холодную часть ночи. Осторожно, чтобы не разбудить кофийских защитников форта, он вытянул руки и ноги. Стоять вахту было довольно суровым занятием, похуже, чем медленно подкрадываться к неприятелю.

По обе стороны от него лежали наемники прямо на влажной земле. Они спрятались за стволами вырубленного леса и маленькими кустами, которые кофиты по своей беспечности оставили расти поблизости от форта. Конан размышлял, насколько это укрытие окажется действенным, когда солнце встанет.

До его слуха донесся шепот:

— Если ворота скоро не откроются, они нас увидят! Может быть, лучше все-таки пойти на штурм?

— Проклятье на эту самоубийственную задачу! — ответил еще более хриплый шепот. — Они позволили сумасшедшему варвару сделать это только потому, что хотят его смерти…

— Тсс! Тихо! — Конан повернул голову и ожег своих людей яростным взглядом, хотя видел их сейчас как смутные темные пятна в полумраке. Он подождал, напрягая все свои обостренные дикарские чувства, чтобы понять — не слышали ли это перешептывание в форте. Но там все было тихо. Головы охранников не пошевелились.

Конан оставался настороже, Он все думал: может быть, его люди и правы. Когда они вчера вечером сидели, не решаясь зажечь костры, холодной ночью, Гундольф предложил перебраться через палисад по спинам лошадей. Этот план казался совершенно невероятным. Он грозил большими людскими потерями. Конан предложил другое: осторожно прокрасться в форт. Эту тактику он знал еще в юности, когда сражался с гундерами, грабившими его родные земли.

Странно, но первым, кто поддержал его план на военном совете,был его соперник Зено, который особенно настаивал на том, чтобы Конан сам возглавил передовой отряд. Гундольф дал согласие, но на Конана посмотрел весьма выразительно. Вторым предводителем операции стала Друзандра. Позднее киммериец снова увидел, как Зено о чем-то шептался со Стенгаром, другим его неприятелем. Сейчас Стенгар находился где-то поблизости.

Раздумья Конана были прерваны новым тихим звуком. Он услышал за стеной приглушенный перестук копыт. Затем послышалась команда. Заскрипело дерево. Конан приподнялся на локтях. Он увидел узкую полоску неба на том месте, где были ворота.

— Вперед! — Его крик разорвал утреннюю тишину. — Вперед, парни!

Он уже вскочил на ноги и помчался, держа в руке топор.

Он услышал лязг доспехов: конный посланник выезжал из лагеря. Когда тот увидел темные тени, вскакивающие с земли, он издал пронзительный вопль и пришпорил коня. Конан увидел, как в предрассветных сумерках тускло блеснули мечи. Раздался страшный предсмертный вопль, затем что-то мягкое тяжело упало на землю. Лошадь понеслась вперед, уже без всадника. Конан бежал не останавливаясь впереди своих товарищей.

Над ним на палисаде послышался звук удара, стон. Один из стражей содрогнулся и упал, пронзенный копьем.

И вот Конан уже у ворот. Открытая створка была уже почти захлопнута. Конан успел просунуть плечо, не давая ей закрыться. Но он встретил стойкое сопротивление. Он наклонился вперед, уперся ногами в землю и надавил сильнее. Ворота с треском подались.

Внутри он слышал неразбериху голосов, шипенье вылетающих из ножен мечей. Сопротивление ослабло. В узком проходе между створками мелькнула человеческая фигура.

Конан резко выпрямился с топором в руках. Оружие обрушилось со звоном на забрало вражеского шлема. И тотчас же снова взлетело вверх, с тем чтобы врезаться в лицо. С глухим звуком оно врубилось в плоть и кости. Охранник мешком осел на землю.

Тем временем деревянные ворота снова начали закрываться, зажимая Конана между створок. И снова он прижал их плечом. На этот раз ему это удалось почти без труда.

С той стороны ворота отпустили. Створка неожиданно подалась, и Конан едва было не потерял равновесие. Еще двое вооруженных мечами охранников бросились на него.

— Кром порази вас обоих! — заревел варвар. Метнув топор, он попал в первого охранника. Топор вонзился ему в грудь, и стражник упал. С быстротой молнии вырвал Конан из ножен меч. И тут же скрестил его с мечом второго стражника. Воздух наполнился звоном стали.

Конан теснил своего противника, заставляя того отступать, пока он не оказался возле тела своего поверженного товарища. Наконец кофит оступился. Киммериец только этого и ждал. И вот уже меч Конана вонзился в горло кофита. С булькающим криком тот упал на, землю.

Теперь Конан снова повернулся к другому стражнику. Превозмогая боль сломанных ребер, солдат с трудом поднял свое оружие. Могучий удар по шлему снова поверг его на землю.

Возле головы Конана по воздуху просвистела булава. Затем в ворота перед ним с глухим стуком вонзилась стрела длиною в ярд. Ее оперение коснулось его руки. Он посмотрел наверх и увидел целую толпу солдат. Те были едва одеты, однако можно было понять, что их униформа — кофийской армии. Они бежали к Конану, выскакивая из палаток, находившихся в середине форта.

Конан резко повернулся. С его губ невольно сорвался крик:

— Где мои люди?!

В дюжине шагов от него в мареве рассвета небольшая кучка наемников молча стояла над трупом посланника и его лошади. Они глядели на Конана. У некоторых был нерешительный вид. Другие опирались на свое оружие, всем своим видом показывая, что у них нет ни малейшего желания приближаться к воротам. Под яростным взглядом Конана некоторые нерешительно взялись за оружие и что-то крикнули. Затем и остальные последовали их примеру.

— Ворота наши! Защищайте ворота!- закричали они и вдруг побежали вперед. Наконец и Стенгар присоединился к ним. Он вытащил свой меч и тоже завопил.

Наемники ворвались в ворота и стали цепью, чтобы защищать проход. Пробегая мимо Конана, они дружески хлопали его по плечам.

— Эй, люди! Открывайте ворота пошире! Оттащите эту падаль прочь! — Конан лающим голосом выкрикивал приказы, которые тут же исполнялись. По его сигналу бородатый вояка поднес к губам рог и подал жуткий двойной сигнал.

Пока Конан во главе своих людей отбивал первый натиск кофитов, он услышал стук копыт. Наконец подошли основные силы отряда наемников, прятавшихся доселе на кромке леса в ста шагах от форта. Он услышал хриплый крик Гундольфа:

— Берем гарнизон!

Затем пронзительный вопль Друзандры:

— Оставьте деревню в покое! Приказ принца!

Мгновение спустя лагерь затопили всадники.

С возрастающей ясностью Конан видел, что лагерь окружен палисадом. В центре находились палатки, несколько бараков и загон. Это уже было захвачено. Киммериец взял свой топор и помчался вперед, ведя своих людей на противника.

Битва бушевала теперь в центре лагеря. Кофиты попытались образовать оборонительную линию перед палатками, но у них было слишком мало копейщиков, чтобы сдерживать атаку кавалерии. Наемники, склонясь с седел, рубили плохо вооруженных полураздетых людей, а затем мчались вперед. Они разворачивали лошадей среди натянутых веревок и хлопаюпщх по ветру полотнищ, снова и снова загоняя и убивая прятавшихся там кофитов.

Тем временем подоспела пехота. Между палатками завязалась короткая и кровавая схватка, исход которой зависел больше от удачи и численности, нежели от боевого искусства.

Конан присоединился к тем, кто штурмовал бараки. Это были прочные бревенчатые строения, стоящие между палатками и палисадом. Поначалу защитники удерживали нападающих на почтительном расстоянии, поливая их смертоносным дождем стрел из-за дверей и амбразур. Наемники отступили при виде своих пронзенных стрелами товарищей, которые либо еще содрогались в агонии, либо уже затихли, лежа в пыли. Их броня и круглые щиты не могли защитить их от стрелы, выпущенной в глаза или в колени.

Гундольф и Конан приказали людям отойти назад, к ближайшим палаткам. С помощью копий и шестов от палаток они соорудили там нечто вроде щита-павезы, который теперь закрывал от стрелков их цель и уменьшал убойную силу обстрела. Несколько наемников взяли этот щит за края и понесли натянутое полотнище перед собой.

Когда атакующие вплотную подошли к стене главного барака, они заткнули узкие амбразуры парусиной. Надежная дверь была прочно заперта с внутренней стороны. Так что Конан вместе с двумя другими наемниками принялись орудовать топорами. Гундольф приказал полудюжине других солдат стоять наготове с копьями, чтобы встретить последний отчаянный прорыв кофитов.

Наконец дверь подалась. Однако ни одного солдата не показалось.

— Эй вы там! Внутри! Сдавайтесь! — заревел Гундольф.

Ответа не было. Конан рванул в сторону разбитую дверь. Гундольф первым ворвался внутрь, за ним следом мчался Конан.

Киммерийцу пришлось сощуриться, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте. Затем он увидел, что большинство защитников выкарабкивается через отверстие, которое они пробили в крыше в задней части барака. Двое из них прикрывали отступление остальных. Один был рослый мрачный майор в униформе кофийской армии, другой — капрал, подражавший ему во всем. Оба подняли мечи, прорубаясь к двери.

— Назад, мразь! — рявкнул майор. Его меч скользнул по мечу Гундояьфа, пробороздив затем бронзовый нагрудник наемника. Гундольф ответил ему мощным ударом.

Капрал набросился на Конана. Для остальных наемников здесь уже не было места.

Конан был рад, что орудует топором. Барак был достаточно низким, так что высокий рост только мешал киммерийцу. При нападении меч цеплялся бы за балки перекрытия. Его более низкорослый противник наносил широкие рубящие удары, один из которых едва не выпустил Конану кишки. Яростная злоба вспыхнула в душе варвара. Свободной рукой он схватил стул и метнул его прямо в лицо теснящего его крепыша. Пользуясь заминкой, он ударил противника топором в висок, и тот упал.

Конан обернулся и увидел, что майор медленно отступает вдоль длинного стола под напором Гундольфа.

— Грязный наемник! — Кофит вложил всю свою ярость в коварный удар, направленный в шею Гундольфа. Без труда Гундольф уклонился. Танцующим шагом Гундольф прыгнул вперед и вонзил свой меч глубоко под кирасу майора, пронзив его сердце. Затем стряхнул стонущее, вздрагивающее тело со своего меча и бросил его остывать на полу.

Конан подбежал к лазу в крыше и схватил последнего из пытавшихся улизнуть за ногу. Он стащил его вниз и ударил по затылку рукоятью меча. Человек обмяк и без чувств рухнул на стол.

И настала тишина. В дверном проеме возникали лица наемников. Они бросали внутрь згляд-другой, радостно и свирепо ухмылялись, испускали ликующие вопли.

Гундольф и Конан посмотрели друг на друга, и вдруг оба громко расхохотались. Они отбросили свое оружие и прислонились к бревенчатым стенам. От смеха они едва стояли на ногах. Затем они бросились друг другу в объятия.

— Прямо как в Коринфии! — хохотал Гундольф. — Помнишь, как это было в Вильдаре?

— Конечно! И четырех евнухов герцогини помню! — Конан задыхался от смеха. — Какая схватка! Как я погляжу, ты еще не разучился орудовать мечом.

— Разумеется. Но с тобой мне не сравниться. Ты должен научить меня кое-каким твоим новым приемам.

Конан бросил взгляд в сторону двери. Глазеющие наемники тотчас же скрылись. Затем он с серьезнейшим видом повернулся к Гундольфу:

— Ты знаешь, что твои скоты хотели, чтобы меня здесь убили, прямо перед воротами?

С невозмутимым видом старый наемник встретил взгляд Конана.

— Возможно. — Он пожал плечами. — Я думаю, ты нашел на них управу.

Конан в сомнении нахмурился. Затем кивнул:

— Полагаю, мне это удалось. — И оба снова разразились смехом.

Наконец Гундольф хлопнул себя по коленям и сказал:

— Давай-ка глянем, кто тут победил! — Он вышел и заревел на наемников: — Выводите пленных! Да не забудьте их обезоружить. И проверьте, как тут с добычей и документами.

ГЛАВА ПЯТАЯ СТАРЫЕ СЧЕТЫ

Сидя у барака, Конан смотрел, как рассвет сменяется пасмурным днем. Солнце пряталось за густыми дождевыми облаками. Эта погода напомнила ему вдруг чем-то его северную родину. Воспоминание словно наполнило его силами. Это был день, точно созданный для битвы.

Люди, которые хотели бежать из барака, все были убиты вояками Гундольфа или попали в плен. Последнее было легко установить, видя гору трупов и маленькую кучку пленных и раненых. Огонь уже охватил один из бревенчатых бараков. Наемники во главе с Зено гнали немногих уцелевших, насмерть стоявших кофитов из их палаток. Это были последние очаги сопротивления — видно было, что гарнизон уже пал.

Пока неплохо, подумал Конан. Если два других подразделения наемных отрядов принца Ивора так же легко достигли своих целей, то из этой области королевские зубы тирана Страбонуса будут вырваны. Мятежники смогут на какое-то время перевести дух, а принц Ивор будет несказанно доволен.

Когда киммериец шел через лагерь, его внимание привлекла открытая дверь там, где хижины стояли вплотную к палисаду, — запасные ворота. Он осторожно приблизился к ним и выглянул наружу.

С другой стороны форта виден был склон холма. Там находилась деревня с хижинами, покрытыми соломой, вытянувшимися вдоль мутного потока. За рекой расстилались поля и поросшие лесом холмы. Под низким покровом облаков они казались зеленовато-голубыми.

Невозможно было сказать, многим ли удалось бежать во время битвы через этот проход. Но теперь Конан услышал проклятия и крики женщины, доносившиеся от ближайшей хижины.

Конан помедлил лишь мгновение, припоминая о запрете трогать деревню. Тем более что ему, как офицеру, необходимо было разведать все возможные пути отступления неприятеля. Он сбежал вниз по склону холма вниз от форта по тропинке, которая вела в сторону деревни. Первые холодные капли упали ему на лоб. Небо наконец-то разродилось дождем.

Когда киммериец обежал дощатый забор вокруг одной из хижин, он увидел, кто кричит и почему. Двое мужчин в пестрых одеждах наемников боролись с деревенской девушкой. Она была стройной и босой, на ней была шерстяная юбка и рваная блуза. Когда Конан подошел вплотную, тот из наемников, кто был покряжистее, вырвал из ее рук бесформенный узел и бросил на землю. Вопящий младенец почти вывалился из развернувшихся пеленок. Он лежал в траве и плакал.

Второй наемник, более рослый, заломил отчаянно плачущей женщине руки за спиной. Та тщетно пыталась его лягнуть. На плоском лице мужчины застыло странное равнодушное выражение. Конан узнал придурковатого Лалло.

Хотя другой стоял к нему спиной, Конан без труда узнал и его.

— Ха, Стенгар, в чем дело? Не маловат ли противник? С младенцами сражаешься?

Пузатый наемник обернулся и уставился на Конана. Брови его поднялись в наигранном удивлении.

— Ба! Лейтенант Конан, герой дня! — Он приложил ладонь к груди, как бы салютуя. — Что скажете, господин варвар? Пограбить прибежали? — Он многозначительно провел рукой по извивающемуся телу молодой женщины. — Если да, то двигай-ка дальше и поищи себе сам подстилку.

— Вам было приказано: деревню не трогать, Стенгар! — Конан остановился в трех шагах от наемника, придерживая рукой ножны своего меча.

— Неужели? — Стенгар коротко поразмыслил, затем издевательски ощерился, показывая гнилые зубы. — Ну так я отменил приказ. Мой чин равен твоему.

Конан нетерпеливо дернул головой:

— Вряд ли принц спустит тебе скверное обхождение с его народом. Мы оба знаем об этом. — Конан со значением покачал на ладони свой топор. — Кроме того, мы оба с тобой знаем, чья булава чуть было не выбила мне мозги сегодня утром у ворот. — Он указал головой на шипастое оружие на поясе Стенгара.

Стенгар без всякого выражения несколько секунд смотрел на Конана. Затем с удивительной для его комплекции быстротой он обнажил меч и выхватил булаву из-за пояса.

— Тогда к бою!

Он взял короткую булаву перед собой, как щит.

— Ведь ты этого хочешь, варвар?

Конан тоже схватился за оружие. Одной рукой он держал топор, другой занес над головой свой широкий меч. С боевым кличем «Хеййя!» он бросился на своего противника.

Стенгар пригнулся и отпрыгнул назад, явно устрашенный яростью атаки. Несмотря на то что Конан держал свой двуручный меч в одной руке, меч его был длиннее и тяжелее, нежели у его противника. Поэтому Стенгару приходилось отступать при каждом ударе Конана. Когда булава испытала силу ударов киммерийца, Стенгар отдернул руку, будто его обожгли. Его собственный меч мало помогал в этой битве против стальной паутины, сплетенной атаками неистового варвара.

Затем конец Конанова меча разрубил кирасу Стенгара. Лицо толстого наемника сморщилось от боли.

— Лалло! — закричал он. — Помоги мне!

Дровосек-великан все это время оставался в стороне от поединка. Он все еще заламывал женщине руки, задумчиво глядя на сражающихся с открытым ртом. Услышав крик Стенгара, он отшвырнул женщину в сторону. Она тут же кинулась к своему ребенку, чьи вопли уже превратились в жалобное попискиванье. Лалло тяжеловесно обрушился на Конана.

В тот момент, когда придурковатый юнец потянулся за оружием, на сцене возникло нечто новое — откуда-то протянулось длинное копье, которое уперлось в грудь Лалло и замерло в неподвижности.

Вслед за ударом послышался долгий, рвущий душу стон, исторгнутый перекошенным в муке ртом Лалло. Ярко раскрашенное древко торчало у него из груди и покачивалось, медленно опускаясь к земле. Несколько секунд Лалло стоял, опершись на копье. Лицо его было искажено страданием. Затем он упал набок и замер, странно скребя пальцами пол.

— Кром!

Замерев в боевой стойке, не выпуская из виду Стенгара, Конан быстро огляделся и увидел Друзандру в ее блестящем доспехе с кошачьими головами. Она потерла руку, которую растянула, когда бросала копье. Рядом стояла темноволосая Ариэль с обнаженным мечом.

— Так умирают те, кто издевается над женщинами! — промолвила Друзандра. — Тебе помочь разобраться с тем, другим?

Лишь на мгновение Конан отвел взгляд от Стенгара, но это мгновение едва не стоило ему жизни. Когда он снова перевел взгляд на своего противника, только звериные инстинкты помогли Конану успеть взметнуть топор, чтобы отбить летящую в него булаву. Страшное оружие упало и покатилось по пыли, мокрой от дождя.

Конан видел только спину Стенгара — тот удирал со всех ног, пытаясь уйти от возмездия. Киммериец страшно взревел и бросился в погоню,

— Третья попытка, Стенгар! Большего Митра не дозволяет ни одному человеку!

Наконец Конан нагнал улепетывающего наемника. Меч его описал сверкающую дугу и врубился в плечо его жертвы. Клинок разрубил плоть и броню и застрял глубоко в позвоночнике. Стенгар тяжеловесно упал на землю, выдернув меч из руки Конана.

Клинок застрял в кости и кирасе, так что Конану пришлось упереться ногой в лежащее тело, чтобы освободить свое оружие. Меч вышел с металлическим скрежетом.

— Блестящий удар, северянин! — раздался сочный голос Друзандры, в котором ясно слышалось одобрение. — Весьма впечатляет. Доказывает, что сила почти столь же полезна, что и умение.

Она остановилась в нескольких шагах, в то время как Конан вытирал окровавленный клинок об одежду убитого.

Ариэль молча помогла деревенской женщине с ребенком вернуться в хижину. Под защитой воительницы женщина склонилась над младенцем, успокоила его ласковыми словами и поднесла к своей пышной груди.

— Хорошо сказано, Друзандра. — Конан поднял взгляд на женщину в блестящих доспехах, которая стояла перед ним, уперев руки в бедра. — Я только надеюсь, что у тебя еще не вошло в привычку убивать моих или Гундольфовых людей.

Светлые брови Друзандры поползли вверх, под белокурую челку.

— Все зависит от них, лейтенант. Среди твоих людей много такой сволочи, как эти?

— Э, так не пойдет, — хмыкнул Конан и поглядел на нее мрачно. — Если они и заслужили смерти, то учти: своих людей я убиваю сам.

— Заметно. — Друзандра вскинула копье на плечо и повернулась, чтобы уйти. — Но должна тебе сказать, с тебя «спасибо» за то, что я спасла тебе жизнь.

— Спасла мне жизнь? — Конан посмотрел на нее с неподдельным удивлением. — Да ты едва не угробила меня!

Друзандра вскинула голову, повернулась и, не говоря ни слова, отправилась к форту. Ариэль еще раз настороженно бросила взгляд на Конана. И вскоре обе женщины исчезли.

Несколько секунд Конан в задумчивости созерцал два трупа, распростертые у его ног, а затем выругался. Веселенькая переделка. Возможно, она ему еще аукнется. Но тут уж ничего нельзя было поделать. По крайней мере, у него есть свидетели — и помощники.

ГЛАВА ШЕСТАЯ СЕРЕБРЯНЫЙ ДОЖДЬ

Конан отвернулся от трупов и прошелся по деревне — не обнаружатся ли признаки грабежей и насилия. Он ничего не заметил. Дома были прочно заперты, а деревенская площадь пустовала. Общественный очаг в ее центре был холоден и пуст, потому что за ним никто не следил. Снова начал накрапывать дождь. Единственным звуком, доносившимся до слуха, был собачий лай из-за запертых дверей. Испуганные глаза следили за Конаном в щели между ставнями.

Когда Конан отошел на порядочное расстояние от места поединка, он увидел, что оборванный молодой парень из сельских склонился над Стенгаром. Он поспешно пытался вытащить меч убитого наемника, придавленный тяжестью трупа. Был он бос, растрепан, одет в заплатанные штаны и бесформенную грязную рубаху.

Конан хотел было его окликнуть, но что-то его удержало. Пускай забирает себе этот меч, подумал он. Возможно, когда-нибудь этот оборванец станет великим полководцем.

Юноша поднял голову. Шаги, подумал Конан. Но нет. Парень смотрел на капли дождя, которые падали теперь чаще. Большие холодные капли. Но они не были мокрыми.

Конан огляделся — нет ли поблизости укрытия. Град! Градины звонко бились о доспехи и больно ударяли по голове.

Проклятая погода! Конан заторопился в первое попавшееся укрытие. Сейчас начнется светопреставление, судя по тому, как почернело небо.

Град становился все сильнее. Теперь Конан бежал. Ледышки падали на него, хлестали его тело, скакали вокруг по земле, приминая и выбивая посевы.

Затем он услышал пронзительный вопль. Конан остановился и обернулся. Крестьянский парень схватился за свое плечо, где расползалось темное пятно. Парень отнял ладонь и в ужасе уставился на кровь. Затем он отскочил от меча Стенгара и бросился было бежать. Внезапно он резко остановился, будто незримый удар обрушился на него сверху, и рухнул на колени.

Огромные камни падали на деревню. С неба на землю рушились, чертя в воздухе серебряные полосы, странные предметы. Конан перевел взгляд на них и увидел, что градины по форме и размеру напоминали теперь кинжалы. Острые, как бритва, искривленные кинжалы. Некоторые при ударе о землю раскалывались и рассыпались на множество серебряных полос, другие же с глухим звуком вонзались в землю. Удары были таковы, что Конан, мог чувствовать их содрогание под подошвами сапог.

Деревенский парень лежал на земле. Из его неподвижного тела из множества ран текла кровь. Конан откинул любую мысль попытаться его спасти, он бежал, спасая собственную жизнь.

Над головой он держал свой широкий топор, как щит. То и дело оборачиваясь назад, он отметил, что град над деревней был куда смертоноснее, чем твердые, как камень, ледяные обломки, бьющие по его броне.

Облака свились в черных змей и клубились и извивались в небе. Он видел, как падающие ножи отсекают щепки от деревенских заборов, легко пробивают соломенные крыши хижин. Из запертых жилищ доносились испуганные крики.

Киммериец бежал все дальше. Теперь град становился слабее. Несколько маленьких ледяных кинжалов вонзились в его предплечье. Со страшными проклятиями Конан вырвал их и отбросил в сторону. Глубоко в душе его росла уверенность в том, что он стал свидетелем отвратительного колдовства.

Он продолжал мчаться вперед, слепой от ярости и паники. Затем Конан сообразил, что прямо перед палисадом град прекращается. Здесь шел просто слабый дождик. Над палисадом показались любопытные лица. Толпа наемников высыпала наружу через боковой ход. Они смотрели на него виновато и изумленно, а затем снова оборачивались к деревне, где продолжал бушевать чудовищный ледяной шторм.

Возле палисада стояла черная арба Агохофа с двумя его кроткими осликами. Неподалеку от нее, на вершине холма, находился и сам колдун. Забыв обо всем, он склонился над каким-то прибором, из которого в небо бил таинственный свет.

Подозрения Конана превратились в уверенность. В его душе нарастала ярость, такая же холодная, как и ледяная буря. Конан направился к колдуну. Теперь он видел, что туранец склоняется не над одним, а над двумя предметами: деревянной подставкой для свитков с грифоновыми лапами и крыльями, с которой свисал желтый пергамент, и каким-то странным устройством.

Это устройство представляло собой своего рода подставку, на которой крепилась круглая большая пластина. Угол наклона этой пластины можно было изменять по своему желанию. Щитовидный диск был сделан не то из кристалла, не то из серебристого металла. Трудно было сказать с уверенностью, потому что его поверхность своеобразно иррадиировала. Сейчас она была установлена так, что, казалось, собирала весь свет с неба и отражала его в виде луча, направленного в клубящиеся серые облака над деревней. Дождевые капли отблескивали в этой колонне света, делая ее видимой. Конан заметим, что капли, которые падали на диск, шипели, будто попав на раскаленную плиту, а затем, превращаясь в ледышки, падали на землю.

Роль Агохофа во всем этом процессе была не до конца ясна. Тощий юнец склонялся над устройством, смотрел в свиток и бормотал себе под нос на чужом языке с совершенно отсутствующим видом. Время от времени он нагибался вперед и делал пассы руками с задней стороны диска, как будто подпирая его. В остальное время его руки бессмысленно порхали в воздухе.

Конан остановился перед Агохофом и легонько ударил своим топором о стальной нагрудник, чтобы привлечь внимание колдуна. Юнец бросил на него раздраженный взгляд, и Конан проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Град вызываешь, а?

— Да, — ответил Агохоф, снова возвращаясь к своей нечистой работе. Казалось, он едва замечает могучего, забрызганного кровью варвара, высящегося над ним. Он продолжал возиться со своим устройством и рассеянно бормотал: — Потрясающие результаты… еще никогда не было столь превосходных условий…

Конан прервал его:

— Ты уничтожил деревню.

Агохоф отмахнулся:

— Неважно. Деревня отдана мне… для испытаний.

Залитая кровью рука Конана вознесла высоко над головой его страшное оружие.

— Испытания, говоришь? Так вот тебе испытания!

Конан обрушил топор на серебряный диск.

Раздался звон, который, казалось, отразился в других измерениях. Деревянная рама была разбита этим ударом в щепки. Диск взорвался во вспышке света, которая опалила лица всех леденящим холодом. Хотя, когда сияние погасло, от странного серебристого металла не осталось и следа. Топор Конана лежал на земле, точнее, лежало топорище. Что до закаленной стали, то лезвие топора разлетелось на множество обломков.

— Мой треналлиум! — Агохоф оторвал взгляд от разбитого устройства и устремил его на Конана. Гримаса гнева и ужаса исказила его лицо, обнажив выкрашенные цветными красками передние зубы. — Как ты посмел!.. — прошептал он.

— Ты и в самом деле хочешь знать, как я осмеливаюсь? — сказал Конан, кладя руку на рукоять меча.

— Слишком много себе позволяешь, — рявкнул ему в ухо хриплый голос Гундольфа. Капитан встал между колдуном и варваром. — Пожалуйста, волшебник, пощадите его! — В грубом голосе старого воина звучал суеверный ужас. — Это один из лучших моих людей. Он спятил… от силы твоей магии!

Агохоф недоверчиво глядел на Конана. Гундольф повернулся и силой потащил варвара назад, в толпу остальных наемников. Затем юный маг с отвращением тряхнул головой и вернулся к своему свитку, начав сворачивать его.

Гундольф схватил Конана под руку и поволок его дальше, прочь от наемников, которые поспешно расступались. Они прошли сквозь ворота и вошли под парапет, оказавшись вне досягаемости града, а также глаз и ушей колдуна. Только тогда Гундольф назидательно заговорил:

— Тебе нужно учиться уважать власти, иначе ты никогда не преуспеешь среди наемников. — Он сердито постучал кулаком Конана в грудь. — Знаю, это был отвратительный спектакль, но ты должен держать себя в руках. Иначе мигом станешь врагом не только Агохофа, но и принца.

Конан упрямо помотал головой:

— Это колдовство нам ни к чему. Волшебник колдовал без всякой практической пользы. Ивору нужна поддержка его народа! — Он скрестил руки на груди. — Ведь он же не желает, чтобы его разрубили на части его собственные солдаты!

Гундольф пожал плечами:

— Кто знает? Жители той деревни снабжали лагерь провиантом и были преданы королю Страбонусу. Платили ему налоги. Может быть, он хотел их показательно проучить. — Гундольф взмахнул рукой, будто прогоняя какое-то видение. — Подобные решения принимаются не здесь. Не твое и не мое дело обсуждать их. Впредь будь осмотрительнее. И хватит об этом!

Зено стоял поблизости, с интересом наблюдая за выволочкой. На его мокром от дождя лице под короткими темными волосами лежал отблеск радости. Выждав из вежливости паузу, он подошел к Гундрльфу и отдал ему честь.

— У нас сто двадцать четыре пленных. Остальные из королевских мертвы или бежали. Наши потери составляют восемь убитыми и двадцать два ранеными.

— К тем восьми можешь прибавить еще двоих для круглого счета, — встрял Конан. — Я набрел на Стенгара и Лалло. Они были вопреки приказу в той деревне. И я… я оставил их там.

Зено с подозрением глядел на Конана. Гундольф, глядя на них обоих, быстро проговорил:

— Несомненно, их убил град Агохофа. Зено, пошли туда шесть человек, чтобы принесли трупы. И остереги их насчет мести деревенских жителей, если там кто-нибудь еще жив.

Зено медлил так долго, как только мог, прежде чем уйти.

— О Лалло и Стенгаре… — начал Конан.

— Молчать! — перебил его Гундольф. — Я могу представить себе, что там произошло, но предпочитаю этого не делать. Кроме того, их гибель может оправдать твои враждебные действия относительно Агохофа. Во всяком случае, в глазах других наемников. Что до тебя, Конан… — Капитан строго посмотрел на него. — Наша сегодняшняя победа — твоя заслуга. Я должен тебе официально заявить, что произвожу тебя в лейтенанты. — Он серьезно покачал головой. — Тебе это действительно далось нелегко. И держись теперь подальше от колдуна!

— Спасибо, старый дружище. — Конан положил руку на плечо Гундольфа и кивнул. — А что до этого Агохофа — помяни мое слово, для всех нас было бы лучше, если бы я сегодня снес башку этому богопротивному выблядку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПРАЗДНЕСТВО

Зал Совета в государственном дворце Тантизиума, обычно огромный и мрачный, в этот день был празднично украшен. Множество пышно разодетых аристократов и офицеров восседало на мягких диванах или стояли тут и там, разговаривая все больше о государственных делах. Некоторые прогуливались по коридорам дворца выходили в сад через высокие арочные двери.

Самая большая и роскошная компания подобралась на дальнем конце зала. Там окружили принца Ивора в шелковом одеянии и сером плаще, который серьезным тоном втолковывал что-то своим слушателям. Его личная охрана ограничивалась на этот раз всего двумя чрезвычайно суровыми солдатами, которые стояли за его спиной, глядя на собравшихся беспощадными глазами.

Длинные столы были накрыты золотой посудой, обильно украшенной драгоценностями. Кубки были из платины. Слуги и прислужницы в экзотических одеждах подавали блюда. Сквозь высокие окна, выходящие во двор, проникал лишь слабый свет. Слуги внесли высокие канделябры и установили их вдоль стен. В помещении стало темнее. Только островки пламени вокруг канделябров рассеивали тьму.

Конан подбоченился под пристальным взором ищущих глаз одной из прислужниц, одетой весьма умеренно — только в полоску прозрачного муслина. Он пил из кубка, до краев наполненного вином, смешавшись с толпой гостей. На киммерийце были блестящая кожаная лорика и красная шелковая рубаха, одолженная у Гундольфа (хотя в плечах она ему подходила, но была коротковата, так что под поясом то и дело мелькало голое тело; впрочем, ничего страшного — пусть поглазеют на стальную мускулатуру, ничем не прикрытую).

Когда он дошел до противоположного конца большого зала, его золотой кубок был уже почти пуст. Он остановился возле своего капитана, занявшего место под темным балконом, и обратился к нему пьяным голосом:

— Клянусь Кромом! Если Ивор действительно хочет нас наградить, ему нужно всего-навсего подарить нам пару-другую тарелок со своей кухни!

Гундольф сощурил глаза, быстро глянул налево, направо — не слыхал ли кто замечания, столь лихо отпущенного Конаном.

— И не надейся. Гостеприимство любого принца постепенно иссякает. А этот выкинет нас без единого худого слова. — Он подмигнул Конану. — Только имей в виду: пусть тут ничего не прилипает к твоим пальцам! У ворот торчит стража.

В этот момент по залу разнесся громкий голос Ивора, и оба собеседника повернулись в ту сторону. Принц стоял в центре большой группы гостей, окруженный Браго, Друзандрой и Виллезой. Он поднял свой кубок и провозгласил:

— Столь отважными натисками и выковываются государства. Ваша победа намного увеличила безопасность нашей провинции, она заложила основы для дальнейших, еще более дерзких и отважных свершений!

Ивор вскинул свою красивую голову и испытующе обвел взором весь зал.

— Но где же наисчастливейший из моих капитанов — предмет моей особой гордости? Ах, вон он где! Гундольф! Подойди к нам! — Принц сделал ему знак, и все лица в зале с ожиданием уставились на капитана и его лейтенанта. — В конце концов, мы организовали это празднество, чтобы почтить ваши победы, одержанные в последние дни. I

Конан последовал за своим предводителем, пройдя сквозь любопытствующую толпу, и встал поближе к нему, когда принц положил свою руку на плечо Гундольфа. Ивор произнес:

— В тот день наиславнейших побед твоя победа, капитан, была самой выдающейся. И поэтому я приветствую тебя. Вы показали силу духа, ту волю к победе, которые родились в самой сердцевине нашего святого и правого дела.

Он поднял свой кубок и сорвал несколько аплодисментов.

— Благодарю, мой принц, — сказал Гундольф. — Но похвалу я не могу принять в одиночку.

— Капитан, ты весьма скромен. Какое ценное качество! — Принц снял руку с плеча Гундольфа. — Но, в конце концов, умение командовать в том и заключается, чтобы правильно выбирать достойных исполнителей. Таких, как твой лейтенант Конан, который стоит рядом с тобой, не так ли? Предводитель штурмового отряда, если я правильно информирован.

Конан молча кивнул. Гундольф воспользовался краткой паузой, чтобы ответить:

— И к тому же инициатор всего плана атаки, мой принц.

— В самом деле? — Принц кивнул Конану: — Твой план принес нам быструю и легкую победу, и это говорит в твою пользу. — Затем он оценивающе взглянул на мрачного киммерийца. — Как жаль, что радость победы была омрачена досадным столкновением с моим тайным советником, присланным к моему двору с дружественного нам востока! — Он поискал кого-то в зале глазами. — А где же, в конце концов, Aгохоф?

— Мой принц! — Один из телохранителей поклонился и заговорил громким голосом: — Он велел передать, что сегодня ночью он хочет получить наиважнейшие указания и потому отсутствует.

— Ага. — Принц кивнул. — Ну, как бы то ни было, а я надеюсь, что подобные достойные сожаления происшествия больше не нарушат хода нашей кампании. — И снова задумчиво поглядел на киммерийца: — Ты ведь совершенно со мной согласен, не так ли?

— Колдун избил, точно свиней на бойне, ни в чем не повинных, беззащитных крестьян, — заявил Конан. — Это гнусное деяние покрыло нас позором. Поэтому я и положил ему конец.

И допил из кубка последний глоток вина.

Гундольф быстро добавил:

— Как вы, несомненно, знаете, мой принц, двое наших людей погибли в той деревне. — Он говорил вполне серьезно, поскольку хотел отвлечь внимание принца от Конана. — Это, конечно же, вызвало глубокую скорбь моего лейтенанта.

Несмотря на старания Гундольфа как-то сгладить высказывания Конана-варвара, некоторые кавалеристы и благородные дамы, которые слышали их, выразили свое возмущение по поводу грубого тона чужака — так, пара замечаний, высказанных в пространство. Телохранители принца поглядывали на них настороженно. Ивор видел, что лицо киммерийца раскраснелось от выпитого вина.

— Разумеется, капитан, это так. Но мои источники доложили мне, что раны обоих убитых солдат весьма отличаются от тех, которые… которые оставило в телах деревенских жителей колдовское, дивное искусство Агохофа.

Его глаза остановились на поясе Конана, где вместо двуручного меча висел длинный кинжал, достигавший почти до колен варвара, дочерна загоревших.

— Отсюда можно сделать вполне логичный вывод, что они оба скончались не вследствие чародейства… Возможно, какой-нибудь кофит-дезертир… или кто-нибудь из крестьян, которых ты столь яростно защищаешь…

Конан отозвался:

— Вы призвали весь свой народ поддерживать ваше дела. Поэтому вы, вероятно, знаете, что люди ничто так не ненавидят, как черную магию. — Он с омерзением встряхнулся, точно мокрый пес. — Было безумием натравлять этого ученика чародея с ледышкой вместо сердца на беззащитных людей. Он сделал из них, мясо. — И твердо посмотрел принцу в глаза: — А ведь вы не идиот, верно?

На этот раз дыхание затаили все, кто был в зале. Даже Гундольф подумал о том, что словами яснее не скажешь. Его рука остановилась на рукояти кинжала.

Но принц широко развел руками, как будто хотел остановить своих телохранителей и помешать им подойти к Конану. Он не выказал ни малейшего признака гнева — вместо этого он широко улыбнулся киммерийцу:

— Наши политические воззрения могут быть различными, лейтенант. — Почти незаметным движением он пожал плечами. — Для меня это не имеет никакого значения. И тем не менее отвечу тебе. — Он обвел глазами собравшихся вокруг людей, как будто хотел им доказать, что его самообладание остается непоколебимым. Тем не менее на виске у него вздулась и забилась жилка. — Волшебник Агохоф прислан нам в качестве особо действенного оружия. Каждое незнакомое оружие должно подвергнуться испытанию. У меня не было бы никакой уверенности в том, что огромная сила этого орудия и впрямь сокрушительна, если бы я не увидел ее в деле… не опробовал ее с минимальными потерями.

И он поднял руку, будто в ней был меч.

— Оружие бесполезно, если его владелец не слишком ясно представляет себе, как им владеть. — Ивор сделал нетерпеливое движение рукой. — Если бы я знал силу этого волшебника, я бы ему, вероятно, приказал быстро и совершенно подчинить себе кофийскую крепость, вместо того чтобы заставлять тебя прилагать столько усилий, лейтенант. — Теперь его голос звучал почти сердито. — Но это оружие было тогда еще не испытано и потому не применилось.

Ивор помолчал. Вероятно, он почувствовал, что гнев может заставить его стать невежливым. После долгой паузы и тяжелого молчания, повисшего в зале, он вновь заговорил:

— В будущем я не буду больше колебаться в тех случаях, когда возникнет необходимость прибегнуть к услугам Черного Искусства, где бы это ни случилось. Каждый, кто не хочет пасть его жертвой, должен держаться от него подальше.

После этих слов принц резко повернулся и отошел на несколько шагов. И уже в другой компании он начал другой разговор — то была просто светская болтовня. Телохранители последовали за ним, наградив Конана напоследок мрачными взглядами.

Теперь все предводители наемных отрядов могли свободно поговорить между собой. Виллеза без колебаний встал на сторону Конана. Он положил руку на плечо варвара, хотя зингарец был едва не вполовину меньше ростом.

— Хорошо сказано, северянин! Этот вонючий колдун не принес ничего, кроме скверны и дерьма с тех пор, как явился в Тантизиум следом за ослиной задницей. Когда будет следующая битва, нам нужно будет просто схватить его и — уфф!

Гундольф положил конец его громкой пьяной речи могучим ударом кулака по спине.

— Хорошо сказано? Лично я этого не нахожу, — сказал старый воин.

Друзандра высказалась более осмотрительно.

— Мне показалось, что слова Ивора прозвучали как угроза нам всем. После того как мы так храбро бились за него, он вознаградил нас этим праздником, вместо того чтобы заплатить наше жалованье. А теперь все это выглядит так, будто он хочет вышвырнуть нас вон. Еще бы — заполучить такую новую волшебную игрушку.

— Но сила одного из туранских чародеев, члена Ордена Колдунов, воспитанного и образованного в Кхитае, — это не игрушка. — Из предосторожности Аки Вадсай говорил очень тихо. На его темном лице блестели только белки глаз. — О них ходят страшные слухи. Если обстоятельства складываются удачно, такой человек может совладать с целым войском.

— Ясно одно, нам нужно держаться настороже, — сказал Браго. — Но здесь не вполне подходящее место, чтобы обсуждать подобные веши. Как насчет того, чтобы встретиться завтра вечером в моей палатке?

Предводители наемников разошлись в стороны. Общее настроение было прохладным. Никто из остальных гостей не был настроен к ним дружески. Только для Друзандры делали исключение — правда, мужчины, хотя она обращалась с ними отнюдь не ласково.

Изысканные яства и напитки остались нетронутыми. Имелись здесь и иные развлечения. В озаренном факелами саду показались танцовщицы. Та, что возглавляла их, с пышными бедрами, была облачена, насколько можно было разглядеть, только в прозрачное покрывало. Она вращалась и извивалась в такт цимбалам. Ее обступали воины в тюрбанах, украшенных перьями.

Во время одной из пауз Гундольф наклонился к Конану и прошептал ему на ухо:

— Если уж и ждать кинжала в спину, то, по крайней мере, от стоящих парней. Я сейчас ухожу на праздник простых наемников, которые собрались на рыночной площади. Советую тебе сделать то же самое.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ЗАГОВОРЩИКИ

Твердым шагом пересек Гундольф праздничный двор. Своего лейтенанта он тащил за собой. Состояние Конана было таково, что он не мог оказывать капитану серьезного сопротивления.

После того как Гундольф и Конан доложились гофмейстеру принца, они оставили толпу и устремились к своим лошадям, привязанным в темном углу двора.

Когда они спускались по ступеням, из темноты бокового коридора выскользнула темная тень.

С быстротой молнии метнулась она к Конану. Гундольф выругался и схватился за меч.

Конан отшатнулся — и вдруг хмыкнул. Когда таинственная тень стала видна в свете коптящего факела, обнаружилось, что это прелестно одетая дама — одна из тех аристократических особ, которые были истинным украшением праздника.

Ее темные волосы были уложены в высокую прическу, схваченную блестящим гребнем. Красная шаль, в темноте казавшаяся черной, покрывала обнаженные плечи, а стройную талию стягивал алый бархат. В вечерней темноте ее глаза сверкали, точно зажженные от факельного света огоньки. Ее рот, испачканный ягодами, был полуоткрыт, придавая красивому лицу выражение пьяной похотливости.

— Я так и думала! — Она бросилась к рослому киммерийцу и повисла на нем, как водоросль на голой скале. — Разве это не тот молодой наемник Конан, с которым я только что говорила? Ох, останься, останься! — Она многозначительно подняла бровь. — Вы ведь еще не уходите? Ночь только началась!

Гундольф стал поспокойнее, поскольку видел обе ее руки, которые гладили широкие плечи Конана. Она не могла спрятать на своем полуобнаженном теле никакого оружия, которое было бы достаточно большим, чтобы уделать Конана.

Конан несколько возбудился. Кроме того, он был слегка удивлен ее порывом.

— Я рад; что ты еще помнишь о нашем разговоре, Евлалия. — Он удобно положил ладонь на ее бедро. — Но сейчася хотел бы уйти с моим капитаном. Что скажешь?

— Ах, Конан, все эти твои истории… я нахожу их потрясающими. Я надеялась, что мы сможем поговорить подольше… где-нибудь там, где нам не помешают. Может быть, в моей комнате. Она как раз здесь рядом, под этой лестницей. — Кивком головы она указала на темный коридор, откуда выскочила.

Глаза и руки женщины все еще покоились Конане. Он спросил Гундольфа:

— Может быть, тебе лучше отправиться одному на праздник наемников, Гундольф? А я бы задержался…

Гундольф схватил Конана за руку и потащил его прочь от соблазнительницы.

— Простите меня, госпожа, но я должен обменяться с этим офицером парой слов наедине. — Он положил руку на плечо Конана и оттащил его на пару шагов в сторону. Затем прошептал ему в самое ухо: — Болван, я не о себе беспокоюсь! Я без страха могу один разгуливать по городу. Но ты… ты оскорбил влиятельного человека. — Конан ощущал ярость Гундольфа, который сильно, едва не царапая, сжимал его плечо. — Может быть, ты думаешь, что можешь спокойно провести ночь в его доме, развлекаясь с его придворной шлюхой? Если это не ловушка, да и к тому же ловушка для отпетого кретина, то в любом случае безумие и неоправданный риск. Ты немедленно пойдешь со мной.

Лицо Конана стало суровым. Даже в темноте можно было заметить, что теперь он куда менее пьян. Он выпрямился и стряхнул с плеча руку старого друга.

— Гундольф, у меня нет сомнения в том, что в какой-нибудь неприятности я не сумею себя защитить. — Он тщательно подбирал слова и выговаривал их тихо и с достоинством. В его голосе почти не звучало опьянения. — С этой девушкой я уже и раньше долго разговаривал. И поскольку я нахожу ее… очень привлекательной, я предпочитаю остаться. — Он скрестил руки на груди, облаченной в шелковую рубаху. — Если ты, как мой капитан, приказываешь мне идти, мне еще предстоит решить, послушаю ли я приказа.

Конан стоял как скала и в сумраке, едва разгоняемом факелами, ждал ответа. Из дворца доносились звуки музыки.

Гундольф с отчаянием тихо прошептал:

— Какой же я идиот, если пытаюсь воззвать к трезвому уму варвара — самого толстокожего, самого пьяного и к тому же обуреваемого похотью животного! Ну прекрасно, я ухожу один!

Он повернулся, но после нескольких шагов снова вернулся к Конану и предостерегающе поднял палец:

— Еще одно я хотел бы тебе сказать. Меня не будет рядом, чтобы снова для тебя таскать каштаны из огня. — Он сделал еще несколько шагов, снова остановился и устремил, на Конана строгий взгляд. — При первом звуке трубы изволь быть в лагере, если ты желаешь оставаться в офицерском чине. И ушки на макушке!

После чего его приземистая фигура исчезла в темноте. Фыркнула лошадь. Слышно было, как капитан наемников уезжает со двора.

Сдерживая смешок, Конан повернулся к Евлалии. Она стояла, вызывающе положив ладони на бедра. Когда он подошел поближе, она отступила к коридору. Блестящие глаза манили его. И двигалась она странно, чарующе. Ей удавалось постоянно ускользать от его рук.

Конан ускорил шаги и схватил ее уже в темном коридоре. Его ладони провели по мягкому бархату, обтягивающему ее бедра. Другой рукой он коснулся нежной округлости ее груди и сжал ее.

От этого объятия у него захватило дух. Он ощущал тепло ее лица. Когда его губы прижались к ее рту, он ощутил сладость вина. Она взвизгнула и дернулась в его руках. Ее руки ухватились за его плечи — что это, жадность или попытка сопротивления? Он не знал этого, в то мгновение ему это было безразлично. Горячая страсть сжигала его, как огонь в кузнице.

Затем он услышал крик, и чей-то тяжелый кулак опустился на его спину.

В одно мгновение киммериец отшвырнул женщину в сторону и с голыми кулаками набросился на того, кто посмел напасть на него. Тот был едва различим в темноте — так, неясная тень. Но Конан чувствовал, что человек, притаившийся во мраке, — мужчина крепкого сложения. Вскоре он в этом убедился, когда с размаху ударил по нему кулаком. Одно мгновение Конану было очень плохо — его точно оглушило. Страсти слишком яростно бушевали в нем.

Затем он услышал тихий металлический звук. Ловким движением Конан скользнул в тень, куда не могла достать мерцающая в темноте сталь.

— О нет! Никаких поединков! — Евлалия едва не рыдала от волнения. — Рандальф, убери меч в ножны. Конан, не пугайся. У меня есть свет.

В темноте раздался стук кремня. Затем вспыхнула искра, которая скорее мешала смотреть, чем освещала что-либо. Но вот дрожащий огонек успокоился и превратился в ровное свечение масляной лампы, стоявшей на подставке у стены тесного помещения.

Эта комната была всего лишь прихожей перед двумя дверьми, которые теперь были заперты. Каменная лестница уводила куда-то вверх. Где она заканчивалась? Этого отсюда было не разглядеть.

Дама, одетая во все красное, устало опустилась на подушки. Ее высоко взбитые волосы растрепались и висели длинными каштановыми прядями. Она сделала неудачную попытку снова уложить их в прическу, сердито глядя на человека, которого называла «Рандальф». Затем, покраснев, бросила взгляд на Конана:

— Мне очень жаль. Ты был таким… неукротимым. У меня совершенно не было времени объяснить тебе мои побуждения.

Голос Конана прозвучал довольно грубо:

— Что за грязное дельце вы тут задумали? — Он потрогал свой длинный кинжал. — Был у меня такой случай. В городском квартале не из богатых пошел я с девкой в ее комнату, а там уже ждал парень. Помнится, оба они кончили скверно. Уж никак не ожидал, что такая же гнусность ждет меня во дворце, где полным-полно дворян и всяких благородных.

Рандальф выругался и поднял меч, который опустил, только повинуясь желанию дамы. Он заговорил — сердито, против воли:

— Мне нужно было бы знать заранее, что ты будешь обходиться со знатной дамой на свой грубый варварский манер, ты, наемник. Но если ты посмеешь оскорбить мою даму грубыми речами, то я вырежу твой поганый язык из твоей грязной пасти!

Евлалия схватила его за руку, чтобы остановить своего дружка. Она повисла на его локте.

— Нет, мой дорогой, это мы его обманули. — Она посмотрела на Конана и снова залилась краской. — Лейтенант ничего не знает о твоих правах на меня.

Конан глядел теперь на Рандальфа с новым интересом. Он был старше красивой женщины. Вероятно, старше и Конана. Талия его уже слегка заплыла жирком. Однако он выглядел хорошо сложенным. Волосы над бровями были подстрижены, а на затылке выбриты, как это было в обычае у местных жителей. Его круглое лицо выглядело здоровым, как будто он много времени проводил на свежем воздухе. Коричневая куртка, штаны и сапоги — все было чисто и сияло, как отполированное седло. Конан счел его за богатого землевладельца.

С коротким поклоном сказал он этому человеку:

— Если ваша дама любит вертеть хвостом перед наемными солдатами, то вашу ревность вполне можно объяснить и простить.

Рандольф поглядел на него недоверчиво и протянул руку с мечом, будто желая оградить от него Евлалию.

— Прости меня, Конан! — Голос Евлалии звучал ласково. — Мы всего лишь хотели поговорить с тобой наедине о совершенно определенных вещах. — Она беспокойно оглянулась в помещении, после чего осторожно продолжала: — Политические вопросы, о которых нельзя разговаривать при большом скоплении народа. Наша встреча должна быть поэтому тайной. Я хотела поговорить с тобой позднее на этом празднике, но ты так быстро собрался уходить… Пришлось разыграть эту импровизацию.

— Стало быть, твой интерес ко мне — всего лишь ловкий фокус. — Конан делал вид, будто не замечает, как густо покраснела Евлалия. — Невинная интрижка с наемником должна была прикрыть куда более крупную интригу. Но чем было разлучать меня с Гундольфом? Я офицер, а он человек — достойный доверия.

— Но можем ли мы в самом деле доверять ему, Конан? Мы знаем только о твоем столкновении с этим демоном преисподней, с Агохофом. — Теперь голос женщины звучал страстно. — Сегодня вечером ты открыто высказал свои взгляды перед Ивором. Разве твой капитан отважился бы на такое? Разве он защитил твои претензии перед принцем, разве поддержал твои справедливые упреки? — Она обвила рукой шею Рандальфа. Высоко вскинув голову, яростно сверкая глазами, Евлалия сказала: — Нет, я боюсь, что большинство наемников беспокоится только о том, как бы потуже набить кошельки.

Им безразлично, за что бороться.

— Гундольф никогда бы не сказал, что это не так. И все же он хороший человек. — Конан сердито сунул кинжал обратно в ножны. — Да и я не лучше. Но вы почему-то видите во мне своего рода прирожденного мятежника. Я действительно говорю и действую согласно моим убеждениям. Да я только против колдовства выступаю, да вот еще не люблю, когда жестоко поступают с невиновными.

— Подобные мысли, к сожалению, очень редки, но мы знаем еще одного человека, который их разделяет. — И снова Евлалия с тревогой огляделась по сторонам. — Идем, здесь слишком опасно вести такие разговоры! Этот человек ждет нас в своих покоях. — Она высвободилась из объятий своего возлюбленного и охранника и с высоко поднятой лампой пошла к лестнице. — Я пойду первой и дам вам знать, если кого-нибудь встречу на пути. Рандальф, ты будешь замыкающим.

Конан последовал за Евлалией по лестнице. По дороге он любовался ее прелестными бедрами и лодыжками. Наличие за спиной Рандальфа было, с точки зрения Конана, не слишком успокаивающим фактором. Но тот оставался на почтительном расстоянии и только высматривал за каждой дверью шпионов — не прячется ли соглядатай.

Они миновали две арки, убранные занавесами. У третьей Евлалия раздвинула занавес и провела обоих мужчин в короткий коридор. Там она подошла к одной из четырех дверей и тихонько надавила на ручку. Затем заглянула внутрь, прежде чем подать знак своим спутникам.

Помещение было, без сомнения, предназначено для гостей. Маленькое, однако роскошно убранное дорогими стенными коврами. Там находилась также кровать резного дерева. В середине помещения находился человек. Судя по одежде и выправке, он принадлежал к высшей аристократии страны. Сперва он даже не поднял глаз, потому что играл с маленьким желтым котенком, гонявшимся по ковру. Он размахивал веревочкой с бантиком на конце туда-сюда и по-детски радовался, глядя, как маленькое создание носится за игрушкой, пытаясь схватить ее.

Самым заметным во внешности этого человека была его худоба. Когда он наклонялся, можно было видеть его узкую грудь, опущенные плечи — такая фигура не могла принадлежать ни воину, ни крестьянину. И тем не менее он не казался больным. По-своему он был наделен юношеской привлекательностью. Его темные вьющиеся волосы поседели на висках. Голова казалась слишком крупной для такого узкого тела. Только эта седина, пожалуй, и выдавала его возраст. Он был гладко выбрит. На нем был зеленый бархатный костюм с серебряной отделкой. Когда посетители вошли, на лице его сохранилось мечтательное выражение.

Евлалия присела в поклоне.

— Барон Стефани, вот тот человек, которого я хотела вам представить.

— А, да, Конан, лейтенант наемников. — Стефани оставил бантик на растерзание котенку. Он встал и пожал Конану руку. — Еще один человек, который сомневается насчет того, по правильному ли пути идет наше восстание

— До сегодняшнего дня у меня не было никаких сомнений, — заявил Конан. — И Ивор, вероятно, еще поймет, кто лучше сумеет отстаивать его интересы.

— В высшей степени маловероятно. — Барон Стефани поднял на руки котенка, который запутался в веревочке. — Тантизиум уже очень давно управляется из рук вон плохо. Дольше, чем кто-нибудь из его граждан может припомнить. И так было задолго до того, как на престол взошел могущественный Страбонус Кофский. Для нового вождя куда проще следовать старому скверному примеру, нежели искать новую, лучшую форму своего правления.

И он нежно провел рукой по шерстке зверька, притулившегося у него на коленях.

— Мы последовали за Ивором, потому что у него были все качества вождя. У меня их, к примеру, нет и в помине. Это человек силы, человек действия. Его слова вызывают мечты о светлом будущем. Он умеет окрылить фантазии своих подданных, потому что он умело взывает к их патриотическим чувствам. — Стефани задумчиво покачал головой. — Но кто знает, какие мрачные картины таятся на самом деле в глубине его души? Некоторые из нас, кто привел его к власти, мало доверяют его внутреннему голосу. Но садитесь же, Конан, и вы тоже, наши отважные послы!

Конан пристроился на краю стола, между бароном Стефани и дверью.

— От вождя прежде всего требуется сила. Это куда важнее, чем доброта. Если Ивор единственный, кто может сплотить все ваши соперничающие партии в единую силу, то ослаблять его было бы настоящей катастрофой. Если вы сплетете заговор за его спиной, то месть Страбонуса постигнет вас куда раньше.

Стефани кивнул:

— Да, лейтенант, мы попали в старинную ловушку всех мятежников. Новый режим должен быть строже, чем свергнутый. Но тут есть одна деталь, которая вам, человеку в этих местах новому, еще не известна. Если хотите знать, в глазах народа авторитет Ивора сильно пошатнулся. Не хочу утомлять вас пересказом семейной истории принца или историей Тантизиума. Скажу только: у нас есть весьма веские причины не спускать глаз с этого человека.

Короче. Вся эта ситуация сильно напоминает игру с котенком. Видите эту прелесть? Очаровательное создание, не так ли? Однако кусается, как чертенок.

Стефани вздрогнул, когда котенок с горящими дикими глазенками повис на его зеленом рукаве и впился в локоть всеми своими преострыми коготками.

— Мой управляющий подобрал этого зверюгу и принес мне. Не имею никакого представления, какая кошка из него вырастет — ласковая, домашняя, ручная мурлыка или хищный ворюга, маленькая пантера. Постепенно, кстати, склоняюсь к последнему мнению.

Он встал, подошел к деревянному ящику, водруженному на стол. Протянул руку и стряхнул туда котенка. Послышалось гневное мяуканье и тотчас же скрежет коготков по стенке — котенок хотел выбраться.

Барон взглянул на Конана, поправляя рукав на своей тощей руке.

— Точно так же при каждой новой перемене правительства мы ждем — какой правитель вылупится из очередного яйца. До сих пор ничего, кроме хищников и стервятников, не получалось. — Он в задумчивости покачал головой. — Тантизиум не вынесет еще одного. Поменять тирана, который где-то там, далеко, на тирана, который здесь, под боком, — вот уж воистину невыгодный обмен для Тантизиума.

Конан нетерпеливо сказал:

— Ваши представления о королях и властителях весьма наивны, барон. С тем же успехом вы могли бы искать золото в выгребной яме. Шансов на успех больше, чем при поисках добросердечного и порядочного человека среди хайборийских владык.

Стефани покивал с грустным видом:

— Этого я тоже опасаюсь. И все же, если я предоставлю вам ясные доказательства того, что Ивор не в состоянии управлять страной, а в особенности доказательства того что он совершенно не доверяет своим наемникам, — вы станете моим посланником к капитанам наемных солдат, вы склоните их помочь мне?

Конан пожал плечами:

— Сперва я должен убедиться в ваших доказательствах.

— Тогда приходите снова две ночи подряд. Один. Как только взойдет луна.

Конан недоверчиво покосился на барона:

— А как я буду проникать во дворец? Мне что, перебить стражу? Или тут есть подземный потайной ход под стенкой?

Стефани посмотрел на него сердито:

— Поверьте мне, Конан, вам бы очень не понравилось в здешних подземельях ночью, да еще в одиночку. Мои помощники покажут вам, как сюда проникают.

Он кивнул Евлалии и Рандальфу, сидевшим на отлакированном сундуке. Молодая женщина — поднялась, взяла Конана за руку и по ковру, провела его к занавесу, закрывающему окно, которое выходило на балюстраду.

Там они остановились, чтобы он получше запомнил вид, открывающийся из этого окна, — длинную стену дворца, освещенную факелами, которые были установлены на подставках, удаленных друг от друга на значительном расстоянии; по стене ходило несколько часовых. За ней лежали, острые крыши городских домов. Со стороны главных ворот долетал шум из лагеря наемников. Видны были желтые огни горевших рыночной площади костров. Снаружи внешней городской стены горели огни в лагере наемников. Ночь была теплой. Доносился аромат цветов. Конан с трудом подавил острое желание обнять за талию женщину, что стояла так близко к нему.

— Видишь тот высокий дом с резным карнизом, который так близко примыкает к дворцовой стене? — Евлалия показала на него своим золотым ноготком, а затем продолжала: — Там живет только один старый возчик в комнатке у самой земли. В следующую ночь дверь будет открыта. Из люка между крышей дома и стеной дворца будет положена лестница. — Она указала киммерийцу на пятно, расположенное почти прямо под окном, где они стояли. — Эта дверь не охраняется. Ход ведет к той лестнице, по которой мы прошли сюда. — Она взглянула ему прямо в глаза. У нее было бледное, взволнованное лицо. — Ты сможешь это сделать так, чтобы никто не поднял тревоги?

— Да. — Он ограничился коротким кивком и снова повернулся к собравшимся в комнате. Рандальф стоял прямо позади них и совершенно явно слышал весь разговор. Он выглядел очень встревоженным.

Затем Конан обратился к барону:

— Барон, вы слишком умны, чтобы затевать всю эту игру со мной только ради собственного развлечения. — Конан указал головой на заговорщиков, стоявших у окна: — Эти влюбленные пташки могут быть очень неплохи… только надо бы убедиться в том, что они разделяют вашу мудрость касательно игр, — Он сжал руку Стефани так, что тот скривился. — Увидимся через два дня.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ КОНАН-ЛЕЙТЕНАНТ

— Оружие к бою! Вперед! Шаг вперед — удар — назад! Нет! Нет! Вы что, траву косите? Больше ярости!

Конан так перенапрет голос, что теперь орал хрипло, точно каркал. Огромная тяжесть скуки придавила его плечи. Перед ним без малейшего энтузиазма фехтовало деревянными планками и всяким дрекольем пестрое сборище разных там землепашцев, пастухов, ремесленников, набранных из города. День напролет они тренировались на склоне холма между городской стеной и лагерем наемников. Теперь день уже клонился к вечеру, солнце заливало светом белые стены за спиной Конана. Его лучи горели на его уставшем теле, как будто сейчас был еще жаркий полдень.

Но еще куда хуже, чем жара или усталость, была эта ужасная скука. Если бы ему сейчас разрешили собственными руками перебить этих тупоголовых добросердечных болванов, он не стал бы лить по ним слезы. Но сделать из них боеспособных солдат — это было нечто иное.

— Э, парни, довольно! Теперь каждый по отдельности. Ты, там, давай победи эту вражину… то есть мешок с сеном!

Конан схватил мешок, набитый соломой, который висел на палке, и бросил его в парня, стоявшего впереди, худенького крестьянского юношу. Парень провел сильный, но неловкий выпад, отражая атаку падающей на него куклы. Затем выронил свой деревянный меч, отскочил и начал вытаскивать занозы из руки.

— Следующий! — рявкнул Конан. — Думай, что этот мешок — свирепый кофийский копьеносец! Он хочет пронзить тебя своим копьем!

Приземистый подмастерье портного с коротко остриженными волосами отразил нападение мешка героическим ударом. Но затем скорчился от кашля, поскольку его отважная атака выпустила на волю целые тучи пыли.

— Довольно! — Конан поднял руку. — Теперь бейтесь парами! Медная монета тому, кто разукрасит своего противника, как майскую розу.

Когда деревянные палки дружно застучали друг о друга, Конан спустился вниз по холму. Там тренировалось сорок рекрутов под ленивым надзором Бильхоата.

Киммериец остановился возле своего старого товарища, который, как и он сам, некогда был вором, а нынче сделался офицером.

— Боюсь, эти деревенские чурбаны никогда не смогут выступить против Седьмого Легиона короля Страбонуса.

— Нам это только на руку. В таком случае нам не следует бояться, что мы останемся без работы. — Он подмигнул Конану. Питомцы Бильхоата неровными рядами бегали по полю туда и сюда.

— И все же, если мы сможем вложить им в руки настоящие мечи, они, возможно, чему-нибудь да научатся. — Конан поиграл своим мечом. — Когда ты познал тяжесть оружия, ты, считай, постиг половину всего искусства.

Бильхоат потряс головой:

— Эти сейчас научились бы только одному: как отрубить себе пальцы. Очень мудро со стороны принца Ивора не давать им острую туранскую сталь, пока не дошло до настоящего дела.

— Возможно, ты и прав. — Конан рассмеялся. — Возможно, эти парни что-то и смогут сделать, особенно если принц Ивор польет их животворной водичкой своих речей. — Он поглядел на склон холма, где бились его рекруты. — Мне пора. Мои идиоты передрались.

Киммериец пошел вверх по склону, где два конюха катались по земле, сцепившись. Свои «мечи»-палки они отбросили. Они пытались выцарапать друг другу глаза или откусить уши — как получится. Конан схватил обоих за воротники, сильно стукнул пониже спины, а затем отбросил — одного налево, другого направо.

Зрителям он заорал:

— Довольно! На сегодня хватит! Идите по домам!

Когда последний из питомцев Конана исчез, он забрался в тень виноградника. Если так пойдет и дальше, то скоро распустят остаток этой гражданской самообороны. Он подошел к остальным трем офицерам, и все вместе они зашагали к городским воротам.

— Ах, Конан, после такого денька муштры всех этих гражданских мне по-настоящему становится жаль, что я тут и участвую во всем дерьме, — говорил низкорослый аргосиец с тщательво ухоженными усами. Он глядел на Конана с тоской и яростью.

Конан засмеялся.

— Вот так так, Павло! Зато и оплата в три раза выше прежней.

— Дерьмо! — пробормотал толстяк, шедший за ними следом. — Трижды нуль все равно будет нуль! Наши начальники должны меня еще убедить, что день выплаты жалованья действительно настанет, когда вся эта мутотень останется позади. Что до уважения… — И он поставил финальную точку своим жалобам, шумно испустив газы.

Все расхохотались.

— Все это чистая правда, Франос! — подтвердил Бильхоат. — Вы заметили, что цены этом проклятом городе сильно возросли, с тех пор как Ивор отдал приказ открыть нам неограниченный кредит? Думается, я проел уже все, что мне причитается по выплатам.

— Если смотреть, как ты вливаешь в себя грог, то трудно в этом усомниться, — сказал Павло. Все опять засмеялись.

— Мужики, вот и городская стража. Делаем мужественное лицо! — Конан мотнул головой в сторону солдат, одетых в серое, которые стояли в помещении таможни и с неподвижными лицами обменивались тихими замечаниями, пока наемники проходили мимо. Конан прошептал: — Они подумывают, не конфисковать ли наше оружие. Что ж, вполне могут попытаться.

Однако когда дежурный офицер увидел знаки различия проходящих наемников, он приветствовал их молчаливым кивком.

— Проклятые уличные воришки! — прошипел Бильхоат. — Так и вертятся, так и ходят вокруг с гордым и независимым видом, а сами думают, как бы запустить лапу в наши кошельки.

Бывший вор выразительно согнул валец, как только стражники повернулись к нему спиной.

— Да, они с нами обходятся довольно-таки сурово, — сказал Франсе. — Особенно когда была та склока, два дня назад, когда Варг и его подвыпившие дружки рвались в запретный квартал города.

— Если они только попытаются встать меня на дороге, я сделаю из них коровью лепешку, — заявил Бильхоат. Его сморщенное лицо приняло решительное выражение.

— Да уж, — согласился с ним Павло, — мы могли бы поджарить их дерьмовый город и слопать его на серебряной тарелке. — Он с бешенством посмотрел на Конана. — Не так плохо быть офицером если это позволяет тебе входить в город вооруженным.

Разговаривая, наемники миновали рыночную площадь и вошли в кабак, открыв полукруглую дверь, над которой сверху был прибит измятый щит. На щите был изображен светящимися яркими красками красный ястреб, устремляющийся на бегущего зайца. Кабак был огромен, как караван-сарай, там было темно и дымно. Дымила гигантская печь, расположенная где-то в недрах заведения.

Помещение было полно людей, которые бездельно стояли или сидели, поскольку не для всех нашлось место на скамье. Каменный прилавок отделял посетителей от бочек с вином и пивом. Узкий проход за прилавок был предназначен только для служащих. Столы и скамьи были сделаны также из камня и стояли на небольших возвышениях. Таким образом, в конце рабочего дня было достаточно всего лишь нескольких ведер воды. Облил все это хозяйство — и готово, снова все чисто. Кроме того, имелся еще второй выход на улицу. С какой стороны ни посмотри, а это идеальное место для пьяных солдат, думал Конан. Надежное и спокойное. Если вообще возможны спокойные места.

Вновь пришедшие были встречены громкими приветственными криками, пока пробирались к прилавку. Соленые шуточки, высоко поднятые пивные кружки — все это стихло за тем столом, где сидел Зено с его закадычными дружками из отряда Гундольфа. Они бросали на киммерийца мрачные взгляды. Зено был офицером, и, следовательно, ему тоже дозволялось носить оружие в черте города. Теперь одна его рука беспокойно гладила рукоять меча, а другая подносила к губам кувшин с вином.

— Что будем сегодня пить? — осведомился Конан вполголоса. — Пиво? Отлично! Принеси нам четыре кувшина, Белда! — Он бросил звонкую серебряную монету на прилавок. — И будь готова, детка, быстро вновь наполнить их живительной влагой, ибо, имея дело с такими парнями, как мы, эти бедняги быстро иссякнут.

Дородная кабатчица, имевшая такой вид, будто приходилась мамашей доброй половине своих постояльцев, принесла большие глиняные кувшины и с интересом посмотрела, как они показывают донышко четырем наемникам. Терпеливо собрала она пустые сосуды, снова наполнила их и вновь потащила раздавать ненасытным пьянчугам. Четверо наемников отошли от прилавка и со свирепыми ухмылками направились к одному из столов. Тотчас же остальные посетители дали им место, чтобы они также могли опуститься на жесткие скамьи.

— Ах, осточертело мне смотреть на этих неумытых девиц, которые водятся в открытой части города. — Павло бросил взгляд на молодую особу, облаченную в лохмотья, которая, держа в руке гигантскую бутыль, проталкивалась сквозь толпу. Щипки и дружеские похлопывания пониже спины — все это, судя по всему, было ей знакомо. — Должны же быть в этом городе девки покраше.

— Да уж, — Франос кивнул со скорбным видом. — Отцы города набили бордели и кабаки Тантизиума своими дочерьми, которых никто никогда не взял бы замуж.

— Не забудь и тех, кто уже трижды побывал замужем, как толстуха Филиопа в «Охотничьем Роге», — Бильхоат почесал живот, изображая толстую бабу. Все застонали от смеха при этом представлении.

— Слушайте Бильхоата! Он спит в ее объятиях, как комнатная собачка!

Это замечание вызвало восторженный рев.

Сосед Конана, темноволосый мошенник, который уже изрядно набрался, вмешался в разговор:

— Среди баб-наемниц есть несколько сладеньких, — Он сощурил глаза и оглядел собравшихся. — Неужто ни с одной не провели приятного часика?

Бильхоат нахмурился:

— Я скорее проведу ночь с кабаном, и плевать на его жесткую шкуру, чем с одной из этих баб, которые увешаны кинжалами и шпильками и готовы в любую секунду пустить их в ход. — Он содрогнулся. — Или с драконом в его чешуе…

— Хочу предупредить любопытных, — сказал Павло. — Некоторые уже нарвались. — Его огненные глаза заблестели, когда он заговорил. — Не далее как вчера ночью мне пришлось оказывать помощь одному бедняге. Не хочу называть его имени. Они повесили его за ноги на дереве, неподалеку от их лагеря, причем вместо веревки использовали его собственные штаны. Он был слишком пьян, чтобы освободиться самостоятельно.

Когда слушатели взорвались громким смехом, Павло тихо сказал Конану:

— Это их способ мстить. Жертва никогда не станет рассказывать о случившемся, потому что положение уж больно унизительное.

Конан в задумчивости кивнул.

— Нет, — заявил Франсе, — бессмысленно даже и лезть к этим меченосным шлюхам. Доходили до меня кой-какие слушки насчет подобных бабенций. — Знающим взором поглядел он на собравшихся за столом. — Для мужчин у них просто нет применения. И в бою, и в постели они охотнее остаются с себе подобными.

Собравшиеся закивали и забормотали в знак согласия: мол, как же. Слыхали.

— Ну и времена настали! Женщины выступают против законного господства мужчин, — заметил Бильхоат. — Я слышал, что они даже сидят на троне в некоторых королевствах.

— Это так, — сказал Конан. — Год назад сам помогал Ясмеле стать королевой в пограничном царстве Хорайян, это не так далеко отсюда.

Задумчиво он уставился в пустые глубины своего кувшина.

— Найти справедливую властительницу не так легко. В любом случае правление хоть кого делает жестоким, если хотите знать мое мнение.

— В южном Шеме есть целый город, где полным-полно диких женщин, — заявил один из слушателей. — Чтобы размножаться, они нападают на шемитские караваны и валятся в постель с пленными. Правда, на одну только ночь. Затем они приносят мужчин в жертву, а также убивают всех детей мужского пола. Этого требует их жестокий вонючий бог.

— Меня это вовсе не удивляет, — заметил другой. — Шемиты вообще не мужественны. Им бы прибыль да денежки, а насчет того, чтобы удовлетворить женщину…

— И что ты хотел этим сказать, ты, немедийское дерьмо? — загремел чей-то голос с шемитским акцентом. — Немедленно возьми назад свое оскорбление, или я затолкаю тебе в глотку твое же говно!

— Довольно! Эти крестьянские чурбаны с севера достаточно оскорбляли нас! — завопил другой пьяный голос. — Каждый шемитский солдат стоит четырех из них!

Говорящий был хрупок и беззащитен с виду. Но со спины его прикрывали крепкие парни с дубинами на плече.

— Кого ты там назвал крестьянскими чурбанами, ты, овечка пустыни? — вопросил бритуниец, в шерстяном жилете на голое тело. Он наклонился, когда пивной кувшин просвистел в воздухе и разбился о колонну возле его уха. С криком ярости он призвал своих камерадов к героическим деяниям. — В атаку, друзья!

Теперь повсюду можно было слышать, как из ножен извлекаются спрятанные доселе кинжалы.

Бритуниец хотел продолжать, однако сильная рука схватила его за загривок и утащила в сторону. Это был Конан.

— Ну нет, Ульрат, только не сегодня. — Киммериец втиснулся между спорщиками. — Бессмысленное кровопролитие. Нечего тупить кинжалы друг о друга, когда есть достойная цель — сторонники кофийского короля.

Ульрат покраснел, как свекла.

— Пошел на фиг, Конан! Эти парни из Шема — они уже давно нарываются на неприятности, а теперь они получат то, чего хотели.

Конан отпустил его, однако продолжал стоять рядом. Он мрачно взирал на спорщиков.

— Я говорю как офицер. И я здесь не один. — Он кивнул в сторону своего стола, из-за которого медленно поднимались трое его спутников, каждый держа руку на рукояти меча. Национальные распри — это проклятье всех вольных наемников. Бессмысленное времяпрепровождение, вот что это такое, я вам скажу.

— Он прав. — Все головы повернулись в сторону этого нового громкого голоса. Это был Зено. Сопровождаемый несколькими солдатами из команды Гундольфа, он протолкался на середину кабака. — Сущий идиотизм расточать силы в подобном соперничестве, когда есть вещи куда посерьезнее. Например, ложь! И предательство своих товарищей — такое предательство, как… убийство!

Его слова вызвали беспокойство среди солдат и заставили забыть их о прежнем споре.

— О чем ты? О каком убийстве ты говоришь? — допытывался Ульрат.

Зено самоуверенно бросал взгляды по сторонам. Он был силен и очень красив со своей пышной рыжей шевелюрой. Его хвастливые слова могли быть отнесены не только на счет опьянения.

— Что я имею в виду? Убийство Стенгара, одного из командиров Гундольфа, чрезвычайно им ценимого. Убийство молодого Лалло. Убийство своих товарищей, совершенное под маской честного боя. Чтобы скрыть это преступление, капитану была выдана грубая ложь. Чье это преступление? Этого человека, который тут пытается командовать вами. Убийство совершил Конан, этот киммерийский варвар!

При последних словах он указал на мрачное лицо обвиняемого.

Поднялся нестройный гул голосов. Конан перекрыл его ревом:

— Действительно, трудно говорить об этом, Зено. Следи, куда ступаешь, а то вляпаешься в худшее дерьмо!

— Слыхали? — яростно завопил Зено. — Этот негодяй грозит мне какими-то разоблачениями! Да ты знаешь, что я видел их тела? Они были убиты оружием, оружием, я это видел!

— Я не скрываю, что сделал это, — Конан передернул плечами и заодно удостоверился в том, что поблизости нет ни одного из его врагов. — Стенгар также не скрывал, что хочет убить меня из-за угла. И вы все, у кого еще есть уши и глаза, это знаете. Мы честно поквитались. И я сделаю это еще раз, если кто-нибудь захочет рисковать своей жизнью.

— Таких довольно, ты, выскочка! — крикнул Зено. — У тебя хитрый план, но тебе больше не удается убирать со своей дороги людей, которым ты и в подметки не годишься. Вот и поквитаемся!

Выхватив меч, он набросился на Конана. Тот тоже поднял оружие, отражая натиск.

Сталь ударилась о сталь. И тут кто-то закричал:

— Городская стража! Кто-то позвал стражу! Быстро, делаем дружеские лица, товарищи!

Большинство посетителей до сих пор еще не решилось, чью сторону в этом споре взять. Теперь ворвавшиеся в кабак солдаты оттеснили их щитами и пиками. По воздуху пролетело несколько пивных кувшинов, но на этом скандал и затих. Против длинных копий не попрешь. Исторгающая проклятия толпа разделила обе группы вооруженных офицеров.

Стражники быстро и умело очистили кабак. Они выгоняли толпу из обоих выходов. Снаружи, озаряемый светом факелов, стоял еще один отряд, примерно двенадцать одетых в серое фигур, которые отправляли наемников продолжать свои склоки на рыночную площадь. Последние из кутил, выброшенные из кабака, еще немножко покрутились вокруг, ругая стражников на чем свет стоит. Но потом и они разошлись и направились в иные, подобные же заведения.

Зено догонял своих друзей с пылающим от ярости лицом, держа меч обнаженным, Затем кто-то заметил ему, что клинок-то обломан почти под рукоятью. С недоверчивым удивлением уставился он на свое оружие, а потом с яростным проклятием швырнул обломок на мостовую переулка. Он носился в поисках своего врага по городу, однако не сумел его найти.

Между тем Конан вместе с тремя остальными офицерами быстро шел к городским воротам. Павло приходилось почти бежать, чтобы не отставать от рослого киммерийца. При этом он еще и разговаривал с Конаном.

— Правда то была или ложь — подобное обвинение ты не можешь оставить просто так. Оно будет висеть у тебя за спиной, тебя опозорят.

— Да, это рискованно. — Конан мрачно глядел себе под ноги. — Этот Зено ревнив. Вероятно, мне придется убить его… Но не сегодня же вечером. — Он потряс головой. — Мне не хотелось бы привлекать к себе внимание ни наемников, ни городских стражей. Особенно стражей.

Бильхоат кипел от ярости:

— Эти треклятые свиньи, городские шавки! Оскорбить честных солдат! Мы должны поднять всех наших товарищей зовом боевой трубы! И пусть они набросятся на городских и разграбят их арсеналы. — Гордо шествуя мимо охраны городских ворот, он наградил стражника гневным взором. — Тогда мы сможем гнать этих сволочей до самого дворца.

— Помилосердствуй, ты, неукротимый мститель! — крикнул Франос. — Митра в своей мудрости постановил, что не суждено нам погибнуть от жажды.

Он извлек из-под своей куртки спасенный кувшин, в котором что-то многообещающе булькало.

— Глядите-ка, что дала мамаша Белда своему толстому карапузику!

С радостными воплями обступили его остальные наемники. Несколько минут стояли они под самыми воротами. А затем, смеясь и отпуская шуточки, пошли по улице.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПАЛАТКА БЛАГОВОНИЙ

Значительно позднее тем же вечером — луна уже поднялась над городскими воротами — Конан в одиночку задумчиво шел по тихому лагерю наемников. Он пил и играл в кости со своими товарищами. А теперь он проводил к палатке последнего и остался один. Интересно, где его собственная палатка? Это вопрос для пьяной головы. Отыскать место, где ночевал, было совсем не так легко. Кутеж завел его в совершенно незнакомую часть лагеря, а если учесть, что внешний облик этого стойбища постоянно менялся… Да и шаги его, прямо скажем, не отличались твердостью.

В свете луны палатки принимали причудливые формы. То и дело он спотыкался о невидимые колышки и тросы. Один раз наступил на какого-то человека, безмятежно спавшего под открытым небом. Тот обложил его яростной бранью на неизвестном языке.

Конан близился к большой восьмиугольной палатке. Несмотря на ее странный внешний вид и обособленное положение, она также не могла служить для киммерийца ориентиром: Он так и не понял, где находится. В палатке видел он слабый свет от лампы или жаровни. Он поразмыслил, не постучать ли у входа и не спросить ли дорогу.

Он погрузился в раздумья. И в этот момент из тени высокого дерева донесся голос:

— Прочь, топотун! Ты на опасной земле. Это первое и последнее предупреждение.

Голос звучал холодно и равнодушно. Но, без сомнения, он принадлежал женщине. Конан остановился и вгляделся в темноту, пытаясь разглядеть говорившую.

Тут голос раздался вторично. Но на этот раз он звучал не как грубая сталь. Это была воистину мягчайшая замша.

— Погоди! Возможно, я была с тобой груба… или слишком мягка. Теперь я узнала. Ты Конан, защитник женщин.

Конан заморгал, чтобы лучше видеть в темноте.

— Это почетное звание больше подходит тебе, Друзандра.

Воительница рассмеялась — голос у нее 6ыл довольно-таки приятный — и подошла на несколько шагов.

— Верно! В настоящий момент это моя роль, как в каждую из этих четырех ночей. Только, так подразделение, состоящее из женщин, может спокойно спать в этом загоне для диких кабанов.

Она мотнула головой, показывая на стоящие кругом палатки.

Конан постарался, чтобы ни голос, ни выражение лица у него не менялись.

— Я слышал, что вы большие мастерицы в охоте на диких кабанов.

— Особенно в их подвешивании. — Друзандра хихикнула. — А также в приготовлении жаркого. — Ее глаза сверкали в свете луны. — Тебе не следует опасаться, Конан. До сих пор ты еще не запятнал себя ни одним позорным поступком.

На Друзандре был темный плащ с капюшоном, сейчас откинутым на спину. Когда она переменила позу — прежде стояла прямая, как свечка, а сейчас встала свободнее, — Конан увидел, как под тусклыми лучами луны сверкнул ее обычный нагрудник и кольчуга. Она уперла руку в бедро и сказала:

— Мы даже не хотим знать, почему ты шляешься здесь в такой час.

При слове «мы» Конан пристально вгляделся в темноту. Он был сбит с толку, когда еще одна темная фигура бесшумно выступила из мрака и встала куда ближе к нему, чем ему бы хотелось. Это была легконогая Ариэль, также одетая во все черное. Ее руки выжидательно покоились на рукоятях меча и кинжала.

— Мы могли бы даже пригласить тебя, — продолжала Друзандра. — Давно уже в наших палатках, не было гостей.

— Зато не так уж давно гости пытались к вам проникнуть, — заметил Конан и отошел в сторону, чтобы не стоять между двух вооруженных женщин. — Если вы задумали один из своих поганых фокусов, какие проделываете над мужчинами, то должен вас предупредить…

— Нет, Конан, ты вовсе не должен нас бояться. — Содержали ли ее слова хорошо замаскированную насмешку или же были продиктованы честной гордостью, этого он не мог с уверенностью сказать. — Ты вел себя мужественно и благородно. Поэтому можешь рассчитывать на мое особенное… уважение. Думаю, мои подруги разделяют мое мнение. Верно, Ариэль?

Конан поглядел на Ариэль; однако она отвернула лицо и молча глядела в землю. Ее лицо было погружено в темноту, так что Конан не мог угадать, что оно выражает.

— Ну так идем!

Друзандра пошла вперед, уверенная, что он повинуется. Она пошла к низкому входу в освещенную палатку. Там она сказала что-то кратко и тихо кому-то из находившихся внутри, — затем откинула в стороны вышитые клапаны палатки. В приглушенном свете лампы было видно уютное, гостеприимно зовущее помещение.

— Почему бы и нет? Клянусь Иштар! — пробормотал Конан и последовал за Друзандрой. Он пригнулся и вошел, ступая за рукавом, пахнущим дымом и мускусом. Она тоже вошла в палатку, а Ариэль осталась снаружи.

Палатка была убрана скупо, но очень приятно. Ковры и меха покрывали пол, шелковые одеяла и пестрые подушки лежали вдоль «стен» палатки — там спали. Седла служили креслами. В четырех углах горели лампы, так что ни одна предательская тень, подкравшаяся снаружи, не осталась бы незамеченной. Во влажном воздухе висел нежный аромат.

В палатке жили восемь воительниц. Большинство не слишком обеспокоились появлением Конана, продолжая свои обычные занятия: острили оружие, полировали доспехи, чинили одежду, подстригали волосы, чтобы шлемы сидели на них удобнее. Двое устроились на своих постелях, скрестив ноги, поглощенные игрой с фигурками из слоновой кости на черной доске. Одна стояла на коленях возле своей подруги, распростертой на животе, и растирала ее блестящую спину маслом.

Женщины были легко одеты: некоторые только в рубашках, другие — с обнаженной грудью. Внешне они очень отличались друг от друга. Вон тонкая девушка с иссиня-черной кожей, родом из юго-восточных джунглей, а таи маленькая гирканийка с широкими плечами и узкими бедрами. Большинство были светлокожими хайборийскими девушками. Они открыто отвечали на взгляды Конана.

Кровь киммерийца вскипела, когда он внезапно увидел так много женщин почти в домашней обстановке. Ведь прежде он видел их только верхом на лошади, в обличии непобедимых (действительно, великолепных!) воительниц, в полном вооружении. Он взглянул на Друзандру. Она сняла плащ, отложила меч и доспех. Под панцирем она носила только шелковую рубаху, которая соблазнительно обрисовывала контуры ее красивого тела.

Конан не долго медлил, откладывая пояс с мечом. Друзандра отвела его на свободное место среди женщин. Он чувствовал токи тепла, которые никак нельзя было приписать теплому духу палатки.

— Хочешь что-нибудь выпить, дорогой киммериец? Людмила, пожалуйста, возьми на себя остаток моей вахты! — Друзандра опустилась на колени возле жаровни в центре палатки и налила из маленького горшка дымящуюся жидкость. Плотно сбитая женщина с жесткими вьющимися волосами вложила меч, который только что точила, в ножны. Затем встала, надела куртку и двинулась к выходу. При этом она бросила на Конана оценивающий и задумчивый взгляд.

Друзандра налила из бутылки, стоявшей возле огня, еще немного жидкости в оба кубка и подошла к нему.

— Ну вот, Конан. Это пряный чай из Карпашских гор со сливовым вином из Офира. Получше, чем та ослиная моча, которой они торгуют в городе.

Конан обжег себе рот горячим ароматным содержимым кубка. Вежливо, однако очень осторожно он согласился с Друзандрой,

— Огромное спасибо, Друзандра. Такого сердечного приема я никак не ожидал.

— Мы не многим его оказываем. — Она уселась рядом с ним, скрестив ноги, и взяла кубок обеими ладонями. — Ты можешь представить, какие опасности грозили бы нам со стороны мужчин, вздумай мы в одиночку бродить в одеянии женщин по этому миру, где нас ценят только как коров или как рабынь.

— Тот, кто скверно обходится с женщиной, — не мужчина, а трусливая гиена, — заявил Конан. Он втянул носом аромат чая и твердо посмотрел Друзандре в глаза. — Но если ты встречаешь его с обнаженным мечом, то вряд ли можешь ожидать от него вежливого обращения.

— Тот, кто захочет скверно обойтись со мной, должен быть чертовски храброй гиеной. — Друзандра сделала глоток напитка, который Конан все еще находил чересчур горячим. — Но будем честны, Конан, задолго до того, как каждая из нас взяла в руки оружие, она была уже жестоко оскорблена мужчиной, В браке. Или просто будучи молоденькой девушкой.

Она опустила взор на пылающие угли жаровни,

— Мой отец едва не умер от моей руки за то, что сделал с моей младшей сестрой. Ему потребовалась вся его сила и настойчивые мольбы моей матери, чтобы мой кинжал не вонзился-таки в его грудь. Это произошло, правда, после того, как я спустила его с лестницы. — Она неподвижным взором смотрела на сцену, которая разыгрывалась в ее воображении среди мерцающих углей жаровни. — После этого мне пришлось оставить мою семью, чтобы там сохранилось жалкое подобие мира. Я стала наемницей. Это ремесло я изучила действительно неплохо, больше в битвах с моими так называемыми братьями по оружию, нежели в боях с настоящим противником. И я не одна такая. — Она отбросила с глаз копну белокурых волос и показала на других женщин. Некоторые слушали рассказ своей предводительницы и придвинулись поближе к ней и ее гостю. — И куда бы я ни приходила, я встречала женщин, желавших сражаться. Бежавших из гарема рабынь, отчаявшихся вдов, женщин, которых изгнали из дома насилие и поруганная честь.

Нежным, полным любви взглядом — Конан никогда не видел такого ни на одном лице — она смотрела на своих спутниц. И многие из них кивали в молчаливом согласии.

— Как моя бедная дорогая Ариэль, которая никогда не говорит ни слова. Ее историю рассказал мне один земляк. Она была невинной крестьянской девушкой из Аргоса, согласной выйти замуж за одного из состоятельных крепостных, сильного молодого крестьянина. В ночь свадьбы, после обычного праздничного пира и танцев, ищейки тамошнего землевладельца украли ее и доставили в дом своего господина. В этой области царит такая традиция, что местный землевладелец пользуется правом первой ночи с каждой девственницей, вступающей в брак.

Этот аристократ был растленным старым пакостником. Когда он потребовал от нее сделать некоторые… отвратительные вещи, она заколола его ножом, который хотела подарить своему супругу в знак заключения их союза. Наверное, старость и слабое здоровье убили мерзавца вернее, чем сила ее удара.

Но как бы то ни было, его смерть осталась до утра незамеченной. Слуги уже привыкли к странным звукам, доносящимся из спальни господина. Ариэль бежала через окно и бросилась ко двору своего мужа.

Когда она, в слезах, рассказала ему о том, что сделала, он ударил и обругал ее. Он кричал, что она нарушила традиции, что она погубила его. Он хотел отослать ее назад, в дом господина. В отчаянии она ударила ножом и мужа и бросила его в лесу, потому что сочла его мертвым.

Много месяцев спустя она встретила нас. Тогда она была всеми презираемая, почти безумная от перенесенных страданий женщина. Мы, собирались тогда в западный Шем.

Горькое молчание повисло после рассказа Друзандры. Наконец Конан решился нарушить его:

— Эта девушка мне по душе. Я бы и сам не смог бы поступить лучше.

Это замечание переломило серьезное настроение собравшихся. Друзандра рассмеялась, может быть, даже сердечнее, чем все остальные, и положила руку Конану на плечо:

— Мой дорогой, мужчине всегда проще, даже если целый мир против него. — .Затем она отставила кубок и положила вторую руку на талию шемитской девушки, сидевшей рядом. — Нам, женщинам, эта солдатская общность дает ощущение безопасности. Особенно после того, что с нами сделали другие. — Она погладила короткие темные кудри своей соседки. — И очень часто они думают после этого, что никогда не смогут доверять ни одному мужчине на свете. Они ненавидят грубость и наглость прущих напролом мужчин.

— Тем счастливее я себя чувствую, видя, что они в состоянии меня выносить. — Конан обвел глазами сидящих вокруг него женщин. Они смотрели на него с настороженным интересом, прихлебывая чай и обмениваясь тихими замечаниями. Та, которая растирала подругу маслом, склонилась теперь над следующей.

— Да, Конан, они не боятся, потому что знают, что я отношусь к тебе с уважением, — пояснила Друзандра. — Они доверяют тебе, потому что ты пришел сюда не среди орды пьяных шакалов, которые хотели нас изнасиловать. Это было бы прежде всего опасно для жизни. Мы в свое время отрезали довольно много у вас, парней… — Она оборвала себя на полуслове и тряхнула головой, будто сердилась на себя за свои же собственные речи. Затем она улыбнулась. — Нет, я совершенно не это хотела сказать. Она придвинулась поближе к Конану и притянула к себе другой рукой свою шемитскую подругу. — Мы не боимся тебя, потому что нас хранит наш сестринский меченосный союз, понимаешь?

Конан метнул взгляд на Друзандру, однако не ответил, потому что не был уверен в том, что правильно ее понял. Ее близость все еще не внушала ему доверия, и ему было довольно трудно видеть в ней женщину, а не солдата.

С нежностью положила Друзандра руку на плечо Конана:

— Ты знаешь, большинство из нас чувствуют себя с мужчиной не очень-то уверенно… наедине.

Конан кивнул:

— Это я понимаю.

Он посмотрел на женщин. Их лица раскраснелись от питья и духоты.

— Готов поспорить, что большинство моих товарищей, оказавшись среди вас в одиночестве тоже чувствовали бы себя не слишком уверенно

Друзандра улыбнулась:

— Когда одна из нас уходит с мужчиной, она чувствует себя так, будто предает остальных. Наша жизнь зависит от нашего единства, поэтому мы не отваживаемся жертвовать нашей безопасностью ради развлечений.

Она поцеловала девушку, сидевшую рядом.

Конан смотрел на это со смешанными чувствами. Его завораживали эти женщины, но испытывал он также и сомнения. Постепенно все эти нежности между женщинами-воинами стали казаться ему скорее любовными, нежели чисто сестринскими.

Тут, к своему удивлению, он почувствовал, как холодные ладони гладят его спину и плечи. Это была северянка в шелковой рубахе, дочерна загоревшая. Она тихонько подкралась к нему. С серьезным видом ответила она на его вопрошающий взгляд. Ее руки сжимали его все сильнее, однако это было приятно. И напряжение оставило его.

Друзандра просунула ладонь под его рубаху и гладила его голую грудь.

— В основе нашего союза лежат сила и уверенность, — сказала она.

Другая гирканийская девушка коснулась ладонью его колена. Она погладила его очень нежно, а Друзандра прижалась к нему и прошептала:

— Для нас это единственная возможность, ты понимаешь?

Она положила голову ему на плечо. Ее щеки покраснели, рот приоткрылся.

Теперь у Конана больше не оставалось сомнений относительно ее намерений. В его голове пронеслось все, что он мог припомнить о женщинах. Его тело содрогалось под ласками этих воительниц. Его охватило восхитительное чувство бессилия. Он отдавался им, и ему было безразлично, что они с ним делают — целуют или бьют.

Он обвил рукой Друзандру и притянул ее к своим губам. Другие женщины глядели жадными глазами. Некоторые продолжали его гладить. Страсть застилала ему глаза. Смех и вздохи женщин долго еще звучали в его ушах, когда он опустился на постель, окруженный ими со всех сторон.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ МЕЧИ В ТЕМНОТЕ

— Ну так что, Браго? Выследили твои люди уже этого посланника? — спросил принц Ивор предводителя наемников, когда тот показался в темном арочном проеме.

Подкованные сапоги Браго звонко клацали по каменному полу. Он остановился перед двумя мужчинами, которые ждали его, и торопливо поклонился.

— Нет, мой принц. Они кружат вдали от города, как им было приказано. Условный сигнал — тройной факел. До сего дня его еще не видели с башни.

— Будем надеяться, что твои ищейки не пропустят его. — Принц сорвался с места и начал расхаживать по залу. — Ты уверен, что остальные предводители наемников ни о чем не подозревают?

— Да, мой принц. Сегодня в полдень мои люди ушли из лагеря под предлогом тренировок.

— Хорошо. — Ивор провел пальцами по темным локонам на висках. — Я опасаюсь еще одной ловушки. Я не знаю, кого пошлет Страбонус — пажа или целый легион. А если это кто-нибудь из знати, то у нас, возможно, будет хороший заложник.

Зал, где два дня назад проходило то самое большое празднество для наемных солдат, представал теперь в ином обличье. Пестрые настенные ковры исчезли. Теперь это вновь было скромное рабочее помещение, где горели только две золотые свечи перед троном принца Ивора. В их свете Ивор беспокойно метался перед Браго и еще дюжиной человек. Дальние углы зала и высокие своды терялись в глубокой тени.

— Мой принц, вы действительно не знаете, какое посольство отправил к вам король? — спросил сухощавый бородатый человек. Он был одним из двоих, кто носил здесь форму тантизиумской армии. — Мне кажется, совершенно неважно, кто это будет. Наверняка принесет еще один ультиматум от нашего заклятого врага.

— Не следует так спешить с выводами, генерал Торгас! — бросил ему Ивор. — Откуда я знаю, важно, кого он отправил, или неважно? Я еще ничего не знаю о самом послании! — Он пронзительно глядел на генерала.

— Какие могут быть сомнения! Еще какие-нибудь угрозы, — сказал другой офицер, также генерал, насколько можно было судить по султану из перьев на его шлеме, — Грозить куда дешевле, чем сражаться. Поэтому угрозы милее скупердяю Страбонусу, чем битвы.

Принц сделал нетерпеливый знак трем своим телохранителям.

— Ступайте на башню и следите, следите! Внимательно проверьте, действительно ли пусто во всех залах, И немедленно доложить мне, если кого-нибудь заметите!..

Он не закончил фразы, потому что из прихожей донеслись топот ног и громкий лязг оружия. По неохраняемому коридору двумя рядами шагали… солдаты в пурпурной униформе кофийской гвардии!

— Люди короля! В самом сердце моего дворца!

— Нас предали!

— К оружию!

Эти крики прозвучали одновременно.

Первым навстречу вторгшемуся неприятелю вышел один из телохранителей. Он поднял остро заточенную длинную спату, которой умелый фехтовальщик может нанести смертельную рану сквозь щели в пластинах доспеха. Но не успел он пройти и трех шагов, как прожужжала арбалетная стрела. Она пролетела весь зал, пробила его грудь и с силой ударила в стену позади одной из свечей. На белый мраморный пол брызнула кровь. При этом ударе телохранитель повернулся и, шатаясь, упал на пол, прямо на свой меч.

В одно мгновение принц был окружен двойным частоколом стали — клинки его защитников против целого накатывающего вала мечей, копий и арбалетных стрел, направленных на них дюжиной королевских солдат.

Обе шеренги стояли напряженно и молча, клинок к клинку. Затем отчаяние в глазах соратников принца Ивора сменилось недоверчивым удивлением. Они увидели широкую темную фигуру, горделиво вступающую в зал.

Этот человек носил пурпур и горностаевый мех; его шлем и кираса были тяжелыми от золота. Лицо с широким лбом и плоским носом было здесь незнакомо, потому что статуи, изображавшие его, и монеты, где было отчеканено его лицо, в этой местности уничтожены — разбиты или переплавлены. Но слишком хорошо было заметно его сходство с Ивором. Только у принца эти черты проступали не так явно, потому что он был моложе и на его лице не отпечатались еще жадность к власти и алчность.

Рядом с королем Кофа шагали еще два солдата. Они закрыли за ним тяжелые двери. Он рассматривал своих воинов, мрачно поглядывающих по сторонам, с довольным видом. Даже как будто забавляясь.

— Мой дражайший племянник. Хотя я задолго оповестил тебя о моем визите, ты, кажется, не подготовил для меня торжественной встречи.

— Страбонус! Каким образом ты оказался здесь? — Ивор прилагал все усилия для того, что бы его голос звучал высокомерно и гневно. — Ты осмелился проникнуть в мой тронный зал, в средоточие моей власти?

— Да! Как лисица осмеливается забраться в логово своих врагов… куриц! — Король широко улыбнулся. — Неужели ты думаешь, племянничек, что у меня в Тантизиуме больше не осталось друзей? Или что я позабыл о тайных ходах в этом городе или во дворце, где мы с твоим отцом играли в детстве? — Он покачал головой. — Нет, Ивор, твои часовые не испугали меня. И уж куда меньше страшат меня твои чванливые ужимки.

Принц смотрел на него, и лицо его было застывшим и бледным.

— Еще одно слово обо мне — и ты и твои люди — мои пленники.

Страбонус засмеялся:

— Один мой кивок — и ты мертв. — Он оценивающе огляделся в темном зале. — А затем я, без сомнения, отыщу дорогу наружу, если понадобится. И вероятно, вдруг обнаружится, что все твои высокомерные, преданные идее сепаратизма мятежники превратились снова в моих добрых верноподданных. — И скептически хмыкнул, глядя на окруживших Ивора защитников.

— Перестань высмеивать меня, дядя! — На лбу Ивора блестели в свете свечей маленькие бисеринки пота. — Из-за тебя мы оба оказались в смертельной опасности. Зачем ты пришел?

Король отвернулся от своего родственника, скрестил руки на широкой груди и заявил размеренно:

— Я предпочел бы поговорить с тобой лично, племянник. Это желание продиктовано не только моей склонностью экономить, но также надеждой предотвратить всю эту возню и тягомотину, которые всегда замедляют ход переговоров, когда они происходят по официальным каналам. Между близкой родней должно все же существовать своего рода взаимопонимание. Общий интерес. Все это исчезает и теряет всякий смысл, когда переговоры происходят через третьих лиц.

Ивор нетерпеливо встряхнул головой. Непослушная прядь упрямо попадала ему в глаза.

— Совершенно напротив, дядюшка. До сих пор наше кровное родство не принесло ничего, кроме ненависти и мести.

— И тем не менее мы с тобой друг друга великолепно понимаем. — Король пожал плечами. — Решения могут приниматься в свете тех фактов, которые известны только тебе и мне. Я имею в виду факты, касающиеся подтекста… нашего окружения и нашего… хм… наших различных родственников… и некоторые твои выступления… в качестве героя простонародья, который мутит воду.

Ивор сощурил глаза, так что они превратились в щелки.

— Чистая правда. Я защищал народ от твоих тиранических…

— Чтобы самому отхватить кусок побольше, знаю. — Страбонус поглядел на своих людей, все еще готовых к бою. — Довольно поливать друг друга грязью. Перейдем к делу. Я уверен, что мы сможем поговорить куда свободнее вдали от этих солдат.

— Согласен. Идем туда, за трон.

Под предводительством Ивора обе группы отошли в дальний конец зала. Принц уселся на краю трона, как будто это мраморное сиденье было ему плохо знакомо. Его спутник встал рядом. Страбонус притащил отполированную скамеечку для ног (он нес ее, выступая прямо перед своими спутниками) и со стоном уселся на нее. Его телохранители вложили мечи обратно в ножны, опустили пики на пол. Арбалетчики держали свое оружие немножко выше, чем это требуется для того, чтобы прицелиться и поразить свою цель насмерть.

— Да, так намного лучше. Путешествие было все же довольно-таки утомительным. Итак, дорогой племянник, хотя поначалу я тебя всего истыкал иглами, должен все же признаться, что для меня было бы вовсе не так уж дешево и легко снова занять Тантизиум и вместо тебя плюхнуться на здешний трон. В настоящий момент для этого у меня маловато военной силы. Я мог бы ослабить тебя, отрезать от торговых путей на запад, это уж точно. Но я не могу устранить тебя. Во всяком случае, не сейчас. — король пригладил мех горностая у себя на рукаве. — Поэтому я счел правильным и достаточно экономным предложить тебе определенные условия. С одной стороны, в этой части царства ты наслаждаешься преданностью своих подданных. С другой стороны, у меня множество настоятельных и неотложных забот в других провинциях. Все это вынуждает меня идти на переговоры.

Я предлагаю тебе превратиться в моего соправителя с локализованной самостоятельностью в Тантизиуме и его окрестностях. Ты будешь подчиняться только моим приказам. Область твоей власти будет ограничиваться рекой Урлауб на западе и горами Драккен на востоке и юго-востоке. В качестве кофийского владыки ты будешь находиться под моей защитой, однако, с другой стороны, ты будешь обязан помогать мне во время войн и мятежей. И еще выплачивать мне ежегодную дань в два раза ниже, чем прежде.

Король потер подбородок, заросший стальной щетиной.

— Для того чтобы ты мог обогатиться, налоги для тебя будут значительно снижены.

Ивор сидел вытянувшись в струну и глядел на Страбонуса. На его лице одновременно отражались горечь и торжество.

— Итак, после всего, что было, я все-таки превращаюсь в твоего сатрапа. Не столь уж плохая сделка, если освободит меня от прежних невыносимых ограничений, которые ты накладывал на мою власть. Но скажи мне, дядя, даже если я соглашусь — как ты можешь быть уверен в том, что я сохраню тебе преданность, — он поглядел на вооруженных солдат короля, — как только окажусь вне досягаемости стрел твоих арбалетов?

— Словечко наедине, родственник. — Страбонус дал знак молодому аристократу приблизиться. Ивор встал, уверился, что его телохранители неподалеку, а затем сделал несколько шагов вперед и приблизил ухо ко рту короля, чтобы уловить тихие слова. — Если ты вздумаешь мне и дальше противоречить, мне придется через моих агентов в этом городе обнародовать достоверный и полный отчет о смерти твоего отца. — Лицо короля было непроницаемо, а глаза его сверлили племянника. — Поскольку тогда ты был еще в нежном возрасте, все обстоятельства были тебе неведомы. Поверь, это не тот пробел в образовании, который ты захотел бы восполнить, особенно учитывая твое положение народного героя. В конце концов, по сравнению с правлением твоего отца мое — куда мягче. И хотя многие уже позабыли его пристрастия к Тайному Искусству…

Здесь голос Страбонуса стал таким тихим, что никто не смог разобрать, что он шепчет в ухо племяннику.

Даже стоящие поблизости ничего не слышали. Однако они видели, как Ивор побледнел и отпрянул назад, вернувшись к своему трону.

Пока принц чувствовал себя не в своей тарелке, Страбонус завершил свой загадочный монолог в полный голос:

— Так что, родственничек, я настоятельно советую тебе принять мое предложение. И не только внешне, что ты, без сомнения, сделаешь. Но и всей душой, искренне. Ибо чем скорее я добьюсь столь необходимого мне мира и покоя в этом и некоторых других областях Кофа, тем скорее ты и все мои подданные сможете последовать за мной по дороге великой славы. — Он доброжелательно оглядел всех присутствующих, как будто это были внимательные придворные. — Предательские языки могут болтать, будто я жестокий и жадный правитель. Разве они не видят, что каждый новый налог, который я ввожу, каждая жертва, которую я от них требую, — все это делается исключительно ради процветания Кофа? И когда я превращаю кофийскую армию в одну из самых могучих во всем хайборийском мире, то преследую одну-единственную цель: пусть другие народы дрожат! Не я ли наполняю нашу казну, не я ли превратил нашу столицу Хоршемиш в драгоценнейший перл востока? Я сделал Хоршемиш центром искусств, колдовства и торговли. И все это ради того, чтобы достичь цели, которой еще удивится мир!

Ивор успел к этому времени взять себя в руки и смог выразить свои собственные думы.

— Дядя, ты, стало быть, уберешь свой легион из провинции Варет и больше не станешь угрожать моему флангу? На этом я настаиваю. — Он провел пальцем по брови. — А здесь, в Тантизиуме, остались кое-какие дела, которые надо бы наладить, прежде чем я полностью смогу насладиться дарованной мне властью.

— Да, да! Как только ты выплачиваешь дань, в Варете остается лишь небольшой гарнизон. — Король энергично закивал. — Тем более что этот легион крайне нужен мне на западе. Сбоку от Ивора послышался еще один голос:

— Но, мой принц, скажи — ты и в самом деле намереваешься пойти на сделку с королем? — Это был бородатый генерал Торгас. Красные пятна на лице выдавали его крайнее внутреннее волнение.

— А каково ваше мнение, генерал? — Ивор, прищурясь, поглядел на него. — Не бойтесь, можете говорить спокойно.

Торгас вцепился в рукоять своего меча.

— Мой принц, вот стоит тиран, ради свержения которого мы столь яростно сражались! Ты сам нам говорил, что этот человек сущий дьявол! Я не думаю, что наш конфликт может быть так просто улажен… Я не уверен, что твои сторонники с легкостью проглотят подобную сделку…

У него перехватило горло.

Принц встал с трона и заговорил, обращаясь ко всем присутствующим:

— Простой народ… как всегда… согласится со мной, не вникая в подробности. А я — я надеюсь извлечь максимум преимуществ для нас из предлагаемой королем Страбонусом сделки. Моя власть над аристократией и армией, как я понимаю, является полной и совершенной. — Здесь глаза Ивора еще раз задержались на генерале Торгасе. — Единственная потенциальная угроза для меня заключается в своре наемников, засевших за городскими воротами. — Он быстро глянул на Браго, стоявшего сбоку. — Конечно, исключая вас, капитан Браго. Вы знаете, что у меня всегда было с вами особое соглашение. Но, честно говоря, у меня недостает средств, чтобы оплачивать услуги других отрядов.

Браго задумчиво погладил свои светлые усы:

— Дерьмовая ситуация. Вам же ясно, что они вряд ли уберутся прочь от стен города, точно смирные овечки.

Ивор кивнул:

— Я надеялся, что ты мне поможешь отыскать возможные пути отправить их отсюда восвояси. Конечно, за дополнительную плату. В обиде не будешь.

Браго кивнул и ухмыльнулся:

— Услуги такого рода — моя профессия, господин.

Страбонус жизнерадостно заржал:

— Вот это, принц, мне по сердцу! Всегда найдешь способ сэкономить медяк!

Затем гнусавый голос произнес:

— Возможно, я мог бы предложить помощь…

Все собравшие в зале буквально подскочили, услышав этот неожиданный голос. То была тень, спрятавшаяся в самом темном центре зала. Принц вздернул голову, а Страбонус даже привстал на своем сиденье, чтобы получше разглядеть нескладную фигуру в шелковом одеянии, которая кланялась, сложив руки на животе. Это был волшебник Агохоф.

— Как ты оказался здесь? — спросил Страбонус.

— Король, принц, пожалуйста, простите меня! Мое образование, полученное в далеком Кхитае… оно позволяет мне… когда происходят великие события… если очень нужно… я могу проникать туда, куда захочу. — Агохоф продолжал покачивать головой в такт словам. — Охранники ничего не заметили… в крайнем случае, видели большого черно-желтого мотылька, который влетает под арку. — Он беспокойно махнул рукой в сторону обоих солдат, которые стояли разинув рты и подняв оружие.

— Ах да, племянник, теперь припоминаю, — сказал король. Он бросил взгляд на Ивора, который все еще находился под прицелом королевских телохранителей. — У тебя на службе маг, о котором я столько наслышан. Конечно, вне всякого сомнения, это он.

— Да. Это Агохоф, мой союзник из… одной из восточных стран. Маг, чьи возможности и силы несоизмеримы с его молодым возрастом и скромной внешностью. Даже ты, дядя, сейчас находишься полностью в его власти. Но иди же сюда, Агохоф!

Голос Ивора звучал возбужденно, как будто он ожидал получить некоторое превосходство над дядей при этой неожиданной помощи.

Колдун подошел к властителям. Телохранители хотели преградить ему дорогу, защищая короля. Но Агохоф продолжал всячески демонстрировать свое почтение Страбонусу. Он остановился в нескольких шагах, продолжая непрерывно кланяться.

— Король, я был счастлив узнать, что ты и принц заключили долгожданный мир. Я много читал о Хоршемише и его великих чудесах. Моей сокровеннейшей мечтой всегда было когда-нибудь посетить этот город.

— Надеюсь, я смогу доставить тебе такое удовольствие, Агохоф, — сказал король. — Я всегда думал, что хайборийцам следовало бы побольше внимания уделять тайнам мистического востока. Если твои колдовские заговоры столь могучи, как говорит о них молва, то они могут быть для меня весьма и весьма полезны.

— Великолепно, о повелитель! В обычае моей секты поступать на службу к великим правителям… и чем более могуществен владыка, тем больше нас ценят.

Агохоф говорил, обращаясь только к королю, не удостаивая Ивора даже взглядом.

— Советую вспомнить, Агохоф, что ты все еще находишься у меня на службе! — резко заметил принц. — Возможно, ты мне еще понадобишься.

Агохоф метнул на Ивора рассеянный взгляд:

— О да, мой принц. Я хотел бы сказать… если наемники причиняют вам беспокойство, я мог бы сделать что-нибудь. Попытаться. Они доставили мне… э… несколько неприятных минут. Возможно, через пару часов я мог бы приступить к заклинанию…

Ивор смотрел на него, удивленно подняв брови:

— Ты предлагаешь применить против них какое-нибудь ужасное колдовство?

— Да, господин. Именно так. Я мог бы это сделать… незадолго до рассвета. Было бы еще лучше, если бы другие солдаты окружили их. Видите ли, некоторые могут ускользнуть… и…

— Браго, это можно поручить твоему отряду.

Белокурый воин коротко кивнул:

— Если только заклятие не распространится на моих людей.

Агохоф кивнул:

— Не распространится. Принц, еще одна нижайшая просьба. Когда моя служба здесь будет закончена, дозволь мне отправиться в столицу.

— Да, да, — нетерпеливо кивнул Ивор. — Когда ты мне больше не будешь нужен, я выделю тебе охрану, чтобы ты мог безопасно добраться до столицы. Завтра или когда-нибудь в будущем. Если, конечно, мой дядя согласится…

Страбонус хлопнул себя по бедру:

— Разумеется! Только дозволь мне сказать тебе еще кое-что, Ивор: твоя маленькая «Комедия Предательства» доставила мне несказанное удовольствие. Это лишний раз подтверждает: в твоих жилах течет истинно королевская кровь. Я только хотел бы сам остаться здесь и полюбоваться, как ты будешь раздавать жалованье своим наемникам. Но увы, увы. Должен отбыть сей же час. — Он с сожалением покачал головой. — Рискну злоупотребить твоим гостеприимством. Еще одно маленькое одолжение. Нельзя ли устроить небольшую демонстрацию каких-нибудь магических трюков этого юного колдуна? Уж не откажи в любезности, потешь старого своего короля.

Он повернул свое широкое смуглое лицо к колдуну. Глаза его жадно горели.

— Возможно. — Принц выглядел рассерженным, однако, помедлив, кивнул.

Однако Агохоф пришел в восторг:

— Ну конечно, конечно. Небольшое представление — это с удовольствием. Например, Дервиш-меч… — Он вынул из-за пояса свиток и осторожно выставил его вперед, как оружие. — Я был бы благодарен, если бы кто-нибудь согласился подержать его. Спасибо.

По кивку короля один из его стражей взял свиток и, развернув, поднес к лицу колдуна. Тем временем Агохоф наклонился вперед и, прищурившись, стал вглядываться в текст сквозь свой кристальный амулет, пытаясь разобрать тонко выписанные буквы в полумраке зала.

Затем он поднял голову и посмотрел на короля:

— Господин, у меня будет особая просьба. Для демонстрации этого заклинания нужно все мечи положить на землю. Прямо сейчас. Пожалуйста, благородные господа!

Страбонус вопросительно посмотрел на Ивора, который только пожал плечами. Оба вынули свои мечи, пошли вперед и положили их на каменный пол, украшенный звездным орнаментом. Их люди последовали их примеру, хотя и с недовольным ворчанием. Слуги короля, правда, жаловались куда меньше, ибо у многих оставались еще арбалеты и пики, включая и двух охранников, стоящих у дверей.

Вскоре на полу возле колдуна и солдата, держащего свиток, выросла целая куча мечей. Агохоф жестом показал последнему солдату, чтобы тот отошел. И снова посмотрел сквозь свой хрустальный амулет на древний текст. И начал странно и напевно читать.

Поначалу ничего не происходило. Гвардия короля стояла по одну сторону от волшебника, люди Ивора — по другую. И те и другие смотрели на пустое пространство в центре зала. Оно казалось фокусом, куда сходились заклинания колдуна. Агохоф, продолжая напевать, одной рукой делал странные жесты, будто пытаясь вылепить нечто из ничего.

Время шло, а ничего не происходило. Собравшиеся начали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Из рядов королевской гвардии послышались сдавленные смешки. Один рассмеялся в голос.

Не успело отзвучать эхо этого смеха в большом зале, как на смену ему пришел другой звук — слабое шуршание, будто по камню ползет большая змея. Звук становился все громче, и люди напряглись.

И вот уже можно было видеть источник звука. Его издавала сталь на мраморном полу. В куче мечей на полу у ног Агохофа что-то шевелилось и звенело. Некоторые клинки приподнимались, скребли пол, будто чья-то гигантская рука ворошила кучу.

Оружие шевелилось все сильнее, клинки все с большей скоростью рассекали воздух, повинуясь все убыстряющемуся бормотанию и жестикуляции волшебника. Затем с лязгом и звоном, заставившими зрителей отпрянуть, вся куча оружия внезапно выросла в вертикальную колонну вращающихся, танцующих мечей.

Какое-то время колонна нависала над головами зрителей, подобно стальному смерчу. Видно было, как вспыхивали искрами камни на рукоятях мечей благородных дворян среди других, более простых клинков. Звук изменился. Теперь это был скорее свист, нежели звон. Мечи непрерывно точили друг друга плавными движениями. Там, где металлический циклон соприкасался с полом, мечи высекали из камня искры.

Повинуясь движению руки Агохофа, «Дервиш-меч» двинулся по плавной кривой через всю галерею к стене. Достигнув стены, стальной вихрь внезапно снизил скорость и в самый последний момент свернул в сторону. Тяжелые занавеси затрепетали от ветра, когда он пролетел мимо и заставил пригнуться пораженных, перепуганных зрителей. Затем он снова изменил направление и полетел на солдат. Когда зрители готовы были уже разбежаться кто куда, металлический вихрь снова повернул и замер в центре зала, раскачиваясь так, что вершина его описывала сверкающие круги.

Страбонус повернулся к Агохофу, который замолчал. Маг знаком отпустил солдата, который, дрожа, держал перед ним свиток. Теперь он полностью контролировал явление движениями руки, которая ритмично взмахивала в воздухе.

— Великолепно, колдун! — Король наклонился к юнцу с растрепанными волосами. — А что будет дальше? Что ты еще умеешь?

— Ваше величество, это заклинание требует еще одной малости. — Агохоф не отрывал взора от танцующих клинков, продолжая двигать рукой даже во время разговора. — Это кобольд войны, который убивает людей. Это его предназначение. — Он сделал паузу, подыскивая слова. — Прежде чем он уйдет отсюда, ему нужно скормить… чью-нибудь жизнь…

Он бросил на короля короткий вопросительный взгляд.

Страбонус тихо ответил:

— Человеческую жертву, что ли? — Он приподнял бровь и задумчиво посмотрел на Ивора, который стоял по другую сторону от колдуна.

Принц осторожно отодвинулся назад. Он явно слышал слова Агохофа.

Тогда король улыбнулся и кивнул Ивору. «Тебе и выбирать!» — без слов говорил его взгляд.

Принц пошептался со своими телохранителями. Один из генералов смотрел на него с любопытством. Другой офицер, бородатый Торгас, стоял молча между ними. Ужас застыл в его глазах, когда он смотрел на танцующего «Дервиша-меча». Видно было, что ни о чем больше он не думает.

Люди Ивора кивнули и обступили Торгаса. По кивку принца они схватили генерала и вытолкнули его вперед.

Ничего не подозревающий Торгас издал крик, от которого кровь заледенела в жилах. Он оступился и растянулся на скользком полу галереи. Он начал было подниматься, но тут его глаза застыли, прикованные к живой колонне. Он начал было вставать, но зацепился за свой плащ и снова упал.

Между тем Агохоф коротким кивком дал понять, что понял принца. Темные глаза мага сверкали на его ястребином лице, когда он следил за Торгасом. Он начал вращать рукой, заставляя воющий стальной вихрь приблизиться к одиноко лежащему на полу человеку.

Торгас к этому времени уже поднялся на ноги и медленно отходил назад к своим товарищам. Он во все глаза глядел на сверкающий призрак. Товарищи генерала тоже начали боязливо отходить назад, расступаясь. И вот «Дервиш-меч» стремительно обошел вокруг генерала и оказался между ним и остальными. Это произошло мгновенно, так что Торгас в панике, высоко подняв руки, помчался к двери.

Но он был далеко не столь быстр, как танцующий железный вихрь, повинующийся движениям руки Агохофа. Через несколько секунд беглец был отрезан от дороги к выходу. Теперь вихрь погнал его в противоположную сторону. Перепрыгнув через труп охранника, жертва поспешила в поисках спасения на другой конец зала, где внизу темнел открытый балкон.

Не то Агохофу надоело играть со своей жертвой, не то он опасался, что балкон и вправду укроет Торгаса от «Дервиша-меча», — никто не смог бы этого сказать. Он решил закончить ужасный спектакль, быстрым движением руки послав «Дервиша-меча» прямо на жертву.

Раздался душераздирающий вопль, пробиравший до мозга костей. Страшное гудение заколдованных клинков внезапно изменило тональность, когда мечи начали перемалывать человеческую плоть. На мгновение фонтан серебряной стали окрасился кроваво-красным. Кровь брызгала, завиваясь по спирали. Затем шум и движения стали тише.

Теперь мечи как бы отряхивались, освобождаясь от кровавой массы, сбрасывая ее на мраморный пол. Несколько мгновений они еще вращались, но движения их становились все медленнее. Затем со страшным звоном и лязгом они упали на пол и снова превратились в бесформенную кучу.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ НЕПРОШЕНЫЕ ЗРИТЕЛИ

Краткое время в огромном помещении царило неприятное молчание. И лишь затем зрители осмелились выразить свои впечатления от колдовства Агохофа. Волшебник сказал что-то принцу Ивору и покинул помещение, как простой смертный, через дверь. По приказу принца его телохранители взяли большие свечи и подошли поближе, чтобы осветить сцену. Стоило им приблизиться, как один из отборных ветеранов Страбонуса внезапно отвернулся от скорбных останков Торгаса. Он был бледен и держался за горло, как будто его тошнило.

Остальные старались не наступать на кровавые пятна на мозаичном полу, разбирая свои мечи. Вытирая клинки, солдаты обнаружили, что те ничуть не пострадали. Напротив, каким-то колдовским образом лезвия были так остро заточены, что урони на них волос — и он распадется на две половины.

Затем раздался вопль:

— Глядите! Среди нас шпион!

— Остановись, ты! — закричал один из людей Страбонуса.

— Это, должно быть, предатели! Схватите их! — Король поднял меч и знаком призвал как свою охрану, так и людей принца кинуться вперед.

Охранники бросились на троих убегающих, чье присутствие под балконной нишей обнаружилось в свете высоких свечей. Среди них была одна женщина. На другом был зеленый плащ с капюшоном, делавший его неузнаваемым. Насчет же третьего никакой ошибки быть не могло — это был черноволосый гигант, одетый так, как одеваются наемники. Конан, неугомонный мятежный киммериец!

— Попробуйте взять их живыми! — добавил Ивор к приказу короля.

У беглецов было значительное преимущество перед преследователями. Они уже добрались до ступенек лестницы, которые спускались с обеих сторон балкона. Великан буквально вбросил своих товарищей вверх по ступенькам, а сам медленно шел следом, прикрывая отступление. Внезапно он рванулся вперед и исчез как раз в тот момент, когда арбалетная стрела ударила в ту ступеньку, где он только что стоял.

— За ними! Быстро! — раздались громкие крики вдогонку охранникам, которые кинулись вверх по лестнице. Мгновение спустя они пошатнулись и судорожно вцепились в перила. Передние зашатались и упали на них, обливаясь кровью. Их сбросила вниз свирепая ярость северянина-берсерка.

Несколько последующих попыток схватить соглядатаев были бесплодными — чужеземец имел преимущество в силе и позиции. Но затем Ивор отправил целое отделение солдат по другой лестнице, которую никто не защищал. Атакованный на балконе с обеих сторон, Конан был вынужден оставить эту позицию.

Охранники помчались по ступенькам и ворвались на балкон. Там была одна-единственная дверь, которая открывалась внутрь. Снаружи она была не заперта, так что не составило никакого труда открыть ее. Однако эта удача привела только к тому, что они напоролись на стоящего на пороге могучего дикаря, лицо которого было искажено от ярости. Его мощные плечи едва вписывались в дверной проем. Позади Конана никого не было. Двое других его товарищей скрылись из виду.

Только один человек мог бы пройти через эту дверь, так узок был проем. Охранник короля, оказавшийся прямо перед дверью, очень старался быть осторожным. Он шагнул на порог и с силой выбросил вперед свой меч, чтобы проверить, хороша ли защита варвара.

Удар двуручного меча Конана обрушился на гребень его шлема с такой яростью, что солдат упал на колени. Охранники метнули в него два копья. Одно из них Конан превратил в щепу, другое угодило в замок двери и разлетелось.

После чего преследователи стали держаться подальше от дверного проема, нерешительно переминаясь и дожидаясь арбалетчиков. Наконец один из маленьких арбалетных стрелков с кожей оливкового цвета пробился вперед. Он тщательно выбрал стрелу из колчана, висящего на бедре, и поднял оружие. Но обнаружил он дикого киммерийца, который выскочил из дверного проема, как ядро из пушки, и нанес ему Удар.

Конец меча Конана рубанул по арбалету. Стрелок отскочил, однако арбалет лопнул. Порванная тетива хлестнула его по лицу; он вскрикнул и упал на пол, прижимая руки к глазам. Из-под пальцев текла кровь.

Остальные люди короля с яростным ревом сгрудились возле двери. Но ни один не осмелился подставить себя под удар меча варвара.

— Ну идите же сюда, собаки! — подзуживал их варвар. — И это отборная кофийская солдатня? Ну же, давайте!

Однако все его издевки были чистым хвастовством, и солдаты знали это. Не прошло и минуты, и вот уже второй арбалет нацелен на него. На этот раз стрелка защищали два солдата в доспехах. Ни команды, ни предупреждения не было дано — он действовал сам.

Конан заглянул в глаза смерти, которая могла быть меньше, чем колибри. Это было ему ясно. Чисто инстинктивно он поднял меч в то мгновение, когда стрела сорвалась с тетивы.

Сильный удар отозвался в его руке. Клинок раскололся на две части, однако чудесным образом защитил его от арбалетной стрелы. В тот момент, когда сломанные части меча зазвенели на полу, солдаты бросились в дверной проем. Первый из них подставил копье, когда он хотел бежать, так что он споткнулся. Конан упал, и тотчас же вся толпа навалилась на него, щедро угощая его ударами кулаков, пяток, тупыми концами копий и рукоятями мечей.

— Живым, я сказал! — Голос Ивора перекрыл шум. — Я должен допросить его. Где те двое, остальные?

— Они уже далеко, ваше высочество, — доложил тот генерал, что остался в живых после представления Агохофа. — Северянин прикрывал их отступление.

— Тогда обыщите здесь все ходы и выходы. Но нет уверенности, что мы их там найдем. На всякий случай перекройте все выходы. — Ивор яростно буравил глазами своих сподвижников. — И чтобы ни один из вас ни словом не обмолвился о том, что здесь сегодня происходило. Ясно?

Страбонус вполголоса рассмеялся. Он стоял позади горстки своих телохранителей в дверях.

— Итак, началось, мой юный вице-король! В момент твоего торжества блестящее единство твоего «дела свободы» уже дало трещину. Ты хотел схватить прекрасный плод, но он сгнил прямо у тебя в руке. С этого момента половина, а то и больше, твоих подданных начнет плести против тебя интриги. Тебе придется сыграть в древнюю игру королей: двурушничество, предательство, месть. Никогда больше ты не сможешь спать спокойно, по крайней мере на этом свете. Никогда, ни на мгновение не будешь чувствовать себя невиновным и наслаждаться жизнью. — И снова король оглушительно захохотал. Ивор приказывал связать киммерийцу руки шнуром от занавесей, сорванных со стен.

— Это удел королей, — продолжал Страбонус. — Но отдуваться тебе придется одному, потому что сегодня ночью мне предстоит еще утомительная дорога. Наша сделка остается в силе, как я понимаю?

Он подождал, пока принц кивнет. Тот сделал это машинально и как бы против воли.

— Хорошо! Тогда дай мне проверенного человека, который мог бы указать мне дорогу наружу. Или ты сам пойдешь со мной, если у тебя нет никого, кому бы ты смог доверять. — И, видя яростный взгляд Ивора, король еще раз засмеялся. Затем он указал на связанного киммерийца. — А что до этого хама, то я посоветовал бы тебе избавиться от него. Он, похоже, из тех, с кем хлопот не оберешься, если вовремя не укоротить его на голову.

Страбонус повернулся и пошел прочь.

— Эй, стража, уходим!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

Коптящий свет факелов,мелькание теней, грубые голоса. Несмотря на обжигающую боль, Конан попытался слегка приоткрыть глаза. Когда ему это удалось, он сумел разглядеть очертания фигур своих стражей. Всякий раз, когда он улавливал движение их рук, занесенных для удара, он поворачивался, втягивал голову, чтобы уклониться от тычка, но далеко не всегда это ему удавалось. Ему крепко связали руки за спиной, стянули лодыжки, так что обороняться от побоев не приходилось.

Резкий звук донесся до его ушей. Пурпурные молнии взорвались в его голове. Сильный удар кулака по почкам — этого он не успел ни заметить, ни избежать. Он скорчился, боясь, что кишки выскочат из живота от такого обращения, но в тот же момент его настиг новый удар — по затылку, так что ему показалось, будто все нервы и позвоночник лопнули. Следующий крепкий удар пришелся по глазам, так что хрустнули скулы. Он упал на пол, перед тем ахнувшись всей спиной об стену.

— Теперь скажи мне, варвар, кто был с тобой сегодня вечером?

Пронзительный голос приближался. И хотя в ушах у Конана все гудело и дребезжало, он узнал голос Ивора.

— Кто твои товарищи? Кто эти гнусные заговорщики? Уж не какие-нибудь жалкие наемники, уверен! — Пальцы впились ему в подбородок, поднимая опущенную голову. — Говори, пес!

Плевок, слетевший с разбитых губ на шелковый манжет принца, был кровавым. Конан услышал проклятие, затем удар кулака по лицу грянул его всем телом о стену. Он чувствовал, что скользит и катится по камням, изнемогая под градом жестоких ударов, сыплющихся со всех сторон на его избитое тело.

— Все усилия бесполезны, — сказал Ивор. Его голос отдавался в ушах Конана странным зудением. — Этот кусок дерьма скорее откусит себе язык, чем расскажет мне о чем-нибудь. Но это уже неважно, ведь я уже получил все ответы на мои вопросы.

Холодная сталь коснулась горла Конана.

— Убить, господин?

— Нет! Сохрани его для новых пыток. — Голос принца звучал то громче, то тише, как будто он расхаживал взад-вперед. — С тех пор как я пришел к власти, старые подземелья дворца были заново восстановлены в том виде, в каком существовали прежде. Они готовы принять в свои гостеприимные объятия подобных преступников и предателей. Если бы теперь у меня было время… Но я позабочусь о том, чтобы Агохоф и Браго уничтожили всех наемников. Поставьте его на ноги!

Грубые руки схватили Конана за связанные запястья и вздернули его на ноги. Затем он услышал очень странный голос, произносящий:

— Повелитель, до меня доносились слухи, что вы хотите вновь открыть подвалы, и я не знаю… Вы уверены, что это правильное решение? Стоило бы припомнить все эти старые истории, которые о них рассказывают. В прежнее время там водились жуткие твари, которые все еще живы в памяти людей…

— Чушь! — прервал его принц. — Не могу же я построить политику моего правления на нянькиных сказках. Мой дворец должен полностью отвечать принципам власти, а дворец без подвалов — как человек без чрева! А что до всех этих старых побасенок — так они будут наводить еще больше ужаса на моих пленников. Хм, да… Действительно, великолепная идея! — Теперь голос Ивора отчетливо доносился до слуха Конана. — Мы желаем, чтобы этот предатель еще сегодня был доставлен в подвалы и закован в цепи. Тогда уж ему вряд ли придется выбалтывать тайны, которые он подслушал, завтра утром! — Ненавистный голос опять зазвучал тише. — Думаю, его отвращение к чародейству и сверхъестественному основано больше на страхе, чем на знании. Уберите его!

Конана, связанного по рукам и ногам, наполовину тащили, наполовину гнали тычками. Дорога по переходам, коридорам и лестницам казалась ему бесконечной. Факелы коптили и пылали в темноте. До его слуха болезненно доносились громкие приказы. Он часто падал. Колени отказывались ему служить. Руки болели почти непереносимо, поскольку за них постоянно дергали, поднимая его на ноги.

Наконец они остановились в холодном сыром проходе, где было слышно, как вода капает со стен, перед тяжелой, обитой позеленевшим металлом дверью. Он слышал, как медленно, с трудом поворачивается ключ в замке.

Запрокинув голову, он на мгновение увидел замковый камень арки — трапециевидный блок, где был высечен астрологический знак Солнца, не то наполовину поднявшегося, не то наполовину опустившегося за горизонт. Всякий раз, когда свет факела скользил по этой странной эмблеме, он вновь и вновь рассматривал ее. По какой-то непонятной причине это «встающее солнце» произвело на киммерийца сильное впечатление.

Затем он услышал жалобный скрип огромных дверных петель. Его потащили вперед.

Помещение, очень скупо освещенное факелами, представляло собой странное смешение старого и нового — полуобвалившиеся ступени, ведущие от порога на пол, жуткие тени древних сводов и в то же время свежая кирпичная кладка стен. Повсюду громоздились горы обработанного камня и ванны с известковым раствором. Новые балки поддерживали наполовину осевшую арку, которая уводила к проходу на другом конце помещения, — куда он выводил, понять было невозможно, все поглощала тьма.

Солдаты швырнули Конана на грязный пол у стены, где мерцали железные цепи, вделанные в древнюю каменную кладку. Двое держали варвара, а третий надевал ему на шею узкое железное кольцо и продевал в специально сделанное отверстие в кольце железную ось. Затем он протянул сквозь эту ось цепи.

Спустя минуту в голове Конана страшно загудело — стражник закреплял цепь ударами молота, чтобы пленник не смог освободиться.

— Это должно его удержать по крайней мере до утра, — заявил Ивор. — Разрежьте веревки, которыми его связали, и отбросьте их подальше, чтобы ему случайно не пришла в голову блестящая идея удавиться. Кто-нибудь… Ты… ты будешь его охранять. Закрой дверь и оставайся снаружи. Я хочу, чтобы он подумал о своих злодеяниях в полном одиночестве. Но держи ушки на макушке, если он вдруг вздумает что-нибудь предпринять этой ночью!

Принц повернулся к своему закованному в цепи пленнику:

— Теперь слушай ты, несчастный варвар! Ты осмелился нарушить планы мага, ты посмел вы смеивать владык. Теперь я оставлю тебя. Может быть, ты захочешь все же сделать признание. Возможно также, что гулям, которые властвуют здесь, в этих подземных царствах, придется сегодня поголодать, если я лишу их жратвы. — Ивор подошел поближе. — Ну что? Что скажешь?

Вместо ответа Конан дернулся вперед, насколько позволяла ему цепь, пока грубый железный обод не сдавил ему шею. Но принц оставался вне досягаемости его рук, пытавшихся схватить его. С презрением он произнес:

— Ну так пойдем отсюда. Желаю тебе прекрасной ночи. — Уже на ходу он приказал: — Заберите отсюда факелы!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ПЛЕННИК

После того как дверь за принцем и его солдатами с визгом захлопнулась и ключ проскрежетал в замке, вокруг Конана воцарились полнейшая темнота и глубокая тишина. Грохот в голове внезапно взорвался страшным ревом, подобным шуму обвала в горах, и это прозвучало странным контрастом к той мертвой тишине, что окружала его. Он видел призрачные расплывающиеся пятна света, то и дело складывающиеся в странные фигуры, которые плыли перед его больными глазами в черной, как крыло ворона, темноте зала. Затем он медленно начал чувствовать, как могучие силы организма, взращенного среди дикой природы и войны, постепенно восстанавливаются, вливаются в жилы.

После долгой неподвижности и ошеломления он осторожно переместился к стене. Постарался, устроиться так, чтобы те места, которые сильно пострадали от ударов кулаков и о камни, не соприкасались с грубой каменной кладкой стены. И снова он выждал, пока успокоились сердце и дыхание.

Осторожно вытянулся киммериец на полу, ощупал свое тело, проверяя, насколько велик вред, причиненный ему побоями. Хотя область паха была защищена кожаной набедренной повязкой, она болела так, будто повязка прикрывала одну сплошную голую боль. Болела грудь. Вероятно, после того, как с него сорвали доспехи, оставив только льняную рубаху, ему сломали ребро. Конан пересчитал зубы и выяснил, что некоторые шатаются, а один так сломан, что острый край грозит порвать щеку.

Но железные мускулы тренированного тела уберегли его от худших повреждений. Ему еще раз повезло, за что он вознес тихие благодарственные молитвы Крому, Митре и множеству других, менее знаменитых божеств.

Сквозь эти благочестивые мысли то и дело просачивались воспоминания о слухах насчет духов этих подземных свобод. Гули, сказал Ивор… И тотчас же мурашки пробежали у него по затылку и рукам.

Конан напрягся, пытаясь проникнуть взором и слухом сквозь кромешную тьму, царившую кругом. Он втянул в себя воздух, ощутил холодное движение в этой темноте. Испуг поднялся в его груди. А ведь он был чужд любому суеверию. Но он слишком хорошо знал из личного опыта, что создания ночного ужаса ДЕЙСТВИТЕЛЬНО существуют. Было бы чистейшей воды чудом, если бы в таком проклятом подземном мире, как это подземелье, не кишели бы все эти чертовы ночные твари.

Киммериец успокоил сердце и попытался собраться и подготовиться к нападению, как если бы имел дело с врагом в человеческом обличий. Но только невозможное это дело, потому что все эти существа могли иметь любую, совершенно непредставимую форму. В каждое мгновение на него могла выскочить одна из этих тварей. Вероятно, уже несколько из них с их жуткими клыками и когтями потихоньку подбираются к нему в темноте. Варвар стиснул свои и без того болевшие зубы и постарался обуздать крылья фантазии.

Он должен чем-нибудь отвлечься! Конан взял цепи, которые были пропущены сквозь железный обруч на шее, сжал их в кулаках, начал тянуть и поворачивать. Безуспешно. Они были выкованы из нового крепкого железа. Только для того, чтобы вытащить из каменной кладки медные заклепки, потребовалось бы много дней тяжелой работы. И ось была прочной, а железный обруч так плотно сидел на шее, что невозможно было даже пальца просунуть.

С трудом, преодолевая боль, он выпрямился. Теперь он стоял. При этом ему пришлось прикусить губы, чтобы не застонать. Цепь тянулась от ошейника к кольцу в стене, расположенному прямо над головой. Он поворачивался и поворачивался, но вывернуть ее так и не сумел. Над головой скрежетало и скрипело. Каменная пыль сыпалась ему в лицо. Таким образом он понял, что крюк все-таки поворачивается в стене.

В порыве захватившей его радости он поддернул цепь повыше, уперся ногами в стену и дернул изо всех сил.

Но крюк не выскочил. Упорное сопротивление железки говорило о том, что она совсем новая и наверняка держится не только в кладке этой стены, но и прикреплена для страховки с другой стороны стены, в соседнем помещении.

Киммериец снова опустился на пол. Он кашлял, любое движение причиняло ему боль. Втайне он проклинал теперь тех самых богов, которым только что возносил хвалу.

Он не видел здесь никакой возможности для бегства. Глубочайшее отчаяние овладело им, когда он начал думать о своей судьбе и о судьбе своих друзей. Евлалия и барон Стефани, правда, ушли прошлой ночью от принца Ивора и его людей. Но принц намекнул на то, что узнал их. Сумеют ли они вовремя уйти достаточно далеко от этого города, чтобы предупредить наемников о предстоящем уничтожении?

Но станут ли они вообще хотя бы пытаться? Мысли Конана терялись в мрачных, запутанных коридорах. Тантизиум стоял на пороге новой гражданской войны. Возможно, Стефани решит, что свыше четырех тысяч вечно голодных и все более и более алчных искателей приключений представляют собой угрозу, от которой лучше бы избавиться. Насколько Конан знал кофитов, все они были хитрыми и склонными к предательству.

Думал Конан и о Друзандре, о ее прекрасных подругах по оружию, о своих старых товарищах, знакомых еще по воровским временам. И о Гун-дольфе. Хотя их прощание после бала было несколько… сумбурным и они с тех пор не виделись, все же Конан думал, что старый вояка остался ему другом. При мысли о том, что все они будут уничтожены кровавым колдовством Агохофа, Конан впадал в необузданную ярость и бешено дергал цепь своими потными руками. В действительности все это беспокоило его куда больше, чем пытки, которые посулил ему принц Ивор наутро.

Утро… Он тщетно попытался еще раз разглядеть что-нибудь в этой кромешной тьме. Сумеет ли он понять, что наступило утро? Как он узнает, что пришло время, когда надежды выбраться отсюда уже не будет и он окажется заживо похороненным? Напряженно вслушивался он в каждый звук, доносившийся со стороны часового, оставленного перед дверью подземной камеры; в каждый плеск капли, падавшей с потолка.

Нет, это было не все. Ему вдруг показалось, будто его глаза различают тонкую, слабую вертикальную полоску света там, где должна была находиться дверь. Что это — свет факела пробивается из коридора? Не попытаться ли ему отвлечь стражника воплем? Каким-то образом завлечь этого солдата поближе к себе, чтобы можно было схватить его руками, задушить, его мечом попытаться разрубить цепи? Идиотский план.

Что это было? Внезапно все чувства Конана застыли. Да, оттуда ДОНЕССЯ ШУМ; правда, очень тихий, прерывистый, трудно определимый. Но он донесся с совершенно иной стороны, оттуда, где подземелье терялось во мраке и уходило еще глубже. И теперь этот звук медленно приближался.

Конан вслушивался изо всех сил. Теперь он различал уже медленные шаркающие шаги. При каждом втором шаге доносилось очень тихое позвякиванье, как будто идущий тащил что-то за собой. Конан раскрыл рот, чтобы не сопеть носом. Он стоял совершенно тихо и крепко держал цепи, чтобы они не звякнули. А шаги все приближались и приближались.

И вот — от идущего оставалось расстояние не больше ширины ладони — до него донеслись слова, произнесенные слабым сухим голосом. Конану казалось, что слышит даже не голос, а какое-то шелестение. Такой звук могла бы издавать крыса, шуршащая старым пергаментом. И все же смысл этих слов был ясен.

— Бессмысленно прятаться, чужак. Я вижу тебя в свете, который падает из-за двери.

Конан не ответил. Сердце билось у него под горлом. Его сознание лихорадочно пыталось нарисовать образ этого странного существа.

— Прости меня, чужак, — продолжал незнакомец, — я бы не хотел вызывать в тебе ужас. Эта смертная оболочка увяла; но тем не менее я могу видеть в слабом скудном свете. Мой голос истлел, потому что я редко им пользуюсь. Тысячелетия и эпохи миновали с тех пор, как у меня были гости.

Противное шуршание приблизилось еще больше. Голос раздавался на такой высоте, что мог бы принадлежать, судя по росту, согнутому старику. Тем не менее холодная дрожь страха перед сверхъестественным пробежала у Конана по спине. И голос у него дрожал, когда он ответил незнакомцу:

— Гуль! Злой дух! Ночной кошмар! Кем бы ты ни был — прочь от меня! Предупреждаю! Эти руки не раз уже побарывали гнусных порождений преисподней и вбивали им в глотку все их издевательства над смертными людьми!

Когда древний-предревний голос донесся снова, он звучал уже громче. В нем, казалось, слышалась теперь обида:

— Не оскорбляй меня, чужак, и не грози мне силой. Я всего лишь человек, как и ты, пленник этих отвратительных катакомб. — Конан слышал шаркающий звук, когда слабые ноги прошлепали по камням. — Я не хочу делать тебе дурного. Я хотел всего лишь еще раз поговорить с таким же, как я, с товарищем по несчастью, — после долгих, долгих, долгих лет одиночества. Конан все еще держался недоверчиво:

— Я знаю, ты лжешь, злой дух. Как может человек жить так долго? Эти подземелья были заперты на замок много лет. А что ты ел и пил?

— О, это правда, да, это правда. — Призрачный голос слегка дрожал, как будто от стыда. — Возможно, теперь я и не настоящий человек, отлученный от общества людей, которые живут, ходят, едят, бегают там, наверху, в верхнем мире, да. Действительно, правда, воистину настал один час, много-много-много лет назад, когда стражники не пришли больше ко мне по коридорам, по переходам сюда, и тогда у меня уже было чувство, что мне придется провести всю, всю жизнь здесь, в глубочайших подземельях, в клетках, в камерах, заточенным.

Да, стихло бряцанье, звяканье, звон цепей, ибо они распались, смолкли вопли, крики, стоны пытаемых, стихли все другие звуки, к которым я привык, которые были мне так знакомы, как знакомы тебе там, наверху, голоса птиц, шутки людей, песни, грохот колес и копыт на улицах, в городе, в верхнем мире. Пропали и миски с рыбной баландой, а ведь это была единственная моя еда. И тогда мне стало ясно, что подвалы оставлены людьми. И я тоже оставлен вместе с этими подвалами.

Но, по счастью, вскоре после этого распалось самое слабое звено моей цепи, которую я влачил столь долгие годы столь терпеливо, — и я стал свободен!

При этом слове старый человек захихикал, но вскоре опять смолк. И только потом пояснил, как бы извиняясь:

— Не в самом деле свободен, как ты понимаешь, не от подвала свободен. Ибо здесь были выстроены стены и барьеры, преграды и препоны, а мне было их не устранить, с моими-то слабыми силами. И все же я был свободен бродить по этим глухим коридорам и переходам и жить, жить. О, я не хочу делать тебе упреков, если ты считаешь мой' способ выжить чем-то противным человеческой природе. И чем я тут питался, спрошу я тебя? Были только эти маленькие ползучие твари, которые шныряли среди костей моих давно умерших сотоварищей, голодные крысы, которые жрали этих бедных маленьких ползучих тварей, а еще летучие мыши, спящие на сводах камер. Я бы все равно их не поймал. Эти и тысячи других отвратительных вещей меня питали и кормили и сохранили мне жизнь до сего дня. Это питание, конечно же, не было здоровым, насколько я могу установить, но все лучше, чем падаль, скажу я тебе… И вода! — Голос снова встрепенулся. — Воды уж было у меня хоть залейся. В самом глубоком подземелье находится самый древний, наидревнейший из колодцев этого замка. Сейчас он немного затхлый, но все же прожить можно. Населенный странными безглазыми рыбами. Они метались между пальцев. Когда мои слабые руки схватили одну из этих рыб, — тут голос мечтательно затуманился, — так вот, уважаемый, то был настоящий деликатес!

Затем старик заговорил своим обычным слабым голосом, будто вел речь о чем-то само собой разумеющемся.

— Итак, чужеземец, ты понял, что я действительно знаю здесь, под землей, все ходы и выходы, все потайные углы. При моей слабости и медлительности я способен изловить здесь любую тварь. Я достаточно привык к темноте и хорошо вижу здесь. Сейчас, например, я вижу, что ты трогаешь свою шею, чтобы облегчить трение кольца, которым тебя сковали. Я смог выжить в этом скорбном подземном мире. Возможно, я помогу и тебе сделать то же самое.

— А как насчет гулей, которые, говорят, кишат в этих подземельях? — поинтересовался Конан, все еще обуреваемый сомнениями. — О них ты что-нибудь слышал?

— Нет, уважаемый. Не могу признаться со всей ответственностью, что повстречал здесь хотя бы одного гуля. — Голос старика-заключенного снова набрал силу. — Ибо если бы я встретил хотя бы одного, могу заверить тебя, чужеземец, ты бы это сразу понял. Они бы наверняка меня сожрали!

Визгливый смешок, последовавший за этим замечанием, в ушах Конана прозвучал безумием. Тем не менее Конан тоже не удержался — хмыкнул, хотя дрожь, вызванная этим странным посетителем, еще не окончательно его отпустила. Всплеск оживления будто бы смыл следы страданий с этого старика, а ведь он страдал много лет!

— Замечательно, — буркнул Конан, у которого от смеха ныло все его избитое тело, — мы теперь вроде как сокамерники. А если это не так, то я мало могу что против этого сделать. — Он прислонился спиной к холодному камню. — Как тебя зовут, старик?

Визгливый смех стих. Воцарилось долгое молчание. Очень, очень долгое. Наконец голос плачуще произнес:

— Позволительно ли мне будет не отвечать, чужеземец? — Невидимый сотоварищ Конана говорил с душевной мукой, граничившей с истерикой. — Мое имя… Это слово… я его не слышал, и оно не сходило с моих губ в течение долгого-долгого времени… Я позабыл его.

— Ничего, забыл, и вспомнится, — попытался Конан утешить своего невидимого друга. — Может быть, ты просто не хочешь говорить, ну и неважно. Только лучше скажи мне, за что тебя сюда сунули. Просто так? Или натворил чего?

Старик испустил сухое, слабое рыдание, хотя только что визгливо, дико смеялся.

— Бесполезно! Лучше спроси меня, как мошки могут спастись из паутины! Спроси, где подвальные крысы прячут свое потомство! — Голос сорвался, и старик застонал. — Моя человеческая жизнь окончена. Она забыта, забыта. Все затянули туманы прошлого, минувшего. Слишком долго я нахожусь здесь. Я ничего не помню, все забыто, ушло, погасло в памяти.

Парень, должно быть, окончательно умом тронулся, подумал Конан. Его голос стал ровным, в нем звучал теперь вызов:

— Ты хочешь сказать, что даже не думал о том, как бы бежать отсюда и вернуться в мир? Если так, то проваливай! Мне такой товарищ не нужен.

После короткой паузы старик снова взял себя в руки.

— На самом деле я не раз думал о том, как бы бежать отсюда, — сказал он мрачно, — хотя позабыл уже, как выглядит небо. Знаю, никогда уже не смогу выносить солнечного света. И тем не менее я бы хотел выходить наружу… хотя бы по ночам…

— Тогда притащи мне каких-нибудь булыжников или балку, чтобы я мог сломать эти цепи.

— Мой друг, это можно сделать гораздо проще. — Голос выдержал выжидательную паузу. — Но если я освобожу тебя, ты должен обещать, что поможешь мне выбраться отсюда. Даешь слово?

— Ну конечно, да, да, даю!

— Тогда подожди здесь. Одно мгновение. Сейчас вернусь.

— Можно подумать, у меня есть другая возможность, старый… — Большего Конан не сказал, когда снова послышались странные шаркающие шаги. На этот раз они удалялись от Конана с медлительностью, вызывающей мысли о бесконечном. Было в ней что-то болезненное и жутковатое. Конан вслушивался в темноту, гадая: какое новое безумие выкинет сумасшедший старец?

Однако по крайней мере гули его не глодают. Он поднял затекшие руки и попытался разогнать кровь.

Спустя некоторое время шаги стихли вдали. Конан снова остался один в темноте и пустоте. Он посмотрел на дверь подземелья. Слабая полоска света осталась той же. Либо охранник ничего не слышал, либо боялся голосов из катакомб.

Конан начал гадать, услышит ли он снова старого заключенного. Уж не привиделась ли ему эта диковинная встреча? Может быть, это был бред? Или какой-нибудь ночной дух решил его подурачить?

Он снова стал молчаливо вслушиваться в темноту, готовясь, что в любой момент на него свалится из мрака какая-нибудь напасть.

Над головой послышался шорох, похрусты-ванье. Крыса, подумал он, когда пыль посыпалась ему на лицо. Затем он вспомнил о старике и схватил свои цепи обеими руками. Старец, должно быть, выдернул болт с другой стороны стены!

Конан дернул цепь еще раз, и она поддалась. Еще один рывок — и она окончательно вылетела из гнезда. Он держал цепи высоко, чтобы они не звенели по полу. Затем он осторожно опустил звякающую цепь на пол и осторожно сложил ее в кучу.

Дикая радость переполняла его. Неизвестно, что принесет ему эта проклятая грязная дыра, муку или освобождение, — в любом случае, он больше не прикован к стене!

Цепь длиною в человеческий рост была, конечно, изрядной помехой и весила изрядно. Конан потрогал звенья, пока не добрался до вырванного крюка. Он был не толще, чем остальные звенья.

Конан встал на колени и начал быстро протаскивать цепь через ось, которой скреплялось на шее кольцо. Болт прошел через это отверстие с трудом, но все же прошел. Теперь Конан мог раздвинуть свой ошейник и освободиться от него.

Раскованный, он встал на ноги.

— Теперь ты видишь, мой юный друг, что я все-таки сумел оказать тебе услугу. — Из темноты донесся слабый каркающий голос. Старец, должно быть, подошел незаметно, пока Конан возился с цепью. Он был совсем близко.

— Премного благодарен тебе за это, старец, — кивнул Конан в темноту. — А теперь насчет охранника. Если ты сумеешь уломать его, чтобы он приоткрыл дверь, я вышибу ему мозги.

— Нет, нет, мой друг! — Старец говорил теперь более уверенно. Он заметно повеселел. — Этот путь для нас закрыт — слишком уж он охраняется. Но смотри! Я тут обдумал другой способ: есть другой путь, там совсем нет охраны. Он выведет нас не только из подземелья — он выведет нас из дворца.

Конан не пошевелился.

— Если ты знаешь о таком пути, то почему сам не воспользовался им много лет назад?

— Увы, дорога эта заложена камнями, а они слишком тяжелы для моих слабых сил. Но я не сомневаюсь, что такой могучий молодой мужчина может сдвинуть этот камень. От тебя не потребуется много труда. Так что — за мной!

Но Конан все еще медлил.

— Здесь темно, как в самых глубоких преисподнях Тартара. Я вижу только полоску под дверью, да и ту еле-еле.

— Не бойся, мой мальчик, я тебя проведу. — Голос звучал приветливо. — Дай мне руку и положи сюда, на мое плечо.

— Ну хорошо, но если это ловушка… — Конан замолчал. Его пронзила дрожь, когда он коснулся рукой того, что на ощупь казалось птичьими костями, завернутыми в мокрый платок. Он едва ли мог поверить в то, что это живая плоть. Но под влажной холодной кожей он чувствовал, как двигаются мускулы и связки. Хрупкая лапка, похожая на руку скелета, взяла руку Конана, а немощное тело начало уходить прочь от двери, в глубь страшного подземелья.

— Осторожнее, молодой господин, а то своей звериной хваткой ты переломаешь мои старые кости! — сказал вожатый. С каждым шагом его плечо подрагивало. Он вел Конана по неровному каменному полу подземелья. — Никаких дурных подозрений! Твой приход был для меня подобен пробуждению! Я снова стал вспоминать, как жил до того, как меня сунули в эту страшную дыру! Пригнись, тут низкий свод.

Конан потянулся наверх и ощутил макушкой грубую древесину балки.

— Я сказал тебе поначалу, что ничего не помню. Но теперь я все больше начинаю вспоминать о том мире, который находится за пределами этого подземелья. Широкое, просторное место, не так ли? Днем там ослепительно ярко, а ночами царит восхитительная прохлада и темнота. И мир населен людьми и животными и другими живыми существами. И там много еды, много питья… И сказочных богатств! — Старик свернул вместе с Конаном в длинный коридор, ибо Конан ощутил, как изгибается стена. — Коф! Вот как называлось место, где я когда-то жил. Это было восхитительное место.

— А город назывался Тантизиум, — добавил Конан, желая оживить воспоминания старца.

— Да, да! Великий, благородный город, расположен над обрывом, подобно гнезду сокола! Улицы его и переулки и площади кишат людьми, и все заняты делом, все копошатся, как будто это крысиное гнездо. Ночами там светло, как днем, от факелов. И много дыма. Я хорошо знал его. — Старик возбужденно затрепетал. — В прежние дни я владел всем этим, тогда, в мое время, я наслаждался этим, и все это принадлежало мне.

Конан шел очень осторожно, стараясь соизмерять свой шаг с шаркающей походкой старца, который волочил ноги все живее и живее.

— Так ты был владыкой Тантизиума?

— Да, и все там подчинялось моим приказам! — заявил старец кратко. Судя по его тону, он говорил о чем-то само собой разумеющемся. — Смерды и благородные — все одинаково склонялись передо мной. По одному моему слову они мчались исполнять любую мою прихоть.

Потому и цепь вокруг моей лодыжки серебряная.

— Серебряная? — Конан налетел на своего вожатого, который неожиданно пошел медленно.

— Да, да, серебряная! Она старая и поношенная и почти развалилась на части. Хотя она все еще чертовски мне досаждает. Ты можешь взять ее себе, если в твоих руках довольно силы, чтобы освободить меня от нее.

— Попытаюсь, — сказал Конан. Он встал на колени и провел рукой вниз по плечу старца, вдоль его вонючих лохмотьев, по тощей ноге к немощной лодыжке. Она была покрыта мозолями. На ней болталось кольцо и дюжина звеньев, волочащихся по камню. Судя по весу, это было действительно серебро.

Конан схватил оковы могучими руками, напряг болевшие мышцы и порвал металл. Осторожно Конан снял его и снова поднялся.

— Благословение да пребудет на тебе, чужеземец, — пробормотал старец и снова пошел вперед. — Знал бы ты, сколько лет я мечтал об этом миге.

— Подожди! — посулил Конан. — Я размолочу эту цепь камнем пополам и отдам половину тебе. Ты заслужил это. Кроме того, серебро поможет нам отогнать злые силы.

— Нет, нет! Оставь ее себе. Я не нуждаюсь ни в защите, ни в богатстве. Моим старым костям не снести его. Ну идем же, идем, выход там, вниз по тем ступеням.

Конан пожал плечами и засунул серебряную цепь за набедренную повязку. Старец, освобожденный от этой тягости, пошел вперед значительно быстрее и бесшумнее. Он двигался без ошибок — либо потому, что очень хорошо знал эти подземелья, либо потому, что развил в себе почти нечеловеческую способность видеть в темноте. Конан же, наоборот, то и дело наступал в грязные лужи, в дыры, заполненные дерьмом, стукался макушкой о каменные своды. Сейчас все его силы уходили на то, чтобы поспевать за старцем, поэтому разговаривать было невозможно.

Дорога уводила все глубже вниз, по вонючим извилистым коридорам и лестницам, стертым, превратившимся в осклизлые бугорки. Темнота оставалась непроницаемой для зрения варвара. Воздух был все гуще, воняло все отвратительнее. Все чаще справа и слева что-то шуршало.

Наконец старец привел Конана в помещение, где было исключительно сыро. Здесь он заставил Конана опуститься на колени и отпить воды. Когда Конан нагнулся над подземным прудом, зачерпнув воду ладонями, он ощутил, что между пальцев пытаются проскочить какие-то склизкие живые твари. Вода была теплой и на вкус затхлой.

Они шли по коридору, где Конан нащупал пальцами стену, сложенную из необработанного камня. И вдруг остановились.

— Вот там наш выход, — провозгласил старец. Он схватил Конана за плечо и подтолкнул его вперед. — Там, прямо впереди!

— Не толкайса!

Несмотря на сопротивление Конана, старый человек держал его на удивление крепко за запястье своей костлявой рукой. Старик водил его рукой по камню, заставляя ощупывать препятствие. Киммериец нащупал контуры обработанного камня с высеченным на нем каким-то знаком. Он встал на колени, чтобы охватить камень обеими руками и исследовать его. Это был здоровенный обломок скалы, втиснутый между каменной кладкой стен, не слишком прочно и не слишком умело.

— Вот барьер, вот препятствие. Если этот камень убрать, путь к свободе будет открыт. Долгие годы он преграждал мне дорогу к надежде. Теперь же я думаю, что ночь моего освобождения пришла.

Конан поискал, где бы расшатать камень. Странный символ, высеченный на нем, изображал солнце. Он был очень похож на тот, что он уже видел прежде. До чего же странный мотив для подземной тюрьмы, подумалось Конану. Однако долго размышлять над этим он не собирался. Известковый раствор, которым крепился камень, был уже старым и крошился. Сильные пальцы Конана в одно мгновение выцарапали довольно много старого раствора и вот уже нашли для себя опору, чтобы обхватить камень.

Он присел на корточки возле стены и дернул камень. Сперва он потащил его вверх, затем вниз, затем по сторонам. И вскоре почувствовал, что камень шевелится и подается. Теперь он выталкивал его наружу. Сначала камень подвину лея только лишь на волосок, затем дело пошло легче. Камень громко трещал. Несколько маленьких камешков выпали и громко ударились о большой камень. В темноте они высекли серебряные искры. Хотя они были совсем бледными, их блеск ослепил Конана.

— Подается! Еще немного, малыш! Еще чуть-чуть! Я смогу снова увидеть свет моего мира. Страшный свет жжет как огонь мою старую пергаментую кожу! Давай дальше!

С последним рывком квадратный камень выкатился вперед с громким грохотом. Поток света хлынул в освободившийся проем. Щурясь, Конан сунулся в проем и увидел, что это горит почти полная луна, которая клонилась уже к западному горизонту. Свет луны был ослепителен, невыносим. Конан поглядел назад, чтобы посмотреть на проход, из которого он вышел, но смог разглядеть там только скрюченную фигуру.

— Как это странно… как возбуждающе! — изумлялся старый зек. — Я чувствую свет. Мне кажется, что он течет по моим венам, подобно жидкому огню. Меня одолевают воспоминания. Они приносят так много… дни моей силы, дни моей юности…

Все еще моргая, Конан вытаскивал камни из кладки, расширяя проход. Затем он просунул голову в отверстие, чтобы посмотреть, что находится впереди.

— Кром!

Изрыгая длинный поток невнятных проклятий, он отпрянул назад, во мрак.

— Старик, ты нашел изумительный выход. Действительно, это выход. Причем не только из тюрьмы, но и из жизни. Если хочешь знать, мы находимся на склоне отвесной скалы, на которой стоит дворец! Я не вижу способа ни подняться вверх по скале, ни спуститься по ней вниз. Особенно для такой старой развалины, как ты.

— Пусть это тебя не беспокоит, мой мальчик. Для меня это не составит труда теперь, когда силы возвращаются ко мне. — И действительно, голос старого зека зазвучал куда более густо. Теперь он не дребезжал и в нем слышалась сила. Конан был поражен. — Я могу проходить туда, куда захочу, без всяких приспособлений. Мои враги думают, что я мертв. Но теперь, как в старые добрые времена, я смогу свободно бродить по ночам и изыскивать себе корм на оживленных улицах. — Говорящий стал огромным. — Город снова превратится в мои охотничьи угодья, место обитания моих овечек и коровок. И низкородный сброд научится бояться меня, поклоняться мне, приносить мне жертвы, возносить ко мне молитвы!

Конан привык уже пропускать мимо ушей бессмысленное бормотание старца. Но эта речь, исполненная силы и величия, заставила его насторожиться. Лунный свет рисовал светлые пятна на лохмотьях диковинного старца. Конан вгляделся в тени туннеля, где скрывалось лицо его сотоварища. К его удивлению, это лицо оказалось куда массивнее и живее, чем он мог себе представить: квадратный подбородок; рот, не впавший, как у беззубого старца, а наоборот, по-бульдожьи выпирающий. Мощные скулы. Черным мрачным светом горели провалы глаз. Растрепанные белые волосы свисали до колен.

Старец величаво глядел на Конана.

— Конечно, я сожалею о годах, впустую потраченных в этой дыре. Но теперь, когда все препятствия и препоны исчезли, я снова сполна могу насладиться жизнью. Назовем это жизнью, ибо настоящего слова для такого бытия не придумано. И местью!

Более того, я многому научился за время моего сидения в подземельях. Я питался новыми формами жизни, которых в противном случае никогда бы не коснулся. Это в большой степени увеличило мою способность принимать различные обличия.

Например, вот подходящая форма для этого случая: летучее существо, стремительное и легкое, однако же куда более приспособленное для ночного времени, нежели мой старый неуклюжий образ королевского орла. И тем не менее я остался все тем же свирепым убийцей, как прежде. А может быть, стал еще более страшным! Гляди!

Перед расширившимися от страха глазами Конана началась странная трансформация «старца». Грязные лохмотья спали с его тела. Грудь спасителя Конана расширилась, покрылась мехом. Изменилось и лицо. Оно стало вытягиваться, искажаться, невыразимо деформироваться. За спиной начали расти могучие темные крылья.

Конан стоял безоружным, не зная, на что решиться: бежать или атаковать. Оба пути казались ему одинаково безвыходными. Чудовище росло с ужасающей скоростью. Теперь клыки и когти существа сверкали в лунном свете, как кинжалы.

То ли мысль Конана пронеслась по странной цепочке оккультных знаний, каким-то путем застрявших в его голове. То ли он просто воспользовался тем, что оказалось под рукой, — он сам не мог бы этого сказать. Но он обхватил своими ручищами громадный камень с вырезанным на нем восходящим солнцем и, напрягшись так, что затрещали все его сухожилия, в титаническом размахе вознес его над головой и обрушил на чудовищное подобие летучей мыши.

Каменная глыба с хрустом обрушилась на монстра. Раздался душераздирающий вопль, и меняющая облик тварь была раздавлена, как крот. Но вот тварь извернулась и начала высвобождаться из-под камня. Было видно в слабом свете луны, как она снова начала меняться. Ее лапы, торчащие из-под камня, двигались, принимая безумную последовательность форм. Существо проходило сквозь образы рыбы, насекомого, растения, человека. И вместе с тем не умолкал все время меняющийся вопль.

Не зная, что еще можно сделать, Конан прыгнул, прибавляя свой немалый вес к весу камня, чтобы удержать монстра прижатым к земле. Он ощущал, как тяжелый обломок скалы ходит под ним ходуном. Тогда Конан схватил камень поменьше и начал яростно долбить по голове все время меняющей облик твари. Но успех его был весьма скромен.

И вот тогда стали ясны волшебные свойства самого камня. Он начал светиться. Поначалу загорелся только символ солнца. Его теплый свет разительно отличался от лившегося из проема лунного света. Затем и весь камень начал излучать огонь, будто его только что вытащили из горнила Крома, таким он был горячим. Конан почувствовал, как под его руками разогревается поверхность камня, будто его за целый день нагрело яркое солнце. Отпрыгнув назад, Конан смотрел на это диво в немом изумлении.

Сверхъестественный свет сопровождался поднимающимися вверх дымами и шипящим звуком, который все время заглушался истошными воплями твари. Вслед за тем весь пол туннеля превратился в огненную преисподнюю, озаряемую сполохами. Тень Конана отчетливо чернела на фоне стены. Волшебный огонь не причинил ему никакого вреда, однако поглотил монстра, чья обугленная плоть корчилась теперь под массой камня, подобно клочку ткани в добела раскаленном горниле.

Наконец вопли стихли. Свет погас. Остался только почерневший волшебный камень, лежащий на ложе из обугленных останков и жирной золы.

Конан сморщил нос, обоняя омерзительную вонь, и изрыгнул чудовищное ругательство. Затем, стараясь держаться подальше от останков, он повернулся и вылез через отверстие, куда пробивался лунный свет.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ СМЕРТЬ КРАДЕТСЯ В ЛУННОМ СВЕТЕ

Преодолев страх, Конан, подобравшись к пролому, выглянул наружу. Высоко над холмами Кофа сияла луна, окрашивая серебром их темную зелень. Но для варвара этот великолепный простор означал скорее смерть, нежели свободу.

Прямо под выходом из тоннеля, на два человеческих роста вниз, утес загибался, образуя выступ, который скрывал все остальное. Возможно, там находилась отвесная скала. Камень растрескался и не внушал доверия. Конан высунулся так далеко, насколько мог, но, как ни старался, так и не смог увидеть подножие утеса. Однако вспомнил, что еще недавно днем, подъезжая к городу и рассматривая городскую стену, он видел этот утес. Эта часть скалы показалась ему тогда неприступной.

Под ногами Конана была разбитая кладка. Сейчас один камень сорвался, покатился по наклонной плоскости — и Конану пришлось долго ждать, пока наконец где-то далеко внизу камень не разбился о невидимые скалы. Высота была смертоносной, в этом не было сомнений.

Это был, несомненно, запасной тайный вход на случай осады. Выбираться отсюда предполагалось, по всей видимости, при помощи веревок. Однако никаких веревок здесь, естественно, не было.

Какие же имеются альтернативы? Сзади находились гнусные останки демона, черные лабиринты подземелья, надежно охраняемые дворец и город. Если он повернет назад, вряд ли ему удастся выбраться отсюда живым. Тем более, необходимо как можно быстрее предупредить остальных наемников о том, что их жизням угрожает страшное колдовство.

Смерть, что находилась прямо перед ним, казалась более чистой. И этот путь предоставлял хотя бы — ничтожный шанс выжить. Нужно только вспомнить старое умение лазать по отвесным скалам.

Долгий опыт покорения пиков Киммерии научил Конана, что спуск куда опаснее восхождения. Даже когда возвращаешься тем же самым путем. Слепо ставить ногу, идя совершенно неизвестной дорогой, — это выглядело сущим самоубийством.

При мысли об этом Конан угрюмо засмеялся. Совершать подобный спуск ночью, даже в свете луны, — еще больше увеличивать безумный риск. Пытаться делать это, полагаясь только на мышцы тела, ослабшего после зверского избиения, означало обречь все предприятие на полный провал.

И все же, как будто пытаясь подбодрить его, вдали мелькали палатки лагеря наемников. К северу они исчезали за неровной грядой холмов. В лагере все было тихо. Это означало, что принц еще не приступил к осуществлению своих коварных планов. Возможно, у Конана еще оставалось время!

Итак, утес. Более не колеблясь, Конан уселся на край тоннеля, свесив ноги вниз. Он снял сандалии и повесил их себе на шею. Затем повернулся к источенному камню. Медленно и осторожно он начал спускаться, выбираясь из зева туннеля. Босыми ногами он выискивал себе опоры.

Скала была холодной и шершавой. Трещин на поверхности он не заметил. Киммериец точно приклеился к отвесной стене, цепляясь за нее пальцами рук и ног. Вплотную прижавшись к собственной тени, он медленно пополз вниз, уходя в сторону от зева туннеля.

Конан прекрасно понимал, что любое неосторожное движение — и он найдет свою смерть у подножия утеса. Его ноющее исцарапанное тело снова начало болеть от сильного напряжения. Наконец пальцы ног отыскали узкую расщелину, хотя и забитую песком и галькой, но пригодную для того, чтобы опереться, пусть даже кончиками пальцев.

Доверившись этой ненадежной опоре, Конан отважился бросить взгляд вниз, измеряя наметанным взором путь, уходящий на головокружительную глубину. Нижняя часть скалы изобиловала трещинами и выступами. Основание терялось среди холмов и огромных валунов, так что, по крайней мере, ничтожный шанс на спасение был.

Конан продвинулся на дюйм вдоль своей опоры, пальцами ног выбрасывая песок и гальку и обходя большой выступ. И наконец он повис над бездной. Выступ остался сбоку. Тогда Конан остановился. Предстояло почти невозможное: перенести вес тела с пальцев ног на пальцы рук.

Несколько секунд потребовалось ему на то, чтобы утихомирить бешено стучащее сердце. Затем он схватился за пучок сухой травы, пробившийся из вертикальной трещины в скале. Осторожно он опустился на корточки, прижимаясь к скале боком и царапая колени о камень.

Он вырвал растение, утес начал было уходить из-под ног, но Конан с быстротой молнии схватился за ту трещину, где только чтостояли его ноги. При этом рывке он чуть было не вывихнул себе плечо, но тем не менее ему удалось удержаться на скале. Итак, он остался висеть на одной руке, оставив на скале добрый лоскут собственной шкуры.

Холодный пот выступил у него на лбу. Теперь ему снова нужно было перебраться в сторону. С трудом он поднял вторую руку и двинулся пальцами по узкой трещине. Что с того? Перед ним была совершенно вертикальная стена, высотой больше его собственного роста. Ее поверхность растрескалась и выветрилась. Киммериец долго не думал — ослабил руки и полетел вниз, тщательно выбрав перед тем место приземления.

При ударе о голый камень его ноги и колени соскользнули, оборвав кожу, но он сумел ногтями уцепиться за наклонную скалу и страшным усилием заставить себя остановиться и не рухнуть в пропасть.

Намертво вцепившись в опору, он поднялся немного выше и, устроившись удобнее, долгое время отдыхал, переводя дыхание. Ему было ясно: после этого прыжка ему уже невозможно будет подняться наверх, даже если спуск окажется неудачным. Дороги назад, в тоннель, больше не было!

Собравшись с силами и отдохнув, он осторожно спустился немного ниже и, разжав руки, сполз по гладкой скале к следующему уступу. Затем перебрался на третий. Каждый раз это требовало от него напряжения всех его сил и умений, всей его кошачьей ловкости и гибкости — и отличной тренировки. По мере того как в его сердце росла надежда совершить невозможное, руки и ноги становились все слабее. Он уже почти не чувствовал их.

Уже под утесом внизу видна была земля, залитая лунным светом, но все равно он находился еш, е слишком высоко, так что любое неверное движение означало для него смерть, тяжелые повреждения — в самом лучшем случае — бессознательное состояние.

Переползая через третий выступ, он обнаружил, широкую, но не глубокую расселину, внутрь которой он мог забраться. Он быстро преодолел самый опасный и отвесный участок утеса.

По мере приближения к земле в трещинах скалы стало попадаться все больше пучков травы. Конан цеплялся за растения, которые давали ему лишний шанс победить в нелегком единоборстве с природой.

Уголком глаза он заметил, как что-то темное движется поблизости, и ощутил нечто странное. Приглядевшись, он обнаружил сонмище серых пауков, которые разбегались по его руке и предплечью.

Усилием воли он отогнал от себя страх. Но пауки все же на мгновение отвлекли его внимание. В этот самый миг шаткий камень под его ногой подался. Конан заскользил вниз. Крик застрял у него в горле, когда он сорвался.

Мгновение спустя он ударился ногами о каменное крошево. Так продолжал он скатываться дальше, пока не ударился о полуосыпавшийся круглый выступ скалы. Следом за ним летела целая лавина мелких обломков. И теперь он катился вниз по склону, перескакивая через камни, скальные выступы, горы гальки. Все вертелось перед его глазами — холмы, луна, камни.

С сильным ударом рухнул он наконец на землю. Он лежал среди камней на сухой почве, где росла скудная трава.

Все еще дрожали локти и колени. Конан потряс головой, чтобы избавиться от головокружения. Все его тело страшно болело, но — о счастье! — он не чувствовал той острой боли, которая возвестила бы о переломе или какой-нибудь иной сильной травме.

Конан ощупал себя — запыленного, ободранного. Пауков не заметил. При падении потерял он и серебряную цепочку. Остался только ноющий след в паху, там, где серебряные звенья ободрали ему кожу.

Он сел, взглянул наверх. На ярко освещенном утесе зева тоннеля не было видно. На самой вершине темнели стены дворца. Не было заметно никаких наблюдателей. Не слышно было и тревоги, поднятой по случаю его исчезновения. Должно быть, шум падения его тела остался незамеченным.

Когда в голове у него прояснилось, мысль о том, что он свободен и невредим, была для него сущим исцелением. Он ощутил дикую радость и вместе с ней — стремление немедленно действовать. Сняв с шеи свои сандалии, он, кривясь от боли, надел их на израненные ноги. Затем он заковылял на все еще онемевших ногах в сторону лагеря наемников.

Киммериец шел по тележной колее, которая вела вокруг городских стен, огибая утес. Он поглядывал на вершину стены и держался на краю дороги, готовый при малейшем сигнале опасности броситься в придорожную канаву.

Здесь стена изгибалась, повторяя естественные очертания утеса. На коротком отрезке стены он не видел ни одного факела. Не слышно было даже обычной переклички часовых. Он продолжал быстро идти, силой воли заставляя свое ноющее тело двигаться вперед. Вскоре утес террасами начал спускаться вниз. Зубцы дворцовой стены скрылись за его склоном. Теперь он достиг городской стены.

Здесь стена и дорога выпрямлялись. Далеко впереди Конан заметил какое-то движение.

Как тень, рослый киммериец сошел с дороги, скользнул по краю первой террасы и продолжил движение вперед, прячась за ней.

На первой из двух башен, стоявших по обе стороны от городских ворот, что-то явно происходило. В свете большого костра, разложенного там, наверху, Конан видел мелькающие силуэты полудюжины людей. Хотя сам костер был скрыт бруствером, желтовато-оранжевая колонна дыма поднималась прямо вверх в безветренном ночном воздухе.

Конан подошел ближе и узнал в одном из людей на башне тощего Агохофа. Высокая фигура колдуна яростно размахивала руками. Однако не похоже было, чтобы Агохоф делал магические пассы. Скорее, он просто объяснял своим подручным, что от них требуется.

Несколько человек водрузили какой-то неуклюжий предмет на один из зубцов. Это был вроде бы большой кувшин из меди или другого металла. Конан видел, как огонь мерцает на пузатых боках сосуда.

Как раз когда Конан остановился, чтобы присмотреться получше, эти люди наклонили свою ношу вперед, опрокидывая ее. С башни излился поток серой жидкости.

Эта дрянь была скорее паром, ибо падала вниз со странной медлительностью, по дороге завиваясь странными кольцами. Коснувшись земли, она поднялась вверх, закрутилась, несколько секунд стояла неподвижно, подобно нерешительному фантому, а затем двинулась вперед1, пройдя мимо каменных стен, по склону холма, к лагерю наемников.

С вершины башни огромная урна продолжала изрыгать неиссякаемый поток смертоносной жидкости. Агохоф перегнулся через парапет и внимательно наблюдал за своим созданием. Затем он заговорил с кем-то, кто стоял рядом с ним. Конан полагал, что рядом с колдуном стоит Ивор.

Что за зараза, что за яд таится в этом паре? Конан ничуть не сомневался, что Агохоф породил нечто крайне вредоносное. Более всего ему сейчас хотелось бы каким-то образом оказаться рядом с Агохофом и свернуть ему тощую шею. Но это желание он отринул как невыполнимое.

Вместо этого он осторожно подобрался поближе и стал высматривать, что находится на соседней террасе.

Перед закрытыми городскими воротами виднелось несколько стражников. Все их внимание было целиком поглощено низвергающимся серым водопадом. Как зачарованные, они с почти тельного расстояния наблюдали за тем, как свиваются серые кольца. Находящиеся на стене солдаты тоже не сводили глаз с фантома и, казалось, забыли обо всем остальном. Конан соскользнул с террасы и бесшумно, никем не замеченный, направился вниз по склону к лагерю наемников.

Однако когда он был уже у края следующей террасы, ему пришлось замереть. Ибо там возле оседланной лошади стоял человек. Это был, несомненно, кто-то из кордона, поставленного Браго. На человеке поверх лат красовался плащ с гербом капитана-изменника. Он стоял, скрытый кустарником, лицом в сторону лагеря и глядел на ряды ближайших к нему палаток.

К счастью, больше никого поблизости не было видно. Конан присел на корточки и спрыгнул вниз.

Мгновение спустя в ночи раздался придушенный крик, сопровождаемый хрустом ломающегося позвоночника. Киммериец бросил безжизненное тело стражника на траву. Он наклонился и сорвал с трупа пояс с мечом и плащ.

Лошадь зафыркала и попятилась. Конан схватил ее за поводья и наклонил ее голову вниз. В одно мгновение он уже взлетел в седло и погнал животное к лагерю. При этом он ревел так громко, что могли бы проснуться не только пьяные, но и мертвецы.

— Товарищи, к оружию! Нас предали! Лагерь окружен! Вставайте с постелей, ленивцы, грязные свиньи!

Ревя во всю глотку, Конан беспощадно погнал лошадь прямо на палатки. Перепуганное животное несколько раз споткнулось о натянутые веревки и колышки. Из палаток понеслись ругательства.

— Вставайте, ублюдки! Дадим отпор банде Браго! Берегитесь колдовского тумана!

Лунный свет придавал лагерю призрачный вид. Огромные тени играли странные пьесы. Тут и там из палаток доносились сонные голоса. Те немногие часовые, что не спали, поначалу бросались навстречу Конану, а затем столь же стремительно отшатывались, чтобы не попасть под копыта мчащего во весь опор коня. Когда впереди мелькнуло ограждение, варвар привстал в стременах и заставил свою наполовину обезумевшую от страха лошадь совершить головокружительный прыжок.

— Амазонки, вставайте! Пробудитесь! Принц приказал Браго и колдуну убить всех нас!

Когда Конан с тяжелым топотом скакал по лагерю женщин, он увидел, что Друзандра уже показалась из палатки. На ее лице, обрамленном белокурыми волосами, еще оставались следы сна. Конан осадил коня. Передние копыта мелькнули в воздухе.

— К оружию! И предупреди остальных! Агохоф наслал на нас ядовитый туман!

Конан увидел, что воительница поняла его, и галопом помчался к лагерю Гундольфа.

— Эй! Проснитесь, ленивые сонные мешки!

Повсюду, где проносился на коне киммериец, поднимались крики и гром доспехов. К этой какофонии звуков прибавлялось ржание, в то время как воины ловили и седлали лошадей. Конан понесся назад, к верхней части лагеря. Когда он скакал по центральной дороге, путь ему преградил поток клубящегося серого тумана. Он отчаянно натянул поводья, и конь остановился, подняв облако пыли.

— Берегитесь тумана! Это дело рук Агохофа! — крикнул он людям, которые показались из палаток, разбитых поблизости. Чародейское создание быстро стекало вниз по склону. Здесь туман становился более прозрачным, разреженным. Местами сквозь него можно было видеть. Он сползал с террасы призрачными водопадами и разбегался ручьями среди палаток. Жадные когти тумана тянулись и кружились под бледным светом луны.

Конан увидел, как полуодетый солдат пробежал прямо сквозь туман. Внешне ему не причинили никакого вреда. Однако сам Конан старался держаться в стороне, чтобы расползающаяся серая призрачная масса не коснулась его. Он побаивался отвратительных чар. Варвар развернул свою лошадь и поскакал по боковому проходу, стремясь уйти от надвигающегося фронта колдовского тумана.

Мгновение спустя, когда они уже скакали вниз, конь ступил в стелющийся по земле невидимый ручеек пара, который струился между палаток. Конан впервые ощутил запах — странный запах, в котором было что-то едкое и гнилостное.

— Гундольф, вставай! Нас предали!

Туман уже повис серыми клочьями между виноградных кольев, он забрался, как настоящий туман, в самые верхние палатки.

— По коням! Да ты здесь ли, Гундольф?

— Эй, лейтенант! — донесся грубый голос капитана из палатки. — Я сразу понял, что это ты. Кто еще может реветь как обезьяна-ревун, которой заехали копьем в задницу? Ты что, сбрендил?

— Не сбрендил! Это грязнейшее предательство! — Так коротко, как только мог, Конан рассказал всю историю. В ответ разразилась целая буря проклятий. Люди стояли вокруг, вооружаясь, и, не стесняясь, изрыгали ругательства.

Конан тем временем слез со своего коня, который выглядел полумертвым после такого дикого галопа да еще под тяжестью варвара. Шлепком он отослал бедное животное прочь. Затем он оседлал своего черного жеребца.

— Наша единственная надежда в том, чтобы вовремя сесть в седло и прорваться сквозь окружение Браго, прежде чем ядовитый туман нас убьет. — Он взял свой щит, копье, секиру и сел в седло. — Гундольф, ты готов?

— Да, Конан. Только не надо нестись вперед сломя голову. — Тяжеловесный капитан вынырнул из палатки и широко улыбнулся Конану. — Не к лицу нам. Смерть — она баба терпеливая.

Она подождет.

В полном вооружении он пошел к загону, где один из наемников уже держал его лошадь.

— Гундольф, держись подальше от тумана! — крикнул ему вслед Конан. Но его друг уже полез в серое облако. — Это все колдовские штучки того волшебника…

Конец его крика потонул в оглушительном грохоте, от которого содрогнулись холмы.

Грохот зародился где-то наверху с ревом и ослепительной вспышкой. Затем по всему лагерю пронеслась целая цепь таких вспышек. Огонь разорвал воздух над склоном. Казалось, самая земля начала корчиться в адской агонии. Конан видел, как бушующий хаос близится. Киммериец перевел взгляд на Гундольфа. Тот стоял по пояс в сером тумане, отливающем посеребренным светом луны. В первый момент Гундольф раскрыл рот, чтобы изрыгнуть проклятье, но затем пламя взлетело и охватило его, и он исчез. Гундольфа подбросало наверх. Конан видел, как его изуродованное тело подняло высоко в воздух, бросая над деревьями, которые гнулись под ветром, будто колосья в бурю.

Затем раздался еще один, более мощный взрыв, сопровождаемый волной, и Конан завалился набок вместе со своим конем. Конан боялся, что конь задавит его. Но тут он заметил, что завернут во что-то податливое и мягкое. Это была ткань палатки, где он запутался вместе со своим животным. Несколько секунд Конан яростно пытался освободиться. Земля под ним содрогалась, а вспышки одна за другой озаряли небо.

Наконец перепуганное животное сумело встать. Оно освободило придавленную ногу Конана, и тому удалось сорвать с себя ткань палатки. Он вскочил как раз вовремя, чтобы схватить поводья охваченного паникой коня.

Он обнаружил себя стоящим под настоящим ливнем комков земли, обломков, темных капель, в происхождении которых сомневаться не приходилось, — это была кровь. Вокруг носились облака пыли, столбы тумана, рваные клочья — сквозь них почти ничего не было видно. Даже луна потемнела над бойней. На некоторых местах еще горели огни, но главный ужас этой наколдованной преисподней был, кажется, припасен напоследок. Вокруг Конана летала сплошная мешанина обломков разрушенного лагеря. Доносились мучительные стоны, крики боли и ужаса. Те люди и лошади, которые сумели остаться на ногах, разбегались кто куда. Издалека слышен был шум боя — там вступили в дело люди предателя Браго.

Конан вел свою лошадь, помогая некоторым из своих товарищей встать на ноги. Он собирал их в отряд, чтобы дать достойный отпор предателям. С ранеными он не возился. Когда все способные держать оружие в руках сплотились в боеспособную единицу, он снова вскочил в седло и погнал коня вниз по склону.

Между разорванных в клочья палаток, упавших деревьев и растерянных, оглушенных, медленно приходящих в себя жертв Конан увидел еще более жуткие бренные останки — тела людей и лошадей, некоторые обугленные, другие разорванные на части или вывернутые наизнанку силой агохофовского заклинания.

Гнусное дело умереть таким образом, настоящий позор для Гундольфа и — Кром знает, сколько их было! — для многих других. Лицо Конана было страшным. Люди, мимо которых он проходил, невольно отводили взгляд.

И однако же гнусные усилия колдуна не увенчались тем головокружительным успехом, на который он рассчитывал. По мере того как Конан продвигался по лагерю, следов разрушения было все меньше. Вскоре он был уже в нижней, совершенно не пострадавшей части лагеря. Там все еще седлали лошадей и готовились дать решительный отпор предателям. С того момента, как Конан ворвался в лагерь и поднял тревогу, прошло всего несколько минут. Не поступи он подобным образом, колдуну удалось бы распространить свой огненный туман значительно дальше, прежде чем поджечь его. И если бы не Конан, то эти уцелевшие люди сейчас бы тоже валялись с вывороченными кишками.

Теперь огонь и ужас подвигали всех к лихорадочной деятельности. Конан шел по широкой тропе сквозь поток лошадей и пеших. Многие были готовы уже к бою и вооружились, но метались туда-сюда, не зная цели. Конан искал, не попадется ли ему штандарт или значок отряда, но ни одного не нашел.

Когда он пришел в лагерь Браго, теперь пустующий, он наткнулся только на одного конного солдата, который закричал ему:

— Конан! Здесь ты не пройдешь! Дорога закрыта!

— Хо, Франос! — Голос Конана казался даже ему самому сиплым и еле слышным. — Если дорога закрыта, то нам придется всего-навсего ее открыть, только и всего. Прежде чем банда Браго загрызет нас до смерти, взяв в клещи. Или принц атакует из города. — ^Конан проехал мимо толстого перепуганного наемника. Тот повернул свою лошадь и поехал за ним. — Что ты имеешь в виду, говоря, что «дорога закрыта»? — спросил Конан.

— Лучшие всадники Браго перекрыли дорогу за лагерем. Все, кто пытался прорваться, были убиты. Лучше будет проходить на флангах.

— Ах, правда? — Конан погнал своего коня вперед, оставив далеко позади своего прежнего приятеля по воровским делам. Он проскакал мимо палатки Браго, которая стояла открытая и пустующая. Затем он наткнулся на несколько всадников, которые ждали у обочины, не зная, на что решиться. Заметил баррикаду на краю лагеря. За баррикадой он увидел в серебристом лунном свете несколько пикинеров на конях. Он только пришпорил своего коня.

— Глядите, Конан хочет попробовать на ужин копье! — закричал кто-то.

— Храбрый воин! Нужно помочь ему! — подхватил другой.

Не обращая внимания на их крики, Конан. подхватил свой щит, продел руку в ремни. Свободная его рука взялась было за древко копья, однако остановилась на секире. Это оружие имело два широких изогнутых лезвия и было тяжелее, чем его старое. Он схватил ее, поднял наверх и приготовился нанести удар. Тяжелые копыта черного скакуна гремели по дороге, ведущей вниз по склону. Конь несся все быстрее и быстрее. Конан уселся поплотнее в седле, накинул петлю топора на запястье и стал погонять коня. Конь понесся еще быстрее. Дробный перестук копыт ускорился.

Впереди на дороге поджидали его всадники. Рослый воин из середины выскочил навстречу Конану. Он держал копье наготове, собираясь разить. Султан на шлеме, морда волка на щите — по этим приметам Конан узнал его. Это был сам Браго, командир наемников-предателей.

Кони бешено неслись навстречу друг другу. Подковы выбивали искры из камней. Конан взял поводья в левую руку, держащую щит, правой же занес секиру. Браго держал свой щит на высоте плеча, чтобы принять на него нанесенный сверху удар секиры. Острие копья он нацелил прямо в сердце своего противника. Глаза Браго были скрыты за черной прорезью забрала, но зато в сияющем свете луны были видны его светлые усы и яростно искаженный рот. Расстояние между врагами быстро сокращалось.

С оглушительным звоном металла всадники сшиблись. Деревянный круглый щит Конана отбил в сторону копье Браго, так что острие не причинило ему вреда. Конь Конана несся с бешеной скоростью. Удар секиры пришелся вождю наемников в середину корпуса, прямо под поднятый щит, зацепив нижний край нагрудной пластины. Нечеловечески жутким был краткий, пронзительный крик Браго. Воздух с шипеньем вырвался из пробитых легких. Но еще более жутким для его товарищей было видеть, как тело их вождя выпало из седла, распавшись на две половины. Не останавливаясь, Конан развернулся и атаковал следующего врага. Остальные воины кордона были смяты и снесены лавиной всадников, которые мчались из лагеря вслед за киммерийцем. Некоторые из солдат Браго поскакали прочь, лишенные последнего мужества. Лишь немногие стойко оборонялись. Звон мечей разносился в лунной ночи.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ВОЕННЫЙ СОВЕТ

— Вон убийца!

Конан с трудом выкарабкался из тяжелого сна. В голове был туман. Казалось, она была набита войлоком, а сердце тяжело бухало от внезапного пробуждения. Однако даже во сне он реагировал на такое пробуждение быстрее, чем готов был ухватить разумом: меч был уже в его руке, прежде чем он успел это осознать.

Он поднялся на колени среди разбросанных меховых шкур. Он сам устроил себе это ложе между корней раскинувшегося над ним дуба. Прислонившись спиной к массивному стволу, он смотрел на окружившие его разъяренные лица.

Один из них сказал:

— Зено, имей милосердие! Этот человек несколько часов спал как убитый — хотя лично я совершенно не понимаю, как кто-то мог заснуть посреди этого безумного шума! — Говоривший перевел взгляд с Конана на рыжеволосого воина. — Дай ему время очухаться, проснуться и подготовиться, прежде чем обрушить на его сонную голову обвинения!

— Нет! К чертям! Справедливость и так ждала слишком долго! — Зено оттолкнул человека, который его останавливал. — Эта скотина разве дала Стенгару время? Или мальцу Лалло? — Наемник был облачен в кожаную куртку, насквозь пропыленную. Произнося свои обвинения, он бил рукой в такт по рукояти своего меча. Он кипел от ярости. — Нет, я не дам ему времени обдумать новое предательство. Теперь, когда он убрал с дороги Гундольфа, он решил сам взять командование над нашим отрядом! Можно подумать, это дано ему по праву рождения!

— Грязная ложь! — яростно заревел Конан. — Я пытался спасти Гундольфа — и твою бесценную задницу, Зено!

— Да, он говорит правду! — встрял молодой солдат. — Я был там. Варвар как раз предупреждал капитана в тот момент, когда огненный туман охватил его.

— Не доверяю я его предупреждениям. Слишком уж проницательный для невиновного. — Голос Зено перекрыл гуденье голосов остальных. — Я только знаю, что нынче ночью его среди нас не было. Отправился во дворец по каким-то грязным темным делишкам. Слишком уж хорошо он был посвящен в планы Ивора предать нас. — Голос Зено стал густым и сладким, точно эти обвинения доставляли ему удовольствие. — А затем он врывается с шумом и громом в наш лагерь и приносит на хвосте этот проклятый колдовской туман. Я выжил отнюдь не благодаря его помощи! Наоборот! Я действовал вопреки его совету, положившись на собственное соображение и умение.

Еще один голос донесся из толпы:

— А что насчет Браго? Конан убил его и тем самым прорвал окружение. Если бы не он, нам бы крышка.

— Глупости! Еще одна варварская брехня в поисках славы! Я сам провел отряд сквозь южную цепь людей Браго! — При этих словах Зено несколько человек кивнули. — Вопрос стоит так: как долго мы еще будем позволять этому варвару убивать наших лучших людей, в чем он проявляет поистине дьявольскую ловкость?

В толпе, собравшейся под дубом, разгорелся яростный спор. И снова, как во время столкновения в таверне, люди разделились. Некоторые заняли сторону Конана, другие поддерживали Зено. На челе киммерийца собрались грозовые тучи. Он заметил, что этот спор, при всей его ярости, носил только локальный характер. За головами толпы на пологих склонах холма он видел других наемников, которые готовили пищу на кострах, разбивали лагерь, беззаботно расседлывали лошадей.

— Я бы поставил вопрос иначе, — громко сказал старый, покрытый шрамами наемник с седыми волосами. — Кто станет во главе банды Гундольфа теперь, когда старого пирата больше нет с нами? — Он с ухмылкой оглядел собравшихся. — У нас тут два боевых петушка, которые сцепились за этот пост. Вот что я вам скажу. Вместо того чтобы тут спорить, уладим дело традиционным образом. Пусть ОНИ бьют друг другу морду, если хотят. А мы поглядим.

При этом предложении толпа разразилась радостными криками и немедленно подалась назад, окружив соперников и дав им место для поединка. Зено вошел в круг и извлек свое оружие из ножен.

— Отлично! Честный меч против грубого варварского натиска!

Он встал в боевую позицию и взмахнул своим серебристым клинком.

— Иди же, киммериец, если только ты не наклал в штаны! Посмотрим, как тебе на этот раз удастся сломать мой меч!

Молча, на крыльях ярости, Конан бросился вперед. Еще быстрее обычного его меч взлетел вверх и со страшной силой ударил по мечу Зено. Только один удар… и сокрушительная мощь этого удара отбила меч Зено вниз и в сторону. Вместо того чтобы отпрянуть назад для нового замаха, Конан пошел вперед, пока не оказался в пределах досягаемости меча Зено. Однако киммериец беспечно отбросил свой меч и обхватил голыми руками Зено вокруг живота.

— Арр! Хочешь бороться! Ну так я тебя заломаю!

Зено хрипел и задыхался, а могучие руки противника сжимали его, не давая вздохнуть. Он опустился на колени и попытался лягнуть Конана между ног; кроме того, он все еще не оставлял затеи ударить варвара мечом. Но и та и другая попытка были тщетны. Конан резко развернул своего противника, прижав спиной к себе, и сдавил его еще сильнее.

Несколько секунд ноги Зено беспомощно болтались, лягая воздух. Будучи далеко не хрупкого сложения, в могучих объятиях Конана он был беспомощен, как антилопа в пасти льва. Однако Зено еще не сдавался. Одной рукой он упорно сжимал меч, другой же пытался дотянуться до кинжала в голенище сапога. Однако выхватить его не удавалось.

Затем могучая ручища Конана взвилась над плечом противника. Грандиозный кулак впечатался в обтянутый кожей зад Зено. Жертва висела теперь горизонтально над землей. И не успел тот даже издать яростного рыка, как Конан с силой отшвырнул его.

Зено отбросил меч, чтобы случайно не упасть на него. Затем со всей силой грянулся о корявые корни дуба. Слышно было, как у него треснули все ребра. Лицом в грязь лежал он, глотая воздух. Двое его товарищей поспешили к нему, остальные окружили Конана широким кольцом.

— Ну что! На этот раз все понятно, кто тут будет командовать? — Конан яростно сверкнул глазами на людей, стоявших вокруг него. Желваки играли на его лице. В глазах горел вызов. В ответ раздался восторженный рев. Зрители радостно заколотили оружием по щитам. Конан ступал среди людей. Одни с удовольствием сильно били его по плечу, другие же опасливо отодвигались подальше.

Он обратился к старому наемнику, чье лицо покрывали боевые шрамы:

— Горус, выясни, кто еще остался с нами. Прежде всего, узнай, как обстоят дела с младшими командирами. Мои обязанности командира отряда требуют, чтобы я кое-куда пошел.

Конан оставил людей в тени дуба и вышел на солнцепек. Наспех разбитый лагерь раскинулся на поросшем травой холме, от вершины до подножия, где протекал ручей. Холм и река представляли довольно слабую защиту, но все же это было больше, чем ничего. Особенно если речь заходит об угрозах, исходящих от Агохофа. Сотни солдат были повсюду в примятой траве — врачевали раны друг друга, делились впечатлениями о ночной битве, утренней стычке. Некоторые разбирали наспех захваченные с собой вещи.

Конан остановился возле бочонка с водой и, поднеся его к губам, сделал несколько добрых глотков. Немного воды плеснул себе в лицо и потряс головой. Капли полетели в разные стороны. Затем, пригладив свои черные волосы, он двинулся дальше, навстречу человеку, идущему мимо целой шеренги оседланных лошадей.

Человек был крепко сбит. На нем был плащ, выгоревший на солнце почти добела. Светлый плащ только подчеркивал бронзовый цвет его кожи. На голове сидел стальной заостренный шлем. Когда он поравнялся с Конаном, тот окликнул его:

— Будь здоров, Аки Вадсай!

— А, Конан! — предводитель пустынных воинов заговорил на туранском, зная, что варвар общается на нем бегло. — Приношу соболезнования по поводу смерти Гундольфа. Он был для тебя больше, чем капитан. Мне он тоже был хорошим другом.

— В самом деле, — кивнул Конан. — Вот что я хотел спросить тебя. Почему твои люди приготовились уходить отсюда?

Темные глаза офицера сузились.

— Ах да, я забыл. Ты же теперь капитан вместо Гундольфа, если только люди пойдут за тобой. — Его взгляд на мгновение задумчиво замер на бесстрастном лице Конана. — Ладно, мой друг, скажу тебе. Мы уходим, потому что выполнили все наши задачи. Наши ряды — как вы там, гиперборейцы, говорите? — поредели. Мне повезло. Я все-таки сохранил почти всех моих людей. Но мы больше не хотим иметь никакого дела с джиннами этого шайтана Агохофа. — Его темное лицо еще больше омрачилось. — Итак, мы уходим. Куда пойдет твой отряд, я не знаю. Но мои люди и я — мы уходим в восточный Шем. Всегда найдется для нас работа в тамошних городах-государствах.

Конан поднял брови:

— Вы оставите Ивора наслаждаться плодами его победы после того, как он нагло обманул вас? — Киммериец спокойно разглядывал Аки Вадсая. — И ты, ты, Аки Вадсай, сможешь жить с этим? И твои воины смогут? Как после этого ты можешь надеяться на уважение своих солдат?

Глаза всадника пустыни опасно сузились.

— Все мои люди уважают меня! — резко произнес он. — Все живые люди! Клянусь Таримом! — Он сплюнул в сторону и вызывающе посмотрел на Конана.

— Я тебя уважаю. — Киммериец кивнул. — Я знаю, что ты ищешь только честных побед и печешься исключительно о благе своего отряда. Но я прошу тебя: не уезжай пока отсюда. Я хотел бы встретиться с тобой и другими командирами наемников. Все, кроме Гундольфа, живы. Ведь так?

— Да.

— Тогда задержись на некоторое время. Я соберу всех.

Аки Вадсай кивнул нехотя, после чего Конан повернулся и пошел через лагерь. Он оглядывал солдат в поисках знакомых лиц. Через несколько секунд нашел Бильхоата. Тот шумно препирался с другими наемниками из отряда Виллезы.

Когда бывший вор увидел Конана, он выбрался из толпы своих товарищей и, широко ухмыляясь, подошел ближе.

— Итак, ты все еще жив, хотя всякое там колдовство и интриги так и обвивают тебя с головы до ног. А теперь еще и спаситель вольных наемников. Вот Конан, которого я знаю!

Киммериец дружески кивнул:

— Бильхоат, я хотел бы отыскать твоего командира.

— Виллезу? Это не так тяжело. Вон он в палатке и пьет до отупения. То ли от глупости, то ли от ярости, а может быть, от того и другого сразу.

— А что Друзандра? Ее отряд тоже в этом лагере?

— Да, я слышал, что она поставила свои палатки выше по течению реки, у водопада. Там узкая расселина с очень отвесным склоном, не подобраться. И выставила посты против мужи ков, которые могли бы туда сунуться. — Бильхоат облизнулся. — Но кое-кто из парней поговаривает, что позже можно будет сходить на пороги поудить рыбку…

— Отсоветуй им! — Конан положил ладонь на плечо старого друга. — Бильхоат, я бы хотел, чтобы ты пригласил Друзандру на совет всех вождей.

— Я могу попытаться. — Стигиец призадумался. — Я только надеюсь, что эти потаскушки не подвесят меня за яйца на ближайшей же ветке.

— Если Друзандра будет сомневаться, скажи ей, что я лично гарантирую ей безопасность в этом лагере. — Конан улыбнулся. — Эти слова так ее разозлят, что она непременно явится. А я пока поговорю с Виллезой.

Бильхоат отправился вниз по склону холма. Конан зашагал в противоположном направлении. По дороге он заговорил с Горусом. Старый солдат докладывал ему, сколько человек из отряда Гундольфа осталось в живых.

— Конан, люди хотят, чтобы их вела сильная рука. Особенно сейчас, когда они оказались на враждебной территории, — сказал седобородый воин. — Большинство твердо стоят за тебя.

— Отлично, Горус. Оставайся теперь при мне. Ты мой адъютант.

Прошло некоторое время, прежде чем Конан пробудил Биллезу из его алкогольной медитации. Затем ему пришлось позаботиться о том, чтобы господин капитан был умыт и одет. Когда они наконец выбрались из пропахшей винными парами палатки на свободу, Конан увидел Биль-хоата стоящим на склоне холма. Друзандра и Ариэль настороженно шли следом, держа ладони на рукоятях мечей. Со всех сторон их приветствовали свистки и выкрики. Когда белокурая воительница увидела Конана, она коротко кивнула ему.

Предводители наемников и их адъютанты сходились к шатру Аки Вадсая, от которого удалось спасти из разрушенного лагеря только крышу и четыре колышка. Двадцать воинов пустыни держали на расстоянии толпу любопытных. Они стояли на страже. Когда все приглашенные вошли под навес и уселись, скрестив ноги по-восточному, Конан взял слово.

— Как предводитель отряда Гундольфа я настоятельно прошу вас, вольные наемники, не уходить из Кофа и не расходиться. — Он оглядел собравшихся. — Вместе мы представляем собой силу, с которой противник вынужден считаться. Мы можем получить с Ивора то, что нам причитается по справедливости. Либо же, в противном случае, взять с него плату за его предательство его же собственной плотью.

— Э, да это великолепная идея! — вскричал Виллеза. — Мы можем выдавить из него деньги, разоряя его страну. В конце концов, нас тут достаточно много, чтобы спалить у него каждый сарай на этих несчастных холмах и залить пожарища кофийской кровью! Мы покажем этим мерзавцам, как остры наши клинки! — Его пьяная ярость так и вскипала, и он перекрикивал всех остальных. — Добыча, может быть, будет и не слишком богатой, но все же достаточной, чтобы кормить нас некоторое время и чтобы нас распотешить. Мы будем разорять его днями напролет, а ночью будем скакать, и тогда ни Ивор, ни его проклятый колдун не смогут нас настигнуть.

— Никогда и ни за что, ты, пьяная жадная скотина! — Друзандра приподнялась на своем месте и сильнее сжала рукоять меча. — Если ты думаешь, что сможешь обесчестить женщин в этой округе, если ты хочешь избить невинных людей, то имей в виду: единственный, кто подвергается опасности в таком случае, — это ты! Тебе придется иметь дело со мной и моими подругами!

— Тихо! Остановитесь оба! — прервал их Конан резким окриком. Затем он продолжал более спокойным тоном: — Мы будем сражаться, это правда. Но не против народа Кофа. — Он строго поглядел на вождей наемников. — Многие из местных уже отвернулись от Ивора, и еще больше местных жителей скоро начнет его ненавидеть. Не в наших интересах убивать тех, кто скоро станет нашим союзником. — Он нахмурился. — Нет, мы должны нападать только на принца, и его солдат. Мы должны совершать тщательно обдуманные нападения на его гарнизоны или, возможно, на лагерные стоянки.

— Но, Конан, подумай о тех потерях в живой силе, которые мы понесли, об утраченном вооружении. — Аки Вадсай нетерпеливо покачал головой. — После того как огненный туман опустошил лагерь и после того как мы утратили отряд Браго, мы много потеряли в силе. Конан скрестил руки на груди.

— Отряд Гундольфа… то есть мой, насчитывает почти тысячу человек. Кроме того, сюда постоянно прибиваются новые люди, включая и тех, кто ушел от Браго. — Он повернулся к другим капитанам: — Друзандра, твои дьяволицы — они как, в порядке? Хорошо. Виллеза, твой отряд пострадал куда меньше моего.

— Благодаря тебе, Конан, — Зингарец сделал величественный жест своей пухлой рукой.

— Теперь насчет припасов, — продолжал Конан. — Тут и в самом деле, почти все пропало. В настоящий момент какое-то время нам придется кое-что реквизировать, возможно, даже пограбить. Но в ограниченных масштабах. Правда, тут есть местные партии, которые будут рады оказать нам поддержку. Что до меня, то у меня есть связи с королевской семьей Хорайи, чье королевство находится отсюда всего в шестидесяти милях к западу. Готов поспорить, что там будут очень рады мятежу против такого опасного для них соседа, как Ивор…

Его прервал шум всадников, въехавших на охраняемую территорию перед шатром. Обернувшись, он увидел двух человек, слезающих со взмыленных коней. Наемник в тюрбане выбежал вперед и распростерся перед Аки Вадсаем.

— Господин, они хотят говорить с ним… с варваром.

Конан поднялся на ноги, чтобы встретить своих гостей. Это. были мужчина и женщина в дорожной одежде, сейчас насквозь пропыленной. Они были ему слишком хорошо известны. Неужели он познакомился с ними всего лишь прошлой ночью? Его тело заныло при воспоминании обо всем том, что с тех пор произошло.

— Евлалия! Рандальф! Вам удалось убежать из дворца!

— Да, Конан. — Аристократка, несмотря на свою растрепанную прическу, несмотря на явную усталость, оставалась очень красивой. Она подошла к Конану и взяла его руку своими маленькими ручками. Рандальф стоял рядом с ней. Он выглядел отсутствующе и только кивнул коротко. Его одежда вся была покрыта пятнами крови, которых было слишком много, чтобы можно было считать всю эту кровь его собственной. Глаза его ввалились от усталости. Евлалия продолжала: — Барон Стефани также ускользнул из города вместе со всеми его людьми. Он вынужден был срочно отправиться в свое имение — защищать его. Это единственная причина, по которой его нет сейчас с нами. В настоящее время он открыто возглавил мятеж против Ивора. Нас он послал в качестве своих доверенных послов.

— Вы прибыли как раз вовремя. — Конан повернулся к остальным своим товарищам: — Евлалия и землевладелец Рандальф были со мной во дворце прошлой ночью, когда Ивор заключил сделку с королем Страбонусом и решил предать нас. Подобно мне, они ускользнули, избежав опасностей оружия и тайной магии. Они убеждены, что Ивор имеет много противников по всей стране, да и в самом Тантизиуме.

— Да, это так, — подтвердил Рандальф. — Самые бедные слои городского населения на пороге восстания. Даже жители гор вдоль границы моих владений не поддерживают больше принца. Когда прошел слух, что он примирился с королем, там поднялось открытое недовольство.

— Видите? Коф вовсе не объединился против нас! — обратился Конан к своим товарищам. — И эти местные мятежники ищут сейчас нашей поддержки.

— И не только это, Конан, — добавила Евлалия. — Барон говорит, что он и его крестьяне и скотоводы, которые заодно с ним, будут снабжать провизией любых наемников, кто только останется помочь нам в нашей борьбе против Ивора.

— Но этого недостаточно, — вмешался Виллеза. — Если мы должны сражаться, то нам нужно выплатить то, что задолжал Ивор. Плюс дополнительную плату за задержку. Да еще подъемные. А ваш барон — он как, готов выплатить все это? Ну, тогда мы сравняем Тантизиум с землей.

— Я бы лучше подралась с этим кровавым ублюдком, который тут сидит рядом со мной, чем стала бы биться с принцем-предателем, — сверкнула глазами Друзандра на зингарца. — Когда я сражаюсь, я сражаюсь ради того, чтобы спасти женщин и бесправных людей, — но я не сражаюсь для того, чтобы притеснять слабых еще больше.

— Очень хорошо, женщина. Вот ты и продавай свою горстку дракониц за просто так! — выкрикнул Виллеза с неподдельным негодованием. — Мятежникам они не помешают. Что до меня, то под моим началом тысяча двести отборных воинов. Они могут своротить горы, но только за хорошую плату. А так они не сражаются!

— А что мы вообще сможем выиграть во всех этих битвах, если магия Агохофа сотрет нас в пыль? — спросил Аки Вадсай, слабо покачивая головой. — Вся добыча этого мира не сможет оплатить такую смерть. Все наши препирательства — это пустое сотрясение воздуха, если мы не найдем управы на колдуна. Даже торчать здесь, в этой палатке, сущее безумие.

— Ты прав. — Конан посмотрел на сына пустыни. — Я тоже весьма уважительно отношусь к магам Кхитая, гильдии, которая выпестовала Агохофа. Ты и я — мы оба служили на востоке и знаем, какова их власть и сила. Нам это известно лучше, чем кому бы то ни было из присутствующих. — Он пожал плечами. — И все же и колдуна можно одолеть. Или избежать его чар. Мы могли бы поиграть в пятнашки и предпринимать ложные атаки, отвлекая внимание колдуна.

— Достаточно странно. Ведь этот Агохоф был послан королем Турана, чтобы помочь Ивору в его восстании, — проговорила Друзандра, будто размышляя вслух. — Как король Илдиз отнесется к тому, что принц Ивор и король Страбонус заключили мир и теперь они снова союзники? Возможно, отзовет колдуна или, в крайнем случае, убьет его. Не может же он дозволить, чтобы такое мощное оружие попало в руки его противника, короля Страбонуса?

При этих словах Аки Вадсай энергично затряс головой:

— Ты что думаешь, Илдиз обладает достаточной властью так поступить? Агохоф не подчиняется его приказам. Он отчитывается только перед своими кхитайскими Мастерами Колдовской Гильдии. Это отдельная и исключительно тайная сила, которая часто служит обеим враждующим сторонам. Они преследуют всегда только свои собственные интересы. — Предводитель воинов пустыни выдержал мрачную паузу. — Я думаю, что они с превеликим удовольствием ухватятся за возможность распространить свое влияние на запад, в хайборийские земли. Помните об этом. Я сказал, ваше дело — прислушаться.

— Двуличность колдуна вовсе не сюрприз для короля, — заметил Конан. — Возможно, Илдиз специально послал его, чтобы внести хаос и разрушение в столицу Страбонуса. — Киммериец засмеялся. — Будь я королем, я бы держал его подальше от моего двора, а вы? Нет, оставьте Агохофа мне, — продолжал Конан. — Кром знает, что всякое колдовство мне так же противно, как и вам. Я зубами готов скрипеть. Но мне и прежде доводилось встречаться с колдовством. И вы видите, что я еще жив! — Он начал мерить шагами пространство между послами барона и сидящими командирами наемников. — Когда в последний раз я усадил на трон в Хорайе принцессу Ясмелу, я уничтожил одного колдуна — ни живого ни мертвого чернокнижника, который бы слопал этого-жалкого колдунишку с потрохами без соли и хлеба. А потом я командовал ее армией из десяти тысяч человек. — Обведя недоверчивые лица слушателей взглядом, он быстро добавил: — Это был счастливый случай. Его предсказал храмовый оракул. Ну, как бы то ни было, я предлагаю внести вклад в это доброе дело. Стефани и бунтовщики хотят иметь дело со мной, как вы слышали. Если вы предпочтете остаться со мной, то мы сможем все вместе преподать Ивору урок, который послужит назиданием потомкам. Научим его чисто вести дела. Что до того, кому взять верховное командование этой операцией… — Конан пожал плечами. — Все здесь опытные командиры. Мы придем к согласию по стратегическим вопросам. Виллеза заговорил первым:

— Я буду сражаться рядом с тобой, Конан, если Аки Вадсай тоже останется.

— Я тоже. — Друзандра бросила сердитый взгляд на зингарца.

— Ну а ты, друг Тарима, что ты скажешь? — Конан посмотрел на смуглое непроницаемое лицо кочевника. — Когда наши враги сплотились, нам лучше сделать то же самое. Ты так не считаешь?

Тогда и воин пустыни медленно кивнул:

— Хорошо. Ладно, Конан. — Он встал, шагнул навстречу улыбающемуся киммерийцу и протянул ему руку. Но от объятий чудовищных лап варвара все же уклонился. — Только пусть этот Стефани и его доблестные мятежники предложат нам хорошие условия.

Евлалия поспешила успокоить его:

— Я знаю, что барон более чем в состоянии быть щедрым. — Она придвинулась к нему поближе и пустила в ход свое самое сильное оружие — прелестную улыбку.

— Ну, Конан, хорошо. Нам не следует больше оставаться в этом лагере. — Друзандра потянула киммерийца за рукав и оттащила от красивой женщины. — Это смертельная ловушка. И довольно неудобное место для моего отряда. Здесь для нас небезопасно.

Конан задумчиво провел пальцами по подбородку.

— Да, нам нужно найти безопасное место, но неподалеку от Тантизиума. И прежде чем мы приступим к осаде города, нам нужно каким-то образом покончить с колдуном…

После обсуждения, затянувшегося далеко за полдень, собравшиеся наконец разошлись. Аки Вадсай предложил Евлалии и Рандальфу свое гостеприимство — довольно пышное по сравнению с тем, что имели другие. Остальные капитаны со своими помощниками разошлись по отрядам.

Конан, в голове которого все еще роились планы военной кампании, условия оплаты и так далее, обнаружил, что машинально направляется назад, к своему лежбищу под дубом. Он был счастлив остаться наконец в одиночестве и наслаждаться тишиной.

Затем, когда он проходил мимо кустарников, когда было уже рукой подать до наемников, он услышал позади шаги и хруст сучьев. Быстро повернувшись и схватившись за оружие, он приготовился к поединку.

Преследователь был всего в нескольких шагах. Конан тотчас же узнал его.

— Зено! — Конан стоял наготове с обнаженным мечом. — Наше дело, как я вижу, еще не улажено?

— Нет, Конан. — Солдат, держа руку на рукояти меча, держался, однако, так, чтобы Конан не мог его достать. — Сегодня днем, когда мы подрались, ты меня так унизил, что ни один воин не мог бы этого вынести. — Его голос упал. Это был хриплый шепот. — Неважно, честный ты человек или предатель. В любом случае было бы лучше убить меня.

— Возможно. — Конан внимательно рассматривал этого сильного человека. Зено, казалось, приходилось прилагать немало усилий для того, чтобы держаться прямо. Возможно, это было связано с той поркой, которую задал ему Конан.

— И многие теперь удивляются, почему ты не сделал этого.

Конан не ответил, молча глядя на него.

— Я искал тебя позднее, чтобы отомстить за оскорбление. Но там было слишком много наемников. Потом ты встречался с другими командирами. Я следил из толпы. — В глазах рыжеволосого Зено застыла решимость. И вместе с тем в них читалось смятение. — Мы были слишком далеко, чтобы много понять из того, что между вами говорилось. Но одно ясно. Для простого северянина ты слишком далеко пошел. Чертовски далеко. На удивление. — В его голосе слышалось нечто вроде уважения. — Как кажется, ты теперь командуешь не только отрядом Гундольфа. Похоже, ты повелеваешь ими всеми, неважно, догадываются они об этом или нет. Конан нахмурился и передернул плечами.

— Ну и?…

— Ты обскакал меня… То есть ты сделал больше, чем я бы смог сделать на твоем месте. — Зено задумчиво нахмурил брови. — Я знаю, что Стенгар… Хотя он и был моим другом… Он был довольно тяжелым человеком. Я… Я больше не уверен в том, что ты так уж виноват в той истории. — Он замешкался. — И, возможно… возможно, у тебя есть все способности для того, чтобы возглавить… просто я этого не видел… — Он опустил глаза. — И я… я готов предложить тебе мою службу.

Конан кивнул и смерил его взглядом с головы до ног.

— Из тебя получится неплохой офицер. Если только люди пойдут за тобой.

Зено заглянул Конану в глаза:

— Я не думаю, что среди них отыщется кто-нибудь, кто одолеет меня, как это сделал ты.

Киммериец широко улыбнулся:

— Итак, решено! — Он подошел к Зено, протянул руку и сжал его предплечье в традиционном солдатском приветствии. — Ты можешь быть моим лейтенантом вместе со старым Горусом.

Зено вздрогнул, когда ощутил на плече руки варвара, который еще недавно обошелся с ним довольно сурово.

— В ближайшие дни я и другие командиры — мы будем заняты мятежом. Так что почти все командование отрядом Гундольфа я переложу на твои плечи.

И Конан приказал Зено собрать людей. Затем он отошел поговорить с Горусом. Старый воин наблюдал их встречу, держась на почтительном расстоянии,

— Ты в самом деле хочешь сказать, что доверяешь этому коринфийцу? — спросил старый воин. — Он не успокоится, будет повсюду мутить воду, использует против тебя свое офицерское положение.

Конан пожал плечами:

— Скоро увидим, насколько он мне предан и на что он способен. Завтра на заре мы выступаем.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ В ГОРАХ

Копыта стучали по узкой долине реки Хоргас, Там, где берега поросли травой, этот звук был более приглушен, но в тех местах, где дорога пролегала по каменистой возвышенности, стук копыт превращался в настоящее громовое стаккато, сопровождаемое стуком падающей гальки, вылетающей из-под копыт. Но еще громче доносились крики людей и звон оружия плохо вооруженного войска.

По большей части река петляла мимо пашен и пастбищ. Долина, окруженная высокими горами, была густо населена. Повсюду виднелись хижины крепостных крестьян. Только изредка встречались богатые господские дома. В стародавние времена в одном месте река была перегорожена барьером — остроконечный скальный хребет наискось пересекал долину.

Проявив огромное терпение, река все-таки прогрызла себе путь сквозь это препятствие, размыв гору с одной стороны. Здесь вода проносилась с огромной скоростью, образуя пороги, в то время как почти на всем остальном течении ее было легко перейти вброд, так спокойны были ее воды. В теснине же река была неукротима и водопадом обрушивалась вниз, в широкий разлив. Дорога была здесь очень узкой и пролегала в опасной близости к водопадам вдоль самого берега реки. После этого она заводила в долину, поросшую негустым лесом.

Сейчас по дороге тащились последние из армии наемников, самые бедные из солдат, на медлительных лошадях или ослах, сопровождаемые небольшим обозом вьючных животных, легко нагруженных. Позади них двигался арьергард: дюжина шемитов на быстрых южных лошадках, вооруженные копьями, щитами и железными прикрытиями для штурма. Они ехали не соблюдая никакого порядка и то и дело беспокойно оглядывали долину.

Не успел последний вьючный мул исчезнуть в теснине, как в долину галопом ворвался высланный вперед дозорный. На шемитском языке он закричал:

— Быстрей вперед, братья! Они едва не хватали меня за пятки!

Он присоединился к остальным всадникам и тоже исчез в облаке пыли.

В следующее мгновение в долину ворвалась целая толпа — примерно сотня всадников в пурпуре. Они выскочили из леса и неслись неудержимым галопом, широко рассеявшись по долине. Кофийские королевские солдаты преследовали своих врагов. Их доспехи сверкали на солнце. Перед тесниной они остановились в нерешительности, но резкий приказ одного из офицеров заставил их осторожно повернуть лошадей и гуськом, один за другим, двинуться наверх по узкой тропе, следом за исчезнувшими наемниками.

Этот отрезок пути был трудным и мучительным. Всадникам приходилось держаться друг от друга на расстоянии. Когда первые кофийские всадники достигли возвышенности над водопадами, они не бросились сразу в лес. Молодой офицер, возглавлявший эту цепь, ясно видел, что следы отступающей армии здесь исчезают. Однако он поразмыслил над тем, что произойдет, если лес, раскинувшийся впереди, кишит воинами. Он предпочел поэтому подождать своих людей, приближающихся к нему поодиночке, чтобы затем атаковать всеми силами. Поскольку для того, чтобы подтянулись остальные, требовалось еще некоторое время, он послал вперед двух разведчиков, а остальных построил полукругом.

Когда он дождался примерно половины своих солдат, появился офицер рангом старше, комендант Тоск. Он командовал операцией по преследованию мятежников с того часа, как его стражники этим утром доложили ему о наличии в. долине лагерных костров. Он приказал всадникам отступить. Молодому офицеру сделал резкий выговор и указал ему на то, что наемникам нужно было бы обезопасить склон. Вряд ли они выставили защитные кордоны в долине. Солдаты продвигались вперед широким фронтом между потоком и горной цепью.

Углубившись в рощу на несколько дюжин шагов, кофиты наткнулись на тела своих разведчиков. Те были убиты стрелами. Они были буквально истыканы — на каждого приходилось по полудюжине стрел. Вновь пробудилось недоверие. Солдаты тревожно смотрели на обступившие их кусты. За спиной у них загремел боевой клич. Ряды кофитов расстроились. Вслед за воплями повстанцев донесся грохот падающих камней.

Пришпорив коня и проскакав в хвост колонны, командир Тоск обнаружил, что обрыв над потоком действительно кишит мятежными наемниками. Этот засадный полк осыпал солдат стрелами и настоящим потоком камней. Кофийские солдаты растянулись по узкой тропе и не могли оказывать действенного сопротивления. Кое-кто из мятежников сталкивал большие камни вниз по склону. Дюжина человек сдвинула с места громадную скалу. Упершись спинами в скальную стену, эти люди ногами вместе столкнули обломок со склона. Тоск глядел, как монолит катится вниз, сопровождаемый потоком гальки. Несколько всадников и вьючных животных были сбиты с ног и рухнули в водопад.

Кофийский командир мчался так быстро, как только мог, в сторону обрыва, к своим людям, которые еще оставались на той стороне. Королевские солдаты явно терпели поражение. Им пришлось бы гнать лошадей вверх по крутому склону, а для наемников они представляли здесь слишком легкую цель. Тоск повернул назад, к дороге. Отрезанный от основной части своей армии, командир Тоск не видел способа с ней соединиться. Он велел своим людям держаться вместе и повел их в атаку в сторону леса.

Теперь долина вся была полна мятежников. Целый дождь стрел сыпался на кофитов. Многие из них упали из седел. Таек увидел, как его младший офицер сползает с седла, захлебываясь кровью: стрела торчала у него из горла. Лучники отступили в лес, все еще стреляя и вынуждая атакующих кофитов рассеяться среди деревьев. Всадники тщетно пытались преследовать пеших в густом кустарнике, подвергаясь смертельному риску и полностью теряя ориентацию.

Затем пришла новая угроза — ее провозгласил стук копыт, плеск воды, визг охотничьих рогов.

Сотня конных наемников перешла поток вброд выше водопада по течению, ударив кофитов в незащищенный фланг. Наконец кавалерия сошлась в бою с кавалерией. Но сила была не на стороне кофитов, ибо их конница была рассеяна и ряды ее поредели. Однако кофиты продолжали сражаться с упорством обреченных. Одним из последних пал командир Тоск, сраженный ударом двуручного меча ревущего варвара, пронесшегося на угольно-черном скакуне.

— Асса, Конан! — выкрикнул шемитский офицер, натягивая поводья своего забрызганного кровью коня. — Отменный прием мы им оказали! Мы победили, если не считать того, что сейчас сюда явятся остатки их легиона.

Киммериец засмеялся:

— Нет, Элаель. Пройдет несколько часов, прежде чем они очистят дорогу. А может быть, и дней. Не так просто затащить сюда обозы. Шемит улыбнулся широко, показывая дырки среди зубов:

— А я-то считал тебя за плохого генерала, раз ты позволил арьергарду так далеко оторваться от основных частей. Теперь я понимаю. Тебе нужно было время подготовить эту засаду.

— Верно, — Конан кивнул и принял похвалу как нечто само собой разумеющееся. — Для тебя было не так-то просто, имея под командой самых медлительных солдат нашей армии, тягаться с самыми быстрыми из армии противника. Что ж, наш арьергард против их авангарда! Но ты хорошо сделал свое дело. Теперь мы можем без всяких помех уйти в горы.

К Конану подскакал капитан Виллеза:

— Как насчет того, чтобы организовать оборону прямо здесь? Мы могли бы удерживать эту долину до скончанья века.

— Нет. — Киммериец нахмурил лоб. — Ударить и отскочить — вот наша тактика. — Он холодно смерил глазами этого приземистого человека. — Нам ни к чему ввязываться в битву. Хотя у нас недостаток в продовольствии и припасах, зато мы очень подвижны и можем быстро передвигаться. Как только мы перейдем хорайянскую границу, мы найдем там союзников. Да и вряд ли какой-нибудь кофийский генерал посмеет преследовать нас в Хорайе, разве что получит прямой приказ из столицы.

Виллеза ухмыльнулся. Весь подбородок у него зарос черной щетиной.

— Отлично, Конан! Продолжай играть в свои генеральские игры! Похоже, у тебя получается, хотя кофийский легион висит у нас на штанах, как вздорная собачонка. — Когда киммериец повернул коня и поскакал вперед, Виллеза, понизив голос и оглядываясь по сторонам, обратился к шемиту: — Бьюсь об заклад, он никогда нам не сообщал, почему он НА САМОМ ДЕЛЕ решился идти в Хорайю.

Уладив все дела в арьергарде, Конан через несколько часов бешеной скачки был уже на границе. Он обогнал обоз с припасами, затем по очереди все передовые отряды своей армии. Таким образом он перешел границу впереди авангарда. Долина стала узкой. Здесь были уже не холмы, ›а высокие горы, вершины которых покрывал сверкающий снег. Река Хоргас превратилась из широкого потока в певучий ручей.

Конан привязал своего коня на лужайке, заросшей прекрасными цветами. Разминая затекшие от долгого сидения в седле ноги, он направился вверх по склону. Дорога вела к квадратной оборонительной башне. Она господствовала над дорогой здесь, у подошвы гор. Бронзовые ворота башни стояли открытыми. Там находились Зено и полдюжины наемников. Они были расставлены у амбразур, наблюдая за долиной, дорогой, приближающейся армией наемников.

— Здесь было восемь пограничных охранников, — сообщил Зено. — Они ударились в галоп, как только мы подъехали сюда. По твоему приказу мы не стали их преследовать.

— Хорошо. Ничего не повредите тут в башне и оставайтесь здесь, чтобы прикрыть наши тылы. — Конан подошел к старому шкафу, открыл его и увидел зеленые зимние плащи хораиянских солдат. — Если легионеры подойдут, набросьте эти плащи и попытайтесь их отогнать, крича что есть мочи насчет суверенитета королевства Хорайя. Если они все же решатся перейти границу, вы должны бежать впереди них. Мы организуем оборону выше по реке.

Зено кивнул:

— Тут под крышей целые корзины, полные стрел. Мы могли бы сдерживать их несколько дней, если хочешь.

Конан засмеялся и покачал головой:

— Нет, я хочу сохранить каждого офицера, каждого солдата. Скоро вы мне понадобитесь.

Он пошел назад к своей лошади и поскакал с авангардом своих солдат по лугам и лесам к тому месту, где поросшее камышом озеро занимало почти всю долину. На противоположном берегу озера они и разбили лагерь. Наемники расчистили небольшой участок земли между берегом озера и горами и воздвигли там палисад, перед которым выкопали канаву, тотчас же заполнившуюся водой.

Когда Аки Вадсай заговорил о том, что неплохо было бы усилить защиту вдоль стороны лагеря, обращенной к Хорайе, Конан осадил его.

— Если хорайяне захотят атаковать нас, их горные отряды нападут на нас со склонов, — объяснил он. — Так что постоянные оборонные сооружения нам тут не помогут. Нравится нам это или нет, но придется полагаться на их добрую волю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ВОССОЕДИНЕНИЕ

Хораджане появились много позже, когда везде уже загорелись костры. Охотники, посланные за добычей, уже возвратились с оленями, голубями, рыбой. Первыми хораджанами были четверо конных солдат, величаво ехавших на благородных белых конях. Они были легко вооружены, а судя по форме, принадлежали к королевской гвардии. Один из них спешился и заговорил с офицерами.

Друзандра сказала Конану, когда он подошел ближе:

— От имени короля Хоссуса и аристократов Хораджи они заявляют, что ты должен ехать с ними. Я полагаю, что один из членов королевской семьи ждет нас неподалеку отсюда. Они не говорят, кто это именно и где он остановился. — Она осмотрела киммерийца с ног до головы. — А я даже и не знала, что ты принят в столь высоких кругах.

— Я тоже. — Конан пошел к озеру, где пасся его боевой конь.

При его возвращении Виллеза заступил ему дорогу.

— Кто-нибудь из нас должен поехать с тобой. — Он выглядел раздосадованным, потому что королевское приглашение его не касалось. — Откуда ты знаешь, вдруг тебя заманивают в ловушку?

— Я не боюсь никаких ловушек. Я собираюсь говорить с членами хораджанской королевской семьи совершенно открыто.

Конан легко вскочил в седло.

— А если, как ты говоришь, они замыслили что-то недоброе… Если ты поедешь со мной, то окажешься в большей опасности, нежели здесь, с наемниками.

Несколько мгновений Виллеза напряженно обдумывал услышанное. Затем кивнул:

— Отлично, Конан. Поезжай. Мы будем ждать тебя. Но только до завтрашнего полудня. — Его голос звучал уверенно, но он старался говорить тихо, чтобы не услышал ожидающий Конана эскорт. — А после этого мы начнем пробиваться через эти горы. Либо через Кофские, либо через Хораджские — не могу сказать заранее, через какие.

— Хорошо, к этому времени я уже вернусь.

Конан подъехал к ожидающим его четырем всадникам, и все вместе они двинулись вверх по течению реки.

Они продвигались по узкой тропе, петляющей у основания гор. То горячие лучи заходящего солнца жгли их, то обжигала холодом тень горных пиков. Эта область была дикой и живописной, однако Конан не находил ее красивой после всех этих дневных происшествий, изрядно утомивших его. Он обрадовался, увидев сверкающие впереди воды горного озера и отражающиеся в них очертания красивого замка.

Замок был расположен на утесе на берегу, почти у самой воды. Стена замка была усилена двумя круглыми башнями. Конан проехал по подъемному мосту и оказался во внутреннем дворе замка. Его удивило, когда он увидел, что та сторона замка, которая обращена к озеру, не была отгорожена стенами. Сплошные веранды, увитые листвой, спускались к пирсам, возле которых покачивались различные прогулочные суда и великолепные яхты. Сам дворец представлял собой роскошное мраморное здание с куполом.

Конан слез с седла и, оставив коня на попечение эскорта, прошел через открытый портал дворца. Он оказался в зале с высоким потолком и стенами из серого мрамора с розовыми прожилками. Из боковой двери выскочили две служанки в полупрозрачных одеяниях. Они несли таз, полотенца и стул. Конан уселся на расшитые подушки и позволил им омыть его разбитые пыльные ноги и руки в ароматной жидкости.

Затем он услышал знакомый голос, доносившийся откуда-то из глубины дворца. Конан резко поднялся на ноги. Стряхнув с себя встревоженных девиц, он босиком пошел на звук, оставляя на полу мокрые следы.

Пройдя под позолоченной резной аркой, он остановился. Перед ним раскинулся роскошный спальный покой. Со стороны озера он был открыт, и розоватые лучи заходящего солнца заливали его. Узкий канал был отведен из озера прямо в комнату, заполняя овальный, выложенный мрамором пруд на полу. Там, под наблюдением молодого слуги в золотой тунике, беззаботно плескалась юная принцесса Ясмела, регентша Хораджи.

— Конан! Я не ждала… — Ясмела зарделась, но не сделала ни одного движения, чтобы прикрыть наготу. Она даже не опустила глаз. Слуга, который не был воином, неуклюже выступил вперед, чтобы защитить свою госпожу.

Взгляд Конана был прикован к телу принцессы, которая нежилась на воде, подобно белоснежному цветку. Две служанки отчаянно тянули Конана за одежду, и на мгновение он поддался их натиску.

— Подождите. Все в порядке. Оставьте его, пусть остается! — Звонкий голос Ясмелы наполнил комнату. Вода плеснула на выложенный плитками пол, когда она не спеша поднялась из бассейна и взяла полотенце из рук слуги. — Можешь идти, — сказала она ему. — И вы обе тоже. Но принесите нам что-нибудь поесть.

Слуги исчезли. Конан подошел к принцессе.

— Ясмела! Мне так тебя не хватало, девочка. Иди же, дай мне заключить тебя в объятия…

Конан шагнул к ней. Но Ясмела подняла перед собой маленькое полотенце и отступила за стол из резного оникса.

— Нет, Конан! Не подходи! Сейчас не время…

Киммериец затормозил. Он наклонился над столом к принцессе. Костяшки его пальцев побелели, так сильно сжал он темный полированный камень.

— Послушай-ка, женщина. Я тебя не съем. — Но взгляд у него стал мрачным. — Будь я трижды проклят, если ты собираешься опять терзать меня, как делала несколько месяцев при дворе… В тот, последний раз.

— Нет, Конан! Обещаю тебе. Ты заслужил мою любовь, после того как столько сделал для меня. Но многое нужно обговорить и многое сделать.

Хотя в груди варвара бушевала буря, он чувствовал, что готов поверить ей — стоящей перед ним в полупрозрачном от влаги тонком полотке. Во взглядах, которые она посылала ему, было много того тепла, что он помнил. И почти ничего — ' от того самолюбия и жажды власти, которые выстудили это тепло. Наконец она улыбнулась:

— Шпион рассказывал мне, какую роль ты играешь в кофийском восстании, Конан. Честно говоря, меня это не удивило. В конце концов, ты отлично управлял армией в моей стране.

— Верно. — Конан скрестил руки на груди. — Вот именно. Но на этот раз все это произошло не благодаря капризу какого-нибудь бога или жреца… или принцессы… — Он пристально смотрел на нее. — Я действую здесь по своей доброй воле. Все, что я сделал, я сделал сам, следуя естественному течению событий… и естественному истечению крови.

— А теперь принц Тантизиума заключил мир с его кофийским величеством. А ты открыто выступаешь против него. — Ясмела уронила свое покрывало и подошла к резному креслу, с которого взяла свое платье, шелковое, усеянное множеством мерцающих пестрых перьев. У этого платья была длинная юбка, свободная снизу, но плотно облегающая ее узкие бедра. Лиф также позволял увидеть очертания ее тела. Он застегивался на одну жемчужную пуговицу. Ее груди оставались при этом соблазнительно обнаженными.

Внимательно, как голодный кот, Конан наблюдал за переливом прекрасных перышек.

— Да, этот дьяволом траханный Ивор продал нас всех с потрохами в замбулийский бордель с колдунами. Королевский поступок. Как тебе нравится это дерьмо?

— Ивор? Я с ним еще не встречалась. Но я знаю людей такого типа — по моему собственному двору! — Ясмела вернулась к столу, упираясь коленом в кресло. Она заглянула Конану в глаза. — Я сыта по горло этими скудоумными и высокомерными аристократами. Они вечно толкутся под ногами, громко вопят о своей чести и своих свободах. Единственное, чего они действительно хотят, — это власти. Власти разорять страну и жестоко притеснять крестьян. Почему же простой народ никак не может понять, что правящий монарх — это единственный его настоящий друг, единственный, кто может укротить всех этих мелких тиранишек? Конан пожал плечами:

— Я встречался в Кофе также и с королем Страбонусом. Между этими двумя сортами тирании разница действительно невелика.

— Да, наверное. Даже мой братец-король Хоссус… — Ясмела вздохнула и поглядела на Конана заговорщически. — С тех пор как ты освободил его из офирских подземелий, он стал королем… но не таким королем, на которого я так надеялась. Днями напролет он все больше и больше занят парадами и дворцовыми церемониями. А ночами упивается лотосовым вином и предается любви с танцовщицами из разных далеких стран. А тем временем у нас на родине заправляют придворные интриганы и мошенники разных сортов. На них оставлено все попечение о государстве. — Принцесса присела в кресло, скрестив руки под своим оперенным декольте. — Ради процветания нашего королевского дома я была вынуждена взять дело в свои руки. Хотя я, конечно, уже поднаторела в подобной работе, но у меня нет официальной власти, пока мой брат считается правителем. Пр-этому я незаметно подсовываю ему жизнеспособные решения, очень осторожно вбивая их ему в голову. Он считает, что это его собственные идеи. — Ясмела покачала головой. — Он совершенно не уважает меня, не испытывает никакой благодарности. Часто поговаривает о том, что неплохо бы продать меня в какой-нибудь гарем к какому-нибудь шемитскому жирному владыке. Чтобы подобная свадьба улучшила его торговые связи,

Конан терпеливо выслушивал принцессу. Сейчас, когда изгибы так хорошо знакомого ему тела были скрыты одеждой, тем больше бросалась в глаза красота ее изумительного лица — влажные, как у газели, зеленоватые глаза, тонкие черты, оливковая бледность кожи. Ее темные волосы спадали роскошной волной. Влажные локоны скользили по ее плечам. Она была и в самом деле изумительной штучкой, дивным призом. Однажды он сумел завоевать этот приз. И был ею одержим. Но сейчас, когда она говорила о своем положении при дворе, он вспомнил обо всех тех причинах, которые заставили его принять решение никогда не возвращаться к ней.

— Да, в самом деле, — ответил он на ее последнюю жалобу. — Хоссус говорил мне о необходимости подыскать тебе подходящего мужа, когда объяснял мне, почему я никогда не… не смогу достигнуть высокого положения в Хорадже.

— Или никогда не сможешь жениться на мне, Конан? — Ясмела поглядела на него пристально.

Она наклонилась вперед, почти касаясь полированной столешницы резного темного оникса голыми грудями. — Боюсь, что здесь ничего не изменилось. Но возможно…

Она внезапно замолкла, когда услышала шаги у входа. Трое слуг внесли блюда на голубом хрустальном подносе. Они расставили их на столе между Конаном и Ясмелой. Всеми цветами радуги сверкали экзотические фрукты, золотистые поджаренные хлебцы, боевой петух в золотистом соусе, пузатые кувшины с вином. Слуги суетились, раскладывая блюда и выставляя винные бутылки, покуда принцесса неторопливым движением не отослала их.

— Я могу доверять этим слугам в том отношении, что они защитят меня. Но предпочитаю не говорить при них о том, что наболело, — сказала Ясмела. — Ах, если бы рядом со мной была моя верная Ватесса! Но она нужна мне сейчас во дворце. Она должна слушать то, что говорится там в мое отсутствие.

Некоторое время они молча ели и пили. Принцесса едва притронулась к пище. Конан же, напротив, наворачивал грандиозные порции, 3aj ливая их водопадами вина. Вокруг его тарелок росла гора костей. Пока они ужинали, солнце почти село. Озеро превратилось в ровное зеркало, отразившее глубокую синеву неба, переливающегося всеми красками заката, от голубого до пурпурного. Со всех сторон оно было окружено резными зубцами горных пиков.

Наконец варвар отодвинул блюдо от себя и громко рыгнул. Тотчас же вбежали служанки. Они зажгли лампы и очистили стол. Затем они принесли хрустальный кувшин, наполненный золотистым южным вином. Ясмела позволила им уйти, а затем встала и направилась к широкой кушетке, стоявшей у стены. Конан последовал за ней, прихватив со стола кувшин с вином. Принцесса подождала, покуда он займет место, а затем уселась сама на шелковых подушках. Она выбрала себе место подальше.

— Ты, как я погляжу, совсем не изменился. Все такой же варвар. Простой, прямой.

— Про тебя такого не скажешь. — Конан вольготно развалился на диване, лаская пальцами изогнутый бок кувшина. Повернув голову, он искоса поглядел на нее. — Ты подросла, моя девочка, и созрела. Я тебя такой не помню.

— Верно. — Ясмела вспыхнула. — У меня были… консорты… с тех пор как ты оставил меня. И кое-чему я научилась из трудной науки власти. — Она встретилась с ним взглядом. — И научилась я также ценить твою честность, твою прямоту, твою решительность.

— Вот и прекрасно. — Конан придвинулся к ней поближе. Увидев, что она напряглась, он остановился. — Без сомнения, твои любовники были высокорожденными и учтивыми придворными, соответствующими твоему положению?

— Ах, Конан! Опять терпеть этих ублюдков с голубой кровью в жилах! Я готова от них свихнуться! Да, они домогались меня своими пошлыми ухаживаниями. И всегда только для того, чтобы воспользоваться мною в очередной грязной интриге. Дошло до того, что я начала изнывать по честному слову, по искреннему прикосновению. По ласке, которая продиктована только желанием и ничем иным!

— О да! Помню это чувство по тем дням, когда мне приходилось ужом виться при твоем дворе, пробираясь между слугами и кастратами. Все равно что купаться в чане с говном. — Конан брезгливо передернул плечами. — Это во многом и определило мое решение… послать все это в задницу.

— В том числе и меня. — Ясмела кивнула, заканчивая за него эту мысль. — Но как раз твоя сила и прямота до сих пор в цене при хораджийском дворе. Я думаю, что при любом дворе дела бы шли куда лучше, если бы у власти был такой прямой и честный человек.

— В самом деле, мне не хватает одной малости. Королевской родословной и королевской крови, чтобы меня захотели слышать. — Конан задумчиво нахмурился. — Если бы я нашинковал Ивора, как капусту, если бы я короновал сам себя при дворе Тантизиума — вот тогда я был бы подходящей партией для хораджийской принцессы. — И он решительно поднес кувшин к губам, влив добрую половину вина в широко раскрытый рот. — Надевая ярмо на чужие шеи, я показал бы себя достойным находиться в числе благородной компании аристократов.

— Сомневаюсь, что даже это устроило бы моего привередливого братца и его высокомерных советчиков с тонким нюхом насчет родословной, — улыбнулась Ясмела. — Но люди, подобные тебе, умеют преодолевать и не такие препятствия.

Она протянула тонкую нежную руку и прикоснулась к дочерна загорелой лапище варвара.

— Конан, хотел бы ты вернуться в столицу вместе со мной? Мог бы ты стать вторым после меня лицом в государстве, моим тайным советником? Конечно, ты не сможешь получить официального звания. Самое большое, что я могу тебе предложить, — это пост капитана наемников. Но обещаю, ты сможешь наслаждаться всеми благами высочайшего положения.

— Предлагаешь мне стать твоим домашним вьшибалой? Или твоим главным шпионом? — Киммериец помрачнел. — Нет, это не по мне. И как долго твой братец будет терпеть подобное?

Ясмела скромно потупила глаза:

— У Хоссуса нос не дорос до власти. И это опасно. Он не способен править страной. Его нужно… обойти.

— Глотку ему перерезать, что ли? — Конан наклонился вперед и серьезно поглядел на нее. — Никак не ожидал от тебя, что…

— Нет! — Миндалевидные ногти принцессы впились в его руку. — Ему нельзя причинять никакого вреда. Просто отодвинуть в сторону. Со временем ты и я — мы сможем править открыто. А он научится мириться с этим.

Конан привлек Ясмелу поближе к себе, чтобы успокоить ее.

— А как быть с придворными? С народом Хораджи? Предубеждения твоего брата всего лишь отражают общее настроение.

Ясмела нетерпеливо вздернула голову:

— На что тогда твоя здоровенная армия наемников? Разве не для того, чтобы усмирять подобных жалобщиков?

Конан прикинул и так и эдак. Затем покачал головой:

— Твой план сущая дрянь, Ясмела. Даже думать забудь о том, чтобы приглашать такую армию, как моя, в свою столицу.

— Ах нет? — Ее лицо приблизилось почти вплотную. Он ощущал ее возбужденное дыхание. — Если у тебя ничего подобного и в мыслях не было, то какого черта ты явился сюда со своей бандой и согласился встретиться со мной?

Конан глядел на ее нежную, прекрасную кожу. Он поднял руку, поиграл темными завитками волос на ее шее.

— Я сделал это для того, чтобы усилить мое положение в Кофе. Я хотел предложить тебе союз несколько иного рода…

— Ох. — Ее лицо придвинулось еще ближе, теперь ее губы касались его щеки. С придыханием, еле внятно, она прошептала. — Союз несколько иного рода?

Она прижалась к нему. Он стиснул ее в свирепых объятиях.

Трудно было представить себе двух людей, более различных и по характеру, и по сложению, и по положению в обществе. Конан был большим, крупным, загрубевшим, как сосна из далекого северного леса. Принцесса же, хрупкая, утонченная, деликатная, как ломтик белой рыбки, напоминала нежную орхидею из душных тропиков. Каждый был великолепно приспособлен к выживанию в своей среде. Только среды эти были различны. И все же в это мгновение столь несхожие между собой люди буквально растворились друг в друге.

Вокруг царила ночная тишь. Только легкий полупрозрачный занавес охранял их от ночного ветерка, морщившего гладь озерца. Когда заря окрасила золотом пики над дальним берегом, они проснулись для новых услад.

Затем Конан поднялся, прошлепал босыми ногами по полу и рухнул в холодный бассейн, подняв тучу брызг. По мраморному полу растеклась вода. Он поплыл по каналу из зала прямо в горное озеро. Через несколько минут он вернулся и провел по голому телу грубой мозолистой рукой, стряхивая воду. Затем он присоединился к одетой в шелка Ясмеле. Она сидела за столом, где были расставлены уже фрукты, хлеб, сыр, другая простая, но восхитительная еда.

Некоторое время они обменивались взглядами и соприкасались бедрами, потому что сидели рядком на каменной скамье. Наконец Конан произнес:

— Впредь мы могли бы встречаться и почаще, Ясмела. — Он потянулся за гранатом и начал счищать с него кожу. — Как ты знаешь, моим солдатам необходимо спокойное убежище. И желательно неподалеку от Тантизиума. После коварного нападения Ивора у нас ощущается недостаток в продовольствии. — Он поднес фрукт к губам и выдавил в рот кислый сок. — Тебе и твоему братцу придется экипировать нашу свору, даже если вам это и не по душе. И добавьте нам пару-тройку солдат. Мы будем приходить и уходить. Нам нужна база. Здесь мы будем… отдыхать. Набираться новых сил.

Ясмела отвернула лицо:

— Стало быть, ты отказываешься от моего предложения? От того, насчет чего я говорила вчера ночью? Ты не хочешь пойти в столицу вместе со мной?

Конан тряхнул своей черной мокрой гривой.

— Нет, девочка. Подобные интриги не по мне. Мне еще нужно уладить мои делишки с Ивором. — Он протянул принцессе наполовину выдавленный пурпурный гранат, — Позволь мне сказать тебе кое-что. Выгода, которую ты по лучишь от этого дела, будет куда больше, чем если…

Она гневно оттолкнула его руку:

— Гонись за своей большой прибылью, Конан, если хочешь! Но только без меня. Я не могу допустить, чтобы твои наемники вели войны с соседними королевствами, укрываясь у меня. И братцу отсоветую разрешить такую мерзость. — На мгновение она бросила на него взгляд своих сверкающих глаз. — Если мы станем слишком досаждать Кофу, король Страбонус отправит против нас свои легионы. Победим мы или проиграем — в любом случае прибыли нам от этого не будет.

— Страбонус слишком занят тем, чтобы не развалилось его царство. — Конан погладил плечо Ясмелы и наклонился к ней. — Вряд ли он захочет расширять фронт боевых действий. Кроме того, наши соединенные войска легко отразят любую атаку.

Ясмела дернула плечом, освобождаясь из рук Конана.

— Возможно. Подобный конфликт в любом случае не соответствует моим целям. — Она строптиво сжала губы. — Что было бы очень легко и просто, так это объявить тебя и твою банду просто вторгшимися сюда разбойниками. Стоит мне только приказать, и вся сила хораджанского рыцарства обрушится на вас.

Она встретилась с Конаном взглядом — спокойная и решительная.

— Именно это я тебе и обещаю, Конан, если твоя свора не уберется до завтрашнего дня из Хораджи.

Варвар с мрачным видом смотрел на разбросанные по столу огрызки фруктов. Затем он яростно ахнул кулаком по столу, оставив на нем трещину.

— Черт тебя подери, баба! Ужель не понимаешь, как велика польза партнерства? Неужели тебе неясно, сколь опасным соседом будет для тебя Ивор, если ты позволишь ему собраться с силами?

Ясмела сжала руки:

— Если ты пойдешь на восток, через Эребукский перевал, то оторвешься от преследователей. Вряд ли кофиты посмеют нарушить наши границы.

Конан снова выругался, еще грязнее, чем прежде.

— И это все, что ты собиралась мне сказать? — Он грубо схватил ее нежный подбородок и обратил к себе ее личико резким рывком. — Ты что, всерьез думаешь, что мое присутствие при дворе поможет тебе в твоих дурацких интригах?

Слезы проступили в ее темных глазах и скатились по бледным щекам. Он отпустил ее подбородок и встал из-за стола. Босиком он подошел к тому месту, где бросил вчера одежду. Слуги выстирали ее и сложили на прежнем месте. Без слова он одевался, изводясь от бешенства. Ясмела следила за ним исподлобья.

Застегнув пояс с мечом, он снова подошел к ней. И опять взял принцессу за подбородок, подняв к себе ее влажное от слез лицо.

Затем наклонился и поцеловал в лоб.

— Я думаю, что ты преуспеешь в своих маневрах при дворе, Ясмела. Будь осторожна и решительна.

Он отпустил ее и вышел прочь из комнаты, пройдя по гулким коридорам. Главная дверь дворца была открыта настежь и не охранялась. И хотя поблизости не было видно эскорта, лошадь его стояла оседланная у ступеней. Конан вскочил в седло и двинулся к воротам. Крепкий старый привратник широко распахнул перед ним обе тяжелые створки.

Восхитительные пейзажи, окружавшие Конана, пока он мчался назад, к лагерю наемников, лишь усугубили его плохое настроение. Утреннее солнце заливало долину. Каждый поворот тропы открывал новый утес и водопады, сверкающие среди сосен. Над головой сияло ослепительное голубое небо с маленькими облачками. Красота природы была как насмешка. Но Конана одолевали мучительные мысли. Возможно, он никогда не сможет вернуться к Яс-меле.

Вдруг он услышал громкий стук копыт впереди. Конан свернул с тропы и поехал среди деревьев навстречу этому новому звуку. Впереди кто-то маячил. Это был караван, насчитывающий по меньшей мере сорок вьючных животных.

Только пять хораджийских солдат охраняли их. Конан пришпорил своего коня и вернулся на дорогу, чтобы выскочить наперерез каравану. Затем погнал коня в голову каравана, внимательно оглядывая мулов. Они были слишком тяжело нагружены корзинами с провиантом, палатками, оружием.

Из двух человек, что ехали во главе каравана, один был опытным офицером, покрытым шрамами. Он смотрел на Конана без тревоги, совершенно спокойно. Руки его расслабленно держали поводья. Когда киммериец заговорил с ним, он только едва поднял бровь.

— Куда направляетесь?

— Туда же, куда и ты, я думаю. — Офицер кивнул вниз, в сторону поросшей лесом долины. — В лагерь наемников, там, внизу.

Глаза Конана сузились. Он положил ладонь на рукоять меча.

— Это что, в обычае Хораджи — приносить дань проходящим армиям?

Офицер улыбнулся настолько добродушно, насколько позволял ему его чин.

— Это совершенно особый дар, вручаемый по приказу принцессы, которая имеет много верных своих сторонников в этой армии. Спроси меня об этом добре, и я отвечу, что возвращаю то, что было украдено бандитами. — Этот офицер доверительно глянул на своего молодого подчиненного, а затем снова повернулся к Конану: — Не знаю цели даров, но в любом случае я обязан передать их Конану, герою Шамлайского перевала и спасителю моей страны.

— Эге! — засмеялся Конан. — Кажется, я узнал тебя. Ты из роты копейщиков. Может быть, нам еще доведется разок сыграть в кости в «Пришпиленном кабане»…

И, углубившись в воспоминания, всадники двинулись вниз по долине.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГОРНЫЕ ВОЛКИ

Горы, куда ни кинь взгляд, — везде горы! На многие мили впереди и позади армии простирались они, когда солдаты ровными рядами маршировали на восток, будто сопровождая армию. Было что-то завораживающее в этих молчаливых стражах южной границы Кофа. Среди поросших кустарником, изъеденных ветром склонов человек поневоле начинал чувствовать себя ничтожным, жалким и потерянным.

Возможно, это объяснялось подавленным состоянием, в котором находились сейчас люди, сказал себе Конан. Здесь не было, в конце концов, сияющих вершин Хораджи, которые терзали глаз, точно манящие формы прекрасной женщины. Путь, что вел по этой странной земле, был извилист, уводил с откоса на откос. Ежедневный переход вспоминался вечером солдатам как сто восхождений на сто вершин. Бесконечные подъемы и не менее трудные и изматывающие бесконечные спуски.

Да и погода омрачала настроение солдат. С утра уже небо заволакивали облака, которые становились все гуще. Теперь они перекатывались над головой, как огромные серые камни. Их круглые туши, казалось, почесываются о вершины древних гор, угрожая раздавить любого смертного, который окажется между их спиной и боком холма.

— Будь они трижды прокляты, эти чертовы дороги, — пробормотал Виллеза, который ехал следом за Конаном. — Что, те, кто прокладывал эти дороги, поставили себе задачу влезть во все гнусные дыры и перевалить через все острые пики? Можно подумать, их проложила свора пьяных слепцов!

— Я слышал, что эти древние дороги иногда вынуждены отклоняться от наиболее короткого пути, чтобы не потревожить ни священных мест, ни обиталищ духов. — Друзандра глядела мрачно, показывая, что и ее не миновало общее подавленное настроение.

Зингарец одарил ее выразительным боязливым взглядом:

— Да неужели, сестрица меча? Неужто вокруг полным-полно священных обителей? Что до меня, то я начинаю сомневаться, что из этого похода выйдет хоть какой-то толк. Почему бы вместо этого нам было не прогуляться по землям Ивора? Там, глядишь, что-нибудь и отломилось бы, и в кармане было бы не так пусто.

Друзандра пожала плечами и посмотрела на Конана.

— Надеюсь, что этот путь принесет нам больше удачи, чем поход в Хораджу.

— Хораджа снабдила нас палатками и котлами, а также мулами, чтобы их везти, — заметил Конан.

— Точно, — кивнул Виллеза. — Поскольку мы восполнили кое-что из наших потерь, может быть, имеет смысл поделить между собой эти несчастные котлы и палатки да двинуть на юг и прогуляться там в поисках жирной поживы. — Зингарец посмотрел на высящиеся вокруг склоны и поежился. — Эти горы, эта дорога — есть в них что-то дьявольское. Они будто восстали из ада.

— Для нас трудно, для наших врагов еще труднее. Вот что я скажу. — Аки Вадсай был единственным из всех офицеров, кто не был ни утомлен, ни раздосадован. Наоборот, казалось, что эти иссушенные земли для него как дом родной. Он пришпорил коня и, обогнав остальных, на местном грубоватом диалекте заговорил с проводником из Харанги, который ехал впереди армии: — Вы, горцы, небось считаете, что эта суровая земля и извилистые дороги отпугнут любых завоевателей, а?

Проводник, одетый в меха, повернулся в седле своего маленького, крепко сбитого конька и ответил на языке, который Конан понимал лишь с трудом:

— Много было армий, которые пытались схватить нас в этих горахпосле того, как мы совершали набеги на их земли. Много осталось вражеских трупов, и они кормили наших волков, медведей и орлов. А потом мы на охоте убивали этих волков, медведей и орлов и радовались. — Кряжистый проводник осклабился, глядя на растянувшуюся по дороге колонну наемников, обнажив крепкие коричневые зубы. — Чужаки всегда находили здесь только смерть.

Виллеза бросил взгляд назад, где двойные ряды всадников показывались из-за поворота дороги, скрытого каменным склоном. Прищурился на Конана:

— Что он там такое несет насчет чужаков? Мы можем вообще доверять этим горным обезьянам?

Аки Вадсай осторожно улыбнулся, отвечая проводнику:

— Какое счастье, что мы пришли сюда с дружбой, чтобы биться против общего врага. Мы будем рады найти безопасное место для нашего лагеря в этих горах, откуда мы будем наносить удары по землям ненавистного Кофа.

— О да. — Проводник нахмурил лоб и при упоминании о древней кровной мести бросил по сторонам мрачный взгляд. — Эти несчастные кофийские говнюки, которые трахают своих коз! — Он энергично закивал. И медная бляшка на его щите, обмотанном мехами, закивала тоже. — Вы найдете здесь превосходный лагерь.

Мои вожди отведут вас в безопасное место.

— Мне кажется, я уже одно нашел. — Конан поднялся на склон горы. Потрясающий пейзаж едва не ослепил его своей красотой. Перед ним на фоне облаков громоздилась острая скалистая гряда.

Это была длинная иззубренная высокая гряда, которая выступала из земли, подобно хребту какого-то гигантского животного. Эти склоны были более крутыми и голыми, нежели склоны других скал. Одна ее сторона была несколько ниже основной гряды и образовывала нечто вроде плато. Оно было пригодно для обитания, и его было легко оборонять. Плато напоминало голову саламандры, имея форму треугольника. Оно поднималось над каньонами, два отвесных склона обрывались вниз, а третий заострялся и как бы утыкался в землю, напоминая нос корабля. По выступающим скалам туда вела извилистая дорога. По всему было видно, что защищать эту дорогу нетрудно. Этот естественный ход заканчивался у самого «носа» саламандры.

— Смотри, там растут деревья. Значит, там есть и вода! — Конан поднял руку, показывая это своим остальным капитанам. Остальные предводители также дивились этому зрелищу, постепенно спускаясь с гребня холма. — В таком месте армия может выдержать долгую осаду.

— Мой отряд займет заднюю часть плато, около воды, — заявила Друзандра и погнала вперед свою лошадь. — Если нас атакуют, мы сможем удерживать гребень против захватчиков,

— Мудрый план, — признал Аки Вадсай. — Но помни, больше всего мы должны бояться колдовства этого мерзавца Агохофа.

— Что ты скажешь насчет каменных монолитов в центре? Они природного происхождения? Или эти камни оставила здесь какая-нибудь древняя раса? — Виллеза изогнул бровь и напряженно уставился на два огромных камня в центре плато. Они выстроились параллельно обрыву. — Такие дольмены имеют дурную славу.

— Они слишком большие, чтобы их там поставили люди, — заявил Конан. Затем его внимание привлекли Аки Вадсай и проводник, которые были погружены в спор неподалеку от него.

Харангиец явно был взволнован интересом офицеров, который вызвало плато. Он по очереди смотрел на каждого из них, вращая глазами.

— Это Заманас-Меза, плохое место. — Он нервно дергал углом рта. — Только безумцы могут стать там лагерем.

Сын пустыни кивнул, чтобы успокоить этого человека.

— Хорошо, хорошо. Возможно, это неподходящее место для нас. Мы обсудим это дело с твоими вождями.

Пока Аки успокаивал и уговаривал харангий-ца, Конан приблизился с Друзандре.

— Однако, — сказал он ей тихо, — плато Заманас-Меза отличное место для нашего лагеря.

По мере того как они спускались по дороге вниз по дальнему склону холма, странный пейзаж еще долго оставался перед их глазами. Офицеры и авангард армии имели возможность сполна насладиться им. Темные тучи собрались над их головами, низко зависая над горами. Гроза, которая уже несколько часов как собиралась, наконец разразилась. Потоки дождя стекали по голым бокам скал, пронзительно-яркие молнии скалили зубы высоко над гребнями холма. Некоторые молнии попадали в острые гребни и сдвоенные ряды монолитов в центре плато.

Только после того, как наемники спустились ниже и окружающие холмы постепенно скрыли плато, — только тогда, казалось, стихла эта страшная буря. Гром все еще перекатывался вдали, но теперь он был слышен все реже и реже над горами.

Проводник сошел с дороги и повел наемников по каменистой пересеченной местности вниз в ущелье, где ни один преследователь не смог бы отыскать их следы. Добравшись до дна ущелья, они пошли вдоль бурного потока, который ливень заставил выйти из берегов. Речка вывела их к естественным укреплениям, над которыми были выстроены дополнительно грубые каменные стены. Передовые отряды уже спешились и теперь ждали на берегу темной речки, пока перед ними поднимут ворота.

И вот бревенчатые ворота начали подниматься. Солдат впустили в горную деревушку.

Каменные дома по обе стороны улицы имели конические крыши. Через дыры в середине крыши поднимались столбы дыма от очагов. На внешней стене каждого дома был налеплен навоз для просушки, отчего в деревне стоял одуряющий запах. Деревенские жители, по большей части вооруженные длинными мечами и одетые в меха, с любопытством толпились в дверях и с интересом смотрели на проезжавших мимо чужеземцев. Несколько раз всадникам пришлось замедлять движение или даже останавливаться, потому что жители деревни не спеша шли перед ними, совершенно не намереваясь ни сходить с дороги, ни убыстрять шага.

Наконец всадники спешились перед каменным строением, которое по размерам было больше остальных домов. Его крыша состояла из нескольких конусов. Кланяющийся слуга провел их внутрь. Там было темно. Крышу поддерживало несколько столбов. На полу были расстелены меховые шкуры. В очаге, расположенном в центре дома, потрескивало пламя. Отблески огня отражались на кривых мечах, что висели на поясах дюжины харангийских воинов, стоящих вдоль стен. Перед очагом сидели пятеро в мехах поверх сверкающих доспехов.

— Старыми и дикими на вид были эти пятеро. Их серо-черные бороды и волосы были причесаны у каждого на свой манер. Когда посетители заняли свои места на полу по другую сторону очага, вождь в центре, плосконосый человек с длинными серыми косицами, обратился к ним на ужасном кофийском:

— Зачем пришли в эти горы? Гетман низинных деревень сказал, что вам нужна наша по мощь.

Аки Вадсай слегка приподнялся, сидя на коленях.

— Помощь, да. И убежище тоже. Мы хотим присоединиться к вам в вашей войне против Ивора, принца Кофа. Нам необходим безопасный лагерь, откуда мы могли бы наносить удары по его позициям.

Другой вождь, тот, что помоложе, сидящий справа от плосконосого, запальчиво проговорил:

— Мы харангийцы, мы разбойники, не солдаты. Мы можем вместе с вами сделать набег, если добыча хорошая. Но мы не станем частью войска.

Аки Вадсай кивнул:

— Такая помощь могла бы быть для нас очень ценна.

Первый вождь сказал:

— Что до лагеря — в горах много подходящих мест. — Он свирепо осклабился. — Но если мы приютим вас, то как мы можем быть уверены, что наше гостеприимство не обернется нам во зло? Не начнете ли вы, чужаки, воровать наш скот, портить наших женщин? — Он выдержал паузу. — И наших мальчиков. — Он сурово посмотрел на Друзандру.

— Почтеннейший, мы скорее проглотим собственные мечи, — сказал Аки Вадсай. И, увидев опасно сощуренные глаза старого вождя, он объяснил: — Потому что мы знаем: подобный образ действий был бы непростительным безумием, а мы не хотим умирать раньше времени здесь, в родовом гнезде свирепых харангийских воинов. Только поэтому мы не станем этого делать, даже если нам и захочется портить ваших женщин и мальчиков.

Виллеза наклонился вперед и добавил:

— В любом случае, мы не собираемся оставаться тут долго. Либо мы скоро сумеем забить тантизиумийского зверя в его логове, либо оставим вашу землю и пойдем искать счастья где-нибудь в другом месте.

Вождь с плоским носом потянул себя за косицы, постучал по закованной в золото груди, обдумывая услышанное.

— Итак, вы уже скоро собираетесь напасть на него? И куда же мы ударим?

Поскольку остальные предводители наемников мешкали, заговорил Конан:

— Долина к востоку от Тантизиума. Богатый край. Кофиты могут позволить себе держать там, в Варете, только среднего размера гарнизон. Большая часть их отрядов отозвана для того, чтобы усилить гарнизон столицы.

В течение минуты харангийцы напряженно думали, и это было очень заметно. Затем они стали кивать друг другу.

— Да, богатый край, большая добыча, — сказал наконец сидящий посередине вождь. Он повернулся к капитанам с очень довольным видом: — Чужеземные друзья! Союз между нами может принести немало выгод и вам, и нам. Теперь касательно вашего укрепленного лагеря…

— Мы знаем, где хотели бы разбить лагерь, — прервал его Конан. — На холме Заманас.

Соратники Конана казались такими же испуганными этим неожиданным заявлением, как и вожди. С обеих сторон донесся ропот голосов. На горячий протест Виллезы Конан прошипел:

— Подумай как следует, мужик. Если они так боятся этого места, то, по крайней мере, там можно не опасаться харангийских воров или убийц, которые залезут к нам ночью в палатку и перережут нам глотки. Страх удержит их от соблазна.

Затем плосконосый повернулся к Конану:

— Вы чужие в этих горах. Вы действительно хотите разбить лагерь там… там, где издавна бродит злая сила?

Конан выпрямился и серьезно, мрачно посмотрел сквозь пламя очага на своего собеседника:

— Вожди, мы — армия, мы не так беспомощны, как банды ваших разбойников. Кроме того, мы должны быть готовы быстро наносить удары. Мы утомились от одного дневного перехода по вашим горам. Каково же это будет для кофитов? — Киммериец обхватил себя за плечи и поглядел на всех вождей по очереди. — Заманас лежит куда ближе к границе, эта местность великолепно укреплена. Сама природа позаботилась создать там хороший лагерь для нас

Главный вождь коротко посовещался со своим соседом, а затем заговорил:

— Этот выбор затрагивает интересы духов.

Только шаман может знать их волю. Идемте.

Он велел всем присутствующим встать, после чего и сам с трудом поднялся на ноги. Двое слуг поспешили помочь ему, поддерживая его с обеих сторон. Все пошли к двери и вышли из дома. Вооруженные харангийцы шли справа и слева от них.

Было еще светло, хотя нависшему небу, казалось, не терпелось смыть с себя свет зари. Харангийские женщины и дети смотрели без всякого любопытства на проходящих. Хромой старый вождь не стал садиться на коня. Он повел всю процессию по боковой улице, завернул за угол и двинулся по узенькому переулочку. Там, где заканчивалась скала, находилась одинокая деревянная хижина — единственное деревянное строение из всех, что солдаты видели здесь, в этой деревне. Это была маленькая избушка, сложенная из грубых бревен. Сквозь щели пробивался свет пылающего внутри огня. Снаружи строение было украшено черепами животных, идолищами из кости и кожи, связками корешков. Все это свисало с колышков, воткнутых в щели между бревнами. Пространство перед хижиной почернело от кострищ, которые пылали здесь когда-то, но сейчас здесь лежали только остывшие угли.

К удивлению наемников, старый вождь с седыми косицами пал на, колени перед закопченным порогом и возопил:

— Отец, о отец! О, выйди, мы умоляем тебя! Одари нас своим благословением!

При первом вопле ничто не шелохнулось внутри хижины. Но вождь продолжал взывать. При повторной просьбе в доме зашевелилась какая-то фигура, заметная на фоне пламени. Затем рваная тряпка, заменявшая дверь, отдернулась в сторону, и на пороге показался полуобнаженный человек. Нижняя часть его тела вся была закутана в темные меха. Хотя он был высохшим от старости, согнутым и морщинистым, он казался моложе того, кто именовал его «отцом». У него был только один глаз. На месте другого зияла пустая глазница. Он выступил вперед и мгновение не шевелился, внимательно разглядывая пришельцев. Воцарилось гробовое молчание. Тишину нарушали только перекаты грома над дальними холмами. Аки Вадсай прошептал Конану:

— Будь осторожен с этими харангийскими шаманами. Вот этот вынул свой правый глаз и устроил ему настоящие похороны по высшему разряду, чтобы тот мог глядеть на потусторонний мир. Он попросту отправил свой глаз жить в мире духов, вот что он сделал.

Вождь, оставаясь коленопреклоненным перед святым мужем, разразился быстрым потоком слов на местном диалекте. Вероятно, рассказывал о желании Конана. Дважды вождь поднимал руку и указывал в сторону светлого утеса, который маячил вдали над крышами деревенских домов. Конан был уверен, что он указывает в сторону того самого плато, которого здесь так боятся. Затем в середине повествования вождя шаман по-птичьи повернул голову и метнул взгляд на киммерийца. Его единственный светло-голубой глаз буквально пронзил Конана взором.

Когда вождь завершил свою речь, он с трудом поднялся на ноги и отступил назад, опустив голову, с видом величайшего почтения.

Святой человек подошел к Конану вплотную и уставился на него снизу вверх.

— Это ты тот, кто собрался приклонить ночью свою усталую голову на груди Заманаса? — Он говорил на превосходном кофийском. — Варвар с далекого севера. Неужто большие варвары боятся сверхъестественных сил меньше, чем маленькие варвары?

Конану пришлось хорошенько держать себя в руках, чтобы не шарахнуться от жутковатой близости святого человека и исходящего от него запаха.

— Я осторожно отношусь к магическим силам, старик. Не раз уже они подводили меня вплотную к смерти.

— И действительно. Твой враг, принц Тантизиума, имеет на службе могущественного волшебника, который сейчас, в это самое мгновение, подготавливает твою гибель.

Конан кивнул:

— Да, этот кхитаец Агохоф. У него власть над неживыми предметами и стихиями, из которых он лепит черт знает что. И он использует свою власть исключительно для грязных дел.

— Опасный человек. — Святой муж сощурил свой единственный голубой глаз. — Однако колдуны и раньше зачумляли Тантизиум. Отец этого принца Ивора сам был довольно способным чародеем. Должно быть, из тех, кто умел изменять форму. И гулем. До тех пор, пока его брат Страбонус не замуровал его в подземелье, ведь нужно же было как-то спасать Коф от такого позорища.

— Я знал отца Ивора, — кивнул Конан. — Несколько дней тому назад я сам уничтожил его. Это было под королевским дворцом.

Спутники Конана разразились удивленными возгласами. Но старый шаман только коротко кивнул, как будто Конан лишь подтвердил то, что и так было ему известно. Он тихонько захихикал.

— А теперь где-то там, в твоем варварском уме, бродит мыслишка, небось, что Агохофу было бы куда труднее напускать на тебя свои наваждения, если бы ты забрался куда-нибудь в священное место Харанги. Сидя в логове зверя, можно не опасаться другого зверя, так ты думаешь, а?

Конан только молча пожал плечами под циклопическим взором старца.

Долгое и задумчивое молчание тянулось, пока шаман, отвернувшись, созерцал высящийся вдалеке хребет. Затем он обратил свое спокойное, просветленное лицо к Конану:

— Я предостерегаю тебя, Конан, Дробитель Черепов и прочая и прочая, подумай хорошенько, прежде чем решаться на такой шаг. — Старец собрал свое чело в складки. — Много видов различной магии затрагивают наш мир. И многие из этих видов — злы и смертельно опасны. Вряд ли магия захочет служить твоим жалким планам.

Но Конан из Киммерии стоял перед ним неподвижно.

— Что ж, раз ты такой отважный, что не боишься опасности и готов отвечать за последствия, то иди. — Шаман пожал плечами и отпустил его, обратившись к плосконосому вождю, сказав тому два-три слова, после чего скрылся в хижине. Грязная занавеска упала, и шаман исчез из виду.

— Идемте, — сказал верховный вождь Конану, — мои люди проводят тебя к Заманасу. Пусть все духи гор защитят тебя в твоем юношеском безумии.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ПЛАТО ЗАМАНАС

Несколько дней спустя Конан вышел из восьмиугольной палатки и закрыл за собой полог. Сонные женские голоса были еле слышны у него за спиной. Стояло раннее утро. Только несколько наемников были на ногах. Конан кивнул Сидре, женщине из рода гундеров, с каштановыми волосами, которая стояла на страже у восьмиугольной палатки женского лагеря. Она одарила его солнечной улыбкой, после чего вновь ее лицо приняло настороженное выражение. Ее руки крепко сжимали щит и меч.

Солдаты, казалось, привыкли к тому, что Конан проводит ночи в шатре у женщин. По всему лагерю об этом, разумеется, гуляли разнообразные сплетни. Конан об этом тоже знал. Он приветливо поздоровался с одним из солдат, который сидел в кустах со спущенными штанами. Тот поглядел на него с некоторым недоверием. Он видел, как Конан вышел из женского шатра.

Еще больше народу не спало в центре плато, где острый, как бритва, хребет не скрывал встающего солнца. Люди отдыхали — бродили взад-вперед, болтали, валялись на солнышке, встречая еще один день, наполненный ленью и скукой. Киммерийца встретили скабрезными шутками, ухмылками и гримасами; тот старательно не замечал всего этого.

Недавние страхи и отвращение солдат к плато Заманас исчезли почти бесследно за то время, что они здесь находились. Переход из деревни оказался легким, хотя проводник из Харанги оставил их возле реки, заявив, что ни один человек из их племени, по крайней мере на его памяти, ни разу еще не пересекал этих вод. Подъем шел по каменному пологому склону, где почти не было кустов. Конан нашел, что это куда легче, чем карабкаться по соседним горам. Дорога шла по самому гребню; с обеих сторон тянулся отвесный обрыв, так что это место было очень легко оборонять.

Плато было широким, пологим, здесь обстояло неплохо с водой. Образовано оно выветренным розоватым камнем, который разительно отличался от пород, слагающих окрестные горы. Однако на вершине плато имелась почва, где росли деревья и трава, необходимая для лошадей. Здесь не видно было ни пещер, ни руин, где могла бы таиться опасность. Только два бледных разновеликих монолита высились в центре плато. Да и сами монолиты при ближайшем рассмотрении, с их неправильной цилиндрической формой, увенчанные округлыми навершиями, казались скорее творением матушки-природы, нежели созданием человеческих рук.

В первый день солдаты затеяли охоту, которая принесла неплохую добычу. И ничего не случилось такого, что нарушило бы покой людей. Наемники наконец успокоились и начали вести довольно-таки приятную спокойную жизнь. Дни шли, люди отдыхали, чинили вещи, вострили оружие. Искусные игроки обогащались, подвергаясь в свою очередь опасности быть ограбленными или зарезанными. Конана начало всерьез уже беспокоить безделье, которому предавались его люди.

Киммериец позавтракал овсянкой из солдатского котла, который курился паром над тлеющими углями, на закуску проглотив несколько фиг. Когда он жевал сухие фиги, его приветствовал Аки Вадсай:

— Да благословит тебя Тарим, Конан. — Он присел на корточки, по обыкновению уроженцев пустыни, возле Конана. — Еще ни одной весточки от мятежников?

— Нет, Аки Вадсай. Нам нужно послать еще одного всадника на тот случай, если первому не повезло на дороге или же он поддался соблазну,

— Да. — Аки Вадсай нахмурился. — Благо родная девица Евлалия хотела послать нам весточку о том, как развиваются события. Я только надеюсь, что принц не уничтожил все ее надежды.

Конан кивнул:

— Похоже, кофийские легионеры потеряли-таки наш след. Жаль! Мне хотелось бы, чтобы они сунулись сюда вслед за нами. Возможно, они отправились назад, в Тантизиум, помочь Ивору справиться с народными волнениями. — Он пожал плечами. — Как бы то ни было, а наши наемники, похоже, засиделись на месте. Так что чем скорее начнутся военные действия, тем…

Он замолчал, прислушиваясь к крикам, доносящимся из той части лагеря, где стоял отряд Конана. Конан поднялся и вскочил на валун, чтобы лучше видеть, что там случилось. Он еще думал, что эти крики были сигналом тревоги. Неужели неприятель или атака? Но люди кричали, что им нужна веревка.

— Похоже, у одной из моих мартышек возникли трудности, — сказал он Аки Вадсаю. — Пойду погляжу, что случилось, а то они окончательно спятят.

Другой капитан с пониманием кивнул.

Конан с трудом заставлял себя не бежать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Он приблизился к обрыву, где собралась уже толпа наемников. Иные хохотали и хлопали себя по бокам, другие с искренней тревогой глядели в пропасть. Один из таких подбежал к Конану:

— Господин, северянин Гайдар — он полез вниз по склону. Набрел на невезуху. Хотел схватить жирную ящерицу, чтобы слопать. И не может подняться наверх. — Солдат с растрепанной бородой, моргая, глядел на Конана. — Он совсем с ума сошел. Нам нужна веревка…

— Ну, это еще неизвестно, по кому веревка плачет, — прервал его Конан, — по нему или по его спасателям. Что он так разоряется?

Долговязый ванир, как определил его происхождение Конан, скорчился на маленьком выступе в нескольких шагах от кромки обрыва. Он был бос, одет в штаны красного цвета. Одна штанина была разорвана и сквозь болтающиеся лохмотья виднелась кровавая царапина. Человек осыпал проклятьями… скалу. На таком расстоянии смысл его воплей, если в его криках, конечно, был какой-то смысл, разобрать было невозможно.

— Я не знаю, что его там держит, Может, змея укусила. — Бородатый испуганно смотрел на Конана. — Он отлично лазает по скалам. Он спустился по утесу так низко, что мы его вообще не видели. Потом полез наверх и все бранил эту скалу. Теперь и вовсе подняться не может.

— Я погляжу, что там стряслось. Но удержи этих ухарей, чтобы держались подальше от края, а то ненароком свалят камень мне на голову. — Конан снял обувь и меч, положил их рядом, а затем распростерся на грубом выветренном камне и начал сползать вниз по отвесной стене.

— Эй ты там, Гайдар! — заорал он. — Сиди спокойно и ничего не бойся. Я собираюсь тебя вытащить!

Он был уже довольно близко от несчастного. Как он ни напрягался, а северный диалект этого парня никак не мог разобрать. Возможно, тот кричал неразборчиво потому, что был испуган и перевозбужден. Конан увидел, что этот Гайдар был охвачен странным припадком. Царапаясь и скребясь по камню, как сумасшедший, он будто бы изображал стремительный подъем по скале. При этом он оставался на месте. Скала перед ним была покрыта пятнами крови, сочившейся из его ободранных коленей и локтей.

Затем сверху что-то крикнули. Один из наемников сбросил веревку. При падении петли раскручивались. Это был превосходный бросок, поскольку последнее кольцо ударило ванира по плечу.

— Гайдар, веревка! Хватай веревку и жди меня! — крикнул ему Конан.

Но парень ничего не слышал. Вместо этого с пронзительным воплем он попытался сбросить с себя веревку, борясь с ней, будто это была смертоносная извивающаяся змея. Он отбивался и кричал как безумный. Внезапно он потерял опору и полетел вниз с отвесного утеса. Его крики замерли, когда он наконец скрылся из виду.

— Кром! — И Конан начал было ругаться, но затем остановился и превратил проклятия в тишайшую молитву по погибшему. Легкомыслие стоило этому парню жизни. Конан надеялся, что это отвадит остальных от подобных подвигов. Однако во всем этом было что-то очень странное и жутковатое.

Киммериец вновь взобрался наверх и, прежде чем заговорить с испуганными людьми, столпившимися у обрыва, помедлил немного. Они мало что могли рассказать ему о случившемся. Общее мнение сводилось к тому, что Гайдар увидел какого-то кобольда на скале, который так напугал его, что парень потерял рассудок. Конан оставил это без комментариев, повернулся и пошел прочь в отвратительном настроении.

Часовые донесли, что к лагерю приближается всадник. Когда Конан подошел к костру, где собирался совет командиров, гости уже прибыли. Это был барон Стефани собственной персоной на великолепном скакуне в окружении полудюжины вооруженных мятежников, в обществе уставшей Евлалии, одетой в мужскую одежду.

— Конан! Какой восхитительный лагерь! И какой вид отсюда! — Барон склонился с седла, чтобы схватить и пожать протянутую руку киммерийца. — Я считаю эту встречу очень важной, так что я оставил вместо себя Рандальфа, чтобы явиться лично. Я привел с собой моего самого доверенного помощника, — он указал на Евла-лию, которая повисла у Конана на шее и осыпала его градом вопросов.

Пока Конан пытался отвечать, он разглядывал Стефани. Худая фигура барона, облаченного в зеленую дорожную одежду, не напоминала ему больше об ученой крысе. В седле барон чувствовал себя как дома — как и дикий кот, которого он взял с собой. Животное подросло с тех пор, как Конан видел его во дворце играющим с бантиком. Полосы на пушистом хвосте и на спине стали шире. Однако это еще не было взрослое животное. Пока все обменивались приветствиями, кот спокойно сидел, оглядывая всех и каждого невозмутимым взором желтых глаз.

Подошли еще несколько офицеров, и среди них Друзандра со своей спутницей. Барону они уделяли особое внимание — их заинтересовал великолепный конь и странное животное в седле. Они окружили Стефани, который покровительственно улыбался этим воинственным женщинам, позволяя гладить серебряную гриву коня и шерстку кота — правда, последнего осторожнее.

Когда Стефани наконец соскочил с седла и привязал животное, он подошел к Конану:

— Скажи мне, как тебе удалось получить помощь от горцев? Я до сих пор их побаиваюсь. Я первый кофийский аристократ, который посмел сунуться в эти горы за долгие годы. Разве что не во главе карательного отряда.

Конан невозмутимо ответил на взгляд барона:

— Я добился их доверия потому, что я не кофит. Они обещали мне помочь в борьбе против Ивора.

— Это невозможно! — вскричала Евлалия. — Они спалят город и обратят всех крестьян против нас. Война превратится в чистый хаос.

— Может быть, — пожал плечами Конан. — Я планирую держать их на расстоянии от Тантизиума. Я использую их для того, чтобы отвлечь внимание врага от нашего главного удара.

— Против кофийской твердыни? Ты имеешь в виду…

— Да. Варета.

Барон кивнул:

— Возможно, это и выход. Эти дикари долго будут выяснять там отношения с королевской гвардией.

Снова вмешалась Евлалия:

— Но мы должны предупредить крестьян. Иначе эти горцы-дикари заживо насадят их на свои копья, просто ради развлечения.

— Только предостережение не должно быть ни откровенным, ни преждевременным, — предупредил Конан. — Среди ваших мятежников, вероятно, затесались и соглядатаи. А нам важно захватить кофитов врасплох. Я не хочу, чтобы харангийцев перебили или заманили в ловушку. Или, хуже того, предали. — Он посмотрел Стефани прямо в глаза. — У меня с ними связаны особые планы.

Евлалия рассказала офицерам наемников о том, как обстоят дела в столице.

— Ивору пришлось убедиться, что его политические игры вызвали к жизни сильную оппозицию. То, что принц снюхался со Страбонусом, прозвучало для народа громом среди ясного неба. А волнения повлекли за собой новые налоги и новые репрессии. — Аристократка издевательски усмехнулась. — Он боится дать оружие в руки своим подданным. И поэтому целиком полагается на гражданскую самооборону. Совсем недавно он потребовал, чтобы Страбонус отозвал легион из Вареты. Сейчас умоляет короля вернуть его. Он демонстрирует себя с отвратительной стороны, проводя в жизнь все более жесткие меры. Но нам это только на руку.

Евлалия тоже за последние дни стала жестче, суровее, как заметил Конан. Она была одета для быстрой скачки. Лицо уже не было напудрено, оно стало загорелым и обветренным. И ей это нравилось. Твердые нотки в голосе, все ее движения — все в ней выдавало ее радость.

— Дело мятежа становится все сильнее, — заключила она. — Чего бароны и землевладельцы не стерпели бы от самого короля Страбонуса, того они тем более не станут терпеть от этого жалкого королишки, от принца,

— А что с этим колдуном? — спросил Виллеза. — Что, Агохоф не может расправиться со смутьянами?

Стефани наклонился вперед, чтобы ответить:

— Ивор не позволяет ему развернуться. Я думаю, он опасается, что колдовство, употребленное в самом сердце провинции, только раздует пламя мятежа, настроив людей против принца. — Барон нахмурился. — Меня беспокоит, что Ивор может натравить колдуна на мои владения или на владения кого-нибудь из крупных аристократов, живущих на окраине, чтобы на нашем примере дать урок всем остальным. Мы должны нанести упреждающий удар, пока еще не поздно.

— Подожди!.. — На этот раз в разговор вступил Аки Вадсай. — Мы разве встретились для того, чтобы говорить об атаке? Уверен, совесть не остановит Ивора, когда он вздумает натравить на нас колдуна. Как только мы встанем у него на пути, Агохоф будет спущен на нас точно цепная собака. Ивор только и ждет, чтобы мы высунулись.

Конан решительно хлопнул себя по колену и встал. Он вышел вперед, гневно обведя собравшихся глазами.

— Хватит болтать об этом недоноске Агохофе! Я сам с ним разделаюсь! Клянусь Кромом!

И снова поглядел на своих товарищей. Никто не собирался ему перечить. Его взгляд задержался на Аки Вадсае, который слегка поклонился, как бы выступая свидетелем его клятвы и принимая ее. Конан нетерпеливо пожал плечами:

— Давайте спланируем атаку. Нечего тут медлить. А то еще немного — и мои люди станут неуправляемыми.

Немного позднее, во время перерыва, Конан пошел к монолитам. Известие о смерти Гандара, похоже, произвело мало впечатления на наемников. Целая орда буйных голов шумно пыталась выкопать каменные колонны, используя для этого древки копий. Они предполагали, что под монолитами скрыто сокровище. Их предводитель Павло стоял на более маленьком камне, высота которого была в три человеческих роста. Оттуда он азартно руководил всей сворой, пытавшейся, обвязав вертикально торчащий монолит веревками, повалить его набок.

— Прекратить! — заревел Конан. — Ты, аргосиец, слезай оттуда! Хватит придуриваться!

Он прошел сквозь толпу людей, которые шарахались от него в стороны.

— Идите собирать монатки, псы войны! На рассвете выступаем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГОРНЫЕ РАЗБОЙНИКИ

Дикие горцы прискакали ночью. Холодно горели над ними звезды. К глухому стуку копыт примешивалось звяканье уздечек, резкие звуки варварской речи. Вдали мужские голоса звучали в унисон, слаженно распевая песни, сложенные харангиискими племенами еще в те достопамятные дни, когда, согласно легендам, они безраздельно властвовали на широких равнинах Востока.

Конан направил свою лошадь, ориентируясь по звуку, потому что он мог едва лишь различать очертания вооруженных всадников или сверкание звездного света на их остроконечных шлемах или обитых металлом щитах. Мысленно он прикинул направление движения орды по положению звезд и успокоился. Их вожди, должно быть, пользовались тем же самым методом, ибо из всей сотни харангийских всадников только один нес пылающий факел. То и дело Конан видел этот огонь, а потом опять терял его из виду за склонами гор. Иногда видел Конан и их штандарт — череп и рога оленя, обитые бронзой.

Это была долгая скачка во главе армии наемников по горам. Затем Конан оставил своих людей и вместе с разбойниками-горцами вырвался по ущельям на открытую, незащищенную местность. Харангийцы за день проходили огромные расстояния, двигаясь с молниеносной скоростью. В темноте они неслись подобно бесформенным духам, что устремляются на жертву в мрачных глубинах ночи. Конан дважды менял коней. Маленькая горная лошадка с трудом тащила на себе тяжесть веса варвара. Так продолжалось какое-то время, а теперь снова в предвкушении битвы он пересел на своего могучего черного скакуна.

Далеко впереди возникло какое-то беспокойство. Спустя секунду Конан разглядел и источник тревоги — одинокий всадник несся на цепь, глядя на горящий факел. По обе стороны от факелоносца ехали харангийские вожди.

— Хайя!

Вождь Харанги, который гнал свою лошадь рядом с Конаном, дернул поводья и тоже устремился в сторону факела. Движением руки он указал своим людям, чтобы те оставались на левом фланге. Конан оторвался от них и поскакал рядом с горцами. Без труда его могучий жеребец обошел более маленьких коньков горцев.

— Что случилось, Хваг с Красных Утесов? Неужели ваша разведка обнаружила вражеские посты? — Конан уже сносно изъяснялся на суровом харангийском диалекте, с которым имел возможность познакомиться в последние дни.

Но горец даже не повернулся.

— Зачем тебе это знать, чужеземец?

— Я здесь для того, чтобы удостовериться в том, что твои дикие волки хватают ту добычу, что нужно.

Конан замолк и насторожил уши, вылавливая смысл фраз, которыми обменивались вожди.

— В самом деле? — фыркнул Хваг с издевкой в голосе. Он и не скрывал своей неприязни. — Я думал, что ты просто гусак, которого гонят вместе с армией, чтобы защитить нас от предательства твоих кофийских друзей.

Конан нахмурился:

— Гм. Это тоже возможно. Долго ли коротко ли, но я вас покину, чтобы присоединиться к атаке мятежников… и уладить еще кое-какие дела.

Харангиец бросил подозрительный взгляд на киммерийца в желтом свете факела.

— Это решат мои вожди. Без их согласия тебе отсюда дороги нет.

Затем внимание Конана вновь переключилось на разговор вождей.

Вожди выкрикивали приказы гетманам. Конан изо всех сил пытался уловить хотя бы примерный смысл. Но долго гадать ему не пришлось. Внезапно Хваг и все остальные разразились воплем, который стремительно разнесся по рядам, повторяясь многократно, усиленный сотнями голосов:

— ВИРИДИЯ! Вперед!

Тысяча глоток исторгала этот крик. Масса всадников начала стремительно набирать скорость. Сперва они перешли на быструю рысь, так что жеребец Конана легко шел с ними в ногу. Гремящие копыта и вопли человеческих глоток сливались в единый оглушительный шум. Затем кони пустились вскачь. Воздух дрожал, гремел истошными дикарскими воплями и яростной музыкой конского топота. И вот орда со страшным грохотом перешла в безумный галоп по бездорожью.

Факел и штандарт остались далеко позади. Всадники неслись по черной ночи, освещаемой только светом звезд. Вокруг в темноте смутно виднелись очертания холмов.

Ритмичный стук копыт и жесткие удары кожаных седел точно вбивали тупые гвозди в голову Конана. Он начал ощущать, как в нем растет безумное, самоубийственное возбуждение. Он мчался сквозь ночь на смертельного врага, растворив свою жизнь в чудовищной мощи орды. Тщетно он всматривался в мрак, расстилающийся впереди. В горячечном уме возникали фантомы, которые мгновенно исчезали перед мордой коня.

Конай чувствовал, что постепенно начинает отставать от маленьких, но очень выносливых горских лошадок. Один раз, когда его конь попал ногой в неглубокую выбоину, Конан едва не вывалился из седла. Он ничуть не сомневался, что горцам такая безумная скачка нипочем. Они были прирожденные всадники. Они точно приклеились к своим седлам.

Черный жеребец начал выдыхаться, а сам Конан уже гадал — сколько же еще безумные харангийцы будут нестись в своем страшном галопе. И вот впереди мелькнуло облако пыли, которое грозило всех задушить. Постепенно в нем проступали какие-то темные фигуры. На горизонте поднялись облака дыма, и в них мелькали человеческие тени. Затем вся сцена стала более отчетливой.

Это была деревянная стена укрепленного лагеря легионеров, перед которой кишели всадники. На палисаде горели факелы. Часовые с тревогой смотрели со стен на атакующую орду. Ужасающие вопли, вырывающиеся из глоток ха-рангийцев, были таковы, что казалось: стены вот-вот падут под их натиском.

Однако палисад выглядел довольно высоким и прочным, а ворота были закрыты. Стремительно приближаясь к цели, Конан поневоле продолжал гадать: что эти дикари будут делать с такой прочной обороной? Но сейчас, когда почти вся орда ушла вперед, он ясно мог видеть всю атаку. Передние всадники разделились перед стеной, выпустив целый град дротиков и копий. Несколько защитников упали вниз с палисада. Затем к стене с воем подкатила плотная волна атакующих. Вверх полетели веревки с крючьями на концах, вонзившиеся в дерево. Эти всадники повернули своих лошадей в самое последнее мгновение и понеслись вдоль стены. Другие же все подходили и подходили.

Эти веревки не предназначены для того, чтобы забираться наверх, внезапно понял Конан. Вместо этого горцы продемонстрировали настоящий цирковой трюк верховой езды. Они ухитрялись растаскивать бревенчатую стену, используя силу и скорость своих коней. И вот с громким треском бревна палисада начали подаваться. Один часовой потрясенно вскинул руки и упал спиной вперед, на двор форта, когда бревно выскочило из-под его ног. Остальные ухватились за падающую стену.*

Снова и снова забрасывали всадники вверх свои веревки с крючьями, а их товарищи прорывались сквозь бреши. Кофиты, засевшие в деревянных башнях по углам стены, были теперь блокированы. Короткие луки харангийцев звенели как лютни, а длинные копья сражали солдат, оборонявших стены. Конан видел, как горцы соскакивали с седел или влезали на плечи своих товарищей, чтобы взобраться на палисад. Некоторых отбрасывали, но другим удавалось зацепиться и добраться до верха.

Новая волна атаки вынесла Конана прямо к стене. Он потрясенно обнаружил, что держит в одной руке топор, а в другой меч и что из глотки его рвется на волю свирепый боевой клич. А затем он вместе с остальными бросился на высокий палисад и больше ни о чем уже не думал, оказавшись в толпе воющих всадников. Он чувствовал только одно: непреодолимое желание крушить в щепу древесину, ибо человека-противника в это мгновение перед ним не было.

Затем он обнаружил брешь, открывшуюся в ненавистном барьере, между двумя уцелевшими секциями стены. Харангийцы как раз пытались опрокинуть их. Боевой жеребец, похоже, обезумел еще больше, чем его хозяин. Без всякого пришпоривания разъяренное животное взлетело над барьером и проскочило в узкую щель.

Теперь наступил сущий ад. Воздух содрогался от воплей. Вокруг Конана колыхался лес пик и факелов, которые расступались перед ним, ибо никто не ожидал, что буквально с неба на них свалится громадный конь с гигантом-всадником, яростно размахивающим секирой. Черный жеребец несколько мгновений топтался по поверженным человеческим телам, дробя их и кусая, точно одержимый. Конан поднимал и опускал свое оружие, разя противника направо и налево, оставляя везде изувеченные трупы. Затем человек и конь пронеслись сквозь толпу защитников, как нож сквозь масло, и развернулись, чтобы снова атаковать их.

Однако теперь упала уже большая часть стены, и во двор форта ворвалась огромная толпа вопящих харангийцев. Кофиты не могли устоять между ними и разъяренным диким киммерийцем. Они рассыпались и побежали кто куда. Конан навалился на фланг поверженного врага и беспощадно гнал кофитов, а затем довернулся и встретил новую волну защитников форта, которые выскочили из горящих палаток.

Последние кофиты нашли убежище в старом каменном строении в середине форта. Вокруг этого строения и выросли впоследствии разрушенные ныне деревянные стены. Королевские солдаты отбивались с яростью обреченных, ибо от диких горцев не ждали никакой пощады. Теперь харангийцы громили ворота. Когда отзвучали равномерные удары их тарана, наскоро сделанного из бревен палисада, стало ясно, кто одержал здесь победу.

Наконец наступил момент, когда, несмотря на то что боевой клич все еще гремел над вражеским лагерем, ни одного кофита не осталось во дворе. Многие из харангийцев занялись тем, что грабили трупы. Конан вынужден был остановиться, когда его жеребец страшно захрипел. Он соскочил с седла. Из пасти храброго животного клубилась розовая пена. Он повел животное к колодцу, вода которого почти не была запачкана кровью.

Пока конь пил и снова набирался сил, Конан пошел договариваться с горцем, который хотел вывести из кофийской офицерской конюшни пять коней с дикими глазами. Выбрав самого большого, киммериец вырвал поводья из рук горца, а затем цыкнул на него и яростно сверкнул глазами. Тот начал было протестовать, но затем пожал плечами и быстро увел остальных коней.

Конан оседлал свежего коня, а своего черного жеребца привязал к луке седла. Когда он сел на коня, он услышал ликующие вопли и треск дерева. Это упали ворота каменного здания.

Киммериец взял поводья и направил коня сквозь брешь в стене наружу, к усеянному телами полю, где яркий полумесяц уже поднялся и заливал всю восточную часть небосклона.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ НОЧНЫЕ ВСАДНИКИ

Ни один харангиец не осмелился остановить Конана, когда тот помчался к близлежащей деревне. Жители успели ее покинуть. Как стервятники, кружили повсюду горцы в поисках богатой добычи. Один отсалютовал киммерийцу высоко поднятым кривым мечом, ибо видел, как тот первым ворвался в брешь в стене форта. Но в общем и целом никто из ночных разбойников не выказывал Конану особого уважения. В свете пожарища Конан увидел камень с дорожным указателем — там была дорога на восток — и поскакал туда.

Из конюшен и хижин, стоявших вдоль дороги, доносились женские крики, заглушаемые грубыми голосами и хохотом харангийцев. Конан поглядел на эти здания, терявшиеся в ночном мраке, нахмурился, но поехал прочь. Его сердце уже очерствело и загрубело и больше не сжималось при виде этих жестокостей, неизбежных в ходе любой войны. Лошадь уносила его прочь скорой рысью.

Но крики снова зазвучали, и еще громче. Что-то очень знакомое почудилось Конану, так что волосы на загривке у варвара приподнялись и зашевелились. Вскоре из темного прохода выскочила тонкая, нежная фигурка. За ней гнались два кряжистых мужика. Конан натянул поводья своей бегущей лошади, поворачивая ее, и перегородил преследователям дорогу.

— Стоять! — взревел Конан на харангийском; но эти воины даже головы не повернули в его сторону. В одно мгновение киммериец со своей лошадью отрезал им дорогу, встав между преследователями и их легконогой добычей. Он соскочил с седла. И еще раз закричалнасильникам:

— Стоять!

А после бросил через плечо на кофийском:

— Евлалия! Оставайся на дороге!

Воины харангийцы остановились. Но вот один, ругаясь, схватился за меч и подбежал к Конану. Как молния, пролетел по воздуху кулак Конана и врезался разбойнику в шею. Тот зашатался и рухнул на колени. Его товарищ смотрел на происходящее не трогаясь с места.

Спустя несколько минут упавший на землю харангиец сделал попытку встать. Он вцепился в руку своего товарища, но тот хотел было стряхнуть его, поскольку опасался нового нападения со стороны неистового киммерийца. Пока оба были заняты друг другом, Конан взял их лошади за поводья и повел прочь. При этом он старался не выпускать обоих харангийцев из виду.

На узкой дороге он тихо позвал:

— Евлалия! Ты где?

Его голос все еще звучал хрипло, сорванный во время штурма, и был довольно грубым, особенно сейчас, когда воздух был полон нежного звона ночных цикад.

— Иди сюда, ко мне! Опасность миновала!

Он внимательно вглядывался в кусты, растущие по обе стороны дороги. Лунный свет заливал их. Однако Конан не замечал никакого движения.

— Что ты вообще тут делала? Вчера вечером ты оставалась в безопасности, посреди нашей армии.

Затем далеко впереди послышался шорох. Как призрак, мелькала фигурка юной дворянки между кустов и сорных растений.

— Конан! Я должна была предупредить сельчан.

В ее голосе звучало упрямство. На лице в лунном свете блестели слезы. Она подошла ближе, но нерешительно остановилась, скрестив руки под пленительной округлой грудью. На ней не было юбки. Длинная вышитая рубаха закрывала ее бедра, но оставляла голыми колени и стройные голени.

Конан вопросительно глядел на нее:

— Стефани послал же какого-то вестника, чтобы остеречь наших союзников насчет этого нападения.

— Ну да, и я пошла с ним вместе. Я должна была лично убедиться, что все сделано так, как нужно. — Ее лицо дрогнуло. — И все же головы наших покатились…

— А ваша собственная упрямая головка была, конечно, в полной безопасности. — Киммериец протянул руку и обнял ее за плечи.

Она вздрогнула, но упрямо продолжала стоять.

— Да, но дело того стоило. Этот вестник был, между прочим, изловлен харангийцами, которые рыщут повсюду. Они зарубили его, потому что для них все кофиты — злейшие враги. Мне удалось уйти от них. Но я загнала лошадь, когда удирала от горцев. Пока я искала другую лошадь, меня остановили эти двое, которых ты тут видел.

Она задрожала.

— Пошли. Мы слишком долго тут рассиживаемся! — проворчал Конан и мрачно поглядел по сторонам. — Мне нужно еще кое-что сделать. — Он оглядел свою спутницу с головы до ног. — Мой черный едва ли заметит твой вес, если ты сядешь на него. Умеешь ездить без седла? Нет, лучше садись-ка мне за спину. Ты вся замерзла.

Он усадил Евлалию позади себя на лошадь и поехал дальше. С седла он видел, как на фоне пожара, охватившего деревню, бегают разбойники-горцы. Но те двое, которых он отделал перед хижиной, отбивая у них Евлалию, исчезли. И никто не преследовал Конана.

После того как деревня осталась позади, они миновали чью-то усадьбу, обнесенную высокой стеной. Там были привязаны харангийские лошади. За стеной к небу вздымалось пламя. Разносились крики. Конан вопросительно взглянул на Евлалию:

— Что, этих людей не предупредили?

Она метнула в ответ яростный взгляд:

— Нет! Это семьи королевских офицеров. Или тех деревенских, которые были с ними заодно. Эти пособники кофийскои тирании не заслуживают ничего лучшего.

Хотя ее голос звучал резко, Конан чувствовал, как она дрожит в муке.

Когда они выехали на открытую местность, Конан погнал своего жеребца, чтобы наверстать упущенное время. Его боевой конь также набрался сил, поскольку бежал следом за всадником, не обремененный седлом и оружием. Дорога была ровной и плотной. Конан низко наклонился над гривой кофийскои лошади и дал животному волю мчаться — пусть избывает страх и ярость пожаров и битвы. Евлалия обхватила Конана руками и молчала.

Долго неслись они галопом, озаряемые светом звезд. Затем местность вновь стала холмистой. Пологие холмы протянулись на западном горизонте. На самом дальнем из этих холмов раскинулся город Тантизиум. Поднимаясь вверх по склонам и спускаясь вниз, в ложбины, Конан поневоле вынужден был замедлить бег своего коня. И тогда его спутница вновь смогла с ним заговорить:

— Конан, ты уже давно рискуешь вывернуть себе шею — так внимательно озираешься по сторонам. Мы еще далеко от города. Кого ты ожидаешь здесь увидеть?

— Как — кого? Врага, конечно, женщина! — Киммериец бросил взгляд через плечо. — Мы достаточно позаботились о том, чтобы принц был наслышан о нападении разбойников и принял их за наши главные части. Если он выслал значительные силы против нас из города, то они, вероятнее всего, находятся уже в пути.

— Понимаю. — Голос Евлалии звучал задумчиво, и ее руки плотнее обхватили Конана поперек груди. — Но тогда для нас довольно рискованно ехать по этой дороге. Как ты считаешь?

Конан кивнул. Его черные как вороново крыло волосы мотнулись при этом движении.

— Да, опасно. Но это хорошая возможность…

После краткой паузы Евлалия сказала:

— Тогда выходит, что хитрость минувшей ночи и нападение, запланированное на сегодняшнее утро, решают судьбу нашего восстания?

— Разумеется. Завтра в это самое время мятежники барона Стефани будут иметь забот полон рот. — Услышав, что его спутница набрала уже воздуха в грудь, чтобы возразить, он быстро продолжил: — А если мы не сможем взять город, я не смогу долго удерживать здесь наемников. Вольные наемники не падают с седла только в одном случае — если видят в обозримом будущем сладко позвякивающий мешок с деньгами. Так что все зависит от того, насколько удачно выпадут завтра кости из стаканчика.

Евлалия ответила только после долгой паузы:

— Но если даже мы и возьмем город, у нас, вероятно, возникнут еще более серьезные затруднения. Откуда мы знаем, что твои отряды не разграбят там все подчистую и не сведут на нет все наши планы реформаторства? Достанет ли у тебя власти, чтобы обещать, что ничего подобного не произойдет, Конан из Киммерии? — Она наклонилась вперед, чтобы заглянуть ему в лицо. Ее теплые руки коснулись его уха. — Разумеется, наши солдаты сумеют разбить твоих, если те попытаются выкинуть нечто подобное.

— Если ты сомневаешься, что я сумею удержать моих наемников в узде, — лицо Конана омрачилось, как видела Евлалия, — то могу тебя успокоить. Я не собираюсь торчать с ними долго в Тантизиуме. Потому что у меня другие планы. Как только ты нам заплатишь, как было договорено, тебе не нужно будет опасаться предательства. А что до твоих мятежных мечтаний… — Тут он пожал плечами. — Они, возможно, будут небесполезны и для меня. Кто знает, может быть, мне потребуются союзники в ближайшие несколько месяцев. Нет, нет, моя дорогая! Твои трудности почти смешны. Что нужно? Всего-то-навсего устранить сатрапа Ивора, его жадного дядюшку Страбонуса, разбить объединенные войска обоих, а заодно одолеть какого-то там вонючего москита Агохофа. Евлалия содрогнулась:

— Который в одиночку запросто может за пихнуть нас всех в один гроб.

— Что верно, то верно. Но подумай вот о чем. Чародей любит королевскую власть. Поэтому он извивается угрем среди карпов. Если мы прибьем Ивора и ослабим Страбонуса, этот колдунишка, вероятно, подберется под теплый бочок к какому-нибудь другому владыке и больше не будет отравлять эту маленькую провинцию. — Конан ободряюще кивнул ей. — Ну, или что-нибудь случайно свалится ему на голову.

Евлалия вздохнула:

— Довольно странно, что после нашей такой долгой борьбы, тщательного планирования восстания, после всей организационной подпольной работы успех восстания и вся наша судьба зависит от какого-то одного человека вроде тебя. — Она замолчала, но решила все же разъяснить свое замечание: — Я хотела сказать, ты здесь чужак, ты искатель приключений. Ты, вероятно, завтра уедешь куда-нибудь в новые края, только тебя и видели здесь. Ты не… ты не аристократ.

— Да уж, голубой кровью похвалиться не могу! Этим я отмечен с рождения. — Конан кивнул с мрачным видом. — А та голубая кровь, которую я пролил или которую разбавил, делая детей всяким знатным дамам и аристократкам, — она как, не считается?

Евлалия не ответила. Молча ехали они по гребню очередного холма. В лунном свете они видели, как дорога меж двух возвышенностей, поросших лесом, спускается вниз, в ложбину.

— Опасно ехать дальше, — сказал киммериец. — В любую секунду на нас могут неожиданно напасть. Нужно остановиться и подождать.

Конан выбрал место, где дорога огибала большой лесной массив. Они продвигались вперед под низко нависающими ветвями в темноте, покуда не оказались на прогалине. Там они спешились и привязали лошадей.

Затем киммериец взял крепкий лук и целую горсть длинных стрел.

— Жди здесь, покуда я не вернусь! Можешь завернуться в мой меховой плащ. Если сюда сунутся дикие звери, полезай в седло. — Он пошел прочь, но, едва сделав пару шагов, снова остановился. — А если услышишь, как я ругаюсь и призываю Крома, то скачи прочь в безопасное место.

Евлалия схватила его за руку.

— Конан, я не хочу оставаться здесь одна! — Ее голос звучал низко и настойчиво. — Конан, я городская девушка, а вовсе не создание диких лесов и гор вроде тебя. Ужасы этой ночи… всего это было для меня чересчур. Я хочу с тобой! Возьми меня с собой…

— Ну ладно! Но веди себя тихо! — Он обнял ее рукой и пошел с ней через темный лес. На краю дороги не было заметно никакого движения. Конан посмотрел в одну сторону, в другую. Затем он зажал лук между колен и тщательно натянул тетиву. Стрелы положил наготове в мох рядом с древним-предревним деревом. И вот оба спутника сели и стали ждать.

Ночь проходила, не принося с собой никаких происшествий. Евлалия то и дело пыталась завязать разговор, но Конан велел ей молчать. Они прислушивались так напряженно, что начали тосковать по звукам. Но их вознаграждал только хруст ветвей или трепыханье крыльев ночной птицы.

Легко было счесть это ночное сидение в засаде пустой тратой времени. И почему он должен прятаться, как крот между корней старого корявого дерева, и сторожить пустую дорогу? Конан ненавидел каждую минуту езды до города, отделявшую его от шума битвы, где другие искали себе славы или смерти.

И вот он почувствовал, как что-то легко прикасается к его ноге. Он увидел бледное лицо Евлалии. Она наклонилась вперед и ласково коснулась губами его губ, а между тем ее бедра все теснее прижимались к его боку.

И уже знакомая страсть вскипела в нем — страсть, которую он помнил по тем мгновениям, когда это бледное лицо и это нежное тело уже трепетали в его объятиях. Но теперь он обуздал свое желание, точно норовистого жеребца. Горячая кровь ударила ему в голову, и все поплыло у него перед глазами. А Евлалия становилась все более настойчивой, все более страстной. Она водила нежными ладонями под его кольчугой, гладила и ласкала его.

Но вот чары были грубо разрушены. С дороги донесся стук копыт, послышались другие невнятные звуки. Сперва они приближались, затем зазвучали глуше там, где дорога заворачивала.

— Слышишь? — прошептал Конан, отодвигая Евлалию в сторону. Он взялся за свой лук. — У тебя слишком белое лицо. Ложись лицом на землю.

И вот уже кавалькада всадников показалась перед ними. Киммериец ощущал, как содрогается земля под их копытами. Это были четверо всадников в серых формах армии Тантизиума.

— Ивора среди них нет. Будь он с ними, он взял бы с собой куда больше гвардейцев.

Конан натянул тетиву своего лука, когда солдаты проезжали мимо попарно. Но прицелился только когда увидел среди них темную тень.

— Я надеялся на это, — пробормотал он про себя.

За солдатами катила арба Агохофа. Пара серых лошадок тащила ее. Черное покрывало крыши свисало с подпорок и развевалось по сторонам. Несмотря на темноту, Конан был почти уверен, что различает внутри арбы знакомый профиль, похожий на профиль хищной птицы. Узкая бледная рука держала поводья. Затем она же отодвинула в сторону покрывало, чтобы лучше видеть.

Когда отвратительная арба подъехала поближе, Конан прицелился в то место, где, как он предполагал, должен находиться волшебник. Он послал стрелу, когда арба поравнялась с ним, и проследил за ней заботливым взглядом. Стрела пролетела сквозь черное покрывало.

Арба не замедлила ход и не свернула в сторону. Следующая стрела Конана принесла еще меньше вреда. Он услышал, как гремят по дороге колеса. Затем мимо пропылил арьергард, состоящий из еще четырех всадников. Поезд исчез в темноте.

— Ты попал? — Евлалия коснулась его руки.

На ее лице застыло напряженное выражение.

— Да, уверен. — Конан с недовольным видом наморщил лоб. — Но стрела могла пролететь под планками этой телеги, не задев ничего. С другой стороны, может быть, чертов возница едет теперь там мертвый.

— Молю богов, чтобы так оно и было! — Евлалия тревожно посмотрела на дорогу, где постепенно затихал стук копыт.

— Ну, как бы там ни было! Теперь мы знаем, что Ивор отправил своего ручного чародеишку из города к «месту происшествия». Мы выиграли время нашим обманным маневром. — Он обратил к себе лицо женщины и поцеловал ее в лоб. — Ну, идем. Нам нужно как можно быстрее уезжать отсюда.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ШТУРМ ГОРОДА

Ясное утро занималось над улицами Тантизиума. Когда бледное золото рассвета на востоке небосклона сменилось тусклой голубизной, всадники увидели в первый раз город, раскинувшийся вдали, на вершине холма. При каждом новом подъеме на каждый новый холм, лежащий на их пути, они вновь и вновь видели город впереди. Сперва это была всего лишь неясная темная тень с желтыми точками — там, где горели сторожевые костры. Но вот путники различают уже сумятицу пестрых крыш этого старого гнезда, где пестовались человеческие надежды и вырастали позорные деяния человеческого рода. И вот — новое испытание.

Рассвет в городе вовсе не был таким уж золотым и тихим, как видели наблюдатели. Темный дым поднимался с белых внешних стен города. На склоне холма перед самым городом, точно муравьи, кишели люди. Громкий рев бесчисленных глоток, как морской прибой, доносился до ушей Конана и Евлалии. Он заглушал даже стук копыт их коней.

Теперь они были уже среди солдат, штурмующих город Поначалу им встречались только крестьяне или дровосеки из местных. Вооруженные косами и топорами, они устремлялись к городу, выбирая обходные дороги. Евлалия одаряла каждого из них дружеским приветствием, но Конан ехал молча рядом со своей подругой. И только когда он увидел знакомые физиономии наемников, он коротко кивнул. Все его помыслы были полностью заняты предстоящим штурмом.

Когда он увидел осадные орудия, сваленные среди ящиков со снаряжением, он заревел:

— Клянусь Кромом! Почему лестницы валяются здесь? Они должны давно стоять у стен города! — Он схватил какого-то несчастного фельдфебеля, погонявшего повозку с лестницами, и наорал на него, учинив зверскую выволочку: — Немедленно к городской стене! Все остальные должны очистить для тебя место. Это мой приказ!

И скоро уже лошади неслись по знакомым террасам старого лагеря, где некогда стояли наемники. Вот здесь дьявольский огненный туман Аго-хофа поглотил многих старых товарищей. Светло-зеленая трава уже выросла вновь и покрыла землю, богато удобренную кровью и золой, оставшейся от сгоревших солдат. Сейчас тут были привязаны лошади, за которыми следили старые или раненые солдаты. На следующей террасе наемники и кофийские мятежники уже ждали приказа начать штурм города.

Павло и некоторые другие испустили вопли ликования, когда Конан подъехал к ним. Но остальные из их отряда отозвались на этот крик довольно-таки вяло. Они не выглядели слишком воодушевленными. Конан спешился и передал свою лошадь одному из наемников, велев расседлать ее. Затем он повернулся к Евлалии. Но ее возлюбленный Рандальф уже снимал ее с седла и поднимал на руки. Конан резко отвернулся и начал подниматься по склону.

На самой верхней террасе, на расстоянии полета стрелы, вновь собрались отряды солдат. Здесь были почти все наемники. Именно они, как наиболее боеспособные, должны были возглавить штурм. Конан подошел к группе офицеров и отвел в сторону Зено.

— Как протекает битва? Я надеялся, что сумею прибыть пораньше.

Рыжеволосый кучерявый лейтенант глянул на Конана сквозь поднятое забрало и сказал с угнетенным видом:

— Дело дрянь, Конан! Мы пытались штурмовать город при первых лучах рассвета — здесь, поскольку у ворот слишком яростно обстреливают нас из башен, — он указал на изгибающуюся белую стену, которая высилась перед ними на склоне холма. — Стефани ранен. Мы отступили. Затем мы стали штурмовать стену, осыпая ее градом стрел. Но также тщетно. Высота дает им преимущество примерно в тридцать шагов. Их стрелы летят дальше наших. — Зено поглядел вверх, туда, где тихо переговаривались между собой другие вожди наемников. — Аки Вадсай поддержал наше нападение, но другие вовсе не хотят сражаться пешими. И Виллеза отвел назад своих людей.

Вероятно, зингарец услышал, как прозвучало его имя. Он оставил других офицеров и с мрачным видом приблизился к Конану и Зено.

— Я считаю, что твой отряд должен взять на себя основную тяжесть этого штурма, Конан. В конце концов, мы здесь потому, что поддержали ТВОЕ предложение… — Он посмотрел на людей, которые ждали его, собравшись на нижней террасе. — И просьбу ТВОИХ кофийских друзей.

Конан коротко кивнул:

— Но будь сразу же у меня за спиной, Виллеза. И не переусердствуй в осторожности. — Затем он отвернулся от насмерть разобиженного зингарца и спросил Зено: — Где Стефани?

— Там, Конан.

Офицер кивком головы указал на нескольких людей, лежавших в тени террасы. Конан отпустил лейтенанта и пошел туда. Он увидел солдата, чья зеленая туника густо пропиталась кровью, уже засохшей. А затем отыскал среди раненых и барона, сидевшего на седле в окружении праздно стоящих людей. Стрелу, вонзившуюся ему в ногу, уже вытащили, и теперь окровавленное древко лежало рядом в траве. Раненый как раз прижимал повязку с целебными кореньями к ране. Он взглянул на Конана и виновато улыбнулся, точно хотел попросить прощения.

— Чертовски глупо все, что здесь творится! Но что поделать, за всеми моими учеными занятиями я не нашел времени постигнуть искусство войны. Надеюсь все же, что скоро снова смогу забраться в самую гущу…

Конан покачал головой:

— Было бы лучше, если бы вы остались живы, барон. Вы будете нужны, когда настанет мир. Если в этой несчастной провинции настанет когда-нибудь мир. — Резким движением руки он отмел всякие возражения. — Что поделывают наши союзники за городскими стенами?

Барон Стефани с серьезным видом качнул головой:

— Они не смогут открыть для вас ворота, Конан. Они очень скверно вооружены. А принц Ивор знает, что у него есть в городе враги. Они смогут поднять восстание только тогда, когда мы ворвемся в город. Не раньше.

Конан поразмыслил над этими словами, рассматривая открывающийся перед ним склон. На поросшей травой равнине торчали оперенные стрелы, будто дикие цветы. Словно по волшебству выросли они из неподвижно лежащих тел павших солдат. Наверху, над ними высились белые стены. Головы и плечи пикинеров, стоящих на стенах, были отсюда хорошо заметны. Целый отряд стрелков стоял на стене и осыпал нападающих дождем длинных стрел. На юге находились обе башни городских ворот. Там было полно защитников города. Конан увидел, как камень, выпущенный из катапульты, ударил в стену ближайшей к нему башни, но не причинил ей ни малейшего вреда. За башнями вздымалась могучая цитадель.

И все же городская стена была всего лишь стеной — выбеленной известью, высотой в пять человеческих ростов, сложенной из небольших камней, как Конан убедился во время своих прогулок по городу. Такую стену можно было бы проломить, если действовать под прикрытием щитов, выстроившись «черепахой». Но угроза волшебства… Терпеливая работа займет некоторое время, а колдун может прибыть с минуты на минуту. Город должен быть взят еще сегодня. Самое позднее — до полудня.

— Незадолго до твоего прибытия мы построили осадные лестницы, — Стефани указал на длинные деревянные приспособления, которые теперь подтаскивали по равнине к городским стенам. — Еще довольно много их лежит там, под стеной.

— Отлично! — Конан стряхнул с себя задумчивость и схватил щит барона, лежавший на земле, На зеленом поле была нарисована серебряная кошачья голова. — Возьму в долг, ладно? — Затем киммериец поднял щит и вышел на дорогу. — Эй, люди! — заревел он во всю мочь. — На лестницы! За мной!

Со всех сторон к нему подбегали солдаты. Один из наемников звал своего друга:

— Если уж помрем, то лучше рядом с Конаном!

Его клич с воодушевлением подхватили остальные:

— Конан!

— Да, Конан! Конан, веди нас!

Толпа вооруженных людей собиралась вокруг киммерийца.

Поравнявшись с группой офицеров, он громко крикнул:

— Стрелки, вперед! Прикройте нас! Нападаем на стену сразу со всех сторон!

Конан подбежал к одному из фургонов, склонился над осадной лестницей и изо всех сил ухватил за перекладины. При этом он оцарапал своим щитом себе плечо. Напрягая все свои немалые силь., он выпрямился под тяжелым грузом. Наемники и. мятежники подбежали, чтобы помочь ему тащить почти неподъемную тяжесть.

С радостными криками, которые постепенно перешли в ритмичную трудовую песню, продвигались солдаты к городским стенам, неся на спинах лестницы. Конан провел свою дюжину сквозь брешь в укреплении верхней террасы. Как змеи, последовали за ним люди, как бы связанные в единый организм длинной лестницей. По обе стороны от них бежали стрелки с луками. Некоторые приседали, уклоняясь от вражеских стрел и камней, другие бессильно валились на землю. Но когда те, кто выжил, подошли на расстояние выстрела и смогли поражать стрелков, находящихся высоко на стенах, они замедлили шаги. В смертоносном слаженном ритме натягивали они свои луки и выпускали стрелы с быстротой молнии.

Стрелки на стенах сосредоточили обстрел на людях, которые несли лестницу. Тем приходилось закрываться щитами. Но дорога наверх была долгой и пролегала по отвесному склону. Все чаще сбивались они с ритма, продолжая, однако, распевать свою боевую песнь, когда стрела попадала в ногу или бедро одного из их товарищей. Конан напирал изо всех сил, хотя лестница все тяжелее давила на его плечи, поскольку товарищ рядом с ним спотыкался, а другой упал, сраженный насмерть. Для оставшихся их товарищей лестница стала еще тяжелее.

Остальные воины занимали место тех, кто погиб. И среди них была Друзандра. Конан услышал ее голос:

— Я с тобой, киммериец! Во всяком случае, я надеюсь, что ты возьмешь на себя большую часть веса этой чертовой лестницы и облегчишь мне работу. — Она хлопнула его по ляжке и добавила: — А ты и вправду скала, за которой можно неплохо спрятаться.

Ее юмор среди этого ада был как освежающий дождик. После того как женщина-воин присоединилась к солдатам, лестница будто бы пошла живее.

Конан тащил ее почти до самой стены. Он прилагал огромные усилия, чтобы сделать это, как будто бы града сыплющихся на него стрел и вовсе не существует. А потом он освободился наконец от почти непосильного груза, и лестницу положили на землю.

— Быстрее! Наверх ее!

Он подошел к середине лестницы и схватил ее, точно девицу поперек живота. Двадцать пар рук протянулись к ней одновременно. Узкий верхний конец лестницы поднялся вверх, описал в воздухе дугу и упал на верхний край стены. Конан навалился на лестницу всем своим немалым весом, чтобы она не опрокинулась в другую сторону.

В одно мгновение двое наемников уже вскарабкались по ней наверх. Друзандра хотела было поставить ногу на перекладину, но Конан отшвырнул ее в сторону. Киммериец занимал на лестнице столько же места, сколько потребовалось бы для двух дюжих солдат. Он чувствовал, как лестница гнется под тяжестью тех наемников, что лезут наверх следом за ним, как содрогается она под тяжестью ударов топоров, сыплющихся на нее с городской стены.

Стрела ударила его по кирасе и отскочила. Он подивился тому, сколь мала убойная сила этого оружия. Но затем он заметил, что она вылетела из рядов его собственных солдат. Стрелы защитников города были смертоноснее. Он услышал, как камень ударил по шлему одного из тех, кто лез по лестнице впереди него.

И камень, и человек рухнули возле Конана и еще некоторое время катились вниз по склону. Он услышал вопли. Когда Конан протянул руку со щитом над следующей перекладиной, стрела попала ему в руку, прикрытую только шелковой рубахой, но не защищенную кольчугой. Конан ощутил жгучую боль и вырвал стрелу. Изрыгая проклятия, он полез дальше наверх.

Лестница возвышалась над стеной на половину роста взрослого человека. Когда Конан был наверху, наемник, что находился перед ним, принял смертельный удар одного из защитников в серой форме кофийской королевской армии. Солдат пронзил нападающего копьем в горло. Но наемник, умирая, схватился за древко копья и увлек своего убийцу в бездну. Еще два копья уперлись в лестницу, чтобы сбросить ее со стены. Сильнейшим ударом секиры Конан разрубил одно древко, когда почувствовал, что его воздушная опора заколебалась и грозит рухнуть. Вес лестницы был слишком велик, чтобы ее мог опрокинуть один человек. С треском лестница вновь привалилась к стене. При этом толчке Конана вышвырнуло прямо на стену.

Едва он вскочил на ноги, как рядом с ним мелькнула тень. Это была Друзандра. Она перепрыгнула через труп одного копейщика и сбросила второго в пропасть.

Конан прокричал воительнице путаные благодарственные слова. Затем он подхватил секиру и щит, чтобы оттеснить следующего защитника. И вот уже наемники во множестве высыпали на стены города, так что этот участок стены представлял теперь поле боя.

На стене было место для двух человек, стоящих в ряд. Вместе с Друзандрой Конан пробивал себе дорогу. Защитников становилось все больше. Конан рвался к городским башням. При этом он отчаянно ругался на чем свет стоит. Два телохранителя принца Ивора пытались остановить Конана и Друзандру. Снизу их поддерживали еще два копейщика, старающихся достать атакующих длинными копьями.

Конан тщетно пытался отогнать их ударами секиры, оставаясь при этом недосягаемым для смертоносных клинков. Но вот стрела пронзила одного из одетых в серое солдат с мечом. Конан мгновенно использовал подвернувшуюся возможность и изо всех сил нанес ему удар по шлему. Затем пинком сбросил солдата прямо на копье его товарища, нацеленное на него самого.

Сразу вслед за тем он зарубил второго копейщика, снеся ему полголовы могучим ударом секиры.

Между тем клинок Друзандры нашел незащищенное место в кольчуге второго солдата с мечом. Тот обвис в смертельной слабости и опустился на землю. Вот еще один копейщик пришел на помощь своим товарищам. Но тут еще одна осадная лестница коснулась стены, и стражники начали озираться в панике, ибо мятежники лезли на стену со всех сторон.

Конан и Друзандра помчались вперед, освобождая пространство для новых лестниц. Теперь поднялась еще одна лестница, и еще одна. Все больше атакующих нападало на защитников города и оттесняло их на улицы. Скоро Конан был уже неподалеку от башен и ворот.

Позади него вновь поднялся крик. Металлическая дверь раскрылась, и ворота выплюнули целую толпу горожан, вооруженных мечами и дубинами. Когда они увидели зелено-серебряный щит барона Стефани, который держал Конан, они закричали:

— Стефани! Да здравствует барон! Долой Ивора!

И беспорядочная толпа устремилась к городским воротам. Конан видел, как в утреннем солнце сверкают мечи.

— Мятежники атаковали. Они вооружены! — крикнул он Друзандре, которая как раз заколола своего противника, размахивавшего секирой у нее под носом. Затем киммериец выбрался из сумятицы боя, и его место заняла одна из подруг Друзандры.

Он отыскал Бильхоата, который как раз спрыгивал с осадной лестницы.

— Лейтенант, вели доставить сюда Стефани! Пусть барона поднимут на стену, чтобы его приверженцы могли его видеть. Но хорошенько защищайте барона Стефани!

— Будет сделано, Конан!

Старый солдат (а некогда вор) бросил взгляд на лестницу, по которой карабкались вверх бесчисленные наемники.

— По крайней мере, я попытаюсь.

Он хотел добавить еще что-то, но, когда он снова поднял глаза, Конан уже исчез.

Он возвратился к Друзандре и Ариэль, которые беспощадно гнали врага по стене.

— Поддайте жару, сестры меча! — крикнул он. — Защитники стягиваются в башни!

Так оно и было. Люди в серых униформах теснились в прочных, обитых медью воротах, которые закрывали вход в башню со стороны стены. Два солдата бросились бежать от женщин, потому что опасались, как бы их боязливые товарищи не захлопнули эту дверь у них перед носом.

Тогда, к великому удивлению всех присутствующих, Конан бросился бежать вперед. Башня осыпала его стрелами, но он закрывался своим поднятым щитом. Он ловко уклонился от меча раненого часового, который пытался нанести ему удар по ногам. Затем, под ликующие вопли наемников, он нашел свободное место у стены. Он соскочил со стены и помчался к двери.

Когда защитники башни увидели его, они навалились на тяжелую створку двери, чтобы поскорее закрыть ее. Хотя Конан был уже близко, не было никакой надежды, что он подоспеет к двери вовремя.

Тогда киммериец, испустив громкий боевой клич, метнул свой топор.

Но не в людей. Клинок впился в древесину между медными пластинами, которыми была обита дверь, и не позволил захлопнуть створку. Один из солдат выскочил вперед и хотел выдернуть топор. Но киммериец уже выхватил меч и устремился в атаку.

С вершины башни свистели стрелы, так что искры летели из камней. Это было сущее чудо, что они еще не сразили Конана и не задели того королевского солдата, который бешено отбивался от наседающей на него Друзандры. Когда он рухнул на землю, его товарищ хотел было убежать. Но меч Ариэль рассек ему горло. И вот дорога к башне свободна для атакующих.

Между тем меч Конана пригвоздил солдата к двери. Разъярившись во время боя, киммериец с трудом выдернул свое оружие. Затем с громким звоном клинок выпал из его руки. С верхушки башни на него упал огромный булыжник, который лишь на волосок не попал ему в голову и раскололся на каменных плитах у него под ногами. С варварским криком поднял Конан этот камень и швырнул его в открытые ворота. Оттуда донеслись вопли ужаса.

И вот Конана обступил целый лес мечей. Его боевые товарищи вместе с ним устремились в двери башни, под арку.

Когда воины один за другим ворвались в темную башню, там поднялся оглушительный шум. Самое яростное сопротивление оказывали мятежникам возле винтовой лестницы, ведущей на вершину башни. Но Конан пробился вперед, растолкав внизу солдат, и бросился туда, где огромный ствол дерева запирал городские ворота.

— Я с тобой, киммериец, — заявила Друзандра, кашляя возле его плеча. — Битва там, на верху, мне вовсе не по вкусу. Я ненавижу, когда мне наступают на пальцы.

Ариэль тоже пошла с ними. Они остановились перед городскими воротами.

— Кром! Довольно толстая заноза. Клянусь моим мечом!

Конан рассматривал засов, который представлял собой четырехугольный, тщательно отесанный ствол. Оба его конца были надежно закреплены в стенах башен по обе стороны от ворот. Всем своим весом навалился он на замок с одного из концов. Огромная балка застонала, но не было заметно, чтобы она подалась.

— Позволь мне попробовать мои силы! — предложила Друзандра и дернула металлическое кольцо, торчащее из стены. Замок тотчас же упал на землю.

Конан побагровел, однако нашел в себе силы равнодушно пожать плечами:

— Если ты ничего не станешь болтать по этому поводу, то я тоже не буду хвастаться об одном киммерийском парне, который первый залез на стену.

— Но ведь это был не ты, готова спорить, — подмигнула ему Друзандра. — Ладно, это я могу рассказать.

Оба рассмеялись и отправились открывать ворота.

Снаружи донеслись крики и удары копыт. Осаждающие поняли, что происходит. Наемники устремились в открытые ворота. Конан видел, как на другой стороне площади собираются гвардейцы Ивора. Они вышли из второй башни и пробились на улицы города. Конан подошел к небольшому зданию таможни у входа в город.

— Аки Вадсай! — крикнул он всаднику, который первым въезжал в город. — Преследуй их! — он указал на беглецов. — Расчистите дорогу к дворцу!

Воин пустыни кивнул и указал своим людям направление удара.

Конан оставил Друзандру, которая собирала своих женщин. Он пробился сквозь тесные ряды солдат и раздавал приказы офицерам, веля вновь готовить осадные лестницы. Вскоре некоторые вышли из города, чтобы пронести сквозь ворота длинные лестницы. В этой работе мятежники, барона Стефани принимали даже более деятельное участие, нежели наемники.

Конан видел, как Зено занимает позицию с дюжиной людей, вооруженных топорами. Почему-то они расположились поблизости от кабаков на площади.

— Я приказал им разбить там все бочки с пивом и вином, — сообщил Зено киммерийцу.

Тот кивнул и с сожалением оглядел пестро размалеванные стены кабаков.

— Ах, какая жалость!

— Но, Конан, мы же не хотим, чтобы люди нажрались как свиньи перед решающей битвой и атаковали дворец в пьяном безобразии!

— Да, мудрая мысль. — Конан ударил рыжеволосого офицера по плечу и добавил: — А я так лучше дерусь, когда я пьян. Но, возможно, наши парни переносят это не так хорошо, как я. Так что за работу.

Конан пошел дальше. Тут он увидел, как люди Виллезы разбивают дверь магазина шелковых тканей скамьей, вытащенной из одного из кабаков. Незаметно Конан подошел ближе и могучим пинком отбросил импровизированный таран, так что двое мародеров рухнули на землю. Наставив на подбежавших солдат боевой топор, который он подобрал в башне, Конан лишил их всякой охоты нападать.

— Был приказ не грабить город! Ваша добыча ждет вас во дворце, а дворец стоит вон там!

Люди испуганно отшатнулись от него. И вот первую лестницу уже проносят по площади.

— Сюда, по этой дороге! — крикнул он, взмахивая щитом барона Стефани. Затем он побежал по знакомому пути в сторону дворца.

Но улица круто поднималась вверх, к тому же она была узкой. Очень скоро ее затопили солдаты, так что некоторые бросились бежать по боковым переулкам, чтобы быстрее добраться до цели. Длинные осадные лестницы также загораживали дорогу. Солдаты беспорядочно протискивались мимо. Но хуже всего было то, что лошади скользили на гладких камнях мостовой, что представляло дополнительную опасность.

Один поворот узкой улицы был таким крутым, что лестницу пришлось поднять вертикально. Конан лихорадочно погонял людей:

— Быстрее, парни! Шевелите своими несчастными задницами! Проклятые узкие улицы! Лучники, пропустите вперед копейщиков. Эй, Эйнар! Иди вверх по переулку и доложи мне, что увидишь у дворца.

У Конана было такое чувство, что полдень давно миновал. И вдруг к нему подошел Зено. Широкое залитое потом лицо лейтенанта было мрачным. На нем было написано полное отчаяние.

— Если я правильно понял, Конан, стены дворца более высоки и отвесны, нежели стены города.

— Да, это так. Но перед дворцом тесно сгрудились дома. Я сам как-то ночью забрался туда по крышам, когда нас предали. Лестниц хватит.

— Но мы там совершенно беззащитны! — Зено уставился неподвижным взором на своего главнокомандующего. С тихой яростью он продолжал: — В этом лабиринте переулков и улиц наша сила растворяется, превращаясь в ничто.

— Да, придется попотеть. — Конан отошел к углу и сделал знак еще одному отряду с лестницей подойти поближе. — Ах, Зено, замени меня здесь. Тогда я бы смог пойти вперед с другими и помочь им.

Он оставил лейтенанта, который заметно разозлился.

По дороге наверх Конан наткнулся на Аки Вадсая, который с горсткой всадников стоял в узкой улочке. Лошади выглядели измученными, а некоторые всадники перевязывали раны, нанесенные мечами.

— Осторожно, Конан! На нас напали с флангов всадники Ивора! — Шейх пустыни указал своим кривым мечом наверх и тотчас же вложил меч обратно в ножны. — Они нанесли нам удар и исчезли бесследно в этой мешанине улиц. Мои люди были настолько растеряны, что расступились.

Конан выругался, как отъявленный берсерк.

— Да, эти переулочки — чистейшее безумие.

— Еще какое. Они представляют собой куда лучшую защиту, чем городская стена. — Аки Вадсай нахмурился. — Следи за флангами, Конан! Следи за своими флангами!

И он двинулся назад, раздавая на ходу приказы своим людям.

Конан осторожно пошел дальше, с трудом прокладывая себе путь через поток солдат и лошадей. Тут он увидел боковой переулочек, выводящий на небольшую площадь. В середине ее, на пьедестале, красовалась статуя Страбону-са, правда, без носа и с отбитой рукой. К великому удивлению Конана, над ней развевалось гордое знамя Виллезы. Он подошел к наемникам, которые вертелись поблизости. Из разбитой двери одного из господских домов солдаты выволокли большой тюк барахла. Там что-то подозрительно гремело, когда его бросили к ногам «знаменосца» — Страбонуса.

— Что вы делаете? Это что, по приказу вашего капитана?

Но солдат отвернулся от Конана, не отвечая.

— Вы, подонки! — взревел киммериец. — Прочь отсюда! Назад, в бой! В бой! — Он распорол тюк. Оттуда на мостовую выкатились серебряные сосуды. — Никаких грабежей, прежде чем дворец не взят! Это я вам говорю! — Он угрожающе надвинулся на мародеров, которые пригнулись под тяжестью его обвинительных речей. — Пока вы тут тратите время на свои гнусные делишки, этот город никогда не будет наш!

Да нас на куски разрежут. — Киммериец резко повернулся. — Мерзавцы! Идиоты!

И он снова бросился в толпу, которая устремлялась ко дворцу. Но становилось все хуже и хуже! Поначалу он почуял только запах, но затем густые черные облака повисли в небе и скрыли очертания дворца. Передние солдаты закашлялись, и многие отвернулись.

Конан нагнал Павло, который стоял в узком переулке вместе с остальными своими людьми. Они уронили лестницу, которую несли к дворцу, и пытались скрыться от удушающего дыма.

— Что за предательство? — так обратился Конан к своим подчиненным. — Наши люди получили строгий приказ не поджигать город! Это было бы чистейшим безумием…

— Конан, это не мы подожгли дворец. — В глазах Павло стояли слезы. Усы низкорослого воина растрепались, так часто он протирал лицо. — Когда мы приблизились ко дворцу, катапульты Ивора набросали перед стенами дворца горшки с углями. Загорелись те дома, что примыкают к дворцовой стене.

— Клянусь Митрой! Этот мерзавец спалит свой собственный город! Довольно дорогостоящий способ запугивать нас! — Киммериец набрал в грудь побольше воздуху, чтобы как следует выругаться, но вместо этого зашелся в кашле. — Но, возможно, таким образом он спасет свою шкуру. В настоящее время нам придется отступить от стен дворца. Хотя, может статься, этот проклятый пожар сожрет поджигателя.

Конан внимательно поглядел вперед, пытаясь высмотреть, что делается в вахтерке на воротах дворца, которая то и дело мелькала в дымных облаках. Он увидел, что стражники с лицами, обмотанными тряпками, бегают по стене, заливая из ведер то и дело возникающие очаги пожара. Прямо на глазах у Конана стена одного из домов рухнула и повалилась между ним и воротами, выше по улице.

— Нам нужно отходить, — сказал он Павло. — Пламя, возможно, охватит весь город.

Они побежали по все еще густо затянутым дымом улицам назад. Теперь бежали вместе с солдатами и жители города, похватав наскоро собранные узлы, куда они побросали наиболее ценные свои пожитки. Пожар заставил их помириться с солдатами, и теперь они были как бы заодно. Некоторые солдаты исчезали в улицах, другие стояли тут и там, не зная, чем заняться.

Конан видел, как один из наемников рвал из рук у женщины ее мешок. И тут же трое разъяренных мятежника набросились на мародера и повалили его на землю.

Тогда Конан заревел:

— Прекратить! Все назад, по своим расположениям! Я приказываю отступать в полном порядке!

В дымной улице раздался стук копыт. Толпа людей расступилась, чтобы освободить место уносящимся на лошадях стражникам.

Они скакали рядом с солдатами и беженцами вниз по крутым улицам, щедро раздавая с седел удары налево и направо. Конан отбил удар сабли копьем и попытался схватить всадника за лодыжку, но только зацепил колесико шпоры и поцарапал себе руку.

Со всех сторон доносился теперь гром копыт. Облака дыма, опустившиеся над улицами, ели глаза. Конан услышал шаги у себя за спиной. Он обернулся и увидел, что Зено заносит над ним меч. Рот солдата был искажен от ярости.

Конан бросился в сторону, и вот уже клинок Зено зазвенел о чей-то меч. Киммериец увидел, что Зено отразил второй удар. А всадник, который хотел незаметно убить Конана, ранен в бедро.

Конан посмотрел в лицо всадника. Это был сам принц Ивор в полном вооружении, вне себя от ярости — еще бы, он получил рану!

Принц плюнул в своих врагов и галопом помчался прочь. Стрела и копье, посланные ему вслед, пролетели мимо цели. Принц унесся слишком далеко, чтобы можно было попасть в него с такого расстояния.

— Спасибо, Зено, — сказал Конан и встал. — Хотя я бы лучше умер, если бы только знал, что перед этим успел всадить ему нож в горло.

— Вот уж точно. — Рыжий кивнул. — Я только надеюсь, что царапина, которой я его угостил, будет долго болеть и нагноится. — Он хлопнул Конана по плечу. — Но не червей же нам тут для рыбалки копать. Сейчас мы обезопасили себя от мести Ивора. Но дым так просто не зарубишь. Похоже, что он решил нас задушить.

— Верно.

Отступление проходило теперь в полном порядке, хотя и довольно медленно, поскольку воины и беженцы покидали город одновременно.

Когда Конан был уже на площади перед городскими воротами, серое облако низко нависло над городом и затмило дневное солнце. Повсюду царил хаос. Несмотря на все усилия Зено по разгрому кабаков, некоторые ухитрились отыскать в городе источники горячительных напитков и теперь то и дело ломились в разбитые двери магазинов и зажиточных домов.

Конан увидел, как его прежний товарищ Франос выволакивает на площадь битком набитый мешок, а позади негонесколько солдат Ивора уже приготовились напасть. Киммериец испустил вопль, желая предостеречь своего дружка. Франос оглянулся, но мешка из рук не выпустил, а вместо того бросился бежать с тяжелой ношей. И почти тотчас же его пронзили две стрелы, так что он рухнул на добычу, которая выпала из его рук на мостовую. Солдаты не стали даже подходить к нему, а просто проехали мимо.

Конан вздохнул над печальным происшествием и пошел дальше. Наконец в толпе он отыскал Стефани. Раненый барон сидел на лошади и совещался с двумя другими предводителями мятежников.

— Огонь превратит весь город в пепел, — заявил старший из них. — Пройдет несколько дней, прежде чем все тут догорит.

— Если это произойдет, то невредимым останется только дворец. — Барон задумчиво покачал головой. — Какая трагедия для нашей земли!

— Черт бы всех вас побрал! — вмешался Конан. — У нас ведь нет другого выхода! Нам нужно уносить отсюда ноги.

— У нас действительно нет другого выхода. Можно только надеяться, что люди Ивора потушат пожар, — свирепо проворчал барон. — Ну и еще осталось поразмыслить над тем, сколько мятежников мы должны отпустить. Ваш капитан Виллеза уже решил отбыть.

Конан разбушевался:

— А что другие капитаны? Что, Аки Вадсай и Друзандра тоже бежали, как зайцы?

— Друзандра защищает наши фланги, — Стефани кивнул в сторону домов на противоположной стороне площади. — Ваш отряд слишком мал, чтобы представлять собой серьезную угрозу для принца. Аки Вадсай… Я думал, вы знаете… — Барон бросил на Конана печальный взгляд. — Он мертв, Конан. Его раздавило камнем, брошенным с крыши одного из домов.

— Понимаю. — Конан посмотрел на толпу. Глаза большинства слезились от едкого дыма. Но в глубине души киммериец знал, что это — не последние слезы, которые ему предстоит увидетьза сегодняшний день.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ОХОТНИКИ В ЛОВУШКЕ

— Я думал, мы заодно… — Виллеза поднялся с дубовой чурки, поставленной возле догоревшего лагерного костра. — Самое разумное — это взять то немногое, что мы честно заработали в битве за этот город, заново сформировать наши отряды и двинуться прочь по знакомой дороге.

— То, что мы заработали! — Друзандра не терпеливо ерзала на теплом от солнца камне, где она расположилась, вытянув перевязанную раненую ногу. — Мои подруги и я — у нас теперь меньше, чем было прежде. Вероятно, мы могли бы изрядно набить карманы, как следует пограбив… — Она презрительно встретила взгляд зингарца. — Но ведь не все такие… предусмотрительные!

— И очень жаль, честное слово! Ты могла бы выйти замуж за выдающегося человека. — Виллеза жадно поглядел на нее, но она не обратила на это ни малейшего внимания.

— Думаю, добыча должна быть честно поделена между всеми нами прежде, чем мы покинем плато Заманас. — Эти слова сорвались с уст Зено, который смело вмешался в беседу предводителей. — И мои товарищи думают точно так же.

Зингарец ответил яростно:

— Делай что хочешь, лейтенант! Но если твои люди захотят наложить лапу на то, что принадлежит мне, им придется сражаться… А за моей спиной стоят мои товарищи. — И он торжествующе оглядел своих людей, которые придвинулись поближе. — Почему я должен оплачивать битвы, которые бездарно проигрывают всякие там генералы-варвары?

Зено вскочил с упавшего ствола, который служил ему скамьей. Другие офицеры потащили его назад, чтобы он не набросился на зин-гарца.

Уже целое утро гуляли яростные споры и звучали резкие слова на плато Заманас между наемниками. После суровой ночи и тяжелого дня скачки сюда, в горы, после того как раны немного зажили, начались разборки и счеты. Их не преследовали. Поэтому им удалось доставить раненых сюда, в это безопасное (пусть, правда, несколько странное) место. Барон Стефани также прибыл со своими мятежниками, которые не могли укрыться среди кофитов.

Мятежники также разбили здесь свой лагерь. Палатки расходились концентрическими кругами вокруг обоих дольменов. Повсюду были слышны стоны. Солдаты оплакивали свои раны, жаловались на голод или невыплаченное жалованье.

Хотя солнце щедро изливало с небес свое тепло, все выглядели очень подавленными.

Споры у погасшего костра совета смолкли, когда подошли Конан и барон.

— Успокойся, Зено! Нет никакого смысла спорить с Виллезои. Даже если ты снимешь с него последнюю рубашку, ты все равно не найдешь, где он прячет награбленное. — Киммериец смотрел на капитана злым взглядом. — Без сомнения, он закопал его где-нибудь на полпути к Тантизиуму. Вспомни, ведь он удрал из города раньше всех, так что у него было время похоронить свой клад. Кроме того, есть своя сермяжная правда в том, что он говорил. — Эти слова вызвали оживление в толпе. Виллеза яростно фыркнул. — Да, есть и моя вина в нашем поражении. Я плохо спланировал наши действия. Я недооценил изворотливость принца. Но одно вы должны твердо знать, товарищи: я еще не покончил своих счетов с Ивором. Мы не должны сейчас ссориться. Нам нужно спланировать новое нападение.

После слов Конана разгорелась яростная дискуссия. Седоволосый темнокожий старый воин из отряда погибшего Аки Вадсая выразил мнение большинства. Когда он возвысил голос, остальные замолчали.

— Конан из Киммерии, почему мы должны оставаться в этой несчастной стране после нашего поражения и гибели нашего предводителя? Жалованье, которое обещал нам кофийский предатель, потеряно, если только он вообще собирался нам его когда-нибудь выплатить. Каждое мгновение нас может настигнуть жуткое, кровавое чародейство. Нужно быть последними идиотами, чтобы продолжать сражаться!

Согласное бормотание толпы перекрыл могучий голос Конана:

— Молчать! Ради Аки Вадсая, которого не перестаю скорбно оплакивать, я буду сражаться! И ради другого храброго капитана, который пал жертвой коварства Ивора! Ради Гундольфа. Он погиб из-за предательства, как и многие другие его товарищи! — Киммериец обвел глазами своих слушателей. — Чтобы отомстить за них, я буду продолжать борьбу! Даже если мне придется наброситься на принца Ивора в одиночку — как будто я один во всей вселенной, только он и я, больше никого!

Вперед вышел старый заслуженный наемник:

— Да пребудет с тобой удача в твоем мщении, Конан. Я пошел бы с тобой. Но ведь, прости искреннее слово, человек должен что-то кушать. Сегодня же мой отряд отправляется на юг.

Виллеза широко улыбнулся:

— Вот так-то, Конан. Желаю тебе встретиться с твоим противником лицом к лицу. И пусть все будет у тебя хорошо. Но если кто-нибудь из твоих людей захочет поехать со мной, то я с радостью приму их. Мы останемся здесь еще до утра.

— Никогда я не предложу свой меч такой свинье, — яростно выпалил Зено. — И все же, Конан, я не знаю, сколько человек пойдет за тобой… — Он замолчал. — Я мог бы их спросить…

Конан кивнул, и он зашагал в сторону палаток.

Стефани поглядел на Конана.

— Он соберет из них отряд для себя самого.

— Возможно. — Киммериец опустился на ствол дерева рядом с бароном. — Но все же должно остаться довольно людей, чтобы предпринять небольшую атаку.

Друзандра втиснулась между Конаном и бароном.

— Конан, мои девочки… мы с тобой.

— Делу нашего восстания пригодится столько всадников, сколько вы только сможете предоставить нам, Конан. Я обещаю, что все будут одеты и накормлены. — Барон уставился в остывшую золу лагерного костра. — Даже если мой дом будет разрушен, и я лишь с трудом смогу оборонять свои владения от солдатни Ивора и Страбонуса.

— Но ведь и принц ослаблен. Его столица лежит сейчас в руинах, — заметил Конан.

— Евлалия прислала мне гонца прошлой ночью. Город в значительной мере спасен горожанами, которые работали под руководством Рандальфа. Ивор при этом не слишком им помогал, — барон горько усмехнулся. — Я рад этому, даже если спасенная столица играет на руку нашим врагам.

— Этот посланник случайно не натолкнулся на харангайцев?

— Он не встретил ни одного из них.

— В последнее время никто не видел даже следа хоть одного из харангийцев, — вставила Друзандра. — Уж не чары ли развеяли этот народ?

— Или они все еще опустошают наши земли. Может быть, даже Тантизиум, — предположил барон. Он выглядел озабоченным. — В таком случае, они представляют досадную помеху не только Ивору, но и моим людям…

В это мгновение часовой закричал с высоты где он нес службу:

— Всадники! С севера! Целая армия!

Конан тотчас же вскочил на ноги и подбежал к краю плато. На дороге, ведущей к деревне харангийцев, было видно войско. Оно извивалось как змея, растянувшись по всей длине дороги. В солнечном свете сверкал металл кольчуг и доспехов.

— Ага. Вот и горные разбойнички возвращаются, — сказал Стефани.

— Горные разбойнички? О нет, друг мой! Это кофийская кавалерия! — Конан уже несся в лагерь. — Вероятно, штурмовой отряд легиона, который был послан преследовать нас. — И он закричал: — Люди К оружию! Готовьтесь к нападению!

В мгновение ока взаимное недовольство и леность наемников обратились в свою противоположность. Лагерь закипел оживленной деятельностью. Наемники, равно как и мятежники, надевали доспехи, хватались за оружие, искали своих офицеров. За короткое время специально выбранные группы солдат натаскали побольше булыжников, навалили их на край плато, где организовали оборону, и проверили, хорошо ли работает дальнебойная катапульта.

Основная работа кипела на юго-западе плато, где находился естественный подъем. Здесь вбивались в землю и расщелины скал заостренные колья, что должно было помешать конной атаке. Низкий вал из камней поддерживался одним лишь большим бревном, которое в нужный момент можно было высвободить.

Относительно небольшое количество наемников охраняли остальные подступы к плато, где природа и без того позаботилась о неприступности этой твердьши. Женщины Друзандры заняли" там посты, но попытка штурма плато с этой стороны казалась менее вероятной. Скорее, штурм будет организован по подъездной дороге.

Предводители наемников то и дело поднимались на самую высокую точку плато, наблюдая за приближением кофийской армии. Так продолжалось несколько часов. Силы кофитов измерялись тысячами солдат, которые растянулись бесконечно длинной колонной. Сперва выступали всадники, за ними, точно пурпурные муравьи, долину заполнили пехотинцы. Дозорные, высланные вперед, галопом помчались к естественному подъему на плато. Они хотели исследовать эту местность.

Остальная часть кофийской армии, видимо, последует именно этой дорогой, когда будет отдан приказ начать штурм.

— Итак, последняя битва, — сказал барон Стефани, обращаясь к Друзандре. — Вместо того чтобы рассеяться по всем четырем сторонам света, наша сила, собранная в кулак, сойдется с вражеской армадой. О большем я и мечтать не смел.

Конан хлопнул его по плечу:

— И сражаться мы будем на знакомой нам местности, которую сами же и выбрали, — добавил он.

— Видишь того, на серой лошади? — Друзандра показала вниз, в каньон. — Вон там, под знаменем, среди других верховых. Это принц. Клянусь моей кобылой.

Конан бросил взгляд вниз, на всадника, скачущего под пурпурным знаменем. Раздвоенные "языки" штандарта хлопали на ветру. Он был согласен с Друзандрой.

— Да, это Ивор! Чтоб его боги пожрали! Этот легион, должно быть, перешел в Тантизиум через день после того, как мы пытались штурмовать город,

— Страбонус сейчас совершенно поддерживает своего племянника. Семья опять объединилась. — Стефани поглядел из-под ладони на дорогу. — Но самого короля что-то не видать.

— К сожалению, — добавил Конан.

— А что это они такое тащат через горы? — спросил Стефани. — Какое-то осадное устройство?

Конан увидел арбу, скрытую черным покрывалом. Ледяные мурашки побежали у него по спине. В сиянии полуденного солнца странный предмет напоминал похоронную колесницу. Правда, внутри смутно виднелась фигура возницы.

— О да, это осадное орудие, — спокойно сказал Конан. — Самое смертоносное из осадных орудий, какое я только знаю.

Известие о появлении арбы Агохофа распространилось среди осажденных с быстротой молнии. Многие подходили посмотреть, как ее тащат по дну каньона.

— Колдун! А я думал, ты убил его, киммериец! — Жирная физиономия Виллезы была бледной. Глаза его неотрывно следили за зловещей черной повозкой.

— Если Конан его и убил, то эта потрясающая новость еще не доползла до тугодумного колдуна, — заметила Друзандра.

Конан с трудом оторвал глаза от зрелища.

— Что вы тут столпились и глазеете? Нам нужно думать об обороне, хватит болтать языками. — И он пошел к солдатам. — Эй, вы! Марш за работу! Если вы псы войны, то нечего рассиживаться и блох ловить. Больше камней! Марш на скалы! Скоро будет жарко.

Испуганные люди кинулись работать.

Вскоре после полудня весь каньон уже кишел солдатами. Теперь он будто порос пурпурным клевером. Среди этого "луга" протекали два серебряных журчащих потока, которые соединялись в центре и уходили сквозь узкую горловину. Над толпой солдат, ощетинившихся копьями и наконечниками копий, высились скалы. По склону дальней горы уже подтягивался обоз — мулы с подвешенными с обеих сторон большими круглыми корзинами. Осаждающие организовали наблюдательный пункт на горе прямо напротив плато, откуда разведчики могли посылать сигналы серебряными зеркалами своим предводителям, расположившимся на дне каньона.

— Сколько насчитали? — спросил Конан.

Его загоревшее на солнце лицо блестело от пота, когда он подхватил бурдюк и опрокинул себе в глотку, чтобы утолить жажду.

— Семь с лишним тысяч, по последним сообщениям, — сказал Стефани.

— Хм. — Киммериец вылил остатки воды на гриву своих черных волос. — Удивляюсь, почему они не начали свой праздник. Что, ждут, пока мы им тут спляшем? У меня кое-что припасено, несколько па.

За его спиной несколько солдат подтаскивали катапульту. Они уже клали на нее тяжелый камень. Возвысив голос, Конан начал на них кричать:

— Так, сюда! Ставьте сюда, на каменный приступок! И давайте пошевеливайтесь! Смотрите не придавите себе ноги!

По указанию Конана это орудие было установлено так, чтобы оно смотрело на ближайшую скалу у основания плато, где, вероятнее всего, и была спрятана повозка Агохофа. Несколько поодаль от нее принц и кофийский военачальник чего-то ждали, сидя на лошадях. Они раздавали приказы курьерам и младшим офицерам.

Конан смотрел, как заряжают катапульту.

— Так! Отводите руку дальше, еще ниже, еще ниже! Нам придется бросать камни на максимальное расстояние! Хорошо. И привяжите ее двойным ремнем. Зарядим ее для начала круглым камнем, чтобы проверить, насколько далеко она стреляет.

Наемники последовали этим указаниям.

Ударом меча Конан перерубил ремень, и камень с воем полетел вперед под одобрительные вопли наемников. Но он пролетел совсем небольшое расстояние. Он упал, разбившись среди обломков скал, у нижнего склона плато. Атакующие даже не заметили его. Затем они швырнули горящий шар, но и он улетел не дальше. Ярко мелькнув в воздухе, он бесследно канул за утесом. Еще несколько попыток были такими же тщетными и бесполезными.

— Здесь от этой штуки пользы мало! — махнул Конан наемникам. — Давайте-ка оттаскивайте ее назад, к проходу, там от нее будет больше толку. Давайте пошевеливайтесь!

Он встал на краю утеса, задумчиво созерцая разворачивающуюся внизу картину и поглаживая подбородок.

— Там их не достанут наши луки.

— Черт возьми, жаль, очень жаль, — добавила Друзандра. — Потому что вон там, внизу, бродит живьем самая главная наша цель.

Действительно, из черной, как ночная тьма, повозки медленно показалась одетая в темное фигура. Тонкий, высокий, неуклюжий на вид, отбрасывающий черную тень на скалы… Ни у кого не возникло никаких сомнений. Агохоф! Он медленно двинулся прочь от повозки. Возле него семенили слуги, однако держась на почтительном расстоянии. Верховые офицеры тронули коней и двинулись ему навстречу.

Однако Конану показалось, что он замечает нечто странное в облике колдуна. В его движениях появилась некая скованность, что ли. Подняв руку к глазам, чтобы лучше видеть, Конан всматривался что было мочи, а затем против воли изрыгнул ругательство.

— Маннанан! — Глаза его широко распахнулись от ужаса. — Моя стрела все еще торчит в его теле!

И действительно древко стрелы, если внимательно присмотреться, торчало в теле колдуна, засев между затылком и лопатками. Самые остроглазые из воинов могли бы подтвердить слова Конана. Солнце блестело на наконечнике ярко выкрашенного древка стрелы, который вышел с обратной стороны и высовывался под ключицей.

И однако же, несмотря на то что рана эта была смертельной, Агохоф не придавал ей особого значения. Он стоял слегка скрючившись и, резко подергивая руками, оживленно препирался с принцем. Затем таким же резким движением он послал несколько всадников вперед.

— Что они делают? — спросила Друзандра. Она отвернулась от жуткой фигуры колдуна. — Они тащат сюда, к передней линии, обоз. Зачем?

Так оно и было. Мулы, нагруженные корзинами, спустились с холма. Погонщики переводили их через поток. Колдун послал им на помощь несколько человек из охраны обоза. Теперь же чародей знаком указал, чтобы очистили широкое пространство перед его повозкой. Туда и стали сгонять мулов.

Под наблюдением Ивора и Агохофа корзины были сняты со спин мулов и перевернуты вверх дном. То, что там лежало, вывалилось на землю со звоном, который был слышен даже здесь, на вершине скалы. Это были туранские мечи, которые прислал Ивору король Илдиз, дабы помочь его восстанию.

— Кром и Митра! — пробормотал Конан себе под нос. — Он собирается снова выпустить на волю "Дервиша-Меча"!

— Что это такое? — спросил Виллеза с беспокойством. — Он что, собирается создать летающих призраков, которые будут размахивать этими мечами?

— Хуже! — отозвался Стефани. — Этот "Дервиш-Меч" куда страшнее, чем любой…

Конан прервал его:

— Виллеза, дело обстоит так. Если Агохоф не утратил своей силы и если мы не найдем какого-нибудь способа остановить его, эти лезвия оживут и через несколько минут протанцуют по нашим кишкам. — Он обернулся к Зено, который только что подошел. — Скажи конюхам, чтобы оседлали всех лошадей на случай, если я прикажу уходить.

Лейтенант заколебался:

— Но какая нам выгода оставлять эту позицию?

— Если, как я того боюсь, колдун сумеет очистить это плато, немедленное бегство — наш единственный шанс. Делай, что я сказал.

После того как Зено кинулся исполнять приказ, киммериец оглядел всех стоящих вокруг.

— Но прежде мы должны использовать все, что только есть в распоряжении простых смертных. Мне нужны арбалет, колчан и длинная веревка.

Один из наемников убежал отыскивать все необходимое. Тем временем колдун продолжал свои приготовления. Когда последняя из корзин была опустошена, а гора мечей выросла уже в рост человека, Агохоф встал перед ней. Кофий-ский писец вышел вперед, развернув перед ним свиток.

Затем волшебник принялся за свои странные пассы, которые проделывал одной рукой. Голос, произносящий заклинания, был не слышен здесь, на вершине плато. Но солдаты обоих армий, казалось, понимали: предстоит нечто неслыханное. В каньоне все замерли. Воцарилась мертвая тишина. На плато тоже не шевелилось ни души. И пение птиц, доносящееся из кустарника, стало вдруг очень громким.

Тишина легла на древние камни, на обрывы и скалы. Она колыхалась, подобно знойному мареву.

Тем временем подбежали двое наемников. Они принесли Конану свернутую кольцами длинную веревку. Конан обвязал ее вокруг куста, второй конец обмотал вокруг груди.

— Когда я начну спускаться, отпустите ее почти на всю длину, а потом хорошенько держите. И охраняйте ее как следует. — Он бросил недоверчивый взгляд на Виллезу, который полностью был поглощен зрелищем, разворачивающимся внизу.

— Что ты собираешься сделать? — Друзандра смотрела на него со страхом в голубых глазах. — Что, неужели еще есть надежда?

— Отсюда, сверху, нам врага не достать. Я хочу спуститься пониже, чтобы сократить дистанцию. Интересно, сколько еще смертоносных стрел может носить в своем теле Агохоф? Или Ивор? Или, возможно, этот, со свитком. По крайней мере, это отвлечет их.

Подбежала Ариэль в своей черной одежде. Она принесла тяжелый арбалет и колчан и подала их Конану. Принимая это, он почувствовал, что она ободряюще сжала его руку своей маленькой твердой рукой.

Удивленный, он заглянул в ее всегда печальные темные глаза. Он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь до сих пор она смотрела ему в глаза.

Она молча отвернулась. Конан перекинул колчан через плечо и начал спускаться. Он старался не думать о судьбе того бедолаги, который опускался этим же путем на скалы и спятил.

Он шел вперед спиной, упираясь ногами в скалу и держась руками за веревку. Наемники понемногу стравливали веревку, опуская своего предводителя все ниже.

И вот тихий звон донесся до его ушей. Он бросил взгляд через плечо. Внизу был небольшой выступ, поэтому он ничего не увидел. Наконец Конан перевалил через этот выступ и снова увидел Агохофа. Тот стоял перед свитком и странно жестикулировал. Все его тело содрогалось. Видно было, что он затрачивает очень много сил.

На первый взгляд вся эта сцена выглядела исключительно странной. Даже забавной. Нескладный, раненый колдун тщетно пытается вылепить из пустого воздуха чудовищных монстров. Не доводись Конану видеть результаты подобных действий, он бы, наверное, громко рассмеялся.

У Конана тошнотно засосало в животе. Никогда прежде он не реагировал так на головокружительную высоту. Киммериец увидел кучу металла, над которой колдовал Агохоф. Куча зашевелилась. Подобно оживающему трупу, она приподнялась вверх. С тяжелым лязгом подскакивала сталь, и громкое эхо вторило ей в горах.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ЗЛО ВО ПЛОТИ

Начиная с этого момента Конан не мог больше не замечать нарастающего шума и движения колдовского демона, постепенно обретающего форму. Однако он не мог позволить себе отвлекаться, поскольку спуск был очень опасен. Веревка непрерывно стравливалась, а утес становился все более отвесным. Ему нужно было хорошенько смотреть, куда он ставит ногу, чтобы, несмотря на страховку, не потерять равновесия.

Обогнув выступ, он повис над пропастью и стал беспомощно поворачиваться на веревке. Спустя несколько секунд он снова нашел опору для ног, но эти секунды показались ему бесконечными. Конан спустился еще ниже. И снова увидел выступ. Он надеялся, что невидимые помощники, прятавшиеся там, наверху, сейчас закрепят веревку. Но этого не произошло. Когда он добрался до выступа, веревка уже провисала. Ему пришлось натянуть ее руками, чтобы остановить спуск.

Сделав это, он крепко обвязал себя за поясницу, свесив свободную петлю болтаться сбоку. Теперь веревка была туго натянута. Он также обрел устойчивую опору, однако опора эта была все же не настолько надежной, чтобы доверить ей весь немалый вес тела без страховки. Конан уперся прочнее в скалу ногами и снял с плеча арбалет. Он начал натягивать тетиву, отклонившись назад, чтобы лучше видеть дно каньона, сейчас наполовину скрытое выступом.

Противник был теперь намного ближе. Конан находился сейчас на середине скалы, образующей выступ плато. Теперь центр атакующей армии был ему виден сбоку. Он ничуть не сомневался, что многие видели его спуск. Однако Конан по-прежнему находился вне досягаемости вражеских луков, если только лучники не осмелились подобраться поближе и не залезли на скалы. Но эта опасность не шла ни в какое сравнение с той, что разворачивалась внизу. Там творилось нечто ужасное.

"Дервиш-Меч" неимоверно вырос. Сейчас он представлял собой сверкающую воронку десяти шагов в ширину и тридцати шагов в высоту. Он конусообразно сужался к вершине. Там мерцали и переливались радугой сверкающие клинки. Агохоф дико приплясывал, желая наслать это чудовище на утес. Он совершал резкие дугообразные движения, лихорадочно раскачиваясь всем телом. Его черное одеяние развевалось, точно повторяя движения "Дервиша", который был уже выше утесов. По мере того как "Дервиш" продвигался вперед, его основание продолжало расти. Его вершина смотрела прямо в небо, будто струя фонтана.

Что затрудняло Агохофу управление этим гигантским "Дервишем"? Трудная пересеченная местность или рана, нанесенная колдуну? Вместо того чтобы скользить вперед с тихим позвя-киванием стали о сталь, демон громко ревел и скрежетал. Он врезался сталью в утес, рассыпал целый дождь искр и нарушал древнюю тишину каньона. Сама скала, по которой он двигался, казалась обожженной и голой. Ветер поднимал завесу пыли'и осколков, завивая их в маленькие смерчи. Конана пот прошиб, когда он подумал о том, какая паника царит сейчас на плато, среди суеверных наемников и испуганных мятежников. Извернувшись, подобно танцору в тяжелых юбках, стальной смерч уже одолел подножие плато и был на полпути к выступу, где находился Конан. Конан лихорадочно зарядил арбалет. Он боялся, что Агохоф заметит его и отправит смерч поглотить его. Но колдун, как и все остальные, был прикован взором к стальному урагану, который, закручиваясь спиралью, брел вверх по склону. Слух всех присутствующих был заполнен чудовищным звоном. Конан постарался прицелиться поточнее…

Там, внизу, рядком стояли Ивор и Агохоф — две заманчивые цели.

Но вот новый звук ворвался в оглушительный звон танцующих мечей. Это было низкое рычание и скрежетание. Конан с трудом сообразил, что это такое. Камни задрожали под его ногами.

Дрожь стремительно нарастала, превращаясь в землетрясение. Конан широко расставил ноги и заплясал на утесе, стремясь сохранить равновесие. Веревка натянулась и дернулась наверх, так что петля туго врезалась ему в живот. А глухой гул становился все громче, пока наконец не утонул в грохоте падающих скал.

Огромные камни начали сыпаться с края утеса. Некоторые ударялись в скалу около Конана. Летели, кувыркаясь, тела падающих с высоты защитников утеса. Стало трудно дышать — в воздухе клубилась пыль. Затем волна мелких осколков осыпала Конана, застучав по его шлему и поднятым рукам и почти ослепив его пылью и песком. Конан протер саднящие глаза. Он уже привык к непрерывному гулу землетрясения и пронзительным крикам раненых, доносившимся снизу, из каньона. Землетрясение стало слабее. Конан никогда еще не был свидетелем такого долгого землетрясения. Внезапно он понял, что арбалета в руках у него нет — выпал из рук во время схода лавины.

Теперь он болтался на качающейся скале. Опираясь на трясущийся утес, он глянул вниз сквозь завесу пыли и увидел, что огромные скалы обрушились на осаждающих, раздавив и искалечив многих.

Хотя самое худшее, казалось, было уже позади, крики в долине становились все громче. И причиной этому было уже не землетрясение. Исполненные паники, кофиты смотрели расширенными от ужаса глазами на переднюю часть плато. Конан видел, как многие королевские солдаты бегут прочь.

Конан уставился на подножие обрыва. От "Дервиша-Меча" не осталось и следа. Точнее, нет, след был — тут и там посверкивали валяющиеся на земле туранские мечи. Агохоф стоял, застыв в странной позе, возле раздавленной повозки. Рядом с ним замер Ивор. Конан не видел, что именно так привлекло их взоры, — выступ скалы и пыльная завеса скрывали от него картину.

Затем варвар почувствовал, как скала снова затряслась у него под ногами. Нечто огромное, серое выходило из скалы. Длинное, похожее на змею, с грубой поблескивающей чешуей. Это существо избрало своей целью колдуна. Точность его движений была поистине удивительной для столь гигантской твари. С быстротой молнии оно метнулось к нему, тяжелое, как молот, обхватило его и потащило назад, к обрыву. Только истошный вопль Агохофа еще звенел в воздухе; сам же колдун мгновенно исчез.

И вновь заколебалась земля, когда существо вновь нанесло удар. На этот раз оно схватило трех пытавшихся убежать кофитов и мула. И снова поволокло свою добычу в утес. Ивор увернулся от щупальца, которое протянулось было к нему, и опрометью бросился бежать.

Что это было? Что это за чудовище из предвечных времен? С трудом держась на скале, Конан вытянул шею изо всех сил, пытаясь заглянуть за выступ утеса.

Он услышал резкий стук камня о камень. Бросив взгляд вверх, он не поверил своим глазам.

В скальной пещерке прямо над ним моргал гигантский живой глаз, яркий и сверкающий, хотя и подернутый бледной пеленой неимоверной древности. Его взгляд скользил по дну каньона, выискивая человеческую жертву. Тем временем из невидимой пасти, распахнутой далеко внизу, снова высунулось нечто змеевидное. Конан понял, что это язык чудовища, который слизывал все новые и новые жертвы.

Конан смотрел на эту картину, охваченный первобытным ужасом. Массивное, окаймленное скалой веко закрылось. И вновь открылось. Рептилия моргала.

Вибрирующая веревка, которая удерживала Конана, свисала прямо перед чудовищным глазом. Внезапно она отвязалась от куста. Варвар пролетел вниз по утесу и удержался как раз на самой кромке следующего выступа. От резкого рывка развязался узел на его поясе, так что он пролетел, падая, еще некоторое расстояние. Наконец он сумел остановить падение. Здесь он не мог видеть чудовищное око. Веревка раскачивалась, как безумная, то ударяя его об утес, то отбрасывая в сторону. И вот Конан, болтаясь взад-вперед, уловил нечто, что заставило его сердце болезненно сжаться. Зазубренный каменный хребет двигался вместе с плато. Казалось, шевелятся голова и бок огромного животного. Склон, по которому пробирались некогда люди, оказался на самом деле гигантской лапой с когтями, которая теперь лежала посреди разбегающейся кофийской кавалерии.

В то время как веревка окончательно отвязалась и Конан полетел вниз, ему открылись истинные размеры монстра, начиная с его каменной морды, широкой чешуйчатой головы с двумя светлыми рогами (наемники предполагали, что это дольмены!), с чешуей (которая напоминала скалы). Горная гряда была на самом деле боками с выпирающими ребрами. Чудовищная туша лежала наполовину погребенная в земле. Хвоста твари не было видно — он терялся в камнях, уходя в сторону Кофийских гор.

Но вот Конан рухнул на дно ущелья, и все мысли мгновенно вылетели у него из головы.

Он не долго лежал в бессознательном состоянии. Чувство опасности привело его в себя. Ему казалось, что его сжимает в кольцах гигантская змея. Но это была всего лишь веревка, туго обвившаяся вокруг него во время падения.

Весь исцарапанный, избитый, он освободился от нее и начал выбираться из кучи щебня и кустов, которые сыпались на него, пока он падал.

Освобождаясь от многочисленных узлов кинжалом, преодолевая боль, он почувствовал вдруг внезапный страх. Плато у него за спиной могло надвинуться и раздавить его. Затем он ощутил, что дрожание земли прекратилось. Разве что шорох и грохот осыпающихся камней нарушал тишину. Бросив взгляд на обрыв, он тщетно пытался увидеть вновь очертания гигантского ящера. Трудно было теперь разглядеть в этом неподвижном плато живое существо или разглядеть очертания морды чудовища.

Каменный монстр снова погрузился в свой вековечный сон. Обеспокоенный в своей длящейся веками спячке жалкими потугами колдуна из рода людей, древний ящер наполовину проснулся и шевельнулся, подобно тому как корова в полусне хлещет хвостом, пытаясь поразить надоевшего ей овода. А затем чудовище снова смежило веки. Его очертания скрывались теперь за обломками, так что трудно было даже поверить, что все случившееся не пригрезилось. И это странным образом успокоило Конана. И все же… движение спящего монстра, живой глаз в скале — все это он видел своими глазами, не так ли?

Киммериец перевел взгляд на дно каньона, которое было усеяно сотнями трупов кофийских солдат. Трудно было счесть убитых. Многие погребены под упавшими скалами. Однако Конан отчетливо видел красные ручейки, вытекавшие из-под некоторых упавших камней.

Обезумевшие люди и потерявшие всадников кони бесцельно бегали по каньону. Те, кто кое-как сохранил хладнокровие, собирались вместе и переправлялись через поток. Сейчас они с трудом поднимались по дороге наверх, уходя в горы. Другие, вероятно, отправились по каньону к селению харангийцев. В настоящий момент казалось, по крайней мере, что в рядах кофий-ской армии царит полный хаос.

Конан заметил своих наемников, которые потянулись с плато вниз по ноге замершего чудовища. Эта лапа теперь была вытянута в другую сторону. Она подходила почти к самому потоку. Вскоре спускающиеся вниз наемники встретятся с остатками кофийского войска.

Бросив последний недоверчивый взгляд на каменный обрыв, высящийся за ним, Конан побежал вниз по склону. Он перепрыгивал с утеса на утес. Все увереннее двигался он вперед по мере того, как боль падения постепенно отпускала. Камни иной раз шатались под его весом. Но большинство упавших скал были столь массивны, что тяжесть тела варвара для них ничего не значила.

Довольно долго шел так Конан, пока в промежутках между скалами не увидел гальку, а затем и почву, поросшую травой и маленькими цветочками. Наконец он оказался снова на дне усеянного каменными обломками каньона. Повсюду лежали мертвые люди и кони. От пролитой крови было красно.

Первые всадники уже спустились с плато на дно утеса. Оказавшись на более ровной местности, они стали пришпоривать коней. Эта скорость могла стать самоубийственной. Конан узнал несущегося впереди — Виллеза. Толстый зингаред плотно сидел в седле. Седельные сумки были битком набиты добычей.

Капитан был во власти паники. Он гнал вперед своего скакуна, даже не оглядываясь на несущихся за его спиной солдат. Виллеза уже наступал на пятки дюжины пеших кофитов, которые бежали по берегу реки вверх и вниз по течению.

Но даже деморализованные и рассеянные, кофиты все еще были опасны. С воплями они повернули к Виллезе и остановили его коня, вцепившись в поводья и седельные сумки, Несомненно, каждый из них стремился завладеть животным, чтобы убежать самому. Они стащили всадника наземь. Виллеза яростно отбивался своим моргенштерном, размахивая им по сторонам, но скоро исчез под навалившимися на него телами.

Конан обнажил меч и побежал к свалке. Но окровавленные клинки кофитов без слов сказали ему, что слишком поздно. Двое всадников, следовавшие за зингарцем, остановили коней, беспомощно наблюдая за тем, как убивают их командира.

Конан повернулся и побежал наперерез остальным мчащимся в панике наемникам. Те стремительно спускались вниз по тропе на дно каньона.

— Вольные наемники! Не бегите! — Конан кричал, размахивая над головой мечом. — Это наш день! Навалимся и уничтожим этих кофитов!

Наемники понесли далеко не такие сильные потери и были не так изранены и напуганы, как их враги. Сперва они было не узнали Конана, но затем поднялся ликующий крик. Бегство мгновенно превратилось в атаку. Они понеслись вперед и обрушились на кофитов. Все больше и больше наемников спускалось со склона и присоединялось к атаке. Кофиты бросали оружие и умоляли о пощаде. Другие же били куда ни попадя, лишь бы вырваться и убежать.

Вдалеке раздался жуткий боевой клич, эхом повторенный всеми горами. Друзандра, которая как раз приблизилась к Конану, крикнула:

— Это харангийцы!

Действительно, дикие ловкие всадники окружали кофийских беглецов. Свирепые горцы неслись массой по верхним тропам. Еще одна орда этих разбойников устремилась с другого конца ущелья и принялась беспощадно избивать все, что только было одето в пурпур.

Доскакав до потока, они предусмотрительно отвернулись от плато, развернули своих коней и умчались прочь.

— Они возвращаются из набега, — сказала Друзандра. — Жаль мне тех кофитян, которые пытаются уйти в горы.

— Да, но мы-то по крайней мере сейчас в безопасности. Они нас не тронут, пока мы находимся на этой страшной для них земле. — Конан повернулся к Друзандре, но ее уже не было рядом. Воительница устремилась к Ариэль, туда где мечи звенели на скалах каньона. Киммериец узнал Ариэль по черной одежде и ловким, танцующим выпадам. Эта хрупкая женщина с ее небольшим ростом отважно сражалась против крепкого мужчины в серой форме. Ей приходилось довольно туго, хотя умение владеть мечом и ловкость отчасти уравнивали ее с противником. Этот лысый толстяк в сером сражался с дикой свирепостью. Именно это и привлекло внимание Конана.

Затем вдруг его пронзила мысль. Он узал этого человека. Ивор! Принц сражался так, что Конан был удивлен. Он и не подозревал, что этот аристократ умеет так владеть мечом. Он вертел его будто легкую тросточку.

Ариэль сделала выпад и оцарапала руку принца. Но тот, казалось, даже не заметил этого. В тот же момент он шагнул вперед и со звоном обрушил меч на ее шлем. Когда она оступилась, он снова занес меч и вонзил клинок ей в живот без всякого сострадания.

Не останавливаясь, он сбросил ее агонизирующее тело ударом ноги, чтобы высвободить меч. Легкое тело Ариэль упало прямо на Друзандру. Та бежала ей на выручку. Придавленная телом подруги, Друзандра рухнула на землю.

Конан с ревом набросился на принца:

— Предатель! Колдовская подстилка! Идиже сюда, срань Кромова, выродок преисподней! Хеййя!

Голос Конана обрушился на врага точно удар молота.

— Клянусь мрачным владыкой могил! Я изрублю тебя, как убил твоего папашу-демона! Ты, убийца невинных людей!..

Конан оборвал поток проклятий, ибо все они пропадали втуне. Принц попросту не слышал их. Бледные глаза под копной слипшихся каштановых волос были мертвы. Ивор сражался упрямо, достаточно умело, чтобы начать теснить киммерийца, отгоняя его назад. Но казалось, принц плохо соображает, что делает. Его рассудок был поврежден после всего увиденного. Каждый шаг принца, каждый его удар — все это имело единственную целы уйти как можно дальше от плато. Конан понял это в каком-то озарении.

Чтобы проверить свое предположение, Конан отступил в сторону. Ивор тут же опустил свой меч и двинулся вперед, как будто вовсе не замечал варвара. Конан пропустил его вперед и, широко размахнувшись, нанес могучий удар. Меч со свистом рассек воздух и сорвал голову принца с плеч. Та глухо ударилась о землю и покатилась, орошая ее кровью. Обезглавленное тело упало и забилось рядом.

— Он был безумен, — сказал киммериец. Он обошел труп, содрогаясь.

— Да, многие из них обезумели от страха, но чего они так боялись? — Это спросил старый Горус, который подошел поближе и все видел. — Кофит скорее бросится на собственный меч, чем вернется сюда еще раз. Кто-то из них вопил о чудовищном ящере. Я ничего такого не видел. А ты?

Глаза покрытого шрамами старого воина испытующе смотрели на Конана. Но в лице киммерийца старик не прочел никакого ответа.

— Ничего не скажешь, жуткое землетрясение. Но я не могу понять, с чего они так перепугались.

— Мы взяли много пленных, — сказал Конан и бросил взгляд к реке, где кофийские солдаты беспорядочно топтались на месте, зажатые между вольными наемниками и харангийцами.

— Да, захватили мы многих. И еще больше перебили, — кивнул Горус удовлетворенно — у нас есть лошади и припасы. Те, что остались от легиона. Ну, кроме того, что прикарманили горцы. Полагаю, к их пальцам прилипли также кое-какие побрякушки.

— Наши враги уничтожены… Наши потери невелики… Настоящая победа, не так ли?

Конан вопросительно посмотрел на Друзандру, которая стояла на коленях возле мертвой Ариэль. Две их подруги стояли рядом и тихо плакали.

Друзандра поднялась. Печально покачала она головой.

— Но цена… цена слишком велика, Конан.

Следующий день расцвел золотой зарей. Птицы распевали среди утесов. Для пленных же, напротив, утро было невеселым. Холодную ночь они провели под охраной возле страшного плато, от которого им не позволили убежать. Солдаты вольных наемников и мятежники не боялись плато — ведь они не видели дракона. Поэтому они поднялись на плато Заманас и долго возились там, свертывая палатки и навьючивая груз на лошадей и мулов.

У Конана дел было по горло. Он переходил от одной группы наемников к другой. Одних хвалил, других распекал, улаживал возникающие споры. Влезая на своего боевого скакуна, он сказал Стефани:

— Все люди согласились ехать со мной. Их бывшие командиры мертвы. Других перспектив у них нет. А у меня большие планы. — Киммериец махнул рукой, указывая на горы на горизонте, от которых протянулись длинные тени в лучах восходящего солнца. — Мы едем на юго-восток. Из приграничных земель Кофа, Шема и Турана выкроим себе небольшое королевство. Мы сумеем объединить мятежных казаков Великих Долин и повести их против местных владык. Скоро я встречусь с вождями харангийцев и предложу им союз.

Барон сидел в седле. На луке седла лениво развалился дикий кот.

— Я надеюсь, ты проводишь моих мятежников домой, когда мы понесем голову Ивора в Тантизиум. Граждане будут рады-радешеньки приветствовать нас. А вот горцам я не доверяю.

— Так и сделаем. — Киммериец кивнул. — Нам нужно еще взять денежки, которые ты нам задолжал.

Барон сухо улыбнулся:

— Действительно. А я-то почти позабыл об этом. Должно быть, что-нибудь еще затерялось в сокровищницах принца.

— Я знаю, что услуги Конана обходятся недешево. И не надейтесь, что командиры продешевят, — Друзандра подошла к барону и положила руку ему на колено. — Кстати, Конан, можешь не требовать денег для моего отряда. — Она обратила к солнцу свое загорелое лицо. — Мы останемся со Стефани в Тантизиуме. Он предложил нам охранять дворец.

Конан удивленно перевел взгляд с Друзандры на ее подруг, седлавших по соседству коней.

— А почему бы вам не пойти со мной на юг? Вы могли бы помочь нам создать сильное королевство, которое бы граничило с владениями Стефани.

Друзандра покачала головой:

— Из всех нас, Конан, возможно, только Ариэль пошла бы с тобой. Но ее больше нет. — Она вздохнула. — Возможно, в своей основе я просто женщина и ничего более. Нам больше по душе нянчиться с больным королевством и выхаживать его, чем захватывать новое.

Конан пожал плечами, надеясь, что на его лице никак не отразилась странная ноющая боль в груди.

— Мне будет не хватать твоей палатки, Друзандра. Там я чувствовал себя больше дома, чем в своей собственной.

Она посмотрела на Стефани. Тот наклонился в седле и растрепал ее белокурые волосы. Тогда воительница улыбнуласьКонану:

— Я тоже часто буду думать об этом времени. Но я надеюсь, что во дворце барона буду чувствовать себя больше дома, чем у себя в палатке.

Зено подскакал к ним и прервал молчание, установившееся было между тремя собеседниками:

— Конан, люди готовы. Я отдал приказ выступать.

Киммериец оглядел всадников на плато. Там были Бильхоат, Павло, другие лейтенанты. Они махали ему руками, показывая, что готовы. Радость жизни охватила его. Он выхватил меч из ножен и взмахнул им над головой.

— Вперед, псы войны! За мной, к богатству и славе! — Он подмигнул Зено. Зачем нам вечно оставаться маленькими воришками и мелкими поганцами? В этом мире крупные негодяи и большие воры становятся королями!

Под громкие ликующие вопли Конан пришпорил своего боевого жеребца и помчался вперед.

Леонард Карпентер Гроза Кровавого Побережья

ГЛАВА 1. КОРАБЛЬ РАБОТОРГОВЦЕВ

Команда пиратской галеры «Сорокопут», еще не видя судна работорговцев, почувствовала его запах.

Полуголые пираты — грабители дюжины национальностей, с серьгами в ушах, разукрашенные татуировками, покрытые шрамами, с кожей, продубленной ненастьями, — отдыхали на скамьях гребцов, переводя дух после упорной погони. Многие из них были рабами и осужденными преступниками, другие, сложись их жизнь по-иному, могли бы ими стать. Но каждый из них, побывал он в рабстве или нет, одинаково относился к работорговцам.

Капитан пиратов, широко расставив ноги, стоял на корме галеры. Прислушиваясь и принюхиваясь в поисках жертвы, он изучал густой утренний туман, рассматривал водную гладь. Вот так же юношей преследовал он дичь по лесам и скалам своей родной Киммерии.

Слабый, но характерный запах рабов — смешанный смрад испражнений, мочи и скисшей рвоты — живо рассказал ему о том, что корабль работорговцев недавно был здесь; поведал о скованных цепями гребцах, которые никогда не оставят своих мест, год за годом работая на веслах. Запах принес легкий утренний ветерок — восточный бриз с берега, с поросших травами каменистых степей гирканийского побережья, над которыми разгоралась заря.

Капитан живо заработал кормовым веслом. Решив ориентироваться на запах, своей уверенностью он вдохновил гребцов. Голый (если не считать шелковых штанов, широких морских сапог и нескольких безделушек — трофеев, висевших на его могучей шее и запястьях), он и не нуждался в одежде. Внешне дикий, он всем своим видом говорил, что тут командует он — Конан из Киммерии, которого все боялись и звали Амрой — Грозой Вилайета.

— Эй, капитан Амра!

Крик впередсмотрящего, согласно приказу Конана, прозвучал тихо, чтобы не выдать присутствие охотников.

— Вон еще одно, справа по борту!

Расслабив руку, сжимавшую толстый черенок весла, Конан взглядом обшарил море впереди и справа. В самом деле, человеческое тело, плавающее лицом вниз. Все, что можно было разглядеть, — выступающий из воды низкий холмик спины, сгорбленной тяжким трудом на веслах и почти до черноты обожженной солнцем. Шрамы на спине трупа казались едва различимы — глубокие перекрещивающиеся раны от жестокой и в конце концов подарившей смерть порки. Омытые соленой водой, они превратились в рубцы бледной опухшей плоти. Действительно, мертвец был выброшен с невольничьего судна — третий мертвый раб с тех пор, как вчера вечером пираты пустились в погоню.

— Во имя Бела, они убивают рабов быстрей, чем их успевают есть рыбы! — вытягивая шею, заметил один из гребцов.

— Конечно, они экономят наши силы, — эхом отозвался другой.

— Должно быть, работорговцы укрощают новую команду, — прибавил щербатый Рондо. — Показывают, что могут вытворять — в назидание остальным.

— Зачем нам надрываться, охотясь за какой-то невольничьей шаландой? Зачем гнуть спины, чтобы ограбить нищих?.. — громко прозвучал с нижнего ряда скамеек для гребцов недовольный голос. Но Конан-то знал, кто это сказал.

— Достаточно, Дикколо, — проворчал он. — Позаботься лучше о своей шкуре и заткнись! — Конан постарался не выходить из себя. — Мы приближаемся к добыче. Вонь становится сильнее.

Взмахи и всплески весел стали плавными в такт приглушенным ударам барабана старого Йоркина. Команда работала дружно; несколько гребцов из тех, кто сидел за верхним рядом весел, успели даже поглазеть на тело… и без всяких там суеверий, хотя пираты сильно боялись спокойной воды и тех, кто в ней обитает.

Конан знал об их страхах, основанных на домыслах о том, кого можно увидеть, если глазеть на морское королевство мертвых. Киммериец не разделял этих ребяческих суеверий… по крайней мере, полностью. Однако он от всего сердца одобрял их. Они заставляли моряков хорошенько грести, разбивая веслами неподвижную, как стекло, поверхность прибрежных вод.

— Стоп, псы! Не шевелитесь, навострите уши.

Гребцы с радостью подняли весла из воды и втянули их на борт. В одно мгновение, если не считать капель, срывающихся с лопастей весел, и шороха воды, разрезаемой носом галеры, воцарилась тишина.

Тогда из розовеющего впереди тумана пришли другие, едва различимые звуки. Пираты услышали низкие ритмичные вздохи. Трудно сказать, то ли это весла двигались в плохо смазанных уключинах, то ли люди тяжко стонали от непосильной работы. Еще слышался слабый равномерный звон колокола и редкие пронзительные щелчки, которые не могли быть ничем иным, как ударами кнута.

Потом показался и источник звуков — корабль работорговцев. Больше не скрытый дрейфующими по ветру клочьями тумана, он призраком застыл перед пиратами. Его низкая широкая палуба была переполнена людьми, корпус ощетинился неровно движущимися веслами. Заостренные корма и нос загибались вверх и закруглялись, нависая над палубой. Словно стрела из колчана, посреди судна торчала одинокая голая мачта.

Без паруса, двигаясь под ударами брызгающих, вызывающих рябь водной глади весел, галера барахталась, пробираясь, словно на ощупь, между колоннами тумана, окрашенного в оранжевый цвет зарей, разгорающейся над гирканийской степью.

— Шевелитесь! — приказал Конан. — Там наш враг! Вспеним воду и поохотимся. Мы легко поймаем добычу, перегрузим себе на борт все ценное, что там есть. Но мы не будем оставлять на этом корыте часть команды!

— Конечно, затопим старую калошу! — поддержали его несколько пиратов. — Пробьем ее тараном, а потом ограбим, прежде чем она пойдет на дно.

— Нет, нет! — закричали другие. — Сожжем вонючую чумную корзину и ее невольничью команду вместе с ней. Даже королевство Повелителя Дагона не вынесет их вони!

— Мы не станем их таранить, — объявил Конан, когда пиратский корабль метнулся вперед с новыми силами. Капитан пиратов поднял свое весло над водой, чтобы не тормозить движение. — Готовьте крючья и подойдите поближе к корме. Я хочу получить этот корабль неповрежденным и со всем его грузом. — Приставив двух дородных гребцов к каждому из рулевых весел, он прошел вперед между скамьями гребцов. — Вы можете изрубить надзирателей в капусту, — мимоходом он крепко хлопал моряков по плечам, — но не убивайте ни одного раба. А если кто-то из них с мольбой поднимет руки, разбейте его цепи.

Пространство сверкающей воды между кораблями быстро сужалось. Стройное пиратское судно разрезало водную гладь словно водяная змея. Толстопузая старая калоша работорговцев, казалось, задергалась в конвульсиях при приближении «Сорокопута». Отчаявшихся гребцов подгоняли участившимся звоном колокола, резкими криками и ударами кнута, которые теперь сыпались еще обильнее. Но рабы гребли медленно и недружно, так что галера не прибавляла скорости.

В рассеивающемся тумане, под крышей бледно-синего неба встретились два судна. Весла по правому борту пиратского корабля по команде с грохотом втянули на борт. Крюки взвились в воздух и полетели через брешь между судами. «Кошка» Конана, описав в воздухе высокую дугу, зацепила за плечо офицера в тюрбане и шелковых одеждах, который пытался, правда слишком поздно, очистить палубу на корме по левому борту. Стальной крюк отбросил офицера назад, к деревянным перилам, пригвоздив к ним за ворот. Пытаясь остановить трение корпусов кораблей, киммериец дернул абордажный канат и захлестнул его петлей вокруг резных перил, довольный тем, что без борьбы вывел из строя одного из офицеров противника.

Мгновением позже капитан пиратов оказался на перилах с саблей в руке. Он прыгнул с высокого борта своего судна на корму галеры. Первая волна пиратов, захлестнувшая корабль работорговцев, уже принялась за работу, гоня защитников по широкой кормовой палубе, яростно рубя их саблями и выбрасывая за борт. Конан же помчался вперед. Чувствуя невыносимую вонь, он направился к подвесному мостику, что протянулся над спинами рабов вдоль оси корабля.

Оказавшись на нем, Конан столкнулся с толстым бородатым полуголым надсмотрщиком, вооруженным лишь кнутом. Внизу пригнулись скованные гребцы: мужчины и женщины — взрослые и еще не окрепшие юнцы. Тонкие и толстые, нестриженые, со спутанными волосами; голые, с кожей, выдубленной до коричнево-черного оттенка солнцем и непогодой, они испуганно и безучастно съежились в своей вонючей обители.

Капитан пиратов сделал выпад, направив острие сабли в куст шерсти над объемным животом надсмотрщика. Но тот, привыкший ходить по качающемуся мостику, поспешно выскользнул из-под удара, проворно, словно паук, мечущийся по паутине. Конан, решивший насадить на саблю этого человека, услышал оглушительный треск. Он почувствовал быстрое, как молния, прикосновение — небрежную ласку кнута.

Когда тело обожгло пламя боли, Конан пошатнулся и упал на колено. Он окажется безоружным, если такой же удар придется по другой его руке. Слава Крому, он все еще сжимал рукоять тяжелой сабли. Встав на ноги и размахивая изогнутым клинком высоко над головой, киммериец сделал выпад и обрушил саблю вниз… но не на противника, а на веревку перил подвесного мостика.

Удар рассек грязную веревку в палец толщиной, и она провисла по всей длине, даже там, где за нее держался надсмотрщик, выбиравший кнут для следующего удара. Чувствуя, что опора пропала, работорговец замолотил руками, пробуя ухватиться хоть за что-нибудь. Кнут вяло изогнулся в воздухе.

Надсмотрщик прилагал отчаянные усилия, пытаясь сохранить равновесие, но спохватился слишком поздно. Удивленное рычание сорвалось с его губ. Он опрокинулся и упал на скамейки гребцов, ближе к корме галеры.

Шум, поднявшийся там, был не громким, но яростным: дикие выкрики на дюжине языков — раздражение, приглушенное слабостью и долгим молчанием. Руки рабов, когтистые и покрытые волдырями от непосильной работы на веслах, были нетерпеливы и умелы. Рабы скопом навалились на надсмотрщика, вцепились ему в бороду, впились в глаза, вывернули толстые запястья и лодыжки, закрутили змеиные кольца кнута вокруг шеи. Их жертва боролась и ревела в тщетных усилиях, в то время как они пытались сломать ему позвоночник, перегнув тело вокруг черенка весла.

Оставив надсмотрщика на милость рабов, Конан широким шагом направился по подвесному мостику. Второй надсмотрщик — седой офицер с тонкими чертами лица, носивший шелковую рубаху и тюрбан, — менее проворно управлялся с кнутом, чем первый. Его кнут со злобным свистом рассек воздух, но Конан низко присел, увернувшись. Прыгая вперед, он качнулся в сторону от перерезанных перил. Владелец кнута неожиданно для себя оказался слишком близко от капитана пиратов, и ему осталось только бежать. Когда Конан догнал его, надсмотрщик почувствовал, как острый, словно бритва, кончик сабли скользнул у основания его шеи.

Офицер рухнул на скамьи гребцов, обливаясь собственной кровью. Он задергался, слабо сопротивляясь схватившим его рабам. Но в этот раз рабы потянулись не к горлу своего мучителя. Их жадные руки сорвали кольцо с ключами.

Перед Конаном была носовая палуба. Последние пять человек команды невольничьего судна стояли строем, приготовившись, выставив сабли и багры. Конан знал, что жить им осталось недолго. За спиной он услышал волчьи завывания пиратов, почувствовал, как они затопали по подвесному мостику, рванувшись следом за своим капитаном. Однако Конан не бросился опрометчиво на носовую палубу.

Вместо этого, подойдя к краю подвесного мостика, он разрубил еще две веревки. Те держали на шарнирах лестницу, которая тут же со скрипом и скрежетом несмазанного металла опустилась в пазы на грязных досках нижней палубы. Завывания и улюлюканья, надрывные и яростные, загремели в воздухе, когда освободившиеся рабы, толпой кинувшиеся вверх по лестнице, оказались лицом к лицу со своими мучителями.

И Конан повел их в атаку. Высоко занеся саблю, он выбрал противника, что выглядел потолще, — сурового на вид гирканийца, вооруженного ужасным багром. Первый же удар Конана разрубил его тело надвое, второй сделал бы то же самое с черепом, если бы его противника в этот миг не подхватил поток голых дьяволов и не унес к носу судна.

Оставшись без противника, Конан повернулся, тщетно высматривая другого. Но в мгновение ока строй защитников был смят ордой взбешенных, рычащих мстителей.

Рабы — тощие, жилистые мужчины и женщины — с наслаждением били и царапали своих бывших владельцев. Их мозолистые пальцы впивались в волосы, вырывали языки, выдавливали глаза, выворачивали руки и ноги. Несколько рабов погибло в этой яростной атаке, споткнувшись и попав под лавину голых, грязных ног своих товарищей. Остальные, безжалостные в своей ненависти, используя веревки и багры, кулаки, ногти и зубы, утоляли жажду мести.

Из-за озлобленности рабов все кончилось слишком быстро. Ненависть, которую лелеяли и вынашивали многие годы, быстро истощилась. Нельзя ненавидеть разорванные, безвольные и окровавленные трупы. Тупо уставившись на дело рук своих, замерли рабы над телами. Теперь у них не было цели в жизни.

Пираты, те, кто бросился вслед за Конаном на носовую палубу, взирали на мертвых, разочарованные тем, что сражение оказалось столь кратким, и с недоверием поглядывали на жалких, по большей части безоружных фурий, которых спустил с привязи их капитан. Не зная, что же делать дальше, они стояли с оружием наготове у пролома в корме и вдоль всего подвесного мостика. Готовясь к еще одной схватке, они незаметно стали теснить освободившихся рабов в угол носовой палубы.

С нижних палуб через грузовые люки на носу и на корме вылезли пиратские квартирмейстеры. Один из них, Джалаф Шах, поднялся по переднему приставному трапу. Он нес ворох грубой одежды. Нахмурившись, он покачивал головой.

— Капитан, у них бедный груз, — объявил Джалаф Шах по пиратской традиции. — Там мешки ржи, по большей части сырой и пожранной жучками… — Он рассыпал горсть крепких зерен по палубе. — Вымоченные в соли шкуры и свиные туши, витые канаты, деготь, уксус и много вот такой грубой матросской одежды. Ни вина, ни шелка, ни хороших товаров, ни вещиц ручной работы… чего и следовало ожидать от такой шаланды. — Пожав плечами, он бросил стопку белья на палубу у шпигата. — Мы можем сжечь или затопить это судно. Разницы никакой.

— Можем? — Конан властно взглянул на него. — А как же эти досточтимые люди? Ты хочешь препроводить их за борт? — Он показал на голых, топтавшихся на месте гребцов едва заметным кивком головы. Самые агрессивные из рабов уже начали с подозрением поглядывать в их сторону, прислушиваться к разговору.

Джалаф Шах беззаботно пожал плечами, а потом замер под хмурым взглядом капитана.

— Эти рабы могут оказаться самой ценной вещью на борту, даже несмотря на их жалкий вид. Но пересадить их к нам на корабль и довезти до рынка рабов будет трудновато. — Он искоса оглядел гребцов на носу, наблюдавших за ним с откровенной враждебностью. — Рабы, отведавшие крови, — подпорченный товар.

— Это все, о чем ты думаешь?.. Достаточно! — Рассерженный Конан отвернулся от квартирмейстера и еще раз оглядел освободившихся гребцов. Большая часть рабов до сих пор оставались на нижней палубе, так и не раскованные.

Вдохнув поглубже, Конан заговорил ровным голосом, каким обычно отдавал команды:

— Не будем говорить о том, чтобы сжечь или затопить этот корабль! Не будем бояться рынка рабов, смерти от мечей или того, что вас отправят к берегу вплавь! — Говоря на гирканийском, Конан был уверен, что все присутствующие его понимают. — Эта галера, пусть и вонючая, чего-нибудь да стоит. — Тут Конан раздул ноздри, что вызвало довольный смех среди пиратов. Теперь напряжение битвы спало, а вонь осталась столь же непереносимой для любого, не привыкшего к ней. — И груз этого судна тоже не надо пускать по ветру! Вы — выжившие, вы — настоящие труженики, и стоите вы столько, насколько цените себя сами. — Конан перешел на место повыше, на край подвесного мостика. — Пищу — свинину, муку — можно съесть. Парусиной вы на первое время прикроете свои телеса; вы сможете постелить ее, чтобы спать. — Пока он говорил, из-за все возрастающего интереса к его словам рабы заволновались. — Деготь и канаты помогут вам использовать силу сухожилий должным образом. Я покажу вам, как это сделать. Кнуты… выбросите их за борт. Они нам больше не понадобятся!

При этих словах раздались крики одобрения и заволновались рабы на нижней палубе. Кнуты смотали с шей их мертвых владельцев и с громкими радостными криками выкинули за борт.

— Но цепи, ваши кандалы… — Конан выдержал достаточно долгую паузу, чтобы снова привлечь внимание толпы. — Оставьте их! Сберегите. Их можно перековать в мечи, чтобы содрать кожу с ваших врагов!

При этом заявлении безумное ликование началось на носу и на нижней палубе. До этого пираты были наготове, сжимая свое оружие, теперь же они расслабились, увидев преданность бывших рабов, когда те приносили пиратскую клятву новому капитану, — преданность, столь неожиданно проявившуюся у этих голых, умирающих от истощения изгоев.

Но дикие танцы и жестикуляция постепенно улеглись, позволив Конану продолжать.

— Знаете ли вы, что мы — пираты Красного Братства — не просто грабители морей. На острове — на севере — мы строим крепость, чтобы сделать безопасным залив у этого острова. Цитадель, которую мы возводим, когда-нибудь станет править всем Вилайетом. Это — свободный порт Джафар! Нам нужны мужчины и женщины. Не рабы, а свободные люди, готовые работать, иметь дело с товарами, поставлять оружие и провизию на наши корабли и укреплять наши бастионы. Те из вас, кого тошнит на море, если захотят, смогут изучить ремесло строителя, плотника, фермера. Знайте: пища, кров и работа в избытке ждут вас в Джафаре. Те, кто хочет плавать и сражаться, как мы, члены грозного Братства Пиратов, — вот ваш шанс покорить море! Мы собираемся окрасить и восточный, и западный берега — как владения тиранов Гиркании, так и Турана — собственной императорской кровью.

Снова раздались бешеные, радостные крики. Конан увидел, что его обещание добычи и убийств вызвало у всех рабов живой отклик. Он прикинул, что гребцы невольничьего судна в основном были выходцами из десятка диких народов, на которых охотились, как на животных, и продавали в рабство. Лица пиратов расплылись в скептических улыбках, хотя они тоже прислушивались к речам Конана и его хвастливым обещаниям с таким же удивлением, как и освобожденные гребцы. Однако Конан продолжал:

— Этот корабль… хорошо заботьтесь о нем, я ведь могу еще использовать его! Ребра его каркаса могут стать стропилами залов; его обшивка — крышами ваших домов. Или он снова выйдет в море — маленькая частичка флота, которую мы, словно ветер пустыни, пошлем через Вилайет. На его палубах вы сможете сражаться, убивать ваших прежних угнетателей и складывать награбленные сокровища!

Дальше Конан говорил, заглушая новые всплески веселья, добиваясь от толпы еще большего энтузиазма.

— Если вы захотите грести рядом со мной — Амрой из Красного Братства — присоединяйтесь к нам. Однако если вы хотите жить свободной, гордой пиратской жизнью и черпать богатства из гор сокровищ, награбленных двумя империями, вам придется работать! Этот корабль должен отправиться на север в Джафар; его товар будет разделен поровну между вами, сам корабль разобран на доски… или переделан в рейдер, — он широко взмахнул саблей в сторону палубы гребцов. — Но сначала все должно быть начисто отмыто от вони рабства, выскоблено и вычищено с помощью швабр и сотни ведер хорошей, чистой воды. Фердинальд, Иванос, присмотрите за этим! Наберите для этого людей из нашей новой команды… пусть они снимут свое жалкое тряпье и выбросят его за борт! Пусть смоют кровь, грязь и приведут нижнюю палубу в порядок!

Его офицеры, поначалу действуя неуверенно, оказались на высоте и успешно справились со своей задачей. Они организовали одну команду, которая ведрами таскала воду для мытья палубы, и другую — носившую воду для людей. Несколько человек отправили нарезать тряпок для швабр. Был распечатан мешок с мукой, и на корме судна устроили временную кухню, поставили варить жидкую кашу. Тем временем уксус смешали с водой из заплесневелых фляг, превратив его в вино победы. Оно показалось рабам таким же хорошим, как напиток из лучшего урожая винограда Аргоса, если судить по эффекту, который оно оказало на них. Бывшие рабы с улыбками говорили о прошлом, чересчур много кричали, даже пели.

Команда «Сорокопута» тем временем отцепила крюки и отвела галеру за корму плененного судна.

Очень мало добычи подняли на борт пиратского корабля: только морские сундуки мертвых офицеров да окованную железом коробку для денег, которую можно было вскрыть на досуге. Видно, невольничий корабль регулярно курсировал между прибрежными городами Гиркании, так что можно было предположить, что в коробке хранилось золото для закупки товаров и свежих рабов.

Пищу, одежду и оружие оставили на борту невольничьей галеры. Эти вещи необходимы были бывшим невольникам. Еще пиратская команда выделила им проводника, чтобы они могли, не блуждая, доплыть до Джафара.

Тумана не было. Два корабля дрейфовали по тихому, заросшему водорослями, залитому солнечным светом морю, окаймленному на востоке низкими откосами прибрежной степи. Порывистый утренний ветер обещал вскоре наполнить паруса, дав отдых гребцам. Но пока поверхность темной воды оставалась гладкой, как стекло. Это заставляло пиратов нервничать. Они избегали смотреть на свои отражения… словно чувствовали навязанное извне желание взглянуть вниз, в зелено-черную бездну, где исчезли тела мертвых работорговцев…

Из-за суеверий и страхов пираты работали проворно, даже помогли бывшим рабам очистить и привести в порядок свой корабль. У морских разбойников не было никакого желания дрейфовать в ожидании ветра. На следующий же день утром оба судна опустили весла в воду, развернулись в сторону открытого моря и отправились на север вдоль берега. Конан задержался с освобожденными рабами, чтобы подарить им прощальную песню.

— Теперь гребите, морские псы! Согните спины и гребите. Гребите, спасая свои негодные шкуры! Гребите, чтобы набить свои животы! Гребите не для хозяев, а для того, чтобы плыть к свободному Джафару. Гребите… жалкие псы! Гребите во имя вашей свободы и мести!

А потом он перепрыгнул на взбивающий пену нос своего послушного рулю пиратского судна.

ГЛАВА 2. ПОБЕРЕЖЬЕ ЧЕРЕПОВ

За последние годы порт Джафар расцвел. Борьба за власть среди предводителей пиратов прекратилась, после того как тирана свергли с трона. Прежний вождь Красного Братства — Кналф — был убит. Справедливая месть свершилась. Все пираты одобрили такой поворот дел, так как Кналф заключил трусливую сделку с врагами Джафара, провозгласив пиратский порт форпостом империи Турана. А еще он воровал чужих женщин…

Теперь же под властью капитана Амры пираты снова процветали. Их ряды росли, пополняясь за счет выходцев из независимых Морских племен, которые жили в Джафаре и на окрестных островах Аетолианского архипелага. Рифы и течения защищали порт от неожиданных нападений. Безопасный проход между ними знали только местные лоцманы.

Джафар был удачно расположен, чтобы пираты, живущие в нем, могли грабить купцов нового типа, которые отваживались уводить тяжело груженные корабли далеко от земли, прокладывая курс напрямую через Вилайет. Поступая так, капитаны избегали бессчетных прибрежных отмелей и пиратов обеих морских побережий, но оказывались лицом к лицу с немногочисленными отважными разбойниками Джафара и мало изученными опасностями открытого моря.

Однако многие из купцов пренебрегали опасностями такого путешествия. Они и составляли основную часть добычи Красного Братства. Различные легендарные подвиги — кража священных драгоценностей и их продажа в Гиркании, захват заложников для получения выкупа, угон огромного судна из гавани столицы Турана — Аграпура — принесли Джафару богатство и славу, превратив некогда сонный воровской курятник в оживленный порт.

Сейчас блистательный Амра занимался постройкой замка на высотах над городом — или, скорее, возведением его на руинах фундамента, который издавна был там. У его подножия, вдоль волнореза, вытянулся новый каменный мол, бастионы катапульт поднялись над заливом.

В порту толпились представители разных народов. Они ютились в палатках, сараях и просторных флигелях, пристроенных к возвышающемуся над побережьем постоялому двору «Красная рука», принадлежащему госпоже Филиопе. Недавно освобожденные рабы работали, вырубая камни и возводя из них стены замка. Каменщики и корабельные плотники, прибывшие из далеких городов, нанятые или украденные из уютных домиков на материке, старались заработать или работали в ожидании выкупа и освобождения, которое могло произойти лишь по приказу Конана.

В этот бурлящий котел в один солнечный полдень и нырнуло два корабля — пиратский рейдер «Сорокопут» и его новый трофей — круглобокая купеческая галера.

Пираты после этого удачного рейда выглядели не слишком-то ликующе. Но у потрепанной команды галеры — кучки только что освобожденных Амрой рабов — темные от загара лица светились улыбками. Гребцы подогнали судно поближе к берегу и втянули весла на борт. Бодро попрыгав в воду, они вытянули оба судна на песок.

Тихий прибой мирной бухты помог им, так же как и отмель, протянувшаяся вдоль всего берега. Несколько из вновь прибывших явно были разочарованы. Они невнятно забормотали молитвы языческим богам, увидев в волнах прибоя черепа и человеческие кости — обычное зрелище в пиратском порту, где не прекращались поединки и частенько случались убийства. Но пиратов страшное зрелище не беспокоило. Оно не остановило и ту часть рабов, кто, распростершись ниц, стал целовать землю, обсыпать себя с ног до головы мокрым песком.

Конан собрал команду для разгрузки обоих кораблей. Оружие и скоропортящиеся продукты он приказал сгрузить в первую очередь. Конан заплатил своим пиратам золотом из купеческих сундуков и из собственного кармана. Он приказал своим офицерам присмотреть за бывшими рабами. Большинство из пестрого букета вновь прибывших Дикколо отвел в трудовой лагерь, устроенный людьми Морских племен под управлением хозяина острова Грандальфа. Бывшие рабы получили грубую пищу, крышу над головой и тяжелую работу. Им предстояло помочь жителям острова превратить залив в неприступную крепость. Они шли в лагерь с надеждой, думая, что любая участь лучше, чем рабство на галерах.

Отдохнув, некоторые из бывших рабов заявили, что умеют плотничать и могут работать на верфях. Они со старым Йоркиным отправились к докам. Многие женщины, до сих пор полуголые и едва ли не умирающие от истощения, уже нашли себе пару и теперь следовали за своими мужчинами. Как мужчины, так и женщины — все получили по золотой драхме — аванс их будущих заработков. Несколько человек, в основном зачинщики мятежа, заявили, что принимают предложение Конана, и стали готовиться к следующему путешествию, в котором им предстояло пройти проверку в настоящем сражении.

А дорога Конана, как и большей части его команды, пролегла на постоялый двор «Красная рука». Тут была его сокровищница, и здесь же находились его апартаменты. Угловатое старое здание, построенное из обломков, выброшенных на берег после кораблекрушений, и корабельного леса, возвышалось над берегом у самого мола, недавно сложенного из красного коралла и отделанного деревом. Пиратская команда прямо по песку, огибая носы вытащенных на берег кораблей, толпой направилась к постоялому двору. Они выбирали самый короткий путь, проскальзывая между праздно шатающимися пьяными толпами в сумятице пляжа. Поднявшись по ступенькам, они прошли под арку, выходящую на море, и нырнули в облако бессчетных лукавых вопросов об успехе их путешествия.

Филиопа, унаследовавшая постоялый двор от своего бывшего мужа — Кналфа, уже слышала о прибытии кораблей. Она встретила своего самого любимого капитана открытыми объятиями и щедрыми поцелуями. Чтобы Конан смог утолить жажду, кружка пива уже стояла поблизости на столе. Хозяйка постоялого двора давно поняла, что удобно выставлять свои отношения с Конаном напоказ. Таким образом она демонстрировала, что и она сама, и постоялый двор под защитой этого наводящего ужас капитана. А с Амрой не стоило шутить.

Конан со своей стороны не протестовал. Великолепная, с волосами, похожими на крыло ворона, Филиопа была одета в сногсшибательные туранские одежды, которые обнажали обе ее надстройки и весь правый борт до половины палубы. Это платье привез ей Конан. Оно, как добыча, могло удовлетворить любого пирата. Люди в таверне доброжелательно зашептались и завистливо завздыхали, когда, под аккомпанемент шальных криков и свиста, Конан и хозяйка постоялого двора обнялись. Садясь за стол, капитан «Сорокопута» посадил Филиопу к себе на колени.

— Капитан, как прошло путешествие? — прозвучал небрежный вопрос одного из тех, кто восседал за центральным столом. Там собрались слишком значительные люди, чтобы Конан мог равнодушно игнорировать их вопрос. Среди них были женщины-капитаны Брилит и Сантиндрисса, лейтенант Конана Иванос и сам Грандальф, попивавший вино с парой своих товарищей — вождями Морских племен.

— По-моему, достаточно хорошо, — объявил Конан. — Моя команда, пусть Дагон пожалеет этих мошенников, слишком глупа, чтобы оценить хорошую плату и судно работорговцев, ставшее нашим трофеем. Рабочие руки и хорошие материалы подсобят в строительстве, а фермеры-увальни, которые выйдут из большей части рабов, станут кормить пиратов, если добычи на море окажется недостаточно. Наши люди слишком привыкли к пьяной жизни, чтобы хоть чуть-чуть заглянуть вперед. — Он заявил это достаточно громко, чтобы услышали и члены его команды, многие из которой уже расселись за столами. — Я делаю так, что они всегда в выигрыше, — доверительно прибавил Конан, — хотя львиная часть добычи все равно всегда достается мне. А в общем мне нужно, чтобы мои мальчики постарались и больше было таких путешествий… Гарантирую: внакладе никто не останется.

— Шаланда с рабами, — скривившись, заметила Сантиндрисса — высокая женщина-пират с ястребиным носом, одетая, как обычно, весьма скудно: кожаные брюки и ремни. Она посмотрела на Конана и сочную хозяйку постоялого двора на его коленях и покачала головой. — Это сильно отличается от последних подвигов Амры — пирата как этого моря, так и Западного Океана.

— Конечно. Покорять шаланды с рабами — безопасное времяпрепровождение, — насмешливым тоном заметила одноглазая жилистая женщина, что была пониже ростом, — капитан Брилит. — Но с другой стороны, в том, чтобы шарить вдоль берега в поисках какой-нибудь мелкой рыбешки, есть определенная мудрость. Всем известно, что туранцы заплатят тысячу талантов любому, кто доставит тело Амры для публичной казни на Площади Храма. — Ее глаз, тот, что не был закрыт кожаной повязкой, вкрадчиво подмигнул капитану-киммерийцу. — Амра отлично знает о различных опасностях, поджидающих его. Не могу сказать, чтобы я винила его за то, что он пал так низко.

— Неприятный у нас разговор получается, Брилит. Ведь ты — капитан на корабле, который я захватил для тебя, — ответил Конан. Он поднес кувшин с пенящимся пивом ко рту и прервал свои возражения. — Если бы не я, ты до сих пор гребла бы на галере у Дриссы, — прибавил он, кивнув на женщину повыше.

— Корабль «Виктрикс» — ее собственность, — разозлилась Сантиндрисса. — А «Мучительница» — мой корабль! И я должна тебе напомнить — она заплатила за свой корабль добрым колчанским серебром, что я одолжила ей из своей казны.

Конан пожал плечами и с грохотом поставил на стол свою кружку пива.

— Если это вопрос чести, то я не хотел тебя обидеть. Мы, Красные Братья, вольны вести себя кто как хочет.

— В Братство входят и сестры, — Дрисса выглядела непреклонно.

— Неважно, — продолжал Конан. — Планы, которые я намереваюсь воплотить в жизнь, будут выгодны всем нам. И любой капитан, который может заглянуть в будущее, станет помогать мне.

Когда Конан смолк, Филиопа соскользнула с его колен и отправилась в кладовую, заново наполнить его опустевшую пивную кружку. После ее исчезновения униженная Сантиндрисса почувствовала себя лучше. В обширном зале полно было служанок, мальчиков-половых и женщин для утех пиратов — много повидавших нахальных девок, стекающихся сюда со всех портов Вилайета. И тому, что они пришли на постоялый двор, была причина — новый приток клиентов с двух только что прибывших в порт кораблей.

— И каковы же наши планы на будущее? — поинтересовался Грандальф со своего места в конце стола. Коренастый, с широким носом, седой бородой, заплетенной в маленькие, крепкие косички, он повелевал вождями Морских племен Аетолианских островов, которые сидели, потягивая вино.

— Когда-нибудь строительство защитных сооружений залива будет закончено, — начал объяснять Конан. — Они сберегут Джафар от нашествия чужеземных кораблей… Тогда исчезнет необходимость убивать офицеров с купеческих кораблей, освобождать гребцов и захватывать товары. Я именно это имел в виду. — Он сделал паузу, дав время каждому за столом обдумать его слова. Но лишь хмурые взгляды пиратов, кивки и неопределенные усмешки его товарищей — морских атаманов — были ответом на речи Конана.

— Радикальная идея, — подытожил Грандальф. — Но укрепления не сделают Джафар более благословенным, и от торговли мы богаче не станем. Вместо того чтобы дрожать перед нами, купеческие суда смогут спокойно путешествовать через Вилайет.

— Позорно так думать! — вмешалась Брилит, поняв, о чем идет речь. Ее рука легла на рукоять ножа, что висел у нее на поясе. — Ведь если Джафар станет торговым портом, пиратство тут же окажется вне закона! Нам, нашим сестрам и братьям придется слоняться по морям, как обычным разбойникам! — Ее здоровый глаз удивленно уставился на приятелей-капитанов.

— Этого не случится, моя дорогая Брилит, — заговорил Грандальф, пытаясь по-отечески уговорить ее. — Защита будет дана только определенным кораблям… или, возможно, морякам определенной национальности, которые станут платить нашему Братству за такую привилегию. Остальные суда станут нашей добычей… и их уничтожение будет приносить нам прибыль.

— Вы имеете в виду каперство, — фыркнула Брилит, — или создание иерархии любимчиков. — Она неодобрительно нахмурилась. — Я предпочитаю открытое, беспристрастное пиратство. — Ее рука на рукояти кинжала расслабилась.

— Воды вокруг этого острова полны опасностей, — обратился Конан к Грандальфу. — До настоящего момента нас спасало то, что другие корабли не могут сами войти в бухту Джафара, по крайней мере имперские корабли с глубокой посадкой.

— Вот именно, — улыбнувшись, кивнул капитан. — Вот поэтому всем направляющимся в Джафар кораблям необходимо иметь на борту лоцмана — кого-нибудь из Морских племен. Естественно, за определенную плату. Так ведь обычно делают ваши пираты. Корабли нашего народа могут ждать наготове у входов-каналов и встречать там тех купцов, которые мыслят правильно. С них будут брать определенную плату. Они же предупредят вас, если появятся враги… подадут вам какие-нибудь сигналы.

— Много различных пиратов плавает в этих водах, — заметил Конан, посмотрев на Сантиндриссу. — Не все из них гордятся законами нашего Братства. Если иноземные пираты начнут уничтожать традиции Джафара…

— Ведь эскортировать купцов лучше, чем вести на абордаж корабли, полные вооруженных головорезов? — напирал Грандальф. — Мы сможем продать нашу защиту любому кораблю.

— Я думаю так же, — утвердительно усмехнулся Конан. — Мы сможем сражаться по контракту и еще гарантировать купцам безопасность, скажем, за половину прибыли. Детали можно разработать позже.

— И настоящих пиратов мы превратим в стражей моря, — проворчала Брилит, пощипывая шрам от меча на своей руке. — Купцы станут хорошенько платить нам за то, чтобы мы скучали.

— Не беспокойся, Брилит, — посоветовала ей Сантиндрисса. — Для сестер корабли-жертвы всегда найдутся.

— Конечно, — согласился Конан. — Лучшие из нас будут и дальше путешествовать на лучших судах, с лучшими экипажами. В любом случае существует обычай, дающий любому пирату право положиться на удачу парусов. — Он поднял свою кружку, только что заново наполненную Филиопой. — К слову сказать, Фердинальд, как мой «Ворон»?

Пират с мясистым лицом, некогда матрос, выброшенный на берег, а теперь штурман и корабельный плотник на судне Конана, поставил кружку пива и запустил руку в вырез своего грязного камзола. Оттуда он вытащил истрепанный свиток пергамента, который и расстелил на столе, вначале смахнув с него капли пива. На манускрипте аккуратной рукой чернилами и углем был нарисован корабль с мачтами и полупрочерченной оснасткой.

— Киль собран, и остов корпуса тоже. Я сделал его прочным, как мы и решили, с толстыми ребрами, с дном, достаточно крепким для балласта. Доски обшивки приколочены. Но у нас не хватает легких шипов, необходимых для того, чтобы корабль мог качаться, как скорлупка, под ударами ветров Вилайета! — Его грязный указательный палец ткнулся в чертеж, указывая на детали, в то время как Фердинальд продолжал объяснять: — Я заложил корабль подальше от мелководья, как вы приказали… но взгляните сюда: такая корма даст нам возможность установить удобный руль и обеспечит защиту. Она позволит судну правильно держать курс без бокового рулевого весла.

— Превосходно, Фердинальд, — сказал Конан. — Долго я стремился стать капитаном такого судна, как «Ворон», и плавать по этим морям на настоящем корабле, таком, как корабли, на которых мы плавали на западе. На таком красавце можно разок-другой проучить эти весельные лоханки. Мы посмотрим, как затрещит их грубая оснастка, когда они пойдут на дно! С постройкой этого корабля на Вилайете начнется новая эра пиратства.

Фердинальд кивнул, внимательно глядя на чертеж:

— На этом судне нет тарана, чтобы не тормозить движение, но его тяжелый киль сможет перерезать пополам корабль вдвое большего размера. Посмотрите сюда. Вот какую форму я хочу придать ему. — Выудив из кармана жилета модель — грубо вырезанный корпус корабля с тремя мачтами — огрызками, он показал его всем пиратам.

Конан увидел, что у модели высокий нос и корма, как у судна бурных морей. К тому же у него оказалось почти плоское днище с прямым тяжелым килем.

— Дайте мне только месяц и еще один корабль, груженный хорошей колчианской древесиной, — продолжал Фердинальд, — и «Ворон» будет готов. — Он поднес кружку к губам. — К тому же стоило бы выковать для него хороший якорь, потому что нам никогда не удастся вытащить это судно на берег!

— К тому времени, как «Ворон» будет построен, закончится строительство причала и нового волнореза, — сказал Конан. — А разгружать добычу можно в грузовые доки. Загляни на судно работорговцев, на нем найдется подходящая древесина, — бесцеремонно прибавил он. — Лоханка слишком пузатая, чтобы стать пиратским судном.

— Раз вы разламываете корабли, то я хотел бы получить брусы и настил палубы имперского судна, что вы недавно украли из гавани столицы Турана. — Плотник допил пиво и протянул кружку Филиопе, чтобы она снова наполнила ее. — Ведь этот трофей никогда не сможет стать пиратским судном. Корабль слишком большой и громоздкий для преследования купцов, слишком богато отделан и плавает гораздо хуже, чем нужно, чтобы отправиться в рейд. Не стоит оставлять его ссыхаться на берегу.

— Нет. «Беспощадный» — хороший корабль, — возразил Конан. — Я хочу, чтобы он остался неповрежденным. Только Кром знает, когда он может нам понадобиться. Великие битвы ожидают наше Братство в дни грядущие.

Когда принесли ужин — тушеную баранину вместо рыбы, — все занялись делом. По мере того как разносили пишу, в зале воцарилась тишина. Какое-то время были слышны только звуки разрываемого хлеба и скрежет ложек в деревянных тарелках. Потом грубое товарищество возобновило разговоры, перемежающиеся добродушным смехом, отрыжками и резкими криками с требованиями принести еще выпить. Пираты стали раскуривать трубки, а пение предвещало вскоре яростный взрыв танцев.

Конан, устав от разговоров о делах, попросил Филиопу вместе с ним оставить постоялый двор. Хозяйка не сопротивлялась. Под ее управлением «Красная рука» стала, по пиратским меркам, милым местом, превратившись из таверны в благоухающий бордель. В зале было полно выпивки и женщин, и пираты были довольны. Пройдет еще несколько часов, прежде чем менее удачливые игроки в кости спустят последнее, что имеют, и начнутся ссоры. А пока все было спокойно, благородная хозяйка таверны дала себя увести.

— Город переполнен народом, — одобрительно заметил Конан. Он локтями прокладывал дорогу среди пьяниц, бездельников и карманников, толпящихся среди вытащенных на берег кораблей. — Скоро Джафар сможет соперничать с великими западными портами, где я бесчинствовал. А ведь я прошел все побережье от Кордавы до Асгалуна.

Схватив одного грязного бездельника, оказавшегося у них на пути, Конан вытолкнул его в круг тусклого света фонаря. Тот стал вызывающе ругаться и попытался узнать у тех, кто был поблизости, кто же толкнул его. Но окружающие почтительно расступились, уступая Конану дорогу.

— И все-таки можешь быть уверена, — продолжая Конан, шагая вперед, — Джафар — всего лишь остров, и больше он никогда не станет.

— Может, так для нас и лучше, — сказала Филиопа, обнимая Конана за талию и склоняя голову с волосами цвета воронова крыла наобнаженную грудь капитана. — Так легче контролировать все, что тут происходит.

— Конечно. Все знают меня и придерживают свои плохие мыслишки, пока я рядом. — Иллюстрируя это заявление, Конан сурово взглянул на пиратов, распивающих грог, сгрудившись в дверях одного из домов. Те сразу стали или отводить взгляды, или поднимать кубки, нерешительно отдавая честь. — Здесь собралось много грабителей, которых я не подпустил бы к себе, кроме как для хорошего пинка.

— К тому же сюда прибывает много чужеземцев из Аграпура и других портов вроде него…

— В самом деле, тут полно шпионов и интриганов. Обнимая Филиопу одной рукой, Конан направился в темный переулок, уходивший на холм между рядами рыбацких хижин.

— По мне, так эти пираты не слишком быстро соображают, но когда среди них пойдут разговоры о моих планах, у меня появятся враги; к тому же надо помнить о награде за мою голову… из-за этого даже кое-кто из старых друзей может начать присматриваться ко мне.

Филиопа кивнула, прижимаясь к Конану:

— Я видела, как такое происходит в императорских дворцах… Придворные словно акробаты в цирке. Когда один из них поднимается на вершину, всегда найдется тот, кто стоит ниже и хочет запрыгнуть наверх, столкнув вниз того, кто выше. Неважно, мужчина он… или женщина.

Конан усмехнулся:

— Вот почему я хочу, чтобы у меня был замок. Когда я стою на шканцах своего судна, хотя и голый, я в безопасности. Я могу победить любой корабль, больше он или меньше моего, и могу пришлепнуть любого распоясавшегося головореза из своей команды, или все стадо, если понадобится. Я уверен, что большинство из моих разбойников прикроет мне спину — или по доброй воле, или из трусости. — Он мрачно тряхнул своей темной гривой. — Но здесь, на берегу, они могут задуматься и начать плести заговор, услышав мои слова… Я не хочу сидеть все ночи подряд в ожидании, когда прилетит стрела убийцы или когда мне подадут отравленную чашу вина.

Тропинка стала чересчур крутой. Она вела вверх к вершине холма между разбросанными домиками. Низкие стены отгораживали оливковые и фруктовые сады. За спиной Конана и Филиопы, на берегу, уже затихало веселье — желтый свет, шум голосов и звон музыкальных инструментов. Песням пиратов вторили монотонные удары волн о длинный полумесяц берега. Рыбная вонь залива не доходила сюда, где царила теплая ночь, наполненная запахом жасмина, грушевого цвета и кориандра.

Любовники свернули на дорогу, огибающую город по холму, изрезанную колесами телег и вытоптанную босыми ногами рабочих, которые тянули их. Она то чуть поднималась, то чуть опускалась, открывая великолепный вид на залив Джафара: волны, исколотый пиками, залитый лунным светом Вилайет. Дорога превратилась в вырубленную в скале лестницу, уходящую вверх почти вертикально. Наконец она привела на плоскую вершину холма.

Вершина была окружена скалистыми обрывами и отчасти обнесена стенами. Тут раньше стоял старый замок, а теперь на его месте строился новый. Груды вырубленных камней, горы известки и штабеля дерева лежали вокруг — неохраняемые, так как тут пиратам нечем было поживиться. Древние кафельные полы сливались с новыми плитами. Большинство разрушенных древних стен было возведено заново должным образом. Несколько колонн и арок возвышалось над стройкой в отдалении от недостроенных укреплений.

— Здесь будет роскошная спальня, — Филиопа оторвалась от Конана, шагнув в отделанную мозаикой комнату, окнами выходящую на залив. С высоты открывался головокружительный вид. — Я смогу лежать в кровати и смотреть, как твой корабль входит в гавань, и быть уверенной, что все мои любовники успеют разбежаться прежде, чем ты появишься. — Грациозно повернувшись в лунном свете, она шагнула к Конану и подарила киммерийцу легкий поцелуй. — Я лишь дразнюсь, любовь моя. Кроме тебя, у меня никого нет, Конан пожал плечами, сбросив ее руки:

— Если ты решишь завести любовника, это будет твое решение. И его, если он посмеет. Только будь уверена, что мою смерть тебе вместе с ним подстроить не удастся.

— Нет, правда, Конан. Не думаю, чтобы когда-нибудь я захотела другого мужчину. — Филиопа отвернулась от него. — Скажи мне, где ты поставишь свою кровать?

Конан снова нахмурился и покачал головой:

— М-м-м… Нет. Тут я, пожалуй, установлю катапульты. — Заметив ее непонимающий взгляд, Конан объяснил: — Отсюда удобно наблюдать за побережьем, городом и рейдом. Тут надо возвести укрепления — на случай штурма. С хорошими тяжелыми боевыми машинами по лучшим туранским проектам я смогу швырять камни в половину твоего веса, — он сильно хлопнул по изгибу ее ягодиц, — в любой корабль, который без разрешения приблизится к острову.

— Но зачем тебе это нужно? — она выглядела слегка недоумевающей. — Джафар защищен рифами, как ты говорил. Ты готовишься к осаде?

Он положил руку на ее гладкое бледное плечо.

— Мелководья в местах, где можно проплыть, охраняются. Все, что требуется, — предательство, и в этом не будет ничего нового. Одно из Морских племен устроит восстание, даст нашему врагу лоцманов, и имперский флот окажется здесь. И наши головорезы не смогут остановить врагов иначе, как только если заблокируют порт или подожгут их корабли. Нет залива, который полностью безопасен.

Оглядев неотделанные стены, он вытянул руку:

— Но отсюда, из замка, снабженного всем необходимым, я смогу дать отпор любому, кто решит без спроса войти в порт. — Он усмехнулся. — И нет отрядов, которые смогли бы взять эти высоты. И нет достаточно богатой империи, чтобы построить флот, который смог бы прорваться в залив Джафара. Наш город расположен в лучшем месте залива. Судя по картам, он лежит как раз в том месте, откуда удобнее всего управлять этими водами. Враги давно разузнали об этом и уже пытались пробраться сюда. Но пока я смогу препятствовать этому, я буду править Восточным Вилайетом.

— С тем же успехом ты будешь тут в безопасности от своих дружков-пиратов. — Филиопа задумчиво взглянула на мерцающие огни порта. — Ведь они могут обидеться на тебя.

— Да, но их-то я не боюсь. Если б они хотели выступить против меня, им хватило бы ума на то, чтобы понять, насколько им самим выгодно помочь мне осуществить свои планы. — Он рассмеялся. — Нет, я не беспокоюсь, я не собираюсь бомбардировать город или топить галеры своих друзей. Их и наши судьбы связаны. — Он обнял Филиопу и крепко поцеловал. — Что же до нашей спальни — она будет расположена выше и выглядеть еще грандиознее, чем эта комната.

— Мне нравится здесь. Тут теплее, чем на берегу. — Ускользнув от Конана, Филиопа распустила свои густые, темные волосы и встряхнула их на ароматном ветру. — Камни до сих пор теплые, так же как плитка под ногами. Сев на обломок стены у края парапета, она сбросила сандалии.

— И звезды тут ярче, — заметил Конан, снова подтянув девушку поближе и глядя в небо. — Будет ли верхушка мачты «Ворона», на котором я как-нибудь туманным вечером отправлюсь в путь, достаточно высокой, чтобы с нее вот так же хорошо были видны звезды?

— Если так, то я поднимусь на мачту твоего нового корабля и помогу тебе спустить паруса, — сказала Филиопа, уклонившись от его объятий и встав на плитки. — Но сначала давай спустим один из парусов прямо здесь. — Потянувшись за спину, она расстегнула свои одежды и дала им соскользнуть по обнаженным лодыжкам.

— Тогда приготовься к тому, что тебя возьмут на абордаж, — хрипло пробормотал Конан, сбросив одежду вслед за девушкой.

Филиопа повернулась и, сверкнув обнаженными ногами, метнулась в сторону от него. Гибкая в лунном свете, она порхала среди теней. Конан бросился за ней…

ГЛАВА 3. ТУРАНСКИЕ КОЗНИ

Главный посол Ади Балбал степенно вылез из кареты, которую за ним посылали. Отделанная золотом, инкрустированная слоновой костью и лазуритом, карета аж сверкала. Маковка ее крыши была украшена минаретами, словно маленькая путешествующая мечеть какого-нибудь нового культа братства Тарим. Великолепие кареты едва не ослепило посла, когда она заискрилась в лучах полуденного солнца. Тем не менее присутствие стражников, кучера и ожидающего почетного караула заставило Ади Балбала притвориться, что он не замечает всего этого. Важность его миссии и высокородное происхождение требовали не меньшего.

Во всяком случае, поездка в императорской карете превратилась в маленький спектакль, устроенный императором Аграпура. Теперь же сам дворец — купол над куполом, шпиль над шпилем, украшенные драгоценными камнями, черепичной плиткой и различными сплавами — возвышался над Ади Балбалом. Посол же принимал все эти безвкусные внешние проявления роскоши как и положено: едва глядя на них. Вместо того чтобы восхищаться чудесами дворца, он, нахмурившись, высокомерно кривил губы, наполовину скрытые усами, краем глаза разглядывая расточительно богатые одежды стражей, в основном женщин, которые приветствовали его во внутреннем дворе.

Даже Ади Балбал, хоть и с неохотой, согласился бы, что лошади его экипажа заслуживают самого пристального внимания. Роскошные животные. У них был медово-коричневый окрас, аккуратно подстриженные и перевязанные золотистыми лентами белые гривы. Отличные быстроногие скакуны, хотя и очень крупные, как тяжеловозы или лошади тяжелой кавалерии, они казались много больше, чем нужно было, чтобы нести по голой степи всадника, вооруженного только мечом и луком, у которого с собой лишь одеяло и сухой паек на несколько дней. Без сомнения, такие скакуны замедлили бы бег после нескольких часов погони и не выдержали бы долгих путешествий.

— Его Высочество Ади Балбал, — зазвенел тенор евнуха. — Великий Посол из Гирканийской империи.

Его титул, прозвучавший в портике с тройной аркой, эхом прогремел вдоль ведущей вниз широкой мраморной лестницы и понесся дальше в золоченые недра дворца. Он прозвучал одновременно как сообщение и приглашение. Ади Балбал старался не идти слишком быстро, что могли расценить как излишнюю порывистость или излишнее раболепие.

Никто из туранских правителей никогда никуда не спешил. Легковооруженный эскорт неторопливым шагом провел Ади Балбала через огромный пустой зал, через еще один ряд порталов и безвкусный сверкающий бальный зал. Но вместо того, чтобы подняться под какой-нибудь купол или выйти на высокую террасу дворца, как ожидал Ади Балбал, его повели вниз по винтовой лестнице с широкими алебастровыми перилами. От подножия лестницы протянулся выложенный плиткой коридор с изящными окнами, расположенными высоко над головой. Он заканчивался двойными дверьми, чьи витиеватые бронзовые створки, хоть и полированные, слегка отливали зеленью. Здесь почетная стража с позвякивающими золотыми топорами остановилась и отступила в открытые порталы. Мажордом в высоком тюрбане глубоко поклонился гостю. Изящно взмахнув рукой в перчатке, он пригласил гирканийца пройти в звенящую эхом залу, где его ожидали три высокородных правителя, разодетые в шелка.

— Приветствую и с радостью говорю вам: добро пожаловать, Ади Балбал. Я правильно назвал ваше имя? — спросил самый маленький и тучный из троих. Он был старше остальных, но, одетый в деловую «дашику» и феску из картезианского шелка, выглядел самым подвижным. Суетливо метнувшись вперед, он протянул руку послу Гиркании: — Я — император Йилдиз. Очень рад познакомиться с вами.

Поняв, что эмиссар не имеет западной привычки пожимать руки, или, скорее, считает это ниже своего достоинства, император Йилдиз позволил себе крепко хлопнуть своего гостя по плечу.

— Этот высокий речной тростник — мой сын, принц Ездигерд, — император Турана кивнул, указав на столь же просто одетого дворянина, который внешне чем-то походил на него. — А это — мой Главный Казначей Нефет Али. — Третий дворянин был одет более роскошно — в шелковую блузу и панталоны с кушаком. На голове его возвышался дорогой тюрбан, а на ногах были комнатные туфли с золотыми кисточками.

Ади Балбал раньше никогда не видел императора Турана, поэтому, войдя в залу, сначала решил, что этот третий и есть Йилдиз. Для гирканийца (с его подобранной со вкусом и практично стянутой свободной рубахой, жилетом из овчины, грубыми штанами для верховой езды и отделанными мехом сапогами) люди запада выглядели изнеженными и слабыми. На их приветствие Ади Балбал ответил чопорно холодным поклоном, с подозрением поглядывая на широкую галерею.

— Вы пригласили меня на дипломатическое совещание или помыться в бане? — спросил Ади Балбал. Он задал такой вопрос потому, что в зале за террасой, на которой они стояли, виднелся отделанный золотистой плиткой бассейн, наполненный синей, зеркально спокойной водой.

— И то, и другое, если пожелаете, — чуть шаловливо ответил ему император Йилдиз, поворачиваясь, чтобы отвести гостя к остальным. — Правду говоря, всякий раз, когда мы занимаемся унылыми важными делами, я пытаюсь совместить их с какими-нибудь развлечениями. Пусть удовольствие всегда предшествует делу — вот мой девиз.

Направившись к низкому столу, уставленному яствами, графинами и окруженному четырьмя складными стульями изумительной работы, император жестом приказал слугам помочь рассадить его гостей. Потом он поднял руку и звонко щелкнул пальцами:

— Все в порядке, девочки, можете начинать. Господа, любая из них по первому требованию станет вашей.

В ответ на распоряжение императора суетливые слуги, толпившиеся у края бассейна, приблизились. Ади Балбал на какое-то время пришел в замешательство из-за их поспешных попыток помочь ему удобно расположиться. Слуги выдвинули для него стул, подложили подушки под его тощие ягодицы и встали с обеих сторон, готовые в любой момент прийти на помощь знатному гостю. Появились старшие из женщин гарема — пышные и дородные матроны во вкусе Йилдиза. Вопреки своему положению, они были слишком легко одеты даже для теплого и влажного воздуха бани.

Реакция Ади Балбала на обнаженные, едва прикрытые телеса была отрицательной — полное неодобрение и крепко сжатые губы. Толстых женщин в Гиркании не любили. Ади Балбал никогда и не подумал бы о том, чтобы швырнуть такую дамочку поперек седла своего коня. Степные всадники любили женщин, больше напоминающих диких зверей, бегающих с грацией и проворством. Для эмиссара Гиркании демонстрация трепещущей плоти выглядела не иначе, как еще одним доказательством упадка западных королевств.

— Просто скажите, чего вы желаете, — подмигнул послу Нефет Али — сановник в тюрбане. Сам он похотливо трепетал при виде пухлых, красногубых матрон. О таком порядке вещей при дворе императора Турана на родине Ади Балбала было известно. Тем временем одна из служанок, приставленных к послу, неверно истолковала его блуждающий взгляд, решив, что высокородный гость знаком выказал желание отведать рыбы, фаршированной сладостями. Она потянулась к золотой тарелке, на которой лежала рыба, подцепила один из кусочков дымящегося деликатеса мягкими пальцами с пурпурными ноготками и соблазнительно поднесла его гирканийцу. Посол отвернулся, с отвращением оттолкнув ее руку. Едва сохраняя достоинство, он повернулся к императору Йилдизу, который позволил себе сесть по правую руку от гостя.

— Как мило, что мы решили облегчать работу правительства простым и приятным времяпрепровождением, — самодовольно объявил Йилдиз. Замечание относилось к тому, что происходило сейчас на краю бассейна.

— В самом деле? — прорычал ему в ответ посол, даже и не желая проследить за томным взглядом хозяина. — Я предпочел бы поговорить о действиях ваших имперских легионов и подчиненных вам армий в пограничных зонах Колчиана и Запорожки и о недавно созданных в Туране отрядах для патрулирования моря.

— Да, конечно, именно за этим мы тут и собрались, — просиял Йилдиз, снова посмотрев на своего гостя. — Этот праздник — залог доброжелательных отношений между двумя соседствующими империями, двумя народами, крепко соединенными культурными традициями и имеющими общие корни.

При этих словах Ади Балбал почувствовал себя еще более неловко.

— Пусть Гиркания и Туран — ныне две различные страны, населенные разными народами, вступят в переговоры, — степенно произнес посол. — Ваша империя изначально была основана как гирканийская колония, так как экспансия на запад постепенно вытеснила нас из степей, где жили наши отцы. У нас один дух и одна кровь! В дальнейшем нам необходимо стать союзниками.

— Разве это так? — с пылом поинтересовался принц Ездигерд. — Наши народы говорят на одном языке и имеют одинаковые обычаи. Наши методы правления одинаковы. Почему же тогда первенство в культуре сместилось в сторону запада? То, что великое богатство и сила нынешнего Турана, — тут он неопределенно махнул рукой в сторону обширного купола над ними, — покоится на грубых и могучих гирканийских корнях, — несомненно.

Ади Балбал почувствовал колкость, таящуюся в словах принца. Но ирония сына императора показалась ему несмешной.

— Без сомнения, ясно, что мы — единый народ, известный миру как народ Гиркании. Неприятно, что некоторые из потомков в бывших наших западных колониях повернулись спиной к великим и древним богам наших предков, чтобы подбирать отбросы фальшивых религий.

При этих словах принц Ездигерд напрягся.

— Милостивый Ади Балбал, вы позволите мне опровергнуть слухи, которыми некоторые окружают нашу религию. Вера Пророка Тарима, единственная вера туранцев, — величайшее достижение цивилизации нашего времени. — Принц сидел за столом напротив Ади Балбала спиной к бассейну. Его бледное лицо приковало к себе внимание посла. — Новая вера может пригодиться обоим нашим народам. Эта религия вскоре распространится повсюду, особенно среди гирканийцев.

— Ну-ну, мой мальчик, — охладил император Йилдиз пыл своего сына. — У тебя будет еще много времени, чтобы обратить нашего гостя в свою веру, после того как официальная часть его миссии будет выполнена. А теперь дай нам обсудить более важные вещи. Такие, как доблестные развлечения, невероятные приключения и женские чары.

Он махнул в сторону группы у бассейна. Там затевалось что-то необычное. Несколько императорских служанок или жен из гарема (они были стройнее первых, живее и более атлетически сложены) отнесли к краю бассейна какие-то ярко раскрашенные штуки. Хоть и одетые в повседневное платье — жабо и воздушные кружева, которые начинали прилипать к телу и становились прозрачными, когда намокали, — эти женщины казались искусными и опытными в своем деле. Спустив несколько длинных поплавков на воду в различных частях бассейна, они парами расселись по ним, готовые в любой момент оттолкнуться от края бассейна. От поплавков по чистой синей поверхности воды пошла рябь, разрушившая идеальное отражение витиеватых украшений лепного потолка.

Каждая женщина, как видел Ади Балбал, была вооружена длинным шестом с негибкими лопастями на обоих концах. Их можно было использовать как весла, что и продемонстрировали две женщины, которые принялись усердно грести в быстром, слаженном темпе. Шесты, как оказалось, служили и оружием. Когда два поплавка сблизились в центре бассейна, начался поединок. Команда каждого «судна» старалась сбросить или перевернуть своих противников, тыкая и нанося рубящие удары лопастями шестов. Шлепки по воде, облака брызг и сопровождающие их крики превратили поединок в чудесное представление… которое гирканийский посол нашел ребяческим и неинтересным.

— Теперь же, Посол, — глядя через плечо на Ади Балбала, любезно заговорил Главный Казначей Нефет Али, — проделав долгий путь, чтобы посетить Туран, вы можете убедиться, что наша страна лучше… в вопросах освоения северного Вилайета! — С этими словами он поднес к губам золотую чашу. И лишь потом, вытерев с губ рубиновое вино тыльной стороной ладони, он заметил, что его собеседник не внял его шутке. — Туран, как вы знаете, всегда обладал грозной силой на море, — закончил Казначей извиняющимся тоном.

— Однако истина в том, что первоначально Туран появился как наша колония, — холодно парировал Ади Балбал. — Его основали в диких землях гирканийские всадники, проскакавшие вокруг южной оконечности Вилайета, сражавшиеся и завоевавшие себе неувядаемую славу.

— А вы-то здесь при чем, Великий Посол? — Принц Ездигерд сидел спиной к представлению и не мог развлекаться ничем иным, кроме как созерцанием гостя своего отца. И еще он мог задавать вопросы. — Когда вы отправитесь домой, разве вы поедете вокруг Вилайета верхом на гирканийском боевом коне?

На оливковое лицо посла набежала тень:

— Нет. Я поплыву через море на купеческом корабле.

— На одной из галер, что плавает через море, ведь так? — присоединился к принцу Нефет Али. — И из Гиркании вы прямиком приплыли в столицу?

— Да, именно так, — нахмурившись, подтвердил Ади Балбал. — Мы провели несколько дней, не видя берега, — воспоминания о морском путешествии были и вовсе неприятными. Посол не хотел обсуждать ни свой ужас, ни приступы морской болезни.

— Такие путешествия — удел будущего, — заметил император Йилдиз, «любезно» отвернувшись от представления в бассейне. — Сейчас торговля между нашими странами может процветать как никогда ранее, так как мы проложили путь через море, и проделали это из самых дружеских побуждений. Моя Империя, с ее огромным торговым и могучим военным флотами, имеет все шансы наладить регулярные торговые перевозки для взаимной выгоды обеих наших стран… Но скажите, Посол, — резко воскликнул император, — что за пренебрежительное отношение с вашей стороны к нашим угощениям? Разве вам не предложили напиток? — Подозвав служанок взмахом руки, Йилдиз взволнованно обратился к ним: — Аеласиа, Исдра, мои девочки, вы страшно небрежно выполняете свои обязанности! Налейте нашему гостю хорошего пальмового арраки из того кувшина, откуда я уже пробовал. Вот, Ади Балбал, возьмите мой кубок, если так вы станете чувствовать себя безопаснее…

Удивленный и отчасти успокоенный предложением императора, Ади Балбал подался вперед и принял инкрустированный драгоценностями кубок из руки императора. Он попробовал его содержимое и критически поджал губы.

— Гм-м… вино не такое густое и кислое, как наш добрый кумыс — перебродившее кобылье молоко моей земли, однако это крепкий напиток. Его можно подавать в культурном обществе. — Он потряс головой с косичками, отгоняя запах, а потом снова попробовал.

— Схватка становится оживленнее, — заметил Йилдиз, снова повернувшись к представлению на воде. И правда, оно стало живее. Из всех поплавков перевернулся только один. Команды еще двух сейчас героически боролись в центре бассейна, отбивая одну за другой яростные атаки соперниц. Остальные женщины, уже искупавшись, тоже сражались или в мокрых одеждах, которые липли к телу и при движении хлопали о влажные животы и ляжки, следили за происходящим. Некоторые из воительниц разделись почти догола или подоткнули мешающие оборки. Они сражались голыми или почти голыми — прекрасные морские нимфы, поднявшиеся из глубин.

У Ади Балбала, отчасти разбуженный арраки, наконец проснулся интерес к происходящему, и посол увлекся, следя, как одна из команд решила победить противниц отчаянным способом. Оставив в стороне свой поплавок, воительница повыше встала на дно (вода доходила ей до подбородка), а ее напарница села ей на плечи, взяв весло наперевес, и направила своего «скакуна» к другим поплавкам.

Такой способ атаки Ади Балбал смог оценить. Для его тренированного взгляда упругость бедер девушки-всадника, ее похотливые крики и игривые движения плечами и грудями, когда она била противников веслом-дубинкой, превратились в волнующий спектакль, хотя «лошадь» и всадница, потеряв равновесие, опрокинулись в воду, так и не выбив из седел своих противниц. Посланник Гиркании приветствовал героизм девушек, приказав заново наполнить свою чашу.

Схватка стала стихать. Яростные атаки морских дев сместились ближе к краю бассейна. Одна тощая, подвижная наложница с гривой волос, в развевающемся мокром тряпье, разбежалась по краю бассейна и прыгнула в воду. Она приземлилась на один из поплавков, перевернув его и сбросив в воду обеих наездниц.

— Ага, успешная попытка, — заметил Йилдиз, вежливо повернувшись назад к столу. — Не существует грабителей, которые смогли бы долго выстоять против флота Турана.

— Совершенно верно, отец. — Из четырех высокородных, собравшихся за столом, принц Ездигерд единственный не выказывал интереса к состязаниям на воде. Очевидно, все это время он терпеливо ожидал, когда можно будет завершить деловой разговор. — Ключевой вопрос охраны моря — пресечение пиратства, которое беспокоит меня особо, — заявил самый молодой из собравшихся. — Пираты, как, без сомнения, знаете и вы, живущие на востоке, приносят неисчислимый вред всему восточному и южному побережьям. Практически все дело в этом негодяе Амре, которого я бы без промедления поймал и распял бы на мачте его же собственного корабля.

— На нашем, туранском, побережье меньше проблем, — непонятно зачем прибавил Нефет Али. — Кроме, конечно, недавнего происшествия в заливе Аграпура… — Казалось, казначей проговорился, потому что виновато посмотрел на императора и принца. — Но в основном благодаря нашему флоту мы контролируем западные воды.

— Полностью согласен, — резко сказал Ади Балбал. — Должен ли я напомнить вам, — продолжал он, выбрав мишенью для своих упреков принца Ездигерда, — что последнее пиратское судно, которое мы видели, — судно, сбежавшее, вместо того чтобы сражаться, к Аетолианским островам, носило флаг вашей империи? Ведь ваши послания, отправленные окольными путями главарям пиратов в Джафар, разрешали разбойникам совершать морские и сухопутные рейды под вашим флагом? Или это туранские военные корабли сами совершают пиратские рейды? — С арраки, горящим в венах, посол не чувствовал силы сдерживаться. — Вспомните все эти факты, Принц, и скажите, как вы можете искренне стремиться уничтожить пиратов Вилайета?

Казалось, Ездигерд решил посостязаться со своим гостем в негодовании:

— Из-за непрерывных нападений этих негодяев на военные корабли Турана уничтожение пиратства — моя личная цель. Это моя навязчивая идея, уверяю вас…

— Ваши военные корабли! — вспыхнул Ади Балбал, сделав в своей обличительной речи достаточную паузу, чтобы выпить. — Вы говорите так, словно Вилайет — бассейн в вашем гареме! Разве вы не знаете, что у Гиркании тоже есть военный флот? И более чем достаточно будет, если вы остановитесь, перестав вытеснять нас с водных просторов Вилайета!

— Так-так, Великий Посол, — прервал его император Йилдиз. — Давайте останемся друзьями. Я знаю, что не действия нашего военного флота наносят вред вашей стране, и заверяю вас, я никогда не позволил бы такому случиться. Если же Гиркании были нанесены какие-то оскорбления, уверяю, мы найдем их причину и публично накажем провинившихся. Что же касается так называемого пиратского Братства, — добавил он с презрением, — мы пытались подкупить их, это правда. Но не для завоевания вашей страны, нет. К тому же пираты оказались ненадежными союзниками. Они выступили против нас, и я не могу отвечать за вред, который они наносят другим… Так давайте отдыхать и веселиться.

— Нет. С меня достаточно! — Проглотив остатки своего арраки, Ади Балбал со стуком поставил чашу на лакированный стол. — Давайте больше не будем притворяться друг перед другом, строя из себя закадычных друзей, в то время как ваши армии продолжают военные действия на нейтральных территориях. Я спрашиваю вас, можете ли вы отрицать, что действия вашего генерала Артабана в Колчиане угрожают прекратить поставки корабельного леса и руды в нашу страну? Или то, что маневры вдоль границы Запорожки, устроенные вашей армией, направлены на то, чтобы помочь полководцу-марионетке Глегу и его злодеям? Может, вы станете отрицать, что ваши агенты приложили руку К недавнему усилению Яюстши? Пиратство — наименьшая гнусность из всего перечисленного.

— Ади Балбал, позвольте мне успокоить вас, — наклонился вперед император Йилдиз и успокаивающе положил руку на плечо гостя. Но посол резким движением сбросил ее. Его рука легла на рукоять маленького красивого кинжала, висевшего у него за поясом.

Гирканиец не хотел сражаться, особенно таким бесполезным оружием. Но как вскипела его кровь от ар-раки! Он поклялся себе, что в этот раз его выслушают.

— Послушай ты, туранский выскочка, — сказал он, поднимаясь со своего места. — Правящий совет гирканийцев уполномочил меня заявить… нет, потребовать… но что же это?

Понося туранцев, Ади Балбал обнаружил, что окружен и схвачен вооруженным эскортом, который, входя, он оставил за дверью. Стражницы — две пары высоких, мускулистых воительниц Асгарда, одетых в бронзовые латы, рогатые шлемы и кильты из шкур медведя, какие носят на их родине. Легкие топоры висели на бедрах стражниц. Без сомнения, они заметили яростный жест посла, схватившегося за кинжал, — угрозу императору Йилдизу. Но это не снимало оскорбления, нанесенного послу.

— Убирайтесь, отпустите меня, — с яростью набросился он на стражниц, тщетно вырываясь из их захватов. — Как посмели вы прикоснуться к послу Гиркании, находящемуся под защитой закона Эрлика о гостеприимстве? И как вы, император, допускаете, чтобы меня схватили женщины? Предупреждаю вас, мои повелители услышат об этом оскорблении! Стыдитесь, Йилдиз! Разве король и принц могут быть негодяями?.

Император посмотрел печально, но не вмешался, даже когда его стражницы потащили не сдающегося гирканийца к двери.

— Покажите ему башню для гостей, — приказал император своему мажордому. — Пусть поостынет день или два, потом я подумаю, стоит ли освобождать его. Приведите ему писца, если он захочет излить ярость в письменном виде, и девиц, чтобы не чувствовал себя одиноко. И дайте ему попробовать вино лотоса вместо арраки.

Когда яростные крики Ади Балбала затихли в коридоре, Йилдиз повернулся к сыну:

— Заводной человек этот гирканийский посланник. Если бы я хорошо не знал тебя, я бы подумал, что ты намеренно поддразнивал его. Тебе надо глубже изучить тонкое искусство дипломатии, Ездигерд.

Принц равнодушно пожал плечами, как бы подтверждая слова отца.

— Переговоры могли бы затянуться, не подпои вы его. Пьянство — варварская привычка, осуждаемая нашим Пророком Таримом.

Император вздохнул:

— Да, правильно, грязный способ, но так и должно быть. Ничто так хорошо не помогает оценить человека, как вино. Ади Балбал легко попался на эту удочку… Но если его взгляды соответствуют взглядам тех, кто послал его, мне непонятно: почему гирканийцы столь болезненно относятся к любому нашему движению вдоль их южной границы?

— Пусть наблюдают и реагируют как хотят. — Принц сидел спокойно и прямо, не стараясь встречаться взглядом с отцом. — Но с ограниченными военно-морскими силами и традиционной медлительностью в делах объединения конных кланов они мало что могут предпринять против нас.

Йилдиз снова вздохнул:

— Сын, я хотел бы, чтобы ты наблюдал за моими методами правления более внимательно. Ищем ли мы мира со старой империей, желаем ли раздробить ее на куски, или стремимся начать войну, хотелось бы, чтобы мы вели себя мирно по отношению к ним как можно дольше. Иногда можно сражаться десятилетиями и одерживать одну победу за другой, прежде чем выяснится, что идет война. — Император посмотрел через стол на Нефета Али, который с почтением взирал на своего господина. — Но я должен вернуться к этим скучным делам, — напомнил он сам себе. — Исдра, подойди, девочка, и снова наполни мой кубок. Выпивка, подходящая для того, чтобы одурманить солдафона, не так уж и крепка для императора Всего Турана!

Принц Ездигерд молча встал и ушел, размышляя над словами отца. Значит, старик назвал свое безумие логичным методом правления! Или император понимал, что делает, и его разум не был затуманен алкоголем и чарами его наложниц.

Но даже если так — такие методы казались принцу слишком сложными и трусливыми. К неудовольствию Ездигерда, его правящий отец был неискренним, лживым. Старику не хватало праведности, рожденной Таримом, и понимания объединенных принципов учения Пророка. Он слишком сильно сопротивлялся Истинной Вере, следуя собственным, хитрым путем, и вряд ли он переменится.

По мнению принца, если войне с Гирканией быть, пусть об этом скажут открыто, без утайки. Недостойно правителя быть бойким на язык и лживым, как его отец, потворствуя пиратам Вилайета. Для начала Ездигерд уничтожит пиратов на море, как на словах, так и в деле со сказочной легкостью продемонстрировав мощь Туранской империи. Йилдиз же, человек изнеженный, терпеливо относился к насмешкам над собой, подкупал людей и заключал невыгодные сделки, лишь бы использовать пиратов в своих целях.

Именно это стало причиной борьбы между отцом и сыном, особенно когда репутация принца, да и всей империи Турана, оказалась подпорченной пиратом Амрой. Однако император, казалось, получал удовольствие, делая из своего сына неудачника.

Когда принц вышел из дворца, на лицо его легли глубокие тени. Йилдиз был старомодным и слабым. Он и понятия не имел о собственном бессилии. Ездигер, в свою очередь, был беспокойным и хотел затмить отца, заработать хорошую репутацию самым быстрым способом. Пусть слава станет прелюдией к появлению величайшего императора из тех, кого знал Туран. И какой способ заработать репутацию лучше войны?

Спустившись к набережной, взмахом руки принц подозвал одного из придворных лодочников. Через несколько секунд моряк в форме и феске появился у пирса, стоя на корме одной из сверкающих императорских гондол. Шагнув в нее и усевшись, Ездигер приказал, даже не повернувшись к гребцу:

— В трущобы. В обитель колдуна Кроталуса.

Если слуга на мгновение и заколебался, то это было единственным проявлением его страха. Длинное весло осторожно оттолкнуло гондолу от причала и вспенило воду. Лодка набрала скорость, проплывая мимо мраморных террас и благоухающих садов, окружавших дворец. Устремившись между увенчанными катапультами бастионами на молу, она вошла в широкое устье реки.

За дворцовыми доками широко раскинулся ослепительно синий залив Аграпура. В устье реки находилось имперское адмиралтейство — запутанный лес мачт, причалов, высоких резных ростров и неясно вырисовывающихся грузовых и подъемных башен. За адмиралтейством поднимались казармы, россыпи складов флота и бастионы крепости, едва различимые, но такие же высокие, как прибрежные утесы и холмы. Корабли покачивались в заливе, огромные боевые галеры на якорях и дховы,[14] феллуки и дахабиасы. Их ярко раскрашенные паруса вздувались на морском ветру, их мокрые весла ослепительно сверкали.

За пристанью военных судов залив приютил столько же кораблей, выглядевших еще более пестро в суете прибытий и отплытий. Однако гондола резко повернула прочь от красочных сцен и пристаней переполненного города. Гондольер направил лодку в серые потоки самого южного протока реки Ильбарс. Тут ему пришлось энергично поработать веслом.

Потом, когда течение вновь успокоилось, моряк смог передохнуть, наблюдая лишь за тем, чтобы избегать серых мелей и предательских наносов легкой, липкой грязи. Утренний туман цеплялся за низкие, влажные островки, неясно различимые как на среднем, так и на близком расстоянии. Запах, стоявший на заболоченных участках, заставлял задуматься о том, что Ильбарс — не только одна из самых больших рек в мире, но также одна из самых больших сточных канав.

Сверкающий серый горизонт, безразличный плеск волн и отчаянные крики болотных птиц — все это создавало впечатление заброшенности. Стало казаться, что река вот-вот исчезнет среди изрезанных, заросших тростником берегов. Аграпур и его слава стали лишь воспоминаниями. За бортом низко посаженной крикливо яркой лодки единственными островками реальности остались квадратные, утопающие в грязи причалы неправильной формы.

Неровная стена обрывалась, подходя к воде. За ней лежали здания, брошенные корабли и сходни, которые по крайней мере вели на полутвердую землю. Перед заливчиком был устроен тройной причал, выходящий на достаточно глубокое место. Очевидно, построенный для судов с глубокой посадкой, сейчас он стал почти непригодным для использования. Маленькие суда и баржи плавали у берега или лежали на огороженном стеной пляже. Они казались единственным средством, с помощью которого можно выйти или войти на огороженную территорию, так как в стене не было ворот.

Направившись прямо к огороженному участку, гондольер осторожно подвел лодку к пристани, протянувшейся вдоль грубого деревянного дока. Ездигерд поднялся со своего места и ступил на дощатый настил. Выждав мгновение, он жестом приказал моряку следовать за ним. Слуга, хоть и с очевидной неохотой, присоединился к принцу, спустившись с пристани на бревенчатую дорожку, которая вела через сырую, вонючую грязь к грубым деревянным хижинам.

Когда они приблизились к строениям, из дверного проема самой большой хижины неожиданно появился высокий темнокожий человек в белых одеждах. У него была круглая, бритая голова.

— Ах, Принц, вы прибыли взглянуть на мою мастерскую! Я приветствую вас с гордостью смиренного ремесленника… — Человек отвесил вежливый, но скупой поклон. — Хотя вы должны знать, что мне больше по сердцу обсуждать ваши дела у вас во дворце.

— Приветствую тебя, Кроталус. Я предпочитаю, чтобы было как можно меньше свидетелей и сплетен о наших встречах. — Ездигерд внимательно посмотрел на моряка. — В любом случае мне не терпится первому увидеть вашу работу и расширить свои познания в науке. От ваших успехов зависит, что я стану делать дальше.

— Такие слова наполняют гордостью мое сердце, — ответил Кроталус. — Так как вы уже знаете, на что направлены мои усилия, я позволю различным стадиям моего проекта самим говорить за себя. Пойдемте, — взмахом закутанной в плащ руки он пригласил гостей в сарай.

Сильный болотный запах здесь, возле здания, стерся и потускнел перед более сильной, кислой вонью, по сравнению с которыми флюиды грязи казались свежим и здоровым ароматом. Когда трое вошли в темную хижину, их встретила душная волна разложения и гниения. Воздух, казалось, прокис от вони мускусных выделений животных. Она исходила от всего, исключая разве что самого владельца-колдуна, остановившегося в дверном проеме.

— Не думайте о запахе, вы быстро привыкнете к нему, — уверил гостей Кроталус. — Здесь вы наблюдаете стадию зарождения. Видно, что рождение этих тварей — проблема легко решаемая.

С этими словами он показал на огромный деревянный чан, охваченный стальными кольцами искусной выделки. Жидкость в нем непрерывно кипела и бурлила без видимой причины. При ближайшем рассмотрении содержимое чана оказалось не пузырящейся жидкостью, а коричневыми насекомыми размером с палец, с тельцем, разделенным на сегменты, — многоногими тварями, вооруженными широкими жвалами. Они корчились и извивались, как червяки, в вонючем мускусе, сбившемся в комки вокруг разбросанных человеческих костей.

— Необходимо обильное питание, — сообщил Кроталус своим гостям. — Это не дает им пожирать друг друга и яйца. — Он показал пару приземистых, оборванных рабов, работавших в тени. Они непринужденно сгружали человеческий труп с деревянной тачки в бак. — Нежно заботясь о питомцах на ранних стадиях жизни, можно удержать смертность личинок на терпимо низком уровне, — заметил волшебник.

— Вы используете человеческую плоть? — спросил Ездигерд. Голос его был тихим и ровным. Из-за вони он старался почти не дышать.

— Большей частью человеческую, да к тому же хорошенько подгнившую. — Взгляд колдуна равнодушно следил за выражением лица принца и перекошенным лицом моряка. — Новорожденные многоножки уничтожают трупы, найденные в городских подвалах и на речном мелководье. Но они рискуют получить несварение желудка, если возьмутся за твердую кожу или волосы. Несколько хуже наши успехи с плотью зверей, равно и рыб. Всех первенцев необходимо баловать.

— Значит, у вас нет недостатка в пище? — повернувшись к колдуну, принц оторвал взгляд от бурлящей мускусной ванны.

— Не так далеко отсюда, в устье залива каждый день вылавливают тела утопленников. Еще мы собираем урожай с городских трущоб, где живут нищие, и обслуживаем тюрьмы, — объяснил Кроталус. — Удачно то, что мертвецы могут быть не очень свежими.

— Неудивительно, что люди называют ваше искусство черным колдовством, — при этих словах Ездигерд передернул плечами, не в силах подавить дрожь отвращения. — А как старшие поколения?

— Они отлично себя чувствуют, — сказал Кроталус и повел гостей через сарай туда, где стояли в ряд шесть продолговатых баков. — Они менее прожорливы, чем их меньшие братья, и намного чувствительнее к моей магии.

Каждый чан на высоту в половину человеческого роста был наполнен водой, и в каждом на ковре из костей извивалась одна большая сороконожка. Когда они подошли, только одно из чудовищ кормилось на дне во взбаламученной, клубящейся квашне. Эти многоногие твари размером были с человеческую руку. Ванны, однако, предполагали, что чудовища могли вырасти много больше. Гондольер, побледнев после опрометчивого взгляда в бурлящую, плещущуюся в чане жидкость, повернулся и опустошил желудок прямо на грязный пол сарая — происшествие, которое ощутимо вони не прибавило.

Колдун Кроталус, игнорируя заминку, кивком позвал гостей перейти из сарая в соседнее с ним сооружение. Здесь не было ничего, кроме корпуса лишенного снастей корабля, покоящегося прямо в грязи. Высокий маг по ступеням поднялся на платформу. С этой точки открывался отличный обзор шкафута корпуса корабля.

— Я и мои ассистенты смогли заставить их расти быстрее, — объяснил волшебник. — Но это мало помогло нам. Для тренировок многоножек необходимо время, искусство и несколько помощников, которым я мог бы поручить эту задачу. Обучение людей для управления тварями — вот что ограничивает меня даже больше, чем постройка и подготовка необходимых судов.

Многозначительность его слов была очевидна, стоило заглянуть внутрь корабля. Самая большая из сороконожек барахталась на грязном дне, полупогруженная в отвратительную воду. Гигантское существо было толще гребной шлюпки и длиннее, чем двадцать человек вместе взятые.

И оно не лежало спокойно. Внутри установленного на земле корпуса вуключинах были укреплены обрезки весел. Насекомое сжимало их своими когтистыми лапками и играло с ними, извиваясь. Дрожь волнами проходила по всей длине его многолапого тела. Оно действовало, хоть и медленно, в такт движениям тренера в серых одеждах, который стоял на передней палубе в нескольких шагах от многофасетчатого глаза чудовища и острых, как серпы, жвал. Казалось, что, будучи хорошенько связанным и находясь полностью под контролем, одно насекомое сможет по силе и выносливости заменить команду гребцов.

— Когда они таких размеров, им по-прежнему требуются человеческие останки? — осторожно спросил Ездигерд.

— Для тварей такого размера нам удалось заменить пищу. Овцы, быки и тому подобное. Животные, идущие в пищу, могут быть живыми или только что убитыми, — Кроталус излагал факты с отстраненностью настоящего ученого. Его выбритая голова сверкала в бледных лучах дневного солнца. — Кроме того, римипиды могут некоторое время сдерживать свой аппетит. Но если слишком долго отказывать им в их привычной диете, можно потерять надсмотрщика, поэтому во время войны я бы посоветовал кормить тварь пленными врагами.

— Небольшое ограничение… Я не знаю, будем ли мы использовать этих тварей в боевых действиях, — сказал Ездигерд. — Вы говорили, что управляемые насекомыми корабли смогут без труда нести воинов и оружие?

— Конечно, — подтвердил выходец из Кешана. — Но только пока с животными обращаются как положено. Откуда у вас, Принц, такой живой интерес? Вы считаете, что римипиды вам скоро понадобятся для морских сражений?

— Раньше, чем кто-нибудь может предвидеть. — Взглянув в сторону гондольера, который замер, в ужасе глядя вниз, на извивающееся чудовище, Ездигерд прибавил: — Поговорив с гирканским послом, я могу сказать, что положение напряженное. Позволим мы вернуться ему домой или нет — от этого мало что изменится. Очень возможно, что скоро начнется война.

— Даже так, Принц? — Кроталус в замешательстве нахмурился. — В таком случае мне нужно как можно быстрее закончить другие свои проекты. Я готовлюсь к новой экспедиции через Вилайет. И я, конечно, намерен обратиться к вам за помощью.

— Через Вилайет… снова в северную его часть? — После кивка Кроталуса принц продолжал: — Это опасные воды. Пираты дьявольски активны, и за ними охотятся боевые галеры гирканийцев. Предполагаю, что гирканийцы с радостью нападут и на туранский корабль.

Кроталус пожал плечами:

— Я планировал отправиться не на военном корабле, а на судне, которое может обогнать как военную, так и пиратскую галеру. Тогда не возникнет тех трудностей, с которыми мы столкнулись в прошлый раз.

— Нет, — печально покачал головой Ездигерд. — Боюсь, что ваше отсутствие будет неразумным. Слишком это рискованно. К тому же в ближайшее время нам понадобятся ваши услуги. Я должен просить вас отложить путешествие.

В недовольном взгляде Кроталуса скрывалась улыбка, полная неуважения к Ездигерду.

— Принц, позвольте мне успокоить вас… Меня не будет лишь один месяц или около того, а научные исследования, которые я намереваюсь провести, очень важные…

— Но, уважаемый, а как же проект, который вот-вот должен завершиться? — Ездигерд указал на корпус корабля. — Можно ли выращивать и тренировать этих тварей без вас?

— С римипидами у вас не будет проблем, — заверил колдун. — Кроме магии, используемой лишь в критические моменты роста, с ними могут управиться и мои тренированные подмастерья.

Ездигерд явно сомневался.

— А эти поиски на севере, которые вы собираетесь предпринять… расскажите, что вы ищете? Быть может, эти поиски важны для Туранского государства?

Кроталус чуть напрягся.

— Я не в состоянии, мой Принц, излагать эзотерические детали своего искусства. Однако могу заверить, мои изыскания очень важны.

— Нет, Кроталус. Я думаю, что не смогу вас отпустить, — покачал головой Ездигерд, подумав несколько мгновений. — Боюсь, это невозможно. Получив от меня корабль, вы станете частью Туранской армии. Провести без такого талантливого, важного для обороны Империи человека даже месяц или рискнуть потерять вас и вовсе… для нас это неприемлемо.

— Вы не доверяете мне, Принц? Вы в самом деле боитесь, что я заблужусь в море?

Ездигерд покачал головой:

— Вы — известный мореплаватель, это так. Люди говорят, что колдовские силы помогают вам видеть ночью и в тумане, — улыбнулся принц. — Это делает вас очень важным для меня, мой друг… слишком важным, чтобы потерять вас.

Едва заметная усмешка по-прежнему таилась во взгляде нахмурившегося колдуна.

— Значит, вы не поможете мне в моих приготовлениях?

— Более того, Кроталус, я запрещаю вам отправляться в плавание, — надменный молодой принц говорил так, словно был уверен, что его послушаются. — Вы останетесь здесь, пока не завершится наш проект. После этого, если позволит политическая обстановка, мы поговорим о путешествии на север.

— Пусть так и будет, — вроде бы соглашаясь с принцем, колдун задумчиво разглядывал своего гостя. — Принц, а вы не боитесь предстоящей войны?

— Почему я должен ее бояться, если она — в наших интересах? Мой отец, как обычно, хочет вывернуться так, чтобы все стороны остались довольны. Но война, особенно на море, будет полезна для нашей империи. Она многое прояснит, выдвинет новых лидеров, опорочит старых, разрушит торговые связи, мешающие развитию отдаленных регионов. — Он оперся о перила обзорной платформы, словно был на носовой палубе военного судна. — Дайте врагов, и я завоюю себе имя и приведу наши армии к великой победе.

Кроталус кивнул:

— А что, если Гиркания сильно постарается и… скажем, построит новый флот?

— Тогда Турану достанется еще больше славы, — искренне ответил Ездигерд. — Новые корабли или старые — гирканийцы не победят нас на море. Они всадники, а не моряки.

Неожиданно став равнодушным, принц посмотрел на гондольера, ожидающего поблизости.

— Эй, ты… Ты ведь ничего не слышал из того, что я говорил? Но если и слышал, ты же никому об этом ни словечка не скажешь?

Моряк, который, широко открыв рот, взирал на ворочающееся насекомое, повернулся к своему властелину, едва понимая, о чем тот спрашивает.

— Я взял тебя с собой на берег в надежде, что адские чудеса помогут тебе сдержать слово и послужат предупреждением. — Так как моряк испуганно молчал, Ездигерд продолжал давить на него: — У тебя есть язык?

Матрос беззвучно кивнул.

— Если хочешь сохранить его, то держи его за зубами! Не говори никому ни об этом визите, ни о том, что ты видел и слышал здесь.

Моряк, побледневший и по-прежнему пораженный немотой, закивал с несчастным видом. Но от страха лишь нечленораздельное бормотание сорвалось с его губ.

— Достаточно! Отвезешь меня домой. А ты, Кроталус, сосредоточься на своей основной работе, и доброго тебе здоровья.

Сказав это, принц повернулся и отправился к своей лодке.

ГЛАВА 4. ЧЕРНЫЙ ПИРАТСКИЙ КОРАБЛЬ

Сине-зеленое море скалилось клыками белой пены под носом пиратского корабля «Ворон». Туго натянутые канаты и паруса звенели на ветру, и палуба кренилась при каждой большой волне.

— Во имя всех фурий, вот это жизнь! — ликовал Конан, стоя у рулевого колеса с восемью спицами. — Высокий бараханский каррак, несущийся по просторам Вилайета, — для пирата нет лучше судна! Спасибо, Фердинальд, за то, что, послушавшись меня, укрепил обшивку гвоздями. — Стоя у руля и развлекаясь, Конан повернулся и хлопнул своего лейтенанта по плечу. — Наш «Ворон» перехитрит врагов, победит их, и — только они его и видели! Эти восточные моряки могут многому научиться у Амры с Западного Океана.

— Эти корабли всегда так сильно качает? — Филиопа вцепилась в перила с наветренной стороны. Несмотря на то что она раньше много плавала на судах, сейчас лицо ее было серым.

— Девочка, мы не на шаланде, которая может идти под парусом лишь по спокойному морю. Мы мчимся, как мчался бы сам Кром… Видишь, наши острова уже наполовину исчезли из виду. — Конан показал ей за корму. Но почему-то вид исчезающих вдали островов не сделал Филиопу счастливее. — Просто мы высоко над водой, и это усиливает качку. — Он обвел рукой высокую узкую кормовую палубу, где они стояли. — Если здесь слишком сильно качает, можешь спуститься пониже.

— И в самом деле, высокое, быстрое судно, — сдержанно похвалил Грандальф. Приземистый вождь Морских племен тоже выглядел не слишком уж хорошо. Он стоял сзади, там, где у любого нормального судна было кормовое весло, и тоже крепко держался за перила. — Некоторым из моих людей не понравился цвет твоего корабля. Он весь черный. Пираты говорят, это плохое предзнаменование.

— Конечно, однако «Ворон» не может быть другого цвета, — благоразумно согласился Конан, поворачивая рулевое колесо еще на несколько румбов против ветра. — Это — не колчианская скорлупка, где доски держатся лишь потому, что вставлены в пазы и обмазаны смолой. Обшивка этого корабля крепко прибита стальными гвоздями к ребрам каркаса. Щели законопачены паклей и залиты черной смолой из болот Гиркании. А на свежий деготь краска не ложится.

— Точно так, — вступил в общий разговор Фердинальд. — Нужно только не продырявить судну борт и не дать ему перевернуться, — печально предупредил он. — Ведь с тем балластом камней, что лежат вдоль киля, если в корпусе будет дыра, судно пойдет прямо на дно. Оно не будет, медленно погружаясь, плыть вперед, как наши галеры.

Пассажиры несколько мгновений размышляли над этими новостями. Команда, подобранная из лучших моряков, казалось, приспособилась к требованиям каррака. Босоногие пираты ползали наверху среди туго натянутых канатов и «уравновешенных» квадратных парусов. Команды моряков выбирали веревки на главной палубе.

Сантиндрисса, стоя рядом с Филиопой, наконец высказала свое мнение:

— Ты построил судно достаточно крепкое, чтобы вынести все эти рывки и качку, и я скажу: это — здорово. Я не сожалею, что отправилась на нем в пробное плавание, ведь этот корабль, кажется, общая собственность.

— Вот так мы плаваем по Западному Океану, — объяснил Конан. — Мы смотрим в лицо сильному ветру и шторму, а не бежим в порт прятаться. — Хвастаясь, он внимательно глядел вперед. — 06 Так мы должны плавать и по водам Вилайета тоже, если хотим путешествовать вдали от земли — стать пиратами, которые плавают далеко от земли; пираты, которые могут ударить повсюду и исчезнуть в один миг. Вы скоро узнаете, каково это, если вон тот парус на горизонте — не мираж.

При этих словах дюжина глаз проследила за взглядом Конана, устремленным к морскому горизонту. В самом деле, там под синим куполом неба белел лоскут — парус, не корпус. На таком расстоянии из-за кривизны поверхности земли можно было разглядеть только верхнюю часть паруса судна. Но этого оказалось достаточно. Воздух казался таким чистым, что видно было, как парус трепещется на ветру.

— Эй, на мачте! — разбудил Конан своего впередсмотрящего. — Проснись и скажи мне, что видишь!

— Открытое море, капитан, — раздался грубый извиняющийся голос с вершины мачты. — Только острова, и никаких следов береговой линии. Однако впереди слева по носу… парус! — Голос зазвучал живее, и в нем послышались нотки удивления. — Парус треугольный. Вероятно, быстрая галера, идущая на северо-восток!

— С юго-запада, — добавил Фердинальд. — Из Аграпура. — Он вынул из кармана своей накрахмаленной рубашки засаленную карту и развернул ее.

— Конечно, — согласился Грандальф. — И держит курс далеко от земли. Они очень боятся Аетолианских островов.

— Одинокий корабль пересекает Вилайет. Это обещает богатую добычу. — Твердые пальцы капитана Дриссы уже поглаживали золотую рукоять сабли, висевшей у него на поясе. — Жаль, что нет никакой надежды поймать их.

— Не надо спешить, — сказал Конан, изменяя курс поворотом тяжелого руля. — Пока они идут на крыльях того же самого западного бриза, что и мы, наш корабль помчится со скоростью на четверть больше, чем скорость их лоханки. Когда же я окажусь у них за спиной, они не смогут грести против ветра. А впереди лежит гирканийское побережье, где нет ни единого порта или бухточки. — Он неопределенно махнул рукой в сторону правого борта. — Я могу состязаться в скорости с кем угодно и оказаться быстрее любого судна. В любом случае я обгоню их.

— Ты в самом деле считаешь, что сможешь обогнать быстроходную галеру под треугольным парусом в этой корзине с квадратной простыней? — Сантиндрисса бросила скептический взгляд на паутину оснастки. — Я почти согласна разрешить тебе попробовать!

— Все случится намного скорее, чем ты думаешь, — уверил ее Конан. Потом его голос перерос в рев: — Эй, на палубе, поставить больше парусов! Зарифьте все, что мешает! Мы идем с полной скоростью!

Команда «Ворона» состояла из пиратов-ветеранов и моряков, «рекрутированных» с торговых кораблей. На глазах у капитанов они показали удивительную способность точно исполнять команды Конана, Фердинальда и Иваноса. По всей вероятности, с первого взгляда они влюбились в оснастку непривычного типа. Изучая возможности нового судна, они чувствовали нетерпение испробовать его в деле. Конан и выбрал именно их за безрассудную храбрость.

Через несколько минут проб и ошибок широкие белые крылья захлопали между увенчанных квадратными парусами мачт каррака. Корабль резко повернул, сменив быстрое покачивание на неспешную и сильную, еще более тошнотворную килевую качку. Теперь далекий треугольный парус более четко вырисовывался на горизонте.

— Рифьте квадратные паруса, бездельники! Мы заставим ветер нести нас быстрее, если их не будет! — Конан отдавал приказы, по привычке гаркая на команду, словно чем-то был недоволен, хотя, по правде сказать, ему очень нравилось стоять вот так, правя против свежего ветра.

— Конан, ты можешь повернуть на румб или два? — Грандальф с остальными пассажирами уцепился за то поднимающиеся, то опускающиеся перила и замер под хлещущими кнутом ударами ветра; Он застыл, оказавшись беспомощным в неудобном положении. Встревоженно смотрел он на новые крутые обводы палуб, мачт и разглядывал туго натянутую оснастку, сбивающую пену с гребней волн на подветренной стороне. — Помните, ваш помощник говорил о том, что можно перевернуться… это не лодка, которую можно вернуть в исходное положение, и все будет в порядке!

— Верно, — Конан, усмехнувшись, взглянул на них — попавших в зубы ветру. — Нет ни одного корабля с веслами, который мог бы идти за нами следом под парусом. У него сломается руль, и отверстия для весел зальет! — Он счастливо улыбнулся своим спутникам. Ветер играл гривой его волос, обнажив лоб. Не было никаких признаков того, что Конан собирается менять курс. — Вот так, мы отлично идем. Я буду так держать, пока мы не увидим гирканийское побережье.

Для того чтобы догнать галеру при таком угле сближения, как они выбрали, пришлось целый день мчаться с максимальной скоростью. И Фердинальд с Иваносом по очереди становились к рулю. Когда на востоке в тумане наконец неясно замаячили низкие бледные утесы, пираты заметили не так далеко корму двухмачтовой галеры, которая, резко кренясь, улепетывала на юго-восток.

— Похоже, мы отрезали туранцев от их первоначального места назначения, лежащего на севере, — громко высказал свое предположение Конан. Вскочив на перила, чтобы лучше видеть, он уцепился за трос.

— Они пытаются скрыться из поля зрения, потеряться, спрятавшись в прибрежных тростниках среди мелей, или раствориться во тьме ночной. — Он показал на едва различимые движения весел вдоль бортов далекого корабля. — Но мы — быстрее, и мы извлечем пользу из непогоды. Осталось недолго.

Когда «Ворон» повернул на подветренный галс, ощущение безумной скорости исчезло. Теперь ветер стал попутным. Гребни волн ласково шлепали «Ворона» по плоской корме. Нагретый солнцем воздух теплыми прикосновениями ласкал спины пиратов, и едва заметный ветерок надувал паруса, ерошил волосы команде. Но обрывистый берег быстро оказался рядом. Галера начала маневрировать, стараясь улизнуть.

Это было однопалубное судно, слишком длинное и широкое для двух мачт. Пара треугольных парусов вытянулась на сужающихся реях, словно огромные крылья чайки. Вместо скамеек для гребцов в средней части корабля возвышалась какая-то штуковина, укрытая парусиной. Возможно, там стояла лодка или (что вызывало опасения) военная машина. По обе стороны от странного объекта двигались туранские моряки, усердно работавшие длинными веслами, помогая ветерку нести их корабль вперед.

— Белая вода. Поворачивайте, капитан!

Крик Иваноса, донесшийся с носа, привлек внимание Конана к тому месту, где над невидимыми скалами вспенивался и бурлил прибой.

— На такой скорости мы вовремя не заметим опасные места и не успеем избежать их, — пожаловался Фердинальд, стоя у руля. — Было бы мудро убрать паруса…

— Нет, — проревел Конан. — Это лишь задержит погоню, и нам придется дольше пробираться вдоль берега. — Спрыгнув с перил, он пересек палубу, подошел к рулю. — Мы гонимся за этой трижды проклятой галерой, так что пусть она и беспокоится о рифах и песчаных отмелях. Просто держись у нее за кормой.

— Смотрите, она становится правым бортом по ветру! — Фердинальд хотел было тоже поменять курс, но стоящий рядом Конан удержал его:

— Спокойно, приятель, это ловушка! Посмотри туда. По правому борту рифы, — Конан показал на клыкастые скалы, которые теперь оказались между ними и преследуемым кораблем. — На той барке умный капитан. Иди точно у нее в кильватере, если хочешь быть в безопасности, и не срезай углы. — Повысив голос, он проревел, обращаясь к Иваносу: — Приготовься перейти на правый галс и жди моей команды! Теперь поиграем в кошки-мышки.

Когда «Ворон» завершил поворот и стал постепенно приближаться к своей жертве, Конан распознал своего старого знакомого в человеке, который, как показалось ему, был капитаном галеры. Загадочная фигура в белых одеждах застыла на носу галеры и, неотрывно глядя вперед, изредка поднимала руку, подавая сигнал рулевым, куда им поворачивать. Возможность узнавать о маневрах жертвы на одно-два мгновения раньше, чем она начинала выполнять их, помогла Конану. Однако нельзя было не заметить, что капитан галеры обладает сверхъестественным чутьем на спрятанные под водой скалы и мели. Пытаясь запутать преследователей и разбить их корабль, хитрый командир уже не раз едва не добился успеха.

— Это все мне знакомо, — пробормотал Конан.

— Разве может обычный капитан так хорошо знать пустынную часть побережья? — удивилась Сантиндрисса. — Если это — женщина, то она — морская ведьма.

— Мы об этом скоро узнаем. — Шагнув к главной мачте, Конан поднял флаг с черепом. — Эй вы, псы, готовьте абордажные крючья и становитесь вдоль борта!

Через несколько минут корпуса кораблей столкнулись. Пираты взвыли, но на борту галеры никто и не собирался с ними сражаться. Большая часть команды оказалась рыбаками и моряками, которые бубнили что-то на различных южных диалектах. Остальные выглядели почти детьми — полуодетые мальчики и шустрые девчонки, чьи руки от непривычной работы были покрыты мозолями.

Когда «Ворон» прицепился к корме галеры, две дюжины пиратов под предводительством трех яростных капитанов полезли по талям. Туранцы спрятались за перилами носовой палубы, вооруженные лишь пиками для ловли рыбы и ножами для чистки рыбы. Их капитан, так находчиво пытавшийся удрать, молча замер на носу, не пытаясь даже организовать оборону.

Рулевые весла оказались брошены, и два корабля отдались на волю ветра. Обмякшие паруса захлопали и затрепетали.

— А теперь скажите, что это за корабль? — вмешиваясь не в свое дело, прокричал Грандальф. — Как посмели вы нарушить границы этих вод, не заплатив Морским племенам или их союзникам пиратам — Красному Братству Джафара? Я заявляю: весь товар этого судна — контрабанда и конфискуется нами под угрозой смерти!

— Что это за большой ночной горшок у вас на палубе? — шагнула вперед Сантиндрисса. Подняв уголок брезента, она плашмя ударила куполообразную штуковину саблей, и в ответ та зазвенела, словно Дрисса ударила по бронзовому колоколу. — Эта штука чего-то стоит? Котел для приготовления пищи или дьявольское военное изобретение?

— Чем бы оно ни было, это — их единственный груз, — Иванос, быстро заглянувший в кормовой трюм, вылез на палубу доложить. — Там скудная провизия для команды и много пустых деревянных ящиков и бочонков. Неудивительно, что галера так быстро неслась по волнам.

Пираты тем временем срезали веревки и спихнули брезент со штуковины, лежащей на палубе. Под ним оказался сверкающий на солнце бронзовый купол с литым кольцом наверху. Грубо обработанному колоколу недоставало каких-нибудь узоров или орнаментов. Несколько пиратов потыкали в него мечами, отчего он снова зазвенел.

— Штуковина внутри пустая, — заметил пират с косичками, который лег на палубу и заглянул под бронзовую полусферу. — Это вроде огромного колокола, хотя нет зацепки для «языка». Должно быть, это какой-то гонг.

Конан, держась в стороне от других, не сводил взгляда с высокого человека в робе, стоявшего поодаль на носу. У незнакомца была черная кожа и лысый череп, хотя он не выглядел болезненным стариком. С каменной кривой улыбкой из-под собранной в сборки мантии с капюшоном взирал он на пиратов.

— Без сомнения, колдун, — объявил Конан команде, остановившись достаточно далеко, так, чтобы фок-мачта была между ним и человеком на носу. — Некоторые из нас встречались с ним раньше, а большинство слышали о его силе. Бронзовый колокол — инструмент для какого-то чародейства, так что поберегитесь. — Быстро обернувшись, он приказал трем пиратам: — Приведите колдуна ко мне! Держите мечи наготове и, если понадобится, используйте их. Не смотрите ему в глаза и не давайте коснуться вас. Если он ускользнет или исчезнет в клубах дыма, мы останемся с носом. — Конан шагнул вперед. — Не бойтесь. Похоже, самая большая опасность угрожает мне, но я встречусь с колдуном лицом к лицу. — Тут он повысил голос: — Шкипер, ступай на нос и поговори с волшебником!

— Зачем нам разговаривать с хозяином этого пустого корыта? — запротестовал Грандальф. — Если бы он в самом деле был так опасен, он бы не пустил нас на свой корабль…

— Нет, приятель, — Конан прервал Грандальфа, подняв руку. — Этот второсортный колокол сгодится не только на металл. Мы узнаем, почему он стоит здесь… может, как ловушка, чтобы поймать кого-нибудь и провезти через Вилайет. Узнав больше, мы сможем извлечь из этого выгоду… или я плохо знаю колдунов! — Он наклонился к Грандальфу и заговорил очень тихо: — Так как хозяин судна — колдун, лучше склонить его к сотрудничеству. Если ты не догадываешься, кто он…

— Я — Кроталус, предсказатель при дворе Императора в Аграпуре. — Чернокожий провидец, стоявший неподалеку среди пиратов-стражей, очевидно, обладал сверхъестественным слухом. — Я к вашим услугам, капитан Амра… так как судьба снова решила скрестить наши дорожки.

— На этот раз мы встретились лицом к лицу, — сказал Конан, поворачиваясь к противнику. Он подождал, дав колдуну подойти ближе, как приличествует плененному на море. Капитан поднял руку, когда чародей в сопровождении растерянных пиратов с «Ворона?» оказался в двух шагах от него. — Стой там. Скажи мне, предсказатель, что в этот раз привело тебя в воды Красного Братства? Ты правишь быстрым кораблем, который, без сомнения, может сбить погоню со следа… — Он посмотрел на треугольный парус, хлопающий над головой. — Почему ты хотел отказать нам в праведной доле добычи?

— Твоя доля, Амра, всегда — как говорят на языке Кешана, откуда я родом, — львиная. Она означает: все или ничего. А это слишком много за ту боль и издержки путешествия, которое ты прервал. — Говоря так, чернокожий колдун криво улыбался, выплевывая фразы сквозь крепкие желтые зубы. — Однако, капитан, даже несмотря на мою нелюбовь к пиратам, равно и твою — к колдовству, в этом путешествии мы можем получить выгоду, действуя совместно. Можно будет получить достаточно, чтобы удовлетворить твой львиный аппетит.

— Это как раз то, что я хотел услышать, — усмехнулся Конан, посмотрев на капитанов и офицеров. — Скажи мне, предсказатель… что это за огромный колокол на твоем корабле, и кто те странные молодые люди?

— Этот колокол потребует долгих объяснений, если их сможет понять пират. Что же до моей команды, то большинство из них — уроженцы Кхавара. Жители побережья, молодые и беспризорные. На всем Вилайете нет лучше ныряльщиков.

— Ныряльщиков? — Глаза Конана неожиданно сверкнули ярче, чем отблеск солнца на лысой голове Кроталуса. — Значит, ты плыл на поиски затонувших сокровищ? — Его голос стал чуть тише обычного, превратившись в осторожный шепот.

— Совершенно верно, — колдун едва заметно пожал плечами. Интерес, вспыхнувший в глазах пирата, казалось, развлекал его. — Я не скрывал цели путешествия от своей команды. Конан нахмурился.

— Пусть даже так, но мне необходимо обсудить это с капитанами с глазу на глаз на корме. Ты поднимешься на борт моего корабля… и твои беспризорники тоже. Уверяю, вы будете в безопасности. — Кроталус не протестовал, и Конан повернулся к своим офицерам: — Иванос, объяви команде о награде. Возьми нескольких моряков, и пусть калоша плывет следом за нами. Фердинальд, поведешь моего «Ворона». Мы должны двигаться осторожно вдоль подветренного берега из-за его рифов и мелей. Пусть, если возможно, галера возьмет «Ворона» на буксир. Держите курс на север!

Позже в тот же день три капитана и Филиопа собрались на корме каррака, оставив у руля Фердинальда. Пленник — Кроталус, пообещавший не устраивать никаких колдовских трюков, был с ними.

— Вы когда-нибудь слышали о пирате по имени Кобольд? — спросил маг.

— Кобольд Рыжий и его отважный корабль «Василиск»! — воскликнула Сантиндрисса. — Конечно! Он — легенда минувших столетий. Кобольд был выдающимся пиратом, который завершил карьеру знаменитым ограблением Султанапура.

— Конечно, — подтвердил Конан. — Одноглазый Кобольд считается одним из первых и самых могущественных капитанов Братства. Я слышал истории о нем далеко отсюда, на Западном море, задолго до того как стал пиратствовать в тех водах. Он погиб, возвращаясь домой, так ведь?

— Так рассказывают. — Кроталус с печальным выражением лица застыл на качающейся палубе, ни за что не держась и с уважением глядя на пиратов. — Пробираясь домой через северный архипелаг, он попал в шторм. Его корабль, отяжелевший после ограбления одного из северных портов, потерпел крушение и пошел прямо на дно.

— Мне не нравится этот разговор, — неожиданно заявил Грандальф. — В какое глупое приключение ты собираешься нас втравить? Корабль с сокровищами утонул… ты на самом деле собираешься достать его груз из глубин? — Он с негодованием посмотрел на своих приятелей пиратов. — Мы все слышали разговоры о потерянных сокровищах, но не во власти смертных наложить на них свои руки. Ты станешь искать сокровища там? — В ярости перевесившись через перила, он указал на темную, покрытую зыбью воду. Море казалось бездонным, хотя неподалеку возвышались утесы гирканийского побережья.

Кроталус пожал плечами:

— Корабли всегда тонут на мелководье или погружаются постепенно, дрейфуя к берегу, пока не разбиваются о скалы. Сокровища редко лежат глубоко под водой.

— Даже если и так, пытаться поднять потерянные сокровища — дьявольский соблазн. — Глаза Грандальфа горели сверхъестественным страхом, когда он высказывал свои возражения. — Никому этого не удавалось, а погибли многие. Что попало к Великому Повелителю Дагону, останется у него навсегда! — Морской атаман замолчал, приложив запястье ко лбу, в поклоне перед морским богом.

— Такова, может быть, твоя вера, — равнодушно ответил на это Кроталус. — Но, отправляясь в это путешествие, я все подготовил для того, чтобы мне повезло. Мои люди — непревзойденные ныряльщики за монетами, моллюсками и потерянными грузами — из бухты Кхавара. Они достают вещи с глубины в восемь фатомов.[15] — Он махнул рукой в сторону молодых людей и девушек, смешавшихся с пиратами Конана. — Для того чтобы помочь им, я прихватил морской колокол. — Он показал на галеру, которая следовала за «Вороном». Тяжелый бронзовый колокол возвышался посреди ее палубы. — Такой металлический тазик можно, перевернув, опустить в воду, не опрокидывая.

Воздухом, который окажется под ним, можно дышать глубоко под водой, тем самым экономя силы и время.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Конан. — Умно… но как, умоляю, скажи, ты не дашь воде попасть в колокол? — Конан наморщил лоб в недоумении. — С помощью каких-нибудь хитрых колдовских чар?

— Да, можно сказать и так, — с улыбкой ответил ему Кроталус.

— Но скажи, — вмешался Грандальф, — как ты собираешься использовать свое колдовство, если не знаешь, где искать? Амра, не дури с этим колдуном! Пока мы тут стоим, он заколдовывает нас, чтобы, соблазнив сокровищами, заставить нанести обиду морским богам.

— Он не отправился бы в экспедицию через Вилайет, чтобы преследовать духов или попасть им в руки. — Сантиндрисса, покинув свое место у перил, вышла вперед. Гибкие пальцы ее левой руки ласкали острый, как бритва, клинок кинжала, в то время как правая рука сжимала рукоять. — Что привело тебя сюда, Кроталус? Карта?

Черный провидец не отступил. Он даже не взглянул на стальной клинок Дриссы.

— Карта. И мои познания в истории Древности, собранные во время бессчетных бессонных ночей.

— Карту. — Дрисса протянула руку к колдуну, держа кинжал менее угрожающе. Конан не вмешивался, зная, что женщине-пирату нет равных в таких вопросах.

— Боюсь, что карта осталась далеко отсюда, — печально ответил Кроталус. — Она выгравирована на потолке Двора Провидцев в Императорском дворце Аграпура. Долгими ночами я изучал древнюю лепку, и теперь каждая деталь отпечаталась в моей памяти. — Колдун вежливо посмотрел на женщину, легонько постучав по глянцевому куполу своей лысой головы.

— Очень вы, кешанцы, умные! Если ты говоришь правду, нам придется сотрудничать с тобой. — Капитан Дрисса мельком взглянула на Конана. — Но почему мы должны верить твоим догадкам? Каким образом ты определил местоположение сокровищ?

— Из рассказов очевидцев, — ответил колдун. — Слова выживших сохранились в древних свитках. Ведь если тонет корабль, не обязательно тонут все, кто был на борту. Несколько человек из команды Кобольда уплыло на юг в лодке. Их подобрала галера, гнавшаяся за пиратами.

— Без сомнения, их спасли, чтобы замучить и повесить в назидание остальным пиратам. — Резкость Сантиндриссы, казалось исходившая из самой глубины ее сердца, очевидно, была необходима, чтобы все выглядело так, словно Кроталус соглашается сотрудничать благодаря ее нажиму.

— Да… Теперь понятно, почему их рассказам можно верить? — беспечно кивнул ей колдун. — Удивительно, но все свидетели сошлись на одной поразительной детали.

— Я помню, — проговорил Грандальф. — Меч Дагона.

— В самом деле, — подтвердил колдун, кивнув. — Пираты рассказали, что «Василиск» попал в бурю в открытом море, и корпус его оказался пробит. А после корабль очень быстро затонул. Словно гигантский меч вылетел из моря, направляемый титанической рукой.

— Дубина Крома! Я тоже слышал такую историю, но не очень-то верил в нее. — Конан посмотрел на своих спутников. — Моряки Морских племен в таких случаях склонны к сильному преувеличению.

— Сам бог потопил корабль, разве вы не понимаете? — Грандальф словно предчувствовал беду. — Вот почему говорят, что сокровища прокляты!

Кроталус снова заговорил:

— Легенды гласят, что Кобольд Рыжий во время рейда на Султанапур ограбил храм Дагона, вот вам и хороший повод для мести богов. Но у меня есть другое объяснение. — Колдун поднял руку, нащупывая что-то скрытое под одеждой у себя на груди. — Вы видели такую эмблему?

Пальцы пиратов сжались на рукоятках мечей и кинжалов, когда кешанец запустил руку в вырез своих свободных одежд. Но он достал не колдовское оружие, а крошечный предметик, висевший на шнурке у него на шее. Это был круглый золотой медальон по весу не больше гирканийского дублона. Сняв шнурок с шеи, колдун протянул безделушку пиратским атаманам.

На медальоне был изображен обнаженный бог-воин, закрывший щитом пах и поднявший меч высоко над головой. При ближайшем рассмотрении создавалось впечатление, что это огромная статуя. Она стояла на пьедестале. Корабли под парусами и часть замка или волнореза были выгравированы у его ног, одетых в сандалии.

— Я не знаю языка этой надписи, — заметила Филиопа.

— А я — каменного колосса, если такой и правда существует, — прибавил Конан. — Никогда не видел и не слышал о таком огромном идоле на этом побережье. Что на обратной стороне? — Схватив безделушку, он перевернул ее, обнаружив блестящую пустую поверхность.

Кроталус, по-прежнему улыбаясь, темными пальцами развязал ремешок.

— Возьмите этот амулет, капитан. Он — твоя добыча. И в нем нет никакой магической силы, которая привязала бы его ко мне.

— Очень хорошо. Но если ты найдешь для нас корабль, полный таких штуковин, ты сможешь получить медальон назад. — Повернувшись к Филиопе, Конан забросил ремешок золотой безделушки ей на шею, запечатлев поцелуй у нее на лбу.

— Это — эмблема Сарпедона — древнего морского порта, — объяснил Кроталус. — Лишь немногие в наше время знают о нем. Десять тысяч лет назад он процветал где-то у этих берегов. Гордый был город. В свое время его называли Драгоценностью Вилайета.

— Ах да, — сказал Грандальф. — Древнее королевство Сарпа, чьи капитаны повелевали ветрами. — Морской атаман глубокомысленно кивнул. — Еще одна легенда наших племен.

Кроталус внимательно посмотрел на него:

— Но тогда вы знаете, где он располагался?

Грандальф подозрительно взглянул на колдуна:

— Где-то на севере, а кого это волнует? Наши версии сказаний гласят, что он погрузился в море.

— Да, в самом деле, — улыбнулся колдун. — В Сарпедоне народ наслаждался всеми выгодами, какие приносил торговый и военный флот; наслаждался богатствами и превосходством над теми, кого ныне называют великими королевствами, — он указал на медальон, который сверкал на прелестной, украшенной кружевами груди Филиопы. — Изображение на этом знаке намекает на богатства обитателей Сарпедона и их инженерные возможности, так же как на их честолюбивые устремления. Старые рукописи сходятся на том, что незадолго до гибели города его мудрецы обнаружили способ повелевать изменчивыми ветрами Вилайета, заставляя их дуть по своему приказу… Увы, — Кроталус вытянул руки, на этот раз пустые. — Ревнивый бог отомстил и им. Или, что более вероятно, колдунам города недоставало настоящего, первородного искусства, которое сдержало бы те силы, что они спустили с привязи. Тем не менее однажды ночью море похоронило Сарпедон, затопило и задушило его… а возможно, треснула и провалилась земля. Все утонуло, все городские кварталы и скульптуры, форты и храмы. История не говорит, где точно располагался город. Такой же скудной, как современные карты Вилайета, была и та карта, которую я изучал на потолке зала в Аграпуре. Она мало что могла прибавить. Катастрофа, поглотившая Сарпедон, уничтожила и множество островов, подняв из воды другие, сильно изменив контуры внутреннего моря.

Кроталус замолчал. Его слушатели тоже молчали, без сомнения испытывая благоговейный страх.

— Так вот, я сумел обнаружить вероятное местоположение Сарпедона, упоминавшееся позднее. Я имею в виду конечную точку маршрута капитана Кобольда во время бегства из Султанапура. Без сомнений, гигантский меч, пронзивший пиратскую галеру «Василиск», и есть тот самый клинок, что сжимает в руке титан на медальоне.

Грудь, на которой покоился медальон, приподнялась в удивленном вздохе.

— Вы хотите сказать, что кораблекрушение Кобольда случилось из-за этого меча и сокровище лежит у ног статуи… — Филиопа сжала амулет, — …в заливе затонувшего, разрушенного города?

Кроталус не ответил, лишь широко улыбнулся.

— Давайте посмотрим, правильно ли я вас поняла, — Сантиндрисса, чей кинжал сейчас покоился в ножнах, вызывающе шагнула вперед. — Вы надеетесь найти сокровище, местоположение которого никто не знает, для этого нужно сначала найти город, чье местоположение тоже никто не знает.

— Да. Место, где встречаются две легенды. — Кроталус стоял перед ними, широко улыбаясь. — Тут все ясно. Следуйте за мной на север, и я покажу, где это. Ваша защита лишь пойдет мне на пользу… а сила ваших мужчин и женщин пригодится, если сокровищ окажется слишком много и они будут такими тяжелыми, как говорят древние легенды!

ГЛАВА 5. БОГИ ГЛУБИН

Несколько дней два корабля плыли на север по сине-зеленому пенящемуся морю. Конан следовал указаниям Кроталуса, хотя колдун редко заглядывал в карту и уверенно указывал направление капитану пиратов, будь то день или ночь, хоть в тумане, хоть при лунном свете. Он все время стоял на носу каррака, так же как раньше на носу галеры, лишь изредка покидая свой пост, чтобы поесть. Порой он горбился, засыпая, прислонившись спиной к фок-мачте. Присев на корточки, он клал руки на согнутые тощие колени и опускал на них закрытую капюшоном голову.

Конан хорошо знал сверхъестественные способности кешанца в том, что касалось навигации, и довольствовался тем, что внимательно следил за колдуном, держа могучую руку на руле. Капитан считал, что может доверять колдуну: тот честно приведет их в нужное место, туда, где лежат сокровища. Тем не менее он выстаивал долгие вахты попеременно со своими товарищами-капитанами, подстраховываясь на случай, если колдун попытается посадить их на мель или заведет во враждебный порт.

Пираты по приказу своего капитана с неохотой выделили колдуну комнату. Они, лишь по заведенному среди пиратов обычаю, бормотали угрозы вслед чародею и ворчали на то, что их капитаны заключили союз с волшебником. По карраку быстро расползся слух о сокровищах, распалив пиратов и одновременно породив скептические разговоры. Поскольку у каррака не было весел и пираты большую часть дня отдыхали, а продуктов на борт загрузили в расчете на долгое плавание, о мятеже никто и не думал. Взятые в плен ныряльщики едва не стали причиной беспорядков, и тогда этих миловидных созданий, как юношей, так и девушек, стали на ночь запирать в трюм. Днем же их передвижения по кораблю были ограничены главной палубой, что позволяло, пусть довольно грубым способом, ограничить их общение с командой.

Два корабля держались друг от друга на расстоянии, позволяющем различать сигналы, хотя «Ворону» приходилось то и дело сокращать поверхность паруса и замедлять ход, чтобы не дать галере отстать. Всю ночь моряки подавали друг другу сигналы при помощи фонарей. Тем временем Вилайет вокруг них изменился, превратившись из открытой ветрам равнины в лабиринт узких протоков между утесами. Вдали появились острова, а гирканийский берег превратился в сплошное болото. Перед зарей над морем воцарялся штиль и поднимался туман, раздражавший пиратов. И лишь после восхода солнца его разгонял утренний ветерок. Не раз из тумана неожиданно выплывали утесы серого камня.

Погода стояла спокойная. Колдун-лоцман, казалось, был уверен в себе, и команда научилась отлично управляться с канатами и парусами каррака.

Когда корабли вошли в черные воды где-то между мерцающими снежными вершинами горных хребтов, вытянувшихся на север, и скалистой цепью островов, раскинувшихся слева по борту, наступили сумерки, и в небе засияли россыпи звезд. По морю, гася звезды и усмиряя ветер, пополз туман. Кроталус, что было необычно, настоял, чтобы на ночь судно встало на якорь. По длине отрезка толстого, с кисть руки, якорного каната, исчезнувшего под водой, прежде чем якорь достиг дна, можно было сказать, что тут не так уж глубоко. Не больше дюжины фатомов. Конан отдал ночную вахту Сантиндриссе и вместе с Филиопой пораньше удалился в кормовую каюту.

Ранним утром впередсмотрящий доложил о том, что туман опадает и поднимается ветер. Проснувшись, Конан поставил полдюжины пиратов к вороту якоря на носу корабля. Вначале судно чуть подвинулось вперед к тому месту, где лег якорь, и лишь потом тот начал тяжело подниматься, так, словно запутался в водорослях, заставляя моряков наваливаться на ворот изо всех сил. Один из пиратов глянул за борт, ругая тяжкий труд и спокойную воду в этой мертвой, стиснутой землею северной части моря. Он увидел, как поднимается якорь… и пронзительно закричал. Выхватив саблю, он принялся рубить пеньковый канат, вопя, чтобы пираты прекратили крутить ворот.

Конан в мгновение ока очутился рядом. Стиснув пирата в медвежьих объятиях, он глянул за борт, высматривая, что же так напугало моряка. Из глубины поднималось чудовищно зеленое и опутанное лентами водорослей лицо.

— Тяните сильнее, псы, это — обломок статуи! — Взвыв, Конан еще крепче сжал объятия и не отпускал пирата, пока тот не успокоился. Через мгновение якорь показался на поверхности вместе с пойманной по счастливой случайности каменной скульптурой человека или почти человека. Нимфа или кариатида древности. От нее остались лишь голова и одно плечо. Липкая и отвратительная от инкрустаций донного ила, скульптура выскочила из воды, словно зловещая морская тварь, и, сверкая, заскользила вверх вдоль борта судна.

— Эта горгулья напугала тебя, да, Траксус? — Конан освободил моряка. Тот заткнул саблю за пояс, глядя на каменную скульптуру и выпучив глаза от отвращения. Смех и язвительные замечания товарищей по команде тоже звучали как-то неуверенно… Конан решил, что дело все в страхе пиратов перед спокойной водой и толпами мертвецов, обитающих на дне. Против всякой логики моряки расценили случившееся как плохое предзнаменование.

— Кроталус, — позвал Конан, желая получше разобраться в происходящем. — Значит, теперь мы где-то рядом с добычей?

— Совершенно верно. — Колдун подошел к вороту. — Когда туман осядет, ты увидишь, что этот демон выглядит совсем ручным. — Он опустился на колени перед растресканным мрамором и поковырял пальчиком скол — розовую поверхность в том месте, где фрагмент отломился от затонувшего карниза или статуи.

Пираты настороженно перешептывались.Туман все не рассеивался. Конан послал одного из молодых ныряльщиков посмотреть, что делается под водой, но тот вскоре вернулся, уверяя, что под водой слишком темно и ничего не видно. Тем временем плененная галера подплыла поближе, ожидая приказа предводителя пиратов.

Пока Кроталус пытался сориентироваться и еще не тыкнул властно пальцем, указывая нужное направление, Конан решил найти команде занятие. Передав Иваносу якорь каррака, Конан приказал ему отвести на веслах галеру на полную длину якорного каната каррака и встать там на якорь. С помощью линя «Ворон» можно было подтянуть к галере дюйм за дюймом. Хотя таким образом они бы даже примерно не определили место, где был брошен якорь, весла галеры взбаламутили бы воду, и разбойникам стало бы некогда размышлять, кто же скрывается под водой, потому что у них появилась бы работа, на которую всегда можно посетовать.

Пираты, занимаясь делом, распевали песню, скрипели оснасткой и щелкали стопорами ворота. Туман поспешно начал редеть. Когда корабль заскользил вперед, с галеры донесся испуганный вопль, и почти тут же эхом ему ответили крики на карраке, где поднялась суматоха.

Перед кораблями появилось гигантское лицо, тускло очерченное в тумане. Наполовину погруженное в воду, оно взирало на них пустотами зрачков. У горбинки древнего носа непривычной формы плескались низкие волны и лениво колыхались зеленые пряди разросшихся водорослей. Голова торчала из волн, но не двигалась, насколько мог видеть Конан. А потом неожиданно из тумана появился огромный кулак, сжимающий меч с клинком, напоминающим лист.

— Это голова статуи! — выдохнула Филиопа, обращаясь к Конану. — И если легенды говорят правду — меч, потопивший корабль Кобольда Рыжего!

— Однако тогда выходит, что мы наконец достигли цели путешествия! — сказал Конан. Его голос гремел. Он старался сдержать бормочущую в панике команду. — Кроталус, ты быстро привел нас к цели! Эй вы, перестаньте тянуть канат! — прокричал он на всякий случай дрожащим от страха морякам. — Накиньте веревку на этот кусок мрамора, закрепите ее хорошенько, и пусть он послужит вторым носовым якорем. Мы сбросим его возле каменного лица и приготовимся, как только рассеется туман, приступить к поискам сокровищ.

Без сомнения, пираты боялись огромного призрака, неясно вырисовывающегося перед кораблем. Они дрожали и суеверно перешептывались, неспешно выполняя распоряжения капитана. Однако, как Конан и надеялся, слово «сокровища» взволновало их, вызвав нерешительную суету на борту каррака.

Тем временем мимо на веслах прошла галера. Шканцы ее левого борта ударились о щеку статуи, но без какого-либо видимого вреда и для корабля, и для статуи. Вскоре люди Иваноса, оттолкнувшись от статуи, отвели галеру немного назад на траверз «Ворона». По приказу Конана они бросили якорь и быстро вытравили его, устроив тройную швартовку.

Туман становился все прозрачнее. Скоро в синеве засияло теплое восточное солнце, объявив о наступлении спокойного утра Вилайета. Только легчайший ветерок играл в парусах, когда пираты брали рифы, и едва заметная рябь пробегала по стеклянной поверхности этой северной части моря. Хоть рябь, по разумению Конана, была достаточной помехой, она придала пиратам уверенности. Но раз они боятся морских глубин, страхов еще будет предостаточно. Ныряльщики уже сняли туники, готовясь измерить глубину, в то время как на галере готовились спустить за борт бронзовый колокол.

Огромная статуя, четко различимая при дневном свете, казалось, была сложена из мраморных плит, укрепленных на бронзовом остове. Между плитами проходили прямые трещины, особенно широкие у водораздела, где разрослись водоросли и к камню прилепились жесткие наросты мидий. Некоторые утлы аккуратных каменных многогранников рассыпались. Сколы открывали зеленоватые металлические подпорки, которые не поддавались ни моллюскам, ни водорослям.

Каменное лицо статуи выглядело угрюмым — но не очень. И не из-за пустых внимательных глаз и высокомерных скул, а из-за погруженной в воду части лица с густой зеленой бородой водорослей ламинарии, расползающихся и змеящихся под водой. Растения исказили гордый лик, сделали его бесформенным, спрятали под земляной маской любое сходство с человеком. Волнистые зеленые водоросли, растущие под водой, спускались вниз по плечам статуи. Высовывающаяся из воды рука сжимала в покрытом мхом каменном кулаке изъеденный волнами бронзовый меч, в длину намного превышавший рост обычного смертного. Каменные кудри воина украшал лишь лавровый венок и брызги бриллиантово-белого гуано. Голова статуи давно превратилась в гнездо морских птиц, которые сейчас кружили над застывшими кораблями, сердясь на людей за вторжение.

В глубине души пираты превратили безымянного древнего воина в морского бога и относились к нему с неприязнью. Эффект получился еще более поразительным оттого, что статуя, такая огромная, была единственным следом человеческого присутствия на обозримых морских просторах. Во все стороны распростерлась гладь соленой воды — плоская и безразличная ко всему равнина. На юге и на западе у горизонта маячили бесплодные, гористые острова, в то время как на севере на суровом материке поднимались снежные вершины гор.

На берегах островов и на прибрежных морских утесах, теперь не скрытых клочьями тумана, не было заметно никаких следов присутствия людей — ни в настоящем, ни в прошлом. Из воды не торчало ни руин, ни каких-либо других сооружений. Ничего нельзя было разглядеть в морских глубинах возле кораблей. Великая цивилизация, воздвигнувшая бога-титана, утонула без следа. Ничего от нее не осталось, кроме внушающих благоговейный страх легенд.

Конан размышлял обо всем этом, наблюдая за тем, как поднимают огромный колокол. Вначале бронзовую полусферу привязали к тяжелому наклонному брусу фок-мачты, оснащенной под треугольный парус. С песнями матросы обеих команд подняли бронзовую полусферу с палубы, передвинули его за борт и медленно опустили стрелу-рею так, что она легла параллельно поверхности воды. Спокойное море облегчило спуск. Колокол ударился о воду с приглушенным звонким хлопком. Наконец он исчез из вида, так и не выпустив ни одного пузыря.

Похоже, колдун Кроталус наблюдал за происходящим с одобрением. Он стоял возле Конана, ничего не говоря, и на его сумрачном, непроницаемом лице не было ни следа гордости или энтузиазма. Конан заключил с колдуном соглашение и гарантировал, что другие капитаны пусть с неохотой, но согласятся. Пират и колдун договорились, что, если затея колдуна наполнит «Ворон» сокровищами, волшебник сможет оставить себе галеру и столько сокровищ со дна, сколько войдет в трюм, как часть своей доли. К тому же Кроталусу даруется полная свобода, а также пиратский эскорт, который проводит его почти до дому.

Однако в кешанце чувствовалась ненасытная жажда богатства. Он расслабился, став почти равнодушным, словно триумф по поводу раскрытия тайны старинного клада — всего лишь маленький, никчемный шажок по дороге к великой судьбе.

Ныряльщики соскользнули за борт и возвращались с многообещающими докладами. Они рассказывали, что в утреннем свете, проникающем на достаточную глубину, им открылось дно, густо усеянное обломками и руинами. Возбужденные мальчики и обнаженные, вполне созревшие девочки резвились в волнах, стояли нагишом или обсыхали, рассевшись на перилах галеры, — зрелище, без сомнения, разжигающее похоть в пиратах. Если бы не золотая лихорадка, охватившая весь корабль… если бы не скорбный взгляд утонувшего бога, неодобрительно взиравшего на пиратов, то неизвестно, чем бы все это закончилось. Тем временем юноши и девушки ныряли в морские глубины и появлялись из-под воды, словно морские духи. Наконец их предводитель по имени Келтрас доложил Конану и чародею, наблюдавшему за всем происходящим, что, кажется, он нашел обломки «Василиска».

— Я тоже хочу взглянуть на них, — заявил Конан.

Ничуть не стесняясь приятелей-капитанов и команды, Конан снял меч и ту скудную одежду, что была на нем. Он передал все это на хранение Иваносу, оставив себе лишь пояс с кинжалом в ножнах, который перекинул через плечо.

Тут вмешалась Филиопа:

— Я пойду с тобой. Я хорошо плаваю.

Ничуть не колеблясь, она на глазах у всех скинула свое выцветшее на солнце платье и, шагнув вперед, гибкая и голая, встала рядом с Конаном.

— Хорошо, если ты считаешь, что плаваешь настолько хорошо. Пойдем, — взяв ее за руку, Конан вслед за Келтрасом подошел к перилам. Встав на них, все трое глубоко вдохнули и выдохнули несколько раз, а потом ласточкой бросились за борт.

Вода, хоть и холодная, оказалась не такой уж ледяной, чтобы заставить ныряльщиков сразу же повернуть назад. Конан с Филиопой, за спиной которой развевалась грива черных волос, оставляя гроздья хрупких пузырьков, последовали за стройным юношей, спускавшимся в зеленоватые глубины.

Келтрас увел их от яркой серебряной крыши моря, вниз вдоль натянутого каната, на котором висел воздушный колокол, вырисовывавшийся в подводной полутьме желтоватым пятном. Два маленьких колокола размером с котелок проскользнули мимо пиратов. Они поочередно поднимались и опускались на отдельном лине, принося свежий воздух вниз, к большому бронзовому сосуду. Пара гибких грациозных девушек Кхавара отдыхала у гигантской полусферы. Жадно, полными легкими глотнув воздух из маленьких колокольчиков, они переворачивали сосуды с воздухом под бронзовой полусферой, высвобождая их содержимое, которое с хлопком устремлялось вверх к воздушной полости под большим колоколом.

Но пока еще колокол был не более чем наполовину наполнен воздухом, как обнаружили Конан и Филиопа. Воздух тут оказался плотным, но пригодным для дыхания. Келтрас, на мгновение появившись рядом с ними, тут же исчез снова, но Конану и Филиопе необходимо было заново наполнить легкие воздухом. Потом, обнявшись и мимолетно поцеловавшись, они вернулись в подводный мир.

Понадобилось несколько мгновений, прежде чем их глаза приспособились к полумраку. Но постепенно они разглядели дно моря, утыканное угловатыми и по большей части неповрежденными стенами и зданиями. Только в нескольких местах строения, заваленные илом и облепленные водорослями, обрушились или отчасти сгорели при катастрофе. Полукруг лабиринта давно мертвого порта распростерся насколько хватало глаз.

Конан едва не задохнулся от благоговейного страха перед открывшимся ему зрелищем. По тому, как Филиопа стиснула его плечо, он понял, что и она поражена тем же сверхъестественным, мрачным пейзажем древнего мира.

Пират отчаянно заработал руками и ногами, вместе с Филиопой опускаясь все глубже и глубже. Бледные, стройные тела, извиваясь, порхали среди теней на дне.

Юные ныряльщики проворно исследовали покинутые жилища. Конан подплыл к низкому большому сооружению, которое изучали пловцы. В этом образовании было что-то неправильное. Что-то лежало поперек обвалившихся стен и аллей, возле руин, полукругом вытянувшихся вдоль древнего берега.

«И в самом деле давным-давно затонувший „Василиск“, — решил Конан, — или какой-то другой столь же невезучий корабль, налетевший на торчащий из воды меч гиганта. Теперь он стоит в своем последнем порту, обросший водорослями на морском дне». Корабль лежал в нескольких дюжинах шагов от того места, где тысячу лет назад располагалась якорная стоянка. Он пришвартовался в последний раз поверх разрушенных стен и провалившихся крыш. Никаких останков других кораблей поблизости не было видно — то ли потому, что флот, приписанный к Сарпедону и затонувший вместе с ним, давно рассыпался в пыль, то ли потому, что его унесло во время катаклизма, потопившего древний город.

На голой равнине дна по обе стороны от центральной части города у ног уходящей к поверхности статуи вытянулись два волнореза. Ноги воина, что удивительно, были свободны от водорослей, которые облепили ее тело ближе к поверхности. Можно было хорошо рассмотреть всю нижнюю ее часть, от грубых башмаков и мускулистых лодыжек до сильных белых голеней и полусогнутых коленей. Кое-где отсутствовали или были поломаны каменные плиты. В щелях приютились угри и морские звезды. Могучий пояс статуи драпировали изъеденные складки резного камня. Грудь каменного исполина была голой, широкой и массивной, а меч и выгнутый щит держали могучие руки героя. Только шея и запястья густо заросли водорослями, скрывшими благородные очертания. Возле статуи покачивались днища двух судов, и оттуда вниз протянулись веревки.

Филиопа и Конан вернулись под колокол, подвешенный в тени титана. По указанию Келтраса металлическую полусферу подвесили на высоте, в два раза превышающей рост человека, и передвинули поближе к обломкам. Теперь от колокола к месту работ протянулись канаты, чтобы можно было быстрее двигаться туда и обратно.

«Василиск» лежал, опрокинувшись набок. Его киль разбился об остатки толстой обвалившейся стены. Его оснастка сократилась до двух обломков мачт и мшистого навеса из сгнивших бруса и такелажа. В днище корабля, оставшемся незащищенным, зияла огромная дыра, которая и стала причиной гибели галеры. Конан не сомневался, что пробил ее бронзовый меч каменной статуи. Через зазубренное отверстие в дереве над палубами, под изогнутыми носом и кормой корабля туда-сюда порхали неутомимые ныряльщики с бледной кожей.

Набрав в легкие свежего воздуха, Конан повел Филиопу вниз и нырнул под навес разбитой древесины. Внутри корабля во тьме взбаламученного ила он с трудом мог различить собственные руки. Неясные кружащиеся тени других ныряльщиков и мельтешащие серебряные гольяны[16] постепенно помогли ему сориентироваться во мраке. Трюм большой опрокинутой галеры напоминал пещеру, заросшую черными водорослями. Но чуть сзади, где проходили поперечные ребра каркаса корабля, был люк со сломанной лестницей. Проскользнув через него, Конан обнаружил, что оказался в одиночестве в отсеке, залитом светом, льющимся через дыру в потолке. Одна из досок палубного настила отсутствовала. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем глаза киммерийца разглядели детали обстановки.

Конан понял, что корабль получил пробоину неожиданно, и команда, не успев выпрыгнуть за борт, навсегда осталась на судне. Человеческие кости в беспорядке лежали в нижнем углу каюты, перемешавшись с обломками подвесных коек и лоскутами старого шелка и кожи. Черепа оскалились, лишенные плоти руки были сжаты, скелеты свалены грудой друг на друга; повсюду валялось ржавое оружие и бронзовые вещички, осколки и обрывки старых предметов, закрепленных наглухо.

Конан решил ничего не рассказывать пиратам об этой сцене, чтобы их не пугать.

Из одного скелета с толстыми костями, распластавшегося ближе к переднему люку, Конан выудил тяжелую золотую рукоятку меча. Хоть и лишенная стального клинка, она могла послужить хорошим оружием, годившимся для человека капитанского ранга. Правильному черепу с немного тяжелыми надбровными дугами недоставало лишь рыжих кудрей, за которые Кобольд получил свое прозвище, но знаменитого пирата можно было узнать по широкому шраму, протянувшемуся наискось через одну из глазниц. Легенда о том, что известный капитан был одноглазым, оказалась правдой. С уважением Конан возложил на череп лежавшую рядом позеленевшую по краям мисочку.

Неожиданно он вспомнил о том, что находится под водой. От нехватки воздуха сдавило грудь. Конан выронил золотую рукоять. Такой сувенир мог оказаться нежелательным. Он мог возбудить сверхъестественные страхи у пиратов. Навалившись плечом на склизкую древесину, Конан напряг силы, попытавшись проломить дощатый настил палубы. Но он не смог — возможно потому, что уже ослаб из-за нехватки воздуха. Повернув назад к люку, он столкнулся с одним из ныряльщиков, поднимающихся снизу, — девушкой, которая неожиданно вылетела на него из темноты.

Их краткая борьба закружила обломки перед глазами Конана, мгновенно ослепив его. Однако пират быстро нашел нужное направление. Возвращение через трюм корабля показалось ему намного длиннее, чем он помнил. К тому времени, как он нашел отверстие в разбитой обшивке, воздух, пузырясь виноградными гроздьями, уже вырывался из его сведенного конвульсией горла. Невероятно далеко впереди Конан разглядел воздушный колокол и сделал несколько диких, резких гребков, потом ухватился за путеводную веревку и потащил свое тело вперед, перебирая руками, умоляя Крома лишь об одном: чтобы умереть на суше.

Мутным взором Конан заметил, как к нему приближается одна из девушек, работавших возле колокола. Тонкая и гибкая, она плыла прямо ему навстречу. Крепко обняв его, она прижала свой маленький ротик к губам пирата и, когда из его легких вырвалась последняя гроздь пузырьков, вдохнула ему в уста живительного воздуха.

Конан прижался к своей спасительнице, с жадностью вдыхая, задыхаясь и извиваясь, но не стараясь оттолкнуть ее и освободиться. Когда силы отчасти вернулись к нему, он расслабил руки, оставив синяки на плечах девушки. Ныряльщица скользнула в сторону… уступая место следующей кхаварской деве. Та сделала то же самое, дав Конану вначале выдохнуть использованный воздух, а потом вдохнуть свежий из ее уст.

Третьей и последней ныряльщицей, приблизившейся к нему, была Филиопа — сияющая и полногрудая. Третий — ее поцелуй — был самым неспешным и самым долгим; а потом, повернувшись, она повела Конана к воздушному колоколу.

Морские нимфы вернулись к работе, даже не побеспокоившись узнать, что обо всем этом думает Конан. Но потом, пока он с Филиопой отдыхал в колоколе и восстанавливал дыхание, девушки вынырнули рядом с ними и доложили, что сокровища найдены.

Еще раз нырнув, Конан и Филиопа увидели мельтешение и облака песка, поднятые вокруг места кораблекрушения. Сокровища Кобольда, очевидно, проломили доски борта, на котором лежало судно, и теперь покоились на дне в иле. Подкапывая корпус раковинами и подсовывая под него подпорки, юноши стали вытаскивать золото и драгоценности. С корабля были спущены корзины с инструментами, необходимыми для подъема сокровищ.

Два пловца наблюдали сверху за происходящим, но внизу собралось так много ныряльщиков, что им тут больше делать было нечего. Юноши работали энергично, казалось, не заботясь о том, сколь мала будет их окончательная доля. «Похоже, они знают, как украсть больше, чем придется на их долю», — подумал Конан. Теперь некоторые из ныряльщиков отбросили в сторону мешки с камнями, которые использовали как балласт, и вместо них навесили на свои гибкие тела золотые цепи, браслеты и золотые чешуйчатые ремни с широкими застежками на шарнирах.

Золото и сверкающие драгоценности появились из раскопов. По своей природе благородные металлы были неуязвимы для песка и не попорчены наростами кораллов и водорослей. Серебро в огромных плоских листах и брусках позеленело, а иные куски обросли водорослями и стали бесформенными из-за наростов ракушек. Сокровищ, казалось, не счесть.

В полдень работа пошла вовсю. Маленькие колокола с воздухом постоянно поднимались и опускались. Плетенные из прутьев корзины грузили сокровищами и поднимали наверх, в то время как ныряльщики кружили, то исчезая в колоколе, то выныривая из него, словно стая бледных рыб. Раз или два Конан показал свою силу, отодвинув полупохороненные под илом обломки. Однако под водой он чувствовал себя неуютно, и вскоре у него начало стучать в висках, так что в конце концов он и Филиопа вернулись на палубу галеры и оделись.

На борту корабля тоже вовсю шла работа. Скрипели тали, ругались офицеры. Пираты обращались с добычей осторожно, сортируя и очищая ее на главной палубе. Конан видел, что идет неудержимое воровство, а драки порой доходили чуть ли не до убийств. Он решил, что, когда подъем драгоценностей закончится, надо будет обыскать оба корабля от носа до кормы, проследив, чтобы все сокровища собрали, заперли под замок и держали их под неусыпным надзором, пока не представится случай для справедливого дележа. Сейчас же под наблюдением Иваноса, Грандальфа и Дриссы работа на борту спорилась. Жажда золота подстегивала команду и заставляла пиратов шевелиться.

— Вот рубиновые диадемы, священный скипетр, инкрустированный сапфирами, и… что это у тебя там, Лаврус, шлем? Белое золото? Очисти браслеты и посмотри, нет ли на них каких-нибудь драгоценностей?

— Что внутри этого ящика? Монеты, тьфу! Мы отложим их в сторону. Из-за них у нас может не хватить места для настоящих драгоценностей!

— Придержи свой язык, Орфос, как бы ты не оскорбил щедрость морских богов, — сказал кто-то. — Здесь добыча, какой я не видел за десять лет морского разбоя… и захваченная без капли пролитой крови! Это плохое предзнаменование. Вам так не кажется?

— Все знают: этими сокровищами город откупился от пиратов, — усмехнулся одноглазый Лаврус, скобля своим кинжалом золотой шлем. — Тут достаточно богатств для того, чтобы обеспечить нам всем безбедную жизнь… если понадеяться на то, что дух старого Кобольда отдаст нам все это.

— А почему бы и нет? — возразил Орфос. — Кобольд Рыжий был из нашего Братства, а ему самому больше этими богатствами не воспользоваться. Он теперь отдыхает у Повелителя Дагона. — Говоривший — выходец из Морских племен, — суеверно преклонив колени, сотворил крест морского бога.

Конан, услышав, о чем говорят пираты, вознес благодарность богам за то, что рябь на поверхности не позволяет его морякам разглядеть руины, лежащие у них под ногами. Неприятной статуи, торчащей из воды, было для них вполне достаточно. Большинство разбойников плавали намного хуже ныряльщиков, но они могли бы обогнать прирожденных пловцов, если бы что-нибудь напугало их, разбудив страх перед сверхъестественным. Но при существующем повороте дел о сверхъестественном могут заговорить только ныряльщики. А пираты от страха и жадности не станут много шептаться в эту ночь, и, значит, не возникнет повода для тревоги.

— Богатая добыча. Все как вы обещали, и более того, — пройдя к Кроталусу на корму, Конан обратился к кешанцу. — При таком темпе за несколько дней мы очистим трюмы потерпевшего крушение корабля.

— Конечно. Так ныряльщики и сказали мне, — ответил колдун. — Если не будет несчастных случаев и глубоководной болезни… Если благоприятная погода продержится подольше и завтра будет солнечный день…

— И если не приплывут акулы, — угрюмо закончил Конан. — Однако мне кажется, Кроталус, что добыча «Василиска» может оказаться лишь меньшей частью сокровищ, открытых вам. Вы не думали, что если порт и в самом деле затонул в один день… такой богатый город… то в нем должно остаться золото и драгоценные камни, которых хватит, чтобы загрузить не один корабль? — Он оперся о перила, встав рядом с колдуном. — Ведь место вроде этого ныряльщики могут грабить год или даже чуть дольше. Добычу можно было бы использовать для возрождения былой славы Сарпедона, построив город на берегу, в каком-нибудь другом заливе… В том числе и заново установив статую воина с зеленой бородой! — Конан махнул в сторону неясно вырисовывающегося лица титанической статуи, которая выглядела так, словно не одобряла занятий смертных.

— Нет, Конан… или Амра, как ты предпочитаешь величать себя, — Кроталус наградил его одной из своих самых кривых и горьких улыбок. — Заруби себе на носу: сокровища города лежат слишком разрозненно и по большей части скрыты… Если эти древние собирали и прятали свои безделушки так же, как нынешние обитатели Аграпура, — он покачал головой, — за один ящик с деньгами пришлось бы заплатить жизнями сотни ныряльщиков. Прибавим риск и тяжелую работу, угрозу шторма и нападения пиратов, которыми командовал бы кто-нибудь другой… вот почему, капитан Амра, я не стану тратить время на поиски сокровищ затонувшего города.

— Чепуха. Я был внизу! Там есть храмы, дворцы, поместья, где должно было остаться много сокровищ, как выставленных напоказ, так и убранных в подвалы. — Конан, нахмурившись, подозрительно посмотрел на колдуна. — Перед тем как мы уплывем отсюда, я хотел бы попросить нескольких ныряльщиков помочь мне исследовать самые многообещающие места. Я сделаю это в любом случае, однако надеюсь уговорить вас помочь. Все, что я хочу от вас, — карту, лучшую, что могли бы вы начертить, используя свои познания древности…

Несмотря на свой энтузиазм, Конан замолчал, стараясь, чтобы его слов не услышала команда. Сантиндрисса и другие офицеры, стоявшие поблизости, были посвящены в эту тайну. И теперь высокая женщина-капитан подошла к Конану и вмешалась в разговор. Изредка она играла роль миротворца.

— Конан, то, что я слышала от тебя и от других о подводном городе, возбудило мой интерес. Я сносно плаваю и, хоть я никогда не ныряла в темные глубины, хотела бы сопровождать тебя. Если бы мы смогли исследовать древние замки и поднять что-то ценное, то я попыталась бы уговорить вас стать нашим партнером, — тут она кивнула Кроталусу, — если начерченный вами план будет того заслуживать. — Женщина-пират на несколько мгновений замолчала, отчего стала выглядеть и вовсе кроткой овечкой. — Я бы предпочла начать прямо сейчас, пока светло и у меня достаточно храбрости.

Так они и поступили. Сантиндрисса, следуя общему примеру, шагнула к перилам и обнажила свое тощее тело. Большая часть ее кожано-медной амуниции полетела на палубу, зазвенев, кроме тонкого, стягивающего талию пояса с кинжалом в ножнах и кошелем с золотом, который должен был послужить ей грузом. Взгляды пиратов устремились на ее костлявую фигуру, хоть они и боялись, что она обернется и им придется встретиться с ней взглядом. Но Дрисса вела себя надменно. Беззаботно следуя за Конаном, она прыгнула с перил в воду.

В последующие дни Конан, Филиопа и Дрисса часто ныряли вместе. Они дышали из колокола или из второй пары перевернутых и утяжеленных котелков, которые попеременно поднимали и опускали пираты, работавшие под командой Фердинальда на баркасе, спущенном с каррака.

Плавая под водой втроем, пираты осматривали брошенные постройки, согласно инструкциям колдуна порхая туда-сюда через арки и окна утонувшего города.

Самую большую опасность представляли клубы взбаламученного ила. Порой от хорошо сохранившихся, хоть и древних особняков отваливались камни. На затонувших улицах встречались угри, змеи и осьминоги.

Пираты добыли достаточно трофеев, хоть и не больше, чем те, кто раскапывал «Василиск». Керамические подносы и канделябры, украшенные необработанными драгоценными камнями, они подобрали в апартаментах, террасами выходивших на залив. Красивую чашу и нож для жертвоприношений нашли под арками в павильоне храма. Золотые облатки, выпав из гнезд, лежали среди камней, разбросанных по всей улице. Другие предметы оказались слишком тяжелы для того, чтобы поднять их на поверхность: позолоченная скульптура в центральной части города и примитивные реликты, большие и сумевшие выстоять среди грязи и разрушений, которые принесли прошедшие столетия. Чтобы обнаружить безделушки поменьше или припрятанные богатства горожан, требовался источник света, с которым пираты могли бы проникнуть дальше внутрь домов и подвалов. Пираты, когда нужно было осветить темное помещение, с помощью полированных щитов посылали внутрь темной комнаты луч света, превращавшийся в солнечный зайчик, стоило ему попасть на полированную или позолоченную поверхность.

Нехватка воздуха оставалась проблемой. Ныряльщики научились отмечать свои находки и посылали найденные предметы наверх с интервалами. Это заставляло пиратов в лодке не зевать. Вскоре Конан пробрался под крышу увенчанного шпилем купола, над обширным строением, которое, несомненно, когда-то было королевским дворцом. Купол и мозаичная облицовка оказались почти герметичными. Лодку передвинули так, чтобы она находилась теперь над этим сооружением, и с помощью котелков с воздухом Конан собрал под крышей купола запас воздуха, хоть тот и утекал к поверхности тонкими ручейками пузырьков. Внутри шпиля было так же просторно, как и в бронзовом колоколе. Теперь ныряльщики могли периодически отдыхать и сосредоточили свои поиски в мертвых покоях дворца.

На поверхности тем временем все было спокойно. Пираты, привыкшие к тяжелой и слаженной работе на веслах, продолжали снабжать пловцов воздухом и поднимать сокровища. Только вечерами и ночами, когда они бездельничали и спокойное море не взбаламучивалось, а в небе поднималась луна, на них накатывала волна раздражения, так что дело едва не доходило до мятежа.

Экспедиция словно была проклята: в небе, как назло, светила полная луна, недостаточно яркая, чтобы позволить работать под водой, но заливавшая море светом, мешавшим спать и создающим колеблющиеся, словно сверхъестественные, отблески на водной глади. Пираты начинали перешептываться, в них рос страх перед глубинами, страшной, едва различимой в темноте статуей, мертвым городом под водой и утонувшей галерой, чьи трюмы они сейчас вскрыли. Они (а больше всего выходцы из Морского племени под предводительством Грандольфа) жили в суеверном страхе перед своими мертвыми товарищами, бессчетными старыми врагами и жертвами, потерянные души которых дремали в глубинах королевства Дагона, взывая к ужасной мести и желая снова оказаться в компании живых.

Ныряльщики — юноши и девушки — беспокойства не причиняли. В целях безопасности на ночь их запирали в сокровищнице. Пираты заменили трофеями балласт каррака Конана, и теперь оба корабля, осевшие, служили для их душ и бальзамом, и причиной раздражения.

Трудясь в ожидании огромных богатств, никто из команды не мог сформулировать, чем же он недоволен или чего хочет, но все пираты согласились бы оказаться в каком-нибудь другом месте. Вид королевских сокровищ, валявшихся тут и там, словно ненужные безделушки, пугал слабые и простодушные души. Забавляясь всю ночь игрой в кости и деревянное домино, некоторые пираты уже задолжали приятелям всю свою будущую добычу. А воровство, хоть было и бессмысленным в ограниченном пространстве корабля, происходило постоянно. Самым ужасным оказался случай, когда один негодяй замориец посинел и издох, пытаясь украдкой проглотить серебряную брошь, усыпанную рубинами.

Усилия его не увенчались успехом. Пришлось вспороть живот вору, чтобы вернуть безделушку. Тем временем двое других пиратов исчезли раз и навсегда. Может, причиной стало соперничество и поединок — совершенно обычная вещь в пиратском порту или на якорной стоянке, — но все это лишь добавляло разговоров бездельничавшей команде, расценивавшей происходящее как предзнаменование грозящих им несчастий.

Переложив рутину командования на имевшихся в изобилии капитанов и лейтенантов, Конан нырял и занимался розысками сокровищ. Он внимательно присматривал за Кроталусом, как лично, так и с помощью своих офицеров, потому что во главу угла ставил свое твердое и подтвержденное жизнью недоверие колдунам. Хоть кешанец и был, казалось, доволен их успехами и обещал начертить карту, он мало интересовался сокровищами и их ценой.

Более того, он не выказывал естественного любопытства и не препятствовал расхищению добычи. Весь день стоял он на палубе так, словно нес вахту, удерживая плохую погоду в стороне от залива, как делают иногда священники Тарима. Один раз он переговорил с предводителем ныряльщиков Келтрасом, явно справляясь о том, как продвигается работа, и о том, что еще нашли под водой. А однажды Конан заметил, что колдун вручил юноше какую-то штуку из сверкающего металла — оружие или колдовской инструмент.

Однако когда пираты подошли ближе, у голого ныряльщика ничего не оказалось, а спрятать такую штуку он никуда не мог. Келтрас не был чародеем, носил нож и ломик, точно такие же, как и у остальных кхваров, использовавших их ежедневно с опытностью профессионалов. Это оружие едва ли таило в себе угрозу. В любом случае бесполезно было наблюдать за Келтрасом под водой. В изменчивом подводном свете все пловцы выглядели похожими друг на друга. Один случай тем не менее запомнился Конану. Как-то в тусклом полуденном свете капитан остался один под водой, после того как Филиопа и Сантиндрисса устали и вернулись на поверхность. Он пытался открыть дверь в основании дворца — огромный двустворчатый портал. Каким-то образом дверь выстояла в погубившем город катаклизме и сейчас была то ли закрыта, то ли заперта. Ее деревянные внутренности давно рассыпались, но прочный бронзовый футляр крепко стоял на своем месте. Конан надеялся, что эта дверь откроет ему дорогу внутрь здания, где, словно за створками раковины, собраны сокровища.

Оказалось, что разрыть и приподнять при помощи рычага ржавые петли и коридорные зажимы — долгая, трудная работа. В слабеющем свете Конан пробирался среди всевозможных ловушек к куполу двумя этажами выше, где еще оставалось достаточно воздуха, чтобы один пловец мог некоторое время продержаться под водой. Наконец дверь поддалась, медленно провалившись во тьму внутрь здания и обдав Конана холодной илистой водой. Капитан мог бы рискнуть заглянуть внутрь обширной галереи, открывшейся ему, но решил вернуться и поискать сокровища на следующий день. Однако то, что он увидел, произвело на него такое сильное впечатление, что Конан проскользнул через арку входа, пробравшись далеко вперед во тьме, вниз по коридору, который едва ли мог проплыть из конца в конец самый выносливый ныряльщик.

Конана привлек свет. Что-то сияло словно факел, даже ярче, ослепительно сверкая кусочком полуденного солнца, посылая к поверхности гроздья золотистых пузырьков. Однако горело не колдовское пламя, навечно зажженное на каком-то подземном алтаре. Источник света двигался среди древних стен. Он быстро исчез. Его несла человеческая рука… Капитан пиратов разглядел бледную голую фигуру ныряльщика, который нашел какой-то способ осветить таинственные морские глубины.

ГЛАВА 6. АРФА ДАГОНА

Утренняя заря следующего дня принесла ясную и свежую погоду… и облегчение, так как спокойное море вызывало беспокойство у пиратов. Ночью один азартный игрок из Заморы, облегчаясь за борт, увидел Кобольда Рыжего и его пиратскую команду, карабкавшихся вверх на борт галеры. Их объеденные рыбами лица злобно кривились в лунном свете.

От яростных криков пирата вся команда корабля высыпала на палубу, и матросы обнаружили, что причиной тревоги стало единственное мертвое тело человека, погибшего совсем недавно. Один из исчезнувших пиратов, два или три дня погостив в глубинах, случайно всплыл на поверхность. Правда, вид у него был ужасный, но труп не так уж пострадал, чтобы после поверхностного осмотра нельзя было определить причину смерти. Умер он оттого, что кто-то перерезал ему глотку.

Так как не осталось никаких улик, по которым Можно было бы распознать убийцу, к телу привязали несколько камней и отправили его покоиться на дно морское. Этот случай, возможно, вызвал бы поток насмешек и помог бы пиратам расслабиться, если бы не их предрассудки. Из-за них моряки отправились кто спать, кто пить, оставаясь угрюмыми. Теперь они боялись сверхъестественного еще сильнее.

А утром Конан подошел к Кроталусу, отдыхавшему на нежно покачивающейся палубе на носу «Ворона». Он заговорил с колдуном о положении дел экспедиции, спросив его напрямую о сверхъестественном свете, который видел под водой. Но колдун оставался непроницаемо спокойным. Его лоснящееся бурое лицо скривилось в недоумении:

— Говорите, видели факел, капитан? Скорее всего, это мираж глубин, вызванный долгим нырянием. Подводное давление играет злые шутки с разумом человека, скажу я вам. Думаю, ваш факел не более реален, чем легион духов, разбудивший вас и вашу команду сегодня ночью. А кроме того, существуют рыбы и угри, которые сверкают и искрятся в пучинах, словно светляки на туранских лугах. — Колдун отвернулся. — Впрочем, какая разница, если наши корабли почти полностью нагружены? — Он обвел рукой каррак и галеру, низко осевшие в воде. Едва возвышаясь над водой, галера лениво покачивались на нежных волнах, с шумом разбивающихся о статую. — Наше путешествие и ваши подводные работы скоро подойдут к концу.

Конан не стал дальше спорить. Редко брал он себе в партнеры колдунов и с трудом переносил их хитрые проделки. Он оставил Кроталуса разбираться с древним артефактом, который принес ему один из ныряльщиков. Это была арфа, из бронзы, отделанной золотом. Ее серебряные струны оказались целыми, но покрылись коркой. Теперь колдун счистил наросты, и арфа, звеня, издавала странные резонирующие звуки.

Даже колдун может заскучать от собственных проектов и искать развлечения, — в общем, Конан был доволен. Оставив бездельничавшего кешанца неумело бренчать на арфе, Конан присоединился к Филиопе и Сантиндриссе, собирающимся нырять.

Но оказалось, что не все в порядке. Сокровища пиратского корабля почти все были подняты, если не считать тех, что оказались похоронены глубоко под корпусом, скрыты в углублениях. Их было тяжело доставать. Кроме того, наконец появились акулы, скорее всего привлеченные разлагающимися телами мертвых пиратов. Прежде редкие гости, теперь они шныряли неподалеку. Угрожающе проскальзывали они под носом у юношей кхаварцев.

Конан, только что наполнивший легкие воздухом в колоколе, столкнулся с одной из больших акул, полосатой, наподобие тигра, когда та кружила, угрожая ныряльщикам, обслуживающим колокол. Конан не воспользовался ножом, чтобы кровь не вызвала бешенства У других тварей, — ситуация, слишком хорошо знакомая ему по событиям в заливе Джафара. Вместо этого капитан пиратов, подплыв к акуле, ударил ее по носу вначале кулаком, а потом локтем. Акула нерешительно дернулась, но отвернула в сторону, чтобы избежать последующих ударов, и получила сильный пинок от Дриссы, плывшей следом за киммерийцем. Конан дал хищной рыбе сделать круг, надеясь, что страх большой твари передастся ее меньшим двоюродным братьям.

В это утро все окончательно испортилось, когда был уже расчищен дверной проем, найденный Конаном накануне, и разграблено то, что веками пролежало внутри здания. Добыча оказалась значительной. Некоторые сокровища были слишком велики, и Конан, работая вместе со своими спутницами, так и не смог вытащить древние диковины… К тому же эти трофеи были слишком тяжелыми для того, чтобы без риска поднять их на борт судна. Тем не менее, пока Филиопа держала зеркало, посылая солнечные лучи через широкую арку входа и освещая темное помещение, Конан и Дрисса отыскали кувшины и флаконы, чаши, вырезанные из рубинов и лазурита, жадеитовые инкрустации с давно истлевшей крышки стола. Вынесенный на свет канделябр из белого золота ярко сверкал в подводной полутьме, словно в нем горела свеча и был он не на морском дне, а в разукрашенной к балу зале.

Что же до таинственного подводного факела и того, кто нес его, Конан их больше не видел. Он исследовал внутренности дворца, стараясь заплыть как можно дальше. Потом он отнес тяжелую фаянсовую вазу к воздушному куполу и, наполнив ее воздухом, прихватил с собой, рискнув отправиться еще дальше. С помощью вазы пират добрался до узкой двери, ведущей в глубь здания. Дважды отразив лучи света с помощью зеркал, он осветил клубы взбаламученного ила. В отдалении, у противоположной стены, как показалось Конану, он увидел идола с жабрами на горле и грудью рыбы — идола Дагона, древнейшего морского бога. К тому времени Конан уже израсходовал весь воздух из чаши. От нехватки кислорода болели легкие, и у капитана появились нездоровые видения. С помощью женщин Конан вернулся назад под купол, наполненный воздухом. Ему потребовалось несколько минут, чтобы восстановить дыхание.

После этого он занялся подъемом трофеев, которые они собрали за этот день. Но вскоре выяснилось, что не все так просто. Веревка, привязанная к корзине с трофеями, несколько раз дернулась и стала подниматься рывками, двигаясь точно так же, как опускающиеся колокола с воздухом, а вскоре и вовсе остановилась. Трое ныряльщиков устремились наверх, чтобы устроить матросам нагоняй, но, поднявшись на поверхность, они поняли, что происходит.

Непохожая на спокойные морские глубины поверхность моря вздымалась и устремлялась вниз в сильном волнении. Маленькие лодки ныряльщиков, стоявшие на якорях, яростно раскачивались, из-за чего матросы не могли встать в лодке и поднять на борт драгоценности. Два корабля переносили ненастье намного лучше. Ветер хлестал по их оснастке и перебрасывал гребни волн через борта. Погода совсем испортилась, и хорошо, что поиски сокровищ подошли к концу. Сейчас лишь было неясно, смогут ли суда удержаться на якоре в такую погоду, или будут вынуждены отдаться на волю ветра.

Сражаясь с волнами, Конан поплыл к «Ворону». Он приказал маленьким лодкам двигаться к кораблям и швартоваться, чтобы пираты и две его спутницы, если не сами лодки, оказались бы на борту. Все работы по подъему драгоценностей были прерваны. Ныряльщики уже по веревкам залезли на каррак и теперь, мокрые, дрожали на палубе, испуганные неожиданно налетевшей непогодой. Колокол с воздухом опустили на дно, используя его как еще один якорь и обозначив место, где он находился, буйком — пустым бочонком, — хотя непохоже было, что колокол удастся еще раз поднять. Так или иначе, он был слишком тяжел, чтобы везти его назад, если учесть вес нового груза галеры.

Оба корабля, хоть и были тяжелыми и устойчивыми против ветра, слишком глубоко сидели в воде. Гребни волн перехлестывали через нос и, пронесясь по главной палубе, доставали почти до шканцев каррака, каждый раз с головы до ног обдавая водой команду, которая суетилась, крепя тали и задраивая люки перед штормом.

Единственным, кто не участвовал во всей этой суете, — был колдун Кроталус. Он по-прежнему бездельничал на корме каррака, крепко сжав арфу, на которой играл все утро. Он не выкрикивал приказов, не выказывал признаков страха и, казалось, забавлялся, наблюдая за суматохой.

— Эй, колдун, — окликнул его Конан, уцепившись за перила верхней палубы. — С северо-востока дует сильный ветер. Отчего природа повернула против нас? Как ты думаешь, стоит ли нам полететь на всех парусах вместе с ветром или стоит укрепить якоря?

— Северо-восточный ветер… Я думаю, именно этот ветер потопил «Василиск». — Кроталус забренчал арфой, но резкие звуки тут же унес порыв ветра. — Кобольд Рыжий отдался на волю ветра, и морской бог забрал его. — Улыбка кешанца казалась задумчивой. Прислонившись к мачте, он стоял совершенно прямо. — Если мы отдадимся наволю ветра, то совершенно очевидно, что нас выбросит на гирканийский берег.

— Нас прибьет к подветренному берегу, будь все проклято! — Расстроившись, Конан потряс влажной гривой волос. — А нет ли в этих местах чего-то, о чем я не знаю? Рифов, гряды островов, которые могли бы послужить нам защитой? — Уклончивое движение плеч мага Конан расценил как ответ. — Порты или заливы? Есть ли здесь безопасные воды, куда мы могли бы добраться… если наши якоря не выдержат? Я скорее предпочту сражаться с гирканийской портовой стражей, чем разбиться о скалы!

Снова непонятная улыбка заиграла на губах кешанца, и опять немелодично зазвенела арфа.

— Не стоит рассчитывать на то, что тебе удастся управлять парусным судном или галерой в такую погоду. Эти ветры набирают силу быстрее, чем толстеет бездельник! — Он замолчал, резко ударив по струнам арфы. Ее серебристо-стальной голос смешался с песней демонов-ветров в снастях «Ворона».

— Если бы я был на твоем месте, Кроталус, я бы попробовал чего-нибудь наколдовать. Ведь твоя доля сокровищ в такой же опасности, как и наша… да и твоя шкура тоже! — Разозлившись, Конан хмурился, оставаясь на месте, хотя, как обычно, не верил, что колдовские чары представляют для него слишком уж большую угрозу. — Сейчас самое время использовать твое колдовское искусство, чтобы успокоить стихию.

— Уверяю тебя, я делаю все, что в моих силах. — Кешанец, казалось, по-прежнему беспечно прислушивался к тому, как на фоне завывающего ветра звенит арфа. — Твоя жизнь, капитан Амра, в руках богов.

Конан с негодованием отошел, чтобы помочь команде крепить снасти. Самые громоздкие из приспособлений для ныряния отправились на дно или были надежно закреплены. Грузовые люки задраили в первую очередь. Брусы и бегущий такелаж спихнули в воду. Конан хотел бы, чтоб его «Ворон» имел якорь на носу с подветренной стороны, это уменьшило бы силу удара волн по рулю и высокой, плоской корме. Занятый нырянием, он проявил небрежность, не проследив за тем, чтобы каррак правильно поставили на якорь. Капитан и не надеялся исправить свою ошибку сейчас, маневрируя на таком ветру.

Еще одной неудачей оказалось бесцельно потраченное утро. Чувствуя себя в полной безопасности, пираты совершенно не подготовились к надвигавшейся непогоде. Из четырех якорей, имевшихся на корабле, три оказались установленными с подветренной стороны и служили лишь для того, чтобы удерживать суда в безопасном удалении друг от друга. Четвертый якорь — на крепком, пеньковом канате — удерживал оба судна, встающих на дыбы, словно рвущиеся на свободу цепные псы.

Канаты петлями обвили руку статуи, сжимавшую меч, и она доказала, что с легкостью сможет удержать корабль над обломками. Этот мостик, хоть и неразрывный на вид, протянулся над водой всего на дюжину фатомов. Он не смягчал толчки, не компенсировал рывки, лишь, натянувшись, как струна, вибрировал под ударами волн, врезаясь в дерево корабля и камень титанической руки.

Статуя, насколько мог судить Конан, не качалась и не двигалась с места, несмотря на постоянные удары волн и рывки канатов. Более того — ее огромная, обросшая водорослями масса отражала и рассеивала часть безжалостных ударов моря, приходившихся по судам. Так что Конан решил не вытравливать натянувшийся над водой канат, понадеявшись, что якоря на морском дне крепко держат судно. В любом случае у пиратов хватит времени использовать это крайнее средство.

Размышления Конана были прерваны суматохой, которая поднялась внизу, когда полуголые фигуры ныряльщиков — трое или четверо и едва стоящая на ногах, что-то кричащая Филиопа — выскочили на главную палубу. Какой-то юноша пробрался через залитую палубу к грот-мачте и, вцепившись в толстые веревки, стал карабкаться на мачту.

Оставив намертво привязанное и бесполезное сейчас рулевое колесо, Конан прыгнул на задние перила и схватился за лини. Карабкаться по веревкам в такую бурную погоду было легче, чем ходить по палубе. Шустрый, как кот, Конан взбирался по паутине снастей. Он перехватил юношу на середине грот-мачты, когда мальчик готовился вскарабкаться на новый сегмент мачты. Это оказался Келтрас — предводитель ныряльщиков. Он слабо сопротивлялся, когда Конан схватил его.

— Что это ты делаешь, парень? — рявкнул Конан ему в лицо. — Подниматься на мачту в такую бурю — самоубийство, даже имея такие крепкие руки, как у тебя. Почему бы тебе не остаться внизу, пока не кончится шторм?

— Я должен убраться с корабля… это проклятие Дагона! Морской бог ищет меня. Я оскорбил его! Я поднимусь как можно выше и понадеюсь на могущество Тарима… прежде чем жадные волны сожрут меня! — С этими словами он стал с новой силой бороться и лягаться, чтобы освободиться и лезть дальше по мачте.

— Что это за безумие: ныряльщик, который боится моря? — Стиснув пропитанные смолой канаты, Конан затолкнул парня на узкую, гуляющую под ногами платформу у верхушки мачты. — Что это заставило тебя обезуметь? Разве твой морской бог больше не любит тебя и не заботится о тебе?

— Он не станет заботиться о том, кто украл арфу из рук самого бога! Святую, древнюю арфу, призывающую ветер!

— Так вот в чем дело! — Наградив ныряльщика затрещиной — ударом, который заставил юношу расслабиться, едва не лишив сознание, Конан подхватил мальчика и легко перебросил его тело через плечо. Раскачиваясь на канатах такелажа, он со своим грузом пополз назад к палубе. Движения Конана были искусными и почти автоматическими. Он не смотрел на веревки, очень быстро перебираясь по ним. В его голове проносились различные мысли и видения недавно случившегося: факел, который он заметил, изучая глубины подводного дворца; едва различимый идол с рыбьим лицом, сидящий в зале в конце галереи, и разговор с Кроталусом. За всем происшедшим стоял колдун — и это все объясняло.

— Сюда, Филиопа. Возьми щенка, и пусть приятели отнесут его на нижнюю палубу. Не связывайте его. Все будет в порядке, если все мы выплывем из этой переделки. Паренек спятил. Он думает, что проклят своим богом, но, быть может, ты сможешь переубедить его. Забери его, а у меня есть одно срочное дельце.

Передав Келтраса в руки его приятелей-ныряльщиков, Конан широкими шагами направился на нос. Достигнув его, он взобрался по лестнице и зарычал на Кроталуса, который стоял там, сжимая растяжки:

— Дурак — колдун, двурушник, предатель! Это ты вызвал бурю и подставил нас под удар судьбы! Ты послал мальчика с волшебным факелом найти арфу морского бога, которая теперь в твоих руках. Она — секрет древней расы, волшебство, которое приносило хорошую погоду и славу этому городу, а возможно, именно она и разрушила его! Но почему ты сейчас хочешь нас уничтожить? Эта арфа свела тебя с ума? Тебя не волнуют ни сокровища, которые мы добыли, ни твоя собственная бесполезная жизнь?

Выкрикивая все это, Конан, пробирался к фок-мачте. Однако он не приближался к Кроталусу, который больше уже не держал в руках древней арфы. Кешанец ответил неспешно. Чтобы удержаться на носу раскачивающегося корабля, ему приходилось обеими руками держаться за снасти.

— Ты прав, капитан Амра. Мне не нужно много сокровищ. Приятно обладать богатством, но это не та вещь, за которой я прибыл сюда. Я всегда искал новые силы и знания, которые позволяли бы человеку командовать стихиями. Арфа и в самом деле могущественна, но ею трудно управлять… увы, даже если бы я попытался остановить бурю сейчас, не думаю, чтобы мне это удалось.

Подняв руку, он указал на древнейший инструмент. Колдун ухитрился поднять арфу на веревке, переброшенной через рею кливера над бушпритом. Линь не был крепко привязан к перилам — лишь обмотан вокруг них. Его обтрепанный конец волочился далеко в море, безжалостно раскручиваясь на ветру. Добраться до него было невозможно, как видел Конан, потому что ни один смертный не дотянулся бы, чтобы подцепить арфу, и не полез бы за ней в такую погоду по непрочным веревкам. До поры до времени не было никакой возможности избавиться от этой проклятой вещицы.

Более того, если раньше, для того чтобы поднять ветер, необходимо было бренчать на арфе, то теперь-то колдун ее не трогал. Однако золотая арфа вращалась в воздухе, бренча и звеня сама по себе. Каждый удар ветра вызывал вибрацию серебряных струн, звеневших все новыми сверхъестественными и нестройными аккордами. Вся измученная оснастка корабля трепетала в такт этим звукам, словно в унисон с арфой звенела цитра.

— Дьявол, — перекрикивая какофонию, завопил Конан, — ты вызвал бурю, чтобы убить всех нас и к тому же утопить Джафар с Аграпуром! Но ты забыл одну вещь: если все мы станем пищей для рыб, тогда мне ничто не помешает вцепиться в твое нечестивое горло и хорошенько сдавить его…

— Успокойся, капитан! — Когда Конан подошел к нему, Кроталус не отступил, а хладнокровно остался стоять на месте. — Разве не первой заботой капитана является благополучие корабля? Если так, то должен тебя предостеречь: я чувствую новую опасность, грозящую этому великолепному карраку, опасность большую, чем какой-то ветер.

В самом деле, пока колдун говорил, Конан заметил изменение в ритме раскачивания палубы под ногами. Отвернувшись от колдуна, Конан выпрямился, осматривая палубу, залитую морской водой, в поисках причины происходящего. «Ворон» по-прежнему бился на привязи, но только волны теперь разбивались поверх его перил. Галера металась бок о бок с карраком. И если смотреть поверх пенных гребней волн, то ее было отлично видно. Швартовые канаты держали ее как с кормы, так и с траверса, но веревка, идущая от кормы к гигантской голове и руке, обвисла. Сама скульптура неясно вырисовывалась над водой, высвеченная по контуру вспышками молний…

Статуя, вот в чем дело! Шагнув к перилам и спрыгнув на нижнюю палубу, Конан зашлепал через залитую водой главную палубу к стойке с оружием. Выхватив из нее тяжелый топор, он побежал на корму, даже не остановившись, чтобы открыть люк и предупредить тех, кто сидел внизу: не было времени, а если бы он не успел, предупреждение в любом случае не понадобилось бы.

Шатаясь и скользя по пандусу кормовой палубы, он подобрался к клюзу и размахнулся топором. Швартовый канат, соединявший каррак с галерой, оказался затянут петлей вокруг кнехта — неуклюжий узел, который не так-то просто было развязать. Но у Конана был топор. Первый удар рассек несколько волокон, лопнувших и ударивших в доски палубы рядом с голыми ступнями Конана…

Выругавшись, киммериец посмотрел за корму, чтобы увериться в том, что он мельком заметил. Сомнений не было. Вспененные, яростные волны — и рывки привязанных кораблей… Гигантская статуя наклонилась в подветренную сторону. И голова, и рука с мечом непостижимым образом исчезли в пенящемся потоке. Борода спутанных водорослей стала задираться к небу. Великан почти опрокинулся… он тащил каррак за собой под воду — и утащил бы его.

Снова и снова нанося удары по канату, Конан перерубал все больше крепких волокон. Одна из трех нитей каната — переплетение множества волокон — была перерублена больше чем наполовину. Линь дернулся, на мгновение дав слабину… потом сильно натянулся. Палуба под ногами Конана затрещала, словно корабль собирался последовать за падающим титаном, решив разделить его судьбу. Когда канат снова крепко натянулся, топор опять ударил по нему и наконец перерубил первую из трех нитей.

Конан удвоил свои усилия, опустившись на одно колено, отчаянно рубанул. Вторая нить растрепалась и лопнула. Третья — ее одной было недостаточно, чтобы спасти корабль от ярости сильного ветра — натянулась и затрещала, когда топор Конана принялся молотить ее.

Каррак качался, борясь с волнами и ветром. Уцепившись за перила, Конан посмотрел на бога-титана. Скульптура все больше и больше уступала шторму. Наполовину погруженное в воду бородатое лицо наклонилось под невероятным углом, и теперь только один глаз выглядывал из волн. Обросшая водорослями рука с мечом, наоборот, поднималась все выше и выше. Ее обглоданный морем клинок взметнулся вертикально, неясно вырисовываясь во вспышках молний. Как видел Конан, финал приближался; могучая рука, потрясая оружием, нависла над кораблем. Когда лицо с белым лбом медленно окончательно скрылось под водой, меч уже прошел верхнюю точку своей траектории. Потом он понесся вниз к карраку, так, словно статуя решила отправить грабителей в подводный город, утопив его вместе с собой.

Корабль беспомощно раскачивался, рыская по ветру. Потом он головокружительно взлетел на волне, поднятой сооружением из бронзы и мрамора, и статуя с грохотом исчезла в море. Промелькнув не более чем в дюжине шагов от перил середины борта, меч исчез среди волн. «Ворон» накренился, почти опрокинувшись, а его капитана сорвало с места и протащило по палубе корабля. Но Конан вскочил на ноги и бросился назад, чтобы обрезать веревки и освободить руль.

Невозможно было предостеречь галеру, которая уже затерялась в водном хаосе надвигающейся ночи. Ее команде — будь то Грандальф, Иванос или Сантиндрисса — было сложно увернуться от опрокинувшейся гигантской статуи. Конан надеялся, что кто-нибудь из команды галеры сумеет обрубить веревки, соединявшие ее со статуей, а оставшиеся якоря смогут удержать судно. Еще он надеялся, что и каррак удержится на своих якорях. Но вышло иначе. Должно быть, канаты якорей оборвала падающая статуя.

Матросы следили за своим капитаном с нижней палубы, без сомнения испугавшись, что «Ворон» отдастся на волю ветра. Но никто из них не отправился на корму спрашивать, что же делать дальше. Дисциплины не было. Однако если хорошенько рявкнуть на собравшихся на нижних палубах и разбить несколько голов, все вернулось бы на свои места. Сейчас же у Конана на это не было времени. Впереди сквозь соленые брызги он видел Кроталуса, до сих пор толкущегося на носу судна. Адское бренчание и звон арфы, призывающей ветер, вторили вибрации оснастки корабля.

С падением статуи, как понял Конан, стало невозможным отыскать утонувший город. Руины лежали слишком глубоко, чтобы их можно было разглядеть с поверхности. Даже если кто-то сможет определить примерное его местоположение, случайный пловец никогда не сможет снова обнаружить и собрать оставшиеся сокровища. И во всем виноват Кроталус с его колдовскими талантами… Во имя костяной рукояти меча Крома, Конан скорее убьет мошенника кешанца, чем снова доверится ему. Хорошо по крайней мере что большую часть сокровищ погрузили на каррак. Плюс драгоценности, оказавшиеся на галере, если судно осталось на плаву. Молча Конан поклялся себе, что скорее отправит сокровища на дно, чем позволит колдуну получить их.

Корабль с безумной скоростью несся по ветру, налетавшему порывами, которые могли человеку переломать все кости. Гнулись верхушки мачт. Скорость, с которой корабль несся вперед, невозможно было и представить. Стало светать, и тут же появилось гирканийское побережье. В любой момент киль каррака мог напороться на невидимые скалы, и тогда сокровища оказались бы рассеянными по дну океана и людям грозила бы серьезная опасность. Однако Конан решил, что маг кешанец все же в какой-то степени может контролировать ситуацию и что он придержал напоследок какой-нибудь сюрприз. Капитан твердо стоял у рулевого колеса, внимательно следя за происходящим и мысленно приготовившись к любым неприятностям.

Из бурлящей густой темноты к нему скользнула Филиопа:

— Нырялыщики-кхвары успокоили Келтраса. Они отдыхают внизу и пообещали, что дождутся твоего приказа и самовольно не покинут корабль.

— Хорошо, — сказал Конан. Он заключил ее в объятия, не выпуская из рук рулевое колесо. — Если они смогут выплыть во время кораблекрушения и найти себе пропитание на этом берегу, то они выживут. А как пираты?

— Они сидят, стонут и молятся Бел-Даготу — богу морских воров. Их — тринадцать, и ни один из них никогда не видел такого шторма. Они боятся выйти на палубу, они боятся Кроталуса, а больше всего они боятся тебя.

— Это хорошо, — прорычал Конан. — Тут им делать нечего. Мы в руках колдуна, который может, к собственному огорчению, оказаться в руках у кого-то еще более могущественного. — Капитан крепко сжимал мокрое, скользкое тело женщины в кольце крепких рук. — А как ты?

— Никогда за всю свою жизнь я не была в такой опасной переделке. — Она посмотрела вверх на изорванную оснастку, на яростно полыхающее молниями небо и снова повернулась к своему возлюбленному. — Я счастлива, что в такой момент рядом есть ты, — сказала она, обнимая его и положив голову ему на грудь.

Наступала ночь. Ярость ветра не уменьшалась. Он гнал парусное судно, словно тезку каррака — ворона. Конан уже дважды подумал, а не переименовать ли каррак в какого-нибудь «Буревестника». Капитан боролся с рулевым колесом, пока его плечи не стали ныть от непосильного напряжения. Но он боялся оставить свой пост, бросив тяжело нагруженный корабль на волю ветра, боялся, что каррак опрокинется и затонет. Времени не было подготовить якоря, хотя Конан попробовал бы использовать их как крайнее средство, но со струсившей, неуклюжей командой такая попытка могла всем стоить жизни и привести к катастрофе. И он стоял у руля.

Кроталус, свободно перемещающийся по кораблю, оказался не таким уж беспомощным. Похоже, он знал морское искусство или внимательно смотрел, как действовала команда Конана. К тому же он вовсе сошел с ума. Прокравшись на середину корабля к стойке с оружием, колдун сумел перерезать фал и освободил реи, развернув главный и верхний паруса, загрохотавшие под ударами беснующегося ветра. Вернувшись к фок-мачте, он перерезал еще несколько канатов и поставил все парусное вооружение каррака.

Последствия этого немедленно сказались на «Вороне». Судно понеслось в два раза быстрее. На несколько мгновений Конану показалось, что его несчастный корабль вот-вот потеряет мачты или пойдет ко дну. Но оснастка выдержала. Только узел или два с треском лопнули, и свободные концы веревок стали кнутами хлестать что ни попадя. Корабль все быстрее и быстрее мчался вперед к своей судьбе сквозь черную дождливую тьму.

Вскоре угроза, нависшая над судном, стала реальной. Впереди показалась гудящая и кипящая полоса прибоя, фосфоресцирующая бело-голубым. Конан делал что мог, вслепую правя кораблем. Он подозвал Филиопу:

— Теперь пора предупредить остальных, пусть соберутся на носу, так как вскоре нас выбросит на скалы.

Через несколько секунд команда вылезла на мокрую палубу. Ныряльщики увереннее, чем пираты, направились к перилам. Большая часть морских разбойников ненавидела воду и не умела плавать. Филиопа, пробираясь против ветра к Конану, прокричала ему:

— Когда придет время, ты нырнешь вместе со мной? Конан яростно покачал головой:

— Нет, ты должна будешь прыгнуть в воду вместе с остальными! Я поклялся, что увижу, как сгинут корабль и сокровища. Ты слышишь, Кроталус? — громко воскликнул он, позволив ветру отнести его слова на нос. — Когда этот корабль разобьется, я поймаю тебя и буду дубасить обломками, пока ты не сдохнешь!

Может, колдун и услышал угрозу или даже ответил Конану, но в бушующей тьме не было и намека на это. Филиопа встала позади Конана, обхватив руками его талию.

— Если ты останешься на борту, — сказала она, перекрикивая стенания ветра, — я останусь тоже!

— Пусть так и будет, — ответил ей капитан, твердо стоя у руля. — Или мы вместе останемся в живых, или умрем.

Буря начала зловеще завывать, словно порывы ветра были грубым дыханием демона. Через мгновение невероятно большое копье молнии с тремя зубцами ударило с неба. В ее свете впереди открылась длинная прибрежная мель с торчащими черными зубьями скал, о которые разбивались волны. Вокруг рифов бурлила пена. Часть пиратов завопила от ужаса, но их крики утонули в оглушительном грохоте грома.

— Гиркания! — закричал Конан, перекрывая яростный грохот. — Мы обречены! Через несколько мгновений корабль в щепки разобьет об эти скалы. Но после кораблекрушения я прогуляюсь на нос и придушу колдуна. Потом, если Кром даст на то свое благословение, мы вместе покинем корабль.

Пока Конан говорил, хрупкие фигуры прыгали с перил корабля — ныряльщики Кхавара прыгали в воду по двое или по трое. Отчаявшиеся пираты следом за ними подобрались к перилам, потом внезапно остановились, цепляясь за оснастку, не готовые к тому, что им предстоит. Многие должны были утонуть, прежде чем их выбросит на скалы. Но наконец с криками, по одному, они стали прыгать за борт. Береговая линия вытянулась впереди, оскалившись в зовущей улыбке. Пенный прибой мерцал во тьме белой пеной и без подсветки молний. Корабль на мгновение замер, а потом головокружительно взлетел вверх на пологих волнах. Конан услышал скрип под ногами и крепко прижал Филиопу к рулю.

Тут и произошла катастрофа. Раздались скрежещущие, невероятно громкие звуки. Палубы содрогнулись, словно пытаясь лопнуть, сорвав доски с деревянных шипов. Конан упал на транец, ударившись так, что едва не лишился чувств, а Филиопа повалилась на него. Корма корабля вздыбилась в воздухе. «Ворон» задрожал и затрясся от ударов о каменные зубы и выступы.

— Что происходит, во имя Сэта?! — Филиопа с глухим стуком ударилась о вибрирующую, кренящуюся палубу, Конан потянулся и приподнял голову женщины. Девушка попыталась опереться на руки и на ноги, и Конан помог ей одной рукой. Он подполз к перилам… и увидел невозможное.

За кормой остались каменистый берег и буруны. Дикие волны выгибались, обрушиваясь на скалы. Внизу, под дрожащей кормой, не было ни воды, ни вздымающегося моря. Неясные тени мчались мимо по обе стороны корабля. Деревья, песчаные дюны, кусты, которые пригибали к земле порывы сильного ветра. Впереди главный и носовой паруса надулись, напряглись, безжалостно неся корабль сквозь ночь. Вокруг них на тысячу голосов ревел ветер, распевая речитативом, будто демоны, звеня, словно струны арфы. Судно оказалось на берегу, на земле, выскочив из моря.

— Кроталус! — завопил Конан, метнувшись к перилам. — Что это за дьявольские заклятья? Ты хочешь отправить нас прямо в ад? — Конан, шатаясь, побрел вперед. Его колени тряслись — так дрожал и раскачивался корабль в руках демонов.

Ночь вихрями песка, растений и градом с дождем, подсвеченным изломанными молниями, обрушилась на корабль. Беспомощные, брошенные в океан ночи, Конан и Филиопа плыли все дальше и дальше.

ГЛАВА 7. ГОРОД КОЧЕВНИКОВ

Ночь превратилась в дрожащую тьму. От вибрации палубы колени Конана и Филиопы покрылись синяками, зубы стучали, ныл позвоночник. Под ударами молний жалко съежилась ночь — раболепная и неспособная освободиться из объятий колдовского ветра, несущегося много быстрее любой обычной бури, швырявшего и колотившего пиратский корабль намного сильнее, чем обычный морской шторм. И хоть судно отчаянно пыталось замедлить свой бег, безумные порывы ветра не оставляли ему ни одного шанса, волоча обреченный корабль по охваченной бурей земле. И теперь это судно (хоть его и несли завывающие демоны-ветры) стало для трех его пассажиров единственной реальной вещью во всем мире.

Долгой и неестественно темной выдалась эта ночь, и шторм, завывая в ночи, нес их дальше и дальше. Напрягаясь изо всех сил, для того чтобы в огнях молний взглянуть поверх перил, Конан разглядел холмы, оставшиеся позади в кильватере. Он увидел равнины, поросшие травами, которые качались, словно волны, под ударами шторма. Капитан чувствовал, как киль его корабля скрежещет и вибрирует, разрезая твердую каменистую землю. Он видел дикие травы, расступающиеся перед сломанным носом «Ворона», видел, как торнадо закручивается воронкой за кормой корабля, словно джинн, завертевшийся на месте, да так и забывший остановиться, отправившись побродить. Конан увидел деревню. Ее домики дрожали на ветру. Пират чувствовал, как корпус «Ворона» со скрежетом несется вперед, разрезая навесы и сараи. Солома крыш и дранка летели в разные стороны из-под носа корабля, кружась на ветру по обе стороны от фигуры Кроталуса, стоявшего, сжав носовые леера широко разведенными руками.

Палуба то и дело сильно кренилась то вправо, то влево, а толчки и дикие рывки говорили о том, что часть корпуса корабля разбита. Однако Фердинальд по приказу Конана построил судно на совесть. Паруса были крепко натянуты, мачты и ребра оставались целыми. Невозможно поверить, но корабль «плыл» по суше все дальше и дальше.

Ночь умерла, задыхаясь в тисках бурлящего шторма. Скрежет стоял невыносимый. В воздухе полно было обломков, которые обдирали корпус корабля и стучали по палубам так яростно, что Конан решил: должно быть, «Ворон» попал в центр циклона. Ветер хлестал без всякой жалости, заставляя капитана защищать сжавшуюся Филиопу своим телом. Ему и самому пришлось прикрыть глаза.

Когда движение замедлилось и вихрь стал терять силу, небо уже побледнело в преддверии зари. Наконец корабль замер, остановившись у скалы на берегу реки, которая плескала и журчала, разбухнув от дождя, идущего выше по течению. За скалой возвышалась стена города, раскинувшегося посреди обширных равнин.

Разбросав обломки, выпутав ноги из мешанины упавших веревок и рей, Конан поднялся и помог Филиопе встать рядом с ним. Ему было холодно. Тело его сводило судорогой. Его волосы, мокрые и покрытые коркой соли, напоминали чудной головной убор. Колдун Кроталус исчез с носа разбитого корабля. Стена города перед ними на самом деле оказалась частоколом с множеством ворот. Она окружала скопление бессчетных палаток самого различного фасона, которые удивительным образом ничуть не пострадали от выдохшегося шторма.

Конан помог Филиопе вслед за ним соскользнуть к борту по наклонившимся шканцам. Вместе они спрыгнули на разбитый корпус, который зарылся в каменистый берег речушки. Из-под обшивки «Ворона», там, где ее разбило о камни, высыпались груды и разлились потоки сверкающего золота и драгоценностей, часть из которых еще покрывала корка кораллов и мидий.

Нельзя было сказать, сколько морских сокровищ оказалось беспорядочно разбросано по степи по всему маршруту корабля. Пластины и слитки, которые сложили в нижней части корпуса вместо балласта, исчезли, но лучшие находки остались, сложенные в бочонки, ящики, хоть ныне и те и другие были разбиты. Конан наклонился и поднял элегантно отделанную рубинами нагрудную пластину. Он повесил ее на шею Филиопе, а украшенный драгоценными камнями серебряный гребень подошел для ее сырых, пахнущих морем волос. Потом Конан подобрал кольца и браслеты для своих и для ее запястьев и пальцев. У них ведь не было никаких денег.

Широкие ворота в частоколе открылись, пропустив пеструю толпу. Первой к потерпевшим кораблекрушение подошла стража ворот, вооруженная длинными прямыми пиками. Позади них толпились горожане. Одни шли пешком, другие ехали на лошадях. Основную часть процессии составляли люди в фуфайках из овчины и отделанных мехом металлических шапках, вооруженные кривыми саблями и короткими луками. Они собрались на низком берегу и спустились к самому потоку. По одежде, бронзовой коже, лицам с высокими скулами нетрудно было узнать гирканийцев.

В самом центре толпы двигался экипаж, который тащила по меньшей мере дюжина лошадей, — широкая, высокая, напоминающая фургон повозка, установленная на нескольких парах больших, окованных медью колес. Ее передняя часть была превращена в просторную веранду, где трое слуг в форме размахивали кнутами. Над ними возвышался миниатюрный балкон с крышей и перилами, откуда два или три человека, не мешая друг другу, могли осматривать большую территорию, увещевать людей и командовать толпой. По бокам повозки поднимались маленькие защитные башенки, наполненные вооруженными стражниками. Без сомнения, там скрывалась свита короля кочевников.

Действительно, человек, неожиданно появившийся на верхнем балкончике, выглядел гордым правителем широкой восточной степи. Он носил высокий бронзовый шлем, который сам по себе напоминал минарет: его витые гребни и подвески светлого золота покачивались и сверкали. Лицо правителя, безбородое и древнее, было изборождено морщинами от суровой жизни в ненависти к роскоши. Широкий плащ из соболей на шелковой подкладке покоился на могучих старых плечах. С королевским достоинством возвышался он над колесничими, спокойно разговаривая с каким-то человеком, сопровождавшим его. Спутник короля — высокий, тощий, темнокожий, одетый в грязные белые одежды — оказался старым знакомым, и от вида его настроение Конана испортилось. Это был не кто иной, как Кроталус.

Конан повел Филиопу вперед, не дожидаясь, пока гирканийцы подойдут ближе. Он шел вызывающе, шагая словно король в своих собственных владениях, хоть ему потребовалось не больше дюжины шагов, чтобы остановиться напротив копий встречающей их делегации.

Тяжеловесный дворец на колесах, загромыхав и заскрипев, остановился в утоптанной грязи на берегу речушки. Ряды пеших воинов и всадников расступились и плавно развернулись веером по обе стороны от повозки, встав так, чтобы охранять как правителя, так и сокровища потерпевшего крушение корабля. Из-за рядов солдат выглядывали городские зеваки, без сомнения очарованные спектаклем: безвкусно одетые, наряженные в драгоценности чужеземцы и корабль с сокровищами, очутившийся во многих лигах от моря.

И вот раздался звонкий голос хозяина фургона, обратившегося к Конану на грубом гирканийском:

— Вы и в самом деле моряки, оказавшиеся на мели, перенесенные сюда из моря волшебным ветром, дувшим всю прошлую ночь?

— Конечно, — ответил Конан на том же языке. — Я — Конан, путешественник из далекой Киммерии, изучаю Вилайет. — Он обнял рукой Филиопу, решив, что не стоит представлять ее. — Где мы? И к кому я имею честь обращаться?

— Ты просишь милости у Анталлы, предводителя Клана Яка — самого могущественного в Гиркании… — При высокомерных словах своего вождя воины отдали ему салют, ударив копьями по щитам. — Город, который ты видишь перед собой, — Аттар Карапеск — моя столица. — Анталла подождал, пока звон оружия стихнет. — Твой корабль очень своевременно прискакал сюда на копытах шторма. Если бы не дождь, то завтра мы сняли бы свой шатры и уехали бы отсюда.

— Хотите сказать, что вы собираетесь покинуть свою столицу? — спросил Конан. — Буря была сильной, я знаю… — Он сбился, снова удивившись, как палисад и палатки выстояли под ветром, который перенес их сюда. Однако этот факт лишний раз доказывал, что ветер был колдовским.

— Мы не покинем свой город, а перевезем Аттар Карапеск в южные степи, чтобы подготовиться к встрече кланов, которая состоится в следующем месяце. Мы — гирканийцы, кочевники, — прибавил вождь, взмахнув рукой. — Моряки степей. Можете называть так всех, кто любит свободу открытых просторов Гиркании. Мы не тратим жизнь, посадив себя в тюрьму из собственных отбросов, ползая на коленках в свиных хлевах с каменными стенами, как жители городов. — Когда он сказал это, толпа в островерхих шлемах громко захлопала и высокомерно зашумела. — Теперь же влажная земля задержит наше отправление на день или два, — добавил он, жестом указав на поток, который журчал под обломками «Ворона». — Но это неважно. После дождя вдоль всего нашего пути будет лишь больше воды и фуража. Да и богатства, содержащиеся в трюмах твоего корабля, придутся как раз кстати.

— Конечно, предводитель, — согласился Конан. — Я с радостью предложу вам половину сокровищ как выкуп… в благодарность за ваше гостеприимство, в виде компенсации за любые убытки и в качестве платы за отряды и фургоны, которые понадобятся нам, чтобы уехать самим и увезти сокровища. Наше бедное судно пострадало во время этого ужасного путешествия, и я, как капитан, не хотел бы ничего, кроме как добраться домой.

Его слова вызвали кривую усмешку на обветренном лице предводителя кочевников:

— Капитан, я должен согласиться, что твой корабль видел и лучшие дни. Твоя команда, кажется, тоже значительно поредела.

Шутка вызвала грубый смех у офицеров, которые смотрели на Конана и особенно на Филиопу из седел, расположившись по обе стороны огромного дворца на колесах.

— Что же до твоей щедрости, — продолжал Анталла, — то очень благодарен, но боюсь, что ее уже превзошли. — Взмахом руки он указал на высокую тощую фигуру колдуна. — Настоящий хозяин корабля, назвавшийся Кроталусом, уверил меня, что сокровища принадлежат непосредственно ему. Он преподнес их Гирканийской империи, передал во владение нашему клану как дружеский дар.

При этих словах собравшаяся и все возрастающая безмолвная толпа воинов снова отдала звонкий салют. Конан оглянулся и увидел, что пешие и конные стражники окружают корабль. Более того, отряды всадников галопом ускакали на запад, следуя за бороздой, оставленной килем корабля. Без сомнения, они станут искать сокровища, высыпавшиеся из дыр в корпусе корабля.

— А Кроталус сказал вам, что он — чародей-интриган, который повинен в кораблекрушении и смерти остальных членов моей команды? — спросил Конан, повернувшись к монарху.

Предводитель смотрел вниз не шевелясь.

— Он рассказал мне о вас, Конан из Киммерии… или я могу обратиться к вам как к капитану Амре из Красного Братства? Если Кроталус и потопил вашу команду, похвально, потому что пираты-головорезы причиняют бесконечные неприятности на границе нашей империи и мешают торговле.

— Так он даже сказал, что это он вызвал дьявольский ветер, который пригнал нас сюда?

Конан понимал, что вождь клана не собирается приказать убить его прямо на месте, пока не получит подтверждение, что Конан и есть Амра. Киммериец же хотел попробовать заручиться уважением вождя.

— Он сказал вам, что он к тому же слуга и доверенное лицо Императора Турана? Что до встречи со мной он грабил гирканийское побережье?

— Что до волшебного ветра, — ответил Анталла, обращаясь как к толпе зрителей, так и к Конану, — он не причинил вреда городу, так почему же я должен считать его создателя своим врагом? Знай, пират, это — Гиркания! Испокон веков она зовется землей демонов и колдунов. Здесь колдовство не считают пороком. Совсем наоборот, оно достойно восхищения и уважения. — Нагнувшись, предводитель показал одну вещицу, которую Конан тут же узнал, — арфу Дагона. Потом Анталла поднял волшебную арфу над головой. — Вот инструмент, с помощью которого Кроталус вызвал ветер, как он сказал мне. Еще он сказал, что может управлять этой вещью и использовать ее нам во благо, как залог своей доброй воли. — Анталла убрал арфу, даже не пытаясь побренчать на ней или взять хоть один аккорд для толпы. — И разве связанное с Аграпуром прошлое нашего гостя таит в себе больше преступлений против Гиркании, чем прошлое пиратов Красного Братства, чьи корабли нападают на наши порты и торговые суда, прячась под туранским флагом? — продолжал Анталла. — Не так давно мне рассказывали, что в твоем порту правит наместник Туранской империи.

— Это все в прошлом, — быстро ответил Конан. — После того как я убил капитана Кналфа, мы — Красное Братство — снова совершаем беспристрастные рейды — то есть охраняем и защищаем иностранные корабли самым справедливым образом, содействуя развитию торговли на Вилайете.

— Так вы вернулись к бесцельному пиратству, — заметил предводитель. — Ты говоришь, Кналф мертв… но тебе не приходило в голову, капитан Амра, что ты уже убил слишком многих? — На лице кочевника появилась неприятная улыбка, в то время как всадники стали незаметно придвигаться к Конану с обеих сторон. — Я слышал о твоей сладкоречивой пиратской двуличности. Если бы я был на твоем месте, я бы помолчал о своих подвигах, так как человеку перед смертью приличествует раскаяться за неправедно проведенную жизнь.

Когда Анталла только начинал разговор с Конаном, несколько всадников-офицеров, спешившись, вскарабкались на борт разбитого корабля и стали изучать его содержимое. Теперь, когда они шли назад, Конану бросились в глаза их кривые ноги. С торжественными от удивления лицами они доложили своему вождю о том, что увидели. Анталла перегнулся через перила, слушая их, потом широко улыбнулся и обратился к тем, кто стоял поблизости:

— В самом деле, это будет самый богатый день для Гиркании и для нашего клана. Я приказываю моим воинам встать на охрану корабля и его следа, а того, кто провинится и окажется уличен в краже, привяжут к хвосту дикой лошади. Теперь же вернемся в город, где сможем отпраздновать ваш приезд.

На балконе, в относительном уединении, вождь Анталла, повернувшись к Кроталусу, заговорил довольно резко:

— Ты, колдун из Кешана, обещал мне, что отречешься от наших врагов, как от туранцев, так и от пиратов, и используешь все свое умение, чтобы принести пользу Гиркании?

— Да, я так обещал, — подтвердил Кроталус, едва согнув шею и чуть склонив лысую голову в сторону вождя. — Вам, о Анталла, скажу: я утомлен придворными интригами и высокомерием рвущихся к власти туранцев. В вашей стране я найду чистое, приемлемое для меня общество, более похожее на племена моей родной земли, скитающиеся по джунглям и саваннам. Ваша страна, Вождь, — суровая земля, где вырастают сильные вожди и могучие колдуны, не похожие на своих врагов, живущих в роскоши, приводящей к упадку, черпая богатства грабежом чужих земель, которые завоевывают. У вас есть возможность духовно расти и мудро строить свою жизнь. Я ручаюсь, что помогу вам, особенно если вы захотите сбросить ярмо угнетателей, которые притесняют вас из-за моря.

— В самом деле, ты хорошо понимаешь нас, — заметил Анталла. — Всего несколько дней назад наш посол — Ади Балбал из Клана Страуса — вернулся из Аграпура, рассказывая о наглых оскорблениях и покушении на его жизнь. Король и принц Турана — надменные лжецы, жаждущие войны, так он сказал. Они давят все сильнее на нас на юге и пользуются превосходством своего флота на Вилайете.

— Гиркания имеет флот, и у нее достаточно портов, — заметил Кроталус. — Разве нельзя уничтожить туранцев в открытом море?

— Наши кланы завоевали славу на суше и известны искусством и отвагой всадников, — Анталла поднял руку, показывая на отряды воинов, застывших в седлах. — Вилайет всегда считался камнем преткновения наших военных кампаний, — прибавил он более доверительно. — Колонии, которые мы основали на западе, лучше изучили морские пути и теперь используют это против нас. Галеры наших морских кланов старые и плохо экипированы. Чтобы разбить наших двоюродных братьев, необходим новый флот.

— Так какое лучшее применение можно найти сокровищам, что я принес вам, чем постройка нового флота? Как вы видите, на борту корабля достаточно богатств.

— Быть может. Но прибавлю, что в наших степях не растут деревья. Корабельный лес нужно привозить из южных королевств вроде Колчиана, прорываясь через туранскую блокаду. Вдобавок к деньгам нам потребуются чертежи и время.

— Тут мои колдовские таланты могут вам помочь, — теперь Кроталус заговорил убедительно, но тихо, так, чтобы никто, кроме Анталлы, не слышал его слов. — Я умею ускорять рост живых тварей, растений и животных. Так что, быть может, я смогу решить проблему с древесиной. А если так, вы сможете вызвать Туран на битву в открытом море намного раньше, чем рассчитываете.

— Превосходно! — воскликнул Анталла. — Я смогу выдвинуть твое предложение на встрече кланов, которая скоро состоится. Тем временем я соберу конклав наших лучших волшебников, чтобы те вынесли решение относительно твоей силы и умения. Возможно, ты захочешь поделиться с ними своими секретами и искусством. Я чувствую, Кроталус, что твой альянс с нашей империей окажется выгодным для обеих сторон.

По приказу Анталлы Конан и Филиопа тут же оказались окруженными пешими стражниками с угрожающе выставленными копьями. Пара пиратов и не сопротивлялась, направившись следом за многоколесным дворцом, в то время как тот сделал широкий круг и загромыхал назад к воротам палисада. Под ногами толпы голая земля у берега превратилась в месиво, но никто не побеспокоился дать пленникам башмаки или ботинки, так что они шлепали по грязи босыми ногами. Непривычно было им ступать по раскисшей земле и конскому помету после чистой раскачивающейся палубы.

Деревянные стены города, как оказалось, скорее служили загонами, где держали яков и лошадей, чем городскими укреплениями. Колья стен были тонкими и отстояли далеко друг от друга, огораживая обширные участки вытоптанных пастбищ вокруг поселения. Дорога провела Конана и Филиопу по переулкам между скоплениями палаток, формой напоминавших пирамиды, очевидно принадлежавших различным клановым группировкам. Почти все жители носили меховые шапки. Мужчины, женщины и дети — все опускались на колени, когда вождь клана проезжал мимо, потом вставали и с глупым видом глазели, тыкая пальцами в сторону пленных, с трудом тащившихся следом за дворцом на колесах. Лошади выглядели равнодушными, стоя стреноженными и жуя скошенную траву у палаток.

Маленькие дети возбужденно выглядывали из-под приподнятых пологов палаток. Возле палаток дымились и коптили костры, сложенные из помета яков.

Процессия направилась в сердце города, вероятно из-за дождя превратившегося в грязное и вонючее болото. Потом Конану стало ясно, что вместо того, чтобы остаться в центре поселения, они движутся к его южной окраине. В стороне, в конце широкой улицы между палатками и загонами, он заметил многокомнатный павильон, украшенный конскими хвостами и меховой бахромой, — возможно, там и располагался двор вождя.

Но процессия прошла мимо. Они двигались дальше по грязным аллеям и пастбищам, пока не добрались до дальнего и малозаселенного участка городского периметра, где была установлена самая высокая и крепкая палатка с навесами и палисад.

Оглянувшись, Конан обнаружил, что порядочного размера толпа следует за ними. Кочевники почтительно молчали, пробираясь между конными отрядами Анталлы, и, очевидно, чего-то ждали.

Дворец-фургон последний раз повернул и, загромыхав, остановился в грязи перед пиратами и толпою. Конные упряжки отцепили и отвели в сторону, освободив пространство перед дворцом. Конан и Филиопа обошли дворец и снова предстали перед вождем. Он сменил позвякивающую корону на высокую меховую шапку и снова вместе с Кроталусом стоял на балконе.

В толпе перед колесницей собралось теперь много людей в серебряных шлемах, нагрудниках и дорогих мехах. Как пешие, так и конные, они, очевидно, были старшими офицерами и предводителями кланов. Стоя на скошенной траве, они образовали полукруг перед балконом вождя. Другие вскарабкалисьна частокол, вдоль верхней части которого были устроены подвесные деревянные дорожки, проходящие чуть ниже гребня обструганных колов.

Анталла, обратившись к толпе, оставил Кроталуса рядом с собой, словно собираясь представить его. С другой стороны от него стояла стройная, красивая дева из Клана Яка, одетая в сапожки из меха и простую сорочку. Кроме того, она нацепила украшения из сокровищ каррака — венок, диадемы, браслеты на руках и ногах, пояс из золотых звеньев, украшенных драгоценностями. Очевидно, всадники Анталлы не тратили времени даром, а грабили обломки, перевозя добычу в сундуки своего повелителя.

— Сегодня выдающийся день для Гиркании, — начал вождь. — Как вы видите, мы получили, в дар баснословные сокровища и заключили союз с иностранным колдуном, чья помощь может доказать величие нашего клана и народа. Более того, мы взяли в плен Амру Льва — ужасного врага, бич нашего побережья. — Он поднял обе руки к небесам, вознося молчаливую благодарность. — Теперь, скажу я, пришло время показать нам свое гостеприимство и отпраздновать эти события! Надеюсь, мы увидим лучшее представление нашего любимца, легендарного сасарука с северных холмов, которого подарили нам колдуны Гиркании! — Лицо вождя Анталлы, в котором смешалось величие королевского сана с натурой кочевника-бродяги, сейчас светилось от подлинно детского счастья. — Наш сасарук — магическое чудовище — существо, в котором смешались природные силы и заклятия. Он — тот, кого воспевает наш фольклор. Некоторым из вас выпадет честь увидеть великолепное представление, ведь наш сасарук — чудесное волшебное создание — пленен совсем недавно и содержится под стражей колдовского искусства. Сейчас самое подходящее время взглянуть на врожденную ярость этой ужасной твари. Хотя наш гость Кроталус, возможно, посчитает такой поступок жестоким… как и наш пленник, когда лицом к лицу столкнется с нашим любимцем.

По краям пастбища люди вождя начали разливать выпивку из глиняных оплетенных бутылей в кожаные чашки придворных. Из навоза яков зажгли костры, над которыми стали жарить мясо, насадив его на сабли и на вертела. Но все это предназначалось не для Конана. Толпа подошедших стражников, действуя остриями пик, отделила его от Филиопы и погнала к частоколу. В нем открылась дверь — маленькая (очевидно, не ворота города), и Конана тычками погнали к ней.

— Конан! Амра, любовь моя! — позвала его Филиопа, когда ее оттаскивали прочь. — Не дай им убить тебя!

— Живи, девочка, и будь счастлива! — закричал он ей в ответ, в то же время прикидывая, каковы его шансы в схватке с копейщиками. Вождь не произносил никаких угроз в адрес Филиопы, так что ее-то, скорее всего, оставят в живых. Конан же решил, что скорее победит дикого зверя, чем множество хорошо вооруженных воинов.

— Разоружите его, — скомандовал Анталла со своей трибуны. — Мы хотим, чтобы схватка была справедливой. И снимите с него драгоценности, сасарук может зубы сломать об эти железки!

Стражи, прижав Конана к бревенчатой стене, толстыми концами копий выбили у него саблю. Но когда они стали подходить ближе, чтобы сорвать золотые украшения, пирату удалось отогнать их назад. Его пальцы крепко сжались, быстрым движением ухватив за руки двух врагов. Стражники взвыли от боли и ярости, а Конан, пятясь, проскочил через полуоткрытую бревенчатую дверь, которая тут же с грохотом захлопнулась у него за спиной.

По другую сторону двери оказался лабиринт со стенами туго натянутого полотна. Ткань была подвешена за веревки, протянутые так высоко, что Конан не мог до них дотянуться. Материал выглядел слишком грубым и крепким, чтобы можно было порвать его голыми руками или взобраться по нему. Нижняя часть перегородок была закопана в землю — мягкую грязь с лужицами от дождя. Кое-где из нее торчали робкие травяные стебельки. Конан опустился на колено и дернул за один из квадратных деревянных столбов, поддерживающих матерчатые стены, но тщетно. Бесполезно. Невозможно было вытащить из земли и приподнять нижнюю часть ткани. Тогда Конан встал, приготовившись встретиться с самым худшим.

Хитрый трюк богов: его искусство мореплавателя научило его обращаться с веревками и парусиной, однако он оказался бессилен, попав в смехотворную тюрьму с матерчатыми стенами. И вот Конан вошел в лабиринт.

Над ним из-за частокола торчали лица кочевников. Гирканийцы кричали и шумно приветствовали его. Слуги и офицеры из Клана Яка выстроились на мостиках, идущих по периметру частокола. Мужчины в шлемах и женщины с косами и в меховых шляпах восторженно кричали, подбадривая Конана. Они взирали на него с высоты в два или три человеческих роста. Стражники с пиками и луками тоже там были. Их насмешки звучали хрипло. Неудачно, что большинство оскорблений выкрикивали на степном диалекте, который Конан плохо понимал. Снова присев, пират зачерпнул и швырнул полную пригоршню грязи в насмешников, которые, весело хохоча, нырнули за частокол. Поняв, что таким образом он лишь сам измажется, Конан решил игнорировать зрителей.

Лабиринт оказался прямоугольным, по крайней мере его углы, где перекрещивающиеся веревки крепились вокруг деревянных столбов. В лабиринте легко можно было определить свое местоположение, стоило только взглянуть на стены периметра, так что тут едва ли можно было заблудиться. Похоже, его создали для того, чтобы смутить жертву и загнать в ловушку, если за ним погонится зверь… тот самый сасарук. Лучше избегать волшебной твари. Но ведь Конан никогда покорно не ждал, пока смерть отыщет его. Повернув за угол, он уверенно зашагал вперед.

Он подошел к краю полотна и остановился, изучая его. Потом сжал крепко сшитый шов в могучих мозолистых руках и, подтягиваясь, полез вверх, переставляя руки все выше и выше. До веревок оставалось еще далеко, когда зазвучали глухие удары — камни, запущенные зрителями, забарабанили в полотно, и короткое оперенное древко стрелы вонзилось поодаль. Внемля предупреждению, Конан под веселые ободряющие крики зрителей спрыгнул на землю.

Лабиринт вел Конана все дальше от двери, через которую он вошел, но по-прежнему он оставался в поле зрения сгрудившихся на стене зрителей, которые дружески подбадривали его. Выйдя на первую развилку, откуда в разные стороны вело три прохода, Конан выбрал коридор, который через несколько поворотов привел его в тупик. Он уперся в деревянный частокол, за которым пряталось множество вопящих дураков. Конан решил, что по деревянной стене можно взобраться, но делать это было бессмысленно, ведь его все равно столкнули бы назад копьями, закидали бы камнями и отбросами. Повернув, Конан пошел назад. В глубине души он почувствовал первый слабый страх перед встречей с чем-то неведомым.

Второй выбранный им коридор завел его еще глубже в лабиринт. Конан почти добрался до центра… В том месте, где стена поворачивала, он видел издали верхушки сразу трех стен. Теперь не все крики толпы доносились до него. Они то оглушали его, то затихали, подчиняясь странным законам акустики в этом лабиринте с полотняными стенами. Если бы поблизости пряталось дикое животное, волшебное оно или нет, его бы наверняка раздражал и злил шум, пусть даже и предупреждавший о приближении Конана. Двигаясь бесшумно, Конан мысленно проклинал идиотов гирканийцев, желая, чтобы те заткнулись.

Новый, прямой коридор вел все дальше, и в конце его замаячила четвертая стена частокола с единственным зрителем на широком парапете под навесом. Означает ли это, что зверь спрятался в логове возле привилегированной театральной ложи?

Зрителем под навесом был, естественно, вождь Клана Анталла, развалившийся в кресле и сияющий от предвкушения кровавого зрелища. По левую руку от него стоял Кроталус, по правую, на месте увешанной драгоценностями девушки, — Филиопа. Ее крепко держали две служанки. Она никак не показала, что видит Конана, и он ничего не крикнул ей. Вместо этого он завернул за угол и исчез из ее поля зрения. Конана ничуть не смутило ее присутствие. Если ему суждено умереть у нее на глазах, то пусть так и будет.

И вот он получил первое реальное доказательство того, что в лабиринте скрывается нечто смертоносное. Мягкая земля была истоптана и разворочена так, словно по ней прошли могучие лапы с длинными, загнутыми когтями. На стене частокола виднелись пятна грязи. Над чьими-то останками, заляпанными смесью грязи и засохшей крови, роились мухи. В нескольких местах плотная материя стен обтрепалась и потерлась, хоть и не прорвалась насквозь на удобной высоте, чтобы через дырку Конан мог взглянуть на то, что делается по другую сторону стены. Самая большая дыра в полотне располагалась высоко над головой Конана — след клыка или отметка когтя, до которой пират не мог дотянуться. В тот же момент, как Конан заметил след, грубый запах гниющего мяса ударил ему в ноздри. Он казался почти знакомым… Тяжелая, отвратительная вонь перекрывала все другие оттенки запаха, ставшие трудноразличимыми.

Все объяснилось мгновением позже, когда Конан обнаружил еще один тупик. Там лежала выпотрошенная лошадь, разорванная надвое и наполовину съеденная. Мухи роились над окровавленными и обгрызенными кусками. Неожиданно черные мухи яростно зажужжали, и Конан встревожился, так как насекомые заглушали все остальные звуки и чудовище могло незаметно подкрасться к нему. Зрители на этой части стены испустили вздох разочарования, когда Конан отвернулся от отвратительного зрелища.

Методом проб и ошибок отыскав дорогу к главному залу лабиринта у ног вождя Яков, Конан наконец вышел на открытое пространство — почти прямо под тем местом, которое выбрал себе вождь, — площадь, с трех сторон огороженная частоколом. Здесь земля оказалась утрамбованной сасаруком. Возбужденные разговоры на стенах подтвердили, что пират добрался до арены, где должна была состояться основная часть представления. Перекопанная и покрытая бороздами квадратная площадь, усеянная костями… и ни одна из костей не могла послужить надежным оружием. Полотна и деревянные стены зала были забрызганы грязью, кровью и навозом.

Именно здесь находилось логовище неведомой твари, но сейчас оно пустовало. Оглядевшись кругом, Конан Никого не увидел.

Потом неожиданно, яростно вопя и разрывая когтями грязь, чудовище догнало Конана. Он повернулся и увидел несущееся по хорошо утоптанному проходу лабиринта существо — с адскими клыками и когтями, с выпученными красными глазами, алой гривой демона и хвостом, неистово развевающимся за спиной.

Больше всего сасарук напоминал коня кроваво-гнедой масти, но более высокого и волосатого, чем скакуны восточных степей. Его изрыгающая рычание слюнявая пасть сверкала клыками, напоминающими кинжалы, а передние и задние ноги заканчивались гибкими, острыми, как бритва, когтями. Тварь неслась к Конану прыжками, словно тигр.

С кувырком отскочив от чудовища, Конан отлетел к столбу, на котором была закреплена одна из стен лабиринта, и вскочил на ноги. Зверь промахнулся… но не намного. Он проворно развернулся и снова понесся на киммерийца с дикой бычьей яростью. Когда Конан помчался по арене, тварь погналась за ним, вопя, словно дьявол. Грязь брызгами летела у нее из-под лап.

Сверху раздались довольные крики:

— Смотрите, дети! Это — сасарук, лошадь-каннибал северных степей! Посмотрите на эти клыки, эти когти! Ни один всадник не сможет ни поймать ее, ни спастись от нее, потому что она с одинаковым удовольствием сожрет и жеребца, и всадника!

Конан в отчаянии выскочил на утоптанную арену. Зверь слишком быстро двигался на открытом пространстве, и не было способа подставить ему ножку. Скорее уж самого Конана загонят в угол. Из-за бессчетных насмешек и шуточек зрителей Конан раньше и не задумывался, что станет делать, нос к носу столкнувшись с чудовищем. Лабиринт с его прямыми углами и смертоносными тупиками был единственной надеждой пирата.

И вот Конан побежал назад, туда, откуда пришел, чувствуя горячее дыхание чудовища, преследующего его. Каждый резкий поворот давал человеку выигрыш на одно мгновение, так как твари требовалось чуть больше времени, чтобы развернуться на полной скорости. Добравшись до развилки, Конан мысленно нарисовал карту лабиринта. Все ходы, где он побывал, заканчивались смертоносными ловушками. Киммериец знал, что, скорее всего, в лабиринте нет прохода, который описывал бы безопасный круг, чтобы можно было постоянно убегать от погони. Теперь его единственным желанием стало хоть на несколько секунд вырваться из поля зрения сасарука… и он метнулся в боковой коридор, на краткое мгновение приведя зверя в замешательство.

Потом раздался взрыв аплодисментов и одобрительных криков. Смертоносной ловушкой встал впереди палисад. Конан уже почти вернулся назад, к месту старта. Оба прохода, лежавшие перед ним, оканчивались тупиками, а зверь сопел и топал в каких-нибудь десяти шагах у него за спиной. Пригнувшись, Конан прыгнул на полотно в том месте, где уже пытался подниматься, и полез наверх, перебирая руками.

Свист и крики неодобрения раздались сверху. Вниз, в спину Конана полетели камни. Некоторые из них попали в цель. Стрелы просвистели, но далеко от него. Они соскользнули вниз по полотну. Должно быть, лучники боятся попасть в сасарука, решил Конан. Чудовище фыркало у него за спиной, собираясь встать на дыбы и стащить Конана вниз.

С проворством матроса, умеющего обращаться с парусами, пират оттолкнулся от натянутой ткани. Описав широкую дугу, он рухнул прямо на своего преследователя. Приземлившись на спину чудовища, Конан едва не свалился наземь. В отчаянии он стиснул колени, для того чтобы сохранить преимущество… Обеими руками глубоко впившись в красную длинную гриву, он использовал все свое мастерство наездника.

Сасарук ужасно заржал и, встав на дыбы, кинулся прочь, раздирая когтями грубую ткань стен. Конан заметил, что, как и любая настоящая лошадь, эта тварь не может дотянуться копытами до спины, хотя и отчаянно пытается. Чудовище нырнуло, потом безумно взвилось вверх, подскакивая и мечась налево и направо, ударяя о матерчатые стены.

Конан сжался и вцепился в гриву что есть сил, обнаружив, что ехать без седла на этом скакуне сложнее, чем на неоседланном диком заморийском жеребце. Длинными когтями зверь выделывал замысловатые резкие движения. Обезумев, он отскочил от стены, а потом взлетел вверх по другой полотняной стене лабиринта на половину ее высоты, швыряя всадника из стороны в сторону, в то время как тот пытался удержаться.

Покружив по лабиринту, сасарук повернул огромную голову и уставился налитым кровью глазом на Конана. Его острые как бритвы клыки были покрыты красной пеной. Тварь боролась с наездником и скрежетала зубами.

Человек и зверь некоторое время созерцали друг друга почти бесстрастно. Но потом, после того как Конан понял, что ужасная тварь еще не объезжена, он потянулся вперед и впился зубами в волосатое ухо чудовища.

Рев сасарука был оглушительным. Зверь попытался рывком освободиться от впившихся в него зубов и рванулся вперед. Он вцепился в одно из полотен ткани всеми четырьмя лапами. Материя прогнулась под его весом. Раздался треск, и деревянная подпорка, на которой висела веревка, поддерживающая полотно ткани, рухнула, потащив за собой секцию частокола.

Сверху раздались жалкие крики гирканийцев. Некоторые из зрителей повалились, отчаянно цепляясь за падающий частокол, или головой вперед перелетели через него, оказавшись в лабиринте. Сасарук, пойманный в ловушку тканью и веревкой, брыкался и молотил лапами с дикой яростью. Наконец он освободился и обрушил весь свой вес на следующую матерчатую стену, что лишь ускорило падение секции частокола. Она обрушилась с громким, глухим стуком и новым всплеском криков, открыв широкий выход из лабиринта.

Сасарук, взбешенный тем, что Конан по-прежнему сидел на нем, вцепившись в гриву и сжав коленями его тело, бросился вперед. Он ржал и рыл землю когтями, прокладывая кровавый путь через жалкие ряды гирканийцев, слетевших со стены. За частоколом паслось стадо не стреноженных лошадей. Через несколько секунд лошадь-каннибал оказалась среди них. Чудовище било и рвало тела животных. От ударов его когтей потоки яркой крови ударили в небо. Адские крики чудовища звучали насмешливо, и вопя отзывались его жертвы.

Испуганные лошади стали вставать на дыбы, молотя копытами все подряд. Конан спрыгнул со спины сасарука и выбрал себе робкую чалую, которая металась из стороны в сторону и ржала. Она оказалась невредимой, и у нее к седлу были приторочены лук, колчан и полные седельные сумки. Рывком освободив поводья, Конан прыгнул в седло и направил животное прочь от разбушевавшегося чудовища.

Пригнувшись пониже на тот случай, если в него станут стрелять из луков, он ударил пятками под ребра кобылы и погнал ее назад к частоколу. Там, в толпе, рассыпавшейся во все стороны от пролома, был вождь Клана Анталла. Он остался без защиты. Одной рукой он держал Филиопу.

Конан свесился набок с седла, как научился у диких Козаков западных пустынь. Вытянув руку, он резко вырвал девушку из рук вождя. Подхватив Филиопу, он. перебросил ее поперек седла.

А лошадь мчалась дальше. Но в беглецов не полетело ни одной стрелы, лишь напряженные взгляды пеших воинов Клана Яка преследовали их.

— Ты слишком быстро справился с этой тварью, — заявила Конану Филиопа. Ей явно неудобно было лежать поперек седла. — Ты много практиковался, воруя других женщин, тех, что были у тебя до меня?

— Да, конечно. Искусный всадник может многое сделать, когда конь его мчится галопом, — уверил ее Конан. — Ешь, пьешь и спишь в седле… Ты еще многому удивишься.

Еще один мерин без всадника пробежал через пастбище. Оседланный и с богатым седлом, он, видимо, испугался криков и предсмертных воплей людей и животных. Догнав его, Конан поймал поводья и замедлил его бег, пока мерин не остановился.

— Не уверен, что ты когда-нибудь раньше ездила на лошади. Ни о чем не думай, потом у нас будет достаточно времени научить тебя ездить верхом. Сейчас садись и обними меня сзади. Мы должны проехать через ворота прежде, чем стражи додумаются их закрыть.

Держа мерина за повод, с Филиопой, обхватившей его грудь, Конан поскакал через город. Пешие стражи застыли возле изгороди, пораженные переполохом, и стали было задавать вопросы, но не пытались остановить Конана. Через несколько мгновений копыта лошадей беглецов застучали по толстому дерну степи.

Однако погоню долго ждать не пришлось. Не конная орда выехала из ворот следом за ними, а всего три всадника. Тот, что в центре, скакал на жеребце с белой мордой. Гирканийцы мчались галопом и легко держались в седлах. Лошадь Конана скакала твердым, ровным шагом, но троица преследователей быстро нагоняла беглецов.

Конан оставил Филиопу. Пересев на мерина и пришпорив его, отважный капитан вытащил притороченный к седлу боевой топор и помахал им.

— Держись за поводья, если сможешь, пока я не покончу с этой троицей, — сказал он девушке. — Если я буду ранен и выпаду из седла, скачи галопом к побережью.

Три всадника подъехали ближе, но не делали никаких угрожающих жестов. Тот, что скакал в центре, остался чуть позади двух других, сдерживая своего пегого жеребца. Это был Анталла, коронованный сейчас остроконечной меховой шапкой. Подъехав, он поднял руку в почтительном приветствии.

— Амра моря Вилайет, — так обратился он к Конану, — я слышал, что ты великий вор, отважный воин и хороший капитан, но я не знал, что ты — наездник! Редко я вижу такое представление… Ты проскакал на дьявольской лошади, помог обезумевшей твари вырваться на свободу и увел свою женщину из самой гущи моих воинов. Мы, воины Клана Яка, с большим уважением относимся к таким подвигам! — Он посмотрел на двух своих лейтенантов, которые нахмурившись, но с одобрением слушали его. — Мы обязаны предоставить тебе кров и принести извинения… — Он великодушно улыбнулся. — Возможно, наша империя сможет найти общие интересы со столь изобретательным предводителем пиратов, как ты. Я прошу тебя, вернись со мной в Аттар Карапеск, по крайней мере на ночь!

Взглянув на вождя, Конан заставил своего мерина несколько раз переступить ногами на месте.

— Меня интересует: так ли легко ваш двор простит и поприветствует меня? — Конан покачал головой. — Нет, благодарю вас, Вождь, но я не хотел бы обременять вас узами гостеприимства. Там, где потворствуют колдунам, я буду чувствовать себя неуютно. — Он со значением кивнул в сторону далекого города, откуда теперь выехало уже множество воинов.

— Я понимаю, тебе не очень нравится мое предложение, — сказал вождь. — Но ты далеко от моря, в чужой стране. Позволь мне убедить тебя…

— Оставьте себе разбитый корабль и сокровища, которые некогда были моими, — сказал ему Конан, зная, что в этом вопросе выбора у него нет. — Те безделушки, что остались у нас, помогут нам добраться до побережья. Нам не так много нужно, — он посмотрел на двух спутников Анталлы: — сапоги, меховые плащи, запас провизии и еще пара коней. Обеспечьте нас этим, и будем считать, что все в порядке. Потом, если вы захотите вести переговоры, можете отправить посланника в мой порт Джафар.

— Вам потребуется безопасный проезд до побережья. — Сняв с пальца кольцо с печатью, Анталла протянул его киммерийцу: — Продав кольцо, ты сможешь нанять корабль в одном из портов Гиркании.

Быстро был совершен обмен. Улыбаясь и восседая в седле рядом с двумя босоногими, безлошадными лейтенантами, вождь клана долго смотрел вслед Конану и Филиопе, уезжающим на запад.

ГЛАВА 8. КРАСНОЕ БРАТСТВО

Через две недели легкое одномачтовое судно с треугольным парусом, подгоняемое утренним бризом, вошло в залив Джафара. Ранние посетители «Красной руки» вывалили на берег посмотреть, не смогут ли и они чем-нибудь поживиться, и с удивлением обнаружили на борту судна Филиопу и ее защитника — Амру. С радостью приветствуя Конана, пираты опорожнили немало кувшинов вина.

С их помощью корабль Конана вытащили на берег, а потом морские разбойники на плечах отнесли своего капитана и его прекрасную спутницу в гостиницу. В этот день в таверне постоялого двора был устроен праздник. И начался он после нескольких печальных слов о погибшем корабле, команде и… что самое печальное… о потерянных сокровищах.

Сантиндрисса и Грандальф, так уж получилось, прибыли в Джафар всего несколько дней назад, тащась на веслах на перегруженной и искалеченной галере. Половину своих сокровищ (столь огромную, что невозможно ее оценить) спрятали от морских разбойников и трусливых воров в подвалы еще не достроенного замка Конана. Скромную часть сокровищ выплатили выжившей части команды, и драгоценности пошли по кругу. Ими пираты расплачивались за грог и девочек, и богатства быстро перекочевали в кошельки зажиточных жителей Джафара: азартных игроков, торговцев краденым и сводников, за последнее время заполонивших пиратский порт, как водоросли — утонувший город.

Единственной неприятной стороной приключений Конана стали расползающиеся по городу угрюмые слухи. Они ходили в основном среди недоброжелательно настроенных пиратов, кого не взяли на борт «Ворона» при отборе команды. Поговаривали о том, что гибель «Ворона» Амры — месть морских богов. И это только начало… так как Дагон рассержен из-за того, что ограбили его затонувший город, а духи команды Кобольда Рыжего не хотят лишаться сокровищ, за которые заплатили своими жизнями. Все такие разговоры заканчивались пророчествами смерти и опустошения. Мол, смерть придет к тем, кто заслужил ее, оскверняя древние могилы, и особенно это касается самого Амры.

Такие слухи не беспокоили Конана, который за свою жизнь пережил и худшие неприятности, чем какое-то бормотание, порожденное пьяным бредом. Выспавшись и подкрепившись, он сел с другими капитанами делить оставшиеся трофеи. Киммериец упорно требовал половину сокровищ, как награду для себя и своей команды, поднявшей сокровища с затонувшего корабля. Его товарищи, однако, вначале думавшие, что Конан заберет половину сокровищ, которой распорядился Кроталус, или, в крайнем случае, треть того, что осталось, были недовольны. Однако, к всеобщему удивлению, дневное собрание капитанов прошло очень мирно, без резни, хотя к концу беседы пираты и обнажили свои кинжалы. Был составлен приблизительный план дележа сокровищ и вырезан, чтобы ни слова нельзя было изменить или исправить, на крепкой дубовой доске одного из столов постоялого двора.

Кроме того, надпись гласила, что Морские племена, охраняющие холмы, и женщины-пираты Сантиндриссы, которые следили за морскими вратами, позволяют Конану снова владеть пиратским королевством. Каждый из капитанов по очереди — Дрисса, Грандальф, Конан и потом Филиопа от имени Конана — выбрали себе самые дорогие вещи, пробираясь через груды и насыпи сокровищ в свете сверкающих факелов, от дыма которых каменные своды нового донжона покрылись копотью.

Выбранные вещи капитаны забрали, чтобы каждый мог хранить их сам, к собственному удовольствию, запрятав их за толстыми цепями, висячими замками и выставив стражу из доверенных пиратов. Остальные богатства и деньги собрали в кучу и разделили по принципу «твою долю выбираю я». Вначале сокровища были поделены между Конаном и Дриссой с Грандальфом. Потом те разделили свою часть сокровищ между собой. Дележ проходил в доброжелательной обстановке, и хоть грог лился рекой, дележ продолжался не так уж долго. Капитаны были удивлены, когда поднялись из подземелья и обнаружили, что еще не перевалило за полдень.

В последующие месяцы торговля в Джафаре вспыхнула с новой силой. Множество ремесленников трудилось, возводя каменные бастионы. Столяры и мебельщики — все хорошие мастера, нанятые за большую плату на материке или похищенные пиратами, — отделали интерьер. Сантиндрисса заложила киль нового пиратского корабля, в то время как Грандальф со своими многочисленными двоюродными братьями строил флот маленьких, быстрых суденышек, плавающих под треугольными парусами.

Пираты совершили несколько торговых и разбойничьих походов и расширили свои владения настолько, что наконец-то позволили Иваносу и Фердинальду набрать собственные команды. Даже огромное плененное военное судно «Безжалостный», недавно построенное в имперском адмиралтействе Аграпура, вышло из залива укомплектованным, собираясь ограбить цитадель на Туранских островах в Южном Вилайете.

Новые богатства были вложены капитанами пиратов таким образом, что приумножились, превратив Джафар в центр торговли и грабежа Северного Вилайета. Но величайшим успехом пиратов оказался визит Ади Балбала — посла Гирканийской империи.

Условия путешествия были оговорены через недавно установленные каналы Красного Братства. Гирканийские официальные лица, пообщавшись с наиболее достойными из пиратов в городской таверне возле доков, согласились платить пиратам за защиту одну десятую груза, а при возвращении одну десятую дохода — что было не слишком разорительно. Пираты со своей стороны согласились не грабить корабли и обеспечивать эскорт через морские проливы, находящиеся под опекой прибрежных пиратов. Более того, они ввели свои символы для опознания: отвратительный флаг с бледным черепом. По такому флагу их сразу можно будет отличить от пиратов, действующих на собственный страх и риск.

Под охраной пиратов, в основном формальной, на легкой быстрой галере посланник Гиркании прошел через южный пролив Аетолианских островов. Встретив одно из одномачтовых судов Морских племен и взяв на борт лоцмана из свирепых независимых островитян, корабль Гиркании миновал опасные течения и, проскользнув по извилистым каналам, встал на якорь в заливе Джафара.

На берегу Ади Балбал был встречен со всей торжественностью и пышностью. Пестрая толпа пиратов выстроилась вдоль берега, с открытым негодованием или болезненно скрытым страхом наблюдая за тем, как одетые в форму гирканийцы поднимаются на пирс Джафара. Иные пираты не могли заставить себя не пялиться на гостей и не тыкать сведенными судорогой пальцами в тех, кто выглядел богаче их. Вопреки всему этому посланник восточных кланов вскоре сообщил Конану, что среди пиратов чувствует себя гораздо лучше, чем в роскошном имперском Аграпуре.

— Лоснящимся, мягким придворным запада недостает мужской стойкости и силы, — сообщил он, находясь в отделанном шелком кабинете постоялого двора «Красная рука». — Никогда они не отдыхали на твердых подушках, набитых конским волосом; не сидели в седле быстрой лошади. — Он протянул чашу вина Конану. — С другой стороны, вы-то прокатились не на простой лошади, а на сасаруке! Вы превзошли моего двоюродного брата Анталлу в его же столице, смогли пересечь нашу степь и добраться до побережья с маленькой, — он подарил Филиопе очаровательную улыбку, — женщиной. Я чувствую, что смогу достичь с вами взаимопонимания, какое бывает между людьми только при продаже лошадей, и рассмотреть вопрос о совместных действиях в надвигающейся войне.

— Будет война? — Конан с уважением посмотрел на старого козака с косичками. — С Тураном? А как же туранский флот? Разве сравнится с ним маленький флот кланов, где по большей части старые суда?

Ади Балбал улыбнулся, закрутил между крепкими бурыми пальцами кончик выбившейся из прически косички.

— Колдун, прибывший вместе с вами, много обещал нам и, кажется, выполняет обещанное. Его чары ускорили рост дубов и елей на холмах в глубине наших земель. Все эти кривляния и бормотания кешанца (вместе с кровавыми ритуалами в рощах, которым он обучил наших волшебников) помогают деревьям за несколько дней вырасти. Эти деревья и идут на строительство кораблей… Кроме того, Кроталус, живя в Туране, разработал новые методы ускоренного строительства кораблей, которым обучил плотников наших верфей. Еще он утверждает, что может управлять ветрами. И в будущем, когда придет время, он обещает провести наши корабли с помощью магии сквозь бури, туманы и дым битвы. — Ади Балбал сделал многозначительную паузу. — Если он сдержит все свои обещания, то мы сможем полностью использовать военный потенциал моего народа и сокровища, которые вы оставили нам. Тогда у нас меньше чем через год будет готовый и вооруженный флот.

— Чем, хочу я спросить, платите вы колдуну за помощь вашей стране? — нахмурился Конан. — Разве Кроталус станет за просто так использовать свои чары? По собственному опыту скажу, что такие люди, как он, всегда имеют в запасе тайный план.

Посланец снова пожал плечами:

— Его спрашивали и посчитали естественным ответом его желание получить доступ к тайным знаниям гирканийских волшебников — ведь иные заклятия наших колдунов много могущественнее тех, что он знает. И еще он стал близким другом и советником Анталлы, который провозглашен полководцем всех наших кланов в прошлом месяце в Карапеске в степях юга. — Ади Балбал доверительно улыбнулся Конану. — По правде, колдун не рад альянсу с вами. Однако вождь Анталла настоял на союзе и послал меня сюда. Это вроде доказательства того, что его мнение не зависит ни от какого кешанского колдуна.

— А что Кроталус говорил о чудовищных кораблях, внешне напоминающих галеры, внутри которых сидят чудовища? Не так давно, находясь на службе у Турана, он занимался подобными штучками. Он не станет выкармливать для гирканийского флота таких чудовищ?

Ади Балбал с легкостью отмахнулся от сомнений пирата:

— Поверьте мне, Амра, я доверяю иностранному магу не больше вашего. Но я сам слышал о том, что затевается. Я видел дюжину заложенных килей, и первые новые корабли уже экипированы в тайных гаванях в верхних течениях рек. Это большие, хорошо вооруженные, крепко сбитые галеры, и на них нет никаких чудовищ, только свободные гирканийские гребцы и воины… и загнанные в стойла под палубой быстрые боевые кони. Они и их всадники будут сражаться на просторах западных равнин… В наши планы входит не только очистить море от туранских слепней. Мы собираемся завоевать и их земли, а потом снова править колонией, которую основали наши отцы. Мы говорим об уничтожении могущества Турана… С этим проектом мы обращаемся за помощью к вам — Красному Братству.

Несколько дней длились переговоры, на которых пиратов представлял Конан. Лишь изредка Сантиндрисса или один из других пиратских капитанов присоединялись к ним, выдвигая свое предложение или требование. Грандальф и его приятели, вожди Морских племен, делали это не более чем для приличия. Его островитяне и гирканийцы были родственными народами и с легкостью могли стать союзниками. Однако надо было помнить, что Морским племенам придется выступить в поход совместно с пиратским Братством.

Конан же хотел добиться полного союза с Гирканией. Он требовал право на неограниченную торговлю и право набегов на нейтральные свободные портовые города, взаимный пакт защиты с Гирканией и, возможно, даже признания его пиратских рейдеров независимыми кораблями имперского Гирканийского флота. Но Ади Балбал, как и любой торговец лошадьми (которым он, кстати, и был в глубине души), осмотрительно упирался по каждому пункту.

Из трюма своей галеры гирканиец выгрузил лошадей — неприхотливых степных лошадок, на которых он и его свита могли посостязаться, носясь галопом вдоль утесов, по холмам, заросшим фруктовыми деревьями. Немного позже Конан уговорил своего гостя подняться на борт ялика — быстрого двухместного судна — и совершить путешествие вдоль гористого побережья острова. Но Ади Балбал не чувствовал себя в лодке так же легко, как в седле. Вскоре он побледнел. Ему стало нехорошо, когда они вышли в неспокойные воды узкого пролива. Конану долго пришлось идти, меняя галсы, чтобы вернуться в залив. Но это время не было потрачено даром. Беседуя на обратном пути с позеленевшим и желчным посланником, пират смог добиться уступок по ряду спорных вопросов, которые раньше казались неразрешимыми.

И вот дипломатическая миссия Ади Балбала подошла к концу. На прощание обнявшись с Конаном, посол Гиркании поднялся на корабль. Он повез назад свиток с перечнем пунктов соглашения на трудном гирканийском языке, на котором Конан так и не научился читать. Компаньоны Красного Братства теперь ждали, когда же Гиркания объявит Турану войну, расширяли и укрепляли свой флот, достраивали цитадель Джафара.

Неугомонный, несмотря на нещадно палящее солнце, Гарфалк из Яралета подгонял свою команду.

— Гребите, сыны скорпионов! — подбадривал он их с кормы, держа руку на рулевом весле. — Впередсмотрящая — Старая Элма — сказала, что видела парус, а ее единственный глаз зорче трех наших! Тяните живее, или вы не пираты!

Низкий галиот скользил между прибрежными островами. Два ряда его весел ровно и слаженно вспенивали воду.

— Коль желаешь, чтобы мы гребли, накорми нас! — раздался голос с носа. — Последнее время нас кормят реже и реже!

— Конечно, — поддержал другой пират. — Эль кончился, а разве кто-то станет всухомятку жевать сухари!

— Трудно что ли поймать дикую свинью и зажарить ее, — присоединился к ним третий. — И вода в бочках давно провоняла.

— Скоро мы насадим свининку на вертела и пожарим! — заметил ведущий гребец, сморщенный старый пират, и разразился кудахтающим смехом.

— Если хотите жратвы, выпивки и золота, — сердито заметил Гарфалк, — гребите живее! Разве не затем мы вялились на этих морских островах, чтобы быть готовыми, когда покажется подходящий корабль? Взгляните на эти песчаные отмели… вон мачта, и этого вполне достаточно!

Гребцы вытянули шеи, проследив, куда указывал палец капитана. Там, по ту сторону увенчанной кустами вершины белого песчаного мыса, на фоне синего неба, затянутого туманом, скользила одинокая высокая мачта. В безветрии до пиратов доносился слабый, размеренный грохот задающего ритм барабана. Мачта была без паруса — на море стоял штиль, так что судам приходилось идти на веслах. Единственная мачта, небольшой корабль… и, очень похоже, на нем плыло еще меньше людей, чем на безмачтовом галиоте Гарфалка. Понизив голос, капитан обратился к своим людям:

— Видите? Приближаемся, так что будьте наготове. Нам нужно встретить их там, где кончается эта песчаная отмель. Большего мы и желать не могли, парни… Чуть сбавьте темп. Теперь они от нас не уйдут. Приготовьтесь и постарайтесь не шуметь, чтобы не спугнуть добычу.

Гарфалк радовался. Впервые за последние месяцы он почуял запах добычи. Пять лет назад он оставил родную пустыню, расположенную далеко на западе, отказался от выбранной им профессии грабителя караванов, следующих через Яралет, потому что туранские патрули все лучше и лучше исполняли свои обязанности, защищая купцов от грабителей. Пробравшись сюда, на берега восточного моря, походившего на пустыню, запугав лентяев рыбаков и превратив их в буканьеров, он нашел новый смысл в жизни. Несколько мелких грабежей превратили его в капитана. Но последнее время дела пошли плохо, однако хороший улов не даст его команде развалиться.

Наблюдая за движением мачты жертвы, он передвинул румпель, направляя галиот точно между бурунами и песчаными отмелями. Жертва приближалась к ним, двигаясь по другую сторону сужающейся отмели. Потом изогнутый нос неожиданно появился над кустами, и Гарфалк резко пролаял:

— Ну-ка, навалитесь, парни! Работайте быстро, подгребайте ему под борт! На этом судне не знают, откуда мы, и едва ли станут сражаться. Но что это?..

Корабль оказался широкой галерой. И на нем полным-полно было загорелых гребцов. Кусок льняной ткани затрепыхался на мачте — пиратский, мертвенно-бледный череп Красного Братства.

— Стоп! — Лицо Гарфалка выражало разочарование и страх. — Сушите весла, парни, — обратился он к гребцам. — Мы нарвались на братьев-пиратов, к тому же отлично вооруженных. — А потом он прибавил более спокойным тоном: — Даже если у них есть что-нибудь ценное, их слишком много, чтобы мы могли сцепиться с ними.

— Что же нам делать? — поинтересовался один из гребцов. — Они протаранят нас или попытаются зацепить крюками!

— Они должны увидеть, что мы — нищие прибрежные крысы, — спокойно проговорил Гарфалк. — И мы будем вести себя спокойно, даже если они решат сразиться с нами. Приготовьтесь опустить весла справа по борту и по моему приказу повернуть в пролив между теми островами…

Потом с рейдера раздалось приветствие на гирканийском:

— Ахой, на галиоте! — Тучная, но проворная фигура вылезла на подпорки. Приложив ладонь ко рту, человек закричал: — Братья-пираты, неужто вы выбрали тот же купеческий корабль, что и мы?

— Что? — пробормотал удивленный Гарфалк. Он прикрыл глаза и покосился на туманный морской горизонт. Впереди, почти за пределами видимости, из-за неясно вырисовывающихся островов — поросших деревьями скал, лежащих к северу от галиота, — появился кусочек паруса другого, большего корабля. — Однако! — мгновением позже грубо проревел он не своим голосом. — Они идут на север вокруг острова в поисках убежища!

— Точно так, — ответили с корабля Красного Братства. Человек, висящий на шкафуте галеры, прикрыв от света глаза, повернулся в сторону гористого мыса, откуда только что появился корабль. — Даже отсюда этот корабль выглядит лоханкой с толстым брюхом, большой и тяжело груженной. При таком неважном виде, даже с хорошей командой, работающей на веслах изо всех сил, он не скроется.

— Так вы тоже собираетесь преследовать ее? — спросил Гарфалк, не спуская глаз с румпеля. Оба пиратских корабля шли вперед, набирая скорость. Барабан галеры задавал ритм обоим судам. — Я удивлюсь, если там не хватит добычи для нас обоих! — громко прокричал буканьер. — Но мы первыми увидели ее, — закончил он полуутвердительно.

— Конечно, — согласился капитан галеры. — И вы можете поучаствовать в сражении вместе с нами. У такого большого торгового судна хорошая команда, и лучше будет, если мы возьмем его с двух сторон. Если мы вместе разграбим его, то вы возьмете одну часть против наших двух, поскольку у вас меньше команда. Это говорю я — Фердинальд, второй лейтенант Черного Амры.

Два корабля, идя на веслах, направились вперед так, чтобы сойтись в одной точке. Их капитаны, перекрикиваясь, с легкостью вели разговор. Теперь единственным препятствием стала водная гладь, которую взбивали четыре ряда весел, опускающихся одновременно и вне досягаемости друг для друга.

— Я — Гарфалк, последний из Яралета. Я командую этими парнями. Но большая часть моих людей осталась на берегу, — благоразумно прибавил он. — Я сам по себе, никому не служу. Мы тут все братья, согласно пиратской традиции. — Он стоял на корме, стараясь улыбаться достаточно широко, чтобы это видел капитан Красного Братства. — Равная доля добычи будет справедлива, скажу я… потому что, хоть ваш корабль и больше, добыча по праву наша, так как это — наши воды.

— Да, в этом у вас преимущество, — уступил Фердинальд. — Хорошо… разделим добычу пополам, но лучшая половина той команде, что первой поднимется на борт купеческого судна. Вперед, во славу Красного Братства! Загоним купца! — Он приказал задать гребцам темп побыстрее. Его корабль легко полетел вперед.

— Вперед, во имя великого братства всех пиратов! — закричал Гарфалк. Его команда ответила воодушевленным криком. Их корабль легко обошел соперников, хоть и зарывался чуть глубже в мертвую зыбь открытого Вилайета. Началась славная гонка, и обе команды хорошенько потрудились. Люди Гарфалка даже бормотали заклинание, которое должно было увеличить скорость их судна.

Когда они обогнули мыс, купеческого судна там не оказалось. Уплыть оно могло только на север, а ветер был слишком слабым, чтобы позволить ему так быстро удрать. Должно быть, на судне увидели преследователей и бросились искать убежища среди островов. Гарфалк направил свое судно вокруг острова, следом за ним повернул и корабль Красного Братства.

Наконец пираты обнаружили беглеца. Купеческое судно спряталось под крутым скалистым берегом и теперь шло на веслах, стараясь вырваться обратно на морской простор. На его палубе у больших весел сгрудились люди. Сражение обещало быть кровавым. Гарфалк посмотрел назад, чтобы убедиться, что его союзники идут следом.

Они шли, но выбрали неожиданный курс. Без боя барабана они увеличили скорость, изменив курс, и теперь неслись наперерез его кораблю.

— Эй, на галере, стойте! ~ резко закричал Гарфалк. — Не наползайте так на нас! — Он повернул румпель, чуть свернув в сторону. Его гребцы сбились с ритма. — Отверните немного в сторону открытого моря, и мы возьмем купцав клещи!

Но галера Фердинальда подходила все ближе. Капитан Красного Братства скривился. Он отдал приказ, и барабан начал… еще быстрее выбивать ритм, задающий скорость, на которой можно было таранить неприятельское судно.

— Весла сушить! — закричал Гарфалк своей команде, наклонившись над румпелем. — Тормозите и давайте обратный ход! — Он посмотрел на высокое торговое судно, покачивающееся неподалеку от земли. Заметив зловещий флаг, безвольно свисающий с мачты купеческого корабля, он закричал: — Нас предали!

Но было слишком поздно. Корабли пиратов столкнулись. Нос галеры Фердинальда врезался в галиот ниже скамеек гребцов, расшвыривая весла и сломанные доски. Люди полетели в разные стороны. Корабль Гарфалка завалился набок, и рукояти весел, придя в движение, посбивали с ног гребцов. После первого мгновения ошеломленной тишины атакующие полезли через пролом в борту.

— Поднимайтесь и в бой! — закричал Гарфалк, выхватив из-под своей скамьи широкий боевой топор. — Тесните их, захватите их корабль! Они — лживые негодяи, самые худшие из предателей!

Но атакующие удержали инициативу. Прибрежные пираты подались назад перед яростной атакой своих противников, хлынувших на корабль буканьеров. Средняя часть галиота дрожала от криков, отчаянного звона стальных клинков, лязга топоров и сабель, разрубающих дерево и плоть. Вскоре палуба тонущего корабля покрылась кровавой пеной.

Гарфалк, пробившись в первые ряды сражающихся, оказался напротив Фердинальда.

— Лживый негодяй! — закричал он, обрушив топор на верткого пирата. — Как же наше соглашение? К чему все твои разговоры о пиратском братстве?

— Нет братства между ворами и Красными Братьями, чей цвет — кровь глупцов и соперников! — сквозь зубы ответил Фердинальд. Он умело увернулся, отразив удар топора взмахом сабли. — Сюда, Рондо, — позвал он одного из своей команды. — Обойди его! Он не сможет сражаться с нами двумя этим топориком!

Запоздало развернувшись, чтобы встретить атаку второго нападающего, Гарфалк почувствовал, как в ногу ему впилось стальное острие кинжала. Он задохнулся и споткнулся о скамейку. Разразившись бранью, он выронил топор. Капитан Братства и его помощник одновременно бросились на буканьера. Их лица кривились от удовольствия схватки и отвращения к убийствам — работе, которую надо было сделать. Под яростными ударами их клинков оборвалась жизнь Гарфалка.

Сражение закончилось, когда купеческий корабль с глухим стуком пришвартовался к судну буканьеров, сломав оставшиеся весла. Вооруженные люди высыпали на палубу, и впереди всех мускулистый черногривый пират — Амра с Моря Запада.

— Фердинальд, — строго обратился он к лейтенанту. — Я вижу, на битву я опоздал! План, как помнишь, состоял в том, чтобы соблазнить прибрежных крыс атаковать мой корабль. Ты и твоя команда должны были идти следом и напасть на них сзади. — Он посмотрел на палубу, омытую морской водой и кровью. — Однако ты многое успел сделать, так и не дождавшись меня. — Он строго оглядел своего подчиненного сверху донизу, потом, подняв мозолистую руку, хлопнул по плечу лейтенанта: — Хорошая работа, старик! Ты вел себя предприимчиво и инициативно, как настоящий капитан!

Конан оглядел палубу. Сражение приутихло, став не столь яростным.

— Достаточно! — закричал он, перекрывая шум битвы. — Оставьте этих прибрежных буканьеров. Пусть они выслушают приговор Амры и Красного Братства. Мы будем уничтожать всех морских пиратов, кто нарушит границы наших охотничьих угодий или нападет на корабли, находящиеся под нашей защитой. Отныне мы правим и в этих водах, и пусть все другие помнят об этом.

— Кто ты, Амра, чтобы претендовать на владение морем, точно так же как бароны на суше претендуют на пастбища? — сердито прокричал кто-то с носа галиота. — Ты свободный пират или высокомерный туранский адмирал?

Конан повернулся к этому человеку.

— Я сделаю все, чтобы Красное Братство правило на Вилайете! — резко отрезал он, потом огляделся, ожидая еще протестов. Но все молчали. — И запомните, если нужно, я буду иметь дело и с туранцами! Но сегодня я милосерден. Тем, кто еще жив, я предлагаю выбор. Вы можете остаться на борту этого корабля (все, кто захочет) и попытаться пригнать его назад к берегу. А те из вас, кто хочет попробовать себя и стать настоящими морскими разбойниками, могут вступить в Красное Братство! На борту моего корабля есть свободные места среди гребцов. Выбирайте.

Пираты Гарфалка оглядели разбитый галиот, который, постепенно погружаясь, плыл между рифами и каменистым берегом. Те, кого выбросило за борт при столкновении, уже взбирались на сланцевый берег. После краткого совещания те из прибрежных пиратов, у кого на берегу остались семьи, решили не покидать тонущее судно и вернуться домой. Но большая часть выживших подняла загорелые руки или шагнула вперед, присоединяясь к победителям.

Новоиспеченные члены Братства поднялись на борт галеры Фердинальда и помогли отцепить таран от тонущего корабля. Потом оба корабля Конана заработали веслами, уплывая прочь.

ГЛАВА 9. ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

Возвращаясь с попутным ветром, корабль Конана вошел в бухту Джафара. Теперь над городом возвышался замок Конана — гордыми близнецами застыли сторожевые башни, наблюдая за островами, узкими проливами и далеким кусочком открытого Вилайета на западе. Замок произвел впечатление на многих пиратов, и снова они начали перешептываться о былых днях. Некоторые из пиратов даже расчувствовались и пустили слезу.

Не было таких старожилов, кто мог бы вспомнить, как выглядел замок раньше и как давно был разрушен. Скорее всего, его разрушили сами же пираты, когда впервые захватили этот остров-порт, еще до расцвета империи Турана и до прихода на остров Морских племен.

Большинству иностранных мастеровых и проектировщиков заплатили и развезли их по домам. Однако некоторые решили остаться, потому что Джафар бурлил, став одним из самых богатых портов Вилайета. Тут процветала торговля и вовсю шли строительные работы. В порту собралось множество кораблей, и среди них «Мучительница» — галера Сантиндриссы, пользовавшаяся дурной славой.

Постоялый двор «Красная рука» был переполнен женщинами-пиратами Дриссы и освобожденными ею гребцами, заново открывавшими очарование грога. Однако их высокой женщины-капитана с ястребиным лицом видно не было.

Конан расплатился с командой, пристроил различные награбленные и купленные товары, что привез, в замок или на склады возле доков. Потом широким шагом он поднялся на холм, направляясь в замок, где ждала его прекрасная Филиопа. Вскоре город остался позади. Извилистая дорожка привела его во фруктовый сад, а потом на скалистое пастбище, над которым возвышался замок, неприступный и сверкающий недавно сложенными стенами.

В конце мощеной дорожки был опущенный подъемный мост. Конан подождал, пока морские воры под командой Иваноса не подняли решетки. Если предводитель пиратов отправлялся в путешествие, то вверял кому-то охрану своей женщины и сокровищ. Иванос казался наиболее лояльным и подходящим лейтенантом для такой работы. В любом случае Конан достаточно хорошо знал его.

Пройдя через двор в башню, миновав сводчатый банкетный зал и поднявшись по винтовой лестнице, Конан не встретил ни Филиопу, ни высокого пирата из Коринта. В замке царил покой, но что-то насторожило Конана. Он быстро прошел по коридору с окнами, а потом по винтовой лестнице поднялся в западную башню. Первая спальня была их (его и Филиопы) — узкое верхнее помещение, с балконом, выходящим на залив и город.

На широкой приступке у двери стояла пара сапог. Не нежные сапожки, какие предпочитала Филиопа, а морские сильно поношенные сапоги, испачканные грязью с холмов. И разве не сабельные удары иссекли их голенища? Конан, злясь на себя самого, увидел, что черная кожа изрублена, как ухо старого задиристого кота!

Сжав серебряную ручку, Конан рывком распахнул дверь. Та с глухим стуком ударилась о стену, и за ней капитану открылась темная, окутанная тенями комната… и подтвердились его худшие страхи. В укрытой балдахином кровати отдыхало два сплетенных тела. У подножия шелкового покрывала лежали второпях сброшенное платье Филиопы, черные штаны и кожаная амуниция — настоящий арсенал: сабля, кнут и кинжалы. Вытащив из-за пояса саблю, Конан направился к кровати.

— Проснись, грабитель — кем бы ты ни был! Украсть женщину у мужчины, в его же кровати, пока он плавает далеко в море!.. Что еще ты украл, во имя Ашторета и всех дьяволов? Скажи мне… сколько стоит твоя жизнь?

Острие сабли Конана, проткнув дымчатую занавесь и широкое покрывало и подцепив последнее, отшвырнуло ткань в сторону. Другой клинок — кинжал двух пядей в длину — попытался воспрепятствовать этому… Он оказался искусно выделанным и был спрятан под одеялом! Что смертоносный нож мог делать в постели Филиопы?

— Ты очень ревниво относишься к своей собственности, Амра с Моря Запада, — голос, раздавшийся из-за занавесок, был грубым и хрипловатым, в нем не прозвучало ни одной теплой нотки. — А что ты стоишь без нее? — Лезвие с легкостью распороло занавесь, в то время как его владелец бесстрашно бросился вперед. — Или ты просто боишься, что кто-то другой может оказаться лучшим мужчиной, чем ты?

— Я не боюсь ни мужчин, Сантиндрисса, ни женщин, которые занимают место мужчин, — сказал Конан женщине-капитану. Глядя на острие ее кинжала, он держал свой клинок наготове, разглядывая высокую пиратку, одетую лишь в скудные шелка, едва прикрывающие ее голые полусогнутые и широко разведенные ноги. — Однако признаюсь, я удивился, обнаружив тебя здесь! Из всех товарищей, кого во время долгих одиноких ночей в море я и мог вообразить в постели моей женщины, ты была последней, кого я мог бы подозревать.

— Дрисса не восхищалась мной, — сонно возразила Филиопа, приподнявшись за спиной женщины-капитана и стряхнув с глаз длинные черные локоны. — Прекратите. — Она отбросила покрывала, открыв большую часть своего обнаженного безупречного тела. — Правда, Конан, мне жаль, что я удивила тебя подобным образом… но тебя не было так долго, и я не знала, когда ты можешь вернуться.

— Я слышала, как тебя приветствовали у ворот замка, — гордо объявила Сантиндрисса. — Но я не видела причин удирать или будить твою хозяйку.

— Ты так пренебрежительно ко мне относишься? — грубовато сказал Конан. Его встревоженный взгляд беспокойно метнулся от развратной Дриссы к расстроенной Филиопе.

Сантиндрисса холодно взглянула на хозяина замка.

— Не понимаю, что тебя беспокоит… от меня она не родит, уверяю тебя! — Дрисса надменно пожала плечами, опустив кинжал. — В развлечениях между праздными женщинами нет ничего нового. Каждая женщина гарема по всему побережью сделает то же для своей сестры, пока их повелитель развлекается с другой женой.

— Жены гаремов! — Филиопа фыркнула от ярости, сев в кровати, и положила руку на плечо Сантиндриссы. — А как насчет жен моряков?.. Я скорее пересплю со всеми молодыми содержанками Джафара, чем с покорными рабынями какого-нибудь императора, пусть те будут даже во сто раз краше! — Вызывающе гордо подняв голову и тряхнув темными волосами, она хмуро посмотрела на Конана. — Если ты мной пренебрегаешь, ты не должен волноваться о том, чем я занимаюсь в твое отсутствие.

Конан, расстроенный и сильно разозлившийся, наконец нашел, что ответить:

— Не должен… я не виню твою жажду плоти. Как могу я винить тебя, когда и сам так же мучаюсь? — Его взгляд снова скользнул от одной женщины к другой. — Но ты, Дрисса, теперь тоже будешь моей женщиной и станешь делить со мной постель в море! Приятель-капитан и соперница. Однако что-то тут не так…

— Но ведь я — не какой-то незнакомец, который обманом пролез в твою постель, — женщина-пират сплюнула. — В твою морскую хижину! — Она посмотрела на Филиопу так, словно хотела узнать, как ее любовница воспримет это. Но обнаженная красавица не убрала руку. — Мы же с тобой плавали на моей «Мучительнице» вместе с моими товарищами, — показав на Конана острием кинжала, кисло прибавила Сантиндрисса. — И давайте объяснимся… Почему ты хочешь обнимать меня на волнах и отталкиваешь на берегу?

— Но, Дрисса, большинство наших встреч кончаются ссорами, и об этом знают все, — запротестовал Конан. ~ Захочу ли я, чтобы здесь, в моей обители…

— Хочешь ты или нет, но сейчас ты у меня получишь, — прошипела женщина-капитан. Она стрелой слетела с кровати и, сделав полшага вперед, нацелила на него свой кинжал. — Хватит пускать слюни. Я знаю все твои уловки! Ты хочешь вернуть себе свою женщину и держать ее под каблуком? Разделять и властвовать? Вы, мужчины, все такие чистенькие! Но это — в прошлом! — Она снова торопливо забормотала что-то, обращаясь к нему, двигаясь вперед с вызовом, несмотря на тяжелую саблю в руках Конана.

— Нет, Сантиндрисса! Разве ты не видишь, он просто ревнует? — Филиопа соскользнула с кровати и, сдерживая, обняла за плечи свою любовницу. — По-своему, по-мужски, он уважает тебя, приравнивая к мужчине. — Она обвилась вокруг пиратки и вытянула прекрасную белую ладонь, останавливая Конана. — Когда-нибудь и ты станешь чьей-то женщиной…

— Мужчина, женщина, какая, будь она трижды проклята, разница? — Резким рывком Сантиндрисса вырвалась из объятий Филиопы, оттолкнув нагую девушку в сторону. — Он — дурак. После плавания на север, ныряний и совместного отдыха на нижних палубах долгими холодными вечерами разве я не могу ревновать его? Или тебя?

Повернувшись к ним спиной, с дикими глазами и раскрасневшимся лицом, она заговорила и вовсе неразборчиво:

— Я играла в любовников с вами обоими, как и с другими, для вашей же пользы! Из-за вас я освободила своих рабов-мужчин… сейчас они бездельничают, пьют и плетут интриги, разделив между собой моих женщин! Можете вы вообразить… некоторые из них, из моих яростных кошек, теперь поговаривают о замужестве и жизни на берегу, — она с горечью покачала головой. — Но никто из них, будь то мужчина или женщина, не смеет жениться на мне! Я так одинока!

— Дрисса, — начал Конан. — Я не имел в виду…

— Ты не имел в виду, но ты и не думал обо мне! — яростно огрызнулась она. — И ты сам точно такой же! Ты, со своими кораблями, замками, надменными амбициями… Ты разрушил нашу мирную пиратскую жизнь! Что стало с нашим Братством сестер…

— Послушай, Дрисса. — Конан шагнул вперед, опустив саблю. — Если тебя беспокоит только это, то ты можешь смотреть на меня как на друга…

— Как на друга — никогда! — воскликнула пиратка и рубанула кинжалом, целя в горло Конана. — Мои рабы или мои сестры… они то со мной, то против меня… Как мало все это значит! Мой любовник, мой тюремщик, мой завоеватель и воздыхатель, вот кем ты, Конан, был для меня раньше! — Взмахнув кинжалом и сделав безрассудный выпад, пытаясь обойти клинок, который Конан выставил для защиты, на мгновение Дрисса открылась, но киммериец не воспользовался преимуществом. — Лучше быть выпотрошенным, вонючим трупом, чем другом…

Филиопа, действуя на собственный риск, схватила свою любовницу за запястье и тут же обратила ее гнев против себя:

— Убирайся, шлюха, или умри!

Конан быстро использовал представившийся ему шанс, проведя саблей молниеносный прием, отчего оба клинка со звоном полетели через всю комнату. Но борьба продолжалась и голыми руками. Противники сцепились, осыпая друг друга ударами и проклятиями, хрипло дыша, топая сапогами и босыми ногами по плитам пола. Голая Филиопа, рискуя получить синяки, влезла между двумя сражающимися капитанами и помогла Конану затащить Сантиндриссу назад в постель, где ее завалили одеялами и подушками.

А потом ярость Дриссы прошла… превратившись не в безудержную похоть, а в обиду, смоченную горькими слезами. Потребовалось много времени и терпения (весь вечер и часть ночи), чтобы утешить и успокоить ее.

Постоялый двор «Красная рука» был переполнен и кипел. Тут собирались самые дрянные пираты — отбросы двух десятков портов Вилайета. Песни, проклятия и веселые споры звучали в новом и старом залах, отделенных от полной пара, пропитанной дымом и запахом рыбы кухни и кладовых. Ниже, в сыром полуподвале, были маленькие комнаты для тех, кто хотел пьянствовать в уединении. Сухие грязные прежде складские комнаты и зальчики приютили тех, кто желал уединения.

В одной из таких комнат Рондо Туранец сидел во главе скособоченного стола. Когда он встал, приветствуя только что вошедшего, его круглое рябое лицо в дымном, сальном свете свечей выглядело особенно злобно.

— Добро пожаловать, Атрокс! Ты принес деньги? Хороший парень. Садись! Отдохни и давай выпьем по кружке, прежде чем все соберутся, — сказав так, он налил своему гостю маленькую кружку неочищенного, вонючего арраки. — А теперь разве мы не поднимем тост за какого-нибудь героя? Ага, я знаю… за Кналфа Разрушителя, настоящего капитана! Знаю, его давно уже нет с нами, но он, судя по легендам, самый выдающийся пират — Великий предводитель Красного Братства. С тех пор как его убили, прошло чуть больше двух лет… Может, его кости уютно покоятся на дне залива, куда течение унесло его. — Рондо повернулся к двери. — Ну, заходи же, Рафиас. Отсюда слышу, как ты там жадно глотаешь слюну. Сюда… возьми кружечку! Наш первый тост за капитана Кналфа, но мысленно вы отсалютуйте Сергиусу. Его убил Амра, как все вы отлично знаете, но в свое время Сергиус слыл грозной легендой морей! Теперь только от одних воспоминаний о нем у меня на глаза наворачиваются слезы… или в этом виноват этот недоделанный грог? Ладно, несмотря на то что люди скоро все забывают, я уверен: Иванос еще вспомнит капитана Сергиуса, когда не слишком загружен на службе своему новому капитану. В конце концов он восстанет… Джавала, добро пожаловать! Ученый человек, самый первый писец и законодатель нашей банды. И, как я вспоминаю, счастливчик в картах. Мы говорим о великих вождях прошлого, свирепых людях, которые правили пиратами Джафара в добрые старые времена. Вот были дни, разве нет? Тогда пиратская братия могла свободно бродить по Вилайету, отбирать лучшие грузы и ради удовольствия сжигать корабли… Тогда мы не были скованы договорами и альянсами, не пасли купеческие лоханки, вместо того чтобы просто утопить их. Эх, доброе старое времечко! Без сомнения, ты, Джавала, мог бы рассказать нам много историй… Эй, Дикколо, и ты нашел нас! Мы еще не начинали игры, так что можешь водрузить зад вон на ту скамейку и смочить горло. Но, пожалуйста, не испытывай ни на ком из нас свое остроумие! Я часто восхищаюсь твоим острым языком и тем, что при случае ты всегда готов поупражняться на своих приятелях пиратах. Даже повелитель моря Амра дрожит, когда ты начинаешь язвить.

— Я приобрел такую славу лишь за то, что высказывал вслух свои мысли, — без тени улыбки признался Дикколо. — Я готов открыто бросить вызов Амре, это правда… или любому увальню, кто осмелится посчитать себя выше других. Все мои корабельные товарищи знают это, так же как все капитаны.

— И поступают мудро, ценя это, — вставил Джавала.

— Некоторые, — с согласием ответил Рондо. — Ладно, наконец-то нас восемь — достаточно для игры. Да, вы, Гермиус и Зефат, садитесь. В тесноте, да не в обиде. Наливайте себе грогу. Эта келья хоть и ужасно тесная, все же больше той, в которой меня держали в Аграпуре! Зато тут мы можем спокойно поиграть, и нас не будут беспокоить задиристые офицеры. Тут есть свет, грог и настоящие золотые пиастры… один Тарим знает, каким чудом сберег я их, отложив из своего последнего жалованья.

— Дело в том, что мой кошелек почти плоский, — честно признался Рафиас.

— Я здесь для того, чтобы отыграть часть того, что проиграл прошлой ночью, — вставил Джавала. — Хочу снова почувствовать себя богатым.

— Увы, брат, — соболезнующе произнес Рондо, — боюсь, ты никогда не станешь богаче нас, своих товарищей. Большая часть золота честных пиратов попадает в лапы шулеров и торговцев, которые кишмя кишат и жиреют в Джафаре при новом порядке.

— Конечно, — глубоким, печальным голосом подтвердил Атрокс. — Все мое золото уплыло… кроме этого! — Он покачал слабо позвякивающим кошельком с грязной тесемкой.

— Может, правду говорят, что сокровища короля Кобольда были проклятыми, — печально добавил Рондо. — Вероятно, наше золото вернулось назад, откуда пришло, — на морское дно. Не получится ли так, что Амра и колдун зря подняли сокровища из глубин, заплатив за них жизнями наших товарищей, — он нахмурился, скривился… а может, он скривился из-за грога.

— Вы, двое, новенькие. Возможно, вы не знаете всей истории, — поправился Рондо, повернувшись к Зефату и Гермиусу, одновременно раздавая карты. — Вы ведь из банды Гарфалка, не так ли? Он — последний капитан, убитый по приказу Амры. Так вот какая история произошла немного раньше: корабль, доверху набитый лейтенантами и капитанами, — злополучный «Ворон» Амры — отправился в плаванье. По дороге пираты поймали галеру с колдуном на борту, и вместо того, чтобы убить чернокнижника, взяли его с собой. Занимался тот колун поисками сокровищ. Вот Амра и решил заполучить подводные богатства. Пираты поплыли на север в темные, таинственные воды, полные страшных предзнаменований и угроз. Колдун нашел обломки утонувшего корабля с сокровищами, галеру Кобольда Рыжего, которая давно стала легендой… При помощи слуг колдуна, игнорируя волю богов и духов, они подняли сокровища с морского дна. Но ярость богов породила шторм, уничтоживший «Ворон». Некоторые говорят, что гигантский меч, зажатый в руке бога, обрушился с небес и разрубил корабль надвое. Все они исчезли — Амра, его женщина и колдун. Галера колдуна вернулась в Джафар, привезя часть сокровищ, и из них лишь каплю заплатили выжившим морякам. Потом Амра вместе со своей дамой вернулся, то ли будучи, один Эрлик знает каким, колдуном, или дело все в его дьявольском везении… и потребовал львиную долю добра, достроил свой замок, заключил договор с гирканийцами… Он словно принц бережет свои богатства, обманывая прежних друзей и изгнав настоящих пиратов с морских просторов Вилайета! Теперь еще говорят, что он поведет пиратов на войну, чтобы мы сражались и умирали за Гирканийскую империю.

Пираты помрачнели, нахмурились и бормотали что-то про себя, в то же время не прерывали игру. Насколько позволяла им игра, они грубо сетовали на несправедливость правления Амры… все, кроме Дикколо, который наконец заговорил громко, заглушив бормотания остальных:

— Хорошо, Рондо, ты предъявил Конану страшный счет! — Маленький кофит наградил своего приятеля кривой улыбкой. — Ты говоришь так, потому что знаешь: Амра никогда не заводил шпионов. И, Тарим знает, я никогда не стану точить нож на своего капитана. Я брал свою долю медяков из рук киммерийца как плату за то, что с одинаковым искусством держусь за рукоять весла и ножа. Однако мне кажется, Конан всегда по справедливости обходился с теми, кто бросал ему вызов. Никогда он не уступит ни одному из нас без боя, даже если ему придется бороться с самой смертью.

Худой пират одновременно поглощал выпивку и говорил.

— И плавая в этих водах достаточно долго, я не вижу причины оплакивать добрые старые дни. — Он обвел рукой тесное, наполненное дымом помещение. — Посмотрите вокруг! Лично я никогда не видел, чтобы Джафар был таким богатым и чтобы в нем жилось так уютно. Здесь безопасная гавань для гордых пиратов.

При этих словах шепот в комнате изменился, превратившись в кислое, недовольное бормотание. Присутствующие переключили все внимание на звон золотых монет на дощатом столе. Но скоро Рондо заговорил снова. Его голос, как и подобает голосу бывшего арестанта, был скрипучим:

— Я могу согласиться с тобой, Дикколо, только в одном… в свое время ты взял слишком много денег из рук Конана! — Он подождал, пока не стих грубый смех пиратов. — Но я никогда не стану доверять ни тебе, ни твоему любимому капитану. Я не обвинял его ни в чем, кроме корысти и жажды власти… и еще в чрезмерной жестокости по сравнению со всеми другими пиратскими вождями в истории нашего Братства.

Глупая улыбка на его круглом лице казалась примиряющей, и, раздавая карты, выходец с Ильбарса изложил свою точку зрения:

— Нет, в самом деле, я дал капитану Амре фору… Чтобы он смог подняться, построить замок и укрепиться в нем, собрать побольше кораблей и золота, чем ухитрились другие, которые ушли, оставив все невесть кому.

Слава и богатство тогда не достались достойным. Я не могу придраться к Амре ни в том, как он хранит сокровища, ни в том, как он продал своих товарищей ради гирканийцев… но то же часто происходило раньше, и все доставалось тем, кто приходил следом.

— Кто придет на смену Конану и когда? — Дикколо, пришел в ярость от елейности хозяина, со злостью потребовав ответа. — Кто возьмет себе дворец Амры? Ты предлагаешь, чтобы мы посадили туда тебя — речного пирата? — Он зло осмотрел собравшихся, вспоминая, кто из них участвовал в знаменитом рейде на Аграпур. — Как можешь ты говорить, что Конан продал нас иностранцам, когда он всегда действует против Турана? Ведь это он убил Кналфа, который заключил договор с Туранской империей? Может, ты и не видишь, но замок, который он построил, не даст чужеземцам править Джафаром!

— Но разве замок построили для этого? — с усмешкой воскликнул Рондо. — А я-то думал, Конан построил крепость для того, чтобы хранить свое золото и баб подальше от нас — своих братьев-пиратов!

Язвительный, острый как жало язычок Дикколо на этот раз подвел его. Под смех игроков Дикколо снова повернулся к ухмыляющемуся речному пирату:

— Я вижу, к чему идет дело, Рондо, и предупреждаю тебя: не рассчитывай на меня. Я не стану помогать тебе свалить Амру, чтобы ты смог вскарабкаться на вершину груды обломков.

Сказав это, он поднялся из-за стола, поставил свою кружку и покинул комнату. Пока остальные скептически смотрели ему вслед, Рондо толкнул Атрокса в бок и что-то прошептал ему на ухо.

Дикколо по лестнице поднялся в общую комнату, обеспокоенный и негодующий по поводу того, что услышал. Конечно, жалобы и мятежные планы не были чем-то необычным среди пиратов, но этот негодяй Рондо имел слишком уж четкий план и казался достаточно хитрым, чтобы возложить выполнение своего плана на чужие плечи. Без сомнения, было бы мудрее остаться внизу, притворившись согласным, выслушать планы заговорщиков, но язык и раньше причинял Дикколо много неприятностей. Какая ирония, что в этот раз он защищал Конана, вместо того чтобы насмехаться и подкалывать воинственного быкоголового капитана!

Ему нужно было найти доверенное лицо, кого-то, с кем можно было бы поделиться услышанным. Когда Дикколо осмотрел наполненную людьми галерею, то первым знакомым, кто попался ему на глаза, был старый Йоркин — жрец пиратов — скальд, слагающий стихи. Он слыл чудаком, которого любили многие, и образцом мудрости в житейских делах. Йоркин был сморщенным от старости, почти беззубым пиратом. Для людей его профессии продолжительность жизни человека казалась мимолетно коротким отрезком времени.

Йоркин сидел на бочонке возле кладовой, пил пиво из деревянной кружки, которую то и дело ставил на более высокую бочку, возле которой сидел. Когда Дикколо подошел и уселся на пустующий бочонок рядом со стариком, Йоркин повернулся и улыбнулся молодому человеку улыбкой, обнажившей множество дыр и всего несколько зубов:

— Привет, юноша, что занесло тебя в этот уголок?

— Так уж получилось, старик… хотя меня сильно тошнит от того, что я услышал внизу от круглолицего Рондо и его игроков-обманщиков. — Выудив маленькую деревянную кружку из-за пояса, Дикколо с глухим стуком поставил ее перед собой на бочку, и служанка, разносящая арраки, наполнила ее из запотевшего кувшина. Оба мужчины сидели молча, пока она не ушла. — Они хотят выбить палубу из-под ног капитана Амры, — продолжал Дикколо. — Собираются обрубить ему весла и мачту! Идут разговоры о том, что он слишком выставляется и меняет привычный порядок вещей.

— Достаточно, — отмахнулся старик. — Есть много рифов и отмелей в Южном проливе, много фальшивых протоков! Если бы все, что говорят об Амре, было бы правдой, мы бы давно пошли на дно, — говоря это, Йоркин любезно улыбался. Его водянистые стариковские глаза внимательно следили за залом пивной и кладовой.

— Да, старик, — согласился Дикколо и, на мгновение замолчав, сделал глоток пальмового вина. — Я — единственный, кто не попался на вздорную болтовню Рондо. Я вижу, что с тех пор, как правит Амра, наша гильдия стала сильнее и на взморье творятся великие дела.

— Конечно, — согласился Йоркин. — Мудрый рулевой полагается на шкипера и на впередсмотрящего. — Подняв кружку, он глотнул пива. — Но когда налетает южный ветер, лучше брать рифы, а не поднимать паруса.

Дикколо понял, что советует ему старик. А тот словно и забыл о присутствии молодого пирата.

Пивной зал был немного больше, чем маленький, разделенный стойкой укрепленный альков, отделявший пиратов от распечатанных бочек пива. Когда девушки Филиопы в скудных платьях спеша пробегали туда-сюда с кружками, им приходилось подниматься на цыпочки, чтобы отвернуть кран пивной бочки, или, наоборот, низко нагнуться, чтобы налить арраки из стоящих на земле кувшинов. Так как Йоркин сидел у двери, активность служанок не ускользала от его взгляда, и в промежутках между жадными глотками он присматривался к девушкам.

— Благодарю, старый Йоркин, — сказал Дикколо, поднимаясь с места. Почувствовав внезапное желание выполнить совет старика, молодой пират направился к дверям, прошел через залитый светом, заполненный толпой переулок. Ночь вдали от вонявшего рыбой залива была свежей и душистой. Оставив за спиной толпу бездельников, Дикколо со всевозрастающей уверенностью поспешил на холм.

Мостовая кончилась, и дальше дорога превратилась в ленту застывшей грязи, но осталась твердой и ровной. Домов вдоль дороги стало меньше. Они отступили, спрятавшись за фруктовыми деревьями. Далеко впереди и выше над усыпанным пылающими звездами горизонтом поднимались двойные башни замка.

Сзади раздались шаги — два человека спешили за Дикколо. Пират метнулся в сторону, под защиту фруктовых деревьев, но налетел на ствол. Когда он пришел в себя, то почувствовал, как крепкая рука легла ему на плечо. Низкий голос Атрокса прогремел ему прямо в ухо:

— Он здесь!

— Дикколо, да ты никак заблудился? — тонкий голосок Рафиаса присоединился к голосу Атрокса. — Ты забрел слишком далеко от моря, парень! Тут нет ничего для тебя… Или ты спешил в замок богатого капитана, которого давно уже ничего не волнует?

— Он просто заблудился, — пробормотал Атрокс, сдавив шею Дикколо.

— Может, он собирался заглянуть к своему старому капитану, рассказать ему историю-другую? Ведь такое может быть? Но это было бы глупо.

— Да, Дикколо. Глупое желание, — добавил Атрокс.

— Это же не для такого языкастого парня вроде Дикколо. Острый язык шутника может ранить как клинок. Но я знаю, как воспрепятствовать этому.

Рафиас шагнул ближе, и в руке его сверкнул кинжал.

ГЛАВА 10. ВОЕННЫЕ ПЛАНЫ

— Мы должны без промедления вторгнуться в Гирканию! От этого зависит будущее Турана!

Слова принца Ездигерда зазвенели под куполом дворцовой арены. Однако они не прервали выступления женщин-акробатов, которые считали, что лучше подчиняться распоряжениям императора Йилдиза, за которым сейчас ухаживали две служанки.

— Уважаемый отец, — снова заговорил принц более спокойным голосом. — Наши шпионы сообщают, что люди востока готовят вторжение. Единственная наша надежда, как сообщил мне мой источник информации, немедленно атаковать их. — Отведя взгляд от императора, он подошел ближе. — Мы должны послать отряды берегом и сжечь новые корабли Гиркании в доках раньше, чем их спустят на воду. Это — наш шанс одержать победу.

— Да, да, возможно… но, сын мой, прими во внимание мое болезненное состояние! — Йилдиз развалился на мягком кресле, вытянув ноги. Покачав рукой, он приказал наследнику не подходить ближе. — Как ты знаешь, подагра — нелегкая болезнь. Разве ты не можешь спокойно сидеть вместе с остальными и наслаждаться представлением?

— Сидеть и расслабляться часами, пока враги наши вооружаются и готовятся напасть на нас? Мне кажется, такое промедление — предательство! — Ездигерд бессильно оглядел других присутствующих высших чиновников, которые вежливо кивали, но продолжали наблюдать за трюками акробатов. Места для зрителей были пусты, потому что это было закрытое представление. Лишь дюжина тайных советников, включая великого визиря Ниншаба, министра финансов Нефета Али, адмирала Куааба и недавно вернувшегося генерала Артабана, сидели расслабившись на подушках, разложенных вдоль каменных поребриков.

— Постарайся, мой мальчик, не быть таким мрачным и серьезным! Садись. То, что ты стоишь, раздражает мои распухшие от водянки ноги. — Йилдиз, казавшийся очень бодрым, несмотря на распухшие ноги и сильную бледность, махнул коварному сыну, чтобы тот вернулся на расположенные чуть повыше скамьи из полированного камня. — Великолепные молодые женщины изо всех сил стараются развлечь нас. Ты можешь найти их усилия поучительными.

Выступавшие, которых имел в виду император, были женщинами-акробатами. Шесть гибких южанок соперничали между собой в кувырках с трамплина, подбрасывали и ловили друг друга, прыгали и выделывали пируэты на проволоке с помощью палок-балансиров. Женщины с берегов Запорожки носили одинаковые прически, подвязав на затылках каштановые локоны темными тесемочками. Стройность их фигур хорошо подчеркивали усыпанные блестками шелковые костюмы. Они плотно облегали тела акробаток, без сомнения помогая им крепче хвататься друг за друга во время рискованных трюков. У придворных представление вызывало восхищение, а Ездигерд все больше хмурился.

— Теперь ты видишь! — провозгласил Йилдиз, когда наступил перерыв между номерами. — Разве созерцание женской силы и красоты не помогает расслабиться? — Сказав это, больной император потянулся вперед и ущипнул полный бок наложницы, повернувшейся к нему задом. Она завопила во все горло. — Так как — по твоему же мнению — о вторжении Гиркании в наши земли говорить рано, я считаю необдуманным и неблагоразумным что-то предпринимать.

— Но отец, разве не лучше переломить хребет захватчикам, пока они не выступили в поход? Такая экспедиция приведет к победе, даст нам превосходство в…

— Это уважительная причина для того, чтобы держаться подальше от гирканийцев и разгромить их позже… ох, во имя Эрлика! Попытайся угомониться. — Император поморщился от боли, беспомощно потянувшись в кресле, и спустил с возвышения свои опухшие ноги. Его прислужница быстро нагнулась над ним, озабоченно поглаживая его лоб и осторожно поправляя подушки. — В любом случае, мой мальчик, — продолжал он через несколько минут, — я сомневаюсь, что ты, как и любой другой туранец, сможешь руководить таким вторжением, даже с помощью изменника-колдуна… Как там его имя?

— Кроталус, отец, — неожиданно менее резко ответил Ездигерд, вынужденный перейти к неприятной теме. — Последние донесения наших шпионов подтверждают то, чего я опасался. Колдун уплыл из Аграпура и попал в плен к нашим врагам гирканийцам. Вот одна из причин, почему я бы хотел начать действовать как можно скорее.

— Попал в плен или перешел на их сторону — разве в этом нет разницы? — беззаботно спросил император. — Судя по тому, что сообщили мне, он и его заклятия активно помогают нашим врагам строить флот, о котором ты упоминал, — Йилдиз легкомысленно развел руками. — Не хочется испытывать на себе его новое оружие. Иначе очень быстро можно оказаться в неприятном положении! — Он посмотрел на своих советников: — Что принесли нам демонические галеры Кроталуса, кроме больших затрат? Разве посмеем мы использовать их? Разве не повернут они против наших кораблей, когда окажутся в открытом море?

Адмирал Куааб — маленький высохший человек в чрезмерно большом и тяжелом бархатном тюрбане с пером — повернулся к императору и самовольно ответил:

— Ваше Величество, мои дрессировщики уверяли меня, что корабли безопасны и твари находятся полностью под контролем, хотя отступник колдун может сотворить какое-нибудь вредоносное заклятие. Пока же чудовищ держат взаперти на нижних палубах. К тому же они слишком несмышленые, чтобы почувствовать отсутствие своего настоящего хозяина, — маленький адмирал чопорно улыбнулся. — Ради безопасности могу предложить, чтобы они действовали отдельными формированиями в стороне от нашего основного флота с людьми-гребцами.

— Предложение, достойное внимания, — сказал Йилдиз. — Наверное, стоит кинуть их в самую гущу битвы. В конце концов, наш колдун, скорее всего, знает, каким образом можно быстро их уничтожить. Мы должны считаться с этим, как и с его невероятным искусством в навигации, даже если не брать в расчет слухи о его втором зрении.

Ездигерд перебил его, пытаясь отстоять свою точку зрения:

— Я искренне сомневаюсь в том, что Кроталус будет использовать эти силы для нас или для наших врагов.

Но быстрый бросок выручил бы нас из неприятностей. В нем одно из принципиальных достоинств моего плана…

— Если бы я был на твоем месте, Ездигерд, я дал бы твоему Кроталусу самому кануть в небытие, — беззаботно сказал император. — Колдуна не сдерживают клятвы верности, и он ко всем относится с подозрением. Впрочем, его одолевает жажда богатства и власти. Могущество колдунов часто нуждается в чем-то возвышенном, эзотерическом и требующем уединения; часто поиски уводят их в седое, забытое прошлое. Похоже, что твой Кроталус заскучал тут с нами, поняв всю тщетность попыток заполучить в свое распоряжение наш Двор Пророков со всеми его секретами.

— Даже в этом случае достоинство немедленного удара по Гиркании неоспоримо, — настаивал наследник. — Такую задачу может выполнить молодой полководец, сильный и… не страдающий от недугов, в отличие от вас. Появление нового полководца взбодрит наши отряды, и следующие кампании…

— Достаточно, Ездигерд! Вспомни, что я пока император! — в моментально наступившей тишине Йилдиз осторожно качнул ногами. — Однако сейчас у меня нет сил для споров. Вон те женщины, возможно, смогут научить тебя чему-то. Смотри внимательно!

Резко хлопнув в ладоши, Йилдиз привлек внимание слуг, очищавших арену и готовивших ее к следующему номеру. По команде императора они поспешили все закончить и исчезнуть. В дальнем конце арены открылись бронзовые двери, и оттуда рысью выбежало шесть коней — великолепно выхоженных мускулистых животных, могучее сложение которых являло контраст со стройными фигурами появившихся на арене женщин.

— Хайя! Йа, Заббадайх!

С резкими криками и командами акробатки перестроили коней, и те быстрой рысью помчались по кругу. Потом женщины запрыгнули им на спины. Крепко держась за ремни упряжи и бедрами сжав лощеные спины скакунов, запорожки продемонстрировали, как можно скакать без седла. Они выделывали пируэты, стойки на руках, проползали под брюхом бешено несущихся животных в опасной близости от смертоносных копыт и ловко перепрыгивали с одного коня на другого. Представление приковало к себе внимание зрителей, в том числе и надменного Ездигерда.

Даже несмотря на предшествующую демонстрацию женской ловкости, в этом номере было что-то завораживающее. Сочетание гибкой женской силы наездниц и завораживающей мужской мощи их жеребцов таило в себе очарование неукротимой стихии. Женщины, казалось, тоже чувствовали это, с дикими криками подпрыгивая и завывая.

— Ну, вот! — воскликнул император Йилдиз, когда последняя всадница покинула арену. — По крайней мере, это представление понравилось бы недавно гостившему у нас несокрушимому Ади Балбалу. В самом деле, великолепное зрелище. — Он повернулся к сыну, который бесстрастно взирал на него. — Ладно, а ты что можешь сказать об этом?

Непреклонный молодой принц равнодушно пожал плечами:

— Что может сказать мне это выступление, уважаемый отец? Разве то, что женщины — последователи Эрлика, прибывшие издалека, — более безнравственны и бесстыдны, чем дочери Тарима? Однако сомневаюсь, что вы имели в виду именно это. Но чему еще может научить меня этот цирковой номер?

— Чему, в самом деле, можно научить человека с такой скороспелой мудростью? — Император лукаво улыбнулся. — Однако ты прав, Ездигерд, предположив, что эти женщины прибыли из дальних районов, где люди еще чтят старых богов. Они — и это в самом деле так — прибыли с берегов Запорожки, приплыв сюда со своими скакунами из нашей колонии на той стороне Вилайета. Они — простые погонщицы яков, дочери одного из кланов тех мест, где люди работают вместе и устраивают представления, продлевая жизнь славным традициям старины… хотя допускаю, что наши дворцовые костюмеры приодели наездниц специально для этого представления… К чему хотел бы я привлечь твое внимание: они обычные девочки-кочевницы, которые, как только их отрывают от груди, садятся в седло и проводят в нем большую часть жизни. Их подвиги, изумляющие нас, жителей запада, — то, что может сделать каждый в их стране, более южной, чем та, с которой мы скоро начнем войну. — Сделав многозначительную паузу, Йилдиз посмотрел на своих военных советников. — Генерал Артабан, мне тяжело. Прошу, продолжайте, если вы поняли ход моих мыслей.

— Благодарю вас, Ваше Величество. Я понимаю, что вы имеете в виду. — Артабан — образцовый подтянутый и красивый офицер Турана — поклонился императору и спокойно повернулся к Ездигерду. — Смиренно прошу о прощении, о Принц… Но женщины Гиркании и других степных районов в целом проводят в седле даже больше времени, чем женщины, только что выступавшие перед нами. — Он отвесил краткий, извиняющийся поклон своему опечаленному слушателю. — Эти наездницы практиковались и шлифовали свое искусство не на представлениях, показывая акробатические трюки, а в бесстрашных военных походах. За многие столетия жизни в седле обитатели степей стали воинами и всадниками, которым нет равных во всем мире. Мы в Туране хвастаемся великолепной кавалерией, лучшей среди народов Хайбории. Но, Принц, мы, как и любой другой цивилизованный народ, оказались бы глупцами, если бы выступили против гирканийских всадников на суше, и что еще глупее — на обширных равнинах их родины… Более того, если я правильно понял вашего отца, — взглянув на Йилдиза, генерал терпеливоулыбнулся, — события развиваются слишком стремительно. Кроме вторжения врага с моря, мы должны опасаться войны на суше с превосходной и хорошо экипированной кавалерией гирканийцев, которая может отправиться в обход Вилайета… Даже при лучшем и самом смелом полководце, — он с безразличием вынужден был кивнуть в сторону молодого принца, — нападение на Гирканию не оставит нам никаких шансов.

— Совершенно верно, мой Принц. В самом деле, все так и есть, — из-за спины Артабана подтвердил адмирал Куааб. Поднявшись, несмотря на вопросительный взгляд Йилдиза он подошел поближе. — Флот — величайшая сила Турана, вот на что нам нужно полагаться. Вот линия поведения, которую предлагает нам наш император: просто подождать, пока наши враги выступят в поход, а потом уничтожить их силы на море. Гирканийцы могут построить превосходный флот, но, какое бы колдовство ни было на их стороне, они плохие моряки. Тот же образ жизни, что делает их столь грозными в седле, — гарантия того, что они никогда не покорят море.

— Верно, — согласился Артабан. — С другой стороны, если они направятся к нам берегом, вокруг южной оконечности Вилайета, им придется совершить долгое путешествие, преодолев горы, реки и крепости, которые ослабят их армию и дадут нам время подготовиться.

— Точно, — подтвердил адмирал, стремясь подвести итог. — Чтобы победить нас, они должны выйти в море. Но они не смогут сильно удивить нас на просторах Вилайета… После столь многих лет, когда на Вилайете правил Туран, гирканийцам будет недоставать искусных капитанов. Так как наш флот всегда наготове, мы можем без всяких опасений вступить в битву или даже провести несколько сражений на Вилайете.

— В самом деле? — удивился Ездигерд, до сих пор настроенный скептически. — А как же пираты? Гирканийцы заключили союз с главарями тех, кто живет на островах, с мелкими островными государствами, в том числе с Красным Братством и Морскими племенами. В прошлом пираты демонстрировали на море величайшую ловкость. И тут нашим главным козырем будет то, что мы ударим первыми, не дав гирканийцам соединиться с разбойниками и людьми, объявленными вне закона.

— Нет, сын мой, — устало возразил со своего места Йилдиз, — лучше дать им соединиться и тогда покончить с ними разом. Наш имперский флот может превзойти их всех. В любом случае, союз их будет скорее слабым, чем сильным. Я планирую расколоть альянс морских разбойников и гирканийцев. Можно даже сделать так, чтобы пираты нарушили договор с Гирканией. Мой сын, ты должен больше ценить искусство дипломатии.

— Вы и раньше пытались использовать это, — возразил Ездигерд. — Предательство подвергает всеобщему унижению наш народ. То же самое случилось, когда вор и негодяй Амра впервые появился на горизонте. С тех пор его пираты заполонили наши воды. Они захватывают корабли и грузы, вымогают оплату за проезд, грабят наши форпосты, даже провозгласили себя какой-то мелкой империей! Большую неприятность и вообразить себе трудно.

— В самом деле, — устало согласился Йилдиз. — Но ты, мой мальчик, должен понять, что сейчас Амра в безопасности в своей цитадели на Аетолианских островах. Незначительная фигура, как он, независимо, под нашим контролем или нет, — он всего лишь пешка в игре. Более того, я положусь на свои дипломатические усилия. Так как, похоже, война таки будет, я подготовлю и соберу наши военно-морские силы. Когда же придет время, со всей горячностью ты сможешь направлять наш флот, находящийся под командованием адмирала Куааба.

— Тысяча благодарностей, отец, — кивнув, Ездигерд повернулся, поднялся вверх по ступенькам и ушел.

После нескольких мгновений тишины генерал Артабан отважился заговорить:

— Парень порывист, Ваше Величество, и рвется в бой. При надлежащем обучении и разумных советниках он принесет Турану много побед.

Йилдиз, отвернувшись от дымящейся чашечки, которую служанка поднесла к его губам, кисло улыбнулся:

— Последнее время я боюсь, что для него важнее победа над отцом, чем над гирканийцами. — Император содрогнулся. — Будь что будет, но я постараюсь обучить его и держать в рамках, пока жив. Каждый ребенок, даже принц, взрослея, должен научиться кланяться своему отцу.

Покинув арену, принц Ездигерд заметил высокого темноусого аристократа, стоящего перед молчаливой кешанской стражей в коридоре.

— Кхалид Абдал, — кивнул принц, в то время как человек опустился на колени в шаге от него. — Ты хорошо поступил, подождав меня.

— К вашим услугам, мой Принц, — ответил усатый. — Я хоть и не самого низшего звания, но никогда не стану прерывать, если у вас столь важное совещание.

— Это хорошо. Я предпочитаю, чтобы наши деловые встречи не были ни заметными, ни частыми.

— Как и раньше, о Принц, — Кхалид Абдал мягко и уверенно зашагал рядом с обиженным принцем по сверкающим гулким коридорам. — По собственному опыту я знаю, что существует много каналов влияния при дворе, и настоящая сила не всегда исходит сверху.

— Возблагодарим Тарима, иначе наша империя скоро окажется в неприглядном положении, — согласился Ездигерд с ноткой горечи в голосе. — Я знаю, что ты подослал агента к Амре, или Конану, или как там еще его зовут… Твой человек способен совершить убийство?

— Очень может быть, Ваше Высочество. Он — преданный Турану человек, настоящий тюремщик из нашего морского гарнизона, «освобожденный» Конаном. Он никогда не был врагом Турана. Много лет служил информатором. Его подсаживали в камеры пленных пиратов. — Кхалид Абдал говорил тихим голосом, пока они шли одни, и замолкал, когда они проходили мимо раболепно склонившегося слуги или открытой двери. — Мечом он действует быстрее многих и может завербовать людей, направить их мысли в нужную сторону. Но потребуется осторожность… иначе Амра станет сражаться, как пещерный медведь, попавший в ловушку. Тогда потребуется дюжина или более убийц, чтобы одолеть его.

— Хорошо. Так или иначе, Амра должен быть убит. Ездигерд резко повернул через залитую солнечным светом арку, сложенную из лазурита, и вместе со своим спутником вышел на балкон, возвышавшийся над дворцовыми причалами и синим рукавом реки. Бахрому городских крыш вдоль реки затянул туман, но свежий ветер гудел над водой. Тут они могли спокойно стоять, не боясь, что их подслушают.

— Но помни, — продолжал принц, — я не хочу забавляться с пытками или допросами. Я очень много заплачу этому парню, если буду уверен, что работа сделана, и пусть не останется в живых никого, кто обманул бы меня. И еще помни: мне нужны доказательства, что пират мертв. Пришли мне доказательства!

— Все по-честному, Ваше Высочество. Завтра я отплываю по делам своей семьи в Восточный Вилайет — там я смогу последний раз встретиться с убийцей и заплатить ему часть денег. Я очень внимательно отношусь к вашему делу.

— Но ведь это и твое дело, не так ли? — Принц, знавший о Кхалиде Абдале достаточно, чтобы доверять ему, на мгновение встретился с ним взглядом. — Как я помню, негодяй несправедливо обошелся с твоей семьей?

Дворянин нахмурился от неприятных воспоминаний.

— Мой двоюродный брат, хилый, рожденный в кровосмесительном браке, решил пересечь Вилайет и умер из-за пиратов. Не от руки Конана, как сказали мне, а во время тяжкой работы у него в плену. — Кхалид Абдал понизил голос. — И хуже того, Конан лично держал в плену мою старшую жену Оливию, пока я не выкупил ее. Он дурно с ней обращался. Я прочел это в ее глазах, хотя сама она мало что мне рассказала. Я жажду смерти Амры, чтобы закончить дела… между нами.

— В самом деле? — недоверчиво, с ноткой печали в голосе сказал Ездигерд. — Ладно, только не давай своей личной ненависти повредить делу в целом и старайся действовать осторожно. У многих есть причины таить зло на Амру за многочисленные оскорбления, что он нанес дворянам нашего королевства… — Принц сделал паузу, нахмурившись. — Важно, чтобы смерть его была очевидной. Сослужи мне эту службу, Кхалид Абдал. Я буду тебе очень обязан и вручу соответственно большое вознаграждение.

Принц повернулся и уставился на дворянина холодным, пронизывающим взглядом.

— Как ты знаешь, можно обзавестись более опасными врагами, чем Амра, имея дело с… — его взгляд метнулся назад, к возвышающемуся корпусу императорского дворца у них за спиной. — Легкомысленные глупцы и интриганы-предатели рано или поздно падут, и установится порядок вещей, служащий во славу Аграпура.

ГЛАВА 11. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Утром воды залива Кхорасана сверкали серебряно-синим цветом. На мягко плещущихся волнах отдыхали корабли, пришвартованные вдоль низкой каменной набережной или стоящие на якоре чуть поодаль. Некоторые из них были когами нового типа — высокими кораблями, чересчур большими для того, чтобы их могли вытянуть на берег. Купцам принадлежали суда другого типа, и те из них, что были не загружены товаром, давно уже вытащили на берег. Вдоль городской набережной вытянулся ряд маленьких прибрежных галер и рыбачьих судов улучшенной конструкции.

За всем этим флотом раскинулся порт Кхорасан — причудливая мозаика садов, черепичных крыш, пронзающих небо минаретов, стройных пальм, куполов храмов и укрепленных купеческих вилл. Ряд низких холмов с зубчатыми вершинами протянулся вокруг южного края города, заканчиваясь скалистым мысом, образующим залив и защищающим суда, стоящие на якоре, от юго-западных штормов. Другая гряда холмов стояла стеной, закрывая город с севера, оберегая Кхорасан от нападений кочевников. Столь удачное расположение порта способствовало очень устойчивому политическому положению независимо от приливов и отливов завоевателей восточных степей, постоянно переходивших из рук в руки.

Оливия расположилась на носу баркаса. С восхищением и недоверием рассматривала она цветущий купеческий город. Она точно не знала, почему ее муж Кхалид Абдал приплыл сюда. Такое путешествие казалось невыгодным с точки зрения торговли… особенно сейчас, когда шли слухи о войне, угрожающей подпалить Вилайет, словно разлитый чан лампадного масла. Но Оливии казалось, что она знает истинную причину. Ставки в этой игре и опасное положение дел заставляли тяжело стучать сердце. Ее пышная грудь, прикрытая тонким шелком, плавно вздымалась в такт тяжелому дыханию. Если все окажется правдой…

Намного лучше было отправиться в плавание с мужем, чем ждать дома, без мужчины, в праздном состоянии неизвестности. Вначале Кхалид пытался ее отговорить. «А как же опасность войны и пираты?» — протестовал он. При воспоминании о последних ее сочные вишневые губы скривились в ироничной усмешке… ей ли бояться пиратов! В любом случае, для героического поведения у нее имелись свои причины.

Разговоры о морском путешествии вызывали у Оливии воспоминания о событиях прежних дней. Она слышала горькие сетования мужа на капитана пиратов из Джафара. Когда Кхалид сделал вид, что расстроился, узнав о введении пиратами налогов и портовых поборов, Оливия поняла, что муж притворяется. Кхалид был из тех, кто не жалуется, а действует. Их судно встало на якорь в Кхорасане вечером, а на заре ее муж уплыл на берег заплатить за защиту, как от него потребовали пираты.

Позже, в свете восходящего солнца Оливия увидела пиратскую галеру, которая стояла на якоре посреди залива, словно унылый тощий волк, заглядывающийся на овечье стадо. Ее флаг с черепом свободно развевался на ветру. Он был красным, а не черным — яркое, пылающее знамя новой империи Вилайета. «Кто бы мог быть на борту такого судна? — удивилась она. — Определенно, там может оказаться кто-то, кто сможет рассказать мне о Конане».

И тут мимо прошел баркас, торгующий овощами. Золотой гильджер кормчему, пару слов слугам — и Оливия уже плыла через залив на баркасе.

Она расправила складки своего шелкового платья и длинную вуаль так, чтобы не сомневаться, что тонкая ткань защитит ее красивую шею и плечи от палящего солнца. Оливия давно уже не была той загорелой пиратской девушкой, которая делила ложе с черноволосым Амрой. Праздно уронила она руку в холодные волны, расходящиеся из-под носа баркаса. Гребцы в грязных рубахах и тюрбанах согнулись над веслами и не глазели вокруг. Да и рулевой на корме не разглядывал слишком уж пристально свою пассажирку. Его больше интересовала неясно вырисовывающаяся недалеко впереди цель их путешествия.

С палубы пиратского корабля их никто не окрикнул. Большая часть команды кутила на берегу, без сомнения, празднуя в свободном порту очередную победу. Гребцы баркаса подняли весла, и их судно незамеченным скользнуло к пиратскому кораблю. Когда нос баркаса, погасив инерцию, легонько стукнулся о корму галеры, Оливия встала и с неподобающим даме проворством схватилась за свисающую веревку.

Взглянув на рулевого баркаса, она перебросила ему еще одну монету, еще хранившую тепло ее тела.

— Подожди здесь, чтобы отвезти меня назад, и получишь еще пять таких же монет.

Моряк кивнул. Чуть приоткрыв рот, смотрел он на безумную женщину, в одиночку отправившуюся к дьяволам-пиратам.

Отвернувшись от рулевого, сбросив вуаль и скинув комнатные туфли, Оливия обхватила веревку руками и перебросила босую ногу через перила галеры.

Когда она взобралась на корабль, встретить ее вышла пара пиратов.

— Фердинальд, — обратилась она к коренастому, более степенному из пиратов. — Они сделали тебя капитаном? Кто же теперь старший офицер Амры?

— Оливия… — уверившись, что это она, и осторожно кивнув, зингарец отступил в сторону и жестом приказал своему помощнику проводить даму к каюте на корме. Женщина направилась следом за незнакомым ей моряком, а Фердинальд замыкал шествие. Дверь каюты открылась, после того как спутник Фердинальда постучал. На пороге появился Конан в штанах и незастегнутой шелковой рубахе. Сапоги он держал в руках.

Как обычно, Конан выглядел сурово и был загорелым. Его массивная бронзовая грудь выпирала из-под рубахи, заставив Оливию, как всегда удивляясь, задуматься о размере сердца киммерийца. Она затрепетала, когда Конан уставился на нее.

— Оливия, девочка, это ты? — Он отложил сапоги в сторону и, подойдя, положил большую руку ей на плечо, потрепал ее волосы. — Я думал, что никогда не увижу тебя снова! Входи, поговорим, — отгородив Оливию от пиратов, он провел ее в каюту и закрыл дверь.

Каюта оказалась низкой. Отблески солнечных лучей, проникая через боковые иллюминаторы, сверкали на потолке. Обстановка выглядела грубой, пригодной лишь для мужчины.

— Садись… сюда, на кровать. Это нежное ложе, слишком мягкое на мой вкус, досталось мне из особняка одного туранского правителя в Сабараке. Нам пришлось разобрать часть палубы, чтобы затащить его сюда! — Он тяжело ударил кулаком в доски потолка. — Хочешь вина? Оно из Котана, редкое виноградное вино с одного купеческого корабля из Акита.

Улыбаясь гостье, Конан принес два позолоченных кубка и уселся на матрас рядом с Оливией.

— Мы главным образом собираем дань с уходящих в дальнее плавание кораблей. Вместо золота мы принимаем плату товаром. Так удобнее. — Он улыбнулся Оливии, потом поднял кубок и осушил его в несколько глотков.

— Ты преуспел с того времени, как мы расстались, — Оливия мелкими глотками пила вино из другого кубка, поглаживая полированные лотосы, вырезанные на изножье кровати.

— Конечно, иногда я сожалею об этом, — Конан поставил свой кубок рядом с кроватью. — В те дни, когда ты была со мной, ты, скажем так, глодала лишь хрящи, так и не попробовав настоящей вырезки. Тогда я просто занимался пиратством.

Взглянув на Оливию, Конан пожал плечами… Все тот же выразительный взгляд, могучий разворот плеч. Лениво коснулся он ее волос, там, где они свободно ниспадали на плечи.

— Во всяком случае, ты хорошо сохранилась. Вероятно, тебе безопаснее и не так тревожно среди придворных, чем среди моих морских бродяг. — Потянувшись вперед, он коснулся ее подбородка и повернул ее лицом к себе. — Однако… ты здесь.

— Я здесь, — вздохнула Оливия, немного расслабившись от его прикосновения.

Конан поцеловал ее губы, подбородок и шею. Его руки ласкали ее плечи. Оливия была ошеломлена, уступая, как и раньше, и тая в руках пирата. Дыхание ее участилось, она стала извиваться, ловя ртом воздух… Но теперь в ней уже не было страсти. Она боролась, сопротивлялась. Раскрасневшись, она наконец сумела оттолкнуть Конана. Отвращение было написано на ее лице.

— Нет, прекрати. Я не могу! Не сейчас! Нет… еще.

— Нет? — проворчал Конан, расстроившись. — Тогда, быть может, попозже… — Мгновение он рассматривал ее, а потом весело рассмеялся. — Скажи мне, — рискнул он наконец, — если не приступ ностальгической любви, то что тогда привело тебя ко мне?

— На самом деле меня привела к тебе одна мелочь. — Отодвинувшись от пирата, Оливия стала поправлять волосы, натянуто улыбаясь. — Торговая поездка моего мужа и воспоминания о жизни в море. Я увидела в заливе пиратский корабль… — Я тоже видел корабль Кхалида Абдалы, хотя и не знал, что ты на борту. — Рука Конана на мгновение задержалась на плече Оливии, потом опустилась. — Ты хочешь сказать мне, что не боишься. А ведь я могу снова украсть тебя и на этот раз не вернуть твоему высокородному мужу!

— И увезти в Джафар? В твой новый замок? В сердце твоей империи? — Оливия покачала головой, сильно удивляясь. — Нет, Конан. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы не бояться тебя.

— Почему же тогда ты пришла? Выпросить для своего мужа торговые привилегии? Оливия нахмурилась и покачала головой: — Нет. Кхалид может сам управиться со своими делами. У него это хорошо получается. — Она расправила шелковую ткань своего лифа, который соскользнул во время борьбы. — Можешь представить, как много говорят о тебе при дворе в Аграпуре! Говорят, что ты примешь сторону Гиркании в приближающейся войне. Но неужели ты и в самом деле хочешь, чтобы они правили Вилайетом? Ведь их империя рядом с твоими островами.

С удивлением взглянув на гостью, Конан затрясся от смеха:

— Об этом много говорят при дворе в Аграпуре? Но ведь ты знаешь, я не раб гирканийцев. Я собираюсь просто играть на одной стороне против другой…

— Потребовав за это долю трофеев, правильно? — Оливия понимающе улыбнулась. — Я так и думала. Как жаль, что пираты ненавидят Йилдиза. Ты мог бы стать лейтенантом, если бы стал служить ему. Тогда ты бы не питал такой слепой ненависти к Турану.

— Едва ли. Дело не в развратном старом дураке Йилдизе. Однажды я спас его любимую жену от безумных фанатиков бога-паука в Карпашских горах… и даже более того. — Конан угрюмо покачал головой. — Если бы дворяне и евнухи при дворе относились менее враждебно к чужеземцам вроде меня, тем, кому не хватает высокородности, а придворные не плели бы интриг, я сейчас мог бы уже быть главным генералом Йилдиза.

— Ты бы удивился, узнав, что не обязательно угождать всем существующим при Дворе группировкам. А ведь туранцы даже сейчас не хотят уничтожать пиратов Вилайета.

— Твои друзья при дворе и раньше, как я помню, действовали в моих интересах… так же как и ты.

На это Оливия ничего не ответила.

— Они были бы больше расположены к тебе, если бы ты решил в надвигающейся войне помочь Турану.

— Ага, Оливия! Вот оно что, — усмехнулся Конан. — Пока твой муж занимается делами на берегу, ты делаешь свое дело здесь. Значит, пиратский двор Джафара может использовать тебя в качестве посредника при переговорах! — Конан с восхищением хлопнул себя по колену. — Но ты должна знать, что ни для Турана, ни для Гиркании я не стану покорным рабом. С другой стороны, я, как предводитель Красного Братства, торжественно обещал пиратам, что не предам никого.

— Насколько я знаю тебя, капитан Амра, ты никогда не берешь на себя чрезмерных обязательств, — Оливия сдержанно посмотрела на киммерийца. — Особенно если дело касается свободы действий. Абсолютных гарантий ты не даешь никому.

— Значит, ты хочешь сказать, что некая группировка при дворе Турана хочет, так же как и я, чтобы победа ни одной из сторон не была полной, — он потер подбородок. — Придворные всегда пытаются сохранить сложившийся порядок вещей. Гм-м… и если тут все дело в соперничестве между Йилдизом и его высокомерным сыном Ездигердом, я не буду слишком удивлен.

— Лучше поменьше знать о путях великих, — заметила Оливия. — Я предпочитаю безопасное невежество.

— Достаточно честно. Но если я правильно понимаю тебя… тогда, по твоим словам, я должен забыть о ничего не значащих обязательствах, которые дал врагам твоей страны. Да, я добиваюсь победы гирканийцев, но если они одержат победу, я смогут лишь гордиться тем, что выполнил клятвы, и ничего не получу взамен. Гирканийская тирания точно такая же, как и туранская.

— В общем, верно, — согласилась Оливия, потянувшись вперед и сжав руку Конана. — Я поговорю со своими друзьями при дворе…

— Ты не хочешь в благодарность за откровенность поцеловать меня? — Он сопроводил вопрос делом, и на этот раз Оливия сопротивлялась лишь мгновение. Ведь, несмотря ни на что, раньше они были любовниками. Она поцеловала Конана горячо, как в прежние времена.

«В любом случае, теперь все изменилось, — сказала про себя Оливия. — Конан теперь преуспевающий капитан, адмирал собственного флота, практически король». Судорожная, убогая жизнь их прежних дней, жизнь, полная стыда и неизвестности, когда приходилось ютиться в тесноте на маленьких, постоянно дающих течь судах, рядом с непокорными грабителями-пиратами, — все это осталось в прошлом. С тех пор Конан выстроил собственный замок… видимо, чтобы защитить то и тех людей, кого он нежно любил. Замок, должно быть, роскошен и невероятно живописен. Оливия могла представить себе, как она жила бы там в качестве главной жены Амры — Морского короля, заняв по праву место Пиратской королевы Вилайета.

Яркие фантазии унесли бы полную восторгов Оливию еще дальше, но реальность вовремя заставила ее вернуться назад. Когда стих порыв страсти, Оливия увернулась от объятий своего любовника и требовательно прошептала ему на ухо:

— Конан, есть кое-что, о чем я должна сказать тебе. Я могу быть не единственным туранским агентом в Кхорасане. Мой муж с первыми лучами солнца отправился на берег. Я не хочу, чтобы ты или твои головорезы причинили ему вред. Я подозреваю, что он должен выполнить некую миссию…

Но тут заскрипела щеколда. Дверь широко распахнулась, залив пол сверкающей полосой дневного света. В каюту шагнула высокая и тощая женщина. Захлопнув дверь, она сбросила темную шелковую одежду, обнажив мускулистое тело.

— Вместо того чтобы плыть к берегу, я поныряла, — сообщила она мягким хриплым голосом. — Прекрасно. Сегодня утром в гавани нет акул. Я рада, что ты остался здесь, Конан… — Она застыла на месте. Ее глаза еще не привыкли к полутьме. — Я вижу, у тебя гость!

— Сантиндрисса? — вскрикнула Оливия, резко высвободившись из объятий Конана. — Я помню тебя… пиратская девка, кровавая сука из Султанапура! И ты после всего делишь постель с Амрой?

Резко прыгнув к хозяйке каюты, Оливия набросилась на пиратку и схватила ее за хвост перевязанных у затылка сырых волос. Дрисса, голая и безоружная, стала яростно отбиваться. Обе женщины были примерно в одной весовой категории, но одетая Оливия застала противницу врасплох. Рыча и выкрикивая проклятия, она ударила Дриссу сжатыми кулаками и, повалив ее на пол, стала яростно пинать и топтать босыми ногами.

— Оливия? — Конан встал, схватив взбешенную женщину сзади за плечи. — Обрати внимание, что это не только моя, но и ее каюта тоже! — Выпучив глаза, уроженка Офира вырвалась из рук Конана, бросилась к двери и выскочила на палубу, по дороге расправляя свои одежды. Сантиндрисса тем временем метнулась к стойке с оружием и, перебрав клинки, вытащила из ножен кривую саблю.

Когда она, совершенно голая, со сверкающим клинком повернулась к двери, Конан обнял ее, удержав.

— Дай Оливии уйти, — стал убеждать он пиратку. — Она явилась сюда для переговоров. Она всегда была чересчур ревнива… как и Филиопа до встречи с тобой.

После этих слов Конана женщина-капитан повернулась к нему и обрушила на него свою женскую ярость.

Капитан пиратов с трудом избежал искривленного клинка, отступил и повалился на матрас. С глухими вздохами, приглушенными восклицаниями и звуками, вроде тех, с какими длинные весла с двойной прытью ударяют по воде, любовники боролись на кровати.

В блоках заскрипели тали, и матросы стали сыпать проклятиями и выбирать канаты, когда черно-полосатый парус «Немезиса» был поднят. Надуваясь чуть ниже алого пиратского флага, который вытянулся под свежим ветерком, указывая точно на север, парус быстро наполнился, и палуба под ногами заходила ходуном. Корабль заскользил вперед без помощи весел, которые втянули на корабль и уложили вдоль скамеек гребцов.

— Ну вот, — громко заметил первый лейтенант Джалаф Шах, обращаясь к командиру гребцов Рондо. — Я ведь говорил твоим вшивым ворам, что если они станут грести прямо к земле, то южный ветер найдет нас и облегчит тяжкий труд! Именно поэтому Фердинальд отдал приказ, который я передал им. Почему они ворчали и не спешили выполнять распоряжения капитана, я не могу понять.

— В самом деле? — удивился Рондо. — Теперь у нас есть время отдохнуть, так что можешь наугад выбрать одного из них для наказания… например, как насчет этого пса Ефраима?.. Держите его, парни, и привяжите его к мачте!

С редким рвением несколько пиратов схватили шемита, которому не повезло, и стащили его, пинающегося и упирающегося, со скамьи гребцов. Сняв с пояса плеть, Рондо ловко связал запястья сопротивляющемуся гребцу и привязал его к мачте. Потом он побежал назад к своей скамье, расположенной на корме. Пошарив за ней, он вернулся с пятихвостой плеткой, на каждом хвосте которой был узелок. Моряки называли ее обычно «Рука Тарима».

— Сейчас, взбунтовавшийся негодяй, — начал Рондо, взмахнув плеткой в воздухе под одобрительным взглядом Джалафа Шаха.

— Остановись, командир гребцов!

За спиной у Рондо оказался капитан Фердинальд, поспешно вышедший на корму. Чуть дальше возвышался Амра — вождь Братства и Повелитель Джафара. Тем временем Фердинальд поинтересовался у своего подчиненного:

— Что здесь происходит, лейтенант? Разве этот человек угрожал клинком одному из офицеров?

— Нет, капитан. Он подстрекал к неповиновению, пока мы тащились сюда от берега, — лейтенант в тюрбане махнул в сторону побережья, которое превратилось сейчас в серую линию утесов, едва различимых в морском тумане.

— Так в чем же дело? Мы уже убрали весла, и все закончилось.

— Он уклонялся от работы и подстрекал других, — пожал плечами Джалаф Шах. — Вся команда не очень-то слушается, так что мы решили наказать одного, как пример для остальных.

— Тогда, значит, он зачинщик, — сказал Фердинальд, кивнул и отвернулся.

— Подождите! — шагнул вперед Конан. — Капитан Фердинальд, я не оспариваю твой авторитет здесь, на борту «Немезиса». Но я не люблю плетки, а этот Ефраим — из моей прежней команды. Он — хороший морской вор, верный слуга Амре и Братству… — Конан изучал угрюмые лица гребцов, — … да и многие другие тут из моей старой команды, — милостиво закончил он.

— Ладно… Тогда не стоит его наказывать, — объявил Фердинальд, повернувшись назад, к мачте. — Строго предупредите негодяя и внимательно следите за ним, чтобы держать его в узде. А может, хлестнуть разок-другой во имя справедливости?..

— Повелитель Амра, я должен обратиться к вам, — Рондо, скривившись от самодовольства и назойливости, сжал плетку с пятью хвостами и отвернулся от Фердинальда. — Как командир гребцов, я обнаружил, что этими разбойниками тяжело управлять с помощью только кулака и языка. Пиратский корабль, как и любая купеческая галера или имперское военное судно, нуждается в дисциплине. Впервые я слышу о вашей брезгливости в отношении кнутов, милорд Амра… — Он двинулся к Конану, держа плеть наготове. — Если вы запретите порку, тогда… Что-то в приближающемся командире гребцов заставило Конана насторожиться. И тут он заметил кинжал, спрятанный среди хвостов плетки. Когда острие нацелилось в его грудь, Конан выбросил руки вперед, оттолкнув убийцу. И тут же он метнулся следом, могучими руками стиснув шею предателя. Но раздался крик, и пираты бросились вперед.

Конан почувствовал, как его кто-то ударил. Чьи-то руки потащили его назад. Его ухмыляющаяся добыча вырвалась на свободу. Крики с палубы эхом взметнулись вверх, и срезанный парус рухнул вниз. Конан упал на колени, задыхаясь под множеством слоев парусины, борясь с пиратами, которые пинали и били его через ткань со всех сторон.

Лев Амра был пойман, связан веревками, затянутыми крепкими руками. Те, кто схватил его, привязали Конана к мачте. Одни стянули веревками его ноги, другие запястья, третьи накинули удавку на горло. На глазах Конана Фердинальда подвергли той же унизительной процедуре, пригвоздив его, борющегося, к скамейке. Пират Ефраим был избит до бесчувствия, а потом брошен в трюм. Из остальной команды никто и не собирался заступаться за Конана.

Джалаф Шах важно вышел вперед и обратился к киммерийцу:

— Брат Амра, мы уважаем тебя. Мы поступили бы лучше всего, пощадив тебя и прервав твои мучения одним быстрым ударом ножа. Но ты, как всегда, оказался упрям. У нас не осталось другого выбора, как поднять мятеж и устроить суд по законам Красного Братства.

Когда лейтенант сказал это, Рондо вынес вперед медный барабан, стуча в который задают ритм гребцам. Он поставил его на скамью, и Джавала — пиратский судья и историк — сел возле него. Когда со всех сторон засвистели и весело закричали пираты, чернокожий ударил рукоятью кинжала по барабану и заговорил:

— Необходимость мятежа также четко обозначена в законе Братства. Команда вправе высказать обвинения и казнить своего прежнего капитана. Каковы обвинения?

Джалаф Шах поправил тюрбан и шагнул вперед:

— Мы обвиняем пирата Амру во множестве великих преступлений. Примите во внимание только пять из них. — Он поднял руку и, говоря дальше, стал по очереди загибать пальцы, — Высокомерие. Сочинение законов. Убийство, не имеющее оправдания. Дела с врагом. Пресечение свободного пиратства.

— Обвиняемый может обратиться к суду, если пожелает. — Дробь барабана сопровождала слова Джавала. — Как ты оправдаешь высокомерие?

Конан, привязанный к мачте, дернул головой налево, потом направо, ослабляя веревку, стянувшую его горло.

— Что касается «высокомерия», видно, вы, псы, имеете в виду гордость и презрение к опасностям… Почему нет? Да, я высокомерен, вы, вопящая стая ублюдочных шакалов! Но я же никогда не ставил себя выше своих товарищей-пиратов, не смотрел ни на кого сверху вниз! Любой, кто скажет, что я лгу, — поедатель крыс!

Джалаф Шах учтиво кивнул, словно подтверждая слова Конана.

— Ты отрицаешь, что копил корабли и владел самыми красивыми женщинами, провозгласив себя Повелителем пиратов; и что прославлял иностранные державы и построил замок на высотах над Джафаром?

Конан фыркнул, напрягая мускулы рук, натягивая веревки, державшие его.

— Замок — мой дар Братству, и не более. Что вы думаете, что я заберу его с собой в могилу? Я всего лишь укрепляю силу Джафара и улучшаю ваше благосостояние. Я принес вам легкую наживу!

— А теперь ты еще указываешь, что нам лучше? — закричал Джалаф Шах.

— Это и есть высокомерие, — объявил Рондо.

— Виновен! — Барабан загрохотал от ударов рукояти ножа Джавала. — Что ты скажешь про сочинение законов?

— Что вы имеете в виду? — огрызнулся Конан. — Люди обвиняли меня во многом, но никогда ничего подобного я не слышал.

Предатель Рондо шагнул вперед, встав рядом с Джалафом Шахом.

— Сочинение законов означает введение обременительных запретов, таких как «закон о сигнале», после которого жителям не разрешается выходить на улицу в Джафаре, и твой запрет, наложенный на прибрежные рейды.

Конан пожал плечами, насколько позволяли его путы:

— Вы — переболевшие цингой псы — не желаете ничего, кроме как выбросить все свои деньги на выпивку или подарить их грабителям и убийцам — островитянам Джафара.

— Твое оправдание неудовлетворительно. — Снова загрохотал барабан. — Что до третьего обвинения… — ; Джавала сделал паузу, пересчитывая пальцы острием ножа. — Джалаф Шах, ты объяснишь, что имел в виду?

— Убийство, не имеющее оправдания. А именно: убит был Дикколо, наш брат.

— Кром скрутит вашу плутовскую стаю! Пусть гончие Эрлика отгрызут то, что делает вас мужчинами, а восьмирукая Саддрах поточит свои многочисленные ножи о ваши глотки!

Сдерживаемый веревками и парусиной, натянув мускулы, как канаты, Конан боролся и тщетно сыпал проклятиями. На покрытых шрамами небритых лицах наблюдающих за ним пиратов он не видел ни жалости, ни сочувствия. Если бы только он заметил раньше, как мятежные офицеры Фердинальда настраивают команду против него… если бы только Сантиндрисса, обидевшись, не ушла на борт галеры Брилит. Если бы только он сумел дотянуться до своей сабли, которая торчала, воткнутая в палубу всего в нескольких шагах от него!..

— Тысячи скорпионьих жал в твой лживый язык, Джалаф Шах! — злился Конан. — Так это, значит, ты положил бедного Дикколо у моих дверей? Он был одним из самых отважных пиратов, хоть порой и вел себя как докучливый слепень! Он грабил суда вместе со мной. Вместе мы очистили дюжину кораблей и с полдюжины малых портов. Я не тронул бы его пальцем, но теперь переверну Джафар вверх ногами, чтобы найти его убийцу!

— Хитрая уловка, — усмехнулся Рондо, — и предлог, чтобы в дальнейшем запугивать и намекать на причастность к этому делу неугодных членов Братства. Дикколо был убит далеко от воды, у ворот твоего замка. Кто, кроме тебя и твоих слуг, мог сделать это?

— Какая гнусность, — прибавил Джалаф Шах. — Убийство без причины избавило тебя от надоедливого человека. Дикколо, хоть и был неприятным человеком, никогда не стал бы плясать под дудку тирана… Вот его и заставили замолчать.

— Теперь мне все понятно. — Неожиданно Конан успокоился. Его глаза злобно засверкали. — Ты и твои мятежники — именно те, кто хотел заставить его замолчать. Без сомнения, Дикколо шел в мой замок для того, чтобы предупредить меня о вашем предательстве, но в ту ночь вы послали за ним убийц. Ваши слова полны лжи, как и клевета, которую вы тут про меня рассказываете! — Натянув веревки, Конан поднял руку в угрожающем жесте. — Ты, Джалаф Шах, — человек Кналфа! Сейчас ты страстно желаешь занять мое место. А сладкоречивый Рондо — шпион и убийца, которому платят туранцы! Остальные парни настроены против меня… но, свободные пираты, если у вас что-то есть в голове, вы отстоите меня и поддержите меня, а не заговорщиков. Все это разбирательство — фарс…

— Виновен! — завопил громко Джавала и забарабанил рукоятью ножа. — Джалаф Шах, разве нужно слушать его оправдания относительно двух других обвинений?

— Нет, — нахмурился лейтенант. — Но прибавим шестое — неуважение к высшему суду Братства.

— Достаточно, — произнес судья. — Шесть суровых обвинений. Теперь — решение. Все, кто утверждает, что приговором для Амры должна быть смерть, пусть скажут — да…

Суд над Конаном был прерван, так как оскорбленный Ефраим, выбравшись на палубу, затеял драку с пиратами, охранявшими Фердинальда. Зингарец прибавил замешательства, вырвавшись из рук своих охранников, и сдернул саблю с пояса одного из пиратов. Обернувшись к Рондо, он этой саблей пронзил ему грудь.

Командир гребцов сжал рукоять клинка, торчавшего у него из груди, покачнулся и повалился на палубу. Пираты оцепенели.

Конан тем временем собрал все свои силы. Таща за собой клубок людей и веревок, он рванулся от мачты. Дотянувшись до Джалафа Шаха, который повернулся посмотреть на своего умирающего единомышленника, Конан сбил лейтенанта ударом кулака в челюсть. Еще один удар, и псы предателя снова навалились на Конана, прижимая его к мачте.

— Он ударил нашего нового капитана. Грубое преступление! — закричали пираты. — Смерть тем, кто преступил закон. Сначала выпотрошить его, а потом привязать за кормой и покормить акул! Капитан, какие другие пытки ты для него предложишь?

Но Джалаф Шах, повалившийся от удара Конана, словно срубленный дуб, молчал. Подняв его, пираты обнаружили, что челюсть его сломана. Более того, кровь капала из одного его уха, а голова вывернулась под неестественным углом.

Увидев это, пираты, удерживавшие Конана, ослабили хватку. Некоторые из тех, кто помогал взять его в плен, живо отодвинулись подальше. Вскоре за ними последовали остальные. Конан стал выпутываться из веревок. Когда он освободился, подобрал саблю и шагнул к Фердинальду, мятежники, охранявшие борющегося зингарца, отступили. Пара капитанов застыла, окруженная пиратами. Те из них, кто еще сжимал обнаженные сабли, дали им со звоном упасть на палубу.

— Что, псы, — взревел Конан. — Теперь видите, насколько безрассуден был ваш мятеж! Ваши предводители-проходимцы мертвы. Джавала, пусть тебе будет стыдно! Ты проведешь остаток путешествия на топе. Пусть твердые хлебные корки и вода проверят твой желудок на прочность! А остальные… может быть, достаточно вам будет заново произнести клятву Амре и Фердинальду прямо здесь и сейчас? — Он высоко поднял саблю, стиснув пальцами ее кривое лезвие. — Ну-ка на колени, пиратское отродье, и клянитесь на рукояти моей сабли.

Раздавшиеся крики звучали искренне и были полны отчаянья. Конан вглядывался в лица пиратов и не видел никаких других эмоций, только растерянность. Фердинальд, придя в себя, стал помогать своему капитану. Он назначил двух людей, которые выбросили безжизненных Джалафа Шаха и Рондо за борт.

— Достаточно! — взревел Конан. — Теперь ставьте парус обратно на мачту, и в путь! Ветер попутный. Мы возвращаемся домой. — Он повернулся к Фердинальду и сказал ему тихо и зловеще: — Когда-нибудь я умру, но раньше этот корабль достигнет Джафара и мы разузнаем побольше об убийце Дикколо!

ГЛАВА 12. ОПАСНЫЕ СОЮЗНИКИ

Аттар Карапеск — великий метрополис Гиркании — раскинулся в степи, принарядившись множеством куполов и островерхих крыш, галерей с высокими сводами, дворцами, украшенными фресками, и казармами с высокими гладкими стенами. Внизу по широким грязным улицам гарцевали отряды всадников в меховых шапках. Они объезжали громыхающие телеги, которые тащили лошади, быки и страусы. Поблизости в заросших травой парках и загонах, окружавших город, паслись стада волосатых яков и диких степных лошадок.

То, что все здания в Аттаре Карапеске были палаточными, сшитыми из шкур яков или лошадей, которые натягивали на тонкий каркас из ив, растущих по берегам рек, придавало городу особое великолепие. Тем не менее это была столица великой империи, собравшей воедино великое множество племен и народов. В храмовых палатках и на освещенных факелами базарах гирканийцы с орлиными носами вели меновую торговлю и играли в азартные игры с высокими худыми торговцами из Согдиана, усатыми раскосыми мандаринами из Лоулана и приземистыми плосколицыми запорожцами. Из верховьев и низовьев реки на баржах с бурлаками и на весельных лодках прибывали еще более удивительные путешественники со всех земель, лежащих неподалеку от Вилайета.

За последний год Аттар Карапеск — столица Гиркании — превратился в морской порт: подготовка к войне приковала внимание империи к западному побережью Вилайета. Кланы, действующие с редкой согласованностью, раскинули палатки и натянули навесы среди низких холмов на берегу одной из самых великих рек, впадающих в Вилайет.

Настоящий же центр военных приготовлений располагался чуть поодаль в глубине суши, где русло одного из притоков реки пролегло меж древних, поросших деревьями склонов. Здесь и вдоль дюжины других раскиданных по гирканийскому побережью речушек и рек, где могли плавать суда, возникли судоверфи, на которых уже почти закончилась постройка могучего флота. В доках и на стапелях вдоль заболоченного берега застыли дюжины готовых к походу галер. К годовщине закладки флота сам Анталла — полководец всех кланов — лично отправился на верфи. В отороченном мехом костюме для верховой езды, высокой островерхой шляпе, меховых сапогах с золотыми шипастыми шпорами на каблуках, он представлял великолепное зрелище: гирканийский дворянин во всей красе. По верфи его водил колдун Кроталус, руководивший строительством военных кораблей.

— Дерево крепкое и гибкое, — Анталла гулко топнул каблуком по палубе своего нового флагмана — трехпалубного корабля. — Ваша помощь в выращивании деревьев оказалась успешной.

Темнокожий колдун в белых одеждах улыбнулся и отвесил вежливый поклон, склонив бритую голову.

— Нам необходимо выращивать толстые крепкие балки для килей и таранов, а также стволы, изогнутые ровным полукругом. — Он махнул рукой вперед, где вздымался массивный нос корабля, украшенный рострой, изображающей голову морского конька с перепончатыми ушами и гривой из плавников. — Рассказав Верховным Жрецам Эрлика о своих методах и позволив им распространить мое учение среди младших колдунов и их прислужников, за короткий срок я сумел вырастить несколько тысяч деревьев.

Кроталус повел повелителя кланов дальше, показывая, крепкие выгнутые балки, торчавшие из-под бледных досок палубы.

— Как вы можете видеть, дерево после воздействия колдовства приобретает красноватый оттенок, — продолжал колдун, опустившись на колени и поглаживая гладкую поверхность волшебного дерева. — Чары роста — кровавый ритуал. Удачно, что у ваших воинов достаточно пленных запорожцев.

— Конечно, — печально кивнул полководец, проведя рукой по красноватой фок-мачте. — Пару месяцев назад я проезжал через лес и видел, как умирают пленные и рабы, привязанные к корням огромных деревьев. — Он покачал головой. — Неприятный способ, уничтожающий много хороших гребцов и рабов, которые могли бы, к примеру, ткать паруса… Но ведь намного больше гирканийцев погибнет в предстоящей войне…

— Благородно погибнут, будьте уверены, — понимающе кивнул Кроталус. — Значит, ваши воины готовы выступить в поход?

— В Аттаре Карапеске и дюжине других портовых городов вдоль всего побережья собираются наши отряды всадников. У них в избытке сил и оружия для нападения на Туран. Однако сейчас неподходящее время года, как я знаю… Можете ли вы гарантировать, что пересечь море можно будет быстро и безопасно?

Кроталуспохлопал по домотканой суме, которую носил на плече. Какой-то хорошо различимый треугольный предмет лежал внутри. Он натягивал ткань, заставляя ее выпячиваться. Это была лира — волшебная лира Дагона, — которую колдуну достали со дна Вилайета. С нею в руках Кроталус походил на бродячего барда или менестреля. Но сейчас он не вытаскивал инструмент из сумки и не звенел серебряными струнами.

— Не бойтесь стихий. Нам неважно, какое сейчас время года, — уверил он Анталлу. — С моими чарами и моим арканом колдовских искусств я могу в любой момент переправить ваши армии на западный берег Вилайета. Все, что нам нужно, — или, обойдя врага, высадиться на побережье, или уничтожить флот Турана.

— Вы поплывете с нами? — Анталла заглянул в черные сверкающие глаза чернокнижника. — Я не спрашивал об этом раньше, принимая во внимание все то, что вы сделали для нас, но предполагал, что вы так и поступите.

— Совершенно верно, — подтвердил Кроталус. — Я и сам с удовольствием вернусь в завистливый, постоянно пребывающий в склоках круг аграпурских дворян в роли завоевателя и устроюсь рядом с вами, повелевая ими.

С этими словами колдун вернул суму с арфой на место. Он кивком предложил своему гостю пройти дальше, вниз по одному из скатов, установленных по обе стороны носа строящегося корабля. Сходни, предназначенные для высадки отрядов на туранское побережье, могли подниматься и опускаться на цепях, соединенных с мачтой.

— Наши капитаны уже разъехались принимать корабли под свое командование, — сообщил Анталла и стал спускаться по сходням. — Местом сбора флота выбран Мыс Фурий. А позже на юге Аетолианских островов к нам присоединится пиратский флот.

— А, знаменитый Амра и его пираты, — сказал Кроталус, широкими шагами направляясь к сараям, возведенным вдоль всего берега реки. — Но станут ли морские разбойники должным образом выполнять ваши приказы, не предадут ли вас? — Колдун задумчиво посмотрел на полководца. — Может, было бы лучше уничтожить большую их часть перед величайшим триумфом Гиркании… а не рисковать, дав им возможность ускользнуть от сражения и повернуть против вас в самый разгар битвы?

— Я приму к сведению ваши соображения, — полководец в меховой шляпе улыбаясь шагал рядом со своим советником. — Согласен, пираты всегда были сомнительными союзниками. Но наш посланник Ади Балбал убежден, что Амра останется верен соглашению. Я и сам знаю, что предводитель пиратов бесстрашный и находчивый человек.

— Я лично знаю его как лукавого мошенника и отъявленного негодяя, — заметил Кроталус.

— Что тоже, без сомнения, истина, — согласился Анталла. — И по-прежнему остался нерешенным вопрос: могут ли пираты отважно сражаться ради чужих интересов и не нарушить клятвы, принесенной своим союзникам? — Он покачал головой. — Как я слышал, посулы Ади Балбала были слишком щедрыми. Боюсь, что в день, когда мы одержим великую победу и станем править Вилайетом, наши союзники-пираты вопьются нам в бок даже сильнее, чем империя Турана.

— Успокойтесь. Я знал, что у вас возникнут дурные предчувствия, — сообщил Кроталус. Вежливо улыбаясь, он зашел в один из сараев. — У меня есть одно оружие, которое поможет против пиратов, когда негодяи станут неуправляемы и будут вам досаждать.

— У нас оружия и так в избытке, — возразил Анталла. — Смертоносные инструменты, которые с одинаковым усердием будут убивать и пиратов, и туранцев. Тараны, катапульты, огненные смеси, зазубренные стрелы и клинки. Интересно, какой новый ужас вы собираетесь открыть для меня? — Полководец, чуть посмеиваясь, помедлил у закрытой двери. — Там что-то новое, созданное с помощью черного колдовства?

Кроталус замолчал и повернулся к вождю, чтобы дать разъяснения:

— Пираты — люди особого сорта. Они — не дисциплинированные отряды и не лояльные граждане, не солдаты, не моряки, не земледельцы. Они поклоняются собственным богам и живут, исполняя определенные обязанности в изолированном обществе, занимаясь разбоем и дрожа от своих страхов. Намного сильнее, чем вера в любого бога, гнетут их различные суеверия. — Колдун улыбнулся. — Когда придет время, я смогу уничтожить их более эффективным способом, чём могли бы мечи и тараны. Вот главное оружие, которым я воспользуюсь в первую очередь.

Запустив руку в суму, Кроталус вытащил какой-то сверток, развернул льняную ткань и показал Анталле какой-то предмет. Зловещая вещь заставила полководца остановиться в нескольких шагах от колдуна и отступить, потому что это был череп человека или человекоподобного существа, белый и выглядевший ужасно. Одна глазная впадина черепа была расколота. Полководец сразу заметил, что это старая рана, края которой срослись и зажили.

Местами кости черепа обросли морскими раковинами. Именно это, как оказалось при ближайшем рассмотрении, придало черепу столь ужасный вид. Его поверхность была рябой, изрытой оспинами и украшенной наростами. Прежде чем Анталла смог что-то сказать, колдун снова завернул череп и убрал его в сумку.

— Могущественный амулет, — признался он, взявшись за дверь сарая. — Такие чары намного опаснее для пиратов, чем для отважного солдата или моряка. Но это только малая часть моего арсенала. Теперь вы увидите большую его часть.

Оставив дверь в длинный сарай открытой, Кроталус кивком пригласил вождя зайти. Внутри, среди теней (в сарае не было окон), подняв глаза от неожиданно хлынувшего света, столпились… женщины — босоногие работницы, одетые в грубые, но хорошо сшитые одежды. Они ходили вокруг широких низких ткацких рам, косо поглядывая на вошедших. С благоговейным страхом взирали они на Анталлу, определив по высокой остроконечной шляпе, что перед ними вождь. И еще они бросали испуганные взгляды на темный потолок сарая.

Проследив за их испуганными взглядами, Анталла увидел большие бледные узлы, подвешенные на стропилах. Это были гусеницы — гигантские личинки толщиной и высотой с человека, извивающиеся, корчащиеся, высунув множество ног из тонких, почти прозрачных коконов. Из слепых, слабо вибрирующих голов куколок прядильщиков тянулись длинные шелковые нити. Ткацкие барабаны ловили их и подавали на ткацкие станки. Там, в руках женщин, нити превращались в тонкую, легкую ткань серебристого оттенка.

— Обычные шелкопряды, но выросшие даже в большее число раз, чем заколдованные деревья! — воскликнул Анталла. — Верно, твои колдовские силы не знают границ!

Кроталус сложил из груди коричневые, как земляной орех, руки и скромно поклонился.

— Увеличивать рост животных ничуть не труднее, чем растения, — говоря доверительно, он подвинулся ближе к вождю. — К счастью, кровавые жертвы, необходимые для колдовства, приносятся, как только гусеницы вылупились, так что искусные ткачихи могут не тревожиться и не бояться моих питомцев.

— Полотно очень тонкое, — заметил вождь, подойдя поближе к ткани, выходившей из ближайшего станка, и потрогав великолепную материю. — Оно не слишком легкое и нежное для парусов?

— Оно достаточно крепкое, чтобы нести наш самый большой военный корабль, — заверил Кроталус. — Однако я не думал использовать его таким образом. Парусины и грубых веревок для кораблей достаточно… Эти станки ткут смерть нашим врагам. Но сейчас я не решусь рассказать вам об этом. — Колдун улыбнулся. — Я боюсь, что даже после того, как вы увидите мои чары в действии, вы решите, что все это слишком фантастично, и не поверите даже своим глазам. Но могу заверить: в комбинации с моим искусством управления погодой новое оружие сделает флот Гиркании непобедимым.

— Эй, воины Красного Братства! Взгляните друг на друга, мои собратья-пираты! Проснитесь! Солнце почти достигло вершин пиков восточных островов, и нас ждут великие подвиги!

С выполненного в форме орлиной головы носа огромного военного корабля «Безжалостный», который застыл в доке напротив дамбы Джафара, Конан без устали повторял свои призывы. Перед ним на берегу вдоль залива постепенно собирались пираты. Только некоторые, и вовсе неугомонные, в праздном любопытстве радовались тому, что их разбудили в столь ранний час и привели сюда. Остальные, утомленные и одурманенные ночными развлечениями, ворча явились сюда с постоялых дворов, аллей, поднятые из кроватей публичных домов, собранные на берегу командой матросов и офицеров, умело рыскающих по городу. Конан знал: темный, предрассветный час лучшее время, чтобы собрать вместе всех пиратов. Позже они будут воодушевленнее и находчивее сопротивляться.

— Сегодня, — продолжал Конан, — самый знаменательный день Джафара и Братства. Я сообщу вам великую новость: объявлена война! — Конан вытянул обе руки, прилагая все усилия, чтобы удержать внимание затуманенных глаз пиратов. — Война принесет с собой великие морские и сухопутные битвы. Пусть рухнут империи! Но когда империи рушатся, во все стороны разлетаются… богатство, сокровища, трофеи! Братья по оружию, я приглашаю вас ни больше ни меньше как ограбить могущественный Аграпур!

После этих слов толпа зашевелилась, пираты начали постепенно понимать, что происходит, и у них проснулся интерес. Некоторые из них, задрав головы, стали пробираться ближе. Другие все еще ворчали, жалуясь на нажим со стороны офицеров, усердно размахивавших дубинками и щелкавших кнутами за спинами толпы.

— Я, Амра с Моря Запада, капитан и владыка Красного Братства, поведу вас на флагмане «Безжалостный», чтобы под носом у катапульт Аграпура обокрасть самого императора Йилдиза. — Поднявшись на перила огромного корабля, Конан привычным жестом положил руку на сверкающую ростру. — Мы отправимся в путь единым флотом, готовые потребовать свою долю, как флот завоевателей. Лучшие капитаны и корабли Джафара уже в море, вооруженные и экипированные: Грандальф и его братья-капитаны из Морских племен, Сантиндрисса и Брилит со своими яростными морскими амазонками и свободными воинами-мужчинами. Мои лейтенанты ведут «Коршун» и «Немезис». «Безжалостный» будет командовать ими всеми и поплывет впереди как флагман могучего пиратского флота. Богатство и славу принесем мы каждому члену Братства и сделаем наш порт Джафара настоящей драгоценностью Вилайета.

— Нет, мы все умрем, — крикнул кто-то из толпы. — Мы — пираты, а не воины!

— Братья, можете не опасаться поражения! — воодушевлено сказал Конан, в то время как вербовщики с перекошенными от ярости лицами призывали к тишине. — Это гнрканийцы, а не мы, будут высаживаться на берег и сражаться на суше. Мы даже не собираемся уничтожать флот туранцев. Грабеж — вот наше ремесло. А если случится битва, мы сможем здорово поживиться. Вождь Анталла, полководец кланов Гиркании, заключил с нами договор, пообещав платить десять талантов золота за каждый потопленный, сожженный или выведенный из строя туранский корабль. Все доходы будут разделены среди команд кораблей, участвовавших в кампании, согласно законам нашего Братства.

При этих словах раздался шепот одобрения, как и ожидалось от развращенной и беспутной толпы пиратов.

— Мы добровольно выступаем на стороне Гирканин, — продолжал Конан. — «Безжалостный» и другие корабли остаются под моей командой, а не перейдут под командование гирканийцев. Поверьте мне, я никогда не позволю войне уничтожить силу, которую обрело Братство за последнее время! Следуйте за мной к богатству и славе, как делали вы уже много раз!

Толпа начала скандировать:

— Амра! Амра!

Вначале его имя скандировали в основном офицеры, согнавшие толпу пиратов на берег, но вскоре крики подхватили и остальные. Тем временем с «Безжалостного» спустили сходни. Они скользнули с носа корабля на край мола и на берег. Пираты стали проталкиваться вперед, и не нашлось никого, кто отказался бы ступить на них. Конан вытянул руки навстречу рекрутам. Стоя на перилах у носовой фигуры, он помогал пьяным пиратам подняться и живо втягивал на борт любого еще сомневающегося.

Вскоре гребцы расселись на дюжине скамеек. Уменьшающаяся толпа на берегу оставалась под контролем все сужающегося круга вербовщиков, и тогда Конан отправился на кормовую палубу, где ждала его Филиопа. Проворная, в короткой изысканной тоге и длинных черных с блестящим отливом штанах, она метнулась вперед, чтобы обнять киммерийца.

— Конан, — задохнулась она, — ты сделал это! Тяжело поверить, что этот огромный корабль скоро будет набит пиратами и моряками. Тысяча или даже более человек! Ни один враг не сможет выстоять против вас!

— Не сможет, — согласился Конан. Он повернулся и взглянул на толпу, текущую вдоль верхней палубы. — Однако у врагов есть корабли побольше этого и любого другого из нашей флотилии.

— Ты в самом деле ограбишь и сожжешь Аграпур? — спросила Филиопа. — Это необходимо? Я не люблю туранского императора, но столица Турана — великий город, полный невинных людей…

— Если Туран падет, я не смогу предотвратить разрушение Аграпура, — искренне ответил ей Конан. — Однако не думаю, что дойдет до этого. Непохоже, чтобы одна из сторон одержала полную победу.

Филиопа с удивлением посмотрела на своего возлюбленного:

— Но ты говорил пиратам…

— Я сказал им то, что необходимо. Нужно было расшевелить их, — перебил он ее. — Но Джафару будет лучше, если два великих тирана только снимут стружку друг с друга. Я буду уважать все пункты нашего договора с гирканийцами, а грабежей и премий у нас будет в изобилии в любом случае. Но я не допущу победы ни одной из сторон. Лучше всего, чтобы ни одна империя не добилась абсолютной власти на Вилайете, — он прижал к себе Филиопу и поцеловал ее в губы. — Не бойся, я вернусь к тебе.

— Я не хочу, чтобы ты возвращался ко мне, — сказала она, трепеща в его объятиях. — Я хочу отправиться с тобой!

— Филиопа, война может оказаться ужасной, — возразил Конан, по-прежнему обнимая ее. — Я никогда не буду уверен, что ты в безопасности…

— А можешь ли ты быть уверен в этом, когда я останусь здесь, в Джафаре! Ведь город и замок охраняет лишь малая часть наших сил, — заспорила она, оттолкнув Конана и нахмурившись. — Сантиндрисса ведь поплывет и будет сражаться рядом с тобой! Поэтому ты во мне не нуждаешься?

— Дрисса — мой самый верный капитан… — начал было Конан. — Она не раз сражалась с врагом… — Потом, увидев негодование Филиопы, он разразился смехом. — Ладно, можешь отправиться со мной. Но ты станешь выполнять свою долю работы на веслах. — Он хлопнул Филиопу по заднице, подтолкнув в сторону скамеек гребцов.

Через несколько минут команда была укомплектована. Некоторые из вербовщиков тоже поднялись на борт «Безжалостного». По команде Конана весла подняли с палубы и приготовили, наполовину высунув наружу.

Тем временем те, кто остался на берегу, отвязали подпорки и выбили клинья, удерживающие корабль в доке. Конан отдал приказ, и глухо ударили молоты. Раздался сильный, громоподобный скрежет. Судно содрогнулось и накренилось. Медленно огромный корабль отправился в путь, соскользнув кормой вперед, в волны залива Джафара.

ГЛАВА 13. ВЕТЕР ВОЙНЫ

Десять дней, сея панику в Аграпуре, с моря дул горячий ветер.

Он дул с востока… не ласковый полуденный зефир, обычно приносящий прохладу и свежий запах моря в столицу, а устойчивый, раздражающий ветер, сильный и не утихающий, поднимающий пыльные вихри — «джинов» — и уничтожающий побеги на полях. И хотя дул он с моря, он не принес тумана и успокоительного запаха Вилайета. Вместо морских ароматов его грубые порывы шептали о гирканийских степях, о высохших степных папоротниках, выжженной солнцем траве и пепле сожженных усадеб.

Худшим же было то (так говорили люди), что волшебный ветер войны нес гирканийских завоевателей прямо к берегам Турана.

Пока дул этот сверхъестественный ветер, среди жителей столицы росло напряжение. Храмы в эти дни оказались переполнены. Сам воздух стал убийцей — редкие, злобные порывы ветра прорывались вниз через дымоходы и через открытые окна, разбрасывая тлеющие угли по кухням и пытаясь окунуть занавески в пламя лампад. Когда же наконец огонь, взбесившись, вырвался на свободу в сухом, как трут, городе, послав по ветру клубящиеся облака дыма, граждане начали принюхиваться и кричать:

— Они здесь! Бегите! Гирканийцы уже высаживаются… Они подожгли столицу!

По городу ходили всевозможные слухи. Начались беспорядки. Ощущение неизбежной гибели охватило людей.

Собравшиеся в зале для военных совещаний морского гарнизона высшие офицеры адмиралтейства Турана не сомневались, что ветер был по природе своей колдовским.

— Это дело рук Кроталуса — изменника-дьявола! — объявил адмирал Куааб. — Я смеялся, когда шпионы сообщили мне, что кешанец нашел способ повелевать морскими богами, но теперь я верю в это! Почему наш Двор Провидцев не оказал в свое время Кроталусу должный прием?

— Как я слышал, он слишком сильно запутался в придворной политике, — шепотом объяснил генерал Артабан. — И действовал не на той стороне. — Он замолчал, когда принц Ездигерд отвернулся от карты Вилайета, занимавшей всю стену, и подошел ближе.

— Когда придут гирканийцы, — заметил принц, — они определенно высадятся к югу от города. Болота Мехара и речное мелководье затруднят продвижение их кавалерии в северном направлении. Предположим, наш враг это знает.

— Без сомнения, знает, мой Принц, — с кратким поклоном подтвердил адмирал Куааб. — Если, пересекая Вилайет, их флот не рассеется, то они выберут местом высадки берег к югу от нашей столицы. Там удобнее всего развернуть войска для удара по Аграпуру.

— Они высадятся на берегу где-нибудь между тем местом, где сейчас находимся мы, и северной оконечностью Колчианских гор, — с самоуверенностью заявил Ездигерд. — На прибрежных равнинах они смогут легко обставить нашу пехоту.

— А если они высадятся еще дальше к югу, то могут хорошенько подготовиться и совершить марш на север вдоль побережья, — заметил Куааб.

— Если нас вовремя предупредят, то наши корабли уйдут из столицы на юг и прижмут их к берегу, — сказал Ездигерд. — Неудачная тогда у них будет позиция. Они окажутся зажаты между морем и горами.

— Да, Принц, — согласился генерал Артабан. — Но горы будут мешать нашей кавалерии так же, как и им. А их армии, скорее всего, сумеют перестроиться быстрее нас.

— Тогда пошлем в Северный Колчиан пешую армию, — воскликнул Ездигерд. — Ведь пешие воины могут возвести и оборонительную линию от гор до самого моря. Держите чуть позади основную массу кавалерии, чтобы отразить удар завоевателей, если те прорвутся на равнины или проберутся через горы.

— Возможна и такая стратегия, — согласился адмирал Куааб, сделав стилом отметку на восковой табличке. — Конечно, лучше надеяться на то, что нам удастся помешать высадке. Наш имперский флот достойный соперник.

— Вся проблема в том, чтобы вовремя обнаружить врагов, — объяснил принцу Артабан. — Если мы выстроим длинный кордон вдоль побережья, они получат преимущество, так как их флот будет собран в единый кулак.

— Если мы можем сильно потрепать их, то сможем и сдержать, — сказал Ездигерд. — Наши военно-морские инженеры сейчас устанавливают на корабли новое вооружение, которое гарантирует нам победу.

— Тарим Великий… Оружие-то установить мы можем, — вздохнул Куааб. Адмирал без уважения воззвал к новому богу, сделав это специально в угоду принцу. — В любом случае рано или поздно они приблизятся к побережью, и невозможно будет помешать им высадиться. Они вытащат свои корабли на берег, и начнутся сражения на суше. У нас нет выбора. Единственное решение: перехватить их флот как можно дальше от берега и задержать их. Как только они будут обнаружены, мы можем попытаться собрать основную массу наших кораблей между флотом гирканийцев и берегом, преградив им путь.

— Конечно, — согласился Артабан. — И тогда гирканийцы повернут назад или, по меньшей мере, свернут к югу.

— Когда мы обнаружим их, — прибавил Куааб, — есть разные трюки, с помощью которых мы сможем быстро собрать наш флот в единый кулак.

— Тогда выставим заслон, — объявил Ездигерд. Высокий и надменный по сравнению со своими офицерами, молодой принц, очевидно, всерьез принял свое номинальное командование силами обороны. — Пусть кордон встанет так, чтобы наши самые большие суда оказались сконцентрированы на юге. Огненный шар станет сигналом о том, что враг замечен. Когда сигнал передадут в обе стороны по линии, корабли должны будут как можно быстрее собраться в одной точке.

— Тяжело им будет плыть при таком ветре. — Прикрывая лицо, Артабан подошел к окну и выглянул наружу, где на ветру развивались флаги Аграпурского гарнизона, установленные вдоль зубчатых стен.

— Нашим гребным судам ветер не помешает, если мы снимем с них мачты, — заметил Куааб, закончив писать. — Неповоротливые парусники в таком случае останутся сзади и будут охранять побережье. А маленькие быстрые фелуки пусть плавают туда-сюда вдоль линии кораблей, поддерживая связь.

Артабан пристально всматривался в горизонт на востоке.

— Если гирканийцы отправились в дорогу в первый же день, как задул волшебный ветер, они не могут быть ближе, чем на полпути к Аграпуру.

— Да, — согласился Куааб. — Но я добавлю, что они собирали флот в открытом море. Так что у нас еще больше времени. Их союзники тоже могли стать причиной задержки. — Маленький, лысый адмирал пожал плечами. — Но неважно… У нас будет лишь один шанс, чтобы повернуть их назад. Битва произойдет неподалеку от нашего побережья, и мы должны успеть собрать все силы в единый кулак. Если наши линейные корабли опоздают к месту битвы, то мы можем проиграть…

I Кивком подозвав одного из адъютантов, ожидающих у двери, адмирал Куааб протянул ему восковую табличку:

— Это приказы императорскому штабу во дворце. Это, — он протянул ему вторую покрытую воском табличку с условными морскими сигналами, — вывесить на мачтах снаружи. И пошли копии конным курьером в морские гарнизоны Султанапура и Хоарезма с немедленным подтверждением. Корабли должны выйти в море на заре.

С помощью чуда, сотворенного морскими богами и капитанами, все, кроме одного или двух кораблей флота Амры, встретились в назначенном месте на юге Аетолианских островов. Выстроившись в неровную линию за флагманом «Безжалостный», они отправились на юг вдоль гирканийского побережья, двигаясь с трудом из-за ветра, дующего с берега. Капитаны вскоре обнаружили, что, если пытаться поднять хоть клочок паруса при таком боковом ветре, корабль начинает сильно крениться, высоко задирает отверстия для весел борта с наветренной стороны и угрожает залить их с противоположной. Двигаться можно было только на веслах, хотя в этом случае возникали другие трудности: уставали гребцы, часто ломались весла.

Поэтому, когда масса парусных судов флота Гиркании показалась на южном горизонте, корабли Конана не помчались им навстречу. Вместо этого они взяли параллельный курс, свернув на запад. Ветер и волны стали бить в корму, и пиратские корабли смогли поднять паруса и убрать вёсла, без усилий набрав скорость гирканийцев.

— Еще до темноты мы сблизимся и сможем обмениваться сигналами, — объяснил Конан Филиопе. Наклонившись над рукоятью массивного рулевого весла, он наблюдал за десятком судов с квадратными парусами, дерзко бросившими вызов ветру. И еще он любовался пенным следом своего корабля, протянувшимся до самого затянутого облаками горизонта — до гирканийского побережья. — Завтра мы сможем побеседовать с гирканийцами или, наоборот, станем держаться на расстоянии, если захотим. — Он замолчал, прислушиваясь к заунывной песне гребцов, работающих под ритмический звон литавр. — Команды наших кораблей ничуть не уступают гирканийцам и готовы к сражению.

— Если такой ветер будет дуть и дальше, то — да. — Филиопа, уставшая от непривычной работы на веслах, отдыхала у позолоченного основания выгнутой кормы. — Хоть сейчас мы плывем по ветру — я едва могу стоять от усталости.

Конан принюхался.

— Ветер — работа Кроталуса. По-моему, отвратительно… Но, возможно, он всю ночь будет нести нас на запад. Для захватчиков из Гиркании лучшего и не нужно.

— В этот раз, по крайней мере, ветер на нашей стороне, — усмехнулась Филиопа.

— До поры до времени, — ответил Конан.

К сумеркам гирканийцы стали подавать пиратам сигналы — большие флаги поднялись на мачтах флагмана. С парусами, окрашенными в красное пылающим закатом, гирканийский флот представлял собой великолепное зрелище. Сотня или более кораблей, слишком подвижных, чтобы их можно было сосчитать. Они заполонили гладь моря, словно дикие утки — озеро в Киммерии. Или море Гиркании… так как, по размышлению Конана, Вилайет скоро мог оказаться во владении лишь одной империи.

Ветер продолжал дуть и после заката, но оба флота уменьшили поверхность парусов, оставив паруса у самых верхушек мачт — тот минимум, что необходим, чтобы держать строй и направление. Не рассеяться — вот в чем сейчас состояла главная задача объединенного флота захватчиков. Рассредоточить свои силы было бы даже хуже, чем замешкаться. Был отдан приказ, чтобы всю ночь на кораблях жгли огни, в надежде, что борющиеся с ветром корабли-разведчики туранцев их не заметят. Для предотвращения столкновений и неожиданных атак на кораблях выставили множество наблюдателей.

Когда наступила темная и безлунная ночь, команды отправились спать. Люди едва замечали, какие жесткие палубы и скамейки, на которых они устроились на ночлег. Обычно пиратам и прибрежным разбойникам тяжело было уснуть в открытом море, вдалеке от земли, когда их судно не вытащено на песчаный берег, а покачивается на волнах. Но в этот раз, после дня тяжелого труда у пиратов, не осталось сил для суеверных страхов.

С первыми лучами зари два флота, как и можно было предсказать, немного рассредоточились. Однако они сохранили строй. Корабли Конана с красными флагами все так же держались севернее основной группы под желтыми флагами. Конан отдал приказ сомкнуть строй и увидел, что гирканийцы выполняют тот же маневр. Заметив, как одно из далеких судов союзников, подняв паруса, рванулось с места, Конан решил, что если Кроталус и плывет на каком-то судне, то именно на этом. Капитан пиратов посчитал так из-за более красноватого оттенка этого гребного судна, державшегося чуть позади центра построения флота гирканийцев. Остальные суда, казалось, свое положение ориентировали больше по нему, чем по флагману.

По-прежнему дул горячий и сильный ветер. Разгрызая сухое печенье — свой завтрак, Конан подумал о том, как странно и сверхъестественно находиться в море так далеко от берега, и почувствовал сухость в глотке. Ветер напевал что-то в оснастке его судна, и пение его казалось капитану слабыми, далекими отзвуками арфы.

Паруса были подняты, но и тяжелая работа на веслах возобновилась, хотя ровное движение корабля по ветру требовало лишь коротких, легких ударов весел, не слишком утруждавших гребцов. Конан держал пиратский флот чуть в стороне от массы кораблей гирканийцев, дав своим капитанам выстроиться в две грубые линии у него на траверзе. Он поставил флагман в начале левой линии, так, чтобы охватить одним взглядом и свой флот, и горизонт впереди.

Проходили часы, а порывы волшебного восточного ветра не слабели. Из-за равномерного движения кораблей воздух казался странно спокойным. Поднятые ветром волны то и дело догоняли корабль, вяло пробегали от кормы к носу, не мешая гребцам. Пыль восточных степей придала небу желтый оттенок. Вместе с накатывающей волнами жарой и неприятно ярким блеском моря изменившийся цвет неба создавал впечатление, что «Безжалостный» плывет по морю внутри бутылки, отлитой из зеленоватого стекла.

Конан выполнял тяжелую работу и у длинного рулевого весла, и у самого верхнего последнего весла в правом ряду. Он греб одним веслом с Филиопой, прилагая все усилия, чтобы его подруге было легче. Вскоре по приказу Конана пиратам раздали пищевые рационы и тройную порцию воды. Это принесло облегчение мокрым от пота пиратам и приглушило негромкие требования грога.

В полдень раздался крик с верхушки мачты. На западном горизонте показались туранские галеры. Но их трудно было разглядеть из-за низкой посадки и отсутствия мачт с парусами.

Стоя на носу гирканийского флагмана «Бесстрашный», полководец Анталла, прикрыв рукой глаза, всматривался в западный горизонт. Наблюдение за морем утомляло, и тут требовалось больше усилий, чем для наблюдения за тем, как враг разворачивается на безграничных просторах поросших травами степей. Сверкало солнце. Волны обдавали брызгами. Такая вахта больше напоминала выслеживание белого тигра на северных снежных просторах в солнечный день.

Но вот у горизонта, словно насекомые, выползающие из-за края моря, появились вражеские корабли. Слабые ритмичные вспышки — блеск весел — казались единственным подтверждением того, что галеры туранцев реально существуют. Кораблей было не много: только три. Они далеко отстояли друг от друга. Возможно, их было четыре. А может, это еще один парус промелькнул у горизонта? Бледное пятнышко появилось и пропало — судно сменило галс.

«Держать курс на запад» — таким был приказ Аталлы всему гирканийскому флоту. Колдовской ветер принесет их прямо в Аграпур, так заверили полководца. Кораблям гирканийцев нужно было лишь быстро двигаться вперед и сокрушить строй врага, если туранцы попытаются дать им отпор…

Полководец задумчиво посмотрел на корабль Кроталуса, который, соблюдая строй, тяжело двигался следом за флагманом. Колдун находился слишком далеко, чтобы Анталла не засомневался в его предсказаниях. Очевидно, у мага имелось некое мистическое зрение, подсказывавшее колдуну его положение в море и местонахождение других кораблей даже ночью и в тумане.

Корабли Гиркании неслись вперед. Они, без сомнения, могли сокрушить немногочисленных врагов, вставших у них на пути. Но лучше, если этой задачей займутся пираты Амры, которому Анталла предусмотрительно предложил награду за потопленные корабли. Ведь люди Амры были морскими грабителями, а не воинами суши, и от них будет мало пользы во время высадки и военных действий на берегу. Даже если гирканийцам и вовсе не будет сопутствовать удача, они все равно сумеют высадиться, — так тогда казалось союзникам.

А если дело дойдет до морской битвы, колдун уверил Анталлу, что при помощи нового колдовского оружия он сможет уничтожить вражеские корабли, даже не останавливаясь для того, чтобы таранить или брать их на абордаж. Оставалось не дать рассеяться кораблям и, не останавливаясь, плыть на запад… и да ниспошлет им Эрлик победу.

— Похоже на организованную атаку против стрелков Йетши… если не считать того, что наши кони точно каменные, — Ади Балбал отошел от группы офицеров штаба Анталлы и встал рядом с полководцем на носу «Бесстрашного». — Подумать только, несколько кораблей туранцев пытаются противостоять нашему объединенному флоту, — сказал он, ударив кулаком по поднятым сходням. — Лучше б им было повернуться и бежать.

— Если бы они смогли убежать от нас без парусов, — заметил полководец. — Но теперь и с парусами было бы слишком поздно.

Флот гирканийцев несся вперед, направляемый краткими, быстрыми ударами весел, добавлявших скорости к той, которую придавал ему ветер. Пиратский флот по-прежнему шел справа по борту, выдвинувшись немного вперед, как и надеялся Анталла. Туранские корабли прямо по курсу были все ближе и ближе, увеличившись в числе до семи. К месту встречи спешили и другие галеры Турана, но пока они были еще далеко. Маленькие, быстрые туранские парусники, наоборот, неслись к горизонту, унося сообщение о флоте неприятеля. Очевидно, флот Западной империи был рассеян и сейчас смыкал ряды, собираясь воспрепятствовать союзникам. Корабли — галеры значительного размера — выстроились в ряд перед гирканийцами и пиратами, проворно гребя против ветра навстречу почти несомненной гибели.

— Барка Кроталуса сменила свое положение и теперь у нас за кормой по левому борту, — заметил Ади Балбал, глядя вперед на приближающийся огромный корабль. — Колдун говорил, что для его трюков нужно немного свободного места.

— Конечно, и наши капитаны предупреждены. Они уступят ему дорогу, — сказал Анталла. — Но что это поднимают у него на палубе? Еще один парус?

На глазах у Анталлы и всего флота союзников странная штуковина появилась на носовой палубе военного корабля колдуна там, где у обычных судов была мачта. Из круга священников и прислужников с нижней палубы поднялся бесформенный серебристо-белый пузырь. Ветер подхватил его. Продолговатая масса мерцала и колыхалась, словно шапка гриба, пробивающегося вверх из сырой земли. Материя пузыря была тоньше, чем любой парус. Святые труженики отступили от воздушного шара, и тот сам поднялся в воздух — огромный, вытянутый мешок. У его основания расцвело яркое пламя, откуда-то повалил маслянистый дым.

— Они горят! — задохнулся Ади Балбал.

— Нет. Это пузырь из шелка гигантских гусениц, которых колдун показывал мне! — воскликнул полководец. — Каким-то образом шар ожил и сам летит, словно новорожденный мотылек.

— Он несет чан с жидким огнем, — сказал Ади Балбал. — Посмотрите, колдуны направили шар прямо к вражеским кораблям!

Маленький всадник говорил правду. Огромный шелковый воздушный шар, поднявшийся в клубах дыма с палубы корабля Кроталуса, нес плоскую чашу с огнем. Он оторвался от носа корабля и полетел по ветру. Длинные линии тянулись из дыры в нижней части высокого купола к металлическому противню с огнем, подвешенному под воздушным шаром. Лини — цепи тонкой работы — не горели в кипящем пламени. По ним огонь не мог подняться к шелковому куполу. Множество таких же цепей волочилось по воде следом за шаром. Они, очевидно, служили грузом, чтобы подвеска с огнем не перевернулась и была устойчива, пока шар летел в сторону скучившихся вражеских кораблей.

— Он летит прямо на туранцев! — весело воскликнул Ади Балбал. — Посмотрите, священники запускают следующий!

И правда, второй шар, несущий огонь, уже оторвался от палубы корабля. Вскоре и он полетел над морем, неторопливо покачиваясь в воздухе и капая жидким огнем на воду. Через несколько мгновений третий, а потом четвертый шар поднялись в воздух, и каждый приветствовали крики радости и стук весел всего гирканийского флота.

Во вражеских рядах шары вызвали смятение. Самые дальние корабли в строю врага немедленно начали разворачиваться, и от этого только превратились в более широкие мишени. Корабли в центре замедлили ход и стали пятиться перед надвигающейся угрозой. Когда через несколько мгновений они переставили весла и поплыли кормой вперед, зрителям показалось, что по крайней мере двое из них столкнулись, переломали друг другу весла и беспомощно забарахтались на месте.

Тем временем воздушные шары неотвратимо надвигались на них. То ли из-за порывов ветра, то ли из-за движения кораблей, они растянулись, охватывая с флангов линию туранских судов. Наконец первый из шаров приблизился к разворачивающейся галере. Она отчаянно пыталась спастись. Ее весла взбивали пену. Должно быть, на канатах, свисавших с шара и волочащихся по воде, были крючья, потому что летающая смерть остановилась и повисла прямо над незадачливым кораблем. Сосуд с огнем наклонился, и горящее масло полилось на судно. Немедленно вверх поднялись языки пламени, среди которых, суетясь как муравьи, метались люди… Туранцы стали выпрыгивать за борт… Пламя метнулось вверх к воздушному шару, и тот ярко запылал в небе, а потом рухнул на обреченное судно, словно горящий саван.

Второй корабль, один из тех, что самыми первыми бросились бежать, столкнулся с другим шаром и тоже вспыхнул. Третий шар пролетел через вражеский строй, не причинив никакого вреда, если Не считать того, что еще два корабля переломали друг другу весла, когда, едва не протаранив друг друга, метнулись от него в сторону; четвертый зацепился за уже горящий корабль. Через мгновение он взорвался, взметнув в небо столб огня и дыма и осыпав воду вокруг пылающими обломками.

— Пусть Эрлик станет свидетелем колдовства кешанца, — пробормотал Анталла, созерцая горящие корабли. — Он — страшный союзник!

— Туранцы рассеялись! Их строй сломан! — завопил от радости Ади Балбал, возбужденно подпрыгивая у перил на носу. — Пусть варятся в кипящем море неверующие туранские козлы! Теперь дорога в Аграпур для нас открыта!

— Нет. Эти горящие корабли представляют слишком большую опасность и для наших кораблей, — вождь Анталла повернулся и направился на корму. — Они могут попытаться остановить нас с помощью этих факелов или протаранить нас, пока мы будем проплывать мимо. Я не собираюсь ни одного корабля дарить этим свиньям! Мы дадим сигнал всему флоту повернуть на юг, чтобы обойти опасное препятствие.

— Это замедлит наше продвижение на запад, мой вождь, — сказал Ади Балбал, направляясь следом за полководцем. — Но, быть может, так будет и лучше. А пираты сохранят строй?

— Они могут повернуть на север от горящих судов и воссоединиться с нами позже, — сказал Анталла. — Или остаться тут и сражаться с туранским флотом, если пожелают. Меня это мало заботит!

На борту «Безжалостного» Конан и Филиопа следили за уничтожением туранских судов воздушными шарами и сигналами гирканийского флагмана.

— Что делают эти обалдевшие всадники? — удивился Конан, когда весь огромный флот начал разворачиваться на юг.

— Они боятся колдовского пламени, — предположила Филиопа, показывая на плавающие и дымящиеся обломки кораблей.

— Да и я, как и наши союзники, не стану править прямо на горящие обломки, — признался Конан. — Но я не хочу делать большой крюк. — Он сжал массивное рулевое весло, отдав команду гребцам, и чуть изменил курс.

— Мы можем лицом к лицу столкнуться с основной массой туранцев, — сказала Филиопа. Она показала на вражеские корабли, которые маневрировали, прячась за клубами дыма.

— Хорошо, — ответил Конан. — Тогда мы заработаем больше призов и наград.

Из десяти галер туранцев, оказавшихся поблизости, шесть повернули на юг вслед за основной массой гирканийского флота. Те четыре галеры, что были ближе к пиратам, решили дать бой небольшой пиратской флотилии, вырвавшись вперед из дыма на скорости, достаточной для тарана. К туранцам с севера приближалась подмога — кораблей восемь, и у них были все шансы успеть присоединиться к четырем туранским галерам до начала сражения с пиратами. Все они были великолепными имперскими кораблями и, по оценке Конана, на треть превосходили по длине его флагман. Они выглядели достойными противниками большому, но разномастному пиратскому флоту.

Капитаны-пираты, следуя плану сражения, подготовленному Конаном, двойным рядом повернули в сторону врагов… Корабль Конана оказался во втором ряду, и киммериец приказал грести не спеша. Если кого-то из переднего ряда пиратов протаранят, то судно Конана и другие корабли второго ряда должны успеть, пока застрявший таран удерживает врага на месте, сокрушить его, взяв на абордаж, навалившись вдвоем или втроем на одну императорскую галеру. Дорогостоящая тактика, при которой терялось много времени, но — эффективная, только если имеешь дело с неосторожным врагом.

Но для пиратов лучше всего было бы избегать столкновений лоб в лоб. Туранские гребцы, утомленные долгим путешествием против ветра, сейчас достигли предела скорости, в то время как у пиратов осталось достаточно сил для маневрирования. Когда два ряда пиратских судов понеслись вперед, Конан затаил дыхание, внимательно наблюдая, хорошо ли капитаны запомнили его инструкции.

День выдался светлым. Опасные острые зубцы вражеских таранов заставляли море вскипать и пениться синевато-зеленоватыми волнами, разрезая водную гладь сверкающей бронзой. Ветер приносил звуки лихорадочных глухих ударов вражеских барабанов, сбивающих более спокойный ритм пиратов. Команды обеих флотов прилагали все усилия, сосредоточенно работая веслами.

Потом одновременно прозвучали приказы. Первой высоким грубым голосом закричала Сантиндрисса. Корабли, начиная с судна Дриссы — «Мучительницы», почти безупречно выполнили приказ. Первый ряд пиратских судов развернулся, весла правого борта стали сушить, а часть команды левого борта заработала с двойной скоростью. Вместо того чтобы уклониться от столкновения или помчаться вперед, избегая туранских таранов, четыре галеры резко развернулись параллельно к атакующим и встретили их тараном к тарану. Весла молотили по воде, поднимали облака брызг. Потом зазвучали команды и раздались крики. Пираты, взбив воду до белой пены, со звоном и скрежетом втянули весла.

Туранцы видели приближение своей смерти. Так или иначе, они были слишком слабы, чтобы избежать ее. С грубым, резким грохотом началось сражение… От невыносимого скрежета и скрипа люди зажимали уши. Потом раздался треск ломающегося дерева и тяжелый гул ударов. Четыре пиратских корабля проскользнули вдоль бортов туранских кораблей, разламывая и расщепляя весла, вгоняя их черенки в тела беспомощных гребцов. Передний ряд пиратских кораблей прошелся таранами по трем галерам туранцев с правого и по одной с левого борта. Оставив свои жертвы качаться на воде, пираты снова опустили весла, и их суда помчались вперед.

Но атака на этом не кончилась. Искалеченные туранские корабли оказались лицом к лицу со второй линией пиратских судов. Теперь настал черед Конана выкрикивать приказы, и его гребцы стали вспенивать воду, готовясь к повторному удару. И вот весла были подняты, но в этот раз тараны пиратов скользнули вдоль левых бортов туранцев. Жертвы, крутясь на месте, пытались избежать ужасных ударов и подставили неповрежденные борта… и полностью лишились весел.

Но «Безжалостный» Конана оказался больше и тяжелее и не сумел лишь ободрать корпус вражеского корабля, избежав столкновения. Разломав весла, его таран ударил в корму, раздирая дощатый борт и с ужасающим скрежетом ломая скамьи гребцов. Инерции большого корабля, разогнавшегося при попутном ветре и усиленной работе весел, оказалось достаточно для того, чтобы пиратский таран дошел аж до киля туранской галеры.

Конан, с мрачным видом заглянув через борт, увидел, что у туранского корабля напрочь срезана вся корма по правому борту. Рулевых и капитана, стоявшего у руля императорского судна, смело в синие глубины и утащило под взбитую веслами пену.

— О, Митра! Как ужасно! — Филиопа,выглядывавшая через плечо киммерийца, повернулась и, пошатываясь, отошла подальше от борта, словно была больна. Конан с мрачным видом продолжал наблюдать за происходящим.

Через мгновение по приказу Конана снова высунулись весла правого борта и флагман дал задний ход. Три ряда весел ударили по обломкам. Борт о борт с ними застыл не получивший повреждений второй ряд пиратских судов. Гребцы Конана приветствовали результаты своей работы воодушевленными криками. За кормой осталось четыре корабля, лишенные весел, полные искалеченных, едва дышащих гребцов, а одно из судов с разбитым корпусом медленно погружалось в воды Вилайета.

Впереди ближайший из двух легких кораблей туранцев уже приготовился к встрече с пиратами. Это была длинная низкая галера с палубой, закрытой навесом. На ней находилась всего дюжина моряков и офицеров, включая команду катапульты, собравшуюся на верхней палубе. У галеры был только один ряд весел, двигавшихся со сверхъестественной скоростью и слаженностью. Выполняя следующий маневр, пиратский флот растянулся в линию, и флагман Конана очутился почти в центре построения, прямо напротив туранца. Враги же собирались то ли таранить, то ли метать огонь в пиратский флагман.

— Я и раньше видел суда такого рода, — сказал Конан приятелю-рулевому, ткнув пальцем в сторону туранской галеры. Позвав командира гребцов, чтобы тот занял его место у руля, Конан пошел на нос к военным машинам, приготовленным, как только первый вражеский корабль показался на горизонте. Одну из них — гигантский арбалет — сконструировали специально по приказу Конана. Стрелы со стальным наконечником были выше человеческого роста, а их древки — толщиной с запястье. Они стояли в стойках из медных пластин, уставленных в ряд перед мачтой.

— Руфиас, помоги мне навести. — Развернув арбалет вокруг оси, Конан вместе с офицером-пиратом установил направляющие и приподнял арбалет при помощи клиньев. С туранской галеры не доносилось раскатистых криков гребцов, только скрипели весла и свистел ветер — покровитель пиратов. Конан навел арбалет пониже. — Готово, не двигайся! — Потянув за вытяжной шнур, Конан увидел, как с треском распрямился деревянный лук, и услышал, как зазвенела тетива из конского волоса.

— Отличный выстрел, капитан, — отважился заметить Руфиас.

— Нет, высоко, — возразил Конан, оценив траекторию стрелы. — Опусти на три или четыре дюйма пониже.

Едва не сделав Конана лгуном, стрела ударила в закрытую палубу… однако слишком высоко. Она лишь разметала щепки колотого дерева и выскользнула с другой стороны, не причинив видимого вреда, потому что весла, как и раньше, двигались слаженно. Люди на верхней палубе туранского судна на мгновение замерли, пораженные дальнобойностью пиратского арбалета, а потом вернулись к своим боевым машинам.

— Смотрите, капитан, — пожаловался Руфиас. — Похоже, стрела лишь заставила их поторапливаться! Она не сможет пробить корпус так, чтобы дать хорошую течь. Для этого вы должны попасть в подводную часть судна. В лучшем случае стрела убьет двух-трех гребцов…

Но, несмотря на жалобы, Руфиас исполнил приказ Конана и чуть-чуть опустил арбалет. Дюжина пиратов, вскочив со скамеек гребцов, уже тянула за веревки, прицепленные к могучей тетиве. Когда курок встал на место, Конан и Руфиас подняли и вставили в прорезь арбалета следующую тяжелую стрелу.

— Готово! Отойди! — Конан подождал, пока корпус его галеры чуть повернется, проследив точку, где курс зловещего судна пересечется с курсом его корабля. Капитану пиратов было ясно, что при рывках от движения весел судно то чуть-чуть опускается, то чуть-чуть приподнимается… И вот он, неожиданно вздрогнув, спустил курок.

При втором выстреле Конан взял слишком низко. Стрела разметала брызги на полпути к цели. Но (хвала Крому!), ударившись о воду, она понеслась дальше. Проскользнув под веслами, она пробила дыру в борту императорского корабля, возле самой ватерлинии.

Эффект оказался потрясающим. Все весла галеры замолотили и зашлепали по воде. Корабль сбился с курса и накренился, а люди на его палубе попадали на колени. Потом раздались отчетливо слышные звуки яростных ударов и послышался ужасный треск. На глазах у команды Конана деревянная палуба туранского корабля разлетелась вдребезги, подброшенная вверх тварью, сидевшей на нижней палубе. На носу туранской галеры из обломков высунулся демон. Насекомоподобная тварь со жвалами, множеством лапок и сочлененным телом крутилась и извивалась, словно уж на сковородке. В ярости от боли гигантская сороконожка перестала грести и принялась уничтожать собственный корабль, разламывая надстройки на носу и корме. Гирканийцам некуда было бежать, и, попрыгав за борт, они стали цепляться за разбросанные по воде весла.

— Гляди, Руфиас! — Конан похлопал удивленного пирата по плечу. — Один гребец, одно попадание! — Когда же измочаленные обломки галеры остались за кормой, он добавил: — Следи, чтобы арбалет был заряжен и всегда наготове. Без сомнения, Кроталус создал для туранцев не одну такую тварь.

Стоя на носу «Бесстрашного», вождь Анталла и его свита наблюдали за опустошением, которое нанесли рядам противников Амра и его пираты. Гирканийцы видели, как три вражеских корабля оказались беспомощными во время битвы, и заметили, что четвертое судно осталось в стороне и, подпустив флотилию империи поближе, открыло огонь из катапульты в надежде потопить одну из гирканийских галер, что поменьше. Дело в том, что основная масса гирканийских судов задержалась, совершая разворот. Поврежденные пиратами корабли сносило течением, и гирканийцы не стали торопиться, выполняя маневр, а между делом разграбили четыре беспомощные туранские галеры. Но это стоило им одного из кораблей, который подпалил удачно выпущенный туранцами огненный шар.

— Подлецы пираты действуют намного лучше нас, — пожаловался Анталла. — Хотелось бы, чтоб они и дальше оставались по правую руку от нас и выполнили бы за нас всю работу.

— Пока все идет отлично, — проговорил Ади Балбал. — Мы потеряли один корабль, а наши противники — пять. — Он посмотрел назад на столб дыма, отмечавший местоположение оставшейся позади пылающей гирканийской галеры, скрытой за лесом мачт и парусов. — И еще полдюжины кораблей задержались, грабя тех, кого протаранили пираты. Кстати, один из туранских офицеров сложил оружие, и гребцы этого судна поклялись в верности Гиркании. Мы можем закончить путешествие с большим количеством кораблей и людей, чем начали.

— Я бы предпочел, чтобы флот держал строй, — заметил полководец. — Но такая тактика, маневры кораблей в тылу и на флангах и воздушные шары Кроталуса заставят врага держаться от нас подальше. — Он махнул в сторону корабля колдуна, который переместился за корму флагмана. — Однако мы нарушили строй. Боевой порядок превратился в беспорядочное скопление кораблей. Не закончив поворота, мы потеряли скорость, в то время как все больше вражеских галер подплывают с юга. — Яростно шагая из стороны в сторону, он вытащил нагайку и стал хлестать по перилам. — Эрлик! — пробормотал он. — Я чувствовал бы себя сейчас намного легче, если бы был верхом на сильном, быстром коне и мог бы помчаться прямо на врага! Это ожидание, эти вечные размышления и сомнения — именно они делают войну на море такой тяжелой!

— Туранцы в таком же состоянии неизвестности, но им хуже, чем нам, мой Вождь, — Ади Балбал показал на туманный запад. — Разве такие битвы труднее опрометчивых конных атак на мелководьях запорожцев? Там каждый сражается сам за себя и умирает где придется.

— Нет, Ади Балбал, — сказал полководец. — Тут все сложнее. На каждой нашей галере — отряды солдат и кавалерии. Пока мы в море, они совершенно беспомощны. — Он направился к главной мачте. — Дайте сигнал всему флоту сомкнуть ряды.

Когда командир возвращался назад на корму, раздался грохот, за которым последовали крики боли и ужаса. Гребцы нижней палубы заметались, вскакивая со своих мест. Один из матросов в кавалерийских сапогах взорвался яростными криками, пытаясь растоптать что-то, выскользнувшее из-под скамейки. Суматоха поднялась вдоль обоих бортов.

— Проклятие дьяволам, они забросили к нам на борт кувшин со змеями! — Ади Балбал гневно указал на одну из туранских галер с катапультами. Та следовала на расстоянии броска параллельно с флагманом гирканийцев и метала в него один за другим кувшины со змеями.

На нижней палубе полуголые, босоногие гребцы залезли на скамьи, спасаясь от гадюк, которые падали на них и скользили между скамеек. Некоторые корчились от боли после смертоносных укусов, в то время как другие попусту орали и тараторили, оставаясь невредимыми, охваченные неконтролируемым страхом. Весла тащились и прыгали по волнам, нанося гребцам бессчетные синяки и переломы. Огромное судно дрогнуло и сбилось с курса. Даже в трюме началась паника, а ржанье и топот лошадей лишь добавили беспорядка.

— Прекратите панику, продолжайте грести! — Анталла подкрепил свои слова плеткой, обрушившись на офицеров, которые в свою очередь хлестали орущих гребцов. — Все корабли флота наблюдают за нами! Проклятые змеи могут убить ядом не так уж много людей. У них уже давно иссяк яд!

Но восстановить порядок среди запаниковавших моряков было почти невозможно. Корабль продолжал нестись вперед под всеми парусами, в то время как добровольцы с мечами, дубинами и факелами отправились на охоту за змеями. Постепенно строй гарканийского флота окончательно распался. Одни корабли поплыли медленнее, другие повернули, погнавшись за торопливо удирающими туранцами. Корабль Кроталуса сушил весла и продолжал плыть следом за флагманом.

После нескольких минут беспорядков и промедлений мертвых змей выбросили за борт вместе с телами укушенных и покалеченных насмерть гребцов. Оставшиеся вернулись на свои места, разобрали весла. С флагмана подали сигнал, чтобы флот восстановил построение.

— Еще больше вражеских кораблей, Сир, появилось на горизонте. Дюжина или даже больше на полной скорости плывут сюда с юга. — Передав сообщение своему полководцу, Ади Балбал прикрыл глаза, защищая их от полуденного блеска солнца. Но из-за парусов гирканийских кораблей, сгрудившихся вокруг флагмана, горизонта видно не было.

— Хорошо. Значит, впереди нас ждет морское сражение. А теперь повернем на запад. — Анталла поднял руки, ища божественного благословения. — Пусть будет на то воля Эрлика, и тогда мы сметем наших врагов с лица земли!

— Неужели эти гирканийские деревенщины хотят вести войну в море, словно конный парад?

Направив свой флагман на запад под всеми парусами, Конан смотрел с кормы на барахтающиеся корабли туранцев и дым, отмечающий местонахождение основной части их флота.

— Мы сломали для них строй туранцев и очистили дорогу к Аграпуру! Если они без промедления поплывут за нами и быстро, не останавливаясь, уничтожат несколько мелких галер, победа будет за ними!

— Туранские корабли слетаются, словно стервятники, учуявшие добычу, — сказала Филиопа, махнув в сторону торчащих вразброд парусов галер, приближающихся к флоту гирканийцев с севера и с юга. — Скоро они будут здесь.

— Посмотри, туранцы ставят мачты и поднимают паруса, — Сантиндрисса, которая перебралась на «Безжалостный» пообедать, показала на большой трехмачтовый туранский корабль, кренящийся под парусами. Совсем недавно у него не было мачты и он мог идти на веслах против восточного ветра. Теперь же туранцы устанавливали мачты и поднимали паруса. — Под парусами они соберут свой флот в два раза быстрее.

— Все это неприятно для нас, — Конан посмотрел назад на отстающих гирканийцев и нахмурился от досады. — Вопрос в том, стоит или нет нам поворачивать назад, чтобы помочь этим жареным рыбам!

— В одиночку мы Туран не завоюем, — заметила Филиопа.

— Увальни всадники или нет, но они — наши союзники, — согласилась Дрисса. — Если мы не повернем и сбежим после маленького сражения, мы окажемся трусами.

— Конечно, — кисло усмехнулся Конан. — Мы ведь хотим, чтобы Анталла оставался полководцем как можно дольше и заплатил нам награду за выведенные из строя корабли противника. К тому же мы с легкостью сможем еще немного заработать, — он с сомнением покачал своей черной гривой. — Но мне не нравится, что дела оборачиваются таким образом.

Наконец, капитаны спросили, стоит ли идти на подмогу гирканийцам, у команды флагмана, сдобрив вопрос порцией грога. Морские разбойники, сильно разогретые после первой победы и возбужденные обещаниями награды за грядущие битвы, с радостью согласились. Восторженные крики пиратов разнеслись над водой, и скоро их подхватили на всех кораблях флотилии Джафара. И кричали они.

— Амра и победа!

ГЛАВА 14. ДЫМ БИТВЫ

Повернув корабль против ветра и спустив парус, Конан приказал очистить палубы и приготовиться к битве. Это означало, среди всего прочего, разобрать скамейки гребцов и уложить их вдоль палубы. Когда убрали скамейки, гребцы стали чувствовать себя свободнее. Теперь они могли позаботиться о себе, отступить, быстро повернуться и начать грести в другую сторону, что порой бывало необходимо во время дуэли на таранах.

Приказав убрать паруса и оснастку в трюм, Конан оставил мачту на месте. Огромный флагман неприятно встряхнуло, и он слишком резко замедлил ход, когда массивные реи и паруса с грохотом упали на головы команде.

Пока пиратский флот разворачивался, многие из гирканийских капитанов сделали подобные приготовления, хотя часть их судов по-прежнему шла под парусами. Строй пиратских судов стал плотнее и, как заметил Конан, стеснял движение больших и глубоко сидящих в воде кораблей. Предводитель пиратов решил облегчить своим союзникам задачу, атаковав ряд галер поменьше, которые мешали гирканийцам, досаждая огненными шарами и попытками протаранить огромные военные корабли.

Туранцы замедлили ход, увидев, что пираты повернули назад. Они поняли, что им не хватит сил и скорости выскользнуть из сужающейся бреши между гирканийцами и пиратами. Они слишком поздно повернулись к надвигающейся новой угрозе, у них не хватило времени для маневра, чтобы точно нацелить свои тараны.

Тот ряд пиратских кораблей, что раньше был впереди, теперь оказался в тылу. Флагманский корабль, находящийся южнее всех, первым приблизился к врагу. Конан выбрал себе небольшого противника — длинную, низкую двухпалубную галеру. Приказав гребцам правого борта подналечь на весла с удвоенной силой, а левого — сушить весла, капитан бросился на помощь рулевым. Те, делая большие гребки рулевыми веслами, помогли корме корабля развернуться.

Медленно, тяжело нос пиратского корабля повернулся влево. Неторопливо разворачиваясь, корабль продолжал нестись на цель и вогнал ей таран под весла, которые молотили по воде, тщетно пытаясь увести судно туранцев из-под удара.

Раздался страшный грохот, люди на обоих кораблях закричали. Пробитая императорская галера накренилась. Ее нос стал разворачиваться. Море вздыбилось, прожорливо заглатывая тех, кого сбросило за борт. Некоторые весла туранского корабля сломались подчистую, другие сила удара вогнала в отверстия, из которых они торчали, словно смертоносные снаряды. Тем временем таран флагмана пиратов вошел еще глубже в плоть галеры и стал двигаться из стороны в сторону. Он ломал палубы, скамьи и деревянные соединения корпуса корабля, а также кости тем, кто попадался ему на пути. Смятение на борту туранского корабля превратилось в завывающую какофонию перемалываемого дерева, воды и человеческой плоти. Вскоре его заглушил хор криков, мольбы о помощи и горькие проклятия туранцев, выживших после столкновения.

Потом все повторилось снова, так как, намеренно или нет, один из военных кораблей гирканийцев добрался до легкой, пригвожденной к месту добычи. Не видя пиратов, гирканийцы на неудержимой скорости врезались в корму туранской галеры с другой стороны.

Конан почувствовал, как дрожь прошла по доскам палубы у него под ногами, когда корпус туранского корабля снова пробил таран, и как тот резко повернулся, попав между двумя таранами. Завывания и стоны, доносящиеся с вражеского судна, говорили о том, что несчастный корабль полностью разрушен. Крики вражеской команды — той ее части, что осталась на борту, и той, что очутилась в воде, — были невыносимы. Но теперь для корабля Конана угроза оказаться протараненным другим туранским кораблем сильно возросла. Еще Конан волновался о том, какие повреждения получил его корабль, когда корпус вражеского судна дернулся, еще глубже насаживаясь на таран.

— Сушить весла обоих бортов! На носу, отражайте атаки с правого борта! Рулевые, выгребайте вправо! Я не хочу, чтобы нас молотило о тонущую лоханку. Туранцы ползут к нам на борт, чтобы подсохнуть! Назад! Гребите! Гребите!

Филиопа, постепенно начавшая принимать как неизбежное ужасы войны, схватила деревянную трещотку. Притоптывая босой ногой по палубе, девушка усердно заработала ею, прибавляя выразительности приказам капитана, которые были едва слышны в шуме битвы. Гребцы флагмана пиратов выбивались из сил, однако корабль даже не пошевелился.

— Достаточно. Передохните, — проворчал наконец Конан. — Мы застряли. Корабельные плотники, вперед… Вытащите нас из их корпуса или полезайте вниз и отрубите что мешает. Пошлите лучников на нос, пусть их прикроют. Мы не можем проторчать здесь всю битву!

Задержка дала возможность оглядеть поле битвы, границы которого были отмечены горящими и тонущими кораблями туранцев. Остальные пираты тоже успешно протаранили врага, в том числе Дрисса и Фердинальд, которые выбрали своей целью военный корабль невероятного размера. На палубе туранского гиганта сверкали и звенели сабли. Сражение на этом корабле, решил Конан, будет не таким уж долгим.

Один или два пиратских корабля уже отошли от продырявленных врагов. Со шканцев тяжело было разобрать, попался ли кто-то из пиратов в ловушку, как Конан, был ли кто-нибудь из них протаранен или взят на абордаж. Корпуса и мачты пиратских кораблей перемешались с гирканскими, и было уже не разобрать, кто где. Дым горящих кораблей полз по медному небу, собираясь в черные плюмажи, которые не мог разогнать даже волшебный ветер.

Ветер… Взглянув на паруса гирканийского корабля напротив, Конан увидел, что они безжизненно повисли.

— Смотри, Филиопа! Наступил штиль!

— Кроталус остановил ветер, чтобы усталые туранцы не могли пользоваться парусами, — догадалась женщина.

— Если так, он сделал это вовремя.

Конан показал на запад. Туранские корабли, готовившиеся к тарану, снова оказались беспомощными, так как пытались, идя под парусами, выстроиться к северу и к югу от флота союзников. Гирканийский флот выстраивался на западе, чтобы встретить врагов.

Сообщение пришло от впередсмотрящего на мачте:

— Капитан, кажется, у наших все в порядке. Пять врагов потоплено, двое взяты на абордаж и захвачены. Корабль Брилит загорелся было, но пламя удалось сбить.

— Хорошо. Сигналь флоту перестраиваться к западу отсюда, — Конан оглядел продырявленную, полузатопленную туранскую галеру, чьи оставшиеся в живых гребцы сбились в кучу посреди корабля. Он внимательно посмотрел на корабль союзников, который до сих пор оставался по другую сторону жертвы, но не собирался посылать никого вниз на обломки добивать врагов. — Проклятые гирканийцы налетели и заклинили наш таран! Теперь они дадут нам лишь половину вознаграждения за этот трофей!

Конан также послал проклятие внезапно стихнувшему ветру, который мог бы помочь ему освободить флагман. Но вот и гирканийцы взялись за весла, пытаясь освободить свой таран. Конан решил снова попытаться вырваться из ловушки.

— Эй, вы, — скомандовал он. — Весла в воду! Приготовьтесь и гребите назад изо всех сил! Работайте, псы, а то какая-нибудь вражеская калоша поймает нас, пока мы беспомощны!

Под совместными усилиями гребцов двух команд корпус вражеского корабля затрещал. Неожиданно таран пиратов освободился, и гребцов разметало по палубе флагмана. Выжившие туранцы на искалеченном, тонущем корабле взвыли от страха. «Обломки останутся плавать, — подумал Конан. — Но немного. Только перила и небольшие доски. Оставшимся в живых ни за что не залатать огромные дыры в корпусе судна».

Конан не стал ждать, чтобы посмотреть, освободило или нет свой таран гирканийское судно. Корма его корабля ушла влево, пиратский капитан чуть выждал и приказал держать прямо. «Безжалостный» направился к остальным пиратским судам, пробираясь на северный фланг гирканийцев.

Дым битвы, казалось, следовал за флотом, закрывая полуденное солнце и затягивая пеленой горизонт. Пиратский флагман проплыл среди множества судов, большая часть из которых (мелкие гирканийские корабли) уступали ему дорогу. Их команды приветствовали «Безжалостный» и отдавали ему салют, радуясь, что рядом с ними находится могучий трехпалубный корабль. Конан в ответ тоже приветствовал их, хотя сам он то и дело задумывался, насколько надежны его новые союзники будут в битве.

Чуть дальше за мачтами и сверкающими веслами ближайшего соседа он увидел тускло вырисовывающийся корпус судна Кроталуса. Хоть жрецы и показали свое умение, запуская смертоносные огненные шары, сейчас от их соседства на душе у Конана не полегчало.

Где-то впереди, за тучами дыма и судами гирканийцев, раздался знакомый шум: треск, звуки раскалывающейся древесины и крики о помощи, хором вылетающие из глоток множества гребцов. Битва продолжалась.

Дернув Конана за руку, Филиопа показала на огонь, взметнувшийся высоко над мачтами. По небу вслед за огненными снарядами катапульт протянулись черные шлейфы дыма. Флагман пиратов находился в пределах досягаемости катапульт туранцев, и Конан видел врага. Запоздало приказал он подготовить боевые машины.

Дымовая завеса стала гуще. Горело что-то поблизости. Двухпалубный гирканийский корабль был охвачен огнем — желтым пламенем. Черный маслянистый дым поднимался над его мачтой. Некоторые гирканийцы стали черпать воду из моря, пытаясь затушить пламя, но безуспешно. Почти голые гребцы пробрались на нос и прыгали за борт.

Что Конана всегда удивляло, так это то, как хорошо горит даже облитый водой корабль. Морской водой такой огонь не потушить.

— Правый борт, весла! — закричал он. — Правый борт, ход в половину силы, погасим инерцию, вскользь ударив об их корпус, и подберем гребцов! Нам понадобятся люди, чтобы работать на веслах. Позаботьтесь о себе и следите за пламенем!

Спасшиеся стали карабкаться на борт пиратского флагмана, перепрыгивать с горящего судна на пиратский корабль там, где перила были пониже. В основном невысокие шустрые запорожцы (гребцы, а не воины), они могли помочь людям Конана управиться с верхним рядом длинных весел, встав по восемь и десять человек к веслу, хотя, видимо, никто из них никогда не служил на трехпалубном судне. «Придется поговорить со старшим каждой такой команды, чтобы убедиться, что они правильно понимают приказы и станут работать так, как надо», — решил Конан.

Когда «Безжалостный» выбрался на открытое место, дым горящих судов собрался в темное облако высоко в небе. Флагман свернул в узкий проход между гребущими и дрейфующими кораблями — темную, опасную галерею. К тому времени пиратский флот выстроился в грубую линию. Галера Грандальфа подплыла откуда-то сзади, пока Конан подбирал запорожцев, но вскоре исчезла из виду за клубами дыма. Впереди показалась идущая на веслах опаленная галера пиратки Брилит, но потом множество гирканийских судов, сильно выдвинувшись вперед, вклинились между пиратами и сломали их строй.

Едва ли туранцы были далеко. Удары вспенивающих воду весел и грохот барабанов впереди по правому борту эхом отдавались сквозь плывущий над водой дым. Им вторили крики и грохот столкновений. Их сменили яростные вопли и ожесточенный лязг оружия, доносившийся оттуда, где то ли победители, то ли жертвы брали на абордаж корабль противников. Один раз занавес дыма чуть приподнялся, открыв два судна, плывущие вместе с волочащимися по воде веслами. На палубах шло сражение. Ни тот ни другой корабль не принадлежал пиратам, и невозможно было определить, где гирканийцы, а где туранцы и какое судно победит. Через мгновение показался гирканийский корабль, зажатый между двумя врагами. Приказы его капитана эхом доносились со шканцев. Конан решил, что сражение разворачивается благоприятно для союзников, и, не меняя курса, он направился в самую гущу схватки.

Впереди сквозь рассеивающийся дым показался нос какого-то корабля. Это был туранец. Конан совершенно точно мог сказать это из-за золотой отделки тарана. Туранский корабль тоже был трехпалубным, — возможно, родной брат его флагману.

— Спустить флаги, — немедленно скомандовал киммериец, послав Филиопу передать его приказ на фок-мачту. — Идем вперед на полной скорости!

Было бы вдвойне приятно, если бы Конан обнаружил в этом лабиринте столпотворения кораблей своего врага — туранского принца.

— Весла правого борта, сбавить скорость вдвое! — Туранское судно пересекло их курс. Его длинным веслам понадобилось много времени, чтобы притормозить бег судна. Конан направился вслед за туранцем в облако стелющегося над водой тумана, чтобы его судно не смогли разглядеть. Кто-то из офицеров или впередсмотрящих мог мельком заметить его флагман. Быть может, они даже могли разглядеть и самого Конана и начать за ним охоту. — Всем гребцам работать с полной отдачей! — Идя следом за туранцем, вслепую сквозь дым, Конан надеялся, что впередсмотрящий на носу при надвигающейся опасности вовремя поднимет тревогу.

— Вражеский корабль впереди, он разворачивается для тарана! — раздался крик с носа флагмана.

Вслед за этими словами Конан услышал тревожные звуки: быстрый барабанный бой и шлепанье весел — шум, скорее удаляющийся, чем приближающийся. Если корабль Конана хотел поймать туранское судно, он должен был двигаться побыстрее.

— Вперед на полной скорости! — крикнул капитан своим гребцам. Он еще не видел врага, но понадеялся на наблюдателей на носу.

Рванувшись вперед, они снова оказались среди клубов дыма, и враг неясно замаячил впереди по правому борту. Большой корабль туранцев увеличил скорость, чтобы протаранить другое пиратское судно, — корабль Грандальфа беспомощно пятился. Он только что сам протаранил вражескую галеру. Гребцы вождя Морских племен вовремя подняли весла, стараясь противостоять врагам, но не могли остановить огромный корабельный таран, врезавшийся в их корабль посредине и швырнувший их о борт галеры.

Когда «Безжалостный» приблизился, весла трехпалубной галеры туранцев уже молотили по воде, давая обратный ход. «Мы должны поспешить Грандальфу на помощь, — подумал Конан. — Иначе им конец». Предупредительные крики туранцев и их удивленные взгляды устремились на шканцы Конана, когда судно вождя пиратов, некогда захваченное у туранцев, обрушилось на своих создателей. Потом наступил хаос. Пиратский корабль врезался в корму туранского судна со страшной силой, разламывая его корпус своим тараном.

— Теперь захватите ее! — закричал Конан прежде, чем стих грохот столкновения. — Отрывайте задницы от палубы! За оружие! Покажем туранцам, как мы умеем сражаться! Вперед на помощь Грандальфу и нашим братьям!

В мгновение ока пираты похватали оружие и помчались на нос, перепрыгивая на кормовую палубу туранской галеры с криками, от которых кровь стыла в жилах. Офицеры и воины Турана были поражены, но вскоре пришли в себя. К тому времени, как Конан прибежал с кормы и прыгнул на носовые перила своего судна, на палубе вражеской галеры кипела битва. Некоторые офицеры империи начали срывать дорогие туранские военно-морские регалии и бросать оружие, собираясь сдаться в плен. Конан растолкал толпу пиратов, сражавшуюся на середине главной палубы, где группа туранских моряков еще сопротивлялась нападавшим.

Туранцы сражались яростно. Они держали фланги у фальшбортов и заменяли тех, кто пал, свежими, полными сил воинами. Но их атаковали с двух сторон. Команда Грандальфа, оскорбленная тем, что их судно насадили на туранский «вертел», толпой ринулась на врага и захватила носовую палубу. Похоже, туранцы не ожидали, что их возьмут «в клещи». Хоть и искусные бойцы, они уступали в ярости пиратам, могли только обороняться. Более того, их гребцы прятались на нижних палубах, не собираясь сражаться, в то время как каждый матрос из команды пиратских судов взялся за меч, топор или кинжал и, завывая, отправился на поиск крови врагов и добычи.

— Достаточно! — наконец проревел Конан, потеряв терпение. — Долго мы будем танцевать с туранцами на кровавом ковре? — Прыгнув на возвышение у мачты, так чтобы оказаться выше противников, Конан полез наверх. Он перерубил одну из веревок, закрепленных на фок-мачте, дважды обмотал ее вокруг руки и прыгнул в самую гущу врагов. Приземлившись среди туранцев, Конан крутанулся. Его сабля засверкала в воздухе.

Схватка оказалась яростной. Конан колол и рубил. Его сверкающий клинок врезался в плоть, окрашивая конечности, животы и шеи туранцев красными пятнами. Почти обнаженный — в тонких штанах и морских сапогах — предводитель пиратов метался в хитросплетении сабельных ударов, атакуя и рубя врагов, двигаясь с грацией и ловкостью лесного кота. Ударить Амру-Льва было то же, что ударить смерть, раззадоривая ее. Вокруг Конана люди падали, словно пшеничные колосья, срезанные во время жатвы.

Тем временем пираты Конана захватили и нос и корму судна, убивая и сбрасывая в воду отбивающихся туранцев. Резню сопровождали крики, безумные проклятия и ужасный звон клинков. И вот на мгновение наступила тишина, за которой последовали крики и улюлюканье победивших пиратов.

Палуба осталась за ними. Гребцы и, возможно, кое-кто из защитников прятались на нижних палубах. В поисках их люди Конана стали обыскивать судно. Люди Грандальфа стали грабить носовую часть корабля, но Конан услышал, как капитан отзывает их назад, скорее всего, для того, чтобы они помогли во второй рукопашной схватке, начавшейся между пиратами Грандальфа и туранским судном, которое они в свою очередь протаранили.

Конан решил предложить им свою помощь, если необходимо. Поврежденное трехпалубное туранское судно было не таким уж богатым трофеем. Но, скорее всего, команда галеры Грандальфа могла и сама заделать пробоину, постоять за себя.

Трофейный туранский корабль был пуст и сидел неглубоко в воде. Почувствовав, как качается палуба, киммериец взглянул на свое судно, прицепившееся к корме врага.

С ужасом Конан увидел, как другой огромный корабль безмолвно выскользнул из дымовой завесы. Туранец плыл по инерции, подняв весла, чтобы украдкой подобраться к своей жертве. Как Конан и ожидал, нос вражеского корабля нацелился на корму «Безжалостного». Таран туранцев вошел в корпус пиратского судна со звуком, вызывающим содрогание.

Высоко на носу вражеского корабля был устроен своего рода подъемный кран — широкий брус с подъемным мостиком. Поддерживаемый канатами, спущенными с грот-мачты, он был подвешен на тяжелом бронзовом крючке или шпильке, напоминающей «клюв ворона» (именно так и назывался этот мостик). Конан слышал о таких штучках и раньше. Беспомощно наблюдая, как корабли ударились друг о друга, Конан увидел, как мостик неожиданно освободился и с грохотом рухнул на палубу пиратского флагмана, глубоко впившись в него крючьями.

Туранцы хотели во что бы то ни стало остановить флот захватчиков: «Если вы не пробьете днище, не подожжете или не возьмете в плен врага, то, по крайней мере, пригвоздите его к месту, так чтобы он не смог сражаться с другими кораблями», — так сказал им перед битвой адмирал Куааб.

Отчаянный план, но Конан не мог позволить ему осуществиться. «Безжалостный» был его воровской добычей. Оставив на носу своего флагмана Филиопу, киммериец повел пиратов в атаку. Ведь он не мог дать своей команде «оказаться на мели», оставшись на тонущем трофейном туранском судне. Когда отряды туранцев ступили на подъемный мостик, Конан взревел:

— Пираты, послушайте своего вождя! На наш флагман нападают. Они нападают на наш дом! Отбросим их и защитим свой корабль! Идите, псы, и яростно сражайтесь за Амру и Красное Братство!

Через мгновение его крики утонули в звоне мечей, когда пираты встретили врагов на корме своего флагмана. Орда туранских моряков с криками бросилась в бой, но пираты Конана сражались отчаянно. Когда красный, кровавый закат сменил солнечный полдень, шум битвы стал еще громче.

ГЛАВА 15. КОЛДОВСКАЯ ЛУНА

— Скажите мне, брат… это пламя заката на западе, или это горит вражеский флот?

Голос полководца Анталлы едва можно было разобрать. Отважный гирканиец полулежал, опершись о фок-мачту. Его грудь пронзила стрела меткого вражеского стрелка. Флагман Восточной империи, хоть и изрубленный, и протараненный возле носа и у кормы, остался в руках гирканийцев, которые держали врага в страхе.

— И то, и другое, мой вождь, — спокойно ответил полководцу Ади Балбал. Он преклонил колено рядом с умирающим Анталлой, пытаясь утешить его. — В эту ночь мы, без сомнения, одержим самую великую победу в истории Гиркании! Те вражеские корабли, что не подожжены, продырявлены и взяты на абордаж. Пираты тоже потопили немало врагов.

— Все погибло, как и наш корабль, — пробормотал Анталла, взглянув на посла. — Не пытайся ввести меня в заблуждение, старый друг! На самом деле наше вторжение было остановлено здесь, далеко от земли. У нас теперь не хватит кораблей, чтобы обрушить шторм на туранское побережье.

— Нет, Сир. Сейчас наш флот собирается воедино перед новой атакой. — Маленький всадник посмотрел вперед на дым, сбившиеся в кучу, тонущие и горящие корабли. Рассыпавшись в разные стороны, суда гирканийцев рассеялись на всем обозримом пространстве. — Если только мы сможем с честью выйти из этого сражения… — горечь поднялась в его горле, не давая говорить.

— Наши гирканийцы — лучшие воины в мире, — подсказал ему полководец.

— Да, правда, наши суда, наша кавалерия! Но как же магическая защита, которую обещал нам колдун Кроталус? — Ади Балбал посмотрел через столпотворение кораблей на галеру колдуна, запутавшуюся среди вражеских судов. Палуба ее была пуста. Гирканийские моряки, сражаясь, перебрались на борт соседних кораблей. — Волшебный ветер Кроталуса, который принес нас к берегам Турана, стих. Его летающие огненные «джинны» нанесли врагам большой урон, но с начала битвы он не произнес ни одного заклятия.

— Возможно, колдун ждет ночи, чтобы показать самое величайшее достижение своей магии, — едва слышно пробормотал Анталла, все быстрее соскальзывая в пучины смерти. — Верь, Ади Балбал. Мы можем победить.

— Да, правда, мой Вождь, — согласился воин степей, поддерживая голову умирающего. — У нас самые лучшие моряки, корабли и лошади. И все они жаждут победы! Должен же быть какой-то способ…

Когда наступила ночь, Конан присел на корточки за перилами своего корабля, ожидая следующей атаки. Ведя за собой пиратов, он прогнал туранцев со своего флагмана. И рядом с ним воющая и размахивающая саблей, как и остальные пираты его команды, сражалась Филиопа.

Охваченные жаждой крови, Конан с возлюбленной и другими пиратами, перебравшись по широкому трапу, очистили палубу вражеского корабля… Но каждый раз туранцы оттесняли их назад столь же яростными контратаками. Пробитая, полузатонувшая туранская галера по-прежнему покачивалась на волнах, наколотая на таран «Безжалостного». Ее залитые водой палубы, словно скошенным сеном, были устланы мертвыми туранскими воинами.

— Не знаю, что может быть хуже такой вот тщетной и бесконечной битвы, — всхлипнула Филиопа у плеча Конана, готовясь к очередной схватке. — Мы пытаемся убить их, а они пытаются убить нас в адской морской пустыне с островами горящих кораблей… вот только зачем?

Утешая ее, Конан почувствовал, что и его собственная вера в войну основательно поколебалась. Роскошная дневная битва выродилась в ночную рукопашную схватку. Два гордых народа оказались в безвыходном положении. В мерцающем свете горящих судов команды кораблей сражались, чтобы выжить. Перемешавшись, флоты свободно дрейфовали, отдавшись на милость течений. На палубе половины судов шли рукопашные схватки; половина моряков сбилась на нижних палубах, дрожа от страха или стараясь заткнуть дыры. Было почти невозможно разглядеть пробитые корпуса соседних судов или подкрадывающегося врага. Рассеянные языки пламени скудно поблескивали в накатывающихся волнах дыма. Луна не взошла, и не верилось, что она появится на небе к полуночи. Темнота давала шанс помочь выжившим.

Зная это, Конан почувствовал, как у него волосы встают дыбом, когда на востоке, осветив поле битвы, неожиданно вспыхнула луна.

Странной и желтой казалась эта луна. Раскачивающаяся и не имевшая четких очертаний, поднялась она среди мачт и клубящегося дыма. Она была полной, размером с настоящую луну, но мертвенно-бледная на фоне черного, беззвездного ночного неба.

Не один Конан заметил, что луна какая-то странная.

— Это самое худшее предзнаменование, из тех, что я видел за всю свою жизнь, — заметил кто-то рядом с ним.

— Колдовская луна! Но как мы можем видеть луну, когда вокруг столько дыма?

— Достаточно болтать, псы! Это мошенничество, скорее всего, колдовской трюк! — Конан забеспокоился, вспомнив о неуправляемых суевериях пиратов, поэтому заговорил грубо, стараясь заставить их замолчать. — Смотрите, она висит над баржей Кроталуса! Он поднял ее на воздушном шаре. Свет исходит из какого-нибудь сосуда, подвешенного к шару. Это — не послание богов.

— Фальшивая луна, — испуганно забормотали пираты. — Зачем она колдуну?

— Похоже, теперь достаточно света, чтобы рубить и колоть, — Конан постарался сделать так, чтобы слова его звучали мягко и разумно. — Помните, Кроталус — наш союзник.

— Ерунда, капитан, — резко из темноты прозвучал голос старого Йоркина. — У такого колдуна, как Кроталус, нет друзей в нашем Братстве, это любой пират подтвердит! Его колдовская луна мне не нравится. Ночь — время духов, и я гарантирую…

— Чепуха! Все это — болтовня. — Конан не получал удовольствия, ругая почтенного старого пирата, но понимал, что должен немедленно принять меры. — Если ты и в самом деле думаешь, что бессмертные духи станут толпами подниматься из моря к шару, наполненному газом, мозга твои и вовсе прогнили!

— Эй, капитан! Хоть немного уважайте старшего по возрасту…

Протесты пиратов были резко прерваны новой волной туранцев, взбиравшихся по трапу и только еще подплывших к бортам пиратского флагмана. Конан выпрыгнул на трап, в то время как его команда встала по обе стороны от него вдоль перил.

Схватка оказалась яростной, но призрачный свет, исходящий от эрзаца луны, дал защитникам преимущество. Отбросив туранцев, пираты погнали их беспорядочной толпой через груды тел на палубу туранского корабля. В один миг, сметая все на своем пути, пронеслись они по палубе вражеского судна и спустились на разрушенную нижнюю палубу, добивая тех, кто пытался спрятаться. Тут царил мрак. Судно туранцев прижалось боком к своему более удачливому соседу, заслонившему волшебный светильник Кроталуса.

В темноте было не определить, куда бежали оставшиеся в живых враги. Еще две протараненные столкнувшиеся галеры неясно вырисовывались по соседству. На них можно было легко перепрыгнуть или переползти. Одна или обе, они находились в руках туранцев. Но в темноте посреди дрейфующего кладбища кораблей непонятно было, где враги, где свои.

— Не стоит дальше гнаться за ними, — сказал Конан, повернувшись к полудюжине самых храбрых пиратов, которые собирались и дальше следовать за своим капитаном. — Мы можем отцепить наш корабль. — Он ковырнул кончиком сабли доску, на которой стоял. — Мы отцепимся от этой шаланды и пустим ее ко дну. Тогда враги не смогут снова к нам подобраться.

— Даже если мы отцепимся, это судно останется на плаву, — сказал Грандальф, изучая разоренную палубу. — Невозможно затопить его без балласта.

— Пусть так, — ответил Конан. — По крайней мере, мы снимем «Безжалостного» с его тарана. — Он махнул вдоль борта туранского корабля. — Пойдемте, отыщем оставшихся в живых гребцов и скажем им, что теперь они свободны и могут стать пиратами! Их можно расковать.

— Капитан, я видел нечто страшное…

Один из пиратов Конана торопливо отошел от борта. Пораженный страхом, он говорил с трепетом. Филиопа стиснула руку Конана, но он стряхнул руку девушки и повернулся к испуганному пирату, специально обратившись к нему гораздо грубее, чем обычно:

— Чепуха, Огдас. Разве ты мог увидеть что-то худшее, чем то, что сотворил собственными руками этой ночью? Пойдем и займемся делом.

— Нет, капитан. Там мелькнуло чье-то лицо! Я видел, как оно смотрело на меня из воды, спокойной, как при полном штиле. Так не может смотреть ни один смертный!

— Что? Да это было всего лишь твое отражение! — Демонстрируя бесстрашие, Конан шагнул к воде. — Это труп. Сегодня в море погибло больше людей, чем за день могут съесть акулы! — Он осмотрел спокойную водную гладь между кораблями. Там плавали деревянные обломки и клочья кровавой пены — зрелище не из приятных, особенно желтое пятно отражения поддельной луны Кроталуса, сверкавшее на воде.

— Это не отражение, — взвизгнул один из пиратов. — Я узнаю это лицо. Это — Зайгар, которому я был должен. Он умер. И вот его голова вернулась… ему же снесли голову!

Пират ткнул указательным пальцем в сторону отражения колдовской луны и прочистил горло, очевидно едва сдерживаясь, чтобы не броситься бежать. Упоминание о пирате — шемите, обезглавленном давным-давно снарядом, выпущенным из катапульты, — вызвало слабую дрожь и у остальных моряков. Напряжение долгой битвы, незнакомое импульсивным морским разбойникам, собирало свою дань, а тусклый свет колдовской луны мало успокаивал.

— Сюда, Огдас, — рассердился Конан. — Иди к нам и займемся трапом и тараном. Выброси эти видения из головы.

Пираты осмотрели покинутое судно, а потом они стали пробираться назад на флагман по скользким, предательским доскам палубы, заваленным телами и залитым кровью.

— Если мы переоснастим мачту, подцепив адский трап, и чуть его приподнимем, то сможем освободить наше судно… Если мы приподнимем его с этого конца, сдвинем в сторону… Но что это? —Конан отступил от темной фигуры, появившейся возле перил. — Я думал, мы выбросили за борт всех раненых…

— Раненых — конечно, — ответил низкий грудной голос. — Да и мертвых тоже. Ты, Амра с Кровавого Побережья, многих людей послал на дно!

— Тогда кто ты, если знаешь мое имя? — шагнув вперед, Конан с вызовом обратился к незнакомцу, которого никак не мог рассмотреть. — Еще один императорский шпион?

Он прищурился в призрачном свете волшебной луны над кормой, разглядывая коренастого головореза с лицом, украшенным шрамами. С волос и одежды незнакомца стекала вода, словно он только что вылез из воды.

— Я видел тебя раньше?

— Ты можешь не помнить меня, хотя когда-то ты меня убил! — ответил густой, печальный голос. — Я был Гарфалком из Яралета, пиратом-капитаном, как и ты… пока твой сладкоречивый убийца не вонзил в меня кинжал! — Шагнув в полосу света, незваный гость широко распахнул жилет и рубаху. Теперь стали видны рукояти кинжала и сабли, заткнутых за кушак, и рана с бледными краями прямо под сердцем.

Конан почувствовал, как у него на затылке волосы становятся дыбом.

— Значит, ты — мертвец, — сказал киммериец. — Бестелесный дух или надоедливый дьявол! — Конан выхватил саблю. — Но я предупреждаю тебя… уходи назад, на дно моря, не охоться за мной, потому что я никогда не видел тень или сверхъестественное чудовище, которое не отступило бы перед сталью!

— Смертную плоть можно уничтожить, — ответил воскресший Гарфалк. Вытащив саблю, он рубанул ею по перилам так, что она сверкнула серебром в лунном свете. — Сталь убивает быстро, если человек жив, и прибавлю, результат весьма сомнителен, когда твой противник уже мертв.

— Я тоже не боюсь стальных клинков, — проревела другая фигура, перелезая через перила и угрожая Грандальфу. — Страшна не смерть, Грандальф Братоубийца — вождь Морских Предателей!

— И я тоже не боюсь, подлый грабитель мертвых! — Третий мокрый труп, булькая, поднялся перед Огдасом, который застыл, дрожа от ужаса. Перед ним был оживший труп шемита Зайгара, и его голова в самом деле криво сидела на шее.

— Тогда умри снова! — раньше, чем из воды поднялись другие зомби, Конан набросился на Гарфалка, целя в рану на груди пирата. Его клинок метнулся, но задержался, застряв в теле мертвеца. Задержка едва не стоила Конану руки, в которой он держал меч. Звону клинков одновременно вторило эхо с двух сторон — Грандальф и Огдас, чуть запоздав, выхватили клинки и встретили сверхъестественных врагов.

— Ты увидишь, что сражаться против Гарфалка из Яралета намного опаснее, чем подсылать к нему трусливого убийцу! — Оживившись, мертвый капитан в свою очередь нанес удар и плавно сделал выпад, но, кажется, за время пребывания под водой Гарфалк утратил присущее ему при жизни проворство. — Когда я был жив, я тоже мог убить тебя! Но мертвым я смогу сражаться лучше, не заботясь о собственных ранах.

Истинность этих слов тут же подтвердилась. Ударив с плеча, Конан разрубил запястье зомби, словно рассекая надвое макрель. Рука мертвеца и его сабля со стуком упали на палубу. Но Гарфалк, ничуть не беспокоясь, наклонился и подхватил саблю другой рукой.

— Убирайся назад в могилу, беспокойный дух, — пробормотал Конан, проклиная своего врага. — Тебе не место в этом мире. Твое существование здесь — оскорбление для Крома.

— Не бойся, скоро ты искупишь свою вину. — Графалк встряхнул саблей, чтобы освободить рукоять от сжимающих ее пальцев. Отрубленная рука вновь упала на палубу. — Ты будешь приветствовать смерть, зная, что потом тоже можно будет ожить…

Но не успели эти слова сорваться с уст Гарфалка, как Конан, воспользовавшись краткой заминкой зомби, метнулся под вытянутую саблю мертвеца. Ударив в дважды пробитую бескровную грудь, пират вогнал острие своей сабли так, что оно вышло сзади возле позвоночника зомби. Проскользнув чуть дальше, клинок впился в дубовые корабельные перила за спиной мертвеца и застрял в них.

Потом, пока тварь, называющая себя Гарфалком, металась и пыталась освободиться (ее голос превратился в сопящее хрипение, так как клинок Конана, пронзив грудь, разорвал легкое), Конан вырвал саблю из руки мертвеца и повернулся, собираясь прийти на помощь своим друзьям. Он снова снес голову с плеч Зайгара и так ловко пнул ее, что она, подпрыгивая, покатилась по палубе. Безымянного врага Грандальфа он остановил, подрубив ему колено, а потом на всякий случай отрубил всю ногу, но тварь извиваясь ползала по палубе.

— Пойдем, — приказал Конан, таща за собой дрожащую Филиопу. — Давай выбираться с этого проклятого корабля, полного мертвецов! Мы сожжем его, если понадобится, чтобы избавиться от чудовищ… хотя мы должны вначале отцепить от него наше судно.

Ведя за собой пиратов, он пробежал по широкому трапу на свой корабль… и очутился в мире невообразимого ужаса. Со всех сторон в желтом свете злобно сияющей колдовской луны его окружали оставшиеся в живых пираты его команды — сражавшиеся против восставших со дна моря мертвецов, которые Лезли из воды на пиратский флагман и покачиваясь расхаживали по палубе.

Зомби громко визжали, перечисляя имена своих обидчиков и убийц. Разложившиеся и увечные, подкрадываясь, они булькали, обвиняя в преступлениях своих убийц и надуманных врагов. От некоторых остались практически одни скелеты или еще хуже… всего десяток костей, связанных старыми веревками, морскими водорослями и извивающимися угрями. Но все мертвецы были вооружены острыми клинками и всех их переполняла жажда мести.

— Во имя Крома и всех его седых Судеб! — выругался со шканцев Конан. — Это дело рук Кроталуса, и за это я отрублю его бритую голову!

— Сильно сомневаюсь, — раздался рядом резкий голос. — Он — великий колдун, капитан Амра, а ты — только пират. А пираты могут обрушить свою месть только на других пиратов, которые рано или поздно отправятся в изгнание в подводное королевство Дагона.

— Назад, глупая тень! Кто ты? Кналф, клянусь змеиным языком Сэта! — Конан яростно скрестил саблю с клинком своего мертвого соперника, который взревел и вернул удар с той же яростью, которой славился при жизни. Кналф имел в теле лишь одну дыру от удара кинжала в спине и, если не считать зеленоватой бледности и слизи, напоминающей плоть медуз вокруг губ, выглядел как обычный человек.

— Гнилой труп, сколько раз я должен убивать тебя? — Рубя и парируя, Конан тем не менее обнаружил в себе достаточно сил, чтобы противостоять безрассудному, сверхъестественному и искусному врагу.

— Никогда ты не убивал меня, киммериец! Моя смерть — работа твоей хорошенькой любовницы. Она не пират, а моя жена! Я займусь ею, после того как покончу с тобой…

— Умри, труп! — метнувшись к нападавшему, Конан поразил его в грудь, пригвоздив к перилам кормы, и выбил саблю из отяжелевшей от воды руки мертвеца.

Потом, потянувшись, Конан вырвал из пазов рулевое весло и вбил его толстый черенок чуть ниже раздувшейся шеи Кналфа. Перегнувшись через перила, Конан нащупал управляющие тали, идущие к веслу, и, натянув их крепко на шкивах, завязал несколькими морскими узлами. Кналф, чья голова оказалась крепко привязанной к перилам, мог лишь беспомощно дергаться и барахтаться.

— Пусть другие намертво приколотят тебя к доскам, — заявил Конан. — А пока у меня есть одно дело…

— Конечно, — прохрипел голос у него за спиной. — Более старое и настоятельное, чем общение с этим выскочкой Кналфом!

— Не может быть… Сергиус! — Повернувшись и задохнувшись от удивления, Конан приветствовал страшный, гниющий труп в покрытом водорослями пиратском наряде, когда тот направился к нему через палубу.

— Да, если и он не прикончит тебя, то другие придут ему на помощь! — Сзади, ступая с чудовищной неуклюжестью, появился еще один, не более располагающий к общению, широко улыбающийся мертвец, вооруженный стилетом.

— Рондо! Ты до сих пор предан тем, кто нанял тебя? А это кто? Джалаф Шах? — Мертвец со сломанной челюстью приближался с другой стороны. Конан крутанул саблю над головой и бросился в бой.

Сражение стало тяжкой пыткой, превратившись вскоре в отдельные дуэли и драки, бушевавшие по всему флагману. Среди страшной суматохи головы и конечности мертвецов катились по палубе, словно перезревшие фрукты, и тела летели за борт, словно прохудившиеся бочонки. Но мстительных врагов и соперников у племени Красного Братства было без счета. Казалось, никогда не кончится поток оживших врагов, всплывающих из черных глубин. С мокрыми шлепками зомби хватались за весла и борта корабля, поднимаясь на палубу.

Но не это оказалось хуже всего. Глядя за борт, некоторые пираты заметили интенсивное движение в темной, словно полированной, воде возле корабля. Они услышали бульканье и увидели, как на поверхность поднимается что-то темное, маслянистое. И вот из воды появился ужасный корабль со сломанными мачтами и палубой, обросшей водорослями. Перед потрясенными пиратами в ярком свете фальшивой луны из моря неожиданно поднялся разбитый, пропитанный водой, гнилой древний парусник. Конан тут же распознал в судне затонувший «Василиск» — трижды проклятую галеру с сокровищами, которой некогда командовал легендарный пират Кобольд Рыжий.

— Стойте, товарищи! Вон там жалкий воришка, укравший наши сокровища! Встанем бок о бок, моряки! Приготовьтесь взять судно на абордаж!

Сочащийся илом скелет расселся на шканцах, и именно из его треснутого черепа доносился трескучий голос. По рассеченной глазнице в нем с первого взгляда можно было узнать Кобольда Рыжего. По его команде — взмахе сгнившего меча — армия оборванных скелетов засуетилась на палубе, выполняя распоряжения своего капитана. Принеся с собой вонь глубин, мертвый корабль глухо ударился о борт корабля Конана, и ржавые крюки впились в пиратский флагман.

Отвратительное зрелище — мертвецы, толпой рвущиеся в бой. Пираты завопили и разбежались, с бормотанием падая на палубу, закрывая глаза. Некоторые ошеломленные моряки побежали на палубы соседних кораблей или, окончательно потеряв голову, спрыгнули за борт в море, откуда поднимались зомби.

С трудом продвигаясь вперед, в ярости рубя неживую плоть, нанося врагам колющие удары, Конан протащил Филиопу через разбитое туранское судно на относительно спокойную палубу корабля Грандальфа. Теперь он высматривал самую короткую дорогу к кораблю колдуна.

Неудачно то, что дорогу перегораживало несколько судов, в том числе туранская двухпалубная галера, чья команда сражалась с командой гирканийской галеры. Перебравшись на нос союзного корабля, Конан обругал деморализованных гирканийцев.

— Вперед, псы! Собираетесь ли вы вторгнуться в Туран или нет? Если вы собираетесь прятаться здесь, то никогда не увидите ни одного из драгоценных камней Турана! Вперед, гирканийцы, сражайтесь! — Сказав так, Конан обрубил веревки, которые поддерживали широкие сходни, подвешенные над носом гирканийского судна. Они перелетели через перила вражеской кормы, и отряды гирканийцев с криками рванулись вперед, толпой метнулись на палубу туранской галеры, и в середине толпы были Конан и Филиопа.

Защитники отчаянно оборонялись, превратив шканцы своего корабля в поле смерти.

Но неожиданно раздался странный звук. Он поплыл над лабиринтом кораблей. А когда прозвучал еще раз, ему вторило эхо. В следующий раз он прозвучал ближе: живые, пронзительные звуки труб.

Где-то рядом Конан услышал топот по деревянным палубам — стук копыт, сопровождаемый отчаянными криками наездников. По сцепленным корпусам кораблей, с грохотом перескакивая через перила, проносясь по сходням в вихре сабель, с боевыми криками скакали всадники Гиркании в меховых шапках. Их лошади топали и били копытами, разбрасывая врагов и открывая дорогу гирканийским морякам, столпившимся на другом фланге.

Всадники пронеслись по кораблю и столпились на корме, готовясь к следующей атаке. Тут Конан заметил их командира и позвал его:

— Ади Балбал! Вижу, вы слишком рано бросили в бой своих всадников и сражаетесь на море, как на суше!

— Кто-то же должен найти выход из безвыходного тупика, — ответил мужественный всадник, вращая над головой кривой саблей. — Если это кто-то и может сделать, так кавалерия. Сейчас мы разобьемся на отряды и снова ударим по врагу!

Со всех сторон заревели трубы. Внимательно посмотрев на замерший флот, Конан заметил и другие отряды всадников, скачущих по близлежащим кораблям. Дикое зрелище, производящее впечатление. Всадники скакали на крепких, низкорослых лошадях по сходням и бесстрашно прыгали с палубы на палубу, героическим потоком проносясь во тьме и сея смерть. Несколько коней споткнулись и, оступившись, потеряв всадников, полетели в море. Однако остальные скакали дальше, сметая все преграды. Безумная, отчаянная попытка, но она могла помочь гирканийцам выиграть битву.

До цели же Конана теперь было рукой подать. Когда последний всадник пронесся мимо, киммериец повел Филиопу дальше к насмешливо сверкающей луне, плывущей высоко в небе над путаницей кораблей и лесом мачт. Только несколько галер отделяло их от корабля колдуна. Палубы этих судов были пустыми, и кавалерия объехала их стороной. Один из этих Кораблей оказался длинной зловещей галерой с крытой палубой, которая сейчас была сломана и частично обрушилась. Под ней что-то беспокойно шевелилось и грохотало.

— Ты будешь последним дураком, если попытаешься пройти по кораблю с дьявольской тварью, — предупредил Конана чей-то голос из темноты.

Повернувшись, Конан увидел гребцов под командованием гирканца, украдкой перебравшихся с плененного туранского судна и пытающихся сбросить сходни.

— Разве многоножка до сих пор опасна? — спросил Конан. — Разве таран, пробив борт судна, не прикончил ее?

— Нет, — ответил моряк. — Всадники снова ее расшевелили. — Он нервно огляделся. — На вашем месте я говорил бы тише. У этой твари очень чуткий слух.

— Мне придется пройти мимо нее, — сказал Конан, отворачиваясь. — Хочу закончить одно дело.

Он отпустил руку Филиопы, но она, ничего не сказав, последовала за ним. Двигаясь украдкой, они пробрались к корме полузатонувшей галеры с гигантским насекомым. Перебравшись на ее перила, пройдя по узкой балке над темной плещущейся водой, они, двигаясь как можно тише, пошли вдоль борта, по которому молотило чудище.

Но похоже, что нюх у демона был таким же хорошим, как и слух. Удары твари вдруг стали целенаправленными, дерево затрещало, и обломки весел забарабанили по борту. Ужасная голова со жвалами поднялась из-под палубы на носу галеры.

— Беги, — приказал Конан Филиопе. — Ты успеешь!

Движение тела огромной твари привело к тому, что корпус судна закачался под ногами, вынудив Конана прыгнуть вниз на затонувшую палубу гребцов. Но проворная Филиопа, сохраняя равновесие, пробежала по перилам… не назад, а вперед, на нос туранского корабля, которого от галеры Кроталуса отделяло всего одно судно. Вскарабкавшись по провисшему петлей якорному канату; Филиопа поднялась на борт.

Тем временем Конан, пятясь, шлепал между рядами затопленных скамеек, вытянув саблю в сторону демона. Мгновение — и чудовище соскользнуло назад в воду. Ползя и плывя одновременно, двигаясь на свой манер, тварь ринулась за капитаном. Она не почувствовала бешеных ударов сабли по ее бронированному переднему сегменту. Стальной клинок отлетал от ее головы и груди словно от медной урны. Тварь сбила Конана с ног и перевернула его под водой, ударив своей огромной массой. Конану повезло, что жвалы чудовища оказались слишком большими и неуклюжими, чтобы сразу схватить его. Вместо этого, промахнувшись, она схватила и растерзала несколько скамеек. Поплыв под скамейками, Конан попытался удрать как можно дальше. Потом он вынырнул, чтобы перевести дыхание. Фасеточные глаза твари тут же заметили его. Чудовище метнулось вперед, гоня перед собой высокую волну. Тут Конан услышал пронзительный крик и посмотрел вверх, пытаясь разобрать слова.

— Сюда! Сюда! — кричала ему Филиопа.

Когда киммериец вынырнул у перил, девушка все еще неумело возилась с веревкой у выгнутого носа корабля. И вдруг с грохотом и визгом опустились сходни. Великолепный, тяжелый бронзовый крюк впился в один из сегментов тела твари прямо за огромной головой многоножки.

Чудище стало корчиться и сыпать ударами во все стороны, разламывая палубу. Конан, быстро двигаясь, вскарабкался на нос корабля.

— Крюк на некоторое время удержит ее, — уверила Конана Филиопа, бросившись в его объятия. Придя в себя, они отправились дальше к своей цели.

Теперь привязанная веревкой к мачте зловещей галеры красноватого оттенка луна сверкала особенно ярко.

Судно колдуна тоже с кем-то столкнулось. Его таран застрял в носу корабля, через который Конан и Филиопа только что перебрались. На палубах не было ни воинов, ни гребцов, только несколько священников Эрлика в темных плащах, которые под командованием человека в белых одеждах трудились вокруг привязанной к мачте фальшивой луны.

Филиопа, по настоянию Конана, держалась чуть сзади, когда он перебрался на палубу колдовского корабля. Шагая по палубе широким шагом, с саблей в руке, Конан громко бросил вызов:

— Кроталус, колдун-мошенник! Развей свои дьявольские чары!

Кешанец, отвернувшись от своих помощников, улыбнулся, увидев приближающегося Конана.

— Итак, могучий Амра до сих пор жив! Я, признаться, сомневался, что твоя легендарная удача поможет тебе в этой великой и необычной морской битве, где приходится сражаться с таким неимоверным числом врагов.

— В самом деле, врагов достаточно и без тебя и твоих гнилых мертвецов, — согласился Конан. — Знаешь ли, Кроталус, я добровольно отправился на войну сражаться с туранцами, а не с гнилыми древними призраками, которых из-за тебя полным-полно вокруг! — Он продолжал идти вперед, занеся саблю над головой. — Теперь потуши-ка эту колдовскую луну или сделай еще что-то, чтобы избавить моих людей от мертвецов!

— Но Амра, разве это моя вина, что твои пираты убили так много людей и весь Вилайет жаждет отомстить им? — беспечно ответил кешанец. — Кроме того, проклятие пало на пиратов согласно их собственной священной вере. Разве можешь ты обвинять меня в том, что мертвые научились плавать?

Пока волшебник старался выиграть время, прислужники закончили работу над еще одним заклятием. Теперь гирканийские маги поднялись и встали вокруг своего учителя, защищая его.

— Достаточно насмешек, — прорычал Конан, подходя к колдуну. — Я напомню тебе, Кроталус, что мы союзники в этой битве. Любые хитрые заклятия против меня и моих людей расцениваются как предательство, и я заставлю тебя заплатить за предательство собственной шкурой! Почему ты решил ослабить своих союзников, когда исход битвы неясен…

— Неясен? Я так не думаю. Большей частью флот под нашим контролем… — колдун беззаботно махнул рукой в сторону разбросанных кораблей, которые было хорошо видно с главной палубы его судна. — По ним сейчас мчатся отряды гирканийцев, во главе которых искусная гирканийская кавалерия. На всех наших кораблях гребцы заделывают дыры, сбивают пламя, освобождают тараны, режут запутавшиеся снасти. — Он улыбнулся с угрюмым удовлетворением. — Гирканийцы работают, спасая свои презренные жизни, и мы надеемся, они достигнут какого-то результата… Они это сделают. И тогда этот флот (вобрав в себя корабли Турана, на борт которых поднимутся гирканийцы) станет еще больше, чем раньше. Завтра мы поплывем в Туран… и я стану командующим этой морской армады, так как Анталла мертв. Я буду командовать ими сверху, со своей смотровой площадки… — он показал на небольшую корзину, подвешенную к веревке, удерживающей луну. — Так что никто не станет сомневаться в моем авторитете и не станет уклоняться от выполнения моих приказов. С попутным ветром и моими познаниями в навигации (победа над величайшей империей в истории Земли гарантирована. Ты видишь, капитан Амра, что больше нам нет нужды ни в твоих пиратах, ни в ничтожных корыстных союзниках.

— Негодяй! Убийца-колдун! — рванулся вперед Конан. Но его встретили четыре прислужника, которые вышли вперед, заслоняя своего повелителя. Конан не собирался убивать их. Метнувшись к жрецам в развевающихся робах, награждая их тычками и пинками, нанося удары рукоятью сабли, киммериец разбросал их по палубе. Они остались лежать, постанывая и вздыхая, словно птицы со сломанными крыльями.

— Негодяй, — вновь обратился Конан к Кроталусу. — Я перережу твою глотку! — Приблизившись к магу, Конан остановился и спросил: — Разве ты не собираешься защищаться? У тебя нет оружия? Ты не боишься меня?

— Бояться тебя? — недоверчиво спросил Кроталус. — Такая мысль никогда не приходила мне в голову. — Повернувшись, провидец положил руку на веревку, идущую к корзине. В тот же миг она поднялась с палубы, набросив кольца на предводителя пиратов.

— Что?.. Да поразит Кром сифилисом всех колдунов! — Борясь с неожиданной ловушкой, Конан попытался перерубить веревку мечом. Но толстые кольца быстро стянулись вокруг клинка сабли, сделав ее бесполезной.

— Простой, но подходящий конец для карьеры пресловутого Амры, — подытожил Кроталус, праздно наблюдая за происходящим. — Разве не в традициях пиратов кончать жизнь на рее?

Конан почувствовал, как кольца веревки крепко стягиваются на его шее. Живые петли обвились вокруг лодыжек Конана и его левой руки. Сабля оказалась стиснута, вырвана из рук пирата. Со звоном упала она на палубу. Свободной рукой Конан изо всех сил впился в обвившую шею петлю, царапая твердые как камень кольца, которые постепенно впивались все глубже… Весь мир перед глазами Конана стал пурпурным, язык во рту распух.

— Нет!

Конан едва расслышал, как зашлепали по палубе чьи-то босые ноги, едва смог разглядеть он Филиопу, потянувшуюся за саблей и разрезавшую веревку… но не там, где та впилась в шею пирата, а там, где обвилась она вокруг стойки мачты, протянувшись от палубы к колдовской луне Кроталуса.

Как только веревка была перерублена, дьявольские кольца безвольно спали с тела Конана. И только тут Филиопа увидела, что колдовскую луну удерживает та же веревка, что подпрыгнула с палубы, ожив при прикосновении чернокнижника. Сейчас, когда веревка оказалась перерезана, большой воздушный шар освободился и вместе с плетеной платформой, на которой стоял Кроталус, поплыл прочь. Слабый ветер с запада подхватил его.

— Аххх, — пробормотал Конан пытаясь восстановить дыхание. — Снова благодарю тебя, Филиопа. — С помощью женщины окончательно освободившись, он повернулся взглянуть на своего врага, проплывшего над палубой корабля и устремившегося дальше в небо.

— Держи, тварь! — взревев, Конан прыгнул следом за Кроталусом. Он бросился за обрубленным концом веревки, которая свисала над перилами корабля, и чуть-чуть не поймал ее, но она скользнула за борт. Только опустившаяся на плечо рука Филиопы удержала Конана от прыжка за борт и продолжения погони. Предводитель пиратов застыл в бессильной ярости, ударив огромным кулаком по перилам.

В поднимающейся корзине застыл, впившись в веревки, Кроталус. Проносясь над морем в свете своей поддельной луны, он свысока взирал на оставленный им корабль.

Потом, нащупав заплечную сумку, он потянулся за арфой Дагона, волшебным предметом, который управлял ветрами. Осторожно, скрестив ноги и усевшись в корзине, он положил инструмент на сгиб руки и стал бренчать.

Сверкающая луна неслась дальше на восток, проплывая над мешаниной разбитых кораблей, чьи паруса уже зашевелились под напором поднимающегося ветра. Волочившаяся за шаром веревка, должно быть, зацепилась за оснастку одного из кораблей, встряхнув и шар, и корзину. Из сосуда, где горела луна, выплеснулся жидкий огонь. Он подпалил корабль, над которым завис воздушный шар.

Через мгновение шлейф огня взметнулся вверх, поглощая паруса, веревку, корзину и саму фальшивую луну. Огонь полыхнул еще сильнее, когда вспыхнула шелковая оболочка воздушного шара. Конан увидел, как упал со своего насеста Кроталус — горящая, размахивающая руками фигура полетела вниз и исчезла.

И вслед за ним горящий шар обрушился в море. Свет его потух, и лишь потрескивающие в огне мачты и такелаж корабля, погубившего колдуна, напоминали о случившемся. Неожиданно над кораблями воцарилась мертвая тишина. Стихли крики и звон сабель.

— Разве это не означает, что битва закончилась? — задумчиво спросила Филиопа.

— Нет, — ответил Конан, повернувшись. — Но дело сделано.

Положив руки ей на плечи, застыв у перил галеры колдуна, Конан указал своей любимой на слабый, неестественный свет, разгорающийся у основания далеких облаков.

Через мгновение до их слуха донеслись раскаты грома, возвещающие о надвигающемся шторме.

ЭПИЛОГ

Пиратский флагман «Безжалостный», разрезая широкие пенящиеся волны, входил в пролив между Аетолианскими островами. Весла сверкали и взбивали пеной неспокойное синее море. Над головой свежий ветерок разгонял сбившиеся с пути гроздья облаков — остатки недавнего небесного столпотворения.

Впереди и позади флагмана вытянулась линия из двадцати или даже более кораблей. Суда были побитыми, со следами сражения, с залатанными корпусами и состряпанным на скорую руку парусным снаряжением. Но пираты дружно работали на веслах, подчиняясь приказам.

— Мы забрали лучшие суда со всего флота, — сказал Конан, царственно расположившись на шканцах перед собравшимися капитанами. — Забрали столько кораблей, сколько хотели, и все они укомплектованы ищущими убежище бывшими рабами и набиты трофеями, оставшимися на поле битвы… Мы долго еще будем жить на выручку с этой войны. — Посадив Филиопу себе на колени, он взглянул на унылые лица капитанов. — Знаю, мы потеряли много хороших товарищей… и большая часть их пала от рук мертвых дьяволов Кроталуса, а не от руки простых смертных! Но теперь проискам колдуна положен конец. Наши молитвы были услышаны, и Вилайет отозвал своих мертвецов. Вот и все. — Он осушил чашу, отдав салют.

— Туранскому флоту понадобятся годы, чтобы восстановить былую мощь, — заметил Грандальф, заново наполнив свою чашу из большой винной бочки. — Разбитые, со сломанными мачтами, они очутились далеко от тех мест, где можно встать на якорь. Буря унесла их еще дальше от побережья Турана, и те из них, кто доберется домой, могут считать себя счастливчиками.

— Конечно, туранцам сломали хребет, — согласилась Сантиндрисса. — Буря — и та была нашим союзником. Ветер и волны отнесли нас домой и потопили большую часть дырявых туранских посудин.

— Таковы превратности судьбы на войне, — подытожил Конан. — Иногда морские бога на одной стороне, иногда на другой, иногда они не вмешиваются. Я не могу отрицать это. Пираты были верны своим союзникам до тех пор, пока на нас не обрушилось воинство безумного колдуна… А теперь — тост.

Фнлиопа быстро подошла к винной бочке. Конан принял кубок, который она поднесла ему, и поднял его перед всей собравшейся компанией.

— За мир на море и процветание, которое он принесет нам!

Конан сделал глоток и остановился, чтобы высказать следующее пожелание.

— За равенство между всеми королевствами на берегах Вилайета! — воскликнул Грандальф, и все еще раз приложились к своим кубкам.

— Конечно, — согласился Конан, собираясь закончить свой тост. — И за богов, которые правят морем… и за мертвых, которые покоятся под толщей его волн. — За последнее пожелание кубки были выпиты до дна, и Конан, отставив в сторону свой золотой кубок, встряхнул капли по ветру, словно отдавая дань уважения мертвым.

Пока остальные капитаны колебались, повторять или не повторять жест капитана, Дрисса без всякого стеснения воскликнула:

— Опустошите же свои кубки, братья и сестры, и снова наполните их! Будет другой тост! За Сантиндриссу — королеву Красного Братства — и за ее нового мужа — Фердинальда!

Сказав так, она обвила руками смуглого коренастого капитана, который застенчиво кивнул, подтверждая ее слова.

— Когда это случилось? — в удивлении стали перешептываться остальные пираты. — Роман на борту корабля? Морская помолвка?

— Во время битвы, — объяснила Сантиндрисса. — Мы поднялись на борт одной вражеской галеры и сражались бок о бок. Позже мы сцепились — я имею в виду наши корабли — и поддерживали друг друга на плаву. И скажу вам, на Фердинальда можно положиться в бою, — продолжала она. — Он верный воин, который всегда прикроет спину.

Обняв своего возлюбленного обеими руками и обвив его ногу затянутой в кожу ножкой под одобрительные крики и аплодисменты зрителей, Дрисса продемонстрировала силу своей страсти.

— Отлично! Быть может, вас благословили сами морские боги, — сказал Конан пирату и его возлюбленной. — Как капитан этой галеры я могу поженить вас, если вы желаете. Но в любом случае, прибыв в Джафар, мы это отпразднуем!

Под звуки флейт и радостные крики пиратов флагман «Безжалостный» направился к Джафару, над которым возвышался замок Амры — Повелителя пиратов.

Конан Победитель

Глава первая МОРЕ БУРЬ

Два дня и три ночи бушевала буря на море, дико вздымались грозные, высокие, как горы, волны. Их пенные гребни жестоко сражались друг с другом, как в те времена, когда мир еще был молод и шла война богов и гигантов. Не напрасно море Вилайет прозвали Морем Бурь, называли его еще и Отцом Океанов, были и многие другие названия, которыми люди пытались выразить свой страх перед этим морем, потому что оно, обычно спокойное, со всех сторон окруженное сушей, иногда вдруг, совершенно неожиданно, превращалось в дикий первобытный хаос, настоящую могилу моряков.

Но не об этом думал человек, которого швыряло и кружило в волнах. На второй день шторма его корабль был разбит мощным ударом волны, и с тех пор он плыл по воле стихий. Он привязал себя к жалкому обломку корабельной мачты и паре досок. Бурное волнение и ледяная вода вымотали его почти до потери сознания. В голове оставалась лишь одна мысль: шторм гонит его к северу, а там море Вилайет сужается. Значит, скоро его выбросит на берег. Это был единственный шанс остаться в живых. Как только он начнет приближаться к берегу, надо будет освободиться от каната, которым он привязал себя к мачте, иначе его может расплющить в лепешку ударом о прибрежную скалу. За поясом у пловца был длинный и изогнутый кофский кинжал. Как следует размяв пальцы, окоченевшие в холодной воде, он готовился пустить в ход кинжал, едва впереди покажется берег. И только эта мысль и оставалась у него, а буря меж тем страшно завывала, и море взвивалось на дыбы под ударами ее плети.

Утром, на следующий день после бури, Давас встал рано. Он хотел посмотреть, что выбросило море на этот раз. Море уже принесло им множество интересных вещей, иногда среди них были предметы, которые удавалось выгодно продать. А прибылью никогда не следует пренебрегать. С этой мыслью он накинул на плечи плащ из местной, грубо спряденной шерсти и распахнул дверь своей маленькой лавки — она была самой дальней здесь, на севере, из всех торговых заведений братьев Кир, которые жили в городе Аграпуре и оттуда руководили торговлей.

Лавка располагалась на берегу крохотной бухточки у западного берега моря Вилайет, там, где его ширина не достигала и двух миль. В это утро море было спокойным. Вилайет представлял собой мелкое, со всех сторон окруженное сушей море, и потому если на западе штормовая погода вызывала сравнительно небольшое морское волнение, здесь при таком же ветре волны достигали поистине гигантских размеров. По этой же причине море Вилайет, в котором не было приливов и отливов, в штиль бывало гладким, как зеркало.

Давас увидел, что бурей вынесло на берег множество разной всячины: стволы деревьев, сор, массу водорослей. Многое было принесено с юга. На берегу лежали мертвые рыбы и какой-то морской зверь, но янтаря, этого драгоценного подарка стихии, Давас не обнаружил. Конечно, выгоднее всего было бы найти обломки корабля, ведь на нем мог оказаться груз, а груз всегда можно продать. Давас решил послать своих слуг, чтобы они прошли подальше вдоль берега на север и на юг и поискали, нет ли где-нибудь обломков судна. Делать это надо было, разумеется, тайком, потому что здешние правители считали такую добычу своей собственностью. Давас хотел уже повернуть назад, как вдруг заметил человеческое тело.

Море часто выбрасывало из своих глубин мертвецов, но они-то вообще ни гроша не стоили. Украшений у моряков чаще всего не было, если не считать какого-нибудь кольца в ухе. А уж этот, в набедренной повязке, явно не был богатым пассажиром. Но зато утопленник был настоящий великан. Чтобы сбросить его в море, придется позвать нескольких слуг. Давас не хотел, чтобы дух этого парня блуждал здесь, в окрестностях его лавки. Духи утонувших моряков должны жить в море. Там их родная стихия.

Давас уже собрался уйти, как вдруг услышал, что великан пошевелился и застонал. Давас замер. Значит, этот колосс был ранен, выбился из сил в борьбе со стихией, посинел от холода — и все-таки он был жив. Человека на берегу стало рвать морской водой. Давас побежал к дому, чтобы позвать на помощь слуг.

Конан проснулся в темной низкой хижине со стенами, сложенными из грубо отесанных плоских камней без штукатурки. Щели между камнями были законопачены мхом. В верхней части одной из стен было устроено нечто вроде большого люка с крышкой, которая держалась на петлях, так что при хорошей погоде этот ставень можно было поднять и закрепить в открытом положении. Благодаря этому приспособлению хижина служила и торговой лавкой, в окно подавались товары. Но сейчас ставень был опущен и завешен от сквозняка куском мешковины. В помещении громоздились бочки, мешки, ящики и тюки. На некоторых из них были надписи на туранском языке. В камине горели дрова — принесенные морем куски дерева, обломки досок. Из-за морской соли, пропитавшей древесину, дрова эти вспыхивали яркими искрами.

Конан лежал на звериной шкуре, укрыт он был грубым шерстяным одеялом. Стены хижины то поднимались, то опускались, словно при землетрясении. Конан знал, что это только кажется — потому что его долго носило по волнам. «Судя по всему, я жив», — подумал он. Для него эта мысль не была какой-то особенной или странной. За свою жизнь он пережил множество смертельно опасных ситуаций, их было так много, что и сам он не помнил сколько.

В хижине, кроме него, было по меньшей мере еще двое мужчин. Совсем уж недружелюбными они, конечно, не будут, ведь глотку ему перерезать они вполне могли раньше, при более благоприятных обстоятельствах. Заметив туранские надписи на тюках и ящиках, Конан решил начать разговор именно на этом языке.

— Где я? — Голос его скорее походил на хриплое карканье вороны, чем на голос человека, однако привлек внимание одного из мужчин, кутавшегося в теплый плащ. Черты лица у него были туранские. И ответил он Конану тоже по-турански:

— Добро пожаловать в землю живых, друг. Я рад сказать тебе, что земля эта — сухая, хоть холод здесь и собачий.

— Всякая суша лучше, чем море Вилайет в бурю, — отвечал Конан. — А ты, должно быть, торговец?

— Да, состою на службе у братьев Кир. — Торговец прижал к груди пальцы и слегка поклонился: — Мое имя Давас.

— А я — Конан из… — Он хотел сказать «из Красного Братства», но нашел лучший ответ: — Из Киммерии. Я служил на одном корабле. Шторм напал на нас где-то к югу отсюда. — В животе у Конана громко заурчало. Хозяин взмахом руки подозвал слугу. Тот тоже был туранец, но принадлежащий к низшей касте. Он принес резную деревянную чашу, полную дымящегося горячего вина с пряностями.

— Вот, пусть твой желудок немного отогреется, — сказал Давас. — Потом попробуем перейти на твердую пищу. Вероятно, ты много дней ничего не ел. Я видел, что ты исторг из своего желудка огромное количество соленой морской воды.

— Да уж, чем-чем, а ею я был сыт. Вот о другой еде и не думал, — уже чуть живей сказал Конан. Он выпил горячего вина, и ему, едва не погибшему в волнах, оно как нельзя лучше пошло на пользу. — Как называется эта страна? Наш корабль заходил в гавань неподалеку от северной границы Турана, как раз там мы и попали в шторм. — Конан счел необходимым умолчать о том, что они разграбили гавань и поселок.

— Тебя отнесло далеко на север, — принялся объяснять Давас. — Отсюда до крайней северной точки моря Вилайет не больше пятидесяти миль. Дальше к северу лежит страна Снежных великанов и драконов. Настоящих царств у нас тут нет, здесь правят мелкие князья. Каждый из них владычит в обширных землях, но господство правителя не простирается дальше пределов, в которых силен его меч.

Конан кивнул. То же самое можно было сказать о большей части северных земель, где вся жизнь была устроена примитивно, на основе племенных отношений.

Слуга принес миску с густым пахучим супом из мяса и уложенные стопкой лепешки, которые оказались жесткими, как кожа.

— А ты в этом году задержался здесь довольно долго, — заметил Конан, прожевывая лепешку. — Ты собираешься зазимовать в этих краях?

— Наверное, придется, — ответил Давас. Он налил и себе вина, потом во второй раз наполнил кубок Конана. — Последний корабль, который обычно приходит до наступления зимы, должен был появиться еще несколько дней тому назад, чтобы отвезти нас и оставшийся непроданным товар назад в Аграпур. Должно быть, что-то случилось. Из-за бури, наверное, корабля до сих пор нет.

Конан подумал: уж не тот ли это корабль, который он со своими дружками захватил и разграбил?

— Конечно. В Вилайете судам грозит множество опасностей. А зимой станет тебя защищать кто-нибудь из местных князей?

— Может быть, — недовольно ответил Давас. — В конце концов, они ведь зависят от торговли с югом. Мы торгуем товарами, которые здесь не изготавливаются. И тем не менее все здешние правители немыслимо жадные. А кроме того, здесь промышляют шайки преступников. Да, зима будет суровой… Если перезимуем без ущерба для нашей торговли и останемся живы, то это будет большой удачей.

— Кто здешний правитель? — спросил Конан.

— Князя, который притязает на эти земли и называет их своим королевством, зовут Одоак. Его народ, вернее, его племя называется тунгами. Грубый это народ, так и смотрят, как бы урвать где золота или шелка и других роскошных изделий с юга. Они выменивают все это на свои меха и рабов, которых отбивают у других племен.

— Ты тоже занимаешься работорговлей? — насторожившись, спросил Конан. Вполне ведь могло оказаться, что торговец спас ему жизнь вовсе не из благородных побуждений.

— Нет. У нас заключено соглашение с династией Яфдала о том, что мы ведем торговлю только неживым товаром, а работорговлей заниматься предоставляем им. Чтобы перевозить рабов, нужны особые суда. Так что торговать товарами и рабами одновременно довольно невыгодное дело. А сейчас загон для рабов пустует, потому что работорговец Яфдала уже месяц как уехал.

Конан почувствовал, как на душе полегчало. У него было еще немало вопросов, но сейчас его одолевала дремота, и он не стал больше ни о чем спрашивать.

В следующие два дня Конан постепенно оправился от перенесенных мучений. На третий день он был уже силен и крепок, как прежде, и с радостью отправился бы куда-нибудь дальше. Давас только диву давался, глядя, как поправляется этот парень. Он-то думал, что Конана придется выхаживать по крайней мере целый месяц. Давас присмотрелся к этому странному варвару. Конан, словно пантера, шнырял по округе и часто подолгу глядел на вершины поросших лесами гор. Если бы Давас был работорговцем, он внес бы имя Конана в свой торговый список с такой пометкой: «Пол мужской, возраст около тридцати лет, очень силен, волосы иссиня-черные, глаза голубые, кожа светлая, но загорелая и огрубевшая, рост высокий, сложение крепкое, все зубы полностью сохранились. Родом с севера, первый сорт».

В один из редких солнечных дней в начале зимы Давас, укутавшись в одеяла, расположился на воздухе и кисточкой писал что-то на свитке, который лежал перед ним на низком столике. К нему подошел Конан. Киммериец был одет в короткую куртку из волчьего меха — ее дал ему Давас — и такие же штаны до колен. На ногах у него были грубые сандалии. Руки до плеч и ноги оставались голыми, что, видимо, отвечало его северной натуре.

— Что ты пишешь? — спросил он.

— Я вообразил, будто бы у меня есть кое-какие качества ученого. Ну а раз уж приходится провести тут какое-то время, пополняю мои путевые записи, хотя, Митра мне порукой, про эти северные земли много не напишешь.

— Здесь идут сейчас какие-нибудь войны?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что мне нужно чем-то заняться. До весны, как ты говоришь, сюда вряд ли придет какое-нибудь судно. А я, если не служу на корабле, воюю, я наемник. Если где-то идет война, я сумею заработать себе на жизнь.

— Оставайся лучше у меня, — предложил Давас. — Мне приятно твое общество. Ты побывал в разных краях. Я хотел бы узнать от тебя побольше про те места, где ты бывал. Продовольствия нам хватит на зиму, запасли достаточно. Кроме того, здешние рыбаки и охотники часто приносят мне свою добычу на продажу. Голодать нам не придется.

— С твоей стороны очень гостеприимно предлагать мне остаться. Благодарю тебя. Но не по мне это — сидеть сиднем несколько месяцев на одном месте. Если ты дашь мне на время какое-нибудь оружие, я тебе потом заплачу за него из того, что заработаю на войне.

— Ну хорошо, — вздохнул Давас. Он начал рисовать на столике упрощенную карту. — Вот здесь — мы. Севернее начинается степь. Здесь земля гористая, кругом дремучие леса, в основном хвойные. Больших рек нет, но есть много мелких речек, скоро они замерзнут. Кроме племени царя Одоака, здесь, на севере, есть люди бога Тора, торманны Их вождя зовут Тотила. К востоку от владений этих двух властителей лежит страна царицы Альквины из рода камбров. Говорят, она очень красива Я, правда, сам ее никогда не видел. И тот и другой правитель, и Одоак, и Тотила, хотят укрепить свое могущество, женившись на Альквине Оба за ней ухаживают, но она никому не отдает предпочтения И потому они беспрерывно воюют друг с другом Есть и другие племена и правители, но по-настоящему что-то значат только эти двое

— Не слишком богатый у меня выбор, — заметил Конан — Пожалуй, я предложу свои услуги одному из них, а там посмотрим, не заплатит ли другой больше.

— Нет, никогда мне не понять — почему это воины презирают нас, торговцев? — сказалДавас. — Сами-то они торгуются из-за оплаты не хуже нас, когда мы набиваем цену на товар

Конан ухмыльнулся:

— Наш товар единственный в своем роде. Вот, скажем, если эта рукоять меча, — он согнул руку, показывая могучие мускулы, — если она откажет, ее не так-то просто заменить другой. — Он откинул голову назад и громко захохотал, словно высказал очень смешную мысль. — Ну ладно. Какое у тебя оружие? Я еще не встречал торговца, у которого не было бы припрятано хотя бы два меча.

Давас приказал слугам принести оружие и доспехи. Конан очень тщательно все осмотрел.

— Это все, что у меня есть, — сказал Давас. — На юге нет сбыта. Держу их только потому, что здешние воины или те, кто воображают себя воинами, иногда покупают. С юга я привожу только клинки, потому что здешние вояки приделывают к ним рукояти своей работы.

Конан взял в руки один из мечей. Он был тяжелый и старомодный, но клинок был из доброй стали. Клинок расширялся, как лист растения, над узкой «талией» и заканчивался длинным острием. Рукоять была бронзовая, обернутая полоской кожи.

Панцирь был сделан из бронзовых пластинок и доходил Конану лишь до середины груди. Конан примерил несколько панцирей, пока не подобрал такой, который целиком закрывал его широкую грудь. Шлемы также были бронзовые и, как и панцирь, украшены выпуклыми шишечками. У всех шлемов были разные по форме щитки, прикрывавшие переносицу, щеки и затылок. На некоторых имелись украшения в виде фигурок зверей. Конан выбрал шлем со щитками, закрывавшими щеки, и украшением в виде маленькой серебряной фигурки кабана.

Для правой руки он взял толстый кожаный нарукавник с накладками из бронзы. Для левой руки ничего не нужно было, потому что ее должен прикрывать щит. Он выбрал один из щитов. Все они были одинаковы — круглые, состоящие из двух слоев перекрещенных дубовых досок различной толщины. Для прочности щит был обит внутри и снаружи железом. Потом киммериец подобрал для себя копье из дерева ясеня, со стальным наконечником. Теперь он был вооружен против любого врага.

— Здешние воины предпочитают бронзу, — заметил он.

— И выделывают ее здесь превосходно, — сказал Давас. — Железо они не умеют выделать в той форме, какая им нужна, и его используют только для орудий труда или для укрепления щитов. Ты теперь вооружен как настоящий свободный воин. А кстати, не каждый может позволить себе купить панцирь, многие носят вместо него рубаху, сшитую в несколько слоев из оленьей кожи. Такая рубаха хотя бы греет в стужу, однако не защищает так хорошо, как панцирь. У вождей и царей вооружение и доспехи драгоценные, украшенные золотом, серебром и янтарем.

— А как здесь ведут боевые действия? — поинтересовался Конан, профессионал ратного дела.

— Я в войнах мало смыслю, — отвечал Давас. — По моему мнению, они дерутся как вооруженный сброд. Я видел армии Турана на параде у стен Аграпура. У каждого воина свое место в строю, все шагают ровно, как по линейке, и всадники скачут будто один человек на одном коне. А здесь! Собьются в кучу на поле и размахивают оружием, пока одна сторона не одолеет. Я слышал, что после таких битв, бывает, и вовсе никого не остается, кто может держаться на ногах.

— Значит, они воюют так же, как и все прочие племена севера, которые мне известны, — с удовлетворением подвел итог Конан. — Это хорошо, потому что сам я тоже с севера и сражаюсь так же, как они.

В это время слуга Даваса крикнул:

— Господин! Я вижу всадников!

Давас обернулся в ту сторону, где вдали от берега начинались леса. На фоне темных деревьев едва различима была маленькая группа всадников.

— Четверо, — сказал Конан. Его зоркие глаза весело заблестели. — Все вооружены. Как ты думаешь, они замышляют что-то недоброе?

— Это мы узнаем, как только они будут здесь, — обеспокоенно ответил Давас. — Если это люди Одоака, то, скорее всего, они не станут нас грабить. Но может быть, это разбойники.

— Разбойники или солдаты. Не стоит бояться, их всего четверо.

Давас удивленно поглядел на Конана.

— А у тебя, друг мой, недурное мнение о себе, — сказал он.

Конан улыбнулся.

Всадники скакали на низкорослых крепких лошадях с лохматыми нестрижеными гривами и хвостами Такой же неряшливый вид был и у самих всадников Из-под шлемов торчали темно-русые, а у кого-то рыжеватые волосы, длинные и нечесаные; бороды тоже были не стрижены и спускались на грудь. Все четверо были вооружены так же, как Конан. Всадники въехали во двор лавки Даваса. Один из них, с серебряным вороном на шлеме, опередил остальных и заговорил с Давасом, не спуская при этом глаз с Конана.

— Приветствую тебя, торговец! Мы — люди Одоака. Наш вождь желает знать, не вынесло ли недавней бурей на берег что-либо ценное.

— Нет, ничего, кроме обломков дерева и разной дряни, — отвечал Давас. — Удалось ли вам захватить более богатую добычу на побережье?

Всадник указал на мешки, которые были навьючены на спине одного из коней:

— Нашли немного отличного янтаря и кораллы — Потом он кивнул головой в сторону Конана, смотревшего на пришельца без тени смущения: — А кто этот человек? По его внешности я вижу, что он не принадлежит к нашему племени.

Прежде чем Конан успел что-либо ответить, Давас сказал:

— Это просто несчастный моряк, потерпевший крушение. Его вышвырнули на берег волны. От его корабля остался только обломок мачты, но и тот настолько просмоленный, что дерево не годится даже на дрова.

— Ты что, не слышал, о чем я спрашиваю? Меня интересует то, что имеет цену Раз его выбросило на берег, значит, он — наша добыча и собственность короля Здоровый парень, работорговцы выручат за него хорошие деньги

Было время, когда за такие слова Конан не сходя с места раскроил бы череп наглецу. Но годы и жизненный опыт научили его благоразумной сдержанности, которая была тем более уместна здесь, в чужой стране Поэтому он сказал:

— Я не хочу сражаться с тобой в доме моего друга. Если ты действительно собираешься продать меня работорговцам, то давай выйдем в открытое поле. И я выпущу из тебя кишки и задушу ими твоих дружков!

При этих словах Давас побледнел. Но предводитель всадников только ухмыльнулся:

— Ты осмелился дерзить человеку, за которым перевес сил — нас четверо.

— Тебя я убью первым. Против меня уже останется трое. А с тремя врагами мне не раз приходилось биться. И мне потребуется не больше трех ударов, чтобы покончить с ними. — Конан невозмутимо улыбнулся.

— Самонадеянный болван! — воскликнул всадник — Твое счастье, что этот торговец находится под защитой самого короля. Смотри не попадись мне где-нибудь в другом месте! — И, не дав Конану времени ответить, предводитель всадников развернул коня и поскакал прочь со двора. Следом за ним двинулись и его спутники.

— А ведь дело было серьезное, — сказал Давас. Он не сразу пришел в себя и теперь с облегчением вздохнул — За такие речи они могли прикончить тебя на месте.

— А что же мне было делать, по-твоему? Сдаться и позволить продать себя работорговцам? И потом, на самом деле вовсе не было причины для страха. Этот парень с вороном на шлеме — попросту надутый пузырь, напяливший на себя бронзовый панцирь. А пузыря не стоит бояться, уж поверь мне — Киммериец хлопнул Даваса по плечу так, что тот присел и едва удержался на ногах. — Пошли, друг, пора ужинать. Завтра я отправляюсь в путь, поеду искать удачи.

Глава вторая СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

Конан отправился на север. Двор короля Одоака был не лучшим местом, где он мог предложить свои услуги в качестве воина, — так он думал, но всерьез это его не беспокоило Можно попытать счастья и при дворе короля Тотилы Что один хозяин, что другой — не все ли равно? Конан находился уже на расстоянии трех дневных пеших переходов от лавки торговца Даваса. Он шел по извилистым тропам в безмолвных лесах, опираясь на копье, как на посох странника Прошлой ночью густыми белыми хлопьями начал падать снег. Конан порадовался, что друг Давас заставил его надеть теплый плащ, рубаху с длинными рукавами и длинные штаны. Он довольно долго пробыл в теплых южных землях, и его прирожденная выносливость и привычка к холодам несколько поуменьшились Киммерийские родичи Конана только покачали бы головами с сожалением, если б увидели, как тепло он одет для такой мягкой, по их понятиям, зимы

Невысокие горы густо поросли сосновым лесом Тишину лишь изредка нарушал жуткий волчий вой. Но киммерийца он не мог испугать. Зима только-только началась, и волки еще не оголодали настолько, чтобы нападать на людей. И вообще, вооруженный мужчина, здоровый и сильный, он не видел причин бояться волков.

И Конан шагал вперед спокойно, даже весело. Север — это его родина Конечно, юг имеет множество привлекательных особенностей, однако здешние холодные земли нравились Конану гораздо больше Он понимал, что за долгую зиму истомился от тоски по теплым краям, но сейчас, шагая по лесу, он радовался тому, что впереди — зима с беспрерывными войнами, которые ведут между собой здешние северные короли. Прошло несколько минут, прежде чем Конан сообразил, что шум битвы, о котором он мечтал, раздается не в его голове, а слышится и правда где-то неподалеку в лесу.

Конан засмеялся и бросился бежать в ту сторону Шум битвы! Эту музыку он любил больше всего на свете. Даже на расстоянии он знал по звуку, вот мечи ударяются в бронзовые щиты, а вот железный наконечник копья со звоном бьет по бронзовому шлему. Он знал даже тот характерный стук, с которым стальное оружие ударяет по деревянным щитам. Но сейчас он слышал еще и громкие крики. Похоже было, что какой-то маленький отряд или малая часть большого воинского формирования отражает нападение врагов. Но насколько он знал северных воинов, они вряд ли стали бы безучастно следить за схваткой своего авангарда.

Конан взобрался на небольшую возвышенность и с ее вершины увидел внизу долину и вьющуюся по ней дорогу. Посреди дороги шло жестокое сражение между воинами в бронзовых доспехах. Конан присмотрелся к ним повнимательнее, одновременно прикидывая, стоит ли ему ввязываться и помогать одной из сторон.

Он начал спускаться с пригорка и на ходу заметил кое-что еще Воинский отряд нападал на двоих — женщину и седобородого старика. Нападавших было много, но одежда и вооружение у них были такие же, как у женщины и старика. «Да, — подумал Конан, — лучше бы им завести у себя воинскую форму и знаки различия, как принято в армиях цивилизованных народов».

Он хотел устроиться где-нибудь на камне и спокойно полюбоваться зрелищем схватки, но тут его взгляд упал на одного из нападавших. Тот самый всадник в шлеме с вороном! Негодяй, имевший наглость помышлять о том, чтобы продать Конана как товар работорговцам. Это решило дело.

Конан вскочил и с диким воинственным криком киммерийских ратников бросился к сражающимся. От его страшного вопля все замерли. Иные нападавшие обернулись в его сторону. Один из воинов двинулся с поднятым щитом ему навстречу. Конан, не сбавляя скорости, на бегу метнул в него копье. Воин прикрылся щитом, но железное острие копья пробило дерево и вонзилось в горло воина. Разделив надвое его бороду, копье прошло насквозь и на добрую ладонь вышло сзади у основания шеи.

Воин повалился на землю. И тут негодяй с вороном на шлеме узнал Конана.

— Чужестранец! — крикнул он. — Я предостерегал тебя! Зачем ты покинул двор торговца, безмозглый болван? Теперь прощайся с жизнью!

— Уж не ты ли угрожаешь моей жизни, жалкий червяк! — Конан ухмыльнулся. — Я, Конан из Киммерии, готов сразиться с одним из вас или со всеми разом.

Воин с вороном на шлеме был вынужден принять вызов — иначе он лишился бы всякого уважения своих соратников. И потому он вышел вперед и высоко поднял меч:

— Я — Агилульф из рода тунгов! Никто меня не устрашит!

Нападавшие и защищавшиеся воспользовались случаем и на время разошлись в стороны. Опустив оружие, они с жадным интересом следили за происходящим.

Конан встретил взгляд холодных серых глаз женщины. Он отсалютовал ей мечом. И тут же перестал замечать что-либо, кроме противника. Агилульф принял стойку опытного бойца, хорошо владеющего мечом: ноги чуть согнуты, плечи распрямлены, щит на уровне груди — чтобы легко было защитить им и ноги, и голову. Меч он высоко поднял и завел чуть назад, так что тот был почти у него за спиной. Теперь он мог одним лишь движением, вложив в удар всю силу, поразить голову, корпус или ногу противника, если тот не успеет прикрыться щитом.

Конан приготовился биться, как всегда, в свойственном лишь ему одному стиле. Он почти присел на корточки и, прикрываясь щитом, готов был броситься вперед. Меч он держал низко, у земли. Противник видел над краем щита Конана только его прищуренные глаза.

Агилульф ударил первым. Он метил в шлем Конана, но киммериец поднял щит и одновременно нанес удар мечом по ноге противника. Тот с молниеносной быстротой прикрылся щитом. Мечи ударились о щиты. Агилульф попытался нанести следующий удар по незакрытому плечу Конана, но тот ловко уклонился и попытался поразить Агилульфа в бок. В последнюю секунду Агилульф отразил удар щитом. Ни один удар до сих пор не достиг цели. Сражающиеся отскочили друг от друга, и у зрителей вырвался дружный возглас одобрения — таким превосходным было начало поединка.

Теперь оба воина ходили друг за другом по кругу, подстерегая момент, чтобы нанести удар. У Агилульфа из-под шлема катились капли пота, но ловкости и увертливости у него не убавлялось.

— Не так-то просто победить лучшего бойца тунгов, а? Что скажешь, киммериец?

Конан злобно усмехнулся. И взмахнул мечом. Стоявшие вокруг зрители видели теперь только вихрь сверкающих клинков… как вдруг меч киммерийца рассек щит Агилульфа, словно тот был из пергамента. Рука Агилульфа была поражена — хрустнула кость.

Второй удар поразил ворона на шлеме — меч рассек шлем, череп, подбородок, и только панцирь остановил страшный удар. Конан с силой потянул к себе меч, чтобы освободить его из раскроенного черепа, и с горящим взором обернулся к соратникам Агилульфа:

— Кто следующий? Кто спляшет со мной танец мечей? Я жду! Выходите, вы, паршивые псы!

Тунги были потрясены гибелью своего вожака, но не утратили мужества. К тому же их было значительно больше. Они с ревом бросились на Конана, забыв в ярости про тех, с кем сражались до его появления. Устремившись к Конану, они оставили женщину и старика. Эти двое сразу же ударили им в спину. Развернуться, бросив Конана, тунги теперь уже не могли. Все было против них.

Но это не значит, что схватка с тунгами оказалась детской забавой, совсем нет. Конан со всех сторон был окружен врагами. И только поразительная быстрота реакции и отличное оружие спасли его. Конан то пригибался под ударами, то подпрыгивал, уклоняясь от меча, и сам наносил разящие насмерть удары. Его противники наступали без всякого боевого порядка, и это было Конану на руку, так же как и слепая ярость, с которой каждый из них рвался вперед, чтобы убить его.

Вскоре атаки стали слабеть — седобородый старец и женщина поразили насмерть многих врагов. И в конце концов Конан остался один на один с последним из тунгов. Это был воин со светло-рыжей бородой, в рубахе из оленьей кожи. Несколькими ловкими ударами Конану удалось разнести в щепы его щит. Потом Конан поразил его быстрым ударом насквозь в горло — самым милосердным из всех смертельных ударов.

Умолк шум битвы. Конан огляделся по сторонам. На земле лежали жутко изуродованные мертвые тела, снег был не белым, а красным от крови. Кое-кто уцелел, эти люди разыскивали среди трупов тех, кто еще был жив, и оказывали помощь раненым.

Конан вонзил меч в землю, бросил рядом щит и отстегнул ремешок своего шлема. Когда он снял шлем, его иссиня-черные волосы рассыпались по плечам. От шлема поднялось облачко пара — ничего не скажешь, жаркая была битва, особенно если ты сражался в полном воинском снаряжении.

К киммерийцу подошла женщина. За ней — седобородый старец. Она смерила Конана взглядом с головы до ног:

— Я — королева Альквина из рода камбров. — Ее серые глаза были холодны как лед. — Как ты попал в эти края?

Она была самой надменной из всех женщин, каких Конан когда-либо встречал в своей жизни. Но он почувствовал, что сейчас не время показывать характер.

— Я ищу работу для моего меча, госпожа, — ответил он с легким поклоном. — Услышал шум битвы, вот и пришел посмотреть, что да как. А этого Агилульфа я повстречал пару дней тому назад. Мне тогда очень не понравились его речи, ну вот я и решил поучить его приличным манерам.

— И это тебе удалось. Теперь Агилульф не больно-то речист.

— Почему эти подонки напали на тебя, госпожа? — Конан вытащил из земли свой меч и принялся тщательно его очищать.

— Ты что, считаешь себя равным мне и позволяешь себе задавать мне вопросы? Я возьму к себе на службу твой меч, чужестранец. А в советах твоих я не нуждаюсь. Найди себе коня и следуй за мной. — С этими словами она пошла прочь. Старик, казалось, хотел что-то сказать, но раздумал и поспешил за женщиной.

Конан, ничуть не задетый ее суровой отповедью, продолжал чистить меч. Потом он отправился на поиски нового копья, потому что его копье было сломано. Спутники королевы бегали по лесу и ловили разбежавшихся коней. Очевидно, этим людям было незнакомо искусство верхового боя, и, прежде чем вступить в сражение, они спешились. В лесу бродило много лошадей, чьи всадники были убиты в сражении. Конан сел на коня и присоединился к свите королевы. Про себя он подумал, что, может быть, еще посмотрит, не лучше ли будет предложить свои услуги королю Тотиле.

Скакать им пришлось долго. Тени становились все длиннее и длиннее. За время пути Конан познакомился с теми, кто сопровождал королеву. Опытный солдат, он постарался запомнить имя каждого нового знакомого.

Как и почти все, кого он встречал в этих краях, люди Альквины разговаривали на одном из диалектов северного языка, который не слишком сильно отличался от того наречия, которое было в ходу у жителей Асгарда, Ванахейма и Аквилонии. Мужчины из свиты королевы были в основном белокожими. Глаза почти у всех были голубые или серые, волосы русые, темно-русые или белокурые. Ни у кого не было по-настоящему черных волос, как у Конана. Все взрослые мужчины носили бороды, причем иные брили щеки, чтобы были видны боевые шрамы. Ни боевой раскраски, ни татуировок ни у кого из них Конан не заметил. К поводьям у некоторых всадников были привязаны человеческие скальпы.

К Конану подъехал белокурый воин с серебряным кабаном на шлеме, таким же, как тот, что украшал шлем Конана.

— Отличное было сражение, киммериец. Я очень рад, что ты теперь с нами. Меня зовут Зиггайр. — Он протянул Конану мех, в котором булькало какое-то питье: — Вот, выпей пива. Оно, правда, малость несвежее. Но пока не прибудем в крепость, придется довольствоваться тем, что есть.

Конан сделал добрый глоток. Пиво было несвежее, не отличного качества. Он бросил мех назад Зиггайру:

— Спасибо, друг. Скажи-ка, а что, ваша королева всегда так резко разговаривает с людьми, которые предлагают ей свою службу?

Зиггайр горько усмехнулся:

— Такой уж у нее нрав. Она была единственной дочерью старого короля и с самого раннего детства привыкла держаться очень надменно. Но она добрая королева. Она никогда не допустит, чтобы во главе ее народа встал неполноценный король.

Конан сообразил, что, говоря про «неполноценных», Зиггайр имел в виду князей каких-то других племен.

— Так что ни о чем не беспокойся, киммериец. Служи ей верой и правдой, сражайся так, как сегодня, и она будет обращаться с тобой по-хорошему и вознаградит щедро. Она очень щедра.

— Ну и то хоть какой-то просвет, — пробормотал Конан себе под нос. — А почему люди Одоака напали на вас? Раз уж я бился с ними, то хотел бы знать причину.

— Они хотели захватить Альквину, — сказал Зиггайр. Как и большинство северян, он запросто опускал королевские и прочие титулы. — Одоак хочет взять ее в жены. Поговаривают, что он уже убил свою последнюю жену, чтобы развязать себе руки и жениться на Альквине. Многие считают, что его намерение говорит о чрезмерном оптимизме. Я же думаю, что это просто наглость и бесстыдство.

— А у вас короли могут иметь только одну жену? — спросил Конан.

— Таков закон. Наложниц король может иметь столько, сколько ему под силу ублажить. Да только уже многим королям это не пошло на пользу.

— А что этот король Тотила? Я мало о нем слышал. Он, говорят, тоже ухаживает за вашей королевой? — осторожно выведывал Конан.

— Да. Тотила и его любимчик колдун были бы не прочь устроить этот брак. Но Альквина презирает эту торманнскую свинью, и совершенно правильно.

Когда Зиггайр упомянул о колдуне, лицо Конана помрачнело. До сих пор во всех странствиях ему было, прямо скажем, мало радости от этих проныр. Но Зиггайр говорил о колдуне так, словно его не слишком тревожили всякие колдовские фокусы.

— А кто этот седобородый? — спросил Конан, указывая глазами на старца, который скакал рядом с Альквиной.

— А это наш колдун Рерин. Мудрый старый человек. Он умеет защищать нас от колдовства Йильмы — так зовут колдуна, который творит черные дела по приказанию Тотилы.

— У короля Одоака тоже есть свой колдун? — спросил Конан, подозревая самое скверное.

— Нет, во всяком случае я ничего такого не слыхал. Колдунов мало, а Тотила богаче, чем Одоак.

— Какой колдун сильнее? — Конан знал, что всегда полезно знать относительную силу врагов и друзей.

— Не могу сказать. — Зиггайр напряженно размышлял. — У меня такое чувство, что всякий раз, когда один из колдунов творит свое заклятие, другой отвечает ему тем же, и потому заклятия взаимно уничтожают друг друга. Что до меня, так я только рад этому.

— Понимаю, — с искренней убежденностью согласился с ним Конан. — Когда эти колдуны, ведьмы, чернокнижники и прочий сброд вмешиваются в дела честных воинов, всегда жди какой-нибудь пакости, которую не уничтожить силой оружия. — Конан терпеть не мог все, что нельзя уничтожить силой оружия.

Уже сгустилась ночная тьма, когда они добрались наконец до укрепленных защитных сооружений вокруг дворца Альквины. Они увидели холм, превосходящий высотой все остальные холмы. Его вершина была окружена кольцом стены из гигантских каменных блоков. На этой стене был надстроен навес с галереей и палисад из столбов с заостренными концами. Путники подъехали ближе. Поднялись ворота в стене, пропустили всадников и опустились за ними.

Внутри кольца каменной стены находилось довольно много небольших строений: кузницы, конюшни, хозяйственные постройки. Конану бросилось в глаза большое количество домашней скотины. В центре крепости стоял дворец королевы — низкий, вытянутый в длину дом с двускатной крышей, на которой росла трава и паслись козы. На фронтонах имелись отверстия, через которые выходил дым. Любой южный правитель посмеялся бы, узнав, что подобное строение называют королевским дворцом. Но на севере в таком доме имелось все, что делает дворец дворцом. Здесь воины и их король праздновали свои праздники. Северяне не слишком чтили бы правителя, который прятался бы от их глаз.

Всюду пахло свежей древесиной. Конан заметил, что люди живут здесь, видимо, с недавних пор. Вместе с Зиггайром они отвели коней в конюшню, пристроенную к наружной стене, и там поручили их заботам конюхов. Выходя из конюшни, Конан более внимательно осмотрел каменную стену. Даже в сумерках было видно, что она построена в древнейшие времена. Она была сложена из громадных каменных глыб и всюду поросла плющом.

— Кто это строил? — спросил он.

Зиггайру от этого вопроса стало не по себе. Он сделал неопределенное движение и ответил:

— Гиганты, в глубокой древности. Не люблю об этом говорить. Пошли, пора садиться за стол. Выпьем доброго свежего пива.

Они направились к дому, и тут Конан увидел, что камбры сгружают с лошадей трупы убитых воинов. Слышался тихий плач. Женщины севера не оплакивают своих мертвецов так, как женщины юга, — им чужды пронзительные вопли и рыдания. «Как хорошо, — подумал Конан, — что зима только начинается. Еще можно вырыть могилы. Скоро земля промерзнет, и тогда придется хранить трупы до весны где-нибудь в амбаре».

Зал, куда они вошли, был убран с роскошью, о которой невозможно было догадаться, глядя на дом снаружи. Дом был построен недавно, однако все деревянные вещи и утварь украшала искусная резьба работы замечательных мастеров. Хитросплетенные ленты орнамента, изображения диковинных зверей, сцены из жизни великих героев, — почти всюду резьба была раскрашена яркими красками, которые добывались из растений. На потолочных балках висели оленьи рога и прочие охотничьи трофеи. Стены украшали пестрые ковры, от них в помещении было словно светлее, они же защищали от сквозняков. Пол был выложен каменными плитами, и всюду был набросан тростник. Посреди зала над открытым очагом, в котором горело два огромных бревна, жарилось на вертелах мясо.

От запаха мяса у Конана потекли слюнки. Глаза слезились от дыма. В это время слуги расставили в зале столы и длинные лавки. Воины сняли с себя оружие и доспехи. Зиггайр показал Конану его спальное место возле стены на соломе. В стену здесь были вбиты деревянные крюки, на которые полагалось вешать шлем, пояс с ножнами для меча, щит и панцирь. При любом нападении оружие было тут же под рукой. Киммериец поставил возле стены свое копье. Потом, развесив по местам прочее оружие, он уселся за стол. Каждый за столом сидел спиной к своему спальному месту у стены, так что никогда не возникало никаких споров о том, где кому садиться. К тому же в случае нападения каждый мог сразу же найти свое оружие. Здешние воины явно продумали все в ожидании прихода врагов.

Как только Конан сел за стол, к нему подошла девушка и поставила перед ним тяжелую просмоленную деревянную кружку с пивом. Киммериец осушил ее одним долгим глотком и со стуком поставил на стол. В этот же миг кружка снова была наполнена. Затем на стол подали блюда с дымящимся жареным мясом. На какое-то время все разговоры стихли: едва не погибшие голодной смертью солдаты вознаграждали себя за скудные порции пищи в дни похода.

Когда голод был утолен, воины начали рассказывать о своих подвигах, совершенных в сегодняшнем сражении. Каждый перечислял свои заслуги и прославлял храбрость соратников. И все в один голос восхваляли Конана, пришедшего на выручку, не говорилось только о том, что без его своевременного вмешательства отряд был бы попросту уничтожен.

Конан также встал и вознес хвалу храбрости своих хозяев, которые стали ему теперь и братьями по оружию. Потом он напомнил о некоторых занятных подробностях своей победы над Агилульфом. Слушатели внимали Конану с интересом профессионалов, перед которыми говорит великий мастер того же ремесла. Конан никогда не страдал от избытка скромности, вот и теперь он ничуть не преуменьшил свои возможности, говоря о предстоящих боях и битвах. Закончил он славословиями в адрес своей новой повелительницы и ее спутников и громогласно объявил о том, что с нетерпением ждет часа, когда сможет сразиться с ее врагами. Он сел, и пивные кружки громко застучали по столу в знак одобрения.

Тогда поднялась Альквина и, по обычаю севера, стала преувеличенно хвалить своих воинов, потом она раздала им дары. Слова, которыми она поблагодарила Конана, показались ему довольно сдержанными — ведь именно он внес решающий вклад в дело ее освобождения. Но зато к дарам не могло возникнуть претензий. Он получил тяжелый золотой браслет, украшенный кораллами и гранатами. Вес одного лишь золота соответствовал годовому вознаграждению испытанного воина-мечника в южных странах. Конан надел браслет и высоко надвинул его на мощный бицепс правой руки. Он учтиво поблагодарил Альквину, но она как будто пропустила его слова мимо ушей.

Когда пришло время гасить факелы, Альквина объявила, что торжественное погребение мертвых состоится на следующий вечер в час захода солнца. Затем все отправились на покой. Альквина скрылась за тканым ковром, которым был отгорожен дальний конец зала. Ее колдун покинул дом и отправился в свою хижину, чтобы приступить к своим колдовским делам. Все остальные, завернувшись в плащи, улеглись спать на соломе.

Конану спать еще не хотелось. Он взял кружку с горячим, сдобренным пряностями пивом и вышел во двор. Его что-то тревожило, что — он не мог понять. Во дворе все было спокойно. Люди и звери спали. Только одинокий пес бродил вдоль стены. Наверное, он надеялся найти какое-нибудь лакомство, оставшееся после пира.

Киммериец увидел слабый свет, падавший со стены там, где были ворота крепости. Он пересек двор и поднялся по лестнице из бревен на верх каменной стены. Здесь вдоль палисада из кольев проходила деревянная галерея с навесом. Над воротами стоял дозорный, рядом с ним горели уголья в жаровне. При их свете Конан узнал одного из тех, кто сегодня вместе с ним сражался в лесу.

— Привет тебе, Хагбард, — крикнул он. — Холодно нынче, а? Неуютно стоять в дозоре?

Хагбард плотнее завернулся в плащ:

— Холоднее, чем должно быть в эту пору, Конан.

Действительно, стужа заметно усилилась, с тех пор как Конан впервые ступил на двор этой крепости. Он протянул Хагбарду кружку. Дозорный радостно отхлебнул теплого пива.

— Великаны мороза в этом году рано тронулись в путь на юг, — сказал киммериец.

Хагбард вернул ему кружку:

— Спасибо, друг. Да, это примета суровой зимы. Если станет еще холоднее, мы не сможем похоронить завтра наших убитых.

— А вы сжигаете мертвых?

— Нет, никогда! Воинов хоронят вместе с оружием, ремесленников — с их орудиями, женщин — с прялками и веретенами. Таков обычай. Даже детей мы хороним вместе с их игрушками, а крестьян — с их орудиями. Если завтра мы не сможем похоронить мертвецов, то построим для них дом, без внутренних стен, и там положим их лежать, пока земля не оттает.

Конан всматривался в хмурые и довольно жутковатые окрестности. Земля вокруг холма, на котором стояла крепость, была почти плоской, как равнина, чем разительно отличалась от всей этой страны, в основном покрытой лесистыми горами. При свете полной луны вдали на равнине вырисовывались очертания нескольких холмов. Тот холм, на котором стояла крепость, был самым высоким. На многих холмах также виднелись каменные стены укреплений. На равнине были правильные круги и линии, выстроенные из огромных каменных блоков. Здесь и там в них было устроено нечто вроде ворот — на два вертикально поставленных высоких камня положен плоский камень сверху.

— И давно вы здесь живете? — спросил Конан Он коснулся ладонью заостренной верхушки одного из кольев палисада. Она была липкой от свежей смолы.

— Только с середины лета Раньше мы десять лет прожили на нашем старом месте. Но поля истощились. Мало стало дичи в лесах и рыбы в реке. Вот и решили переселиться.

Большинство племен на севере вело полукочевую жизнь. Когда-то в давние времена целые народы, бывало, собирали все свое добро и уходили с насиженных мест, просто потому что хотели пожить в новых землях. Из-за этого часто вспыхивали большие войны. Но главной причиной перемещений было то, что почва истощалась, когда люди слишком долго возделывали ее, используя лишь самые примитивные способы земледелия.

Хагбард покачал головой:

— Мне кажется, лучше бы Альквина выбрала какое-нибудь другое место, а не это. Лучше бы нам оставаться в горах и лесах.

— Я понимаю, что тебе не по вкусу здешние края. — Конан выпил пива и заметил, что оно быстро остывает. — Здесь как-то не по себе становится. Холмы такие странные, и эти круги из каменных глыб… Почему вы именно это место выбрали?

— По мнению Альквины, эти стены, сложенные когда-то гигантами, представляют собой отличные оборонительные сооружения. Я не хочу сказать что-то недозволенное, но Альквина — не такой вождь, каким был ее отец Хильдрик. Он врагов убивал, а не прятался от них за высокими стенами.

— А ты знаешь что-нибудь об этой равнине? — спросил Конан.

— Много лет тому назад, — начал рассказывать Хагбард, — когда не родился еще мой дед, здесь жили гиганты. Здесь стояла их крепость. На протяжении многих поколений они воевали с богатыми. Но ни та, ни другая сторона не могла взять верх. И тогда гиганты призвали на помощь карликов, и те построили вокруг всей равнины огромную стену. В награду за службу они потребовали отдать им дочь короля гигантов. Стена была построена, свадьбу сыграли, но… — От дыхания Хагбарда поднимался пар — так холодно вдруг стало. — Но в первую брачную ночь невеста убила жениха, как и любая принцесса на ее месте поступила бы при таком неравном браке! И тогда за одну ночь карлики проделали в стене брешь, боги ворвались в крепость и перебили всех гигантов — те после свадебного пира спали мертвецки пьяные. О великом побоище напоминают только эти развалины, но мне думается, духи убитых гигантов и нынче здесь обитают.

Конан зябко поежился. Пиво было выпито. Теперь Конан тоже почувствовал результат неумеренности на нынешнем пиру — его клонило в сон.

— Обитают или не обитают — все равно, теперь они мертвы, — сказал он. — Спокойной ночи, друг. Пора мне пойти да отыскать мое место на соломе.

— Спокойной ночи, Конан. Будь другом, разбуди моего сменщика. Это Освин, он спит сразу рядом с дверью.

Конан пообещал, что не ляжет спать до тех пор, пока Освин не встанет и не отправится в дозор. Потом он спустился по лестнице вниз. Проходя через двор к дому, он заметил свет, который струился из маленькой хижины чародея Рерина. Помянув недобрым словом всех колдунов на свете, Конан вошел в дом и, найдя Освина, который громко храпел во сне, разбудил его.

Потом он тихонько прошел вперед к слабо тлевшему огню в очаге. К радости Конана, там нашлась полная кружка пива. Он отпил порядочный глоток и тут снова задумался. Правильно ли он поступил, присоединившись к войску Альквины? Над этой безрадостной равниной и суровыми каменными развалинами нависли тучи недалекой гибели. Но пока что у него было золото, еда и кров над головой — он принял все это от королевы, а значит, не вправе был уклоняться от того, что ему суждено. Да и вообще он не любил размышлять о будущем. Конан отыскал свое место под стеной, завернулся в плащ и вскоре заснул так же крепко, как и все остальные воины.

Глава третья В КРЕПОСТИ ТОТИЛЫ

Король Тотила в угрюмом настроении сидел на своем высоком троне. Его не радовали ни кубок, усеянный драгоценными камнями, ни искусство певца, который сидел возле очага и, перебирая струны, пел песнь за песнью. Тотила поставил локоть на резную спинку своего трона и подпирал кулаком подбородок. На каждом пальце короля торманнов сверкало драгоценное кольцо. Тотила был богаче всех королей на севере, но он возжелал того, чего не мог получить, — королевы Альквины из рода камбров.

Ее прекрасного тела он домогался почти так же страстно, как и ее земельных владений. Заполучи он эти земли, и его правый фланг был бы защищен, и тогда он поглотил бы Одоака с его тунгами, которые жили дальше на юге. И Тотила стал бы самым могущественным правителем всего севера, он основал бы империю, какой человечество не знало со времен великого переселения северных народов, которое было много поколений тому назад.

В таких мечтах проводил свои дни Тотила. Однако он не ограничивался только мечтами. Когда-то он был лишь мелким главарем разбойничьей шайки, и в жилах его текла, быть может, всего одна капля королевской крови. Железной волей и беспощадной жестокостью он сумел создать маленькое, но крепкое владение. Под его началом служило много воинов. А то, чего не могли добыть мечи, обеспечивал человек, сидевший по правую руку Тотилы, — колдун Йильма.

Несколько лет назад этот человек пришел к Тотиле и заявил, что он родом из Гипербореи и что его судьба и судьба короля торманнов тесно связаны между собой. Тотила пусть защищает колдуна, а тот станет поражать врагов короля, если они окажутся вне досягаемости мечей, — вот что предложил королю колдун, и свое слово сдержал. Вместе эти двое обрели могущество и богатство. Но Тотила никогда подолгу не оставался довольным. Каждая победа, каждое маленькое королевство, которое он присоединял к своим владениям, лишь разжигали его жажду власти.

— Я хочу знать, маг, как живется королеве Альквине, — сказал Тотила. Внизу, в зале, за длинным столом сидели и пировали его воины. Но настоящее веселье не удалось — настроение их правителя было мрачным.

— Слушаюсь, повелитель, — сказал Йильма. — Сейчас же пойду и подготовлю пруд. Мои посланницы, — он указал на двух сорок, которые сидели, нахохлившись, на спинке его стула, — рассказали мне, что сегодня она ездила верхом по своим владениям, а потом возвратилась в крепость.

И белобородый старик поднялся. На нем был плащ из шкур северного оленя, на голове красовались оленьи рога. Вся его одежда была увешана косточками и черепами мелких животных, и при каждом шаге Йильмы слышался сухой стук. Кроме того, одеяние колдуна украшали перья, когти и клювы разных птиц. Колдун встал, опираясь на необычный витой посох, и под перестук костей на своей одежде пошел к выходу. Сороки поскакали следом. Все разговоры умолкали, когда он проходил мимо. Мужчины боялись этого человека почти так же, как короля.

Тотила еще некоторое время провел совещаясь со своими советниками, но мысли его были где-то далеко. Затем он взял в руки шлем, который был подвешен на подлокотнике его трона. Слава об этом шлеме гремела по всему королевству. Тотила носил его и тогда, когда не предвиделось никаких сражений, он заменял королю корону. Бронзовый шлем с отделкой из золота и серебра, с острым, как птичий клюв, щитком над переносицей, с двумя широкими серебряными дугами, закрывающими брови и лоб. Щеки также прикрывали защитные полоски из бронзы. Посеребренные бронзовые зубцы, выполненные в виде птичьих перьев, закрывали затылок. По всему шлему шли искусно сработанные изображения воинов, а сверху шлем венчал орел с распростертыми крыльями, и глаза птицы сверкали алчностью и злобой.

Надев шлем, король накинул на плечи плащ. Он доходил до самой земли и был пятнистым. Этот плащ был сшит из скальпов тех, кого Тотила убил своими руками. И не было среди его жертв никого рангом ниже, чем князь или оружейный мастер-кузнец. Большими шагами Тотила пересек зал. Меч, вложенный в ножны, он нес в руке. Короны и скипетра северяне не признавали. Здесь шлем, плащ и меч символизировали королевскую власть. Так было написано в древних рунах, содержание которых было известно лишь диким жителям севера.

Дворец Тотилы не был защищен ни каменной стеной, ни деревянным частоколом. Тотила похвалялся тем, что ему нет нужды бояться других королей и правителей и он может обойтись без оборонительных сооружений. Для защиты от врагов ему достаточно собственного войска, утверждал Тотила.

Сейчас он не спеша шел среди вспаханных полей. Здесь его рабы-крестьяне гнули спину от зари до зари, обеспечивая своим трудом жизнь свободных людей. На севере не росло ничего, кроме зерновых. Северяне промышляли также охотой и рыболовством, разводили скот, — тем и жили. Они питались преимущественно мясной пищей и с презрением относились к тем свободным людям, которые занимались земледелием и мясо ели раза два в год, подобно жителям юга.

Тотила вошел в лес и направился по узкой, почти заросшей тропке, которая вывела его на лесную поляну. Стояла холодная зимняя погода, однако в лесу было приятно находиться — это была заслуга Йильмы. Колдун обладал большой властью над силами природы. Посреди поляны серебрился маленький пруд. Нигде не было видно ручья, который питал бы пруд своими водами; водостока пруд также не имел. Этот водоем никогда не замерзал зимой, даже если за пределами лесной поляны стояли трескучие морозы. На берегу пруда Тотила увидел колдуна, на плечах у того сидели сороки. Тотила подошел к волшебнику.

— Здесь ты увидишь, что произошло сегодня, — сказал Йильма и коснулся поверхности пруда концом своего волшебного посоха. В тот же миг в центре разбегающихся на воде кругов выступила отчетливая картина.

Тотила пристально вглядывался в нее. Теперь эти волшебные представления уже были ему привычны. А вот в первый раз он здорово струсил. Сейчас он видел перед собой на поверхности воды заснеженный лес и вереницу всадников, едущих среди деревьев. Эта картина открывалась ему как бы с высоты птичьего полета. Он увидел и других людей, которые устроили засаду и поджидали странников. Людей в засаде было гораздо больше. Глаза Тотилы сузились, превратившись в щелки. Он походил в эту минуту на хищную птицу, опустившуюся на верхушку дерева, чтобы оттуда спокойно наблюдать за всем, что творится вокруг.

— Это подданные Альквины, — сказал Тотила. — И она сама с ними. В засаде ждут воины Одоака. Если бы я только знал, что она уедет так далеко от своей крепости! Мои люди сумели бы отбить и взять королеву в плен. — Он обернулся к колдуну: — Почему ты ничего не сказал мне, когда было так просто схватить ее? — Тотила говорил спокойно, хотя от ярости у него потемнело в глазах. Он не осмеливался грубо разговаривать со своим колдуном, несмотря на то что именно по вине Йильмы они упустили королеву. Тотила умел скрывать свои чувства, как ни один из северных властителей.

— До сегодняшнего дня их поход оставался для меня тайной, государь. Я подозреваю, что Рерин, чародей, — сейчас ты видишь его верхом на коне рядом с королевой, — наколдовал для них волшебный невидимый покров и сумел обмануть зоркие глаза моих пернатых разведчиц.

Тотила скривился. Он все же не был убежден, что может быть абсолютно уверенным в правдивости слов своего чародея.

— Ага! Вот они и попались! — возбужденно воскликнул он, увидев, что воины Альквины, спешившись, окружили свою королеву и приготовились к бою. Ясно было, что они готовы стоять насмерть и дорого отдадут свою жизнь. — Долго они не продержатся, — заметил Тотила, когда снег окрасился кровью. — Теперь, значит, придется отбивать Альквину у Одоака. — Он принялся злобно грызть ногти. — Ну а что, если он сделает ей ребенка, до того как я его убью? Паршивая история, колдун.

— Смотри, смотри, что там творится! — сказал Йильма.

Сражение в лесу закончилось так же внезапно, как началось. Теперь и ракурс изменился — как будто на высоте полета птица повернула голову. На лесной дороге стоял какой-то человек и, казалось, что-то кричал, но что, они не могли расслышать.

— Кто там такой? — удивился Тотила. — Какой-томолодой парень? Нет, это взрослый воин, хоть бороды у него и нет. Откуда он, какого племени?

— Судя по внешности, киммериец, — ответил Йильма. — Мой народ неплохо знаком с этим племенем. Они живут в горной стране, что лежит к западу от Гипербореи. Их бог носит имя Кром. Волшебство им, можно сказать, совершенно неизвестно, зато киммерийские воины не знают себе равных.

— Мои воины тоже не знают себе равных, — злобно возразил Тотила. — И я — лучший из них. Что нужно там этому парню?

— Смотри и увидишь. Это удивительно интересно.

Они увидели, как один из воинов Одоака вышел вперед и приготовился к поединку с чужаком.

— Поединок! — обрадовался Тотила. — Это Агилульф, лучший воин Одоака. Мечом он владеет как никто другой. Но страшный хвастун.

Бой начался. Засверкали мечи.

— Недурно бьются, оба! — с видом знатока заметил Тотила. — Теперь они знают, на что способен каждый из них в бою. Исхода поединка не придется ждать долго. — Король увлеченно следил за борьбой и при каждом новом ударе хлопал себя по ляжкам. — Ты сказал правду, колдун! Этот парень — действительно очень хороший воин.

За поединком последовало сражение с остальными воинами Одоака. Потом Тотила и колдун увидели, как собрали и погрузили на спины лошадей убитых и как чужак присоединился к отряду Альквины и вместе со всеми поскакал прочь. На красном от крови снегу остались лежать только трупы убитых воинов Одоака. И наконец картина на поверхности пруда побледнела и исчезла.

— Выходит, у Альквины теперь появился новый сильнейший воин, — подвел итог Тотила и поскреб подбородок. — Придется, видно, мне самому им заняться. Уже много лет не было у меня достойного противника. И к тому же, — он осмотрел свой плащ, — к тому же черный — единственный цвет, которого пока еще нет на моем плаще. Из черных волос этого варвара выйдет отличный воротник, гораздо более красивый, чем воротник из волчьего меха.

— Теперь, когда одним из телохранителей Альквины стал такой замечательный воин, нам будет намного труднее захватить ее. Может быть, тебе лучше пока что забыть о ней и двинуть свои войска на Одоака? Он сегодня потерял много воинов, сейчас он слабее, чем когда-либо.

Тотила немного подумал:

— Нет. Я ведь уже объяснял тебе почему. Если уж я двинусь на юг, то ударю с такой силой, что выйду к пределам Заморы и Турана. Я проглочу Одоака с его племенем, как рыба заглатывает насекомое, выпрыгивая из воды.

Йильма понимал, что подобные мечты далеко превосходят возможности даже такого могущественного военачальника, как Тотила. На севере не было даже достаточного количества людей, чтобы хотя бы в течение нескольких лет удерживать в повиновении столь обширные территории. Тем не менее Йильма желал сделать Тотилу величайшим королем севера.

— Если мой повелитель прикажет, то с помощью определенных заклинаний я могу призвать к нам на помощь союзников, которые беспрекословно слушаются моих повелений. Мне повинуются Великаны мороза всего севера и мертвецы, спящие под снежным покрывалом.

— Мне все равно, как ты это сделаешь, — сказал Тотила, который никогда не интересовался средствами достижения цели. — Позаботься лишь о том, чтобы мне был открыт путь к этой женщине и чтобы я мог сделать ее нашей королевой. И тогда я, как обычно, щедро тебя вознагражу.

— Твое желание — приказ для меня, — сказал Йильма. — Возвращайся теперь во дворец и садись пировать со своими воинами. А я останусь здесь на всю ночь до рассвета и потом буду занят до утра послезавтра. А дальше — посмотрим.

Тотила пошел обратно во дворец. Йильма снова коснулся вод волшебного пруда своим посохом и принялся издавать дикие пронзительные крики. За пределами поляны резко похолодало.

Глава четвертая БИТВА С МЕРТВЕЦАМИ

На следующее утро Конан проснулся оттого, что кто-то распахнул входную дверь дома королевы Альквины. Внутрь ворвался ледяной ветер, порог переступил едва не окоченевший дозорный. Захлопнув за собой дверь, он поспешил к очагу и вытянул над еще не остывшими угольями синие от холода руки. Конан встал. Сон как рукой сняло — Конан всегда мгновенно просыпался, если накануне не пил слишком много. Постепенно просыпались, кряхтя и охая, и другие мужчины. В такое холодное утро встать с постели действительно стоило немалых усилий.

Конан подошел к очагу. Его удивило то, что за несколько часов дозорный, закаленный молодой северянин, успел так страшно замерзнуть

— Доброе утро, Регин, — сказал киммериец — Разве на дворе так холодно?

— А ты выйди да сам убедись — От холода у парня зуб на зуб не попадал

Конан подошел к двери и приоткрыл ее

— Ох, Кром всесильный! — Он поспешил захлопнуть дверь На дворе мела метель и дул резкий студеный ветер — ничего подобного Конану еще никогда не доводилось испытать на севере Слышно было, как трещат далеко в лесу деревья Кто-то укутанный в меховую шубу подошел к киммерийцу

— Открой мне дверь! — властно приказала Альквина. Конан повиновался

Женщина вышла из дома Конан изумленно смотрел на нее — она спокойно стояла, не обращая внимания на порывы ледяного ветра

Через некоторое время она вернулась в дом и громко крикнула

— Вставайте, эй, вы, ленивые парни! Нам нужно позаботиться о скотине, не то она погибнет от холода. Развести огонь, все ковры повесить на стены! — Она знаком подозвала к себе управляющего хозяйством крепости. Тот живо подбежал, на ходу подтягивая штаны — Аслауф, надо загнать в конюшни и стойла весь скот, сколько сможет там поместиться Задайте скотине побольше корма. Мы не можем допустить, чтобы погибла хотя бы одна лошадь или корова. Кур тоже загоните в конюшни, в хлев, в стойла Если потребуется, загоним скотину и сюда, в дом Потерпим, пока погода не изменится. Лучше какое-то время прожить, смирившись с запахом навоза, чем голодать всю зиму

— Слушаюсь, Альквина, — сказал управляющий. И сразу же бросился созывать конюших, скотников, слуг и крестьян, чтобы передать им приказание королевы

Альквина подозвала к себе Конана

Пойдем со мной, чужестранец Надо узнать, все ли хорошо у старика

Конан не сразу понял, о ком она говорит. Потом он сообразил, что Альквина имела в виду старого волшебника Рерина.

— Одну минуточку, — сказал он и побежал взять свой меч

— Зачем тебе меч? — удивилась королева.

— Вы ведь приняли меня на службу не ради меня самого, а ради моего меча, государыня, — ответил Конан, дерзко ухмыляясь. — Без меча я вряд ли на что-нибудь гожусь.

Альквина повела его к маленькой хижине возле крепостной стены. Конан восхищенно смотрел на ее волосы. Сейчас они были заплетены в толстую косу, которая слегка покачивалась при каждом шаге королевы. Меховая шуба полностью скрывала очертания ее фигуры, лицо же было нежным, с тонкими чертами.

— Нынче ночью старик был еще жив, — сказал Конан.

— Откуда ты знаешь?

— Я был тут на дворе, когда все остальные уже спали. Я разговаривал с дозорным там, у ворот. А возвращаясь в дом, заметил в хижине свет.

— Он служит мне и днем и ночью, — сказала Альквина. — Не так, как мои воины, которые сражаются раз в год по обещанию, а все остальное время только и делают, что обжираются мясом, да пьют мое пиво, да похваляются своими бранными подвигами.

У Конана усмешка сползла с лица. Эта женщина была сурова. Он постучал в дверь хижины, и та почти в тот же миг открылась. Лицо у старого волшебника было такое, будто он не спал всю ночь. Но в остальном он казался бодрым и полным сил.

Он кивнул Конану и пригласил Альквину в свое жилище:

— Входи! Я получил дурные известия.

Альквина вошла в хижину, Конан — тоже, хотя его никто не приглашал. Королева строго одернула его:

— Жди во дворе! Тебя никто не просил заходить.

— Черт побери, государыня! А если я отморожу себе зад, пока ты там греешься у очага волшебника? Я твой воин, а не слуга. — Он скрестил на груди руки и прислонился плечом к дверному косяку. Лицо Альквины вспыхнуло. Она хотела было как следует отчитать грубияна, но тут старый волшебник слегка коснулся ее плеча:

— Пусть он останется здесь, Альквина. Этот чужестранец должен будет оказать нам чрезвычайно важную помощь в будущем, когда придется решать трудные задачи.

— Ну ладно… — Королева сразу же смягчилась. — Скажи, что означает это внезапное нападение Великанов мороза? Ведь такие холода — это неестественно!

— Совершенно верно, Альквина. Я убежден, что холода вызвал своим колдовством наш злейший враг Йильма.

— Кто это — Йильма? — спросил Конан. Ему показалось, что незнакомое имя похоже на имена гиперборейцев. А об этом народе у Конана было самое скверное мнение.

Разгневанная его дерзостью, королева грозно взглянула на Конана. Но Рерин снова успокоил ее, мягко взмахнув рукой:

— Йильма — колдун, юноша. Он творит черные дела по воле короля Тотилы. Вчера вечером, когда я ушел с пира в твоем доме, Альквина, я буквально почуял в воздухе запах его колдовства. Я долго всматривался в небо, но нигде не заметил его сорок. И тогда я понял, что весь воздух наполнен его злым колдовством. Я пошел к себе в хижину и всю ночь пытался определить, какое колдовство он пустил в ход.

— И что же ты установил? — спросила Альквина.

Конан страшно обеспокоился. Он терпеть не мог, когда в дело начинали вмешиваться колдуны. Хижина этого старика также была полна вещей, которые внушали отвращение киммерийцу. С балки под потолком свешивались пучки сухих трав. Кругом стояли чучела маленьких животных, которые не водятся на севере. Были тут и разные сосуды и приспособления из стекла и бронзы, и Конан не мог определить даже, в каком городе эти вещи изготовлены.

— Он разбудил Великанов мороза, как вы и сами уже, наверное, заметили. Что касается его дальнейших черных планов, то пока они мне неизвестны, — сказал Рерин.

— Он что, надеется ослабить нас с помощью морозов, от которых погибнут скотина и люди?

— Я не знаю, возможно ли это, — отвечал старик. — Ведь жестокие холода поразят людей Тотилы точно так же, как и нас. Боюсь, нам уготовано что-то более страшное, чем стужа.

Альквина поднялась и направилась к двери:

— Я должна позаботиться о доме и хозяйстве, Рерин. Быть может, впереди нас ждет еще одна такая же холодная ночь. Я хотела бы, чтобы сегодня ты ночевал вместе со всеми в доме. Если злые духи всю ночь будут гулять на просторе, я не хочу, чтобы кто-то из моих подданных оставался ночью вне стен моего дома.

— Но, Альквина, ведь я должен, если я хочу выполнить свои обязанности и…

— Сегодня ночуешь в доме! — сурово оборвала его королева. Старик покорно склонил голову.

Королева вышла за дверь в обжигающую холодом снежную метель и начала отдавать приказания подданным. Конан шел за ней по пятам. К своему неудовольствию, он должен был признать, что королева умела командовать и распоряжаться не хуже настоящего военачальника, а их он повидал за свою жизнь немало. Люди загоняли в стойла скотину и лошадей, тащили в дом дрова и корм для скота. Конану и еще троим воинам было приказано выехать и посмотреть, что делается на близлежащих полях и в крестьянских усадьбах на окраине леса, где также жили подданные королевы Альквины. Она разослала несколько таких дозорных отрядов по четыре всадника в разные концы своих владений и велела им скакать как можно дальше, но постараться вернуться в крепость до наступления ночи.

Ехать пришлось долго. Было очень холодно, кругом лежали покрытые снегами холмы и темные леса. Там и сям всадники видели замерзших насмерть мелких зверьков, которых ночью застигла стужа

— Очень, очень мне все это не нравится, — сказал Зиггайр, когда около полудня они остановились, чтобы дать отдых лошадям. — Лесные звери всегда заранее знают, если погода вдруг резко меняется и приходят морозы. Нам, с нашим притупившимся чутьем, далеко до зверья. Сколько раз за мою жизнь наступали неожиданные холода, а только ни разу такого не было, чтобы мороз оказался неожиданностью для зверей и застал их врасплох.

Конан только кивнул, он думал о чем-то своем.

Солнце уже опустилось за холмы на западе, когда они возвратились в крепость. Едва живые от холода всадники слезали с лошадей. Альквина выбежала им навстречу, чтобы скорей узнать новости.

— Большинство деревень хорошо перенесло наступление морозов, государыня, — доложил Зиггайр. — В отдаленных усадьбах погибло, как говорят, три пастуха и около десяти коров.

Королева выслушала доклад с мрачным лицом.

— Могло быть намного хуже. Сражение с воинами Одоака и эта стужа погубили более сотни человек. Наши силы ослаблены, но сегодня люди по крайней мере предупреждены. Они будут готовы встретить холод.

При упоминании о вчерашней битве Конан посмотрел в ту сторону, где возле крепостной стены лежали тела убитых, укрытые покрывалами.

— Почему их не похоронили сегодня? — спросил он.

— Мужчины пытались вырыть могилы, — объяснила Альквина, — но земля промерзла и стала тверже камня. Если в ближайшие дни не начнется оттепель, мы этой зимой не сможем похоронить их так, как предписано обычаем. Завтра я прикажу построить для мертвых особый дом за пределами крепости. Не сомневаюсь, что в эту зиму число мертвых увеличится. — Королева пребывала в самом мрачном настроении, однако по ней это было почти незаметно. Люди севера привычны к смерти и безжалостной суровой природе. Тот, кто решил стать правителем в северной стране, должен уметь побеждать и смерть, и силы природы. Королева обратилась к Конану: — Ты и трое твоих всадников вернулись последними. Заприте ворота, отведите в конюшню коней, а потом ступайте в дом.

В этот вечер не пировали, а просто ужинали. Пока не было ясности: то ли на дворе просто разыгралась непогода, то ли стужа предвещает небывало жестокие зимние морозы, — и потому каждому была выделена очень маленькая порция еды. Над очагом не крутились вертела с кусками мяса. Мужчинам пришлось удовольствоваться хлебом, сыром и пшенной кашей. Каждому досталось всего по три кружки пива

Народу в зале было гораздо больше, чем накануне вечером. На длинных лавках, которые вообще-то предназначались для воинов и их жен, теперь сидели и слуги, и крестьяне, и дети, и прочие обитатели крепости. В дальнем конце зала, там, где в крайнем случае должны были разместиться на ночлег слуги, фыркали лошади и шумно вздыхали коровы. Однако никто не жаловался на неудобства или запах навоза, потому что от животных шло больше тепла, чем от огня в очаге.

В эту студеную ночь не выставили дозорного. Вместо него двое молодых парней забрались под самый потолок и смотрели через два дымовых окна, которые находились на фронтонах дома. Кто-то сказал, что едва ли необходимо держать двух дозорных ведь в такую холодную ночь ни один враг не высунет носа из дому, так что вряд ли стоит опасаться. Но Альквина возразила, что бдительность требуется всегда, независимо от погоды.

Более или менее утолив жажду двумя кружками пива, киммериец только пригубил третью и тут согласился помериться силой с одним из воинов: кто первый прижмет к столу руку противника. Они поспорили на кружку пива Конан легко одолел первого соперника и с наслаждением выпил пиво, которое выиграл Тут же еще один парень захотел помериться с ним силой В конечном счете Конан выиграл и выпил шесть кружек, потом рука устала — и рыжебородый силач крестьянин, с ручищами как бревна, мигом прижал руку Конана к столешнице. Тогда Конан предложил развлечься борьбой. Борцы катались по соломе так, что в испуге пускались наутек куры и свиньи, которые делили кров и тепло с теми, кто вскоре собирался их зажарить и съесть.

Наконец утихомирившись, Конан спокойно попивал пиво последнюю кружку и смотрел, как работает старый воин, который вырезал что-то из куска дерева. Сначала старик обугленной щепкой нанес на него рисунок. Это были искусно переплетенные растительные орнаменты и змеи. Потом он ловко вырезал острием лезвия секиры основные линии. Этим грубым боевым топором он орудовал ловко, как хирург скальпелем. Для завершения работы он использовал нож, который служил воину орудием и за едой, и в бою, и на охоте, и где угодно еще. Конан восхищенно ощупал законченное произведение. Нигде не было ни одной зазубрины, ни одной шероховатости. За несколько часов зимним вечером этот старый человек создал такую прекрасную резьбу, на которую у резчика по дереву из Заморы ушла бы целая неделя, да он еще и работал бы множеством тончайших инструментов.

Старик выслушал похвалы Конана невозмутимо, только слегка кивнул головой и сказал:

— Завтра я раскрашу все красками, если только удастся развести их — как бы не замерзли…

Весь вечер Альквина сидела с хмурым, но очень решительным лицом. Она сделала все, что можно было сделать. Конан попытался ее развеселить, но она даже не слушала.

— Позаботься лучше о том, чтобы твоя рука, в которой ты держишь меч, завтра была сильна и надежна. Возможно, ты скоро понадобишься.

— Моя рука с мечом всегда готова к бою, — хвастливо ответил Конан. — Всегда готова тебе служить. Какого врага ты боишься?

— Молись, киммериец, чтобы у тебя никогда не было забот правителя. Сегодня мне приходится заботиться о том, чтобы мой народ пережил долгую суровую зиму. Другие правители, возможно, не столь осмотрительны, как я Если зима будет суровой, чужие племена останутся без пищи и начнут нападать на тех, у кого есть запасы еды и корм для скота.

Конан кивнул:

— Правильно! Тут ты права. Иметь власть — это значит не только весело воевать, сидеть на троне и попивать вино из усыпанных драгоценными каменьями кубков.

Через некоторое время Альквина послала нового дозорного на смену парню, который, стоя на потолочной балке, смотрел через дымовое окно. Потом она велела гасить факелы. Огонь в очаге на ночь почти погасили, люди и животные улеглись спать Альквина удалилась в свои покои за ковром, который отгораживал дальнюю часть зала. Вскоре в битком набитом зале слышался только храп спящих

Конан проснулся оттого, что паренек у окна под крышей закричал.

— Там кто-то есть! — В голосе его слышался страх.

Киммериец мигом вскочил на ноги и сорвал с деревянного крюка свой меч. В дверь дома кто-то громко стучал.

— Не открывайте дверь! — крикнул Конан. Люди просыпались, в темноте слышались стоны, проклятия, недоуменные вопросы — Раздуйте огонь! — приказал киммериец. Расталкивая людей, он пробрался к двери, на ходу отшвыривая с дороги кур и визжащих поросят. Он быстро взобрался наверх

— С какой стороны они пришли? — спросил он парня, пристально всматриваясь в темноту.

— Наверное, они перелезли через стену, — отвечал парень. — Я не спускал глаз с ворот крепости В них никто не входил.

Внизу, перед входной дверью дома, было видно около дюжины мужчин. Они держали бревно и ударяли им в дверь. Странно было то, что и головы и туловища этих людей были покрыты коркой льда и снега

— И всего-то? — удивился Конан Вдруг парень закричал:

— Ворота!

Конан поднял глаза и увидел, что еще двое пришельцев возятся с тяжелым засовом ворот.

Конан крикнул, обернувшись к залу:

— Я спущусь вниз! Воины, следуйте за мной, как только будете готовы. Но дверь не открывать! Вылезайте на крышу, а с нее прыгайте вниз. Слуги пускай поставят к двери все скамьи, столы — все, что только можно. — Он снова через окно посмотрел вниз, на тех, кто пытался высадить дверь.

— Ты правда хочешь спуститься туда, к ним? — с ужасом спросил его парень.

— Раньше или позже, но когда-нибудь всякий мужчина обязан что-то сделать, если он недаром ест хлеб, — глубокомысленно сказал Конан. Он выбрался через окно и спрыгнул вниз. Меч он достал из ножен и держал в вытянутой руке, чтобы не споткнуться о него или, чего доброго, не напороться при приземлении. Прыжок удался: он согнул колени и легко опустился на носки. Щита у Конана не было, он схватил меч обеими руками и крикнул чужакам:

— А вы — закаленные парни, раз уж вышли в такую стужу, чтобы напасть на нас! Кто вас послал сюда?

Один из чужаков повернулся лицом к Конану. Кровь у. киммерийца застыла в жилах от ужаса. Глаза пришельца были закачены, видны были только белки. Движения казались какими-то скованными. И при каждом движении раздавался скрежет. Одежда была разорвана, в прорехах виднелись открытые раны и превратившаяся в лед кровь.

— Кром! — вырвалось у Конана. — Это же мертвец!

Мертвец шел прямо на Конана. Несмотря на скованность движений, он приближался быстро. Остальные продолжали размеренно бить бревном в створку двери.

Живые ли, мертвые — Конан знал лишь один способ, чтобы одолеть врагов Как только мертвец протянул к нему руки с растопыренными пальцами, Конан изо всей силы нанес ему удар в бок. И ударил словно по стволу дерева — меч вырубил большой кусок мерзлого мяса вместе с костями. Из раны шурша посыпались кристаллы заледеневшей крови Мертвец, казалось, и не заметил удара. Страшные пальцы-клешни сомкнулись на шее киммерийца и начали сдавливать.

Конан отбросил меч и в отчаянии вцепился руками в запястья мертвеца. Но ледяные пальцы неумолимо сжимали его шею, дышать стало невозможно, и силач киммериец рухнул на колени. В глазах у него потемнело. Ледяные пальцы все так же неумолимо сжимали шею. И безостановочно ударял таран в дверь дома. Собрав последние силы, Конан сломал ледяные руки в запястьях. Но только когда он обломал и все пальцы, которые, как сосульки, впились ему в шею, он снова смог свободно дышать. Мертвец взмахнул обрубками рук и ударил Конана по голове. И тут дверь дома подалась под ударами тарана.

Конан подхватил с земли меч. Он рубил и рубил страшный кусок замерзшего мяса, пока не удалось нанести удар по шее. Голова мертвеца покатилась в снег. Лезвие меча слегка затупилось от бесчисленных ударов по льду.

— Это мертвецы! — закричал Конан. — Берите топоры и дубины! Меч против них бессилен!

Рядом с ним один из воинов в ужасе уставился на высокого мертвеца:

— Это же Хрульф, мой друг! Но ведь его убили позавчера, когда на нас напали из засады!

— Этих мертвецов разбудило какое-то колдовство, потому что мы не похоронили их! — крикнул в ответ Конан. — Мы должны убить их во второй раз, иначе они всех нас погубят!

Он разрубил мечом одного из мертвецов, которые били тараном в дверь. И тут дверь распахнулась. Из дома высыпали воины Альквины с факелами в руках. Конан успел увидеть, как один молодой боец упал на землю, — ледяные пальцы сдавили шею несчастного, мертвец зубами грыз его лицо. В доме был сущий ад. Женщины и дети кричали, от страха ревели и мычали коровы, ржали лошади. Животные чуяли, что творится что-то страшное, противное природе. Воины бились с ледяными чудовищами секирами и простыми топорами, нескольких уже удалось разбить в куски, словно ледяные глыбы.

— Ворота! — послышался чей-то крик. Обернувшись, Конан увидел, что главные ворота крепости медленно отворяются.

— Скорее закройте ворота! — закричала Альквина. Она стояла рядом с киммерийцем, глаза ее блестели, волосы развевались на ветру.

— Назад в дом! — крикнул ей Конан. — Уж мы одолеем этих ледяных тварей! — Не дожидаясь, пока Альквина уйдет в дом, он бросился к воротам. Пускай они мертвецы — можно убить их и во второй раз. Но пришлось отступить — в воротах уже теснились целые полчища ледяных чудовищ. Они наступали в зловещем молчании, от которого кровь стыла в жилах. У многих не было руки или ноги На теле каждого зияли страшные раны. В глазницах блестели кристаллы льда. Снег и лед покрывал их бороды, белел в разинутых ртах.

— Это воины Одоака! — воскликнул Конан. — Убитые, которых мы оставили в лесу после сражения!

Конан бросил меч и схватил большой камень — обломок, видимо когда-то свалившийся со стены. Собрав всю силу своих мускулов, Конан швырнул его в ближайшего из врагов. Мертвец с грохотом рухнул наземь и больше не шевельнулся. Конан оглянулся в поисках другого подходящего камня. И тут он увидел, как здоровяк крестьянин, с которым он недавно мерился силой, крушит ледяное чудовище деревянной дубиной.

Вокруг шло побоище. Воины Альквины пустили в ход все, что могло служить оружием против заледенелых чудищ. Конан мысленно возблагодарил богов за то, что после сражения в лесу, прежде чем бросить убитых на поле боя, победители догадались забрать их оружие. В этот миг киммериец услышал за своей спиной чей-то крик. Мгновенно обернувшись, он увидел, что одно из чудовищ сжимает в ледяных лапах королеву. Альквина отчаянно вырывалась из ледяных объятий. И вдруг она лишилась сознания. Мертвец подхватил ее и вскинул на плечо.

Со сверхъестественной легкостью и быстротой чудовище бросилось к воротам. Другие мертвецы продолжали биться с живыми, хотя было ясно, что у них нет шансов победить людей. В это время сорвался с привязи сбесившийся со страху бык, он поддел рогами одного из мертвецов и бросил его на крышу дома. Конан пустился вдогонку за похитителем Альквины. Мельком он увидел еще, как один молодой парень плеснул на ледяного мертвеца из котла жиром и поджег его факелом.

— Отличная мысль! — крикнул ему Конан.

Мертвец со своей ношей был уже за воротами, на равнине, где высились каменные глыбы. Он бежал в сторону леса, на запад, Конан мчался со всей быстротой, на какую был способен. И сейчас его снова сбивало с толку — как это существо, у которого кровь в жилах превратилась в лед, может бежать с такой немыслимой скоростью. Пар от дыхания киммерийца повис в воздухе, точно лента. Его черная грива развевалась на ветру подобно знамени. Всякий обыкновенный человек уже сто раз поскользнулся бы на заледенелой земле или оступился бы, не разбирая дороги в сумраке. Но не Конан! Ведь он вырос в горах. Его глаза различали все в свете месяца так же хорошо, как другой видит окружающие предметы при ярком солнечном свете в полдень.

Ледяное чудовище уже приближалось к Большим камням — огромному кольцу каменных глыб на краю равнины. Оно, казалось, чувствует, что Конан вот-вот настигнет его. Мертвец остановился и обернулся назад. В ту же секунду Конан схватил Альквину и вырвал ее из лап чудовища. При этом часть ее одежды осталась в руках у мертвеца. Конан быстро опустил бесчувственное тело королевы на землю и приготовился к схватке с мертвецом. Вид у того был ужасный — наверное, страшнее всех остальных, потому что голова мертвеца была разрублена вдоль надвое.

Глазные яблоки выкатились из глазниц и повисли над холодными мертвыми щеками — такой силы был смертельный удар, который нанес ему киммериец в лесном сражении.

— Агилульф! — в изумлении воскликнул Конан.

Убитый воин шел на него. Оружия у Конана не было. Он посмотрел, нет ли поблизости подходящего камня. Но ледяные руки уже тянулись к нему. Он схватил руку за запястье и попытался вывернуть ее за спину. Но другая рука мертвеца в это время уже обхватила его поперек туловища. Конан силился достать запястье этой руки. Но ухватиться за гладкую ледяную руку было почти невозможно. «Как хорошо, что я тогда разрубил Агилульфу даже челюсти, — мелькнула мысль. — Не то он загрыз бы меня зубами».

Они отчаянно боролись. Каждый старался схватить противника и задушить насмерть. Мертвец боролся с ловкостью живого человека. Но силой он обладал сверхъестественной. Вдруг он с размаху швырнул Конана спиной о каменную глыбу. У киммерийца посыпались искры из глаз. К счастью, в тот же миг ему явилась спасительная мысль. Здесь нет камня, который можно бросить в мертвеца, — значит, надо попробовать сделать наоборот.

Не прекращая борьбы, они постепенно перемещались все ближе к огромным опрокинутым каменным глыбам. Конану удалось высвободить одну руку. Он тут же схватил Агилульфа за ногу выше колена. Нечеловеческим напряжением сил он сумел поднять мертвеца над собой и швырнул его на камень. Раздался громкий треск костей. Мертвец скатился в снег и лежал неподвижно. Но лишь какое-то мгновение. Он снова встал на ноги.

Конан опять поднял мертвого врага и с диким пронзительным воплем швырнул о камень. В этот раз треск костей был еще громче, но и теперь Агилульф встал. И в третий раз, в последнем сверхмощном напряжении сил, Конан высоко поднял его над головой. Мертвец был тяжелый, как мешок с камнями. Лишь более или менее целая кожа не давала ему развалиться на куски.

— Умри же наконец навеки! Проклятье Крома на твою голову! — С этим возгласом киммериец в третий раз обрушил мертвеца на камень.

Теперь мертвец остался неподвижным. Даже опытный лекарь навряд ли смог бы опознать в этой груде ледяных обломков человеческое тело.

— Ну что, Агилульф, — насмешливо заговорил Конан, как только отдышался, — живым ты не смог меня победить. И что же, ты надеялся, что мертвому тебе повезет больше?

— Ты убил его дважды, — сказала Альквина. — Зачем же ты еще и издеваешься над ним?

Конан обернулся. Альквина стояла возле каменной глыбы, ее плечи вздрагивали.

— Я служил многим правителям, — сказал Конан, — но тебе угодить труднее всего. Ты ранена?

— Все тело болит, но, по-моему, никаких серьезных ран нет. — Она пыталась хоть как-то стянуть на груди порванное платье. Киммериец однако разглядел округлую грудь и стройные бедра. Королева стояла, гордо подняв голову, и, казалось, не ощущала холода. — Я пришла в себя, когда ты первый раз швырнул чудовище на камни. Так что я видела вашу схватку. И теперь я думаю, что правильно поступила, приняв тебя к себе на службу.

— А я уж боялся, что не доживу до того дня, когда услышу такие слова. — Конан ухмыльнулся.

— Работа еще не завершена, воин. Мне кажется, сегодняшнее нападение — только начало большой войны.

— Надо идти, государыня, — напомнил Конан. — Пойдем, вернемся в крепость. Нужно посмотреть, много ли погибло наших бойцов и какой ущерб нанесен хозяйству. Мы, конечно, отбили нападение мертвых врагов, но это не помешает нам околеть от холода.

— Ты прав, — согласилась Альквина. Она была очень усталой, ветер трепал концы ее одежды, обнажая здесь и там белую кожу. Конан сильной рукой заботливо обнял королеву за плечи. Она не противилась.

Возвращаясь в крепость по залитым лунным светом полям, они еще издали увидели, что во дворе перед домом как будто горит слабый огонь. К счастью, вскоре стало ясно, что это не пожар. Можно было надеяться, что хотя бы сегодня морозной ночью у них будет крыша над головой.

Они вошли в ворота, и тут поднялся громкий крик ликования.

— Мы уже решили, что потеряли тебя, — сказал Рерин. — Все были настолько поглощены борьбой, что только сейчас, когда все наконец миновало, обнаружили твое отсутствие и поняли, что тебя похитило одно из этих ледяных чудовищ. — Голос старика дрожал от волнения и радости. — И тогда мы стали тебя искать, но безуспешно, нигде не было даже следа. Один молодой воин сказал, что видел, как ледяной мертвец потащил тебя с собой, взвалив на плечо и выбежав за ворота. Он видел и то, что следом бросился киммериец. Мы как раз собирались послать вдогонку поисковый отряд.

— Все враги уничтожены? — спросила Альквина.

— Да. Это дорого обошлось нам. Каждый мертвец стоит нескольких наших бойцов. Но все враги мертвы — дважды убиты.

— Там, на равнине, возле Большого кольца, лежит еще один. Чужестранец расправился с ним голыми руками. — При этих словах Альквины поднялся шум восхищенного изумления. — Принесите и мертвеца с равнины тоже сюда, — приказала королева. — За воротами сложите большой костер. Нам придется сжечь всех мертвецов. Сколько человек мы потеряли за сегодняшнюю ночь?

— Двух воинов, государыня, — ответил Зиггайр. — И трех крестьян. Если бы в самый решающий момент не вступил в бой киммериец, наши жертвы были бы намного больше.

— Да, — равнодушно отозвалась Альквина, — он держался мужественно. Ну, за дело, несите дрова для костра. Я хочу, чтобы мертвецы обратились в пепел, и мы развеем его по ветру.

— Стало теплее, — заметил Конан. По-прежнему дул ветер, но если раньше он был ледяным, то теперь казалось, что он веет теплом.

— И правда. — Альквина обернулась к старому волшебнику: — Что ты об этом думаешь?

— Теперь мне ясно, что замышлял Йильма. С помощью заклинаний он вызвал лютую стужу. Из-за нее мы не смогли сразу же похоронить убитых. И тогда он направил мертвецов против нас, чтобы они напали на крепость и открыли ворота. А в ворота вошли воины Одоака. Вернее сказать, вошли те, кто были воинами Одоака при жизни.

— Давайте сходим в гости к королю Одоаку, — предложил Конан. — Этого подонка, колдуна, я с превеликой охотой задушу собственными руками.

— Нет, сначала надо навести порядок здесь, — возразила Альквина. — Когда вспыхнет костер и мы сожжем мертвых, можно будет поговорить о том, как быть дальше. За дело!

До самого рассвета шла жаркая работа. Женщины наводили порядок в доме. Воины и крестьяне ушли в лес и валили деревья для костра. Запасы сухих дров было решено поберечь на будущее. Но и лесные сосны отлично годились для костра — они еще не отсырели от снега. Запряженные быками и лошадьми телеги свозили лес к крепостной стене. Там, возле ворот, из стволов был сложен огромный костер, сверху дрова полили жиром.

В костер были брошены трупы убитых — и друзей, и врагов. Убитых животных решили сжечь вместе с людьми. Солнце стояло еще высоко в восточной стороне неба, когда костер подожгли. В огонь было брошено также оружие убитых воинов — если бы их хоронили в земле по обычаю, то оружие положили бы в могилу.

— Смотрите! — воскликнул Рерин. Языки пламени взметнулись высоко к небу. Волшебник поднял руку и показывал куда-то вдаль. Там, в вышине, кружили две сороки.

Глава пятая КОЛДОВСКОЕ ИСКУССТВО

— Йильма! Ты подвел меня, — с угрозой в голосе произнес Тотила.

Волшебник только пожал плечами и плотнее запахнул плащ из оленьих шкур.

— Не я подвел, Тотила, а мертвецы.

— От мертвых я не могу требовать многого, — возразил король, едва сдерживая ярость. — Но от моего волшебника я ожидаю результатов, а не пустых отговорок! Сперва ты устроил этот жуткий холод, от которого у меня погибло огромное количество скота и рабов. А теперь, оказывается, твое мертвое войско подвело.

Король и колдун сидели в зале дворца Тотилы и спорили. Меж тем воины веселились и пировали, радуясь тому, что миновала внезапно наставшая стужа.

Йильма поднялся с надменным видом:

— Если государь больше не нуждается в моих услугах, то, несомненно, найдется какой-нибудь другой король, который с радостью примет меня к себе на службу.

Тотила пошел на попятный:

— Ах, да нет же, Йильма, садись! Я сказал, не подумав. Нам надо выработать другой, хороший план действий, это же ясно. Но при этом нельзя допустить, чтобы обезлюдела вся моя страна. Хочет того король или нет, он должен заботиться о крестьянских плугах так же, как о мечах. Раньше, когда я командовал отрядом, где под моим началом был всего-то десяток человек, подобные мысли никогда не приходили мне в голову. Но теперь я понимаю, что потеря быков для правителя иной раз так же неприятна, как потеря воинов. Даже рабы имеют определенную ценность. — Тотила беспокойно теребил рыжую бороду унизанными перстнями пальцами. — Как же нам выйти из положения?

— Государь, дай мне поразмыслить об этом, — сказал Йильма. — Мне открыт доступ к некоторым колдовским таинствам, с помощью которых я, может быть, найду выход. У меня имеется связь с некоторыми могущественными силами. Позволь мне призвать эти силы и посоветоваться с ними. Ты разрешаешь мне удалиться в мою хижину для общения с духами?

— Разрешаю, милостиво кивнул Тотила.

Йильма через весь зал направился к двери. При каждом шаге постукивали и побрякивали подвески на его плаще, люди при виде его умолкали. Потом воины снова начинали бросать кости или возобновляли прерванные состязания в силе. Король Тотила сидел на своем месте и о чем-то мрачно размышлял. То и дело он поглаживал свой плащ скальпы убитых князей и воинов.

В это же время держала совет со своим чародеем и воинами королева Альквина.

— Что нам делать, чтобы защититься от нападения Тотилы? Ясно как день — он уничтожит всех нас до единого, если мы не предпримем ничего в свою защиту.

— Сколько воинов у Одоака? — спросил Конан.

— Несколько сотен, если он соберет все свое войско, ответила Альквина. — Больше, чем у нас А почему ты спросил об этом?

— Почему бы нам не заключить с ним союз? Объединенными силами вы с Одоаком можете уничтожить Тотилу. И от этого выиграли бы и ты и он. — Киммериец осушил кружку пива и поднял ее, чтобы кружку снова наполнили. Как только лютая стужа прекратилась, Альквина распорядилась давать всем еды и питья вдоволь.

— Ну нет! Уж я-то знаю, какова цена такого союза! — горячо возразила Альквина. — Я не лягу в постель этого борова, даже если мне предложат все королевства мира!

— Значит, можно считать план похороненным, — равнодушно заметил Конан.

Тут вмешался Рерин.

— Я боюсь, что следующее нападение Тотилы опять будет поддержано искусством его колдуна. Да и зачем бы он стал подвергать опасности жизнь своих воинов, если этот негодяй Йильма может сделать вместо них всю грязную работу?

— Существует ли возможность убить этого колдуна? — спросил Зиггайр.

— Я в любую минуту готов заняться этим делом, — сказал Конан. — Вы мне только покажите, где он сидит, этот ведьмак, а уж я о нем позабочусь. В конце концов, ведь должен он иногда спать, как все люди! Вообще-то я никогда не убиваю безоружных. Но тот, кто поднимает мертвецов и натравливает на живых людей, не заслуживает ни сострадания, ни справедливости.

Альквина обратилась к Рерину:

— Что ты думаешь, скажи! Сможет Конан подкрасться к Йильме незаметно и убить его? Это был бы приказ совершить убийство, но я отдам его без колебания.

Старик покачал головой:

— Ни один колдун не достиг бы таких высот в своем мастерстве, как Йильма, если бы не позаботился о своей безопасности. Йильма окружил себя множеством ловушек и особой защитой, которая заблаговременно предупреждает его о грозящей опасности. Вспомните хотя бы о его сороках! Они в любую минуту могут устроиться здесь под сводами крыши и подслушивать наши разговоры. — Все лица поднялись кверху, все глаза с испугом обратились к темным балкам под потолком. — Ничего не выйдет. Птицы или другие существа предупредят его о близости наемного убийцы, как бы тайно, как бы хитро ни действовал наш воин.

— Проклятье Крома на его голову! — Конан с силой стукнул кружкой по столу. — Да ведь они смертные, в конце-то концов! Значит, как-то можно с ним справиться!

Но никто не знал, что ответить киммерийцу.

Йильма появился в этих краях десять лет тому назад, после того как был изгнан из своей родной страны Гипербореи завистливыми соперниками. В то время он мог бы отправиться и на юг, где находились богатые королевства. Колдун погрузился в состояние транса и многое выведал у южных чародеев. Сам Йильма был повелителем волшебных сил, что существуют в лесах и в снегах. Он владел волшебными искусствами севера, где живут Великаны мороза и тумана. Он повелевал духами, обитающими в скалах, деревьях и водоемах. На юге же действовали колдовские силы столь же древние, но другого рода. Они подчинялись богу змеев Сэту. И потому власть Йильмы в южных странах оказалась бы, видимо, не такой большой. А учиться новым искусствам он был уже слишком стар.

И потому он направился в эту северную страну, раздираемую распрями королей, и выбрал себе такого короля, которым мог вертеть как только заблагорассудится. Ведь Тотила славился силой и неукротимым нравом, к тому же он был еще и хитер — он понимал, что совершенно ни к чему тратить богатства и терять воинов, если можно заставить работать на себя волшебника. Поэтому Тотила был идеальным орудием для выполнения планов Йильмы. Колдун задумал сделать Тотилу величайшим правителем всего севера, и тогда сам Йильма стал бы главным северным волшебником. Чародеи низшего уровня, такие, как Рерин, не могли помешать Йильме в выполнении этого плана, потому что они страшились общения и тем более союза с высшими волшебными силами.

Теперь Йильма, колдун Тотилы, шнырял по лесам и горам. Высоко в небе над ним летели его сороки. Они разведывали местность, чтобы никакой враг не мог незаметно подобраться к волшебнику. Блестящими глазами сороки внимательно осматривали лес. Йильма не обращал внимания на холод и снег, погода стояла самая обычная для зимы на севере. В мешке, который захватил с собой колдун, было немного еды. А много ему и не требовалось. Волшебникам не приходится всерьез заботиться о своей плоти.

На третий день своих странствий Йильма вышел на просторную пустошь. Причудливые растения и скалы не радовали глаз — наоборот. Все здесь было засохшим и уродливым. Йильма являлся на эту пустошь два или три раза в год и собирал здесь растения, какие не произрастали больше нигде во всей стране. Почти все, что росло на пустоши, обладало свойствами, которые Йильма высоко ценил. Но на сей раз он пришел не для того, чтобы собирать травы.

Он шел по пустоши все дальше и дальше, и растительность становилась все более скудной. Наконец исчезли последние травы. Земля дальше была промерзлая и покрытая трещинами, она напоминала дно высохшего озера. Посреди этой пустыни возвышался округлой формы холм, увенчанный, словно короной, древней каменной стеной. Холм был похож на тот, на котором построила свою крепость Альквина. Опираясь на посох, Йильма поднялся на вершину холма.

Отсюда открывался широкий вид на окрестность. Но Йильма мог видеть только безжизненную пустыню, по которой пришел к холму, ни лесов, ни гор вдали как бы не было видно. Законы обычного мира не имеют силы в тех местах, где живут демоны.

В стене на вершине холма имелся узкий проход. Внутри каменной короны стояла похожая на улей хижина, сложенная из камней. Йильма приказал своим пернатым разведчицам наблюдать за происходящим вокруг и вошел под низкий свод хижины. В ней было темно и пахло чем-то затхлым. Колдун поспешил развести огонь, запалив ветки, которые собрал по дороге. В свете пламени из темноты выступили каменные стены и глинобитный пол. В хижине не было ни мебели, ни домашней утвари.

Йильма стал бросать в огонь мелкие предметы, которые доставал из своего дорожного мешка: кости, перья, комочки засохшей крови, травы и корешки растений, собранные раньше на пустоши… Над очагом поднялся разноцветный дым, он вскоре заполнил всю хижину, поскольку дымохода здесь не было. По непонятной причине дым, однако, не выползал наружу через входную дверь. Йильма глубоко вдохнул едкийпахучий дым и запел песнь-заклинание, раскачиваясь из стороны в сторону. Время от времени он ворошил угли в очаге своим посохом. В такт пению он монотонно встряхивал гремушку, сделанную из пустой высохшей тыквы, которую также принес с собой. Мало-помалу он начал терять представление о времени и пространстве. Хижина и заполняющий ее дым исчезли. Йильма перенесся в мир духов.

Всякий раз он не был уверен, что переход в это удивительное царство произойдет успешно. Мир духов и мир людей не имели четких границ, какими разделены страны и государства в реальном мире. Йильма уже не раз проникал в мир духов через одни и те же ворота, но еще ни разу не случилось так, чтобы он очутился в том месте, куда попал в прошлый раз.

Сейчас он стоял на бескрайней равнине. Смеркалось. На небе блестели звезды, каких не увидишь в мире людей. В дальней дали выступали силуэты высоких гор, которые, казалось, медленно движутся, и в их движении словно таилась угроза. Йильма сидел на земле и все так же распевал волшебные песнопения и раскачивался всем телом. Пламя очага пылало перед его глазами и здесь, однако он не видел ни дыма, ни углей.

К Йильме начали приближаться странные создания. Худые тела их казались изможденными, смотреть на них было жутко. Большие горящие глаза блестели в сумраке. Но ни одна из этих тварей не осмелилась ступить в волшебный круг света, исходившего от пламени. Спустя некоторое время эти существа скрылись. Теперь к огню приблизилось громадное чудовище.

Это чудище, направлявшееся по пустынной равнине к волшебнику Йильме, было просто ужасающего вида. Огромное вздувшееся туловище, жабья голова, глаза, пылающие свирепой, поистине демонической злобой. Изъеденная, словно пятнами проказы, кожа была усеяна бородавками гигантских размеров, складки ее висели мешками до земли. Весь вид чудовища внушал отвращение. Оно остановилось перед колдуном и уставилось на него, благоразумно выжидая. Потом демон заговорил свистящим шепотом:

— Чего ты хочешь? — Язык, на котором он говорил, понимали только демоны и немногие колдуны.

— У меня есть враг, — заговорил Йильма. — Еще я желаю, чтобы мой король получил в жены некую известную мне женщину. Ты должен убрать с дороги моего врага. Ты должен похитить женщину, чтобы я мог доставить ее моему королю.

— Эта женщина — тоже королева? — спросило чудовище.

— Да. Но она не тебе предназначена! Ты должен доставить ее сюда, на это место, живой и невредимой. Я требую этого на основании пакта, который мы заключили много лет назад.

Жаба-гигант с нескрываемой ненавистью уставилась на колдуна:

— Я выполню условия пакта. Ну, давай показывай мне все!

Пламя, разожженное колдуном, превратилось в кипящий огненный пруд, размером с тот. что на лесной поляне служил Йильме магическим орудием. В нем начали проступать картины и образы. Первым возник вид с птичьего полета на крепость Альквины и ее дом, который казался крошечным посреди каменного кольца стен на холме, вокруг простиралась усеянная огромными каменными глыбами равнина.

— Здесь они живут, — пояснил Йильма. — С середины лета королева поселилась среди Камней Мертвых.

— Поразительная глупость выбрать для своего жилища именно это место, — прошипел демон. В его лишенных век глазах замелькали коварные злые искорки. На протяжении многих, многих орбитальных оборотов мы чувствуем воздействие странного излучения всякий раз, когда так или иначе соприкасаемся с этим местом.

Языки пламени снова взметнулись ввысь и в них появился образ Альквины. Королева камбров сидела в своих покоях, она спустила с плеч одеяние, и во всей красе можно было видеть ее руки и грудь. Служанка расчесывала ее великолепные блестящие волосы, ниспадавшие по белым плечам, словно златотканый плащ. Лицо королевы было исполнено задумчивости. Но какие мысли таились за ее высоким челом, оставалось неизвестным. Она что-то сказала. однако не было слышно ни звука.

— Королева красавица, если подходить к ней с человеческими мерками, — сказал Йильма Теперь в пламени показался волшебник Рерин. Старик стоял на галерее, которая проходила с внутренней стороны частокола над крепостной стеной. — Вот он, мой враг! Он тоже волшебник, но его искусство в сравнении с моим ничтожно Кроме того, он ведь не заключал пакта с тобой.

— Слабак, — прошипел демон со скучающим видом. Но тут к Рерину подошел еще кто-то. Этот человек был высок и крепок, бросались в глаза его иссиня-черные длинные волосы. — А это кто еще?

— Это новый предводитель воинов Альквины, — сказал Йильма. — Всего-навсего искатель приключений, ничего не значащая фигура.

Демон взглянул на Йильму с такой злобной ухмылкой, что даже видавший виды колдун на мгновение почувствовал страх. Жаба ткнула лапищей в сторону черноволосого мужчины:

— Его окружает аура необычайной судьбы.

Йильма вгляделся как можно пристальней, но не заметил ничего необычного. Он пожал плечами:

— Многим при рождении предназначена особая судьба, но большинство так и умирает, не дожив до того часа, когда эта судьба могла бы исполниться.

На картине, явившейся взору в языках пламени, Рерин поднял голову и посмотрел, казалось, прямо на колдуна и демона. Подняв руку, он показывал на что-то вверху. Черноволосый человек тоже посмотрел вверх. Затем он схватил копье, которое стояло рядом, прислоненное к частоколу, и с силой метнул его в небо. Копье полетело прямиком в колдуна. Но в последний момент ракурс вдруг изменился, и копье исчезло из вида.

Йильма усмехнулся:

— Этот глупец Рерин научился проверять, нет ли в небе моих верных слуг.

— Мы схватим их всех, — заявил демон. — Королеву, волшебника и этого черноволосого.

— Волшебника ты должен убить, — потребовал Йильма. — Воин… — он равнодушно махнул рукой, — делай с ним что пожелаешь. А вот королеву ты обязан доставить мне невредимой. Разум ее, пожалуй, пускай страдает от всего, что ей предстоит выдержать в пути. Моего короля интересует в основном ее тело. Она должна сохранить красоту и способность рожать ему здоровых наследников.

— Об этом можешь не беспокоиться, с ее телом ничего плохого не случится, — пообещал демон. — Но мне нужно некоторое время, чтобы направить все в нужное нам русло. Короче, когда ты будешь в состоянии транса, я сообщу тебе о том, что королева у меня и ты можешь ее забрать. Ты пойдешь снова в то место, откуда сегодня перенесся сюда, в наш мир, и совершишь те же действия, что сегодня. И тогда я передам тебе королеву в соответствии с условиями пакта, который мы с тобой заключили.

— Так и сделаем, — подтвердил Йильма.

Он взмахнул рукой — и пламя погасло. Колдун снова оказался в каменной хижине. Перед ним на земле лежала уже остывшая зола. Снаружи доносился стрекот сорок.

Конан стоял в дозоре и хмуро поглядывал вокруг. Эта равнина внушала ему глубочайшее отвращение. Все было хорошо — с воинами он быстро нашел общий язык, к королеве как к правительнице тоже нельзя было придраться. Но эти каменные глыбы, стоявшие здесь с древнейших. времен, своим видом наводили на него смертельную тоску. Мощные каменные столбы — нет-нет, они не могли быть созданы человеческими руками, в этом Конан был абсолютно уверен. Они были слишком громадными, чтобы люди могли установить их даже с помощью каких-то орудий и приспособлений. Холодные, надменные громадины, окруженные безмолвием. Киммериец ни минуты не сомневался, что среди этих камней бродят духи тех, кто их установил здесь. Старик Рерин был с ним согласен, но Альквина, выбравшая это место для своей крепости, считала, что кольцо каменных глыб может служить хорошим оборонительным сооружением при защите от врагов, которых было немало.

Тихо падал снег. Над воротами крепостной стены Конан велел соорудить для дозорного маленькую сторожевую башенку. Скорее даже навес на четырех столбах, чтобы укрываться под ним от дождя и снега. Со всех четырех сторон башенка была открытой, и отсюда можно было беспрепятственно следить за подступами к крепости.

Конан услышал чьи-то шаги на лестнице и быстро повернулся. Наверное, кому-то из его товарищей не спится, вот он и пришел скоротать время за разговорами. Как же велико было удивление Конана, когда он увидел королеву.

— Добрый вечер, государыня, — сказал он, вкладывая меч в ножны.

— Ты очень осторожный человек — обнажаешь меч, даже когда кто-то подходит со стороны двора, — сказала Альквина.

— Я потому и дожил до моих лет, что никогда не считал, что если человек подходит ко мне сзади, то он непременно мой друг, — ответил киммериец. — Кроме того, мне столько раз приходилось стоять в дозоре вне очереди, и все из-за того, что я не встречал подобающим образом военачальников, которые проверяли, не спит ли солдат на посту. Я не скоро одолел эту науку, но зато она мне очень пригодилась, когда я служил в армиях южных стран.

— А я вот просто диву даюсь, если оказывается, что дозорные не спят на посту. Приходится по ночам устраивать проверки. А как поступают начальники в южных армиях с дозорными, которые засыпают на посту?

— По-разному. Где сразу тащат на виселицу, где — ограничиваются поркой. Но я не советовал бы тебе применять такие наказания. Северные воины совсем не то, что южные.

— Мне просто не спится сегодня. — Альквина подошла к Конану и встала рядом, облокотившись на деревянную ограду. Она молча вглядывалась в очертания огромных каменных столбов, которые внушали Конану такую тревогу. — Я хотела зайти к Рерину, но он уже лег спать. Ты один не спишь во всей моей крепости.

— Что же мешает твоему сну? — спросил Конан и почувствовал, что начинает злиться. — Пир удался на славу. Я заметил, что и ты выпила пива, прямо скажем, порядочно. Парни храпят себе в доме, отсыпаются за прошлую ночь. Скотина в стойлах. Мертвецы пока что больше не показываются.

— Не смей говорить со мной насмешливым тоном! У меня есть причина для беспокойства. — Альквина снова обернулась к освещенной луной равнине: — Я чувствую, что там вдали что-то происходит. Конечно, это место совсем неподходящее, не годится тут жить. Лучше было бы обойтись обычными деревянными стенами, какие строили люди испокон веков для своей защиты.

— Теперь поздно что-то менять, не стоит из-за этого беспокоиться, — серьезно сказал Конан. Ему неприятно было говорить об этой равнине. Хватило с него и одного сражения с ледяными мертвецами. Теперь, когда их нападение было отбито, он надеялся, что больше уже не приведется иметь дело со всякой нечистью. Простой, честный бой с Тотилой — да, вот это его устроило бы. Честно сражаться с настоящими людьми настоящим оружием — тут все ясно и понятно, и не играет роли, если перевес сил у противника. — Нам надо продержаться здесь до весны. А весной пошлите меня с отрядом в горы. Я наверняка найду там место, удобное для сооружения крепости и защиты ее от врагов.

— Может быть, весной будет поздно. — Голос Альквины чуть дрожал, но не от холода. — Вероятно, мне все-таки придется пойти на союз с Одоаком.

Конан как ни отгонял эту мысль, а все-таки подумал, что бессонница королевы вызвана отсутствием достойного мужского общества. Определенно, она не выходила зимней ночью из дома ради того, чтобы побеседовать с Зиггайром или другим воином. В отличие от него, Конана, они не обладали таким богатым набором качеств, которые нравятся женщинам. Конан как раз собрался перейти от теоретических обоснований к практике, но тут его замечательный план был расстроен Рерином. Старик, кряхтя, взобрался на галерею именно в тот момент, когда Конан еще на один шаг приблизился к королеве.

— Я думала, ты уже спишь, — сказала Альквина и быстро отошла от Конана.

— Я тоже! — буркнул киммериец.

— Мне приснился зловещий сон, — объяснил Рерин. — Я совершенно убежден, что Йильма замышляет против нас что-то недоброе. И потому я решил проверить, хорошо ли несет свою службу дозорный. Тебя, госпожа, я, однако, не рассчитывал увидеть здесь.

— Похоже, эта галерея становится излюбленным местом встреч, — сказал Конан. — Но ведь мы уже несколько дней не видели в небе проклятых сорок. Почему же ты думаешь, что Йильма именно сегодня ночью выкинет какую-нибудь штуку?

— Как раз потому, что мы так давно не видели его птиц, — объяснил старик, досадливо поморщившись. — Разве у тебя не возникло подозрений из-за этого, а, юноша?

— Чем реже я вижу всяких там колдунов да волшебников, тем мне веселее, — съязвил Конан. — Это же относится и к духам, которые у них на посылках. А мне встречались и куда более опасные существа, выполнявшие задания колдунов, чем сороки. Но все равно, птицы эти, по-моему, зловредные.

— Я тоже почувствовала что-то скверное, — сказала Альквина, оставив без внимания колкости Конана. — Какие-то странные тени похитили мой сон.

— Раз уж мы заговорили о снах, — дерзко перебил ее Конан, — где, интересно, моя смена? Мне, между прочим, тоже требуется иногда несколько часов сна — со странными тенями или просто так.

— Пойдем, Рерин! — рассердившись, сказала Альквина. — Поговорим в моих покоях, не будем мешать великому герою, который так утомился.

Они спустились вниз. Конан стоял, сложив руки на груди, и мрачно смотрел им вслед.

«Глупости! Есть, в конце концов, и другие женщины. Не у одной ее матери красавица дочь», — подумал он. Век человеческий настолько короток, что на свете полным-полно печальных вдовушек, и многие из них недвусмысленно дают понять, что срочно нуждаются в утешении. Киммериец уже успел наговорить комплиментов здешним красавицам, но Альквина задела его за живое по-настоящему

Разумеется, страна ее была очень мала, однако правила королева успешно, причем всегда ее первой заботой было благосостояние подданных. До сих пор Конану очень редко встречались такие правители. Воины были преданы своей государыне, хотя она вовсе не казалась эдакой воинственной амазонкой. Но главное — Конан находил ее сказочно прекрасной, и он был глубоко уязвлен тем, что она относилась к нему так равнодушно. Понятное дело — королева, конечно же, не снизойдет до того, чтобы всерьез и надолго увлечься каким-то прожженным авантюристом, но разве она не может себе позволить небольшое приключение? А если так, то с кем же, как не с Конаном? Гордость воина была унижена.

Со стороны дома приближался огонек. Значит, королева передумала? Нет, это был Атаульф, шел с горящим факелом сменить Конана на посту. Атаульф, зевая, поднялся по лестнице и лениво потянулся. Потом воткнул факел в жаровню с углями под навесом.

— Ну что, много врагов высмотрел? — сонно спросил он Конана.

— Заткнись! — отрезал тот. — Почему так долго не шел? Я тут задницу едва не отморозил.

— Не сердись, Конан! Я не опоздал. Просто на посту всегда кажется, что твоему сроку конца не будет. Давай отправляйся теперь на боковую!

Конан ворча спустился вниз во двор. Уж он посчитается с этой заносчивой бабенкой — королева там она, не королева… Он задумался о том, кого осчастливить из трех красоток, что строили ему глазки. Нет, ничего не получится — все давно спят, так что охоты до развлечений в этот час ни у кого нет. Да на самом деле гораздо больше его в теперешнем настроении устроила бы хорошая потасовка. Эх, да чего там, лучше всего пойти и лечь спать. Он вошел в дом и пробрался к своему месту возле стены. Но только он снял панцирь и развесил на крючьях оружие, в покоях у королевы у дальней стены дома раздался крик.

— Кром всемогущий! Да что ж это, опять не прилечь?! — Конан схватил свой меч и побежал на крик. Зал освещался лишь слабым огоньком очага. Не тратя времени на извинения и просьбы дать дорогу, Конан подскочил к ковру перед входом в покои Альквины и, вспоров его мечом сверху донизу, бросился вперед.

Яркий, неестественной силы свет заливал помещение. Конан потерял способность что-либо различать. Послышалось рычание какого-то зверя и снова — громкий человеческий крик.

— Альквина! — крикнул Конан, выхватывая меч из ножен. Свет бил в глаза. — Где ты? — Тут послышался странный певучий звук. В доме поднялся шум, но никто не спешил на подмогу. — Альквина! — И вновь никакого ответа.

Свет стал постепенно слабеть. Стихли крики и рычание, но однотонный певучий звук не прекращался. Наконец Конан снова обрел способность видеть. Все в покоях королевы было разгромлено, мебель переломана, подушки вспороты, словно их рвали чьи-то когтистые лапы. Бревна, из которых была сложена задняя стена дома, оказались прожженными насквозь. В огромную выжженную брешь он увидел следы на снегу.

Киммериец огляделся: откуда идет этот странный звук? И увидел Рерина — с плотно закрытыми глазами тот сидел на полу, обеими руками держа перед собой посох. Вокруг старика клубилось голубоватое облако, которое колыхалось в такт его жалобной песне.

— Хватит завывать, старик! — накинулся на него Конан. — Где Альквина?

Рерин открыл глаза. Пение тут же стихло, облако растаяло. Колдун смотрел на Конана застывшим от ужаса взглядом.

— Демоны! Явились демоны и хотели унести нас обоих! Я произнес волшебное заклинание против них. Меня оно защитило, но я не смог спасти Альквину! — Старик ломал руки в ярости и отчаянии.

— И на что ты вообще годишься? — бросил Конан.

Он подошел к бреши в стене. Концы бревен почернели. Но они не обуглились — они расплавились! Киммериец потряс головой. Как настоящий воин, он не подал вида, что поражен этим сверхъестественным явлением.

— Не может быть, чтобы дерево расплавилось, — сказал он.

— И не может быть, чтобы демоны похищали королев, — сказал Рерин. — И все-таки так оно и есть! В погоню!

Из-за ковра выглядывали испуганные физиономии.

— К оружию! — приказал Конан. — Мы вернем Альквину.

Поскольку снова предстояло сражение с врагами не из плоти и крови, кое-кто из воинов собирался в путь без особого воодушевления. Конан махнул рукой одному из конюхов:

— Эй, оседлай нам двух лошадей, живо!

— Не надо, — остановил его Рерин. — Животные ни за что не подойдут близко к этим чудовищам и даже не поскачут по их следам. Мы должны преследовать их пешком. И поторопимся — нельзя терять время.

Конан протолкался через толпу в зале к своему месту и надел панцирь и шлем. Вернувшись в покои королевы, он взял старого волшебника за плечо и скомандовал:

— Вперед! Пошли скорей, колдун, пока след не простыл.

Они выбрались через брешь в стене наружу. Стояла темная зимняя ночь. Следы на снегу принадлежали не человеку, не походили они и на следы зверя, какие Конан знал. Вдруг с крепостной стены крикнул дозорный:

— Там на равнине что-то движется! Они подходят к Большому кольцу каменных глыб! Прямо к середине кольца!

Таща за собой Рерина, Конан зашагал по следу к Большим камням. Здесь, в этих колоссальных каменных глыбах, также было прожжено отверстие с оплавленными краями. От ужаса волосы зашевелились на голове у Конана, но желание спасти Альквину было сильнее страха. Он обернулся к людям во дворе:

— Мы должны вернуть королеву! Кто со мной? — Вперед вышел Зиггайр и еще несколько храбрых мужчин. — Эх, будьте вы прокляты, несчастные трусы! — крикнул Конан остальным. — Ну, вперед! Скорее!

Они прошли сквозь созданный сверхъестественной силой туннель. Следы заметало снегом, но еще какое-то время они могли оставаться различимыми. Мужчины несли факелы и старались подбодрить друг друга.

— По-моему, я больше чем достаточно побегал за этой женщиной по проклятой равнине, — пробормотал Конан. Потом он спросил Рерина: — Какие эти твари с виду?

— Мне не удалось хорошо разглядеть их. Подобные создания не предназначены для жизни в нашем мире, и поэтому они не сохраняют свой облик неизменным в течение длительного времени. Мне казалось, что ростом они со взрослого человека, и вообще у них вроде бы человеческая внешность. Больше я ничего не могу о них сказать.

— Зачем они похитили Альквину? Почему они хотели похитить и тебя?

Вдали высились гигантские камни Большого кольца. Над ними мерцал странный свет.

— Об этом можно только гадать, — сказал Рерин.

— Так гадай! Ты-то им понадобился, наверное, не из-за твоих прекрасных глаз, а?

— Очевидно, это новые козни Йильмы. Тотила желает непременно заполучить Альквину. А я — ее единственный защитник от колдовства Йильмы.

— Препаршивый защитник, если хочешь знать мое мнение, — не сдержался Конан. — Вот с Тотилой я был бы рад повстречаться. Он же сильнее всех своих врагов, и воинов у него предостаточно, так нет, пользуется услугами колдуна. По-моему, он малость зажился на этом свете.

Они приблизились к каменному кольцу и тут увидели возле гигантских ворот, сложенных из трех плоских камней, целую свору странных тварей. Над отвесными каменными столбами, соединяя их, полыхали жуткие мосты огня. Дальше за воротами бушевало огненное море. Над уродливыми головами чудища держали вытянутыми лапами Альквину.

— Она там. — Конан указал концом меча на королеву. — Мы должны освободить ее!

Воины сгрудились за его спиной и вытаращенными глазами в ужасе смотрели на открывшуюся им картину. Ни один не вышел вперед.

Рерин высвободил плечо из сжимавших его пальцев Конана и сделал попытку как-то упрочить свой пошатнувшийся авторитет:

— Я пойду впереди. — Он горделиво поднял голову, почти одолев дрожь. — Следуйте за мной!

Старик вытянул перед собой посох и вступил в круг. Языки пламени кружили вокруг вихрем, но не касались Рерина. Конан не отставал ни на шаг. Сердце его громко стучало. Пламя вдруг приняло вид маленьких страшных тварей с клешнями, когтями и крыльями как у летучей мыши. Они набросились на Конана. Он отбивался мечом, но клинок проходил сквозь тела этих бестий, не причиняя им вреда. Они кружились вокруг Конана с диким хохотом.

— Не трать силы, — предостерег его Рерин. — Эти твари — плод твоей фантазии.

— Так дай мне что-нибудь, что можно разрубить, будь оно все проклято! — Конан был вне себя от ярости.

— Они расплываются, — сказал старик с испугом.

Конан, прищурившись, вгляделся в огонь. За воротами, сложенными из трех гигантских камней, как будто брезжил свет дня. Монстры со своей драгоценной ношей проскользнули в ворота.

Подойдя к воротам, Рерин остановился и сказал:

— Дальше нам нельзя идти. Там начинается страна призраков.

— Клянусь Кромом, я не вернусь в крепость без Альквины! И ты тоже! — Конан крепко ухватил мага за одежду. В правой руке он сжимал обнаженный меч.

И киммериец двинулся вперед, в иной мир.

Глава шестая В МИРЕ ПРИЗРАКОВ

Конан прошел в каменные ворота и тут потерял вдруг всякую способность ориентироваться. В течение нескольких мгновений, не соизмеримых с единицами времени, ему чудилось, что он летит в зияющую пропасть. Конан подумал, что оказался в бесконечной пустоте между двумя мирами. Он едва не потерял сознание. Из последних сил сжимал он свой меч и край одежды Рерина.

Внезапно это ощущение исчезло, и Конан с размаху ударился пятками о твердую землю. Он тотчас же отпустил старика и, подняв меч, бросился вперед, чтобы уничтожить врагов, которые тут могли оказаться. В голове у него уже прояснилось. Никто, однако, не нападал.

— Альквина! — крикнул он. Ответа не последовало.

В ярости Конан побежал вперед, стараясь обнаружить следы демонов, похитивших королеву. Нигде ничего. Он спохватился, что надо спросить волшебника, — быть может, он сумеет дать объяснение всем этим непостижимым вещам. Рерин, оглушенный, сидел на земле. Возвращаясь назад, к Рерину, киммериец огляделся по сторонам.

Вместо темной зимней ночи, из которой они пришли сюда, вокруг разливался на удивление тусклый дневной свет. Конан помог старику подняться и сказал робко, что было ему совсем не свойственно:

— Извини, что я так грубо тебя схватил, старина. Я думал, если мы поторопимся, то, может быть, еще успеем спасти королеву.

— Понимаю. — Рерин расправил складки своего одеяния. — Мне кажется, за нами больше никто не последовал, или я ошибаюсь?

Конан взглянул в сторону ворот. Отсюда открывался точно такой же вид, как с равнины, но здесь оказалось, что ворота стоят на лесной поляне. За воротами был виден лес.

— Никто, — ответил он. — Меня это не удивляет. Уже то, что они вообще прошли с нами так далеко, говорит о мужестве наших парней. Легче ведь найти себе нового правителя, чем решиться войти в страну демонов.

— Но ты-то решился, — заметил Рерин.

— Я хочу вернуть ее, — уверенно сказал Конан.

— Ты храбрее большинства мужчин.

— Может быть, — кивнул Конан. — Но я тоже, как и все остальные, испытал сильный страх.

— Тот, кто способен преодолеть страх ради служения своему повелителю, — герой. Альквина действительно в тебе не ошиблась.

— Настанет время, когда я заслужу и награду, — хмуро сказал Конан, которому наскучили долгие разговоры. — Похитители были всего в нескольких шагах впереди, когда вошли в ворота. Почему же теперь их тут нет?

— В мире призраков действуют свои законы, не те, что у нас. Может быть, похитители очутились в каком-то другом месте. Нам посчастливилось — мы с тобой оказались здесь вместе.

— Скоро узнаем, посчастливилось ли. — Конан снова огляделся вокруг. — Что же это за страна?

Поскольку речь идет о стране призраков, то вид у нее был вполне соответствующий. Конан и Рерин стояли на лесной поляне, окруженной холмами. Свет голубого неба был немного необычным. Небо было более ярким и как бы более близким. Кроме того, его словно бы заволокло, — было пасмурно, и все выглядело так, будто они находятся под водой. В тумане плавали какие-то призраки, но пока что угрозы от них вроде не было.

— Здесь как в море, — сказал Конан. — Как в Куше, если смотреть в море под водой через хрустальные наглазники, которые надевают чернокожие ловцы жемчуга.

— Если позволишь заметить, нам в самом деле посчастливилось, — сказал Рерин. — По-моему, мы в стране призраков. Дело в том, что в мире духов, как и в мире людей, существует множество стран. В состоянии транса я побывал во многих из них, но ни в одной — наяву. В иных странах человек мгновенно теряет рассудок. Эта страна, к счастью, приемлема для жизни. Мы попали сюда через ворота, которые расположены в северной части мира людей. Место, где мы сейчас находимся, более или менее похоже на северные области земли. Если бы мы прошли через ворота, которые находятся в Куше, то очутились бы, пожалуй, в каких-нибудь джунглях. Но есть места и похуже, чем джунгли мира духов.

— Ну а возможность вызволить отсюда Альквину — есть? — спросил Конан, чтобы не дать возможности волшебнику слишком отвлечься.

— Наверное. Но нужно время. И еще целый ряд магических веществ. Растения нужны, минералы. Будем надеяться, что они здесь найдутся.

— Время, похоже, у нас есть. Вещества найдем, если они здесь имеются. Ну а потом ты сможешь доставить нас обратно в настоящий мир?

— Да. Через ворота, такие же, как эти. Но это должно произойти в строго определенное время и…

— Хорошо. — Конан отсек лишние объяснения. — Здесь есть люди? — Он посмотрел на какое-то существо, которое летело по воздуху на крыльях, состоящих, казалось, из тонких перепонок, и не обращало внимания на пришельцев.

— Что-то вроде людей… Я видел их, когда находился в трансе. Это не настоящие люди, как ты или я… Они…

— Сколько времени нужно тебе, чтобы узнать, где мы должны разыскать Альквину?

Старик огляделся вокруг:

— Некоторые необходимые мне растения здесь растут. Другие, наверное, тоже найдутся где-нибудь неподалеку. Потом мне надо будет развести огонь, совершить определенные действия, потом еще волшебные заклина…

— Разбуди меня, когда что-нибудь узнаешь. — Конан снял шлем и панцирь и улегся на землю. Спустя миг он уже крепко спал.

Рерин удивленно покачал головой. Даже во сне киммериец не разжал пальцев, стиснувших рукоять меча.

Конан проснулся оттого, что старик тронул его за плечо. Рерин отпрянул — Конан с молниеносной быстротой вскочил на ноги и обнажил меч.

— Да ведь это я, Конан! Я установил, в каком направлении нам надо идти на поиски Альквины. Довольно неопределенно, но все же нам не придется бродить без толку.

— Хорошо, — сказал Конан. Он вложил меч в ножны и надел панцирь и шлем. — По крайней мере здесь не очень холодно.

Погода стояла такая, какая бывает в мягкие весенние дни на севере: холодно ровно настолько, чтобы напоминать о том, что зима еще не распрощалась насовсем. Конан сложил свой плащ и перекинул его через плечо. Жизнь бросала его в разные необычайные земли. Это неотъемлемо от жизни, если она — одно сплошное приключение. Теперь он опять очутился в необычайном месте, но и здесь киммериец был готов идти своим собственным путем.

— В путь! На поиски Альквины! — скомандовал он.

На какое-то время Альквине показалось, что она лишилась рассудка. Вот только что она сидела в своих покоях и спокойно беседовала со старым Рерином. И вдруг бревенчатая стена начала плавиться, и в ослепительном свете ворвалась свора страшных демонов. Как в кошмарном сне, уродливые твари схватили ее своими лапами. Она рассчитывала позвать мужчин на помощь своим обычным властным голосом, но вместо этого пронзительно закричала. Когда они потащили ее прочь, она успела услышать голос Конана. А потом ее закружило вихрем всевозможных звуков и образов, и теперь она окончательно потеряла способность ориентироваться.

Она в смятении огляделась по сторонам. Где она? В первую минуту она даже боялась вздохнуть — воздух вокруг с виду был плотным, как вода. Но, осторожно вздохнув, она с облегчением почувствовала, что воздух самый обыкновенный. Может быть, что-то случилось с ее глазами? Но нет, все близкие предметы она отчетливо различала. К несчастью! Потому что теперь она увидела все ужасающее безобразие своих похитителей.

Они отдаленно напоминали изможденных людей, вернее, казались непристойной карикатурой на человеческий образ. Все были разные. На мордах у них были клювы, как у попугая, а вместо зубов — щупальца, пасти их сейчас были разинуты от безумного хохота. Большие выпученные глаза без век, и в каждом глазу по два зрачка. Руки со множеством пальцев покрывала серая грубая и чешуйчатая кожа. А запах! Он был еще более гнусным, чем их облик. Чудовища положили Альквину на землю и теперь, видимо, держали совет. Они следили за ней настороженно, однако ничего угрожающего в их поведении пока не было.

Альквина села и огляделась. Удивительная была здесь трава! Сине-зеленая, очень короткая и упругая. Альквина никогда не видела такой травы. Некоторые деревья показались ей знакомыми, у других же были кроны как будто из перьев и витые стволы. Над деревьями летали пестрые птицы, в страхе спасаясь от похожего на земноводное чудовища с перепончатыми крыльями. Во всяком случае место, куда попала Альквина, не имело ничего общего со странами севера. Было холодно, но совсем не так, как в стране, откуда ее похитили.

Серые чудища увлеченно спорили и вскоре совсем перестали следить за Альквиной. Они квакали и пищали, многопалые лапы бурно жестикулировали. По их поведению Альквина догадалась, что чудищам это место также незнакомо и они стараются не привлекать к себе внимания. Но кого или чего они боятся? Как бы там ни было, следовало полагаться на то, что враг врагов королевы окажется ее другом.

У нее не оставалось сомнений, что все происшедшее подстроил своим колдовством Йильма по указке Тотилы. Что же будет дальше? Она не знала. Знала она только то, что рассчитывать может лишь на себя. Ни один из воинов не последовал сюда за нею. Да и как бы они смогли? Альквина силилась перебороть нахлынувшее чувство безнадежности. Нет, она ведь королева и не имеет права вести себя как какая-нибудь забитая кухарка! Прежде всего ей надо бежать от этих невыразимо отвратительных чудищ.

Вдали за вершинами деревьев в сумраке виднелись горы. На склоне ближней горы стоял дом, но если это дом, то он был невероятных, огромных размеров. И в нем наверняка живут великаны, такие же огромные гиганты, как те, что когда-то построили стены на равнине, где стоит ее собственная крепость. Бежать к этому дому было бы глупостью, подумала Альквина.

Но сейчас был самый подходящий момент для побега! Похитители по-прежнему горячо спорили и были озабочены, похоже, не столько наблюдением за пленницей, сколько собственной безопасностью. Альквина осторожно подобрала под себя ноги.

Как только визг и кваканье в очередной раз возвысились до пронзительнейших нот, Альквина вскочила и бросилась бежать. Позади послышались ужасные вопли, но она не обернулась. Она бежала в сторону леса. Вот голоса ее преследователей сделались громче. Что-то уцепилось за край ее шубы. Она вырвалась и помчалась что было духу. Обеими руками она придерживала подол платья, путавшегося в ногах, но сбросить платье не могла, потому что при одевании и раздевании ей всегда зашнуровывала платье служанка.

Наконец она оказалась под защитой деревьев. Она надеялась, что в лесу демоны потеряют ее из виду. До сих пор они вели себя очень умно. Как преследуемая охотниками косуля, королева, не разбирая дороги, бежала по лесу. Чем гуще становился подлесок, тем пронзительнее и истошней визжали демоны.

В лесу было темно и страшно, но Альквина не позволила себе бояться еще и леса. Голоса преследователей стали тише, однако она не замедлила шаг, хотя уже задыхалась. Она перебралась через ручей, воды которого текли удивительно медленно.

На берегу она без сил повалилась на землю под высоким растением с золотыми мясистыми листьями и в изнеможении прижалась к его стволу. Как ей казалось, она оторвалась от погони настолько, что преследователи не могли увидеть, куда она спряталась. Нервы Альквины были напряжены до предела, она с усилием вслушивалась в тишину, боясь услышать шум погони. Но лишь раз донесся какой-то хлюпающий звук, а больше не было ничего, кроме обычных для леса шорохов.

Она очнулась от полудремы, разбуженная звуком тихих шагов чьих-то больших осторожных ног. Она не знала, как долго пролежала вот так, почти без сознания. Сумрак сгустился. Альквина все еще не пришла в себя, ноги и руки у нее были словно свинцом налиты. Наверное, это последствия пережитого шока. От цветов растения, под которым она пряталась, исходил густой аромат. Она хотела отвести от лица ветви с листами, но не смогла поднять руку. И Альквина с ужасом увидела, что крепко прижата к земле побегами дерева, спускавшимися сверху, как воздушные корни. И теперь ее глазам открылось жуткое зрелище: всюду под деревом лежали кости зверей!

Стараясь не шуметь, она начала бороться. Зеленые оковы понемногу ослабели. Оказалось, что тонкие, как волос, корешки проросли даже сквозь ее платье. Отрывать их было больно, на коже оставались раны. Альквина возблагодарила Имира за то, что чьи-то шаги разбудили ее, прежде чем растение-убийца ее погубило.

С трудом разорвав последние лианы, она ползком выбралась из-под дерева и некоторое время лежала, тяжело дыша, не в силах пошевелиться.

Темнота быстро сгущалась. Постепенно исчезло одурманившее Альквину воздействие ядовитых цветов. Вскоре погас последний солнечный луч и воцарился сумрак, мерцающий, как перламутр. Но что же это за место? Альквина боялась демонов, боялась жителей этой страны, боялась зверей, но разве могло прийти ей в голову, что следует остерегаться даже растений? Лишь теперь она по-настоящему осознала всю глубину своего одиночества и всю опасность положения. Никогда раньше она не была так одинока. Она дрожала, и не только от холода. Куда идти? Силы ее были на пределе, но она боялась заснуть хотя бы ненадолго.

Она с трудом поднялась на ноги и оглядела себя. Отороченное мехом платье было порвано и обнажало тело гораздо больше, чем это подобало благородной даме-северянке. Нежная кожа покраснела, кровоточили многочисленные мелкие раны. «Хорошо еще, что здесь не очень холодно», — подумала Альквина.

Над вершинами деревьев поднялась луна, и стало светлее. Луна была почти такая же, как та, которую знала Альквина, только намного больше и зеленоватого цвета. Альквине раньше никогда не случалось очутиться так далеко от дома, однако она знала, что раз на небе луна, значит, она в какой-то земной стране.

Демонов нигде не было ни слышно ни видно. Запаха их также не ощущалось. Куда же ей идти, в какую сторону? Она выбрала наиболее удобный путь — вниз по склону, вдоль берега ручья. Стояла тишина. Лишь изредка плескалась в воде рыба.

Через некоторое время она вдруг заметила, что ручей этот — какой-то странный. Она остановилась и бросила на воду светлый листок. Так и есть — вода в ручье текла не вниз, а вверх по склону! Ни один человек, как бы много он ни путешествовал по свету, не рассказывал, что видел подобное.

Едва не падая от усталости, Альквина побрела дальше. В конце концов она начала засыпать на ходу — она споткнулась и с размаху ударилась о ствол дерева. Было ясно, что нужно хотя бы немного отдохнуть. Но где найти безопасное место? Она вышла на поляну. Здесь не росло ничего, кроме короткой травы. Отойдя на самую середину, как можно дальше от деревьев и кустов, она улеглась. Из-за усталости она не почувствовала ни холода, ни неудобства. Темные крылья сна милостиво опустились над нею.

Альквина проснулась. Все тело болело, ноги ныли, было холодно. Но она отдохнула и вновь обрела способность ясно мыслить. После такой ночи благородная дама родом из цивилизованной страны или умерла бы, или по крайней мере очень ослабела, но в суровых северных землях даже королевы были закаленными, как сталь.

Альквина огляделась и тут с ужасом увидела, что совсем рядом с нею стоит невысокое дерево. Когда она устроилась здесь, чтобы поспать, никакого дерева не было. А сейчас оно стояло в двух шагах от нее, из земли тянулись мощные корни. Альквина взглянула внимательнее — да, корни медленно, почти незаметно движутся. С ветвей свисали длинные, покрытые шипами лианы, относительно предназначения которых у Альквины не было сомнений.

Она поскорее встала и зашагала прочь от опасного дерева. Теперь, при свете дня, она увидела, что находится у подножия горы. Выше на склоне стоял огромный дом, который она заметила еще раньше, когда была пленницей демонов. Но ведь это невозможно! Дом был так далеко! За прошедшее время она не могла одолеть даже часть такого большого расстояния. Или это просто похожий дом и стоит он на другой горе? Альквина ведь не сомневалась в том, что, бросившись бежать от демонов, устремилась не в горы, а как раз в противоположную сторону. Еще одна загадка! Но она решила пока не задумываться об этом. В любом случае подходить близко к этой крепости не следует. Вид ее не сулил ничего хорошего. У Альквины не было ни малейшего желания познакомиться с обитателями столь мрачного жилища.

Солнце, имевшее самый обыкновенный вид, согрело Альквину. Ей очень хотелось есть. Но что же здесь съедобно? Здесь, где растения способны передвигаться и пожирать живые существа, невозможно было угадать, что ядовито, а что нет. Для охоты у нее не было оружия, ставить ловушки она не умела. Удить рыбу нельзя без удочки, сети или хотя бы веревки и крючка. Альквина могла стойко переносить лишения, но без еды она быстро ослабнет. И тогда искать пропитание будет еще сложнее. Но главное — тогда сама она легко может стать чужой добычей.

После долгого утомительного перехода она достигла подножия горы. И тут услыхала позади себя страшный шум. Кляня себя за то, что беспечно прошла напрямик через большую поляну, а не по краю леса, она бросилась под деревья на другой стороне поляны. Деревья были опасны, но все-таки вряд ли они способны гоняться за убегающей жертвой. Послышался стук копыт. Прямо к ней мчался охваченный паническим страхом конь с рогами в форме лиры. Бока у него были в бурых я белых пятнах. Он несся прямо на королеву, но она успела заметить, что этот зверь с вращающимися глазами ничего вокруг не видит. Ей это было знакомо — загнанный охотниками обезумевший зверь.

Не успела она спрятаться под деревьями, как на поляну вылетели охотники. Бежать уже не имело смысла. Альквина гордо подняла голову и ждала. Охотники имели вид людей и скакали вроде бы на лошадях, но полной уверенности в этом у Альквины не было. На всадниках были фантастические пестрые одеяния из кожи, материи и перьев. Лица скрыты масками. На лошадях, если это лошади, — шелковые чепраки. И еще у лошадей были головные украшения в виде оленьих рогов и какие-то другие, ни на что не похожие. Вообще из-под чепраков виднелись только копыта, и они были как настоящие конские копыта, но разноцветные. Один из всадников поднял небольшой лук — оперенная стрела вонзилась в бок зверя с рогами в виде лиры. Он пошатнулся и повалился наземь в нескольких шагах от Альквины. Всадники подъехали и окружили ее. Говорили они на языке, похожем на щебет птиц. Кто-то, кажется, обращался к ней.

Альквина покачала головой:

— Не понимаю.

Всадники как будто удивились. У того, кто заговорил с Альквиной, на лице была маска в виде головы ястреба. Теперь он поднял ее на лоб, как забрало шлема. У него оказалось лицо цвета слоновой кости и волосы словно серебряные нити. Вместо глаз — лишенные выражения серебряные шарики.

— Ты пришла из мира людей? — спросил он и улыбнулся. Стали видны ровные белые зубы.

— А разве есть какой-то другой мир?

Видимо, они нашли этот вопрос чрезвычайно смешным, потому что поднялся громкий хохот. Смех был тонкий и пронзительный. Теперь и другие сняли маски. Все они были похожи между собой, как братья и сестры. Очевидно, среди них были и женщины, но об этом было трудно судить из-за пышности и просторности их нарядов.

Из лесу выбежали маленькие, похожие на карликов человечки, однако всадники не обратили внимания на их появление. Карлики и не взглянули на Альквину, а принялись свежевать убитого зверя.

— Кто ты такая? — спросил главный всадник.

— Я — Альквина, королева камбров, — гордо ответила она. И снова все засмеялись.

— Что это за камбры? — полюбопытствовал другой.

— Камбры — мои подданные, мой народ. Мне не известно, ни в какой я стране, ни как я сюда попала, но я должна вернуться домой. Прошу оказать мне гостеприимство, пока я не найду дорогу назад. — У нее не было ни малейшего представления о том, кто такие эти всадники, но их платья и убранство коней свидетельствовали о том, что охотники — особы благородного происхождения. Гостеприимство люди высокого положения во всех странах считали своим долгом, — во всяком случае, в тех странах, о которых Альквине доводилось слышать. Она думала, что закон гостеприимства и здесь — закон.

Странные охотники посовещались насвоем птичьем языке, и тот, кого она считала главным, сказал:

— Ну ладно. Ты будешь нашей гостьей. Можешь сесть на моего коня.

— Благодарю. — Она хотела сесть на коня за спиной всадника.

Этот всадник был не очень высок и довольно тщедушен, но обладал нечеловеческой силой. Он подхватил Альквину и легко, как перышко, усадил на коня перед собой.

Карлики с невероятной быстротой разделали тушу и уже уносили ее по частям. Один нес рога, другой шкуру. На поляне они оставили только копыта и внутренности.

Охотничья ватага поскакала по широкой дороге, ведущей в гору. Альквина сидела расправив плечи и старалась сохранять независимый вид. Ей было стыдно за свое разорванное платье, едва прикрывавшее наготу. Но она не пыталась как-то поправить его, потому что эти усилия только ухудшили бы дело.

— Кто ты? Какое имя носит твой народ? — спросила она всадника, с которым ехала.

— Меня зовут Хаста. Мы — геты, правители этой страны, Страны призраков.

Название страны было очень странное!

— Откуда ты знаешь мой язык? — спросила Альквина.

— Многие из нас владеют языком людей. Все, кто занимается великими искусствами, должны знать язык людей. — И как бы в подтверждение его слов, к ним обратился другой всадник, догнавший их. Он был похож на Хасту, но заговорил, как показалось Альквине, женским голосом:

— Вероятно, ты попала в беду, моя дорогая. Я дам тебе в замке подходящую одежду.

— Альквина, — сказал Хаста, — это моя сестра Сарисса. Она достигла совершенства во многих искусствах.

Дамы улыбнулись друг другу. Альквине улыбка Сариссы чрезвычайно не понравилась, но, с другой стороны, она ведь никогда раньше не видела таких лиц, как у этих двоих. Может ли она верно судить об их выражении?

— А вот и наш дом! — Хаста небрежно взмахнул рукой.

Альквина подняла голову и, к своему несказанному удивлению, увидела тот самый огромный дом, куда ни при каких обстоятельствах не хотела попасть. Он был построен из зеленовато-черного камня. Но Альквина нигде не обнаружила ни швов, ни кладки, — казалось, здание вырублено из цельного куска камня немыслимых размеров. Двери и окна были разбросаны по фасаду без всякого порядка, и их очертания словно бы расплывались. Альквине подумалось, что, должно быть, эта крепость построена не человеческими руками, а выросла из-под земли.

Они проскакали под сводом колоссальных ворот, в которых всюду были вырезаны в камне странные, пугающие своим видом фигуры. Альквина поспешно отвела глаза. Они остановились, и сразу подбежали карлики и подхватили поводья коней.

Альквина ожидала увидеть двор, но из ворот они верхом проскакали прямо в зал небывалых размеров и освещенный только светом, падающим через узкие окна под потолком. Вся крепость Альквины могла бы разместиться в этом зале.

Сарисса повела ее по лестнице наверх, затем в широкие двери. Каменный свод покоился на плечах гигантов, лица этих каменных исполинов были искажены страданием, тела согнулись под чудовищной тяжестью. В своей массивности и громадности замок казался зловещим и мрачным.

Сарисса взяла Альквину за руку и вела все дальше через покои, украшенные великолепными мозаиками и полные драгоценной утвари. Они подошли к деревянной двери, также украшенной изумительной тонкой резьбой. Створки распахнулись, хотя ни человек, ни карлик к ним не прикоснулся.

Сарисса прошла вперед и стала снимать с себя пестрый кожаный наряд.

— Входи же! Здесь наша купальня. — Она проводила Альквину в помещение, полное благовонного тумана. Посредине был бассейн с водой. Здесь, как и везде в замке, было тепло, однако огня Альквина нигде не заметила.

Сарисса сняла верхнее платье. Теперь Альквина увидела, что, несмотря на внешнее сходство с братом и всеми остальными охотниками, Сарисса была женщиной. На ней осталось лишь что-то вроде упряжи, состоящей из кожаных ремней и колец, к которым прикреплялось платье. Все было открыто. Все признаки женщины благодаря этим хитроумным конструкциям лишь подчеркивались. Тело Сариссы было таким пышным, что Альквина рядом с ней сама себе показалась маленькой девочкой.

— Снимай-ка это тряпье, моя дорогая, — сказала Сарисса и тут же начала стаскивать с Альквины, дрожавшей всем телом, то, что когда-то было платьем. — После ванны ты сразу почувствуешь себя лучше.

Альквина медлила. Дома они мылись в маленьком помещении, где были раскаленные камни, ведра холодной воды и жесткие щетки. Все свободные женщины всегда мылись вместе, поэтому нагота Сариссы Альквину не смущала. Но странно было то, что ей предлагали целиком окунуться в воду.

Сарисса расстегнула последнюю застежку своей сбруи. Теперь она горделиво стояла без единой нитки на теле. Она так явно гордилась своими пышными формами, что Альквине захотелось показать, что и она сложена не хуже. Но вдруг на нее напал необъяснимый страх. Она посмела только робко протянуть вперед дрожащую руку. Сарисса с жестокой усмешкой схватила ее, как хищник добычу, и повела Альквину вниз по ступеням к бассейну. Едва теплая вода коснулась ног Альквины, разом перестали болеть все ссадины и раны, оставшиеся после борьбы с корнями дерева-убийцы. Приятное ощущение тепла вытеснило все мысли. Никогда еще Альквина не чувствовала себя так хорошо. Она сидела на каменной скамье, по шею погрузившись в теплую воду.

Потом Сарисса хлопнула в ладоши. Умиротворенное состояние Альквины не было нарушено даже тем, что в купальню вдруг вошли мужчины и женщины, одежда которых состояла лишь из шелковых набедренных повязок. Они несли золотые и серебряные подносы. Один из мужчин подал Альквине бокал с красным вином. Когда он поклонился, она заметила, что шея его охвачена широким железным кольцом — такие ошейники на севере надевали рабам.

— Это слуги? — сонным голосом спросила Альквина.

— Рабы. Наши игрушки. Служат для обеспечения удобства и для развлечений.

Альквина увидела, что спина одной прелестной девушки исполосована красными рубцами — следами плетей. Она показала на них:

— Они часто позволяют себе дерзости?

Сарисса пожала плечами:

— Наверное. Но может быть, просто кто-то захотел развлечься бичеванием. — Она отпила глоток вина. — Может быть, даже я сама. Не помню.

В другое время подобное признание привело бы Альквину в ужас, но сейчас, как ни странно, она даже не очень удивилась. Она подняла над водой ногу. Кожа снова стала нежной, раны почти полностью исчезли. Она не замечала, что все поглядывают на нее с улыбкой. Потом она принялась за лакомства, которые принесли рабы. Весь мир виделся ей в розовом свете. Никогда в жизни она не испытывала такого блаженства.

Обе женщины вышли из бассейна. Рабыни вытерли их мягкими пушистыми простынями. Подобная роскошь Альквине даже не снилась. Вот так и только так должна жить настоящая королева! Да как же она раньше обходилась без всех этих вещей? Не одеваясь, они перешли из купальни в спальные покои Сариссы. Кровать здесь была больше, чем вся спальня, в которой дома спала Альквина и две ее служанки.

— Теперь мы оденем тебя подобающим образом, — объяснила Сарисса и обрушила на головы рабынь целый поток приказаний на своем языке. Рабыни принялись открывать сундуки и комоды, приносить драгоценные камни, шелковые шали, румяна и помаду.

Под наблюдением Сариссы они одели Альквину, нарумянили ее лицо, покрыли ярким лаком ногти, подкрасили красным губы. Ее шею увешали цепочками, на руках и ногах заблестели браслеты. Вокруг пояса замкнули золотую цепь с драгоценными камнями. Все вещи были очень искусной работы, дорогостоящие и ничуть не похожие на тяжелые и грубые северные украшения.

— Ну вот, полюбуйся, моя дорогая. — Сарисса, сама так и не одевшись, подвела ее к высокому зеркалу.

Альквина изумилась, увидев, как преобразилась ее внешность.

Драгоценности и краски поразительно оттенили ее красоту. Но чего-то не хватало. Словно во сне, она поняла, что осталась голой — ничего, кроме цепочек, бус и крупного рубина в пупке, на ней не было. Украшения, казалось, были нарочно подобраны так, чтобы выигрышно подчеркнуть все округлости ее тела. Впечатление наготы было более сильным, чем если бы она просто осталась голой. Каждая пядь ее тела словно бросала бесстыдный вызов.

— А платье мне дадут? — испуганно спросила Альквина.

— Незачем. Не хватает лишь одного… — Сарисса взяла из рук раба какую-то вещь и надела ее на шею Альквины. Королева воспринимала все происходящее настолько замедленно, что прошло немало времени, прежде чем она, с широко раскрытыми от ужаса глазами, наконец поняла, что это — железный ошейник.

— Моя новая игрушка, — засмеялась Сарисса.

Глава седьмая АДСКИЙ СКОРПИОН

— Как можешь ты в этой проклятой стране быть уверенным, что мы идем в правильном направлении? — спросил Конан. Уже три дня они со старым волшебником странствовали в мире призраков. Киммериец был окончательно сбит с толку постоянно меняющимся характером местности с ее расплывчатыми чертами.

— Первый урок мира призраков: никогда не доверяйся своим органам чувств, — ответил Рерин. — Голоса деревьев и зверей говорят мне о том, где мы находимся и куда должны идти.

— Этим-то деревьям я не поверил бы, даже если б они сказали мне, что меня зовут Конан. Впрочем, я не понимаю их языка. — Конан со злостью обрубил мечом торчащую на пути ветку. — Деревьям, которые пожирают людей, нельзя доверять!

Рерин засмеялся, что с ним бывало редко:

— Разве это так уж необычайно, если деревья пожирают людей? Ведь в этом мире, откуда мы пришли, люди питаются растениями. Так почему бы этим зеленым созданиям не поступать так же?

— Это против природы, — заявил Конан. — Я допускаю существование зверей, которые питаются людьми. Каннибалы мне тоже встречались. Но растения должны стоять на месте, корнями в земле, а не гоняться, как охотники, за своей жертвой.

Они не спали уже несколько ночей, чтобы избежать встреч с опасной растительностью этой страны изменчивых форм.

— Здешние звери намного хуже, — предупредил Рерин. — Удивительно, что до сих пор мы их почти не встречали.

У Конана подвело живот от голода.

— Лучше бы уж встретили. Ни лука, ни копья у меня нет, но я уже так проголодался, что и мечом уложу оленя.

Погода, по сравнению с севером, стояла теплая, и Конан снял с себя все, кроме куртки из волчьей шкуры и коротких штанов; вещи он завернул в плащ и нес за спиной. На поясе у него висели меч и кинжал.

Они шли на закат солнца — какой бы стороне света он в этом мире ни соответствовал. Вскоре впереди открылось глубокое ущелье. Река на его дне текла в гору. Такое они уже не раз видали. Однажды они вышли на берег реки, вода в которой бежала у одного берега вверх, а у другого — вниз по склону горы. Конану привелось путешествовать во множестве удивительных стран, но ни одна из них не была столь необычайна, как эта.

— Тихо! — шепнул Рерин.

Конан прислушался. Какой-то шорох, как будто кто-то ползет. Зоркие глаза Конана различили какое-то движение над склоном холма, с которого они только что спустились. Там словно бы показалась чья-то чешуйчатая спина — громадный зверь шел по ту сторону холма. Длиной он был никак не меньше половины мили.

— Кром! Что это было? — спросил Конан, когда спина чудовища скрылась из виду. — По-моему, прародитель всех ползучих гадов.

Рерин покачал головой:

— Я не могу сказать точно, но мне кажется, это не здешнее животное. Даже представить себе не решаюсь, кто или что могло призвать его сюда.

— Значит, наше счастье, что мы спустились в ущелье. Если б мы шли медленнее, он нас заметил бы. Если у него есть глаза. А вдруг еще много таких тварей? Тогда, пожалуй, дела наши не блестящи.

— Пожалуй! Нам грозит смертельная опасность! С той самой минуты, как мы покинули мир людей.

Из кустов вдруг с шумом вылез новый зверь. Он был похож на свинью — длинное рыло, короткие ноги с копытами. Подслеповато прищурившись, он смотрел на людей и раздувал ноздри, втягивая незнакомый запах. Конан, не теряя времени, поднял с земли камень и метко швырнул его в зверя. Получив удар между глаз, тот мертвым упал на землю. Конан ухмыльнулся:

— Вот и наш ужин! — Он вытащил свой кинжал и подошел к зверю.

— Простым камнем ты владеешь не хуже, чем мечом, — заметил Рерин.

Конан разделывал тушу свиньи.

— Киммерийским парням самим приходится заботиться о своем пропитании чуть не с того времени, когда они научатся ходить. А я много ночей скоротал в горах, сторожа стада нашего клана. В те голодные ночи ни заяц, ни олень не ускользали от меня, если оказывались в пределах броска камнем. С пращой получается лучше, но в крайнем случае и без нее можно обойтись.

— И я в этом убедился. Сейчас разведу костер, хоть это и может привлечь к нам внимание.

— По мне, так лучше сражаться, чем голодать, — заявил Конан. — Да и все равно я хочу потолковать с жителями этой страны. Так что пусть приходят.

Скоро жаркое из свинины — назовем это блюдо так — зашипело над огнем. Конан отрезал прожарившиеся куски и жадно отправлял их в рот, спеша утолить голод. Рерин ел не так жадно, но тоже отдал должное жаркому. Пока они ели, Конан то и дело вскакивал и отрубал мечом лианы, которые подбирались к ним с ветвей ближайших деревьев.

— Зверь этот хоть и пойман в стране демонов, но вкусный, как самый лучший кабан из какой-нибудь нашей страны, — похвалил Конан, чавкая.

— Молись, чтобы и все остальное здесь оказалось таким же безвредным, — мрачно заметил в ответ Рерин.

— Выше голову, чародей! Мы живы, мы свободны, и мы разыскиваем женщину, которой оба поклялись верно служить. В жизни бывает гораздо хуже. — Конан поднял камень и швырнул им в кусты, вид которых его раздражал. — Мы могли бы уже быть мертвыми или сидеть на цепи.

— Восхищаюсь твоей способностью сохранять спокойствие в самой скверной ситуации.

Конан пожал плечами:

— Я никогда не считал, что имеет смысл беспокоиться, прежде чем что-то действительно случится. Если тебе грозит опасность, можно сразиться с врагом или убежать. Но пока опасности нет, что можно сделать? Какой смысл заранее беспокоиться?

Рерин вздохнул:

— Ну, все-таки какой-то есть… — Он стал смотреть в огонь, и с его лица постепенно исчезло всякое выражение. Конан знал — это означает, что старик погружается в состояние транса. Киммериец спокойно продолжил свой ужин в ожидании момента, когда старик вернется в обычное состояние.

Через несколько минут волшебник заморгал глазами — он снова вернулся к действительности.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Конан. — Узнал, где находится Альквина?

— Ей грозит опасность. Но не смертельная. Никто не замышляет убить ее.

— Ну-ну! Как это понимать? Или ей грозит опасность, или нет.

— Я не совсем понял. Насколько я мог видеть, она убежала от своих похитителей. Они всюду ее ищут. Но она угодила в лапы другим. И они тоже затевают что-то плохое против Альквины.

— Вот уж чему я ничуть не удивляюсь в этой проклятой стране. Так ты узнал, где она?

— Место, где она находится, было скрыто от меня туманом. Боюсь, что она во власти людей, которым ведомо колдовство, причем колдовство высокого уровня. Но прежде чем ее скрыл туман, я увидел огромное здание, похожее на замок. Мне кажется, она там.

— Замок… Сколько уже мне их встречалось — замков, пограничных крепостей, тайников с сокровищами и храмов. Любую построенную людьми крепость можно взять, а спрятанные в ней сокровища похитить.

— Как видно, у тебя по этой части богатый опыт, — заметил Рерин. — Но боюсь, этот замок построен не людьми.

— Это плохо. Да ты еще сказал, тут не обошлось без колдовства. Все равно мы должны сделать все, что в наших силах. — Конан бросил через плечо обглоданную кость. Они услышали, как кто-то или что-то принялось с хрустом ее грызть. Конан улегся спать. Вместо подушки положил свой панцирь, укрылся плащом из волчьей шкуры. — Побудешь пока дозорным, потом я тебя сменю. Не подпускай близко эту зеленую нечисть. — И, не выпуская рукояти меча, Конан захрапел.

Рерин закрыл глаза и, подняв руки, начал молиться:

— Отец наш Имир! Во имя интересов человечества благодарю тебя за то, что ты сотворил лишь немногих таких, как он. Но от имени Альквины и самого себя благодарю тебя за то, что ты послал его нам.

Высоко в башне замка, в помещении, где было множество странных приспособлений, стоял возле жаровни с углями Хаста. Зал был полон всевозможных запахов, слышались диковинные голоса зверей и птиц. Хаста жадно вдыхал дым, поднимающийся над жаровней, в которой тлели на углях лепестки цветов. Его серебряные глаза были лишены всякого выражения, но по телу пробегали судороги. В зеркале, перед которым стоял Хаста, отражалась не его фигура, а кружащиеся клубы разноцветного дыма. Хаста что-то говорил, однако его речь представляла собой поток нечленораздельных звуков и слов, каких не встретишь ни в одном человеческом языке.

Дверь тихо отворилась, и вошла Сарисса. На ней было одеяние из прозрачной материи, с капюшоном, которое не столько скрывало, сколько подчеркивало ее формы. Она молча ожидала, не желая мешать брату, который пребывал в трансе. Сарисса, как и он, имела власть над некими волшебными силами, однако они не могли защитить ее от жестоких мук, которым Хаста подвергал сестру, когда бывал ею недоволен.

Сариссе уже надоела новая игрушка — невольница сидела где-то в углу, измученная, и горько плакала. Кроме того, Сарисса почуяла, что в замке произносится важное колдовское заклинание. Так же безошибочно, как земные существа узнают голос любимого человека, Сарисса чувствовала флюиды, исходящие от колдовства брата. Она решила пойти посмотреть. И сама Сарисса, и все ее подданные больше всего на свете страдали от скуки. И потому они тратили уйму времени на то, чтобы найти какой-то новый способ убить время. Сарисса почуяла, что в колдовстве брата появилось что-то новенькое, и надеялась поразвлечься.

Хаста вздрогнул и вышел из состояния транса, которое было усилено действием наркотических веществ. Он заметил Сариссу. Подойдя сзади, она нежно обняла его и положила подбородок ему на плечо:

— Что ты узнал, братец?

— Наша новая рабыня представляет собой объект длительных поисков, сестра. По-видимому, какой-то глупый волшебник из мира людей дал ход таким событиям, от которых может погибнуть и наш, и человеческий мир.

— Какая прелесть! И все из-за моей новой куколки? А она правда королева? Так она утверждает.

— Да. Во всяком случае, по разумению людей. Впрочем, она незначительная, мелкая королева. Но… Она что, сумела тебя капельку заинтересовать?

— Она просто восхитительна! Ты даже не представляешь себе, до чего она высокомерна, и это при том, что ей приходится покоряться моей воле. Сломить эту гордячку — задача столь же захватывающая, как обуздание дикой лошади. Уже сейчас все это… доставляет мне удовольствие.

— Я и сам ею займусь, — сказал Хаста, не помышляя больше о своих колдовских делах.

— А кто ее ищет? Мы ведь можем послать слуг и устроить отличную засаду. — Для обитателей замка любой повод применить насилие был бы великой радостью.

Хаста показал на зеркало, в котором выступили какие-то образы:

— Вот видишь? Слуги повелителя Страны демонов. Они ее схватили, но ей удалось сбежать. — В зеркале показались серые изможденные демоны, они рыскали по лесу, низко пригнув к земле головы с птичьими клювами, точно шли по следу.

— И только они? — Сарисса была разочарована. — Эти твари слишком глупы, в них нет ничего интересного. Неудивительно, что они ее упустили.

— Думаю, повелитель демонов пустит в погоню за ней одного из своих охотников, — убежденно сказал Хаста. — А такая погоня обещает быть интересной. Но есть и кое-кто еще. — В зеркале появилось новое изображение: по полю шли старик и молодой человек. — Старик — волшебник из мира людей. Как и королева, он не является значительной фигурой в их мире.

— А этот второй? — Сарисса вдруг преисполнилась внимания. — Нечасто попадается такой экземпляр!

— Насколько я мог установить на расстоянии, это настоящий герой, — снисходительно объяснил Хаста. — Почему он ее разыскивает, узнать не удалось. Может быть, тут замешано чувство, у которого в нашем мире нет соответствия.

— Да ведь они прекрасная пара! — воскликнула Сарисса. — Королева и герой! В нашей коллекции это была бы единственная пара, в которой двое действительно созданы друг для друга.

— Может быть, — скептическим тоном заметил Хаста. — Но наши данные далеко не полны. Нужно провести побольше испытаний.

— Ну конечно! Кого пошлем туда?

— Как раз об этом я и думал. Что скажешь насчет адского скорпиона?

— Отлично! Это именно то, что нужно! — Сарисса была в восторге. — Если он выживет, значит, он к правда герой.

— Тогда помоги мне произвести ритуал.

В течение нескольких часов эти двое исполняли различные действия, которые были необходимы, чтобы вызвать из самого отдаленного закоулка их мира некое создание. При этом они совершали такие веши, которые в мире людей называются мерзостью. Но они считали это нормальным и даже полезным и черпали в этом силу.

Рерин и Конан шагали по открытому полю, направляясь к подножию горы. И вдруг у обоих закружилась голова и они перестали ориентироваться в пространстве. Им казалось, что они падают в бездну, в то же время все вокруг содрогалось, как при землетрясении. Но когда все закончилось, они очутились в том же месте, где были раньше. Это случалось уже не раз. В мире призраков такие вещи были обычным явлением.

— Ну и что изменилось? — Конан злился. — Ведь путь-то наш остался свободен!

— Боюсь, что нет. — Рерин показал ему на трещину впереди на холме. Раньше ее не было. За ней открывался вход в глубокую пещеру. В мире призраков ни один предмет не сохранял долгое время свою форму и не оставался на том же месте. Все призрачно расплывалось и менялось.

— Вот уж это мне совсем не нравится! — Конан развернул плащ и, достав панцирь, надел его, затем решительно затянул под подбородком ремешок шлема. — Давай-ка обойдем подальше эту пещеру. Она сильно смахивает на убежище какого-нибудь демона.

— Согласен с тобой. Слишком уж гостеприимно раскрылась перед нами эта пещера. Боюсь, нами заинтересовались некие враждебные силы…

Не упуская из виду опасный вход в пещеру, они далеко обошли его стороной. Но когда они были уже на безопасном, как они думали, расстоянии, враг вышел на бой. Дико вскрикнув, Рерин схватил киммерийца за плечо и в страхе показал назад. Из пещеры вылезало существо, какого не увидишь и в кошмарном сне.

— Кром! — У Конана перехватило дыхание.

Чудовище было громадным, как слон. У него было множество ног. Спину покрывал защитный роговой панцирь, как у черепахи. Мощные передние ноги заканчивались огромными клешнями. Вместо хвоста было несколько змеевидных отростков, сейчас они торчали вверх, словно султан из перьев. Впереди между клешнями виднелась крохотная головка с двумя щупальцами, которые, подобно живым антеннам, шарили в воздухе.

Рерин и Конан застыли на месте. Они понимали, что даже легким движением могут выдать себя. Независимо от того, какими способностями обладало это чудовище, зрение, судя по всему, в их число не входило. Секунду-другую ситуация оставалась неизменной. Потом антенны прекратили свое бесцельное движение по кругу и направились прямо в сторону людей. Чудовище медленно двинулось к ним.

— По-моему, пора бежать, — сказал Рерин сдавленным, ничуть не подобающим его званию волшебника голосом. Они бросились бежать. Всякий, кто видел бы в эту минуту волшебника, поразился бы тому, как шустро поспевает он на своих тонких ножках за быстроногим киммерийцем.

А Конан бежал что было духу. Но с каждым мгновением угрожающий шум погони становился все громче. Нет, не может эта неуклюжая туша бегать так же быстро, как выросший в горах киммериец! Тут Конан обернулся назад и с ужасом увидел, что кошмарный монстр, благодаря огромному количеству ног, мчится так быстро, как ни одному человеку и не снилось.

И тогда Конан принял молниеносное решение, как это всегда с ним бывало в подобных ситуациях. Он резко остановился и выхватил из ножен меч. Нет, он отдавал себе отчет, что против чудища у него вряд ли есть шанс. Но он сообразил, что дальнейшее бегство ослабит его силы. А в таком случае лучше уж сразу принять бой. Вдали он услышал шаги убегавшего Рерина. Больше он ни о чем подумать не успел.

Чудовище наклонилось к Конану, изогнув громадное туловище. Как всегда, часть сознания Конана работала с молниеносной быстротой, направляя его удары и движения, замечая все сильные и слабые стороны противника.

Слабых сторон оказалось досадно мало. Скрытое под панцирем тело было неуязвимо, как стены крепости. Крохотную головку с двумя жизненно важными щупальцами защищали могучие передние нога со страшными клешнями. Насколько уязвимы змеи-хвосты, Конан пока не мог установить. Оставались ноги. Они были довольно тонкие и членистые. Все это с быстротой молнии пронеслось в голове Конана. И он бросился на врага.

Он бежал ему в лоб. Чудовище взмахнуло жуткими клешнями. Мало кто из людей обладал таким чувством времени и так владел собой, как Конан, — только он мог в последний момент с поразительной точностью уклониться от удара, прежде чем ножницы-клешни рассекут его панцирь. Он кубарем прокатился по земле и очутился под боком у чудовища. По сравнению с колоссальным туловищем ноги монстра выглядели тощими, но они были толщиной с ногу взрослого мужчины и покрыты защитной хитиновой броней. Конан со всей силой обеими руками занес меч и ударил по ноге чудовища.

Ему удалось разрубить две ноги в месте соединения суставов. И тут же Конан снова откатился от чудовища, спасая свою жизнь. Он отважно бросился повторить удавшийся маневр и перерубил еще одну ногу, как вдруг, словно по внезапному наитию, взглянул вверх. Один из хвостов-змеев метил ему в голову. На конце хвоста был прозрачный пузырь и жало, из которого сочилась зеленая вязкая жидкость. Киммериец едва успел отскочить в сторону — хвост ударил туда, где он только что стоял. От травы поднялся зловонный дым, когда на нее брызнули струи зеленой жижи.

Конан пустился бежать. Чудовище устремилось в погоню. Конан с радостью заметил, что оно уже не так быстро мчалось, как до нападения. Он выиграл время и подготовился к следующей атаке. Было ясно, что потребуется много времени, чтобы перерубить столько ног, сколько нужно, чтобы сделать чудовище небоеспособным. Но ничего другого не оставалось. Он повторил маневр, выведя из строя еще две ноги, и ускользнул от ядовитого хвоста. Но теперь чудовище било уже тремя хвостами. Спасением Конан был обязан скорей случайности, чем своей увертливости. Чудовище зафиксировало тактический прием Конана и изменило свою тактику. Очевидно, оно обладало чем-то вроде интеллекта. Конану надо было найти новый маневр.

Он вновь бросился на чудовище, держа меч обеими руками. Оно широко развело клешни, чтобы настичь врага, когда он метнется прочь от удара хвоста. Но киммериец нанес удар прямо по маленькой головке и, прокатившись кубарем под брюхо чудовища, рубанул по ноге. Он все время наносил удары по ногам с одной стороны туловища, потому что таким образом скорее мог лишить чудище возможности передвигаться. И снова засвистели в воздухе змеи-хвосты. Но Конан был уже на безопасном расстоянии, когда они обрушились на землю и задымилась трава.

И опять он побежал прочь. Теперь чудище передвигалось уже заметно медленнее. И сильно хромало. Отлично, здорово! Но что делать дальше? Если эта тварь обучаема, то теперь она подготовилась ответить на уже известную тактику какой-нибудь новой выходкой. Перед Конаном стояла труднейшая задача, и у него было безумно мало времени на ее решение.

Он не испробовал еще один прием. Толку от него, возможно, будет мало, но зато он выиграет время. Он стал ждать, пока одна из клешней не попытается его разрубить. Как только это произошло, он вскочил на клешню, затем взобрался по ноге на спину чудища. Нанес пробный удар и понял, что броня непробиваема и тверда, как сталь. К тому же на панцире он едва мог удержаться. Змеи-хвосты его здесь не доставали, но он боялся потерять равновесие и скатиться к ним. Поэтому он быстро спрыгнул со стороны бока, чтобы перерубить еще две ноги.

Спрыгнув, он споткнулся о камень и растянулся навзничь. Прежде чем он успел вскочить на ноги, конец хвоста чудища обрушил удар прямо по его панцирю. Едко запахло растворяющейся бронзой. А второй хвост уже целился ему в лицо. Даже молниеносно быстрая реакция Конана не могла бы его спасти. Но тут смертоносное жало вдруг было отброшено в сторону. Лишь мелкие брызги упали на лицо Конана. Они жгли огнем, но это было не страшно. Он мигом вскочил и пустился бежать что было духу — к Рерину, который стоял поодаль.

Они отбежали на некоторое расстояние и оглянулись. Чудовище все так же невозмутимо преследовало их, несмотря на раны.

— Здорово, старик, что ты можешь что-то сделать своим посохом, а не просто опираешься на него при ходьбе, — сказал Конан.

— Снимай скорее панцирь. Яд уже почти проел бронзу, сейчас и до кожи твоей доберется!

Конан не стал возиться с застежками, а быстро перерезал ремни кинжалом. Чудесный бронзовый панцирь дымился и растворялся на глазах под действием яда. Конан был бы рад вытереть лицо — ведь на него попали капли ядовитой жидкости. Но на это не было времени. Боль была терпима. Пустяки! Ну прибавится еще пара шрамов к тем многочисленным отметинам, которые уже его украшали. Чудище снова наступало.

— Если б у него были глаза, я через них проткнул бы ему мозги, — сказал Конан.

— У него нет мозга в нашем понимании, — поспешно объяснил Рерин. — Вместо глаз и ушей у него щупальца. Если бы тебе удалось вывести их из строя, то убить его уже не составило бы труда.

Страшилище было уже в двух шагах.

— Есть у тебя в запасе колдовство, которое может мне помочь, старина?

— Нет.

— Э, не беда!

Чтобы добраться до щупалец, нужно было поразить голову. Один раз это получилось, но теперь эта тварь готова к такому нападению. Кроме щупалец, на голове были челюсти, ими оно пожирало свою добычу. Конан раздумывал: если он сам не может добраться до головы, надо заставить чудище сделать так, чтобы он ее достал.

В этот раз чудовище начало вертеться и кружиться, стараясь захватить Конана между клешней и хвостом, но при этом не подпустить его к своим ногам. Киммериец отскочил от хвоста, бившего, точно хлыст, и ловко вскочил на клешню, уцепившись за сочленение ее частей. Он опасался, как бы чудище не швырнуло его к ядовитым хвостам. Но все-таки удалось добраться до его челюстей.

Как только одно из щупалец оказалось в пределах досягаемости, Конан ударил мечом. Мощное тело чудовища содрогнулось. Конан ударил еще — и щупальце отвалилось от головы. Чудище билось в жутких конвульсиях. Конан соскочил на землю. Теперь монстр попытался схватить его второй клешней. Конан без труда увернулся, подпрыгнул и мощным ударом начисто снес второе щупальце.

Соскочив на землю, он бросился бежать. Чудовище издавало какие-то визгливые звуки, но киммериец не остановился, пока не оказался рядом с волшебником. Только теперь он обернулся назад. Исполинское тело чудища дергалось на земле. Поднялся столб дыма — это ядовитая едкая жидкость разъедала тело. Скоро от ужасающего монстра осталась лишь дымящаяся кучка золы.

— Это было не создание природы, — объяснил Рерин. — Когда та его часть, что служит для жизнеобеспечения, поражена, всю массу ничто уже не соединяет и она превращается в дым. — Старик тяжело дышал. Конан тоже запыхался.

— Ты, старик, проявил потрясающую отвагу, когда отбросил посохом это страшное жало. Не будь тебя, лежал бы я сейчас убитый. Спасибо тебе. В твоем одряхлевшем теле, старая ты кляча, живет отважный дух.

— С благодарностью принимаю комплимент, — улыбнулся Рерин. — Я понимаю, что ты хотел сказать нечто приятное.

Конан оглядел свой меч, проверяя, не нанес ли яд чудовища ему вреда. К счастью, ничего подобного не случилось. Он вложил меч в ножны и стал собирать прочие вещи.

Сарисса с восхищенным видом отвернулась от зеркала:

— Разве не чудесно? О таком мужчине я до сих пор лишь мечтала! Настоящий герой! А как мы его поймаем?

— Есть разные способы, сестричка, — усмехнулся Хаста. — Но зачем нам утруждать себя? Раз они ищут нашу рабыню-королеву, то сами к нам и придут. Интересно, однако, как он ее заберет.

Сарисса заулыбалась, предвкушая удовольствие.

Глава восьмая ЗАМОК ГИГАНТОВ

На пятый день пребывания в Стране демонов они повстречали другой поисковый отряд. Конан предостерегающе поднял руку. Рерин тут же застыл как вкопанный. Старик ничего не слышал, но за время скитаний привык полагаться на невероятно тонкий слух варвара-киммерийца.

— Кто-то за нами крадется, — прошептал Конан. — Но они на редкость неуклюжи.

— Люди или какие-то иные существа?

— Двуногие, если только это что-нибудь здесь значит. Их довольно много.

— Слишком много для нас?

— Узнаем, когда я проверю, чего стоит их мужество. — Конан чуть вытянул меч из ножен.

Потом он присмотрел подходящую для встречи с врагом лесную поляну. Последние два дня они шли по лесу, где кусты и деревья, как им и положено, прочно сидели в земле. Благодаря этому они могли ночью сносно выспаться.

На краю леса появились призрачные фигуры. Они походили на людей, но людьми не были. У них было слишком много пальцев на руках, уши длинные и острые. Исхудалые серые странники боязливо жались к деревьям. Когда они приблизились, меч Конана со свистом вылетел из ножен.

— Стоять! Что вам надо? — крикнул Конан.

— Мы ищем женщину, — прошипел один из серых. Ему не давались звуки человеческой речи, однако Конан понял его слова. — Женщину из мира людей. Она нужна нашему хозяину. Если она у вас, отдайте ее нам, не то вы умрете!

Конан мрачно усмехнулся:

— Нам она тоже нужна. Вы ведь те, кто ее похитил. Как же она от вас убежала?

Демон только злобно зашипел в ответ. Конан услышал, что Рерин бормочет волшебные заклинания. Серых демонов было, кажется, двенадцать, но ростом они были невелики и силой, видимо, не отличались. Ни у кого вроде бы не было оружия. И вдруг их предводитель сделал какой-то замысловатый жест рукой и прошипел что-то, что Конан принял за колдовское заклятие.

Он уже готов был раскроить демону череп, но тут Рерин поднял вверх свой посох, шагнул вперед и произнес заклинание. Демон закрыл морду руками, словно ослепленный ярким светом, и отступил.

— Если бы ты убил его в этот момент, когда я произносил заклинание, то вся его волшебная сила обрушилась бы на тебя, — сказал Рерин. — И ты рассыпался бы на месте.

Предводитель демонов отдал какой-то приказ, и серые твари затрусили обратно в лес.

Прежде чем скрыться, предводитель обернулся и пригрозил:

— Мы еще схватим и вас, и женщину. Будет послан Охотник! — И с этим он исчез.

— А вот это совсем не радует, — сказал Конан, вкладывая меч в ножны. — Кто их хозяин?

— Без сомнения, один из владык Страны демонов, — обескураженно отвечал Рерин. — Если он проявит к нам серьезный интерес, то моя жалкая магия вряд ли нас выручит.

— Ну, до сих пор мы неплохо продвигались с помощью твоей магии и моего меча, — утешил его Конан. — Может быть, все-таки сумеем вместе с Альквиной вернуться в настоящий мир. Я всегда полагался на собственную силу и боевое искусство. И тебе советую.

— Ох уж эта самонадеянная молодежь! — вздохнул Рерин.

Под вечер они вышли к замку. Словно огромный дракон, он высился над горным склоном. Конан окинул необычного вида башни и крепостные стены взглядом воина, который привык находить слабые места подобных сооружений.

— Надо подойти ближе, — заявил он. — Здешний воздух слишком плотный, и я не вижу деталей. А обычно проникаешь в крепость как раз через разные мелкие щелочки. Ты уверен, что Альквина там?

— Уверен. Ты, вероятно, не чувствуешь, но это место излучает ауру зла и колдовства. Меня так и пробирает до мозга костей.

— А какие люди там живут? Вид у замка такой, будто его построили гиганты.

— Вполне возможно, что ты прав. В Стране демонов обитает множество разных племен. Раньше их было еще больше. Среди них были и великаны. Наверное, в древнейшие времена этот замок был жилищем гигантов. Но я думаю, что люди, которые живут там сейчас, скорее похожи на нас с тобой. Хотя бы внешне. Нутро у них не имеет ничего общего с человеческим, так же как и у демонов, которых мы недавно повстречали.

— Они смертны? — спросил Конан. — Стальной клинок возьмет их?

— Думаю, да. Ни один из обитателей этой страны не является по-настоящему бессмертным. Некоторых, правда, трудно уничтожить, в чем ты убедился, сражаясь со скорпионом.

Конан беспокойно оглядывался:

— А что эти люди едят? Я не вижу ни обработанных полей, ни деревень, ничего вроде торговой лавки. Любой главарь разбойников и тот держит при своем убежище десяток крестьян.

— Здешняя жизнь не подчиняется тем же правилам, что жизнь в мире людей, — терпеливо объяснял Рерин. — Жители замка, уверен, не ломают себе голову над тем, как раздобыть кусок хлеба. Может быть, они удовлетворяют потребности тела с помощью волшебных таинств. Но может быть, они вампиры и питаются кровью своих жертв — людей.

— Как бы там ни было, раз они прячутся за такими толстыми стенами, значит, чего-то боятся. А раз боятся, значит, они уязвимы. Но убедиться в этом мы сможем только на месте. Пошли!

Уже наступила ночь, когда они подошли к подножию циклопических стен. На небе мерцали странные, разноцветные звезды. Большая зеленая луна светила зловещим светом в густом и плотном, как вода, воздухе. Конан ощупал стену в поисках трещин или мест соединения каменных блоков, за которые он мог бы уцепиться.

— Кром! — тихо произнес он. — Все из цельного куска! Ни одной щелочки!

— Эти стены созданы магией, а не руками человека, — сказал Рерин. — Я знаю одно волшебное заклинание, с его помощью мы могли бы очутиться на верху стены. Но те, кто в замке, тогда почувствуют, что совсем недалеко от них колдует кто-то пришлый.

— Я и без колдовства заберусь на эту стену. Она каменная, шершавая и зернистая, как вулканическая лава. Если и выше она такая, то я заберусь.

Рерин ощупал камень и с сомнением покачал головой:

— Только тот, в ком сочетаются качества обезьяны и горной козы, может туда забраться. Боюсь, мне это не под силу. Если бы у нас был канат, ты втащил бы меня наверх. Но, видно, придется мне остаться внизу и ждать, пока ты не найдешь канат.

— В любом случае тебе лучше ждать здесь. Спрячься где-нибудь на краю леса и жди, пока я не приду с королевой. Если люди в замке так хорошо разбираются в колдовстве, как ты говоришь, то от тебя там будет мало толку. Я могу потерпеть неудачу, а тогда какой смысл погибать нам обоим? Если до рассвета я не вернусь, попытайся применить свое искусство. Может, оно пригодится там, где не пробиться мечом.

— Да поможет тебе Имир! — взволнованно сказал Рерин. — Снова скажу: королева поступила правильно, взяв тебя на службу, Конан.

— Я уверен, что Имир присматривает за порядком там, в этом замке. — Конан на минуту задумался. — На Крома-то определенно нельзя положиться. Он никогда не беспокоится о том, что происходит за пределами Киммерии, да и о том, что в ней, — не слишком сильно. — Он хлопнул Рерина по плечу: — Ну, ступай, старина. Спрячься получше. Будь готов прийти нам на помощь, когда мы спустимся со стены. Я, понимаешь ли, уверен, что за нами будет погоня.

И Конан повернулся к стене. Разведя в стороны руки, он шарил по ее поверхности, нащупывая мелкие углубления и выступы, за которые мог бы уцепиться. Медленно, с огромным трудом он начал карабкаться вверх, находя опору для ноги, снова подтягивался. Пядь за пядью он мучительно медленно, но упорно полз вверх по стене.

Лишь немногим удалось бы подобное восхождение, и мало кто поднялся бы по такой стене, не выбившись из сил, без дрожи в руках и ногах. Но, взглянув на киммерийца, когда он взобрался на верх стены, нельзя было догадаться, какой трудный путь он одолел. Он стоял на широкой галерее, где никого, кроме него, не оказалось. Входа в замок нигде не было видно. И он пошел куда глаза глядят.

Крепостного двора за стеной не оказалось. Замок был построен словно из цельного куска камня, на котором там и сям были разбросаны башни и эркеры. Конан увидел здесь и множество статуй, изображавших людей, все они были до омерзения безобразны. Одни стояли на галерее, другие как бы высовывались из стен замка. В целом замок походил на создание потерявшего рассудок камнереза.

Стояла гнетущая тишина. Конан то и дело замедлял шаг и прислушивался. Нигде ни звука. Он втянул носом воздух — нет, дымом не пахло. Но если здесь не жгут огонь, как же они готовят еду, как отапливают свой замок, эти люди? Но вот Конан подошел к приземистой башне с низкой конусообразной крышей. Дверь, по обеим сторонам которой стояли каменные стражники, больше всего походившие на скелеты, была открыта. За ней зияла чернота.

Медленно и осторожно, с обнаженным мечом в руке, Конан переступил порог. Свободной рукой он нащупывал в темноте дорогу вдоль стены. Он сделал два шага, и впереди разверзлась пустота. Он с опаской пошарил внизу — там была лестница. Снизу поднимался теплый воздух, его дуновение принесло звуки дикой небывалой музыки — барабанов и цимбал. Теперь Конан почувствовал и запах дыма, но дрова так не пахнут — это дым от ароматических палочек.

Киммериец спустился не меньше чем по ста ступеням, лишь тогда в одной из комнат он заметил свет. Беззвучно, как привидение, он подкрался к двери, из которой тот струился. И замер, пораженный. Перед ним простирались роскошно убранные покои, с разбросанными повсюду подушками, с коврами, которые казались сотканными из чистого золота. Свет исходил от бесчисленных свечей, стоявших в стенных нишах. В их сиянии был какой-то зловещий отблеск.

И тут взгляд Конана упал на женщину, которая лежала на покрытой диковинными мехами постели с золотыми подушками. Вместо одежд на женщине были только драгоценные ожерелья. У Конана дух захватило при виде открывшейся ему красоты ее великолепной груди и бедер. Женщина лежала на спине, но отвернувшись, и лицо ее Конан не мог видеть. Она или спала, или была одурманена каким-то веществом. Конан бесшумно вошел и, быстро подойдя к постели, коснулся подбородка женщины концом меча:

— Проснись,женщина! Ответь мне на несколько вопросов!

Женщина с трудом повернула голову и открыла глаза. Тут и у Конана глаза широко раскрылись.

— Альквина!

Прошло некоторое время, прежде чем Альквина начала что-то различать. Конан меж тем рассмотрел, что ее шею охватывает широкое железное кольцо, цепь от которого была прикреплена к кольцу, вделанному в пол.

— Конан? — прошептала Альквина. — Это действительно ты? Или это опять один из тех страшных снов, которыми мучают меня эти негодяи с помощью своих зелий и колдовских заклинаний? Если так, то это самая жестокая пытка, какой они могли меня подвергнуть.

— Это действительно я. Но я, конечно, пока еще не знаю, чем мог бы доказать это. — Конан обеими руками взялся за цепь и рванул изо всех сил. — Прежде всего надо бежать отсюда. Потом уж я точно придумаю, как лучше всего доказать тебе, что я не сон. — Он натянул цепь с такой силой, что на лбу у него вздулись и, казалось, вот-вот лопнут жилы. Но даже колоссальная сила Конана не смогла порвать цепь или вырвать из пола кольцо. Конан выругался. У Альквины прояснело в голове, и она осознала, что лежит здесь перед ним голая.

— Королеве не подобает показываться своему подданному в таком виде. — Альквина попыталась прикрыться, но, разумеется, двух ее рук для этого было недостаточно.

Конан пожал плечами:

— А вот на юге люди не забивают себе голову такими пустяками. Там даже королевы иногда прикрывают свое тело меньшим количеством украшений, чем те, что на тебе сейчас. — Он окинул ее восхищенным взглядом: — Чего бояться? Ты сложена так же, как все женщины. Но может быть, я не совсем прав. Надо бы получше разглядеть…

— Есть более важные дела, — перебила его Альквина. — Ты не можешь освободить меня от этой цепи, да?

— Погоди. Я не хотел поднимать лишний шум, но… — Он широко замахнулся и с силой ударил мечом по цепи. Раздался звон, брызнули искры, но единственным результатом удара явилась только зазубрина на лезвии меча. — У них тут неимоверно твердая сталь, — сказал Конан со злостью и ощупал зазубрину.

Альквина тихонько ахнула — это было единственное предостережение, но Конану его хватило. Присев, он мгновенно повернулся на месте. Взмах меча — и он рассек врага поперек туловища. Два обрубка повалились на пол, кровь брызнула Конану в лицо. Но еще и еще вбегали враги — в дверь, которой — Конан был абсолютно уверен — здесь только что не было.

Это были мужчины. На всех были железные ошейники и набедренные повязки из белого шелка.

Вооружение их состояло из копий и мечей.

Кое у кого были еще небольшие щиты. Один из них приставил острие копья к животу Конана. Тот схватил за древко, рывком подтянул к себе врага и снес ему голову мечом.

Тут появились люди в роскошных одеяниях. У них были серебряные глаза. Не принимая участия в схватке, они встали в стороне и наслаждались зрелищем боя. Конан упал на колени — над его головой просвистело лезвие меча. И тут он вспорол нападавшему живот, откуда вывалились внутренности.

— Беги, Конан! Их слишком много! — крикнула Альквина.

Конан оскалил белые зубы. Глаза его были налиты кровью от ярости. Казалось, он обезумел.

— Я уйду отсюда вместе с тобой или погибну! Клянусь Кромом, эти собаки будут до самого рассвета грызть сталь моего меча!

Богато одетым зрителям пришлись по вкусу эти слова. Но Конан устрашающе быстро уменьшал число их слуг. И тогда один из зрителей поднял руку, произвел какое-то странное движение и что-то запел. Сверху вдруг упала сеть и накрыла киммерийца. Вне себя от ярости, он размахивал мечом, однако сеть оказалась прочнее стали. Она стягивалась все плотнее, и скоро Конан уже не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Ему оставалось лишь изливать свою ярость в проклятиях, и уж тут-то он дал себе волю.

Среди зрителей находилась одна женщина. Она подошла и наклонилась над киммерийцем. От ее раскрытой ладони поднялось облачко дыма, который Конан поневоле должен был вдохнуть. Последняя мысль, мелькнувшая у него, прежде чем он потерял сознание, была о том, что женщина изумительно прекрасна.

Конан очнулся. Он лежал на каменном полу в темнице. Ничего нового в этом не было. Разве что в прошлом никогда к нему не применяли излишние меры предосторожности — такими он их нашел.

Состояли они в том, что с него сняли всю одежду, а на шею надели железное кольцо. Четыре тяжелых цепи тянулись от кольца в четыре угла застенка. Такое количество железа, пожалуй, многовато, подумал Конан, ведь и тонкую цепочку, которой была прикована Альквина, он не смог разорвать.

Поскольку заняться было нечем, Конан подергал за цепи. Все четыре были до того прочные, что зло брало. В каждую сторону он мог сдвинуться едва на один фут. Длина цепей не позволила бы даже задушить ими врага.

Чувствовал себя Конан хорошо, несколько синяков было не в счет. Отрава, от которой он потерял сознание, видимо, не оказала никаких побочных действий на его организм. Голова была ясная, но живот подвело от голода.

— Принесите чего-нибудь поесть! — крикнул он. — Чтоб Эрлику вашей крови напиться! — Ответа не последовало. Конан завопил во всю мощь своего голоса: — Вы что, уморить меня голодом решили, раз увидели, что сталь меня не берет?

И опять — никакого ответа. Он огляделся по сторонам. Застенок представлял собой помещение неправильной кубической формы; похоже, его вырубили прямо в скале. Из узкого оконца под потолком лился слабый свет. И была здесь еще дверь — круглая, из мощных брусьев. Конан никогда еще не видел круглых дверей. Он не мог взять в толк, как она открывается — нигде не было видно петель.

Конан перевернулся на живот и начал тереть одно из звеньев о каменный пол. Было ясно, что это напрасный труд, но он все же надеялся таким образом хоть немного сточить металл, чтобы перервать цепь. При условии, что ему дадут на это время.

Примерно через час однообразной работы он осмотрел цепь. Там, где он скреб ею по полу, звено чуть больше блестело, вот и все. Конан хотел было уже продолжить свое бессмысленное занятие, как вдруг дверь поднялась вверх и исчезла в стене. Что ж, одной загадкой меньше!

Послышались шаги. Затем вошла женщина с подносом в руках. Конан ожидал увидеть рабыню с железным ошейником, но перед ним стояла одна из тех, кто в качестве зрителей наблюдал за его боем. И если он не ошибся, это была та женщина, что заставила его потерять сознание. Конан был не вполне в этом уверен — все зрители походили друг на друга, как братья и сестры.

— А ну поди сюда, ты, потаскуха лупоглазая! — приветливо обратился к ней Конан. — Уж я сверну тебе красивую твою шейку!

К удивлению киммерийца, она ответила ему на языке, который он понимал:

— Но тогда ты не сможешь полакомиться вкусными вещами, которые я тебе принесла!

Конан принюхался, и рот его наполнился слюной.

— Ну ладно, — сказал он. — Ты права. Давай сюда еду, а я, так и быть, оставлю тебя в живых.

— Но сперва примем меры безопасности. О, это пустяки!

В каменных плитах пола что-то загремело. Конан с изумлением увидел, что из пола вылезли две скобы, которые защелкнулись у него на щиколотках. И тут же что-то рвануло его руки назад и замкнуло скобами за спиной. Теперь он был скован не хуже быка на бойне.

Женщина присела на пол рядом с ним и поставила возле себя поднос. На ней было совсем прозрачное одеяние, которое ровным счетом ничего не скрывало. Несмотря на голод, Конан при виде ее тела почувствовал аппетит совсем другого рода. А она поддела вилкой кусок мяса и сунула Конану в рот.

— Меня зовут Сарисса, — сказала она. — Можешь называть меня госпожой.

— Не собираюсь, — буркнул Конан. — А как насчет вина?

— Дерзость может повлечь за собой мучительное наказание. Такой у нас порядок. — Она поднесла к его губам хрустальный кубок.

— А мне к боли не привыкать. Так что лучше не старайся меня запугать.

Сарисса продолжала его кормить.

— Ты еще никогда не испытывал такой боли, какую я могу тебе причинить. У меня в запасе есть кое-какие чрезвычайно утонченные способы. — Смех Сариссы, рассыпавшийся, как жемчужины, был мелодичным, но холодным как лед. — Но нет! Боль — это удел простых рабов. А ты не простой, ты — особенный. Тебя я не хочу укротить. Ты будешь самым замечательным экземпляром в моей коллекции.

— В какой еще коллекции?

— В моей коллекции человеческих уникумов. — Она сунул в рот Конану кусочек хлеба. От запаха ее дорогих духов Конана бросало то в жар, то в холод. — До сих пор среди моих игрушек не было ни одного настоящего героя. У нас тут такая скучная жизнь! Тобой мы сможем развлекаться долго, и развлекаться на славу. Ты сражаешься, как дикий зверь, и у тебя такое несравненно прекрасное тело. — Она, не смущаясь, стала его гладить. Ей явно нравились эти сильные мускулы и мощные бедра. Конан, боясь пошевельнуться, молча сносил ее ласки.

— Каких развлечений ты ожидаешь от меня? — спросил он, хотя ответ был ему уже ясен.

— Испытаем твое мужество, проверим, настоящий ли ты герой. У нас так редко бывают представления, для которых требуются отвага и сила. — Теперь она поглаживала его плечи и затылок.

— Не сомневаюсь. Сегодня я видел, как ваши мужчины стояли в сторонке и смотрели, меж тем как рабы дрались вместо них.

— Ты был великолепен, — сказала Сарисса и надавила ему на живот, чтобы проверить крепость брюшного пресса. Он был тверд, как ствол дерева. — Никогда не думала, что один-единственный человек способен устроить такую бойню. Просто захватывающе-прекрасное было зрелище.

Конан презрительно фыркнул:

— Необученные рабы — разве это достойный противник? Если ты находишь такие вещи интересными, то ступай лучше к мясникам. Настоящий бой с этим не имеет ничего общего.

— Ну, мы придумаем что-нибудь другое, чтобы как следует тебя раззадорить. — Она внимательно осмотрела его мускулатуру и, по-видимому, осталась довольна.

— Почему вы не отпустите меня на свободу? И Альквину тоже. У тебя нет никаких прав держать нас здесь.

— Права? У нас есть вы. Вы нам принадлежите. И это — единственное право. Моя маленькая королева-рабыня такая занятная. Почему ты так упорно стремишься заполучить ее? Ведь я гораздо красивее.

— Об этом можно поспорить. Но ей я дал клятву в верности, я ее подданный. И я пришел сюда за ней, чтобы освободить ее из лап чудовищ, которые ее похитили.

— Мне непонятны эти смешные слова насчет верности. Мы здесь живем только ради удовольствия и ради кое-каких приятных вещей. Но тебе этого никогда не понять. Одно можешь усвоить твердо: ты в нашей власти и будешь делать то, что мы велим. Покорись — и твоя жизнь определенно станет очень, очень интересной.

В лексиконе Конана не было слова «покориться». И он без обиняков сообщил об этом Сариссе. Но в ответ на залп ругани и проклятий она только усмехнулась. Потом погладила Конана еще раз, встала и направилась к двери:

— Нам всем будет чрезвычайно приятно посмотреть, как тебя уничтожат. — И круглая дверь со стуком упала на свое место.

— Да все вы тут просто сумасшедшие, — пробормотал Конан. Скобы, охватывавшие его щиколотки и запястья, исчезли. Он снова лежал на каменном полу и пытался распилить о камни непокорные звенья цепи.

Глава девятая ГОСПОДА РАЗВЛЕКАЮТСЯ

Конана, заснувшего на каменном полу темницы, разбудил какой-то звук. Он приподнялся и сел, прислушиваясь Железный ошейник лежал на полу, цепи его больше не сковывали. Он осмотрел ошейник, но не обнаружил ничего похожего на замок.

— Опять колдовство, — проворчал Конан и бросил ошейник на пол. Вероятно, звон и разбудил его, когда ошейник сам собой упал на каменные плиты.

Он встал и хорошенько потянулся, чтобы размять онемевшие мускулы. Потом бросился ходить взад и вперед, словно тигр в клетке. Никакого сомнения — его освободили от оков по какой-то пока неизвестной причине. Но что бы ни ожидало впереди, он хотел быть готовым ко всему. Дверь с грохотом поднялась и скрылась в стене.

Конан пригнулся и ждал. Он был безоружен, однако мог пустить в ход руки, ноги и зубы. Но никто не появился. Осторожно, как крадущийся к добыче волк, киммериец двинулся к открытой двери. И гигантским прыжком метнулся в круглый проем. Он очутился в пустом коридоре. Враг по-прежнему не показывался. В правой стороне коридор вел к нескольким круглым дверям Слева было темно.

Дверь за спиной Конана, громыхнув, опустилась

— Уж не вообразили ли вы, что я хочу туда вернуться и там спрятаться? — крикнул Конан. Он был уверен, что за ним наблюдают.

И Конан зашагал по коридору налево, туда, где чернела тьма. Не пройдя и нескольких шагов, он споткнулся о свой меч — тот лежал на полу. Конан мигом схватил меч. Как только рука сжала знакомую рукоять, настроение Конана мгновенно улучшилось Теперь не хватало только кого-нибудь, кого он мог бы уложить этим мечом. И лучше всего — из этих, с серебряными глазами.

— Эй! Не худо бы и из одежды что-нибудь! — крикнул он Тишина — Ну и ладно, — пробормотал Конан. — Лучше голым, но с мечом, чем разодетым в пух и прах, но безоружным

Он двинулся дальше по темному коридору. То, что ему вернули меч, могло означать лишь одно оружие скоро ему пригодится.

Конан вышел к лестнице, ведущей наверх, и поднялся. Нигде не было светильников или окон, но в воздухе разливался странный рассеянный свет, так что дорогу он кое-как находил в этом полумраке. Лестница привела к еще одной круглой двери. Почему-то Конан был убежден, что эта дверь не ведет в новую темницу. Диск из деревянных брусьев медленно поднялся.

Не дожидаясь, пока дверь полностью откроется, Конан кубарем покатился вперед, как только отверстие стало достаточно большим. За порогом он мгновенно вскочил на ноги.

Перед ним в круглом зале стояли двое до зубов вооруженных мужчин. Они были испуганы неожиданным появлением Конана. Он тут же ринулся в атаку. В этом замке у него не было друзей. Всякий, кого он встречал здесь, за исключением Альквины, мог быть только врагом. Подняв меч, он бросился к тому, что стоял справа. Конец меча вонзился в щель между ошейником и нагрудным панцирем врага. Выдернув меч, Конан двинулся ко второму воину, меж тем первый качнулся и замертво рухнул на землю. Из горла его хлынула кровь.

Второй был осторожнее. На нем тоже был панцирь, причем очень замысловатой работы — таких Конан еще не видел. Он состоял из бесчисленных металлических пластинок, которые соединялись между собой так, что воин мог свободно двигаться. Уязвимых мест почти не было. Зазор между панцирем и железным ошейником воин прикрывал щитом Конан кружил вокруг него и метил удар в глазную прорезь шлема. Вообще он больше любил удар всем мечом, но против воина в таких доспехах лучше было действовать острием. Угрожая противнику, он одновременно не подпускал его к себе, а сам тем временем искал его уязвимые места

Враг в обеих руках сжимал длинный кривой меч. Он был заточен с одной стороны, но, видимо, очень остро заточен! Конан был гол, и ему совсем не хотелось отведать этого клинка. Дверь за спиной Конана уже опустилась на прежнее место.

И тут враг сделал выпад. Даже в доспехах он был невероятно ловок. Конан отразил удар. Зазвенели клинки. Описав мечом полукруг, Конан ударил и поразил врага в плечо. Тот чуть пошатнулся, но его панцирь выдержал удар меча. И оба противника снова заняли позицию для наступления.

Вновь первым напал воин в доспехах — он полагался на их прочность. Но в этот раз Конан не отбил удар мечом. Он бросил меч и подскочил к своему врагу, молниеносно схватил его за запястье — войн разжал пальцы и выронил меч. Конан вывернул ему руку за спину.

Напрасно воин пытался высвободить руку. Конан заводил ее все выше и выше за спину. С сухим треском она выскочила из плечевого сустава. В сражении доспехи защищали воина, но в рукопашной борьбе от них было мало проку. Конан отпустил его руку и схватил за шлем. Крутанув его так, что лицо врага почти повернулось за спину, Конан не услышал треска. Но если только он не мог вертеть головой, как сова, то, значит, был мертв. Конан разжал руки. Воин повалился наземь.

Теперь Конан смог оглядеться. Помещение было около десяти шагов в диаметре. На высоте примерно двенадцати футов вдоль стен шла галерея с колоннами, и на ней стояли люди в роскошных пестрых нарядах. Их серебряные глаза сверкали радостью — они сполна насладились зрелищем спектакля, который разыгрался внизу.

— Отлично, о мой герой! — воскликнула Сарисса. — Ведь это лучше, чем воевать с необученными рабами? Ты сражался с воинами элитной гвардии одного из повелителей Страны призраков,

Весь с головы до ног одетый в золото мужчина крикнул ей:

— Давай попробуем теперь выставить против него троих! Уж тогда-то он точно будет побежден!

— Нет, — ответила Сарисса. — Теперь мы придумаем что-нибудь другое. Но вот — что?

Зрители возбужденно переговаривались. Конан увидел, что среди них стоит на коленях Альквина. На ней по-прежнему ничего не было, кроме ожерелий. Лютая злоба охватила Конана — он увидел, что прекрасное тело Альквины исполосовано красными шрамами. Она была прикована к перилам галереи. На лице ее было выражение ярости — такой же, как у Конана.

— Вы могли бы дать ему хотя бы одежду! — крикнула Альквина.

— Зачем? — зло возразил Конан. — Уж мне-то есть чем гордиться, не то что здешним самцам!

— Ах, какая примитивность! Очаровательно! — обрадовался кто-то из зрителей-мужчин. — Очевидно, он умеет не только сражаться, но и кое-что еще!

Конан поманил его к себе:

— А ну, спускайся, ты, изнеженный слюнтяй! Я выпущу тебе кишки!

В ответ раздался громкий смех. Конан мысленно прикинул расстояние от пола до балюстрады. Высоко, но он сможет, подпрыгнув, ухватиться за нижний край ограждения, потом подтянется. А там уж останется пустячное дело — пошвырять вниз этих расфуфыренных мартышек и освободить Альквину. Дорогу отсюда они как-нибудь найдут.

Этот план особенно понравился Конану тем, что предстояло расправиться с сереброглазыми бестиями, которым мало того, чтобы просто убивать свои жертвы, — нет, им надо ради удовольствия еще и поиздеваться над ними. Первым Конан убьет хлыща в золотых одеждах. Сарисса? Нет. Врожденная робость всегда удерживала Конана от того, чтобы убить женщину, какой бы опасной та ни была.

Конан, как тигр, рванулся с места и, подпрыгнув, повис, одной рукой ухватившись за балюстраду. Другой рукой он сжимал меч — ведь в зубах было бы не удержать тяжелое оружие. Но ничего, он подтянется и на одной руке. Удалось! И тут, когда он уже готов был броситься на своего врага в золотых одеждах, его поразил страшный удар. Словно огонь пробежал от его руки, державшейся за перила, по всему телу. В жизни Конан не испытывал ничего подобного. Он без сил сорвался вниз на окровавленный каменный пол.

Когда киммериец пришел в себя, то увидел, что лежит все там же, в круглом зале Но никаких зрителей на галерее не было Он сел Каждое движение причиняло сильную боль Конан знал, что боль эта не является результатом падения с галереи Скорее всего, это последствия того чудовищного удара, который он получил, когда подтягивался наверх. Конан выплюнул кровь, которой был полон его рот.

Воинов, которых он убил, уже куда-то уволокли. Но, к удивлению Конана, посреди зала лежали его вещи.

Он быстро оделся. Ему отдали даже украшения, в том числе и массивный браслет, подарок Альквины. Хоть он и бросил тогда задорный ответ насчет своей наготы, одетый, он чувствовал себя гораздо лучше. Конан вложил меч в ножны и надел шлем. Не хватало только плаща, но тот остался у Рерина, который ждал в лесу. Теперь надо было поискать выход из этой проклятой западни.

Двери были закрыты. Конан поглядел наверх, на коварную балюстраду. Что, если она и сейчас таит опасность?

Он разбежался и подпрыгнул. Теперь его меч был в ножнах, и он ухватился за ограждение обеими руками. Легко подтянулся. Сокрушительного удара не последовало! Впереди Конан увидел открытую дверь и, не долго думая, прошел в нее, на всякий случай обнажив меч. Он не собирался покидать замок без Альквины и решил обыскать все помещения, чтобы найти ее.

Как и раньше, у него было ощущение, что за ним наблюдают А что делали бы эти люди, не будь у них возможности ради своего удовольствия мучить чужаков, забредших в их замок? Все они одинаковы, эти цивилизованные народы — сами не обладают воинскими доблестями, вот и нравится им глазеть на тех, у кого они есть. Ну да ладно! Уж он-то кое-что им покажет, пусть полюбуются в свой последний час, пока он их не прикончит.

— Ну, теперь-то что? — крикнул он — Скорпиона вашего адского я уничтожил, с воинами расправился! Чьей смертью теперь угодно полюбоваться? Ну же, вы, трусливые евнухи!

Он шагнул по длинному коридору, в который выходило множество открытых дверей. Но, заглядывая в них, Конан не обнаружил в залах ничего интересного для себя. В другое время он не прошел бы так просто мимо: в залах было полным-полно сокровищ Однако впервые в жизни Конана не привлекала легкая добыча Он хотел найти Альквину и поскорей бежать из кошмарного замка Поскорей вернуться в действительный мир.

Поиски привели Конана в просторный зал, откуда разбегались ходы и коридоры. Посреди зала лежала Альквина. Теперь на ней не было даже ожерелий — их сняли. На руках и ногах у нее были оковы, Альквина не могла даже пошевелиться.

Конан замер на пороге. Ловушку он чуял мгновенно. Никакого сомнения — как только он войдет, на него набросятся. Он тянул время, чтобы сообразить, каким образом лучше действовать. Альквина была без сознания Однако она не была прикована цепями к полу, а лежала, связанная, на шелковых подушках, причем нагота ее выглядела особенно соблазнительно. Какой спектакль они затеяли на этот раз?

Конан усмехнулся. Ясно было, что не удастся разрубить путы на руках и ногах Альквины обычным оружием. Значит, придется тащить королеву на себе. А раз так, одна рука у него будет занята, и двигаться свободно он не сможет. Но если они все рассчитали именно так, то плохо они знают киммерийцев, и в особенности Конана!

С видом человека, который вообще не знает, что такое заботы, он вразвалку подошел к ложу королевы. Он поднял ее и взвалил к себе на левое плечо. При этом все-таки шлепнул легонько по хорошенькой попке:

— Не бойся, Альквина. Сейчас мы отсюда выберемся

— Я поверю в это не раньше, чем окажусь на свободе. — Голос Альквины звучал глухо — она уткнулась носом в волчий мех куртки Конана. — И вот что, никому из подданных воинов не позволено подобным образом обращаться с королевой!

— Ага, ты уже отлично соображаешь и снова обрела все свое королевское достоинство. Клянусь Кромом ни одна женщина, которой я когда-либо служил, не была такой недотрогой. Я пришел за тобой в Страну демонов, бьюсь тут с чудовищами и людьми ради тебя, а ты обижаешься за какой-то шлепок по твоему королевскому заду. После избиения плетьми он должен был показаться тебе нежной лаской.

— Немедленно опусти меня на землю, противный грубиян! — Альквина дернулась — хотела бы топнуть ногой, но не тут-то было.

— Допустим, я так и сделаю. И что? Как тогда вызволить тебя отсюда?

— Хотя бы неси меня так, чтобы я могла тебя видеть, а не дышать этой противной волчьей шкурой.

— Нецелесообразно. — Конан опять ее шлепнул, и шлепок получился звонкий. — Теперь помолчи-ка и предоставь мне наше освобождение. — Как ни сопротивлялась Альквина, Конан держал ее крепко.

— Освобождение! Идиот! Тебя заманили в ловушку! Даже ребенок понял бы, что здесь западня!

— Я все знаю, женщина, — сказал Конан с необычной для него мягкостью. — Я уже не раз попадал здесь в ловушки и пока что из всех выбирался невредимым. Скажи-ка лучше, где эти люди сходятся, чтобы заниматься колдовством?

— Где сходятся?.. Разве ты не хочешь как можно скорее бежать отсюда?

— Не выводи меня из себя своими вопросами! Они же хотят, чтобы я попытался бежать. Они всюду понаставили опасных преград, на всех дорогах. И потом, я терпеть не могу оставлять в живых своих врагов. Так где лучше всего их искать?

Альквина застонала сквозь зубы от ярости.

— Такой храбрец — и такой немыслимый болван! Пусть Имир нашлет на меня кару, если я когда-нибудь еще возьму к себе на службу героя!.. Надо подняться на центральную башню. Насколько мне известно, это место — там. По крайней мере, именно там Сарисса и ее дружки забавляются с помощью плеток и прочих орудий пытки. Я почти уверена, что свои гнусные церемонии они устраивают тоже там. В башне много всяких странных магических предметов. А на стене там висит огромное зеркало. В нем они видят все, что происходит в замке.

— Да, похоже, это именно то место. Ну пошли! — Придерживая на плече королеву, Конан осмотрел входы в коридоры, которые разбегались от этого зала. Невероятно острое чувство пространства подсказало Конану, какой коридор вел к центру замка. И он бегом пустился туда.

— Куда они подевались? — недовольно спросила одна из дам.

— Сейчас где-нибудь появятся, — успокоила ее Сарисса.

Все собравшиеся смотрели в большое зеркало, которое, подобно гигантскому глазу, обшаривало своим взглядом все закоулки замка; порой взгляд где-то задерживался, затем скользил дальше. Варвар Конан остановил свой выбор как раз на том коридоре, о котором все забыли, когда Сарисса придумала устроить ему ловушку с Альквиной в качестве приманки. Определенно, решили они, у киммерийца в неволе помутился разум. И вот он бесследно исчез.

Собравшиеся в башне особы заранее распределили между собой все выходы из замка, и каждый должен был устроить на своем участке всевозможные ловушки и сигнальные устройства. Величайшим их удовольствием стало заключать пари о том, по какой дороге направится Конан и насколько далеко сумеет уйти. И о том, сколько ему осталось жить.

Разумеется, существовали определенные правила игры: запрещалось применять отравляющие газы и такое колдовство, против которого у несчастного человека не было совсем никакой защиты. Они старались сохранять видимость того, что дают Конану шанс с оружием в руках пробить себе дорогу на волю, — ведь именно вооруженная борьба была его главным достоинством и для зрителей могла послужить самым приятным развлечением. Если бы, против ожиданий, он преодолел все препятствия и вырвался на свободу, то Сарисса получала привилегию убить его тем способом, который она сочтет наилучшим. И в любом случае ему, с Альквиной или без нее, не дадут уйти. Это испортило бы всю игру.

— Пора бы ему уже появиться, — сказал один из зрителей, подавив зевок. — Ведь, в конце концов, это скучно.

В зеркале был виден коридор, а в его глубине — отвратительное чудовище с гнусными щупальцами, которое притаилось, подстерегая добычу.

— Не меня ли ждете?

Все, повернувшись, уставились на дверь. В ней стоял киммериец. Через плечо у него, как была голая, лежала Альквина. Все потеряли дар речи. Конан опустил Альквину на пол. Дальнейшее она могла видеть своими глазами.

— Ну вот, испортил нам игру, негодник! — капризно сказала Сарисса.

— Сыт по горло вашими играми, — бросил в ответ Конан.

— Тогда прямо сейчас я его и убью. Никто не против? — И Хаста, подняв руку, начал производить странные пассы.

Однако, прежде чем он успел опомниться, Конан подскочил к нему одним прыжком и по самую рукоять всадил меч в его голову. Высвободив клинок, он дважды взмахнул им-и двое господ, стоявшие по обе стороны от Хасты, с воплем повалились наземь, обливаясь кровью.

Остальные оцепенели от ужаса. Они не могли постичь того, что разыгралось перед их глазами, — казалось невероятным, что на них действительно напал представитель живых существ, стоящих на более низкой стадии развития. Конан прикончил еще троих, прежде чем прочие бросились к выходу. Киммериец наносил смертельные удары с такой точностью и быстротой, что все прежние его сражения по сравнению с этим боем показались бы медлительными, как схватка под водой. Он не преследовал беглецов, но с оставшимися расправлялся без жалости.

И наконец остался кто-то один. Конан вытер с лезвия меча кровь, у которой был необычный цвет. На полу сидела Сарисса, обхватившая руками жалкие останки своего брата.

— Ты убил его, — произнесла она едва слышно.

— Разумеется, убил. Очень жаль, что ты так сильно предавалась скорби. Прозевала первоклассное представление. — Он махнул рукой в сторону громоздившихся горой трупов. Серебряные шарики-глаза убитых быстро тускнели.

— Я должна позаботиться о торжественной церемонии похорон моего брата, — сказала Сарисса.

— Позже этим займешься. — Голос Конана был тверд, как гранит. — Если я тебя оставлю в живых. — Он схватил труп Хасты за край одеяния и со всей силы швырнул прямо в большое настенное зеркало. Раздался звон, от которого до основания содрогнулся замок. Конан рывком поднял Сариссу на ноги:

— Если тебе дорога жизнь, женщина, иди показывай нам кратчайшую дорогу на волю!

Сарисса в страхе заковыляла к выходу. Конан снова подхватил Альквину, устроив ее теперь уже так, чтобы она могла видеть, куда они идут. Королева была настолько потрясена недавним сражением, что без всяких колких замечаний попросила:

— Заставь ее снять с меня веревки.

— Сейчас меня больше устраивает, что ты остаешься связанной, — возразил Конан.

Сарисса повела их вниз по винтовой лестнице. Конан ни на миг не терял бдительности. От Сариссы он ожидал любой подлости. Он знал, что она попытается его убить. Это было лишь вопросом времени.

К его немалому удивлению, Сарисса вывела их на площадку перед крохотной дверцей. За ней было поле. Конан приставил к спине Сариссы острие меча.

— Теперь ступай туда, к лесной опушке. Я не отстану от тебя ни на шаг. Учти, женщина, я слежу за каждым твоим движением. Только попробуй сделать какой-нибудь колдовской жест или произнести заклинание! Будет то же, что с твоим братом.

Боясь даже согнуть спину, Сарисса пошла к лесу. Там, под прикрытием деревьев, она замедлила шаги. Но Конан заставил ее пройти еще изрядное расстояние. Если его не устраивала скорость, он подталкивал Сариссу концом меча.

— Здесь можешь остановиться, — сказал он, когда они отошли достаточно далеко от замка.

Из-за деревьев вынырнула темная сгорбленная фигура. В руках у человека был узелок.

— Альквина! — радостно крикнул Рерин. — Он и правда вызволил тебя из ужасного замка!

— Так и есть. — Альквина бросила гневный взгляд на киммерийца, который опустил ее на землю, словно узел с поклажей. — Рерин, если у тебя есть чем мне прикрыться, я была бы тебе очень признательна, мой старый друг.

Конан по-прежнему не спускал глаз с Сариссы. С того момента, как было разбито магическое зеркало, она не произнесла ни слова и вообще ни движением, ни жестом не выдала своих чувств, если что-то чувствовала.

— Не знаю, Рерин, что с ней делать, — сказал киммериец. — Если мы ее отпустим на все четыре стороны, она непременно устроит нам какую-нибудь пакость. И с собой ее взять мы не можем.

— Тебе нечего бояться, — безжизненным голосом сказала Сарисса. — Разбив большое зеркало, ты уничтожил вместе с ним и меня, и весь мой народ. В этом древнем изделии жила единая душа всех принадлежавших к нашему племени. Ты, ограниченный варвар, ее убил.

— Ограниченный! — вскрикнул Конан. — Да если б я знал, что расколотить эту стекляшку — значит и вас всех уничтожить! Да я разбил бы его при первой же возможности! Но и этого можно было избежать, женщина. Вот обошлась бы ты с Альквиной по-хорошему и не сделала бы меня игрушкой для своих дешевых развлечений, так мы с Альквиной сейчас находились бы уже на пути домой, и твой брат остался бы у тебя, и твой замок, и твои проклятые забавы. — Конан был не из тех людей, что щедро расточают жалость тому, кто сам виноват в своем несчастье.

— Она сказала правду, — подтвердил Рерин слова Сариссы. — Она полностью лишилась своей магической ауры.

— Ну ладно. — Конан вложил меч в ножны. — Больше ты нам не нужна. — Он даже не посмотрел в сторону Сариссы, когда она медленно и печально поплелась назад, в замок.

Когда она скрылась из виду, Альквина обратилась к Рерину:

— Друг мой, ты знаешь волшебное заклинание, которое освободит меня от магических уз?

Рерин наклонился и осмотрел веревки, которыми были связаны ее ноги и руки.

— А разрезать ножом вы пробовали? — спросил он.

— Об этом я и не подумал, — сказал Конан, вытащил кинжал и с легкостью перерезал веревки.

— И не подумал! — воскликнула Альквина. От гнева румянцем залилось не только ее лицо, но и плечи. Вне себя от злости, она, похоже, совсем забыла о том, что так и сидит голая. — Ты нарочно не снял эти веревки, чтоб вытворять со мной в замке все, что заблагорассудится!

— Иногда бывает очень кстати, если королева не может пошевелиться и не мешает воину спокойно выполнять его долг, — невозмутимо ответил Конан.

— Ума — палата! А ты подумал, что бы я делала, если б они тебя убили, а я осталась бы связанной?

— Я уверен, что ваше королевское величество сделали бы все возможное и отбивались бы — как это было до моего прихода.

— Смотрите! — Рерин поспешил прервать спор, который, того и гляди, мог превратиться в ссору между королевой и ее защитником.

Они обернулись назад. Замок, который казался таким мощным, на глазах рушился. Его очертания расплывались, трепетали и таяли. Все внутри словно сгнило, и стены обвалились.

— Как медуза, выброшенная морем на сушу, — заметил Конан, почесывая щетину на подбородке.

— Это шаткое сооружение держалось только силой магии, — объяснил Рерин. Тут он обратил внимание на отросшую щетину Конана. — Сколько времени ты пробыл в замке?

— Дня три или четыре, а что? — удивился Конан.

— Нет! Девять, а то и десять дней, — не согласилась с ним Альквина.

— Но я провел в лесу всего одну ночь, после того как Конан перелез через стену замка. В этом мире, мире призраков, даже время не имеет четких границ.

— Надо искать дорогу домой, — сказала Альквина. — И поскорее! Мне здесь страшно. И еще я беспокоюсь о моих подданных. Что-то у них там, дома?

— Есть хочу! — заявил Конан. — Рерин, давай-ка разведи огонь. Сейчас я принесу нам жаркое. — И он скрылся в лесу.

Рерин и Альквина устроились у костра. На королеве был за неимением другой одежды плащ волшебника.

— Ну, что ты думаешь теперь о предводителе своих воинов? — спросил маг.

— Он словно герой старинной легенды. Никогда еще мне не встречался такой воин, как он. Но он такой необузданный и своенравный! Не знаю даже, то ли он служит мне, то ли подчиняется одним своим прихотям.

— Он наделен выдающимися способностями. А тебе ведь нужен король, Альквина, в твоем дворце. Ни один из правителей ближайших королевств тебе не нравится. Ты сделаешь большую ошибку, Альквина, если не возьмешь в мужья этого киммерийца. Королевства у него нет, значит, он не захватит твои владения. А если он встанет во главе твоего войска, тебе не придется опасаться никаких врагов.

— Может быть, какое-то время мы с ним ладили бы. Но однажды я убила бы его во сне, спящего, — ответила Альквина.

Глава десятая ПРИ ДВОРЕ СЕВЕРНЫХ КОРОЛЕЙ

Одоак, повелитель тунгов, подышал на замерзшие пальцы. Его жирное тело было укутано драгоценными мехами. За спиной Одоака стояли несколько воинов элитной гвардии, рядом с ним было воткнуто в снег копье. Все ждали появления крупного оленя, которого должны были выгнать сюда загонщики. Вдруг справа от них раздался треск ветвей.

— Это олень! — сказал племянник короля.

— И без тебя слышу, мальчишка! — хмуро осадил его Одоак. И, подняв копье, приготовился нанести удар. По старинному обычаю, право первого удара всегда принадлежало королю, затем уж разрешалось ударить воинам его ближайшего окружения, в соответствии с занимаемым положением.

Великолепный олень мчался в вихре снега. Глаза его дико вращались, язык высунулся сбоку из-под губ — олень был измучен погоней и страхом. За ним с криком и шумом бежали охотники, загонявшие оленя навстречу ватаге высокопоставленных охотников.

Король Одоак вышел вперед и, крякнув, метнул копье. Бросок был сильный, но копье пролетело далеко от цели, лишь задев ветвистые рога. От испуга олень остановился.

Одоак изрыгал проклятия, а олень вдруг повернулся к охотникам и, наклонив голову, бросился на них. Теперь попасть в него было очень трудно. Племянник короля, юноша по имени Леовигильд, схватил свое копье, высоко занес его и, пробежав три шага, метнул в оленя. Скользнув между рогов над головой оленя, копье вонзилось точно ему в загривок. Горделивое животное пошатнулось и пало наземь. Сердце и шейная артерия были пробиты.

Юноша стоял и улыбался, все его поздравляли, все хлопали по плечу. И вдруг все замолчали — к ним подошел король. Лицо его было искажено злобой. Он размахнулся и, ударив по щеке, сбил парня с ног.

— Бесстыдный наглец! Я поразил бы его, если б ты не толкнул меня под руку! Ты думал, я не заметил, как ты пролез вперед? Не дал мне убить оленя, и точно так же ты хочешь отнять у меня трон!

При этом взрыве ярости все воины стояли молча. Они знали, что никого рядом с королем в момент его броска не было и что промахнулся он только из-за собственной неловкости, но никто не осмеливался заговорить об этом вслух и уличить короля во лжи. Приступы безумной ярости в последнее время случались с ним все чаще: Одоак чувствовал, что силы его с каждым днем убывают и по причине старости, и из-за невоздержанности в еде и питье.

— Ты не прав, государь, — сказал Леовигильд. Оскорбленный, он смертельно побледнел, но не мог поднять руки на родича. — Я метнул копье, потому что был мой черед. А что я всегда тебе честно служил, все могут подтвердить.

— Так думай и дальше о том, чтобы верно мне служить, ты, наглый выскочка! — Оскорбительный тон Одоака был невыносим. — Пройдет еще много лет, прежде чем Имир призовет меня к себе, а раньше и не надейся занять мой трон!

Одоак зашагал прочь. Он с радостью убил бы своего племянника — всех прочих соперников он уже уничтожил, даже своих сыновей. Но, по обычаям страны, королю полагалось назначить престолонаследника, а Леовигильд, единственный сын убитого Одоаком родного брата, был последним мужским отпрыском королевской династии. Если бы он убил юношу, знать сочла бы себя вправе свергнуть Одоака и избрать королем кого-либо из своих рядов. Пока Леовигильд был ребенком, он не представлял собой угрозы. Да и когда стал юношей — тоже. Но сейчас он уже достиг совершеннолетия, и Одоак намеревался что-либо против него предпринять.

Кто-то из знатных воинов хотел помочь Леовигильду подняться на нога, но он встал сам, упрямо оттолкнув доброхотов.

— Такой удар не следовало бы оставлять без ответа, даже при том, что он нанесен королем, — сказал молодой человек, опасаясь потерять уважение воинов.

— Но что же ты можешь поделать? — ответил ему седовласый воин-аристократ. — Ведь ты не хочешь, чтобы тебя постигла участь всех твоих родичей-мужчин. Ты должен ждать своего часа, юноша. И долго ждать не придется.

Успокоившись, Леовигильд пошел во дворец к остальным воинам.

В этот вечер Одоак после пиршества отослал прочь всех, кроме самых высокородных и храбрых воинов. Наполнив роги медом, они ждали, когда их властитель заговорит. Жирная туша Одоака заполняла собой трон. Крохотные глазки заплыли жиром. С минуту он неотрывно смотрел на Леовигильда. Юноша бесстрашно выдержал этот взгляд. Леовигильд был хорош собой — светловолосый, с короткой курчавой бородкой, обрамлявшей твердый подбородок. Глаза его были голубые, ясные — совсем не похожие на тусклые, порой же от злости наливавшиеся кровью глаза его дяди. Одоак ненавидел юношу за его молодость, силу и красоту почти так же сильно, как и за его честолюбие. Ненависть подогревало то обстоятельство, что воины все чаще обращались к Леовигильду за советами и поощрением.

— Мои воины! — начал Одоак. — Пришло время, пора нам подумать о будущем нашего королевства. Уже много лет нам, тунгам, угрожают две опасности. Одна исходит от Альквины, королевы камбров. Другая — от Тотилы, повелителя торманнов. — При последних словах Одоак едва не брызгал слюной от злобы, всячески стараясь скрыть свой страх перед Тотилой под маской презрения. На самом деле он испытывал к Тотиле жестокую зависть — ведь, начав свой путь как главарь разбойничьей шайки, Тотила сумел возвыситься до властителя могущественной страны. Одоак, напротив, получил королевство в наследство от отца и едва справлялся с обязанностями правителя, действуя с помощью предательства и заказных убийств. — Разумеется, я давно уничтожил бы обоих врагов, если бы не их проклятые колдуны, Рерин и Йильма. Я человек умный. Я предложил Альквине свою руку — почетный для нее брачный союз! Присоединив ее владения и ее подданных, я мог бы не опасаться никаких врагов. И что же, приняла эта высокомерная потаскуха мое предложение, как это сделали когда-то две мои жены? — Он обвел гневным взглядом собравшихся и стукнул кулаком по подлокотнику трона. — Нет! Ничего подобного! Она держалась так, будто я, Одоак, не король тунгов, не великий властитель, чей древний род восходит к самому Имиру, а жалкий батрак! — Одоак с трудом подавил свою ярость, от которой едва не задохнулся, и продолжал: — Я стерпел это унижение, эту наглость. Но теперь с этим покончено! Настало время перейти к действиям! Несколько недель назад мне стало известно, что Альквина исчезла при странных обстоятельствах. — Удивленные новостью, все оживленно заговорили. — У меня нет сомнений, что это — дело рук Йильмы, любимого чародея Тотилы. Сейчас люди Альквины сидят в своей крепости. Правителя над ними нет. Там нет ни одного человека королевской крови, значит, некому их возглавить. Они сбились в кучу и ожидают возвращения королевы. По-моему, им долго придется ждать. Сейчас самое время нанести удар и захватить их, опередив Тотилу.

Воины разразились криком ликования. В короле они сомневались, ведь силы его убывали, а приступы ярости, напротив, усиливались. Но они беззаветно верили его чутью, когда дело шло о поживе. В прошлом он был выдающимся военачальником. Быть может, сейчас, когда был составлен этот план, в короле вновь загорелась искорка прежней силы. Раз уж правители живут тем, что уничтожают соперников, то всех вполне устроил план, по которому тунги должны захватить камбров, не оставив эту добычу ненавистным торманнам.

— Я не уверен, что это наилучший путь, дядя, — сказал Леовигильд. Старый король воззрился на него с нескрываемой ненавистью Юноша спокойно продолжал: — По моему мнению,довольно бесчестно было бы нападать на подданных Альквины, в то время как судьба королевы неизвестна. Высокие особы не должны так поступать друг с другом

— Ах, да что ты говоришь? — сказал Одоак угрожающе тихим голосом. — А мы вот всегда так поступали друг с другом здесь, на Севере. Сильные пожирают слабых. Я эту науку воспринял от моего отца, а тот — от своего. Так было всегда. Так было еще во времена войны богов и гигантов.

Многие одобрительно закивали при этих словах, потому что обычай предков был для тунгов единственным законом, которого они слушались, помимо закона силы. Но нашлись и такие воины, которым захотелось, чтобы Леовигильд продолжил свою речь

— Я считаю, что этот путь не есть путь мудрости. Допустим следующее: быть сильным и жестоким хорошо. Да и как иначе может выжить народ? Но, по-моему, хорошо, кроме того, быть мудрым и действовать по серьезном размышлении. И поэтому вот мой совет если мы завоюем камбров, то и они, и мы потеряем многих воинов. Мы станем слабее. А впереди будет неизбежная война с Тотилой. По-моему, лучше послать гонцов к камбрам и предложить им союз с нами против Тотилы до того времени, когда вернется королева Альквина. Это выгодно в обоих случаях. Если Альквина не вернется, камбры поневоле признают тебя, дядя, своим королем — ведь у них нет другого правителя, а с тобой они связаны военным союзом. Если Альквина вернется, она вряд ли отвергнет твое предложение вступить в брак, потому что ты будешь спасителем ее народа. Более того, ее народ потребует от нее согласия на ваш брак, потому что, так или иначе, замуж ей выходить придется. — Исполненная зрелой мудрости речь столь молодого человека была встречена возгласами одобрения.

Если бы не эти возгласы, если бы юноша изложил свои предложения дяде с глазу на глаз, то, возможно, Одоак с ними согласился бы и выдал их потом за свои собственные мысли. А так он только рассвирепел еще больше.

— Плаксивые причитания старой бабы! Храбрецы тунги никогда не пойдут за таким малодушным ничтожеством! Да этот трус не может быть отпрыском нашего королевского рода! Я убью его! — Одоак грузно поднялся и схватился за меч. Несколько человек удержали его и усадили на трон

К Леовигильду обратился старый воин, тот, что во время охоты предостерег юношу от опрометчивых действий:

— Тебе лучше уйти, мой мальчик. Мы не допустим, чтобы король с тобой расправился. Но находиться здесь тебе нельзя.

Леовигильд, бледный как полотно, покинул зал. Через некоторое время Одоак несколько успокоился.

— Этот мальчишка слишком долго испытывал наше терпение, — заявил он. — Его следует изгнать. Он не только трус, но и изменник. Благодарю за то, что удержали меня, — добавил он лицемерно. — Ни при каких обстоятельствах я не хотел бы пролить кровь родича, даже если он готов предать нас.

После этих слов в зале воцарилось красноречивое молчание. Его нарушил старый рубака, с угрюмым выражением на суровом лице:

— Тем самым вы лишаете престол наследника, государь. Разве таков обычай наших предков? Начнется мятеж, если люди узнают, что у вас нет наследника.

Одоак в замешательстве не сразу ответил:

— Ты что же, считаешь, я уже стар и ни на что не годен? Напрасно! Вот уладим дело с камбрами, и я женюсь. На Альквине или на какой-нибудь другой женщине. Не пройдет и года, как у меня будет наследник Даю в том клятву!

— Мы рады это слышать, государь, — сказал старик. Одоаку почудилась в его тоне насмешка, но полной уверенности в этом не было. Старик продолжал: — А что известно «об этом черноволосом предводителе воинов Альквины? Не доставит ли нам неприятностей этот парень?

Обрадовавшись перемене темы, Одоак сказал:

— Я говорил о нем с торговцем Давасом. Обычный наемник, чужестранец, скитается в поисках приключений. Здесь у него нет ни друзей, ни врагов. Как говорят, оружием своим он владеет неплохо. Однажды ему крупно повезло — он убил Агилульфа. А потом, как мне сказали, он исчез. В ту же ночь, когда исчезли Альквина и колдун Рерин. Все это лишний раз подтверждает то, что мы должны совершить нападение как можно скорее. Камбры остались без королевы, волшебника и предводителя воинов, Когда еще подвернется такой счастливый случай? — Он обвел взглядом собравшихся — все глаза горели воинственным блеском. — Итак, заточите поострее ваше оружие, воины! — Потом Одоак обернулся к своему верному слуге; звали того Вудга: — Обойди все усадьбы и созови воинов. Со времени нашего последнего зимнего похода прошло много лет. Напомни всем, что нужно взять с собой столько провианта, чтобы хватило не меньше чем на две недели. После победы отъедимся, уж приберем к рукам запасы камбров!

Эти слова были встречены громким ликованием. О несчастном Леовигильде забыли. Одоак откинулся на спинку трона и довольно улыбнулся. Почти любую проблему, какой бы сложной она ни была, можно разрешить простым способом — маленькой войной с перспективой взять хорошую добычу.

Уже много часов скакал Леовигильд верхом на коне. Он не знал, куда податься. Никто его не преследовал. Никто не пытался его удержать, когда он уложил свои нехитрые пожитки на спину второй лошади и поскакал со двора. Быть может, быстрая смерть от руки кого-нибудь из людей Одоака была бы лучшим уделом. А сейчас он был презренным изгнанником, его вышвырнули за дверь, как безродного бродягу. На севере человек, не имеющий родичей или семьи, является буквально приговоренным к смерти.

Его низкорослая мохнатая лошадка привычно рысила по снегу. От ее ноздрей поднимался пар, но она уверенно находила дорогу среди снежных наметов. В дни недавней лютой стужи поверхность снега схватило твердым настом, и сейчас он похрустывал под копытами.

Куда же податься изгнаннику? Все имущество Леовигильда состояло из двух лошадей, меча, шлема и превосходного бронзового панциря. На вторую верховую лошадь он погрузил также праздничное платье, костюм для верховой езды, короткое копье, щит из кожи и раскрашенного красками дерева. Да еще та одежда, которая была на Леовигильде, — вот и все. Однако ему никогда не пришла бы в голову мысль, что можно отправиться искать защиты у кого-то из богатых землевладельцев и стать крестьянином. Лучше умереть с голоду! Вооруженный воин знатного рода всегда может присоединиться к отряду наемников какого-нибудь князя. Это занятие хотя бы почетно. Но в таком случае ему еще далеко ехать, а в одиночку он едва ли останется жив в дальнем путешествии. Но тут Леовигильд снова подумал о том, что он является законным наследником престола королевства тунгов, — ни при каких обстоятельствах он не откажется от своих прав.

В невеселом раздумье он вспомнил и об Альквине. Если верить слухам, то и она сейчас находится как бы в изгнании. Возможно, тут замешан гнусный колдун Йильма, — тогда положение Альквины хуже, чем его собственное. Леовигильд никогда не видел королевы, но, судя по рассказам, она была дивной красавицей. Мысль о том, что красивую молодую женщину вынудят выйти замуж за Одоака, внушала отвращение.

Леовигильд хотел избежать столкновения с торманнами и с камбрами. Времена были еще более неспокойными, чем обычно. Никакой закон не защищал путника-одиночку. Многие люди, малодушно трусившие на поле боя, развлекались тем, что подстерегали путешественников и убивали, прежде измучив их пытками.

И тут Леовигильд вспомнил про одну долину на Севере. Много лет назад он обнаружил ее во время охоты. Там никто не жил. Долина тянулась вдоль границы владений камбров и торманнов. По этой долине он может пробраться незамеченным за пределы обоих королевств, а там уж, наверное, найдется какой-то выход из положения. Может быть, он предложит свои услуги какому-то князю, до тех пор пока не представится случай вернуться домой и отстоять свое право на престол. Одоаку, несомненно, осталось жить недолго.

Под вечер Леовигильд устроился возле входа в долину и развел костер. Казалось невероятным, чтобы кто-нибудь обнаружил его здесь. В эту долину мог забрести разве что охотник или пастух в поисках отбившейся от стада коровы.

Леовигильд завернулся в свой теплый плащ и хотел уже лечь спать, как вдруг увидел в долине вспыхивающие среди деревьев призрачные огни. В испуге он схватился за амулет, висевший на шнурке у него на шее, и произнес заклинание, оберегающее от злых сил. Огни приблизились, и тут оказалось, что они ничуть не страшнее, чем догоравшие в его костре угольки.

— Имир! — пробормотал Леовигильд. — Я же не малое дитя, которое пугается блуждающих огней и прячется от них под одеялом. — Он заставил себя засмеяться и снова лег. Ничто его больше не беспокоило, однако спал он плохо, и всю ночь его мучили кошмары.

На следующее утро, сев верхом на коня, Леовигильд внимательно оглядел простирающуюся перед ним глубокую и поросшую густым лесом долину. Снега здесь было мало. Но это могло объясняться тем, что снег не проникал сквозь кроны деревьев. И все же чувствовалось что-то недоброе в этом пустынном месте. Леовигильду пришлось хорошенько пришпорить лошадь — иначе она не сдвинулась бы с места. В тот, первый, раз он пришел сюда пешком. Это было в середине лета, но и тогда сумрачная долина навела на него тоску.

В долине было теплее, чем на равнине, и тише. Растительность здесь также отличалась от окружающей. Вместо обычных елей и сосен вокруг стояли дубы. Они были невысоки, но поражало то, как густо они росли. Леовигильд проехал вперед, и подлесок заметно поредел, скакать стало легче. Дно долины было неровное, там журчал по камням узкий ручеек. Густой мох и свисающие со склонов корни деревьев и плющи придавали этой долине некое странное очарование, однако оно почти терялось в безрадостном и тусклом сумраке.

Леовигильд поглядывал по сторонам в надежде на охотничью добычу — хорошо было бы поберечь скудные запасы провизии, которые еще оставались в переметной суме. Но крупного зверя видно не было, а мелкие звери уже впали в зимнюю спячку. Тем не менее Леовигильд держал наготове свой лук тисового дерева.

Он уже начинал жалеть о том, что выбрал путь через эту долину. Конечно, воины Тотилы и воины Альквины его здесь не найдут, но зато похоже было, что в долине могут объявиться драконы или великаны. В воображении Леовигильда возникли и ведьмы, обитающие в пещерах или под кустами. Ему казалось, что из-под поросших мхом камней выглядывают гномы. Он постарался отогнать эти видения.

— Бабьи сказки, которыми пугают детей! — пробормотал он. — Людей мне следует остерегаться, а вовсе не кобольдов. — Приободрившись, Леовигильд дал шпоры коню. Впереди открывался просвет между деревьев и лежал глубокий снег. Дальнейшее разыгралось в считанные мгновения: он направил коня к снежному холму, и сугроб вдруг взлетел на воздух, взметнув тысячи белых хлопьев. Конь заржал и взвился на дыбы так резко, что юноша не удержался в седле и упал наземь. Он лежал, охваченный страхом, а высоко над ним взвилось в воздух страшное существо из кошмарного сна. Огромное, толщиной с человека змеиное туловище, треугольной формы голова. Злобные сверкающие глаза уставились, казалось, прямо на Леовигильда. Он понял, что обречен: громадное, древнее, как сама земля, чудовище…

— Снежный змей! — вырвалось у него.

Путешественники рассказывали, что им приводилось видеть гигантских змеев с белоснежной кожей. Они встречались в землях к северу от границы лесов, там, где солнце по шесть месяцев не заходит и по шесть месяцев не появляется на небе. Но никто никогда не встречал снежного змея в здешних лесах.

Вторая неоседланная лошадь Леовигильда в страхе умчалась прочь в дальний конец долины. Конь же, сбросивший Леовигильда, стоял, словно окаменев от ужаса. Леовигильд лежал без малейшего движения, и чудовище, наделенное лишь примитивным умом, направило свое внимание на коня. Змей разинул пасть — Леовигильд увидел загнутые внутрь зубы, с которых стекала желтая вязкая слюна. Змей метнулся вперед — Леовигильд услыхал лишь страшное предсмертное ржание несчастного коня, затем ужасающий хруст костей.

Преодолевая боль, юноша слегка приподнялся. На одном из гигантских белых колец выпирали из-под кожи ноги его коня. Ледяной озноб пробежал по спине Леовигильда — чудовище проглотило коня целиком!

Но сейчас он мог спастись. Даже такому гигантскому монстру требовалось время, чтобы сожрать лошадь. Леовигильд ощупал свои руки и ноги. Боль была дикая, но ползти он все-таки сможет.

Он медленно пополз в сторону. Змей пристально следил за его движениями и силился изрыгнуть труп лошади. Это было невозможно из-за загнутых внутрь зубов чудища. Змею пришлось снова проглотить коня. И всякий интерес к крохотному двуногому зверьку у него пропал.

Кряхтя от боли, но уже опомнившись от пережитого страха, Леовигильд вскарабкался на дерево. Многочисленные ссадины кровоточили. Чувствовал он себя так, будто на него разом напали все воины Одоака. Потом Леовигильд медленно зашагал дальше, на ходу обдумывая свое положение.

Он и раньше чувствовал себя покинутым и несчастным, но теперь все было намного хуже. У него осталось лишь платье, что было на нем, меч и кинжал, да еще более или менее уцелел он сам. Вторая его лошадь с поклажей ускакала куда-то далеко вперед. В случае удачи он ее поймает. Леовигильд был готов проклясть свою судьбу, однако его удержала от этого мысль, что он все же не окончил свои дни в желудке пресмыкающегося.

Он остановился и перевел дух. Боли стали настолько нестерпимыми, что он согнулся пополам и уперся руками в землю.

— Имир, отец наш! Благодарю тебя за то, что я остался в живых. — Леовигильда не покидало подозрение, что Имиру до него мало дела. Но никогда не мешает поддерживать с богами добрые отношения.

— Ах! Такой молодой человек и такой благочестивый!

Леовигильд рывком поднялся при звуке этого человеческого голоса. Нигде никого.

— Покажись! — крикнул он.

— А вот я, прямо перед тобой!

Леовигильд пригляделся внимательнее, насколько позволял сумрак, и наконец разглядел. Перед ним всего в двух-трех шагах была большая, заросшая мхом скала. С ее вершины свисали длинные плети растений, отчего верхняя часть скалы походила на лицо человека. А в темных углублениях сверкали самые настоящие глаза! При иных обстоятельствах Леовигильд снова ощутил бы ледяной озноб страха, но после встречи со снежным змеем этот человек-камень показался ему лишь странным.

— Что ты за создание? — спросил он.

— Я могу задать тебе такой же вопрос, глупец!

Теперь Леовигильд увидел, что на камне сидит крошечный человек. Он так походил на окружающие камни и мхи, что Леовигильд не мог понять, то ли он одет в лохмотья, то ли одежда на нем из мха.

— Я — Леовигильд, наследник престола королевства тунгов. Моего коня проглотил большой белый змей. Сейчас я ищу мою вторую лошадь.

— Что привело тебя сюда, в место, которого люди избегают с тех пор, как первый человек ступил на эту землю? — Человечек поднял руку — она была несоразмерно большая — и почесал бурый, как древесная кора, подбородок.

— Это уж мое дело. Я хочу только пройти через эту долину дальше на север. Надеялся миновать ее за два дня, но пешком идти придется гораздо дольше.

— Возможно, ты проведешь здесь еще больше времени. Гораздо больше, чем ты предполагал, — сказал уродливый человечек.

Леовигильду вспомнились страшные сказки, которые он слыхал в детстве. В них говорилось о пещерах и горах, куда гномы заманивали странников музыкой или таинственными огоньками. Всю ночь они веселились с гномами, а покинув на рассвете их царство, обнаруживали, что на самом деле прошло двадцать лет или еще того больше.

— Уж не вздумал ли ты околдовать меня? — Леовигильд взялся за меч. После падения с лошади он не совсем оправился, но уж с этим-то коротышкой разделается в два счета.

Человечек громко захохотал. Его смех звучал так, как если бы застучали друг о друга два камня.

— Самое-то долгое время — смерть. Вы, людишки, так мало живете, — говорил он медленно, словно для него время не играло вообще никакой роли.

— Мне надо найти мою лошадь, — нетерпеливо повторил Леовигильд. — Здесь — твоя долина. Я был бы очень признателен тебе, если бы ты помог мне искать. Если не хочешь — пойду один. Не задерживай меня. — Он решительно повернулся, чтобы уйти.

— Не спеши, не спеши, мой мальчик! — Человечек поднялся на камне во весь рост. Леовигильду он не достал бы и до пояса» но зато толщина его превосходила рост в два раза. На несоразмерно длинных руках играли мощные мускулы. Леовигильд усомнился, что с легкостью одолеет этого человечка в поединке.

— Ну, пойдем поищем твою лошадь. И клянусь, один ты в этой долине недолго останешься в живых. — Гном поднял и положил на плечо дубинку. Это была корявая дубовая палица, длиной с ногу взрослого мужчины, старая, до блеска отполированная. Человечек вскинул ее на плечо с легкостью, словно это был ивовый прутик. И вот они бок о бок зашагали вперед.

— Что же ты за человек? — спросил Леовигильд. — До сих пор я еще не встречал таких, как ты, хотя ты живешь совсем недалеко от моих родных мест.

— Я не человек, я нибелунг. Мое племя поселилось здесь на Севере задолго до того, как пришли люди — обладатели длинных ног и короткой жизни. Вы редко нас видите, потому что это нас устраивает. У долины настолько дикий пустынный вид, что заглянуть сюда отваживаются лишь немногие. Да и они быстро поворачивают назад, потому что на них нападает необъяснимый страх. А те, кто устраивается на ночлег поблизости от долины, мучаются страшными снами.

— И со мной так было! Я не повернул назад только потому, что долина — единственный безопасный путь через земли моих врагов. — Эти слова вырвались у Леовигильда как бы против воли. Он вовсе не собирался признаваться в том, что от кого-то бежит.

— Может быть, мы, маленькие нибелунги, тебе поможем, — сказал его спутник. — Меня зовут Хугин. Иди теперь за мной, не отставая, Леовигильд. Многое, что кажется тебе в этой долине обыкновенным, таит опасность.

— Некоторые опасности я уже познал, — сказал Леовигильд.

— Верно. Но если ты не заметил даже такое громадное существо, как снежный змей, то как же разглядишь маленьких, но не менее опасных? — Мшистые брови нибелунга поднялись и снова опустились, как крылья летучей мыши.

— А как это снежное чудовище очутилось в долине? — спросил Леовигильд. — Оно знакомо мне из самых древних наших сказок. Я слышал, что такие твари обитают в странах вечного снега, далеко на севере.

Они перебрались через несколько древесных стволов, которые лежали поперек долины со времен великой бури, что разыгралась здесь в древнейшую эпоху.

— Несколько змеев этой породы живет там, на Севере, — пояснил Хугин. — Раньше их было гораздо больше и обитали они на широких пространствах. Очень, очень давно — в такие древние времена, о каких вы, люди, и понятия не имеете, — весь мир был скрыт снегами и льдами. В те времена на земле хозяйничали снежные змеи, мамонты и гигантские обезьяны. Льды отступили на север, а вместе с ними и снежные чудовища. Но порой в мозгу этих северных жителей пробуждается древний инстинкт, который гонит их в южные края. Они вскоре возвращаются на Север, потому что не выносят жары и не находят на Юге привычной пищи. Тот змей тоже не задержался бы здесь надолго, но твоя лошадь пришлась ему, оголодавшему, как раз кстати. Теперь змей будет много дней спать.

Леовигильду казалось невероятным, что всего в нескольких часах езды отсюда стоят сосновые леса его родины. Эта долина была уголком какого-то другого мира.

Не все здешние опасности были такими диковинными, как снежный змей. Хугин обратил внимание Леовигильда на змеиное гнездо во впадине на берегу ручья. Гадюки этого вида Леовигильду раньше никогда не встречались. Если б Хугин его не предостерег, он наверняка угодил бы ногой в змеиный выводок. Кое-где на пути они замечали отпечатки копыт, и поэтому Леовигильд был пока спокоен: они идут по следу убежавшей лошади.

Около полудня им пришлось сделать большой крюк: из чащобы на их пути слышался громовой храп. Леовигильд все же не удержался и с любопытством заглянул в просвет между ветвями. К своему удивлению, он увидел спящего кабана, превосходившего размерами крупного быка. Клыки его были длиной с человеческую руку. Первая мысль Леовигильда была об охотничьем копье, но он тут же опомнился: всех сетей и копий королевского двора Одоака не хватило бы, чтобы прикончить этого огромного зверя. И все завершилось бы кровавой резней и гибелью охотников.

И вдруг Леовигильду пришла в голову совсем другая мысль.

— Хугин, — заговорил он, — несколько дней тому назад исчезла королева камбров. Ее имя — Альквина, и, как я слышал, она необыкновенно красива. Предполагают, что вместе с нею находится ее лучший воин, черноволосый чужестранец, о котором рассказывают, что он необыкновенно силен и ловок в бою на мечах. Они не проходили этой долиной?

— Нет, — ответил Хугин. — Если бы проходили, я бы услышал.

— Жаль. — Леовигильд разочарованно вздохнул.

Мшистые брови нибелунга снова поднялись:

— А тебе, видно, очень важно узнать, где скрылась прекрасная королева?

— Так и есть! Я многое отдал бы за то, чтобы узнать это. Если только королева жива. Это очень важно и для моего, и для ее народа.

— И для тебя самого! — добавил Хугин с трескучим смехом. — Я отведу тебя к тому, кто, может быть, расскажет тебе о твоей исчезнувшей королеве… и о многом другом. Ты только ступай за старым Хугином.

— К кому ты меня ведешь?

Хугин не ответил.

Чем дальше на север они продвигались, тем шире становилась долина. Неожиданно перед ними раскрылась маленькая полянка.

Там, под дубом, стояла и щипала траву лошадь Леовигильда. И вдруг он увидел, что лошадь привязана к дереву.

— Кто поймал и привязал мою лошадь? — спросил он.

— Погоди, скоро узнаешь. — Хугин подошел к дубу. Леовигильд увидел, что на земле там лежит узелок — это были его вещи. Все, что он нагрузил на лошадь. Леовигильд сразу воспрянул духом.

— К кому ты привел меня, Хугин? — спросил он. Дело в том, что ему уже успели порядком надоесть голоса, принадлежащие неизвестно кому.

— Посмотри наверх! — откликнулся с дерева женский голос. Леовигильд поднял голову и всмотрелся.

На толстом нижнем суку стояла на особой площадочке маленькая хижина. Над крышей вился дымок от огня, которого видно не было, так же как и обладательницы голоса.

— Покажись! — крикнул юноша.

— Если хочешь меня увидеть, войди в мой дом, молодой человек!

Как ему показалось, голос прозвучал чуть насмешливо. Ладно! По обычаю земляков Леовигильда, тот, кто шел к другому в дом, не должен прятаться, чтобы ясно было, что у него честные намерения. А хозяину дома полагалось выйти на порог и приветствовать гостя и быть при этом невооруженным или хотя бы не касаться рукой оружия. У обитателей этой долины обычаи были удивительные, поэтому-то Леовигильд и не заподозрил подвоха. Да и голос ведь был женский — юношу это успокоило, что объясняется его молодостью и неопытностью.

На стволе дуба он заметил торчащие, как ступени лестницы, сучья. Не сняв с себя меч, он довольно ловко забрался наверх. Если ты охотишься в северных лесах на кабанов и медведей, то на деревья залезать поневоле научишься. Но когда он увидел женщину, которая, скрестив ноги, сидела на пороге хижины, Леовигильд едва не сорвался вниз, потеряв равновесие. В последнюю минуту он ухватился за сучок, и тот спас ему жизнь и, что еще важнее, позволил сохранить достоинство.

Леовигильд ожидал увидеть особу женского пола, но в остальном похожую на уродца нибелунга Хугина. А перед ним была молодая и дивно прекрасная женщина. Не было на ней и грубого одеяния из мха — на ней вообще одежды не было. От волнения и неожиданности в голове у Леовигильда закружилось.

— Иди сюда, садись! — пригласила женщина еще более весело, чем прежде.

Леовигильд сел рядом с нею. Как он ни прятал глаза, взгляд его вновь и вновь обращался к этой женщине. Никогда еще не встречал он такой красавицы! Волосы у нее были как вороново крыло — большая редкость для северян, а кожа такая нежная и светлая, что казалась почти прозрачной. На сердцевидном личике с высокими скулами ярко блестели большие раскосые глаза изумрудно-зеленого цвета. Она была хрупкая — тонкий стан, и при этом полная грудь и округлые бедра.

В горле у Леовигильда пересохло, и он не сразу смог заговорить:

— Я… М-м… Благодарю тебя, госпожа, за гостеприимное приглашение.

Никогда в жизни он еще не казался сам себе таким глупцом. Потом он удивился про себя — как же она не боится замерзнуть? Конечно, в долине было немного теплее, чем на равнине и в лесах. Но все равно здесь было так холодно, что даже он, закаленный северянин, не мог обойтись без подбитого мехом плаща.

— А ты, верно, чувствуешь себя очень неуютно? — спросила она.

— Прости, но в тех местах, откуда я пришел, не часто можно повстречать голую женщину. — Любезностям северяне не придавали слишком большого значения.

— А-а, понимаю! Не тревожься, мой народ не страдает от холода так сильно, как твой.

Леовигильду очень хотелось повернуть разговор в другое русло.

— Хугин сказал мне, что ты можешь ответить мне на некоторые вопросы, они очень важны для меня. Я не хочу утруждать тебя, но был бы благодарен за любую помощь.

— И как же ты думаешь меня отблагодарить? — Понять что-то по выражению ее зеленых глаз было невозможно. Леовигильд не мог взять в толк — то ли она над ним потешается, то ли говорит серьезно. Лицо ее оставалось невозмутимым, но за этой маской могла таиться и насмешка.

— Как видишь, имущества у меня немного. Но все, что у меня есть, я готов тебе отдать.

— Не беспокойся, я не потребую от тебя ничего, что ты не захочешь сам мне отдать. — Она достала из корзины несколько кусочков коры. и бросила их в огонь, горевший в маленьком очаге. Над огнем поднялся ароматный дым. Она глубоко вдохнула его раз, другой…

Когда и Леовигильд вдохнул этого дыма, в носу у него начало щекотать. И странная скованность напала на него. Глаза слезились, он смотрел на женщину и видел ее отчетливо, словно вокруг прибавилось света.

— Как тебя зовут? — спросил он без обиняков.

Она сидела закрыв глаза. Когда, услышав вопрос, она их открыла, то Леовигильду показалось, что взгляд изумрудно-зеленых глаз блуждает где-то в дальней дали.

— Мое настоящие имя тебе знать нельзя. Тот, кто его узнает, получит власть надо мной. Зови меня Аталия. Племя мое — столь же древнее, как племя Хугина. Но если нибелунги — существа из земли и воды, то наши стихии — огонь и воздух. Нам ведомы тайны прошлого и будущего. Итак, спрашивай!

Леовигильд не раз слышал о ведьмах и ясновидящих, которые предсказывают будущее и владеют искусством ворожбы. Но он всегда считал их или мошенниками, или слегка помешанными. Эта женщина была совсем другой. И лицом и телом — прекраснее, чем любое видение его грез и снов, но притом она оставалась такой же чуждой ему, как гном Хугин. Но может быть, она действительно наделена даром прорицания? О чем же спросить ее? Леовигильда интересовало его будущее, но в сказках его народа герои, которым предсказывали их гибель, предпринимали все, что было в их силах, чтобы избежать несчастья, и неизбежно все, что бы они ни сделали, лишь приближало неотвратимую смерть.

Потому что Богам не угодно, чтобы смертные узнавали слишком многое о своем будущем. Прошлое Леовигильда не интересовало. А вот в настоящем было много такого, что приводило его в смятение. Может быть, великий Имир и прочие, менее значительные, боги не станут возражать, если он узнает кое-что о положении дел за пределами этой долины. Леовигильд спросил:

— Где сейчас Альквина, королева камбров?

Аталия закрыла глаза и глубоко вдохнула ароматный дым. После продолжительного молчания она заговорила медленно, каким-то новым, низким голосом:

— Она сейчас не здесь, не в этой долине… И не в этом мире, который ты знаешь…

Леовигильд почувствовал огромное разочарование. Эта женщина говорила загадками, как драконы в сказках.

— Ты хочешь сказать, что она умерла?

— Нет. Есть многое, кроме смерти. В иные из таких миров открыт доступ волшебникам… В иные смертные попасть не могут… Она очутилась там под действием темных сил.

— Йильма! — прошептал Леовигильд. — Она там одна?

— За ней последовали двое мужчин. Один — старик, маг. Другой очень высокого роста. Волосы у него черные, как мои. Он необычный человек, он отмечен печатью необычной судьбы: Но на севере он не останется, судьба этого чужестранца не исполнится здесь, в северных лесах.

— Это, наверное, ее волшебник Рерин и предводитель воинов, его имени я не знаю. Ну, тогда ее положение не такое уж отчаянное! А что сейчас с ее народом, с камбрами?

После длительной паузы Аталия сказала:

— Они остались без правителя и пребывают в отчаянии. Если на них нападут, они будут с легкостью захвачены врагами, потому что сердце камбров не с ними.

Прежде чем задать следующий вопрос, Леовигильд тщательно взвесил каждое слово.

— Я не спрашиваю тебя о том, что мне делать. Не спрашиваю и о том, сколько мне еще осталось жить. Скажи, каким был бы наилучший образ действий в моем положении?

Она улыбнулась:

— А ты осторожен. Это хорошо, ведь осторожные люди живут дольше, чем горячие головы. Я дам тебе ответ. Не считай его предсказанием будущего. Ступай к камбрам и их королеве. Добрая ли, злая, — но твоя судьба совершится в их владениях. И помни: только нечестивец пытается избежать своей судьбы.

— Хорошо, я пойду к камбрам.

У Леовигильда словно гора с плеч свалилась. Решение было принято. Теперь ему не придется ломать себе голову. Он уйдет отсюда, из этой долины, и направится в крепость Альквины, что стоит на равнине посреди огромных каменных глыб. После диковинных приключений в долине мрачные камни с их устрашающими очертаниями могли показаться почти приветливыми.

— Осталось выяснить насчет благодарности за мою помощь, — сказала Аталия. В ее зеленых глазах теперь засветилось какое-то новое выражение.

— Что я должен тебе дать? — спросил Леовигильд.

Она встала и словно по воздуху перелетела к нему в объятия. Сквозь одежду он почувствовал жар ее нагого тела, которое было горячей, чем у любой смертной женщины.

— Я ведь уже сказала тебе, — зашептала Аталия, — ты ни о чем не будешь жалеть. — И она медленно повела его в свою хижину.

Занимался морозный день. Зиггайр стоял в дозоре. Как уже не раз за последние недели, он вглядывался в каждый камень большого каменного круга на равнине, понапрасну надеясь, что Альквина вдруг снова появится в том месте, где она так непостижимо исчезла. Зиггайр призвал воинов выйти в поход против Тотилы, убить короля и взять под стражу его колдуна Йильму. Как и большинство остальных, Зиггайр не сомневался, что исчезновение Альквины устроено колдуном. Может быть, им удалось бы тем или иным способом заставить Йильму вернуть камбрам королеву. Несколько человек согласились, но другие — почти все — испытывали слишком большой страх перед Тотилой и Йильмой. Призыв Зиггайра не поддержали.

Но что это? Кажется, там, на западе, что-то движется? Да, к крепости приближался всадник на низкорослой лошади. В это время года путешественники были большой редкостью. Может быть, сюда скачет чей-то гонец? Или это странствующий бард, который за ночлег и горячий обед потешит их своими песнями? Всадник подъехал ближе, и Зиггайр увидел приятного молодого человека в богатом платье, какое носят знатные люди.

— Кто ты? — крикнул Зиггайр со стены.

Молодой человек поднял голову и улыбнулся:

— Леовигильд, в прошлом принц тунгов, а ныне — изгнанник. Кто сейчас возглавляет камбров вместо королевы Альквины? У меня есть важные новости.

Король Тотила скучал. Зимой в жизни только и было, что еда, сон и игра. Так проходили долгие зимние дни. Весной же снова начиналась охота, война, разбойничьи походы — увеселения, подобающие человеку знатного рода. Иногда и зимой выезжали охотиться, но сейчас миновал уже праздник середины зимы — дичи в лесу было мало. Если не удавалось подбить оленя или кабана — а такое случалось, — то приходилось довольствоваться копченым мясом и вяленой рыбой.

Но могло быть гораздо хуже. Тотила помнил зимы, когда его воинам приходилось питаться сыром и пшенной кашей, словно рабам или слугам. При этой мысли Тотила передернулся, как от озноба. Лучше уж честная гибель в бою, чем такое жалкое прозябание. Он слышал о жизни королей на юге, где весь год цветет весна, где пьют не прокисшее пиво, а игристое вино. Вот так должен жить король! И Тотила хотел жить так. Нужно было только разделаться с соседями. Уж тогда он продвинет свою границу на юг и там, вблизи заморийских пределов, поставит свою новую столицу.

Но то были лишь мечты о будущем. Пока что перед ним стояла другая задача — как покорить соседей? Помочь в ее решении мог колдун Йильма, на которого король все более полагался. Тотила не был до конца убежден, что поступает правильно, доверяясь Йильме, но что оставалось делать? Королю нужен советчик, ибо истинная задача короля — война.

Как по заказу, Йильма вдруг появился в зале. Почти никто из воинов не обратил на него внимания. Они привыкли, к колдуну. К тому же зимой они играли в кости неторопливо, обдумывая каждый ход, сосредоточенно — ведь время все равно некуда девать.

— Я принес важное известие, государь, — сказал Йильма.

— Самое время чем-то развлечься, — ответил Тотила. — Правильно ли мое предположение, что ты хочешь сообщить мне что-то об Альквине? Ты пришел сказать мне, что твои союзники-духи, которых ты так превозносил, уже доставили тебе Альквину и ты готов привести ее ко мне?

— Нет, государь. Как я уже говорил тебе, в мире духов время течет совсем не так, как у нас. Здесь проходят недели, а там это два или три дня. — Колдуну сделалось не по себе от вопросов властителя. В мире духов, должно быть, стряслось что-то нежелательное. У него не было даже слабой догадки о том, что могло помешать осуществлению такого великолепного, тщательно продуманного плана. Йильма опасался, что терпение Тотилы скоро лопнет. Но сейчас у колдуна было чем его отвлечь.

— Речь идет о наших соседях, тунгах и камбрах.

— Ах вот оно что! — Любопытство Тотилы проснулось. Он взял свой шлем и принялся вертеть его в руках. Как и все воины-северяне, король ценил тонкую работу по металлу.

— Я получил известие, что король Одоак изгнал своего наследника, молодого Леовигильда. Несколько дней назад юноша ускакал со двора, и никто не знает, что с ним сталось.

Тотила захохотал громовым хохотом:

— С наследником покончено! Этот безмозглый боров Одоак собственными руками роет себе могилу. Раз у него нет больше наследника, тунги с радостью признают мен" своим новым правителем. А Одоака я убью.

— У тебя тоже нет наследника, государь, — умерил колдун его пыл.

Король мрачно взглянул на него, сдвинул брови:

— Будет! Только приведи ко мне Альквину. Не забывай — я гораздо моложе Одоака. Никто не усомнится в том, что я способен дать жизнь наследнику престола. Я доблестный воин. В моих жилах течет королевская кровь. Ни народ Альквины, ни народ Одоака не посмеют воспротивиться тому, что я стану их правителем. Если я женюсь на Альквине — а она также ведет свой род от древней династии, — то наш сын будет наследником, против которого никто не посмеет возражать. Я прав или нет, колдун?

— Ты прав, государь. Но мне известно о камбрах кое-что еще. После того как мои союзники похитили Альквину, камбры бездействуют, сидят в своей крепости на равнине Больших камней. Мне удалось узнать, что Одоак задумал извлечь выгоду из нынешнего положения камбров, лишившихся правительницы. Он нападет на них в ближайшие дни.

— Зимний военный поход! — радостно воскликнул Тотила. — Кто бы мог подумать, что в старике Одоаке так силен дух предприимчивости! Обычно он всю зиму пьянствует. — Тотила замолчал. Он взвешивал все возможности, которые открылись перед ним после полученного известия. — Так, теперь мне понятен ход его мыслей. Он изгнал наследника. Теперь он должен как можно скорее доказать, что по-прежнему является выдающимся военачальником. В противном случае воины убьют его и признают своим королем молодого Леовигильда. Напасть на меня Одоак не посмеет, зато камбры представляют собой заманчивую цель.

Йильма кивнул. Он получил еще одно подтверждение правильности своего выбора. Тотила годился для того, чтобы стать не простым, а великим королем. У этого человека был быстрый ум, твердая рука и не было совести.

— Настолько заманчивую, что я сам по ней ударю, — заявил Тотила. — Проглочу разом оба народа. Нельзя упустить такую возможность. Воины! — крикнул он громовым голосом. — Готовьтесь в путь, прощайтесь с родными! Нам предстоит зимний военный поход.

Поднялся оглушительный радостный шум. И вот уже второй народ севера начал готовиться к войне.

Глава одиннадцатая ОХОТНИК ИДЕТ!

— Ты уверен, что знаешь, куда мы идем, старина? — спросил Конан. Он шагал впереди Рерина и Альквины и смотрел, нет ли где врагов с телом из плоти и крови, с кем он мог бы сразиться. Рерин же напряг все свое чутье, чтобы вовремя заметить опасное колдовство.

— Уверен настолько, насколько можно быть уверенным здесь. То есть не очень уверен. Где-то впереди находятся ворота. Через них мы сможем вернуться в наш мир и очутиться в том месте, из которого перенеслись сюда. Кроме этого, я почти ничего не могу сказать.

Они шли через лес, деревья в нем были высокие и росли густо. Порой над кронами пролетали большие призраки с трепещущими крыльями. Но те твари, что попадались внизу, были маленькими и сами уходили с дороги людей.

— Я молюсь Имиру, чтобы нам поскорее вернуться назад! — сказала Альквина. На ней была рубаха Конана. Киммериец накинул на плечи свой плащ из волчьей шкуры. Оторвав край рубахи, Альквина кое-как смастерила себе обувку. Было не очень холодно, поэтому они не мерзли в этой одежде.

Они еще ничего не ели с самого утра, а вчера разделили на троих маленького зверька, убитого Конаном. Но люди севера привычны к лишениям.

— Ох, Эрик Черный! Да когда же мне попадется зверь! — Конан терял терпение. В животе у него громко урчало.

— Стой! — сказал Рерин.

— Ну что такое?

— Я что-то чувствую… Не знаю… Что-то совсем близко. Оно исполнено зла этого мира.

— Ты можешь сказать, какое оно? — спросила Альквина.

— Нет, ничего подобного я не видел в трансе. Оно не такое, как обитатели замка, и не такое, как демоны, которые тебя похитили Больше я ничего не могу сказать.

— Надеюсь, это не еще один адский скорпион? С меня вполне хватило одного, — сказал Конан.

— Нет, по-моему, нет, но… — Рерин поднял голову. — Смотрите!

Они взглянули туда, куда указал Рерин. На дальнем холме виднелась фигура всадника на коне. По ветру развевался длинный широкий плащ. Лицо было скрыто под сверкающим серебряным шлемом. В прорезях для глаз полыхал зловещий красный огонь. На таком большом расстоянии невозможно было разглядеть оружие и доспехи всадника. Конан вспомнил, о чем говорили демоны, когда он расспрашивал их об Альквине: "Будет послан Охотник!"

— Если это человек, — сказал он, — то и он сам, и его конь гораздо больше нормального роста. И он определенно не желает нам добра.

Альквина обратилась к Рерину.

— Ты думаешь, это человек?

— Мне кажется, вряд ли здесь существуют настоящие люди, — отвечал старик. — Кроме нас и, возможно, нескольких пленников, которых они похитили из мира людей. Но что это — я не могу сказать.

И вдруг всадник резко повернул кони и во весь опор поскакал прочь.

— Мне очень не нравится этот всадник, — сказала Альквина.

Конан пожал плечами:

— В этом проклятом плотном воздухе никак было не разглядеть его. С виду — вроде великан, но, может быть, размеры искажены, как при миражах. — На самом деле Конан совсем не предполагал, что они увидели мираж, но не хотел еще больше пугать своих спутников. Если этот всадник затевает что-то против них, то беспокоиться лучше не заранее, а тогда, когда опасность станет угрожать непосредственно.

Они продолжили свой путь по лесу. Постепенно он сменился скудно поросшей деревьями и кустами равниной; здесь бежали ручьи и кое-где светлели луга. Конан заметил, что эта местность похожа на ту, куда они с Рерином попали в самом начале, едва очутившись в Стране демонов. Настроение Конана улучшилось, тем более что и видимость здесь была лучше — теперь он увидел бы врага еще издали и смог бы приготовиться к бою.

Заночевали они на лугу. Конан сделал себе копье из крепкой ветви и подбил животное, похожее на косулю. В этот вечер они поели отличного жаркого.

— Завтра утром будем у ворот, — сказал Рерин — Я отчетливо чувствую, что они очень близко. Чуть-чуть осталось идти.

— А что всадник? Ты чувствуешь его присутствие? — спросил Конан.

Рерин сосредоточился. Прошло несколько минут.

— У меня нет уверенности. Видишь ли, всякий магический предмет окружен особой аурой, которую может обнаружить тот, кто обучен этому искусству. Но аура бывает более сильной или более слабой. Сильная аура может перекрыть слабую, — так, мы не видим огонек свечи при ярком солнечном свете. Здесь магические ауры перекрывают одна другую, и различить их трудно. Сигнал, который исходит от ворот, очень сильный и отчетливый. А всадник… — Рерин пожал плечами, — у него не столь сильная аура, но очень, очень зловещая.

— Конан, как думаешь, сможешь ты победить этого жуткого всадника? — спросила Альквина.

— Конечно. Если он смертен… А он наверняка смертен!

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что на нем шлем, — ухмыльнулся Конан. — Бессмертному не нужны доспехи. Он носит шлем, потому что не хочет, чтобы раскроили его череп.

— Надеюсь, ты прав, — сказал Рерин. — Мое чувство говорит мне, что завтра мы узнаем о нем намного больше.

На следующий день они шли по гористой местности с мощными скалистыми образованиями и редкими низкорослыми деревцами. Воздух был все таким же плотным, похожим на воду, все формы и очертания призрачно расплывались. В какой-то момент им показалось, будто вдали послышался топот копыт. Они продвигались вперед с предельной осторожностью, опасаясь, что враг ударит прежде, чем они достигнут ворот.

— Вот они! — воскликнул Рерин, когда они поднялись на небольшую возвышенность. Внизу, во впадине, перед ними стояли каменные ворота, такие же, как те, через которые они вошли в Страну демонов.Колоссальные каменные столбы вздымались над землей, покрытой травой, в которой, казалось, не было ни зверьков, ни насекомых. Настороженно, с опаской они подошли ближе.

— Сколько тебе потребуется времени? — спросил Конан волшебника.

— Час, а может быть, и два. Но не больше. — Рерин достал из своей котомки пучки трав, камешки, косточки и прочее. — Альквина, помоги мне собрать хворост и развести огонь. Надо спешить. Но при колдовстве нельзя ни о чем забыть. Если я пропущу хотя бы одно слово или жест, все придется начинать сначала.

— А я могу чем-то помочь? — спросил Конан. Ему была ненавистна сама мысль о том, что придется участвовать в колдовстве, но он был готов преодолеть отвращение, если от этого зависело спасение жизни.

— Стой на страже. Если появится наш преследователь, нельзя, чтобы он мне помешал.

— Постараюсь не подпустить его близко, — пообещал Конан. — Приступайте к работе! А я поднимусь вон на тот пригорок и буду поглядывать по сторонам.

Поднявшись на холм, он увидел вокруг все тот же пейзаж. Кто же он, этот всадник? Какими силами располагает? Конан с сожалением вспомнил о своем панцире. Он не привык всецело полагаться на защиту доспехов, однако понимал, что в ближнем бою панцирь мог спасти ему жизнь. Сейчас у него были только меч и шлем. Щита не было. Пустяки! Не так давно он сражался вообще голый и все же остался жив. Киммериец присел на камень и стал ждать.

Рерин и Альквина сидели у огня, разведенного перед воротами. Конан слышал волшебные песнопения и видел поднимающийся над огнем густой дым, который то и дело менял свой цвет и медленно окутывал столбы ворот. Голос старого мага то поднимался до тонких жалобных нот, то становился низким, угрожающим. Наблюдая за этими колдовскими действиями, Конан стиснул зубы. Он даже вздохнул с облегчением, когда услыхал грохот тяжелых копыт.

Киммериец поднялся и вынул из ножен меч. Поджидая всадника, он невозмутимо опробовал лезвие большим пальцем.

Всадник вынырнул из леса. Похож на человека и сидит на чем-то, что похоже на коня. Но чем ближе он подъезжал, тем яснее Конан видел, что ни человека, ни коня нет. Они были словно бы сделаны, вернее, отлиты из цельного куска. Сверкали доспехами, но разглядеть их не удавалось из-за широкого плаща всадника. Теперь это существо шло прямо на Конана. Глаза у коня полыхали сквозь прорези в гладком наголовнике тем же багровым огнем, что у всадника.

— Расстояние достаточное! — крикнул Конан. — Что привело тебя сюда? Не вздумай помешать этим людям! — Он махнул рукой в сторону Рерина и Альквины, а сам меж тем не спускал глаз со всадника.

— Я — Охотник, — произнес голос, звук которого был странно гулким. — Я пришел, чтобы отвести всех вас к моему повелителю.

— Кто же он? — Ответ был, в сущности, безразличен киммерийцу, но он старался выиграть каждую секунду, чтобы Рерин успел закончить свои волшебные действия.

— Я служу владыке Страны демонов, — отвечал стальной всадник. — Следуй за мной!

— Если нам захочется нанести визит твоему владыке, то мы и сами найдем дорогу. Убирайся! — крикнул Конан. — И если тебе дорога жизнь, не пытайся задержать нас!

Не проронив более ни слова, Охотник бросился вперед. Он едва не сбил Конана с ног. Обыкновенная лошадь, перед тем как пуститься в галоп, чуть подается назад и приседает на задние нога. Здесь же — ничего похожего! Все четыре ноги оторвались от земли одновременно. С ошеломляющей скоростью конь несся на Конана. Всадник не шелохнулся, однако в его правой руке вдруг блеснул длинный клинок. Он обрушился на Конана. В последнюю секунду тот отскочил — клинок лишь отсек край его волчьей шкуры.

Инстинктивным движением Конан нанес удар в бок коню, рассчитывая отрубить ногу всадника. Сталь звонко ударила по ножному доспеху. Конан тут же отпрыгнул в сторону Ранить всадника не удалось. И, к удивлению Конана, ему показалось даже, что под доспехом вообще не было ноги.

Все еще не оправившись от удивления, он ожидал следующей атаки. Конан не любил занимать в сражении оборонительную позицию, но понимал, что глупо переходить в наступление, до тех пор пока он не будет знать сильные и слабые стороны противника.

Новая атака Теперь всадник низко пригнулся к шее коня и сделал попытку насадить Конана, точно курицу на вертел, на свой клинок. Однако Конан уже приготовился и бросился влево, чтобы нанести удар по левому боку всадника. Конан как следует размахнулся — но тут в левой руке всадника вдруг вырос второй клинок. Он был в четыре фута длиной. Сталь обрушилась на голову киммерийца — он отчаянно отбил удар. Ему удалось отвести клинок врага и уберечь голову, но он получил рану в левое плечо.

— Кром! — вскричал Конан. — Откуда еще этот клинок? Эй, Рерин, долго еще?

— Несколько минут! — крикнул в ответ Рерин. — Заклинания уже произнесены, но нужно немного времени, чтобы все исполнилось.

— Постарайся ускорить дело! Он так сражается — я еще такого не видал!

Стальной всадник вновь наступал. Конан уже знал, что сражается не с живым существом. Разумнее было бы броситься наутек, а не подставлять себя под удары. Но киммериец помнил о своем долге. Пока он дышит, пока в груди бьется сердце, он будет защищать свою королеву от этого Охотника. А тот мчался на Конана, подняв оба клинка. Он держал их в широко расставленных руках. Конан ждал, подняв меч обеими руками над правым плечом. Отскочить в сторону было нельзя, а раз так, он раскроит голову коня. Никогда еще ему не встречался враг в таких доспехах, которые не мог бы разбить хороший удар мечом.

Охотник был уже в десяти шагах. И тут из лба коня, точно между глаз, вырос метровой длины рог, который вдобавок вращался, как сверло. Серебром блестели острые зубы. Конан подхватил с земли камень и швырнул в голову всадника. Он попал точно в глазную щель на шлеме. Конь вздрогнул. Но вращающийся рог был уже на расстоянии ладони от груди Конана. Киммериец подпрыгнул и изо всей силы ударил всадника по плечу. Тот чуть пошатнулся. Но лезвие меча даже не оставило на его доспехах заметного следа.

При следующей атаке Конан схватился за плащ всадника, чтобы стащить его с коня. Плащ тяжело соскользнул на землю — и тут Конан наконец увидел, с кем он сражается. Шлем всадника был гладкий, зато доспехи на всем туловище состояли из множества подвижных стальных колец, соединенных друг с другом. Хитрый механизм скреплял всадника с конем так, что они составляли единое целое — человек-зверь.

Охотник готовился к очередному нападению, Конан же тем временем искал — где же у этой штуковины слабое место? Стальные кольца были пригнаны друг к другу так плотно, что между ними не прошла бы и иголка. Но должен же быть какой-то доступ к более уязвимым внутренним частям махины! Конан лихорадочно соображал. Единственная щель — это прорези для глаз. Может быть, там, за ними, и не глаза вовсе, а скорей всего какие-то части, не столь невосприимчивые к ударам стального меча, как доспехи всадника.

Когда конь помчался на него, Конан был в полной готовности. В точно рассчитанный момент он сделал шаг в сторону, увернулся от клинка в правой руке Охотника и схватил его за руку. Уцепившись за нее, он перемахнул на коня, за спину всадника. Меч пришлось бросить, и Конан выхватил из-за пояса кинжал.

Он уже ударил было кинжалом в глазную прорезь, как вдруг на спине всадника, там, где должен проходить позвоночник, выскочил целый гребень остро заточенных лезвий. Конан мгновенно отпрянул и скатился вниз по крупу коня. И вовремя! Потому что там, где он сидел секунду назад, из спины коня выросли такие же блестящие ножи. Конан подхватил с земли свой меч. Да когда же кончится этот кошмарный сон? Он ненавидел чувство беспомощности.

— Сюда! — закричал тут Рерин. — Ворота отворились!

Конан бросился бежать со всех ног. Внутри ворот кружил разноцветный бешеный вихрь. Альквина махала ему руками. Конан не осмелился оглянуться назад, чтобы увидеть, близко ли Охотник. Гигантскими шагами сбежав с холма, он втолкнул Рерина и Альквину в ворота. И только тогда оглянулся — он не мог оставить этих двоих без прикрытия.

Враг летел стрелой, но был все же достаточно далеко — Конан как раз успел попятиться и войти в ворота.

Все вокруг завертелось. Он потерял в этом вихре всякое представление о пространстве. А потом почувствовал страшный холод. Он стоял по щиколотки в снегу. Воздух был холоден и чудесно прозрачен. Конан сделал несколько шагов. И тут увидел, что вокруг столпились люди. Он стоял в окружении толпы на равнине Больших камней. Стоявшие вокруг были воинами Альквины. Другие люди бежали к ним из крепости.

— Прочь от ворот! — крикнул Конан.

В толпе поднялся крик ужаса — Охотник во весь опор промчался сквозь ворота. И вдруг, словно оцепенев, замер на месте. Он как будто высматривал в толпе людей свою добычу. И Конан лихорадочно огляделся. Он искал подходящее оружие. Наконец увидел. Один из воинов держал копье двенадцатифутовой длины — такими копьями пехота сражается со всадниками.

— Реккаред! Дай мне твое копье! — крикнул Конан.

Воин перебросил копье Конану, не отводя взгляда от страшного всадника. Конан осмотрел наконечник копья — длинный и узкий, как раз то, что надо!

При звуке его голоса всадник повернул голову. И конь пустился вскачь. На сей раз уже из боков коня выросли две длинные изогнутые сабли, а из груди две алебарды. Но стальной конь двигался уже не так уверенно и быстро, как раньше.

По толпе пробежал ропот восхищенного изумления, когда непобедимое — так всем казалось — чудовище из стали начало приближаться к крохотной в сравнении с ним фигурке Конана. Разве в силах человек из плоти и крови остановить эту адскую махину. Никто не сомневался, что киммериец будет сметен и рассечен на куски.

А Конан стоял, сжимая в руках древко копья. У него только одна попытка — победить или погибнуть. Глазные прорези в шлеме всадника были узкими. "Нужно вогнать копье в них наискось, иначе повисну на древке, но ничего не добьюсь", — подумал Конан.

Охотник наступал. Конан ударил копьем и попал точно в левую прорезь. Внутри раздался треск. И тут Конана отбросило назад. С дикой решимостью он не выпустил из рук копья, несмотря на то что по рукам пробежала болезненная сильная дрожь.

Из прорези посыпались искры и повалил дым. Воздух наполнился странным запахом — так бывает, если где-то недалеко в землю ударит молния. Охотник завертелся волчком вокруг собственной оси. Конан, казавшийся по сравнению с ним крохотным, уцепившись за древко, кружился в воздухе. Крепкое ясеневое древко не сломалось. И тут сноп синих искр взметнулся из глазных прорезей Охотника. Из всех щелей доспехов поползли струи дыма Всадник повалился на спину коня. Конь содрогнулся и замер. Настала мертвая тишина.

Конь и всадник застыли и казались ледяной фигурой. Охотник был мертв — если только он когда-либо был живым.

— Что это было? — спросила Альквина. Она и все остальные подошли к киммерийцу.

Зиггайр пояснил:

— Мы увидели сполохи огня над большими воротами, государыня. И прибежали сюда. Мы подумали, что, может, это ты и твой маг вернулись. Но пойдем скорее в крепость. Здесь, на равнине, мы в большой опасности.

— В опасности? — Альквина удивилась. После уничтожения Охотника никакие опасности не страшны — так она думала.

— Сюда идут наши враги, — сказал Зиггайр. — Надо укрыться за крепостной стеной и обороняться.

Кто-то крикнул:

— Смотрите!

Все посмотрели на металлического Охотника. С невероятной быстротой его покрывала ржавчина. Со скрежетом и треском отвалилась рука, потом подогнулись ноги коня, и Охотник с грохотом повалился наземь и треснул пополам. Изнутри посыпались шестеренки, рычажки, колесики и многое другое.

— Он не мог остаться невредимым в нашем мире, — заметил Рерин.

— Я безмерно счастлив, государыня, знать, что ты в безопасности!

Альквина отвела глаза от ржавых обломков и увидела перед собой красивого молодого человека с белокурыми длинными волосами и бородой.

— Я Леовигильд, племянник короля тунгов Одоака.

Альквина метнула на него грозный взгляд, но каждому было ясно, что юноша возбудил ее интерес.

— Разве мою крепость взяли враги, коль скоро племянник и наследник Одоака находится среди моих воинов?

— Я уже не наследник, — ответил юноша — И клянусь, я не враг тебе. Пойдем в крепость! Там ты сможешь надеть более подходящее платье. А затем обсудить все спокойно и не спеша.

Альквина приняла подобающий королеве гордый вид, кивнула молодому человеку и направилась к крепости. За ней последовали и все остальные. Конан шел последним. Он чувствовал, что его несколько обошли почетом. Его великий подвиг уже заслонили собой последние политические события. Рерин подошел к нему:

— Не отставай, Конан! Во дворце тепло и поесть дадут. Если ты надеялся покрыть себя вечной славой, то надо было пригласить барда. Пускай бы присутствовал при твоих подвигах и воспел их потом.

— Она что, действительно так низко ценит мою службу? — обиженно сказал киммериец. — Пока этот зеленый юнец превратится в настоящего воина, пройдет не один годик!

— Воины приходят и уходят, — отвечал Рерин. — Альквина же королева. Она должна заботиться о благе своего народа. Скажу тебе по секрету, я говорил с ней о том, чтобы сделать тебя принцем-регентом и…

— Эге! Да я весной сяду на первый же корабль, который пойдет на юг. Если я пожелаю получить королевство, то я его завоюю! Клянусь Кромом! Королевства — приданого за женой — мне не нужно!

— Тогда все в порядке. Леовигильд — из королевского рода, Альквина тоже. Может быть, соединившись, они спасут свои народы от гибели.

Глава двенадцатая КРОВЬ НА СНЕГУ

Конан сидел, мрачно уставясь в свою кружку с пивом, и молчал, а в это время королева камбров и изгнанный наследник престола тунгского королевства держали совет. Как ни противно было киммерийцу признавать чье-то превосходство, однако он не мог не заметить, что Леовигильд, при всей своей молодости, вел речи мудрые и полные отваги, хотя и не лишенные, на взгляд Конана, чрезмерной осторожности. Воины Альквины слушали юношу с такой почтительностью, какую Конан не ожидал встретить по отношению к чужаку в народе, состоявшем сплошь из сородичей. Но, разумеется, общие правила не распространялись на особ королевской крови. Короли и королевы должны заключать браки с чужестранцами, иначе потомство их обречено на вырождение.

— Альквина, прежде всего нам предстоит столкновение с двумя противниками, — объяснял Леовигильд. — Первый враг — это тунги во главе с моим дядей. Второй и гораздо более опасный враг — это торманны и Тотила. Одоак — подлый убийца, наносящий удар из-за угла. С возрастом он впал в слабоумие Тотила же — выдающийся воин, и он в расцвете сил. Кроме того, он не позволяет своим воинам раскисать в безделье. Численность камбров невелика. Пожалуй, здесь, за каменными стенами, ты сможешь отразить нападение войск одного из твоих врагов, но не обоих сразу.

— Я думаю, до этого все же не дойдет, — возразил Зиггайр. — Почему бы торманнам и тунгам не вести борьбу между собой? Зачем им нападать на нас?

— Обоим королям нужна королева, — сказала Альквина — Им нужна я. Скоро они узнают, что я вернулась, и начнут действовать. А счеты они будут сводить потом, после того как завоюют нас.

— Верно, — поддержал ее Леовигильд. — Я, по-моему, знаю даже, как будут разворачиваться события. Тотила предложит Одоаку заключить временный союз. Тогда оба короля со своими войсками нападут на крепость. Взяв ее, они начнут войну между собой за Альквину, ее земли и ее народ. А так как мой дядя не просто слабоумный, но и глуп, как пробка, то он пойдет на союз с Тотилой. Тотила же не дурак — ведь он сумел создать свое королевство буквально на ровном месте. В один прекрасный день при осаде он попросту подошлет к Одоаку убийц. Тунги останутся без короля. Я изгнан. Значит, тунги присоединятся к военному походу единственного оставшегося военачальника — Тотилы.

Эта четкая оценка положения была встречена одобрительными возгласами.

— В свои юные лета ты говоришь очень мудро, — сказал Рерин. — Итак, мы должны придумать, как избежать несчастья.

— Давайте выйдем в открытое поле и сразимся с Одоаком, — предложил Зиггайр. — С ним и с тунгами нам легче справиться, чем с Тотилой. Победим их и скроемся за крепостной стеной И будем ожидать прихода Тотилы.

— Даже если мы разобьем тунгов, то потеряем при этом много сил, — возразила Альквина. — К тому же Тотила сможет захватить крепость, если в ней не будет воинов.

Конан улыбнулся. Никто здесь не предлагал решения, которое на юге любой царице было бы яснее ясного. И всего-то — выти замуж за более слабого из врагов и потом спокойненько зарезать его спящего. Но нет — на севере королева пошла бы на такое лишь ради кровной мести. А так как у Альквины не было основания враждовать ни с одним, ни с другим королем, то подобная идея и не приходила ей в голову.

— Я не считаю себя вправе советовать вам что-то в области военной тактики, — сказал Леовигильд. — Мой военный опыт весьма невелик. Да я и не могу выступить с оружием в руках против моего народа, пусть даже я изгнанник. Но я готов воевать с Тотилой. Постойте! Ведь один из нас до сих пор не сказал ни слова. Сильнейший из воинов королевы Альквины — не только непобедимый боец. Он служил в армиях многих стран мира. И мне кажется, ему известны выходы из положения, о которых мы с вами даже не догадываемся. Конан, скажи, что ты обо всем этом думаешь?

Конан отер губы тыльной стороной руки. Здесь, на Севере, высоко ценились не только воинские доблести, но и мудрый совет. И этим армии северян также отличались от тех войск, в которых он когда-то служил на Юге.

— В открытом сражении у нас шансов нет. Даже если придется воевать с одним из королей. Победить обоих сразу — нечего и думать. Здесь всем это ясно. У меня есть мысль, каким образом мы могли бы существенно ослабить их армии, прежде чем начнется осада крепости или произойдет сражение в поле. Для этого требуется ловкость и мужество. Альквина, ты должна созвать всех своих охотников и ловчих.

— Ловчих? — удивилась Альквина. — Зачем?

— Они знают местность лучше всякого воина. Если сюда придут Одоак и Тотила, им придется пробиваться сквозь снега, они будут продвигаться очень медленно. Мы поставим дозоры ловчих поблизости от больших дорог, чтобы они сообщали нам о продвижении вражеских войск. Навстречу врагам мы вышлем не армию, а многочисленные конные отряды. Они внезапно нападут на врага во время перехода, сколько-то человек убьют, а затем повернут коней и умчатся. Потом нападение нужно будет повторить в другом месте. Как только противник приготовится к сражению и его воины построятся "черепахой", мы не мешкая отступим и скроемся в крепости. Новое нападение предпримем через день или два. Даже если убиты при этом будут немногие, мы победим их, прежде чем они подойдут к стенам крепости. Потому что, столкнувшись с неизвестной тактикой, даже самые испытанные храбрецы теряют уверенность в себе

— Никогда не слышал о таком способе ведения войны, — сказал Зиггайр, покачивая головой.

— Одоак и Тотила наверняка тоже о нем не слышали, — сказал Леовигильд. — По-моему, Конан предлагает нам единственный приемлемый путь.

— Против Одоака мы сможем применить нашу тактику несколько раз подряд. Но не против Тотилы, — предостерег Конан

— Почему? — спросила Альквина.

— Из-за его проклятых сорок! Тотила живо узнает, что и как мы делаем. Йильма с помощью этих зловредных птиц будет следить за нами. А как спрячешься от летающего врага?

— Может быть, под прикрытием леса? — предложил Леовигильд.

— Они увидят на снегу наши следы, ведущие в лес, — возразил Конан.

— По-моему, я могу помочь вам, — вмешался Рерин.

— Говори! Нам нужна любая помощь. — Альквине не терпелось услышать совет волшебника.

— Против Йильмы и его сорок мне никогда не удавалось выдвинуть надежную защиту. — Старик вздохнул. — Его искусство значительно превосходит мое. Но я знаю одно колдовское заклинание, с помощью которого можно вызвать зимой недолгий, но сильный снегопад. Как только мы спрячемся в лесу, снег заметет наши следы, и сороки их не увидят.

Конан улыбнулся и как следует отхлебнул из кружки.

— Ну, старик, — сказал он, — может быть, именно тебе мы будем обязаны победой.

Ловчие королевы были крепкими парнями невысокого роста. Одеты они были в грубое сукно и теплые меховые куртки. Цвет кожи у них был несколько темнее, чем у воинов. Глядя на них, Конан пришел к мысли, что предки охотников жили здесь задолго до того, как пришли белокурые люди. Ловчие ведали лесами, они приводили высокородных охотников в такие места, где скорее всего можно было напасть на дичь. Ловчие пользовались многими привилегиями и служили королеве верой и правдой.

— Несколько человек из вас проведут наши наступательные отряды в места, подходящие для устройства военных лагерей, — давал разъяснения Конан. — Другие пусть велят слугам носить туда корм для лошадей. Третьи пойдут по пятам за двумя войсками, которые двинутся на нас. Необходима осторожность — враг ничего не должен заметить. Идите выше по склонам — так они не увидят ваших следов на снегу. Я уверен, что противник выберет для своего продвижения широкие дороги, которые проходят у подножия холмов. Вы будете действовать группами, одни из вас будут вести постоянное наблюдение за противником, другие — доставлять эти сведения нам. Если вас обнаружат, не вступайте в бой, предоставьте это воинам, а сами постарайтесь убежать. А сейчас идите к Зиггайру. Он каждому из вас даст задание

Ловчие ушли. Теперь перед Конаном стояла труднейшая задача. У него был один, от силы два дня на то, чтобы дать воинам необходимые указания о ведении боевых действий верхом на коне. Хорошо еще, что научить их надо было только тому, как наносить удары и немедленно затем отступать. Сложные маневры кавалерии — тут потребовались бы месяцы жесточайшей муштры. Мечи у камбров были слишком короткие, для верхового сражения они фактически не годились. И Конан стал учить воинов, как наносить удары копьем, не спешиваясь.

На площадке перед крепостной стеной были поставлены столбы, а к ним привязаны чучела из соломы. Воины на всем скаку били в них копьями. Стоило кому-нибудь промахнуться — он вылетал из седла, а остальные так и покатывались от хохота

— Здесь не место для забав! — одернул весельчаков Конан. — Идет война! Не вкладывайте в удар всю свою силу — сохраняйте равновесие. От вас требуется вышибить врага из седла, нужно только вонзить в него копье, на несколько дюймов. И сидите в седле свободно. При броске чуть придерживайте коня. Это не обученные кавалерийские лошади, имейте в виду, — нельзя, чтоб они путались.

Тут один из воинов снова вылетел из седла, и все захохотали. Конан в отчаянии застонал сквозь зубы.

К вечеру, когда уставшие солдаты повели коней во двор, Конана подозвала к себе Альквина.

— Есть надежда? — напрямик спросила она.

— Они понемногу учатся, — уклончиво ответил киммериец. — А наш враг еще никогда не сражался с верховыми. В этом наше величайшее преимущество. И потом, наша цель — ослабить врагов, а не окончательно разбить.

— На большее, видно, не приходится и надеяться. Может быть, благодаря тебе, Рерину и Леовигильду нам удастся выстоять при нападении.

— Мальчонка и правда такой замечательный? — Конана злило то, что королева так явно отдает предпочтение Леовигильду.

Она холодно посмотрела ему в глаза:

— Разумеется. Когда Одоак умрет, тунга, несомненно, присягнут ему в верности. И тогда мы сможем заключить с ним союз против Тотилы.

— Династический брак и, как его следствие, объединение двух народов?

— Ну да. Таков обычай всех королевских родов. Если мы уничтожим Тотилу, то, возможно, и торманны изберут нас своими правителями. У Тотилы нет наследника.

— Вот и отлично! — Вне себя от ярости Конан резко повернулся и хотел уйти.

— Конан! — окликнула его Альквина. Он остановился. Всю злость вдруг как рукой сняло. Альквина стояла возле крепостной стены, такая маленькая, но царственно гордая. Голос ее звучал мягко:

— Конан, когда королева думает о своем будущем, она делает это не как женщина, слушающая лишь голос своего сердца, а как повелительница. Она всегда должна помнить о благе своего народа. Мне жаль, но это так. — Альквина пристально посмотрела ему в глаза и, не сказав больше ни слова, повернулась и пошла прочь. Конан еще долго глядел ей вслед.

В этот вечер во дворце шел веселый пир. Правда, в пиве Альквина воинов ограничила. Еще до рассвета они должны были выехать из крепости и первый раз напасть на врага из засады. Победа их ждет или поражение — неважно, все равно это нападение никогда не будет забыто, ведь в нем будет впервые применена новая тактика. Некоторые старые воины сомневались в тактике, завезенной из чужих стран. Да разве может воин сражаться по-настоящему, если он не чувствует твердой почвы под ногами? Несмотря на сомнения, никто не был уныл или грустен. Да это и немыслимо было бы для северян вечером накануне битвы. Всех переполнял воинственный задор.

Конан оторвал кусок от зажаренной телячьей ноги. Конечно, воины Альквины не были обученным войском. Но он не слишком высоко ценил настоящие армии. Кроме того, ему уже случалось вести в бой дикие орды. А эти люди храбры и преданы королеве. Тут кто-то тронул Конана за плечо. Рядом с ним стоял Леовигильд.

— Конан, — заговорил юноша, — я считаю, что ты — спаситель нашего народа. Твои заслуги не останутся без вознаграждения. Когда все уже будет позади, ты сможешь стать великим военачальником. У тебя будут земли, крестьяне, слуги. Дай только мне взойти на престол, уж я вознагражу тебя по чести.

Конан взял юношу за руку повыше локтя и усадил на скамью рядом с собой. Потом наклонился к нему и сказал, подчеркивая каждое слово:

— Три вещи, мальчик… — Он загнул блестевший от мясного жира палец. — Первое: я служу не тебе, а Альквине Награда за службу — ее дело, а не твое. Во-вторых, — он загнул второй палец, — никогда не поздравляй никого с победой, которая еще не одержана. Боги этого не любят и не раз уже карали подобную самонадеянность. И третье, — Конан загнул третий палец, — весной я поплыву на юг. Земли и прочее трудновато было бы взять на борт судна Поэтому награду я потребую золотом, если Кром и Имир даруют нам победу.

К удивлению Конана, Леовигильд только усмехнулся:

— Поистине, киммерийцы так свирепы и суровы, как о них говорят. Благодарю тебя за мудрое наставление. О вознаграждении мы поговорим позже. В настоящее время ты — величайший воин всего Севера, а я нищий изгнанник, который рад и тому, что ему позволили участвовать в сражении Пусть победа достанется тому, кого пожелают осчастливить боги

Теперь и Конан улыбнулся. Он хоть еще и упрямился, но уже понемногу начинал на свой лад любить этого парня Конан ответил:

— Кому бы она ни досталась — скоро снег окрасится кровью.

Конан окинул взглядом свое маленькое войско. Впереди был еще один бесценный день, они могли провести военные учения здесь, в полевом лагере. Он собирался научить солдат находить укрытия в лесу и бросаться в бой не раньше, чем будет дан сигнал к атаке. Все воины были разделены на шесть отрядов. На каждое вражеское войско — по три отряда. Целый день ушел у Конана на то, чтобы научить бойцов атаковать врага одновременно с трех сторон. У него так и не было уверенности, что после внезапной атаки воины Альквины не ввяжутся в длительный бой, а, как он их учил, обратятся в бегство. Но теперь жребий был брошен

Вечером, когда воины спешились и стали устраиваться на ночлег, Конан все же был ими доволен Он сделал все, что мог.

И тут в лагерь прибежали несколько ловчих. Не успев отдышаться, один из них, молодой кучерявый парень с коротким копьем в руках, доложил:

— Мы выследили торманнов, предводитель! На дорогу сюда у них уйдет около восьми часов — они идут медленно. Сейчас они, наверное, сделали привал и находятся в шести часах пути отсюда

— Они выслали вперед разведчиков? — спросил Конан.

Парень отрицательно потряс головой:

— Нет. Они идут все вместе, впереди только несколько всадников Мы видели и короля Тотилу. Мы узнали его по мантии из человеческих скальпов.

— Хорошо, — сказал Конан. — До наступления рассвета ты отведешь один отряд в то место, что находится. поблизости от дороги, по которой идут торманны, и пригодное для засады.

Прошло не больше часа, и другие ловчие также доложили Конану, что выследили тунгов — те шли несколько южнее. Если все пойдет как задумано, то завтра к полудню воины Альквины нанесут врагам первый удар.

Как было условлено, Конан возглавил отряды, выступавшие против тунгов, Леовигильд — отряды, готовившие нападение на торманнов. Конану совсем не нравилось такое разделение обязанностей, потому что Тотилу и его воинов он считал более опасным противником и предпочел бы сражаться с ним сам. Но Леовигильд не хотел воевать против собственного народа. Воины отрядов, шедшие в бой с Тотилой, потребовали, чтобы их возглавил отпрыск королевского рода, раз уж сильнейший из воинов, Конан, должен был повести за собой другие отряды. Многие воины рассчитывали при этом также показать в бою доблесть и преданность человеку, который, по всей вероятности, скоро станет их королем.

Зимнее солнце еще не поднялось над горизонтом, когда все уже были готовы к выступлению. Конан отвел в сторону Зиггайра, который должен был повсюду следовать за Леовигильдом и в случае необходимости мог взять на себя командование. Зиггайр должен был также дать сигнал к наступлению.

— Зиггайр, не давай Леовигильду возможности самому вступить в бой с Тотилой. Для мальчика это верная смерть. Тотила слишком опытный воин для такого зеленого юнца.

Зиггайр ответил после недолгого молчания:

— Сделаю все, что в моих силах. Но как можно удержать молодого, горячего парня, если он ищет славы? Я уверен, что он хочет доказать Альквине, что он не только умен, но и отважен

Конан хлопнул приятеля по плечу.

— Сделай что сможешь. Дело предстоит опасное для всех нас — Затем Конан повернулся к воинам: — По коням! — и сам вскочил на своего низкорослого северного жеребца. Подъехав к Леовигильду, киммериец поднял руку: — Ну, ни пуха ни пера, принц!

Леовигильд как положено ответил на охотничье напутствие и добавил:

— Еще увидимся, Конан. Либо в доме Альквины, либо — у Имира.

Глухо застучали копыта, поднимая снежные вихри, и вскоре войско разделилось на два отряда. Один направился на запад, другой — на юг.

Конан, спешившись, стоял под деревом и держал коня в поводу. Все его воины также укрылись под деревьями, откуда, однако, могли видеть дорогу, бежавшую далеко внизу. Тунги продвигались вперед и уже миновали два из трех отрядов Конана. Киммериец со своим отрядом хотел атаковать голову колонны. Рука его сжимала рукоять меча.

Он долго искал в оружейной палате Альквины, пока не нашел, меч такой длины, чтобы годился для сражения верхом. Меч этот, очевидно, был изготовлен оружейниками Аквилонии. Может быть, подарок какого-нибудь князя — давние дела. Наверное, никто этим мечом не бился, ведь для боевого стиля камбров он не годился.

Теперь тунги были достаточно близко. Конан тихо скомандовал:

— По коням!

Воины убрали куски дерюги, которыми были укрыты морды коней, и схватились за копья. Лица у всех были полны решимости. Конан вынул из ножен меч и кивнул Хагбарду, который стоял к нему ближе всех. Воин поднес к губам охотничий рог и протрубил громкий и протяжный сигнал к атаке. С воинственным кличем камбры ринулись вниз по склону холма.

Шедшие по дороге в смятении уставились на мчавшийся к ним небольшой отряд конников. Не может быть! Таких атак не бывает! Почему они верхом? Чтобы сражаться, нужно спешиться! Почему они не произносят традиционных оскорбительных речей, почему не похваляются своей силой перед началом боя? Но людям Одоака размышлять обо всем этом было некогда — всадники уже теснили их.

Конан наклонился вперед и взмахнул мечом. Его противник не был готов принять такой удар и не успел прикрыться щитом. Меч разрубил его бронзовый шлем. Потоком хлынула кровь, воин как сноп повалился на землю. Конан оглянулся и увидел, что его воины бьются на славу, нанося удары копьями. Кое-кто не устоял все же перед искушением и бросил копье, хотя Конан строжайше это запретил. Теперь у них остались только короткие мечи.

Один из тунгов метнул в Конана копье. Конан отбил удар и глубоко разрубил плечо врага. Тот с проклятьем упал. И тут Конан увидел жаркую схватку, которая шла вокруг толстого седобородого человека в великолепных доспехах. Это же Одоак, а вокруг бьются его телохранители! Конан попытался пробить себе дорогу туда, но его конь, не привычный к сражениям, не слушался и не шел в эту свалку.

— Хагбард! — крикнул Конан. — Труби отход!

По сигналу Хагбарда большинство воинов Конана повернули назад и ускакали в лес. Конан еще немного обождал — он хотел увидеть, многие ли послушались сигнала. Как он и опасался, несколько человек бились словно одержимые — настоящие берсерки! Все они потерпели поражение и были убиты.

Отряд собрался в лесу. Конан пересчитал воинов Они потеряли десятерых. Меньше, чем он предполагал. А с этого дня потерь у них будет еще меньше, потому что горячие головы и глупцы уже погибли.

— Прямо сейчас все повторим? — спросил его какой-то воин, у которого из-под шлема текла кровь.

— Нет, не сегодня, — ответил Конан. — Кони еще не привыкли. Сегодня мы подыщем хорошее место для лагеря, а завтра утром повторим атаку. Завтра совершим два или три нападения — сколько успеем до темноты.

В этот вечер воины сидели у костра и так радостно обсуждали атаку, как будто одержали великую победу, а не устроили незначительную стычку с врагом, в которой было убито и ранено не больше двадцати воинов противника Конан мрачно усмехнулся. Завтра вечером эти парни уже не будут так задорно похваляться своими подвигами. Они поймут, что партизанская война, которую они ведут, дело длительное, суровое и опасное, да к тому же и славы приносит мало.

— О чем ты задумался, Конан? — спросил Хагбард. — Разве мы плохо справились с задачей?

— Вовсе нет. Большинство сражалось лучше, чем я предполагал.

Хагбард улыбнулся:

— Тунги сбились в кучу, как овцы! Им против нас не устоять.

— Сегодня мы напали на них внезапно. Завтра внезапности уже не будет. И только вопрос времени — чтобы тунги поняли, как им сражаться против всадников, которые к тому же сидят верхом на непривычных к войне лошадях.

— Ты думаешь, они быстро поймут, что к чему? — спросил Хагбард, разом став серьезным.

Конан кивнул:

— Сегодня они наносили удары по всадникам, словно по пешим. Но скоро они сообразят, что гораздо легче сначала убить коня. Как только станет ясно, что тунги метят в коней, а не в конников, нужно будет уходить обратно в крепость.

Тотила проклинал неожиданный снегопад. Вчера дважды на его людей напали всадники, сегодня один раз. Над головой Тотилы низко пролетели две сороки и уселись на плечи Йильмы.

— Видели они что-нибудь? — недовольно спросил Тотила.

— Нет, мой повелитель, — отвечал Йильма. — Снег идет очень густо. — Он помедлил. — Я чувствую, что с этим снегом что-то неладно. Здесь не обошлось без колдовства. Этот снег — не обычного происхождения.

Тотила ненадолго задумался. Вчера обе атаки всадников произошли во время сильного снегопада. И сегодня то же самое.

— Все сюда! — крикнул он. — Строиться "черепахой", щитами наружу! На нас сейчас нападут!

Колонна воинов быстро перестроилась, образовав круг. Щиты воинов были обращены наружу. Все были озлоблены и готовы к сражению. Вчера и сегодня всадники вынырнули откуда-то внезапно, как блуждающие лесные огни, и так же быстро скрылись. Воины Тотилы не успели излить на врагов всю свою ярость. Но теперь король приготовился достойно встретить проклятых всадников. Торманны ждали в молчании.

Леовигильд нервничал, стоя в ожидании на опушке леса. Он и воины его отряда слышали, как внизу шли враги, но не могли их увидеть. Об этом Леовигильд не подумал, когда одобрил предложение волшебника наслать снегопад. Снег, скрывший их от глаз сорок, мешал и им самим что-либо видеть. Леовигильд обратился к Рерину:

— Это никуда не годится. Мы имеем превосходство, только если видим врагов. Вероятно, снегопад — все-таки не очень хорошая оборона.

— Он был нашей единственной надеждой, — возразил Рерин. — И мы уже удачно совершили три атаки. — Он пристально вгляделся в снежные вихри. — Пора! Сейчас снег начнет редеть.

— Они остановились, — доложил Зиггайр, не отходивший от Леовигильда.

— Тотила не дурак, — принялся Леовигильд рассуждать вслух. — Три раза мы нанесли ему удар во время снежной бури. И теперь он уже ждет нападения — ведь снова идет снег. — И тут Леовигильд принял решение: — Зиггайр, скачи, приведи сюда два других отряда. Раз торманны остановились и больше нет колонны, бессмысленно нападать на них тремя маленькими отрядами. Вместо этого мы сосредоточим все силы для одного мощного удара.

— Этим ты нарушишь приказ Конана, — предостерег Рерин.

— Конан далеко, а я здесь, — сказал Леовигильд.

— Занимайся лучше своими колдовскими делами, Рерин, — поддержал его Зиггайр. — А воевать предоставь воинам. — И, быстро развернув коня, он поскакал прочь. Многочисленные вмятины и царапины на панцире Леовигильда свидетельствовали о его готовности броситься в самую гущу схватки. Камбрам только того и нужно было.

— Не тревожься, — с улыбкой успокоил Леовигильд старого мага. — Я уверен, что Конан принял бы точно такое решение, будь он здесь.

Снег еще не начал редеть, когда два других отряда присоединились к Леовигильду.

— Внизу нас ожидает столкновение с "черепахой", — объявил он. — Нам нельзя разделяться. Напротив, ударим все разом в одном месте и пробьем оборону. Не давайте втянуть себя в мелкие стычки или поединки. Помогайте друг другу. Мы должны пробить стены из щитов. Только так мы нанесем врагу ощутимый удар. Когда услышите сигнал рога, немедленно скачите назад в лес.

— Где мы ударим? — спросил Зиггайр.

— Там, где находится Тотила. Вы все его уже видели. Следуйте за мной. Как только я увижу Тотилу, я поскачу к нему. Если нам удастся убить Тотилу, победа нам обеспечена — так я думаю. Итак, вперед! На врага!

С дикими воплями всадники поскакали за Леовигильдом. И только Рерин остался в лесу и стоял, с тревогой глядя им вслед.

— Вот они! — воскликнул Тотила и злобно усмехнулся, вытаскивая из ножен меч. — Посмотрим, как они умеют биться с воинами, когда те хорошо подготовились! — Бойцы Тотилы радостно завопили.

Очутившись в пределах досягаемости копий врагов, нападающие резко повернули коней и помчались вдоль стены из щитов. Тотила знал, что они хотят увидеть его. Но он и не думал прятаться. Его шлем и мантия были знамениты на всем Севере. Тотила с нетерпением ждал схватки, чтобы помериться силами с лучшим воином камбров.

Во главе всадников скакал красивый белокурый юноша, он еще в первых атаках обратил на себя внимание Тотилы своей храбростью. Несомненно, то был молодой Леовигильд, изгнанный Одоаком. Но Тотила высматривал среди врагов черноволосого воина. Именно его он считал достойным противником. Вместе с тем убить племянника и наследника Одоака тоже не помешало бы — так Тотила совершил бы ловкий политический маневр.

Леовигильд увидел Тотилу. Тот стоял среди своих воинов, но не прятался за их спины, не то что Одоак со своими телохранителями. При виде бесстрашного короля Леовигильд разом забыл о всех советах, которые получил от Конана, Рерина и Зиггайра. Подняв копье, он ринулся на Тотилу. Но прежде чем Леовигильд приблизился к стене из щитов, Тотила крикнул своим бойцам:

— Бейте по коням! Пешие они нам не страшны!

Леовигильд с силой метнул копье в человека с блестящим шлемом на голове, облаченного в плащ из человеческих скальпов. Но Тотила с легкостью отразил метившее в него острие. Если бы Леовигильд вспомнил в эту минуту один из мудрых советов Конана, то посторонился бы, уступив дорогу другим всадникам, и дал бы им также попытать счастья в бою с Тотилой. Но нет, он в ярости выхватил меч из ножен и нанес удар, стараясь попасть в блестящий шлем. Тотила без труда отразил удар щитом. Леовигильд соскочил с коня и теперь уже пешим атаковал Тотилу. Король с надменной улыбкой отбил атаку. А затем на безумного смельчака удары посыпались с такой яростной быстротой, что он едва успевал защищаться. О том же, чтобы нападать на Тотилу, не было и речи.

В отчаянии Леовигильд попытался все же ударить Тотилу по колену. Тот увернулся с неожиданной для такого рослого человека ловкостью. Промахнувшись, Леовигильд по инерции шагнул вперед и при этом чуть опустил свой щит. Первый удар Тотилы обрушился на шлем юноши, второй разрубил его бронзовый панцирь.

Тотила уже занес руку для последнего, смертельного удара, но тут камбры подоспели и оттеснили его копьями назад. Высокий воин-камбр, наклонившись, подхватил Леовигильда за загривок и вскинул на своего коня. Затем он поднес к губам рог и протрубил сигнал к отступлению. И всадники умчались, словно снежный вихрь.

Тотила снисходительно выслушал хвалебные речи своих воинов, видевших его поединок с Леовигильдом. Потом он спросил их о том, велики ли потери врагов. Не меньше дюжины — таков был ответ.

— Много ли потеряли мы?

— Около десяти человек, — ответил седовласый воин, перевязывавший себе раненое предплечье.

— Следовательно, это нападение ничего им не принесло, — торжествующим тоном сказал Тотила. — Итак, в ясную погоду птицы нашего Йильмы предупреждают нас об их приходе. В снегопад, когда от сорок нет толку, мы и без них знаем, что враги придут. Бояться нам нечего. Двинемся на крепость Альквины и поскорей покончим со всем этим.

Торманны с радостными криками последовали за своим королем.

Возвращаясь в крепость, Конан и его воины вечером остановились посреди леса и разбили лагерь, чтобы переночевать. Здесь их догнали другие отряды камбров. Об их приходе доложил ловчий. Киммериец поднялся со своего места у костра и ждал. Увидев, что у Зиггайра перед седлом положено чье-то безжизненное тело, Конан сразу почуял недоброе. Он помог опустить юношу на землю. Опытный глаз Конана сразу приметил тяжелые раны головы и груди, — былоочевидно, что Леовигильд получил их в пешем бою с каким-то воином, который значительно превосходил его ростом. Конан обернулся к Зиггайру и Рерину.

— Тотила? — спросил он.

Зиггайр кивнул. Потом он описал Конану весь бой. Рерин достал из своего мешка целебные травы и занялся ранами Леовигильда.

Когда Зиггайр закончил свой рассказ, Конан только головой покачал.

— Разом ударить всеми силами по их обороне — это был правильный ход, — сказал он. — Но спешиваться и вступать в бой, да еще с таким противником, как Тотила, — это редкая глупость.

— А как, по-твоему, следовало вести себя молодому человеку знатного рода, увидевшему Тотилу, такого гордого короля, во главе войска? Разве мог Леовигильд поступить по-другому? Честь обязывала его сражаться с Тотилой на равных, то есть спешившись.

Стоявшие вокруг камбры закивали головами в знак одобрения слов Зиггайра. Их король должен быть таким, чтобы и в военных походах, и в сражениях он всегда был первым. Если во имя чести Леовигильд готов рискнуть своей жизнью, то лучшего короля и быть не может. И камбры ни за что не отказались бы от такого правителя.

Конан усмехнулся, поглядев на их суровые лица:

— Камбры, норманны! Нет, вы же просто тупые дураки! Но и я тоже ваш, северянин. — Он опустил глаза на простертое тело Леовигильда: — Он будет вам хорошим королем… Если выживет.

— Раны опасны, но я сумею их вылечить, — сказал Рерин. — Надо отвезти его в крепость. В моей хижине я смогу сделать для его исцеления больше, чем здесь.

Конан распорядился, чтобы построили носилки, и подозвал к себе нескольких ловчих.

— Они быстрей доставят его в крепость лесной дорогой, чем лошади в упряжке, — сказал он Рерину. — Я и все остальные поскачем следом и позаботимся о вашей безопасности.

Зиггайр спросил.

— Как у тебя обошлось с Одоаком?

— Мы многих убили, — отвечал Конан. — Атаковали их пять раз, только потом они додумались построиться "черепахой" и попытались копьями дотянуться до наших коней. Одоак, к сожалению, спрятался за спины своих телохранителей. Не было никакой возможности убить его.

— Очень жаль, — сказал Зиггайр. — Но может быть, мы ослабили их настолько, что при осаде сумеем окончательно разбить.

Конан кивнул, но не сказал, что он обо всем этом думает.

Альквина увидела, что во двор крепости вносят носилки, на которых лежит раненый или убитый воин, и у нее едва не остановилось сердце. Теперь, когда все ушли на войну, она почти все время проводила на крепостной галерее в ожидании известий. Больше всего она боялась, что Конана или Леовигильда принесут в крепость убитыми. Если ее народ выживет, они оба ей нужны А сейчас она была уверена, что на носилках лежит один из них. Но кто? Чья смерть окажется для нее более тяжким ударом? Ответ на этот вопрос она не решилась себе дать. Альквина побежала вниз, к носилкам.

Она увидела бледное лицо Леовигильда, и из ее груди вырвался тяжкий вздох. Альквина почувствовала великое облегчение, однако не отдавала себе отчета, по какой причине — то ли потому, что на носилках лежал не Конан, то ли потому, что Леовигильд был еще жив.

— Мы должны отнести его в мою хижину, — сказал Рерин.

Альквина кликнула слуг, и Леовигильда понесли в жилище волшебника. Рерин меж тем, кряхтя, слезал с коня.

Промывая и перевязывая раны Леовигильда, Рерин одновременно рассказывал Альквине о сражениях камбров.

— Все прошло успешно, — сказал он в заключение, — но я не думаю, что мы ослабили их так сильно, как надеялся Конан.

— А теперь бедный Леовигильд не сможет сражаться, — сказала Альквина.

— Как воин он не многого стоит, — заметил Рерин. — Главное его достоинство — он вождь. И он это доказал. Если у кого-то еще были на этот счет какие-то сомнения, то теперь они полностью рассеялись. Ведь люди сами видели, как он сражался с торманнами и, главное, с Тотилой. Так что воины теперь будут и дальше сражаться так решительно, как будто Леовигильд по-прежнему ведет их в бой.

— Ты думаешь, он может быть хорошим королем?

— Выдающимся королем! — заверил ее Рерин.

Альквина кивнула:

— Тогда он должен стать королем.

Конан и его бойцы прискакали в крепость на закате дня. Усталые, они спешились во дворе и отдали коней слугам. Раненые направились в хижину Рерина, чтобы получить от него необходимую помощь. Альквина вышла из хижины и подошла к Конану.

— Сколько человек мы потеряли? — спросила она.

— Около двадцати. И столько же ранено, правда, не тяжело. Зато враг понес потери, наверное, втрое большие! Большинство наших потерь — это убитые и раненые во время первой атаки. Во второй раз люди уже знали, что и как делать. Но и враги тоже поняли, как нужно защищаться.

— Удача пока на нашей стороне?

— Может быть. Скоро мы это узнаем. Но в любом случае наше положение теперь куда лучше, чем несколько дней назад. Ну а что там с мальчонкой?

— Будь повежливее, когда говоришь о будущем короле камбров! Рерин считает, что он выкарабкается. Но, конечно, пройдет несколько недель, прежде чем он полностью окрепнет.

— Безумно рад слышать и то, что он будет жить, и то, что твой язык, как всегда, никому не дает спуска.

Альквина улыбнулась:

— Нехорошо допускать слишком доверительные отношения с подданными. То же самое относится и к черноволосому чужестранцу, которого давно уже так тянет в южные края, в жаркие страны, где сладкое вино. Пойдем, Конан. Леовигильд велел привести тебя к нему, как только ты появишься.

— Он, что ли, уже распоряжается всеми как настоящий король? — Конан сделал вид, будто недоволен. На самом деле он обрадовался известию, что юноша будет жить.

Они вошли в дом, где уже готовился великий пир в честь вернувшихся из похода воинов. Леовигильд лежал в отгороженной ковровой занавеской части общего зала. Ложем ему служили медвежьи и волчьи шкуры. На груди и голове Леовигильда белели повязки, лицо его поражало бледностью. Однако, увидев Конана, он приветливо улыбнулся:

— Боюсь, я не слишком хорошо справился с моим первым заданием, Конан. Надеюсь, тебе повезло больше?

— Это же просто дикое идиотство — в одиночку броситься на Тотилу, — сказал Конан и тут же встретил негодующий взгляд королевы. — Но в остальном ты держался просто отлично. У твоих людей нет оснований жаловаться, ты командовал сражением прекрасно. Ну а теперь у тебя появится парочка шрамов всем на зависть.

— Как ты думаешь, воины будут меньше уважать меня за то, что я не смог победить Тотилу?

— Да пусть только попробует кто-нибудь сказать хоть слово! Да я его… — Это вмешалась вспыхнувшая от гнева Альквина.

— Нет, — перебил ее Конан. — Никто не может ожидать, чтобы молодой человек в своем первом поединке победил такого вояку, как Тотила. Ты молодец, Леовигильд. Главное — твой скальп не украсил пока что мантию Тотилы.

Вошел Рерин, чтобы проведать своего подопечного.

— Не утомляйте его, — сказал он. — Ему нужен покой.

Конан ухмыльнулся:

— Лекари везде одинаковы! Завтра поговорим подольше, Леовигильд. Скажу только, что в любом бою я взял бы тебя в напарники и доверил тебе защищать своим щитом мой правый бок. — Конан встал, чтобы уйти. Леовигильд остановил его:

— Конан, Тотилу должен убить ты. Ты — единственный человек на всем Севере, кто может рассчитывать на победу над ним. — Глаза Леовигильда расширились от ужаса. — Биться с ним — все равно что с каменной скалой.

Конан перестал улыбаться:

— Мой скальп ему тоже не достанется!

Вечером за пиршественным столом каждому представилась возможность похвалиться своими подвигами во время атак. Только Конан сидел молча и точильным камнем выравнивал зазубрины на своем мече. К нему подошел Рерин.

— Как дела, Рерин?

Старик сел на скамью рядом с киммерийцем и озабоченно покачал головой:

— Я в большой тревоге. Нам следует подготовиться к трем сражениям.

Конан поднял меч и придирчиво осмотрел лезвие:

— Почему к трем?

— Сражение армии — раз, битва королей — два и поединок магов — три. Чтобы выжить, мы должны победить трижды.

Конан повернул меч и осмотрел вторую его сторону:

— И ты думаешь, мы не сможем?

— Больше всего я боюсь поединка магов. Конечно, в своем деле я разбираюсь неплохо, как ты и сам мог убедиться. Но Йильма связан с такими силами, которые я еще никогда в жизни не отваживался вызвать. Когда-нибудь потом эти силы сами уничтожат Йильму. Но пока он еще не погублен плодами собственного честолюбия и, вероятно, повелевает силами, которые намного могущественнее всего того, что имеется в моем распоряжении.

Конан вложил меч в ножны и повесил на крюк в стене:

— Мне кажется, ничего нет хуже для войска, чем слишком пространные рассуждения о поражении перед началом боя. Потому что в этом случае ты, считай, уже разбит еще до того, как вступил в бой. Если ты в мыслях уже проиграл сражение, то можно дальше и не рыпаться.

— Это, наверное, справедливо для воинов. Но я трезво оцениваю свои силы и силы Йильмы, ничего не преувеличивая и не преуменьшая. И превосходство, несомненно, на стороне Йильмы.

— Ну, на сегодня хватит. Завтра или послезавтра начнется сражение. Ты можешь за это время сделать что-нибудь, чтобы улучшилось наше положение?

Рерин улыбнулся:

— А ты не такой уж простоватый рубака, каким хочешь казаться.

Конан взял свою кружку и отхлебнул пива:

— Если идет война, я всегда предпочитаю биться с врагом один на один — меч у него, меч у меня. Колдовство совсем другое дело. Я-то его терпеть не могу. Ну а раз уж мне приходится его терпеть, то пусть у меня будут все преимущества и выгоды, которые оно может дать. Так что ты предлагаешь? Ты ведь пришел не для того, чтобы посудачить со мной о том о сем.

— Угадал. Как по-твоему, сможешь ты победить Тотилу?

Конан пожал плечами:

— До сих пор мне еще не встречался человек, который был бы лучше меня в бою. Но это ничего не значит. Тотила — прекрасный воин. Вот сразимся, тогда выяснится, кто лучше.

— Одоак не опасен, — сказал Рерин. — Как будут воевать тунги, зависит от того, кто первый убьет Одоака — Тотила или мы. Лишившись короля, тунги, скорей всего, присоединятся к тому, кто его убьет. Только Йильма — вот кто внушает мне опасения. Но у него сейчас с Тотилой плохие отношения.

— Ну да? — удивился Конан.

— Йильма много раз его подводил, несмотря на все свое могущество. Ледяные мертвецы, которых наслал на нас Йильма, потерпели поражение. Демоны-похитители, которых он вызвал, также не сумели привести к нему Альквину. И даже мои жалкие снежные бури смогли на время обезвредить его сорок. Йильма, я думаю, сейчас в отчаянии и всячески старается вернуть благорасположение Тотилы. Может быть, отчаяние обернется выгодной для нас слабостью колдуна.

— Продолжай! — Теперь Конан весь обратился в слух.

Старый маг и киммериец еще долго беседовали в тот вечер.

Глава тринадцатая КРЫЛАТЫЕ ДЕМОНЫ

Один из углов общего зала отделили занавесками. Там разместился лазарет для тяжелораненых. С типичной для северян грубоватой невозмутимостью раненые подшучивали над своими увечьями, хотя многим из них было известно, что они не доживут и до весны. Леовигильд страдал ужасно, каждый вздох причинял ему невыносимую боль. Но тем не менее он считал, что ему повезло — ведь он был среди этих мужественных людей, настоящих воинов. И Леовигильд старался не показывать, как сильно страдает.

Он играл в кости с воином, который потерял в бою глаз и два пальца. Внезапно занавеска была отброшена, и к ним вошли Альквина, Рерин, Конан и несколько самых старших воинов.

— Надеюсь, тебе уже лучше, Леовигильд? — спросила Альквина.

— Редко бывало, чтобы я чувствовал себя так хорошо, — мужественно ответил Леовигильд, однако эти слова никого не обманули. — Я надеюсь, что скоро снова смогу воевать за твое дело, Альквина.

Она улыбнулась. Королева была необычайно хороша — даже слабое воспоминание о лесной красавице Аталии улетучилось из мыслей Леовигильда. Волшебные день и ночь, которые он провел с нею в таинственной долине, теперь казались ему сновидением, и оно уже поблекло, как всегда блекнут сны после пробуждения.

— Я призову тебя с твоим клинком не раньше, чем ты окончательно поправишься. Но у нас есть смелый план, мы придумали, как ослабить Тотилу. И потому я решила, что будет полезно, если ты примешь участие в его обсуждений.

— Столь высокая оценка моих советов делает мне честь, государыня, — сказал Леовигильд и, с улыбкой обратившись к Конану, добавил: — Готов поспорить, что этот высокий черноволосый парень — главный выдумщик. Ведь план, наверное, не просто смелый, а отчаянно смелый?

Конан с непринужденным видом поставил ногу на край ложа Леовигильда и наклонился к нему:

— Мы сыты по горло проделками этого проклятого колдуна Йильмы. Наш добрый Рерин говорит, что нашел способ сделать так, чтобы мы могли поразить Йильму.

— Великолепно, — сказал Леовигильд. — Но что может простой воин против колдуна, который заключил союз с черными силами?

— Рерин, объясни Леовигильду и этим воинам то, о чем говорил мне сегодня вечером, — потребовала Альквина.

Старик огладил седую бороду:

— Я насмотрелся колдовских злодеяний Йильмы, и с меня уже хватит. Его магия серьезно отличается от моей. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы колдовство помогало добру, и использую для этого те силы, что обитают в растениях, камнях и животных. Я призываю богов и духов леса, поля и рек, чтобы они помогали моей стране и ее королеве. Эти боги и духи не враждебны людям, если те оказывают им надлежащее почтение. Благодаря волшебным заклинаниям я вызываю их и прошу помочь людям. Они ослабляют зимние холода, приумножают лесные богатства и улов рыбы. Они заботятся и о том, чтобы стада наши тучнели и скот не болел. Другие добрые духи помогают мне отводить моровую язву и исцелять раны — вот как сейчас, когда моему попечению доверены раненые, вернувшиеся из славного военного похода. — Рерин окинул ласковым взглядом лежавших поодаль на соломенных тюфяках раненых. — Гипербореец Йильма — маг совсем иного рода. — При этих словах лицо Рерина омрачилось, в глазах появилось тревожное выражение. — Он не хочет помогать людям в их борьбе против стихийных потрясений. Он жаждет лишь могущества для себя лично. Но поскольку его знания и искусство небеспредельны, а подчинить себе людей можно только силой оружия, то Йильма примкнул к королю торманнов. Тотила — выбившийся из низов бывший главарь шайки разбойников. Несомненно, он благодарен Йильме за то, что тот оказал ему поддержку, помог возвыситься. Для той власти, которой жаждет Йильма, малые боги и духи не могут быть полезными. И поэтому он много, очень много лет назад заключил страшный союз. Он вступил в сношения с великими силами не нашего, а иных миров. Тех миров, в которые мне до сих пор удавалось лишь мельком заглянуть в состоянии транса. Существа, обитающие в этих мирах, могут дать смертному человеку невиданное могущество, но цена его ужасна. Разум такого человека, более того, его душа претерпевают необратимые изменения. При заключении такого союза происходит обмен. Маг из нашего мира отдает часть самого себя — существенную часть своей души, и эта часть будет навеки проклята. Взамен волшебник приобретает одного или нескольких помощников — духов, которые значительно увеличивают его власть и силу, а кроме того, служат посредниками между магом и иными мирами.

— Сороки! — воскликнул Леовигильд.

— Именно так! Конечно же, это необычные сороки. Это демоны из другого мира. Но в нашем мире демоны не могут сохранять свой истинный вид, да они этого и не желают, потому что одной из их задач является шпионство, а значит, они не должны привлекать к себе внимание людей. Демоны очень любят принимать обличье птиц или летучих мышей, об этом мне известно из старинных преданий. Всем птицам они предпочитают тех, которые питаются падалью, то есть воронов, ворон и сорок. А кто же на них обращает внимание? Они летают по воздуху и докладывают своему господину обо всем, о чем ему угодно узнать. Орел или ястреб привлекает к себе внимание. Воробьи или зяблики неприметны, но они водятся не везде. Совы летают только по ночам, а днем их не видно. А падальщики водятся повсюду…

Конан прервал эти затянувшиеся разъяснения:

— Сегодня вечером я поохочусь на сорок!

— Если Йильма лишится помощи своих пособников, сила его значительно убавится, — заметил Рерин.

— Я считаю, что Конан должен взять с собой нескольких воинов, — заявила Альквина. — Такая охота — слишком опасное предприятие для одного человека.

— Нет! — отрезал киммериец. — Будь это сражение с людьми, тогда, конечно, чем больше у нас воинов — тем лучше. Но мне-то придется иметь дело с двумя сороками и одним колдуном. Тут численное превосходство ничего не значит. К тому же я нападу на них ночью, а никто, кроме меня, здесь не умеет воевать в ночной тьме.

— С ледяными мертвецами мы сражались ночью, — возразил Зиггайр. — Но тогда нам, правда, пришлось жечь огонь, чтобы видеть противника. Конечно, кто ж захочет сражаться ночью, когда не поймешь, где враг, а где друг, и никто не видит всей доблести воина?

— Кто? Пикты. — Конан засмеялся.

— Пикты? Что это за народ? — спросил Леовигильд.

— Это народ, который больше всего на свете любит воевать, а днем или ночью — им все равно. Но в ночном бою они непревзойденные воины. Есть и другие, афгулы например, это такой горный народ, они живут в Хималейских горах, или пигмеи южного Куша — тоже ночью в грязь лицом не ударят. Но пиктам просто нет равных. Я и против них воевал, и с ними заодно, — бывало, и жил среди них.

— И все равно, сражаться ночью недостойно настоящего воина, — презрительно заметил Зиггайр.

— Как бы там ни было, кто-то должен на это пойти, — сказала Альквина. — И только Конан имеет необходимые качества. Вдобавок он заслужил эту честь как сильнейший из моих воинов.

— Желаю успеха, Конан, — сказал Леовигильд. — Если кто-нибудь и в силах победить помощников Йильмы, так это — ты.

Серп восходящего месяца как раз поднялся над отрогами гор на востоке, когда Конан появился в галерее крепостной стены. Дозорные с удивлением уставились на него — вид у Конана был более чем необычный. Он был с головы до ног одет в черные волчьи шкуры. Лицо и руки Конан вымазал черной краской, изготовив ее из воска и сажи. Металлические накладки ножен и пояса он замаскировал кусочками черной материи, которые также служили для того, чтобы металлические украшения и застежки не звенели. Длинные, до плеч, черные как смоль волосы киммериец стянул кожаным ремешком.

— Пора, — сказал он.

— Да поможет тебе Имир, — сказал Рерин. Волшебник, Альквина и несколько воинов также поднялись на галерею.

— Мой бог — Кром, — серьезно ответил Конан. — Говорят, что они с Имиром не очень-то ладят. Да и я привык в бою полагаться прежде всего на себя и на свой меч.

— Ловчие доложили мне, что Тотила и его войско уже недалеко, — сказала Альквина с присущим ей трезвым взглядом на вещи. — Как ты и предсказывал, Рерин, они идут медленно. Ну, удачи тебе, киммериец! И будь осторожен. Помни: сейчас ты нанесешь удар Йильме, а настоящее сражение еще впереди. И ты будешь мне нужен, когда оно начнется.

— Об этом не беспокойся, Альквина, — сказал Конан. — Уж я не оставлю службу у тебя раньше времени. — Затем Конан вспрыгнул на наружную стену галереи, чуть помедлил и соскочил вниз. Он мог бы спуститься вниз по канату, который свешивался с одного из столбов, но не сделал этого. Возможно, Тотила выслал вперед разведчика, чтобы наблюдать за тем что происходит на подступах к крепости. На всякий случай Конан решил спрыгнуть со стены, противоположной той, где были ворота.

Он удачно приземлился, спружинив согнутыми в коленях ногами. При слабом свете луны заснеженная равнина поблескивала, как шитая серебром ткань. Вдали смутно вырисовывались громадные глыбы кольца Великих камней.

Как сообщили ловчие, войско Тотилы приближалось к крепости со стороны восточных гор. Туда-то и припустил Конан. Ему ничего не стоило хоть всю ночь вот так бежать. Не прошло и нескольких минут, а он был уже в лесу и передвигался вперед так же уверенно, как на равнине. В темноте Конан видел все ясно, зрение у него было как у совы.

Спустя четыре часа дыхание киммерийца оставалось таким же ровным, как в начале пути. Теперь он перешел на шаг — ведь Тотила был уже где-то недалеко. Да, вот уже и запах дыма чувствуется, по нему Конан вышел к мерцающим в темноте огням лагерных костров.

Он сосчитал костры и благодаря этому установил приблизительную численность врагов. Войско оказалось более многочисленным, чем он предполагал. Тотила, несомненно, был человеком, наделенным большой властью и упорством, если сейчас, в середине зимы, ему удалось собрать в свой поход так много воинов.

Конан напряженно вглядывался в темноту. Где расположились военачальники? Где наиболее уязвимые места противника? Как он и ожидал, дозорных враги не выставили. Шайка разбойников, какой было и осталось войско Тотилы, считала подобные предосторожности проявлениями трусости и слабости. Конан крадучись прошел влево, потом вправо, затем обогнул лагерь с тыла, но так нигде и не обнаружил шатра. Очевидно, Тотила спит прямо на земле и укрывается, как и все воины, лишь своим плащом. Ну да, он подает всем пример. Надо об этом помнить.

Но в эту ночь Конан подстерегал не Тотилу. Ему был нужен колдун Йильма. Конан сел на землю, прислонившись спиной к стволу дерева, и закрыл глаза. Сторонний наблюдатель, глядя на него, решил бы, что киммериец заснул. Ничуть не бывало! Конан глубоко вдыхал все запахи и чутко прислушивался к каждому шороху. Всякий звук, всякое колебание воздуха он подмечал с наблюдательностью разведчика заморийской армии.

Шорохов почти не доносилось, зато в неподвижном воздухе пахло дымом, и прежде всего — дымом от костров, в которых горели смолистые сосновые ветви. Но к этому запаху примешивался и какой-то другой. Конан не мог определить — то ли это запах горящих трав, то ли коры. Именно этот запах он и рассчитывал учуять.

Киммериец поднялся и пошел по невидимому пахучему следу. Тот привел его к небольшой лощине рядом с лагерем. Теперь Конан услышал и новые звуки — потрескивание и хриплое карканье. На краю лощины рос густой кустарник. Конан ползком пробрался туда и спрятался.

Перед ним в лощине стоял шатер из шкур северного оленя. Возле шатра сидел человек, облаченный в такие же оленьи шкуры. Рога северного оленя украшали его головной убор. С тихим пением он проделывал замысловатые движения руками и при этом потряхивал гремушкой из сушеной тыквы. Перед сидящим горел маленький костер, а языки пламени играли множеством цветов, каких не встретишь в природе.

Но кто же каркает? Конан повернул голову. В нескольких шагах от костра сидели две сороки. Конан уже видел их раньше — в небе над крепостью Альквины. Но тогда они просто летали, как самые обыкновенные птицы. Сейчас же, когда Конан посмотрел на них, по спине у него пробежал ледяной озноб. Сороки стрекотали, каркали и издавали разные другие звуки, описать которые человеческим языком невозможно, — и все это в такт заунывному пению Йильмы! Они ритмично кивали головами, делали шажки влево и вправо, словно исполняли какой-то ритуальный танец. И двигались они при этом до того четко и слаженно, что казалось, будто они повинуются чьей-то единой воле.

Какое же адское колдовство творит здесь этот гиперборейский колдун? Наверное, он хочет с помощью своего черного искусства прибавить сил Тотиле и навредить Альквине. А может быть, затеял что-то против него, против Конана. Киммериец чуть было не вскочил на ноги, чтобы броситься на колдуна и разом покончить с ним. Однако Рерин предостерег его — подобное было бы глупостью. Рерин сказал, что Йильма не простой маг, он заключил союз с темными силами и наверняка придумал разные способы защиты на случай нападения. Такой колдун, как Йильма, защищает себя от тех демонов, которых сам же использует. Значит, тем более он предусмотрел средства защиты от смертных, если им вздумается на него напасть.

От Рерина Конан узнал также, что легче всего одолеть волшебника именно в тот момент, когда он поглощен своими колдовскими действиями и полностью сосредоточен на волшебных заклинаниях. А еще волшебники, как и все люди, беспомощны, когда спят. Но это еще не значит, что во сне у них нет защиты. Размышлениям Конана положило конец появление призрака — его слабая тень вдруг возникла над пламенем костра. Что же это такое?

Йильма все так же пел, сороки приплясывали и каркали, а призрак постепенно сделался как бы более плотным, однако оставался при этом, видимо, невесомым: он висел в воздухе над разноцветными языками пламени. Лица призрака разглядеть не удавалось, но волосы у него были длинные, белокурые. Совсем как у Леовигильда, — подумал Конан. Уж не шпионит ли колдун за юношей? Нет, не похоже — у призрака не было перевязанных ран на голове и груди, он был в одежде охотника.

Внезапно Йильма резко оборвал пение и взмахнул рукой. Призрак потускнел, поблекли и разноцветные языки пламени. Вскоре огонь стал обыкновенным, красно-желтым, и тут Йильма что-то сказал своим птицам. Языка этого Конан не знал, однако было очевидно, что Йильма чем-то чрезвычайно доволен. Конан подумал, что маг, должно быть, только что опробовал какое-то колдовство, которое намеревается применить в скором будущем, вот и радуется успеху. Сороки в ответ на слова колдуна закивали головами, словно в знак согласия.

И тут Конан содрогнулся от ужаса — одна из сорок повернула голову и уставилась прямо на него. Глаза птицы горели жарче пламени костра. Вторая птица тоже пристально смотрела на Конана, и Йильма тоже обернулся в его сторону. Быть может, ни темнота, ни густой кустарник не являются препятствием для их взгляда?

— Кто посмел подсматривать за мной, когда я произвожу магические действия? — произнес колдун злобным, свистящим шепотом.

Конан тут же вскочил и вышел из своего укрытия. Выхватив меч из ножен, он кинулся к Йильме, но тот мгновенно произвел несколько пассов, — видно, для защиты.

Да только Конан метил вовсе не в гиперборейского мага. Его клинок, блеснув в свете костра, обрушился на одну из сорок. Конан не сомневался, что после такого удара от птицы останется лишь жалкая кучка окровавленных перьев. К ужасу киммерийца, меч ударился по чему-то настолько твердому, что удар болью отозвался в его руке и плече. Как будто он изо всей силы поразил гигантское чудовище, покрытое броней.

Не теряя времени, Конан замахнулся снова, чтобы нанести удар по второй сороке. Но эта птица отскочила, и вдруг облик ее стал на глазах изменяться. Киммериец оторопел: крылья делались все больше и больше, вместо перьев появилась блестящая чешуя. И ноги стали длиннее, они были похожи теперь на ноги человека, но на скрюченных пальцах вдруг выросли острые бронзовые когти.

И тогда Конан понял, что теперь демон предстал перед ним в своем истинном обличье. Жуткое соединение человека, птицы и рептилии, ростом — на целую голову выше Конана. Из разинутой пасти с жуткими клыками высунулось черное раздвоенное жало. Лишь горящие ненавистью глаза были все те же. От их взгляда Конан оцепенел, а крылья с загнутыми когтями по краям уже опускались на него.

Заметив грозное движение крыльев, Конан преодолел оцепенение. Он перешел в атаку — бросился вперед, между крыльев, и ударил мечом в левый плечевой сустав птицы-демона. Рерин говорил, что эти твари все-таки подчиняются некоторым законам природы, существующим в мире людей, — иначе они не могли бы жить в его условиях. А это значит, что всякого демона можно ранить и убить. Меч глубоко вошел в тело птицы. На Конана брызнула отвратительная зловонная жидкость. Он выдернул меч и молниеносно ударил по правому плечу птицы. И тут жестокий удар обрушился на его голову. Конан пошатнулся и шагнул назад, все еще не понимая, что это было. И тут он увидел, что черное жало обагрено кровью.

Жало хлестало по воздуху, словно плеть, демон вдруг издал страшный, оглушительный вой — это отвалились оба отрубленных Конаном крыла. В это время Йильма снова принялся распевать колдовские заклинания. И вдруг раненый демон бросился вперед, вытянув когтистые лапы, как коршун на добычу. Конан вонзил меч в брюхо чудовища. Когтистые лапы обхватили его поперек груди и, повалив, прижали к земле. Он чувствовал, как все глубже вонзаются в него острые когти, и отчаянно пытался высвободить меч, который застрял во внутренностях птицы.

А та наклонилась над ним, разинув зубастую пасть. Жало снова высунулось. Что-то ударило Конана по плечу. Послышалось шипение, запахло паленой шерстью. Жало скрылось в пасти и тут же снова показалось. Теперь оно было прямо против лица Конана. Он увидел между двумя концами жала маленькое круглое отверстие с крохотными острыми зубами, из которого сочилась зловонная жидкость. Конана спас только густой волчий мех его куртки. Но если этот яд попадет на его лицо, все будет кончено.

С последним усилием он рванул на себя меч. Наконец-то! Но что толку от меча — плечи Конана были стиснуты как в тисках, о том, чтобы размахнуться, нечего было и думать. Жало приблизилось — и тут Конан ткнул мечом в зубастый рот. Чудовище инстинктивно куснуло меч — острый клинок отсек смертоносное жало. Отвратительный орган упал на землю и забился в конвульсиях.

Хватка когтистых лап ослабла, демон издал предсмертный крик. Конан быстро отбежал в сторону. То, что осталось от птицы, все еще извивалось и билось в судорогах. Из его пасти хлестала гнойная жидкость. Постепенно демон терял свою форму, превращался в серую слизь, и вот земля жадно впитала всю ее до капли.

В этот момент Конана настиг жестокий удар сзади. Он не упал, а, покатившись по земле, быстро вскочил на ноги и, держа меч наготове, повернулся в ту сторону, откуда последовал удар.

Вторая птица! Он совсем позабыл о втором демоне, пока отчаянно бился с первым. Вторая птица была им серьезно ранена, и потому превращение ее в демона не вполне удалось. В ее правом боку зияла кровоточащая рана, на правом крыле осталось сорочье оперенье. Однако раненое чудовище с громким шипением наступало на Конана.

Конан еще чувствовал страшную слабость после схватки с первым крылатым демоном, ему совсем не хотелось снова сражаться с чудовищем, у которого были такие же опасные лапы с острыми когтями и смертоносное жало. Он отступил. Йильма по-прежнему сидел у костра и распевал свои колдовские песни. Наставив на демона острие своего меча и осторожно пятясь, Конан рискнул бросить взгляд через плечо на колдуна, который был от него в нескольких шагах. Йильма сидел с закрытыми глазами и казался всецело сосредоточенным на своем черном колдовстве.

Конан, пятясь, сделал еще два или три шага по направлению к Йильме. А затем внезапно развернулся на месте и со всей силы ударил мечом. Увы! Он недостаточно точно рассчитал отделявшее его от колдуна расстояние. С размаху Конан сделал полный оборот вокруг своей оси и теперь снова очутился лицом к крылатому демону.

Но при этом он кондом меча задел колдуна и оцарапал ему щеку. Йильма очнулся и начал выходить из состояния транса. Заунывное пение становилось все тише, глаза колдуна раскрылись. Йильма коснулся рукой своей оцарапанной щеки.

По мере того как постепенно стихало волшебное песнопение, убывали и силы крылатого демона. Он пошатнулся и осел на землю. Только это и было нужно Конану. Он ринулся вперед и стал кромсать чудовище быстрыми мощными ударами, которым демон уже не мог противостоять. Он даже не пытался уклониться от меча, но вдруг напоследок все же бросился на Конана. И тот последним ударом разрубил хребет крылатого демона. Останки чудовища превратились в серую слизистую массу и растеклись по земле.

Теперь киммериец снова повернулся к Йильме. После невероятных усилий и страшного напряжения — такой ценой далась ему победа в двух поединках — Конан тяжело дышал, его грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Здорово было бы, если бы он одолел теперь еще и колдуна-гиперборея. Тогда дело можно было бы считать законченным. Потеряв своих птиц, Йильма лишился двух могучих защитников. Однако колдуна нигде не было видно. Конан огляделся по сторонам в поисках свежих следов на снегу. Следов не было. Бормоча проклятия, Конан вытер снегом лезвие меча и вложил его в ножны.

Затем он тронулся в обратный путь — ему хотелось вернуться в крепость камбров еще до рассвета. Что ни говори, колдун теперь потерял значительную часть своей силы. У него больше нет зорких глаз. Рерин говорил, что обзавестись новыми помощниками Йильме будет непросто — придется отправиться в далекое путешествие, найти особое заколдованное место и там заниматься долгими и нудными колдовскими фокусами. Но прежде чем это случится, его настигнут копья и мечи людей.

Глава четырнадцатая ВСТРЕЧА КОРОЛЕЙ

Тотила приподнялся в седле и, обернувшись назад, окинул взглядом длинную колонну своих воинов, которая растянулась по лесной дороге. Люди были веселы, потому что эти злобные оводы, эти всадники, со вчерашнего дня, кажется, оставили их в покое. Король предполагал, что не увидит их до тех самых пор, когда его войско подойдет к воротам крепости Альквины. Камбры хотели нанести ему урон в живой силе своей тактикой и сразу же отказались от нее, как только торманны в ответ использовали удачный способ обороны. Но где могли камбры научиться новому приему военного искусства? Тотила догадывался, что здесь не обошлось без черноволосого предводителя воинов Альквины. Чем больше Тотила узнавал об этом человеке, тем сильнее разгоралось в нем желание сразиться с киммерийцем в поединке.

Рядом с королем скакал на лошади Йильма.

— Мои птицы донесли мне, что камбры забились в крепость под защиту каменных стен, как трусливые овцы в загон, — сказал он.

Тотила мрачно покосился на колдуна:

— Твои проклятые птицы! До сих пор от них было мало толку.

Йильма пожал плечами и постарался скрыть свою неуверенность.

— Маленькая неувязка, — сказал он. — Да и кто бы мог подумать, что такой жалкий маг, как Рерин, вдруг выдумает такую ловкую штуку? Но важно другое: птицы донесли мне об одной вещи, которая наверняка тебя заинтересует.

— Так говори же! — нетерпеливо крикнул Тотила.

— Примерно в одной миле впереди эта дорога пересекается с другой, идущей с юга. По ней движется король Одоак со своим войском. Быть может, мы нечаянно встретимся с ним на перекрестке дорог…

Тотила довольно улыбнулся:

— Вот как? Король тунгов? Что ж, самое время потолковать обо всем с этим жирным боровом!

— Мне кажется, что именно сейчас союз с королем…

— Рассуждай-ка лучше о своей магии, — перебил колдуна Тотила. — А государственные дела предоставь мне решать. — После этого оба довольно долго ехали молча.

Когда солнце поднялось уже высоко, Тотила внимательно оглядел безоблачное небо:

— Где же твои сороки, колдун? Сегодня я ни разу их не видел.

— Я… Я отослал их с важным заданием, государь. Я задумал одну военную хитрость, которая будет весьма полезна тебе при взятии крепости Альквины. — Йильма не осмелился признаться королю в том, что потерпел ночью тяжкое поражение. Тотиле следовало считать, что его маг силен и могуч, как и прежде. Про себя Йильма благодарил своих темных богов за то, что он успел закончить создание призрака с белокурыми волосами, прежде чем погибли два его крылатых помощника.

— Это как-то связано с диким шумом, который слышался ночью со стороны твоего шатра? — спросил Тотила. — Сегодня утром мне многие жаловались и говорили, что там раздавались какие-то ужасные звуки, как будто шла битва между гигантскими змеями, кабанами и орлами.

— Твоих воинов мое искусство вообще не касается! И не имеет значения, большой был при этом шум или нет.

На перекресток лесных дорог торманны прибыли первыми. Тотила разрешил воинам отдохнуть, но предупредил их, что следует ждать "гостей". Всем воинам было приказано держать оружие наготове. Прошло не более часа, и на южной дороге показалась колонна тунгов.

При виде войска, стоявшего на пересечении дорог, у Одоака затряслись поджилки. Засада камбров? Но нет, эти люди даже не старались спрятаться. И тут Одоак увидел рослого воина в плаще из человеческих скальпов и в шлеме, увенчанном изображением орла. Он струсил еще больше. Он-то надеялся, что лишившиеся верховной власти камбры станут его легкой добычей. А Тотила и его торманны, все в полной боевой готовности, — это не предвещало ничего доброго. Однако выбора не было — оставалось лишь сделать хорошую мину при плохой игре, ведь Одоак и его войско должны были проследовать мимо войска Тотилы.

— Похоже, что не мы одни вышли в поход на камбров, — сказал Одоак. Холодный пот струйками стекал у него из-под шлема, однако толстяк сумел произнести эти слова достаточно твердым голосом. Его воины со свирепой радостью схватились за оружие.

Когда тунги приблизились, Тотила вышел им навстречу. Его воины остались сидеть поодаль от дороги. Это немного успокоило Одоака. Однако он тут же вновь осознал всю свою слабость и преклонный возраст, когда исполин Тотила подошел к нему и, пожимая, едва не раздавил его руку.

— Приветствую тебя, Одоак, мой королевский собрат! Мы очень редко видимся. — С этими словами Тотила одной рукой обнял Одоака за плечи и окинул горделивым взглядом всех стоящих вокруг — они должны были видеть, как он силен и молод, не то что одряхлевший король тунгов.

— Приветствую тебя, Тотила, — ответил Одоак, намеренно избегая королевского титула. — Верно ли мое предположение, что и ты, и я вышли в поход для выполнения одной и той же миссии?

— Это вполне возможно Давай отойдем куда-нибудь в сторонку и обсудим все с глазу на глаз, как подобает королям

Одоак всегда чрезвычайно неохотно покидал своих телохранителей, но он не решился возразить Тотиле, чтобы ничем не выдавать своего страха

— Отдохните пока здесь, — сказал он воинам, стараясь сохранить беззаботный вид — Нам с Тотилой нужно посовещаться о важных делах.

И два короля отошли от дороги и поднялись на небольшой холмик. Тотила заговорил первым.

— Мой маг сказал мне, что Альквина, исчезнувшая при столь необычных обстоятельствах, теперь вернулась.

— Я очень этому рад. — Одоак был поражен известием. — Значит, теперь я смогу спросить ее, почему она до сих пор не дала ответа на мое предложение.

— Я тоже собирался задать ей этот вопрос. Может быть, ты, кроме того, хочешь проучить этого бродягу, твоего племянника?

Одоака охватила ярость, но он сдержался и не выдал себя Ведь проклятому Тотиле помогает волшебник Йильма. И почему гиперборейский маг не встал на сторону настоящего короля, такого, как он, Одоак, а вместо этого примкнул к выскочке, бывшему разбойнику?

— Правильно! Мальчишка глубоко разочаровал меня. Я воспитал его как собственного сына, ради памяти моего любимого брата. А он, паршивый щенок, нагло посягает теперь на мой трон. — Одоак вымученно улыбнулся: — Будь доволен тем, что ни разу не был женат и не имеешь наследников.

— Скоро это положение изменится. Я его исправлю. Ведь, в конце концов, это просто позор, что женщина королевского рода, Альквина, до сих пор не замужем, в то время как и наши, и ее королевства не имеют наследников. Но если бы мы с тобой стали воевать друг против друга — кому от этого выгода? Только камбрам! Кто бы из нас ни победил, он выйдет из войны настолько ослабленным, что не сможет сражаться с камбрами.

— Союз против камбров? В этом есть смысл. — Одоак кивнул. Он давно уже надеялся, что Тотила предложит ему союз. — Остается решить лишь вопрос о наших личных целях. Союз наш будет не слишком плодотворным, если потом мы начнем воевать за обладание Альквиной, ее землями и ее народом.

— Ну, это определенно можно будет уладить, — поспешил заверить его Тотила. — Да мы и должны обо всем договориться, прежде чем двинемся дальше. Насчет земель и народа договориться проще простого. Разделим все ее владения пополам по реке Гернах, которая протекает как раз посредине ее королевства. Север отойдет ко мне, юг достанется тебе.

Одоак на минуту задумался, потом сказал:

— Я согласен. Но как же быть с Альквиной? Нам обоим нужна супруга, но ведь женщину не разделишь на две части, как земли.

— Я представляю себе это дело следующим образом. — Тотила улыбнулся с наигранным простодушием. — Ты поставил перед собой две цели. Первая — получить Альквину. Вторая — одновременно избавиться от Леовигильда. Твоим людям, однако, вряд ли понравится, если ты убьешь мальчишку собственными руками. Хотя это, конечно, не составило бы тебе труда. Ни минуты не сомневаюсь.

— Разумеется, мне ничего не стоит убить этого молокососа, — хвастливо заявил Одоак. — Но ты прав и в другом. С политической точки зрения убить Леовигильда своими руками было бы ошибкой. Кое-кто может ославить меня как убийцу принца, даже если я убью его ради необходимой обороны.

— Зато я могу убить его и остаться безнаказанным, — сказал Тотила, не упомянув о том, что уже убил юношу, — он был в этом почти абсолютно уверен. — Предлагаю сделку: за убийство Леовигильда ты уступаешь мне Альквину. Честная сделка — или ты считаешь иначе? Ведь к тому же в приданое ей достанется только половина ее земель.

Одоак принялся разглаживать бороду, сделав вид, будто погрузился в глубокое раздумье. Затем он сказал:

— Но ведь наследник-то мне все равно нужен.

Тут Тотила потерял терпение:

— Послушай, да пошевели же ты мозгами наконец! Сколько угодно на свете знатных дам с дочерьми на выданье! Любая из них уж наверное не откажется стать тещей короля! А не хочешь — так найди какого-нибудь дурня из крестьян и объяви, что он — сын твоего брата, некогда пропавший без вести племянник. Ты же все равно не дашь ему дожить до совершеннолетия. Но зато обеспечишь себе лет пятнадцать спокойной жизни без чьих-либо посягательств на твой престол.

— Все, что ты говоришь, очень мудро, брат мой. — Одоак испугался. — Давай условимся вот о чем. Сейчас мы объединим наши войска и пойдем войной на камбров. После сражения ты получишь Альквину, при условии, что убьешь Леовигильда. Ты получишь и половину ее королевства. Мне отходит южная часть земель. Так. И затем мы расстаемся как добрые друзья, каждый со своим войском возвращается к себе домой.

Тотила протянул руку, и они скрепили договор рукопожатием. Ни тот ни другой не имел даже мысли о том, чтобы выполнить этосоглашение. Обняв друг друга за плечи и улыбаясь, короли спустились с пригорка и пошли к своим войскам.

— Неужели Одоак так глуп? — недоверчиво спросил Йильма.

Король и его маг сидели в небольшом шатре из промасленных оленьих шкур. Войско находилось в пяти-шести часах пешего перехода от крепости Альквины. Была ночь, воины отдыхали — завтра предстояли тяжкие испытания. Йильма развел в шатре маленький костер. Дыма от него не было, но языки пламени отбрасывали на лица Йильмы и Тотилы зловещие тени. Король и колдун совещались.

— Конечно, Одоак глупец, но все же не настолько! Он просто запуганный старик, его лучшие дни давно миновали, ему осталось всего-то несколько жалких лет, и он, понятно, не хочет напоследок лишиться своего королевства. Сейчас он не знает, кого ему надо бояться больше — меня или Леовигильда. Ясно, что союз, который я ему навязал, его не устраивает. Но выбора-то у него нет.

— И ты дашь ему спокойно убраться домой, когда сражение будет позади?

— Это зависит от того, как все сложится. Если он потеряет многих бойцов, а наши потери будут небольшими, то я, может быть, сразу же с ним расквитаюсь. Если не получится — придется подождать год или два. Конечно, мы в любую минуту можем разбить его войско, но зачем нам еще одно сражение и дополнительные потери? Все можно сделать гораздо изящнее. У меня великие планы. Вывести из игры мелких соперников здесь, на Севере, — лишь малая часть моих замыслов. Я должен поберечь свои силы, потому что намерен завоевать Юг.

— Как ты упомянул, государь, дело может быть значительно упрощено, если убить Одоака в завтрашнем сражении. Я правильно тебя понял? — спросил Йильма.

Тотила задумался, прежде чем ответить:

— Пожалуй, да. Если Одоака убьют камбры. Если я сам его убью, его воины за мной не пойдут.

— А что, если бы его убил Леовигильд?

— Что? — Тотила изумился. — Леовигильд? Да ведь я прикончил мальчишку. Вряд ли он выжил, получив такие ранения.

— Но тунгам-то об этом ничего не известно! Я могу пустить в дело призрак, который как две капли воды похож на Леовигильда. И тогда пусть тунги увидят, как Леовигильд убивает Одоака. А потом ты можешь убить призрака, причем умирать он будет вполне правдоподобно, будто настоящий человек.

Тотила ухмыльнулся:

— Ты в самом деле можешь это сделать? В таком случае тунги почтут за честь присоединиться к моему войску. Ведь я буду мстителем за смерть их короля.

— Именно!

От удовольствия Тотила даже привстал и хлопнул себя руками по коленям:

— Так и поступим! Ха-ха! Никогда еще я не убивал кого-то дважды, но с радостью это сделаю.

Одоак сидел со своими воинскими начальниками у походного костра и хмуро смотрел на огонь. Его войско до этого дня так и рвалось в бой с камбрами. Появление Тотилы заметно понизило боевой дух тунгов. К королю обратился старый седой воин:

— Мы пришли сюда, чтобы завоевать земли Альквины. Но нам это не удастся, поскольку здесь находится войско Тотилы. По моему мнению, нам следует вернуться домой и выждать более подходящий момент.

Многие поддержали воина. Но были и противоположные мнения:

— Нет! Вы что, хотите, чтобы о нас говорили, что тунги вышли в поход и вернулись из него как побитые псы? Да еще не побывав ни в одном сражении! Лучше умереть, чем покрыть себя таким позором! — Эти слова были встречены криками одобрения.

— Правильно! Так должны рассуждать настоящие воины! — воскликнул Одоак. Что бы ни ждало впереди, Одоак не желал отступать. Нельзя было допустить, чтобы его воины долгую зиму предавались мыслям о пережитом позоре, ответственность за который должен нести король.

— Если сейчас мы захватим половину этих земель — на что они нам? Сейчас мы не можем воевать одновременно и с камбрами, и с торманнами. Не беда — лето не за горами. В будущем году все, может быть, сложится совсем по-другому. Вот тогда мы прежде всего завоюем вторую половину земель камбров. Потом двинемся на запад и разобьем Тотилу. Вот почему сейчас мы должны заключить с ним военный союз. После победы над камбрами мы будем свободны от всяких обязательств перед Тотилой.

Эта речь убедила почти всех воинов. Пусть план был несовершенен, он давал возможность сразиться с камбрами и вернуться домой со славой. Никому не улыбалось возвращение к женщинам и старикам, при том что мечи и копья остались не обагренными кровью врагов.

Одоак приветливо кивнул своим воинам, не подавая вида, что чувствует облегчение. Он хотел лишь одного — захватить небольшой кусок земли, сохранить свой престиж полководца и увидеть у своих ног труп Леовигильда. Быть может, его мечты сбудутся уже завтра.

— Вот они, — сказал Конан.

Он стоял рядом с Альквиной на крепостной галерее. Все, кто был способен воевать, поднялись на галерею и теснились к деревянному частоколу. Кому не посчастливилось вовремя занять место наверху, стояли во дворе. На галерее были сложены груды камней — от небольших, с кулак величиной, до скальных обломков диаметром около фута. Здесь стояли наскоро изготовленные копья. Камбрам приемы обороны крепости были неизвестны, но Конан убедил их, что только такая оборона дает им шанс выстоять, — враги значительно превосходили их своей численностью. Камбры уже усвоили, что в подобных ситуациях надо полагаться на опыт киммерийца.

— Их действительно очень много, — сказала Альквина. Ей стоило огромного труда подавить дрожь в голосе и произнести эти слова спокойно.

Из леса, который начинался сразу за Большими камнями, нескончаемым потоком текла на равнину колонна воинов. Бронзовые шлемы и панцири сверкали на солнце. Видны были только головы и плечи — все остальное было скрыто за большими круглыми щитами. Теперь войско двигалось двумя одинаково многочисленными, но явно самостоятельными колоннами.

— Я предположил бы, что это союзники, — сказал Зиггайр с усмешкой, — но не больно-то торманны и тунги любят друг друга.

Вдруг стало слышно, что в лесу валят деревья.

— Взялись за работу. Они строят лестницы, по которым будут карабкаться на стену, — пояснил Конан.

— Они смогут сюда подняться? — испуганно спросила Альквина.

— Если предоставить им достаточно времени — конечно. Твоя крепость ведь не стоит на отвесной скале. Опытная армия смогла бы взять ее довольно быстро. Но эти люди если и лазили на стены, то лишь для того, чтобы украсть у соседа курицу, так что, я думаю, для штурма им понадобится день или даже два.

— А нам этого времени хватит?

— Если все пойдет хорошо, то хватит. Там, на равнине, ты видишь множество воинов, но по-настоящему опасны из них лишь двое — Йильма и Тотила. Тотилой займусь я. А Рерин сказал, что справится с Йильмой.

— Я молю Имира, чтобы все было так, как ты говоришь. — Альквина плотнее запахнула меховую шубу — но знобило ее не от холода.

Примерно через час враг подступил к стенам крепости. Конан приказал всем, кроме воинов, покинуть крепостную галерею. Осадных машин у нападающих не было, поэтому во дворе жителям крепости не угрожала непосредственная опасность. Может случиться, что залетит копье. Но, по мнению Конана, если человек не способен увернуться от летящего копья, значит, он заслуживает быть пронзенным этим копьем.

— Всем приготовиться! — крикнул киммериец. — Не бросайте камни, пока не будете уверены, что попадете. Никакой спешки! Когда они будут прямо под стеной, тогда бросайте — не промахнетесь.

Глаза стоящих вокруг Конана воинов горели, всем не терпелось вступить в бой. Когда Конан командовал войсками в южных армиях, он с великим трудом заставлял людей воевать — их приходилось просто гнать на врага. Здесь же он должен был следить в оба за своими подчиненными, не то они побежали бы во двор, распахнули ворота и, обнажив мечи, бросились на врага. Биться честно, один на один, — вот какие битвы по нраву северянам.

Враги с криками бросились к стене. Многие тащили длинные лестницы. По тому, как были сооружены лестницы, Конан понял, что эти воины еще никогда не штурмовали крепостные стены. Но этой науке они быстро обучатся — так же быстро, как научились они сражаться со всадниками. Конан внимательно оглядел беспорядочно шедшую на штурм толпу. Кое-где он заметил длинные пики, вроде того копья, которое он использовал, сражаясь с Охотником в мире призраков. Конан обрадовался, обнаружив, что таких пик было немного. С их помощью враги могли бы сбрасывать защитников крепости со стены, которая была не слишком высока. А сбросив нескольких, они открыли бы своим путь на стену. Если же хоть кто-то из врагов сумеет удержаться на галерее, то и все остальные, как муравьи, заберутся наверх по лестницам. Дальнейшая оборона — гибельное дело, штурм можно будет считать законченным. И врагам останется перебить последних защитников крепости

Наступающие достигли подножия стены. И тут в них полетели камни и копья. Прикрывая головы щитами, враги закричали, призывая камбров спуститься вниз и начать сражение по правилам — как это подобает настоящим мужчинам. Ответом был новый град камней. Наступающие стали неуклюже прилаживать лестницы. Поначалу защитники с легкостью сталкивали лестницы со стены. Но враги действовали все более решительно, и вскоре головы самых отчаянных уже показались над частоколом.

Прямо перед Конаном над частоколом вырос вдруг край щита и верхушка шлема. Первый удар киммерийца пришелся по щиту, вторым он разрубил шлем. Падая, воин увлек за собой того, кто поднимался за ним по лестнице. Конан перегнулся через частокол, чтобы столкнуть лестницу, но она — то ли случайно, то ли специально — была поставлена именно так, как полагалось. Верхний конец лестницы упирался в стену значительно ниже ее края. Чтобы ее столкнуть, нужно было сильно перегнуться через стену. В Конана полетели копья, и он был вынужден отойти назад.

Следующий воин взобрался на лестницу. Щита у него не было. Но секирой он размахивал с такой быстротой, что киммериец не без труда отражал удары. Выждав, когда противник широко размахнулся, чтобы ударить посильнее, он прыгнул вперед и с силой ткнул воина в лицо бронзовым острием, которое находилось в центре его щита. Затем он нанес ему удар мечом в правый бок. Хрустнули ребра под бронзовым панцирем. Воин с диким воплем повалился вниз со стены. Конан схватил длинное копье и, использовав его как рычаг с упором на брус частокола, оттолкнул лестницу. Это удалось, хотя на лестнице висели трое воинов, — не подвела исполинская сила Конана.

И в других местах на стене защитники крепости успешно оборонялись. Нападающие пытались достать их длинными копьями, но это им не удавалось, потому что снизу метнуть копье намного труднее, чем со стены. Через некоторое время послышался сигнал трубы.

Конан поглядел в ту сторону, откуда доносился сигнал, и увидел, что на одном из холмов стоят три человека. Один — маленький и толстый, с седой бородой. Второй — в оленьих шкурах и с оленьими рогами на голове. Третий привлек особое внимание киммерийца. В лучах заходящего солнца ярко блестел его богато украшенный шлем. С широких плеч ниспадал до земли необычный пятнистый плащ. Одоак, Йильма и Тотила. Одоак казался таким маленьким лишь по той причине, что он стоял рядом с настоящим великаном — королем торманнов. Так вот он, Тотила, человек, с которым Конану предстояло сразиться в поединке.

Тотила сам протрубил сигнал к отступлению Воины начали отходить от крепости. Разочарованные, они злобно кричали и последними словами поносили новую военную тактику, не достойную мужчин. Наверху, на стене, ликовали защитники крепости, выкрикивая вслед отступавшим врагам унизительные и обидные ругательства.

— Мы их разбили! Смотрите! Как побитые псы убегают в лес, поджав хвост! — Зиггайр захохотал и во все горло завопил древний победный клич камбров.

— Лучше отложить празднование победы до завтрашнего дня, — предостерег Конан. — Сейчас мы заставили их отступить. Но в другой раз они уже будут знать, что их ждет. И станут штурмовать более умело. А в третий раз мы уже не сможем отстоять крепость, если только не произойдет какой-нибудь непредвиденный счастливый поворот дела.

— Ты, Конан, всегда все видишь в черном свете, — упрекнул его Зиггайр.

— Я буду веселиться больше всех, но не раньше того часа, когда мы одержим победу.

— Тотила идет, — раздался тут чей-то крик.

Король торманнов шел большими шагами. Одоак едва-едва поспевал за ним. Йильмы с ними не было. Конан улыбнулся. Чем-то Тотила вызывал его восхищение, хотя Конан и старался побороть это чувство. Пусть даже не течет в жилах этого человека голубая кровь, держался он поистине царственно, ничуть не хуже любого другого монарха, а уж их-то Конан повидал на своем веку — на военных парадах, в пурпурных мантиях… Тотила бесстрашно подошел к самой стене, пренебрегая опасностью быть убитым. Одоак последовал за ним, ему не хотелось опозориться перед своими воинами.

— Королева Альквина! — крикнул Тотила.

— Королева не желает знаться с такими людьми, как вы, — крикнул Конан и плюнул вниз.

Тотила словно пропустил слова наемника мимо ушей.

— Королева Альквина, я желаю поговорить с тобой! — Тотила стоял с таким видом, будто готов ждать тут, под стеной, до конца своих дней. Альквина сделала шаг по направлению к частоколу.

— Как, государыня! Ты унизишься до того, чтобы разговаривать с этими подонками?! — Зиггайр был возмущен. — Да еще теперь, когда мы их отбросили! — Все, кто стоял вокруг, поддержали Зиггайра.

— Выслушай, что он тебе скажет, Альквина, — посоветовал Конан. — Твое отношение к нему от этого не изменится, а мы, может быть, узнаем, как у них обстоят дела. — Кивком головы Конан указал на два войска, ждавшие в отдалении. После штурма крепости воины Тотилы и Одоака снова разделились.

— Ах, Альквина, дорогая моя, вот и ты! — закричал Тотила, увидев королеву. — Как хорошо, что ты здесь Меня чрезвычайно огорчает недоразумение, происшедшее между нашими подданными. И так же огорчен мой королевский собрат Одоак. Но это недоразумение очень легко устранить. Я до сих пор не получил ответа на мое предложение — стать моей женой. Прошу дать мне ответ сейчас. Ты должна учесть, Альквина, что и после нашего бракосочетания ты останешься королевой камбров. И вдобавок получишь моих торманнов.

— А что при этом достанется на долю твоего королевского собрата? — высокомерно спросила Альквина.

— Где мой племянник, где Леовигильд? — подал голос Одоак. — Мы ни разу не виделись с тех пор, как он так неожиданно бежал. Почему его нет с тобой на крепостной стене? Может быть, он скрывается, потому что боится — и недаром! — гнева своего дяди?

— С чего ты взял, что твой племянник может быть здесь, скажи-ка, тунгский бочонок с жиром? — крикнула Альквина.

Камбры захохотали, торманны тоже засмеялись этим словам, хоть и несколько тише. Даже кое-кто из тунгов с трудом удержался от ухмылки. Другие воины Одоака не смели поднять глаз от стыда. Не потому, что их короля оскорбили, а потому, что он вел себя как жалкий попрошайка. Все это Конан отлично подметил.

— Убирайтесь восвояси, оба! — крикнула Альквина. — Я не пойду ни за борова, ни за бандита!

Тотила резко повернулся и с гордо поднятой головой зашагал прочь. При каждом шаге за его спиной вздымался плащ из человеческих скальпов — жуткое напоминание о том, скольких князей и воинов убил этот торманн. Одоак ковылял сзади, вдогонку ему неслись насмешки и хохот камбров.

Альквина сказала тихо, чтобы только Конан мог ее услышать:

— Жаль, что Тотила — такое чудовище. Он превратил бы мой народ в рабов. Не то я вышла бы за него, несмотря на то что он не знатного происхождения.

Конан ухмыльнулся:

— Ну да, ты же сама сказала, что королева должна выбирать себе супруга, руководствуясь политическими соображениями. А так, конечно, Тотила — настоящий мужчина, этого нельзя не признать.

— Теперь ты увидел его вблизи. Ты все еще думаешь, что сможешь его победить?

Конан взглянул на нее с обидой:

— Я сказал: он настоящий мужчина. Но я — лучше!

— Да что ж это за военные действия? — негодовал Одоак. — Залезать на стены! Будто рабы, вздумавшие пуститься в бега! — Он презрительно сплюнул в костер. — Почему они не выходят из крепости? Почему не вступают в сражение?

— Потому что нас вдвое больше, — объяснил кто-то из старших воинов Одоака.

— Для настоящего мужчины это не основание! — высокомерно возразил Одоак. — Но сильнее всего я разочарован моим племянником. В его жилах течет та же кровь, что и в моих. Ему следовало бы иметь более мужественный дух. Как знать, может быть, когда мой брат был в военном походе, в его постель забрался какой-нибудь конюх. Вот кто отец Леовигильда. Просто позор для всей семьи.

— Я разговаривал с несколькими торманнами, — нерешительно заговорил тут молодой воин. — Они говорят, что знают Леовигильда в лицо. И они видели, что он командовал атакой конников в лесу, когда на торманнов напали камбры.

— В самом деле? Почему же тогда мы не видели его сегодня? Или он боится собственного дяди?

— Я слышал, что он воевал против Тотилы, — продолжал молодой воин, — и что король торманнов его убил. Его считают погибшим.

Одоак удивился. Значит, он заключил союз и поставил при этом условие, которое на самом деле уже выполнено? Значит, Тотила ловко поймал его на приманку, которая и так принадлежала ему, Одоаку? Эта мысль привела его в бешенство. Но ни при каких обстоятельствах он не хотел допустить, чтобы подданные догадались, что их короля обвели вокруг пальца.

— Скорее всего, это был какой-нибудь другой молокосос. У моего племянника не хватило бы мужества воевать против Тотилы.

Прежде чем догорел костер, Тотила нанес визит своему союзнику. С театральной важностью он вышел из тьмы в багровые отблески огня и встал перед Одоаком, высокий и неприступный, как скала.

— Приветствую тебя, Одоак. Сегодня мы по-настоящему не добились успеха. Но мы поздно вышли. Завтра крепость Альквины еще до рассвета будет в наших руках.

— А сама Альквина — в твоих, — недовольно буркнул Одоак.

— Таково наше соглашение. Взамен ты получишь…

— Я прекрасно помню все, о чем мы договорились, — перебил Тотилу Одоак. — Садись, выпей пива.

Короли сидели у костра и, попивая пиво, разговаривали о незначащих пустяках. Взорам тунгов предстала картина полного единодушия доброй дружбы. Но вдруг из темноты к костру шагнула чья-то рослая тень.

— Приветствую тебя, дядя!

Одоак поперхнулся пивом. Лицо его покраснело.

— Леовигильд! Как ты посмел, негодный… — Одоак грузно поднялся и схватил свой меч. Тотила стоял за его спиной. Тунги при внезапном появлении Леовигильда словно оцепенели.

А юноша со смехом вонзил свое копье в брюхо Одоака. Король недоверчиво уставился на древко, которое торчало у него из живота. Потом он разинул рот — но вместо предсмертного крика из него хлынул поток темной крови. Боком повалившись наземь, Одоак испустил дух.

Тунги будто очнулись и с криком бросились на убийцу. Но Тотила оказался проворнее — с молниеносной быстротой он выхватил из ножен меч и рассек голову убийцы Одоака надвое, прежде чем воины подбежали к ним. Юноша упал как подкошенный. Страшный удар так изуродовал его лицо, что никто не мог бы его узнать.

— Должно быть, парень лишился рассудка, если пошел на такое. — Тотила обвел взглядом всех присутствующих: — Итак, ваш король и королевский наследник — оба убиты. На рассвете мы сожжем их тела, оказав покойникам все почести, какие подобают особам королевского рода. Желаете ли вы продолжить поход под моим командованием? Говорите, воины! — Тотила сознательно избегал называть себя их новым королем.

— Мы поклялись в верности Одоаку, а не тебе, — сказал старый воин.

— Но раз так, вы должны были отомстить за его гибель. Или я не прав? — Тотила остался невозмутимым. — А вы этого не сделали. Это сделал я. И что же, вы ничем не обязаны тому, кто отомстил за убийство вашего короля?

Тунги почувствовали стыд при этих словах. События сменяли друг друга слишком стремительно, в подобных обстоятельствах лучше всего было поступать так, как велит старинный обычай, — подчиниться тому, кто отомстил за убийство правителя.

— Да, это верно, — сказал старый воин.

— Тогда следуйте за мной до тех пор, пока мы не разобьем врага. А там уж сядем вместе и поговорим о будущем вашего народа. — Тотила вытер свой меч от крови и вложил его в ножны. И с высоко поднятой головой зашагал прочь от костра.

— Надо ли понимать это так, что теперь Тотила — наш король? — спросил кто-то.

— Об этом надо будет поговорить позднее, — сказал старик и поглядел на два мертвых тела на земле у своих ног. — Что же такое стряслось с юношей? Что заставило его совершить убийство? Одоаку так или иначе жить оставалось недолго. И мы торжественно и радостно возвели бы Леовигильда на престол. Ведь его все любили.

— Наверное, он не вынес позорного союза Одоака и Тотилы, и от ярости разум его помутился, — сказал другой воин.

— Вероятно, нам никогда не узнать правды. — Старик вздохнул. — Но сейчас мы стоим перед выбором. Одоак и Леовигильд были последними отпрысками королевского рода. У нас больше нет короля. Остались только Альквина и Тотила. Но завтра Тотила сделает Альквину своей женой.

Все подавленно молчали. Человек, который в темноте прислушивался к их словам, решил, что узнал достаточно. Конан — в черной одежде, с вымазанным сажей лицом. Бесшумно, как разведчик-пикт, он полз назад. Проделав довольно большое расстояние, он вскочил на ноги и быстро побежал к стене крепости. Там он ловко, словно белка, взобрался наверх по канату и очутился на галерее, где стоял дозорный. Здесь же спали многие воины, на случай, если враг неожиданно нападет на крепость среди ночи.

Конан побежал прямиком к хижине Рерина и рывком распахнул дверь. Старик сидел всецело погруженный в свои колдовские занятия.

— Ты был прав, — сказал Конан. — Сегодня вечером Йильма нанес удар.

— Я знал, я отчетливо это чувствовал!

Конан коротко рассказал волшебнику о событиях, которые произошли в стане врага, и о том, что удалось подслушать.

— А я-то бился над этой загадкой. Я не знал, каким образом он это сделает, — сказал Рерин. — В бою не многие их увидели бы. Тотила размозжил голову Лжелеовигильда из опасения, что внешнее сходство исчезнет, как только призрак будет убит. Так, значит, у тунгов больше нет короля?

— Есть! Есть у них король. Только они об этом пока не знают.

И оба задумчиво улыбнулись.

Глава пятнадцатая ВОЙНА ТРЕХ НАРОДОВ

Встав утром, Тотила сразу же, с мыслью о предстоящем сражении, надел панцирь и шлем. Он испытывал чувство глубокого удовлетворения — сегодня он будет пожинать плоды тщательного продуманных предварительных действий. Перепоясавшись мечом, он вышел из шатра и спросил воинов, готовы ли погребальные костры. Один из мужчин показал ему две груды поленьев, сложенные в отдалении у Больших камней.

— Ну так пошли туда и поскорее сожжем оба трупа, — нетерпеливо приказал Тотила. — У нас впереди еще сражение и королевская свадьба.

Тунги уже собрались и ждали, стоя вокруг высоких пирамид из бревен, которые они складывали всю минувшую ночь. Торманны без дела стояли в стороне, опираясь на древки своих копий. Они не выказывали никакого почтения к погибшим. Но обычай требовал, чтобы павшие в бою воины по окончании сражения были сожжены либо, если это возможно, доставлены домой.

В это время к Тотиле подошел Йильма:

— Доволен ли ты моей работой, государь? Тотила милостиво улыбнулся, глядя на своего мага:

— Вполне. А ведь совсем недавно я прямо-таки готов был тебя убить — ты то и дело подводил меня. Но теперь, кажется, все начинает меняться к лучшему.

— Я всегда желал и впредь буду желать моему повелителю только самого лучшего, — льстиво ответил Йильма. В последние дни у него заметно поубавилось высокомерной уверенности в себе. Уж не попал ли он во власть каких-то враждебных сил? Но в этот раз он не подведет, промаха не будет — в этот раз он попадет в цель. Так думал Йильма.

Не теряя времени на долгие речи, Тотила схватил факел и поджег более высокий из погребальных костров. Затем равнодушно сказал:

— Предаю дух моего королевского собрата Одоака вечному покою.

Сопровождаемый недовольным ропотом тунгов, он подошел к меньшей пирамиде. Поведение Тотилы возмутило тунгов. При сожжении тела убитого короля полагалось произносить торжественные речи, которые длились часами. Но тунгов ожидало гораздо большее потрясение.

— Камбры идут! — раздался крик одного из воинов. Все обернулись в ту сторону, где стояла крепость Альквины. Оттуда надвигалось все войско камбров, и впереди шла сама королева.

— Какая наглость! — воскликнул Тотила. Он казался не столько удивленным, сколько негодующим. — Ни один человек, даже в сильнейшем отчаянии, не смеет нарушать ход торжественного предания огню убитых!

— Острия их копий обращены к земле, — сказал старый воин-тунг. — И потом, ведь с ними королева. Может быть, они просто хотят оказать убитым последние почести.

Тотила снисходительно усмехнулся:

— О нет. Они идут, чтобы сдаться нам. Иначе для чего было бы Альквине выступать впереди войска собственной персоной? Ладно, раз так, мы окажем им подобающий прием. — И в сопровождении Йильмы Тотила зашагал навстречу королеве. — Приветствую тебя, Альквина! — издали крикнул он. — Как хорошо, что ты одумалась и решила положить конец кровопролитию.

— О чем ты говоришь, Тотила? — удивилась Альквина. — Я пришла, чтобы принять участие в прощании с умершими. Как королева, я обязана присутствовать на таких церемониях.

— Особенно когда один из костров предназначается мне! — раздался вдруг чей-то голос.

Изумленный Тотила увидел, как строй камбров разделился надвое и вперед вышли четверо слуг, несших носилки. На носилках лежал Леовигильд. Он был бледен, голова и грудь перевязаны, но это был он. Вне всякого сомнения — это был он. Тунги глядели на него во все глаза. Разве можно в такое поверить? Но затем поднялся громкий крик ликования. Тунги бросились к носилкам. А Леовигильд поднял руку и показал на Йильму:

— Этот колдун сотворил призрака, которому придал сходство со мной. Одоака убил призрак, а не я!

Тотила мгновенно выхватил меч из ножен. Не успел Йильма и опомниться, как меч короля рассек его плечо и разрубил туловище до самого пояса. Тотила уперся ногой в грудь Йильмы, послышался последний предсмертный хрип колдуна, и Тотила выдернул меч. Обернувшись к Альквине, он сказал.

— Вот так я караю подлецов! Будь уверена — я ничего не знал о его кознях. Я был убежден, что уже отомстил за убийство Одоака. Но лишь теперь, — он указал на труп Йильмы, — я сделал это.

Альквина насмешливо поджала губы:

— Ты поистине человек быстрых решений. Но сейчас это качество тебе не поможет, Тотила. Воины больше не пойдут за командиром, в котором столько лживости и подлости!

Как бы в подтверждение ее слов тунги отошли от торманнов и смешались с камбрами.

С лица Тотилы исчезло фальшивое приветливое выражение, и он холодно сказал:

— Они последуют за настоящим королем, если другого не будет в живых! — Он двинулся по направлению к Альквине и Леовигильду. Но тут на его пути как из-под земли вырос черноволосый воин с обнаженным мечом в руке.

— Вот и пришло время нам познакомиться, — сказал Конан

— Согласен. Я уже давно заметил, что на моем плаще не хватает скальпа с черными волосами. Вот если ты сумеешь развлечь меня в течение двух-трех ближайших минут, твой скальп удостоится чести украсить мой плащ. — Тотила сбросил с плеч свой страшный плащ. Его подхватил слуга, другой слуга подал Тотиле щит. Стоящие вокруг расступились, освобождая пространство для поединка. Все были взволнованы и возбуждены — сейчас им представится редкое зрелище!

Король и Конан, оба с поднятыми к груди щитами, осторожно подбирались один к другому. Первым пошел в наступление Тотила. Он нанес удар в горизонтальной плоскости, метя в голову Конана. Тот не прикрылся щитом, а вместо этого быстро пригнулся и выбросил вперед руку с мечом. Конан рассчитал так, чтобы удар не задел Тотилу, а лишь заставил его поспешно опустить щит. И тут же молниеносным ударом он поразил незащищенный бок. Но и Тотила был быстр — в последнюю долю секунды он успел отбить удар.

Раздался общий восхищенный крик. Все были в восторге от невиданной ловкости и умения обоих противников, все изумлялись их поразительной быстроте и сверхчеловеческой силе. Обычно после первого обмена ударами противники расходились в стороны, а потом снова сходились. Но не таковы были эти двое. Их мечи с невероятной быстротой мелькали в воздухе, каждый стремился поразить врага в голову, в бок, ногу, плечо, опять в голову; металл звенел, мечи ударяли по щиту, шлему, панцирю. Они бились так искусно, что ни тот ни другой еще ни разу не ранил противника, все удары встречали то панцирь, то щит, то клинок меча.

Казалось невероятным, что два смертных человека долгое время могут выдержать такой темп. Но вот уже и солнце высоко поднялось, а поединок все продолжался, оба противника наносили беспощадные удары по уже изрядно помятым и поврежденным щитам и доспехам. Они наступали с яростью и безжалостной злобой двух самцов хищников, которые дерутся за обладание самкой. Ни тот ни другой из них не прекратит поединка, пока его враг не упадет мертвым на землю.

Но, в конце концов, оба они были лишь смертными. Атаки происходили уже не с той изумительной точностью, что в начале, защита была уже не такой четкой и быстрой. Оба почти одинаково рослых бойца обливались потом, их груди ходили ходуном, как кузнечные мехи. Из мелких ран на ногах и руках сочилась кровь.

Наконец они разошлись — в первый раз за весь поединок. Зрителям могло показаться, что они дали себе передышку перед новым длительным боем. Но Тотиле и Конану было ясно, что это не так. Оба они одинаково устали. Рука с мечом устает быстрее, чем та, что держит щит. Еще один, два, от силы три удара — и исход поединка будет решен.

— Благодарю за отличный бой, киммериец, — сказал Тотила. — Чем бы он ни закончился, его не скоро забудут.

— Ты молодец, Тотила, — отвечал Конан. — Тебе следовало бы остаться воином, а не добиваться королевской власти.

— Если человек убежден, что его тело отмечено печатью величия, он должен идти дорогой королей. Но хватит, пора кончать наш поединок.

Тотила снова поднял щит. Над его краем были видны только глаза короля. Он с воинственным кличем бросился вперед. Конан молча начал контратаку. От крови, которая натекла из раны на его бедре, земля стала скользкой. Конан поскользнулся и едва не упал. Этим воспользовался Тотила — он размахнулся для мощного удара. И на ширину пальца, не больше, опустил свой щит. Этого киммерийцу было достаточно.

Конан уже восстановил равновесие и применил — впервые в этом бою — удар концом меча. Он вложил в него всю силу, которая у него еще оставалась. Острие меча прошло сквозь разинутый в воинственном крике рот, вышибло зубы, пробив череп, вышло на две ладони над блестящим бронзовым шлемом Тотилы. Конан выдернул клинок. Какое-то мгновение могучее тело короля торманнов еще держалось на ногах. Затем Тотила, как подрубленное дерево, рухнул на землю.

Конан повернулся к торманнам:

— Кто хочет последовать за своим королем в королевство ночи?

Торманны, еще час назад такие уверенные в себе, были совершенно подавлены. Потеряв короля, они были в чужой стране, среди врагов, которые численностью значительно их превосходили. Через некоторое время из толпы вышел старый воин, тот самый, что минувшей ночью говорил от имени торманнов. Он подошел к Альквине и сказал:

— Королева камбров! Наш король не происходил из древнего знатного рода. Наследника он не оставил. Если камбры и тунги соединятся, то и торманны готовы примкнуть к этому союзу, при условии, что с нами будут обращаться как с равными.

Альквина оглянулась на Леовигильда. Тот кивнул. Тогда она сказала старому воину:

— Пусть будет так!

Присяга на верность у северян не сопровождалась пышными церемониями. Альквина указала на труп Тотилы:

— Бросьте эти останки в костер, который предназначался для тела Леовигильда. Тотила не был настоящим королем.

— Нет! — крикнул Конан. — Возведите для него другой погребальный костер, и пусть он будет выше, чем костер Одоака. Этот человек был настоящим королем. Если придется, я готов сам таскать дрова, клянусь Кромом!

Альквина задумчиво взглянула на него и согласилась:

— Хорошо. Делайте как говорит сильнейший из моих воинов. Сожгите Тотилу вместе с мечом, мантией и шлемом.

Торговец Давас как раз собирался сделать в бумагах отметку о получении судового груза, когда вдруг увидел перед собой знакомую фигуру. Эту черную гриву, развеваемую сейчас легким морским бризом, он узнает мгновенно даже на большом расстоянии.

— Конан! — крикнул Давас и замахал рукой. Потом он бросил свои бумаги и побежал навстречу киммерийцу. На Конане уже не было бронзовых боевых доспехов. На его руках блестело несколько широких золотых браслетов, украшенных драгоценными камнями. У пояса висел длинный меч аквилонской работы.

— Привет тебе, Давас! — сказал Конан. — Когда отходит корабль на Юг?

— Завтра утром, как только выправим бумаги и погрузим мой товар на судно. Ну, как же ты путешествовал? Понравилось тебе на Севере?

— Зима прошла совсем неплохо. Вовсе не так скучно, как я вначале думал. — Конан ухмыльнулся: — А что, привез ли этот корабль доброго южного вина?

— Привез! Туранского, самого лучшего. Ну, давай рассказывай. Ты, должно быть, совершил множество подвигов, раз вернулся с такими прекрасными золотыми украшениями.

Перед домом Конан остановился:

— Давай сперва попробуем вина. Потом я все тебе расскажу. Хотя ничего особенно выдающегося и не было. Случались в моей жизни и более бурные зимы.

И оба они вошли в дом.

Шон Мур Проклятье шамана

ГЛАВА 1 КРАСНЫЙ ТУМАН

Стая стервятников жадно кружила над каменистым побережьем, крича от нетерпения. Запах крови наполнял сырой воздух заририйской степи, привлекая все новых и новых хищников. Тысячи человеческих тел устилали берег, словно чудовищный ковер, вышитый красной и черной нитью. Многие из павших все еще сжимали свои мечи застывшими пальцами, другие, со спутанными волосами, лежали в обнимку под трупами своих врагов. Повсюду валялись помятые доспехи, затупившиеся клинки и надломанные копья. Жуткая картина безмолвно писала еще одну страницу истории племенной вражды.

Но не всем суждено было пасть в этой беспощадной бойне: вот почему хищные птицы до сих пор не решались закатить свой кровавый пир. Четырнадцать измученных мужчин в желтых, перепачканных кровью робах – четырнадцать лучших воинов какланийского племени – сумели выжить. Позади них, опираясь на короткую деревянную трость, тяжело хромая, плелся белобородый старик.

Тяжело дыша, спотыкаясь о трупы своих товарищей, группа медленно продвигалась вперед, к небольшой возвышенности, где стоял один-единственный человек. Этот человек стоял во весь свой могучий рост, широко расставив ноги, и со спокойствием льва наблюдал приближение людей, жаждущих его смерти. Длинные черные волосы падали на плечи из-под помятого и сидевшего немного набекрень шлема. Могучую грудь прикрывала тяжелая кольчуга на кожаной подкладке. На руках вздувались узловатые стальные мышцы. Пальцы правой руки крепко сжимали рукоять тяжелого длинного меча. На гранях клинка играли отблески клонящегося к закату солнца. Глаза его сверкали подобно голубым льдам горных вершин. Злобный оскал выставлял напоказ ровный ряд белых зубов.

Звали воина Конан. Его родиной была Киммерия – страна снегов и неприступных скал, расположенная так далеко на севере, что здесь, на южном побережье Хайбории, мало кто даже слышал о ней. Жители Киммерии, закаленные постоянными лишениями и испытаниями, были столь же суровы, что и их родина. В сражениях киммерийцы никогда не продавали себя дешево, и здесь Конан не был исключением. У его ног сейчас возвышалась гора мертвых дикарей, которым не посчастливилось познакомиться с его беспощадным мечом. Но еще глубже, под телами своих врагов, покоились заририйцы – друзья Конана, что недавно еще сражались с ним плечом к плечу.

Именно заририйцы-то и втянули Конана и его людей в эту заваруху. Кровавая сеча развернулась сначала у подножья Золотых Гор, но к вечеру она переместилась аж до самого побережья. И здесь, на берегу, последний заририец пал вместе с последним бойцом из наемной армии.

Еще с восходом солнца Конан обнажил меч, и с тех пор у него не было ни минуты передышки. А сейчас диск светила медленно погружался в океан на далеком западном горизонте. Но киммериец не выказывал ни малейшего признака усталости. Он вытянул свой меч вперед, зная, что будет драться до последнего.

Тем временем четырнадцать дикарей окружили его со всех сторон. Чувствуя, что победа уже не за горами, с лицами, искаженными злорадной гримасой, они с каждым шагом подбирались все ближе. Четырнадцать кривых сабель, как стальные клыки, тянулись к жертве, готовые сомкнуться в любую минуту.

– Заририйский шакал! – Один из дикарей был уже совсем близко, он остановился и нагло плюнул Конану под ноги. – Считай себя мертвым! Сейчас я вырежу твою печень.

С этими словами какланиец сделал стремительный выпад, метя острым клинком в широкую грудь своего противника. Но Конан был быстрее, он молниеносно парировал атаку, с плеча ударив по руке наглеца. Обрубок кисти упал на землю, так и не успев выпустить своего оружия. В то же мгновение Конан с криком всадил свой меч орущему дикарю меж ребер. Тот пал ниц и стих.

Не теряя ни минуты, киммериец обрушился на первого попавшегося противника и одним ударом расколол его череп от макушки до челюсти. Дикарь превратился в фонтан из крови, приводя в жуткое оцепенение своих соплеменников. Конан воспользовался коротким замешательством, чтобы прорвать кольцо. Теперь путь был открыт, но Конан отогнал от себя мысль о бегстве. Он помнил, что поклялся отомстить за товарищей. С кличем, сотрясающим воздух, киммериец бросился навстречу двенадцати обнаженным клинкам.

С каждым взмахом меча визжащие от боли дикари падали на землю. Конечно, и Конану приходилось не сладко: десятки ударов сыпались на его плечи и грудь, но стальная кольчуга надежно защищала от острых клинков и кривых сабель. Звон железа и запах крови возбудили варвара до предела, наполняя голову огнем и пуская сердце в бешеный скач. Он дрался с беспощадной яростью до тех пор, пока последний какланиец не упал на колени, держась за распоротый живот и с ужасом глядя на собственные внутренности. С отвращением Конан наблюдал за последними судорогами своего врага.

И вдруг наступила тишина. Солнце почти скрылось за горизонтом, и в сумерках картина отшумевшей битвы казалась еще более зловещей. Конан огляделся вокруг. Только один-единственный какланиец оставался в живых – тщедушный седобородый старец. Задыхаясь от кашля, старик силился встать, тяжело опираясь на деревянный посох, украшенный затейливой резьбой. Наконец это ему удалось, и он, покачиваясь, медленно двинулся на Конана. Кровь сочилась из его рваного бока, а изрубленная нога бесчувственно волочилась под неестественным углом. Тощее тело представляло собой одну сплошную мозаику из разноцветных татуировок. Таким же фантастическим узором, видимо для придания облику художественной завершенности, был покрыт сморщенный лысый череп старца. Застывшая кровь образовала корку и закрывала одну половину морщинистого лица. Конан, которому доводилось слышать об иранистанских племенах, сразу смекнул, что имеет дело с какланийским шаманом.

Вообще-то киммериец побаивался таких людей. Лучше уж встретиться с десятком врагов в открытом бою, чем сражаться с чарами колдуна. Но он так устал махать мечом, да и не в его правилах было убивать безоружного старика, который, кстати, и так вот-вот должен был отдать концы. Как бы то ни было, варвар опустил меч и беззлобно сказал:

– Ступай с миром, старец. Я не причиню тебе вреда.

Шаман перенес вес на здоровую ногу и поднял свой посох, будто хотел швырнуть его в ненавистного врага. Киммериец чуть отступил назад, и старик, потеряв равновесие, рухнул на одно колено. С ненавистью глядя на Конана, колдун двумя руками ухватился за концы своей палки и начал ее гнуть, стараясь сломать посередине. Непонятные хриплые заклинания, вырвавшиеся из уст колдуна, словно придали сил старцу, и… к изумлению Конана, посох действительно раскололся на две половины, выпуская облако красного дыма. Это облако окутало киммерийца, будто густой туман, мешая дышать и видеть. Хриплое бормотание шамана перешло на пронзительный визг; старик торопился, будто предчувствовал близкий конец. Потом он неожиданно смолк и тут же упал замертво.

Конан размахивал руками с таким усердием, как если бы отгонял тучу диких пчел, но красное облако вокруг него сгущалось все плотнее, нестерпимо жгло глаза и наполняло голову такой болью, что Конану казалось, будто тысяча стальных игл пронзила его череп. Он жадно ловил ртом воздух, но вдыхал лишь один сладковатый туман. Задыхаясь, он судорожно схватился за горло, проклиная тяжелую кольчугу, сдавившую грудь. И тут вдруг перед глазами все поплыло, непослушные мысли кувыркались и путались, уносимые неведомым течением. Это было последним, что он успел запомнить, прежде чем погрузиться в кромешную мглу.

ГЛАВА 2 УТРО ПОСЛЕ БОЯ

Конан продирался сквозь чащу знойных джунглей, задыхаясь от долгой погони. Он не помнил, за кем гнался, однако жертва его была быстра и неуловима. Киммериец был гол и безоружен, но этот факт почему-то его нисколько не смущал. Выскочив на поляну, он задрал голову кверху и увидел луну, заполнившую ночное небо. Бледное светило смотрело на землю, словно жуткий горящий глаз, от взгляда которого рассудок варвара окончательно помутился, и он снова ринулся в джунгли, ощущая прилив странной энергии.

Запах жертвы наполнил его ноздри. Брызгая слюной, Конан жадно бросился к четвероногой твари, чувствуя ее страх. Красный туман плыл перед глазами, заставляя кровь в венах вскипеть. Прорвавшись сквозь стену густой растительности, Конан снова выбрался на просвет и оглядел себя с ног до головы. Увиденное заставило его содрогнуться: грубая белая шерсть на глазах прорастала из его рук, а изуродливых пальцев прорезались острые черные когти.

Прыгнув вперед, он вцепился этими когтями в горло скулящему животному и начал рвать его плоть.

Конан проснулся от собственного крика. Он вскочил на нога, стряхивая с лица обильные капли пота и жмурясь на яркий иранистанский восход. Киммериец инстинктивно выхватил меч, прежде чем успел понять, что видел кошмарный сон. Выдернув левую ступню из-под окоченевшего трупа, он с отвращением отпрянул назад, чуть не запнувшись об оторванную ногу. Куда ни ступи, повсюду вокруг него валялись мертвые изуродованные тела. Наконец ему удалось найти клочок голой земли, где он мог спокойно постоять, позволяя глазам привыкнуть к дневному свету, а сердцу обрести обычный ритм. На море начался прилив, и прибой печально омывал тела, разбросанные вдоль берега.

Наутро после сражения большинство мужчин едва передвигало ноги – чего нельзя было сказать о Конане.

Его выносливость была выносливостью волка, а сила – силой льва. Киммерийцу доводилось участвовать в таких походах, где сражения велись от зари до заката, неделями без передышки при скудных запасах воды и пищи. Эта же битва длилась только один кровавый день.

Конан осторожно потрогал здоровенную шишку на голове и попытался стряхнуть остатки странного сна. Никакой ночной кошмар не мог сравниться с адской картиной, что раскинулась сейчас перед ним. Тошнотворное зрелище вывернуло бы наизнанку желудки многих бывалых вояк. Однако киммериец давно научился переносить вид и запах смерти. Ему было около тридцати лет от роду, но уже к своему восемнадцатилетию он успел пройти через столько войн, сколько другие мужчины не видели за всю свою жизнь.

И сейчас глаза и нос варвара отмечали характерные детали племенной розни. Конан считал недостойным мужчины совершать надругательства над телом мертвеца. Дикари же, казалось, наоборот, испытывали огромное удовлетворение, разбрасывая по ветру останки изрубленного на куски врага. Эти останки, пригретые первыми лучами солнца, начинали теперь омерзительно смердеть.

Восходящее солнце приятно ласкало тело, но не в состоянии было растопить ледяную тоску, что поселилась в сердце. Жестоко проклиная обстоятельства, вовлекшие его в эту бессмысленную бойню, Конан снова и снова предавался горьким воспоминаниям. Еще неделю назад он был исполнен решимости добраться до туранских степей и вместе со своими вольнонаемниками присоединиться к армии Аршака, нового короля Иранистана.

Его люди были гирканийцами, прирожденными воинами, жадными до золота и славы. Путь их лежал через заририйские земли, правил которыми шейх Джерал. Джерал был слишком хорошо наслышан о подвигах киммерийца, чтобы упустить возможность познакомиться с ним лично. В один из вечеров он пригласил Конана в свой шатер, где за чашей крепкого вина поведал варвару о вопиющей дерзости близлежащих какланийских племен. Примеры возмутительного поведения соседей были столь красочны, что даже далеко не сентиментальный киммериец мог только охать да разводить руками. Джерал же, искусно играя на рыцарских чувствах негодующего киммерийца, умолял его выступить вместе с ним и положить конец беспределу кочевников.

Сначала Конан упорно отмахивался от предложений шейха, верный своему намерению поступить на службу к иранистанскому королю. Но в течение долгого ужина Джерал вновь и вновь наполнял кубок гостя вином, а уши лестью, не скупясь на обещания высоких наград. Скромно одетые, но достаточно темпераментные девушки весь вечер носили изысканные блюда и напитки. Наконец Джерал позволил Конану выбрать одну из его лучших танцовщиц. И когда могучие руки киммерийца сомкнулись на стройной девичьей талии, шейх сделал свое заключительное предложение: половина трофеев в случае победы переходила к Конану и его армии. Кроме того, он пообещал еще лично вознаградить варвара.

И Конан принял роковое решение, в чем теперь глубоко раскаивался. Численностью какланийцы в два раза превосходили своего атакующего противника и сразу же заставили его отступать. Конан вынужден был драться или умереть. В какой-то момент он даже помышлял о бегстве, но верные ему люди гибли теперь по его вине, и он не мог их оставить. Они дрались как львы и, отправляясь в преисподнюю, не забывали прихватить с собой нескольких дикарей. До последнего человека они стояли рядом с Конаном. До последнего человека они сложили здесь свои головы.

Выругавшись, Конан прогнал навязчивые воспоминания. Прямо напротив него нахальная птица методично перебиралась от трупа к трупу, выклевывая только самые деликатные места. Тихий шелест прибоя неестественно гармонировал с хлопаньем крыльев и щелканьем клювов.

Ничего не скажешь, обстановка вряд ли могла поднять и без того мерзкое настроение.

Конан бросил унылый взгляд на море, взвешивая свои немногочисленные возможности. Редкие клочья облаков неподвижно повисли в безветренном небе. Вдали виднелось темное пятнышко, имевшее форму расплывчатого креста, что на самом деле могло оказаться кораблем. Киммериец напряг свое острое зрение. Да, несомненно, это был корабль. Попав в утренний штиль, он со спущенными парусами беспомощно покачивался на сверкающей водной глади. Конану почудилось, что он слышит манящий зов океана, чувствует его могучее дыхание. Ему вдруг нестерпимо захотелось вновь оказаться средь бескрайних морских просторов. Но холодный рассудок безжалостно рушил фантазии. Что ни говори, а на твердой земле у него было больше шансов выжить.

Кроме того, его ждала еще нелегкая работенка. Конан лениво зевнул, скользя взглядом по побережью. Он не чувствовал себя отдохнувшим, хотя и проспал всю ночь. Он почесал зудящий затылок, тщетно пытаясь вспомнить того наглеца, что посадил ему шишку. Обычно схватка настолько увлекала азартного киммерийца, что он не замечал даже крупных ран, не говоря уж о синяках и царапинах, пока наутро они не заявляли о себе все разом. Наверняка ночной кошмар был следствием полученного сотрясения.

Конан глубоко вздохнул: задача, которую он перед собой поставил, не вызывала энтузиазма.

Он начал кропотливо отыскивать трупы своих людей, складывая их вместе с оружием поверх кучи сухих веток, которая вскоре должна была превратиться в гигантский погребальный костер: именно так хоронили гирканийцев на их далекой родине. Своей преданностью и храбростью они заслужили могилу более достойную, чем животы стервятников.

Вот уже несколько часов Конан продолжал откапывать своих мертвецов. Он наконец перестал терзаться чувством вины: его люди пошли в бой по своей воле и пали с честью, он за них отомстил. Но легче от таких мыслей не становилось. Киммериец как раз вытаскивал из воды последнего воина, когда заметил, что губы того шевелятся. Это был Ари, его первый помощник.

Глаза Ари был закрыты. Конан склонился над ним и принялся тормошить, пытаясь привести в чувство, и вдруг… с отвращением отпрянул. Движение губ покойника исходило от небольшого краба, уютно обосновавшегося во рту. Тварь, по всей видимости, забралась туда в поисках самого нежного мяса. Конан брезгливо смахнул маленького падальщика острием меча, заметив сырой розовый лоскутик, зажатый в клешне.

…Это все, что осталось от Ариного языка.

Тело гирканийца он закинул на самый верх кучи, насчитывавшей теперь более двухсот человек. Плечи варвара немилосердно стонали, а сам он едва переводил дыхание. Дневная жара окончательно сразила разбитое тело. Зевнув, он немного помедлил, оценивая проделанную работу. Затем побрел в сторону лагеря, что лежал в миле отсюда. Там он надеялся утолить жажду доброй чашей вина, выбрать быстрого коня и насобирать хвороста для растопки.

А главное – отыскать то, что Джерал так тщательно прятал в ночь перед походом. Варвар видел, как пройдоха шейх оседлал среди ночи коня и поскакал к близлежащим холмам. Любопытства ради Конан устремился следом и стал свидетелем занимательной сцены: шейх, по-воровски озираясь, проворно стащил со спины жеребца громоздкий сундук и закопал под засохшим деревом. Запомнив ориентир, варвар незамеченным возвратился в лагерь.

Через час Конан уже был в седле, Несясь галопом к знакомым холмам. Он без труда отыскал приметное дерево и выкопал деревянный сундук внушительного размера. Предчувствие не обмануло: сундук был доверху набит золотом. Предусмотрительный шейх решил припрятать заначку на случай, если кочевники одержат верх. Еще бы, удирать с груженым сундуком на плече было бы не очень-то удобно.

Закрепив сокровище на спине жеребца, Конан задержался еще ненадолго, чтобы собрать хворосту, затем отправился обратно на побережье.

Сейчас, размышлял варвар, он запалит костер и вскоре будет далеко-далеко от этого мрачного места. Он уже решил, куда поедет. Ближайшим портовым городом был Денижкенар. С золотом Джерала он мог прожить много месяцев, ни в чем не нуждаясь. А сладкое вино и жаркие красавицы помогли бы забыть о потерянной армии. Удовольствия городской жизни! Он так долго их лишался. Ну неужели он не заслужил короткого отдыха?

Вернувшись к погребальному костру, Конан запалил растопку и подождал, пока толстые сучья займутся огнем. Едкий дым клубясь взвился к небу. «Ну вот и все», – подумал варвар, запрыгивая на коня. Он направил скакуна вдоль берега и… чуть не вывалился из седла от изумления: сотня всадников неслась во весь опор прямо на него.

– Кром! – выругался киммериец, разворачивая жеребца и глубоко зарывая шпоры в бока животного.

На головах преследователей развевались пестрые отличительные повязки, что свидетельствовало об их принадлежности к племени башкар, восточного союзника какланийцев. Подмога пришла поздно, но Конан знал, что дикари будут искать мести. Через минуту они уже поравнялись с костром, который к этому времени превратился в гигантский пожар; языки пламени жадно рвались к небу, не уступая по яркости самому солнцу.

Конан оглянулся через плечо. Похоже, кочевники были решительно настроены. Они выхватили свои ятаганы и зловеще размахивали ими, словно в ритуальном танце. Расстояние, отделявшее их от жертвы, неумолимо сокращалось.

Конан скакал в сторону Золотых Гор, надеясь спрятаться в одной из многочисленных расщелин. Кроме того, узкие горные тропинки стали бы серьезной помехой для такого скопления всадников. Желтая косынка варвара развевалась на ветру, выдавая в нем союзника заририйцев. Однако Конан не спешил расстаться с предательским головным убором, сомневаясь, что это заметно облегчит его участь.

Как назло, лошадь замедлила ход, перегруженная двойным весом всадника и сундука. Стук копыт позади раздавался все громче.

– Кром! – Проезжая меж скал, Конан неожиданно заметил группу лучников, притаившихся в засаде. Их дрожащие от напряжения стрелы готовы были сорваться в любую минуту.

Варвар резко натянул поводья и развернул коня на юг, за мгновение до того, как лучники выпустили свой смертоносный шторм. Туча стрел, гудящая, как стая саранчи, на какой-то миг затмила небесный свет. Две-три из них отскочили от стальной кольчуги, еще несколько впились в бок жеребца. Обезумев от боли, конь взвился на дыбы, едва не сбросив седока наземь.

Итак, путь в ущелье был отрезан. Не дожидаясь нового залпа, Конан устремился вниз по склону горы, который плавно переходил в берег. То есть в тупик!

Сотня всадников распределилась полукругом, не оставляя никаких шансов на спасение.

Конан попытался оценить свое незавидное положение. Поистине судьба предлагала ему небогатый выбор: остановить лошадь и ждать, пока дикари набросятся на него всем скопом, повернуть назад и попытаться прорвать кольцо или… плыть к спасению! Из своего пиратского прошлого он знал, что вендийские купцы совершают частые рейсы вдоль южного побережья, ведя бойкую торговлю с местными племенами и населением Жемчужных островов.

Окидывая взглядом горизонт, он заметил нечто, напоминавшее по форме галеру. Она была достаточно далеко, но тихое море предоставляло шанс выжить, которого не было бы вовсе, останься он на берегу.

Конан на скаку спрыгнул с коня, срывая с себя кольчугу. Желтую заририйскую косынку он ловко превратил в котомку и, доверху набив ее золотом, привязал к поясу. После короткого размышления он вонзил меч в ножны и также закрепил на боку. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, киммериец нырнул в теплую голубую воду.

Крики башкар пронзили его слух, когда он вынырнул на поверхность, лихорадочно сражаясь с прибоем. Усилием воли Конан поборол соблазн отделаться от тяжелой ноши: мешочек с золотом мог весьма пригодиться при посадке на корабль… если, конечно, ему суждено было доплыть до далекого судна!

Между тем дикари вовсе не собирались так просто отпускать свою добычу. Безбожно ругаясь, обманутые преследователи сбрасывали с себя одежду и прыгали в воду с кинжалами в зубах. Через минуту к ним подоспели лучники, выпуская град стрел. Киммериец искренне благодарил судьбу за то, что башкары были худшими лучниками во всем Иранистане, не то плавать бы ему сейчас кверху брюхом, как загарпуненному карасю.

– Свинья заририйская! – кричали они с берега. – Чтоб твои кости обглодали рыбы!

Конан с удовольствием посмеялся бы над беспомощными недотепами, но должен был беречь дыхание. Он заплыл достаточно далеко, чтобы не бояться стрел, однако дюжина дикарей по-прежнему его преследовала. Отягощенный своей ношей, он чувствовал, что теряет скорость, башкары же плыли в пределах броска кинжала и с каждым взмахом волосатых рук становились все ближе.

ГЛАВА 3 НА БОРТУ «МИСТРИСС»

Конан прибавил темп, задействовав последний резерв иссякающих сил. Груз, что болтался у него на поясе, давно бы отправил на дно человека менее выносливого. Однако, загребая могучими руками, северянин умудрялся передвигаться со скоростью, которой могли позавидовать многие морские твари.

Ритмично дыша, варвар проворно чередовал движения рук и ног, используя даже самую крохотную мышцу своего тела для достижения максимальной скорости. Когда то, к чему он стремился, обрело очертания корабля, Конан смахнул с лица мокрые волосы и оглянулся назад.

Большинство преследователей, более привычных к седлам, чем к морю, отказались от погони. Некоторые из них едва шлепали руками, слишком обессиленные, чтобы плыть обратно. Их соплеменники, оставшиеся на берегу, казались теперь мелкими жуками.

– Собаки! – крикнул им киммериец.

В это обращение варвар вложил столько чувств, что даже сбился с дыхания. Конан позволил себе минутную передышку, прежде чем вновь отправиться в путь.

Вскоре он оказался настолько близок к судну, что мог изучить его в деталях. Это была широкая галера с высокой кормой и оформленная в стиле, обычном для вендийских кораблей.

Судно размещало двадцать гребцов, по десять на каждом борту, но его хозяин, по-видимому, не очень-то любил тратиться на батраков, и поэтому за работой Конан видел только десятерых. Никаких знаков отличия заметно не было. Но от опытного глаза киммерийца не ускользнули детали, говорящие о принадлежности судна к грузовому флоту Вендии. Галера также была снабжена парусом, от которого, впрочем, сейчас было мало толку.

Конан потянул воздух. Нет, судно не было невольничьим. Такие суда всегда имели характерный запах, который варвар узнавал безошибочно. Свободный корабль, страдающий к тому же явной нехваткой гребцов, мог подобрать Конана. Уж кто-кто, а киммериец-то умел обращаться с веслом. Да и, пожалуй, лучше оплатить проезд потом, чем золотом.

Кроме того, сильный мужчина, хорошо управляющийся с мечом, мог оказаться весьма полезен. Капитаны маленьких торговых судов жили в постоянном страхе, рискуя в любую минуту стать жертвой разбойного нападения. Конан вспомнил, как не так уж давно сам охотился на такие вот суденышки. Его тогдашнюю напарницу звали Бэлит. Это была удивительная женщина – прекрасная и беспощадная в равной степени. Ее остроносая «Тигрица» с восьмьюдесятью гребцами на борту в два счета расправилась бы с этаким корытом.

Романтичные воспоминания о годах, проведенных с Бэлит, нахлынули на варвара, словно ливень. В течение нескольких лет лихая парочка не давала житья стигийским купцам. А частые набеги пиратов приводили в ужас население прибрежных городов.

И надо сказать, киммериец никогда не встречал второй такой женщины. У них было так много общего! Так же, как Конан, она обожала странствия, так же, как Конан, была беспощадна к врагам… и так же горячо умела любить. Среди множества женщин, когда-либо деливших с ним ложе, было немало красавиц, но вряд ли хоть одна из них могла сравниться с Бэлит. Любовный аппетит шемитской разбойницы поистине не знал границ, а кровавые баталии только разжигали пламенную страсть. Всякую ночь после очередного набега она превращалась в фонтан необузданных чувств, вызывая у варвара столь же сильное ответное влечение. В объятиях киммерийца она была словно дикая лесная кошка – такая же хищная и нежная одновременно. Иногда влюбленные оказывались настолько увлечены друг другом, что не замечали, как закат сменялся рассветом. Неуемную жажду любви шемитки могла превзойти разве что ее страсть к наживе. Именно из-за ее безумной алчности они в конце концов и расстались. Конан тосковал по своей пиратской принцессе и замечал, что невольно избегает моря с того самого дня, как потерял возлюбленную. Разбойная жизнь с тех пор утратила для него всякий интерес…

Лицо киммерийца напряглось и застыло, словно каменная маска. Сейчас не время было предаваться воспоминаниям. Несколько башкар с ослиным терпением продолжали его преследовать, а Конан пока вовсе не собирался встретиться с Бэлит в аду.

Оглянувшись назад, он увидел только троих дикарей, претендовавших на первенство в заплыве. По мере того как они стремительно сокращали разрыв на дистанции, варвар все отчетливее замечал зловещий блеск кинжалов, зажатых в зубах.

Пожалуй, теперь он бы мог с ними сразиться. Своим упорством дикари давно заслуживали высокой чести умереть от меча киммерийца. Эх, будь он на суше, не задумываясь снес бы тупицам головы. Однако махать тяжелым мечом, находясь в свободном плавании, представлялось нелегкой задачей. Не говоря уж о том, что тяжелый мешок безжалостно тянул на дно. Конечно, он знал, что при необходимости избавится от золота, однако сейчас, когда он был так близок к цели, это казалось особенно досадной потерей.

Неожиданное движение справа привлекло внимание киммерийца. Этого еще не хватало! Сверкая чешуей под прозрачной водной гладью, в каких-то нескольких футах от него скользило длинное серебристое тело. Барракуда!

Работая одними ногами, Конан выхватил меч и выставил его навстречу хищнику. Еще мгновение – и тварь заживо проглотила бы варвара.

Удар пришелся точно в цель. Проломив хребет, клинок проник глубоко в кость и застрял по самую рукоятку. Бьющаяся в агонии рыба тряхнула Конана с такой силой, что чуть не вырвала его руки из суставов. Конан всем телом налег на эфес, тщетно пытаясь высвободить клинок. Обезумев от боли, барракуда рванулась вперед, больно хлестнув Конана плавником. Казалось, смертельная рана не только не ослабила чудовище, но даже, наоборот, придала ему дьявольских сил. Движимая природным инстинктом, барракуда устремилась на дно, увлекая варвара вслед за собой. Конан едва успел сделать глубокий вдох, прежде чем волны сомкнулись над его головой. Он обеими ногами уперся в скользкую спину зверюги и принялся что было сил тянуть за рукоять меча. Стоило ему теперь выпустить клинок, как барракуда тут же развернулась бы в новой атаке.

Человек и рыба сцепились в смертельном поединке. Причем время работало против варвара. Конан мучительно боролся с желанием выдохнуть спертый воздух. Лишенная кислорода кровь бешено пульсировала в висках, вызывая острое головокружение. Конан лихорадочно дергал клинок из стороны в сторону, в то время как строптивая тварь вихрем несла своего седока сквозь толщу океана. По мере стремительного погружения вода становилась все холоднее.

Сдавленный воздух грозил разорвать грудь. Конан тужился из последних сил, сознавая, что морское дно навсегда станет его могилой, если он позволит себе сделать выдох. Его единственным шансом было высвободить меч и новым ударом прикончить чудовище.

Ни один луч света не проникал в то сумрачное царство, где Конану предстояло сцепиться в последней схватке с рыбой. Словно необъезженная лошадь, барракуда стремилась сбросить своего отважного наездника, извиваясь в предсмертных судорогах.

Понимая, что развязка близка, варвар налег на эфес с удвоенной энергией, и… не выдержав столь яростного напора, хребет твари раскололся пополам, окрашивая воду в густой красный цвет. Испытывая невыносимое желание широко раскрыть рот и вдохнуть во что бы то ни стало, Конан неистово заколотил ногами и устремился наверх. С яростью, на которую только способно отчаяние, он рвался туда, где его ждали… солнце, воздух!

Путь на поверхность оказался невероятно долгам, и Конан вот-вот готов был потерять сознание, когда вода неожиданно расступилась и свежий ветер весело дунул ему в лицо. Не веря до конца своему счастью, он жадно глотал живительный воздух, щурясь, точно крот на ярком свету.

Потребовалось несколько минут, чтобы восстановить зрение в полной мере. Когда же Конан огляделся вокруг, то чуть не рассмеялся от приятного удивления: чертова рыба, взявшая его на буксир, доставила его прямо к цели, оставив кровожадных преследователей далеко позади. Дикари, явно решившие, что их жертва предпочла уют и покой рыбьего брюха, довольные, повернули к берегу. И киммериец вовсе не собирался их разочаровывать. Он только постарался не думать о том, что ждало этих тупиц на обратном пути. Кровь и возня могли привлечь тварей куда более страшных, чем барракуда: поговаривали, что эти воды кишели гигантскими полосатыми акулами. Хвала Крому, что ему самому плыть осталось недолго.

Высокий аргосец, склонившийся над бортом, с выражением бесконечной скуки на лице разглядывал водную гладь, сверкавшую в солнечных бликах. От его скучающего взгляда не осталось и следа, когда он увидел подплывающего киммерийца. Аргосец резко выпрямился и что-то крикнул двум матросам, возившимся у мачты. Те послушно оставили свое занятие и с проворством опытных моряков спустили за борт тяжелый узловатый канат.

Неуклюже вскарабкавшись на палубу, Конан прежде всего отряхнулся, энергично мотнув гривой черных волос. Холодные брызги полетели во все стороны, вызывая бурю негодования у разомлевших на солнце гребцов, которые тут же побросали свои двадцатифутовые весла и принялись крыть незваного гостя на чем свет стоит.

Высокий аргосец не спеша направился к Конану, пробираясь между скамеек гребцов. Одной рукой он задумчиво теребил ухоженную бородку, другая на всякий случай лежала на эфесе короткого меча, заткнутого за широченный пояс. Остальная команда: загорелые вендийцы, коренастые аргосийцы и несколько зингарцев – последних отличал вечно бегающий взгляд – также нащупала рукоятки своих клинков.

Бородач остановился на почтительном расстоянии и, подозрительно оглядев варвара с ног до головы, прокричал:

– Кто бы ты ни был, голубоглазый великан, – судя по твоему виду, северянин, – добро пожаловать на «Мистрисс»! Меня зовут Тоско. Я первый помощник капитана, и все эти люди, которых ты видишь, мне подчиняются. Как твое имя и какого дьявола ты болтаешься посреди океана? – Приветствие, произнесенное на родном языке аргосийца, больше напоминало лай. Высокомерие так и сквозило в его словах, заставляя Конана помрачнеть.

Конан медлил с ответом. Усталость все же не до конца лишила его осмотрительности. Он изучающе посмотрел на каждого из окружения первого помощника, и в особенности на кормчего, что стоял чуть дальше остальных У руля.

Малый, по всей видимости стигиец, был смугл, его кожаный пояс и тонкий кинжал несли символы Сэта, беспощадного змеиного бога.

Варвар мысленно простонал. Кормчий мог припомнить его имя – имя грозного пирата, которым в Стигии пугали детей. Кром! Надо же было так прославиться!

– Меня зовут Враал, я вырос на границе, поэтому неплохо плаваю, – соврал Конан на ломаном аргоском.

– Ты, верно, раб или дезертир! Или ты уговорил тех ребят поиграть в догонялки? – Первый помощник мотнул головой в сторону удирающих башкар.

– Нет, друг Тоско. Кочевники подстерегли меня в горах, когда я был на пути в Аншан, или Аграпур, или в любое другое место, где за мои меч и силу предложат наивысшую плату. За свою посадку я готов заплатить трудом; кажется, на этой посудине не хватает гребцов. А если нам суждено будет столкнуться с пиратами, то знай: мой меч к твоим услугам.

Серые глаза Тоско превратились в узенькие щелки, а загорелое лицо налилось неожиданной злобой.

– Не тебе пугать нас разбойниками! И знай, с кем имеешь дело: мы частное торговое судно, нанятое богатейшим стигийским жрецом, и никто не посмеет тронуть нас в этих водах. Твой меч меня нисколько не интересует, как, впрочем, и ты сам, вот разве что как придаток весла. Кроме того, у нас вряд ли наберется столько объедков, чтобы прокормить такого здоровенного борова.

Конан вот-вот готов был взорваться: неслыханная дерзость аргосийца не ведала границ. Варвар напрягся и в любую минуту готов был броситься в атаку. Но могучим усилием воли он все же заставил себя сдержаться. Та манера, в которой первый помощник осмеял его в присутствии всей команды, была обычным для аргосийцев способом проверки характера незнакомца.

– Помимо силы и меча, – с достоинством отвечал варвар, – у меня есть еще нечто, что наверняка тебя заинтересует. – С этими словами он извлек из своего импровизированного кошелька увесистую монету и швырнул ее Тоско.

Бородач по-кошачьи ловко сцапал золото и оценивающе подбросил диск на ладони. Чеканка была явно немедийская: на одной стороне красовался затейливый герб, а на другой – собственный профиль правителя. Оскалившись в ухмылке, Тоско спрятал монету в карман своей замызганной жилетки и презрительно бросил киммерийцу:

– Займи свободную скамью. Я спрошу у капитана, возьмет ли он еще одного дармоеда. Боюсь, правда, что ум твой столь же слаб, сколь сильны твои плечи, как бы не пришлось потратить время, чтобы научить тебя грести.

Конан с трудом подавил в себе желание вышвырнуть невоспитанную аргоскую свинью за борт. Помрачнев, словно грозовая туча, он повернулся к Тоско спиной и прошагал к ближайшей скамье. Тоско же распустил свою свиту и кивнул маленькому лысеющему вендийцу. Коротышка выхватил из-за пояса деревянный молоточек, уселся, скрестив ноги, напротив старого обшарпанного барабана и с чувством важности принялся колотить в свой бубен, задавая гребцам нарастающий ритм.

Взбешенный насмешками аргосийца, Конан ощутил прилив нечеловеческой энергии, которая вмиг освежила его измученное тело. Сейчас он покажет этой корабельной крысе, какую скорость может развивать судно в штиле. Забыв про усталость, киммериец, скрежеща зубами, расположился в центре скамьи, ближе к носу корабля, и взял по веслу в каждую руку.

Тем временем Тоско, похоже, не спешил беспокоить капитана. Он забрался на корму и, словно король на троне, стал выкрикивать оскорбления.

– А ну налегли! Гните спины! Живей, собаки! Я хочу добраться до Стигии раньше, чем моя борода станет седой.

Не успел аргосец закончить свою «подбадривающую» речь, как Конан уже принялся ритмично грести. В конце каждого взмаха он наклонялся почти до самой палубы, затем стремительно поднимался, зарывая тяжелые весла в поющую за бортом воду. Узловатые мышцы заиграли под бронзовой от загара кожей, когда барабанщик ускорил ритм. Остальные гребцы едва поспевали за этим бешеным темпом.

Весла, имевшие двадцать футов в длину, на пятнадцать из них выступали за борт. Их широкие лопатки разом врезались в водную гладь, заставляя галеру передвигаться могучими рывками. Варвару не составляло труда поспевать за ударами барабана, хотя медные уключины уже накалились от трения. Он не сомневался, что Тоско оставит его на борту: лишиться умелого гребца из-за каких-то амбиций было глупо, а аргосиец вовсе не казался полным кретином. Однако варвара удивлял тот факт, что Тоско не потребовал у него меч и, что более удивительно, не попытался наложить лапу на Джералово золото. И все же не стоило слишком доверять этому задаваке: аргосийцы были способны на любое коварство.

Постепенно «Мистрисс» набрала приличную скорость, движимая мощными рывками Конана и тщетными усилиями остальных поспеть за неугомонным киммерийцем. Конан чередовал вдохи и выдохи с искусством опытного гребца. Как бы ни потешался над ним Тоско, а на этой скамье он не был новичком. Сколько раз кнут надсмотрщика ложился на его мокрую от пота спину, когда он сидел, прикованный к палубе, точно пес. Болезненные воспоминания разожгли в нем такую ненависть, которую мог испытывать лишь человек, побывавший в рабстве. Чаще и чаще взлетали его весла, до тех пор пока за двумя его взмахами не следовал лишь один удар молоточка.

Задыхающиеся гребцы на соседних скамейках были работящими малыми, и на каждого из них приходилось по одному веслу, но все же их весла поднимались и опускались в два раза реже тех, что сжимал киммериец. Слабый ветерок обдувал лицо первого помощника, когда галера выпрыгивала в очередном рывке. Полдня просидевшее в штиле судно теперь уверенно двигалось в юго-западном направлении, ориентируясь на лесистый берег Зембабве. Барабанщик-вендиец участил дробь, поспевая за яростными взмахами киммерийца. Глухой стук барабана превратился в сплошной монотонный гул.

Вдруг за спиной у Конана раздался сухой щелчок. Краем глаза варвар заметил, что парень позади него рухнул на палубу. Умирая, бедняга выпустил древко, о которое и ударилось весло Конана.

Тоско, который до сих пор хранил молчание, недовольно фыркнул и обратился к кормчему по-стигийски, слегка понизив голос, но не настолько, чтобы утаить разговор от острого слуха киммерийца.

– А этот упрямый носорог и впрямь неплохо гребет! На невольничьем рынке в Луксуре за него можно выручить хорошие деньги.

Эти слова прозвучали в голове варвара, словно раскат грома. Сердце его забилось громче вендийского бубна, а глаза вспыхнули неистовым голубым огнем. Не выпуская весел из рук, он резко выпрямился во весь рост, с треском выламывая пятифутовые концы из уключин, и, подняв эти импровизированные копья высоко над головой, грозно двинулся на Тоско.

– Корабельная крыса! Сейчас ты ответишь за свои поганые слова! Эти прутики навсегда отучат тебя тявкать.

Поняв, что северянин вовсе не собирается шутить, первый помощник выхватил из-за пояса свой трехфутовый тесак и с ревом прыгнул на палубу. Пинками распихивая остолбеневших от изумления гребцов и ловко перепрыгивая через скамейки, он устремился на Конана, яростно размахивая кривым ятаганом.

В следующий миг он очутился перед варваром, занося над ним зловещее оружие. Однако киммериец вовремя отступил назад, блокируя смертельный удар одним из своих копий и одновременно опуская второе на плечи Тоско. Удар пришелся по шее аргосийца. С отвратительным хрустом позвоночник сломался, словно сухой тростник, оставляя голову бессильно болтаться на правом плече. Пошатнувшись, первый помощник, словно привидение, медленно побрел по палубе, приводя в панический ужас своих подчиненных. Последний хриплый стон вырвался из его глотки, когда он ступил на край палубы, и… потеряв равновесие, Тоско кувыркнулся через рейлинг и рухнул за борт.

– Эй ты, на корме! – рявкнул варвар стигийцу. – Пойди и сообщи капитану, что у него теперь новый первый помощник. Он заметит, что судно плывет куда быстрее, когда им командует Конан… – Опомнившись, Конан заставил себя замолчать, но поздно – предательские слова уже сорвались с языка, и оставалось уповать на Крома, чтобы имя киммерийца оказалось кормчему незнакомо.

Задыхаясь от волнения, стигиец выпустил руль и выхватил длинный тонкий кинжал из-за кожаного пояса, усеянного медными заклепками.

Петляя между скамейками, словно заяц, Конан пробежал через всю палубу и укрылся за единственной мачтой, обнажая палаш. Он не спешил покинуть свое убежище: стигийцы умели обращаться со своими кинжалами с дьявольским мастерством…

…И в следующий миг Конан получил наглядное тому подтверждение: хорошо прицеленный бросок зарыл в его голень несколько дюймов отменно закаленной стали. Конан со стоном рухнул на одно колено и попытался вытащить застрявший в кости нож. Его меч выскользнул из рук и провалился куда-то между досок.

– Капитан! – визгливо заорал стигиец, колотя ногами по люку трюма.

Конан облокотился на мачту, переводя дух и готовя себя к решительной схватке. Его мучило нестерпимое желание загнать нож кормчему под ребра, но тем самым он лишился бы своего единственного оружия. А ведь с помощью кинжала варвар мог бы приобрести вещицу куда более полезную: Конан с завистью разглядывал мечи, сверкавшие в руках членов команды, столпившихся в нерешительности вокруг мачты.

Несколько гребцов первыми вышли из оцепенения. Они бросились на Конана и принялись его нещадно колотить. Варвар вслепую раздавал удары, заметив краем глаза, что три парня схватились за окровавленные животы. Но тут остальная команда пересилила наконец страх и бросилась на загнанного киммерийца всем скопом.

Пятеро здоровенных моряков пригвоздили его к палубе, в то время как остальные матросы вырвали из руки кинжал.

Неожиданно крышка люка отворилась, и оттуда неуклюже вывалился сам капитан. К своему ужасу, Конан заметил, что тот также был стигийцем. Он вытащил из голенища своего сапога такой же длинный тонкий кинжал и двинулся прямо на распростертого киммерийца.

Глядя снизу вверх, Конан принялся внимательно изучать человека, в руках которого находилась его жизнь. С первого взгляда стало ясно, что перед ним бывалый морской волк. Достаточно крепкий, но уже немолодой капитан был выше и смуглее большинства своих земляков. Волосы на его голове были выбриты с боков и образовывали правильный черный треугольник, одно острие которого свисало над переносицей. Его резкий хриплый окрик заставил команду послушно расступиться, и Конан тут же увидел над собой лицо, испещренное глубокими морщинами и обезображенное отвратительным шрамом, тянувшимся через весь лоб до самого уха. Его покрасневшие усталые глаза, торопливая небрежность, с которой была зашнурована забрызганная вином кожаная безрукавка, красноречиво свидетельствовали о ночи, проведенной в отчаянном пьянстве: чем, интересно, еще можно было объяснить то, что капитан проспал их разборку с Тоско.

Однако сейчас капитан выглядел окончательно протрезвевшим. Тяжелый грязный сапог больно ударил варвара по животу, когда тот попытался подняться на одно колено. Следующий увесистый пинок обрушился на его челюсть, да так, что зубы клацнули, а голову прострелило невыносимой болью. С трудом сохраняя сознание, Конан поднял голову и затуманенным взглядом посмотрел на своего мучителя.

Стигиец залился сухим, леденящим душу смехом, от которого у варвара мороз пробежал по коже.

Вдруг внутри у киммерийца все сжалось. Это ухмыляющееся лицо оказалось ему знакомо. Постаревшее и огрубевшее с годами, но это было лицо стигийского адмирала…

И этот шрам! Как же он не узнал его сразу?! Ведь он собственноручно оставил эту отметину на лице Кхерета.

Память вновь вернула Конана к его пиратскому прошлому. Это была удачная вылазка, поразившая адмирала своей дерзостью. Обескураженный Кхерет среагировал слишком поздно, позволив быстроходной «Тигрице» ускользнуть перед самым его носом с полными трюмами сокровищ. Да каких! Предназначенных для самой королевской четы! Только флагманский корабль во главе с самим адмиралом пустился в погоню, но яростная оборона разбойников заставила его отступить.

Да, после того позорного поражения стигийский адмирал поистине низко пал – от командующего военным флотом до спившегося капитана мелкой торговой галеры.

Конан приготовился к худшему. Он почти не сомневался, что ненависть разжалованного адмирала, которая, точно гнойный нарыв, зрела все эти годы, выплеснется теперь на его голову.

Конан предпринял последнюю попытку встать на ноги. Тщетно! Силы окончательно его покинули. Все, на что он был сейчас способен, – это лежать и беспомощно наблюдать за тем, как гребцы связывают его по рукам и ногам толстой бечевкой.

– Адмирал Кхерет, – задыхаясь, выдавил киммериец и выругался на отборном стигийском.

– Конан! – тихо процедил капитан, перекатывая слово во рту, точно кусок горькой пищи. Он потрогал покрытый шрамами подбородок и провел рукой по изуродованной мочке уха. Затем он нервным движением приставил кинжал к виску киммерийца а с наслаждением вдавил острие глубоко в кожу.

– После того как ты сжег мой флагманский корабль, король вышвырнул меня вон, поставив тем самым крест на моей доблестной карьере. С того самого дня я неустанно молил Сэта о возмездии. И, кажется, он услышал мои мольбы. – Кхерет издал носоглоткой неприличный звук и смачно плюнул в лицо распростертого киммерийца. – Твои предсмертные судороги доставят мне огромное удовольствие!

Кхерет давил на кинжал все сильней до тех пор, пока из-под лезвия не брызнула кровь. Затем с жутким хохотом он принялся полосовать варвара, не оставляя на его лице живого места.

ГЛАВА 4 УЖАС МОРЯ

Кхерет с нескрываемым удовольствием любовался проделанной работой, в то время как Конан, воспользовавшись короткой передышкой, испытывал на прочность глубоко впившиеся в кожу путы. Ошалелый капитан разукрасил ему обе половины лица, и кровавые порезы теперь нестерпимо саднили. Киммериец стойко перенес испытание, не проронив ни звука, не считая, правда, цветистых проклятий, которыми он щедро одаривал своего палача.

Заметно повеселевший стигиец слизал с кинжала кровь и сплюнул ее в лицо варвару. Он срезал с его пояса мешок и, заглянув внутрь, одобрительно хихикнул:

– Это всего лишь ничтожная доля того, что я получу от короля в Луксуре. Тебе, подонку, повезло, что король пообещал высокую награду тому, кто бросит тебя живого к его ногам. Убив тебя сейчас, я получил бы изысканнейшее удовольствие, однако больше всего на свете я хочу вернуть мое звание и честь. И ты, отродье, поможешь мне в этом!

Глаза капитана торжествующе засияли, бодрая улыбка заиграла на заляпанных кровью губах:

– А что до тебя, так мне достаточно будет знать, что ты умрешь мучительной медленной смертью, когда дюжина змей сожрет тебя заживо, выев мозг из твоих костей. Ты будешь рыдать и умолять о смерти более легкой!

Почесывая свой шрам, Кхерет склонился над беспомощным пленником, приблизив лицо настолько, что варвар почувствовал его горячее, разящее перегаром дыхание.

– Но и смерть не облегчит твоих страданий! Ибо черная душа твоя отправится в ад, где наш змеиный бог Сэт давно поджидает ее с раскаленными сковородками.

Киммериец дернулся в бессильной ярости, заскрежетав зубами и пытаясь пересилить пульсирующую в голове боль. Обильные капли пота выступили на его лице, смачивая черную гриву перепачканных в крови волос и не давая свежим рубцам просохнуть. Его голубые глаза вспыхнули неистовым огнем, сжигая в этом пламени последние силы.

– Стигийский шакал! – хрипло прорычал Конан. – Твои псы вряд ли тебе помогут, когда мы встретимся в аду, куда Сэт отправляет всех своих верных лакеев в награду за их преданную службу.

– Пустые слова, варвар, – насмешливо прокомментировал Кхерет пламенную речь своей жертвы. – Когда через четыре месяца мы прибудем в Луксур, ты будешь ползать на коленях, умоляя о привилегии лизать тюремную воду с моих сапог. Вы, киммерийцы, упрямы, как пни, и живучи, как кошки, я уверен, ты выживешь без пищи и воды. Ты будешь жив, когда я брошу тебя королю в ноги… Жив, но раздавлен и сломлен – просто жалкий мешок с костями.

С этими словами Кхерет отвернулся и окликнул белобородого вендийца, показавшегося из люка:

– Джатил! Промой-ка этому выродку раны. Он должен страдать, но не умереть – я хочу командовать моей армией снова.

Пожилой вендиец молча принялся исполнять приказание капитана. Он окатил лицо варвара соленой водой, от которой свежие раны так и вспыхнули огнем. Конану показалось, что его голову засунули в печь, закопав лицом в раскаленные угли. Он подавил крик, когда «врачеватель» наложил на рубцы грязную шершавую тряпку, которая больно впилась в кожу, но оставляла открытыми глаза и рот. Поэтому он видел, как Кхерет жестом подозвал двух гребцов.

– Девир и Матара, спустите эту падаль в трюм да привяжите покрепче к пустому крэйту. И проверьте, чтобы веревка была крепкой: этот киммериец намного опасней, чем кажется. Я видел его истекающим кровью, но тем не менее сражающимся, да с такой яростью, на которую способен лишь тигр, загнанный в клетку. Каждый день вливайте в его глотку по ковшу воды, но кормите только раз в три дня.

Потом он повернулся к гребцам.

– С этого дня будете по двое стоять на карауле. Я лично проверю каждую смену и, клянусь Сэтом, собственноручно вздерну на рее мерзавца, какового застану спящим. А сейчас, псы, займите скамейки и гните спины, да молите небо, чтобы послало попутного ветра. Если доберемся до Луксура за три месяца, каждый получит двойную награду. Так что старайтесь! – Закончив раздавать приказы, он кивнул коротышке барабанщику и властно прошагал на корму.

Два здоровенных моряка подхватили Конана под руки и запихали в узкий люк, ведущий в грузовой отсек корабля. Конвоиры отворили небольшую, но крепкую дубовую дверь и волоком затащили его внутрь тесного трюма. Скинув ношу на сырые прогнившие доски, гребцы принялись освобождать массивный деревянный поддон от вендийских ковров, распихивая их по и без того забитым доверху нишам. Вендийцы были крепкими малыми, но даже их совместных усилий едва хватило на то, чтобы передвинуть пустой крэйт в центр трюма. Через минуту к ним спустился Джатил с мотком добротной веревки, которая по толщине в два раза превосходила большой палец Конана.

Этой веревкой гребцы крепко-накрепко обмотали и без того связанного киммерийца, прочно пригвоздив его к шершавой стенке поддона. Замысловатые узлы были затянуты столь искусно, что становились только крепче при любой попытке узника пошевелить хоть кончиком пальца. Вендийцы специально расположили пленника так, чтобы его лицо как раз находилось под ржавой решеткой в потолке трюма,которая обеспечивала слабый свет и хоть какую-то вентиляцию.

Конан с трудом поднял голову к свету. Злобное лицо Кхерета смотрело сверху. Его зловещий смех эхом раздавался в воспаленном мозгу варвара, грозя свести с ума.

Ослабленный потерей крови и постоянной болью, киммериец впал в глубокое беспамятство.

Полная луна сияла на ночном небе, подобно гигантскому тусклому бриллианту, заливая холодным светом джунгли и оставляя прозрачные дорожки на устланной мягкой листвой земле. Капли дождя, оставленные недавним ливнем, блестели на деревьях, словно бисер.

Чутье Конана, всегда считавшееся отменным, казалось этой ночью особенно острым. Ноздри варвара жадно втягивали пахнущий мхом и плесенью воздух, стараясь учуять малейший запах зверя.

Бесшумно скользя между деревьев, он каким-то образом угадывал правильное направление, хотя в первобытном лесу не было заметно никаких тропинок. Всецело доверяясь охотничьему инстинкту, Конан неумолимо преследовал жертву, ориентируясь лишь на едва различимые звуки, запахи и тени. Живот громко урчал, требуя сырого мяса и свежей крови. Где-то поблизости витали запахи четвероногих тварей – жирных и трусливых. Они только что здесь пробежали, оставив за собой следы.

Навязчивый голос в голове не давал покоя: что-то здесь было не так. Он вовсе не какой-нибудь дикий хищник, чтобы выслеживать по лесам добычу и рвать на куски ее плоть. Как он оказался в этих джунглях, раздетый и без меча?

Но вскоре голос смолк, и ничто уже не мешало его охоте. Пересохшее горло жаждало красного сочного напитка, а длинным острым зубам не терпелось вонзиться в чью-нибудь глотку. Казалось, в мозгу не осталось места для других мыслей и желаний. Конан словно жил охотой, и все обитатели зеленого царства знали это, а потому боялись.

Тяжело дыша, Конан продирался сквозь непролазную чащу, дыхание, поднимавшееся изо рта, было наполнено кислым запахом непереваренной пищи. Он облизнул уголки губ, до сих пор хранивших привкус крови дикого кабана, убитого им в полдень. Вообще-то Конан не имел привычки охотиться по ночам, но сегодня полная луна разожгла в нем кровавый аппетит, требуя все новых и новых жертв.

И Конан знал, что, даже доверху набив брюхо мясом, он будет продолжать убивать до тех пор, пока зловещее светило не растает на утреннем небе.

Впереди показалась поляна. Слабый ветерок разносил повсюду запахи зверей. Жадно облизываясь, варвар замер, внимательно прислушиваясь к шорохам и трескам, которыми были наполнены ночные джунгли. Несомненно, поблизости притаилось целое стадо. Сейчас он бросится на спящих животных, не давая им опомниться.

Конан напряг пружины мышц и, проламываясь сквозь стену зелени, выпрыгнул на поляну, протягивая длинные волосатые руки с черными когтями и обнажая ряд загнутых желтых клыков. Звериный рык вырвался из его груди, разрывая тишину ночного леса. В следующий миг он оказался верхом на спящем животном, которое спохватилось слишком поздно, и принялся рвать полосатую шкуру.

Кровь гейзером ударила из разодранной глотки, а копыта задергались в предсмертных конвульсиях. Остальное стадо тут же вскочило на ноги, сверкнув множеством лун, отраженных в дюжине пар глаз, и в ужасе бросилось наутек.

Возбужденный видом и вкусом крови, Конан повернулся к удирающему стаду и издал столь леденящий рык, что звери замерли в оцепенении. Он убил еще троих, разорвав им глотки прямо на глазах у онемевших сородичей. Сцена убийства вывела стадо из транса, и звери ринулись прочь.

Однако Конан был весьма далек от удовлетворения. Безумное желание убивать все живое заставило его броситься в погоню. Он без труда нагнал беглецов и завалил отбившееся от стада животное, разорвал его шкуру и разбросал внутренности. Бьющееся на земле сердце посылало в его лицо струи горячей крови.

Захлебываясь слюной, Конан сдирал куски мяса и запихивал их в рот, проталкивая, не жуя, в брюхо. Насытившись, он поднял лицо к небу, словно ища одобрения у своей покровительницы.

Неожиданно диск луны принял облик какланийского шамана. Его смеющееся лицо с фантастическими татуировками смотрело прямо на Конана. Немигающие глаза горели ненавистью, а тонкие губы шевелились, словно произнося заклинание.

Конан проснулся от чьего-то крика и потянулся к мечу, которого, правда, при нем не оказалось. Каково же было его удивление, когда он понял, что сам являлся источником этого крика. Он припомнил все детали ночного кошмара с поразительной ясностью, от которой волосы на голове становились дыбом. Тело было мокрым, как после дождя, но не только от испарины: грубая веревка больно впивалась в кожу и была сплошь пропитана кровью. Израненное лицо пылало. Правая голень превратилась в один комок боли и безобразно распухла в том месте, где ее пронзил стигийский клинок. Он лежал поверх днища деревянного поддона, сжимая кулаки от боли и злобы, и тоскливо смотрел в потолок.

Снаружи была темная ночь: он видел сквозь железную решетку клочок звездного неба. Однако тихое покачивание корабля и нежный ветерок не в силах были его успокоить.

Конан отчаянно напрягся, накачивая мышцы безумной энергией… Тщетно! Даже дюжина сильных мужчин вряд ли могла порвать его оковы. Убедившись в тщетности своих потуг, лишь отнимавших последние силы, Конан попытался расслабиться и подумать.

Кровь опять засочилась из изрезанных веревкой ран, и варвару пришлось больно закусить губу, чтобы сдержать крик.

Как он теперь выяснил, сон также не приносил ему отдыха: он вовсе не желал заново переживать одни и те же кошмары. Странные видения неотступно преследовали его с той самой ночи, когда красный туман отравил его разум.

Колдун, по всей видимости, спустил на него всех демонов преисподней, которые не оставят его в покое, пока окончательно не сведут с ума. Сотни жутких историй о душах мертвецов, жаждущих мщения, вмиг ожили в суеверном мозгу. Дрожь пробежала по всему телу, заставляя волосы на голове зашевелиться. Глубоко укоренившийся страх перед сверхъестественным порождал самые невероятные предположения.

Тяжело дыша, он снова поднял глаза к небу, и… сердце его чуть не выпрыгнуло из груди: сквозь ржавую решетку трюма на него равнодушно смотрел лик полной луны. Не в силах оторвать глаз, варвар с ужасом взирал на бледное светило, которое, несомненно, играло в его судьбе какую-то зловещую роль.

Собрав волю в кулак, Конан угрюмо отвернулся, не позволяя фантазиям разыграться слишком сильно. К счастью, ему было над чем поломать голову. Для начала следовало бы подумать о том, как выбраться из заточения. А потом… Эх, сумей он только отыскать свой меч – проучил бы этого мстительного пса Кхерета.

Конан напрягся, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Плотная повязка и корка засохшей крови изрядно приглушали всякие звуки, но все же он различал и поскрипывание палубных досок, и тихий плеск воды за бортом.

Варвар затаил дыхание… С палубы раздавались тихие монотонные голоса. Ночной караул состоял предположительно из двух человек: Конан был уверен, что слышит два разных голоса, хотя разобрать предмет разговора не удавалось. За дверью трюма тоже слышался какой-то дребезжащий звук. Конану не потребовалось много времени, чтобы догадаться: стражник, карауливший дверь, бессовестно дрыхнул. Однако и этот факт не придавал энтузиазма. Кхерет, очевидно, не собирался ослабить веревки. А это означало, что он будет чахнуть в этом склепе месяцами. Киммериец знал границы своей выносливости и поэтому не тешил себя иллюзиями. На том скудном рационе, который предлагал ему Кхерет, он, может, и продержался бы несколько месяцев, однако силы его начнут увядать уже через неделю.

В одном теперь Конан был твердо уверен: стигийский экс-адмирал не даст ему умереть и во что бы то ни стало доставит в Луксур для жертвоприношения своему змеиному идолу. Один Кром мог знать, что ждало его в этом распроклятом городе. Да, пожалуй, если и есть какой-либо выход из этой западни, то его нужно найти поскорее. Как только силы покинут его, стигиец совьет из него веревки.

Конан в очередной раз проклял себя за то, что поддался на уговоры Джерала и втянул своих людей в бессмысленную бойню. Наемная служба зачастую могла принести хорошие деньги, вопрос лишь в том, кому продать свою силу и меч… Люди Конана сделали, по всей видимости, неправильный выбор. В будущем он будет осторожнее… Если у него вообще будет это будущее! Хотя, по правде сказать, солдатская жизнь ему до смерти осточертела. Похоже, что он уносил с поля боя больше шрамов на теле, чем монет в кошельке.

Чуть заметные бледные тени, появившиеся на стенах, свидетельствовали о наступлении рассвета.

Неожиданно Конан услышал странный шорох, который, казалось, раздавался у него прямо под ухом.

Он с любопытством вытянул шею, пытаясь разобраться, кто бы это мог быть, и тут же почувствовал в левой мочке острую боль. В следующий миг он услышал, как кто-то царапает воротник рубахи.

Резко повернув голову и чуть не вывихнув себе шею, он заметил длинный розовый хвост. Изучив его по всей длине, он обнаружил, что хвост принадлежит огромной серой крысе. К своему ужасу, Конан заметил, что в ее зубах был зажат кусочек его собственного уха. Сморщенная мордочка и лапки разбойницы были вымазаны в крови, а красные глазенки смотрели на варвара безо всякого интереса.

Конан застонал.

Даже этому нахальному грызуну было на него ровным счетом наплевать. Взбешенный столь вопиющей наглостью, варвар оскалился и, изловчившись, впился зубами в крысиный хвост. Стиснув зубы, он принялся остервенело мотать головой, колотя крысой по твердому дереву. Удивленный грызун сопротивлялся, царапая коготками и без того изуродованное лицо.

От боли и ненависти Конан сдавил челюсти с такой силой, что чуть не откусил крысе хвост. После нескольких таких ударов крыса перестала дергаться и стихла.

Тяжело дыша, Конан разжал рот и избавился от своей недавней обидчицы, одновременно избавляясь и от всех своих страхов. Пусть маленькая, но все же победа вернула ему веру в себя. Какие бы тяжкие испытания ни уготовила ему судьба, он встретит их лицом к лицу и обязательно преодолеет благодаря редким качествам, которыми суровый бог Кром щедро наделил каждого киммерийца, – железной воле и львиной силе.

Криво усмехнувшись, Конан сплюнул кончик крысиного хвоста и поднял глаза к потолку, обдумывая план бегства. Лучи утреннего солнца залили тесный трюм теплым золотистым светом.

Наступил полдень, хотя в затхлой келье довольно трудно было судить о точном времени. Солнце пока не появилось в зените, однако широкий вендийский парус мог его попросту скрывать. Слабый ветерок, просачивающийся сквозь зарешеченное окно, становился все сильнее и был уже способен двигать судно. Конан слышал, как Кхерет приказал матросам поднять парус. Судя по завываниям ветра наверху и плеску роли за бортом, галера набрала приличную скорость.

Бодрящая свежесть наполнила трюм, выметая гнилостные запахи трюмной воды и крысиных нечистот. От нечего делать Конан разглядывал приземистую дубовую дверь. Внезапно она отворилась, впуская внутрь троих вооруженных мужчин. Они принесли ему пищу и воду.

Конан проглотил свой скромный завтрак, которым едва можно было накормить ребенка. Что ж, он вряд ли мог рассчитывать на что-либо большее. Потом Джатил заменил засохшую коркой повязку новым куском тряпки и смыл кровь с прокушенного уха. Сметая крысиный труп, вендиец с удивлением посмотрел на варвара и лишь покачал головой.

Так и не проронив ни слова, они ушли, заперев за собой дверь.

Чуть позже в окошке появилось злорадное лицо Кхерета. Он прорычал сверху несколько оскорблений, на что незамедлительно получил столь же любезный ответ. Устав пререкаться, капитан убрался вон и больше не появлялся.

Вплоть до самого вечера Конан не слышал ничего интересного, пока наконец до него не донеслись громкие голоса.

Узнав голос кормчего, киммериец прислушался.

К счастью, стигиец повысил голос, он, судя по всему, с кем-то отчаянно спорил. Вскоре послышалась и речь оппонента.

– Я командую этим кораблем, Чадим! Правда, по возвращении ты имеешь полное право поставить вопрос о моей отставке! – Оскорбительный тон наверняка принадлежал Кхерету.

– Об отставке столь уважаемого человека? Чепуха! Я прекрасно понимаю, что нам нужно спешить и что предлагаемый вами маршрут действительно сэкономит несколько недель. Однако большинство купцов избегает этих мест – и не зря!

– Не смей меня сравнивать с твоими жалкими торгашами. Я никогда не верил их бредовым россказням. Все эти слухи – ложь от начала и до конца, выдуманная пьяными брехунами с одной только целью: выклянчить кружку пива у таких же легковерных тупиц, как ты. Боюсь, что ты слишком много времени проводишь в этих заплеванных портовых тавернах. А твои душещипательные небылицы способны напугать разве что скудоумных трусов.

Чадим выдержал паузу, прежде чем ответить.

– Хотелось бы верить, мой адмирал…

– С меня достаточно! Ступай на корму и займись своим делом. Мы пройдем сквозь петлю Небеки еще до восхода.

Голос Кхерета смолк, и его шаги растаяли где-то в заднем конце корабля.

Чадим обменялся еще несколькими фразами с командой, но Конан уже не мог разобрать их смысла. Он лежал на своем жестком ложе, гадая, что за странную петлю упомянул в разговоре Кхерет. В отличие от капитана, он верил большинству моряцких историй, По своему опыту варвар знал, что они несли известную долю правды. Вот рассказы о несметных сокровищах, зарытых-де там-то да сям-то, – совсем другое дело! Тут он не верил ни единому слову.

Пока Конан ломал голову над решением сей интригующей загадки, последние лучи садящегося солнца покинули мрачный трюм, погрузив его во тьму. Несмотря на все попытки продолжить размышления, он быстро погрузился в легкую дремоту. Постоянная боль в надорванном ухе и раненой голени утомила его вконец. Не в силах сопротивляться навалившейся усталости, он уронил тяжелую голову и сомкнул свинцовые веки. В следующий миг Конан шумно храпел, слишком обессиленный для того, чтобы рассуждать о какой-то там «петле», и позабыв даже о своих кошмарах.

Проснувшись, он обнаружил себя объятым кромешной тьмой, сравнимой разве что с мраком стигийской гробницы. Конан посмотрел в свое окошко, но увидел лишь чернильную черноту затянутого облаками неба. Сверху доносилось тихое шарканье караульных, добросовестно совершавших обход.

Затекшая голова гудела, а сплошное облако боли не позволяло на чем-либо сосредоточиться. К удивлению, он заметил, что весь дрожит, – и это несмотря на адскую духоту. Крупные капли пота градом катились с лица, пропитывая грубую тряпку и обжигая рубцы. Конан сразу же узнал первые симптомы лихорадки. Так ему предстоит провести всю ночь! Хорошо, хоть крысы пока не беспокоили.

Теплый ветер, струившийся сверху, приятно теребил волосы. Раскатистые удары волн и пронзительный скрип мачты свидетельствовали о том, что «Мистрисс» уверенно набирала скорость. Неудивительно, что Кхерет выбрал именно этот маршрут: как бывший адмирал, он располагал изрядным багажом знаний о направлениях ветров и подводных течений.

Знакомый до боли звук раздавался за дверью. Он сразу его узнал: скрежет меча о точильный камень. Часовой терпеливо обрабатывал свой клинок, прибегнув к распространенному среди солдат способу скоротать ночь.

Сдерживая стон, Конан крошил друг о друга зубы, тщетно пытаясь пересилить все возрастающую боль.

Неожиданно бледные блики разбрелись по стенам, заставляя варвара посмотреть наверх. Словно тяжелый занавес, облака расползлись, обнажая диск полной луны. Тусклый горящий головень болезненно-желтого цвета приковал его взгляд. Будто зачарованный, он наблюдал за тем, как луна растет, превращаясь в огромный выпученный глаз.

Глухое завывание ветра наполнило уши.

Испуганно охая, варвар зажмурил глаза, однако изображение зловещего светила неизгладимо отпечаталось в его мозгу. Руки начали безотчетно трястись, и эта неудержимая дрожь пронеслась по всему телу. Извиваясь и корчась в пределах, в которых позволяли веревки, Конан приподнял голову и посмотрел на свои пораженные лихорадкой члены.

Шершавая бечевка затянулась сильней, глубоко врезаясь в тело и вызывая новое кровотечение из почерневших рубцов. Кожа нестерпимо чесалась, как будто бы тысяча муравьев сновала по нему взад и вперед.

В тусклом свете луны было видно, как из трясущегося тела прорастает грубая белая шерсть, а конечности опухают и вытягиваются до чудовищных размеров. В носу назойливо присутствовал запах пота, но это не мешало вдруг обострившемуся обонянию уловить сотни других ароматов. Они проникали отовсюду: с палубы, с моря, а может, и с самого морского дна… Это были запахи его жертв!

Конан задрожал.

Руки, способные шевелиться разве что в запястьях, пылали, точно погруженные в кипящее масло. Они были крепко привязаны к бедрам, и варвар чувствовал… нет, слышал, как уродливые пальцы растут, разрывая кожу. То же самое происходило с ногами, которые безобразно кривились, приобретая форму обезьяньих лап. Длинные пальцы корчились и извивались, как черви, покрываясь все той же белой шерстью.

Конан пытался кричать, но из груди вырывалось одно лишь утробное бульканье. Лоб и нос испытывали разрушительное давление, как будто внутри черепа что-то раздувалось и пухло, пытаясь выйти наружу через лицо. Почувствовав во рту вкус крови, он провел языком под надтреснутым деснам, поражаясь тому, сколь остры теперь были его зубы. Нижняя челюсть безобразно выдвинулась вперед, растягивая кожу со звуком, похожим на тот, что издает разрываемый на части ремень.

Неведомая сила выдавила из груди воздух и прогнула спину дугой. Стальная клешня вцепилась в ребра и принялась растягивать их, причиняя адскую муку.

Истошный вопль в конце концов нашел свой путь сквозь сеть пересохших связок, напоминая скорее рев зверя. Извиваясь и корчась, Конан силился порвать свои путы до тех пор, пока сухое днище под ним не разлетелось в щепки. Киммериец шумно грохнулся на пол и прокатился через весь трюм. Кровь начинала циркулировать по онемевшим ногам.

Сдавив ладонями виски, он устремил свой взор к мутному желтоватому лику и взвыл, пугаясь собственного крика. Память была окутана густой пеленой, и варвару никак не удавалось припомнить, где он мог слышать этот рев прежде. Сознание неумолимо ускользало прочь, унося последние воспоминания о человеческой жизни. Повинуясь безумному инстинкту, Конан обрушил свои массивные кулаки на дубовый крэйт, превращая его в груду щепок. На какой-то миг память вновь вернулась к нему, и он узнал тот страшный вой. Подобный звук издавала огромная хищная обезьяна, которую он повстречал в лесу несколько лет назад. Тварь разорвала на куски дюжину бамбулийских охотников, прежде чем издохнуть утыканной копьями, словно дикобраз.

В следующий миг сознание окончательно провалилось в бездну, оставляя в мозгу варвара лишь страх и лютую ненависть ко всему живому. Боль в висках и раненой голени более его не тревожила. Нос жадно втягивал сладкие запахи, что витали повсюду. Запах теплой крови и свежего мяса! Чувства варвара обострились настолько, что он слышал, как за толстой дубовой дверью в груди молодого стражника бьется сердце.

Конан облизнулся.

Обуреваемый безумной яростью, он бросился на преграду, отделявшую его от жертвы. Тяжелое плечо с треском высадило дверь, выворачивая доски, усеянные ржавыми гвоздями. Изумленный стражник отлетел в сторону.

Не давая часовому опомниться, Конан схватил его за шею и, приподняв над полом, принялся душить. Он не разжимал пальцев до тех пор, пока глаза несчастного не вылезли из орбит, застыв в стеклянном немигающем взгляде. Затем, разорвав жертву когтями, он принялся жадно пихать в рот куски теплого мяса.

Пока Конан продолжал свою чудовищную трапезу, палуба наверху наполнилась криками, смешанными с лязгом оружия и гулким топотом ног.

Варвар оставил выпотрошенный труп и повернулся на шум, предвкушая появление новых тщедушных розовокожих зверьков. Он с наслаждением представил, как растерзает их тельца и перемелет зубами кости.

Конан прыгнул к лестнице, ведущей наверх, и выжидающе притаился. Он согнул колени и напряг пружинистые мышцы икр, которые были в два раза толще бедер обычного человека. Прежде чем матросы ступили на край лестницы, Конан прыгнул на палубу. Доски жалобно задрожали под его весом. Жгучее сияние ослепило глаза. Варвар взглянул на черное небо и увидел причину своей боли – бледный диск, горящий мутным холодным огнем. Сейчас он потушит его кровью жалких мягкотелых тварей, которые окружили его со всех сторон. Этих ничтожеств с лихвой хватит, чтобы утопить проклятое светило в море крови.

Пятеро гребцов угрожающе замахнулись мечами. На руках, сжимавших клинки, вздулись узлы мышц, приобретенных за долгие годы корабельной службы. Вендийцы не держали на борту рабов, набирая в поход лишь крепких, выносливых мужчин с исключительными боевыми способностями, положившими конец карьере не одного пирата. Но даже опытные воины не могли не содрогнуться при виде огромного, вымазанного в крови чудовища, нависшего над их головами. Только их число придавало им храбрости, и они бросились вперед как один.

Клинки засвистели в ночном воздухе. Но Конан по-кошачьи ловко отпрыгнул назад, приведя атакующих в крайнее замешательство. Он вытянул свои длинные лапы и выхватил из толпы ближайшего моряка. Затем на глазах у изумленных товарищей он вырвал его руку из сустава и вместе с мечом выбросил в море. Лишившийся руки мужчина упал на колени и, сжимая бьющее кровью плечо, завопил, как грешник в аду.

Похолодевшие моряки тем не менее снова бросились вперед, стараясь зажать Конана в тесном носу корабля. С кормы к ним спешила подмога.

Вцепившись в лодыжку распростертого гребца, Конан поднял несчастного над головой, подставляя под удары занесенных мечей.

Живой щит принял на себя смертоносный шторм. Его товарищи остановили свои клинки слишком поздно и теперь любовались проделанной работой.

Воспользовавшись замешательством, Конан швырнул мертвое тело в толпу, сватав на пол сразу двоих и выбивая мечи из рук еще нескольких. Не давая гребцам опомниться, он бросился на них, словно коршун, разрывая на части и пожирая окровавленные куски.

На этот раз вендийцы оправились от шока быстрее и устремились на обезьяну в новой отчаянной атаке.

В это время люк капитанского кубрика с грохотом отворился, и оттуда выпрыгнули еще три человека. Конан наверняка узнал бы в них Джатила, Чадима и Кхерета, но для обезьяны они оставались таким же ходячим мясом. Кхерет что-то взволнованно кричал своим людям, но Конан слышал лишь забавное журчание звуков, столь же бессмысленное, как шелест листвы или щебет птиц.

Безоружный моряк попытался поднять свой меч… но Конан разорвал его прежде, чем бедняга успел дотянуться до рукоятки. Другой все-таки изловчился и ткнул варвара клинком… однако тут же был раздавлен в звериных объятиях. Конан вырвал ему обе руки и также выбросил в море.

Передний ряд атакующих выступил вперед, зажимая варвара в тесном углу. Подбадриваемые выкриками Кхерета, гребцы проглотили свой страх и стремительно бросились на Конана. Однако свирепая обезьяна вновь мастерски воспользовалась трупами моряков, применяя их на этот раз в качестве метательных снарядов.

Не имея ни малейшей возможности укрыться от кошмарного града, гребцы падали под телами своих мертвых товарищей. И только Чадим, укрывшись за высокой кормой, искусно швырял в варвара свои ножи. С каждым броском он загонял под шкуру чудовища три дюйма закаленной стали, но обезьяна, похоже, не обращала на это никакого внимания. Стигийские ножи беспокоили ее не больше, чем укусы шмеля, а толстая кожа и небывалого размера мышцы не позволяли клинкам проникнуть в глубь тела и повредить жизненно важные органы.

Несколько моряков поскользнулись в склизкой луже крови и тут же были схвачены волосатыми руками. Конан выпотрошил их внутренности и выбросил за борт. Жалкие остатки команды предприняли последнюю отчаянную атаку: они окружили Конана со всех сторон и налетели на него всем скопом.

Дерзость людей привела обезьяну в настоящую ярость! Не замечая ударов, сыпавшихся со всех сторон, она крутилась волчком, сметая и разрывая все, что попадалось ей под руку. Не выдержав беспрестанного шторма когтей и клыков, матросы дрогнули и бросились наутек. Орущий на корме Кхерет тщетно пытался вернуть их в бой.

ГЛАВА 5 ПЕТАЯ НЕБЕКИ

Несколько оставшихся в живых членов команды обрушили свои ятаганы на толстые канаты, что крепили единственный имевшийся на борту спасательный вельбот. Проворно спустив шлюпку на воду, они попрыгали в нее и как одержимые принялись грести к берегу.

Изысканно выражаясь, Кхерет проводил беглецов красноречивым взглядом и мигом нырнул в кубрик. Чадим и Джатил не раздумывая шмыгнули следом, едва успев захлопнуть крышку люка перед самым носом чудовища.

Эта дверь была куда прочнее, чем та, в трюме. Ибо изготавливалась с расчетом на то, чтобы уберечь ценный груз и офицерский состав невредимыми в случае, если судно подвергнется нападению пиратов.

Работая с необычайным проворством, которое могла породить лишь отчаянная паника, троица полностью забаррикадировала вход в каютку, используя для этой цели все сподручные предметы, какие только можно было найти в тесном кубрике. Они составили пирамидой бочки, сделали из запасных весел импровизированные подпорки и для полной уверенности загнали в задвижку несколько здоровенных гвоздей. Вендийская привычка держать все необходимые инструменты в каюте в очередной раз себя оправдала, хотя даже самый предусмотрительный капитан вряд ли мог ожидать на своем борту столь демонического явления.

Ревя, словно раненый буйвол, Конан яростно колотил увесистыми кулаками по крышке люка, пока дерево в стальной раме не задрожало. К счастью притаившихся внутри людей, люк был сработан на славу. Крышка сидела под хитроумным углом, а ее размер и дизайн не позволяли Конану приложиться плечом, как он это успешно проделал в трюме.

Тяжело дыша, варвар оставил тщетные попытки сломать преграду и, жадно облизываясь, направился к горе трупов, что возвышалась на носу корабля. Тошнотворный запах, довлевший над палубой, казалось, только возбуждал его звериный аппетит. Луна спустилась чуть ниже к воде, словно желая стать свидетельницей этого зловещего пиршества.

Помогая себе обеими руками, Конан торопливо пихал теплые куски мяса в глотку до тех пор, пока его живот уже не мог вместить больше. Насытившись, варвар пошатываясь пошел к мачте, тяжело ступая по дощатой палубе. Он прислонился к дереву спиной и, извергая отрыжку, уставился на бледное светило. Оно отражалось в море и, казалось, выглядывало из-под воды.

Холодное пламя ослабло. Конан облизал липкие губы и глубоко вздохнул, сползая по мачте до тех пор, пока его мускулистые ягодицы не коснулись пола. Когда последний лучик луны исчез в океане, его свинцовые веки сомкнулись. Безумный порыв ненависти унялся, словно потушенный рекой крови. Тяжелая голова начала безвольно клониться, до тех пор пока подбородок не уперся в грудь. В следующий миг он уже погрузился в глубокий сон.

Тем временем в тесном офицерском кубрике Кхерет нервно расхаживал взад и вперед. Чадим в очередной раз протер рукавом мокрый от пота лоб. Внутри царила невыносимая духота.

– Какая из семи преисподен послала на нас этого демона?! Клянусь Лшурой, мне никогда не доводилось видеть чудовища, столь кровожадного.

Кхерет проигнорировал замечания кормчего, отрывая от пола задумчивый взгляд только для того, чтобы еще раз убедиться в крепости их цитадели. Он так и не проронил ни слова с тех пор, как сокрушительные удары сверху прекратились.

Вздохнув, Джатил протер потную шею и поскреб свою маленькую выщипанную бородку, местами тронутую сединой.

– Да, – кивнул он кормчему, – это сущий дьявол, причем худший из всех, когда-либо порожденных адом. Ты был прав, Чадим, нам не следовало выбирать этот курс. Нисколько не сомневаюсь, что именно Небека направила на нас это исчадие.

– Да заткнитесь же, наконец, вы, старые идиоты! – не выдержал Кхерет. – Приходилось ли вам, городским неженкам, хоть раз в жизни повстречать в лесу хищную зембабвийскую обезьяну? А я видел тварь собственными глазами, правда, не столь громадную. И вот что я вам скажу – вся эта дьявольщина как-то связана с Конаном. Я должен был перерезать киммерийцу глотку, когда у меня имелась такая возможность.

Глаза Чадима вспыхнули суеверной непримиримостью.

– Напрасно ты недооцениваешь Небеку, мой капитан! Когда ее в последний раз видели за охотой, мой дед был еще юношей. Старики говорили, что она пробуждается раз в три поколения и рыщет в поисках легкомысленных кораблей. Она способна принимать любые обличил, и не исключено, что волосатый монстр – очередное ее воплощение.

– А полнолуние! – живо подхватил Джатил. – Оно означает наступление месяца рыб, что приходится как раз на середину года Змея. Звезда Яма была этой ночью в созвездии Абхарима и…

Кхерет не дал ему договорить, раздраженно закатывая глаза к потолку:

– Только полнейшие идиоты позволяют звездам управлять их судьбой. Я не знаю, каким образом, но только киммерийцу в очередной раз удалось разгромить всю команду и похитить судно. Во имя Сэта, я бы воистину пожелал, чтобы ваша Небека была реальной, если бы она могла раз и навсегда уничтожить варвара. Нисколько не сомневаюсь, что он стоит сейчас наверху и посмеивается над нами, направляя «Мистрисс» в какую-нибудь пиратскую бухту.

Капитан замолчал, и все трое погрузились в мрачную тишину, уныло разглядывая стены самодельного каземата.

Вдруг бровь Кхерета удивленно поползла вверх, а Чадим чуть наклонил голову, напряженно вслушиваясь в отдаленный шум.

Джатил, восседавший на высокой бочке, затаив дыхание, приложил ухо к люку и…

– Вам!

«Мистрисс» чудовищно накренилась, будто подхваченная гигантской рукой.

Джатил беспомощно замахал руками, словно пытаясь ухватиться за воздух. Не удержав равновесия, он полетел на пол, смешно уворачиваясь от падающих бочек, которые готовы были прихлопнуть его в любую минуту.

Кхерет, перевернуть которого было не так-то просто, прочно стоял на ногах, изумленно наблюдая за тем, как судно дрожит и кренится, словно протараненное туранской военной галерой. Смуглое лицо стигийца побледнело. – Небека! – едва слышно прошептал Чадим с выпученными от страха глазами. Он бросился на пол и, обхватив голову руками, жалобно заскулил.

Мощный толчок вывел киммерийца из глубокого забытья. Лениво поднявшись на ноги, он потянулся, пытаясь стряхнуть с себя необычную сонливость. Конан смутно почувствовал, что что-то не так: никогда еще его пробуждение не было столь тяжелым. Даже первые лучи восходящего солнца были бессильны рассеять его сон.

Варвар прислонился к мачте и огляделся вокруг. И надо сказать, картина, представшая его взору, подействовала отрезвляюще. Он изумленно уставился на лужу крови, черневшую посреди палубы, и на гору трупов, возвышавшуюся на носу корабля. С трудом сдерживая приступ тошноты, Конан поспешно отвернулся, гадая, какой дьявол мог здесь так похозяйничать. Несмотря на туман в голове, в теле чувствовалась приятная бодрость, которой не было уже много дней.

Но как же ему все-таки удалось освободиться от веревок и выбраться из трюма?

Конан рассеянно приложил руку к виску, да так и обмер от удивления! Куда девались его страшные шрамы? Пальцы нащупывали абсолютно чистую кожу, как будто никаких порезов не было вовсе. Неожиданно страшное подозрение закралось ему в душу – ни дать ни взять, он снова вляпался во что-то сверхъестественное. На какой-то миг он даже усомнился в реальности своих ощущений, но, ущипнув себя за руку, убедился, что все происходившее с ним не было сном.

В конце концов варвар успокоился и принял чудо с искренней радостью. Как бы то ни было, теперь он здоров и свободен. И за это следовало бы поблагодарить любую магию – черную или белую. Глубокая рана на голени бесследно исчезла, не оставив даже розоватого шрама.

Единственными на его теле метками, напоминавшими о его недавнем заключении, были едва заметные полосы, разукрасившие его ноги и грудь в клетку.

– Кром! – с недоверием прошептал киммериец. Ведомо ли такое чудо?

Он тщетно терзал свою память, гадая, что же с ним все-таки произошло. Он вспомнил, как размышлял о какой-то мистической Небеке и ее загадочной петле, как потом задремал, не в силах бороться с навалившимся сном, и…

Воспоминания стали возвращаться к нему с удивительной быстротой. Кошмарные сцены замелькали перед глазами с чудовищной ясностью. Это фантастическое превращение и все, что за ним последовало… Конана чуть не вытошнило от одного лишь воспоминания о вчерашнем ужине.

Самые невероятные мысли промелькнули в его голове, но варвар вовремя взял себя в руки. Как бы то ни было, сейчас не время было искать разгадки… ибо «Мистрисс» начала угрожающе крениться. Ветер по-прежнему гнал ее вперед по непредсказуемой извилистой траектории.

Поначалу Конан решил, что сокрушительной силы толчок был результатом столкновения корабля с подводным рифом. Но вскоре он заметил за кормой на удивление странный водоворот, что неотступно преследовал «Мистрисс», явно пытаясь засосать в свое жерло. Невиданных размеров воронка не имела ничего общего с теми, что ему доводилось видеть прежде. Холодок пробежал по коже варвара, несмотря на духоту, которая в этих краях всегда предшествовала обильному тропическому ливню.

Застыв от изумления, Конан наблюдал за тем, как вода бурлила и пенилась, выпуская облако густого полупрозрачного пара. Подхваченная водоворотом «Мистрисс» медленно закружилась по его все расширяющемуся периметру.

Внезапно, без малейшего предупредительного всплеска, в центре воронки появилась голова чудовищного левиафана. Его необъятное бугристое тело грязно-зеленого цвета стало настоящим плавучим домом для сотни семейств моллюсков и тысячи видов водорослей. Непропорционально огромный череп был в точности змеиным, за исключением, правда, ряда пульсирующих на шее жабер да пары глаз, каждый из которых был размером с Конанову голову. Эти зловещие желтые шары в розовой сетке кровеносных сосудов таращились из уродливого черепа, словно назревшие нарывы. Хвоста видно не было. Несомненно, он лежал где-то глубоко под водой.

Широко разинув клыкастую пасть, способную зараз проглотить троих взрослых мужчин, чудовище жадно устремилось к «Мистрисс».

Конан так и застыл, прикованный невыразимой древней злобой, что сквозила из холодных немигающих глаз. Впечатление было такое, будто чрево ада разверзлось, исторгая своего самого жуткого гада.

Пока мокрая морда стремительно приближалась к галере, Конан заметил раздробленные куски киля, нанизанные на острые клыки рептилии. Теперь варвару было понятно, почему «Мистрис» бросало из стороны в сторону: змеюга прокусила толстенный слой дерева, отодрав ото дна приличный кусок, вполне достаточный, чтобы полностью потопить судно.

Мощная струя пара вырвалась из зияющей глотки, шпаря кожу и обжигая глаза.

Конан непроизвольно прикрыл лицо рукой, избавляясь тем самым от парализующего взгляда выпученных глаз.

Киммериец проворно отпрыгнул назад, едва не зацепив пяткой слюнявую морду. Острые, как рапира, клыки промахнулись на какие-то несколько дюймов, сомкнувшись вместо этого на широком основании мачты. Толстая балка переломилась, точно прутик, и с грохотом обрушилась на палубу, уперевшись в борт корабля.

Демонстрируя искусство настоящего акробата, Конан отчаянно уворачивался от падающей мачты и от пышущей жаром морды.

Конан на бегу подхватил тесак, самый широкий из тех, что валялись на палубе, вырвав его из руки мертвого гребца. Широко расставив ноги на ходуном ходившей палубе, он стал ждать новой атаки чудовища. Ему не раз приходилось сражаться с выродками Сэта, и поэтому он знал: хорошо спланированный удар мог легко пронзить уязвимую глотку змея, проникая до самого мозга. Он должен был засадить лезвие как можно глубже, чтобы уже с первой попытки поразить чудовище, прежде чем водоворот проглотит обреченный корабль, засосав в свою бурлящую бездну.

Воздух вокруг сделался невыносимо горячим, пар становился плотнее и наполнял ноздри сернистой вонью. Потерявшее всякий контроль судно судорожно металось, жалобно поскрипывая от титанических ударов моря.

Неуклюже мотая головой, животное бросилось на Конана, который с вызывающей непоколебимостью стоял на залитой кровью палубе. Снова змеиные клыки сверкнули на солнце, точно выточенные из слоновой кости кинжалы.

Однако варвар только того и ждал. Прыгнув вперед, навстречу разинутой пасти, он глубоко зарыл меч в мягкое розовое нёбо. Обжигающее облако пара обдало его с ног до головы, прежде чем он выпустил рукоятку, чудом избегая смертоносных клыков. Могучие челюсти щелкнули у самого уха, отхватив прядь черных как смоль волос.

Подхватив новое оружие, киммериец кое-как вскарабкался на ноги. Он тут же обернулся назад, чтобы оценить результат атаки. Конан смутно подозревал, что одного удара будет вряд ли достаточно. Никогда ему еще не приходилось противостоять столь огромной твари!

Голова левиафана недовольно отпрянула и удалилась к центру воронки. Конан едва мог различить на его губе прыщик, который на самом деле был черенком трехфутового клинка, прочно застрявшего в необъятной глотке.

Тем временем «Мистрис» продолжала вращаться и тонуть. Вода поднялась уже до критической отметки. Удрученный неудачей, варвар отчетливо понимал, что время работало не на него. Через две-три минуты он должен был броситься в море и плыть как одержимый, пока чертов водоворот не засосал его на самое дно.

Конан отшвырнул бесполезное оружие, так как новый план пришел ему в голову. Расположившись на байке посреди корабля, он стал ждать новой атаки змея.

И надо сказать, ждать пришлось недолго, ибо в следующую минуту голова бросилась вперед. Степенно покачиваясь на пупырчатой шее, она, казалось, была исполнена единственного желания – сожрать крошечного, но дерзкого киммерийца.

Согнув ноги в коленях и уперев могучие руки в отполированное годами дерево мачты, Конан силился поднять импровизированное копье, направляя его прямо в саблезубую глотку. Вес балки трижды превосходил его собственный. Варвар слышал, как его спина скрипит под непосильной ношей. Основание мачты раскололось, образуя острый зазубренный конец. Конан приподнял его над головой и стал перебирать по дереву руками, одновременно разгибая колени.

Мрачный змеиный разум, казалось, распознал тонкий замысел противника. Тварь оттянула голову назад, пытаясь в то же время остановить инертное тело. Однако «Мистрисс» также не стояла на месте, как, впрочем, Конан и предполагал.

– Подавись же, во имя Крома! – проревел он, швыряя балку на бородавчатый череп. Узловатые мышцы вздулись на его предплечьях, чуть не лопаясь от напряжения. В следующий миг вертлявая башка рептилии со всего размаху врезалась в мачту. Острый конец приземлился чуть выше рта, обрушившись вместо этого на гнойно-желтый глаз. С тошнотворным звуком гигантский шар лопнул, взрываясь фонтаном желтой вонючей слизи.

Движимое инерцией копье пропахало мягкий змеиный мозг и вышло из затылка наружу. Густая едкая жижа слезой потекла из мертвой глазницы, распространяя столь невыносимое зловоние, что от него глаза киммерийца сделались влажными. Студенистое яблоко медленно сползло по балке и с мокрым мерзостным звуком шлепнулось на палубу. Испустив последний стон, пронзенная тварь также заскользила под собственной тяжестью и уперлась в нос корабля, забившись в предсмертных судорогах. Гигантская пасть приоткрылась, чтобы в последний раз пыхнуть паром и кровью, прежде чем замертво свалиться к ногам победителя.

Тяжело дыша, Конан отступил назад. Голова кружилась от изнеможения. Пробежав взглядом по всей длине чешуйчатого тела, он заглянул в самый центр воронки. Водоворот уменьшился, однако «Мистрисс» продолжала тонуть, стремительно приближаясь к бездонному жерлу. Конан спрашивал себя: где мог находиться змеиный хвост? Одна лишь торчавшая над водой шея была по крайней мере в три раза длиннее самого судна. Насколько он помнил, все другие представители змеиного рода, извиваясь в смертельных объятьях, колотили своими хвостами почем зря. Этот же водяной монстр так и не высунул своего помела. Возможно, хвост служил ему своеобразным якорем, воткнутым между рифами, а может, и в само океанское дно.

Однако в данный момент его больше волновала совсем другая проблема: покинуть тонущий корабль. В том, что судно обречено, не оставалось никаких сомнений. Единственная имевшаяся на борту шлюпка была уведена, и Конану ничего не оставалось, как наскоро состряпать хоть что-нибудь, способное держаться на плаву. Он вытащил из трюма изуродованную дверь, заметив с тревогой, что весь грузовой отсек был уже залит водой. Наспех связав доски мотком смоленой веревки, он получил грубый и весьма далекий от совершенства плот. Оставалось лишь надеяться, что тот не развалится прежде, чем его прибьет к островам или к южному побережью. Конан припрятал остаток веревки и хотел было спустить плот на воду… Эх, раздобыть бы в дорогу хоть каких-то припасов! Отсутствие пресной воды значительно уменьшало его шансы. Даже с маленьким бочонком он продержался бы несколько недель.

Рискуя в любую минуту быть проглоченным бурлящей стихией, Конан бросился к офицерскому кубрику. Там-то наверняка имелся весь необходимый провиант. Если только каюту не залило так же, как трюм!

Приблизившись к люку, Конан тотчас же услышал приглушенную ругань. Удивленный киммериец замер, прильнув ухом к толстому дереву. Изнутри доносились до боли знакомые голоса!

– Ну и тряситесь здесь, если хотите подохнуть, как крысы! Сэт позаботится о ваших душах, собаки! – раздавался гневный голос Кхерета.

– Небека сдерет с тебя кожу и пересчитает по косточкам, ты, потаскухин сын! – визгливо возражал Чадим, с трудом выговаривая слова.

Сдержанный тон Джатила решительно пресек тот возможный шквал непристойностей, который Кхерет готов был выпалить в ответ.

– Перестаньте, вы оба! Мы уже по колено в воде и только понапрасну теряем время. Быть может, Небека набила брюхо обезьяньим мясом и нестанет возиться с такими ничтожествами, как мы. Уж лучше рискнуть, что бы там ни ждало нас наверху, чем растрачивать последнее дыхание в пустой перебранке.

Смутные воспоминания промелькнули в голове варвара. Он вспомнил, как загнал троицу под палубу, я только сейчас заметил на крышке люка неглубокую вмятину в форме массивного кулака. Конан приложил к ней свой собственный, с дрожью замечая, что кулак Конана-зверя в два раза превосходил человеческий.

Изнутри послышался скрежет и неистовый стук молотка.

Оставив всякую надежду раздобыть хоть пинту воды, Конан торопливо осмотрел палубу в поисках подходящего меча. Облюбовав длинный, с широким лезвием клинок, варвар подхватил оружие и бросился к плоту. Однако в эту самую минуту люк с грохотом отворился, и из пего вывалился разъяренный Кхерет.

И без того смуглое лицо стигийца сделалось черным при виде ненавистного варвара. Он выхватил свой легкий, с тонким лезвием меч, выкованный из лучшей акбитанской стали, и бросился на Конана.

ГЛАВА 6 МЕСТЬ

– Ты! Киммерийская собака! Я… – Он замолчал, с изумлением глядя на мертвое чудовище. Окровавленная змеиная голова развалилась на носу корабля, единственный глаз застыл в жутком немигающем взгляде.

Пока мужчины разглядывали друг друга, тонущий корабль сделал еще один оборот, так что Кхерет стоял теперь как раз между варваром и плотом. Кровь Конана вскипела от ярости.

– Стигийский водяной червь, проведай-ка свою команду! – Прыгнув вперед с ловкостью пантеры, Конан замахнулся мечом, метя в смуглую шею.

Опытный стигиец обрел самообладание как раз вовремя, чтобы отразить выпад. Он увернулся и в свою очередь провел стремительную контратаку, обрушивая клинок на предплечье Конана.

Не замечая серьезной раны, варвар поднял меч для нового сокрушительного удара. Пора было кончать этот стальной перезвон. Не время было испытывать клинки на прочность. Конан прекрасно понимал, что оружие капитана, выкованное из специальной упругой стали, было столь же крепко, сколь легко и изящно. Надо было прикончить стигийца одним точным ударом. Мышцы веревками вздулись на могучих руках, разгоняя тяжелый палаш до умопомрачительной скорости.

Однако Кхерет снова парировал атаку отработанным до совершенства приемом. Искры так и посыпались от скрестившихся со звоном клинков. Грубое лезвие раскололось, оставив в руке варвара короткий тупой обломок.

– Гнилой зуб Крома! – выругался киммериец, отшвыривая прочь бесполезное оружие.

Торжествующий Кхерет грациозно двинулся на безоружного врага, готовясь к последней решающей атаке. Тем временем «Мистрисс» продолжала равнодушно тонуть, содрогаясь частыми болезненными толчками. Ее корма неуклюже клюнула вниз в тот самый момент, когда Кхерет занес клинок над уже читавшим молитвы варваром. Ликующая улыбка сменилась гримасой бессильного гнева, и потерявший равновесие капитан грузно рухнул на палубу. Стигийский меч выскользнул из рук и брякнулся вне пределов досягаемости беспомощно шарящих пальцев. Недавний смех сменился протяжным стоном, когда капитан потрогал вывихнутую ногу. Отчаянно ругаясь, он потянулся к поясу за ножом. Вся схватка заняла не более минуты.

В этот миг из люка выскочил Чадим, вооруженный неизменным кинжалом. Следом выпрыгнул Джатил, размахивая кривым ятаганом и чуть не натыкаясь на своего товарища.

Конан чудом успел выхватить меч из руки мертвого моряка и выставить навстречу стигийцу, правая рука которого была занесена для броска. Меч разорвал грудь и, скользнув между ребер, вышел из лопаток. Кровавое острие угодило прямо в толстую шею Джатила, который буквально налетел на своего товарища. Кормчий мешком рухнул на палубу, придавив под собой захлебнувшегося в собственной крови вендийца.

Конан оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить подползавшего к своему мечу Кхерета. Нырнув на палубу, варвар опередил капитана, не успев, однако, уберечь свою руку от удара острого стигийского ножа. Конан поймал сжимавшую кинжал руку и выворачивал до тех пор, пока запястье не хрустнуло. Нож бряцнул о доски. Конан рывком поднял капитана на ноги и что было силы швырнул о рейлинг.

Упрямый стигиец, чудом не потерявший сознание, тем не менее изловчился прихватить чей-то ятаган и снова бросился в атаку.

– Подонок! – прохрипел он, пошатываясь, но умудряясь при этом сохранять грациозность опытнейшего фехтовальщика. – Этим дешевым грубым клинком позволь мне отправить тебя в ад!

С этими словами он бросился на варвара в слепой ярости.

Конан отвел стигийский клинок к правому плечу, сжимая эфес обеими руками. Уворачиваясь от яростного выпада капитана, он описал лезвием широкую дугу и со свистом рассек череп Кхерета от макушки до подбородка. Выдернув меч из разрубленной башки, он кинулся к плоту, торопливо спустил его на воду и не раздумывая прыгнул за борт.

Перерубив швартовую веревку, он схватил весло и принялся лихорадочно грести, пытаясь вырваться из удушливого плена воронки. Хотя водоворот заметно стих сразу после смерти чудовища, вода по-прежнему продолжала бурлить, обдавая варвара густым горячим паром.

Гребя изо всех сил, Конан постепенно отплыл от мертвого корабля на безопасное расстояние. Продолжая работать, он оглянулся через плечо, чтобы последний раз взглянуть на обреченную «Мистрисс». Трюмы, полные воды, безжалостно тянули ее на дно; над поверхностью торчал лишь украшенный рострой нос. Мачта сползла с перевернутой палубы, и змеиный труп сгинул в соленой голубой пучине.

Пот лил с варвара в три ручья. Жара стояла адская. Снизу его шпарила кипящая вода, сверху же сжигало безжалостное тропическое солнце. Конан понимал, что пекло скоро выжмет из него последнюю влагу, но поделать с этим ничего не мог. Отплыв от воронки на приличное расстояние, он отложил весло, чтобы немного передохнуть. Конан чувствовал себя уставшим, однако участившийся пульс и бешеный стук сердца вряд ли могли быть следствием обычного изнеможения.

Вообще-то варвара мало беспокоило отсутствие воды и пищи. На своем веку он пересек пешком не одну пустыню, мучаясь изо дня в день от жажды и голода.

Пока плот медленно дрейфовал, подхваченный каким-то течением, Конан размышлял над тем, как южное море походило на восточные пустыни. Бесплодные пустоземы подчинялись тому же самому господину. С высокого трона зловещее солнце, словно король, правило этими бескрайними просторами, требуя дань потом с любого, кто осмеливался вторгнуться в его владения. Пожалуй, даже грозные правители Стигии и Турана были более милосердными, чем это раскаленное добела светило.

Но предстоящие испытания волновали Конана меньше всего. Его недавнее превращение – единственное, что не давало ему покоя! Приход луны теперь был страшнее палящего солнца. Подействует ли проклятие снова? Эти мысли вгоняли в дрожь даже бывалого киммерийца. Честно говоря, он не испытывал сколь-либо заметной жалости к его вчерашним жертвам. Чего он сейчас больше всего страшился, так это снова потерять над собой контроль – утратить свою личность. Вчера на корабле Конан из Киммерии перестал существовать, все, что от него осталось, – это безобразное плотоядное чудовище.

Мысли о людоедстве так и скрутили ему живот. Ему уже приходилось общаться с дарфарскими каннибалами в Замбуле – городе, где беззаконие было единственным законом. Эти утратившие души псы были настоящим бичом южных земель, и Конан отнюдь не желал иметь с ними что-либо общее. Однако нельзя забывать, что заклятие помогло ему высвободиться из плена и избежать страшной участи в Луксуре. Он победил морскую рептилию и уж как-нибудь сумеет найти способ избавиться от злосчастных чар.

Он стряхнул капли пота с грязных спутанных волос, чувствуя сильное головокружение. Закрыв глаза, он распластался на плоту; варвару пришлось свернуться клубком, чтобы уместиться на неровной и шершавой поверхности. Тупая боль в предплечье напомнила о стигийском ноже, и Конан с беспокойством осмотрел распухшую руку.

Сама по себе рана была небольшой – не шире мизинца, но багровая опухоль однозначно свидетельствовала о яде… пурпурном лотосе! А ведь он должен был знать, что нож Кхерета, как, впрочем, и нож любого другого стигийца, обязательно отравлен. Северный варвар никогда не понимал распространенного в цивилизованном мире обычая отравлять оружие. Никогда еще киммерийцы не прибегали к столь низменным приемам, всецело полагаясь лишь на собственную смекалку и силу.

Хорошо, хоть яд подействовал не сразу, позволив удрать с тонущего корабля. Силясь сохранить сознание, Конан заставил себя встать. Он окунул лезвие меча в море, смывая застывшую коркой кровь; вряд ли вода могла повредить его клинку – клинку, выкованному из лучшей акбитанской стали. Мокрое лезвие засверкало на солнце. Скрежеща зубами от боли, Конан сделал на опухшем предплечье три глубоких пореза и сунул руку в воду. Варвар тут же почувствовал острую боль – это соль выжигала отраву. Вытащив онемевшую руку и хорошенько встряхнув ею несколько раз, он принялся сосать и сплевывать яд до тех пор, пока язык не перестал ощущать горький привкус зелья. Но даже вычистив рану от заразы, он чувствовал слабость и тошноту: разгоряченная от работы кровь разнесла яд по всему телу. Открыв глаза, он увидел над собой облака, собиравшиеся в тяжелые тучи. Ветерок пробежал по плоту, обдавая киммерийца прохладой.

Конан попытался сфокусировать зрение, узнавая все признаки надвигавшегося шторма. Собрав остатки сил, он обмотал себя веревкой, пропустив ее между досками и затянув узлы как можно крепче. Затем поглубже вонзил меч в дерево и тут же упал в изнеможении. Он знал, что его ждет серьезное испытание, однако особенно по этому поводу не расстраивался. Тропические шторма кончались так же внезапно, как и начинались; он прошел через тысячу их на суше и на море.

Не сводя глаз с чернеющего неба, Конан сражался с коварным действием яда. Однако пурпурный лотос взял свое. В глазах потемнело… или это вокруг сделалось настолько темно? В следующий миг он погрузился в глубокий тяжелый сон.

Конан проснулся, чувствуя под собой теплый песок. Яркое солнце заставило его зажмуриться. Проморгавшись, он увидел узкую полоску берега, отделявшую его от моря. Спину резала тугая веревка, до сих пор крепившая тело к толстому бревну – единственному во всем поле зрения. Видимо, пока он спал, шторм все-таки разбил убогий плот и выбросил чудом уцелевшего мореплавателя на берег.

Он окончательно проспался. Яд выветрился, и даже порезы на руке, подсушенные жарким солнцем, стали затягиваться. Не считая сухости во рту и грызущего голода, он чувствовал себя лучше, чем за последние несколько дней. Ночные кошмары больше не беспокоили, и, что важнее всего, он был на твердой земле. Даже меч, дрейфовавший на той же доске, благополучно достиг берега и был теперь под рукой.

Конан огляделся вокруг в поисках хоть какого-нибудь ориентира, однако раскинувшийся перед ним ландшафт казался абсолютно незнакомым. Искрящаяся голубая вода живописно гармонировала с чистым коралловым песком, простиравшимся повсюду, насколько хватало взора. Позади возвышалась сплошная стена высоких зеленых деревьев, толстые основания которых утопали в густой траве и кустарнике. Чуть склонившиеся стволы плавно покачивались на полуденном ветру.

Присутствия на побережье людей или зверей заметно не было.

Конан потянул за веревку, опутавшую его ноги и грудь, однако мокрые узлы затянулись крепко и, пожалуй, могли уступить разве что острому клинку. Разрубив путы нисколько не затупившимся от воды лезвием, он поднялся на ноги и сладко потянулся, приятно ощущая, как кровь начинает циркулировать по онемевшему телу. Ему не терпелось изучить местность в поисках ключа к разгадке его теперешнего местонахождения, однако прежде всего следовало отыскать пищу и воду.

Он направился к ближайшей невысокой пальме, без труда забрался на самую верхушку и стряс несколько увесистых кокосов. Обозрев местность с этой заметно улучшенной позиции, он обнаружил, что находится на краю небольшого серповидного острова, неровный вогнутый край которого был чуть приподнят над морем и образовывал залив.

Зеленый остров, казалось, был абсолютно лишен обитателей, однако об этом трудно было судить до тех пор, пока он не исследовал его противоположный край. Приставив ладонь козырьком, он разглядел на дальнем конце нечто, напоминавшее обширный пустынный пляж, но только весьма причудливой формы. Да и каменно-серый цвет площадки плохо вязался с розоватым оттенком остального побережья.

Решив изучить это странное место, Конан соскользнул по стволу вниз и с удовольствием принялся за завтрак. Насладившись фруктовой мякотью и утолив жажду сладким кокосовым молочком, он был готов к вылазке.

Последние остатки одежды были безвозвратно утеряны в ночь превращения, но Конан лишь на минуту задумался о своем виде. Застенчивость вовсе не была его злейшим пороком. Словно голый дикарь из лесного племени, он осторожно двинулся вдоль берега, сжимая в руке меч и подозрительно оглядываясь по сторонам в поисках малейшего признака обитателей – людей или еще кого бы то ни было. Однако все, что он пока слышал, – это шорох листвы да тихий шелест прибоя. Растительность и климат острова напоминали зембабвийские, однако вода отличалась исключительной голубизной, а песок был безукоризненно чистым и мелким.

Да, и вот что странно! Он так и не встретил птиц! По всему побережью царила мертвая тишина, как будто все его обитатели специально спрятались за розовым песком и бутафорской флорой, скрывая от чужестранца какую-то жуткую тайну. Конан напрягся. Отсутствие обычных лесных звуков натянуло его нервы до предела.

Судя по расположению полуденного солнца, он двигался на запад вдоль вогнутого края полумесяца. Ни единый след не нарушал девственной чистоты песка. Не было даже естественных скоплений водорослей, которые, выброшенные на сушу вместе с моллюсками и прочим морским хламом, были столь присущи любому другому побережью. С высоты пальмы остров не казался большим, однако варвар прошел до сих пор только половину пути, минуя высокий каменный уступ, подмеченный еще сверху. Ускорив шаг, Конан зашагал туда, где, по его мнению, располагалось серое побережье.

Постепенно ландшафт менялся, становясь все более тусклым; коралловый песок все чаще мешался с какими-то бледно-серыми песчинками. Наконец пляж показался, и Конан сразу же увидел камни необычных форм и размеров, что образовывали большую неровную кучу. Ни трава, ни деревья не росли между этими камнями, а сама пустошь была окружена все тем же лесом.

Любопытнее всего было то, что к кургану вела прямая широкая тропинка, без всяких сомнений созданная руками человека. Заинтригованный киммериец со всех ног бросился к причудливому явлению.

Неожиданно он остановился, с любопытством разглядывая большой камень, что торчал полузарытый прямо посреди тропы. Сметя пыль с его гладкой округлой поверхности, Конан вдруг громко выдохнул и отпрянул в отвращении.

– Кром! – По спине варвара пробежали мурашки. То, что он откопал, было вовсе не камнем, а макушкой гротескно уродливого черепа; по ширине он в два раза превосходил голову варвара. Конан носком ноги раскидал песок, пока на свет не появилась столь же огромные, размером со страусиное яйцо, глазницы, смотревшие на варвара пустым холодным взглядом. Они располагались почти на противоположных сторонах черепа. Ни слуховых отверстий, ни ноздрей заметно не было, а косой лоб, суживаясь, переходил в скуластую морду с надломленным крючковатым клювом. Конан продел меч в пустую глазницу и приподнял на удивление легкий череп для дальнейшего изучения. Ряды острых зубов торчали из приоткрытого клюва, чуть загнутые назад. Судя по всему, птица принадлежала к какой-то редчайшей породе. По крайней мере, Конан в жизни не встречал ничего подобного. Жутковатые клыки свидетельствовали о том, что пташка явно не увлекалась вегетарианством. Интересно, где же могла быть остальная часть скелета?

Помрачнев, Конан опустил меч, позволив костлявому ископаемому соскользнуть на песок. Слегка ударив по нему мечом, варвар обнаружил, что древний череп еще весьма крепок. Замахнувшись как следует, он разрубил выцветший лик на две половины, тем самым положив конец зловещему взгляду. Конан зашагал дальше и вскоре достиг серой площадки. Увиденное заставило его глубоко вздохнуть, шепча молитвы вперемешку с ругательствами.

Сгруженные один поверх другого, блеклые черепа образовывали широкие серые кучи, доходившие варвару до пояса. Их пологие склоны простирались до самой воды, словно тяжелые пыльные ковры. Прибой с тихим плеском омывал черепа, перекатывая их с места на место. Большинство было того же размера, как и тот, что встретился Конану на тропинке, хотя некоторые из них были поистине громадны.

Но нигде не было видно остальных костей, ни ребер, ни ног… ничего – лишь одни пустые серые черепа. Нездоровое любопытство побудило Конана ковырнуть кучу острием меча в поисках ключа к разгадке столь необъяснимого явления. В глубине кости казались более старыми и хрупкими. Многие начали крошиться под весом верхних слоев. Вот почему эта часть острова носила такой тусклый оттенок: рассыпавшиеся в прах кости, подхваченные ветром, разукрасили все вокруг серым.

Неожиданное движение на горизонте прервало его размышления. Он с изумлением наблюдал за тем, как небольшая флотилия из весьма причудливых судов возникла как будто бы из ниоткуда и теперь стремительно приближалась к берегу.

Он насчитал восемь лодок, в каждой из которых сидело по четыре человека, – нет, самая последняя везла только двоих. Прикрывшись ладонью от солнца, Конан пристально всматривался в горизонт, пока не разглядел гребцов.

Все моряки были мужчинами, однако вовсе не похожими на тех, что ему доводилось видеть прежде. Пестрый раскрас покрывал их загорелую, оливкового цвета кожу. Сами же моряки были поистине богатырского сложения и передвигали свои суда могучими рывками со скоростью, способной вызвать зависть даже у самых искуснейших гребцов. Несмотря на неоспоримые преимущества своих хозяев, сами лодки казались громоздкими и неуклюжими. Гребцы восседали верхом на толстой центральной перекладине, изготовленной скорее всего из пальмового дерева, а изогнутые перекрестья, словно громоздкие деревянные ручищи, крепили к пей более тонкие стволы, расположенные параллельно главной балке, и придавали конструкции устойчивость. У каждого было по одному веслу, и они гребли им с каждой стороны поочередно.

Конан отметил про себя, что эффективный, но чересчур уж простой дизайн делал судно пригодным лишь для короткого плавания, ибо казалось невозможным представить этакую каракатицу в шторме. Вероятно, туземцы приплыли с соседнего острова, а может, даже с материка – киммериец ни на минуту не мог поверить в то, что этот зловещий бесприютный остров мог быть чьим-то домом. Хотя варвар и не заметил на пришельцах никакого оружия, он вовсе не считал их абсолютно безобидными. Древние каннибальские культы были достаточно широко распространены в этих краях. Поспешно скользнув в гущу, Конан с волнением ожидал прибытия гостей.

Неожиданно, когда до берега оставалось совсем немного, несколько гребцов оглянулись назад. В следующий миг моряки как по команде задрали головы к небу. Проследив за их взглядами, Конан чуть не вскрикнул от изумления.

В лазурном небе прямо над головами туземцев, затеняя крыльями солнце, кружила стая чудовищных птиц. Их появление никак не укладывалось в голове варвара. Ведь только что небо было абсолютно чистым. Вероятно, они летели как раз со стороны солнца, и слепящие лучи не позволили заметить их сразу. С такого расстояния Конан не мог быть точно уверен, но ему показалось, что пернатые были хищниками… гигантского размера тварями, гораздо больше человека.

ГЛАВА 7 БЕРЕГ СКЕЛЕТОВ

По мере того как лодки стремительно подплывали к берегу, мужчины переставали грести. Используя весла как багры, они отталкивались от твердого каменистого дна, умудряясь при этом развивать еще большую скорость. Из своего естественного укрытия Конан видел, как размалеванные туземцы прыгали в воду и проворно вытаскивали лодки на берег.

Их лица отдаленно напоминали зембабвийские: те же широкие расплющенные носы, ноздри, вздувавшиеся над толстыми припухлыми губами, и надбровные дуги, угрюмо нависшие над глазами. Однако даже самый рослый зембабвиец не был столь высок и плечист, как эти странные мореплаватели. Даже самый маленький из них выглядел бы на фоне варвара настоящим великаном; Конан сомневался, что был по плечо хоть одному из них. Их талии были размером с его грудь. Туземцы не носили никакой одежды: на них не было даже набедренных повязок. Уродливо торчащие пупки были в два раза толще его большого пальца. Животы казались внушительными, однако упругими и подтянутыми. Головы – тщательно выбриты, волосы росли лишь на затылках и собирались в аккуратную косичку. Косы юношей были короткими, с одним туго затянутым узелком, в то время как старики щеголяли куда более роскошными хвостами.

Самый высокий, крикливо разукрашенный туземец первым выскочил на берег. Его длинные седые волосы были сплетены в тугой канат из двенадцати узлов. Глубокие морщины изрыли суровое смуглое лицо, а через всю грудь пролегал кривой безобразный шрам. Нить ракушечных бус – голубых, красных и зеленых – окружала толстую шею, переливаясь на ярком свету.

Пока остальные мужчины вытаскивали лодки на усеянный костями песок, он обернулся к ним с явным намерением произнести речь. Вскинув руки к небу, словно пытаясь дотянуться до солнца, великан издал необычный густой крик. Притаившийся в засаде Конан даже не подозревал, что человеческая глотка была способна производить столь сложные, богатые обертонами звуки. Какие-то гипнотические нотки в голосе старика эхом отозвались в душе азартного до ратного дела киммерийца. Сквозь густую листву он видел, как толпа вторила этому жесту и, передразнив крик вожака, рухнула на колени.

Только один угрюмого вида юноша почему-то не преклонился перед старцем. Его рельефные, словно вылепленные из темного воска мускулы играли под красочным узором из желтых треугольников, украсившим руки, ноги и грудь. Сверху его голова была точно так же выбрита, однако прямые, черные как смоль волосы росли не на затылке, а прямо из-за ушей и были сплетены на шее в косичку, вступая в явное противоречие с традициями остальных.

Проигнорировав юношу, вождь начал свою речь.

Конан, ожидавший услышать надломленные гортанные звуки, служившие средством общения для многих народов Зембабве, был премного удивлен, заслышав членораздельную речь. Язык являл собой причудливую смесь двух знакомых диалектов. Большинство имен и географических названий были и впрямь зембабвийскими, однако основу языка составляли вендийские слова. Брови варвара сошлись на переносице от того напряжения, с которым он стал вслушиваться.

– Великие ганаки! – начал седовласый громогласно. В тот же миг дикари дружно вытаращились на него. Ни один не смел шевельнуться или отвести взгляд от торжественно напыщенного лица. Только один вызывающего вида юноша демонстрировал полное безразличие и стоял, уперев руки в бока, позади остальных.

Киммериец в недоумении покачал головой. Почему они не пытаются удрать от крылатых преследователей или, по крайней мере, не найдут более подходящей позиции для отражения атаки?

Тем временем старый ганак продолжал:

– Сегодня вы дрались на славу, отправив многих кезатти в Долину смерти! Но многие еще остались – очень многие. – Он помедлил, опуская руки на смуглые мускулистые бедра. – Отцы наших отцов жили на этих священных берегах и отцы наших дедов. Повесть об их удивительной доблести написана костьми наших заклятых врагов, – он провел рукой вдоль мрачного побережья, – и долг каждого из нас – последовать их примеру! Нас не так много, но мы вместе! – С этими словами он сжал правую руку в кулак и угрожающе потряс ею в воздухе. – У многих из вас есть сыновья и дочери. Пусть некоторым из нас суждено покинуть этот мир и отправиться в серые земли… Но племя останется жить, если мы прогоним крылатого супостата. Так пусть же этот песок станет красным от крови кезатти! Мухинго… Мухинго… – запел старик, плавно раскачиваясь.

– Мухинго… Мухинго… – вторили ему голоса соплеменников. Позади них пернатые хищники опасно сократили дистанцию, так что Конан мог слышать ритмичное хлопанье гигантских крыльев. Небо потемнело от их беспрестанного кружения. Однако туземцы были полностью поглощены своим обрядом и, казалось, не обращали на птиц никакого внимания. И только безмятежный юноша равнодушно задрал голову, удостоив кезатти презрительным взглядом.

– Так отомстим же за наших предков! – не унимался старик, воздев руки к небу и сжав кулаки.

– Мухинго!

– Спасем наших женщин! – Он с силой хлопнул кулаками над головой.

– Му-хин-го! – В голосах дикарей послышались истеричные нотки, они также захлопали руками.

– Спасем наших детей!

– Мухинго! – Двадцать девять голосов грянули как один, и эхо разнесло заклятие по всему побережью. На какой-то миг хор заглушил даже хлопанье крыльев.

Конан следил за происходящим, как зачарованный. Эти ганаки были неслыханно храбры либо глупы, раз встречали врага безоружными. Хотя нет, у некоторых все же имелось оружие – весла. С одного конца каждое весло было остро заточено и могло послужить примитивным копьем. Подхватив свои первобытные орудия, туземцы выстроились плечом к плечу, готовясь отразить налет крылатых исчадий.

Гигантские птицы спустились настолько низко, что киммериец без труда мог разглядеть их черты Их морды и шеи были покрыты морщинистой кожей, как у млекопитающих. Черепа были подобны тем, что валялись повсюду на побережье. Пестрое оперение черных, красных и янтарных оттенков покрывало все остальное тело и голову. Каждая из массивных ног заканчивалась пятипалой суставчатой лапой с длинными, как человеческие пальцы, когтями. Глаза также непостижимо напоминали человеческие.

Душераздирающий крик, с которым стая устремилась на ганаков, пронзил слух варвара, словно стон сотни мучеников, гибнущих от руки палача. Кровожадно загнутые красные клювы довлели на узких злобных мордах. Пронзительные крики, плотоядный взгляд и уродливые головы – Конану не пришлось долго гадать, чтобы распознать все признаки хищников. Однако эти стервятники охотились не на падаль… а на живых!

Выпустив когти и крича с леденящей злобой, первая волна кезатти пикировала на горстку людей. Хищники все же уступали своим жертвам в размерах, но зато превосходили их абсолютным числом: на одного ганака приходилось не менее десяти пернатых. Они летели прямо навстречу копьям, не обращая внимания на остро заточенные концы.

Конан больше не мог сидеть сложа руки, глядя, как храбрые аборигены идут на верную смерть. Он вовсе не трусливый щенок, чтобы отсиживаться в кустах, когда рядом разгорается отчаянная схватка. Вообще-то варвар не имел ничего общего с этими ганаками и уж тем более не был перед ними в долгу, но все-таки это были люди… со своими семьями. Останься он равнодушно наблюдать за их смертью – и на нем оказалось бы столько же невинной крови, сколько на лапах стервятников.

Движимый своим варварским кодексом чести, киммериец решил присоединиться к храбрым туземцам в их безнадежной борьбе с кезатти.

Быть может, его меч и притупился, болтаясь в океанском рассоле, но дух киммерийца – нет. Будто дикая лесная кошка, он выпрыгнул из чащи.

Он пересек серый пляж и почти добрался до берега, когда бритоголовые воители его наконец заметили. Они изумленно вылупились на длинноволосого северянина…

Но времени удивляться не было, ибо в эту самую минуту кезатти ринулись в свирепой атаке.

Ганаки двигались с удивительной для людей их комплекции скоростью. Те, что не имели весел, ныряли, уворачиваясь от клювов и когтей, и хватали птиц за ноги. Более легкие твари, не в силах вырваться из стальных объятий, били людей крыльями и нещадно щипали, метя клювом в лицо.

Справа от Конана широкоплечий ганак сражался сразу с двумя тварями. Деревянное копье пронзило одну из птиц, но другая уже вцепилась когтистой лапой в загорелое лицо воителя. Сдирая с черепа кожу и выцарапывая глаза, кезатти повалила ослепленного мужчину наземь и принялась клевать в беззащитный живот. Одним чудовищным рывком зубастый клюв вспорол тонкую кожу и выпотрошил внутренности на песок.

Взбешенный столь невиданной жестокостью, Конан бросился на стервятника с высоко занесенным мечом. Легкий клинок со свистом рассек жирное тело, подняв над землей облачко пуха и перьев.

Выпотрошенный ганак, который невероятным образом продолжал жить, посмотрел на Конана невидящим взором и слабо улыбнулся, прежде чем испустить дух. Конан еще раз взглянул на изуродованный живот и отвернулся. За этого туземца он убьет десятерых кезатти.

…И в следующий миг ему представилась такая возможность. Щелканье дюжины клювов раздалось над его головой, а небо померкло от взмахов дьявольских крыл. Меч, выброшенный вслепую, нашел-таки свою жертву. Еще одна голова кезатти свалилась к его ногам. Стая взмыла вверх, готовясь к новой атаке.

Воспользовавшись минутной передышкой, ганаки снова выстроились в ряд – все, за исключением седовласого великана. Встретив взгляд Конана, старик страшно побледнел. Остальные же нервно потупили взор, словно боялись глубоко вглядываться в лицо киммерийца.

– Кулунга!.. – прошептал вождь. И тут Конан заметил, что покрытый шрамами воитель смотрел вовсе не на варвара, а на его меч. Кровь стервятников тонкой струйкой стекала с блестящей на солнце гарды.

Конан попытался заговорить, но гомон стремительно пикирующих птиц заглушил его слова. Решив не тратить сил на болтовню, варвар выставил меч вперед и приготовился в очередной раз отразить атаку небесного воинства. Он обнаружил только пятерых мертвых ганаков, в то время как с улыбкой насчитал около тридцати трупов птиц. Кровавые весла-копья исправно собирали дань. Но даже если и так – тридцать мертвых кезатти были лишь малой толикой от бесчисленной крылатой орды. Решив улучшить счет, Конан широко расставил ноги и отвел в замахе меч. В нескольких шагах от него ганакский оратор поднял весло павшего товарища.

Конан заглянул в круглые красные глаза кезатти, прежде чем разделал ее на куски. В это время три другие гигантские птицы устремились на него с разных сторон. Киммериец попытался увернуться от двух из них, одновременно пронзая мечом третью, но в этот миг ступня его поскользнулась о голову, валявшуюся под ногой. Споткнувшись, он все же взмахнул вслепую мечом, остановив хищников лишь на миг. Невредимая парочка явно торжествовала. Птицы с криком набросились на беззащитную плоть. Распластавшийся на земле киммериец тщетно пытался защитить руками лицо…

Но тут за спиной варвара раздался спасительный свист: седовласый вождь вовремя метнул весло, хорошенько поддав под зад одной из тварей и угодив другой прямо по тонкой шее. Позвоночник с отвратительным звуком хрустнул, и птица с лету врезалась в землю, пропахав мордой песок.

Подхватив весло, старик бросился на первого оглушенного кезатти и стал его колотить плоским концом со звуком, с каким выбивают пыльный ковер. Киммериец едва успел вскочить на ноги, как почувствовал в затылке невыносимую боль: подлетевшая сзади птица вцепилась ему в череп, вырвав из гривы изрядный клок волос. Зловещее щелканье клюва раздалось над самым ухом. Мгновенно развернувшись назад, Конан яростно размахнулся мечом и навсегда отучил дерзкую птицу щипаться. Стальной клинок угодил прямо в распахнутый клюв и снес половину черепа.

Однако долго скучать не пришлось, ибо в следующий миг на него обрушился настоящий град из когтей и клювов.

Чудовищной силы выпадом Конан пронзал одну тварь и, высвободив меч, сразу же бросился на другую.

Ему вдруг показалось, что стремительная, словно смерч, атака была спланирована заранее. Искорки дьявольского разума светились в этих налитых кровью глазах. Яростный напор стервятников вынуждал Конана постоянно вертеться и уворачиваться.

Вот две или три кезатти устремились на него с разных сторон. Проворно нырнув вниз, варвар чудом избежал распростертых когтей. С каждой новой атакой птицы настойчиво толкали его к воде, отрезая от основного туземного воинства.

Неподалеку от варвара седовласый ганак искусно работал веслом. Раздавая удары направо и налево, он прибивал кезатти к земле, пронзая острым концом менее расторопных тварей. Конан не мог себе позволить взглянуть на других бойцов, ибо беспрестанный шторм когтей отнимал у него все внимание. Кровь струилась из множества ран на его руках и лице, смешиваясь с потом, что лил в три ручья из каждой его поры. Вскоре он с ужасом почувствовал первые признаки изнеможения. Энергия кокосового завтрака стремительно убывала с каждым взмахом меча, с каждой каплей пота и крови. Однако, собрав волю в кулак, он продолжал рубить красноперые шеи.

Сменив тактику, Конан начал пятиться назад, навстречу седовласому ганаку. Словно разгадав его мысли, крылатые твари накинулись на воинов с еще большим остервенением, пытаясь помешать их соединению.

Распознав намерения варвара, старик также попятился назад, пока их спины не встретились. Так и продолжая драться спиной к спине, воины рубили крылатых демонов до тех пор, пока багровый закат не утонул в океане. И только когда сумерки наполнили ночное небо, кезатти на миг оставили людей в покое. Взмыв вверх, стая описала широкий круг и с криком устремилась обратно на землю.

Короткая пауза окончательно лишила Конана сил. Стараясь удержаться «а ногах, он слабо приподнял меч, намереваясь подороже продать жизнь. Рукоятка изящного стигийского клинка казалась тяжелым скользким булыжником, который того и гляди грозил выскользнуть из рук. Только могучим усилием воли, варвар удержал меч над головой.

Конан глотнул побольше, воздуха: тупой черный клин несся прямо на него.

Однако пернатые хищники с шумом пронеслись мимо. На этот раз их интересовали лишь мертвые. Подхватив трупы ганаков, они взвились в небо и вскоре исчезли, будто растворились в ночи. Как только их крики смолкли, на побережье воцарилась долгожданная тишина, нарушаемая лишь редкими стонами умирающих и тяжелым дыханием живых.

А вокруг простирались трупы кезатти. В центре они возвышались кучами, чуть поодаль – валялись поодиночке. Старый ганак дрался до конца и только сейчас посмотрел на киммерийца. Он преклонил одно колено на красный от крови и перьев песок и, потупив взор, заговорил.

Вид вождя Конана озадачил, однако он слишком устал, чтобы разобрать его слова. Конан покачнулся, меч выскользнул из онемевших рук.

– Кулунга! – прокричал старик и вскочил на ноги, спеша предотвратить падение киммерийца.

Тяжело вздыхая, седовласый гигант оттащил Конана от кучи мертвых тел и, нежно уложив на берег, принялся поливать водой.

– Ты глупец, Юкона! – Человек, произнесший эти слова, смеялся, вытирая кровь с покрытой желтыми треугольниками груд». Он с силой вонзил весло в песок и направился к вождю.

Юкона поднялся с земли, выпрямился во весь свой могучий рост и, скрестив руки на груди, невольно поиграл огромными бицепсами.

– Смейся сколько хочешь, Гомба! Но знай, над кем смеешься. – С этими словами, старик жестом указал на распростертого киммерийца. – Кулунга выиграет гануту, как только мы вернемся. – Ой чуть заметно улыбнулся одними губами, в то время как глаза сверкнули холодным огнем.

Пожав плечами, Гомба ухмыльнулся:

– Осмелюсь тебя заверить, это не Кулунга. Кулунга – басня, что живет на губах мечтательных дураков. А я не отношу себя к их числу. – Он устало вздохнул, вытирая кровь с расцарапанного лица и равнодушно наблюдая за тем, как горстка измученных бойцов собирается вокруг старика. Включая их с Юконой, из тридцати ганаков в живых осталось только семеро.

Юкона заговорил снова, однако дрожь сомнения промелькнула в его голосе:

– Даже если он не Кулунга, то наверняка его посланник. Разве ты не видел атлангу в его руке? Несколько странно, что он столь невелик… Но… клянусь Мухинго, ни один из нас, даже ты, Гомба, не убил столько кезатти, сколько этот длинноволосый странник.

Гомба пропустил упрек мимо ушей и нахмурился:

– Надвигается ночь, нечего сидеть сложа руки!

Посмотрев на распростертого киммерийца, Юкона помрачнел:

– Мы не оставим его здесь одного. Наутро кезатти вернутся за трупами соплеменников. Возьмем чужестранца в Ганаку, а там поглядим.

Гомба лишь пожал плечами:

– Что ж, если тебе это так нужно… Но хватит слов, мы должны закончить работу, пока эти демоны и впрямь не прилетели. Не ты ли учил нас оторвать тварям головы, чтоб неприкаянные их души не блуждали по этим берегам.

Юкона согласно кивнул:

– Я сам позабочусь о чужестранце. Закончим работу, и домой! А уж там нас наверняка заждались с накрытыми столами, – подмигнул он ганакам. – Клянусь Мухинго, мы все-таки их прогнали. Теперь кезатти не посмеют нас беспокоить много лун, а может, и вовсе никогда не вернутся.

– Хотелось бы в это верить, – равнодушно прокомментировал Гомба. – Сегодня я видел столько кезатти, сколько мой дед вряд ли мог себе даже представить. С каждым годом их становится все больше. На твоем месте я не стал бы так обольщаться.

Тень негодования омрачила лицо Юконы, но он ничего не ответил.

Пятеро остальных ганаков молчаливо следили за диалогом, не решаясь вставить ни слова. К безобразным шрамам, покрывавшим их мужественные лица, прибавились свежие. Однако изодранные лица да окровавленные скальпы были их единственными ранениями. Во всех остальных отношениях их тела чудесным образом сохранились, и неудивительно – ибо всех тяжело раненных бойцов кезатти утащили в свое логово. Среди прочих Гомба и Юкона оказались самыми невредимыми.

Все пятеро уныло шаркали ногами, их лица были постными: потеря друзей омрачала радость победы. Следуя приказам Юконы, они поместили Конана в центр пальмовой лодки.

– Я сяду спереди, – заявил вождь. – Ты, Помья, будешь придерживать его в пути. А ты, Бонуаб, сядешь сзади за Помьей…

И только Гомба не слушал старого вождя, он с восхищением разглядывал меч, который так и продолжал валяться на песке, там, где его выронил Конан. Юноша нагнулся и хотел уже было схватить узорную рукоятку. Нет! Не делай этого! – в ужасе закричал старик и со всех ног бросился к Гомбе.

– Почему? – Пальцы юноши, находившиеся в дюйме от рукоятки, застыли в нерешительности.

– Только Кулунга или его избранный могут дотронуться до атланги. Неужели ты хочешь обратить на нас гнев Мухинго?

Однако Гомба лишь мотнул головой и крепко вцепился в эфес своей огромной, способной вместить три таких клинка лапищей.

Гримаса ужаса исказила лицо Юконы. Глаза пятерых ганаков безумно расширились. Шепча молитвы, они с благоговейным трепетом бросились на песок.

Гомба поднял меч и неловким движением примерил его в руке.

– Ну, что скажешь, Юкона? Только Кулунга или его избранный?

Юкона не верил своим глазам.

Вытянув меч, Гомба указал острием на море, в сторону, противоположную той, где только что скрылось солнце.

– По лодкам! Я, законный избранник Кулунги, повелеваю вам плыть домой! – Его тон был насмешливым, однако не допускавшим никаких возражений.

– Что будет с ним? – тихо спросил разжалованный вождь, указывая на Конана; в его голосе чувствовалась мольба.

Вопрос застиг юношу врасплох, заставив на минуту задуматься. При виде спящего киммерийца он нахмурился, глаза налились неожиданной злобой.

– Этот останется здесь, выгрузите его на берег. Кулунга сам позаботится о нем, если, конечно, он того стоит.

Юкона стиснул зубы, но возражать не стал.

Сгрузив Конана на берег, ганаки оттащили его в лес и прислонили к дереву.

Пока Гомба и остальные ганаки занимались приготовлениями, Юкона улучил минутку и, прокравшись к киммерийцу, нацарапал что-то рядом с ним на песке.

Лодок теперь было больше, чем гребцов, поэтому одну оттащили в кусты, спрятав туда же и запасные весла.

– Мы вернемся за этим позже, – объяснил Гомба, хотя в этом и не было никакой, необходимости. Ему нравилось раздавать приказы, и он быстро вживался в новую роль.

Ганаки спустили, лодки на воду, развернув носы на восток. Флотилию возглавил Гомба, за ним следовал Юкона, затем остальные. Когда лодки достигли достаточной глубины, туземцы попрыгали в седла и принялись грести. С каждым взмахом весла они отплывали все дальше, прочь от мрачного побережья. Вскоре они растворились в чернеющем горизонте.

ГЛАВА 8 В ДЖУНГЛЯХ

Продрав глаза, Конан задумался: уж не приснилась ли ему вся эта история с кезатти? Последнее время ему слишком часто виделись странные сны. Однако, бросив взгляд на побережье, он тут же убедился в обратном. Нет, на этот раз дремлющий рассудок не выкинул с ним никакой шутки. Все, что с ним вчера произошло, вовсе не было плодом разыгравшегося воображения, и кровь на песке служила явным тому подтверждением. Он вспомнил, как забылся в объятиях старика… Но куда же девались ганаки? Должно быть, это они перетащили его в джунгли и уложили под пальмой.

Ночь, проведенная в глубоком забытьи без снов и видений, восстановила силы. Конан попытался собраться с мыслями. Воспоминания о недавнем превращении отозвались неясной полузабытой болью. Он смутно подозревал, что с ним по-прежнему что-то было не так. Эти приступы тяжелого долгого сна столь неестественны! Прежде он спал куда легче, даже после таких битв, как вчерашняя. Он беспощадно терзал свой мозг, силясь разгадать природу шаманского заклятия и, что еще важнее, – побороть его зловещий эффект. Однако ни в том, ни в другом направлении попытки не имели большого успеха.

Варвар рассеянно пошарил рукой в поисках меча. Странно, нигде вокруг клинка не было заметно.

Слегка раздраженный, он встал на ноги и тщательно осмотрел побережье. Наверняка ганаки дрыхли где-нибудь невдалеке. Варвар прислушался… На берегу царила мертвая тишина, и варвар с ужасом осознал, что вновь остался один. Разозлившись, он нервно ступил вперед… но тут же отпрыгнул в сторону, чуть было не испортив загадочного рисунка на песке.

Глубокие следы вокруг означали, что один из ганаковторопливо набросал этот чертеж. Стрела, исходившая из кривого полумесяца – очевидно, острова, – указывала на восток. Ее острие упиралось в плавную линию, вдоль которой тянулся набор символов, не имевших, однако, для киммерийца никакого смысла. Неожиданно варвар догадался, что эта линия подразумевала другой остров, гораздо большего размера. Его периметр изображен полукругом.

И тут только Конан заметил на песке до боли знакомый след. Справа от картины неясно вырисовывался контур его собственного меча. Неизвестный художник оказался к тому же вором?!

– Борода Бэла! – с чувством выругался киммериец, пнув песок рядом с картой и чуть не испортив изображении. Что ни говори, эти ганаки выбрали оригинальный способ выразить ему благодарность. Несомненно, крючковатые буквицы давали всему этому какое-то объяснение, но для варвара они были так же загадочны, как руны кхитайских мудрецов. Исполнившись безнадежного отчаяния, он поглядел на иероглифы еще с минуту, как будто время могло наполнить их содержанием.

Оставив тщетные попытки изучить азбуку дикарей, Конан глубоко вздохнул и зашагал к берегу. Утреннее солнце освещало следы. Следуя им, Конан вышел к кустам, где обнаружил несколько аккуратно припрятанных весел и одну-единственную лодку. Возможно, ганаки желали, чтобы он сам приплыл на их остров. Не так ли надлежало поступить настоящему Кулунге? Что ж, какова бы ни была истинная причина столь спешного отплытия, маршрут их теперь был предельно ясен.

Вскарабкавшись на ближайшее дерево, Конан натряс кокосов, и только после того, как насытился, спустил лодку на воду. Перед самым отплытием он еще раз изучил карту, надеясь всем сердцем, что остров располагался недалеко.

Ганакское судно являло собой воплощение истинной простоты, хотя и было рассчитано на более здорового человека. Отломав часть весла, Конан подогнал его под свой рост. Теперь грести было куда легче. Ритмичными попеременными штрихами он разрезал веслом прибой до тех пор, пока остров позади него не превратился в крохотное пятнышко. Только сейчас в голове киммерийца родился неожиданный вопрос. От изумления он даже перестал грести. Куда же девались трупы птиц? Варвар удивился, что не заметил их отсутствия сразу. Он решительно не видел на берегу тел – только головы, сваленные в огромные беспорядочные кучи. Было ли это делом рук ганаков, которые побросали обезглавленных птиц в море? Где только не побывал киммериец на своем веку, избороздив тысячу дорог и изучив сотни обычаев, однако даже из того немногого, что он знал о ганаках, они показались ему большими чудаками.

Стараясь поскорей забыть об отрубленных головах, варвар снова взялся за весло. Мускулы вздулись на его спине, играя под бронзовой от загара кожей. Страстное желание оказаться как можно дальше от мрачного побережья заставило его грести могучими рывками.

Прежде чем солнце поднялось в зенит, цель его широкой кромкой замаячила впереди. Возблагодарив Крома за короткий и небогатый событиями путь, Конан отложил весло и, потянувшись, принялся внимательно изучать побережье. Энтузиазм, вызванный одним лишь видом земли, вмиг освежил уставшее тело.

Новый остров казался более обещающим. Темно-зеленые джунгли простирались до самой воды, возвышаясь отвесной стеной над крутым, изрытым корнями берегом. В несколько энергичных гребков Конан достиг скорее глинистого, чем песчаного побережья. Чайки и крабы беззаботно разгуливали средь зеленого хлама водорослей и розоватых ракушек. Шепот прибоя и пение птиц дополнились тихим всплеском весла. Что ж, по крайней мере, остров демонстрировал все признаки буйной жизни и выглядел куда привлекательней того костлявого побережья.

Да и размером остров был не в пример больше. Издали он, правда, не показался этаким великаном, однако сейчас выглядел довольно внушительно: раз в шесть или семь шире своего соседа – полумесяца. Джунгли простирались так далеко, покуда мог видеть глаз. Остров был высоко приподнят над морем и у самого своего подножья сплошь зарос ягодой и виноградом. Причем последний достигал поистине впечатляющего размера, какой встречался лишь в Куше да на запретных берегах Зархебы, где нога человека не ступала со времен гибели Атлантиды.

В действительности остров был пропитан духом той первобытной девственности, которая сохранилась лишь к югу от Куша. Конан сильно сомневался, что перо хоть одного картографа пыталось обрисовать его контуры.

Направив лодку к тому самому месту, что было определено на ганакской карте, Конан оглядел побережье в поисках новых признаков жизни. Не считая длинноногих птиц и деловито снующих крабов, он не видел пока никаких других обитателей. Возможно, они прятались в джунглях; варвар не переставал надеяться, что флора и фауна острова помогут определить его месторасположение и подскажут путь на материк. Но сначала надо разыскать ганаков. С какой бы целью они ни пригласили его в гости – он скоро об этом узнает.

Конан опустил весло в воду и смерил глубину: древко коснулось дна. Соскользнув с лодки, варвар по грудь погрузился в теплую голубую воду. Осторожно ступая по мягкому илистому дну, он двинулся дальше к берегу. Маленькие полосатые рыбки, которыми изобиловал залив, стайками разбежались кто куда, встревоженные неожиданным вторжением киммерийца. Всматриваясь в прозрачную воду, Конан выискивал малейший признак опасности, что могла поджидать его на пути.

Наступив на гладкий широкий камень, он вдруг почувствовал странное движение за спиной. Не раздумывая ни минуты, варвар мигом вскарабкался в седло, уцепившись за пальмовое перекрестье.

То, что он нащупал у себя под ногой, было вовсе не камнем, а раковиной огромного моллюска – столь гигантского, что запросто мог проглотить Конана по пояс. Его толстые обрюзгшие челюсти, сплошь забитые илом и песком, озадачили даже бывалого киммерийца. К счастью, внезапно раскрывшаяся пасть обдала варвара грязью, вовремя предупредив об опасности.

Конан с облегчением вздохнул. Никогда еще ему не приходилось видеть моллюска столь невероятного размера. Надо полагать, аппетит твари вполне соответствовал ее пропорциям. Обругав себя за неосторожность, Конан погреб дальше, так и не слезая с лодки до самого берега.

Конан мучительно переживал свою утрату. Лишенный меча и не имея даже тряпки на теле, все, чем он располагал, было смекалкой да инстинктами. С этим оружием он одержал в прошлом не одну победу. Хорошо бы они не подвели и впредь. Однако надо бы держать ухо востро, не то этот миленький островок запросто станет его могилой.

Вытащив лодку на берег, Конан пристально всмотрелся в изумрудную зелень джунглей. Залитые солнцем пальмы плавно покачивались на ветру, маня киммерийца под свои тенистые кроны. Однако Конан проигнорировал соблазн. Он волоком оттащил лодку к подножию небольшого песчаного холма и, сжав в руке весло, принялся изучать побережье.

Борьба на палках – искусство восточных воинов – подходила северянину менее всего, не говоря уж о неудобствах, связанных с ее применением в ближнем бою. Однако сейчас заточенное весло вполне могло доказать свою полезность.

Пока ничего особенного заметно не было, разве что джунгли чуть редели в месте, указанном на ганакском рисунке. Мысленно представив себе иероглифы, он неожиданно вспомнил один из них: небольшой кружок со значком внутри, он располагался у самого берега и в точности соответствовал логову моллюска. Несомненно, значок предупреждал об опасности. Нахмурившись, Конан попытался припомнить остальные из дюжины символов, начертанных на песке. Однако даже тс, которые все же удалось вспомнить, мало о чем ему говорили.

По мере того как киммериец продвигался к указанному просвету, песок под ногами становился мягче, а его безукоризненная белизна обрела грязно-желтый оттенок. Тощие пучки травы ковром устилали влажную землю. Несмотря на ветерок с моря, воздух наполнился запахом гнили.

Обогнув мысок, Конан увидел лодки. Они лежали в пределах броска копья. Варвар ускорил шаг, шлепая по щиколотку в грязи. Рой жирных темно-зеленых мух повис над тремя из них, наполняя воздух монотонным жужжанием. Насекомых привлекла кровь, черневшая пятнами на пальмовом дереве. Видимо, кезатти изрядно разукрасили нескольких туземцев.

Утопая о трясине, Конан поскреб ощетинившийся подбородок, размышляя, куда ганаки могли отправиться потом. Куда ни глянь, повсюду разлилась грязная теплая жижа, а ближе к джунглям она превращалась в глубокое поросшее тростником болото. Вообще-то киммериец считался неплохим следопытом, однако в этой зловонной грязи вряд ли бы разобрался даже разведчик пиктов.

Несколько растерявшись, Конан закружил вокруг лодок в поисках хоть малейшего намека на дальнейший маршрут туземцев. Где-то поблизости должно быть село. А раз так – то болото скоро кончалось: вряд ли нормальный человек стал бы жить возле зловонно смердящей лужи.

…Нет, мокрая земля не сохранила ни одного отпечатка. Конан заметил, что в том месте, где он только что стоял, вода быстро поднялась, засасывая след мутной тиной. Прихлопнув на ноге жирного слепня, Конан продолжил поиски. Неожиданно его блуждающий взгляд наткнулся на блестящий предмет, вдавленный в глину. Ракушка из ожерелья старого гамака! Он поднял ее, удивляясь яркости и затейливости узора. Такие безделушки стоили в городах больших денег.

Интересно, он обронил ее случайно или намеренно? Полагая последнее, варвар зажал вещицу в кулак и, припомнив, куда был повернут ее острый конец, зашлепал в указанном направлении. На расстоянии тридцати шагов он обнаружил другую, на этот раз ярко-пурпурную, с темными концентрическими кругами.

Ага, значит, старик пометил свой путь. Слабая улыбка коснулась уголков его губ, и он решительно зашагал дальше, продираясь сквозь мокрую липкую зелень, пока джунгли, сомкнувшиеся за спиной, не скрыли из виду берег.

Облако мух и комариный рой неотступно преследовали его по пятам, беспрестанно кусая и жаля. Вяло отмахиваясь от назойливых кровососов, Конан прислушался.

…Странно, ни щебета обезьян, ни писка грызунов, ни рева хищников слышно не было. Однако ничего утешительного в этом не было: птицы и хищники всегда жили рядом. Он обошел стороной змею, притаившуюся в камышах, и отказался от грозди ягод, две из которых уж слишком напоминали глаза.

Джунгли сгустились. Цветы бесконечных форм и оттенков росли повсюду, и Конан старался по возможности не касаться их лепестков. Киммериец прекрасно знал, что за их пышной красотой нередко скрывался смертельный яд.

…А в воздухе витали дивные ароматы, причем благоухание тончайших духов забавно смешивалось с едкостью болотной гнили. Запах казался дурманящим, и варвар старался не вдыхать полной грудью. Там и сям свисали спелые фрукты, но, позабыв про урчание в животе, он отказался и от них.

Остановившись передохнуть, Конан взглянул на небо. Недавняя улыбка тут же исчезла с лица, уступив место угрюмой гримасе. Теплый дневной бриз неожиданно перерос в настоящий шквал, а небо затянулось грозовыми облаками. Буквально в следующий миг прозвучал раскат грома и разразился сильнейший шторм. Дождь градом обрушился на разомлевшего от духоты киммерийца.

– Кромов клык! – пробурчал варвар и бросился под широкую крону ближайшего дерева.

Укрывшись под ее навесом, он с отвращением наблюдал, как уровень жижи стремительно поднимался и достигал уже колен. Теперь след старика наверняка потеряется. Мрачно тряхнув вымокшей гривой, киммериец устало прислонился к мягкому мшистому стволу. Хорошо хоть ливень спугнул насекомых, и теперь он сполна мог насладиться короткой передышкой.

Сжав горсть ракушек в одной руке, а ганакское копье в другой, Конан стал ждать конца разгулявшейся стихии.

ГЛАВА 9 ИЗГНАННИК

– Я посланник Кулунги! – заявил Гомба, размахивая мечом перед толпой застывших в изумлении ганаков. Мускулистый воин горделиво возвышался над кучей спекшейся на солнце грязи, стигийский клинок, высоко поднятый над головой, серебром отливал в лучах утреннего солнца.

Позади стеной поднимались джунгли. Могучие кроны чуть покачивались на ветру. Холм возвышался в самом центре поляны, окруженной со всех сторон камышом. Воздвигнутый специально для этой цели на самом краю селения, вот уже несколько поколений он служил ганакам трибуной.

У подножья стояли пятеро изможденных, но распираемых гордостью ганаков. Они тщеславно лицезрели вереницу мужчин, женщин и детей, тянущуюся из деревни. Взоры остальных были обращены к Гомбе. Чуть поодаль восседали двадцать стариков. Длинные скамейки – простые бревна, сложенные треугольником, образовывали грубое подобие амфитеатра.

Старцы были похожи на статуи – такие же деревянные, как и их скамьи. Высохшие лица ничего не выражали, губы не хмурились и не улыбались. Черные глаза блестели жемчужинами, их взгляд был прикован к Гомбе. Большинство носило короткие рубахи из мелких белых ракушек, сплетенных в тяжелую, но эластичную ткань. Хитрые узоры, подобные тому, что носил Юкона, но сильно выцветшие от времени, покрывали тела. Некоторые не имели никаких украшений вовсе. Однако, размалеванные или нет, все щеголяли длинными седовласыми косами, помелом болтавшимися по земле. Гомба заговорил опять:

– Юкона, станешь ли ты отстаивать этот пост? Или преклонишься перед избранником Кулунги? – В его голосе чувствовалась насмешка.

Экс-вождь стоял за пределами треугольника, свесив руки плетьми, и как будто о чем-то думал. Услышав свое имя, он вздрогнул, но тут же выпрямился и ответил самозванцу зычным, уверенным голосом:

– И ты смеешь называть себя избранным?.. Ты, подло укравший атлангу у настоящего посланца?! Нет, не бывать тебе нашим вождем!

В толпе зашумели.

Подождав, когда шепот стихнет, он скрестил могучие руки на груди и, пристально посмотрев на соперника, продолжил:

– Что ж, я готов к гануте… А ты?

Пятеро воинов беспокойно переглянулись, а женщины успокоили неугомонных детей. Теперь все взгляды устремились на самого древнего старца, тот уже встал со скамьи, играя все еще крепкими мускулами под смуглой кожей.

– Нет! – прогудел его низкий голос, еще ниже, чем у Юконы.

На поляне воцарилась напряженная тишина, даже дети прекратили возню. Старик был так же высок, только тело его, чуть тронутое жирком, казалось от этого еще громаднее. Рубаха из блестящих черных ракушек негромко бряцнула, когда он резко встал на ноги, а эбонитовое ожерелье подпрыгнуло на груди. Длинная коса раскачивалась на ветру, словно кусок серебряной веревки.

– На этот раз гануты не будет. Три раза Юкона отстаивал этот пост и не раз доказал, что его заслуживает.

Сегодня он снова принес нам победу. Гомба, опусти оружие. Тем более если оно тебе не принадлежит. Всякий, кто уничтожил хоть одного кезатти, – наш друг. Вы поступили неправильно, бросив чужестранца одного. Мы выслушали тебя, Гомба. Теперь можешь спускаться вниз. То, что ты прикоснулся к атланге, еще не делает тебя вождем.

Подчиняясь авторитету старейшины, Гомба растерянно опустил меч. Скрежеща зубами, но не проронив ни слова, он с силой вонзил клинок в землю, да так, что над поверхностью осталась торчать лишь витая рукоятка.

– Твои слова для меня закон, великий ятаба и духовный вождь, – сокрушенно пробормотал юноша.

Тем временем старик направился к холму, толпа перед ним почтительно расступилась.

– Ты молод, Гомба, и мало знаешь о Кулунге и его пророчестве. Даже Юкона мог подзабыть эту древнюю легенду об избраннике Мухинго, Слезай, слезай, Гомба, уступи место ятабе, который и старше, и мудрее тебя, позволь поделиться с вами тем, что известно мне самому.

Ятаба подождал, пока юноша спустится вниз и присоединится к остальным слушателям. Только тогда старик не спеша взобрался на холм. С искусством умелого рассказчика он бросил поверх толпы блуждающий взгляд. Плавным певучим голосом он словно загипнотизировал свою аудиторию.

– Во времена, давно канувшие в Лету, жестокие междоусобицы раздирали наших предков. Каждый раз после смерти вождя сотни человек гибли в борьбе за его место.

Туман застилал глаза ятабы, как будто он оплакивал тех давно умерших ганаков.

– И тогда бог войны Мухинго, что берет наши души после смерти, спустился с облаков и посетил Ганаку. И воззвал он к братьям, что убили своих братьев, и к сестрам, что убили своих сестер, и кровавая слеза упала с его глаз – вот почему наша земля теперь красная. Затем он попросил ятабу собрать всех оставшихся в живых воинов в том самом месте, где много веков спустя вы стоите передо мной.

Однако ятаба нашел лишь одного благоразумного человека, его имя было Кулунга. Большинство наших людей погибло. Только старики да младенцы выжили в этой войне. И когда бог спросил Кулунгу, почему он не убивал своих братьев, тот ответил: «О бог! Крылатая орда приближается к берегам. Стоит ли предаваться раздорам перед лицом общей опасности?!»

И тогда, услышав в его словах голос разума, – ибо кезатти и впрямь участили свои налеты, – люди преклонились перед его мудростью. Умоляя Мухинго о прощении, ганаки попросили у него защиты.

На что бог ответил: «Даже я не могу совладать с детьми моего брата Изата. Только Кулунга спасет вас от крылатых демонов. Засим и наделяю его атлангой!» С этими словами он выковал на небесах могущественное оружие и передал его людям.

В тот день лишь один-единственный человек вышел на битву с кезатти и прогнал исчадий, ибо сжимал в руке атлангу. С того самого дня Кулунга стал вождем ганаков и оставался им до самой смерти. Но прежде чем отойти в серые земли, он завещал нам гануту. С тех пор мы сами выбираем себе вождя. Мухинго забрал и Кулунгу, и атлангу в свое небесное царство, пообещав, что если кезатти нападут снова, то избранный им придет и прогонит их навсегда.

Переведя дух, ятаба улыбнулся.

– Но день тот еще не наступил, ибо Юкона и его воины сами расправились с детьми Изата. И это оружие… – старик указал на торчащий из земли эфес, – не похоже на атлангу, описанную в легендах. Оно слишком прямое, хотя цвет и размер вроде те же. Найдем чужестранца и вернем то, что ему принадлежит по…

Неожиданно старик замолчал, удивленно уставившись вдаль. Из-за зарослей тростника на противоположном краю деревни появился отряд ганакских женщин.

Хоть и не столь высокие, как мужчины, двадцать с лишним ганачек выглядели настоящими воинами. Солидные мускулы отягощали их привлекательные во всех отношениях фигуры, но даже несмотря на свой вес, они двигались с легкостью и грациозностью газелей. Каждая носила кинжал в виде продолговатой и заточенной с одного конца ракушки, заткнутой за узкий пояс из змеиной кожи. В руках они сжимали копья – длинные палки с такими же ракушками на конце. Каждая имела длинную черную косу, кокетливо спадавшую на плечо. Капельки пота бисером сверкали на их обнаженных упругих грудях, а тела покрывал сплошной желто-зеленый узор.

Одна из воительниц носила ожерелье, такое же, как у Юконы, только нить его была сплетена из волос, а между ракушками торчали острые змеиные клыки. Ганачка была невысокой, значительно ниже остальных, однако не менее мускулистой. В отличие от черноглазых соплеменниц, глаза ее, темно-зеленые аквамарины, сверкали загадочным блеском, освещая редкой красоты лицо, что выделялось в толпе остальных, как орхидея в зарослях бурьяна.

Она подбежала к холму и, не успев отдышаться, прокричала:

– Прости, ятаба, духовный вождь…

– Должно быть, ты принесла тревожные вести, Шейра? – перебил ее старик с явным неодобрением.

Не замечая его недовольного тона, Шейра пустилась в объяснения:

– Чужестранец вторгся в наши земли: невысокий, бледнокожий, с глазами голубыми, как море, и с волосами здесь и здесь… – Она провела рукой спереди, с висков и сзади.

– Мужчина? – поинтересовался ятаба. Зеленоглазая туземка скромно заулыбалась, а остальные девушки тихонько захихикали.

– Да, но без одежды и без всяких рисунков, восхвалявших бы его предков. – Тут уголки ее губ опустились, и она продолжила уже серьезным тоном: – И мы видели, как он пересек запретные земли!

Ятаба напрягся, его глаза сделались широкими от ужаса. В толпе зашептались, и даже деревянные истуканы заерзали на своих скамейках, бубня что-то себе под нос и качая бритыми головами.

– Тогда он пропал, – тихо прошептал ятаба и, неожиданно повысив голос, обратился к юноше: – Видишь, что ты наделал, Гомба! Осознаешь ли ты то зло, которое совершил? На твоих руках кровь нашего друга! А ты, Юкона, куда смотрел и что делал? Ведь в твоей власти было спасти чужестранца.

Юкона сокрушенно тряхнул годовой и пристыженно взглянул на ятабу.

– Но почему, духовный вождь? Ведь я указал ему путь… ракушками из своего ожерелья! – Он немного помедлил, но потом с жаром выпалил; – Поверь мне, духовный вождь, я проклинаю свою глупость! Быть может, он еще жив… Ведь он силен даже для своего роста. Пусть вместо него умру я! Я отыщу его в мертвых землях! – Выдохнув, великан сжал правую руку в кулак и с чувствам ударил себя в грудь.

Гомбу несколько позабавил такой прилив чувств, но он подавил ухмылку, еще больше нахмурившись.

Шейра смотрела на вождей непонимающим взглядом, с ее приоткрытых губ вот-вот хотел сорваться вопрос.

Не обращая никакого внимания на девушку, ятаба продолжал:

– Юкона, наш боевой вождь! Твою глупость я прощаю за твою искренность. Иди, и пусть сам Мухинго будет твоим проводником! Но ты, Гомба… – Старик повернулся к юноше. – …Что же нам делать с тобой? Ты могучее дерево, что несет горькие плоды. Все мы устали от твоих выходок, и поэтому я говорю тебе: ступай!… Ступай. Возьми лодку и навсегда покинь Ганаку. Пусть Атаба, что заглядывает в сердца людей, судит тебя своим судом.

Тяжело вздохнув, старик отвернулся от побагровевшего юноши. Седовласые старцы поднялись со своих скамеек и также повернулись к нему спиной. Остальные ганаки все еще смотрели на Гомбу, кто холодно, кто с жалостью.

Лицо юноши сделалось каменным. Не вымолвив и слова, он быстро зашагал 0 сторону леса.

– Гомба! – вдруг не выдержала Шейра.

Он остановился и бросил на нее прощальный взгляд. Глаза молодых людей встретились, и Шейра больно прикусила губу, прежде чем потупить взор. Она так и не заметила единственной слезы, что скатилась по щеке юноши, оросив рыхлую красную землю.

– Безумцы! – процедил Гомба, не разжимая стиснутого рта, – Вы думаете, что победили кезатти? Поколения ганаков не могли с ними совладать, а вы надеетесь, что они оставят вас в покое. Их сотни! Целые сотни! Они потопят деревню в крови!

Он сжал кулаки и потряс ими в сторону удаляющегося ятабы.

– Ты еще пожалеешь об этом, старый дурак! Скоро… очень скоро пожалеешь!

Голос юноши дрогнул, когда он заметил рукоятку торчащего в земле клинка. Стремительно взобравшись на холм, прежде чем кто-либо успел отреагировать, он выдернул из земли меч и бросился прочь. Продираясь сквозь толпу, расталкивая детей и женщин, он промчался мимо треугольного амфитеатра, перепрыгнул через ручеек и устремился в чащу. Прежде чем скрыться в джунглях, но уже не боясь быть услышанным, он злобно прокричал:

– Я первым отыщу чужака! Он виноват в том, что мой народ поверил самообману.

Гомба изо всех сил сдавил рукоятку и встретил свой взгляд, отраженный в стигийском клинке.

– Без этого оружия он никто. И я уж постараюсь поскорей отправить его к богам. – Он напряг канаты тугих мускулов и тут же растворился в листве.

Шумно переговариваясь, племя ганаков столпилось вокруг ятабы. Мягкий полуденный бриз превратился в резкий ветрогон, разорвавший в клочья тяжелые от влаги тучи. Они расползлись по всему небу, затмевая солнце.

– Забудьте о нем, – махнул рукой старик, в его голосе почувствовалась смертельная усталость, – Собрание окончено, и нас ждет праздничный обед! Шейра, я смотрю тебе не терпится узнать о том, что произошло. Собери своих женщин, и я поделюсь с вами новостями.

Едва он успел договорить, как на землю упали первые капли дождя, а в следующий миг уже разразился страшнейший ливень. Не обращая внимания на дождь, ятаба задумчиво смотрел, как его люди ныряли в тростниковые хибарки или прятались под навес широкой приземистой постройки, что удерживалась на неровных и шатких пальмовых столбах. В отличие от других сооружений, в ней не использовался тростник, а крыша была изготовлена из какого-то другого материала, белого и гладкого, хотя и дырявого во многих местах.

Несколько длинных камней служили грубым столом, заставленным разноцветными фруктами. Множество круглых раковин выполняли роль кубков и были наполнены сладким вином. На плоских ракушках возвышались горы рыбы самых разнообразных видов и размеров.

Духовный вождь ласково обнял Шейру за плечо, и они вместе присоединились к остальным ганакам. Никто не заметил, как ятаба украдкой посмотрел на джунгли, в которых только что растворился Гомба.

Дождь, не стихая, лил на киммерийца, вымывая с его лица последнее терпение. Вымокшие насквозь деревья предоставляли слабую защиту, и Конан вовсе не собирался проторчать тут дотемна. Лучше уж скоротать ночь на побережье, чем в этой душной, кишащей москитами луже. Он решил пройти еще немного в направлении, указанном последней ракушкой, и вернуться назад, если ничего не найдет. Вдруг ему встретится знакомый фрукт и удастся хоть как-то утолить гнетущий голод.

Однако и голод, и комары были сейчас едва ли не пустяками. Больше всего на свете варвар хотел выбраться на материк, где смог бы избавиться от этого чудовищного заклятия шамана. Никогда еще за все годы вольнонаемной службы на него не обрушивалось столько бед одновременно. Без меча Конан чувствовал себя совершенно голым. Что ни говори, а именно сейчас три фута закаленной стали как раз бы не помешали. И особенно обидным было потерять такой меч, как Кхерета. Однако, как бы то ни было, он будет драться и без меча, драться голыми руками, если на то вынудят его обстоятельства. Сжав холодные пальцы, он попытался стряхнуть с себя мрачные мысли и сосредоточиться на цели.

Ливень прогнал назойливых кровососов, а постоянно меняющийся ветер собьет с толку хищников. И то и другое было ему на руку.

Варвар выбрался из листвы, обойдя стороной спящую гадюку; ее свернутое кольцо было в два раза шире человеческого бедра. Джунгли, давившие со всех сторон, становились все гуще, пока наконец не встали сплошной непроходимой стеной. Отчаявшись отыскать ганаков или по крайней мере их след, Конан повернул обратно.

Торопясь как только можно, он зашагал по собственным следам. Дождь ослабел и потом неожиданно прекратился. Тусклый свет просочился сквозь листву над головой: наверняка ветер развеял тучи. Вдруг киммериец остановился и нахмурился. Справа от него брала начало узкая извилистая тропинка – едва заметный просвет, который невнимательный взгляд мог легко пропустить. Острый глаз киммерийца сразу подметил правильные линии, до сих пор сохранившиеся, несмотря на разросшуюся вокруг зелень. Несомненно, здесь потрудилась рука человека.

Тропа казалась давно заброшенной, молодые побеги густо проросли в самом ее центре, однако, насколько было заметно, ни одно взрослое дерево не попадалось на пути. Почесав в растерянности затылок, Конан разозлился на себя за то, что не заметил ее сразу. А все из-за этого треклятого дождя!

Отбросив прочь сомнения, Конан смело свернул на тропу, решив, что именно она-то и приведет его к ганакскому селу или уж по крайней мере к такому месту, где можно будет спокойно провести ночь. Зашагав даже быстрее, чем позволяла осторожность, он последовал по извилистому пути и вскоре окончательно потерял всякую ориентацию. Деревья, разросшиеся по бокам, становились все выше, позволяя судить о том, что тропа ведет в самый центр джунглей. Занудные насекомые снова зароились крутом, образовав вокруг варвара плотное жужжащее облако. Змеи повыползали из своих нор, напоминая Конану о мрачной судьбе, уготованной для него Кхеретом в Луксуре. К счастью, дети Сэта охотились на другую добычу; Конан старался их ничем не беспокоить, и они не трогали его тоже. Птицы беспрестанно щебетали на деревьях и хоть как-то утешали отчаявшегося киммерийца. Некоторые из них срывались со своих насестов и ныряли в джунгли, подхватывая с земли зазевавшихся ужей и унося их птенцам в гнезда. Мучительное желание проглотить хоть что-нибудь терзало невыносимо, однако Конан решил, что будет есть змей лишь в самом крайнем случае.

Неожиданно он заметил над головой зеленовато-коричневый фрукт. Плод размером с яблоко висел довольно низко, и при хорошем разбеге до него, пожалуй, можно было бы дотянуться. Пока Конан пребывал в нерешительности, большая длиннокрылая птица с лету сорвала похожий плод с соседней, более высокой ветки. &го придало киммерийцу уверенности: обычно птицы не ели отраву.

Подпрыгнув с разбегу, он вцепился в облюбованный фрукт и стащил его на землю. На вкус плод оказался немного странноват и чем-то напоминал незрелый кокос. Однако измученный голодом желудок с большой благодарностью принял и горькую мякоть, и мясистые семена, и густое едкое молочко. Кожуру варвар выплюнул за абсолютной неудобоваримостью.

Немного подождав и не почувствовав в животе никакой боли, Конан двинулся дальше, срывая с веток такие же плоды, когда те попадались ему на пути. Постепенно тьма сгущалась: должно быть, он находился в самом центре острова. Конан нахмурился. Он шел уже несколько часов, а ганакская деревня не могла находиться так далеко от берега. По мере продвижения странных фруктов становилось все больше, зато птиц и зверей не осталось совсем.

Неожиданно возникший в темноте сук заставил его резко присесть, едва избежав столкновения. Обругав себя за неосторожность, варвар огляделся вокруг. Прямо над головой свисала грозда все тех же загадочных «кокосов». Решив насытиться до отвала, Конан сбил их рукой. Шары попадали на землю, и некоторые из них раскололись… выпуская на свет сотню крошечных бледно-зеленых паучков. Мохнатый выводок мигом разбежался у его ног.

С воплем отвращения Конан отпрыгнул назад, стряхивая пауков с ушей и волос. Внезапный приступ тошноты согнул варвара пополам; еще бы, он съел целых три паучьих яйца! Прислонившись к стволу гигантского, поросшего мхом дерева, Конан мучительно изрыгнул остатки неудачного ужина и поднял глаза… как раз вовремя, чтобы заметить в листве стремительное движение.

Прямо над ним среди зеленых веток висела безобразная тварь. Легкий, по всей видимости, паук тем не менее в два раза превосходил киммерийца в размере. Темно-зеленая шерсть прорастала на круглом брюшке и на длинных худых ногах, усеянных колючими шипами. Выпученные красные глаза горели лютой злобой и, казалось, выражали одно лишь желание – высосать кровь из всего живого, что окажется в пределах досягаемости длинных слюнявых щупалец.

– Баал и Птеор! – прошептал киммериец. – Из какой же адской печи выползло сие чудовище?

Конан съежился и отпрыгнул от протянутой клешни. Словно предвидя это, паук бросился вперед и, стремительно перебирая суставчатыми фалангами, раскинул толстую радужную сеть, да так умело, что киммериец тут же угодил в ее объятия.

Забившись в клейком плену, Конан с ужасом наблюдал приближение толстопузой твари. Варвар дергался изо всех сил, однако цепкая паутина держала крепче стальных цепей. От напряжения на руках вздулись вены, а кровь бешено застучала в висках, и…

– Хрясь!

Раздался звук рвущейся простыни: ему все-таки удалось высвободить руки.

Однако в тот же миг на его талии сомкнулись могучие клешни, выдавив из груди последние остатки воздуха. Извиваясь от боли и удушья, Конан с бессильным отчаянием наблюдал за тем, как с острых зубов медленно стекал яд. Сколько же ему осталось, прежде чем яд начнет действовать?

Нет, он отказывался умереть такой смертью!

Обезумев от ярости, Конан вцепился в скользкие от слизи щупальца. Жилы вздулись на его предплечьях. Боль в рваном боку неожиданно стихла: ни дать ни взять, яд возымел действие! Чувствовалось лишь убийственное давление клешней, что грозили вот-вот проломить ребра.

Задыхаясь, киммериец собрал воедино увядающие остатки силы и заставил онемевшие мышцы работать. Нечеловеческий крик вырвался из его груди, когда зажатые в кулаках щупальца медленно разделились, разрывая уродливый череп на две половины. Конан бросил их на забившееся в конвульсиях тело.

– Убирайся обратно в ад! – проревел он, с отвращением глядя на фонтан крови, вырвавшийся из паучьей шеи. Охваченное смертельным танцем насекомое издавало столь душераздирающие звуки, что варвару показалось, будто он присутствует на спевке дьявольского хора.

Пошатнувшись, Конан потерял равновесие и грохнулся на тропу. Отталкиваясь от земли бесчувственными руками, он подполз к ближайшему дереву и уткнулся в мягкий, поросший мхом ствол. Сердце бешено стучало, разнося яд по всему телу. Через минуту подбородок свалился на грудь, глаза остекленели, а сознание окутала густая пелена.

ГЛАВА 10 НА ТРОПЕ

Первые лучи солнца превратили мокрые от росы джунгли в море сияющих изумрудов. Однако Юкона едва ли замечал их сверкающую красоту: лес для туземца был врагом, который, казалось, только и искал удобного случая, чтобы нанести человеку смертельный удар. Старики говаривали, что когда-то давным-давно, во времена, о которых не помнил даже Юконин прадед, ганаки населяли весь остров, в том числе и запретные земли. Однако Юкона с сомнением относился к такого рода историям, ибо твердо верил, что земли эти издревле кишели чудовищами столь ужасными, что, пожалуй, лишь самые злобные боги могли породить их на свет. Впрочем, по мере продвижения в глубь леса он все больше сомневался, что даже злейшие из богов стали бы жить в столь бесприютном месте.

Нательный рисунок, нанесенный молочком вануклы, надежно защищал от москитов. Однако джунгли изобиловали куда более страшными тварями. Он уже наступил на притаившуюся в траве змею, и укус ее до сих пор горел на лодыжке. Старики рассказывали о неких длиннозубых гадюках, один лишь укус которых был смертелен; к счастью, зубы этой змеи были совсем другими. «Впредь надо быть осторожнее», – решил про себя Юкона, тщательно изучая листву на предмет новых гадов.

По правде говоря, ганачки разбирались в лесу не в пример лучше мужей, однако Юкона ни за что не пустил бы Шейру, его горячо любимую дочь, в запретные земли. Все женщины в селе были охотницами, по крайней мере те, что не могли или же не хотели иметь детей. Зато мужчины были единственными воинами. Только один раз дети Изата вынудили ганачек драться рядом с мужьями; впрочем, это было очень давно.

При мысли о кезатти Юкону передернуло. Хотелось бы верить, что они не вернутся никогда. Сейчас судьба народа всецело зависела от горстки воинов, обязанных защитить стариков и детей. Уже через несколько лет на смену придут новые сорок или пятьдесят юнцов. Все они пройдут посвящение и ступят на тропу войны. А до тех пор Юкона да его пятеро воинов должны были защитить село от стервятников.

По крайней мере в одном Гомба был прав: последняя победа над кезатти досталась безумно дорогой ценой. Под предводительством Юконы отряд в двести человек напал на каменный остров – родовое гнездовье кезатти. И что же? Лишь тридцать из них выжили! Однако боги смилостивились, прислав на подмогу бледнолицего.

А потом… Потом выскочка Гомба разом смешал все карты. Хорошо хоть чужестранец прочел знаки на песке и отыскал Ганаку… Свою смерть!

Путь Юконы пролегал сквозь болота и чащи, что отделяли деревню от той части острова, которая называлась запретными или мертвыми землями. Даже опытнейшие охотники и следопыты не решались приблизиться к черному сердцу острова, с которым были связаны самые жуткие истории, когда-либо рассказанные стариками. На протяжении поколений здесь пропадали лучшие воины.

Дорогу он знал; дед не раз рассказывал, как отыскать старую тропу: «На краю деревни, в том самом месте, где река делает изгиб, растет дерево о трех стволах. Встав к нему спиной, а лицом к полуденному солнцу, отсчитай тридцать раз по тридцать шагов…»

Юкона увидел тропу – узкий извилистый путь, задушенный со всех сторон гигантскими деревьями. Набрав в легкие побольше воздуха и медленно выдохнув, он принялся внимательно изучать влажную землю. Где-то здесь должны быть следы чужестранца.

Зеленый ковер листвы значительно усложнял работу. Гигантские насекомые роились вокруг. Те, что посмелее, все ж таки умудрялись ужалить разок-другой, пока запах вануклы не отбивал у них всякое желание. Птицы, населявшие эту часть острова, были крупными и по большей части хищными; красные клювы и загнутые когти роднили их с кезатти.

Вид крылатых хищников разбудил в ганаке непроизвольную ненависть. Эх, будь при нем весло, не преминул бы прикончить парочку. Подавив злобу, Юкона решил не отвлекаться на бесчисленных отпрысков Изата, сосредоточившись на своей цели. Весла их остались на берегу вместе с лодками, что лежали теперь в противоположном конце джунглей, да к тому же были малоприменимы в условиях тесного и сумрачного леса. Охотничья палка, позаимствованная у дочери, была сейчас его единственным оружием. Обычно мужчины не носили ничего подобного, ибо стервятники понимали лишь один язык – язык грубых тяжелых весел.

Неожиданный шорох в кустах заставил Юкону насторожиться. Он скользнул в том направлении, откуда слышалась возня. Несмотря на свой рост, он умел красться, как мышь. Впрочем, такими навыками обладал любой человек, выросший в диких джунглях. На какой-то миг Юконе показалось, что кусты зашуршали опять, однако в этот самый момент боги ветров затеяли перебранку, заставляя деревья качаться и скрипеть. Спустившись в подлесок, он снова изучил следы. Ему бросилось в глаза, что трава посреди тропы была чуть примята…

…А сам след имел форму огромной ступни.

«Кто же тут мог проходить?» – размышлял туземец в полной растерянности. Насколько он помнил, чужестранец не отличался выдающимися габаритами. Юкона боязливо завертел головой, да так, что седая косичка заметалась за его спиной. Сотни историй о кошмарных чудовищах и плотоядных демонах ожили в суеверном мозгу, а по всему телу выступил холодный пот. Никак здесь только что пробегал злобный монстр, рыская в поисках новой жертвы.

Юкона кое-как проглотил страх и расправил дрожащие плечи. Нет, он не оставит бледнолицего… Только не в этом лесу!

Он шел все дальше и дальше, невзирая на ветер и капли дождя, которые вот-вот грозили перерасти в обильный тропический ливень. Когда боги ветров ссорятся, их матери льют слезы. Юкона обрадовался дождю. Ливень смоет его запах и сделает все, чтобы его шаги не достигли ушей хищников. В своих легендах старики упоминали об особых бесшумных тварях, что нападали безо всякого предупреждения и разрывали людей на части, прежде чем те могли их даже заметить.

Он ускорил шаг, а голоса стариков все еще звучали в мозгу, сковывали тело и тяготили дух.

Прищурившись, Гомба внимательно следил за каждым шагом вождя. Он выслеживал Юкону от самой деревни, надеясь, что тот выведет его на заветную тропу. Правда, несколько минут назад он чуть не выдал себя с головой, споткнувшись о пальмовые корни. Ну да ладно, впредь он так не опростоволосится. Юкона, конечно, пережил свои лучшие годы, однако слух у старика был еще тот!

Пригнув голову, юноша передвигался короткими перебежками, одним глазом следя за Юконой, другим изучая окрестности. К счастью, он не был таким растяпой. Старый дурак уже наступил на змею, хорошо хоть та оказалась неядовитой.

Поспевать за перепуганным вождем было нетрудно, ибо тот постоянно останавливался. Эти старики вообще полны всяческих суеверий. Сам же Гомба относился ко всем их россказням с большой долей сомнения. Реальную опасность представляли разве что змеи, водившиеся в изобилии в здешних местах. Гомба не раз планировал прогуляться к центру острова, однако удобного случая до сих пор не представлялось.

Найдя чужестранца, – если тот, конечно, еще жив, – он вызовет его на бой и завладеет атлангой на правах победителя. Безмозглый Юкона обвинит во всем своих демонов, и концы в воду. Ганакам нужно это оружие – последнее средство против детей Изата.

Племя изгнало Гомбу, зато Гомба не покинет своего народа. Затаившись, он будет ждать дня возмездия. И в этот день он избавит народ от глупости вождей. Став лидером, он женится на Шейре, ганаки превратятся в могущественную нацию, и их детям никогда не придется бояться кезатти.

Глаза юноши вспыхнули фанатичным огнем, каждый бесшумный шаг приближал его к цели.

Конан проснулся в аду. Значит, яд оказался смертельным. Он лежал на пыточном столе неизвестного демона, скованный по рукам и ногам, в то время как тысяча невидимых чертенят тыкала в него раскаленными иглами.

Застонав, варвар попытался встать, однако свинцовое тело отказывалось слушаться. С трудом приподняв веки, он увидел ночные джунгли. Пришлось подождать, пока глаза привыкнут к тусклому свету, что просачивался сквозь плотные кроны деревьев. Жгучая боль в боку напомнила о паучьих челюстях. Конан лежал в неудобной позе, не в силах шевельнуть пальцем. Руки и нога казались бревнами, вырезанными в форме человеческих конечностей. В нескольких шагах от него валялся труп паука и вонял хуже, чем целое море гниющих испражнений. Ручеек густой слизи до сих пор струился из разорванной шеи, образуя на земле блестящую лужицу, Конан поморщился.

Борясь с приступом тошноты, киммериец еще раз попытался встать. Тупая боль пронзила дрожащие в ознобе ноги и волной прокатилась по всему телу. Похоже, яд прочно засел в мышцах. Конан сознавал, что, беспомощно валяясь под деревом, являлся желанной добычей для многих лесных хищников. Однако сейчас ему только и оставалось, что лежать да вслушиваться в ночные шорохи. Хриплое дыхание и биение сердца заглушали все прочие звуки. Через некоторое время ему все-таки удалось разжать челюсти и даже повертеть шеей. С удовольствием отведя взгляд от зловонной туши, он подозрительно осмотрел погруженные во мрак окрестности. Лес казался объятым глубоким сном.

Холодный лунный свет призрачно серебрил листву, напоминая варвару о недавнем заключении. Неужели заклятие подействует снова? Как бы порадовался какланийский шаман, узнав, что его магия разит сильнее меча, мучит хуже дыбы. Из глубины могилы он держал рассудок и тело варвара в невидимых цепях. Еще в юности Конан познал на себе оковы рабства, попав в плен кгирканийцам. И хотя рубцы от кнута хозяина давно затянулись на спине, сердце по-прежнему ныло тупой полузабытой болью.

Каких только отпетых подонков Конан не встречал на своем веку, и все же самыми презренными из них были работорговцы. Они буквально свели киммерийца с ума, прежде чем тот предпринял попытку бегства, да такую отчаянную, на которую не решился бы ни один здравомыслящий человек. Конан припомнил тот сладостный день, когда цепи упали с его рук, – цепи, которые по иронии судьбы послужили также оружием на пути к свободе.

Пожалуй, от Шамановых чар так легко не отделаться. Тем не менее Конан по опыту знал, что один чародей всегда мог снять заклятие другого. Вообще-то обращаться за помощью к волшебникам было не в правилах киммерийца, однако другого выхода варвар пока не видел.

Парализующий эффект яда начал ослабевать, и Конан попытался встать на ноги. Дерево помогло сохранять равновесие, пока головокружение не прошло.

Слегка пошатываясь, он продолжил путь. Через каждые несколько шагов он поднимал глаза, опасаясь, как бы не стать жертвой новых пауков. Тропинка свернула налево. Неожиданно Конан поскользнулся на мокрой ветке и грохнулся наземь.

Поднявшись на четвереньки, он вдруг увидел перед собой не что иное, как дряхлый человеческий череп. В неверном свете луны его челюсти чуть шевелились, а пустые глазницы смотрели злобно, словно не одобряя его неожиданного вторжения. Переломанные кости валялись рядом, сгруженные в неровную кучу. Не веря своим глазам, Конан уставился на гору скелетов – ганаков, судя по размерам, – что преградила дальнейший путь.

Он поднял с земли ребро, проводя пальцем по его обгрызенной поверхности. Похоже, что здесь поработали паучьи челюсти. Однако размер горы говорил о том, что паук был не один.

В ту же минуту страх сковал его тело. Вообще-то Конан не боялся людей и зверей, которых можно убить стальным клинком. Голыми руками он уже справился с одной такой тварью. Однако ослабевший, каким он сейчас был, до сих пор опьяненный ядом, он вовсе не желал сразиться с полчищем таких пауков.

Лодыжка болела, но до конца не отказывала. Конан отполз назад столь бесшумно, что ему позавидовала бы пантера. Листья над головой зашелестели, заставляя его напрячься. Неожиданно яркий луч света скользнул по ветвям, осветив зловещую гору костей. Краем глаза Конан заметил в листве скрытое движение. Сзади него раздался тихий свист, слева хрустнул сучок, как будто под чьим-то тяжелым весом.

Конан съежился. В кромешной тьме не было ничего видно. Однако со всех сторон доносились поскрипывания и посвистывания. Поспешно отпрыгнув в сторону, он больно ударился правым плечом и покатился по земле. Левая нога запуталась в паутине. В этот миг зеленое пузатое существо шумно плюхнулось на тропу и тут же бросилось на киммерийца.

Груда костей загромыхала под тяжестью другой твари, которая обрушилась откуда-то сверху. Конан вскочил на ноги, на ходу разрывая липнущую со всех сторон паутину. Тропа кишела извивающимися и шипящими тварями. Словно притягиваемые человеческим запахом, они неуклюже двинулись на киммерийца, блестя плотоядными глазищами. Новые пауки продолжали сыпаться сверху, перебирая суставчатыми фалангами. Их уродливые тела вздымались и опускались, как на пружинах.

Содрогнувшись от отвращения, Конан приготовился отразить атаку. Вид слюнявого полчища заставил бы наложить в штаны и самого храброго воина. На своем веку Конан сразил немало разных чудищ, когда-либо порожденных адом, однако эта орда испугала даже его. Он был сейчас не в лучшей форме, чтобы отразить их напор.

Извергая проклятья, Конан бросился в чащу. Ветки безжалостно стегали обнаженное тело, пока он несся сломя голову сквозь объятые тьмой джунгли. С самого детства киммериец недолюбливал пауков даже больше, чем чародеев.

И только уперевшись в ряд плотно растущих деревьев, варвар остановился. Пузатые преследователи заметно отстали; громадный размер не позволял им передвигаться по джунглям столь же быстро. Их свист раздавался где-то вдали. Однако они вовсе не собирались так просто отпускать свою жертву. С таким же упорством преследовали свою добычу пикты, вышедшие на кровавый след.

Пробежка заметно освежила пропитанные ядом мышцы. Невзирая на боль в боку, Конан попытался продраться сквозь сплошную преграду из листьев и веток. Он все громче слышал щелканье щупальцев по мере того, как пауки приближались.

В отчаянии Конан стиснул зубы. Деревья перед ним встали стеной, образовывая полукруг и загоняя обратно на тропу. Широкие стволы росли так тесно, что продраться сквозь них не было никакой возможности.

Сами могучие исполины также не предоставляли защиты. Пауки доказали, что умеют карабкаться по деревьям, и варвар не видел большого смысла в самообмане. Несомненно, они стащат его на землю, разорвут на части и обглодают кости. Признаться честно, ему вовсе не хотелось пополнить гору скелетов – печальный памятник безвестным воинам. Рыча с яростью загнанного льва, он решил обойти пауков в окружную. Повернувшись лицом к преследователям, Конан потерял несколько минут, выбирая наилучшее направление. Возможно, он убьет нескольких пауков, если только будет держаться подальше от смертоносных челюстей.

Однако восьминогие твари спланировали атаку с тщательностью туранского генерала. Небольшие и наиболее подвижные из них напали с флангов. Куда ни повернись, отовсюду слышался топот приближающихся ног. Пауки образовали живое кольцо, прорвать которое было попросту невозможно.

Сжав кулаки, Конан приготовился к худшему.

ГЛАВА 11 ИЗМЕНА

Юкона остановился, чтобы вытереть с лица пот. Сгустившиеся сумерки делали дальнейшее продвижение невозможным. Тропа оказалась намного длиннее, чем он предполагал, и путь его сильно утомил.

Однако пот, что лил в три ручья из каждой его поры, не был вызван одной лишь усталостью: он чувствовал на себе чей-то холодный зловещий взгляд. Хозяева запретных земель затаились где-то поблизости. Причем змеи были безобиднейшими среди них – этих по крайней мере всегда можно было обойти. Правда, днем он все же наступил на одну из них и был наказан за невнимательность. Юкона почесал распухшую голень. Этот укус пошел ему впрок, теперь он был куда осторожнее. По крайней мере он сразу заметил приближение паутинщиков.

Легенды, рассказанные его дедом, предупреждали о внезапности их нападения. На этот счет у Юконы имелось кое-какое средство – котомка, набитая паучьими яйцами в виде кожаных мешочков с зеленой студенистой икрой. Пауки как будто дрожали за, своих недоносков и не нападали на того, кто тащил их выводок. Странно, что они с такой щепетильностью заботились о своем потомстве, впрочем, умы ананси были непостижимы.

Юкона шел дальше, хотя спина по-прежнему ощущала горящий ненавистью взгляд – ненавистью, которую насекомые питали ко всем теплокровным, особенно двуногим. И как только бледнолицый проскочил сквозь их кордон? Вероятно, он имел тот же талисман.

Луна не успела взойти, как в темноте послышался отдаленный шум. Юкона сделал еще несколько шагов вперед, вглядываясь в ночные тени. Неясные очертания темного громоздкого объекта заставили его остановиться.

Неожиданно глаза туземца расширились, и он с шумом вздохнул.

…Прямо перед ним лежал труп гигантского паутинщика… сраженного чужестранцем? Или кем-то еще? Кем-то, кто бродил теперь рядом в поисках новой жертвы…

Тишину разорвали звуки отдаленной битвы. Пауки, окружавшие Юкону, посрывались с мест и устремились на шум. Пронзительный нечеловеческий крик пронесся над спящими джунглями, и вождь припомнил этот крик – боевой клич чужестранца на сером побережье перед первой атакой кезатти.

Что за чудовища могли осадить храброго воина, сумевшего прогнать стервятников? Исполнившись решимости умереть за чужестранца так же, как если б тот был его соплеменником, Юкона бросился вслед за пауками и… со всего маху налетел на подножку Гомбы.

Удивленный вождь беспомощно растянулся на земле, из его груди вырвался сдавленный стон. Задыхаясь, Юкона схватился за грудь – отбитые легкие не желали работать.

Сверкнув глазами, юноша занес свой клинок в смертельном ударе. Рука, сжимавшая меч, стремительно опустилась и все же в последний момент дрогнула. Лезвие сверкнуло серебром и плашмя обрушилось на череп Юконы.

Старик со стоном упал на спину. Со лба струйкой стекала кровь. Плывя как в тумане, он все же приоткрыл глаза, и взгляды ганаков встретились.

– Опять ты встаешь на моем пути! – прошипел Гомба. – Что ж, я тебя предупреждал! Клянусь Мухинго, смерть одного старого дурака предпочтительней гибели целого народа.

Гомба проткнул большой палец острием меча, затем с силой вонзил клинок в землю. Выдавив кровь, он приблизился к старику, начертав на его лбу лишь три символа; они означали, что душа Юконы ныне была свободной и могла не задерживаясь отправляться к предкам.

Сказать по правде, особого желания убивать старика он не испытывал, однако никто не должен был спасти бледнолицего. Гомба с наслаждением вслушивался в отдаленный гул: то дрожала земля под топотом сотен паучьих ног.

Он поднял с земли котомку с яйцами; они пригодятся ему на обратном пути. Сейчас юноша более чем когда-либо был уверен в своем предназначении. Несомненно, все его действия были освящены небом. Наконец-то боги предрешили судьбу Юконы: ведь из-за его дурацкой самоуверенности могло погибнуть целое племя. В то же время темные силы сочли нужным прикончить чужестранца, ниспослав на него стадо пауков. Гомбе же покровительствовали все силы света – и добрые, и злые.

Он побежал по тропе, что вела теперь к дому. Домой! Сейчас самое время вернуться и поведать ганакам о происшедшем. Время исполнить то, что ему предназначалось судьбой. Однако, не успев сделать и нескольких шагов, он услышал до боли знакомые звуки. Они доносились издалека и, словно первые тучи на горизонте, медленно приближались, предвещая страшный шторм.

Хлопанье крыльев кезатти!

Они вернулись, как он и предполагал. Но вернулись слишком рано, когда он еще не был готов. Судя по гулу, их было теперь много больше – может быть, целая сотня. Крылья махали тяжело: долгий полет утомил стервятников. Тем не менее это вовсе не мешало им достичь деревни уже к утру, как раз в ту пору, когда ганаки будут отсыпаться после буйной вечеринки.

Гомба проклинал глупость вождей. Их самонадеянность могла теперь обернуться смертью людей… его возлюбленной! Шейра! Любимый образ вмиг ожил перед глазами. Он с ужасом представил ее разорванной на куски. Нет, этого не должно произойти! Он этого не допустит! Кровь вскипела в его жилах, горячая, как само солнце. Юноша крепко стиснул клинок. Атланга… древнее пророчество!

Он несся по тропе гигантскими прыжками – скорее не бежал, а летел. Племя его изгнало, но сейчас он нужен его людям. Они не должны умереть только потому, что их правители безумны. Гомба докажет всем, что ятаба выжил из ума. Прогнав кезатти, он обретет в их глазах авторитет. Ганаки поверят ему, посланнику Кулунги, избрав на пост нового вождя.

И тогда Шейра станет его женой.

Юкона всегда противился их браку. Шейра была единственной дочерью, а старикан вечно недолюбливал Гомбу. К счастью, тот больше не числится в живых. Ятабе придется выдать за него Шейру – за человека, в одиночку спасшего целое племя, – ему ничего не останется, как подчиниться избраннику Кулунги.

Могучие ноги несли его по тропе, все реже касаясь земли. К дьяволу осторожность! Ни один выродок запретных земель не посмеет помешать Гомбе исполнить его великое предназначение.

«Ше-ей-ра! – звучало в голове молодого ганака. – Ше-ей-ра!» – отзывалось в его сердце.

Конан поспешно отступил к деревьям, не позволяя себя окружить. Он угрожающе вытянул руки, намереваясь схватить первого, кто осмелится на него напасть. Даже безоружный, он вовсе не собирался продавать свою жизнь дешево.

Листва, зашелестевшая над головой, предупредила об атаке сверху.

– Крон! – проревел киммериец, отпрыгивая в сторону. В то место, где он только что стоял, грузно приземлилось пузатое насекомое.

Искры посыпались из глаз варвара: корявый сучок едва не лишил его сознания. Однако прыжок оказался неудачным вдвойне, ибо приземлил Конана как раз на ухабистую спину другого чудовища. Босые ноги ощущали под собой толстую влажную шерсть. Присвистнув, паук взвился на дыбы и сбросил смелого седока наземь.

Со всех сторон на варвара надвигались темные мохнатые тени, смердящие хуже, чем дыхание дьявола. Сотня невидимых глаз смотрела на него с такой ненавистью, что Конан ощущал ее каждой своей клеточкой.

Выброшенная наугад рука коснулась влажного тела. В ту же минуту колючее щупальце больно впилось в голень.

Глотнув вонючего воздуха, Конан подпрыгнул, стараясь дотянуться до высокой ветки. Пальцы правой руки вцепились в дерево. Подтянувшись, варвар вскарабкался на гладкий сук за мгновение до того, как могучие челюсти сомкнулись у самых его ног.

В следующий миг пауки облепили ствол и принялись взбираться наверх с необычайным для их размера проворством. Не переставая ругаться, Конан с искусством эквилибриста балансировал на скользкой ветке, которая при этом тряслась и раскачивалась. Задрав голову, он поискал взглядом другие ветки, однако до тех было не дотянуться.

Стена деревьев упиралась в самое небо и казалась абсолютно неприступной. Торчащие во все стороны ветви крепко сплелись в объятьях, не оставив ни единой лазейки.

Неожиданно Конан заметил, что толстые стволы чуть сужались кверху. Новый план немедленно родился в его голове. Подпрыгнув как можно выше, он обвил ствол руками и принялся энергично карабкаться. В нескольких дюймах от него щелкали паучьи челюсти. Ноги насекомых, словно пропитанные невидимым клеем, ловко перебирали по дереву. Конан был немало удивлен своими успехами в лазании. Вонзая ногти глубоко в кору и ритмично отталкиваясь ногами, он взбирался со скоростью, способной пристыдить даже дикую кошку.

Слюнявая челюсть метнулась вверх, оставляя на пятке варвара кровавый след. Подстегнутый невыносимой болью, Конан стремительно подтянулся на руках. Ноготь среднего пальца сломался. Не замечая дикой боли, варвар поспешно отдернул ногу, чудом избежав колючих щупалец. Сменив тактику, он просунул ладонь между стволами и перебрался на соседнее дерево. Упругие комки мышц вздулись на его руках, когда он попытался развести почти сросшиеся стволы в стороны. Даже небольшой щели хватило бы, чтобы проскользнуть за барьер, отрезав тем самым погоню.

Мускулы от напряжения задрожали, а синяки и болячки разом заныли, напоминая о злоключениях последних дней. Деревья не поддались, уступив лишь на дюйм или два – не больше.

Взрыв жгучей боли раздался в правой лодыжке, когда паучьи челюсти впились в обнаженную плоть. Взвыв, Конан напрягся так, что кости его рук закрошились в суставах. Деревья неохотно разошлись в сторону, не в силах противостоять чудовищному напору. Конан скользнул в образовавшийся проем, стряхивая с себя щупальца, которые уже принялись сосать кровь.

Паук неотступно полз следом, сверкая выпученными голодными глазами. В тусклом свете луны было видно, как с безобразных челюстей стекает свежая кровь.

Перебравшись на другую сторону, Конан отпустил деревья. Могучие стволы с шумом сомкнулись на голове твари, раздавив ее, словно огромную волосатую виноградину, и разбрызгав повсюду густой студенистый мозг.

Не в силах держаться, Конан рухнул на землю. Рыхлая глина смягчила удар. По другую сторону стены истошно стрекотали его преследователи, расстроенные неожиданным исчезновением жертвы.

Конан с любопытством осмотрел свое новое окружение. В том месте, где он лежал, стена деревьев странным образом кончалась, и дальше простиралась большая поляна.

Конан лежал у подножья гигантского дерева и тихо постанывал. Яд начинал действовать. Варвар приложил к ране глину и удивился, что даже такая простая работа потребовала от него необычайных усилий. Руки упали вдоль тела, словно бесчувственные веревки, а перед глазами поплыли красные круги. Однако жгучая боль не позволяла ему потерять сознание, и Конану ничего не оставалось, как ждать, пока яд рассосется.

Когда зрение к нему вернулось, он посмотрел вперед и тут же замер в изумлении. Прямо перед ним возвышалась высокая круглая стена огромного замка. Его поистине впечатляющий размер ничуть не уступал могущественнейшей аквилонской крепости, по крайней мере площади, которую он занимал, с лихвой хватило бы, чтоб разместить целое ганакское селение.

Неужели от удара у него напрочь отшибло мозга, или ночные тени решили сыграть с ним шутку? Небо уже начинало светлеть, и видимость заметно улучшилась. Крепко зажмурив глаза и сделав глубокий вдох, он энергично тряхнул головой, надеясь избавиться от странного видения.

Открыв глаза, варвар нахмурился. Перед ним стоял все тот же замок, старые стены его напоминали гигантский надгробный камень, молчаливый и серый, – камень, что охранял кости давно умерших людей.

Как зачарованный, Конан смотрел на чудо. Угрюмую тишину нарушали лишь крики пауков, постепенно теряющиеся вдали. Наскучила ли им погоня, или пауки прятались от дневного света – Конан не знал. Он просто был благодарен за то, что его наконец оставили в покое. Пока он глазел на каменного монстра, первые лучи солнца коснулись макушек деревьев, рассеяв зловещую призрачность замка. Конан устало зевнул, обессиленный ночной схваткой. Руки его тряслись. Однако всецело поглощенный удивительным зрелищем, он почти не замечал боли.

Небо окончательно посветлело, позволяя заметить абсолютный упадок, в котором пребывала крепостная стена. Массивные кирпичи потрескались и просели. Трещины пролегли на камне, словно морщины на старческом лице.

Взгляд варвара остановился на видавших виды бойницах. Обломки некогда безупречных камней торчали сейчас, как пеньки зубов в уродливой челюсти. Из-за стены виднелся осыпавшийся минарет с полуразрушенным шпилем. Входа в замок заметно не было, а сама крепость, несмотря на запущенность, казалась абсолютно неприступной. Вид ее был отталкивающим, однако Конан чувствовал непреодолимое желание войти внутрь. Одно только существование замка на этом затерянном первобытном острове являлось интригующей загадкой. Чьи руки выстроили его посреди леса и откуда взялись камня? Почему джунгли не поглотали этот клочок земли?

Новое обстоятельство заставило Конана нахмуриться. Начиная с того места, где кончались деревья, и до самой стены простиралась абсолютно голая земля. На расстояний пятидесяти шагов в любом направлении от крепости не было заметно ничего зеленого и живого. Даже насекомые, казалось, избегали этого места. Полное отсутствие жизни вокруг замка предлагало довольно пугающие объяснения. Однако любопытство варвара в конце концов пересилило страх. Во что бы то ни стало он должен был узнать, что скрывается там, внутри. Стараясь не ступать на больную ногу, Конан заковылял по кругу, держась поближе к деревьям. Круглая стена была выложена из серых, хорошо подогнанных блоков. Конан предположил, что вес некоторых из них достигал его собственного. Он поразился сложности и объему работы. Сколько людей гнуло здесь спину? Было ли то работой движимых плетью рабов, или свободные руки воздвигли это убежище дли себя и своих семей?

Обойдя замок кругом, Конан обнаружил овальный вход и ржавые петли, на которых когда-то болтались ворота.

– Борода Имира! – прошептал варвар, когда его глаза скользнули вверх.

Снизу доверху стену покрывал чудовищный барельеф в виде огромной обнаженной женщины. Она сидела, скрестив ноги, и смотрела прямо на киммерийца, губы расплылись в нахальной улыбке. Загнутый клык торчал из ее рта, а рваный белокурый локон кокетливо спадал на лицо. Ожерелье из черепов украшало шею, браслеты из змеиных шкур – запястья, а на талии болтался пояс из отсеченных конечностей.

В одной похожей на клешню руке она сжимала широкий меч, а в другой, с кривыми запущенными ногтями, – связку свежеотрубленных голов. Сводчатый вход располагался как раз ниже ее пупка – нелепое и вульгарное приглашение.

Конан припомнил ее сходство с какой-то другой столь же отвратительной женщиной, однако где и когда видел похожий портрет, с точностью сказать не мог. В каждой ее глазнице сидел рубин размером с куриное яйцо и сверкал такой неземной ненавистью, что Конан невольно вздрогнул. В юношеские воровские годы он бы немедленно взобрался и стащил дорогие камни, однако с возрастом он стал мудрее. Варвар решил ничего не трогать, по крайней мере до тех пор, пока со всем этим не разберется. Присутствие древнего зла витало здесь в самом воздухе, и кто мог знать, что за смерть ждала неудачливого вора. Несмотря на утреннюю духоту, по спине варвара пробежал холодок. Он хотел уже было отвернуться, когда почувствовал, что ледяные пальцы вонзились в его череп, застудив в жилах кровь. В этом лице, точнее, в глазах, зияла черная пустота хаоса. Страшный, но манящий взгляд тянул к себе. Привычная боль вдруг куда-то исчезла, а тело сделалось ватным. Ноги перестали ощущать под собой почву, а легкие перестали вдыхать воздух.

Конан поплыл в безграничном пространстве. Два красных солнца зловеще сияли в глазницах жестокого бога, и это сияние было единственным источником света. Чернота, плотная и осязаемая, сгустилась вокруг него, и Конан почувствовал, как постепенно проваливается в черную мутную воду.

Сопротивляться не было сил. Свет красных глаз будто клещами тянул из него душу.

Неожиданно свет погас. Вокруг осталась лишь черная удушливая пустота. Ощущение боли снова вернулось, и он вспомнил, что стоит на поляне. Варвар поспешно заслонил лицо ладонью. Часто дыша, он ждал, пока глаза привыкнут к яркому утреннему солнцу.

Юкона стоял между ним и демонической фигурой.

От неожиданности Конан так и подпрыгнул.

– Кром! – выдохнул киммериец, оглядев ганака с подозрением. Он инстинктивно пошарил меч, которого, правда, не оказалось под рукой.

Старик бросил на землю какой-то сверток и поднял руки открытыми ладонями.

– Мир тебе, чужестранец! Я Юкона, вождь ганаков. И я твой друг.

Бровь Конана недоверчиво метнулась вверх: он прекрасно понял смысл сказанных слов, однако усомнился в их искренности.

– Я Конан из Киммерии. И мне не очень-то нужны друзья, которые воруют мой меч и поворачиваются спиной после того, как я помог им в сражении.

Юкона вздохнул и печально затряс головой.

– Клянусь, я не хотел тебя оставлять… Гомба настоял на этом. Он украл твою атлангу, если это то, что ты называешь мечом. Когда наши охотницы заметили тебя в лесу, я помчался к тебе на помощь. Гомба сразил меня на тропе и оставил на съедение паутинщикам.

– Паутинщикам?.. – переспросил Конан.

– Да, старики называют их также ананси, – пояснил Юкона, почесывая шишку на затылке.

– Пожалуй, ты вовремя меня нашел… – Конан вздрогнул при мысли о рубинах. – В которой из девяти преисподен Зандры намалевали эту дьяволицу? Юкона растерянно моргнул.

– Я никогда не видел ее прежде, однако в ней чувствуется источник зла. Мертвые земли кишат всякого рода вещами, опасными для души и тела. Я рад, что услышал твой крик о помощи…

– Не припомню, чтоб я звал кого-то на помощь, – хмуро перебил его Конан.

– Боюсь, что твой дух был на полпути к небу, стоит ли удивляться, что ты не услышал собственного голоса.

– Ты сказал, мертвые земли?.. Вполне подходящее названьице! – признался Конан; его глаза превратились в узенькие щелки. – Отчего ж тебя не съели в лесу пауки?

– Пауки?.. Странное слово. Ананси не едят тех, кто несет их детенышей. – Старик нагнулся и подхватил с земли связку яиц, завернутых в змеиную шкуру. – Мы еще успеем уйти. Паутинщики никогда не нападают днем, – объяснил Юкона и потом задумчиво добавил: – Сколько разных легенд посвящено запретным землям, однако ни в одной из них не говорится о замке, пожирающем души.

– Можешь не сомневаться, что я с радостью покину это трижды проклятое место. Только советую тебе не смотреть в глаза этой горгоне. С твоей помощью я отыщу Гомбу и отучу его брать чужое. С мечом в руках мне не придется бояться твоих мертвых земель, – поспешил заверить его Конан.

– Меч… – Старик заглянул в голубые глаза собеседника, затем оценил могучую гриву волос. – Твои слова и твой вид необычны. Однако я верю, что в душе ты воин и благородный человек. Должно быть, сами боги послали тебя к нам.

Конан криво ухмыльнулся, потирая отбитые бока:

– Если так, то твои бога решили изрядно потешиться за мой счет. Нет, Юкона, мои ошибки да злая судьба – только они виноваты во всем. Родом я с большой земли, с севера, что лежит далеко за южным морем. Ни один киммериец не путешествовал еще так далеко от унылых долин и мерзлых лесов, которые мои соплеменники называют своей родиной.

– С земли, что лежит за морем?.. – не поверил Юкона. – Но море безгранично. Бога создали только три суши: Ганаку, Затти, а между ними Араву, на которой мы убиваем кезатти.

– А, ты про птиц… – догадался Конан. – Отродясь не видел столь огромных стервятников.

Мужчины отвернулись от стен замка и направились к джунглям.

– Существуют тысячи известных земель, и, я думаю, еще больше до сих пор не открыто, – продолжал объяснять киммериец. – Я путешествовал от побережья пиктов и до самых гирканийских степей, повидав немало разных народов и обычаев, однако не припомню таких чудаков, как вы. Впрочем, в мире столько людей и чудовищ, что смертному человеку не дано познать их всех.

Конан украдкой покосился на старика, поражаясь его росту. Киммериец был выше большинства обычных людей и только сейчас понял, какое чувство испытывает человек, когда смотрит на собеседника снизу вверх.

Вскоре они оказались у подножий двух залитых кровью деревьев. Труп паука, пригретый утренним солнцем, невыносимо смердел. Ганак передал варвару связку яиц и приложился к двум стволам, раздвигая их без видимых усилий. Руки Юконы казались узлами толстенных веревок, каждая размером с мускулистую ногу киммерийца. Пролезая в образовавшийся проем и уворачиваясь от кровавой капели, Конан подумал, что справиться с Гомбой будет не так уж легко. В рукопашной ганак, несомненно, разорвет его на части. Однако Конан надеялся, что Гомба ухватится за меч. Стальной клинок – это могущественный слуга, но только в руках того, кто владеет им в совершенстве.

– Я воин, а не следопыт, – признался Юкона, – однако если небо будет к нам благосклонно, мы найдем Гомбу, прежде чем он покинет остров.

Затем старик зашептал непонятные слова, видимо, обращаясь к своим богам.

Не успел он закончить молитву, как Конан уже заметил глубокий след.

– Похоже, духи на нашей стороне, – улыбаясь, промолвил Конан, указывая на отпечаток.

– Нам следует держать ухо востро, – предупредил Юкона, понизив голос. – Среди прочих моих воинов Гомба самый сильный и хитрый.

– Он не похож на остальных, как будто вырос в другом племени… и держится как-то особняком, – заметил Конан.

В глазах Юконы появилась печаль, старик глубоко вздохнул:

– Мать его умерла во время родов… таких детей мы называем мкундо. Мне кажется, он до сих пор не принял ее смерть. Его вырастили старики, и он часто расспрашивал их о своей матери. В ее смерти Гомба обвиняет наших богов и не следует нашей вере.

– Что же случилось с его отцом?

Киммериец не потерпел бы такого поведения от своего отрока. Несколько следов от ремня на заднице да дюжина затрещин быстро научили меня уважать старших.

– Отец не мог о нем позаботиться, – коротко ответил старик; по его тону было понятно, что он не желает развивать эту тему дальше.

– Что ж, тогда нам самим придется преподать ему урок вежливости… хотя и запоздалый, – пробормотал Конан мрачно.

Дальше они шли молча. Оба старались двигаться бесшумно, ибо опасались спугнуть юношу раньше времени.

Поначалу идти по следу было нетрудно: влажная земля сохранила отчетливые отпечатки. Однако там, где начиналась тропа, все было утоптано и заплевано пауками. На протяжении сотни шагов Конан руководствовался одной лишь интуицией. Он уже отчаялся выйти на след, как вдруг увидел вмятину, похожую на отпечаток пятки.

Агк… вот и ступня. По глубине следов, а также по расстоянию между ними можно было заключить, что Гомба бежал как угорелый. Однако больше всего Юкону удивило направление, которое юноша избрал для своего бегства.

– Следы ведут в деревню, – растерянно пробормотал старик. – Но это безумие… ятаба изгнал его… он не может вернуться.

– Ему ничто не мешает свернуть к морю, не доходя до деревни. Вместо того, чтобы чесать языками, лучше пойдем и посмотрим. Нельзя отпустить его с острова, – угрюмо возразил варвар и прибавил темп.

Юкона что-то тихо пробубнил, однако Конан не понял смысла сказанного.

Солнце уже поднялось в зенит, наполняя джунгли невыносимой духотой. Язык киммерийца пересох, как шкура заморийской ящерицы. Он не задумываясь отдал бы сейчас пригоршню золотых монет за один только глоток пива. Однако до ближайшей бочки было не менее двух недель плавания.

Одним глазом Конан выискивал следы, другим все же приглядывал за Юконой. Похоже, этим ганакам нельзя было верить. Они казались суеверными до мозга костей, а варвар не очень-то полагался на людей, безропотно вверявших свои судьбы богам. По опыту он знал, что боги помогают лишь тем, кто пытается помочь себе сам.

…И все-таки, где же он видел эту дьяволицу? Вырезанную в камне, чуть меньше и грубее… Нет, сколько он ни пытался, а осветить этот темный уголок памяти никак не удавалось.

Расстроенный, варвар сконцентрировал все внимание на тропе. Джунгли заметно поредели, деревья стали тоньше и не такими высокими. Увидев на земле след, круто сворачивавший с тропы, Конан резко остановился. Юкона застыл на месте в полушаге от него.

– Эта дорога ведет в деревню, – прошептал старый ганак, ему пришлось наклониться, чтобы его уста оказались на уровне Конанова уха.

Вождь мрачно улыбнулся и выпрямился. Отыскивать следы в поросшем тростником болоте казалось нелегкой задачей: камыш поднимался варвару по пояс, по бедро – Юконе. Однако этого теперь и не требовалось, ибо новый маршрут Гомбы был предельно ясен. Конан неохотно оценил выносливость беглеца. Они преследовали его с самого рассвета, однако до сих пор не встретили ни одного свидетельства тому, что юноша сбавил темп. Тот несся так, как будто удирал от самого дьявола. Конан почти исключил возможность засады: куда еще Гомба мог так торопиться, если не в деревню?

Заросли сгустились, спрятав Конана с головой, однако рост Юконы позволял ему смотреть поверх камышей.

– Мы уже рядом, ~ прохрипел Юкона, задыхаясь от быстрого бега. – Я вижу холм, но… клянусь Мухинго, этого не может быть! Следуй за мной!

Старик припустил так, что Конан едва мог за ним поспевать. Теплая грязь громко чавкала под ногами. Жесткий тростник стегал плетьми, заставляя старые раны кровоточить.

Трудно было сказать с уверенностью, однако Конану показалось, что он слышит отдаленный хор голосов, смешанный с каким-то странным хлопаньем. Возможно, то лишь ветер гулял в камышах; правда, Юкона тоже заметил что-то подозрительное.

Последний глинистый участок пути они миновали на предельной скорости. Конан стремительно затормозил, едва не налетев на извилистую речушку. До ганакской деревни оставалось менее сотни шагов. Посреди обширной поляны возвышался приземистый холм, на вершине которого валялись тела растерзанных ганаков. А вокруг холма ковром простирались дюжины выпотрошенных кезатти.

ГЛАВА 12 ДЕРЕВНЯ

– Нет! – Юкона взвыл, словно жертва на алтаре. Эхо разнесло его крик по равнине. Сжав кулаки, вождь вброд перешел реку, в то время как изумленный Конан не мог сдвинуться с места. Слишком уж часто последнее время ему приходилось видеть такие картины.

Оставшиеся в живых ганаки медленно стягивались к холму. Юкона перебрался на другой берег и нетерпеливым окликом приказал Конану поторопиться. Пока киммериец боролся с течением, двое ганаков – мужчина и женщина – отделились от толпы и заспешили навстречу Юконе.

– Это ятаба, наш духовный лидер, – шепотом предупредил старик. – Пусть его возраст не введет тебя в заблуждение, он так же силен, как и умен. От твоих слов и поступков будет зависеть его решение. Не вздумай сболтнуть что-либо оскорбительное.

Конан согласно кивнул, он вовсе не собирался хамить.

– А кто эта женщина?

– Ее зовут Шейра, для женщин она также раниоба, а для меня – дочь, – ответил старик уже более теплым тоном, в его голосе звучала отцовская гордость.

Конан мельком взглянул на ятабу, заметив лишь странную рубаху из блестящих черных ракушек. Его внимание было приковано к Шейре. Она была примерно одного с ним роста, смуглая, как и все остальные ганаки, черные как ночь волосы убраны в тугую косичку. Горло киммерийца пересохло от одного только взгляда на ее мускулистое, но в то же время безупречно сложенное тело, прикрытое лишь узким поясом из змеиных шкур. Яркий нательный узор был таким же, как у Юконы. Она приближалась к ним легкой, изящной походкой, и упругие груди ее плавно покачивались на бегу.

Конан попытался припомнить, когда он в последний раз видел женщину. А… вот оно – в палатке у Джерала, две недели назад. С тех пор, казалось, прошла целая вечность. Затаив дыхание, он смотрел на Шейру с нескрываемым восхищением. Когда парочка приблизилась, варвар понял, что лицо девушки под стать ее сложению. Копай не мог припомнить женщины, наделенной такой же экзотической красотой. Короли вели войны ради дам менее привлекательных.

К варвару вновь вернулось самообладание. Он обнаружил, что все это время простоял на месте, тогда как Юкона убежал далеко вперед. Конан припустился вдогонку, срезая там, где только было возможно. Представ пред ятабой, он обратил внимание на глубокие порезы и ссадины, покрывавшие тело старика. Кровь струилась из раны на лбу, пачкая седые кустистые брови.

Ранения Шейры были не столь серьезны, лицо же и вовсе не пострадало. Ее острый ракушечный нож – единственное режущее оружие, которое, похоже, было известно ганакам, – был заткнут за пояс, с его острия все еще капала кровь стервятников.

«Не лучшее средство против кезатти», – подумал про себя варвар.

– Здравствуй, отец, – сказала она холодно, избегая Юкониных объятий.

Старик открыл было рот, чтобы произнести приветствие, но вместо этого лишь крепко обнял дочь, которая, правда, поспешила выскользнуть из его рук и встала рядом с ятабой.

Вытянув руки ладонями вверх, Юкона поприветствовал старца:

– Ятаба, духовный вождь, я вернулся из запретных земель и привел с собой чужестранца. Его зовут Конан, и родом он из Киммерии… – старик запнулся, но тут же продолжил: —…далекой страны, что лежит за морем.

– Добро пожаловать в Ганаку, Конан, – печально выдавил старец и тяжело вздохнул. Он вытянул руки раскрытыми ладонями, и варвар неуклюже передразнил его жест.

– Это Шейра-раниоба. – Старик указал на девушку, и та также поприветствовала киммерийца.

Ятаба продолжал:

– Ваше возвращение – лишь маленький лучик света, что озаряет этот черный день. – Старик помолчал и затем обратился лично к Конану: – Мы поступили с тобой несправедливо, и я прошу у тебя прощения.

Конан только пожал плечами:

– Ганаки не причинили мне зла. А если я и имею к кому-то претензии, то разве что к Гомбе.

– Мы преследовали его до самой деревни, – кивая, подхватил Юкона. – Но как это могло произойти… Не верю своим глазам! Кезатти осмелились напасть?

Видно было, как ятаба сжался, прежде чем ответить.

– Они напали с рассветом. Много наших людей погибло, и если б не Шейра с женщинами да Гомба с оружием, погибло бы еще больше. Храни Мухинго их души! Никогда со времен наших первых предков не решались кезатти напасть на деревню.

Юкона нахмурился:

– Значит, Гомба как-то почувствовал их приближение. Не могу понять как! Он жив?

Шейра вмешалась прежде, чем старик успел что-либо ответить.

– Никто другой не убил столько же кезатти. Они улетели, и кровь падала с их крыльев дождем. Их было столько, сколько комаров на болоте, и Гомбе досталось от них больше всех. По трое, а то и по четверо они устремлялись на него с разных сторон.

Она говорила с нескрываемым восхищением и прервалась только для того, чтобы проглотить подступивший в горлу ком.

– …Но ведь их было так много! Так много, что даже Гомба не смог устоять.

Конан слушал, зачарованный как рассказом, так и рассказчицей. С того самого дня, как он покинул серое побережье, его не переставали мучить вопросы. И сейчас он решил во всем разобраться.

– Но зачем они прилетают сюда?

– За пищей, – ответил ятаба уныло. – Их земля бесплодна. Давным-давно они уничтожили вокруг себя все живое. На скалистом острове, где они обитают, теперь нет ни птиц, ни зверей, ни даже растений. Дети Изата не умеют ловить рыбу, как это делаем мы. Однажды они обрушились на Араву – небольшой остров, что лежит между Ганакой и Затти. Теперь там ничего не осталось, лишь кусты да деревья.

Конан припомнил зловещую тишину мертвого островка, на котором он впервые повстречал ганаков.

– Берег скелетов, – прошептал он. Ятаба кивнул.

– Поколения ганаков встречали кезатти там. Не делай мы этого, и голод приведет их в Ганаку – охотиться на нас и наших детей… как они сделали в этот страшный день. До сих пор мы разбивали их на Араве, после чего кезатти уносили своих мертвецов и пожирали их у себя на скалах.

Конан охнул от отвращения:

– Чем же они живут, когда кончится падаль?

– Не живут – вымирают, причем в жесточайшей войне друг с другом. Однако после поколения мира они возвращаются снова. Почему?.. Потому что, прежде чем умереть, успевают отложить яйца, из которых по прошествии многих лун появляются птенцы. Выводок растет, сильнейший поедает слабого. Те, что сумеют выжить, быстро становятся взрослыми и начинают летать. Сначала они устремляются на Араву и вскоре уничтожают все, что там к этому времени успевает прорасти.

Старик откашлялся и, напустив на себя важный вид, закончил:

– И тогда великий Атаба, тот, что над всеми богами бог, является ко мне во сне и предупреждает об опасности.

Конан задумчиво поскреб подбородок: что-то во всей этой истории было не так.

– Так не ждите, пока они прилетят. Уничтожьте яйца!

Юкона, который до сих пор молчал, отрицательно замотал головой:

– Яйца лежат на высоких скалах, выше любого ганакского дерева. В прошлом разные смельчаки пытались до них добраться, да только попытки эти ни к чему не привели. Скалы Затти неприступны.

В голове Конана промелькнуло сомнение. Несмотря ни на что, варвар твердо верил, что неприступных преград не бывает. Еще юношей он облазил все труднейшие вершины в ледяных горах Киммерии. Ганакский же ландшафт, как видно, не позволял своим питомцам обрести столь экзотические навыки.

– Кто же тогда рассказал вам про яйца? – не сдавался варвар.

– Омдью, его отец и мать были в числе наших первых предков. Еще при первой встрече на Араве кезатти захватили нескольких воинов живыми. Остальные ганаки на лодках бросились в погоню. Один из пленников сумел свернуть птице шею, прежде чем та затащила его в гнездо. Его звали Омдью. Сквозь дыру в скале он увидел пещеру, сплошь набитую огромными яйцами. Прямо на его глазах кезатти скормили добычу птенцам. Потом птицы вернулись за ним, и Омдью ничего не оставалось, как прыгнуть с высоких скал. Наши воины подобрали его умирающим, но перед смертью тот им все рассказал.

– Он принадлежал к нашему роду, – гордо добавила Шейра.

– Вы с отцом – последние в этой династии, – печально сказал ятаба и осторожно взглянул на Юкону.

Юкона все понял. В глазах его заблестели слезы.

– Помья! – прошептал старик и посмотрел на холм, где среди прочих павших лежал его сын. – Что за горький день, клянусь Азузой!

– Я молю Азузу о помощи, так что не упоминай вслух его имени, – предупредил ятаба серьезно. – А ты, Шейра, – обратился он к девушке, – беги и собери стариков. Нам есть что обсудить, прежде чем кезатти вернутся. А я пока займусь ранеными. Боюсь, что Гомбу удастся спасти, лишь если небо придаст мне сил.

Помрачнев, Конан крепко сжал кулаки:

– Если ваш Гомба не вернет мне меч, клянусь Кромом, сами боги не смогут его вылечить!

– Он также и мой должник, – с жаром подхватил Юкона. – Он попытался убить меня в джунглях. Сегодняшний подвиг не смывает пятна предательства. Не верь ему, ятаба! Змея, ужалившая врага, завтра ужалит друга.

Ятаба сделал примирительный жест.

– Успокойся, Юкона. Все-таки Гомба ганак, а не гад с чешуйчатой кожей. Обсудим это позже.

Он обратился к варвару:

– Конан, ты волен забрать свое оружие когда угодно. А если Гомба выживет, ты можешь вызвать его на поединок, если обычаи твоего народа того требуют. И еще: если у нас будет время, я хотел бы тебя о многом расспросить.

Конан кивнул, и они все вместе двинулись к деревне.

– Не мешало бы перекусить, – проворчал Конан. – Клянусь Кромом, я съел бы сейчас целого быка.

Шейра сейчас шла как раз перед ним, и киммериец не в силах был отвести глаз от ее прекрасного тела. Естественное покачивание круглых бедер возбуждало даже больше, чем отточенные движения императорских танцовщиц.

Юкона согласно кивнул:

– Ты прав, Конан. Траурная церемония подождет, а перед новым налетом кезатти следует хорошенько подкрепиться… Неизвестно, доведется ли вам когда-нибудь пообедать еще.

Конану такое настроение совсем не нравилось.

– Как вы можете смотреть на смерть и думать о пище? – укоризненно спросила Шейра.

Конан ухмыльнулся и неохотно отвел взгляд в сторону: чего доброго, старик подумает, что он строит его дочери глазки. Он молчаливо оглядел разоренную деревню. За работой видны были лишь старики и дети. Они волочили трупы кезатти к лесу и топили в болоте. Похоже, ганаков не беспокоило, что их собственные мертвые оставались лежать, собирая вокруг себя мух и москитов.

– Что вы с ними делаете? – Копал мотнул головой в сторону холма. – Хороните или сжигаете?

Юкона удивленно сморгнул:

– Это такой ритуал?

– Можно сказать, что так. Во многих странах, где я побывал, люди роют специальные ямы, называемые могилами, и кладут туда мертвецов. Затем сыпят на покойника землю, пока священник справляетпанихиду. Стигийцы, те строят целые здания – гробницы или даже пирамиды, в зависимости от того, какое положение занимал покойник при жизни. Другие же поступают проще: бросают трупы в костер и превращают в золу.

– Священник… Гробницы… Пирамиды… Сколько непонятных слов! Наши старцы помнят древний язык, возможно, они тебя поймут. Пойдем, я познакомлю тебя с народом.

Он провел киммерийца мимо длинных скамеек, сложенных в форме треугольника; холм с мертвецами располагался как раз в его центре.

– Это место собраний, – пояснил Юкона, – здесь мы внимаем пророчествам ятабы, а также слушаем доклады раниобы.

Конан кивнул, обратив внимание на то, что деревянные скамейки были отменно отполированы задами многих поколений ганаков. Он также заметил, что бревна имели плоские грани, которые к тому же были стесаны с боков. Эти скамейки показались варвару безумно знакомыми. Только полнейший кретин, мог предположить, что в лесу растут такие пальмы. А ведь, насколько он мог судить, ганаки были весьма далеки от плотницкого дела.

– Откуда эти скамьи?

Юкона пожал плечами.

– Возможно, ятаба знает. Взгляни туда. – Он указал вперед. – Когда-то это было нашей праздничной крышей. Под ней мы встречали воинов, когда они возвращались с Аравы. Ты только посмотри, во что ее превратили кезатти, будь они неладны! Подарят ли нам боги другую?

– Кром, это же… – Варвар застыл с круглыми от удивления глазами.

Издалека он принял это за навес из сухих веток и листьев, натянутый между шаткими и неровными столбами.

Крышей служил рваный кусок паруса, несомненно, от грота древнего корабля. Запятнанный и изодранный, он свисал, как столетний погребальный саван. Неожиданно Конана осенило: эти скамейки… ну конечно же, это кили огромных кораблей. Конан прищурился, окинув взглядом деревню; одно только ее существование являлось интригующей загадкой.

– Да, – кивнул Юкона, неправильно интерпретировав реакцию Конана, – теперь она полностью разрушена.

– Это тоже подарили боги?

– В честь Кулунги, нашего предка. Это вуаль Джейры. Когда Кулунга прогнал кезатти, ганаки устроили праздник. Но Изат, расстроенный смертью своих детей, пролил слезы. Торжественный пир был испорчен. И тогда Джейра, та, что ненавидела Изата, как никто другой из богов, сделала нам подарок – вуаль, – защитив тем самым от Изатовых слез.

Конан изобразил притворный интерес. Ясно, что старику невдомек было настоящее происхождение тряпицы. А что, если знали всю правду, но умышленно скрывали ее от народа? Конан решил избавить Юкону от дальнейших расспросов. Однако из ятабы он выудит все.

Во что бы то ни стало он покинет Ганаку и вернется в хайборийские пределы, где непременно избавится от заклятия шамана. Чем скорее он это сделает, тем лучше. Хватит кошмарных снов. В ближайшее полнолуние он устроит здесь такую мясорубку, после которой даже кезатти покажутся ганакам ангелами.

Когда-то сюда причалили корабли, возможно, столетия назад. Но даже древние мореплаватели вели бортовые журналы или уж по крайней мере имели морские карты. Найти бы путь на материк – и полдела сделано.

Другие полдела – до него добраться!

ГЛАВА 13 ПЕСНЬ РАКУШЕК

Гомба застонал, силясь подняться с мягкого ложа из листьев и мха. Тело его было сплошным кровавым месивом. Разноцветные мази покрывали бесчисленные порезы, а к голове были приложены целебные травы, черневшие корками запекшейся крови.

Ятабе хватило лишь одного взгляда, чтобы понять: дело серьезное. Гомба потерял так много крови, что выглядел бледнее чужестранца. Даже сок ягод гурунди не мог остановить кровотечения. Вероятно, его страдания были наказанием, назначенным богами за дерзость и неповиновение.

И все же Гомба поправится. Может быть, даже поумнеет. Он вырос на его глазах: упрямый мальчишка с острым умом и не менее острым языком. Он всегда добивался своего, до тех пор пока Юкона не запретил их брак с Шейрой.

Тогда Гомба решил заслужить расположение старика. И без того не по годам развитый юноша изнурял свое тело сверх всяких пределов выносливости. Когда Юкона просил своих воспитанников обежать семь раз вокруг деревни, Гомба обегал двенадцать или четырнадцать. С сумерками, когда остальные воины разбредались по своим хибаркам, Гомба шел к старикам и приставал с расспросами, впитывая знания, как песок воду.

Гомба был терпелив. Он снова обратился к Юконе, на этот раз в полном соответствии с ганакским обычаем. Шейра просила вместе с ним. Однако Юкона была непреклонен.

С того самого дня они сделались злейшими врагами. Разгневанный юноша немедленно вызвал старика на гануту. Однако ятаба запретил тогда поединок, объявив, что прежде Гомба должен испытать себя в битве с кезатти. Потом старая раниоба назначила Шейру своей преемницей. Брак стал невозможен, ибо раниоба не могла состоять в связи с мужчиной. В действительности, заняв этот пост, Шейра утратила некоторый интерес к возлюбленному, и тот, казалось, смирился. Он замкнулся в себе, становясь с каждым днем все мрачнее. Единственное, к чему он проявлял энтузиазм, – так это к физическим упражнениям, и тут он безусловно преуспевал.

Ятаба печально взглянул на умирающего сына, и по щеке его скатилась слеза. Никто в деревне не знал его страшной тайны: вождь и духовный лидер был отцом Гомбы. И боги прокляли его за обман. Из-за его молчания Гомба страдал теперь, как ни один ганак.

Гомба был зачат как раз накануне его становления на пост ятабы. Он проявил слабость в ту безумную ночь, и теперь боги его наказали.

Старики говорили, что куомо делает мужчин восприимчивыми к коварному нашептыванию Анамоби – богини Луны, что покровительствует всем влюбленным. Однако в ту ночь у нее не было необходимости шептать ему на ухо, ибо красота Нионы говорила сама за себя. Он влюбился, как мальчишка, он, который вот-вот должен был стать ятабой – духовным лидером ганаков! Ятаба, вступивший в связь с женщиной, терял большую часть силы – способности управлять духами, что обитали в ракушках из его ожерелья. Да и Ниона была не в лучшем положении. Она была раниобой, и поэтому стать женой ятабы означало для нее назвать имя преемницы и отказаться от выбранного пути.

После их ночи она исчезла в запретных землях. Луна убыла, исчезла и вновь стала полной, прежде чем попытки ее отыскать прекратились. Запретные земли ее поглотили.

Когда он увидел ее в следующий раз, он уже был ятабой. Он не помнил своего имени, оно стерлось из его памяти, словно след во время дождя. Так было всегда со времен первого ятабы. Но ему никогда не забыть той ночи, когда она вернулась. В ту ночь одна женщина родила ребенка, болезненного малыша с явными признаками истощения. До самой полуночи он колдовал над младенцем, используя каждую травинку, каждую целебную ягодку, каждую молитву, что только могли помочь. Но боги определили судьбу новорожденного, забрав к себе на небеса.

И в ту безлунную ночь Ниона бесшумно проскользнула в его хижину. Она держала на руках грудного ребенка… их сына Гомбу.

Ниона попросила отдать малыша родителям мертвого мальчика, и ятаба согласился. После коротких, скорее горьких объятий она забрала другого младенца и исчезла опять. Ятаба гадал, что с ней стало потом. Пала ли она жертвой лесных чудовищ, или же выстроила среди деревьев секретный дом? Иногда ему казалось, что она все еще жива, что она по-прежнему приходят на край деревни посмотреть на него, на отца ее малыша.

Ятаба прикрыл лицо влажными ладонями, его сердце разрывалось под тяжестью неизгладимой вины. И этот груз с каждым днем становился все тяжелее. Неужели обрушившиеся на ганаков несчастья были наказанием за его грехи? Если так, то кровь его народа будет вечно краснеть на его руках. Ятабу знобило, несмотря на то что в его хижине было довольно тепло. Сгорбившись, он опустил свои ладони на горячий лоб Гомбы.

– Ты был прав, сынок. Я всего лишь старый дурак. Да простят меня боги!

Ятаба закрыл глаза и зажал в кулаке ожерелье из черных ракушек. Столько времени прошло с тех пор, когда он последний раз вызвал духов ракушек. Они слушались лишь вождя, а секреты самого ритуала были известны только ятабам. Из поколения в поколение они передавали их своим преемникам.

Освободившись от мыслей, вихрем кружившихся в голове, он стал дышать ровно, постепенно замедляя стук сердца. Разговор с духами чем-то напоминал детскую игру, в которой ловко запущенный плоский камешек долго подпрыгивал на воде и мог ускакать далеко-далеко, если море было спокойным.

Однако ятаба не швырял камни. Он посылал слова, свои мысли, по безбрежному океану сознания. Сосредоточившись, он отыскал свой внутренний голос и зашептал, обращаясь к ракушкам. Его мысли подпрыгивали, и вращались, и улетали все дальше, по мере того как давление пальцев усиливалось. Он замер, прислушиваясь к слабому эху, доносившемуся как будто из ниоткуда.

Вот оно! Его услышали. Руки покалывало, словно от укусов сотен муравьев. Многоголосый гул – песнь черных ракушек – вырвался из его кулака и разнесся по всему телу, заглушая все прочие звуки.

Рот Гомбы приоткрылся, и из груди его вырвался стон. Ятаба сдавил ожерелье с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Пот заструился по лицу, а вены на висках вздулись от напряжения. Духи проснулись, их песнь звенела в ушах невыносимо громко, и ятаба с трудом подавил в себе желание открыть глаза. Дети Мухинго не любили, когда их тревожат. Песнь оборвалась так же неожиданно, как и началась. Духи не желали слушаться, а значит, он должен был попытаться опять.

– Во имя Азузы, солнечного бога, явитесь же ко мне! – С этими словами он так яростно сдавил ожерелье, что одна из ракушек раскололась, острые осколки больно вонзились в ладонь.

Внезапно в комнате воцарилась тишина, и пред ним предстали духи. Они явились в виде расплывчатых прозрачных фигур и сверкали, точно утренняя роса. Их формы постоянно менялись: из высоких и худых они становились квадратными, потом вдруг закручивались спиралью, превращались в подпрыгивающие шары или во вращающиеся овалы.

– Давно это было, когда ты последний раз посмел нас будить. Скажи, что тебе нужно! – Их журчащие голоса удивительным образом раздавались прямо в мозгу.

– Исцелите раны Гомбы, который лежит перед вами. Умойте его своей водой и воскресите к жизни!

Кувыркаясь и расслаиваясь, духи заговорили опять:

– Знай, что ты нарушил слово, данное тобой Азузе! Ты связался с женщиной по имени Ниона.

– Это было давно, – возразил ятаба.

– С тех пор мы не обязаны подчиняться Азузе. Однако во имя его любимца Мухинго мы выполним твою просьбу. Знай также, что только один лишь раз мы сможем прийти к тебе, и то если просьба твоя ублажит Мухинго.

Духи слились в один поток, вихрем закружились над Гомбой и затем неожиданно исчезли.

Тяжело дыша, ятаба уселся на пол, обхватив руками колени. В ушах по-прежнему звенело. Он посмотрел на сына, раны которого затягивались, а рубцы бледнели прямо на глазах. Обнаружив, что его рука все еще сжимает ожерелье, он расслабил пальцы и посмотрел на пораненную ладонь. Осколки раздавленной ракушки застряли в коже, из десятка маленьких порезов струилась кровь.

Гомба заворочался на своем ложе и, приоткрыв глаза, посмотрел на ятабу неузнавающим взглядом.

Старик улыбнулся и погладил его по голове.

– Спи, сынок, все будет хорошо. Забудься и излечи свою душу.

Юноша закрыл глаза и вскоре задышал глубоко и ровно, погружаясь в здоровый сон.

Ятаба посмотрел куда-то вдаль и, словно разговаривая с самим собой, промолвил:

– А что касается меня, то моя ночь будет долгой. – Он очистил ладонь от осколков и отер кровь влажными листьями.

Он тяжело поднялся на ноги и расправил плечи. Ганакам нужен новый ятаба, молодой и сильный, а не трусливый и запуганный. Зевнув, он вышел из хижины, чтобы присоединиться к ужину и послушать историю чужестранца.

Сегодня ятаба примет решение, от которого будет зависеть, выживут ганаки или же сгинут навсегда.

Юкона ерзал на своей скамейке. Он чувствовал невыносимую усталость.

Они с Конаном заканчивали рассказ о своем бегстве из запретных земель. Ятаба и остальные старики внимательно слушали.

– …И когда я увидел Конана, его душа покинула тело… или все-таки это были две души?! – Он приложился к своему кокосу, осушая каждую каплю сладкого куомо. – Если, конечно, какой-нибудь трюк запретных земель не обманул мои старые глаза. Клянусь, Конан, ты отбрасывал две тени: одну в виде тебя и другую… э-э… в виде чего-то еще. Или это нормально для людей твоего народа?

Конан заволновался.

– Две тени?.. Нет, не может быть! Наверное, как ты сказал, это была всего лишь игра солнца. – Он небрежно отхлебнул из своего кокоса. Напиток был приятным, таким же душистым и крепким, как зембабвийское кокосовое вино.

Юкона задумался.

– Оно было огромным, выше любого ганака. Его голова была уродливой, а руки свисали до самой земли. Ноги короткие, но толстые. Это был скорее зверь, чем человек. И я бы не хотел повстречаться с существом, которое отбрасывает такую тень. – Юкона схватил со стола новый кокос и сделал долгий глоток.

Неожиданно лицо ятабы сделалось каменным, а голос жестоким, он испытующе посмотрел на киммерийца.

– Нет, Юкона, то, что ты увидел, не было трюком. Когда я увидел тебя впервые, Конан из Киммерии, я увидел зверя. Он притаился в твоих глазах, корчась от яркого взгляда Азузы.

Конан напрягся. Пальцы инстинктивно сжали рукоять меча, который привычно болтался на поясе. Как оказалось, ятаба не был шарлатаном. Каким-то образом он раскусил заклятье шамана. Оно ничуть не ослабло и, несомненно, затаилось внутри, ожидая нового полнолуния. Конан похолодел от одного лишь воспоминания о страшной обезьяне, в одну ночь вырезавшей экипаж корабля.

Но тут его озарил лучик надежды. Ятаба говорил, что лечит раненых. Он был духовным лидером ганаков – в своем роде шаманом. Кто знает, вдруг он сможет его расколдовать?

Словно не заметив его испуга, ятаба продолжал:

– Зверь живет внутри каждого человека. Новорожденный в большей степени чудовище, чем любой из нас. Боги делают наш дух сильным, чтобы противостоять звериным инстинктам. Силу свою мы черпаем от зверя, но разум – от богов. Именно этот баланс отличает нас от животных, таких, например, как кезатти, в которых доминирует звериное начало. Но о них мы поговорим позже, после того как обсудим мое предложение. И ты, Конан из Киммерии, играешь в моем плане немаловажную роль. Один раз ты уже сражался бок о бок с нашими воинами, хотя и не должен был нам ничего. И теперь от имени своего народа я снова прошу тебя о помощи. С тобой связана наша последняя надежда!

Взгляды остальных ганаков тут же устремились на Конана.

Внезапно Юкона вскочил на ноги, его глаза сверкнули.

– Во имя Азузы, неужели ты потребуешь от него этого? Он уже помог нам однажды, хотя мы и не были его родней. И чем мы отблагодарили его за это? Тем, что украли его оружие и бросили одного…

– Ты бросил его, – поправил ятаба, – как вождь наших воинов, ты ответственен за случившееся.

Юкона покраснел и вжал плечи:

– Я признаю свою вину! Но своей просьбой ты не оставляешь ему выбора. Конан – доблестный воин. Если он откажется, то потеряет свою честь, а если согласится, то обречет себя на верную гибель. Ты загнал его в угол!

Теперь ятаба тоже встал. Он был даже выше, чем Юкона, а тяжелый пронизывающий взгляд придавал ему еще больше внушительности.

– Конан из Киммерии, ты во всех отношениях такой же великий воин, что и любой ганак, когда-либо живший на земле. Мои люди верят, что ты послан к нам самими богами. Черные тучи судьбы сгущаются с каждым днем и не ровен час разразятся в убийственном шторме. Сейчас, как это было уже в нашем прошлом, один человек может изменить все.

Как духовному лидеру, мне известно многое из того, чего не ведают даже самые старые из вас. Каждому ятабе доверены тайны. И сегодня, ради спасения моего народа, я нарушу клятву, данную мной старому ятабе. Этой ночью я открою вам тайну запретных земель!

Ибо в этом трижды проклятом месте лежит то, что может оказаться нашей последней надеждой на спасение. Хотя должен предупредить, что зло, которое там затаилось, намного страшней любой угрозы кезатти. С твоей помощью, Конан, мы можем обрести то, что было утеряно много веков назад… то, что наделено властью изгнать наших врагов навсегда.

Конан подался вперед, сердце его заколотилось. В го-Лосе старика звучали гипнотические нотки, заставившие его вслушаться. Глаза ганаков заблестели в лучах заходящего солнца, и даже Юкона застыл на месте, позабыв про недопитый куомо.

Ятаба плавно обошел вкруг стола, перебирая свое ожерелье.

– Давным-давно, еще до наших предков, Ганаку населяло племя великанов. Их язык и обычаи были не такими, как у нас. В действительности даже землю свою они называли по-другому. Она называлась у них Рахамой. В центре Рахамы разливалось озеро. Вода его, освященная богами, была холодной и чистой, а в центре озера бил фонтан. Они называли его фонтаном богов, ибо каждый, кто коснулся или испил той воды, никогда не болел и не старился.

В благодарность богам рахамцы выстроили вокруг него каменную стену, а камни исписали хвалой и молитвами. Это ублажило богов, и те наградили их многими поколениями изобилия. Рахамцы расселились по всему острову, живя без страха и забот, не зная ни болезней, ни голода. Кезатти их никогда не беспокоили, и мертвые земли тогда еще не существовали.

Рахамцы были настоящими мастерами камня. Они выстроили наружную стену, чтобы защитить свою деревню от шторма, который наслали на них завистливые боги. Немного спустя после этого три лодки приблизились к побережью. Они были огромными, намного больше наших пальмовых, и конструкция их была так же необычна, как и люди, что плыли на них через море. Они были невысокими, даже ниже, чем Конан, их кожа белая, как сок куомо. Их предводительницу звали Джайорой. Рахамцы с радостью приняли чужестранку и позволили искупаться в своем фонтане. Джайора искренне подивилась чуду, однако не захотела делить фонтан с дикарями.

В одну безлунную ночь Джайора и ее люди напали. Спящие рахамцы были убиты. Только нескольким дюжинам удалось спастись, они убежали в джунгли и нашли прибежище как раз в том самом месте, где стоит теперь наша деревня. К ним присоединилась часть чужестранцев, те, что были недовольны предательством Джайоры…

Ятаба прервался, чтобы отхлебнуть куомо. Его аудитория была зачарована. Шейра и несколько ее охотниц расположились за стариками и, сидя на корточках, слушали с открытыми ртами. Ятаба намеренно повысил голос:

– Дети тех беглецов были нашими первыми предками!

Шепот изумления пробежал по скамьям. «Во имя Азузы!» – слышалось со всех сторон. Потом толпа снова стихла.

– Без своего чудесного фонтана рахамцы ослабели, начали стариться и умирать. Но хуже всего было то, что Джайора осквернила их стену, уничтожив молитвы и начертав вместо них проклятья. На воротах в стене ее люди изваяли образ жестокой богини и замуровали все остальные входы.

Рахамцы молили Джайору о пощаде, однако та убивала всякого, кто заходил в ее крепость. Тогда рахамцы взмолились своим богам, и те их услышали, но сил их хватило только на то, чтобы отравить фонтан. Люди, что пили из него воду, превращались в чудовищ, которые беспрестанно дрались и пожирали друг друга.

Отравленная вода просочилась в почву, и с тех пор там ничего не растет. Чудовища же разбрелись и населили окрестные джунгли. Рахамские боги потом как-то пытались восстановить фонтан, однако Джайора, которая превратилась в зверя последней, воззвала к своей богине, и та за нее заступилась. Заручившись поддержкой завистников, она напала на рахамских богов, и в этом столкновении обе стороны погибли. Фонтан засох. А что сталось с перевоплощенной Джайорой, никому не известно.

Конан не смел шелохнуться, заинтригованный рассказом ятабы. Происхождение замка в лесу стало понятным. Но откуда же все-таки взялась эта Джайора? Какая из хайборийских рас была низкорослой и бледнокожей? Ответ был где-то рядом, однако для полной разгадки не хватало одного маленького ключа.

Рахамцы не пытались вернуться в свою старую деревню. Чудовища расплодились по джунглям, да и новые беды сыпались на их головы одна за другой. Они стали называть себя ганаками, что означало – «дети камня». Однако они забыли свое искусство, так как люди Джайоры были слабы и ленивы. Наступили тяжелые времена, усугубленные появлением кезатти. Когда они впервые напали на деревню, их было немного. Однако они возвращались снова и снова, их число росло. Тогда ганаки взмолились богам, но услышаны не были, ибо старых рахамских богов уже не существовало.

Большинство чужестранцев поклонялось богу, которого они называли Азурой. Их бог не был ни плохим, ни хорошим. Но некоторых своих людей Джайора заставила продать свои души Кхатар – богине смерти. – Ятаба указал на старика, чье тело было расписано желтыми треугольниками. – Те из вас, которые являются их потомками, носят эти знаки, чтобы уберечь от нее свои души. Кхатар не слышит молитв, если те не сопровождаются криками жертвы на пыточном алтаре. Что же касается Азуры, то тот внимает лишь голосам жрецов, ни одного из которых не было среди людей Джайоры. Наши предки были бы обречены, если бы за них не вступился бог войны Мухинго.

Конан чуть не поперхнулся своим куомо. Азура… не означало ли это Ашура? Так назывался бог, почитаемый в Вендии! А ятабина Кхатар наверняка была Катар – вендийская богиня зла. Конан бывал когда-то в этих землях. Вендия лежала во многих милях к востоку от Иранистана, и хотя земли ее простирались до самого южного океана, она вовсе не считалась великой морской державой. Конан сомневался, чтобы она располагала хоть одним мало-мальски приличным портом. Ее народ и обычаи были странными. Похоже, что Джайора действительно была вендийкой, а Ганака – всего лишь одним из островов мистического архипелага, примыкавшего к западному побережью. Но это значило, что он дрейфовал не одну сотню миль, после того как спасся с тонущей «Мистрисс». Конан сконцентрировал все внимание на ятабе, готовясь услышать новые сенсации.

– Однажды ночью он явился нашему первому ятабе и поведал о том, что кезатти были детьми его младшего брата Изата. Он рассказал также о всемогущем Атабе и о солнечном Азузе, которые были сильными и добрыми богами. Они были весьма опечалены тем, что их сын причинил столько горя ганакам, однако запретили Мухинго убивать кезатти. Желая хоть как-то помочь людям, Мухинго передал это, – ятаба указал на свое ожерелье, – со словами: «Ты поведешь своих людей по пути Азузы. За это я дарю тебе кабукру. Выбери одного из своих воинов и сделай его вождем ганаков. Прикажи духам кабукры защитить его от кезатти. Пусть он соберет своих воинов и плывет на Араву, где одержит над птицами победу. С помощью кабукры ты будешь лечить больных и воскрешать умирающих, но запомни: души ракушек будут служить тебе до тех пор, пока ты следуешь путем Азузы!»

– Неужели мы свернули с его пути? – не выдержал Юкона.

– Думаю, что да. Это случилось очень давно, когда наш первый боевой вождь состарился и умер. Тогда наши воины уничтожили друг друга в борьбе за его место, и остался один лишь Кулунга. Я уже рассказывал вам, как с помощью атланги он прогнал кезатти, и до сегодняшнего дня они не смели нападать на деревню.

– Но как же насчет древнего пророчества? Вернется ли он снова? – взволнованно зашептали ганаки, их взгляды с надеждой устремились на ятабу.

Старик глубокомысленно помолчал и затем торжественно продолжил:

– Да! И именно поэтому я попросил Конана о помощи. Но начну по порядку… Когда я сказал вам, что Мухинго забрал Кулунгу на небо, я повторил ту ложь, которую рассказывал каждый ятаба до меня. Сегодня я открою вам правду, хотя тем самым нарушу клятву, данную мной моему предшественнику… – Старик часто задышал – видимо, ему нелегко было об этом говорить. – Нет, Кулунга не вознесся на небо. Прогнав кезатти, он отправился в запретные земли. Только ятаба знал об этом и не хотел его отпускать. Но избранный не послушался. Он мечтал отыскать фонтан и восстановить деревню. Отец и мать Кулунга были коренными рахамцами, и они воспитали в нем мечту увидеть старые стены. Он надеялся, что атланга поможет ему разделаться с тварями, обитавшими в самом сердце джунглей. Кулунга вошел в крепость… и с тех пор его никто не видел.

– Но почему от нас это скрывали?! – требовательно спросил узколицый ганак, его глаза пылали негодованием.

Ятаба пожал плечами:

– Не знаю… Возможно, потому, что люди ятабы и так много страдали. Жестоко было бы лишать их последней надежды.

Старики снова зашумели, пока выкрик киммерийца не заставил их смолкнуть.

– Хватит, во имя Крона! Скажите, что я должен сделать, и вы получите мой ответ.

Ятаба нахмурился:

– Атланга находится там, где ее последний раз сжимал Кулунга, – за стенами старой крепости. Только ты и Юкона видели древний замок. Однако Юкона – наш последний воин и должен остаться здесь. Если духи меня услышат, они защитят его от кезатти.

– Тогда почему не пойду я? Пусть Конан охраняет деревню.

Ятаба покачал головой:

– Нет, Юкона. Только избранный может коснуться атланги. И я верю, что Мухинго послал нам Конана. Избранник Кулунги – Конан из Киммерии.

Конан чуть не расплескал свой куомо; он поставил кокос на стол и поднялся со скамейки.

– Я все понял. Вы хотите, чтобы я прогулялся в джунгли и раздобыл вам атлангу. Во имя Крома! Так бы и говорили сразу!

Он повернулся к ятабе.

– Я иду, но сначала ты должен поклясться, что попросишь свои ракушки изгнать из меня зверя, которого ты видел в моих глазах.

Ятаба сжал свое ожерелье. Понравится ли это Мухинго? Послушаются ли духи на этот раз? Этого он не знал. Но знал, что не должен был колебаться. У него не было другого выбора, кроме как выполнить просьбу Конана. Его большие черные глаза встретили горящий взгляд киммерийца.

– Клянусь Азузой, солнечным богом, а также Атабой, богом всех богов, что прикажу кабукре очистить твою душу.

– Тебе не придется идти одному! Я и три моих девушки будем тебя сопровождать, – раздался знакомый голос. Это была Шейра.

– Ты нужна нам здесь, – холодно возразил ятаба.

– Если погибнет Конан – погибнем мы все. Кроме того, я раниоба и могу сама за себя решать.

– Что ж, пусть будет так, – вздохнул ятаба.

– Отправимся утром, – усмехнулся Конан, хлопнув по рукоятке меча. Он посмотрел на Шейру, которая уже отдавала распоряжения своим охотницам. Необычайный рост девушки придавал ей столь экзотическую красоту, что варвар находил ее даже более пьянящей, чем куомо. Она обладала силой и женственностью – качествами, которые восхищали Конана в любой женщине. Он знал, что Шейра не подведет в лесу, когда им придется столкнуться с пауками или тварями еще похлеще.

Вообще-то он решил войти в крепость независимо от обещаний ятабы. Там, за стенами, были вещи Джайоры, в том числе старые морские карты. С их помощью он отыщет дорогу на материк. Да и рубины в стене не давали ему покоя. Такие камушки в городах стоили бо-о-олыпу-щих денег.

Улыбнувшись, он похлопал Юкону по плечу и отправился спать. Теперь у него не оставалось сомнений в том, что очень скоро его судьба изменится.

ГЛАВА 14 ВУГУНДА

С восходом солнца листва начинала сверкать и переливаться, точно изумруды. Конан с удовольствием вдыхал сырой, пропитанный морем воздух, чувствуя себя освеженным после ночи хорошего крепкого сна и аппетитного завтрака из рыбы панги. Его не мучила головная боль, которую он ожидал заработать в результате своего чрезмерного увлечения куомо, не ныли помятые ребра. Одним словом, не считая слабого жжения в лодыжке, в том месте, где ее зацепили паучьи щупальца, он чувствовал себя как заново родившийся человек.

Ятаба стоял у холма и что-то обсуждал со стариками. Он выглядел уставшим. Похоже, он не имел возможности выспаться так, как Конан, если, конечно, вообще ложился спать.

– А эта ваша атланга, она тоже сделана из камня? – спросил варвар, поравнявшись с ганаками. Он с удовольствием снял с бедра меч и сделал в воздухе росчерк, отчего лезвие засверкало.

– Никто из ныне живущих ганаков не видел атланги, – задумчиво ответил Юкона и посмотрел на лидера.

Ятаба потер припухшие глаза и тщательно проморгался.

– Юкона прав. Однако, думаю, ты без труда ее узнаешь. В наших легендах она описана детально: длинная, как рука человека, загнутая, как клык змеи, и цвета, как море в безветренный день. Камень, из которого ее выковал Мухинго, невозможно встретить на земле, поэтому лезвие атланги острее любой нашей ракушки.

Конан попытался представить себе такое оружие. В жизни ему не приходилось видеть ничего подобного, и он даже засомневался в его существовании. Варвар по опыту знал, что рассказчики любили приукрасить свои истории, так что описание любой вещи могло обрасти неправдоподобными деталями. Даже мудрецы и книгописцы частенько перевирали факты, зная, что молчаливая правда истории надежно спрятана под пыльными плитами над могилами тех людей, которые когда-то эту историю совершали. Конан так же верил в возможность отыскать атлангу, как и в то, например, что она изготовлена из берцовой кости Митры.

Конан обернулся, заслышав за спиной чьи-то легкие шаги. Прямо позади него Шейра стояла с тремя ганачками, все девушки скромно улыбались.

– Кром! – прошептал киммериец. Они ступали так же бесшумно, как кошки по толстому ковру. В былые времена он мог только мечтать о таких компаньонах.

– Ну что, Конан из Киммерии, готов ли ты прогуляться с нами в мертвые земли? – В голосах охотниц звучало явное заигрывание.

Конан усмехнулся, но решил поддержать игру:

– Я был готов еще вчера. Какого дьявола вы так долго возились?

– Мы проснулись давно, еще до того, как лик Анамоби растворился в небе. Аврана, Канитра, Макиэла и я приготовили в дорогу припасов. Звери и травы в запретных землях не всегда пригодны в пищу.

Конану пришлось согласиться, его так и скрутило при одном только воспоминания о завтраке из паучьих яиц. Он принялся натирать себя горстью ягод, которые ему передал Юкона. Варвар поморщился:

– Эта ваша отрава воняет хуже, чем заморийская выгребная яма. Не думал, что на земле могут встречаться такие растения!

Юкона усмехнулся:

– Ягоды тут ни при чем. Они лишь придают цвет. Основной же компонент мази – свежий помет птицы цацы, которая охотится в джунглях на мелких насекомых. Вот откуда берется запах. Этот запах способен отогнать большинство москитов и прочих кровососов, укусы которых приводят к болезни или даже смерти. Потерпи немного, и ты к нему привыкнешь.

Конан с сомнением оглядел свое размалеванное тело.

– Боюсь, что этот же запах может привлечь тварей куда более страшных, чем москиты. Ну да не важно, если это необходимо, я вынесу любое благоухание, даже это. А что действительно имеет значение – то, как скоро мы отправимся в путь. Думаю, мы должны вернуться к закату. Я не очень бы хотел провести ночь в джунглях.

Ответом было молчаливое согласие.

– Как там Гомба? – поинтересовался Юкона.

– Поправляется. Он сознает свою вину и стыдится своих поступков. Он пожелал Конану счастливого пути и скорейшего возвращения, – тихо соврал ятаба.

Юкона отвел глаза и ничего не ответил.

– А мы и не собираемся задерживаться, – сказал Конан холодно; он до сих пор не мог простить предательства Гомбы.

Закончив все приготовления, маленький отряд двинулся в путь. Впереди шла Макиэла – самая высокая среди девушек. За ней – Конан и Шейра. Аврана и Канитра замыкали процессию. На их бедрах болтались сумки с провизией. Сумки были изготовлены все из того же чешуйчатого материала, скорее всего шкуры угря или змеиной кожи.

Макиэла двигалась с грацией пантеры, отыскивая на земле следы, оставленные им и Юконой вчера вечером.

– Макиэла – наша лучшая охотница, – с гордостью сообщила Шейра.

Конан оценивающе посмотрел на великаншу:

– Отыскивать следы… Подумаешь, велика премудрость! В землях, граничащих с Киммерией, живут дикари, называемые пиктами. Любой из них без труда выследит змею до самого ее логова. А проследить наш с Юконой путь – так и начинающий следопыт справился бы с такой задачей.

До сих пор находить следы было действительно несложно, однако следовало отметить, что Макиэла делала это так же быстро, как пикты, а что самое главное – была при этом намного симпатичнее.

Шейра широко улыбнулась:

– В свое время ты поймешь, что я имела в виду. Естественно, что ты гордишься своими людьми, так же, как и мы своими. Но ты еще слишком многого не знаешь ни о нашей земле, ни о нашем народе.

Они давно уже пересекли границу деревни и теперь уверенно шагали за Макиэлой, которая все время шла впереди, в нескольких шагах от Шейры и Конана. Две другие охотницы выстроились по бокам и постоянно изучали окрестности. Джунгли казались подозрительно тихими; несколько змей, которые им повстречались, были вялыми, а зачастую и вовсе спящими, и только птицы иногда покрикивали.

– Мы наберем яиц ананси, сразу как только встретим. Ананси не водятся в этой части джунглей, так как боятся света. Дальше нам надо быть осторожнее.

– Кроме ананси, я не встречал других тварей, которых стоило бы бояться. Вряд ли кто-то еще может помешать нашему продвижению.

– Тебе просто повезло! Ананси сами являются пищей для хищников, еще более страшных. Держи свое оружие наготове, ибо наши собственные копья бессильны против крадунчиков.

– Крадунчиков?..

– Старики называют их вугундами. Вугунда нападает столь бесшумно, что жертва не успевает ее даже заметить. Они охотятся поодиночке, никогда не объединяются к стаи, как ананси. Раниоба, что была до меня, видела, как они дрались между собой: та, что была побольше – а самки крадунчиков всегда крупнее самцов, – заживо сожрала супруга. Старики говорили, что видели вугунду ростом в два раза выше Юконы.

– Зверя с такими пропорциями не заметит только слепой, – усомнился варвар.

– Но не крадунчика! Их тела, как…

– Тс-с… – Макиэла поднесла палец к губам и нахмурилась.

Конан огляделся вокруг, гадая, что же все-таки могло ее встревожить. Деревья пока что еще росли редко, и солнце проглядывало сквозь кроны. Они еще не вышли на ту тропу, которая вела в запретные земли.

– Вы слышали звук?.. – Голос Макиэлы был низким, как у мужчины, однако приятным и даже мелодичным.

Конан ничего не слышал, хотя, несмотря на болтовню с Шейрой, не переставал вглядываться и вслушиваться. Листва тихо шептала на ветру, а пузатые насекомые назойливо кружили…

– Я могу повести, – предложил Конан. – Я помню дорогу, да и как вы сами сказали, от вашего оружия сейчас не много толку.

Макиэла рассмеялась:

– Мужчина-чужестранец ведет раниобу и ее трех лучших охотниц по джунглям! Как вам это нравится? Нет, Конан из Киммерии, не стоит даже пробовать.

– Решения здесь принимаю я, – напомнила ей Шейра. – Будь он ганак, я бы с тобой согласилась. Действительно, наши мужчины в лесу, как дети. Однако Конан не первый раз в джунглях, и он уже видел древние стены. Пусть он ведет!

Не проронив ни слова, великанша пропустила Конана вперед и пристроилась за раниобой.

– Мы должны отыскать яйца ананси, пока не поздно.

– Я частенько встречал их на тропе. Птицы находят их весьма съедобными. – Варвар решил умолчать о своем собственном печальном опыте. Он был слегка раздражен насмешками Макиэлы и намеревался теперь доказать деревенщине, чего стоят киммерийцы. Конану доводилось участвовать в самых разнообразных экспедициях. И хотя в большинстве случаев флора и фауна чужих краев были не такими, как на его родине, он быстро адаптировался в любых диких условиях. В действительности в первобытном лесу он чувствовал себя больше дома, чем в переполненном городе. Обычные люди порой были страшней любых, самых дьявольских чудовищ, хотя и называли себя при этом цивилизованными. А бродить по темным городским улочкам было иногда опасней, чем по кишащим хищниками джунглям.

Стоило людям основать города, как они тут же выдумывали свои законы, порой настолько запутанные и противоречивые, что путешественнику или чужестранцу с трудом удавалось в них разобраться. А наказания же за любой проступок были столь жестокими, что казались просто безумными с точки зрения здравого смысла. Сколько раз он покидал города, преследуемый стражниками за нарушение странных местных обычаев. Здесь же, в джунглях Ганаки, так же как и в степях Киммерии или пустынях Шема, он знал хорошо лишь один закон: выживает сильнейший. Конан был варваром и поэтому во многих отношениях был ближе к зверю, чем к человеку.

Полуденное солнце повисло в небе, точно огромная раскаленная добела головня в широкой голубой жаровне. Безжалостная жара превращала джунгли в пылающий зеленый ад.

Пот в три ручья лил с Конанова лица и бисером блестел на загорелом мускулистом теле. Так же как и девушки, он был почти голым. Еще с утра он подыскал себе длинный широкий лоскут змеиной кожи и превратил его в грубую набедренную повязку, причем сделал это не из каких-то там моральных побуждений, а из сугубо практического расчета. Под этим незатейливым нарядом он протащит в деревню рубины. Кроме того, зеленый чешуйчатый пояс служил для его меча чем-то вроде ножен.

Наряды Шейры и ее охотниц также были предельно просты. Узенькие пояса крест-накрест обвивали их изящные талии, выставляя напоказ смуглые бедра. Скромные одеяния в джунглях были весьма удобны, ибо не стесняли движений и не усугубляли и без того невыносимую духоту.

Конан едва сдерживал восхищение. От пупка и до самой шеи тела девушек были абсолютно голыми, за исключением Шейры, которая носила ожерелье. Подобная манера одеваться была широко распространена в Пунте и Зембабве – землях к югу от Стигии. Природа тех королевств была столь же дикой, однако климат казался мягче. Эти же джунгли были так же невыносимы, как парная в туранской бане.

Конан заметил, что ганачки потели меньше: их кожа только поблескивала в тех местах, откуда с него текло ручьем. Краска на его лице давно поплыла, однако от москитов по-прежнему защищала. Бритые затылки охотниц казались куда удобней его собственной черной гривы. Стряхнув с лица пот, варвар оглянулся назад и снова поразился восхитительному виду. Это даже хорошо, что он шел впереди, не замечая своих обольстительниц.

– Вот… – Он указал на гроздь шаров, свисавшую с соседнего дерева.

– Наконец-то! – облегченно вздохнула Шейра и приказала ганачкам остановиться.

Конан припомнил, как на этом участке пути часто встречал разных птичек. Сегодняшнюю тишину могло объяснить лишь одно – присутствие затаившихся хищников.

В тревожном лице Макиэлы отразились его собственные мысли.

– Эта тишина!.. Клянусь Азузой! Джунгли будто бы поджидают нас, как змея в траве, свернувшаяся кольцом и готовая в любую минуту прыгнуть.

– Прежде чем открыть рот, той змее придется познакомиться с моим мечом, – угрюмо проворчал киммериец.

– И с моим копьем! – решительно подхватила Канитра.

Макиэла вскарабкалась на дерево и стащила яйца вниз. С гроздью шаров в одной руке и с копьем в другой она ждала новых распоряжений раниобы.

Шейра махнула рукой, и отряд снова двинулся в путь.

Конан отметил про себя, что ракушечные ножи копий были отменно заточены, наверняка о специальный камень, наподобие того, что использовался на материке с той же целью.

– Груда костей лежит дальше. – Он жестом указал вперед. По мере того как они углублялись, он все больше внимания уделял веткам над головой. – Поосторожнее с паутиной, они набрасывают ее сверху.

Вообще-то Конан заметил, что стал бояться пауков гораздо меньше с тех пор, Как вернул свой меч. Стальной клинок в этих лесах был так же незаменим, как коса во время жатвы. Что же его на самом деле беспокоило, так это мистические крадунчики – гигантского размера твари, при этом невероятно бесшумные. Хотя, впрочем, они были такими же созданиями из плоти и крови – и это весьма утешало. Реальная же опасность таилась там… за стенами мертвой крепости.

– Я вижу кости! – вскрикнула Шейра, когда тропинка свернула налево.

– Останки храбрых ганаков, которые так и не увидели старой деревни, – мрачно добавил Конан. – А вот и труп паутинщика, которого я прикончил.

Хотя с той ночи прошло уже почти двое суток, паук тем не менее выглядел все таким же чудовищным и ядовитым.

Шейра одарила Конана восхищенным взглядом, протянула руку и потрогала его внушительный бицепс.

– И ты справился с ним голыми руками? Юкона не преувеличил, когда назвал тебя могущественным воином! Вряд ли в деревне найдется ганак, равный тебе по силе.

Она взяла Конана под руку и зашагала рядом.

– Даже Гомба? – усмехнулся варвар.

– Бедный Гомба, – тихо вздохнула Шейра, но руку не убрала.

Наступило неловкое молчание, нарушаемое лишь их собственным дыханием да шелестом листвы под ногами. Похоже, его насмешка обидела раниобу.

К счастью, Шейра заговорила снова:

– Возможно, по силе он тебе не уступит. Но ты, Конан… Ты намного мудрее, и за это он тебя ненавидит. Знаешь ли, когда мы хотели с ним пожениться…

Конан удивленно поднял бровь, но от комментариев воздержался.

– Я любила его и сейчас, возможно, люблю, – как сестра может любить брата. Но никогда я не стану его женой – только не после того, что случилось. Гомба доблестный воин, но его взгляды на жизнь, его видение того, что хорошо, а что плохо для его народа, – слишком упрощенные. А ведь он так упрям! Никогда еще не видела его таким угрюмым.

– Угрюмым? Кром, девочка, твой Гомба ворует мой меч, бросает меня на острове и, наконец, пытается убить твоего отца, – не выдержал Конан.

– Гомба вспыльчив. А мой отец всегда его ненавидел. Они оба упрямы, как пни. Да, он украл твое оружие, но из лучших побуждений: с помощью твоего меча он надеялся защитить деревню. Я верю, если бы не кезатти, вы бы могли стать друзьями.

– Мне не нужны друзья, которые меня бросают. И хватит об этом! – резко ответил варвар.

Дальше они шли молча.

– А правда, что, пока в небе сияет лик Азузы, ананси не нападают? – Вопрос Авраны прозвучал так неожиданно, что Конан вздрогнул.

– В такие места, как это, лучи Азузы не проникают, – мрачно заметила Макиэла.

И действительно, чем дальше они продвигались в джунгли, тем плотнее становилась тьма. Все реже клочкиголубого неба показывались над головой. Конан нахмурился.

– Они были полны решимости сожрать меня с потрохами. Интересно, увидев свои яйца, станут ли они прятаться или же просто пропустят нас, не трогая?

– Нам известно только то, что ананси не нападают на тех, кто несет их потомство, – тихо ответила Шейра.

– Стена деревьев должна быть где-то рядом. – Конан наклонился, изучая следы.

Отпечатки принадлежали Гомбе или Юконе, а может быть, тому и другому сразу. Изучив джунгли на предмет притаившихся хищников, он осторожно свернул с тропы.

Нервное напряжение охватило ганачек, когда они нырнули во тьму, в которой только что растворился их проводник. С каждым шагом заросли становились гуще. Листья и ветки беспорядочно переплетались до тех пор, пока не превращались в сплошную мокрую массу зелени. Ухудшение видимости значительно замедляло дальнейшее продвижение.

– Джунгли не были столь дремучими. Боюсь, что мы заблудились… Хотя постойте, что это? Ха!.. Это же место, где валялся Юкона! Мы на верном пути, клянусь Кромом! Смотрите, вон там я пролез через стену. – Конан указал на пару деревьев, между стволами которых был зажат труп паука. Он спрятал яйца ананси в складки юбки, служившие чем-то вроде кармана, – сюда же он собирался спрятать алмазы. Остальные яйца Аврана и Канитра распределили по своим сумкам.

Освещенность улучшилась. Конан сделал еще несколько шагов, как вдруг неожиданно замер. Шейра и Макиэла застыли за его спиной.

Прямо перед ними лежал труп огромного паутинщика, едва заметный в сумеречной тьме. Он напоминал обезглавленный мешок с костями, так, как будто бы кто-то или что-то высосало все его внутренности. Ни брюшко, ни шея вспороты не были, все выглядело так аккуратно, как если бы тут потрудился топор палача.

Киммериец присвистнул:

– Боги небесные, кто же мог это сделать?

Шейра жестом приказала ему замолчать.

– Не знаю, – тихо прошептала она, – и надеюсь никогда об этом не узнать.

Аврана поддела труп копьем, сморщившись в отвращении. Суставчатая фаланга безвольно повисла в воздухе. Девушка опустила оружие, позволив безобразной клешне соскользнуть на землю, и вытерла острие о траву.

– Вперед, – скомандовал Конан, – чем быстрей мы попадем на поляну, тем лучше.

Добежав до деревьев, Конан высоко подпрыгнул, хватаясь на лету за толстую ветку. Вскарабкавшись на сук, он махнул девушкам.

Шейра и Макиэла старались как могли, хотя было очевидно, что ганачки не привыкли лазать по деревьям.

– Осторожно! – вдруг крикнула Макиэла, указывая на предмет, висевший у Шейры над головой.

Конан проследил за ее взглядом: с ветки свисало тело другого паутинщика, также обезглавленного и выеденного изнутри. Ноги его слабо покачивались, хотя не было никаких сомнений в том, что паук мертв.

Киммериец оглянулся вокруг в поисках следов борьбы или по крайней мере крови. Ничего… Работали чисто, без шума и пыли. Несмотря на страшную духоту, по спине варвара пробежал холодок. Этот потрошитель ананси был, по всей видимости, мастером маскировки – коварным неуловимым чудовищем с демонической жестокостью.

Жирная вонючая капля шлепнулась на ладонь. Кром! Свежая кровь! Труп паука раскачивался, вопреки полному отсутствию ветра!

– Быстро за мной! – рявкнул он вниз. Глаза варвара сверкнули голубыми факелами, а пальцы нащупали рукоятку меча.

Без лишних промедлений Аврана и Канитра вскарабкались вслед за остальными.

Стиснув зубы, Конан попытался протиснуться в узкую щель между стволами. Тщетно, проем был слишком узок. Уперевшись спиной в одно и ладонями в другое, он попробовал развести деревья в стороны. Шейра отдала свое копье Макиэле и также уперлась в стволы. После целой вечности усилий зеленые исполины дрогнули, уступив чудовищному напору связок и костей.

Макиэла нырнула в проем первой, кубарем покатившись по песку после приземления. За ней прыгнули Аврана с Канитрой.

– Быстрей! – прорычал Конан сквозь стиснутые зубы, руки его тряслись от напряжения.

Как только Шейра порхнула вниз, Конан выпустил стволы и полетел следом, деревья за ним с шумом сомкнулись.

Они приземлились спиной к спине, крутясь и кувыркаясь, чтобы смягчить падение. Шейра вскочила на ноги первой и сразу наградила Конана очаровательной улыбкой, от которой брови киммерийца, почти сросшиеся на переносице, чуть расступились.

Все пятеро погрузились в напряженное молчание, подавленные мрачным видом огромного каменного сооружения, возвышавшегося впереди. Как по волшебству, его потрескавшиеся стены в точности повторяли форму живого забора по периметру поляны, а старые обломанные зубцы поднимались до самых макушек деревьев. От того места, где они стояли, крепость находилась на расстоянии броска камня. Конан поспешно отвел глаза, прежде чем успел вспомнить, что коварное изваяние находилось на другой стороне стены.

– Старая крепость! – прошептала Шейра благоговейно. – Построенная нашими… Ой! – Макиэла налетела на нее и, зажав рот рукой, повалила на землю.

Конан заморгал от удивления. Должно быть, ганакская охотница услышала что-то подозрительное. Он выхватил меч и огляделся вокруг.

Со звуком, не более шумным, чем шелест травы или дыхание ветра, гигантская тварь свалилась откуда-то сверху. В первый момент Конан даже подумал, что это часть дерева: тело чудовища имело подобный темно-зеленый оттенок, а многочисленные конечности напоминали по форме ветви. Огромное брюхо по толщине превосходило рост киммерийца и резко переходило в короткую тонкую шею. Четыре длинные задние ноги упруго спружинили падение. Полупрозрачные зеленые крылья бесшумно били по воздуху, неся, насекомое к его жертве.

Маленькие передние лапки были кротко сложены на брюхе в чудовищном передразнивании послушника, молящегося своему богу. Кинжалообразные иглы ощетинились по всей их длине, когда насекомое раскрыло ручки капканом и устремилось прямо на Конана. Однако чудовищней всего была его голова; слюнявая коническая антенна завращалась на лбу меж луковицами глаз. Эти огромные сетчатые глазищи зловеще переливались на солнце и, казалось, одним только взглядом высасывали из жертвы кровь.

– Крадунчик! – вскрикнула Шейра, выхватывая из-за пояса нож.

Вугунда атаковал со скоростью падающего ястреба. Меч Конана рассек воздух над его головой, однако маленькие лапки блокировали удар. Закаленная сталь со звоном отскочила от них, как если бы обрушилась на алмазную плиту. Капкан захлопнулся так стремительно, что Конан не успел моргнуть и глазом. Шипы зацепили плечо, чудом не задев головы. Звук от хлопка зазвенел в ушах сотней колоколов.

Крадунчик отпорхнул назад и опустился на землю. Скорость, с которой он совершал свои маневры, была поразительной, и это вопреки тому, что ростом он был с племенную лошадь и, пожалуй, в два раза больше в длину. Голова крадунчика плавно покачивалась на тонкой шее, а длинная антенна отвратительно подергивалась из стороны в сторону, пока насекомое измеряло расстояние до Конана. С быстротой молнии оно атаковало снова.

Конан отчаянно выругался и выставил вперед меч. Шипы оцарапали лицо. Втянув голову в шею, варвар едва избежал смертельных объятий стальных рук. Однако поднятый над головой меч прочно застрял в могучих тисках вугунды. Не на шутку испугавшись, Конан дернул за рукоятку изо всех сил; впрочем, с таким же успехом можно было бы вытаскивать нож, заклиненный между каменными жерновами.

Канитра и Аврана уже оправились от страха и теперь прыгнули вперед, тыкая в круглое брюхо копьями и ножами. Желтая кровь оросила землю, капая из дюжины ран пронзенного насекомого, которые, правда, были для него столь же опасны, как укусы комара для бегемота.

Чудовище разинуло пасть, испуская душераздирающий вой. Острые зубы сверкнули на солнце кривыми смертоносными рядами, способными за раз обезглавить ананси или человека.

Шейра и Макиэла напали с боков, не переставая раздавать удары ракушечными ножами.

Часто захлопав крыльями, насекомое поднялось в воздух за пределы Досягаемости копий и ножей.

Конан чувствовал, как земля медленно уходит у него из-под ног; немалый вес пассажира заметно усложнил насекомому взлет. В какой-то момент он даже решил выпустить меч, ожидая, что тварь выбросит клинок после того, как найдет его малосъедобным. Однако тут же осознал, что, пока клешни вугунды были заняты оружием, он располагал бесценным преимуществом. Продолжая держаться за эфес одной рукой, другой он вцепился в шершавую шею чудовища.

Бесшумные крылья махали тяжело. Однако упрямая тварь по-прежнему не хотела выпускать меч, по-видимому не подозревая, что стальной клинок вовсе не является частью ее жертвы. Наклонив голову, вугунда обнажил ряды своих смертоносных зубов.

А снизу Аврана и Канитра метали свои копья. Одно скользнуло по ноге Конана, вызвав поток страшнейших проклятий. Другое – пронзило крадунчика ниже живота, оставшись торчать из его спины. К сожалению, острие не задело тонкие крылья. Рыжая кровь закапала с древка обильным ядовитым дождем. Тем не менее строптивое насекомое продолжало свой подъем и было уже на полпути между землей и макушками деревьев. По мере их взлета Шейра и ее охотницы стремительно уменьшались, пока не превратились в коричневые пятнышки крошечного размера.

Если вугунда утащит его к себе на деревья, все, что ему останется, – так это попробовать высвободить копье и новым ударом прикончить чудовище. Хотя Конан сомневался, что насекомое отпустит меч даже после смерти.

Вскоре они оказались уже на уровне древних стен. Посмотрев вниз, Конан увидел осыпавшиеся руины рахамского селения. Прежде он думал, что внутри скрывается замок, но сейчас убедился, что крепостная стена всего лишь выполняла защитные функции для обычной туземной деревни. Овальная по форме, Б диаметре она значительно превосходила даже те, что окружали крупные цивилизованные города.

Несколько зданий сохранилось наилучшим образом. В центре деревни возвышался минарет, который он видел раньше. Он выглядел в виде правильной цилиндрической башни, достаточно неширокой, однако достигавшей небывалой высоты. Пожалуй, с такого наблюдательного пункта можно было разглядеть весь остров. Не считая разрушенного шпиля, он казался почта не тронутым беспощадным течением времени. Легендарный фонтан богов наверняка был замурован здесь.

Однако времени для дальнейшего изучения достопримечательностей не оставалось, Крадунчик не выказывал ни малейшего желания приземлиться, и даже, напротив, с умопомрачительным терпением продолжал свой подъем. Траектория их полета хаотично менялась, а ноги насекомого опасно задрожали. Неожиданно оно взвыло и выпустило меч.

Конан немедленно перебрался на ухабистую спину, словно пытаясь оседлать строптивое насекомое. Крадунчик отчаянно замахал лапками, всеми силами стараясь сбросить своего наездника. К счастью, руки его оказались слишком коротки. Конан ударил мечом по крылу, рассчитывая тем самым заставить вугунду спуститься.

Какой-то момент его план действительно работал. Тварь начала снижаться по непредсказуемой спиральной траектории. Потом вдруг она задрожала, крылья перестали биться, и они камнем понеслись вниз. Конан изрыгнул чудовищный поток проклятий, которые, впрочем, были тут же подхвачены ветром. Заткнув меч за пояс, он пригнулся и глубоко вдохнул. Зеленая стена деревьев неслась на него с умопомрачительной скоростью. Конан вытянул руки и приготовился к прыжку. Это был его единственный шанс, и теперь нельзя было ошибиться.

Как-то он видел подобный трюк в заморийском бродячем цирке: акробат, искусный кхитаец, спускался с высокого здания, перелетая между горизонтальными палками, что располагались одна под другой в виде длинной лестницы, изготовленной специально для представления. Раскачиваясь, как обезьяна, он перебирал перекладины, пока не спрыгнул с самой последней.

Когда Конан ухватился за первый попавшийся сук, он понял сразу две вещи: скорость кхитайца и его вес составляли примерно одну треть от его собственных, и, что самое важное, тот, вероятно, упражнялся в своем искусстве не одну сотню раз.

Руки Конана буквально вырвало из суставов. Не удержав ветку, он перевернулся несколько раз в воздухе, тщетно пытаясь ухватиться за другую. Пропустив одну, он тут же получил хорошенький удар в бок, зато со следующей ему повезло: он зацепился ногами, которые немедленно распрямились, и дальше, прямо как в цирке, он полетел вниз головой. Продолжая таким образом гасить скорость, он вскоре добрался до самого низа и грузно рухнул в песок; искры так и посыпались из его глаз.

Поднявшись на ноги, Конан сделал несколько неверных шагов и подождал, пока вернется зрение.

Шейра и Макиэла бежали к нему навстречу, что-то крича. Почесывая раскалывающийся череп, Конан мрачно улыбнулся ганачкам.

– Клянусь Кромом, ваши крадунчики не так уж страшны, пауки были куда опасней!

Шейра выглядела бледной.

– Вы, киммерийцы, должно быть, сделаны из камня! Неожиданно улыбка исчезла с ее лица, и она сказала уже вполне серьезно:

– Мы немедленно возвращаемся назад! Твои раны нужно лечить! – Она вытащила сломанный прутик, застрявший у Конана в щеке.

Конан небрежно отмахнулся, отряхивая волосы от листвы.

– Нет, девочка, у нас слишком мало времени, да и, пожалуй, я гораздо охотней проведу ночь в крепости, чем в ваших трижды проклятых джунглях. – Он захромал вперед, в то время как девушки не решались сдвинуться с места.

– Чертова зверюга! – проворчал киммериец, только сейчас заметив, что петля, в которой крепился его меч, оборвалась и того теперь также не было на месте. Прежде чем он успел позвать кого-нибудь на помощь, Конан неуверенно подался вперед, глаза закрылись, и он тяжело рухнул на землю.

– Конан, Конан из Киммерии! – его разбудил голос Шейры.

Он заворочался, открыл глаза и посмотрел наверх. Лицо девушки казалось чудесным видением на фоне залитого луной неба, длинная коса нежно щекотала его щеку. Неужели она привиделась ему во сне? Нет, пожалуй, если 6 это был действительно сон, он наверняка бы не чувствовал себя так, как будто на нем потоптался целый легион гирканийской конницы. Приподнявшись на локтях, Конан с любопытством огляделся вокруг.

Ганачки затащили его в крепость – по крайней мере в этом он был точно уверен. Его меч – еще одно чудесное видение – покоился рядом с ним у стены. Конан с трудом подавил в себе желание обнять красавицу и жарко поцеловать.

– Где остальные?

– Спят. – Шейра указала куда-то в темноту. – После того как мы перетащили тебя сюда, Макиэла послала Канитру разыскать твой меч и насобирать листьев ягнебы.

– Листья ягнебы?..

– Да, ты должен их съесть, чтобы восстановить силы. Ятаба всегда дает их больным и раненым. – Шейра извлекла откуда-то горсть небольших крапчатых листочков, напоминавших по форме сердечки. – Ты был прав, когда отказался возвратиться в деревню. Мы должны разыскать атлангу. Как ты себя чувствуешь?

«Бывало и похуже», – подумал про себя варвар; он рассчитывал отправиться назад с рассветом.

– Немного пищи и воды помогли бы мне не хуже твоих лекарств. Я выспался и чувствую себя вполне здоровым.

– Неподалеку есть родник. Еще до заката Макиэла видела, как одна птица пила из него воду.

– Фонтан?

– Что ты, во имя Азузы! Это всего лишь маленький ключ с холодной и прозрачной водой, похожий на те, которых полно в нашей деревне. Листья ягнебы горькие, вода поможет тебе их проглотить.

Конан с превеликим удовольствием опрокинул бы сейчас кружку пива или кувшин вина, хотя, впрочем, перспектива утолить жажду и смочить голову обрадовала его не меньше. Что ни говори, денек выдался жарким!

Конан подхватил свой меч, и они вместе направились к роднику. Он заметил, что кровь с его лица уже была смыта чьей-то заботливой рукой.

Опустившись на одно колено, он зачерпнул воду рукой. К его удивлению, она оказалась лучше любого пива и вина. Так он продолжал пить до тех пор, пока не мог уже вместить больше. Утолив жажду, он откусил ягнебы и сморщился.

– Фу! Какая гадость! Я бы с большим удовольствием провел ночь с тысячей крысиных трупов, чем еще раз попробовать этой отравы.

Проглотив, не жуя, еще несколько листьев, он запил их водой и тщательно прополоскал горло. Даже после этого во рту остался прогорклый привкус. Набрав в грудь воздуха, Конан окунул голову в родник и, вынырнув, энергично отряхнулся. Холодные брызги полетели во все стороны, приведя Шейру в неописуемый восторг.

– Неужели все киммерийцы носят такие волосы? – поинтересовалась раниоба, перебирая свою роскошную косу.

– Многие, но не все. Некоторые подстригают их покороче. – Конан изобразил рукой режущее движение и тут же решил задать вопрос, который его давно волновал. – Интересно, чем вы бреете свои головы?

Шейра заморгала, явно озадаченная:

– Бреем?.. Я не понимаю…

Конан указал на ракушечный нож, торчащий у нее из-за пояса.

– Ну… я имею в виду, что за инструменты вы используете, чтобы делать такие прически?

Девушка удивленно подняла бровь, проводя рукой по голым вискам:

– Наши волосы растут так, как им нравится. Все, что мы с ними делаем, так это заплетаем их так, как ты сам это видишь.

Такой ответ вряд ли мог удовлетворить киммерийца, однако он решил прекратить допрос. Скрестив ноги, Конан хлебнул еще немного воды и огляделся вокруг. Шейра присела рядом с ним на корточки, и они вместе принялись разглядывать призрачные руины, раскинувшиеся впереди. Луна, свободная от облаков и макушек деревьев, заливала старую деревню бледным светом, который скорее скрывал, чем позволял что-либо обнаружить.

Большинство рахамских сооружений достаточно хорошо сохранилось. Ятаба не преувеличил, когда назвал древнюю расу мастерами камня. Киммериец никогда не встречал столь изысканно выложенных зданий, как в этом давно опустевшем селении. Необычный архитектурный стиль не шел ни в какое сравнение с теми, что встречались на материке. Прочная кирпичная кладка плавно скруглялась безо всяких трещин и швов за счет использования специальных круглых камней, что делало здания не похожими на аквилонские или немедийские, в которых превалировали ровные колонны, высокие арки и прямые углы. С другой стороны, это не походило и на вендийское или иранистанское зодчество, где веками почитались круглые башни и острые шпили.

Конан восхитился искусством древних мастеров, однако необычность, усугубленная жутковатыми легендами, делала их творения неприглядными и даже отталкивающими. А сумрачность и опустение придавали месту еще большую зловещность, которая в конце концов заставила Конана напрячься.

Он очень удивился, разглядев зеленый вьюнок, цепляющийся между камнями. Насколько он помнил, им не встретилось ничего живого с тех пор, как они очутились на поляне. Сначала он даже решил, что это был барельеф, искусно вырезанный в виде растения, однако, приглядевшись получше, сразу же убедился в обратном. «Надо бы изучить его при дневном свете, – подумал варвар, – а также сами здания, чтобы побольше узнать об этих рахамцах».

Шейра нервничала, вздрагивая от всякой тени.

– Ты чувствуешь, Конан?

Тот не знал, что ответить. Он вытянул ноги и разлегся, уперевшись на локтях.

– Это всего лишь отпечаток древней цивилизации. Говорят, такие места посещают призраки давно умерших людей, души которых обречены вечно бродить по развалинам. Зачастую так оно и есть, однако я не чувствую в этом месте ничего особенного. А ты?

– Глаза… Глаза, прячущиеся в тени. Они горят невидимой злобой, но не решаются напасть, словно умирающая змея, потерявшая ядовитые зубы. Как я хочу, чтобы на небе снова появился лик Азузы.

Конан ничего не ответил, однако всецело разделял чувства девушки. Не то чтобы боялся – скорее соблюдал обыкновенную осторожность. А все-таки эти рахамцы его весьма заинтриговали. Завтра он приподнимет занавес таинственности над старыми развалинами и посмотрит, что за сокровища они скрывают. Те рубины в стене разожгли в нем небывалый воровской аппетит. Однако самой бесценной вещью являлась атланта. Она подарит ему то, чего не купить и за целый погреб самоцветов: избавление от какланийского заклятия. Невзирая на синяки и болячки, Конан, как никогда прежде, был готов выполнить свою часть сделки, заключенной с ятабой.

Шейра подсела ближе, так что нежная рука девушки коснулась мозолистой руки киммерийца.

– Ты должен поспать до утра. Я буду начеку и разбужу тебя, если почувствую что-либо подозрительное. Вряд ли мне удастся уснуть в этом сумрачном месте.

– Мы можем провести ночь вне крепости, на поляне. Я достаточно выспался и могу подежурить.

– Нет, что ты! Новый крадунчик может напасть, и даже Макиэла не заметит в темноте его приближения. А в крепости у нас есть преимущество: он слишком велик, чтобы пролезть через проход в стене, а сверху мы его наверняка заметим. – Она прильнула к его плечу, тело девушки оказалось на удивление мягким, вопреки на редкость мускулистому сложению.

– Тебе необязательно за мной приглядывать, девочка, – фыркнул Конан. – Даже если я задремлю, мои инстинкты поднимут меня вовремя, в случае если что-то будет не так. Обычай киммерийцев – спать с мечом в руке. Кроме того, твоя ягнеба действительно помогла. Клянусь Кромом, я чувствую себя заново родившимся.

Конану и впрямь заметно полегчало – может быть, от листьев, может быть, от воды, а скорее всего от Шейриных прикосновений. Такое лекарство, пожалуй, разбудило бы и мертвеца. Вскоре ее дыхание сделалось глубоким и ровным. Конан усмехнулся: девушка спала, как котенок, – так же бесшумно и чутко. Она так и уснула у него на плече.

Конан провел возле Шейры полночи, прислушиваясь к ее дыханию и посторонним звукам. Когда отражение луны в зеркальной глади родника поблекло, он погрузился в легкий сон.

ГЛАВА 15 ОБИТЕЛЬ ЗЛА

Зевнув, Шейра отняла голову от Конанова плеча. Она прищурилась на яркий восход и вздрогнула, осознав, что все-таки заснула. Взглянув на Конана, она поняла, что тот так за всю ночь и не сдвинулся с места. Его глаза были закрыты, однако он тут же вскочил, как только заслышал ее возню. Он не щурился на солнце, как она, и выглядел совершенно бодрым, как будто и вовсе не ложился спать.

Макиэла и остальные пока не проснулись. Шейра изобразила сонливость, она хотела насладиться минутой покоя, прежде чем отряд займется поисками атланга, возможно, сопряженными с новыми опасностями. Лик Азузы только-только появился на небе: в этом она была уверена, ибо утренний ветер все еще обдавал холодком. Шейра потянулась, поглядывая краем глаза на своего спутника. Глаза чужестранца сияли такой насыщенной голубизной, которая не встречалась нигде в природе. Его кожа, волосы… да, собственно, весь его облик был совершенно необычен. Но глаза удивляли больше всего… глаза и могучие мышцы, что покрывали его крепкое коренастое тело.

Конан смочил лицо водой, затем сполоснул голову и плечи.

– Как прошло дежурство? – спросил он, посмеиваясь.

– Я не видела никого, кроме страшного чудовища с длинными волосами, что сидело рядом со мной.

Конан вскочил на ноги, не выпуская из рук меч. Если он и чувствовал слабое недомогание, то никак не подавал виду. Стараясь по возможности не шуметь, они направились к остальным.

Макиэла проснулась сразу, заслышав их еще издали. Великанша выглядела такой же бодрой, как и Конан. Рядом с ней стояли Аврана и Канитра, девушки сжимали в руках свои неизменные ракушечные ножи.

– Чем раньше мы покинем крепость, тем лучше, – объявил Конан, разглядывая свой клинок. – Чертова тварь! – проворчал он, заметив на лезвии несколько зазубрин, оставленных крадунчиком.

Макиэлу, казалось, немало удивил, если даже не разозлил тот факт, что киммериец проснулся раньше нее.

– Похоже, листья ягнебы тебе действительно помогли. Конан сделал гримасу:

– Даже на смертном одре не стал бы принимать такого лекарства.

Аврана улыбнулась:

– Ну и вид у тебя был на спине крадунчика. Клянусь Азузой, старики будут пересказывать эту историю многие поколения.

Ганачки засмеялись, все, кроме Канитры, которая казалась чем-то расстроенной. Она избегала его взгляда, пока Конан не обратился лично к ней.

– Если б не ваши копья, так и сидел бы там до сих пор.

– Мое чуть не пригвоздило тебя насмерть! – печально призналась Канитра и снова потупила взор.

Конан гадал, кто мог сделать неверный бросок, однако сам спросить об этом ни за что не решился бы.

– Не думай об этом. С каждым может такое случиться. Я не держу на тебя зла.

Взгляд девушки смягчился, и она даже попыталась улыбнуться.

– Ты добрый, Конан. Обещаю, что в следующий раз не промахнусь.

Стараясь как можно скорее забыть эту историю, Конан переключил все свое внимание на пейзаж, раскинувшийся впереди. Архитектурные творения рахамцев казались в дневном свете еще более странными, чем при луне. Начиная от родника простиралось несколько клочков голой земли, разделенных широкой тропой, вымощенной плоским камнем. Каменная тропа брала начало от наружного входа и пролегала до самой башни в центре деревни. По обе стороны от тропинки чернели бесплодные пласты земли. Возможно, когда-то эта земля предназначалась под посевы.

В действительности почва казалась темной и плодородной, однако ни одной зеленой травинки не прорастало из нее. Этого варвар понять не мог: в условиях тропических джунглей такая земля должна была изобиловать всякого рода растительностью. Неужели боги и впрямь покинули эти места? Из чистого любопытства Конан ковырнул одну из каменных плит.

Под камнем не оказалось ни червей, ни жуков. Кром, даже жалкие букашки обходили эти руины стороной. Конан ничуть не сомневался, что именно портрет дьяволицы заставлял все живое держаться подальше от старых стен. Теперь он уже не был так уверен в своем намерении во что бы то ни стало отковырять дорогие рубины из ее глазниц.

Очистив плиту от глины, Конан замер от изумления.

Шейра и ее охотницы застыли за его спиной.

Нижняя сторона плиты была искусно гравирована в виде набора замысловатых символов. Некоторые из них оказались знакомыми: солнце, деревья, луна в трех своих фазах и маленькие фигурки людей. Все они легко различались на фоне мириад других мистических и непонятных значков. Это не было похоже ни на клинопись юштайских мудрецов, ни на крючковатые иероглифы Стигии, ни на аквилонские руны или даже на наскальные рисунки пиктов.

Конан положил плиту на место. Что бы ни означало сие загадочное письмо, смысл его навсегда утонул в бескрайней пучине времени.

– Должно быть, это хвала рахамским богам, о которых рассказывал ятаба, – предположила Шейра.

Пожалуй, это было похоже на правду. Наверняка люди Джайоры перевернули камни, чтобы спрятать ненавистные им письмена. Возможно, они даже пытались осквернить надписи. Еще более загадочными были инструменты, с помощью которых эти надписи были сделаны. Что за средства использовали рахамские мастера, если не металл, которого Конан до сих пор не встречал на острове?

Это оставалось загадкой, на разгадку которой у варвара не было ни желания, ни времени. То, что они искали, скрывалось впереди, а не под ногами.

Вскоре они поравнялись со зданиями. Макиэла ткнула пальцем в ближайшее. Это была цилиндрическая башенка с куполообразной крышей.

– Кулунга мог найти свою смерть в одном из них. Если прикажешь, Шейра, мы начнем поиски прямо отсюда.

– Откуда-нибудь все равно придется начать, – пробормотала раниоба; ее растерянность была очевидной. – Здесь их так много!.. Да поможет нам Азуза сделать правильный выбор. Без его помощи мы можем проблуждать здесь много дней. Доведись мне знать, с чем мы тут столкнемся, попросила бы ятабу подождать нас пять ночей.

Они сошли с тропы и направились к сооружению. Подойдя поближе, Конан заметил, что стены башенки были грубо обтесаны. Наверняка работа Джайоры! Должно быть, когда-то здесь красовались рахамские картинки.

Он обошел здание кругом в поисках двери, однако не заметил ничего такого, что могло бы служить входом. Не считая нескольких небольших выбоин на куполе, в целом башня выглядела невредимой. Подхватив самый крупный булыжник, который только можно было найти, Конан запустил им в стену. Раздался гулкий пустотелый звук, означавший, что сооружение не являлось всего лишь простым монументом. Конан сделал новый обход, на этот раз ощупывая каждый шов, каждый камешек. Нет, никакой секретной двери или даже намека на ее существование.

– Сэт бы побрал этих умельцев! Найти бы подходящий булыжник, клянусь Кромом, проложу здесь свою дверь! – разозлился киммериец, голос его эхом отразился от серого камня.

Они прошли мимо нескольких подобных зданий, различных по высоте и диаметру, однако неизменной цилиндрической формы. Их стены были точно так же обезображены в порыве чудовищного вандализма, декоративные рисунки остались лишь на самом верху.

Пробираясь таким образом между руинами, они оказались на полпути к гигантской башне, торчавшей в самом центре деревни. Чувства варвара накалились жарче полуденного солнца. Лица ганачек были постными от беспомощного недоумения, однако они продолжали методично прочесывать местность.

Неожиданно Конан заметил крупный камень, размером с две его головы.

– Ха!.. – прохрипел он довольно, взвешивая булыжник на руке. Прицелившись по тому месту, где была выбоина в стене, варвар швырнул свое орудие с такой силой, которая могла посоперничать с дробильной машиной, используемой туранцами для осады крепостей.

Камень врезался в стену с оглушительным звуком, рассыпавшись на дюжину осколков, каждый размером с кулак.

– Кром, Хануман и Иштар! – разразился варвар, добавив к этой тираде еще несколько выражений, способных ошеломить даже потомственного моряка. Много раз эхо повторило грозные имена, потом тишина воцарилась снова.

– Мы полдня потратили на эти трижды проклятые цилиндры. Надо было прямиком идти к башне.

– Я бы давно привела вас к цели. Но ведь чужестранец ориентируется лучше меня! Не так ли?.. – Макиэла бросила на раниобу испытующий взгляд.

– Ну уж нет, деревенщина! Ты еще нам будешь пускать пыль в глаза! Кром, это ведь ты предложила начать поиски с этих чертовых каменных пеньков. – Конан тряхнул гривой волос, скрежеща зубами от раздражения.

В следующий миг Макиэла наградила его такой затрещиной, которая запросто могла уложить любого кабацкого драчуна.

Как бы то ни было, Конан не был кабацким драчуном, да и на ногах держался куда прочнее. Он неуклюже отступил назад, пытаясь сохранить равновесие и потирая горящую щеку. Варвар сжал кулаки, голубые глаза вспыхнули гневом. Однако Конан вовремя взял себя в руки. Мужчине он ни за что не простил бы такого удара, но варварский кодекс чести не позволял ему поднять руку на женщину.

К сожалению, Шейра, конечно же, не знала об этом. Она испуганно встала между ним и Макиэлой, толкнув девушку, значительно превосходившую ее в размере, с такой силой, что та кувырком полетела на землю.

– Хватит, во имя Азузы! Вы воины или простолюдины? Макиэла, мы никогда не выполним нашу задачу, если ты не научишься уважать Конана. И ты, Конан… ты не должен быть таким грубым.

Громко выдохнув, Конан кивнул, протягивая руку навстречу распростертой Макиэле. Та неохотно приняла помощь. Когда девушка разжала пальцы, он невольно встряхнул рукой, мрачно оценив грубую силу великанши.

Пожалуй, она бы выиграла соревнования королевских рукоборцев. Даже амазонки из южных джунглей в подметки не годились этим ганакским женщинам.

Канитра и Аврана тихонько хихикнули, но тут же замолчали, когда Шейра бросила на них испепеляющий взгляд. Атмосфера едва не разразившегося скандала разрядилась, и они снова двинулись по тропе прямо на гигантскую башню.

– Ты часто называешь имена странных богов, Конан из Киммерии, – заметила Шейра.

– Да, но почему-то ни один из них меня не слышит. Хотя я на них не в обиде. Боги должны делать своя дела, а люди – свои. Только жрецы и безумцы вверяют свои судьбы богам, я же всегда избегал и тех и других.

– Кром… это такой бог?

– Да – моего народа. Он живет в ледяных горах Бен-Мора. В каждого новорожденного киммерийца Кром вдыхает силу сражаться и волю побеждать. Больше мы ничего не просим, кроме того, наш бог вообще не слышит молитвы.

– Похоже, ваш бог столь же суров, как и те горы, которые он выбрал своей обителью. Наш Азуза совсем не такой, он добрый.

– Мне показалось, он с удовольствием наблюдает за вашей смертью, – заметил Конан насмешливо.

– Мы не виним его в наших бедах. Азуза не в силах помочь, когда мы не прислушиваемся к его советам. Души наших мертвых, за исключением воинов, попадают на заоблачный остров, где встречаются с душами предков. Это чудесное место… Хотя, конечно, мне не хотелось бы попасть туда прямо сейчас.

– Что же происходит с воинами?

– Мухинго забирает их в свои серые земли, где даже после смерти они продолжают защищать нас от наших врагов.

– Серые земли… – задумчиво повторил Конан. – Ваш Мухинго не очень-то отличается от Крома. После смерти души киммерийцев отправляются в царство вечного тумана, где дуют ледяные ветры, а облака скрывают небо. Там мы обречены на бесконечные блуждания. Странно, что при такой безрадостной перспективе мой народ не ищет земных утех. Я же предпочитаю посмотреть, что жизнь может предложить взамен той невеселой судьбы, что уготована для нас впереди.

– Ты храбрый человек, Конан. Сознание всей обреченности своей судьбы – тяжелое бремя. Ты же, как мне показалось, не придаешь этому особенного значения.

Их диалог затих, когда они приблизились к башне. По мере продвижения появление растительности становилось очевидным. Поначалу попадались лишь жалкие пучки травы, прораставшие вдоль развалин, а иногда и цеплявшиеся за каменные стены. Однако вскоре темно-зеленые ростки заколосились повсюду. Конану почему-то показалось, что у них был нездоровый или даже зловещий вид. Сущие змеи, разлегшиеся посреди руин.

– От них исходит ощущение зла, – призналась Макиэла. – Думаю, не стоит к ним прикасаться.

– Пожалуй, ты права, – согласился Конан, разглядывая ростки по краям тропинки. – Будет благоразумным держаться поближе к середине.

Он никак не мог избавиться от неожиданно овладевшего им чувства тревоги.

Конан огляделся по сторонам, выискивая в кустах скрытое движение. Нет, все было совершенно спокойно.

Босыми ногами они осторожно ступали по каменным плитам. Не будь их шаги столь бесшумными, Конан наверняка не услышал бы за спиной тихого шелеста. Обернувшись через плечо, варвар так и присел с круглыми от ужаса глазами.

Шейра и Макиэла также развернулись, выхватывая копья и сжимая ножи.

– Аврана… Канитра… Нет! – вскрикнула раниоба. С быстротой кобры зеленые стебли атаковали ганакских девушек, обвивая их лица, затыкая рот и оборачиваясь вокруг шеи, чтобы подавить стон. Причем их объятия были столь крепки, что на коже у девушек выступила кровь. Копья были вырваны из рук; ганачки отчаянно сопротивлялись, но лишь только они разрывали одни путы, как тут же оказывались в плену других. Прежде чем Конан успел сдвинуться с места, Аврана и Канитра были уже полностью опутаны живой извивающейся сетью.

Два голых стебля, каждый размером с большой палец Конана, отделились от остальных веток. Эти извивающиеся, змееподобные отростки имели столь же омерзительный бледно-зеленый цвет. Пучки желтых выпученных глаз прорастали из них, словно листья, подергиваясь и покачиваясь на тоненьких соединительных жгутах. Однако вовсе не это заставило Макиэлу и Шейру вскрикнуть от отвращения.

На кончике каждого стебелька открывался маленький розовый ротик с узким зеленым языком, покрытым безобразными язвами. Эти отростки длиной с человеческую руку жадно потянулись к своим жертвам. С чудовищной медлительностью шершавые языки вонзились в свежие раны и принялись сосать кровь. С быстротой атакующего льва Конан врезался в ряды побегов, выхватывая на ходу меч. Макиэла вырвала из земли один из побегов, в то время как Шейра ухватилась за другой. Сорняки сопротивлялись, влажные языки отчаянно молотили, душераздирающее мяуканье вырвалось из окровавленных глоток. Разбуженные этим звуком, кусты вдоль дороги угрожающе зашевелились. В мгновение ока тропа наполнилась кишащими и извивающимися сорняками. Растения напали. Тонкие стебли цеплялись за ноги, лезли в глаза и впивались в плоты Конан замахнулся мечом, метя по шейке очередного кровососущего отростка. Однако, не достигнув цели, клинок увяз в зеленом плену вьюнков.

Шейра и Макиэла находились не в лучшем положении, хотя раниоба умудрялась до сих пор сохранять руки свободными. Макиэла не удержалась на ногах и повалилась на спину, ее вызывающий крик был тут же заглушен победным шелестом кустов. Высвободив меч, Конан принялся рубить сорняки направо и налево, словно обезумевший жнец на пшеничном поле ада. Еще несколько стеблей набросилось с разных сторон, разинув розовые пасти и свесив длинные языки, острые, как змеиное жало. Кусты, что росли возле башен, также зароились и ринулись на помощь своим братьям.

Конан яростно размахивал мечом, стремясь сохранить руки и ноги свободными. Отсеченные стебли ослабляли захват и, корчась на земле, медленно умирали. Вскоре он осознал, что растения все равно возьмут числом, если только они не попытаются бежать.

Но куда? Между ними и крепостной стеной вырос живой забор из волнующихся побегов. А под ногами, куда ни глянь, расстелился сплошной ковер извивающихся отростков. Киммериец гадал, на какую глубину уходили их корни. Какая из девяти преисподен могла породить семена столь чудовищных растений?

Разрубив дюжину побегов, опутавших руки и ноги Шейры, он бросился на пучеглазых кровососов, которые уже принялись лизать раны Макиэлы. Клинок рассек их со звуком рвущейся тетивы; расчлененные половинки, корчась, попадали на землю. Вид густого красного напитка, засочившегося из этих обрубков, заставил Конана похолодеть. Словно огромные зеленые пиявки, побеги накачивали кровь в свои невидимые корни.

Испытывая одновременно приступ тошноты и ярости, варвар устроил растениям настоящую мясорубку до тех пор, пока зеленая зловонная жижа не потекла с его меча. Это уже было не фехтованием, а скорее работой дровосека; грудь Конана тяжело вздымалась, когда клинок со свистом опускался в очередном ударе.

Оправившаяся от шока Шейра работала своим ножом с не меньшим остервенением. Аврана и Канитра лежали на соседних камнях, силы их покидали от удушья или потери крови, а скорее от того и другого одновременно.

Конан слышал их ослабевающее дыхание на фоне беспрестанного шелеста побегов. Стебли, опутавшие их лица, чуть отпустили захват. Неожиданно Конана озарила чудовищная догадка. Растения намеренно позволяли девушкам дышать… их жертвы должны были оставаться живыми! Однако, как ни старался, Конан не мог прорваться к несчастным. Стоило ему вырваться из плена побегов, как новая волна тут же обрушивалась на него. Их противник не знал ни боли, ни усталости; с умопомрачительным терпением он продолжал свои атаки, хотя гора зеленых обрубков поднималась уже Конану по бедро.

Макиэле удалось прорваться; тело девушки было сплошь покрыто кольцами извивающихся сорняков. Не переставая размахивать ножом, она хрипло крикнула Конану:

– Беги! Ты нужен моему народу!

– Ни за что! – проревел киммериец. Даже если б он решился бежать, пути к отступлению теперь не было. Они были полностью окружены. Устало размахивая мечом, Конан продолжал сражаться. «Либо я спасу этих женщин, либо умру вместе с ними», – решил варвар.

Нож Макиэлы взлетал все чаще по мере того, как она дюйм за дюймом прорубала свой путь к распростертым ганачкам.

– Нет!.. Только не это!

– Что еще там стряслось? – выдавил варвар, разрубая глазастый отросток на две кровавые половины. Он посмотрел туда, куда указывала Макиэла.

Плавно покачиваясь на зеленых волнах, Аврана с Канитрой пересекли тропинку и поплыли в неизвестном направлении. В следующий миг все его внимание оказалось поглощено новой атакой растений.

Когда он снова обернулся назад, девушки уже скрылись из виду. Все, что ему удалось заметить, – лишь яростное колыхание кустов у стен одного из цилиндров.

– Кром разрази меня за мою глупость! – выругался киммериец.

Очевидно, не все башни были неприступными, просто входы некоторых сплошь заросли побегами. Дрожь пробежала по его телу при мысли об угрозе, что могла скрываться там, внутри.

– Аврана! – вскрикнула Макиэла и бросилась к сооружению, в котором только что исчезла ее подруга.

В спешке она споткнулась, выронила нож и тут же была подхвачена зеленым ковром извивающихся растений. Яростный крик пролетел над развалинами, но вскоре смолк, когда сорняки засосали ее в соседнюю башню.

– Мы не можем спасти их всех, – проронила Шейра растерянно.

Конан был вынужден согласиться. Неизбежно зеленое полчище их в конце концов одолеет. Тем не менее киммериец упорно не хотел отступать.

– За мной! – крикнул он Шейре, освобождая ноги от липнущих со всех сторон растений. Со всей скоростью, на которую только был горазд, он бросился к башне, в которой недавно исчезла Аврана.

Шейра не отставала, хотя тысячи ветвей стегали ее тело, путались под ногами и хватались за косу. В несколько могучих прыжков она догнала Конана.

Достигнув башни, Конан, не снижая скорости, нырнул в невидимую дверь. Небольшая щель в куполе призрачно освещала интерьер. Гладкий каменный пол был усеян мелкими камушками, которые наверняка осыпались с крошащегося потолка. Черная яма зияла в центре. Налетев на широкий камень, Конан застонал. Шейра растянулась рядом.

Встряхнув головой, чтобы сохранить сознание, киммериец подозрительно оглядел помещение. Растения могли напасть лишь по двум направлениям: из ямы да дыры в стене. Подхватив с полу самый большой камень, Конан заколотил его в щель, придавив попутно несколько атакующих побегов. Несколькими ударами ножа Шейра прикончила тех, что повылезали из ямы. Загнав для пущей уверенности еще пару булыжников, Конан отступил назад, проверяя, будет ли барьер держать. Заплатка держала; снаружи не доносилось ни скрежета, ни даже шороха листвы.

На какой-то миг они оказались в безопасности.

– Аврана должна быть там, – прошептала Шейра и ткнула в чернеющую пустоту.

Все еще тяжело дыша, Конанпрошаркал по полу и заглянул в дыру. Подобрав небольшой камушек, он бросил его в яму и тут же услышал звук.

– Не глубокая, – пояснил он Шейре, садясь на край и постепенно опускаясь в темноту. Ноги не нащупали ничего, кроме сырого холодного воздуха.

Вытянув себя наверх, Конан выбрал несколько длинных стеблей и связал из них импровизированную веревку. Превратив один конец в петлю, он протянул его Шейре.

– Держи крепче, – наказал он девушке и нырнул в пустоту.

Перебирая веревку руками и упираясь ногами в стену, он продолжал спускаться до тех пор, пока последняя не отклонилась назад, превращаясь в круглый свод. Спускаясь некоторое время на одних руках, он вскоре почувствовал под ногами камни.

Глаза быстро привыкли к темноте, и Конан разглядел неясные контуры коридора, который предположительно вел к высокой башне в центре поселка. Коридор тянулся, покуда мог видеть глаз, однако из-за плохой освещенности разглядеть что-либо можно было лишь в очень ограниченных пределах. Внутри было довольно просторно; рахамские строители были действительно высоким народом. Позади него свет проникал сквозь редкие щели в потолках соседних цилиндров. Значит, внутри каждого из зданий были такие же ямы. В той части туннеля освещенность была не в пример лучше, хотя вряд ли Аврану утащили именно туда. Девушка истекала кровью, а на камнях не осталось никаких следов.

Аврана была там… в темном сердце колодца!

– Оставайся наверху, – крикнул он Шейре, эхо разнесло его крик по всему подземелью.

– Что ты увидел? – раздался взволнованный голос Шейры.

– Коридор в ад, – угрюмо проворчал киммериец, погружаясь во тьму.

Теперь ему многое было понятно, особенно причина, по которой они так и не встретили ничего живого ни в крепости, ни за ее пределами. Варвар не знал, что ждало его впереди, однако понимал, что если это нельзя сразить стальным клинком, то черный туннель навсегда станет его могилой.

Прислушиваясь к каждому шороху и приглядываясь к каждой тени, Конан медленно крался к черному центру подземелья.

ГЛАВА 16 КОРИДОР В АД

Конан полз на локтях и коленках, проклиная свою медлительность. Словно пес на охоте, он обнюхивал пол, ибо единственным следом Авраны был запах ее крови. Теперь-то он в полной мере познал то отчаяние, которое должен был испытывать незрячий человек. Местами туннель был напрочь лишен малейшего освещения; все, что ему оставалось, – уповать на запах и осязание.

Киммерийца весьма удивлял тот факт, что растения оставили его в покое. Недавно он миновал очередной колодец, с ужасом ожидая атаки сверху. Вообще-то варвар считался неплохим следопытом, однако никогда еще его инстинкты не подвергались столь суровым испытаниям.

Туннель вовсе не был прямым, как ему показалось сначала. Он миновал уже девять перекрестков, в каждом из которых сходились коридоры, ведущие к соседним башенкам. Неудивительно, что они не нашли дверей к некоторым из цилиндров: очевидно, рахамцы проникали в них из-под земли.

Капли крови встречались теперь реже. По правде говоря, его собственные коленки давно истерлись в кровь. Кроме того, тащить меч в таком положении было весьма неудобно. Не говоря уж о том, что в этой смехотворной позе он лишался всех преимуществ, нарвись он на неожиданную засаду.

Галька впивалась в колени, и ему постоянно приходилось останавливаться, чтобы вытащить камни из ран. С большим удовольствием он выбрался на участок с широкими валунами. Конан остановился, потягивая носом воздух. Действительно ли он чувствовал кровь Авраны, или это ему только казалось? Пошарив руками, Конан обнаружил два новых коридора: слева и справа. Решив довериться своим инстинктам, он поднялся на ноги, разгибая одеревеневшие колени и разминая руки в локтях. Он направился в том же направлении, на этот раз уже не сомневаясь в правильности выбранного курса.

Поначалу это казалось лишь слабым запахом разложения, однако с каждым шагом запах становился все хуже. Распрямившись во весь рост и вытянув руки, Конан понял, что находится в колодце очередного цилиндра. Странно, он не должен был путешествовать так долго. Неужели чертова темнота каким-то образом повлияла на его прежде безупречное чувство времени?

Припустив вперед так быстро, как только позволяла осторожность, он вскоре почувствовал, что его желудок сжимается от все возрастающей вони, определить природу которой пока не было никакой возможности. По опыту варвар знал, что по прошествии времени мог привыкнуть к любым запахам, какими бы зловонными они ни были.

Однако эта непонятная вонь прогрессировала слишком быстро, до тех пор пока глаза Конана не сделались влажными от слез.

Тут-то он услышал зловещий шелест.

Конан вытянул вперед руку, но тут же отдернул. С потолка свисали холодные спящие стебли. Он замахнулся мечом, но потом неожиданно остановился. Что, если этим ударом он поднимет тревогу и разбудит все подземелье? Не оборачиваясь, Конан побежал вперед и вскоре свернул за угол.

Свет! Источник хоть и располагался далеко, тем не, менее действовал вдохновляюще.

Видимость заметно улучшилась. Посмотрев, наверх, Конан увидел побеги; они свисали с потолка, цеплялись за стены и местами достигали пола.

Сосредоточившись, он попытался мысленно определить свое месторасположение относительно развалин наверху. Если источником света была сама центральная башня, то эти коридоры являлись не чем иным, как… нитями огромной концентрической сети.

Сейчас он должен был находиться в самом центре паутины.

Заросли побегов натянули его нервы до предела. Очевидно, растения не подозревали о его существовании. К счастью, Конан до сих пор не повстречал кровососущих отростков с их отвратительными гроздьями выпученных глаз.

Глаза, привыкшие к темноте, болезненно зажмурились на ярком свету. Прежде шелест кустов был едва различим, однако теперь Конан слышал настоящий гул. Их плавное покачивание напоминало волны, сродни тем, что перекатывались по морю в ветреный день.

Выйдя на свет, Конан так и замер, очарованный яркой картиной, раскинувшейся перед ним.

В центре высокого потолка сиял гигантский кристалл. Преломленные лучи медленно перемещались по стенам, заливая подземелье ослепительной сверкающей радугой. Другие коридоры, подобные тому, в котором стоял Конан, сходились в просторной круглой комнате. Не нити в паутине, а спицы в чудовищном колесе! Сквозь прозрачный потолок он смотрел на фонтан богов.

Рассеянный свет, проникавший сверху, наполнял помещение призрачным сиянием. Бесчисленные отверстия пронизывали хрустальную ванну, служившую потолком для подземелья и полом для камеры наверху.

Изрешеченный таким образом, как фонтан мог хранить свое содержимое?

Неожиданно киммериец понял, что комната, в которой он стоял, и сеть сходящихся коридоров могли быть однажды заполнены водой. Под давлением вода вырывалась наружу, ниспадая на землю радужными брызгами. Ямы в цилиндрах были не чем иным, как своеобразными колодцами.

Повсюду на стенах чернели массы волнующихся побегов, на фоне которых зловеще выделялись отростки кровососущих стебельков. Сотни выпученных, как у рыбы, глаз смотрели на Конана бесприютным взором.

А впереди вырисовывался сам источник всей этой растительности – существо, наиболее отвратительное из всех, что когда-либо раздражали человеческий глаз.

Восседая на каменном полу, словно пульсирующий ананас, оно было жирным, зеленым, в три раза выше Конана. Тысячи побегов, наподобие тех, с которыми они сражались, прорастали из прорезей в толстой ухабистой коже. Розовые шишки покрывали тело, словно кровавые бородавки. Ни глаз, ни ушей Конан не заметил. А перед ним, опутанные красноватыми стеблями, лежали распростертые формы Авраны, Канитры и Макиэлы.

Девушки были едва узнаваемы из-за неестественной бледности изможденных лиц. Пучеглазые отростки вылизывали раны, а зловещий цвет кровососов делал предмет их трапезы весьма очевидным.

Внезапно Конан понял, что вся растительность внутри крепости произрастала из одного-единственного клубня. Многочисленные побеги были сродни корням, которые вместо того, чтобы брать пищу из почвы, тянули ее из тел беспомощных жертв. Сколько же веков таился под развалинами этот фантастический выродок, медленно разрастаясь и уничтожая все на своем пути?

Природа этого венца безобразия была столь пугающей, что Конан ощутил невольную дрожь. Мысли вихрем закружились в голове, руки и ноги отказывались слушаться; богохульствующий корнеплод словно сковал киммерийца невидимыми цепями.

Макиэла открыла глаза, встретив его ошеломленный взгляд. В глазах ганачки читалась ярость и агония; Девушка зашевелила губами, однако безжалостные побеги затянулись сильней, мгновенно задушив чуть было не вырвавшийся крик.

«Она жива… возможно, остальные тоже!»

Вдохновленный новой надеждой, Конан стиснул акбитанский клинок и прыгнул на развалившегося монстра.

Отдаленно напоминающая пасть щель разверзлась, извергая на Конана облако зловонных спор. Холодные мокрые шарики ужалили, как огонь, заставляя кожу варвара приобрести нездоровый багровый оттенок. Не успей он инстинктивно зажмуриться, и они, пожалуй, лишили бы его глаз. Их чудовищная едкость свалила бы любого менее сильного воина, однако ярость киммерийца была такова, что он не заметил ни вони, ни боли, которая разъедала теперь каждую пору его тела.

Он был на полпути к чудовищу, продираясь сквозь извивающуюся растительность.

Пасть открылась опять, однако Конан отпрыгнул в сторону, уклоняясь от ядовитого разряда.

Замахнувшись с яростью, которая придала ему силу десятерых мужчин, он обрушил могучий удар на безобразный живот твари. Лезвие скользнуло сквозь толстые мембраны и глубоко зарылось в мягкое тело. Новое облако спор вырвалось изо рта чудовища, чудом миновав киммерийца. Пронзительный вой разбудил все подземелье; тысячи побегов попрыгали с потолка и стен, еще столько же повылезало из самых дальних закоулков. Приподняв себя с отвратительным булькающим звуком, за которым последовал мощный хлопок, чудовище двинулось на киммерийца.

Ветви стегали нещадно, однако, не обращая на них никакого внимания, Конан вонзил свой меч с такой силой, что его собственная рука погрузилась в зловонную утробу по локоть. Неизвестный орган тошнотворно взорвался, обдавая киммерийца струей мокрого, невыносимо едкого газа. Однако ползучее воинство, казалось, не ведало усталости. Живыми веревками побеги затягивались на ногах, стараясь повалить варвара на пол. Рассвирепев, точно раненый лев, Конан рубил и топтал, продираясь к чудовищу для нового смертоносного удара. Прежде чем побеги успели перегруппироваться, он налетел на врага, словно коршун, замахиваясь с силой, способной за раз повалить столетнее дерево.

Истекая ядовитой слизью, чудовище повалилось набок. Словно дырявый бурдюк, прямо на глазах оно начало проседать и сжиматься. Через минуту все было кончено, и в комнате воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием Конана да тихим журчанием слизи, которая до сих пор струилась из разорванного живота.

Конан неуклюже подался назад. Побеги очистили его тело от спор, местами сдирая их вместе с кожей. Остались лишь пылающие шрамы, напоминавшие следы от хлыста, – но и только: варвар ожидал найти признаки отравления ядом, однако споры, похоже, не несли такой угрозы. Костяшки пальцев, побелевшие от напряжения, ослабили захват, и Конан чуть не выронил меч. Он почувствовал прилив неожиданной усталости, однако сейчас было не до отдыха. Потыкав влажные останки, он убедился, что ничего живого уже не осталось в этом зеленом воплощении убожества. Успокоившись, Конан нагнулся и занялся побегами, которые все еще опутывали распростертых ганачек.

Макиэла прокашлялась и застонала, движения ее были слабы, как у человека после месяца болезни. Аврала и Канитра до сих пор дышали, однако бледный цвет лица девушек однозначно свидетельствовал о критической потере крови. Удивительным образом Макиэла поднялась на ноги и осторожно ощупала горло. Красочные узоры, которые еще недавно покрывали ее тело, теперь были напрочь стерты, кожа повсюду несла следы побегов. Хотя глубокие раны были видны лишь в нескольких местах – там, где их сосали пучеглазые отростки.

Макиэла стряхнула кровососа, который до сих пор висел на ее ноге. Тусклые рыбьи глаза смотрели безжизненным, однако не менее зловещим взглядом. Макиэла отвернулась.

– Спасибо, Конан, – прошептала она слабо.

Варвар молчаливо кивнул, продолжая колдовать над двумя другими пребывавшими в бессознательном состоянии ганачками. Бровь его удивленно поднялась, когда он обратил внимание на появление новой неожиданной проблемы. Минуту назад липкая жижа лишь неприятно мочила пятки. Конан дышал с таким трудом, как будто вдыхал что-либо более плотное, чем воздух. Невыносимая вонь имела столь высокую концентрацию, как если бы нечистоты целого города были растворены в этой черной смердящей луже, которая теперь доходила ему до щиколоток.

Очевидно, пузатый корнеплод блокировал приток воды к фонтану. Конан припомнил то побулькивание и хлопок, когда израненное чудовище переместилось со своего места. Без своей нелепой затычки подземный родник мгновенно заполнит коридоры водой. Однако не просто водой, а той, что столетия провела в этом отстойнике, подмывая испражнения самой мерзкой из существующих на земле тварей. Кроме того, ятаба рассказывал о каком-то чудовищном проклятии, что лежало на фонтане богов…

– Можешь идти? – Он обратился к Макиэле почти требовательно.

– Я… да, думаю, что да, – ответила та, неуверенно перебирая по стенке.

«Ладно, эта позаботится сама о себе, – подумал Конан. – Что вот делать с двумя другими?»

Тащить пару женщин обычного размера – невелика беда, однако нести двух ганачек по туннелям в том состоянии, в котором он сейчас находился, казалось непосильной работой. Впрочем… другого выбора у него не было.

Присев, он взвалил Канитру на одно плечо и Аврану на другое. Кряхтя, распрямив колени, Конан сделал несколько неверных шагов по устланному сорняками полу.

Сорняки больше не извивались. Некоторые из них все еще висели на стенах, остальные же беспорядочно валялись под ногами. На краю комнаты, куда лужа еще не добралась, в сплошной массе зелени появилась брешь. Сквозь нее Конан увидел древние останки бесчисленных жертв. Пол был покрыт пыльным слоем иссохших костей, в основном птиц, но не только – встречались среди них и человеческие, рахамцев или ганаков, а скорее всего и тех и других одновременно. Тут же валялись скелеты паутинщиков и даже вугунды.

Сколько же жертв пропало в этой черной дыре… Был ли среди них Кулунга?

Если атланга скрывалась в этой зловонной яме, она останется здесь навсегда. Теперь не было времени рыться в куче костей, если бы даже у Конана и появилось такое желание. Оставалось лишь уповать на то, что Кулунга миновал каким-то образом заросли побегов и добрался до башни. С нее-то они и начнут, когда выберутся на поверхность. Макиэла шла за ним следом, боязливо оглянувшись в тот момент, когда, они покинули комнату.

За их спинами лужа разлилась, словно зеленая кровь из перерезанной глотки; вода стремительно прибывала и уже захватила часть коридоров. Свет хрустальной ванны затерялся вдали, когда они углубились в черноту туннеля. Скорость, с которой они продвигались, была чудовищно невелика. Нагруженный весом, в два раза превосходившим его собственный, Конан тем не менее продолжал идти. Шатаясь из стороны в сторону и жалобно шаркая ногами, он ступал по своим собственным следам, уповая, однако, лишь на смутные воспоминания да на неизменные инстинкты киммерийца. Когда тьма стала кромешной, он понял, что должен был отдохнуть. Они остановились на перекрестке. Теперь ни в коем случае нельзя было заблудиться, что так легко было сделать в этом каменном лабиринте.

Это был тот самый перекресток, где Конан впервые вляпался в жижу, с тех пор как они покинули комнату с трупом. Значит, все это время они ходили по кругу!

– Кром! Мы должны были уйти далеко вперед! – выругался киммериец и пнул стену, да так, что чуть не выронил одну из женщин.

– В этом забытом богами месте даже я не могу знать, как далеко мы забрели или как долго блуждали, – призналась Макиэла; тон девушки был напрочь лишен прежней уверенности. Даже идя налегке, она с трудом поспевала за Конаном: все-таки потеря крови лишила ее сил.

Однако более всего ее угнетала не слабость, а темные коридоры сами по себе. Насколько он мог судить, всю свою жизнь она провела под открытым небом. Конану доводилось знавать людей, которые катастрофически не переносили замкнутого пространства, и если Макиэла также принадлежала к их типу, то лишь могучим усилием воли ей удавалось держать себя в руках. Что уж тут говорить, ему самому до смерти надоели эти туннели, и, как никогда в жизни, пожалуй, он хотел увидеть сейчас солнечный свет.

Конан решил изнурить себя до конца и попробовал вскарабкаться по одному из колодцев. Не тут-то было, мертвые побеги обрывались со стен, слишком слабые, чтобы цепляться за каменную поверхность.

Дойдя до последнего перекрестка, Конан распределил поудобней вес и побрел дальше. Сейчас они шли по щиколотку в грязи. Неожиданно Макиэла споткнулась и упала; ему пришлось вытянуть ее наверх за окровавленную руку.

– Кром, девочка! Ну почему же ты не сказала, что до сих пор кровоточишь? – взвыл Киммериец, усталость сделала его голос непреднамеренно грубым.

– Все хорошо… я… не… только потом… когда упала. – Она медленно сползла по стене.

– Макиэла! Ну вставай, девочка, пожалуйста! – принялся тормошить ее Конан.

В ответ раздался лишь протяжный стон.

– Иштар! Мы уже так далеко… – Он тряхнул ее за плечо и понял, что уже не сможет ее разбудить.

Нет, он не сможет тащить троих. Спину невыносимо ломило, а ноги предательски подкашивались.

Прислонив Аврану и Канитру к стене, Конан устало потянулся, гадая, хватит ли у него сил разведать направление, пока Макиэла отдыхает. Нет, он не оставит их здесь одних!

Через минуту он и сам соскользнул по стене, так и не решив толком, что делать.

Конан проснулся в холодном поту. Он испуганно открыл, глаза, однако это мало что изменило; перед ним оставалась все та же кромешная тьма. Сон, который он успел увидеть, был ужасен, однако не удавалось припомнить его в деталях, за исключением того, что он чуть не захлебнулся в…

– Кр-о-м! Б-уль-буль! – ругательство, вырвавшееся из-под воды, прозвучало довольно смехотворно. Обезумев от отвращения, Конан вскочил на ноги.

Это был не пот, а зловонная жижа, которая поднялась почти до уровня его носа! Опомнившись, он рывком вытащил Макиэлу, а потом и двух других ганачек. Макиэлу так и не удалось разбудить; ее дыхание было угрожающе слабым.

Он ненавидел эту мысль, однако другого выбора теперь не оставалось. Отодрав от стены несколько побегов, Конан связал всех троих, зафиксировав их в вертикальном положении. Стебли были слишком слабы, и он молился, чтобы узлы не распались до тех пор, пока он не разыщет Шейру. Надо было додуматься до этого раньше – он мог нести одну Макиэлу.

Конан захлюпал по колено в грязи. Заросли над головой заметно поредели, как, впрочем, он и предполагал. Похоже, это был правильный коридор. Вскоре он увидел свет.

– Наконец-то, во имя Крома! – Конан облегченно вздохнул, надежда придала ему сил.

– Шейра! – Когда эхо растаяло вдали, он крикнул снова.

– Конан? – раздался удивленный голос. Шейра спрыгнула в туннель.

– Где остальные?

– Живы, надеюсь. Быстрей! – прохрипел варвар. Они зашлепали к перекрестку, и Конан вкратце объяснил ей ситуацию, не забыв упомянуть о чудовищном корнеплоде.

– Я думала, ты вернешься раньше. Лик Азузы скрылся из виду, но потом снова стало светло.

Значит, они проблуждали всю ночь!

Конан фыркнул от раздражения. Он никогда себе не простит, если девушки теперь умрут. Он оказался более уставшим, чем предполагал, однако это вовсе не было оправданием. Потерять даже одну из них после всего, что они вместе пережили, было непростительно. Вот они! – крикнул Конан.

Его самодельные веревки все еще держали. Все девушки были живы. Взгромоздив на плечи Аврану и Канитру.

Конан с удивлением заметил, что с более громоздкой Макиэлой Шейра проделала то же самое, причем весьма неплохо.

Они вернулись назад к колодцу, из которого свисал его импровизированный канат. Конан с сомнением потянул за конец.

– Я сделала несколько витков вокруг тяжелого камня, не бойся, он выдержит твой вес.

Конан быстро вскарабкался вверх, подгоняемый желанием как можно скорей оказаться подальше от зловонно смердящей лужи. Он напомнил себе тщательно вычистить меч, как только у него появится свободная минута.

Одну за другой они вытащили бессознательных женщин. Этот процесс, казалось, занял целую вечность, однако в конце концов никого не осталось в сумрачном и удушливом коридоре. Конан разобрал барьер, и они выбрались наружу, упиваясь солнечным светом с той жадностью, с которой мучимый жаждой человек глотает спасительную воду.

Безжизненные побега валялись где попало, не представляя теперь никакой угрозы.

Они оттащили девушек к роднику, очистили от тины и промыли раны, приложив к ним листья целительной ягнебы.

– Мы не можем оставить их здесь одних. Ты должна остаться, пока я исследую башню, – заметил Конан, утолив жажду.

Шейра покачала головой:

– Нам нельзя разделяться. Подождем, пока Макиэла проснется. Она сильная и скоро поправится. К утру она уже сможет позаботиться об остальных. Тогда мы исследуем башню вместе.

– Лучше это сделать поскорей, даже если я пойду один. Мы и так потеряли уйму времени. Бояться нечего, руины пусты! Что, если кезатти нападут на деревню до того, как мы успеем вернуться? Довольно проволочек!

– А если ты никогда не вернешься из башни? Что тогда? Нет, Конан, я не пущу тебя одного. Это решено! Остаемся до утра либо отправляемся вместе.

Конан ничуть не сомневался, что упрямая деревенщина будет твердо стоять на своем. Он позлился еще с минуту, потом уселся рядом с родником. Оставить спящих ганачек было немыслимо, однако тратить силы в перебранке с Шейрой тоже казалось пустой затеей. Погрузившись в угрюмое молчание, он стал разглядывать далекую башню. Каменная тропа, ныне свободная от растительности, вела прямо к сводчатому порталу. Там он найдет фонтан богов и прочие остатки рахамской цивилизации. Была ли атланга там, внутри, открыто валяясь среди костей Кулунги? Конан всей душой верил, что ганакский воин не нашел свою смерть в сумрачном подземелье: он наверняка поседел бы, ковыряясь во всей этой куче костей. Киммериец переключил внимание на свой меч. Надо бы подточить. Конан как раз нашел подходящий камень, когда глаза Макиэлы неожиданно распахнулись.

– Азуза, – пробормотала она, потягиваясь.

– Макиэла! – Шейра вскочила на ноги, ее глаза засияли. – Ну как ты?

Великанша застонала, вымучив лаконичную улыбку: – Жива!

– Сможешь присмотреть за Авраной и Канитрой? – Последние так и не приходили в себя. – Мы должны закончить поиски.

– Я уже поправилась. Идите, и да пускай сам Азуза укажет вам путь!

Макиэла потеряла свое копье в битве с сорняками, и Шейре пришлось оставить ей свое. Конан еще раз с восхищением взглянул на меч. Акбитанская сталь вполне заслуживала той цены, которую за нее просили на тех редких рынках, где она все еще встречалась. Как Кхерет забрел в те края, об этом варвар мог лишь гадать. Могущественный клинок мог бы добыть мешок с золотом тому глупцу, что додумался его продать.

– А это оружие… меч тебе тоже подарили боги? ~-спросила Шейра, когда они были на полпути к башне.

Конан усмехнулся:

– В некотором смысле… Впрочем, это длинная история.

– Расскажи.

Конан вкратце поведал ей о своих злоключениях вплоть до битвы с кезатти на сером побережье, где он впервые познакомился с Юконой. Он намеренно опустил детали чудовищного перевоплощения, ибо малейшие воспоминания о той мясорубке, которую он устроил на борту, вызывали у него дрожь. Шейра лишь покачивала головой, часто прерывая его рассказ и задавая вопросы. Киммериец объяснял как только мог; впрочем, он никогда не считался хорошим учителем. Корабль оказался для ее понимания наиболее трудным предметом, несмотря даже на его попытки проиллюстрировать на песке свое описание.

– Только наши воины используют пальмовые лодки, – заметила она, когда Конан привел в сравнение грубым ганакским судам известную своей печальной судьбой «Мистрисс».

Сложность их диалога усугублялась и тем, что многие ганакские слова имели сходные, однако далеко не точные значения. Во многих отношениях эти островитяне казались даже более примитивными, чем племена, населявшие самые дальние закутки так называемых Черных Королевств. В то же время общественный строй туземцев выглядел не менее сложным, чем во многих развитых городах. Похоже, правда, они все-таки не знали письма; корявые рисунки Юконы были высшим пределом их литературных способностей. Зато, с другой стороны, они хранили свою историю, передавая ее в легендах из поколения в поколение.

И все-таки более всего поражал тот факт, что они обходились без металла и огня, которые являлись элементарными, однако первоочередными признаками любой человеческой цивилизации. Казалось просто невероятным, что Джайора и ее люди не передали этих знаний рахамцам. Хотя нет, конечно же, нет: чем же тогда еще могли быть сделаны надписи на камне? Кроме того, рахамцы имели свою письменность – искусство, навсегда утраченное ганаками. Все, что достигалось веками, было безвозвратно утеряно в войне с Джайорой и ее богами. Ганаки сумели выжить, однако превратились в маленькую вымирающую нацию, ограниченную на первобытном островке.

Прервав свои размышления, Конан посмотрел на участок пути, отделявший их от цели. Кроме нескольких куч сорняков да пары невысоких цилиндров, ничего примечательного он не заметил. Единственным захватывающим дух явлением была сама по себе башня. Существование столь величественного творения на диком затерянном островке казалось более чем удивительным.

Подойдя ближе, Конан заметил спирали затейливых символов, наподобие тех, что украшали плиты на тропе. Снизу они были тщательно обезображены людьми Джайоры, однако достаточно хорошо сохранились наверху.

Каменная лестница вела наверх к высокой сводчатой двери. Насколько он мог судить, последняя была по крайней мере в два раза выше его собственного роста. Как ятаба и говорил, сложением рахамцы значительно превосходили своих потомков.

Через минуту они стояли у двери. Она оказалась сплошной каменной плитой без малейшего намека на петли, ручку или защелку. Конан нашел ее на редкость хорошо сохранившейся.

– Как же туда войти? – поинтересовалась Шейра, в голосе ее звучало неподдельное удивление.

– Похоже, ваши рахамцы разбирались не только в камне, но были еще чертовски искусными магами!

Тщательно изучив поверхность камня, Конан так и не нашел никакого скрытого механизма. Хорошенько разбежавшись, он попробовал высадить дверь плечом…

…Однако с таким же успехом можно было пытаться перевернуть стигийскую пирамиду.

– Бэл разорви этих умельцев! – проворчал киммериец, ощупывая каждый дюйм плиты.

– Мы можем попробовать вместе, – предложила Шейра.

Конан кивнул.

– Давай, на счет три.

Закончив считать, Конан налетел на дверь с чудовищной яростью. Вены вздулись на его висках, а лицо раскраснелось от чрезмерного усердия. Шейра атаковала вместе с ним, закрыв глаза перед самым столкновением.

– В какой из девяти преисподен… – Он неожиданно замолк, глаза округлились от удивления. Поверхность двери задрожала и, как во сне, поглотила девушку. Конан не мог поверить до тех пор, пока не услышал громкий шлепок: Шейра растянулась на каменном полу.

– Конан, где ты? – тут же закричала она.

– Снаружи, у двери, Кром бы ее побрал! Как эта чертова… – Он внезапно остановился и хлопнул себя кулаком по лбу. Теперь было понятно, почему дверь так хорошо перенесла и ветер, и непогоду, и годы безжалостного вандализма… Она была иллюзорной и существовала лишь для того, кто на нее смотрел! Конан закрыл глаза и попытался очистить свой мозг от навязчивого изображения. Он снова навалился плечом, не потому, что надеялся открыть ее сам, а лишь для собственного успокоения.

Плечо не коснулось ничего, кроме воздуха. Смешно перекувыркнувшись, Конан растянулся на полу. Он приземлился рядом с Шейрой и тут же оглянулся назад.

С этой стороны башни дверь оказалась невидимой. Через сводчатое окно они смотрели на руины. Эффект напомнил киммерийцу зеркала, которые он видел однажды в шадизарской таверне – развратном местечке, где любые удовольствия тела были доступны за соответствующую плату. Хозяин, старый богохульник, снабдил свои комнаты специальными зеркалами, прозрачными с одной стороны, сдирая с клиентов баснословную плату за одну лишь привилегию наблюдать за занятием постояльцев, оставаясь при этом абсолютно невидимыми изнутри. Разумеется, рахамские мастера зашли на шаг дальше. Наверняка многие, если не все, цилиндры, что окружали башню, имели подобные входы. Теперь было понятно, почему первые попытки проникнуть в них не принесли пользы.

– Смотри! – Шейра указала вниз.

Конан немедленно узнал фонтан богов, хотя и видел его лишь из глубины подземелья. Они стояли в просторном коридоре с высоким потолком и любовались на хрустальную ванну. Бесчисленные грани отражали солнечный свет, залипая стены и пол башни радужными лучами: ярко-зелеными, золотисто-желтыми, огненно-красными и задумчиво-голубыми. Никогда еще Конан не видел подобного чуда, даже самые роскошные офирские дворцы не имели такого фонтана.

Однако дивный вид теперь омрачала зеленая лужа, растекшаяся у самого его основания. Камера внизу была, очевидно, доверху наполнена водой.

Искусно сработанный каменный серпантин винтом поднимался вдоль стен и доходил до самого шпиля. Конан осторожно двинулся по ступенькам, оглядываясь по сторонам и предупреждая появление малейшей опасности. Шейра постоянно находилась за его спиной, в одной руке сжимая ракушечный нож, а другой держась за руку варвара. Наверху лестница сузилась, заставляя их прижиматься к стене. Ее хаотично обломанные ступени говорили о том, что когда-то она была намного шире.

Вскоре они забрались так высоко, что фонтан внизу казался не больше хрустального бокала. Конан, привыкший к горам и скалам, чувствовал себя как дома, чего нельзя было сказать о Шейре. С каждым неуверенным шагом она все крепче сжимала его руку и старалась смотреть куда угодно, только не вниз.

Каменная тропа закончилась под сводом у входа в небольшую каморку. Теперь Конан увидел, что состояние шпиля было куда хуже, чем казалось раньше. Остатки изрезанного трещинами купола готовы были обрушиться в любую минуту. Комната под сводом была до аскетизма бедна, особенно в сравнении с пышной прихожей.

Однако содержимое ее казалось не менее чарующим.

Булыжники устилали пол, частично скрывая три громоздких сундука, стоявших у круглой стены вплотную друг к другу. Напротив них выглядывал четвертый, точно такой же конструкции, однако гораздо меньшего размера. Все имели металлические углы и скобы, в то время как сами деревянные планки были тщательно просмолены. У противоположной стены красовалось затейливое кресло. Изготовленное из материала, сильно напоминавшего опал, оно, казалось, абсолютно не вписывалось в обстановку. У Конана создалось впечатление, что оно было искусно вырезано из одного ослепительно белого камня. Если это действительно был опал, то варвар вряд ли смог бы назвать ему цену. Вещица была под стать тем немногим тронам, что встречались в Хоршемише, Бельверусе, Луксуре да, пожалуй, в Тарантии с Аграпуром.

В кресле восседал скелет.

Череп отвалился от костлявой шеи и по зловещей иронии судьбы покоился теперь на коленях. Кресло было, очевидно, построено для человека меньшего, чем его нынешний владелец. Таз скелета с трудом помещался между узорными ручками трона, а длинные бедренные кости выступали далеко за его пределы.

Кроме черепа, на белых, словно слоновая кость, коленях лежал довольно необычный ятаган. По форме он отдаленно напоминал змеиный клык, но во всех остальных отношениях выглядел так, как если бы кузнец, нет, каменный мастер выковал его из куска базальта. Озадаченный, Конан подавил в себе желание ухватиться за блестящую черную рукоятку. Базальтовое лезвие было бы весьма бесполезным даже против бронзового оружия. Кроме того, он сильно сомневался, что даже искусный ремесленник мог изготовить его из базальта, отшлифовав поверхность до такой степени, чтобы придать клинку блеск полированного металла.

Силой, которая остановила руку Конана, был суеверный страх перед прежним хозяином ятагана. Костлявые пальцы покоились на рукоятке, а пустые глазницы смотрели хмуро, как бы заранее обещая злую судьбу любому самонадеянному вору. В молодости Конан уже сталкивался с подобной угрозой – трупом, который вскочил на ноги, когда киммериец схватил его меч.

Разумеется, это был совсем другой случай.

– Кулунга? – испуганно прошептала Шейра; она благоговейно опустилась на колени и потупила взор.

– Похоже, что он, – проворчал Конан, он пересек комнату и рассмотрел оружие вблизи.

Выглядит как базальт. Он подошел к трону вплотную и застыл к нерешительности.

– Во имя Крома, избранный я или нет!

С этими словами он вырвал ятаган из немощных пальцев; лезвие прошуршало по древним костям. Когда никакого тысячелетнего проклятия не свалилось на его голову, Конан облегченно вздохнул.

– Наконец-то атланга принадлежит нам!

Он усмехнулся, размахивая необычным ятаганом. Атланга оказалась совсем не такой, как он сначала предполагал. Похоже, она была даже легче и крепче его собственного меча. Странно, как, обладая таким весом, оружие могло выполнять ту функцию, для которой оно предназначалось. Легкие как пух клинки были пригодны лишь для выпадов. Их обожали напыщенные аристократы, которые гарцевали и играли с мечом, однако не решаясь показаться и в миле от того места, где разгоралось настоящее сражение.

Только глупцы рискнули бы противопоставить такое оружие широким западным мечам, которые всегда предпочитал Конан.

Проведя большим пальцем по лезвию атланги, варвар застонал от удивления. Оно рассекло мозолистую кожу даже прежде, чем он успел почувствовать боль. Обычный меч никогда не сделал бы такого пореза. Необычайная острота оружия и его идеальное состояние Конана поразили. Один Кром мог знать, как долго оно здесь провалялось, выставленное на растерзание ветрам, влаге и прочим факторам, которые давно превратили бы даже отменно закаленную сталь в кусок бесполезного металла.

Неожиданно лезвие дрогнуло в его руке. Волосы на голове зашевелились, а по всему телу пробежал холодок, несмотря на то что рукоятка казалась чрезвычайно горячей. Внезапная вспышка боли вырвалась из кулака, прокатилась по телу и обожгла мозг. Конан упал на одно колено и попробовал разжать пальцы. Те сопротивлялись, как будто рука невидимого великана сдавила их в своей чудовищной ладони.

– Что случилось, Конан?! – встревоженно закричала Шейра.

– Не… могу… отпустить… – выдавил киммериец, язык распух во рту, мешая говорить. Новая волна огня пронзила голову такой болью, что Конан едва не потерял сознание. Изо всех сил он старался избавиться от коварного оружия, однако атланга словно приросла к его ладони.

Зловещий шепот раздался в ушах:

– Не тот! Самозванец! Умри!

Шипение невидимого хора звучало невыносимо громко, пронизывая перепонки огненными иглами. Кровь хлынула из ноздрей таким горячим потоком, что обожгла его губы и нос. Жилы вздулись на руках от тех усилий, с которыми он пытался разжать кулак.

Шейра что-то кричала, однако ее слова тонули в пронзительном завывании голосов. Она обхватила его голову руками, и хор немедленно смолк.

Конан использовал долгожданную передышку, чтобы сделать вдох. В ту же минуту Шейра подхватила с полу булыжник размером с голову и запустила им в клинок.

Атланга выскользнула из онемевших пальцев я со звоном брякнулась на пол. Конан почувствовал, как жар, разливавшийся по всему телу, постепенно спал, хотя сам он по-прежнему продолжал дрожать. Пот лил с него в три ручья.

– Крон! Ятаба был не прав, – выдохнул киммериец, слизывая с губ запекшуюся кровь.

– О Конан! Если избранник не ты… тогда мы пропали!

– Нет, пока мы живы! – прорычал варвар; силы к нему возвращались. – Клянусь Кроном, киммерийцы никогда не сдаются! – Он посмотрел на распухшую ладонь и с трудом распрямил пальцы.

– Но без атланги у нас нет шансов… Ты все равно не бросишь нас, Конан? – Шейра повернула к нему заплаканное лицо, в голосе ее чувствовалась мольба.

Конан кивнул:

– Нам еще надо доставить эту трижды проклятую вещицу ятабе, хотя я и не вижу большой пользы в оружии, которое кусает любого, кто бы за него ни взялся. Однако с атлангой или без нее, твои люди не останутся одни, по крайней мере до тех пор, пока я не срублю сотню красноперых голов.

– Что же произошло с Кулунгой? – поинтересовалась Шейра, вытирая глаза. Она смотрела на скелет то ли в благоговейном страхе, то ли с нездоровым любопытством – Конан не мог в точности сказать как.

– Возможно, ему удалось спастись от сорняков, однако лишь для того, чтобы умереть голодной смертью в башне. Существуют тысячи таких же безымянных могил в разных уголках земли, отмеченные костями героев, что пытались вернуть своему народу былую славу. – Киммериец говорил отсутствующим тоном, как будто стоял в миле от Шейры, пристально изучая спинку трона.

– Быть мне пиктом, если это не опал! – прошептал варвар, глаза его горели. Увиденное эхом отозвалось в памяти.

С сухим шелестом скелет подался вперед и шумно грохнулся на пол. Шейра в ужасе отпрянула назад, а Конан, несмотря на свою недавнюю слабость, на фут подпрыгнул в воздухе и приземлился у противоположной стены комнаты. Он тут же подхватил меч и был готов отразить любую опасность.

Череп, который в полтора раза превосходил нормальный человеческий, покатился по камням и остановился у ног Шейры. Остальные же кости кучей взгромоздились у подножия трона.

Изображение на внутренней стороне спинки заставило Конана ахнуть. Выгравированные в мельчайших деталях на ослепительной поверхности камня, на него смотрели лики двуглавого слона, украшенные роскошными хомутами и двумя окаймленными широкой бахромой шапочками. Бивни их были угрожающе загнуты, а хоботы изящно извивались. Увиденное, как бы то ни было, пролило свет на темный уголок памяти варвара.

– Вендийцы! – прошептал он.

Конан видел эту картинку, когда путешествовал по их землям – землям древних богов и сверкающих бриллиантов. Герб представлял одного из богов, хотя варвар и не мог припомнить его имени. Впрочем, теперь он собрал все ключи относительно того, что касалось происхождения этого загадочного острова, который до сих пор не переставал его удивлять. Как оборванные куски одной карты, они подходили друг к другу. Он припомнил даже имя богини, неприглядный образ которой был вылеплен на воротах в крепость.

– Кали, – угрюмо выдавил варвар. – Джайора, которую король Орисс изгнал из Вендии, была верховной жрицей Кали!

Шейра смотрела на Конана в крайнем замешательстве.

– Не понимаю… Вендия… Кали… король Орисс? – Она с трудом выговаривала незнакомые слова. – Кто они все?

– Ты помнишь дьяволицу на воротах в стене?

Шейра кивнула, содрогнувшись при воспоминании о женщине-чудовище.

– Много лет тому назад мне доводилось бродить по развалинам древней Махараджи, некогда процветающего города Вендии.

– Вендии?

– Да, это королевство намного восточнее и южнее Киммерии, мне понадобился целый год, чтобы добраться до него пешком. Как бы то ни было, портрет десятирукой дьяволицы был высечен на стенах одного из зданий. В ту пору мне пришлось путешествовать в компании известного индийского чародея и удалось случайно подслушать легенду касательно кровожадной богини.

Когда-то Махараджа являлась столицей Вендии. Основатель города король Орисс был первым законным вендийским королем. Он уничтожил многих своих врагов, и все же главному его сопернику удалось выжить – то была Джайора, верховная жрица Кали. Она провозгласила свое родство с расой так называемых пан-кур – отпрысков женщин, вступивших в связь с демонами. Она была поистине могущественной жрицей и имела тысячи почитателей, принимавших участие в ее чудовищных ритуалах. Джайора построила небольшую империю, которая ширилась, словно лужа крови из перерезанной глотки, отравляя все южное побережье. Однако никто не осмеливался противостоять жрице Кали, ибо последняя считалась самой кровожадной богиней Вендии. Те давно запрещенные культы были кровавым богохульством, не знавшим себе равного. Некоторые из тех извращений, что творились в ее храме, были описаны в свитках вендийского мудреца. Чародей прочитал несколько из них, к счастью, я не помню подробностей. Иные, самые мерзостные ритуалы были абсолютно нечитаемы, ибо были насквозь перепачканы рвотой самих писцов.

Конан поскреб подбородок, стараясь вытянуть воспоминания из этого темного уголка памяти.

– Джайора и ее армия фанатиков однажды напали на город, правил которым Ориссин брат. Последнего они принесли в жертву богине Кали. Это… – варвар остановился, указывая на кресло, – очевидно, знаменитый опаловый трон из его дворца. Искатели сокровищ и коллекционеры всех стран до сих пор выкупают истории, якобы подтверждающие его существование.

Конан скривился, вспоминая, как молодым юнгой потерял пару динаров из-за того, что сам попался на эту удочку. Он провел рукой по рельефному изображению слона и продолжил повествование:

– Должно быть, Джайора прихватила его с собой… Орисс в конце концов изгнал ее из Вендии. Разгневанный король обратился к могущественной жрице Индре, эмблему которой ты видишь на троне. Разразилась целая война, в результате которой могучий кулак Орисса раздавил круг поклонников Кали. И все-таки Джайоре удалось улизнуть. Никто не знал, что с ней стало потом, – по крайней мере до сих пор. Теперь-то ясно, что она наняла корабль и команду, ища спасения на море и, возможно, намереваясь выстроить длясвоей власти новый оплот.

Шейра задумчиво посмотрела на трон!

– Когда ятаба рассказывал о Джайоре, ее имя тебе ни о чем не напомнило?

Конан покачал головой:

– Ее имя было изъято из всех письменных источников. Произнести его вслух – означало подписать себе смертный приговор. Годами Орисс искал ее повсюду, надеясь отомстить за смерть брата, однако попытки выйти на ее след так и не увенчались успехом.

– Что же теперь, Конан? – спросила Шейра, покосившись на черное лезвие атланги. – Как мы доставим это в деревню?

– В одном из сундуков, – быстро ответил варвар, расчищая гору камней вокруг деревянных ящиков. Ему давно не терпелось узнать, что было там, внутри… однако так, чтобы не разбудить лишних подозрений. На острове у Джайоры не было способа растратить свои богатства, и Конан теперь ломал голову над проблемой, как их отсюда вывезти. Он был почти уверен, что знает направление на материк.

Джайора не могла отплыть далеко от побережья Вендии. Суда того времени мало подходили для продолжительных вояжей. Не говоря уж о том, что вендийцы никогда не считались искусными мореплавателями.

Теперь он не вернется с пустым карманом, даже если в этих сундуках хранилась лишь треть богатств, находившихся в ее владении. Облизнувшись, Конан поддел острием меча бронзовую защелку и мягко надавил на клинок. Крышка сидела плотно, покоробленная от длительного контакта с солнцем и дождем. Продолжая давить на эфес, Конан старался располагаться от сундука как можно дальше. Часто отсутствие замков означало скрытую опасность.

В данном же случае это скорей подразумевало отсутствие ценного содержимого. Сундук сдался. Увидев кучу заплесневелых томов, Конан помрачнел. Влага их окончательно погубила. Выбрав, на его взгляд, наиболее невредимый, он осторожно потянул за угол, опасаясь, что книга в его руках рассыплется. Посмотрев на остатки размытых иероглифов, Конан усмехнулся. За годы путешествий киммериец насобирал изрядный багаж знаний, которые послушно оживлялись при воспоминании о тех местах, где он побывал. Он мог писать и изъясняться на стольких языках, что иной заучившийся школяр позавидовал бы его способностям. Для вора, воина, наемника и просто искателя приключений вопрос жизни и смерти порой упирался в одно-единственное слово или даже букву.

Эти письмена в большинстве своем были непонятны, хотя сами иероглифы были, несомненно, вендийскими. Варвару вовсе не хотелось тащить этот хлам с собой, однако сейчас у него не было ни места, ни времени для изучения древних манускриптов.

Конан подхватил с полу бедренную кость и насадил ее на атланту. Держа оружие, словно ядовитую гадюку, он бросил его поверх книг. Поплотнее захлопнув крышку, он взвалил сундук на плечо: тот оказался тяжелым, хотя и переносимым.

Поставив его на место, Конан разбросал прочь камни, что зарывали три других сундука. Трещины на полу свидетельствовали о немалом весе их содержимого. Конан зажмурился. От ярких картин, которые рисовало его богатое воображение, захватывало дух. Он отомкнул затвор, приподнял крышку и усмехнулся при виде золотых монет самой разной чеканки и размеров. Это была добыча, стоившая не одного года пиратства. Варвар мысленно простонал, гадая, каким образом все это добро можно было бы спустить вниз. Полуразрушенная лестница наверняка не выдержит, с другой стороны, в его распоряжении не было ни веревки, ни какого-либо другого средства транспортировки.

– Конан! – пронзительно вскрикнула Шейра и вжалась в стену.

Огромная тень мгновенно поглотила ее; в тот же миг Конан бросился на пол.

Сундук спас ему жизнь.

Стальные предплечья обрушились на бронзовые скобы да на дубовое дерево, превратив сундук в щепки. Зеленые челюсти громко щелкнули в воздухе в дюйме от его шеи; солнце отразилось в зловещих рядах острых как лезвие зубов.

– Кром разорви! – выругался киммериец, подползая вперед к выроненному мечу.

Гигантский крадунчик заполнил собой комнату, в три раза превосходя своего мертвого собрата в размере. Антенна толщиной с мужчину кровожадно вращалась на лбу меж луковиц стеклянных вытаращенных глаз. Шипы торчали из предплечий, словно рапиры, а ослепительная чешуя изумрудной кольчугой покрывала тело.

Наклонившись, чудовище пощелкало клешнями, стараясь ухватить ими варвара, притаившегося за спинкой трона. Стальные щипы вонзились в опал, отчего камень закрошился. Могучие предплечья подняли трон в воздух. Раздался чудовищный треск, и дождь ослепительных осколков обрушился на онемевшего киммерийца.

Озадаченный продемонстрированной силой, Конан с сомнением посмотрел на свой клинок и прыгнул к выходу, подхватив по пути Шейру.

Крадунчик швырнул трон, точнее, то, что от него осталось. Тот врезался в стену, едва не пригвоздив Конана. В ту же минуту гигантская туша закрыла проход, а других выходов комната не имела.

Они были полностью отрезаны.

В следующий миг они оказались вовлечены в чудовищный танец, уклоняясь и уворачиваясь от новых выпадов крадунчика. С ужасающей сообразительностью тварь научилась предугадывать их маневры, заставляя постоянно менять тактику. Время от времени они пытались прорваться к выходу, однако каждый раз оказывались отброшенными назад.

Конан понимал, что долго они так не продержатся: пот лил с него в три ручья, в то время как враг их не проявлял ни малейших признаков усталости. Любая ошибка могла обернуться теперь ужасной смертью в стальных тисках. Дело усугублял тот факт, что пол под ногами начал угрожающе трескаться. Снизу доносился тяжелый гул, как если бы булыжники с потолка начали осыпаться. Далекое эхо заставило Конана похолодеть… Это пол медленно уходил у них из-под ног.

Лучше уж умереть в бою, чем навернуться с этой чертовой башни! Конан понимал, что от его собственного меча было сейчас не много пользы, и поэтому решился на отчаянный шаг. Прокатившись по полу, он ухватился за рукоятку атланги и выдернул ее из-под обломков раздавленного в щепки сундука. Обжигающая волна тут же пронеслась по руке, однако варвар стерпел боль.

Как он и предполагал, чудовище не сменило своей тактики. Когда безобразная голова устремилась вниз, он высоко подпрыгнул и оказался на уровне выпученных глаз. Могучим ударом он опустил атлангу как раз между глазниц. Острое лезвие разорвало зеленую жилистую ткань и застряло по самую рукоятку. Как и прежде, Конан почувствовал, что мускулы его пальцев напрягаются, в следующий миг он уже не сможет их разжать.

Нечеловеческим усилием он все же оторвал руку и грохнулся на пол. Перекатившись через всю комнату, он размазался по стене.

Оглушительный вой разорвал воздух. Обезумевший монстр крутился волчком, пытаясь вытащить клинок из разрубленного черепа. Глаза пылали, словно два раскаленных угля, постепенно тускнея. Безобразная голова распухала и приобретала розоватый оттенок. Неожиданно она взорвалась, извергая фонтан красной слизи, столь едкой и зловонной, что у Конана из глаз брызнули слезы. Гигантская туша рухнула, забилась в судорогах и вскоре затихла. Пол под ней с треском провалился.

На какой-то миг Конан ощутил невесомость. Краем глаза он заметил, что Шейра ухватилась за карниз и болталась теперь над пропастью. Выкинув вперед руки и чуть не вывихнув плечо, он проскользил по ее ногам и повис, держась за лодыжки.

Шейра вздрогнула, когда вес киммерийца чуть не вырвал ее руки из суставов. Раскачиваясь, словно маятник, они отчетливо понимали, что их последние минуты стремительно истекают.

Шейра держалась из последних сил, медленно, но неумолимо сползая. Она оглянулась вниз и что-то сказала. Слова ее затерялись в общем шуме, однако выражение лица девушки говорило само за себя. Опаловый трон несколько раз перевернулся в воздухе и обрушился на фонтан, взрываясь фейерверком радужных осколков.

Скользнув взглядом по стене, Конан увидел внизу похожий карниз. Потные пальцы ослабили захват, и пустота распахнула перед ним свои объятия.

Расчет оказался точен. Он вцепился в каменный выступ и посмотрел на Шейру, все еще продолжая раскачиваться. Та без труда справилась с собственным весом и, перебирая руками по обломкам ступеней, спустилась на невредимый участок лестницы. Грохот и треск прекратились. Конан вытянул себя на карниз и прислонился к стене, задыхаясь от изнеможения. Отдышавшись, он посмотрел вниз, где среди груды камней валялось тело раздавленного крадунчика. Монеты сверкали всюду, устилая каменный пол капельками золотой росы. Содержимое остальных сундуков было похоронено под обломками.

Конан перебрался к Шейре, взгляд его выражал молчаливую благодарность.

– Кром, мы были на волоске от смерти. Боюсь представить, что нас ждало, если бы не ваша атланга! Однако придется потерять еще один день, чтобы отыскать ее среди этого хлама. Не сомневаюсь, что она по-прежнему цела и невредима.

Шейра улыбнулась:

– Дважды мы выскользнули из лап вугунды. Хотя ятаба и ошибся, назвав тебя избранным, однако ясно, что у богов ты в почете. В противном случае твой бог Кром наделил тебя таким везением, которое не снилось ни одному живому человеку.

– Ха! Раз увидев меня за игорным столом, когда я метаю кости, ты бы заговорила по-другому. Несчастья преследуют меня по пятам. Впрочем, сегодня мы победили… Однако не будем терять времени! Солнце садится, а мы так и не выполнили своей задачи. Вперед, и да сопутствует нам удача! – На последнем слове он чуть не запнулся. – Мы должны присоединиться к остальным прежде, чем опустятся сумерки. – «Прежде, чем их разыщет новый крадунчик», – хотел сказать Конан, однако благоразумно промолчал.

ГЛАВА 17 РАНИОБА

– Вторая ночь на исходе. Почему они до сих пор не вернулись? – нервничал Юкона, утаптывая грязь у входа в хижину ятабы.

– Успокойся, Юкона. Глядя на небо, тучи не разогнать. Твои переживания никому не принесут пользы. Отдохни – ты и так не сомкнул глаз с того самого утра, когда они выступили в поход.

– Мертвые земли поглотят мою дочь, и Конана, и остальных! Я должен был пойти вместе с ними, – стонал Юкона, игнорируя увещевания ятабы.

– И бросить деревню? Те, которых ты поклялся защитить, – здесь. Женщины, дети, старики и горстка умирающих воинов нуждаются в твоей защите. Если кезатти вернутся…

– То им придется иметь дело со мной, – прогремело за их спинами.

Вожди удивленно оглянулись.

Гомба стоял в дверном проеме, поигрывая огромными бицепсами. Он выглядел как кто угодно, но не как человек, лежавший два дня назад на смертном одре. Не считая нескольких ссадин и синяков, тело его было абсолютно невредимым. Взгляд излучал здоровье. Уверенным шагом он направился к старикам.

– Гомба! Ты выглядишь таким же, как и всегда, клянусь Азузой! – поразился Юкона.

Ятаба посмотрел на юношу серьезно.

– Осторожней, Гомба. Твоя сила может покинуть тебя как раз тогда, когда мы будем более всего в ней нуждаться. Тебе я говорю то же, что и Юконе, – отдыхай.

– Не могу. Только не теперь, когда кезатти кружат над головой, готовясь к решительной атаке. Мысли о них омрачают мой сон. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как они кружат, словно крылатые облака, поджидая удобного момента, чтобы обрушиться на нас в смертоносном шторме клювов и когтей. И кто же стоит между ними и деревней… Юкона? – Юноша ткнул пальцем в старика и надменно фыркнул.

Юкона напрягся, его глаза вспыхнули.

– Попридержи-ка язык, Гомба! Не забывай, с кем разговариваешь. Я сыт по горло твоими насмешками.

– Понимаю. Ты обвиняешь меня в том, что я не питаю должного уважения к своему вождю. Но скажи, как мне уважать человека, что занимает пост, которого давно не заслуживает? – Слова прозвучали, словно пощечина.

Открытой ладонью Юкона ударил молодого воина по лицу, да так, что тот едва не потерял равновесия.

Взвыв, Гомба сжал правую руку в кулак и занес ее для ответного удара.

Ятаба перехватил ее в воздухе.

– Прекрати, безумец! – Он посмотрел на Гомбу испепеляющим взглядом. – Однажды я тебя прогнал и сделаю это опять, если не научишься уважать старших. Сердцем ты обращен к народу, однако твой разум – черный колодец, в котором я до сих пор не могу разобраться. Боги наградили тебя силой, которой ты, однако, не должен злоупотреблять. Извинись перед Юконой!

Гомба притих, стараясь высвободить руку из стальных ятабиных объятий. Юкона ждал, скрестив руки на груди.

– Извинись! – настаивал ятаба, его мускулы дрожали. Вены вздулись на его предплечьях, когда юноша наконец разжал кулак. Несмотря на напряжение, которое испытывали его мышцы, голос его был по-прежнему твердым.

Гомба опустил плечи, как будто перестав сопротивляться, и, потупив взор, тихо пробормотал:

– Прости, Юкона, мой вождь, и ты, ятаба, духовный лидер.

Ятаба выпустил его руку и подбоченился.

– Я нужен тебе и твоему народу, – сказал Гомба, не переставая смотреть в землю. – Ты не посмеешь меня прогнать. Впрочем, я все равно не уйду. А что до чужестранца Конана – он нам не нужен. Отпусти его, пусть идет своей дорогой! Если та, которая должна была стать моей женой, умрет, я никогда тебе этого не прощу.

– Она раниоба и, согласно нашим обычаям, вольна сама принимать решения, – ответил ятаба, потирая руку. Его лицо исказила гримаса, с помощью которой он надеялся пересилить боль.

– Как ты потом отмоешься от ее крови? Как? Сердце мне подсказывает, что ты отжил свои лучшие годы, как и Юкона. Это твой закат, ятаба. Солнце, что когда-то было твоим разумом, неумолимо клонится к горизонту. Но ты духовный лидер и все еще вершишь судьбы людей. – Гомба потер ладонь и встряхнул побелевшими пальцами. – Что ж, посмотрим, кто вернется скорее: наши враги или чужестранец, с которым, как ты сказал, связана наша последняя надежда на спасение.

Юкона не проронил ни слова, лицо его было каменным.

Взгляд ятабы блуждал по макушкам деревьев, что росли на краю деревня, да по черным клочкам неба, что проглядывали сквозь них. Он также ничего не ответил.

«В какую из Девяти Преисподен Зандру они провалились? – ворчал Конан, изучая окрестности родника». Утреннее солнце достаточно хорошо освещало руины, однако в условленном месте никого заметно не было. Шейра ускорила шаг.

– Возможно, они спрятались от другого крадунчика. Конан шагал по тропе, не оборачиваясь на башню.

Разбрасывание булыжников отняло гораздо больше времени, чем он предполагал, заставив их прекратить поиски с наступлением сумерек. Перспектива провести ночь в башне добавила соли к и без того мрачным мыслям Конана. Однако настроение киммерийца заметно изменилось, когда в благодарность за все Шейра его поцеловала. Губы их слились в долгом поцелуе, предшествующем целой ночи страсти. Прекрасная ганакская охотница была весьма удивлена теми чувствами, которые пробудил в ней Конан.

Киммериец чувствовал себя этим утром немного помятым, впрочем, он все равно не смог бы уснуть. Несмотря на грубый комфорт башни, амурные приключения были как раз тем, чего ему так не хватало.

Шейра, в свою очередь, также казалась намного счастливей. Как только первые лучи солнца скользнули по стенам, они продолжили свои поиски и обнаружили атлангу под грудой щепок. Среди прочего хлама Конан наткнулся на несколько интересных объектов, которые тут же распихал по карманам, предназначавшимся первоначально для рубинов. Узнав, что красные самоцветы являлись глазами самой богини Кали, Конан выбросил из головы свою затею. Такие сокровища носили на себе клеймо черной магии, и опыт подсказывал киммерийцу, что от таких трофеев нельзя было ждать ничего, кроме неприятностей. Возможно, когда-нибудь он вернется за ними, однако сейчас он вполне удовлетворился лишь несколькими вещицами из копей Джайоры.

Он откопал даже маленький сундук, кое-как восстановил его и набил теми немногими книгами, которые, на его взгляд, сохранились наилучшим образом. Беглое перелистывание манускриптов открыло несколько интересных фактов, что также положительно отразилось на настроении варвара.

Они аккуратно положили атлангу в сундук и для пущей безопасности обмотали «кусающуюся» рукоятку сорняками.

Шутя и посмеиваясь, они покинули башню, озаренные новой надеждой.

Только сейчас они столкнулись с неожиданной проблемой.

– Если бы с ними что-то случилось, они наверняка оставили бы знак, – предположил Конан утешительно.

Подойдя к роднику, они вдоволь напились, прежде чем отправиться на поиски женщин. Пока Шейра плескалась, Конан внимательно изучил землю и поскреб в задумчивости подбородок.

– Никаких следов борьбы, но я вижу следы четверых, и они ведут к выходу из крепости.

– Четверых? – усомнилась Шейра, она стояла сейчас в нескольких шагах от Конана.

– Скорей за мной!

Они поспешили к сводчатым воротам и остановились, услышав за стеной шорох.

– Неужели они… – начала Шейра. Конан жестом приказал ей замолчать.

Снаружи чернела тень… огромная тень слишком знакомой формы.

– Проход слишком узок для столь колоссальной твари. Здесь мы в безопасности, – прошептал варвар.

– Макиэла… Аврана… Канитра… – простонала Шейра. – Нет, не могу в это поверить!

– Я надеюсь на лучшее. Кем бы мог быть этот четвертый? – недоумевал Конан.

– Шейра? – раздался из-за стены голос.

Они оба чуть не попадали от удивления, когда в проходе показалась голова Макиэлы.

– Макиэла! – вскрикнула Шейра.

– Во имя Крома…

Великанша бросилась ей на шею, Аврана и Канитра бежали за ней.

– Не волнуйся, с нами все в порядке!

Тень, безо всяких сомнений принадлежавшая крадунчику, переместилась. Девушки весело направились к выходу, и Конан, ругаясь, отправился следом. Пока раниоба и ее охотницы обнимались, он изумленно разглядывал гигантского зеленого монстра. Меч инстинктивно оказался в его руке.

Верхом на чудовище сидела пожилая ганакская женщина с покрытым глубокими морщинами лицом. Тело ее не было покрыто обычным для ганаков узором, хотя она носила ожерелье, похожее на то, что имела Шейра. Толстая седая коса спускалась до поясницы; на ее конце красовалась белая цилиндрическая ракушка. Улыбнувшись, она повернулась, выставляя напоказ безобразное, лишенное руки левое плечо.

Шейра удивленно заморгала, в ее глазах читалось одновременно узнавание к недоверие.

– Ниона-раниоба?

– Да, крошка. Твои глаза остры, как и положено раниобе. Хотя, когда я видела тебя в последний раз, ты была ребенком с махоньким пучком волос. Давно ли это было? Думаю, что да. С тех пор чередование дня и ночи давно утратило для меня значение. Мне есть что вам рассказать, но сначала, – она ткнула пальцем в Конана, – я должна знать имя этого человека и название земли, из которой он пришел. Повесть моя для ганаков, но не для ушей чужаков!

– Его зовут Конан, родом он из далекой Киммерии. И он не чужак! Он сражался вместе с нашими воинами, пил с ятабой куомо и спас меня и остальных более чем один раз, – заступилась Шейра и, посмотрев на Макиэлу, добавила ледяным тоном: – Как Макиэла должна была рассказать.

– У меня просто не было такой возможности! – запротестовала великанша.

– Правда! Ниона-раниоба явилась к нам с рассветом, – поддержали две другие девушки.

– Хватит, дети! Пусть, говорит Шейра. Остальные попридержите свои языки, – скомандовала старуха.

Конан сгорал от желания узнать, почему крадунчик попросту не сожрет их всех разом, однако боялся, что странная ганакская наездница не потерпит дальнейших прерываний. Он стоял с мечом в руке, неспокойно переминаясь с ноги на ногу, пока Шейра вкратце перечисляла все недавние события, начиная с его появления на Араве. Время от времени Ниона останавливала ее для уточнения деталей. Старуха была удивительным образом информирована обо всем, что происходило в деревне, и особенно разбиралась в вопросах, касавшихся мертвых земель.

Пока они беседовали, киммериец внимательно изучал крадунчика. Он уже достаточно на них насмотрелся, однако возможности изучить их на досуге до сих пор не выпадало. Тварь стояла как вкопанная, ее темно-зеленые глаза, цвет которых делал ее не похожей на остальных собратьев, сверкали непостижимым разумом, от чего по спине у Конана пробежали мурашки. Он заметил, что этот крадунчик имел узкие кожаные надкрылья и широкий веер вместо хвоста; последний был аккуратно сложен. Красные и белые пятна украшали короткие передние лапы. Киммериец готов был поклясться, что не видел у других подобного раскраса. Сноп коры был прикреплен в виде седла к толстой, как дерево, шее, верхом на которой восседала Ниона.

Из ее рассказа Конан понял, что та покинула деревню, когда Шейра была еще девочкой. Новая раниоба заняла ее место, которое потом унаследовала Шейра. Варвар до сих пор не мог разобраться в привилегиях раниобы, однако похоже, титул обеспечивал власть над определенной группой женщин, называемых охотницами, и был равносилен званию вождя у мужчин.

В конце концов Шейра удовлетворила любопытство старухи.

Ниона посмотрела на Конана и одобрительно кивнула.

– Глаза и кожа твои – как у сына Киммерии. Однако силой и духом своим ты похож на ганака!

Киммериец был весьма польщен таким сравнением, но воздержался от благодарностей и вместо этого перехватил инициативу.

– Откуда же ты пришла? Уж наверняка не из этих трижды проклятых древних развалин!

Старуха засмеялась:

– Древних?.. Да! Эти камни помнят давние времена, столь давние, что ты не сможешь себе даже представить. Проклятых?.. Возможно, когда-то, но не навсегда. Ты уничтожил последнее и наихудшее из чудовищ, порожденных в войне между богами. Жизнь снова может прорасти на этих камнях. Мертвые земли, как вы их называете, приютили меня. Но не здесь, я подчеркиваю, ибо вы видели лишь часть мертвых земель. В тех местах, откуда я пришла, не ступала нога ни одного ганака. Даже ананси избегают этих лесов.

Когда я была такая же, как Шейра, я мечтала увидеть старую деревню, как, впрочем, и многие до меня. Мы были наивны – все те, кто последовал по тропе Кулунги, – однако самонадеянны и горды. Как многие, я пала жертвой ананси. Они преследовали меня, пока я не уперлась в стену деревьев, недалеко отсюда. Это была ловушка! Нет… – Она усмехнулась, заметив, как Конан кивнул головой. – Нет, это не те деревья, что окружают рахамскую крепость. В тех местах, откуда я пришла, деревья толще и выше и растут так тесно, что между стволами нельзя просунуть ладонь. Попасть туда можно только сверху на спине мзури-вугунды, которого вы видите перед собой. В ту пору Разангва верхом на мзури пробиралась сквозь джунгли, она-то и спасла меня от ананси. Разангва была рахамкой… последней из своей расы.

– Тебя спасла рахамка?

Изумленный шепот Шейры вторил мыслям Конана.

– Фонтан богов наградил ее счастьем долголетия, или проклятием долголетия, как она сама это называла. Разангва была одной из немногих рахамцев, что сумели выжить в войне между богами Джайоры и их собственными богами. Им были известны многие секреты этого острова. – С этими словами Ниона подняла кончик своей косы и подула в ракушку. Вопреки ожиданиям Конана, никакого звука из нее не последовало, однако крадунчик приподнялся с земли и изменил позицию. – Мзури-вугунда, в отличие от остальных, подчиняется ветряным духам, что обитают в этой ракушке, если ее хозяин умеет их вызывать. Разангва обучила меня этому искусству.

Она спасла меня от смерти в лапах ананси, хотя те оторвали мне руку. Разангва забрала меня к себе и залечила рану. Тогда я дала обет-клятву никогда не выдавать ее ганакам и не покидать, пока она жива.

Теперь я свободна от этой клятвы, ибо двадцать раз лик Азузы появился на небе с тех пор, как Мухинго забрал ее к себе. Много лет она жила одна. Жизнь ее была пуста, наполняемая лишь воспоминаниями о тех, кого она когда-то любила. Я не хочу умереть такой смертью. Время вернуться!

Вечерами я прилетала в Ганаку, чтобы увидеть деревню. Я следила за вашим маршрутом по мертвым землям, однако не успела вовремя предупредить об опасности. Давакуба стара и не всегда умеет различить своих более агрессивных соплеменников, – с этими словами она похлопала крадунчика по спине. – К счастью, Конан сам убил того вугунду. Мзури редки, хотя и не охотятся друг на друга, как остальные. Это ужасное зрелище: самка поедает самца на глазах у собственных детей.

Конан содрогнулся, представив себе подобную картину.

– Можешь ли ты научить нас управлять ветряными духами? Восседая на спинах мзури, мы бы быстро отбили у кезатти охоту наведываться в деревню.

Ниона покачала головой.

– Мальчишки сделаются мужчинами, прежде чем обучатся атому-искусству. Однако вы можете рассчитывать на мою помощь. – Она дунула в свой свисток, и мзури, словно дрессированный слон, послушно опустился на землю; Макиэла, Канитра и Аврана проворно вскарабкались на его толстую и устланную пальмовой корой шею. Ни для Конана, ни для его сундука места не осталось.

Киммериец посмотрел на животное с сомнением.

– Я пойду впереди, – сообщил он остальным. Конан все еще питал к крадунчикам непроизвольную неприязнь; последнее приключение в башне было слишком свежо в его памяти.

Шейра вполне разделяла его чувства и поэтому старалась держаться от крылатой туши как можно дальше. Ниона снисходительно улыбнулась.

– Мне знакомо это чувство. Не бойтесь, мзури никогда не нападают на людей. Мы с Давакубой вернемся за вами еще до вечера. Оставайтесь в крепости возле родника, там вы будете в безопасности. Только злейший вугунда может пересечь стены, да и тот не отважится опуститься на землю.

Конан взглянул на солнце: полдня они провели за разговорами. Впрочем, он не сомневался, что Ниона сдержит свое обещание: крадунчики продемонстрировали способность быстро летать. Вместе с Шейрой он видел, как старая раниоба беззвучно дунула в свисток, и мзури взвился в небо. Вскоре они скрылись за макушками деревьев. Конан постарался не смотреть на Кахли, когда они снова вошли в крепость.

Шейра направилась прямиком к роднику и уселась возле воды, упиваясь прохладой. Когда Конан наклонился, чтобы умыть лицо, она шутя его подтолкнула. Вынырнув, киммериец схватил ее за руку и также затащил в воду.

– Во имя Крома, девочка, ты не должна вернуться грязной.

Шейра смеялась, брызгая его ладошками. Конан жмурился, уворачивался, мотая гривой мокрых волос. Капельки росы сверкали на смуглом лице раниобы, капая на упругие груди, наполовину спрятанные под водой.

Время, проведенное в ожидании Нионы, протекло незаметно.

ГЛАВА 18 ДУЭЛЬ

Ночь была в полном разгаре, когда Конан закончил поглощение куомо и отправился на покой, как это сделали ятаба, Юкона и остальные ганаки. Гомба удивил всех, публично принеся ему свои извинения, которые, правда, показались киммерийцу насквозь фальшивыми. Шейра и ее женщины, которым по традиции употребление куомо воспрещалось, казались тем не менее такими же веселыми. Их благополучное возвращение из мертвых земель подарило ганакам новую надежду.

Ятаба выглядел весь вечер чрезвычайно рассеянным. Он избегал общества Нионы и уклонялся от ее взглядов; Конану с трудом удалось втолковать ему, что он не является избранным и что в предстоящем сражении атланга будет бесполезным оружием. Киммериец с удовлетворением заметил, что горстка ганакских воинов быстро поправлялась, не говоря уже о чудесном выздоровлении Гомбы.

Он также пообещал возглавить ганаков в надвигающейся битве с кезатти. Ятаба и остальные были твердо уверены, что человек, столь любимый богами, неизбежно приведет их к победе. Эта вера опьяняла их как куомо, и, казалось, впервые за много дней туман безнадежного отчаяния, повисший над деревней, рассеялся.

Конан беспокойно ворочался, разглядывая потолок хижины Юконы. Вождь потребил невероятное количество куомо и теперь храпел, как коринфийский буйвол.

Киммериец понимал причину своей бессонницы: он с нетерпением ждал рассвета, когда ятаба должен был освободить его от заклятия, которое, словно невидимая язва, продолжало отравлять его мозг. В одной из многочисленных прорех на редкость дырявой крыши он видел луну. Сколько же времени прошло с той кошмарной ночи на борту «Мистрисс»? Луна казалась почти полной. Он отвернулся от нее, перевернувшись на живот и уткнувшись лицом в собственные руки. Ложе из листьев было далеко не самым комфортабельным, впрочем, ему доводилось спать и на кроватях похуже.

Закрыв глаза, Конан представил Шейру; она улыбалась и брызгала в лицо водой. Постепенно киммериец погрузился в легкую дремоту, которая перешла в тяжелый сон.

Конан продирался сквозь мокрые от духоты джунгли, зловонное дыхание вырывалось из его рта. В воздухе витали тысячи других запахов: листвы, дождя, жуков и змей, – запахи, которые он остро и инстинктивно различал, запахи его жертв. Он неутомимо несся вперед все быстрей и быстрей, пока не увидел зверя. Животное излучало страх, вызывая чудовищный аппетит. Слюна капала на грудь, глаза загорелись огнем. Не обращая внимания на ветви, нещадно стегавшие лицо, Конан бросился напролом.

Он мечтал о теплой крови, вырывающейся из разодранной глотки, выпотрошенного живота и все еще бьющегося сердца.

Схватив животное за заднюю ногу, он придавил его к земле, вкушая предсмертный крик. Острые когти вонзились в плоть. Содрогаясь в конвульсиях, животное повернуло к нему искаженное мукой лицо…

Конан с трудом подавил крик. Пот покрывал тело, словно мокрый пододеяльник, а сердце грозило выпрыгнуть из груди.

Лицо, увиденное в ночном кошмаре, принадлежало Шейре.

– Крон, – простонал киммериец, отдирая прилипшие листья. Теперь ему точно нельзя было спать. В сотый раз он пожелал того, чтобы духи ракушек проделали свою работу ночью. Однако ятаба настаивал подождать утра, когда лик Азузы засияет в небе.

Храп Юконы содрогал избушку, наполняя ее кислым запахом куомо. Конан выскользнул наружу, вдыхая свежий воздух и стараясь не смотреть на луну. Он устало вытер лицо и зашагал к холму. Все, что он мог себе позволить, – это провести ночь на скамейке.

К его чрезвычайному удивлению, Шейра была именно там. Она держала цветок, перебирая лепестки, радостные оттенки которых в призрачном свете луны казались тусклыми. После такого кошмара Конан не очень-то хотел сидеть с ней бок о бок, однако она его заметила и поманила рукой.

Он опустился рядом и выдавил улыбку.

– Разве ты не рад, что ятаба излечит тебя завтра? – спросила Шейра, заглянув ему в глаза.

– Разумеется, рад, – проворчал киммериец.

– После того, как мы разобьем кезатти… ты вернешься в Киммерию?

– Скорее всего в Вендию, если в тех книгах, которые мы нашли… – Он неожиданно прикусил язык. Как же он сразу не распознал корня вопроса? Не будь он опьянен куомо и расстроен кошмарами – ни за что не допустил бы подобной ошибки.

Шейра продолжала, разглядывая свой цветок:

– Ты можешь оставаться с нами столько, сколько захочешь. Там, в крепости, я не думала, что буду по тебе так скучать.

Конан не знал, что ответить. Шейра действительно была сокровищем, сильной, решительной и в то же время чрезвычайно женственной. Взяв ее в жены, он стал бы чем-то вроде короля для этих людей. Избавившись от кезатти, Ганака превратится в сущий рай. Любой бродяга не раздумывая отдал бы правую руку за возможность пожить такой жизнью.

Но Конан не был простым бродягой и в то же время не собирался пока где-нибудь оседать. Домашняя жизнь в окружении сытых соседей – вот что пугало его больше всего. Кроме того, уничтожив кезатти, ганаки лишатся своего единственного стимула, до сих пор не позволявшего им облениться и зажиреть. Возможно, со временем здесь возникнут ремесла и искусства, однако все это было не для него.

– Тебе необязательно сражаться за нас, – процедила Шейра.

Только негодяй мог бы оставить вас в такую минуту, – возразил Конан. Он поклялся драться до конца, пока с лезвия его меча не стечет кровь последнего хищника. – Думаю, я задержусь у вас на какое-то время, – пообещал киммериец. После того, как ятаба избавит его от заклятия, несколько дней решительно ничего не изменят. Кроме того, изучение книг Джайоры и приготовление к плаванию также потребуют некоторого времени. В принципе, он даже подумывал вернуться в крепость и стащить-таки злосчастные рубины. Во имя Крома, сколько раз он подвергал себя смертельной опасности за награду куда меньшую.

Глаза Шейры блеснули лунным светом, и она улыбнулась. Конан заключил ее в свои объятия, приютив голову девушки на своей могучей груди. Тревожные мысли о предстоящем дне мигом рассеялись. Шейра подарила ему нежный поцелуй, однако киммериец отстранил ее от себя, услышав за спиной тихий звук.

Гомба стоял сзади, наблюдая за происходящим; каменное лицо застыло в безобразной маске. Руки сжимали весло так крепко, что могучие мускулы дрожали. – Она моя, – процедил он сквозь зубы.

Шейра вскочила на ноги.

– Нет, Гомба! Не смей меня отстаивать! Когда-то я любила тебя, но сейчас ты меня не интересуешь. Эта драка ничего не изменит. Конан спас меня и…

– Ты… – прошипел огромный ганак, выплевывая слона, словно слюни. – Ты в этом виноват, чужестранец! Отправляйся к своим богам! – С этими словами он двинулся на Конана.

Конан немедленно принял стойку кулачного бойца, оплакивая то обстоятельство, что его собственный меч остался преспокойно лежать у стенки в хижине Юконы. Встав между Шейрой и Гомбой, он угрожающе сжал кулаки.

– Отойди-ка, девочка. – Поначалу он хотел простить Гомбе все нанесенные им обиды, однако теперь в его груди вспыхнула ярость, которую можно было потушить лишь кровью. – Твой Гомба никогда уже не прикоснется к женщине, разве что соблазнит в аду дьяволицу! – С этими словами Конан бросился на копье.

Смертоносное острие не нашло ничего, кроме воздуха. Варвар вцепился в древко и потянул на себя, надеясь вырвать из рук противника. Невероятным образом ганак удержался на ногах. Не в силах противостоять чудовищному напору, Конан выпустил весло, за что немедленно поплатился. Сокрушительной силы удар наверняка бы расколол череп человека менее сильного. Конан упал на колени, однако снова схватил копье. Началась отчаянная борьба, похожая на детскую игру в перетягивание каната. Неожиданно Гомба сменил тактику и надавил вперед.

Конан почувствовал, как острие скользнуло по его шее. Обманным движением ему удалось в конце концов опрокинуть своего врага на землю. Завладев веслом, он принялся колотить Гомбу плоским концом, словно дубинкой. Не обращая внимания на удары, разъяренный ганак вскочил на ноги и снова бросился на киммерийца.

Шейра застыла на месте, стоя с открытым ртом, не в силах оторвать глаз от яростного поединка.

Варвар обрушил на Гомбу чудовищный шторм ударов и тем не менее вынужден был отступить. Пятясь назад, он не заметил сундука, который так и продолжал стоять на том месте, где его оставил ятаба, и, споткнувшись, опрокинулся на спину. Гомба торжествовал.

Обретя наконец голос, Шейра завопила что есть мочи и встала между мужчинами.

– Назад! – прокричал ей Конан, когда в его голове созрел новый план.

Продолжая лежать, он подождал, пока Гомба разопьет достаточную скорость, и выставил вперед весло. Расчет оказался точен, однако инстинкты ганака, отточенные годами тренировок, не подвели. Он ловко уклонился от копья и одним могучим движением вырвал его из рук Конана. Сломав его о колено и выбросив обломки, он бросился на распростертого киммерийца.

Варвар, который в приемах рукопашного боя разбирался не в пример лучше своего противника, тем не менее значительно уступал ему в силе. Избрав наиболее уязвимое место, он вцепился в его глотку и принялся давить с таким усердием, с которым, казалось, можно было задушить гиппопотама. Локоть Гомбы больно врезался в грудь, заставив задыхающегося киммерийца ослабить хват. Кашляя, он изловчился-таки пнуть Гомбу в пах. Ганак, который, по-видимому, не был знаком с такими приемами, скорчился в агонии. Воспользовавшись преимуществом, Конан пнул его снова, на этот раз в челюсть, которая омерзительно хрустнула.

Плюясь зубами и кровью, Гомба потянулся к сундуку, что-то лихорадочно нащупывая.

Конан ужаснулся, когда понял, что тот искал. Из-под крышки видавшего виды сундука торчала сверкающая рукоятка атланги.

Варвар предпринял очередной сокрушительный удар, отчаянно пытаясь помешать Гомбе завладеть могущественным оружием. Как назло, в торопливом движении он подвернул себе ногу и, стиснув зубы от боли, рухнул на траву. Триумфальный рев великана оглушил распростертого киммерийца, не мешая, однако, заметить кусок черной смерти, занесенный над его головой.

– Нет! – вскрикнула Шейра.

Удивленные голоса ганаков донеслись из соседних хибарок, когда их хмельные обитатели повылезли наружу.

Неожиданно Гомба замер. Он удивленно посмотрел на атлангу и отступил назад. Ко всеобщему изумлению, юноша упал на колени и сокрушенно зарыдал.

Не теряя ни минуты, Конан подбежал к ганаку и выбил оружие из его рук. Гомба не сопротивлялся.

– Да… убей меня! – хныкал юноша, его тело казалось безвольным. – Духи атланги… они сказали мне… я избранный.

Конан не верил своим ушам. Он расслабил побелевшие пальцы, хотя все еще продолжал сжимать горло Гомбы. Те голоса, что накричали на него в башне, едва не отправив в ад… Значит, Гомба не соврал. Но почему Кулунга выбрал предателя?

Откашлявшись, юноша продолжал:

…Но они отказались служить человеку, помыслы которого нечисты.

В этот миг к ним подбежала группа ганаков во главе с Юконой. Воины, казалось, были крайне удивлены представшей их взору картиной.

– Во имя Азузы! Кто мне объяснит… – начал Юкона.

– Тс-с! – перебила его Шейра.

– Убей меня, чужестранец… Шейра твоя. Я не заслуживаю любви такой женщины. Я мог спасти свой народ, но моя глупость все испортила!

Конан заглянул в мокрые от слез глаза, потом разжал пальцы и молча отступил. Ветеран не одной сотни войн, он слишком хорошо знал этот взгляд – взгляд безнадежно отчаявшихся людей. И тем не менее Гомба выглядел возродившимся человеком – в этом киммериец не сомневался. Взгляд Шейры выражал удивление.

– Неужели ты его пощадишь?

Конан кивнул:

– Я не палач. Пусть боги решат его судьбу в, если потребуется, сами прервут его ничтожное существование. Хотя, похоже, он ненавидит кезатти больше, чем кто-либо из нас, и будет драться до конца.

– В конце концов, объяснит ли мне кто-нибудь, что здесь произошло? – потребовал Юкона; он до сих пор выглядел нетрезвым и плохо выговаривал слова. – И куда девались ятаба с Нионой?

Конан и Шейра переглянулись, когда Гомба поднялся на ноги.

– …Я не заметил вугунды у избушки ятабы. Думаю, они улетели поговорить с глазу на глаз туда, где их слова не будут услышаны… – Он и остальные растерянно замерли, когда Гомба поднял с земли атлангу и, не проронив ни слова, удалился с ней в темноту. Ганаки проводили его изумленными взглядами.

Шейра и Конан начали пересказ случившегося, и протрезвевший Юкона неожиданно понял, что его дочь была по уши влюблена в киммерийца.

Ятаба с Нионой этой ночью так и не вернулись.

ГЛАВА 19 ЧЕТВЕРО ПРОТИВ СОТЕН

Полоска густого индиго сменилась веселой лазурью, когда первые лучи солнца озарили восток.

Конан равнодушно жевал изрядный ломоть сырой рыбы, выплевывая кости на землю под праздничной крышей. Измученный разборкой с Гомбой, он мгновенно уснул и теперь чувствовал себя отдохнувшим. Грудь и бока болели; что ни говори, а в рукопашной эти ганаки были опасными противниками.

Юкона казался на удивление активным вопреки умопомрачительному количеству поглощенного куомо. Он сидел рядом и любовался на восход. Хоть они и не обсуждали этой проблемы, однако от Конана не ускользнуло, что отсутствие ятабы его весьма беспокоило.

– Ты мог бы рассчитывать на мое благословение, если бы вы с Шейрой решили пожениться, – сказал он неожиданно.

Конан поперхнулся:

– Мы еще ничего не решили. Кроме того, она раниоба. Придется ли ей оставить этот пост, если она захочет иметь мужа?

Юкона кивнул:

– Таковы обычаи. Ятаба мог бы запретить ваш брак, ибо ты чужестранец. Однако я не думаю, что он станет возражать после всего того, что ты для нас сделал.

Конан отвернулся, разглядывая ганаков, которые уже приступили к своей утренней работе. Женщины и дети обрабатывали улов, раскрывая моллюсков и выковыривая мясо; покончив с этим, они натрясли кокосов и сцедили молочко. Подростки латали сети, используемые для рыбной ловли, а старики сновали у места собраний, иногда собираясь в кучки и что-то шумно обсуждая.

Одному раненому воину удалось-таки встать с постели, и он теперь неуклюже прогуливался в сопровождении жены. Остальные все еще тряслись в лихорадке, их сил хватало лишь на то, чтобы проглотить кусок рыбы или глоток воды.

Гомба сидел на широком камне и выстругивал новое весло. Юноша, казалось, обрел самообладание, однако держался замкнуто, всячески избегая взглядов Конана. Он был всецело поглощен работой, которая, по мнению киммерийца, действительно требовала большого усердия, особенно когда ракушки и камни являлись единственными инструментами, имевшимися под рукой. Атланга валялась рядом; то ли он счел ее непригодной для обработки дерева, то ли такие мысли вообще не приходили ему в голову.

Вспомнив, что его собственный клинок также нуждался в заботе, Конан положил его на колени и принялся скрести подходящей по форме и размеру ракушкой.

Шейра, Макиэла, Аврана и Канитра показались из-за зарослей тростника, вернувшись из разведки. Благодаря заговорам ятабы, а также настоям из листьев ягнебы раненые девушки быстро поправлялись.

Юкона вопросительно посмотрел на дочь, однако та лишь покачала головой. Ганачки облазили все окрестности в поисках следов ятабы и Нноны, начиная от хижины вождя, но так ничего и не заметили.

Кован снова посмотрел на меч. Ракушка крошилась о закаленную сталь, и он выбросил ее прочь. От нечего делать варвар вытащил из сундука несколько книг и принялся их неторопливо разглядывать.

– Как, ты сказал, они называются? – также от нечего делать спросил Юкона.

– Книги, – бросил Конан, не отрывая глаз от крючковатых иероглифов. С наступлением утра его настроение заметно ухудшилось.

Старик с любопытством посмотрел на пыльные тома, однако холодность собеседника удержала его от дальнейших расспросов.

Конан в раздражении вышвырнул четвертую книгу, которая, как и предыдущие, оказаласьсовершенно нечитаемой. Время и сырость превратили древние тома в кучу перепачканного и крошащегося пергамента, который, того и гляди, готов был рассыпаться в его руках.

Крик Макиэлы приковал к себе внимание селян. Поначалу Конан ничего не заметил, однако через минуту небольшое пятно на горизонте обрело очертания крадунчика. Он пронесся над джунглями и устремился к месту собраний. Ганаки с разных концов деревни побросали свою работу и заспешили к холму, где только что приземлился Давакуба. Даже Гомба побрел за остальными, в руках он сжимал неизменную атлангу.

Ятаба выглядел немного растерянным, хотя обычная уверенность вернулась к нему, как только он ступил на твердую землю. Ниона продолжала восседать на своей крылатой горе, тревожно вглядываясь в небо. Крадунчик смотрел туда же, его антенны подергивались.

Глаза ятабы казались уставшими, свидетельствуя о бессонной ночи. Он поднял руку, требуя внимания.

– Прошу простить меня за задержку. Нам с Нионой-раниобой нужно было многое обсудить. Сейчас у меня нет времени посвящать вас в предмет разговора, ибо заклятые враги наши приближаются.

Толпа загудела.

– Мы видели кезатти издалека, но даже с такого расстояния небо было черным от их крыл. Однако не отчаивайтесь. Даже без атланги…

– Похоже, все-таки с атлангой, – перебил его Юкона.

– Что ты имеешь в виду, Юкона? Если у тебя есть что сказать, прошу тебя, не молчи!

Юкона пожал плечами, указывая на Гомбу.

– Он замахнулся атлангой на Конана и наверняка убил бы, если бы не духи, которые остановили его, сообщив заодно и о его избранности. Гомба – избранник Кулунги!

Ятаба прищурился:

– Что скажешь, Гомба?

Юноша побледнел.

– Я погубил все! Я был однажды избранным, но прогневил духов, и те отвернулись от меня. Позволь мне драться с кезатти и найти в бою смерть!

Конан заметил, что Ниона смотрит на Гомбу с любовью, неестественной для двух незнакомых людей. Все это было странно, однако строить на этом далеко идущие предположения было пока рановато. К тому же у него хватало своих проблем. Варвар мысленно простонал, осознав, что выполнение ятабой его части сделки на неопределенное время откладывалось.

– Хорошо, Гомба. – Голос ятабы как будто смягчился, хотя выражение лица по-прежнему оставалось непроницаемым. – Дети и старики должны спрятаться. Шейра, приготовь своих женщин. Скорее! Кезатти могут напасть в любую минуту. Ниона, кого ты выберешь себе в помощники?

– Нам не нужен никто. Давакубе тяжело будет нести двоих, – улыбнулась старуха.

Ятаба кивнул:

– Конан, я в долгу перед тобой. Если хочешь, мы сейчас же отправимся в мою избушку, и я попробую призвать духов. Ты сдержал свое слово, и я сдержу свое. Что скажешь?

– Сначала бой, – возразил киммериец, стиснув рукоятку меча.

– Бок о бок, как тогда! – подмигнул Юкона и поднял свое весло.

– Мы готовы, ятаба, – сообщила Шейра. Она и остальные запаслись изрядным запасом копий и спрятались в зарослях камыша.

Конан одобрил эту тактику. Он видел, с какой точностью и силой ганачки метали свои копья.

– Воин из Киммерии, я не заслуживаю такой чести, но я прошу вас с Юконой позволить мне драться вместе с вами… спиной к спине. Тогда дети Изата будут отлетать от нас кровавым дождем, – взмолился Гомба.

– Сражайся как знаешь. Мне все равно, пока ты рубишь шеи кезатти, а не кому-то еще.

Конан не ожидал, что окажется с Гомбой в одной упряжке, и теперь сожалел, что не успел преподать парню несколько уроков фехтования.

– Четверо будут стоять на холме! – торжественно прокричал ятаба. «Четверо против сотен», – подумал он про себя.

Ниона подула в ракушку и тут же взмыла в воздух. Она, как и остальные, будет прятаться в лесу, дожидаясь появления кезатти. Конан саркастически улыбнулся, по опыту зная, что крадунчики были непревзойденными мастерами засады. Он мог лишь гадать, сколько красноперых голов полетит на землю, прежде чем кезатти одолеют-таки Давакубу. Аквилонский генерал променял бы легион пехотинцев, – да что там, целую конницу, – на одного такого союзника.

И только Макиэла не искала укрытия, она взобралась на самое высокое дерево и пристально вглядывалась в горизонт. Конан, который знал, что острый глаз ганачки заметит кезатти даже раньше, чем его собственный, молчаливо стоял на холме, дожидаясь ее сигнала.

Они стояли спиной к спине, образуя широкий квадрат. Слева и справа от Конана стояли ятаба с Юконой. Прямо за спиной киммерийца возвышался огромный Гомба. Ни щебет птиц, ни шелест деревьев – ничто не нарушало напряженной тишины, повисшей в утреннем воздухе.

После целой вечности ожидания раздался пронзительный свист. Макиэла соскользнула по стволу и быстро присоединилась к остальным. Тростник сомкнулся за ее спиной.

– Кром! – прошептал киммериец, ему показалось, что они сражаются с небом, затянутым грозовыми тучами.

В этот раз кезатти было в два или в три раза больше, чем тогда, на побережье скелетов. Но Конан не испытывал страха: «Лучше умереть в бою, чем на койке из гнилой соломы! Во имя Крома, никто не живет вечно!»

Сердце отчаянно заколотилось, заставляя кровь в венах петь. Горячая дрожь пробежала по телу. Тревоги и обиды немедленно испарились, словно холодные снежинки, растаявшие на груди. Широко расставив ноги и подняв над головой меч, Конан издал крик – боевой клич киммерийца.

Кезатти атаковали. Вытянув когти, щелкая клювами, они обрушились, словно крылатые молнии. Оглушительные крики зазвенели в воздухе, разрывая зловещую тишину. В самом центре красноперой массы Конан заметил фигуру, которая выглядела словно три или четыре кезатти. Однако мимолетное видение было тут же скрыто передним рядом атакующих хищников.

Град копий обрушился на кезатти, пронзив сразу дюжину. Умопомрачительный гомон раздался в центре, когда Давакуба врезался в самую толщу крылатых демонов. Зеленые челюсти раздавили одну из тварей, в то время как стальные предплечья обезглавили двух других.

Не дрогнув, красноперое полчище обрушилось на бесстрашную четверку.

Лезвие Конана сверкнуло дважды, срубив голову одному из кезатти и выпотрошив брюхо другого. Весло Юконы взлетало рядом, круша шеи и пронзая тела. Ятаба проткнул одного из хищников, кричащая птица заскользила по древку, ее когти оставили на груди ганака кровавый след.

Пятеро демонов налетели на Гомбу. Он поднял атлангу, намереваясь защищаться. Это привело кезатти в настоящую ярость. Пронзительные крики поднялись на невыносимую высоту. Они отчаянно закружили, стараясь увернуться от оружия, лезвие которого вдруг засверкало сверхъестественной голубизной. Потрескивая, словно полено в костре, яркие дуги – крошечные молнии – засияли на острие атланги. Пять дымящихся трупов рухнули на землю, наполняя воздух запахом паленой плоти.

Гомба покачнулся. Молнии пропутешествовали вдоль всего лезвия и добрались до рукоятки, обжигая ладони ледяным огнем. Стиснув зубы, юноша стерпел боль, тряхнул головой и снова поднял клинок.

Новая банда стервятников обрушилась на ятабу, опрокинув его на спину. Меч Конана выстрелил, как стальная кобра, обезглавив сразу двух кезатти. В тот же миг три других напали на киммерийца с разных сторон, вонзая когти в обнаженную спину и сдирая кожу с боков. Взревев от боли, варвар закружился волчком, раздавая удары направо и налево. Вырвав меч из тела одного, он схватил за тощую шею другого и сжимал кулак до тех пор, пока не раздался хруст.

Расправившись с последним стервятником, ятаба вышвырнул его прочь и поднял с земли весло, как раз вовремя, чтобы отразить новую атаку.

Новая волна кезатти оказалась еще страшней. Птицы истошно кричали, оплакивая мертвых сородичей. В очередной раз Гомба поднял свою атлангу, испепеляя врага огнем.

Конан сражался сразу с шестью пернатыми. Гора мертвых тел доходила ему до бедер. Заляпанное кровью лицо смотрело с леденящей улыбкой.

Наконец небесная орда начала понемногу редеть.

В небе Давакуба расчленял птиц с присущим всем крадунчикам хладнокровием. Ниона восседала на его шее, яростно отгоняя стервятников, которые так и норовили выцарапать мзури глаза. Прямо под ними Шейра и ее охотницы швыряли свои копья и ножи. Как бы то ни было, кезатти также собирали дань: поверх кучи поверженных птиц неподвижно лежала Аврана.

– Кром, – проворчал киммериец, он никак не ожидал от кезатти такой тактики. Там, на побережье скелетов, стервятники устремлялись вниз, дрались и снова взмывали в воздух, чтобы перегруппироваться. Сегодняшние же атаки казались бесконечными. Что заставляло птиц действовать так необдуманно? Однако размышлять над этим не было времени.

Разрубив грудь очередной твари, он замахнулся мечом, чтобы встретить следующую… однако удивленно сморгнул.

Одно-единственное пятно парило высоко в воздухе, в то время как остальное небо было совершенно чистым. Кезатти были разбиты!

Шейра заспешила к холму, помогая Макиэле и Канитре, которые казались едва живыми. Остальные охотницы, слишком слабые, чтобы двигаться, оставались ждать в камышах. На красной от крови земле лежало несколько распростертых ганаков.

Юкона выбрался из груды выпотрошенных тел и покачнулся на неверных ногах. Гомба лежал на такой же горе, все еще сжимая атлангу. Из груди его вырывался стон.

Ятаба поднял его голову и что-то шепнул на ухо. Юноша удивленно открыл глаза. Он хотел было что-то спросить, но захлебнулся в собственном кашле. Ятаба улыбнулся Конану, в глазах старика читалась смертельная усталость. Позади них бесшумно приземлился Давакуба.

– Один кезатти жив, – предупредила Ниона, указывая на небо. – Он пролетел далеко от нас, а Давакуба слишком устал, чтобы пуститься в преследование. Это необычная птица. Она специально держалась на расстоянии, чтобы остаться незамеченной.

Ятаба пожал плечами.

– Один-единственный враг – лишь маленькое облачко на горизонте победы. Кезатти нам не страшны по крайней мере в течение целого поколения. А к тому времени подрастут наши дети. – Несмотря на усталость, его голос звучал гордо. – Теперь, Конан, я готов выполнить свое обещание…

Огромная тень пронеслась над холмом столь быстро, что моргни Конан глазом, и он наверняка ее не заметил бы. Порыв холодного ветра разметал за спиной волосы. Шейра вскрикнула, а Юкона вскинул руки, стараясь защитить глаза. Ниона пришпорила мзури и подула в свисток.

Он явился из ниоткуда, или по крайней мере это так выглядело. Кезатти, который только что казался пятном, несся теперь на них с умопомрачительной скоростью. Конан почувствовал, как по его спине пробежали мурашки при виде крылатого монстра, втрое превосходившего любого из своих сородичей. Конан вспомнил, что уже видел его в самом начале сражения. Когти и клюв твари были под стать ее пропорциям. Живот ее был неестественно круглым, и варвара осенила тошнотворная догадка – кезатти была беременной самкой… возможно, их королевой.

Она молниеносно атаковала ятабу, прежде чем тот смог узнать об опасности.

Выйдя из оцепенения, Конан замахнулся мечом, однако с таким же успехом можно было охотиться за вспышками молнии. Вцепившись в ятабу своими когтями, она стремительно взмыла в воздух, унося вождя на глазах у онемевших ганаков. Однако, отягощенная ношей, птица не могла лететь быстро.

– Конан, Шейра – сюда! Мы должны догнать их! – скомандовала Ниона.

– А я? – простонал Юкона.

– Эти двое – и без того непомерный груз. Но они самые легкие среди вас. Давакуба не поднимет больше. – С этими словами она дунула в ракушку, и мзури взлетел.

Хлопая могучими крыльями, он ринулся в погоню, унося их прочь от деревни и от Юконы, который так и продолжал стоять с открытым от изумления ртом.

ГЛАВА 20 КОРОЛЕВА КЕЗАТТИ

– Иштар и Птеор! – выругался Конан, заметив, что кезатти постепенно набирает скорость. – Неужели этот крылатый дармоед не может лететь быстрее?

Ятаба неумолимо исчезал из виду, а вместе с ним исчезала и надежда киммерийца на избавление от заклятия шамана.

– Сможет, если ты спрыгнешь, – огрызнулась Ниона.

– Смотри! – прервала их Шейра, указывая вниз. – Это и есть побережье скелетов?

Конан немедленно узнал остров-полумесяц с грудами серых костей, доминировавшими на его конце.

– Да, – кивнул он через плечо. Давакуба летел быстрей, чем он полагал; с тех пор как они покинули деревню, прошло несколько минут – не больше.

Шейра, как зачарованная, смотрела на промелькнувший под ними островок.

– Ни одна охотница, даже раниоба, не покидала еще Ганаки.

– Почему? – не оборачиваясь, спросил варвар, его взгляд был прикован к исчезающей фигурке ятабы, который был теперь размером с муравья.

Шейра вздохнула, прежде чем ответить.

– У нас нет на это времени. Охота и рыбная ловля, изготовление копий и собирание ракушек, поиски ягод вануклы и разных лечебных трав занимают у нас все дни. Но все это может измениться, ибо с сегодняшнего дня мы стали еще и воинами.

– Мужчины и женщины Киммерии ведут подобный образ жизни. Редко, когда они покидают границы своего племени, и то лишь в тех случаях, когда кровная месть преследует их по пятам или же они сами кого-то преследуют.

– Однажды, когда все это кончится, я бы хотела увидеть те земли, о которых ты говорил.

Конан согласно кивнул. Любое место, где он задерживался подолгу, заставляло его почувствовать себя узником. Слишком часто он покидал города, преследуемый целыми армиями. Но если бродяга решает уйти, почему бы ему не пополнить карман или уж по крайней мере не освежить впечатлений?

Крадунчик начал терять скорость, вызвав на лице Нионы недовольную гримасу. Старая раниоба подула в ракушку, перебирая пальцами отверстия на ее ребристой поверхности. Однако старания ее не были вознаграждены: теперь крадунчик терял не только скорость, но и высоту.

– Давакуба устал. Похоже, мы потеряли ятабу, – сказала Ниона упавшим голосом.

– Нет! Кезатти опустилась на ту скалу… Если нам придется плыть, то, клянусь Кромом, я готов к этому!

Шейра и Ниона также ее заметили. Издали она показалась небольшой, однако по мере их приближения реальные размеры скалы становились очевидными. Вчетверо меньше Ганаки, логово кезатти было скалистым островком, что поднимался над морем, словно каменная крепость.

Без малейшего предупреждения прозрачные крылья перестали биться. Конан успел набрать в легкие воздуха, прежде чем крадунчик и его оцепеневшие всадники нырнули в сверкающую воду.

Гребя так, как будто его преследовали все морские акулы, Конан поплыл к острову. Шейра старалась как могла, однако не поспевала за одержимым киммерийцем. Ниона осталась с Давакубой. Крадунчик был явно не в своей тарелке и лишь благодаря подбадривающему свисту продолжал держаться на воде.

Конан выскочил на берег, сжимая в руке меч. Укусы соли, разъедавшей раны, быстро прекратились, и хотя битва и заплыв давно изнурили бы любого, даже самого выносливого человека, усталость чувствовалась в его теле не дольше, чем капли воды на лице. С ловкостью горного архара он начал подъем на скалу. На полпути к вершине он посмотрел на Шейру, которая только что выбралась из воды.

Робко взглянув на стену, она поползла наверх. Ее восхождение не было столь же быстрым и гладким, впрочем, далеко не каждый человек на земле владел подобными навыками. Кроме того, безрассудная спешка киммерийца была обусловлена крайней необходимостью. Малейшая проволочка, и все, что он найдет наверху, – это останки выпотрошенного ятабы.

Миновав последний отвесный участок, он очутился на вершине. Осторожно заглянув через край, Конан обнаружил кратер. В нескольких футах от него виднелись следы крови, а рядом на плоском камне сверкало черное ожерелье.

Внезапный крик Шейры заставил его обернуться. На какой-то миг он стал свидетелем удивительного зрелища: за считанные секунды, прямо на его глазах, голая стена поглотила девушку.

Чертова спешка! Он не должен был ее оставлять. Наверняка она выбрала другой маршрут и наткнулась на пещеру… доверху набитую кезатти!

Конан подхватил ожерелье, наскоро обмотал вокруг шеи и, не раздумывая, заспешил вниз, как раз к тому, месту, где только что исчезла Шейра.

Как он и предполагал, в стене был проход – узкий черный туннель, едва достаточный, чтобы поместить человека; на каменном полу валялся ракушечный нож.

Конан ступил внутрь. Откуда-то издалека доносились звуки возни. Слабый рассеянный свет проникал сверху, обеспечивая хоть какое-то освещение. Неровные уступы покрывали стены пещеры; проведя по ним рукой, Конан обнаружил гнезда. Неожиданное обстоятельство заставило его отшатнуться: шершавые стенки гнезд были вылеплены не из глины и соломы, как он предполагал, а из больших человеческих костей вперемешку с другими костями, наверняка принадлежавшими кезатти.

Плавно повернув за угол, Конан понял, что туннель вел наверх: наверняка к тому самому кратеру, где он рассчитывал обнаружить ятабу.

Конан двинулся дальше, справа и слева от него простирались все те же пустые гнезда. Похоже, ятаба был прав: они уничтожили всех и самых последних представителей этой чудовищной расы.

Впереди коридор ширился и становился светлее. Конан замедлил шаг, держа наготове меч.

Туннель внезапно кончился, переходя в просторную комнату. Яркий свет струился из дыры в потолке – кратера, что он заметил сверху. Увиденное заставило его похолодеть.

Пол устилали сотни, нет, тысячи уродливых яиц, каждое размером с пивную бочку. Красная скорлупа некоторых из них была частично надтреснута. Конан заметил, что одно из яиц задрожало, прежде чем окончательно расколоться. Сморщенная голова новорожденного высунулась наружу, щелкая пока небольшим, но тем не менее острым клювом.

Чуть дальше на полу лежали распростертые тела ятабы и Шейры. Грудь вождя слабо вздымалась, вмиг оживив надежды киммерийца. Шейра тоже дышала.

Рядом с ними, спиной к Конану, сидела огромная птица. Она тужилась, потом выпрямлялась, и с мокрым хлопком появлялось новое, вымазанное в помете яйцо.

Новорожденный осмотрел и разорвал оставшуюся скорлупу. Он был размером со взрослого орла, хотя крылья казались недоразвитыми. Неуклюже покачиваясь, птенец заковылял к свежему мясу, которое ему только что принесла мать.

Конан видел достаточно. Размахивая мечом и давя ногами яйца, он бросился к королеве кезатти.

Птица повернулась на шум. От одного лишь взгляда ее красных, непостижимо человеческих глаз Конан оцепенел. В этих зрачках таилось тысячелетнее зло, а ненависть, которую они излучали, была столь интенсивной, что пронзила варвара до самого сердца. Теперь он понимал, что смотрел не просто на раскормленного до чудовищных размеров кезатти, а на сущего демона, порожденного самым черным курятником зла.

Причина столь безумного самопожертвования стервятников была теперь ясна. Королева-мать заботилась о своем выводке, который надо было во что бы то ни стало кормить.

Мгновение истекло. Кезатти атаковала стремительно, метя когтистыми лапами в лицо киммерийцу. Конан отпрыгнул назад, пещера наполнилась его боевым кличем. Он бросил ракушечный нож, засадив его под одно из крыльев. Птица вырвала его клювом и, оглушительно кудахтая, бросилась на врага.

Она была столь громадной, что даже высоко поднятый меч не мог дотянуться до ее шеи. А зловеще вытянутые когти были даже длиннее самого клинка. Когда она устремилась вниз, Конан бросился на пол, давя спиной яйца, Шейра заворочалась рядом и со стоном приподнялась на локтях.

Отчаянный взмах меча лишил кезатти лапы. От ее пронзительного крика у Конана чуть не полопались перепонки в ушах. Он ударил снова, отхватив на этот раз кусок красноперого бока. Это привело птицу в настоящую ярость!

Смерч крыльев и когтей пригвоздил Конана к стене. Не обращая внимания на раны, кезатти атаковала снова и снова, пока усталость и боль не заставили ее сдаться.

Злобно сверкнув зрачками, она поднялась в воздух и, тяжело махая крыльями, устремилась к отверстию в потолке.

Не давая королеве удрать, Шейра вцепилась в ее здоровую ногу и что было сил принялась тянуть к земле. Однако такова была сила кезатти, что, даже будучи раненной, она продолжила полет, увлекая девушку следом.

Извергая проклятия, Конан бросился вдогонку. Разбежавшись, он высоко подпрыгнул, поймав одной рукой лодыжку Шейры, другой же продолжая сжимать меч. Вопреки его ожиданиям, кезатти и не думала опускаться.

Выбравшись из пещеры, птица яростно затрясла ногой, пытаясь избавиться от непосильной ноши. Кровь лила с киммерийца дождем, и лишь благодаря могучему усилию воли он не позволял своим пальцам разжаться. Проплывая сквозь окно в потолке, он зацепился носком за каменный уступ, предотвратив тем самым дальнейшее вознесение.

Не в силах подняться выше или стряхнуть людей, кезатти изогнула шею, стараясь клюнуть Шейру в лицо.

Конан взревел. Он высвободил ногу из-под камня и замахнулся мечом. Лезвие сверкнуло на солнце, взбивая облачко перьев и разрубая кость. Клюв застыл в дюйме от Шейры, в последний раз щелкнув, прежде чем отсеченная голова покатилась к морю и скрылась в голубой воде.

Выпустив Шейру, Конан приземлился на краю скалы, отчаянно раскачиваясь, чтобы сохранить равновесие.

В агонии птица пронеслась мимо, острые когти скользнули по груди, срывая нить ракушек. Сверкая и переливаясь, ожерелье полетело в море.

Картина застыла перед его глазами…

Шейра парила над пропастью, руки молотили воздух, пытаясь ухватиться за скалу.

Внезапно выйдя из оцепенения, Конан поймал ее запястье и вытянул наверх. Девушка была едва жива от ран и перенесенного шока. Склонившись над пещерой, он позвал ятабу, всем сердцем надеясь, что тот все еще был жив.

Ответа не последовало.

Спрыгнув вниз, он помог Шейре спуститься, с удовлетворением отметив, что девушка быстро приходит в себя. Пока Шейра возилась с ятабой, Конан топтал и крушил, и успокоился лишь тогда, когда убедился, что в пещере не осталось ни одного целого яйца. Вознаграждая старания Шейры, вождь открыл глаза. Плечи и спина его были сплошным кровавым месивом. Подхватив ятабу на руки, они двинулись обратно по коридору, пока не достигли отверстия в стене.

Ниона и Давакуба ждали их внизу. Крадунчик доедал кезатти. Конан отвернулся.

Должно быть, это справедливо, чтобы одно чудовище всегда оказывалось в брюхе другого.

– Не только вам нужно есть! – улыбнулась Ниона.

Ятаба откашлялся:

– Конан из Киммерии, я не могу выполнить своего обещания. Я и мой народ в долгу перед тобой. Все, что у нас есть, – твое! Мое ожерелье… оно…

– Ты имеешь в виду это? – В руке у Нионы сверкала нить черных ракушек.

Сердце Конана чуть не выпрыгнуло из груди:

– Ха! Клянусь Кромом, богам присуще чувство юмора.

– Я видела, как это упало в море, когда мы выбирались на берег.

Ятаба сиял.

– Теперь, Конан, мы не будем откладывать! – Важность и уверенность вернулись к нему, как только он прикоснулся к своему ожерелью.

ГЛАВА 21 ОСВОБОЖДЕННЫЙ

Конан смахнул с лица волосы и посмотрел вперед, ерзая на неуютной спине крадунчика. Сначала он принял это за игру воображения, однако, проморгавшись, взглянул опять.

Земля! Он усмехнулся, глядя, как Ниона дует в ракушку, заставляя Давакубу спуститься. Руки Шейры покоились на его мускулистой пояснице, глаза девушки сияли предвкушением. Они полностью восстановились после того дня, когда был убит последний кезатти, – с тех пор прошло почти две недели.

После короткого отдыха Давакуба отнес Конана, Ниону, ятабу и Шейру обратно на Ганаку. В ту ночь вся деревня присутствовала на церемонии вызывания духов. Ритуал отнял немного времени: ятаба не нес чепухи, не выл и не жестикулировал, как это любили делать пиктские и кушитские шаманы. Закрыв глаза, насупив брови, он стиснул свое ожерелье и сосредотачивался до тех пор, пока пот не брызнул с его лица. Громкий гул вырвался из его кулака, вслед за чем воцарилась удивительная тишина.

Конан до сих пор содрогался при воспоминании о духах – прозрачных призраках, что закружились тогда вокруг него. Прежде чем он смог моргнуть глазом, они пронеслись сквозь его тело, выметая красный туман, который тут же рассеялся. Потом духи исчезли. Конан и изумленные ганаки вернулись к ятабе, который устало улыбался, выковыривая из ладони осколки ракушек. Потом он почувствовал боль, но она вскоре прошла. В ту ночь он не видел снов, хотя небо было безоблачным, и на нем сияла полная луна.

Две недели отдыха под опекой Шейры излечили раны и позволили изучить книги, унесенные им из башни. Среди них он нашел бортовые журналы Джайоры, которые и позволили ему в конце концов определить расположение Ганаки: самый юг Жемчужных островов, что один за одним тянулись вдоль западного побережья Вендии.

Гомба также оправился от ран и был возродившимся человеком. То ли близость смерти так на него повлияла, то ли духи атланги как-то его изменили, однако от его дерзости не осталось и следа. А на ее месте выросла личность, напомнившая Конану вождя, и это лишь укрепило подозрения киммерийца насчет связи между юношей, Нионой и ятабой. Во всяком случае, последние взяли его под свое крыло.

Шейра не встретила возражений Юконы относительно ее путешествия вместе с Конаном. По взаимному соглашению, Ниона должна будет вернуться за ней в следующее полнолуние.

Конан улыбнулся, глядя на такую заботу племени о своей дочери. Впрочем, он также был возрожденным. Свободный от заклятия шамана, с карманами, полными трофеев, с мечом на боку и в объятиях прекрасной дамы, – о чем же еще мог мечтать простой смертный?

Не успел Давакуба приземлиться, как они тут же оказались в окружении аборигенов. Конан ухмыльнулся, заметив, что одежда последних мало чем отличалась от его собственной. Как он и предполагал, они приземлились на острове, населенном гвадирийцами – самыми большими друзьями искателей жемчуга. Он выбрал этот остров из-за его близости к Ганаке: вряд ли крадунчик вынес бы более длительный перелет. Отсюда он сможет отправиться в Вендию.

Однако это была не единственная причина. Не так давно, опять же в Иранистане, он спас от страшной участи дочку гвадирийского предводителя…

Кстати, а вот и он!

Коренастый загорелый воин подбежал с копьем в руке.

– Конан из Киммерии? – Его глубокий голос прогремел удивленно.

– Авраук! – радостно прокричал киммериец. – Как там Нанайа?

– Она вышла замуж за воеводу Баджрисов. Однако я сгораю от нетерпения узнать, что это за прекрасная женщина рядом с тобой? И что это за жуткое чудовище? – Он недоверчиво покосился на Давакубу.

– О, это длинная история… пожалуй, ее лучше рассказать за чашей вина.

– У нас будут вино и обед, каких не встретишь у королей! Если б ты только знал, как я рад тебя видеть! Кстати, я забыл рассказать, что Баджрисы теперь наши друзья. Однако три племени Удвунги нам по-прежнему угрожают. Что скажешь, Конан? Приведи нас к победе, и я подарю тебе весь жемчуг, что только сможет унести твой крылатый зверь!

«От такого богатства никто бы не отказался!» – подумал киммериец.

– Почему бы и нет? С таким сокровищем я куплю себе целое королевство! Во имя Крома, была не была… Готовь своих воинов, полководец, да поспеши – мы прольем кровь Удвунги еще до заката!

Конан в цитадели мрака

Кендрику Мадогу Мигатту, его родителям Кеннету и Марлен и брату Захарии с любовью от деда

Глава первая

Ощущения были знакомы: адская головная боль, невыносимая жажда, мучительный зуд от колющей спину гнилой соломы, всепроникающий смрад. По крайней мере, как бы ни были неприятны все эти ощущения, способность их испытывать означала, что он жив. Не впервой было киммерийцу очнуться в темнице. Впрочем, есть такие темницы, где оказаться живым — это не преимущество.

Напрягая мышцы лица, он пытался поднять опухшие веки и, когда удалось разлепить глаза, испытал некоторое облегчение. Он знал, что в этой провинции есть судья, любимым наказанием которого было приказать зашить опущенные веки преступника. Мутный взор узника различал каменные стены, каменный потолок и косые лучи утреннего солнца, проникающие из-под самого потолка, сквозь мелко зарешеченное крошечное окошко. Он страстно пожелал припасть к этому оконцу и вдохнуть толику свежего воздуха.

Это желание заставило его попытаться сесть, медленно и осторожно. Когда он наконец с трудом оторвал от пола приклеившийся засохшей кровью затылок, клок соломы остался висеть на его черной гриве. Он услышал звон металла, сопровождающий движения, и опустил глаза на свои израненные ладони и мускулистые руки. На его мощные запястья фехтовальщика были наложены оковы; грязное, бурое железо скреплено новенькими, блестящими заклепками. Подобные кандалы опутывали и ноги. Мимолетное касание подсказало ему, что еще одно кольцо охватило его жилистую шею. От всех колец цепи протянулись к крюкам, глубоко вделанным в камень пола и стен.

Нет сомнения, что на кого-то он произвел впечатление человека опасного. Смысл в этом имелся, ибо он, Конан из Киммерии, был самым опасным человеком из всех, известных ему самому. Он ухитрился встать, но обнаружил, что нет ни единого шанса дотянуться до окошка: он мог ступить не более шага в любом направлении. Когда он размял затекшие члены и кровь свободно разлилась по жилам, он окончательно пришел в себя и постарался вспомнить, как очутился в подобной ситуации.

Из глубины сознания всплыло женское лицо. Минна? Нет, Мината. Для него уже стало привычкой ночами пробираться в город ради нее. Он прискакал с южных холмов, закутанный в плащ пустынника. По всему этому королевству за его голову была назначена награда. Он уже несколько месяцев назад собирался убраться отсюда и поскакать на юг, в Иранистан, но остался из-за женщины. Даже сейчас, оказавшегося в критическом положении, измученного болью, его попрежнему возбуждали воспоминания о ее огромных глазах, волосах цвета воронова крыла, сочном, гибком теле.

За малую мзду стражники пропустили его через пешеходные ворота, как было принято в этой земле, когда путник желал войти в город после захода солнца. Он держал путь сквозь запутанный лабиринт трущоб Квартала Чужеземцев, потом взобрался по расшатанной лестнице и слегка постучал в дверь Минаты-заморийки. Она была жрицей пользующегося дурной славой храма Иштар. Но его не заботило, как она коротает дни, пока оставляет для него ночи.

Дверь отворилась, и перед ним в сумраке горящих свечей предстала женщина, прекрасная, как всегда; тело ее было едва прикрыто накидкой из вендийского газа. Но губы ее не шевельнулись в приветствии. Когда она отступила в комнату, он увидел, как ее глаза расширились, полные ужаса.

— Конан, я…

И здесь обрывались его воспоминания о той ночи. Кто бы ни ударил его сзади, у него была крепкая рука и совершенное знание своего ремесла, ибо Конан моментально лишился сознания.

Итак, Мината продала его. Ему следует рассчитаться с ней, если он когда-нибудь вырвется из этих цепей и этих стен. Он проклинал себя за глупость. Он прекрасно знал, что не следует доверять женщине, особеннотам, где речь идет о награде. И все же, зная это, он часто так поступал, потом обычно раскаиваясь.

— Тюремщик! — крикнул он — лишь хрип вырвался из пересохшей глотки.

Он загремел цепями, проверив заодно их крепость; его мускулы вздулись отточенным рельефом, силясь разорвать ограничивающие кольца. Те были старые и ржавые, но прочные. Самому их не сбросить.

В узком проходе послышалось шарканье, и человек подошел к зарешеченной двери.

— Что тебе нужно, варвар?

Это была жирная, неуклюжая туша с поседевшими волосами и ртом, полным коричневых зубов.

— Воды, — проревел Конан.

— Зачем?

— Затем, что я хочу пить, дурачина!

— А мне-то что? Ты скоро подохнешь, так что на тебя только воду тратить.

— Он повернулся и поплелся прочь, бряцая ключами, массивным кольцом прикрепленными к поясу.

Мыслям Конана не хватало логики, но он был в бешенстве, и ярость его удваивалась оттого, что он абсолютно ничего не мог сделать, даже сдвинуться с места. Тут внимание его привлек голос, прозвучавший поблизости:

— Успокойся, парень. Скоро этот негодяй принесет тебе и еду, и питье. Пока что ты не умрешь. Вице-король сбережет тебя для особого случая.

Голос доносился из-за стены справа от Конана. Скосив глаза, он едва смог различить лицо, взирающее на него через небольшое квадратное отверстие в стене.

— Кто ты? — промычал Конан.

— Осман-шангариец, нахожусь здесь вследствие позорной судебной ошибки. — Кривая ухмылка придавала словам иронический оттенок.

Неожиданно для себя Конан ухмыльнулся в ответ:

— Поспорю, что ты даже больше меня заслуживаешь этого места.

— Судья думал так же, — вздохнул Осман. — И все потому, что драгоценности его жены каким-то образом оказались в моей суме, когда меня схватили.

— А почему тебя схватили? — осведомился Конан, желая как-то развлечься.

— Несколько типов обвинили меня в том, будто я использовал шулерскую кость в дружеской игре! — Его расширенные глаза были сама оскорбленная невинность. — В качестве компенсации я предложил им мой кинжал, но они оказались столь неуклюжи, что умудрились наткнуться на лезвие и пораниться. Несчастный случай как результат чистого недоразумения.

— А как же ты объяснил наличие драгоценностей?

— Что может быть проще? Ясное дело, злой колдун пожелал навредить мне и подсунул их посредством своей черной магии.

— И лучше ты ничего не мог придумать? — спросил киммериец. — Ты заслуживаешь повешения хотя бы за столь жалкую ложь.

— Я пожалел судей, — сказал Осман. — Они снова и снова выслушивают одни и те же оправдания. Доставив этому некоторое развлечение, я надеялся как-то умерить его ярость, тем более учитывая подозрения, будто я получил доступ к имуществу его женушки неким способом, бросающим тень на ее добродетели.

— Хватит об этом, — перебил Конан, в последнем рывке пытаясь порвать цепи. — Что это ты там говорил — дескать, меня сберегут для особого случая?

— А, это! Знай, что Торгут-хан, вице-король, готовит великое празднество, дабы отметить освящение нового храма Аримана. Наряду с обычными забавами и пиршеством состоится массовая казнь заключенных, дабы освободить тюрьмы и вступить в новый год чистыми как стеклышко. Уже несколько месяцев он накапливает висельников и выписал лучшего палача из Аграпура. Тебе же уготована главная роль.

— Понятно. И когда же состоится это выдающееся событие?

— Через две недели. Как видишь, тюремщик просто обязан вскоре напоить тебя. Он не посмеет причинить вред коронному номеру Торгут-хана.

Покои были неровно освещены свечами в канделябрах, украшенных змеями и гирляндами цветов, искусно выделанными из бронзы. Два человека сидели здесь, разделенные небольшим столиком. Посреди стола находился кувшин с вином, а перед сидящими стояли чаши чеканного серебра.

— Мне не нравится этот план, — произнес тот, что выглядел старшим. Это был осанистый, тяжеловесный мужчина, разодетый в тончайшие шелка. — Он чересчур сложный. И слишком многое оставляет случаю.

— Он ничего не оставляет случаю, — возразил другой. На нем была кираса гравированной стали, а голова увенчана остроконечным шлемом. Кольчужная сетка, искуснейше сработанная из серебряной стали, обрамляла жестокое, хищное лицо. Черные усы свисали по обе стороны рта, являвшего собой лишь тугую прямую полоску. — Я знаю людей и знаю золото, и мне известно, на что готовы первые, дабы добыть второе. Оставь мне мою работу, и мы захватим очень многих.

— Неизбежны волнения, — задумчиво пробормотал Торгут-хан, — и кровопролитие.

— Дрянной крови, — фыркнул его собеседник.

— Случись непредвиденное, это омрачит мое празднество. Я желаю невероятного, исключительного великолепия, дабы событие это запомнилось навсегда.

— Так и будет, — нетерпеливо воскликнул затянутый в броню воин. Чтобы успокоиться, он хлебнул вина. Рука его ласкала рукоять длинной кривой сабли. Зазубренный, пожелтевший от времени эфес указывал на то, что долгие годы оружие не лежало без дела. — Подумай об этом, — продолжил он. — Лишь мимолетное волнение, не более чем забавная пауза в церемониях, и ты сможешь всех их уложить на плаху, что как раз сооружена перед новым храмом, и предать смерти столь искусно, как способен этот палач, коего ты заполучил такой дорогой ценой.

Заблестели глаза Торгут-хана:

— Это было бы подходящим венцом торжествам.

— Вот видишь! И едва ли нужно убеждать тебя, как будет доволен его величество столь ловкой расправой с разбоем и бандитизмом.

Торгут-хан кивал сперва задумчиво, затем все более решительно. Ладонью он сильно хлопнул по столу:

— Быть по сему. Даю тебе право исполнить задуманное.

Мужчина поднялся из-за стола и отсалютовал, подняв сжатый кулак к забранной сталью груди:

— Незамедлительно, превосходнейший.

— И еще, Загобал… — произнес вице-король, когда его приспешник уже направлялся к выходу.

Мужчина обернулся, рука застыла на ручке двери:

— Превосходнейший?

— Не провали дело, иначе поплатишься собственной головой. — Угрюмый взгляд вице-короля был сонным, но угрожающим, будто у жирного, ленивого дракона, все еще полного сил и ядовитого дыхания.

Загобал склонил голову:

— Да, превосходнейший.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. И лишь тогда позволил проступить на лице чувствам. Стража, мимо которой он проходил, уставилась перед собой неподвижными взглядами, стремясь избежать внимания своего командира. Опасный даже в самом лучшем расположении духа, в нынешнем настроении он мог быть беспощаден. Винный перегар изо рта, пятнышко ржавчины на острие копья, даже в самый неподходящий момент шнуровка на башмаке могли послужить для него достаточным поводом, дабы обнажить этот страшный клинок с костяной рукоятью и снести голову несчастного с плеч столь быстро, что, прежде чем успеешь понять, как рука легла на эфес, командир уже вытирает обагренное кровью лезвие.

Загобал был разъярен тем, что человек, которому он так верно и успешно служил, обошелся с ним настолько пренебрежительно. И так всегда. Как бы то ни было, вице-король останется королевским родичем и влиятельным вельможей, занявшим свой могущественный и доходный пост благодаря родственным связям. Загобал же, великолепный солдат, напротив, никогда не поднимется выше капитана провинциального гарнизона. И все потому, что он всего лишь второй сын ничтожного землевладельца и заслужил свой чин сноровкой, отвагой и тяжелой солдатской жизнью.

«Хватит, клянусь Сетом! Хватит! — думал он, шагая к своему жилищу. — Хватит служить этому жирному надушенному царедворцу, что золотом и лестью купил свое положение!»

Завидев приближающегося капитана, два человека, сидевшие на лавке у входа в его жилище, встали и поклонились.

— Идите за мной, — бросил он тоном, не допускающим возражений.

Он вошел в квартиру, и они последовали за ним. Здесь он снял шлем и осторожно водрузил его на болванку, стоявшую поверх сундука с оружием. Черные волосы плотно окаймляли череп. Он повернулся, дабы бросить свирепый взгляд на своих спутников. Те имели самое неприметное обличье, были одеты как обычные горожане, но владели необходимым ему мастерством.

— Вот что надлежит делать, — сказал он.

На третий день заключения киммерийцу показалось, что его охватывает безумие. В темнице были и другие узники, но он мог видеть и слышать лишь сидевшего в соседней камере Османа. Что ж, в конце концов, этот парень оказался забавным собеседником с неисчерпаемым запасом историй и похабных сплетен, в основном касающихся сановников Турана. А также их жен, о которых он, похоже, знает куда больше, чем следовало человеку, дорожащему своей шеей.

— Хватит, — сказал Конан после особенно мерзкой истории, повествующей о том, как прежний вице-король наказал свою неверную жену. — Нам нужно придумать, как смыться отсюда, иначе придется украсить собой освящение храма, а это мне как-то не по нутру.

— Ты твердишь об этом вот уже три дня, — заметил Осман, — а твои цепи держат тебя все так же прочно.

— Я все надеялся, что такой светильник разума, как ты, выдаст какую-нибудь идею.

— Как насчет твоей шайки разбойников? — спросил Осман. — Не могли бы они прийти и освободить нас?

— Эти! — Конан издал отрывистый смешок. — Единственное, что удержит их здесь, это возможность полюбоваться, как меня прикончат на плахе.

— А я-то думал, бродячие разбойники — банда братьев, — сказал Осман с насмешливой укоризной.

— Ага, в точности как городские карманники и наемные убийцы, — парировал Конан. — Они ценили меня за силу и мастерство в налетах. Как только ты пропадаешь из виду, поверь, подобный народ не станет долго лить слезы.

— Какая жалость, — произнес Осман.

Конан сел на пол и постарался выискать хоть какую-нибудь хитрость, позволившую бы сбежать отсюда. Но всякая идея разбивалась о его полную беспомощность. Оковы слишком крепкие, чтобы разорвать их, а цепи слишком коротки, чтобы позволить ему даже приблизиться к стенам, окну или двери темницы. Сторож никогда не подойдет на расстояние, позволяющее схватить его. Он надежно защищен от простой неосторожности.

От этих дум его отвлекли голоса, доносящиеся снаружи. Он знал, что расположенное на уровне земли окошко камеры выходит на небольшую мощеную площадь. С утра через отверстие проникало солнце, но к середине дня окно попадало в тень, и рядом стояли люди, спасающиеся от полуденного зноя. Конан мог различить очертания пары ног, обутых в солдатские башмаки.

— Никакого вина! — слышался мужской голос. — Что же это за праздник, если мы даже выпить не можем?

— Не раньше чем на третий день, когда сокровища будут в безопасности, клянусь Сетом! — произнес другой голос. — Только тогда нам, солдатам, позволено будет ослабить бдительность и разойтись. Ослушание — верная смерть.

— Если Загобал грозит смертью, клянусь Азурой, за ним уж не заржавеет! Но что это за сокровища? Я ничего такого не слышал.

— Придержи голос, — отвечал второй. — Вчера я стоял на часах у сокровищницы и слышал, как об этом беседовали тамошние служители. Сборы и пошлины со всей провинции, говорили они, надлежит сложить в подземелье нового храма. В другое время все внимание сосредоточили бы на дорогах, носреди всех этих повозок, направляющихся на празднество, те, что с казной, никто не отличит. И пока самая последняя монета не попадет в подземелье и Торгут-хан не наложит туда королевскую печать, нам не светит ни капли вина!

Вскоре солдаты ушли и оставили Конана наедине с его думами.

— Эй, слышал это, киммериец? — прошипел Осман.

— Слышал, да много ли мне сейчас от этого толку?

В голосе Османа послышалось вкрадчивое лукавство:

— Подобный куш способен соблазнить твою шайку, не так ли?

— Конечно. И что с того? Они ничего не смогут сделать против целого гарнизона, который, несомненно, сейчас настороже.

— Но ты ведь искусный налетчик, — проговорил Осман так же вкрадчиво. — Наверняка ты сможешь найти способ похитить казну.

— Пустая болтовня, — сказал Конан. — Моя шайка на холмах. Я же — здесь, и, видимо, останусь тут до самого празднества, и у меня есть чем забить голову помимо сокровищ.

— Допустим, я смогу вытащить тебя отсюда? — спросил Осман.

— У тебя есть план? — прошипел Конан.

— Возможно, возможно. Разумеется, от тебя потребуются определенные гарантии.

— Гарантии? — повторил разъяренный Конан. — Поближе к делу, приятель!

— Для меня то, что я говорю, имеет вполне определенный смысл. Я хочу получить часть сокровищ.

— Не переоцениваешь ли ты свои возможности? — осведомился киммериец. — Ты такой же узник.

— Не надолго. Если я помогу тебе сбежать, пойдешь ли ты за казной и отвалишь ли мне двойную долю?

Конан решил поддакнуть приятелю:

— Ага. Двойная доля твоя, если ты сможешь вытащить меня отсюда. А теперь, как ты намереваешься сделать это?

— Есть способ. Я, в отличие от тебя, не закован. Для меня не составит большого труда одолеть болвана тюремщика и завладеть ключами. Но чтобы выбраться отсюда, придется подняться по лестнице прямо в караульное помещение. И эта перспектива вызывает у меня некоторое замешательство.

— И как же ты думаешь справиться?

— Ты непревзойденный боец. Если я освобожу тебя, сможешь ты пробить нам дорогу через караулку?

— Смогу. Остается маленькая проблема с этим вот, — сказал киммериец, позвякивая цепями.

— Это главное препятствие. Наверху, перед караульным помещением, стоит наковальня, используемая, чтобы налагать оковы на подобных тебе опаснейших узников. Если мне удастся спустить ее сюда вместе с молотком и зубилом, сможешь ли ты размозжить свою железную бижутерию?

— Клянусь Кромом! — вскричал Конан, ощутив легкий ветерок надежды. — Если у тебя получится спустить сюда ту наковальню, молот и зубило, я отделаюсь от этого железа быстрее, чем успеет раздеться заморийская шлюха! — Затем добавил, уже недоверчиво: — Хоть я и не могу разглядеть тебя как следует, однако ты не кажешься силачом. Успеешь ли ты спустить наковальню, пока кто-нибудь не хватится тюремщика?

— Что ж, — криво усмехнулся Осман, — мы выясним это, не так ли?

Той ночью Осман принялся стонать. Примерно через час тюремщик спустился проведать своих подопечных.

— Что с тобой? — заорал он, шаркая по сырому полу.

— Тысяча демонов ворвалась в мое брюхо! — закричал Осман. — Ты принес мне отравленную жратву! Тащи сюда лекаря, иначе я сдохну и тебе, негодяй, придется занять мое место на плахе! — И он зашелся в очередном протяжном стоне.

— Не так ужасно, чтобы поднимать такой вой, — проворчал тюремщик.

Он подошел к темнице Конана и поднял свой факел. Конан, уверившись, что его оковы видны от двери, прикинулся спящим. Убедившись, что от киммерийца угрозы ждать не приходится, тюремщик вернулся к камере Османа. Послышалось бряцанье ключа в замке, шарканье, негромкое ворчанье, затем звук удара, резкий вскрик и еще один удар.

— Я свободен, Конан! — сказал Осман.

— Нет еще. Ты по-прежнему здесь, внизу, вместе со мной. Тащи мне это железо, и я освобожу тебя.

Осман подошел к двери, перебирая связку ключей, пока не отыскал нужный. Дверь распахнулась.

— Теперь я схожу за наковальней, — сказал он.

— Меньше болтовни и больше дела, — посоветовал Конан. — Поторапливайся!

Мошенник кинулся прочь, и Конан услышал топот ног, перескакивающих через ступеньки. Донесся скрип и скрежет, затем тяжелый вздох. Казалось, будут вечно длиться эти вздохи и этот скрежет, сопровождаемые звяканьем тяжелого металла о камень. Киммериец весь изошелся нетерпением, пока мошенник, шатающийся под тяжестью наковальни, снова не появился в дверном проеме. Он едва не рухнул у ног Конана. Мощные руки Конана приняли тяжелый груз.

— Быстро, приятель, молоток и зубило!

— Думаешь, — с трудом перевел дух Осман, — эта наковальня — такой пустячковый груз, что остальное я мог захватить свободной рукой?

Конан рывком поставил его на ноги:

— Беги, пока я не свернул тебе шею!

Со стоном и хрипом Осман заковылял, пошатываясь. Через пару минут он вернулся: в одной руке кузнечный молот с короткой рукоятью, в другой — зазубренное зубило.

— Надеюсь, ты знаешь, как ими пользоваться?

— Мой отец был кузнецом, — отозвался Конан, выхватывая у мошенника инструменты. — С молотом я познакомился раньше, чем с мечом.

Встав на колено, он поставил одну ногу на наковальню и направил зубило к соединению цепи с ножным кольцом. Одним мощным молниеносным ударом он разрубил закаленное железо. Звук пролетел по узилищу, подобно раскатистому звону огромного колокола.

— Там, наверху, услышат, — истерично прошипел Осман. — Быстрей!

— Что, похоже, я попросту трачу время? — осведомился Конан.

Он повторил процедуру с кольцом на второй лодыжке. Согнувшись насколько возможно, он рассек цепь, что вела к шее; несколько звеньев осталось висеть на кольце. Затем он положил левое запястье на наковальню и приставил зубило.

— Держи зубило, — приказал он.

Осман осторожно взял инструмент:

— Ты ведь не промахнешься и не двинешь мне по…

Конан не обеспокоился разуверениями, а лишь нанес сокрушительный удар по верхушке зубила и перерубил цепь. С проклятиями Осман выронил зубило и затряс поврежденной кистью. Теперь Конан перехватил зубило левой рукой.

— Давай! — приказал он.

Осман нерешительно подобрал зубило.

— Способен ли ты бить левой? Уверен, ты можешь промахнуться. — Тут он услышал доносящиеся сверху шум и голоса. — Да поможет мне Митра, — выдохнул Осман, направляя зубило и крепко зажмуриваясь.

Дикий взмах молота — и последняя цепь отлетела в сторону.

Конан выпрямился и рассмеялся:

— Свободен!

— Свободен? — возмущенно повторил Осман. — Мы в темнице, и стража приближается!

Одной рукой Конан взял молот, а другой — зубило.

— Тогда нам лучше собираться! Он ринулся в дверь своей камеры. Осман сразу за ним.

Поднимаясь по лестнице, они встретили пару спешащих вниз изумленных стражников. Первый занес меч над головой Конана, но киммериец отбил лезвие зубилом и в следующее мгновение размозжил противнику голову — молот сокрушил прочный металлический шлем, будто тот был из пергамента. Конан подхватил готового рухнуть стражника и швырнул его под ноги второму. Стражник расставил ноги, дабы сохранить равновесие, и тут киммериец протаранил зубилом его грудину — стержень пронзил сердце, и тупая кромка зарылась глубоко в позвоночнике.

Конан подхватил меч поверженного врага, затем перескочил через оба тела и ринулся дальше, в караульную комнату. Там трое оставшихся стражников кинулись к своим доспехам и выхватили оружие. Один поднял было крик, но меч киммерийца устремился к его глотке и прервал вопль на полуслове. Другой попытался выбежать из караулки, но Конан швырнул массивный молот, размозживший затылок стражника, будто яичную скорлупу.

Последний стражник, прикрываясь щитом, замахнулся секирой. Первый удар Конана разнес щит и руку, его державшую. Второй расколол череп. И в комнате сразу воцарилась тишина.

— Пять человек! — с благоговением воскликнул Осман. — Пять человек уничтожено в один миг!

— От тебя чертовски мало проку, — сказал Конан, отбирая себе лучшее оружие из того, что имелось в комнате. Ничего из одежды и шлемов не подошло гиганту, а потому он довольствовался своей набедренной повязкой и с головы до ног обвешался оружием.

— Но ты действовал слишком хорошо! — возразил Осман. — Что еще от меня требуется?

— Прежде всего лошадь. Отправляйся, быстро отыщи нам двух скакунов и веди их сюда.

— Я один?

— Ага, один. Посмотри на меня! — Почти обнаженное гигантское тело варвара все было в синяках и царапинах, его волосы спутались, да и вся его внешность отнюдь не улучшилась от пребывания в темнице. — Я не отойду и на пять шагов от дверей, как кто-нибудь из горожан поднимет тревогу. Вряд ли кто-то примет эти железные браслеты за украшения. Иди и укради нам лошадей, да давай поторапливайся!

Маленький человек кинулся за дверь, и Конан какое-то время с тревогой ожидал звона снаряжения стражников, бегущих отомстить за убитых товарищей. Затем он услыхал приближающийся стук копыт двух скачущих галопом лошадей. Превосходно натренированный слух подсказал ему, что одна была под седоком, другая — нет. Мгновения спустя Осман уже останавливался у двери, сидя верхом на великолепном боевом скакуне и ведя на узде другого. Оба были под кавалерийскими седлами.

— Скорей взбирайся! — крикнул Осман. — Там, у трактира, остались два солдата, они очень на меня рассержены и направляются сюда.

Впрочем, в понуканиях не было необходимости. Прежде чем третье слово вылетело из глотки Османа, киммериец уже был в седле и пятками колотил по конским бокам. С гиканьем Осман устремился за ним.

Загобал указал на четверку солдат:

— Вы четверо охраняете это место. Остальные тащат хоронить тела. Я доложу Торгут-хану.

— Мы не кинемся в погоню? — удивился первый стражник.

— Нет, они слишком опередили нас, а мы слишком разбросаны из-за этих праздничных приготовлений. Несомненно, вскоре мы их увидим.

Люди принялись выполнять его указания, весьма озадаченные тем, что так легко приходящий в ярость капитан Загобал на этот раз отнесся к происшествию столь философски. Впрочем, все ограничилось недоуменными пожатиями плеч: они были солдаты и выполняли приказы, не задавая лишних вопросов.

Что же до Загобала, то он направился докладывать Торгут-хану о том, что коронный номер вице-короля скрылся, предварительно устроив стражникам кровавую баню. Твердая полоска его рта изогнулась в почти удовлетворенной улыбке, будто все происходило в соответствии с замыслом.

— Посмотрите на этого, командир, — сказал стражник. Еще одно тело выволокли из темницы, и все в изумлении уставились на него.

— Во имя Митры! — воскликнул другой стражник. — Неужели зубило торчит у него из груди? Вколочено в самую кость. Сетом клянусь! — Он поставил ногу у трупа, ухватился за выступающий стержень и с силой потянул на себя. Но не освободил орудие. — Сет его побери! — восхищенно пробормотал стражник.

— Железяка застряла в позвоночнике! Что за рука смогла нанести такой удар?

— Конана, дурачина, — произнес первый собеседник. — Разбойничий главарь, люди говорят, силы невероятной.

Загобал осмотрел тело и убедился, что все именно так.

— Пять стражников наповал? — осведомился он.

— Ага, и еще тюремщик, — подтвердил первый стражник. — У этого сломана шея.

Глава вторая

— Теперь недалеко, — сказал Конан.

— Надеюсь, ты прав, — пробормотал Осман, поморщившись от боли в заднице. Беззаботная жизнь городского вора никак не подготовила его к тяжелому существованию в седле.

Их окружала сухая, бесплодная равнина, не слишком отличающаяся от пустыни, что расстилалась южнее. Разве что взамен песчаных барханов здесь преобладали громадные валуны, растительность же ограничивалась низкорослым кустарником. Тропы, блуждающие меж валунов и утесов, образовывали подобие лабиринта, и нигде не открывалась перспектива дальше чем за несколько десятков шагов. Это было идеальное прибежище для разбойников.

Беглым взглядом Конан окинул нависающий скалистый утес.

— Негодяи совсем без меня распустились, — сказал он. — На верхушке вон той скалы должен был быть часовой. Человек может лежать там на пузе, как ящерица, и мимо него мышь не проскочит.

Еще несколько минут они скакали, вступив в ущелье, образованное нависающими утесами, так что чистое голубое небо над головами казалось узкой лентой. Внезапно тропа оборвалась, и всадники очутились в небольшом каньоне, в центре которого бил ключ. Ручей бежал в пруд, а куда уходила вода оттуда, видно не было. В воздухе явственно ощущался запах дыма. Пара десятков мужчин, сидевших вокруг костра, вскочила на ноги при виде незваных гостей.

Компания была самая разношерстная: туранцы, иранистанцы, представители полудюжины степных племен, что обитали в пустынях к югу от Кофа и Турана. Это было сборище негодяев, повсюду объявленных вне закона: мрачные, покрытые шрамами, многие заклеймены палачом. Не один из них поплатился за воровство укороченной рукой. Они неуверенно поглядывали на вновь прибывших, все, кроме двоих, что по-прежнему сидели на корточках у огня. Эти двое взирали с неприкрытой злобой и неприязнью.

— Эй, негодяи! — воскликнул киммериец. — Скверный прием вы оказываете своему старому товарищу, вырвавшемуся из лап смерти! — Он спешился и с важным видом прошествовал к огню. — Знаю, знаю. Вы так очумели от радости, что не знаете, как выразить ее словами. — Он оглядел их всех, но каждый отводил глаза, стараясь не встречаться с этим львиным взором.

Ноздри Конана расширились, он с шумом втянул в себя воздух:

— Клянусь Сетом, чую, готовится обед! Как долго у меня не было нормальной человеческой еды!

Он подошел к огню, и прочие отпрянули, дабы освободить ему место. Над углями жарилась парочка упитанных молодых газелей, вокруг струился божественный аромат. Два омерзительных типа взирали на Конана поверх подрумянившихся туш. Конан ухмыльнулся им, вытащил кинжал и отрезал щедрый ломоть дымящегося мяса.

— Аргун, как приятно снова увидеть твою кислую рожу. И рядом, как обычно, твой прихлебатель Касим. — Сильными белыми зубами киммериец оторвал кусок мяса, прожевал и проглотил. — Я уж почти начинаю думать, что вы не рады видеть меня живым.

Один из мужчин встал. Его раздвоенная бородка концами топорщилась вперед и была окрашена яркокрасным.

— Дела не те, что были, Конан. Тебя сцапали, как последнего дурака, такой не может оставаться нашим атаманом. — Он махнул в сторону человека, который, не сводя глаз с Конана, медленно вставал рядом со своим товарищем. — Аргун теперь наш главарь. Он стоит двоих таких, как ты, северный дикарь!

— Именно, — произнес второй, большая и сильная скотина, облаченная в испачканную кровью кожу; его лицо все было испещрено шрамами. — Если ты собираешься остаться с нами, то будешь обычным членом шайки. Теперь я главный. — Он свирепо выпятил челюсть, рука его лежала на рукояти короткого кривого меча.

— Так ли это? — произнес Конан убийственно спокойным тоном. — Я наслаждался гостеприимством вице-короля, не больше. Это ничего не меняет.

— Если ты так думаешь, — проговорил Аргун, — ты — покойник.

Он принялся вытаскивать меч, но раньше, чем лезвие покинуло ножны, киммериец молниеносно, как тигр, перепрыгнул через костер и вонзил кинжал в пах негодяя. Неумолимо закручивая искривленное острие, он вспарывал живот, пока лезвие не уткнулось в позвоночник. Лишь единожды вскрикнув, Аргун, теряя внутренности, повалился прямо в костер.

Касим, ошеломленный столь внезапной и дикой яростью, пустился бежать, но не успел сделать и нескольких шагов, как киммериец прыгнул на него, мощными руками обвил шею противника и рванул в противоположные стороны. Последовал треск — и неожиданно раздвоенная красная бородка Касима уже топорщилась над его спиной. Глаза его выпучились с застывшим в них недоумением, и последний взгляд в мир смертных явил ему лицо Конана, ухмыляющееся над его собственным. Конан поднял упавшее тело и швырнул его в воду. Затем он подошел к обгоревшему трупу Аргуна и выдернул кинжал из развороченного позвоночника, вытер лезвие о грязные кожаные одежды, запачкав их еще больше. Он снова отрезал себе кусок мяса и принялся за еду.

— Все удовлетворены? — прорычал он, набив себе полный рот нежной плотью газели.

— Как хорошо снова видеть тебя! — закричал одноглазый туранец по имени Убо.

— Воистину! Мы все надеялись, что ты вернешься к нам, Конан, — произнес другой, а остальные принялись соглашаться, что именно так оно и было. Один из обитателей пустынь залез в пруд и выволок тело несчастного Касима.

— Позор на твою голову, Конан, — проворчал он. — Великое святотатство — осквернить проточную воду. — И он стал выжимать полы своего коричнево-черного полосатого халата.

— Ручаюсь, что эта падаль не сделала воду слаще, Ауда, — сказал Конан. — Но они взбесили меня, и я потерял самообладание. Ребята, это мой друг Осман. Его заслуга, что я вылез из темницы, а потому он теперь с нами.

Разбойники радушно приветствовали Османа, но разглядывали его оценивающе. Он подошел к Конану:

— После того как однажды я видел тебя в деле, я понимал, что произойдет. Но меня удивило, как они посмели бросить тебе вызов, зная, что ты за человек.

— Хм! — презрительно фыркнул Конан, обгладывая ребрышко. Он огляделся и, понизив голос, сказал: — Эти псы? У них разум животных. Приходится ежедневно объяснять им, кто есть кто. Довольно скоро они забудут тех двоих, и опять кто-нибудь возомнит себя главным. И тогда все повторится сначала. Как видишь, только так можно поступать с ними, быстро и решительно, прежде чем неповиновение выплеснется из берегов.

— Понимаю, — кивнул Осман. Он отрезают кусок газели и вцепился в него, наслаждаясь щедрым дымным ароматом. — Что теперь?

— Мы составим план, — сказал Конан, — а ты будешь нам помогать.

— Разумеется, — заверил его Осман. — Я желаю лишь помогать тебе, что уже и делаю. Я буду твоей правой рукой. — И он подобострастно ухмыльнулся. Киммериец взглянул на него поверх почти обглоданной бедренной кости.

— У меня уже есть правая рука, — напомнил он Осману.

Загобал остался доволен своими приготовлениями. Его люди натасканы превосходно, а те, кого он послал с поручением, скоро должны были вернуться. Он прошел в новый храм Аримана через ворота для процессий, вырезанные в виде головы гигантского демона с разинутой пастью, являвшей собой вход. Железные шипы тяжелой подъемной решетки были сработаны в виде ряда клыков верхней челюсти демона.

Только законченный внутренний облик дворца уже производил гнетущее впечатление. Свет проникал лишь через небольшие круглые окошки, расположенные прямо под потолком. Лучи, струящиеся сквозь багровые стекла, падали вниз кровавыми пеленами. От входа к алтарю вели два ряда колонн, подпирающих крышу. Колоннам была придана форма обнаженных, закованных в цепи женщин, подавленных тяжестью, навалившейся им на плечи; прекрасные, страдальческие лица были искажены болью.

Загобал следовал меж ними, пока не достиг алтаря. Тот был исполнен в виде огромного клубка извивающихся змей, высеченных с удивительным мастерством в стиле куда как более раннем, нежели женщины-колонны. Действительно, выделка была столь древней, что не нашлось бы в городе человека настолько ученого, чтобы он знал происхождение этого шедевра. И сколь бы ни был закален Загобал, вид зловещего алтаря заставил содрогнуться сурового воина.

На протяжении веков место нового храма было завалено грудой камней. И хотя она загромождала городскую площадь, никто не старался очистить и застроить это пространство. В городе существовала смутная, древняя легенда, будто всякий, кто попытается сделать это, жестоко поплатится за свою самонадеянность.

Но два года назад, одновременно с воцарением Торгут-хана в качестве вице-короля, в городе появился странный жрец. Имя его было Трагтан, и однажды он предстал при вице-королевском дворе, требуя аудиенции. Трагтан представился братом древнего Ордена Аримана, прибывшим, дабы восстановить заброшенный храм Ордена.

Торгут-хан сперва остался равнодушным к этому предложению, но Трагтан заверил, что братство готово принять на себя все расходы. Торгут-хан заявил, что в таком случае у него нет возражений, но следует уделить внимание некоторым практическим и юридическим вопросам, решение коих вполне можно облегчить, если жрец внесет вклад в дело обновления местной сокровищницы, которую новый вице-король приказал перестроить.

Загобалу было известно, что при очередной личной встрече Трагтан предложил Торгут-хану устроить сокровищницу в глубокой крипте под новым храмом — ведь храм явится несокрушимой твердыней для любого, кто пожелает завладеть казной. Торгут-хан сразу же понял все выгоды этого предложения. Теперь он мог прикарманить королевские деньги, выделенные на строительство сокровищницы, вместе с тем, что уже выманил на такое же мнимое проектирование. Загобал видел письма, в которых Торгут-хан убеждал короля, будто эти деньги пожертвованы на строительство храма, который сам по себе обеспечит полную безопасность сокровищам короны, с тратами куда меньшими, чем предполагалось.

Размышляя обо всем этом, Загобал изучал вызывающий отвращение алтарь. Его обнаружили, убрав вековой хлам. Увидев алтарь, рабочие в ужасе покинули страшное место и наотрез отказывались вернуться, несмотря на все угрозы со стороны жреца и вице-короля. В конце концов, для того чтобы завершить работы по расчистке алтаря, пришлось использовать узников, а затем обернуть его плотной материей, чтобы рабочие не могли даже мельком увидеть его, следуя по своим делам.

Как и обещал Трагтан, под полом разрушенного храма оказалась большая крипта, не подверженная влиянию времени. Новый храм рос с невиданной скоростью, ибо жрец, казалось, обладал неисчерпаемыми средствами, нанимая лучших ремесленников и художников, несмотря на то что некоторые из них с отвращением взирали на планы и рисунки, которыми снабжал их Трагтан. Не один и не двое, выпив лишку в одной из многочисленных городских таверн, признавались, что пергамент с этими планами был выделан из человеческой кожи. Однако щедрые воздаяния Трагтана всегда успокаивали чувствительность мастеров.

Загобал медленно обходил омерзительный алтарь. Невероятно, но казалось, там сходятся лучи, падающие из всех окошек. Как же может свет, проникающий сквозь отверстия, расположенные в разных стенах, ложиться подобным образом? Или жрец поместил на крыше зеркала, преломляющие лучи? Загобал предпочитал верить в подобное, простое и земное, объяснение. Одна из змеиных голов в огромном клубке пылала в этом багровом свете особенно зловеще, будто была сделана из иного вещества. В отличие от других, в чертах ее слилось и змеиное, и человеческое. Загобал протянул руку, чтобы коснуться ее.

— Не тронь алтарь Аримана!

Загобал взвился и наполовину обнажил клинок. Затем в сердцах вернул его в ножны. Он гордился своим тонким слухом, но жрец появился за ним без единого звука.

— Я лишь восхищаюсь твоим алтарем, жрец, — не слишком любезно сказал он.

— Прости мою резкость. Это одна из самых древних и священных реликвий нашего культа. И лишь рука посвященного может касаться ее.

Жрец был высок, его фигура терялась в складках ржаво-красной мантии, глубокий капюшон скрывал черты скелетообразного лица, обнаруживая лишь глаза, мерцающие таинственным блеском.

— Я хочу еще раз взглянуть на крипту, — сказал Загобал. — День близится.

— Очень хорошо. Если ты последуешь за мной…

Направляясь к короткой лестнице, что спускалась с возвышения, на котором зловеще расположился алтарь, жрец извлек ключ из складок своего одеяния. Лестница вела к двойным тяжелым бронзовым дверям, богато украшенным сценами мифологии Аримана, бога Тьмы, и его бесконечной борьбы с богом Света Ормаздом. Пока Трагтан отпирал и широко распахивал двери, Загобал взял свечу, горевшую тут же, в настенном канделябре.

Сразу за дверями начиналась другая лестница, высеченная в цельном камне, как и весь немыслимой древности проход. Грубые следы инструментов мастеров прошлых столетий и сейчас были видны на потолке и стенах. Загобалу было известно, что это чрезвычайно твердый камень, знал он и то, что зеленоватые пятна на шероховатой поверхности означали, что инструменты были сделаны из мягкой меди. Строители должны были располагать нечеловеческим запасом времени, ибо для того, чтобы вырубить этот проход и лежащую ниже крипту, несомненно, потребовались века. Здесь и люди с железными орудиями потратили бы десятилетия.

Долгий спуск заканчивался обширным, гулким помещением, вырубленным в том же камне. Зал был столь велик, что мрак поглощал сияние единственной свечки. Загобал прошел к стене и принялся мерить ее шагами, поворачивая направо каждый раз, когда одна стена упиралась в другую. Здесь стены были обработаны тщательней, чем в коридоре, и покрыты резным лабиринтом геометрических узоров, от которого у воина зарябило в глазах, и он отвернулся, почувствовав тошноту.

Загобал осознал, что он так и не вернулся к исходной точке, хотя и повернул направо даже более четырех раз. Этого не может быть. Он решил, что, вероятно, его сбили с толку запутанные узоры на стенах и он просто не заметил место, откуда начал свой путь. Хотя проще было вовсе не думать об этом, как и о странном свете в храме. Каково бы ни было объяснение, крипта казалась достаточно большой.

— Что ж, все в порядке, — произнес он. — Проход и лестница кажутся единственным выходом отсюда.

— Единственным, что способен использовать простой смертный, — туманно уточнил Трагтан.

— Пока это удержит казну внутри, а людей снаружи, — резко оборвал Загобал. — Пойдем-ка отсюда. Этот мрак угнетает меня.

Пока они взбирались по лестнице, Загобал избегал глядеть на грубо обработанные стены. Все вокруг было окутано древним проклятием, даже вновь построенное сооружение.

— Ожидаются ли… какие-то беспорядки на грядущем празднестве? — спросил жрец.

— Что ты имеешь в виду? — сказал Загобал.

— Только то, что мое братство предложило использовать крипту Аримана в качестве сокровищницы вице-короля. Если ее предназначат для какой-то нечестивой цели… — Он сделал многозначительную паузу. — …может произойти несчастье.

— Как же возможно такому случиться? — раздраженно спросил Загобал. — Разве твой бог не суть зла и тьмы? Разве он не процветает на кознях человеческих и не ликует от кровопролитий?

— Действительно, так и есть. Но его жрецы удовольствия от неожиданностей не получают.

— Если тебе так претят неожиданности, Трагтан, следовало найти бога поласковее. Счастливого дня, жрец.

Они вышли из крипты, и Загобал размашистым шагом направился меж кариатид к полосе белого света, льющегося через дверной проем.

— Увидимся на празднестве, — угрюмо бросил Трагтан.

Выйдя из храма, Загобал почувствовал сильное облегчение и проклял тот день, когда Торгут-хан дал согласие восстановить это чудовище. Хотя это может послужить и его собственным замыслам. Яркий солнечный свет омывал площадь, счищая с нее все это древнее безжалостное зло, что исходило от храма. Загобал полной грудью вдохнул свежий воздух и беглым взглядом окинул бурлящую толпу. К обычному скоплению уличных разносчиков и путешественников добавились временные лавки торговцев, привлеченных грядущим празднеством, а также фигляры, развлекающие зевак, шулеры и шлюхи, пристающие ко всем подряд. В этом захолустном уголке Турана смешалась дюжина языков выходцев из Гиркании, Вендии, Иранистана, а также безымянных княжеств и королевств ближайших пустынь. Этот шахпурский город стоял на пути множества караванов, огибающих с юга Вилайет, спускающихся с перевалов большой южной гряды, пересекающих пустыню со стороны Кофа, Пунта и Зембабве.

Тут Загобал углядел некую разновидность зла, которую он предпочитал, ибо она никак не касалась богов, жрецов и магии, — зло, исходящее от людей. Через арку Счастливого Случая, стоявшую на месте пересечения самарской дороги и площади, двигалась колонна всадников. Они не производили никакого беспорядка, их кони шли спокойным, прогулочным шагом, но все вокруг уступали им дорогу. Загобал понял, что это именно те, которых он ожидал. Пригладив свои длинные усы пальцем, украшенным золотым кольцом, он стал спускаться по ступеням храма навстречу всадникам.

Загобал являлся одной из самых известных личностей города, и притом — внушающей страх всем остальным. Хотя он шел без охраны, люди расступались перед ним, будто рыбацкие челноки перед военным кораблем. Всадник, скачущий во главе колонны, заметил его и поднял руку, приказывая спутникам остановиться. Загобал разглядел за вожаком порядка двух десятков верховых, компания смотрелась внушительно.

Начальник стражи остановился у первой лошади и целую минуту не произносил ни звука. Всадник выглядел огромным животным с потрепанным голубоглазым лицом. Из-под железного шлема на широченные плечи спадали сероватые, светлые космы. На нем не было ни туники, ни рубахи, а лишь безрукавка, открывающая мощный, пугающий торс. Его предплечья были затянуты кожаными ремнями, обшитыми железом. Кисти рук были защищены железными пластинами с шипами, однако сами пальцы были оголены. На широком поясе толстой кожи, украшенном бронзовыми гвоздями, висели большой нож в меховых ножнах и кривой широкий меч.

— Ты ли будешь Загобал? — произнес мужчина.

— Я ли, — подтвердил Загобал, продолжая снизу разглядывать вожака.

— Я — Беритус-аквилонец. Ты посылал за мной. — Его голос был подобен раскатам грома и почти безо всякого выражения.

— Именно так. Твои люди могут разместить лошадей в гвардейских конюшнях. Один из моих стражников проведет их. Затем опять приведет их сюда. Что же до тебя, мы отправимся ко мне.

Беритус спешился и вручил узду кофиту, что был даже больше его самого. Лицо кофита заросло черной бородой, оставляющей на виду лишь крошечные глазки, густые волосы свисали почти до самых бровей. Он что-то проворчал остальным, и все они расслабились в ожидании.

Загобал проследовал в свою штаб-квартиру, расположенную в воинском крыле вице-королевского дворца. Он отдал распоряжение стражнику отвести людей Беритуса в конюшни и найти им жилье в королевских казармах, другого солдата он послал за едой для себя и своего гостя. Оба немедленно и беспрекословно кинулись исполнять приказы.

Войдя в дом, Загобал стянул свой железный шлем и уселся за стол, жестом указав Беритусу стул напротив себя. Аквилонец занял свое место, и Загобал наполнил вином кубки чеканного серебра. Пока гость пил, Загобал быстрым оценивающим взглядом изучал мужчину. Тот выглядел завзятым рубакой. Обычно это занятие не привлекало людей смышленых, но этот заслужил репутацию в делах определенного рода. Его сапоги, отделанные мехом, и накидка оленьей кожи приторочены к широкому поясу, и ничто не скрывало многочисленных шрамов, которыми гость явно гордился.

— Военный губернатор Султанапура написал мне, что ты сослужил ему добрую службу, — начал Загобал.

— Именно так. — Беритус откинулся на спинку стула и засунул за ремень большие пальцы. — На холмах к северу оттуда появилась банда свихнувшихся мятежников. Нам понадобилось три месяца, чтобы засечь все их укрытия и выяснить, какие крестьяне прячут и помогают им. Обнаружив бунтовщиков, мы позаботились о том, чтобы согнать их с холмов в низины. Сначала мы пустили красного петуха всем крестьянам, что помогали им, затем разорили укрытия и запасы провианта. Когда они собрались, чтобы разбить нас, мы завлекли их вниз, туда, где их могли переловить люди губернатора. Большинство мятежников губернатор вздернул.

— Похоже, ты знаешь толк в своем ремесле, — одобрительно заметил Загобал.

— Я знаю толк во многих ремеслах. Я был гладиатором, но король запретил все бои. Я предпринял рейд за рабами в Аргос и Шем. Затем я направил свою шайку на поиски беглых рабов. Это оказалось выгодней, так как хозяева платили куда больше за возвращение обученных рабов, нежели за свежепойманных варваров.

Сейчас мы служим местным губернаторам и судьям, выслеживая тех бандитов и мятежников, что не по зубам регулярным войскам.

— Это именно то, что мне нужно. А вот и наша закуска. — Загобал сохранял молчание, пока оба они расправлялись с едой. Когда аквилонец обглодал последнюю кость, воин продолжил: — Последнее время мне докучает банда разбойников. Они уже давно наводняют окрестные холмы, главным образом грабя караваны, но некоторое время назад они стали нападать на города, опустошая кубышки богатых торговцев, покушаясь даже на королевские деньги и ценности. Не случайные налеты, обращаю внимание, а умелые, хорошо спланированные нападения.

— Новое руководство? — спросил Беритус.

— В самую точку. Доводилось тебе слышать о человеке, именуемом Конан из Киммерии?

Звероподобная рожа Беритуса выразила изумление:

— Да уж, имя известное. Молва гремит по городам и весям, но я никак не ожидал услышать о нем здесь, так далеко на востоке. Какая нелегкая занесла его в эти края?

— Кто знает, что управляет стопами подобного типа? Как бы то ни было, он прибыл сюда и начал портить мне кровь. Однажды мне удалось заманить его в капкан, и я бы вздернул его немедля, но мой хозяин, вице-король Торгут-хан, пожелал сделать казнь гвоздем своего грядущего празднества, а потому скотину заперли в темнице. Он сбежал, по пути уничтожив пятерых моих людей.

Беритус присвистнул:

— Да уж, вы на свой страх и риск заточили его в тюрьму. Я знавал многих таких, их следует убивать при первой возможности.

— Я сам знаю это прекрасно. Как бы то ни было, я желаю захватить всех их разом. Мои люди отвечают самым высоким требованиям, и, если бы речь шла об обыкновенных разбойниках, мне не потребовалась бы помощь. Но этот киммериец — совсем другое дело. Именно из-за него я позвал вас. Если все пойдет по плану, ты сможешь разделаться с работой в считанные минуты. Дело опасное, но недолгое, без месяцев преследований по холмам.

— Судя по моему опыту, события часто разворачиваются вопреки планам, — сказал Беритус.

— В таком случае, — зловеще промолвил Загобал, — дело станет долгим и трудным, и, возможно, ты проклянешь тот день и час, когда принял это предложение.

В маленьком дворике близ жилья Загобала люди Беритуса выстроились на смотр. Тем не менее выглядели они совершенно не похожими на нормальных солдат, собравшихся для подобной цели. Они были грубы и разноязыки, различных рас и не было у них ничего общего, кроме звериной жестокости и беспощадности. Линию замыкал массивный кофит, к нему прежде всего подвел Загобала Беритус.

— Это Урдос из Кофа. Он мой заместитель. Мало говорит, но дела его достаточно красноречивы.

Звероподобное существо отсалютовало тяжеленным топором, который выглядел в его огромной лапе легким, как ивовый прутик.

Следующий головорез обладал подобной черной бородой и шевелюрой, но ростом был пониже, хотя почти такой же в плечах. Он держал в руке толстый изогнутый лук.

— Барка, шемит, — представил его Беритус. — Отличный лучник.

Рядом с Баркой стоял худой темно-коричневый человек с мелкими чертами лица, его волосы были скрыты засаленной чалмой. Единственным его видимым оружием было тонкое копье.

— Амбула из Пунта. Он способен найти след, оставленный тенью на голой скале.

Амбула улыбнулся, обнаружив ряд желтых, сточенных зубов.

— Бахдур, гирканиец, — произнес Беритус, остановившись рядом с коренастым желтым человеком, за поясом у которого были лук и колчан со стрелами. Облачен он был в панцирь из лакированного бамбука, прошнурованного раскрашенной кожей. — Еще один превосходный стрелок, а по следу он идет почти как Амбула.

Так они прошли весь строй, и каждый следующий человек был в своем роде примечателен. В каждом безошибочно можно было признать законченного негодяя, но все казались идеально подходящими для возложенной на них задачи. Они были убийцами и охотниками за людьми, а Загобал понимал, что для подобных целей не нанимают нежных школяров. Эти же были жестоки, беспощадны и вполне подготовлены.

— Очень хорошо, — сказал Загобал. — Следующие несколько дней они не должны быть на виду. Даже в Шахпуре подобная толпа может вызвать толки, а я не сомневаюсь, что у наших бандитов в городе есть шпионы.

— Сегодня вечером мы ускачем так же открыто, как прискакали сюда, — сказал Беритус. — Поздней ночью поставь на ворота доверенных стражников и прикажи пропустить нас. Мы вернемся незамеченными.

— Превосходно, — одобрил Загобал.

— Моим людям не понравится сидеть взаперти в казармах, — сказал Беритус.

— Они долго скакали сюда, предвкушая хорошую попойку.

— Они будут вдоволь обеспечены и едой, и вином, — отозвался Загобал. — Я даже раздобуду им несколько женщин. Захвати мне Конана и его шайку, и я отплачу им такой попойкой, какой они в жизни не видели.

Той ночью еще одна необычная группа людей собралась в древней части Шахпура. Жрец Трагтан стоял в длинном нефе нового храма, его руки терялись в широких рукавах мантии. Он был абсолютно неподвижен, он ждал. Таинственный красный свет по-прежнему тек кровавыми потоками сквозь застекленные окна, хотя лунный серп швырял с небес лишь тусклые лучи. Жрец не шелохнулся, когда в дверном проеме возникла фигура в таком же облачении.

Вновь прибывший бесшумно прошествовал в зарево красного света, затем откинул свой капюшон, обнаружив изможденное лицо и лишенный волос череп, обтянутый необычно крапчатой кожей. Он медленно поворачивал голову, обозревая внушительный интерьер.

— Блестяще, — чуть присвистывая, сказал пришелец. — Все так, как было в стародавние времена!

— Приветствую, мессир Шоск, — произнес Трагтан. — Пока не вполне так, как было в великие дни, но будет так. Откуда ты прибыл?

— Из кхитайских земель, кои столь неизменны, что сберегли храмы Аримана, все, что осталось от прошлых веков.

В то мгновение, когда затихло слабое эхо этих слов, появились еще две фигуры. Откинутые капюшоны их грубых кирпичных ряс открывали лица, чертами под стать Шоску. В красноватом свете физиономия одного из них окрасилась каким-то нелепым багрянцем. Другой казался бледнее, но, похоже, он страдал некой обезобразившей его болезнью: лицо его было испещрено мелкими бугорками.

— Привет вам, братья, — в унисон произнесли Трагтан и Шоск.

— Брат Никас, — сказал Трагтан, — много воды утекло с той поры, как мы в последний раз лицезрели тебя. Откуда ты прибыл?

— С острова в Западном море, осколка погибшей Атлантиды, — сообщил багрянолицый. В обычном свете его кожа была бы слегка синеватой. — Оттуда я проделал путь к ближайшему берегу, тому, что жители, примитивные, как и в былые времена, именуют Пустошами Пиктов.

— А ты, брат Умос? — осведомился Трагтан.

— Из Бельверуса, что в Немедии, — ответил человек с шишковатой кожей. — От тамошнего храма Аримана не осталось и груды камней. На месте святыни возвышается огромная крепость. — Он усмехнулся, издав зловещее шипенье. — Башня, что нынче попирает алтарь, известна как Башня Утерянной Надежды, ибо с тех самых пор, как была выстроена крепость, при каждой осаде никто из защитников этой башни не оставался в живых.

Трагтан обратил взор ко входу:

— Кто еще присоединится к нам этой ночью?

— Больше не будет никого, — произнес Никас.

— Никого? — Трагтан повернулся к багроволицему. — Что же с братьями Кхинатом, и Спором, и великим Мудрейшим Джасупом, и мессиром Редком, и еще парой десятков?

— Ушли, — промолвил Никас. — Их храмы и святилища лежат там, что ныне является Стигией, и в тех землях, кои попали под управление Стигии: в Кофе и Шеме, Куше, Дарфаре и прочих. Исконная вражда между Ариманом и Сетом заставила стигийцев выискать даже руины наших храмов, стереть их в пыль и наложить на них и всех их приверженцев самое гибельное из проклятий.

— Сет! — прошипели в ответ все остальные.

— Это ревнивый бог, — продолжил Никас. — Жрецы-властители Стигии, служа ему, обрели могущество, и они не терпят даже намека на соперничество.

— Тогда будем действовать вчетвером, — произнес Трагтан. Он поднял руку, и подъемная решетка ворот скользнула вниз, будто захлопывающаяся гигантская челюсть. — Пусть так, это не первый раз, когда служение нашему грозному богу возрождается столь малым числом подвижников или даже меньшим.

— Во многих землях есть храмы Аримана, — сказали Никас, — но в этих нашего Повелителя чтут в приниженной форме, относясь к нему просто как к придатку культа Ормазда.

— Ормазд! — прошипели остальные.

— Истинно, светлый бог в великой чести во многих странах, и, коли так, он должен иметь соперника, дабы получить возможность ритуально сокрушать его в бессмысленных обрядах общественного стада. Наш великий и ужасный Ариман умален до балаганного паяца!

— Мы должны исправить это, — сказал Трагтан. — Здесь, в этом захолустном шахпурском городишке, что когда-то был могущественным Элькаром Морским, стоящим у безбрежного тогда моря Вилайет, здесь мы возродим величайший культ нашего Повелителя. Лишь здесь сохранилось неповрежденным основание одного из его истинных храмов. И лишь здесь сквозь череду веков невредимым прошел его алтарь.

— Много раз восстанавливали этот храм, — нараспев затянул Шоск. — Всегда, когда пробуждается наш Повелитель, уцелевшие братья собираются здесь, дабы вновь возвестить его миру.

— До Элькара, — подхватил Умос, — это был Зхагг Черной Пустыни, в те времена, когда Атлантида являла собой цепь дымящихся вулканов, склоны которых еще не были покрыты зеленью. И даже до того это было место, именуемое так, что никто в нынешнем нашем обличье произнести не сможет. Всегда здесь оставался центр поклонения нашему повелителю Ариману.

— Пора, — сказал Трагтан. — Многое предстоит совершить. Этой ночью Луна входит в дом Льва, и мы должны начать.

Жрецы прошли неф и остановились, окружив алтарь Аримана. Как только Луна вошла в дом Льва, они начали свою песню. Низкие голоса рождали нечеловеческие звуки. Прежде чем взошло солнце, алтарь засверкал неземным блеском.

Глава третья

Конан, Осман и кочевник Ауда, распластавшись на земле, наблюдали за королевской дорогой, ведущей в Шахпур. Движение в этот день было весьма оживленным: масса пешеходов, громыхающиекрестьянские телеги, паланкины богатых мужчин и женщин, возлежащие на плечах дюжих рабов, яркие кибитки странствующих лицедеев, караваны рабов, скованных шея к шее и ведомых на невольничий рынок облаченными в кожу и сталь надсмотрщиками со зверскими рожами. Впрочем, на все это люди, расположившиеся на вершине холма, обращали мало внимания. Но им не пришлось долго ждать того, что выискивали их жадные взоры.

— Эй! — взволнованно крикнул Ауда. — Вон еще один!

— Тише, тише, — зашипел Осман.

Еще до восхода солнца эта троица расположилась на песке в зарослях кустарника, мышиного цвета попона скрывала их, так что они полностью сливались с землей. Разве что сверхпроницательный глаз мог различить их с дороги, и то лишь привлеченный звуком или движением. Бандитская троица не обращала внимания на палящее солнце, так же как и на жалящие укусы насекомых. Пленение для них означало смерть.

— Прислушайся ко скрипу вон тех колес, — прошептал Осман. — Я такое уже слышал.

Конан ничего не ответил, но его голубые глаза сверкнули в указанном направлении. Четырехколесный фургон кренился на поворотах, скрежет его осей можно было уподобить лишь звону и лязгу сопровождающего эскорта тяжеловооруженных всадников. Фургон был невелик, но медленное его движение и звук колес выдавали огромную тяжесть, так же как эскорт выдавал большую ценность содержимого.

— Уже третий с восхода солнца! — проговорил Ауда, с трудом сдерживая возбуждение. — Клянусь Митрой, что за искушение! Взяв только несколько наших, мы сможем спуститься туда, прикончить этих никчемных наемников и слинять вместе с казной.

— Мне не нужна ничтожная часть этой казны, — сказал Конан. — Я хочу все.

Их хищные глаза следили, как охраняемый фургон неторопливо катит по дороге, пока в конце концов он не скрылся за распахнутыми городскими воротами. Зубчатые стены Шахпура были украшены разноцветными тканями и цветами. На высоких, изящных башнях колыхались длинные яркие знамена, извещавшие о великом празднестве. Золоченые купола, венчавшие башни, ослепительно сверкали на солнце.

— Как же мы возьмем все? — спросил Ауда. — Если один фургон нагружен сверх меры, то сколько же вместит множество?

— Он прав, — хмуро проговорил Осман. — Лучше взять самые легкие и наиболее ценные вещи, с которыми можно быстро улизнуть.

— Я хочу все! — упрямо повторил Конан. Он желал не только богатства. Он жаждал мести. Захватить королевские доходы с целого округа, и Торгут-хан полностью уничтожен и обесчещен. — Пойдем, мы увидели достаточно.

Подобно рептилиям, они поползли назад, пока не оказались за гребнем холма. Затем они встали и спустились в небольшую лощину, где были привязаны их лошади. Эта малая гряда холмов к югу от города была абсолютно необжита из-за отсутствия здесь ручьев и источников. Даже пастухи лишь несколько недель после недолгого сезона дождей пасли здесь свои стада. Таким образом, местность эта являлась естественной дорогой к городу для тех, кто не желал обнаружить себя.

Бандиты разбили лагерь всего в четырех милях от города. Подобное соседство было вовсе не безопасным, но час нападения близился, и следовало быть рядом с жертвой. Кроме того, скопление стражников внутри городских стен несколько уменьшало опасность. Последние дни подвижных дозоров не было совсем.

Новым убежищем явился старый караван-сарай, покинутый обитателями сто или даже более лет тому назад, когда иссякли естественные источники в пустынях между Тураном и Пунтом и караванщикам пришлось отказаться от веками накатанного пути. Караван-сарай попрежнему окружали низкие стены, но в гостинице не было крыши, если не считать навеса из веток и пальмовых листьев, сооруженного случайными обитателями этого места. Здесь был хороший колодец с веревкой и кожаной бадьей.

Трое мужчин въехали за ограду, спешились и расседлали коней. Остальные разбойники сидели в старой гостинице, где хотя бы можно было укрыться от ветра.

— Двигайте сюда, ленивые негодяи, — сказал Конан, переступив порог. — Будем составлять план.

Узнав о тяжелогруженых повозках, следующих в город, мерзавцы по-волчьи заухмылялись. Крайняя досада появилась на лицах, когда встал вопрос об огромном весе казны.

— Мы не пираты, — заявил одноглазый Убо. — Мы не можем погрузить эти сокровища на корабль и отплыть восвояси.

— Можно было бы просто захватить в городе фургоны, — сказал другой, — но тогда придется гнать их по дороге, и кавалерия без труда расправится с нами.

— Будь у нас много-много верблюдов, — разглагольствовал Ауда, — мы могли бы скрыться в пустыне, что недоступна коннице.

Конан обдумал это.

— Потребуется масса времени, чтобы нагрузить такое количество животных, и половина отряда вынуждена будет заниматься ими и не сможет сражаться. А на этот раз нам понадобится каждый клинок.

— Не можем же мы перенести его по воздуху, — сказал Осман.

Последовало долгое молчание. Затем:

— Что ж, существует Волволикус.

— Уймись, Осман, — одернул Убо.

— Что еще за Волволикус? — осведомился Конан.

— Не тот, с кем бы ты захотел иметь дело, — заверил его Убо.

— Позволь мне судить самому. Говори, Осман.

Коротышка прочистил себе глотку.

— Ну, это человек, который живет в пустыне, не далее чем в половине дня верхом отсюда. Он, говорят, способен творить множество невиданных вещей.

— Я не желаю иметь никаких дел с чародеями! — яростно вскричал Убо.

— Постой, приятель, — оборвал его Конан. — Осман, почему ты упомянул этого мага?

— Нет, правда, я слышал, будто он знает толк в искусстве двигать огромные тяжести: гигантские камни и горы земли. Почему бы ему не продать нам заклинанье, способное перенести всю эту груду золота хотя бы туда, где мы сможем, не опасаясь погони, спокойно поделить добычу?

— Мне тоже не нравятся эти колдуны, — сказал Конан, развязывая бурдюк с вином и поднося его к губам.

— Никто не требует любить этого кудесника, — заметил Осман, — чтобы иметь с ним дело. Ауда, ты сможешь провести нас к нему?

— Что ж, дорога нетрудная.

— Не связывайтесь с ним, — настаивал Убо.

— Отчего же? — спросил Осман.

Туранец выглядел испуганным, будто сами его слова таили в себе угрозу:

— Он водится с демонами.

— На то он и колдун, — фыркнул Осман. — Мы не собираемся продавать ему свои души, а хотим лишь купить у него некие пустячные услуги. Колдуны здравствуют, держа своих демонов на коротком поводке. Возможно, ему удастся свистнуть для нас нескольких демонов с мощными спинами или крыльями, способных перетащить наши сокровища в безопасное место. Что скажешь, Конан?

Киммериец бросил на него недовольный взгляд:

— Мне это не нравится. — Поразмышляв, он добавил: — Но другого пути я не вижу. Придется пойти и отыскать этого Волволикуса.

Осман хлопнул в ладоши и довольно потер руками:

— Тогда — к делу. Кто идет?

— Минутку, — сказал Чемик, пузатый коринфиец. — Раз так, то куда нужно доставить сокровища?

— Вполне сгодится наше старое убежище близ пустыни, — сказал Конан. — Там три прекрасных пути для бегства, в избытке воды, и там нас не сыскать, если не знаешь тропы. Там мы сможем собрать кучу верблюдов, поделить добычу, а потом каждый заберет свою долю куда пожелает. Лучше всего снарядить несколько маленьких караванов и разойтись по сторонам.

— Разбить банду? — удивился Убо.

— Почему нет? — вскричал Осман. — Мы что, семья и должны вечно быть вместе? Наоборот, мы — свора грабителей, ищущих легкой добычи! С таким уловом каждый из нас сможет найти место, где его не вздернут, и зажить будто богатый господин, или спустить все на девок, игру и выпивку, если ему так хочется!

— Ладно, — согласился Чемик. — Земляки ничего не знают о моих здешних делах. Я могу отправиться домой и стать богатым коневодом.

— Я был однажды в нечестивом заморийском Шадизаре, — сказал Убо, — и мне понравилось это место. Можно стать там банкиром, остепениться. И тогда останешься разбойником, а судьи будут целовать тебе за это руку.

Присутствующие разразились хохотом, представив себе остепенившегося одноглазого туранца. Каждый делился своими мечтами о быстром и легком богатстве.

— А что ты, Конан? — поинтересовался Осман.

— Мне страсть как охота увидеть Иранистан, — сказал киммериец. — Наверное, отправлюсь в ту сторону.

— И что будешь делать со своей долей? — наседал Осман.

Конан пожал плечами:

— Жить вволю, пить вволю, бродить по земле. С кучей золота я смогу набрать и оплатить свою собственную шайку наемников.

Убо смотрел на него как на помешанного:

— Ты собираешься платить своим головорезам?

— Так уж заведено, — сказал Конан. — Наемники требуют платы. Но в крепкой шайке они смогут заработать своему атаману во много раз больше, чем обойдутся ему. Грабежами они смогут повысить свою плату, и никто не захочет вздернуть их за это.

Чемик пожал плечами:

— Ты воин, Конан. Мы же все тут — просто обыкновенные бандиты. Делай со своей долей что пожелаешь.

— Конан, ты должен отправиться на поиски этого кудесника, — сказал Осман. — Ауда будет проводником. Кто еще пойдет? — Каждый делал вид, будто занят какими-то своими делами. — Отлично, я не трус! Я пойду с нашим атаманом.

— Решено, — сказал Конан, поднимаясь. — Что до вас, ленивые дубины, вам тоже найдется дело. Крадите всех верблюдов, что сможете отыскать, и гоните их в наше старое укрытие. И пусть никто не думает, что сможет уклониться от схватки, ухаживая за скотиной, — животные никуда не уйдут от воды и травы. Как только все будет сделано, мы снова встречаемся здесь. Большое празднество начинается через пять дней с освящения нового храма. Ауда, Осман, отправляемся! — Как всегда, приняв решение, киммериец не терял времени даром.

Трое оседлали коней и, ведомые Аудой, поскакали на юг, в пустыню. Через поросшие чахлыми деревцами холмы они выехали на неровную каменистую равнину, где в отдалении друг от друга встречались лишь заросли кустарника. Ближе к вечеру Ауда привел их к крошечному пруду. Напоив лошадей, они продолжили путь. Солнце уходило за западную гряду, небо окрасилось ярко-фиолетовым цветом, и появились первые звезды. Затем они скакали под абсолютно черным небосводом, на котором сияли яркие светила и призрачно мерцали туманности. Со временем взошла луна, осветив все вокруг таинственным сиянием, что почти заменяло дневной свет натренированным глазам пустынножителей.

Все вокруг них погрузилось в безмолвие. Ночью пустынные твари покидают свои норы ради охоты, поисков пропитания или партнеров для любовных игр, но все это обычно происходит беззвучно. Нашуметь — значит обнаружить себя. Точно так же и люди скакали почти бесшумно, направляя коней по мягкой земле, где не слышен стук копыт; оружие и упряжь обернуты кожей и тканью, чтобы ни малейшее звяканье не выдало ночных всадников, почти не говорящих, лишь изредка шепотом окликающих друг друга.

Ауда выехал на гребень песчаного утеса и застыл, движением руки приказав стать остальным. Его спутники, приблизившись, осадили коней. Под гребнем лежал маленький оазис — вытянутый пруд в окружении финиковых пальм. На одном конце водоема стояла небольшая хижина под низкой крышей. Кони заржали и забеспокоились, почуяв близость воды.

Насколько можно было разглядеть, жуткий свет лился из окон и двери хижины. Свет, меняющий окраску от ослепительно синего до цвета морской волны. Внезапно он стал оранжевым, затем кроваво-красным и, наконец, угас, обратившись в темноту.

Осман прочистил глотку:

— Мне кажется, колдун может счесть невежливым, если мы потревожим его столь поздней ночью. Может быть, утром, когда солнце поднимется?..

— Точно! — горячо поддержал его Ауда чуть дрожащим голосом. — Среди жителей пустынь считается чрезвычайно невежливым для незнакомца войти в жилище из темноты. На подобные приветствия часто отвечают градом стрел.

— Это всего лишь свет, — сказал Конан, хотя и у него по телу пробежали мурашки. — Но, возможно, лучше и вправду не тревожить…

— Идите за мной. — Женский голос заставил их всех подпрыгнуть в седлах, выругаться и схватиться за сталь. Лошади вскинулись и рванулись, с трудом удерживаемые всадниками.

— Сет побери, женщина! — вскричал Конан, успокоив коня. — Почему ты не предупредила о себе заранее? От неожиданности мы могли снести тебе голову!

Послышался звонкий смех:

— Убить меня? Вам надо хотя бы меня увидеть!

— Так мы жаждем этого, — слегка запинаясь, произнес Осман. — Несомненно, ты так же прекрасна, как твой голос.

Раздосадованный Конан озирался вокруг. Он-то гордился своей сноровкой и нюхом в дикой местности, а эта девчонка (ибо, судя по голосу, она была очень молода) невидимой приблизилась на расстояние удара меча. Да к тому же, думал он, он по-прежнему не видит ее!

— Покажись, — потребовал киммериец.

— Это ведь вы явились сюда без приглашения, — сказала она. — Но я выполню твою просьбу.

Тень отделилась от гигантского камня, и они увидели силуэт женщины, столь изящный и грациозный, как у степной газели. Конан не мог понять, как умудрился не заметить ее, но он знал, что в призрачном лунном свете человеческий глаз различает движение прежде очертания, а цветов не разбирает вовсе. Он и сам часто скрывался от преследователей, рыщущих за ним под луной, просто затаившись в полной неподвижности. Несомненно, эта девчонка совершила нечто подобное.

— Милостивая госпожа, — начал Ауда, склонившись с седла и притрагиваясь к своей груди и губам, — мы ищем…

— Вы ищете великого мага Волволикуса, — прервала его девушка. — Ему известно это, и час назад он послал меня сюда, чтобы доставить вас к нему.

— Как он узнал о нашем прибытии? — осведомился Осман.

— Но ведь он волшебник, — объяснил, будто законченному простофиле, Ауда.

— Пойдем, — скомандовал Конан. — Веди нас, девица.

Невзирая на опасения, что испытывал Конан, приближаясь к магу, он не мог не восхищаться женщиной, что так грациозно скользила перед ними; ее белые ступни бесшумно ступали по песку, округлые бедра плавно покачивались под одеждой, столь легкой, что лунный свет, казалось, пронзает ткань, обнажая миниатюрную, но сочную фигурку. Женщина, ясным днем фланирующая по безопасным городским бульварам, не могла быть более беспечной.

Они спешились у длинного водоема и напоили лошадей. Конан заметил, что пруд обложен тесаным камнем, а вода туда с мелодичным журчанием струится с камня, которому искусным мастером придана форма причудливого лица. Сток был не виден.

— Будем расседлывать? — спросил Осман.

— Нет, — сказал киммериец. — Возможно, отступать придется в спешке. Держи лошадей наготове, пока ситуация не прояснится.

И вновь послышался негромкий смех:

— Входите. Волволикус ждет вас.

Она проводила их к дверям, откуда теперь проникал лишь обычный свет лампы. Держа руки на рукоятях мечей, они склонились под низкой притолокой и вошли внутрь.

Дом был освещен лишь бездымным огнем, что горел в небольшом очаге. Света хватало, чтобы разглядеть разнообразные свитки, лежащие на полках, тянущихся вдоль стен. Со стропил свисали загадочные инструменты из металла, хрусталя, стекла и дерева. Таинственные предметы самых разных форм лежали на длинном столе, занимавшем главенствующее положение среди обстановки комнаты. Большие, причудливо ограненные глыбы хрусталя стояли на костяных, золотых или деревянных, с замысловатой резьбой, пьедесталах. Некоторые из этих кристаллов, казалось, излучают слабое сияние.

— Добро пожаловать в мое жилище, — приветствовал их восседавший за дальним концом стола человек, его очертания лишь слегка угадывались, скрытые тенью.

Конан порывисто сжал рукоять меча: нервы его были напряжены до предела всей этой колдовской обстановкой. Ауда бормотал какие-то свои оберегающие заклинания, зато Осман ответил вполне гладко:

— Мир дому твоему, достопочтенный чародей пустынь Волволикус. Мы странники, обращающиеся к помощи твоей легендарной премудрости в деле, что отягощает наши сердца.

— Мы поговорим об этом после того, как вы подкрепитесь и отдохнете. Лейла, позаботься о наших гостях.

В этом он следовал обычаям пустынь, где считалось величайшей невежливостью спрашивать незнакомца о деле, прежде чем окажешь ему достойный прием. Маг указал на ковер, что лежал близ очага и был обложен большими подушками. Трое пришельцев почтительно склонились перед хозяином и уселись.

Женщина прошла за дверь, скрытую ковром, и вскоре появилась с широким подносом, уставленным блюдами с лепешками, тонкими ломтями сыра, фигами и финиками. Здесь же стоял благоухающий травами дымящийся кувшин с вином, разведенным водой. Вокруг кувшина были аккуратно расставлены три чаши. Конана поразило, откуда чародей мог узнать, что ему придется принимать трех гостей. Хотя от того, кто сведущ в искусстве магии, можно ожидать подобных фокусов. Киммериец заколебался, стоит ли принимать угощение, но Ауда и Осман тотчас подчинились ритуалу, сделав по глотку вина и закусив. Согласно древнему закону гостеприимства, человек, напавший под своей крышей на тех, кто воспользовался его приглашением, навлекает на себя гнев богов. Видно будет, почитает ли маг такие законы, но Конан склонился перед подносом и принялся за еду. Нарушать обычай — это уж полное безумие.

Волволикус не произнес ни слова и не двинулся с места, пока трое мужчин опустошали кувшин и поднос. Наконец они перевернули чаши, выражая тем самым свое удовлетворение, и женщина убрала поднос. И тут чародей покинул свое место и вступил в круг света перед очагом.

Это был высокий мужчина, более чем сухощавого телосложения, обычного для колдунов, многие из которых жертвовали плотью ради мысли и духа, исповедуя аскетизм, очищающий их и укрепляющий их могущество. У мага были коричневые волосы, подвязанные тонкой серебристой лентой и спадающие почти до плеч. На узком лице господствовали очень большие, иссиня-черные глаза, в которых мерцал таинственный свет, внушающий ужас.

— А теперь, друзья мои, что вам нужно от Волволикуса?

Его голос был столь глубок и звонок, будто исходил из куда более мощной груди. Он был облачен в простую ржавого цвета рясу, подпоясанную узловатым кожаным шнуром. Он опустился, скрестив ноги, на одну из толстых подушек.

— Уши наши имели наслаждение впитать рассказы о твоем могуществе, достопочтенный Волволикус, — начал Осман. — Далеко гремит твоя слава, и велика…

— Мы слышали, что ты способен поднимать большие тяжести, — бесцеремонно оборвал его Конан. — Это правда?

Чародей выглядел несколько удивленным:

— Фигляры являют чудеса силы на ярмарках, гордясь тем, что поднимают большие тяжести. Я не таков.

— Мудрый Волволикус, — вновь приступил Осман, свирепо глядя на киммерийца, — мы имеем в виду нечто куда более подобающее твоим талантам, нежели просто взгромоздить на плечи быка на потеху толпе. Напротив, речь идет о чудесном искусстве: проникнуть в город Шахпур и перенести оттуда громадную и тяжелую массу металла, которую зараз не сможет поднять ни обыкновенный человек, ни даже целая толпа.

— Понимаю, — задумчиво произнес колдун. — Может ли оказаться так, что этот тяжеловесный груз составляет золото?

— Довольно значительную часть его составит серебро, — сказал Осман, — и, весьма вероятно, драгоценные камни.

К их удивлению, колдун от всего сердца рассмеялся:

— Ко мне обращались с разными просьбами о помощи, но впервые воры ищут моего содействия, дабы благополучно скрыться со своей добычей!

— Господин, ты обижаешь нас, — запротестовал Осман, весь лучась фальшивой невинностью. — Мы ученые, стяжающие лишь добродетели. Торгут-хан и его хозяин, повелитель Тура на, люди недобрые. Потеря сокровищ и связанное с этим унижение могут изрядно почистить их грешные души и осенить их блеском праведности, когда придет им время явиться на суд перед троном Митры.

— Прямо скажем, благородные намерения, — кивнул Волволикус, поглаживая бороду. — А что за происхождение этих сокровищ?

— Годовые доходы со всей округи, — сказал Конан. — Во время празднества все они будут стянуты в город из десятка малых сокровищниц.

— Неужели? Весьма странный порядок.

— И такой удобный случай может не повториться больше никогда! — воскликнул Осман. — Пожалуйста, о великий Волволикус, мы умоляем тебя помочь нам в этом подвиге благочестия, что лежит далеко за пределами возможностей простых смертных. Никак иначе мы не сможем скрыться с казной и избежать погони.

— Сможешь ты поднять такой вес? — спросил Конан. — И перенести до нашего логова в пустыне, где мы поделим золото, и каждый отправится восвояси с причитающейся долей.

— Боюсь, что нет. — Откуда-то из складок своей рясы маг извлек прозрачный кусок хрусталя размером с ладонь; тонкие, длинные пальцы забегали по гладкой поверхности в каком-то загадочном ритме. — Давайте посмотрим. Это богатая провинция, хотя Шахпур и расположен в беднейшей ее части. В прошлые годы главные города вносили в королевскую казну пятьдесят тысяч динаров, малые города — половину от этого да деревни — по нескольку сот каждая. Прибавить еще караванные пошлины и таможенные сборы с портов Вилайета. — Его пальцы продолжали плясать, пока он подсчитывал результат. — Я полагаю, нам следует рассчитывать на полторы с лишком тонны драгоценного металла плюс сколько-то камней да еще, разумеется, вес крепких сундуков, где все это лежит, — все вместе более двух тонн.

— Теперь ты понимаешь всю сложность нашей задачи? — спросил Осман, его лицо расцвело мысленным созерцанием такого невероятного богатства.

— Да, несомненно, это задача, — подтвердил колдун. — Увы, я не смогу вам помочь.

— Отчего же? — настаивал Конан. — Ноша слишком велика для тебя?

— Не в этом дело, — ответил Волволикус. — По рождению я туранец, но долгие годы провел в Стигии, постигая Кхелкхет-Птеф — искусство поднимать громадные камни. Стигийцы издавна превзошли всех других в этом мастерстве, ибо строили памятники размеров невиданных ни до, ни после, используя камни неимоверной величины. Последний раз я упражнялся в этом искусстве несколько десятков лет тому назад, когда жрецам Ашторет потребовалась моя помощь, дабы поднять великолепную новую статую своей богини на пьедестал высотою более пятидесяти футов. Статуя весила больше тридцати тонн.

— В таком случае жалкие две тонны для тебя просто детская игра, о великий маг, — льстиво заговорил Осман.

— Не совсем так, — возразил Волволикус. — Плотная и компактная масса металла, особенно золота и серебра, требует заклинаний куда более сложных. Разница между металлом и камнем значительней, чем просто несоответствие веса.

— Но в этом твое искусство, Волволикус, — не сдавался Осман. — Несомненно, ты мастер в подобных делах.

— И еще, — неумолимо продолжал колдун, — этот груз должен быть не просто поднят по вертикали, но еще и перемещен на большое расстояние, перелетев его, будто степной орел. А в этом заключается главная трудность.

— Отличный вызов твоему могуществу, легендарный Волволикус, — подколол его Осман. — Нет сомнения, что это не выходит за пределы твоего могущества.

— Нет, хотя и потребовало бы всех моих сил.

— Так ты сделаешь? — спросил Конан.

— Нет.

— Отчего же? — взорвался киммериец.

— Потому что не желаю. Что я получу, отрывая себя от важных трудов ради такой легкомысленной авантюры?

— Легкомысленной? — в ужасе отпрянул Осман. — Полторы тонны драгоценного металла — это легкомысленно! — Он с трудом заставил себя успокоиться. — Прости мою пылкость. Возможно, произошло недоразумение. Мы собираемся вознаградить тебя более чем щедро. Двойную долю золота и серебра за твое содействие.

Конан и Ауда согласно кивнули.

— Но я не нуждаюсь в золоте и серебре. Земное богатство — ничто для таких, как я.

— Как же платили тебе жрецы Ашторет? — спросил Конан.

— Древним и драгоценным манускриптом, трактатом о свойствах драконова глаза, написанным три тысячелетия тому назад чародеем Баалкаром Шемским. Подобные вещи — вот истинная ценность для мастеров моего искусства.

— Но подумай о славе! — настаивал Осман. — Это будет неслыханный подвиг, что прославит тебя на всю вселенную!

На это колдун вновь рассмеялся:

— Мой друг, участие в этой проделке сделает меня посмешищем среди моего сословия! Чародей Волволикус в роли воришки — мое имя станет притчей во языцех.

— Я не понимаю, — сказал Ауда. — Ты хочешь сказать, что колдуны полагают грабеж делом постыдным? — Он недоверчиво покачал головой. — Уверен, так думают только судьи, купцы и копающиеся в грязи крестьяне!

— О, мы не обычный народ, — сказал маг. — Многие колдуны предметом гордости и наслаждения полагают воровство заклинаний, колдовских книг, инструментов и тому подобного у других членов братства и могут таким образом даже приобрести хорошую репутацию, но унизиться до такой ерунды, как грабеж у простых смертных, считается недостойным. Я вынужден отказаться.

— Но я должен иметь эти сокровища! — рявкнул Конан. — Меня, как и тебя, не волнует золото. Но оно должно быть моим!

Впервые колдун внимательно посмотрел на Конана:

— Разбойник, которого не волнует золото? Вот уж действительно чудо. Откуда ты родом, воитель? Я никогда не видел людей, подобных тебе.

— Я — киммериец, с далекого севера.

— Да, есть в тебе что-то от атлантийца. Писано, будто остатки атлантийской расы обитают в скалистых твердынях Киммерии.

— Я об этом ничего не знаю, но меня не удивляет, что ты никогда не видел киммерийца. Лишь немногие мои родичи надолго покидали дом, и никто, кроме меня, не бывал в Туране.

— Итак, киммериец, почему же ты так страстно желаешь получить сокровища, раз не волнует тебя ни злато, ни серебро?

— Это дело чести, — сказал Конан. — Желаю видеть Торгут-хана и его пса Загобала раздавленными и униженными. Я могу прикончить любого из них или даже обоих, но для некоторых людей бесчестье — куда худшая участь. Торгут-хан похвалялся королю, что способен защитить всю казну округа. Выхвати я сокровища из-под самого его свинячьего рыла, и ему придется посылать королю свою собственную голову! А Загобал, который думает, что ни за что не подпустит меня к казне, даже если и избежит палача, никогда уже не поднимется выше простого солдата!

— Эти люди должны были изрядно навредить тебе, коли вызвали подобную ненависть, — заключил Волволикус.

— Именно так, — ответил Конан. — Они поймали меня в ловушку, подкупив женщину, которой я оказывал внимание. Затем они заточили меня в темницу — сковали по рукам и ногам, как ничтожную скотину, и присудили к смерти на эшафоте! — Киммериец весь кипел от ярости.

— Возможно, тебе это не нравится, но многие полагают, что именно так и следует поступать во имя общего блага. Вору, не желающему подобной участи, следует избегать пленения.

Конан был непреклонен:

— Им недостаточно просто убить меня, нет, надо выставить меня на посмешище. Меня должны были пытать и содрать с меня шкуру во время объявленного Торгут-ханом празднества освящения нового храма Аримана. Я способен без страха смотреть в глаза смерти. Я могу вытерпеть смерть под пыткой. Но быть потехой толпы, хохочущих и глумящихся зевак — этого стерпеть я не в силах. Они заплатят за свою наглость и самонадеянность!

Казалось, чародей не слушал окончания монолога. Он весь напрягся, черты его обострились. Рука его сомкнулась на мощном запястье киммерийца. Холодное, нечеловечески сильное пожатие сковало Конана, но тот не склонился.

— Не услышал ли я, что ты сказал «храм Аримана»? — задал вопрос маг.

— Ты правильно расслышал.

— Неужели ты не знаешь об этом? — сказал Осман. — Ты, кому было известно, что три человека придут к тебе этой ночью? Два года восстановление храма обсуждается повсюду на берегах Вилайета и далеко в пустынях. Столь грандиозное строительство в южном Туране не видели уже целое поколение.

— Мое жилище существует, будто остров, отдаленный от окружающего времени и суеты. Охранные чары предупредили меня о вашем приближении, когда вы оказались в часе езды отсюда, но я не интересуюсь вещами, что лежат вне моих изысканий. Разумеется, этот храм сооружают жрецы Ормазда, дабы почтить извечного противника своего бога?

— Нет уж, — сказал Осман. — Этот храм не просто часть культа Ормазда, а жрецы его лишь плюются и не желают отвечать на вопросы. Это огромное безобразное строение с воротами, подобными разинутой пасти колоссальной дьявольской бестии. Лишь высокой платой рабочих склоняют к строительству, но некоторые из них хватают свои инструменты и скрываются в ночи, предпочитая лишиться платы, нежели продолжать свой труд.

— Все так. Не сомневаюсь, это тот храм, которого я ожидаю.

Колдун говорил полушепотом, так что остальные склонились, дабы услышать его слова. Маг отпустил запястье Конана, и киммериец потер отпечатавшиеся следы пальцев, горевшие ледяным пламенем.

— Именно крипта нового храма будет служить сокровищницей, — заметил Конан.

— Вот как? — пробормотал Волволикус. — Это представляет дело в ином свете.

Осман судорожно вцепился в эти слова мага:

— Ты подразумеваешь, что поможешь нам? — спросил он.

— Похоже, я должен.

Трое его гостей удивленно смотрели друг на друга, недоумевая, что послужило такой перемене.

— Хорошо, — только и произнес Конан.

— Эту ночь я должен посвятить приготовлениям. Завтра на рассвете я отправлюсь с вами. Я должен увидеть этот храм и этот город. Лейла устроит вам ночлег. В доме есть свободная комната. Вы найдете ее более чем удобной.

Конан встал:

— С твоего позволения я буду спать под звездами. После недавнего постоя в темнице предпочитаю открытое небо.

— Я — горожанин, — сказал Осман, — и вручаю себя твоему гостеприимству.

— Как и я, — сказал Ауда.

— Тогда, — вставая, заключил Волволикус, — я, с вашего позволения, уединюсь для размышлений. Спите спокойно в этом доме. — Он взглянул на Конана. — Ночь в пустыне не безопасна, но ты производишь впечатление человека, не знающего сомнений.

Конан выпрямился во весь свой внушительный рост и кивнул:

— Меня пытались убить и зверь, и человек. Сегодня пески спокойны, а звезды — прекрасная крыша. Спокойной ночи.

Он вышел из дома, и его товарищи последовали за ним, чтобы расседлать коней и забрать свои вещи.

— Что думаешь, Конан? — тихо спросил Осман, ослабляя подпругу. — Он не кажется столь грозным, как можно было ожидать от такого великого мага.

— Точно, — сказал Ауда. — Но что за внезапная перемена? То он был слишком добродетельным, чтобы ехать с нами, а через минуту уже готов. Что это значит?

— Этот человек ведет свою игру, — сказал Конан, — но если он сможет выполнить то, что нам нужно, я не потребую от него разъяснений. Я так понимаю, что между ним и этими жрецами Аримана лежит какая-то вражда. Возможно, он хочет подложить им свинью. Я только пожелаю ему успеха, потому что не люблю жрецов. Пусть вытащит нам из города сокровища, остальное его личное дело.

— Конечно, конечно, — согласились остальные.

Нагруженные своим скарбом, они двинулись к дому колдуна, оставив стреноженных лошадей жевать траву, что в избытке росла в этом маленьком оазисе.

Конан взял скатанные одеяла и пошел вокруг пруда, выискивая место для ночлега. Недавнее заключение лишь отчасти послужило причиной того, что он отклонил приглашение мага. Он питал отвращение к колдовству, которым было окутано это жилище. Он знал, что только под открытым небом выспится как следует.

Между двумя пальмами, густо усеянными финиками, он обнаружил место, где трава толстым ковром лежала на плотном дерне. Здесь он раскатал свои одеяла и снял ремень, оставив на всякий случай оружие под рукой.

Поднимался месяц, его серебряные лучи играли на подернутой рябью поверхности водоема. Вокруг все замерло, лишь над головой слабый ветерок шевелил верхушки пальм. Конан зевал, раскинувшись на грубых одеялах. Через минуту он уже спал.

В два часа пополуночи что-то разбудило его. Несколько минут он лежал, прислушиваясь, но ничего, кроме ветерка, колышущего вершины пальм, не нарушало спокойствия. Он сел и напряг зрение, но не заметил ничего необычного. Луна окрасила оазис бледным румянцем, оставив пустыню в глубокой тени.

Озадаченный, он вскочил на ноги. В воздухе похолодало, но не так, чтобы замерзнуть под одеялом. Он подошел к берегу пруда, наклонился к воде и умылся. Вода стекала по его лицу, когда он снова услышал легкий всплеск, что разбудил его. Он оглядел пруд и увидел нечто, движущееся по поверхности воды. Мгновение он уже был готов бежать за оружием, но тут же обругал себя за этот порыв. Какая угроза может таиться в этой ничтожной луже?

Существо приближалось, и он разглядел человеческую голову на грациозной шее, что возвышалась над изящными плечами. Все остальное скрывалось под водой. Конан расслабился. Это не враг.

— Лейла? — позвал он.

— Это я. — Ее голос был тих и мелодичен. Теперь Конан мог разглядеть черты ее лица. Мокрые волосы облегали прекрасную голову, придавая девушке вид восхитительного морского зверя. Подобно дельфину, она была очень изящна в воде.

— Знает ли твой хозяин, что ты резвишься здесь?

— Волволикус погружен в свои ночные обряды. Его не заботит, чем я занимаюсь, когда он уединяется. Я плаваю здесь в темноте, ибо только ночью воздух приятен в этом бесплодном месте. Вода прохладна, и есть луна со звездами для компании.

— Разве звери пустынь не приходят сюда ночью на водопой? — спросил Конан.

— Они не причинят мне вреда, — сказала она и не спеша подплыла к месту, где склонился Конан. Опершись локтями на каменный бордюр, она опустила голову на руки.

— Не все твари вокруг о четырех ногах, — проворчал Конан.

Она улыбнулась, белоснежные зубы вспыхнули в лунном свете.

— Я знаю. Ничего такого я тоже не боюсь.

— Вот, значит, как? — Киммериец был заинтригован. Она говорила не как служанка или рабыня, коей он почитал ее. Он был удивлен ее самоуверенностью, хотя это могло объясняться защитными чарами колдуна. Но более всего его интересовали те прелести, что скрывались под водой. Хотя он и видел ее при дневном свете, но давно привык судить и мужчин, и женщин в зависимости от ловкости их движений. Для воина это был вопрос выживания. То, что он видел до сих пор, обещало просто женщину зрелых форм, как любая из его богатого опыта.

— Именно так, — сказала она. И вдруг взмыла вверх, обвила руками его шею и поцеловала — теплые, подвижные губы на его губах. Он попытался схватить ее, но, гладкая, как угорь, она скользнула в воду и, смеясь, поплыла прочь. Он увидел немного, но и мимолетное ощущение подсказало ему, что она еще соблазнительнее, чем казалось.

— Кром ее побери, — ворчал он, возвращаясь к своим одеялам. — Женщина знает, как испортить мужчине сон.

В темном подвале своего дома маг Волволикус готовил редко используемое заклятье. Он давно привык творить в одиночестве, но этой ночью обратился к своим собратьям. Он сидел за столом из черного мрамора, инкрустированным золотыми нитями магических знаков. Знаки были соединены прямыми и изогнутыми линиями, и весь узор сходился в одну точку в центре стола, где лежал необработанный зеленый кристалл, излучающий мягкий свет. Маг вершил над столом какие-то пассы руками, неуверенно и часто прерываясь, ибо давно не практиковался.

Впрочем, скоро уверенность вернулась к нему, движения обрели быстроту и твердость. Искорки света поползли вдоль золотых нитей, сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Когда огоньки достигли магических символов, где линии прерывались, большинство этих символов засияло подобным же образом, некоторые сразу, другие в промежутке от нескольких минут до часа. А часть так и не отозвалась.

Волволикус опустил руки, и кристалл воссиял еще ярче. Постепенно над символами, что светились на черном мраморе, начали проступать человеческие лица. В основном это были мужчины, хотя появилось и несколько женщин. Все были средних лет или старше и великого множества наций и рас.

— Кто ты, нарушивший наши труды Верховным Сбором? — спросил один из них, его безволосая голова парила над знаком созвездия Скорпиона. Черты лица его — стигийца высшей касты — были ужасны, глаза холодны, как у змеи.

— Я знаю его, могущественный Тот-Амон, — сказал старик, тоже стигиец, но с обликом члена низших каст. — Он Волволикус, туранец и мастер Кхелкхет-Птеф. Он приходил ко мне много лет назад за наукой и оказался способным учеником.

— Простой дилетант магии камней и кристаллов? — Тот-Амон исходил презрением. — Что за дело у тебя к чародеям Первого Ряда? Все здесь превосходят тебя многократно. Использовать Верховный Сбор без особой на то причины означает навлечь на себя вечную жизнь, что ужаснее самой отвратительной смерти.

— Быстро говори, если не хочешь заслужить наше проклятие, — сказал весь усохший кхитаец, чьи веки и губы оставались плотно сомкнутыми. Казалось, его голос доносится со всех сторон.

— Он вернулся, — просто сказал Волволикус. — Зло, более древнее, чем змей, снова в человеческом мире.

— Абсурд! — презрительно усмехнулся Тот-Амон. — Ариман устранен из всего этого бытия бого-властителями Стигии силой великого Сета! Заклятия, могущественней которых нет, удерживают его. Ты мелешь чепуху, дурачина! Готовься вынести проклятье.

— Обожди, стигиец, — сказал раскрашенный пикт, у которого в уши были продеты кости, а шею украшало ожерелье из высохших человеческих пальцев. — Тому десять месяцев, как с островов Западного моря к нашему берегу прибыл странный человек. Он не принадлежал ни к одной известной нам расе, но кое-как изъяснялся по-пиктски. То была не нынешняя речь, но в сновидениях я слышал ее от своих предков, живших в незапамятные времена. Он говорил красивые слова и не предлагал ничего зловредного, но было в нем что-то, внушающее отвращение тому, чьи чувства созвучны миру духа. Он интересовался туранской страной и мог направить свои стопы в том направлении.

— Подобные были замечены в Бельверусе три месяца назад! — воскликнул немедийский маг.

— Какого облика были эти? — спросил Тот-Амон.

— Обменяемся мыслями, — сказал немедиец.

Он и пикт закрыли глаза, и все стихло. Затем Тот-Амон втянул в себя воздух, выражая презрение к низшему магу.

— Воистину! Человек давно угасшей расы вернулся! Как это возможно? Все храмы и святилища Аримана разрушены до основания, все ворота, сквозь которые могло вернуться омерзительное божество, стерты в порошок и лежат под грозным проклятием!

— Время — это огромное колесо, о западный маг, — произнес толстый вендиец. — Ничто никогда не разрушается до основания, ничто не изгоняется навсегда. Все возвращается на круги своя. Бог не может быть уничтожен. Еще менее он может быть изгнан.

— Но как сие могло произойти без моего ведома? — потребовал ответа Тот-Амон.

— То говорит твое оскорбленное самолюбие, стигиец, — произнес чернокожий маг, чья голова вся, за исключением глазных впадин, была раскрашена белым так, что она походила на череп. Его желтые зубы были подпилены на концах. — Ты такой же чародей, как и все мы. Ты что, столь велик, что бог обязан спросить твоего позволения, дабы вернуться в человеческий мир?

— Ты прекрасно знаешь, что не в этом дело, Дамбула, — возразил стигиец. — Но столь эпохальное событие должно было вызвать нарушения, очевидные даже первогодку-подмастерью. Неужто мы, маги Первого Ряда, ничего не почувствовали и должны быть просвещены этим премудрым каменщиком?

— Обуздай свою ярость, досточтимый Тот-Амон, — сказал старый кхитаец. — Судя по всему, я согласен с тобой. Не сомневаюсь, все это означает, что Ариман еще не вернулся. Но его последователи каким-то образом воскресли, и они готовят путь своему богу, что вновь обретет место среди людей, духов и богов этого мира.

— Ты говоришь разумно, — признал стигиец. — Но что бы ни предполагали совершить эти черви, это слишком важное дело, чтобы принимать поспешные решения. Я должен справиться в своих свитках и у своих духовных советников. Кто-то из нас служит светлым богам, другие — темным, а некоторые вообще обходятся без богов, но Ариман — смертельный враг каждого. Если он не может быть уничтожен, он должен быть подавлен. Я предлагаю вам всем оставить нынешние занятия пока существует эта угроза. Положите конец всяким раздорам и постарайтесь связаться со всеми колдунами Первого Ряда, кто не откликнулся на этот зов. Нужно заручиться их поддержкой. Все ли согласны?

— Воистину, — послышался общий ответ.

— Что до тебя, созерцатель кристалла, — сказал Тот-Амон, — я поручаю тебе поспешить в логово этих адептов Аримана и раскрыть их тайны.

— Коли так, — ответил Волволикус, — я отправлюсь еще до зари. — Он тонко улыбнулся. — Я призван туда дабы оказать содействие в очень тяжеловесном деле.

— Тогда страшись нас и повинуйся. Награда тебе будет огромной. Наказание за провал — невообразимым.

Образы над столом испарились, и Волволикус долго размышлял, прежде чем лечь спать.

Глава четвертая

Двое мужчин в сопровождении женщины въехали в город в самый разгар приготовлений к празднеству. Они были облачены в наряды пустынного племени гераутов: мужчины в черных чалмах, оставляющих открытыми только глаза, женщина в желтом платке — ее лицо было открыто. Все трое были в длинных свободных халатах из полосатой ткани, шароварах и мягких высоких сапогах. Длинный худой мужчина носил украшения, положенные шейху. Его дюжий спутник явно был телохранителем.

— Счастье твое, что голубые глаза встречаются и у гераутцев, — сказал Волволикус. — Да и те стражники позади могли стянуть наши покрывала и сильно нас побеспокоить.

— Да, но сейчас удачное время, чтобы обходить закон, — сказал Конан, пребывающий в отличном настроении. — Когда город забит такими невероятными толпами, стражники не в состоянии уделить внимание каждому. Они знают, что празднество, подобное этому, привлечет любого грабителя, карманника и взломщика в радиусе ста лиг. Здесь поживы на много дней. В такое время кто дважды взглянет на простого пустынного кочевника?

— Вреда не будет и оттого, что герауты заслужили добрую репутацию истреблять каждого, кто встает им на пути, — сказала Лейла. — Гордый и вспыльчивый народ эти герауты.

Волволикус, согласно своему облачению пустынного шейха, не носил оружия, за исключением украшенного драгоценными камнями кинжала за кушаком. Конан же был в полном боевом наряде: длинное копье в стремянном гнезде, меч и кинжал на поясе, маленький круглый щит из стали, притороченный к луке седла. Доспехов на нем не было, поскольку герауты их не носили.

Они пробирались сквозь шумную толпу. Невозможно было сыскать и квадратного фута, свободного от людей. По ночам народ спал прямо на улицах и в общественных садах, защищаясь от холода всяким тряпьем или просто лежа как попало. Каждый имевший хоть что-нибудь на продажу тащил это в Шахпур в надежде отыскать покупателей; купцы и разносчики торговали на улицах едой, питьем и всякими безделушками. И все сбегались поглазеть на представления и разнообразные зрелища.

Танцоры и акробаты выступали на каждом углу. В кругах, нацарапанных на грязной мостовой, проходимцы-фехтовальщики бросали вызов всем прохожим, предлагая кошелек тому, кто первым пустит кровь или, для более решительных, кто нанесет две раны из трех.

— Жаль, киммериец, что ты не можешь ни есть, ни пить через это покрывало, — сказала Лейла. — Маскировка, может, и полезная, но лишает тебя праздничных удовольствий.

— Я на работе не пью, — ответил Конан. — Праздник хорош, когда есть что праздновать.

Женщина не переставала отпускать в его сторону колкости с того момента, когда они покинули жилище колдуна. Казалось, это вовсе не она бесстыдно плескалась в пруду: теперь Лейла обходилась с ним весьма прохладно.

Повсюду им навстречу попадались стражники, но киммериец не обнаружил никаких следов Загобала. Не появлялся и Торгут-хан, хотя Конан и не ждал, что надменный вице-король станет отираться с презренным сбродом. Оно и к лучшему, ибо киммериец не был уверен, что сумеет сдержать себя, заметь он кого-либо из них. Прикончить кого-то одного значило распрощаться с мечтами о сокровище.

Перед новым храмом они натянули поводья. Лишь недавно законченный, построенный из блестящего нового камня, он сверхъестественным образом выглядел непостижимо древним: его фасад был выщерблен и потрескан. Они провели коней через многолюдную площадь и привязали их к дереву, дарившему тень дворику трактира, расположенного напротив храма. Как только они уселись за низкий стол, к ним поспешил трактирщик.

Заказав еду и вино, Волволикус спросил трактирщика:

— Я полагаю, что это празднество в честь освящения нового храма. Но нет сомнения, что речь идет не об этом старом здании?

— Да, в это трудно поверить, и мне это ой как не нравится. — Свои слова трактирщик сопроводил жестом, отгоняющим нечисть. — В месяц Сбора хлебов я своими глазами видел облицовочный камень. Тогда он был новенький и блестящий, как положено. Теперь, всего через пять месяцев, он выглядит будто ему тысячи лет. Пройдитесь вокруг храма, и вы увидите кое-что очень странное: три угла острые, а юго-западный закруглен. Все старые дома в этом городе таковы, ибо с юго-запада дуют пустынные ветры и несут песок, съедающий камень, но до этого проходит много поколений.

Жестом, характерным для народа пустынь, Волволикус отогнал демонов южных ветров.

— Что же это может значить, досточтимый хозяин?

— Я не знаю, но в городе ропщут, и многие утверждают, что храм должен быть разрушен. Но, — уточнил он, — не раньше окончания праздников, которые все принимают с радостью.

— Это уж перво-наперво, — сказал Конан.

— Именно. Такого скопления народа я не видел с тех пор, как казнили великого разбойника Джемая Ужасного, а я тогда был мальчишкой. Тогда каждый день разные палачи показывали на Джемае свое мастерство. Был назначен большой приз для того, кто придумает самую изощренную пытку, но тот, чьими стараниями Джемай умрет, должен был лишиться платы. Негодник выдержал десять дней.

Трактирщик улыбался и вздыхал, вспоминая старые добрые времена.

— Но тогда у нас были правители, умеющие расправиться с преступниками. Этот же как раз недавно позволил сбежать разбойнику Конану, и теперь нам придется довольствоваться казнью нескольких дюжин жалких воров и убийц.

И он заторопился выполнять их заказ.

— Выглядит не слишком приятно, — сказал Конан, дождавшись, пока трактирщик отойдет подальше. — Я замышлял простой набег, думая, что дом этот не более чем обычный храм. Я грабил другие такие и ничего не опасался, помимо чрезмерного внимания со стороны закона. Но это не обычный храм. Не думаешь ли ты, что вторжение туда навлечет какое-нибудь гибельное проклятие на наши головы?

— Ты уже не так жаждешь сокровищ, киммериец? — усмехнулась Лейла.

— Я добуду их! — воскликнул Конан. — Но в этом случае на нашем пути могут встать дополнительные трудности. Волволикус, ты мастер в своих колдовских делах. Не навлечем мы на себя ужасную опасность, если оскверним эту громаду?

— Хороший вопрос, — сказал чародей, поглаживая бороду. — Может статься, что, пока храм не освящен, бог еще там не обитает, и в таком случае мы не подвергнемся непредвиденной опасности.

— Но как насчет этого неестественного старения? — не отставал Конан.

— Этот вопрос ставит меня в тупик, — признал Волволикус, — но это не обязательно означает нечто большее, нежели беспечность и разгильдяйство рабочих каменоломен и каменщиков, использовавших скверный мягкий песчаник вместо камня высшего качества. Умелые руки смогли придать этому камню мнимую видимость полированного гранита на время, достаточное, чтобы мошенники, отхватив куш, успели смыться до того, как стены начнут крошиться. Обычная хитрость.

— Может быть, и так, — сказал Конан, будто пытался убедить самого себя.

— Что, если внутрь проникнуть невозможно… — размышлял Волволикус.

— Хорошо бы мы смогли, — сказал Конан, — как бы мало ни нравилась мне идея бродить там внутри. Но я хочу все разнюхать, так как нам некогда будет попусту тратить время, когда мы вернемся за сокровищами.

— Я сейчас все выясню, — сказал маг.

Ели они молча, мужчинам приходилось отправлять в рот маленькие кусочки, каждый раз чуть приподнимая свои покрывала. Вино они потягивали через разукрашенные серебряные соломинки. Во время трапезы они наблюдали за проходящей мимо публикой, разноцветной, разноплеменной и разноязыкой. Здесь было представлено большинство народов, населяющих берега Вилайета, так же как и окружающих город равнин, холмов и пустынь.

На одном конце площади был воздвигнут внушительный эшафот, привлекающий к себе наибольшее внимание. Рядом с виселицей было выставлено напоказ множество орудий пыток, ожидающих своих жертв. На длинном белом штандарте были начертаны имена предназначенных к казни, а также перечислялись преступления каждого и виды казней, которые надлежало претерпеть негодяям. Для чужеземцев и неграмотных глашатаи время от времени зачитывали написанное на штандарте.

— Это полотно изготовили в самые последние дни, — заметил Конан, — так как моего имени там нет.

— Слава мимолетна, — сообщила Лейла.

— Для девки на побегушках у тебя слишком острый язычок, — проворчал Конан.

— Она не служанка, — сказал Волволикус. — Она моя дочь.

При виде оцепеневшего Конана Лейла рассмеялась:

— Похоже, наш приятель-варвар весь зарделся под своим покрывалом.

— Девушка никак не дала мне понять, что она твоя дочь, — сказал Конан.

Их отвлекла сумятица, вдруг воцарившаяся на площади. Со скрипом и грохотом металла начала подниматься клыкообразная решетка храмовых ворот. Многие глазели в изумлении, но прочие отпрянули, ибо новый храм внушал куда больше ужаса, нежели восхищения.

— Пойдемте, — сказал Волволикус. — Посмотрим, что там происходит.

Они встали из-за стола и последовали через площадь к храму. Человек в красновато-коричневой рясе вышел из храма и, простерев руки к небу, застыл на верхней ступени. Вида он был аскетичного и без волос, с головой, странным образом покрытой голубоватыми тенями.

— Добрые люди Шахпура! — возвестил он громким голосом. — Чужеземные гости! Наш благородный вице-король Торгут-хан в своем великодушии постановил, что все желающие узреть великолепие храма Аримана могут вступить туда. Я, Шоск, жрец Аримана, покажу его чудеса и отвечу на вопросы. — Губы его кривились так, будто слова оставляли во рту отвратительный привкус.

— Ну и кислая рожа у мошенника, — сказал Конан. — Ручаюсь, что ему совсем не по нутру водить низкую чернь по своей святая святых. Торгут-хан заставил их делать это ко своей вящей славе.

— И на наше вящее счастье, — добавила Лейла.

— Это еще видно будет, — проворчал Конан.

Желающих ознакомиться с храмом оказалось на удивление мало. Киммериец, чародей, Лейла и еще с десяток любопытствующих поднялись по ступеням, дабы последовать за жрецом внутрь. И едва они вступили в громадное, гулкое пространство, как шум за спиной заставил их обернуться. Клыки подъемной решетки двигались вниз, пока не достигли пола.

— Это необходимо, чтобы никто не вошел без сопровождения, — объяснил жрец, — ибо последствия могут быть ужасны. По этой же причине я вынужден потребовать, чтобы никто не отходил от меня. А теперь следуйте за мной.

Люди переговаривались приглушенными голосами, настолько гнетущей была атмосфера в храме. Убранство его было невероятно причудливо, но оно выглядело еще более фантастическим в кровавом свете, что струился из-под потолка.

Вдоль стен находились ряды глубоких рельефов, представляющих изображения мужчин, женщин и неведомых тварей, совокупляющихся самыми невероятными способами. Жрец объяснил, что они символизируют творение мира. На другой стороне фигуры корчились в муках, подверженные таким пыткам и убою, что почувствовал бы тошноту и самый крепкий желудок, а жрец объяснил, будто страдальцы эти изображают неизбежное разорение, предшествующее обновлению мироздания.

Лейла встала у основания одной из обнаженных кариатид, восхищаясь прекрасным, полным страдания лицом и поглаживая идеально отполированное колено статуи. Она обошла вокруг изваяния и указала своим спутникам на изумительно прорисованные следы плети, что испещряли ягодицы и согнутую спину; высеченные в камне капли крови стекали оттуда.

— Красота в муках, интересная идея, — заметила она. — Что означают эти женщины, досточтимый Шоск?

Жрец пожал плечами:

— Кому-то нужно держать крышу. А теперь, если пожелаете, прошу сюда.

Они проследовали за ним к неровной, вздыбленной форме, накрытой шелковистой тканью.

— Это священный алтарь Аримана, — вымолвил Шоск. — Многие местные жители беспокоились при виде его, а потому мы решили, что лучше закрыть святыню.

— Все же я хотел бы взглянуть на эту вещь, — сказал Волволикус. — Я прибыл издалека, чтобы увидеть чудеса этого храма.

— Как пожелаешь, о шейх, — отозвался жрец. Он поднял ткань, приоткрыв около половины алтаря. Зрители глухо зароптали, пораженные отвратительным зрелищем, но маг пристально глядел на алтарь, весь поглощенный увиденным.

— Действительно, необычный предмет, — заключил Волволикус, когда жрец вновь опустил покрывало.

— По мне, это выглядит просто как клубок змей, — пробормотал Конан, пытаясь скрыть охватившую его тревогу.

— Эти ступени, — сказал Волволикус, указывая на проход, что вел под алтарь, — они ведут во внутреннее помещение, где мы можем узреть образ вашего бога?

— Великий Ариман не имеет формы, кою могут узреть или даже представить себе человеческие существа, — сказал Шоск. — Это просто вход в крипту. Она, собственно, не является частью священного места и предназначена служить окружной сокровищницей.

Они продолжили осмотр, и жрец объяснил некоторые из обычаев своей религии. Не осталось почти ничего достойного внимания внутри храма, который более выделялся своей полнейшей непривычностью, нежели богатством. Наконец жрец вывел их из храма и обратился к толпе, призывая новую группу зевак.

Троица забрала своих лошадей и поскакала из города, обратив на себя столь же мало внимания стражи, сколь и при въезде.

— Все, что говорил этот жрец, — обыкновенная ложь! — заявил Волволикус, когда они отъехали от города на безопасное расстояние. — Его объяснения резных картин — гнуснейшая чепуха. Послушать, так выходит, будто его религия — не более чем халтурный вариант веры в Ормазда с добавлением некоторых элементов более скабрезного вендийского культа.

— Что мне за дело? — спросил Конан. — По мне, так пятнистый может приносить маргаритку в жертву зеленой жабе. Скажи лучше, что ты думаешь о планировке храма? Тот проход в крипту показался мне чертовски узким.

— А, это, — рассеянно произнес Волволикус. — Возникнут определенные проблемы, разумеется, но нет ничего непреодолимого. Вес можно распределить длинной и узкой кишкой. Я приспособлю магическую формулу для переноса обелисков.

— А ворота, или решетка, или как ее там? — спросил Конан.

— Это уж твоя забота. Ты и твои негодяи должны сами открыть ее. Ведь это твоя специальность, не так ли?

— Моя. Хотелось бы взглянуть на механизм, — сказал киммериец.

— Хотелось бы взглянуть на саму крипту, — сказал колдун.

— А? Ты думаешь, это не просто нора в земле?

— Может, и так, но… — Маг запнулся. — Это трудно выразить, так как тебе неведом сокровенный язык Кхелкхет-Птеф. За годы моих ученых занятий я приобрел способность чувствовать камень и кристалл. По правде говоря, любой камень или металл — суть кристалл, хотя и в форме, незаметной невооруженным глазом. Я могу ощутить массы и пустоты, как другой способен видеть их. В том храме я чувствовал крипту под нами, но это было нечто большее.

— Большее? — сказала Лейла. — Как это?

— Это было чем-то большим, нежели просто пустота, выбитая в камне. Скорее, как бы одна обычная правильная пустота внутри много большей и куда менее правильной.

— Как одна коробка внутри другой? — спросил Конан.

— Что-то в этом роде, но в данном случае, хотя обе делят одно пространство, одна может быть в другом измерении.

Теперь киммериец был совершенно обескуражен:

— Скажи мне вот что: имеет это какое-нибудь отношение к тому, чтобы нам попасть туда и захватить сокровища?

— У меня нет способа узнать это. Именно поэтому было бы хорошо прежде всего взглянуть в самую крипту.

— Почему все должно быть так запутано! — тяжело вздохнул Конан. — Человек способен организовать простой грабеж без вмешательства омерзительных богов и зловредных духов!

— А что с этим алтарем? — спросила Лейла. — Он необычайно уродлив, но смотрится просто обработанным камнем. Ты находишь в нем что-нибудь особенное, отец?

— Он и есть самое жуткое, — сказал Волволикус. — То не был ни естественный камень, ни вообще что-либо, имеющее источник в этом мире. Но жрец не показал его нам полностью, только часть. Я говорил вам, что любой камень и любой металл — это кристалл. Каждый кристалл обладает своими флюидами, отличными от других, и все они мне известны. Но там было другое вещество. Алтарь не испускал флюид, ощутимых на этом уровне бытия. Он был абсолютно инертен, его вещество казалось мертвым.

— Тогда, наверное, это ни камень, ни металл, — предположила Лейла.

— Нет, это камень, но камень, не схожий с каким-либо земным.

Конану весь этот разговор был очень не по душе.

— Как это все влияет на добычу сокровищ?

— Я не знаю, но это вещь огромной и жуткой силы.

— Как я поняла из уличной болтовни, — сказала Лейла, — жрецы разрешили занять крипту под сокровищницу в качестве платы за то, что Торгут-хан дозволил строительство храма в черте города. У них нет никакой заинтересованности охранять казну. Они должны даже обрадоваться, увидев, что сокровищ больше нет.

— Это возможно, — допустил маг.

— Да видишь ты что-нибудь, что может помешать нам слямзить сокровища? — гнул свою линию Конан.

— Нет, не вижу. Если ты со своими людьми доставишь нас внутрь и достаточно долго сможешь удержать ворота открытыми, я смогу переместить казну в твое убежище.

— Отлично! — сказал Конан.

— Но как нам самим выбраться из города? — спросила Лейла.

— Этот вопрос целиком к нашему другу-варвару. Усилия для перемещения металла займут меня всего — без остатка даже на простенькое заклинание невидимости.

— А ты справишься с этим? — спросила она киммерийца.

— У меня курс твердый, — сурово ответил Конан. — Любой смертный, кто встанет между мной и моей местью, будет уничтожен.

— Какое утешение, — насмешливо воскликнула она.

Когда город скрылся из виду, они свернули с дороги на узкую козлиную тропу, что вилась к южным холмам. Час езды, и они оказались в лагере у ручейка, где основная часть шайки бездельничала вокруг костра, попивая слабое вино или заваривая травяной чай, высокочтимый в этих краях. Все настороженно смотрели на прибывших.

— Ну, как там? — спросил Осман.

— Сделать можно, — сказал киммериец. Его слова вызвали довольное ворчание. — Мы должны аккуратно все спланировать, ибо есть только один путь туда и обратно. То есть один путь для людей. Сокровище проследует таким путем, который нам не подходит. — Он спрыгнул с лошади и подошел к огню. — Что с верблюдами?

— Ауда с нашими пустынножителями еще не вернулся, но я ожидаю их до темноты, — сказал Осман.

— Так, — начал докладывать Убо, — в дне пути верхом отсюда есть деревня под названием Телмак. Трижды в год там устраивают большую верблюжью ярмарку, и одна из них как раз сейчас. Ауда с остальными решили, что будет гораздо проще угнать несколько десятков голов из одного места, чем воровать по две, по три из многих караванов и деревень.

— Должно быть, они правы, — сказал Чемик, — ведь они опытные похитители верблюдов.

— Превосходно, — одобрил Конан. — Я должен кое-что подготовить, затем хочу, чтобы вы все собрались и послушали меня.

Следующий час киммериец собирал палки, камни, листья и прочий мусор и строил на земле какой-то узор. Некоторое время разбойники удивленно наблюдали за ним, затем разбрелись по своим делам, кои в основном состояли из бессмысленных шатаний, чесания языками, а также игры, где ставкой был куш, на который они рассчитывали.

Ближе к ночи наконец прибыл Ауда и с ним еще двое обитателей пустынь; их кони устали, сами они были возбуждены.

— Девяносто три первоклассные скотины! — объявил Ауда под одобрительные возгласы своих приятелей. — Они ожидают в нашем логове.

— Где Джунис? — спросил Конан.

— Погонщик верблюдов попался очень резвый и заехал Джунису пикой в бедро. В конце концов, теперь есть кому присматривать за верблюдами. Скорей всего, он будет жить, если рана не загноится.

— И одним меньше для набега.

— Один человек не слишком высокая плата за девяносто три верблюда, — сказал Убо.

— Думаю, да, — согласился киммериец. — А теперь давайте сюда, негодяи. Ты тоже, Волволикус. — Вся компания собралась вокруг непонятного сочетания мусора, что разложил на земле Конан. — Перед вами город Шахпур.

— Он съежился с тех пор, как я был там в последний раз, — высказался иранистанец.

Конан не обратил на него внимания.

— Эти палки — стены города. Виноградные стебли — главные улицы и площади. Большие камни — крупные дома, маленькие — поменьше. — Говоря, он показывал своим кинжалом. — Маленькие черные камешки — это места, где сосредоточены стражники.

— А что это за кусок верблюжьего дерьма?

— Это Торгут-хан, — заявил Осман. — Разве ты не узнал его?

Все остальные весело загоготали. Конан был доволен расположением духа своих людей. Боевой настрой важен в столь рискованном предприятии, целой военной операции. Сам он не был столь жизнерадостен. Храм и слова колдуна угнетали Конана. Если бы не страстная жажда мести, он мог и отказаться от своих намерений. Он согнал с себя черную тоску и продолжил:

— Здесь главные ворота. — Его кинжал указывал на брешь в палках. — Послезавтра утром вы войдете сюда по одному или мелкими группками — в это время множество приехавших на празднество идут пировать и ротозейничать. Ведите себя как обыкновенные крестьяне или горожане. Те, у кого есть отметины палача, должны прикрыть их.

— Да я горжусь ими, Конан! — крикнул ухмыляющийся хорайанец по имени Мамос, своим порочным видом выделяющийся даже в этой компании. На лбу у него был выжжен замысловатый узор, выдающий убийцу собственных родителей. След от веревки на его шее свидетельствовал о том, что он один из тех редких людей, которые имели счастье или несчастье пережить веревку. Он всегда заявлял, что никогда не был пойман за действительно серьезные преступления.

— Проглоти свою спесь и закрой голову чалмой, Мамос, — посоветовал Конан. — Это всего на несколько часов. Золотом, что ты получишь, можешь позолотить свои шрамы.

— Вернемся к делу, псы, — прикрикнул Осман. — Наш атаман собрался поведать нам, как мы все станем богатыми людьми! Давай, Конан. — Он ухмылялся, глаза его алчно горели.

— Волволикус войдет, когда утром откроют ворота. Прямо перед полуднем, когда толпа гуще всего, он пройдет в храм с теми зеваками, которых поведут в этот раз. В храме только один вход, и закрывается он не просто дверью или воротами, а подъемной решеткой, как в замке. Часть из вас должна будет держать ее открытой все время нападения. Мы не имели возможности пронюхать, что за механизм поднимает ее, но у меня есть способ управиться с нею. Дорога будет каждая минута, поэтому мы должны проиграть всю операцию здесь сегодня вечером и завтра, пока каждый назубок не выучит свою роль.

Остаток дня он натаскивал их. Люди стонали и вздыхали, протестуя и ворча, — дескать, нельзя заставлять бандита зарабатывать на жизнь работой. Впрочем, то была добродушная перебранка, ибо перспектива несметного богатства склонила поработать день-другой даже этих. Атаман разделил их на группы, поставив перед каждой определенную задачу: кому-то стоять на стреме в портале собора, другим перебить стражников, третьим обеспечить проход через городские ворота.

Все уловки были разработаны и испытаны на осуществимость. То, что оказывалось слишком сложным или слишком много оставляло случаю, киммериец безжалостно отвергал.

— Во имя белых ляжек Иштар! — вскричал Мамос, вытирая пот со своего ужасного клейменого лба после очередного изнурительного прогона. — Почему мы должны пахать, будто рабы или крестьяне, когда этот колдун, — он кивнул на Волволикуса, — может сработать все дельце, пробормотав несколько своих заклятий?

— Если бы он мог, — сказал Конан, — что за нужда была бы ему в нас?

— Об этом я не подумал, — признал хорайанец.

— Думы оставь тем, у кого думалка есть, — съязвил Осман.

Однако через несколько минут коротышка подошел к Конану и прошептал:

— Мой атаман, а что, собственно, помешает колдуну удрать со всеми сокровищами?

— Он сказал, что его не волнует богатство.

Осман похлопал Конана по плечу:

— Конан, друг мой, должен сказать тебе, что я уже слышал такие слова от многих колдунов. Часто говорившие так были жрецами, или философами, или всякими другими, что заявляют, будто вещи, которые они ценят, не от мира сего. — Он помедлил. — Конан, мне очень жалко это говорить, но все они лгали.

— Я это все и сам знаю, — сказал Конан. — Горьким опытом научен, что красивые слова часто скрывают грязные намерения и ничто не заслуживает меньше доверия, чем набожные речи.

— А! Ты говоришь как цивилизованный человек, — одобрил Осман.

— Но здесь-то у нас выбор маленький. Мы не можем перетащить казну без его помощи, а потому волей-неволей должны доверять ему. Как бы то ни было, — добавил он, — сокровища для меня не главное. Я жажду уничтожить Торгут-хана и его пса Загобала!

— Вот тебе я верю, — сказал Осман. — Месть всегда более надежный мотив, чем всякое бескорыстие не от мира сего. И я не сомневаюсь, что ты-то останешься доволен и без трофеев, но… — Он посмотрел на тренирующихся бандитов. — Как насчет этих негодяев? Если они вернутся в свое логово и обнаружат, что колдун забрал казну себе… Да уж… — Он пожал плечами и скорбно улыбнулся. — Я бы не хотел оказаться тем, от которого они потребуют ответа.

— И оказался бы среди задающих вопросы? — осведомился Конан голосом тихим и угрожающим.

— Мой друг, рассмотрим ситуацию. Я мог бы заверять всех в вечной тебе преданности и кричать о твоей абсолютной невиновности, но что за выгода в том, что на медленном огне будут поджаривать вместо одного нас обоих?

— Ты честный человек, в своем роде. Я не думаю, что Волволикус предаст нас, да только готовым нужно быть и к худшему. У меня для тебя новое задание. В день набега, пока остальные захватывают ворота и храм, ты должен пробраться в конюшни Загобала и украсть четверку его лучших коней. Конюшни находятся рядом с храмом, и лошади там лучшие во всей округе. Во время бегства каждый из нас на одной поскачет, а другую поведет за собой. И не пересаживайся на запасную, пока мы не окажемся совсем рядом с лагерем.

— И если золота там не окажется, мы просто не остановимся, не так ли, Конан?

— Что есть мочи поскачем. Верхом на таких, да еще свежих, лошадях мы будем нестись так, что остальные никогда не догонят.

Осман тяжело вздохнул:

— Только что в мечтах я тратил свое богатство — и вот уже оказываюсь голодранцем без гроша в кармане.

Конан похлопал его по плечу:

— Мечты — богатство каждого, мой друг. Но даже в крайнем случае ты не будешь беден. В конце концов, у тебя будет отличная лошадь, а также собственная жизнь, и это так плохо для человека, предназначенного стать лакомым кусочком праздничных зрелищ!

Этой ночью, когда Конан был весь погружен в свои думы, рядом с ним села Лейла. Весь сосредоточенный на грядущем дне, он едва не забыл о ней.

— Для варвара ты кажешься человеком понятливым, — без вступления промолвила она. — Хочу поведать тебе о некоторых вещах, которые Волволикус предпочел скрыть от твоих подонков.

— Какие такие вещи? — подозрительно спросил он.

— Работа великого мага — это не простое бормотание заклинаний, как думают твои головорезы. Перед ним стоит деликатная и тяжелейшая задача, и в конце ее Волволикус будет полностью истощен. Ему понадобится превосходный конь. Он не может просто перенестись вместе с сокровищами. И я должна скакать рядом с ним и быть уверенной, что он крепко сидит в седле и не собьется с курса.

— Ты? — удивился Конан. — Разумеется, ты не собираешься участвовать в налете?

— А почему бы и нет? Он постоянно нуждается в моей помощи. Уверяю тебя, я держусь в седле и сражаюсь лучше большинства мужчин. У тебя есть лошади?

— Подходящие лошади будут стоять наготове специально для бегства, — сказал он, понимая, что в случае предательства это сильно уменьшит его собственные шансы. Но так же хорошо он понимал, что маг едва ли решится на предательство, зная, что рядом лезвие Конана. — А что же его нынешний конь? Он вполне хорош.

— Недостаточно хорош, если Загобал будет наступать нам на пятки. Как известно, он и его солдаты оседлали лучших в округе жеребцов.

— У меня есть план, как запутать погоню, — сказал Конан.

— А я знаю, что планы обычно проваливаются. Достань нам двух отличных лошадей. Скаковых, если сможешь украсть их. — С этими словами она поднялась и удалилась, соблазнительно покачивая бедрами.

— Кром! — буркнул про себя Конан. — Я кто, атаман разбойников или торговец лошадьми?

Глава пятая

С громким цоканьем лошадиных копыт киммериец и его спутники приблизились к огромным городским воротам. Стража кивнула им, не утруждая себя даже поверхностным осмотром. Лачуги, лепившиеся к городским стенам, были почти так же безлюдны, как и палаточный город снаружи. Все горожане, кого носили ноги, толпились на городской площади, где празднество в этот день достигало высшей точки — массовой казни преступников.

Осман подъехал к Конану:

— Будто город призраков.

— Только здесь, но не на площади.

Конан вновь был облачен гераутским воином. Он с отвращением посмотрел на выбранный Османом маскарадный костюм. Коротышка предпочел выглядеть нищенствующим монахом культа Бес. Эти святоши-попрошайки наряжались в рваные набедренные повязки, обвязывались длинными связками деревянных бусин и нахлобучивали на себя совершенно не соответствующие прочему одеянию башнеподобные тюрбаны из золотой парчи.

— В этом наряде ты выглядишь как шадизарская шлюха, — заметил Конан.

— И вдобавок абсолютно неприметным. Есть ли более подходящее место для попрошайки, чем подобное празднество?

— А что, если тебя обнаружит подлинный монах Бес? — спросил Ауда, ехавший за ними.

— Никаких проблем. Фальшивых святош всегда больше, чем настоящих. Роль монаха-обманщика я смогу сыграть куда лучше, чем Конан — роль настоящего гераутского воина.

— Да уж, по части наглого бесстыдства этого типа не объедешь, — усмехнулся Ауда.

— Хватит болтовни, — одернул их Конан. — Теперь начинается настоящее дело.

Они завернули за угол, и шум, что до этого заглушали стоящие впритык городские постройки, выплеснулся на всадников полной силой: крики торговцев, песни фигляров, вопли ярмарочных зверей, общее волнение толп народа, где каждый старался перекричать другого.

Разбойники медленным шагом пустили коней по окружности площади, стараясь вести себя как и прочие группы зевак, старающихся увидеть как можно больше. Они небрежно миновали ступени храма, где пара работников, проклиная друг друга, корячилась над почти опрокинувшейся тачкой, груженной семифутовыми бревнами. Рядом Волволикус и Лейла с восторженным вниманием наблюдали за обнаженной, если не считать серебряных украшений, вендийской женщиной, извивающейся в чувственном танце под звуки флейты и барабана, в то время как ее тело обвивал питон, толщиной со стройное бедро плясуньи.

Они проехали мимо замысловатого эшафота, где палачи готовили свои орудия, разводили костры, точили свои зловещие инструменты и объясняли прохожим тонкости своего искусства. На одном краю эшафота находилась громадная деревянная клетка, где, в окружении глумящейся толпы, полсотни осужденных негодяев ожидали ужасной, мучительной смерти. Дверь их клетки была заложена тяжелым брусом, а по обе стороны расположилось по стражнику, вооруженному мечом, копьем и топором.

По кивку Конана Осман небрежно повернул коня и медленно двинулся в сторону казарменных конюшен. Полный круг занял у них добрые полчаса, настолько плотной была толпа, оставляющая свободное пространство только для фигляров.

— Конан, — прошептал Ауда, — мне это не нравится. Людей здесь набито плотно, будто фиников в мешке. Выбраться будет не легче, чем сквозь зыбучие пески.

— Не думаю, — сказал Конан. — Когда люди скачут галопом, кричат и машут оружием, даже такая толпа рассеется перед ними, как дым. Они все силы приложат, чтобы убраться с нашего пути. Это как по волшебству.

— Надеюсь, ты прав.

У ступеней храма они спешились и привязали своих коней к каменным быкам, продев стремена сквозь железные кольца в бычьих носах. Обитатель пустынь по имени Измир остался следить за животными, его рука, будто невзначай, легла на лук, крепившийся к седлу.

Конан и Ауда, совершенно не обращая внимания на храм, неторопливо поднялись по ступеням, как бы лишь для того, чтобы подняться повыше и обозреть толпу. Множество людей сидело на ступенях, некоторые разложили припасенную снедь, обозначая место, с которого собирались наблюдать за грядущей казнью.

Перед самым полуднем в воротах появился жрец и стал нараспев приглашать желающих войти и обозреть храм. Теперь это был человек с необычно шишковатой кожей. И опять лишь несколько приезжих выказали интерес к подобной экскурсии. Среди них были Волволикус и Лейла. Будто бы во внезапном порыве Конан и Ауда направились следом.

Когда любопытствующие, почти не привлекшие внимания толпы, вошли в храм, двое рабочих закончили свою бурную дискуссию, взяли на плечи пару тяжелых бревен и потащились вверх по ступеням. Никто в толпе не бросил на них даже самого поверхностного взгляда.

В равной степени никто не обращал ни малейшего внимания на людей, обозревающих площадь с плоских крыш ближайших к храму домов. Люди эти прижимались к крышам, стараясь быть невидимыми за низкими парапетами, а в руках у них были луки. Они образовали целую цепь по краям крыш и ожидали со стрелами на тетивах.

Конан шагнул под клыкообразную подъемную решетку, как раз когда она со скрипом поехала вниз. Когда варвар вступил в храм, двое «рабочих» обосновались по обе стороны ворот, будто бы занятые какой-то работой для храма, и заклинили своими бревнами проход. Дойдя до бревен, подъемная решетка остановилась, хотя сверху еще несколько секунд доносился лязг механизма.

Жрец с изрытым лицом обернулся на изменившийся звук.

— В чем дело? Что-то случилось с воротами? Мы не сможем продолжить, если… — Тут он увидел парочку, что стояла у своих бревен. — Кто эти двое? Мы не приказывали работать с воротами!

Одной рукой Конан опустил с лица покрывало, другой вытащил меч.

— Еще несколько минут ты не приказываешь ничего, жрец, — сказал он. — Наоборот, исполняешь мои приказы. Вы все, слушайте меня! У нас есть дело внизу, в крипте, а вам следует только не вмешиваться. Делайте как я сказал, и останетесь целы и невредимы. Нам нужно золото, а не кровь. Малейшее неподчинение, и мы вас убьем. А теперь — все в крипту!

Горсточка любознательных посетителей изумленно взирала на говорящего, затем одна женщина в ужасе завопила. Мужчина, скорее всего ее муж, закрыл ей рукою рот и подтолкнул к ступеням, оскалив при этом зубы в сторону Конана, будто извинялся за недостаток воспитания своей половины.

— Так-то лучше, — сказал Конан, помахивая обнаженным клинком. — Все вниз, быстро.

Он взглянул в сторону ворот, и стоявшие там показали ему, что все спокойно. Следовательно, пока они оставались незамеченными.

— Проклятие Аримана падет на тебя за это, разбойник! — закричал жрец, суетливо спускаясь по лестнице.

Острие Конанова меча кольнуло его в спину.

— У твоего бога я не беру ничего, жрец, — сказал Конан. — Я пришел за казной Торгут-хана. Кроме нее, в храме все останется как было.

— Это не смягчит гнев повелителя Аримана, — пригрозил жрец.

— Заткнись, — сказал Конан.

Затем они оказались в крипте. Факелы, вставленные в держатели на стенах, были погашены, и помещение освещалось только светильниками, стоящими на треногах выше человеческого роста. Стен не было видно вовсе, и от этого на Конана напала неясная, безотчетная тревога. Он отогнал страх. Сейчас дело требовало полного внимания.

Посреди крипты лежала огромная груда ящиков и плотных кожаных мешков. И над ними уже возился Волволикус, незнакомым голосом издавая странные звуки, рассыпая снадобья и постукивая по сундукам палочкой из хрусталя и слоновой кости, пока Лейла готовила его инструменты.

— Митра! — воскликнула Ауда. — Надеюсь, девяноста трех верблюдов хватит, чтобы сдвинуть все это с места.

— Такие трудности я переживу, — отозвался Конан.

— То, что ты переживешь за осквернение сего места, лежит за пределами понимания, — ледяным голосом вымолвил жрец.

— Предупреждаю тебя в последний раз, жрец. Заткнись! — Конан указал мечом на стайку молчаливых наблюдателей. — Вы! Отойдите к стенам и оставайтесь там, пока мы не закончим, иначе сами пожалеете. Ты тоже, жрец.

— Нет! — вскричал жрец. — Ты не должен делать этого. Это…

Конан плашмя опустил лезвие на голову жреца, и тот повалился, будто жертвенный бык.

— Заберите его с собой, — крикнул Конан остальным. — И ни звука, если дорога жизнь!

Люди поторопились повиноваться, таща жреца за его мантию и отступая, пока все они не скрылись во мраке.

Голос Волволикуса крепчал, послышался скрежет. У Конана на затылке зашевелились волосы, когда вся огромная масса металла в ящиках и мешках сотряслась, а затем начала подниматься. Через несколько минут груз уже оторвался от земли на человеческий рост и парил в воздухе вопреки всякому пониманию. Сундуки и мешки медленно двигались, выстраиваясь, будто рыбный косяк, в длинную конструкцию с ровными гранями, заостренную с одной стороны и плоскую с другой. Выглядит, сообразил Конан, точно как стигийский обелиск.

Он резко обернулся на звук, донесшийся из окружающей темноты. Вновь принялась стенать женщина, но крик сменился отталкивающим кудахтаньем, а потом резко оборвался. Послышался резкий мужской вопль, но, казалось, он донесся с огромного расстояния.

— Что там происходит? — воскликнул Конан, его обычно стальные нервы уже и так были натянуты до предела колдовством мага.

— Конан! Давай скорее сюда!

Он снова дернулся и обнаружил одного из охранявших ворота стоящим у подножия лестницы. При виде груды сундуков, движущейся на него, глаза его расширились, но он взял себя в руки и повернулся к своему главарю.

— Что случилось? — спросил киммериец.

— Давай же! Давай быстрей!

Бормоча проклятья, Конан вслед за разбойником взлетел по лестнице. Добежав до ворот, они остановились. Оставшийся там разбойник стоял в тени. Он махнул Конану, затем показал наверх:

— Вон там, Конан.

Отойдя в тень, Конан посмотрел в указанном направлении. Сначала он ничего не увидел. Но потом солнце вспыхнуло на острие шлема за парапетом плоской крыши на расстоянии четырех десятков шагов.

— И там! — сказал, показывая, тот, что позвал его. На другой крыше Конан увидел верхушку лука между двумя большими декоративными урнами, полными ярких цветов.

— Сет побери! — рявкнул киммериец. — Загобал нас учуял. Это засада!

Как это могло случиться? Предали их или просто перехитрили? Не важно. Конан из Киммерии был не из тех, кто пускается в бесполезные раздумья. Они обнаружены, значит, придется пробивать себе дорогу. Движение сзади заставило его обернуться.

— Все готово, атаман! — сообщил Ауда. Прямо за ним стояли Волволикус и Лейла.

— У нас тут небольшие изменения в плане, — сказал Конан.

Лейла взглянула на него с иронической улыбкой:

— Что я тебе говорила о планах?

— Успокойся, дочка, — сказал Волволикус. — Что случилось?

— Лучники на крышах. Твое заклинание сработало?

Чародей указал назад. Медленно и величаво гигантская стрела выплывала из прохода в крипту. Конан согнал с себя охватившую его оторопь.

— Мы должны были спокойно пройти к лошадям, а затем ускакать, воспользовавшись паникой, что охватит эту толпу, когда сокровища вылетят из храма. Так замышлялось. Вместо этого нам придется подождать, пока появятся сокровища. Мы проберемся под ними и сбежим в сумятице.

— Будет рискованно скакать через потерявшую голову толпу, атаман, — сказал Ауда.

— Лучше, чем получить по дюжине стрел тотчас, как мы сделаем шаг отсюда, — возразил Конан. — А лучникам нелегко будет отыскать мишень во всеобщей круговерти.

— Будем надеяться, что остальным повезло больше, — сказала Лейла.

— Они отличные парни, — признал Конан. — Давайте позаботимся о собственной шкуре и доверим им их дела.

— Что это там? — крикнул Ауда.

Где-то за площадью в небо поднимался столб белого дыма. Вскоре появились и языки пламени. Народ на площади заволновался. Тревожный ропот пронесся по толпе. На крышах несколько стрелков встали посмотреть, но тотчас скрылись, одернутые своими товарищами.

— Я не знаю, — сказал Конан. — Но мы можем воспользоваться этим. — Он обернулся и увидел, что обелиск уже над ними. — Пригнитесь и будьте готовы бежать!

Они прижались к полу, а над ними в ворота бесшумно скользнула причудливая масса. Конан заскрежетал зубами, борясь со страхом, охватившим его при мысли, какой огромный вес движется над ними столь неестественным образом. Основание вышло наружу, и обелиск завис над ступенями храма.

— Пошли! — крикнул Конан.

Они двинулись вслед за этой штуковиной, а когда та начала подниматься, со всех ног бросились под ней вниз по ступеням. Конан был поражен, услышав восторженный смех Лейлы. Рядом с ними на ступени полетели стрелы, другие попадали в плывущие сундуки. Конан осознал, что их защищает не только нависающая масса, но и поразительное зрелище, отвлекающее лучников от целей.

Те не одни были столь потрясены. Кто-то в толпе завизжал, и люди отвернулись от более отдаленного огня, чтобы узреть угрожающих размеров массу сундуков, восходящую к крышам. Будто волна пронеслась по толпе, когда головы одновременно повернулись. Далее началось столпотворение. Поднялся всеобщий крик, и внезапно люди начали разбегаться во все стороны.

Конан заметил, как один из его бандитов запрыгнул на эшафот, чуть повозился с брусом, запирающим клетку, и выдернул его из гнезд.

— Спасайся кто может, мошенники! — прорезался сквозь невероятный шум его голос.

Мгновение спустя бандит, пронзенный стрелой, уже летел с эшафота. С восторженными и яростными воплями осужденные ринулись из клетки. Один из них ухватил приготовленный для казни топор и принялся махать им направо и налево, с ликующим криком рубя палачей.

Лучники Конана, расположившиеся в разных точках окружности площади, начали стрелять по тем, что засели на крышах. Киммериец увидел, как двое полетели вниз, и тут же заметил золотой тюрбан, продирающийся к нему сквозь толпу. Верный своему долгу, Осман гнал на привязи четверку великолепных жеребцов и остановил их у самого подножия лестницы.

— Садись, атаман! — крикнул Осман. — Здесь становится весело.

Стрела просвистела рядом с его тюрбаном и пронзила убегавшего горожанина. Конан заметил, что добрая половина стрел, нацеленных в него и его людей, поражает случайных свидетелей. Паника в толпе удвоилась, когда людям показалось, что не только город в огне и магия повсюду, но еще и напали враги. Но пораженных стрелами было ничтожно мало по сравнению с задавленными и затоптанными, которых убивали и калечили независимо от пола и возраста.

Конан сел на коня, и тут же стрела вонзилась в заднюю луку седла и там, злобно жужжа, затрепетала. Подбежали два стражника Загобала и попытались ухватить стремена справа и слева. Меч Конана, единым движением описав восьмерку, отрубил по руке у каждого. Лейла помогала отцу взобраться в седло, когда стражник обхватил ее талию и оторвал девушку от земли. Мгновением позже Ауда, уже верхом, подскочил к нему сзади и коротким кривым мечом полоснул его по хребтине. Стражник завопил от боли, повалился назад и отпустил женщину. Две секунды — и она ужебыла на коне.

— Вперед! — проревел Конан, диким взором осматриваясь в поисках Загобала. И он увидел его стоящим на крыше и управляющим лучниками. Загобал указывал прямо на Конана, рот его был открыт. Конан тут же спрятался под парящей казной, и полдюжины стрел впились в дерево и застучали по мостовой. Огромная масса дерева, кожи, металла все поднималась и вскоре уже не могла защитить от стрел.

— За мной! — крикнул варвар, ринувшись к боковой улице.

Он благодарил всех богов, оберегающих разбойников, за то, что сообразил украсть скакунов Загобала — великолепных боевых животных, приученных к запаху крови и хаосу битвы. Обыкновенные лошади сейчас бы вставали на дыбы и рвались во все стороны, совершенно не подчиняясь седоку. Конан скакал, а за ним несся целый рой стрел, пока он не нырнул меж двумя домами прочь с площади. Он обернулся узнать, следуют ли за ним его компаньоны. Золотой тюрбан Османа ослепительно сверкал на солнце, а еще киммериец увидел Лейлу, поддерживающую в седле отца. Ауда вытащил лук и пускал назад стрелы, только успевая натягивать тетиву. С ошеломляющей быстротой они прорвались сквозь муравейник трущоб и оказались на маленькой площади перед городскими воротами. Здесь кипела другая битва, где кучка разбойников выдерживала натиск превосходящих сил стражников. Разбойники отчаянно удерживали ворота открытыми, стражники так же несгибаемо пытались их захлопнуть. Бандиты сражались с яростью крыс, загнанных в угол, и эта ярость восполняла численный перевес противника.

Конан с тылу пустил коня прямо в гущу стражников и принялся рубить защищенные доспехами головы и спины. Осман и Ауда тут же присоединились к нему, и после множества тяжелых ударов, коими обменялись противники, стража наконец была сломлена, теперь каждый только искал спасения.

— Победа! — объявил Конан уцелевшим соратникам. Измученные разбойники издали победный клич и побежали за ворота искать своих лошадей.

Описывая над головой окровавленным лезвием огромный серебристо-алый круг, атаман разбойников с диким воплем прогрохотал по дороге, за ним устремилась вся его банда.

Ужасающая ярость кипела в глазах Загобала, обозревающего хаос, что творился на площади. Он шел по мостовой, все еще заваленной мусором и телами убитых. С десяток горожан нашли смерть от шальных стрел, много больше было затоптано. Крики раненых пронзали раскаленный воздух, отовсюду доносился плач и стон. Прилавки были перевернуты, повсюду валялась разбитая утварь и бегали обезумевшие ручные звери лицедеев.

Командир стражников медленно поднялся по ступеням и оглядел всю картину разорения. И так же медленно губы его изгибались в какой-то неизъяснимо коварной гримасе. То была удовлетворенная улыбка. Улыбка растаяла при виде дородной туши, что пересекала площадь, мыча, будто выхолощенный бычок.

— Загобал! — возопил Торгут-хан. — Загобал, что произошло? Какое несчастье постигло мое празднество! Пожар, драка, а еще я слышал какие-то россказни безумцев о ящиках, что сами собой воспарили в небо, как ястребы! Что все это значит? Головой твоей заклинаю, объясни мне!

Тучный губернатор, пыхтя и сопя, одолел лестницу. От гнева и неумеренных возлияний его рожа побагровела. А глаза были даже еще красней. Он тряс кулаком перед лицом Загобала:

— Следовало бы засадить тебя в темницу! На этом эшафоте подвергнуть тебя всем мучениям, что были предназначены моим сбежавшим злодеям! — Он указывал на помост, где теперь остались лишь трупы заплечных дел мастеров, принесенных в жертву ярости узников. Вытянутая рука дрожала от гнева. — Все мои тщательно собранные узники бежали! Кажется, будто полгорода объято пламенем! Отвечай, ты, собака! Как это случилось?

— Все шло по моему плану, превосходнейший, — начал оправдываться Загобал. — Соблазненные сокровищами, разбойники в полном составе вошли в город. Мои люди расположились в засаде, и бандиты не замечали, что за каждым их движением наблюдают. Но они не пытались улизнуть с той частью казны, что могли утащить, погрузив на своих коней. Вместо этого они наняли колдуна, чтобы тот перенес все сокровища по воздуху, будто на ковре-самолете из древних легенд. Я не мог знать, что они воспользуются колдовством, превосходнейший.

Яркая краска сошла с лица Торгут-хана.

— Они улетели? Ты хочешь сказать, что те бредни насчет летающих сундуков и мешков — это правда? Разбойники заставили сокровища улететь отсюда?

— Это так, превосходнейший.

— Как… Как много?

— Я как раз направляюсь в храм, чтобы выяснить это. Такое впечатление, что все.

— Все? Вся моя казна улетела?

— Нет, превосходнейший, — поправил его Загобал. — Это была королевская казна.

— И я мертвец, если ты не вернешь ее обратно! Глупец!

Весь объятый гневом и яростью, Торгут-хан отвел руку и хлестнул по лицу своего начальника стражи — звук удара разнесся по всей площади.

Лицо Загобала с мгновенно проявившимся малиновым отпечатком помертвело. Глаза обернулись двумя черными омутами, и ненависть вспыхнула в них. Торгут-хан сообразил, что с этим в высшей степени опасным человеком он зашел слишком далеко. Он ткнул пальцем в защищенную сталью грудь Загобала:

— Отыщи сокровища, Загобал. Верни их и притащи сюда всех бандитов, чтобы предать их смерти на этом моем эшафоте. — Он развернулся и, подобрав полы мантии, направился прочь. — Я должен проконтролировать борьбу с огнем.

Лицо Загобала корчилось от ненависти, гнева и презрения.

— Как будто бы тебя заботит, если даже весь город сгорит дотла, трусливая свинья! — бормотал он, яростно покусывая кончик уса. — Ты сбежал от моего меча! Я отплачу за этот удар, Торгут-хан. Я отплачу сполна!

Тут он увидел еще одного человека, направляющегося к нему через площадь неторопливой, развязной походкой лихого вояки.

— Занятный денек, командир, — сказал Беритус Аквилонский.

— Да уж, разорение даже больше, чем я ожидал, — признал Загобал, его ярость утихала.

— Твой старший выдал тебе не только языком, а? — ухмыльнулся Беритус. — Он оставил пятерню на щеке.

— Я разберусь с Торгут-ханом, не беспокойся. Но я потерял много людей, несколько лошадей, а конюшни в огне.

— Люди у тебя так себе, — сказал Беритус. — Но мы свою роль сыграли как надо, не так ли?

— Да, твои лучники хороши, как ты и говорил. А теперь для вас начинается настоящее дело. Вы должны пуститься по следу мерзавцев.

— Вот это мы делаем лучше всего. — Тут на лице Беритуса появилось отвращение. Загобал обернулся и увидел три спускающиеся по лестнице фигуры в ржавых балахонах, бешенство проступало в их отталкивающих чертах. — Вот так набор невинных милашек, — заметил аквилонец.

— Загобал, я полагаю, ты несешь ответственность за это возмутительное безобразие, — прошептал Трагтан.

— С чего бы это? — сказал Загобал. — Эту резню учинила банда разбойников и мародеров.

— Что нам за дело до этих забитых горожан? — презрительно усмехнулся тот, кого звали Шоск. — Негодяи осквернили священное жилище Аримана! Ты похвалялся направо и налево огромным скоплением сокровищ в храме, дабы соблазнить и без труда переловить бандитов, вместо того чтобы выполнять свой долг и гоняться за ними по их холмам!

Загобал плюнул на ступеньку между ног крапчаторожего жреца:

— Вот на тебя и твоего вонючего бога! Предупреждаю, не выводи меня из терпения, жрец.

— Здесь поставлено больше всех сокровищ и всей крови мира! — закричал багряноликий Никас. — Эти преступники притащили в священную крипту колдуна! Они загнали своих заложников и жреца Умоса за стены. За стены, капитан! — Глаза жреца пылали неким священным ужасом.

— И что из того, жрец? — осведомился Загобал.

— Это более чем простое святотатство, ты, смертный недоумок! — вскричал Никас, схватив Загобала за плечо в приступе ярости и страдания.

Взбешенный Загобал обнажил молнией вспыхнувший меч и полоснул жреца от плеча до пояса. Безжизненное тело обрушилось между Шоском и Трагтаном, застывшими в ошеломлении.

— Вашему приятелю не стоило поднимать на меня руку, — сказал Загобал Трагтану. — Он оказался не тверже вилайетской медузы. Заберите это бескостную падаль к себе в храм.

— Убить заодно остальных, начальник? — спросил Беритус. — Я даже за работу не потребую. Всех жрецов ненавижу.

— Нет, у нас есть дела поважней. Собирай своих людей и самых лучших коней, каких отыщешь. Отправляйся по следу этих злодеев и не дай им уйти.

Беритус отсалютовал, постучав костяшками пальцев по лбу.

— От меня они не сбегут, командир. Ни один.

С этими словами он повернулся и пошел прочь. Загобал спускался по лестнице, довольный тем, что все идет согласно плану. Наглость Торгут-хана перешла всякие границы, но скоро этому будет положен конец. Воин сорвал платок с головы мертвой женщины и вытер лезвие, заметив, что кровь на нем была не красной, как следовало ожидать, но цвета ржавчины, как рясы этих жрецов. Праздным взглядом он окинул храмовую лестницу и обнаружил, что ни жрецов, ни трупа там уже нет. Он пожал плечами, вкладывая меч в ножны. Имелись дела поважней, чем эти безмозглые жрецы с их таинственным бормотанием.

— Мой атаман, — произнес Осман голосом лишь настолько громким, чтобы перекрыть стук копыт. — Ты же говорил, что эти прекрасные лошади предназначены для того, чтобы в случае нужды обеспечить наше бегство, а вовсе не для колдуна с его крошкой.

Коротышка сбросил золотой тюрбан и бусы и теперь скакал, облаченный лишь в рваную набедренную повязку, сандалии и пояс с оружием.

— Планы меняются. Осман. Он не сможет надуть нас сейчас, ослабевший, и всецело в наших руках. — Конан оглянулся на колдуна, хоть и сидящего теперь в седле прямо, но будто придавленного усталостью. Лейла ехала рядом с озабоченным выражением на лице. — Что за пламя там было? Твоя работа?

Осман ухмыльнулся:

— Ну. Я там оказался в одиночестве, все ушли на праздник. Я выбрал лошадей, оседлал их, привязал к своей и, зная, что у меня еще осталось немного времени перед твоим выходом из храма, решил потратить его на доброе дело. Я открыл стойла и вывел всю гвардейскую скотину во двор. Затем в бычьем загоне я развел огонь в огромном стогу сена. Решил, что это лучше всего отвлечет внимание.

— Так и случилось, — сказал Конан. — Это была умная мысль.

— Я же не такой болван, как остальные твои дружки, — самодовольно бросил Осман.

— Сейчас еще рано праздновать, — предупредил Конан. — Пока мы далеко не в безопасности. Сколько наших осталось?

Они ехали мерной рысью через холмы, избегая открытых пространств, и держались каменистых троп, дабы оставлять так мало следов, как это возможно.

Осман посмотрел назад:

— Мы растянулись, и всех я не вижу. Кроме нас двоих, чародея и девчонки, видно Ауду и Убо, скачущих бок о бок. А, вон еще Чемик — этот слишком ленив, чтобы лишиться жизни. Больше никого.

— Конечно же, это не могут быть все, — сказал киммериец. — Впереди маленький водоем. Мы остановимся там, немного отдохнем, а отставшие нас догонят.

— Не слишком ли рано для остановки? — обеспокоенно спросил Осман. — Погоня может быть совсем близко.

— И настигнет нас еще скорее, если мы загоним лошадей, — настаивал на своем Конан.

Через четверть часа они достигли водоема. По приказу Конана всадники спешились, дали лошадям немного попить, проверили сбрую и подтянули подпруги, позаботились о ранах у людей и животных. Пока они ждали, подоспели и остальные, некоторые были ранены. В конце концов, кроме Конана и Османа, оказалось восемь уцелевших бандитов.

— Клянусь Сетом, мы оставили там половину банды! — сказал Чемик, когда стало ясно, что больше никого не будет.

— Не такая уж большая цена, если вспомнить о добыче, — жизнерадостно заявил Осман. — И каждому из нас достанется куда больший куш.

— Ага, — согласился Мамос. — Мне приходилось видеть, как банда уменьшается наполовину в набеге за горсткой лошадей или стадом коров. Никто из нас, берясь за это ремесло, не рассчитывал насладиться долгой жизнью.

— Мы потеряли в Шахпуре добрых товарищей, — сказал Убо, выливая кровь из сапога. Стрела прошла через толстую телячью кожу, и рана оказалась поверхностной, но сильно кровоточила.

— Это правда, — сказал Измир, житель пустыни. — А еще, слишком нас мало осталось, чтобы драться с Загобалом, если он нас догонит. Что случилось с твоим превосходным планом, Конан?

У Конана были и свои сомнения, но он вовсе не собирался обнаруживать слабину перед этими переменчивыми в настроениях шакалами.

— Каждый сидящий здесь и каждый погибший там жил или живет с петлей на шее. Смерть в бою быстра и благородна. Жизнь — ставка в нашей игре. Кто-то выигрывает, кто-то теряет. Поехали, мы соберем нашу добычу и опрокинем по глотку вина за наших павших товарищей. И хватит причитаний.

Убо морщился, натягивая свой пропитанный кровью сапог.

— Ты прав, атаман. Поехали.

Были еще хмурые взгляды и недовольное бормотание, пока они взбирались на коней, но не прошло и часа, как все уже смеялись и шутили, строя планы, связанные с ожидающим их грандиозным уловом.

— Твои люди быстро обрели хорошее настроение, киммериец, — заметил Волволикус.

— Как дети, — сказала Лейла, — что за сто ударов сердца успевают посмеяться, поплакать и вновь посмеяться.

— У этих людей отрезано прошлое и нет будущего, — ответил киммериец. — Для них ничего, кроме настоящего, большого смысла не имеет. А сейчас виды на кучу золота заслоняют все остальное.

Они скакали уже глубоко в ночи, под мерцающими звездами. Многие давно бы уж запутались в лабиринте холмов, оврагов и высохших русл, но Конан вел их безошибочно. И когда наконец зарею окрасился восток, они вступили в ущелье, ведущее к их убежищу. Добравшись до водоема, разбойники издали счастливый рев при виде огромной груды сундуков. Сокровища так и приземлились в виде обелиска, а затем, когда рассеялись чары колдуна, обрушились длинной, неровной кучей. Сообразительный Осман первым заметил: что-то не так.

— Мне это не нравится, атаман, — сказал он Конану.

— Кром! — пробормотал Конан в растущей тревоге. — Где верблюды?

Имелась масса следов, говорящих о том, что верблюды здесь были, но ни одного животного в поле зрения не оказалось.

Глава шестая

— Свежий след! — крикнул Амбула из Пунта.

Тощий смуглый босой человек спешился и побежал через каньон, его лук и стрелы были закинуты за спину, а сам он весь ссутулился, будто вынюхивал след своими широкими ноздрями. Он наклонился, что-то подобрал и побежал обратно к Беритусу, размахивая несколькими почти невидимыми прядями блестящих черных волос.

— Конский волос? — спросил аквилонец.

— Волос из стриженой гривы, — подтвердил Амбула. — Стражники Загобала стригут гривы своих лошадей. Понюхай. Это мазь из финиковых цветков, такую использует Загобал, чтобы наводить глянец на своих скакунов.

Беритус ровным счетом ничего не учуял, но он знал, что может доверять обонянию этого прирожденного следопыта.

— Туда! — скомандовал он.

Амбула вскочил в седло, и они поскакали через каньон.

— Это хорошо, — сказал Урдос из Кофа. — Я уж думал, что мы потеряли их.

— Мы никогда не упускаем дичь, — сказал Беритус. — Но признаю, что этот Конан — нелегкая добыча. Он выбирает лучшие тропы, дабы оставить как можно меньше следов. Будь он один и пеший, понадобились бы месяцы, чтобы обнаружить его в этом лабиринте. Но следуя большой группой, да еще верхом, невозможно избежать хоть каких-то следов, а с такими следопытами, как Амбула и Бахдур, мы их не упустим.

Беритус произносил эти слова с улыбкой на устах, ибо он любил охоту. Вне зависимости от высокой платы, что он требовал от своих нанимателей, он наслаждался состязанием в сообразительности и ловкости со своей жертвой. Неважно, была ли эта жертва запуганным беглым рабом, бандой оборванных мятежников или скрывающихся от правосудия разбойников, — разница лишь в степени удовольствия. Но больше всего ему нравились вот такие минуты — преследовать свирепого, опытного бойца, который в любой момент может повернуть и встретить тебя в засаде. Он не опасался такой возможности прямо сейчас — ведь киммериец не знал, что за человек гонится за ним. Но если бы Беритус и его спутники не сумели расправиться со всеми в единственной схватке, игра просто перешла бы в новую и куда более опасную фазу.

Беритус уже понял, что человек, которого он преследует, такой же, как он сам. Там, на крышах окружающих площадь домов, когда другие усердно натягивали свои луки, Беритус не принимал участия в схватке. Вместо этого он пристально наблюдал за Конаном, оценивая мастерство, силу и слабости противника. Что до последних, он не обнаружил ничего, кроме определенной неохоты, с которой киммериец оставлял своих друзей ради спасения собственной шкуры.

В мастерстве владения мечом он чуть ли не превосходил всех, когда-либо виденных Беритусом. Высшую оценку аквилонец оставил лишь себе самому. Что до качеств тактика и лидера, здесь северянин был просто великолепен, одержав верх в дерзком набеге с изяществом и остроумием. Лишь вмешательство лучников на крышах помешало назвать этот грабеж идеальным.

Да, никаких сомнений. Это обещало стать одной из его самых незабываемых гонок.

— Кровь! — воскликнул Бахдур, когда они выехали из маленького каньона в чуть больший. Он указал на свою находку, и остальные не стали слезать с коней, дабы проверить его, а просто бросали взгляд, проезжая мимо. Несколько капель красновато поблескивали на верхних листьях чертополоха, что вырастал здесь чуть выше двух футов.

— Задел ногой человек в седле, — заметил Барка, миновав куст. — Возможно, ранен в ногу. Рана не может быть серьезной, иначе мы бы уже заметили кровь.

— Точно, у них много убитых, но среди ускакавших явно было несколько раненых, — сказал Беритус. — Кому что.

К тому времени, как их настигла тьма, они знали, что всего несколько часов отделяют их от жертвы. Несмотря на все предосторожности, киммериец ничего не мог сделать с лошадиными лепешками, а их состояние позволяло охотникам за людьми оценить время, когда здесь проследовали грабители.

— Продолжим охоту с факелами? — спросил Беритуса Урдос.

— Нет, это же не беглые рабы. Зоркий горец увидит единственный факел за многие мили и устроит засаду еще до рассвета. Мы разобьем здесь лагерь и подождем до зари. Не бойся, завтра после полудня они будут наши.

Они спешились и расседлали коней, почистили их и огородили частоколом. Затем, не разжигая огня, они запили водой припасенную снедь, раскатали одеяла и уснули. Идя по следу, эти люди себя не баловали. На время они стали охотничьими псами.

— Где они? — завопил Мамос. Он вытянул грязный палец в сторону Конана. — Ты! Ты говорил, что верблюды будут здесь! Почему же их нет?

Левой рукой Конан схватил ножны, в то время как правая легла на рукоять меча.

— Тебе известно, где я находился последние дни, Мамос. Если ты думаешь, что это мое вероломство, то ты так же туп, как уродлив, а это уже предел тупости.

— Они были здесь, — настаивал Ауда. — Вы же все видите их следы и навоз. Но где Джунис, которого мы оставили присматривать за животными и лечить свою раненую ногу?

— Хотя бы это ясно, — сказал Убо. — Смотрите. — Он вытянул руку, указывая на стервятников, кружащихся в нескольких сотнях шагов, за поворотом в маленький каньон.

Они помчались к каньону и, отогнав целую тучу копошащихся стервятников, обнаружили на чахлом дереве Джуниса. Тот был разрублен на мелкие кусочки, многочисленные члены его свисали с ветвей. Бедолага был уже порядком обглодан, и мясистых частей недоставало.

— Они нашли его! — завопил Ауда. — Те гадючьи, проклятые богами верблюжатники дошли по следу своих животных прямо досюда и забрали их! Они раскромсали Джуниса и подвесили его в качестве предупреждения!

— Видать, то были демоны в человеческом обличье, — насмешливо произнесла Лейла. — Кто бы мог подумать, что люди способны на такое?

То ли неприглядное зрелище, то ли запах побудил ее отвернуться от дерева.

— Прекрати насмехаться над нами, женщина, — предостерег Чемик. — Там подвешен наш товарищ.

— Не держи меня за дуру, бандюга, — сказала она. — Вы, негодяи, печетесь друг о друге не больше, чем стадо волков. Вы забиваете слабого со звериной жестокостью, так не надо вкручивать о своих бедненьких, разделанных на кусочки друзьях. Верблюды пропали. Проблема в том, что делать с этой огромной грудой металла.

Хладнокровные слова женщины ошеломили и обратили к реальности даже толстокожих разбойников.

— Точно, девка права, — сказал Убо. — Что нам теперь делать?

— Великий Волволикус, — сказал Осман, — не можешь ли ты помочь нам переместить золото посредством твоих магических искусств? Ты перенес его оттуда с такой впечатляющей мощью и, конечно, сможешь повторить это тем же манером.

— Боюсь, что нет, — ответил маг. — Перемещение подобной массы на такое расстояние почти полностью истощило меня. И в любом случае заклинание не подействует раньше чем с полной сменой луны.

— Луны? — вскричал Мамос, будто подобная мысль оскорбила его. — При чем здесь луна?

— Очень даже при чем, — сказал колдун. — Я мог бы поведать тебе о приливных силах и о воздействии их на кристаллическую структуру металла и камня, но ты не поймешь.

— Наверное, ты прав, — сказал Мамос, вытаскивая кинжал и пробуя пальцем острое как бритва лезвие. — Я мог бы подумать, что ты несешь свою чародейскую чепуху, чтобы скрыть истинные намерения.

— Хватит об этом, — прикрикнул Конан. — Чем пускаться во всеобщие дрязги, лучше сразу преподнести сокровища Торгут-хану. Каждый может убедиться, что вся эта огромная груда здесь, разве это не прекрасно?

С этим все согласились.

— Теперь, — продолжил киммериец, — мы просто должны придумать, как запрятать их подальше, так, чтобы и казна, и мы сами оказались вне пределов досягаемости Торгут-хана и его пса Загобала.

— Мы не можем украсть других верблюдов? — спросил Осман.

— Нет, — сказал Ауда. — Сейчас по всей округе любой, у кого есть хоть один верблюд, неустанно охраняет свою скотину. Для похитителей верблюдов теперь на долгие месяцы воцарились трудные времена.

— Более того, — указал Конан, — стражники Загобала пустятся на поиски. Скоро они выйдут на деревню, откуда были похищены верблюды, и не потребуется великого ума, чтобы сообразить, кому понадобилось схоронить столько верблюдов в потайном уголке. Те пастухи могут привести их прямо сюда. Долго мы здесь оставаться не можем.

— Хочешь сказать, что мы должны бросить основную часть? — проревел Чемик. — Просто ускакать с той малой толикой, что можно погрузить на коня? Да я скорей печенку тебе вырежу!

Толстопузый коринфиец схватился за рукоять меча, остальные последовали его примеру. Осман и Ауда встали бок о бок с Конаном.

Послышался мелодичный смех Лейлы:

— Рычащие псы грызутся над дохлой лошадью! Никто ни забрать не может, ни смотреть, как другие отрывают кусок. Никогда больше не поверю сказкам о красивой и свободной жизни разбойников. В жизни не видела подобных идиотов!

— Успокойся, дочка, — тихим голосом попросил Волволикус. — Это не слуги, чтобы распекать их.

Однако ее слова задели за живое уже готовых поднять бунт негодяев и заставили их вновь задуматься о своей судьбе.

— Что же тогда делать? — спросил одноглазый Убо. — Мы должны спрятать все здесь, — убежденно заявил Ауда, — до того времени, пока не сможем вернуться и унести сокровища. А с собой возьмем лишь необходимое на жизнь до того момента.

— Где? — осведомился Конан, обводя руками голые окрестности.

— Недалеко отсюда есть разрисованная пещера, — сообщил Ауда. — Я обнаружил ее как-то раз, когда скрывался здесь, а враждебная банда заняла этот оазис. Много дней я лежал там и лишь ночами выходил за водой. Они ни разу не заметили меня.

— Что еще за разрисованная пещера? — спросил Конан.

— Они скрываются в самых уединенных местах, — объяснил Ауда. — Их всегда трудно найти, и у них маленькие входы. Эту я обнаружил, когда туда шмыгнул заяц, за которым я гнался. Внутри ее стены разрисованы фигурками людей и животных. Должно быть, там укрывались охотничьи племена, но было это давным-давно, потому что многих из тех зверей никто в этих местах не видел.

— Покажи мне эту разрисованную пещеру, — сказал Конан.

Они последовали за воином-пустынником в боковой каньон, затем в следующий, и каждый был настолько схож с прочими, что лишь долгий опыт не позволял человеку заблудиться в них. Разбойники взобрались по разломанной глыбе, и Ауда указал на неровное отверстие под нависающей скалой, совершенно невидимое буквально в нескольких футах. Взрослый мужчина мог проникнуть туда лишь ползком.

— Там могут быть ядовитые змеи, — предупредил Ауда.

— Несколько человек пойдут и сделают нам факелы, — распорядился Конан. — Поблизости ничего не трогайте и не ломайте живых кустов. Мы не должны оставить ни малейшего следа.

Через несколько минут двое разбойников вернулись с сухими ветками, связанными в длинные факелы. Осман, выдающийся поджигатель, воспламенил ветки искрой, высеченной кремнем и сталью. Затем, держа перед собой факел, Конан нырнул и с трудом протиснулся в отверстие. Остальные последовали за ним. Замыкали шествие Волволикус и Лейла.

Внутри они обнаружили помещение неправильной формы, двадцати шагов длиной и восьми или десяти шириной. Не было здесь никаких боковых ответвлений, а пол был засорен лишь животными, находившими здесь приют: разными веточками для гнезд, перьями, яичной скорлупой и тому подобным. Если человеческие существа и разводили здесь огонь, то это было так давно, что не осталось даже золы или сажи.

— О Сет! — воскликнул разбойник, поднявший факел, дабы осмотреть стены и потолок. — Что это за существа?

Грубый камень покрывали изображениями людей и животных. Человеческие фигуры были лишь намечены палочками так, как рисуют дети, зато животные были исполнены просто великолепно, настолько детально и умело, что художники уловили не только внешний вид, но и движение, и самую сущность этих созданий.

— Это же слон, клянусь Митрой! — воскликнул один из разбойников. — Но глянь, как завиты их клыки и какой длинной шерстью они покрыты!

— Я видел несколько таких в далеких северных лесах, — сказал Конан, — хотя сейчас их почти всех перебили, и они очень редки.

— А вот это носорог, — сказал житель Кемана. — И тоже волосатый.

— А здесь жирафы, — указал Конан. — Но окраска и рожки не такие, как у тех, что мне попадались. А вон те — зубры или бизоны, что-то вроде того.

— А это лошади? — спросил Осман. — Если тут правильно нарисовано, как эти человечки охотятся за ними, то, похоже, эти кони не больше собак. Чародей, что означают эти рисунки?

— Прежде всего то, что мир — это древнее и чудесное место. Пойди в песчаную пустыню и просей сквозь пальцы песок. Вскоре ты обнаружишь осколки акульих зубов, ибо пустыня когда-то была дном морским. — Маг прохаживался вдоль стен, любуясь рисунками. — Пашня когда-то была джунглями, а там, где на плоской равнине стоит город, когда-то возвышалась гора, пока ветер и влага не сточили ее до основания. Горный склон в ледяной северной пустыне обнажает тепловодный коралл, что когда-то вырос в тропическом море. Все меняется. Что до этих, — он указал на рисунки животных, — осмелюсь предположить, что рисовали их люди из племени охотников, оказавшиеся вдобавок и одаренными художниками. Они делали эти изображения не ради удовольствия, но творили магическое действо, призванное помочь им в охоте. Приглядитесь — и вы увидите следы от стрел и дротиков, выпущенных в изображения в надежде, что это поможет в стрельбе по живым существам. Они шли на все, дабы завладеть самой сущностью своей жертвы, улавливая в этих творениях каждый штрих, жест и оттенок. Заметили, что себя они изображают фигурками из палочек, неотличимыми друг от друга? Это потому, что они боялись пасть жертвой собственной магии, ибо полагали, что изображение способно захватить дух самой модели.

Разбойники дивились на странные, загадочные рисунки, пока слова вожака не вернули их к действительности.

— Раз эта пещера служила убежищем тем людям, то послужит и нам, — заявил Конан. — Мы перенесем сюда наши сокровища и уничтожим все следы, затем укроем вход еще лучше, чем сейчас. Это будет нелегкая работа, зато места здесь более чем достаточно, и сундуки здесь будут в неприкосновенности столько, сколько понадобится. Принимаемся за дело.

Они покинули пещеру и вернулись к своему пруду. Остаток дня занял каторжный труд; сундук за сундуком, мешок за мешком, они перетаскивали сокровища в пещеру. Они стонали, ворчали и жаловались, ибо принципиально не признавали тяжелой работы, но все же сознание того, что ноша сия состоит из золота и серебра, несколько облегчало их труд. Как правило, двое мужчин сгибались под тяжестью одного сундука. И лишь Конан мог водрузить на свои могучие плечи сразу пару и не переводя дыхания донести их до пещеры. Наконец остался последний кожаный мешок.

— Ауда, уничтожь все наши следы, — приказал Конан.

Ауда и два других жителя пустыни сделали метлы из колючих кустов и тщательно вымели каждый дюйм земли, по которой носили тяжести бандиты. Когда они закончили, Конан проверил их работу, тщательно выбранными камнями завалил вход в пещеру и наконец был полностью удовлетворен.

Измученный народ отдыхал у пруда, попивая разведенное водой вино и потирая онемевшие, натруженные члены. Вернувшись, киммериец направился к последнему мешку. Он легко подхватил его одной рукой, хотя тот весил более полуцентнера. Усилие выдавали только вздувшиеся буграми мускулы. Киммериец вытащил кинжал и распорол мешок. Заходящее солнце засверкало на обрушившемся каскаде серебряных монет. Бандиты встретили восхитительное зрелище тихим стоном.

— Мы поделим это между собой, — сказал Конан. — Затем мы уедем. Погоня, возможно, уже близка.

Все начали полными горстями черпать серебро.

— Куда мы отправимся? — спросил один из обитателей пустынь.

— Думаю, нам следует разделиться, — сказал Осман, — и каждому идти своим путем. Так мы вернее избежим погони. Затем, когда тревога полностью уляжется, мы сможем снова собраться здесь вместе с вьючной скотиной, на которой увезем нашу добычу.

— Нет! — крикнул Убо. — Ты так говоришь, потому что хочешь тайком вернуться пораньше и прикарманить побольше своей справедливой доли, ты, жадное животное. А я говорю, что до возвращения мы должны держаться вместе! Я не доверяю ни одному из вас, если не буду видеть его своими глазами, пока мы не поделим по-честному весь наш куш! И многие при этих словах согласно заворчали.

— Что ж, это не самое безопасное, но, возможно, самое лучшее решение, — согласился Конан. — Остается решить, куда направиться. Торгут-хан поставит дозоры на всех направлениях, но в пустыне они будут пожиже. Я считаю, мы должны направиться к иранистанской границе. Там мы затаимся на время, а затем вернемся сюда. Вряд ли придется ждать слишком долго. Очень скоро король должен узнать о похищении его казны, и тогда полетят головы, и прежде всего — Торгут-хана и Загобала. Одной луны не пройдет, как мывернемся из Иранистана с транспортом для золота. Ну что, согласны, негодяи?

Львиный взор его охватил всех и каждого. И встречал в глазах покорство или вызов, но не бунт.

— Значит, Иранистан, — сказал Убо.

— Я возвращаюсь к себе домой, — сообщил Волволикус, — и там подожду вас. Я не стану покушаться на сокровища до вашего возвращения.

— Нет уж, ты отправишься с нами! — вскричал Чемик. — Пока что ты просто один из нас, чародей. Тебе известно, где спрятаны сокровища, отчего же мы должны доверять тебе больше, чем любому из нас?

— Поберегись, бандит, — надменно проговорил маг. — Последние дни я мог играть с вами в ваши игры, но я по-прежнему остаюсь могущественным чародеем. Ты сомневаешься, что я смогу обрушить на тебя уничтожающее проклятие за твою дерзость?

Часть бандитов отпрянули, устрашенные силой колдовских чар, но самые упрямые стояли на своем.

— Валяй проклинай, чародей, — заявил Мамос. — Видал я штуки и пострашней твоих чар. — Он показал на тянущийся вкруг шеи след от веревки. — Ты и девка скачут с нами. Свою долю получишь вместе со всеми.

— Именно, — сказал Убо. — Все вместе или вовсе никак, и решим это прямо здесь.

И снова руки легли на рукояти, снова полуобнажены мечи.

— Не стоит из-за них волноваться, отец, — сказала Лейла. — Давай отправимся с ними в Иранистан. Твои охранные заклятия будут оберегать дом в наше отсутствие, а ты сможешь употребить время для общения с магами той земли.

— Кто знает? — ухмыльнулся Осман. — Может, найдется там какой-нибудь булыжник, доселе тебе неизвестный!

Бандиты разразились веселым ревом над этим, по их мнению, верхом остроумия. Мечи с шумом отправились в свои ножны, и ко всем вернулось хорошее настроение. Они оседлали коней, выехали из каньона и прямиком поскакали на юг, выбрав самый короткий маршрут для бегства. На скаку они передавали друг другу мех с вином, горланили песни или забавлялись древними небылицами. Не видя непосредственной опасности, они ощущали себя богатыми людьми. Что такое один оборот луны, чуть раньше или позже? Они даже предлагали винный бурдюк Волволикусу и Лейле, уже считая колдуна с дочерью частью своей банды.

— Это всегда так с подобными людьми? — спросила у Конана Лейла, когда оба они чуть обогнали остальных. — Вызов, драка, дружба не разлей вода, и все одновременно.

— Да, я уже рассказывал тебе, что это за типы. Им недостает хороших манер, но, когда клинки обнажены, все они прекрасные и надежные бойцы. Там, в Шахпуре, ты видела их в деле. Каждый стоит до конца. Однако в перерывах с ними приходится быть начеку.

— Ты всегда живешь среди подобных? — спросила она.

— Нет, не всегда, но во многих местах я знавал таких: пираты, козаки, наемники, преступники всех мастей. Все они почти одинаковы.

— Ты не обыкновенный преступник, скорее профессиональный авантюрист.

— Да. Я бродяга, не способен долго сидеть на одном месте, всегда меня тянет в новые земли. Любые места, какие бы расчудесные они ни были, быстро приедаются мне, и я должен отыскивать новые.

— Человек, живущий вне всякого закона, должен жить по своему собственному, — задумчиво произнесла девушка.

Рядом с ней, казалось, согласно кивал мирно спящий в седле чародей. Правой рукой она взяла его вожжи.

— Так и есть. А еще он должен быть быстр и силен, иначе долго не протянет. — Повернувшись, Конан обратил взор на север, так, будто его голубые глаза охватили расстояние в тысячи миль и многие годы. — Мой народ, киммерийцы, держится обычаев своего рода, и так было всегда. Почти взрослым и уже бродягой я впервые услышал о законах, судах и судьях, присяжных и тюрьмах. Мне эти вещи показались ужасной глупостью, а потому пришлось наслаждаться гостеприимством многих законников, чьи уложения я нарушил. — Киммериец печально улыбнулся. — Со временем я стал понимать, зачем простым людям нужны все эти вещи, без которых обыватели не смогли бы спокойно жить и работать, но самого меня всегда угнетало ярмо закона. И больше всего меня бесят такие идиотские деспоты, как Торгут-хан, и его пресмыкающиеся гиены вроде Загобала. — Потому сейчас ты и решил отплатить этим двоим? — спросила она.

— Видно будет. Скажем, начало многообещающее. Через два дня бешеной скачки они достигли реки Ильбарс. Туран претендовал на земли к северу от реки, Иранистан — к югу, хотя ни те ни другие не держали сколько-нибудь значительных войск ближе чем в нескольких днях перехода отсюда. Претензии же были не более чем юридической фикцией, поскольку на любую землю кто-нибудь да претендует, и нет короля настолько ленивого, чтобы не объявить себя повелителем земли, на которой нет чьих-либо еще войск или крепостей. Мелкие приграничные князьки обычно признают того или иного царя своим верховным сюзереном, хотя могут смениться поколения, прежде чем от них потребуют выполнения феодальных обязательств. Приграничные земли были скорей прибежищем бандитов, бродяг и бунтовщиков, нежели законопослушными провинциями.

— Колдун! — крикнул Осман, направив своего скакуна вниз по отлогому берегу медленно катящей свои воды реки. — Можешь ли ты разделить воды сии, дабы пройти нам, не промокнув?

Волволикус уже почти оправился после чудовищного напряжения своих сил.

— Воде в ее жидком состоянии недостает кристаллической структуры. Вот если ты заморозишь ее в лед, тогда пожалуйста.

Бандиты загоготали, по достоинству оценив шутку.

— Было бы преступлением, оскорбляющим всех богов, лишить вас шанса хоть немного умыться, — сказала Лейла.

Мужчины заржали еще громче.

— В воду, псы! — крикнул Конан, одновременно пуская коня прямо в поток; тучи брызг разлетались под копытами. С гиканьем и свистом остальные последовали за ним. Река была не глубока, и коням пришлось плыть совсем немного. На другой стороне разбойники выжали одежду и вытерли оружие.

— Ты хотел увидеть Иранистан, атаман, — сказал Осман, смазывая лезвие своего кинжала. — Что ж, ты здесь. Что ты об этом думаешь?

— Пока не отличить от Турана, — проговорил Конан, обозревая монотонный буро-зеленый пейзаж.

Берега реки зеленели, но уже в нескольких сотнях шагов от воды все высыхало, и окружающие местность низкие холмы были покрыты бурой травой; редкие стада коз и овец указывали на то, что земля эта не совсем необитаема.

Эта граница являла собой узкую зеленую полосу обрабатываемой земли, окруженную пустынями и способную прокормить лишь разбросанных по всей ее протяженности пастухов да жалкие деревеньки. Люди здесь в основном были крестьянами, говорящими на туранском диалекте, сильно смешанном с языком иранистани. То был низкорослый народ с явными признаками постоянного кровосмешения. Невзирая на преобладающую здесь жару, они одевались в черные балахоны, а еще они продевали в носы целые связки медной проволоки. Они с подозрением глядели на вооруженных до зубов незнакомцев, но Конан знал, что дело это обычное для всех крестьян в мире.

— Есть здесь поблизости какие-нибудь города? — спросил Конан, обращаясь ко всей банде.

— Точно, — сказал Убо. — У нас имеется время и малость деньжат, так давайте поищем место, где есть кое-что получше мрачных и грязных копальщиков, чтобы забрать у нас наше серебро!

— На юго-восток отсюда, — сказал Ауда, — в дневном переходе от реки есть город в оазисе, называется Зеленая Вода. Там сходятся несколько караванных путей. Городишко небольшой, но отличный базар и много таверн.

— Звучит вроде подходяще, — сказал Конан. — Город, живущий обслуживанием проезжих, — это то, что нам надо. Показывай дорогу, Ауда.

И вот вслед за Аудой банда, радостная и веселая в предвкушении удовольствий, поскакала на юго-восток.

Несколькими часами позже к переправе подъехала еще одна группа людей. Впереди здесь были гирканиец и человек из Кофа. Вскоре их догнали остальные, и среди них аквилонец.

— Они переправились здесь, атаман, — сказал Урдос. — Поскачем следом?

— Нет, мы возвращаемся в Шахпур, — сказал Беритус.

— Почему? — спросил шемит Барка. — Через день или два мы бы схватили их.

— Ну и что из того? У них нет с собой сокровищ, а именно это нам действительно нужно. Припасы у нас на исходе, а лошади чуть живы от бешеной скачки. За пять дней мы сможем пополнить запасы, сменить лошадей и вернуться сюда. Мы ехали медленно, потому что шли по следу. Когда поскачем прямо и коротким путем, будет гораздо быстрее.

С этими словами он развернулся и поскакал назад, на север. Бросая взгляды в сторону ускользнувшей добычи, остальные последовали его примеру.

Жрецы собрались на тайный совет в крипте под алтарем Аримана. Трагтан и Шоск стояли над каменным гробом. Там возлежал багроволицый Никас, его тело, почти надвое разрубленное ударом меча Загобала, все еще было живо. Страшная рана сочилась кровью, а также какой-то непонятной жидкостью, но у пояса, где кончался огромный рубец, плоть, казалось, заживала.

— Каково наше положение? — спросил Никас призрачным голосом, его губы чуть шевелились.

— Неопределенное и опасное, — отозвался Трагтан. Капюшон его был откинут, обнажая лицо скорее змеиное, чем человеческое: желтоватая кожа, чешуя вокруг глаз и безгубый рот. Сами глаза были желтые, а зрачки представляли собой узкие прямоугольники, закругленные на концах. — В это время времен люди наружного мира играют в свои алчные похотливые игры. Они осквернили наш храм, внесли мирскую магию в саму нашу крипту, опрокинув хрупкое равновесие наших заклинаний. Мы стояли перед полным крахом.

— Серьезной ошибкой было позволить деспоту держать свое нечестивое злато в этом священном месте, — прошипел Шоск.

— Что мне оставалось делать? — потребовал ответа Трагтан. — Необходимо было позволить ему, дабы заручиться содействием этой продажной свиньи в строительстве храма Аримана. Я и подумать не мог, что Загобал использует храм как приманку для грабителей и учинит здесь кровопролитие, прежде чем мы будем готовы душами и кровью призвать нашего повелителя.

Он огляделся, его желтые глаза буравили окружающую мглу.

— Как поживает Умос? — прошептал Никас.

— Между мирами, — сказал Шоск. — Пребывая ни в мире нашего повелителя, ни в этом.

Трагган и Шоск подошли к одной из стен, той самой, у которой бандиты заставили встать своих заложников. Она была абсолютно черна, чернотой не просто как отсутствием света, но будто бы всосавшей в себя весь цвет и свет. Поверхность была почти ровной, лишь с какими-то отклонениями в некоторых местах. При ближайшем рассмотрении в них можно было распознать человеческие лица, искаженные ужасом и страданием. Большая неровность имела очертания мужчины. Это казалось горельефом, вырезанной в камне человеческой фигурой, но более пристальный взгляд обнаруживал картину куда ужаснее: будто бы человек пытался проникнуть сквозь черную пелену в реальный мир. И лицо это принадлежало жрецу Умосу.

— Умос, способен ты слышать нас? — позвал Трагган.

Долго не было никакого ответа, наконец, будто издалека, донеслись слова.

— Я слышу тебя, брат! — молвил далекий стенающий голос. — Наш темный повелитель пожирает свои жертвы, жалких смертных, заброшенных сюда вместе со мною.Он алчет все больше. Вытащите меня отсюда или найдите ему других, дабы он мог утолить свой голод их душами.

— Дело плохо, — сказал Шоск. — Время не наступило. Следовало еще приблизить нашего господина к земному алтарю, прежде чем вскармливать его душами жертв. Он становится сильнее, он приближается к могуществу, и у нас нет времени дождаться нужного расположения звезд и планет, до того как исполнить обряды, сбросить заклятья и вернуть его в надлежащее самопознание. — Слова вылетали сплошной, панической скороговоркой. Он повернулся к Трагтану, и ужас сверкнул в его глазах. — Трагтан, — говорил он, — мы можем впустить в этот мир вещь столь же неразумную, сколь всемогущую.

— А так ли это плохо? — сказал змееподобный жрец.

— Что могут значить твои слова? — спросил Шоск.

— Разве дети мы — ощущать и постигать нашего бога, словно любящего отца? Великий Ариман — господин разорения и разрушитель миров. Даже ничтожный культ Ормазда признает, что Ариман должен выполнить свой акт полного уничтожения, чтобы добрый Ормазд мог возродить мир сияющим и великолепным. Нам известно, что разрушение — это предел всего. Разрушение — триумф Аримана!

— Но разрушение должно длиться веками, — протестовал Шоск. — А магией того колдуна внимание нашего господина было притянуто, будто железо магнитом. Он принял в жертву смертных, прижатых к стене. Теперь… — Голос жреца задрожал. — Теперь и мы можем быть уничтожены точно так же!

— Если на то будут воля и чаянье Аримана, — провозгласил Трагтан, — пусть будет так!

Глава седьмая

Бандиты поднялись на гряду низких холмов и поскакали по грунтовой дороге в сторону города, что лежал в окружении фруктовых садов на берегу питаемого родниками озера. Низкие стены, теперь полуразрушенные, когда-то были весьма внушительны. Несомненно, это был значительный город… давным-давно. А теперь лишь приятная остановка на пути караванов. В загоне у деревьев наслаждались тенью и водой верблюды, лошади, мулы и прочий скот, пока хозяева их вершили дела и бражничали в городе.

Предвкушая разнообразные удовольствия, бандиты загорланили победную песнь. Но голоса спотыкались один за другим, и песня заглохла, когда все сообразили: что-то не так в представшей перед ними восхитительной картине.

— Что это? — показал Осман. — Это же не караван.

Разбойники остановились при виде огороженного места, где ровными рядами стояли, привязанные к столбам, более ста лошадей. Животных охраняла группа людей, и солнце сверкало на их отполированных до блеска шлемах, на остриях их копий, на круглых щитах.

— Военный дозор, клянусь Сетом! — воскликнул Убо. — Неужели Загобал опередил нас?

— Даже отсюда видно, что форма у них не та, — возразил Конан. — И вообще не туранская. Должно быть, это дозор иранистанского войска, возможно, конвой губернатора.

— Чертовски сильный дозор, — сказал Чемик. — Там же половина кавалерийского фланга. И смотрите туда!

К другому краю города приближалась линия всадников под колышущимися знаменами. Они скрылись за стенами.

— Должно быть, с другой стороны такой же лагерь, — предположила Лейла. — Все это место занято войсками.

— Что нам теперь делать, атаман? — спросил Осман.

— Кого-нибудь из вас разыскивают на этой земле? — осведомился Конан.

Пожимая плечами и разводя руками, разбойники поглядывали друг на друга.

— Похоже, здесь веревка по нам не плачет, — заключил Убо.

— Тогда скачем туда, будто маленькие, невинные барашки. На купцов мы не тянем, так что, если кто-нибудь спросит, скажемся наемниками в поисках работы, а я ваш командир.

— Какого рода наемники? — спросил Осман.

— Нерегулярная кавалерия, — объяснил ему Конан.

— Ну, они поверят вам, — заявила Лейла. — Более нерегулярной кавалерии ни за что не сыскать.

— Раз мы наемники, — сказал Убо, — тогда кто же она? — Он мотнул головой в сторону Лейлы.

Конан ухмыльнулся во весь рот:

— Кто-кто, моя хозяюшка. Командирам дозволено.

Со смехом и гиканьем они поскакали к городу.

— Я сыграю свою роль на публике, но не наедине, киммериец, — объявила Лейла к еще пущему оживлению головорезов.

Прежде всего они подъехали к озеру, спешились, дали попить лошадям, прогуляли их и напоили вновь. Недалеко располагалась каменная купальня. Там женщины и юные девушки, облаченные лишь в тонкие сорочки, стирали белье: замачивали и терли его в каменных бадьях, а затем кидали на длинные низкие каменные столы и отбивали плоскими деревянными лопатками. Несколько бандитов начали приближаться к купальне, но окрик Конана вернул их назад.

— Все они чьи-нибудь жены и дочери, — сказал он. — Мы собираемся пробыть здесь долгое время, и нам не нужны ссоры с горожанами. К вашим услугам в городе найдутся профессионалки. Пойдемте поищем, что смогут нам здесь предложить.

Они вновь оседлали коней и поскакали по мощеной дороге, окаймленной рядами высоких пальм. Дорога упиралась в пышные каменные ворота, гордо смотревшиеся на фоне куда более обветшалых стен. Въехав в ворота, они сразу услышали громкую музыку, доносившуюся откуда-то из центра городка.

— Это уже лучше, — сказал Конан. — Веселье в самом разгаре. Давайте-ка присоединимся!

Они двинулись по узким улочкам, привлекая к себе лишь праздные взгляды горожан. Незнакомцы, даже вооруженные до зубов, были здесь делом привычным, ибо только приезжими и кормился этот город.

Куда бы они ни взглянули, везде были солдаты: люди в остроконечных стальных шлемах с защищающими шею лаковыми пластинами, сплетенными между собою шелковистыми шнурами, одетые в подобные же короткие латы и обшитые сталью сапоги. Все кривоногие, они прогуливались покачивающейся походкой прирожденных кавалеристов. Доспехи их были отделаны шелком, окрашенным в яркие цвета, а вот лица солдат казались на редкость свирепыми и хищными. Большинство выглядело либо пьяными, либо всеми силами к тому стремящимися.

— Смотрятся так, что лучше с ними не связываться, — заметил Осман.

— Точно, — согласился Конан. — На этот раз у меня возникнут маленькие трудности, дабы убедить своих негодяев ступать полегче.

Подобно большинству городов, расположенных в бесплодных землях, Зеленая Вода был построен в форме неровного квадрата с просторной площадью в центре, что служила местом для рынка и где располагались правительственные учреждения, а также собирались местные жители и приезжие. Когда бандиты выехали на центральную площадь Зеленой Воды, они обнаружили ее куда величественней, чем можно было ожидать от столь ничтожного городка.

Она была не только обширна, но в центре ее находился прекрасный фонтан, чья главная струя высоко взлетала в воздух и падала вниз, заполняя широкий круглый резервуар, а оттуда бурно низвергалась в прямоугольный пруд, где резвились яркие разноцветные рыбки. На площадь выходило несколько таверн, каждая с прилегающим садиком, где можно было пить и закусывать, взирая на помосты с представляющими свое искусство плясуньями, извивающимися под звуки пронзительных флейт и грохочущих тамбуринов. Тут и там высокие стройные пальмы бросали тень на разноцветные плиты, коими была вымощена площадь.

— Выглядит более чем подходяще, — сказал Конан, ожидавший увидеть убогий городок, подобный многим, попадавшимся на его пути.

— Ну, — согласился Убо. — Я был бы счастлив, если бы не все эти солдаты.

На северной стороне площади Конан обнаружил большое общественное здание, над которым развевалось знамя короля Иранистана, а рядом на шесте пониже, — флаг, где на черном поле смотрели друг на друга два алых вздыбленных льва. Вдоль всего выходящего на площадь фасада здания тянулся широкий портик под черепичной крышей, подпираемой колоннами с обвивающими их вырезанными в камне стеблями плюща, раскрашенными в естественные цвета. Вокруг стола, что находился на этой веранде, сидело два десятка мужчин, выглядящих воинскими командирами в своих серебреных или золоченых доспехах.

— Давайте поищем место, насколько возможно далекое от вон тех вот, — предложил Осман.

— Читаешь мои мысли, — сказал Конан.

Они поехали вкруг площади, пока не достигли таверны, самой далекой от месторасположения офицеров. Здесь они привязали коней и нашли место за длинным столом. Подозвав служанку, Конан распорядился принести всем еды и вина. Рядом с ними на помосте танцевало несколько женщин, кружащихся в сложных, замысловатых движениях средь множества развевающихся покрывал.

Они были ярко и пышно одеты, а руки их были унизаны браслетами. Их покрывала и головные платки окаймляли темные лица с черными глазами, носы сверкали драгоценными блестками, соединенными с вычурными ушными кольцами крошечными золотыми цепочками.

— Для настоящих плясуний на этих бабах слишком много одежд, — недовольно проворчал один из бандитов.

— Несомненно, в глубине аллей ты отыщешь заведения со зрелищами, более угодными твоему сердцу, — сказал Конан.

— Точно, — подтвердил Ауда. — В нескольких домах отсюда я заметил святилища бога похоти.

— Похоже, прежде всего тебе необходима баня, — посоветовала Лейла. — Есть некоторые вещи, с которыми не смирится даже самая падшая женщина.

— Да, — признал одноглазый Убо, покручивая кончики своих усов. — Еще неплохо бы найти цирюльника, способного вернуть мне надлежащую привлекательность.

— Это за пределами могущества самого лучшего брадобрея, — сообщил ему Чемик. — Возможно, наш колдун сможет помочь.

— Только всех ослепив, ничто другое не поможет, — сказал Осман.

Весь стол разразился хохотом.

Конана беспокоили куда более серьезные вещи. Он нагнулся, дабы обратиться к солидному по виду мужчине, сидевшему с компанией за смежным столом.

— Простите, господин, но мы чужестранцы и только что прибыли сюда. Не житель ли ты этого чудесного города?

— Так и есть, — ответил мужчина. — Я Ушор, торговец специями, а это полноправные члены моей гильдии.

И он обвел рукой прочих сидящих за столом, таких же представительных мужей, учтиво склонивших головы.

— Тогда, вероятно, ты сможешь поведать нам, что это за солдаты. Нет ли войны в этой приграничной земле?

— А, это кавалерия генерала Кэтчки, командующего северной армией. Здесь они, дабы защитить нас от мятежников, что наводнили округу в последние годы.

— А вы нуждаетесь в защите от этих мятежников? — спросил Конан.

— Ну конечно! Их неповиновение возмутительно, а мы здесь все — законопослушные подданные короля. — Эти слова, во всеуслышанье произнесенные Ушором, сопровождались им самим и его компаньонами бесконечно циничными усмешками.

— Понятно, — заверил его Конан.

— Что это значит? — спросила Лейла, когда им принесли кувшины и блюда.

— Возможно, это значит, что нам повезло, — сказал Конан. — Если этот генерал просто преследует мятежников, вряд ли он обратит слишком много внимания на нескольких чужеземцев. С точки зрения короля, горсть доморощенных бунтовщиков — проблема поважнее целой иностранной армии. Войско это, похоже, утверждает королевскую власть на местах, где ее давным-давно не видели, и нет сомнения, что их генерал собирает тут не уплаченные за несколько лет пошлины.

— В дела королей и генералов ты посвящен куда лучше, чем я могла бы поверить, — сказала она, взяв шампур с густо приправленным специями мясом и изящно обгладывая его.

— Я не всегда бандит, — объяснил он. — Я служил командиром во многих армиях.

— Я должен навести справки, — сказал Волволикус, — нет ли в этих местах кого-либо, практикующего мое ремесло.

— Разве ты не можешь, ну… — Осман попытался подобрать нужное слово. — …не можешь чувствовать присутствие другого чародея?

Волволикус бросил на него насмешливый взгляд:

— Где ты набрался таких идей о способностях чародеев? Разумеется, я не могу ничего такого чувствовать. Вот если бы я оказался в центре чар в опекаемом мною месте, я бы тут же обнаружил ауру другого мага, творящего свои действа, но и только тогда.

— И всего-навсего? — проговорил Осман, глядя весьма разочарованно.

— Что ты будешь делать, если найдешь такого? — спросил Конан.

— Всегда приятно обменяться мыслями с коллегой, — сказал Волволикус.

Это показалось Конану странным, ведь, судя по его опыту, колдуны — племя отшельников, предпочитают одиночество, отличаются взаимной нетерпимостью и ревниво оберегают свои тайны. И если этот такой общительный, то почему живет глубоко в пустыне и ограничивается компанией только лишь своей дочери? В свои юные годы порывистый киммериец мог потребовать объяснений, но время и опыт научили его, что чаще, оказывается, лучше держать свои подозрения при себе, пока обстоятельства не прояснятся сами собой.

Разбойники мирно завершили трапезу, и началась серьезная пьянка. Кувшин ходил по кругу, когда у стола появился человек в офицерском наряде. Он был высок, сухощав и чуть более утончен в сравнении с обычной хищнической солдатской оболочкой.

— Я капитан Махак, — представился мужчина, слегка поклонившись. — Могу я приветствовать старшего в вашей компании?

Язык Иранистана был очень схож с туранским, и Конан без труда следил за словами говорящего.

— Я командир этого отряда, — сообщил он.

— Мой командующий, прославленный генерал Кэтчка, был бы чрезвычайно рад видеть тебя за своим столом, господин.

Церемонная речь капитана никоим образом не уменьшала обязательности исполнения приказа.

— Почту за честь, — сказал Конан, вставая. Затем, обращаясь к своим людям, добавил: — Не беспокойтесь.

— Удачно, не правда ли? — сказала Лейла.

— Нет повода для тревоги, — уверил ее Конан. — Совершенно нормально для командира насторожиться при виде отряда вооруженных людей на своей территории. Я бы почел необычным, если бы он не позвал меня раньше или позже. Но, похоже, этот генерал Кэтчка не из тех, кто теряет время даром.

Киммериец зашагал вслед за капитаном Махаком. Когда они пересекали площадь, порывом пустынного ветра туча охлаждающих брызг оказалась на их пути. Тот, кто установил здесь этот фонтан, подумал Конан, одарил город милостью, превышающей всякое вознаграждение. Неудивительно, что генерал выбрал это место для своей штаб-квартиры.

Они поднялись по лестнице и обнаружили полный стол уже порядком набравшихся офицеров, однако те производили впечатление матерых профессионалов, одинаково опасных и умелых при любой степени опьянения. Во главе стола сидел мужчина, казавшийся на первый взгляд жирным, но при более пристальном рассмотрении обнаруживалось, что он просто дюжий, как винный бочонок, и обманчивая оболочка скрывает железные мускулы. Он носил кольчужную безрукавку, плоские кольца были обшиты золотом с вырезанными охранными заговорами. Он указал на табурет по соседству со своим креслом.

— Садись, чужестранец. Выпей чего-нибудь. — Голос был низкий и хриплый.

Конан сел и поднял кубок чеканного серебра:

— Здоровье твоего превосходительства.

Кэтчка поднял свой кубок:

— И твое. — Оба выпили, затем генерал продолжил: — Ты и твой маленький отряд привлекли мое внимание сразу по въезде в город. Я тут же пожелал побеседовать с тобой, но вы показались мне уставшими после долгой скачки, и я решил, что лучше будет сперва позволить вам подкрепиться.

Тяжелый винный дух был способен свалить с ног, но слова генерала оказались достаточно ясны.

— Я высоко ценю твою учтивость, — сказал Конан. — Чем могу служить?

По другую сторону от киммерийца сидел высокий, пышно одетый мужчина с узким, скуластым лицом и резко очерченным носом.

— Я визирь Акба, — вступил он в разговор, — военный губернатор его величества в северном округе. Мы с генералом немного поспорили в отношении твоего отряда. Могу я узнать твое имя?

— Я Конан из Киммерии.

— Киммерия? — переспросил Кэтчка. — Где это?

— Это страна далекого севера, — объяснил визирь, — еще дальше Аквилонии. Я никогда не сталкивался с представителями твоего народа. Как ты забрался столь далеко на юг?

— Я командир отряда наемников. На севере сейчас не много войн. Я со своими людьми ищу спокойное, мирное место, где бы мы смогли потратить наше жалованье и подождать новых возможностей для нашего ремесла.

— Позволь заметить старому солдату, — сказал Кэтчка, — что твои люди обнаруживают весьма мало дисциплины, принятой среди профессиональных солдат.

— Это нерегулярное войско, — ответил Конан.

— Нерегулярное. Понимаю, — сказал визирь, ухмыляясь, будто бы все оценили шутку.

— Пока вы не будете причинять здесь беспокойств, — сказал Кэтчка, — вы можете оставаться сколь угодно долго, покуда это относится ко мне. Что же касается горожан, то они будут оказывать вам гостеприимство, пока не кончатся ваши деньги.

— К этому я привык, — сказал Конан.

— Не сомневаюсь, что в этих краях у вас нет никаких дел с бунтовщиками, — проговорил Акба.

— До сего часа мы даже не слышали о них, — уверил его Конан. — Меня не интересуют чужие войны, за исключением тех, на которые я нанимаюсь. А судя по моему опыту, мятежники редко обладают деньгами, чтобы платить профессиональным воякам.

— Это хорошо, что ты мыслишь подобным образом, — сказал Кэтчка, вновь наполняя кубок гостя. — Продолжай в том же духе, и мы останемся друзьями.

— Кто эти мятежники? — спросил Конан. — Меня не интересуют их побуждения, ведь мы пересекли Ильбарс только вчера, и, пока не увидели этот город, нам попадались только деревни и мужики с кислыми рожами. Но раз уж здесь война, я бы хотел знать, кто с кем дерется.

— Это мудро, — сказал визирь. — Тогда знай, что Его Безмятежное Величество Ксаркас Девятый занимает свой совершенный трон милостью повелителя нашего Митры уже семнадцать лет. — Придворный выговаривал тираду с таким выражением, будто это было обязательное вступление к любым речениям, относящимся к королю. — По его вступлению во царство, в соответствии с обычаем, учрежденным шесть столетий назад основателем династии Джарисом Величайшим, он удавил всех своих братьев, дабы не возникало споров о наследовании и мир воцарился по всей этой земле. Это жестокий закон, но мудрый и справедливый. Смерть нескольких лишних принцев лучше, чем разорение всего народа в междоусобной войне.

— Это широко применяемый обычай, — подтвердил Конан, — хотя до сих пор я никогда не посещал страны, где он был бы освящен законом.

— Джарис Величайший был человеком дальновидным и проницательным, — сказал визирь, — и он утверждал, что ничто не может быть более чрезмерным, чем чрезмерность королевской семьи.

— Не берусь с ним спорить, — проговорил Конан.

— Иногда принц уходит из поля зрения, — сказал Кэтчка. — На этот раз наложница скрыла тот факт, что у нее есть ребенок. Она втайне произвела на свет звереныша, и рос он у ее родичей, здесь, на севере. Теперь, когда юноша вырос достаточно, чтобы возглавить их, семейство его матери объявило его истинным наследником и подняло бунт.

Конан застыл, не донеся кубка до рта.

— Сын наложницы? Его принимают всерьез?

— Возможно, наш закон отличен от привычных тебе, — сказал визирь. — Наследником является сын предшествующего короля от законной жены или наложницы. Вот и все. Всех принцев королевской крови обучают военному делу и управлению государством, как если бы каждый являлся единственным наследником. До неизбежной кончины короля… — Он пожал плечами, показывая самоочевидность дальнейшего.

— Когда победитель в сваре забирает все и самый безжалостный наследует трон, — закончил за него Конан. — Снова Джарис Величайший?

— Именно так, — подтвердил Акба. — Но я должен подчеркнуть, что Джарис Величайший ценил ум так же высоко, как отвагу, и победителем чаще всего оказывался тот сын, который первым накладывал руку на королевскую сокровищницу. А это требует незаурядного искусства.

— Да, это преданность солдат, которые и решают, кто будет королем, — сказал Конан. — И не только мы, наемники, верны прежде всего тому, кто платит.

— Все это верно, — согласился визирь. — В любом случае знай, что в этом округе есть бунтовщики. Мятеж невелик, и мы без труда подавим его. Но земля здесь обширна, и у взбунтовавшихся псов есть много укрытий и крепостей, а мы должны выжать всех их оттуда, дабы сокрушить гадину. Не ошибись, позволив им вовлечь себя в это дело.

Конан выбрал способ получше уверений в своей дружбе или лояльности. Он просто пожал плечами:

— Раз они бедны, мне с ними делать нечего.

— Ну и прекрасно, — сказал Кэтчка. Он подвинул к киммерийцу блюдо обвалянных в меду сладостей. — Попробуй. Они здесь особенные.

Конан откусил кусочек. И в самом деле, вкус был восхитительный. Медовая оболочка скрывала рубленые орехи и финики в нежнейшем тесте. Киммериец понимал, что касательно мятежа эти двое многое оставили недосказанным, понимал и то, что будет куда безопасней справиться об этих упущениях у кого-нибудь другого.

— Кто знает, — проговорил визирь, — весьма возможно, что нам самим понадобятся ваши услуги.

Что-то в его тоне весьма насторожило Конана.

— Я видел за стенами города лагеря его превосходительства и солдат здесь, внутри. Кони великолепны и содержатся в наилучшем боевом порядке. Люди глядят ястребами. Как можно использовать мой маленький отряд, сильно потрепанный в последней кампании? Мы даже не знаем этой местности.

— Чему быть, того не миновать, — сказал Акба с видом мудреца, провозглашающего древние истины. — Возможно, здесь, на севере, у нас найдутся дела и помимо охоты за бунтовщиками, и дела эти потребуют услуг специалиста.

— Сейчас мои люди довольны тем, что могут беззаботно спускать свою плату, — сказал Конан, встревоженный этими намеками.

— Пускай себе наслаждаются, — сказал Кэтчка. — Их золота здесь надолго не хватит, если они будут тратить его, как мои всадники тратят свое. — Генерал погладил свои усы. — С вами была хорошенькая женщина, когда вы прискакали сюда. Нет сомнения, что она не состоит в твоем отряде.

— Она моя хозяйка. Среди нашего брата старшим командирам позволено брать с собой жен.

Могли возникнуть трудности, пожелай генерал эту женщину себе.

— У тебя отличный вкус, если остальное у нее под стать личику.

Его интерес, к большому облегчению Конана, казался невелик.

— А что за старик ехал рядом с ней? Он выглядит скорей ученым, нежели солдатом. — Генерал, по сравнению с визирем, был груб и неотесан, но тоже казался проницательным.

— Тот человек — это чародей по имени Волволикус, — сообщил Конан, не видя особой выгоды во лжи.

— Чародей! — воскликнул Акба. — Как подобный оказался среди банди… то есть среди наемников?

Конан был уверен, что визирь обмолвился намеренно.

— Некая операция во время нашего последнего дела потребовала его мастерства. Он решил ненадолго остаться с нами, прежде чем вернуться к себе домой.

— У тебя интересный отряд, киммериец, — заявил Акба. — Наслаждайся стоянкой в Зеленой Воде. Разумеется, прежде чем отправиться в какую-нибудь поездку, сообщи нам заблаговременно. Провинция сейчас на военном положении, и никто не может свободно передвигаться, как в обычное время.

Поняв эти слова как предложение удалиться, Конан встал:

— Конечно, так я и поступлю. Как бы то ни было, думаю, основные усилия мне придется потратить на то, чтобы вытаскивать моих пьяниц из кабаков и борделей и разнимать их драки.

— Смотри, чтобы они не сталкивались с моими людьми, — предостерег Кэтчка. — У меня железная дисциплина, но когда мои парни ссорятся с гражданскими, я всегда на их стороне, разве что они прирежут кого-нибудь высокородного.

— Постараюсь внушить им это, — сказал Конан. — Доброго вечера, господа.

Конан возвращался через площадь среди мальчишек, устанавливающих факелы, ибо солнце опускалось все ниже, и темнота с поразительной быстротой воцарилась над городом, когда огненный шар скрылся за горизонтом. Барабан и арфа сменили флейту и тамбурин, а новые плясуньи были куда менее степенны. Купцы свернули свои навесы и упаковали товары, вечером базарная площадь целиком отдавалась на откуп зрелищам.

Большинство остановившихся в городе были караванщиками из пустынь, но Конан увидел и несколько купцов из далеких стран: темных торговцев из Черных Королевств, одетых в белые халаты и не расстающихся с длинными стальными копьями; низеньких и толстых вендийцев в ярких тюрбанах; даже небольшую компанию далеких кхитайцев с длинными, заплетенными в косички волосами и в разноцветных шелковых одеяниях. Вожаком у них был беловолосый мужчина, чьи четырехдюймовые ногти были заключены в золотые футляры, усеянные драгоценными камнями.

— Достаточно ли вы трезвы, чтобы услышать мои слова? — спросил Конан, заняв свое прежнее место за столом.

— Во имя Сета, командир, мы лишь слегка утолили жажду, — запротестовал Убо. — Дай нам время хотя бы до полуночи, чтобы напиться по-настоящему.

— Тогда слушайте меня внимательно. Наши жизни, возможно, зависят от нашего здесь поведения.

Он кратко обрисовал ситуацию, поведав о генерале Кэтчке, визире Акбе и бунте на севере страны, а также о предупреждениях этих грозных мужей.

— Клянусь Азурой, — проворчал Мамос-хорайанин. — Мы лишь искали спокойное местечко покутить вволю. Какое нам дело до забот этих парней?

— Что значат все эти слова о нужде в наших услугах? — беспокойно спросил Осман.

— Этого я не знаю, — ответил Конан. — Но я полагаю, нам лучше всего держаться подальше от их забот. С другой стороны, самоубийством было бы отказать наотрез. Тогда мы должны решить, успеем ли добежать до границы, прежде чем они догонят нас.

— Это прекрасно экипированная конница, — сказал Ауда. — Те из нас, у кого лошади из Загобаловых конюшен, может, и добегут, но даже это сомнительно, ведь у нас нет скакунов для замены.

— Мы должны быть предельно осмотрительны, — подчеркнул Конан. — Не давайте им повода для ссоры и постарайтесь вообще не привлекать их внимания.

— Будем как невинные птенчики, атаман, — воскликнул Мамос.

— Конечно, — почти беззвучно пробормотала Лейла. — Вечно бездельничать и ждать, пока кто-нибудь подберет червячка и засунет тебе в глотку.

— Считай, что так, — сказал Конан. — Если солдаты будут грубы, смиренно улыбайся и строй хорошую рожу. Драться вам нельзя, ибо все они под защитой генерала.

— Пусть хоть матушку мою оскорбляют, — заявил Осман, — что произвела меня на свет, а затем выбрала самую прекрасную, самую мягкую и благоухающую навозную кучу в Шангаре, чтобы бросить меня там. Да услышь я, как с губ их срывается вопрос о ее добродетели, я лишь кротко улыбнусь, поклонюсь и проследую дальше.

Все остальные подобным же манером поклялись в безупречном поведении. Конан знал, насколько пусты эти уверения. Эти люди были способны контролировать себя еще менее, чем капризные младенцы. Он был бы рад не потерять нескольких еще до исхода ночи.

— Я за зрелищами поживее этих! — воскликнул, поднимаясь из-за стола, Чемик. — Кто со мной? — Большинство пылко поддержало его и вскочило с мест. — Он повернулся к Конану: — А что ты, атаман?

— Нет, я подожду здесь. Генерал не сводит с нас глаз, и не следует сохранять здравый рассудок. Остальные могут идти. Поаккуратней со своими деньгами. Нам может не хватить этого мешка серебра на весь месяц. В караванных городах цены всегда высоки.

— Что с того? — удивился Мамос. — Когда деньги уплывают, ты воруешь еще.

— Не здесь, — прорычал Конан.

Разбойники с веселым ревом отправились на поиски городских улиц, пользующихся самой дурной репутацией.

— Несомненно, ты не считаешь, — проговорила Лейла, когда они скрылись, — что генерал поведал тебе все об этом восстании.

— Разумеется, нет, — сказал Конан. — Ты что, за дурака меня держишь?

— Подожду судить об этом. Не понимаю, как это королевский бастард может надеяться отобрать трон у того, кто занимает его уже семнадцать лет?

— Возможно, он просто хочет воцариться в независимой провинции, — предположил Конан. — Это обычный путь восставших аристократов. Еще вернее, раз он так молод, что его старшие родственники желают посадить его на здешний трон и управлять через него.

— Ты человек от мира сего, Конан, — заметил Волволикус. — И достаточно мудр, чтобы не обжечь себе пальцы в этом деле.

— Будь у меня отряд настоящих наемников, — сказал Конан, — я мог бы принять чью-нибудь сторону, ибо в такой ситуации можно половить рыбку. Но требуется хотя бы сотня закаленных профессионалов, отлично вооруженных и с хорошими лошадьми. Что я могу сделать с этой бандой шакалов?

Волволикус казался смущенным.

— Думаю, мне следует пойти и поискать своих товарищей по ремеслу, если, разумеется, здесь есть хоть кто-нибудь. Дочка, я договорюсь о ночлеге. Возможно, собрат-чародей разделит с нами свое жилище. Ты расположишься на постоялом дворе, Конан?

— Нет, места, где обслуживают караванщиков, скорей всего, кишат паразитами. Я разобью лагерь в оазисе, рядом с лошадьми. Ночь обещает быть прекрасной.

— Я составлю компанию нашему бравому атаману и отыщу тебя позже, — сообщила Лейла отцу.

— Тогда доброго вечера.

Оставив их наедине, Волволикус побрел прочь.

— Он доверчив, раз оставляет свою дочь с таким, как я, — заметил Конан.

— Возможно, он полагается на твое рыцарство, — сказала она, сразу же рассмеявшись нелепости подобного предположения. — Нет, варвар, он знает, что я в безопасности. Ни один мужчина не сможет наложить на меня лапу, пока я сама этого не захочу.

— И что будет, если ты не пожелаешь?

— Его сердце, возможно, не стукнет и пары десятков раз, пока он бьется в ужасной агонии. Недаром я дочь колдуна.

— Магия дает тебе нечестное преимущество, — проворчал Конан, наливая себе вина.

— Да, а твои огромные размеры и вздувающиеся мускулы не дают? — Она взяла себе чашу. — Скажи мне, варвар, как случилось, что такой воин, как ты, живет, будто заморенный бандюга, в южном Туране или даже в Иранистане?

— Военная служба — всегда дело случая, — ответил Конан. — Иногда ты занимаешь не ту сторону и теряешь все в единственной битве, или твой наниматель решит уклониться от платы, вероломно напав на собственных наемников через минуту после окончания войны. Но чаще всего губит нас мир. Последний год, даже дольше, все западные короли и их вассалы покоятся в мире, приходя в себя после недавней вереницы войн. Солдат без работы, если ему некуда вернуться, — это разбойник. Вот так, в поисках доброй войны, я оказался в шайке бандитов и решил на какое-то время остаться с ними.

— Дело случая, как ты говоришь.

— Ну. Только есть здесь одно утешение.

— Какое же?

— Мир никогда не воцаряется надолго, — с ухмылкой поведал он. — Когда короли приходят в себя после войн, это лишь означает, что они готовятся к следующим. Мои услуги потребуются вновь, и очень скоро. А как случилось, что ты обитаешь в пустыне, довольствуясь только обществом своего отца?

— Что ж, я спросила о твоем прошлом, посему считаю справедливым твое желание узнать о моем. Я — единственное дитя Волволикуса, и это в обычаях Турана, когда дочь остается с овдовевшим отцом, пока он не решит, что ей пора вступать в брак.

Конан фыркнул:

— С каких это пор чародеи соблюдают обычаи своей земли?

— Ты достаточно видел моего отца, чтобы немного узнать его. Похож он на грозного повелителя темных сил?

— По мне, так он кажется скорее ученым, нежели колдуном, — признал Конан.

— Не следует его недооценивать. Но это правда, он не стремится призывать свирепых духов или обрушивать ужасные заклятия, хотя, как все маги высших рангов, он изучил все эти вещи. Большинство отцов выдают замуж своих дочерей ради богатства или другой выгоды. Мой отец в этом не нуждается. А я не жажду выйти замуж. Пока мне есть чему поучиться у своего отца.

— Он учит тебя чародейству? — спросил Конан, которому эта мысль не очень-то пришлась по душе.

— Я учусь у него. Он слишком привержен традициям, чтобы дать мне полное обучение, в котором я нуждаюсь, ведь за всю историю было всего несколько женщин-магов. Но когда пробьет час, он увидит, что должен уступить моим чаяниям. Есть вещи поважнее замужества с каким-нибудь назойливым оболтусом и выкармливания щенков.

— Все же, — заметил Конан, — той ночью в пруду оазиса твоего отца ты не казалась столь несклонной к мужскому обществу.

— Я и не говорила, что избегаю мужчин, — парировала она. — Я лишь не желаю становиться женою одного из них.

Они еще посидели, наслаждаясь вечерней прохладой. Когда зажгли факелы, движения плясуний замедлились, приобретя томность, и одежд у них поубавилось.

Перед самой полуночью на площадь вылетел всадник, припозднившиеся гуляки разлетались из-под копыт его коня. Человек выпрыгнул из седла прямо перед резиденцией губернатора и взбежал по ступеням, что-то вопя на ходу генералу Кэтчке. Командующий крикнул, и горнист издал серию пронзительных, беспорядочных звуков. Командиры побежали к своим лошадям, а из всевозможных увеселительных заведений повалили солдаты, устремляясь к городским воротам и лагерям, где стояли их кони. Отовсюду доносились проклятия, многие на ходу натягивали свою одежду, но двигались они со сноровкой людей, знающих, что жестокая порка — лучшее, на что они могут надеяться, если забудут свой долг.

Несколько минут вся площадь была наполнена криками офицеров и грохотом копыт волнующихся, вздыбленных коней. Затем они во главе с генералом Кэтчкой поскакали к главным воротам. Над городом воцарилась абсолютная тишь. Но сразу же плясуньи и музыканты возобновили свои усилия, а караванщики принялись болтать и смеяться куда громче, чем раньше. Казалось, всеобщее настроение подскочило, будто спал тяжелый, давящий гнет. Только кабатчики да шлюхи выглядели недовольными, ибо лишь им по душе была широкая натура солдат.

— В жизни не видела столько пьяниц в седле, — сказала Лейла. — Удивительно, что никто из них не был затоптан и не сломал шею.

— Они выглядят настоящими профессионалами, — сообщил ей Конан. — Они способны скакать и драться в еще худшем состоянии.

— Что произошло, как ты считаешь?

— Этот всадник прискакал откуда-то и поднял тревогу. Должно быть, мятежники напали на один из их аванпостов, и королевские солдаты поспешили на подмогу. — Он откинулся на скамье и потянулся. — Наконец-то я могу расслабиться. Этой ночью драк между моими людьми и солдатами не будет. Если повезет, вояки будут отсутствовать несколько дней, гоняясь за мятежниками.

— Но ты думаешь, они вернутся? — спросила она.

— Несомненно. — Он указал на знамя, что реяло над губернаторским домом вместе с флагом поменьше. — Это королевский штандарт, а рядом личные цвета генерала Кэтчки. Это его штаб-квартира, и ему не найти лучшего города за много дневных переходов отсюда. Они вернутся.

Глава восьмая

Волволикус слегка постучал в дверь, обитую толстыми досками, стянутыми выкованным затейливыми узорами железом. Дом стоял на узенькой улочке в северозападной части города. Как и прочие вокруг, он был двухэтажным, но, в отличие от других, над его плоской крышей еще более чем на четыре этажа возвышалась узкая башня. С обеих сторон к дому примыкали лавки, одна торговала маслом, другая свечами. Воздух благоухал от расположенной поблизости парфюмерной, а еще где-то совсем рядом играла лютня. Когда маг постучал в третий раз, некая древняя карга приоткрыла маленькое смотровое окошко в верхней части двери.

— Кто стучит в столь поздний час?

— Я, Волволикус, — сказал колдун. — Имя известно твоему хозяину.

Старуха заворчала и захлопнула маленькое оконце. Несколько минут спустя массивная дверь со скрипом отворилась, в проеме показался мужчина чуть помоложе своей служанки и поманил туранского колдуна внутрь.

— Волволикус? Ты действительно тот, кто собрал Верховный Сбор?

— Именно так, — подтвердил, входя, чародей. — Мир дому твоему и всем его обитателям.

— Мир и тебе, — скороговоркой пробормотал старик. — Затем: — Только вчера я узнал о твоем поступке. И вот почему: я был столь глубоко погружен в свои магические размышления, когда пришел вызов, что пропустил первую встречу. — Волволикус знал, что человек этот в своем ремесле далек от первого ранга и поэтому не был призван на Сбор. — Прости огрехи моих манер, но я никак не ожидал увидеть тебя здесь. Я — Эльма, чародей Зеленой Воды.

— Я понял, что найду здесь товарища по ремеслу, когда заметил твою башню.

— Да, в своих исследованиях я иду Путем Звезд и Воды. Но ты, несомненно, забрался далеко от своего жилища.

— Я живу всего в нескольких днях пути отсюда, — сказал Волволикус, — и некое дело привело меня сюда.

— Ты оказал честь моему дому, — сказал Эльма. — Голоден ли ты?

На этой земле даже колдуны соблюдали священные законы гостеприимства.

— Я как раз из караван-сарая, отведав тамошней еды со своими спутниками. Кстати, я могу задержаться в этом городе на несколько дней и ищу приют для себя и своей дочери.

Эльма поклонился:

— Ты оказываешь мне еще большую честь.

— Тогда я попрошу еще об одной вещи, и этот вопрос имеет куда более серьезное значение: этой ночью я вновь должен созвать Верховный Сбор.

Эльма разинул рот от изумления:

— Разумеется, ты можешь использовать мои скудные средства для воплощения подобного замысла. Насколько мне известно, никогда из этой части земли не исходил подобный призыв.

— За последнее тысячелетие не было и времен, подобных этим, — сказал Волволикус. — А сейчас, если ты позволишь, время перейти к делу.

— Пожалуйста, следуй за мной.

Эльма отдал своей карге распоряжения запереть дом и ожидать у дверей прибытия дочери своего гостя. Затем оба подошли к лестнице и начали подниматься. Два пролета вывели их к просторному саду на крыше. В пустынной ночи здесь царила приятная прохлада. На многих домах с плоскими крышами были разбиты подобные сады, где жители обычно встречались и вели беседы после захода солнца.

Эльма направился к башне и отпер ее единственную дверь ключом, пристегнутым к поясу. Отсюда наверх вела узкая винтовая лестница. Два мага поднялись и вышли на значительно меньшую террасу, откуда открывался вид на весь город, оазис и окружающую пустыню. На парапете здесь лежали бронзовые инструменты, а вокруг были расположены бесчисленные изваяния из металла, дерева и камня. В центре террасы находилась каменная чаша с кристально чистой водой. Края чаши были украшены затейливо вырезанными в камне человеческими и звериными фигурами.

Волволикус подошел к парапету и исследовал бронзовую подставку, что поддерживала гладкий, полированный кристалл размером с суповую тарелку. Глазом знатока он оценил и кристалл, и замысловато отделанную оправу. Кристалл был установлен в шарнирном гнезде, что позволяло вращать его под любым углом.

— Прекрасный звездный кристалл, — заметил Волволикус.

— И этой ночью он нам понадобится, — сказал Эльма, регулируя угол наклона. — Смотри, взошла Звезда Пса и с ней Великая Комета — самое могущественное соединение.

— Давай приступим, — сказал Волволикус.

Оба, скрестив ноги, уселись у чаши и устремили взоры на воду. Поверхность воды отражала звезды, а кристалл сфокусировал свет Звезды Пса в центр чаши. Постепенно вода ушла из их сознания, и они ощутили, будто парят среди этих звезд, которые, в свою очередь, менялись и перемещались, становясь в незнакомый строй и в конце концов образовав загадочный геометрический узор. А потом над каждой звездой появилась голова чародея. Теперь их было куда больше, чем раньше, в доме Волволикуса. Над звездой, что, казалось, сверхъестественным образом мерцает чернотой, возникло лицо Тот-Амона. Он первым подал голос:

— Вижу, что на этот раз ты притащил с собой колдуна, такого же ничтожного, как ты сам, — говорил он. — Совсем плохие настают времена, если великие свершения творятся столь мелкими магами.

— Придержи язык, стигиец, — холодно произнес Волволикус.

— Да, успокойся, — сказал Фенг-Юн из Кхитая. — Боги не выбирают свои орудия по капризу, и то, что изучающий наши искусства не погряз в черном грехе, как ты, вовсе не значит, что он недостоин занять место в высшем ранге среди нас.

Пока великий кхитайский маг выговаривал ему, стигиец весь кипел от гнева, но более ничего не сказал.

— Что произошло со времени твоего последнего сообщения, Волволикус? — спросил кхитаец. — Ты вошел в этот храм Аримана? Ты узрел его крипту?

— Я сделал это. Позвольте мне описать для вас события последних нескольких дней.

Используя тайный язык чародеев, коим можно сообщать куда больше, чем обычной речью, он выложил им свою историю, которую остальные встретили с восторженным вниманием.

— Возмутительно! — воскликнул немедиец, когда Волволикус закончил свое повествование. — Величайшие, космические события принимают форму бандитской авантюры!

— Даже бессмертные боги, — сказал вендиец, — обнаруживают чувство юмора.

— Та крипта не была обычной брешью, — заявил пиктский чародей. — Воистину это пасть божества. Если те глупцы коснулись стен, не только они обречены на немыслимую смерть, нет, это будто дразнить голодного тигра крошечными кусочками мяса. Теперь он потребует больше и больше.

— Тот главарь твоей банды кажется дерзким малым, — молвил колдун из Куша.

— Кем он может быть?

— Это выдающийся северянин, варвар и авантюрист, — объяснил Волволикус. — Я представлю вам его образ.

Среди собравшихся медленно возникли голова и могучие плечи киммерийца.

— Тот мерзавец! — вскричал раскрашенный и утыканный перьями черный колдун. — Я знал его годы назад, когда он был пиратом Амрой!

И другие восклицали, что они тоже сталкивались с варваром.

— Ага, это более чем интересно, — сказал Фенг-Юн.

Его плотно сомкнутые глаза и рот были абсолютно неподвижны, однако лицо его непостижимым образом оживилось. — Это, должно быть, один из тех исключительных людей, что попирают мир. Ведомые роком, они лишь смутно сознают это, ни в грош не ставя величественные планы королей и чародеев. Известно, что подобные бросают вызов даже богам и живут потом, рассказывая об этом.

— Как Рустам Победитель богов! — воскликнул ужасный зингарец.

— Вот именно, — подтвердил кхитаец. — Таким был Ма-Тзу, в правление императора Лина, две тысячи лет назад. За этимже мы должны пристально наблюдать, ибо он может стать нашим инструментом спасения, но способен и причинить величайший вред.

— Какова ваша воля, господа мои? — спросил Волволикус.

— Ты должен держаться поближе к варвару, — сказал кхитаец. — Но тебе также необходимо вернуться в тот храм. Некоторые из нас направят туда свои стопы прямо сейчас, но все требует времени. Много преград лежит на наших путях, и я полагаю это зловещей работой Аримана. Сам бы я в один день смог оказаться там, имей я возможность призвать дракона, чтобы перенести меня, но он впервые за три сотни лет не внимает моему зову.

— Дело в том, что мы вскоре вернемся, — сказал Волволикус. — Разбойники собираются оставаться в этом городке полный оборот Луны, но мне известно, что это невозможно.

— Очень хорошо, — проговорил Фенг-Юн. — Остальные не имеют большого значения, но от тебя настоятельно требуется вернуться. Я полагаю, то же относится и к киммерийцу. Что до прочих, это простые смертные, и нам нет до них дела.

— Будет, как ты пожелаешь, господин, — сказал Волволикус.

— Сделаешь это, — добавил кхитаец, — и ты вступишь в Первый Круг. Потерпишь неудачу, и тебе уже не понадобится занимать какой-либо ранг среди подобных. Ибо это может оказаться концом света для каждого из нас.

— В Иранистане, так? — сказал Загобал, поглаживая бороду. — Неглупый ход, сознают они это или нет. Определенного рода бунт происходит в тамошней северной провинции, и нам категорически заказано пересекать реку.

Командир стражников и его люди расположились лагерем близ деревушки к югу от Шахпура. Они прочесывали всю местность под предлогом погони за ускользнувшими бандитами. Здесь Беритус обнаружил своего нанимателя и представил ему отчет о своих действиях.

— Ускользнуло их не более дюжины, — сообщил Беритус.

— И у них нет с собой казны?

— Во всяком случае, большей ее части, это несомненно. У них лишь усталые кони, на которых они скачут.

— Тогда возникает следующий вопрос: добрались ли они до сокровища и спрятали его? Или они по-прежнему ищут золото? Как далеко мог колдун закинуть такую массу?

Беритус пожал своими оголенными плечами:

— На этот вопрос у меня нет ответа. Мне не доводилось иметь дело с летающими сокровищами, да и с земными не особо.

Загобал задумался.

— Мог колдун отправить золото в потайное место в Иранистане? Это был бы сложный случай.

— Ты говоришь, что жилище мага недалеко отсюда? — спросил Беритус.

— Да, именно так.

— Не мог он отправить сокровища туда? А бегство в Иранистан — просто хитрость, чтобы избавиться от погони. Они могли вновь перейти реку в другом месте и вернуться в дом колдуна, чтобы поделить добычу.

— В этом есть смысл, — сказал Загобал. — Я дам тебе проводника. Отправляйся к жилищу Волволикуса и обшарь там все, затем доложи мне свои выводы. Но если ты обнаружишь сокровища, никому, кроме меня, ни слова.

— Как пожелаешь, командир. Нам нужны свежие лошади.

— Выбери среди наших запасных. Обращайся к моему интенданту за любым необходимым снаряжением и припасами. То, чего у него нет, — он указал на скопление домов поблизости, — возьмешь в деревне.

— А если крестьяне будут против? — спросил Беритус.

— Убей всякого, кто помешает тебе. Меня беспокоят дела поважнее жалких деревенщин.

Два часа спустя Беритус и его охотники за людьми уже отъехали от деревни верхом на свежих лошадях и снабженные всем необходимым. За собой они оставляли несколько зарубленных крестьян, одни из которых не пожелали расставаться со своим имуществом, а другие отказались предоставить банде убийц своих дочерей.

Вел их туранский кавалерист, коротышка с облегченным снаряжением разведчика верхом на резвом скакуне. Без устали они скакали по бесплодной равнине, лишь изредка останавливаясь, чтобы дать отдых животным. Уже ближе к ночи вдалеке перед ними предстал дом Волволикуса.

— Вот нужное место, — сообщил, указывая, проводник. — Мой командир приказал не сопровождать вас туда. Я останусь здесь до вашего возвращения.

— Вперед, — крикнул Беритус, направляя коня в маленькую долину, где у пруда стоял дом чародея.

Дым не поднимался от крыши, и нигде в поле зрения не было ни людей, ни животных. Но они знали, что тишина сия может быть обманчивой, ибо все они и сами не раз сидели в укрытиях, не подавая при этом никаких признаков своего там пребывания. А потому двигались они с осторожностью.

Шемит Барка, чуть обогнав остальных, ехал, держа стрелу на тетиве. Он скакал босиком и, оставив стремена, цеплялся за седло скрюченными пальцами ног. Соблюдая предельную осторожность, он внимательно осматривал землю, его взгляд обшаривал каждый камень и каждый куст, где могла притаиться опасность. Ближе к водоему земля была усыпана сухими ветками с растущих вокруг кустов. Когда люди приблизились, ветки эти, казалось, заблестели и задрожали; конь Барки встал на дыбы, когда они обратились в клубок извивающихся, шипящих змей.

— Бел и Мардук! — вскричал шемит, пытаясь усмирить своего скакуна.

— Жилище колдуна под защитой волшебных чар! — В голосе Урдоса из Кофа был суеверный ужас.

— Это не опасно, — сказан Амбула. — Смотри, они вьются, как настоящие змеи, но не оставляют следов на песке. Следи за мной.

Человек из Пунта спешился и набрал полную горсть камешков. Оснастившись подобным образом, он бесстрашно подошел к скопищу гадов и начал кидать в них камни. И каждая змея, в которую он попадал, вновь обращалась в безобидный стебель.

— Это просто обман. Колдун в моей родной деревне тоже знает такой фокус.

— Я так и думал, — сказан Бахдур-гирканиец. — Но у моего коня другое мнение.

— Мы оставим лошадей здесь, — распорядился Беритус. — Даже если мы потратим время и уничтожим всех этих змей, животные тут же могут испугаться следующей иллюзии.

— Идти пешком? — переспросил Урдос. — Там могут быть враги.

— Сомневаюсь, — сказал Беритус. — Стал бы он докучать нам всеми этими ничтожными чарами, если бы сам был здесь с защищающими его разбойниками? Однако будьте начеку. Какие-то его штучки могут оказаться больше чем просто иллюзией. Змеи могли оказаться здесь просто для того, чтобы отбить охоту у местных верблюжатников пользоваться его водой. Сам дом, возможно, защищен понадежнее.

С оружием наготове они двинулись к дому. Люди с натянутыми луками ощупывали глазами верхушки пальм, а другие следили за домом и прилегающей территорией. Никто не забывал время от времени настороженно оглянуться. Эти люди знали о засадах — и тех, которые устраивали сами, и тех, которых избежали, — побольше, чем большинство профессиональных солдат, даже специально обученных. В двадцати шагах от места Беритус скомандовал остановиться.

— Амбула, Бахдур, обойдите дом.

Оба немедленно кинулись исполнять приказ, не сводя глаз со строения, с оружием, готовым немедленно поразить любого противника. Через две минуты они вернулись.

— Внутри никаких признаков жизни, — отрапортовал Бахдур. — Есть по окну с каждой стороны, еще два сзади, все закрыты ставнями. Дверь только здесь.

Он указал на деревянные двери, изрезанные магическими символами, в центральной части фасада, выходившего на пруд. Крыша была плоской, с чуть возвышающимся парапетом.

— Зайдем внутрь, атаман? — спросил Урдос.

— Пока нет. Амбула, залезь на дерево и взгляни на крышу.

Коричневый человек выбрал величественную пальму, что возвышалась в дюжине шагов от дома. Воткнув свое тонкое копье тупым концом в землю, он развернул чалму и обвил ствол широкой матерчатой полосой. Упершись в ствол своими мозолистыми ступнями, он проворно, как белка, принялся карабкаться по дереву. Забравшись на нужную высоту, он исследовал плоскую крышу, сделанную из плетеного ивняка и залитую битумом.

— Ни людей, ни других тварей, — сообщил Амбула.

— Теперь можем идти, — сказал Беритус. Они двинулись к дому. — Углак, возьми свою булаву и выбей дверь.

Именуемый так головорез, дюжий аргосиец, взял наизготовку оружие, что нес на плече. Булава представляла собой стальную рукоять в три фута длиной, увенчанную сферой с толстыми треугольными шипами. Это оружие, предназначенное вдребезги разбивать латы и кости под ним, равным образом годилось и для пробивания дверей. Углак обрушил на вход мощный удар.

Но вместо того чтобы в щепки разбить дверь, булава будто наткнулась на стальную плиту. Она не отскочила, но застыла, а тот шип, что коснулся резного узора, вдруг вспыхнул красным. Сияние сразу распространилось по всей рукояти, и через мгновение Углак был охвачен сверкающей, извивающейся паутиной красного света. Он пронзительно завопил, когда, охваченная огнем и дымом, сгорела его одежда, а опаленная плоть почернела и покрылась пузырями. Последний вопль изошел из его горящих легких вместе с грязными, черными испарениями.

Через тридцать или сорок ударов сердца чудовищное красное пламя исчезло, и почерневший скелет Углака упал на землю перед дверью. А рядом ярко-оранжевая булава, постепенно остывая, темнела, меняя цвет на темно-красный. Охотники за людьми в изумлении застыли, онемев от ужаса. Беритус первым обрел дар речи.

— Что ж, похоже, этот путь для нас закрыт, — проговорил он.

— Ты, конечно, больше не предлагаешь пытаться проникнуть туда, — сказал Урдос. — Это уже не обманчивые призраки змей — чародей повелевает реальными силами! Давайте-ка держаться отсюда подальше!

Прочие горячо поддержали его.

— Нет, это унизит мое достоинство, позволить какому-то…

Его тирада резко оборвалась, ибо внезапно дверь со стуком распахнулась, и нечто огромное и волосатое вынырнуло оттуда, его желто-белые клыки исходили пеной. Не успел кто-либо пошевельнуться, как невероятно длинные лапы этого существа протянулись к охотникам, уродливые пальцы вцепились в шею одного из головорезов и притянули себе. Фантастические, лязгающие челюсти сомкнулись на его лице, размалывая мясо и кости, обнажая трепещущий мозг с одним глазным яблоком, жутким образом висящим на волокнистом нерве. В предсмертной судороге несчастный воткнул свой короткий меч в брюхо чудовищной бестии, кровь и внутренности выплеснулись наружу.

При виде крови охотники за людьми сбросили с себя оцепенение. Это было не сверхъестественное пламя, но живое существо, просто необычное. А они знали, как обходиться с живой плотью. Лучники пустили стрелы глубоко в шкуру чудовища, в то время как Амбула и другие с пиками воткнули в него свои острия. Человек с боевым топором обрушил свое оружие на череп существа и прикончил его — острие разрубило крошечный мозг.

Несколько ударов сердца они взирали на омерзительный труп. Обезьяноподобная туша с длинным волчьим рылом напоминала бабуина, но была в пять раз больше примата этой породы. Громкий хлопок заставил их повернуться к дому. Дверь захлопнулась вновь.

— Хватит этого, атаман, — сказал Урдос.

— Согласен, — ответил ему Беритус. — Возвращайтесь к коням, все. Не бегите, шагом. Будьте настороже. Этот колдун куда могущественней и умней, чем я думал. Возможно, он расставил ловушки и для спасающихся бегством.

Они рассыпались, и все же находились достаточно близко друг к другу, чтобы в случае чего прийти на помощь, но не настолько, чтобы стать единой легкой мишенью. Когда они шли мимо пруда, вода в центре водоема забурлила и вспенилась белыми хлопьями. Тонкие щупальца появились из воды и взметнулись в воздух, будто длинные плети. Сперва они шарили вслепую, а затем устремились к людям. Тут уж нервы охотников за людьми окончательно сдали, и негодяи, вопя от ужаса, побежали к своим коням.

Большинству это удалось, но оседлать напуганных, рвущихся лошадей — задача непростая, и один из охотников слишком долго справлялся с нею. Как раз когда он изловчился сунуть ногу в стремя, щупальце обвилось вокруг его тела и потащило его назад. Тут же и другие щупальца обвили его члены и оторвали его от земли. Некоторые из этих тонких лиан были усеяны сосочками, другие — короткими, кривыми зубцами. И каждое щупальце было увенчано зеленым глазом, подобным изумруду. Воющий от ужаса и боли охотник был утащен в пенящуюся воду. Туша этого существа была по-прежнему скрыта.

Люди не стали ждать возможности узреть, как выглядит все чудище, а предпочли пришпорить своих коней и пустить их во весь опор. Впрочем, шпоры не требовалось, ибо кони были напуганы еще больше людей. Крики постепенно затихли за ними, а они оставили много миль между собой и жилищем колдуна, прежде чем наконец замедлили бег.

— Отец? — воскликнула Лейла, увидев еле-еле бредущего Волволикуса. — Что-то случилось?

Она устремилась к нему и, взяв под руку, подвела к сиденью из верблюжей шкуры, натянутой на плетеный каркас. Они находились на базаре Зеленой Воды, на боковой улице, где между фасадами домов были натянуты тенты, дававшие тень прилавкам и коврам мелких торговцев, чьи товары загромождали все вокруг, оставляя лишь узкий проход посередине. По краям улицы падал мягкий свет, окрашенный разноцветными навесами, и только узкая полоса между ними ярко освещалась прямыми лучами солнца.

Конан, примерявший новый бурнус, при словах женщины обернулся:

— Что беспокоит тебя, маг?

— Ничего, это пройдет, — сказал Волволикус, упав на сиденье.

По знаку Лейлы Конан приблизился.

— Ведь это не жара причина твоей слабости, отец, — сказала она.

— Нет, — пробормотал он голосом столь слабым, что невозможно было расслышать. — Силы, что я оставил сторожить наш дом, пришли в движение. Когда это происходит, страхи забирают мою магическую энергию и на время истощают меня.

— Что это означает? — спросил Конан.

— Это значит, что кто-то пытался проникнуть в наш дом, — сказала Лейла.

— Да, я оставил там безобидные иллюзии, дабы пугать случайных посетителей, но это ерунда. Тот, кто пытался вломиться в дом, разбудил смертоносных стражников.

— Могли это быть грабители из пустыни? — предположил Конан.

— Грабители не так настойчивы. Эти же столь решительны, что пробудили не менее трех моих стражей. Пустынные грабители с визгом бросились бы и от первого.

— Значит, Загобал, — сказал Конан. — Или один из его поисковых отрядов.

Выходит, тебя опознали в городе.

— Возможно, и так, да только не требуется больших умственных усилий, чтобы указать на меня как на наиболее вероятного мага, унесшего сокровища. Мое могущество не секрет в округе, хотя я всегда стремлюсь к уединению. Что до налетчиков, то они своего не добились и не добьются.

С минуту Конан размышлял.

— Если Загобал думает, что сокровища в твоем доме, он вернется с осадными орудиями. Сможет твое жилище выдержать подобную атаку?

— Да, при необходимости. Сделай он такую попытку, огненные стихии сожгут его орудия, а тучи ядовитых мух из пустыни доведут его людей и коней до безумия. Все это произойдет много раньше, чем он приблизится к дому даже на расстояние полета стрелы.

Конан вновь задумался. Если этот человек не похваляется впустую, он куда более могущественный маг, чем показалось сначала. А киммериец сомневался, что слова колдуна были пустым бахвальством. У него уже была возможность убедиться, что слова свои маг подкрепляет делами.

— Доведенный до отчаяния Торгут-хан окажется в безвыходном положении, ибо король вскоре должен узнать о пропаже казны, если уже не узнал. Может ли он призвать колдуна более могущественного, чем ты, чтобы разрушить твои охранные чары?

Волволикус ответил ему холодным смешком:

— Так уж случилось, что все истинно могущественные маги заняты другими делами. Возможно, Торгут-хан вскоре будет искать их общества, но ни один не станет ему служить.

Конану нечего было сказать в ответ на эту загадочную тираду.

— Нам лучше вернуться в дом Эльмы, — сказала Лейла. — Тебе необходимо отдохнуть.

— Говорю тебе, со мной уже все в порядке, — возразил Волволикус, однако позволил дочери поднять себя на ноги. Склонившись к ее плечу, он поплелся к их временному пристанищу.

Конан смотрел им вслед, затем пожал плечами и вновь вернулся к своему бурнусу. Стук копыт заставил его обернуться к пересечению улицы с главной магистралью города, ведущей от ворот к центральной площади. Звон оружия и снаряжения сопровождал мчащихся всадников в полном боевом облачении. С уст варвара сорвалось проклятие. Генерал Кэтчка и его солдаты вернулись. Три дня Конан и его разбойники предавались беззаботным увеселениям. И произошел лишь один случай, способный привести к серьезным последствиям, когда один из его людей и какой-то караванщик уже вытащили кинжалы, а он решил, что лучше будет вырубить обоих. Теперь, похоже, беззаботные времена прошли.

В придачу ко всему его люди напропалую пьянствовали, таскались с девицами и, что хуже всего, с пугающей быстротой просаживали свои деньги с игроками. Никогда у Конана не было привычки копить богатство, и обычно он спускал свой куш так же легко, как любой из них, но на этот раз следовало быть поосмотрительней. Увы, негодяям этого не втолковать. Их серебро разлетится в несколько дней, а затем могут возникнуть трудности. И тогда они либо постараются украсть еще, что плохо, либо захотят вернуться за казной раньше времени, а это, возможно, куда хуже.

Тем вечером он встретил нескольких своих бандитов в таверне на площади. В этот час большинство его людей только вылезало из домов разврата, набитых блохами караван-сараев или лагеря в оазисе, где они продрыхли весь день. Убо и Чемик, что были постарше остальных, оказались и более сдержанны, предпочтя находиться в постоянном полупьяном состоянии, причем в наименее буйных кабаках. Конан же, по сравнению с прочими, являл чудеса сдержанности, никогда не напиваясь до потери рассудка, играя только «по-маленькой» и отсыпаясь преимущественно по ночам. Воздержание сие было скорей вынужденным, нежели соответствовало его склонностям.

— Солдаты вернулись, — сказал Убо. — Я знал, хорошенького понемножку.

— Хотел бы я занять людей каким-нибудь делом, — сказал Конан.

— Делом? — переспросил Чемик, будто услышал это слово впервые. — Что это значит — «делом»? Пока у нас есть серебро, не может быть никаких дел, кроме как тратить его.

— В том-то и проблема, — сообщил Конан. — Если бы мы могли оставить город, возможно, устроить небольшой набег, то оградили бы людей от беды и протянули время. Я думаю о скорой стычке с этими вояками, это дорого нам обойдется.

— Здесь проходит много караванов, — предложил Убо. — Мы могли бы выбрать какой-нибудь с ценным товаром и малой охраной и, когда он тронется в путь, отправиться следом.

— Точно, — произнес Ауда, который подошел к ним, зевая и почесываясь. — Мы сможем несколько дней сидеть у них на хвосте, затем подальше от города напасть на караван, перебить свидетелей и смыться.

— Мы не можем привести сюда верблюдов, — сказал Убо. — Их могут опознать.

— Продадим в соседних деревнях, — посоветовал Ауда. — Если цена будет подходящей, никто не станет расспрашивать, откуда мы их взяли.

— Это мысль, — сказал Конан. — Все может пройти удачно, хотя мне не по душе заниматься мелким воровством, когда в укрытии нас ожидает огромная добыча.

Тут он увидел, что к ним приближается знакомое лицо. Остальные проследили за его взглядом.

— Этот хлыщ — капитан Махак, — произнес Убо, сплевывая зернышко граната на мозаичную мостовую. — Что на этот раз нужно генералову щенку?

— Он не щенок, — возразил Конан. — Скорее волк, так что будьте повежливее.

— Доброго тебе вечера, капитан Конан, — сказал Махак, с легчайшей насмешкой выговаривая военное звание. — Его превосходительство и визирь Акба мечтают об удовольствии лицезреть тебя за своим столом.

— Вновь мне оказана честь большая, чем я заслуживаю.

Конан встал, взял свой меч и пристегнул его к поясу. Вслед за капитаном он последовал через площадь и обнаружил Кэтчку сидящим на своем обычном месте. На этот раз генерал весело приветствовал Конана:

— Мое почтение, капитан! Добро пожаловать за мой стол. Надеюсь, ты еще не поел.

— Нет, — с поклоном ответил Конан.

— Тогда раздели нашу трапезу, — сказал визирь.

Киммериец без колебаний ухватил жареную индюшачью ногу, оторвал ее от дымящейся тушки, а затем обмакнул в острый, пикантный соус.

— Не сомневаюсь, что недавняя вылазка вашего превосходительства оказалась успешной?

Он откусил большой кусок мяса, затем запил его глотком сладкого финикового вина. Он не опасался быть отравленным человеком, что мог уничтожить его одним ленивым движением руки и ни перед кем не держал ответа.

— Все было вполне приемлемо, — сказал Кэтчка, хриплый голос будто доносился откуда-то из глубин его пуза. — Мы преследовали мятежников, схватили нескольких и распяли их в назидание остальным. Но большинство переправилось через реку и засело в своей крепости.

— Через реку? — переспросил Конан. — Ты имеешь в виду Ильбарс?

— Это единственная значительная река во всей округе, — сказал визирь.

— Может ваш король обратиться к королю Турана с требованием выдать их? — спросил Конан.

— Так уж вышло, — объяснил визирь, — что земля, куда они сбежали, — это спорная территория.

— Как это? Я думал, Ильбарс — граница между Тураном и Иранистаном.

— Так и есть, — сказал визирь, — но границы, определяемые реками, иногда меняются. — Он окунул палец в вино и провел на столе волнистую линию. — Здесь Ильбарс. А здесь, — он изобразил широкую петлю, — земля, где стоит цитадель мятежников. Она вся на юге от реки, на территории Иранистана, включающей в себя землю внутри этой излучины. Затем, несколько лет тому назад, река разлилась. Поток залил узкий перешеек, и территория оказалась к северу от основного течения. Король Турана утверждает, что основное течение и является границей, так что земля эта теперь его. Наш король, естественно, утверждает противоположное: настоящей границей является извилина, что течет севернее, и земля по-прежнему его. Пока земля необитаема, за исключением коз и овец, эта перебранка может длиться из поколения в поколение. Но в данном случае возникло затруднительное положение. Его величество, будучи весьма осмотрительным монархом, приказал нам не пересекать реку даже здесь, ибо не желает спровоцировать войну с Тураном.

— Король Турана симпатизирует бунтовщикам? — спросил Конан.

— Естественно, сам он утверждает, что нет, — сказал Акба. — Так же как естественно, что симпатизирует, хотя мы не думаем, что он оказывает им сколь-нибудь значительную поддержку.

Конан недоумевал, зачем они рассказали ему все это. Впрочем, долго ему удивляться не пришлось.

— У его превосходительства есть для тебя предложение, — сказал визирь.

— Да, — сказал Кэтчка. — Поскольку ты со своими людьми — чужеземцы и не имеете отношения к трону Иранистана, вы сможете напасть на остров и захватить их оплот без всяких осложнений между двумя странами.

— Мне приятно, что вы считаете нас пригодными для такой задачи, — произнес Конан, — но мой отряд обескровлен. Несомненно, нам не подавить силу, что даже вам доставляет изрядные трудности.

— На нас напал их летучий отряд, а не основные силы, — проворчал Кэтчка.

— Действительно, там всего лишь горстка мятежников, — подтвердил визирь Акба. — Но мы и не просим тебя пойти и разбить их.

— Тогда чего же вы желаете?

— Мы хотим, чтобы вы присоединились к нам! — сказал Кэтчка и разразился хохотом, звучащим будто тигриный рык.

— Понимаю, — сказал Конан, слова генерала показались ему петлей, затягивающейся вокруг шеи. — Полагаю, тебе нужна информация об этих мятежниках, их численности и расположении, слабых местах укреплений.

— Нет, от всего этого нам толку мало, — сообщил генерал. — Я хочу, чтобы ты убил вождя мятежников, посягающего на трон. Принеси мне его голову, и я заплачу тебе три тысячи унций чистейшего золота, которого хватит тебе и твоим головорезам на целый год беспробудного пьянства! — И снова послышался этот тигриный, кашляющий смех.

Пока генерал говорил, Конан судорожно искал выход, как бы не выдать себя колебанием и нерешительностью.

— Заметано! — вскричал он. — За три тысячи унций золота я пойду и прикончу самого туранского короля!

Услышав это, генерал и визирь от всей души рассмеялись и принялись хлопать по спине своего гостя. Генерал собственноручно наполнил кубок киммерийца.

— Известны вам имя и внешность посягателя? — осведомился Конан.

— Его зовут Идрис. Никто из нас не лицезрел юношу, но известно, что от роду ему шестнадцать лет. Если он и вправду королевский сын, то должен быть весьма невелик, с привлекательными чертами лица. Его мать была красоты неимоверной, иначе не стала бы королевской наложницей. Следовательно, можно предположить, что он красивый парень. Если они будут представлять какого-нибудь огромного, неуклюжего и уродливого малого как Идриса, знай, что это обман, которым надеются ввести в заблуждение наемных убийц. Ищи миловидного юношу, с чьим мнением считаются остальные, даже если он будет одет как попрошайка и отзываться на какое-нибудь другое имя.

— Меня им не одурачить, — уверил их Конан. — С такими штучками я встречался и раньше.

— Превосходно! — с лучезарной улыбкой подытожил визирь.

Он навалил на блюдо Конана засахаренных фруктов и велел подать вина из личных генеральских запасов.

Часом позже Конан вернулся к своему столу у таверны. К Убо, Чемику и Ауде присоединилась Лейла со своим отцом. Киммериец отцепил меч и вновь занял свое место, лицо его было мрачно.

— Вы с генералом, похоже, отлично поладили, — сказала Лейла. — Удивительно, что ты еще можешь ходить.

— Надо уметь сохранять разум, когда тебя усиленно потчуют крепким вином, — отозвался он. — А теперь послушайте меня все. Мы в смертельной опасности.

— Рассказывай, атаман, — сказал Убо.

Конан быстро обрисовал им суть предложения, сделанного Кэтчкой и Акбой. Когда он упомянул о золоте, глаза бандитов загорелись.

— Не только наемник и бандит, — проговорила Лейла, — но еще и наемный убийца! Я и не предполагала встретить человека столь разносторонних талантов.

— Не вижу, в чем проблема, атаман, — сказал Чемик. — Дело, возможно, слегка рискованное, но не более, чем налет на Шахпур. Три тысячи унций, риск стоит того.

— Точно, — сказал Ауда. — Не говоря уже об опасности при отказе.

Конан сплюнул на мостовую.

— Вы что, совсем дураки — думать, будто эта свинья в доспехах собирается заплатить нам три тысячи унций золота? Даже если мы добьемся успеха, он просто заберет голову парня и убьет нас всех, дабы скрыть свою трусость и вероломство. Затем он и этот лукавый придворный вернутся к королю, покажут ему голову и расскажут о грандиозной битве с мятежниками, в которой они захватили бесценный трофей. И они пожнут награды и титулы, а мы будем кормить шакалов в пустыне.

— Так, — проговорил Убо. — Я понимаю.

— Что же нам тогда делать? — спросил Чемик.

— Мы уезжаем, будто приняли предложение, — сказал Конан. — Затем скачем до самого острова, ибо Кэтчка способен послать своих псов следить за каждым нашим шагом. Я предлагаю проехать прямо рядом с крепостью мятежников и пересечь излучину реки с другой стороны.

— На туранские земли? — осведомился Волволикус. Казалось, он полностью оправился от дневной слабости. — Не рискуем ли мы тогда нарваться на дозоры Торгут-хана?

— Конечно, — ответил Конан, — но теперь я считаю это меньшим риском.

— Что ж, похоже, пока мы должны выполнять желания генерала, — сказал Волволикус.

На следующее утро Конан собрал остатки своей банды, поднимая некоторых с полов самых низкопробных кабаков, пинками и проклятиями заставляя их искать коней и снаряжение, седлать и садиться верхом. С хмурыми рожами, многие еле держась в седле, они выехали из города. На краю оазиса им встретился ожидавший их отряд кавалеристов.

— Капитан Махак, — проговорил Конан, поднимая руку в приветствии, — что привело вас сюда? Торжественные проводы вряд ли необходимы.

— Но мой генерал настоял на том, чтобы вы были удостоены эскорта на первом этапе вашей героической миссии. — Он обращался к ним со злобной ухмылкой, одновременно оглядывая мутноглазое войско. Затем его взгляд остановился на Лейле. — Все, кроме нее. Она останется здесь.

Рука Конана двинулась к рукояти оружия. Там она и застыла, ибо сотня солдат направила на него свои луки.

— Объяснись, капитан, — прошипел он.

— Ни мне, варвар, нет нужды объясняться, ни моему генералу. Тем не менее он любезно разрешил сообщить тебе, что эта дама останется здесь в качестве его гостьи. Она удостоится наилучшего приема и никоим образом не подвергнется каким-либо посягательствам. Но она останется здесь.

Конан весь кипел от ярости, но тут Лейла положила руку ему на плечо:

— Похоже, быть мне гостьей генерала. Глупо противиться неизбежному. Отправляйтесь выполнять свою миссию. Я буду здесь, когда вы вернетесь. — Она посмотрела на своего отца: — Со мной все будет в порядке.

Махак щелкнул пальцами, и солдат подхватил поводья ее лошади. Он повел ее обратно в город. Лейла не обернулась. Капитан еще раз оглядел банду разбойников и взорвался пронзительным хохотом:

— Нет зрелища более волнующего, нежели отборные воины, отправляющиеся на выполнение боевого задания!

Остальные солдаты радостно загоготали, бандиты же, охваченные бессильной злобой, понуро сидели на своих лошадях.

— Вперед, капитан Конан, — сказал Махак. — Я со своими солдатами буду следовать за вами, но не слишком близко. Даже у простых вояк носы для этого чересчур чувствительны!

Чуть не задыхаясь от гнева, Конан пришпорил коня и рысью проскакал мимо ухмыляющегося офицера, давая себе обет отомстить. За ним скакала его маленькая шайка.

Глава девятая

— Я этого не понимаю, — говорил Осман, все еще нетвердо покачиваясь в седле, в голове у него шумело после давешней попойки. — Почему колдун не может перенести сюда дочь своим магическим искусством? Нет ли у нее заклинания сделаться невидимой, дабы спокойно уйти из города и украсть себе лошадь?

— Вот опять, — сказал Волволикус, — ты обнаруживаешь свое полное неведение магии. Я занимаюсь вовсе не трюками мелких факиров, развлекающих толпы на ярмарках. Великая магия — это не просто вопрос знания и декламации особых слов. Я сейчас далеко от своих книг и инструментов, источников моей силы. Свинячий генерал зажал меня в тиски, как и всех остальных.

— Он и тот визирь должны догадаться, что Лейла не моя жена, тогда они поймут, что она куда менее ценная заложница, — сказал Конан.

— Я вообще в ней никакого толку не вижу, — проговорил Мамос. — Я, например, не прочь ускакать и оставить ее там.

Конан обрушился на паникера:

— Я не брошу ее и вам не позволю. Если желаешь смыться сейчас, далеко не уедешь.

Большим пальцем он указал через плечо. За ними скакал отряд Махака.

Убо, поигрывая пальцем на лезвии своего ножа, добавил:

— А рискни ты ускакать в Туран без нас, что нам останется думать, кроме того, что ты собираешься вернуться и захапать себе все сокровища? Мы останемся с атаманом, Мамос.

— Я не предатель, — угрюмо проговорил Мамос. — Но думаю, что глупо многим мужчинам рисковать своими шеями ради единственной девчонки. Колдун не в нашей банде.

— Сейчас мы все вместе, — сказал Конан. — И мы останемся вместе, пока не покончим с этим делом и не разделим сокровища. Я найду способ удовлетворить Кэтчку и вернуть женщину в целости и сохранности.

— Как? — спросил Осман.

— Все в свое время, — ответил ему Конан.

И они поскакали к реке.

— Ты хочешь сказать, что вас прогнали демоны Волволикуса? — спросил Загобал с презрительной насмешкой в голосе. — Я думал, ты из материала потверже. И почти начинаю подозревать, что ты таки нашел сокровища и думаешь теперь напугать меня, чтобы я держался от него подальше.

— Хватит молоть чепуху, — холодно проговорил Беритус. — Если бы я отыскал сокровища и решил оставить их себе, на кой мне было возвращаться сюда?

Они сидели в шахпурских покоях Загобала.

— Напротив, я потерял троих отличных парней, а теперь должен выслушивать твои оскорбления. Если ты считаешь, что обойдешься и без моих услуг, я охотно отправлюсь куда-нибудь еще.

Загобал обуздал свой гнев.

— Нет, я наговорил в сердцах. Уж очень меня раздражает, что эти подлые негодяи от меня улизнули. Торгут-хан почти обезумел от страха, ведь королевские налоговые чиновники будут здесь со дня на день. Ежедневно мне приходится выслушивать его бредни и сопли. — Он продолжил уже поспокойней: — Итак, мой друг, этот чародей окружил свои владения ужасными заклятиями? Я полагаю, вполне возможно опрокинуть их, если отыщется другой достаточно могущественный маг.

— Я бы не стал тратить время, — сообщил ему Беритус. — Думаю, есть лишь ничтожная вероятность того, что сокровища скрыты в доме чародея.

— Почему ты так считаешь?

— Маг был вместе с бандитами, когда они ушли в Иранистан. Зачем бы ему оставаться с ними, если сокровища лежат в его собственном доме? Думаю, это потому, что он теперь в банде, а сокровища еще не поделили. В большинстве случаев бандиты разлетаются, будто пух чертополоха, — каждый идет куда ему нравится. Но они держатся вместе, будто кольца в кольчуге, когда добыча еще не поделена и каждый боится и подозревает остальных.

— Ты говоришь мудро, — согласился Загобал. — Верю, что ты зришь в корень.

— Мы должны следить за ними, — продолжил Беритус. — Думаю, что, скорее всего, сокровища спрятаны в одном из разбойничьих укрытий. Они ждут, когда поутихнут розыски, чтобы вернуться и поделить добычу.

— Тогда возвращайся со своими людьми на юг, к реке. Когда найдете их, сядьте им на хвост, но не дайте им обнаружить слежку. Пошли гонца сообщить мне, что они обнаружены, и приклейся к ним намертво.

Беритус встал.

— Будет как ты пожелаешь.

Он повернулся и покинул жилище Загобала.

Переправа оказалась легкой, река в этом месте была мелкой и течение медленным. Ближе к середине киммериец остановился, склонился с седла, горстями принялся черпать воду и поливать себе голову. День был жаркий, и заросшие берега кишели жужжащими и щелкающими насекомыми.

— Наш друг капитан Махак больше нас не сопровождает, — сообщил, оглянувшись, Осман.

— Его не видно, ты имеешь в виду, — поправил Конан. — Разумеется, заметь мятежники, что мы прибыли в сопровождении регулярной иранистанской кавалерии, это бы не облегчило нашу задачу.

Он пустил коня рысью, и животное, вздымая тучи брызг, рванулось на противоположный берег.

— Куда дальше, атаман? — спросил Убо.

— На север. Остров невелик. Чтобы увидеть крепость, долго ехать не придется. Скорей всего, мятежники перехватят нас еще раньше.

— Если они хоть чуточку стоящие мятежники, — сказал Чемик, — то в Зеленой Воде у них есть шпионы. Они уже могут знать, кто мы такие.

— Значит, все разговоры оставьте мне, — предупредил Конан.

Менее чем через час езды они увидели первый наблюдательный пост мятежников. То был единственный человек верхом на коне, расположившийся на вершине невысокого холма. Длинный красный вымпел развевался на конце его тонкого копья, солнце блестело на полированной стали маленького круглого щита.

— Самоуверенный парень, — сказал Волволикус. — Похоже, его мало заботит, что за ним наблюдают.

— Да, кажется, они уверены в себе, — согласился Конан. — Для нас это хорошо.

— Почему? — спросил чародей.

— Испуганные нападут куда скорей, нежели те, что не сомневаются в своих силах.

Еще через четверть часа они увидели крепость. Это было грубое сооружение из земли и бревен, отделанное необработанным камнем. В открытых воротах появилась шеренга вооруженных всадников.

— Торжественная встреча, — сплюнув, заметил Убо.

— Улыбайтесь и будьте подружелюбней, — предупредил Конан. — Помните, мы приехали, чтобы присоединиться к ним. Если они слабы, то вряд ли пренебрегут помощью вооруженных авантюристов, даже если нас не волнуют их дела и мы хотим драться только ради добычи.

Всадники приближались, и киммериец разглядел, что доспехи их были в точности как у солдат Кэтчки, только большей частью старые и поблекшие. На груди каждой кирасы был грубо намалеван синий дракон на черном поле. Всадников было около сорока; натянув поводья, они выстроились перед разбойниками полукругом.

— Я — Хоста, — представился мужчина в поношенных, но прочных латах, — командир в армии его величества короля Идриса Седьмого Иранистанского. Кто вы такие и что за дело привело вас сюда?

— Я — Конан, командир наемников. Мы прискакали из Турана, и до нас дошла молва, что ваш король может нуждаться в услугах профессиональных вояк в своей борьбе с узурпатором Ксарксасом. Тогда мы и прискакали сюда.

Киммериец, как и все его люди, улыбался во весь рот. Мятежники оставались хмурыми, и пики их были нацелены на непрошеных гостей.

— Его величеству служат преданные соратники, — сказал Хоста. — Впрочем, я не смею говорить за него и доставлю вас в цитадель. Вы все сейчас сдадите свое оружие.

Услышав это, бандиты возмутились, но Конан движением руки успокоил их.

— Разумеется. Мы желаем лишь выразить королю свою добрую волю и полностью вверяем себя в его руки.

Конан отстегнул пояс с оружием и передал его Хосте. Медленно и неохотно бандиты последовали его примеру. Когда они были разоружены, встречающие заметно успокоились.

В полном молчании они въехали в крепость. Настоящих ворот здесь не было. Вместо этого глубоко в землю были вкопаны бревна, а другие втиснуты между ними.

Бойцы патрулировали земляной вал, ощетинившийся деревянным частоколом. Конан, со своим долгим военным опытом, понимал, что это укрепление и дня не выдержит против решительного противника, имеющего саперов, осадные машины и обученную пехоту. Подобная оборона могла лишь с трудом сдержать кавалерию, такую, как у Кэтчки.

За грубыми стенами располагались с десяток строений и множество палаток, среди которых до четырех сотен мужчин подвергались военной муштре, в то время как женщины стирали, готовили и ухаживали за больными и ранеными. Последних было видимо-невидимо. Многие из упражняющихся были перевязаны. Другие ковыляли на костылях между палатками. Несмотря на тяжелые раны, все выглядели решительно и непреклонно.

Конана и его людей привели на открытую площадку в центре укрепления, где на деревянном помосте стоял высокий шест с длинным черным знаменем, украшенным фигурой синего дракона. На помосте столпились люди, окружившие единственную сидящую фигуру.

— Ждите здесь, — скомандовал Хоста. Бандиты в полном молчании застыли в седлах, в то время как капитан подъехал к помосту и спешился. Он что-то проговорил собравшимся, но так тихо, что Конан ничего не расслышал. Конвой теперь расположился прямо за ними, пики нацелены в спины прибывших.

— Подойди, именуемый Конаном, — громогласно позвал один из мужчин.

Киммериец пустил коня и остановился прямо у помоста. Здесь он спешился и встал перед возвышением. Единственным предметом обстановки этой платформы являлось богато украшенное резьбой массивное деревянное кресло. На этом полевом троне восседал юноша в синей мантии. Он обладал весьма дородным телосложением, вьющимися рыжими волосами и угрюмым взглядом. Его окружали люди средних лет и старше, одетые лучше, чем основная масса бунтовщиков. Конан сообразил, что это главы семейств, подвигнувших на борьбу претендента.

— Чужеземец, — произнес седобородый мужчина, — ты стоишь перед королем Идрисом Седьмым, полноправным властителем Иранистана. Что за дело у тебя к его величеству?

Конан взглянул на юношу, занимающего трон, затем его взгляд скользнул по зрелым мужчинам и дальше, туда, где между высокими стражниками стоял худенький темноволосый мальчик. Киммериец вновь посмотрел на сидящего на троне.

— Слезь-ка со стула, паренек, — сказал Конан.

Люди на помосте ощетинились, некоторые схватились за оружие. С пренебрежительной усмешкой Конан подошел к стройному, красивому юноше.

— Ваше величество, почту за честь предложить вам наши услуги.

Юноша восторженно рассмеялся и обратился к старшим:

— Я же говорил вам, что все это ерунда! Разве настоящий солдат примет пехтуру за истинного принца!

— Что до настоящего, — сказал седобородый, — это мы еще решим.

Он щелкнул пальцами юноше, сидящему на троне.

— Возвращайся к своим упражнениям с пикой, малый.

Парень сразу вскочил и стянул с себя синюю мантию. Другой юноша накинул ее на себя и занял свое место.

— С чего бы нам нуждаться в ваших услугах, чужестранец? — холодно поинтересовался белобородый.

— Одну минуту, дедушка, — перебил его мальчик на троне. — Какого ты племени, капитан Конан? — нетерпеливо спросил он. — Я раньше никогда не видел подобных тебе.

— Я из Киммерии, — сказал Конан. — Очаги моего клана горят далеко на севере, среди туманов и скалистых утесов. Мы воинственное племя, из года в год сражаемся с нашими соседями и друг с другом. В самом деле, мы величайшие воины на земле. Годы назад, когда я был примерно твоих лет или даже младше, я участвовал в разграблении Венариума, когда воины Киммерии выбили аквилонцев с нашей земли, уничтожив гландерцев и боссонийцев, с которыми аквилонцы задумали поработить наши родовые владения.

— Венариум! — воскликнул мальчик. — Я слышал об этой битве!

— Северная стычка — ничтожный опыт для того, кто мог бы служить истинному королю Иранистана, — сказал человек, к которому Идрис обращался как к деду.

Мальчик не обратил на него внимания.

— Кто твои боги, Конан?

— Наш бог — Кром, что обитает в священной горе в самой глуши Киммерии. Кром такой же, как мы, лишь битвы волнуют его. Бесчисленные столетия он сражается с Имиром, богом эзиров и ваниров. Когда мы рождаемся, он одаривает нас силой, храбростью и воинственными сердцами. А помимо того, он мало о нас заботится.

— Суровый бог. Вы молитесь ему, приносите жертвы?

— Мы не молимся, ибо он бы все равно не услышал. От Крома мало толку тем, кто просит большей силы. Его радует кровь, что мы проливаем в битвах, неважно, наша собственная или наших врагов.

— Да, он кажется настоящим богом воителей, — сказал мальчик, окинув пренебрежительным взором мужчину в облачении жреца Митры.

— Это божество примитивных народов, ваше величество, —презрительно фыркнул жрец. — Цивилизованный монарх чтит богов правосудия и порядка, что радуются достижениям искусств и ремесел. Когда король воздвигает пышный храм своему богу, весь мир признает величие властителя.

— Точно, — сказал Конан. — А жрецы приобретают прекрасную новую лавку для своих сделок. — Он заметил, что некоторые на помосте втайне симпатизировали его дерзким речам. Другие же откровенно возмущались. — Мой господин, я готов ответить на все твои вопросы о себе, моем боге и моем народе, но я бы желал знать, собираешься ли ты принять мои услуги.

Идрис с большим сомнением оглядел шайку Конана.

— Несомненно, остальные здесь не киммерийцы. Один вообще выглядит жрецом или мудрецом. Другие же похожи на свору разбойников.

— У вашего величества наметанный глаз, — признал Конан. — Действительно, это неотесанные негодяи, ни один из них не годится для парада, но никто не нанимает воинов ради их внешнего вида. Это нерегулярная кавалерия высшей пробы, разведчики и налетчики вне всякого сравнения.

— Вполне могу поверить, что в налетах они знают толк, — презрительно скривив губы, проговорил мужчина в доспехах. — Нет сомнения, что множество караванов и отрядов паломников познали это на собственном опыте. Что же до разведки, то действительно, некоторые часто выслеживают свои жертвы, скрытно, исподтишка, дабы подловить их максимально слабыми, ничего не подозревающими и почти беззащитными.

— Возможно, кузен Дунас, ты слишком суров к ним, — упрекнул говорящего мнимый король.

— Нет, ваше величество, он совершенно прав, — сказал Конан. — Только что из того? Разве мы ведем речь о хороших манерах для придворных дам и заморских послов? Нет, мы говорим здесь о кровавых делах! Это суровая работа, и ее лучше оставить суровым людям, а эти в своем ремесле истинные мастера. Дело не в том, что подобных людей никто не желает видеть в своем королевстве во дни мира. Когда придет мир, дайте им положенную плату, и они тотчас покинут пределы державы, дабы отыскать волнения где-нибудь еще, ибо эти люди не выносят мирных земель.

Идрис снова рассмеялся.

— Он нравится мне, советники! Я желаю нанять и его, и его людей. Он забавляет меня, и, возможно, они хорошо послужат.

— Ваше величество, — возразил белобородый, — это невыносимо! Истинному властителю Иранистана не могут служить подлые бандиты! Это не принесет тебе популярности среди простого народа, а короли окрестных держав заявят, что ты не настоящий король, а просто самозванец, поддерживаемый преступными наймитами!

Юноша повернулся в своем кресле и уставился на старика.

— Дедушка, я или не я истинный король Иранистана?

— Разумеется, король — ты, внук мой, — ответил старик, лицо его вспыхнуло.

— Тогда моя воля здесь закон, а моя воля, чтобы этот Конан и его люди служили мне.

Старик согнулся в поклоне:

— Как пожелаете, ваше величество.

— Превосходно! — воскликнул Конан. — И, ваше величество, тебя не должно заботить, что о нас подумают соседние короли. Король, подобный узурпатору Ксарксасу, которому служат такие, как генерал Кэтчка и визирь Акба, все же признается таким же монархом, как и все остальные.

Человек, именуемый Дунас, шагнул к краю помоста.

— Откуда тебе известны эти люди, чужеземец?

— Что ж, до самого вчерашнего дня мы находились в городе Зеленая Вода, а там расположена штаб-квартира Кэтчки.

Конан видел, что Дунас выглядит каким-то удрученным, как будто бы это были сведения, которыми он собирался ошеломить прочих.

— И ты точно так же предлагал ему свои услуги? — спросил мужчина с суровым лицом, что стоял за троном.

— В этом не было нужды, — сообщил Конан. — Кэтчка и Акба сами меня нашли.

Старик недоверчиво рассмеялся.

— Что за прок им с их первоклассной кавалерией в таком хвастливом варваре, как ты, вместе с твоей бандой драных головорезов?

Конан взглянул на говорящего так, будто сомневался в его здравом рассудке.

— Как, они хотели, чтобы я убил вашего короля. Чего же еще? — Сзади он услышал резкий вздох своих людей. — Они посулили мне три тысячи унций первоклассного золота за голову Идриса.

На помосте воцарилась гробовая тишина. Затем вновь заговорил человек, стоящий за троном:

— Но вы не оказались настолько глупы, чтобы решить, что они выполнят договор, не так ли?

— Именно так. Разумеется, я согласился сделать это. Мы поскакали сюда вместе с отрядом под командой некоего капитана Махака, следующим по нашим пятам, ибо выбор у нас был небольшой. Если ваш монарх не предлагает мне абсурдного вознаграждения и самоубийственной миссии, я думаю, он окажется лучшим хозяином, чем его сводный брат-узурпатор.

Человек за троном кивнул.

— Вот теперь, ваше величество, я начинаю верить этому бандиту. Он как будто знает свое ремесло. Я подожду судить о его людях, пока не увижу их в деле.

— Отлично, дядя, — с воодушевлением воскликнул мальчик. Затем он обратился к Конану: — Это старший брат моей матери генерал Элтис, мой главнокомандующий. Его отец и мой дед — визирь Джемак.

Седобородый слегка кивнул.

По зову Элтиса к нему подбежал и отдал честь начальник конвоя Конана:

— Мой повелитель?

— Найди палатку для этих людей и зачисли их к нашим разведчикам. Держи их под самым пристальным наблюдением и обо всем докладывай мне.

— Как прикажешь, мой повелитель, — сказал Хоста, согнувшись в поклоне.

— Я поговорю с тобой, позже, капитан Конан, — заявил юный претендент на трон.

— К услугам вашего величества, — сказал, кланяясь, Конан.

Он повернулся и вскочил на коня. Маленький отряд последовал за Хостой к скоплению выгоревших палаток.

— Как называется эта деревня? — спросил Загобал.

— Телмак, мой командир, — ответил офицер. Он командовал одним из многих подразделений, прочесывающих округу. — Это ничтожное поселение, не примечательное ничем, кроме верблюжьего рынка. Им ничего не известно об ограбивших храм. — Юный офицер стер пот со лба, ибо день был палящий. — Здесь годы и годы не было ничего примечательного, разве что несколько дней назад, когда у них украли девяносто три верблюда, да и то жители деревни выследили животных и вернули их.

— Это пустая трата…

Тут слова капитана задели что-то в памяти Загобала. Что же это? Внезапно он вспомнил. Беритус рассказывал ему, что он со своими людьми проследил бандитов до маленького, узкого ущелья с хорошим источником воды. Там были следы пребывания великого множества верблюдов, но эти верблюды ушли в том же направлении, откуда прибыли, причем ушли порожними. Бандиты же прискакали позже, ибо все их следы лежали поверх верблюжьих, а ускакали они в другом направлении. Здесь было о чем задуматься.

— Позови мне деревенских старейшин.

Они подошли, взирая с подобающим испугом.

— Расскажите мне об этой краже, — грубо потребовал Загобал.

— Превосходнейший, — сказал человек, чья раздвоенная бородка была окрашена в желтый цвет, — буквально несколько дней назад, прямо перед полнолунием, сюда пришли разбойники и угнали девяносто три головы из самых отборных. На следующий день наши лучшие люди вооружились и пустились по следу.

— Точно, — сказал мужчина помоложе, — это было не трудно с такой уймой верблюдов, да и воры не разбили стадо на маленькие партии и не повели их разными путями, как обычно делают похитители верблюдов. Следы привели в маленький каньон, затерявшийся глубоко в холмах, место с источником на старой караванной дороге. Не многие пользуются тамошним источником, разве что пастухи, а потому последние годы бандиты устраивают там свое лежбище.

— Там мы и обнаружили всех верблюдов, — продолжил желтобородый, — охраняемых единственным разбойником, раненным в момент похищения. Его мы прикончили, раскромсали тело и развесили на кусте, дабы остальным неповадно было. Затем мы отогнали наше стадо домой.

— И никаких следов остальных бандитов вы не заметили? — спросил Загобал.

— Нет, превосходнейший. Верблюды затоптали все прочие следы.

— Кто-то из вас поведет меня на это место, — распорядился Загобал. — Я хочу видеть его.

Несколькими часами позже Загобал уже обнюхивал каньон. Ветры унесли большинство каких-либо следов, что оставили после себя воры. Несомненно, это было превосходное лежбище для преступников. Но что здесь произошло? Загобал начал связывать воедино разрозненные сведения.

Большое стадо верблюдов было украдено и собрано вместе, потому что кому-то понадобилось перевезти огромный груз. Единственного раненого разбойника оставили присматривать за животными, в то время как остальные отправились за этим грузом. Но затем пришли жители деревни, дабы получить обратно свое стадо. Бандиты вернулись и обнаружили, что весь их транспорт уплыл. Что дальше?

И вот ключевой вопрос: были ли здесь сокровища, столь чудесным образом перенесенные из Шахпура? Или они собирались доставить верблюдов куда-нибудь еще, дабы погрузить их? Если первое верно, тогда они должны были запрятать сокровища где-то поблизости.

— Какие будут указания, превосходнейший? — прервал мысли Загобала молодой офицер.

— А? Да, сейчас мы отправляемся в Шахпур. Заманчивым было оставить людей обшарить все место, но последнее, чего он хотел, это чтобы кто-нибудь еще, нежели он, обнаружил сокровища. Если они здесь, бандиты скоро вернутся за ними. А у него есть Беритус и его непревзойденные охотники на людей, которые выследят негодяев здесь или там, где еще могут быть спрятаны сокровища.

Он оседлал своего горячего коня и поскакал в сторону Шахпура, его люди следовали за ним.

— Что ты думаешь о юном претенденте, Конан? — спросил Волволикус.

— Паренек решительный, — сказал киммериец, — но он слишком молод, чтобы судить здраво. Хорошо, что он не позволяет своим старшим родичам управлять собой как заблагорассудится, но подобное юношеское упрямство может запросто обернуться жестокостью. — Конан пожал плечами. — Он может стать могущественным королем, но точно так же он обладает задатками тирана. Мне до этого дела нет, я не собираюсь иметь его своим властелином. В любом случае большой опасности нет. Королевства мира усеяны костями претендентов, большинство из которых не кто иные, как самозванцы, выдвинутые своими родственниками.

— Думаешь, у мальчика мало шансов выиграть Совершенный Трон?

— Почти никаких, — ответил Конан. Они сидели в душной палатке, беседуя при свете единственной свечи, в то время как остальные дрыхли на улице. — Крепость едва ли достаточно сильна даже для барона-грабителя, промышляющего разбоем среди своих соседей. Солдаты Идриса кажутся преданными, но это, может быть, потому, что здесь, в приграничных землях, они считают настоящих иранистанцев чужеземцами. Я подозреваю, что Ксарксас — существо слабовольное или же он отвлечен на каких-нибудь других границах или внутри государства, иначе он давным-давно подавил бы это незначительное восстание. Он оставил здесь Кэтчку воевать с горсткой людей, скрывающихся на огромной территории. Затем он еще больше мешает ему, не позволяя захватить этот маленький остров из страха обидеть Туран. Неудивительно, что свинья искала дешевый и быстрый способ покончить со здешними проблемами, а для того нанять меня в качестве убийцы.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Волволикус. — Но по-прежнему не понимаю, что ты собираешься делать со всем этим. Если я вернусь домой, то смогу употребить свои силы, дабы вызволить дочь из Зеленой Воды. Но расстояние слишком велико, это займет много времени. Пока я доеду и вернусь сюда, может оказаться слишком поздно. Как долго она будет в безопасности в лапах этих злодеев?

— Ни минуты, — отозвался Конан. — Но Лейла рассказывала мне, будто недоступна нежеланному вниманию любого мужчины. Это правда?

— Ее малые силы вселяют в нее неоправданную уверенность, — ответил маг. — Достаточно защищенная от приставаний большинства, здесь она имеет дело не с обычным мужчиной. Человек с армией под рукой способен добиться того, чего пожелает.

— Тебе недостает твоих книг и инструментов, — сказал Конан. — Но, несомненно, у тебя припасены какие-нибудь скромные чары, не требующие тщательных приготовлений.

— Какие-нибудь — да. Ты что-то замышляешь?

— Именно. Послушай меня и сообщи, как тебе это понравится.

Двое мужчин говорили до глубокой ночи. На следующий день капитан Хоста взял их в дозор вместе со своими людьми. Они поскакали к реке, дабы следить за возможным вторжением. Всех людей Конана облачили в безрукавки с намалеванными на них фигурами дракона.

— Много ли толку от этих дозоров? — спросил Конан.

— Нет, будь они прокляты! — ответил Хоста. — Мы сильны лишь настолько, чтобы заметить врага и со всех ног бежать назад докладывать об этом. Как я хочу настоящей драки!

Конан улыбнулся. На лучшее нельзя было и надеяться.

— Как бы ты посмотрел на маленькую стычку с довольно незначительным отрядом кавалерии здесь, поблизости?

— Насколько незначительным? — подозрительно спросил Хоста.

— С учетом моих людей численное превосходство будет на нашей стороне. Я приманю их, а затем ты вступишь в дело и захватишь всех.

— Ты только что присоединился к нам, — с сомнением проговорил Хоста. — Рановато позволять тебе затевать акцию против врага.

— Если тебе не нравится мой план, ты можешь ускакать и оставить нас умирать, — сказал Конан. — Решай, риск невелик, а ты говорил, что желаешь дела.

Хоста внимательно посмотрел на него, затем кивнул:

— Согласен.

— Хорошо, — сказал Конан, изучая покрытую травой землю близ реки. — Теперь нам требуется лишь одно.

— Что же это?

Конан указал на отару, пасущуюся под присмотром человека с изогнутым посохом.

— Одна из тех овец.

Бандиты гуськом направились через лощину. По обе стороны от узкого прохода на сорок футов возвышались каменистые склоны. Сверху за ними наблюдал человек, затем он побежал на юг. Зоркие глаза киммерийца отметили мимолетное движение.

— Будьте наготове, — тихо произнес он.

Послышались тишайшие звуки мечей, ослабляемых в ножнах, луков, вытаскиваемых из промасленных кожаных колчанов.

Внезапно лощина расширилась, и они оказались в открытом пространстве диаметром около двух сотен футов, по-прежнему ограниченном отвесными стенами. Когда все всадники выехали из лощины, они увидели наверху людей, бегущих к краям каменной чаши с луками в руках. Тут послышался стук копыт, на равнину выехали и рассеялись всадники. Широким полумесяцем они встали перед разбойниками. Один из них чуть выдвинулся.

— Приветствую, друзья мои! — издал радостный вопль капитан Махак. — Как приятно снова увидеть ваши очаровательные рожи. Вы не слишком задержались на острове. Что, нервы не выдержали?

Он разглядывал их ищущим, кровожадным взглядом.

Конан выехал вперед.

— Долго ли умеючи, — сказал он. — Прошлой ночью я сделал то, что обещал, и мы тотчас прискакали сюда. — Он встал бок о бок с иранистанским офицером и, ухмыляясь, посмотрел на того в упор. — Полагаю, что сейчас осталось лишь решить дела с могущественнейшим генералом Кэтчкой и его досточтимым другом, блистательным визирем Акбой.

На жестоком лице Махака выразилось замешательство.

— Правда? Ты прикончил претендента? Ну-ка покажи.

Из седельной сумки Конан вытащил окровавленный мешок домотканого полотна.

— Я отдам это генералу Кэтчке, и никому другому.

Махак снова заулыбался.

— Отменная работа! Ты выдающийся воин. А теперь будь так добр и позволь мне удостовериться в этом убийстве. Покажи мне голову.

— Ты доставил мне женщину, Лейлу? — спросил Конан.

— Она с его превосходительством наслаждается наичудеснейшим гостеприимством и будет освобождена, как только ты доставишь голову узурпатора. Теперь показывай!

Тираду он закончил, срываясь на крик.

Конан пожал плечами:

— О, разумеется. — Он открыл мешок и протянул его Махаку. — Вот, смотри.

Офицер заглянул в мешок. А на него оттуда глядела вонючая, покрытая шерстью голова белой овцы. Послышался сдавленный вопль, и Махак схватился за рукоять меча.

— Убейте их!

Затем некий звук заставил его посмотреть наверх. По ободу каменной чаши во весь опор с гиканьем мчались всадники и сталкивали лучников Махака в каньон. В то же время позади разбойников в каньон с диким ревом влетел отряд всадников с оголенными мечами. И моментально смешались бьющиеся, раненые, умирающие.

Конан заехал Махаку по челюсти мешком с овечьей головой. Тот закачался в седле, но все же ухитрился вытащить свой меч и обрушить его на киммерийца. Удар был неуклюжим и нерассчитанным, и Конан уклонился, одновременно вытаскивая собственный меч. В течение десяти ударов сердца сходились со звоном клинки, в то время как кони кружились, а люди пытались лишить друг друга жизни. Наконец Конан заставил своего коня навалиться на лошадь Махака, сбив с толку уступающее размерами животное, и скинул на землю седока.

Киммериец выпрыгнул из седла и оказался рядом с поверженным противником, пытающимся встать на ноги. Махак успел издать лишь единственное проклятие, как Конан вытащил кинжал и вонзил его в грудь капитана. Булькая, Махак повалился на спину, кровь хлынула из раны, заструилась изо рта и носа. Несколько мгновений он бился, колотя шпорами по песчаной земле, затем замер в неподвижности.

В каньоне воцарилось оглушительное безмолвие, нарушаемое лишь шарканьем возбужденных запахом свежей крови животных да редкими стонами раненых. После недолгого, но бешеного лязга оружия тишина казалась мертвой. Капитан Хоста подъехал к киммерийцу, на лице его играла счастливая улыбка.

— Все они уничтожены, — сказал он, — а у меня только трое раненых. Нет в бою большего преимущества, чем внезапность. — Он вытер кровь со своего длинного кривого меча. — С твоими людьми не так хорошо, но они приняли на себя первый удар.

Конан увидел, что у него осталось пять человек, не считая чародея и его самого: пузатый Чемик, одноглазый Убо, пустынножитель Ауда, неисправимый Осман, а также порочный и будто бы не подвластный смерти Мамос. Они уже обшаривали тела убитых.

— Я должен выполнить одно дело, и мудрец отправится со мной, — сообщил Конан. — Остальные вернутся с вами.

Хоста пожал плечами:

— Как знаешь. Ты заслужил право делать что пожелаешь. Мы отрубим правые руки у всех этих предателей. Его величество будет более чем доволен трофеями, что я преподнесу ему.

Конан направил своего коня туда, где его люди энергично освобождали тела от каких-либо ценностей.

— Ну-ка, ко мне, — скомандовал он.

Они подошли, распихивая в пояса и за голенища сапог монеты, кольца и драгоценности.

— Мы с Волволикусом сейчас отправимся в Зеленую Воду, дабы вернуть женщину. — Он говорил так тихо, что лишь они могли услышать его слова. — Ночью, когда все, кроме часовых, уснут, вы должны быть в пустыне. Пересеките излучину реки по старому руслу и в Туране скачите на северо-запад по направлению к нашему укрытию. Остановитесь в первой деревне и оставайтесь там, пока мы не присоединимся к вам.

Убо ухмыльнулся и кивнул:

— Ладно, этот приказ я исполню без колебаний! Эти деревенские новобранцы в жизни не услышат, как ночью мы проберемся мимо них.

Остальные радостно закивали. Довольные своей добычей, они вовсе не переживали смерть нескольких товарищей.

Конан нашел Волволикуса погруженным в думы перед мрачным побоищем. Он не принимал участия в сражении и держался в стороне, уклоняясь от мельтешащего оружия и следя за тем, чтобы кровь не летела на его одежду.

— Ты знающий свое дело убийца, друг мой, — проговорил маг.

— Часто это вопрос необходимости, — сообщил ему Конан. — Что до капитана Махака, это еще и удовольствие.

— Если убивать каждого негодяя, — заметил колдун, — мир вскоре опустеет.

— Да, и я вовсе этого не желаю, — согласился Конан. — А помимо того, именно мерзавцы делают жизнь интересной.

Двое собрались в дорогу и поскакали к оазису, на котором стоял город Зеленая Вода.

Страж ворот Шахпура встрепенулся, когда еще один странный человек вступил в город. Он уж думал, что вся эта разноцветная публика покинула город с окончанием ужасного празднества, но в город все прибывали невообразимые гости, люди наций, которых редко видели в этих краях, а некоторые из них имели вид, причудливый даже для чужеземцев из самых отдаленных уголков земли.

Накануне это был толстый вендиец, чей тюрбан, казалось, горел огнем. Затем появился немедиец, столь худой, будто его поразила чума, однако движения его казались неестественно быстрыми. А теперь этот кхитаец в богатых одеждах и с лицом, замотанным покрывалом.

Все это было более чем загадочно, но он мигом очнулся от своих мечтаний, когда к воротам приблизился Загобал, возвращающийся из одного из своих бесконечных дозоров, похоже, в убийственном настроении. Страж ворот весь напрягся, лицо его окаменело, когда Загобал проскакал мимо. Таинственные чужеземцы были забыты.

Глава десятая

Киммериец и туранский колдун возвращались в караванный город Зеленая Вода. Все выглядело почти так, как при их предыдущем приближении к оазису. Верблюды и лошади пили у озера, что раскинулось среди пальм. Прочиеживотные паслись в загонах, разбросанных по всей зеленой поверхности оазиса. Люди разбивали лагерь, готовили еду, варили что-то на маленьких кострах. Некоторые натягивали палатки, другие предпочитали довериться погоде. Не многие обратили внимание на двух всадников. Кавалерийские лошади все так же стояли, привязанные ровными рядами.

Когда двое проехали через ворота, то снова услышали экзотические мотивы, доносящиеся с площади. Тут всадники несколько изменили маршрут, свернув на маленькую окольную улочку. В груде между двумя лавками на рынке провизии они выбрали большую вязанку хорошо высушенных дров, обмотанную ивовыми прутьями. Приторочив ее к луке седла чародея, они поехали на главную городскую площадь.

Здесь играла музыка и извивались плясуньи. Всадники не обратили на них никакого внимания и проследовали к правительственному зданию, над которым по-прежнему возвышались королевское знамя и личный штандарт генерала Кэтчки. Седоки натянули поводья у подножия широких ступеней, что вели в портик.

Как только офицеры, сидящие за длинным столом, увидели, кто подъехал к портику, разговоры смолкли и воцарилась полная тишина. Генерал Кэтчка все так же сидел на обычном месте, и когда он заметил, что люди его замолкли, то стал озираться, пытаясь обнаружить причину замешательства. Его глаза были красны и мутны, он медленно повернул лицо к всадникам. У сидящего рядом с ним визиря Акбы глаза расширились от удивления при виде киммерийца и чародея.

— Что это? — воскликнул Кэтчка голосом даже более сиплым, чем обычно. -

Киммериец! Ты недолго отсутствовал!

— Я не теряю времени, генерал, — сказал Конан.

— Где капитан Махак? — осведомился Акба. — Он должен был встретить вас на обратном пути и препроводить сюда. Для вашей же безопасности в случае погони бунтовщиков.

Он оправился от изумления, и его обычный, спокойный и лукавый, взгляд сгладил черты лица.

— Нет сомнения, что капитан в надлежащем месте, — сказал Конан. — Где женщина, Лейла?

— Где голова посягателя, Идриса? — парировал Кэтчка.

— Приведи мне женщину, и ты получишь голову, — ответил Конан.

— Мы не верим тебе, варвар, — сказал Акба.

— Тогда убедись.

И снова Конан достал из седельной сумки окровавленный мешок. Он сунул туда руку и за длинные, черные волосы вытянул голову. С лицом красивого юноши.

— Это он! — закричал Акба. — Копия старого короля!

— Точно, — прорычал Кэтчка. — Никаких сомнений.

— Женщину, — настаивал Конан.

— Момент, — сказал Акба.

Он повернулся и кинул несколько слов внутрь здания. Через несколько минут вышли две служанки и Лейла между ними. Лицо девушки было угрюмым и встревоженным, но оно тут же прояснилось при виде отца и огромного варвара.

— Теперь, — сказал Акба, — голову.

Он держал руки, будто мальчишка, ловящий мяч.

— Сначала женщина должна подойти к нам, — распорядился Конан.

— Мы теряем время, — сказал Акба. Он принялся отдавать приказы окружающей страже, но в тот же миг чародей швырнул вязанку дров на мостовую между лошадьми. Длинным пальцем он указал на дерево и провозгласил некие слова, что жутким эхом разнеслись по площади. Дерево тут же вспыхнуло мощным голубым пламенем. Кони в испуге попятились, но Конан удержал своего скакуна и по-прежнему держал над пламенем раскачивающуюся на длинных волосах голову.

— Если я уроню башку, она тотчас будет уничтожена, — сказал он. — У вас не будет трофея, которым вы сможете подкрепить перед королем свои россказни об опасности и героизме. Отдайте нам женщину.

Кэтчка не мог отвести глаз от мертвенно-бледной головы, его поросячьи глаза алчно засверкали.

— Женщина — ничто, — проговорил он. — Отпустите ее.

Акба кивнул служанкам, и Лейла двинулась вперед. Она спустилась по ступеням и подошла к отцовскому коню. Вставив ногу в стремя, она грациозно вскочила в седло позади Волволикуса. На этот раз у нее не нашлось колкости для варвара, который все так же непреклонно держал над огнем мертвую голову.

— Поезжай, — сказал он Волволикусу.

Маг повернул коня и поскакал с теперь притихшей площади.

— Очень хорошо, она ваша, — сказал Акба. — Выполни свою часть сделки.

— Как насчет моих трех тысяч унций золота?

Конан улыбнулся, заметив оцепенение на их лицах. Но волшебный огонь угасал, оставляя лишь потрескивающие, почерневшие прутья.

Кэтчка уже готов был крикнуть что-то стражникам, но тут челюсти его плотно сомкнулись, ибо киммериец кинул ему голову. Забыв обо всем прочем, генерал потянулся и с ликующим смехом подхватил мешок. Варвар повернул и пришпорил коня. Великолепное животное метнулось к ближайшему проулку.

— Убейте его! — крикнул Акба.

Затем он тоже оборотился к голове юноши.

Конан успел достигнуть одной из боковых улиц, когда двое солдат вцепились в его поводья. Он вытащил меч и разрубил череп одному, затем вонзил клинок в спину другого. Он уклонился от копья, что злобно просвистело над егоголовой, и ринулся по улице, направляясь к воротам.

Генерал и визирь не обращали внимания на суматоху, что разыгралась вокруг них, когда полупьяные офицеры устроили свалку, карабкаясь на своих лошадей и пускаясь в погоню.

— Так-то, Идрис! — проговорил Кэтчка. — Ты думал занять трон?

Он плюнул в лицо и рассмеялся.

— Это тебе награда за то, что мне пришлось тащиться сюда, — сказал Акба. — Заставить меня бросить двор и ехать в эту унылую провинцию гоняться за мальчишкой и его примитивной родней!

Затем он тоже плюнул.

Когда плевок достиг цели, лицо мертвеца начало корчиться и меняться, кожа перетекала, будто жидкость в кипящем котелке. Потрясенный Кэтчка завопил и уронил мертвую голову, словно бы она раскалилась докрасна. Глянцево-черные волосы стали жидкими и коричневыми, а аристократически-бледное лицо потемнело. Генерал и визирь кричали от ярости и ужаса. С верхней ступени на них глядело знакомое лицо капитана Махака.

С диким хохотом Конан промчался по главной улице. Люди глазели на него, недоумевая о причине столь безрассудной скачки. Маг и женщина проскакали этим путем минутами раньше и с такой же бешеной скоростью. Конан слышал раскаты горна за своей спиной и понимал, что сейчас начнется охота. За собой он оставил несколько весьма рассерженных мужчин.

Он проехал через ворота и поскакал между рядами пальм, мимо оазиса, в пустыню. В считанные минуты он догнал Волволикуса и Лейлу. Женщина уже была верхом на коне, которого они пригнали с собой и привязали близ оазиса. Это был один из скакунов, украденных у Загобала.

— Теперь, друзья, мы должны скакать во весь опор, — сказал Конан. — Они жаждут нашей крови.

Он по-прежнему заливался смехом, будто мальчишка после чрезвычайно озорной проделки.

Лейла скакала бок о бок с ним и широко улыбалась, на этот раз безо всякого ехидства.

— Прими мои поздравления, Конан, — сказала она, стараясь перекричать стук лошадиных копыт. — Это правда. Ты доказал, что ты почти герой, совершив невозможное.

— Какое удовольствие подложить свинью этим свиньям, — ответил он, ухмыляясь. — С ними у тебя были какие-нибудь трудности?

Он посмотрел назад, но не увидел ничего, кроме своего развевающегося плаща и голой пустыни. Погоня еще не показалась.

— Обязательно были бы, но и Кэтчка, и Акба напивались каждый вечер до полного бесчувствия. Хотя я не знаю, как долго это могло продолжаться. Вы подоспели вовремя.

— За нами люди! — предупредил Волволикус.

На горизонте появилась длинная шеренга всадников, люди и кони на таком расстоянии казались чуть больше черных точек.

— Смогут они поймать нас? — спросила Лейла, на лице ее появилось беспокойство.

— Похоже на то, — признал Конан. — Наши кони лучше, и пока они свежие, у нас преимущество. Но можно побиться об заклад, что у каждого из этих вояк две или три сменные лошади. Часть погони может дышать нам в спину, несясь во весь опор и заставляя нас делать то же самое, в то время как остальные будут беречь силы, держась позади. Волчья травля.

— Звучит невесело, — уныло протянула она.

— Колдун! — позвал Конан. — Можешь ты свистнуть песчаную бурю?

— Никто не может пробудить стихии свистом, северянин. Я уже говорил тебе о трудностях магических действий в подобных обстоятельствах.

— Дела, маг! — нетерпеливо воскликнул Конан. — Нам нужны дела, а не слова!

— Я постараюсь, — сказал Волволикус.

Через несколько часов непрерывной скачки тяжело дышащие кони покрылись пеной. Конан и Лейла молчали. Волволикус громко бормотал, силясь пробудить свою магию. Похоже, он добился некоторого успеха. Когда солнце опустилось за горизонт и первые звезды вспыхнули на небосводе, внезапный порыв ветра поднял облака песка и пыли.

— Это ненадолго, — сообщил маг. — Мы должны использовать преимущество.

— Час вне поля их зрения очень бы помог, — сказал Конан.

Весь вечер преследователи приближались и приближались. Теперь, скрытые песчаной пеленой, трое могли действовать незаметно: скакать окольными путями, выбирая каменистые дороги, на которых, проигрывая в скорости, они не оставляли следов. Через какое-то время Конан скомандовал остановиться, чтобы дать отдых лошадям. И люди, и скакуны были покрыты пылью, и киммериец использовал остановку, дабы почистить животных и проверить их копыта.

— Так не может продолжаться, — сказала Лейла. — Такой скачкой мы загоним этих коней до смерти.

— Да, мне тоже жаль этих животных, — сказал Конан. — Но если нам суждено загнать их до смерти, мы их загоним, выбора у нас нет. — Острием кинжала он вытащил крошечный камешек из конского копыта. — Надеюсь, Кэтчка лично возглавил погоню.

— Почему ты желаешь этого? — спросила девушка.

— Во-первых, если они нас все-таки поймают, мне доставит огромное удовольствие попытаться зарубить его. С другой стороны, — он оставил копыто и выпрямился, — ни один конь не покажет своей лучшей скорости с такой тушей в седле. Если он с ними, то замедляет и всю погоню.

Ветер утих, и они ехали под звездами, осторожно продвигаясь вперед с Конаном во главе. Его дьявольски натренированным чувствам было достаточно призрачного света, что роняли звезды и бледный месяц. Он держался уверенной рыси. Тем не менее скачка в ночи никогда не может быть по-настоящему безопасной. Даже зоркий глаз Конана вполне мог пропустить звериную нору, достаточно большую, чтобы туда провалилось копыто. Кроме того, именно под звездами охотились самые крупные хищники пустынь. Здесь было множество рысей и лисиц. Сами по себе безвредные, неожиданным появлением они могли напугать лошадей. Один раз киммериец углядел вдалеке пару львиц, выискивающих газелей и серн, что паслись на границе пустыни у реки.

— Мы оторвались от них? — спросила Лейла, когда начал сереть горизонт на востоке.

— Никакой надежды, — сказал Конан. — Они могут рассыпаться цепью и, будто гигантской сетью, прочесать всю прибрежную полосу. Но если мы будем достаточно далеко от них, когда они увидят нас снова, то появится шанс.

Серый постепенно сменялся бледно-розовым; наконец солнце безжалостно взломало горизонт, и спасающаяся бегством троица, отбрасывая длинные тени, пустила своих уставших коней на обрабатываемые земли близ реки, где веками угрюмые крестьяне копали каналы, дабы напоить иссушенную землю.

— Они появились! — крикнул Волволикус.

Колдун был измотан куда сильнее своей дочери или киммерийца, ибо не обладал ни юностью одной, ни железной силой и выносливостью другого. Качаясь в седле, он указал налево, откуда к ним устремилась линия всадников в сверкающих доспехах. В авангарде Конан распознал звероподобную фигуру генерала Кэтчки. С победным кличем иранистанец обнажил меч и, вертя им над головой, погнал вперед своих людей. Всадники на свежих конях, несущих менее тяжкий груз, вырвались вперед.

— К реке! — завопил Конан. — Убейте коней, если понадобится!

Он глубоко вонзил шпоры, а Лейла сорвала пояс со своей узкой талии и принялась лупить свою лошадь. Но кони были не способны даже на последний бросок. Они были на пределе сил.

— Теперь и справа люди, — уныло промолвил Волволикус.

Конан взглянул и выругался. Оттуда наступала большая группа всадников.

— Мы в тисках! — Он обнажил меч. — Вы двое, скачите к реке. А я собираюсь прикончить этого борова!

Лейла умоляла его остановиться, но он уже развернул коня к приближающемуся генералу, пытаясь рассчитать свои шансы нанести смертельный удар, прежде чем неминуемо будет убит сам.

— Конан! — закричал колдун. — Те люди не Кэтчки.

Но киммериец не обратил внимания на загадочные слова мага. Весь его разум и воля были направлены на приближающегося генерала и на меч в собственной руке. Тут внезапно что-то произошло. Скачущие на него замедлили бег. Они сгрудились тесной массой вокруг генерала. Конан рискнул бросить мгновенный взгляд назад и увидел, что люди, надвигающиеся с той стороны, облачены не в сверкающие доспехи, а в грязные, потрепанные одежды мятежников. Впереди скакали Хоста и Элтис, а за ними Конан разглядел юного Идриса между двумя дюжими телохранителями.

С диким радостным воем киммериец понесся прямо на врага. Те, что были перед ним, разразились проклятиями, но, будучи несгибаемыми вояками, и вели себя соответственно. Первого, преградившего ему путь, Конан разрубил от плеча до седла, более легкий конь был опрокинут мощным жеребцом варвара. Перепрыгнув через павшее животное и его разрубленного пополам всадника, Конан, обеими руками размахивая мечом, каждой сверкающей дугой повергал вражеского воина.

Затем две вражеские линии сомкнулись и моментально перемешались. Это был сплошной хаос звенящей, рубящей, колющей стали, где каждый старался прикончить как можно больше врагов, прежде чем пасть самому. Кони и люди хрипели одинаково, в то время как оружие, сходясь, рождало убийственную мелодию с преобладанием низких полутонов: тошнотворные звуки острой стали, входящей в податливую плоть, стаккато трещащих костей.

Тут Конан увидел перед собой разъяренную, ревущую тушу генерала Кэтчки. Один из мятежников подскочил к нему и пытался пронзить копьем огромное брюхо, но Кэтчка своим мечом немедленно отбил смертоносное острие и тут же нанес удар по шее противника. Лошадь понесла обезглавленного мятежника, кровавый фонтан взмыл высоко вверх из ужасной раны.

— Варвар! — пронзительно завопил генерал. — Ты надул меня. Ты опозорил меня перед моими людьми! Собака!

Казалось, он задыхается от слов, коими пытался выразить свою ярость. С нечленораздельным воплем он ринулся к Конану. Ликующий киммериец бросился навстречу. Сталь зазвенела о сталь в быстром обмене ударами, и тот и другой держали мечи обеими руками. Ловким поворотом своего меча Конан зажал лезвие Кэтчки между своим клинком и крестообразной гардой, блокировав тем самым оба меча. Кони вертелись волчком, а люди крутились за ними, вцепившись в рукояти и пытаясь вырвать оружие из рук противника. Ощутив, что хватка его слабеет, Кэтчка не стал продолжать борьбу и выпустил свой меч. Внезапно лишившись сопротивления, Конан на мгновение потерял равновесие, и тут иранистанец боднул его в лицо стальным шлемом, при этом одной своей огромной лапой обхватив киммерийца, другой вытаскивая кинжал.

В момент удара будто вспышка белого света взорвала голову Конана, почти ослепив его. Однако чутье оказалось быстрее мысли. Он бросил свой меч и, схватив генерала за верхний край кирасы, перехватил другой рукой руку, держащую кинжал; пальцы стальной хваткой сжали толстое запястье. Кэтчка пытался подтащить Конана к своему лезвию. Конан держал его на расстоянии вытянутой руки, выкручивая кисть противника, медленно приближая лезвие к телу генерала.

То была титаническая борьба, отнимавшая все силы, и долго длиться она не могла. Лицо Кэтчки исказилось яростью, затем глаза налились ужасом, когда кинжал дюйм за дюймом приближался к его шее. Он попытался выпустить оружие из рук, но неумолимая хватка Конана парализовала кисть генерала.

Он закричал, когда кончик кривого и острого как бритва лезвия коснулся плоти под нижней челюстью. Лезвие проникало внутрь, появилась струйка крови. Затем вопль захлебнулся, когда направленное вверх острие пронзило язык. Кровь мешалась с пеной, пузырящейся на губах, а острие уже вонзилось в небо. Но он все пытался удержать руку Конана и не сдавался, пока лезвие не пронзило мозг. Тут мышцы его разом расслабились, и генерал Кэтчка вывалился из седла, будто огромный куль с потрохами на бойне.

Неожиданно Конан осознал, что боролся он в полной тишине. Он потряс головой, дабы избавиться от светящихся пятен перед глазами, и огляделся, обнаружив себя в центре большого круга верховых мятежников, изумленно взирающих на него. Среди них был Волволикус, выглядящий утомленным, но счастливым. Лейла была в ярости.

— Я пыталась заставить их выпустить несколько стрел в эту жирную свинью, но они не слушали меня! — кричала она.

— Стрелы? — возмущенно проговорил Идрис. — Да такого зрелища я бы не пропустил, пусть бы за это лишился трона!

— Если бы только Акба был с ними, — проговорил Дунас, кузен претендента.

— Его король воздаст ему по заслугам, — удовлетворенно заметил Элтис. — Когда он доложит, что не только не смог подавить нас, но еще потерял своего генерала и половину кавалерии в придачу… — Он сделал паузу, с ухмылкой смакуя грядущую картину. — Да, ему лучше надеяться, что Ксарксас окажется в хорошем расположении духа и просто распнет его.

— Как это вы оказались здесь столь во-время? — спросил Конан, промокая кровь, что текла у него из носа.

— Прошлой ночью мы отправились в усиленный дозор, — сказал Элтис. — Ребят воодушевила победа над отрядом Махака, и мы надеялись поймать и других. Мы обнаружили двух солдат, что отбились от основной массы во время вчерашней песчаной бури. Они сообщили, что гнались за тобой и что сам Кэтчка возглавил небольшие силы.

— Мы рассчитали, что вы должны постараться оторваться от них в бесплодных пустошах поблизости отсюда, — продолжил Хоста, — и что если мы поторопимся, то сможем застать их где-нибудь здесь, так как их кони уже подустали. К счастью для вас, мы оказались здесь до того, как они вас схватили.

— Ты заметил, что твоих людей с нами нет? — сказал Элтис. — Они, похоже, бросили службу.

— Возможно, они просто пьют где-нибудь в кабаке, — сказал Конан. — Отличные, преданные солдаты, подобные им, не дезертируют.

— Если они нашли кабак, — заметил офицер, — то, подозреваю, он должен быть за много миль к северу от реки.

— Кого они заботят? — проговорил Идрис, с улыбкой глядя, как один из его солдат привязывает голову генерала Кэтчки к луке седла Идриса. — Все люди с севера стекутся теперь под мои знамена, узнав, что я разбил одного из генералов Ксарксаса в открытом бою. Здесь я укрепил свои права! — Он похлопал жуткую голову. — Конан, поехали со мной, и я сделаю тебя командующим кавалерией.

Конан увидел, как напряглись устремленные на него лица старших офицеров.

— Боюсь, что вынужден отказаться, ваше величество. Неотложное дело зовет меня в Туран.

— Этот северянин — мужественный воин, мой король, — сказал Элтис. — Но я опасаюсь, что он может оказаться самым неудобным человеком в твоем окружении, когда ты займешь свой законный трон. Его люди сбежали, но он оказал тебе добрую услугу, а мы только что спасли его шею от веревки. Будем считать, что мы квиты, и позволь ему удалиться. Оставить его было бы опасно, а убить — неблагодарно.

Мальчик выглядел угрюмо, опечаленный тем, что его лишают нового героя.

— Что ж, очень хорошо. Конан, скачи с моей благодарностью. В будущем, если тебя занесет в Иранистан, знай, что король этой страны обязан тебе.

Конан не стал смеяться в ответ на царственную тираду мальчика, окруженного оборванной солдатней. Вместо этого он сказал:

— Ваше величество оказывает мне великую честь. А теперь позволь мне оставить тебя. Удачи в борьбе за трон, принадлежащий тебе по праву.

Претендент милостиво склонил голову, и киммериец покинул мятежников, направившись следом за своими спутниками.

Переправа была легкой, и Конан остановил коня посреди течения. Повесив пояс с оружием на луку седла, он разулся, спрыгнул с коня и нырнул в воду, смывая с себя кровь, пот и пыль. Потом он встал и принялся выжимать свою пышную, черную шевелюру. Тут он заметил, что Лейла последовала его примеру. Она стояла, выкручивая локоны, а ее намокшая одежда облепила тело, обнажая не только то, что вся она так же прекрасна, как ее лицо, но и то, что никакой другой одежды под платьем у нее нет.

— Присоединяйся к нам, отец, — позвала она.

— Я подожду, пока мы не достигнем более подходящего места для мытья, — с достоинством ответил он.

Конан уже чувствовал себя новым человеком. Он быстро оправился от испытаний предшествующих дня и ночи, а также утренней схватки, недолгой, но яростной. Нос, похоже, не сломан, хотя и поболит несколько дней, так же как и вся физиономия. Единственное, что огорчало его, это присутствие Волволикуса, ибо киммериец страстно желал схватить Лейлу и отнести ее в манящий тенистый уголок на берегу.

Впрочем, не имея такой возможности в данный момент, онне собирался упускать ее в ближайшем будущем. Он вновь вскочил на коня и, оставляя за собой мокрую дорожку, поскакал прочь от реки. Остальные последовали за ним.

Учитывая то, что ты сделал для него, — сказала Лейла, — юный претендент мог бы отблагодарить тебя и получше.

Она наслаждалась прохладой влажного платья, которое утренний ветерок сушил на ее теле.

Конан мог только рассмеяться.

— Хорошо, если юноша в ближайшие годы сможет обеспечить своих всадников штанами. Это же нищий претендент, поднявший восстание в беднейшей части Иранистана. Если не счастливый случай, он так и останется непокорным бароном, процветающим лишь потому, что не платит податей своему королю. Если какие-то царедворцы, близкие к власти, решат, что для них будет лучше скинуть Ксарксаса и возвести на трон королевского бастарда… — Он пожал плечами. — Тогда тоже совершенно неизвестно, чего ожидать. Думаю, жизнь короля столь же ненадежна, как у странствующего воина.

Они достигли границы прибрежной зеленой полосы, и Конан скомандовал остановиться.

— Нам необходимо поспать, — объявил он. — Еще важнее то, что эти великолепные твари нуждаются в отдыхе. Пусть спокойно щиплют траву весь остаток дня. Мы поскачем ночью, когда станет попрохладнее.

— Это как раз по мне, — сказала, слезая с коня, Лейла. — Здесь есть тень, а я так устала, что даже не чувствую голода.

Конан расседлал и почистил лошадей, в то время как Лейла расстелила одеяло в тени под деревом и ее отец чопорно опустился на него. Вскоре он уже похрапывал, а рядом свернулась калачиком его дочь.

Убедившись, что у животных достаточно корма и они надежно стреножены, киммериец отправился на поиски подходящего тенистого дерева. Требовался хороший обзор во всех направлениях. В случае появления чужаков необходимо было проснуться, имея достаточно времени. Выбрав место, он расстелил плащ на мягкой траве и стянул сапоги. Оставив оружие под рукой, он укрылся легкой накидкой пустынножителей и наконец расслабился.

Он уже почти уснул, когда что-то дернуло его плащ. Лейла скользнула под покрывало, и стало ясно, что одежду свою она с собой не взяла.

— Мой отец слишком громко храпит, — все, что она произнесла, прежде чем окунуться в объятия жаждущих рук.

На следующий день они въехали в небольшой, но относительно процветающий городок, не обычную деревню, живущую рынком, а в шахтерскую общину, где люди зарабатывали на жизнь, добывая оловянную руду из огромного открытого карьера. В городе не было ни ворот, ни стражи, а потому Конан обратился к торговцу фруктами, чей лоток — хрупкий, матерчатый навес на тонких жердях — расположился на окраине деревни.

— Где самая грязная таверна в городе? — осведомился Конан. — Та, где собирается всякий сброд.

— Вам нужен «Трусливый воин», — ответил старик. — Это вниз по улице, рядом с общественным нужником. Ты почувствуешь носом, когда будешь поблизости. Не желаешь купить несколько апельсинов? Они сорваны только утром.

Лейла осталась торговаться, а Конан и Волволикус поехали вперед. Они миновали центр городка и наконец обнаружили низкое строение с грязными стенами. На беленом фасаде безвкусными цветами была грубо намалевана фигура человека в доспехах, спасающегося от облака стрел, копий, топоров и прочего. Как и было обещано, аромат нечистот из общественной уборной оказался просто сногсшибательным.

— Насколько я знаю своих мерзавцев, — сказал Конан, — они должны быть именно здесь.

Привязав лошадей к каменному желобу, они вошли в притон сквозь занавесь из свисающих бус, что нисколько не защищала от кишащих повсюду, назойливо жужжащих мух.

— Атаман! — радостно завопил Убо. — Ты вернулся! И колдун с тобой. Присоединяйтесь к нам.

Одноглазый туранец играл в кости с Чемиком, что же до Ауды, то он храпел на полу. Между игроками стоял кувшин с пивом, где плавало несколько мух.

Конан занял место за столом.

— Где остальные?

— Мамос в задней комнате со шлюхой, отвратительной даже для него, — доложил Чемик. — Что до Османа, мы не видели его с позапрошлой ночи.

— Возможно, он занят какой-нибудь бабой, чей муженек проводит дни на шахте, — сказал Убо. — Он ловкий говорун, этот малый. — Потом Убо швырнул кожаный стаканчик на стол, поднял его, показывая кости. Чемик с воплем сгреб серебряные монеты. — Вам удалось заполучить девку?

— Она с нами, — ответил Конан. — У вас все спокойно?

— Никто нам не досаждает, — сообщил Чемик, — пока деньги есть. Но до наших ушей дошли кое-какие тревожные вести.

— Что еще за вести? — спросил Конан.

— Группа людей объезжает реку, — объяснил Убо. — Людей разных народностей. Горожане утверждают, что они не похожи на солдат, но хорошо вооружены и свирепы. Вожаком у них огромный аквилонец, и они задают вопросы.

Конан встревожился:

— Что за вопросы?

— Они спрашивают об отряде, очень похожем на наш, — сказал Чемик, — за исключением того, что они ищут более многочисленную банду, во главе которой большой черноволосый северянин. Поскольку нас только пятеро и среди нас такого нет, нами они бы не заинтересовались.

— Я вполне верю тому, что эти люди ищут именно нас, — подался вперед Волволикус. — Но почему такой разношерстный отряд чужеземцев? Почему не солдаты Загобала или личные стражники Торгут-хана?

— Этот аквилонский вожак, — произнес Конан. — У него есть имя?

— Об этом он не шумит, — сказал Убо, — но торговец верблюдами рассказывал мне, будто он слыхал, как один из этих людей называл его Беритусом.

Хлопнув по столу, Конан прошипел проклятие.

— Ты знаешь его? — спросил колдун.

— Только понаслышке. Он охотник на людей. Это его жизнь и его удовольствие. За плату он охотится на беглых рабов и разыскиваемых преступников. Что за напасть привела его сюда, именно когда Загобал в этом нуждается?

— Похоже, ты считаешь его опаснее самого Загобала? — спросил Волволикус.

— Ручаюсь, что он и его люди куда более опасны, чем все, кто есть у Загобала. Охота на людей — обязанность и задача солдат и стражников. Некоторые справляются с ней хорошо, большинство — нет. Но отряд Беритуса состоит из отборных головорезов, каждый там — специалист. Сколько их здесь?

— Первый раз, когда они проезжали здесь немного спустя после того, как мы покинули Шахпур, — сказал Убо, — их было два десятка. Во второй раз, за два дня до нашего прибытия, их было семнадцать.

Чародей взглянул на Конана:

— Мой дом! Несколько дней назад я ощутил это, когда пробудились мои стражи. Могу поклясться, что именно тогда Беритус потерял этих людей. И они должны быть действительно грозны, раз убито было только лишь трое.

— Семнадцать — это слишком много для нас, — проговорил Чемик, — даже если бы это были обыкновенные солдаты.

— Да, мы не в том положении, чтобы устоять против них. И это неподходящее место для нас.

— Куда же мы направимся? — спросил Убо.

— Я советую вернуться к нашей добыче, — сказал Чемик. — Каждый возьмет, сколько сможет унести, а потом мы все разбежимся.

— Это может привести их прямо к сокровищам, — предупредил Конан. — Нет, нам необходимо выждать еще несколько дней, пока король отзовет Торгут-хана, а Загобал будет позорно казнен. И тогда земля очистится достаточно, чтобы позволить нам вернуться и забрать все. Кроме того, мне необходимо время, чтобы выследить эту шайку охотников за людьми и решить, что с ними делать.

— Тогда куда? — спросил Чемик.

— В дом чародея, — сказал Конан. — Там они уже были. Там есть защита и возможность узнать о чьем-либо приближении. Что ты думаешь об этом, Волволикус? Можешь укрыть нас всего на несколько дней?

— Могу, — с некоторой неохотой согласился маг. — Будет не очень-то удобно, но вполне возможно.

По правде говоря, он чувствовал необходимость вернуться к своим книгам, к своим инструментам, к месту своего могущества.

Конан встал:

— Тогда соберите остальных, и уматываем отсюда. Какой-нибудь горожанин, возможно, прямо сейчас ведет сюда охотников на людей.

Часом позже Конан, колдун, Лейла и четверо бандитов собрались, готовые отправиться в путь, но вот Османа до сих пор нигде отыскать не удалось.

— Я знаю! — неожиданно взорвался Мамос, его покрытая шрамами, обожженная палачом физиономия, исказившись, стала еще уродливей. — Этот маленький интриган улизнул за сокровищами!

— Что с того? — сказал Убо. — Много ли он сможет утащить? Он что, поведет туда караван?

— Меня больше беспокоит, что он приведет туда охотников, — сказал Конан.

— Я поскачу за ним. Остальные отправляются в дом чародея.

— Постой! — крикнул Мамос. — Откуда мы знаем, что ты не собираешься заграбастать сокровища себе? Мы договорились, что до самого дележа остаемся вместе!

— Успокойся, болван, — сказал Убо. — Что значит «остаемся вместе», когда Осман уже был таков? Может, он лежит где-нибудь в пересохшем колодце с перерезанным горлом или разбитой башкой. Обычная участь воров и тех, кто заигрывает с чужими женами. Я доверяю нашему атаману, хотя ручаюсь, что ни на грош не верю всем остальным.

— Не могу сказать, что мне нравится идея терпеть их рядом, да еще без тебя, ты не позволил бы им распускаться, — заявила Лейла. — Но чему быть — того не миновать.

— Женщина, — сказал Чемик, — мы не так глупы, чтобы позволять себе вольности с дочерью колдуна в его собственном доме. Он же может обратить нас в скорпионов.

— Что ж, в этом случае нрав ваш не изменится, — заметила девушка, — хотя с виду вы и станете посимпатичнее.

Все от души рассмеялись, вновь придя в хорошее расположение духа.

— Я присоединюсь к вам на днях, — сказал Конан.

Он повернул коня и поскакал на запад. Остальные повернули севернее и направились к дому Волволикуса.

Глава одиннадцатая

— Трое из них переправились здесь через реку, — сказал Бахдур.

Коренастый, узкоглазый человек склонился с седла, изучая следы, оставленные на мягкой прибрежной земле.

— Это точно? — спросил Беритус.

— Они все подкованы тем же кузнецом, что кует Загобаловых коней, — доложил гирканиец.

— Но только трое? — Беритус был озадачен.

— Только трое, — подтвердил Бахдур.

Аквилонец увидел двух своих людей, скачущих по мелководью в излучине реки. Урдос и Амбула выехали на берег и направились к своему вожаку.

— Вчера там была изрядная драка, — сообщил ему огромный котианец. — Море крови на земле, но ни малейшего следа доспехов, оружия или коней. Кто-то победил, не оставив за собой никаких следов.

— Возможно, поэтому их и было лишь трое, — предположил Бахдур. — Может, остальные были убиты в сражении.

— Возможно, — задумчиво пробормотал Беритус.

Ему хотелось броситься за теми тремя, что бежали на север, но он понимал, что должен узнать что-нибудь о происшедшем на другом берегу.

— Амбула, Барка, вы двое скачите за теми тремя, что здесь наследили. Найдите их, но не приближайтесь. Может быть, это и те, кого мы ищем, а может, все они погибли в Иранистане, а эти трое просто забрали коней, украденных у Загобала. Я же скачу туда, чтобы задать несколько вопросов.

Следом за четырнадцатью своими людьми Беритус Аквилонский въехал в воду. Двое поскакали на север.

Конан держал путь на север широкими зигзагами, стараясь отыскать следы Османа. Но пустыня в этих местах была каменистой, и даже для столь искусного следопыта, как Конан, было незаурядным испытанием отыскать следы одного-единственного человека. Он скакал прямо на укрытие, следя за тем, чтобы прибыть туда после наступления темноты.

За полмили до каньона он стреножил коня и оставшийся путь проделал пешком. Перед самым рассветом он склонился у пещеры, где были спрятаны сокровища. Весь путь сюда он не услышал ничего, кроме звуков ночных зверей и насекомых. В воздухе он не учуял и намека на дым. Все это приводило в замешательство. Горожанин Осман не имел никаких навыков ускользнуть в дикой природе. Скорее всего, подумал Конан, он просто заблудился, пытаясь отыскать это место.

Солнце взошло, и Конан, убедившись, что вокруг ни души, сдвинул несколько камней и забрался в пещеру. Свет, проникающий сквозь отверстие, был достаточным, чтобы убедиться, что все лежит именно так, как они оставили. Он вылез и вновь заложил пещеру.

Потом он направился к воде, где вспугнул пару пустынных серн, пришедших на водопой. Прекрасные существа кинулись прочь, и он оглядел землю. И сразу увидел, что несколько всадников скакали через каньон всего несколько дней назад. И это были не люди Загобала, ибо кони их были подкованы не на туранский лад. Эти, понял он, должны быть охотниками за людьми.

Быстрый осмотр боковых каньонов показал, что охотники не проводили систематического поиска по всей территории, но ускакали в том же направлении, что и убегавшие бандиты. Итак, они были здесь из-за разбойников, а не из-за сокровищ. Но где же Осман?

Киммериец едва не застонал при мысли о той задаче, что стояла перед ним. Но это было необходимо. И он пошел обратно к пещере.

— Где они? — пронзительно визжал Торгут-хан. — Где мои сокровища?

— Мои люди прочесывают всю округу, — сказал Загобал. — У меня двадцать поисковых отрядов переворачивают каждый камень, отсюда и до иранистанской границы.

— Твои люди никуда не годятся! — проревел Торгутхан. — Как никуда не годишься и ты сам, негодяй!

Этого Загобал уже не вынес. Он двинулся к своему начальнику, и Торгут-хан отступил на шаг, понимая, что зашел слишком далеко.

— Не смей говорить со мной подобным тоном, ты, жаба! — загремел Загобал. — Шелковая королевская петля уже затягивается на твоей шее, и что бы ни случилось со мной, тебе отольется тысячекратно. Я достаточно долго терпел твое высокомерие, обиды, даже твои пощечины! Я — твоя единственная надежда, Торгут-хан. Только я могу спасти тебя от ужасной смерти и великого позора. А потому, бросай-ка свои напыщенные бредни!

Физиономия вице-короля побагровела, затем он, казалось, весь обмяк, словно жаба, коей назвал его Загобал.

— Ты прав, мой друг. Королевские казначеи уже в пути, и мы должны помочь друг другу избежать монаршьей ярости. Отыщи сокровища, и с троном все будет в порядке.

Загобал улыбнулся и поклонился.

— Как прикажешь, мой повелитель.

И он пошел прочь, зная, что теперь он здесь хозяин.

В храме Аримана жрецы тайно собирались на важный совет. Вокруг отвратительного алтаря стояли Трагтан, Шоск и Никас, разрубленное чуть ли не пополам тело последнего теперь почти зажило посредством их магических искусств, а также близостью его бога. Жрец Умос по-прежнему был заключен в стене крипты; он был жив, но ощущения его были ужасны, лучше всего его было бы назвать полупереваренным.

— Все в смятении, — сообщил остальным Трагтан. — И это не только преждевременное прибытие нашего бога, нет, я чувствую приближение огромного напора вражеской силы, будто грандиозная армия осадила город.

— Я тоже чувствую это, — сказал Шоск. — Что может это означать? Ощутили ли враждебные боги возвращение нашего повелителя? Пришли они сюда, дабы удержать его от возвращения в этот мир?

— Нет, здесь роятся другие силы, — сказал Никас. — Когда я лежал при смерти, на меня снисходили видения, и в этих видениях я зрил множество огней, разноцветных огней, а некоторые из них казались горящей тьмой, и эти были ближе всего к этому месту.

— Жрецы богов, что ненавидят нашего господина? — спросил его Шоск.

— Нет, я думаю, то были колдуны, маги и чародеи сего века.

— Колдуны! — с сухим смешком воскликнул Шоск. — Мелкие кудесники этого века не имеют подобной силы! Даже великие маги прошедших веков не могли тягаться с богом!

— Чародеи древней Стигии могли, — нараспев произнес Трагтан. — Короли-колдуны выгнали нашего господина и держали его вне этого бытия неисчислимые века.

— Им помогал Сэт, — сказал Шоск. — Жертвы, что приносили они ради приобретения подобной силы, были почти невероятны. Ни один маг нынешней эры не имеет подобной силы.

— Но столь многие вместе, со столь ослабленным нашим повелителем… — Трагтан помедлил. — Мы должны что-то предпринять.

— Какое же действо от нас требуется? — спросил Никас.

— Прежде всего нам следует искать, — сообщил им Трагтан.

Все они опустили глаза долу и углубились в созерцание клубка змей, что был алтарем Аримана. И постепенно под кровавым светом, столь неестественно струящимся из окон, змеи начали извиваться.

Загобал сидел у себя дома и в глубокой задумчивости грыз кончик своего уса. Сколько времени прошло, а в делах никаких перемен. Вопрос давным-давно должен был быть решен. Возможно ли, чтобы полудикий северный варвар перехитрил его? Невозможно! Всему виной случайные и непредвиденные обстоятельства. Тут в дверь его чуть выше пола трижды постучали древком копья.

— Входи, — сказал Загобал.

Дверь отворилась, и стражник переступил порог.

— Некий человек упорно добивается встречи с тобой, господин. Он велел показать тебе это.

Стражник протянул маленький сложенный клочок бумаги. Загобал развернул его и обнаружил единственный значок.

— Проводи его сюда, а затем оставь нас.

Стражник ушел. Несколько минут спустя в комнату вошел человек в плаще с капюшоном. Когда дверь за ним закрылась, он откинул капюшон. Открывшееся лицо принадлежало Осману из Шангарана. Он церемонно поклонился.

— Я приветствую тебя, наиотважнейший командир Загобал.

Загобал взглянул на вошедшего:

— Где ты запропастился, негодяй? — холодно осведомился он. — Ты обязан был доложить мне много дней назад… разве что ты и впрямь не знаешь то, что должен знать я. В таком случае смерть твоя будет ужасной.

Лицо Османа наполнилось притворной обидой.

— Я потрясен, что ты можешь говорить такое мне, бедному Осману, который на верной службе тебе претерпел подобные невзгоды и лишения. — Его глаза загорелись, наткнувшись на кувшин, что стоял на столе. — Кто, в самом деле, претерпевает столь неимоверную жажду в своей преданности тебе.

— Давай, — сказал Загобал, закипая от злости.

Осман наполнил кубок, осушил его и причмокнул губами.

— Ах, мой повелитель, тебе не представить, каким ужасным пойлом пришлось давиться твоему бедному слуге все эти долгие дни.

— Тебе не представить, как неприятны могут быть мои темницы, пока ты не займешь подвал как настоящий узник, а не как подсадка.

— Нет никакой нужды в этих угрозах, — запротестовал Осман. — Разве все не прошло по плану? Разве я не в точности выполнил все предписания?

— За одним исключением, — в голосе Загобала появилась угрожающая вкрадчивость. — Бандиты и сокровища ускользнули от меня. Где они?

Осман подошел к креслу и уселся поудобнее.

— Ты не доверяешь мне, Загобал.

Глаза командира стражников расширились от удивления.

— С чего бы это мне доверять тебе, злодей?

— Тем не менее ты заверил меня в том, что я буду иметь свободу действий, ведущих к нужному результату, причем безо всякого вмешательства со стороны. — Коротышка наклонился вперед и проговорил: — И все же я узнаю, что ты нанял чужеземных охотников за людьми, дабы прочесать округу в поисках меня и моих былых товарищей.

— Я поступаю так, как считаю нужным, — сказал Загобал. — Ты просто наймит. Не думай, что можешь обсуждать мои решения.

— Лучше было тебе довериться мне. Теперь Конан знает о твоих шакалах и будет действовать с большими предосторожностями. До сих пор он думал, что нуждается лишь во времени, что очень скоро тебя и Торгут-хана в цепях утащат на казнь, и он сможет спокойно распорядиться сокровищами. Теперь он встревожен, а он из тех людей, что по-своему решают проблемы.

— Моему терпению…

Загобал не окончил фразу, ибо в дверь вновь трижды постучали древком копья. И снова стражник открыл дверь, на этот раз лишь заглянув внутрь.

— Здесь аквилонец, командир.

— Пошли его сюда, — распорядился Загобал.

Громадный аквилонец ввалился в комнату, усеянные шипами пластины, что прикрывали кисти его рук, с обеих сторон оцарапали дверную раму. Он слегка пошевелил пальцами, и заскрипели кожаные ремни, перетягивающие предплечья. Холодный, ленивый взгляд его голубых глаз ощупывал Османа.

— Я вижу, твой маленький пес вернулся, — сказал Беритус.

— Чуть раньше, чем его большой шакал, — парировал Осман. — Ты никогда не видел меня так близко. Откуда же ты знаешь меня?

Беритус презрительно улыбнулся:

— Думаешь, тебе нужно напялить золотой тюрбан, чтобы я узнал тебя? Однажды бросив взгляд на человека, как бы далеко он ни находился, я узнаю его ночью на дне преисподней.

— Та стрела прошла дьявольски близко, — пожаловался Осман.

— Бахдур с луком в руках не ошибается. Я бы велел задеть ему твое ухо, но побоялся, что ты лишишься чувств от ужаса и разрушишь план моего нанимателя.

— У тебя есть что доложить? — прервал Загобал.

— За иранистанской границей идет гражданская война, — сказал Беритус, — и киммериец в нее вмешался. Где бы ни проходил этот негодяй, это становится известным. Но у него и его людей не было сокровищ, когда они пересекли границу, как не было их, когда они возвращались назад.

— Я мог бы и сам поведать тебе все это, мой повелитель, — сказал Осман. — Тебе не нужна эта чужеземная скотина.

— Но я чувствую себя много лучше, получая известия из двух источников, — ответил Загобал.

— Примерно четверо или пятеро бандитов останавливались недалеко отсюда, в деревне, где добывают олово… — начал Беритус.

— Я знаю это место, — прервал его Загобал. — Киммериец был с ними? Или колдун?

— Нет. Именно потому они могли спокойно избежать подозрений, что все спрашивали о большом киммерийце и о маге. Затем, несколько дней спустя, еще трое пересекли реку, прямо после битвы на южной стороне между королевскими войсками и шайкой мятежников. Трое были верхом на твоих скакунах. По их следам мы дошли до шахтерского городка. — Большим пальцем он пихнул в сторону Османа. — Этот был с ними, до того как они снова не смылись.

— Именно, — подтвердил Осман. — Когда Конан уехал, а остальные напились, я увидел возможность бежать и доложить тебе обо всем, мой повелитель.

— Был киммериец среди тех троих, кто скакал из Иранистана? — спросил Загобал.

— Да, — подтвердил Беритус. — То были он, колдун и женщина.

— Женщина? — переспросил Загобал. — Мы видели женщину, когда они выбирались из храма, но я посчитал ее заложницей.

— Она дочь чародея, командир, — сообщил Осман.

Загобал засопел своим хищным, крючковатым носом.

— На моей территории свободно орудует странная банда!

— Теперь там всего лишь четверо разбойников, не считая Конана, — указал Беритус. — И колдун со своей дочерью. Семеро против моего отряда — неплохие шансы.

— В бою Конан больше чем один человек, — заметил Осман.

— Кого заботит, семеро их или семь сотен? — сказал Загобал. — Все дело в том, где находятся сокровища. Осман, можешь ты поведать мне это?

— Да, мой повелитель, я — могу, — лениво ответил шангариец.

Загобал склонился над столом, его пальцы тянулись к Осману.

— Так говори быстрее, иначе я попрошу Беритуса резать тебе пальцы, пока ты не выложишь все, что знаешь.

— Ну, разумеется. Тоже мне, великая тайна. Я удивлен, что ты сам до сих пор не догадался.

— Говори! — рявкнул Загобал.

— Сокровища в доме чародея Волволикуса.

Загобал поднял голову и уставился на Беритуса:

— Ты это слышал, пес. И ты заявлял, что его там нет!

Осман повернулся и посмотрел на возвышающегося над ним аквилонца.

— Вот как говоришь, командир? Дай-ка я угадаю, что произошло. Это громадное животное и его приспешники прибыли к дому колдуна и осторожненько, на цыпочках подкрались к двери. Затем, напугавшись призраков, они в панике отступили — сдрейфившая, суеверная братия. Говорил он тебе, что обыскал дом?

— Нет, — сказал Загобал. — Не удосужился.

Беритус схватил Османа за шею и поднял его над креслом, одновременно вытаскивая из-за пояса широкий, кривой нож. Он приставил острое как бритва лезвие к носу шангарийца.

— Я могу доставить себе большое удовольствие, отстругав этот нос, — произнес он почти нараспев. — И человек без носа сможет прожить попрошайкой, уверяя, что потерял свой отросток в результате какой-нибудь отвратительной болезни. Правда, у него возникнут затруднения, если он имеет склонность к хорошеньким женщинам.

— Хозяин! — возопил Осман. — Неужели ты позволяешь этому злодею так обращаться со своим верным слугой?

— Ну-ка тихо, оба, — приказал Загобал. — Осман, ты уверен в этом? Ты видел его там собственными глазами?

Беритус медленно опустил Османа на место, и коротышка принялся потирать шею, на которой отпечатались толстые пальцы аквилонца.

— Ну, хозяин, что и говорить, на самом деле я не видел его с тех пор, как оно столь чудодейственным образом улетело из храма.

— Состричь тебе голову с этих костлявых плеч за подобные утверждения, — рычал Беритус. — Ибо я точно знаю, что ни один из вас не был в доме колдуна с тех пор, как вы сбежали из Шахпура.

— Успокойся, Беритус, — проговорил Загобал. — Продолжай, Осман.

— Но у меня острый слух, и ночами я подслушивал, что за козни строят киммериец и маг. С самого начала они замышляли перенести сокровища в дом чародея, но никто другой не должен был знать об этом. Другие думали, будто сокровища отправятся в их укрытие на краю пустыни, а потому украли множество верблюдов и доставили их туда ожидать прибытия сокровищ, так чтобы каждый погрузил свою долю и отправился восвояси.

Но когда мы прибыли туда, верблюдов не оказалось! Киммериец и чародей изобразили удивление, хотя на самом деле Волволикус своими чарами провел мужиков к украденным верблюдам. Хитрецы, они убедили людей, будто сокровища переправлены в близлежащую пещеру и что мы должны вернуться к ним с другими животными, когда прекратится погоня.

— И эти мерзавцы поверили? — с сомнением проговорил Беритус. — И не потребовали показать эту пещеру, дабы увидеть сокровища собственными глазами?

— Разумеется, они поворчали, — сказал Осман. — Но колдун заявил, что погоня совсем близко. Мы даже видели столбы пыли, поднимавшиеся над ближайшими холмами. Мы даже могли слышать топот копыт и звон оружия. — Осман пожал плечами и развел руками. — Конечно, теперь-то я понимаю, что это был очередной фокус чародея, но тогда был уверен в обратном. Конан убеждал, что мы должны бежать прямо в Иранистан и не возвращаться, пока Торгут-хана не сменит новый вице-король, а тебя самого не казнят. А уж затем, пока новые начальники будут изучать свои владения, у нас появится благоприятная возможность вернуться и забрать добычу. Мы были сбиты с толку и напуганы, а потому приняли его слова близко к сердцу и убежали.

— Не ожидал от этого грубого варвара подобного ума, — признался Загобал.

— Он не так прост, как иногда кажется, — сказал Осман. — Он много где побывал и служил во многих армиях. И у него в советниках колдун. Несомненно, именно чародей подсказал ему, что нет нужды делить сокровища на всех. И я полагаю, что заговор удался, исключая два неизвестных им обстоятельства: в Иранистане гражданская война, а у тебя среди них шпион. Думаю, смело могу похвастать, что они ни разу не заподозрили меня.

— Я думаю, он лжет, командир, — сказал Беритус, не сводя ледяного взгляда с шангарийца. — У него язык змеи. Я по-прежнему не верю, что маг стал бы убегать с ними, лежи сокровища в его собственном доме.

— Но бандюги не оставили ему выбора, — возразил Осман. — Они сказали, что до дележки все остаются вместе.

— Ты сам говорил, что они могли решить именно так, — указал Загобал.

— Почему тогда киммериец с чародеем не убили всех прочих? — спросил Беритус.

— Ты заметишь, что сейчас бандитов куда меньше, чем когда они прискакали в Шахпур, — заявил Осман. — Их число сократилось наполовину в городском сражении, а затем еще наполовину во время бегства. С остальными тоже проблем не будет. Возможно, маг собирается отделаться и от Конана, вот только дочка его уж слишком вьется вокруг варвара.

— Тогда мы должны проникнуть в дом колдуна, — сказал Загобал.

— Мне это не нравится, командир, — возразил Беритус.

Загобал презрительно уставился на него:

— Ты что, просто ищейка, да? Для драки кишка тонка?

— Я не боюсь киммерийца и его дружков, — сказал аквилонец. — И с удовольствием сражусь с вами. Но у колдуна могущество, это я видел собственными глазами. Его стражи не просто фантомы, что бы ни утверждал этот жалкий червяк.

— Возможно, есть выход из этого тупика, — вмешался Осман.

— Коли так, охотно почерпну мудрости, — сказал Загобал, — даже из такого грязного источника.

— Лучшее оружие против мага, — указал Осман, — это более могущественный маг, не правда ли?

— Да, это так, — ответил командир. — Но этот Волволикус — единственный более или менее могущественный маг во всей округе. Мне некого призвать.

— Не так, хозяин, — возразил Осман.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты должен пойти в новый храм и добиться помощи жрецов Аримана.

Загобал уставился на него, будто усомнился в здравом рассудке этого человека.

— Что? Те жалкие шуты своего нечестивого бога? Уймись! Прежде всего, они оказались беспомощны против осквернения собственной крипты. Кроме того, в день налета я зарубил одного из них, багроворожего жреца, именуемого Никас.

— И все же я слышал, как Волволикус говорит своей дочери, что эти жрецы наводят на него неимоверный ужас. Когда он был в крипте и творил заклинания, дабы поднять находящиеся там сокровища, он понял, что эти — не простые жрецы-дармоеды грязного божества, но чародеи великой силы. Разгневанные осквернением своего храма, они жаждут мести. Они могут прислушаться к твоему зову о помощи. Вполне возможно, что в своем страстном желании уничтожить Волволикуса они забудут о твоей вполне объяснимой вспышке гнева.

— Мне это не нравится, начальник, — сказал Беритус. — Не слушай его.

Загобал ткнул аквилонца обвиняющим перстом.

— Заткнись. Сейчас ты невысоко стоишь в моих глазах. До сих пор ты сделал немногим более, чем просто вынюхивал следы передвижений этих подлых негодяев, в то время как Осман просочился в их ряды. Если он прав, ты полностью ошибался, исключив дом колдуна как наиболее вероятное место, где спрятаны сокровища.

— Я по-прежнему считаю, что прав, и даже если эти жрецы окажут тебе помощь, ты станешь им обязан, а я не сомневаюсь, что они потребуют возмещения долга, и в самых неприятных формах.

— Оставь мне эти беспокойства, — сказал Загобал. Он встал и начал пристегивать оружие. — Пойдемте, вы оба. Придется обратиться в храм Аримана.

Осман улыбался, Беритус ворчал, когда они оставили покои командира стражников и по ночным улицам Шахпура направились к великому храму. Когда они пересекали площадь, залитую светом луны, будто бы приколотой к острию древней башни, за ними наблюдали оценивающие глаза.

Поднявшись по ступеням, они обнаружили железную решетку опущенной. Беритус заколотил по ней своими усеянными шипами полуперчатками. Глухо звенел металл, многократное эхо наполняло подобное пещере неестественно красное нутро. Несколько минут спустя с другой стороны решетки появилась высокая, скелетообразная фигура.

— Что вам угодно? — осведомился жрец, именуемый Шоск; в красном свете его бугристое лицо казалось еще более отталкивающим.

— Я желаю говорить с Трагтаном, — сообщил Загобал. — Пусти нас!

— Вы осмелились прийти сюда, — сказал жрец. — Что ж, я позволю вам войти.

Он не произнес ни звука, не шевельнулся, но решетка стала подниматься со скрипом, пока отверстие не оказалось достаточным, чтобы трое вошли. Они ступили внутрь, и тут же зубья поползли вниз.

— Следуйте за мной, — сказал Шоск.

Они прошли мимо прекрасных терзаемых кариатид, коих Осман изучил со всем вниманием. В задах, у мрачного алтаря, высились еще две фигуры.

Загобал весь содрогнулся, осознав, что один из жрецов — это Никас.

— Ты! — невольно воскликнул он. — Я думал, ты мертв!

Ледяные, змеиные глаза жреца не мигая смотрели на него.

— Ты думал, что твой ничтожный меч способен умертвить жреца Аримана?

В его смешке не было ничего человеческого. В открытом рту они видели язык, и он казался раздвоенным и мерцал черным в этом ужасном свете.

— Что вам угодно? — спросил Трагтан.

— Ваша помощь, жрец, — ответил Загобал.

— После того, что вы сделали этому храму и нам, ты приходишь просить нашей помощи?

— Я не пришел просить, жрец, — сплюнул Загобал, озлобленный, но все еще не способный унять дрожь при виде целого и невредимого Никаса. — Я пришел предложить вам способ отомстить колдуну, что осквернил вашу крипту.

— Говори, — сказал Трагтан.

— В оазисе недалеко отсюда у чародея Волволикуса есть дом. Именно там он хранит казну, украденную из вашей крипты.

— Так отчего тебе самому не поспешить туда и не забрать сокровища? — осведомился Шоск. — Почему ты пришел к нам, коим нанес столь тяжкие оскорбления?

— У колдуна там могущественные охранные заклятия. Кроме того, он вполне может сам оказаться там, а вместе с ним остатки мерзкой банды грабителей. Мне нужны встречные заклятия, обезоруживающие мага, чтобы я смог войти в этот дом и вернуть казну моего короля. Долгие минуты жрецы не сводили с него глаз.

— Почему ты решил, что жрецам великого бога интересна такая мелочь, как возмездие?

На это Беритус рассмеялся:

— Какая же тварь с душой не жаждет мести? Конечно, вы не обычные люди, но обладаете всеми признаками колоссальной гордости. Бандиты и их колдун оскорбили вас, и точно так же они оскорбили вашего бога! Вы должны сгорать от желания отомстить, дабы доказать свое превосходство. Ваш бог не поблагодарит вас, если вы оставите подобное действо безнаказанным.

— Что ты на это скажешь? — спросил Загобал.

И снова текли минуты, а жрецы молчали, будто бы общаясь на уровне, недоступном простым смертным.

Наконец Трагтан заговорил:

— Очень хорошо, мы поможем вам. Один из нас будет сопровождать вас к дому этого колдуна и сражаться с охранными чарами во время вторжения.

— Один? — возмущенно проговорил Загобал. — Почему не все трое?

— Определенные дела удерживают нас здесь, в Шахпуре. Наш внушающий ужас повелитель был чрезвычайно потревожен кощунственным вторжением в святыню его храма. Его необходимо умиротворять.

— Он требует жертв? — спросил Загобал. — Если так, мы можем схватить большинство преступников, что сбежали в хаосе дня празднества. Вы можете взять их.

— Наш повелитель нуждается в ином умиротворении, — сказал Трагтан. — Но успокоение требует величайших усилий на сверхъестественных орбитах. Того из нас, кто отправится с вами, будет достаточно для ваших целей.

— Превосходно. Мы выезжаем на рассвете. Ваш представитель должен быть готов отправиться в путь.

Не видя нужды в дальнейших беседах, командир развернулся и зашагал прочь, сразу за ним следовали Осман и Беритус. При их приближении ворота поднялись, будто открылась пасть, и закрылись за ними, судя по всему, без всякого человеческого вмешательства.

Когда они шли через площадь, глаза по-прежнему наблюдали за ними, но провожать не стали, ибо именно храм владел вниманием наблюдателей. Когда троица покинула площадь, низенькая, круглая фигура, закутанная плащом, приблизилась к высокому, более аскетичному человеку, чье лицо было закрыто покрывалом.

— Что бы это могло означать, почтеннейший? — спросил вендиец, чей тюрбан еле различимо блестел в благоухающей цветами ночи.

— Готовится большое зло, у меня нет сомнений, — сказал кхитайский мастер. — В этих троих нет ничего магического, но раз у них дела с теми, кто внутри, это может предвещать следующий этап в попытке жрецов вернуть Аримана в этот мир. Мы должны наблюдать за ними и быть настороже.

— Истинно, мастер, — сказал вендиец, который и сам был чародеем Первого Круга.

Как только над горизонтом занялся рассвет, цепочка всадников выехала из ворот города. Во главе их был Загобал, а за ним скакали Беритус и охотники за людьми. Замыкал шествие жрец Шоск, неуклюже сидящий в непривычном ему седле.

Еще через час высокий человек, облаченный в одежды пустынножителя, вышел из караванного стана, что расположился близ ворот. Он был закутан до глаз, необычно голубых для представителя кочевых племен. Подойдя к воротам, он остановился рядом со стражником.

— У меня донесение для Загобала, командира стражников, — объявил обитатель пустынь. — Не знаешь, в городе ли он?

— Ты лишь немного с ним разминулся, — сказал страж. — Он ускакал только час назад с шайкой чужеземных стервятников и некоторыми другими.

— Стервятников? Ты подразумеваешь аквилонца, о котором я слышал? Охотника за людьми?

— Именно. Они прочесывают округу с самого празднества, все ищут бандитов. Я считаю, что это хорошо, что они оказались под рукой, когда все это произошло, а то для наших людей в этом мало радости.

— Ты подразумеваешь, что они были в городе до большого празднества?

— Ну, — сказал страж. — И все это было странно. — Было совершенно очевидно, что ему до смерти наскучило стоять на посту, и он рад был поговорить. — За несколько дней до празднества те отталкивающие типы въехали в город через эти ворота. И в тот же день они выехали отсюда. Но ходят слухи, что следующей ночью сюда пришел один из командиров, целый час стоял на воротах, и кое-кто утверждает, будто в это время вернулись все те же люди. После того никто в городе их не видел, пока не пришли грабители за королевскими доходами. И тогда эти люди сидели в засадах на крышах вместе со стражниками вице-короля.

— Это действительно очень странно. Не знаешь, куда они поскакали?

— Нет, но как бы то ни было, Загобал не доверил это своим собственным людям, ибо среди покинувших город не было ни одного стражника вице-короля, только чужеземцы. И хотя я с трудом этому верю, но могу поклясться, что видел вместе с ними одного из жрецов проклятого храма, пытающегося укрыться, закутавшись в такие же одежды, как у тебя. Но это был не житель пустынь, потому что он еле держался в седле, да и движутся эти нечестивые жрецы не как нормальные люди. Хорошо бы город очистился от них, а также от их омерзительного храма.

Конан распрощался с говорливым стражем и зашагал обратно к оазису. Он понимал, что облачение пустынножителя вполне способно обезопасить его от разоблачения, но не рискнул доехать до самого города на скакуне из Загобаловых конюшен. Он подумывал совершить очень осторожное убийство, возможно, застав вместе Беритуса и его нанимателя и сразу устранив их обоих. Что ж, похоже, не получилось. Теперь он прокручивал в голове только что услышанное.

Охотники за людьми были в городе уже за несколько дней до нападения на храм! Это означает, что Загобал заранее планировал операцию. Было бы непростительным легковерием посчитать, будто чужеземный отряд случайно оказался в городе, именно когда в этом возникла нужда. Итак, Загобал использовал. Конана, дабы завлечь всех бандитов в город!

Он сидел и размышлял у пруда оазиса, не обращая внимания на шумных караванщиков и их вонючих верблюдов. С того самого бешеного налета он постоянно или сражался, или убегал, и не было времени все хорошо обдумать. Неужели все это просто для того, чтобы захватить бандитов? Не может быть. Загобал с Беритусом, так подготовившись, вполне могли переловить всех, а не половину, позволив остальным сбежать.

— Прокляни меня Кром за дурость! — вслух проговорил он, уставившись на мальчика-бедуина, что держал поводья пьющего коня. Киммериец вскочил на ноги. Загобал не собирался возвращать эти сокровища Торгутхану и королю. Он намерен оставить их себе! Теперь многие незначительные события прошедших дней складывались в единую картину, обнаруживая смысл там, где его раньше не было.

Те стражники, что стояли за окном его темницы и так вовремя обсуждали грядущее празднество и местонахождение всех королевских податей — тот разговор был частью Загобалова плана, а люди, возможно, нанятые актеры.

А затем стала понятной и основная часть загадки.

— Осман! — вскрикнул он, еще больше встревожив паренька, поившего коня.

Конечно! Этот угодливый маленький воришка как раз оказался в соседней темнице, откуда он мог переговариваться с киммерийцем через дыру в стене. Он был уверен, что сможет поднять тяжелую наковальню. А ее вместе с молотом и зубилом оставили прямо на лестнице, а не в караулке, где обычно находятся подобные вещи. Командир стражников пошел на все, чтобы поймать и надежно заточить Конана, он знал, что это единственный разбойник, способный перебить стражу и выбраться из темницы, дабы вернуться в свою банду и спланировать ограбление храмовой крипты. Но почему он был так уверен, что киммериец найдет способ вытащить сокровища?

Он вспомнил вечер в укрытии, когда они обсуждали план. Встала проблема перемещения огромного веса, и… Снова Осман! Именно он посоветовал Волволикуса в качестве выхода из затруднительного положения. У Загобала не просто был свой человек в стане Конана, командир стражников разработал весь план! Конан почти невольно восхитился человеческим коварством. Ведь Загобал годы должен был потратить, замышляя это, собираясь баснословно разбогатеть за счет Торгут-хана. Новый храм с его криптой и присутствие в округе грозного киммерийского разбойника обеспечили дальнейшее.

Лишь одну вещь не мог предвидеть Загобал: куда прилетят сокровища. А потому ему был необходим Осман, чтобы доложить об этом. Но бандиты с самого грабежа следили друг за другом, словно коршуны, и у Османа не было возможности бежать. Ему доверяли еще меньше, чем прочим, ведь до налета на храм он не был членом шайки.

Мысли все вертелись у него в голове, а киммериец уже был в седле и скакал во весь опор. Не удивительно, что Осман напялил этот бросающийся в глаза тюрбан! Он опасался, что по ошибке его могут убить в заварухе, и обезопасил себя. Конан вспомнил и стрелу, что просвистела так близко от тюрбана. Должно быть, она была не случайной, а выпущенной для правдоподобия. Он вспомнил того, что выпустил стрелу в его собственное седло. И это тоже была уловка? Хотел ли Загобал дать ему выбраться живым, чтобы он мог привести остатки банды, включая Османа, в место, где укрыты сокровища?

Все это в прошлом. А теперь есть более насущный вопрос: куда отправился Загобал? С ним ли Осман? Если так, неведет ли их маленький вор к пещере, где укрыты сокровища? Все это очень возможно, судя по тому, что командир стражников не взял никого из своих людей, только наемников. Действительно, он не может рисковать, чтобы хоть один человек, преданный Торгут-хану, узнал месторасположение сокровищ.

Но при чем тут жрец из нового храма? Тут Конан оказался в тупике. Возможно, страж ворот обознался. Конан ясно понимал одно: он должен мчаться к дому колдуна и застать там своих уцелевших людей, а также колдуна, и скакать с ними к укрытию. Вдруг они смогут застигнуть Загобала и его людей, пока те вытаскивают сокровища.

Он понимал, что схватка будет безрассудной, ибо его банда куда как уступала числом, а люди Беритуса, несомненно, лучшие воины, чем его собственные. С другой стороны, он знал, без ложной скромности, что сам может восполнить численное превосходство противника. Если колдун сможет помочь им своими смертоносными чарами, наступит равновесие. Конану отвратительно было использовать колдовство для победы, но слишком уж серьезная сложилась ситуация, чтобы позволить сомнениям так или иначе ослабить свое положение.

Он скакал до глубокого вечера; когда вдалеке показался дом колдуна, глазам варвара предстало жуткое зрелище.

Глава двенадцатая

— Остановимся здесь, — сказал Беритус.

Они были в лощине под высоким, каменистым земляным хребтом. Прямо за хребтом стоял дом Волволикуса.

— Почему так далеко? — удивился Осман. — Мы можем подъехать гораздо блюке.

— Мы должны оставить коней здесь, — сказал Беритус. — Стражи колдуна достаточно ужасны и для людей. Для лошадей они еще страшнее. Когда мы убирались отсюда несколько дней назад, многие из нас не могли оседлать коней, так напуганы были животные.

— Он преувеличивает, — сказал Осман.

— Тем не менее, — проговорил Загобал, — это разумный совет. За последнее время я потерял слишком много коней и больше предпочитаю не терять. Если мы останемся здесь без лошадей, нам предстоит долгое-предолгое возвращение в Шахпур.

Люди спешились, и Беритус оставил с животными тощего пуантенца, сущего по виду разбойника. Дальше они пошли пешком. С Беритусом во главе все они быстро и бесшумно вскарабкались по хребту; даже змееподобный жрец оказался куда более подвижен на ногах, нежели на конской спине. Лежа за гребнем, они посмотрели вниз.

Под ними лежал окаймленный деревьями водоем, мерцающий в свете восходящей луны. Маленькие окна дома светились меняющими цвет огнями. У пруда были привязаны кони, а от крыши дома поднималась струйка белого дыма.

— Похоже, они вернулись. — В словах Загобала мелькнуло удовлетворение.

— Точно, — сказал Беритус. — До того мы бились только со стражами, которых маг оставил охранять место в свое отсутствие. Теперь он дома, и кто знает, какого рода демонов он способен призвать.

— Лежа здесь, мы ничего не добьемся, — сказал Загобал. — Аквилонец, тебе лучше известно, как использовать своих людей. Нам нужно проникнуть в этот дом.

— Да, я знаю, как использовать их, да и прочих твоих псов. — Он повернулся к Шоску. — Жрец, можешь ты сказать, обнаружил ли нас колдун, и наготове ли у него заклятия, чтобы встретить нас?

— Ты думаешь, такие вещи, блестя, распространяются в воздухе, дабы их можно было обнаружить, как сигнальные огни, горящие на вершине холма?

— Мне до того дела нет, но были же какие-то причины взять тебя с собой. Настолько серьезные, что пришлось замедлять ход, терпя твою идиотскую езду. Без тебя мы были бы здесь час назад.

— Когда Волволикус пустит в ход свои чары, ты, дурачина, будешь очень рад, что я с вами.

— Смотри уж, постарайся, жрец, — предупредил Беритус.

— Похоже, что тебе возглавлять нападение, — сказал Осман аквилонцу. — С воином, подобным тебе, это не выглядит сложной задачей.

— Нет, это буду не я. Ты пойдешь первым, шангариец.

— Я? — в тревоге воскликнул Осман. — Я не лезу в великие драчуны или герои.

— А тебе и не нужно. Нет, ты открыто подойдешь к двери, выкликая имена своих товарищей и крича, что ты заблудился в пустыне. У такого вероломного негодяя, как ты, не возникнет трудностей предать их дважды.

— Но они убьют меня! — запротестовал Осман.

— Это будет хорошее испытание твоему гладкому, лживому языку. Все последующие годы ты будешь гордиться собой и этим представлением.

Осман повернулся к Загобалу:

— Хозяин, я согласился быть шпионом и фальшивым членом их банды. Вот этот чужеземный головорез взял на себя обязанность служить рубакой и наемным бандитом! Вели ему прекратить эту трусливую болтовню, и пусть идет в атаку.

— Не будет вреда, если мы сможем убедить их уменьшить защиту. Иди, Осман. Мы будем близко, держась вне поля зрения за деревьями.

— Но…

— Иди! — прорычал Загобал.

Объятый ужасом коротышка встал и принялся спускаться с гребня холма. Остальные поступили так же, следуя в нескольких шагах за ним. Они сходили со склона к оазису, камешки разлетались под их ногами. Беритус и его люди, опытные охотники, двигались абсолютно бесшумно. От жреца Шоска тоже не доносилось ни звука, но это не выглядело результатом долгого опыта, а будто бы являлось свойством его натуры, ибо он казался скорее змеем, нежели человеком. По сравнению с ними продвижение Османа сопровождалось оглушительным шарканьем. Последним шел Загобал, его зоркие глаза держали под наблюдением их всех, уши ловили легчайший звук. Наконец они подобрались достаточно близко, казалось, оставшись незамеченными.

— Конан! — позвал Осман, приблизившись к дому. — Убо! Ауда! Вы там, друзья мои? — В нескольких шагах от двери он остановился. — Почтенный Волволикус! Обворожительная Лейла! Вы дома?

Дверь отворилась, и в проеме показалась громоздкая фигура с обнаженной сталью в руке. Это был Чемик, его огромное брюхо свисало над алым поясом, глаза щурились во тьму.

— Кто еще там? Осман, это ты?

— Чемик, мой друг! Я все дни напролет блуждал в пустыне, страдая неимоверно. Наш атаман здесь? — Он сделал еще несколько пробных шажков к дому.

— Не так быстро, — предостерег разбойник. — Почему ты исчез из деревни, пока мы бражничали?

За Чемиком появился Убо и стал вглядываться через плечо товарища своим единственным, недоверчивым глазом.

— Ах, друзья мои, вы же знаете мою привычку влипать в истории с женщинами. Жена мастера с рудника оказалась очень хорошенькой и меня нашла столь же привлекательным. Ее муж весь день проводил на руднике, оставляя нам полную свободу для развлечений. Но он вернулся домой не вовремя, и мне пришлось бежать через окно. Много миль он гнался за мной по бесплодной пустыне. Когда в конце концов я потерял его из виду, то обнаружил, что и сам потерялся. Со временем я набрел на стойбище кочевников, украл коня и определил свое местоположение. Я не посмел возвратиться в деревню, а потому направил стопы сюда, зная, что вы прибудете в дом колдуна.

— Сюда? — сказал Убо. — Мы считали, что такой подлый шакал скорее направится к…

Рука Османа медленно ползла за пазуху. И в этот момент он стремительно выдернул ее, занес за плечо, рука рванулась вперед и вниз. Как только нечто крутящееся сверкнуло в воздухе, Чемик, быстрый, как кошка, невзирая на свои габариты, прыгнул назад и захлопнул дверь. Кинжал Османа попал в створку, на мгновение завис там, трепеща, а затем докрасна накалился. Он менял цвет от темно-красного до ярко-оранжевого, и, наконец, осыпался потоком белых искр.

За деревьями кто-то пронзительно вскрикнул. Загобал резко обернулся и увидел одного из охотников, обвитого гигантской змеей, толстой, как мужское бедро. Нечто человекообразное и волосатое обрушилось с пальмы на другого и раздирало его зубами и когтями.

— Они среди деревьев! — крикнул Беритус. — Уходим из-под крон!

— Делай что-нибудь, жрец! — приказал Загобал.

Но Шоск уже бормотал, его голос звучал так тихо, что люди во внезапно взорвавшемся оазисе едва слышали его, хотя он заставлял дрожать деревья и скалы. Узоры на двери накалились и засверкали, кромка ее задымилась.

Ставни окон резко распахнулись, хлопнув о стены так, что полетела штукатурка. Яркие лучи света вылетели из проемов, окрашенные непрерывно меняющимися огненными цветами, лучи стремительно двигались с места на место. Голубой сразу менялся желтым, а в это время зеленый становился алым, затем фиолетовым, и все это со скоростью неуловимой. Цвета некоторых были совершенно неестественны, они сбивали с толку глаз и делали все вокруг еще менее реальным. Загобал увидел человека, попавшего в луч чистого белого цвета. Пойманный таким образом, тот с воплем застыл на месте. Затем плоть потекла с его костей кровавыми, дымящимися клочьями. Через три удара сердца там стоял лишь почерневший скелет, затем он обрушился шипящей черной грудой.

— Стрелы в окна! — крикнул Беритус.

И немедленно его лучники нацелили свое оружие; лучи, казалось, не влияют на стрелы, ибо те влетали в раскрытые окна, не отклоняясь и не сгорая. Изнутри донесся пронзительный вопль.

— Наконец что-то и к нашему благу, — промолвил Загобал.

Сверкающее, изменчивое существо с распростертыми конечностями выросло из земли у его ног. Меч Загобала, быстрый, как мысль, мелькнул сквозь бестию. Командир почувствовал легчайшее сопротивление, затем существо рассеялось исчезающими частицами тусклого света.

— Некоторые из стражей колдуна — просто иллюзии, — сказал он.

— Где Осман? — спросил взбешенный Беритус. — Он действовал слишком поспешно и обнаружил нас! Я перережу ему глотку!

Тут как раз одно из обезьяноподобных чудовищ напало на аквилонца, и Загобал увидел быстроту, хладнокровие и мастерство охотника за людьми. Беритус не делал ненужных движений, не позволял страху ни в малейшей степени завладеть им.

Его левая рука вылетела вперед, и он погрузил пальцы в горло существа, держа его на расстоянии вытянутой руки. Не обращая внимания на клацающие челюсти и загребающие лапы, он орудовал коротким, тяжелым лезвием своего кривого меча. Он пропихнул лезвие в брюхо и повернул его, моментально выпотрошив животное. Затем он выдернул дымящуюся сталь и обрушил ее на покатый череп, раскалывая кость и рассыпая зубы. Тварь билась в судорогах несколько мгновений, затем стихла. Беритус бросил тушу и огляделся в поисках следующего врага. Загобал знал, что обычный боец рассек бы себе вторую руку этим последним ударом.

Шоск вытащил из сумки, висящей у него на запястье, нечто, похожее на травяной шар, и швырнул его к дому, где шар стал расти, твердеть и выбрасывать побеги, что вытягивались, обвивая все стены; красные искры ползли по сети щупалец, пока все сооружение не покрылось движущими, мерцающими красными точками. Световые лучи, что били из окон, заколебались и угасли.

— Это уж слишком, — невозмутимо заметил Беритус при виде троих своих людей, сражающихся с чем-то, похожим на краба размером с быка. Огромной клешней существо ухватило руку одного из них, в то время как остальные двое обрушивали топоры на хрупкий панцирь, обрубали лапы и обнажали вываливающиеся внутренности. — Нам следует вернуться к лошадям!

— Я в считанные минуты уничтожу всю его защиту! — прошипел жрец.

— Многие из нас могут умереть за эти минуты, — возразил Беритус.

Загобала поколебали сверхъестественные призраки, но он жаждал сокровищ. В любом случае убивали не его людей. Как раз когда мысль эта пронеслась у него в голове, один из охотников за людьми наступил на нечто невидимое и был тут же охвачен зелеными языками пламени, лижущими его тело. Он закричал, рухнул на землю и продолжал метаться, даже когда зеленое пламя угасло. Обожженный человек выл, пока товарищ не избавил его от мучений, перерезав горло кинжалом. На мгновение хлынула кровь, и несчастный замер.

— Мы остаемся, — решительно произнес Загобал. Затем он огляделся по сторонам. — Осман! — крикнул он. — Где ты, шакал?

Над грядой огни освещали небо, будто далекие молнии, но молнии невиданных цветов. Конан слышал грохот и слабые крики. Некое существо с крыльями летучей мыши взметнулось в воздух с извивающейся фигурой в зубастой пасти и полетело на север. Прямо перед собой киммериец услышал стук копыт, затем около двух десятков лошадей проскакало в лощине. Конан натянул поводья, и когда лошади пробежали мимо, он увидел единственного человека, скачущего среди оседланных коней без седоков. Наездник, пригнувшись, хлестал лошадь по крупу. Затем они скрылись из виду, и Конан поехал дальше.

На земле лежало человеческое тело, окруженное многочисленными следами копыт. Конан остановился и спешился. Он сел на корточки и исследовал труп. Он не знал этого человека, но у того были пуантенианские пояс и кинжал, а также прическа, хотя широкое одеяние пустынника было обычно для этой местности. Человек был заколот сзади, кинжал аккуратно прошел между ребрами и вонзился в сердце. Если это один из охотников за людьми, размышлял Конан, тогда он убит кем-то знакомым, ибо никто другой не мог быть в засаде в этом месте.

Он въехал на вершину гряды, и перед ним предстало разыгравшееся внизу побоище. Лучи, идущие от дома, гасли, а само строение казалось окутанным сверкающими угольками. Несколько человек, по-прежнему окружавших хижину, сражались с жуткими, сверхъестественными существами, но эти жестокие схватки вскоре завершились, и внизу почти все стихло. Он увидел маленькую группу людей, стоящих перед дверью. Один был Загобал. Другой выглядел как жрец из храма. Третий — огромный человек, по виду очень опасный. Его движения подсказали Конану, что это грозный боец. Похоже, атакующие одержали верх.

Его внимание привлекло негромкое ржание. Несколько лошадей стояли, привязанные у дальнего от дома конца водоема. Жестокое сражение, непривычные зрелища, звуки и запахи взволновали коней, но они были надежно стреножены и быстро успокоились. Конан направился к лошадям.

— Ты можешь сделать эту дверь безопасной для нас? — спросил жреца Загобал.

— Сейчас паутина Аримана высасывает силы отсюда, — ответил жрец. — Когда последние красные огни потухнут, вся магическая энергия этого места иссякнет, и вы сможете войти.

— Какие ловушки могут ожидать нас внутри? — осведомился Беритус.

— Вся магическая сила будет выкачана отсюда, — сказал Шоск. — Если вы не способны справиться с людьми, что заперлись там, это ваша проблема, и я не могу вам помочь. А мощь колдуна исчерпана.

— С людьми я справлюсь, — сказал Беритус.

— Тогда действуй, — скомандовал Загобал.

Беритус начал расставлять своих людей, основную массу перед дверью. Остальные, с натянутыми тетивами, заняли места у окон. Двое повалили пальму и принялись обрубать листья, готовя таран.

— Мы готовы, — объявил Беритус.

— Подожди, — велел Загобал, в то время как последние красные искры гасли на кажущейся хрупкой паутине, как умирающие светляки. Наконец потухли все, и паутина распалась, будто сделанная из пепла.

— Пора! — скомандовал Загобал.

Беритус взмахнул рукой, и люди с тараном кинулись вперед. Мягкий и сочный пальмовый ствол был не столь эффективен, как настоящий таран из твердого дерева, но постепенно прочная дверь начала поддаваться, провисая на петлях и засове. Люди нервно мусолили оружие. Лучники стреляли в окна, но не желали тратить слишком много стрел, ибо не видели цели.

— Скоро она слетит, — злорадно проговорил Загобал. — И тогда — сокровища мои.

Конан вел лошадей задами постройки. Он двигался осторожно, но люди, окружившие дом, были так заняты, что никто даже не взглянул в его сторону. Привязав лошадей на безопасном расстоянии, он скрытно начал приближаться к задней стене дома. На этой стене было единственное окно, и в нескольких шагах от него стояла пара стрелков с луками наготове.

Они не услышали, как сзади подобрался киммериец. Его кинжал уже вонзился в горло одного, когда второй только поворачивал голову. Конан выдернул свой нож из шеи первого и жестоко полоснул по гортани другого, отделяя плоть и хрящи, пронзая тело до самого спинного хребта. Двое упали почти одновременно, кровь их мешалась на песчаной земле. Он вытер лезвие о рубаху одного из них и бесшумно подошел к самому окну.

— Убо! Чемик! Волволикус! Вы живы? — произнес он громким шепотом.

Он отпрянул в сторону, когда длинный кривой меч, удерживаемый рукой с серебряным браслетом, вылетел наружу. Ударом кулака Конан выбил оружие.

— Это я, дурачина! Конан!

— Как ты сюда попал? — спросил Убо, потирая ушибленное запястье.

— Не в этом дело. В тылу никого нет, и у меня поблизости лошади. — Тяжелые удары доносились со стороны фасада. — Сколько вас осталось в живых?

— Ауде в ногу попала стрела, но все мы можем держаться в седле.

— Тогда быстро идите со мной. Они вскоре ворвутся через дверь.

Четверо разбойников, не задерживаясь, вывалились из окна и направились к лошадям, туда, куда указал палец Конана. Ауда сильно хромал, но от прочих не отставал. Лейла толкала в проем отца, отягощенного узлом с книгами и инструментами.

— Брось это, — настойчиво зашептал Конан.

— Я не могу, — заявил маг. — Это вся моя жизнь.

— Они сейчас предоставят тебе всю твою смерть, — сказал Конан. — Женщина, поторопись!

— Я кое-что оставлю для них, — сказала она. — Это займет лишь мгновение.

В ожидании киммериец кипел от злости; наконец она, будто голубка, выпорхнула из окна, и Конан подхватил ее. Она звучно поцеловала варвара, выскользнула из его рук и побежала. Он бежал сразу за ней.

— Что ты оставила им? — спросил он.

— Просто кое-какие вещи, что больше нам не понадобятся… немного пакли, старого масла и огоньку.

Они бежали в ночь, где остальные, уже верхом, ожидали их.

Беритус велел остановиться.

— Она слетит через три или четыре удара. Будьте наготове.

Но все и так были насторожены и возбуждены.

— Что это за дым? — спросил Загобал, принюхиваясь.

В ночном воздухе явственно ощущался запах дыма.

— Возможно, один из моих людей догорает, — сказал Беритус.

— Свет внутри! — крикнул лучник, стоявший у одного из окон. — Пламя!

— Они подожгли дом, — пробормотал Беритус. — Продолжайте!

Изготовленный на скорую руку таран ударил о дверь еще три раза, когда дым повалил из окон. С четвертым ударом толстая преграда была сокрушена. С напором воздуха пламя поднялось высоко вверх, охотник, державший таран впереди, отпрыгнул, сбивая пламя с рукава.

— Несите воду! — крикнул Загобал. — Используйте все, что под руку попадется. Шлемы, сумки, все, что держит воду! Кто-то ищет ведра или кувшины!

Вместо предполагаемой схватки все охотники занялись тушением пожара. Но тщетны были их попытки сбить пламя, ибо та малая толика воды, что они могли выплеснуть, только шире разливала горящее масло. Огонь достиг сухого дерева стен и крыши из пальмовых листьев и с ревом поднялся на пятьдесят футов в небо.

— Отойдите назад, — крикнул Беритус. — Это бесполезно.

Люди отступили и сели на землю, некоторые из них перевязывали свои раны. Жар, исходящий от горящего дома, все усиливался.

— Зачем они сделали это? — удивился Загобал, подергивая ус.

— Наверное, не пожелали встречаться с твоими казематами и орудиями пыток, — предположил Беритус.

— Мошенники и бандиты? Никогда не видел такого, что добровольно распростился с жизнью. Они всегда стараются продлить свое жалкое существование еще хоть на день, хоть на час.

— Это мог сделать колдун или женщина, — заметил аквилонец. — А все разбойники могли быть убиты нашими стрелами. Что бы ни случилось, у тебя мало поводов для беспокойства. Если сокровища там, такое пламя не слишком их повредит.

— Пожалуй, — проговорил Загобал, несколько успокоенный.

— Я должен осмотреть своих людей.

Беритус отправился считать мертвых и оценивать раненых.

— Ну, жрец, — сказал Загобал, — ты удовлетворен своей ночной работой?

— Так я мог бы сказать, окажись я в доме и видя, что находится внутри. Если колдун мертв и если я не увижу признаков того, что он способен принести нам еще больший вред, тогда, пожалуй, я буду удовлетворен.

— Это странные слова, — проговорил Загобал. — Его дом разрушен, а сам колдун почти наверняка мертв. Чего еще ты можешь пожелать? И что ты подразумеваешь, говоря «еще больший вред»?

— Это имеет отношение только ко мне и моим собратьям, — ответил жрец.

Затем его изрытое лицо вновь обратилось к горящему дому.

Беритус вернулся к ним, когда пламя уже утихло.

— У меня шестеро убитых, а четверо так изранены, что не один месяц от них не будет никакого толку! Осталось всего семеро, считая меня самого!

— Мне-то что до этого? — холодно сказал Загобал. — Люди дешевы. Пойдем посмотрим, что там.

— Двое моих людей лежат у задней стены с перерезанными глотками, — сообщил Беритус. — Они следили за единственным задним окном. Кто-то должен был подкрасться к ним со спины. Это означает, что та сторона дома оставалась без наблюдения, возможно, еще до того, как мы заметили пламя. — Он разглядывал наливающееся яростью лицо Загобала. — А вот теперь пойдем посмотрим, что там.

Первые лучи солнца осветили разорение, что постигло маленький оазис. Трупы людей и ужасных существ валялись повсюду. Пальмы были ободраны, а дом лежал разоренной, обугленной грудой. Только пруд оставался нетронутым, воды его спокойно мерцали в утреннем свете.

Беритус впереди, они вошли в обгоревший остов без крыши; горячие твердые угли хрустели под их сапогами и сандалиями.

— Амбула, — сказал Беритус, — это не подходящее место, чтобы ходить босиком. Возвращайся за гребень холма. Вместе с пуантенцем приведи наших лошадей.

Темнокожий человек отсалютовал пикой и поспешил выполнять приказание своего командира.

Они осмотрели главную комнату, затем маленькие. И ничего не нашли, кроме пепла. Там не было человеческих останков.

— Где же они? — спросил Загобал.

— Здесь лестница, — сообщил шемит Варка, поднимая обуглившуюся крышку люка. — Там подвал.

— Если кто-то и укрылся там, то должен был задохнуться, — сказал Беритус.

— Но на всякий случай будьте начеку. Урдос, ты первый.

Массивный котианец вытащил из-за пояса свой топор с короткой рукояткой и спустился по лестнице; шаги его были необычайно легки для такой туши. Минуту спустя он крикнул снизу:

— Здесь никого, но это странное место.

— Они смылись! — разъярился Загобал. — Эти болваны, что были сзади, позволили убить себя и дали сбежать бандитам!

— Успокойся, туранец, — презрительно вымолвил Беритус. — Много с собой они унести не могли.

Вспомнив истинную причину, по которой он находится в этом месте, Загобал бросился вниз по лестнице и остановился посреди рабочего кабинета чародея. Помещение казалось пустым, если не считать странного каменного стола; света, падавшего сверху, было достаточно, чтобы увидеть сплошь покрытые удивительным резным узором стены и потолок. В остальном место было еще более пустым, чем комнаты наверху.

— Где мои сокровища? — изо всех сил завопил Загобал. — Я хочу, чтобы твои люди перевернули здесь все, пока не найдут их!

— Его здесь нет, — сказал Беритус, спускаясь по ступеням. — И никогда не было, как я тебе и говорил. Все это было напрасно, потому что ты предпочел слушать этого лживого, подлого негодяя Османа. Которого, между прочим, нигде не могут найти. Вряд ли есть надежда, что его унесло одно из этих чудищ.

— Отправляемся за ними!

— Именно это я и собираюсь сделать, — сказал Беритус, — ибо раз я задался целью поймать человека, я должен схватить его. Но это единственная причина, так как поручение твое уже обошлось мне дороже вознаграждения.

— Меня не волнуют твои проблемы, охотник, — сказал командир стражников. — Просто выполняй свои обязательства.

Аквилонец поднялся по лестнице, а вниз спустился жрец. Не обращая никакого внимания на разъяренного туранского воина, Шоск подошел к столу, пробежал своими отвратительно длинными, гибкими пальцами по изрезанной запутанным узором поверхности. Загобалу показалось, будто у пальцев этих куда больше суставов, нежели имеет обычный человек.

Оставив в покое стол, жрец принялся исследовать стены и потолок; при этом, следуя за линиями орнамента, он издавал негромкие, свистящие звуки. Почувствовав отвращение, Загобал вернулся наверх. Он обнаружил Беритуса, как раз когда вернулся Амбула.

— Где лошади? — спросил аквилонец.

— Они ускакали, — ответил человек из Пунта. — А пуантенец мертв, заколот в спину.

— Теперь нас шестеро, — сказал Беритус. — Шестеро, и мы пешие.

— Здесь ты ошибаешься, — сообщил Загобал. — На другом конце водоема есть несколько лошадей. Сходите за ними, и мы можем отправляться в Шахпур. За остальными пришлем потом.

— Тех коней тоже нет, — сказал Беритус, спокойный тон его скрывал безумную злобу. — А как, ты полагаешь, убежали бандиты и колдун? Бахдур нашел место, где они вскочили на коней и были таковы. Один человек прискакал, забрал тех лошадей, отвел их за дом и убил моих людей. Возможно, именно он убил пуантенца, а возможно, то сделал Осман. Но первый, безусловно, киммериец. Среди них только он способен проделать такое незамеченным.

— Конан! — Загобал с трудом сдерживал душащую его ярость. — Неужели этот варвар будет преследовать меня до самой могилы?

— Могу добавить, что он прискакал на одном из твоих коней. Некоторые из тех, что были привязаны на том конце пруда, тоже из твоих конюшен. Это видно по их подковам.

Загобал побагровел и чуть было не обнажил меч. Беззлобный взгляд и ровный голос аквилонца заставили его остановиться.

— Не путай меня с безоружным жрецом, Загобал, — предупредил он. — Ты труп, если поднимешь на меня оружие. Нам нужно идти, пока утро хранит прохладу. Возьми себя в руки, и давай отправляться. Если пойдем по следу, то, возможно, встретим наших убежавших коней.

Загобал резко отвернулся и пошел в сторону разрушенного дома. Ему необходимо было успокоиться. Он понимал, что нуждается в этом человеке, если хочет когда-нибудь увидеть сокровища и убить киммерийца. Он вновь спустился в подвал и обнаружил жреца все так же изучающим кабинет чародея.

— Мы должны идти, — сказал Загобал.

— Так идите, — ответил Шоск, не глядя на него.

— Коней нет. Мы идем пешком. Пора оставить это место.

Тут жрец повернулся и вперился в него своими змеиными глазами.

— Возвращайся в свой город как можешь, туранец. Я остаюсь здесь. У меня есть работа, которую я должен завершить. Я сам найду обратный путь. Можешь обо мне не беспокоиться.

— Будь уверен, не беспокоюсь, — сказал Загобал. Он поднялся по лестнице и вышел из руин. Мысли его были черны.

Убо, Чемик и Мамос долго смеялись, осчастливленные этим неожиданным бегством, когда все, казалось, было кончено. Ауда тоже был счастлив, но раненая нога так болела, что ему было не до смеха. Колдун был хмур, а Конан молчал. Лейла казалась довольной этой скачкой в ночи и, похоже, совершенно не переживала о разрушенном доме.

— Что там произошло? — спросил Конан, убедившись, что они отъехали на безопасное расстояние.

Он скомандовал замедлить ход, и они ехали рысью под звездами пустыни.

— Маг предупредил нас о их приближении почти за час до того, как Осман позвал из-за…

— Осман? — перебил Конан. — Он был там?

— Да, и это он привел их! — сказал Убо. — Он позвал нас из-за двери, и мы собрались убить его, но колдуну еще нужно было время, чтобы завершить свои чары, а потому мы немного поговорили с коротышкой. Потом он метнул в Чемика кинжал, и тут началась потеха!

— Хотелось бы мне увидеть побольше, — сказал Мамос, — но в окна летели стрелы, и выглядывать было небезопасно. Звучало так, будто они крутятся в огромной мельнице!

За этим последовал новый взрыв хохота. Даже Ауда издал слабый смешок.

— Мы должны остановиться и осмотреть ногу Ауды, — сказала Лейла.

— Мужчина моего племени способен скакать день и ночь с ранами потяжелее, — возразил обитатель пустынь.

— Как только будет достаточно света, мы устроим привал, — сказал Конан. — Их коней угнали, а потому пройдет немало времени, прежде чем они смогут организовать серьезную погоню. К этому времени мы уже будем недосягаемы.

— Куда теперь, атаман? — спросил Убо.

— В самую глубь пустыни, — сказал Конан. — Нам следует держаться каменистых мест, чтобы оставлять за собой как можно меньше следов. Будем останавливаться у малейших источников воды и избегать населенных мест. Так и вернемся к нашему старому укрытию.

— Что, уже пора делить добычу? — спросил Мамос, его злобная рожа расцвела, будто у счастливого ребенка.

— Да. И нам следует проделать все с величайшей осторожностью, ибо тайна сокровищ может быть раскрыта. Осман оказался предателем, и кто знает, на что способен этот негодяй?

И они поскакали в ночь.

Глава тринадцатая

Перед самым полуднем Конан объявил привал. Они далеко углубились в бездорожье, и много часов на глаза им не попадалось никаких человеческих следов. Они спешились и принялись разминать затекшие мышцы. Лейла проверила повязку, что наложила этим утром на ногу Ауды. Местность здесь была полупустынной, поросшей кустарником. Не было ни овец, ни других домашних животных, только случайные пустынные газели или величавые сернобыки — осторожные существа, с тревогой изучающие этих странных пришельцев, готовые ускакать при первом намеке на опасность.

— Рана могла быть и хуже, — сказала Лейла. — Но она не заживет, пока он будет в седле. Я знаю целебные травы, возможно, они растут здесь. Есть у меня время поискать их?

— Да, — сказал Конан. — Мы можем переждать здесь дневную жару и отправиться вечером. У нас явный недостаток продовольствия. Будь у меня лук, я подстрелил бы газель.

— Отличная идея, — сказал Убо, потирая воспаленную задницу. — Все эти драки и побеги возбуждают аппетит. Вряд ли чародей сможет наколдовать нам лук и несколько стрел?

Волволикус вздохнул:

— Нет, но раз уж выдалось несколько спокойных часов, я обращусь к своим книгам. Думаю, что, когда мы отправимся, я смогу вызвать несколько маленьких вихрей, что заметут за нами следы.

— Что ж, это будет полезное времяпрепровождение, — одобрил Конан. Он нагнулся, подобрал несколько камней размером с кулак и положил их в поясную сумку. — Я пойду за травами вместе с Лейлой. Возможно, мне удастся подбить камнями несколько зайцев. В Киммерии десятилетний мальчишка считается совершенно никчемным, если он не способен добыть себе обед парой камней.

— Я думаю, это лучше, чем ничего, — сказал Чемик, раскатав одеяло и растягиваясь на земле. — Женщина, когда будешь искать свои целебные травы, посмотри и какие-нибудь пряные, чтобы скрасить наш обед.

— Хорошо, что вы так умелы в воровстве, — заметила Лейла, — ибо большинство из вас слишком лениво, чтобы прожить как-то иначе. Я не удивлюсь, если по возвращении обнаружу вас мертвыми из-за того, что вы забудете дышать.

— Женщина с острым языком отвратительна богам, — сказал Мамос, устраивая себе навес из плаща, дабы преклонить голову в тени. — Но на этот раз я прощаю тебя.

— Ауда, — сказал Конан, — одолжи мне свое копье. — Если я застану врасплох животину покрупнее, попытаюсь подбить.

— Возьми, — сказал обитатель пустынь. — Пока оно мне не понадобится.

Конан и Лейла покинули лагерь. Они прошли с полмили, женщина время от времени останавливалась, чтобы рассмотреть некоторые растения. Каждый раз она отбрасывала находки, оказывающиеся либо негодной разновидности, либо негодного возраста. Конан швырнул камень в зайца, но на дюйм промахнулся и попал в большой валун. С громким треском разлетелись осколки, а быстрый зверек убежал целый и невредимый.

— Должно быть, голодные мальчишки живут в Киммерии, — заметила Лейла, — если ты им пример. Ты распугал всех зайцев за мили вокруг.

— Я примериваюсь, — ответил раздраженный Конан. — Я… Кром! Что это там?

Он указал на северо-запад. С той стороны прямо по направлению к ним вышагивала одинокая, издалека казавшаяся крошечной фигурка.

— Можно попробовать угадать, — сказала Лейла. — Я бы сказала что это человек.

— Да, но… но что делает здесь человек, один-одинешенек? Он идет прямо сюда, будто знает, что мы здесь.

— Почему бы и нет? Мы же знаем, что он там. Он может оказаться отшельником или странствующим благочестивцем. Такие не являются чем-то необычным в пустынных местах. Они ищут уединения, дабы предаваться размышлениям вдали от людской суеты.

— Не знаю, — сказал Конан, почесывая свой заросший щетиной подбородок. — Есть в нем что-то внушающее беспокойство.

— Вскоре мы узнаем, — ответила она. — Еще немного, и он будет здесь.

Они наблюдали за приближением незнакомца. Что-то в его движениях казалось киммерийцу неправильным. Человек шел так, будто под ногами у него была превосходная мостовая, не обращал никакого внимания на неровности почвы, все эти колдобины, холмики и камни. По одежде Конан признал кхитайца. На нем, невзирая на палящее солнце, не было никакого головного убора, только длинные белоснежные волосы.

Когда человек подошел ближе, Конан вздрогнул, поняв, что тот идет с закрытыми глазами. Несомненно, подумал он, слепой не может шествовать так уверенно, даже без посоха, чтобы нащупывать дорогу. Его удивление сменилось ужасом, когда он увидел, что веки пришельца сшиты крошечными стежками. Такая же шелковая нить держала плотно сжатым его рот.

— Кром и Лир! — воскликнул Конан, поднимая для броска копье.

Человек шевельнул пальцами, и мощный удар неизвестного происхождения, пройдя через стальное копье, болью отозвался в кисти и по всей руке Конана, не обжег, но мгновенной судорогой свел мускулы. С невольным криком он выронил копье.

— Мои извинения, — сказал человек, — но ты был близок к тому, чтобы совершить серьезную ошибку. — Лицо его было абсолютно неподвижно, но слова слышны превосходно и, казалось, произносились нормальным голосом.

— Мое имя Фенг-Юн. Я чародей из Кхитая, верховный мастер Первого Круга, Нефритовая Персона Ордена Белого Совершенства. Я пришел посовещаться с туранским колдуном Волволикусом.

— Я дочь Волволикуса, — как ни в чем не бывало сказала Лейла, будто подобное было ей не в новинку. — Я провожу тебя к нему, но сначала я должна найти хорошо высушенную Луну Аштарот. У нас в лагере раненый, и я должна перевязать его рану.

— А, тебе нужно то, что мы называем Цветком Красного Восхода. Я только что прошел мимо такой травки. Я дам ее тебе.

— Это было бы очень любезно с твоей стороны, достопочтенный господин.

Конан потер сведенную судорогой руку, затем подобрал копье и последовал за ними.

— Что за дела у тебя с Волволикусом? — спросил он. — Как ты отыскал нас?

— Это к тебе никак не относится, — сообщил ему кхитаец. — Ты варвар с севера, не так ли?

— Я один такой во всей округе, — признал Конан.

— Ты человек рока. Было бы у меня время, я с удовольствием побеседовал бы с тобой о смысле истории. Но время поджимает, и вместо этого я должен посовещаться с моим коллегой, уважаемым Волволикусом.

— Что же это за срочность? — спросил Конан, совершенно озадаченный.

— Дела наши столь весомы, что, если мы не достигнем успеха в наших потугах, дальнейшей истории может просто не быть, а потому нет и необходимости говорить с тобой.

Конан в этих словах не обнаружил никакого смысла.

— Все, чего я хотел, это совершить большое ограбление и отомстить, — сказал он. — Как же дела могли так усложниться?

— У тебя были достойные цели, — одобрительно вымолвил Фенг-Юн. — Я и сам совершил несколько блестящих грабежей, хотя подозреваю, что украденные мною вещи не показались бы тебе ценными. Также я знаменит такой местью, что вызвала всеобщее восхищение даже в Кхитае, где месть почитается за искусство. А, вот мы и пришли.

Длинным, заостренным, украшенным драгоценностями ногтем он, не наклоняя головы, указал на землю. Лейла нагнулась и принялась дергать траву, осторожно, чтобы не повредить корни.

— Превосходно! — воскликнула она. — Растение погибло и начало сохнуть, будучи в самой силе, как раз после минувшего полнолуния. Такого экземпляра я бы не отыскала, броди хоть целый день. Я благодарю тебя, кластер Фенг-Юн.

— За три или четыре столетия, дитя мое, — сказал он, — можно наловчиться в этих делах. А теперь я должен идти и поговорить с твоим почтенным родителем.

— Я пойду с тобой, — сказала она.

— А я поохочусь, — сообщил Конан.

Он-то надеялся иначе провести время с девушкой, раз уж они удалились от всех, но пришествие этого причудливого чужеземца выбило из его головы все игривые мысли.

Двое удалялись в сторону лагеря, а Конан возобновил охоту. Глаза его ощупывали окрестности, но мысли были далеко. Дела приобретали какой-то сверхъестественный оборот, и это ему не нравилось. Он чуть было не собрался пойти куда попало и вовсе не возвращаться в лагерь. Не то чтобы он нуждался в остальных. Своим мечом он мог проложить себе путь в любом уголке мира. Он мог спать на земле и бесцельно бродить, пока не уйдет подальше от этих отталкивающих чудес.

Но он знал, что завершит свою авантюру. Нет, он не жаждал сокровищ. На самом деле они мало что значили для него. А что до мести, то скоро все будет кончено, король Турана покарает Торгут-хана и Загобала. Колдун был нужен только для того, чтобы унести сокровища, а женщина… что ж, мир полон женщин.

Нет, думал он, он дойдет до конца, пусть это глупо, но не в его обычаях оставлять товарищей и бросать дело на полпути. Конечно, разбойники — народ никудышный, как он неоднократно убеждался, но когда Конан из Киммерии с кем-то объединяется, он остается честен… пока не предают его.

Думы о предательстве заставили его вспомнить об Османе. Что-то сейчас поделывает порочный, маленький вор? С первого разговора через стену, что разделяла их темницы, Осман занимался только кознями, столь сложными, что от постижения их у Конана закружилась голова. Каков будет его следующий шаг? Он мог поскакать прямо к сокровищу, но коли так, на что ему надеяться, ведь он способен унести лишь мизерную часть добычи. А потом будет схвачен. Даже если он верит, что все разбойники убиты в доме Волволикуса, ему известно, что Конан по-прежнему на свободе и вскоре вернется к разрисованной пещере.

Или он собирается заручиться чьей-нибудь поддержкой? Чтобы погрузить всё, ему нужен изрядный караван, но тогда придется делиться. Он не получит больше своей справедливой доли, что досталась бы ему, останься он верен своим товарищам, даже если его новые компаньоны не перережут ему глотку и не заберут себе все. На собственном горьком опыте Конан знал, что очень немногим можно доверять вблизи огромного богатства.

Он совсем запутался в этих мыслях, как вдруг вспугнул одинокую газель. При его приближении она выскочила из-за куста и быстрыми скачками понеслась прочь. Но Конан оказался еще расторопнее. Единым движением он вскинул за плечо правую руку и выбросил ее вперед. Сверкающее копье, нацеленное в точку далеко впереди скачущей газели, описывало изящную дугу. Животное успело прыгнуть еще один раз. В воздухе пути газели и копья пересеклись. Острие вонзилось под лопатку, газель упала на бок и несколько мгновений брыкалась в агонии. Потом она замерла.

Киммериец ухмыльнулся. Хотя бы некоторые вещи по-прежнему просты и убедительны.

Он отнес небольшую тушу в лагерь, где обнаружил Волволикуса и кхитайца погруженными в беседу на языке, который он никогда не слышал. Лейла разводила маленький костер, а остальные дрыхли. Конан подошел к Убо и пихнул его носком сапога. Одноглазый туранец заворочался и, щурясь спросонья, посмотрел на киммерийца.

— А! Обед! — наконец сказал он.

Конан сбросил тушу на широкое брюхо Убо.

— Можешь выпотрошить ее.

Убо сел, ворча при этом:

— Чего не сделаешь, чтобы осчастливить атамана.

Он встал и вытащил кинжал.

— Отойди подальше от лагеря, — сказала Лейла. — На требуху слетятся мухи со всей округи.

— Как прикажешь, моя госпожа, — проворчал Убо.

Взвалив на плечо газель, он поплелся в пустыню. Конан выбрал не самое каменистое место и растянулся на земле, накрывшись от солнца своим бурнусом. Через минуту он уже спал.

Без всякого проблеска чувств в своих змеиных глазах Трагтан слушал отчет Шоска. Они и Никас стояли в крипте под храмом. От окружающих стен доносились тяжелые вздохи, а жуткие, колеблющиеся стены, казалось, сами по себе движутся, пульсируют, сжимаются, будто нутро огромного желудка. Вдобавок к неестественной геометрии этого пространства зрелище для простого смертного было совершенно безумным. Но жрецы Аримана не выражали эмоций, только отмечали действительно ощутимые изменения.

— Это беспокоит, — наконец произнес Трагтан. — Но уверен ли ты, что правильно разобрал иероглифы?

— В этом не может быть сомнений, — настаивал Шоск. — Колдун, именуемый Волволикусом, — мастер стигийского искусства Кхелкхет-Птеф. Самого древнего и самого могущественного из всех стигийских искусств, хотя стигийцы этого века и забыли об этом. Много веков они применяли его в основном, чтобы двигать огромные камни для своих бесконечных тщеславных строительных проектов. Они ценят это мастерство немногим больше, чем магическое подспорье каменщику.

— Глупцы! — проговорил Никас. — Неужели они не понимают, что это древнейшее из магических искусств, управляющее кристаллом, истинная сущность которого неизмеримо превосходит твердое вещество, что образует его грани.

— Наше счастье, что они не сознают этого, — сказал Трагган. — Достаточно могущественный мастер Кхелкхет-Птеф при желании способен расколоть этот мир на части, разорвав его кристаллическую структуру. Подозреваю, что древние стигийцы так и не поняли этого. Они предпочитали покорять своей воле демонов и добиваться расположения мелких богов.

— Означает ли это, что наши планы меняются? — спросил Шоск.

— Нет, — ответил Трагтан. — Прежде всего, мы уже не способны остановить события. — Своей паучьей рукой он обвел омерзительную крипту. Тяжелые стоны, доносящиеся от стен, будто принадлежали огромному чудовищу, изнемогавшему от голода. Трое содрогнулись, даже на их бесстрастных лицах проступила тревога. — Вы видите? Вы слышите? Мы не можем остановить происходящее. Но я думаю, у нас мало причин опасаться этого Волволикуса. Несомненно, в своем искусстве он разбирается не лучше стигийцев, ибо именно онинаставляли его, а сам он довольствуется затворничеством в этом заброшенном углу этой туранской страны выродков. Нет сомнений: если бы он понимал, какими силами может распоряжаться, то царствовал бы, подобно жрецам-королям Стигии.

— Будем надеяться, что ты прав, — сказал Никас. — Между тем каковы наши дальнейшие действия?

— Мы должны всеми силами помочь нашему ужасному господину в его возрождении в этом мире. Это уже не может быть пришествием во всей славе, которого мы ждали так долго, но теперь я думаю, что героическими трудами последних дней мы избежали катастрофы, которой боялись.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Шоск. — Эта чрезмерная поспешность его возвращения почти гарантирует, что наш повелитель не только окажется необычайно слаб, но еще и почти безрассуден, не способен осознавать даже самого себя.

— Да, но недолго, — уверил Трагтан. — Нашими трудами во имя повелителя, с помощью призываемых нами сил он быстро обретет все свои способности. Конечно, разрушения будут ужасны, но это обычный путь повелителя Аримана. Что за дело нам до уничтожения миллионов смертных, до разрушения земли и воздуха? Важно, что мы, его верные рабы, будем жить, служа ему в его новом царствовании, и он сделает нас повелителями нового творения.

— Слава ужасному повелителю Ариману, — в один голос пропели остальные.

— Превосходно, — сказал Чемик, своими редкими зубами обрывая с кости полоски мяса жареной газели. — Наш атаман — великий охотник, а госпожа Лейла — превосходная стряпуха.

— Избавь меня от своих похвал, — отозвалась Лейла. — Ауда, ты можешь есть?

— Немного, — проговорил тот.

Обитатель пустынь был в лихорадке, его бедро воспалилось, раздувшись почти вдвое. Лейла сообщила, что так и должно быть, и пообещала, что теперь, с припарками из трав, рана быстро заживет. Она вырезала несколько тонких полос мяса из мягкой части и передала Ауде.

Конан ел, погрузившись в думы. Разбойники же, даже Ауда, поглощали пищу совершенно беззаботно. Они впивались зубами в огромные куски и кинжалами отсекали лишнее, чуть не лишаясь при этом собственных носов. Энергично причмокивая, они жадно жевали, сало и кровь струились по их подбородкам на штаны и рубахи.

В другой раз и варвар мог так же легко забыться, не думая о будущем. Но сейчас он не мог не думать обо всем этом. Разрывая жесткое, но вкусное мясо своими сильными, белыми зубами, он наблюдал за двумя чародеями. Те не прервали своего разговора, и ни один из них не проявил ни малейшего интереса к еде.

Убо швырнул в кусты обглоданную кость, и тут же притаившийся шакал побежал, крепко сжав ее в зубах. Трое его сородичей кинулись за ним, пытаясь отнять добычу. Убо рассмеялся:

— Эти существа мне по сердцу! Сражайтесь, братья!

— Я заметила сходство, — сказала Лейла.

— Атаман, — проговорил Мамос, на мгновение отрываясь от еды, — похоже, это неплохое место. Отсюда далеко до Загобала и охотников за людьми. Здесь некому следить за нами. Если мы отыщем поблизости воду, почему бы не остаться здесь и не дать королю еще несколько дней, чтобы он успел содрать шкуры и сжечь Торгут-хана и его пса?

— В этом есть здравый смысл, — согласился Конан. — Но я не могу отдыхать, зная, что Осман где-то строит свои козни. Либо он уже в нашем укрытии, либо направляется туда. Если первое, то мы должны застать его там и убить. А если второе, нам следует ждать там его прибытия.

— А что, если он покажется не один? — спросил Чемик.

— Здесь есть о чем подумать, — признал Конан. — Мне кажется, он должен стремиться заграбастать все сокровища себе, но он слишком много раз доказывал свою сообразительность. Он может считать всех вас мертвыми и думать, что лишь мы с ним знаем, где лежат сокровища. Возможно, он надеется убить меня.

— Эта маленькая крыса? — удивился Убо. — Он видел тебя в деле. Несомненно, он придумает что-нибудь поумнее.

— Есть много способов убить человека, не только в открытом бою, — сказала Лейла. — Отравленная стрела в спине так же смертельна, как любой меч. Дюжина наемников способна повалить величайшего воина. Впрочем, не мне вам рассказывать о возможностях убивать.

— Тут ты права, — сказал Конан. — Но вот что сейчас пришло мне в голову: прошлой ночью он привел Загобала и охотников к дому колдуна и убедился в том, что все вы должны умереть. Мог он надеяться, что стражи Волволикуса убьют также и всех остальных?

— Точно, и многие были убиты, сам можешь подтвердить! — воскликнул Чемик.

— Хотел бы я знать, многие ли остались в живых, — проговорил Конан, — ибо теперь я не сомневаюсь, что на нашем пути стоят только они. Загобал стремится сам получить все золото, а потому не может использовать свою армию, иначе Торгут-хан узнает, где находятся сокровища.

Чародеи завершили свою беседу. Кхитаец встал и повернулся к остальным.

— Вы все отправляетесь в Шахпур, — объявил он.

Бандиты ошеломленно посмотрели друг на друга. Затем они расхохотались.

— Ты выжил из ума, старичина, — сказал Чемик. — Чего мы не видели в Шахпуре? Никогда больше я не удостою своим посещением этот город, ибо не жду там радушного приема, а если его жители вдруг почувствуют ко мне расположение, то просто повесят меня.

— И тем не менее, — повторил Фенг-Юн, — вы должны отправиться в Шахпур.

Мамос лениво поднялся и вытащил из-за пояса кинжал — кривое десятидюймовое, безжалостно заточенное лезвие.

— Думаю, пора его успокоить. Расстроенные мозги противны богам.

Приближаясь, он злобно глядел на кхитайца и поигрывал лезвием. Фенг-Юн сделал единственный жест, и руку бандита скрутило судорогой. Нож вылетел из онемевших пальцев, чуть не задев Убо.

— Митра! — завопил Мамос. — Что это? Гадюка впилась в мою руку.

Он тер мускулы, вздувшиеся узлами от запястья до плеча.

— Я мог бы предостеречь тебя, — сказал Конан. — Но я решил, что тебе следует убедиться самому.

Затем он обратился к Фенг-Юну:

— Почему мы должны ехать в Шахпур, кхитаец? У всех нас есть серьезные причины никогда больше не смотреть на этот город. Убо прав.

— Происходят события куда более важные, чем ваши ничтожные сокровища. Определенные вещи должны совершиться в Шахпуре, и вы поможете нам довести их до благополучного финала. Вы будете скрыты куда надежнее, чем теми маскарадными костюмами, что вы напялили, когда были там последний раз. Волволикус доставит вас куда пожелаете. Прислушайтесь к моим словам. Я убежден, что вы не хотите навлечь на себя проклятие.

— Нисколько не хотим, — с отвращением проговорил Убо. — Что мне простое сказочное богатство, когда вместо этого я могу послужить диковинному чародею из Кхитая?

Ирония не коснулась ушей Фенг-Юна. Не произнеся больше ни слова, он повернулся и зашагал по пустыне в сторону Шахпура.

— Я рад, что он наконец ушел, — сказал Чемик, убедившись, что кхитаец уже не может его услышать. — От этих глаз и этого рта у меня мурашки по коже бегали. А от его речей их становилось еще больше. — Он повернулся к Конану. — Атаман, мы действительно собираемся выполнить его требование?

— Вы должны, — сказал Волволикус. — Насколько сила моих чар превосходит силу уличного факира, настолько сила кхитайца превосходит мою. Даже среди чародеев Первого Круга Фенг-Юн выделяется устрашающей силой. Может быть, он даже могущественней Тот-Амона.

Это имя было знакомо Конану.

— Тогда нам действительно не стоит рисковать навлечь его проклятие. Волволикус, его маскировка действительно защитит нас?

— Защитит. Он не желает вам зла, но ужасные дела творятся сейчас, и он нуждается в помощниках. Когда вы похитили из крипты сокровища, то изменили ход некоторых колдовских упражнений, что вершились там. Это делает вас… Трудно выразить мирским языком, но это делает вас единственными, кто может вернуться в крипту и завершить разрушение тех дел, которым нельзя позволить свершиться.

Убо изумленно посмотрел на него:

— Вернуться в крипту?

— Слушай его, — сказал Ауда. — Может, там лежит еще одно сокровище.

— Ага, — вымолвил Мамос, гримасничая и сгибая пальцы правой руки. — Наверное, этот новый колдун призовет одного из знаменитых кхитайских драконов, чтобы унести наше золото.

Со злобным ворчанием он принялся за поиски своего кинжала.

— У вас нет выбора, — сказал Волволикус. — И у меня тоже. Моя дочь также должна идти туда, а вы понимаете, что мне это вовсе не по душе.

— Что ж, раз мы должны ехать, значит, должны ехать, — заявил Конан. — Но нет нужды скакать по дневной жаре. Когда закончите трапезу, я хочу, чтобы все вы осмотрели своих коней. О скакуне Ауды я позабочусь сам. Затем можете поспать, ибо ночью не удастся. Мы прибудем к стенам Шахпура до рассвета. Возможно, способность этого мага замаскировать нас и велика, но у меня все равно нет никакой охоты въезжать в ворота средь бела дня. Мы должны проехать рано-рано, в сумрачном свете.

— Вашу маскировку обеспечит вендийский маг Азока, — сообщил ему Волволикус. — Он мастер иллюзий.

— Кхитай, а теперь Вендия? — проговорил Конан. — Что означает это сборище чародеев, Волволикус?

— Кое-что, чего бы ты знать не пожелал, — ответил маг — Но завтра все откроется вам.

— Почему не сейчас? — с подозрением осведомился Чемик.

— Не спрашивай, — с улыбкой сказала Лейла. — Ибо я подозреваю, что, знай мы правду, никто из нас не смог бы заснуть.

Этим они и удовлетворились.

Глава четырнадцатая

В серых утренних сумерках Волволикус велел остановиться. Они находились внутри гряды невысоких холмов, рядом с дорогой на Шахпур. Все вздрогнуло, когда некая фигура отделилась от валуна, что лежал всего в нескольких шагах перед ними. Человек сидел на камне, скрестив ноги, и так неподвижно, что даже зоркий Конан принял его за часть валуна. Но это оказался маленький круглый мужчина, просто одетый и с большим тюрбаном на голове. Он домиком соединил ладони у подбородка и низко, от пояса поклонился.

— Приветствую, друзья мои. Я Азока, скромный чародей из Каликхата, что в Вендии. — Когда он говорил, его тюрбан чуть светился. — Я здесь, дабы обеспечить каждому из вас новое обличье, ибо я считаюсь сведущим в искусстве айя, что на вендийском языке означает «иллюзия».

— Надеюсь, что ты считаешься более чем просто сведущим, — сказал Конан, — ибо все наши жизни в твоих руках.

Вендиец улыбнулся:

— Действительно, некоторые столь великодушны, что полагают меня более чем сведущим.

Солнце все еще было за горизонтом, когда они подъехали к большим воротам Шахпура. Те как раз со скрипом открывались, и рядом толпились крестьяне, торговцы, караванщики, что ночевали в становище за стенами города. Киммериец и его спутники терпеливо ждали своей очереди, ибо теперь им не годилось ломиться вперед. Ведя на поводу своих лошадей, они лениво прохаживались позади толпы.

— Имя и дело? — вопрошал чиновник у ворот.

Он оглядывал вновь прибывших и наконец остановился на маленькой группе туранских крестьян. Старшим был Волволикус, его длинная белая борода опускалась на грудь. Конан был крепким чернобородым кузнецом. Лейла оказалась шестнадцатилетним мальчиком. Остальные были крестьянами и ремесленниками. Иллюзия была полной. Даже кони стали деревенскими клячами, а когда Конан открывал рот, любой слушатель отнес бы его выговор к туранской глубинке.

— Мы из деревни Ухвас, — сказал Волволикус. Он перечислил их вымышленные имена. — Мы пришли подать прошение Торгут-хану об уменьшении наших податей. Урожай в этом году скудный, да еще болезни овец и коров.

— Можете просить все, что пожелаете, — сообщил чиновник. — Но предупреждаю вас, что сейчас не лучшее время говорить с вице-королем о податях. Так, четверть динара с каждого человека и четверть динара с каждой лошади. Всего с вас три с половиной динара.

Волволикус покопался в своей суме и вытащил несколько монет. Он внимательно пересчитал их и отдал затребованную плату.

— Следующий! — крикнул чиновник.

— Все прошло гладко, — сказал Ауда.

Он сильно хромал, но мог идти, опираясь на плечо Чемика.

— Надеюсь, все остальное пройдет так же гладко, — сказал Конан. — Теперь мы должны отыскать конюшню. Ауда, ты останешься с лошадьми. Я не знаю, чего добивается от нас колдун, но если придется покидать город в такой же спешке, как в последний раз, человек с раненой ногой бежать не сможет. Но ты должен держать лошадей наготове.

— Можешь на меня положиться, атаман, — с облегчением проговорил Ауда.

Как и все остальные, он совершенно не желал принимать участия в том, что бы там ни задумал колдун.

Подобно большинству городов, зависевших от караванной торговли, в Шахпуре был участок для содержания и торговли лошадьми, верблюдами, ослами и мулами. Он находился поблизости от городских ворот, и здесь разбойники обнаружили подходящее стойло.

— Я возьму ваши деньги и позволю вам пользоваться стойлом, — сказал конюх, презрительно оглядывая лошадей. — Но я не понимаю, зачем вам тратить деньги. Эти мешки с костями можно было привязать где угодно.

Одна из лошадей встала на дыбы и стала брыкаться, не желая заходить в стойло. Передним копытом она разнесла тяжелую перекладину.

— Они сильны духом, — сообщил Конан изумленному конюху. — Тебе не придется иметь с ними дело. Наш товарищ позаботится обо всем.

— Как пожелаете, — сказал конюх, роняя монеты в кошель.

Они шли от загона, где находились конюшни, по направлению к центру города. Площадь была оживленной и шумной, но по сравнению с толкучкой в день празднества казалась полупустой. Какое-то время они бродили между прилавками, делая вид, что разглядывают товары и убеждаясь в надежности своей маскировки. И нигде они не вызывали ни малейшего подозрения.

— Не думаешь ли ты, — спросил Убо, — что нам бы очень пригодился этот вендийский маг? Похоже, его искусство пришлось бы кстати в нашем ремесле.

— Убо, — сказал Мамос, — в твоем новом обличье у тебя два глаза. Ты сейчас видишь обоими?

Убо взял с прилавка крошечную фигурку божества Бес с телом карлика и головой льва, поднес ее к левому глазу, повертел так и сяк. Правый глаз он закрыл.

— Нет. Слепой, будто камень.

Мамос пожал плечами:

— Тогда его магия не так уж велика.

— Что мы будем делать? — спросил Конан у Волволикуса.

— Мы должны ждать. Не думаю, что днем нам предстоит что-либо важное. Полночь — более подходящий час. А пока мы играем роль неотесанных деревенщин, приехавших в огромный город. Глазейте на красивые здания, восхищайтесь рыночными фиглярами, только не напивайтесь до бесчувствия.

— Он думает, что мы пьяницы, — обиделся Чемик. — Мы рыцари коня и меча, но при нужде можем сыграть простых работяг или мужиков, что роются в земле.

— Твоя снисходительность — прекрасный пример для нас всех, — сказала Лейла.

Конан подтолкнул ее:

— Говори поосторожней. Деревенский паренек не посмеет дерзить старшим.

— Я вижу, мне предстоит тяжелое испытание, — вздохнула она.

Они отыскали на площади тенистое место и уселись там, держась поближе друг к другу и время от времени заговаривая с горожанами и приезжими. Было совершенно очевидно, что простой народ сторонится храма Аримана. Перед ним оставалось широкое открытое пространство, ибо люди, приходящие на площадь, избегали приближаться слишком близко и широкой дугой огибали храм. Деревья, что росли у храма, высохли, хотя все остальные на площади цвели. Фасад выглядел еще более дряхлым, чем раньше. Казалось, зданию этому не меньше тысячи лет.

— Смотрите! — воскликнул Мамос, когда вечерние тени вытянулись через всю площадь. Семь всадников на запыленных конях единой шеренгой выехали на площадь. Впереди был Загобал с лицом мрачным, как песчаная буря в пустыне. За ним следовал огромный аквилонец, такой же хмурый. Остальные были людьми угрожающего вида и разных наций.

— Возможно ли, что это все, что осталось от них? — пробормотал Убо. — Нет сомнения, мы великие воины, раз так сократили их число!

Остальные согласно хихикали.

— Они умудрились поймать несколько лошадей, — сказала Лейла. — Конан, что это за люди? Я узнаю гирканийцев, но остальные мне не известны.

— Тот великан за Загобалом — аквилонец, — объяснил Конан, — и на нем отметины гладиатора. Следующий человек из Кофа. Тот, что в белом халате, — из Шема, страны выдающихся лучников. Смуглый, что скачет босиком, судя по виду, из Кешана или Пунта. Ты видишь, как глаза его ощупывают землю даже здесь, в городе. Он следопыт. А еще один — замориец.

Конан внимательно изучал Беритуса, впервые увидев его так близко. Этот человек выглядел одним из самых грозных противников, что когда-либо встречались на пути Конана. Все его оружие было высшего качества, а минимум доспехов указывал на то, что в бою он полагается на умение и скорость больше, чем на пассивную оборону. Затянутые кожей и сталью кисти и плечи остались ему в наследство от гладиаторских времен, и это тоже было немаловажное оружие.

Остальные были мастера, каждый своего дела, и, вероятно, превосходные бойцы. У Конана не возникало иллюзий по поводу боевых качеств его собственных людей, куда более привычных нападать и убивать из-за угла, нежели в открытом бою. Доведись вступить с ними в схватку, охотники за людьми имели бы явное преимущество даже в столь урезанном составе.

— Они не выглядят такими уж ужасными, — сказал Мамос.

— Ты думаешь? — откликнулась Лейла. — Когда они были рядом, ты лежал на брюхе, прижавшись к полу и съежившись от страха.

— Лейла, — предупреждающе сказал Конан.

— Мои извинения, — пробормотала она без всякого раскаяния в голосе.

— Знаешь, — лениво протянул Убо, — сейчас, возможно, хороший случай уничтожить их. Учти, насчет нас у них нет никаких подозрений, ведь мы просто грязные крестьяне, не стоящие их внимания. Можем подождать, пока они спешатся, как бы невзначай зайти с тылу, а потом каждый из нас всадит кинжал в спину.

— Одному из нас придется очень поторопиться, — заметил Мамос. — Их семеро, а нас только шестеро. Атаман, почему бы не прикончить Загобала и аквилонца? — Его взгляд стал еще более злобным, чем обычно.

— Я запрещаю! — сказал Волволикус. — У нас здесь куда более важные дела, нежели драка с Загобалом.

— Как ты сказал? — Мамос совсем рассвирепел. — Молю тебя, объясни, что же это за дело, более важное, чем убийство врага? Либо эти свиньи будут преследовать нас, пока мы все не умрем, либо убьем их первыми! Убо прав. Почему бы не расправиться с ними прямо сейчас, когда измененное обличье дает нам преимущество?

— Успокойтесь, вы все, — сказал Конан. — Мне тоже хотелось бы всех их прикончить, но это известные и понятные нам враги. Мамос, помнишь, что случилось, когда ты поднял сталь на кхитайца? Думаешь, он не мог и убить с такой же легкостью? Здесь такие вещи, с которыми не следует шутить.

— Атаман прав, — поддержал его Чемик. — Один враг за раз. Человеку больше не нужно.

Смеркалось. Лейла прошла вдоль прилавков и вернулась с хлебом, фруктами, сыром и легким пивом. Все принялись за еду, ожидая, что же произойдет.

— Ну и стол, — проворчал Мамос, с отвращением морща нос при виде скудной еды и кислого пива. — Как бы я хотел запить крепким вином несколько пухленьких жареных курочек! Пойдемте поищем таверну.

— Мы что, развлекаемся? — осведомился Конан. — Помни, ты бедный крестьянин и должен жить на гроши, заработанные тяжелым трудом. Ты больше не разбойник, что отбирает заработанное у других.

— Вот и стемнело, — проворчал Мамос. — Кто же обратит на нас внимание?

Сетования утихли, и они задремали, сидя на том же месте. Они не привлекали внимания прохожих, ибо в залитых солнцем южных городах не редкостью были просители, много дней проводившие в ожидании, прежде чем быть услышанными. Перед каждым казенным зданием можно было увидеть сидящих на скамьях или просто на земле людей, ожидающих аудиенции. Но в этом случае долго ждать не пришлось. Незадолго до полуночи к ним подошел кхитаец.

Конан очнулся от дремоты, когда взошла луна, будто наколотая на шпиль башни, а за луной сияли звезды, подобные россыпи бриллиантов, сапфиров и рубинов на пелене из черного шелка. По положению этих звезд Конан понял, что время близко к полуночи.

Перед ними предстали загадочный кхитайский маг и вендиец. Были здесь и другие: туранец, не отличающийся от местных жителей, но только худой как скелет, а также иноземцы, происхождения которых Конан распознать не смог.

— Время настало, — сказал кхитаец.

Тут и остальные, проснувшись, стали разглядывать пришельцев.

— Время для чего? — осведомился Конан.

— Внимайте мне, — сказал Фенг-Юн. Казалось, он сидит, паря в воздухе, в то время как его спутники образовали плотное кольцо вокруг ожидавших. — Азока, примени свое искусство.

Вендиец быстро что-то произнес нараспев, взмахнув руками, казалось, без какого-либо результата.

— Теперь никто не увидит и не услышит нас, — сказал Фенг-Юн. — Подойди кто-то даже совсем близко, он не заметит ничего.

— А что, если они пойдут прямо через нас? — равнодушно спросил Мамос.

— Тот, кто приблизится, просто обойдет нас, — объяснил Азока, — сам не понимая почему. Так же, как они огибают пространство перед этим проклятым храмом.

— Я думал, люди просто полагают, что он выглядит зловеще, — сказал Конан.

— Тебе и твоим людям по душе барахтаться в зловещих местах, — заметила Лейла.

— Так то простое и понятное зло смертных, — объяснил ей Убо. — Этот вид зла мы любим.

— Давайте вернемся к делу, — терпеливо проговорил Волволикус. — Полночь близится.

— Да, — сказал Фенг-Юн. — К делу. Знайте теперь, что жрецы этого храма стремятся вернуть бога Аримана в сей мир.

— Минутку, — перебил его Конан. — Я много раз видел храмы Аримана и Ормазда. Чем же отличается этот?

— Культ Аримана и Ормазда — не более чем память о праведном боге, — объяснил Фенг-Юн. — Борьба между богами света и тьмы всеобъемлюща, непрерывна и вечна. Всегда созидание бьется с разрушением. Величайший из разрушителей был Ариман, столь пагубный, что даже боги Стигии восстали против него. Во времена настолько далекие, что лишь немногие легенды остались от них, жрецы-короли Стигии при помощи своего бога Сета прогнали Аримана за пределы этого мира, разрушив его храмы, убив его почитателей и жречество. Его считали изгнанным навсегда, а его жрецов уничтоженными.

— Но ничто не вечно, — продолжил вендиец. — Ничто на самом деле не может быть уничтожено в этом мире. Некие вещи просто ждут своего часа.

— Именно так, — подтвердил Фенг-Юн. — И в этом году неизвестная сила, возможно, определенное расположение звезд и планет, которого не заметили даже мы, пробудило к жизни нескольких жрецов Аримана, долгое время погребенных в своих древних склепах. Даже самые ученые из стигийских магов изумились, узнав об этом. Эти нечестивые жрецы давно, как полагали, угасшей мерзкой расы полулюдей-полузмей поселились как раз в городе Шахпуре.

— Что же привело их сюда? — спросил Конан.

— Я исследую это место два дня, с момента моего прибытия сюда, — сказал немедиец. — Я Пиатар из Аграпура, и, подобно всем моим землякам, считал Шахпур простым караванным городом и столицей округа, подобно десятку городов Немедии. Теперь я знаю, что это немыслимо древний город. То, что мы видим, — не более чем верхушка, построенная около тысячи лет назад и лежащая на куда более древних руинах. И самая старая часть тех руин — вот этот храм.

И он указал на зловещий храм Аримана.

— Вернее, — продолжил Пиатар, — основание его невероятно старо. А в центре — алтарь и крипта, но к ним неприменимы слова о возрасте, ибо на самом деле они не существуют в этом мире.

Конану это совсем не понравилось:

— Не существуют? Но мы же видели алтарь! Мы спустились в крипту и украли оттуда сокровища Торгутхана!

— Я сказал, что они не существуют в этом мире. Они всецело принадлежат другому уровню бытия, и самое жуткое в том, что они все-таки видимы. На них трудно смотреть?

— Мозги за мозги заходят, — признал Конан.

— И еще, — сказал Фенг-Юн, — действительно ли вы видели крипту или смотрели только на сокровища?

— Мы спустились по лестнице, — сообщил Конан. — Пока Волволикус поднимал золото, мы держали на остриях мечей жреца и прочих. Чемик, это ты заставил их отойти к стенам?

— Именно я, атаман! Я размахивал перед ними мечом, и они отступили, унеся с собой жреца, которого ты плашмя ударил мечом.

— Значит, ты видел стену? — спросил Пиатар.

— Ну… я не могу сказать, что на самом деле видел ее. Там не было ничего, кроме глубокой тьмы. Свечи стояли только вокруг сокровищ. Заложники начали кричать, будто от ужаса, но я вскоре отвлекся всеми этими волнениями нашего бегства.

— А! — произнес Фенг-Юн. — Это объясняет многое! Если смертные действительно тронули стены этой крипты… — Он замолк, будто погрузившись в думу. — Друзья мои, крипта сия — брюхо Аримана!

— Я заподозрил это, когда спустился туда, — сказал Волволикус. — Это не обычное место из реального камня, да и алтарь — нечто совершенно иное. Это не естественное вещество.

— Брюхо Аримана! — воскликнул Конан.

— Да, — подтвердил Фенг-Юн. — Когда стигийцы пытались вытеснить бога из этого мира, он оставил себе средство для возвращения. С его помощью он должен был наливаться силой, как человек должен есть, чтобы жить. Можно сказать, что крипта — это его желудок в этом мире, куда следует приносить жертвы Ариману, дабы он мог набраться сил для возвращения туда, откуда так давно был изгнан.

Кхитаец хлопнул себя по коленям:

— Теперь многое становится ясным. Волволикус, когда в крипте ты вершил свою магию, то всколыхнул бога, пробудил его от вековой дремоты. Многое ты описал мне вчера. Но ты столь был захвачен своими чарами, что не заметил, как заложников отогнали к стенам! Это будто бросить крохи голодному льву. Теперь бог неистово алчет!

— Обычный был грабеж, как и все прочие, — возразил Чемик. — Откуда мы могли знать?

— Эти жрецы тщательно разработали свой ритуал, — продолжил кхитаец. — Они ждали верного расположения звезд, планет, а возможно, и других сил, неведомых ученым этого века. И, подготовив все, они бы принесли свои ужасные жертвы, исполнили ритуалы и с триумфом вернули своего повелителя. Но когда вы колдовали в крипте и принесли Ариману несвоевременную жертву, то нарушили неустойчивое равновесие, что сохраняли жрецы. И это дает возможность полностью разрушить их планы.

Впервые какие-то эмоции обозначились на лице кхитайца. Его сшитые вместе губы искривились в призрачном подобии улыбки, а сам он, казалось, оглядывал присутствующих.

— Мои собеседники, я думал, что действия этой ночи будут лишь актом отчаяния. Теперь же чувствую, что появилась реальная надежда!

— Ты хотел швырнуть наши жизни только из отчаяния? — с жаром воскликнул Конан.

— Это даже не обсуждалось, — сказал маг. — Или мы добьемся успеха, или умрут все. Я хочу отыскать лучший способ предотвратить катастрофу, с минимальными жертвами и тратой магических сил. Считайте, вам повезло, что здесь распоряжаюсь я. Тот-Амон хотел взять на себя эту миссию, а он бы без колебаний пожертвовал целыми народами ради малейшего успеха.

— Мудрейший Фенг-Юн, — сказал Волволикус, — ты говорил о крипте. А что ты мыслишь об этом ужасном алтаре? Даже глупейшие из рабочих, что трудились на строительстве храма, не могли вынести взгляда на него.

— Это вещь устрашающей силы, — ответил Фенг-Юн. — Вполне возможно, что точно так же, как крипта — это брюхо Аримана, алтарь — это его голова.

— Его голова? — переспросил Конан. — Я уверяю тебя, что эта штука отвратительна, но она — всего лишь огромный клубок каменных змей!

— Это не камень, — сказал Волволикус. — Я говорил тебе это.

— Я использую слово «голова» в более чем символическом смысле, — объяснил кхитаец. — Но как крипта была оставлена, дабы пожирать жертвы для восстановления сил бога в этом мире, так и алтарь стоит наготове, чтобы впитать его разум, дабы божество могло явить свою волю этому миру смертных.

— Теперь более или менее ясно, — сказал Конан. — Неясно другое: чего ты добиваешься от нас? — Он махнул в сторону своих людей; все они вытянулись вперед, внимательно слушая, лица их были искажены унынием и страхом. — Мы всего лишь обыкновенные разбойники. Мы не чародеи, чтобы соперничать с богами. Мы люди, использующие свой разум, свою сноровку и свое оружие, дабы заработать на жизнь. Судьи и покорные жители городов считают наши пути нечистыми, а деревенские жители и караванщики полагают нас истинной чумой, но никто не думает, что мы чем-то необычны. Кто мы такие, чтобы брать на себя эту работу?

— Осквернив святыню божества, — сказал вендиец, — это так называемое жертвенное брюхо, вы приобрели некую силу, превосходящую любую другую. В магии хорошо известно правило, что контакт с колдовскими материями дарует некую близость к сверхъестественному.

— Возможно, это объясняет, — уныло проговорил Конан, — почему я вечно сталкиваюсь с колдовством, как бы ни старался избежать этого.

— Вполне возможно, — сказал вендиец, довольно кивая.

— Вам надлежит войти в храм. — Наконец Фенг-Юн ответил на вопрос Конана.

— И вы убьете жрецов.

На мгновение воцарилась тишина, затем Конан сказал:

— Я понимаю. Мы идем туда. — Он указал на портал с его подъемной решеткой, еще менее привлекательной, чем пасть дракона, и сейчас плотно закрытой. — Мы убиваем тварей, которые на самом деле настолько не люди, что вся магия стигийских жрецов-королей не смогла уничтожить их. Эти существа живыми пролежали в своих склепах тысячи лет, и вы предлагаете нам убить их?

На протяжении всей тирады Конан повышал голос, пока наконец на последних словах не перешел на крик.

— Скажи, скажи ему, атаман, — одобрительно вымолвил Убо.

— Нет уж, я ничего такого не желаю, — согласился Чемик.

— И вправду, — сказал Азока, — никто не может по-настоящему умертвить этих злобных жрецов, кроме их собственного бога. Отсюда следует, что вы должны заставить божество убить их.

— Как же это сделать? — спросила Лейла.

Единственная среди них, она, казалось, спокойно отнеслась к грядущим испытаниям.

— Перед днем празднества там было четыре жреца, — сказал Фенг-Юн. — После него появлялось только трое. Пропал именуемый Умосом, и это именно тот, которого вы заставили прикоснуться к стене крипты. Его бог сожрал его. Вот так вы и должны уничтожить остальных.

— Вы колдуны, — сказал Убо. — Почему бы вам самим не заняться этим?

— Мы могли бы, — проговорил Пиатар из Аграпура. — Но они бы узнали нас, переступи мы только порог храма, и успели бы подготовиться. Необходимо, чтобы вы, такие умельцы, вломились в храм и уничтожили этих жрецов, прежде чем они успеют воспользоваться своей магией.

— А ты что будешь делать, колдун? — ожесточенно поинтересовался Мамос.

— Мы будем иметь дело с их богом, — ответил Фенг-Юн.

— А если мы откажемся? — спросил Конан.

— Вы не можете, — ответил Фенг-Юн. — Вы пойдете добровольно или по принуждению, но вы пойдете. Вы лучше справитесь, если сами будете повелевать своими членами и разумом.

— Вы не оставляете нам выбора, так? — сказал Конан.

— Никакого.

— Вы слышали их, — обратился киммериец к своим спутникам. — Вам известно, что у них не бывает пустых угроз.

— Выглядит так, будто мы должны идти, — возмущенно сказал Убо. — Но до чего ж досадно, что нам придется совершить такое опасное вторжение без всякой надежды что-нибудь похитить!

— Сможете вы поднять решетку? — спросил Конан.

— Запросто, — сказал Азока. — Но тем самым мы выдадим себя преждевременно.

— Я осмотрел все это место, — сообщил Конан, — и не смог найти никаких других проходов.

— Есть один путь, — сказал Пиатар. — Вы должны забраться туда через крышу. В фонаре есть входы.

— Что еще за фонарь? — удивился Мамос.

— В больших зданиях, — объяснил Водволикус, — свет часто поступает через ряд окон, расположенных прямо под крышей. Это и называется фонарь.

— О! — воскликнул Мамос. — Я влезал через многие такие. И никогда не знал, что это так называется.

— В этом храме, — сказал Фенг-Юн, — фонарь состоит из рядов круглых окон, сделанных из твердого вещества, не являющегося настоящим стеклом. Эти окна заливают храм багровым сиянием, но это не естественный свет сего мира. Колдовское стекло несет свет далекой красной звезды, откуда, возможно, происходит раса жрецов Аримана.

— Вам, люди, никогда не проникнуть через такое стекло, — сказал Азока. — Но досточтимый Волволикус, мастер всех вещей кристаллического происхождения, справится с этим. Он последует с вами на крышу и извлечет из гнезда одно из окон. Затем вы спуститесь и выполните свою задачу.

— Нам понадобится веревка, — сказал Конан. Теперь, когда решение было принято, он не терял времени на жалобы и обвинения. — Нам понадобится очень длинная веревка.

— У меня как раз есть такая веревка, — сообщил вендиец; его тюрбан нежно засветился в темноте ночи.

— Тогда ближе к делу, — сказал Конан, вставая.

— Целеустремленность и воля, — произнес Фенг-Юн. — Это вызывает мое одобрение.

— Только будь готов заняться Ариманом, — предупредил киммериец. — Если мы спустимся в брюхо божества тьмы, я хочу, чтобы вы отсекли ему голову.

Конан, Волволикус, Лейла и трое разбойников направились к храму. Чародеи растворились в окружающем мраке, все, кроме Азоки, сопровождавшего бандитов.

— Меньше всего света на западной стороне, — сказал Конан. — Там и полезем. — Они прошли к стороне, что выходила на глухую стену городского суда, и остановились. — Где твоя веревка, Азока?

— Здесь, — сказал вендиец.

Из недр своего одеяния он извлек огромный моток веревки, куда больший, чем мог там поместиться. Вендиец уронил его на землю.

— Не буду спрашивать, как ты сделал это, — сказал Конан. — Спрошу, не можешь ли ты произвести абордажный крюк?

— В нем нет нужды, — улыбнулся Азока. — Это старая вендийская специальность.

Он наклонил голову к сложенным пирамидкой ладоням и запел тихим голосом; его песня была последовательностью угрюмых, вибрирующих завываний, весьма действующих на нервы. Конец веревки медленно вырос из центра мотка и начал подниматься.

— Я однажды видел такой фокус, — сообщил Убо, стараясь не выдать своего возбуждения. — Это было на шадизарском базаре.

— Тише! — прошипела Лейла.

С приближением смертельного предприятия даже она, похоже, занервничала.

Когда вендиец завершил свою песнь, Конан шагнул к веревке и дернул за нее. Казалось, будто это не туго натянутая веревка, а железный стержень.

— Волволикус, — сказал киммериец, — когда последний из нас поднимется, мы будем держать веревку, и Азока вернет ее в нормальное состояние. Обвяжись вокруг пояса, и мы поднимем тебя.

— Именно это я и собирался предложить, — ответил колдун. — Я не юный атлет, и вся сила понадобится мне, когда я буду взламывать окно.

— А как насчет тебя? — обратился Конан к Лейле. — Я знаю, как ты сидишь в седле. Сможешь вскарабкаться с той же сноровкой?

Вместо ответа она скинула сапоги и прыгнула на веревку. Сжав ее руками и ногами, она проворно, будто обезьяна, полезла вверх. Минутой позже она вскарабкалась на кромку крыши и скрылась из глаз. Затем появилась снова и махнула рукой.

— Все туда, — приказал Конан.

Он взялся за веревку и подпрыгнул. Оторвавшись от земли, он уперся ногами в стену и, перебирая руками веревку, будто бы пошел по вертикальной поверхности прямо на крышу. Он перелез через парапет и огляделся, в то время как Мамос начинал подъем. Крыша была плоской, сработанной из белого камня, тут и там были разбросаны статуи загадочных существ. В нескольких шагах от края крыши на семь или восемь футов возвышался фонарь с круглыми окнами, намертво вделанными в стену. Крыша пострадала в той же степени, что и фасад, ибо скульптуры оказались истерты, будто вынесли дожди и зимы столетий.

Через десять минут трое бандитов уже лежали на крыше, отдуваясь и хрипя. Поскольку они на какое-то время выбыли из строя, Конан сам взялся за веревку и махнул Азоке. Веревка ослабла, и Волволикус обвязал нижний конец вокруг пояса, а затем показал, что он готов. Одной ногой на крыше, а вторую уперев в парапет, Конан принялся поднимать колдуна, его огромные мускулы на руках, на плечах и спине надулись под бронзовой кожей. Лейла восхищенно наблюдала за ним.

Когда колдун оказался на крыше и освободился от веревки, они подошли к фонарю и припали к одному из окон. С этой стороны оно казалось непроницаемо-черным диском. Волволикус пробежал пальцами по поверхности, а Убо в это время скручивал веревку. Конан указал на ближайшую статую, и разбойник привязал к ней один конец веревки.

— Укрепите оружие, — тихо предупредил Конан. — Один кинжал, упавший во время спуска, прозвучит будто тревожный набат.

Волволикус что-то бормотал нараспев, глаза его были закрыты, кончики пальцев творили невидимый узор на поверхности стекла. Последовал легкий скрежет, и с кромки окна посыпалась песчаная пыль. Затем очень медленно, будто пробка, неохотно вылезающая из плотно закупоренной бутылки, окно начало выходить из своего гнезда.

Когда оно постепенно вылезло, тонкий ободок красного света обозначился по его окружности. Красная линия превратилась в четко очерченный обруч, а затем в пучок красных лучей, бьющий изнутри. Стекло оказалось толщиной с человеческую руку от кисти до локтя. Внешняя сторона была иссиня-черной, а в центре — зловеще красной. Внутренняя ослепляла мертвенно-багровыми лучами.

— Митра! — воскликнул Убо. — Что же это за нечестивая штука?

Торгут-хан не мог заснуть в своих покоях. Он почти обезумел от страха и крушения всех надежд. Казначеи королевской сокровищницы должны были прибыть два дня назад, и его жизнь, возможно, зависела только от ветров Вилайета, что задерживали их. Его дальнейшая судьба предрешена. Подумав об этом, он принялся неистово рвать на себе волосы, зная, что королевские палачи не задержатся явиться вслед за казначеями. Где же его сокровища? Как же случилось, что кучка грязных бандитов смогла так долго ускользать от преследования?

Он глядел в окно, и вдруг что-то смутило его глаз. Какой-то пустяк, мимолетная цветная вспышка, но Торгут-хан был доведен до такого отчаяния, что сосредоточил на ней внимание, только бы отвлечься от тягостных дум. Что бы это могло быть? Затем он снова увидел ее, будто летнюю зарницу, но в странном месте и красную, а не белую. Он встал и вышел на террасу, дабы получше разглядеть странное явление.

Окруженный тишиной и ароматами цветущих растений, он подошел к балюстраде, окружающей террасу, и перегнулся через нее. Там! Снова появилась вспышка, осталась сиять, и наконец поток красного света устремился в небо. Невольно он содрогнулся от столь жуткого зрелища. Что же это такое? Что за источник у этого луча?

Затем он понял, что свет исходит от ненавистного храма Аримана.

Его никогда не удовлетворяла эта сказка о том, как колдун проник в крипту в сопровождении блохастой шайки висельников и просто перенес сокровища по воздуху. Выпустил его, будто сокольничий коршуна! В голове Торгут-хана зародились подозрения. Возможно, сокровища никогда не покидали храм? Возможно, все это представление с летающими мешками и сундуками было просто иллюзией? Раз возникнув в его мозгу, идея эта прилипла намертво, как пиявка. — Да! Теперь он был уверен в этом. Именно жрецы похитили сокровища! Его спасение находится в храме Аримана!

Красного света больше не было видно, и он понял, что должен действовать незамедлительно. Он побежал с террасы и широко распахнул двери.

— Стража! — заревел он. — Загобал! Ко мне! Мы должны проникнуть в храм Аримана!

— Накройте его! — настойчиво потребовал Волволикус.

Толстое окно лежало на крыше черной стороной вниз и отбрасывало прямо в небо яркий луч. Если набросить сверху какую-нибудь одежду, на ней лишь проступит кровавое пятно. Убо швырнул на стекло свой черный плащ, и теперь свет только слабо проникал сквозь покрывало, угрюмо тлея, будто полупотухший уголек. Но теперь окно не посылало свои лучи на всеобщее обозрение.

Конан сунул голову в круглое отверстие и посмотрел вниз. Внутренность храма заливал неестественный красный свет из остальных окон. Люди были почти прямо над одной из обнаженных кариатид.

— Есть там кто-нибудь? — спросил Чемик. — Мы обнаружены?

— Никаких признаков жизни, — ответил Конан. — И нет смысла ждать. Дай мне веревку.

Он вынырнул из окна, схватил обеими руками моток и перекинул его в отверстие. И тут же последовал за ним.

Веревка полетела вниз, рвалась из рук, несколько секунд раскручиваясь. Затем она лениво закачалась в нескольких дюймах от пола.

Киммериец со свойственной ему сноровкой во всех видах лазанья быстро спускался, отталкиваясь время от времени от кариатиды, и менее чем через минуту бесшумно спрыгнул на пол. Он отошел от веревки и вытащил меч; лезвие, покидая ножны, издало легкий шорох.

Напрягая все свои чувства, он оглянулся по сторонам. Полная тишина царила в этом обширном пространстве. Никакого движения. Казалось, место это совершенно необитаемо.

Убо, Чемик и Мамос быстро спустились по веревке. Каждый несколько секунд дул на горящие ладони, потом обнажал оружие и вставал рядом с атаманом. Лейла проворно соскользнула и держала конец, пока спускался ее отец. Когда он наконец достиг пола, его ладони кровоточили, но он не обращал на это внимания. Он встал рядом с Конаном и принялся обозревать храм; казалось, глаза его пронзают насквозь каменный пол и стены. Он махнул рукой и медленно пошел к дальней стене здания.

Со всей осторожностью прочие последовали за ним. Пригнувшись, они скользили ногами по полу, стараясь двигаться совершенно бесшумно. Оружие они прижимали к себе, дабы случайно не задеть сталью пряжку или рукоять зачехленного кинжала. Они приближались к ужасному, отвратительному алтарю.

Казалось, страшный клубок змей каким-то непонятным образом изменился. Когда они последний раз видели его, он был наполовину скрыт тяжелым покрывалом. Теперь, полностью открытый, он представлялся как-то выросшим, и змеиные головы будто бы вытянулись и тоже претерпели едва уловимые изменения: глаз не было, но рты теперь были открыты. Обычно невозмутимый Волволикус, казалось, содрогнулся от этого зрелища, на лбу еговыступил пот. Почему-то Конан понимал, что это вызвано вовсе не напряженным спуском по веревке. Он склонился к самому уху чародея.

— Где они? — прошептал он.

Колдун медленно вытянул длинный тонкий палец. Он указывал прямо на лестницу, ведущую в крипту.

— Это решает часть проблемы, — шепнула Лейла. — Ту, как загнать их вниз.

Бандиты в ужасе вращали глазами. Даже проклятие чародеев казалось ничтожным по сравнению с возвращением в крипту. Конан махнул перед ними клинком и указал на проход. Его свирепый взгляд объяснил им, что нет опасности большей, чем немедленная смерть от его руки. Задыхаясь, беспокойно сжимая рукояти мечей и кинжалов, они крадучись начали спуск.

Лейла шла за разбойниками, а за ней следовал ее отец. Конан перед тем, как начать спуск, в последний раз оглядел храм. И тут что-то в алтаре заставило его остановиться. То была одна из змеиных голов, та, что вытянулась дальше остальных. Она тоже стала больше, и, в сравнении с остальными, будто изменились схематичные черты. Голова, казалось, приобрела человеческий облик, но очертания были расплывчаты и будто превращались в ничто. Мороз прошел по коже киммерийца, когда тонкая горизонтальная линия появилась на страшном лице. Линия расширилась, подобно углубляющейся трещине, а затем края стали растягиваться. И то, что предстало перед варваром, ужасающим образом походило на глаз.

Не ожидая дальнейшего, Конан устремился вниз по лестнице. Там он обнаружил своих спутников и услышал громкое пение на говоре совершенно непостижимом, целиком состоящем из звуков, что недоступны человеческому языку и небу. Трех жрецов Аримана омывал отвратительный зеленый свет, и свет этот открывал, что стены зала искривились под углами, невозможными в естественном мире, так искажаясь в человеческих глазах, что нереально было даже сосчитать, сколько же здесь стен. И это не все, они находились в постоянном колеблющемся движении, волнуясь, будто колония актиний. Но ни на что это не походило больше, нежели на внутренность гигантского желудка.

— Что нам теперь делать, Конан? — в ужасе завизжал Мамос.

Все разбойники, казалось, были парализованы страхом.

— Вы должны делать то, что велел Фенг-Юн! — провозгласил Волволикус, перекрикивая грохочущее пение и даже мерзкие звуки, что доносились от стен. Конан не мог понять, почему наверху они не слышали никаких отзвуков этой смертельной какофонии.

— К стене их! — крикнула Лейла.

Тут жрецы будто бы впервые обратили на них внимание. Их лица выглядели еще менее человеческими, чем обычно. Они продолжали петь, но некое подобие ужаса проступило на их лицах. Конан прыгнул к тому, которого звали Шоск, и приставил лезвие к его животу.

— Назад! — приказал Конан. — Отойди к стене!

Тут Трагтан оборвал свою песнь.

— Нет! Вы не должны! Это будет…

Но киммериец не слышал его. Он страстно, как никогда в жизни, желал оказаться подальше от этого места. Движением меча он заставлял жреца пятиться медленными, неохотными шажками.

— Этого не может быть! — вопил жрец. — Повелитель Ариман вас всех…

В этот момент спина жреца коснулась отвратительно пульсирующей стены, и лицо его исказилось болью и ужасом. Голос перерос в протяжный вой, дым и омерзительная жижа изверглись из его рта. Бесформенная, движущаяся масса стены начала обволакивать жреца. Он все еще выл и булькал.

Бандиты наконец сбросили с себя оцепенение и кинулись вперед. Убо и Чемик схватили за руки Никаса и швырнули его лицом в неземную, полуорганическую массу. Оттуда изверглись щупальца, которые, будто пальцы, стиснули жреца и принялись обволакивать его жидкостью, подобной кислоте. Разбойники изумленно глядели, как жрец начал дымиться и разжижаться.

Мамос схватил Трагтана за горло и пихнул его назад, упирая в живот острие кинжала.

— Назад! — Мамос зашелся истерическим хохотом. — К стене!

Он толкал жреца, но Трагтан не сдавался, сопротивляясь со змеиной силой доведенного до отчаяния питона.

Лейла подбежала к Трагтану, добавив свой вес к весу Мамоса. Сражаясь за каждый шаг, верховный жрец отступал к стене.

— Нет! Повелитель Ариман пробуждается! Мы должны следить за его пришествием, иначе…

И тут нечеловеческие глаза вылезли из своих орбит, ибо спина жреца коснулась стены и погрузилась в нее, будто в трясину. Лейла отскочила назад, но когти клешнеобразной лапы Трагтана глубоко вонзились в плечо Мамоса, в агонии жрец прижал к себе разбойника. Черное вещество стены обволокло их тонкими щупальцами, и пронзительный смех Мамоса сменился резким воплем, когда две фигуры, человеческая и получеловеческая, начали сливаться воедино.

— Прочь! — закричал Конан. — Уходим отсюда!

Что он мог сделать? Перехватив меч левой рукой, он правой вытащил кинжал и швырнул его, расколов затылок Мамоса и обнажив мозг. Он надеялся, что мгновенная смерть избавит бандита от страшных мук поглощения немыслимым бытием Аримана.

Убо и Чемик не нуждались в понуканиях. Они кинулись к лестнице. Когда они выбрались наверх, то обнаружили, что даже здесь стены и потолок, обработанные из настоящего камня, начали волноваться, теряя свои четкие очертания, становясь чем-то омерзительным и заливаясь болезненно-зеленоватым светом.

— Пойдем! — крикнул Конан, толкая Волволикуса, застывшего в трансе. Его дочь подхватила отца под руку и потащила к меняющейся на глазах лестнице. Колдун, похоже, очнулся и, спотыкаясь, побрел к выходу. Киммериец следовал прямо за ними и подталкивал Волволикуса в спину.

Мурашки побежали по телу Конана, когда он ощутил, что ступени движутся и проваливаются под ногами. Из-за спины доносились порывистые, булькающие звуки, будто бы крипта погружалась в густую, вязкую жижу. Ужасный шум перекрывали пронзительные вопли жрецов; затем они, захлебнувшись, сошли на нет. Стены лестницы покрылись рябью и начали смыкаться.

Как раз когда Конан подумал, что больше не может выносить окружающего кошмара, они прорвались в храм.

И в тот момент, когда киммериец вынырнул из отверстия, оно сомкнулось за ним с отвратительным чавкающим звуком. Он вскочил на ноги и увидел, что Убо и Чемик пятятся назад, показывая куда-то за его спину. Они казались еще более испуганными, чем были в крипте. За ними тоже был какой-то шум, но Конан не обратил на него внимания. По-прежнему сжимая меч, он обернулся, и ужасная картина, представшая перед ним, приковала его к месту.

Бывший алтарь теперь метался в абсурдных корчах, змеи стали извивающимися щупальцами, что заканчивались подвижными, беззубыми пастями, окруженными волнующимися багровыми усиками. Самое толстое центральное щупальце обладало огромным, сияющим желтым глазом, кишевшим крошечными зрачками.

Чудовищное око вздымалось вверх на своей толстой шее, складчатой, будто покрытой грубой древесной корой. Тошнотворное зловоние наполнило воздух, когда дыра разверзлась на конце этой шеи и изрыгнула пылающие испарения. С растущим страхом Конан понял, что эта отвратительная пасть и была дверью крипты. Лестница была глоткой ужасного существа.

Конан очнулся от внушающих ужас мыслей, когда понял, что окружен чужеземными колдунами. Они не обращали на него никакого внимания, занятые своими запутанными чарами, что сопровождались странными жестами, пением и работой с непостижимыми инструментами. Впереди стоял Волволикус; с распростертыми вверх руками, с расширенными глазами он выкликал могущественное заклятие. Над ними сдвигались глыбы храма. Круглые, сверкающие окна выпадали из фонаря и разбивались вдребезги, взрываясь мощным багровым сиянием. Огромный камень упал на чудовищную голову Аримана, расплющив несколько щупалец.

Часть нижних щупалец беспорядочной головы божества вытянулась и стала толще, превратившись в тянущиеся лапы. Они ощупью пробирались по полу храма к стоящим фигурам. Чары заморийца воздвигли недостаточную защиту, он был схвачен, и разинутая утроба поглотила его.

Волволикус повернулся и направил свое заклятие в сторону одной из кариатид. Постепенно изменения коснулись каменной женщины, и она пришла в движение. Ее голова со скрипом повернулась в сторону божества, боровшегося за свое возрождение в мире людей. Ее нога вытянулась, и скульптура сошла с постамента, оторвав массивную капитель, которую она поддерживала. Большой кусок потолка над капителью обвалился и, долетев до пола, разбился вдребезги.

Изумительная обнаженная мраморная великанша зашагала к чудовищу, пол храма ходуном ходил под ее стопами. Над головой она держала тяжелую каменную глыбу, и резные мышцы ее спины напряглись, когда она швырнула капитель в гущу извивающихся щупалец. Ужасная голова содрогнулась от удара, и зловонная жижа хлынула из раздавленных щупалец. Каменная женщина устремилась вперед и схватилась с чудовищем, раскачиваясь в бесстыдном объятии.

— Атаман! — молил Убо, вцепившись в рубаху Конана. — Пойдем! Это место не для нас!

Оглушительный треск заставил их обернуться. Еще одна кариатида под каменным градом сошла со своего постамента.

— Скоро все здесь обвалится! — крикнул Чемик. — Если этот бог прежде не сожрет нас!

— Да уж, — согласился Конан. — У нас здесь дел больше нет. Давайте-ка отсюда. — Он огляделся в поисках Лейлы и увидел ее, прислонившуюся к пьедесталу одной из пока неподвижных кариатид. Вжимаясь в твердый камень, она не отрывала глаз от растущей головы божества; ужасные события вконец расстроили ее железные нервы. Конан бросился к ней и потащил прочь, как раз когда начала шевелиться высящаяся над ней обнаженная каменная женщина.

— Бежим отсюда! — кричал Конан, выхватывая Лейлу из-под опускающейся ступни великанши. Они побежали, оставляя за собой падающие глыбы, а в это время кариатида зашагала к борющейся массе, мраморные цепи стучали по ее обнаженным бедрам.

— О нет! — закричал Убо. — Неужели этого недостаточно!

Он застыл, резко прервав бешеную гонку к порталу, ибо теперь в открытые ворота ломились вооруженные солдаты, над ними виднелись подобные клыкам прутья подъемной решетки.

— Сюда! — проговорил Конан, загоняя спутников за уже покинутый постамент каменной великанши. — Они не обратят на нас внимания, когда увидят, что здесь творится.

И в самом деле, солдаты резко затормозили при виде схватки, что кипела в дальнем конце нефа. Уже четыре каменные кариатиды сцепились с божеством, отрывая щупальца сверхъестественного чудовища, вгрызаясь в него мраморными зубами; их блестящая каменная кожа покрывалась тошнотворной слизью.

— Что все это значит? — раздался истеричный вопль. — Мне это не нужно! Я должен вернуть свои сокровища!

Кто-то растолкал разинувших рты солдат и выбежал вперед.

— Что это…

У Торгут-хана челюсть отвисла при виде ужасной картины. Он оглядывал гигантское помещение, неистово борющихся колоссов, вращающиеся фигуры магов, силою своих заклятий озаряющих храм вспышками света. Большинство окон рухнуло вниз, и свет далекой звезды взорвался осколками по всему нефу. Повсюду валялись каменные глыбы. Не в состоянии постигнуть увиденное, глаза Торгут-хана застыли на Конане, что все еще стоял, пригнувшись, за пьедесталом вместе со своими спутниками.

— Ты! — завизжал вице-король. — Ты все это натворил! — Он вырвал копье у стражника. — Умри, варвар! И он изо всех сил швырнул свое орудие в киммерийца. Конан не бежал, не пытался укрыться, а ринулся прямо на летящее копье. Когда беспощадное, раздирающее плоть острие оказалось всего в трех футах от него, Конан чуть отклонился в сторону и поймал древко точно в центре тяжести.

— Благодарю, — сказал он, поворачиваясь к Ариману и каменным женщинам. Его рука пошла вверх и назад, ясеневое древко балансировало на ладони, стальное острие на мгновение застыло у правого уха. Затем всей мощью своего тела он бросил копье; каждый мускул отдал свою силу, каждая кость была рычагом.

Наблюдатели с изумлением увидели, как копье высокой дугой летит на всю длину нефа — расстояние немыслимое для обычного человека. Копье достигло высшей точки своей траектории и стало опускаться, казалось, на лету набирая скорость. Оно пролетело над прекрасным, лоснящимся плечом мраморной женщины и всей своей длиной вонзилось в зловещий широко раскрытый глаз.

Ужасный, неземной стон пронесся по храму; высокие тона разрывали уши, низкие еще больше сотрясали глыбы разоренного храма. Извивающиеся щупальца начали менять окраску, и тонкие струйки желтого и синего света поползли по телу чудовища; пересекаясь, они вспыхивали зеленым. Каменная женщина впихнула всю свою руку и плечо в открытую пасть существа и извлекла огромную горсть чего-то, походящего на серое вещество мозга. Она швырнула на пол тошнотворную массу и потянулась за следующей порцией.

Вновь обретя контроль над своими членами, солдаты развернулись и с воплями, бросая щиты и оружие, расталкивая и топча друг друга, забыв обо всем на свете, ринулись из храма. Столпившись в воротах, они заклинили выход. Торгут-хан оказался в самой гуще, он рубил людей, мечом пробивая себе дорогу.

— Это наш шанс! — сказал Конан. Сейчас снаружи будет такой хаос, что нам удастся сбежать незамеченными.

— Мой отец! — закричала Лейла, вцепившись в Конана.

— Мы ничем не можем ему помочь, — сказал Конан. — Он либо выживет, либо нет. Мы должны уходить.

— Я не оставлю его!

Бормоча проклятия, Конан сгреб ее в охапку, кинул на плечо и побежал к выходу, будто пастух, несущий в стадо отбившуюся овцу.

— У женщин иногда бывают странные прихоти, — посочувствовал Убо, бегущий бок о бок с варваром. Они подбежали к воротам, как раз когда последние солдаты вывалились наружу.

— Подождем, пока они раздуют панику, — предупредил Конан.

— Ага, — сказал Чемик. — Это мудро.

Площадь была полна; горожане пробудились ото сна и вышли посмотреть, что случилось. По всему городу били пожарные гонги, ибо свет, исходящий из огромных брешей в крыше храма, казался отдаленным наблюдателям пожаром, охватившим центр города. Объятые ужасом солдаты распространили панику на ротозеев, иные стражники рубили и кололи жителей в безумной жажде бегства. Вскоре волнение стало всеобщим.

— Вон один хладнокровный, — заметил Убо.

Он показывал на высокого человека, что невозмутимо шел по направлению к храму, не обращая никакого внимания на творящийся вокруг хаос. Он стал подниматься по ступеням так, будто был у себя дома. Конан узнал длинный, черный стигийский халат, а мертвенные черты лица и бритый череп выдавали принадлежность пришельца к жреческой касте. Человек пересек каменную мостовую и, не глядя на разбойников, вошел в храм. Тот-Амон прибыл.

— Туда, — сказал Конан.

По-прежнему держа на плече бьющуюся женщину, он побежал по краю площади и нырнул в аллею между двумя домами. Своим безошибочным чутьем он вел их лабиринтом узких улочек, заспанные обитатели которых высовывались из дверей и окон и спрашивали друг друга, что происходит.

Вскоре они уже были в конюшне, где обнаружили Ауду бодрствующим, а лошадей оседланными и готовыми к скачке. Конан опустил Лейлу на землю.

— Ты уже готова поступать разумно?

Она молча кивнула.

— Что происходит? — спросил Ауда. — Паника по всему городу?

— Героические дела, — сообщил ему Убо. — Мы прикончили бога, но люди взволнованы, а потому нам не следует мешкать и дожидаться их благодарности.

Он вскочил в седло, и остальные последовали его примеру.

Из конюшни они поскакали к расположенным поблизости воротам, где их обступила стража.

— Кто вы? Чтобы покинуть город, вы должны дождаться утра, когда откроют ворота! Там что-то происходит, разве вы не слышали гонгов и не видели пламя? — Командир стражников поднял свой фонарь и принялся изучать их, в то время как двое часовых замахнулись на всадников своими секирами. — Мне не нравится ваш вид. Я уверен, что вы замешаны, что бы там ни происходило в городе. Я арестую вас. Слезайте с коней или будете убиты!

— Это невозможно! — зарычал Конан.

Он вытащил меч и зарубил командира. Ауда пронзил копьем грудь часового, а Чемик замахнулся топором на другого, но промахнулся, и стражник с воплями побежал в город.

Убо и Чемик соскочили с коней и бросились к воротам. Они попытались вытащить из гнезд запирающий брус, но сил их оказалось недостаточно. Конан выпрыгнул из седла и, подперев плечом тяжеленное бревно, ногами отжал створку достаточно широко для прохода. Они вновь вскочили на коней и поскакали в ночь.

Убо и Чемик ревели от хохота.

— Те горожане были бы огорчены, увидев, как мы благополучно смываемся, — кричал Убо, вытирая слезы тыльной стороной руки. — Мы всегда вносим возбуждение в их скучные жизни! Без нас Шахпур останется всего лишь унылым захолустьем.

Загобал и Беритус шли через площадь, теперь так же загроможденную телами — некоторые лежали без движения, другие шевелились и стонали, — как в день гибельного празднества. Постепенно жители города отваживались вернуться на площадь, но робко, ибо окончательное спокойствие еще не наступило. Хотя от храма Аримана осталась лишь груда камней, оттуда по-прежнему доносились неземные стоны и не поддающиеся описанию шумы; между глыб появлялись странно окрашенные вспышки.

— Есть какие-то соображения, что здесь произошло? — спросил аквилонец.

— Те, которых я расспрашивал, — какие-то заговаривающиеся развалины, — сказал Загобал.

Измученный, он спал мертвым сном, когда Торгут-хан поднял тревогу, а потому потратил довольно много времени перед тем, как явиться на зов. Он решил, что, возможно, самое лучшее — позволить для разнообразия посражаться кому-нибудь другому. Когда, наконец, они с Беритусом прибыли на место происшествия, все уже было кончено.

— Люди говорят об ужасном божестве, — продолжил Загобал, — и гигантских женщинах из камня, борющихся с этим божеством, и паре десятков колдунов, устроивших целый спектакль, и каменном дожде, о сверкающих, горящих звездах, что падали с потолка, будто горшки с пылающей нефтью, что бросают со стен осажденных городов. Такое ощущение, будто половина стражи нажевалась черного лотоса и пострадала от массовой галлюцинации.

— Не первый раз странные дела исходят из этого храма, — заметил Беритус.

Когда он произносил эти слова, из развалин вылетел ослепительно сверкающий красный осколок, снова упал и разлетелся на тысячу крошечных мерцающих искр. Окружающая толпа зашумела.

Загобал увидел человека, что задумчиво сидел, уперев подбородок в кулак. По какой-то причине зеваки обходили его подальше. Тут Загобал понял почему. То был Торгут-хан.

— Я должен пойти побеседовать с нашим свинским вице-королем. Пойдем со мною. Он набросится на меня с руганью за медлительность и трусость, и я обязательно выйду из себя и вытащу кинжал. Будь так добр, сдерживай меня, ибо я бы предпочел, чтобы он сдох от рук королевских палачей.

— Тебе посчастливится, если ты сам избежишь этих рук, — сказал Беритус.

— Мои кони быстрее его коней, да и сам я не такой толстый.

Двое пошли туда, где на краю фонтана сидел Торгут-хан; его скрещенные ступни упирались в тело мертвой женщины. Он смотрел, как они приближаются, но, к удивлению Загобала, не выразил ни гнева, ни враждебности.

— А, командир, хорошо, что ты пришел. Нам нужно поговорить. — Вице-король поднял свою тушу и положил руку на плечо Загобала. — Бурная ночка, а?

— Более чем бурная, превосходнейший, — согласился Загобал. — И более чем жуткая, если верить хоть одному услышанному мною слову.

— Это было что-то невообразимое, — сообщил ему Торгут-хан, — и ты сейчас все от меня услышишь. Но прежде всего — самое главное. Храм разрушен, крипта его погребена под развалинами, и руины эти теперь — явное зло и нечестивое место, одержимое чернейшей магией, так что невозможно будет извлечь оттуда королевскую казну, а?

Он говорил тихим, заговорщицким голосом, речь его прерывалась хриплым хихиканьем.

— Ты здоров, превосходнейший? Какие могут быть сомнения, полгорода и тысяча или даже больше приезжих видели…

— Видели что? — рявкнул Торгут-хан, впрочем, по-прежнему понизив голос. — Не расскажут ли они, что видели огромный стигийский обелиск из сундуков и мешков, который выплыл из ворот храма и взлетел в воздух? Очевидный обман зрения! Нет, сокровища, целые и невредимые, лежали в крипте до той ночи, когда крипта сия стала центром сил, что выше нашего понимания, и погибла, разорвавшись на части посредством собственного зла. Когда прибудут королевские казначеи, они должны услышать от нас именно это. Мы покажем им руины и оплачем невозможность сохранить королевские подати.

— Я понимаю, превосходнейший, — проговорил Загобал.

— Хорошо, хорошо, — зафыркал Торгут-хан, — теперь у нас нет столь острой нужды преследовать этих жалких бандитов, а? Но ты все равно должен выследить их. Возьми только своих наемных охотников за людьми. Не нужно, чтобы королевские казначеи гадали, чем занимается моя личная стража.

— Как пожелаешь, превосходнейший, — сказал Загобал, увидев в таком повороте событий еще более благоприятную возможность для себя самого.

— Ты должен отправиться немедленно, — сообщил Торгут-хан. — Я видел негодяев здесь этой ночью.

— Разве это возможно, превосходнейший? — изумился Загобал.

— Конечно, возможно. Все возможно в такие дни! — Он широким жестом обвел груду камней, из которых гигантским углом поднималась вверх пара желто-зеленых лучей. — Хочешь назвать меня лгуном? — Затем, уже нормальным голосом добавил: — Когда я привел туда моих стражников, то увидел черноволосого варвара, твою ускользающую добычу. С ним было еще трое или четверо. Я не настолько был объят ужасом, чтобы не рискнуть своим телом ради отплаты за честь. Я метнул копье в негодяя, но какие-то колдовские чары заставили острие пролететь мимо цели. После этого я слишком был захвачен сверхъестественными событиями, чтобы обращать внимание на варвара. Но я думаю, что он вполне мог убежать вместе со своими товарищами.

— Как же это, превосходнейший? — спросил Загобал.

— Когда я их заметил, они находились недалеко от входа, и я думаю, что они не замешкались в столь губительном месте.

«А ты ничего не сделал, — подумал Загобал. — Держу пари, ты убежал раньше них».

Он поклонился:

— Все будет, как ты желаешь, превосходнейший. Я обойду все ворота города и выясню, не пытался ли кто-то выбраться за стену. Если они до сих пор внутри, им не убежать. А если они сбежали, воспользовавшись замешательством, я пойду по их следу. Им не ускользнуть от меня снова, превосходнейший.

Торгут-хан улыбнулся и дружески похлопал командира по плечу. Он явно чувствовал облегчение.

— Отлично! Отлично! И еще, Загобал… — Он снова понизил голос. — Когда ты найдешь их, немедленно доставь ко мне, а? Только ко мне. Ни к кому другому. Мы допросим их сами. Нет нужды беспокоить королевских казначеев подобной мелочью, а?

— Никому, превосходнейший, — кивал Загобал.

— Тогда ступай, мой друг, ступай. Слови негодяев и доставь мне. У меня есть к ним несколько вопросов. Не относящихся к сокровищам, разумеется, поскольку они никогда не покидали город.

— Как скажешь, превосходнейший.

Загобал повернулся и пошел прочь. Беритус, что ожидал на благоразумном расстоянии, присоединился к нему.

— Нет ничего гнуснее безмозглого дурака, считающего себя хитроумным, — сказал командир стражников.

— Не спорю, — согласился аквилонец.

— Боров считает, что ведет сложную игру. Он намерен оставить себе сокровища, не поделившись с королем, и при этом надеется сохранить свои титулы и почести.

— Величественный замысел, — сказал Беритус.

— Да, но он не тот человек, чтобы победить. Пойдем, аквилонец, буди своих людей и седлай свежих коней. Мы снова идем по проклятому следу, но на этот раз мы не отстанем от них, пока они не умрут и сокровища не окажутся в моих руках!

Глава пятнадцатая

Когда Убо и Чемик проснулись, то обнаружили, что Конан уже встал; пара зайцев лежала у его ног, ибо на рассвете он успел поохотиться. Пока два бандита зевали и почесывались, их атаман соорудил маленький костер из сухого дерева и старых верблюжьих лепешек, что почти не давали дыма. Каждому из своих товарищей он кинул по кролику.

— Это завтрак, — сообщил киммериец, — если вы расположены его приготовить.

Чемик поднял зверька за длинную заднюю лапу.

— Думаю, это займет меня до вечера. Мы скачем в наше старое укрытие?

— Да, но поедем длинным путем, самым извилистым маршрутом.

— А зачем это нужно? — спросил Убо, надрезая заячью лапу.

Он принялся умело свежевать тушку.

— Загобала и его охотников не было в храме прошлой ночью, не видел я их и в толпе на площади.

— Эта масса горожан с кроличьими сердцами бегала в такой панике, что я бы вряд ли заметил и короля Турана, будь он там со всей своей свитой, — сказал Чемик, разрубая зайца на четыре части и нанизывая их на палочки.

— Я бы заметил их, — уверил Конан. — Итак, можно не сомневаться, что они уже идут по нашим следам. Мы устроим им отличную охоту, а эти холмы нам известны настолько лучше, чем им, что запутаем мы их обязательно. Затем отправимся к нашему сокровищу.

— В этом есть смысл, — сказал Убо. — Мы сможем рассовать достаточно золота по нашим сумам, отправиться куда-нибудь, где нас никто не знает, и залечь там на какое-то время, да хоть на целый год. Затем вернемся с караваном и заберем остальное. Все будет просто, ведь теперь нас осталось только трое… — Он замолк, сообразив, что что-то здесь не так. — Трое? — Он посмотрел вокруг. — Где эта женщина? Где Ауда?

Чемик вскочил на ноги.

— Они взяли своих лошадей и сбежали! Девка и этот пустынный шельмец бросили нас! Они поехали заграбастать себе все сокровища! Атаман, как ты допустил?

— Сиди и готовь завтрак, — распорядился Конан. — Я голоден, а нам скоро пора ехать. Лейла выполняет мое поручение. Если вы проверите следы, то убедитесь, что она поскакала не в сторону укрытия. Ауда возвращается по нашему пути не для того, чтобы замести следы — а просто скачет подальше на запад. С такой раной он не сможет держаться нашей скорости, а потому пойдет более короткой дорогой и прибудет в укрытие примерно в то же время.

Постепенно заподозрившие неладное бандиты успокоились.

— Ты разбрасываешь для охотников за людьми фальшивые следы? — ухмыльнулся Чемик. — Мудро, атаман. А если они схватят ее — невелика потеря. Да и Ауда, хотя он и был верным товарищем. Но его рана замедляет бегство.

Наконец зайцы поджарились, и они съели их с плоскими лепешками, твердым сыром и сушеными финиками. Подкрепившись таким образом, они оседлали своих скакунов и продолжили бегство, забираясь поглубже в лабиринт безводных холмов, не видимые никем, кроме горных козлов и прочих местных тварей.

Торгут-хан вытер пот со лба. Он еще не чувствовал себя в полной безопасности, однако проверяющие, похоже, были удовлетворены. Они прибыли после полудня, когда весь город гудел слухами о захватывающей катастрофе предшествующей ночи. Встречные ветры Вилайета действительно продлили их путь от столицы до Хоарезма, и только это спасло его. Они затребовали королевские подати, а он показал им разрушенный храм и рассказал душераздирающую историю о сверхъестественных событиях, что начались во время большого празднества и достигли высшей точки в нечестивой борьбе этой ночи.

Рассказывая, он рыдал и рвал на себе волосы, объяснял, что не только королевские подати погребены под развалинами проклятого храма, но и сам Торгут-хан потерпел сокрушительное разорение, целое состояние потратив на восстановление древнего храма, дабы создать настоящую твердыню для сокровищ его величества, кому он, Торгут-хан, с великой верностью служит, жизни своей не щадя.

Естественные подозрения казначеев рассеялись при виде разоренного храма. Подобно огромному вулкану, что после разрушительного извержения еще месяцы время от времени исходит дымом и лавой, руины храма обнаруживали последствия своей колдовской гибели. Временами там начинали светиться невероятные огни, ясно различимые даже при дневном свете. Каменные глыбы подлетали до уровня окружающих крыш и падали, разбиваясь вдребезги.

Совершенно ясно, объяснял Торгут-хан, что много лет пройдет, прежде чем можно будет заставить кого-то выкопать сокровища, которые, уверял он, по-прежнему лежат под развалинами. Похоже, на данный момент они вполне довольствовались этим.

Торгут-хан щелкнул пальцами, и юная рабыня наполнила вином драгоценный кубок. Он сделал глоток и задумался. Теперь, когда прямая угроза миновала, он снова обрел ясность в мыслях. Он понимал, что уверенность, овладевшаяим прошлой ночью, была просто манией, плодом воспаленного сознания. Сокровища действительно были похищены в день празднества. Тогда где они? Нет сомнения, что Загобал напал на след негодяев, но доложит ли он Торгут-хану, когда обнаружит сокровища?

Теперь вице-король целиком зависел от своего командующего стражей. Разумно ли это? Но что он еще может сделать? У него нет следопытов, что могли бы сравниться с теми, которых нанял Загобал. Все это выводило его из себя.

Он вздрогнул, когда что-то влетело в его окно и звякнуло на полу. Первым его чувством была ярость. Какой-то горожанин выражает на свой грубый манер неуважение к власти? Он уже был готов позвать стражу, когда увидел, что это было: плоский неровный кружок из свинца в три пальца шириной, с его личной печатью. Подобные были на каждом мешке и каждом сундуке, что хранились в крипте.

— Оставь меня, — приказал он рабыне.

Она поклонилась и моментально исчезла. Торгут-хан встал, вышел на середину комнаты, нагнулся, и подобрал печать. По краям ее болтались обрывки кожаных ремешков. Совершенно ясно, что этой печатью был скреплен один из кожаных мешков с серебром.

— Кто бы ты ни был там, на террасе, — сказал он, — иди сюда. Я желаю поговорить с тобой.

Через высокое окно в комнату влез человек. Он сложил руки на груди и поклонился.

— Приветствую тебя, могущественный вице-король Торгут-хан. Ты видишь перед собой покорного слугу Османа из Шангары.

— Говори быстрее, Осман из Шангары, ибо терпение мое на исходе. — Он показал печать. — Откуда у тебя это? Ты из банды негодяев, что похитила мои сокровища?

— Точнее, хозяин, я был шпионом Загобала. Он посадил меня в тюрьму, чтобы я сначала помог бежать варвару, а потом привел его и всех прочих обратно в Шахпур, дабы, объяснил Загобал, захватить их всех разом. Уверяю тебя, я не сомневался, что командир преданно служит тебе.

— Конечно. Итак, ты принимал участие в налете.

— Именно так.

— И ты знаешь, где находятся сокровища?

— Знаю.

— Так скажи мне.

— Это бесполезно. Они далеко в холмах к югу от города. Словами не объяснить ни где они лежат, ни как добраться до туда. Но я могу провести тебя к ним.

— Великолепно! — Настроение вице-короля резко улучшилось. — Ты сделаешь это немедленно.

— Да, мой господин, но прежде нужно решить некоторые вопросы. Загобал обещал щедро наградить меня за мою преданную и опасную службу. Однако я больше не считаю его человеком чести и подозреваю, что он плетет против тебя интриги, желая заграбастать себе все сокровища.

— Не суди об этом, — сказал Торгут-хан. — Не пристало таким, как ты, судить начальствующих. Но я не скуп. Отведи меня к сокровищам, и ты получишь пятидесятую часть.

— Мой повелитель добр, — проговорил Осман. — Но даже останься я с разбойниками, получил бы двадцатую часть.

— Тогда получишь десятую, будь ты проклят! — воскликнул Торгут-хан, чрезвычайно раздосадованный. — Это больше, чем ты смог бы украсть за всю свою гнусную жизнь!

Осман улыбнулся и низко поклонился:

— Я послушный слуга моего повелителя.

— Они разделились, — доложил Беритус. — Попытались скрыть свои следы, но недостаточно, чтобы одурачить моих охотников.

— А это не вызывает у тебя подозрений? — спросил Загобал. — Возможно, они заманивают нас в ловушку.

— Возможно, но они потеряли всех жителей пустыни, кроме одного, да и тот ранен. Несколько раз нам попадались пятна крови у следов коня, подкованного на пустынный манер. Это не конская кровь, Амбула может отличать по вкусу. Именно жители пустынь до этого заметали их следы, сильно затрудняя нашу задачу. Бандитов осталось не более пяти, и среди них женщина.

— Итак, — сказал Загобал, — четверо мужчин, причем один ранен.

— Да. Нас шестеро, и все первоклассные бойцы. Пусть строят засады. Среди них только киммериец способен оказать достойный отпор.

— Очень хорошо. Разделим твоих людей и погонимся за всеми?

— Нет. Женщина отправилась на юг. Раненый пустынник — на запад. Варвар и еще двое скачут вместе.

Мы последуем за варваром.

— Тогда вперед, — сказал Загобал, пришпоривая коня.

Конан и два его спутника три дня скакали по холмам головокружительным маршрутом, вновь и вновь пересекая собственную тропу. В некоторых местах они старательно скрывали свои следы. В других, наоборот, не делали никаких попыток. Иногда Конан вел их по каменным кручам, не оставляя никаких отметин, различимых обычным глазом. А другой раз они небрежно скакали прямо по песку, оставляя за собой глубокий, отчетливый след лошадиных копыт. Утром четвертого дня его товарищи взбунтовались.

— Клянусь Сетом! — закричал Чемик, сидя у костра. — Мы прошли путь, который не распутает и пустынный охотник с собаками! Пора отправляться в укрытие, атаман!

— Точно, — согласился Убо, потирая стертую задницу. — Не для того я стал разбойником, чтобы так корячиться.

— Как хотите, — сказал киммериец. — Мы отправляемся. По коням.

Ухмыляясь и алчно потирая руки, бандиты так и поступили.

Они скакали весь день и к вечеру прибыли в маленький каньон с холодным, питаемым ключами водоемом. Приближаясь, они увидели облаченного в халат человека, что сидел у пруда; рядом щипал траву его конь.

— Там Ауда! — воскликнул Чемик.

Он лягнул коня, погнав его рысью.

— Стой! — закричал ему Конан. — Мне не нравится…

Но Чемик, казалось, не слышал его.

— Ауда! — кричал он.

Его рот был открыт, когда туда влетела стрела, вонзилась в нёбо и на ширину ладони вышла из затылка.

Бандит падал с коня, а Конан уже действовал. Он птицей слетел с седла и перекатился в кусты. Стрелы преследовали его, но он был быстр и бесшумен, как пустынная змея.

Убо, что шагов на пятьдесят отстал от киммерийца, развернул коня и, низко пригнувшись, поскакал во весь опор.

— Забудьте про бандита! — послышался голос с аквилонским акцентом. — Он добежит до самого Хоарезма или даже дальше. Нам нужен варвар. Хватайте его лошадь.

Тело Конана действовало, будто хорошо смазанная машина, когда он полз среди валунов и кустов. Случайный зритель мог бы принять его за змею, ползущую на брюхе, но это было обманчивое впечатление, ибо лишь кончиками пальцев и ступнями он касался земли. Он знал, что преследующие его — исключительные ищейки, но Конан из Киммерии ускользал от пиктских охотников в их родных лесах. Даже в полупустыне он умудрялся находить укрытия.

— Тебе лучше сдаться, киммериец! — закричал Беритус. — Твой бедуин слегка позабавил нас, но он был ослаблен своей раной и долго не протянул. Иди, расскажи нам, где ты спрятал сокровища, и избавишь себя от долгих мучений.

Конан не давал сбить себя с толку. Хочет похваляться, ну и пусть. Темнело, а тьма поможет Конану больше, чем целая армия.

— Ты не надул меня своими тупыми маневрами и фальшивыми следами, киммериец, — продолжал Беритус. — Как только я понял, что вы затеяли, то поскакал сюда и принялся ждать. Я был здесь во время первой погони, когда вы убежали в Иранистан. Я мог еще тогда сообразить, что именно здесь вы собирались погрузить сокровища на верблюдов, но селяне забрали своих животных, а потому вы спрятали неправедное богатство и ускакали. Когда сюда приехал твой бедуин, я понял, что все именно так. Иди сюда, Конан. Игра кончилась. Это начинает надоедать.

Может, он просто хвастлив, но Конан понимал, что, скорее всего, аквилонец старается отвлечь его внимание, пока приспешники стараются окружить его. Он пополз к нависающей скале; козырек скрывали заросли кустарника. Это было подходящее место, чтобы дождаться темноты. Он вполз в укрытие, и, когда глаза его привыкли к сумраку, увидел, что не одному ему пришлось по душе это место. Злобные глаза гадюки, кольцом свернувшейся в тени, уставились на него безо всякого радушия. Змея устремилась к нему, но он зубами сжал ее голову. И не выпускал, пока сильный хвост бился в агонии. Не одна минута прошла, прежде чем мертвая гадюка прекратила борьбу и Конан выпустил ее изо рта.

Выступ был недостаточно широк, чтобы послужить надежным укрытием. Но Конан весь сжался и совершенно скрылся из виду; густой кустарник завершал маскировку. Совсем рядом он услышал осторожные шаги, но по звуку понял, что охотник не заметил его логова. Он был уверен, что не оставил никаких признаков своего передвижения с того момента, как вылетел из седла. Ни один конь не может пройти, чтобы не оставить малейших следов, и очень немногие люди способны на большее, но Конан мог пробираться даже по мягкой земле и оставлять при этом не больше отметин, чем лунный свет.

— Мне это не нравится, — сказал Загобал. — Уже совершенно стемнело, а твои мнимые специалисты не отыскали единственного неуклюжего варвара, что скрывается не более чем в ста шагах отсюда.

Двое мужчин стояли у огня, а четверка Беритуса продолжала охоту на киммерийца.

— За всю свою жизнь я встретил лишь несколько подобных охотников, — признал Беритус. — Я сам осмотрел то место в кустах, куда он выпрыгнул из седла. Никаких признаков приземления. — Охотник за людьми покачал головой. — Должно быть, его обучали пикты. Но как же это возможно? Киммерийцы и пикты — смертельные враги.

— Обычные киммерийцы также не приезжают в Туран и не воруют сокровища, — сказал Загобал. — А этот приехал и украл.

Они повернулись к приближающемуся Урдосу из Кофа. Бородатое лицо великана было хмуро.

— Никаких следов, атаман. Как будто бы он…

Кофит не смог закончить фразу. Бледная тень мелькнула перед ним и тут же скрылась во тьме. Что-то блеснуло, послышался громкий хруст, и неописуемое удивление появилось на лице Урдоса. Мгновение он стоял неподвижно, а затем повалился вперед, уткнулся лицом в землю и застыл. Его позвоночник был разрублен.

— Барка! Амбула! Бахдур! — закричал Беритус. — Ко мне! Киммерийский пес убил Урдоса!

Конан пригнулся за скалой, ожидая. Он слышал шемита и по звуку обутых в сандалии ног знал, куда тот направляется… ясно, торопится к своему атаману, но шаги его очень осторожны. Шемиты хороши в седле, но этому пришлось спешиться, чтобы преследовать хитрого киммерийца.

Конан заметил ноги, что медленно продвигались перед ним, и прыгнул. Шемит попытался вытащить стрелу, но было слишком поздно. Сильная рука киммерийца сковала шемита, в то время как другая рука, вооруженная мечом, протаранила тело врага от бока до бока. Шемит издал изумленный вопль, и Конан опустил труп на землю, с хлюпающим звуком извлекая из тела свой меч. Он выпрямился, и в этот момент на него свалился Амбула из Пунта. Резко рванувшись в сторону, чтобы увернуться от первого удара копья, Конан не смог не восхититься той ловкостью, с которой к нему подкрался смуглый человек. Острый слух северянина не распознал ни малейшего звука. Второй удар достиг бы цели, не отбей киммериец копье мечом. Это было вынужденное движение, ибо за ним последовал шум, которого так стремился избежать Конан.

— Беритус! — закричал Амбула. — Он здесь!

Вопль отвлек человека из Пунта, помешал его новой атаке. Конан сделал ложный выпад к голове противника, и Амбула поднял копье, чтобы отклонить удар. Клинок молниеносно изменил направление, сверкнул под оружием пунтабе, отхватив обе руки чуть ниже локтей. Не успел тот и вскрикнуть, как следующий удар отсек ему голову.

Конан даже не успел ощутить радость победы, как некий скрип заставил его развернуться на месте. Сквозь сумрак ночи увидел гирканийца, натягивающего свой лук не более чем в пятнадцати шагах. Прежде чем Конан успел пошевельнуться, за гирканийцем выросла какая-то масса и сверкнуло лезвие, перерезая тетиву, а заодно и горло стрелка единым взмахом острой как бритва стали.

— Я не понимаю, — сказал Убо, вытирая лезвие об одежду поверженного врага, — почему эти охотничьи псы считают, что только они умеют двигаться в темноте.

Он убрал кинжал в ножны.

— Во имя Крома, вот уж не думал, что когда-нибудь увижу твою мерзкую рожу!

— Амбула! — кричал Беритус. — Варка! Бахдур! — Ни звука не доносилось из окружающей тьмы. Он повернулся к Загобалу. — Я слышал сталь. Я слышал зов Амбулы. Теперь я не слышу ничего. Они мертвы.

Загобал раздраженно сплюнул.

— Покончено с твоей великой бандой охотников за людьми! Как ты себя чувствуешь, побежденный варваром, атаманом разбойников?

— Ему надо еще убить меня, — холодно сказал Беритус. — Что до людей, я всегда смогу набрать новых. Как бы то ни было, его я прикончу собственной рукой.

Он повернулся и пошел прочь.

— Куда ты идешь, трус? — крикнул Загобал.

Беритус не обернулся.

— Подальше от огня. У него теперь два лука.

Загобал чуть не упал, спеша покинуть круг света.

— Они там! — прошептал Убо.

Двое залегли за небольшим кряжем и пристально оглядывали сверху маленький каньон. Лица их были густо припорошены пылью, и, поскольку солнце вставало за ними, парочка, что оставалась внизу, в каньоне, обнаружить их не могла.

— Ты рискнешь пустить стрелу? Я не был лучником даже с двумя превосходными глазами.

— Нет, — сказал Конан. — Выстрелить я могу, но никто не способен с первого раза попасть из незнакомого лука. Случая попробовать этот мне не представилось.

— Тогда что мы будем делать? — спросил Убо. — Можем просто спуститься вниз и напасть на них, но ведь неизвестно, кто кого.

— Мы ждем, — сказал Конан.

— Ждем чего?

— Похоже, я слышу кого-то, — сообщил киммериец.

Вдалеке послышался стук копыт.

— Кто бы это мог быть? — удивился Убо.

— Смотри.

Люди внизу, явно встревоженные, тоже обернулись на звук. Затем первые всадники въехали в каньон. Они были облачены в тяжелые доспехи личной стражи Торгут-хана. Среди них был и Торгут-хан собственной персоной. Бок о бок с вице-королем скакал маленький человечек.

— Клянусь Сетом! — воскликнул Убо. — Это же тот негодяй.Осман!

— Точно, — проговорил Конан. — Я знал, что он не задержится в своем стремлении сыграть, как обычно, за всех против всех. Нам повезло, что они не оказались здесь раньше. Но эта жирная свинья Торгут-хан не приспособлен к быстрой езде, и я могу спорить, что Осман промахнулся разок-другой, ведя их сюда. Он плохо знает эту местность. Пойдем, это должно быть приятной картиной.

С этими словами Конан скользнул вниз по склону. Сбитый с толку Убо последовал за ним.

— Вице-король! — крикнул Загобал, взбешенный, но не потерявший самообладания. — Как ты попал сюда?

— Этот человек привел меня, — сказал Торгут-хан. — А теперь объяснись!

— Ты слушал Османа, так? Эта вероломная, мелкая свинья привела нас в засаду у дома колдуна. Какую игру он ведет на этот раз? Мы проследили бандитов до этого места и сражались с ними всю ночь. В конце концов только один из них остался в живых, хотя это и ненадолго. Я не сомневаюсь, что…

Резким взмахом руки Торгут-хан заставил его замолчать. Вице-король спешился и направился к Загобалу.

— Осман говорит, что знает, где спрятаны сокровища, — прошептал Торгут-хан. — Давай-ка выясним, правду ли он говорит, а потом обсудим дальнейшее.

Загобал поднял руку в приветствии.

— Очень хорошо. — Он повернулся к Беритусу. — Аквилонец, оставайся здесь со стражниками. Осман, ты идешь с нами.

Беритус пожал плечами, будто показывая, что его все это не касается. Осман, подобострастно улыбаясь и кланяясь, шагнул вперед.

— Соблаговолите последовать за мной, господа. Пока они шли, Загобал не спускал глаз с окружающих высот. Он знал, что с легкостью увернется от стрелы, летящей издалека. По-настоящему опасны лишь стрелы, падающие во время штурма или летящие из темноты или сзади. Ну а попади стрела в Торгут-хана, так кого это беспокоит?

Но никто не нападал на них, и они зашли в крошечный боковой каньон, где Осман вскарабкался на склон и раскидал несколько камней. Его трудами обнаружилась пещера, сама по себе прекрасно скрытая от глаз, и он величественно указал на вход:

— Зрите! Там, внутри, разрисованная пещера, где пребывают похищенные сокровища, от которых ты, вице-король, посулил мне десятую часть.

Загобал вытащил меч и приставил острие к подбородку Османа.

— Ты пойдешь первым, шакал. Я не забыл последнее место, куда ты привел меня.

Осман успокаивающе протянул руку:

— Ну конечно, хозяин, но помни… Теперь я под защитой Торгут-хана, а с ним полно вооруженных людей.

— Иди, — мрачно проговорил Загобал.

Осман пролез в щель, и наступила тишина. Затем они услышали дикий вопль.

— Что это? — воскликнул Торгут-хан.

— Они пропали! — стенал Осман. — Все сундуки и мешки, все до последней монеты — пропало!

— Что? — вскричал Загобал.

Двое влезли в отверстие и встали у входа. Утренний свет, проникающий снаружи, освещал пещеру с загадочно разрисованными стенами и потолком, но никаких сокровищ в ней не было.

— Вы же видите эти следы на полу! — в отчаянии кричал Осман. — Именно здесь мы все уложили! Но оно пропало! Верьте мне, хозяева! Я не лгу вам.

Он начал пятиться к выходу, когда Загобал подошел к нему с мечом в руке. Осман повернулся и кинулся наружу, командир стражников сразу за ним. Прежде чем коротышка успел сделать десять шагов вниз по склону, Загобал как тигр набросился на него.

— Ты надуваешь меня в последний раз! — закричал Загобал, полоснув Османа под обоими коленями, чтобы тот не смог убежать. — Я проклинаю тот день, когда вытащил тебя из темницы! — И он отрубил одну руку. — Я проклинаю мать, что родила тебя! — Отлетела вторая рука. — Вот тебе обещанная награда!

Мощный вертикальный удар вскрыл тело Османа от шеи до живота, обнажив кости и внутренности, но не нанеся смертельной раны. Осман визжал и бормотал нечто, лежащее за пределами связной речи.

За ними послышался раскатистый взрыв смеха. Загобал обернулся. Торгут-хан, как раз вылезающий из разрисованной пещеры, сделал то же самое. На склоне, что возвышался над ними, стоял Конан из Киммерии. Его меч был обнажен, и варвар насмешливо взирал на них.

— Не те ли это могущественные особы, что послали меня в темницу и собирались насладиться зрелищем моей казни на великом празднестве? — Он расхохотался. — Это просто дурачины, с которыми я забавлялся так много дней!

Загобал не мог больше оставаться на месте. С яростным воплем он бросился вверх по склону на киммерийца, который внес такой хаос в его продуманный план. Кривой и прямой клинки схлестнулись, зазвенели, вновь схлестнулись. Оба они являлись отменными фехтовальщиками, но Конан был потяжелее, да и взмах у него был пошире. Он стал наносить мелкие раны, потом раны поглубже, а сам оставался невредимым. Наконец низкий выпад опрокинул Загобала на землю, следующий удар заставил выронить меч из обессилевшей руки. Командир стражников закричал от ярости, а Конан спихнул его ногой со склона. Загобал скатился прямо на Османа; тот все еще был в сознании и завыл от новых мучений.

— Желаю вам двоим насладиться взаимной компанией, — сказал Конан. — Может, оба и доживете до полуночи, если прежде до вас не доберутся гиены.

— Азурой клянусь, Конан! — воскликнул изумленный Убо. — Ты человек, серьезно относящийся к мести!

— Вот именно. Где Торгут-хан?

— Он побежал вон туда. — Убо махнул в направлении водоема. — Ну ладно, а что же случилось с сокровищами?

— Когда мы выехали из шахтерской деревни и вы все направились к дому колдуна, — объяснил Конан, — я вернулся сюда, дабы убедиться, что Осман не пытается удрать с сокровищами. Его здесь не было, но я понимал, что он может появиться в любой момент. А потому я перенес все сокровища.

— Перенес? Куда?

— В пруд. Они все там, под водой. День и ночь мне пришлось перетаскивать сундуки и мешки, а потом еще убирать следы.

Убо в изумлении почесывал свою бритую голову.

— Мне никогда не нравилась мысль о тяжелой работе, но думаю, что сокровища стоят этого. Что мы предпримем теперь, атаман?

— Посмотрим, — ответил Конан. — Пойдем.

И они направились к другому наблюдательному пункту, на этот раз возвышающемуся над водоемом. Торгут-хан, все еще отдувающийся после бега, с воплями гнал солдат разыскивать грозного киммерийца. Люди бесцельно кружили на месте, сбитые с толку невразумительными приказами.

— Новые всадники скачут, — сообщил озадаченный Убо. — Это еще кто?

Через южное ущелье в каньон въехал еще один отряд наездников. То было суровое, потрепанное воинство, полная противоположность лощеным стражникам Торгут-хана.

— Подожди! — закричал Убо. — Не тот ли это командир, который решил, что может приказывать мне?

— Он самый, — сказал Конан. — Капитан Хоста из иранистанских мятежников. А вон и Идрис, юный посягатель на трон.

— Они-то как здесь очутились? — удивился Убо. Затем он увидел Лейлу, скачущую среди мятежников. — О, теперь понимаю.

— Я послал ее за ними, — сообщил Конан. — Я понимал, что вскоре предстоит схватка, с которой нам не справиться, поскольку Осман все еще бродит где-то. Торгут-хан остался последним, кем мог воспользоваться коротышка. Дай мне лук.

Убо протянул ему оружие, и Конан прицелился в солдата. Не знакомый с этим луком и его стрелами, первый раз промазал, вторая стрела пролетела уже ближе к цели, а третьей он выбил всадника из села. Тем временем внизу завязалась схватка. Солдаты и мятежники рубили и кололи друг друга, меч и копье несли смерть одинаково действенно. Мятежников было больше, солдаты превосходили амуницией и оружием.

— Это уж слишком, надеяться, что они все перебьют друг друга, — сказал Убо. — Почему ты помогаешь мятежникам?

— Потому что хочу уничтожить Торгут-хана, — объяснил Конан.

Выпустив последнюю стрелу, он побежал с холма и присоединился к сражающимся. Удар его меча освободил одно из седел, и Конан заменил седока.

Пробивая себе дорогу в массе сражающихся, он кричал:

— Торгут-хан! Покажись, ты, свинья!

Затем он увидел человека, неистово пытающегося удержать свою стражу между собой и этими неожиданными пришельцами. Конан пропахал себе путь, и под его бешеным напором конь Торгут-хана отпрянул в воду.

— Варвар! — закричал Торгут-хан. — Ты что, бессмертен?

— Нет, — сказал Конан, отбивая беспомощную защиту Торгут-хана. — Так же, как и ты!

Его меч пересек жирное тело вице-короля, одинаково рассекая доспехи, плоть и кость. С диким воплем Торгут-хан полетел из седла и поплыл лицом вниз по воде пруда, что поднималась, наполняясь телами. Последнее, что узрели очи Торгут-хана сквозь волнующуюся пелену его собственной крови, была огромная груда сундуков и мешков, покоящаяся на дне водоема.

Грохот и крики смолкли. Силы мятежников были истощены, но солдаты Торгут-хана уничтожены. Повсюду были раскиданы тела, и раненые стонали, лежа на земле или провисая в седлах.

— Убедитесь, что никто не сбежал! — приказал генерал Элтис, кузен претендента.

— Да! — закричал юный Идрис. — Мы не должны испортить отношения с Тураном. Для короля Торгут-хан и его стражники просто исчезнут!

Тут он заметил Конана и улыбнулся:

— Приветствую, капитан! Эта женщина сказала, будто у тебя есть что-то для нас.

— Да, есть, — ответил Конан. — Вам придется обшарить пруд, ибо все это там.

— Эй! — взвился перед Конаном Убо. — Ты же не собираешься позволить им забрать все, не так ли? Клянусь Сетом, мы заслужили свою долю.

Идрис взглянул на своего кузена:

— Генерал, не этот ли человек бросил мою службу, и не заслуживает ли он повешения?

— Это должное наказание, мой повелитель, — кивнул Элтис.

— Что? — возмутился Убо. — Ты называешь себя королем и вот так обходишься со мной, когда я доставил тебе все эти великие сокровища?

Идрис улыбнулся:

— Нет, ты в безопасности, пока находишься вне пределов моего королевства, но бандит, подобный тебе, должен быть благодарен за то, что ему позволено дышать, и не стоит беспокоить королей ради большей награды. — Он взглянул на Конана. — Но если сокровища таковы, как утверждала женщина, я дам тебе один сундук золота.

— Ваше величество, — запротестовал Элтис, — ты слишком великодушен. Горсти динаров таким негодяям будет более чем достаточно.

— Нет, не хочу, чтобы люди считали меня поступающим не по-королевски. Сундук золота.

— Как пожелаешь, — сказал Элтис, он выглядел обиженным.

— Мой повелитель! — позвал капитан Хоста. — Что мне делать вот с этим? — Он указал на круг всадников, наставивших копья на Беритуса Аквилонского. — Он не принимал участия в схватке, и он не туранец.

— Он один из ваших? — спросил Идрис.

— Это наемный пес Загобала, — сообщила Лейла, сдерживая коня. — Он привел свою свору шакалов, чтобы напасть на дом моего отца. А еще он шел за нами по пятам с тех пор, как мы забрали сокровища.

— Тогда убейте его, — сказал Идрис.

— Подожди! — крикнул Беритус. — Я требую для себя права отомстить!

— За что отомстить, пес? — презрительно осведомился Конан. — Я никогда не искал драки с тобой. Это ты принял плату от Загобала за мою голову. Я убил твоих людей, потому что они охотились за мной, а ни один человек не может поступить так и остаться в живых!

— Ты думаешь, это меня заботит? Я жажду мести за Венариум!

— Венариум? — переспросил Идрис. — Я слышал это название. Не та ли это великая битва, что разыгралась на далеком севере много лет назад?

— Не так уж и много, — с горечью произнес Беритус. — Король Аквилонии основал колонию на землях к северу от Бессонских Пределов, и мой род был среди поселенцев. Дикие племена с киммерийских холмов обрушились на нас и учинили великую резню. Вся моя семья была уничтожена.

— Твой король насадил свою колонию на родовых землях наших кланов! — воскликнул Конан. — То было наше право — выбить оттуда вторгшихся незаконно. Это была моя первая битва. Хотя я видел к тому времени всего пятнадцать зим, но сразил многих: аквилонцев, боссонцев и гундеров. Но это была битва, а не ловушка и не предательское нападение. Никто не может требовать мести за поражение в честном и открытом бою.

— Я тоже был мальчишкой, — сказал Беритус. — И когда битва кончилась, меня продали в рабство.

— Это ложь! — вскричал Конан. — Киммерийцы не держат рабов сами и не продают пленников торговцам. Когда побоище завершилось, мы вернулись на свои холмы и не взяли с собой ничего, кроме своих мертвых и раненых.

— С битвой все не кончилось, — сказал Беритус. — Еще месяцы после нее по стране ездили работорговцы, сгоняли уцелевших и отправляли их на невольничьи рынки. Большинство были женщины и дети, ибо не многие мужчины избежали смерти от рук черноволосых волков с севера. Я трудился как раб, но натура моя была слишком горда, чтобы обрабатывать землю. Я заработал себе свободу гладиаторскими боями, и с тех пор я всегда оставался воином и охотником. И никогда не покидала меня жажда мести киммерийцам. Я столь поспешно принял предложение Загобала, ибо узнал, что во главе разбойников один из тех. В свое время я переловил множество людей, но не было среди них представителей этой проклятой расы.

— Ага, и ты охотился за мной на свою голову.

— Все это глупо — разговоры о старых битвах и мести, — сказала Лейла. — Убейте его.

— Нет! — возразил Конан. — Он злобный шакал, ловит беглых рабов и доведенных до отчаяния людей, но не скажу, что он лишен храбрости. И он заслуживает справедливости. Доставай свою сталь, аквилонец. Мы с тобой повторим Венариум.

— Это безумие! — закричала Лейла. — Ты уже победил!

— Это замечательно! — воскликнул Идрис.

— Да, — сказал Элтис. — Возможно, они прикончат друг друга. Это сохранит нам сундук золота.

Мятежники расступились, образовав полукруг, ограниченный водоемом. Два северянина обнажили мечи и отбросили ножны. Потом они принялись медленно кружить друг против друга, каждый ища преимущества, прежде чем решиться на удар. Они были под стать друг другу размерами и весом; возможно, Беритус чуть помассивнее, а у Конана чуть подлиннее руки и ноги. Если не считать стального шлема и щитков на ладонях и предплечьях у Беритуса, оба были никак не защищены.

Несколько раз они обменялись ложными выпадами, прощупывая друг друга. Затем Беритус пошел в атаку и обрушил целый шквал ударов на голову и тело Конана. Киммериец был вынужден отступить, обороняясь без всякой возможности для контратаки. Охотник за людьми орудовал своим кривым мечом, проводя серии коротких, мощных бросков, и при этом предохранялся от ответных ударов своими защищенными предплечьями. Конан узнал этот стиль. Он был безупречен для поединков и идеально подходил для узкого пространства.

Конан отпрыгнул на шаг и обрушил на голову противника встречный шквал, стараясь заставить того прекратить свою атаку. Беритус парировал удары мечом или отбивал пластинами, закрывающими кисти. Одновременно оба они отскочили в стороны. Оба тяжело дышали и были залиты потом. Они изучили друг друга, и следующий обмен ударами должен был стать последним. В этой паузе сражающихся насмерть зрители хранили полную тишину. Беритус был напряжен, вздулся каждый его мускул. Конан был почти расслаблен.

Затем оба прыгнули, и удары посыпались так быстро, что за ними невозможно было уследить. Сталь звенела о сталь, и непрерывный грохот был таков, будто все оружейники в мастерской одновременно стучали своими молотками.

Они наступали и отступали, пока не оказались в пруду; вода доходила им почти до колен. Лязганье стали стихло на долгие секунды, когда сцепились две рукояти; люди давили друг на друга, мускулы напряглись, и будто бы не из легких доносилось это шумное дыхание, а из раздуваемых мехов.

Затем наступил судорожный взрыв плоти и стали. Меч Конана пошел вниз, Беритус выкинул руку. Последовал звук металла, пронзающего плоть. Тут Конан, пошатнувшись, отступил на шаг; кровь струилась из четырех длинных, параллельных борозд, что оставили, глубоко разорвав кожу, шипованные костяшки пальцев Беритуса. Аквилонец наклонился вперед, стараясь повторить ужасный удар, но не дотянулся. Конан освободил наконец рукоять своего меча и, не убирая лезвия, пронзил аквилонца — гарда вплотную к животу, два фута окровавленной стали торчали из бока.

— Проклинаю тебя, киммерийская свинья, — вымолвил Беритус.

Затем он рухнул в кровавую воду. Конан подошел к трупу и вытащил меч. Он погрузил сверкающую сталь в пруд, дабы очистить клинок от крови и мяса.

— Кром, — воскликнул Конан, — однако он оказался достойным противником! Не будь он злобной, жестокой гиеной, я бы устроил ему отличное погребение.

— Великолепно! — закричал Идрис.

Элтис выглядел менее довольным, ибо сундук золота все-таки уплывал.

Остаток дня мятежники в поте лица доставали сокровища. Люди ныряли в смешавшуюся с кровью воду и привязывали к сундукам веревки; затем веревки приматывали к лукам седел и волокли сундуки к берегу. Другие мятежники выносили на плечах мешки с серебром.

— Это даже больше, чем описывала женщина, — в восторге проговорил Идрис. — Располагая такими сокровищами, я соберу под свои знамена весь северный Иранистан. Я скину узурпатора с трона!

Его люди громко захлопали.

— Конан, — продолжил Идрис, — ты сослужил мне добрую службу, хотя я и не имею искреннего желания вновь видеть тебя в границах моего королевства. Выбери сундук и возьми его. Он твой.

Конан выбрал сундук, взвалил его на плечо и отнес туда, где была привязана его лошадь. Убо съездил и отыскал животное после схватки с Беритусом. Теперь разбойник уныло сидел на земле.

— Итак, у нас единственный сундук, и мятежники все забирают себе. Что в этом хорошего?

— Могли бы не получить ничего, — сказал Конан. Кровь на его лице высохла, но щека выглядела так, будто по ней лапой прошелся тигр. — Ты когда нибудь воровал столько, сколько лежит в этом сундуке?

— Нет, за всю свою жизнь.

— Тогда не жалуйся. Мир полон золота, и волевой человек способен добыть его.

Через час все сокровища были погружены, и мятежники поскакали в сторону Иранистана. Своих мертвецов они забрали, но охотники за людьми и солдаты Торгут-хана лежали там, где настигла их смерть. Вокруг рыскали шакалы и гиены, появился даже редкий степной лев. Воздух кишел стервятниками.

— Поехали, — сказал Конан.

Они привязали сундук к солдатской лошади, которую оставил им Идрис, и вскочили в седла. Они направились на другую сторону озерца, где Лейла беседовала с новоприбывшим.

— Я рад видеть тебя живым, Волволикус, — сказал Конан. — Вообще-то я не люблю колдунов, но ты был верным товарищем, хотя и вынашивал свои собственные замыслы насчет этого проклятого храма и чужеземных магов. Это существо умерло?

— Оно никогда не умрет, — ответил колдун, у которого не было коня, хотя он и прибыл в белоснежных одеяниях без единого пятнышка. Конан не был расположен спрашивать его о том, чем завершился поединок. — Но теперь божество не будет пытаться возродиться еще тысячу лет, а может, десять тысяч или сто.

— Значит, ко мне это больше не относится, — сказал киммериец. — Ты был в нашей шайке. Золота не так много, как мы взяли, но ты имеешь право на свою долю.

Колдун покачал головой:

— Мне не нужно золото. Я возведен в Первый Круг; подобным нет нужды касаться мирских забот.

— Тогда прощай, — сказал Конан и повернулся к Лейле: — Ты оказалась более чем знающей толк во всех этих делах прошедших дней. Поедешь с нами?

Она улыбнулась:

— Нет, это было славное приключение, но я остаюсь с отцом. Ему есть чему поучить меня, и я думаю, что твоя дикая жизнь скоро бы мне приелась. До свидания, киммериец.

— Прощайте, вы оба.

Конан махнул рукой, развернул коня и рысью поскакал вслед за Убо, который вел их груженую лошадь.

Они скакали несколько часов, пока не оставили за спиной холмы, оказавшись на краю пустыни, испещренной караванными путями, соединяющими редкие колодцы.

— Куда теперь, атаман? — спросил Убо.

Конан указал рукой прямо на запад:

— Там есть город, именуемый Замбула. Это злачное место, там приветствуют людей с золотом и не задают вопросов, откуда оно взялось. Если колодцы полные, мы будем там дней через десять-двенадцать.

Убо почесал подбородок:

— Звучит подходяще. В этом сундуке годовые доходы изрядного города. В таком месте, как ты описал, этого может хватить на месяц или даже больше! А затем мы сможем сколотить новую шайку, ибо злачные города всегда полны народом, жадным до золота и умеющим кое-что получше, чем работать за него в поте лица.

— Да, — сказал Конан. — В Замбулу!

Весело смеясь, двое поскакали прочь от холмов Турана. За ними кружили стервятники.

Леонард Карпентер Конан и осквернители праха

Глава первая Ядовитое море

Огненно-голубое небо горело над головой... Под его жгучим куполом расстилалась пустыня восточного Шема, – безлюдный, необозримый край песков и прокаленных солнцем сухих гор, похожих на голые черепа давно умерших великанов. Между горами лежала равнина, белая и спекшаяся, словно под печи. По этой равнине, точно насекомое по раскаленной сковороде, тащилась лошадь со всадником.

Белая кобыла трусила вперед, изнемогая от немилосердной жары. Всадник неподвижно сидел в седле. Он был весь закутан в длинный бурнус. Если бы не толстое шерстяное одеяние, солнце давно выжгло бы из кожи последнюю капельку влаги, а мозг в черепе превратился бы в крошащееся печенье.

Бесформенный бурнус позволял только рассмотреть, что человек был рослым и широкоплечим: ткань скрывала и лицо, и тело, лишь синие глаза блестели в узкой щели. Глаза обшаривали безжизненную равнину внимательным и зорким взглядом охотника. А однажды, повернувшись в седле, всадник оглядел пустыню у себя за спиной с опасливой осторожностью беглеца.

Когда он поворачивался, кобыла сбилась с шага, и наездник ругнулся:

– Кром!.. Не шали, девочка! У меня, чтоб ты знала, нет никакой охоты плестись пешком по этим хреновым пескам!.. – Из складок бурнуса появилась широкая, бронзовая от загара рука и ободряюще погладила шею животного. Всадник наклонился и проговорил на ухо лошади: – Ты умница, девочка. Все хорошо, ты только знай себе шагай. Если наши преследователи еще не совсем сбрендили на этой жаре, они давно уже посчитали нас мертвыми и вернулись домой. А если ты сделаешь доброе дело и догонишь перегруженную клячу Ювиуса, так и камушек наш будет...

Перед его глазами в раскаленном воздухе на миг так и повис призрак золотого кольца, увенчанного великим сапфиром – Звездой Хоралы. Человек раздраженно сморгнул, отгоняя видение. Еще не хватало начать бредить наяву!.. Его взгляд вновь впился в горизонт, колебавшийся и плывший в потоках зноя.

– Вот бы знать, – пробурчал он, – куда, во имя хитроумия Сэта, эта скотина Ювиус намерен нас завести?..

Вообще говоря, в глубине души Конан-киммериец отлично знал куда, и ему это очень не нравилось. Отпечатки копыт, по которым он следовал, вот уже два дня как свернули в сторону от цепочки белых костей, помечавших обычный путь караванов. На горизонте плавали в жарком мареве горы. Может, до них было несколько дней пути, а может – несколько недель. Но в любом случае они оставались вне досягаемости одинокого всадника с весьма скудными съестными припасами. К тому же здесь не было ни холмика, ни высотки, чтобы осмотреть окрестности. И ни клочка тени, чтобы дать отдых усталым, опаленным солнцем глазам. Словом, Конан знал со всей определенностью, куда вел его Ювиус.

На верную смерть.

И удивляться тут было особенно нечему. Сумел же вкрадчивый мерзавец без мыла влезть ему в душу в Увадре – местечке на краю пустыни. А потом, едва познакомившись, – до бесчувствия напоить коварным местным вином, которое приготовляли из дынь. Тогда-то он и стащил у киммерийца Звезду. Да не просто стащил, но и подбросил на место бесценного перстня дешевые побрякушки, краденые к тому же. А потом – вот это было уже воистину дьявольски хитро! – с потрохами сдал Конана стражникам визиря. С тем чтобы его без проволочек приговорили к удушению на рассвете. И за что? За кражу какой-то дребедени, об которую он и пачкаться бы не стал...

Ювиус, конечно, был законченным негодяем. И притом интриганом, какого нечасто встретишь в занюханном пограничном городишке. Но ни мужества, ни воинского искусства в человечишке не было и в помине. Обычная уличная крыса, которая навряд ли выживет вдали от привычной помойки, посреди враждебной и беспощадной пустыни. Когда Ювиус обнаружил, что Конан удрал из-под стражи, увел лошадь и гонится за ним с явным намерением замочить подлеца, – воришка ударился в панику. И, думая только о том, как бы спастись от страшного киммерийца, галопом помчался безо всякой дороги.

А Конан, жаждавший вернуть Звезду и подгоняемый стражниками, дышавшими ему в затылок, без особых раздумий пустился следом. Тоже неплохо. И вот теперь вор, как явствовало из петлявшего следа, основательно заблудился. И час за часом продолжал бестолково углубляться в огненную духовку пустыни...

– Если жара не прикончит его, это сделаю я, – вслух подытожил киммериец. – Кромом клянусь, как есть поджарю мерзавца! Нечего было красть мое имущество!.. – Тут он призадумался, ибо вопрос о принадлежности Звезды решался отнюдь не так однозначно. Однако некоторое время спустя Конан все же заверил свою кобылу тоном оскорбленного собственника: – В конце концов, это я, а не он, снял Звезду с пальца проворовавшегося принца!..

Покачиваясь в седле, он щурил глаза, наблюдая за тем, как постепенно менялась местность вокруг. Спекшаяся, точно кирпич, земля уступала место пестрому лоскутному одеялу россыпей потрескавшегося камня. Местами трещины были такими глубокими, что в них вполне могла бы застрять лошадь. В других местах к небу вздымались причудливые башни кристаллической соли, похожие на обломанные клыки каких-то мертвых чудовищ. У подножия башен лежали мертвенно-синие тени. Конану пришлось пустить лошадь шагом.

– Осторожнее, девочка, – предупредил он животное. – Если твои прежние хозяева уж так твердо намерены нас поймать, это, скорее всего, произойдет именно здесь!

С этими словами он еще раз пристально оглядел пройденную пустыню. Никаких признаков погони, впрочем, не было видно.

Впереди волнами перекатывался знойный воздух. Эти колебания не только завораживали, но и не давали никакой возможности рассмотреть толком, что делалось позади. Однако едва заметные следы преследуемого упрямо тянулись в самую глубину жутковатого места, а белая кобыла артачилась, не желая даже шагом нести своего седока неведомо куда. Конан не стал ее заставлять: просто спрыгнул с седла и повел лошадь в поводу. Он осторожно переступал глубокие трещины, заваленные грязноватыми кристаллами соли.

И вдруг... Киммериец изумленно заморгал: перед ним был круглый пруд в глинистых берегах. Пруд переливался в солнечных лучах, как ртуть. Подойдя вплотную, Конан убедился, что это был не мираж. Он опустился на колено и зачерпнул рукой воду. Вода была теплой, и тяжелые капли усеяли его кожу, точно стеклянные бусы. Он поднес ладонь к лицу и, оттянув капюшон, попробовал воду кончиком языка. И тотчас яростно сплюнул: как и следовало ожидать, на вкус вода оказалась вроде скорпионьего яда. Поднявшись с колен, он повел лошадь дальше. Еще некоторое время он отплевывался, но во рту осталась такая горечь, что поневоле пришлось снять с седла полупустой бурдюк и отпить экономный глоток.

По сторонам между тем появлялись все новые пруды. Местами они сливались, местами их соединяли полосы грязи. Башенки соляных кристаллов были уже по пояс идущему человеку. Конан заметил впереди стеклянно-голубое сияние и пришел к выводу, что так блестеть могла только обширная водная поверхность. Без сомнения, такая же мертвая, как и пруды вокруг. И все же жизнь здесь когда-то была. Об этом свидетельствовали рыбьи кости и раковины моллюсков, еще заметные в глине под ногами. Иные из раковин были величиной с человеческий череп и сплошь в шипах, как боевые булавы.

Подняв голову от останков, Конан заметил впереди черную точку. Она выделялась на фоне водной голубизны и притом была темнее и шире, чем бледные призраки соляных столпов. Конан затенил глаза рукой и сосредоточил на ней взгляд. Чем ближе он подбирался, тем определеннее превращалась точка в силуэт коренастого человека, привалившегося к брюху мертвой лошади.

По всей видимости, Ювиус пытался уйти так далеко, как только мог унести его конь: он сидел на самом кончике плоского мыса, с трех сторон омываемого ленивыми волнами соленого озера. Блестящая водная гладь тянулась неведомо куда: слепящие миражи не давали рассмотреть ни противоположного берега, ни горизонта. Поверхность морщила едва заметная рябь, и было похоже, что даже очень далеко от берега Конану было бы примерно по пояс.

Спешившийся вор сидел на горке раковин и костей у края мертвого моря, повернувшись лицом к пустыне и к своему преследователю. Он сидел с непокрытой головой, устроившись между окостенело вытянутыми ногами павшего коня. Он сидел так неподвижно, что Конан начал себя спрашивать, жив ли еще Ювиус или уже умер. Но вот приподнялась рука и затенила от солнца глаза, и варвар понял, что видение было вполне реальным. Не какие-нибудь там шуточки песчаных демонов, всегда готовых смутить путешественника.

Конан с мрачной яростью взирал на беглеца, и тут ему бросилось в глаза, до чего странно тот выглядел. Жалкий, загнанный в угол воришка восседал подле раздувшегося лошадиного трупа, точно король на троне! Конан вздохнул, покачав головой отрешенно и... с жалостью. На несчастного глупца было трудно даже как следует сердиться.

Он остановился. Усталая кобыла ткнулась ему в спину и тоже остановилась, повесив голову. Подняв руки, Конан стащил бурнус и бросил его на седло. Теперь сторонний наблюдатель мог бы поподробнее рассмотреть его, облаченного в белую шелковую рубашку, нечто вроде бурой кожаной юбочки и сандалии.

Отвязав от переметных сум большой полупустой бурдюк, Конан взвалил его на плечо, ласково шепнул что-то лошади, потом откупорил бурдюк и полил себе в ладонь. Измученная жаждой кобыла немедленно подобрала воду губами. Конан повернулся и пошел к сидевшему вору.

Когда под сандалиями захрустели обросшие солью ракушки, он окликнул беглеца:

– Эй, Ювиус!.. Приехал, как я посмотрю? – Он помолчал, ожидая ответа, но ответа не последовало, и он продолжал: – Ну как, созрел поторговаться со мной насчет Звезды Хоралы?

– Поторговаться? О да, конечно!.. – долетел издали хриплый, слабый голос, и красный от солнца лысеющий череп закивал взад-вперед. – Ювиус всегда готов заключать сделки... Даже с кровожадными дикими варварами...

В квакающем голосе слышалась нотка безумия, и Конан решил, что долгое пребывание на жаре, видно, затронуло разум воришки.

– Ну добро!.. – крикнул он, шагая вперед. – То есть надо бы, конечно, порезать тебя на колбаски, посолить и высушить на солнышке за измену. Но, сказать по правде, работа это тяжелая, а я что-то притомился. Так что давай лучше договоримся!

– Да, да, договоримся!.. – Рот Ювиуса был темным провалом посреди обтрепанной бороды. – Давай свои условия!..

– Мне нужно только то, что ты у меня спер, – приближаясь, продолжал Конан. – Мое колечко. Со Звездой Хоралы, знаешь ли. А я взамен дам тебе напиться водички!

Он поднял бурдюк и встряхнул его так, чтобы слышно было бульканье.

– Вода, вода!.. Конечно!.. Хорошая сделка! Драгоценные камни – за воду!.. Кольцо!.. Оно у меня где-то здесь... – Голос сделался неразборчив.

Когда Конан приблизился, Ювиус рылся в куче хлама, вытряхнутой наземь из переметных сум. Его лицо и лысина были жестоко обожжены солнцем, пересохшие, беловатые губы растрескались.

– Я дам тебе напиться воды, сколько поместится в брюхо, – сказал ему киммериец. – А потом, если будешь в состоянии... в чем я, вообще говоря, сомневаюсь... можешь держаться за хвост моей лошади, когда я поеду отсюда...

Больше ничего ему сказать не довелось. Совершенно неожиданно Ювиус вытащил из сумки небольшой заряженный арбалет и выстрелил в Конана. Киммериец ощутил рвущий удар в среднюю часть тела, и по внешней стороне бедра побежали горячие струйки. Он осознал, что ранен в бок. Но он был еще жив!

Почему-то он почти не чувствовал боли: может, стрела прошла вскользь?.. Не медля ни мгновения, он устремился вперед, перепрыгивая через прибрежный мусор и держа наготове кинжал. Бурдюк тяжело хлопал его по боку. Его еще отделяло от Ювиуса довольно солидное расстояние. Но бежать, чтобы оказаться вне досягаемости арбалета, было дольше.

– Какой выстрел!.. – ликовал между тем Ювиус, пытаясь как можно скорее перезарядить оружие. – Попал ведь, а?.. Теперь надо прикончить!.. Варвар хочет назад свой перстень!.. Воду мне предлагает!.. Ну и дурак!..

Прижав пухлыми ручками приклад к животу, он наконец со щелчком взвел тетиву. И потянулся за лежавшей рядом стрелой, не слишком беспокоясь о том, что его преследователь приближался с каждым прыжком.

– Неужели глупый варвар не видит, – продолжал посмеиваться Ювиус, – что воды у меня полным-полно? Целое озеро, только руку протянуть! На что мне нужен еще и его бурдюк?..

И, поблескивая безумными глазами, он снова поднял арбалет.

Конану еще оставалось пробежать несколько шагов. Он не успевал дотянуться до Ювиуса. Вместо этого он каким-то образом умудрился остановиться на бегу, вложив весь свой разгон в бросок тяжелого кинжала. Сверкнув в воздухе, кинжал попал Ювиусу в грудь и с глухим звуком воткнулся по рукоять. Багроволицый вор ахнул и откинулся навзничь, на труп своей лошади. Арбалет вывалился из руки и выстрелил. Болт воткнулся в песок, подбросив фонтанчик сухих ракушек.

Вот так и умер Ювиус: не сделав более ни движения, не издав ни звука.

У Конана пульсировало в боку, кожу щипало: солнце уже подсушивало кровь. Осмотрев рану, он убедился, что болт в самом деле лишь оцарапал его. Убийственную силу предательского выстрела принял на себя бурдюк, располосованный во всю ширину. Теперь в нем оставались считанные глотки воды. Остальное растряслось на бегу... А он-то решил, что это кровь!

Ругаясь на чем свет стоит, Конан перетянул бурдюк, чтобы сберечь последние остатки бесценной жидкости. Потом подошел к телу Ювиуса. Было ясно, что он недооценил подонка. За что и поплатился. Ювиус, похоже, все эти дни постепенно сходил с ума. Сначала – от беспощадного, казнящего солнца. А потом (может, даже в большей степени) – оттого, что нахлебался воды умирающего моря.

Борода Ювиуса склеилась и поседела от высохшей соли: видно, вор пил морскую воду, не обращая внимания на ее вкус. Когда Конан нагнулся над трупом и вытащил свое оружие, оно вышло из груди мертвеца с жутковатым сухим скрежетом. На лезвии не было крови – только все та же соль, от соприкосновения с которой блестящая сталь уже начала местами чернеть.

...Но самый жестокий сюрприз поджидал Конана, когда он стал обыскивать мертвого вора в поисках похищенного перстня. Звезды Хоралы нигде не было видно!

Конан перерыл все еще раз. Перетряхнул каждую сумку, каждый кошель и карман. Прощупал каждый шов, каждую складку... Никакого толку! Задыхаясь от напряжения – ибо на солнцепеке каждое движение требовало невероятных усилий, – он перевернул оба тела, человеческое и конское, чтобы исследовать усыпанный мусором берег под ними. Ничего!

Он постоял над трупом Ювиуса, держа руку на рукояти кинжала и с сомнением разглядывая пухлое брюхо вора... Нет, решил он наконец. Кольцо со знаменитым сапфиром было великовато даже для этой прожорливой глотки. Без толку рыться у него в кишках.

Конан осмотрелся... Узкая, беловатая прибрежная полоса, пруды, причудливые соляные башенки... и с трех сторон – поблескивающая, чуть тронутая рябью водная гладь в туманном мареве миражей. Еще можно было бы обыскать небольшой участок суши на тот случай, если Ювиус, движимый хитростью или сумасшествием, куда-нибудь закинул кольцо. Огромный сапфир вряд ли затерялся бы даже среди этих трещин и кристаллов сверкающей соли. Но что делать с водой?.. Дюйм за дюймом прочесывать дно ядовитого моря?..

Вода была мелкой и прозрачной, словно стекло, а на дне виднелся слой светло-бурого пушистого ила. Конан попробовал ее на вкус, и его едва не стошнило. Та же мерзость, что и в прудах. Он извлек из поясного кошеля мелкую монетку, бросил ее в воду и стал смотреть, как она ляжет на дно. Попав в ил, монетка бесследно исчезла.

– Кром!.. – сказал Конан. Он говорил еще долго, но остальная часть его речи ни в коем случае не может быть воспроизведена на этих страницах. В самом деле, – притащиться в ад вроде здешнего, и ради чего?.. Чтобы упустить сокровище, а в довершение всех бед остаться еще и без воды?..

Потом он краем глаза отметил некое движение поблизости. Оказывается, высыхающее море было отнюдь не безжизненно. Какая-то извивающаяся тварь с широко разинутой пастью и змеистым хвостом – нечто вроде ската – с плеском вырвалась из воды и пролетела низко над поверхностью, словно камень, запущенный «блинчиками». Потом рыбина гулко плюхнулась обратно и ушла в глубину. К берегу побежали мелкие волны.

Конан последний раз цветисто помянул Крома, потом повернулся и пошел прочь...

Глава вторая Могильные воры

Ветер пустыни бесцельно нахлестывал землю, словно возчик, направляющий к дому усталую, ко всему безразличную лошадь. Там, где вздымающийся склон рассекали сразу два глубоких оврага, несомый ветром песок изваял в обнаженных скалах целые ряды тонких шпилей, похожих на причудливые минареты. Когда между ними пролетал заблудившийся ветерок, слышались вздохи и перешептывания.

Из расщелины между двумя шпилями высунулась тупоносая голова ящерицы с медленно моргающими глазами. За головой последовало тело, приземистое, толстое, как у раскормленной домашней курицы. Под слоем солончаковой пыли блестела яркая радужная чешуя. Извиваясь, ящерица сбежала по каменистому склону на самое дно ущелья, где сквозь слой песка торчали бурые скелетики кустов.

Едва ли не из последних сил Конан-киммериец заполз в ущелье, по которому только что пробежала ящерица. Он был весь в пыли и очень ослабел от жажды. На нем еще болтались остатки бурнуса, обрезанного по колено, чтобы не мешал при ходьбе. С плеча свисал сморщенный бурдюк. Когда Конану случилось пить в последний раз, это была густеющая кровь его павшей кобылы. Не удивительно, что он проводил скальную ящерицу алчным взглядом охотника...

Он скатился следом за чешуйчатой тварью, уже не памятуя ни о какой осторожности. Попытавшись схватить ящерицу, он всем телом рухнул на нее сверху, ударился о песок и больно ободрался о длинные, как ножи, колючки куста. Сунув под себя руки, Конан нашарил чешуйчатое бьющееся тельце, сцапал его и вытащил добычу на свет Божий.

В руках у него был лишь сужавшийся к концу хвост. Хвост еще слабо подергивался. Конан поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как все остальное удирало под кучу камней в нескольких шагах от него.

От жажды в голове стоял шум. Конан присмотрелся к оторванному хвосту. Он показался ему сухим и ороговевшим, но какую-то капельку жидкости из него все же можно было выжать. Он приложил хвост к губам и стиснул его в кулаке...

И тут совсем рядом с ним раздался голос!

– Как по-вашему, это человек или нет? – густым насмешливым басом спрашивал мужчина, восседавший на мохнатом горбу верблюда. «Корабль пустыни» неподвижно стоял возле каменной стены каньона. – Может, это песчаный троглодит, порождение бесплодных пустынь?..

Всадник, закутанный в дорожный плащ, был коренастым, белокожим и светловолосым. Несомненно, северянин, хотя сладкозвучная шемитская речь без запинки лилась из его уст.

– А я, Осгар, слыхал еще и другое... – Из-за поворота появился другой верблюд, поменьше, и на спине у него тоже сидел всадник. – Говорят, дикие горные обезьяны иногда похищают человеческую одежду и напяливают ее на себя, особенно когда у них мех выпадает от парши или чесотки...

– Воды!.. – прохрипел Конан, вложив в одно короткое слово всю гамму чувств. Кое-как он поднялся на ноги и прохромал к ближайшему верблюду, не сводя глаз с замызганного бурдюка, висевшего у северянина при седле.

– Эй, погоди-ка! – воскликнул Осгар и дернул поводья, так что его пустынный скакун попятился прочь. – Вода, если ты заметил, в здешних местах изрядная редкость! – И он нахмурился, с напускной суровостью глядя на киммерийца с высоты седла. – Мы по роду своих занятий торговцы, а это значит, что просто так мы своего имущества не отдаем. Что ты можешь предложить нам взамен?

К Осгару подъезжали все новые всадники. Их было около дюжины. Одни верблюды терпеливо пережевывали жвачку, другие тянулись мордами к пересохшим колючкам. Большинство всадников были курчавые черноволосые шемиты, моложе северянина и его козлобородого спутника. Некоторые посмеивались над жалкой наружностью Конана; их забавляло, как дразнил его Осгар. Другие смотрели на него с мрачным видом, стремясь, как все юнцы, выглядеть опасными и крутыми парнями.

– Ты, как я посмотрю, малый не из богатых, – продолжал предводитель. – Возможно, однако, что за право хорошенько напиться ты заплатишь нам тем, что сообщишь интересные сведения. Так сказать, поможешь честным торговцам, которые заблудились и никак не найдут верной дороги... – Осгар хлопнул ладонью по пухлому бурдюку, чтобы был слышен заманчивый плеск. – Не видел ли ты, странствуя по окрестностям, каких-нибудь древних руин или, скажем, могильников? Они могли бы послужить нам... э-э... неплохими ориентирами!

Конан сделал еще шаг вперед. Северянин заставил своего верблюда снова попятиться, втискиваясь между другими. Теперь он смотрел на киммерийца уже по-настоящему зло, и рука его лежала на рукояти изогнутой, как полумесяц, сабли, висевшей на поясе. Остальная банда, следуя примеру вожака, тоже забренчала оружием...

Конан сунул руку под изодранный бурнус, ища кинжал, и... не обнаружил его. Оглянувшись через плечо, он заметил клинок на песке, там же, где валялся брошенный хвост ящерицы. Впрочем, в глазах у него все плыло.

– Стойте! А я ведь знаю этого человека!.. – вдруг подал голос один из шемитов. Говорил тот бородатый, что первым подъехал к Осгару и вместе с ним насмехался над оголодалым, измученным жаждой странником. Теперь он слез с верблюда и пошел прямо к Конану, на ходу вытаскивая затычку из горлышка фляги.

– Держи, старыйдруг! Наконец-то я узнал тебя, Конан из Киммерии!.. – сказал он, протягивая плещущий бурдючок. Конан, у которого перед глазами стояла пелена, смотрел на него недоверчиво. – Пей! – продолжал шемит. – Это справедливая плата за спасение моей жизни – или, во всяком случае, моей доброй правой руки, – от аренджунских охотников за ворами!

Он вложил горлышко бурдючка в рот полумертвого киммерийца и стал понемногу надавливать. Варвар упал на колени, обеими руками вцепился в бурдючок и жадно присосался к нему, глотая живительную влагу.

– Что это значит, Исайаб?.. – Осгар сердито смотрел на своего подручного с высоты верблюжьей спины. – Я еще далеко не обо всем расспросил проходимца!

– Расспрашивать его без толку, – ответствовал Исайаб. – Он бы все равно ничего тебе не сказал. Этим киммерийцам хоть кол на голове теши, я-то уж знаю. Почти такие же упрямцы, как и вы, ваниры, – ненавязчиво добавил шемит, не без труда отбирая у Конана бурдючок. – Хватит пока, парень! Пускай сначала впитается, – дружески посоветовал он варвару. – Через некоторое время еще дам.

– Ну так оставь ему весь бурдюк, да и поехали своей дорогой, – нетерпеливо вмешался Осгар. – Надо разведать, что там дальше к востоку.

Исайаб прямо смотрел на своего предводителя.

– Невеликое благодеяние бросить его здесь, посреди раскаленной пустыни, – сказал он. – Бурдюк с водой только оттянет смерть. Послушай, надо взять его с нами! Такой спутник, как Конан, в дороге не помешает! – И он хлопнул варвара по плечу.

Тот, оживленный несколькими глотками воды, выпрямлялся на глазах.

– И правда, возьмем его с нами, Осгар, – прозвучал другой голос, женственный, томный. Он принадлежал закутанной всаднице, восседавшей чуть позади ванира. – Мне кажется, такой здоровяк будет небесполезен в качестве... э-э-э... грузчика!..

Тонкая ручка откинула пропыленное покрывало, открыв оливково-смуглое личико черноволосой красавицы.

Предводитель недовольно хмурился еще какое-то время, потом передернул плечами. И вдруг обезоруживающе улыбнулся двоим, стоявшим перед ним на песке. Его лицо заросло светлой бородой, и в бороде блеснул золотой зуб.

– Ну и отлично, – сказал он. – Добро пожаловать, Конан, в нашу компанию!

– Спасибо... тебе, Исайаб, – прокаркал Киммериец. – Я не узнал тебя издали... – Он взял шемита за плечо, и дружеский жест был предназначен наполовину для того, чтобы устоять на ногах. На Осгара и других он смотрел безо всякого выражения. – Что касается ответа на твой вопрос, ванир... нет, никаких руин или могил я здесь поблизости не видал.

Выпустив плечо Исайаба, он зашаркал по песку прочь, чтобы подобрать свой кинжал.

Тем временем путешественники стали располагаться на отдых. Верблюды аккуратно подбирали под себя ноги, укладываясь на землю, и всадники покидали их спины. Исайаб дал Конану напиться еще и угостил сладкими финиками – пожевать, когда почувствует себя лучше. Шемит поинтересовался, как так вышло, что Конан брел по пустыне один и пешком. Киммериец поведал ему свою историю. Медленно, то и дело останавливаясь передохнуть, рассказывал он о своей погоне за похищенной Звездой Хоралы. При этом Конан старался, чтобы его скорбную повесть не услыхал никто посторонний. Исайаб слушал с величайшим вниманием, глубоко сопереживая его горестной утрате.

Когда странники отдохнули и даже немного поспали, Конану выделили золотисто-бурого верблюда с наспех сооруженным седлом. Осгар, державшийся теперь с киммерийцем вполне дружески, велел взять этого верблюда из вереницы вьючных животных, за которыми присматривал одноглазый пожилой зуагир.

Конан до того ослабел, что любая помощь была ему кстати, от кого бы она ни исходила. Тем не менее он не мог не задуматься, что поделывает этот караван здесь, в самом сердце пустыни, вдалеке от торных дорог. У путешественников были с собой верблюды совсем без поклажи, а другие несли на своих спинах лишь воду, пищу, дрова для костра и еще кожаные позвякивающие мешки, в которых, если Конан что-то понимал, хранилось оружие. Подбор людей тоже показался ему странноватым. Сплошные юнцы, вряд ли успевшие себя как следует зарекомендовать. Только Осгар, Исайаб и еще один или два человека выглядели бывалыми и уверенными в себе странниками. В общем, купеческих караванов вроде этого Конан еще не видал!

Что же касалось женщины... Если внешность не обманывала, девушка была стигийкой. Но кто видал, чтобы такие холеные красавицы таскались взад-вперед по пустыням? Изящно скрестив ножки, она сидела в тени посапывающего верблюда, пряча от лучей солнца нежную кожу, и расчесывала длинные иссиня-черные волосы. В общем, совсем не такая оторва, которые, бывает, чувствуют себя на равных в обществе самых отъявленных головорезов!

Конан начал кое-что подозревать, но подозрения свои он держал при себе. Другие люди тоже большей частью помалкивали. Потом Осгар приказал двигаться дальше.

Ощущая на себе со всех сторон любопытные взгляды, Конан кое-как вскарабкался на своего верблюда без посторонней подмоги. Прежняя сила быстро возвращалась к нему. Он направил медлительное животное в общий строй, заняв место следом за Исайабом, и вместе со всеми двинулся по расширявшемуся ущелью.

Выбравшись на открытую равнину, всадники рассыпались веером, видимо в соответствии с заранее оговоренным планом. Женщина держалась рядом с Осгаром, а молодые всадники отъехали далеко в стороны так, чтобы оставаться в пределах видимости друг друга, но не намного ближе. Исайаб жестом подозвал Конана к себе, так что они вдвоем поехали почти посередине строя.

– Удобный способ прочесывать пустыню, – заметил Конан, убедившись, что никто посторонний не мог их подслушать. Он пустил верблюда рядом с горбатым скакуном своего спасителя, но не настолько близко, чтобы животные начали хватать друг друга за уши.

– Да, – отозвался Исайаб. – Сегодня, правда, вдаль видно плохо: поднимается ветер, и половина пустыни летит по воздуху...

Шемит поправил полосатый головной платок, спасаясь от ветра, который и вправду делался резким, а горизонт уже затягивала серая дымка. Конан знал, что подобный ветер вытягивал влагу из человека еще похуже прямых лучей солнца. Ветру было все равно: губить живые существа или иссекать мертвые скалы.

– Твоя правда, сегодня будет трудновато что-то найти, – сказал киммериец, держась вплотную за Исайабом. – Но что хоть они высматривают? Уж не купеческий ли караван? Кого вы собираетесь грабить, дружище?

– Те, кого мы собираемся обобрать, жаловаться не станут, – таинственно покосившись на него, ответил шемит. – Это те, чья жадность превосходит предел, отпущенный человеку. Те, кто хотел бы сохранить сокровища, в которых более уже не нуждается...

– Так я и думал! Вы – могильные воры!.. Осквернители праха!..

И Конан помимо собственной воли содрогнулся под широким бурнусом.

– В таких словах мало достоинства. Лучше зови нас пустынными искателями сокровищ, – Исайаб с улыбкой повернулся к Конану, который ехал с наветренной стороны и, таким образом, несколько прикрывал его от укусов песка. – Но почему ты вздрогнул, о царь воров? Разве ты не встречался с еще большими опасностями в былые времена, когда мы вместе занимались тем же ремеслом, только обращали свое искусство к живым людям?

– Против опасностей, как тебе отлично известно, я вовсе не возражаю, – нахмурился киммериец. – Но разграбление могил... По мне, это занятие для трусов, и к тому же нечистоплотное. Переворачивать могильные камни и рыться среди гниющих костей в надежде отыскать пару каких-нибудь побрякушек! Тьфу!.. К тому же я не люблю связываться с привидениями и проклятиями, а на кладбищах полно и того и другого...

Шемит задумчиво погладил курчавую бороду.

– Я припоминаю одну историю, которую мне некогда рассказывали... – проговорил он затем. – Наверное, я подслушал ее в каком-нибудь гадюшнике, в грязной таверне либо в доме с девками... В подобных местах чего только не наплетут! Так вот, люди говорили о юном варваре с севера, который нарушил могильный покой древнего короля и вырвал преотличный меч из костлявых рук, пытавшихся вернуть отнятое...

– М-да... было дело, – нехотя сознался киммериец. – Только не забывай: я сделал это от отчаяния! Я был чуть не голый в снегу, и за мной гнались волки! У меня другого выбора не было, кроме как залезть в ту гробницу!..

– А что, теперь что-то изменилось? – спросил Исайаб.

– И вообще, – продолжал Конан, не обращая внимания на его слова, – глупо это выглядит – прочесывать всю пустыню в поисках древних могил! Каким образом вы собираетесь их найти? – И он обвел рукой безжизненный ландшафт. Спекшаяся глина под ногами верблюдов как раз сменилась сплошными песками, по которым, подгоняемая ветром, ручейками текла песчаная поземка. – С чего вы взяли, что здесь когда-либо жили люди?..

– Что касается прошлого населения... посмотри вот на это! – Исайаб указал ему на круглый плоский камень, вросший в твердую, как кирпич, глину неподалеку. – Я нисколько не сомневаюсь, что некогда этот камень служил жерновом либо основанием пресса для вина, какие все еще используются у нас на равнинах Шема. Об этом говорит отверстие посередине... – И он в свою очередь обвел рукой горизонт: – Когда-то здесь были сады и тучные нивы, простиравшиеся вон от тех гор и до самого берега спокойного моря!..

Конан невольно проследил взглядом за указующей рукой друга. На мгновение вместо песка и сверкающих на солнце солончаков ему в самом деле померещились те самые «сады и тучные нивы». И легкие облачка над морскими просторами. Он заморгал и тряхнул головой, избавляясь от наваждения.

– Кром!.. – проворчал он.

– Насчет того, как мы отыскиваем богатые могилы, – продолжал Исайаб, – то искать их наугад, я согласен, в самом деле было бы глупостью. Но Осгар – у него отменный слух... – Тут Исайаб заговорщицки подмигнул Конану. – Он живет в Шеме и держит гостиницу. Его караван-сарай многим известен и всеми любим. Он дружит со всадниками пустыни, – так кому же, как не ему, знать обо всем, что они находят в песках? Есть у него связи и среди купцов, и среди знати. Уж он сумеет выручить неплохие деньги за любые сокровища, которые мы здесь найдем! В прежние времена он с толком использовал свои познания. Ну, и мне случалось вместе с ним... хм... разрабатывать некоторые весьма прибыльные жилы... – Шемит пожал плечами. – Скажу тебе даже больше: в последнее время неразграбленных склепов осталось маловато. Я имею в виду древние языческие могилы, на которые не распространяются наши религиозные запреты. Но вот некоторое время назад Осгар начал готовить новую экспедицию, по размаху не чета прежним. Дело в том, что пастухи-зуагиры нашли одного полумертвого старика, искавшего драгоценные камни. Перед смертью он успел нашептать им, будто видел в пустыне уголок старинного монумента, только что обнаженного движущимися песками. По его словам, это было царское погребение! Причем в таком месте, где ни о каких могилах и слыхом не слыхивали!.. Старик назвал и примету: краешек каменного карниза, изваянного в виде демона с мордой ящерицы. Слухи об этом проникли в Шем и достигли ушей Осгара. Мой господин хорошо заплатил за то, чтобы подробно выяснить место... – Исайаб обвел пустыню неожиданно пасмурным взглядом. – Но теперь я готов усомниться, – сказал он, – есть ли в этой истории хоть какая-то толика правды. А если и есть, то не случилось ли пескам вновь поглотить памятник?..

– А ваша команда, – проворчал Конан, – это, по-видимому, банда опытных искателей могильных сокровищ?..

– Конечно! То есть я говорю об Осгаре, о себе, о кофите Фило и о старом Элохаре. Элохар – это тот, что ведает верблюдами. Остальные – молодые сорвиголовы из Абеддраха. Балбесам и уличным задирам шемитских городов всегда по нраву приключения. Они еще пригодятся: наша работа требует большой... силы...

– А женщина что тут потеряла? – спросил Конан, жмурясь от очередного порыва ветра.

– А, Зефрити! – рассмеялся Исайаб. – Осгар рад был бы оставить ее дома, да можно ли надолго оставлять такую девчонку одну? Опять же и ей почему-то очень хотелось с нами поехать. Она стигийка, а их, стигиек, поди разбери. Она, понимаешь ли, танцовщица в его заведении. И живет при нем... – Исайаб осклабился, – ...безо всяких обрядов и обетов. И не так чтобы уж совсем не разлей вода!

Конан озадаченно мотнул головой:

– И с такой пестрой компанией вы собираетесь ковыряться в древних могилах?.. Вы хоть знаете, на что там можно нарваться?..

Исайаб только отмахнулся:

– Говорю тебе, киммериец, оставь раз и навсегда все свои сомнения! За годы походов мы знаешь каких хитростей набрались! – И он подмигнул. – Все как бы само собой получается. Вот увидишь!

Ветер все усиливался, так что разговаривать сделалось трудно. Постепенно верблюд Конана немного отстал. Пустыня наплывала спереди, понемногу отодвигаясь назад.

– Сворачиваем к югу! – прокричал наконец Исайаб, придерживая своего верблюда и указывая рукой. – Фило остановился! Гляди, машет флажком!.. И Осгар во всю прыть скачет по дюнам! Не иначе, что-то нашли!..

Глава третья Мастаба

Всадники на верблюдах собрались все вместе чуть пониже гребня высокой дюны. Жмурясь против жестокого ветра с песком, Конан разглядел нечто темное, торчавшее из склона бархана. Это была часть приземистого прямоугольного строения из черного базальта. Киммериец узнал в строении древнюю мастабу. Такими с незапамятных времен прикрывали входы в гробницы.

Сооружение, возведенное человеком, выглядело совершенно не к месту посреди продутой ветром пустыни, и это придавало мастабе еще более зловещий и мрачный вид. Блоки каменной кладки носили отпечаток столетий, но глаз еще мог проследить линии замысловатой резьбы. Три угла, торчавшие из песка, были украшены ухмыляющимися головами ящерицеподобных демонов. Головы торчали в разные стороны, словно рога. По стенам усыпальницы змеились рельефные изображения еще каких-то созданий. Крыша представляла собой четырехгранную пирамиду. По ее ребрам тянулись длинные тела демонов-хранителей. Они сплетались хвостами на самом верху, образуя сломанный шпиль.

Подъехав и осмотревшись, всадники без промедления нашли укрытие с подветренной стороны полузасыпанной мастабы. Верблюды поворачивались к ветру мохнатыми задами и переступали с ноги на ногу, чтобы не застрять в движущемся песке. По приказу Осгара несколько всадников поднялись на самый верх бархана и стали ездить туда-сюда, размахивая платками и подзывая всех остальных.

– Вовремя же мы отыскали это местечко!.. – откидываясь в седле, покричал Исайаб Конану. – Песок летит так, что скоро и солнца видно не будет!

В самом деле, пыльные тучи уже превращали ясный день в мрачные желтовато-бурые сумерки. Над вершиной бархана закурился поток песка, напоминавший горизонтальный водопад. По счастью, направление ветра было таково, что мастабу не заносило, а скорее обнажало еще больше прежнего.

– Привязать верблюдов! – деловито распоряжался Осгар, перекрикивая рев бури. – Живее, живее! Складывайте все вещи в одну кучу, не то потеряете!

Двое парней уже растягивали кожаный пол для шатра, остальные полезли на надгробие, чтобы рассмотреть его поподробнее, – благо оно было величиной с дом.

Конан уже слезал с седла, когда Исайаб вновь окликнул его:

– Молись Эллаэлю, чтобы ветер выдохся к ночи! Осгар все равно заставит нас остаться и рыть, так лучше уж делать это в тишине и покое!

– Вход!.. Я нашел вход!.. – долетел пронзительный вопль одного из юношей, обследовавших полузасыпанный фасад мастабы. – Идите сюда, посмотрите!..

Конан присоединился к остальным, поспешившим на зов. По дороге он только остановился переглянуться с одной из черных базальтовых крокодильих голов. Минувшие столетия наполовину стесали ее, но она все так же плотоядно ухмылялась на краю крыши. Конан осторожно обошел ее и стал подниматься вверх по склону песчаного холма.

По ту сторону мастабы он увидел женщину, Зефрити. Как раз когда Конан проходил мимо, она не удержала равновесия, запнулась и поехала вниз. Конан подхватил ее за талию и с легкостью поставил на ноги. Ему понравилось это короткое прикосновение: тело Зефрити было упругим и гибким, да и карие глаза сверкнули из-под капюшона так, что только держись.

– Осторожнее, крошка! – сказал ей варвар. И, повернувшись прочь, натолкнулся на пристальный взгляд Осгара.

На дальней стене мастабы, той, что смотрела в глубь бархана, каменный рельеф был всего отчетливее, и, судя по расположению фигур, было похоже, что они в самом деле обрамляли дверь. Юноша-шемит стоял на коленях и полными горстями отбрасывал песок прочь, стараясь докопаться до входа. Наконец сделалась видна темная ниша.

– Смотрите! Песок не попал внутрь!.. – закричал парень в восторге. Откинув длинные полы одеяния, он нагнулся вперед и глубоко запустил руку в отверстие. Осгар стоял над ним, молча и внимательно наблюдая. Зефрити прижималась к ваниру, завороженно глядя на происходившее. Конан открыл рот, собираясь предостеречь парня, но опоздал.

– А-а-а-ай! – вдруг взвыл юноша, отшатываясь прочь от ниши и тряся в воздухе рукой. На ней висело не менее полудюжины смертоносных рыжих скорпионов, впившихся хвостовыми жалами в обнаженную кожу. Юноша с воплями забился на песке, колошматя собственную руку в надежде сбросить ядовитых тварей. Стоявшие поблизости запрыгали с ноги на ногу, спасаясь от разбегавшихся скорпионов. Кто-то пытался рубить их ножами.

Несите лопаты! – прозвучал повелительный голос Осгара. Ванир стряхнул с себя насмерть перепуганную любовницу и принялся распоряжаться: – Несите лопаты, давите ночных ползунов да откапывайте эту дверь!

Он хладнокровно наблюдал за тем, как отчаянные судороги юноши сменились бледностью и оцепенением. Потом наступил конец, и безжизненное тело обмякло на песке возле его ног.

Отвернувшись, предводитель направлял усилия вооруженных лопатами парней, которые ловили и уничтожали оставшихся скорпионов. При этом Осгар едва удостоил взглядом Зефрити. Молодая стигийка потрясенно следила за тем, как мужчины оттаскивали тело в сторонку...

Расчистка входа оказалась довольно простым делом. Землекопам не было нужды даже отбрасывать песок прочь – достаточно было поддеть его лопатой, и все уносил ветер. Конан с Исайабом присоединились к тем, кто заколачивал в песок доски, укрепляя готовую вновь осыпаться песчаную стену бархана. Ветер между тем крепчал, едва ли не со сверхъестественной силой разбрасывая и наметая кучи песка у стен мастабы. Однако работа шла своим чередом, и скоро в склоне дюны образовалась изрядная впадина.

Люди то и дело всаживали лопаты в песок, стараясь нащупать, что же там дальше, и через некоторое время наткнулись на новое препятствие. Гробницу запирала высокая двустворчатая дверь из бронзы, до блеска отполированной движущимися песками. В отличие от каменных стен, дверь не была украшена ни резьбой, ни фигурным литьем. Лишь там и сям виднелись массивные ромбовидные шишки. Ни ручек, ни петель не было заметно. Осгар велел принести молот и ударить им в дверь. Раздался низкий гул сродни колокольному, и стало ясно, что металл был прочен и толст.

– Послушайте-ка! Вы слышите? – перекрикивая завывания ветра, подал голос Исайаб. – Удары отдаются внутри!.. Эхо гуляет глубоко под землей!

Все стоявшие вокруг согласно кивнули. Действительно, дверь звучала словно гонг. Удары медленно затихали в обширном пустом пространстве.

Осгар позвал еще двоих, и они притащили кожаный мешок с инструментом. Двое мускулистых парней с внешностью законченных взломщиков опустились на колени возле порога и попытались разделить створки дверей, вбивая между ними зубила и клинья. Действовали они очень умело, и вскоре один из них с торжеством оглянулся на Осгара:

– Сейчас откроется! Я слышал, как внутри лопнул запор!..

Все подались вперед и сгрудились перед дверью. Даже Зефрити несколько оправилась от потрясения, вызванного гибелью несчастного юнца, и с любопытством таращила глаза. Вновь проснувшийся азарт искательницы сокровищ заставил ее шагнуть вперед вместе со всеми, но тут Осгар крепко ухватил ее за плечо и оттащил назад. Это движение не укрылось от Конана. Киммериец оглянулся на Исайаба: тот неподвижно стоял радом с ним и смотрел на вход в гробницу.

Внезапно раздавшиеся испуганные вопли и мощный треск заставили Конана вновь обернуться к двери мастабы. Он почувствовал, как под ногами содрогнулся песок, а в ноздри ударила волна отвратительного смрада (которую, по счастью, тотчас же уволок ветер). Конан увидел, как высоченные бронзовые двери... внезапно завалились наружу, на двоих взломщиков, и расплющили обоих в лепешку. За дверями разверзся темный провал.

Тут до варвара дошло, что на самом деле дверь представляла собой металлический монолит. Щель посередине была ловушкой, содержавшей какой-то потайной запор. Этот запор сработал от прикосновения зубила. А весу в бронзовой плите было более чем достаточно, чтобы насмерть пришибить несчастных, вздумавших с нею возиться.

Едва стихли стоны и хруст, как раздалось громыхание металлических звеньев и скрежет камня о камень: внутри гробницы заработал какой-то чудовищный механизм. Натянулись бронзовые цепи, прикрепленные к верхним углам упавшей плиты, и потянули ее вверх. Входной проем начал закрываться. Зато стали видны тела двоих взломщиков, превращенные в кровавую кашу.

Исайаб с криком метнулся вперед и вскочил на поднимавшуюся плиту. Схватив зубило, он всунул его в одно из звеньев цепи, уже исчезавшее в отверстии каменной притолоки. Осгар взревел и прыгнул следом за ним, чтобы заклинить другую цепь рукоятками клещей.

Двое мужчин сделали свое дело и успели отпрыгнуть прочь. Скрежет внутри гробницы продолжался еще несколько мгновений, медленно, натужно, после чего обе цепи не выдержали и лопнули – и громадная дверь снова ухнула вниз, во второй раз сплющив свои уже бездыханные жертвы. Внутри мастабы что-то с грохотом рухнуло, – вероятно, это свалились тяжелые противовесы.

Несколько оробевшие могильные воры постояли перед входом, ожидая, что еще произойдет. Потом Осгар выступил вперед, показывая в ухмылке золотой зуб.

– Путь открыт! – сказал он. И с торжеством указал на каменные ступени, уводившие внутрь погребения и пропадавшие в темноте.

Спутники ванира разразились криками восторга. Их товарищи, погубленные дверью-ловушкой, были забыты. Вся орава устремилась ко входу, прыгая от радости и восторженно хлопая по плечам своих предводителей. Зефрити откинула капюшон, повисла на шее у любовника и крепко расцеловала его, не обращая внимания на порывы завывавшего ветра.

– Факелы!.. Несите факелы и веревки! – прокричал Осгар. – Да и спрячемся от растреклятого ветра!

Один из шемитских наемников, немногословный юноша, друг погибшего от скорпионьих укусов, встревоженно прокричал на ухо Осгару:

– Может быть, сначала обустроим лагерь, господин? – И посмотрел в потемневшее небо, непроглядное от песка. – Мы долго трудились сегодня, скоро ночь...

Осгар наградил юношу испепеляющим взглядом и указал рукой на зияющее отверстие входа:

– Глупец! Какая разница там, внутри, день или ночь наверху? – И он хрипло расхохотался, отчего светлая борода ощетинилась. – В подземельях всегда царит ночь!

Остальные поддержали Осгара дружным хохотом. Конан заметил, как покраснели уши у парня.

Члены шайки перекусили на скорую руку и приготовились спуститься внутрь. Под руководством Исайаба все они вооружились, – правда, не мечами, а ломами, крючьями и молотками. Конан взял себе ломик длиной в руку и повесил на плечо моток крепкой веревки. Парни зажигали факелы и совали за пояс запасные. Старого зуагира оставили присматривать за верблюдами, сгрудившимися за мастабой, – погребение давало хоть и скудное, но все же укрытие от ветра.

Зефрити бегом принесла охапку кожаных мешков. Она сбросила широкий плащ, и шелковая рубашка с облегающими штанишками отнюдь не скрывали роскошной фигуры.

– Это для сокровищ, которые мы найдем внизу! – сказала она. – Возьмите мешки, и мы доверху набьем их богатствами мертвых!

Она обошла всех, каждому вручая мешки и улыбаясь мужчинам. Губы у нее были влажные, глаза так и сверкали. Теперь, когда у нее на голове больше не было капюшона, Конан смог по достоинству оценить точеный нос и нежный подбородок – черты, соответствовавшие классическим канонам стигийской красоты.

Осгар сурово следил за тем, чтобы искатели сокровищ выстроились цепочкой. Юноша, над которым недавно смеялись, заполучил плюющийся факел. Ему явно хотелось оправдаться, и он встал самым первым. Конан неодобрительно посмотрел на Осгара, но ванир ничего не сказал парню. Следом за факелоносцем встал какой-то уличный головорез, третьим – северянин по имени Фило. Дальше двигались Исайаб и Конан, а за ними – остальные шемиты и Осгар с Зефрити.

Внутри мастабы не оказалось обширных чертогов – сплошной камень и только узкая и очень крутая лестница, уводившая вниз. Потолок был высокий, но ширина – едва разойтись двоим. Повсюду лежал неведомо как проникший песок, на котором недолго было и поскользнуться. К тому же ступени под слоем песка были еще и основательно стерты, края их предательски круглились...

– Наверное, здесь столетиями ходили туда-сюда священники и молящиеся, – шепнул Конан Исайабу. – Чего доброго, спустимся, а там – огромный подземный храм!

Шемит только проворчал что-то в ответ, не оглядываясь.

Конан спускался медленно, на всякий случай упираясь обеими руками в противоположные стены и стараясь смотреть не на факелы, покачивавшиеся на уровне глаз, а на ступени, скрытые в потемках.

Могильные воры спускались все глубже, и в какой-то момент циклопическую кладку мастабы сменил грязно-зеленоватый камень скального основания, прорубленный и безупречно выглаженный неведомыми мастерами. Потолок оставался все таким же высоким, – несомненно, ради проветривания, но чуткий нюх Конана по-прежнему улавливал затхлый дух древней гробницы. Завывания пустынного ветра превратились в невнятный шепот, раздававшийся далеко над головой. Песок на ступеньках сменился пылью, осевшей за века. Однако сами ступени остались прежними – коварными и крутыми.

Потом спереди долетело громкое восклицание.

– Ступени кончились! – крикнул юноша, шедший первым. – И тут картинки по стенам нарисованы!

Тут и Конан добрался до места, где ступени сменились ровным каменным полом, – впрочем, опять-таки с уклоном дальше вниз. Стены здесь были выбелены гипсом и в самом деле сплошь разрисованы. Кое-где сквозь пыль веков еще просвечивали яркие краски.

Назвать эти «картинки» фресками было нельзя. Скорее, это было письмо, но не рунические письмена, которыми пользовались хайборийские народы, а пиктограммы – достояние более древних цивилизаций Стигии и Кхитая. По стенам ряд за рядом тянулись великолепно раскрашенные фигурки, обладавшие человеческими, звериными и иными узнаваемыми чертами. Вот только позы их показались Конану уж очень застывшими и донельзя стилизованными. Еще он понял, что на трезвую голову разобрать написанное было решительно невозможно.

Потом ему бросилась в глаза одна особенность, навеявшая жутковатое чувство. Задержавшись возле одной из «картинок», еще не обвалившейся на пол, он присмотрелся к ней в неверном колеблющемся свете. Человекообразные существа, используемые как иероглифы, стояли на двух ногах, носили одежду и держали в руках инструменты. Но у всех без исключения была зеленая кожа и длинные морды наподобие крокодильих! Художник запечатлел эти существа во вполне человеческих позах и положениях. Они повторялись снова и снова. Но Конан тщетно обшаривал стену глазами в поисках хоть кого-нибудь, действительно похожего на человека...

Исайаб оглянулся на него и сказал:

– Люди, построившие эту гробницу, наверное, вели свой род из каких-нибудь болотистых краев. Похоже, они поклонялись крокодилу и считали его своим прародителем, да и себя самих вон как изображали! – Он обращался вроде бы только к Конану, но говорил достаточно громко, так, чтобы услышали все. – И вообще, может, их религия запрещала изображать человека. Откуда нам знать!

Сзади, повелительно раскатившись по тоннелю, долетел мощный голос Осгара:

– Вы там, ну-ка двигайтесь поживее! Пошевеливайтесь! Мы пришли сюда за богатством, а не картинки по стенам разглядывать!

Понукание ванира сделало свое дело, – отряд быстрее пошел вперед и вниз, не увлекаясь более изучением древних письмен. Но Конан все-таки заметил, что в некоторых местах столбцы текста сменялись настоящими рисунками, видимо игравшими роль иллюстраций. Все те же символические крокодилы обрабатывали землю, строили города, спускали на воду корабли, рыли глубокие колодцы... и возводили усыпальницы для своих мертвых.

Конана все больше беспокоила эта крокодиломания, но он заставил себя двигаться вперед вместе со всеми. Боязнь сверхъестественного была у него в крови, однако судьба, как видно, судила ему все время сталкиваться с потусторонними силами и колдовством. Вот и теперь ему волей-неволей пришлось связаться с бандой гробокопателей-самоучек. Что поделаешь, – приходилось загонять подальше страхи, унаследованные от предков, и надеяться, что дурацкое предприятие завершится успешно...

Впереди вдруг что-то произошло, и сразу стало меньше света. Факел, двигавшийся первым, вдруг словно нырнул куда-то и скрылся из виду, а его носитель издал тонкий, дрожащий крик. Один из шедших непосредственно перед Конаном – а именно, крючконосый кофит по имени Фило – протиснулся мимо молодого варвара и в ужасе кинулся по коридору назад.

Конан, наоборот, заглянул вперед, пытаясь рассмотреть через плечо Исайаба, что там стряслось. Оказывается, факелоносец наступил на каменную плиту-ловушку – и она опрокинулась под его тяжестью. А теперь с глухим скрежетом вновь стала на место.

Почти сразу же откуда-то снизу, из невидимого колодца под полом коридора, долетел уже знакомый скрежет трущихся друг о друга камней. Только на сей раз к ним прибавились страшные крики провалившегося человека. Достигнув последней степени ужаса, крики резко оборвались. А потом прекратился и скрежет.

Шедшие последними оправились от потрясения и стали спрашивать, что произошло впереди. При этом они отступали назад, не желая подвергаться опасности. Осгар яростно ругался, стараясь предотвратить панику. Оглянувшись, Конан увидел, что гнев ванира был в основном направлен на труса Фило. Осгар держал кофита за шкирку, заставляя снова занять место в строю.

Тем временем шемит, оказавшийся в голове колонны, повернулся к Исайабу.

– Я видел, как он провалился, – сказал парень. – Люк не слишком велик. – Парень передернул плечами с напускным безразличием, хотя при свете факелов его лицо так и блестело от пота. – Я неплохой прыгун и, уж конечно, не трус! Я запросто перескочу на ту сторону!

Исайаб смерил шемита глазами, потом коротко кивнул. Юный вор без лишних слов вручил ему свой факел и стащил долгополый бурнус, оставшись в одних штанах и длинной рубахе. Остальным пришлось отступить назад по тоннелю, чтобы дать ему простор для разбега.

Прыгун сжал в зубах конец веревки, повернулся – и припустил во всю прыть.

Он с хорошим запасом перелетел участок пола, поглотивший его приятеля, приземлился с глухим шлепком и, торжествующе улыбаясь, оглянулся на спутников. В следующее мгновение пол под ним начал проваливаться. Юноша пытался ухватиться за каменный край, но ловкости ему не хватило, и он с воплем скрылся из глаз. Каменная плита с тяжелым стуком встала на место...

И вновь послышался скрежет, сопровождаемый жуткими воплями. Конан и остальные отчаянно налегали на веревку, но вытянуть ее не удавалось. Когда крики утихли, веревка неожиданно подалась. Конец ее был измочален и перетерт.

Осгар протолкался вперед, вполголоса матерясь.

– Другие же здесь проходили! – принялся увещевать его Исайаб. – Значит, должен быть какой-то способ обезопасить себя от ловушек!.. – Тут козлобородый шемит внезапно умолк и только смотрел на Конана, который как раз стаскивал свой обтрепанный бурнус.

– Что значит наш брат северянин!.. – радостно заорал Осгар. – Не думает приходить в отчаяние от пары мелких неудач!.. – И он одобрительно хлопнул Конана по плечу. – Спорим, что у киммерийца получится? А, Исайаб?..

– По-моему, он делает глупость, – пробормотал шемит.

Конан обвязался поперек тела веревкой и сунул под нее свой ломик. Потом прижался лопатками к одной стене коридора, а ногами уперся в другую. Подошвы сандалий заскрипели по раскрашенной штукатурке.

Расклинившись таким образом между стенами, киммериец дюйм за дюймом пополз боком, минуя опрокидывающуюся плиту. Сперва он переставлял ноги, потом, действуя локтями, ерзал спиной. Пока сохранялся нажим, упасть ему не грозило.

Когда он одолел первую плиту, сзади послышался одобрительный ропот. Жители равнин никогда еще не видали подобного приема.

Конану, с его-то ростом, было тесновато в узком тоннеле – он бы предпочел, чтобы коридор был немного пошире. К тому же гипс то и дело обваливался из-под ног, того гляди поскользнешься. Перебираясь через вторую щель между каменными плитами, он почувствовал, что устал. Действительно, глупо было заниматься подобными штучками, не придя в себя как следует после пытки жарой и жаждой в пустыне...

Он заторопился дальше, ибо двигаться вперед было не намного тяжелее, чем висеть на одном месте. Сухожилия под коленями казались ему раскаленными проволоками, ноги готовы были обмякнуть. Конан позволил себе взгляд вниз и пришел к выводу, что, наверное, уже преодолел двойную ловушку. Спустив вниз одну ногу, он осторожно поставил ее на пол. Пол выдержал. Тогда Конан осторожно встал на обе ноги. Исцарапанный, обессиленный, он смог только кивнуть в ответ на дружные вопли восторга, донесшиеся с той стороны.

Вновь обретя способность стоять на ногах, он перетащил к себе с помощью веревки достаточно деревяшек и клиньев, чтобы натянуть опорный канат. С другой стороны работа шла под наблюдением Исайаба. Когда все было готово, отряд начал переправу. Люди шли по канату, натянутому над полом, придерживаясь за стены руками. Осгар уговаривал Зефрити остаться здесь и подождать их возвращения, но девушка отказалась. Она перебежала по канату куда легче и, конечно, намного грациозней любого из мужчин.

Когда переправили факелы, стало видно, что немного дальше коридор расширялся, превращаясь в галерею, обрамленную резными колоннами. Один из уцелевших шемитов, невысокий, мускулистый парнишка с золотым колечком, поблескивавшим в ухе, отправился было вперед на разведку, но Осгар отозвал его обратно, со всей строгостью напомнив, что впереди могли таиться ловушки еще похуже падающих плит.

– Нашел времечко предупреждать!.. – шепнул Конан Исайабу. – По-моему, он больше боится самодеятельного воровства, чем каких бы то ни было ловушек...

Исайаб ответил красноречивым взглядом и занялся подтягиванием веревки.

Осгар держал всех при себе, пока не переправились последние, в том числе Фило – смущенный, прячущий глаза. Потом отряд двинулся дальше.

Теперь они шли медленно и были готовы к любым неожиданностям. Конан застал Исайаба за разглядыванием последней по порядку настенной фрески. На этой картине строители усыпальницы расправлялись с пленниками, захваченными на войне. И расправлялись так, что тошно было смотреть. И самое скверное – палачами являлись все те же зеленые твари с мордами крокодилов. Зато жертвы, которых зеленокожие сжигали, рубили и сажали на кол, совершенно определенно были людьми. Настоящими людьми.

– По-видимому, – торопливо проходя мимо картины, тихо сказал Конану Исайаб, – табу, воспрещавшее художникам изображать человека, распространялось только на их собственное племя. Наверное, с их точки зрения, представители иных народов были лишены священных звериных душ...

Чертог, в который они между тем вступили, поражал поистине величественными размерами. Вот только насчет богатств, за которыми они охотились, здесь было как-то не густо. По сторонам высился двойной ряд каменных колонн, высоких, округлых, массивных. Искусные камнерезы придали им вид лотосов с корнями, стеблями и листьями. Среди каменных «побегов» прятались змеи и птицы. Высокие сводчатые стены были ярко раскрашены и снабжены скобами для факелов. И ни тебе набитых золотом саркофагов, ни иных драгоценных принадлежностей погребений, могущих заинтересовать вора! Только пыль и колеблющиеся стены колонн.

– По двое в каждый боковой придел! – распорядился Осгар. – Ищите потайные двери!

И сам начал расхаживать от одной стены к другой, осматривая каменную кладку пристальным взглядом знатока.

Конан с Исайабом остались посередине помещения. Зефрити держалась между ними и теми, кто двигался следом. Она шла легкой, изящной походкой танцовщицы, глаза горели от ужаса и восторга.

Все всматривались и вслушивались самым тщательным образом, но слышали только шорох собственных шагов да потрескивание факелов. Воздух в гробнице был прохладный и затхлый.

– Ага! В конце комнаты что-то есть! – наконец подал голос молодой шемит с кольцом в ухе. – Вижу дверь! А по сторонам ее – две коробки с мумиями!

Надо отдать юноше должное – он не бросился бегом рассматривать свою находку. Он остановился и начал подозрительно осматривать часть покоя, примыкавшую к двери.

Осгар вышел из-за колонны, поднял повыше свой факел и вгляделся в сумерки подземелья. Потом одобрительно хлопнул юношу по плечу.

– Молодец, Азрафель! – сказал он. – Похоже, наши сокровища нас все-таки дождались! Пошли, ты первым выберешь себе награду!

Столь щедрое обещание не заставило Азрафеля утратить душевное равновесие и не принудило его к спешке. Он двинулся вперед так, как считал нужным, – медленно и осторожно.

Подобравшись к дальней стене, они рассмотрели, что она в самом деле обрамляла громадную дверь вроде той, что осталась снаружи. По сторонам виднелись два длинных гроба, поставленных на попа. Эта дверь, как и внешняя, была из бронзы, но, в отличие от нее, изрядно потускнела и обросла зеленью. Особенно пострадали ее края в тех местах, где они соприкасались с каменным косяком. Ярь-медянка наросла здесь толстыми корками, припечатав камень к металлу.

Исайаб толкнул Конана локтем в бок:

– По ту сторону, видно, есть сырость, иначе бронза так не сгнила бы!

– Да... – сказал Конан. – А эти гробы... Не нравятся они мне что-то!

Близнецы-саркофаги были серыми от пыли и плесени. Руки древних скульпторов придали им некоторое сходство с существами, чьи останки сохранялись внутри. И на людей эти существа были похожи не более, чем зеленокожие твари, изображенные на стенах. Достаточно было посмотреть на их удлиненные головы с продолговатыми выпуклостями, которые вполне сошли бы за крокодильи морды, прижатые к груди усопших. При этом, если верить саркофагам, каждая мумия держала в руках дубинку и меч, скрестив их на животе...

Конан и Исайаб были единственными, кого хоть как-то насторожил не вполне обычный облик древних гробов, сильно смахивавших на чудовищных стражей двери. Могильные воры торопливо потыкали пол перед саркофагами, не обнаружили в нем западни и с восторженными криками столпились перед дверью. Фило, позабывший все свои страхи, сбросил с плеч овчинную куртку и обмел ею мусор и пыль с одного из саркофагов. Его усилия были вознаграждены красноватым блеском листового золота и искристой радугой самоцветов. Грабители застонали от предвкушения. Еще через мгновение послышался сухой треск старинного дерева: вся орава вооружилась ломиками и принялась взламывать саркофаги.

– Сперва оттащите-ка их подальше от двери и положите на пол! – властно приказал Осгар. – Нам тоже нужен простор для работы!

Мужчины живо опрокинули гробы на пол и поволокли их прочь. Кое-кто, снедаемый нетерпением, на ходу отдирал золотой лист и выколупывал вделанные в дерево аметисты и бирюзу. Так жадные стервятники копошатся над падалью. Очень скоро взглядам предстали и сами мумии, обмотанные льняными повязками.

– Слишком много вас тут! – сказал Осгар. – Исайаб, возьми киммерийца и Азрафеля и займись-ка с ними дверью. Главное богатство – за ней!

Говоря таким образом, Осгар одновременно орудовал ножом, умело вспарывая льняные саваны в определенных местах – на груди, на лбу и запястьях. Разрезав повязки, он сейчас же запускал под них свободную руку, извлекая кольца, амулеты и иные драгоценности, немедленно исчезавшие в его кожаном поясном кошеле. Зефрити стояла с ним рядом, взволнованно щебеча по-стигийски, когда ей казалось, будто он что-то пропустил.

– Ты только посмотри, какая чертовщина!.. – вырвалось у Конана, державшегося на всякий случай подальше от распотрошенного саркофага. – По-моему, маменька этой дерьмовины в самом деле переспала с крокодилом!..

И он кивнул на огромную, странно уродливую голову, узнаваемую даже сквозь повязки.

– Уж очень ты впечатлительный, киммериец! – хохотнул Осгар. – В здешних местах, чтоб ты знал, жрецы по сию пору сшивают вместе куски звериных и человеческих тел. Выскажи только пожелание, и после твоей смерти они снабдят тебя головой собаки, когтями ястреба и... чреслами быка, дабы в мире мертвых ты ни в чем не знал недостатка!

Замечание Осгара вызвало жеребячий хохот со всех сторон. Зрелище алчных рук, роющихся в мертвых останках, вызывало у Конана все большее отвращение. Брезгливо отвернувшись, он присмотрелся к траченной временем двери. Исайаб с Азрафелем уже осторожно ощупывали и выстукивали ее.

В конце концов они пришли к выводу, что, даже если она и была ловушкой для дураков вроде той, внешней, механизм западни скорее всего уже сгнил от сырости. Исайаб решил, что вначале следовало счистить наросты по краю и попытаться снять дверь с петель. При этом они будут держаться с боков, чтобы в случае чего их не прихлопнуло.

– Хорошо, только скажи мне такую вещь, – кивнул Конан. – Допустим, механизм все же сработает, но она не рухнет плашмя, а распахнется в стороны? С силой пружин или там противовесов?..

Они обдумали это предположение и решили вначале заклинить низ двери стальными зубилами.

Вскоре они взялись за работу, и между каменными колоннами причудливым эхом раскатились скрежет и звон. Другие воры по одному покидали ограбленные саркофаги и присоединялись кним. Даже Осгар принял участие и помахал молотом, продемонстрировав недюжинную силу. Правда, в основном он держался поодаль, давая указания факельщикам. По его словам, он следил, не пропустили ли они какой-нибудь потайной люк или иную готовую сработать ловушку. Зефрити сновала туда и сюда, то к Осгару, то к трудившимся возле стены. Она с восторгом следила за тем, как двигалось у них дело. Что касалось других, Конан подметил, что Фило тоже старался держаться в задних рядах. Кофит крепко держал мешочек с золотой фольгой и явно был готов при малейшем признаке тревоги дать деру.

Крепкие мужчины сменяли друг дружку возле двери, но все равно работа шла медленно. Под слоем коросты обнаружился металл почти столь же твердый, как и зеленовато-черный камень по сторонам. Через несколько часов непрерывного труда пол перед дверью был сплошь усеян обломками того и другого.

– А что, если внутренний покой затоплен? – спустя некоторое время спросил Азрафель. – Это, кстати, объясняет, почему дверь так попорчена. Может, мы вскроем ее – и потонем, как крысы!

Но Исайаб, размеренно колотивший зубилом с другой стороны двери, заявил, что как раз пробился насквозь и почувствовал холодный сквозняк. На этом разговоры об утоплении были оставлены, и работа длилась еще несколько часов.

– Хватит колупать! – сказал наконец Осгар. – Мы достаточно глубоко обкололи дверь, так что пара мужиков с ломиками должна легко ее высадить! – Он оглядел измученную шайку, и его взгляд остановился на Конане: – Держи лом, киммериец, это дело как раз для тебя! А как насчет...

– Насчет тебя, Осгар! – подхватив тяжелый лом, брошенный ему предводителем, с дерзким вызовом проговорил Конан. – Я-то не подкачаю, но только если по другую сторону будешь стоять ты!

– Что? Ну... то есть да, я же и говорю – тут надо начать двоим самым здоровым... – Впрочем, взгляд Осгара, устремленный на Конана, был прямо-таки кровожадным. – Отлично, киммериец! – сказал он. – Давай вместе! Разом!

Остальные разбежались в стороны, ожидая неизвестно чего. Двое мускулистых северян покрепче расставили ноги и запустили концы ломов в самые глубокие щели по обе стороны двери.

– Раз, два, три!.. – скомандовал Осгар, и они одновременно налегли изо всех сил.

И ничего не произошло.

Осгар вновь досчитал до трех, и вновь оба напрягли могучие мышцы, кривясь и ворча от натуги. И опять ничего. Только с верха двери посыпались зеленоватые хлопья.

– Мананнан!.. – вдруг выругался Конан. – Митра да спалит твое никчемное сердце на костре из дьяволовых костей!.. Шевелись, говорю!..

Наблюдатели так и подскочили от его рыка. Он же с удвоенной силой навалился на рукоятку лома, и Осгар, стоя по другую сторону, что было мочи налег на свой.

Раздался пронзительный скрежет металла, и две половинки дверей одновременно начали подаваться. Тяжеловесно и медленно они накренились наружу, а потом обрушились на каменный пол с таким звоном и лязгом, что сделалось больно ушам. Восторженных воплей зрителей не слыхать было за этим звоном. Потом, когда смолкло эхо, прекратились и крики. Слишком удивительно было то, что предстало глазам людей.

За дверью плавал туман, подсвеченный зеленоватым сиянием. Источник бледного света находился далеко внизу и был скрыт от взглядов, но факелы сразу померкли. Туман, потревоженный ветерком, вызванным падением дверей, клубился над каменной террасой, обнесенной перилами. С террасы вела вниз широкая лестница, прятавшаяся в тумане.

Щупальца тумана вились, как живые. Потом, к изумлению людей, в зеленоватом облаке и вправду наметилось движение живых существ! Невнятные силуэты, покачиваясь, лезли вверх по ступенькам, и тени бежали перед ними в тумане! Неведомые существа издавали низкий, басовитый, все усиливавшийся рев.

Могильные воры почти мгновенно отозвались на этот рев криками изумления и испуга... Ибо снизу вверх по ступеням мчались ревущие демоны, те самые чудовища с головами крокодилов. Они возникали из светящейся бездны, точно разбуженные грохотом падающей двери, и в глазах их горела тысячелетняя ненависть. Достигнув площадки, они набросились на воров. Уродливые пасти жутко рычали, доисторические мечи и дубинки так и мелькали в руках.

Людям ничего не оставалось, кроме как приготовиться к бою. Чудовищ были тьмы и тьмы, и двигались они с потрясающей быстротой. Конан сразу узнал в них персонажей настенных фресок из коридора. Удар его лома угодил прямо по оскаленной морде рептилии. Противник киммерийца выронил меч и обхватил раздробленные челюсти когтистыми лапами, которые были почти подобны рукам. Конан воспользовался замешательствам зеленокожего, чтобы присоединиться к торопливо удиравшим ворам.

Рев и вопли оглашали чертог. Конан видел, как свалился один из молодых шемитов. Зубастая пасть стиснула правую руку юноши с кинжалом, между тем как другой демон вонзил ему в незащищенный живот покрытый зеленью меч. Зефрити сбили с ног в толчее, одно из страшилищ тотчас ухватило ее за ногу и потащило себе в рот...

Конан вихрем налетел на крокодилоголового, могучим пинком отшвырнул тяжелую тушу к колонне и заставил монстра выронить девушку. Подхватив истерически визжащую стигийку, Конан отбросил ее далеко прочь. В это время Осгар, издавая боевой клич ваниров и размахивая ломом, вырвался из кольца нападавших и присоединился к своим.

У них не было никакой надежды не то что отбиться – даже и отступить в каком-то подобии порядка. Кое-кто совсем утратил оружие, к тому же организованному отступлению мешали колонны, – твари с мордами крокодилов то и дело выскакивали с боков. Отход сразу превратился в бегство. Конан бежал вместе со всеми, бежал во всю прыть, а позади раздавался рев монстров и крики погибавших людей.

Отсветы подземного сияния скоро погасли у них за спиной. По счастью, кое-кто из беглецов сохранил при себе факелы, использовав их как оружие в неравном бою. Светя себе этими факелами, люди стремились к выходу из подземелья. Ужас подгонял их, но преследователи не отставали. Когда могильные воры влетели в узкий коридор, теснота еще больше затруднила их бегство.

Конану и Осгару пришлось повернуться лицом к монстрам и снова принимать бой. Перед ними мелькали ощеренные крокодильи хари, слюнявые и трубящие, словно сигнальные рога на кораблях. Сперва зеленокожие яростно и безоглядно бросались вперед, но вскоре, наученные горьким опытом, стали уважать свистящие ломики двоих мужчин и Конанов кинжал, сверкавший в коротких, но весьма опустошительных выпадах. Когда наконец киммериец и ванир бросились в узкий тоннель следом за остальными, на полу корчилось и ревело несколько чудищ. Но тех, что перепрыгивали через упавших и бросались в погоню, было несчетное множество...

Скоро беглецы достигли еще одного узкого места – того, где над опрокидывающимися плитами был натянут канат. Азрафель светил, Исайаб переправлялся, Зефрити с нетерпением ожидала своей очереди ступить на веревку. Конан повернулся к Осгару с немым вопросом в глазах. Кто первый?..

Мгновение они мерились взглядами, потом Осгар пихнул Конана вперед, а сам, повернувшись, сплющил ломиком крокодилью морду наседавшего монстра.

Конан вскочил на канат. По нему как раз шла Зефрити, но на сей раз легконогую танцовщицу невозможно было узнать. Конан запоздало сообразил, что чудовище, едва не слопавшее девчонку, должно быть, успело попортить ей ступню.

– Давай-ка перебежим побыстрее, – сказал киммериец, подобравшись сзади к стигийке. С этими словами он обхватил Зефрити поперек тела и живо оказался на той стороне. Соступив на пол, он, однако, выругался и без особых церемоний уронил девушку наземь. – Во имя пламени Сэта, какого...

Ему в ладонь впилось драгоценное ожерелье из серебряной проволоки. Оно потемнело от времени, но камни так и сверкали. Рассерженная стигийка выхватила у него добычу и засунула ее обратно под рубашку, туда же, где и прятала. Ухватилась за руку Азрафеля – и была такова.

Обернувшись, Конан при свете удалявшегося факела увидел Осгара, торопливо бежавшего по канату. Ванир прыжком слетел на пол и помчался по коридору, чуть не наступая киммерийцу на пятки. Увы, потомки строителей гробницы, как выяснилось, знали способ обезопасить себя от подземных ловушек. Мгновением позже Конан увидел их у себя за спиной: монстры преспокойно бежали по каменным плитам, не обращая ни малейшего внимания на веревку...

Когда началась лестница, беглецам поневоле пришлось сгрудиться в кучку: лезть наверх было нисколько не проще, чем спускаться, только на сей раз у шедшего первым не было факела. Единственный источник света был у Азрафеля, и Конан разглядел головного. Он нисколько не удивился, узнав в нем Фило. Кофит проворно карабкался по ступенькам, несмотря даже на то, что мешок с золотом, перекинутый за спину, ему очень мешал.

Кроме Фило, уцелело всего пятеро охотников за сокровищами: Исайаб, Азрафель с Зефрити, поспешавшие следом, Конан и сам Осгар, прикрывавший отход. Киммериец слышал, как ванир ругался в потемках и время от времени оборачивался, чтобы вмазать ломиком кому-нибудь из преследователей. А ведь совсем недавно их было более дюжины – молодых, сильных, храбрых, жадных до приключений и могильных богатств. И вот что осталось!..

Потом Фило издал взволнованный вопль, и Конан, вскинув глаза, сразу понял причину. Наверху появилось пятнышко бледно-голубого света: где-то там сияло открытое небо, и путь был свободен. Как видно, они провели в подземелье целую ночь; и вот теперь через порог вовнутрь гробницы вливался благословенный рассвет.

От этого зрелища перехватило дыхание, а за спиной точно выросли крылья. Неуклюжий кофит с удвоенной скоростью устремился вперед. Остальные вдохновенно помчались следом за ним и умудрились-таки на несколько шагов оторваться от трубящих преследователей.

Дверь впереди светилась все ярче, и Конан наконец сообразил, что дневной свет по крайней мере на время ослепит их, выскочивших из почти полного мрака. Прибавив шагу, он поравнялся с передними, а те, в свою очередь, настигли отягощенного золотом Фило. Все же у кофита сохранилось некоторое преимущество; опередив всех, вопя и задыхаясь, он первым вылетел через порог...

И неожиданно пропал в слепящем пятне мутного света, а его радостные крики превратились в затихающий вой.

– Погодите! Постойте!.. – заорал Конан, ловя за плечо Зефрити. Он отчаянно моргал и щурился: утренний свет, казалось, вжигался в самый мозг. Азрафель и Исайаб уже замерли на пороге, превратившемся в крутой высокий уступ. Подбежав, Конан как мог защитил ладонью глаза и посмотрел вниз, не в силах поверить.

Пока они путешествовали под землей, ветер продолжал обметать с могилы песок. И весьма в том преуспел. То, что они приняли за более-менее обычную мастабу, оказалось всего лишь макушкой, самым верхним пятачком необозримо громадной ступенчатой пирамиды, во всем своем величии высившейся теперь над пустыней...

Далеко внизу прыгало с одной покатой титанической ступени на другую переломанное тело кофита. До отутюженных ветром песков было еще неблизко. Однако там, несколько сбоку, можно было разглядеть привязанных верблюдов. И кричащего, машущего рукой одноглазого Элохара.

Позади вовсю гремело оружие: Осгар давал бой первому из монстров, высунувшемуся с лестницы наверх.

– Сюда, девочка, – сказал Конан, хватая за руку Зефрити и увлекая ее в сторону от двери, по карнизу второго уровня пирамиды. Он заметил веревку, которую одноглазый зуагир позаботился привязать к одной из ухмыляющихся змеиных морд на углу мастабы. Исайаб уже скользил по ней вниз, и Азрафель собирался последовать за ним. Когда Зефрити взялась за веревку, поврежденная ступня больше ей не мешала. Ловкая танцовщица проворно спускалась с одного уровня на другой без посторонней подмоги. Наконец макушка высокой песчаной дюны приняла всех четверых.

Через несколько мгновений к ним присоединился и Осгар. Ванир с такой поспешностью съехал вниз по веревке, что свалился прямо на своих сотоварищей.

Тут выяснилось, что спешка было совершенно излишней. Наверху пирамиды, там, где только что кишела сверхъестественная жизнь, не было больше заметно никакого движения. Лишь один звук еще гудел над пустыней, словно предостерегающий удар колокола. Это был звон тяжелой бронзовой двери, захлопнутой древними стражами подземелья...

Глава четвертая Равнины изобилия

– А ты говорил, будто строители того места были обычными людьми, поклонявшимися болотным ящерицам! – сердито сказала Зефрити, поворачиваясь в седле и одаряя Исайаба ядовитым взглядом. – Вот Конан, тот сразу догадался!.. Правда, Конан?

Киммериец ехал на некотором расстоянии от нее, но взор искусно подведенных глаз был подобен прикосновению, от которого у него ощутимо закололо всю кожу.

Зефрити вертела в кончиках пальцев кольцо. Когда она подняла его, показывая спутникам, они увидели большой розовый сердолик, вделанный в зеленоватое серебро. Перстень был выполнен в виде двух крокодилов, кусающих друг друга за хвосты.

– Невозможно заставить себя носить это кольцо, если знаешь его происхождение! – сказала Зефрити. Она повернула перстень, любуясь игрой солнечных лучей, и напоказ передернула изящными плечиками.

Конан ничего не сказал, но про себя подумал: не так брезглива ты была, милочка, когда прятала добро под рубашкой. Исайаб же, ехавший рядом с Зефрити, с готовностью протянул руку:

– Если эта побрякушка так противна тебе, я с удовольствием ее у тебя...

– Нет, спасибо. – И стигийка сунула перстень обратно в поясной кошелек. – Наше предприятие и так оказалось не слишком доходным...

Это прозвучало как упрек Осгару, возглавлявшему остатки шайки. Однако предводитель промолчал и даже не повернул головы.

Все они теперь ехали на лошадях: и сам ванир, и остальные пятеро уцелевших, в том числе Азрафель и старый зуагир Элохар. Лошади гораздо лучше верблюдов подходили для путешествия по холмам и лугам западного Шема. Не было и нужды возить тяжелую поклажу: песчаная буря разметала большую часть первоначального груза.

Всадники ехали замечательным кедровым лесом. Прохладная тень могучих деревьев перемежалась с открытыми полянами, залитыми ослепительным солнечным светом. Вдоль дороги вился ручеек. Он журчал и искрился на солнце.

Когда пустыня осталась наконец позади, путешественники решили это отметить. В первом же из западных оазисов они обнаружили шемитский постоялый двор и устроили себе праздник. Праздник заключался в том, что они объелись фруктами и жареными курами и упились вином. А потом отсыпались почти целые сутки.

Однако трудно без конца радоваться просто тому, что остался в живых. Теперь они задумывались о будущем, и на душе скребли кошки – у всех, за исключением Исайаба. Этот последний весь день понемножку прикладывался к меху с вином и оттого пребывал в весьма приподнятом расположении духа.

– Б-быть может, добыли мы и нем-много, – заявил он. – Но и делить ведь не на многих приш-шлось! Как обычно, оп-пасности ремесла быстро отсеяли недостойных... и сильно подсократили наше ч-число...

Осгар обернулся в седле и посмотрел на козлобородого так, словно хотел заткнуть ему рот. Но было поздно. Азрафель все слышал. И сделал выводы.

– Значит, – воскликнул юноша, – все так, как я и подозревал! Вы с самого начала знали, какие опасности подстерегали в могилах, и все-таки повели нас смерти в пасть, ни о чем не предупредив!..

Темноглазый молодой шемит пришпорил коня, потом сердито дернул поводья. Он обращался с яростными упреками то к Исайабу, то к Осгару, и в лучах лесного солнца так и вспыхивала золотая серьга.

– Кое с кем из этих парней я с детства дружил! Это верно, многие были форменные балбесы... но уж не настолько, чтобы заслужить подобную смерть! И ради чего? Ради вашей жадности?..

Осгар развернул коня, оказавшись с юношей лицом к лицу. Он представлял собой весьма внушительную фигуру – куртка с железными чешуями, клепаный шлем.

– Не тебе, сосунку, рассуждать о моей жадности! – рявкнул он. – Вспомни лучше о том, что я больше всех потерял! Моей доли наших так называемых сокровищ еле хватило на то, чтобы оплатить корм для верблюдов! – Ванир поставил коня поперек тропы и обвел свирепым взглядом всех своих спутников. – И тем не менее ты не можешь сказать, что я не выполнил договора! А если бы эта мастаба оказалась обычной могилой, ты бы сейчас радовался добытому богатству! И помалкивал!..

Его грозная внешность явно впечатлила юного шемита куда больше слов. Азрафель молча сидел в седле, рассматривая землю у копыт коня своего нанимателя.

Конан решил разрядить гнетущее напряжение и сказал:

– В общем, Осгар, когда следующий раз выберешь могилу для ограбления, сперва убедись, что ее обитатели в самом деле мертвы, а не просто прилегли отдохнуть.

Подвыпивший Исайаб весело расхохотался. Осгар раздраженно глянул на Конана, но все-таки повернул коня и поехал вперед. Козлобородый шемит направил своего коня поближе к Конанову.

– В-все прав-вильно, – сказал он, тщетно пытаясь говорить шепотом. – И он, и дев-вчонка понапихали кое-чего за пазуху, но это едва покроет убытки... – Он наклонился еще ближе и подмигнул Конану, обдав его винным духом. – Не уд-д-дивлюсь, если наш предводитель скоро задумает нов-вое путеш-шествие! Доходы от гостиницы нынче не так велики, да и риск он, как все северяне, в-весьма ув-важает...

– Я полагаю, – сказал Конан, – он без большого труда что-то придумает. Говорят, ваши шемитские города-государства оставили столько могил – копать, не перекопать!

– Это да, – важно согласился Исайаб. – Чего-чего, а могил у нас хватает!.. – Сморгнул и поправился: – Хотя, к-конечно, не столько, сколько в Стигии, за рекой. Там больше выстроено д-домов для мертвых, чем для живых! Эти змеепоклонники на могилах просто свихнулись. Громоздят одну на другую и сносят целые города, чтобы дать место м-мертвым... Безобразие и только! – Тут он задумался на какое-то время, потом вздохнул: – Чего д-доброго, и у нас в Шеме то же устроят, если учение пророка Хораспеса и дальше будет распространяться... – Вор погладил бороду, словно пытаясь вспомнить, о чем только что шла речь. – Ах да! Так вот, могил у нас и точно не обобраться. Беда только, большинство из них... как бы это сказать... больно уж хорошо охраняется. То ли дело было раньше, грабь – не хочу! Теперь не то. Напридумывали законов...

– Ты хочешь сказать, – спросил Конан, – что народ помнит и любит своих прежних правителей?

– Ха!.. Нет, конечно! Все дело в жречестве... Оно могущественно. И бдительно следит за могилами. А тут еще этот Хораспес... Наслушались его и учредили особую могильную стражу! С ук-казанием резать уши и носы святотатцам и сажать их на колья... Во дела, а?

Конан поинтересовался:

– Что же это за Хораспее, от которого, как я посмотрю, вам, ворам, совсем не стало житья?

– Он-то? Да просто странствующий пророк. Плохо то, что его стали охотно слушать при дворах Шема. А он знай себе воспевает прелести потустороннего мира и заодно проповедует последние новшества в устройстве усыпальниц и бальзамировании трупов. Несколько лет назад его пригрел царь Ибнизаб, властитель моего родного города – Абеддраха. Наслушавшись пророка, царь взялся за возведение величайшей в Шеме монументальной могилы! Последнее время здоровье царя серьезно пошатнулось. Он гонит строительство вовсю, а Хораспес получает в городских делах все больше власти...

– Могилы... памятники... – брезгливо пробормотал Конан. – Кром! Что за чепуха! Никогда не пойму, что за радость воздвигать пустопорожние монументы собственному тщеславию. То ли дело в моей стране! Поставят столб, воткнут меч – и довольно!.. – Он пожал плечами, подумал и добавил: – Ну, может, украсят несколькими вражескими черепами...

– Эти гробницы-переростки – как прыщи на лице Шема! – вмешался ехавший поблизости Азрафель. Юноша еще хмурился после столкновения с Осгаром. – Они возведены потом и кровью крестьян, я уж молчу про то, что вместо них можно было построить что-нибудь гораздо более полезное! А то знай только душат налогами мелких землевладельцев!.. – Молодой шемит зло тряхнул головой, так что в мочке уха ярко вспыхнула серьга. – Вот и я из-за придури Ибнизаба остался без наследства и заделался вором!.. А сколько еще таких!

Исайаб передернул плечами.

– Лично я, – сказал он, – не стал бы так уж огульно хаять эти, как ты изящно выразился, гробницы-переростки. Они дают работу и хлеб массе людей. Идут в оборот деньги, которые иначе валялись бы мертвым грузом в царской сокровищнице. А так они понемножечку оседают в самых разных карманах... В том числе и в наших, хе-хе... – Шемит лукаво улыбнулся Конану и подмигнул Азрафелю. – Однако цель, тут я согласен, пустопорожняя. Тащить с собой в могилу целую пропасть сокровищ, припасов, оружия... Живых слуг и наложниц! Не вдруг и поймешь, каким образом распространилась подобная мода... – Он задумался, накручивая бороду на палец. Потом сказал: – Стигийское влияние, надобно полагать. А Хораспес – вроде глашатая. Стигия, спору нет, страна большая и могущественная... хотя и не всеми любимая. С таким-то соседом за рекой... Ага! Смотрите! Вот как раз то, о чем я говорю.

Конан посмотрел туда, куда указывал вытянутый палец Исайаба. Дорога уже некоторое время вела под уклон, и вот деревья неожиданно расступились и с крутого каменистого склона холма открылся замечательный вид.

Перед путниками раскинулась долина великой реки Стикс. Болотистые желто-зеленые равнины тянулись на запад до самого горизонта, где голубая дымка, окутавшая даль, сливалась с облаками. По левую руку, точно океан, раскинулась подернутая туманом грязно-зеленая гладь Последней Реки. За ней, далеко-далеко, поднимались из тумана граненые вершины полудюжины пирамид самых разных размеров. Конан знал, что это такое. Перед ним были видимые с громадного расстояния надгробия стигийских правителей. Древние символы еще более древней страны, простиравшейся от речного берега до призрачных джунглей Черных Королевств.

– Как видишь, киммериец, мощь и великолепие Стигийской державы все время у нас перед глазами, – вздохнул Исайаб. – И все-таки мне как-то больше по душе наши, шемитские, просвещенные нравы... Да, кстати, – во-он там Абеддрах, куда мы и направляемся.

Он вытянул руку вправо, туда, где местность повышалась, кладя естественную границу зеленым болотистым низменностям. В той стороне виднелась внушительная стена с башенками, а из-за нее торчали плотно притиснутые друг к другу белые купола. Собственно город казался удивительно компактным и как бы даже вытянутым вверх; от центра в разные стороны, точно спицы колеса, расходились беловатые улицы и сверкающие на солнце каналы. Вне стен, вдоль каналов, простирались обширные выселки, выстроенные как Бог на душу положит и ничем не защищенные от врага. Со стороны материка выселки выглядели очень прилично: добротные дома, широкие улицы, тянущиеся куда-то в холмы. Вот только с точки зрения обороны все это опять-таки никуда не годилось.

– Вон там, позади города, и находятся кладбища, – пояснил Исайаб. – Ради нового замысла царя там снесли целые кварталы трущоб. Зато какой памятник будет!

Вдали действительно виднелся чудовищный котлован, лишь частично скрытый от взгляда городскими постройками.

– Какое великолепие, правда, Конан? – сияя, обратилась к подъехавшему киммерийцу Зефрити. Она даже спустилась с седла, чтобы вдосталь налюбоваться открывшейся панорамой. – Здесь даже красивее, чем на моей родной стороне реки. Да и народ не так страдает под властью жрецов, с их благочестием и высокомерием! – Тут она выразительно повела плечиком. – У нас в Стигии запрещены публичные танцы, так что меня, скорее всего, ждал бы сераль какого-нибудь богатея при власти. Здесь, в Шеме, куда больше свободы! В счастливой стране ты родился, Исайаб!

– Мой покойный отец вряд ли согласился бы с этим, – сказал Азрафель. – Его утопили в оросительном канале. И за что? За то, что попробовал утаить немножко денег из несусветного налога, который требовали с него Ибнизабовы сборщики податей! – Говоря так, юноша сохранял видимость спокойствия, только в голосе звенел гнев. – Нынче в Абеддрахе вольготно живется одним благороднорожденным. Или хитрым, – добавил он, метнув прицельный взгляд в сторону Осгара.

– А по мне, парень, – примирительно проговорил Исайаб, – нет такого уголка на свете, где правители не сидели бы у простого люда на шее. В этом смысле Абеддрах еще не худшее место...

– Я все же думаю, что этот город великолепен! – перебила Зефрити, привыкшая быть в центре внимания. – Где, спрашивается, у себя дома я нашла бы столько поклонников моего искусства? Да оно просто пропадало бы втуне! А здесь я живу не тужу у Осгара за спиной, и целая страна меня знает! Завтра же вечером, Конан, ты непременно увидишь, как я танцую! У меня и нога уже совсем прошла!

Стигийка сверкнула глазами и сделала шаг. Всего один коротенький шаг. Но при этом ее бедра совершили движение столь неописуемо волнующее, что мужчины замолкли, как по команде.

Даже Осгар, еще сидевший в седле, оторвался от созерцания чарующего пейзажа и посмотрел на свою еще более очаровательную возлюбленную.

– Зефрити, – сказал он, – зачем тащить человека туда, куда он, может, вовсе и не собирался? Конан, по-моему, совсем не думал путешествовать с нами на равнины. Или как, киммериец? – И он со значением повел глазами на собрата-северянина.

– Я в самом деле не отказался бы посмотреть эту часть страны, – проговорил Конан. – Места тут, кажется, неплохие. Красивые.

Исайаб разразился жеребячьим хохотом, но Осгар игнорировал его смех.

– Лучше расскажи, киммериец, как вышло, что ты блукал один по пустыне, помирая от жажды?

Конан пожал плечами:

– Я ехал в Офир... Я предполагал наняться на службу к тамошней королеве. Но ничего не получилось.

– Вот видишь, Осгар! Конечно, он поживет с нами в гостинице! – просияла Зефрити, проворно забираясь в седло серой в яблоках кобылицы. – В конце концов, он здорово держался в той крокодильей могиле!.. Как, впрочем, и мы все... – Она застенчиво покосилась на своего хозяина. – Может быть, он составит нам компанию и в следующем предприятии...

– Право же, не могу отказаться, – сказал Конан, глядя на Осгара кристально честными и искренними глазами. – Да и кошелек надо пополнить, прежде чем путешествовать дальше... – Он направил коня вперед по дороге. – Хотя, сказать по правде, я предпочел бы держаться подальше от древних гробов и могильных проклятий...

– Хорошо сказано, киммериец! – похвалил Исайаб. – Целиком и полностью присоединяюсь. Давайте переменим род деятельности и будем отныне честными ворами!.. – Он встряхнул бурдючок и поднес его к губам. – Жажда замучила! Столько болтал языком, что аж протрезвел!..

Осгар ничего больше не сказал, и путешественники, налюбовавшись зрелищем, двинулись дальше.

* * *

Дорога вновь углубилась в лес, но лес постепенно редел и вскоре уступил место садам, где выращивали финики и гранаты. Потом холмы сменились открытой равниной. Придорожный ручей влился в поблескивающую сеть оросительных каналов. Люди, работавшие в полях, черпали воду с помощью длинных «журавлей» с шарнирами из глины, прожаренной солнцем. Медленный, терпеливый скрип «журавлей» и журчание выливаемой воды служили монотонным аккомпанементом ритму конских копыт. Конан всей кожей ощутил влажную духоту, висевшую над равниной. Солнце беспощадно жгло ему затылок. Но благодаря этому же солнцу из тучной, хорошо политой земли охотно лезли ростки эммера и ячменя.

– Нижние поля еще не засеяны: разлив Стикса только-только начинается, – сообщил ему Исайаб. – Скоро в городе будет не протолкнуться: набегут земледельцы, которых попросту смоет с участков. Надо полагать, разлив в этом году наделает дел! Царь Ибнизаб торопится закончить свою гробницу, ни на что другое рабочих рук не хватает, и в результате многие каналы весьма опасным образом засорились. С другой стороны, иные из тех, кто лишился земли, получили работу на строительстве... Разлив – это время года, когда возведение гробницы движется быстрее всего!

Болтовня подвыпившего Исайаба лилась непрерывным потоком, словно воды вечного Стикса. Выслушивать откровения приходилось в основном Конану. Зефрити судьба пощадила: Осгар подозвал ее к себе и велел ехать рядом. Стигийка послушалась, но немедленно принялась дразнить своего господина. Это чувствовалось по его резкому тону и жестам. Зефрити то и дело хихикала.

Еще немного подальше возделанные поля кончились. По обе стороны дороги раскинулись заросшие тростником плавни. Дамбы, если они там и были, либо смыла, либо покрыла вода. Стикс, вздувшийся от ливней в джунглях и от таяния снегов в далеких южных горах, с угрожающей силой надвигался на сушу. Скоро мощенная белым камнем дорога превратилась в невысокую насыпь, тянувшуюся через самое настоящее море. Вода отливала желтым в лучах клонившегося к западу солнца. Дважды всадникам приходилось спешиваться и переправляться через широкие каналы. Лошади плыли сами, людей перевозили тростниковые лодки, управляемые смуглыми гребцами в набедренных повязках.

Потом они снова увидели перед собой Абеддрах. Шпили и бастионы зубчатым силуэтом громоздились на фоне пламенеющего западного горизонта. Слышно было, как ревели на зиккуратах трубы жрецов. Дым поднимался над жертвенниками и очагами, окрашивая солнце в густой багрянец. Несмотря на вечерний час, прибавилось движения и по дороге, и по каналам. По дороге следовали бычьи повозки, груженные мехами и фруктами, и окованные серебром колесницы, влекомые легконогими лошадьми. По каналам двигались баржи. Они везли кипы тростника и громадные камни, предназначенные для строительства.

Вскоре по сторонам дороги потянулись первые городские постройки. В основном это были глинобитные развалюхи, а то и вовсе палатки из обдрызганных одеял, растянутые веревками по берегам каналов. Голые грязные дети задорно галдели, выскакивая прямо из-под копыт лошадей. Их родители бродили по мелководью, пытаясь поймать угрей или раков на ужин. В нескольких шагах от людей дремали и грелись на вечернем солнышке здоровенные обленившиеся крокодилы.

При виде этих последних у Конана заурчало в животе, а перед мысленным взором пронеслись картины недавней схватки в подземелье.

И вот наконец неудачливые могильные воры достигли главных ворот города. Это было весьма впечатляющее сооружение с мощной укрепленной аркой, выложенной цветными плитками и причудливо подсвеченной факелами, разгонявшими сумерки. К немалому удивлению Конана, Осгар направил свой маленький отряд мимо ворот. Пришлось ограничиться лишь заманчивым зрелищем товаров, которые как раз осматривала таможня, да поглазеть издали на пеструю толпу, сновавшую туда и обратно.

Проехав некоторое расстояние вдоль стены, путешественники добрались до перекрестка.

– Вон тот северный тракт, – пояснил Конану Исайаб, – ведет на Ирук и далее в Хайборийские страны. А тот, что уходит на запад, тянется до самого Асгалана и упирается в море. Вдоль этих-то дорог и расположены великие города-государства Шема. Я отважился бы сравнить их с самоцветами, вставленными в ожерелье. Нигде больше в мире нет такой богатой торговли!

У дальнего от них угла перекрестка стояло обширное, приземистое строение из высушенного солнцем кирпича – наполовину укрепление, наполовину жилье. Ворота в обнесенный стенами двор стояли распахнутые, внутри было видно мерцание факелов и слышался гомон, в котором переплетались голоса людей и животных. Осгар первым въехал во двор и оглушительно проревел:

– Эй, слуги, проснитесь! Гости, навострите уши! Ваш хозяин приехал!..

Глава пятая Танец Зефрити

В воздухе, напоенном ароматами постоялого двора, витала музыка. Рокот струн, звон цимбалов, густой дух жарящейся баранины, сладость медовых тянучек – от всего, вместе взятого, голова шла кругом. А если к тому же обоняние и слух постояльцев не были слишком притуплены неумеренным питием, они могли насладиться разговорами и серебряными колокольчиками женского смеха, не говоря уже о неисповедимой смеси благовоний, курений и дурманящего дымка, – смотря чем были заряжены курительные трубки и кальяны в темных уголках помещения.

Главная комната, объемистая и просторная, была разделена на небольшие альковы невысокими изящными арками, прикрепленными к колоннам, на которые опирался потолок. В альковах и вне их пол был разного уровня, но повсюду лежали подушки и стояли низенькие столики с едой и питьем. За столиками возлежали постояльцы и посетители. На потолках альковов поблескивала замысловатая мозаика. Она, впрочем, не могла равняться со звездным небом, которое служило единственной крышей многим гостям караван-сарая в эту знойную шемскую ночь. Двор украшали цветущие лозы, карабкавшиеся по стенам, а посередине плескался фонтан.

– Вот уж не ожидал, что главарь вашей воровской шайки так богато живет, – за бокалом желтоватого пальмового вина сознался Исайабу Конан. Он сидел, скрестив ноги, в освещенном лампами алькове, и усталости от завершенной накануне дальней дороги не было и в помине. Великан-киммериец красовался во взятых поносить шелковых штанах и шелковой же безрукавке. Жесткую черную гриву покрывал неплотно намотанный полосатый тюрбан. Конан добавил: – Прямо царский пир задал нам твой ванир.

– Да, живет он не бедно. Здесь, в Абеддрахе, он почти вельможа... – Шемит кивком головы указал на светлобородого северянина: тот, разодетый и увешанный драгоценностями, стоял на пороге, принимая увенчанных тюрбанами гостей. – В его постоялом дворе, – продолжал Исайаб, – ты не встретишь каких-нибудь вечно ссорящихся паршивцев, что ездят по пустыням с западными караванами. Здесь селятся лишь богатейшие торговцы, те, что торгуют всякой роскошью. Иногда им случается подзадержаться в дороге, и они прибывают к воротам, когда те уже заперты на ночь... – Исайаб подмигнул киммерийцу. – Ну, мы-то с тобой понимаем, что каждому хочется немножко поторговать, обойдясь без никому не нужных заморочек с таможней...

– М-да, Осгар, конечно, умница, – проворчал Конан. Опустошив свой бокал, он потянулся к кувшину на столе. – Как добычу делить, он прямо сирота и вот-вот по миру пойдет под бременем общих расходов. И добыча-то ничтожная, и камни дешевые, и золото с примесью. А как продавать, так прямо произведениями искусства торгует.

– Да... – Исайаб глубокомысленно поболтал в чаше остатки вина. – Абеддрах часто напоминает мне глубокий пруд из тех, что остаются, когда отступает разлив. Сверху блестит, как хрусталь, зато внизу – ил непроглядный. Чтобы свободно плавать в обоих слоях, надо быть рыбкой особой породы. Такой, например, как Осгар... – Исайаб посмотрел на Конана и сказал: – Чужеземцам это иногда удается лучше, чем местным.

– Судя по всему, ваш город вообще местечко небезынтересное, – протянул киммериец. Потом наклонился поближе к Исайабу и продолжал более доверительным тоном: – Я сегодня потолкался на рыночной площади... Я видел там брускй чистого золота по футу длиной. Целые горшки самоцветов. Глыбы нефрита, которые я, пожалуй, не поднял бы... Сколько богатств переходит из рук в руки, но все так охраняется, что лучше и не подходить! И повсюду только разговора, что о роскоши и сокровищах гробницы Ибнизаба...

– Верно, – кивнул шемит. – Царь нынче первый и самый выгодный покупатель всего, чем богат западный мир. Думаешь, почему Осгар так помешался на побрякушках? Потому самому. Царский гроб, как я слышал, должен быть из алебастра и белого золота. Все Ибнизабовы украшения и личные вещи – самоцвет на самоцвете, кто ж этого не знает! – будут зарыты с ним вместе, а потолок похоронного чертога выложат сверкающими камешками, повторив рисунок созвездий... – Исайаб ткнул пальцем в небеса, горевшие алмазами над фонтаном.

– Да уж... – Конан задумчиво почесал подбородок. – При том, что все это можно было раздать беднякам, небось ни один бы не отказался. Вот так и задумаешься, а не многовато ли с собой в могилу одному человеку? Особенно если учесть, что его подданные бродят по улицам босиком, бездомные и босые...

Исайаб с удивлением вскинул глаза:

– Уж не обманывают ли меня уши, дружище? Не от Азрафеля ли ты заразился его неистребимой ненавистью к богатеям и знати?..

Конан улыбнулся и потер широкий подбородок ладонью.

– Ну, не то чтобы прямо так уж... Просто, когда я давеча шлялся по городу, мне в голову пришла одна замечательная мысль. Что, если...

Договорить, однако, ему в тот раз не удалось. Все обернулись в противоположную сторону. Вздохи лютней и звон цимбалов сделались громче, и к ним добавилась тонкая, прихотливая мелодия свирели. Все глаза обратились в глубь галереи. Оттуда, из завешенного бусами прохода, возникла Зефрити. И начала свое представление.

Она танцевала танец ухаживания, принятый у зуагирских женщин. Но, в отличие от них, стигийка не обременяла себя множеством вуалей и платков. Украшений на ней было больше, чем ткани, и все это звенело, ерзало и колыхалось в такт музыке на ее гибком мускулистом теле, посрамляя самое понятие скромности. К тому же Зефрити была куда подвижней любой зуагирской девицы: она привыкла к простору, а не к тесноте шатра или коврику, расстеленному на рыночной площади. Отбивая проворный ритм ручными бубенцами, она вращала бедрами и изгибалась змеей, отчего колокольчики у нее на поясе звенели не переставая.

Танцуя, Зефрити двигалась вдоль альковов. За нею в некотором отдалении следовали музыканты и мальчики-слуги с особыми зеркальными лампами, ярко освещавшими танцовщицу. Гибко перешагивая через подушки и ноги гостей, стигийка шла вперед и вперед, приводя в восторг компанию за компанией каким-то особым дразнящим вывертом или немыслимым па.

Осгар держался в тени, чуть позади девушки, хлопая под музыку в ладоши и кивая гостям с видом самодовольного собственника. Он одобрительно улыбался, глядя, как Зефрити завязывалась узлом перед толстомордыми купчинами, а те совали ей за поясок полновесные серебряные монеты. Конан заметил, что большую часть времени она танцевала именно перед такими клиентами, уделяя гораздо меньше времени путешественникам, закаленным настоящими трудностями. А той части комнаты, где сидели они с Исайабом, для нее и вовсе словно бы не существовало.

И вдруг все переменилось! Зефрити невесомыми прыжками пронеслась через двор, вскочила на бортик фонтана... и юркнула прямехонько в их с Исайабом альков. Исайаб от неожиданности шарахнулся прочь, а стигийка перескочила через него и в мгновение ока взлетела на каменный столик. Шустрые босые ножки мигом расшвыряли с темного мрамора пустые чашки, хлебные корки и дынные огрызки. И вот она на миг замерла, точно антилопа, чуть задержавшаяся в стремительном беге через лес.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы музыканты уловили замедлившийся ритм ее бубенцов, но вскоре они поняли и последовали за ней. Танец Зефрити вступил в новую фазу – чувственную, томную, плавную. Неуловимо быстрые движения сменились струящимися, крадущимися. Она извивалась и приседала, не ведая о стыдливости, и все это было предназначено... лично Конану. Исайабу время от времени доставалась зазывная улыбка через плечо. Взгляд Зефрити, скользивший по лицам музыкантов, мальчиков с лампами и столпившихся гостей, оставался безмятежным. Но движения – движения прицельно били в приросшего к месту киммерийца.

Под золотистой кожей гибких бедер напрягалась и переливалась каждая мышца, чудеса и прелести стройного тела искусно подчеркивались неторопливыми, выразительными пассами унизанных кольцами рук. От запястий до щиколоток волнами пробегала сладострастная дрожь, заставлявшая блестки трепетать, а колокольцы – звенеть. Искусство Зефрити не знало предела; каждое движение, каждый изгиб открывал глазу новые тайны великолепной плоти, блестевшей от пота в серебряном свете ламп, плоти нежной и сильной одновременно. Наконец, дюйм за дюймом, в тончайшем соответствии с пульсирующим ритмом, она опустилась на колени, вскинула руки с ярко-алыми накрашенными ногтями и выгнулась назад, застыв перед Конаном в униженной, но в то же время и приглашающей позе.

При виде такого дива толпа гостей, которых ее танец превратил в ораву вожделеющих самцов, разом вздохнула и загомонила. Кто-то вполголоса сочувствовал северному варвару, оказавшемуся совсем рядом с этим клубком живого, трепетного пламени, – сгореть не сгоришь, но уж точно взмокнешь от источаемого им жара!

Конан, у которого звенел каждый нерв в теле, понял, что надо было срочно что-то предпринимать. Он сунул руку в кошелек и вытащил первую попавшуюся деньгу – тяжелый ромбовидный золотой местной абеддрахской чеканки. Зефрити между тем уже поднималась, выгибаясь дугой на согнутых, напряженных ногах. Конан протянул руку, чтобы засунуть монету за ее вышитый серебром поясок, но туго натянутый клочок пурпурного шелка вдруг выскользнул у него из-под пальцев. А в следующий миг упорхнула и сама танцовщица, только мелькнули изящные, чуточку запыленные пятки.

Вне алькова ее встретил восторженный рев мужских глоток и лес тянущихся рук. Одни совали ей монеты, другие пытались незаметно дотронуться. Многоопытная Зефрити вертелась волчком, уходя от алчных прикосновений. Потом бросила на пол вуаль, и пожертвования градом посыпались на тонкую ткань.

Окончательно выручил девушку Осгар. Ваниру пришлось наподдать кое-кому вдетым в ножны кинжалом. При этом он громче всех выражал свой восторг. Укрывшись за его широкой спиной, танцовщица подхватила вуаль вместе с деньгами и исчезла; нитки бус, заменявшие занавеску, при этом едва шелохнулись.

С ее уходом, как по команде, улегся и шум. Гости вернулись на свои места и принялись громко требовать еды и питья. Юные служанки засновали туда и сюда, одни – с подносами, другие – воплощать мечты, разбуженные танцем Зефрити. К несказанному изумлению Исайаба, Конан мрачно отверг поползновения нескольких изящно полураздетых девиц.

Киммериец засунул свой золотой обратно в кошель и сидел как в воду опущенный. Поразмыслив, Исайаб счел за благо не упоминать о стигийке и попытался возобновить их с Конаном разговор с того места, на котором его столь неожиданно прервал танец Зефрити. Но варвару было явно не до того. Чем шумнее делался праздник, тем больше он ерзал и беспокоился. Наконец он залпом опорожнил свой бокал и поднялся, заявив, что пойдетнемного проветриться. Исайаб спросил его, куда и зачем, но он не пожелал объяснять.

Миновав битком набитый двор, Конан направился в комнату, в которой он жил вместе с другими Осгаровыми головорезами, чтобы забрать свой плащ. Проходя по коридору в тыльной части гостиницы, он услышал, как позади скрипнула дверь.

Он обернулся. Дверь была из простых крепких досок – ни тебе резьбы, ни роскоши, свойственной гостевым комнатам. Никого не было видно, но ноздрей киммерийца коснулся знакомый волнующий аромат.

Конан вернулся немного назад и заглянул в комнату. И конечно, обнаружил там Зефрити. Все еще в костюме танцовщицы, только без колокольчиков. Она стояла перед большим металлическим зеркалом, снимая драгоценности. Комната представляла собой спальню, но вся мебель в ней была сплошь завешана яркими, переливающимися нарядами для танцев.

– Значит, Конан, не насмотрелся на меня, пока я плясала? – не глядя на него, проговорила Зефрити. Наклонившись вперед, она вытаскивала из уха не желавшую отцепляться серьгу. – А уж как я старалась, прямо из кожи вон лезла. Что ты там стоишь? Входи. Закрой дверь и скорее расскажи, что ты думаешь о моем выступлении!

Помедлив немного, Конан переступил порог и прикрыл за собой дверь.

– На уровне, – сказал он. – Очень даже на уровне. А я много где бывал, от Зингары до Кхитая, и каких только любовных танцев не видел.

Зефрити сверкнула на него глазами, потом покосилась на монеты, сваленные кучками перед зеркалом среди баночек сурьмы и румян.

– Вот бы и объяснил это тем похотливым козлам, – фыркнула стигийка. – Уж так стонали, прямо хрюкали, а как платить – кот наплакал!

Она выдвинула ящичек стола и смахнула в него деньги. Конан внимательно следил за ней.

– А ты уверена, девочка, – проговорил он, – что мне следует знать, где ты прячешь деньжата? Ты, между прочим, водишься с типами, которые не только мертвецов без зазрения совести обкрадут...

Зефрити пожала плечами:

– Сегодня навар был не слишком богатый. По крайней мере, на такую сумму я тебе доверяю.

– Однако мой золотой ты почему-то отвергла, – оценивающе прищурился Конан. – Как-то даже на тебя не похоже...

Зефрити вновь повернулась к нему лицом. При этом ее бедра и плечи двигались совершенно независимо друг от друга, как бывает у танцовщиц.

– А на что мне твои деньги, Конан? – поинтересовалась она, подходя вплотную и кладя руки на его талию, перехваченную поясом с кинжалом. – На что мне твои деньги, когда я могу получить... все?

– Все?.. – туповато повторил он, не в силах оторвать взгляда от обращенного к нему девичьего лица.

Глаза, обведенные зелеными тенями, дышали зноем, губы цвета спелых ягод приоткрылись. Нежное, желанное тело почти прижималось к нему.

– Да, – сказала Зефрити. – Я могу получить все. И твои деньги, и твое тело, и твою страсть... и всю твою необузданную варварскую дикость, стоит мне лишь пожелать!

Она еще чуть-чуть придвинулась к нему, но по-прежнему не прикасаясь. Лишь теплые ладони лежали на его поясе.

Конан попытался сохранить твердость:

– Но как же тот, что кормит и защищает тебя? Ему-то как это понравится?

– Осгар? Фи!.. – Зефрити пренебрежительно тряхнула головой. – Осгар – мой работодатель, не более. Верно, он меня ценит... как полезную собственность и выгодное вложение. Но никаких обязательств у меня перед ним нет!

И вновь она чуть-чуть придвинулась к Конану и наконец коснулась его, а одна ее рука поползла вверх по его плечу и груди – к лицу.

– У тебя и передо мной не окажется никаких обязательств, как только ты удовлетворишь свой каприз, – сказал киммериец и наклонил голову, убирая щеку из-под ее ладони. – Не нравится мне все это, Зефрити. Я никогда еще не уводил женщин у парней, поступавших со мной честно. Я не хочу уводить даже такую доступную и сочную девку, как ты. И даже у проходимца вроде Осгара. Хотя, – Кром знает! – может, этим я бы только услугу ему оказал...

– Ах ты ублюдок!.. – Изящная ручка Зефрити, только что ласкавшая его лицо, влепила ему звонкую пощечину. – Отказываешь мне, значит?.. Что ж, с виду ты здоров, а до дела дошло, так, видно, не мужик!..

Конану пришлось перехватить сперва одну руку Зефрити, потом и другую. Не то она своими ярко-алыми ноготками, пожалуй, выцарапала бы ему глаза. Ее тренированное тело было удивительно сильным, и она рвалась изо всех сил, плюясь от ярости.

Бить ее ему не хотелось и, чтобы угомонить разошедшуюся стигийку, пришлось оторвать ее от пола. Она пустила в ход ноги и метила коленом ему в пах.

Яростная борьба продолжалась еще некоторое время. Потом... Конан даже не понял, как это произошло, но она, задыхающаяся, распаленная, вдруг оказалась у него в объятиях. Ее мелкие острые зубы покусывали его ухо, а сам он жадно зарылся лицом в ее душистые волосы. Его руки блуждали по ее телу. Зефрити ласкала его плечи и прижималась все крепче. Казалось, она вот-вот начнет карабкаться на него, точно играющая обезьянка на могучий баньян.

И тут за спиной у Конана вновь заскрипела дверь.

Он хотел оглянуться, но страстные объятия Зефрити помешали ему сделать это вовремя. Он еле успел отбросить девушку в сторону, и ему на голову обрушился удар тяжелого кулака. Удар был таков, что Конан пошатнулся и отскочил прочь, чтобы не упасть.

– Чтоб тебя разорвало, вероломный пес-киммериец!.. – взревел над ухом очень знакомый голос. – Все твое племя только на то и способно, что воровать женщин! Мои соплеменники, живущие в заснеженном Ванахейме, никогда этого не терпели! И я не потерплю!..

С этими словами Осгар ринулся вперед, на замешкавшегося врага, и принялся осыпать его ударами кулаков, локтей и коленей.

Ему удалось отшвырнуть Конана к стене, но тут его ждал сюрприз. Киммериец отлетел от глиняных кирпичей, точно рычаг спущенной катапульты. Его кулаки, как два молота, впечатались в грудь и подбородок Осгара, живо вернув хозяина гостиницы на середину комнаты.

Ванир, впрочем, живо пришел в себя и нырнул под руку Конана, попытавшись взять того в борцовский захват. Конан вывернулся и влепил Осгару коленом. Но ванир был крепок, как скала. Киммериец никак не ожидал, что он все-таки вмажет светловолосой головой ему прямо в челюсть, отчего перед глазами так и заплясали разноцветные звездочки.

Двое мужчин сцепились посередине комнаты, рыча и покачиваясь, как танцующие медведи. Постепенно зрение Конана, затуманенное ударом, прояснилось. Он поддел Осгара ногой под колено, схватил за волосы и бросил через бедро. Пролетев вперед, ванир приземлился на угол кровати, на кучу расшитых блестками нарядов. Деревянное ложе подобного обращения не снесло и тут же развалилось. Осгар скатился на пол.

Он вскочил на ноги, нещадно ругаясь и размахивая обломанным кроватным столбиком, из которого во все стороны торчали длинные, острые щепки. Конан еле ушел от свистящего размаха и задумался было о кинжале на поясе... Но Осгар ведь не вытащил своего. Стыдно будет, если потасовка кончится кровью.

Раздумав выхватывать оружие, он попросту перехватил и импровизированную дубинку хозяина гостиницы, и обе его руки.

И получил в качестве благодарности весьма чувствительный удар ногой в живот.

Этот пинок отбросил его прямо на столик с косметическими принадлежностями Зефрити. Голова киммерийца звучно соприкоснулась с полированным зеркалом и оставила изрядную вмятину на блестящем металле. Баночки и бутылочки посыпались на пол. В комнате стало нечем дышать из-за благовоний.

Пытаясь подняться, Конан неожиданно осознал, что в сражение вмешался кто-то третий. Этот третий пронзительно верещал и дрался маленькими, но весьма настырными кулачками. До киммерийца постепенно дошло, что за дело взялась танцовщица.

– Хватит! – яростно кричала она. – Вон отсюда, остолопы, шуты гороховые! Это мои вещи! Мое достояние!..

Наподдав Конану, она перенесла свою ярость на Осгара, и светловолосому великану в свою очередь довелось испытать на себе удары ее кулачков.

– Пошел вон, толстопузая обезьяна! Пошел вон, говорю, пока все на свете у меня не переломал! И так одно разорение от тебя!.. Не нужен мне ни один из вас, ни другой! Катитесь отсюда!..

Конан безропотно дал выпроводить себя за дверь. Его ненавистник уже ждал его там, приготовив сжатые кулаки.

– Да погоди же ты, ванир, – сказал киммериец, вскидывая руку, чтобы защититься от удара. – У меня к тебе деловое предложение... – Он говорил с некоторым трудом: мешала распухшая, пришибленная в драке губа. – Я не хочу калечить тебя, – продолжал Конан. – По крайней мере до тех пор, пока не помогу тебе разбогатеть!

– Какие еще предложения, киммериец? – зарычал Осгар. – Наденешь кружева и пойдешь крутить задницей на пару с Зефрити?..

Конан нетерпеливо мотнул головой.

– Делать тебе нечего, как только драться из-за стигийки! – сказал он, хмурясь и ощупывая языком больную губу. – С другой стороны, если будешь ей потакать, она тебе драться разучиться не даст... Ладно, хватит о ней, пока у нас с тобой дело до мечей не дошло! – Ванир все еще держал руки наготове для схватки, и Конан сказал: – Лучше послушай меня. То, что я хочу тебе предложить, вполне выполнимо. И весьма выгодно.

Какое-то время Осгар еще косился на него налитыми кровью глазами. Потом свирепый оскал сменился ухмылкой, от которой встопорщилась золотистая борода и засверкал вставной зуб. Он захохотал, как залаял:

– Значит, киммериец, мы с тобой снова друзья!

И шагнул прямо к нему, протягивая руку, чтобы хлопнуть его по плечу. Конан не без усилия поборол боевой инстинкт, дал ваниру приблизиться вплотную и крепко стиснул протянутую руку.

– Уф-ф! – сказал Осгар, потирая ободранные костяшки пальцев. Потом сунул руку в рот и осторожно пощупал расшатавшийся зуб. – Кажется, – сказал он, – скоро придется вставлять еще один золотой!.. – Посмотрев на киммерийца, он вновь разразился хриплым лающим смехом. Потом отодвинулся на расстояние, приличествовавшее деловой беседе. – Так что ты предлагаешь?

Конан обшарил взглядом коридор, посмотрел на захлопнутую дверь комнаты Зефрити и на перепоясанную передниками кухонную прислугу, столпившуюся поглазеть на сражение.

– То, что я скажу, предназначено только для твоих ушей, – заявил он. – Ну, может, возьмем в долю еще Исайаба. И Азрафеля, если удастся найти парня.

– Отлично – Осгар повернулся и щелкнул пальцами, обращаясь к глазевшим работникам: – Приведите в мою комнату тех двоих, о ком он говорил!

Слуги бегом бросились исполнять поручение. Хозяин гостиницы жестом пригласил за собой Конана, и они вместе двинулись по коридору.

* * *

Комната Осгара оказалась обставлена без лишней роскоши, но очень удобно. Мебель в ней была из темного дерева с бронзой – в том числе и широкое ложе, застланное шелками. Возле него красовался туалетный столик, опять же заставленный вещицами, несомненно принадлежавшими Зефрити. Окон не было; вместо них служил люк в потолке, сквозь который вовнутрь проникал ночной ветерок. Осгар налил из лакированного кувшина пальмового вина и протянул Конану чашу. Тот взял ее и уселся на табурет возле стены.

Потом пришел Исайаб. Он держал в руке бокал и выглядел несколько хмельным, но вполне заинтересованным. Когда в дверь молча проскользнул Азрафель, Конан наконец заговорил.

– Здравствуй, дружище! – сказал он. – Закрой дверь поплотнее. – Он поднялся и очень серьезно оглядел всех собравшихся. – То, что я хочу предложить, с точки зрения профессионального вора есть нечто само собой разумеющееся. Это до смешного простой способ добыть баснословные богатства. Почему, спрашивается, вы без меня до него не додумались? Потому, что живете в этой стране и блюдете ее обычаи. Вы его просто не видите. Вы предпочитаете бродить по пустыне, преодолевая всяческие трудности, я уж молчу о том, что временами встречается в могилах, которые вы грабите. И в это самое время несметные сокровища уплывают у вас прямо из-под носа!

– Ты хочешь предложить нам пошарить в гробницах жрецов и царей Абеддраха? – перебил Исайаб. Он оглянулся через плечо, проверяя, плотно ли закрыта дверь, и вновь обратился к Конану: – Даже и не думай! Я уже говорил тебе, что они слишком хорошо охраняются! И стражей, и заклинаниями...

– Нет, Исайаб. У меня на уме нечто гораздо более дерзкое... – Конан говорил спокойно и серьезно. – Мы ограбим могилу нынешнего правителя этого города. Я имею в виду гробницу царя Ибнизаба.

Темные глаза шемита округлились от изумления.

– Но... Но ведь она даже еще не построена! И царь пока еще жив!

Конан пожал плечами:

– Если верно то, что я слышал и от тебя, и на базаре, его кончина не за горами. Каково, по-твоему, состояние Ибнизабова драгоценного здоровья?

Какое-то время Исайаб молча смотрел на киммерийца, потом со вздохом развел руками.

– Я знаю, – сказал он, – только то, что бормочут над своими бокалами придворные, когда приходят сюда опорожнить кувшинчик. Так вот, они говорят, будто Нитокар, нынешняя царская супружница, потихоньку прикармливает Ибнизаба отравой. Она уже свела в могилу прежнюю царицу, а теперь занялась им самим. Но он так влюблен, что не желает замечать очевидного...

– Да хоть бы он так и сдох, ничего не заметив, – добавил Азрафель. – Ничего лучшего жадная скотина не заслужила.

– Что за чушь ты несешь, киммериец! – возмутился Осгар и даже вскочил с кресла. – Забудьте этот бред, слышите вы все? Мне, при моем шатком положении, не подобает даже говорить о таком безрассудстве! Мне, в отличие от вас, здесь, в Абеддрахе, есть что терять! – Он подумал и добавил: – Даже если бы мы преуспели, поднялся бы такой хай...

– Совершенно не обязательно, – сказал Конан. – Не будет никакого хая, если мы, вместо шумного взлома, проделаем потайной ход и потихоньку натаскаем себе золотишка. Никто и не дознается!

После этих слов протесты Осгара стихли сами собой. Какое-то время он размышлял, напряженно сдвинув светлые брови. Потом сел обратно на свое место.

Исайаб сидел, подперев рукой подбородок и тоже делая какие-то умозаключения. Они то вызывали у него улыбку, то заставляли хмуриться.

– Значит, – предположил он, – мы как-то ослабляем стену гробницы по ходу строительства, так, чтобы потом ее нетрудно было обворовать. Тоже риск будь здоров! Однако кладбищенская стража вряд ли сможет это предвидеть, а значит, и караулить не будет... – И шемит в восторге хлопнул себя по жилистому колену. – Во имя пояска Иштар, это куда проще, чем ломиться в уже законченную могилу! – Он подергал себя за бороду и добавил: – Правда, место строительства уже теперь бдительно стерегут от воров...

– А я – за! – пылко вскочил на ноги Азрафель. – Мы должны забрать обратно все то, что Ибнизаб похитил у честных людей! Таких, как мой убитый отец!

Конан терпеливо кивнул.

– Самое лучшее в моем плане, – сказал он, – это то, что он позволяет обойти и ловушки, и заклятия, которые наверняка наложат жрецы. Как я понимаю, наши действия даже и ограблением могилы-то назвать нельзя будет. Опять же не придется связываться ни с привидениями, ни с кознями давно умерших...

Исайаб поднял бокал и торжественно обратился к Азрафелю:

– Этот Конан, он у нас такой чистоплюй. Нипочем не желает обдирать мертвые тела. За исключением тех, которые сам и порешил...

– Не в том дело! – тряхнул головой молодой северянин. – Просто не выношу заплесневелых древностей, вот и все. Как говорят у нас в Киммерии: «Духи мертвых подобны вину – чем старше, тем крепче...»

– Но с чего ты взял, что смухлевать на строительстве будет уж так просто? – скрипуче перебил Осгар. – Там, по-моему, даже камушка неправильно положить не удастся. И потом, стража может обнаружить плоды наших трудов. Вот тебе и ловушка!

– Верно, – опасливо косясь на дверь, кивнул Исайаб. – Попадаться нам совсем ни к чему. Кладбищенская стража чертовски хитра. А уж когда доходит до пыток...

Конан пожал плечами:

– Может, окажется не очень сложно подвести туда подземный ход. Бывает и так, что городская стена только сверху облицована внушительными валунами, а внутри – щебенка и мусор. Глядишь, и Ибнизабову усыпальницу так же строят. Между прочим, я сегодня же ночью хотел сходить посмотреть, что к чему, но меня... отвлекли. – Он погладил рану на затылке. – Наверное, нам стоило бы сходить с тобой вдвоем, Исайаб. Ты бы мне все показал и рассказал. Как устроена гробница, как ее защищают от грабителей...

– Сегодня ночью?.. Ты имеешь в виду – прямо сейчас?.. – спросил Исайаб.

Конан кивнул, и шемит на всякий случай повернулся к Осгару. Хозяин гостиницы смотрел в свою чашку, вертя ее в заросших светлым волосом лапах. Курносая физиономия отражала напряженную работу мысли. Потом он неожиданно вскинул глаза.

– А что? Почему бы нам всем не пойти?.. – Разбитые губы шевельнулись в улыбке, сверкнул золотой зуб. – И поторопимся, не то старик Ибнизаб прежде нас в могилу поспеет!..

Глава шестая Небольшая прогулка

Душная, жаркая шемская ночь тяжело нависла над пригородами Абеддраха. Она до некоторой степени напоминала Конану ночи в Стигии, ибо молодому киммерийцу довелось пережить немало мрачных часов в стране змеепоклонников, раскинувшейся по ту сторону реки. Однако той неподвижности и мертвой тишины здесь все-таки не было. Не было и разлитого в воздухе страха, при всем том, что осквернители праха шли на довольно-таки опасное дело. Над головами возносилась душистая сень пальм, под ногами мирно хрустели и перекатывались косточки фиников. Конану даже казалось, будто по сию сторону Стикса и звезды приветливее мерцали в бархатном небе, и цикады вместе с голосистыми лягушками заливались более гармоничным и слаженным хором.

Час был поздний, но жизнь повсюду так и била ключом. Отсветы масляных ламп проникали наружу из окон глинобитных построек, беспорядочно разбросанных вдоль дороги. С берега канала доносились голоса, звучавшие возле костров. Время от времени показывались и пешеходы, в основном земледельцы, согнанные с места разливом. Женщины глядели в землю и старались побыстрее шмыгнуть мимо, мужчины тащили на плечах длинные черпаки для воды – свое последнее достояние. Острый взгляд Конана отметил под окнами богатых домов приодетых воздыхателей, распевавших своим избранницам негромкие серенады.

– Здесь, – сообщил ему Исайаб, – живут мастеровые, разбогатевшие на строительстве усыпальницы.

– Шемитские девушки не очень-то жеманятся с мужчинами, – ухмыльнулся Конан: он заметил, как приоткрылась задняя дверь и бренчавший по струнам парень без промедления проник вовнутрь.

– Что есть, то есть! – кивнул Исайаб. – По сравнению с иными из здешних девиц даже Зефрити сойдет за великую скромницу.

И он искоса взглянул на киммерийца, но тот пропустил его замечание мимо ушей. Он смотрел вперед, на Осгара с Азрафелем, – те шли как бы отдельно, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Мы, – сказал Конан, – наверное, уже подходим к усыпальницам.

Чтобы сделать такой вывод, сложных умозаключений не требовалось. Впереди показались замысловато отделанные металлические ворота, перегораживавшие дорогу. Стена, в которой были укреплены их петли, не превышала человеческого роста, но казалось, что именно здесь и кончается царство живых. Дальше неподвижно громоздились высокие памятники. Они белели в свете луны, низко висевшей у восточного края небес. Конан присмотрелся, но не обнаружил не то что каких-либо признаков кладбищенской стражи, даже и привратника. Более того, у стены вольготно расположились несколько бездомных скитальцев, прислонивших к ней свои черпаки. – Ты прав, мы пришли, – сказал Исайаб. – Эти бедолаги устроились здесь, чтобы завтра поутру просить работы на строительстве великой гробницы. А может, они хотят, чтобы их умерших родственников забальзамировали и положили в одном из ее уголков. Родственников – или их самих. Это высокая честь... – Говоря так, Исайаб уже сворачивал на обочину, чтобы его никто не заметил. – Наблюдай, куда двигается Осгар! Ага, вот так! А теперь за ним, только осторожно...

Следуя его указаниям, Конан углубился в высокие тростники у края дороги. Он высоко поднимал ноги, чтобы поменьше шуметь. Дно круто шло под уклон, и скоро он оказался по пояс в теплой воде.

– Держитесь все вместе, да поменьше плещитесь!.. – обернувшись к спутникам, раздраженно буркнул Осгар. Он первым обогнул стену; оказалось, она перегораживала только дорогу и кончалась в нескольких шагах от нее, в тростниках, которыми густо зарос канал.

Конан последовал за ним, осторожно ставя сандалии в липкую грязь и придерживаясь за мокрые, осклизлые кирпичи. В голову невольно лезли мысли о крокодилах, которыми, как он успел уяснить, здешние каналы просто кишели. Взгляд киммерийца настороженно обшаривал залитую лунным светом, подернутую рябью поверхность воды...

– Этот канал подводит прямо к Ибнизабовой могиле, – шепнул из-за плеча Исайаб. – Царь велел прорыть его нарочно для перевозки тяжелых каменных глыб. Но, увы, вода заполняет его только при весенних разливах...

– Если он так уж гонит гусей с этой своей могилой, – шепотом спросил Конан, – почему строители не работают посменно, ночью и днем?

Исайаб ответил не сразу.

– Боятся оскорбить Бога Солнца – Эллаэля, – объяснил он наконец. – Согласно нашей вере, ночь нечиста, а посему работа вне дома возбраняется.

– Сдается мне, сам ты не очень-то придерживаешься этой веры, – сказал Конан. – Ты ведь вон сколько лет... только по ночам и трудился!

Исайаб передернул плечами – то ли пренебрежительно отмахнулся, то ли содрогнулся от ужаса.

– Мало ли что приходится делать, но вера есть вера... Как бы то ни было, много опасностей таится в ночи, а уж вблизи могил – и подавно!

Конан что-то проворчал и дальше шел молча. Кладбищенская стена осталась у них за спиной, и тростники стали редеть. Осгар, низко пригнувшись, двинулся вдоль самого берега и жестом велел остальным делать то же. Вот он скрылся в потемках под деревянным мостом, пересекавшим канал. Конан уже изготовился нырнуть туда же, когда совсем близко послышался чей-то смех. Конан мигом оказался под мостом и втащил за собой Исайаба, и почти сразу же над головами по доскам простучали шаги. Только стражники ходят такой размеренной, невозмутимой походкой. Они остановились посередине моста, перекинулись со скуки несколькими словами, потом двинулись дальше.

– Кладбищенская стража!.. – прошипел Исайаб на ухо Конану.

Они ждали, замерев, пока шаги не стихли вдали. Потом Осгар пробормотал:

– Канал впереди перегорожен... Самое верное – пробираться через склепы.

За мостом сидела в маслянистой воде баржа, приткнувшаяся к берегу. С ее борта на сушу были протянуты сходни, на корме горела жаровня, от которой к небу поднимались завитки дыма. Обходить баржу было слишком рискованно, что с одной стороны, что с другой. Но бывалые осквернители праха так просто не отступались. Всего через несколько мгновений Конан вместе со всеми крадучись взобрался на топкий берег и перевалился через насыпь, тянувшуюся вдоль дороги. Они пересекли заросшее тростником мелководье и вновь выбрались на сушу в густой тени, которую отбрасывал в лунном свете какой-то мавзолей.

Оглядевшись, Конан убедился, что каменное строение было одним из многих сотен. Вверх по склону холма тянулись целые улицы украшенных скульптурами усыпальниц. Целый некрополь! Жутковатый пейзаж, смахивавший на городской. Только на улицах и перекрестках не было видно никакого движения, если не считать летучих мышей, с пронзительным писком носившихся туда-сюда в косых лунных лучах.

Иные надгробия были вырублены прямо в песчаниковых скалах. Другие, смахивавшие на башни и ступенчатые пирамиды, были сложены из каменных блоков. Кое-где на стенах скульпторами были намечены окна и даже плющ, вьющийся по подпоркам. Рядом с ними возвышались небольшие холмики, снабженные дверьми с одной стороны. Вероятно, они служили входами в глубокие катакомбы. Угадать, хотя бы приблизительно, размеры города мертвых было решительно невозможно. Тесные дорожки для траурных процессий тянулись вдаль до самых предгорий, а иные так и вовсе пропадали в распадках.

– Значит, говоришь, тут особо нечего грабить?.. – обозревая царство усопших и недоуменно качая головой, спросил Конан у Исайаба. – Да тут одних богатеев не меньше тысячи похоронено!

– Все правильно, только охрана больно уж хороша, – буркнул Осгар. – Пригнись-ка лучше, пока тебя не заметили! – И он дернул Конана за руку, заставляя его убрать голову под свес крыши мавзолея. – Одна крупная кража вроде той, что ты предложил, может, и оправдается. Но возвращаться ночь за ночью ради грошовой добычи – чистой воды безумие. А теперь давайте-ка пошевелимся!..

Он вновь встал во главе и осторожно двинулся вперед между плотно придвинутыми друг к дружке обиталищами мертвых. Яркий лунный свет, игравший на белом камне, порождал густейшую тень, в которой очень трудно было заметить крадущегося человека. Тем не менее предводитель шайки двигался мучительно медленно, оглядываясь у каждого угла на все четыре стороны. Если Конан что-нибудь понимал, ванир высматривал не только обыкновенных двуногих стражников из плоти и крови. Спустя некоторое время и киммериец начал разделять опасения такого же свойства. Ибо заметил краем глаза или ему показалось, что заметил, – бесшумные и таинственные движения среди могил...

Наконец, выждав немного возле оконечности канала, они пробрались еще дальше и оказались напротив огромной бесформенной груды камней посреди открытого поля. Издали незаконченную постройку можно было принять и за крепость, и за дворец. Повсюду виднелись деревянные леса для рабочих и земляные пандусы для подвоза тяжестей. Внутри этой скорлупы уже можно было различить высокие, почти отвесные стены из светлого камня. Конан не стал ни о чем спрашивать: и так было ясно, что перед ними высилась недостроенная усыпальница Ибнизаба.

Осгар обернулся к подельщикам:

– Ты, Исайаб, стой на стреме. Отсюда хорошо просматривается весь котлован... – Потом ткнул пальцем в двух других: – А вы, прежде чем отправляться за мной, обождите, пока я скроюсь из виду.

– Я хочу, чтобы Исайаб пошел с нами, – коротко проговорил Конан. – Если тебе так нужен кто-то на стреме, оставь парня.

– Если Исайаб заметит неладное, – терпеливо объяснил Осгар, – он закричит совой, и мы поймем, что настала пора прятаться. Азрафель, ты умеешь кричать совой так, чтобы никто не отличил?..

Юный шемит явно не был настолько уверен в своих талантах. Он отрицательно помотал головой.

– Вот видишь, – сказал Осгар. – Стало быть, Исайаб остается. А теперь смотрите...

И ванир, не вдаваясь в дальнейшие обсуждения, внимательно осмотрел открытое место, после чего стрелой вылетел из укрытия. Плотная тень бегущего метнулась влево, потом вправо и слилась с глубокой темнотой возле стены. Когда Осгар скрылся под деревянным настилом, через площадку, двигаясь чуть менее искусно, перебежал Азрафель.

Настала очередь Конана... Киммериец на миг призадумался, но не потому, что боялся. Ему не хотелось признавать главенство светлобородого ванира. Но тем не менее он понимал – придется, если он хотел использовать людей Осгара и его связи. Что ж, все или ничего!.. Он кивнул Исайабу на прощание – и последовал за спутниками.

Он промчался между рядами обтесанных каменных блоков, то скрываясь в тени, то минуя полосы лунного света. Глыбы были громадные. Высотой они превосходили Конанов рост, и сказать, что они были неподъемно тяжелыми, значит, не сказать ничего. Некоторые были обтесаны лишь начерно и покрыты корками грязи; другие, лежавшие ближе к месту строительства, – тщательно обработаны и лоснились гладкими гранями. Приходилось смотреть под ноги и обходить кучи осколков: не ровен час, затарахтят под ногами.

Готовые блоки покоились на круглых катках, сделанных из бревен. С помощью этих катков их подтаскивали к стене. На некоторых камнях красовалась целая сбруя из канатов и кожи: поперечные жерди позволяли одновременно впрягаться четырем десяткам рабочих. Несомненно, наутро их в первую очередь потащат по земляным насыпям наверх и рычагами установят на место. Конану не раз приходилось слышать, какая это тяжелая и смертельно опасная работа – затаскивать по узким насыпям тяжеленные глыбы...

Все это и еще много другого киммериец заметил, пока крался, как кот, через строительный двор. Еще немного – и он притаился рядом с Азрафелем в глубокой тени под деревянным навесом. Осгар уже лез наверх по лесам с восточной стороны усыпальницы. Когда подбежал Конан, ванир махнул рукой, приглашая присоединиться.

– Вряд ли они навели потолок в погребальном покое, – рассудил вожак шайки, когда они устроились рядом с ним на неструганых досках. – И уж точно не снабдили его богатым убранством. Иначе стражи тут была бы тьма-тьмущая.

– Значит, мы удачно выбрали время, – решился заметить Азрафель.

– Так-то оно так, – мрачно проворчал Осгар. – Только не возьму в толк, что мы станем делать с этими титаническими камнями. Будь нас сто человек, мы, может, и сумели бы выворотить хоть один!

И действительно, какая-либо попытка разрушить стены выглядела попросту невозможной. Осмотрев незавершенные стены, воры с огорчением убедились, что внутренность постройки заполнялась вовсе не мусором. Повсюду громоздились все те же ряды гигантских каменных глыб. Зодчие не соединяли их ни раствором, ни стержнями, которые можно было бы ослабить. Камни удерживались собственным весом и точно подогнанной формой.

Могильные воры живо добрались до самого верха стены. Им пришлось перелезть через один из пандусов; у его окончания торчали к звездному небу рычаги и подъемные устройства, а поблизости виднелся один из громадных каменных блоков. Он стоял там же, где его оставили на закате дня; строители только забили под катки деревянные клинья, чтобы глыба не съехала под уклон. Камень оставалось лишь немного сдвинуть вверх и вперед, и подъемные устройства смогут его зацепить.

Конан тихо крался вперед, силясь разобраться в мешанине теней. Уже можно было рассмотреть внутреннюю часть усыпальницы с ее коридорами, колодцами и переходами. Он прикрыл глаза ладонью от лунного света... и вдруг услышал громкое «Ш-ш-ш!» Осгара.

Конан шарахнулся в тень огромного камня. Мгновение спустя поодаль вновь раздалось шарканье ног и голоса, насторожившие главаря.

Киммериец огляделся, прячась в тени. Ни Осгара, ни Азрафеля не было видно. Может, прятались по другую сторону того же самого камня? Да какая разница! Даже если стражникам взбредет в голову подняться наверх и проторчать здесь весь остаток ночи, трое воров безо всякого труда соскользнут через край пандуса и затеряются в хитросплетении деревянных лесов...

Конан осторожно подобрался к углу каменной глыбы. В это время послышался деревянный стук, потом еще и еще. Конан обернулся и увидел, как полетели прочь какие-то деревяшки. Он узнал в них клинья, которыми были застопорены катки.

Почти сразу раздался низкий рокочущий скрежет, и монолит начал двигаться. Конан стоял прямо у него на пути. Он ощутил тяжелое содрогание камня, потом нижняя грань ткнулась ему в лодыжку и начала придавливать. Глыба явно намеревалась расплющить его в лепешку!

Конан отлетел прочь мгновенным прыжком и оказался несколько ниже по склону, но монолит уже набирал скорость. Перекатившись, варвар вскочил на ноги – и тут же попятился прочь. Глыба неотвратимо надвигалась. Она грозила догнать его. И раздавить.

Клинья, наверное, выскочили все же не все: разогнавшись, камень стал разворачиваться боком. Отчаянным прыжком Конан миновал ближний угол, ободрав бок о твердую, как сталь, вертикальную грань. Камень заскользил мимо. Киммериец затанцевал во всю прыть, перескакивая через катки и пытаясь уберечь ноги.

Еще немного – и глыба съехала с катков, чтобы вспахать земляной накат пандуса и успокоиться посреди тучи поднятой пыли. Бревна, освободившиеся от попиравшего их чудовищного веса, с громким треском запрыгали вниз. Конан, пригибаясь, нырнул под первые два. Третье шарахнуло его прямо в грудь, да так, что из легких вышибло воздух, а перед глазами расцвело багровое солнце. Он упал на колени, мучительно пытаясь вздохнуть. Когда наконец это ему удалось, воздух проник в горло пополам с каменной пылью.

Где-то совсем рядом взревела медная труба. Послышался быстро приближавшийся топот.

Подняться на ноги Конан не успел: какие-то люди в долгополых одеяниях уже хватали его за волосы и гнули за спину руки. Глаза ему запорошило, так что он едва-едва видел. Все же он уложил одного хорошим пинком, а другого боднул в живот головой. Но на помощь поверженным спешили еще и еще. В конце концов киммерийца просто смяли числом и долго били ногами.

Когда прекратились удары, он обнаружил, что валяется, задыхаясь, на земле лицом вниз, а руки крепко связаны сзади. Прозвучала команда, и его без церемоний перевернули на спину. Он сморгнул, разглядывая неясные тени, столпившиеся над ним на фоне луны.

– Ну и великан! – прозвучал голос. – Какой-то варвар с севера!

– Вы только посмотрите, что за погром учинил этот глупец!..

– Что ты здесь делал? – раздался еще один голос, принадлежавший кому-то, облеченному властью. И был этот кто-то, судя по произношению, из образованных. На человеке был темный плащ, а под плащом – только набедренная повязка с окованным медью ремнем. То есть примерно то же, что и у других кладбищенских стражников, стоявших вокруг. Лишь властный и уверенный вид, а также золотой обруч на лбу изобличали в нем офицера.

Когда он наклонился над Конаном, киммериец увидел на его лице морщины, какие появляются, если человек годами свирепо хмурится.

– Ты пришел один? – спросил он пленника. – Подумай хорошенько, прежде чем отвечать!

Конан молча смотрел в хмурые глаза офицера. Он прислушивался, не происходит ли где погоня, но не услышал ни криков, ни беготни. Лишь со стороны отдаленного канала доносился плеск. Должно быть, он означал, что Осгар с Азрафелем благополучно удрали.

Какой-то миг Конан боролся с искушением обратить на этот плеск внимание стражи. А может, вообще рассказать им все как есть и тем отплатить за предательство? Но нет, ведь Исайаб был ни в чем не повинен. А может, и Азрафель, – мальчишка совсем еще юн, такого легко обвести вокруг пальца. Кто выбил клинья? Разумеется, Осгар. Выбил в расчете на то, что Конан будет либо раздавлен, либо попадет в плен. Что ж, с Осгаром он разберется позднее. Если только проживет еще сколько-нибудь долго...

Его мучители не заметили отзвуков, далекого бегства. Они снова принялись пинать киммерийца, вымогая признание.

– Во имя пояска Иштар! – наконец выругался кто-то. – Вонючий варвар, должно быть, по-шемитски не разумеет!

– Точно! Он, верно, из тех, кто является издалека, чтобы поработать на строительстве великой могилы!

– А с чего это такие, как он, воображают, будто достойны трудиться вместе с нами, шемитами?

– Тихо! – рявкнул офицер, свирепо обводя глазами своих подчиненных. – Слушай же ты, чужестранец! Знай, что тебе грозит немалая опасность, – не только телу, но и душе. Если ты хотел пробраться в лагерь рабочих и присоединиться к тем, кому платят, ты крупно ошибся. Ты совершил святотатство и за это предстанешь перед священным судом!

И он махнул рукой воинам, которые живо подхватили Конана и поставили его на ноги.

– Ну так что, северянин? Ничего не хочешь сказать? – снова обратился к нему офицер. Потом поднял руку и ухватил варвара за подбородок. – Отвечай, какая нелегкая тебя сюда принесла? Зачем тебе понадобилось скатывать камень? Ты знаешь, каких денег это стоит?.. Давай говори, и, может, этим ты спасешь себе жизнь!

Вместо ответа Конан опять попробовал вырваться. Теперь, когда он стоял во весь рост, большинство стражников были ему едва по плечо. Еще чуть-чуть, и он нырнул бы с откоса и уволок с собой несколько человек. Угомонить пленника удалось лишь с помощью длинных кривых кинжалов, приставленных к телу.

– Хватит! – прозвучало распоряжение командира. – Он либо полудурок, либо немой! В стражницкую его!..

Кладбищенские охранники плотно окружили Конана и потащили его по пандусу вниз. Потом – через залитый лунным светом строительный двор к воротам, которых он раньше и не заметил. Они выходили на ближайшую к городу часть некрополя; сторожевые огни на городских укреплениях были отчетливо видны над гладью каналов, над крышами береговых развалюх.

Оставив четверых держать Конана за связанные руки и еще двоих – покалывать его кончиками кинжалов, носитель золотого обруча подошел к воротам. Конан слышал, как один из стражников совершенно будничным тоном спрашивал офицера:

– Еще один нарушитель?.. Как обычно, – на кол?..

– Нет! – недовольно, скрипучим голосом сказал офицер. – Хотя проходимец заслужил этого больше, чем кое-кто другой! Он северянин... довольно любопытный тип. Одно телосложение чего стоит! – Офицер кивнул в сторону пленника, и стражник окинул Конана оценивающим взглядом. – Пускай с ним при дворе позабавятся, может, придумают что поинтересней кола. А мы свое дело сделали!

Сделав пометку на вощеной дощечке, он отдал ее привратнику и возвратился. Щурясь на киммерийца в желтом факельном свете, привратник спросил удалявшегося офицера:

– Значит, держать его до утра?

– Не надо. Пускай сразу пришлют повозку... – И мрачный офицер добавил, покосившись на пленника: – Весьма сомневаюсь, что вы сумели бы продержать его у себя до рассвета!

Конан слушал их разговор, стоя молча, с каменным лицом. Кто-то из кладбищенских стражей у него за спиной подтянул путы на руках и пробормотал:

– Тьфу! Слишком легкая участь для подобного мерзавца! Я так привязал бы его к столбу посреди кладбища и оставил покойничкам на съедение!..

– Ничего, он свое всяко получит, – пробормотал другой. – Придворные игрища – это тебе не нашлепать и отпустить!

Глава седьмая Абеддрахские вечера

Конана разбудили крики, раздававшиеся в подземелье, а потом скрежет и гулкое буханье дверей. Киммериец поднял веки. Лежать этой ночью ему не довелось: в тесном каземате удалось только сесть и прислониться к стене. Предутренние часы были мучительны. Тем не менее в какой-то момент Конан умудрился пристроить голову в выбоине камня и твердо решил заснуть. Какая бы судьба его ни ждала, силы еще пригодятся.

Найти мало-мальски удобную позу оказалось непросто. Ему не только не освободили рук, но еще и притянули связанные запястья кожаной петлей к шее. Так что попытка расслабить руки кончалась удушьем.

Однако киммерийца недаром закаляли многочисленные войны и путешествия. Он все-таки сумел урвать чуточку неглубокого сна. И вот теперь, судя по свету, проникавшему в крохотное окошечко с толстым железным прутом посередине, день клонился к вечеру. Конан проснулся, и вместе с пробуждением пришла боль. Побои, полученные ночью, не прошли для него даром. А уж сидеть, все время прижимая спиной скрученные руки, и вовсе было форменной пыткой. В иных местах Конан совсем не чувствовал собственного тела, а там, где чувствовал, оно нещадно болело.

Когда заскрипела дверь его камеры, он попытался перевалиться вперед и хотя бы сесть на пятки, чтобы в случае чего быть готовым к немедленным действиям. Выяснилось, однако, что ни о каких немедленных действиях и речи быть не могло. Конан попросту упал на колени. Его шатало. Он чувствовал себя совсем беззащитным.

Сводчатый потолок был очень низок; даже если бы Конан сумел встать, он не смог бы выпрямиться. Дверь же и вовсе едва достигала половины его роста. Она со скрежетом приоткрылась, пожилой тюремщик привычно согнулся и проник внутрь.

– Твоя еда, раб! – сказал он, опуская возле двери два подноса. – По великодушному соизволению царя я принес тебе вино и окорок с высочайшего стола. Мне велено развязать тебе руки и проследить, чтобы ты наелся досыта. Только учти, без шуток! – И тюремщик подобрался к Конану, держа на отлете короткий блестящий клинок. – Когда поешь, тебе дадут вымыться и одеться, дабы ты достойно послужил Его Величеству!

Конан, пожалуй, сделал бы попытку грохнуть стража и вырваться на свободу, но тот просто перерезал его путы и тотчас выкатился наружу. Пока пленник освобождался от веревок, дверь закрылась и снаружи лязгнул засов. К тому же пошевелить измученными руками оказалось очень непросто. Каждое движение порождало волну судорожной боли. Когда суставы начали более-менее нормально сгибаться и разгибаться, Конан подполз к двери и занялся едой.

Хваленый окорок с царского стола, как ему вскоре пришлось убедиться, достиг тюремного подземелья отнюдь не в полной сохранности. Верно, баранина была неплохо приготовлена и разделана... но после этого в нее явно запускали зубы все, кому было не лень, – от поваров до последнего конюха. Конану пришлось немало потрудиться, обгрызая жалкие остатки жира и хрящей, а потом – высасывая застывший мозг. Пустую кость он взвесил на руке, соображая, не оставить ли ее в качестве оружия. Для дубинки она была слишком тонкой и легкой, для кинжала – недостаточно острой. Конан отшвырнул кость. Короткое движение вызвало такую боль в плече, что пришлось опять его растирать.

Еще на подносе обнаружился грязный кусок черствого хлеба и глиняная кружка вина. Это последнее представляло собой пакостную смесь отстоев самого разного свойства. В мерзкой кислятине густо плавали хлопья.

На другом подносе стояла деревянная чаша с надушенной первоцветом водой для умывания и лежала свернутая одежда. Конан с сомнением понюхал воду и счел ее достаточно чистой для мытья, но слишком загаженной духами для того, чтобы ее пить. Он принялся умываться и отскребать с себя грязь со всей тщательностью, какую позволяла тесная каморка. Его собственная одежда была изорвана в драке и перепачкана тюремной грязью. Он скинул ее и натянул новую – накидку без рукавов, скроенную из зеленого шелка, и красный кушак из хлопкового полотна.

Конану одеяние не понравилось – уж очень веселенькое и легкомысленное. Однако делать было нечего, и киммериец только пожал плечами. Скоро узнаем, в какую игру они тут играют. Вне всякого сомнения, впереди его ждали опасные испытания. Умом Конан это понимал, но особого беспокойства не испытывал. Его больше волновало, удастся ли удрать! На воле у него оставались кое-какие недоделанные дела, – в частности, возвратиться в Осгарову халупу, поймать мерзавца и башку ему раскроить запредательство. Ведь это Осгар так хитроумно сдал его кладбищенской страже!..

При мысли об этом Конан сжал кулак и гулко треснул им по ладони, не обращая внимания на боль в помятых запястьях.

В скором времени по ту сторону двери опять началась какая-то возня. Потом дверь отворилась.

– Ну вот и чудненько!.. – проквакал дряхлый тюремщик. – Наш гость сыт и принаряжен, как велит благородный шемитский закон. Значит, наш гость готов принять участие в дворцовых игрищах. Именем царя, выходи, ты!..

Конан выскочил наружу гораздо проворнее, чем того хотелось бы тюремщику. Но быстрота киммерийца пропала втуне: старик уже укрылся за спинами двоих могучих стражей в посеребренной броне. Плечи здоровенных молодцов почти перегораживали коридор. Один был чернокожим из Куша, другой – курчавобородым шемитом. Они нацелили на Конана короткие копья и, покалывая ими, погнали пленника перед собой. Так быка гонят на бойню.

Босоногий варвар шел молча и только сутулился, чтобы не чиркать по потолку головой. Коридор явно не был рассчитан на могучий рост северных уроженцев. Маленькая процессия добралась до крутой винтовой лестницы, где ждало еще двое охранников, и Конан без пререканий зашагал наверх по ступенькам. Когда в двух пальцах от твоей спины покачиваются отточенные, как бритвы, бронзовые острия, охота спорить пропадает как-то сама собой.

Скоро тюремные казематы остались далеко позади. Конана вели коридорами и анфиладами царского дворца Абеддраха – громаднейшего здания из камня и кирпича, творения замечательных зодчих. В богато убранных залах суетились нарядные слуги. Они расступались, чтобы пропустить стражу и пленника. У одних на лицах было написано легкое раздражение, другим было все равно.

Потом киммериец увидел перед собой высокую арку, завешанную расшитым блестками бархатом. Тюремщики пихнули его вперед, он раздвинул тяжелые складки... и впервые увидел перед собой царский двор Абеддраха.

Он оказался в огромном зале. Солнечный свет вливался сквозь высокие окна, забранные жалюзи. В противоположной стене виднелись главные двери. По одну сторону находился престол, предназначенный для высших лиц державы. Середина зала оставалась совсем свободна, так что можно было рассмотреть яркую мозаику пола, зато вдоль стен стояли столы и длинные скамьи. Там уже сидело несколько десятков знатных шемитов, и новые толпы вельмож входили в зал сквозь парадные двери. В зале стоял сплошной гул голосов, а за столами рекой лилось вино, которое слуги только успевали подливать из золотых кувшинов.

Конану не дали времени полюбоваться роскошным приемом. Его сразу провели в небольшую нишу, отгороженную полукруглой решеткой. Там уже сидел на корточках еще один пленник, – смуглый малый из восточного Шема, одетый в такое же яркое тряпье, как и сам Конан. Его караулили двое стражей, стоявших спиной к блистательному собранию. Конану велели войти внутрь сквозь дверцу в решетке, и возле нее заняли место двое из четырех его конвоиров. Двое других вернулись к двери с бархатной занавесью и встали по обе ее стороны.

В зарешеченной конуре не было ни сиденья, ни подстилки, и Конан, следуя примеру своего товарища по несчастью, опустился на корточки рядом с ним. Парень не обратил на него никакого внимания, он отрешенно смотрел прямо перед собой. Сквозь густой загар на его лице проступала пепельная бледность.

– Нарядное собрание!.. – вполголоса обратился к нему Конан по-шемитски. При этом он покосился на стражников, но те как будто и не слышали. Его сотоварищ ничего не ответил, и Конан попробовал стигийский диалект: – Не знаешь, что за развлечение они решили устроить?..

Опять никакого ответа. Конан осторожно толкнул шемита под локоть. Бедняга дернулся, как от удара, и дико посмотрел на него. Потом снова обратил неподвижный взгляд в пустоту.

Киммериец шепотом выругался и отодвинулся прочь. Кожа парня показалась ему холодной и влажной. Болотная лихорадка, решил было Конан, но потом понял: страх. Чудовищный, парализующий страх. Сообразив, в чем дело, Конан поневоле забеспокоился. Может, этот малый просто знает что-то такое, о чем я и не подозреваю? Он погнал эту мысль прочь, сказав себе: ну и пускай боится, если больно охота. Может, они нас между собой драться заставят, так мне его страх только на руку.

Он отвернулся от шемита и стал разглядывать пирующих.

Абеддрахские придворные оказались порядочными балаболками. Рассевшись вдоль столов, они вовсю работали языками и энергично жестикулировали. Конан попробовал прислушаться, но не разобрал ни единого слова. Он только видел, что при дворе в моде были расслабленные манеры и изнеженный вид. На взгляд киммерийца, обветренные, крепкие воины и ремесленники, жившие в том же городе, были куда симпатичней.

Большинство вельмож оказались намного более светлокожими, чем обыкновенно бывают шемиты. Их наряды едва прикрывали наготу, но скроены были из драгоценных материй. Конан немало удивился, заметив, что слуги одевались куда целомудреннее господ. Виночерпии бегали по удушающей жаре в длинных полотняных рубашках, тогда как хозяева почти не стесняли себя одеяниями. На многих женщинах выше бедер вообще ничего не было до самой прически, у других скрещивались между грудями усыпанные драгоценными камнями полоски, – и все. Мужчины довольствовались этакими юбочками на кожаных поясках. Но добро хоть было бы на что посмотреть, а то ведь почти у каждого – впалая грудь и отвислое брюхо!..

Единственным исключением оказалась группа длиннобородых мужей в долгополых одеяниях, восседавших за отдельным столом. Конан подумал и решил, что скорее всего это были иностранные посланники.

Ибнизаб, царь и правитель Абеддрахский, исключением не являлся. Он сидел, развалясь, на позолоченном диване в центре возвышения – бледная туша, заставившая Конана вспомнить морских коров, вытащенных на берег. Киммериец сразу узнал его. Он не единожды видел это лицо на местных монетах. Оно смотрело и с дощечки, вставленной в стену прямо над загоном для пленников, где Конан теперь находился. Черты были знакомые, только резчики и ваятели изображали величественный и благообразный лик, а Конан видел перед собой потасканную расплывшуюся рожу со следами всевозможных пороков.

Конан вновь посмотрел на эбеновый барельеф. На нем подтянутый, мускулистый Ибнизаб стоял у пролома в городской стене и звал своих воинов на приступ, размахивая царской секирой. У ног его грудами валялись обезглавленные вражеские тела... Конан попытался припомнить хоть какие-нибудь громкие военные победы, связанные с именем абедцрахского царя, и ему стало смешно. Он еще раз сравнил изображение с оригиналом и решил про себя, что подвиги Ибнизаба, похоже, имели место в весьма отдаленные времена. Если имели место вообще.

Ибнизаб сидел с тупым и скучающим видом. Время от времени он как будто просыпался и что-то говорил молодому слуге, который стоял на коленях, держа в руках вощеную дощечку, и писал. Конан поискал глазами признаки болезни, подтачивавшей, если верить слухам, драгоценное здоровье монарха, но так ничего и не высмотрел. Если царь от чего и страдал, то разве от апатии и обжорства.

Неподалеку от царственной особы на возвышении расположились особо приближенные вельможи. Одна из дам явно была не кто иная, как царица Нитокар. Конан снова и снова находил ее взглядом. Ее глаза были густо накрашены, но в чертах лица чувствовалась властная сила. Нитокар уже нельзя было назвать молоденькой, но среди всех едва прикрытых нарядами женщин она была едва ли не самой раздетой. Тем не менее стыдливость царицы была до некоторой степени защищена роскошной пекторалью – водопад сияющих самоцветов простирался чуть не до пупа.

Нитокар сидела подле царственного супруга и то и дело подзывала к себе слуг с подносами, чтобы отправить кусочек лакомства в апатичный рот венценосного мужа. Неподалеку от высочайшей четы можно было видеть младших членов семейства, на которых заботы царицы распространялись в гораздо меньшей степени. На бархатной кушетке растянулся мордастый темнокожий мальчишка с капризным выражением лица. Поодаль сидела юная девушка, – то ли царевна, то ли чья-то жена, – гибкое, едва расцветшее создание, только-только вступившее в возраст замужества. На ней было переливчато-зеленое платье длиной до колен и высокий головной убор, украшенный перьями. Девушка сидела, отвернувшись в сторону от царя и царицы, – их выходки то ли раздражали ее, то ли нагоняли скуку.

А по другую руку от Ибнизаба, в строгом кресле с высокой прямой спинкой, сидел некто, державшийся куда более властно и царственно, чем сам царь. Этот человек был от шеи до пят закутан в белые одеяния с золотой каймой и обут в позолоченные сандалии. Конан сразу узнал в нем Хораспеса, того самого пророка, о котором столько рассказывал Исайаб. Он еще вчера видел этого мужчину на торговой площади: он сидел под пологом в кедровом кресле, как подобало советнику, и присматривал за покупкой всяких разностей, необходимых для гробницы. «Хораспес...» – шептали люди в толпе.

Пророк не был ни высок, ни могуч; наметанный взгляд Конана живо определил под золочеными одеяниями тело полноватого коротышки. Тем не менее от него так и пышело неудержимой энергией. В одной руке он держал короткий позолоченный жезл – знак его положения. Хораспес ни на миг не выпускал его из пальцев и лишь изредка клал на колени. На пухлом бледном лице, как приклеенное, лежало выражение милосердия и доброты. Лысеющая голова, на которой лишь сзади еще курчавились черные волосы, беспрестанно вертелась из стороны в сторону. Пророк то обводил взглядом собравшихся, то наклонялся к высочайшей чете и коротко говорил что-то царю и царице...

Но большей частью Хораспес беседовал с тем, кто сидел непосредственно у него за спиной, – высоким, худым мужчиной с жестким лицом. Говорил, правда, только Хораспес. Мужчина почтительно наклонялся к нему и слушал, но сам не произносил ни слова и не улыбался. Конан отметил про себя, что этот малый, единственный из всех сидевших на возвышении, был вооружен. На кушаке, стягивавшем его простую, военного покроя рубаху, висел кривой, видавший виды меч. Телохранитель, решил Конан. И стережет он пророка, а не царя. Именно эту худую, скуластую рожу он видел за плечом Хораспеса накануне, под пологом на торгу. Он и теперь сидел так же невозмутимо, зорко оглядывая толпу.

Пока Конан смотрел, Хораспес что-то сказал Ибнизабу, и тот согласно кивнул. Потом Его Царское Величество не без некоторого усилия приподнялся на локте, помахал жирной рукой, призывая к вниманию, и заговорил. Сперва его голос был еле слышен среди общего гама, и Конан с трудом разобрал обрывки отдельных слов: «Благородное собрание... мои подданные присутствуют... речи моего высокочтимого советника Хораспеса...»

И царь с видом величайшего изнеможения рухнул обратно на подушки.

Придворные начали оборачиваться, но монаршая речь кончилась едва ли не прежде, чем они успели прислушаться. Когда наступила полная тишина, поднялся Хораспес. Его лицо по-прежнему дышало искренним доброжелательством, белые одежды навевали мысли о чистосердечии и незапятнанной простоте. Его голос был голосом опытного оратора.

– О моя царица, светозарная Нитокар! О царственная Эфрит и ты, царевич Иблис, старший сын и наследник державы!.. – Хораспес говорил на языке образованных шемитов, выдерживая великолепные паузы. – О вы, придворные вельможи и благородная знать, о вы, верные слуги царства и города Абеддрах! Услышьте меня! – Сияя улыбкой, пророк отработанным жестом воздел обе руки. – Его Царское Величество Ибнизаб Абеддрахский приветствует всех вас на этом приеме, даваемом в честь наших драгоценных союзников, благородных посланцев города Ирука! – Последовал сердечный жест в сторону чужестранцев, сидевших в окружении развеселых куртизанок за столом неподалеку от престольного возвышения. – Пожелаем же им счастья и процветания от имени всего Абеддраха!

Зал взорвался приветственными криками и звоном бокалов. Хораспес вновь воздел руки, и шум сразу утих.

– Его Царское Величество, – продолжал пророк, – возложил на своего смиреннейшего слугу Хораспеса, стигийского изгнанника и бывшего жреца... – тут он коснулся своей груди, – ...почетную обязанность вести сегодняшний пир. Прими мою непреходящую благодарность, о несравненный! – Он низко поклонился неподвижно лежавшему царю и вновь повернулся к слушателям. – Итак, сейчас мы приступим к нашему традиционному развлечению. Потом подадут кушанья, которые, надеюсь, заслужат ваше одобрение. А потом... – Хораспес помедлил, и выражение безоблачного счастья на его лице чуть-чуть померкло. – Потом, ради просвещения наших драгоценных ирукских друзей, я расскажу о великой опасности, грозящей всем нам. Некоторые из здесь присутствующих уже слышали мои проповеди, посвященные этой угрозе. Боюсь, однако, иные среди вас еще недостаточно наслышаны о чудовищном бедствии, способном лишить нас не только нажитого имущества, но самой жизни и даже души! Вот почему я нахожу эту проповедь столь настоятельно необходимой.

Конана немало удивил подобный поворот речи Хораспеса и его взгляд, неожиданно ставший пристальным и даже гневным. Варвар посмотрел на придворных. Кое-кому было на все наплевать, но большинство слушали пророка с самым серьезным видом и даже согласно кивали друг другу.

– Но для начала, о благородные гости и столь же благородные абеддрахцы, – развлечения и пир! – Хораспес вновь светился радушием и добротой. – Великолепные мужи и несравненные дамы, мы начинаем наши игрища!

Острое ощущение опасности словно ветром сдуло все остальные мысли, вертевшиеся у Конана в голове. Видимо, как он ни старался, ему не удалось полностью подавить страх. Под сердцем зародился ледяной холод, словно туда уже воткнулся клинок. Что за глупости, сказал он себе. Я ни разу не трусил ни в бою, ни в самых крутых переделках. Чего ж я тут-то трясусь?..

На самом деле, конечно, дело было не в страхе. Если он в своей жизни чего и боялся, так это неизвестности. Именно неизвестность и заставляла слегка шевелиться волосы у него на затылке.

Он смерил четверку стражников оценивающим взглядом. Все они бдительно наблюдали за пленниками, готовые немедленно отреагировать на любое движение. Что касается шемита, бедолага сидел как сидел, только теперь еще и заламывал руки, сунув их между колен.

Снаружи постепенно темнело, и слуги зажигали масляные лампы. Хораспес указал на рослого, мускулистого и явно чужеземного малого, развязной походкой появившегося из двери с бархатной занавесью:

– Сегодня перед нами снова предстанет великий Хада Хуфи, прославленный храмовый боец из Вендии! Вот он!!!

Все обернулись приветствовать вновь вошедшего, со всех сторон послышались аплодисменты.

Хада Хуфи был наг, если не считать набедренной повязки. Все остальное отливало цветом корицы и блестело от масла. Вендиец был довольно-таки жирен, но под слоем жира перекатывались железные мускулы. Его голова была начисто выбрита, лишь сзади свисал короткий хвостик волос. Он вынес под мышками две большие плетеные корзины. Пройдя на другую сторону зала, он наклонился и поставил их на пол. Потом Хада Хуфи опустился на одно колено и неожиданно гибким движением поклонился в сторону тронного возвышения.

– Здесь присутствуют двое смелых добровольцев, пожелавших доставить удовольствие Его Величеству и помериться силой с Хада Хуфи. Первый – это Илам, доблестный козопас с восточных холмов!

Пока он говорил, двое стражников вошли в зарешеченную клетушку. Один из них подошел сзади к съежившемуся шемиту и вздернул его на ноги. Конан вскочил, готовый заступиться за беднягу, но второй стражник преградил ему путь копьем. Киммериец услышал, как еще двое у него за спиной изготовились к схватке, и был вынужден отступиться.

Стражник, поднявший шемита, ткнул его черенком копья в поясницу, и тот на заплетающихся ногах пошел к решетчатой двери.

Когда Илам оказался в кругу столов, его шумно приветствовали. Конан несколько удивился, с чего бы зрителям так шуметь по поводу столь жалкого противника для Хада Хуфи. Он посмотрел на вендийца и увидел, что тот склонился над одной из своих корзин и сунул руку внутрь. Когда он выпрямился и вновь повернулся лицом к зрителям, рев и хлопанье сделались вдвое громче.

Хада Хуфи стоял, вытянув перед собой руки, и каждую руку обвивала змея. Руки борца придерживали зеленовато-черные чешуйчатые тела чуть позади голов.

Конан узнал в змеях болотных питонов. Насколько он знал, эти твари не были ядовиты. Другое дело, что каждый был толщиной с мускулистую руку своего хозяина, а длиной превосходил его рост. И чувствовалось, что подобное удавам было не впервой. Они и не думали вырываться. Чешуйчатые кольца скользили туда-сюда по намасленной коже вендийского борца, узкие головки поворачивались, рассматривая зрителей, в пастях сновали черные язычки. Конан видел, как Хада Хуфи по очереди согнул руки, шепча удавам ласковые слова и целуя каждого в нос. Потом он снова простер вперед свое живое оружие.

Стражник вел Илама все дальше по мозаичному полу. Кто-то на ходу вложил в безвольную руку пленника короткую дубинку с бронзовым набалдашником. Рука с дубинкой так и осталась висеть бесполезным придатком. Даже в походке Илама чувствовался животный страх, отнимающий и силы, и разум. Пленник шагал навстречу своей судьбе с отрешенной покорностью, словно зачарованный неким гипнотическим зовом...

Когда он подошел достаточно близко, чтобы привлечь внимание змей, стражник отступил прочь. Тем не менее пленник сделал еще несколько шагов, прежде чем нерешительно остановиться. Это было похоже на колдовство.

Хада Хуфи крадучись двинулся вперед. Он шел молча и медленно, слегка согнув колени и ссутулившись, – весили его питомцы немало. Вендиец надвигался на несчастного козопаса, держа головы змей чуть повыше уровня глаз жертвы, замершей в нескольких шагах от него...

Наконец Илам словно проснулся. Из его горла вырвался слабый, дрожащий крик. Неверной рукой он бросил свою дубинку в ноги Хада Хуфи и повернулся бежать.

Его преследователь с неожиданной легкостью перескочил через брошенную дубинку и двумя проворными прыжками настиг убегавшего. Потом все его тело словно бы хлестнуло вперед и вниз. В воздухе пронеслась черная извивающаяся молния. Было слышно, как одна из змей ударилась прямо в спину шемиту и тотчас обвила его шею и плечи.

Вопль пленника эхом заметался в стенах; Илам согнулся пополам, едва не сбитый с ног внезапно навалившимся весом. И все-таки он продолжал бежать. Он даже прибавил шагу, одновременно пытаясь сбросить со своей шеи чешуйчатые зеленовато-черные кольца...

Бежать, правда, было особо некуда; вскоре он оказался вблизи одного из столов. Между ним и шарахнувшимися придворными тотчас возникли два стражника, но предосторожность оказалась излишней. По полу прошлепали быстрые босые ноги: Хада Хуфи снова настиг свою жертву. Его тело опять метнулось вперед...

На сей раз змея слетела с его руки, как кнут. Хвост удава остался в ладони вендийца, а передняя часть туловища обвила лодыжку шемита. Хада Хуфи потянул на себя, и Илам потерял равновесие. И свалился на многоцветный мозаичный пол, извиваясь в объятиях сразу двух змей...

Жалко и страшно было смотреть на его предсмертные муки. Он катался по полу и бился, издавая пронзительные, придушенные крики. Эти крики постепенно слабели: первый питон все сильнее сдавливал его шею. К тому же у обеих змей были зубы. Пускай не ядовитые, но вполне пригодные для того, чтобы впиваться в тело полузадушенной жертвы...

Хада Хуфи спокойно и отчужденно стоял рядом, сложив на груди могучие руки. Вот он обозрел отвисшие челюсти придворных, потом устремил взор на царское возвышение. Вот Его Величество подал незаметный сигнал, и борец опустился на колено над пленником. Терпеливо, не торопясь, просунул он руки между тугими змеиными кольцами и головой козопаса. В следующий миг на его плечах вздулись узлы мышц, раздался сухой хруст. Илам дернулся в последний раз и затих.

Ибнизабу угодно было проявить милосердие.

Еще какое-то время вельможи завороженно смотрели на вендийца, двух змей и мертвого пленника. Потом вновь начали аплодировать. Они хлопали все громче и громче, пока на столах не зазвенела посуда. Хада Хуфи раскланивался, поворачиваясь туда и сюда. Хораспес стоял на возвышении, призывая зрителей приветствовать могучего гостя.

Конан расслышал, как за одним из ближайших столов изящная женщина в уборе из перьев обращалась к сидевшему рядом мужчине:

– Ты знаешь, борьба на такого рода праздниках нравится мне гораздо больше поединков с оружием... – Женщина говорила громко, чтобы быть услышанной среди всеобщего гвалта. – От вооруженных поединков того гляди весь аппетит пропадет. Кровь, грязь, ужас... Не люблю крови!

Сам киммериец в этот момент не мог сосредоточиться ни на одной мысли. Он только чувствовал некую легкость в голове, да чуть-чуть шумело в ушах. Все тело покалывали невидимые иголочки, и когда он попробовал напрячь руки, то не почувствовал никакой боли от ушибов.

– Итак, наш боец снова доказал свое искусство! – провозгласил Хораспес. Для того чтобы быть услышанным, ему приходилось кричать. – Но соревнование еще не окончено! Прославленному Хада Хуфи бросает вызов безымянный северный варвар, уроженец заснеженной кромки населенного мира! Мне рассказывали, будто ростом и свирепостью он не уступает нашему гостю из Вендии. Готовься же, Хада Хуфи, к еще более суровому испытанию своей силы и мастерства!

Когда прозвучали эти слова, двое стражников, стоявшие у стены, подошли к Конану сзади и легонько коснулись его спины остриями копий, приглашая подняться. Он вскочил на ноги и обернулся – все это одним быстрым движением. Он отмахнулся от копий, хотя одно из них и оцарапало ему плечо. Стражники посмотрели ему в глаза и увидели там нечто такое, что заставило их остановиться и отвести копья. Киммериец отвернулся от них, спихнул с дороги третьего стражника и вышел в решетчатую дверь.

Когда он оказался в кругу, на него обратились все глаза. Особенно пристально взирали на него густо подведенные глаза царицы Нитокар. Она даже перегнулась через неподвижную тушу своего царственного супруга, чтобы с улыбкой шепнуть что-то Хораспесу. Придворные поначалу встретили Конана шуточками и насмешками.

Он пошел прямо вперед, и смешки постепенно затихли.

Хада Хуфи как раз покрыл одеялом все еще обвитое змеями тело козопаса и оттащил его в сторону. Он коротко, оценивающе глянул на Конана. Потом поднял крышку второй корзины и склонился над ней. Когда он разогнул спину и повернулся, по залу прокатился возбужденный шепот.

На сей раз руки храмового бойца не были обременены столь тяжелым живым грузом. Однако смертоносность его оружия никаких сомнений не вызывала. Ибо вендиец держал на весу двух алых аспидов – легендарных отнимателей жизни с холмов Афгулистана. Горцы утверждали, что от укуса алого аспида человека постигает столь скорая и беспощадная смерть, что несчастный не успевает даже обратиться к Эрлику с Последней Молитвой, дабы обеспечить своей душе благополучное путешествие в рай.

Змеи были каждая длиной примерно в руку и казались изящными коралловыми украшениями на блестящих от масла мышцах вендийца. И было похоже, что даже сам Хада Хуфи обращался с ними с величайшим почтением. Он крепко держал обеих чуть позади шипящих, стреляющих язычками голов. И, в отличие от болотных питонов, не подносил к губам, чтобы поцеловать.

Конан тем временем добрался до центра мозаичного круга, где валялась худосочная бронзовая дубинка, оставшаяся от предыдущего поединка. Конан нагнулся и подобрал ее, не сводя глаз с противника. Не то чтобы это оружие показалось ему полезным подспорьем. Таким все равно не дотянешься мимо змей ни до головы, ни до тела вендийца. А если бросить, здоровяка им все равно не проймешь. Тем не менее лучше хоть что-то, чем совсем ничего, и Конан решил попробовать.

Он пригнулся и стал подбираться к Хада Хуфи кошачьим, крадущимся шагом. Зрители начали перешептываться: их удивляла его смелость, вероятно отнюдь не присущая большинству «добровольных» участников придворных игрищ.

Хада Хуфи поспешил отойти подальше от своих корзин и от прикрытого тканью тела предыдущего противника (под покрывалом еще происходили редкие судороги). Он держал руки широко разведенными в стороны – ни дать ни взять для объятия, приправленного ядом. На ястребином лице вендийца застыла привычная насмешливая гримаса.

Конан первым двинулся вперед и затанцевал, нанося легкие дразнящие удары то прямо, то наотмашь, метя когда по змеиным головкам, когда по здоровенным кулакам, их державшим. Вендиец без труда уворачивался, ловко отскакивая и отводя руки. Поплясав с ним таким образом некоторое время, Конан вдруг припал к самому полу, и его дубинка описала стремительный полукруг, целя Хада Хуфи в незащищенную лодыжку.

Удар был, конечно, не из смертельных, так что вендиец только сморгнул. Однако прикосновение сильно обозлило его – это было видно хотя бы по тому, как оскорбленно затрепетали его ноздри. Конан мигом выпрямился, но рука борца уже метнулась в гибком движении, и Конану в грудь понеслась живая стрела, напоенная убийственным ядом.

Одного лишь инстинкта было бы недостаточно для того, чтобы спасти киммерийца от укуса алого аспида. Даже отточенного инстинкта дикаря. Так что, наверное, разумное предвидение тоже сыграло свою роль. Он ждал чего-то в таком духе. Он еще выпрямлялся, а его дубинка уже шла вверх, чтобы отбросить прочь живую стрелу. Она перехватила алую вспышку возле самого горла, пронесла по дуге и швырнула назад – туда, откуда та прибыла. При этом в последний миг Конан выпустил и саму дубинку, чтобы змея на прощание не цапнула его за руку.

Заметив аспида, летевшего на него вместе с бронзовой колотушкой, Хада Хуфи нырком ушел в сторону, показав тем самым и свое искусство акробата, и должное уважение к выпущенной змее. Он мягко перекатился через плечо, умудрившись при этом удержать второго аспида на безопасном расстоянии от своего тела. Дубинка звякнула об пол и упала под одну из скамей, унеся с собой свившегося кольцами гада. Среди зрителей поднялась паника, люди с криками шарахнулись вон из-за стола. Кто-то отбежал прочь, кто-то вскочил на стол, удирая от ядовитых клыков.

Тем временем ловкий вендиец уже снова стоял на ногах, держа над собой змею, и был равно готов и к обороне, и к нападению. Он не учел одного – решимости и потрясающей быстроты киммерийца, который немедля бросился прямо к нему. Схватив Хада Хуфи за плечо, Конан живо метнулся ему за спину. Одна его рука обхватила толстую шею храмового бойца, другая рванулась вверх – к запястью руки, державшей змею.

Его пальцы скользили по намасленной коже вендийца, и приходилось еще думать о том, чтобы не напороться на змеиные зубы. Конан сжимал бычью шею врага мертвой хваткой, уворачиваясь от ударов, – Хада Хуфи все старался «укусить» его змеей.

И вот тут-то, когда двое сцепившихся мужчин выясняли, кому из них в этом мире быть волком, кому – козой, вот тут-то и сказались на Конане недавние побои и плен. Киммериец почувствовал тяжесть во всем теле, происходившую даже не от боли, – ее-то он в своей полной опасностей жизни давно выучился презирать! – а от пытки путами и неподвижностью, тянувшейся полночи и все утро.

При других обстоятельствах его сила, помноженная на ярость, просто смела бы любого» вставшего у него на пути. Разве в прошлом ему не доводилось ломать такие же толстые шеи, притом что он едва видел их обладателей сквозь багровую пелену варварского боевого бешенства, застилавшую взгляд?.. Теперь – не то. После ночи в тюремной камере в измученных руках и плечах сохранились лишь жалкие остатки прежней мощи. Алая смерть шипела все ближе, подбираясь к его горлу. Он только поспевал обороняться и ощущал себя израненным волком, которого разъяренный бык вот-вот взметнет на рога.

И зрители это почуяли. Удравшую змею к тому времени благополучно прикололи копьями стражники; соответственно, прекратились крики и беготня, так что слышен был лишь заинтересованный шепот. Сто человек напряженно следили за схваткой, предвкушая неминуемый смертельный исход. Особенно упивалось зрелищем царское окружение – за единственным исключением девчонки Эфрит, которая так и просидела все время, упрямо глядя в сторону.

Даже царь Ибнизаб приподнялся на локте, чтобы не пропустить мгновенного удара ядовитых клыков, который и положит конец поединку.

Конан ощущал на себе их жадные взгляды. Еще он чувствовал, что постепенно теряет выгодную позицию. Гибкие, скользкие от масла плечи и шея Хада Хуфи напрягались и извивались под его рукой, мало-помалу выворачиваясь из отчаянной хватки. Спасибо и на том, что вендиец не мог выпустить из руки змею. По всей видимости, у него не было средства ни от яда алого аспида, ни от его нерассуждающей ярости. Так что одна рука храмового бойца была занята рептилией, а вторая силилась разогнуть руку киммерийца, пытавшегося его задушить.

Между тем аспид был в бешенстве. Он то и дело разевал бледную пасть, роняя капли прозрачного яда. Там, где они попадали Конану на кожу, вздувались багровые пузыри. Извивающееся ярко-красное тело больше не держалось за руку Хада Хуфи; оно хлестало обоих соперников по лицам, словно окровавленный кнут.

Вендиец неожиданно подался вперед, напрягая плечи и стараясь сбросить с себя вцепившегося киммерийца. Рука Конана начала соскальзывать с потной и масляной, пахнущей мускусом кожи... но тут змеиный хвост опустился на шею Хада Хуфи, и молодой варвар понял, что у него еще есть шанс.

И он им воспользовался. Он схватил чешуйчатое тело там, где оно касалось плеча Хада Хуфи, и скрестил запястья у основания шеи вендийца, плотно обхватив ее живой красной удавкой.

Освободившись от захвата, борец пробежал несколько шагов вперед, увлекая за собой ничуть не сопротивлявшегося Конана. Потом до него дошло. По-прежнему крепко удерживая голову змеи, он принялся извиваться и гнуться, но все без толку. Усталые мышцы Конана получили отдых, и справиться с ним сделалось не так-то просто. Он только все туже затягивал импровизированную удавку.

Придя в окончательную ярость, Хада Хуфи вновь попытался достать его змеиными клыками через плечо. Но теперь голова аспида пребывала в опасной близости от его собственной шеи, а у Конана, наоборот, прибавилось простора для маневра. Хуже всех при этом приходилось несчастной змее. Она уже не пыталась кусать воздух и держала обмякшую пасть полузакрытой, а глаза от прилива крови выступили из орбит.

Лицо вендийца тоже начало распухать и темнеть, а ноги – заплетаться на мозаичном полу. Конан держал его настоящей хваткой душителя, заставляя выгибаться назад. Пережатое горло больше не пропускало ни глотка воздуха, лишь синие губы безмолвно произносили проклятия, а руки тянулись к противнику – схватить!.. разорвать!..

Он видел над собой лицо Конана – близко, но не достать. Оно было почти так же черно от ярости, как его собственное – от удушья. Киммериец полностью сосредоточился на том, чтобы удержать соперника и ни в коем случае не разжать рук, – он чувствовал, что в этом была для него единственная возможность победы.

И при этом боковым зрением, сквозь застилавший глаза кровавый туман, он видел движение. Дворцовые стражники медленно приближались, держа наготове копья и поглядывая в сторону тронного возвышения. Они явно ожидали распоряжений. Неужели какому-то проходимцу-варвару будет дозволено убить иноземного борца, за которого были заплачены бешеные деньги?..

Конан повернул еще сопротивлявшегося Хада Хуфи таким образом, чтобы он оказался между ним и двоими ближайшими стражниками, равно как и между ним и возвышением. Все царственное семейство смотрело на него раскрыв рот, даже юная Эфрит, не сумевшая удержать маски наигранного безразличия. Хораспес был несомненно обеспокоен неожиданным оборотом так называемого состязания. Царицу же Нитокар необыкновенно забавляло происходившее. Она возбужденно нашептывала что-то на ухо супругу, и ее губы, накрашенные темной помадой, улыбались. Выслушав, царь Ибнизаб коротко махнул рукой. Стражники сейчас же отодвинулись назад, на свои прежние места по периметру круга.

Видел ли вендиец их отступление? Понял ли, что вместе с ними его покидала надежда? Трудно сказать! Его глаза начали уже закатываться в глазницах, но бился он отчаянно. Он даже выпустил повисшую голову аспида и обеими руками вцепился в чешуйчатую удавку, глубоко впившуюся в тело. Его толстые пальцы никак не могли ее подцепить. Он стал царапать руки Конана, раздирая побелевшие костяшки его пальцев... Хватка не ослабевала.

Тем временем змея, освободившаяся наконец от хозяйских пальцев на шее, понемногу начала оправляться. Ее сумеречное сознание, должно быть, едва воспринимало чьи-то руки, стиснувшие середину тела и хвост. Алый аспид снова обнажил клыки, голова заметалась туда-сюда, раздавая бесцельные покамест удары. Киммериец замер от ужаса. Он больше не мог защититься от ядовитого укуса. Но он скорее умер бы, чем выпустил полузадушенного вендийца.

Исход наступил мгновением позже. Голова алого аспида метнулась вперед... и погрузила зубы в ухо Хада Хуфи.

Храмовый боец, уже, казалось бы, неспособный ощутить страдания плоти, раскрыл залитый пеной рот в беззвучном, мучительном крике. Страшная конвульсия потрясла его тело и наконец-то оторвала его от Конана – да тот и сам с отвращением отшвырнул его прочь. Аспид так и остался у вендийца на шее и даже не разжал зубов, вонзившихся в ухо. Ухо мгновенно и жутко распухло, точно чудовищная серая поганка. Хада Хуфи схватился за него, прошел, запинаясь, еще два шага и рухнул лицом вниз. И умер, так и не издав больше ни звука.

Глава восьмая Пророк погибели

Зрители, сидевшие за столами, разразились рукоплесканиями. Конан, покачиваясь от неимоверной усталости, стоял посередине и ждал, каково будет следующее испытание. Стражники между тем убили алого аспида, пригвоздив его копьями к бездыханному телу Хада Хуфи. Потом появились слуги и опасливо уволокли прочь змеиные корзинки и прикрытые одеялами трупы. Конану оставалось только гадать, какая награда достанется победителю. Свобода? Смерть?.. Или что-нибудь совершенно особенное?..

Пока он стоял так, измотанный и опустошенный, – даже ярость выгорела в его душе, – со стороны тронного возвышения к нему приблизились две улыбающиеся девушки-служанки. Обе молодые, хорошенькие и не слишком стесненные одеяниями. Короткие льняные тоги позволяли рассмотреть изящные босые ножки. Служаночки взяли Конана под руки и повели его с собой.

Приближаясь к возвышению, он все явственнее ощущал на себе пристальный взор темных, густо подведенных глаз царицы Нитокар. Варвар заподозрил, что его вели к трону именно по ее повелению. Остальные члены высочайшего семейства тоже поглядывали на него с некоторым интересом, но вполовину не так, как она. Лишь Хораспес впивался в него глазками-бусинками и выглядел весьма раздраженным.

Конан почти ожидал, что девчонки подведут его к царице, однако ошибся. Они направили его в обход низкого столика перед возвышением и усадили на пухлые подушки рядом с посланцами из Ирука. Конан сел и вновь оказался недостоин высокого внимания Нитокар.

Почти сразу после этого, к восторгу царедворцев, была подана еда. Слуги внесли на широких золотых блюдах фрукты, хлеб и сыр. Все это очень быстро разобрали, пока слуги шли вдоль столов. За золотыми блюдами последовали серебряные чаши со всевозможными соусами и запеканками. Гости черпали оттуда прямо горстями.

И наконец в зал вкатили огромную бронзовую колесницу. В ней, над жаровней с рдеющими углями, покачивалась на цепях и аппетитно шипела цельная туша здоровенного вепря. Полуголый, обильно потеющий повар принялся разделывать и раздавать мясо. Этот повар был еще крупнее Хада Хуфи и вполне сошел бы за его старшего брата, если бы не типично шемитские черты лица.

Сидевшим за гостевым столом доставались лучшие кусочки каждого блюда. Пользуясь моментом, Конан запил малоприятные воспоминания о минувшей схватке полновесным кувшином вина, после чего принялся восстанавливать силы, поглощая фрукты, мясо и хлеб. Девушки-служанки оставались подле него. Они большей частью молчали и очень мало ели – разве по маленькому кусочку того и сего. Занимались они в основном тем, что разглаживали заботливыми руками шишки и шрамы на его широких мускулистых плечах.

Конан все приглядывался к козлобородым северянам-ирукийцам, сидевшим неподалеку. Один из них показался варвару менее заносчивым и надменным, чем все остальные. Не попытаться ли заговорить с ним?..

– Привет тебе, добрый человек, – обратился он к нему на кофитском диалекте, которого, как он надеялся, местные жители не знали. – Роскошный пир, правда? И кажется мне, что вон тот малый с мясницким ножом, так доблестно одолевающий дикого вепря, выстоял бы против целой фаланги тяжеловооруженных аргосийцев!

Посланник успел опрокинуть в себя немалое число чаш, и на шее у него уже висела довольно неряшливая рыжеволосая красотка. Он посмотрел туда, куда указывал Конан, и рассмеялся:

– Ты прав!.. Видят Боги, я сам в битвах пару раз ссаживал с коня этого молодца!.. – Потом он повернулся к варвару и сощурился, пытаясь сосредоточить на нем взгляд. – Но погоди!.. Ты не кофит. Немедиец, наверное?..

– Я из Киммерии, – сказал Конан. – Это еще севернее.

– Ах да!.. Ты, должно быть, горный кочевник. Наслышан, наслышан... Что ж, за твой успех, киммериец! – И он приветственно поднял кубок, расплескав половину. – Здорово же ты угомонил того вендийского демона и его змей!.. Правду сказать, на мой вкус подобное развлечение отдает варварством. У нас в Ируке на царском пиру такого бы не потерпели!.. – Он обвел взглядом веселившихся придворных, потом вновь уставился на Конана. – Но ведь ты, насколько я понимаю, не по своей воле в это дело ввязался?..

Конан мотнул головой:

– Нет, конечно. Просто меня застукали в неположенном месте в неположенный час, вот и все.

– Да уж, порядки у этих южан... – проворчал посланник. Обернувшись через плечо, он посмотрел на царственное семейство, с которым как раз беседовал предводитель ирукийцев. – Но, как говорится, попал в Абеддрах, чти абеддрахский закон. – Он передернул плечами. – Ну и что теперь с тобой будет?

Конан нахмурился и наклонился поближе, покосившись при этом на девушек и уверившись, что они не подслушивали разговора.

– Понятия не имею, – честно признался он ирукийцу. – Думаю только, меня посадили за этот стол не иначе как по повелению царицы...

Посланник поднял брови и рассмеялся:

– В таком случае – удачи тебе, друг мой!

Конан наклонился еще ближе, почти коснувшись завитой бороды собеседника.

– Почему? – спросил он. – Что ты знаешь о ней?

– Я знаю только то же, что и все, – был ответ. – А именно, что ее сластолюбие воистину беспредельно. Да ты только посмотри на нее! Неужели самому не ясно, в чем дело?.. – И он стрельнул глазами в сторону возвышения, где покоилась почти нагая фигура перезрелой красавицы. – Еще говорят, что любовникам не приходится опасаться ее мужа. Его здоровье и силы отнюдь не позволяют ему наведываться к супруге... – Тут он насмешливо покосился на Конана. – Однако остерегись, киммериец. До меня дошли какие-то сплетни о том, что Ее Бесподобие бывает несколько... груба с неопытными юнцами вроде тебя, так что они не задерживаются надолго подле нее.

Конан внимательно слушал его. Потом спросил:

– А что там насчет того, что она якобы отравительница? Поговаривают, будто она уже свела в могилу прежнюю жену Ибнизаба, а теперь и его хочет следом отправить...

Услышав это, посланник так и отшатнулся от варвара. Никакого удивления он, впрочем, не выказал, лишь опасливо уткнулся в свой кубок, а потом поставил его перед собою на стол. Его хмельное расположение к собеседнику неожиданно улетучилось.

– Воистину, незнакомец! – пробормотал он. – Каким образом простой посланник далекой страны может быть посвящен в столь интимные стороны жизни Абеддрахского Правящего Дома?.. Не мне о них судить, но подобное, если и происходит, всегда сохраняется в строжайшей тайне, и... – тут он сурово нахмурился, – ...и тайна эта слишком опасна, чтобы болтать о ней на многолюдном пиру!

Конан кивнул, но заметил:

– А пренебрегать ею, по-моему, еще опасней.

Посланник моргнул, показывая, что слышал, и вновь обратился к еде и питью, не вступая в дальнейшие разговоры. Конан пришел к выводу, что больше от него ничего не добьется, и отдался нежным заботам своих спутниц.

Девчонки вполголоса сплетничали по-шемитски, разминая его одеревеневшую спину. Конан обнял их и принялся щекотать, чем несказанно развеселил обеих. Игра, однако, далеко зайти не успела.

Хораспес, царский советник, спустился с тронного возвышения и прошел на середину зала. Минуя стол посланников, он приветствовал сидевших за ним замысловатым придворным поклоном, притом ухитрившись некоторым образом адресовать свой поклон всем, кроме дюжего киммерийца. Хораспес двигался с видом полной уверенности в себе. Он нес в руке короткий скипетр, с которым играл, сидя в кресле.

Выйдя на середину, Хораспес вновь повернулся лицом к посланникам и царской семье. Присутствующие постепенно притихли, а слуги выкатили прочь колесницу с висевшим на ней кабаньим скелетом. Конан обратил внимание, что почти все слуги покинули зал, – кроме нескольких, еще разливавших вино. Хораспес выждал некоторое время, добиваясь полной тишины. Потом он заговорил:

– О мои Царь и Царица, о вы, вельможи, украшение Абеддраха и иных стран! Настал час размышления, о котором я несколько ранее вам говорил. Мне вовсе не хотелось бы умалять суровой проповедью ваше царственное веселье... – он развел руки и одарил высокое собрание благословляющей улыбкой, – ...и я ни в коей мере не собираюсь этого делать. – Хораспес уронил руки, как бы покончив с неприятным, и продолжил: – Однако все мы с вами – люди, облеченные положением и властью, неизменно памятующие об ответственности, доставшейся нам вместе с благородством происхождения. Каждый из нас больше жизни ценит божественный порядок вещей и закон жизни, присущий шемитам. В том числе и я, хотя я всего лишь новичок в сей стране, столь возлюбленной Эллаэлем...

Среди слушателей раздался одобрительный ропот:кто-то разделял мнение пророка, кто-то был просто доволен тем, что Хораспес не стал проповедовать божественных истин. Оратор же просиял улыбкой и принялся развивать свою мысль:

– Нам, жителям благословенного Шема, Богами завещано быть ученейшими из людей. Язычники, обитающие на севере и на юге, все еще прославляют своих божков, столь же низких, сколь и ничтожных. Этим народам не дано света истинной веры. Их поклонение отвратительно и грязно, а имена их божков режут слух посвященного: Эрлик, Гвалур, Ортикс, Кром...

Пророк произносил имена чуждых Богов нарочито неправильно и притом гримасничая. Это немало насмешило слушателей – почти всех, кроме Конана, который, наоборот, свирепо нахмурился.

– Только мы, взращенные в колыбели Познания, что величаво раскинулась по обе стороны могучего Стикса, только мы постигли и познали природу истинных Сил, правящих порядком вещей во Вселенной, двоих вечных Богов, чей непреходящий спор определяет судьбы смертных – как в этой жизни, так и в последующей... Первый из них – это возлюбленный всеми дышащими тварями Бог Солнца. Много имен у этого Бога, но здесь, в Абеддрахе, его чаще всего славят под именем Эллаэль. Другой же – Сэт, Бог вечно грозного Воздаяния, чьи зримые воплощения суть змея и шакал. Одному Богу мы поклоняемся, другого страшимся и ненавидим. Но при этом мы знаем, что их борьба, длящаяся от века, и есть то, что движет Вселенной...

И вот, – продолжал Хораспес, – наши мудрецы, благодатью дарованных им божественных откровений, а также посредством столетних наблюдений за небесными сферами, равно как и занятий священными науками, наконец вывели всеобщий закон жизни, касающийся как небесных иерархий, так и смертного мира. Все подвластны ему, от самих Богов и их благословенных потомков, что на краткое время приходят царствовать над нами здесь, на земле... – тут он низко поклонился царю Ибнизабу, – ...и от благородных вельмож до последних рабов и даже зверей полевых.

Он замечательно прост, этот закон, наконец-то явленный разумению смертных. Он – как светоч, который мы несем в мир во славу вечного Эллаэля и провозглашаем: да живет и здравствует вовеки все то, что служит справедливости и добру!.. – Хораспес сделал благочестивую паузу, торжественно раскинув руки в стороны. Но потом сияющая улыбка пропала с его лица, брови сдвинулись, а раскинутые руки упали.

– Трудно это, – сказал он, – трудно и почти невозможно! Как облечь словами величайшую трагедию нашей эпохи? Как могло случиться, чтобы люди, живущие по ту сторону великого Стикса, люди, населяющие пределы Стигийской империи, поклонялись силам Тьмы и их Господину – тому, кого ненавидит все живое, проклинаемому и престрашному Сэту?!.

Эти слова пророка вызвали озабоченные перешептывания в толпе. Пауза, впрочем, не затянулась.

– Я сам стигиец, – сказал Хораспес. – Я учился в храмовой школе, я был жрецом, а позже – изгнанником этой страны, постигнутой Ночью. Таким образом, не удивительно, что меня очень часто спрашивают – почему? Каким образом, спрашивают меня, вышло так, что целый народ поклонился злу? Что за нечистые узы столь крепко связали с Сэтом мою несчастную родину?

Хораспес взмахнул руками, словно отгоняя какое-то мерзкое существо.

– Я не смею надеяться отыскать ответ на этот вопрос, ибо моя вера столь сильно разнится от веры большинства моих соплеменников. Отважусь лишь предположить, что виною всему – судьбоносная неспособность стигийцев породить мужа, достойного воспринять и власть, и соответствующее поклонение... Так, как это удается шемитам. Ибо, когда государством начинают править священнослужители, их власть становится столь сильна, что может ввергнуть целый народ в пучину пагубного заблуждения!.. Вот мое суждение; глубже этого не смею я заглядывать в темные бездны прегрешений стигийцев. Ибо, распознав истинную природу присущего им порока, я отрекся от их богохульственных кощунств и ради спасения души своей бежал в более праведную страну!

И вот, о благородные гости, ныне с высот собственного опыта говорю вам: эти люди столь же тверды волей и сильны духом в своем стремлении к злу и тьме, как и мы – в нашем стремлении к правде и свету. Также и в науках и разных искусствах они продвинулись ничуть не менее нас, вот только такова природа этих искусств и познаний, что ни один истинно праведный и мудрый народ – например, такой, как шемиты, – не потерпел бы их и не стал им потворствовать. А кроме того, Стигия с давних времен славится богатством и военной силой. И это известно властителям Шема, но не вселяет в них, увы, должного опасения... – Тут Хораспес бросил многозначительный взгляд на приезжих из Ирука. – Ныне же между двумя империями царит мир, и кое-кому кажется, будто это во благо... – Пророк нахмурился еще больше, и сделалось ясно, что он-то придерживался совершенно иного мнения. – Когда царит мир, – продолжал он, – наука неутомимо продолжает свой путь. Во всех Хайборийских странах никто не сравнится с нами в искусстве обработки металла и камня. Врачебные науки расцветают, как никогда. Наши жрецы, смиренно почитающие Эллаэля, изобрели столь совершенные способы бальзамирования умерших вельмож и их возлюбленных слуг, что души почивших беспрепятственно переносятся в Лучший мир и блаженно успокаиваются в следующей жизни. Вдумайтесь только, каких высот достигло познание! Каждый из сидящих на этом пиру вполне может надеяться, что однажды прибудет в объятия Эллаэля со всеми своими богатствами, живностью и избранной челядью, дабы занять подобающее место в Его горнем царстве и радостно служить Ему на небесах!

Но вдумаемся, о правоверные! Заняв предначертанное нам место среди почитаемых предков, сумеем ли мы должным образом заявить там о своем положении и правах? Нужно хорошо приготовиться к этому, о друзья, и преисполниться непоколебимой решимости править Заоблачным миром так же, как мы ныне правим этой землей!

Наше время есть время общественных смут, когда подвергаются сомнению праотеческие заветы. В наши изобильные дни каждый богатый торговец высекает гробницу в скале и наполняет ее драгоценным посмертным приданым. Даже последний нищий способен собрать несколько монет, дабы тело его подвергли хотя бы самому дешевому бальзамированию и снабдили какой-никакой едой, – ибо даже нищие питают пусть жалкую, но надежду войти в Дом Эллаэля. Каждый пытается заглянуть в Вечность! Насколько же обстоятельнее должны готовиться к Последнему путешествию такие, как мы с вами?..

Наши зодчие и правители, каждый в своем ремесле, ныне также достигли небывалых высот. Мы способны возвести укрепления, которые не сможет взять ни одна армия мира. И гробницы, которые будут столь же гордо выситься тысячелетия спустя. Истинно говорю вам, о шемиты!.. Применим же в полной мере все эти познания и искусства, дабы завоевать свое место в Высшем Мире, ибо Эллаэлю любезны сильные!

И помните, правоверные: сей, зримый нами мир в глазах Вечности – что капелька воды для могучего Стикса, яростного в своем весеннем разливе. Так может ли быть у быстролетного земного века иная цель, кроме подготовки к следующей жизни? Тот, кто понесет сегодня расходы, упрочит свое место в Доме Эллаэля, а может, даже и возвысится! И коль скоро это так – пренебречь своим священным предназначением было бы, самое меньшее, недопустимой ошибкой!

...И вот тут жреца перебил голос, прозвучавший совсем рядом с тем местом, где сидел Конан.

– Постой, жрец! – воскликнул кто-то, воспользовавшись краткой паузой в сплошном потоке красноречия пророка. – Дай сказать словечко! Уж не хочешь ли ты убедить нас, будто ничтожные проблемы здешнего мира станут преследовать нас и в следующей жизни?..

Это говорил тот самый ирукийский посланник, с которым Конан не так давно пытался завязать беседу. Они тогда коснулись довольно скользких тем, и посланник даже задумался, не стоит ли проявить умеренность в питии. Но потом поборол свои сомнения, опрокинул еще несколько полновесных бокалов... и вот теперь его голос, резкий голос воина, звучал на весь зал.

– Я что-то не припомню, чтобы на священных табличках было написано что-то подобное! Я как-то привык думать, что на том свете между всеми людьми мир и благолепие... и кроткая благодать Эллаэля...

– Позволь ответить тебе, о благородный посол, – начал было Хораспес, но был сразу вновь перебит.

– Не-ет, жрец, дай уж договорить до конца! – Посланник, привыкший, видно, гонять воинов по площадке для упражнений, мог перекричать кого угодно, даже весьма опытного оратора вроде Хораспеса. Его сотоварищи пытались урезонить его и принудить к молчанию, но он стряхнул их руки. – Я к тому, что если ты добиваешься, чтобы, значит, наше Ирукийское царство вбухало все свои богатства в расписные могилы и всякие там памятники, а заодно позволило разбогатеть тебе и твоим приятелям-жрецам, – ну так не трать времени даром! У нас, чтобы ты знал, более спешных дел невпроворот...

Пока он говорил таким образом, Хораспес двинулся в его сторону и подошел вплотную к столу с другой стороны, оказавшись, таким образом, совсем рядом с Конаном. Киммериец видел, как пророк быстро наклонился вперед и, протянув руку над мраморной столешницей, как бы дружески коснулся ладонью плеча посланника. Ирукиец сперва сердито дернулся, но потом вновь опустился на свою подушку. Хораспес же заговорил убедительным тоном, пристально глядя ему в лицо:

– Я понимаю, о брат мой, ты, как и многие, не свободен от сомнений. Но, умоляю тебя, не перебивай. Вскоре все будет объяснено, и, надеюсь, тебя удовлетворит мое объяснение... – Он сделал широкий жест свободной рукой, той, в которой был жезл, охватив весь круг слушателей, и сказал: – Вот единственное доказательство, которое я могу тебе предъявить. Ибо люди не зря называют меня пророком...

Все это время он не выпускал Конанова соседа по столу, и тот притих под его рукой самым странным образом. Конан почувствовал нечто зловещее в его внезапном молчании и даже потянулся к соседу – не нужно ли помочь?.. – но две служанки буквально повисли на нем, держась мертвой хваткой, и как будто в испуге взирали снизу вверх на Хораспеса. К тому времени, как киммериец стряхнул их с себя, советник уже выпрямился и отпустил плечо усомнившегося ирукийца.

Тот, по всей видимости, разом утратил свой воинственный пыл. Просто сидел и молча смотрел на Хораспеса. На нем был длинный дорожный плащ, но между плащом и рубашкой виднелась узкая щелка – как раз там, где соединялись смуглое плечо и прожаренная солнцем шея. И Конану померещился на теле ирукийца мертвенно-белый след, словно бы оставленный пожатием невероятно сильной ладони...

Сотоварищи посланника и его рыжеволосая зазноба вновь обнимали его, и он тупо кивал в ответ на их уговоры...

Хораспес же вновь обратился к собравшимся царедворцам:

– Дабы помочь вам воспринять пророчества, которые я вам принес, мой помощник Нефрен и его рабыня воскурят благовония...

По знаку пророка на середину зала вышли двое: тот высокий, худой малый с мечом при бедре и юная девушка-рабыня. Оба держали в руках дымившиеся кадила. Они разошлись в разные стороны и не спеша двинулись вдоль столов. Одной рукой они высоко поднимали кадильницы, другой – помавали папирусовыми веерами, направляя клубившийся дым в сторону слушателей. Конан отметил, что особая кадильница была установлена позади него, перед царским помостом.

Когда тощий телохранитель пророка проходил мимо, вид его безжизненной физиономии внушил Конану величайшее отвращение. Киммериец замахал руками, пытаясь отогнать змеившиеся струйки дыма, но это было бесполезно: запах, острый и пряный, разливался со всех сторон и упорно лез в ноздри. От него на какой-то миг закружилась голова, а перед глазами в свете масляных ламп вспыхнула неяркая радуга.

Носители кадил завершили свой круг, и Хораспес подошел к пустому, ничем не украшенному участку стены в дальнем конце зала. Встав там, он поднял жезл высоко над головой. По всей видимости, жезл представлял собой своего рода писало; Хораспес принялся чертить им по стене. Жезл оставлял за собой ярко-красные следы, складывавшиеся в волнистые, петельчатые письмена Шема.

Пророк кончил писать, и Конан вглядывался в начертанное им слово, тщетно силясь его разобрать, пока наконец не услышал, как его вполголоса произнесла одна из служанок.

– Джазарат... – прошептала она.

Насколько было известно Конану, это значило «Судный День». То тут, то там в зале присутствовавшие начали произносить то же слово. Оно звучало, словно шорох тростника, колеблемого первым дыханием близкой бури.

– Не страшитесь, о соплеменники! – провозгласил Хораспес. – Ибо я не открою вам всего того, что прозрело мое духовное око. Я пощажу вас, сокрыв наихудшее. Вы должны лишь смотреть, смотреть на сии письмена, смотреть и постигать их значение...

Тощий телохранитель Нефрен пошел вдоль стены, вытягиваясь во весь свой нечеловеческий рост и одну за другой гася зажженные лампы. Он прижимал горящие фитильки ничем не защищенными пальцами, но не было заметно никаких признаков боли. Конан пригляделся и заметил: чем темнее делалось в зале, тем – удивительное дело! – ярче становилась надпись, начертанная Хораспесом. Она так и горела на бесцветном матовом камне.

Он прислушался к собственным ощущениям и понял, что помимо собственной воли не отрываясь вглядывается в письмена. Сперва они просто светились у него перед глазами. Зато потом... Потом у Конана попросту волосы зашевелились на затылке. Буквы замерцали и задвигались!Они извивались, точно красные змеи, с которыми ему не так давно пришлось сражаться!..

Еще миг – и буквы вспыхнули ярким огнем, а потом разлетелись в разные стороны, словно горящие листья, подхваченные внезапным порывом ветра! Конану даже показалось, будто вместе с письменами рассыпались и самые камни стены. Однако произошло это совершенно бесшумно – в стене как будто открылось большое, с неровными краями окно, и сделалось возможно заглянуть сквозь него в совершенно другой, яркий, красочный мир. Слева и справа от себя Конан услышал изумленные ахи и охи и понял, что ему не примерещилось: остальные зрители увидели то же, что и он. Киммериец даже покосился на стражников, чьи фигуры выхватывали из полумрака отблески неверного света. Стражники стояли с видом полного безразличия; похоже, сверхъестественное посягательство на безопасность дворца их нисколько не волновало. Конан сообразил, что окно было магическим, и привычные воины это хорошо понимали.

– Вот он перед вами, мои благородные господа, – послышался голос Хораспеса. – Вот он, величественный памятник, неприступная крепость, изваянная из камня, плоти и крови! Торжественное свидетельство того, как может достойный правитель сплотить вокруг себя свой народ! Символ всего, чему мы с вами поклоняемся в земных воплощениях Всемогущих Правителей!..

Пока он говорил таким образом, завеса пыли, мешавшая рассмотреть вид за волшебным окном, понемногу рассеялась, и Конан, к своему немалому удивлению, увидел перед собой залитый солнцем пейзаж. Не удержавшись, он даже покосился наверх, на окна зала. Окна были темны: снаружи царил поздний вечер. Тем не менее перед ним сиял полдень в пустыне. Молодой варвар ощутил горячее, пыльное дыхание ветра и услышал нестройный ропот толпы, собравшейся под открытым небом. На расстоянии какого-то полета стрелы от царского возвышения трудилась ватага рабов, тащившая на деревянных салазках огромную каменную глыбу. Конан услышал ритмичную песню, помогавшую им в работе, и щелканье кнута надсмотрщика. Его ноздрей коснулся едва уловимый запах пота.

Киммериец понимал, что перед ним было чудо. Ночь, внезапно превращенная в день, и город, внезапно сменившийся пустыней. Но в остальном это была самая обычная сцена тяжелого подневольного труда... была бы, если бы на заднем плане не высилось воистину поразительное сооружение, по направлению к которому, собственно, и тащили свою глыбу рабы. Это был титанический ступенчатый зиккурат, и белый треугольный фасад его прорезал столь же гигантский портал, более чем в двадцать раз превосходивший по высоте человеческий рост. Вершина его арки была только что сведена. Повсюду, точно муравьи, копошились и хлопотали строители. Движение человеческих толп направляли еле слышные в отдалении сигналы труб. Конан присмотрелся и вроде бы узнал очертания Ибнизабовой незавершенной гробницы. Неужели перед ним была та самая постройка, чудесным образом близившаяся к завершению?.. С другой стороны, чувствовалось в этой пирамиде нечто и от памятников Кеми – стигийского города, лежавшего далеко на востоке. Вот только пирамида Ибнизаба далеко превосходила их размерами.

– Так протекает сей труд и ныне, и в будущем, – провозгласил Хораспес. – Смиренный, каждодневный, не знающий устали труд во имя приготовления к следующей жизни. Велики усилия, и скуден их видимый плод, но зато какова будет награда!..

Пророк стоял в потоке света, лившегося из волшебного окна. Вот он взмахнул рукой – и сейчас же с шуршанием взвилась пыль и заволокла все перед глазами.

Все выше и выше вздымались тучи песка, пока полуденное небо не потемнело, а пыль не начала проникать в самый пиршественный зал. Потом ветер улегся и взметенный песок быстро осыпался наземь.

– Когда столь возвышенных людей забирает смерть, это не горе, но час их высшего торжества! – вещал Хораспес. – Сим засевают они поле своей последующей жизни!..

На сей раз небо было не таким ярким и солнечным, а под ним двигалась погребальная процессия. Стены полностью законченной пирамиды розовели в лучах восхода. Колоссальные врата стояли настежь распахнутыми, и выдвинутые вперед углы сооружения обрамляли их, словно простертые вперед лапы каменного сфинкса. К пирамиде тек нескончаемый поток колесниц, плакальщиц и носильщиков, нагруженных посмертными дарами. На фоне золотисто-розового утреннего горизонта виднелись замысловато украшенные саркофаги, влекомые на катафалках, и вереницы быков и коров, которых вели целые армии латников. Слышался гул голосов и похоронная песнь, исполненная печали, но вместе с тем и величайшей решимости. Конан ощутил на лице дуновение утренней прохлады.

– Так воздает правоверный народ почести своему правителю и Богам, – пояснил зрителям Хораспес. – Слово «слишком» изгнано и забыто: три пятых от плода всякого труда отдаются во благо Лучшего Мира. Была бы решимость и воля, а уж богатство найдется! Народ наш многочислен, и его ремесленники вполне в состоянии облечь величественный замысел плотью. И, как я уже говорил вам, братья мои, последние достижения в искусстве бальзамирования дают каждому среди нас, сидящих здесь, в этом зале, верную надежду облечься в сияющие ризы бессмертия!.. – С этими словами Хораспес повернулся еще раз обозреть величественную картину, созданную его колдовством.

И в это время вздохи и возгласы восхищения, раздававшиеся со всех сторон, сменились испуганными вскриками. Ибо на сцене неожиданно появилась еще одна группа скорбящих. Это были жрецы, облаченные в юбки из черной материи; многие из них болезненно сутулились и стонали, тогда как другие хлестали их по обнаженным спинам, а вместо кнутов в руках у них извивались живые змеи. Предводитель, худой, высокий, бритоголовый, был в маске шакала. Он что-то распевал резким голосом и высоко вздымал над головой резной символ, на котором скрещивались две оскаленные, клыкастые змеиные головы.

– Жрецы Сэта!.. – послышались кругом возмущенные перешептывания. – Стигийцы, да будь они прокляты!..

Молодой варвар и сам узнал в них стигийских жрецов – даром, что ли, он путешествовал по тому берегу Стикса.

Хораспес вновь повернулся к толпе, и на его лице была горечь.

– Увы, вы не ошиблись, шемиты. Ибо то, что я показал вам, есть не будущее, но настоящее. Только происходит все это не к северу от реки, а к югу, друзья мои, к югу! Знайте же, что и стигийцы давно стремились к тайне бессмертия, а их познания и ученость ничуть не уступают нашим. И пока мы радостно готовим себя к служению нашему Богу, они столь же усердно готовятся служить своему. Мрачен и упорен их труд, прославляющий темного Сэта!

Эти слова прозвучали меж стен зала, точно вопль скорби. Хораспес выдержал паузу и продолжал:

– Знайте еще, друзья мои: пророк на то и пророк, что ему открыто будущее. И я вам его покажу. Смотрите же, братья! Зрите День, Который Грядет, День, о Котором нам не дано знать, когда Он настанет! Зрите же и знайте: Он недалек!..

Хораспес снова взмахнул рукой, и вновь стремительно взвилась пыль, забушевала вихрем, заслоняя погребальную процессию и воздвигая перед глазами зрителей невероятные облака. Потом мгла рассеялась, но как бы не до конца, – на сей раз увиденное оставалось окутано зловещей и таинственной дымкой. Хмурое, предгрозовое, отливающее медью небо заливало серые пески мертвенным светом. Пейзаж за волшебным окном был сродни предыдущему, только гигантская гробница придвинулась еще ближе. Все было мертво, лишь медленно ползли над головами тяжелые облака. Ни человека, ни зверя. Величественное сооружение и то выглядело заброшенным и одиноким.

Потом послышался звук, поначалу совсем слабый, едва различимый. Начавшись с глухого, низкого стона, он постепенно ширился, делался все громче и наконец оглушительно прозвучал над пустыней, ворвавшись в зал чудовищным ревом непредставимо громадной трубы.

До Конана внезапно дошло, что невероятный звук издавали, распахиваясь, титанические врата пирамиды. Они медленно раскрывались наружу, страшно содрогаясь и скрежеща в высохших петлях. Бронзовые створки, понуждаемые незримой рукой, расходились все шире. Мертвенный свет, заливавший пустыню, не мог проникнуть во тьму, царившую за вратами. И вот наконец металл створок грянул в каменное обрамление, издав грохот и звон, разнесшийся на всю пустыню. И вновь стало тихо.

Все глаза были устремлены в непроглядно темный провал... И наконец оттуда гремящим строем вырвались боевые колесницы. Их влекли огненноглазые кони, ими правили суровые бритоголовые стигийские вельможи и воинствующие жрецы. Развевались потрепанные знамена некогда великой империи. Пышногривые кони, однако, казались живыми скелетами, заключенными в блестящие латы. Да и в неподвижных, заостренных лицах воинов на колесницах угадывалось нечто, говорившее о смерти. И тем не менее войско рвалось вперед с яростной энергией. Сверкали на солнце обитые металлом колеса, мелькали в бешеном вращении острые лезвия, установленные на ступицах...

А за колесницами выступали пешие армии – нескончаемые множества копейщиков с длинными, увенчанными крючьями пиками. Они шагали вперед с той же сверхчеловеческой живостью, что и вельможи на колесницах. Воинство казалось бесчисленным. Конан смотрел и смотрел, но конца процессии не было видно. Чернота ворот без устали извергала все новые орды всадников, копейщиков и стрелков...

Против кого же двигалась демоническая армия тьмы?.. Против безоружной толпы! Конан услышал подле себя возгласы испуганного удивления, присмотрелся и понял: несчастные противники, вернее, беспомощные жертвы стигийцев были, судя по одеяниям и головным уборам, шемитами! Кто-то пытался бежать от неминуемой расправы, но медленно, точно в дурном сне. Другие вытаскивали короткие мечи и пробовали дать отпор, но немногих храбрецов либо подминали безжалостно мчавшиеся колесницы, либо окружали всадники и пехота... Одним словом, сыны Шема терпели поражение. Конан видел, как один бородач, одетый богаче многих, размахивал церемониальной секирой, знаком власти сельского предводителя, и пытался организовать хоть какое-то сопротивление... Увы! Вращающиеся серпы стигийских колесниц мгновенно превратили его в кровавую пыль. Придворные, смотревшие из зала, встретили его гибель стонами и яростным криком.

– Смотрите, смотрите, о благородные! – возвысил голос Хораспес. Он отвернулся от волшебного окошка, за которым разворачивались сцены расправ одна страшнее другой. – Мой пророческий дар позволил вам до срока узреть День, Который Грядет, узреть возможное будущее, ибо увы нам! – всего вероятнее, что так оно и совершится в действительности... если только шемиты, одумавшись, вовремя не позаботятся о своей настоящей и особенно будущей жизни!

Он коротко взмахнул жезлом, и кошмар за волшебным окном начал блекнуть и меркнуть.

– Итак, я спрашиваю вас, о братья! В тот Великий День, когда небо зазвучит, словно огромный бронзовый гонг, в тот День, когда ничтожны и жалки окажутся усилия смертных, когда разверзнутся могилы, а великий Стикс потечет черным песком, – спрашиваю вас, о шемиты, сумеете ли в тот День выстоять против своих врагов? Ибо грядет великая битва, победитель которой навсегда завладеет всем миром!

Волшебное окно у него за спиной почти полностью померкло, распадаясь на отдельные мутные пятна. Эти пятна съеживались и на глазах у изумленного Конана вновь превращались в уже знакомые ему багровые письмена. И наконец остались прежние бесцветные камни, а надпись стекла по ним вниз, марая стену, точно расплавленный воск.

По мере того как слабело заклятие, породившее волшебные картины, в зале рос шум. Слышались возмущенные выкрики, царедворцы вскакивали на ноги и молотили по столам кулаками. Вновь зажглись лампы; многие, и мужчины и женщины, не скрывали слез, и все без исключения выглядели глубоко оскорбленными и жаждущими мести. Большинство смотрело на Хораспеса – кто умоляюще, кто гневно. Пророк открыл рот, словно собираясь продолжить свою речь, но внезапно передумал, обернулся в сторону тронного возвышения и простер руку к престолу.

Все взоры обратились на царя Ибнизаба...

Глава девятая Высочайшая награда

Впервые с самого начала пиршества царь Ибнизаб приподнялся со своего позолоченного ложа. Ноги держали его не слишком устойчиво, и на всякий случай монарх опирался руками на спинку дивана. Царица снизу вверх смотрела на своего супруга и ободряюще придерживала его за руку. Двое стражников приблизились и встали за спиной у правителя, готовые подхватить полуголую тушу, начни она вдруг валиться. Но Ибнизаб, выказывая истинно царское пренебрежение такой мелочью, как законы тяготения, даже отнял одну руку от спинки дивана и ораторским жестом простер ее к слушателям.

– Да укрепятся духом наши верные подданные... То, что показал вам пророк, не станет судьбой великого города Абеддраха. Ибо мы всей душой воспринимаем его советы и поучения. Мы давно уже отбросили мелочную заботу о делах этого мира и полностью посвятили себя упрочению нашего положения в будущей жизни.

Знайте же, о подданные! Мы тоже созерцали видения, дарованные нам при посредстве таинственных трав. Мы видели грядущие чудеса и грядущую славу. О жители Абеддраха, ваш царь с нетерпением ждет их пришествия! Должно и вам приготовиться с радостью покинуть этот мир, чтобы пробудиться для вечной жизни. Воистину, Эллаэлю Великому ведомо, как ревностно мы готовимся ко Дню, Который Грядет!

Голос царя, и поначалу-то не особенно звучный, сделался вовсе писклявым и бесцветным из-за одышки. Он опустил простертую руку, обрюзглая голая грудь ходила ходуном. Вот он снова вытянул руку, хотя и не так высоко, как в первый раз.

– К тому времени, когда мы наконец будем готовы к переходу в Мир Иной, наше посмертное обиталище должно стать самым великолепным из памятников по сю сторону Великой Реки. Любые затраты для нас – ничто. Только сегодня мы распорядились о покупке сотни прекраснейших лошадей: они будут сохранены до дня нашего успения, дабы вместе с конюхами и запасами корма послужить нашим знатным воинам для войны и развлечений. Все прочее также готовится – казармы для войск, писцы и певцы для нашего сопровождения... вплоть до ловчих свор и псарей. В последующей жизни не должно случиться ни малейшей нужды, о которой мы не позаботились бы загодя. Таким образом, наше предвидение... наша предусмотрительность полна и надежна. Не беспокойтесь же, о подданные, о нашей судьбе...

Энтузиазм царственного оратора возрастал на глазах, но о его силах этого, увы, никак нельзя было сказать. Его голос быстро слабел, он начал грузно наваливаться на спинку дивана, и диван зашатался. Царица Нитокар поспешно встала и помогла супругу опуститься обратно на ложе. Ибнизаб вовсю продолжал говорить, но никто, кроме находившихся совсем рядом, его больше не слышал, да и жесты, которыми он сопровождал свою речь, видела лишь склонившаяся над ним Нитокар. Хораспес же снова взял слово и елейным голосом продолжил речь Ибнизаба:

– О радость, благородные мои друзья! Итак, Абеддрахская держава тесно сплотилась вокруг своего мудрого и дальновидного правителя. Волею Эллаэля, да победим!.. – Пророк опустился на одно колено и отвесил низкий поклон в сторону тронного возвышения. – Прими, о великий царь, мою непреходящую преданность... Восславьте же, подданные, милосердных Богов, ниспославших вам такого царя! – Он поднялся. – А вы, о достопочтенные иноземцы, глубоко задумайтесь над тем, что я ныне вам показал. Засим – прощайте! Доброго отдыха вам всем до утра!

В очередной раз обведя широким жестом весь зал, Хораспес распустил высокое собрание. Последовали здравицы и рукоплескания; они показались внимательно наблюдавшему киммерийцу гораздо более прочувствованными, нежели обычная реакция придворных на монаршую речь. Конан поднялся на ноги вместе со всеми, но орать и хлопать себя по бедрам, как другие, не стал. Его миловидные подружки, по-видимому, это заметили и попытались скрыть от постороннего глаза его неподвижность, преувеличенно выражая собственные верноподданнические чувства.

Что касалось остальных присутствовавших в зале, то, если не считать замерших, как статуи, стражей, несколько подавленными выглядели лишь ирукийские посланцы. Они почтительно поклонились царской семье и один за другим направились к выходу. Чувствовалось, что пророчества Хораспеса глубоко потрясли их, но до конца не убедили. Наиболее подавленным выглядел Конанов недавний сосед, посланник по военным делам. Он был бледен и безо всякого выражения смотрел прямо перед собой, причем держал одно плечо заметно выше другого. Он все никак не мог прийти в себя от «нечаянного» прикосновения стигийца.

Видя, что все потянулись к дверям, Конан решился было затеряться в толпе и благополучно исчезнуть. Девчонки, однако, ухватили его за руки и принялись всячески уговаривать повременить. Им, конечно, нипочем не удалось бы его удержать, но тут Конан заметил еще и двоих стражников, направлявшихся в его сторону.

– Погоди, северянин, не спеши нас покидать! – раздалось за спиной.

Конан изумленно повернулся на голос: сам пророк Хораспес соизволил обратиться к нему! Между тем царский советник остановился подле него; круглое лицо расплывалось в улыбке, глазки-бусинки масляно поблескивали.

– Настает ночь твоей славы, варвар! – сказал он киммерийцу. – Своей силой и мощью ты завоевал себе право сидеть возле ног высочайшей четы. Возможно, до утра ты познаешь еще и иные дивные чудеса и вкусишь неведомые наслаждения... Смотри не окажись недостоин!

Он расплылся еще шире, чуть ли не подмигивая пленнику. Потом повернулся и проследовал далее к тронному возвышению, с которого его приветствовала царица Нитокар.

Перемолвившись с пророком, Нитокар посмотрела на Конана и тоже улыбнулась ему, и в этой улыбке, озарившей накрашенное лицо, молодой киммериец явственно прочел ненасытное желание – и самое что ни есть бесстыдное приглашение. У него почему-то пробежали между лопаток мурашки, он сам толком не понял отчего. То ли пробудившееся плотское желание было тому причиной, то ли недоброе предчувствие... Так или иначе, стражники продолжали торчать поблизости, и Конан позволил девицам увлечь себя обратно на шелковые подушки. Четыре нежные ладони снова отправились путешествовать по его плечам.

Почти все придворные, кроме знатнейших, уже удалились из зала, и слуги завесили выходы портьерами. Только на тронном возвышении еще лилось вино и передавались подносы со сладостями. Царь Ибнизаб возлежал на диване, окруженный родней и приближенными; он что-то неразборчиво бормотал, поводя в воздухе бледными, заплывшими жиром руками. Царица Нитокар склонялась над ним, ее длинная пектораль касалась его лица и груди. Конан видел, как она отвернулась и шепнула что-то двоим слугам. Те опрометью бросились исполнять неведомое поручение.

Спустя недолгое время они возвратились, вдвоем неся на раскрашенных носилках странное приспособление. Оно представляло собой пузатый сосуд на подставке из кованого золота в форме озерного лотоса. В самой сердцевине цветка покоилась на золотых лепестках хрустальная сфера, по всей видимости, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. Сферу покрывала золотая же крышка, от которой отходили всевозможные гибкие трубочки, похожие на тычинки невероятного цветка. Слуги опустили свой груз на низкий столик рядом с царским ложем, и Нитокар занялась странным сосудом. Она принялась сыпать разноцветные порошки в воронки, которыми кончались некоторые трубки; порошки эти хранились в самоцветных флакончиках и внутри ароматических шариков, подвешенных к ее поясу. Взяв серебряные щипцы, Нитокар позаимствовала с ближайшей жаровни горячих углей и устроила их под шаром...

Вскоре жидкость внутри сосуда начала пузыриться, из устройства потянулись вверх струйки желтого дыма. Царица взяла одну из трубок и поднесла ее к губам своего распростертого супруга, все так же безгласно изрекавшего указ за указом.

Сперва Ибнизаб не обратил никакого внимания на жену. Но она упрямо держала слегка закопченный дымом мундштук, вырезанный из слоновой кости, у него перед носом, направляя дым ему в лицо, и наконец царь повернул голову, встретившись с нею глазами. Нитокар бережно вложила мундштук ему в рот, что-то нежно сказала на ухо и отвернулась к своему устройству – поправить трубки на крышке. Потом взяла другой мундштук и энергично подула в него, так что в хрустальной сердцевине лотоса заметались пузыри и гуще прежнего заклубился желтый дым.

Как видно, изрядная порция дыма угодила прямо в легкие Ибнизабу: он задохнулся, все его тело судорожно напряглось, а дым начал выходить из ноздрей. Видя это, Нитокар алчно улыбнулась и стиснула его дрожащую руку. Потом склонилась и долго, убедительно шептала что-то на ухо мужу. И вновь дунула в трубку, отчего с ним приключилась новая судорога блаженства. Пальцы его свободной руки задергались и стали царапать. Хораспес, сидевший по другую сторону дивана, незаметно взял руку царя в свою. Нитокар с наслаждением наблюдала за впавшим в экстаз Ибнизабом. Лениво поглаживая его вспотевшее чело, она болтала и шутила с Хораспесом.

Пока царь вкушал неземные восторги, вдыхая дымок, люди, сидевшие на тронном возвышении, занимались каждый своим делом. Пророк беседовал с царицей, тощий телохранитель Нефрен внимательно слушал их разговор, а толстощекий мальчишка развлекался тем, что изводил слуг. В какой-то миг он дошел до того, что замахнулся на девушку-служанку кинжалом, выхваченным из поясных ножен. В ужасе шарахнувшись от блестящего лезвия, девчонка опрокинула кувшин с напитком, который держала. Слуга постарше наградил ее оплеухой за столь вопиющую неуклюжесть и выставил вон. Служаночка, всхлипывая, убежала, а высокородному отпрыску никто никакого замечания не сделал.

Юная царевна все это время сидела сама по себе, чертя писалом по дощечке и не обращая ни малейшего внимания на происходившее рядом с ней. Лишь один раз она бросила на старших членов семейства взгляд, в котором мешались ужас и отвращение. И вновь поспешно отвела глаза...

В конце концов Ибнизаб впал уже в совершеннейший ступор, костяной мундштук выпал у него изо рта. Сонное лицо раскраснелось, закатившиеся глаза были устремлены в неземные пределы. Царица щелкнула пальцами, и к дивану немедленно поспешили четверо сильных мужчин. Они подсунули руки под обмякшее тело, сцепили пальцы и отработанным движением, говорившим о немалом опыте в такого рода делах, вчетвером подняли Ибнизаба. Нитокар кивнула головой, и царя понесли прочь, – вероятно, в опочивальню. Вооруженная стража столь же привычно заняла места впереди и позади носильщиков.

Это послужило знаком полного окончания пира. Все сидевшие на тронном возвышении поднялись со своих мест.

Конановы подружки выскользнули из-под его рук, рассеянно блуждавших по упругим юным телам. Они стали побуждать киммерийца подняться, а Нитокар тем временем обратилась еще к двоим слугам, – судя по малости их одежд, ее личным приближенным. И притом евнухам; об этом говорили их нахальные взгляды и безволосая кожа смазанных маслом тел. Обращаясь к ним, царица все посматривала на Конана. Вскоре все трое стали спускаться с возвышения, направляясь туда, где сидел варвар.

– Что ж, мой отважный чужеземец, ты в самом деле довольно ловко разделался с Хада Хуфи! – Голос у Нитокар был низкий и звучный. Она говорила, а губы и брови изгибались самым бесстыдным образом. – Я, право же, рада: его представления со змеями успели изрядно мне надоесть! Но ты, наверно, вконец замучился, у тебя все болит...

Она стояла прямо перед ним, верные слуги – по бокам. Подняв унизанную кольцами холеную руку, царица неожиданно крепко стиснула его руку повыше локтя.

Конан с трудом принудил себя к неподвижности: его так и подмывало отпрянуть, избегая ее прикосновения. Он ответил:

– Воистину, госпожа, я в порядке. Эти две девушки только и делали, что растирали меня... – Оглянувшись, он с некоторым удивлением убедился, что девчонки торопливо уносили ноги по направлению к дальней двери. Только и было видно, как перекатывались при ходьбе две аппетитные попки.

– Вот как? Значит, тебе необходимо посетить мои покои: я сама проверю, хорошо ли они позаботились о твоих ранах, – заявила Нитокар. – Знай, я весьма искусна во врачевании и храню у себя множество мазей и притираний, способных быстро восстановить твою силу... – Ее рука еще крепче стиснула его бицепс, так, что накрашенные коготки впились в тело. Стоя между евнухами, царица притянула Конана к себе. – А ты, в свою очередь, расскажешь мне, где ты выучился так драться...

Делать нечего, Конан позволил троице отвести себя к небольшой двери в головной части зала. Особого выбора у него не было, хотя душу так и распирало отвращение: он уже видел, что под покровом чувственности царица скрывала чудовищную жестокость. Шагая мимо тронного возвышения, киммериец ощущал на себе взгляды. Хораспес смотрел с холодной насмешкой. Юная царевна, уже повернувшаяся уйти, – с едва скрываемым отвращением. Остальные масляно лыбились, явно понимая, зачем Конан топает к выходу следом за красавицей царицей. Евнухи по-прежнему держались рядом с молодым великаном, но он отметил про себя, что на сей раз дворцовая стража за ними не следовала.

– Мне очень нравится борьба, – продолжала между тем Нитокар. – Хотя этот вендиец был поистине невыносим. Вечно намажется этой своей дрянью, от которой разит прогорклым козьим маслом...

Они поднялись по каменному пандусу, минуя внутренний садик с фонтанами. Множество ламп заливало его светом, похожим на настоящий дневной, между ветвями деревьев сновали розовые и золотистые пташки.

– Хада Хуфи был так груб! И почти не говорил по-шемитски. Вечно угрюмый... все они такие, эти чужеземные рабы, за которых платят сумасшедшие деньги. Разве подобный человек мог должным образом оценить мое искусство?

Наверху пандуса находилось мраморное крыльцо с колоннами, а за ним – широкий коридор, почти сразу загибавшийся в сторону. Туда-то они и направились.

– ...Ибо умение управлять человеческими чувствами есть своего рода искусство, – без умолку болтала царица. – Со времен древности из рук в руки передаются замечательные секреты, изобретения ученых мудрецов. Например, удивительные мази: они могут многократно усилить и наслаждение, и боль... – Она вновь многозначительно подняла брови и засмеялась, как замурлыкала. – Но кто возьмется сказать, где кончается удовольствие и начинается страдание?.. И наоборот?.. И велика ли разница между ними?..

Она заговорщицки прижалась к Конану, и он заметил, что одновременно придвинулись ближе и ее приспешники.

– Вот, например, я храню у себя плеть-пятихвостку, – продолжала Нитокар. – Все шипы на ней смазаны разными веществами, каждое из которых воздействует на плоть по-особенному. Целый пир боли!.. Пир, щедро приправленный наслаждением!.. Всякому, кто когда-либо оказывался у меня под кнутом, я предлагала попробовать разграничить наслаждение и страдание!.. Как ты думаешь, многим ли это удалось?..

Они добрались до высокой позолоченной двери в конце коридора.

– Я не сомневаюсь, ты получишь огромное удовольствие, мой варвар... – обернулась к Конану Нитокар и подняла руку, чтобы погладить его по щеке. – Так или иначе, если судьба уготовила тебе нечто, вовсе не спрашивая, хочешь ты или не хочешь, – лучше уж расслабиться и получить удовольствие...

Один из слуг распахнул тяжелую дверь. Комната, представшая глазам киммерийца, напоминала не будуар, а скорее аптеку. Всюду – столы со всевозможными баночками и флаконами, по стенам развешаны какие-то странные приспособления... По мнению Конана, здравомыслящему человеку в подобном помещении было решительно нечего делать. Он и не собирался переступать порог, покуда была на то его воля. Он выдернул свою руку из руки царицы, игриво увлекавшей его вперед. Еще миг – и его локоть врезался под ребра слуге, наступавшему ему на пятки. Он почувствовал, как его локоть буквально проткнул слои по-детски мягкого жира на животе евнуха, добираясь до крепкой мускулатуры.

Слуга изумленно выдохнул, переламываясь в поясе. Развернувшись, Конан снизу вверх вмазал ему в рожу коленом и довершил дело, опустив бедняге на затылок тяжелый, как молот, кулак. Однако угомонить толстяка оказалось не так-то просто даже ему. Тот никак не падал: согнулся, шатался, но все-таки еще силился вслепую ухватить Конана поперек тела. Шут его знает, – мелькнуло в голове у киммерийца, – может, коварная Нитокар его накачала какой-нибудь гадостью, он и не чувствует ничего!.. Выругавшись, Конан нагнулся, сцапал евнуха за пояс, поднял его, брыкающего в воздухе ногами, и с размаху швырнул вниз головой о дверной косяк.

– Неотесанный варвар! Ты заплатишь, если... – пронзительно закричала Нитокар. Вмешаться она, правда, и не пыталась. – Стража! Раб взбунтовался! Взять его!.. А-а-а...

Вопль оборвался: поверженный слуга рухнул в ноги царице,так что оба опрокинулись через порог. Это освободило дорогу второму евнуху. Тот осторожно обошел упавшую Нитокар, перепрыгнул через своего сотоварища и со всех ног погнался за Конаном.

Киммериец уже удирал по коридору, но, заметив погоню, повернулся к евнуху лицом. Его преследователь успел прихватить из спальни царицы оружие – длинный кинжал с волнистым лезвием. Этот кинжал не показался Конану пригодным для серьезного дела. Скорее он был призван ласкать чей-то глаз. А может быть – внушать страх.

– Ну, давай, давай, – прорычал киммериец, обращаясь к слуге. – Если бы ты уже не был евнухом, я бы тебе...

Тот зарычал в ответ и бросился к нему, держа свое оружие на уровне пояса. Подскочив, он занес кинжал высоко над головой, но Конан ударил его по руке, уходя от удара. Кинжал пошел в сторону, описывая дугу, и Конан перехватил его рукоять. Он полоснул евнуха по брюху, потом вздернул руку, метя в горло. Тонкое лезвие застряло в сухожилии под подбородком и обломилось. Слуга царицы схватился за горло и, невнятно булькая, осел на пол. Конан отшвырнул окровавленную рукоять и со всех ног кинулся прочь.

– Сдавайся, варвар! Стра-а-ажа! Взять его, говорю! Он оскорбил вашу царицу! О-о-о...

Призывы Нитокар стихли сами собой: она склонилась над еще дергавшимся рабом. Заворачивая за угол коридора, Конан оглянулся в последний раз и увидел: царица поднесла к лицу руку, перемазанную в крови, и завороженно уставилась на нее...

Несмотря на весь поднятый ею шум, стража что-то не торопилась. Тем не менее впереди в коридоре Конану померещился шорох. Он начал оглядываться, ища хоть какой-нибудь путь к отступлению. Одна из позолоченных дверей в коридоре была приоткрыта. Или ее как раз собирались закрыть. Конан, не раздумывая, кинулся в ту сторону и влетел внутрь, без усилия вынеся дверь плечом. Громадный, грозно сжатый кулак готов был укоротить любого.

Дверь, резко распахнутая его натиском, отшвырнула в глубину комнаты тоненькую фигурку. Здесь горела всего одна масляная лампа, не дававшая яркого света, но Конан сразу узнал юную девушку, сидевшую во время пира на тронном возвышении. Она даже не успела переодеть темно-зеленого платья, только вынула шпильки, удерживавшие прическу, так что лицо обрамляли каштановые завитки.

Кроме нее, в комнате никого больше не было.

Девушке никто не мешал закричать, но она только ахнула. И молча смотрела на Конана. Похоже, она была до того потрясена неожиданным вторжением, что потеряла дар речи. Киммериец, не тратя времени попусту, тихо притворил за собой дверь и надежно запер ее.

– Предупреждаю: лучше не кричи, – сказал он девчонке. – Будешь сидеть тихо, обещаю, не трону.

Она кивнула и быстро обежала его взглядом. Потом сказала:

– У тебя рука в крови.

Она говорила очень тихо, но голос не дрожал.

– Ага, – проворчал Конан и тоже посмотрел на выпачканный кулак.

Он оглядел комнату и убедился, что это была опочивальня с единственным выходом в коридор. Обнаружив на столике золотой умывальник, Конан подошел к нему. К девушке он спиной на всякий случай не поворачивался: еще надумает сбежать, пока он умывается. Потом он спросил:

– Слышала небось крики в коридоре?

Она утвердительно тряхнула кудрями и, пытаясь изображать безразличие, сказала:

– Крики, доносящиеся из покоев Нитокар, – самое обычное дело...

Конан кивнул, вытирая руки краешком тканой шпалеры, висевшей подле умывальника.

– А ты, значит, царевна?

– Да. Я – Эфрит.

С распущенными волосами она выглядела совсем девочкой, но тело под облегающим платьем было по-женски влекущим. Сдвинувшись с места, Эфрит с уверенностью прирожденной аристократки проследовала мимо Конана, взяла тазик с кровянисто-мутной водой и опорожнила его в каменный слив в углу комнаты.

– И тебе совсем не интересно, чья это кровь?.. – спросил Конан, которого ее действия привели в некоторое замешательство. – Царица, по крайней мере, жива...

– Ну и очень плохо, – ответила девушка. – Терпеть не могу Нитокар!.. – Эфрит поставила умывальник на место и с вызовом поглядела на Конана. – Если ты натянул ей нос, я только с большим удовольствием тебе помогу!

– Нитокар, похоже, опасная стерва... – проговорил киммериец.

– Опасная!.. – взорвалась царевна и возмущенно шагнула к Конану. – Эта сука мою маму отравила, чтобы надеть на себя корону!.. А теперь травит и отца!.. Это из-за нее Абеддрахский двор превратился в свинарник, а я только смотрю и сделать ничего не могу!..

Она была такой маленькой и хрупкой, особенно по сравнению с ним, но Конан поймал себя на том, что рука сама собой поднимается в защитном движении. Кончилось же тем, что он заметил в ее глазах слезы бессилия... и осторожно погладил царевну по волосам, успокаивая:

– Ну, что ты, девочка... не плачь.

Она стряхнула его руку, а заодно и слезы:

– Что за глупости!.. Какое, спрашивается, тебе дело до горестей сильных мира сего?.. – Она отвернулась. – И я тоже хороша: вздумала открывать душу простолюдину! Да притом чужестранцу, у которого другой заботы нет, как только удрать отсюда и сохранить свою ничтожную жизнь...

– Ну... это последнее не лишено некоторого основания, – признался Конан. – Значит, так, если в самое ближайшее время по-прежнему не будет особого крика и шума, я вылезу вон в то окошко и не буду более тебе досаждать. – И он кивнул на окно в противоположной стене, забранное позолоченным деревянным экраном. – Так, значит, говоришь, все эти слухи насчет Нитокар – правда?..

Эфрит раздраженно передернула плечами:

– Не знаю, о каких слухах ты говоришь, но думаю, что правда! Такое чудовище, как она, невозможно оклеветать: припиши ей любой порок, и он наверняка у нее обнаружится!.. – Она вновь обратила к варвару мокрое от слез лицо. – Нитокар была личной лекаркой моей мамы. Она втерлась в доверие к несчастной больной женщине и постепенно добилась, что та жить не могла без тех самых зелий, которые ее в конце концов в могилу свели!.. А мой отец – он даже и не думал о возмездии. Боюсь, мама ему давным-давно надоела... – Голос царевны срывался, в горле, по-видимому, стоял ком. – Нитокар живо совратила его... и точно так же подчинила своему злому влиянию! Теперь его дни сочтены, и все это знают, только ни у кого не хватает мужества встать и прямо заявить об измене...

Конан озадаченно нахмурился:

– А что все-таки будет, если кто-нибудь изобличит отравительницу?

– Отец только умрет еще раньше либо сойдет с ума, лишившись снадобий Нитокар. Когда она запаздывает со своими «лекарствами», на него становится страшно смотреть – так он бесчинствует и страдает...

– Ну, а чего добивается царица? – спросил Конан. – Собирается загнать его в гроб и сама городом править?

Эфрит вздохнула:

– Согласно абеддрахским законам, здравствующий монарх сам определяет наследование. И боюсь, отец в самом деле отдаст предпочтение не мне, а Нитокар и ее пакостному ублюдку, Иблису. Он, конечно, говорит, будто любит меня больше всего на свете. Когда он... когда он вообще в состоянии говорить, он только и бормочет о том, как ему хотелось бы никогда не расставаться со мной. Но я – женщина... и к тому же, в его-то глазах, – совсем ребенок... Разве он примет меня всерьез!..

– М-м-м... смелые замыслы, – пробормотал Конан. – Должно быть, у Нитокар могущественных друзей при дворе – как котов на помойке!

Эфрит горько рассмеялась:

– Куда уж могущественнее! Взять хоть Хораспеса – единственного, чья способность творить зло превосходит ее собственную...

Тут царевна замолчала на полуслове. И она, и ее, с позволения сказать, гость чутко прислушивались к тихим шагам в коридоре.

– Царица, наверное, уже начала розыски... – прошептал Конан и двинулся к окошку.

– Нет, нет, погоди! Если тебя вправду ищут, ни окно, ни дверь не безопасны!

Эфрит загасила лампу и быстро перебежала комнату. Теперь опочивальню озарял только мутноватый лунный свет, и Конан напрягал зрение, провожая глазами силуэт царевны: что там на уме у девчонки, не предательство ли она замышляет? Но она только расстегнула платье – у подмышек, по бокам и возле колен – и отшвырнула его прочь, представ неясно-бледным пятном в темноте. А потом, так же быстро, натянула через голову длинную хлопчатую рубашку. Повернувшись, она поманила варвара рукой. Она становилась все более видимой в темноте по мере того, как глаза Конана привыкали к отсутствию света.

– Уходить прямо сейчас было бы неразумно, – сказала она. – Вот что: если сюда ворвутся, я притворюсь спящей. А ты спрячься вон тут! – Она склонилась над постелью, стоявшей посередине комнаты на довольно порядочном возвышении, и сдернула шелковое покрывало. Оказалось, постельное белье с дальней стороны ложа свешивалось вниз, на пол. – Я сама часто там сплю, когда жара...

Конан пытался разглядеть выражение ее лица в тусклом полусвете, падавшем из окна. Шагов в коридоре больше не было слышно.

– А ты, – спросил он, – не боишься, что меня найдут здесь... с тобой?..

Она передернула хрупкими, почти нагими плечами.

– Ты еще не понял, что в этом дворце более чем странные связи скорее закон, нежели исключение? Хватит уже им чесать языками, будто я здесь единственная, кто спит в одиночестве... – Она уселась на постель и застыла в целомудренной, девической позе. – И потом, беседа с тобой меня забавляет. Все остальные... они до того помешаны на всевозможных интригах, что и поговорить-то по-человечески ни с кем нельзя, тем более – душу открыть...

– Вот это стыд и срам, – сказал Конан и тоже сел на постель, стараясь не помять тончайшие простыни. – У такой девушки, как ты, должно быть много друзей. Настоящих, преданных друзей.

– Спасибо тебе, – отозвалась она. – Ты... тебя ведь Конан зовут?

Ему померещился румянец на бледном лице. Она смотрела на него в темноте, стараясь уловить кивок.

– Абеддрахский двор болен... тяжелая болезнь разъедает его, – продолжала Эфрит. – Хораспес с царицей всех околдовали. Царедворцы теперь только и делают, что добиваются их благосклонности!

– Хораспес! – сказал Конан. – Так ты, значит, не веришь в его пророчества?

– Нет! – Эфрит с горечью тряхнула головой. – Но то, что мы видим здесь у себя, ведь это только начало! Его учение будет разрастаться, как опухоль, и разорять другие города, не только наш Абеддрах. Сколько пота и крови пойдет на сооружение этих никому не нужных гробниц!.. Его «пророческий» бред и колдовские штучки – как мало в них общего с нашей, истинно шемитской древней религией! Какая-то сборная солянка, вполне, однако, годящаяся, чтобы одурачить глупцов и простолюдинов и заставить их следовать за пророком – разумеется, в его целях...

Конан кивнул:

– Вполне возможно. Во имя Крома, он и так кудряво живет! И царь во всем его слушается...

– Да, и, если моя мачеха займет трон, его влияние только усилится! Она уже и теперь ему помогает заставить вельмож ходить по одной половице... – Эфрит задумчиво смотрела во тьму. – Но все-таки мне кажется, что истинные его мотивы лежат еще глубже. Не могу себе представить, чтобы он, как большинство жрецов, удовольствовался ролью опоры могущественного самодержца... – Царевна повернулась к Конану, рассуждая. – Ты знаешь, он сущий аскет: плотские утехи мало волнуют его. А этот его телохранитель, Нефрен... мне иногда кажется, что в нем и жизни-то нет... бр-р! – Она обхватила себя руками, неожиданно озябнув в жаркой комнате.

– А ты, понятное дело, остаешься крайней во всей этой неприглядной истории, – сказал Конан и пододвинулся ближе, коснувшись рукой ее плеча. – Если бы все делалось по праву, тебе воистину нечего было бы бояться. Такая женщина, как ты... с твоим-то положением и талантом... По-моему, ты даже в этих интригах способна запросто переиграть Нитокар!

Царевна крепко схватила его руку, лежавшую у нее на плече.

– Твои слова да Богам в уши, Конан!.. Я... я даже еще не женщина, и моя юность... она становится препятствием. Я стараюсь учиться, но могу ли я в ближайшем будущем что-либо предпринять? Конан, ты мне поможешь?..

– Я?..

Киммериец приобнял жмущуюся к нему девушку, ощутил ее мягкие волосы у себя на плече. В прикосновении девичьего тела мешались отчаяние и надежда.

– Я?.. Но что я-то могу?..

– Убей для меня Нитокар! Ты можешь это сделать! Ты силен и безжалостен!.. – Она смотрела снизу вверх, он чувствовал ее горячее дыхание. – Когда ее не станет, я найду какой-нибудь способ исцелить отца! Ступай и сделай это прямо сейчас! Я дам тебе нож!..

– Нет, царевна. Я не наемный убийца. И не дурак. – Он покачал головой и решительно отстранился. – Я и так уже впутался в ваши семейные дела гораздо глубже, чем мне когда-либо хотелось...

– Пожалуйста, Конан!.. Не ради меня – ради города!..

И вновь звуки, донесшиеся из коридора, заставили их замолчать. На сей раз это были шаги – близкие и тяжелые. В дверь застучали, потом окликнули:

– Царевна! Царевна Эфрит!.. Ты у себя?

Это был приглушенный мужской голос. В скважине заскрипел ключ.

– Прячься! Скорее! – шепнула Конану Эфрит. – Дверь открывается снаружи!

Конан живо выскользнул из ее рук и скатился за кровать. В тот же миг бронзовый засов отскочил вверх и через порог хлынул свет масляных ламп.

– Царевна, простишь ли ты нас за беспокойство? Дело в том, что на свободу вырвался опасный преступник...

Говоривший помедлил на пороге полуоткрытой двери, потом все-таки вошел внутрь. Это был молодой стражник в пернатом шлеме капитана, за спиной у него маячили еще двое.

– Мне велено, – сказал он, – обыскать все комнаты в этом крыле дворца...

Эфрит натянула на себя самую верхнюю, самую прозрачную простыню.

– Я спала, капитан Арамас, ты меня разбудил! Неужели ты в самом деле думаешь, будто здесь могут прятаться какие-то беглецы?..

Офицер нерешительно переминался возле порога. Вне всякого сомнения, он приписал покрасневшие щеки и странноватый голос царевны вполне понятному раздражению.

– Умоляю простить меня, царевна Эфрит, но мы должны все осмотреть... Если он незамеченным проскользнул куда-нибудь сюда и затаился, тебе угрожает страшная опасность!

Арамас поставил зажженную лампу на стол. Двое стражников вошли в комнату и взялись за дело. Они открывали шкафы, отодвигали занавеси, даже выглянули из окна. Наконец тот, что был старше и крепче, повернулся к Арамасу:

– Никого, капитан... Никаких признаков, чтобы кто-то вылезал из окна... погодите-ка, а это еще что?..

Направляясь обратно к двери, воин наступил на простыню, ниспадавшую с ложа Эфрит, и обо что-то споткнулся. Когда он нагнулся рассмотреть это что-то, из-под простыни высунулась здоровенная лапища и стиснула его горло. Потом появились голова и плечи киммерийца. Отбросив ногой простыню и продолжая сжимать глотку стражника, свободной рукой он уже тянулся к его вдетому в ножны мечу.

– Нет, Конан, нет! Пожалуйста, остановись!..

Отчаянные мольбы Эфрит, которым придавали убедительности острия двух мечей у его шеи, заставили Конана сжалиться. Он отшвырнул полузадушенного стражника, – тот, с налившимся кровью лицом, шатнулся прочь, силясь перевести дух, – и опустился на колени перед Арамасом и тем другим, точно пойманный волк.

– Вот так и стой, негодяй! Одно движение – и ты покойник! – предупредил его капитан. Потом укоризненно посмотрел на царевну: – А ты говорила нам, госпожа, будто здесь никого нет...

Вылезая из постели, чтобы остановить Конана, Эфрит сбросила простыню; теперь она повернулась к Арамасу, уже совершенно забыв о всяческой скромности.

– Присмотрись к нему, капитан, и сжалься над ним! – сказала она. – Это не преступник, а всего лишь несчастный раб, и все его преступление – в том, что он пытается отстоять свою жизнь! – Тут она коснулась правой руки офицера. – Я давно присматриваюсь к тебе, капитан Арамас. Я знаю, что ты великодушен и неподкупен! Да и о жестокостях, которые творит моя мачеха, ты достаточно осведомлен! Неужели у тебя рука поднимется вернуть ей... ее игрушку? Пощади его! Пожалуйста, пощади!..

Слушая эту взволнованную мольбу, капитан то и дело как будто помимо собственной воли отвлекался от пленника (с которого ему полагалось бы не спускать глаз) и, похоже, не мог отвести взгляда от Эфрит. Действительно, едва расцветшая красота ее лица и тела, с грехом пополам прикрытого рубашкой, даже Конану мешала сосредоточиться на приставленных к его горлу мечах.

Капитан Арамас начал медленно, но верно заливаться румянцем.

– Но что я могу сделать, царевна?.. Это не в моей власти...

Эфрит пристально смотрела ему в глаза.

– Вот что ты можешь сделать, мой капитан, – сказала она. – Сегодня во имя извращенных удовольствий царицы Нитокар убили человека. Отдай служителям мертвецкой его тело, а этого беглеца отпусти. Скажешь, что он был зарублен при побеге!

Арамас наконец повернулся к Конану.

– Этот малый опасен, моя госпожа. Он чужеземец, и притом искусный боец. Не хотелось бы отпускать его на волю...

– Ну так оставь его под стражей. Или отправь работать в гробнице. Он сильный, там с него будет толк.

– Да, работник из него, пожалуй... – Капитану все-таки мучительно трудно было надолго отворачиваться от Эфрит. – Но, царевна, ты же понимаешь, что в случае чего мне не сносить головы...

Эфрит кивнула в сторону двоих его подчиненных, которые неуверенно смотрели на них и, похоже, не вполне понимали, о чем идет речь.

– Твои люди верны тебе. Они будут молчать, – сказала она. – Сделай это для меня, и я отплачу тебе своим... своим покровительством. И любой помощью, какая тебе понадобится.

Сделка не сулила особенных выгод, но капитан, похоже, этого не осознавал. Эфрит выпустила его запястье, но он накрыл ее ручку ладонью.

– Хорошо, моя госпожа. Я незаметно выведу его отсюда. – Он погрозил Конану мечом. – А ты веди себя тихо, не то убью, как собаку! Пошли!

Конан обошел кровать и переступил порог, чувствуя на себе прощальный взгляд царевны. Помни меня! – говорил этот взгляд...

Глава десятая На строительстве усыпальницы

Буквально на следующий день все работы по строительству Великой Усыпальницы приказано было ускорить. С вершины рукотворного холма то и дело рявкали трубы, поминутно хлопали бичи надсмотрщиков, так что все более многочисленные толпы прокаленных солнцем трудяг сновали, как муравьи, по каменным и земляным склонам своего чудовищного муравейника. В их число с каждым днем вливались все новые толпы крестьян, согнанных с земли небывало высоким подъемом великой реки Стикс.

Если верить тому, о чем шептались между собою работники, для ускорения работ имелась веская причина. Поговаривали, будто здоровье царя окончательно пошатнулось, несмотря на величайшие усилия его супруги и главной лекарки, Нитокар. А значит, народу надлежало не жалеть сил, дабы усыпальница Ибнизаба встретила день его успения полностью завершенной.

Придворные и думающая часть горожан были, однако, более склонны верить слухам несколько иного свойства. Якобы Хораспес, всесильный советник царя, со дня на день ждал приглашения посетить северных соседей – город-государство Ирук. Соответственно, прежде, нежели отправляться сеять семена своей веры в иную, быть может более тучную почву, он желал видеть гробницу Ибнизаба завершенной или почти завершенной.

...Конан оказался как раз на своем месте среди шума и неразберихи подневольных работ. Как это на первый взгляд ни странно, его чужеземная внешность и акцент, равно как и особое положение арестанта, притащенного из самого дворца, только облегчили участь киммерийца. Его не поставили, как всех, в упряжку и не заставили заниматься беспросветным, однообразным трудом. Надсмотрщики скоро обратили внимание на его выдающиеся физические способности и предпочли поберечь его на тот случай, если потребуется исключительная сила и притом сообразительность.

Такие случаи возникали в основном где-нибудь на верхотуре или в узких местах, где и справились бы несколько человек, но втиснуться мог лишь один. Работа всякий раз была сопряжена с немалой опасностью, но это устраивало Конана гораздо больше, нежели одуряющая монотонность основных рабочих команд. К тому же, оставаясь все время «на подхвате», он сумел посетить разные закоулки пирамиды и многое выяснить относительно устройства гробницы. Однажды ему пришлось как следует поработать деревянной колотушкой, поднимая плохо подогнанную крышку мраморного саркофага; внутри саркофага выл от ужаса попавший в ловушку каменотес. В другой раз его потребовали ажио в Священную Гильдию Бальзамировщиков. Тщедушным подмастерьям никак не удавалось запихать тяжеловесную мумию какого-то почившего государственного мужа в золотой гроб.

Надо ли говорить, что мысль о побеге никогда надолго не покидала его! По ночам, свернувшись калачиком в крохотной, лишенной окон конуре, он строил планы, как вырвется отсюда, проберется в дом Осгара и придушит собаку, воздав тем самым предателю по заслугам. Его фантазии на этом не останавливались, ибо на сей раз крошка Зефрити, – если, конечно, она все еще была при Осгаре и не подцепила себе другого богатого дурака... – так вот, на сей раз крошка Зефрити обнаружит, что он не так уж и не готов уступить ее притязаниям!..

Эти сладостные мечты помогали ему засыпать в неуютном закутке.

Была у него и еще причина все время подумывать о побеге. Угроза, исходившая из дворца, висела над ним, как топор. Царица Нитокар небось вспоминала о нем в промежутках между дворцовыми интригами, садистскими наслаждениями и дурманными зельями. Что, если ей донесут и она тут же распорядится о его голове?..

По мнению Конана, однако, было бы еще хуже, если бы о нем вдруг вспомнила царевна Эфрит и решила возобновить свои поползновения насчет убийства мачехи. Насколько он вообще сумел разобраться, царевна производила впечатление честной девчонки, искренне желавшей добра. Только вот атмосфера во дворце была такая, что развратить могла хоть кого. Как бы и она со временем не превратилась в хищную тварь еще покруче Нитокар!..

С тех пор, как его притащили сюда, у него не было ни единой весточки от царевны. Зато он получил подарок, кем-то оставленный ночью на его подстилке. Маленький, невероятно острый кинжальчик, завернутый в кусочек хорошо знакомого зеленого шелка. Глядишь, пригодится при побеге.

Тем не менее Конан горячку не порол. Что-то подсказывало ему воздержаться от немедленного побега (хотя какие были соблазны!..), а что – он и сам не взялся бы толком сказать. Уж точно он не гнался за мизерным жалованьем, которое ему, как и другим работягам, выдавали в конце каждого дня тщедушные писцы. Тем более, что, когда работяги расплачивались за бешено дорогую кормежку (молоко и овсянка), соломенную подстилку и пользование сандалиями из гиппопотамовой кожи, от нищенского жалованья оставались вовсе гроши, если не долг.

Наверное, он продолжал торчать здесь не в последнюю очередь из-за явственно различимого аромата несметного богатства, который густо источала недостроенная пирамида. Этот аромат властно зачаровывал любого опытного вора, не только Конана. Кое-кому из рабочих платили побольше, чем киммерийцу; простейший подсчет показывал, что месячное содержание армии работников едва мог свезти целый поезд бычьих упряжек. Да и непосредственно во время работы Конану то и дело попадались на глаза золото и серебро, лазурит и янтарь, рубины и ониксы. Причем в количестве, достаточном, чтобы с потрохами купить какой-нибудь северный город. Какие богатства! И все для того, чтобы украсить могилу!.. Пока длилось строительство, сокровища хранились и обрабатывались в особой части рабочего лагеря, там, где жили художники и мастеровые. Частокол возле того места был в изобилии украшен засохшими головами и отрубленными руками воришек. Конана особенно доставало, что даже он, при всей его силе, за один раз сумел бы утащить исчезающе малую толику невероятного клада!..

А еще больше, чем зов сокровищ, Конана привлекала аура некоей неопределенности и даже тайны, которая ощутимо витала над незавершенной гробницей и будоражила его любопытство. Он кожей чувствовал ее дуновение, когда товарищи по работам рассказывали о более чем странных звуках, слышанных внутри, о расплывчатых силуэтах, попадавшихся им в сумерках да и средь бела дня где-нибудь в неосвещенных коридорах. Он ощущал присутствие тайны, когда его новые знакомые вполголоса сообщали (или не менее красноречиво молчали) о необъяснимых несчастьях, то и дело приключавшихся с рабочими на самых нижних уровнях, глубоко во чреве каменной громады. Особенно возросло это чувство однажды вечером, когда сам пророк Хораспес явился с инспекцией и созерцал пирамиду с видом тайного удовлетворения. Ни дать ни взять у грандиозного строительства были смысл и предназначение, ведомые только ему одному!

В тот раз Конан приложил все усилия, чтобы не попасться ему на глаза. От его телохранителя, Нефрена, спрятаться оказалось труднее. Этот последний часто являлся на строительство и задавал зодчим множество вопросов, пристально наблюдая за тем, как они воплощали в камень нарисованное на выделанных овечьих кожах.

Странным в поведении Нефрена было то, что, несмотря на свою внешность человека весьма закаленного, он определенно избегал солнца. Обычно он прогуливался в обществе двоих рабов, которые несли над ним балдахин. А когда ему приходилось подолгу просиживать под пологом вне помещения, подле него обычно видели молоденькую рабыню. В ее обязанности входило смазывать его волосы маслом, а кожу – остро пахнущими мазями, явно для того, чтобы защитить ее от жаркого, как из печки, ветра с речной дельты.

Конан все посматривал на эту девчонку. Она, конечно, держалась с раболепным почтением, приличествующим ничтожным невольницам. Однако в каждом ее движении так и сквозило лютое отвращение к хозяину. Каждый раз, когда ей приходилось к нему прикасаться, на ее лице мелькал ужас и омерзение такой силы, что у Конана буквально кишки переворачивались в животе. Нефрен, со своей стороны, казалось, взирал на нее с презрительной насмешкой. Насколько его неподвижное, пересеченное морщинами лицо вообще способно было отражать какие-то чувства. Опять же и Конан никак не мог постичь причину ужаса девки. Одета она была в малюсенькие лоскутки, и киммериец отчетливо видел, что ее неплохо кормили и отнюдь не полосовали кнутом...

Молодой варвар нутром чувствовал, что необъяснимая странность Нефрена была некоторым образом связана с тайной пирамиды. Он жаждал разобраться, в чем же тут дело, и случай представился. Однажды, когда служаночка явилась за водой к общей цистерне, он подошел и попытался заговорить с ней на нижнестигийском диалекте.

– Ты до смерти боишься своего господина, – сказал он, доброжелательно улыбаясь. – Право же, ничего удивительного! Меня тоже тошнит от вида его рожи.

Она вскинула на него глаза, мгновенно округлившиеся от ужаса, издала какое-то невнятное блеяние – так пытаются говорить немые или те, кому вырезали язык, – и, повернувшись, кинулась наутек, расплескивая воду из кувшина, который несла. Нефрен услышал ее испуганный вскрик. Он обернулся, увидел Конана и, судя по ставшему пристальным взгляду, – узнал...

* * *

– А ну, приготовиться, дармоеды!.. Пошла, пошла!.. Давай тяни, вы, ублюдки речных угрей!..

По команде надсмотрщика восемьдесят сандалий одновременно прошуршали по камню, сорок обожженных солнцем человеческих тел напряглись, словно единое многочленистое насекомое, извивавшееся на самом верху недостроенной пирамиды. Кожаный такелаж заскрипел в намасленных блоках, и громадный угловатый камень стал косо приподниматься из своего гнезда, пока его верхний край не заскреб по одной из трех крепких деревянных опор.

– Держи! Держи на весу!.. – распорядился надсмотрщик.

Не закрепляя каната, работники налегли на него, удерживая глыбу в нескольких ладонях от каменного основания.

– А теперь – рычаги! Да ровнее, ровнее, не то напортачите!

Здоровенный, голый по пояс надсмотрщик с важным видом расхаживал туда и сюда. Однако троим людям с длинными деревянными рычагами, которые пытались отодвинуть камень от соседнего, мало было проку от его указаний.

Подойдя к краю стены, он посмотрел вниз, на Конана. Тот висел на веревке, стараясь засунуть инструмент в узкую щель.

– Пошевеливайся, варвар! Вся команда тебя только и ждет!..

– Заткни пасть, шлюхино отродье! – зарычал в ответ киммериец. – У тебя бы вышло не лучше, да только очко не выдержит спуститься сюда! Скажи-ка им там, чтобы не мух задницей ловили, а налегли как следует!

Конана вывесили туда, на почти отвесную стену, с тем чтобы он длинным ясеневым шестом выковырял осколок глыбы, треснувшей при установке и теперь мешавший ей притереться к соседним блокам и основанию. Осколок оставался прижат весом камня. Конан висел на веревке, упираясь в стену широко расставленными ногами, и то тянул, то толкал, стараясь его высвободить.

– Идет!.. – покричал он наверх. – Навалитесь-ка еще с этой стороны!.. Есть!..

Конан наконец-то подцепил своим багром упрямый осколок и выдернул его вон. Камень пролетел между расставленными ногами киммерийца и скатился по крутизне вниз, чтобы занять свое место среди кучи разного строительного хлама. Глыба бухнула о соседнюю. Деревянные рычаги не успели вытащить, и она раскрошила их своей тяжестью.

– Есть там еще осколки помельче?.. Нет?.. Тогда опускай, только тихо, тихо, остолопы!

Несмотря на строгий приказ, истерзанные мускулы работников не выдержали нового напряжения, и глыба, заскрипев такелажем, быстро пошла вниз.

– Стой!.. Стой, во имя дьяволов Крома!.. – заорал Конан, но за шумом и скрежетом его никто не услышал.

Горячий вихрь пополам с пылью и мусором ринулся ему в лицо из-под камня; ослепленный, он потерял опору и качнулся на веревке, как маятник, вдоль стены. Внезапно почувствовав, что веревка поддается, он извернулся в воздухе, вскинул вверх свой багор и уцепился им за край верхнего камня. Осторожно перебирая руками по древку, он подтянулся, вылез и сел на край каменной кладки.

Энергично протерев кулаками глаза, киммериец осмотрел веревку, на которой только что висел. И обнаружил, что в одном месте она на две трети перетерлась об остро обтесанный каменный край. Изрыгнув вереницу непристойных проклятий, Конан повернулся к надсмотрщику. Но этот деятель был уже далеко. Он вел свою команду по широким деревянным лестницам к следующему камню.

– Ты, что ли, пленник по имени Конан? – окликнул голос сзади. – Эй, иди-ка сюда! Дело есть!

Конан обернулся и увидел стражника в плаще и с поясом, обозначавшим его принадлежность к страже могил. Он жестом приглашал его к лестнице, что вела в глубокие внутренности гробницы. Рядом со стражником стоял другой человек, – судя по отделке его хлопчатой юбочки в складку, высокооплачиваемый ремесленник. Конан пожал плечами и поднялся на ноги, не забыв подхватить сандалии.

– Да, он, пожалуй, для этого дела подходит, – сказал мастеровой.

Это был молодой, чисто выбритый мужчина довольно хрупкой комплекции. Он не был так крепок и покрыт загаром, как люди физического труда, – видимо, привык работать внутри помещений, если не вовсе под землей. Подойдя, Конан заметил у парня на поясе циркуль. Ремесленник носил его так, как другие люди носят оружие или жезл власти. Чертежник, сообразил Конан. И что это принесло его сюда, заставив оторваться от пергаментов и чернильниц!..

– Варвар, это Мардак, – сказал стражник. – Будешь делать что он скажет. Да смотри, со всем почтением к нему!

– Я возглавляю одно особое дело, Конан, – стал рассказывать Мардак. – Это дело очень ответственное, так что и работники мне нужны самые лучшие. А о тебе говорят только хорошее... – Мардак держался с открытой доброжелательностью юности, без следа обычного зазнайства высокопоставленных мастеровых. – Большинство моих подчиненных будет получать неплохой заработок. Я думаю, и ты окажешься в их числе! – Он посмотрел на стражника, и стражник кивнул.

Конан с сомнением покосился на Мардака, потом передернул плечами.

– Хреновей, чем тут у тебя, мне вряд ли придется, – сказал он. – Веди давай.

Мардак улыбнулся и коротко стиснул Конану руку. Потом стал спускаться по первой из бесчисленных лестниц. Конан двинулся следом за ним. Стражник замыкал шествие.

Вокруг них гробница кишела жизнью, напоминая термитник, внезапно разворошенный и подставленный лучам жгучего солнца. И было в этом кишении даже некоторое своеобразное веселье, – несмотря на кромешную тяжесть работы и зловещую тайну строительства, работяги были настроены только что не легкомысленно. Все они были тощими, прокаленными солнцем детьми реки, любившими жизнь и вполне привыкшими к тяжкому труду под началом у немилосердных господ. Вот и теперь они стоически переносили немалые трудности, рассматривая свое нынешнее положение как некое разнообразие по сравнению с обычным трудом в полях. К тому же здесь им мерещилась пусть иллюзорная, но все же возможность остаться при некоторой выгоде, – не просто свести концы с концами, как раньше. Рядом с мужчинами вовсю вкалывали женщины, некоторые – даже и с маленькими детьми за спиной. Люди еще и порывались петь за работой, в том числе если от этой самой работы трещал хребет...

По мере того как Конан спускался с одной лестницы на другую, уходя в рукотворное подземелье, песни рабочих мало-помалу затихали высоко наверху – там же, где остался быстро уменьшавшийся прямоугольник синего неба. Вскоре начались узкие шахты и галереи. Ибо, несмотря на высоту и мощь каменного сооружения, основные переходы и помещения были запрятаны глубоко под землей. Их вытесали непосредственно в песчанике скального основания. Здесь тоже полным-полно было рабочих, вот только держались шемиты скованно. Казалось, отсутствие солнечного света ввергало в мрачную задумчивость всех поголовно.

Трое продолжали спускаться еще долгое время после того, как исчезли наверху последние клочки открытого неба. Теперь они двигались при свете масляных ламп, укрепленных по стенам. Воздух становился все более тяжелым от жирной копоти светильников, а взмокшие сутулые каменотесы, трудившиеся в коридорах, начали походить на какой-то народец пещерных горбунов. Так глубоко в недра усыпальницы Конан ни разу еще не спускался.

Мардак не обращал никакого внимания на жутковатое окружение: видимо, он к нему давным-давно привык.

– По образованию я вообще-то чертежник, – рассказывал он, чтобы скоротать дорогу. – Зато теперь у меня есть возможность попробовать себя как зодчего и художника – от начала до конца работы! – Тут он бросил на Конана доверительный взгляд, дожидаясь, пока с очередной лестницы уберутся рабочие, оттаскивавшие строительный мусор в огромных заплечных корзинах. – В некоторых случаях, – продолжал он, – число работников мне пришлось сократить так, что меньше уже невозможно. Ты, конечно, понимаешь зачем – немногие должны быть посвящены в тайну. Это дает оставшимся определенные выгоды. И не только мне самому, но и работникам вроде тебя!

Конан поставил ногу на ступеньку и нахмурился:

– Значит, мы будем работать в потайной части гробницы?

– В самой тайной из всех, – кивнул Мардак. – Видишь ли, я разработал Затвор Царского Чертога. После того, как его закроют, мой Затвор можно будет отпереть только изнутри. И произойдет это в День, когда царь и его свита воскреснут к бессмертию! – Он довольно улыбнулся и перешел к земным подробностям: – Дерзну утверждать, что мой замысел очень и очень неплох! Да ты скоро и сам все увидишь. По заказу советника Хораспеса я разработал небывалый механизм, сам составил все чертежи, а потом наблюдал за работой каменотесов. Каждую деталь вытесывали в отдельной мастерской, причем все мастерские были расположены далеко одна от другой, их хорошо охраняли, а рабочие отнюдь не догадывались, над чем они трудятся! Теперь только и осталось, что собрать механизм воедино...

Конан слушал его и с трудом верил собственным ушам. Сердце так и екало: былые надежды и планы по ограблению усыпальницы стремительно возвращались к нему. Он, однако, помедлил с ответом, чтобы, не приведи Кром, не выдать своего жгучего интереса.

– Стало быть, – сказал он наконец, – советник Хораспес очень доверяет тебе...

– О да, и он пообещал мне... м-м-м... воистину царское вознаграждение. Всем моим работникам заплатят сполна, уж я за этим прослежу. Но гораздо важнее то, что эта работа может стать ступенькой к куда более важному... Ага! А вот здесь – осторожнее!

Они шли гуськом по узкому коридору, и путь их освещала плюющаяся масляная лампа, которую держал в поднятой руке могильный страж, шагавший последним. И вот теперь впереди замаячил еще один светильник, служивший предупреждением: дорогу впереди загромождали деревянные крепи, а потолок коридора от стены до стены рассекали глубокие трещины.

– Похоже, – сказал Мардак, – порода успела осесть за ночь, так что, наверное, этот коридор придется-таки заложить... Впрочем, мы, наверное, пролезем!

И молодой чертежник осторожно втиснулся между крепью и стеной.

– Наслышан я об этих обвалах, – проворчал Конан, двигаясь следом. – Здесь, говорят, уже немало народу к шутам собачьим похоронило... – В отличие от худенького Мардака, ему приходилось буквально размазываться по стенке, чтобы проникнуть в узкую щель. И он не мог отделаться от впечатления, что, пока он лез, в растрескавшемся потолке над головами что-то сдвинулось и еще больше просело. – Так что же это, выходит, пирамида-то ваша стоит на гнилом основании?

– Ни в коем случае! – оживился Мардак. – Обвалы случаются только в тех местах, где скала ослаблена тоннелями прежних могил. Бояться нам нечего: Царский Чертог тщательно обследован и найден совершенно надежным.

За крепями узкий проход влился в более широкий коридор, шедший под уклон. Его через каждые несколько шагов освещали лампы, установленные в стенных скобах.

– Это – главный коридор, тот самый, по которому внесут в усыпальницу Его Царское Величество, – с гордостью пояснил Мардак. – Если идти направо, выйдешь ко Входным Вратам. А вон там, налево, прихожая Царского Чертога.

И он первым зашагал в ту сторону, где коридор завершался просторной сводчатой комнатой. Помещение оказалось объемистым и высоким, хотя, конечно, далеко уступало той галерее с колоннами, которую Конан видел в древней пустынной могиле (та пирамида, впрочем, уже превратилась для него в довольно смутное воспоминание). Прихожая была сплошь заставлена прямоугольными каменными блоками, аккуратно упакованными в дощатые клетки. В дальнем конце комнаты рабочие хлопотливо разбивали эти клетки. По другую сторону Чертога виднелась величественная арка, обрамленная замысловатым каменным кружевом.

– Вот здесь, в самом сердце пирамиды, мы и работаем, – пояснил Мардак и повернулся к стражнику: – Спасибо тебе большое. Теперь у меня как раз такая команда, которая мне и нужна.

Кладбищенский охранник ответил коротким кивком. Физиономия у него была обиженная. Он явно был оскорблен тем, что Мардак так разоткровенничался с простым работягой, притом чужеземцем. Повернувшись, стражник отошел и присоединился к двоим своим товарищам, охранявшим выход в коридор.

Мардак подвел Конана к остальным.

– Это, – сказал он, – самые лучшие работники на строительстве. Однако мне понадобился еще и такой, как ты, – очень рослый и необыкновенно сильный. Мы, видишь ли, вынуждены действовать в большой тесноте... – И обратился к команде: – Люди, это Конан! Он будет трудиться вместе с нами.

С полдюжины мужчин подняли головы от работы. Все были шемиты – крепкие, со смуглой кожей, побелевшей от каменной пыли. Смотрели они мрачновато. То ли им не понравилось общество иноплеменника, то ли предписанное дело было не по душе... трудно сказать.

– Я хочу, – продолжал Мардак, – чтобы каждый из вас понимал природу нашей работы и присущие ей особенные опасности. Работать мы будем вот здесь...

Он провел их под кружевную арку и далее через короткий проход весьма необычного профиля, с какими-то странными пазами и нишами в стенах. Миновав его, Конан чуть не ахнул от сияния алебастра и бирюзы. Надо полагать, это-то и был Царский Чертог! Стены так и переливались самоцветными инкрустациями, хотя единственным источником света была лампа в руках у Мардака. Молодой мастер поднял ее повыше, чтобы каждый из рабочих мог посмотреть вокруг и полюбоваться. Конан восхищенно оглядывался. Ну и ну, сказал он себе. И это при том, что НАСТОЯЩИЕ сокровища сюда еще и не думали заносить!..

– Никто под страхом смерти не смеет осквернять этот чертог или уносить отсюда что-либо, – объявил Мардак. – Работать же мы будем вот здесь, внутри прохода.

Он велел принести еще ламп и принялся объяснять назначение странных ниш, попутно рассказывая, как что работает и какими идеями он руководствовался, осуществляя свой замысел. Когда двери Царского Чертога наконец закроются, пояснял Мардак, с потолка коридора опустятся хорошо пригнанные гранитные плиты и намертво перекроют его. К этим плитам с боков подойдут особые каменные клинья и надежно закрепят их на месте, на манер кхитайской головоломки. И наконец, из особых перевернутых колодцев упадут запирающие камни и окончательно сплотят всю конструкцию общей толщиной во много локтей.

Дверь, устроенная таким образом, явится надежной преградой для разного рода могильных воров, нечистых вурдалаков и даже целых вражеских армий. Тем не менее, когда царь и его приближенные пробудятся для вечной жизни в День, Который Грядет, они смогут легко выбраться из чертога, вынув в определенной последовательности подвижные камни, а затем растворив саму дверь, укрепленную в каменных петлях.

Механизма, работающего подобным образом, Конан представить себе не мог. Зато ему был вполне понятен порядок сборки, который следом же объяснил им Мардак. Они будут продвигаться снаружи вовнутрь, потому что чем ближе к Чертогу, тем раньше предстояло падать плитам гранита. Еще чертежник объяснил им главную опасность, грозившую при работе. По его словам, спусковой механизм Затвора с легкостью мог быть приведен в действие преждевременно. При этом камни не только передавят их самих, но и создадут немыслимые трудности для последующих команд, ибо одолеть Затвор снаружи, как он только что доказывал, было весьма нелегко.

Когда Мардак наконец завершил свои объяснения, команда без лишнего промедления взялась за работу. Они освободили из дощатой опалубки каменные блоки, обработанные особымобразом (больше всего те напоминали ломти дыни размером с сундук), и начали устанавливать их на место. На Конана при этом ложилась особенная ответственность. Пока дюжина рук поднимала очередной камень, киммерийцу приходилось в одиночку удерживать предыдущий с помощью деревянного рычага.

В других случаях он, обдираясь, лез в какие-то узкие колодцы и разгребал в них заторы. Потом потел наравне с шемитами, ставя временные деревянные крепи. Тем не менее его новые товарищи как будто продолжали дуться на него неизвестно за что. Он присмотрелся и понял, что они и друг с другом держались совершенно так же. Однако в целом команда работала слаженно и без лишнего трепа. Мардак никому не давал спуску и несколько часов подряд не позволял передышки. Пока наконец одному из рабочих не отдавило камнем ногу – оплошность, вызванная непомерной усталостью.

Стонущего калеку унесли прочь двое стражников, Мардак наконец понял, что задал слишком высокий темп, и расстроился до слез.

– Отдыхайте! – велел он команде. – Мы с вами сегодня хорошо потрудились. Там, наверху, давно уже стемнело. Нам, однако, запрещено выходить наружу, пока не будет закончена наша работа. А посему эту ночь мы проведем в тоннеле...

Им принесли корзины с хлебом и финиками и вино в глиняных кувшинах (эти кувшины, опорожнив, затем приспособили в качестве ночных сосудов). Рабочие ужинали молча, поглядывая, как сменяются стражники в конце коридора. Постелями им послужила солома, вытащенная из большого тюка. Наконец-то представилась возможность лечь, вытянуться и расслабить усталые члены! Светильники по стенам притушили, так что в подземелье действительно настала ночь.

Тело Конана отдыхало, но разум не ведал успокоения. В конце концов молодой варвар поднялся и проковылял туда, где под затененной лампой устроился Мардак. Чертежник сидел скрестив ноги и, потягивая вино, писал что-то на вощеной дощечке. Конан остановился подле него, и Мардак удивленно вскинул глаза.

– Отличный запор ты изобрел, Мардак, – сказал киммериец. – Жду не дождусь посмотреть, как он сработает! – И он уселся рядом на корточки. – Все-таки позволь задать тебе вопрос: ты что, так уверен, что он и вправду отопрется, когда наступит этот ваш День? Нам-то, смертным, почем знать, а, Мардак?

Мардак выглядел усталым и, видимо, еще горевал по поводу несчастного случая. Однако он улыбнулся Конану.

– Я сделал деревянную модель, – сказал он, – и показал самому советнику Хораспесу, как она работает. Мы запирали и отпирали Чертог множество раз, а потом сожгли модель, чтобы она не попала в чужие руки. Я же пользуюсь доверием Хораспеса, и этого мне достаточно.

Конан кивнул, обдумывая его слова.

– И ты думаешь, что он доверит тебе хранить столь важный секрет, когда строительство будет закончено?.. С какой стати ему доверять хоть кому-то из нас, знающих, каким образом будут укрыты от грабителей царские сокровища?

Мардак поднял бровь.

– Как только, – сказал он, – гробницу запечатают, ни мы, ни кто-либо другой ничего не сможет сделать извне, секрет там или не секрет. – Он улыбнулся и покачал головой. – Не бойся ничего, Конан. Советник Хораспес дал мне священную клятву, что по окончании работ я буду отпущен и соответствующим образом вознагражден. А если меня отпустят и наградят, почему с вами должны поступить по-другому?.. Что же до того, сможет ли мое устройство безукоризненно сработать в грядущий День, – тут он огляделся и слегка понизил голос, – неужели через тысячу лет это будет иметь какое-то значение для кучки высохших, безжизненных мумий?..

Конан опять поразмыслил над его словами, потом сказал:

– Так, значит, ты не особенно веришь в воскрешение мертвых для вечной последующей жизни, как учит Хораспес?

Мардак пожал плечами:

– Может, в этом что-то и есть... в некотором нематериальном, сверхъестественном смысле. Но человек с моим образованием не станет принимать что-либо на веру без доказательств, просто потому, что жрецы так сказали.

Конан нахмурился:

– Тогда чего ради ты рискуешь жизнью, участвуя в строительстве пирамиды?

– А почему бы и нет? Это выгодно... – Чертежник отхлебнул из кружки большой глоток и вновь поставил ее на каменный пол. – Важно то, что простой народ верит, а царь платит денежки. Строительство развивает торговлю и дает таким, как ты или я, немалые возможности... – Он снова доверительно посмотрел на Конана. – То реально, во что все верят: это как со стоимостью денег. Если уж так-то задуматься, что особо хорошего и полезного в золоте или драгоценных камнях? Их нельзя съесть, скроить из них платье или выстроить дом! Так почему бы и не запереть их здесь, глубоко под землей? Кому от этого будет плохо?.. – Чертежник вновь огляделся, убедился, что никто не подслушивал, и продолжал по-прежнему тихо: – Дело не в моей жадности, как ты понимаешь. Я пошел на этот риск, потому что у меня большая семья, а кормильцев – один я. Если я действительно заработаю денег, мой младший брат сможет пойти в школу жрецов, у сестер будет приданое, а старым родителям никогда больше не будет грозить нищета... – Он вновь покачал головой и улыбнулся. – Но что это я впустую болтаю о таких вещах, которые тебя навряд ли заинтересуют... Ты устал и должен как следует выспаться... – Он протянул руку и стиснул плечо молчаливого слушателя. – Спокойной ночи, Конан.

Киммериец покинул его и вернулся на свое ложе, но сон, как и прежде, не шел. Приподнявшись на локте, он заглянул в лицо ближайшему соседу и убедился, что тот тоже не спал. Этот сосед был одним из старших в команде – худой, лысый мужчина, которого явно уважали остальные шемиты.

– Больно мрачные тут у всех рожи, Эсфахан, – шепотом обратился к нему Конан. – А раз так, я полагаю, должна быть и причина! Чего вы опасаетесь? Что кладбищенские стражи нас всех потом... утихомирят?

Было слышно, как Эсфахан презрительно хмыкнул при этих словах. Глаза-бусинки сверкнули в неверном отблеске лампы.

– У вас там, на севере, как я посмотрю, растят одних дураков!.. Не знаю, отчего это так, но, если ты воображаешь, будто хоть кто-то из нас выберется отсюда живым, иначе как дураком тебя не назовешь!..

Конан шепотом выругался, потом сказал:

– Пусть замышляют против нас что угодно, – лично я пропадать за здорово живешь не намерен! Мою жизнь они так легко не получат!

Ответа не последовало. У Эсфахана явно не было больше охоты с ним разговаривать. Пожилой шемит повернулся к варвару спиной и больше не двигался. Спустя некоторое время Конан тоже забылся беспокойным сном...

Глава одиннадцатая Глубже могил

Подземное «утро» ознаменовалось сменой стражи. Проглотив порцию холодной каши с козьим молоком и инжиром, команда вновь взялась за работу под придирчивым наблюдением Мардака.

На сей раз он не гнал их в лихорадочной спешке, как накануне, и работа шла лучше. Спустя несколько часов последний камень был водружен на место, а затем установлена сама дверь. Механизм снабдили устройством отсчета времени – песочными часами, которые будут запущены после закрывания двери. Их поставили в особую нишу, после чего Мардак отправился доложить об успешном окончании работ, а остальные под началом Эсфахана стали вынимать не нужные более деревянные крепи.

Когда все было убрано, вход в Царский Чертог превратился в самый незамысловатый коридор обманчиво обыкновенного вида. Команда занялась уборкой прихожей, в которой валялись доски и разный мусор.

Конан поневоле обратил внимание на перемены у выхода. Они в самом деле могли насторожить хоть кого. В начале Главного Коридора с некоторых пор маячили шестеро хорошо вооруженных кладбищенских стражников, – по одному на каждого работягу. А за ними в сумраке угадывалась еще одна жутковато-знакомая фигура, – Хораспесов подручный, Нефрен. Он посматривал на рабочих, о чем-то разговаривая с капитаном стражи.

Конан подобрался вплотную к Эсфахану и негромко пробормотал, многозначительно стрельнув взглядом в сторону стражи:

– По-моему, дядюшка, близок час... Стража собирается! Уж не по нашу ли душу? Не пора нам что-то предпринимать?

Пожилой шемит и смотреть не стал в ту сторону, куда указывал Конан.

– А что ты предлагаешь, северянин?

Киммериец подавил раздражение и ответил так же тихо, чтобы никто не подслушал:

– Драться, конечно! Не удерем, так хоть погибнем как подобает мужчинам! Вот смотри: у меня есть кинжал...

Он вытащил маленький сверток из складок набедренной повязки и размотал шелковый зеленый клочок, заслонив его телом от постороннего взгляда.

– А ты своим шемитам скажи, чтобы запаслись хоть дубинками!

Но Эсфахан лишь отрицательно мотнул головой. Он избегал встречаться с Конаном глазами.

– Бегство невозможно, чужеземец, – сказал он. – Ты только оттянешь смерть, вот и все... если, конечно, ты не подсадной соглядатай! Так что лучше прибереги-ка свой ножик для себя самого...

Конан фыркнул с величайшим отвращением и повернулся к Эсфахану спиной. И направился к выходу в коридор, минуя занятых работой шемитов. При этом он держал свой кинжальчик у бедра и поворачивал блестящее лезвие туда-сюда, намеренно привлекая внимание работяг. Он очень надеялся, что никто не поднимет крика при виде оружия. Сам он присматривался к лицам, ища себе спутников. Двое ребят помоложе в самом деле двинулись следом за ним. Но особой решимости от них ждать не приходилось.

Стражники по-прежнему стояли со скучающим видом: пускай, мол, смертники еще поработают, спешить им все равно некуда. Рассыпавшись по прихожей, они гуляли по двое либо подпирали стену. Конан шел прямо на них, пряча нож за спиной. Кто-то из стражников раздраженно вскинул голову при его приближении. Но мягкий шаг киммерийца настолько плавно перешел в бег, что они попросту не успели отреагировать. Он миновал их прежде, чем они поняли, что происходит.

Он мчался вдоль боковой стороны коридора, прямо на Нефрена, благо двое стражников, с которыми тот разговаривал, стояли к нему спиной. Один из них, капитан, первым услышал его приближение и обернулся, пытаясь выхватить меч. Тем самым он оказался между Конаном и его главной целью – и получил удар кинжала, предназначавшийся тощему телохранителю. Удар пришелся вскользь и не причинил особенных повреждений – ну там, хрустнула пара ребер, всего и делов. Капитан тем не менее завалился как раз на Нефрена и притиснул его к стене.

Прорвавшись таким образом мимо стражи, Конан во весь дух помчался по коридору, озаренному настенными лампами. За его спиной послышались крики и топот: это стража сцепилась с рабочими. Конан оглянулся на бегу и с огорчением убедился, что, кроме него, вырваться не удалось никому. Шемиты сумели только слегка задержать стражу, которая лишь теперь устремилась в погоню за беглецом. Он еще поддал скорости. Эхо шагов гудело в каменном тоннеле.

Конан знал, что чем ближе к поверхности, тем больше народу станет попадаться ему на пути. И он решил свернуть в один из узких боковых проходов, чтобы вынудить преследователей бежать за ним гуськом. Завидев впереди перекресток, Конан напряг зрение, пытаясь сообразить, куда сворачивать... потом ему показалось, что в потемках впереди произошло какое-то движение. Еще немного... и он увидел нечто такое, отчего его бег сам собой перешел в шаг. А потом Конан и вовсе остановился.

Это был его молодой начальник, Мардак. Но, Кром, в каком виде!.. Глаза чертежника остекленели, лицо покрывала смертельная бледность, лишь на подбородке и шее запеклась густая кровь, вытекшая изо рта. Руки вместо кистей кончались комками окровавленных повязок. Тем не менее он был еще жив. Он с трудом переставлял ноги, явно не соображая, что происходит. Его вели двое жрецов, один из которых нес небольшой сундучок.

Конану не понадобилось заглядывать в позолоченную коробку: он и так знал, что там находилось. Язык и руки Мардака. Похоже, Хораспес держал свое слово и вправду намеревался оставить мастеру жизнь...

Заметив размахивавшего кинжалом северянина, жрецы перетрусили и вместе со своей жертвой шарахнулись обратно в тоннель. Конан же обернулся и увидел, что промедление грозило бедой. Стражники готовы были настигнуть его, и первым мчался Нефрен. Длинные, казалось бы негнущиеся ноги несли его вперед на удивление быстро. Конан живо юркнул в узкий коридор, ответвлявшийся от основного тоннеля.

Это оказался тот самый коридор, по которому несчастный Мардак вел его накануне. Где-то впереди трещал и плевался светильник, подвешенный на крепях, удерживавших потолок от обвала. Конан бросился вперед, проклиная про себя и свет, и преграду. То и другое могло стоить ему жизни. Почти не замедлив скорости, он протиснулся в щель и увидел, что Нефрен следовал за ним по пятам. Худая фигура стигийца была как будто самой природой предназначена для высоких, узких коридоров. И он уже заносил меч для удара.

Вместо того чтобы отпрянуть, Конан нырнул под его руку, схватился за опорный столб крепи и с силой пырнул Нефрена в живот. Острие кинжальчика ткнулось во что-то твердое. В тот же миг меч Нефрена, не попав по его голове, ударил по дереву и отколол здоровенную щепку.

По-видимому, неожиданное напряжение и толчки превысили прочность дерева и ослабленного трещинами камня. Конан услышал над головой тяжкий стон проседающей породы и почувствовал, как уходит из-под ног пол. Потом мир перевернулся вверх дном и внезапно погас свет.

Прежде чем потерять сознание, Конан запомнил одно странное зрелище, которое никак не хотело погасать в его мозгу. Шелковое одеяние Нефрена, распоротое ударом кинжала. И рана, из которой вместо крови текли струйки светлого песка и сыпались какие-то засохшие травы.

* * *

Темнота. Боль.

Тишина. Навалившаяся тяжесть. Боль...

Вот какими категориями описывался невероятно сузившийся мир, в который постепенно вернулся молодой киммериец. Вернулся и обнаружил, что его держит в сомкнутых челюстях громадное каменное чудовище.

Конан лежал вниз лицом, придавленный и стиснутый весом каменных глыб. Он попытался приподнять голову, в которой от движения угрожающе запульсировала кровь, и ощутил, как струйкой стекает по щеке холодный песок. Толком приподнять голову не удалось: в затылок упиралась острая, как лезвие, грань. Делать нечего, Конан вновь поник лицом в каменный мусор.

Крупный песок, потревоженный его движением, некоторое время продолжал с шумом сыпаться вниз. На всякий случай Конан перестал шевелиться. Мало ли кто прислушивается к каждому шороху, выжидая удобного мгновения, чтобы напасть. Однако никаких посторонних звуков не последовало. И нигде никаких признаков света.

А может... может, свет и был, только он, Конан, его видеть не мог?.. Что, если его ослепило?.. Киммериец заморгал и снова принялся выворачивать шею – не сочится ли свет откуда-нибудь сверху, из трещин? Ничего! Он утешился тем, что, как ни болела у него голова, глаза были вроде бы ни при чем, болел в основном один висок. На всякий случай Конан решил считать, что со зрением у него все в порядке, просто он в самом деле угодил в кромешную тьму.

Еще некоторое время он тщетно напрягал слух, потом стал пробовать, годятся ли на что-нибудь его покрытые синяками, ободранные руки и ноги. Все тело было сплошь засыпано кучей битого камня, но, как оказалось, высвободиться было можно. Конан приступил к этому со всей осторожностью, хорошо понимая, что одно торопливое движение вполне может превратить нависший сверху обломок в топор палача. В этом он убедился, выпростав одну руку и аккуратно ощупав, что там такое делается возле его шеи.

В одном месте у головы обнаружилось пустое пространство. Конан изгибал спину, стараясь не обращать внимания на боль, пока не сумел вывернуться из ловушки. Некоторое время он отдыхал, лежа на угловатых камнях. Потом попробовал сдвинуться еще дальше, но это движение оказалось роковым. Конан все-таки стронул шаткие камни – и поехал вперед головой вниз, в широкую трещину, по пути, проложенному обвалом.

По счастью, катиться далеко не пришлось, да и обломки, среди которых он падал, оказались не так велики. В конце концов Конан остановился, упираясь вытянутыми руками в холодную гладкую поверхность.

И снова он замер в неподвижности, ожидая, пока стихнет стук и шорох маленькой лавины. Никаких признаков погони по-прежнему не обнаруживалось. Конан решился наконец отпустить одну руку и ощупать больной висок. Кости были целы, только набухла изрядная шишка. Очень осторожно Конан приподнялся на четвереньки и вылез на твердь скалы.

Ощупав камень, он убедился, что ровную и гладкую поверхность создали чьи-то руки. Если человеческие, это означало, что он ввалился в какой-то древний тоннель, проложенный строителями гробниц задолго до Ибнизаба. А если не человеческие?.. Конана пробрала невольная дрожь, и сразу вспомнилось, что рассказывал Мардак о тоннелях и колодцах, ослабивших песчаниковую скалу.

Тем не менее именно эта непрочность породы, вызванная древними проходками, спасла ему жизнь... по крайней мере, на какое-то время. Если ему повезло, Нефрен с приспешниками либо погибли в обвале, либо были надежно отрезаны от беглеца. Что до самого Нефрена, он вполне мог погибнуть и от удара в живот, который нанес ему Конан. Вот только можно ли в самом деле убить ножом существо, у которого в жилах вместо крови течет песок с благовонными травами?..

Вспомнив об этом, Конан поневоле вновь содрогнулся. Чего бы он только ни отдал, чтобы никогда больше не впутываться в непотребные шашни, затеянные колдунами!.. Теперь-то киммериец понимал, что своим назначением в Мардакову команду приговоренных он был скорее всего обязан все тому же Нефрену, столь некстати узнавшему его накануне. Скорее всего Нефрен обо всем доложил Хораспесу. И тот – если не сама царица! – обрек его на неизбежную смерть.

Дай Кром, чтобы они сочли его погибшим в обвале... что, кстати, вполне могло быть не так уж и далеко от истины. Если он хотел все-таки натянуть им нос, следовало что-то делать. Для начала хотя бы спрятаться.

Кинжал свой он благополучно потерял. Пошарив кругом, Конан в конце концов нашел кусок камня, острый, как отточенная стамеска, и стиснул его в ободранном кулаке. Он снова мог за себя постоять, а это главное. Чего доброго, по тоннелям где-нибудь над ним уже бродит погоня. Кто поручится, что в глаза вот-вот не ударит факельный свет?..

Конан подобрал под себя ноги, попробовал встать, и это ему удалось, хотя и не без труда. Пошатываясь, он выпрямился и хотел нащупать потолок, но потолок оказался слишком высоко, и киммериец снова опустился на корточки. О размерах и форме чертога, в который он угодил, оставалось только гадать. Конан не решался подать голос и попытаться что-то выяснить, слушая эхо. Воздух подземелья был неподвижен: ни ветерка, ни сквозняка. Здесь не было даже запахов; если чем и пахло, так только сухой пылью веков. Конан потихоньку пополз вперед, шаря перед собой в темноте, чтобы не налететь на стену и не упасть в бездонный провал.

Сначала ему попадались камни, принесенные обвалом, но там, куда оползень не добрался, лежала только пыль да высохшие, как бумага, панцири насекомых. Конан продвигался со всей осторожностью, временами напоминая себе, что ни змей, ни скорпионов здесь можно было не опасаться: эти твари держались гораздо ближе к поверхности, избегая глубоких пещер. Как только он убедил себя, что уж точно не наткнется ни на что живое, его рука... нащупала впереди человеческую ногу в сандалии!

Варвар инстинктивно шарахнулся прочь и лишь спустя некоторое время убедился, что нога была каменная, покрытая той же древней пылью, что и все остальное вокруг. Ощупав изваяние, Конан обнаружил, что оно было частью рельефа на стоячем саркофаге. Рельеф изображал фигуру в длинном облачении, изваянную во весь рост и, по-видимому, наделенную сходством с тем, кто покоился в саркофаге. Конан потянулся вперед, желая узнать, что там дальше, за каменным ящиком. Его рука коснулась стены, гладко вытесанной в песчанике. Киммериец поднялся, опираясь на рельеф, и коснулся пальцами того места, где полагалось быть лицу усопшего. Он испытал немалое облегчение, найдя лицо вполне человеческим, украшенным замысловато завитой бородой.

Стало быть, его занесло в древнее шемитское погребение, остававшееся нетронутым в течение, может быть, тысячелетий. Снова ощупав саркофаг, Конан не нашел ни трещин, ни каких-либо следов взлома. Он спросил себя, могло ли там, внутри, оказаться оружие. Потом подумал, что Осгар, окажись он здесь, уж точно безо всяких разговоров расколошматил бы и выпотрошил саркофаг...

Воспоминание о враге заставило его вспомнить и свою первейшую цель. Конан двинулся вдоль стены, надеясь таким образом отыскать выход. Он сам понимал, что надежда на это невелика. Какие выходы могут быть из древней гробницы, расположенной глубоко под чудовищным сооружением Ибнизаба?..

Однако спустя некоторое время он наткнулся на нечто достаточно странное. В гладком камне зияло прямоугольное отверстие, устроенное повыше пола, – похоже, начало тоннеля. Человек, наделенный ростом Конана, мог пройти туда, пригнув голову. Конан ощупал стены и пол. Камень здесь был обработан далеко не так тщательно, как в большом покое. На нем были заметны выбоины, выступы и следы инструментов. Конан рассудил про себя, что тоннель был моложе усыпальницы.

Так, значит, обрадовался он про себя, могилу все-таки грабили!.. А раз так, почему бы не отыскаться и выходу?.. Надежда ожила в его сердце. Он влез в тоннель и ощупью двинулся вперед.

Конан прошел около дюжины шагов, ведя по стенам руками. Никаких поворотов, разветвлений и уклонов вверх... Потом он опять ощутил под ногами стеклянно-гладкую поверхность тщательно отполированного камня, а стены оборвались. Он просто попал из одной гробницы в другую.

Значит, тоннель вел не к поверхности, а всего лишь соединял два зала, погруженные в тысячелетнюю тьму... Зачем? Что за чепуха?.. Вспыхнувшая было надежда вновь потускнела, но особого выбора у Конана не было, – только идти вперед, а там видно будет.

Нашарив стену, он двинулся вдоль нее по кругу и нашел другой тоннель, столь же грубо сработанный, как и первый. Но если устье первого находилось несколько выше пола, этот, наоборот, начинался с мелкого, но довольно коварного углубления. Это навело Конана на некоторые размышления. Он повнимательнее ощупал следы инструментов и убедился, что коридор прорубали с того конца.

Тут до него начало доходить: те, кто устроил эти тоннели, делали ходы из одной могилы в другую, так что под землей, возможно, скрывался настоящий лабиринт. Киммериец опять готов был пасть духом, но от отчаяния удержался. Думай, Конан, шевели мозгами, сказал он себе. Если ориентироваться на следы инструментов, он по крайней мере будет двигаться в направлении, противоположном тому, в каком прорубали эти тоннели их неведомые строители. А значит, если у подземного лабиринта был хотя бы один и притом тщательно запрятанный выход, он вполне сможет его отыскать...

Перебираясь из норы в нору, он миновал еще несколько залов, пока наконец не обнаружил развилку. На сей раз ход вывел его в какой-то коридор. Стены здесь были обработаны грубее, чем в усыпальницах, и покрыты штукатуркой, большая часть которой давно обвалилась и кучами лежала на полу. Конан топнул по полу ногой, обутой в сандалию, и услышал, как эхо раскатилось направо и налево. Он действительно был в коридоре.

Неплохо, похвалил он себя. Чего доброго, куда-нибудь да и выведет!

Он двинулся по коридору в ту сторону, где ему померещился легкий подъем.

Конан шел некоторое время, чертя руками по противоположным стенам и сметая с них тонкий слой штукатурки, но потом был вынужден остановиться: с обеих сторон открылось по арке. Ощупав ту и другую, он с облегчением убедился, что это были всего лишь неглубокие ниши пониже его роста. Штукатурка внутри была точно такая же, как и в коридоре. Конан сделал вывод, что ниши предназначались для статуй либо для гробов, но по какой-то причине так и остались пустыми.

Идя дальше, он скоро убедился, что подобные альковы встречались через определенные промежутки и отнюдь не все оказались пустыми. Кое-где обнаружились иссохшие мумии в лакированных саванах, которые рассыпались, как мертвые листья, под его осторожными пальцами. Он не стал подробно изучать бренные останки, только подумал, что они сохранились на удивление плохо, даже если иметь в виду недостаточно высокий уровень бальзамирования в древности. Одни мумии попросту разложились, как бывает, когда бальзамировщик схалтурит. Другие согнулись и скрючились, точно замерзшие ветки.

Несмотря на малоприятное общество древних покойников, Конан пребывал чуть ли не в восторге: судя по всему, он находился в гробнице, которой пользовались достаточно долго, а значит, где-то был вход! И не какая-нибудь запрятанная дыра или колодец, а порядочная дверь с пандусом или лестницами! Конечно, ее тоже могли давным-давно запечатать либо выстроить что-нибудь прямо сверху. Конан не имел ни малейшего понятия ни о направлении, ни даже о том, выбрался ли он уже из-под необъятного фундамента Ибнизабовой пирамиды. Этот вопрос представлял пока лишь чисто теоретический интерес. Как и то, почему же все-таки пустовали многие ниши, мимо которых он проходил.

...Конан сам не мог бы сказать, что именно заставило его внезапно остановиться и замереть, даже задержать дыхание. Вокруг по-прежнему не было ни малейших признаков света, – только цветные пятна, порожденные воображением, плавали перед глазами. Нет! Он что-то услышал. То ли звяканье металла, то ли шарканье сандалии по камню. Слух киммерийца до того обострился от пребывания в полной тишине, что он научился различать малейший шорох. Он долго прислушивался, но больше ничего не было слышно. Когда же спереди вновь донесся тихий звук, Конан узнал его: так шуршит сухая ткань. Варвар отреагировал без промедления – бесшумно скользнул в ближайший альков.

Ему не повезло: ниша оказалась занята. Он наткнулся на хрупкого, скрюченного «жильца», притиснул его к стене и замер, опасаясь дышать: как бы хренова мумия не вывалилась в коридор и тем окончательно его не выдала. Альков по крайней мере давал ему временное укрытие и некоторое преимущество. Можно было попытаться устроить засаду на того... или на то, что двигалось впереди. Конан вытащил из-за набедренной повязки остроконечный камень и приготовился к немедленным действиям.

Звук оставался по-прежнему слабым, но больше не прекращался; если Конан что-нибудь понимал, по коридору к нему размеренным шагом приближалось несколько пешеходов. Двигались они молча, только шуршали по камню шаги да изредка что-то приглушенно звякало, наводя на мысль об оружии, о связанных вместе металлических инструментах... или мешках с добром, награбленным в древних могилах. Шедшие приближались, хотя по тихому шороху расстояние определить было трудно. Конан с нетерпением ждал, когда же в отдалении забрезжит свет – эта величайшая из драгоценностей, которую только и оценишь, оказавшись в непроницаемой тьме подземного лабиринта!

Будет свет – и он их увидит. Они его, верней всего, тоже. Какая разница! Скорей бы. Конан уже лихорадочно обдумывал, как бы, сражаясь с ними (если придется, конечно), не погасить фонаря. Он держал свой камень над головой.

И вот они наконец приблизились. Шорох ног и позвякивание раздались совсем рядом... так близко, что у него по телу побежали мурашки... Один, двое, трое... пятеро пешеходов, если слух его не обманывал. Потом они... миновали его и начали довольно быстро удаляться.

И тогда только до Конана дошло, что никакого фонаря они с собой не несли.

Это открытие превратило его в неподвижную статую, молча слушавшую, как удаляются шаги. Теперь-то он разобрал, что шаги были невесомыми, точно прикосновение пера. И запоздало спросил себя: по силам ли было обычным смертным людям так уверенно двигаться в кромешной, хоть глаз выколи, темноте? И ведь ни голосов, ни дыхания, ни покряхтывания от усталости... Тела-то хоть были у них вообще или нет?.. Конан снова подумал, что, наверное, лишился-таки зрения, но тут же отбросил эту мысль: если бы у них в самом деле был свет, они бы наверняка его заметили. А они проследовали мимо, не обратив на него ни малейшего внимания! Какое бы шестое чувство ни вело их по тоннелю, его присутствия оно им не выдало. А ведь он был настолько близко, что ощущал даже движение воздуха, потревоженного их шествием!..

Колдовство. Вне всякого сомнения – колдовство. Либо эти пятеро были какими-то неведомыми созданиями тьмы. Конану стало неуютно, он переступил с ноги на ногу...

...И вот тут-то, пошевелившись, он обнаружил, что его как будто что-то держало сзади – с той стороны, где он притиснул к стене древнюю мумию. Что-то совершенно определенно ощупывало его плечи, вот только раньше, полностью обратившись в слух, он этого не замечал. Теперь заметил, и, поскольку жутковатые пешеходы уж точно не могли его услышать, Конан шагнул вперед, прочь от стены, и тряхнул плечами, чтобы сбросить навалившуюся мумию.

И не смог!

Мумия упрямо тащилась за ним, причем цеплялась за него все крепче! Конан сунул руку назад и еле удержался, чтобы не выругаться вслух: его плечо сжимали костяные пальцы, выпростанные из полуистлевших повязок. А то, что защемило ему кожу на шее, оказалось еще хуже. Тысячелетний упырь пытался запустить в него зубы!

Конан судорожно принялся отдирать его от себя, но это оказалось не так-то просто. Ему никак не удавалось как следует ухватиться, а камень в этих условиях оказался бесполезен. Конан бросил его на пол и рванулся вперед.

Однако его сверхъестественный противник оказался довольно крут даже для могучего варвара. Высохшая мумия была легкой, точно пук соломы, саваны крошились и слезали с нее, как истлевший папирус, но внутри сохранялись по-прежнему твердые кости и крепкие струны жил. Конан отбивался что было мочи, но тварь только яростней вцеплялась в него. Ему показалось, будто она собиралась вжаться сквозь кожу в самую его плоть и завладеть его жизнью!

Врезавшись впотьмах в противоположную стену, Конан изо всех сил шандарахнул мумию об угол алькова. Это несколько сдвинуло голый череп его соперника, и Конан наконец смог как следует его ухватить и начать отжимать от себя прочь. Он снова и снова колотил мумию об острый угол. С сухим звуком сломалось несколько ребер, он почувствовал, как укололи тело острые осколки костей.

Однако живой скелет как будто не заметил увечья. Более того, Конан уловил в движениях мумии некий осознанный смысл – ее костлявые пальцы перемещались по его телу, спускаясь все ниже. Под руками киммерийца с черепа сыпались длинные иссохшие волосы, его ладонь накрыла металлическую налобную диадему... Скелет был несомненно женским!

К ярости и изумлению, которые испытывал Конан, добавился панический ужас. Загробной любви он вовсе не жаждал! Отчаянное усилие всех мышц – и череп, оторвавшись от позвоночника, грохнулся на пол. Конан продолжал сражаться с еще цеплявшимися, еще искавшими чего-то остатками бывшего тела.

Когда он наконец высвободился, мумия, растерзанная на мелкие части, валялась у его ног. Некоторое время киммериец стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину и тщетно пытаясь смахнуть со своего тела остатки праха. Потом повернулся – и, не особенно разбирая дорогу, устремился дальше по коридору.

Он шел и шел сквозь тьму, мимо бесконечных альковов и их мертвых обитателей, к которым он теперь едва решался притрагиваться. Шагая вперед, он сам чувствовал, что недопустимым образом утрачивает осторожность. Что ж, тут было простительно утратить не только осторожность. Тут самый рассудок запросто мог погаснуть, точно слабенькая свеча, со всех сторон задуваемая черными колдовскими ветрами. Конан вдруг понял, как легко было превратиться из разумного существа во всхлипывающий комок бессмысленной плоти, царапающий изодранными пальцами равнодушные стены бесконечного лабиринта...

Конан приостановился и сделал над собой чудовищное усилие, обуздывая разыгравшиеся чувства...

И внезапно его окружила целая какофония звуков. Грубые руки схватили его, а в глаза ударил ослепительный свет!..

Глава двенадцатая Воровская смекалка

Розовая заря напоминала отсветы пламени из приоткрытого кузнечного горна; она как бы предупреждала о том, какая испепеляющая жара будет царить здесь попозже днем. В этот ранний час восход заливал светом восточные стены Абеддраха и почти законченную гробницу еще живого царя. Пирамида отбрасывала длинную тень, и казалось, что эта тень ложилась на город. Заря касалась и дальних пирамид Стигии, вздымавшихся над вспухшими от наводнения волнами Стикса. Сквозь утренний туман, клубившийся над рекой, вершины пирамид казались красноватыми, словно раскаленные иглы, торчащие из земли.

Когда сверкающий диск Эллаэля отбросил тень финиковых пальм на стены гостиницы Осгара, ворота постоялого двора широко распахнулись и во двор, сопровождая свое движение скрипом колес и цокотом копыт, въехал очередной обоз. Громогласный крик колесничего заставил слуг бегом поспешить навстречу.

– Живее, живее, бездельники! Займитесь-ка лошадьми, неужели не видите, что они все в мыле? И осторожнее выгружайте эти кувшины с пряностями, еще не хватало потревожить печати! – И Осгар, вручив вожжи мальчишке-конюху, соступил наземь с задка колесницы, накренившейся под его весом. – Всю ночь ехал без отдыха! – пожаловался ванир. – Провалиться бы совсем этому свинорою, который здесь называют дорогами! А ну, живо чтобы приготовили мне прохладную ванну! И мягкую постель!..

Отряхивая комья грязи с подола одежды, он прошагал через главный двор к дому. Он и глазом не повел в сторону нескольких постояльцев – ранних пташек, уже ошивавшихся в общей комнате.

– А где моя маленькая танцовщица, Зефрити? Я ей что-то привез!..

Оглядев верхний этаж и лестницу и ничего не обнаружив, Осгар в конце концов остановил взор на пышнотелой служанке, которая стояла неподалеку и выглядела несколько взволнованной.

– Мой господин... еще так рано... молодая госпожа не вставала... она велела сказать, что сию минуточку прибежит тебя приветствовать...

– «Не вставала! Сию минуточку!..» – зло передразнил Осгар. – Да что за шлюха! – И ванир, темнея лицом, отпихнул толстушку с дороги. – Опять взялась развлекаться на стороне? С кем еще на сей раз?..

И он помчался по лестнице через две ступеньки, двигаясь на удивление проворно для такого здоровяка. При этом он еще и сыпал отборнейшей бранью, хотя слушать его здесь было особенно некому.

– Развлекается!.. В моей собственной комнате!.. С кем?!. Если с этим сосунком Азрафелем, да я за уши его на стенку повешу! Я все про него знаю!..

Выскочив наверх, он прошагал по кедровым половицам к обширной двойной двери. После чего, не останавливаясь, с маху наддал обутой в сандалию ножищей в середину створок. Внутри с треском лопнул запор, и мстительный Осгар, даже не замедлив движения, ворвался внутрь.

Неприбранная постель, как говорится, еще не остыла. Повсюду на полу валялись яркие цветные одежды, но никого не было видно. В глубине комнаты красовалась ширма в четыре панели, сработанная из темного дерева и перламутра. Инкрустация была в кхитайском стиле и изображала охоту на тамошних драконов. Из-за ширмы донесся мелодичный голос Зефрити:

– Осгар, любовь моя, это ты?.. Как стремительно ты ворвался! Подожди чуточку, и я выйду к тебе...

Но к тому времени хозяин гостиницы уже пересек комнату и взялся рукой за ближайшую панель.

...Сторонний наблюдатель, вероятно, не понял бы, почему это он вдруг шарахнулся прочь. Не всякий успел бы уследить за тем, как из-за лакированной ширмы внезапно вылетел кулак и стремительно врезался ему в физиономию. В следующий миг ширма рухнула, а перед Осгаром возник Конан. Вид у киммерийца был весьма решительный. Конан ринулся на Осгара со сжатыми кулаками и искаженным яростью лицом. За его спиной, в уголке комнаты, торопливо одевалась Зефрити.

Киммериец безжалостно набросился на ошеломленного ванира, настиг его и принялся дубасить кулачищами, больше похожими на боевые молоты, не давая Осгару себя ухватить. Подвижное тело, свитое из упругих мышц, танцевало взад-вперед, взад-вперед: ни дать ни взять кузнец, работающий возле слишком жаркого горна. Удары были таковы, что ванира разворачивало то вправо, то влево. Он чуть не падал.

И настал момент, когда киммериец, действуя кулаками и ногами, сшиб Осгара на пол, где тот и остался лежать неподвижно, – то ли потерял сознание, то ли понял, что так было всего безопасней.

– Конан! Конан, не убивай его!.. – Зефрити наконец кое-как прикрыла очаровательную наготу, выскочила из-за ширмы и склонилась над распростертым ваниром.

– Да мне его мочить и в голову никогда бы не пришло, – с горечью отозвался Конан, разглядывая опухшие, покрасневшие костяшки пальцев: отбил об Осгара. – Я же знаю, как необходимо тебе его богатство, а также ловкость в делах, равно как и в воровстве... Я его так, немножко... Разобрались, и хватит.

– Без Осгара у нас у всех не станет крыши над головой, – сказал с порога комнаты еще один голос.

Конан развернулся навстречу и увидел входившего Исайаба. Пожилой шемит дружелюбно кивнул киммерийцу.

– Но время от времени таскать таких, как он, на порку только полезно. Очень даже полезно!

Следом за Исайабом явился Азрафель и с ним еще двое шемитов вполне негодяйского вида – новые подручные Осгара. Завидя своего хозяина распростертым без движения на полу, парни начали неуверенно переглядываться. Однако оружия не обнажили. Азрафель погнал прочь слуг, которые толпились у двери, пытаясь заглянуть внутрь и выяснить, что же такое стряслось. Закрыв попорченные ударом двойные двери, юноша встал перед ними, как на посту.

Осгар между тем слабо пошевелил головой, покоившейся на обтянутых шелковой тканью коленях Зефрити. Он открыл глаза, потом двинул рассаженными в кровь губами:

– Возлюбленная... горлинка моя... как же ты могла мне изменить? Снова... так скоро... а ты, киммериец!.. – Он повел глазами, потому что тело не очень-то слушалось. – Мне сказали, ты погиб... Из какой преисподней ты выполз?

– Из той самой, куда ты, чмо болотное, меня по дружбе отправил, – ответствовал Конан. – Знал бы ты, с какой нежной любовью я тебя там вспоминал! Уж и не чаял по достоинству отплатить за добро...

– О чем ты, не понимаю! Если ты о той нашей маленькой прогулке к гробнице... Но ведь тогда ты попался по собственной неуклюжести! И нечего на меня собак вешать.

– Я бы тебя самого с радостью за одно место повесил, – проворчал Конан. – Если бы все вышло по-твоему, мне бы кишки заживо размотало!

– Чепуха! – Распухшие губы мешали Осгару говорить внятно. – Однако если у тебя, как тебе кажется, есть причины на меня обижаться, так почему бы нам с тобой все не уладить прямо сейчас? – Не без труда повернув голову на коленях у Зефрити, он обеими руками раздвинул полы кожаной безрукавки, из которой кулаки Конана так до конца и не выбили дорожную пыль. Наружу появились буйные заросли светлой шерсти на груди. – Убей меня, и дело с концом! Если, конечно, кишка не тонка...

– Хватит пустой трепотни! – Исайаб прошел вперед и наклонился над ваниром. – Конан согласился оставить тебе жизнь, Осгар, только благодаря моим уговорам! К тому же у него есть деловое предложение, которое, если ты его поддержишь, может принести немалую выгоду!

– Именно так, – сказал Конан, чувствуя, как понемногу стихает в нем гнев. – Если бы я не повстречал Исайаба и этих остальных, шатавшихся по лабиринту с потайным фонарем, я, может быть, еще и сейчас бы там ползал. Они видели все то же, что видел и я, и согласны, что нам может очень даже подфартить!

– Так вы в мое отсутствие лазили по местным гробницам?.. – Тут уж Осгар перестал прикидываться полуживым и сел на полу, стряхнув с себя ласковые руки Зефрити. – У вас что, совсем крыша съехала? Хотите, чтобы ко мне сюда вломилась кладбищенская стража и храмовые палачи?..

Исайаб пожал плечами:

– А нам, с твоими вечными разъездами по делам, ничего другого и не оставалось. Наши руки просили дела, достойного их искусства. А от твоего внезапного увлечения контрабандой нам что-то не особенно много отстегивается в кошелек!

– Если бы ты знал, Осгар, что мы обнаружили! – подал голос Азрафель, стоявший возле двери. – Целую сеть тоннелей, соединяющих древние погребения!

– Ходы зверей-трупоедов, что ли?.. – устало отмахнулся Осгар и, сморщившись, пощупал ссадину под ухом. – Да уж, конечно, бродяги и животные там давно все осквернили...

– А вот и нет, – сказал Конан. – Это отличные тоннели, проделанные людьми. Прорубленные в монолитной скале. Ты хочешь сказать, будто ничего не знал о целой сети подземных коридоров под кладбищем?

Осгар отрицательно покачал головой. Сделал он это очень осторожно, потому что шея у него болела.

– Даже не слыхал про что-либо подобное, – сказал он. – Рубить камень, опять же, дело очень муторное и к тому же слишком шумное. Это тебе любой могильный вор подтвердит. Когда мы разведываем места, мы обычно смотрим, можно ли открыть вход в погребение. Если нет, лучше совсем оставить гробницу в покое. Исайаб знает, как мы обычно поступаем... – И он посмотрел на пожилого соратника с вновь пробудившимся интересом. – Ну и что, оттуда уже небось все стоящее повытаскали?

Исайаб с непроницаемым видом сложил руки на груди.

– Некоторые замурованные отделения и саркофаги выглядят нетронутыми, так что в них вполне могли остаться сокровища. Мы забрались туда через наш старый лаз в Погребении Кошек возле северной стены. Попав в тоннели, мы старались вести себя по возможности тише. Но далеко пройти не удалось: мы встретили Конана, так что стало не до грабежа...

– Да если вы даже нашли там всю царскую казну, так тем более не скажете, – подозрительно проворчал Осгар. – Ладно, дальше-то что?

– Там... действует какая-то странная сила, – сказал Исайаб. – Мы явственно чувствовали ее присутствие. Да и Конан, когда мы на него натолкнулись, выглядел так, будто только что от какой-то пакости еле ноги унес. А от какой – не говорит.

Киммериец смотрел на них с самым невинным видом.

– Там было темно, хоть глаз выколи, и я просто не разобрался, что же это было такое. Могу определенно сказать только одно: мертвые там... как бы это выразиться... спят не очень спокойно. – Он с трудом скрыл прохватившую его дрожь. – Впрочем, ничего такого, с чем не сумел бы справиться хорошо вооруженный отряд!

Осгар кивнул, ему явно было не по себе.

– Охранительные заклятия Хораспеса, вот что это такое, – сказал он. – Ну что ж... еще одна опасность до кучи.

Он не без труда поднялся на ноги, опираясь, как на костыль, на плечо Зефрити, все еще стоявшей подле него на коленях.

– В общем, все сходится на том, чтобы нам забыть к шутам собачьим это мелкое воровство! А если вам, крадунам, так уж неймется, у меня для вас работы достаточно! Скажем, проводить караваны мимо таможен... – Тут Осгар посмотрел на Конана: – Я даже и тебя имею в виду, киммериец. Если научишься уважительно вести себя у меня в доме, так и быть, можешь остаться!

Но Конан только покачал головой:

– У тебя, Осгар, видно, мозги еще не встали на место после трепки, которую я тебе задал. Неужели ты не въезжаешь, что эти тоннели помогут нам осуществить мой первоначальный план? Ограбить Ибнизабову ухоронку?.. – Конан протянул руку, собираясь встряхнуть Осгара, но ванир проворно спрятался от него за Зефрити. – Я сам туда провалился прямо из пирамиды... нельзя, правда, сказать, чтобы мне этого очень хотелось. Так вот, когда царя наконец закопают, найти обратную дорогу не составит большого труда!

Осгар отступил к постели, сел и замотал головой:

– Глупо даже говорить о подобных вещах! Да еще сейчас, когда так процветает торговля! Вы хоть представляете, почем идет набор стальных зубил из Аквилонии? А туранский нефрит?.. А кожа аргосской выделки для такелажа и надсмотрщикам на кнуты?.. Все со страшными пошлинами, которые тем не менее окупаются, даже если их платить! Да я большее состояние накоплю от строительства пирамиды, чем от ее ограбления...

– Ты так уверен? – спросил Конан, запуская руку в поясной кармашек, – жест, заставивший Осгара вздрогнуть и отшатнуться. Впрочем, киммериец извлек наружу не оружие, но медальон, выполненный из сверкающего электрона и сплошь усеянный переливчатыми камнями. – Это из той самой недостроенной гробницы, – сообщил он Осгару. – Я стибрил его из-под наружных повязок мумии одного мелкого чиновника Ибнизаба, который удостоился быть похороненным с избранными... Теперь ты видишь, как там снаряжают последнего слугу! А что будет делаться, когда царь откинет копыта и пирамиду закроют?..

Зефрити выдернула украшение у него из руки:

– Ой, Конан, какая прелесть! Можно я возьму это себе?..

Киммериец кивнул, и стигийка мигом приспособила медальон себе на полуобнаженную грудь и затанцевала по комнате, всячески демонстрируя новую цацку.

– Осгар, Конан прав! Такое добро идет в руки, как же можно им пренебрегать? Обворуем царскую гробницу и сами станем богатыми, как цари!

Мужчины заинтересованно наблюдали за ее ужимками и прыжками. Осгар тоже посмотрел, но скоро опустил голову и с мрачно-отрешенным видом уставился в пол. Он долго сидел так, подперев кулаком подбородок, казалось, в узорах ковра ему представали хитросплетения грядущей судьбы.

– Что ж, у мелких вельмож будет действительно невпроворот таких побрякушек, – сказал он наконец. – Но, насколько я понимаю, царские покои будут заперты как следует...

– Совершенно верно. – Конан опустился против Осгара на резной табурет, скрипнувший под его тяжестью. – Один умный чертежник придумал такое, что нам наверняка никогда не преодолеть, – закупорку из шестидесяти точно притертых камней. Эти камни опускаются, когда срабатывает особый механизм. Его приводят в действие песочные часы. Когда мы строили этот Затвор, я сунул в песочные часы камешек, чтобы песок подольше не сыпался, но получится это или нет – узнать неоткуда. В общем, я предлагаю, чтобы к моменту запирания гробницы мы уже стояли на стреме. Тогда я смогу остановить механизм и Царский Чертог останется незакрытым.

Осгар поднял глаза. Теперь он смотрел на киммерийца с плохо скрытой насмешкой.

– Те знания, которых ты там поднабрался, делают тебя важной птицей. Я бы сказал, даже где-то незаменимой. А вот план твой состоит в основном из длительной разведки и подготовки. И на что тебе понадобилась моя поддержка, хотел бы я знать?.. – Он задумчиво пощупал синяк, вспухавший на скуле. – Ко всему прочему ты ведь, кажется, еще и перестал мне доверять? Странно это как-то, тебе не кажется?.. – Его рука переместилась к подбородку, благо и там все болело. – Чтобы ты не мучился подозрениями, я предлагаю тебе следующее. Я разрешаю тебе брать с собой моих людей и не жалеть средств, какие могут понадобиться при устройстве подкопа. В общем, ты будешь действовать там, а я – сидеть дома и заниматься своими делами. Так тебе, по крайней мере, не придется все время оглядываться через плечо.

Конан хмуро улыбнулся и покачал головой:

– Нет, Осгар, прибереги свои хитрости для кого-нибудь другого. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в каждой вылазке. И Зефрити: девочке по-прежнему нравятся приключения. – Он покосился на молодую женщину и увидел, что она заинтересованно облизывала губы. – Только тогда я буду уверен, что ты снова не вздумаешь продать меня кладбищенской страже.

– Да чтоб ты сдох со своими бесконечными претензиями!.. – вновь взвился Осгар. – Я и так, того гляди, из-за этого дурацкого предприятия потеряю больше, чем любой из вас скопит за всю жизнь!.. – Он обвел взглядом лица наемных помощников: они взирали на него спокойно и терпеливо. – И вообще, я уже почти решился завязать не то что с ограблением могил, но даже и с контрабандой, и зажить как честный содержатель гостиницы!..

Его взгляд остановился на Зефрити. Та стояла в картинной позе с ним рядом. Электроновый медальон уже исчез в складках ее одеяния. Протянув руку, она стала нежно массировать ему лоб.

– Ну что ж... – вздохнул он. – Делать, видно, нечего, так что я с вами. За половинную долю от всего, что мы украдем. И... я очень надеюсь, что вы хоть отдаленно представляете себе опасности, которые нас там подстерегают!

* * *

В ту ночь, равно как и в несколько последующих, на постоялом дворе Осгара так и кишела скрытая жизнь, кто-то таинственным образом выходил за ворота и возвращался обратно. По счастью, слугам не только хорошо платили, – они были еще и по уши заняты наплывом многочисленных постояльцев. Наплыв этот происходил из-за продолжавшегося разлива реки, а также из-за небывалого расцвета местной торговли, и был весьма кстати. Если бы слугам было нечего делать, они наверняка догадались бы о небывалой затее. И от одного ужаса непременно настучали бы кладбищенской страже.

Движимые осторожностью, осквернители праха старались держать потайной фонарь и орудия своего ремесла подальше от гостиницы. Они прятали их в заброшенном Погребении Кошек, которое и служило им входом в тоннели. Одна из могил неподалеку, выстроенная как колодец, должна была в случае чего сыграть роль запасного выхода. И надо ли говорить, что делалось все с особой оглядкой. Посещая усыпальницы, воры всякий раз шли туда врозь, по разным дорогам, тщательно подмечая при этом распорядок стражи и поведение часовых.

Позже, спускаясь под землю, они оказывались лицом к лицу со стражей совсем иного рода – такой, которую нельзя было ни вовремя рассмотреть, ни выждать, пока она отвернется. Им не единожды приходилось прятаться в укромных уголках, пропуская безгласные, тихо позвякивающие оружием патрули. И часто касались их слуха отзвуки зубил, грызущих камень где-то далеко под землей. Безымянные жители подземелья продолжали расширять свой лабиринт.

Когда могильники оставались позади и больше не было необходимости соблюдать тишину, воры нередко пускались в яростный спор, обсуждая, что могли собой представлять странные создатели скальных тоннелей. Всех, в частности, живо интересовал вопрос: могли ли эти существа видеть свет? Или они не замечали его точно так же, как не замечали запаха масла и копоти, который источали зашторенные фонари?.. Ни у кого, впрочем, не возникало желания проделать опыт и лично удостовериться в результате. Хотя бы потому, что неведомые создания ходили приличными командами и, судя по звяканью, носили оружие и инструмент.

По мере того как Конан изучал тоннели вблизи осыпи из Ибнизабовой пирамиды и наносил их на карту, ему делалось ясно, что именно эту часть лабиринта подземные жители посещали всего реже. Возможно, потому, что здесь успело уже потрудиться ворье: саркофаги были вскрыты, богатства – вынесены.

Если Осгар не ошибся в догадках и таинственные тоннельщики были личными гробокопателями Хораспеса, грабившими древние захоронения либо для вящего украшения царской гробницы, либо ради личного обогащения пророка, – очевидно, они уже перенесли основные усилия в необозримую, но и менее роскошную часть некрополя, уходившую к подножию холмов. Именно там чаще всего слышался шум, именно туда направлялись сквозь мрак маленькие отряды, которые воры про себя уже называли рабочими командами.

Что же касалось необыкновенной способности странных созданий ориентироваться впотьмах, Азрафель выдвинул следующее предположение:

– Хораспес велел их всех ослепить, как раз затем, чтобы темнота была им домом родным. Я слышал, с утратой зрения остальные чувства приобретают особую остроту... Не удивлюсь, если зараза стигиец пошел еще и на такую жестокость!

Что же касается «непокоя» самих мертвецов, воры ни малейшего тому свидетельства не встречали, а Конан о странном происшествии в нише больше не заговаривал. Ему не хотелось отпугивать подельщиков, расписывая им очередной ужас, от которого у кого угодно затряслись бы поджилки. Кром знал, что Конану и прежде приходилось иметь дело с неупокоенными мертвецами. Наверное, та, с чьей мумией он сражался тогда в коридоре, при жизни была одержимой. Или упырихой, в последний раз пытавшейся присосаться к чужой жизни... В любом случае большинство могил внутри подземных залов стояло пустыми. Иссохшие останки тех, для кого их сооружали, были, видимо, вынесены наружу с мусором. Одним словом, Конан решил, что подобное происшествие навряд ли повторится.

Вот так и шло время. По ночам они спускались в гробницы, а во время дневной жары – спали или по крайней мере отлеживались среди неумолчного гостиничного шума. Конан и Осгар были почти на ножах: они пристально наблюдали один за другим и постоянно грызлись из-за Зефрити. Танцовщице, впрочем, нравилось удвоенное внимание, как и эта грызня. Бывало, она даже провоцировала ссоры, принимаясь ластиться к одному из двоих. Третьей пешкой в ее игре был Азрафель. Конан сразу это понял, хотя с момента его возвращения юному шемиту только и осталось, что обожать ее издалека.

Вечерами Зефрити по-прежнему вовсю танцевала для постояльцев, после чего храбро отправлялась в ночные вылазки вместе с мужчинами. Исайаб, как губка, впитывал любые слухи, которыми обменивались приезжавшие на постоялый двор. Особенно его интересовало все, что касалось здоровья царя и хода строительства пирамиды. И то и другое обстояло самым благоприятным образом – с точки зрения воров, разумеется. Ибнизаб постепенно угасал, и, соответственно, его посмертное прибежище возводилось все более лихорадочными темпами. Другой причиной для спешки было ожидавшееся со дня на день приглашение Хораспесу посетить северных соседей. Тогдашние ирукийские посланники вернулись домой чуть ли не убежденными сторонниками учения Хораспеса – все, за исключением одного, умершего в дороге от скоротечной и весьма изнурительной болезни. Этим умершим был военный посланник. Благочестивые люди верили, что болезнь была ему ниспослана в наказание за святотатственные замечания о пророчествах Хораспеса.

Конан, как мог, навел справки о Хораспесовом подручном Нефрене и был немало обеспокоен, выяснив, что за последнее время не появилось никаких сообщений о полученных им увечьях. Судя по всему, Нефрен был по-прежнему полон странной, неподвижной жизненной силы. Более того, именно о нем-то народ и говорил больше всего. Нефрен, оказывается, весьма отличился, раскрыв гнусный изменнический заговор. Подумать только, какие-то преступники надумали обрушить великую усыпальницу, ослабив ее фундамент в самых важных местах!..

О том, как был раскрыт этот заговор, рассказывали невероятные вещи. Злоумышленник – чужеземец, конечно, скорее всего стигийский подсыл – схватился с Нефреном один на один и в конце концов благополучно погиб в ужасном обвале, который сам же и устраивал на погибель царской гробнице.

Ходили, правда, и еще более темные слухи. Они с некоторой долей вероятности касались некоего капитана дворцовой стражи, а также еще более высоких особ при дворе. Поговаривали, будто советник Хораспес пообещал царю самым тщательным образом во всем разобраться...

Все эти сплетни и досужие пересуды наводили Конана на горестные размышления. В том, что «стигийским подсылом» был он сам, сомневаться не приходилось. Как и в том, что его побег хитроумно использовали для объяснения неполадок в строительстве и еще для того, чтобы возбудить воинственные настроения при дворе. Он выжил – и тем самым подставил под удар царевну Эфрит. Она, конечно, ни в коем случае не была невинным ребенком – точно так же, как и все, делала хитрые ходы и строила планы. Тем не менее он был ей кое-чем обязан и сам отлично это понимал. Последнее время царевна все чаще занимала его мысли.

Еще его очень беспокоил вопрос, насколько все же серьезно ему удалось ранить Нефрена. Он ведь хорошо пырнул его ножичком – тут уж никак не могло быть ошибки даже при неверном свете, даже под угрозой близкого обвала. Но может быть, у Нефрена оказалось на брюхе что-то вроде защитного жилета, набитого песком?.. Или кинжал угодил в мешочек с травами и душистыми солями, какие носят на поясе, чтобы не подпустить к себе хворь?..

Нет, тут было что-то не то. Кинжал вошел будь здоров как глубоко – в этом Конан был абсолютно уверен. Значит, опять колдовство. И достаточно могущественное, чтобы надежно защитить Нефрена – человека или не человека?.. – от клинка, направляемого умелой рукой!

Короче говоря, городские новости, а того паче выводы, которые можно было из них сделать, свидетельствовали: чем меньше Конан будет попадаться на глаза посторонним, тем лучше. К тому же большинство абеддрахцев было вполне уверено в его гибели. Как еще истолкуют его неожиданное воскрешение! Не посчитают ли его за черное чудо?..

Однажды вечером Конану здорово подфартило. Осгару понадобилось срочно отлучиться из гостиницы. Несмотря на поздний час, у него была назначена с каким-то купцом неотложная встреча. Ванир сразу потребовал, чтобы Азрафель пошел с ним. Хорошо было бы захватить с собой Конана и Зефрити, но не удалось. Конан пойти не мог, поскольку не должен был мозолить глаза абеддрахцам, а у Зефрити как раз подходил час ежевечернего представления. Так и пришлось Осгару оставить их дома. Он ушел вдвоем с юным шемитом, ругаясь на чем свет стоит и чувствуя себя уязвленным в самую душу. И конечно же, когда Зефрити кончила танцевать, Конан уже ждал девушку в ее комнате, готовый помочь освободиться от украшений и слишком жарких, стесняющих движения одежд.

Они сполна, не торопясь, насладились друг другом. Потом Конан стал расспрашивать танцовщицу о ее юности, проведенной в Стигии:

– Ты что-нибудь слышала про Хораспеса, пока жила дома? Что-то он, по-моему, малость бледнокож для стигийца...

– Говорят, он был когда-то рабом, – отвечала Зефрити. – Я слышала, его привезли в Птейон маленьким ребенком откуда-то с севера... Наверное, из Коринфии... – Зефрити сладко вытянулась на своем ложе, которое после той памятной первой драки между Конаном и Осгаром едва удалось починить. С тех пор постель нещадно скрипела. – Если честно, – продолжала танцовщица, – то, что я знаю о нем, не с тех времен. Тогда я была совсем юна и интересовалась не интригами власть имущих, а совсем иным... – Она многозначительно улыбнулась Конану и, протянув руку, погладила его волосы. – Зато я кое-что слышала из того, о чем перешептываются здесь, в Абеддрахе, выходцы с юга. Знаешь, даже у его бывших соотечественников к нему никакого доверия!

Почему он оказался в изгнании, никто толком не знает. Хотя, с другой стороны, кто может быть в чем-то уверен, когда дело касается жречества? Поговаривают, он был уж слишком властолюбив. И хорошо умел приспособить свои богословские построения к тому, чтобы рассорить противников, ослабить их – и потом подмять под себя. Еще говорят, он и тогда уже проповедовал воскресение и вечную жизнь. И делал это в самых что ни есть дерзких, пугающих выражениях.

Он всю дорогу был очень хитер и к тому же опытен в магии. Но несколько не рассчитал своих сил, бросив вызов религии, существующей уже не первую тысячу лет. Старшие жрецы отвергли его и отрешили от сана. А потом и вовсе двинули войско против подвластных ему храмовых владений в восточных холмах... Это на другом берегу, несколько выше по течению. Но до конца разбить его, насколько я знаю, не удалось даже тогда... – Зефрити подтянула простыню, закрывая бочок от случайного сквозняка. – О битве ходили всевозможные слухи: якобы стигийское войско понесло гораздо большие потери, чем войско сторонников Хораспеса... – Девушка передернула плечами, словно подчеркивая свою полную непричастность к правомерности или ложности этого сообщения. – Все-таки его вынудили сесть в лодку и уплыть по течению сюда, в Абеддрах. А теперь похоже на то, что этот город становится маловат для его властолюбия...

– Ну, а что говорили о его стигийских приверженцах? Небось, всех поубивали? Стигийское войско, насколько я знаю, шуток не шутит...

– Когда он явился сюда, с ним был только Нефрен и еще несколько слуг, – сказала Зефрити. – Но люди, опять же, болтали разное... – Она натянула покрывало на смуглые плечи и прижалась к Конану. – Осгар тогда занимался речной торговлей. Так вот, он слышал, будто по ночам восточнее города разгружались какие-то баржи. Он взял с собой нескольких своих головорезов и отправился на разведку, решив, что кто-то, верно, решил соперничать с ним в его деле. Он вправду увидел эти баржи, но никаких грузов они не заметили. На берег выходили только люди. Стигийцы, и притом какие-то заморенные, полуживые от голода. Мне сам Осгар об этом рассказывал. Опять же по слухам, это были люди Хораспеса. Я думаю, он сделал из них своих личных бальзамировщиков и строителей усыпальницы...

– Или тех невидимок, от которых мы каждую ночь шарахаемся в подземельях, – проворчал киммериец. – Да, веселенькая история. Надо будет Осгара поподробнее расспросить. Хотя, если я вздумаю упомянуть при нем твое имя, он же на меня опять с кулаками полезет...

– Ну полезет, и что?.. – промурлыкала Зефрити, вытягиваясь подле него гибким телом. – Мужества в тебе в два раза больше, чем у него.

– Это верно, бояться я его не боюсь, – сказал Конан. – Только все равно лучше мне уйти, пока он назад не приперся. – Конан сел на постели и принялся одеваться. – Мы ведь занялись таким делом, где все зависит от того, насколько хорошо мы споемся. Так что окончательная разборка с Осгаром пускай пока подождет...

Ванир, похоже, был настроен не менее решительно. Зефрити, конечно, не упустила случая подразнить его, кстати и некстати переводя разговор на Конана, – но никакого выяснения отношений так и не воспоследовало. В ту ночь и в последующие осквернители праха продвинулись в своих исследованиях подземелий дальше обычного. А время, не занятое работой и сном, было посвящено приведению в порядок накопленного опыта и уточнению плана.

Исследуя тоннели, проходившие непосредственно под великой гробницей, они нащупали не менее полудюжины возможных подходов к сокровищам – включая и тот оползень, в который угодил Конан. Это место, как и другие ему подобные, были, конечно, по свежим следам заполнены камнем и замазаны известью. Наверное, с той стороны все выглядело – не придраться, но они-то видели, что на самом деле работа была поспешной и грубой.

Еще они видели, что снизу эти ненадежные «заплаты» были подперты прочными крепями.

– Так, значит, вся неприступность Ибнизабовой гробницы – чистой воды чмо!.. – сказал Азрафель, когда они возвратились в спокойствие и безопасность гостиницы. – Сплошная показуха, и только! Сверху – крепость, а снизу кому не лень пальцем ткни – и дырку проткнет!

– Похоже, по мысли Хораспеса, для охраны фундамента вполне достаточно его заклятий, – сказал Исайаб, со значением посмотрев на подельщиков. – И как знать! Не оказались бы они еще покрепче каменных стен!.. И долговечнее... Мы ведь на самом-то деле с ними как следует еще и не сталкивались!

– Кем бы ни были наши неведомые тоннельщики, они так же заботятся о предотвращении оползней, как и те, что работают сверху, – заметил Осгар. – Наверное, хотят сохранить свое присутствие в тайне!

Однако им попадались и некоторые признаки, так сказать, взаимообмена между миром нижним и верхним. Кое-где возле «заплат» громоздились кучи булыжников, по которым легко было взобраться к самым тонким местам разделяющих стен, – как бы специально затем, чтобы в случае чего легко нарушить границу. В одном таком месте могильные воры обнаружили даже... прямоугольную каменную плиту, посаженную на петли! Со стороны подземелий ее подпирал камень; когда его отвалили, дверь открылась, и фонарь осветил внутренние коридоры пирамиды. Вот он, вход! Готовенький!..

В ту ночь осквернители праха не посмели углубиться внутрь гробницы. Но обратно из подземелий выбирались в таком восторге, что надлежащее молчание и тишину едва-едва удалось соблюсти. На ближних подступах к гостинице они вполне могли бы сойти за компанию пьяных гуляк: все шли в обнимку и весело шумели, как во хмелю. А добравшись домой, встретили утро за пенящимися кружками. И когда Зефрити исполнила для них Танец Победы, ее встретил хор приветственных криков.

Спать, естественно, никому не хотелось, и Осгар позвал всех в свою комнату для окончательного уточнения планов.

– Даже и не знаю, что нам еще остается делать, кроме как ждать, чтобы проклятый тиран наконец окочурился! – заявил Азрафель. – В день его похорон мы спрячемся в подземелье. А когда внесут все сокровища и запечатают наружную дверь – вот тут-то мы влезем внутрь и унесем что душа пожелает. Всего-то делов!

– Тоже мне сказал: «унесем»! А остальное что, там лежать оставайся? – возмутилась Зефрити. – Нет уж, будем ходить день за днем, а если понадобится – неделя за неделей! Перетащим богатства в одну из старых гробниц – а потом уже и домой, потихонечку, не торопясь...

– Ну и налетим однажды на паршивых тоннельщиков, – тряхнув черной гривой, умерил Конан их прыть. – Спорю на что угодно, они сами носятся с мыслями о том, как бы ограбить царскую усыпальницу. И очень похоже, Хораспес у них за старшего. Наш единственный шанс – это опередить их! Я считаю, нам надо будет пойти туда один раз и как следует, не очень рассчитывая, что удастся наведаться еще. – И он повернулся к Осгару. – Как, сумеешь найти нам в компанию несколько способных воров, готовых рискнуть головой?

– Возможно, возможно, – отмахнулся Осгар. – Давайте, однако, не будем говорить «гоп»! Что нам сейчас больше всего надо – это как следует знать расположение коридоров, а то будем потом ползать по ним в поисках сокровищ, точно слепые котята! – И он хмуро посмотрел на Конана. – Я совсем не собираюсь полностью полагаться на то, что ты будто бы помнишь расположение подземелий и якобы способен распечатать Царский Чертог. Надо сходить по крайней мере еще разок и как следует все разведать, чтобы в последний момент не попасть впросак! – Он допил свой кувшин и со стуком поставил его на стол. – Вот сегодня и прогуляемся. Зачем откладывать?..

Глава тринадцатая Все тленно

– Чтоб их разорвало, эти бесконечные коридоры!.. – с приглушенной яростью ворчал Конан. – И хрена понадобилось такую прорвищу городить?..

Он говорил еле слышным шепотом, хотя в пределах прямой видимости не было заметно никого из работников. Чтобы не оказаться изобличенными как чужестранцы, обманом проникшие в великую пирамиду, они с Осгаром договорились в случае чего притворяться глухонемыми.

– Некоторые коридоры образуют священные символы, – прошептал в ответ Осгар. – Другие служат для того, чтобы внутрь проникал прохладный воздух и способствовал скорейшей мумификации.

Он шагал посередине маленького отряда, держа задние ручки большого ящика, выложенного серебром. Конан шел впереди, держа переднюю пару ручек. На обоих были жесткие навощенные парики по местной моде. Парики прикрывали волосы, могущие выдать чужеземное происхождение их обладателей. Осгару к тому же пришлось пожертвовать светлыми усами и сбрить волосы на груди, равно как и затемнить специальной краской веснушчатую кожу. Одежду того и другого составляли сандалии и кожаные юбочки-килты – обычное облачение храмовых невольников.

– Тихо вы! Впереди поворот, – предостерег Исайаб, возглавлявший шествие.

Он церемонно выступал впереди, за ним Зефрити и один из новых членов шайки, державший над головой факел. Азрафель и второй факельщик следовали позади. Зефрити изображала жрицу, мужчины – ее прислужников. Чтобы состряпать соответствующие одеяния, пришлось порядком разорить гардероб танцовщицы. Тем не менее они, похоже, выглядели довольно-таки убедительно. Они уже встречали и стражников, и рабочих, но ни один не стал придираться.

– Эрлик вытряхни мои кишки! Вот теперь я начинаю узнавать места, – заворачивая за угол, пробормотал Конан. – Мы слишком высоко забрались, там, впереди, главная галерея. Как есть кто-нибудь заметит!

И в самом деле, узкий проход скоро вывел их на неогороженный карниз, тянувшийся по стенам огромного подземного зала. Несколько впереди зияло устье большого тоннеля, и оттуда вниз, к полу, спускался довольно крутой пандус. Видны были входы в другие тоннели. Вдоль стен на высоких бронзовых подставках коптили дымные светильники. В целом зал наводил на малоприятные мысли об ужасах преисподней.

Ступив на карниз, Конан невольно поднял голову и посмотрел вверх – туда, где считанные дни назад раскинулся бы полог звездного неба. Теперь взгляд натыкался лишь на обширный, плохо освещенный потолок. Зодчие уже свели купол, строительство гробницы действительно близилось к завершению.

Замысел строителей (и весьма удачно воплощенный притом) сомнения не вызывал: создать впечатление давящей пустоты. Бегун, привыкший к коротким рывкам, задохнулся бы, пересекая зал. Карниз проходил над полом на высоте, не менее чем в двенадцать раз превышавшей человеческий рост. До потолка было вдвое дальше. На завершающей стадии строительства зал использовали как мастерскую: всюду виднелись верстаки и столы и громоздились подручные материалы. Невзирая на поздний час, внизу сновали туда и сюда сотни рабочих. Руководили ими высшие жрецы Эллаэля.

Подслушивать здесь было некому, и Конан опять отважился заговорить.

– Эта галерея – самое сердце пирамиды, – пояснил он. – Вон тот тоннель посередине внизу ведет непосредственно в Царский Чертог. А тот, который с пандусом, тянется до самых внешних врат.

– Смотрите-ка! Позолоченные гробы!.. – Зефрити подошла к отвесному краю, привлеченная видом сверкающих саркофагов, что покоились на особых козлах прямо под ними.

– Ага, только нам их все равно не вынести, – сказал Исайаб. – Золото придется отдирать и переплавлять. – Он указал на рабочих, склонившихся над гладкими каменными плитами, на которых покоились неподвижные, закутанные в саваны тела. – Это бальзамировочные столы. Здесь из усопших вынимают внутренности и укладывают в дорогие шкатулки, а на их место, согласно последним предначертаниям Хораспеса, кладут благовония и песок. – Пожилой шемит вновь двинулся вдоль карниза, старательно имитируя неестественную походку жрецов. – Дальше, вон на тех столах, кожу слой за слоем покрывают лаком, а потом тело заворачивают в пелены, перекладывая ткань драгоценными камнями и фигурками скарабеев... Получается сладкий рулет с изюмом. А куда, собственно, мы направляемся?

– Насколько я помню, – проворчал сзади Конан, – кратчайший путь вниз – вон тот пандус.

Услышав это, Исайаб замолчал. Он по-прежнему шагал вперед, но с видимой неохотой. Азрафель, шедший позади, пытался храбриться.

– Наконец-то, – заметил он с наигранной бодростью, – проверим в деле, насколько мы преуспели в переодевании...

Юный шемит, несомненно, был прав: люди по крутому пандусу так и сновали. Маленький отряд сдвинулся теснее, все напустили на себя как можно более важный и целеустремленный вид, чтобы ни у кого и мысли не шевельнулось их останавливать. Стараясь глядеть прямо перед собой, они очень по-деловому миновали два огромных пузатых светильника, горевших у ближней стороны устья тоннеля, и повернули на спуск.

– Назад, назад! Эй там, назад!.. – неожиданно гавкнули из тоннеля грубые голоса. – Все живо с дороги!

Конан вздрогнул и обернулся. Он увидел шесть суровых лиц под гребнистыми шлемами дворцовых стражников. За воинами спускалась порядочная группа людей, но из-за наклона тоннеля Конан покамест видел только их ноги.

Он послушно сдвинулся в сторону, таща сундук с оружием и вместе с ним – Осгара. Зефрити и ее спутники также поспешно посторонились. Они успели юркнуть с пандуса назад на карниз, и сейчас же перед ними в напряженной позе застыло двое стражников. Могильным ворам только и осталось, что наблюдать за процессией из-за покрытых доспехами спин.

Оказывается, следом за стражей двигались носильщики. На их плечах лежали длинные жерди тяжелого портшеза. Носильщики шли босыми, несомненно ради того, чтобы уберечь седока от малейшего сотрясения или качки. Ко всему прочему, бедняги еще и отчаянно пригибались, чтобы хозяин, не приведи Эллаэль, не чиркнул головой по низкому потолку.

Скоро этот самый хозяин предстал взорам Конана и остальных, благо портшез был открытый. Кто-то тихо ахнул при виде бесформенной туши, тяжело навалившейся на спинку носилок. Ибо это был не кто иной, как Его Царственное Великолепие Ибнизаб Абеддрахский.

С того дня, когда Конан видел его в первый и единственный раз, монарх здорово сдал. Он еще больше обрюзг, пухлая полнота превратилась в нездоровый отек, желтоватый цвет кожи говорил о разлитии желчи. Тем не менее лицо Ибнизаба так и сияло возбуждением, маленькие глазки блестели, жадно впитывая все новые чудеса и красоты.

Как только высокая тиара царя выплыла из среза тоннеля, прозвучала резкая команда и носильщики остановились. Рабы, которым, по всей видимости, несладко пришлось на крутом спуске, воспользовались передышкой, чтобы размять сведенные судорогой мышцы и поудобнее устроить у себя на плечах неуклюжую тяжесть.

Конан, скукожившийся среди своих товарищей (еще не хватало, чтобы его кто-нибудь признал!), услышал рядом с собой тихий шепот Азрафеля:

– Вот он передо мной, ненавистный тиран. Жадная, жестокая тварь!..

Каждого слова по отдельности хватило бы на смертную казнь. Конану шепот юноши показался опасно громким, но руки киммерийца были по-прежнему заняты сундуком. Пришлось ограничиться крепким тычком под ребра и свирепым оскалом.

Старший офицер стражи обернулся к Его Величеству и обеспокоенно обратился к царю. Пандус казался офицеру слишком крутым и поэтому небезопасным.

– Вперед, вперед!.. – проквакал Ибнизаб и даже приподнял отяжелевшую руку, чтобы неопределенно ткнуть ею вперед. – Я хочу своими глазами увидеть свою могилу до того, как меня в ней похоронят!

Делать нечего, офицер повернулся к пандусу и вновь принялся командовать, разгоняя подальше последних работников, замешкавшихся внизу. Потом отдал приказ и первым направился вниз. Носильщики засеменили следом. Пандус, огороженный бортиками высотой всего по щиколотку, был достаточно широк и к тому же шершав, чтобы не скользила нога. Шедшие позади опять согнули коленки, а те, что стояли впереди, вытянули руки с шестами над головой, чтобы портшез не наклонялся на крутизне.

Когда носильщики оказались на спуске, стража покинула карниз и двинулась за ними. Конан смотрел вслед удалявшейся процессии, с облегчением переводя дух. Внезапно что-то с металлическим грохотом обрушилось совсем рядом с ним, и брызги жгучей жидкости ошпарили ему голые ноги.

Это перевернулся один из громадных бронзовых светильников. Теперь он катился под уклон, извергая потоки раскаленного, дымящегося масла. По счастью, сандалии киммерийца предохранили ему ступни, да и основной поток оказался направлен не на воров, а вниз по пандусу, вдогонку царской свите. Камень, заливаемый маслом, быстро темнел, и по нему уже бежали вниз язычки призрачно-синеватого пламени.

Кое-кому из стоявших на карнизе все-таки прижгло ноги: люди с криками кинулись врассыпную. Конана чуть не спихнули вниз, но он вовремя выпустил неуклюжий сундук и отскочил прочь от края. Оглянувшись на светопреставление, происходившее за спиной, он увидел Азрафеля. Юноша уперся ногой в бронзовое брюхо второго светильника, что было мочи толкнул – и отправил гигантскую лампу следом за первой.

– Получай, убийца моего отца!.. – пронзительно кричал молодой шемит. – Смерть тирану! Моего отца утопили – так чтоб ты одновременно утонул и сгорел!..

Новый поток масла ринулся поверх первого. Горящие ручейки добрались до арьергарда стражников. Кортеж успел одолеть едва половину спуска, для прыжка вниз здесь было еще высоко. Люди с воем подскакивали, пытаясь уберечься от потоков раскаленного масла. Оставаться на месте было невозможно, бежать вперед, налетая друг на дружку, – тоже. Кто-то пытался вспрыгивать на бортик, но перемазанные в масле сандалии неминуемо соскальзывали с гладкого камня, люди теряли равновесие и с отчаянными криками падали вниз.

Когда обжигающий поток добрался до босоногих носильщиков, кое-кто из них героически попытался остаться на месте, удерживая портшез. Но долго переносить подобную пытку было не в человеческих силах. Вид второго светильника, который, крутясь и продолжая гореть, катился с крутизны прямо на них, отнял у носильщиков последнее мужество. Несчастные рабы закричали громче прежнего и кинулись кто куда. Портшез опрокинулся, и находившаяся в нем беспомощная туша вывалилась наружу. Ибнизабу не повезло – носилки перевернулись на самом краю пандуса, и царь, перевалившись через бортик, полетел вниз, чтобы приземлиться на кучу строительного камня. Работники, стоявшие там, в ужасе порскнули в разные стороны. Вместе с царем отправилось вниз несколько носильщиков, а потом и носилки, при падении разлетевшиеся в щепы. Те, кто еще оставался на пандусе, кувырком катились вниз, спасаясь от гремевшего и подскакивавшего светильника.

– Азза! Азза!.. Свергнем коронованных негодяев!.. – Азрафель танцевал, как сумасшедший, возле входа в тоннель. – Вот так мы расправляемся с мерзавцами!.. Эй, вы! Можете заколачивать его в гроб!..

Исайаб отчаянно дергал его за руку:

– Молчи, глупец, всех погубишь!.. – Он косился вниз, на возмущенную толпу. Множество глаз смотрело оттуда, и Исайаб сказал: – Впрочем, нас, скорее всего, и так уже заметили...

– Ну так вооружайтесь скорее – и делаем ноги!..

Конан откинул крышку сундука, где хранился воровской инструмент, и принялся торопливо раздавать подельщикам мечи. Зефрити тоже протянула руку и вытащила плюгавого вида кинжальчик. По мнению Конана, кинжальчик мог сгодиться разве для самоубийства, а больше ни для чего.

Осгар сгреб Азрафеля за шкирку и потащил его прочь.

– Шевелись, ненормальный фанатик! – рычал ванир. – Еще не хватало, чтобы тебя замели! Даже если ты достанешься им мертвым, они всяко выйдут и на меня! Только поэтому я еще своими руками тебя не задушил...

– А что, собственно, ты так сердишься? – невинно спросил Азрафель. – Жирного шута больше нет. По-моему, тебе очень даже не терпелось поскорее добраться до сокровищ...

– О, глупец, глупец!.. – стенал Исайаб. – Да он и так душу отдал бы не позже чем через неделю! И что было не повременить, пока своей смертью издохнет?..

– Лично я так не вполне уверен, что он вправду ухайдакался, – буркнул Осгар. – Но даже если это так и даже если сегодня случится чудо и мы каким-то образом сумеем удрать, у меня очко не выдержит вернуться и ограбить его! В общем, все наши великие планы – коту под хвост!..

Споря и переругиваясь, они тем не менее со всех ног улепетывали прочь по карнизу. Рабочие, находившиеся по ту сторону входа в тоннель, сперва отшатнулись назад, напуганные потоком горячего масла, да и теперь не торопились в погоню, опасаясь, как бы удирающие убийцы не дали им «оборотку». Одним словом, на плечах у беглецов пока никто не висел. Но снизу, помогая себе яростными криками, уже лезли по скользкому пандусу царские телохранители, да и из верхнего коридора слышались встревоженные голоса. Понятно, что все это только добавляло резвости удиравшим могильным ворам.

При этом они видели, что впереди их поджидали скорые неприятности. С полдюжины жрецов и охранников мчались наперехват по карнизу противоположной стены. Не было никакой возможности опередить их и юркнуть в тоннель первыми. Конан отшвырнул прочь мешавший ему навощенный парик и прибавил шагу, чтобы первым ввязаться в схватку.

Карниз в этом месте был совсем нешироким, так что нападавшие могли атаковать его только по одному, в лучшем случае – по двое. И надо ли говорить, что против гиганта киммерийца особого шанса ни у кого из них не было. Он скорее напоминал волка, ворвавшегося в овчарню с ягнятами. Меч первого из стражников разлетелся на куски, следующим ударом Конан выпустил шемиту кишки. Меч второго он не стал даже и отбивать, просто пырнул воина в живот, и тот сам выронил оружие. Третьему – это был жрец – варвар распорол ногу, и жрец ухнул с карниза. Он еще попытался ухватиться за край, но камень был слишком скользким от его собственной крови.

Можно сказать, что тем, кто полетел вниз, повезло даже больше, чем тем, до кого добрался кровожадный меч киммерийца. Так или иначе, в углу чертога образовалась целая груда безжизненных, кровоточащих, изломанных тел, только что бывших живыми людьми, а путь к тоннелю очистился. Конан отступил в сторону, пропуская подельщиков вперед себя в коридор.

– Никак решил всю драку себе заграбастать?.. – пропыхтел Осгар, вталкивая в тоннель Азрафеля и сам проскакивая мимо Конана. – Ты и со стражей думаешь так же разделаться?..

– Именно, – сказал Конан. – Но ты не беспокойся, особо я не отстану и любое предательство с твоей стороны заметить успею. А теперь живо вперед, чтобы преследователи не обнаружили наш потайной лаз!..

Последовал безумный бег по узким проходам, но в конце концов так и не настигнутые беглецы благополучно юркнули в свою нору, и Конан с Исайабом тихонько задвинули вращающуюся плиту. Осквернители праха не стали ждать, пока погоня доберется до лаза и станет ясно, обнаружен он или нет. Они сразу устремились в непроглядный мрак древних гробниц.

Им пришлось пробираться вперед со всей осторожностью: они потеряли один из факелов, а Осгар не стал задерживаться, чтобы зажечь потайной светильник. Впрочем, Конана тревожил не только свет. Он ощущал какую-то безымянную угрозу, разлитую в тяжелом воздухе подземелья. Что-то таилось в темных углах. Что-то недоброе...

Следуя за единственным факелом, колебавшимся и подпрыгивавшим далеко впереди, Конан ощущал запах собственного страха. Впервые в течение этой ночи. Он слышал, как в неосвещенных тоннелях что-то скреблось и шуршало. А когда он останавливался прислушаться, он слышал тишину, какая бывает перед прыжком черной пантеры. Он знай подгонял подельщиков, в том числе и тычками в спину, и отказывался объяснять, почему он так поступает. Наконец они чуть только не бежали вперед по своему лабиринту.

Когда же над ними снова раскинулось звездное небо, Конан как можно плотнее прикрыл за собой дверь кошачьей усыпальницы и еще забил под нее клин. Он не мог отделаться от впечатления, что ему чудом удалось избегнуть опасности, гораздо большей, чем целое войско врагов, размахивающих мечами...

Глава четырнадцатая Клич скорби

После убиения царя жизнь в городе окрасилась в странные, приглушенные тона. Простолюдины ходили по улицам в траурных одеяниях, все с остриженными волосами и, согласно древнему обычаю, с лицами, выкрашенными синеватой сурьмой или древесным углем. Тем не менее скорбь была в основном внешней, душевной подавленности особо никто не испытывал. Скорее наоборот, под покровом траура царило приподнятое настроение, почти что предвкушение праздника. Все готовились к грандиозным похоронам.

Отовсюду слышалось неумолчное пение жрецов и неустанный рев медных рогов – клич скорби по безвременно почившему Ибнизабу и одновременно клич торжества по поводу вознесения Его Царского Великолепия в Вечность. Высшее жречество объявило пост, но простонародье, согнанное с земель небывалым разливом, и так питалось хуже некуда – какой уж тут пост. Если указ как-то и повлиял на этих людей, то разве что подогрел их аппетит: они начали загодя думать о роскошном пире, который наверняка зададут на царских похоронах. Может, и им кусочек достанется?..

Великая пирамида, которая все последние месяцы росла и росла за городской стеной, теперь начала, наоборот, как бы уменьшаться – рабочие сновали по ее внешним стенам, разбирая вспомогательные земляные насыпи и снимая строительные леса. Гладкая серая кладка открывалась во всей красе завершенности. Силуэт был аскетически прост. Квадратное в плане, сооружение сперва устремлялось круто вверх, потом следовали округлые «плечи» и наконец – заостренная пирамидальная вершина. Высокие, узкие, двустворчатые бронзовые врата – челюсти, которым предстояло мистически поглотить правителя города на этом свете и вновь извергнуть его в потустороннем мире – смотрели на восток, в сторону города, и были хорошо видны с любой точки на западной стене. Абеддрахцам доставляла определенное удовольствие мысль, что в ясные дни величественная усыпальница будет хорошо видна через реку и станет наводить на стигийцев такой же трепет, как далекие гробницы южан – на обитателей этого берега.

По мере того как разбирались деревянные подъемники и настилы, бревна и доски складывали в четыре огромные кучи, по одной у каждого угла сооружения. Каждый вечер, опять-таки по приказу жрецов, их поджигали, так что громадные языки пляшущего огня бросали багровые отсветы на потные спины рабочих команд, которые не покладая рук трудились теперь и по ночам. Дерева сжигалось так много, что копоть и дым никак не желали рассеиваться. В душной жаре над городом висели желтоватые облака чада.

Все это время Конан прятался уОсгара, в особой потайной комнате, и слушал оттуда непрекращающиеся вопли храмовых труб. Остальные воры, отсидевшись в течение суток и не обнаружив никаких признаков слежки, отваживались спускаться вниз, в общую комнату. Зефрити даже продолжала свои ежевечерние представления. Из всей шайки наибольшая опасность оказаться опознанным и схваченным угрожала, конечно, Конану. Это ведь его в жреческом указе поименовали вредителем и шпионом.

– Если бы только мы могли избавиться от тебя, киммериец!.. – тоскливо вздохнул как-то Осгар и тут же неуклюже поправился: – Э-э... то есть я имею в виду... тайно выпроводить тебя из Абеддраха. Тогда уже точно никто не дознался бы, что мои люди могут быть как-то причастны к цареубийству!.. – И хозяин гостиницы с сожалением покачал головой. – Нет, нет, бояться тебе нечего. Пока ты остаешься в моем доме, я о тебе позабочусь. А потом уж придумаем, как тебе бежать из страны.

Конан на это промолчал. Он сам отлично понимал, сколько хлопот с ним Осгару. Соответственно, чтобы его благодетель не вздумал пырнуть его ножичком, киммериец почти не спал. А ел, опасаясь быть отравленным, и того меньше. Настроение у него было препоганое. Ссутулившись, он тупо сидел на плетеном сиденье в углу темного чулана.

– Между прочим, и в убиении Ибнизаба обвиняют опять же тебя, а не Азрафеля. Если тебе это интересно, конечно, – продолжал ванир, присаживаясь возле подноса с нетронутой пищей, стоявшего на низком деревянном столике посреди комнаты. – Кое-кто из рабочих опознал тебя как того самого стигийского подсыла, которого разыскивают власть предержащие.

Конан пожал плечами.

– А какая мне разница? – сказал он мрачно. – И потом, лучше уж действительно пускай обвинят в цареубийстве меня, а не юного сорвиголову Азрафеля, который всего-то мстил за родных. – Он переменил положение тела, и плетеное сиденье зашуршало. – Крому известно, что ложных обвинений на мне и так по самое не балуйся. Пусть уж если повесят, так не только за убийство никогда не существовавшей козы, но и за то, что пристукнул одного такого откормленного быка... – И он наклонил жалобно скрипнувшее кресло назад к глинобитной стене, в глазах появился былой блеск. – Если честно, терять мне особо нечего, так почему бы и не поднять ставки еще повыше? Право же, меня так и подмывает возобновить наш план по ограблению царской усыпальницы. Что скажешь?

Осгар улыбнулся, недоверчиво грозя пальцем киммерийцу, почти невидимому в полутьме:

– Во имя грудей Иштар, украшенных звездами! Ты точно свихнулся, Конан! Соваться на кладбище сейчас... когда повсюду разыскивают воров... – Он пожал плечами. – Я еще понимаю – через несколько месяцев, скажем, этак через годик, когда все успокоится и страсти остынут...

– Кого ты обманываешь, Осгар? – Глаза киммерийца блеснули в тени. – Мы с тобой оба отлично знаем, что ты бегом побежишь на дело в тот же миг, как я буду убит или скроюсь. Только к тому времени самый лакомый кусочек от тебя уже уплывет...

Он замолчал: в дверь постучали особым, заранее оговоренным образом. Хозяин гостиницы поднялся и, откинув щеколду, впустил Зефрити и Исайаба. С той стороны дверь представляла собой всего лишь секцию резной деревянной панели, ничем не отличавшуюся от других. Когда она закрылась за вошедшими, танцовщица возбужденно заговорила:

– Отличные новости! Дворцовая стража понятия не имеет ни о том, как мы удрали, ни о том, где нас искать. Конечно, они вовсю утверждают, будто вот-вот нас найдут, но это так, просто треп, чтобы успокоить народ.

– Я бы не обольщался, – сказал Конан из своего темного угла. – Не удивлюсь, если Хораспес сумеет проследить наш путь не только внутри пирамиды, но и под ней. Стоит ему пустить в ход свои сверхъестественные способности...

– Если он что и знает, то держит это при себе, – сказал Исайаб. – Нам-то откуда знать? Может, ему не особо охота нас и ловить. У него и так весь двор на ушах стоит. Он же колдовской стигийский заговор разоблачил, и наша разборка с Ибнизабом ему здорово помогла!

– Да, и у людей только и разговоров, что о завершении пирамиды и завтрашних похоронах!

Зефрити грациозным движением опустилась на пол рядом с Осгаром и оперлась о его колено.

– Все, кому не лень, осаждают дворец, требуя, чтобы царица велела выкопать их недавно умерших родственников и похоронить с Ибнизабом в качестве свиты! Не менее дюжины молодых воинов и вовсе утопилось в храмовом пруду, чтобы лечь в одну могилу с царем и продолжать служить ему на том свете... – И она изумленно тряхнула вороными кудрями. – Даже у нас в Стигии не настолько с ума сходят. Жрецы, помнится, объявляли, кто отправится в пирамиду, и люди шли. Но чтобы добровольно...

– Ты что-то говорила про царицу, – перебил Конан. – Ты какую имела в виду, прежнюю или новую?

– А прежняя, она и есть новая, – развела руками Зефрити. – Порядок наследования определил сам царь, покуда был жив, и двор поддержал его выбор. Теперь Абеддрахом правит Нитокар... или будет править, когда отгремят похороны. Так что мои глубокие соболезнования всем, кто был еще недоволен правлением Ибнизаба...

– Что слышно про царевну? – спросил киммериец.

Зефрити беззаботно рассмеялась:

– Что про нее может быть слышно? Пала жертвой дворцового выяснения отношений, я полагаю. Может, она и спаслась бы, не будь ее имя связано с изменой...

– Измена? Какая еще измена?.. – Передние ножки плетеного кресла, в котором сидел Конан, резко стукнули об пол.

– Ну как же, о том самом заговоре с целью обрушить пирамиду! Его еще Нефрен раскрыл. Там оказался впутан Арамас, капитан дворцовой стражи, и ты сам, Конан, насколько я помню. Имя Эфрит всплыло перед самой гибелью Ибнизаба, после того как в глубинах пирамиды нашли клочок зеленого шелка. А ты что, неужели не знал?

– Нет, – мрачно глядя на нее, ответил Конан. – Я ничего об этом не слышал.

– Ну, ты даешь! Ведь царь оградил ее от немедленного наказания только по большой отеческой любви. Да только скандал лишил ее последней поддержки, на которую она могла рассчитывать при дворе! – Танцовщица обвела слушателей весело блестевшими глазами: рассказ о дрязгах и неприятностях власть имущих доставлял ей искреннее наслаждение. – Вообще-то, – продолжала она, – как вам отлично известно, по абеддрахскому закону Нитокар должна была бы отправиться вместе с Ибнизабом вкушать в раю царские наслаждения. Но ее муженек переменил это обыкновение, и привилегия достанется счастливице Эфрит. А бедняжечке Нитокар – труды и тяготы земного правления!..

– Хватит выкрутас, девочка, говори прямо! – Конан так и подался вперед. – Ты что, хочешь сказать, что Эфрит закопают в могилу вместе с царем?..

– Закопают. Причем, по сугубому повелению любящего отца, живьем, дабы никоим образом не портить ее прекрасного юного тела. Девчонку прикуют к его саркофагу золотыми цепями и закроют с ним в пирамиде.

– Да уж, царица наилучшим образом обо всем позаботилась, – вставил Исайаб. – Теперь корона перейдет к ее сынку, Иблису. Который, несмотря на нежный возраст, уже теперь обещает стать тираном еще покруче мамаши...

– Хорошо, нам-то какая разница? – Осгар бросил огрызок фрукта и сыто рыгнул. – Кто бы ни правил в Абеддрахе, мое дело не пострадает. Самое важное, что они, расследуя преступление, не вышли на нас... пока не вышли, по крайности. Так что если мы еще немножечко выждем...

– Давай, ложись на дно, да еще закопайся, как ты один и умеешь! – прорычал Конан из потемок. – Чтоб тебе пусто было, хитроумный ванир! – И киммериец вскочил на ноги, сжимая рукоятку меча. – В общем, знайте: я полезу в пирамиду завтра, как мы и собирались! Эфрит спасла мне жизнь, когда вы все меня бросили. Так вот, и я не допущу, чтобы ее живой зарыли в могилу! – Он обвел свирепым взглядом обращенные к нему удивленные физиономии. – Я спасу ее. Или прикончу своей рукой, если другого выхода не будет.

– Слушай, оставь-ка в покое свою живорезку и сядь! – сказал Осгар. Как это на первый взгляд ни странно, ванир говорил безо всякой ярости, размеренно и даже торжественно. – Лично мне глубоко наплевать на твои любовные шашни, Конан. Как и всем остальным, кто здесь сидит. Ты только пойми меня правильно. Мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы ты очертя голову ринулся туда и благополучно свернул себе шею. Тебя поймают и будут пытать, пока не заговоришь. Или проследят за тобой и явятся прямиком сюда. – Осгар с терпеливой усталостью покачал головой. – Ты всех нас хочешь под топор подвести, неужели не ясно?

– И где это ты у нас заделался таким знатоком риска?

Неожиданным движением Конан выдернул меч из ножен. То и другое он не выпускал из рук вот уже два дня.

– Я тебе покажу, что такое настоящий риск! Собрался меня остановить – давай, останавливай! – Его меч смотрел прямо на Осгара, глаза горели кровожадным предвкушением битвы. – Либо обожди и выдай меня кладбищенским стражникам. Только не думай, что я им про твои преступления все как есть не выложу, когда меня будут пытать!.. – Он ощерился в улыбке, в которой, как показалось остальным, была немалая доля безумия. – Есть еще путь – идите вместе со мной, и разбогатеете! Дорогу мы теперь знаем, все необходимое приготовили. Ну?.. Так что вы выбираете?..

Осгар держал руку на рукояти кинжала. Он не спускал с Конана злых глаз. Зефрити смотрела на хозяина гостиницы, и на ее смуглом лице было написано плохо скрытое возбуждение. Исайабу было явно не по себе. Он ежился, но помалкивал.

– С вами или без вас – в любом случае вечером я пойду, – сказал Конан, и было ясно, что поколебать его решения не удастся. – Если попробуете меня удержать, пеняйте на себя!

Глава пятнадцатая Порог вечности

День похорон должен был одновременно стать и днем коронации. Народ Абеддраха с раннего утра высыпал из домов. На широкой улице, что вела от дворца к западным городским воротам, было не протолкнуться. Здесь присутствовало без малого все население города-государства. Большинство были бедные земледельцы; Многие, лишившиеся земли, держали при себе весь свой нехитрый скарб, увязанный в потертые узлы, и опирали на плечо длинные черпаки для воды. Несмотря на то что в ночь гибели Ибнизаба (поистине, могло ли это не быть проявлением божественной воли?) разлив Стикса начал спадать, вода стояла еще очень высоко, так что возвращение в полузатопленные дома вполне можно было отложить до окончания торжественных похорон. Незадолго до полудня невероятная толпа заполнила широкую, недавно расчищенную площадь перед великой пирамидой и даже выплеснулась на возвышенные берега ближних каналов.

Люди в толпе были преисполнены благоговейного ужаса и восторга. Им предстояло провожать в последний путь не простого смертного человека, но существо, чью природу они едва могли уразуметь, существо, чье великолепие и величие светило им, как солнце, из невообразимого далека. Они знали, что очень скоро на трон взойдет еще один, вернее, одна, из той же таинственной породы полубогов. Вельможи ожидали на стене или занимали места в траурном поезде, расположившемся пока во дворе царской резиденции. Одни молились, другие по крайней мере сохраняли приличествовавший случаю вид благочестивой задумчивости. Все они понимали, что переход власти из рук сумасшедшего царя в руки сумасшедшей царицы, да еще при посредничестве советника, сдвинутого на религии, сулил много невероятнейших выгод, катастрофических падений... и всевозможной неопределенности.

Когда наконец скорбная процессия выдвинулась из дворцовых ворот и потянулась по улице к воротам, толпа подалась в стороны и расступилась без лишнего шума и неподобающей толкотни. Ко всему прочему, впереди кортежа выступала целая фаланга дворцовой стражи, мерно шагавшая под бой барабанов из слоновой кости. Лица стражников дышали такой безмятежной решимостью, что улица перед ними очищалась сама собой: не понадобилось пускать в ход ни дубинки, ни черенки алебард.

Это был отборный отряд добровольцев, изъявивших желание последовать за Ибнизабом в могилу и принявших особое благословение Хораспеса. Всех их замкнут в пирамиде живыми. В День, Который Грядет, воскресший царь своей рукой выпустит их на свободу и поведет под своим знаменем на завоевание Лучшего Мира.

За живыми следовала мертвая армия. Умершие вельможи и офицеры в гробах, лошади, конюхи. Рокочущие колесницы везли бренные останки своих мертвых возниц. Торопливые рабы, по четыре на каждый гроб, несли целые отряды копейщиков и стрелков, и к каждому саркофагу было прикреплено оружие, которым тот или иной воин пользовался при жизни. Тщательно сохраненные для этого случая, здесь, так сказать, присутствовали все «военные потери» за прошедшие несколько лет. И с ними – порядочное число новопреставленных молодых солдат.

В толпе при виде этого раздался возбужденный ропот. Столь великолепное зрелище военной мощи Абеддраха поневоле всколыхнуло в каждом чувство гордости за свой город.

За мертвым войском двигались припасы и провиант. Провиант частью шел своим ходом – рабы вели целые стада овец и коров. Чисто вымытые животные были умащены благовониями и увиты разноцветными лентами. Большие повозки везли походную мебель, рабы тащили корзины с едой и сосуды с питьем. Другие невольники несли ярко раскрашенные гробы, в которых покоились такие же рабы, как и они сами.

Торжественное шествие двигалось своим чередом. Завороженным зрителям довелось в одночасье увидеть столько всяких богатств, сколько при иных обстоятельствах они не узрели бы в течение всей своей жизни.

И при всем том перед ними была лишь только прелюдия! Люди поняли это, когда наконец показались повозки с личным имуществом покойного государя. Шестерка тщательно, в масть подобранных серебристых скакунов влекла золотую, в драгоценных каменьях, боевую колесницу. При жизни царь почти ею не пользовался. Четыре десятка рабов тащили модель царского корабля. Модель, нагруженная позолоченной мебелью, была слишком велика, чтобы плавать по Стиксу. Далее следовали блистающие роскошью гробы любимых наложниц. Их несли рабыни в одеяниях из прозрачной ткани, на ходу распевавшие погребальные песни.

И наконец выехал сам Его Величество царь Ибнизаб.

Великолепные носилки Ибнизаба погибли с ним вместе, разлетевшись в щепы при падении с каменного пандуса. Но даже если бы они уцелели, они все равно не могли бы вместить громадного саркофага. Новые носилки были раза в два больше прежних. Опорой им служили крепкие шесты, но и те заметно прогибались посередине, с трудом выдерживая колоссальную тяжесть. Носильщики были подобраны по росту, и в середине шли самые невысокие, но и те поневоле сутулились.

Ужас ситуации заключался еще и в том, что, согласно нерушимой традиции, нести монарха в последний путь должны были самые приближенные из вельмож. Понятно, что высшая знать была весьма далека от привычки к тяжелому труду. Так что вид у сановников, облаченных в скромные килты носильщиков, был попросту жалкий. Конечно, их хилые ряды были изрядно усилены могучими рабами, на чьи широкие плечи и лег основной вес. Только благодаря этому спотыкавшимся аристократам удавалось сохранять хоть какие-то остатки достоинства.

По счастью для них, толпа любопытных рассматривала в первую очередь не их самих, а саркофаг Ибнизаба. И воистину было на что посмотреть, ибо это было самое настоящее воплощение роскоши, сверкающий панцирь из платины и золота, поражавший не только весом и размерами, но и невероятно искусной отделкой. Он был так мастерски отполирован и так ярко горел на утреннем солнце, что мало кто мог долго смотреть на него, не отводя глаз. Кто пробовал, несколько суток потом, закрывая глаза, видел перед собой его сияющий призрак; ходили слухи, будто кое-кто и вовсе ослеп на месте. Все, узревшие саркофаг хоть краешком глаза, благоговейно ахали. Продвижение лучистого чуда по улице можно было проследить издалека, слушая волну восхищенного ропота. Так многовесельная галера оставляет после себя пенистый след на воде.

Оглушительная роскошь саркофага способствовала тому, что мало кто обращал внимание на босоногую юную женщину, шедшую непосредственно следом. Она была одета в тонкую простую рубашку, но на голове сияла дорогими каменьями царская диадема. Она шла с трудом: ее тянули к земле надетые на руки тяжелые золотые оковы. Тем не менее шаг девушки оставался решительным. Чуть склонив голову, она старалась не смотреть в сияние саркофага...

Рядом с ней шел мужчина, которому приходилось еще хуже, чем ей. Когда-то это был крепкий, сильный молодой парень, но его так изуродовали пытками, что он еле переставлял ноги, – и то больше благодаря двоим рабам, шагавшим справа и слева. Время от времени юная женщина придвигалась к нему и брала его бессильно повисшую руку в свою. Но он, казалось, ее присутствия и не замечал.

Любой из зрителей мог бы во всех подробностях объяснить, что девушка была не кто иная, как царевна Эфрит. Всем было известно: царевне предстояло понести наказание за государственную измену и вместе с нею должен был умереть ее помощник Арамас, бывший капитан дворцовой стражи. Все это знали, но особых чувств никто не испытывал. Ни ненависти, ни сочувствия. Настал судьбоносный день, день великих чудес, и двое несчастных были слишком малы и ничтожны, чтобы привлечь чье-то внимание.

Но даже если кто-то и удосуживался взглянуть на осужденных, все внимание и взгляды тотчас отвлекала та, что ехала следом за ними, – царица Нитокар. Она приветствовала абеддрахцев и своей рукой бросала с носилок в толпу медные и серебряные монеты. Царица была одета таким образом, чтобы наилучшим образом оттенить свои земные прелести. Ее траурный наряд состоял в основном из усеянных блестками черных лент, да глаза, в знак почтения к усопшему, были еще гуще обведены сурьмой. Она вовсе не выглядела подавленной горем, да и народ веселился вовсю, ловя на лету даруемые ею монеты. Носилки Нитокар были невелики и выстроены в расчете на скорость. Шестеро красавцев-рабов, шагавших особым парадным шагом, легко несли их на плечах.

Процессия длилась. На смену Нитокар появились младшие вельможи, лично возглавлявшие караваны с милодарами покойному царю. Шествие замыкала дополнительная стража. Эти воины двигались совсем не так, как передние. По окончании церемонии им предстояло вернуться назад живыми.

Многие отметили, что в траурном поезде почему-то не было видно ни Хораспеса, ни его слуги Нефрена. Официальное объяснение гласило, что пророк трудился в уединении, завершая могущественные заклятия, долженствовавшие оградить от посягательства и гробницу, и престолонаследников. В народе, однако, ходили упорные слухи, что пророк уже убыл в более богатый северный город. Великое дело, которому он посвятил свое пребывание в Абеддрахе, завершилось, и Хораспес якобы потерял к городу интерес.

Но и отсутствие главного советника не портило великолепного зрелища. Народ от души наслаждался чудом, которое двигалось по направлению к западным воротам. Эти ворота были не столь роскошны, как главные, но зато выходили прямо к некрополю. Они и служили в основном для похоронных процессий. Мало-помалу основное действо переместилось на огромную открытую площадь у края могильников. Народ, теснимый в разные стороны, полез на возвышенные места, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.

С возвышенностей, как и с городской стены, и толпа, и участники шествия казались ничтожными муравьями перед лицом величественной, подавлявшей размерами пирамиды. Людской водоворот у ее подножия казался мелкой лужей, обтекающей подошву громадного берегового утеса. Почти отвесные стены и в самом деле казались зловещими серыми скалами. Их гладкости противостоял лишь высокий, утопленный в камень портал. К нему-то и плыл сверкающий гроб Ибнизаба, плыл, как серебряный корабль в необозримом человеческом море.

Когда процессия приблизилась к усыпальнице, вокруг подножия протяжно заревели трубы. Потом изнутри пирамиды раздался стонущий скрежет металла и скрип лебедок. Колоссальные бронзовые створки дверей, каждая в локоть толщиной и сплошь покрытая фризами, изображавшими славу и благодать правления Ибнизаба, начали медленно открываться. В следующий раз им предстояло открыться не прежде, чем минует нынешняя Вечность и настанет День, Который Грядет.

Створки распахнулись во всю ширину и замерли в неподвижности, как раз когда воины, возглавлявшие процессию, добрались до порога. Они вошли внутрь черного провала под аккомпанемент нового всплеска фанфар. Зрители разразились криками – кто восторженными, кто жалобными. Эхо множества голосов, как морской прибой, гуляло между городской стеной и стенами пирамиды. Наконец и царский саркофаг был поглощен зияющей чернотой.

Внутри пирамиды людей, мертвецов, животных и припасы без промедления размещали в заранее приготовленных помещениях. Что касается Ибнизабова саркофага, то наготове уже стояли свежие рабы, готовые сменить выдохшихся под непосильной ношей вельмож. Но даже и со свежими силами тащить неподъемную тяжесть наклонными коридорами было куда как нелегко. Процессия то и дело останавливалась, а в главном коридоре и вовсе пришлось прекратить всякое иное движение.

Кроме того, требовалось избежать повторения трагической случайности, подстерегшей Ибнизаба на пандусе в главном зале. Когда монарший гроб прибыл к злосчастному месту, его крепко обвязали канатами и осторожно спустили вниз на деревянных салазках.

В нижнем тоннеле последовали новые задержки, и еще худшие – в самом Царском Чертоге, вдоль стен которого теперь громоздились сокровища, а темно-синий потолок в свете ламп действительно напоминал сумеречное небо, усеянное бриллиантами звезд. Внесенный туда саркофаг надо было еще убрать в каменный футляр и опустить массивную крышку. При этом было жестоко покалечено несколько невольников, но наконец работу завершили, и яростное сияние саркофага померкло внутри холодного камня. К тому времени царица Нитокар, лично присматривавшая за работой, была в ярости.

– Живее, бездельники! – кричала она на слуг, торопливо вносивших последние подарки царю. – Кладите безделушки и убирайтесь!

Ее портшез и носильщики ожидали в центральном зале. Сама царица прохаживалась туда и сюда по роскошному мозаичному полу Царского Чертога. Она производила немалое впечатление: черный лиф, черная, с разрезами, юбка, сандалии на высоких подошвах. В руках у нее был длинный хлыст, которым она обыкновенно подгоняла своих красавцев-рабов. Расхаживая взад и вперед, она раздавала хлесткие удары метавшимся рабам так же охотно, как прежде разбрасывала монеты в толпу.

– До чего надоела эта возня!.. – слышался ее голос. – Бросайте как есть, и пускай гниет рядом с этим куском жира!.. – Свистящий кнут прошелся по подножию каменного саркофага. – Тьфу!.. До чего надоели все эти могилы с их бесконечными сквозняками!.. У меня других дел полно! Городом править надо!..

– О моя царица, осмелюсь ли я попросить... о малой толике сдержанности в этих священных пределах, в этот богоизбранный день... – обратился к Нитокар единственный из важных придворных, находившийся вместе с нею в Царском Чертоге. Это был один из высших жрецов Эллаэля – высокий полный мужчина в расшитых блестками ризах.

– Сдержанность?.. Глупец! Что способно сдержать монарха?..

Крутанувшись, Нитокар занесла хлыст, как бы собираясь хлестнуть его по щеке, и священник испуганно отшатнулся.

– Нет, жрец, не бойся, – расхохоталась Нитокар. – Я не трону тебя. Я – сама сдержанность. Но если мое взволнованное состояние тебе не нравится, тогда ступай прочь! Иди посмотри, что делается в других помещениях. Я пошлю за тобой, когда пора будет запирать Царский Чертог.

– О великая царица, мое место здесь, рядом с тобою и царем...

– Ну уж нет! Брысь, я сказала! – Она угрожающе шагнула к жрецу, и тот попятился. – Да присмотри, чтобы другие священные олухи вроде тебя не толклись у порога! Я хочу побыть наедине с моей возлюбленной дочерью и достойным образом с нею попрощаться!

Жрец попятился от нее ко входу, пригибаясь и кланяясь на каждом шагу.

Проводив его взглядом, царица проследовала к изголовью громадного саркофага, где молча стояла на коленях царевна Эфрит. Каштановые кудри ниспадали на схваченные кандалами запястья, которые ей приходилось держать на весу. Тяжелые золотые цепи исчезали в отверстии, проделанном в каменном футляре. Лицо девушки было белым, как ткань ее простенькой рубашки, но глаза оставались сухими. Она примирилась с судьбой, но дух ее оставался несломленным.

– Вот так, девочка, – сказала ей Нитокар. – Скоро ты избавишься от меня навсегда. От меня и от всех. Вообще избавишься от забот этого мира. Останешься наедине со своим сдвинутым папенькой... – Царица похлопала по выпуклому боку каменного саркофага. – Ах да!.. Не считая вон того полутрупа, твоего сотоварища по изменническому заговору против меня. Можете теперь болтать сколько влезет и строить заговоры, пока не испустите дух. Я-то с ним уже вволю наговорилась – беседовала долго и интересно...

Она ткнула хлыстом в сторону несчастного Арамаса, безучастно скорчившегося у стены. Он был прикован за ноги железными кандалами к позолоченному каменному блоку. Он сидел в неуклюжей, беспомощной позе, развернув колени. Плохо зажившие отметины по всему телу свидетельствовали о страданиях, которые ему выпало перенести.

– Как скверно, когда маленькие девочки начинают замышлять зло против родителей, – продолжала Нитокар, не обращая ни малейшего внимания на рабов, продолжавших таскать сокровища. – И как вышло, малышка, что ты выросла такой испорченной? Наверное, надо было мне проводить с тобой больше времени и материнской заботой заслужить если не твою любовь, так по крайней мере уважение. А заодно ласковой, но твердой рукой научить тебя послушанию! Родительская твердость, знаешь ли, творит чудеса. Возьмем хотя бы этого парнишку, как его там, – Арамас, кажется? Сперва он был таким букой! Наверное, успел набраться от тебя непочтительности по отношению к своим законным господам. Но очень скоро он начал хныкать, как младенец, и пачками выдавать мне все ваши секреты! Как он меня умолял, как во весь голос выкрикивал твое имя!.. О, ты же знаешь, я всегда умею найти подход к молодым людям вроде него. Я и тебя, девочка моя, не отказалась бы вразумить подобным же образом, но, увы, твой отец так и не дал мне как следует развернуться. Не хотел, видите ли, чтобы я тебя даже пальчиком тронула. Даже в смерть вместе с ним ты должна уйти целенькой и невредименькой!.. Вот пусть-ка теперь попробует меня остановить!..

Нитокар расхохоталась и взмахнула кнутом, с силой хлестнув девушку по руке. Эфрит ахнула от боли и схватилась за мгновенно вздувшийся рубец.

– А это что такое, царевна? – продолжала Нитокар. – Когда Царский Суд определял твою участь, я что-то не припомню, чтобы в приговоре было сказано об одежде! А ну-ка, живо снимай!

Движением прирожденной хищницы Нитокар схватила край рубашки Эфрит и с силой рванула. Большая часть тонкого одеяния осталась у нее в кулаке. Девушка вскрикнула и забилась в оковах.

– Вот так-то лучше! Попробуй теперь прикрыть срам!.. – ликовала Нитокар, вновь и вновь замахиваясь кнутом; на спине и обнаженных ногах Эфрит одна за другой вспыхивали багровые полосы. – Вот как надо было поступить с тобой в самом начале, когда ты в самый первый раз принялась наушничать своему отцу против меня! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!..

Царевна отчаянно уворачивалась, даже попыталась несколько раз лягнуть свою истязательницу, но не достала. Она мало что могла противопоставить длинному кнуту и не менее жестокому языку Нитокар. Наконец удары прекратились, и Эфрит, всхлипывая, поникла на пол рядом с саркофагом.

– Ну, что уставились? – обернулась Эфрит к паре рабов, парню и девушке, которые точно приросли к месту от жалости и изумления, видя расправу над царевной. Нитокар замахнулась кнутом и заорала уже в спины бегущим: – Пока я – царица, учитесь быть не только глухонемыми, но и слепыми!..

Ярость Нитокар не ведала утоления. Теперь она обернулась к несчастному сломленному Арамасу, который впервые поднял глаза, как будто начиная осознавать окружающее.

– А ты?.. Уже готов снова за мной поухаживать?.. Вот тебе мой поцелуй!..

Хлыст прошелся прямо по его лицу. Арамас отвернулся, не издав ни звука и даже не подняв руки, чтобы заслониться.

– Вот видишь, девочка? Это я называю преданностью... – И Нитокар вновь глумливо осклабилась, обернувшись к Эфрит. – Теперь он выучен лучше пса, ползающего в ногах. Дай мне немного времени, и я... Э, а это кого еще принесло?

В дверях Чертога стоял мужчина богатырского сложения, облаченный в доспехи кладбищенской стражи.

– Пошел вон! – крикнула Нитокар. – Стража мне не нужна! Я сама здесь распоряжаюсь!..

– К счастью для меня, ты действительно так думаешь, – хмыкнул вошедший.

Утвердительно кивнув кому-то, стоявшему по ту сторону входа, он повернулся к царице, и его меч с шипением выполз из ножен. Мужчина был очень рослым, и под тонким серым плащом так и перекатывались могучие мышцы, но двигался великан с легкостью и грацией горного кота.

– Ты!.. – узнала его Нитокар. – Конан!.. Тот самый беглец!.. – Голос царицы стал невыносимо пронзительным от ярости и страха. – Стража, стража! Сюда!.. Здесь убийца!..

Конан только засмеялся низким, грозным смехом и даже не попытался заставить ее замолчать. Позади него в дверь просунулись две головы в стражницких шлемах. Но на помощь царице вошедшие не спешили. Напротив, они деловито двинулись к сундукам и столикам, расставленным вдоль стен, и принялись набивать сокровищами большие мешки.

– Живее, песики!.. – обратился к ним Конан. – Хватайте что попадется, и будем быстренько уходить.

– Что?.. Вы осмеливаетесь осквернять Царский Чертог?.. – Нитокар выпрямилась от возмущения. – Вы хотите унести то, что составит честь и славу моего дорого мужа в последующей жизни?.. – И она обратила на грабителей царственный взор. – Живо убирайтесь откуда пришли, и я обещаю чуточку подождать, прежде чем вызывать своих людей!..

Конан вновь рассмеялся:

– Если у твоих людей котелки хоть сколько-нибудь варят, они сообразят, что лучше для города, и оставят тебя здесь. Я нисколько не сомневаюсь, что очень многие из них уже сейчас подумывают, как бы тебя спихнуть!

И он покосился на двоих воров, как раз выскочивших с полными мешками добра. Им на смену тотчас вбежало двое других – с пустыми мешками.

– Ах ты, негодяй!.. Да тебя на городской площади на части разрежут за эти слова! Притом раскаленными ножами!.. – Царица говорила так, словно была вполне уверена в сказанном. – Мне предан весь народ, от последнего нищего до первых вельмож! В том числе и Хораспес, герой и любимец народа!.. – Она сложила руки на груди, так что хлыст смотрел вбок. – Под его водительством я вознесу Абеддрах к славе, которой этот город еще не видывал!..

– Например, объявишь войну стигийцам? – пристально глядя на нее, сказал Конан. – Хотел бы я знать, какие планы относительно твоего правления вынашивает этот святоша-заговорщик! – И он вновь покосился на дверь, в которой с полными мешками исчезали Исайаб и Азрафель. – Хотя какая теперь разница! Корону тебе всяко не носить. Будем надеяться, что она окажется на голове поумнее твоей...

И он двинулся к царице.

– Конан, это позор! – Руки Нитокар упали вдоль тела. – Откажись от восстания, и я сделаю тебя своим супругом на троне! Как только я увидела тебя в самый первый раз, я тотчас поняла, что ты человек необыкновенный! А какие наслаждения я тебе подарю... какие неизведанные ощущения... Мы с тобой вместе откроем... за пределами страдания и удовольствия... – Она поднесла руки к груди, потом простерла к нему. – Сколько нового мы узнали бы вместе... вместе...

Она пристально смотрела в лицо подходившему киммерийцу.

– О нет, – сказала она затем. – Я вижу, ты не откажешься от своего жестокого замысла. Что ж, убивай меня, как ты уже убил моего раба...

Нитокар ждала его, слегка раздвинув влажные губы.

– Сделай это, Конан! Сделай же! Не дай себя обмануть!.. – Эфрит, стоявшая как раз за спиной у царицы, изо всех сил пыталась растянуть цепи. – Эта ведьма и моему отцу то же самое обещала!..

Конан занес меч над головой и сказал:

– Нет.

Широкое лезвие со свистом пронеслось мимо головы Нитокар и обрушилось на звенья цепей, уходивших в отверстие каменного саркофага. Острая сталь с глухим стуком рассекла мягкое золото.

– Я же говорил тебе, Эфрит, что я не наемный убийца. Если тебе нужна грязная работа, делай ее сама.

Освобожденная царевна с яростным криком бросилась к мачехе, раздирая ей кожу ногтями и молотя по чему попало тяжелыми браслетами кандалов. Царица в свою очередь не успела пустить в ход кнут и принялась драться точно так же, по-женски неумело. Но до натиска взбешенной маленькой фурии ей было далеко. Почти сразу она подвернула ногу в высокой сандалии и завалилась на пол. Эфрит тотчас воспользовалась преимуществом: принялась таскать царицу за волосы, бить ногами.

– Уважаю хорошую драчку, – сказал Конан. – Но лучше ты, царевна, кончай побыстрей, да и пойдем отсюда вместе с твоим капитаном...

Конан вытащил из-за пояса прямой кинжал с бронзовой рукоятью и ловко перебросил его Эфрит. Ему показалось, что, летя в воздухе, кинжал как-то странновато сверкнул.

Царевна отпустила черные волосы Нитокар и обеими руками ухватила летящий кинжал. Но тут же с криком выронила его и с изумлением уставилась на свои ладони: на обеих краснели пятна ожогов. Конан с трудом поверил собственным глазам, глядя, как упавший на пол клинок превращается в дымящуюся лужицу, еще сохранявшую форму кинжала.

– Приношу свои извинения... – по-шемитски, с легким акцентом произнес знакомый голос у Конана за спиной. – Вообще-то я очень не люблю опускаться до низких чародейских штучек, но временами они бывают куда как полезны. К примеру, позволяют завладеть вниманием слушателей...

Конан крутанулся на месте и посмотрел туда, куда уже смотрели обе женщины. В комнату, облаченный в белые одеяния, входил Хораспес, и рядом с пророком шел его телохранитель – Нефрен...

Глава шестнадцатая Дети ночи

Пророк самодовольно улыбался Конану. Рослый стигиец свирепо смотрел через его плечо. Хораспес выглядел еще более уверенным в себе и своих возможностях, чем обычно. Нефрен казался таким же, как всегда: темное лицо сохраняло деревянную неподвижность, в глазах застыло странное выражение, напоминавшее то ли непреходящее удивление, то ли испуг.

Конан уже стоял в боевой стойке, напряженный, готовый ко всему, с выдернутым из ножен мечом. Эфрит и Нитокар у него за спиной прекратили борьбу. В одно мгновение лица двух женщин как будто обменялись выражениями: торжество сменилось отчаянием, отчаяние – торжеством. Только на несчастного Арамаса, скорчившегося в углу, изменившиеся обстоятельства не произвели никакого видимого впечатления.

– О чем печаль, северянин? Наверное, волнуешься, что сталось с твоими дружками-грабителями? – Круглая розовая физиономия Хораспеса прямо-таки лучилась доброжелательством. – Ты знаешь, они нас даже не видели. Я умею обходить незамеченным самую бдительную стражу, а уж такую, как там стоит, и подавно. – И он великодушным жестом развел руки. – Я, в свою очередь, не стал их тревожить. Они и так не избегнут своей участи, когда попробуют выбраться из катакомб... А ты, моя царица Нитокар! Я, кажется, подоспел как раз вовремя, чтобы предотвратить недолжные изменения в порядке престолонаследования! – И пророк покачал головой с видом мягкого упрека. – Ты, моя царица, как всегда, ищешь приключений и совсем не ведаешь страха...

Нитокар, багровая и всклокоченная, поднялась на ноги.

– Ха, советник!.. То, что ты видел, было всего лишь последней попыткой любящей матери достучаться до непослушного детища. Теперь, с твоей помощью, мои усилия непременно завершатся скорым успехом...

Она схватила Эфрит за руку. Девушка рванулась прочь, сыпля проклятиями.

– О нет, царица, повремени с местью! – вмешался Хораспес. – Я сам позабочусь об этом, когда придет время.

Нитокар злобно посмотрела на него, и он терпеливо добавил:

– Я поддерживаю твое правление, поскольку мне нужно, чтобы ты правила Абеддрахом так, как мы с тобой договаривались. А для этого надо, чтобы ты блюла царское достоинство хотя бы внешне... – В мягком, ласковом голосе прорезалась властная твердость: – Ступай. Ступай к рабам и жрецам, которые по моему приказу ждут в главном зале. В центральном коридоре никого нет. И... будь так любезна, приведи волосы в порядок!

Последние слова пророк сопроводил елейной улыбочкой. Однако Нитокар, как это на первый взгляд ни странно, повиновалась без единого слова. Конан сразу почувствовал, что царица была вынуждена склониться перед безжалостной властью, далеко превосходившей ее собственную. Когда она проходила мимо киммерийца, он резким движением вытянул руку и преградил ей путь.

– А какого рожна нам ее отпускать? – поинтересовался он, обращаясь к Хораспесу. – Может, лучше просто прирезать вас троих, да и уйти?

Пророк посмотрел на него и безразлично повел плечом.

– Ты хочешь, чтобы я продемонстрировал свою... ловкость рук еще разок? Что ж, пожалуйста. Все равно ты ничего не добьешься, пока я тебе противостою.

Конан промолчал. Ему совсем не хотелось, чтобы его меч превратился в дымящуюся лужицу, как тот злополучный кинжал. Когда Нитокар – бочком-бочком – вновь двинулась мимо него, он дал ей пройти.

Она с почтением остановилась возле пророка:

– Мне привести сюда стражу?

Хораспес покачал головой:

– Не надо. На мой взгляд, им незачем знать об этом варварском вторжении. Пусть все выйдут из пирамиды и приступают к ритуалу Замыкания Врат. Все припасы и подарки уже разложены. Сейчас уберем эту досадную маленькую помеху, – он кивнул на Конана и царевну, – и я сам запечатаю Царский Чертог на целую Вечность. А потом выйду из гробницы известным мне магическим способом... – Его лицо снова дышало добротой и благорасположением. Он взял руку царицы. – Ступай! Подданные тебя ждут и уже, наверное, беспокоятся...

Нитокар послушно кивнула и наклонилась, чтобы поцеловать руку пророка. Потом, бросив на Конана и Эфрит последний смертоубийственный взгляд, прошла между Хораспесом и его телохранителем и покинула Царский Чертог.

Проводив ее взглядом, Хораспес с сияющей улыбкой обернулся к оставшимся в комнате:

– Не очень-то надежная штучка эта Нитокар. Что ж, если все пройдет гладко, эта бездарность долго на троне не засидится...

Конан пристально наблюдал за обоими своими противниками.

– Значит, – сказал он, – у тебя полно далеко идущих планов, колдун?..

На самом деле планы Хораспеса волновали его менее всего. Киммериец попросту тянул время: он чувствовал, что к прямой схватке еще не готов.

– Полно, – кивнул Хораспес. – Причем самых далеко идущих. А с какой бы стати истинно целеустремленному человеку признавать какие-либо ограничения своей земной власти? А если уж на то пошло – и в иных мирах?..

Царевна пряталась у Конана за спиной, укрывая свою наготу от похотливых глаз пророка и его подручного. Киммериец, не глядя, одной рукой расстегнул на шее серый стражницкий плащ и протянул его девушке.

– Ограничения есть всегда, – сообщил он Хораспесу. – Если ты вправду пророк, то должен знать это лучше меня.

Советник еще ласковей улыбнулся Конану и Эфрит. Так, наверное, голодная кошка смотрит на ничего не подозревающую парочку голубей.

– Я предвижу только великолепную победу. И вы, мои дорогие, поможете мне ее одержать. Вот поэтому-то я вас сюда и заманил.

Он с доверительным видом прошел на середину комнаты и, не обращая ни малейшего внимания на сверкающие драгоценности, остановился у пустой боковой стены.

– В самом деле, северянин, не мог же я просто так отпустить тебя и твоих дружков-гробокопателей! А можно ли для таких, как вы, придумать лучшую приманку, чем клад царских сокровищ... и царевна в беде?

Нефрен остался стоять на месте. Тощий, рослый, он как раз перегораживал выход.

– Наше время – время величайших возможностей, – продолжал Хораспес. Он говорил деловым тоном, словно в самом деле пытался что-то втолковать киммерийцу. – Я имею в виду, что возможности предоставляются тем, кто достаточно предприимчив и дальновиден, чтобы ими воспользоваться... Здешняя часть мира – плодородная долина Стикса – невероятно богата. Особенно же богат Абеддрах – в основном благодаря тысячелетней традиции погребений... Ты ведь и сам заметил это, не так ли? И решил использовать на свой лад – чтобы ограбить эту усыпальницу. Тебе не откажешь в сообразительности, киммериец! – Хораспес кивнул Конану с насмешливым одобрением. – Однако на большее воображения у тебя не хватило. Настоящей выгоды ты, конечно, не разглядел. Да и где тебе!

В такой древней стране, как Стигия, – а я сам веду оттуда свое происхождение, – мертвых гораздо больше, чем живых. – Теперь он смотрел на Конана и Эфрит без улыбки, ни дать ни взять что-то прикидывая. – Это относится и к здешним местам, к Абеддраху. И еще к другим, где успела укорениться стигийская вера. Кое-где, конечно, это не имеет значения, ибо мертвые сгнили и исчезли в земле. Их плоть досталась шакалам, а прах костей развеяли ветры... Но здесь, на юге, как вы сами видели, умерших тщательно бальзамируют и сохраняют. Сохраняют вместе с имуществом и скотом, и все это ради грядущей славы народа! – Лицо Хораспеса вновь лучилось улыбкой. – Просто потрясающе, как они умудряются сохранять трупы на здешней жаре! Вообразите: я видал, как выкапывали мумии, насчитывавшие несколько столетий. И что? Их плоть нисколько не ссохлась, мышцы остались упругими, кожа – гладкой! Добавлю, что древние реликвии можно как бы подновить и уподобить только что умершим, – достаточно использовать некоторые масла и бальзамы. И в таком состоянии они опять же могут сохраняться много столетий!

Главнейший их враг – это, конечно, солнце, которое иссушает мертвую плоть и вызывает гниение. Солнце!.. Вот источник всяческого тлена. Ты замечал, вероятно, что я по возможности избегаю его лучей и стараюсь не выходить наружу в течение дня. Вот почему моя кожа так восхитительно бледна. – И Хораспес вытянул перед собой пухлые розовые руки. – Но, по счастью, день – понятие временное. День так же преходящ, как и ночь. И, вне всякого сомнения, прежде самого первого рассвета была Великая Ночь! – Опытныйоратор покачал головой, как бы собираясь задать себе и слушателям загадку, которую сам же был готов разрешить. – Я спрашиваю себя: с какой, собственно, стати Человек предпочел День Ночи? Не вижу никаких причин, по которым обычные занятия смертных не могли бы совершаться по ночам. Зато день, право, следовало бы пережидать за закрытыми ставнями!

Так вот, теперь вы можете постичь основной смысл моих планов. Я хочу, чтобы восторжествовала Ночь и восстановила свое первенство над Днем. Если же вы еще не поняли, какие средства я собираюсь пустить в ход, что ж... – Хораспес приблизился к пустой стене комнаты и трижды стукнул в нее основанием ладони. – День олицетворяет Жизнь, не так ли? А Ночь олицетворяет Смерть! – И он отступил от покрытой фресками стены в глубину комнаты, как бы для того, чтобы слушателям было удобнее смотреть. – Из чего со всей очевидностью следует, что Империя Ночи не может быть построена руками живых!

...Конан слушал пророка, испытывая неясное ощущение ужаса. Он пытался предугадать, куда же клонит Хораспес, но не очень-то получалась. Понятно было только общее направление его мыслей, и это направление пугало. Эфрит, колотившаяся в ознобе, несмотря на Конанов плащ, ухватилась за плечо киммерийца, точно пытаясь позаимствовать часть его силы.

Сам же он пристально смотрел на стену, по которой Хораспес ударил рукой. Там что-то начало шевелиться! Сперва Конан решил, что пророк незаметно накарябал еще один магический символ, который сейчас превратится в движущиеся картинки: посреди фрески появилось и задвигалось черное пятнышко. Но потом слой за слоем начала отваливаться штукатурка, открылась темная дыра, и от нее во все стороны, быстро расширяясь, ринулись трещины. Наконец вся центральная часть стены затрещала и рухнула на пол, открыв черный провал. Это определенно была не иллюзия, как те, что Хораспес показывал на пиру у Ибнизаба. Но тем не менее в темноте, сквозь тучу оседающей пыли, видны были какие-то жуткие призрачные тени!

Эфрит в ужасе вцепилась в руку киммерийца. Оба напрягали зрение, силясь рассмотреть, что же такое таилось по ту сторону, за невысокой кучкой мусора, оставшейся на полу. Потом Конан почувствовал, как от страха и отвращения подвело живот: он явственно различил десятки силуэтов у самого края отверстия, и силуэты эти были чудовищны.

И все они смотрели прямо на него!

...Конан заглядывал в блестящие глаза крупной гиены, чья полусгнившая голова невозможным образом покоилась на широких плечах человеческого мужчины. За спиной монстра посвечивали две горящие искры, вправленные в глазницы почти оголенного черепа, увенчанного самоцветной короной. Еще дальше стояло нечто в пыльном жреческом одеянии, и из-под складок древнего капюшона смотрела покрытая облезлыми остатками перьев голова священного ибиса. Эта голова проворно поворачивалась туда и сюда, разглядывая Конана то одним глазом, то другим.

И так далее, и тому подобное, – насколько мог проникнуть глаз в темную глубину тоннеля, из которого они появились! Одни создания пригибались к полу, другие, наоборот, взбирались на кучи мусора, чтобы лучше видеть. Одни были облачены в золоченые латы, другие – в лохмотья истлевших повязок. Все были в разной степени человекообразны, иные – настолько чудовищны, что разум просто не позволял взгляду задерживаться на них надолго. Конан сообразил, что по крайней мере часть из них явилась из разоренных могил, накопившихся со времен седой древности Абеддраха. Воспрянув к жизни по зову своего пророка, они готовы были хлынуть наружу, в живой мир.

– Перед тобой мой народ будущего, мои Дети Ночи! – торжественно объявил Хораспес.

Эфрит задыхалась от ужаса, уткнувшись лицом Конану в спину, и пророк обратился к ней:

– Умоляю, царевна, не обращай внимания на частично животную природу некоторых из этих бедняжек. Я понимаю, они, конечно, самым прискорбным образом отстали от моды. Во времена их жизни здесь, в долине Стикса, бальзамировщики очень часто сшивали воедино части животных и человеческих тел, ибо, по их неразвитой вере, это было угодно Богам. Нижайше прошу тебя, царевна, взгляни на них с подобающей добротой, ибо они суть также твои подданные! Причем до того послушные и исполнительные, что лучших и пожелать невозможно! Должен только предупредить, что все они питают некую благодарность и ко мне, вновь раздувшему искру жизни внутри их истлевавших костей...

Слушая вполуха хвастливую болтовню пророка, Конан заставил себя попристальнее приглядеться к ожившим мертвецам. Некоторые выглядели исключительно крепкими и полными сил. Их кожа так и блестела, – наверное, от бальзамического масла, о котором толковал Хораспес. Видимо, кожа, обработанная таким образом, действительно могла пережить одежды, клочками свисавшие с плеч. Зато другие были почти бесплотны и состояли из одних скелетов и сухожилий. Их тела горбились и сгибались – результат несовершенного бальзамирования. Кое у кого не хватало руки или ноги. Или иных, не столь жизненно важных частей тела.

Конан внутренне корчился от отвращения, но продолжал смотреть. И видел, что могильные выходцы отнюдь не сидели без дела. У многих были при себе кайла, зубила и иные инструменты, пригодные для работы по мягкому здешнему камню. Так вот, значит, откуда позвякивание, предупреждавшее о появлении неведомых тоннельщиков. Все инструменты были сильно трачены беспрестанной работой, да и сами «рабочие» были, если можно так выразиться, изрядно потрепаны и поношены. Немало пальцев, сжимавших стальные орудия, было стерто до самой кости.

– Видишь теперь, северянин, что в своих примитивных грабительских замыслах ты проглядел истинное сокровище древних гробниц – самих мертвецов! – Хораспес воодушевился, точно на проповеди. – Я начал всего-то с нескольких сотен мертвых душ, которые я вывез из Стигии: то были выжившие – странно звучит это слово в применении к мертвецам, но все же! – выжившие в моем столкновении с узколобым тамошним священством и войском, ему подчиненным. Так вот, с ними я покорил и подчинил себе все могильники Абеддраха!

Совершив это, я завладел не только сокровищами и оружием, хранившимися в усыпальницах, но и самими обитателями могил – богатыми и бедными, мужчинами, женщинами и детьми! Никакая могила не может противостоять их неустанным трудам. И даже сей Чертог, строившийся в расчете на Вечность. В этот самый момент мои послушные слуги освобождают последних из числа своих братьев, покоящихся в самых поздних, самых отдаленных могилах! Могу себе представить, как ожившие пленники могил извиваются внутри и царапают стенки гробов, стремясь скорее вырваться на свободу! Ибо к тому побуждают их мои заклинания, которые я простер надо всем городом мертвых!

Знай, северянин, что численный перевес уже на моей стороне. У меня опытные войска, не нуждающиеся в свете и к тому же один раз уже претерпевшие маленькое неудобство, именуемое смертью. Я мог бы ударить прямо теперь и в два счета взять ничего не подозревающий городишко. Но сперва я хочу распространить свое учение – и тайные сборища своих подземных сторонников – по всем городам Шема. И когда наконец я решу, что время настало, у меня будет империя, достаточная, чтобы потрясти Стигию и заставить жидко обделаться ее жирных жрецов, исполненных ложного сознания собственной правоты!

В конце концов, куда мне торопиться? Ведь каждая новая могила лишь обогащает и усиливает меня, делая еще более неотвратимым мой конечный триумф. Взять хоть эту усыпальницу, например! Сколько войск погребено здесь вместе с царем! Сколько живых людей заперто, какие запасы продовольствия!.. Они утолят голод моего войска... Ибо вам следует знать, что мертвецы чувствуют голод. Правда, они переносят его терпеливей и дольше живых...

Тут Хораспес сделал паузу, поглядывая на царевну, которая давно уже зажала пальцами уши, пытаясь не слушать, и прятала лицо у Конана на плече.

– Ах, бедненькая Эфрит! – пожалел ее пророк. – Я вижу, мои слова тебя огорчают? Уверяю, дитя, ты превратно истолковала их смысл. Я вовсе не собираюсь скармливать тебя моим алчущим подданным. Девушка царских кровей, пусть даже упрямая и волевая, для этого слишком ценна. Лучше уж я сберегу тебя в целости и сохранности, чтобы посадить на трон Абеддраха, когда горожане взвоют от Нитокар. Да и я, таким образом, буду в их глазах выглядеть не захватчиком, а освободителем!

Не бойся же, Эфрит. Мумификация, совершаемая руками мастера, безболезненна и быстра, да и смерть от удушения личика твоего не испортит. Ты будешь выглядеть почти так же, как теперь, только станешь гораздо крепче. А заодно излечишься от множества девических сомнений и недостатков, присущих тебе ныне, и смиришься с простыми и жестокими законами земного существования. Вот спроси хоть Нефрена. Это был самый первый мой опыт. Конан, я думаю, также пригодится мне в качестве телохранителя, после того как я подвергну его упомянутому преображению. Такого, как он, тоже слишком расточительно было бы использовать просто на корм...

В этот момент голос Хораспеса пресекся, он пошатнулся. Расписывая во всех подробностях незавидную судьбу Конана и царевны, он прохаживался туда и сюда. И сам не заметил, как оказался возле Арамаса. И тот, прикованный, беспомощный, из последних сил вцепился в него сзади.

Пророк обернулся, и его лицо исказила гримаса ярости. Нагнувшись, он приложил обе ладони к телу Арамаса. Таким образом, его внимание было на краткий миг отвлечено. Мертвых, толпившихся за его спиной, заметно взволновало неожиданное происшествие, но в комнату они так и не хлынули.

Зато Конан, мигом понявший, что счастливый шанс наконец-то ему подвернулся, уже несся вперед. Таща за собой царевну, он налетел на Нефрена. Тот все так же загораживал ему выход наружу. Стигиец стоял с поднятым мечом наготове, но косил глазом в сторону, на своего господина. Меч Конана, воткнувшийся ему в живот, вновь встретил отчетливое сопротивление. На сей раз киммериец даже услышал скрип песка по клинку. Одновременно Конан ударил Нефрена ногой и отшвырнул стигийца к обломкам стены.

Конан уже мчался по короткому коридору, по-прежнему таща за собою Эфрит. Царевна вдруг начала отчаянно упираться, и он услышал ее душераздирающий крик:

– Конан!.. Там же Арамас!.. Он был верен мне!.. Я не могу его бросить...

Ему пришлось остановиться и оглянуться, хотя делать этого очень не хотелось.

– Что я, по-твоему, могу один против Хораспеса и его мертвяков? О!.. Смотри!..

Оглянувшись, они увидели, как выпрямился Хораспес. Несчастный капитан неподвижно лежал на полу. Там, где его груди коснулись ладони пророка, зияли две дымящиеся дыры.

Потом Хораспес повернулся вслед беглецам, и его лицо было лицом демона. Но неожиданно между ними возник силуэт гиганта Нефрена. С поднятым мечом он ворвался за ними в проход; из прорехи в одежде вместо крови струился песок. Конан отшвырнул Эфрит себе за спину и начал медленно пятиться. А потом вдруг проворно скакнул в сторону, замахнулся и разнес мечом вмурованный в стену глиняный сосуд. Одновременно он оттолкнул Эфрит еще дальше. На пол хлынул песок пополам с черепками. Нефрен приостановился и задрал голову, пытаясь отыскать источник внезапно поднявшегося шума и скрежета. Внезапно позади него с потолка обрушились два тяжелых камня, обтесанных в форме трапеции. За ними последовали еще два. Потом еще четыре. Проход оказался намертво перекрыт. Мумия отреагировала почти как человек: Нефрен прыгнул вперед. Но напоролся на взмах Конанова меча, который угодил ему по руке и отбросил его в сторону. И вот тут-то с оглушительным треском пошла вниз остальная часть тщательно пригнанного Затвора. Лавина дохнула песком на отскочившего Конана. А Нефрена похоронила под чудовищной тяжестью камня.

Эфрит, упавшая на четвереньки, смогла только выдохнуть:

– Это... устройство для запечатывания?..

– Ага, оно самое, – подходя к ней, кивнул Конан. – Его сработал один умный парень по имени Мардак. Боюсь, его больше нет на свете. Вот только вряд ли оно надолго отгородило нас от Хораспеса... Вставай, девочка! Ноги в руки – и бегом во всю прыть!..

Глава семнадцатая День, который...

Конан и Эфрит сломя голову мчались вверх по наклонному центральному коридору. Там было пусто, лишь лампы тускло горели в своих скобах. Царевна, не отягощенная даже обувью, оказалась превосходной бегуньей. Конан остановился только один раз, чтобы содрать с ее запястий золотые браслеты кандалов и помочь осушить слезы по Арамасу. После чего она даже обогнала киммерийца, – только сверкали из-под летящего плаща стремительные стройные ножки. Но спустя некоторое время Эфрит умерила бег, чтобы испуганно обратиться к Конану:

– А что, если Врата уже затворились?.. Есть ли еще выход отсюда?..

– Пока Хораспесовы жмурики повсюду гуляют – другого выхода нет, – тяжело отдуваясь, ответил воин. – Сколько хоть времени он занимает, этот Ритуал Замыкания?..

– Толком не знаю... – Эфрит побежала с ним рядом. Ее силы, похоже, были на исходе. – Трудно судить о времени в здешних тоннелях...

– Давай-ка мы все же здесь остановимся, – добравшись до очередного перекрестка, сказал Конан. – Обожди. Если увидишь или услышишь погоню – сразу кричи!

Эфрит прижалась к стене, а Конан трусцой скрылся в боковом коридоре.

– Осгар! Исайаб!.. Здесь вы или удрали? – раскатился гулким эхом по высокому, узкому проходу его крик. – Осторожнее в подземельях! Там такая чертовщина разгуливает!..

– Конан! Где тебя нелегкая столько времени носила? – Исайаб вывернулся из-за угла, ухмыляясь и придерживая на плече пухлый мешок. – Ну и добычливое здесь место! Надо будет вернуться сюда еще дюжину раз!.. – Тут он присмотрелся к своему товарищу, и улыбка начала меркнуть. – А ты что, ничего не прихватил?.. Царевну-то свою хоть вызволил?..

– К чертям добычу!

Конан шагнул мимо него, за угол. Остальные пятеро членов шайки деловито трудились, раскладывая сверкающие сокровища по коробкам и сумкам.

– Бросай безделушки – и все за мной! – не допускающим возражений тоном обратился к ним киммериец. – Уходим через главную дверь, и быстро!

Осгар поднял на него глаза. Он еще не осознал всей серьезности происходившего.

– Что с тобой, парень? – спросил ванир. – Тебе что, моча в голову ударила? Если мы туда сунемся, нас толпа на части порвет!

И он вернулся к прерванному занятию: опустился на колени рядом с Зефрити и принялся что-то перекладывать из одного грязного мешка в другой. Разноцветное сияние, исходившее из мешков, бросало отсветы на их лица.

– Я не шучу, ванир!

Конан выдернул меч из ножен и звонко грянул рукоятью о каменную стену. Неожиданный звук заставил всех обернуться к нему.

– Я говорю о единственном способе уйти живыми из ловушки! Бросай, говорю, это дерьмо – и живо за мной!

Осгар вскочил на ноги и тоже выхватил меч:

– Да чтоб ты сдох, киммериец! Что еще за штучки? Во что ты решил нас втравить? О какой ловушке ты мелешь? Нас и видеть-то никто не увидел, кроме царицы, которую, кстати, ты собирался убить! А теперь ты прибегаешь, как настеганный, и требуешь, чтобы мы все бросили и куда-то там у бе...

Неожиданный шум, поднявшийся в глубине коридора, заставил его замолчать буквально на полуслове. Железный перестук инструментов, грохот падающих камней, а потом, несколько мгновений спустя, – шуршание множества ног!

– Во имя бездн Нифльхейма, какого...

Осгар схватил ближайший светильник и высоко поднял его над головой. Пламя осветило тучу пыли, медленно выкатывавшуюся из тоннеля, и двигавшиеся в ней неясные силуэты.

– Вот они!.. Жмурики, которых оживил Хораспес!.. – И Конан, не тратя времени попусту, пихнул Исайаба по коридору вперед. – Живо за мной!..

Уже на бегу он услышал, как остальные поспешно бросают награбленное и устремляются следом за ним. Выскочив из узкого прохода в главный коридор, он направил Исайаба в нужную сторону, ухватил за руку Эфрит и со всей возможной скоростью потащил ее вперед.

– Дети Ночи пробились в боковой коридор, – сообщил он ей, скачками летя вперед. – Ребята, которых я привел, это мои друзья. Вот только, если Врата уже замкнуты, у нас рук не хватит со всеми справиться...

Мимо мелькали двери многочисленных сокровищниц, запечатанных всего-то восковыми печатями да шнурками с особыми узлами, которые умеют вязать только жрецы. Скоро беглецы очутились в столь памятном для них главном зале. Здесь больше не было никаких следов мастерской. Взамен верстаков и куч всяческих материалов повсюду теперь красовались воинские припасы: кувшины, тюки, свернутые шатры, колесницы и даже загородки для лошадей, в которых ржали ничего не понимающие кони.

– Срамотища! Такое место испоганили, – взбираясь по пандусу, сказал Конан царевне. – Если бы не мертвяки, здесь несколько лет прожить было бы можно!..

Остальные члены шайки, возглавляемые Исайабом и чуть приотставшим от него Осгаром, лезли следом за ними. Они добрались почти до самого верха, когда внизу показались преследователи. Тощие мумии были вооружены кто чем – от секир и мечей до рабочих лопат. Плохо гнущиеся ноги несли их с такой же безжалостной быстротой, что и не к ночи будь помянутого Нефрена. При виде них лошади в ужасе завизжали, но сами Дети Ночи бежали в зловещем молчании. Они не кричали и, кажется, даже не переводили дыхания на бегу.

Выскочив наверх, Конан стал озираться в поисках хоть какого-нибудь способа если не остановить их, то задержать. Но огромных светильников больше не было на прежнем месте. А устье тоннеля оказалось слишком широким для обороны. Делать нечего, киммериец побежал дальше. Бедная Эфрит совсем выдохлась, и он тащил ее за руку.

Спустя некоторое время сзади раздался жалобный вопль. Дети Ночи настигли и сбили с ног одного из новых парней Осгара, который пытался унести с собой хоть полмешка добычи. Жадность погубила молодого шемита. Его поймали на самом верху пандуса. Сплошной клубок мумий не дал беглецам увидеть его конец, но конец этот, вероятно, был страшен. И особой отсрочки осквернителям праха он не дал. Пока одни мертвецы расправлялись с несчастным грабителем, другие обегали их и с прежней быстротой мчались по следу.

– Молись, чтобы Врата были еще открыты!.. – крикнул Конан Осгару, тяжело бежавшему бок о бок с Зефрити. – Если нет – придется вставать насмерть в конце этого коридора!..

Тут ему подвернулась боковая дверь, выглядевшая капитальней других. Она была вырезана из камня и заперта, в отличие от остальных, здоровенным металлическим брусом. Конан мог поклясться, что из-за нее доносились возбужденные голоса. Выругавшись, он остановился и стал сдирать жреческие талисманы, свисавшие с запора. Пока мимо бежали подельщики, Конан поднял брус и, используя его как рычаг, настежь отворил дверь.

Внутри сидели избранные телохранители Ибнизаба, составлявшие его могильную свиту. Их оружие валялось в одном углу помещения; воины кричали и ссорились, проводя последние часы своей жизни за игрой в кости. Было очевидно, что всех их опоили каким-то дурманом.

Они изумленно обернулись на звук открывшейся двери.

– Если вам так уж надо драться, собаки, так деритесь с этими адовыми отродьями, что залезли в вашу могилу!.. – во всю мощь легких заорал Конан им в лицо.

Воины завозились, медленно осознавая – что-то не так, но киммериец уже исчез. Дети Ночи висели у него почти на плечах. Однако спустя всего несколько мгновений погоня приотстала, а из коридора позади Конана послышался бешеный лязг оружия.

Киммериец не стал оборачиваться. Он гигантскими прыжками мчался по коридору, желая первым встретить любую опасность, могущую поджидать их наверху. Постепенно он обогнал всех. Сперва Азрафеля и Осгара, помогавших Зефрити, – обычно проворная танцовщица почему-то двигалась тяжело и неловко. Потом он миновал царевну Эфрит, которая бежала одна и явно была на пределе сил. Впереди уже зияло выходное отверстие тоннеля, когда Конан поравнялся с Исайабом и с уцелевшим новым наемником Осгара. И вот тут-то душа в нем возликовала: силуэты устало пошатывавшихся воров четко обозначились на фоне солнечного дневного света!

Вот только щель, пропускавшая этот свет, при ближайшем рассмотрении оказалась весьма узкой и к тому же сокращалась на глазах. Вырвавшись из коридора в пустынный входной чертог, Конан обнаружил, что гигантские двери были уже наполовину закрыты. Под высокими сводами отдавался скрежет противовесов, которым предстояло спустя считанные мгновения окончательно затворить Врата – причем без какого-либо людского вмешательства. Запущенный механизм работал сам по себе. Ослепленные ярким светом глаза киммерийца с трудом различали сквозь узкую вертикальную щель плотно сдвинувшуюся, замершую в ожидании толпу. Ближе всех ко Вратам стояли коленопреклоненные жрецы Эллаэля, наблюдавшие за окончанием Ритуала Замыкания. Если они и видели воров, бегущих из темного тоннеля, по их лицам этого нельзя было сказать.

Конан понятия не имел, как работает дверной механизм, и времени на разгадывание загадок у него не было. Особенно если учесть, что Дети Ночи должны были вот-вот смять злополучных стражников и вновь устремиться в погоню. Исайаб и остальные мужчины, запыхавшиеся от долгого бега, из последних сил навалились на одну из чудовищных створок, пытаясь ее удержать. Но их сандалии беспомощно скользили по каменному полу: они не могли не то что остановить бронзовую громаду, хотя бы просто задержать ее безжалостное движение.

Дверь нечем было даже заклинить. Конан заметил это, бросаясь вперед. Да никакой клин и не удержался бы на полированном каменном полу. Однако сквозь щель еще мог проскочить человек, и Исайаб первым сделал выбор. Оказаться лицом к лицу с толпой снаружи было, по его мнению, все-таки лучше, чем носом к носу – с ожившими мертвецами. Тщедушный грабитель уже приготовился нырнуть в спасительный проем, и один из подельщиков собирался последовать его примеру...

Обоих снесло в сторону, точно ветром. Конан отбросил их и метнулся вперед. Но наружу выскакивать не стал. Он остановился как раз между готовыми сомкнуться створками. И уперся предплечьями в толстые бронзовые торцы. Могучие мышцы вздулись в предельном напряжении на его спине и плечах...

Он мигом понял, что не совладает: у него были очень сильные руки, но тут требовалось нечто большее. Он не справился бы, даже не будь он измотан погоней. Быстро переменив положение, варвар уперся в одну надвигающуюся дверь спиной, а в другую – подошвами обутых в сандалии ног. Когда двери сошлись еще немного, Конан дотянулся и уперся ладонями.

Его неожиданное появление вызвало удивленные и испуганные восклицания. Вздох огромной толпы отдался в стенах входного чертога. Однако никто из жрецов не двинулся с места. У них не вызывало сомнения, что двери спустя считанные мгновения сомнут нахального святотатца, точно букашку, попавшую под сапог.

Они стояли и смотрели, как бронзовая кожа Конана постепенно багровеет от страшного напряжения. Узловатые канаты мышц на его торсе и бедрах готовы были прорвать кожу. Сухожилия чуть только не лопались. Ему уже пришлось согнуть руки и ноги, миновав самую выгодную позицию. Он теперь не смог бы выскочить, даже если бы и захотел. Он сражался с машиной насмерть, так же, как сражался бы с двуногим убийцей, – до последнего вздоха, до последней искры разума, до последнего напряжения воли...

Те, кто находился внутри пирамиды, первыми ощутили – что-то случилось! Для них все было облечено в звук: вот замедлился скрип блоков, вот утратил первоначальную частоту перестук храповиков... А потом и вовсе произошло чудо. Наступила тишина, и луч света, рассекавший пыльный полумрак, перестал суживаться.

К тому времени, когда толпа снаружи отозвалась на это чудо приглушенным гулом, к двери подоспели последние отставшие члены воровской шайки. За их спинами в тоннеле слышался приближающийся шум: это изрядно поредевшая стража отступала перед ненасытной толпой живых мертвецов. Беглецы в нерешительности остановились перед Вратами...

– Наружу... вашу мать!.. – прохрипел Конан сквозь стиснутые зубы. – Меня сейчас раздавит!..

Исайаб первым выскочил в щель – прополз на четвереньках под застывшим, как статуя, киммерийцем и оказался перед лицом изумленной толпы. За ним выбрался другой вор. Запыхавшийся Осгар протянул Зефрити волосатую руку. Та еще помедлила, охорашивая прическу и платье и пряча с глаз долой сокровища, которые утаила на себе. И только потом грациозно нырнула в дверь следом за своим нанимателем. За нею без дальнейших проволочек выкатился Азрафель.

Царевна Эфрит оказалась последней. Она и не пыталась протолкаться вперед, пользуясь задержкой, чтобы по возможности прикрыть наготу остатками рубашки, разорванной Нитокар, и стражницким плащом. Результат, пожалуй, только подчеркивал ее девичью прелесть. Она еще поправила сбившуюся набок драгоценную диадему: царевна должна была появиться перед народом в подобающем виде.

– Во имя Иштар, девочка, поторопись!.. – простонал Конан. Его лицо было сплошь залито потом, он уже видел, скосившись, смутные тени, выбегавшие из тоннеля. – Если нас не прихлопнет чертова дверь, значит, придушат вон те высохшие придурки...

– Потерпи, Конан, – отозвалась царевна. – Может статься, от того, как я буду выглядеть, зависит не меньше, чем от всей твоей мощи!

Проскользнув между замершими створками, она выпрямилась на глазах у громадной толпы и пошла вперед, к своим подданным, с безмятежным достоинством, ну никак не подходившим ни к ее лохмотьям, ни к общему положению дел. Люди тотчас узнали ее, и взволнованные разговоры сменились перешептыванием.

Убедившись, что царевне уже ничто не грозило, Конан совершил последнее усилие и все-таки вывернулся из щели. Прыжком отлетев прочь, он сразу вскочил, хотя, правду сказать, ноги у него ощутимо подламывались в коленках. Он пошел следом за Эфрит, очень стараясь не пошатнуться, несмотря на слабость и судороги, сводившие все тело. Когда за его спиной возобновился медленный рокот механизма дверей, он оглянулся посмотреть вместе со всеми. Он очень надеялся, что его дурнота не слишком бросалась в глаза.

В суживавшейся щели произошло еще какое-то движение. Наружу выпросталась рука, сжимавшая обломанный меч. Потом голова и туловище в серой рубашке. Это был офицер «посмертной» стражи, вынужденной отступать перед Детьми Ночи. Он вывалился наружу, шатаясь, ослепленный ярким солнечным светом. За офицером, скрежеща латами по бронзе, протиснулся в невозможно узкую щель один из воинов. Он тоже пошатывался, его одежда была пропитана кровью, он зажимал ладонью рану в плече. Конан различал еще движение в узкой щели, но наружу больше никто не совался, потому что створки сдвинулись почти вплотную...

...И наконец сомкнулись. Они сошлись с громоподобным, оглушительным звуком, и камни дрогнули у зрителей под ногами. Эхо долетело до городской стены и вернулось обратно.

Чудовищный звон, казалось, пробудил завороженно молчавших людей. Никто, впрочем, не кинулся вперед, ибо только передние ряды видели, что, собственно, стряслось, а жрецы и предводители покамест не отдали никаких распоряжений относительно беглецов. Когда отзвучал бронзовый лязг, множество голосов затянуло древнюю шемитскую погребальную песнь. Мощный хор звучал над широкой площадью, точно океанский прибой.

Мало кто видел, что высшее жречество, сопровождаемое своей стражей, двинулось вперед, чтобы, как того требовал случай, расспросить царевну и ее сотоварищей по побегу.

Конан наконец полностью пришел в себя и после полумрака гробницы, и в особенности после сверхчеловеческого подвига, который он только что совершил. Его глаза свыклись с ярким солнцем. И даже несмотря на явные опасности, по-прежнему грозившие ему со всех сторон, он не смог удержаться от благоговейного изумления при виде гигантской поющей толпы и передней грани пирамиды, вздымавшейся над ним, подобно горе.

Но вот что поразило его больше всего, так это необычность погоды. Небо, из глубин пирамиды казавшееся попросту ослепительным, на самом деле было плотно затянуто тяжелыми облаками. Казалось, небо хмурилось в тягостном размышлении, точно скорбя вместе с людьми об их усопшем правителе. Конан не первый день жил в Шеме, но подобного еще не видал... Хотя погодите-ка! Зрелище странного неба показалось ему удивительно знакомым!.. Но вот где?..

Конану сделалось не по себе, он повел плечами, словно пытаясь стряхнуть тягостное ощущение. Потом подошел к царевне и остальным. Он изо всех сил старался выглядеть совершенно уверенным в себе и сдержанно-грозным. Как ни громко звучал шемитский траурный гимн, киммериец явственно слышал гнев в голосах жрецов, задававших вопросы Эфрит. Та, надо отдать ей должное, стояла перед ними с царственно-кротким видом.

– Значит, вот как ты блюдешь божественную волю своего усопшего родителя? – спрашивал ее лысый жрец с лицом хорька. – Самовольно покинуть Царский Чертог!.. Да еще с помощью... этих! Какое невероятное пренебрежение долгом – и дочерним, и царским!..

– Уже не говоря о том, как это скажется на твоей душе, – раздался еще один церемонный голос.

Конан присмотрелся и узнал того самого высокого, пузатого жреца, что был в Царском Чертоге вместе с Нитокар. Теперь он стоял между двоими стражниками, вооруженными церемониальными алебардами в золотой насечке.

– Следует задаться вопросом: будучи должным образом похоронена и совершив затем побег из могилы, не отрезала ли ты себе пути к Последующей Жизни?..

– Я уже объясняла вам, ваши священства, и еще раз повторю: вдаваться сейчас в столь незначительные вопросы – значит не обращать никакого внимания на осквернение могилы моего отца, происходящее как раз в данный момент! – отвечала Эфрит, со спокойной гордостью взирая на допрашивающих. – Прямо у вас под ногами кишат выходцы из Преисподней, вызванные с помощью магии, дабы надсмеяться над вашим благочестивым рвением!

– А ты-то что здесь делаешь?!! – завизжал из-за спин жрецов пронзительный женский голос.

К ним быстрым шагом подходила царица Нитокар, и за ней следовали красавцы-носильщики. Нитокар покинула преддверие могилы, чтобы побыть со своими любимцами из числа придворных вельмож, но теперь возвратилась. И вид у нее был такой, что испугаться мог кто угодно.

– Твой побег из священной могилы изобличает твое неуважение к вере! Ты самым низменным образом привержена вещественным благам этого мира, тварь! За это ты заслуживаешь, самое меньшее, смертной казни!..

– Что вы все-таки скажете о чудовищах, которые как раз потрошат гробницу царя? – перебив ее, громко поинтересовался Конан. Он протолкался вперед, раздвинув своих друзей, уже начинавших помаленьку готовиться к последнему неравному бою. – Мы пришли предупредить вас о страшной угрозе. Хораспес – стигийский колдун, и он намерен всех нас погубить!

Жрецы потрясенно заахали, а царица хрипло расхохоталась:

– Не вижу никаких других осквернителей, кроме вас самих! И наказать вас за это следует без промедления! – Нитокар махнула рукой стражникам, многие десятки которых сдерживали любопытную толпу знати и простолюдинов. – А что касается каких-то там чудовищ...

– Там в самом деле чудовища! – прозвучал голос из-за спины киммерийца.

Это говорил спасшийся офицер стражи. Он шел к ним, поддерживая своего раненого подчиненного. Юноша был одет в такой же серый плащ, как и тот, что скрывал наготу царевны Эфрит, только его одежда была растерзана и сплошь в крови. Подведя раненого поближе, офицер поднял повыше край плаща. Все увидели, что на ткани еще висела отрубленная рука – высохшая, бесплотная, костлявая. Она кончалась обломком сплющенной кости – ее обрубили, смыкаясь, створки дверей. Тем не менее она еще сжимала серую ткань и никак не хотела ее отпускать. Офицер все-таки сбросил ее на камни. К ужасу зрителей, пальцы мертвой руки начали двигаться, словно лапки гигантского жука, перевернутого вверх тормашками...

– Ну что, убедились? – спросил Конан. – Колдовство Хораспеса пробудило всех мертвых, столетиями спавших в этой земле! Но пробудило не к доброй человеческой жизни! Он сделал их чудовищами, враждебными всему живому! По его приказу они подкопались к могиле царя Ибнизаба снизу, из древних подземелий!..

Остальные воры утвердительно закивали, но осторожно, чтобы не привлекать ненужного внимания к своим особам.

– Некромантия! Несомненно, это колдовское вызывание мертвых! – воскликнул один из жрецов. – Но как нам быть? Эти преступники возлагают страшное обвинение на самого советника Хораспеса! Где доказательства?

– Хорошо, тогда я вас спрошу: где он, ваш долбаный пророк? – со всей свирепостью насел на него Конан. – Лично я меньше часа назад видел его там, внизу! Во главе армии оживших мумий!..

– Придержи свой поганый язык, ты, изменник!.. – вновь завизжала Нитокар.

Она отчаянно пыталась завладеть вниманием жрецов и склонить их на свою сторону, но безуспешно. Они смотрели на руку, все еще шевелившуюся на камнях, и спорили между собой.

– Хораспес – спаситель нашей страны!.. – кричала она. – Всякий, кто вздумает его поносить, дорого заплатит за свою смелость!..

– ...Все это не имеет никакого значения, – твердо втолковывал ученому коллеге пузатый жрец. – Даже если в усыпальнице вправду совершается какое-то колдовство, – а на это очень похоже, – мы все равно ничего сделать не сумеем. Смертные не в силах войти. Пирамида заперта до скончания Вечности...

Его расслышали многие, потому что как раз в это время стало тихо: все повернулись в сторону гигантских сомкнутых дверей гробницы. Все споры затихли, прекратилось и пение. Толпа, начавшая уже беспокоиться, погрузилась в молчание.

Эта необычная настороженность была вызвана неким звуком, который спустя время повторился. Где-то далеко раздался металлический удар. Потом послышался скрежет, как будто заработал тяжеловесный, медлительный механизм. И наконец заскрипели, застонали сами громадные двери, медленно и неохотно поворачивавшиеся в петлях.

Толпа встревоженно шевельнулась, но продолжала смотреть, стоя под низким небом, затянутым тяжелыми рваными облаками. Тут до Конана наконец дошло, что все это было подозрительно похоже на заключительное видение, которое пророк показывал когда-то на пиру в движущихся картинках. Он узнал и глухой медный свет, льющийся с неба, и скрежет растворяющихся Врат. Потрясенные абеддрахцы застыли на месте, наблюдая за тем, как медленно распахивались бронзовые створки. Потом раздались вопли ужаса и народ, затаптывая друг дружку, ринулся прочь. Из разверстой гробницы на них орда за ордой двинулись воскресшие мертвецы.

«День, Который Грядет» наступил неожиданно и неотвратимо...

Глава восемнадцатая Империя ночи

При виде отверзающихся Врат жители Абеддраха ужаснулись. Люди нисколько не сомневались, что в самом деле началось светопреставление. Страшное слово джазарат витало над толпой, шурша, точно рой налетающей саранчи. Хмурое, нависшее небо и траурное убранство, развешанное повсюду, только добавляли ужаса.

Абеддрахцы были традиционно крепки в вере и хорошо знали долгую и богатую историю своей родины. Но тот кошмар, что извергали раскрывшиеся Врата пирамиды, не оставлял от древней славы камня на камне, превращая ее в страшный и отвратительный фарс. Облики и одежды из прошлого, все то, что они любили и знали по древним изображениям и сказаниям старины, – все это внезапно ринулось на них в образе полусгнивших, безжалостных, неупокоенных мертвецов. Цари, герои и чьи-то собственные предки составляли ряды загробного войска. Вместо того чтобы вознестись к славе Последующей Жизни, прадеды готовились занести ржавые мечи над своими правнуками. Мертвое войско изливалось из недр усыпальницы с потрясающей быстротой. Испуганная толпа отступала перед ними, люди сбивали друг друга с ног в тесноте.

Могильные воры и царевна Эфрит избежали первого сокрушительного натиска Детей Ночи. В основном благодаря Конану: пока потрясенный народ разинув рот глазел на Врата, киммериец, понимая, что сейчас будет, быстренько оттащил своих друзей в сторону. Поэтому боевые колесницы, вылетевшие из мрачного провала, прогрохотали мимо. Воины-скелеты настегивали залитых пеной, сходящих с ума лошадей. Колесницы подминали и стражников, и жрецов, но на тех, кто успевал отскочить прочь, возничие не оборачивались.

Последовавшие за колесницами передовые отряды пехоты быстро заняли большую часть террасы. Плотное кольцо иссохших тел, ощетинившихся всевозможным древним оружием, окружило царицу Нитокар. Выстроившись фалангой, мертвецы зашагали вперед, сметая с крыльца всех, кто на нем еще оставался, и рубя каждого, кто пытался оказывать сопротивление.

Тем не менее, когда ошалевшая толпа качнулась назад, Конан и его товарищи увидели путь к спасению. Колесницы буквально выкосили толпу перед входом в гробницу и разъезжали туда-сюда, обращая весьма мало внимания на смертных, в чьи тела время от времени впивались острые лезвия, вращавшиеся на колесах. Немногие из абеддрахцев пришли на похороны вооруженными, но и тех навалившийся ужас лишил воли к сопротивлению. По углам и у выходов с площади, там, где людской прибой бушевал, точно море в отлив, больше людей погибло затоптанными, чем от рук мертвецов.

Даже дворцовая стража и вооруженные жрецы от ужаса опустили руки и оказались совершенно не способны к толковому сопротивлению. Конан устроился в узком месте с краю террасы, справедливо полагая, что здесь отбиваться будет легче, чем на открытой площадке. Но с ним остались только Исайаб, Азрафель и несколько выживших стражей ворот. Остальные сбежали, нисколько не стыдясь собственной трусости.

Конан посмотрел на своих немногочисленных соратников и подумал, что они, должно быть, все-таки прикроют его с боков. Занеся меч, он для пробы ударил им по краю щита какого-то облаченного в шлем и кольчугу выходца из давно прошедших времен. Позеленевший металл оковки легко разлетелся. Но рука, державшая щит, отнюдь не ослабела от болезненного удара, как непременно случилось бы, принадлежи она живому человеку. Наоборот! Воин-мумия ловко отвел щит, подцепив им и застрявший Конанов меч, и в лицо киммерийцу понесся боевой топор, зажатый в костяном кулаке. Конан отскочил, одновременно выдергивая меч, и увернулся, уходя от нанесенного наотмашь удара секиры. А потом ударил сам – ударил с невероятной быстротой, порожденной яростью и отвращением. Его меч пришелся немного пониже золоченого шлема, как раз туда, где он соединялся с наплечниками лат. Шлем свалился на камни и покатился прочь, внутри него со стуком болтался почти оголенный череп. Безголовое тело продолжало драться дальше, вслепую нанося удар за ударом и круша своих же мертвых товарищей. Конан мимолетно задумался, не «добить» ли его, и решил, что не следует. Пускай себе рубит.

Вооруженный жрец, сражавшийся подле него, как раз проткнул копьем высохшую, облаченную в тряпье стигийскую мумию. Наконечник, нисколько не испачканный кровью, вышел между бесплотных лопаток, но мумия не остановилась. Она зашагала вперед, скользя по древку копья, добралась до пораженного жреца и воткнула ему в горло кинжал.

Хрипло ругаясь, Конан одним ударом разнес хрупкий череп загробного убийцы, потом подрубил ноги еще одному. После чего... повернулся и дал тягу вместе со своими немногочисленными соратниками. Уж слишком неравен был бой. Последний взгляд, брошенный назад, позволил ему увидеть на пороге усыпальницы Хораспеса в белых одеждах. Пророк шагал среди своих неупокоенных воинов, отдавая приказания войскам.

– Псы Крома!.. – выругался Конан, наконец разыскав своих воров посреди толпы, отступившей туда, куда еще не добрались колесницы. – Видели вы когда-нибудь нечто похожее? Переколошматить эту сволочь будет не легче, чем искрошить в щепки дубовый лес!..

– А нам-то что, в конце концов, за дело? Чего ради с ними драться?.. – недоуменно спросил Осгар, укрывавший в могучих объятиях напуганную Зефрити. – Сокровища, верно, уплыли у нас из рук, но шкуры пока еще на плечах, и на том спасибо! Можно удрать, коли еще не поздно...

Конан ответил ему презрительным взглядом:

– И бросить здешний народ тухлым жмурикам на расправу?.. А куда, кстати, ты собрался? На север?

– Сам беги на север, если охота, – сказал Осгар. – Что до меня... Абеддрах и раньше не так уж редко видел перевороты, и мы с моей гостиницей их как-то переживали. Кому охота, пускай дерется за власть, а разумному деловому человеку, знающему свое место, ввязываться ни к чему...

Конан не поверил собственным ушам:

– Так ты намерен остаться тут и вести дела при правлении Хораспеса, как будто ничего не случилось?..

Осгар только отмахнулся:

– На чем бы ни была основана власть так называемого пророка, уверяю тебя, его царству будут всяко необходимы послы, торговля, пошлины и так далее. А значит, и мне найдется тепленькое местечко. Я – не то что ты, киммериец. Я и без войны и подвигов могу неплохо прожить. Мне так даже и лучше.

Конан шагнул поближе к нему.

– Дурак ты! – прохрипел он на ухо ваниру. – Да этот сумасшедший колдун намерен истребить все живое – и людей, и зверье! Он хочет навсегда погасить свет и установить Империю Ночи!..

Осгар нахмурился, на всякий случай не давая Конану схватить себя за руку.

– Если уж на то пошло, кое-какие делишки, я бы даже сказал, самые выгодные, лучше обделывать по ночам... Учти, я не имею в виду ограбление могил, которое у меня уже вот где сидит! Чтобы я еще хоть раз с тобой увязался!.. Вот что, киммериец, катись колбасой куда хочешь, а нас оставь жить так, как нам по душе!..

И в это время...

– СЛУШАЙ МЕНЯ, НАРОД АБЕДДРАХА!

Голос, неожиданно прозвучавший из-за спины Конана, как бы вмешался в его спор с Осгаром. Он был так громок, что моментально заглушил все остальные разговоры на площади. Все глаза обратились ко входу в усыпальницу, где виднелась облаченная в белые ризы фигура Хораспеса.

– СЛУШАЙТЕ МЕНЯ, ПОДДАННЫЕ!

Пророк обращался к толпе, стоя под сводами Врат. Его голос отдавался эхом и гремел, разносясь над площадью. Конан прислушался и решил, что никакие человеческие легкие не могли порождать звук такой силы. Наверняка колдун не просто поднес руки ко рту, но и пустил в ход какую-нибудь бесовщину. То-то его голос звучал неестественно, не по-человечески, скорее так, как если бы какое-то огромное чудовище выговаривало людские слова.

– ВАМ НЕЧЕГО БОЯТЬСЯ, – продолжал оглушительный Голос. – Я БУДУПРИКАЗЫВАТЬ ВАМ ОТ ИМЕНИ ВАШЕЙ ЦАРИЦЫ. – И он указал людям на Нитокар, которая махала им рукой с возвышения несколько пониже того, на котором стоял он сам. – ЕСЛИ ВЫ СТАНЕТЕ ПОВИНОВАТЬСЯ МНЕ, ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. НО ТОТ, КТО ОКАЖЕТ СОПРОТИВЛЕНИЕ, БУДЕТ УБИТ! – Он сделал паузу, опустил руки и что-то неслышно спросил у Нитокар. Ее Величество ответила, пророк снова поднес руки ко рту, и на толпу опять обрушился Голос: – СЕЙЧАС ЦАРИЦА НИТОКАР ПРОСЛЕДУЕТ ВО ДВОРЕЦ, ЧТОБЫ ЗАНЯТЬ ТРОН. ОТКРОЙТЕ ДЛЯ НЕЕ ГОРОДСКИЕ ВОРОТА!

Громоподобный Голос умолк, Хораспес сошел с возвышения и стал невидим. Хотел он на самом деле успокоить толпу или не хотел, но на деле вышло так, что он только перепугал народ еще больше. Все опять пришло в полное смятение, и людской водоворот разлучил могильных воров. Множество людей, стиснутых в огромной толпе, одновременно хотело удрать с площади. А когда Дети Ночи снова качнулись вперед, даже те, кто успел очнуться от первоначальной паники, снова превратились в бестолково мечущееся стадо. Конан остался один в море крутящихся, толкающихся, орущих коричневых тел.

Вот когда его рост и огромная сила сослужили ему хорошую службу, позволив выбиться из отчаянной толчеи! Он все-таки добрался до группы дворцовых стражников, занявших оборонительную позицию на возвышении у городских ворот. Внутри их строя царевна Эфрит держала совет с уцелевшими офицерами и священством. В сторонке, маленький на фоне взрослых воинов, мрачно стоял сын Нитокар – Иблис. Когда Конан подобрался достаточно близко, он разглядел одну важную вещь: отправляясь исполнять и раздавать приказания, сановники и военные низко, почтительно кланялись Эфрит.

Достигнув частокола склоненных копий, Конан, опять-таки благодаря высокому росту, легко попался на глаза царевне. Она хлопнула в ладоши, приказывая стражникам расступиться и пропустить его внутрь. Подойдя к ней, стоявшей между двумя здоровенными воинами в кольчугах, Конан заново убедился, что перед лицом страшной угрозы девочка и не думала впадать в растерянность. Она держалась, как подобает настоящей правительнице.

Она тепло приветствовала его и сразу ухватила его руку своими двумя.

– Ох, Конан! Ты видишь, что делается? Хораспес все-таки зашел слишком далеко! Жрецы и предводители войска поклялись, что остановят его. Его – и Нитокар! Они собрались поддерживать меня, как законную наследницу трона!

– Ну и отлично, маленькая! – Конан хотел было дружески обнять царевну за плечи, но вовремя заметил, как неодобрительно нахмурились вновь назначенные телохранители Эфрит, и передумал. Незачем связываться. – В любом случае не обольщайся и будь осторожна, – сказал он царевне. – Ты лучше меня знаешь, что верность придворных дешево продается... – И он покосился на Иблиса. Пухлолицый мальчишка был бледен и не отводил от них пристального взгляда. – А этот-то что тут делает? Это ведь щенок Нитокар, верно?

– Да, это мой единокровный брат, – ответила Эфрит. – Толпа разлучила его с царицей, когда все бежали прочь от Врат. Вельможи хотят использовать его против нее как заложника.

– Заложник, беглец или подсыл – как бы то ни было, следи за ним в оба, – тихо посоветовал Конан. – Он, конечно, еще соплив, но, по-моему, успел уже порядочно набраться от маменьки. И вот еще что. Насколько я понял, мертвяков будет трудновато одолеть в открытом бою. По крайней мере, пока Хораспес помогает им своими заклятиями! Так что на легкую победу нам рассчитывать нечего!

Эфрит кивнула. Вид у нее был встревоженный.

– Наша основная надежда – городская стена, – сказала она. – Верные войска уже посланы туда и занимают позиции. Но нам понадобится и помощь народа... – И царевна вновь ухватила Конана за руку. – Если бы ты мог склонить на нашу сторону своих друзей!.. Или уговорил драться хоть сколько-то жителей! Это многое изменило бы! Впрочем, ты один раз уже спас мне жизнь, я и за это никогда не смогу тебя должным образом отблагодарить... – Она покраснела и опустила глаза, не выпуская его руки из своей.

– Ладно, сделаю что смогу, – проворчал киммериец, легонько сжал ее руку, потом выпустил. – Во имя Крома, девочка, я на твоей стороне, а Хораспес – слишком опасный враг, чтобы от него бегать. Только, к сожалению, не возьмусь обещать, что кто-то из моих, с позволения сказать, друзей за нами последует!

Они попрощались, и Эфрит, не тратя времени попусту, ушла прочь во главе маленького отряда, чтобы обратиться к подданным с вершины городской стены. Она горделиво шагала среди перешедших на ее сторону вельмож, окруженная верной охраной. И надо сказать, что ушла она весьма вовремя. Войско Хораспеса перестроилось и снова взялось разгонять толпу.

Что творилось на площади, невозможно передать никакими словами. Толпа насчитывала несколько десятков тысяч человек, а выходов было раз-два и обчелся. Ко всему прочему стража, верная Эфрит, назло приказу Хораспеса уже замыкала западные городские ворота. Деревянные мосты через каналы один за другим рушились под тяжестью бегущих человеческих множеств, а дорогу, проходившую вдоль городских стен, плотно занимали войска...

Хораспес только что говорил о мире и о том, что проявившие покорность могли ничего более для себя не опасаться. Тем не менее его боевые колесницы и пешие воины продолжали методично очищать площадь, убивая всех, кто попадался навстречу. Самый вид его воинства отнюдь не способствовал тому, чтобы кого-нибудь успокаивать. Даже наиболее человекообразные любого могли до смерти напугать своими застывшими лицами трупов, а что говорить о наполовину разложившихся или вовсе частично скроенных из звериных тел! Тех, кого они убивали, без промедления тащили внутрь пирамиды. В толпе уже ходил слух о том, что там их быстренько обряжали как мумии, затем возвращали к жизни – и отправляли обратно на площадь, но уже затем, чтобы сражаться и убивать на стороне пророка...

Мужчины, женщины, дети в страхе карабкались на берега каналов, жались к подножию городской стены или пытались забраться на каменную ограду некрополя. Те, кому было недоступно даже и такое жиденькое укрытие, по-прежнему крутились на открытой площадке, бросаясь из стороны в сторону, смотря по тому, какой очередной дикий слух рождался в воспаленных умах. Мечи нападавших и копыта безумных коней уносили все новые жизни. Иные впали в буйное помешательство, иные, наоборот, затихли в полном отупении и безразличии, – куда, в самом деле, деваться, коли уж наступило светопреставление?..

Первоначально на площадь были вывезены тележки со всевозможным угощением для гостей похорон. Их, конечно, давно опрокинули, а лакомства – растоптали. Тех, кто еще сохранял более-менее здравый рассудок, начинал мучить голод, потому что дело шло к сумеркам. Набрякшее небо понемногу меркло, и зловещая сцена приобретала все большее сходство с тем кошмаром, о котором когда-то пророчествовал Хораспес...

Бродя без особенной цели, Конан наткнулся на кое-кого из шемитов, с которыми он успел познакомиться, пока работал на строительстве пирамиды. Эти люди, одичавшие от ярости и отчаяния, сбились в плотную стаю, чтобы не погибнуть поодиночке. Переговорив с ними, Конан дал дельный совет, и они раздобыли подобие оружия, разгромив повозку с инструментами. Потом киммериец повел их на перехват одной из вражеских колесниц.

Это было крепкое, надежное сооружение, только сегодня торжественно завезенное в пирамиду; строили его в расчете на Вечность. Скакуны тоже были что надо, породистые и дорогие. Однако они были уже загнаны беспощадными наездниками и чуть не падали в упряжи. Когда колесница мчалась мимо, новые товарищи Конана умудрились заклинить ломиком одно из колес, и боевая повозка, протащившись юзом, остановилась. Шемиты налетели со всех сторон, вскочили на колесницу и, действуя лопатами и топорами, разнесли в клочья стигийца-возницу и его песьеголового спутника. Толпа, видевшая это с берега канала, приветствовала успешную вылазку громкими криками.

Это не прошло незамеченным, и очень скоро на них устремился новый отряд выходцев из могил. Конан с друзьями приготовились давать отпор. К тому времени на свет Божий выползли из подземелий наихудшие из мумии – древние, ветхие, чуть не разваливающиеся на ходу. Многие были скомпонованы из человеческих и звериных членов так, что казалось – над ними потрудился сумасшедший художник. Киммериец нутром почувствовал, как дрогнули его люди, выстроенные в жалкую линию. Последняя степень ужаса наступила, когда один из шемитов признал в самой, так сказать, свежей мумии, двигавшейся им навстречу... своего младшего брата. Этот брат входил в избранную посмертную стражу и был все еще одет в безукоризненные погребальные одеяния. Старший брат не выдержал и с безумными криками устремился прочь...

Остальные разом утратили боевой дух. Когда сразу двое пали под ржавыми мечами и терзающими когтями мертвецов, Конан скомандовал отступление. По счастью, древние мумии не могли угнаться за живыми людьми. Беглецам удалось прорваться на другую сторону площади и там снова принять боевой порядок.

Дело, таким образом, кончилось отнюдь не победой, но успешный захват колесницы подал шемитам, притулившимся возле стены, отличный пример. Оказывается, с Детьми Ночи все же можно было справляться. К людям Конана стали примыкать другие, начали появляться и новые самостоятельные отряды. Многие уже слышали страстную речь, произнесенную царевной Эфрит с городских ворот, а говорила она о необходимости сопротивления воинству Хораспеса. Нашлись, конечно, и такие, кто заявил о непреходящей верности царице Нитокар. Распря между двумя партиями опять же была вовсе не на руку пророку.

Между тем Хораспес явно поставил себе очередной целью захват западных ворот. Вскоре его войска устремились туда кратчайшим путем, по прямой от гробницы. Они шли плотным, сомкнутым строем, рассекая площадь надвое. Конан ни на миг не забывал, что его противник был искушен в колдовстве. Помнил он и о том, что надвигавшаяся ночь сулила своим Детям еще большие преимущества. Он предоставил своим шемитам совершать вылазки под водительством вновь избранных вожаков, а сам попробовал разузнать, что именно замышляли полководцы Хораспеса. И вышло так, что он натолкнулся на Осгара, Исайаба и Зефрити.

Они были сплошь покрыты пылью и едва держались на ногах от усталости. Им, как и многим другим, так и не удалось выбраться с площади. Исайаб рад был присоединиться к Конану. Даже осунувшийся Осгар держался без прежнего высокомерия.

– Значит, ты думаешь, что правление Хораспеса грозит городу гибелью... – задумчиво проговорил ванир, глядя, как неупокоенное воинство расправляется с кричащими, плачущими людьми, не успевшими увернуться с дороги.

Конан мрачно кивнул в ответ:

– Видишь, как хорошо служат ему его жмурики? Так зачем себя утруждать, связываясь с живыми рабами?

Зефрити цеплялась за Осгара, испуганно следя за зловещими передвижениями мертвого войска.

– Ужас, ужас!.. – всхлипывала девушка. – Это напоминает мне мою родину, Стигию... Только хуже, в тысячу раз хуже!..

– Да уж, веселого мало, – в свой черед кивнул Осгар. – Если Хораспес влезет на трон, это вправду может скверно отразиться на деловой жизни...

Конан посмотрел ему в глаза:

– Ну так помоги мне разделаться с ним!.. Царевна пообещала нам свою поддержку. Не хочешь же ты упустить такой шанс расцвести и возвыситься, если она победит?

– М-да... а что, пожалуй, в самом деле пришла пора переметнуться на другую сторону, – сказал расчетливый ванир.

Конан улыбнулся, хотя улыбка больше напоминала волчий оскал. И, дотянувшись поверх головы Зефрити, хлопнул Осгара по плечу:

– Давно бы так!.. А где Азрафель? Жив, надеюсь?

– Жив, – ответила Зефрити. – Я его видела. Некоторое время назад он куда-то свалил, крича, что придумал во-о-от такой план угрохать Хораспеса, а заодно все его войско...

– Ну и парень! – сказал Конан. – Кипучая башка. Я-то считал его безобидным, пока он не ухайдакал царя Ибнизаба!.. Боюсь только, дела нынче такие, что одной страсти для победы не хватит...

Войска уже развертывались для боя перед воротами, когда к киммерийцу подлетел запыхавшийся юный шемит.

– Конан! Меня прислал мой дядя Эзра! Хораспес сам двинулся вперед!.. Он идет сюда пешком, окруженный целой фалангой мумий...

Конан задумчиво кивнул.

– Так-так, – сказал он. – Значит, его магия оттуда до ворот дотянуться не может. Я-то считал, он дождется темноты, когда у его дохляков будут все преимущества! А он... ну что ж, нам так даже и лучше! – И киммериец повернулся к Осгару с Исайабом. – Я могу бросить на него с фланга несколько сотен осатаневших шемитов, но этой лавине, чтобы прорваться, нужно хорошее острие. Я хочу, чтобы вы оба пошли со мной!

Осгар мгновение подумал, потом встретился глазами с киммерийцем:

– Добро! Я с тобой. Клянусь Митрой, чтобы мы на пару да не справились с каким-то там откормленным чернокнижником!.. Но вот Исайаб пускай останется с Зефрити и позаботится о ней. Ад вырвался на землю! Кто знает, чем еще кончится эта ночь!..

Конан посмотрел на Исайаба и танцовщицу и увидел, что они не возражали. И он крепко сжал руку Осгара:

– Значит, вдвоем! Смерть Хораспесу! И новая, уже окончательная смерть – всем, кто вернулся из могил и служит ему!..

Глава девятнадцатая Грядет мертвый царь

Когда прошел слух о решительном бое, у городских ворот собралось множество самых отчаянных и упрямых шемитов, как мужчин, так и женщин. Конан трудился не покладая рук – назначал предводителей, уговаривался насчет сигнала к атаке. Еще он старался заглянуть в глаза каждому воину, пытаясь одним взглядом передать ему (или ей) все то, что полагается приобретать многими годами воинского учения. Он сам понимал, что таким образом мог сделать немногое, разве только воодушевить. Оставалось надеяться, что благодать Богов пребывала на их стороне...

Осгар тоже ходил среди воинов, и его в городе знали, конечно, лучше, чем киммерийца. Видя ванира рядом с собой, мужчины и женщины принимались размахивать неизвестно как раздобытыми мечами и иным попавшим в руки оружием и улыбались, изо всех сил пытаясь храбриться.

На них уже надвигался латный кулак вражеских войск, внутри которого, как говорили, шел сам Хораспес, и вскоре Конан предал всем приказ, призывая к тишине. Сам он забрался на опрокинутую повозку, чтобы лучше видеть.

Мертвое войско стояло в две линии, протянувшиеся от усыпальницы к городским воротам. По обе стороны оставался широкий промежуток, куда живые боялись соваться. Хораспес действительно шел по внутреннему коридору, окруженный тройной стеной тяжеловооруженных неупокоенных воинов. Царицы Нитокар при нем не было видно. Соглядатай уже донес киммерийцу, что она осталась командовать войсками возле пирамиды, чья темная вершина казалась еще более зловещей на фоне сумеречного неба.

На городской стене, напротив, в преддверии ночи уже зажглись факелы. Защитники города стояли на бастионах, причем гуще всего – над закрытыми и запертыми воротами. Конан со своего места мог разглядеть вершину башни, с которой смотрела Эфрит, окруженная высшими сановниками. Внизу, чуть не прямо под ними, в полном виду ворот стояли передовые посты Детей Ночи. До них можно было докинуть копье, но они не обращали на опасность никакого внимания. Как выразился Хораспес, один раз они уже претерпели «маленькое неудобство, именуемое смертью», и теперь им не было особого дела до оружия смертных.

Все это Конану очень не нравилось. Он не сомневался: если Хораспес сумеет подобраться вплотную к воротам, он сможет и отворить их при помощи каких-нибудь магических штучек... либо пустит в ход военную хитрость. Или опять всем зубы заговорит. Если это случится, защитники Абеддраха неминуемо будут разбиты, а город – погибнет. Предотвратить это могла только быстрая и неожиданная атака.

Именно такую он и собирался в скором времени предпринять.

Между тем толпа, оттесненная на окраины площади, плакала и причитала. Тем, у кого не хватило сил или мужества взять в руки оружие, только и оставалось, что ждать ночи и исхода осады. Однако даже и там далеко не все опустили руки, примиряясь с судьбой. Облака на западе багровели закатом, и Конан видел, как по берегам каналов деловито суетились рабочие. У кого-то мелькало в руках оружие, у других – инструменты. Что они там делали? Пытались навести временную переправу? Строили плоты?..

В любом случае Конану некогда было особо к ним присматриваться. Отряд Хораспеса оказался почти прямо перед ним, и киммериец приготовился дать сигнал к нападению. Шемиты смотрели на него со всех сторон, одни – с мрачной решимостью, другие – с отвагой отчаяния. Видно было, что каждый готовился вложить последнюю надежду в один яростный рывок. Осгар озирался кругом, и на его мясистой физиономии явственно читалось сомнение. Но вокруг было слишком много действительно крутых ребят, чтобы идти теперь на попятный. Конан опустил руку на черен меча, готовясь подать сигнал...

Двигавшийся вперед отряд Детей Ночи неожиданно остановился, чуть-чуть не дойдя до того места, где Конан собирался их атаковать. Мертвецы, шагавшие по краям, начали расходиться в стороны, а те, что находились посередине, взялись за края большого щита, повернутого горизонтально, и Хораспес взошел на этот щит. Расшитый золотом край белого одеяния плескался на ветру у лодыжек. Стражники подняли щит до уровня плеч, так что пророк оказался над головами толпы. Он отдал легкий поклон в сторону городских ворот и снова приложил руки ко рту. Опять зазвучал оглушительный Голос, причем с такой силой, что у Конана застучали зубы.

– ЛЮДИ АБЕДДРАХА! БЛИЗИТСЯ ВАШЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ!

Беспомощная толпа ответила криком и плачем: радостная весть, провозглашенная Хораспесом, чуть не заставила землю растрескаться у них под ногами. На городской стене потрясенно молчали. Та часть толпы, что составляла войско Конана, замерла в напряженном ожидании. Люди поглядывали то на Конана, то на пророка. Они ждали сигнала, а по барабанным перепонкам, точно кузнечные молоты, бил Голос.

– ДА НЕ УСОМНИТЕСЬ В НЕПРЕХОДЯЩЕЙ МИЛОСТИ ЭЛЛАЭЛЯ, О ШЕМИТЫ! НАСТАЛ ДЕНЬ ВЕЛИКОЙ СЛАВЫ! Я ВОЗВРАЩАЮ ВАМ ТОГО, РАДИ КОТОРОГО ВЫ ВСЕ ЗДЕСЬ СОБРАЛИСЬ! ТОГО, КОГО ВЫ ЛЮБИТЕ БОЛЬШЕ САМОЙ ЖИЗНИ!

Едва только отгремели последние слова, как пророк снова указал рукой в сторону великой могилы, и люди увидели: у подножия пирамиды что-то начало происходить. Там в самом деле строился новый отряд войска. Посередине виднелось возвышение – а может быть, носилки, – в которых возлежало нечто большое, бесформенное, бледное! Даже в меркнущем свете дня никакой ошибки быть не могло...

– АБЕДДРАХЦЫ! К ВАМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ЦАРЬ ИБНИЗАБ! ОТКРОЙТЕ СВОЕМУ ЦАРЮ ГОРОДСКИЕ ВОРОТА!

Толпа отреагировала бурно, но неодинаково. С вершины стены раздались изумленные крики. Часть стражников кинулась выполнять распоряжение, другие бросились наперерез. На бастионах творилось нечто неописуемое. Толпа внизу заходилась от ужаса и надежды.

Вновь подобно трубе прозвучал Голос пророка:

– ВЫЙДИТЕ ВПЕРЕД, ЗНАТНЫЕ, И ПРИВЕТСТВУЙТЕ СВОЕГО ЦАРЯ! ПУСТЬ ЕГО ДЕТИ ПОДОЙДУТ ПОКЛОНИТЬСЯ ОТЦУ!

Услышав такое, Конан содрогнулся. Значит, пророку потребовались заложники, в том числе Эфрит!.. Киммерийцу некогда было гадать, как еще воспримут шемиты требования пророка, равно как и воскрешение своего царя. Он твердо знал одно: дальнейшее промедление с атакой было смерти подобно! Он выхватил меч и взмахнул им над головой:

– Вперед, псы! За Шем!.. Долой колдуна!..

После оглушительного Голоса, которым вещал пророк, собственный крик показался ему жалким комариным писком. Тем не менее десятки глоток тотчас подхватили его. Люди отбрасывали последние сомнения и срывались с мест. Ревущей волной они пронеслись через открытую площадку и схлестнулись с неупокое иными.

– За Шем!.. За Шем!..

Началась беспощадная схватка. Что такое «отступление», древние мумии не имели никакого понятия. Они рубились и отбивались, не отходя назад ни на шаг. Их валили и раздирали на части, но они даже не думали перестроиться или сомкнуть ряды. Шемиты колошматили их дубинками, рубили мечами и рабочими топорами, валили наземь. Иных, наоборот, отрывали от земли, и дюжины вцепившихся рук тотчас оставляли от мумий мелкие клочья. Линия сражения вскоре превратилась во множество отдельных водоворотов: окружив одного или нескольких мертвых, живые мстили им за надругательство над жизнью и смертью. Горожане видели их успех, и в маленькое войско Конана, преодолевая страх, вливалось все больше народу.

Но обольщаться не следовало. Им удалось разметать лишь первую линию обороны стражников Хораспеса. За их спинами ждали свежие и лучше вооруженные выходцы из могил. Это были большей частью умершие аристократы из славного и богатого прошлого Абеддраха. Они были облачены в дорогие, красивые и весьма надежные латы, составлявшие когда-то их погребальное убранство. И отличались они от живых в основном неживой бледностью кожи да ярким гримом, которым покрывали лица умерших. Между ними виднелось несколько красивых, безупречно сложенных юношей, совсем недавно покинувших жизнь. Некоторые из их числа принадлежали к тем самым посмертным избранным стражам. Только сегодня их убили внутри пирамиды и подвергли тела спешному бальзамированию. Они вышли навстречу живым плотно сомкнутым строем, орудуя мечами с опустошительным искусством и нарушая стремительность их атаки.

Конан и Осгар были готовы как раз к такому случаю: теперь настал их черед. Ни один защитник Хораспеса, и даже двое сразу, не могли противостоять этой паре северных великанов, когда те действовали сообща.

Первым, с кем они сшиблись, был пышнобородый вельможа из какого-то минувшего века. Его лицо было бледно, точно акулье брюхо. Удар Осгара рассек на нем покрытый рубинами головной венец и череп под ним. Конанов меч отшвырнул в сторону украшенный самоцветами клинок и проткнул насквозь его обладателя, перерубив позвоночник. Когда Конан рывком высвободил меч, мумия невозможным образом перегнулась назад. Потом сложилась пополам, кровоточа песком из вспоротого живота, и наконец рухнула наземь, и сотни ног тотчас растоптали ее на камнях.

Следующим перед ними предстал юный офицер из числа кладбищенской стражи. Красивый парень – вот только выглядел он так, как всегда выглядят утопленники. Он, похоже, был из числа тех, кто утопился по собственной воле, желая последовать в Мир Иной за царем Ибнизабом. Мертвец занес кривой меч, уже замаранный человеческой кровью, и вознамерился ударить им Осгара. Мечи северян одновременно обрушились на его клинок и разнесли его вдребезги. Последующие удары отсекли руки, еще пытавшиеся замахнуться рукоятью. Выходец из могилы повернулся и, шатаясь, побрел прочь. Его глаза лезли из орбит, рот раскрывался в беззвучном вопле.

– ПОДДАННЫЕ! ГРЯДЕТ ВАШ ЦАРЬ! – вещал Хораспес, не обращая никакого внимания на столпотворение прямо у себя под ногами. – СКОРЕЕ ОТВОРИТЕ ВОРОТА И ПРИГОТОВЬТЕСЬ К ТОРЖЕСТВЕННОЙ ВСТРЕЧЕ!

Конан про себя полагал, что знать все же вряд ли послушается приказа пророка, но необходимо было спешить. Он рассек пополам тощего воина-жреца, размахивавшего топором. Осгар расправился с дюжим храмовым стражником...

И вот двое северян прорвались сквозь плотную линию обороны и оказались в гуще Детей Ночи; к сожалению, некому было последовать за ними в прорыв. Некоторое время они ожесточенно крушили направо и налево, рубя шеи и поджилки мумиям, среди которых очутились. Конан перерубил колено какому-то толстопузому бывшему придворному, еще не успевшему засохнуть в могиле. Тело завалилось со всплеском, и Конан, к своему изумлению, неожиданно обнаружил, что стоит по щиколотку в воде.

Вода плескалась повсюду! Она наступала пенящимся приливом, кое-где уже плавали обломки мумий. Среди сплошного гама сражения послышались возбужденные крики:

– Они разобрали дамбы!.. Отец Стикс спешит нам на помощь!..

Поняв наконец, чем занимались вдалеке рабочие, Конан обернулся через плечо. Там, еще видимый на фоне пунцового неба, согласно трудился народ. Мелькали черпаки, лихорадочно сновали лопаты. Даже сквозь рев и грохот сражения издалека были слышны крики восторга. Дети Реки сражались с Детьми Ночи, используя против них силу, с которой были знакомы накоротке.

Вот молодцы!.. Конан даже пожалел, что не сам додумался до такого блестящего плана. Хотя, правду сказать, этот план грозил им всем немедленным потоплением. Вода уже поднималась по икрам ног. Конан вброд добрался к Осгару, который как раз рубил вооруженную руку поверженной мумии.

– Крестьяне открыли шлюзы! – пропыхтел он ваниру в ухо. – Скоро река затопит все кладбище и смоет жмуриков!

– Во имя Митры!.. Так вот о чем задвигал Азрафель!.. – изумленно огляделся Осгар. – Парнишка, похоже, нашел таких же сумасшедших себе в компанию...

Конан лишь усмехнулся. Все правильно: Азрафель происходил из семьи земледельцев, и люди Ибнизаба утопили его отца. Однако рассуждать о смекалке юного шемита ему было некогда.

– Теперь займемся Хораспесом, – вполголоса сказал он Осгару. – Только не подходи к нему близко и смотри в оба! Он способен на лету расплавить металл, а его прикосновение несет смерть!

Он уже видел (насколько вообще можно было что-либо рассмотреть в сгущавшихся сумерках), что в общем сражении наступил перелом и достойное сопротивление оказывали лишь те Дети Ночи, которые стояли рядом с самим Хораспесом. Все они были богато разубраны и увенчаны коронами. Пророка окружали прежние цари Абеддраха. Их ногти и седые волосы неимоверно выросли в течение прошедших столетий. Двое мертвых царей все еще держали Хораспеса на щите, поднятом до уровня пояса. Остальные рубились с шемитами.

Сам Хораспес, казалось, только тут осознал, что нападение толпы и неожиданный потоп таили в себе нешуточную опасность. Он принялся отдавать приказания своей свите на каком-то резком, непонятном наречии и все бросал обеспокоенные взгляды в сторону великой гробницы. Судя по крикам, оттуда ему на подмогу двигалось новое войско мумий, а посередине его следовали носилки Ибнизаба.

Время настало! – решил Конан. Теперь или никогда! Издав яростный рык, киммериец бросился на телохранителей пророка. Его меч перехватил разящий замах какого-то мертвого царя. Одновременно Конан с силой пнул мумию ногой в грудь.

Пинок еще и облил его супротивника грязной водой, благо та уже достигала колен. Сломалась ли иссохшая шея, киммериец не понял. Неупокоенный монарх, пошатываясь, качнулся назад, и Конан, двинувшись следом, отсек сжимавшую топор руку еще более древнего царя, напавшего на него сбоку. Первый вновь попробовал замахнуться огромным мечом, но не успел. Удар Конана, который живому человеку непременно выпустил бы кишки, повытряс из мумии песок и швырнул ее в воду, где она и осталась беспомощно барахтаться.

Осгар тем временем поступал примерно так же с мертвой стражей по другую руку Хораспеса. Он яростными ударами загонял мумии в воду, к неописуемой ярости пророка. Однако его проклятия и яростные призывы к войскам неожиданно прекратились. И Хораспес, и напавшие на него северяне одновременно обернулись на лязг тяжелых цепей и увидели, что городские ворота Абеддраха начали открываться!

Ворота здесь были подъемными, и они уже порядочно отошли от земли, пропуская освещенную факелами процессию стражников и придворных. Посередине процессии Конан разглядел увенчанные короной кудри царевны Эфрит. Непослушная, мятежная дочь вышла встречать своих царственных родителей. Хотела она того или не хотела?.. Конан не знал.

Значит, победа Хораспеса была почти решена!.. Вельможные недоумки меньше боялись чудовищ и толпы у ворот, нежели гнева своего мертвого царя! Их не волновал даже потоп, благо городская стена находилась на возвышении и вода еще не добралась до ворот!..

Итак, с одной стороны к Хораспесу вот-вот подоспеют подкрепления, а с другой – город готов был сам всунуть голову в петлю!.. Но вместо отчаяния в сердце Конана пробудилась невероятная ярость, поистине превратившая молодого варвара в живое стихийное бедствие, разрушительное и неудержимое. Его меч взметал воду, словно морской смерч; несколькими стремительными взмахами он подрубил ноги последней царственной мумии. Мертвый царь завалился, размахивая руками, и угодил прямо на одного из своих неупокоенных собратьев, державших щит Хораспеса. Тот в свою очередь поскользнулся в грязи и упал на колени. Щит опасно накренился... и пророк, отчаянно матерясь, волей-неволей спрыгнул в воду.

И оказался прямехонько между двумя северянами, твердо намеренными его прикончить!

Конан понял, что долгожданный момент наконец наступил, и, забыв обо всех прочих опасностях, занес меч для необоримого выпада. Осгар одновременно замахнулся, готовясь раскроить непокрытую голову пророка...

Реакция стигийца была столь же мгновенной, сколь и неожиданной. Его ничем не защищенные руки вдруг выстрелили вперед, перехватив оба клинка. Ему словно бы не было дела ни до силы ударов, ни до остроты мечей. Мощь его хватки застала нападавших врасплох. И не только потому, что он остановил оба меча посередине размаха.

Едва только Хораспес коснулся его меча, Конан сразу почувствовал, как начала нагреваться рукоять. Он ощутил действие могучей, таинственной энергии, и ее поток с каждым мгновением нарастал. Было ли это просто игрой воображения, или он в самом деле увидел, как порозовел конец длинного лезвия, отдавая назад тот самый жар, что когда-то придал ему форму... а может, даже тот самый, что вплавил некогда частицы металла в рудный камень земли?.. Какое-то время Конан только и мог стоять и смотреть. Ему в ноздри ударил запах паленой кожи – это горел ремень, которым была обмотана рукоять. Жар уже обжигал саму ладонь...

Звериное упрямство, свойственное варвару, все-таки удержало его от того, чтобы выпустить меч. Он поступил иначе: присел на колени и окунул раскаленный клинок в воду. Вода была уже по пояс, и ее прохлада пришлась как раз кстати обожженной руке. Металл, однако, продолжал рдеть даже под водой. Кверху ринулись струи пара, больно обваривавшего кожу.

Между тем Осгар, в отличие от киммерийца, не вынес мучительного жара и выпустил меч. Мгновением позже выпустил его и Хораспес. Меч упал в воду между ваниром и пророком, и там, где он утонул, взвилось большое облако раскаленного пара, почти скрывшее Осгара. Странно!.. Тучи пара не рассеялись мгновения спустя, как это бывает, когда кузнец окунает в воду горячую сталь. Пар продолжал со свистом бить вверх. И Конан увидел, как волшебник быстрым, хищным движением ткнул рукой внутрь клубившегося облака. Тому, против кого было нацелено это движение, явно ничего хорошего ждать не приходилось...

Такое зрелище подстегнуло Конана и заставило его сделать новое усилие. Ярость все еще помогала ему справляться с болью в обожженной ладони. И он воспользовался тем, что Хораспес отвлекся. Нечеловеческая хватка пророка по-прежнему удерживала меч под водой, не давая замахнуться. Ну так что ж!.. Конан крепче сжал на рукояти покрытые волдырями пальцы и изо всех сил, умноженных яростью и отчаянием, ткнул острым лезвием вверх и вперед!..

Он почувствовал, как скользнул клинок сквозь нечаянно раскрывшуюся ладонь Хораспеса. Еще миг – и он попал в цель. Кончик, светящийся от жара, зашипел о мокрое одеяние. Потом вошел пророку в живот. Перегретое лезвие вдвинулось в плоть, словно раскаленный нож – в холодное масло. Пройдя насквозь, оно горбом натянуло ткань у него на спине. Прожгло ее – и осталось торчать, светясь в сумерках, точно факел. Только тут Конан выпустил рукоять, уворачиваясь от скрюченных, как когти, пальцев пророка, потянувшихся к его руке.

Хораспес повернулся к нему лицом. Его глаза выступили из орбит, рот раскрылся в мучительном оскале, и оттуда повалил пар. Меч, проткнувший его, сиял чем дальше, тем ярче. Хораспес схватился за него пухлой рукой... и начал корчиться всем телом. Теперь он напоминал скорее не смертельно раненного человека, а бесформенную котлету, жарящуюся на вертеле. Бот он задохнулся, ахнул... и повалился навзничь в темную воду.

Конан не побежал прочь. Он внимательно смотрел, как плавает, исходя паром, тело поверженного колдуна. Так смотрят на зарубленную змею, убеждаясь, что она действительно издохла. Только спустя некоторое время он обошел отвратительный труп, желая посмотреть, что же там с Осгаром. Могильный вор неподвижно лежал в нагревшейся воде. Конан подхватил тяжелое тело и оттащил его в сторону.

Его друг-соперник был мертв. Посередине груди зияло обугленное отверстие вроде тех, что оставили ладони пророка на теле бедняги Арамаса. Опустив мертвеца обратно в воду, Конан снова посмотрел на Хораспеса и увидел, что рука колдуна, торчавшая из грязи, сжимала какой-то обгоревший ком.

Сердце Осгара.

Содрогаясь, Конан наконец собрался с духом и прикоснулся к горячей, обваренной плоти Хораспеса. При этом он с удивлением отметил, что его собственные ожоги почти не ощущались. Очень осторожно он разжал стиснутые пальцы Хораспеса и положил обугленный ком в воду рядом с его законным владельцем...

Битва кругом него, казалось, растворилась в ночи. Уцелевшие люди столпились на отмели близ городской стены. Несколько неупокоенных воинов все еще бесцельно шатались по площади, по грудь в воде. Им приходились туго: иссушенные тела так и порывались всплыть. Пока Конан смотрел, кое-кого из них унесло течением прочь. Мумии только бессильно барахтались. Воскрешенного царя нигде не было видно. Равно как и его царицы, их колесниц, повозок и остатков мертвого воинства. Между тем местом, где стоял киммериец, и входом в гробницу простиралась только вода, а по ней плясали рыжие отсветы факелов, еще горевших в своих скобах вокруг подножия пирамиды.

И пока Конан всматривался в разлив и созерцал плавающий сверху мусор, он вдруг понял, что движение воды было осмысленным. Тела, остатки мумий и всяческий хлам – все это постепенно собиралось вместе. И плыло в сторону Ибнизабовой усыпальницы, втягиваясь в разверстые ворота. По лестницам и коридорам пирамиды сейчас хлестал водопад, и его рев достигал городских стен. Казалось, выходцы из могил низвергались непосредственно в Загробный Мир!

Какая ирония, – подумалось киммерийцу. Все те, кто умер в этот день, и те, кому вовсе не следовало бы вставать из могил, бок о бок укладывались вкушать вечный покой. И укладывала их не знающая устали рука Отца Стикса...

Потом ушей молодого варвара достиг еще один звук, раздававшийся неподалеку, а именно лязг сшибающейся стали. Оказывается, на пологом возвышении у городских ворот еще оставалось достаточно Детей Ночи. Они лишились предводителя, но все-таки очень по-деловому наседали на вышедших из города царедворцев. Горожане пробирались по мелководью, желая укрыться от рукотворного наводнения за городскими стенами. В общем, опять сражение и всеобщая давка. Опасное дело! И царевна Эфрит была где-то там, в самой гуще!..

Конан без лишних раздумий направился к воротам. Он был без оружия и наполовину шел, наполовину плыл...

Глава двадцатая Многая лета царице!

Наступило утро, но город, заглянувший в бездну светопреставления, все никак не мог прийти в себя. Как всегда бывало во времена войн, аллеи и переулки заполонил деревенский люд, искавший спасения внутри городских стен. Кто-то безуспешно пытался заснуть на жестких каменных плитах, кто-то бродил туда и сюда в поисках пищи и крова. Люди ходили по улицам, на которых дома и лавки были частью закрыты и заперты на все замки, частью – особенно те, чьи владельцы отсутствовали или погибли, – взломаны и разорены голодными беженцами.

Горожане, те попросту ждали, что будет. Как всегда во дни междуцарствия, никто не мог быть в чем-либо уверен.

Все ощущали отсутствие твердой руки. Но вот кто из жаждущих власти в конце концов захватит ее, пока оставалось загадкой. Однако в воздухе витало и некое облегчение. Половина абеддрахцев посчитала рассвет за некое доброе чудо: многие уже не верили, что когда-нибудь снова увидят, как утреннее солнце умывает розовым золотом стены их города.

Свет сперва коснулся высоких бастионов. Стражники, стоявшие на стенах, переговаривались между собой, обсуждая, у какого офицера они теперь окажутся в подчинении. За всю ночь их ни разу не сменили, и они очень устали. Тем не менее никто с поста не уходил. Воины любовались обширным зеркальным прудом, разлившимся от подножия укреплений до самой Ибнизабовой пирамиды. Незадолго перед рассветом наконец стих рев водопада, низвергавшегося вовнутрь усыпальницы. Вода успокоилась. Разлив простерся далеко в пределы древнего некрополя; тихая гладь отражала величавые монументы и синее небо.

Когда солнце начало проникать на городские улицы, все по-прежнему оставалось спокойно. Те, кто пытался заснуть, оставляли свои попытки и отправлялись бродить, неизбежно попадая в конце концов на торговую площадь. Там встречались и беседовали знакомые, находили друг друга и радовались члены семей, уже не чаявшие увидеться после кромешной ночи. Все обсуждали похороны царя, битву, ужасы и чудеса, случившиеся накануне.

Те, кто минувшим вечером оказался вблизи (но, конечно, на безопасном удалении!) от входа в пирамиду, рассказывали, как через порог усыпальницы хлынул неудержимый поток и как этот поток унес с собой в бездну и неистовую царицу Нитокар, и стражу, и всех ее слуг. И о том, как ненасытная глотка могилы чуть позже втянула огромные носилки вместе с царем Ибнизабом, – если, конечно, развалившаяся в паланкине тучная фигура в самом деле была таковым. К худу или к добру стряслось все происшедшее, никто не отваживался судить, но история гуляла из уст в уста. Люди тысячекратно рассказывали ее друг другу, и, как водится, каждый раз она обрастала все новыми подробностями.

Неподалеку от главной улицы находилась лавочка торговца тканями, подвергшаяся разграблению во время беспорядков. Когда как следует рассвело, в глубине разгромленного помещения открылась прочная дубовая дверь и наружу выглянула скуластая физиономия, обрамленная спутанной гривой черных волос. Синие глаза бдительно обежали пустую лавку.

Потом дверь распахнулась шире, и через порог шагнул рослый, мускулистый, голый по пояс северянин. Ему пришлось низко пригнуться в дверях, чтобы не зацепить головой притолоку. За ним выскользнула гибкая девушка. Косые лучи пыльного света играли в самоцветной диадеме на ее волосах. Она где-то разыскала кусок бледно-голубой ткани и укрепила его на себе с помощью булавок, изобразив подобие платья. Она опасливо держалась за руку северянина, и то, как она это делала, говорило о большой близости между ними.

– Конан, мне... мне ужасно не хочется возвращаться во дворец! – проговорила она и покраснела, вспомнив о чем-то. – Там до того скучно!.. То есть последнее время, конечно, зевать было некогда. Но обычно только и приходится, что следить за налогами и издавать бесконечные указы, да еще придворные – каждый на себя одеяло тянет... – Нежные руки обхватили Конана поперек тела. – Честное слово, я бы лучше с тобой тут осталась...

– И я бы не отказался, девочка моя, – сказал киммериец. Притянув к себе царевну, он поднял ее лицо к своему и со вкусом поцеловал, потом отпустил. – Однако пора нам двигаться. Надо тебе прибирать Абеддрах под каблучок, и, право же, ты с ним не скоро соскучишься!

И, раздвигая поломанную и перевернутую мебель, Конан стал пробираться в сторону выхода.

– Ты в самом деле думаешь, будто у меня что-то получится?.. – спросила Эфрит, по-прежнему не выпуская его руки.

– Конечно, получится. Ты еще вчера могла бы взять вожжи. Но эти глупцы, готовые чуть что наделать в штаны, едва не отправили тебя на погибель! Вчерашняя ночь отчетливо показала, какого доверия они заслуживают! – И Конан поправил у бедра украденный меч. – Будем надеяться, что за ночь разные партии успели устаканиться и определиться. Увидишь, все они будут теперь искать твоего расположения! – Приостановившись, он покосился на царевну. – Ну и, конечно, далеко не все будут желать тебе добра. Что до меня, то я жизнью отвечаю за твою безопасность, пока ты не доберешься к надежным союзникам. А дальше смотри сама!

– А дальше, – Эфрит потерлась шелковистой щекой о его плечо, – дальше для тебя непременно найдется местечко у меня при дворе...

– Посмотрим, – проворчал киммериец. Оглядев переулок сквозь проем выбитой двери, он вышел наружу и вывел за собою царевну. – Не будем говорить «гоп»... Давай сперва чин чином поставим тебя перед вельможами...

Пока они шли по улицам, величавая походка и сверкающая корона царевны, естественно, привлекали взгляды и вызывали ахи и охи. Но никто не пытался задерживать Эфрит или угрожать ей (чего Конан втайне боялся). Наоборот, люди почтительно расступались. Ну, а Эфрит шла теперь рядом с ним так, как полагается знатной даме с телохранителем: под руку, чуть касаясь пальцами его локтя. Так, чтобы в случае чего не помешать ему схватиться за меч.

Абеддрахцы увязывались следом за ними, и, когда они вступили на торговую площадь, Конан оглянулся и с некоторым удивлением убедился, что дружелюбно настроенная толпа запрудила, оказывается, всю улицу у них за спиной.

На площади при виде Эфрит началось небольшое столпотворение, и Конан, насторожившись, постарался как можно скорее провести царевну сквозь толчею. Но потом, услышав знакомые голоса, обернулся и с радостью увидел спешивших к ним Исайаба и Азрафеля.

– Привет вам, негодяи! Вот вы-то мне и нужны! – откликнулся киммериец.

Не выпуская ладошки Эфрит, он пожал руки друзьям и от души похлопал их по спинам. Потом, помрачнев, сказал:

– Но вот Осгар...

– Мы знаем, Конан, – кивнул Исайаб. – Я видел. И я все рассказал Азрафелю.

– Жестокая смерть, – кивнул юный шемит. – Впрочем, гораздо более достойная, чем на самом деле заслуживал такой проходимец...

– Да уж... – Конан вновь усмехнулся. – А ты-то каким молодцом показал себя в бою, Азрафель! Этот город должен быть тебе благодарен!.. – И повернулся к Исайабу. – А что слыхать про Зефрити?

– Жива-здорова, – передернул плечами Исайаб. – Сидит в гостинице, принимает ванну, прихорашивается... С нее, Конан, все как с гуся вода!

– Ну и хорошо. Только не надо при всех называть меня по имени... – Конан подозрительно покосился на собравшуюся толпу. – Помогите-ка лучше проводить царевну во дворец. И как бы не оказалось, что главные неприятности толькоеще начинаются! Ну что? Вы со мной?

Эфрит шагнула вперед и сказала очень серьезно:

– Любая помощь, которую вы сможете мне оказать, лишь усугубит мой долг перед вами, достойные господа.

Двое могильных воров гордо расправили плечи и изобразили перед царевной нечто, отдаленно напоминавшее придворный поклон. Втроем они повели ее вперед, раздвигая толпу. Через середину площади проходила длинная колоннада, и, когда они туда добрались, дело сразу пошло быстрей. А вскоре впереди показался и высокий портик дворца.

Здесь тоже, несмотря на ранний час, кишмя кишел народ. К подножию широкой мраморной лестницы подъезжали колесницы, а на ступенях расположилось самое меньшее три рода войск – дворцовая охрана, кладбищенские стражники и вооруженные жрецы. Все они неуверенно поглядывали друг на дружку. Кучи выгоревших огрызков факелов свидетельствовали, что бдение продолжалось всю ночь.

Оставив внизу следовавший за ними народ, четверо стали подниматься по лестнице. Царевна смотрела на стражников безо всякого страха. Никто не только не преградил ей дороги, но даже и не окликнул. Слишком уверенно, истинно по-царски держалась Эфрит, да и охрана толком не знала, кому теперь подчиняться. Они уже подходили к приоткрытым дверям, когда навстречу поспешил некто в жреческом облачении.

– О, царевна, наконец-то!.. – Это был тот самый жрец, рослый, пузатый, которого Конан видел в Царском Чертоге. Узнав его, киммериец отнюдь не проникся к нему доверием. – Никто не знал, что сталось с Вашим Высочеством... Мы так страшились... Позволь же скорее проводить тебя, моя царевна, пред лицо Высшего Совета! Я вижу, подданные явились тебя приветствовать... – Он посмотрел на внушительных размеров толпу. – Слава Эллаэлю, настал судьбоносный день для нашей страны! Ты можешь оставить свою охрану здесь, ибо, право же, более тебе ничто не грозит... – И он, елейно улыбаясь, подобострастно простер руки к Эфрит, умудряясь одновременно излучать неприятие по отношению к Конану, Исайабу и Азрафелю.

– Ваше священство, – сказала царевна, – эти люди спасли мне жизнь и до сих пор преданнейшим образом меня охраняли. Я желаю, чтобы они остались при мне.

Она взяла жреца за руки, не дав заключить себя в объятия, и повлекла его с собой во дворец. Там внутри опять-таки прохлаждались воины. При виде вошедших они подозрительно вскинули головы. Царевна, не задерживаясь, направилась к следующим дверям.

Миновав коридор, Конан оказался в обширном помещении. Он сразу узнал громадный чертог, в котором он когда-то впервые увидел царское семейство и для забавы придворных сразился с Хада Хуфи, заклинателем змей. Теперь вместо стражников в зале толпились священники и царедворцы, осунувшиеся, растрепанные, многие – в перепачканных церемониальных одеждах. Эти одежды надевали ради торжественных похорон, а пришлось в них убегать и сражаться. Одни придворные сидели, другие стояли, а посередине виднелся мягкий диван. На диване, в позе, которая больше подошла бы его царственному отцу, развалился мальчишка Иблис.

При виде своей единокровной сестры юный царевич поднял голову, и на лице его отразилось удивление, смешанное с явным неудовольствием. Вельможи выказали гораздо больше радости и теплоты. Все поднялись и двинулись навстречу Эфрит, почтительно кланяясь. В раздававшихся приветствиях смешивались самые разные оттенки чувств – от глубокого облегчения до осторожной расчетливости. Кто-то опасливо косился на троих ее телохранителей.

Не менее полудюжины сановников тотчас насели на нее с разговорами о судьбах государства. Разговоры были далеко не пустыми. Конан вскорости понял, что по крайней мере жречество видело в ней правительницу, способную быстро упорядочить деятельность городских властей и предотвратить возможные усобицы в городе. По крайней мере до тех пор, пока не достигнет совершеннолетия наследник мужского пола.

То, как отвечала им Эфрит, произвело на Конана немалое впечатление. Она держалась естественно и спокойно и очень разумно рассуждала о вещах немалой государственной важности. На ее щеках играл тот же счастливый румянец, что Конану довелось узреть рано утром, когда они были наедине. Киммериец от природы был далеко не простаком и видел, что иные придворные пытались задурить голову молодой девушке и склонить ее к неверным решениям, чреватым опасными последствиями. Несколько раз он был готов поспешить ей на выручку, но юная царевна снова и снова оказывалась не по зубам матерым, опытным интриганам. Конан понял, что она отлично справится без посторонней подмоги, и успокоился за нее.

Из всех находившихся в зале один только Иблис, покинутый блистательным окружением, выглядел недовольным. Наконец и он слез с дивана и подошел к беседующим вельможам. При этом он прятал руки под полами щегольского, расшитого стеклярусом плаща.

Азрафель, тоже внимательно наблюдавший за ходом дворцовых переговоров, тихо сказал Конану:

– Похоже, царевну возведут на трон еще до полудня, а все благодаря нам! Странно, правда? Вот уж никогда не думал, что окажусь в фаворе у этого Правящего Дома...

– Точно, Конан, – весело вставил Исайаб. – Маленькое приключение все-таки оказалось не таким опасным и трудным, как ты ожидал!

– Конан!.. – Царевич Иблис выкрикнул это имя так, что придворные разом умолкли. – Вот он, стигийский подсыл, убийца моего батюшки! Да как ты посмел явиться сюда!..

Все глаза обратились на киммерийца, и тот на мгновение растерялся. А мальчишка еще и бросился на него, выхватывая из-под плаща длинный кривой кинжал.

Киммерийцу не составило большого труда увернуться от яростного наскока. Исайаб оказался не так ловок: царевич полоснул его по руке, тянувшейся к рукояти меча. Иблис же вновь повернулся к Конану и еще раз остервенело бросился на него.

Конан так и не стал извлекать оружия. Он просто стукнул мальчишку кулаком по вооруженной руке. Его движение было настолько быстрым, что никто не успел уследить. Кинжал вылетел у Иблиса из ладони, задел его по голове и откатился прочь по полу.

Царевич ощупал свое ухо и обнаружил, что оно было порезано. Он поднес к лицу окровавленную руку и завизжал так, словно с него кожу сдирали. Придворные поспешили к нему – утешить наследника, а заодно приструнить. Только Эфрит осмелилась подойти к Конану и его товарищам, ругавшимся на чем свет стоит. Она крепко сжала руку киммерийца.

– Конан, послушай меня, – сказала она. – Тебе лучше уйти.

Он угрюмо кивнул:

– Это верно, лучше мне здесь не отсвечивать, пока все не уляжется. Хорошо еще, что никто особо не пострадал... Орет он, как резаный, но получил только царапину.

– Ты не понимаешь, – настойчиво проговорила царевна, и он заметил, что она сильно побледнела. – Кинжал отравлен. Это Нитокар намазала его ядом и вручила своему отпрыску! Иблис теперь, скорее всего, умрет... и, боюсь, твой друг – тоже... – Она посмотрела на Исайаба, который стоял с бескровным лицом и зажимал рану ладонью. – И тогда придворные потребуют твоей головы за убийство мальчишки...

Конан поймал себя на том, что уже прислушивается к шагам стражи за дверью. Он спросил:

– А ты как же, Эфрит?

– Я справлюсь, – сказала она. – Не страшись за меня: теперь у них нет других наследников, одна я. Но ты... – Хрупкие ручки царевны ухватили его за плечи, и девушка попыталась развернуть его к двери. – Беги, пока это еще возможно!.. – Эфрит со страхом оглянулась через плечо и добавила, понизив голос: – Когда я взойду на трон, я постараюсь оградить твоих друзей. Но тебе, Конан, жизни в Абеддрахе не будет... Беги же... беги, любовь моя!

Конан почувствовал, что она готова была зарыдать. Бросив в ее сторону прощальный взгляд, он поспешил прочь по коридору, увлекая за собой Азрафеля и Исайаба. За дверью было уже полно стражи. При виде киммерийца и его друзей кто-то отскочил с дороги, остальных трое смельчаков попросту вынесли. Однако в прихожей их встретил дружный шорох извлекаемых из ножен мечей.

По счастью, единого командования по-прежнему не было. Конан окончательно смутил стражу, рванувшись в промежуток между двумя отрядами – судя по их форме, разного подчинения. Он держал меч наготове, но использовал его только для того, чтобы отбить клинки нескольких неразумных, вздумавших на него покушаться. После короткой стычки беглецы выскочили на ступени. Внизу в ожидании толпился народ. Добрый пинок отправил катиться по лестнице последних двоих вооруженных жрецов, пытавшихся заступить Конану путь. Не останавливаясь, киммериец потащил вниз спотыкавшегося Исайаба. Азрафель прикрывал их отступление.

Конан направился прямо к колесницам, что стояли без дела у подножия лестницы. Достигнув ближайшей, он проворно запрыгнул внутрь, схватил за шкирку остолбеневшего возничего и попросту выкинул его вон. Пока следом за ним забирались его друзья, Конан успел подхватить вожжи и кнут, и четыре вороных мерина, впряженных в колесницу, заволновались, навостряя уши. Киммериец заорал на них, щелкнул кнутом – и перепуганные звери рванули вперед, сквозь поспешно расступавшуюся толпу. Набирая скорость, колесница помчалась по главной улице Абеддраха к южным воротам, за которыми начинался большак...

* * *

Некоторое время спустя на загородной дороге можно было видеть одинокую колесницу, пробиравшуюся по грязи, оставленной недавним разливом. Возничий, черноволосый великан, все оглядывался, высматривая погоню, но так ничего и не увидел. Свистнув коням, он натянул вожжи, и еще через некоторое время повозка вкатилась во двор гостиницы Осгара.

– Эй, конюхи, живо закройте и заприте ворота! Зефрити, где ты там! Позови кого-нибудь на помощь, у нас раненый!

Объехав двор по широкому полукругу, Конан остановил отдувающихся коней, привязал вожжи, спрыгнул вниз и опустился на колени подле Исайаба.

Жилистый, крепкий шемит совсем обмяк. Его голова покоилась на коленях у Азрафеля. Оливково-смуглое лицо посерело, и рука, продолжавшая слабо кровоточить, распухла до самого плеча, а вблизи раны приобрела нехороший зеленовато-лиловый цвет. Когда Конан попытался осторожно ощупать руку, из груди Исайаба вырвался сдавленный стон. Его голова перекатилась на сторону, глаза выпучились от боли.

– Держись, дружище, – сказал ему Конан. – Сейчас отнесем тебя внутрь, приложим что-нибудь к царапине... На тебе, помнится, худшие раны заживали как на собаке...

– Нет, Конан... – прошелестел Исайаб. – Я чувствую, как по жилам расползается яд... огненные змеи подбираются к сердцу... – Он задыхался, голос сделался жалок и слаб. – Я скоро буду так же мертв, как старик Ибнизаб. Одна просьба... только не надо меня бальзамировать! – Умирающий закашлялся и с трудом перевел дух. – Бросьте меня в Стикс, и все. Чтобы не добрался никто вроде Хораспеса...

– Хорошо, старый друг, – торжественно кивнул киммериец. – Так мы и сделаем.

Зефрити успела позвать пожилую служанку, и та выбежала во двор, неся баночки и флакончики с целебными мазями. Ей хватило одного взгляда на лицо Исайаба, чтобы понять: ничего сделать было нельзя. Женщина беспомощно переминалась в сторонке, пока Конан не махнул на нее рукой – уходи, мол.

– Конан... Я тебе кое-что должен сказать... – Умирающий собрался с силами и сунул здоровую руку за пазуху. – Я бы тебе, наверное... так и не отважился сознаться... но теперь мне все равно. Возьми... оно твое.

– Да брось ты, Исайаб, – сказал Конан. – Отдохни лучше.

Но шемит продолжал упрямо возиться и наконец вытащил наружу кожаный мешочек со сливу величиной, висевший на шнурке, надетом на шею. Он принялся неловко теребить мешочек одной рукой, изгибая шею, чтобы видеть. Тяжелое дыхание вздымало костлявую грудь.

– Давай помогу, – сжалился Конан и распутал завязки.

Что-то сверкнуло яркой синевой, мешочек раскрылся, и наружу выкатилось золотое кольцо со вделанным в него гигантским сапфиром – Звездой Хоралы.

– Когда мы встретили тебя в пустыне, перстень был уже у меня, – с трудом выговорил Исайаб. – Я украл Звезду у того хорька, за которым ты гонялся. Я обворовал его, когда однажды в полдень он спал под кустом... Я нащупал перстень за подкладкой его седельной сумки и вытащил, а взамен подложил обломок кварца... Наверное, он так и не успел хватиться покражи, а?..

Исайаб держал переливчатый камень на бессильной ладони. У Азрафеля при виде сверкающего чуда буквально отвисла челюсть. Зефрити придвинулась поближе, ее взгляд загорелся жадностью. Даже у Конана изумленно округлились глаза.

– Значит, – сказал он, – все это время ты таскал перстень с собой? Да ты хоть знаешь, что всех нас и купить и продать за него мог?..

Исайаб издал невнятное кваканье, которое при других обстоятельствах сошло бы за смех.

– Ты сам сказал, что камушек стоит целой комнаты, набитой золотыми монетами... Вот я и задумался, а что же мне с ним делать? Обычно я сбывал добычу Осгару за бесценок... А тут ухватил кусок, который не проглотить...

Исайаб остановился перевести дух, и это далось ему немалым трудом. Его рука безвольно упала, Конан взял с обмякшей ладони синий кристалл и поднял его так, чтобы умирающий мог видеть.

– И потом, – прошептал Исайаб, – богатство – это ведь не самое главное... Я воровал по привычке... ради удовольствия... и за компанию...

Его грудь поднялась и опала в последний раз, тяжелое дыхание прекратилось. Исайаб умер. Какое-то время мертвые глаза еще отражали сияние Звезды.

Конан приложил ухо к груди старого товарища, потом заботливо опустил ему веки. Он помог Азрафелю уложить тело на колеснице и поднялся на ноги. Камня уже не было видно: Конан успел незаметно спрятать его в один из потайных воровских кармашков, вшитых в одежду. Выпрямившись, он оглянулся на своих уцелевших соратников по ремеслу, которых и осталось-то всего двое.

– Похоже, – сказал он, – больше мне тут нечего делать. Чего доброго, скоро набежит стража и станет меня повсюду искать! Я, кажется, еще один сучок на царском древе нечаянно обрубил... – Он рассмеялся, громко, но не особенно весело. – Вот только вас, живущих здесь, не стоит подвергать опасности. Я заберу с собой колесницу и таким образом уведу погоню, если она вообще будет. А по дороге опущу нашего приятеля, согласно его воле, в какой-нибудь канал с быстрым течением...

– Отлично, Конан! Только, чур, я с тобой! – Зефрити в светлой бархатной накидке, открывавшей одно плечико, махнула рукой служанке: – Эй, Хама! Собери-ка быстренько что-нибудь из моих лучших вещей!

Девушка убежала, а стигийка принялась ластиться к Конану, обжигая его знойным взглядом, в котором таилось обожание:

– Где-нибудь в Офире ты продашь свой камень, и мы вдвоем заживем по-царски! То-то разинут рот хайборийцы...

– Ну уж нет!.. – хрипло и трепетно прозвучал голос Азрафеля. – Останься, Зефрити! Я люблю тебя! А ты, Конан, если собираешься ее увезти, сперва прикончи меня! Слишком долго я страдал, глядя со стороны!..

Юный шемит был отлично сложен, крепок и мускулист, но рядом с Конаном он выглядел тщедушным подростком. Он и сам отлично понимал, что обречен, – лицо побелело, руки так и дрожали. Однако он крепко сжимал рукоять висевшего на поясе меча и отступать не собирался.

– Вот что, вы, оба, – сказал Конан и, выпутавшись из объятий танцовщицы, отступил на шаг от нее прочь. – Зефрити, я тебя с собой, сколько помнится, не приглашал. А ты, Азрафель, – он повернулся к юноше и похлопал по рукояти своего меча, – если хочешь оспорить у меня камень, тогда давай. Но драться из-за девчонки...

– Конан!.. – Зефрити снова прижалась к нему. – Неужели ты меня бросишь? После всего, что между нами было?.. – Она прямо-таки повисла у него на руке. – Осгара больше нет, я наконец свободна! Что мне тут делать?

– Если ты совсем свободна, Зефрити, – сказал Конан, и в его голосе прозвучал холодок, – так освободись заодно и от меня. Как-то мне не верится, что ты мне будешь верна больше, чем Осгару!.. – И он вновь стряхнул ее, не забывая присматривать за Азрафелем, который, впрочем, так и не вытащил меча из ножен. – Во имя Крома, женщина!.. Ванир, конечно, был изрядным мерзавцем, но он тебя любил! И заботился о тебе до последнего! Я, в отличие от него, не какой-нибудь влюбленный кобель: свистни – прибежит, пихни – отойдет! Да и гуляю я все по таким дорожкам, где подобные игры слишком опасны!

– Конан, как ты жесток!.. – Стигийка прижала руки к лицу, ее плечи затряслись от рыданий. – Пока Осгар был с нами, ты не больно-то стеснялся, похищая меня у него...

– Нет, Зефрити, я совсем не жестокий. Я очень даже добрый. Ты лучше посмотри на этого парня: ты значишь для него все, ты ему дороже самой жизни... если уж он не испугался ради тебя бросить мне вызов! Может, он будет терпимей к твоим выходкам, чем был бы я... но не так терпим, как Осгар – ради своего же собственного блага!

Конан крепко взял танцовщицу за руку и заставил отнять ладони от лица. Он не очень удивился, увидев, что на ее щеках не было ни следа слез. Киммериец легонько шлепнул ее, направляя прямо в объятия молодого шемита. Азрафель ждал с протянутыми руками, его золотая серьга ярко горела на солнце.

– Азрафель – парень с головой, и правительница города ему благоволит, – сказал Конан, влезая на колесницу. – Вдвоем вы сумеете удержать и приумножить все то, что накопил Осгар... или промотать, это уж как вам больше захочется. В общем, думайте сами. – И помахал им рукой: – Счастливо, Азрафель, удачи тебе! – Потом поднял вожжи и кнут и закричал слугам: – Эй, лежебоки, отворяйте ворота! Ехать мне далеко, и я тороплюсь!..

Джон Мэддокс Робертс Дикая орда

ГЛАВА 1

Позади были холмы. Их даже можно было назвать горами, если сравнить с жалкими бугорками Запада. А за холмами вздымались уже настоящие горные хребты. Покрытые вечными снегами кряжи громоздились ярус за ярусом, казалось, они простираются без конца – до высочайшей точки мира, горы Пайярам, Столпа Богов.

Впереди же раскинулась степь. Безбрежное раздолье трав тянется от моря Вилайет до легендарного Кхитая и от северной границы Вендии до сосновых лесов на далеком Севере. Рек здесь немного, и летом они по большей части пересыхают. Сухой сезон в степи длится мучительно долго – в эту пору достаточно удара молнии или беспечной неосторожности случайного путника, чтобы увядшие, жухлые травы превратились в океан пламени. Кроме кочевников, мало кто забредал в степные просторы, однако на юге равнину пересекали древние караванные пути, связывающие западные и восточные страны. А на перекрестьях старинных дорог, там, где всегда найдется вдосталь воды, протянули к небу узорчатые башни и сверкающие золотом купола великие торговые города: Лакаш, город Серебряных Врат, славный золотых и серебряных дел мастерами; Маликта, где торговали драгоценными камнями, жемчугом и нефритом; Бахроша – город благовоний и пряностей; блистательная Согария, где кхитайские шелковые нити окрашивали красками из Вендии и с далеких островов Восточного Моря, а после ткали из них чудесные ткани.

Не спеша продвигаясь по бескрайней степи на запад, Конан-киммериец как раз размышлял о всяческих сокровищах и соблазнах, что скрываются за высокими стенами богатых городов. Великое множество раз жадный до всего нового и необычного варвар слушал сказки о прославленных степных твердынях – у козацких костров, в пещерах хималейских горцев и на залитых звездным светом палубах стремительных галер Красного Братства. Наверняка все эти разношерстные бандюги, рубаки и головорезы только и мечтали, чтобы пограбить сонные твердыни разжиревших торгашей. Но степь так широка, что лишь опытные караванщики, хорошо подготовившись к походу, могли лелеять надежду преодолеть огромные расстояния между городами. А о том, чтобы после такого пути еще и вести осаду, и речи быть не могло.

Однако неугомонный киммериец, влекомый неукротимой жаждой странствий и приключений, варварским своим нутром чуял – он еще попадет в роскошные степные города и хорошенько тряхнет их, А пока что он собирался назад, в западные королевства. Он достаточно пожил в горах среди свирепых дикарей, теперь его манили разноязыкие, многолюдные города Гипербореи. Наверняка какие-нибудь из них ведут сейчас войну, а значит, опытный боец вроде него без дела не останется.

Как обычно, киммериец путешествовал верхом и налегке. На широком, с серебряными заклепками поясе висел ильбарский клинок, прямой, длинный, острый как бритва, в искусно сработанных ножнах из дубленой кожи, со стершейся от времени костяной рукоятью. Короткий кривой кинжал заткнут за пояс. Могучий торс и широченные плечи варвара защищала кольчуга легкой туранской стали, покрытая серебром, чтоб не ржавела. Щитки из такой же стали прикрывали шею, а на свою густую черную шевелюру Конан нахлобучил рифленый шлем. Таскать по степной жаре тяжелые сапоги и плотные кожаные штаны смысла не имело. Поэтому киммериец ограничился простой набедренной повязкой и сандалиями. В притороченном к седлу колчане был короткий лук из дерева и рога и стрелы с оперением из орлиных перьев.

Конан на ходу обдумывал маршрут. Через несколько дней он достигнет южных берегов моря Вилайет – этот край никак не поделят Туран и Иранистан. Там он встретит своих старых друзей – козаков, и отдохнет в их шатрах у костров. Потом предстоит пересечь земли Турана, где киммерийцу отнюдь не улыбалось попасть под горячую руку стражникам царя Ездигерда. Впрочем, бояться нечего. Человеку, правившему племенами афгулов, не составит труда уйти от не слишком многочисленных и довольно неуклюжих туранских всадников.

Размышляя примерно таким образом, Конан час за часом продвигался на запад. К задней луке седла у него были привязаны завернутые в плащ запас провианта па несколько дней, нехитрое походное снаряжение и огниво. В основном же киммериец добывал пищу охотой. Одно его тревожило – он лишился запасной лошади. Второй скакун пал от укуса ядовитой змеи в самом начале странствия. Пеший же путник обречен в степи на мучительную смерть. Но, привыкший к невзгодам и тяготам бродячей жизни, киммериец не унывал – он постарается сохранить лошадь, пока не добудет еще одну. А случись что по дороге – ну что ж, небольшое расстояние он сумеет протопать и пешком.

На рассвете шестого дня пути Конан проснулся с первым лучом солнца, собрал пожитки и затоптал угли небольшого костра.

Киммериец вознамерился было уже вскочить в седло, но тут его орлиный взгляд уловил еле заметное движение на далекой линии горизонта. Глаза не такие зоркие, как у киммерийца, никогда не разглядели бы крохотные темные силуэты пяти всадников на фоне багрового щита восходящего солнца. Рядом со всадниками остроглазый варвар разглядел группу свободных лошадей. Степные воины всегда так поступают: отправляясь в набег, берут с собой сменных скакунов. Прежде чем тронуться в путь, Конан предусмотрительно натянул на лук тетиву и развязал на колчане крепкие тесемки, чтобы оружие можно было легко выхватить в любой момент. Может, пришельцы ничего худого не замышляли. Но настоящий воин каждое мгновение должен быть готов к схватке, иначе долго он на свете не протянет. Конан спокойно направил коня по намеченному давеча маршруту – на запад. Удирать теперь уже не имело смысла: незнакомцы заметили его, и, если они пустятся в погоню, уйти все равно не удастся. Его конь скоро устанет, а враги пересядут на свежих лошадей…

Солнце медленно катилось по голубой небесной тверди. Конан время от времени останавливался, чтобы дать коню передохнуть, а заодно оглядеться и понаблюдать, что там поделывают преследователи. К полудню всадники стали вдвое ближе, но, когда Конан в очередной раз остановился, незнакомцы пропали из виду. Конан пожал плечами, подумав, что, может, загадочные наездники вовсе не за ним гнались. Однако же тетивы с лука не снял.

Когда же солнце стало клониться к закату, Конан приметил по левую руку от себя какое-то движение. Он обернулся: двое всадников приближались к нему. Конан развернул было коня вправо, но увидел, что и с этой стороны к нему скачут трое. Оставалось двигаться прямо вперед. Стараясь уйти от преследователей, он дал коню шпоры и пустил его резвой рысью.

Как это им удалось так ловко обойти его с флангов? Этот вопрос вертелся у киммерийца в голове, пока он судорожно пытался оторваться от погони. Наверное, им хорошо знакома эта часть степи. Земля здесь совершенно ровная, но с небольшим уклоном. Должно быть, они прятались за невысокими откосами, пока не подобрались вплотную. А теперь они гнали жертву вверх по склону. Скоро конь устанет, и тогда… С кем это довелось столкнуться? Когда преследователи приблизились, Конан увидел, что трое из них одеты в кожаные доспехи, а на двух других нет ничего, кроме набедренных повязок и войлочных сапог до колен. Позади у каждого воина висела кривая сабля, а к седлам были приторочены луки, гораздо большие по размеру, нежели у Конана.

Гирканийцы! Судя по высоким остроконечным шапкам со свисающими полями, они принадлежали к одному из западных племен. Прямо на глазах у киммерийца один из всадников легко и непринужденно перепрыгнул с уставшей лошади на свежую, прихватив с собою лук и колчан со стрелами. Говорили, что гирканийцы – лучшие в мире наездники, и только сейчас Конан по-настоящему убедился в этом.

Теперь он знал, от кого удирает. Да что толку? Вряд ли степняки стали бы терять целый день ради одного уставшего коня. Поживиться у Конана нечем это они могли бы заметить. Значит, просто любопытство, охота забавы ради? Ладно, пусть теперь догоняют, они дорого заплатят за эту забаву.

Когда бока у скакуна стали раздуваться, как кузнечные меха, а с губ полетели клочья пены, Конан решил, что не стоит загонять бедное животное до смерти. Иначе потом придется тащиться пешком. Оглянувшись, он не нашел поблизости никакого мало-мальски пригодного укрытия. Конан понял, что настала пора действовать. Он достал лук, как можно сильнее натянул тетиву и, развернувшись в седле, пустил стрелу в ближайшего из преследователей.

У степняка имелся небольшой щит вендийской стали, на гирканийский манер отделанный по краям каким-то мехом. Но пока стрела Конана летела к цели, кочевник, особо не торопясь, поднял щит и успел отразить выстрел.

Киммериец прицелился еще раз – во всадника без доспехов. Степняк с такой же презрительной легкостью уклонился от стрелы. Блеснув, стрела полетела еще в одного, но он просто пригнулся, пропуская ее мимо.

– Кром! – прорычал Конан. По сравнению с этими парнями его старые приятели-козаки в конном бою выглядели бы просто детьми. Но почему гирканийцы сами не бьют стрелами? Все ясно: Конан нужен им живым. Киммериец мрачно усмехнулся. Прежде чем они притащат его на какой-нибудь невольничий рынок, он оставит им на память парочку хороших зарубок! Конан придержал коня и вытащил меч. Какими бы непревзойденными наездниками и прославленными лучниками степняки ни были, про их успехи в рукопашной схватке киммерийцу слышать что-то не доводилось.

– Подходите, потолкуем один на один! – крикнул Конан. Он попробовал пальцем лезвие ильбарского клинка. – Вот этой штукой я вам мозги-то прочищу!

Всадники быстро окружили киммерийца, впрочем держась пока на почтительном расстоянии. Кочевники крутили в руках какие-то странные штуковины, – крутили так быстро, что нельзя было толком рассмотреть. Конан не стал терять времени, разгадывая маневры противника. Если кто-то из них подберется поближе, он все равно увидит, какую именно пакость степняки приготовили. Во всяком случае, одно преимущество у Конана было: гирканийцы хотели взять его живым. У киммерийца же в отношении врага такие милосердные намерения отсутствовали.

Один из всадников издал гортанный крик. Что-то длинное и тонкое просвистело у Конана перед глазами и накрепко обвилось вокруг рук и груди. Теперь понятно – это аркан! Конан повел могучими плечами, ожидая, что аркан лопнет, но он только сильнее врезался в мышцы прямо под короткими рукавами кольчуги.

Киммериец неловко попытался перерезать веревку ножом, но другой всадник молниеносно выхватил длинную плеть и с размаху ударил Конана по правому запястью. А в это время остальные степняки набросили еще несколько петель. Глубоко вздохнув, Конан попытался вырвать ручку кнута из седельной сумки, но тут еще одна петля захлестнула шею. Глаза у варвара налились кровью – он последний раз попытался порвать путы. Увы, веревки были не толще мизинца, но покрепче любого каната. Три вражеских коня одновременно рванулись, и Конан грохнулся наземь. Последнее, что он увидел, прежде чем потерять сознание, была кривая ухмылка под вислыми усами на роже одного из гирканийцев.

Конан очнулся в сумерках, когда последние бледные лучи солнца мерцали на горизонте. Варвар обнаружил, что лежит на левом боку и левая рука изрядно затекла. В голове звенело, будто где-то рядом лупили в вендийский боевой гонг. В глотке пересохло так, что трудно было дышать. Он попытался сглотнуть слюну, но не смог – горло распухло. Конан попробовал пошевелиться, но это оказалось непросто – он лежал со связанными вместе запястьями. Узел был тугой, но не настолько, чтобы нарушилось кровообращение. Эти бандюги понимали, что никто не купит безрукого и безногого раба.

Конан неуклюже сел. И увидел, что степняки не удосужились связать ему ноги. Понятно: куда бы он ушел в степи? Из одежды на Конане остались лишь набедренная повязка и сандалии. Это тоже вполне понятно… Вдруг где-то сзади послышались голоса. Конан обернулся, чтобы рассмотреть говоривших.

Четверо гирканийцев сидели у костра и жарили на вертелах мясо. В нескольких шагах от каждого была привязана лошадь. Пятый гирканиец, наверное, караулил остальных скакунов, а может быть, повел их на водопой. Степняки тихо переговаривались, временами негромко смеялись, не обращая на пленника ни малейшего внимания. Конан почувствовал соблазнительный запах жаркого, и в животе у него заурчало.

– Эй, ты! – крикнул Конан. Язык, на котором говорили степняки, отдалено напоминал иранистанский. Конан подумал, что они, может быть, поймут наречие приграничных торговцев. – Ты, папаша длинноусый, у тебя детишки в кого пошли, в деревенского шамана? Ты меня кормить-то собираешься или надеешься с барышом продать мой скелет?

К киммерийцу сразу повернулись четыре бандитские рожи. Конан заметил, что кожа у степняков изначально белая, только сильно потемнела на солнце да продубилась на горячем ветру. У двоих кочевников были голубые глаза. Рыжеволосый степняк, который теперь снял доспехи, встал и подошел к киммерийцу. Кривые нот и косолапая походка выдавали в нем человека, всю жизнь просидевшего в седле. На нем был плащ из тонкого войлока и неизменная шапка, из-под которой сзади свисали тонкие косы ниже плеч.

– Не дело, чтобы неповоротливая вендийская обезьяна так разговаривала с благородными всадниками Гиркании. Заткнись, трахаль волосатых баб, которые лазают по деревьям. Может, завтра я кину тебе обглоданную кость. – Он пнул Конана ногой в челюсть. Киммериец повалился на спину.

Кочевник залился смехом и не заметил, как Конан подтянул ноги к груди, откатываясь назад. Потом перекатился вперед, резко распрямил ноги и изо всех сил ударил гирканийца в живот. Тот с присвистом охнул и, перекувырнувшись, покатился по земле, сшибая все на своем пути. Степняки только хохотали над незадачей своего приятеля, убирая с его пути свою снедь.

Гирканиец с трудом поднялся на четвереньки, хрипло дыша и схватившись за живот. Он бросил на Конана дикий, бешеный взгляд. Отдышавшись, кочевник выпрямился и заковылял к Конану, на ходу доставая зловещего вида кривой нож.

– Из тебя и раба-то стоящего не выйдет, – ухмыляясь, произнес он. – А может, с тебя шкуру снять? Мне как раз нужны уздечка и седло.

Конан посмотрел гирканийцу прямо в глаза:

– А ты перережь веревки, тогда посмотрим, кто кого. Горная жаба будет попроворнее тебя!

– Веревки перерезать? – искренне изумился гирканиец. – Да какой же дурак будет давать преимущество тому, кого хочет убить?

– Видно, правду говорят – у гирканийцев ни чести, ни мужества, что уж с ними говорить! – отозвался Конан. Он копил силы для нового прыжка. По крайней мере успеет перегрызть глотку этому дикарю, прежде чем подоспеют остальные.

– Убери нож, Торгут, – послышался чей-то голос.

Гирканиец отступил на шаг и тотчас спрятал клинок в ножны. Конан скосил глаза на сидящих у огня, чтобы посмотреть, кто остановил разгневанного бандита. Это был явно человек, привыкший, чтобы ему беспрекословно повиновались. Мужчина с черными усами и жидкой бородкой поднялся с места и подошел к киммерийцу. На вид он мало отличался от остальных степняков, но Конан заметил, как блестят его золотые кольца и браслеты. Войлочный плащ кочевника украшал орнамент с изображением каких-то сказочных чудовищ. Должно быть, он из младших командиров своего клана, а в этой шайке – главный. Он без опаски присел на корточки перед Конаном. Два раза один и тот же прием не сработает.

– Откуда ты, раб?

Конан с вызовом глянул на гирканийца:

– Что-то я не вижу здесь рабов. Ты к кому обращаешься – к этим бабуинам у костра или к тому простофиле с больным брюхом, что прячется у тебя за спиной?

Командир нетерпеливо оборвал его:

– Парень, не надо показывать свой норов. Мы им уже полюбовались. Не испытывай мое терпение. Так откуда ты?

– Из Киммерии, – поворчал Конан. Он уже показал степнякам, на что способен. Теперь они могут его убить, но пытаться унизить больше не посмеют.

– Никогда не слыхал, – удивился вождь, – твое оружие и доспехи из Вендии и Турана или с пограничных холмов.

Конан взглянул на груду доспехов у костра, рядом с тем местом, где только что сидел черноусый командир.

– А вы откуда – из Кхитая или Иранистана?

– Слушай внимательно, – голубые глаза степняка пристально смотрели на Конана, – мы гирканийцы. Мы – воины из славной орды ашкузов. Идем навстречу верховному вождю Бартатуе. Он собирает кланы и малые отряды для похода, которого свет еще не видел. Бартатуя разослал приказы: всем, кто придет для похода, привести с собой пленников из низших народов. Уж не знаю зачем. Может, он дарует им жизнь – тогда и ты выживешь. Но если будешь вести себя так, как сегодня, – точно не выживешь.

Конан пожал плечами и сказал, как будто делая одолжение:

– Ну хорошо, я пойду с вами. Я воин, это мое ремесло. Может, ваш Бартатуя найдет мне применение получше, чем рабский труд.

Гирканийцы разразились резким, пронзительным смехом.

– Ты держишься в седле хуже десятилетнего ребенка, – проговорил тот, кому досталось от Конана. – А стреляешь и того хуже.

Конан чуть не зарычал от обиды, вспомнив, как легко эти разбойники догнали и пленили его.

– Если б мы схватились на мечах, я изрубил бы вас на корм шакалам, процедил он. – Есть и другие приемы боя, кроме стрельбы из лука в конном строго.

– Нам эти глупости ни к чему, – ответил степняк, – мы это уже проходили. Против нас выступали целые армии городских псов. Они строились прямыми рядами или колоннами и пытались подобраться поближе, чтобы достать нас копьями и мечами. Мы только смеялись им в лицо и стреляли, а потом подходили, чтобы вынуть стрелы из мертвых тел.

– Но если вы такие могучие и непобедимые, отчего вы до сих пор не завоевали весь мир?

Кочевник пожал плечами:

– Зачем нам мир? У нас есть безбрежная степь и Предвечное Небо, – Он молитвенно сложил руки, и все остальные кочевники последовали его примеру, Конан понял, что командир только что назвал имя их божества.

– Города? – продолжал черноусый. – Их хорошо грабить. Какая еще от них польза? Мы – свободные люди. Что нам за радость собирать налоги или дни напролет следить за селянами, погоняющими волов, чтобы не дать им обвести нас вокруг пальца? – Он скривился от отвращения. – Ни за что! В страхе и ужасе держат наши непобедимые орды князей мира. Брать с них дань – наше исконное право. Они дают нам золото, шелка, благовония, а мы до них охочи. И это правильно, что презренные городские крысы трудятся, чтобы дать нам все это. Потому что хозяева мира – мы!

Остальные гирканийцы встретили слова командира одобрительным гулом.

– Дайте мне коня, – прервал восторги степняков Конан, – луна не успеет смениться, как я стану лучшим наездником, чем любой из вас. Дайте мне ваш лук, и я за то же время заткну за пояс любого гирканийца. Нет такого воинского искусства, которым бы я не овладел. Не придумали еще!

Кочевник поднялся и холодно глянул на киммерийца:

– Мы прибудем к Бартатуе через несколько дней. У тебя будет время показать свои способности. Как тебя зовут, чужестранец?

– Конан.

– Знай, что я – Бория из клана Голубого Оленя племени ашкузов. Я полусотник, и в пути я тебя испытаю. Если все, что ты здесь наболтал, не пустые слова, я узнаю это прежде, чем мы прибудем к Бартатуе. Я с удовольствием замолвлю за тебя словечко. А уж там – как каган решит, так и будет.

– Глупости, – фыркнул тот, кого называли Торгутом, – какой толк великому Бартатуе от этой городской обезьяны и свиноеда? – Степняк бранился, стараясь при этом держаться подальше от ног Конана.

– Не твоего ума дело, Торгут, – отрезал Бория, – помыслы великого кагана недоступны простому всаднику. Уж не вздумал ли ты оспаривать мое решение?

Торгут коснулся лба тыльной стороной ладони:

– Я не хотел проявить непочтительность, командир. – Он взглянул на Конана с неприкрытой ненавистью.

– Смотри у меня! – Бория повернулся к воинам, сидевшим у огня: – Дайте пленнику сушеного мяса из его седельной сумки.

Затем он вновь обратился к киммерийцу:

– Мы выходим завтра на рассвете. Путь предстоит нелегкий. Ты его, может, и не переживешь. Мне дела нет. Когда мы вернемся в лагерь, я буду знать о тебе больше.

Командир гирканийцев отошел, и один из воинов, от плеч до колен покрытый татуировкой всевозможных страшилищ, бросил Конану несколько полосок сушеного мяса. Киммерийцу пришлось потянуться и ухватить мясо зубами. Бория назвал его пленником, а не рабом. Может, это и добрый знак… Конан отбросил прочь досужие вымыслы и с жадностью принялся рвать жесткое мясо.

– Воды, – попросил он, расправившись с едой, Кочевники не обратили на просьбу никакого внимания. Бория закончил обгладывать кость и что-то проговорил степняку, щеголявшему замысловатой татуировкой. Тот порылся в седельной сумке, вытащил мелкую чашу, плеснул в нее из бурдюка и подал Конану. Киммериец чуть поморщился от мерзкого запаха, но привередничать было не в его правилах. На долю отважного варвара выпадали и не такие испытания.

В чаше оказалась не вода, а кислое молоко, овечье, конское, коровье или козье – Конан не знал, да и не желал знать. Степняки жили в основном за счет своих стад и доили самок любых домашних животных. Киммериец заметил, что чаша сделана из верхней части человеческого черепа. Неуклюже скорчившись, он опустошил этот жуткий сосуд. Стянутые петлей руки нещадно болели, но, когда опустилась ночь, Конан все же попытался уснуть. Его беспокойный сон то и дело прерывали укусы насекомых, но все равно рассвет настал слишком быстро.

– Не будем нагружать коня твоей тушей, – усмехнулся Бория, затягивая аркан вокруг шеи Конана. – Вы, городские и деревенские крысы, привыкли ходить пешком. Так что не зевай, а то упадешь, и тебя поволокут по земле.

Гирканийцы вскочили в седла и рысью пустили коней на восток. Конан бежал рядом с запасными лошадьми и старался не отставать, подстраиваясь к шагу самого медлительного скакуна. Если высокомерные всадники рассчитывают увидеть, как он, задыхаясь, волочится по земле, долго им придется ждать! Как истинный киммериец, Конан был неутомим в беге и легко мог поспеть за лошадью.

Все утро гирканийцы время от времени оборачивались и каждый раз таращили глаза при виде Конана, бегущего рысью вровень с лошадьми: аркан не натянут, дыхание свободное. Для степняков, которые никогда не проходили пешком более нескольких шагов, кроме как по крайней нужде, казалось невероятным, что человек может быть таким неутомимым. Конан же способен был бежать легкой рысью хоть целый день: для киммерийского горца бегать так же естественно, как дышать.

Но когда Торгут сам взял аркан у другого всадника, Конан понял, что его ждут тяжелые минуты.

– Кажись, нашему пленнику наскучило так медленно бежать. Пусть поупражняется – это его развлечет. – С этими словами гирканиец пришпорил коня, и тот перешел на галоп.

Аркан натянулся. Конан побежал во всю мочь. Он был готов к чему-нибудь в таком роде. Рысью он мог бежать, как конь. Но при такой скорости… Когда гирканиец погнал коня быстрым галопом, Конану пришлось напрячь все свои силы, чтобы не упасть. Пот заливал глаза, варвар тяжело дышал. Он еще не выдохся, но это могло случиться в любое мгновение.

Остальные всадники ехали вровень с ними, со смехом и криками одобрения наблюдая за забавным состязанием. Сквозь мелькающую перед лицом высокую траву Конан поймал холодный, оценивающий взгляд Бории… Дотянуться до аркана и попытаться перегрызть его? Вряд ли получится – никогда прежде не встречал киммериец таких тонких и вместе с тем прочных веревок. И потом, тогда ему просто накинут на шею еще одну петлю.

Торгут оглянулся и увидел, что Конан не отстает. Кочевника аж перекосило от злости. Он хлестнул своего коня короткой плетью. Конан сделал глубокий вдох и побежал на пределе сил – лишь бы аркан не натянулся и не повалил его на землю. Со связанными руками трудно поддерживать равновесие, даже при всей невероятной ловкости варвара. Земля здесь неровная; если он упадет – в лучшем случае обдерется, а вернее всего, либо задохнется, либо сломает шею. Бория, возможно, будет недоволен, но Торгут явно воспылал к киммерийцу ненавистью. Что для такого дикаря выволочка от командира в сравнении с радостью мести!

Теперь у Конана появилась цель. Он искал камень, бугор, дерево – что угодно – в качестве точки опоры. Если уж суждено ему умереть, он хотел доставить себе последнее удовольствие, прихватив с собой Торгута. И вот киммериец заметил то, что искал. Совсем рядом замаячило дерево – большая редкость в степи. Низкорослое, сучковатое, согнутое ветром, чуть побольше куста. Но Конан знал, что ствол его, иссушенный, устоявший на степных ветрах, необыкновенно крепок. И еще он почуял, что удача на его стороне, за день пути по степи попадается не более четырех-пяти чахлых деревьев.

Когда они приблизились, Конан увидел, что Торгут собирается объехать дерево справа. Киммериец свернул влево, чтобы обогнуть дерево с другой стороны, – тогда аркан зацепится за ствол, и… Бория,скакавший следом, крикнул: "Торгут! " – но было уже поздно. Конан обежал дерево кругом, веревка обмоталась вокруг ствола.

Торгут только и успел, что оглянуться. Аркан, обмотанный вокруг запястья, круто дернул его, и кочевник на полном ходу вылетел из седла. Он со смачным хрустом шлепнулся на землю, воздух со свистом вылетел из глотки. Усмехаясь, Конан обогнул дерево и направился к степняку. Остальные гирканийцы сдержали коней и развернулись, но им было не нагнать Конана. Киммериец молниеносно, как рассерженный барс, подскочил к Торгуту и обеими ногами ударил степняка в грудь. Тот замычал от страшной боли. Конан упал на колени. Торгут сдавленно хрюкнул. Ребра у него жалобно всхлипнули.

Конан вскочил на ноги и собирался прыгнуть Торгуту на лицо, когда сзади подъехал Бория. В руке у командира был ненатянутый лук. Тяжелым, гибким оружием из дерева и рога он с размаху, изо всей своей недюжинной силы, ударил Конана по макушке. Это было все равно что шарахнуть увесистым молотком. Кровавая вспышка мелькнула перед взором киммерийца, и поверженный варвар повалился поперек бесчувственного врага.

ГЛАВА 2

Двое всадников остановились на вершине земляного вала. Отсюда открывался вид на небольшую плодородную равнину, где, словно драгоценность на подушке из зеленого шелка, лежала великолепная Согария. Вокруг расстилалась высохшая степь, но здесь вода творила свое великое чудо: маленькая долина цвела. Множество караванов сходились сюда: ведь эти места издавна славились шелком, который в Согарии был так же дешев, как в Вендии хлопок или в западных королевствах – лен.

– Скоро ударят в гонг, моя госпожа, – проговорил человек, в котором по плоскому лицу и узким глазам можно было узнать гирканийца из восточных племен, известных своими ужасными набегами на Кхитай. – Они закроют ворота на ночь. – Он сплюнул на землю. – Они всегда так поступают, эти горожане. Мало что со страху обнесли себя стенами, так еще и запираются на все засовы, что даже свежий воздух не проходит. Тебе не попасть туда до утра.

– Я знаю, как выглядят города, Баязет, – нетерпеливо заметила женщина, – и найду куда войти. Не будем терять времени.

Они направили коней вниз, с насыпи. Не было нужды понукать усталых животных. Наоборот, их приходилось удерживать от неосторожных шагов на крутой тропе: скакунам не терпелось спуститься туда, где они уже учуяли воду.

Мужчина был облачен в обычную одежду степного кочевника, хотя сейчас, из-за летней жары, он снял с себя все, кроме широких штанов и высоких мягких сапог. За поясом у него торчал кинжал. Пика, лук и меч – приторочены к седлу. Для гирканийского воина все равно, сам он несет оружие или его конь.

Женщина с головы до лодыжек укутана в сплошное черное порывало, в котором была лишь пара отверстий для рук и узкая прорезь для глаз. Но и эту небольшую прорезь прикрывала тонкая сетка, так что лица вообще не разглядеть. Башмаки и перчатки скрывали то, что не было упрятано под покрывалом.

Приближаясь к городу, всадники проехали мимо загонов, где содержались верблюды, лошади и быки прибывающих караванов. Ближе к воротам раскинулись лагеря самих караванщиков, которые либо прибыли уже после закрытия городских ворот, либо просто предпочли переночевать за стенами города. Вокруг дымных костров звучали языки разных народов: караванщики в вечерней прохладе беседовали и рассказывали истории, то и дело обмахиваясь веточками от ночных насекомых. Женщина спешилась и протянула поводья Баязету.

– Я вернусь за час до рассвета. Возьми коней и отведи их попить воды и пощипать травки. И смотри не налакайся – слабость степняков к горячительным напиткам вошла в легенду.

– Как прикажешь, госпожа.

Баязет увел лошадей, а женщина побрела вдоль костров. Караванщики не обращали на нее ни малейшего внимания, словно она была невидимой. Женщина под покрывалом – просто собственность какого-то мужчины, ничего более.

Между кострами расхаживали и другие женщины, а также мальчики, да и взрослые мужчины, явно пришедшие не с караванами. Женщины по большей части были без покрывал и промышляли торговлей. Торговали всем на свете: едой, вином, безделушками, а иногда и собой. Были здесь гадалки, писцы, музыканты, скоморохи, и все они наперебой предлагали утомленным караванщикам товары и развлечения, а также некоторые услуги, запрещенные в стенах города.

Женщина двинулась к истоку этой красочной реки, а именно к небольшой, размером с обычную дверь, калитке, прорезанной в огромных деревянных городских воротах. Под маленьким фонарем сидел, опираясь на копье, одинокий страж. Он пропускал в город всякого, кто показывал ему свинцовую печать с особой отметкой. Женщина под покрывалом подошла к воину, как только поблизости не оказалось свидетелей.

Страж обратился к ней, не скрывая любопытства:

– Могу ли я помочь тебе, госпожа?

– Мне нужно войти в город, – ответила она.

– У тебя есть пропуск?

В руке у женщины появился пропуск, открывающий любые врата: в свете фонаря блеснуло золото. Стражник быстро осмотрелся по сторонам, удостоверившись, что рядом никого нет. Золотой исчез у воина в кошельке. Резкий кивок головы указал на город. Женщина шагнула в ворота и растворилась в темноте.

Хондемир стоял на своем высоком балконе, изучая звезды. На мраморных перилах было установлено замысловатое устройство из хрусталя и бронзы.

Маг пристально смотрел в длинную, обращенную к небу трубу, настраивая прибор тонкими, гибкими пальцами. Наконец он выпрямился и перешел к столу, где окунул перо в чернильницу и отметил на тонком пергаменте точный день и час, когда кровавая планета войдет в Дом Змея.

Тут его внимание привлек какой-то звук, донесшийся снаружи, и чародей выглянул на улицу, перегнувшись через перила. Здесь, в самой богатой части города, где жил Хондемир, редко разгуливали по ночам. В свете фонарей, которые свисали с шестов через каждые несколько шагов, он увидел фигуру, закутанную в плащ и приближающуюся к воротам его дома. Хондемир узнал ночного путника по уверенной легкой поступи. Чародей дернул за шнурок звонка, и сразу же появился слуга.

– Там, за воротами, госпожа. Впусти ее и сразу же проводи сюда. Потом принеси вино и что-нибудь закусить.

Слуга отвесил глубокий поклон и удалился. Спустя несколько минут в дверь постучали.

– Входи!

Слуга с поклоном впустил женщину и ушел. Как только дверь закрылась, женщина дернула за кайму своего покрывала и скинула его, распустив по обнаженным плечам гриву густых черных волос.

– Я думала, задохнусь в этой штуке, – сказала она. – Приветствую тебя, Хондемир.

– Приветствую тебя, Лакшми, – ответил маг.

Женщина чертами лица была похожа на северную вендийку из высших каст. Ее фигура, несмотря на малый рост, таила в себе ту сладострастную грацию, которой пронизаны храмовые скульптуры загадочной Вендии. Когда покрывало скользнуло на пол, стало видно, что на Лакшми ничего нет, кроме узкой шелковой набедренной повязки и сапог до колен. Красота молодой женщины была ослепительна, но особенно поражала совершенная, с оттенком слоновой кости белизна кожи, постоянно и тщательно защищаемой от солнца и ветра и смягчаемой душистыми маслами.

– У меня мало времени, – проговорила Лакшми, стягивая перчатки. Великая орда Бартатуи выходит в ближайшее время, до новолуния.

– Я это уже знаю, – важно заметил Хондемир. – Все предсказали звезды. А также духи, с которыми я беседую.

Прекрасные глаза вендийки взглянули на мага с нескрываемым цинизмом.

– Вы, волшебники, всегда пытаетесь представить все так, как будто вам открыто далекое будущее. Но я бы побилась об заклад, что от твоих шпионов из плоти и крови больше толку, чем от духов. А иначе зачем тебе я?

Уголки тонких губ Хондемира дрогнули в еле заметной улыбке.

– Видишь ли, мои посланцы приносят некоторую пользу, подтверждая то, что мне уже известно. А тебе ведь можно найти и другое применение… – Он сделал шаг вперед и обнял ее.

Лакшми положила руку чародею на грудь и насмешливо взглянула на него:

– А разве твои мудрейшие наставники не учили тебя, что если ты будешь потакать похоти, то сильно истощишь волшебные силы?

– Говорили, – ответил он, – это один из немногих предметов, в которых они плохо разбираются. – Тут колдун отпустил женщину: скрип осторожно открываемой двери оповестил о появлении слуги. Лакшми спряталась за дверную створку; слуга поставил на низкий столик поднос с корзиной и вышел.

Вендийка взяла кубок, протянутый Хондемиром, и медленно обошла комнату, любуясь обстановкой. Она не стеснялась своей наготы – совсем как младенец.

– Хорошо снова оказаться в приличном месте, – промурлыкала ока. – У гирканийцев совсем нет вкуса к роскошной жизни. Все, что им нужно, – хорошие кони и вино в непомерных количествах. – Лакшми потрогала шкатулку из душистого сандалового дерева, выложенную изнутри мамонтовой костью.

– Некоторые из них, – заметил Хондемир, – знают толк в прекрасных женщинах.

Она пожала гладкими плечами, и ее алебастровые груди соблазнительно качнулись.

– Женщины для них только боевые трофеи. Бартатуя ценит меня лишь потому, что силой отобрал у Кухлага, своего злейшего врага. Когда его люди смотрят на меня, они вспоминают, что великий Бартатуя собственными руками убил Кухлага и захватил его женщину. – Она собрала в горсть вышитую занавеску и поднесла ее к лицу, вдыхая аромат пропитавших ее благовоний. Потом она принялась наматывать на себя ткань. – Ты не представляешь, что это значит – жить среди убогих шатров и обходиться без самых простых радостей жизни. – Она уронила портьеру и, подойдя к подносу, выбрала жареное мясо на вертеле, щедро приправленное пряностями и обернутое виноградными листьями.

Лакшми читала по глазам и дыханию Хондемира точнее, чем маг – по звездам.

– Первой жертвой Бартатуи должна стать Согария, из-за ее важного стратегического положения между Востоком и Западом. Вокруг нет других городов, чтобы прийти на помощь, а сама Согария давно изнежилась и разжирела. Целое поколение не ведало войн.

– Но у города крепкие стены. И амбары полны зерна. Даже если дикарь объединит племена, как смогут люди, которые только и умеют, что стрелять из лука на полном скаку, победить такой город?

– Да, он дикарь, – ответила Лакшми, бросив пустой вертел и взяв засахаренный финик, – но отнюдь не дурак. У него есть на сей счет кое-какие планы. Победа над Согарией послужит для войска степняков хорошей школой. Сам же Бартатуя собирается стать покорителем стран и народов.

– Турана, например? – спросил Хондемир.

– Сначала он хочет покорить Кхитай, потом – повернуть на запад. Подведенные угольком глаза женщины внимательно следили за выражением лица чародея.

– Орда двинется на Туран, – прошептал Хондемир. – Не сойти мне с этого места!

Лакшми подошла к нему и острым ноготком провела по вышитому на мантии колдуна золотому дракону.

– Пока это не входит в планы Бартатуи, – лукаво проговорила вендийка.

– А об этом позаботимся мы с тобой. – Хондемир вновь попытался обнять красотку. На этот раз она с силой оттолкнула его.

– Не так быстро, колдун. Бартатуя прикончил моего прежнего хозяина, чтобы завладеть мной. Ты должен сделать то же самое. Я буду принадлежать победителю, не меньше. Если хочешь, чтобы я была твоей, убей Бартатую и подчини себе его войско.

Хондемир глубоко, прерывисто вздохнул:

– Ты высоко себя ценишь, женщина. Радуйся, что ты нужна мне для воплощения моих планов! – У чародея закружилась голова от гнева и вожделения одновременно.

– Мне надо идти, – бросила Лакшми, подбирая покрывало и перчатки, Бартатуя верит, что я каждые шесть лун на десять дней ухожу из лагеря, чтобы совершить кое-какие религиозные обряды. Я должна вернуться в его шатер не позже, чем через пять дней. А не то мне придется отвечать на некоторые неприятные вопросы… Теперь быстро объясни мне, что я должна для тебя сделать.

Когда роскошное тело молодой прелестницы скрылось под покрывалом, чародей почувствовал, что снова может собрать разбежавшиеся мысли.

– Чтобы добиться настоящей победы, я прежде всего должен завладеть душой и помыслами Бартатуи. Для этого, как минимум, необходимы… гм… частицы, недавно взятые с его тела. Они укажут подвластным мне духам… дорогу.

– Какие такие частицы?

– Волосы, ногти, кусочки кожи и… – чародей замялся – ну, то, что легче всего собрать его наложнице.

– Ладно, ты это получишь, – ответила Лакшми так просто, будто маг просил принести овощей с рынка. – А теперь мне пора! Мы встретимся вновь уже на Курганах Спящих. Прощай. – Лакшми вышла, прошуршав по полу покрывалом.

Хондемир налил себе еще кубок вина. Он думал о том, как опасна была бы эта женщина, если бы он, одержав победу, действительно приблизил ее к себе. Но с подобным безумным шагом можно повременить. Скоро он ее получит. И что куда важнее, скоро он подчинит себе Бартатую и его орду и поведет степняков на Туран, против царя Ездигерда. Мысль о долгожданном отмщении оправдывала в глазах чародея все опасности: игра стоила свеч.

Возвращаясь к городским воротам по тихим ночным улочкам, Лакшми думала вовсе не о том, как совладать с похотливым колдуном. Она всегда удивлялась, насколько легко мужчины позволяют управлять и играть собой. Если женщина красива, умна и безжалостна, то она может подчинить своей воле самого могущественного мужчину в мире. Как просто убедить могучего воина, что, завоевав красотку, он становится героем вне сравнения! Даже дети и то умнее.

С того дня, как обнищавшие, голодные родичи продали ее бродячему торговцу, Лакшми постигла искусство превращения своей беспомощности в могущество. Когда из худенького ребенка Лакшми превратилась в прекрасную женщину, она осознала сущность своего превосходства над блудливыми мужиками.

Торговец баловал ее, доставал ей самые дорогие украшения и посылал к опытным куртизанкам учиться искусству доставлять мужчинам блаженство. Ее, правда, куда больше занимали их рассказы о тех безрассудствах, на которые пускались сильные и могущественные мужи, теряя волю от одного присутствия умелых обольстительниц.

Торговец мечтал, что Лакшми принесет ему счастье. Когда-нибудь он привезет ее в один из великих городов и продаст богатому господину, а может, и самому царю. Когда торгаш решил, что время настало и Лакшми достигла расцвета своей красоты и привлекательности, он посадил ее в закрытый паланкин, водрузил его на спину верблюда и снарядил караван в летний дворец царя в прекрасной северной долине Кангра.

Совсем еще юная Лакшми быстро заскучала в душном ящике, качающемся в такт мерной походке верблюда. Однажды днем, услышав тревожный шум снаружи, красавица отодвинула занавеску – поглядеть, что случилось. Она оказалась лицом к лицу с начальником стражи каравана – свирепым гирканийским воином. Его узкие глаза округлились при виде молодой богини.

В тот же вечер она услышала голоса спорящих мужчин. Один из них принадлежал торговцу. Он то и дело переходил на отчаянный крик, который внезапно оборвался хриплым стоном. Лакшми испугалась, когда занавеска резко отдернулась и из-за нее показался гирканиец. Он был на коне. Сильные руки кочевника вытащили девушку из паланкина и перебросили через седло. Когда степняк поскакал прочь, Лакшми успела увидеть торговца. Он лежал в луже крови, слепо уставясь в небо.

О смерти глупого торгаша она не горевала. Для него девушка была лишь чем-то вроде домашнего животного, породистой лошади. Однако красавица получила ценный урок: мужчины убивают друг друга, чтобы обладать ею. Грубая сила гирканийского воина ее не привлекала. Ей нужен был человек, командующий тысячами таких воинов.

Месяца не прошло, как предводитель отряда из двадцати кочевников убил ее похитителя и взял Лакшми себе. Она быстро выучила язык степняков и вскоре убедила этого мелкого вождя – как убеждала и всех последующих своих хозяев, – как важно беречь ее красоту от разрушительного действия степного ветра. Жены и старшие наложницы вдруг обнаруживали, что их выселили из лучших шатров. У Лакшми появились враги, но недолог был их век. Среди искусств, которым обучили Лакшми старые куртизанки, было приготовление настоев, вызывающих страсть, дрему… или смерть. Когда лагерь степняков навещали жрецы или философы, Лакшми беседовала с ними сквозь тонкий занавес. Так узнавала она о владетельных особах, о войнах и браках, изменяющих границы и заново перераспределяющих могущество стран и народов. Но когда проповедники или философы говорили о таких вещах, как сострадание, милосердие или совесть, тщеславная красотка пропускала эти пустопорожние бредни мимо ушей.

Всякий раз, когда вождь более высокого ранга посещал ее очередного хозяина, Лакшми находила повод показаться гостю на глаза. Ни один гирканиец не отдаст своей женщины другому, кем бы тот ни был. Так что бой был неизбежен. И Лакшми уходила к новому господину, потихоньку уже присматривая следующего.

Конец третьего года странствий по степи Лакшми встретила в шатре Кухлага, безмозглого и жестокого степняка, предводителя таких же кровожадных дикарей. И вот однажды Кухлага навестил Бартатуя.

Бартатуя был вождем небольшого племени ашкузов. Лакшми знала его историю, знала, как еще мальчишкой он возглавил свое племя после смерти отца и собрал все разбросанные семьи ашкузов в единое войско. Силой и посулами он убедил более мелкие племена присоединиться к своей орде. Стоило Лакшми лишь раз увидеть молодого, крепко сбитого вождя ашкузов, как она поняла, что перед ней человек могущественный и удачливый.

Чтобы завоевать Бартатую, красотка превзошла саму себя в хитрости и бесстыдстве. Весь вечер Лакшми слушала, как Бартатуя пытался убедить Кухлага вступить с ним в союз и создать великую орду, пред которой никто не устоит. Кухлаг лишь высокомерно рассмеялся и назвал молодого вождя выскочкой. Он снизошел бы до того, чтобы принять на себя роль верховного правителя, а Бартатуя мог бы стать младшим вождем – после того как Кухлаг выделит лучшие места своим сыновьям и племянникам. В гневе Бартатуя выскочил из шатра.

Лакшми выяснила, куда Бартатуя поведет коней на водопой, и пробралась туда чуть загодя. Гирканийцы моются лишь в парных банях, их поверья запрещают осквернять реки и ручьи. Но на вендийцев этот запрет не распространяется. Так что когда Бартатуя подошел к реке, он был как громом поражен, увидев Лакшми по колено в воде, прикрытую только ниспадающими черными волосами. Притворившись удивленной и смущенной, плутовка постаралась выдать ему свое имя и имя человека, которому принадлежит.

В эту ночь спор между Кухлагом и Бартатуей перешел в драку. Желая показать свое дружелюбие, Бартатуя пришел безоружным. Не переставая кричать на него, Кухлаг схватил меч и выгнал молодого вождя из шатра; Бартатуя бросился к своему гнедому. Людей Бартатуи было гораздо меньше, чем воинов Кухлага, но ни один гирканиец не вмешается в смертельный поединок между вождями. Разрешив Кухлагу посопротивляться ровно столько, чтобы все убедились, что старый вождь не был немощным и слабым, Бартатуя вырвал у него меч и голыми руками сломал старику шею.

Все видели, что бой вышел честным, и совет младших вождей племени Кухлага согласился перейти под начало Бартатуи. Ближайшие родственники убитого вождя разбежались, радуясь, что остались живы. И главное, Лакшми обрела мужчину, о котором мечтала. Он был жесток и безгранично тщеславен. Но при этом достаточно умен, чтобы выслушивать добрые советы, пусть даже от своей наложницы. За год она стала руководить им почти во всех делах, знала все его далеко идущие планы. И главное – Лакшми солгала Хондемиру о тех чувствах, что питал к ней Бартатуя. Вождь ашкузов без памяти любил очаровательную вендийку.

ГЛАВА 3

Небольшой отряд под началом Бории подъехал к огромному лагерю кочевников на пятый день после стычки с киммерийцем. Конан был крепко привязан к седлу, но по крайней мере теперь ехал на коне, а не бежал с арканом на шее. Могучие руки великана-варвара были намертво прикручены к туловищу, а лодыжки плотно стянуты под конским брюхом. Озверевший от крепкой киммерийской трепки, Торгут всю дорогу требовал, чтобы Конану перерезали глотку и выпустили кишки, но Бория наотрез отказался убивать ценного раба. Может, Торгут и смог бы каким-нибудь образом привести свои угрозы в исполнение, но богатырь варвар так основательно помял степняка, что тому оставалось лишь бросать на киммерийца злобные взгляды. Да морщиться от боли в сломанных ребрах, с трудом удерживаясь в седле и баюкая на перевязи поврежденную руку.

– В нашем лагере вольготная жизнь у тебя кончится, горная обезьяна, шипел от бессильной ненависти Торгут, содрогаясь всем телом: даже говорить степняку было трудно.

Конан, пропустив мимо ушей злобствования кочевника, тем временем оглядывал опытным взором лагерь. Воинский бивак гирканийцев протянулся вдоль небольшой речки на много лиг и разделен был на два примерно равных крыла: верхнее и нижнее. В верхнем крыле пестрели горбатые шатры гирканийцев. Ниже располагались огромные загоны для лошадей другого домашнего скота. Конан заметил, что овец и коров в загонах немного, всего лишь столько, чтоб хватило на прокорм войска. Остальные стада скорей всего гуляли по летним пастбищам, где за ними приглядывали женщины и мальчишки. А здесь, у реки, расположились основные боевые силы гирканийцев.

Отряд миновал большую группу степняков, упражнявшихся в стрельбе из лука по неправдоподобно далеким мишеням. Некоторые воины были пешими, но большинство сидело верхом. Наиболее умелые метали стрелы на полном скаку, а некоторые даже вполоборота. Конан, увидя искусных лучников, ругал самого себя самыми грязными словами, припомнив, как бахвалился давеча у костра, обещая за месяц выучиться орудовать луком не хуже воинов-кочевников.

Киммериец весьма приблизительно был осведомлен о нравах и обычаях гирканийских племен, но люди, собравшиеся сейчас в лагере, мало походили друг на друга. Кочевники, одетые кто по-кхитайски, кто на туранский или иранистанский манер, очевидно, обитали близ границ тех стран, у которых переняли манеру одеваться. Сами степняки особым процветанием ремесел похвастаться не могли. Умели разве что делать грубые стеганые одежды из кожи, меха и войлока, чтобы спасаться от зимних холодов. Роскошные же ткани, предметы из металла, даже луки и седла – все это сработано мастерами из пограничных со степью городов и селений.

Выходцы из западных земель отличались в основном светлыми шевелюрами, голубыми глазами и затейливой, густой татуировкой по всему телу. Кочевники с Востока – коренастые, с плоскими лицами, раскосыми глазами и жиденькими бородками. Гирканийцы ценили силу, но, в отличие от других народов, высокий рост у них не был в чести. Степняки считали, что всадник в любом случае великан по сравнению с пешим, как бы высок тот ни был.

Бория приостановил коня и что-то спросил у проходящих мимо воинов. Те указали куда-то вверх по течению реки. Бория дал команду двигаться дальше, и вскоре отряд подъехал к огороженный яме, вырытой в самом центре гирканийского бивака. Яма была футов двадцати в глубину, с ровными стенами и узким скатом для спуска. Вокруг ямы медленно разъезжали всадники с натянутыми луками, лениво переговариваясь. На дне ямы было полно народу, Бория подтолкнул Конан к стражнику со шрамом, стоявшему рядом с писцом-кхитайцем. Писец сидел за складным столиком, заваленным перьями, кубиками сухих чернил и свитками бумаги.

– Будь осторожен с этим парнем, – предупредил Бория, – для деревенщины он очень крутой.

Воин посмотрел на Конана с подозрением:

– Здесь и не с таких крутизну сбивали. А этот, видать, строптив, – он оценивающе оглядел стягивающие Конана веревки, – вы его так скрутили, что хватило бы и на троих.

Бория с помощью своих воинов осторожно освободил Конана от пут. Веревки глубоко впились в тело. Киммериец, с трудом подавив стон, вытянул онемевшие руки, чтобы восстановить кровообращение. Потом заглянул в яму, посмотрел на копошащихся внизу людей и повернулся к стражнику:

– Не теряйте напрасно время, этот свинарник не для меня. Ведите лучше прямо к Бартатуе.

Стражник в изумлении вытаращился на киммерийца, затем обернулся к Бории:

– Надо было предупреждать, что он не только бешеный, но и чокнутый.

– Ты надсмотрщик, – ответил Бория, ухмыляясь, – делай с ним что хочешь. Только не советую поворачиваться к парню спиной. – Тут все воины Бории (кроме Торгута, разумеется) засмеялись, развернули коней и поспешили на поиски соплеменников.

Надсмотрщик нахмурился и покачал головой.

– Все они там, на Западе, чокнутые. – Он покосился на Конана: – Скажи писцу, кто ты и откуда, раб.

– Я Конан из Киммерии.

Бритоголовый кхитаец взял перо, послюнил его и потер о кубик сухих чернил.

– Для меня твое имя – пустой звук. И о стране такой я ни разу не слыхал. – Кхитаец двумя быстрыми росчерками записал какие-то непонятные слова.

– Что это означает? – спросил Конан.

– На моем языке это значит: высокий черноволосый инородец. Зачем рабам, жизнь которых так коротка, вообще нужны имена?

– А ну-ка в яму, раб! – рявкнул стражник, ударив Конана по руке витым хлыстом. Киммериец обернулся и посмотрел на степняка так, что воин попятился назад, а рука его потянулась к рукояти меча.

"Прикончить кочевника, что ли? – пронеслось в голове у киммерийца. Лошадей здесь полно. Выхватить у надсмотрщика меч и прирезать гада его же собственным оружием! Плевое дело…"

Если бы Конан находился сейчас в плену где-нибудь в другом месте великой Хайбории – он так бы и поступил. Но сейчас это не имело смысла. Степняки нашпигуют его стрелами прежде, чем он покинет пределы лагеря. "Я стану похож на дохлого дикобраза, а лошадь меткие кочевники оставят невредимой", – подумал Конан, развернулся и нехотя побрел к спуску в яму.

Киммерийцу уже случалось бывать в загонах для пленных, и он по горькому опыту знал, что ждет его там, на дне. Когда рослый варвар спустился вниз, всего несколько лиц обернулось навстречу новоприбывшему невольнику. На физиономиях пленников застыло выражение беспредельной подавленности и тупой покорности коварной судьбе. Происходящее вокруг, казалось, нисколько не заботило этих людей. Большинство безмолвно сидело или лежало, уставившись в землю. Будь это беспомощные женщины или дети, гордый киммериец, может, и пожалел бы их. Но в невольничью дыру угодили здоровые, сильные мужики! И никто из них не то что не пытался вырваться, но даже не возмущался своей незавидной долей. Таких, с позволения сказать, "смельчаков" Конан вообще не считал за людей.

Хотя, кто знает, здесь могут оказаться парни и покрепче духом. Наверняка в каком-нибудь углу собрались ребята, в ком еще не окончательно угасла жажда вольной жизни… Конан принялся внимательно осматривать огромную яму, пока не разглядел небольшую группу мужиков, о чем-то оживленно, размахивая руками, беседующих. Если люди спорят, значит, они еще живы. В тени одной из высоких земляных стен сгрудилось около сотни крепко сбитых мужчин. Когда киммериец подобрался к ним поближе, они повернули головы, чтобы рассмотреть новичка. Конан увидел, что пленники принадлежат к самым разным племенам и народам. В некоторых физиономиях угадывались знакомые Конану черты, другие выглядели чуждыми и дикими.

– Я – Конан, киммериец по рождению и воин по духу. Кто из вас знает, зачем гирканийским псам понадобилось столько пленных?

Вперед выступил огромный дородный детина. На его бандитской роже явственно были написаны презрение и вызов. Особой сообразительности тут не потребовалось, ясно и так – у громилы чешутся кулаки. Когда на людей надевают рабское ярмо и долго втаптывают в грязь, они волей-неволей сбиваются в стаи, как гиены. И, точь-в-точь как в стае гиен, незваный пришелец должен прежде всего разобраться, кто тут вожак.

– Чего это ты наезжаешь с идиотскими вопросами, чужестранец? – прорычал хмурый здоровяк Конану. Громила был одет в бурые домотканые лохмотья, и Конан признал в нем селянина из Иранистана. Наверняка бывший раб. Сбежал от хозяина в горы Я прибился к какой-нибудь шайке разбойников.

Киммериец упер огромные кулаки в бока, откинулся назад и впервые за много дней от всей души расхохотался.

– Чужестранец? Да я не вижу здесь и дюжины людей одного племени. Кто здесь не чужестранец?

Как и другие наглые мордовороты, привыкшие измываться над слабыми, иранистанец не мог снести откровенной насмешки. С нечленораздельным воем он протянул к киммерийцу свои волосатые ручищи.

Конан хладнокровно шагнул навстречу и резко ткнул противника левым кулаком в живот, а правым молниеносным ударом залепил в челюсть. Громила рухнул на землю, как вол на бойне.

Конан спокойно перешагнул через неподвижное тело и как ни в чем не бывало произнес:

– Теперь, ребята, расскажите мне, зачем этим гирканийским жеребцам понадобилось столько рабов?

– Точно не известно, – подал голос вендиец, у которого уши еще кровоточили в тех местах, откуда жадные степняки с мясом вырвали золотые серьги, – но говорят, эти собаки задумали осаждать город, а мы должны будем копать землю и таскать лестницы.

– Ну тогда понятно! – кивнул Конан. – А иначе на что им столько крепких мужчин?

Теперь киммерийцу стало понятно стремление кочевников нахватать как можно больше невольников. Степнякам было не свойственно содержать большое количество рабов, но раз они вознамерились воевать, да еще вести осады, тогда другое дело. Конан уже успел повидать за свою достаточно короткую жизнь немало великих штурмов и осад и поэтому прекрасно представлял, какие требуются усилия для этой нелегкой воинской работы. Надо рыть землю, вести подкопы, тесать дерево и камень, ворочать тяжести. Такие занятия не для благородных всадников-стрелков, до этого они никогда не снизойдут. И потом, любой затяжной штурм уносит сотни жизней, Только в некоторых, самых цивилизованных армиях осадные работы поручают специально обученным воинам, защищенным особым снаряжением, щитами и доспехами. В основном же полководцы гонят на неприступные стены толпы рабов или селян. Пусть уж гибнут низкорожденные, никчемные людишки, трудясь над осадными башнями или таская длинные лестницы.

– Да, на такой работе виды на будущее невеселые, – проговорил Конан, хорошо, если выживет сотая часть. А поскольку мы гирканийцам больше ни для чего не нужны, оставшихся перебьют, чтобы не кормить зря.

Утвердительное мычание большинства собравшихся доказало Конану, что не ему первому открылась безрадостная перспектива предстоящей бойни.

– Твоя правда, – буркнул мужик с лихим козачьим чубом. – Гирканийцам не нужны нерабы. Они берут в плен разве что несмышленых детишек, чтоб воспитать их, перекроив на свой лад. Иногда степняки берут хорошеньких девок – в наложницы. Но взрослых мужчин, особенно воинов, они попросту убивают. Кочевникам без надобности покоренные народы, им нужны только новые пастбища для стад.

Конан поскреб щетину на подбородке: киммерийцу уже несколько дней не доводилось бриться.

– Этот Бартатуя действует наперекор обычаям степняков. Он собирается захватить город, и, наверное, большой, поскольку согнал столько рабов для осады. Если бы ему нужна была только дань, он просто объехал бы разок вокруг городских стен и изложил свои требования. Но он готовится воевать всерьез. Думаю, двинется в поход не позже чем через месяц.

– С чего это ты взял? – удивился вендиец.

– Пока меня вели сюда, я ушами-то не хлопал, а хорошенько осмотрел лагерь. Собралась огромная орда, по крайней мере по пять лошадей на каждого воина, А у знати – побьюсь об заклад – скакунов по двадцать у каждого. Травы не так много, лето было засушливое. Кочевники должны вот-вот выступить, а не то среди коней начнется падеж.

– А ты не врешь, что ты воин? – спросил козак. Он поднялся с того места, где сидел на корточках, что-то рисуя на земле. – Я – Рустуф, из днерских Козаков. – Он протянул шершавую грязную ладонь, и Конан пожал ее. Козак усмехнулся, показав дыру от выбитого зуба – в дюйм шириной. На козаке красовался широкий, отделанный металлом кожаный пояс и лохмотья, оставшиеся от мешковатых шаровар. Обувка отсутствовала, козак расхаживал босиком.

– Я хорошо знаком с запорожцами. Случилось даже быть у них гетманом.

– Запорожцы – трусливые собаки, – усмехнулся Рустуф, – но все же самый захудалый козак лучше, чем все хайборийские племена, вместе взятые.

Конан знал, что козаки – это не клан и не племя в истинном смысле. Скорее многоязычный сброд, состоящий из конных отрядов беглых каторжников, воров и прочих отбросов общества, объединенных храбростью, любовью к странствиям и свирепым, независимым нравом. Козачьи ватаги различались по названиям рек и прибрежных островов моря Вилайет, где разбивали на зиму лагерь. Занимались козаки в основном лихими разбойничьими набегами, а порой и служили в регулярных конных войсках под флагами различных королевств и княжеств.

– Скажи-ка, козак, – поспешил сменить тему Конан, – прикидывал ли кто из вас хотя бы примерный план побега?

Рустуф скривился, как от зубной боли:

– Интересно, куда ж нам бежать? Гирканийцы соорудили этот свинарник лишь для пущей острастки! Ну выберемся мы, к примеру, отсюда – и окажемся в голой степи, где нас в два счета накроют. Даже если б нам и удалось захватить лошадей и оружие – посмотри на этот сброд! – Он широким жестом обвел толпу безразличных ко всему невольников. – Тупые скоты, да и только! Будь на их месте настоящие мужчины, еще оставалась бы какая-то надежда. Из пяти сотен кому-нибудь и повезло бы… А эти шакалы… Большинство из них и в седле-то сидеть как следует не умеет. Куда с ними в побег рваться!

– Так я и думал, – разочарованно вздохнул Конан, – Но выход все равно должен быть… В одиночку, ночью…

В это мгновение раздался барабанный бой, и рабы лениво поднялись на ноги. У края ямы появились степняки с большими кожаными мешками; мешки перевалили через край – в яму. Пленники, внезапно оживившись, резво столпились вокруг отвратительных куч объедков. И сразу же пошла отчаянная дележка и грязная ругань из-за лучших кусков.

Конан и Рустуф подошли к ближайшей куче и оттолкнули сцепившихся в драке пленников. Конан поднял огрызок плоской круглой лепешки из грубой муки пополам с мякиной – пища для самого занюханного раба. Конан с трудом заставил себя проглотить кусок.

– А вода здесь есть? – осведомился он.

– Перед заходом солнца нас поведут к реке небольшими группами, под охраной, – откликнулся Рустуф. – Там можно будет лечь на брюхо и лакать прямо из реки, как корова.

– Тогда вся надежда лишь на то, что поход не за горами, – заметил Конан, – иначе мы здесь все передохнем на таких харчах.

Козак отвел киммерийца в относительно свободный угол загона, и они вдвоем уселись на землю – доедать всухомятку отвратительные черствые лепешки.

– Есть один способ уйти отсюда… – после долгого молчания проговорил Рустуф.

– Ну-ка продолжай! – вскинулся киммериец.

– Бартатуя любит устраивать на своих пирах состязания. Он заставляет пленных воинов развлекать гостей.

Перед Конаном мгновенно забрезжила призрачная тень надежды.

– Борьба? Кулачный бой? Или с оружием?

– По-всякому, – ответил козак, – хозяин любит поглазеть на хорошую драку. И считает, что его командирам тоже полезно понаблюдать да поучиться.

– А бьются до смерти?

– Дерутся, пока один не победит. А жив или нет побежденный – это Бартатую не заботит. – Рустуф выковырял из своей лепешки небольшой камешек и отшвырнул его в сторону. – Я хотел было вызваться для таких боев. Случалось уже, что особо отличившихся в поединке Бартатуя зачислял в свое воинство. Лучше уж быть солдатом, чем рабом. И сражаться под началом такого человека не стыдно. Завоеватель есть завоеватель, даже если это и гирканийский пес.

– Ну так почему же ты на это не решился? – искренне удивился Конан.

– Есть одна загвоздка, – нехотя буркнул козак, – от этого даже такому воину, как я, становится не по себе.

– Что же именно?

– Я разговаривал с рабами, которым разрешено прислуживать на пирах. Бартатуя обычно устраивает потеху, когда к нему присоединяется какой-нибудь новый союзник. Часто, если кто-то заслуженно побеждает в таком поединке на радость зрителям, они желают продлить удовольствие и заставляют биться вновь…

– И выставляют против него нового противника, – закончил фразу Конан.

– Точно! Иногда смельчака ждет пять-шесть схваток подряд. Даже величайшего бойца может одолеть посредственный, но полный свежих сил воин.

– Это, между прочим, – заметил киммериец, – еще и способ убрать из толпы невольников возможных бунтарей.

Рустуф, усмехнувшись, кивнул:

– Вот и мне так кажется… Пока, во всяком случае, очень мало кто удостоился чести быть принятым в гирканийскую орду.

– Да, шансы не велики, – подытожил Конан, – но это все же лучше, чем постыдное ярмо. Кстати, как отбирают людей для поединков?

Козак рассмеялся:

– Да ты, я вижу, не трус! Подожди, вечером нас поведут на водопой – к тому времени мы все и выясним.

– А если нас поставят друг против друга? – неожиданно спросил Конан.

– Ну тогда посмотрим, кто из нас лучше бьется, – ответил Рустуф, хлопнув киммерийца по плечу.

Конан лежал на животе, впервые за этот трудный, бесконечно долгий день утоляя жажду. Невольников подвели к реке чуть ниже по течению от лагеря. Но принимать выгодное положение в расчет смысла не имело – все равно на много лиг вокруг другого источника живительной влаги не отыскать. Напившись досыта, киммериец присоединился к толпе рабов, поджидающих, когда за ними явятся стражники. Конан расположился позади Рустуфа с таким видом, будто никогда в жизни даже словом не обмолвился с козаком.

– Марш в конуру, собаки! – рявкнул степняк-надсмотрщик, щелкнув бичом. – Живее шевелите лапами! Другие тоже хотят пить!

Рабы побрели обратно к яме. Конан и Рустуф остались стоять. Когда надсмотрщик грозно двинулся в их сторону, Рустуф неожиданно поскользнулся на ровном месте, споткнулся и сильно толкнул киммерийца. Тот рухнул прямо на подошедшего степняка. Гирканиец что-то невнятно прорычал и хлестнул Конана бичом:

– Смотри себе под ноги, падаль!

– Еще никто не посмел безнаказанно хлестать меня бичом, – грозно воскликнул киммериец. И прежде чем пораженный надсмотрщик пришел в себя от удивления и гнева, Конан прыгнул и схватил кочевника за горло. Вырвав у гирканийца бич, киммериец что есть силы вмазал тяжелой рукояткой степняку по башке. Бил Конан с дьявольским расчетом: стальные мышцы варвара могли развалить котелок кочевника, как гнилую тыкву, но сейчас Конан лишь оглушил гирканийца. Убить стражника – значит навлечь на себя праведную ярость остальных степняков.

Надсмотрщик, точно куль с мукой, повалился к ногам киммерийца. Тут на помощь поверженному товарищу поспешили еще несколько степняков, на ходу обнажая мечи.

Когда первый гирканиец, размахивая клинком, подлетел к месту стычки, Рустуф играючи выставил свою босую, заскорузлую от грязи лапу, и… стражник проехался носом по земле. Козак вырвал у поверженного врага оружие и легонько тюкнул гирканийца эфесом в затылок. Следующий кочевник, вне себя от ярости, попытался полоснуть Конана кривой саблей по шее. Киммериец мгновенно перехватил на подлете руку противника, неуловимым движением подцепил воина за пояс, вскинул над головой и мощным броском отшвырнул подальше. Потом спокойно поднял выбитую из рук кочевника саблю. Вот теперь можно встретить остальных гирканийцев доброй сталью!

Противник ждать себя долго не заставил – слева, с мечами наголо, спешили двое кочевников. Конан с радостным азартом прыгнул им навстречу. Степняки, конечно, бесподобные лучники, но рубиться в пешем бою они как следует не умели. Ловкий варвар уже успел это приметить. Он без труда парировал неуклюжие атаки степняков и уже уложил одного ударом плашмя в висок. Другой с бранью попытался подступить к киммерийцу вплотную и дотянуться до глотки строптивого варвара. Но Конан метко пнул кочевника ногой в солнечное сплетение. Раскрыв рот, как рыба на воздухе, незадачливый воин согнулся пополам от боли. Киммериец в полсилы рубанул противника ребром ладони по шее.

Затем Конан обернулся и посмотрел, каковы успехи Рустуфа. Козак боролся еще с двоими стражниками. Киммериец бросился козаку на помощь, взяв на себя одного степняка. Но схватка продолжалась недолго: их окружил целый отряд всадников.

– Ваять! – крикнул командир отряда. Сражающиеся подались назад и опустили оружие. Конан видел, что в него нацелена дюжина стрел, луки натянуты до предела.

– Бросай оружие! – приказал командир гирканийцев. Пленники угрюмо подчинились. Суровый кочевник подъехал поближе.

– Значит, любите подраться? Ну так мы подыщем для вас кое-что поинтереснее рабского загона. – Он обернулся к лучникам: – Отведите их к Большой Ограде.

Парочку распоясавшихся невольников погнали в центр бивака. Там находился большой участок, огороженный огромным занавесом, который защищал от резких, горячих степных ветров. Занавес в пятнадцать футов высотой был украшен замысловатым орнаментом. Над ним на шестах возвышались штандарты гирканийских вождей: рога, конские хвосты и черепа животных. Властный гирканиец толкнул пленников за ограду. Внутри огороженного пространства расположилось около двадцати больших шатров; у входа в каждый виднелся особый штандарт. Перед самым большим из шатров торчал особенно приметный, высокий шест. Его венчали рога яка, а вниз свешивалось девять конских хвостов. "Должно быть, это и есть шатер Бартатуи", – решил Конан.

Поодаль от шатров, возле самой ограды, степняки соорудили нечто вроде решетчатого загона. Внутри этой странной клетки в землю было вкопано множество крепких столбов, и на каждом висела шестифутовая цепь, заканчивающаяся ошейником, Конан насчитал двадцать пять человек, уже прикованных к столбам; оставалось еще несколько свободных ошейников.

– Хорошо, что вам так не терпится подраться, – заметил надсмотрщик. – У нашего вождя сегодня вечером большой пир, а гости уж больно любят смотреть на поединки. Топайте сюда!

Выбора у пленников не было. Сзади застыли конные лучники, готовые пустить в дело свое смертоносное оружие. Только когда ошейники намертво сомкнулись на шеях Конана иРустуфа, стражи опустили луки и отправились по своим делам.

– Итак, пока нам везет, – отдышавшись, проговорил Рустуф, – хотя цепь с ошейником не многим лучше, чем яма для рабов.

Конан подергал цепь – крепкая. Богатырь варвар подошел к столбу и навалился изо всех сил. Столб стоял крепко. Он был не только глубоко вкопан, но и закреплен у основания крестовиной. Даже у такого силача, как Конан, кишка тонка вырвать столб из земли.

– Кстати, компания подобралась тоже подходящая, – кисло усмехнулся Рустуф.

Конан с интересом посмотрел на соседей. Это были сплошь дюжие мужики, все в шрамах, но, видать, бывшие разбойники и пираты. Из них так и перла наружу свирепая сила и тупая самоуверенность. И ничего больше!

Прикованный к ближайшему столбу детина явно принадлежал к какому-то неизвестному Конану племени. Может быть, он с Востока?

– Кто ты? – спросил Конан пленника на языке кочевников.

– Смерть твоя, вот кто, шакал!

Да, парень слов зря не тратил! Конан оставил попытки поговорить с тупоголовым, злобным невольником. Киммериец присел на землю и прислонился спиной к столбу. Надо использовать отпущенное время и как следует отдохнуть. Сегодня вечером предстоит тяжелая работа…

ГЛАВА 4

Хондемир всматривался в магическое зеркало, наблюдая там картины, растолковать которые по плечу лишь одному колдуну. Загадочные, нечеловеческие лица появлялись и говорили с чародеем, не издавая при этом ни звука. Наконец Хондемир взмахнул рукой, как бы отпуская диковинных собеседников. Зеркало прояснилось, и маг положил его на место, в сундук.

Из башни неподалеку послышался крик часового, возвещающий, что через час городские ворота закроются. Как раз в этот время колдуну предстояла одна важная встреча. Надо успеть подготовиться! Хондемир облачился в свою лучшую мантию, надел лучший воротник, расшитый золотом и драгоценными камнями. Потом расчесал свою раздвоенную бороду и водрузил на голову высокий шелковый тюрбан, усыпанный драгоценными камнями. Надо было отдать должное чародею он был высок и хорошо сложен. Черты лица явственно выдавали в нем чистокровного туранского аристократа. Такой человек всегда займет подобающее место при любом дворе хайборийских царств.

Хондемир слегка потянул за шнурок звонка. Тут же появился слуга.

– Пусть паланкин ждет меня у ворот через полчаса, – распорядился чародей. Слуга поклонился и выскользнул исполнять приказание. Хондемир не стал брать с собой никаких магических инструментов. Отцы города и так хорошо знают его могущество.

Пока паланкин несли по шумным улицам, маг любовался красотами большого торгового города. Согария и впрямь великолепна. Общественные здания сплошь из белого мрамора, а жилые дома – немногим хуже. Мало кто из горожан был по-настоящему беден: основу согарийского благоденствия составляла караванная торговля, а не урожаи из поместий зажиточной знати.

С балконов и плоских крыш спускались ветви плюща: как и другие жители жарких южных стран, согарийцы высоко ценили зелень. Здесь было вдоволь цветов, а пестреющие на солнце богатые ткани только добавляли городу красок. Улицы Согарии вымощены тесаным камнем, на каждом шагу плещутся фонтаны.

Дворец князя Амира Джелайра стоял на вершине холма и был окружен садами. В тенистых, прохладных рощицах на все лады щебетали заморские птицы. Блеск их роскошного оперения затмевал даже красоту ярких, неувядающих цветов. Хондемиру нравилось все это великолепие. Но еще больше грела ему душу мысль, что скоро у него самого будут точно такие же сады и дворцы.

Носильщики опустили паланкин на гладкие камни широкого двора, где рассыпал сверкающие брызги большой фонтан; вода в источнике была подкрашена и сметана с благовониями. Офицер дворцовой стражи низко поклонился Хондемиру и провел колдуна в просторный княжеский зал.

У стен на подушках восседали знатнейшие люди Согарии. Высокие окна свободно пропускали свет и воздух, а пол был покрыт великолепным мозаичным изображением географической карты: торговые города обозначались драгоценными камнями, а названия окрестных земель выложены обсидиановыми буквами.

Хондемир занял свое место к хранил молчание, пока другие негромко совещались. Он знал, что среди этих людей есть и судьи, и чиновники, и военные. Некоторых из присутствующих он не узнал, – ничего странного, ведь он не так давно живет в городе и круг его знакомых пока довольно узок.

Когда вошел Амир Джелайр, все собравшиеся земно поклонились. Князь дородный мужчина средних лет – явно был чем-то обеспокоен. Коротко ответив на приветствие, он присел на невысокую скамью.

– Я собрал вас здесь, – без предисловий начал князь, – поскольку беда, которую мы давно предвидели, может вскоре подкатиться к стенам города. Я желаю, чтобы все услышали речь великого мага Хондемира. Он явился к нам из Турана и желает помочь нам в этот тревожный час.

Джелайр подал знак, и Хондемир поднялся.

– Ваше высочество, досточтимые господа! Большинство из вас меня знает. Вы любезно оказали мне гостеприимство, когда я был изгнан из своего отечества узурпатором, царем Ездигердом. Я считаю Согарию своим городом, и нависшая над ним угроза беспокоит меня так же глубоко, как вас.

Искушенный в придворной жизни не меньше, чем в магии, Хондемир понимал, как важно подсластить слова медом лести.

– Когда ваш князь впервые заподозрил, что гирканийские дикари замыслили что-то против Согарии, он призвал меня сюда, чтобы я мог предоставить в ваше распоряжение магические силы. Я к вашим услугам, достопочтенные господа! Слушатели вежливо зааплодировали колдуну. – Мои источники из потустороннего мира подтвердили самые худшие опасения. Дикарь Бартатуя собрал такие полчища кочевников, каких еще свет не видывал. Не пройдет и тридцати дней, как орда подкатит к городу.

При этих словах присутствующие заволновались. Один из них, по одежде военачальник, поднялся и произнес:

– Можем ли мы доверять вашим предсказаниям? Пока у нас нет никаких точных сведений, кроме рассказов бродячих торговцев. Они подтверждают только, что орда действительно собирается. А уж пойти кочевники могут и на Маликту, и на Бахрошу.

Многие присутствующие в княжеском зале согласились с доводами военачальника.

– Блистательный воитель, – с притворным смирением ответствовал Хондемир, – я должен искренне заверить, что мои источники несравнимо надежнее каких-то бродячих оборванцев.

– А какал разница? – заявил вельможа с регалиями судейского чиновника. Тюрбан вельможи украшала жемчужина величиной с детский кулак. – Если этот дикарь захватит один торговый город – рано или поздно он возьмет все. Первыми мы будем или последними, роли не играет! Степняки все равно доберутся до Согарии.

Туранец поклонился судье:

– Именно так, мудрейший. Когда гирканийцы седлают коней, лучше не ждать набега. Если уж они пустят коней галопом, то не остановятся. Они окажутся у городских стен прежде, чем вы получите первые вести с пограничных рубежей.

Амир Джелайр повернулся к придворному, очень похожему на него самого чертами лица, только помоложе:

– Брат мой, как комендант города, ты должен проследить, чтобы склады были полны зерна и чтоб в Согарию пригнали вдосталь скота.

Затем князь обратился к другому сановнику:

– А ты, главный оружейник, проследи, чтобы все оружие было в порядке и мы могли раздать его горожанам, если возникнет нужда.

Хондемир подавил мрачную усмешку, представив, как разжиревшие купцы и неповоротливые ремесленники сражаются против воинов Бартатуи.

– Все эти приготовления благородны и уместны, государь мой, – произнес колдун, – но в моем распоряжении имеется оружие, которое принесет вам гораздо большую пользу. Простите мне эти слова, – он поклонился в ту сторону, где сидели военные, – но ваши воины хоть и храбры, как львы, но провели всю свою жизнь охраняя город и гоняясь за разбойниками в долине. Со времени правления вашего отца Согария не ведала настоящих войн.

– Я твердо верю в твою великую силу, – сказал Амир Джелайр. – Поведай же нам о своих планах.

– На что нам колдовство? – вметался рослый военачальник в золотой кирасе. – Разве стены Согарии обветшали? Разве эта неумытая нелюдь и раньше сюда не являлась? Стрелами великую крепость не возьмешь! Мы будем потешаться над степняками, стоя на стенах, а они там внизу пусть брызжут от злобы слюной, пока не сдохнут. В конце концов они найдут какую-нибудь жертву послабее – пойдут грабить небольшие селения да беззащитные караваны.

– Вождь Бартатуя разбирается в военном деле гораздо лучше, чем его предшественники. – Заметил Хондемир. – Он собрал великое множество рабов для осадных работ. Ваши стены подкопают, валы возьмут приступом с помощью осадных башен. Даже если штурм не увенчается успехом, вашу землю разграбят, прилежащие села разорят. Вы лишитесь постоянного дохода, ибо караваны будут обходить Согарию стороной. Городу долгие годы не оправиться после столкновения с ордой.

– Мудрые речи, – согласился князь. – Что же ты предлагаешь?

– Я знаю способ повернуть орду в другую сторону. А затем, когда она окажется далеко от Согарии, л заманю ее в ловушку и вызову самого могущественного из демонов. И он сотрет степняков с лица земли.

– Ты и вправду можешь это сделать? – В голосе князя прозвучал легкий испуг и одновременно благоговение.

– Я не терял бы здесь времени, – откликнулся туранец, – если б полностью не посвятил себя колдовским искусствам. Много часов провел я в городских архивах, роясь в древних рукописях, повествующих о степных племенах. В одной из них я нашел любопытную притчу.

В княжеском зале повисла напряженная тишина. Все внимали Хондемиру, затаив дыхание, как дети на ярмарочной площади слушают искусного сказителя.

– Столетий пять назад, когда Согария входила в состав Ильбарской Твердыни, город также страдал от набегов кочевых племен. В это время Ильбарской Твердыней правил царь Карун, воинственный властелин. Он собрал огромное войско и пустился в погоню за кочевниками. Много дней он преследовал неуловимых всадников, но те ускользали от царя, лишь дразня властелина. Иногда всадники поворачивали назад, приближались на один полет стрелы, поднимали луки и осыпали преследователей градом смертоносных жал. А потом опять мчались вперед, далеко в степь. И царь Карун не мог их настигнуть.

Наконец Карун окончательно разгневался и отправил к гирканийцам посланца. Тот передал степнякам слова царя: "Почему вы, гирканийцы, убегаете от меня? Вернитесь и сразитесь с нами, мы вас не боимся. Дайте нам бой, дабы весь мир не потешался над вашей трусостью".

Предводитель кочевников ответил так: "Зачем нам сражаться сейчас для твоего удовольствия? Это нужно тебе, царь, а не нам. Мы и так уже разграбили вашу страну, захватили ваши сокровища и ваших женщин. Если ты хочешь почувствовать всю силу гирканийской ярости, можешь найти могилы наших предков – они здесь, поблизости. Только тронь их, и мы сразу же примчимся и сразимся с тобой, вот увидишь".

Но, – продолжал Хондемир, – царю и его войску не хватало воды и съестных припасов. Вместо того чтобы искать затерянные в степи могильники, ильбарситы благоразумно повернули к дому.

Колдун как бы случайно прошелся по мозаичному полу, шагая прямо по торговым городам и продвигаясь в степь, к северу.

– Я считаю эту историю весьма важной вот почему. Из нее следует, что у этих неутомимых степных всадников есть одно место, которое они считают неприкосновенным. Это могильники. Для степняков они священны, и, чтобы защитить их, они бросят любое дело, прервут любой набег. Я специально вызвал бесплотных духов степей и повелел им найти гирканийские могильники. И сегодня они принесли мне весть о том, что поиски увенчались успехом. Духи нашли святилище степняков… здесь. – Колдун указал на пол рядом с туфлей. Этот участок мозаики был выложен ровным желтым топазом.

Амир Джелайр наклонился, чтобы рассмотреть получше.

– Голодная Степь! Да там наверняка ничего нет, кроме человеческих костей, побелевших от солнца.

– И все же… Именно там обрели вечный покой предки Бартатуи и его племени. Это место они зовут Курганами Спящих. Дайте мне кавалерийский полк и еще кое-что, и я заманю туда орду. А уж там мрачные чудовища, коих я призову на помощь из глубин Мироздания, разорвут жалких степняков в клочья. Даже само имя Бартатуи забудется навсегда!

– Кавалерийский полк, – задумчиво проговорил воин, который и прежде сомневался в предложениях колдуна. – Глупо отсылать столько людей из города, когда мы так в них нуждаемся.

– Но если Хондемир прав, – возразил князь, – может, нам и не понадобится защищать город.

– Ты сказал, что это место священно для Бартатуи, – подал голос брат князя, – но пойдут ли другие племена и кланы вслед за ним на защиту могильников?

– Не важно, – махнул рукой Хондемир. – Главное, что сам Бартатуя поспешит вместе со своими ашкузами. Без него остальное войско развалится на небольшие отряды и станет не так опасно. Племенные вожди не настолько тщеславны, чтобы замахнуться на большую осаду без руководства верховного владыки.

– Тысячу воинов я, может, и смогу выделить, – произнес Амир Джелайр, но это плохая защита от целого гирканийского войска.

– Более чем достаточно, государь, – заверил князя Хондемир. – Дело в том, что я выяснил еще кое-какие обстоятельства. К тому времени как кочевники нас догонят, мы подойдем уже к самим Курганам Спящих. А у дикарей полно странных суеверий. Например, им запрещено ездить верхом близ Курганов. Более того, на могильниках они не смеют стрелять из лука. Пешие, вооруженные лишь мечами и пиками, эти варвары – все равно что необученный сброд. Дайте мне хороших бойцов под началом опытного командира, и степняки нам не страшны, сколько бы их ни было.

– Звучит разумно. Что скажете, советники?

Многие вельможи охотно согласились, другие – лишь скептически качали головами.

Неожиданно князь кое о чем вспомнил:

– Добрый Хондемир, ты упоминал, что тебе понадобится еще нечто помимо кавалеристов. Что именно?

– О, совсем немного. Что может понадобиться в пути? Шатер, в котором я мог бы заниматься на остановках своим искусством, кое-какая утварь… ну и еще одна мелочь.

– Что же? – спросил князь.

– Видишь ли, государь, вызвать потусторонне существо – это не то что воина или слугу нанять. Нужно выполнить очень сложные обряды. Поскольку весь ритуал будет вершиться от твоего имени, хорошо бы присутствовать лично тебе. – Князь посмотрел на колдуна с тревогой, но Хондемир упредил возражения, сделав успокаивающий жест: – Конечно, я не собираюсь просить тебя покинуть город в разгар подготовки к осаде. Подойдет любой твой родич. Лучше всего – кто-то из твоих детей.

Амир Джелайр побледнел и приподнялся со скамьи:

– Один из моих сыновей? Да разве я могу перенести разлуку с кем-то из них?

– Я не сказал "сын", государь. Сойдет и дочь. Князь, успокоившись, уселся на место.

– Дочь? Это другое дело. У меня их несколько. Ишкала – старшая. У нее трудный характер. Я давно уже утратил надежду найти для нее подходящего мужа. Можешь взять ее с собой.

– Прекрасно, государь. Если в дороге ничего не случится, дочь вернется к тебе цела и невредима, А теперь, повелитель, коль скоро вы приняли мой план, твои воины и твоя дочь должны быть готовы к походу на рассвете десятого дня, считая от сегодняшнего.

– Да будет так! – громко возвестил князь. – Что ж, с делами мы разобрались, теперь можно и отобедать.

Поздно вечером, когда Хондемира доставили в его особняк, он мысленно праздновал победу. Князь оказался человеком легковерным, да и не привык Джелайр к таким сложным вопросам. А впрочем, будь он тверже и недоверчивее, Хондемиру все равно скорее всего удалось бы склонить его на свою сторону. Ведь план и в самом деле был хорош, и говорил чародей правду… Кроме одной небольшой детали: чем он на самом деле собирался заняться, достигнув Курганов Спящих.

А в это время, пока Хондемира несли домой с роскошного княжеского пира, в другом уголке Согарии еще одно веселое, шумное застолье не собиралось заканчиваться. В одной из харчевен, окружавших городской базар, гуляла компания молодых людей. Обычно базарные харчевни обслуживали заезжих торговцев, но эту облюбовали для себя городские повесы: не сумевшие разбогатеть мастера-ремесленники, художники, ученики писцов и звездочетов, а также самые отпетые сынки согарийской знати.

За одним столиком в этот поздний час было особенно шумно. Люди, сидевшие за ним, были очень молоды. Кувшин с вином уже обошел стол не один круг, и его не раз уже доливали. В компании особенно выделялся один юноша. Говорил он очень красноречиво, несмотря на то что язык у него уже порядком заплетался.

– Друзья, мы живем во времена упадка, – вешал восторженный юнец. Людям нашего времени ни до чего нет дела, кроме денег. Они покупают дворцы и драгоценные побрякушки, обжираются и пьют вино…

– Что же плохого в деньгах, Мансур? – со смехом спросил его товарищ. Что худого в дворцах и в изящных творениях ювелиров?

– И что плохого в том, чтобы есть и пить вино? – подхватил другой гуляка. – А сам ты сейчас чем занимаешься? – Все за столом захохотали.

– Есть вещи более важные, – ответил тот, кого звали Мансуром. Он был едва ли не самым молодым в компании – за плечами у него вряд ли наберется и восемнадцать безоблачных лет. Одежды у юноши особой роскошью и изяществом не отличалась, не в пример его компаньонам, однако и в лице, и в повадках сквозило явно благородное происхождение. Был он строен, высок и хорош собою. На щеках пробивалась каштановая бородка. Трактирные служанки нет-нет да и бросали на юношу лукавые взгляды. Но Мансур, казалось, не обращал на откровенные призывы девиц никакого внимания.

– Какие же вещи важнее, а, Мансур? – воскликнул один из парней. По тону его было понятно, что такие шутливые перепалки – не редкость между собутыльниками.

– Слава! И приключения! И вечная любовь! Где в наше спокойное время услышишь звон мечей, свист стрел, воинственные кличи доблестных воинов?

– Ну, если слухи правдивы, этого мы скоро дождемся, – заметил тот, что был постарше. Но Мансур не обратил внимания на эти слова.

– Как доказать своим друзьям и своей возлюбленной, что ты мужчина, если не великими подвигами? – настаивал он.

– Давай-ка поподробней! – одновременно воскликнули его друзья.

– Так получилось, – продолжал юноша, – что у меня с собой кое-какие стихи, которые я сочинил именно по этому поводу, – он порылся за пазухой, постойте, где же они, должны быть тут. – Наконец Мансур обнаружил у себя за поясом футляр, в котором писцы обычно таскают свои нехитрые инструменты. Однако футляр был пуст.

– О боги, мы обречены, – воскликнул один из парней. – Мансур собирается читать нам свои стихи! – Послышались стоны и проклятия.

– Перед таким испытанием нужно подкрепиться! – провозгласил другой, в очередной раз наполняя кубок.

– Есть вещи, которые человеку не вынести, – заметил юноша в манишке без рукавов: такие носят подмастерья зодчих. Он выхватил из-за пояса кинжал и приставил острие к груди, будто собираясь покончить с собой.

Мансур не обращал на приятелей внимания. Он извлек свиток со стихами из-за голенища сапога.

– Вот они где! Слушайте меня внимательно, друзья! Когда-нибудь вы будете рассказывать своим детям, что вам читал стихи сам Мансур Альяша.

Прижав одну руку к сердцу, а другой держа свиток, Мансур начал декламировать:

Товарищи Мансура откинулись в изнеможении, словно их одолела неизлечимая хворь. А тот, что изображал самоубийцу, дернул вдохновенного поэта за рукав.

– Мансур, твои стихи прекрасны, но мы-то хотим, чтобы ты рассказал нам о своей возлюбленной.

– Ах, – вздохнул юноша, – она прекрасна. Но ее божественное имя не смеет сорваться с моих уст. Оно не предназначено для чужих ушей. – Мансур снова свернул рукопись и отложил ее в сторону.

– Что за тайна вокруг какой-то девчонки? – удивленно спросил юноша в тюрбане звездочета. – Уже две недели ты стонешь и плачешь по ней, а мы так ничего и не знаем. Может быть, девчонка вообще не стоит таких страданий. Он наполнил кубок Мансура, надеясь, что вино развяжет влюбленному поэту язык, хотя едва ли в этом была необходимость.

– Я дал клятву, – доверительно сообщил Мансур, – что никогда не открою ее имени. Иначе последствия будут ужасны для нас обоих.

– Ха-ха! – засмеялся "самоубийца". – Кажется, я оказался прав! Она замужем! Жена какого-нибудь толстопузого купца развлекает Мансура в роскошных покоях, пока муженек подсчитывает барыши. Обычная история!

– Берегись! – крикнул поэт, схватившись за меч у пояса. – Ты оскорбляешь имя моей госпожи!

– Мы ничего не можем сделать с ее именем, потому как оно нам неизвестно!

Мансур успокоился.

– Увы, оно должно оставаться тайной моего сердца. Она слишком высокородна, чтобы подобные мне даже глаза на нее поднимали. Один лишь я и осмелился. Мы поклялись друг другу в любви, но наша любовь обречена из-за разницы в положении.

Друзья были в восторге: наконец-то Мансур заговорил о таинственной незнакомке.

– А ты ее опиши, Мансур, – лукаво попросил один из них. – Любой талантливый поэт сумеет так описать свою возлюбленную, что остальные легко смогут ее представить, даже не зная имени.

– Волосы ее, друзья мои, черны, как полуночное небо…

– Да вряд ли во всей Согарии найдутся волосы другого цвета, разочарованно протянул лукавый собутыльник Мансура.

– Кожа ее бела, как восходящая луна…

– А поточнее нельзя, Мансур? – попросил "самоубийца". Вдруг поэта словно осенило:

– Подождите! Я знаю, как рассказать вам о ее несравненных качествах.

Он потянулся к другому сапогу и извлек скатанные в трубку бумажки.

– Как раз сегодня я посвятил ей стихи. Эта безделица, пока еще черновик, всего-то двести девяносто семь строк. Я…

Мансур поднял взгляд и увидел, как последние из его друзей спешно – кто в дверь, кто в окно – выскакивают из харчевни. Юноша смущенно оглядел опустевший стол. Потом сел и с горя осушил полную чашу вина.

– В наше время не осталось ни мужества, ни чести, – пробормотал он, ни любви к поэзии. – Тут он огляделся, ища поддержки, как раз вовремя, чтобы заметить хозяина. Судя по всему, трактирщик вознамерился получить плату. Мансур понял, что настало время спешно уносить ноги.

Вылетев на улицу, он резвой рысью направился в сторону княжеского дворца, по пути размышляя о превратностях своей судьбы. Как всякий поэт и философ, он понимал, что обречен всю жизнь сносить насмешки товарищей. И в любви ему тоже не на что было рассчитывать, поскольку лишь самая необыкновенная, самая прекрасная дама могла тронуть его сердце. И Мансур нашел такую, нашел в своем родном городе. Но она, как и следовало ожидать, принадлежала к очень высокому роду; юноше из бедной рыцарской семьи нечего и мечтать о подобной возлюбленной.

Как и все честолюбивые юнцы, Мансур был слишком горд, чтобы служить при дворе мальчиком на побегушках, и слишком беден, чтобы иметь какие-нибудь выгодные связи. Кое-как он зарабатывал уроками фехтования в школе мастера Накшафа. Дело это нехитрое – учить балбесов-переростков основам боя. Однако все, что связанно с оружием, Мансур считал чуть ли не священным. Сейчас юноша мог гордиться своим мастерством. Он еще мальчиком упросил отдать его в фехтовальную школу. Сначала старый учитель пренебрегал им, но потом принял, а приняв – высоко оценил. В конце концов старик сделал Мансура своим помощником и даже намекал, что, может быть, когда-нибудь способный молодой боец займет его место.

Мансур на ходу вытащил клинок и провел сложную атаку, – провел безупречно, хоть пребывал сильно под хмельком. Вооружен был юноша туранской саблей, с одной стороны острой как бритва и слегка искривленной. Тонкий и легкий туранский клинок в умелых руках превращался в смертоносную молнию. Мастер Накшаф заставил Мансура освоить в совершенстве все известные типы клинков, но эту легкую саблю юноша полюбил больше всего.

Он направился к задней стене дворца и отработанным движением спрятал саблю в ножны. Мансур разыскал место, где по стене вилась старая виноградная лоза, кривая, толстая и шишковатая. Юноша оглянулся; переулок, по которому он шел, был пуст. Ни один караульный не показывался на стене. Довольный, что его не видят, Мансур принялся карабкаться наверх.

"Вот еще одна примета упадка, – думал он, – подобной живой "лестнице" позволяют расти прямо на дворцовой стене". То, что это упущение дворцовой стражи как раз и позволяет ему видеться с воз люб лен иной, отнюдь не уменьшало праведный гнев Мансура. Взобравшись наверх, он спрыгнул в маленький дворик. Было тихо. Он прошел мимо бассейна в середине дворика и вышел на веранду – на таких в жаркое время прячутся от солнца знатные дамы. Осторожно ступая по покрытому замысловатым орнаментом мрамору, юноша еще раз огляделся и страстным шепотом позвал: "Ишкала! ". Он ждал затаив дыхание. Каждый раз, когда Мансур проникал сюда, он понимал: в один прекрасный день вместо возлюбленной может появиться десяток свирепых княжеских воинов.

– Мансур? – стройная фигурка появилась в дверях, расположенных за мраморной оградой. Мансур, не помня себя от радости, бросился вперед и обнял возлюбленную.

– Госпожа моя, любимая моя, как я тосковал по тебе с тех пор…

– Мансур! Ты опять пьянствовал со своими дружками! От тебя несет, как будто ты ночевал в винной бочке.

– Мне нужно было выпить, чтобы забыться, любовь моя, а иначе мысли о тебе затмевают все на свете. И если бы долг чести повелел мне обнажить меч, я бы…

– Прекрати эту болтовню, – прошептала девушка, – случилось нечто ужасное.

Мансур мгновенно протрезвел.

– Тебя с кем-то обручили?

– Немногим лучше. Этот страшный туранский колдун сегодня вечером был при дворе. Я, как обычно, спряталась за троном, чтобы послушать, о чем они говорят. Скоро начнется война!

– Война! – В голове у Мансура тут же возникли сияющие картины великих сражений, где он покроет себя неувядающей славой.

– Колдун Хондемир говорит, что может предотвратить войну.

– Какая жалость, – разочаровано протянул Мансур.

– Он собирается отправиться в поход в далекую пустыню и там сотворить какое-то ужасное колдовство, дабы уничтожить кочевников.

– Из-за этих колдунов мы окончательно утратили воинскую честь, возмущенно фыркнул Мансур.

– Все намного хуже. Хондемир сказал, что для этих чар ему нужна я.

– Ты? Может, лучше объяснишь все с самого начала? Княжна поведала влюбленному поэту о том, что услышала из своего укрытия.

– Сегодня вечером, – рассказывала девушка, – ко мне подошел командир дворцовой стражи и объяснил, что я должна подготовиться к долгому походу. Нас будут сопровождать Красные Орлы. Колдун обещал, что мне от его чар ничего не сделается, но я не так доверчива, как мой отец. Я сердцем чую проклятый туранец хочет обрушить на город злобные силы.

– Я этого не позволю, – вскинулся разгневанный Мансур. – Я потребую у князя аудиенции.

– Любимый, дворцовая стража тебя даже на порог не пустит, – вздохнула княжна. – Я должка подчиняться отцу, даже если он поступает глупо.

– Я не могу остаться в стороне! – воскликнул в отчаянии Мансур. – С тех пор как мое сердце бьется в такт с твоим… с той минуты, как рука судьбы толкнула меня перелезть через дворцовую стену и найти тебя… когда глаза мои… – Мансур еще некоторое время продолжал в том же духе.

По правде говоря, дело обстояло несколько прозаичнее. Просто в один прекрасный день, несколькими неделями раньте, юноша гулял с дружками поблизости от дворца. Приятели-то и подбили Мансура взобраться на стену. Он принял вызов, залез наверх, цепляясь за виноградную лозу, и только повернулся, чтобы отвесить поклон, как вдруг потерял равновесие и упал во внутренний двор, прямо на цветущий душистый куст. Когда у юного смельчака перестало кружиться в глазах, он обнаружил, что пред его взором стоит чудесное видение, настолько прекрасное, что он и вообразить ничего подобного был не в силах. Но сейчас Мансур уже подзабыл далеко не героические подробности знакомства с княжной, сам поверив в ту сказку, что придумал для своей возлюбленной.

– Ты должен уйти, – втолковывала юноше Ишкала. – Охранники-евнухи сейчас начнут обход. Ты должен обо мне забыть. Если я вернусь из похода хорошо. Если нет, найди другую подругу. – Последние слова девушка произнесла уже сквозь слезы.

– Я придумаю что-нибудь, любимая, – пообещал Мансур. – Не знаю пока что, но обязательно придумаю. И буду всегда рядом с тобой!

В глубине двора послышался размеренный лязг доспехов – это шел стражник. Влюбленные бросились бежать. На прощание поцеловав княжну, Мансур подбежал к стене и на этот раз спустился не по виноградным ветвям, а по обычной лестнице.

Потом он уныло бродил по саду рядом с дворцом. Как ему исхитриться, чтобы оказаться рядом с любимой? Ведь он так нужен ей в этот трудный час. Мансур решил было пойти к дому Хондемира и вызвать мага на поединок. Но куда там! Несомненно, этот негодяй прибегнет к каким-нибудь бесчестным колдовским приемам… Мансур бросил взгляд на серебристый лунный серп, видневшийся меж двух высоких деревьев. Бедный страдалец решил сочинить стихи в честь Ишкалы, сравнив ее красоту с красотой луны. Эта мысль показалась ему весьма оригинальной…

Утром несчастный поэт очнулся от жуткой головной боли и страшного звона в ушах – шумело, словно он лежал на берегу бурного моря. Мансур со стоном сел и увидел, что несколько работников сосредоточенно подстригают живую изгородь, не обращая ни малейшего внимания на растянувшегося в кустах пьянчужку. Он попытался припомнить события последней ночи. Сначала кто-то непочтительно отозвался о его стихах. Потом – Ишкала! Ее слова пронеслись в памяти огненным смерчем. Что-то надо делать! И зачем он вчера так нализался! Мансур с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, вышел из сада.

Когда юноша очутился в городских кварталах, в глаза ему сразу бросились столь непривычные для Согарин тревога и напряжение. Люди сновали туда-сюда, чиновники сообщали какие-то важные новости, повсюду маршировали вооруженные солдаты. Город готовился к войне. В любое другое время Мансур бросился бы в самую гущу событий, ведь именно об этом он мечтал долгие годы! Но теперь он мог думать только об Ишкале и той ужасной судьбе, которая ей грозила. Мимо проскакал эскадрон ярко одетых кавалеристов, и тут в голову Мансуру пришла замечательная мысль. Не потрудившись даже зайти домой, чтобы умыться, он поспешил к южным воротам. Там, за городскими стенами, огромное пространство было занято загонами для боевых лошадей и казармами согарийского гарнизона.

Несколько раз спросив дорогу у спешащих куда-то солдат, Мансур наконец добрался до широкого плаца. Там упражнялись несколько боевых отрядов. Судя по выправке, это настоящие профессионалы. Их остроконечные шлемы венчали воинственные плюмажи из красных перьев. Мансур безошибочно узнал прославленных Красных Орлов, отборную княжескую кавалерию. Юноша отыскал взглядом наблюдающего за маневрами офицера и подбежал к нему.

– Я – Мансур Альяша, сударь. Желаю вступить в ряды Красных Орлов.

Офицер только усмехнулся в усы.

– Теперь, когда война на носу, многие захотят вступить в войско. С какой это стати мне принимать тебя в лучшее кавалерийское подразделение Согарии? Судя по одежде, едва ли кто-то из знатных людей окажет тебе протекцию.

– Да, у меня нет связей при дворе, – гордо проговорил Мансур, – но я отлично владею клинком. – Он выхватил саблю и молниеносно провел несколько сложных фигур.

– Неплохо, парень! – заметил явно изумленный офицер. – Я вижу, ты долго и успешно учился. Только вот незадача – всадники не пользуются легким оружием. А вот удержишь ли ты настоящий боевой клинок? – Он извлек свой собственный меч и протянул Мансуру. Оружие было длинным и широким, лезвие загнуто сильнее, чем сабля Мансура. Длина и вес таковы, что мечом можно рубиться сидя в седле.

Мансур возблагодарил богов за то, что старый Накшаф научил его обращаться и с таким оружием. Он знал, как рубить кавалерийской саблей: проще и мощнее, чем легким мечом.

– Отменно! – похвалил офицер. – А верхом ездить умеешь?

– Умею, – уверено ответил Мансур. Он и впрямь неплохо ездил верхом, хотя специальных кавалерийских навыков ему недоставало.

– Ну так иди вон туда, там собираются салажата. Набирают новое войско для защиты города, и, коли поспеешь, тебе достанется конь.

– Нет, – настаивал Мансур, – я хочу быть Красным Орлом.

– Послушай, парень, – нахмурился офицер, – в Красные Орлы так просто не попасть. Многие готовы были служить простыми солдатами, но их не брали, хотя это были опытные воины. Принимают только самых достойных. Иди послужи где-нибудь в другом месте. Через несколько лет наберешься боевого опыта, тогда и приходи к нам.

Мансур повернул прочь. Все надежды рухнули. Оставалось найти какой-то другой способ последовать за Ишкалой в Голодную Степь.

ГЛАВА 5

На закате прикованным к столбам пленникам принесли поесть. Раб поставил деревянную тарелку и кувшин с водой между Конаном и Рустуфом. Козах и киммериец с жадностью набросились на еду. Им дали хлеб, не такой мерзкий, как днем, сыр, а главное – вдоволь копченого мяса.

– По крайней мере, с едой здесь получше, чем в яме, – заметил Рустуф. Он подхватил кость с приличным шматом мяса и аж заурчал от удовольствия.

Конан тоже принялся поглощать пищу, хотя и не так остервенело, как козак. Впервые за много дней великану варвару наконец довелось как следует набить желудок.

– Что ж, перед казнью всегда хорошо кормят. Но смотри не увлекайся. С переполненным брюхом какой из тебя боец? – С этими словами киммериец поднял кувшин и отхлебнул. Там оказалось вполне сносное вино, чуть разбавленное водой.

– Э-хе! – прошамкал Рустуф с полным ртом баранины. – Наши-то товарищи не так осторожны!

Действительно, остальные невольники хватали пишу, как голодные шакалы, ссорясь из-за лакомых кусков, и уже давно бы передрались, если б не цепи.

Когда трапеза подошла к концу, в загон проскользнул нежданный посетитель. Это была женщина, так задрапированная покрывалом, что виден был лишь краешек ее лица. Сопровождал незнакомку главный надсмотрщик. На пленных женщина глядела, как смотрит на скотину рыночный барыга. Каждый, к кому она приближалась, вставал, давая рассмотреть свое тело.

Лишь Конан сделал вид, что не заметил ее, когда она подошла.

– Ты! – крикнул надсмотрщик. – Встань перед госпожой! Конан стряхнул прилипшие к губам крошки.

– Он что, глухой? – спросила женщина. – Или не знает нашего языка?

– Да все он понимает, – ответил надсмотрщик. – Просто строптив не в меру. Воин, который привел его сюда, говорил: этот парень и связанный ведет себя так гордо, как иным свободным не снилось. – Он похлопал Конана по плечу плетью: – Встань, герой! Сегодня вечером у тебя будет где показать свою храбрость.

Конан медленно поднялся во весь свой богатырский рост. Женщина придирчиво оглядела киммерийца: скользнула взглядом по мощным, будто свитым из дубовых корневищ, ногам, по широченной груди, по стальным буфам мускулов. Потом странная незнакомка обошла Конана вокруг, отмечая тихими вздохами многочисленные шрамы киммерийца и восхищаясь его могучей статью. Она ткнула Конана в солнечное сплетение своим маленьким пальчиком. Палец так и отскочил, будто угодил не в тело человека, а в ствол дерева. Наконец женщина посмотрела киммерийцу прямо в лицо.

– Умыть и хорошо выбрить, – бросила она властно надсмотрщику, – должно получиться очень прилично. – Затем обратилась к Конану: – Как ты сражаешься, чужестранец?

– Лучше всего мечом, но могу и любым другим оружием – секирой, палицей, пикой, кинжалом. Я – воин.

– Должно быть, твои соплеменники тебя таковым и почитают… А голыми руками драться можешь?

– В кулачном бою мне далеко еще до совершенства, – просто ответил варвар.

Конану хватило и небольшой прорехи в балахоне женщины, чтобы понять перед ним несравненная красотка. А по уверенной, грациозной походке можно было догадаться о ее фигуре.

– А ты забавный, раб, – заметила лукаво незнакомка, – вечером будешь еще забавнее. – Она обернулась к надсмотрщику: – Дай ему все, что нужно для мытья и бритья. Он первым выйдет сражаться на глазах у моего господина. – С этими словами женщина отправилась дальше.

Рустуф ухмыльнулся Конану:

– Да, ты уже привлек к себе внимание! Только к добру ли это? Может, тебе предстоит самая длинная ночь. Д может, и самая короткая…

Бартатуя пировал в роскошном шатре. Сегодня в лагерь прибыли два вождя-союзника со своими воинами и многочисленными рабами. Бартатуя угощал гостей диковинными, непривычными для кочевников лакомствами – заморскими винами и пряностями, птицей, которая не водится в степи, даже рыбой из бахрошских водоемов: посыльный доставил ее, еще живую, в кожаных бурдюках с водой. Надо показать суровым степным каганам неведомые для них радости жизни, чтобы вдохновить их перед походом на богатые города.

– Слухи о твоем гостеприимстве не преувеличены, вождь ашкузов, говорил каган с обветренным, похожим на старый пергамент лицом. Узкие глаза степняка неотрывно наблюдали за десятью вендийками, что прикрывали наготу лишь бусами с драгоценными каменьями. Прелестные наложницы исполняли перед гостями гирканийского предводителя один из тех сладострастных танцев, которыми так славится далекая Вендия.

– Мне приятно разделить с друзьями все, что у меня есть, – отвечал Бартатуя. – Если что-то здесь тебе понравилось, скажи мне, и это будет твоим. Хочешь взять к себе в шатер одну из этих танцовщиц? Бери. Их специально отбирала и обучала мол собственная наложница, которую я с боем взял у Кухлага. – Он с умыслом напомнил важным гостям, как убил великого вождя голыми руками на глазах у его всадников. Такие подвиги только укрепляли репутацию воинственного честолюбца.

– Щедрость твоя известна, – подал голос другой вождь, помоложе. – Но нам непонятна твоя затея со штурмом Согарии. Зачем такая толпа рабов? Что нам с ними делать?

– Да! – воскликнул старый вождь с продубленным степными ветрами лицом. – В чистом поле мы всегда побеждали городских крыс. Но когда они запираются в свои каменные стены, мы плюем на них и уходим. В чем наше преимущество? Скорость и несравненные луки. А если мы потащим за собой рабов, нам придется плестись шагом…

– Слушайте же меня, я вам объясню.

Каган ашкузов был очень высокого для гирканийца роста; у него были длинные руки и широкие плечи лучника. Родом Бартатуя происходил из западных гирканийцев – зеленоглазый, с каштановыми волосами, заплетенными во множество косичек. Лицо его, привлекательное на чисто восточный лад, от природы было светлым, только сильно загорело под жгучим степным солнцем. Завитки татуировки украшали его щеки, делая внешность еще более внушительной и свирепой. Хотя лет кагану было не больше тридцати и он мог считаться слишком молодым, чтобы возглавлять такое огромное войско, от него исходила какая-то аура власти в могущества, как от всех подлинно великих вождей. Бартатуя отхлебнул глоток вина и начал:

– Через несколько дней мы выступаем в поход. Рабы нам не понадобятся, пока мы не приступим к осаде. Так что им необязательно идти вместе с основным войском. Их пошлют вперед первыми, с небольшой охраной. А через несколько дней выступит конница со своими вождями. Они обгонят пеших рабов у границы согарийских земель.

Вожди закивали, соглашаясь с такой тактикой.

– Первый этап, – продолжил Бартатуя, – будет очень похож на привычные нам набеги. Небольшие отряды захватят каждый по несколько деревень или небольших крепостей. Наша задача – разорять согарийские земли и наводить страх. Но при этом важно не убивать больше, чем необходимо.

– Почему же? – спросил один из вождей, тот, что постарше. У гирканийцев издревле повелось поголовно вырезать побежденных.

– Потому что они нам нужнее живыми, нежели мертвыми. Когда селяне увидят, что их дома и укрепления в опасности, они снимутся с обжитых мест и кинутся в одном и том же направлении.

– Прямо в Согарию! – воскликнул молодой вождь.

– Совершенно верно, друг мой, – с искренним одобрением сказал Бартатуя, – мы их туда погоним, как овец. Они будут набиваться за стены, пока город не раздуется, как бурдюк с вином. Беглецы станут пожирать городские припасы, занимать место и возбуждать злобу горожан. Каждый новый беженец облегчает нашу задачу!

– Но вскоре горожане поймут, как глупо пускать столько лишних ртов, и закроют ворота.

Бартатуя беззаботно махнул рукой:

– Ну так мы сами приспособим их к делу. Например, используем на осадных работах. К тому времени мы как раз окружим город, подойдут пешие рабы, и мы сможем начать штурм.

– Воистину хитроумный план! – похвалил старый воин. – На мой клан можешь рассчитывать.

Молодой вождь с жаром подхватил его слова.

Бартатуя остался доволен. Его планы простирались еще дальше, чем просто захват отдельного города, но он не хотел забивать простым вождям головы такими сложными вещами. В любом случае надо сперва один сезон побыть верховным вождем отдельных племен, а потом уж вся орда признает его владыкой, Учи-Каганом. Дай только кочевникам почувствовать вкус добычи – и они сами станут требовать, чтобы Бартатуя вел их в новые походы. Тем временем он обдумает свои планы – они заходят куда дальше, чем он говорит сейчас вслух!

Да, его помыслы таковы, что эти вожди, сидящие рядом в шатре, и представить себе не могут. Еще мальчишкой Бартатуя жадно слушал рассказы странников о дальних землях, о великих городах. Он совершал набеги на приграничные области этих богатых, цивилизованных стран и видел, как слабы и медлительны чужеземные войска, какой в них царитбеспорядок. Завоевать все эти державы, все без исключения, завладеть всеми сокровищами мира – вот о чем мечтал Бартатуя. Сначала он повергнет в прах великий Кхитай, потом Вендию, а после, может быть, Туран и мерцающие вдали королевства Запада. Потом – волшебную Стигию и те земли к югу от Стигии, о которых он знал лишь понаслышке. Странствующие мудрецы говорили, будто люди там черного цвета, а слоны еще больших размеров, чем в Вендии.

Бартатуя твердо верил: ничто не остановит его конных лучников, если они сплотятся под властью единого правителя. Сила воли и природный ум позволили ему свершить многое. Теперь же к его услугам была помощь и советы наложницы Лакшми – прекрасной и безжалостной женщины. План взятия Согарии был во многом делом ее рук. Да и сама мысль о том, чтобы перекрыть торговые пути между Востоком и Западом, принадлежала ей. Со временем весь мир будет под пятой кагана, но сейчас важно прибрать к рукам все товары, а главное – все сведения, которыми обмениваются великие державы. Тогда по своей воле он сможет либо держать в страхе многочисленные княжества и царства по обе стороны торговых путей, либо, наоборот, усыпить их бдительность.

Мысли Бартатуи вернулись к происходящему в шатре. Будущее будущим, а пока надо всеми возможными средствами укрепить союз с другими каганами.

– На сегодня, – объявил Бартатуя, – у нас припасено особое развлечение. Я отобрал самых строптивых пленников, из тех, что умеют владеть оружием. Мы стравим их друг с другом. Вы позабавитесь, а заодно и поглядите, как привыкли сражаться наши враги.

Эти слова вызвали оживление. Вошли рабы и внесли большие корзины, полные оружия. Вендийские танцовщицы разбежались, звеня золотыми украшениями. Ковры, на которых вендийки танцевали, свернули. В шатре установилось молчание.

– Введите первую пару! – приказал Бартатуя.

Ввели двух мужчин в цепях. Первым шел киммериец. Вторым был тот злобный детина, с которым Конан пытался разговориться в загоне для бойцов.

– Вот этого я знаю, – сказал Бартатуя, – он победил в первом поединке несколько дней назад, А вот тебя, – обратился он к Конану, – вижу впервые. Кто ты, раб?

– Я Конан из Киммерии. Я не раб, а воин. – Он скрестил руки на широкой груди и хмуро оглядел собравшихся в шатре. Конан вновь был чисто выбрит; ведра воды и грубой тряпки хватило, чтобы смыть дорожную грязь и пот. На бронзовой коже киммерийца, специально смазанной маслом, плясали отсветы факелов.

– Не раб, говоришь? Но раз на тебе ошейник, ты – мой раб.

– Нет, – ответил Конан, – это значит, я – твой пленник. А это совсем другое дело. – Ни в свободной, гордой стати великана варвара, ни в его глазах, сверкающих голубым пламенем, как льды на горных вершинах, не было ни толики раболепного преклонения.

– У него острый язык, – проворчал один из степняков, вытаскивая кинжал, – позволь мне заколоть его, каган.

Конан смерил кочевника недобрым взглядом.

– Лучше бы ты окунул свой кинжал в чашу с соусом, воин, – произнес киммериец.

– Это еще почему, раб? – презрительно спросил тот.

– А потому, – сказал Конан, – что если ты сунешься с ним ко мне, я заставлю тебя его сожрать.

Шатер буквально затрясся от громового хохота, а воин с кинжалом бросился на Конана, и лишь повелительный жест Бартатуи сдержал степняка.

– Нет, – проговорил каган, – свободный человек не может драться на равных с рабом. Ты меня развлек, человек из Киммерии. Посмотрим, умеешь ли ты что-нибудь еще, кроме болтовни. – Он подал знак стражнику, и обоим пленным расстегнули ошейники.

– Первая схватка будет без оружия, – объявил Бартатуя. – Начинайте.

Как только прозвучал приказ, дюжий невольник с Востока ринулся вперед. Со скоростью, для его телосложения невероятной, он скользнул к Конану и провел хлесткий удар ногой в лицо. Киммериец же по-прежнему стоял, повернувшись к Бартатуе, и даже не глядел на своего противника. Любой другой после подобной сокрушительной атаки давно бы уже валялся со сломанным позвоночником. Но мускулы и нервы киммерийца сработали молниеносно: вражеская ступня просвистела в воздухе там где мгновение назад еще находилась голова Конана. А великан варвар уже отступил на три шага в сторону. Вторая атака сразу же последовала за первой – удары будто бы слились в единое движение. Не успела правая нога врага коснуться земли левая устремилась к солнечному сплетению киммерийца. Конан мягко блокировал открытой ладонью, и потерявший равновесие противник по инерции вылетел прочь с площадки для состязаний.

И сам удар, и мастерская защита Конана были встречены одобрительным ревом. Киммериец не отрывал внимательного взгляда от столь ретивого врага. Противник застыл перед Конаном в низкой стойке, выставив вперед правую ногу и прижав кулаки к груди, как бы держа щит. Судя по всему, этот восточный боец владел каким-то сложным видом единоборства без оружия и привык с помощью своего искусства легко побеждать неопытных воинов.

Конану на все эти замысловатые стойки и приемы было наплевать. Неважно – с оружием или без. Из-за жестко заученных правил боя воин привыкает действовать по готовому шаблону и теряется в неожиданной ситуации. Сам киммериец привык полагаться только на силу, опыт и чутье.

– Подходи, чужестранец, – издевался восточный боец, – встреть свою смерть от руки Цонг Ха. Я уже прикончил десятки недоносков вот этим руками и ногами. Не бойся, я сделаю это быстро, без мучений.

Конан усмехнулся. Парень рассчитывал свалить его одним внезапным приемом, а теперь, когда фокус не прошел, ему приходилось укреплять свое пошатнувшееся мужество хвастовством.

– А я и не собираюсь мучиться, – ответил Конан, – Попляши-ка для нас еще!

Цонг Ха зарычал и кинулся вперед. Он провел ложный выпад, будто хотел поразить Конана в коленную чашечку, а на самом деле выбросил вперед, словно копье, правую руку с полусогнутыми пальцами. Такой удар мог запросто выбить глаза и сломать нос.

Враг, конечно, действовал быстро, но Конан – еще быстрее. Он успел перехватить запястье противника. Пальцы Цонг Ха были уже в дюйме от глаз киммерийца. Вывернув руку противника, Конан изо всей мочи рванул ее вниз. Лицо Цонг Ха исказила гримаса, кости затрещали, сухожилия лопнули. Он попытался дотянуться до Конана другой рукой, но варвар с легкостью отбил и этот удар. А потом сам стукнул противника локтем в висок.

Цонг Ха повалился на землю, и слугам пришлось оттащить прочь бесчувственное тело. Конан, довольный победой, позволил себе слегка расслабиться. В адрес могучего варвара сыпались лестные реплики, но вряд ли кто-нибудь из присутствующих вникал в тонкости единоборства без оружия. Получающие оружие чуть ли не с рождения, гирканийцы считали кулачные схватки детской забавой.

– Следующий поединок пусть будет с оружием, каган, – попросил вождь, щеголявший татуировкой в виде зубастых драконов.

– Выбирай любое, – Бартатуя взглянул на Конана и изящным жестом указал на стоящий рядом низкий столик. На нем все еще было полно яств и вина. Отлично дерешься, киммериец. Давай подкрепись перед следующим боем.

– Зачем? – спросил Конан – Я что, выгляжу усталым? Бартатуя хлопнул себя по бедру, весьма удивленный:

– Никогда не видел такой наглости! Ты доставляешь нам редкостное развлечение. Какое оружие ты выберешь?

– Меч, – Конан бросил взгляд на корзину, высматривая подходящий клинок.

– Ну так будешь драться пикой! – велел Бартатуя. Гирканийцы раскатом хохота встретили этот своеобразный царский юмор.

– Все едино, – пожал плечами Конан и взял тонкую вендийскую пику. Длиной в семь футов, она была сделана из упругого ясеня. С одного конца у пики десятидюймовый, острый как бритва наконечник; с другого – стальной шар величиной с детский кулак. Копьем Конан владел с ранней юности и мог даже считаться знатоком копейного боя. Но пика – не самое любимое оружие киммерийца. Да и трудно сражаться ею здесь, в шатре, на ограниченном пространстве.

Ввели второго противника – тощего и мрачного туранца.

– Выбирай оружие, – велел Бартатуя. Туранец порылся в корзине и вернулся на свое место с длинной саблей в одной руке и небольшим круглым щитом – в другой. Щит был дюймов двадцати в диаметре, с четырьмя железными чатами спереди.

– Начинайте, – приказал Бартатуя.

Туранец слегка наклонил корпус и мягким шагом стал подбираться к Конану, держа шит чуть впереди, чтобы успеть отразить выпад пики. Будь Конан вооружен мечом, туранец поднял бы щит выше, поскольку смертоносный удар клинка мог быть нацелен в непокрытую шлемом голову. Но для пики главная мишень – туловище. Туранец это прекрасно понимал.

Конан попробовал поразить противника в горло. Это был хитрый и неожиданный выпад, но туранец ловко отразил его краем щита, в ответ молниеносно рубанув саблей киммерийцу по бедру. Конан, прервав атаку, резко отпрянул назад. "Что за условия для боя! " – мелькнула у него гневная мысль. В умелых руках пика – оружие смертоносное, пригодное для самых разных приемов, но только если достаточно места для маневра. Другими словами, в бою она полезна, прежде всего, когда сражаешься целым отрядом, плечом к плечу с другими ратниками. Перед лицом сплоченного войска копьеносцев бессильна даже кавалерия.

Вдобавок туранец вооружился не только саблей, но и прихватил щит. Он мог атаковать одной рукой, а другой – защищаться. Теперь противник наступал, стараясь зацепить клинком ноги киммерийца. Щит же он по-прежнему высоко не поднимал, уверенный, наверное, что пика Конана до его головы не достанет.

Конан решил разубедить его в этом. Ухватив пику ближе к середине древка, он замахнулся, будто собирался пригвоздить ступню противника к земле, а когда тот опустил щит, обрушил тяжелый стальной шар туранцу на макушку. Туранец, однако, успел избежать удара, мгновенно вскинув щит вверх наподобие черепашьего панциря.

Оба воина двигались с большой осторожностью: каждый успел распознать манеру боя другого, понять, что перед ним – противник опытный и опасный. Правда, Конан не забывал и другого: его цель – не только выжить, но и произвести впечатление на Бартатую. Схватка обещала затянуться надолго. Конан не сомневался в своей победе, но нужно принять в расчет и публику. Кофиты, аквилонцы или отчаянные рубаки-ваниры с увлечением следили бы за поединком двух мастеров, так по-разному вооруженных, долго прощупывающих и изучающих друг друга, прежде чем сойтись в смертельной схватке. Но толпе степняков-наездников подобное зрелище скоро наскучит, а Конан этого не хотел. Поэтому он намерено сменил тактику. Пока что преимущество противника заключалось в том, что он выбрал оружие как для нападения, так и для защиты. Прошедший сотни кровавых стычек варвар знал, как с этим справиться. Когда туранец предпринял очередную атаку, киммериец отпрянул чуть назад, словно застигнутый врасплох. Затем вцепился зубами в пику примерно посредине древка и, поднажав, переломил пополам.

– Он сдается! – возмущенно заорали кочевники. – Он сдался на милость победителя и сломал свое оружие! Прикончи его!

Но Конан отнюдь не собирался сдаваться. В левой руке он сжимал часть пики с наконечником, в правой – тыльный край древка со стальным шаром. Теперь у него имелось короткое колющее копье (такие встречаются у кушитских племен) и легкая палица. Это, конечно, не настоящая булава, но ее вполне хватит, чтобы размозжить голову незащищенному шлемом противнику. Конан скользнул вперед и выбросил копье на нижнем уровне. Враг тут же отреагировал и опустил щит. Тогда Конан замахнулся, чтобы нанести туранцу удар палицей по голове. Противник явно забеспокоился. У Конана появилось неожиданное преимущество: прямо в разгар схватки он умудрился сменить и оружие, и тактику боя. Это выводило из равновесия куда сильнее, чем ранение или увечье.

Туранец понимал, что надо спешить. Для гирканийцев в этом поединке он безусловный фаворит. Но он был опытным воином и не мог недооценивать противника. Здесь, в шатре кочевников, он встретил врага такого опасного, с какими ему прежде дело иметь не доводилось. Оставалось надеяться только на силу клинка и крепость щита.

Издав леденящий кровь воинственный клич, он ринулся в атаку и попытался одним ударом раскроить Конану череп. При этом он сознательно приоткрыл бок теперь противнику проще простого садануть ему пикой по ребрам. К таким рискованным приемам воин привык. Но Конан не воспользовался столь соблазнительной возможностью. Вместо этого он со змеиной ловкостью скользнул на колени и волчком крутанулся по земле. Туранец по инерции рванулся вперед и упал. Прежде чем он успел подняться, над ним уже возвышался великан варвар. Молниеносный удар стальным шаром в локтевой сустав парализовал руку, и туранец выронил саблю. Другой удар, в плечо, сделал бесполезным щит. Конан перекатил врага на спину и приставил копейное жало туранцу к горлу.

– Убей его, – велел Бартатуя, когда смолкли восторженные вопли.

Конан отвел оружие и дал знак своему поверженному противнику, чтобы тот убирался поскорее из шатра. Когда туранец вышел, Конан обратился к кагану ашкузов:

– Зачем?

– Как это зачем? – опешил Бартатуя. Лицо его побагровело при виде неповиновения. – Какой же воин оставляет в живых побежденного врага?

– Когда на меня нападают ни с того ни с сего, – рассудительно ответил киммериец, швырнув обломки пики обратно в корзину, – я убиваю без колебаний! Но зачем убивать прекрасного фехтовальщика, который и бился-то со мной только потому, что оба мы – пленники вождя, любящего потешные поединки?

Пока ошеломленный Бартатуя приходил в себя, киммериец подошел к нему и сказал:

– А теперь я воспользуюсь твоим предложением и немного подкреплюсь. Этот бой был тяжелее, чем первый. – С этими словами он налил полный кубок вина и залпом осушил. Потом взял горсть изюма и кинул себе в рот. Гирканийцы уставились на варвара, как будто в шатре возник демон из преисподней.

Бартатуя разразился веселым смехом:

– Этот человек превзошел все ожидания. Такую дерзость прощают только придворному туту. Пойдешь к нам в шуты, Конан?

– Я – воин, – повторил киммериец. – Дай мне работу воина, и ты узнаешь, чего я стою. А шуты – те, кто использует людей не по назначению.

Несколько мгновений стояла мертвая тишина. Наконец Бартатуя промолвил:

– Хорошо… Только это еще нужно доказать, Ну, что будем делать, друзья мои?

– Он говорит, будто неплохо владеет мечом, – подал голос старший из двух вождей, сидящих по обеим сторонам от Бартатуи. – Пусть докажет это! Дай ему меч и выстави против него другого фехтовальщика.

– Да будет так! – сказал Бартатуя. – Иди и выбери себе меч, чужеземец.

Конан подчинился. В корзинах было много мечей из разных стран. Варвар предпочитал длинные прямые клинки, которыми сражаются северные племена, но кочевники принесли лишь восточные, кривые. Наконец Конан отыскал вендийский меч с прямым клинком. Рукоять, конечно, коротковата для здоровенной лапы киммерийца, но можно обхватить ее поудобнее, заведя большой палец за гарду. Клинок широкий, но легкий и немного изогнутый. В настоящей битве Конан вряд ли бы стал сражаться таким мечом. Но если теперешний противник без доспехов, вполне можно попробовать…

– Введите следующего! – крикнул Бартатуя.

В шатер вошел Рустуф. Он не стал тратить время на цветастую брань и отборные проклятия, а сразу пошел к корзине и вернулся с кривым иранистанским мечом. Лезвие было заточено лишь по одному краю, гарда овальная и плоская. Длинную рукоять можно держать как одной, так и двумя руками.

– Начинайте, – приказал Бартатуя.

Бойцы повернулись друг к другу. Рустуф тут же повел сложную атаку, нанося удары то сверху, то снизу. Конан ловко отбивал их, потом контратаковал. Рустуф отступил, чтобы расширить пространство для боя, и отражал удары широким основанием клинка, Иранистанский меч был не слишком-то приспособлен для такой техники зашиты, но хороший фехтовальщик всегда управится с любым клинком.

Конан широким шагом пошел в наступление и сделал резкий выпад – прямо в голову козаку. Рустуф успешно парировал и нацелился Конану в грудь. Киммериец уже привычно отражал выпады снизу, сам при этом атакуя по верхнему уровню. Но тут Рустуф ударил совсем низко и зацепил киммерийца по колену, пролив первую в этом сражении кровь.

– Ха! – ухмыльнулся козак. – Я не такой беспомощный пацан, как те двое, а, киммериец?

– Береги дыхание, козак, – коротко бросил Конан.

Они снова принялись за дело, и некоторое время под звон клинков двигались то в одном, то в другом направлении в пределах отведенного им пространства. Каждый из бойцов то отступал, то переходил в наступление. Один раз Рустуф прижал Конана к столу, и клинки скрестились у горла киммерийца. С нечеловеческим усилием Конан оттолкнул козака и… мечи вновь замелькали в воздухе, как языки сцепившихся насмерть змей.

Шатер наполнился одобрительными возгласами. Снаружи протиснулась еще группа степняков – поглазеть на диковинное зрелище. После обмена особенно сокрушительными ударами Рустуф отбросил свой меч и на ходу подхватил другой – предыдущий был так зазубрен, что походил на пилу.

– Готовься к смерти, киммериец! – с этим криком козак кинулся в яростную атаку.

Он теснил варвара назад, пока тот не повалился прямо на яства, фрукты и корзины с вином, стоящие перед Бартатуей. Рустуф налетел на упавшего противника, свирепо размахивая мечом. Конан поймал запястье врага и вывернул руку, отведя от себя оружие. Потом вскочил, проволок козака по шатру и сам прыгнул на него. Обеими руками он прижал свой клинок к горлу Рустуфа.

– Сдавайся, собака!

– Руби, будь ты проклят, – прорычал козак. – Я еще ни у кого не молил пощады!

Конан повернулся к Бартатуе:

– Каган, я прошу тебя сохранить жизнь этому человеку. Он замечательный фехтовальщик и пригодится тебе в твоей армии.

Бартатуя был так возбужден превосходным поединком, что как-то не вспомнил: ведь в двух предыдущих поединках Конан не спрашивал у него разрешения…

– Хорошо. Пощади его. – Гирканийцы приветствовали великодушие кагана.

Конан выпрямился, расправил могучую грудь.

– Выставишь против меня еще кого-нибудь?

– Нет. Ты сегодня и так хорошо поработал. И надо признать, отлично себя показал. Ты больше не раб и не пленник. Я назначаю тебя полусотником в моей собственной орде. Ты доволен?

– Доволен, государь, – ответил киммериец. Он оглядел шатер и увидел, что все присутствующие глазеют на него. Им понравилось, как варвар бился. Но принять чужака за равного – совсем другое дело. Конан их вполне понимал. Бартатуя – прирожденный полководец, и для него ничто не имеет значения, кроме воинской доблести. Но не для его соплеменников. Ни один чужак, как бы искусен он ни был, никогда не станет ровней гирканийцу. Придется вести себя поосторожнее!

– Чего ты хочешь от меня? – спросил Бартатуя. – У тебя будут лошади, доспехи, оружие, всего вдоволь. Что еще тебе нужно?

– Мой государь щедр. – Конан чуть склонил голову, понимая, что пора пустить в ход дипломатию. – Я хотел бы, чтобы два моих последних противника служили у меня под началом.

– Как хочешь, – ответил каган. – А еще что?

– Я попросил бы гирканийский лук. И чтобы опытный наставник научил меня им пользоваться.

– Что? – усмехнулся Бартатуя – Такой искусный боец – и до сих пор не умеет стрелять из лука?

– Я думал, что умею, – просто сказал киммериец, – пока не увидел, как стреляют твои люди.

– Вот видите, – Бартатуя всем показал на Конана, – этот человек не хвастун. Он владеет всеми боевыми приемами наших врагов, но понимает, что ему есть чему поучиться в стрельбе из лука. Хорошо бы все были так же честны. Иди, киммериец, мы продолжим разговор завтра.

Конан вежливо откланялся и удалился. Бартатуя проводил его одобрительным взглядом. Из-за возвышения, где сидел каган, вслед Конану посмотрела еще одна пара глаз. И смотрели они куда менее доброжелательно.

Снаружи Конан отыскал Рустуфа и присел рядом с ним.

– Сработало так, как мы задумали. Козак почесал небритый подбородок:

– Хорошо, что все позади. Когда ты долбанул меня на двадцать третьем выпаде, я не сумел увернуться. Клянусь Матерью Дождя, я чуть концы не отдал… А если б ты не убрал ногу в последней схватке, я бы тебе ребро до кости разрубил.

– Все сработало. Давай не будем беспокоиться о том, что могло случиться. Нам надо было, чтобы все выглядело натурально, как будто взаправду. Теперь мы – в войске у кагана, будущее в наших руках.

– Эх, – вздохнул Рустуф, – хорошо бы оказаться на коне, да с добрым мечом у пояса, да в широкой степи. Чтоб носиться по ней где душе угодно.

– Вот слова настоящего козака! – проговорил Конан. В отличие от гирканийцев, привязанных к своим стадам и пастбищам, козаки были вольными наездниками – и ничего больше. Любому козаку, одержимому любовью к странствиям, часто приходилось разъезжать по степи в одиночку – в поисках приключений.

Потирая отбитый локоть, к ним подошел туранец:

– Я слышал, ты пощадил меня, чтоб я вступил в войско кагана. Это правда?

– Если захочешь, – пожал плечами Конан, – но нерадивых воинов мне не нужно.

– Ты что думаешь, я останусь в невольничьей яме или прикованным к столбу в затоне для бойцов? Я пойду с тобой! И… спасибо тебе, – он протянул Конану руку, – меня зовут Фауд.

Появился слуга с ключом и снял с бойцов ошейники. Воины последовали за ним к новому жилищу.

ГЛАВА 6

На следующее утро Конан проснулся в шатре, который делил с Рустуфом и Фаудом. Шатер был круглым; куполообразную крышу поддерживал внутренний каркас. Не видно ни веревок, ни кольев, вбитых в землю. Однако киммериец слыхал, что такие шатры сохраняют устойчивость даже в самый сильный ветер. Конан отодвинул входной полог и вылез наружу. Как раз в это мгновение несколько степняков раскладывали на земле близ шатра груды оружия и доспехов и подводили к коновязи лошадей.

– Это для тебя и твоих товарищей, – проговорил один из воинов. – У тебя будет еще девять сменных лошадей, а у твоих людей – по пять. Когда захочешь посмотреть на них, я покажу загон, где стоят кони твоей полусотни.

Конан осмотрел трех скакунов и выбрал себе самого рослого и сильного жеребца. Седла на всех трех лошадях были одинаковые – простые толстые войлочные попоны. Широкие кожаные петли служили стременами. Доспех по росту Конан подобрать себе не смог и взял на заметку, что не худо бы отыскать Борию и попросить назад свои кольчугу и шлем. Вендийский меч, которым киммериец сражался накануне, тоже оказался здесь. Конан повесил оружие на пояс, а кроме того, взял кинжал с широким лезвием. Еще тут было множество так любимых кочевниками войлочных шапок, прикрывающих шею и уши, но Конан их игнорировал. Зато весьма обрадовали его мягкие сапоги с загнутыми острыми носками. И еще он взял просторную рубаху с длинными рукавами.

Были здесь даже кое-какие украшения. Конан выбрал пару широких браслетов, сделанных из какого-то светлого сплава, с изображением сражающихся орлов. Убедившись, что наконец-то выглядит не как пленный оборванец, а соответственно своему новому чину, киммериец приступил к осмотру луков. Их было по два на каждого воина. Лежало оружие в расшитых цветной тесьмой колчанах. Конан вытащил один лук и принялся внимательно рассматривать.

Дуга без тетивы выглядела весьма внушительно. По устройству лук походил на те, к которым Конан привык. Лучники из Кофа, Турана и Шема пользовались почтя такими же, только этот раза в полтора толще и гораздо мощнее. Конану не терпелось взять оружие на стрельбище и испробовать, но пока имелись дела поважнее. В груде оружия Конан приметил аркан. Точно таким же киммерийца пленили степняки. Что ж, надо прихватить и аркан! Эту штуку необходимо освоить, чтобы больше не попадать в дурацкие переделки…

Конан вернулся к шатру.

– Вставайте, лентяи! Дел невпроворот!

Зевая и потягиваясь, из шатра вылезли оба сотоварища. Рустуф вытаращил глаза:

– Да ты изменился в лучшую сторону, с тех пор как я тебя в последний раз видел. – Тут он вылупил глаза еще больше: – А это что? Добыча? Мы ведь только еще собираемся сражаться!

– Одевайтесь и берите оружие, – буркнул Конан. – Я хочу глянуть на своих новых подчиненных.

– Ну вот, ты уже заговорил как командир, – посетовал Рустуф, натягивая сапоги. Он выбрал иранистанскую стеганую куртку, в которую между слоями ткани вшиты стальные пластины. Стоячий воротник надежно защищал шею и затылок. Фауд тоже нашел себе оружие и доспехи по вкусу. Все трое оседлали коней.

– Как приятно снова чувствовать себя воином, – произнес Рустуф с видом человека, вновь обретшего согласие с окружающим миром.

– Не думай, что это так просто, – предупредил Конан, – Гирканийцы вообразили, будто они – властители мира. И им не по нутру придется верховодство чужеземца. Нам надо будет ежедневно доказывать, что мы не лыком шиты.

– Это не трудно, – отмахнулся Рустуф. – На самом-то деле козаки – вот кто подлинные властители мира! Я заставлю кочевников считаться с этим.

Бравые вояки последовали за слугой к одному из дальних участков близ границы гирканийского бивака. Возле небольшого костра сидело несколько степняков. Другие бродили поодаль. Воины пили и беседовали. Никто и ухом не повел, когда появились трое чужеземцев.

– Это твоя полусотня, господин, – сообщил слуга.

– Пока еще нет, – пробормотал Конан, – но будет моею. – Он спешился и подошел к гирканийцам. Зычный голос варвара ударил по барабанным перепонкам степняков, как камень, выпущенный из катапульты: – Встать, когда к вам подходят командир!

Кочевники чуть вздрогнули и посмотрели на чужака с любопытством. Один нехотя поднялся на ноги и встал лицом к лицу с Конаном.

– Почему это мы должны подчиняться чужестранцу?

– По двум причинам, – пророкотал Конан. – Во-первых, я самый сильный и самый умный из вас. Во-вторых, и это главное, такова воля великого кагана. Если вы и впрямь не хотите мне подчиняться – попробуйте убить меня. Может, некоторые из вас и останутся после этого в живых. Но тогда им придется убить еще и Бартатую, потому что он не тот человек, чтобы так просто спустить неповиновение.

Степняк, стоящий перед Конаном, отступил на шаг назад.

– Мы не хотели тебя обидеть, командир, – смутился он. И повернулся к сидящим позади: – Вы слышали, что сказал командир полусотни? Встать! – Воины поднялись, хотя и не спеша, но и без вызывающей медлительности.

– Так-то лучше, – одобрил Конан. – Слушайте меня. Я – Конан из Киммерии. Я сражался во многих битвах под знаменами разных полководцев. Я служил во всех чинах, от простого пехотинца до капитана. Я умею командовать людьми и знаю, как уберечь солдат от бессмысленной гибели. Я никогда не прикажу вам того, чего не стал бы делать сам. Я справедлив, если мне беспрекословно подчиняются. Такого командира, как я, у вас никогда не было. Вы должны стать лучшей полусотней во всей орде. Постарайтесь для меня, а я постараюсь для вас. Клянусь Кромом, богом моего племени, а также Предвечным Небом. – Тут он воспроизвел жест, который перенял от Бории. Степняки ответили Конану тем же жестом.

Киммериец расхаживал среди воинов и внимательно разглядывал их. Судя по лицам и по одежде, кочевники принадлежали к самым разным племенам. Конан спросил у степняка, который попытался вначале бросить гагу вызов:

– Какой у вас боевой порядок?

– Нас прислали сюда вчера вечером, командир, и еще не разделили на десятки. Мое имя Гаюк, я буду твоим знаменосцем, – он указал на небольшой шатер неподалеку, увенчанный конским черепом и парой расставленных в обе стороны рогов яка. Концы рогов были посеребрены, с них свисали два черных конских хвоста.

– Сегодня, – сообщил Конан, – я проверю, как каждый из вас ездит верхом и стреляет. Потом разделю вас на десятки – в каждой назначу командира. А сейчас сходите в загон и позаботьтесь о своих конях. Впредь я не хочу видеть вас в такое время слоняющимися без дела. С восходом солнца, после завтрака, – ухаживать за лошадьми. Потом – боевые учения. Через час я проверю ваших коней. Чтобы все были вычищены, и горе тому, кто захочет увильнуть от работы.

Воины отправились выполнять приказ. В душе степняки были возмущены, что чужестранец учит их ухаживать за лошадьми, но вслух ничего не сказали.

– А ты умеешь командовать, Конан, – заметил Рустуф, когда они остались наедине. – Думаю, у тебя вам придется попотеть.

Конан обернулся к Фауду:

– Сумеешь распорядиться отрядом всадников?

– Наверное, смогу. Если степняками вообще можно командовать, – хмуро отозвался туранец. – Они ведь не имеют и малейшего понятия об армейской дисциплине! Десятники должны следить, чтобы их люди находились на нужном месте в нужное время. Они отмечают сигналы кагана и ведут бойцов туда, куда им прикажут.

– А как подают сигналы?

– Днем – флажками, ночью – фонарями.

– Они что, сражаются по ночам?

– Редко. Но иногда приходится совершать ночные переходы, чтобы утром застать врага врасплох. Во время переходов они пускают коней в галоп, часто меняя конвой. При таких ночных маршах очень важно поддерживать порядок, поэтому впереди войска едут сигнальщики с цветными фонарями.

– В смелости гирканийцам не откажешь, – нехотя признал Рустуф.

– Давайте посмотрим, каких лошадей нам выделили – предложил Конан.

Они подъехали к загонам и обнаружили, что скакунов им каган дал первоклассных. Степняки, с постными рожами, усердно драили лошадей. Ребята явно не приучены к такой работе. Но ничего, под тяжелой рукой киммерийца быстро насобачатся…

Конан решил завернуть на стрельбище. Там киммериец приметил знакомую фигуру. Это был Бория.

– Колесо счастья крутится так, что невозможно предсказать, – обратился к Конану воин, несколько пней назад захвативший его в плен. – Ты был моим пленником, а теперь ты мне ровня. Кстати, я принес тебе это, – он вытащил из дорожной сумки кольчугу киммерийца. – Я бы вернул коня и шлем, но увы, их я уже продул в кости.

– Ничего, я и этим доволен.

– Как поживают бродяги, которых тебе выделили под начало? Ими ты тоже доволен?

– Пока не очень, – признался Конан, – но я из них сделаю кое-что путное. Скажи-ка, Бория… прошлой ночью каган сказал мне, что даст людей из своей собственной орды. Но мои воины – точно не ашкузы.

Бория рассмеялся. Конан заметил, что гирканийцы во всем находят нечто забавное.

– Каган сказал правду. Но он берет в орду всех, у кого нет другого командира. Некоторые воины изгнаны из своих племен, другие уцелели, когда их отряды были разбиты наголову.

– Впрочем, не важно, – махнул рукой Конан. – Мне доводилось командовать парнями с весьма темным прошлым. Это не значит, что из них не выйдет хороших солдат. – Киммериец расстегнул пояс и принялся напяливать кольчугу. Потом вновь подпоясался.

– Скажи-ка мне, – спросил он, одернув кольчугу и удостоверившись, что она хорошо сидит, – ждать ли мне каких-то пакостей от твоего воина, Торгута?

– Торгут очень зол и вряд ли тебя забудет, – нахмурился Бория. – Но если он нападет на тебя, то в открытую. В спину он не ударит.

– Это все, что я хотел спросить.

– Ну тогда успехов, киммериец. Вообще-то тебе повезло. Но команда досталась – не позавидуешь! – Бория с резким смешком поскакал прочь.

Конан вытащил лук и подозвал своего знаменосца:

– Гаюк, мне нужно потренироваться. Посмотри, как я стреляю, и отметь все ошибки, если таковые будут.

– Сначала, – пустился в объяснения Гаюк, – наставь тетиву. Можно сделать это одному и вручную, но лучше воспользоваться особым снарядом. Или попросить товарища помочь. Каган выделил тебе лук, рассчитанный на двух человек. Сам он справляется с луком для троих. Снаряд этот, чтобы натягивать лук, должен быть в твоем колчане. Сейчас я научу тебя им пользоваться.

– Дай-ка я сам сперва попробую, – решительно сказал Конан. Он зацепил нижний конец лука левой лодыжкой и наступил на него, Взявшись за верхний конец, киммериец приналег на лук бедром и согнул оружие. Многослойное дерево, из которого был сделан лук, затрещало, когда Конан вдел тетиву в верхний паз.

Гаюк заметно удивился:

– Ты очень силен, командир. Мало кто может так легко согнуть гирканийский лук.

Конан отошел на шаг и большим пальнем тронул тетиву. Шелковый шнур затрепетал, как струна лиры. На всякий случай Конан нашел роговое кольцо и надел его на большой палец, чтобы не пораниться о тонкую и прочную жилу.

– Запомни, когда луга согнута и в нее вдета тетива, дерево очень напряжено и может треснуть. Поэтому нельзя оставлять лук натянутым больше двух часов подряд. Вот зачем у тебя всегда будут два лука. На случай тревоги всегда держи один натянутым, а другой – ослабленным. В холодную погоду всегда согревай лук, перед тем как согнуть и вдеть тетиву, а не то он потрескается.

– Гирканийцы сами мастерят себе луки? – полюбопытствовал Конан.

– Нет, мы не умеем. Дуга состоит из нескольких слоев дерева, склеенных вместе. Они должны годами выдерживаться в специальных формах. Большинство луков сделано в селениях на севере Кхитая, у границы со степью. Есть деревни, где единственное занятие жителей – изготовлять луки для кочевников. Я видел мастерские, где в огромных деревянных формах выдерживаются сотни таких луков. Мы же не можем таскать их с собой во время наших странствий. Кхитайским мастерам повезло: они у нас под зашитой, ни один полководец не осмелится их потревожить.

В это время гирканийские стрелки во всю лупили по отдаленным мишеням. Они закидывали стрелы так высоко, словно охотились на птиц.

– Сперва, – советовал Гаюк, – попробуй вон ту мишень, – он указал на ветошь, болтающуюся на шесте в сотне шагов от них, – на ней у нас учатся стрелять мальчишки.

Конан выбрал стрелу и положил ее на тетиву. На Востоке стрелу кладут с правой стороны лука, а на Западе – с левой. Если стрелять по-восточному, можно выиграть время, поскольку не нужно тянуться к стреле через дугу.

Конан загнал тетиву между большим пальцем, на котором было роговое кольцо, и указательным. Медленно, стараясь почувствовать напряжение лука, варвар стал натягивать тетиву, пока оперение стрелы не коснулось его уха. Тогда он отпустил тетиву и проводил взглядом стрелу, пролетевшую высоко над мишенью.

– Ты не учитываешь величины лука, – объяснил Гаюк. – Когда мишень так близко, надо держать оружие пониже.

Близко! Лучшие лучники на Западе гордились бы, попав с такого расстояния. Конан попробовал еще, и на сей раз стрела задела верхний край мишени. Проделав с десяток выстрелов, киммериец уже попадал точно в центр.

– Ты начинаешь чувствовать лук, – заметил Гаюк, – теперь попробуй с двухсот шагов.

К тому времени когда солнце вошло в зенит, Конан с трехсот шагов чаще попадал по мишени, чем промахивался. Гаюк был поражен столь быстрыми успехами чужестранца.

– На сегодня хватит, – проговорил наконец Конан, ослабляя лук. – Завтра я начну тренироваться в стрельбе на скаку. А теперь собирай людей, и мы разобьем их на десятки.

Следующие несколько часов Конан наблюдал, как его воины скачут верхом и показывают всевозможные приемы и трюки. Любой гирканиец мог стоять в седле на полном скаку, многие стояли на голове или на руках. Большая часть умела стрелять из-под лошадиного брюха или из-за холки, обхватив бока коня ногами. Каждый мог на полном ходу расседлать коня и перенести седло, оружие и все пожитки на другого скакуна.

По совету Гаюка Конан разделил отряд на пять десятков так, чтобы наиболее искусные в стрельбе и верховой езде равномерно распределились между отрядами. Рустуф и Фауд получили в подчинение по десятку. Еще двумя десятками назначили командовать опытных воинов. Последний же десяток Конан взял себе, назначив Гаюка своим помощником.

Когда показавшийся таким длинным день стал клониться к закату, киммериец обратился к своим воинам:

– То, как вы держитесь в седле и стреляете, мне понравилось. Но в бою приходится сталкиваться и кое с чем другим. Завтра, после учений на стрельбище, мы хорошенько потренируемся с мечом и пикой. Все мои люди должны овладеть этим оружием.

Ответом послужили тоскливые взгляды, но никто не протестовал вслух. Гирканийцы не очень-то высоко ценили меч и пику: их использовали, только чтобы добивать поверженных врагов, на которых жалко тратить стрелу.

Едва киммериец отпустил своих бойцов, как невдалеке показалась одинокая фигура незнакомого всадника. Все гирканийцы были превосходными наездниками, но этот степной воин буквально сливался с конем в некое единое целое. Киммериец нисколько не удивился, признав во всаднике самого Бартатую. Каган не позаботился взять с собой охрану, да и оружия у него не было, кроме разве что кинжала за поясом.

– Приветствую тебя, каган, – сказал Конан.

– Приветствую тебя, киммериец. Слышал, ты успешно вступил в должность.

– У тебя всюду есть глаза и уши, каган, – заметил Конан. Бартатуя усмехнулся:

– Слепой и глухой каган никому не нужен. Никогда нельзя об этом забывать… Приходи сегодня вечером ко мне в шатер. Я буду пировать со своими вождями. Мне нужно будет кое-что с тобой обсудить.

Каган развернулся и поскакал прочь, предоставив Конану гадать, с какой это стати могущественный властитель оказывает такую честь простому полусотнику.

Пир в тот вечер оказался поскромнее, чем накануне. Вожди расселись вокруг помоста Бартатуя. Конан нашел себе местечко с краю стола; спиной он опирался о каркас шатра. Еду подавали если и не экзотическую, то во всяком случае обильную, и Конан жевал с аппетитом. Но пил он умеренно: слишком неустойчиво пока его положение в гирканийском воинстве, чтобы позволить себе расслабиться.

Он поникал, что соседи вовсе не склонны общаться с ним, презренным чужестранцем. Впрочем, бывалому варвару не привыкать к такому положению. И Конан воспользовался вынужденным одиночеством, чтобы повнимательнее рассмотреть общество, где волей судьбы оказался.

Он заметил, что люди, схожие по облику, одежде я вооружению, держатся кучно и стараются не смешиваться друг с другом. Объединяла их, похоже, лишь верховная власть Бартатуи. Обычаи также были несходны друг с другом. В одной компании жадно набрасывались на горячее мясо, в другой – от такой пиши с отвращением отворачивались. Некоторые покрывали лицо и тело обильной татуировкой, у других такого в заводе не было.

Внимание Конана привлекла одна из таких групп. Это были степняки с длинными, заплетенными в косички волосами. Бороды они чисто брили или выщипывали. Костюмы их представляли собой удивительную смесь лохмотьев, украшений и, как киммериец с удивлением заметил, обрывков женских нарядов. Они были увешаны костями животных и амулетами. Многие принесли с собой барабаны, флейты и трещотки.

Конан без особого труда распознал, что это за братия. Наверняка шаманы, колдуны и целители, жрецы диких, темных культов. Место, которое они занимали за столом, было не самым почетным, но Конан и этому не удивился. Мало у каких народов, известных киммерийцу, между жрецами и царями не было соперничества и борьбы за власть.

Когда пир уже близился к завершению, к Конану подошел слуга и тихо сказал:

– Каган просит тебя остаться, когда другие уйдут, господин. Вскоре гости стали покидать шатер, многие нетвердо держась на ногах. Некоторых даже приходилось нести. Пьянство было настоящим бичом степных кочевников, и именно поэтому Конан считал особенно важным сохранять трезвую голову, пока находится среди них. Вскоре гости разошлись, и в шатре остались только Конан и Бартатуя.

– Подойди сюда, киммериец, – позвал каган, – садись. Конан сел на подушку рядом с вождем и взял предложенный хозяином кубок. Вдруг он заметил легкое движение позади помоста, где сидел Бартатуя. Кто-то прятался за шелковой занавеской, ведущей в покои кагана.

– Вчера вечером я увидел, что ты хороший боец. Сегодня ты показал себя еще и способным командиром. Это хорошо. У тебя сильные руки и сильная воля. Но сила разума для меня важна не меньше. Раз ты теперь мне служишь, я хочу воспользоваться и твоей головой.

– Я понял, каган, – кивнул Конан. – Что ты хочешь услышать?

– Ты много путешествовал по западным странам?

– Я побывал во всех странах Запада, забирался также и далеко на юг. Я плавал и по Морю Запада, и по морю Вилайет. С детских лет я странствую и никогда не сидел на одном месте больше нескольких месяцев. Душа моя тоскует по новым приключениям.

– Хорошо. Я хочу услышать побольше о дальних странах. Раньше мне о них рассказывали в основном бродячие торговцы. Они все знают о купле-продаже, знают, какие короли собирают самые обременительные налоги, какие чиновники больше всего склонны к мздоимству. Все это полезные сведения, но, когда я хочу выяснить, как в этих странах устроено войско, какие гарнизоны стоят в крепостях, как даются командные должности – по заслугам или за происхождение, от рассказчиков мало толку. Теперь ты знаешь, как сражается моя орда. В каких землях на Западе это нам пригодится?

Конан на некоторое время задумался, мысленно рисуя карту знакомого ему мира. Мало кто в его время так много путешествовал.

– Страны к западу от моря Вилайет и к северу от Стикса – Коф, Шем, Коринфия, Офир и более мелкие княжества – населены в основном пастухами. Замора, Бритуния и Немедия – то же самое. Там мало рек, есть широкие равнины… В этих землях ваше боевое искусство сослужит добрую службу. Но дальше, за Немедией и Офиром, лежат Аквилония, Пуантен, Зингара и Аргос. Они перерезаны широкими реками, там много горных хребтов с глубокими долинами. Страны эти плотно заселены, там есть большие города, и в каждом своя крепость или замок. Думаю, что там твоему войску придется трудно.

– А к югу от Стикса? – спросил Бартатуя.

– Ну, во-первых, Стигия. Ни один полководец в здравом уме не станет с ней связываться. Это родина колдунов и царей-жрецов, которые поклоняются древнему богу-змею Сэту. К югу от Стигии лежат Черные Королевства. Там твои всадники станут беспомощны, как дети.

– А что, черные люди такие свирепые? – удивился Бартатуя.

– Достаточно свирепые, но их немного. И главная беда не от них. Сама земля там враждебна – дремучие джунгли, такие густые, что часто приходится ножом прорубать себе дорогу. И непрерывные дожди. Все вещи из ткани и кожи быстро гниют от избытка влаги, люди умирают один за другим, а кони и того быстрее. Если ты сунешься туда со своей ордой, через шесть месяцев лишишься половины войска и всехлошадей. Покорить эти страны можно, только набрав войско из местных жителей.

– Такие вещи полезно знать заранее, – отметил каган. – Пройдет еще некоторое время, прежде чем я пойду походом на западные страны. Но рано или поздно до этого дойдет дело. К тому времени у меня будет, кроме конницы, армия пехотинцев, набранная в покоренных странах. У меня будут самые искусные инженеры из Кхитая, со своими осадными машинами и военными хитростями. А уж когда я пойду на Черные Королевства, я соберу такое огромное войско, что даже если половина погибнет от болезней – хватит второй.

Конан отпил вина.

– Если я правильно понял, ты задумал завоевать весь мир?

– Да, я сделаю это, – просто ответил каган.

Конан внимательно вглядывался в лицо этого странного человека. Нет, в глазах Бартатуи не было безумного блеска. То, что он станет властелином мира, для него так же само собой разумелось, как ежедневный восход солнца над степью.

– Я родился в мире, где царит беспорядок. Человечество разделено на безумное множество народов и царств, которые попусту ссорятся меж собой. А управляют ими глупцы. У них одно достоинство – высокое происхождение. Как будто царственность в людях можно вывести путем отбора, как резвость у лошадей или тучность у скота.

– Я тоже никогда не видел большого толку в родовой знати, – согласился Конан. – У киммерийцев все равны, И каждый мужчина – воин. Родовые вожди носят имя рода, но военным предводителем становится тот, кто отличится в деле, – будь то вождь или пастух.

– У нас почти так же. Как же можно мириться с этой бессмыслицей? Если одни Предвечные Небеса осеняют землю, то и царь над ней должен быть один, И моя судьба – стать этим царем. А тому, кто поможет мне, неплохо заживется в моем новом царстве. – Бартатуя мечтательно зажмурился, затем продолжил: Сначала мне пришлось объединить мелкие степные племена. Это была нелегкая задача. Ты же видел, какие они разные и как недолюбливают друг друга. Одни едят конину, другие считают этот святотатством. Рыжеволосые будини величайшие в мире пьяницы, а герулы, которые покрывают себя зеленой татуировкой, говорят, людоеды. Сколько сил потребовалось, чтобы собрать таких строптивых людей в одно войско!

– По-моему, им нравится воевать под твоим началом, – вставил Конан.

– Да. Как только я дарую им большую победу и большую добычу, они будут моими и забудут свои пустяковые ссоры, потому что так повелел я. Я стану Учи-Каганом, верховным повелителем, – первым за многие поколения степных вождей.

Каган откинулся назад. На мгновение установилась тишина.

– Ну ладно, – нарушил молчание гирканиец, – перейдем к делам дня сегодняшнего. Ты умеешь читать на каких-нибудь языках Запада?

– Не велик я грамотей, – буркнул Конан. Потом добавил: – Но все же могу читать на нескольких наречиях. Лишь глупцы уверяют, будто от книг мужчина слабеет.

– Мудрые слова. Читаешь ли ты по-турански?

– Я служил в Туране в офицерском чине. А там нельзя стать офицером, не умея читать.

Каган достал из-за пазухи небольшой свиток:

– Мои воины перехватили это ранней весной у гонца, скакавшего из Хоарезма в Согарию, Гонец погиб, а никто из моих приближенных не умеет читать по-турански. Переведи.

Конан развернул документ и начал читать. Он быстро вспомнил буквы, хотя уже прошло немало времени с тех пор, как он в последний раз имел с ними дело.

– Это послание от царя Ездигерда к его восточному союзнику, князю Туранскому. В нем говорится, что царя очень беспокоит местонахождение некоего туранского колдуна, изменника и смутьяна по имени Хондемир, учинившего предательский заговор против Ездигерда и бежавшего из страны, когда мятеж провалился. Если он объявится где-то во владениях князя, то царь просит арестовать его и выдать царским посланцам, дабы они доставили его в Туран для суда и наказания. Дальше идут обычные пожелания. – Он вернул свиток Бартатуе. – Выглядит так, будто это послание по нескольку раз переписывали писцы, меняя только имена адресатов и названия стран. Потом его рассылали во все соседние державы.

– Значит, Ездигерд тоже не ладит со своими жрецами, – пробормотал себе под нос каган.

Конан промолчал. Воевать под началом кагана – одно, а уж встревать в его ссору с шаманами…

– Согария – наша ближайшая цель, – громко заговорил Бартатуя. – С нее начнется завоевание мира. Ты не догадываешься, почему я выбрал именно ее, а, киммериец?

– Как и все города на караванных путях, – пожал плечами Конан, Согария очень богата, там есть чем поживиться.

– Верно, – согласился Бартатуя. – А еще? Конан призадумался:

– Такие города не привыкли к войне, их довольно легко покорить. Твоим людям придется научиться вести осаду.

– И это тоже, – кивнул Бартатуя. – А еще – это самый западный из торговых городов. Через него с Востока на Запад проходит большая часть товаров. И все сведения – тоже. Когда я двинусь походом на запад, я смогу заранее распустить там любые слухи о себе и своем войске.

Конан понимающе хмыкнул. План был удивительно глубок для простого вождя кочевников. Наверняка Бартатуя – помимо собственных недюжинных способностей – пользовался советами кого-то неопытнее в таких делах.

– Чем же я сейчас могу быть тебе полезен?

– До начала похода осталась пара дней, так что ты подтяни своих воинов. Потом я пошлю тебя с набегом в согарийские владения. Кроме самого города, тан есть только деревни и маленькие крепости со своими гарнизонами. Ты должен взять несколько крепостей и устрашить население. Надо, чтобы люди из разоренных селений сползались в Согарию. У меня есть на их счет кое-какие планы.

Каган беспокойно заерзал на подушках, будто ему не терпелось приступить наконец к завоеваниям и одержать свои первые победы.

– Теперь иди. Всегда будь готов к бою. И помни, что мой глаз повсюду следит за тобой, киммериец.

Конан встал и поклонился. Уходя, од вновь заметил слабое движение ткани за спиной Бартатуи. Когда киммериец ушел, Лакшми вынырнула из-за занавеси.

– Зачем ты тратишь столько времени на простого полусотника, мой господин? – Она сбросила просторные одежды, и сейчас на ней не было ничего, кроме набедренной повязки и украшений. Лакшми села у ног Бартатуи и запустила свои пальцы в его длинные, черные как смоль волосы.

– Он забавный человек… Пришел из далекой страны, о которой я хочу узнать побольше. А еще он умен, в отличие от большинства этих грубых скотов, которыми я командую. И потом, он обязан своим положением только моей милости. Друзей у него здесь нет. Он не опасен.

– Все же тебе не стоило посвящать в свои планы простого искателя приключений. – Она повернула голову и потерлась о его руку.

– Я не делаю из них никакого секрета, – сказал каган. – Какой в этом смысл? Мудрые и осторожные цари и без того укрепляют оборону страны. А слабые дураки не обратят внимания, даже если я прямо объявлю, что хочу покорить их царства. Характер человека – это его судьба. Глупец умрет глупой смертью, как бы его ни предупреждали.

– Ты мудр, господин мой, – проговорила Лакшми, – но самыми сокровенными планами тебе следует делиться только со мною.

Каган немного подумал.

– А что ты думаешь о послании Ездигерда к Амиру Джелайру – про этого колдуна… как его – Хондемира? Это может нам как-то пригодиться?

Лакшми безмятежно пожала плечами:

– Не знаю как. Мы ничего не знаем о том, как связан этот колдун с Ездигердом. Да и неизвестно, где он – в Согарии или где-то в тысяче лиг от нее.

– Значит, это бесполезно? Жаль.

– Как я уже многократно говорила тебе, господин мой, любое знание полезно. Когда-нибудь ты убедишься в этом.

– Ладно, хватят деловых разговоров, – улыбнулся Бартатуя. – Я бы сейчас занялся кое-чем поприятнее. – И он заключил наложницу в могучие объятия.

ГЛАВА 7

– Веревку, – объяснял Гаюк, – плетут из конского или же человеческого волоса. Говорят, что лучшая веревка получается из волос врага. На одном конце делают петлю и продевают сквозь нее другой конец веревки. Так получается аркан. Первое, чему надо научиться, – это управляться с арканом. А потом – забрасывать его на дальние расстояния.

Конан вполуха слушал "арканный" урок Гаюка, то и дело бросая взгляды на своих воинов, обучавшихся ратной премудрости. Половина из них под началом Рустуфа упражнялась с мечами, отрабатывая удары на здоровенных тыквах, посаженных на кол. Остальные учились у Фауда владеть пикой. Фауд когда-то служил в отряде улан туранской кавалерии, и в бою на легких пиках ему не было равных.

– Работайте, конееды, работайте! – яростно гремел Рустуф. – Незачем разрубать врага с плеч до поясницы! Рассеките на три дюйма ему глотку – и все, он мертвец. Да и потом, с вашими мечами это гораздо проще.

Конан попытался забросить аркан быстрым, незаметным движением, как учил Гаюк. Веревка скользнула в воздухе, петля расширилась и захватила намеченную киммерийцем коновязь. Крутанув запястьем, он сорвал петлю и отдернул аркан.

– Теперь попробуем движущуюся мишень, – сказал Гаюк. – Вот тот раб на коне, к примеру… – Но тут Гаюк осекся, поскольку слуга-наездник спешил к ним с каким-то срочным делом, Всадник поравнялся с Конаном, дернул поводья и крикнул:

– Каган требует тебя к себе в шатер, полусотник.

Конан направился в сторону высокого штандарта, украшенного девятью белыми конскими хвостами. Бартатуя сидел возле большого шатра, окруженный младшими командирами и полусотниками. Конан поприветствовал кагана.

– Сегодня, – объявил Бартатуя, – мы выступаем в поход. Каждому из вас выделяется укрепление или участок земли с прилегающими деревнями – они даются вам на разграбление. Помните: резни не устраивать, разве что если вам окажут стойкое сопротивление. Но и осторожничать сверх меры не надо: городские заморыши должны усвоить, что мы непобедимы. Нельзя, чтобы они считали нас трусами или неженками. Если увидите, что у них что-то на уме, убивайте без разговоров.

Каган указал на небольшую группу конников с черными перьями на шлемах, под штандартом, украшенном орлиными крыльями.

– Разведчики как раз вернулись из согарийских земель. Каждому отряду будет придан в помощь один разведчик – они поведут вас к назначенным местам. Теперь идите – получите участки действий и подробные распоряжения. Двинетесь в путь сегодня до заката.

Вернувшись к своему отряду, киммериец увидел, что воины уже приготовились к походу. Как всегда в военных лагерях, известие о начале кампании распространилось со скоростью степного ветра.

– Куда мы направляемся, капитан? – с улыбкой спросил Рустуф.

– Маленькая крепость под названием Кульм, на берегу реки, возле северной границы согарийских земель, – ответил Конан.

– Сколько с нами пойдет народу?

– Только мы одни.

– Всего пятьдесят человек на целую крепость! – невесело усмехнулся козак.

– Каган хочет испытать нас. – Конан повысил голос, обращаясь к всему отряду: – Выступаем через час. Пусть каждый соберет своих лошадей и нужный припас на дорогу.

Воины переговаривались между собой, думая, уж не сошел ли с ума их командир. Но они уже привыкли держать такие мысли при себе. Степняки упаковали все свое имущество, включая одежду, и на скорую руку приготовили еду. Когда солнце стало клониться к закату, отряд киммерийца двинулся в путь. Вместе с ним лагерь покинула половина войска. Около часа полусотни всадников шли вместе, а потом двинулись каждая к своему месту назначения. Каждый отряд вел разведчик с черным пером на шлеме.

Солнце уже готово было опуститься за горизонт, когда разведчик, ехавший впереди Конана, свернул налево, и киммериец со своими людьми последовал за ним. Несколько минут полусотня конников молча продвигалась по сумеречной степи.

Конан наконец-то почувствовал себя полностью свободным. Вот так воевать было по сердцу отважному варвару: под началом отдельная команда, он сам себе голова. Нет над ним ни надоедливых командиров, ни царедворцев, во все сующих свой нос. В регулярных армиях такое не часто встретишь!

Когда совсем стемнело, они сделали привал. Нестись галопом ночью лишний риск, каган этого не любит. Они и без этой крайней меры сумеют обрушиться на врага внезапно. Разведчик доложил, что Кульм меньше чем в двух часах пути. Гарнизон охраны не выставил. Раз никто не следил за ними, Конан разрешил развести несколько маленьких костров, чтобы приготовить ужин. Несколько воинов отправились собирать хворост, остальные расселись кругом и предались дикой игре – обычному развлечению в походах. У степняков имелись бурдюки с темным кобыльим молоком – ничего крепче киммериец не разрешал.

Конан и Рустуф сидели у костра. Воины принесли им мяса, как только оно зажарилось.

– Значит, наш каган желает стать царем всего мира? – ворчал козак. Только вот есть и другие, кто лелеет подобные планы!

– Он ближе, чем другие, к этой цели, – ответил Конан. – Только понимает ли он, как велик мир? У него много всадников, но, чтобы обскакать вокруг света, и их маловато.

Козак почесал в затылке:

– Ну, если он двинется на Запад, у него будет подмога. Козаки пойдут с ним против Турана. Коф и Шеи – тоже, а может, и Офир с Коринфией. Вряд ли страны Запада забудут свои распри и объединятся против гирканийцев.

– Я тоже так думаю, – кивнул Конан. – Но каган сначала собирается завоевать Кхитай, а потом Вендию. Л эти страны так обширны, что ему потребуется лет десять, а то и больше, прежде чем он сможет начать войну на Западе. А к тому времени все может измениться. Надеюсь, что та война будет для Бартатуи счастливой, – если он, конечно, доживет.

Всадники уже часа два двигались шагом. Солнце окрасило степь предрассветным багрянцем, и разведчик-проводник остановил отряд. Он указал на небольшую возвышенность впереди.

– За холмом, – проговорил воин, – вы сразу увидите крепость.

– Ждите все здесь, – приказал Конан Гаюку.

И понесся вверх по склону холма. Потом остановил коня и спешился, не доезжая до вершины. Киммериец прошел еще десяток шагов, затем лег на землю и последние несколько ярдов прополз на животе. Прямо под холмом расположилась крепость; она была построена в изгибе мелкой речушки, скорее даже ручья. Ручей порос тростником и камышом; он огибал холм и протекал как раз мимо того места, где Конан оставил свояк людей.

На другом берегу, рядом с крепостью, проходила узкая дорога. Конан заметил облачко пыля, появившееся вдалеке и движущееся в сторону крепости. Сами укрепления выглядели не слишком-то впечатляюще; простая глинобитная казарма вмещала гарнизон человек в триста. Стены футов в пятнадцать, не выше. Защитного рва и вовсе нет. Это был скорее всего не настоящий оборонительный рубеж, а просто опорная точка, чтобы высылать вдоль границы конные патрули.

Облачко пыли тем временем отметило появление отряда конников. Ехали они без особой спешки. Было их человек пятьдесят, вооруженных массивными пиками, в золоченых латах, с разноцветными перьями. Они въехали в крепостные ворота, и те со скрипом затворились за ними.

Конан уже собирался возвращаться обратно, когда увидел другое облачко пыли, совсем маленькое, появившееся на дороге с другой стороны противоположной той, откуда прискакал вооруженный отряд. Это одинокий конник. И летит он во весь опор. Должно быть, гонец. Интересно, что за весть он несет?

Конан все так же, на животе, отполз прочь с гребня холма и прыгнул в седло. Люди его были слишком далеко, чтобы он мог позвать подмогу. Поэтому киммериец, недолго думая, на глазах у удивленных воинов во весь опор ринулся вниз по ближайшему склону. Здесь он оставался вне поля зрения защитников крепости. Рассудив, что расстояние слишком велико и нет нужды таиться, Конан перемахнул отрог холма. Теперь да был на другом склоне.

Конь киммерийца без труда перебрался через ручей. Животному хотелось сделать остановку и попить воды, но Конан направил его на дорогу. Вестник несся галопом, Конана отделяла от него сотня-другая шагов. На голове всадника было что-то вроде тюрбана, украшенного многочисленными желтыми перьями. Он поймал взгляд великана варвара, выехавшего на середину дороги и ставшего у него на пути.

– Дорогу посланцу князя! – закричал всадник, сдерживая лошадь. – Отойди в сторону, парень, или княжеский гнев падет на тебя. Становиться на дороге у княжеского посланца – за это полагается смерть!

Глаза вестника расширились, когда он понял, что перед ним чужеземный воин, вооруженный большим луком, какие носят кочевники. Пришпорив коня, он попытался проскочить мимо.

Киммериец устремился в погоню. "Охота" была недолгой – конь вестника устал. Достав из седельной сумки аркан, с которым еще вчера упражнялся, Конан сделал широкую петлю и, как учил Гаюк, кинул скользящим движением. Меткая, как стрела, петля упала вестнику на голову и затянулась у него на груди. Конан изо всей силы дернул веревку.

Гонец, как пробка из бутылки, вылетел из седла и с грохотом шлепнулся на землю. Конь незадачливого наездника пробежал несколько шагов с пустым седлом и остановился. Конан подошел к лежащему на земле пленнику: парень на пару минут вырубился, но в общем-то особо не пострадал. Хотя мог! Конан поднял сумку гонца я достал из нее цилиндрический футляр из золоченой бронзы. Вот что так спешно вез этот несчастный!

В футляре был свернутый лист пергамента. Развернув его, Конан увидел неизвестные ему письмена. Проклиная все на свете, он положил пергамент обратно в футляр, сел на коня, а лошадь вестника взял под уздцы. Самого пленника он перекинул через седло и направился обратно к отряду.

Когда Конан появился из-за холма, Рустуф встретил киммерийца довольной улыбкой;

– Хорошо, что ты жив-здоров, Конан. Гирканийцы прямо-таки обалдели от твоего исчезновения. Пошли уже разговоры, будто ты предал кагана и переметнулся к согарийцам. Для нас с Фаудом дело могло принять дурной оборот.

– С меня хватит, если мне будут подчиняться, пока я в лагере, отмахнулся Конан. – А хранить мне верность, пока я отсутствую, – это уж слишком! Таких вещей требовать нельзя.

– Кого это ты нам приволок? Пленного?

– Гонец. Княжеский посол, – объяснил Конан. – Только вот письмо, что он вез, я прочесть не могу.

– Ну да мы и без письма разберемся, что к чему, – уверил его Рустуф.

Гирканийцы рады были видеть пленника и предвидели славную забаву.

– Прежде всего посмотрим, как будет вести себя этот человек, – приказал Конан. – Если он нам поможет, то вреда причинять ему не стоит.

Гирканийцы крайне удивились такому странному добросердечию, но им хотелось угодить своему командиру. Вскоре согариец пришел в себя. Он озирался с таким удивлением и страхом, будто вокруг собрались не люди, а некие кровожадные чудища.

– Послушай, парень, – проговорил Конан. – Ты мой пленник. Я хочу задать тебе несколько вопросов. Говори свободно и честно, и тебе не сделают ничего дурного. Будешь врать или запинаться – мои люди потолкуют с тобой. Они большие мастера развязывать языки.

Пленник тяжело вздохнул:

– Спрашивай, что тебе надо. Знаю я мало, большого толку тебе от меня не будет.

Конан усмехнулся:

– Это уж предоставь решать мне. Знаешь ли ты, какую весть нес?

– Я ехал к командиру кульмского гарнизона. Должен был сообщить ему, что степные кочевники вторглись в согарийские пределы. Только для вас это едва ли новость.

– Точно! А были особые распоряжения для командира?

– Сражаться до конца и лучше умереть, чем уступить пядь согарийской земли.

– Так всегда говорят, – хмыкнул Рустуф. – Покажите-ка мне солдата, который принимает эту блажь всерьез.

Что-то в рассказе гонца смутило Конана.

– Когда князь Согарии узнал, что кочевники идут на его страну?

– Три дня назад город стал готовиться к осаде. Меня послали предупредить о нападении три крепости. Кульм – последняя.

"Похоже, – подумал Конан, – что гирканийцы не так быстры и неуловимы, как о них говорят. А может, предатель – в самом войске кагана? Предатель, знавший, что первый удар будет нанесен именно по Согарии…" Киммериец оставил свои подозрения при себе.

– Велик ли кульмский гарнизон? – вновь обратился он к пленнику.

– Да такой же, как в других княжеских крепостях. Кавалерийский эскадрон, человек двести пятьдесят.

Конан прекрасно знал, что такие вот испуганные пленники всеми силами стараются сохранить свое достоинство. Поскольку этот парень как бы ничего и не выдал, кроме обычных сведений, он, в собственных глазах, вроде и не совершил предательства.

– А командир – опытный воин?

– Он сын придворного сановника. Впрочем, как и многие командиры в нашей армии. – Пленник сообщил об этом, как о чем-то само собой разумеющемся и незначительном.

– Свяжите его, – приказал Конан. – Я еще поговорю с ним. Во взгляде пленника сквозило явное облегчение. Степняки покрепче скрутили согарийца.

Конан окинул взглядом ландшафт. Там, где ручей огибал левый склон холма, росли невысокие деревца. Киммериец отметил их про себя и обратился к воинам:

– Идите вон на тот склон, нарубите там коротких кольев и насобирайте несколько охапок тростника. Только осторожно, не попадитесь на глаза согарийцам. Теперь – быстрее.

Кочевники, не веря своим ушам, пошли выполнять приказ. И конечно, они опять подумали, что их чужестранец-командир – чокнутый.

В полдень гирканийцы обогнули холм и переправились через ручей. Через несколько минут они были уже возле стен крепости. Их встретили звуки горна и барабанный бой; ворота были заперты. Киммериец бесстрашно подъехал к крепости и остановился в пяти шагах от стены.

– Командир крепости! – прокричал Конан. – Вызываю вас на переговоры!

Вскоре на стене появилось несколько воинов. Один из них, в золоченых доспехах, с пышным плюмажем на шлеме, крикнул:

– Кто вы? И что все это значит?

– Бартатуя, вождь ашкузов и законный государь всего мира, приветствует вас, – как можно громче заорал Конан. – Мой господин пришел занять свое законное место как правитель Согарии и других городов по караванному пути. Я капитан Конан, родом из Киммерии, предлагаю вам сдаться перед лицом превосходящих сил. Примите мои условия – и вам сохранят жизнь.

Наступило молчание. Тем временем стрелок на стене, явно недостаточно дисциплинированный, чтобы дожидаться приказа, натянул тетиву и стал целиться в Конана. Рустуф рявкнул короткую команду – произнес одно слово, и десяток кочевников вскинули луки. Согарийский стрелок свалился со стены и с глухим звуком упал в песок на глазах у защитников крепости. Десяток стрел пронзили бедолагу насквозь, будто его доспехи были сделаны из бумаги.

Конан продолжал невозмутимо восседать в седле, словно ничего не случилось.

– Жду вашего ответа.

– Неужто вы всерьез? – воскликнул командир, – Вы величаете себя капитаном, а на деле у вас под началом, я вижу, всадников пятьдесят или того меньше. Как же вы хотите, чтобы я уступил такому незначительному отряду?

Кован криво усмехнулся: он понял, что победил. Командир отнюдь не отказывался сдаться, он лишь не хотел уступать крепость малочисленному врагу.

– Это лишь моя телохранителя, – крикнул Кован. – Я пришел сюда в их сопровождения, чтобы дать вам возможность сдаться достойным образом, как подобает. Вот моя армия!

Головы всех согарийцев повернулись туда, куда указал киммериец. На холме, откуда Конан наблюдал за крепостью, можно было ясно различить нескольких всадников. Они ехали по пологому левому склону, переводили коней через высокий гребень и, спускаясь по правому отрогу, пропадали из виду в зарослях тростника на берегу ручья.

Конан видел, как шевелятся губы защитников крепости: они считали своих врагов, а тем будто конца не было – чем больше их пропадало в зарослях, тем больше появлялось на левом склоне.

– Сейчас они напоят коней и станут лагерем в условленном месте на берегу. Я это говорю, чтобы у вас было время выйти и встретить нас с боем в чистом поле, прежде чем мы подведем осадные машины. Я вижу, вы горды и все как один готовы умереть за своего князя, хоть он и не удосужился предупредить вас об опасности. А нас короткая битва избавит от скучной работы – штурмовать вашу крохотную крепость завтра поутру.

– Не надо так торопиться, капитан! – откликнулся командир крепости. – В сущности, это ведь и не крепость в полном смысле слова. Так, опорная точка, чтобы выслеживать жалких разбойников, что бродят здесь но степи. Наше настоящее дело – защищать Согарию. Если вы позволите вам вернуться 8 город и участвовать в его обороне вместе с основными силами… что ж, я рассмотрю ваши условия.

– Отлично! – ухмыльнулся Конан. – Вы должны все одновременно сложить оружие. Лошади, припасы, оснастка – вес остается в крепости. Да, и дорогие вещи тоже. Каждый может взять с собой один плащ, пару штанов и пару обуви. Перед уходом всех обыщем, так что надеюсь, никто не попытается унести на себе что-нибудь лишнее. Не забудьте – я бы мог вас и вообще без одежды оставить. И еще кой без чего! Мои ребята, знаете ли, собирают на память человеческие…

– Я принимаю ваши великодушные условия, капитан Конан! – с чувством воскликнул командир. – Мы сдаемся!

Не успели спустить лестницы, а защитники крепости уже слезали со стен, натыкаясь на ходу на собственные мечи и копья. Несколько минут спустя ворота открылись, и безоружные согарийцы стали выходить поодиночке. Конан выделил десять воинов, чтобы обыскивать сдавшихся врагов. Тем временем остальные его люди сидели верхом, держа луки наготове.

– Вы одержали легкую победу, капитан, – заметил командир гарнизона, глядя, как его люди отправляются в дальний, утомительный путь к Согарии. Не думайте, что дальше будет так же просто. Согария сильна, стены ее укреплены на случай нападения степных дикарей. Сегодня мы сочли за лучшее избежать кровопролития. Но Согарии вам не взять никогда!

– Если там будут такие же воины, как вы, – я предчувствую славную битву! Доброй вам дороги. Коли поторопитесь – успеете в город, прежде чем начнется осада.

Когда последняя группа защитников крепости темной точкой пропала на горизонте, Конан кивнул Фауду, и туранец дунул в свой серебряный охотничий рог. Через несколько минут появился Гаюк. Он с довольной улыбкой ехал верхом, держа под уздцы часть запасных коней. Воины бросились ловить остальных. К седлу каждой лошади было прикручено чучело – солдатский плащ, набитый тростником и вздетый на крепкую палку. На поясе такого "бойца" висел меч. Гаюк без устали водил эту процессию кругом – от вершины холма к подножию, превращая полусотню в многотысячное войско.

– Сработало, командир! – радостно воскликнул Гаюк.

– Капитан! – напомнил один из гирканийцев. – Капитан Конан! Он сам так себя назвал!

Степняки радовались, как дети, будто нашли в песке разноцветный камешек.

– Пойдем посмотрим, что за добыча нам досталась, – приказал Конан.

В крепости они нашли горы оружия, добрых коней, запасы еды, полные тюки разной одежды и утвари. Комнаты коменданта были богато обставлены. Среди прочего добра незадачливый согариец оставил золотой столовый прибор и немало украшений из жемчуга.

– Тащите все во двор, – распорядился Конан.

При свете факелов кочевники погрузили добычу на захваченных лошадей.

– Делить трофеи будет каган, – объяснил Конан. – Мы сами можем воспользоваться только едой и питьем. Кто припрячет себе что-нибудь из добычи, того убью на месте.

В полночь отряд уже был готов к обратному переходу.

– Капитан, – сказал Гаюк, – мы тут захватили вдоволь вина. Может, выпьем понемногу в честь победы?

– На обратном пути врагов не намечается, – рассудил Конан. – Выдай каждому по бурдюку вина. Но если кто нажрется так, что свалится с коня, подбирать не станем. Пусть ковыляет пешим ходом.

Конан отлично знал: сама мысль о пешем путешествии настолько пугала степняков, что они поневоле будут сдерживать свои аппетиты. Для того чтобы разрушить крепость, у киммерийца не было ни подходящих орудий, ни достаточного количества людей. Поэтому он ограничился тем, что облил маслом и поджег деревянные ворота. При свете этого небольшого костра отряд степняков двинулся в путь.

Сразу же по возвращении в лагерь Конан поспешил доложить о своем успехе. Орда двигалась к Согарии. Впереди гнали рабов. С каганом наступала примерно половина всего войска, и новость о хитрости Конана распространилась мгновенно. Лагерь сотрясался от хохота воинов, отдыхавших у костров после дневного перехода.

Бартатуя был изумлен.

– Всем бы моим командирам такую смекалку! – сказал он. – Подумать только – взяли крепость со всеми потрохами, а у нас – вообще никаких потерь?

– Один из трофейных доспехов пострадал, когда мы подстрелили лучника, поправил Конан. – И еще в десятке Рустуфа сломано три лука.

– Редко полусотник так быстро становится полутысячником, – проговорил Бартатуя.

– Да еще начальником осадных и земляных работ, – прибавил седой вождь, на лице которого была вытатуирована стилизованная фигурка орла. Все гирканийцы считали легкую победу, достигнутую ловкостью и обманом, делом почетным. Им чужды были рыцарские обычаи западных народов.

Бартатуя внезапно прервал веселье и заговорил суровым и серьезным тоном:

– Следующее поручение, Конан, будет посложнее. Сегодня твои люди отдохнут. Завтра ты возьмешь их и отправишься на юго-восток. Князь Согарии ждет подкрепления от своего родича, сатрапа Бахроши. Он просит большой отряд конников, и сатрап, уж конечно, ему поможет. Ты устроишь засаду на караванной тропе и перебьешь бахрошцев. У тебя под началом будет, разумеется, уже пять сотен.

– А их сколько? – спросил Конан.

– Не меньше тысячи тяжеловооруженных конников.

Конан кивнул. Два к одному – плохое соотношение, когда имеешь дело с таким войском.

– Будет исполнено, каган.

На обратном пути киммериец заметил женщину под черным покрывалом, которая отбирала пленников для потешных боев. Теперь он знал, что ее зовут Лакшми и что она – наложница кагана. Женщина как будто собиралась заговорить, и Конан почтительно приветствовал ее:

– Добрый вечер, госпожа.

– Ты сделал стремительную карьеру, чужестранец, – проговорила Лакшми.

– Каган щедро вознаграждает верную службу, – сказал Конан. – Я не обману его доверия.

– Смотри же, не обмани. Мое расположение снискать не так легко. Каган человек доверчивый, он не понимает, что за покорной улыбкой может таиться измена и что верная служба порою – первый шаг к предательству.

Киммериец почувствовал, как кровь приливает к лицу, но сумел сдержать себя.

– Если кто-то замышляет зло против кагана, – сказал он, не повышал голоса, – я убью его. Или ее.

Женщина зашипела, как стигийская змея, которой наступили на хвост. Киммериец понял, что задел ее за живое. Лакшми направилась прочь, ее черные покрывала всколыхнулись, и Конан ощутил тяжелый запах благовоний. Оказывается, не только в цивилизованных странах встречается странная особенность – чем ближе к правителю, тем больше ненависти и интриг.

ГЛАВА 8

– Не доверяй ему, господин мой, – нашептывала Лакшми. – Я доверяю человеку, показавшему свою доблесть на поле брани, – ответствовал каган. Не более того. Что он выиграет, если будет мне неверен? Кто наградит его лучше, чем я? Где он возвысится быстрее, чем на моей службе? Не мечтает же он отнять у меня власть и стать Учи-Каганом! – Он сам рассмеялся подобной мысли. – Может, кто-то из моих приспешников и подумывает об этом, но уж не Конан. Он знает – гирканийцы никогда не признают в чужестранце повелителя.

Лакшми отлично знала это. Потому-то магу Хондемиру и приходилось прибегать к таким опасным чарам, чтобы подчинить себе волю кагана. Знала наложница и другое: временами ее хозяин терял здравомыслие, и тогда можно было играть на его страстях. Лакшми поставила перед Бартатуей столик и наполнила вином чашу. Правитель более искушенный заметил бы откровенную фальшь, сквозившую в движениях красотки. Но гирканиец видел только белое точеное тело, оплетенное жемчужными нитями и лишенное иных одежд.

– Однако есть нечто принадлежащее тебе. Он желает и может это отнять, проговорила Лакшми, подавая кагану чашу.

Бартатуя гневно свел брови:

– Что же это?

– Твоя наложница.

– Он кому-то посмел сказать…

– Конан никому ничего не говорил, – перебила она. – Но он смотрел на меня как взбесившийся жеребец: все и так было понятно.

Каган откинулся назад и отпил из чаши.

– Смотреть и хотеть дозволено каждому. Не больше. Сейчас этот человек мне нужен. Потом посмотрим.

– Твое благополучие – единственное, что заботит меня, господин мой, сказала Лакшми. Мерзавка осталась довольна: семя упало в плодородную почву и непременно прорастет.

Той же ночью, чуть попозже, вендийка незаметно выскользнула из шатра Бартатуи. Каган храпел богатырским сном, так что удрать большого труда не составило. Когда женщина добралась до границы лагеря, ее окликнул часовой.

– Это я, Баязет, – отозвалась Лакшми. Воин по имени Баязет давеча сопровождал ее в Согарию, Некогда он служил Кухлагу и в глубине души недолюбливал кагана. Лакшми исподволь привлекла его к себе ласковым обращением и подарками, и сейчас этот человек был всецело в ее власти.

– Я ненадолго уйду из лагеря. К рассвету вернусь.

– Хорошо, госпожа моя, – ответил воин и поклонился, когда вендийка вложила ему в ладонь золотое кольцо.

Лакшми осторожно двигалась в потемках, пока не расслышала глухой бой бубнов и визгливый посвист флейты. Женщина спустилась в ложбину. Там, у небольшого костерка, сгрудились шаманы и самозабвенно наяривали свою дикую, пронзительную музыку.

Вокруг костра в безумном танце прыгали двое: один – в оленьей шкуре, в нелепой шапке с ветвистыми рогами и блестящими копытцами; другой безбородый отрок в женском платье. Лакшми удивленно смотрела на танец, становившийся все более разнузданным и непристойным. Когда пляска закончилась, вендийка вошла в освещенный крут.

Шаман с бубном взглянул на Лакшми. Волосы у него были как спутанная паутина, а зубы – сплошь гнилые пеньки.

– Зачем ты нарушила наше таинство, госпожа?

– У меня к вам дело, – молвила Лакшми. – Есть человек, который с каждым днем все больше подчиняет кагана своей воле. Я хочу положить этому конец. Никогда бы хитрая наложница не стала напрямую интриговать против Бартатуи с этими омерзительными извращенцами, но сейчас цель требовала любых, пусть даже самых гнусных средств.

– Кто это? – спросил дряхлый шаман.

– Чужестранец, Конан. За несколько дней он из раба превратился в полусотника, а потом – в полутысячника. Его честолюбие не знает предела, и я желаю покончить с ним.

Старый шаман хмыкнул:

– Смерть – вот конец любым честолюбивым помыслам, будь ты обычный искатель приключений или сам каган.

– Ни слова о кагане, – оборвала его Лакшми. – Сейчас речь идет о киммерийце. Можете вы избавить меня от варвара?

Старик пискляво – словно птица, подавившаяся зерном, – засмеялся:

– Вряд ли найдется человек, от которого мы бы не в силах были избавиться! Мы общаемся с миром духов. Нам открыты пути грядущего, мы умеем распознавать, кто наводит злые чары. И сами наводим такие чары. Да я зашвырну этого выскочку-чужестранца во тьму, откуда он явился.

– Хорошо. Я щедро вознагражу вас. – Лакшми повернулась и собралась уходить.

– Как ты вознаградишь нас? – шаман лукаво прищурился. Вендийка медленно обернулась:

– Золото, серебро, жемчуг…

– Железо и камни для нас ничего не значат, – с глубоким презрением поморщился шаман. Он переглянулся со своими подельниками, и Лакшми вдруг почувствовала, как от собравшихся вокруг исходит волна отвратительного, сладострастного жара.

– Что вам нужно? – твердо сказала вендийка.

– Есть таинство, – прошептал старик; голос его шелестел, как ветер в сухой траве. – Великое таинство, обновляющее наши силы. Оно свершится очень скоро. Для него нужна женщина. Такая, как ты, госпожа моя. Многие испугались бы взять на себя женскую роль в этом обряде, но ты смела, ты пойдешь на все, чтобы сохранить свою власть. – Он говорил тихим, заговорщицким голосом. Лакшми бросила взгляд на женоподобного мальчика – на его раскрашенном лице лежала печать неизбывного зла. По ту сторону костра маячил человек-олень, его странное одеяние блестело в отсветах пламени.

– Хорошо, – кивнула она. – Избавьте меня от чужестранца, и я поучаствую в вашем таинстве.

Как только Лакшми ушла, бубны и флейты вновь завели свою безумную песню. Если семя подозрения, посеянное в душе Бартатуи, не даст всходов, шаманы сделают свое дело. Проще было бы нанять обыкновенного убийцу, но Лакшми сомневалась, что удастся подговорить какого-нибудь степняка выступить один на один со свирепым, непобедимым киммерийцем. У вендийки всегда имелся запасной план на случай провала: иначе действовать слишком рискованно. План касался Конана и Бартатуи. Кстати, и Хондемира тоже.

Конан во главе пяти сотен всадников ехал по разоренной войной земле. Каждые несколько лиг им попадались дымящиеся пепелища сожженных деревень. Дорога кишели беженцами, тащившими узлы со спасенным скарбом.

– Никогда не пойму селян, – говорил Рустуф. – Почему, когда нападают на их деревню, они хватают свое барахло и бредут невесть куда? С чего они взяли, что идут в безопасное место?

Конан объявил привал – пускай лошади отдохнут, да и дорога освободится от толпы жалких беженцев. Степняки хотели было проложить себе путь мечами, но Конан напомнил им приказ кагана – избегать резни.

– Не знаю, – откликнулся Конан на реплику козака. – Может, оттого, что мы жжем деревни.

– Да разве долго построить новую хижину? Останься они у себя – были бы живы и здоровы. Войско пройдет, и тогда в деревне можно было бы раздобыть еду. А они все как один устремились туда, где наверняка подохнут от голода или заразы: в осажденный город.

– Они боятся, что их ограбят, – заметил Фауд.

– А уж это вовсе глупость, – скривился Рустуф. – Их уже ограбили. Пока они у себя в деревне, отнять у них нечего. А так они тащатся по дорогам, несут всю свою кладь на хребте, и ее ничего не стоит поддеть на копье, даже не слезая с лошади. Они тупо ползут к тем, кто грабит их каждый день, – к местным заправилам. Деревенских дурней заставят горбатиться на оборонных работах, а когда продовольствия останется только для воинов и придворных, выгонят на все четыре стороны.

Конан пожал плечами:

– Не знаю. Селяне всегда так поступают во время войны. Я в навозе никогда не ковырялся. И не собираюсь… Ладно, пора ехать.

Гирканийцы двинулись дальше, то и дело разгоняя плетками испуганных селян. Временами мимо проходили другие отряды степняков – гирканийцы спешили огнем и мечом утвердить свое господство в согарийских землях. К вечеру отряд киммерийца миновал разоренную область – теперь Великий Путь был относительно свободен. Судя по тому, что говорили разведчики о дороге на Бахрошу и о расстоянии до этого города, Конан не ожидал появления вражеского войска раньше завтрашнего дня, а может, и послезавтрашнего. И все же многоопытный киммериец послал разведчиков – на случай, если враги появятся внезапно. На войне ничего нельзя исключать.

Сейчас, когда опустошенные земли и испуганные толпы беженцев остались позади, главной заботой Конана было найти хорошее место для засады. Переговоров не предвидится. А значит, придется действовать с удвоенной осторожностью, прибегнув к какой-нибудь уловке или обманному маневру. Конану приказано было неожиданно напасть на бахрошцев и отбить у них всякую охоту впредь воевать со степняками. Как раз это киммериец и собирался сделать.

К вечеру он выбрал подходящую позицию. Великий Путь здесь начинал медленно подниматься в гору и проходил между двух остроконечных холмов, лежавших симметрично, как женские груди. Дальше дорога выходила на равнину и двадцать лиг тянулась по ней до самой Бахроши.

Конан вместе го своими десятниками и полусотниками осмотрел пространство вокруг холмов и дорогу за ними – в поисках места для битвы. Остальным воинам было приказано разбить лагерь, держать коней наготове, чтобы по тревоге вскочить в седла. Костры разводить не стали, чтобы случайно не выдать себя.

Перед закатом все приготовления были закончены, отданы последние распоряжения на случай внезапного нападения противника. Сложных маневров не предполагалось, но строгий боевой порядок был необходим, дабы не так сильно ощущалось численное превосходство врага. Гирканийцы лишь усмехались, когда им говорили, что врагов будет больше в два раза. Что ж, презрительная усмешка бесстрашного воина лучше, чем тягостное, мрачное ожидание неуверенного в себе бойца. Все зависело от сатрапа Бахроши: от его отношения к Согарии и особенно от того, сколько войска он в силах послать на помощь соседу, когда и на его землю вот-вот нападут.

Наутро, часа через два после восхода солнца, разведчики донесли, что бахрошская кавалерия на подходе. Через час она появится в пределах видимости.

– Вы сосчитали их? – спросил Конан.

– Нет, господин, – сказал главный разведчик. – Ты приказал нам не показываться им на глаза, поэтому мы держались на расстоянии. Могу сказать, что их наверняка больше тысячи – больше, чем ожидалось.

– Каждому из вас дан приказ, – обратился Конан к командирам, – и все вы знаете сигналы. Займите позиции и ждите врага. Может быть, их будет больше, чем мы думали. Неважно – тактика остается прежней.

С двумя сотнями воинов Конан отправился на холм, ограждавший дорогу с севера. Рустуф с другими двумя сотнями занял позицию на южном холме. Еще сотня, во главе с Фаудом, осталась на месте – в пятистах шагах от ложбины.

Два главных отряда вряд ли были заметны подступающим бахрошцам. Конан остановил коня близ вершины холма. Рядом находился Гаюк. Знаменосец держал короб, полный маленьких цветных флажков. Конан терпеливо ждал.

– Они идут, командир, – проговорил Гаюк.

Войско сатрапа приблизилось, и Конан со своей удобной позиции смог на глаз прикинуть силу врага. Киммериец едва сдержал готовое сорваться с губ проклятие, увидев, какая длинная и широкая колонна наступает на них.

– Три тысячи по меньшей мере! А нас – пятьсот. Шесть к одному, разорви их Кром!

Гаюк пожал плечами и усмехнулся:

– Какая разница, командир? Уж по шесть-то стрел у каждого из нас в колчане найдется!

Конан засмеялся и похлопал знаменосца по плечу:

– Вот мы какие! Кто одолееттаких героев! Ну, приготовься и достань флажки.

В голове бахрошской колонны, шагах в пятистах, самое большее, от основных сил, шагал отряд авангарда. Конан понял, что это – счастливый миг удачи. В армиях цивилизованных стран авангард редко отрывался от главной колонны, а когда передовые отряды наступают на таком малом расстоянии – в этом вовсе нет никакой пользы. Авангард гирканийских всадников уходил от орды на часы, бывало, на дни пути, связываясь с ней только через разведчиков. Для действительно сильной кавалерии та засада, что затеял Конан, – что слону булавка.

Вслед за авангардом пылило войско. Конан только дивился, слушая, с каким шумом движется армия: конные барабанщики, флейтисты, горнисты, музыканты с бубнами и трещотками и даже с серебряными конскими копытцами. Лошади бахрошцев сплошь с разноцветными попонами и узорной упряжью – ребята будто на парад собрались, а не на битву. Сатрап Бахроши явно хотел произвести впечатление на своего собрата-правителя.

Гаюк с неподдельным изумлением взирал на вражеское войско.

– Они и впрямь стоящие воины, командир?

– Некоторые – да, – ответил Конан. – Пусть тебя не вводит в заблуждение весь этот шум и блеск. Я знавал весьма сильные войска, что идут на бой с песнями и музыкой. Боссонийские горцы, например, так гремят своими трубами, что волосы дыбом встают. Или рыцари Пуантена – они берут с собой на битву парней с лютнями, и те так наяривают, будто сейчас все в пляс пустятся. Только они и дерутся не хуже, чем на лютнях брякают.

– Коли ты говоришь, значит, так и есть, – с сомнением произнес знаменосец.

Они замолчали, когда враг подошел поближе. Наконец авангард въехал в ложбину между холмами.

– Красный флажок, – приказал Конан.

Гаюк поднялся на гребень холма и резко взмахнул флажком над головой. Сотня Фауда вскочила в седла и не торопясь подъехала к дороге – на вид обычные охотники. Они подождали несколько минут и выехали на дорогу, как раз когда авангард бахрошцев, линия за линией, потянулся из-за холмов.

Конан строго-настрого приказал не пускаться в бегство, прежде чем враги не вылезут достаточно далеко. Слишком быстрое отступление будет выглядеть подозрительно: бахрошский полководец может заподозрить ловушку.

Тем временем противник заметил в ложбине гирканийцев. От колонны отделились два всадника и во весь опор понеслись назад – скорей всего доложить о непредвиденном препятствии. Они с трудом объехали в узкой ложбине музыкантов и наконец пробились к человеку с пышными усами и бакенбардами, облаченному в богатые доспехи. Он отдал громогласный приказ и вскинул церемониальный жезл, украшенный жемчугами. Всадники вернулись к авангарду, который начал выстраиваться у выхода из ложбины. Конан отметил, что маневр был проведен достаточно искусно. Эти люди не пустозвоны, хоть и обставляют свое наступление с нелепой пышностью и хвастовством.

Воины под началом Фауда буквально заерзали в седлах. Беспокойство и нетерпение наездников передалось и чутким скакунам. Лошади под седоками нервно перебирали копытами, словно вот-вот готовы были сорваться вскачь. Фауд выкрикивал бессмысленные приказы, будто подстрекая готовых взбунтоваться степняков. Наконец несколько конников не удержались и пустили стрелы в подступающих бахрошцев.

Послышалась резкая команда бахрошского командира. Коротко завыла боевая труба. Воины передового отряда все как один сорвались с места, копыта скакунов в унисон простучали по земле. Первый ряд опустил копья. Приблизившись к гирканийцам, воины прикрылись щитами.

Степняки Фауда стояли твердо, так что Конан уже стал беспокоиться, не протянули ли они время сверх нужного. Наконец кочевники повернулись и пустились в бегство. Многие наездники на скаку оборачивались и пускали стрелы в наседающего врага. На первый взгляд эти выстрелы казались паническими и бессмысленными, но Конан заметил, что каждая стрела укладывает тяжеловооруженного бахрошского всадника наповал.

Киммериец надеялся, что враги в погоне за бегущими гирканийцами потеряют голову, но был готов и к такому вот спокойному, планомерному преследованию. Он знал: величайшая глупость – рассчитывать на безрассудство противника. Когда враг только появился в поле зрения, Конан мог примерно определить их число по количеству боевых знамен. По подсчетам киммерийца выходило, что ложбину миновала половина бахрошской армии.

– Черный флажок! – рявкнул Конан.

По этому сигналу цепь гирканийцев, воин за воином, обогнула холмы. Степняки расположились на склонах, в полусотне шагов выше бахрошцев, и внезапно разом пустили вниз стрелы. Среди воинов сатрапа началась свалка: одни пытались прорваться вперед, другие – вернуться назад, только бы вырваться из ложбины. Некоторые попробовали подняться вверх по склону, навстречу нежданно атаковавшему врагу, но, не успев сделать и двух шагов, поймали стрелу в лоб или в брюхо.

Спустя несколько минут ложбина превратилась в кипящий котел. Гаюк, по команде Конана, вскинул желтый флажок. Гирканийцы скатились со склонов и пустились вслед за бахрошцами, изо всей мочи улепетывающими из ложбины. Степные воины врезались в тыл отступающей армии и обрушили на растерянного и испуганного врага сплошной ливень стрел.

Часть степняков сумела обойти колонну противника и ударить по врагу с обоих флангов. Еще один отряд кочевников перегородил дорогу бахрошскому авангарду. Вражеских солдат, а также несчастных музыкантов перебили практически без сопротивления. К гирканийцам присоединился вернувшийся отряд Фауда. Некоторые бахрошцы еще пытались контратаковать или по крайней мере прорваться на степные просторы, но все попытки были бесполезны. Стрелы сыпались градом, разили воинов и коней, пробивали доспехи, как тонкую паутину.

Гирканийцы, не теряя времени, понеслись назад, но не стали пробиваться через заваленную человеческими телами ложбину. Отряд всадников опять разделился. Они обогнули холмы и обрушились на остатки бахрошского воинства, все еще пытавшегося вырваться из западни. Конан видел, как степняки окружают бахрошцев, подобно щупальцам гигантского спрута. Противник пытался перестроиться из походного порядка в боевой – это лишь увеличило сумятицу и замешательство в бахрошских рядах.

Гирканийцы пролетели вдоль вражеской колонны, осыпая беспомощных солдат градом стрел. С противника уже было довольно: по двое, по трое воины сатрапа вырывались из схватки и пускались наутек. Некоторые степняки кидались в погоню за дезертирами, немилосердно разя беглецов меткими стрелами.

– Белый флажок, – приказал Конан.

Увидев этот сигнал, конные лучники прекратили погоню и вернулись. Конан оценил положение. Победа получилась воистину блестящей, но киммериец особой гордости не испытывал. Сколько бы бахрошцев не полегло на поле боя, это были всего лишь неповоротливые горожане. В сражении со степняками они все равно что безоружные дети. Конан знал толк в битвах, но не любил резни.

Когда киммериец спустился с холма, кочевники уже бродили меж грудами трупов, вытаскивая стрелы, снимая с мертвецов доспехи, оружие и все более или менее ценное. В воздухе висел густой запах крови. Над мертвецами уже вились рои мух. В небе зловеще кружили стервятники – спутники любой битвы.

Рядом с киммерийцем ехал Рустуф, полный какой-то несвойственной ему важности.

– Твой план сработал, – проговорил он, – Но не мужское это дело – так сражаться.

– Да, – кивнул Конан. – Лучше лицом к лицу, меч к мечу. Когда мы станем лагерем у стен Согарии – тут-то нам и придется солоно. Осаждать крепость, не неся потерь, – такого я еще не видывал. И одними стрелами города не возьмешь.

Лагерь кочевников расположился всего лишь в двух днях пути от Согарии. Киммериец и его пять сотен всадников торжественно въехали в лагерь и швырнули перед большим шатром кагана свою добычу. Конан приказал воинам разбить палатки, а сам отправился к кагану с рапортом. Вся подступы к жилищу предводителя были завалены трофеями других отрядов. Повсюду шныряли повозки, развозившие добычу.

Отдав рапорт, Конан пошел посмотреть место своей ночевки. Он увидел, что у его палатки толпятся воины. Они возбужденно переговаривались, на их лицах читался откровенный страх, с которым они не могли совладать. Киммериец поразился: что могло так напугать степняков? В любом случае это недобрый знак.

– Что стряслось, Рустуф? – спросил он.

– Эти дурни разбили твою палатку, – ответил тот, – потом занялись своей. И… посмотри сам.

Козак распахнул полог. В землю был воткнут шест, с него свисал кожаный ремень, на котором болталось что-то непонятное. Конан подошел поближе. Птичьи перья, лапки я клювы, какие-то травки и косточки… Были и творения рук человеческих – цветные веревочки и обрывки кожи. Киммериец с отвращением плюнул:

– Ну и к чему вся эта дрянь?

– На тебя наложили заклятие, командир, – отозвался Гаюк. – Это заклятие шамана. Если его не снять, ты можешь погибнуть. Все твои дела пойдут прахом, ты заболеешь и скоро умрешь. – Остальные кочевники согласно кивали и что-то бормотали под нос, со страхом поглядывая на киммерийца.

– Что? – гневно переспросил Конан. – Люди, одолевшие врага, который был в шесть раз многочисленнее, дрожат от страха перед какой-то связкой отбросов! – Он глянул на степняков, но они отводили глаза. – Что это за шаман?

– Мы не видели, командир, – сказал Гаюк. – Шаманы могут сделать себя невидимыми. Но в этом лагере никто не может заниматься магией без разрешения Данакана.

– Где этот старый гнилозубый урод? – заорал киммериец. – Я сверну ему цыплячью шею.

Ответом послужило гробовое молчание. Выругавшись, Конана подошел к ближайшему костру, взял горящую головню и поднес ее к подвешенному на ремне узелку. Тот задымился. Вдруг волосы на голове у варвара встали дыбом: узелок начал извиваться и корчиться. Эти гнусные корчи шли откуда-то изнутри узелка. Наконец вспыхнул ремень. Узелок упал на землю и стал раскрываться, словно диковинный цветок. Оттуда показался гомункулус – с крыльями летучей мыши, черный, как полночное небо, ростом в два фута. Уродец зашипел на варвара, обнажив два ряда крохотных острых зубов. Гомункулус был совершенно лысый, глаза – как два сверкающих уголька. Гаденыш, словно чародей – в плащ, кутался в клубы едкого дыма. Гирканийцы, трясясь от страха, попятились.

Уродец завопил истошным голоском и бросился на киммерийца. Конан выхватил меч и разрубил маленького демона надвое. Меч прошел сквозь гомункулуса так легко, будто он был из дыма. Но две разрубленные половины сразу же срослись вместе, и враг в прежнем обличье вновь скрючился перед Конаном. Варвар рубанул еще, на этот раз – хлестким, зигзагообразным ударом. И пока куски маленького чудовища опять срастались, поддел на меч и швырнул в огонь все еще дымящийся узелок.

Крылатый гомункулус громко зашипел и закрутился волчком. Когда остатки узелка догорели, уродец изошел вонючим дымком и сгинул.

– Обычный призрак, ничего особенного, – презрительно фыркнул Конан. Трюк балаганного фокусника, не страшнее зубочистки.

– Нет, командир, – пробормотал Гаюк. – Это был улу-бек. Дух воздуха. Он повинуется шаманам. У шаманов большая власть над духами.

– Вы прямо как дети неразумные, – усмехнулся Конан. – Ваши шаманы просто шуты гороховые. Держат вас в страхе дешевыми фокусами! – Конан чувствовал, что напрасно тратят слова, вразумляя степняков. Уговаривать их без толку. Когда человек верит во что-то сверхъестественное, никакие доводы, и даже опыт на собственной шкуре, не переубедят его.

– Идите спать, – приказал киммериец. – На сегодня представление окончено.

Мало-помалу, переговариваясь друг с другом, степняки разошлись. Рустуф и Фауд двинулись за Конаном в шатер. Они уселись на войлочную кошму, скрестив ноги. Фауд протянул Конану чашу с вином, и киммериец наконец промочил глотку, пересохшую за день изнурительной схватки и дальнего перехода.

– Завтра, – сообщил он, – я разворошу все это шаманье гнездо. Бартатуя меня поддержит. Они ему тоже давно поперек горла стоят.

– Толковая идея, – согласился Рустуф. – Но покажи мне такого колдуна, который не талдычит всем встречным-поперечным, что, если он умрет, на них падет страшное проклятие?

– Так и есть, – кивнул Фауд. – Спроси ребят-степняков: они как один скажут, что, если шаман умрет насильственной смертью, несчастья падут на всю орду. Шаманам приходится так защищаться – у них много врагов. Если ты открыто против них выступишь, кочевники тебя попросту пристукнут.

– Но как мне держать в узде своих воинов, если они считают, что я заклят и обречен? Почему эти тупорылые вонючки взъелись на меня? Разве я причинил им какой-то вред?

Конан на мгновение помрачнел. Он и прежде, в лучшие времена, ненавидел чародейство, но уж совсем унизительно было страдать от таких презренных людишек.

– Думаю, – проговорил он, – пора нанести этим пустобрехам ответный визит.

– Долго ходить не придется, – сказал Рустуф. – Если я не ошибаюсь, поблизости слышны шаманские бубны.

Все трое встали и бесшумно выскользнули из шатра. Барабаны стучали негромко. Но, судя по всему, шаманы устроили свое действо совсем неподалеку. Конан с дружками подкрался поближе и увидел, что несколько степняков сидят кружком вокруг костра. Ближе к огню расположился старый шаман Данакан, рядом с ним – женоподобный мальчик. Мальчик легко постукивал пальцами по бубну, представлявшему собой череп с отрубленной макушкой, затянутый человеческой кожей. В глазницах черепа были серебряные слитки, и они зловеще поблескивали в свете костра.

– Горе всем вам! – завывал старикан, обращаясь к собравшимся. – Не к добру каган возвысил раба-чужестранца. Это человек без роду без племени. Его предки не погребены в освященном месте в степи. Его боги – не наши боги. Духи бескрайней степи прогневались. Они принесут град и грозу, если вы будете следовать за чужестранцем. Придет степной пожар, окутает дымом Предвечное Небо. Не подобает вам…

Внезапно голос шамана оборвался: на плечо опустилась чья-то весьма тяжелая рука. Это была здоровенная ручища варвара. Шаман попытался сбросить ее, но железные пальцы бывалого фехтовальщика впились ему в загривок и стали понемногу сжиматься. Дикая боль пронзила тощую шею старика. Потом хватка немного ослабла.

– Дружище Данакан, – задушевным голосом произнес киммериец, – между нами, кажется, возникло недоразумение. Я желаю одного – служить кагану сколько в моих силах. А если я неумышленно прогневал ваших богов, скажи мне, пожалуйста, как я могу принести им мои извинения. Ты большой чародей, ты единственный напрямую говоришь с духами. И уж конечно сможешь стать посредником между мной и богами.

Шаман попытался встать, но пальцы у него на шее вновь сжались и он не мог даже шевельнуться.

– Может, – просипел он, – что-то и удастся сделать. Силы мои велики, и духи слушаются меня.

– Отлично! – рявкнул Конан – Что ж, пойдем поговорим наедине. Какая может быть вражда между двумя отличными парнями вроде нас с тобой?

Конан переложил руку на плечо старикана и слегка тряхнул его.

– Да, – выдавил Данакан, пытаясь освободиться от медвежьих объятий варвара, ~ поговорим наедине, чужестранец.

Конан улыбнулся своим воинам:

– А теперь идите спать, завтра нам опять выступать в поход – таков приказ кагана. Мы с этим добрым шаманом потолкуем и все уладим.

Степняки явно успокоились, но мальчик с бубном продолжал дрожать от страха. Варвар смерил его таким взглядом, от которого кровь точно должна была застыть в жилах. Мальчик покачнулся, закатил глаза, бубен выпал из рук, и подручный шамана рухнул в траву.

– Он, кажется, впал в священный сон, – пояснил Конан. – Беседует с духами. Не будем его будить, чтобы духи не прогневались.

Киммериец отвел Данакана к краю лагеря, где стояли часовые. Тут Конан легким толчком сбил старика с ног. Шаман вскочил с земли и принялся выкрикивать гортанным голосом какие-то проклятия, указывая рукой на Конана. Киммериец хлопнул его ладонью по спине. Шаман, прежде чем упасть, пролетел несколько шагов, гремя всеми своими бусами и амулетами.

– Кто? – коротко спросил Конан. – Кто подкупил тебя? Кто заплатил тебе, чтобы ты наложил на меня заклятие? Если это не твоя затея, отвечай – чья?

– Проклятый чужестранец! Ты умрешь… – глаза старика вылезли из орбит.

Конан достал из ножен меч и молниеносным ударом рассек на старике одежду. Клочья грязной хламиды полетели во все стороны. Посыпались священные амулеты и костяные бусы. Шаман сжался от ужаса. Однако тщедушного тела клинок не коснулся.

– Вот так может развалиться и твоя тушка, колдун, – проговорил Конан. Я могу разрубить надвое твое заячье сердечко. Думай, пока я не ударил по-настоящему!

– Это была вендийка, – сдавленным голосом произнес Данакан. – Наложница кагана пришла к нам. Она жаждет твоей смерти.

– Значит, тайные убийства – по вашей части, – усмехнулся Конан. Бедным мастеровым заказали работенку! Так чем же я не угодил вендийской шлюхе?

Шаман пожал плечами:

– Она ревнива. Ты достиг слишком больших высот – и слишком быстро. Каган привечает тебя, а ей не нравится, когда он благоволит к кому-то кроме нее.

– Ну так я и с ней потолкую. Надеюсь, девка будет так же сговорчива, как и ты. Я знаю, что твои жалкие чары вреда мне не причинят. Думаю, что ты не настолько глуп, чтобы пытаться отравить меня. Прежде поразмысли. Самый сильный яд не убьет здорового мужчину меньше чем за несколько часов. Как только у меня заболит живот, я приду и пристукну тебя – и всех твоих поганых собратьев-шаманов заодно. Теперь иди и благодари судьбу, что я сегодня добрый.

Возвращаясь к себе в шатер. Конан праздновал победу: больше шаман его не потревожит. Хорошо, что он взял дело в свои руки, а не стал впутывать Бартатую. Ведь нить вела, как оказалось, прямо в шатер кагана! Конан покачал головой. Царь, жрец, наложница… Из подобного треугольника так просто не выберешься! В дикой степи плетутся такие же мерзкие козни, как и во Дворцах цивилизованных стран.

Рустуф и Фауд спокойно сидели в шатре, опустошая бурдюк с вином.

– Ну как? – полюбопытствовал Рустуф.

– Под конец он проявил здравомыслие. И все же не худо нам троим с этого дня держать под боком быстроногих скакунов.

– Я тоже так думаю, – ответствовал Рустуф.

ГЛАВА 9

Багровый шар солнца тяжело опустился в серое марево далеких степных облаков. Ворота Согарии закрылись последний раз, чтобы распахнуться вновь лишь тогда, когда последний степной воин исчезнет с согарийской земли. Под звуки труб и удары гонга закрылись тяжелые створки, и огромный засов вошел в железные скобы. Изнутри ворота заложили камнем. Оставили только несколько маленьких проходов, через которые могли выехать один-два всадника, – такие воротца легко было защитить от внезапного нападения.

На вершине стены горожане, призванные на оборону крепости, стояли плечом к плечу с солдатами, державшими наготове кипящее масло и метательные снаряды – достойную встречу недругам, А часовые с самых высоких башен тревожно вглядывались в степь – не покажется ли орда.

В конце концов с одной из башен раздался крик. На вершине невысокого хребта на западе появилась колонна всадников. Потом с юга, на крутой склон, выехал другой отряд, побольше. Но взоры согарийцев были устремлены на север: бесчисленные конники стояли на обрыве, обозначавшем границу степной страны.

Бесчисленные наездники-дикари представляли собой жуткое зрелище, но те из горожан, кто был поумнее и поопытнее, знали, что это еще не самое худшее. Настоящая опасность – невинные с виду толпы рабов-землекопов. Им под силу медленно, скрытно подкопать стены Согарии, наполнить землей рвы, построить лестницы…

Многие согарийцы гадали, что стряслось с отрядом Красных Орлов, покинувших город несколько дней назад во главе с туранским колдуном Хондемиром.

А Хондемир в это время пересекал Голодную Степь. Эта безжизненная земля, где очень редко попадались источники живительной влаги, вполне заслужила свое имя. В согарийском обозе имелось фуражное зерно; не будь его, лошади каждый день разбредались бы на многие версты в поисках корма, и на это уходили бы часы.

Княжна Ишкала ехала в шатком экипаже, печальная и испуганная. Кто знает, какая участь ей уготована? Если только безрассудный влюбленный, Мансур, не попытается спасти ее. Княжна слишком хорошо знала юношу, чтобы поверить, что он покорно, как было приказано, сидит в Согарии и ждет ее возвращения.

Неспокойно было у нее на сердце. Хондемир – человек надменный и холодный. А разговаривая с княжной, он едва давал себе труд соблюдать необходимые правила вежливости. Каждую ночь из его шатра доносились странные звуки. По утрам колдуя выпускал голубя, к ноге которого был привязан маленький запечатанный футляр. Каждый вечер прилетала другая птица, и ее немедленно доставляли в шатер чародея. Никто не знал, что за вести носят эти голуби. Птица-вестник – отнюдь не диковинка. Но как они находят дорогу к движущемуся каждый день войску?

Ишкала высунулась в окошко и помахала рукой капитану Джеку, командиру эскорта. Доблестный офицер подъехал к повозке княжны и отдал честь коротким серебряным хлыстом.

– Да, госпожа?

– Капитан, что вы думаете об этом туранце, Хондемире?

– Думаю, госпожа? – Он нахмурился, будто речь зашла о чем-то бесконечно далеком. – Что я могу о нем думать? Я получил приказ сопровождать Хондемира туда, куда ему угодно будет направиться. Это я и делаю.

– Конечно, – нетерпеливо перебила княжна. – Я понимаю, что вы обязаны повиноваться приказам моего отца. Но, надеюсь, от вас не ускользнуло, что Хондемир посылает почтовых голубей и получает ответы?

Капитан тревожно огляделся:

– Я плохо разбираюсь в колдовстве, госпожа. Пока он не замышляет ничего против князя, я в его дела не вмешиваюсь.

Ишкала молча откинулась на сиденье медленно ползущего экипажа и задернула занавеску. Княжна выросла в прекрасном дворце, и окружавшая ее сейчас обстановка была непривычна. Экипаж – это еще роскошь в сравнении с тем, как приходилось путешествовать остальным согарийцам. В дорогу, к сожалению, нельзя было взять ни одной служанки. И княжну тяготило скорее одиночество, нежели отсутствие расторопной прислуги. Ишкала была девушкой покладистой и не капризной, вполне могла снести трудности дальнего странствия, только вот поболтать было не с кем.

На шестой день пути Ишкала услышала резкие крики солдат, звуки труб и барабанный бой. Много раз наблюдавшая прежде за боевыми учениями, княжна отлично знала, что зов трубы – это тревога. Знак, что враг в пределах видимости. Здесь, в глухой степи, тревога не может быть учебной, солдаты всерьез выстраивались в боевые порядки.

– Что случилось? – спросила Ишкала у Джеку, когда тот подъехал к ее экипажу.

– Дикари, госпожа, – ответил офицер. – Оставайтесь на месте. Мы прикроем вас.

Девушке уже доводилось слышать жуткие истории о кочевниках-гирканийцах, и сейчас ей не верилось, что даже самые храбрые из согарийских воинов смогут надежно защитить от безжалостных степных убийц. Княжна взобралась на козлы повозки, заняв место рядом с возницей. Неподалеку расположился капитан Джеку и его офицеры. Красные Орлы выстроились в четыре ряда. По приказу капитана воины опустили пики в направлении врага.

– Что толку стоять здесь и дожидаться, пока посыплются вражеские стрелы, – рассуждал капитан. – Как только они приблизятся на расстояние выстрела – идем в атаку.

– Стойте! – послышался голос Хондемира. Чародей спешным шагом подошел к Джеку. – Это не гирканийцы.

– Да? – откликнулся капитан, метнув на чародея яростный взгляд. – А кто же это, почтеннейший?

– Это союзники, мои земляки из Турана. Мы уже не на согарийских землях, капитан.

– А почему они присоединились к нам именно здесь? Князь не давал мне на сей счет никаких распоряжений. Это непорядок.

– Порядок, непорядок, только мне эти люди нужны. Почему – пусть вас не заботит. Достаточно того, что это союзники. Они, в случае необходимости, помогут нам против степняков. Надеюсь, вы сможете удержать своих солдат от неподобающих выходок?

Лицо Джеку потемнело, как грозовая туча.

– У моих солдат дисциплина образцовая, сударь. Будьте уверены. Надеюсь, и вы удержите в узде этих туранцев, если они действительно подчиняются вам. У нас с Тураном много лет мир, так что ссориться солдатам вроде бы не из-за чего. И все же, когда мы вернемся в Согарию, мне придется доложить об этих… особых обстоятельствах.

– У князя не будет оснований для беспокойства, – сказал Хонде ми р.

Туранцы находились сейчас на расстоянии полета стрелы и никаких враждебных намерений не выказывали. Они неторопливо подъехали к согарийской колонне ярдов на десять, потом по приказу своего командира остановились. Группа всадников отделилась от туранского отряда и поскакала прямиком к Хондемиру.

– Долгих лет жизни, господин! – издалека поприветствовал чародея один из воинов. – Я и мои товарищи прибыли, дабы сопровождать вас к месту назначения…

– Довольно, Буламб, – прервал его Хондемир. – Пусть твои люди присоединятся к нашим достопочтенным союзникам, согарийцам. Мы идем в одно место в глубине засушливой равнины. Это недалеко отсюда.

Человек по имени Буламб взглянул на Джеку и его офицеров; во взгляде его сквозила оскорбительная ирония.

– Всегда рад встретить… союзников. Жду ваших приказаний.

– Отлично. За час до заката мы разобьем лагерь. Зайди сегодня вечером в мою палатку, – ответил Хондемир.

Туранцы отдали салют и повернули коней назад.

Сейчас Ишкале представился случай разглядеть чужестранцев поближе. Одежда, оружие и упряжь действительно были туранскими. В воинском деле княжна понимала немного, но, кажется, чужаки уступали Красным Орлам и выправкой, и дисциплиной. Они не одевались в какую-то определенную военную форму, не носили знаков различия и больше напоминали самых обыкновенных разбойников, чем настоящих солдат. Численностью туранские всадники на первый взгляд не превосходили, их было примерно столько же, сколько и согарийцев.

Чужаки притащили за собой достаточно внушительный обоз. Они предусмотрительно захватили вдоволь провизии, фуража и бурдюков с водой. Но все равно согарийцы смотрели на незваных пришельцев косо, как всегда глядят настоящие воины на ополченцев, особенно если те так сильно похожи на бандитов.

Ишкала вернулась в экипаж. Увидев скачущего мимо капитана Джеку, княжна вновь позвала его:

– А теперь, капитан, что вы думаете про туранского колдуна? Лицо капитана вытянулось. Он пытался побороть рвущийся наружу гнев.

– Это уже что-то невообразимое! Мало того что он затащил нас в эту глухомань, когда наш город в опасности. Так он еще привел в наш лагерь это… туранское отребье! Не беспокойтесь, госпожа, ваш отец обо всем узнает!

Мансур стоял, опершись на копье, и мрачно смотрел, как враги скапливаются у стен Согарии. Осада вызывала у юноши лишь одно всеобъемлющее чувство – скуку. Меч и старую кольчугу Мансур взял в городском арсенале, а шлем выиграл в кости у часового. Заняв свой пост на городской стене, юноша был в боевом настроении. Это случилось две ночи назад. Возбуждение от новизны происходящего прошло в первую же ночь.

Мансур пытался сложить стихи, где слышался бы звон оружия, ржание боевых коней, голоса серебряных горнов и барабанный бой. Только, к сожалению, здесь, под Согарией, ничего подобного не происходило. За день выпало лишь одно происшествие – мимо пролетела вражеская стрела. Степняки забавлялись, стреляя наугад в укрытых за стенами защитников. А по ночам слышно было, как гирканийские рабы-землекопы подкалывают стены.

А из самой крепости доносилось тяжкое зловоние – слишком много людей и животных скопилось в городе. "Об этой стороне войны древние поэты не писали", – уныло подумал юноша. Осада может продлиться недели, а то и месяцы… Эта мысль была невыносима. Мансур был убежден, что он заслуживает лучшего. Он страстно мечтал сразиться с врагами Ишкалы и вызволить ее. Но как ему теперь избежать бесславной смерти от скуки, как догнать и спасти свою любимую?

Внезапный шум внизу привлек внимание юноши. Он приложил ухо к проему между двумя щитами из толстых прутьев, сооруженными на крепостной стене для защиты от стрел. Шум доносился из одного из проходов в заложенных воротах, кажется, сейчас он был открыт. До ушей донесся глухой стук копыт. Потом этот стук растаял где-то вдали, и наконец Мансур услышал, как вновь закрываются створки прохода. Вернувшись на пост, юноша заметил своему напарнику:

– Еще одного гонца послали искать подкрепление. Как ты думаешь, многие ли минуют живыми вражеские рубежи?

– Держу пари, что нет, – ответил старик ветеран, снова призванный князем на службу.

– Но если кочевники перехватывают наших гонцов, – рассуждал Мансур, почему они не приводят их к стенам и не показывают нам – дескать, смотрите, какие вы простофили?

– Эти дикари – не дураки, – ответил старый воин, сжимая узловатыми пальцами копье. – Мы не знаем, кого они пленили, а кого нет. Им это на руку. И потом – если у нас опустятся руки, мы перестанем посылать гонцов, то у степняков не будет пленных. Как же им тогда добывать сведения о положении в городе?

Мансур кивнул. В голове его начал вызревать план.

– Гонцы, должно быть, бравые ребята. Хорошо бы с ними потолковать люблю храбрецов. Не знаешь, где их можно отыскать?

– Парни из Отряда Гонцов обычно торчат в таверне "Усталый всадник", что у кавалерийских казарм, – ответил старик.

В полночь Мансур сменился. Он отправился не домой, а в таверну "Усталый всадник". Улицы были заполнены беженцами, лежавшими вповалку прямо на мостовой. Мансур спотыкался в потемках – масло в городе экономили, горело лишь несколько уличных фонарей.

Найти трактир оказалось нетрудно: у входа стояла наготове дюжина лошадей. Теперь это стало редким зрелищем. Но здесь, у трактира, лошадей не запускали в загон: вестник должен быть готов в любую минуту по срочному приказу вскочить в седло и поскакать куда велят.

Внутри трактира особого веселья не наблюдалось. Посетители что-то ели и пили по углам, тихо переговариваясь между собой. Мрачная обстановка осажденного города не располагала к тому бесшабашному разгулу, каким всегда отличались городские кабаки. Мансур приметил, что на столе в центре зала, за которым сидело несколько мужчин, лежит шлем с желтыми перьями Отряда Гонцов. Эти люди никогда не бывали по-настоящему в увольнении. Даже сейчас они при оружии – том легком оружии, которое необходимо на их требующей скорости и подвижности службе.

Вскоре Мансур нашел то, что искал. В углу он увидел одинокого воина, мрачно глядевшего на дно своей пустой чаши. Мансур хорошо понимал, что это за человек и в каком он положении: парень, видно, пропивает все, что зарабатывает. Деньги кончились, а взаймы ему больше не дают. Мансур прошел к его столику.

– Извините, сударь, – сказал юноша.

Солдат посмотрел на него налитыми кровью глазами:

– Что? Кто ты? Посыльный из дворца с очередным безумным приказом? Дурацким распоряжением для ребят, которые одни только и приносят пользу городу, пока не свернут себе шеи…

Мансур пропустил мимо ушей воркотню усталого солдата. Она означает лишь, что гонец уже прилично нализался, а это только облегчало Мансуру задачу.

– Простите, что нарушаю ваш отдых, – начал Мансур, – но я наслышан о парнях из Отряда Гонцов. Мне доставит честь, если вы позволите мне угостить вас чашей-другой вина. А я буду рад послушать про ваши подвиги. Я поэт и собираюсь сложить эпическую поэму про войну с дикарями.

При упоминании о выпивке гонец заметно оживился.

– Некому будет слушать твои вирши, когда все закончится, ну да ладно садись… Да, мы лучший отряд во всем войске, все как один – крутые ребята на отборных скакунах. И вот это, – он показал на золотой футляр, висевший у него на поясе, – наша защита в любой дружественной стране. Встречаюсь я, к примеру, с каким-нибудь расфуфыренным герцогом… Конь мой устал, жрать охота, да и горло промочить… Я запросто могу потребовать, чтоб он отдал мне свою лошадь! Все, что он сможет, – это пожаловаться потом князю!

На столе появился кувшин крепкого вина; Мансур щедро наполнил чашу гонца и скупо – свою.

– Рассказывай еще, – потребовал он.

Часа два гонец занимал Мансура рассказами о своих подвигах. В конце концов он истощился и стал повторяться. Наконец он начал клониться вперед и точно долбанулся бы лицом о стол. Однако Мансур поддержал его и помог встать на ноги.

– Пора тебе возвращаться в казарму, дружок, – сказал он. – Дай-ка я помогу тебе.

Никто не шевельнулся, видя, как Мансур чуть не на руках вытаскивает пьяного хвастуна из таверны, Видно, другие гонцы не больно любили этого парня. Мансур и не думал вести его в казарму; вместо этого он зашел в проулок, отделяющий таверну от внутренней стены городских укреплений. Здесь он снял с незадачливого гонца форменную одежду Отряда и надел ее на себя. Только меч и кинжал он оставил свои – такое оружие не было форменным, каждый подбирал его себе по вкусу.

Торопясь, Мансур осмотрел коней, привязанных у таверны. Ему не хотелось, чтобы кто-то из гонцов заметил его сейчас. Наконец он увидел вырезанное на одном из седел имя своего собеседника. Он отвязал лошадь и повел ее под уздцы. Отойдя немного от таверны, он вскочил в седло и осторожно поскакал по переполненным беженцами улицам.

У северных ворот малочисленная стража, увидев желтое перо, учтиво поклонилась всаднику.

– Вторая депеша сегодня? – спросил начальник стражи. – Куда держите путь, господин гонец?

– Сами знаете куда, – с нарочито уверенным видом ответил Мансур.

– Конечно, – кивнул стражник. – В самом деле. Сейчас откроем ворота. Скачите как можно быстрее, а то не минуете заставы дикарей до темноты. А теперь спешитесь, пожалуйста…

– Спешиться? – в замешательстве переспросил Мансур.

– Ну да, должны же мы закутать копыта вашего коня. Здесь у стены сплошные камни, лошадь будет слышно на полмили.

– Конечно, – ответил Мансур, – у меня все в голове перемешалось. Трудно привыкнуть к мысли, что Согария осаждена.

Юноша надеялся, что его легкомысленный тон усыпит подозрения, и все же он чувствовал себя беспокойно, пока часовые надевали на копыта его коня чехольчики из плотно сплетенной соломы.

Наконец они закончили; он вновь забрался в седло и стал ждать, когда они откроют проход в воротах. Лошадь ступала неуверенно, пытаясь сбросить непривычную "обувь". Медленно, стараясь производить как можно меньше шума, они выехали за крепостную стену. Его нервы были напряжены, как струна, и он вздохнул с облегчением, лишь когда все любезности были позади и проход в воротах закрылся.

Он видел вдалеке невысокие костры гирканийского войска. Несколько минут он неподвижно сидел верхом, прислушиваясь; потом двинулся на северо-запад. Мальчиком он часто бывал на дальней ферме, на краю принадлежащих городу возделанных земель, – хозяин фермы был его родичем. Сейчас ферма, конечно, разрушена; но он помнил, что земля там рассечена руслом пересохшей реки. По нему-то и можно будет незаметно пройти мимо вражеских постов.

Через час он был там, где когда-то находилась эта ферма. Осталось найти сухое русло – путь к свободе. Он следил сейчас за дорогой даже больше, чем за стуком копыт своего коня. И тут внезапно слева раздался человеческий голос – его окликали:

– Кто ты? Какого отряда?

Мансур с трудом понимал слова, произнесенные на варварском степном наречии. Ему не хотелось пускаться наутек, прежде чем он найдет лощину, и он не был готов к погоне. В ужасе он стал вспоминать все, что слыхал о кочевниках. Вроде бы они изрядные пьяницы… Мансур намеренно покачнулся в седле и попытался запеть старую пастушью песню.

– Я спросил тебя, кто ты! – резко прозвучал тот же голос. Мансур услышал, как застучали копыта двух лошадей.

– Еще один пьянчужка, – с отвращением произнес другой голос. Дурачина, каган тебе за это задницу оторвет.

Чья-то рука вцепилась в левое плечо Мансура и грубо повернула юношу.

– Да это не…

Но не успел кочевник закончить фразу, как Мансур выхватил меч и с размаху ударил. Клинок вошел в щеку врага и разнес челюсти. Мансур с трудом вытащил меч из черепа гирканийца. Другой степняк устремился на юношу с пикой. Мансур отступил и пропустил врага чуть вперед; затем левой рукой внезапно преградил степняку дорогу древком копья, а правой тем временем полоснул мечом по горлу – так точно, как только может ударить человек, годами осваивавший фехтование. Гирканиец почти бесшумно выпал из седла.

В нескольких шагах от места неожиданной схватки Мансур легко отыскал русло реки. Он с трудом сдерживал радостный вопль. Двумя ударами сразил двух врагов! Какие стихи можно сложить, будь только побольше времени! Юноша пришел в восторг от мысли, что к концу этой войны с гирканийцами он наверняка превратится в непобедимого воителя и все будут с почтением уступать ему дорогу. В столь приподнятом настроении Мансур не слезал с седла всю ночь, упрямо продвигаясь вперед.

К рассвету город был уже далеко, и Мансур рискнул выехать из лощины. Окинув взглядом окрестности, он убедился, что, скорее всего, давно миновал вражеские рубежи. Он стал шарить взглядом по расстилавшейся вокруг равнине. Рано или поздно вернейший из любовников найдет дорогу, протоптанную тысячью копыт…

К полудню Мансур сумел отыскать тропу, по которой ушли Красные Орлы. Тут проезжала его возлюбленная, Ишкала! Да, это повеселее, чем сходить с ума от тоски на стенах осажденного города! То, что по возвращении его наверняка ожидает виселица, не очень беспокоило пылкого поэта. Что-нибудь к тому времени уж наверняка изменится, кривая вывезет. Во всяком случае, Мансур собирался вернуться в родной город прославленным героем, этакой живой картинкой древних легенд.

Гораздо хуже другое: дорожные припасы оставляют желать лучшего. У Мансура имелся большой бурдюк воды и сумка сушеных фруктов и обжаренного зерна. Воды хватит на несколько дней, но если придется делиться с конем самое большее дня на два. Надо найти ручей или источник – а в солончаковой степи это дело не простое. Ну да ладно! Боги всегда заботятся о героях, приходят им на помощь.

Мансур как-то упустил из виду, что большинство героев баллад заканчивают свой путь в могиле. Причем явно раньше срока.

ГЛАВА 10

Конан достиг ставки кагана после полудня, когда солнце уже миновало зенит и на землю легли длинные тени от закрепленных на шестах человеческих черепов и конских хвостов. День выдался тяжелым. Каган поручил киммерийцу оценить, насколько надежна осада, велика ли надежда на успех, и расследовать случившиеся несчастные происшествия. Как человек, не принадлежащий ни к одному клану, Конан лучше других мог рассудить спорящих между собой воинов из разных племен.

В помощь ему разрешено было взять образованного пленника. Тот должен был разъяснить ему устройство городских укреплений; Конан также воспользовался случаем, чтобы усовершенствовать свои познания в местном наречии. Для таких, как он странников легкость в освоении языков – немалое преимущество.

Конан спешился, отдал поводья слуге и прошел в шатер. Каган был окружен старшими командирами. Он как будто не заметил киммерийца, но Конан знал, что Бартатуя не упускает ничего, что происходит рядом с ним. Перед каганом стояла модель города, изготовленная искусным пленником; здесь были и городские стены, и постройки внутри них.

– Конан, – спросил Бартатуя, закончив другие разговоры, – как обстоит дело с постройкой осадных машин?

– Плохо, – ответил Конан. – На всей согарийской территории не найти настоящего леса. Деревья есть только во фруктовых садах – плодовые деревья, орех, оливы и так далее. Деревья небольшие, и древесина по большей части для дела непригодна – плодовые деревья слишком мягкие, а оливковое дерево хоть и твердое, но такое жирное, что достаточно нескольких зажженных стрел – и вся наша осадная башня превратится в столб огня. Да и потом, если мы вырубим плодовые сады, это разорит город.

– А нам какая забота, что они там в городе загнутся? – спросил надменный военачальник с лицом, сплошь покрытым татуировкой в виде сплетающихся змей.

– Это разорит город, принадлежащий кагану, – ответил Конан, пристально посмотрев гирканийцу в глаза. Тот отвернулся, что-то бормоча под нос.

– Для того чтобы укрепить подкопы, это дерево тоже плохо подходит, продолжал Конан. – А камни мы тоже использовать не можем – все постройки, выходящие в степь, из глиняных кирпичей. Настоящие обтесанные камни есть только внутри города. Тараны не сделать по той же причине – нет хорошего дерева.

– Я не знал, что для осады так важно дерево! – сердито сказал каган. Что же ты предлагаешь, киммериец?

– Есть три возможных пути, – сказал Конан. – Первый – каменный таран. Рядом с городом есть карьеры. Необтесанных камней там с избытком. Под прикрытием из ивовых прутьев можно соорудить таран высотой с сами стены. А потом все войско разом идет на штурм… Это верная победа, но слишком медленная и трудная, и притом много рабов погибнет.

Бартатуя небрежно махнул рукой:

– Ну, это неважно. Рабов у нас много. Еще что?

– Можно построить лестницы. На это дерева хватит. Хотя без осадных башен могут быть большие потери… Это самый опасный способ штурмовать укрепленный город, особенно когда стены такие высокие. Третий путь – сидеть здесь и ничего не предпринимать. Голод и заразные болезни заставят горожан сдаться. Только вот потом зараза может перекинуться на нас!

– Ты забыл о четвертом пути, – возразил каган. – Можно найти предателя в городе, и он откроет нам ворота.

Конан мог предположить, что об этом зайдет речь.

– Это не по моей части, каган. Если у тебя есть в городе свои люди, которые готовы проделать это, – замечательно. Но вот в чем беда: согарийские ворота сейчас заложены камнем, оставлены только маленькие проходы. Через них все равно много воинов не пройдет.

Бартатуе не хотелось больше терять время на разговоры.

– Ну так построим таран. – Он повернулся к стоявшему рядом невысокому человеку. Конан узнал его – это был кхитаец, с которым он познакомился в караване по пути в Согарию. Тот был представлен Конану как строительный инженер и направлен в его распоряжение для осадных работ.

– Сможешь построить? – спросил его каган.

– Покажите мне карьеры и дайте рабов, – сказал кхитаец, – тогда построю.

– Ну так дело сделано, – ответил Бартатуя. – Остается вот что… – Он повернулся к киммерийцу: – Эти два парня, которых сегодня нашли мертвыми, что скажешь об этом, Конан?

– Их убил гонец, выехавший из города прошлой ночью, – ответил Конан. У тел их найдены следы от копыт, укутанных в солому. Тот, кто убил их, отменно владеет мечом. Ударил так, как и мне было бы не стыдно. Его следы идут по сухому руслу и дальше на северо-запад. Точно неизвестно, куда он направляется, так что преследовать его смысла нет.

– Отлично, – сказал Бартатуя. – Все равно ему некуда будет возвращаться, если твои люди как следует поработают. Еще новости есть?

– Одна довольно странная, – ответил Конан. – Мой полусотник, козак Рустуф, был в дозоре на северо-западе. Он нашел след от по меньшей мере тысячи конников. Судя по всему, они вышли за день или за два до того, как мы окружили Согарию. Скорее всего они идут в пустынную местность, называемую Голодной Степью.

Конан поразился впечатлению, которое произвели его слова на некоторых из присутствующих военачальников. Он заметил, что все, кого так поразило это сообщение, принадлежали к одному с Бартатуей племени, к ашкузам.

– Голодная Степь! – закричал от неожиданности один из них, – Ведь это…

– Обсудим позже, – с ледяным взглядом оборвал его Бартатуя.

"Интересно, – подумал Конан, – что бы все это могло значить? "

– Все уходите, – прибавил каган, – кроме киммерийца. Распоряжения вы получили.

Остальные вышли из шатра; многие перед уходом кивнули Конану. Он раскланялся в ответ. Зачем ссориться с этими людьми? Они живут кланами, не угодишь одному – наживешь толпу врагов. Уж таковы они, гирканийцы. Что ж, он знавал людей похуже.

– Налей-ка вина, Конан, – сказал каган.

Конан наполнил две чаши из позолоченного кувшина и подал одну своему повелителю. Каган глотнул вина и произнес:

– Ты говорил мне, что Киммерия – страна каменных гор, Конан?

– Так и есть, каган, – ответил тот, не понимая, к чему Бартатуя клонит.

– Думаю, киммерийский парень с детства умеет карабкаться по скалам, или нет?

– Сущая правда. Мне частенько приходилось карабкаться по отвесным скалам – когда разорял птичьи гнезда или овцу охромевшую искал… Или когда шли в засаду на волчье логово.

– Великолепно, – ответил Бартатуя. – Я хочу, чтобы ты сегодня забрался на стены Согарии и посмотрел, что там внутри происходит.

Он должен был знать! Это в духе кагана – осыпать человека милостями, а потом послать на верную смерть. У любого гирканийца найдутся родственники, соплеменники, которые возмутятся, если с ним так обойдутся, а за чужака кто заступится? Он не спорил.

– Будет сделано, каган. Что именно надо разведать? Бартатуя указал на одну из построек на модели города:

– Во-первых, дворец князя. Город переполнен беженцами, так что, если ты заберешься на стену, дальше ты легко сможешь незамеченным пробраться к самому дворцу. А если ты заберешься внутрь и найдешь хорошее убежище, ты сможешь подслушать кое-что очень для меня ценное.

Конан задумался: понимает ли этот человек, насколько опасно, смертельно опасно его поручение? Должно быть, понимает, но для него это не важно. Человеческие жизни – только разменная монета в его игре, а ставка – власть. А уж его, Конана, жизнь и вовсе никакой цены не имеет.

– Что еще? – сухо спросил он.

– Силы защитников. Хорошо бы подсчитать годных для дела лошадей в их конюшнях. Ну и каков их боевой дух, конечно. Но это уж в следующий раз.

– Что ж, в следующий так в следующий. А пока, каган, мне нужно как следует подготовиться к этому разу.

– Иди, – ответил Бартатуя, переводя взгляд на макет города. Подожди…

Киммериец повернулся:

– Да, каган?

– Смотри не предай меня.

– Это же безумие, Конан, – воскликнул Рустуф. Они сидели в своей палатке. Фауд стоял на страже. – Не делай этого! Возьмем лучше хороших лошадей – и айда отсюда. Осада эта продлится не один месяц, я, когда все кончится, здесь нечем будет поживиться, кроме горсти углей. Послушай, у меня кое-что припасено на крайний случай, и еще я немного выиграл в кости. Найдем себе хорошую армию и определимся на службу – не к такому безумцу, который готов сжечь целый мир, чтобы завоевать его. Я хочу служить в войске, где ценят действительно стоящие пещи: добычу, женщин, доброе вино.

– У меня тоже есть кое-какие припасы, – ответил киммериец, натягивая кольчугу. – Но не в моих это привычках – бегать от своего командира. Если он меня обманет – другое дело, но этот-то до сих пор обходился со мной неплохо. Я был простым пленником, а теперь – в высоком чине.

– Но ведь он посылает тебя на верную смерть! – возмутился козак.

Конан пожал плечами:

– Какой полководец не посылает своих людей в опасные места? Будь это причуда или ненужная жестокость – меня здесь уже не было бы. Но это не так. Ему нужно знать положение дел в городе, а для этого нужен человек, умеющий лазить по отвесным стенам и знающий языки. Это можно понять. И я не думаю, что это такая уж верная смерть. Меня так просто не убьешь.

Рустуф только руками развел:

– Ну, Конан, твоя храбрость и верность слишком далеко тебя заводят!

Конан стоял у основания городских стен и смотрел вверх. Его пальцы нащупали трещину между двумя массивными серыми камнями, и он стал карабкаться. Тот, кто вырос не в киммерийских скалах, никогда не сумел бы взобраться на эту стену. Годы, проведенные им в качестве вора в богатых городах, так изощрили искусство Конана, что для него такая отвесная стена была все равно что удобная лестница.

В чем настоящая загвоздка – это чтобы никто тебя не увидел и не услышал. Он надел черную рубаху и вымазал лицо сажей. Чтобы избежать шума, он не взял с собой никакого оружия, кроме кинжала. Сандалии он, карабкаясь по стене, подвесил на шею и по пути то и дело останавливался, прислушиваясь к любому шуму сверху.

Вечер он провел, осматривая стену, и наконец нашел участок, где стражников было меньше всего, да и те были довольно небрежны. Как он предположил, это потому, что стена здесь выше всего и выходит снаружи к крутому обрыву. Никакой серьезной атаки с этой стороны не ожидалось, поэтому здесь вполне хватало нескольких сонных часовых, да и те следили в основном за дальними постами гирканийцев.

Приблизившись к вершине стены, он остановился. Прямо над ним стоял стражник с пикой, переговаривавшийся с находящимся в отдалении товарищем. Внезапно справа на стену обрушился целый сноп горящих стрел, и часовой закричал от неожиданности. Одна из них отскочила от крепостной стены и вонзилась в его щит.

Явно нарушая устав, часовой покинул свой пост и отправился посмотреть, что же случилось. Судя по поведению, это был ополченец; настоящие солдаты лучше подготовлены к таким неожиданным нападениям.

Не терял времени, Конан напряг свои тренированные мускулы и ловким тигриным движением перемахнул через парапет. Опустившись на вершине стены, он на мгновение скорчился, чуть не потеряв равновесия. Справа от него пролетело еще пять стрел. Он приказал своим людям стрелять еще несколько минут, после того как он заберется на стену. Слева, совсем неподалеку, он увидел лестницу, ведущую вниз, в город; он легко подкрался к верхней ступеньке и стал спускаться. На полпути он остановился, услышав голоса наверху.

– Они больше не стреляют, – сказал часовой.

– Что-нибудь загорелось? – спросил начальственный голос.

– Нет, – ответил второй голос. – Будем объявлять тревогу, сударь?

– Не стоит, – произнес командир. – Это они так, пугают. Хотят потрепать нервы. А почему это вы оба не на своих постах, мошенники? А ну марш по местам, не то на заре выпорю!

Конан усмехнулся. Он знал, как это бывает, когда опытному воину приходится командовать необученными новобранцами. Он нырнул в ветвящиеся городские кварталы. На улицах было много народу; по большей части эти люди лежали прямо на земле, укутавшись в плащи и куртки, пытаясь уснуть в ожидании нового дня, неотличимого от других дней осады.

Шум падающей воды привлек его внимание. Вода падала из облепленного ракушками кувшина, который держала девочка-богиня, в мраморный бассейн. Он наскоро смыл сажу с липа и рук.

Теперь он мог передвигаться более открыто. Он не боялся привлечь к себе внимание. Город был переполнен людьми, многие из них были иноземцами-караванщикам и, а уж на гирканийца Конан мало походил. Задолго до рассвета он почти уже достиг княжеского дворца.

Его остановил призывный шум, доносившийся из таверны. Он вошел в низкую дверцу, раздвинул шелковую завесу и оказался в небольшой комнате. Посетители были по большей части иноземцами, караванщики из самых разных стран. Было и несколько здешних. Даже для богатой Согарии такое убранство было необычно роскошным – стены из отличного, изящно отделанного камня, мебель из редкого дерева. Везде были развешаны образцы прекрасной вышивки, которой был прославлен этот город.

Служанка поставил на стол перед ним тарелку с хлебом, плодами и сыром, и еще он заказал чашу вина. Он заметил, что голода здесь пока что не ощущается. На вертеле жарилось мясо – но после всего предыдущего это уже не удивляло. При осаде лучше главное – сохранить до конца зерно и фураж для скота. Свежие фрукты, зелень, оливы – это уж как получится. Под конец остается разве что сыр, сухие бобы, горох, ячмень – если, конечно, все это не сожрут крысы. Судя по всему, Согария еще далека от того, чтобы сдаваться на милость победителя! Город выдержит осаду еще не одну неделю. Может, конечно, у этой роскоши есть и другое объяснение… Ну, на то он и здесь, чтобы разобраться в этом!

Вошло несколько вооруженных молодых людей; их простая одежда плохо шла к этому богато обставленному месту. Они окинули взглядом таверну, ища свободные места, и с подозрением взглянули на Конана. Без спросу сев за его стол, они жестом подозвали служанку.

Один из них обратился к киммерийцу:

– Ты на вид парень здоровый. Почему не воюешь, не защищаешь город, а?

Конан решил прикинуться простачком:

– Я нездешний. Плохо знаю по-вашему.

– Гнать вас всех надо! – сказал другой молодой человек. – Сидите в нашем городе, хлеб едите, а как воевать – так нет.

– Оставь-ка посетителя в покое, – перебила его служанка. – Знаешь, в чем разница между ним и тобой? Он за себя платит, а вас, дармоедов, велено кормить бесплатно, пока вы носите форменную одежду с цветами города.

– Ну и правильно, – ответил юный герой, – мы, понимаешь, жизнью рискуем, защищая вас, слабосильных. Принеси-ка нам лучшей жратвы и лучшего вина)

– Еды – пожалуйста, а за вино платите. Князь хочет, чтобы у вас были силенки для боя, а не чтобы вы нажирались как свиньи. Платите или пейте воду.

– Воду! – закричал парень с обвислыми каштановыми усами. В голосе его было выражение неподдельного ужаса. – Я слышал, что осада – это настоящий ад, но чтобы такое…

Конан протянул им кувшин.

– Я угощаю, – сказал он.

В то же мгновение молодые воины стали его лучшими друзьями.

– Я всегда говорил: хорошее это дело – привечать в нашем городе иноземных гостей! – произнес усатый.

Они налили себе вина, и все сошлись, что иноземец – парень что надо. Конан понимал, что дружелюбие это кончится вместе с вином. Они болтали между собой, особенно не обращая на него внимания: ведь он чужестранец, какое ему дело до местных новостей?

– Слышал, что говорят? – спросил один. – Тот парень, что напоил гонца и ускакал из города на его лошади, – думают, что это был Мансур.

– Я всегда от него ожидал чего-нибудь этакого, – ответил другой. Хвалился, хвалился, стишки писал про войну и подвиги, а как представился случай показать себя в деле – сразу же дал ноги.

– Да нет, едва ли он струсил, – сказал усатый. – Дурак – это да. А трус – нет, он не из таких. Он небось выдумал невесть что – пробраться в самое логово к этим гирканийцам и своими руками прикончить их царя, например.

– Да уж, – сказал другой. – Пуститься в одиночку через вражеские посты – это на трусость не похоже. При всем своем хвастовстве, при всех своих жутких виршах Мансур – лучший во всем городе боец на мечах, это надо признать.

– Какая разница! – отозвался первый. – Трус он или герой, сгинул-то он наверняка, дурачок несчастный.

Конан припомнил следы от копыт в соломенных чехлах и раны от мастерских ударов мечом на телах убитых гирканийских воинов.

– Повод выпить, – сказал один из согарийцев. – Помянем павшего товарища! Есть еще что-нибудь в кувшине?

Другой опустил усы а кувшин:

– Пуст, как голова бедняги Мансура. Эй, чужестранец… Но когда он поднял глаза, Конана как не бывало.

Он пробирался дальше – ко дворцу. Сейчас народ начнет просыпаться; можно будет невзначай услышать кое-что интересное. Осада только началась, люди еще возбуждены и болтливы. Им еще предстоит научиться терпеливо сносить унылую бесконечность долгих осадных дней.

Он пересек общественный сад, полный жалких беженцев, разбивших здесь свои шатры и палатки. Да, прав был Рустуф. Если осада протянется долго, ничего хорошего этих людей не ждет. Скоро они пожалеют, что не остались у себя в деревнях.

Опытным взором Конан окинул невысокую дворцовую стену. На первый взгляд – вскарабкаться нетрудно. Камни большие, круглые, неровно отесанные, поросшие плющом. Наверху он не заметил стражи. Понятно: большая часть стражников защищает городские стены и вернется ко дворцу, только если враг войдет в город.

В плане дворец был асимметричен. За столетия достраивалось великое множество новых крыльев и пристроек, поэтому в здании было предостаточно углов и выступов. Смешавшись с толпой, он подошел поближе в поисках нужной щели, за которую можно зацепиться. Наконец он снял сандалии и повесил их себе на шею.

Быстрый, как ящерица, Конан вскарабкался на стену. Через несколько мгновений он был наверху и, лежа на животе, глядел вниз. Его зоркие глаза в тонкий слух не упустили бы ни стражников, ни прогуливающихся придворных, ни любовников, ищущих уединения. Но все было тихо. Он пополз вдоль стены, ища ту часть этого беспорядочного сооружения, где глава города ныне распоряжается его обороной.

Он миновал комнаты слуг, казармы дворцовой охраны, источавшее благоухание помещение гарема. В восточном крыле он набрел на сооружение с толстыми стенами и высокими, узкими окнами, спасающими от жары, что неистовствовала в окружающей город полупустыне. В этом здании горел свет. В кровле было отверстие – световое и для стока дождевой воды. Конан заглянул туда: под ним была зала Совета, и как раз сейчас там шло заседание.

На одном из сводов здания, примыкавших к стене, на которую он только что вскарабкался, были выступы, и он осторожно ступил на покатую крышу, следя, чтобы черепица не скрипнула под ногой. Он собирался добраться до конька крыши и склониться над одним из широких боковых окон. Но пожалуй, сверху он увидит больше… Он прополз по изгибающейся кровле к световому отверстию и заглянул в него.

В середине комнаты был прямоугольный стол. Конану видны были лишь колени сидящих в ряд людей; очевидно, такие же люди сидели напротив, на другом краю стола. Они были, сколько мог заметить Конан, одеты в шелка, а на некоторых были золоченые доспехи. Да, это важные особы. Значит, он попал туда, куда хотел. Они как раз обсуждали, сколько лошадей осталось в городских стенах.

– Спор-то из-за выеденного яйца, государь. – Голос принадлежал человеку в доспехах. – Дело не в самих животных. Мы же всегда употребляем их в пищу; они слишком плодятся. Загвоздка в том, что на нескольких лигах набилось вне всякой меры двуногих тварей!

Раздался шум одобрения; подзадоренный им, воин продолжил:

– Никого не хочу обидеть, государь, но на что в осажденном городе столько лишних ртов! Не только боеспособные мужчины, но и женщины, дети, чужестранцы, от которых нет помощи при обороне…

– И сверх того, государь, – сказал другой человек, судя по голосу постарше, – в этом нет никакого толку. Если осада продлится дольше одной луны, им придется несладко.

– Господа, – сказал человек, сидевший с другого края стола, – что же мне прикажете делать? Я обязан защищать мой народ! Как я могу закрыть перед ними ворота Согарии, когда они всю жизнь платили мне налоги? Как могу я прогнать добравшихся сюда караванщиков? Ведь тогда они повезут свои товары в другие города и не будут больше торговать с Согарией. Я хочу, чтобы о нашем благословенном городе повсюду шла добрая слава – и на Западе, и на Востоке, чтобы все знали, что нет для купца места в мире безопаснее! Без караванов мы умрем, как виноградник без воды.

Учтивый шепот отдал должное мудрости этой речи.

– Сверх того, – продолжал тот, кто, как понял Конан, и был князем, – вы слишком уж беспокоитесь. Со дня на день я жду известия от мага Хондемира о том, что он достиг своей цели, и вскоре дикари будут в полном замешательстве.

– Он идет уже не первый день, государь, – сказал вооруженный советник, – а мы еще не видели ни одной его ученой птички с письмом. Тысяча конных воинов, Красные Орлы ушли из города, как раз когда мы так в них нуждаемся. Все, чтобы достичь Голодной Степи, где якобы есть какой-то Город Курганов. Не верю я этому туранскому фигляру, государь!

– Довольно, – оборвал его князь. – Я принял решение, ваше дело повиноваться. А теперь поговорим о займе, который мы дадим этим несчастным крестьянам, чтобы они смогли восстановить свои дома и усадьбы.

Конан поднялся на ноги. Большая часть услышанного была ему непонятна, но он был убежден, что узнал нечто очень важное. Он помнил, как потрясен был каган и другие ашкузы при известии о походе в Голодную Степь. Теперь есть более точное место: Город Курганов, что бы это ни было.

Несколько минут спустя он вновь был на улицах Согарии. Вот почему согарийцы не позаботились о кое-каких обычных для осады вещах. Этому князю помогает Хондемир, так сказать по колдовской части. Он помнил это имя из туранского послания, которое каган дал ему прочесть. Какая между всем этим связь – непонятно, но он пришел сюда собирать сведения, а не обдумывать их. Он поспешил к ближайшей городской стене.

Когда Конан вернулся в лагерь, каган был в отлучке – он проверял отдаленные посты. Солнце уже взошло, и Конан зашел в одну из полевых кухонь, где позавтракал, потом поглядел на своих подчиненных, на их обычные боевые учения. Убедившись, что все в порядке, он отправился в свой шатер, надеясь наконец-то выспаться.

Рустуф разбудил его после полудня:

– Вставай, Конан. Каган ждет твоего доклада. Конан сел и потянулся.

– Он его не услышит еще несколько часов. А до этого мне прядется сидеть на пиру с его свитой, которая даже не удостаивает меня вниманием. И только когда все уйдут, я смогу отчитаться перед каганом. Почему бы ему не позвать меня прямо тогда, когда он сможет выслушать меня наедине?

– Может, – предположил Фауд, – он считает, что ты украсишь собой его пир.

Конан запустил в туранца зловонной попоной; тот еле увернулся.

Как он и думал, ему пришлось высидеть весь долгий пир, пока каган беседовал с более важными персонами из своего окружения, выслушивал доклады военачальников и кхитайского инженера. Тот довольно долго рассказывал о строительстве из земли и щебня опорных стен для тарана. По его самым осторожным подсчетам, эти работы под стрелами врага будут стоить жизни не меньше пяти сотням рабов ежедневно. Каган счел эту цену приемлемой.

Вожди гирканийской орды, чей опыт в каменотесном деле ограничивался устройством загородки вокруг лагерного костра, с трудом понимали его специальный язык.

Им приходилось сидеть молча, с трудом смиряя гордыню; едва ли они понимали, чего хочет каган; а он хотел, чтобы осада Согарии стала для них школой, чтобы они научились чему-то для будущих войн.

Конан ждал, подавляя зевоту. Он ел много, пил умеренно и все ожидал, когда придет его очередь докладывать. Наконец пир закончился, Бартатуя отпустил своих гостей и киммериец остался с ним наедине.

– Итак, Конан, – сказал каган, когда все остальные ушли, – что ты выяснил в Согарии?

– Теперь ясно, почему они… – Но кончить он не успел: рядом зазвучали удары бубнов, перемежающиеся мерными завываниями и высокими, дикими взвизгами флейт.

– Что там такое? – буркнул Бартатуя.

У входа в шатер появилась мрачная фигура гнилозубого Данакана. Старик тарахтел своими трещотками и рассыпал по всему шатру какой-то розовый порошок. Сгорая в огне факелов, он ослепительно вспыхивал и выделял отвратительный запах.

– Что такое, шаман? – спросил Бартатуя.

– Каган, мне вместе с моими собратьями-шаманами удалось раскрыть заговор, направленный против тебя. Мы искренне желаем, чтобы ты был в полном здравии, а сегодня вечером, как нам стало известно, некто здесь, в лагере, посягнет на твою жизнь. Последуй за нами, и с нашей помощью ты узнаешь, кто бы это мог быть.

Бартатуя, сдвинув брови, посмотрел на старика:

– Только учти, шаман: мне нужны улики. Если ты вздумаешь оклеветать верного мне человека, прощайся со своей поганой башкой.

Шаман усмехнулся и кивнул:

– Не бойся, каган, улики будут. Наши боги не обманывают. По пути к выходу из шатра каган обернулся к Конану:

– Киммериец, оставайся здесь. Я все же хочу выслушать твой отчет. Надеюсь, этот старый пустозвон много времени не отнимет.

Подождав несколько мгновений, Конан опустился на кожаный диван, набитый шерстью. Левой рукой он потрогал свой меч. Мало ли что замышляют эти шаманы, надо быть готовым ко всему.

Его лучший конь ждал на дворе, но он опасался, что не успеет прихватить седельную сумку с провизией, если и впрямь прядется спасаться бегством.

– Я вижу, ты по-прежнему в чести, варвар…

Конан вздрогнул. Этот голос донесся из-за занавеси у него за спиной. Конан встал на ноги; вендийка подошла и стала рядом с ним. На шее у нее красовалось ожерелье с огромным дымчато-красным рубином, и такой же рубин мерцал у нее на поясе. Бедра ее окружала серебряная цепочка, и с нее свисала юбка из дорогого черного шелка. Ноги до самых пят увиты цветными лентами, на лодыжках блестели золотые браслеты. Конан поклонился:

– В этом лагере, госпожа, зваться варваром не стыдно. А если я в чести, то лишь благодаря моей верной службе кагану и его щедрости.

– Ты осторожный человек, киммериец, – сказала она. – А я-то считала тебя безмозглым рубакой. Нет, кажется, ты не таков. Мы с тобой плохо ладили, Конан. Не лучше ли нам помириться? Ты служишь кагану как воин. А я служу ему не только своей любовью, но и советами. Что же нам ссориться друг с другом? Это вредит только нам самим.

– Я тоже не вижу в этом смысла, – произнес Конан. – Мне недосуг участвовать в придворных склоках. Я солдат, о большем не мечтаю. Да и как могу мечтать, ведь гирканийцы не любят иноземцев, в лучшем случае – терпят.

– Это мудро, – ответила вендийка. – Человек должен знать предел своих возможностей… Но должен знать и на что он способен. – Она подошла к нему поближе; благовония ударили ему в ноздри. Он внезапно насторожился.

– Ты осторожен, Конан, – сказала она. – Ты как будто ни о чем и не думаешь, кроме верной службы кагалу… Какой бы придворный из тебя вышел!

Она валила из сосуда кагана две чаши и подала одну Конану. Тот пригубил вина.

– Надеюсь, что нет, госпожа. У меня нет вкуса к дворцовым интригам. Я-то думал, что у гирканийцев такого не водится. Оказалось – и здесь есть…

– Вот как, – сказала она, подойдя к нему так близко, что он почуял запах ее пота. – Есть царь – всегда найдутся люди, служащие ему, извлекающие выгоду из его власти. Такие люди всегда на ножах друг с другом. Мудрены знают, кому из них достается победа…

– Мне это неинтересно, – ответил Конан. – Пусть каган награждает меня за мои деяния на поле брани..

– Да, – сказала она, – ты не из тех, кто пользуется в своих целях чужой властью. Ты, как огромные тигры восточных лесов, силен и одинок. Я похожа на тебя, Конан, во многом похожа, но оружие у нас разное. – Внезапно она обвила руки вокруг могучей шеи киммерийца.

Конан был ошеломлен. Да, соблазнительной наложнице удалось разбудить его страсть, но еще в большей степени – опасения. Если его застанут в таком положении с женщиной кагана, это – верная смерть.

Лакшми запустила нетерпеливые пальцы в черную шевелюру киммерийца. Другой рукой она разорвала цепочку у себя на груди. Ожерелья попадали, обнажились соски; наконец женщина, смеясь, резким движением сбросила юбку, висевшую на унизанном жемчугами пояске.

– Ах ты вендийская сучка! – Конан оттолкнул Лакшми от себя.

Она упала на солому, расстеленную на полу рядом с диваном.

– Что ты делаешь! – Он хотел ударить ее, но внезапно почувствовал головокружение. Он вспомнил, как она провела рукой по его шее. Эта женщина отравила его! Он потянулся к мечу, но почувствовал, что руки не слушаются его.

– Господин мой! – закричала вендийка. – Спаси меня! Конан обернулся и увидел, что у входа в шатер стоит каган.

Рядом с ним топтался Данакан. Старик непристойно хохотал.

– Видишь, каган? Вот об этом я и предупреждал. Чужестранец ненавидит нас. Сейчас, напившись, он пожелал завладеть твоей женщиной.

– Каган, – начал Конан, чувствуя, что язык еле ворочается во рту. – Я не…

Но удар кулака Бартатуи поверг его наземь. Скорчившись, он лежал на ковре, безмолвно проклиная себя за доверчивость. Он увидел, как каган вынимает кинжал и заносит его над ним; но гут шаман вцепился в руку Бартатуи;

– Нет, господин мой, нет. Не убивай его пока. Он нужен мне.

– Зачем, шаман? – спросил правитель. Его лицо все еще было искажено яростью.

Шаман склонился над Конаном и нежно провел узловатой рукой по его каштановым волосам.

– Предстоит одно таинство, для которого нужна жертва… Это должен быть сильный человек, чтобы он не умер быстро. Этот иноземец протянет дольше, чем любой ваш пленник.

– Отдай его шаману, господин мой, – прошипела вендийка. Будто бы в припадке застенчивости, она вновь прикрыла обнаженную грудь золочеными обручами и бедра – черным шелком. – Он обманул твое доверие, а ведь ты сделал его из раба своим приближенным, удостоил своего благоволения! Он не заслужил легкой смерти.

– Хорошо, Лакшми, – сказал каган. – Шаман, он твой. Не хочу его больше видеть.

Данакан издал высокий гортанный клич, и в шатер вошли двое мальчишек. Они несли что-то вроде деревянного хомута. Хомут, по форме напоминавший перевернутую подкову, надели Конану на шею, а руки кольцами прикрепили к его боковым брусьям.

Конан наконец-то мог шевелить ногами, но язык все еще его не слушался. Слуги шамана дернули ярмо и заставили его подняться. Бартатуя подошел к киммерийцу вплотную.

– Я бы сделал тебя одним из главных военачальников, Конан, – сказал он. – Когда-нибудь, когда я создам свою империю, я мог бы сделать тебя царем под моей рукой. Теперь я вижу – глупо доверять человеку чужой крови. Надо было оставить тебя рабом. Для тебя это было бы лучше. Ты мог прожить дольше и умер бы более приятной смертью.

Конан пытался заговорить. Он хотел описать кагану предательство его наложницы и шамана. Но из горла его вырвалось лишь нечленораздельное мычание.

– Прочь с моих глаз! – с отвращением приказал каган. Шаманы поволокли Конана в ярме прочь из шатра. Охрана в ужасе глядела, как великий воин, спотыкаясь, идет по лагерю, подгоняемый кнутом Данакана. Разум его только начинал отходить от отравы, данной Лакшми. Но гнев и ненависть жгли его сильнее всякой отравы.

В конце концов рабы Данакана заставили Конана встать на колени. Он понял, что они уже не в лагере. Он попытался приподнять голову, зажатую ярмом. Рядом с ним был неоструганный кол; где-то неподалеку горел большой костер.

– Можешь пока отдохнуть, – сказал Данакан. – Я хочу, чтобы ты встретил смерть в полном сознании. Когда луна будет в зените, мы начнем таинство. Даже самые сильные из наших жертв не выдерживали его до конца!

Конан упал лицом в землю и погрузился в беспамятство.

Он проснулся от нестерпимой боли в плечах и в запястьях. Вокруг играла устрашающая музыка. Он открыл глаза и увидел странные создания, пляшущие вокруг костра. Пламя было какого-то неестественного цвета. Танцующие двигались так быстро, а их одежды были столь причудливы, что он не мог разобрать, каков смысл их танца.

Он разглядел Данакана и юношу в женской одежде. И еще он увидел Лакшми. Вендийка была обнажена, и, должно быть, она-то и была главной участницей этого зловещего таинства. Может быть, это все еще сказывалось зелье, но некоторые из ее движений показались ему не только бесстыдными, но попросту физически неисполнимыми.

Наконец музыка затихла, и безумные твари окружили Конана. Ярмо повернули и дугу его закрепили на вершине кола. Теперь Конан висел на собственных запястьях. Он попробовал пошевелить пальцами, но они затекли.

Данакан выступил из круга; рядом с ним была Лакшми. Морщинистое тело старца и алебастровая кожа вендийки лоснились от пота и притираний. Оба были забрызганы кровью, но Конан не понял чьей, да и не хотел понимать.

– Ты готов, чужестранец? – зловеще усмехаясь, спросил Данакан.

– Он в сознании, – воскликнула наложница, – Он готов для нашего таинства! – Ее улыбка, казалось, принадлежала не человеческому существу.

Конан совладал с собой. Больше у него нечего отнять. Оружие и одежду с него сняли, осталось только нижнее платье. Одним ударом ноги он мог бы переломить шею и шаману, и этой женщине, только вот лодыжки его были прикручены к колу.

– Пора начинать, – с улыбкой произнес шаман. – Боги ждут.

Помощники подали старику кривой нож с причудливо изогнутым концом, и он взметнул его перед глазами Конана, а между тем женщина запустила пальцы под одежду жертве… Но внезапно Конан увидел, как все присутствующие замерли.

Из правой глазницы шамана торчало ястребиное перо, которым украшались гирканийские стрелы. Окровавленный наконечник торчал с другой стороны черепа. Кровь и мозг обрызгали тело старого шамана, и он беззвучно свалился на землю. Женоподобный юноша с завыванием упал на бездыханное тело.

Второй шаман трясся в предсмертной судороге – стрела попала ему в грудь. Юноша в женской одежде вскочил, взял нож из рук мертвого Данакана и бросился на Конана; пена выступила в углу его искривленного рта.

Но в этот момент что-то сверкающее, серебристое мелькнуло около его глотки. Юноша, широко раскрыв глаза, поднес руку к шее – но в это мгновение из нее хлынул фонтан крови, забрызгавший все кругом.

Юноша упал и затих, как лошадь, напоровшаяся на кол. Его убийца стер кровь со своего кривого меча.

– Как всегда, в центре событий, Конан? – спросил Рустуф. Козак вложил меч в ножны и кинжалом перерезал веревки, которыми был скручен Конан. Он увидел и Фауда: тот, сидя верхом на ловкой кобыле, всаживал свою пику между лопаток убегающего шамана.

– Вы не упустили вендийку? – с трудом выговорил Конан.

– Погоди, – сказал Рустуф. Он достал из-за седла топорик и разрубил цепь, которой было приковано к ярму одно из запястий киммерийца. – Мы все еще в опасности, Конан. Нет, я не убил ее, и теперь она будет думать только о мести.

Он разрубил другую цепь, и Конан упал бы на землю, не подхвати его Рустуф.

– Конечно, – продолжал козак, – попытайся она проделать со мной то, что чуть не проделала с тобой, я бы только и мечтал о том, чтобы разрубить ее нежное тельце на мелкие кусочки. Так что я тебя понимаю! Но увы – она ускользнула, ускользнула, как змея.

Фауд вернулся, ведя здорового жеребца – это был любимый конь Конана. Двое друзей помогли ему забраться в седло, и Рустуф закрутил поводья вокруг его онемевшей руки.

– Теперь надо лететь как ветер, – сказал Рустуф. – И уйти от погони. Каган непременно пошлет ее. Наш путь – на северо-запад.

– Почему северо-запад? – спросил Конан. Ему было больно говорить.

– Потому что в этом направлении сегодня небо багровое и темное. Я знаю приметы. Это предвестие песчаной бури. Если мы сами выдержим ее, она занесет наши следы.

Фауд поскакал за ними вслед, закрутив поводья на левой руке. Конан превозмог боль в одеревеневших членах и погнал коня галопом.

– Такую услугу, ребята, никогда не забывают! А теперь – в путь!

ГЛАВА 11

И шкала сидела в своем шатре, погруженная в раздумья. Две ночи назад достигли они своей цели – безжизненной Голодной Степи. Пестрая колонна всадников – сейчас их было тысячи две – достигла жалкой речушки, в которой воды к вечеру едва хватало, чтобы напоить коней. Земля была здесь такой ровной, что взгляду не на чем было остановиться, и человек терял всякое разумение о том, где он находится, и начинал блуждать вслепую. Только по солнцу, луне и звездам можно было определить направление.

Они слепо повиновались распоряжениям ту райского мага Хондемира, и он безошибочно вывел их сюда, к Курганам Спящих. Это было священное место клана ашкузов, здесь покоились великие вожди степняков. Край шатра был приподнят, чтобы внутрь лился свежий воздуха, и княжна с ужасом глядела на окружавшую ее равнину. Да, неуютное место!

Высокий глиняный вал окружал выжженное поле, уходившее на много акров вдаль. Все оно было заполнено курганами. Некоторые были в человеческий рост, но большинство раза в три-четыре выше. А кое-какие возвышались на восемьдесят, а то и больше футов над степной равниной.

На многих курганах были шесты, на которых красовались черепа людей и животных и конские хвосты, раскрашенные в разные цвета. На многих были знамена из разноцветного шелка, по большей части старые и сгнившие. Шесты были не из дерева, как те, что носят кочевники в походах, но из прекрасной бронзы. Везде валялись кости – человеческие и лошадиные. Иногда можно было увидеть скелет воина верхом на скелете коня – как будто готовы прямо сейчас сорваться в бой.

– Страшновато, да? – спросил голос рядом с ней. Ишкала обернулась. И увидела Хондемира.

– Жуткое место, – проговорила княжна. – Это сделали живые дикари в память о дикарях мертвых. Лучше бы нам быть подальше отсюда.

– Но увы, наше дело еще не закончено. – Днем раньше маг обошел Город Курганов, делая что-то вроде зарисовок. Этим вечером он отправил еще двух птиц-вестников. – Подождите еще немного, пока я совершу чары, необходимые для спасения нашей прекрасной Согарии.

– Что ж, желаю успеха, – сказала она. – Я хочу одного – поскорей отсюда убраться. – Она взглянула на огромный курган рядом с шатром: – Неужто это действительно построили дикари?

– Да, – подтвердил он. – Хоть кочевники и не любят ручной работы, для мертвых повелителей они смиряют спесь. Когда умирает кто-то по-настоящему великий, они захватывают и приводят сюда побольше рабов, чтобы насыпать курган на славу. Прошлой ночью я говорил с духами здешних мест и узнал многое о их прошлом. Город курганов древен, сами ашкузы даже не знают, насколько древен.

Он указал рукой на усыпальницы:

– То, что мы видим, – это самые последние захоронения, в основном последних двух тысячелетий. Но здесь были куда более старые курганы, только годы сровняли их с землей. Это место пропитано магическими силами. Обычному человеку эти силы не почуять, но настоящий маг распознает их без труда.

Она задрожала – и не потому, что внезапно подул степной ветер.

– Я не люблю таких вещей.

– Когда восстанавливали стену вокруг курганов, – продолжил он, видя, что она молчит, – эти люди месяцами совершали налеты на приграничные города, захватывая в рабство всех, кого могли. Это было сто пятьдесят лет назад. Они захватили двести тысяч пленных и погнали их сюда. Больше половины погибло от голода в пути. Многие погибли при работах. А когда стену восстановили, гирканийцы принесли всех выживших в жертву богам и так сохранили тайну этого места.

– Я могу в это поверить, – сказала Ишкала. – Дикари не считают за людей тех, кто не принадлежит к их народу.

Он криво усмехнулся:

– К своим они не более милосердны. – Он указал на дальний холм высотой в три человеческих роста: – Это усыпальница могущественного кагана. Он погиб в бою далеко отсюда, тело его сохранили в целости с помощью трав и доставили сюда. Вместе с ним закопали всех его жен и наложниц и пятьдесят лошадей.

А потом взяли пятьдесят молодых воинов, все – добровольцы. Для каждого воина и его коня сделали специальную раму. Потом лошадей убили, и труп каждой лошади пронзили колом; колы эти установили на раму так, чтобы копыта висели в нескольких дюймах над землей. После этого задушили воинов, тела их тоже проткнули кольями и установили эти колья так, чтобы отточенный конец входил в отверстие в том коле, на котором висел конский труп. А после воинам вложили в руки оружие, на коней надели попоны, и оставили их охранять сон повелителя. Так поступили с пятьюдесятью юношами из хороших семей. Разве это не знак высшего племени, племени завоевателей?

– Я вижу, ты восхищаешься ими, колдун! – воскликнула пораженная княжна.

– Конечно, – ответил он. – Когда-то мои предки, туранцы, были таким же племенем, диким и безжалостным, и не испытывали к побежденным ничего, кроме презрения. Но с годами мы ослабели духом, переняли обычаи завоеванных народов. Да, эти гирканийцы жестоки, но они не отравлены цивилизацией. Они уважают лишь силу: силу оружия и силу магии. Они гордятся тем, что у них есть человеческие жертвоприношения. Они готовы истреблять иноплеменников тысячами, только чтобы расчистить себе место. Такой народ может потрясти мир.

– Так не дадим им сделать это! – сказала княжна.

Эту ночь Ишкала провела без сна. В лагере было шумно. Согарийские Красные Орлы вполголоса переговаривались у костров. Они были смущены я подавлены мрачным местом, куда завела их судьба, – чудовищными конными скелетами, огромными царскими курганами…

А эти гнусные туранцы, расположившиеся поодаль, были не так смирны. Может, они были более привычны к приключениям, а может, просто не так почтительно относились к смерти, но только курганы не произвели на них такого уж устрашающего впечатления.

Некоторые смельчаки даже пытались разрыть курганы, чтобы поживиться драгоценностями, но после нескольких часов непривычного труда их сморило.

Ишкала встала с постели и оделась в самое темное из своих платьев, а на голову накинула черное покрывало. Она не знала, с чем ей придется столкнуться, но ей не хотелось привлекать к себе внимание. Она погасила свечу и выскользнула из шатра. Согарийцы, погруженные в свои разговоры, не заметили ее.

Она сама не знала почему, но ей хотелось выяснить, чем заняты туранцы. Все, что происходило с ней после отъезда из города, казалось бессмысленным. Зачем она понадобилась магу для его колдовства? Зачем присоединились к ним туранские воины?

Она шла осторожно, стараясь не споткнуться о бесчисленные человеческие кости, белевшие в лунном свете. Она знала: это лишь бездыханные останки, но ей казалось, что они замышляют злое. Она шла вдоль курганов и вздрагивала при взгляде на высокие шесты, увенчанные человеческими черепами. Ей рисовалась страшная картина – призрачная орда всадников: каганы былых времен со своими задушенными наложницами и посаженными на кол конями…

И как будто в согласии с этими мыслями, она натолкнулась на деревянную раму, поддерживающую лошадиный скелет, как будто живущий своей загробной жизнью. Она ненароком задела кол, и конский череп ткнулся ей в лицо; а обернувшись, она увидела рядом другой череп, человеческий, в старомодном заржавевшем шлеме.

Она поспешила прочь от этих жутких стражей и подошла к кургану, который они охраняли, месту последнего успокоения Учи-Кагана прежних поколений. И тут она услышала шум туранского войска. Повсюду горели костры – жгли степные кустики и кизяки, собранные на окрестной равнине. Она слышала – Джеку говорил в своей ставке, что эти туранцы могут выжечь все пригодное топливо в округе за несколько дней.

Она обошла туранский лагерь, послушала их грубые песни… По пути она наткнулась на что-то валяющееся на земле и увидела, что это труп. На мертвеце была туранская одежда, и в боку его была глубокая рана. При лунном свете заметен был след от крови. Видно, туранцы не сочли своего товарища достойным погребения.

Она пыталась разобраться – где же в этом лагере командиры? Может, ей удастся услышать что-то полезное. Она не очень-то верила в магические силы Хондемира и надеялась добыть свидетельства, что все эти силы – обман. Тогда ей, может быть, удастся уговорить Джеку прервать это безумное путешествие и вернуться в город.

Она нашла наконец богато украшенный шатер поодаль от остальных. Она нашла святилище Митры – латунную чашу, в которой дымилось какое-то смолистое вещество. Рядом горел костер, и вокруг него сидело несколько человек. Все туранцы, но, судя по одежде и обхождению, высокородные, не похожие на неотесанных силачей. Но и у них во взгляде и в манерах была резкость, необычная для изнеженной знати. Ведь эти люди были изгнанниками, хлебнувшими лиха.

– Еще недолго, друзья мои, – сказал один. Ишкала узнала в нем Буламба, военачальника, который приветствовал Хондемира, когда две колонны встретились. – Скоро кончатся тяжкие годы изгнания и мы вновь станем вождями, как нам подобает.

– Завидую твоей вере в колдовство, – ответил другой туранец. Борода его была выкрашена в малиновый цвет – отличительный признак поклонника Митры из северного Турана.

– А ты не веришь, Румал? – спросил его Буламб.

– Я верю в Господа Митру и в мое право быть властителем в Султанапаре. Колдун показал уже свою силу, когда поднял восстание против узурпатора Ездигерда. – При упоминании ненавистного имени все сплюнули. – Тогда, два года назад, нас разбили и мы бежали кто куда. Я иду за ним, потому что у нас нет другого претендента на престол, но слепо верить в него я не обязан.

– Ты мог бы быть потверже духом, – возразил Буламб. – Два года назад мы вынуждены были действовать, не подготовившись как следует. Перебежчики предали нас, и чары Хондемира не успели подействовать. Колдовство требует времени больше, чем военная кампания. Да вот кстати, разве не его чары спасли нас тогда от царского войска? Кто будет со мной спорить?

– Это правда, – сказал седой человек в дорогих доспехах. – Они бы накрыли нас между Джебайльскими горами и Озером Слез, если бы могучий волшебный дух не пронесся над их спящим войском. Ни один человек не смог встать на ноги утром, и две тысячи воинов умерли за десять дней. Это была жестокая магия, но именно онапозволила нам уйти от погани.

– И с тех пор жить, как голодные бродяги, – буркнул краснобородый Румал.

– Это скоро кончится, – пообещал Буламб. – Здесь, в краю призраков и могущественных духов, наш господин сделал то, чего не устраивал ни один маг уже тысячи лет. С помощью этих чар мы получим подкрепление, о котором можно только мечтать, и с победой войдем в Аграпур! – Его черные глаза наполнились почти безумной, фанатической верой. – Мы вернем себе прекрасные города и плодородные земли, земли нашего народа, откуда нас изгнали. Наш господин Хондемир отдаст нам в руки тех, кто издевался над нами, кто пытал нас, и мы убьем их, мы сами будем пытать их, закуем их в цепи, как рабов, – что захотим, то и сделаем!

Тирада Буламба вызвала всеобщее оживление, и даже те из туранцев, кто, казалось, совсем пал духом, несколько воспряли. Раб поднес каждому туранского вина в украшенных жемчугом чашах.

Пока они вели между собой речи, полные алчности и жажды мести, Ишкала ускользнула.

Вот теперь у нее есть что сказать капитану Джеку! Каким-то образом она не до конца понимала, как именно, – Хондемир собирается вернуть себе туранский престол. Какое это имеет отношение к осаде Согарии, она понять не могла, но одно она знала точно – в планы ее отца вовсе не входит ссориться с царем Ездигердом. Безумные планы Хондемира надо разрушить.

– Куда направляешься, милашка?

Ее сердце ушло в пятки: кто-то грубо схватил ее за руку. Она обернулась: это был уродливый, осповатый туранец. От него несло вином. Она потянулась, чтобы откинуть покрывало, и туранец плотоядно улыбнулся. А когда он увидел ее красоту, его косые глазенки округлились.

– Ну и ну! Я-то думал – кто-то шпионит у нас в лагере, я и поймаю, отличусь… А тут – такая добыча!

Он поволок ее к костру. На нее уставились десятки пьяных глаз, полных вожделения.

– Глядите, ребята, – сказал схвативший ее туранец, – чем я, Хазбал, поживился!

Он сорвал с нее темное покрывало, выставив на всеобщее обозрение ее побледневшие от страха прелести. На ней осталась лишь короткая рубашка из бледного полотна, в которой она спала.

– А ну отпустите меня, вы, туранские свиньи, – закричала она. – Я княжна Ишкала, и Красные Орлы от вас места мокрого не оставят…

Туранец захохотал, обнажив редкие гнилые зубы. Остальные подхватили его смех.

– Княжна, говоришь? Думаешь, для нас это много значит? Да плевали мы на то, кто твой папаша Княжна так княжна, и с княжной позабавимся. Семь бед один ответ!

Он вцепился в ее рубашку и разорвал ее от шеи до талии.

– А не жирно ли для такого, как ты, Хазбал? – спросил толстый бритоголовый туранец, поднимаясь на ноги. Пояс этого человека был перехвачен богатым кушаком, лицо и мускулистый торс изборождены шрамами. – Я беру ее себе, по праву командира.

– Вот как, Камчак? – оскалился Хазбал. – Думаешь, если я воюю в твоем отряде, ты и добычу мою можешь отнимать? Ладно, бери девчонку, но только после того, как я сам позабавлюсь.

Бритоголовый побагровел:

– Вздумал спорить со мной, ты, червяк? Да я тебя в порошок сотру!

Хазбал толкнул Ишкалу в толпу ухмыляющихся разбойников. В мгновение ока ее запястья и лодыжки стянули веревками.

– Попридержите свои сучки, пока я не разберусь с этим ублюдком! крикнул им Хазбал, доставая из ножей заточенный обоюдоострый кинжал.

– Да уж, потанцуем-ка на пару, дружок, – ответил Камчак. – После таких упражнений еще приятнее будет заняться кое-чем повеселее. – Он достал точно такой же кинжал и ринулся на Хазбала, подпрыгивая на своих толстых голых ногах.

– Побереги-ка дыхание, немного тебе еще осталось, ты, мешок свиного сала! – закричал Хазбал и попытался ударить противника кинжалом.

Но Камчак, несмотря на тучность, был ловок и легко увернулся от удара, отклонившись назад. Затем он нанес ответный удар сбоку; он метил Хазбалу в глотку, но не попал и только отсек у противника мочку уха. Увидев кровь, он довольно улыбнулся:

– Первый настоящий удар – мой!

– Мой будет последним, – ответил Хазбал с такой же широкой улыбкой. Его кинжал, блеснув в пламени костра, прочертил в воздухе подобие буквы X, заставив Камчака легко отклониться назад. Тем временем кинжал Хазбала с размаху вошел в его выставленное вперед бедро.

Из ноги брызнула кровь, но Камчак успел ответить: его клинок ударил в плечо атакующего врага и провел багровую черту до самого локтя.

Противники разошлись, чтобы перевязать раны и подготовиться к новой схватке. Зрителям явно доставлял удовольствие этот кровавый поединок двух мужчин за право первым обладать прекрасной пленницей.

Наконец улыбки исчезли с лиц бойцов. Они вновь схватились за кинжалы и стали кружиться друг вокруг друга, извиваясь, как хищные звери. Каждый хотел ударить первым. Они уже забыли о женщине, ими овладела другая страсть – страсть к убийству. Хазбал подкрался и замахнулся, целясь Камчаку в брюхо. Тот прикрылся левой рукой, но кинжал Хазбала обогнул ее И стал скользить к шее великана.

Но этот маневр не обманул Камчака. Кинжал Хазбала не успел достичь его глотки: он резко отклонился вправо, схватил врага за пояс и вонзил кинжал ему в живот, трижды для верности повернув лезвие. Лицо Хазбала исказила гримаса; Камчак вынул кинжал из раны – при этом раздался чавкающий звук – и рассек врагу шею за ухом. Хлынул фонтан крови; кровь попала в костер, где собралась в зловонное облачко.

Злобно ухмыляясь, Камчак отирал с клинка кровь поверженного врага и принимал поздравления товарищей, которые не без заискивания расхваливали его мастерство фехтовальщика и с преувеличенным восторгом похлопывали его по плечу.

Ишкала с ужасом смотрела на нависшую над ней великанскую тушу. Торс Камчака, влажный от пота и крови, зловеще блестел при свете костра. Правая рука, которой он только что отер свой меч, была красна от крови. Не обращая внимания на свое раненое бедро, он склонился над женщиной, полный вожделения.

– Начнем же, – прошептал он, разрывая жемчужный пояс Ишкалы и привлекая ее к себе.

Ее затошнило от его смрада, но она подавила позыв к рвоте и собрала дыхание для самого громкого в своей жизни крика. Кто-нибудь да услышит!

– Стойте!

Это произнес чей-то негромкий голос – и сразу наступила полная тишина. Даже на губах у Ишкалы замер крик. Хондемир вошел в освещенный костром круг, и самых заядлых головорезов охватила дрожь.

– Отпустите ее, – приказал он.

Воины, окружавшие Ишкалу, разошлись, оставив княжну наедине с насильником.

Она думала, что тот подчинится приказу Хондемира, но туранский командир явно не настроен был это делать. Он только что завоевал эту женщину в рукопашной схватке, что же ему отдавать ее какому-то чародею!

– Отпустить ее? – Голос Камчака поднялся до визга. Он дернул головой, обрызгав Ишкалу слюной и потом. – Я своими руками добыл эту женщину, Хондемир. Раздобудь себе своим колдовством что-нибудь другое или бери нож и сражайся за нее, как Хазбал! – Он что было мочи обхватил грудь Ишкалы, так что она чуть не задохнулась.

– Нож, говоришь? – спросил Хондемир. – Хорошо, будет тебе нож.

Маг поднял руку, и с его ногтей брызнули разноцветные лучи. Он быстро задвигал пальцами – Ишкала и думать не могла, что человеческие пальцы способны выделывать подобное. Зрелище было таким захватывающим, что она и не заметила, как ручищи, держащие ее, разжались.

Камчак застыл на месте; в его лице и телодвижениях чувствовалась слабость и неуверенность. Он потянулся к поясу, достал из ножен кинжал, поднял его и вдруг застыл. Ишкала подумала, что он собирается напасть на мага, и сама не знала, кому из этой парочки она скорее желает смерти. Но туранец смотрел на свой кинжал так, будто видел его впервые. А когда он занес руку с лезвием, его глаза расширились от ужаса, и Ишкала поняла, что тело этого человека больше не повинуется его воле. Странно медлительным движением Камчак развернул кинжал острием к себе и обеими руками обхватил рукоятку.

Колдун продолжал свои манипуляции; Ишкала увидела, как Камчак подносит лезвие к собственному животу и, с выражением безумия на потном липе, начинает вонзать его в свою плоть. Когда кинжал коснулся тела, он пронзительно взвизгнул и продолжал визжать, пока лезвие погружалось в его тело. Крови было совсем мало – как от обычного пореза. Потом он повернул лезвие и стал вскрывать себе грудную клетку.

Кинжал скользил, И постепенно стало обнажаться месиво из крови и внутренностей. В какой-то момент нож наткнулся на грудную кость – и каким-то чудом двинулся дальше, к гортани. К тому времени, когда Камчак наконец свалился в костер, подняв столб искр и зловонного дыма, разрез достиг щеки.

Наступило молчание. Не слышно было ничего, кроме потрескивания костра. Все с ужасам смотрели на мага, боясь пошевелиться.

Хондемир стоял неподвижно, опустив руки, но глаза его все еще гневно блестели. Рядом с ним теперь стоял Буламб, привлеченный шумом.

– Что случилось, господин мой? – спросил он.

– Небольшое нарушение дисциплины, – ответил маг. – Надеюсь, больше таких прискорбных случаев не будет.

– Не допустим, господин мой, – уверил его Буламб.

– Княжна, – приказал Хондемир, – следуйте за мной. Ишкала повиновалась: она только что видела, каково спорить с этим колдуном. Хладнокровный туранец подал ей покрывало, и княжна с магом пошли прочь от костра.

Они миновали лагерь и вышли к открытой площадке у земляного вала, где маг разбил свою палатку. Молча он вошел внутрь, и княжна кротко последовала за ним. Внутри палатка была обставлена на удивление богато: столики, накрытые прекрасными скатертями, ковры, украшения на стенах. Дымилась маленькая жаровня; несколько изящных бронзовых ламп освещали шатер. Здесь было много книг и пергаментов и несколько странных, тонкой работы инструментов из серебра, бронзы и хрусталя, инкрустированных жемчугом и золотом. Это, видно, и были колдовские приспособления Хондемира. Княжна с удовлетворением отметила, что здесь не было ни духов, ни призраков – никаких сверхъестественных явлений.

– Итак, княжна, что вы делали в туранском лагере поздней ночью? Колдун глядел сурово, но Ишкала старалась не дать запугать себя.

– А почему мне здесь не быть? Я – принцесса королевской крови, и я не обязана объяснять свои действия никому, кроме моего отца. – Она надеялась, что ее надменность поможет скрыть страх.

Хондемир одарил ее насмешливой улыбкой:

– И все равно это была с вашей стороны чистейшей воды глупость. Этим людям до вашего сана нет никакого дела. Для вас это могло закончиться очень скверно. Нет уж, госпожа моя, не надо со мной играть высокомерную царственную особу. У вашего странного поступка может быть лишь одно объяснение: вы шпионили за нами. Что же вы хотели выяснить в туранском лагере?

– Шпионила? Какой может быть шпионаж среди союзников? У таких друзей, как мы, Хондемир, не может быть друг от друга никаких секретов.

– Не испытывайте мое терпение, Ишкала, – ответил колдун. Он поднял руки, и его пальцы начали светиться.

– Я хотела узнать, что мы здесь собираемся делать, – поспешно сказала она. Конечно, это не было ответом на заданный вопрос. Она решила вернуться к прежнему, полному холодного достоинства тону. – Из разговоров ваших туранских бродяг я поняла, что вы собираетесь вернуть себе туранский престол. Я знаю, что моему отцу это неизвестно. Сейчас, когда город осажден гирканийцами, нам меньше всего нужна война с Тураном. Вы не должны использовать нас в своих безумных планах, маг, какую бы службу вы ни обещали нашему городу!

Хондемир повел холеной рукой:

– Разве я прошу у Согарии какой бы то ни было поддержки в моих притязаниях на туранский престол? Конечно же нет! Пожалуйста, княжна, успокойтесь, и мы обсудим это, если желаете. – Он наполнил кубок вином и подал ей, затем указал на лежащую на полу подушечку, приглашая ее садиться.

– Объясните же, – сказала она.

– Мой спор с узурпатором Ездигердом не разрешен, но я не прошу Согарию принять мою сторону в гражданской войне. Я – законный наследник туранского престола. Моя мать, княжна Конашахр, была первой женой короля Йилдиза Туранского. Через несколько месяцев после моего рождения разные политические соображения заставили его изгнать мою мать и взять новую жену, дочь северного сатрапа, в чьей поддержке он нуждался для защиты трона. Эта женщина-мать Ездигерда. Она не хотела, чтобы кто-то стоял между ее сыном и престолом, поэтому она приказала задушить мою мать, и меня тоже, хотя я был тогда всего лишь двухлетним ребенком. Знал ли об этом Йилдиз – не могу сказать. Он был человек слабовольный и легко поддавался на уговоры жен и советников. – Колдун заглянул в чашу, как бы читая в ее глубине свое грядущее. – Но меня не убили. Среди посланных на это дело был один дальний родич моей матери. Ее он спасти не сумел, но ему удалось убить своих сообщников прежде, чем они достигли детской. Он укрыл меня на родовых землях, в пустынях на севере Самары. Родственники вырастили меня; я изучил искусство Истинной Власти. А потом, в один прекрасный день, наша семья была обвинена в измене, родовые земли конфисковали, лучших юношей забрали на службу в части, предназначенные для самоубийственных заданий в безнадежных войнах.

Когда Ездигерд взошел на трон, эти гонения продолжились, пока от всего рода не осталось несколько запуганных стариков, уединенно живущих в своих замках в пустынных местах… и меня. Я поклялся использовать темные искусства, которыми я овладел, чтобы вернуть себе трон, а нашему роду достойное положение. Я сотру самую память об узурпаторе, лжецаре Ездигерде!

– Понятно, – сказала княжна. Она не могла поручиться за истинность только что выслушанной истории, как, впрочем, и безоговорочно отвергнуть ее. Она была достаточно умна и опытна, чтобы знать: стоит появиться новому царю на троне, как грибы из-под земли, появляются другие претенденты; и каждый из неудачливых царских сыновей и братьев готов поклясться в справедливости своих притязаний.

– Прекрасно. Таким образом, вы понимаете, что моя встреча с моими сторонниками не имеет ничего общего с тем, что я делаю на службе у вашего отца. Я лишь воспользовался случаем, чтобы провести в моих войсках кое-какие перемены, не привлекая внимания Ездигерда. Тем не менее наши силы удваиваются – если на нас, паче чаяния, кто-то нападет.

– Весьма мудро, Хондемир, и весьма предусмотрительно.

Ей не хотелось, чтобы эти слова прозвучали саркастически. Хондемир выглядел удовлетворенным, но поведение его было не слишком почтительным. Здесь есть о чем подумать… Похоже, магу попросту все равно, что она расскажет отцу. Не значит ли это, что она уже ничего не сможет рассказать? Ее охватила внезапная дрожь.

– Зачем я здесь вам нужна?

Маг провел рукой в воздухе, и на кончиках его пальцев на миг появилось радужное свечение.

– Просто… связующее звено, дорогая моя. Я работаю для вашего достопочтенного отца. Поскольку сам он не может присутствовать при главном таинстве, мне требуется… помощник, близкий ему по крови. Сыновья нужны ему при защите города. Остается его старшая дочь. Не бойтесь, дитя мое. Вы понадобитесь мне на короткое время, для одного недолгого, но важнейшего этапа таинства. А потом гирканийской угрозы больше не будет и вы сможете отправляться куда пожелаете.

Ишкала не уверена была, что слова мага не содержат если не прямой лжи, то по крайней мере второго смысла. Она могла поручиться в одном: ей грозила серьезная опасность.

– Ну и когда же, – спросила она, – это ритуал начнется? Мне не терпится вернуться домой.

– На пятую ночь, считая от сегодняшней, – сказал Хондемир, – выйдет луна, звезды займут нужное положение, и тогда можно начинать. И никаких хлопот с гирканийцами у вас больше не будет.

– Прекрасно, Хондемир, – произнесла она самым царственным тоном, на какой только была способна. – Жаль, что вы раньше мне все это не объяснили. Тогда можно было бы избежать всех недоразумений этой ночи…

– Недоразумений? – отозвался Хондемир, подняв брови. – Каких недоразумений?

Возвращаясь сквозь непроглядный мрак в свою палатку, Ишкала ясно чувствовала: опасность велика. Где-то сейчас Мансур? Как раз в этот момент сорвиголова был бы как нельзя кстати – при всей своей нерасчетливости…

ГЛАВА 12

Конан проснулся от резкого толчка – поводья киммериец намотал на руку, и когда лошадь сильно дернулась, что-то, видимо, почуяв, варвар тут же позабыл про сон. Он вскочил с земли и потянулся к рукоятке меча. Что напугало животное?

Как и предвидел Рустуф, песчаная буря помогла им уйти от погони гирканийцев, но при этом они потеряли друг друга. Когда ветер улегся, Конан не увидел ни воинов кагана, ни своих товарищей. Он провел несколько часов в тревожном сне, готовый при первом появлении гирканийцев подняться и вскочить в седло.

На востоке забрезжило, и в лучах рассвета Конан увидел одинокого всадника. Может, это Рустуф или Фауд, а может, отбившийся от отряда гирканиец? Конан решил дождаться этого человека. Если это враг, все равно от одного воина убегать нет смысла.

Когда всадник приблизился, Конан увидел, что незнакомец облачен в форменную одежду согарийского гонца. В глаза сразу бросились желтые перья и легкое вооружение.

Всадник выглядел удрученным; он печально ехал, опустив глаза, а тем временем его конь неторопливо ступал по высохшей земле.

Интересно, что парню здесь понадобилось?

– Привет! – гаркнул Конан, когда всадник подъехал поближе. Тот – как заметил киммериец, очень молодой человек – посмотрел на варвара с неподдельным изумлением.

– Кто ты? Неужели дикарь? – проговорил юноша.

– Самый лучший из всех, какие только бывают, – усмехнулся киммериец. А что ты делаешь здесь, в чистом поле? Кому тут нужны твои срочные вести?

– Я не гонец. Я Мансур Альяша, поэт и герой. Я собственноручно убил двух гирканийцев – двумя ударами.

Так это тот сумасшедший поэт, о котором говорили вчера солдаты в таверне! Конан улыбнулся: всякий юнец после первой победы считает себя величайшим воином в мире. Вспыльчивый и самолюбивый мальчик, кажется, воспринял усмешку киммерийца как вызов.

– Вижу, ты мне не веришь. Не раздражай Мансура-великого, чужестранец. Меня учили лучшие согарийские фехтовальщики. Ты, конечно, из караванных охранников и считаешь себя воином, но не равняй себя с такими, как я.

Он грозно взглянул на Конана, но впечатление от этого взгляда несколько портил косо сидящий на голове юноши шлем.

– Нет, – ответил киммериец. – Я служил в десятке армий, во всех чинах от копьеносца до капитана. Я командовал боевым флотом в Море Запада и на море Вилайет. Я воевал во всех странах к западу от Кхитая. И я убил, как-никак, побольше двух воинов, и парни эти совсем не плохо управлялись с мечом.

– Что ж тогда великий воитель делает среди степи на одной-единственной кобыле? – саркастически спросил Мансур.

– До сего дня я был командиром в орде Бартатуи, у гирканийцев. Произошло недоразумение, и мне пришлось бежать. В данный момент…

– Бартатуя! – воскликнул Мансур. – Ты служил проклятым кочевникам! Ни один враг Согарии не останется живым там, где появляюсь я, Мансур Альяша! Юноша спешился и выхватил меч.

– Я больше не…

Но киммериец не успел закончить фразы, как юноша напал на него. Проворчав под нос отборное ругательство, Конан нехотя достал свой собственный меч. Чего ему сейчас не хватало – так это драться посреди голой степи с придурочным молокососом. В собственных силах варвар ни на мгновение не усомнился, но он по опыту знал – даже самого опытного и могучего воина может ранить какой-нибудь ретивый юнец, а в таком заброшенном месте и легкая рана нежелательна.

Мансур провел отвлекающий маневр, якобы намереваясь поразить врага в колено: он рассчитывал резко изменить направление и внезапно нанести удар в горло. Киммериец легко распознал этот прием: таким штучкам учат зингарские фехтовальщики, в расчете на кривые восточные мечи. Он шутя отбил атаку и с размаху шлепнул паренька по голове ладонью. Мальчишка упал, шлем у него свалился.

– Первый урок, – назидательно проговорил киммериец, – никогда в открытом бою не стремись делать слишком длинных выпадов. Если промахнешься не успеешь принять защитную стойку. Ты так далеко отставил колено, что я мог бы размозжить его рукоятью меча.

– Я запомню, – буркнул Мансур. Красный как рак, он поднялся с земли. А теперь защищайся! – И юноша обрушил на ухмыляющегося варвара шквал ударов, так что Конану пришлось слегка потрудиться, чтобы отразить яростную атаку парнишки.

Юноша быстр и ловок – киммериец отметил это, однако ему еще очень далеко до могучего, искушенного в ратном деле варвара. Несколько раз за время поединка Конан без труда мог убить юношу, но почему-то ему не хотелось этого делать. Может быть, Конан вспомнил самого себя в ранней молодости… Впрочем, он и сам был отнюдь не стар. Киммериец исчислял свой возраст не количеством прожитых лет, а победами в битвах.

Мансур быстро выдохся. Он вновь попытался ударить Конана в коленную чашечку, сбить с ног и так закончить бой. Но не тут-то было. Конан резко отвел ногу, и меч юного согарийца проткнул лишь пустоту. Подавшись слишком сильно вперед, парнишка потерял равновесие, и киммериец несильным пинком отправил его на землю.

Согариец по-змеиному извернулся. Он был ослеплен болью, кровь текла по его лицу. Когда юноша утихомирился, Конан шагнул к нему и подобрал его меч. Затем он подошел к коню бедолаги-поэта. Животное пощипывало жесткую, сухую траву и не обращало на киммерийца никакого внимания. Конан заметил притороченный к седлу кожаный бурдючок. Там оказалось желтое согарийское вино, разведенное водой. Славное питье для человека, дышавшего всю ночь степной пылью!

– Есть у тебя какая-нибудь еда? – спросил Конан. – Жрать хочется!

– Немного обжаренного зерна и сухих фруктов в седельной сумке, промямлил Мансур. Теперь он сидел на земле, держась за голову. Она больше не кровоточила, но зато на ней вскочила огромная, как раз достойная героя шишка. Коснувшись ее рукой, Мансур вздрогнул от боли. – Где это ты выучился так драться?

Конан с удовольствием бросил в рот горсть зерна, смочил горло вином.

– Лучше, чем ничего, – проговорил он. Подойдя к Мансуру, все еще со страдальческим видом сидящему на земле, Конан протянул ему бурдюк: – Пей, полегчает.

Мансур сделал большой глоток.

– Да, как-то жить стало полегче… Ты куда направляешься, чужестранец?

– Вообще-то на запал, через Туран и дальше. Кочевники взяли меня в плен, и в конце концов я оказался в войске Бартатуи. Сейчас каган скорее всего собирается украсить моим скальпом свой штандарт. Так что самое время продолжить прерванное путешествие.

Мансур отпил еще вина.

– Я покинул мой город, – сказал он, – чтобы отыскать мою возлюбленную, княжну Ишкалу. Много дней назад ее увез из дворца туранский чародей Хондемир. В сопровождении эскорта яз тысячи Краевых Орлов движутся они в северо-западные степи по загадочному приказанию князя. Но я кожей чувствую, что что-то здесь не так. Нельзя верить этому колдуну. Я отыщу Ишкалу и увезу ее обратно в Согарию.

Хондемир… Это имя показалось Конану знакомым. Он помнил письмо, которое он переводил для Бартатуи. Царь Ездигерд настоятельно разыскивает этого колдуна, обвиняемого в измене и других преступлениях. А разве он не слышал это имя вчера ночью в разговорах советников согарийского князя? Конан не любил магов, но этот, видать, человек способный!

– И ты так вот и идешь по их следам?

– Нет, – ответил Мансур. – В бурю я потерял следы. Вообще-то найти след тысячи всадников – это и городскому школяру под силу. Но буря уничтожила большинство знаков, а я не охотник, чтобы отыскивать следы лошадей в густой траве.

– Поедем вместе, – сказал Конан. – Я бывал разведчиком и следопытом, и охотиться мне доводилось. Следы тысячи всадников я отыщу даже после бури.

– Замечательно! – воскликнул Мансур. – И поможешь мне отбить Ишкалу?

Конан немного подумал.

– Может быть… Скажу точно, когда сам во всем разберусь.

– Ее отец щедро наградит тебя! – сказал Мансур, забыв, что как раз отец-то и послал Ишкалу в Голодную Степь с магом.

– Я не собираюсь возвращаться в Согарию, – ответил Конан, – по многим причинам. Во-первых, я совсем недавно возглавлял вражеский рейд на согарийские земли. А я еще не встречал ни одного правителя, которому дочка была бы дороже крепости. Во-вторых, князю не понравится, что кто-то вмешивается в миссию этого мага, какова бы она ни была.

– Тогда зачем же ты берешься помочь мне? – спросил Мансур.

– Я кое-что слыхал об этом парне, Хондемире. Он враг короля Ездигерда. Возглавлял мятеж… Если я привезу его живьем в Туран или хотя бы его отрубленную башку, Ездигерд сменит гнев на милость и мы с ним потолкуем как два старых добрых приятеля.

– Для человека, у которого нет даже бурдюка вика и сумки с провизией, заметил Мансур, – ты вращаешься в высоких сферах. Такие могущественные цари, как Бартатуя и Ездигерд, жаждут твоей крови. Немногие могут похвастаться подобным!

– Если бы только они… – невесело вздохнул Конан. – Ладно, не будем терять время. Ты готов?

– Думаю, да, – ответил Мансур, потирая ушибленную голову. – Но шлем я еще не скоро смогу надеть. Как бы то ни было – в путь. Сердце мое пребудет в печали, пока я не увижусь с Ишкалой.

– Желудок мой пребудет в печали, пока я не увижу в своей руке кусок чего-нибудь съедобного.

– Как же нам отыскать Хондемира и его эскорт? – гнул свое Мансур, проглотив грубую насмешку варвара.

– Прежде всего найдем ручей, – сказал Конан. – Тысяча лошадей выпивает довольно много воды, а ручьев в этой сухой степи немного. Там, где вода, там и всадники.

Когда они двинулись в путь, уже совсем рассвело. Киммериец почти не отрывал взгляда от земли. Любому городскому лежебоке степь показалась бы безжизненной, но Конан знал, что это не так. Степь полна жизни. Здесь, конечно, кет буйного раздолья трав и густых зарослей кустарника, в которых можно укрыться от хищников. Однако степные звери гораздо меньше лесных и двигаются быстрее. Многие выползают из нор, только когда опускается непроглядная ночная темень. Но все они погибли бы без воды… Наметанный глаз варвара читал степную грамоту, как старый рыночный писец – каракули полуграмотного торговца, решившего отправить церемонное письмо далекой родне. Киммериец отлично знал: если на земле много следов диких животных, значит, ручей неподалеку.

Наконец Конан подал Мансуру знак. Оба натянули поводья. Норовистые лошади останавливаться не желали. Раздув ноздри, они рвались вперед, на северо-запад.

– Постой-ка, – пробормотал киммериец и потянулся за луком, висевшим у него справа за спиной.

– Что, враги? – встрепенулся Мансур.

– Лучше, – ухмыльнулся Конан. – Обед.

Юноша посмотрел в указанном направлении, но сначала так и не смог ничего разглядеть. Потом ему показалось, что на дальнем холме вроде бы движется какое-то темное пятнышко. Впечатление такое, будто соринка в глаз попала или мелькнула перец взором качаемая ветром ветка дерева.

– Что это? – спросил Мансур. – Неужели животное? – Рот юноши непроизвольно наполнился слюной.

– Что-то вроде антилопы, – ответствовал Конан. – Наверное, целая семья отправилась на водопой. Потому-то наши лошади и не хотели останавливаться. Они чуяли воду. Я сам ощущал ее близость последнюю пару лиг. – Киммериец выбрал стрелу с широким оголовком – охотничью. – Жди здесь, – приказал он юноше.

И резко пустил лошадь быстрым галопом. Животное, почти обезумевшее от запаха воды, охотно повиновалось. Ближе к протоке трава стала гуще, и конские копыта ступали по ней почти бесшумно.

Выехав на пригорок. Конан увидел у ручья небольшое стадо низкорослых антилоп с ветвистыми рогами. Антилопы несколько мгновений стояли абсолютно неподвижно, словно охваченные столбняком, а потом припустили врассыпную.

Антилопы делали огромные прыжки, и уследить за ними было трудно. Но киммериец успел выбрать мишень в первое мгновение, когда животные еще стояли в замешательстве. Это был маленький жирный самец. Конан натянул лук в то мгновение, когда животное резко метнулось вправо. Когда варвар спустил тетиву, антилопа делала пятый по счету прыжок. Стрела точно угодила в цель, и раненое животное кувыркнулось на землю.

Подстреленный самец пару раз сильно дернулся и наконец затих. Конан опустил оружие и погладил меж ушей своего коня.

– Непростая была задачка, приятель, – с улыбкой проговорил киммериец, точно лошадь была внимательным слушателем. – Гаюк мог бы мной гордиться.

Когда несколько минут спустя появился Мансур, Конан уже свежевал антилопу.

– Здесь у воды кусты растут погуще, – бросил киммериец юноше. – Иди-ка наломай сухих веток для костра.

Час спустя они уже сидели у весело потрескивающего огня. Желудок Мансура громко урчал, когда ноздрей касался аромат готовящейся трапезы. Но в то же время юного поэта терзали угрызения совести.

– Не вижу в наших делах особого героизма, – бормотал Мансур. Прохлаждаемся, вместо того чтобы искать следы Красных Орлов…

– Брось ворчать, парень! – спокойно заметил Конан. – Мы заморили бы коней, да и сами бы загнулись от голода. А здесь вдоволь травы и воды для лошадей. И нам нашлось чем закусить. Теперь-то мы легко отыщем отряд. Они были здесь несколько дней назад. Примет предостаточно. Они, должно быть, шли вдоль этого ручья.

Мансур огляделся. Он-то никаких примет не видел…

– Правда?

Юноша заметно приободрился.

– Скоро все наши мечты сбудутся!

– Не радуйся раньше времени, – одернул Мансура киммериец Конан. Вызволить твою даму сердца, если она окружена тысячью вооруженных людей, нелегкая задача. Не говоря уже о чародее, у которого на девчонку совсем другие виды.

– Все равно, – не унывал Мансур, – ведь мы с тобою герои, разве найдется дело, что нам не по силам?

Конан пожал плечами и принялся снимать с деревянных шампуров готовые куски мяса.

– Не могу пока что разделить твое бодрое настроение, но, может быть, когда наемся…

Мансур засунул руку под одежду и достал свиток пергамента.

– Тебя надо подбодрить, Конан. Можно, я почитаю тебе героические стихи?

– Стихи? – Конан от неожиданности повторил последнее слово. Суровые песни своего племени киммериец впитал с молоком матери, но поэзия цивилизованных народов редко приходилась варвару по вкусу.

Мансур начал:

Тому, кто искусно владеет мечом,

Кому в этой жизни отрада

Сражаться с жестоким врагом-палачом

Во славу родимого града,

Любые невзгоды ему нипочем

И ласки красавиц – награда.

На поясе меч, и колчан за плечом

О будущем думать не надо…

На следующее утро они двинулись по следам Красных Орлов. Когда солнце уже стояло в зените, Конан спешился и, склонившись, стал пристально разглядывать ему одному понятные приметы. На лице киммерийца появилось выражение полнейшего замешательства.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Мансур.

– Здесь они соединились с другим отрядом, примерно таким же по численности.

– Еще согарийцы? – спросил Мансур. – Или ты думаешь, что на них напали кочевники?

– Ни то ни другое. – Конан нахмурился. – Кони подкованы на туранский манер. У некоторых на поводьях пряжки, как у туранских наездников. И стычки никакой не было. Мирно соединились два отряда.

Он вновь вскочил в седло, и оба всадника проехали еще немного вперед. Потом киммериец опять попридержал коня и что-то тихо зашептал. Внимательный взгляд варвара отыскивал на земле какие-то особые знаки.

Юный же согариец мог различить лишь бессмысленное скопление еле заметных конских следов.

– Смотри-ка, – проговорил громко Конан. – Они не совсем соединились, две колонны продолжают ехать на расстоянии десяти шагов друг от друга. Это может означать, что у них хорошая дисциплина. А может – что они не совсем доверяют друг другу.

– Не понимаю, зачем согарийской кавалерии встречаться в таких диких местах с туранцами, – покачал головой Мансур.

– Здесь много непонятного, – ответил Конан. – Значит, надо действовать осторожно. Это не кавалерия Ездигерда, хотя некоторые лошади подкованы как в регулярных кавалерийских частях. Туранская кавалерия идет двумя колоннами, и высылают вперед по движению и на фланги охрану. А эти шли врассыпную, как придется. Среди них есть кавалеристы, но это, должно быть, дезертиры.

Два всадника продвигались по степи, естественно, быстрее, чем отряд тяжеловооруженных солдат, и вскоре зоркий киммериец наткнулся на свежий след. Дорога пошла понемногу вверх, И путешественники вскоре оказались среди невысоких холмов.

– Не нравится мне здесь что-то, – буркнул Конан.

Мансур огляделся. Все было как прежде, разве что дорога шла то на подъем, то вновь под уклон…

– Почему?

– Трава слишком жухлая… Кусты какие-то уродливые… – ответил киммериец. – И небо вроде бы не того цвета. Колдовством тут попахивает, вот что.

– Тогда у тебя нюх почувствительнее моего, – сказал Мансур. – Может, ваша первобытная впечатлительность способствует этому. И потом, вам чаще приходится воевать со всякими сверхъестественными противниками. И что ты думаешь – здесь впрямь стоящее колдовство?

– Должно быть, – кивнул Конан. – В конце концов, мы преследуем колдуна! Но я чувствую: дело в самом этом месте. Мне уже приходилось испытывать подобное. И это всегда случалось в зачарованных, странных местах. Где-то тут рядом – иные миры…

Мансур примолк, подавленный этой необычной для сурового варвара тирадой. Да, могучему киммерийскому воину довелось повидать такое, что другим и не снилось!

– Мир наш древен, – продолжал Конан, – куда древнее, чем в самых диких фантазиях могут представить себе завзятые мудрецы. Я бывал в непролазных джунглях Юга, и в снежных горах, и в бесплодных пустынях, где сохранилось кое-что от древних времен. В этих местах можно встретить постройки из странного зеленого камня – целые города. Я встречал племена – человеческие и получеловеческие, в других краях исчезнувшие еще до того, как поднялись к небу башни Ахерона и Атлантида блистала золотыми шпилями среди морских волн. Я был на острове, где бронзовые статуи живут подобием человеческой жизни.

До Мансура стало доходить, что Конан – совсем не тот тупой, грубый дикарь, которым он считал его. Теперь юноша слушал, раскрыв от удивления рот.

– Я слыхал от странствующих книгочеев, что мир окутан чародейством, словно гигантской сетью. А в каждой сети есть узлы, где нити пересекаются и сплетаются воедино. Бывают такие места, где соединяются несколько нитей… Ну, как оружейник, когда делает кольчугу, в несколько рядов кладет железные кольца. В таких местах колдовская сила страшно усиливается.

Кроме нашего есть еще и другие миры. Они далеки, как звезды. Но там, где переплетается много линий, они становятся ближе. Я чувствую, что мы приближаемся к такому месту. И оно недалеко.

– Храни нас Митра, – прошептал Мансур, глубоко содрогнувшись. – И храни он мою бедную Ишкалу, где бы она ни была.

Конан и Мансур спешились и ползком добрались до вершины холма. Лошадей они оставили на берегу ручья; береговой склон здесь был чуть выше человеческого роста. Они резко повернули к западу, и сейчас солнце садилось как раз у них за спиной – поэтому их труднее было заметить.

– Хорошо, что здесь холмистая местность, – сказал Конан, – На равнине они увидели бы нас за пол-лиги.

– Я всегда верил, – воскликнул Мансур, – что бога приходят на помощь к героям! – Он пытался ползти в траве так же ловко и бесшумно, как Конан, но в силах был только неуклюже извиваться, сдирая кожу на локтях и коленях.

– Тогда я, наверное, никудышный герой, – проворчал киммериец, поскольку со мной бог всегда обходился круто. Ладно, хватит пустых разговоров. Мы на вершине холма. Не поднимай головы! Зоркий человек разглядит нас здесь даже на фоне заката.

Они осторожно, стараясь не обнаружить себя, взглянули на то, что за холмом. Высокий земляной вал ограждал огромный, неправильной формы участок степи, сплошь покрытый курганами. Одни из них были выше, другие – поменьше, некоторые – воистину невероятных размеров. Внутри огороженного валом пространства располагались два разных военных лагеря. Один состоял из одинаковых, стоящих рядами палаток, посредине – шатер командира. Другой был беспорядочным скоплением палаток самых разных размеров и обличий – от сооружений из накинутых на колья старых плащей до изысканных складных домиков. Многие шатры лепились прямо на вершинах курганов. Над маленькими кострами вились дымки.

У входа в огороженный участок было устроено два загона для лошадей. Еще киммериец и Мансур заметили близ вала группу воинов в туранских одеждах. Солдаты пытались подстрелить диких гусей – птицы с началом лета перелетали на север, гусиный клин как раз появился в небе.

– Что это за место? – спросил Мансур.

– Могильники, – ответил Конан. – Здесь покоятся великие вожди былых времен. Подумай, сколько нужно труда, чтобы соорудить эдакое!

– Какой народ хоронит здесь своих мертвых?

– На многих курганах – гирканийские знаки. Должно быть, здесь лежат степные каганы.

– Но что здесь делает Хондемир? – удивился Мансур. – И зачем эти туранцы? Я погляжу, что между двумя отрядами особой любви не наблюдается. Красные Орлы разбили свой лагерь так далеко от туранцев, как только могли.

– Трудно сказать, – отозвался Конан. – Смотри-ка лучше, где разбил себе палатку этот маг… Вдалеке от всех. Судя по всему, он замышляет какое-то нешуточное колдовство. Ведь это такое – я говорил тебе – колдовское место. А туранцы… Хондемир участвовал в заговоре против Ездигерда. Может быть, туранцы – союзники чародея.

– Откуда ты все это знаешь? – удивился Мансур. – И как мы узнаем, где они прячут Ишкалу?

– Сегодня вечером, попозже, – сказал Конан. – Я проберусь в лагерь и выясню все, что надо.

Мансур посмотрел на варвара, открыв от изумления рот: – Прокрасться в лагерь? Здесь же две тысячи воинов, и все охраняют колдуна и Ишкалу. Да ты и впрямь бесстрашный! Мне придется идти с тобой, а то Ишкала подумает, что я уступаю тебе в храбрости.

– Мансур! – нахмурился Конан. – Две тысячи воинов – это не шутка, не говоря уж о таком могучем колдуне, как Хондемир. Но есть одна мысль, которая внушает мне гораздо больший страх.

– Что может испугать такого героя, как ты? – спросил Мансур.

– Я боюсь, что мне придется еще одну ночь напролет слушать твои стихи.

ГЛАВА 13

За день осадная башня поднялась выше городских стен. Отряды специально отобранных рабов трудились под палящими лучами солнца; но вот зазвенел медный гонг, и сверху обрушился град метательных снарядов. Для зашиты строителей были подготовлены особые укрытия из кожи и других материалов, но вскоре эти жалкие сооружения превратились в ничто под непрерывным потоком камней, дротиков и стрел. Рабы так и полегли на месте – кто прямо на землю, кто в щебень, использовавшийся при строительстве как наполнитель между каменными глыбами. Стоял знойный день, и запах трупов мгновенно распространялся и в городе, и в лагере гирканийцев.

Бартатуя смотрел на происходящее с удовлетворением. Работы идут в точности по плану кхитайского инженера, и убыль рабов – в пределах намеченного. Если так пойдет, их должно хватить до конца строительства.

У него на глазах упавший с башни дротик сбил с ног раба. Покалеченный человек упал на груду тел, а на его место надзиратель, с головы до ног закованный в латы, сразу же поставил другого. Такие надзиратели со всех сторон окружали башню, и кроме доспехов их защищали широкие прямоугольные щиты, изготовленные рабами.

У основания башни стояло несколько конников – их целью было отстреливать рабов, которые попытаются сбежать со строительства. Эти воины сидели в седлах с натянутыми луками, жадно оглядывая местность. Выстрел по беглецу был желанным развлечением в скуке осадных будней.

– Не по душе мне такая война, – сказал вождь, сидевший на коне рядом с Бартатуей. Его смуглое, косоглазое лицо было изборождено шрамами. – Когда человек не может ездить верхом и стрелять по врагу, он не чувствует, что его предки рядом с ним. Так воевать, – он презрительно указал рукой на осадную башню, – это все равно что пахать землю!

– Но если мы хотим вести большие войны, – ответил Бартатуя, – придется и этому выучиться. Ничего! Вот когда возьмем этот город и поживимся всем, что там есть, – наши воины забудут, как скучали, осаждая его. В этом городе, – он указал на стены Согарии, – сокровищ побольше, чем все наши люди могут вообразить. Золото и жемчуг, шелка и пряности, и прекрасные женщины все для тех, кто силен и смел, – иди и бери! Почему всем этим должны владеть городские заморыши, если у нас вдоволь сил, чтобы взять это?

На суровом липе второго вождя расцвела широкая улыбка. Вот такие речи гирканийцы понимали!

– Ага, каган, уж когда все это будет в наших руках, всю скуку как рукой снимет, это точно! И все же – принюхайся, какой запашок идет от башни, да и из города тоже? Это запах смерти. Если чума начнется в городе – это не наша забота, а если у нас в лагере? В открытой степи, где воздух и вода чистые, нам такие вещи не страшны. А здесь, среди этой вони, мы за половину луны потеряем половину наших людей!

Бартатуя озабоченно кивнул:

– Мудрые слова, друг мой! Сегодня ночью я пошлю рабов, чтобы они облили тела убитых маслом и подожгли. Так мы расчистим себе место для работы, а весь дым уйдет в город. Если там начнется мор, мы узнаем об этом – они будут перекидывать трупы через стены. Если это будет действительно страшная зараза… – Он подумал несколько мгновений, потом пожал плечами: – Что ж, придется сжечь город. Это лучше, чем дать чуме распространиться среди нас. После пожара уцелеет еще немало золота. И потом будут еще другие города.

Узкие глаза второго воина блеснули.

– Нет нужды в таких крайних мерах, Учи-Каган. Позволь рассказать о том, как поступил мой достопочтенный прадед, когда брал город Хонг-Ну, в северном Кхитае. Дела шли примерно так же, как здесь, и в конце концов в городе начался мор. Конечно, никому из города не позволяли подойти к гирканийским силам – ни мужчине, ни женщине, немедленно стреляли.

Через некоторое время старейшины города запросили мира. Мой предок приказал жителям немедленно покинуть город и унести своих мертвых с собой. Они прошли пол-лиги; там их окружили конныелучники. Потом он послал рабов в город, посмотреть, не остался ли там кто живой или мертвый. Потом этих рабов послали туда же, где находились горожане. И всех их расстреляли из луков с безопасного расстояния. Потом орда прождала полную луну, пока утварь и вода не перестанут нести в себе заразу, и войско чума так и не затронула. Разве это не умный выход из положения?

Бартатуя от души расхохотался и похлопал собрата-кагана по плечу:

– Если бы все мои друзья давали столь же разумные советы! Вот так точно мы и поступим, если дело дойдет до мора!

Его сердце радостно билось. Совет был хорош, но особенно хорошо было обращение. Этот человек назвал его Учи-Каганом – верховным вождем! Впервые один из его сподвижников называл его так, и сподвижник этот был самым сильным из каганов Востока. Выходит, его признали величайшим военачальником всех гирканийцев! Конечно, должно пройти еще некоторое время, прежде чем они поймут, что и в мирное время он должен быть их верховным владыкой. Прежде, правда, такого не бывало. У них и понятия такого нет – верховный царь. Значит, появится. Уже появляется. Он посмотрел на осадную башню и улыбнулся. Предвечное Небо дало им понять, что он, Бартатуя, – его возлюбленный сын!

Кхитайский мастер подъехал к ним верхом на верблюде. Лошадь кагана фыркнула, испугавшись зловонного животного, но он удержал ее, натянув поводья. Кхитаец был всего лишь инженером, но он был ценным человеком, и Бартатуя подумывал уже создать под его началом особый корпус инженеров и мастеров земляных работ для будущих войн.

– Приветствую тебя, каган, – воскликнул кхитаец.

– Приветствую тебя, Сун Цзи. Осадная башня строится в срок, как ты обещал. Я доволен.

– Вся моя жизнь – к услугам моего кагана, – ответил кхитаец. В устах кого-то другого эти слова звучали бы раболепно, но кхитаец даже в это мгновение выглядел высокомерным. Цветистая учтивость была лишь привычкой, свойственной его племени.

Но кагану не было дела до того, смирно или важно ведет себя его слуга, – лишь бы дело было!

На мгновение он с грустью вспомнил Конана. Он бы сделал из него такого воина, которому, кроме самого Бартатуи, не было бы равных в мире. Этот Конан стал бы генералом, главнокомандующим, правителем царства. Может быть, даже его, Бартатуи, другом. Почему же он позволил себе такое – напасть на женщину кагана? Другое прегрешение он бы ему простил – почти всякое. Но это…

– Сейчас работа пошла хорошо, каган, – продолжил Сун Цзи, – у рабов, тех, что уцелели, уже есть опыт, и за ночь мы могли бы хорошо продвинуться, если у нас будет освещение. Это позволит ускорить первый штурм города.

Бартатуя взглянул на горы трупов по обеим сторонам осадной башни:

– Хорошо, мастер, будет тебе свету столько, что хватит всей вашей команде.

Его косоглазый спутник залился хохотом.

Костер из трупов бросал кровавый отблеск на стены Согарии. Облако зловонного черного дыма поднималось над осадной башней, рассыпая темно-красные искры. Прекрасный город ныне походил на ад, как его описывают некоторые философы и религиозные секты.

Бартатуя и его приближенные любовались на это зрелище, стоя близ главного шатра. Многие пили вино из золотых кубков и из вражьих черепов. И защитники Согарии тоже глядели на рабов-каменщиков и землекопов, освещенных пламенем горящих трупов, стоя на крепостных стенах и посылая бесполезные проклятия грозному врагу.

– Эта осада обессмертит твое имя, Учи-Каган! – воскликнул татуированный военачальник рода будини.

– Зрелище неплохое, – заметил Бартатуя, – но я хочу прославить себя делами еще более славными. Когда другие города узнают про участь Согарии, они будут несговорчивее.

– Куда мы дальше, Учи-Каган? – спросил вождь герулов. Зеленая змея, вытатуированная у него на лице, загадочно мерцала в багровом свете костра Бартатуя молча улыбнулся. Его люди уже мечтают о новых походах!

– Мои планы я пока сохраню при себе, мой друг, – сказал он. – Но это будет скоро. Долго мы здесь не задержимся. Только возьмем свою добычу. Рабы доставят трофеи в место, которое выберу, в глубине степи, у большого озера. Там я построю столицу, которой свет еще не видел. Воины всех гирканийских племен смогут приходить туда и наслаждаться всем, что с боем взято в дальних походах, плодами всех стран мира!

Все одобрительным гулом встретили эту новую идею вождя. Бартатуя знал все они сейчас у него в руках. Они пойдут за ним в огонь и воду, его воля для них – закон.

– Моя столица, – продолжал он, – будет не просто торговым городом для всяких земледельцев и пастухов, купцов и ремесленников. Нет! Это будет место, куда весь мир привезет свою дань великому племени воинов, величайшему под Предвечным Небом. А кроме воинов, не будет в этом городе никого. Разве что немного рабов, лучших в мире, у которых будет только одна забота услужить получше своим хозяевам, гирканийцам.

Одобрительный гул перерос в дикие крики восторга. Гирканийские вожди уже заранее любовались чудесным миром, порожденным фантазией их верховного предводителя. Сейчас они вправду поверили, что вскоре станут хозяевами мира и что их Учи-Каган, Бартатуя, приведет их к этой победе.

– К столу, друзья мои, – прибавил каган. – Нас ждет пир, а впереди многие годы пиров, побед и славы.

С радостным шумом они вошли в шатер. Рабы наполнили их блюда, налили в чаши вина и сейчас покорно стояли у стен, ожидая приказаний. Скоро весь мир будет так же смиренно служить им! Простые гирканийские воины станут вождями, вожди – царями, а Учи-Каган – богом.

С такими веселыми мыслями поднял Бартатуя свой кубок – череп в золоченой оправе. И, поднося его к устам, он чувствовал, что держит судьбу мира в своей деснице.

И вдруг в шатре наступило молчание. Бартатуя поднял глаза. Маленькая птица летала у свода шатра. Гости перешептывались, гадая, что таится в этом знамении. Бартатуя нахмурился – нелепый случай грозит разрушить его триумф!

Птица на вид была обычным голубем, но, подлетев к месту, где сидел Бартатуя, она замерла и стала вращаться на месте, как колибри. Внезапно птица стала менять свое обличье. Воины нахмурились и схватились за оружие. Другие потянулись к амулетам и стали шептать оградительные заклинания.

Бартатуя спокойно тянул вино из черепа. Над ним выросла человеческая фигура. Это был мужчина в странной формы плаще, в тюрбане, с раздвоенной бородой. Внутри фантома Бартатуя мог сейчас различить очертания дрожащей птицы.

– Каган гирканийской орды, Бартатуя из племени ашкузов, – произнес гулкий голос, – знай, что я – великий маг, Хондемир из Турана. Ныне я занял твой Город Курганов с большим конным отрядом. Если ты хочешь спасти священные гробницы твоих предков, иди и прими бой с нами, или мы сровняем их с землей. Если ты не веришь мне, смотри, что принесла птица. Иди и сражайся с нами, или навсегда будешь заклеймен как трус и святотатец!

При этих словах фантом стал рассеиваться и птица упала мертвой на стол перед каганом. Военачальники встали на ноги и начали возбужденно переговариваться. Особенно смущены были те, кто происходил из рода ашкузов.

– Каган, – прошептал ашкузский предводитель, – что это может значить? Неужто эта нечистая тварь и впрямь заняла священные земли наших предков?

Бартатуя поднял руку, и все затихли, – Я знаю кое-что об этом Хондемире. Это бродяга, который разыскивается царем Ездигердом Туранским за измену. Без сомнения, он нашел приют в Согарии. Это хитрость, чтобы спасти город. Колдун знает, что лишь одно может заставить нас снять осаду нападение на наши святые места. Это пустая угроза, ничего больше.

– Однако, – ответил вождь герулов, – конная колонна покинула город перед началом осады. Они пошли на север; все знаки говорят об этом. И они не вернулись.

Бартатуя держался все так же невозмутимо, но в глубине души он был встревожен. Он посмотрел на птицу, лежащую перед ним. Он медленно снял и раскрыл футляр с посланием, прикрепленный к лапе голубя. Лучше бы сделать это в одиночестве, но сейчас он не сможет уединиться от своих соратников, не вызывая подозрений. Внутри был лист пергамента. Каган развернул его. Пергамент был самый дорогой и тонкий, какой только бывает. Он был почти прозрачен и так тонок, что лист длиной в четыре человеческие ладони поместился в крохотном футляре, привязанном к голубиной ноге.

Заглянув в пергамент, Бартатуя побледнел.

– Это правда, – сказал он наконец. – Это карта пути, по которому колдун шел в Город Курганов. Здесь даже отмечено местоположение самых больших гробниц, чтобы мы знали наверняка, что он был там.

В шатре началась неразбериха.

– Что будем делать, каган? – наперебой кричали все. От Бартатуи не ускользнуло, что титул "Учи" куда-то исчез.

– Осаду придется снять, – сказал он. – Произошло нечто ужасное, и это сейчас важнее всего. Прикажите седлать коней и скакать немедленно. У нас будет время вернуться и снова осадить город, когда мы убедимся, что предкам ничто не угрожает.

– Но моя башня! – воскликнул кхитаец. – Они же разберут ее за это время. А когда мы вернемся, у нас уже не будет достаточно рабов, чтобы сложить новую.

– Эй, – отозвался покрытый зеленой татуировкой герул. – Моим людям это не понравится. Они несли в этой войне потери, а теперь их лишают добычи, потому что вы идете спасать свое священное место. Так не пройдет!

На глазах Бартатуи рушился союз, стоивший стольких сил. Рушилось его положение Учи-Кагана. Если он хотел спасти свою грядущую империю, он должен был показать силу, и сделать это прежде, чем вожди уйдут из его шатра.

– А ну молчите! – взревел он. Все замолкли, и он продолжил негромким голосом: – Думаете, это всего лишь случайная заминка на пути к всемирному владычеству? Наши предки испытывают нас, они хотят убедиться в нашей верности! Они хотят знать, что ради наших возлюбленных мертвых мы готовы отказаться от всего на свете, и мы должны доказать им это.

Согария – всего лишь один город. Я дам вам целый мир! Как-то этот колдун Хондемир узнал наше единственное уязвимое место: что мы готовы отказаться от любых целей, прервать любое дело, чтобы защитить места упокоения наших возлюбленных предков. Больше подобное не повторится. Когда мы начинали эту осаду, я собирался поступить с согарийцами мягко – пощадить тех, кто сдастся на нашу милость, будет платить дань и признает меня своим правителем, но теперь все будет иначе. – Он взглянул на вождей, которые сидели молча, подавленные и потрясенные его страстным напором. – Я клянусь духами предков и Предвечным Небом, что когда мы возьмем Согарию, всех, кто останется в живых, – мужчин, женщин, детей, – всех босиком, через степь, погоним к Курганам. Там они восстановят разрушенные курганы и построят новые для тех, кто погиб в этой войне. А потом они будут распяты там же, в Голодной Степи, прямо на Курганах Спящих, и их души будут охранять наших мертвых во веки веков. Так весь мир узнает о том, что бывает с осквернившими священные места гирканийского племени.

Он был доволен тем мрачным весельем, которое вызвали его слова у слушателей. Он сумел повернуть их негодование против Хондемира, Согарии и негирканийского мира в целом. Его путь к мировому господству все еще был открыт.

– А теперь идите к своим воинам и прикажите седлать коней. Мы отправляемся через час!

Когда вожди покинули шатер, наложница кагана выскользнула из укрытия за троном, где она, как обычно, с ведома повелителя слушала его беседу со сподвижниками.

– Дела плохи, господин мой, – сказала Лакшми. – Если бы не твой быстрый разум и смелая речь, наши планы могли бы превратиться в руины.

– Да уж, – мрачно ответил он, – чуть до этого не дошло. Как этот колдун узнал наши погребальные обычаи? Как нашел он дорогу в Город Курганов? Каган снял с колышка доспехи и стал надевать их.

– Этот туранец – большой чародей, – ответила Лакшми. – Кто утаит секрет от такого, как он? Может, ему сказали духи воздуха, что летают повсюду над степью, видят все, что под небом. Спроси своих шаманов.

Бартатуя криво улыбнулся:

– Жаль, конечно, что киммериец ушел от наказания, но даже бегством своим он сослужил мне услугу. Он и два его дружка перебили половину этих пустозвонов. А спрашивать их о настоящем колдуне – это все равно что у шакала допытываться о льве.

– А как ты справишься с этим чародеем, когда мы доберемся до Города Курганов? – спросила она, стараясь увести разговор от ночи бегства Конана. Она жила в постоянном страхе, что кто-то из выживших шаманов проболтается и выдаст ее роль в ночном таинстве. Она подумала, как бы отравить их всех разом.

– Не знаю, – сказал он. – Его боевые силы можно в расчет не принимать, хотя, если Город Курганов и впрямь у него в руках, он может многое натворить.

– Что именно? – спросила она. Она-то хорошо знала ответ. Но нельзя, чтобы у Бартатуи возникло хоть малейшее подозрение, что она как-то связана с Хондемиром.

– Не важно, – ответил каган. ~ Мы перебьем этих чужестранцев, чего бы это нам ни стоило. А теперь приготовься. Предстоит тяжелый путь. Сейчас мне не до твоей белоснежной кожи.

– Не думай о таких мелочах, господин мой, – ответила она. – У меня одна забота – чтобы ты сохранил свое положение как Учи-Каган гирканийских орд.

Собираясь в дорогу, Лакшми чувствовала удовлетворение: она была удачливой заговорщицей, все ее усилия приносили плоды. Лишь одна мысль нарушала ее спокойствие: что поделывает киммериец?

ГЛАВА 14

Мансур зачарованно и недоуменно смотрел, как Конан готовится к ночной вылазке. Киммериец запас несколько головешек от костра и теперь соскребал с них сажу – тончайший черный порошок. Сажу эту он сметал с растопленным жиром антилопы и полученное вещество размазал по лицу, рукам и торсу.

– Уж не думаешь ли ты, что я тоже буду мазаться этим отвратительным месивом, – сказал Мансур, морщась, – Если хочешь идти со мной в лагерь, парень, – придется! – ответил Конан. – По крайней мере, есть надежда, что нас не накроют. Надо действовать незаметно, как пикты. А грязь… Грязь вода с песком отмоет за пару минут. Раны лечить дольше, а смерть – это вообще навсегда. К тому же у тебя почти не будет оружия – только меч и кинжал. Смотри, чтобы они не гремели.

Не без содрогания Мансур начал размазывать мерзкую грязь по лицу и рукам. К его изумлению, ощущение было не таким уж отвратительным. Он даже почувствовал, будто принимает участие в каком-то древнем воинском ритуале, в цивилизованных странах давно забытом. Юноша посмотрел в маленькое зеркальце и улыбнулся: белые зубы блеснули на перепачканной физиономии. Он на самом деле почувствовал прилив ярости.

Конан поймал его взгляд и предупредил разошедшегося юнца:

– Не думай, что сумеешь с ними справиться и умыкнуть свою Ишкалу у них из-под самого носа. Пока нам нужно просто выяснить, что к чему. А вот когда выясним, сколько у них сил, каковы их планы и хорошо ли ладят друг с другом два лагеря, – вот тогда и решим, что делать.

Мансур был разочарован, хотя понимал: Конан знает, что говорит. И все-таки он продолжал мечтать о том, как вырвет Ишкалу из лап врага, прикончит колдуна, с боем пробьется из лагеря, а там – бешеная гонка по степи, не разбирая дороги. Он даже начал слагать длинную эпическую поэму, прославляющую великий подвиг.

Они пустились в путь, как только стемнело. Забравшись на вал, Конан дал команду остановиться.

– Подождем здесь, пока они не напьются. Они сейчас пируют – слышишь, какой там шум, – объяснил киммериец.

– Почему мы здесь, на туранской стороне? – спросил Мансур. – Ведь Ишкала сейчас почти наверняка в лагере Красных Орлов.

– Она нам пока не нужна, – ответил Конан. – Она сейчас более или менее в безопасности среди своих согарийцев. А вот колдун, конечно же, с туранцами. Кроме того, Красные Орлы выставили часовых, а те свое дело знают туго. Скоро большая часть туранцев перепьется и уснет. Колдуны творят свои заклинания в основном по ночам. Это самое подходящее время, чтобы нагрянуть к магу в гости.

– Прекрасно, – вздохнул Мансур, – но у меня больше нет сил терпеть…

– Терпение – это качество, которое должен воспитывать в себе каждый воин, – посоветовал киммериец, – чрезмерная жажда битвы погубила больше солдат, нежели трусость.

Мансур уже устал от занудных поучений варвара.

– Истинные подвиги совершаются по вдохновению, а не по расчету! воскликнул он.

– Учись у меня, – ухмыльнулся киммериец, – может, проживешь подольше. Я за свои знания заплатил высокую цену. Раны, цепи и рабство – вот чего стоила мне учеба. Если поумеришь пыл – сложишь больше стихов для своих земляков.

Ворча, Мансур все же присел, прислонившись спиной к поросшей травой насыпи. Снизу доносился шум пиршества – грубая брань вперемежку с разнузданным хохотом. Юноша прикрыл глаза.

Согарийский поэт-герой проснулся, почувствовав, как сильная рука варвара трясет его за плечо.

– Проспишь, величайший из воинов, – услышал он насмешливый голос киммерийца, – пора спускаться. Держись поближе ко мне и не произноси ни звука, что бы ты ни увидел. Если понадобится кого-нибудь убить, предоставь это мне. Я могу это сделать тихо. Держи меч в ножнах и не вытаскивай его, пока я не достану свой. А теперь пошли.

Мансур вновь подивился осторожности Конана. Варвар двигался через вражеский лагерь быстро, беззвучно ступая босыми ногами. И еще у него была сверхъестественная способность обходить препятствия в темноте. Мансур никогда раньше не думал, что такая змеиная ловкость, умение бесшумно двигаться тоже входит в число неотъемлемых качеств настоящего воина. Ему казалось, что эти качества приличествуют дикарям, живущим в каких-то далеких, забытых богами дебрях. Но каким бы варваром ни был этот Конан, он знает и умеет многое!

Мансур всегда считал, что, кроме храбрости, воину надо только как следует выучиться владеть мечом, копьем, пикой и скакать верхом. Но теперь до него стало доходить, что рядом с этим варваром все воины мира – просто жалкие любители. Он рад был, что ему тоже удается ступать бесшумно. Хотя туранцы у костров слишком увлечены своей пьяной болтовней, чтобы вглядываться в окружающую их темноту.

Да и чего им было бояться? Они посреди пустой степи, никаких врагов на сотни лиг. Любого, кто бы ни приблизился, они бы заметили издали, и у них было бы время подготовиться к встрече. К тому же они расслабились от еды и вина. Некоторые из них напились до бесчувствия; другие забавлялись игрой на музыкальных инструментах. В ночи слышался свист флейт, барабанный бой, бренчание струн.

Конан остановился шагах в десяти от самого большого шатра и подал Мансуру рукой знак – лечь ничком на землю. Мансур подполз к киммерийцу; тот прошептал: – Делай, как я.

Конан снял пояс с мечом и закинул ножны за спину. Кинжал он заткнул за кожаный браслет на левой руке. Теперь оружие не мешало ему, и он пополз к шатру. Мансур последовал за ним, и, что его особенно порадовало, ему удавалось двигаться так же ловко, как Конану.

Из шатра слышались неразборчивые голоса, Конан протянул руку и просунул пальцы под стенку шатра. Осторожно, по дюйму, он стал приподнимать ткань. Желтый свет из открывшейся внизу щели осветил вымазанные черным лица киммерийца и согарийского поэта.

В шатре сидело на подушках несколько человек. Теперь их разговор стал прекрасно слышен.

– Господин мой Хондемир, – донесся чей-то голос, – мы хотели бы знать ваши планы. Наши люди день ото дня все больше ссорятся друг с другом, и, если мы их чем-нибудь не займем, боюсь, что войско вконец разложится. Да и согарийцы беспокоятся. Княжна Ишкала что-то уж слишком часто беседует с капитаном Джеку. Они, кажется, подумывают о том, чтобы разобрать шатры а возвращаться в свой осажденный город.

– Будь спокоен, Буламб, – раздался в ответ другой голос, принадлежащий, видимо, самому Хондемиру, – еще день, и все изменится. Завтра еще до заката наши люди перестанут маяться бездельем. А согарийцы раздумают возвращаться. Дело в том, что завтра эти курганы окружит гирканийская орда, по силе превосходящая нас раз в сорок.

Послышались испуганные возгласы, но тот, кого звали Буламб, резко одернул собравшихся:

– Послушаем, что хочет сказать наш повелитель!

– Друзья мои, в чем сила гирканийцев? Я вам скажу. В их непревзойденном искусстве верховой езды, в легкости на подъем и – в прекрасной стрельбе из лука. Что они без этого? Просто толпа грязных, суеверных, немытых дикарей. В степи они всегда были хозяевами, но никогда прежде им не удавалось объединиться, чтобы идти походом на оседлые народы.

И все это потому, что вожди их так же тупы и лишены воображения, как последний бродячий кочевник. Если они нападают на города и деревни, то лишь затем, чтобы пограбить и захватить рабов. Когда им случается занять кусок земли, они не обрабатывают его, а вырезают жителей и превращают пашни и виноградники в пастбища для своих коз. В руках настоящего завоевателя такая орда была бы полезным орудием…

– Но я слышал, что их каган, Бартатуя, отнюдь не безмозглый тупица.

– Может, и так, – подтвердил Хондемир, – кажется, он очень способен, по крайней мере для гирканийца. Но у меня припасено кое-что, о чем он и не подозревает: у меня доверительные отношения с его наложницей!

После короткой тишины заговорил тот, кого звали Румал:

– Господин мой, меня радует, что вы так хорошо устроились в изгнании, но я не вижу, как…

– Да избавит меня Митра от таких олухов! – воскликнул Хондемир, враз утратив хладнокровие. – Да какое мне дело до ее прелестей! Для того чтобы приобрести над противником магическую власть, надо подобраться к нему поближе, а кто может быть ближе его любовницы?

Конан и Мансур разглядели сквозь щель ноги колдуна. Он расхаживал по шатру, объясняя приближенным свои планы – те, В которые он считал нужным их посвятить.

– Когда гирканийская орда подойдет к Курганам Спящих, наложница кагана перебежит сюда и присоединится ко мне. Она принесет то, что даст мне власть над гирканийским царьком.

– Все это прекрасно, – послышался голос, принадлежащий пожилому человеку, – но как же мы тем временем совладаем с гирканийской ордой? Сорок к одному – это и в обычных условиях не подарок. Но здесь, без крыши над головой и городских стен, – это самоубийство. Земляной вал долго не выдержит, и наши воины погибнут под стрелами прежде, чем начнется настоящий штурм.

– Я выбрал это место, – ответил Хондемир, – не потому, что здесь удобнее колдовать. Я уже говорил вам, как примитивны и суеверны эти степные кочевники. Это место окружено всевозможными табу. Согласно их варварской религии, ни один гирканиец не вправе скакать верхом в пределах Курганов. Более того, никому из них не дозволяется пускать стрелы в сторону священного места. Ну что, вы все еще их боитесь?

Присутствующие еще некоторое время обдумывали услышанное, – Может быть, – вымолвил один, – мы сможем некоторое время сдерживать их, пеших и без луков. Наши собственные лучники их правилам не подчиняются, а летучая кавалерия настигнет кочевников, с какой бы стороны они ни подошли. Сколько времени это должно продолжаться?

– Очень недолго, – сказал Хондемир, – я не собираюсь проливать много крови. Я вызову великие Силы, и если наложница принесет мне то, что обещала, тогда душа Бартатуи будет в моей полной власти. Он, как марионетка, станет выполнять все, что я пожелаю. Меня дикари не послушаются – ведь я не из их племени. Но они будут повиноваться Бартатуе, а им буду управлять я. После похода на торговые города они собираются захватить Кхитай. Кто знает, по силам ли кагану одолеть эту обширную страну… Но он может завоевать Туран, и вот туда-то я и прикажу ему направить свою орду.

Колдун помолчал, чтобы удостовериться, что его слова произвели должное впечатление. Не услышав возражений, он закончил:

– Вот в этом и заключается мой план. Мы дадим кочевникам завоевать для нас Туран, они будут проливать кровь, а мы пожнем плоды их победы. Когда я буду на троне, а Ездигерд в цепях, я прикажу Бартатуе увести свою орду в Кхитай или Вендию, а может, в Черные Королевства к югу от Стигии – не все ли равно? Свое дело они уже сделают, Туран будет в наших руках.

Теперь послышались громкие крики одобрения. Казалось, присутствующие пришли в восторг от закрученной колдуном интриги.

– Смелый план, мой господин, – сказал Румал, – но только смелые люди могут завладеть волшебными силами и применить их. А что же княжна? Она-то здесь зачем? Да еще с охраной?

– Ну, это пустяки, – объяснил Хондемир, – чтобы вызвать Силы, я должен совершить жертвоприношение. По сложным и не очень понятным причинам, связанным с историей и генеалогией, особенно полезно бывает принести в жертву царскую или княжескую дочь. А охрану я попросил для того, чтобы приумножить наши ряды и подчеркнуть важность своей миссии. Красные Орлы примут на себя главный удар степняков. Пока я не подчиню Бартатую своей воле, согарийцы понесут основные потери, а наше войско мы сможем уберечь.

При упоминании о судьбе, уготованной Ишкале, Мансур чуть не вскочил на ноги и не бросился в шатер с мечом наголо. Но тут что-то тяжелое опустилось юноше на затылок и удерживало его до тех пор, пока он не уткнулся лицом в траву. Когда он затих, Конан убрал свою пятерню и дал сигнал уходить прочь от шатра.

– Ишкала! – исступленно шептал Мансур по дороге. – Мы должны пойти в лагерь согарийцев и предупредить ее, немедленно! Нет, надо увести ее!

– Увести? – переспросил Конан. – Ну-ну. Она окружена толпой стражников.

– Тогда по крайней мере расскажем Красным Орлам, что их ждет. Их же точно так же, как Ишкалу, собираются привести в жертву безумным фантазиям Хондемира!

Конан склонился к нему:

– Тише, идиот! Перебудишь всю их банду! Мне плевать на Красных Орлов, и твоей княжне я не присягал. Еще несколько дней назад я командовал набегами против Согарии. Твой князь сдерет с меня кожу на городской площади, даже если я спасу всю его семью из шатра самого кагана. Ты что думаешь, для него дети важнее подвластных земель?

– Неправда, киммериец! – с жаром возразил Мансур. – Нас встретят в Согарии как освободителей.

– Зато как нас поблагодарят туранцы! И потом, допустим даже, что тебе удастся убедить командира Красных Орлов вернуться вместе с Ишкалой в Согарию, – что дальше? Они столкнутся в открытой степи с гирканийской ордой, и от них за несколько минут мокрого места не оставят!

– Тогда давай убьем Хондемира, – предложил обезумевший от отчаяния Мансур.

– Ага, ты уже начинаешь соображать, – отозвался Конан. – Я сам об этом подумывал, когда шел сюда. Но тут есть одна незадача. Скоро нагрянут гирканийцы. В магию этого Хондемира я не особо верю, но без нее лагерь уж точно долго не продержится, даже если степняки будут пешие и без луков. Стоит прикончить колдуна, и среди туранцев, которые уже знают о приближении гирканийского войска, начнется паника. Ребята кинутся отсюда в открытую степь, а там их без труда перебьют.

– А нам какое дело до туранских висельников? – огрызнулся Мансур. Пусть себе подохнут!

– И твою Ишкалу будет защищать от верной смерти только горстка Красных Орлов. Я уже видел, что бывает, когда тяжелая кавалерия из больших городов встречается даже с маленьким отрядом гирканийских конных лучников. А против такой орды… Они им даже развлечения не доставят.

– Я не отдам свою любимую на этот гнусный дьявольский обряд! воскликнул Мансур, пытаясь схватиться за меч. Он с минуту ощупывал свой пояс, пока не вспомнил, что меч висит за спиной. Он неуклюже потянулся за ним, но так и не смог извлечь и в конце концов стал отвязывать ножны.

– Тише, – Конан поднял руку. – Кто-то идет. – Киммериец закинул руку за плечо и достал клинок так же легко и быстро, будто он висел у него на бедре. Мансур мысленно поклялся, что, если останется жив, непременно овладеет и этим приемом. Наконец, подвесив меч на прежнее место, юноша извлек оружие из ножен и встал, насторожившись.

К ним приближались мерцающие огни факелов.

– Я слышал их где-то здесь! – вещал грубый мужской голо. – Они говорили шепотом на чужом наречии.

– Может, согарийские шпионы, – ответствовал другой. – Припри-ка этих глупцов к насыпи, а потом поджарим на медленном огне. Это будет хорошая забава. Огонь быстро язык развязывает.

Когда факелы приблизились, стало видно, что туранцы идут тремя отрядами. Сейчас они смыкались, чтобы загнать добычу к земляному валу подальше от согарийского лагеря. Мансур ожидал, что Конан бросится в темноту, но тот стоял на месте.

– Не пора ли нам уходить?

– Ты же хотел стать героем, а? – усмехнулся Конан. – Так ты умаешь, что с этими сопляками ты справишься лучше, чем со мной?

Варвар продолжал удивлять Мансура. – Не сомневаюсь, – ответил он.

– Хорошо. Тогда давай прикончим нескольких, прежде чем уходить. Это невежливо – явиться в гости и ничего не оставить на память.

Мансур понятия не имел, почему это его товарищу, такому осторожному, вдруг захотелось подраться. Но ему-то только это и нужно было! Сердце юноши пылало от предельных отчаяния и гнева. Со свирепым ликованием он поднял меч. Наконец-то он сразится с врагом! Те двое, которых он убил по пути из Согарии, не в счет. Да и слишком быстро это произошло, чтобы доставить настоящее удовольствие. А этот бой будет поувлекательнее.

Один факел приходился на трех-четырех человек. Лишь подойдя вплотную к Конану и Мансуру, воины сообразили, что лазутчики, которых они ищут, – прямо перед ними.

– О Митра! – выдохнул одноглазый в зеленой безрукавке. – Кто эти чернокожие кушиты?

Тот, кто держал факел, подался вперед и, издевательски прищурившись, вгляделся в черные лица:

– Думаю, это дикарь с Севера и мальчишка. Может, мазать физиономию черной краской – это новая восточная мода. Скоро мы все будем так ходить.

– Скоро вам вообще ничего не понадобится! – гаркнул Конан по-турански. – Но если вам так приспичило узнать, кто я такой, спросите кого-нибудь из ваших дезертиров. Может, они слышали про Конана из Киммерии.

Те, к кому он обращался, переглянулись и пожали плечами.

– Здесь нет дезертиров, – подал голос еще один воин с факелом, – мы честные разбойники, а ведет нас великий Хондемир.

– Мы зря теряем время, – перебил одноглазый. – Хватайте наглеца и тащите к костру побольше. А то чересчур уж много шпионов шляется по лагерю.

Коренастый туранец угрожающе замахнулся на Конана увесистой, шипастой булавой. Но меч киммерийца описал широкую дугу так быстро, что туранец так ничего и не успел разглядеть. Конан разрубил его от плеча до пояса. Отклонив клинок чуть в сторону, могучий варвар как бы ненароком вспорол живот другому противнику. В мгновение ока тихий уголок лагеря превратился в кошмарное кровавое побоище.

Мансур сразу же кинулся в самую гущу свалки. Его противник достаточно ловко отбил два выпада, прежде чем меч юного поэта полоснул его по горлу. Разбойник свалился на землю, судорожно хватая ртом воздух и обливаясь кровью. Еще два туранца, орудуя кривыми саблями, потеснили Мансура, и ему пришлось уйти в глухую защиту.

Конан стряхнул с меча ошметки вывороченных кишок и тут же с разворота раскроил череп подскочившему бандиту. На мгновение киммериец отвлекся, чтобы коротким тычком могучего кулака сбить с ног подбиравшегося сзади туранца. Потом он ринулся на помощь Мансуру. Юноша с трудом отбивался от двух дюжих головорезов. Завидев несущегося берсерка-северянина, туранцы на миг прекратили бой. Потом, как по команде, что есть мочи пустились наутек. Другим воякам тоже не хватило духу продолжать схватку, и они спешно ретировались, надеясь вернуться с подкреплением.

Конан обернулся к Мансуру – как раз вовремя. Юноша пронзил мечом последнего противника. Мансур с восторгом окинул взглядом поле боя, должно быть уже сочиняя стихи о собственных подвигах.

– Пошли! – коротко бросил Конан.

Мансур посмотрел на него отсутствующим взглядом, как будто в изумлении. Но когда послышался шум пробуждающегося лагеря, взгляд его прояснился.

Конан а Мансур побежали к земляному валу. Их преследователи потеряли след, ослепленные собственными факелами. Тем временем киммериец и его товарищ взбежали по поросшему травой склону вала и остановились наверху. Мансур разглядел широкую улыбку на перепачканном лине варвара.

– Пусть это послужит тебе уроком, – объяснил тот, – если преследуешь человека в темноте, оставайся в темноте сам, не то ничего не увидишь. Люди берут с собой факелы не потому, что огонь помогает в поисках, а потому, что с ними они чувствуют себя увереннее.

– Я запомню, – кивнул Мансур.

Они сбежали по дальнему склону и направились к своим скакунам.

Враги вслед не кинулись, однако наверху вала можно было различить цепочку воинов с поднятыми факелами.

– Стоило ли рисковать? – переведя дыхание, спросил Мансур. – Почему тебе вздумалось с ними подраться? Мы же не так сильно подчистили их ряды!

– У них в лагере и так много секретов и двурушничества, – пояснил Конан. – а Хондемиру кажется, что он всем этим управляет. Я и подумал: не грех будет подсунуть ему нечто новенькое и загадочное. Это подорвет его самоуверенность и посеет сомнения среди его людей.

– И только ради этого ты готов был драться при таких невыгодных условиях? – восхищенно спросил Мансур.

– Почему невыгодных? – пожал широченными плечами Конан, счищая с меча кровь.

С первыми лучами солнца капитан Джеку уже сидел перед своим шатром. Слуга протянул ему чашку горячего травяного чая, и командир Красных Орлов как раз делал первый глоток, когда со стороны туранского лагеря показалась процессия. Во главе ее шествовал сам Хондемир, а следом топали Буламб и Румал. Остальные были младшими командирами туранского войска. Вид у них был не слишком дружелюбный, можно даже сказать – враждебный.

– Приветствую вас, господин Хондемир, – произнес Джеку. – Выпейте чаю. Я надеюсь, вы пришли сказать мне, что уже раскинули свои чары и мы можем покинуть это мрачное место.

– Вы хорошо знаете, что я пришел не для этого, – холодно ответил колдун. – Шестеро моих людей погибли прошлой ночью от рук шпионов из вашего лагеря.

– Да неужели? – усмехнулся в усы Джеку. – Только я не посылал никаких шпионов. Это неблагородно. Ваши люди просто подрались между собой, по своему обыкновению, и кого-то убили. А чтобы избежать наказания, состряпали байку о моих шпионах. – Тут он покосился на кончик собственного длинного носа. Если у вас предусмотрены какие-то наказания за драки. Послушайте моего совета, вздерните парочку – остальным будет хороший урок. И сделайте милость, не беспокойте меня рассказами о проделках вашей шайки дезертиров и беглых каторжников.

– Это были шпионы, – настаивал Хондемир, – и явились они от вас. А откуда еще? Из голой степи, где и дорог-то нет? Один из них назвался Конаном из Киммерии.

Джеку иронически хмыкнул:

– Всего двое? Они прикончили шестерых ваших людей и ушли невредимыми? Понятно, почему вы думаете, что это наши люди. Судя по всему, эти парни настоящие воины. – Лицо капитана вмиг стало серьезным, и он пристально посмотрел на туранцев. – Киммерия! Страна из сказок, которые рассказывают бродячие песенники! Ни один чужеземец сроду не служил у Красных Орлов, да и согарийцев мы берем не всех без разбору. А теперь, – капитан позабыл про учтивость и перешел на "ты", – убирайся со своими нелепыми обвинениями к своим туранским подонкам. И разбирайся поживее со своей магией. Все! Я потерял терпение! Завтра на рассвете Красные Орлы уходят, а уж ты со своим сбродом сам решай – присоединяться к вам или нет.

Человек по имени Буламб сделал шаг вперед:

– Ни один чужеземный напыщенный осел не смеет так разговаривать с нашим владыкой! – Он взялся за рукоять кинжала.

– Что-что? Владыкой? – Джеку поднял руку. – Оглянитесь, собаки.

Туранцы оглянулись и увидели по крайней мере сорок согарийских гвардейцев с луками на изготовку: тетива натянута, оперение стрелы касается уха.

– Если я опущу руку, – сказал Джеку, – вас изрешетят стрелами. Мои люди это умеют. Можешь опробовать свои чары, колдун, но я что-то не слышал о такой магии, которая действовала бы быстрее, чем летящая стрела.

– Ты нас не убьешь, – спокойно отозвался Хондемир, – ни ты, ни твои люди, ни ваши стрелы. И вы не уйдете отсюда завтра на рассвете.

– У меня устала рука, колдун, а чай остывает. Не испытывай мое терпение.

Нахмурившись, Хондемир повернулся на каблуках и зашагал прочь. Когда процессия отошла на достаточное расстояние, гвардейцы Джеку опустили луки и положили стрелы обратно в колчаны.

На липах согарийцев читалось легкое разочарование.

Капитан, вновь улыбаясь, прихлебывал крепкий травяной настой. Он был уверен, что колдун – мошенник. Джеку мог со спокойной совестью возвращаться в Согарию и доложить, что князя надули и что тот, кого считали великим волшебником, на самом деле – обыкновенный заговорщик, один из множества претендентов на трон Турана…

Он приступил к составлению рапорта. Конечно, нужно будет изложить все подипломатичнее, чтобы не вышло, что князь, поверивший Хондемиру, – полный идиот. Вину свалить на какого-нибудь советника рангом пониже или придворного. В общем, трудновато придется…

– Он лжет, господин мой, – прошипел Буламб, когда компания туранцев вернулась к своим шатрам. – Лазутчики приходили из согарийского лагеря! Давай придем с большими силами и заставим этих гнусных чужестранцев выдать убийц!

– Они всего лишь бесполезные отбросы, – добавил Румал. – Но терпеть от них обиды невыносимо. Мы не можем позволить этим жителям ничтожного городишки считать, что они могут безнаказанно угрожать величайшему в мире властителю!

– Нет, друзья мои, – сказал Хондемир, – с этим наглым псом мы не сегодня завтра разберемся. А сейчас не время вносить раскол в войско. Еще до рассвета здесь будут гирканийцы. Нам остается только проглотить обиду и подумать об отмщении – когда придет срок. – Он обернулся к Буламбу: – А этот, как его, Конан из Киммерии… Ты справлялся о нем у солдат?

– Да, ваше величество. Кое-кто говорит, что они уже слышали это имя, но никто его раньше не встречал. Кажется, несколько лет назад в войске вашего незабвенного батюшки был офицер, которого так звали. Потом произошел какой-то скандал, и он как-то столкнулся с узурпатором Ездигердом. – Тут все подчеркнуто сплюнули.

– А мне тут один сказал, – вступил в разговор рыжебородый Румал, – что это имя можно найти в ежегодном списке лиц, находящихся в розыске. Он сказал, что запомнил его из-за размеров обещанного вознаграждения: тысячу золотых и производство на следующую должность по службе.

– Что же этому злодею здесь понадобилось? – вслух подумал Хондемир. Может, он поступил на службу к согарийцам, чтобы избежать гнева узурпатора. Неважно. Мы хорошенько проверим Красных Орлов – когда в них больше не будет нужды, и тогда найдем его. И дружка его тоже. А сейчас нам есть о чем подумать.

– Но люди недовольны, – заметил один из командиров. – Им не нравится, когда союзники приходят и убивают их.

– Ну и что, – презрительно процедил Хондемир, – каждую ночь в потасовках их гибнет больше.

– Но это чужестранцы, – возразил другой командир.

– Довольно! – рявкнул Хондемир, рубанув воздух рукой. – Надо заняться подготовкой к обороне лагеря. Сейчас собираемся в главном шатре.

– Ну и что теперь? – спросил Мансур у киммерийца. – Кажется, все спокойно. Что будем делать?

Они сидели рядом на холме, глядя сверху на Курганы Спящих.

Солнце светило в спину, так что они могли особенно не опасаться, что их заметят. А если враг подойдет сзади, они издалека услышат его по стуку копыт и успеют спрятаться.

– Ничего, – ответил Конан. – Отдыхать. Скоро появится гирканийская орда – тогда станет не до отдыха.

– Гирканийцы, – произнес Мансур. При этом слове кровь стыла у него в жилах. – А что мы будем делать, когда они появятся?

– Поиграем с ними в кошки-мышки. Авось повезет. Мы окажемся между молотом и наковальней: попадем к гирканийцам – нас немедленно убьют, к туранцам – то же самое. Но я постараюсь добиться аудиенции у Бартатуи. Если получится, еще можно выиграть.

Киммериец поднялся и смахнул прилипшие к одежде соломинки.

– Ты освободишь свою княжну, а я раздобуду голову Хондемира, чтобы оправдаться перед Ездигердом. Все это зависит от того, смогу ли я побеседовать с Бартатуей прежде, чем его опять одурачит проклятая шлюха.

– Мы ввязались в большую игру, а ставка – жизнь, – заметил Мансур.

– Это и значит – быть настоящим героем, – отозвался Кован.

ГЛАВА 15

Гирканийское войско неслось по степи, как грозовая туча по небу, окутывая тьмой все на своем пути. Штандарты с конскими хвостами дрожали на ветру. Был слышен лишь стук копыт да редкие отрывистые выкрики командиров, отдающих приказы своим десяткам, полусотням, сотням, полутысячам и тысячам.

Кочевники останавливались, только чтобы напоить коней. Спали прямо в седлах, передавая поводья товарищу. Все, кроме коней, одежды и оружия, степняки оставили на попечение рабов. Шатры, боевые трофеи и прочее добро все это доставят следом, на вьючных животных. Всего за два дня добралось войско от Согарии до Курганов Спящих.

Вперед вышли шаманы. Они трясли своими костяшками и били в бубны, моля у предков, богов и Предвечного Неба погибели для врагов и милости для гирканийского войска. Они громко завывали, некоторые кружились в диком танце, потрясая амулетами. С того времени как Конан с приятелями пустил шаманам кровь, ряды безумных шарлатанов вновь успели пополниться.

Воины молча смотрели на шаманские ритуалы. Дело предстояло серьезное, и они не веселились, как перед обычной битвой. Здесь не будет ни добычи, ни особой славы – только бы очистить святое место и страшно отомстить врагам-святотатцам.

Перед войском и пляшущими шаманами стоял одинокий скакун – крепкий быстроногий жеребец. Бартатуя вышел вперед и одним махом оседлал жеребца. На липе кагана застыла маска лютой ярости.

Он надел шипастый шлем кхитайской работы, по краям отороченный роскошным черным мехом. Потом взглянул на Курганы, и воины с боевыми криками и поднятыми штандартами поскакали к валу.

Рядом с Бартатуей ехало еще несколько вождей. В их глазах сверкала Такая же ярость, как и у предводителя орды.

– У них там два разных войска, Учи-Каган, – сообщил тысячник-ашкуз. Смотри, они стоят поодаль друг от друга. Те, кто одеты получше, – это согарийские Красные Орлы. Остальные – какой-то сброд. Видно, присоединилиськ Орлам совсем недавно. Туранцы, если я правильно разобрал их значки.

– Они и есть, – кивнул Бартатуя. – Хондемир сам оттуда родом. Только больше он своей родины не увидит. Интересно, – обернулся он к подчиненным, что они здесь делают?

– Какая разница? – пожал плечами вождь восточных степняков, тот, что давал советы на случай мора. – Всех перебьем! Их дело умрет вместе с ними, что бы они ни задумали.

– Хорошо бы все же выяснить, – сказал Бартатуя, – потому что, не ровен час, когда-нибудь в будущем другие люда задумают что-то в таком же духе. Второй раз скакать сюда мне недосуг. Нет уж, оставим кого-нибудь в живых и выпытаем.

– Только не Хондемира! – воскликнул каган будини, трогая амулет на шее. – Проклятие умирающего колдуна пострашнее обычных чар. Его надо убить быстро.

– Ну так и быть по сему, – согласился Бартатуя, – хотя мне будет жаль, если Хондемир умрет быстро и легко.

– Ничего, мы им еще припомним, – ощерился вождь с востока. – Будет день – мы возьмем и Туран. Тут-то мы покараем туранцев за подлость их сородичей!

– И согарийцев тоже, – прибавил вождь герулов. – Подумать только поганая нога согарийского воина коснулась гирканийских святынь! Хорошо, что курганы нашего племени далеко в северных степях, их не так-то просто отыскать.

– Да уж, – откликнулся Бартатуя, – Согария заплатит… Я обещал. Город сровняем с землей, на его месте будут пастись овцы. Никто не уцелеет – ни мужчина, ни женщина, ни ребенок. Камни сбросим обратно в каменоломни и засыплем землей. Сады вырубим. Поля зарастут травой. Через много лет чужестранец спросит: "Где же та Согария, о которой поют в песнях? " – и никто не сможет показать ему места.

Остальные одобрительно загудели. Это была настоящая месть, как понимали ее гирканийцы.

– Когда атакуем, Учи-Каган? – спросил вождь с Востока. Он прищурясь посмотрел на солнце. – Еще не поздно…

– Нет! – ответил Бартатуя. – Мы не успеем подготовить воинов. Здесь будет битва, к которой они не приучены. Многие ли из нас в своей жизни сражались на мечах и пиках в пешем строю?

– Ну так нападем ночью, – сказал каган герулов. – У нас будет несколько часов, чтобы отдать нужные приказы. В темноте согарийцы и туранцы не смогут использовать свое преимущество в рукопашном бою.

– Нет уж! – воскликнул каган будини. Он решительно покачал головой, так что его каштановые косы откинулись назад. – Только не ночью! Иначе мы, будини, с вами не пойдем. Если воин убит ночью и у него нет коня, его душа не сможет добраться до плодородных лунных пастбищ. Если зрящая во тьме конская душа не пронесет душу всадника через бездны, она так и сгинет во мраке! Сражайтесь днем, если рассчитываете на будини, Бартатуя сжал зубы он решил ничего не говорить до срока. "Вот опять, – думал он, – союз племен рушится из-за несходства обычаев, из-за воспоминаний о старинных распрях".

– Атаковать будем днем, – проговорил он в конце концов. – За ночь люди и кони отдохнут, а мы успеем обдумать план битвы.

– Но лошади нам в бою не понадобятся! – возразил герул. "Вот это, подумал Бартатуя, – самое тяжелое в участи Учи-Кагана. Надо уметь приспосабливаться к чужому способу мыслить. Недостаточно самому продумать поход или битву. Нет, придется объяснять очевидные вещи тем, чья служба сейчас нужна".

– Эти люди, – сказал он, – сейчас смотрят на нас так же, как мы на них. Они видят наше численное превосходство. В любой миг они могут пуститься в бегство. Наши кони скакали два дня и две ночи без отдыха, а у них лошади свежие, выгулявшиеся на могилах наших предков. – Бартатуя сурово посмотрел на своих полководцев. – Если они попытаются уйти, сегодня или будущей ночью, им придется прорываться через наш строй. На усталых лошадях мы их можем не догнать, лучше пустить в ход стрелы. Помните – эти люди знают путь к Курганам Спящих. Ни один враг, ни один! – не должен уйти живым и унести с собой тайну.

– Ясно! – хором ответили вожди.

Гирканийские воины разбивали маленькую палатку – только такой шатер удалось взять с собой в стремительной скачке от стен Согарии. Хозяйка шатра, закутанная в черный плащ, стояла рядом.

Лакшми ступала неловко, каждый шаг давался ей с трудом. Никогда еще ей не приходилось скакать сорок восемь часов подряд. Тело превратилось в комок боли. Такое ощущение, что ее долго били прутьями и пытали на дыбе. Нежная кожа на бедрах и ягодицах теперь стала сплошной ноющей ссадиной.

Пожалуй, месяца притираний и освежающих ванн не хватит, чтобы восстановить былую красоту! Но не это беспокоило сейчас Лакшми. Она долго ждала этой минуты, долго готовилась к ней. Теперь ловко заверченная интрига должна принести ощутимые плоды. В ближайшие часы все решится…

Предстоит самое сложное. Конечно, измученное тело молило об отдыхе, но времени на отдых нет. Там, на Курганах, скрывается Хондемир. Надо встретиться с ним, узнать, далеко ли он продвинулся в своем колдовстве. От этого зависят ее действия в ближайшие несколько часов.

Притязания Лакшми были просты и одновременно необъятны. Ей хотелось править миром! Она могла бы вершить это через Хондемира или через Бартатую. Учи-Каган, казалось бы, обладал всем необходимым: дикий воин, мечтающий покорить вселенную и обладающий для того достаточной волей и даром правителя. И средство для битвы у него подходящее – лучшие конники и стрелки в гирканийской степи. А главное – необузданная любовь к прекрасной наложнице делала кагана послушным орудием в умелых руках.

Но опыт подсказывал Лакшми: власть над таким мужчиной уменьшится, как только начнет увядать красота. Вендийке нужен был союзник, который поможет укрепить влияние на Учи-Кагана, и союзником этим был Хондемир. Колдун силой своей магии хочет получить власть над Бартатуей, а сам он во власти Лакшми такой же беззащитный перед ее красотой, как сам каган. Она не должна порывать с колдуном, пока не выведает все его секреты. А уж там карты будут у нее в руках. Сделав Учи-Кагана и Хондемира своими рабами, она станет через них управлять всем миром. Она не будет зависеть от своей красоты, которая всегда была для нее лишь орудием. Красота – вещь преходящая, ее ценят только слабодушные глупцы. Власть – единственная стоящая вещь, и Лакшми собиралась собрать в своих руках всю власть, какая только есть в мире.

Когда палатка была готова, хозяйка вошла внутрь – поесть и подготовиться к ночной прогулке. Она была слишком опытна, чтобы ставить все на одну карту. Если колдун потерпит поражение, она должна остаться любовницей Бартатуи. Появится другой колдун, и он откроет ей тайну вечной власти над душой царя. К тому времени она будет женой величайшего правителя вселенной, и ей придется защищать свое положение от соперниц помоложе.

В шатре было жарко, и Лакшми вынула из-под своего черного плаща защитные подушечки. В дороге они отчасти спасали кожу, но сейчас стало уж слишком жарко. Лакшми позвала слуг – на большинстве из них были лишь набедренные повязки и дорожные сандалии.

Красотка потребовала воды. Слуги принесли от источника несколько кожаных бурдюков и закрытую флягу. Вода, конечно, тепловатая и мутная, но здесь, в глухой степи, даже такая – величайшая роскошь. Умываясь, Лакшми обдумывала свои действия на ближайшую ночь: во-первых, выпытать у Бартатуи планы атаки Курганов; во-вторых, когда совсем стемнеет, надо попытаться встретиться с Хондемиром. Дальше планы строить нельзя – все зависит от того, что скажет колдун.

Закончив свой походный туалет, Лакшми отерла лицо шелковым полотенцем и надела легкую одежду. Жемчужными нитями она не опоясалась – во время ночного визита к Курганам они могут наделать слишком много шума. Под набедренную повязку женщина спрятала кинжал в тонких бронзовых ножнах. По краям лезвие было тупым, зато острие отточено, как игла, и смазано змеиным ядом из Кхитая. Однажды, для пробы, Лакшми кольнула им верблюда. Животное умерло в считанные минуты. Таких орудий у хитрой красотки было предостаточно; они возмещали ее относительную физическую слабость.

Навестив все кланы и племена, объяснив им расстановку сил в завтрашней битве, Бартатуя прошел в шатер к своей возлюбленной. Лакшми разложила перед ним скудное походное угощение – лепешки, сыр и сушеные фрукты.

– Как ни печально, господин мой, – вымолвила она, – это все, что я могу тебе предложить. Конечно же, это не трапеза, достойная Учи-Кагана, будущего правителя мира.

Он сел рядом с любимой наложницей, восхищаясь, как всегда, ее неземной красотой, на которой как бы И не сказался долгий и тяжелый путь.

– Неважно. Я всегда делил все тяготы со своими людьми. А сейчас показать им, что я – один из них, что я не пользуюсь особыми привилегиями, когда предстоит настоящая битва. Мне это не в тягость. Когда я объединял племена в единый народ, единое войско, мне доводилось целые дни проводить без пищи. Степь – хозяин суровый и беспощадный. Кто не сумеет приспособиться к ней, долго не протянет. Завоюем чужие земли – все, что создали другие, будет нашим, а пока надо терпеть. Это отличная школа, и она хорошо нас закалила.

– Но ведь это будет нетрудная битва, да? – спросила Лакшми. – Что может горстка воинов против величайшего войска в мире?

– В каком-нибудь другом месте – ничего, – сказал Учи-Каган. – Будь это обыкновенная битва, мы забросали бы этих шакалов стрелами и вдоволь посмеялись бы. Но старые законы запрещают нам стрелять возле святилища. Придется оставить коней и луки и биться пешими. А у многих моих людей даже щитов нет, и меч для них – только орудие, чтобы добить убегающего врага, если жалко стрелы. Латы у нас легкие, а у некоторых племен и вовсе никаких нет. У согарийцев же – отличные стальные кольчуги. И у туранцев тоже. Учи-Каган покачал головой. – Нет, мы, конечно, победим. Иначе быть не может – нас больше, и наш боевой дух выше, ведь мы защищаем могилы предков. Но цена! Мы никогда не были многочисленным народом, как другие. Наша сила не в числе, а в скорости и в искусной стрельбе из лука. В этой стычке – лучше сказать, в этой битве – погибнет много, много отменных стрелков, которые были бы бесценны в настоящей войне. И при этом мы не завоюем ни пяди земли! Так нелепо, так бесполезно, и все из-за этого проклятого колдуна!

– Ну, – заметила Лакшми, – тебе нечего бояться, если ты сохранишь свое положение среди гирканийского народа. В конце концов, твои воины возьмут себе жен и наложниц в завоеванных племенах. Они народят множество сильных сыновей взамен тех, что полягут здесь. Господин мой станет единственным правителем под Предвечным Небом. Ни один колдун не сможет это оспорить. Это испытание, которое послали тебе боги, дабы ты показал свое боевое искусство всему миру. – Она наполнила вином и подала кагану его любимый череп-кубок. Как же ты собираешься действовать?

– Вал, – сказал Бартатуя, – это не крепостные стены. Можно атаковать в одном месте, а можно – сразу по всему фронту. Но если мы слишком растянем наши ряды, мы только усилим преимущества врага. Придется покрыть очень большой участок земли до того, как противник окажется в пределах досягаемости наших стрел.

– А почему не атаковать ночью? Они не так быстро заметят вас…

– Это было бы неплохо, – нахмурился каган, – да вот в чем беда – многие племена не могут сражаться ночью из-за своей веры.

"Да, Хондемиру эти сведения пригодятся", – подумала Лакшми.

– Значит, атака будет на рассвете – и в одной точке?

– В двух. Курганы возводились в соответствии со сторонами света. Север – дурная сторона, оттуда приходят злые духи. Вход на Курганы – с юга. На рассвете мы подъедем к северному склону настолько близко, насколько можно, потом спешимся, чтобы атаковать. Но основные силы сосредоточатся на юго-востоке. Когда враги большей частью отойдут к северному валу, с юга мы нанесем главный удар. Если этот план будет удачен, мы сможем одержать победу, хотя и с большими потерями.

– Если войском командует мой господин, – льстиво проворковала Лакшми, снова наполняя чашу, – поражение невозможно.

Вскоре Бартатуя покинул шатер, сказав Лакшми, что проведет остаток ночи с вождями и командирами. Для них, объяснил он, важно видеть своего правителя накануне битвы. Лакшми умело разыграла отчаяние. Но как только каган ушел, она с облегчением вздохнула и стала готовиться к собственному ночному путешествию.

Прикрыв лицо черным плащом, Лакшми выскользнула из шатра. Никто не заметил ее – все внимание было привлечено к Курганам, Учи-Каган приказал никто из врагов, узнавших тайну священного места, не должен пройти гирканийские посты живым. Лакшми двинулась вдоль раскинувшегося бивака степняков.

Неожиданно из ночного сумрака выступил человек в темной одежде:

– Я здесь, госпожа.

– Ты сделал все, что нужно, Баязет?

– Да, госпожа. Здесь есть ход, неподалеку. Я добился, что мой командир поставил меня именно на этот пост. Если ты будешь идти тихо, тебя не заметят и ты подойдешь к самому валу.

– Молодец, – сказала она. – Скажи мне, Баязет, а тебе-то, как другим, не обидно, что иноземцы осквернили святое место? – Если у этого человека есть сомнения, надо знать это сейчас. Лучше убить его, пока он ее не предал.

– Я не ашкуз, – ответил воин, вспыхнув. – Мне нет дела до святынь Бартатуи и его племени. Я только хочу отомстить за своего господина, Кахлага, предательски убитого Учи-Каганом. – Этот титул Баязет произнес с особым сарказмом.

– Отлично, – ответила Лакшми. – Смотри не забудь об этом. Они так были заняты своим делом, что не заметили: вслед за ними к проходу на Курганы проскользнули еще два темных человеческих силуэта.

Сонные часовые мгновенно вскочили на ноги, увидев приближающиеся к ним черную, похожую на призрак фигуру. Они подняли пики. Незнакомец откинул покрывало – это была прекрасная молодая женщина.

– Скажите своему господину, что Лакшми здесь, – проговорила красавица.

Часовой позвал командира.

– Господин Хондемир велел пригласить вас, госпожа, – сказал он. Его серебристый шлем блестел при свете факелов. – Я отведу вас к нему.

Они прошли по притихшему лагерю. Даже отпетые бродяги, пришедшие по зову Хондемира, в ночь перед большой битвой не бражничали. Командир привел женщину к подножию огромного кургана. Окинув взглядом высящиеся вокруг могильники, Лакшми увидела, что этот курган – величайший из всех.

– Теперь надо забраться наверх, – сообщил командир. – Господин Хондемир на вершине. Наши люди трудились там весь день, помогая ему в его приготовлениях. После заката он запретил подниматься наверх всем, кроме вас, когда вы придете.

Лакшми кое-как сумела вскарабкаться на вершину кургана, который оказался даже огромней, чем представлялось снизу. Ноги у красотки и так устали от долгой скачки, теперь же молодая женщина чуть не падала от изнеможения. Однако нельзя показываться на глаза Хондемиру в мгновения слабости. Лакшми постояла немного на месте и собралась с силами. А потом двинулась вперед твердой, уверенной походкой, хотя все тело, с головы до пят, нестерпимо ныло.

– Я здесь, Хондемир, – проговорила она спокойно и решительно.

– Я вижу, – ответил маг. Выглядел он необычно: красный плащ, пропитанный кровью кхитайских драконов, серебряные а золотые нити, короткий покров из кожи, святой триста лет назад с принцессы из Заморы, плененной и принесенной в жертву туранским магом.

– Ты принесла то, что мне нужно?

– Да, этого должно хватить. – Она достала из-под полы плаща шелковую сумочку и маленький стеклянный сосуд. Хондемир взял все это у нее и повернулся к небольшому сооружению, находившемуся на кургане, рядом с высоким металлическим шестом, на котором при лунном свете красовались раздуваемые ветром конские хвосты и скалился череп какого-то неведомого животного.

Сооружение напоминало маленький алтарь, сделанный из дерева и кожи. По углам алтаря свисали ремни, украшенные странными рисунками, похожими на те, что красовались на плаще Хондемира. Лакшми смотрела в восхищении – здесь сосредоточились такие колдовские силы, каких она и вообразить себе не могла. Фигурки, изображенные на ремнях, казалось, диковинным образом извивались и корчились прямо у нее на глазах.

Вокруг кургана Лакшми увидела огни туранско-согарийского лагеря. Дальше в степи мерцали бесчисленные костры гирканийской орды. Их было столько и горели они так ярко, что у женщины перехватило дыхание.

– Вот почему ты не позволяешь своим людям подниматься сюда ночью, сказала она. – Да, такое зрелище и сильного человека приведет в отчаяние!

– Есть и другие причины, – ответил Хондемир. – Сейчас это место уже укрыто чарами. Никому не позволено ступать сюда, кроме меня, тебя и княжны Ишкалы. Звезды уже на положенных местах. Луна в нужной фазе, и все светила сфокусированы в этом песте. Завтра ночью я получу великую Силу. Когда я рассеку священным кинжалом грудь княжны и вырву ее трепещущее сердце, все наши планы осуществятся. Каган будет в моей власти, Лакшми. Когда отгремит битва и утихнет вызванная ею неразбериха, я буду подлинным полководцем сильнейшего в мире войска, а вскоре стану царем Турана. – Он благосклонно улыбнулся: – А ты, дорогая, разделишь со мной трон. Конечно, не а качестве царицы. Туранцы никогда не признают своей царицей вендийскую куртизанку. Ты будешь моей главной наложницей.

– Разумеется. – Женщина улыбнулась так соблазнительно, как только могла. – Не мне мечтать о положении царицы, да и не хочу я все время торчать на виду. Однако я надеялась, что уже сегодня смогу принять участие в твоем таинстве. До завтрашней ночи ты можешь не дожить. Гирканийская орда в ярости, они никогда не простят, что иноземцы осквернили их святое место. Даже без коней и луков они в состоянии вас всех перерезать.

Чародей вновь высокомерно улыбнулся:

– Не беспокойся. Мои бойцы опытны и лучше владеют оружием, чем гирканийцы. Да и не всем степнякам есть дело до святилища. Только каган и его ашкузы почитают Курганы Спящих. Сейчас кочевники, может, и храбрятся, но только чтобы показать кагану свою верность. А когда они останутся завтра в поле пешие, когда им придется драться на мечах, – тут они будут не так храбры. Конным и с луками им цены нет. А пешие, с мечами, они больше похожи на тупое стадо.

Лакшми вспомнила резкие слова Баязета.

– Может, ты и прав.

– Да, прав. И я буду царем Турана. Это судьба.

В этот момент, глядя на него, стоящего на вершине кургана в Причудливых и величественных одеждах, Лакшми готова была в это поверить.

– Я выпытала у Бартатуи план завтрашней битвы, – проговорила она. – Ты выслушаешь меня?

– Пойдем в шатер. Расскажешь подробности моим командирам.

Они спустились с кургана. Туранских командиров Лакшми не боялась: Бартатуе они ее не выдадут. Если Хондемир просчитался и завтра победят гирканийцы, ни одного врага в живых не останется. Даже если кто-то уцелеет и будет допрошен, хитрая наложница сумеет позаботиться, чтобы пленник умер раньше, чем проговорится об измене.

Они миновали костер. У огня сидели несколько воинов, тихо беседуя, правя и смазывая оружие. Почти бессознательно, под влиянием инстинкта и привычки, Лакшми прислушалась к их словам.

– Вот идет хозяин, – сказал один, пробуя на ощупь острие длинного кривого кинжала. – Он сказал, что ночью дикари нападать не будут. Похоже на то.

– Да, – отозвался сардонический голос, – уж надеюсь, Конан-киммериец нынче ночью не заявится.

Лакшми почувствовала, как ледяные щупальца сжимаются вокруг ее сердца. Она с трудом понимала грубый диалект туранских бродяг, но знакомое имя схватило ее за горло, как гирканийский аркан.

– Конан! Киммериец! Откуда твои люди знают о нем? – воскликнула Лакшми негромко, но страстно.

Хондемира как молнией ударило.

– Конан из Киммерии? Почему это имя тебя так взволновало?

– Скажи мне! – взмолилась женщина.

– Ну… это просто последняя кровавая байка… Прошлой ночью этот парень забрался в наш лагерь. Что-то разнюхивал здесь. С ним был еще второй, но тот назвать себя не удосужился. Их попытались схватить, но Конан расшвырял наших воинов, как лев – гиен, Он уложил десятерых, а потом исчез невесть куда. Вот из него и сделали пугало, наполовину для шутки конечно.

– Как он выглядел и откуда пришел? – Лакшми решила, что рассказанное Хондемиром правдой быть не может.

– Те, кто уцелел, говорят, что он огромного роста, с черными волосами до плеч, а глаза – серые, по крайней мере так им показалось при свете факелов. Он был измазан черной краской, чтобы не опознали в темноте. Я думаю, он из согарийского лагеря. Хотя их командир утверждает, что у них такого нет. Ну врет, конечно. Откуда ему еще взяться? Не из голой же степи! А ты откуда его знаешь?

– Это мой враг, – медленно проговорил женщина. – Выскочка, который втерся в доверие к кагану. Он совал нос, куда не надо, и я подстроила ему ловушку, чтобы спасти себя и укрепить мои отношения с шаманами. Его привязали голым к столбу и уже занесли над ним нож для жертвоприношений… Но дружки освободили наглеца, и они все вместе ушли от погони. – Лакшми поежилась, хотя ночь была теплая. – Это он. Все приметы совпадают. Рост, глаза, волосы… Я припомнила, что он мазался черной краской, когда ходил на разведку по приказу кагана. Кроме того, он несравненный боец на мечах. Ничего странного, что твои бродяги не справились с ним.

Хондемир пожал плечами:

– Ну и что. Он мог примкнуть к согарийскому отряду. Предложить службу капитану Джеку, в том числе в качестве шпиона. Не бойся, сейчас он не опасен. Если после битвы он уцелеет, я отдам его тебе на забаву. Не стоит огорчаться по таким пустякам!

– Хорошо, если так, – вздохнула Лакшми. – Может, это просто совпадение. – Чувство тревоги, однако, не отпускало ее. – Идем в шатер! Мне надо успеть в гирканийский лагерь до рассвета.

– Зачем? – спросил Хондемир. – Оставайся со мной. Ты сделала все, что необходимо, и теперь я наверняка смогу получить власть над разумом и душой Бартатуи.

– Нет, я должна вернуться. Кто знает, вдруг что-то изменится в их планах? – На самом деле Лакшми не до конца верила в успех туранского мага.

Он опять пожал плечами:

– Твое дело. Может, это и лучше, если ты отсидишься во время боя в безопасном месте и присоединишься к нам потом. – Он посмотрел на полную луну, висевшую в небе подобно огромному черепу. – Ну а завтра после заката все будет кончено.

ГЛАВА 16

– Самое главное, – наставлял Конан, – не открывай рта, какие бы мучения ни раздирали тебя. Что бы ни болтали гирканийцы, что бы ни грозило твоему городу или твоей стране – делай, что я сказал, или умрешь.

– Я запомню, – ответствовал Мансур. В его душе царили одновременно страх и радостное возбуждение. Они – в самом сердце вражеского лагеря! Дело опасное – но героическое! Какие стихи можно будет написать, когда все кончится…

– Хорошо, – кивнул Конан, похлопав юношу по плечу. – Подумай, какую потерю понесет поэзия, если с тобою что-то случится!

Пробираясь в лагерь мимо гирканийских постов, они заметили две человеческие фигуры; одна из них была закутана в черный плащ. Мансур не обратил на нее внимания, но Конан хмуро усмехнулся, когда существо в черном плаще исчезло из виду.

Среди кочевников, одетых и вооруженных весьма пестро – всякий клан и род на свой обычай и манер, – Конан и Мансур не привлекали к себе особого внимания. Они избегали освещенных мест, а при лунном свете лиц было не разглядеть. Конан искал самый большой костер и вскоре нашел его. Подобравшись поближе, киммериец узнал в сидевших у костра самого Бартатую и его военачальников.

– Приветствую тебя, каган, – произнес Конан, вступая в освещенный круг.

Человек, сидевший у ног Конана, обернулся и фыркнул:

– Это Учи-Каган, ты, невежа… – Тут сидевший разглядел лицо Конана, и у него отвисла челюсть. – Во имя Предвечного… – Он вскочил на ноги, сжимая рукоять меча.

Десятки жадных рук разом вцепились в гиганта-варвара. Киммериец не сопротивлялся: это значило бы верную смерть.

– Стойте! Не убивайте его! – рявкнул Учи-Каган. Конана держали все той же мертвой хваткой. Бартатуя подошел к варвару вплотную. – Не думал я снова увидеть тебя, киммериец. – Он повернулся к Мансуру: – А это кто? Одет по-согарийски.

– Он немой, Ба… Учи-Каган. Прибился ко мне в степи. Скорей всего караванный погонщик. Последний раз останавливался в Согарии, отсюда и платье.

Степняки удивленно таращились на Конана и его спутника. Они рады были бы перерезать им глотки, но сам правитель, казалось, имел другое мнение по поводу непрошеных гостей.

– Что ж, Конан, – процедил Бартатуя. – Поговорим наедине. Отпустите его.

Тут же загремел хор протестующих голосов.

– Нет, господин мой! – выскочил вперед каган герулов. – Это ловушка. Чужеземец хочет убить тебя.

Бартатуя коротко рассмеялся:

– Он прошел незамеченным в трех шагах от места, где я сидел. Неужели он не мог вогнать в меня нож прежде, чем кто-нибудь из вас дернулся?

– Если хотите, возьмите мое оружие, – подал голос Конан. – Я не причиню кагану вреда.

– Не дурачь нас, шакал, – огрызнулся вождь будини. – Каган – мужчина крепкий, но твою силу мы все знаем. Тебе ничего не стоит свернуть шею любому.

– Ну так свяжите мне руки, – невозмутимо отозвался киммериец.

~ Нет, – отмахнулся Бартатуя. – Думаю, он хочет сказать что-то важное. – Каган повернулся к своим людям: – Возьмите у него оружие и следуйте за нами на небольшом расстоянии. – Он обратился к Конану: – Я любознателен, но не глуп. Идем со мной. Твоему товарищу дадут еды и вина.

Они отошли от костра на несколько шагов; отсюда были хорошо видны огни на Курганах. За повелителем последовало несколько степняков – ладони их по-прежнему покоились на рукоятях мечей.

– Признаю, – начал разговор Бартатуя, – я поторопился приговорить тебя к смерти. Особенно, – тут он улыбнулся, – когда узнал, сколько поганых шаманов ты отправил на тот свет. – Он вновь принял серьезный вид, – Но что за глупость ты натворил! Зачем ты напал на мою женщину? Я и сейчас мог бы тебя прикончить за это!

– Вот как раз о твоей женщине я и хотел бы сейчас поговорить.

– Вот как? – голос кагана был устрашающе тихим и мягким.

– Она тебе изменила.

Учи-Каган повернулся к Конану. Сейчас он походил на взбесившегося быка.

– Изменила? С тобой?

– Не так изменила, как ты думаешь, – спокойно продолжил Конан. – С Хондемиром.

– Говори быстро, киммериец, – приказал Бартатуя. – Твоя жизнь сейчас подвешена на тоненьком волоске!

– Моя жизнь уже не раз висела на волоске, – усмехнулся варвар. – Со мной случалось такое, что лучше забыть об этом и никогда не вспоминать.

Киммериец немного помолчал, а потом коротко рассказал Учи-Кагану о событиях той злополучной ночи. Рассказал, как Лакшми его оклеветала, как участвовала в сладострастных шаманских плясках.

На лице Бартатуи проступила гримаса неподдельной муки, но Конан даже бровью не повел, будто собирался свалить кагана правдой наповал.

Киммериец рассказал о своем бегстве и о песчаной буре, о том, как нашел Мансура. Он только утаил, кем является юноша на самом деле. В конце концов киммериец передал те слова, что услышал в лагере Хондемира прошлой ночью. Некоторое время Учи-Каган не мог раскрыть рта.

– Конан, – произнес он в конце концов сиплым голосом, – если ты лжешь, то тебя ожидает такая смерть, какой еще не ведал ни один человек. Столетия спустя будут рассказывать страшные сказки про гибель Конана-киммерийца.

– Я не лгу, каган, – просто ответил Конан. – Или теперь надо говорить Учи-Каган?

– Каган… Хороший титул, – прохрипел Бартатуя. – Нет более славного под Предвечным Небом. Учи-Каган – это так, бахвальство победителя. Не знаю почему, Конан, но в глубине души я тебе верю. Твои слова ранят меня больнее вражьих стрел, но в них есть жуткий отзвук правды. И все равно мне трудно поверить. Может быть, я отдал ей свое сердце, потому что всегда мечтал о женщине, которую смогу полюбить. Но я верю тебе, поскольку давно хотел иметь настоящего преданного друга.

У киммерийца от таких слов слегка дрогнуло сердце.

– Если хочешь убедиться в моей правоте, Бартатуя, – твердо сказал он, пойди сейчас в шатер к своей женщине. Пробираясь сюда, я видел, как она направляется к Курганам. С ней был еще один воин. Она несла Хондемиру то, что нужно ему для колдовства.

На некоторое время Бартатуя опять потерял дар речи.

– Теперь, – промолвил он после долгого молчания, – даже если я завоюю мир, сладость победы будет отравлена горечью измены. Мое блаженство было бы полным, как у богов, обитающих близ Предвечного Неба. Но сейчас я опозорен этой женщиной, опозорен своей мужской глупостью и доверчивостью. Я был марионеткой их кхитайского балагана, меня дергал за нитки укрывшийся за ширмой раб. В ослеплении я чуть не убил моего единственного друга! Эта презренная женщина вела меня за собой, как слабосильный мальчишка – смирного вола.

– Бартатуя, друг мой, – сказал Конан, – ты не первый мужчина, которого обманула красивая женщина. И, уж конечно, не последний.

– Но многие ли из этих людей, – проворчал Учи-Каган, – мечтали о всемирном престоле? А я мечтаю о нем. Что позволено обычному человеку запретно для Учи-Кагана. Что ж, идем обратно и поговорим с моими вождями. Скоро мы атакуем Курганы Спящих, и все эта суета вокруг подлой шлюхи не имеет большого значения. Лакшми и Хондемир в моих руках. Два крыла моего воинства пойдут в атаку, как запланировано. Возьмешь на себя команду одним из них? Я знаю, что плохо наградил тебя за службу, но все еще можно поправить.

– Я бы взялся, каган, – отозвался Конан, – но дойдут ли твои люди за мной? Мы с тобой – люди одной закваски, хоть ты – гирканиец, а я киммериец. Но степнякам недостаточно будет моего слова, чтобы признать меня снова одним из своих полководцев.

Бартатуя пожал Конану руку:

– Идем со мной, друг. Все будет хорошо. Я знаю, как подтвердить истинность твоих слов, как доказать предательство Лакшми. Утром поведешь моих всадников в бой. И да не будет под Предвечным Небом второго, после Бартатуи, Учи-Кагана, кроме Конана из Киммерии!

Звезды еще сверкали на небе, когда Лакшми вернулась с Курганов Спящих. Вокруг шумел пробуждающийся лагерь: воины завершали последние приготовления к битве. Женщина ощутила удовольствие при мысли о том, что она скоро сотворит с этим грязным стойбищем кочевников.

Вскоре она переселится в роскошный дворец в центре красивого и богатого города. Рабы будут выполнять каждое ее пожелание, и величайшие люди мира будут валяться у ее ног, домогаясь благосклонного взгляда. А кто воссядет на трон, это все равно – хоть Хондемир, хоть Бартатуя, или кто-то другой, кого Лакшми выберет. Со временем всем станет ясно, у кого в руках настоящая власть.

Она уже начала мысленно строить свой дворец. Размеров – неописуемых, башни – до облаков. Отделка – золото и жемчуг. Одежда – сплошь из тончайших шелков. А рабы – самые красивые… Но тут чьи-то пальцы мертвой хваткой схватили размечтавшуюся наложницу за предплечье.

– Мы снова встретились, госпожа моя!

Перед Лакшми возвышался грозный варвар из Киммерии.

– Ты… – прошипела женщина. – Когда Хондемир сказал… – Она внезапно оборвала фразу: "Не ровен час, могут услышать! " – Когда мой господин увидит тебя, его гневу не будет предела! Как ты пробрался сюда, предатель? Еще один заговор против кагана?

– Ты, кажется, потеряла самообладание, Лакшми, – оскалился довольно киммериец. – Я уже разговаривал с Учи-Каганом. Теперь он знает все. Пожалуй, он знает все главные подробности твоей измены. Какой человеческий ум в силах вообразить коварство такой прельстительной змеи, как ты?

– Что за ложь ты влил ему в уши? – Она говорила сейчас намеренно громко, рассчитывая, что в темноте наверняка таятся какие-нибудь досужие слушатели. – Учи-Каган слишком доверчив. Он видит, что человек храбр в бою, и не думает, что этот воин лелеет честолюбивые помыслы. Ты изменник!

Лакшми поняла, что киммериец тащит ее в широкий освещенный круг перед костром. А потом вспомнила про кинжал под набедренной повязкой. Нет, еще не время! Она, может, еще сумеет выпутаться из этой передряги: язык у нее хорошо подвешен и каган ее любит.

– Слова тебе не помогут! – гремел Конан. – Учи-Каган не так доверчив, как ты думаешь. Услышав мое свидетельство, он потребовал доказательств. Он получил их!

Теперь вендийка разглядела у костра множество мужчин. В центре, у огня, стоял Бартатуя. У ног его валялись три шамана, связанные, как телята перед клеймлением.

Другие шаманы стояли на коленях, с руками, связанными за спиной, лица их были искажены от ужаса. В руках Учи-Каган сжимал кинжал, забрызганный кровью почти до рукояти. Острие кинжала дымилось, в воздухе висел запах паленого человеческого мяса.

Когда Бартатуя глянул на Лакшми, женщина онемела от ужаса. Лучше бы ей воспользоваться отравленным клинком, пока была возможность! Ее острый ум помутился. Какая ложь спасет ее теперь от гнева Бартатуи?

– Эти пустозвоны, увешанные амулетами, – проговорил каган, – сообщили нам много интересного. Правда, сначала они пугали нас гневом богов, но испытание горячим железом развязало их языки и освежило память. Итак, кажется, имела место церемония, на которую меня не пригласили. А ты удостоилась такой чести и проявила немалое усердие.

– Я знала, что они замышляют против тебя, каган, – пролепетала Лакшми. – Я хотела разведать их планы.

– Да, разведка в ночное время – твое любимое занятие. Где ты нашел ее, Конан?

– Рядом с Курганами есть небольшой овраг, – ответствовал киммериец. Один из часовых помог ей пройти туда незамеченной.

– Арестуйте этого человека, – приказал Бартатуя стоящим рядом с ним воинам – От него узнаем, нет ли еще предателей.

– Как быть с женщиной, Учи-Каган? – спросил вождь с Востока, чье лицо было покрыто многочисленными рубцами и шрамами.

– Легкой смерти ей не дождаться! – сказал Бартатуя и посмотрел на Лакшми каменным взглядом: – Ты могла стать женщиной властелина мира. Чего тебе не хватало?

Она ничего не ответила, только стояла опустив глаза.

– Девка плела интриги против тебя, – заметил Конан, – потому что такова ее гнусная суть. Она не может отвечать добром на добро. Скорпион, если возьмешь его в ладонь, непременно укусит – вот так и она. Точно так же предала бы она и Хондемира, и любого другого. Даже сейчас, стоя перед твоим судом, она лихорадочно строит планы, чтобы избежать своей участи.

– Убить стерву – и дело с концом, – предложил каган герулов. – А то уже светает, пора выступать.

Бартатуя положил руку на эфес меча и несколько мгновений смотрел на Лакшми. Потом отпустил оружие.

– Нет, – сказал он. – После битвы, когда мы восстановим могильники, вот тогда она умрет. И все узнают, что значит обманывать доверие Учи-Кагана. Отвести ее в шатер и приставить часового. Убежать ей отсюда некуда, но смотрите, чтоб она не покончила с собой и не ускользнула от возмездия!

Два крепких воина увели Лакшми. Она не в силах была говорить и не могла поднять глаз. Свидетели думали, что от стыда, но они ошибались. Женщина прятала улыбку. Она останется наедине с часовым, а часовой – просто мужчина. Мужчины были для нее послушными игрушками. Она уже звала – сегодня она не умрет, и мысли ее вновь обратились к предстоящему царственному великолепию.

– Вернемся к более важным вещам, – сказал Бартатуя, когда изменницу увели. – Будини и герулы на рассвете предпримут первую атаку. Они ударят с северной стороны. Мы дадим защитникам вала время собрать в одном месте большую часть своих сил. Затем все остальные ударят с юга. Во главе этой атаки будет Конан. Конан, есть у тебя что сказать, прежде чем мы разойдемся?

Конан стоял перед вождями.

Шаманы все еще валялись на земле, но киммериец не обращал на них внимания.

– Хорошо бы, если б у меня было время подготовить воинов к битве. Но что мечтать о невозможном! Запомните: у противника есть кони и луки и ему-то ничто не мешает ими пользоваться, туранцам как лучникам до вас, конечно, далеко, но стрелять они умеют. Да и в любом случае расстояние будет невелико, а доспехи на степняках легкие. В тесном строю любая стрела найдет свою цель.

Главное – двигаться так быстро, как только возможно. Чем скорее перейдем к рукопашной, тем лучше. У врагов есть мечи, щиты и пики. Они хорошо владеют ими. Избегайте поединков на мечах. Используйте численное превосходство – три или четыре воина на каждого противника. Старайтесь выбить у них щит и рубите по горлу. Будет много неожиданностей, но это лучше, чем рухнуть зарезанным без всяких неожиданностей.

Рассудительная речь киммерийца отрезвила вождей. Они стали хмуро расходиться – каждый к своим бойцам.

– Как быть с этими, Учи-Каган? – спросил воин, охранявший связанных шаманов.

Бартатуя обернулся:

– С грязными ублюдками? Прикончи их. С этого дня каждого шамана, который ступит в мой лагерь, – убивать на месте.

Он повернулся и направился к войскам, а стражник тем временем стал методично резать шаманам глотки.

Конан подал знак Мансуру, и они отошли в сторону.

– Мансур, – сказал Конан, когда они были уже достаточно далеко. Теперь можешь говорить, но тихо.

– Там, в лагере, мои братья, согарийцы! Черт с ними, с туранцами, но Красные Орлы… Я не могу стоять и смотреть, как их убивают.

– Тогда, – киммериец недоуменно пожал плечами, – считай, что они мертвы. Степняки вряд ли кому-нибудь дадут уйти. Даже если кто-то из солдат вырвется отсюда, гирканийцы догонят его и убьют. Они ступили на освященную землю… Лучше уж – быстрая смерть в бою. Так подобает умирать воинам.

– Но они охраняют Ишкалу! – запротестовал Мансур.

– Это уж наша забота, – ответил Конан. – Я буду на Курганах первым. И сделаю все возможное, чтобы найти твою девчонку и вытащить из мясорубки. Может, под шумок, вам двоим и удастся сбежать.

– Нет! – возразил Мансур. – Я умру с моими братьями! Конан вздохнул:

– Я боялся этого. Значит, такова судьба…

Не говоря больше ни слова, он занес над Мансуром свой огромный кулак и тюкнул юношу по голове. Тот свалился на землю, как куль с овсом. Киммериец проверил его дыхание, потом вскинул юношу на могучее плечо и отнес парнишку к оврагу. Там он связал Мансура на всякий случай. Пусть побудет тут в безопасности до конца битвы…

Уже светало, когда два воина отвели Лакшми в шатер. Мерзавка к тому времени состряпала план бегства, решив действовать напористо и быстро. Она присмотрелась получше к своим сторожам. Обычные кочевники-ашкузы, не похожие на таких ярких людей, как Бартатуя и Конан. С этими будет полегче.

У входа в шатер женщина обернулась к своим стражам:

– Вы, конечно, пройдете со мной… Как иначе вы будете следить, чтобы я не убила себя?

Воины последовали за ней.

Палатка была небольшой, и стражи оказались совсем рядом с соблазнительной вендийкой.

– Разве это не приятнее, чем биться в рукопашной? – кокетливо спросила она. – Разве мое общество хуже вражеских мечей?

– Молчи, женщина, – хмуро отозвался один из часовых. – Мы здесь, чтобы сторожить тебя, а не болтать попусту.

– Но вы же меня не обыскали, – притворно забеспокоилась Лакшми. – Ведь я же могла спрятать оружие!

Она сбросила на пол черный плащ. В глазах у степняков вспыхнул огонек похоти. Наложница кагана стояла перед ними в одной набедренной повязке и сандалиях. Никогда прежде они не видывали подобного зрелища.

– Разве я не хороша? – лукаво вопрошала Лакшми, показывая свое шелковистое тело. – Я вендийская куртизанка, воспитанная в особой школе. Я знаю сотни способов доставить мужчине блаженство, о котором простые солдаты и мечтать не могут.

Она прошлась мимо обалдевших воинов, вздымая грудь, как будто предлагая себя и одновременно сама млея от наслаждения. Стражников словно удар хватил.

– Кстати, мы не закончили обыск.

Лакшми сбросила сандалии и стала разматывать набедренную повязку; шелковая ткань соскользнула на землю. А плутовка успела ловко подхватить кинжал и спрятать его в ладони.

– Вот, – проговорила она. – Я нага. Я ничего не прячу. Но если хотите убедиться, можно подойти поближе. – При этих словах она сама шагнула навстречу стражникам.

Один из воинов осторожно коснулся рукой ее потрясающе белой кожи. Взметнулось смертоносное жало. На ладони у стражника остался тонкий порез. Еще через секунду острие оцарапало щеку другого воина. Оба степняка не сразу пришли в себя от замешательства: слишком быстро соблазн превратился в опасность.

– Эй! – воскликнул один. Воин потянулся к мечу; и тут лицо его исказилось от удивления и ужаса: он почувствовал, что дотянуться до рукоятки меча стоит ему огромных усилий. Он попытался что-то сказать своему товарищу, но язык не слушался.

Лакшми смеялась, глядя на двух здоровенных мужиков, которые один за другим свалились на землю и корчились в агонии. Они извивались, будто изнутри их терзали стальные крючья, глаза вылезли из орбит, пальцы судорожно хватали воздух.

– Вы что, и впрямь вздумали, что можете обладать мной? – со смехом говорила коварная вендийка, переступая через умирающих, дразня их своей наготой. – Простая солдатня не смеет наслаждаться прекраснейшей женщиной мира, прекраснейшей, а вскоре – и самой могущественной. Мужичье вроде вас годно лишь на то, чтобы умирать по моей прихоти.

Женщина продолжала смеяться, пока два кочевника, последний раз конвульсивно дернувшись, не отошли в мир иной.

Лакшми быстро оделась. Выглянув из палатки, она увидела, что поблизости никого нет. Все на местах, готовятся к бою. Лакшми поспешила туда, где были привязаны лошади.

Конан стоял впереди войска. Степняки расположились в сухом русле реки на юго-востоке от Курганов. Позиция для атаки киммерийцу особо-то не нравилась. Воины лежали на брюхе, набившись, как сельди в бочке. Жалкое подобие боевых порядков растянулось на сотни шагов. До защитного вала далековато. На таком пространстве легче легкого получить стрелу в кишки. Но другого пути нет! Другого места, где столько воинов могли бы подойти к валу незамеченными с самого большого кургана, не было.

Помимо кольчуги и шлема, Конан прихватил и щит – самый большой, какой только смог подобрать. Не меньше двух футов в поперечнике, щит был отменно укреплен полосками вендийской стали. Такая надежная защита позволит в полную силу орудовать мечом.

Со стороны Курганов послышался шум. Зазвенели трубы, застучали барабаны, зацокали копыта.

– Они начали! – воскликнул Бартатуя, стоявший рядом с Конаном.

– Подождем еще несколько минут, – отозвалсякиммериец. Его воины заметно забеспокоились, вслушиваясь в шум боя.

– Не трогаться с места до приказа! – приказал Конан. – Иначе – верная смерть!

Сам он внимательно прислушивался к звукам движущихся войск. Когда шум переместился в северном направлении, киммериец вышел вперед и поднял щит.

– Вперед! – взревел великан варвар.

Степняки с кровожадным кличем двинулись за киммерийцем. Прикрывшись щитом, Конан устремился к склонам могильника. И вдруг топот сотен ног позади стал глуше. Конан обернулся. Гирканийцы порядочно отстали от своего предводителя.

– Вперед, сукины дети! Живее! – заорал варвар во всю глотку. – Вам что, жить надоело?!

Многие степняки делали жалкие попытки бежать так же резво, как могучий киммериец. Конан изрядно приуныл, увидев, что большинство кочевников никогда в своей жизни нормально не бегали. Мало кому из них доводилось протопать хотя бы пару сотен шагов. Они бы выглядели забавно, если бы им не грозило оказаться под градом вражеских стрел.

До безумия медленно степняки приближались к валу. На вершине маячил один-единственный часовой. Но когда кочевники подобрались к валу шагов на двести, часовой затрубил в серебряный рог, и на валу мгновенно появились воины. Туча стрел обрушилась на гирканийцев.

Конан сгруппировался на бегу, как только мог, и прикрылся щитом. Он слышал свист стрел, крики падающих воинов…

– Быстрее, Кром вас раздери! – рычал он.

Степняки продолжали свое неторопливое движение, и Конан почувствовал, что сердце его готово вырваться из груди. Нет, так он не привык воевать! Конан видел, как многие воины, в одеждах различных гирканийских племен, отстают. Вперед рвались только одни ашкузы…

Когда кочевники подкатили к валу вплотную, воины наверху тут же изменили угол обстрела. Внезапно за спинами защитников появился ряд конников. Они принялись разить стрелами степняков прямо поверх голов своих пеших товарищей. В результате стрелы посыпались гуще.

Конан нахмурился, видя потери гирканийцев, А ведь они еще не убили ни одного врага!

– Теперь все на вал! – прокричал он. – Еще несколько шагов, и нам будут не страшны их луки.

И в этот момент гирканийцев оглушил стук копыт. Справа и слева от наступающих кочевников появились Красные Орлы. В таком бою преимущество на стороне тяжелой конницы. Согарийцы рубили легковооруженных врагов, как облачка дыма. Мечи и копья вздымались и опускались, расплескивая кровь, кромсая плоть и дробя кости. Стрелы, словно диковинные змеи, вгрызались в ряды гирканийского воинства. Тяжелые, шипастые палицы вышибали из человеческих голов липкие ошметки мозга. Копыта разгоряченных схваткой лошадей хлюпали в месиве из крови и разрубленного мяса. Кое-кому из степняков удавалось подсечь сухожилия согарийских скакунов и добить упавшего всадника. Но по большей части сражение превратилось в беспощадную бойню. Беспомощных пехотинцев топтали, рубили, кололи.

Две линии всадников врезались в толпу кочевников, пытающихся пробиться ко входу на Курганы. Тут резни была особенно жестокой. Конные согарийцы секли гирканийцев, как серп пшеничные колосья.

Конан вышиб очередного врага из седла и повернулся к Бартатуе, который сражался с воином, скатившимся с раненой лошади.

– Дело плохо! – прохрипел киммериец. Учи-Каган извлек кинжал из тела убитого врага. – Надо отступить и перегруппироваться, – пояснил Конан, – Так они нас всех перебьют!

– Да, – согласился Бартатуя.

Вражеская стрела чуть не ужалила кагана в лицо и впилась в горло стоящего рядом степняка. Воин рухнул, с губ его скользнула струйка крови.

– Назад! – громовым голосом прокричал Бартатуя. И подал сигнал к отступлению бьющимся поблизости воинам.

То же самое сделал и Конан. Постепенно, линия за линией, гирканийцы стали отходить. И еще многих степняков отыскали стрелы согарийцев.

Кован отступал, по-прежнему прикрываясь щитом. Одна стрела оцарапала варвару бедро, другая задела лодыжку. Только изощренное боевое мастерство да лучший, чем у других кочевников, доспех, спасли киммерийца от верной смерти.

Оказавшись вне досягаемости вражеских стрел, кочевники расстроили боевые порядки и разбились на небольшие группки. Учи-Каган с отчаянием и гневом смотрел на покинутое поле брани.

– Каковы потери?

– Тысячи. А у них – хорошо, если сотня погибла. Может, сто пятьдесят. Конан оглядел притихших воинов, усевшихся на землю. – И по крайней мере каждый третий ранен, многие – серьезно.

Они вновь соединились с северным крылом войска. В этих отрядах кочевники пострадали меньше, поскольку подступали к склонам не с такого дальнего расстояния, да и защищен северный вал был хуже.

Встретиться с тяжелой кавалерией гирканийцам не довелось. Выслушав донесения вождей, Бартатуя отвел Конана в сторону.

– Они знали! – зло проговорил каган. – Они знали, что атака с севера только уловка. Они хорошо подготовились, выставили стрелков и конников именно к южному проходу. А тяжелая кавалерия стояла у западного и восточного краев вала, готовясь окружить нас, как только мы минуем линию пеших защитников. – Он помолчал. – Это Лакшми. Ведьма побывала прошлой ночью на Курганах и разболтала врагам весь мой план атаки. Как долго удастся скрывать это от остальных вождей? Кто станет уважать правителя, доверившего важнейшие секреты рабыне-чужестранке?

Конан ничего не ответил. Когда Бартатуя попросил совета, как организовать еще один штурм, киммериец вновь промолчал. Каган же продолжал злобствовать:

– Среди погибших – столько ашкузов, моих соплеменников! Именно на них держалась вся моя власть! А теперь придется начинать все сначала восстанавливать разрушенный союз, который основан именно на вере в мою непобедимость!

Конан увидел, что самоуверенный властитель, каким всегда выглядел Учи-Каган, превратился в простого человека, снедаемого сомнениями.

– Скажи же мне, Конан, как я могу спасти положение?

– Прежде всего – ничего не предпринимать до конца дня, – невозмутимо предложил киммериец. – Пусть люди отдохнут и соберутся с силами, помянут убитых друзей и родичей. А на закате мы снова атакуем. Для тех, кто боится сражаться в темноте, света будет еще достаточно.

Киммериец и каган глянули на вал. Враги ходили среди брошенных на поле тел, добивая раненых и вытаскивая из трупов стрелы.

– Они собрали все силы у этого прохода, – продолжил варвар, – а мы разобьемся на четыре группы и ударим сразу с четырех сторон. Жертв будет много, но такого, как сегодня, уже не случится. У врагов не хватит ни сил, ни оружия. А если б твои воины бегали порезвее, потери можно было бы еще уменьшить. Но это, увы, невозможно.

– По крайней мере спасем свою честь, – хмыкнул Бартатуя. – Что бы потом ни случилось.

– Об этом будет время позаботиться, – сказал Конан. – Может, придется отложить кампанию до следующего года. Достаточно одной победы и хороших трофеев, чтобы твои воины полюбили тебя, как прежде. Потери можно возместить – подрастут новые, молодые бойцы. А это – ценный опыт. Теперь ты знаешь, как защищаются другие народы, когда ты вырезаешь их под корень и у них нет пути к отступлению.

Учи-Каган криво усмехнулся:

– Хорошо, что не нуждаюсь в утешении! От тебя его не дождешься.

Конан пожал плечами:

– Я никогда не чувствовал в нем нужды, зачем же оно тебе? Тем, кто создан для власти, незачем жалеть друг друга.

– Это правда, – кивнул Бартатуя. – Что ж, идем подбодрим людей…

Но тут нечто новое привлекло его внимание. К поросшему травой валу, прямо к ведущему на Курганы проходу, промчался чей-то конь. На скакуне несся некто в черном плаще.

– Эта ведьма опять здесь! – воскликнул Бартатуя. – Да сгниет она заживо!

– Хватит с нее, – ответил Конан, – если в ее прекрасное тело попадет ловкий лучник.

Но увы, эта надежда оказалась тщетной – Лакшми невредимой достигла Курганов.

– Ладно, – проскрипел Бартатуя, – там я ее и прикончу. Только бы не исчезла до конца сражения! Легкой смерти она не дождется… Ну идем, дела не ждут.

ГЛАВА 17

Солнце уже лизнуло земной окоем, когда Хондемир приготовил все необходимое для таинства. Эта мрачная волшба была посложнее всего, что колдуну приходилось делать прежде. В удаче он не сомневался – его вера в собственные силы была беспредельна.

Рядом с ним на алтаре распростерлась княжна Ишкала со связанными руками. Утром, пока Красные Орлы сражались с гирканийцами, колдуну ничего не стоило послать нескольких воинов за княжной. А потом согарийцы были заняты приготовлениями к новому сражению. Некому было проверить, как себя чувствует дочь князя.

В багровых лучах заката видна была гирканийская орда, разделившаяся на четыре отряда. Когда солнце опустилось за линию горизонта, все четыре крыла степного воинства двинулись на штурм.

– Они опять атакуют! – воскликнула Лакшми. Одетая лишь в набедренную повязку, она стояла у алтаря, помогая Хондемиру в последних приготовлениях. Мерзавка собственноручно, с дьявольской усмешкой на устах, сорвала с согарийской княжны одежды и повалила ее на алтарь. Время от времени Лакшми сладострастно пошлепывала лежащую девушку, как комнатное животное.

– Не важно, – отмахнулся Хондемир. – Через несколько минут они увидят нечто, что вышибет из них воинственный дух. Давай начинать.

Держа перед собой магический жезл, колдун начал петь, кидая в пламя алтаря предметы, которые Лакшми по очереди подавала ему. Постепенно небо над алтарем стало менять цвет. Глаза Ишкалы наполнились ужасом, но закричать она не могла – во рту у нее был кляп. Лакшми погладила княжну по голове и прошептала какие-то утешительные слова. Тем временем Хондемир занес над ней свой кривой нож.

– Когда они поймут, что побеждены, – объяснял Бартатуя воинам, кто-нибудь попробует пробиться. Внутри Курганов ездить верхом нельзя. Я уже выделил тысячу воинов на самых быстрых конях, чтобы преследовать тех, кто попытается уйти в степь. Вы слышали слова Конана. И помните, что случилось сегодня утром. Идите так быстро, как только сможете. Стрелять будут не так сильно, как с утра, и кавалерийской атаки не будет: им не поспеть в четыре места разом. Теперь по местам. Как только солнце окрасит степной ковыль, мы атакуем!

Войско разделилось на четыре крыла, и каждый двинулся к намеченному загодя месту. Даже теперь, после кровавой бойни, унесшей тысячи жизней, воинство степняков было так велико, что не каждый воин расслышал слова Учи-Кагана. Командиры отрядов доносили до бойцов суть приказа. Степняки вновь воспряли духом, они опять жаждали крови святотатцев и готовы были умереть за поруганные могилы предков.

Конан и Бартатуя плечом к плечу готовились к атаке. Опять предстояло нападать с юга, у большого прохода. Бартатуя решил идти в бой впереди войска вместе с киммерийцем. Тогда степняки не дрогнут и не отступят. Не смогут же они бросить своего Учи-Кагана одного врагам на расправу?

Они крепко сжимали мечи, и блики солнца играли на хищной стали клинков. На горизонте полыхало кровавое зарево заката. Когда последний луч солнца вспыхнул над степью, Бартатуя поднял руку.

– Вперед! – закричал Учи-Каган.

Крик предводителя отозвался в рядах воинов. Несколько мгновений спустя его подхватили в трех других отрядах.

Конан устремился вперед легкой рысцой. Бартатуя, шедший рядом, изо всех сил старался не отстать от богатырской поступи варвара. Через некоторое время Конан оглянулся, чтобы посмотреть, сохраняют ли воины боевой порядок. Степняки наступали четырьмя неровными, далеко отстоящими друг от друга линиями. Ближе к валу это расстояние сократится. Если кочевники смешаются в одну бесформенную толпу, при вражеской контратаке они просто начнут давить друг друга я станут легкой мишенью, не успев даже воспользоваться мечами.

Свистнули первые стрелы. Как и предвидел Конан, смертоносный ливень был не таким густым, как в прошлой битве. Да и гирканийцы действовали уже не так беспомощно, как прежде, вроде бы научились кое-как пользоваться щитами. Многие заранее надели доспехи попрочнее, сняв их с убитых и раненых.

Когда наступающие были в ста шагах от вала, раздался стук копыт – еще одна конная атака. Красные Орлы летели вдоль склона, разбившись, по своему обыкновению, на два крыла. Вот они в двух местах атаковали гирканийские ряды! Но сейчас сделать это было уже не так просто. Как только кони врезались боевые порядки степняков, я воздухе мелькнули арканы. Кони и люди, захваченные петлями, валились на землю, где их легко добивали.

Конники падали один за другим. Увязая в кровавой сутолоке, они становились легкой целью для аркана. Кавалерийская атака захлебывалась. Растерянные всадники, лошади без седоков, истекающие кровью раненые сбились в бесформенную толпу.

С леденящим душу боевым кличем киммерийцев Конан ринулся прямо сквозь вражеский строй к проходу в Курганы. Противник выстроился теперь в три ряда, прикрывая проход. На близком расстоянии Конан мог не опасаться стрел и действовать более стремительно.

Туранец с пикой наперевес кинулся на киммерийца, но короткий взмах меча лишил его и пики, и руки. Другой пытался достать неукротимого варвара саблей, но киммериец отразил выпад, потом краем щита ударил атакующего в лицо и рубанул упавшего воина по ребрам, пробив кольчугу и развалив тело практически пополам. Брызнула кровь, выползли на траву дымящиеся кишки.

Тысяча гирканийцев, с пронзительными воплями и завываниями, атаковала туранское войско. Конан мельком увидел, как воин, вцепившись голыми руками в щит соперника, пытается сбить того с ног. Туранец вонзил нападающему гирканийцу меч в живот, но мгновение спустя упал сам – кочевник, умирая, впился зубами в глотку врагу.

Битва не на жизнь, а на смерть кипела на подступах к Курганам. Кровь все больше заливала редкую степную траву, все выше громоздились груды изрубленных тел.

Не желая увязать в этой бойне, Конан перепрыгнул через мертвые тела, по-кошачьи ловко изогнувшись, встал на ноги и двумя ударами сокрушил двух воинов – справа и слева от себя. Потом огляделся: вокруг раскинулись Курганы Спящих. Бартатуя последовал за киммерийцем, степняки тоже постарались не отстать от своих свирепых предводителей. Завидя наседающего врага, туранцы отступили в беспорядке. Вот теперь начнется настоящая резня!

Пока пьяная от крови орда крушила все вокруг, Конан пустился в погоню за туранцем, оседлавшим лошадь и попытавшимся улизнуть незамеченным. Чтобы бежать быстрее, Конан бросил щит и спрятал в ножны меч. В конце концов, туранец все равно нужен живым…

Всадник направлялся в самое сердце Курганов. Ему пришлось обогнуть невысокий погребальный холм. Конан быстро перебрался через могильник поверху и оттуда кинулся туранцу на плечи. Секундная борьба – и вот уже беглец простерся на траве. Глаза воина вылезли из орбит от ужаса, когда великан варвар приставил ему к горлу клинок.

– Хочешь жить – говори быстро, – прохрипел киммериец. – Где Хондемир и согарийская княжна?

– Там! – указал туранец. – На самом большом кургане! И вендийка там же. Они творят великую волшбу!

Конан посмотрел в ту сторону, куда указывал палец воина.

– Кром! – прорычал киммериец.

Он вскочил на ноги и огляделся, не обратив внимания, как улепетывал чудом спасшийся туранец. Взгляд Конана скользнул вверх, по склону высокого холма. И внезапно гнев и ярость варвара сменились ужасом.

Солнце уже зашло, в небе появились звезды. Но над большим курганом висело кипящее черное облако. В середине оно мерцало так ярко, что кровь в сравнении с этим пламенем могла показаться прозрачной водичкой. Звуки битвы умолкли. Ужасное зрелище наполняло страхом, куда большим, чем просто страх смерти.

Внутри красного пламени ворочалось НЕЧТО – большое, нелепое, бесформенное и… чернее черного.

– Что это? – спросил чей-то голос рядом с Конаном. Киммериец обернулся и увидел Бартатую. Учи-Каган был весь заляпан вражеской кровью, но сам, кажется, не пострадал. Взгляд его был также обращен к вершине большого кургана.

– Там колдун, – рассерженно прошипел Конан. – Затеял, гад, жуткие чары. Он может вызвать из другого мира тварь, которая убьет нас всех. И Лакшми там, рядом с ним.

Лицо Учи-Кагана исказилось от гнева.

– Он занимается своим нечистым ремеслом на могиле основателя моего рода! Идем, Конан, кровь еще должна пролиться!

Бартатуя принялся остервенело карабкаться на курган. Конан последовал за ним. Пока они взбирались по крутым травянистым склонам холма, облако стало еще чернее, а красное свечение – ярче. Из кокона внутри кровавого пламени полезло странное существо: пара огромных глаз, окутанных сетью огромных щупальцев, – огромное неуклюжее головоногое, покрытое подобием чешуи.

Курган окутал странный запах – так пахнет на дне древнего высохшего моря. Существо раздирало кокон, пробиваясь в мир живых. Когда Конан и Учи-Каган достигли вершины, они увидели две человеческие фигуры, чернеющие на фоне багрового неба. Третье человеческое существо лежало перед ними навзничь. В поднятой руке одного из стоящих – того, что повыше, – блестел кинжал.

На мгновение рука с клинком задержалась, и в эту секунду Конан извлек меч из ножен и с размаху нанес удар.

Лакшми в мерцающем свете следила за кипящей битвой.

– Быстрее, колдун! – торопила вендийка. – Или скоро у тебя не останется армии, чтобы с триумфом войти в Аграпур.

– Еще немного, – успокоил ее Хондемир. Несколько минут он произносил про себя древние заклятия, которые не смог бы выговорить человеческий язык. – Еще одна небольшая формальность, и наши гости будут у меня в руках.

Лакшми задрожала, когда чудовище возникло в небе над курганом. Она не знала, бог это или демон, но ОНО источало зловещую, чуждую силу. Девушка, лежащая на алтаре, застыла в ужасе, когда существо обрело свои чудовищные очертания. Глаза княжны закатились, она потеряла сознание, лишь на миг представив ожидающую ее участь.

– Сейчас! – воскликнул Хондемир с дьявольским восторгом на лице. – Я вырву ей сердце, и Хозяин Тьмы станет моим слугой. А Бартатуя и вся его гирканийская орда превратятся в рабов! – Он поднял нож, и как раз в это мгновение демон разорвал остатки магического кокона.

Колдун склонился над обнаженной девушкой на алтаре. Достаточно одного глубоко разреза под левой грудью; потом надо быстро засунуть в рану руку и одним рывком извлечь еще бьющееся сердце – и подать его порождению преисподней, что явилось сюда по зову.

– Тебе, Хозяин Тьмы! – возопил колдун, и в это мгновение за спиной у него раздался какой-то шум.

С криком триумфа чародей занес клинок над жертвой. И вдруг застыл в недоумении – оружие не повиновалось ему. Мгновение спустя Хондемир понял, что у него больше нет правой руки. Его глаза расширились от ужаса – кровь хлынула из обрубка на обнаженное тело Ишкалы. И вслед за этим щупальце чудовища обвилось вокруг колдуна.

Лакшми в отчаянии глядела, как изувеченный Хондемир поднимается в воздух, увлекаемый исчадием черной бездны, которое сам же и вызвал. Наконец щупальце остановило свое плавное движение и застыло над штандартом с конским черепом – символом ашкузов. Чудовище неторопливо отправило визжащего дурным голосом чародея в упрятанную под клубками щупальцев пасть.

Лакшми обернулась. Перед ней стоял Бартатуя.

– Любимый мой! – в отчаянии закричала перепуганная вендийка. – Это Хондемир во всем виноват! Проклятый маг заколдовал меня! Но теперь все кончено, разум вернулся ко мне! Пойдем скорей отсюда.

Крепкие ладони кагана сомкнулись на хрупкой шее прекрасной наложницы. Сильные пальцы лучника, не хуже веревки палача, сжали женщине горло. Лакшми закинула голову, задыхаясь. Лицо Бартатуи оставалось суровым и отрешенным. Наверное, кагану потребовалась вся его неукротимая воля, что бы вот так, собственноручно, задушить ту, которую он столь страстно любил. Однако ни искры сожаления не промелькнуло в холодных глазах степняка. Его хватка не ослабевала ни на мгновение. И все же каган не мог заставить себя сделать последнее усилие.

Лакшми судорожно трепыхалась. Отчаянным рывком подлая вендийка сумела-таки дотянуться до набедренной повязки. Она кончиками пальцев вытащила отравленный кинжал, перехватила рукоять и вонзила клинок кагану в бедро. Бартатуя сначала не понял, что произошло. Потом весь выгнулся от страшной боли, захрипел – то ли молитву, то ли проклятие – и рухнул на землю, так и не разжав хватки, увлекая за собой Лакшми. Вендийка тщетно пыталась разорвать намертво сцепившиеся пальцы, но каган, даже приняв жуткую смерть, оставался неумолим. Вдруг Лакшми заметила, что рядом с ней стоит еще кто-то. Это был киммериец. Конан, ее злейший враг, теперь был ее последней надеждой, и Лакшми протянула руки, моля о помощи.

Конан оторопело уставился на поверженного кагана. Потом перевел взгляд на Лакшми. Догадка осенила киммерийца: гнусная вендийская шлюха каким-нибудь подлым способом сумела убить гирканийского вождя! Вот дрянь! Потаскуха, что не стоит и одной золотой монеты, прикончила великого воина. Да еще теперь тянет свои грязные лапки с мольбой помочь. У великана варвара, конечно, хватило бы сил разжать мертвые ладони Бартатуи. Но Конан лишь с сожалением посмотрел на погибшего друга. И смачно плюнул вендийке в лицо. Потом он молча перешагнул через Лакшми, подошел к алтарю и принялся разрезать путы, которыми была связана несчастная Ишкала.

В это время в темнеющих небесах безобразное чудовище пожирало останки злополучного чародея. Это был достойный конец самонадеянного претендента на туранский престол.

Конан вскинул залитое кровью тело девушки на плечо и стал спускаться вниз по склону. Оглядываться киммериец не стал. Ему что-то очень не хотелось вновь заглянуть в остекленевшие, выкатившиеся глаза прекрасной вендийки.

Внизу царила полная неразбериха; воины не знали, бежать ли им или продолжать сражение. Чудовище, кажется, удовлетворилось чародеем и залезло обратно в свое облако, Конан снял плащ с одного из мертвецов и завернул в него Ишкалу. Потом киммериец неторопливо направился прочь от Курганов.

В укромном месте, в овраге, Кован нашел Мансура. Поэт по-прежнему лежал на земле, крепко связанный.

– Спокойно, – проворчал киммериец, разрезая веревки. – Теперь нам с тобой надо уносить ноги, и побыстрее. Бартатуя мертв. И вендийка тоже.

– А Ишкала? – воскликнул Мансур.

– Вот она. Я завернул ее в плащ. Девчонка твоя отделалась легким испугом. Скоро придет в себя. А нам неплохо бы найти лошадей. Сейчас здесь начнется полный кавардак, и мы, может быть, сумеем улизнуть незамеченными.

Они выбрались из оврага и принялись спешно разыскивать коней. Вокруг было полно воинов, но на киммерийца и его спутников никто не обращал ни малейшего внимания. Многие гирканийцы выбирались из Курганов, унося на руках раненых товарищей. Особо безнадежных надо было водрузить в седла, чтобы они не умерли ночью пешими. После пережитого ужаса степняки выглядели будто пьяные.

Конан нашел коней в том месте, где они с Мансуром оставили их. Рядом стояла лошадь с дорожными припасами и запасные кони. Сев верхом и положив бесчувственную Ишкалу на седло Конану, они услышали за спиной пронзительный стон. Это был погребальный плач степняков.

– Кто-то набрался храбрости подняться на большой курган, – объяснил Конан. – Они нашли тело Бартатуи. Теперь они не скоро оправятся. Пора ехать.

На пятый день изнурительной скачки по степи маленький отряд Конана приметил вдалеке на юго-востоке двух всадников.

– Кто это? – испугано спросила Ишкала, Княжна путешествовала одетая в запасную рубаху Конана. Босые ноги девушки были черны от степного загара. Из плаща, в который завернул ее Конан по пути с Курганов, она сделала себе некое подобие капюшона.

– Пока не подъедем поближе, не поймем, – сказал киммериец. – Два человека – это не опасно.

Они двинулись дальше, и вскоре лицо Конана озарила улыбка: он узнал тех, кто скакал им навстречу.

– Видишь, Фауд, – прокричал Рустуф своему напарнику. – Я говорил, что с киммерийцем какая-то жалкая песчаная буря не совладает! Как дела, Конан?

– Отлично. В том смысле, что я жив и относительно здоров.

– Мы с Фаудом собрались в западные земли, – сообщил Рустуф. – Хочу найти своих братьев-козаков, а Фауд мечтает вновь увидеть башни Аграпура.

– Я поеду с тобой, – проговорил Конан. – Степняки поймали меня как раз по дороге на запад.

– Нет, Конан, – встрял в разговор Мансур, – ты должен ехать с нами в Согарию! Князь примет тебя с честью. Ты получишь земли, богатства, а также достойный пост в нашем войске.

Киммериец покачал головой:

– Не хочу я больше связываться со всякими правителями. А особенно с вашим князем. Он наверняка не забыл, как я разорил его крепость. Нет уж, пойду на запад. Такова моя судьба.

Перед тем, как попрощаться, Мансур отвел Конана в сторону.

– Спасибо тебе, – сказал юноша. – Как жаль, что я не участвовал в последней битве. Я так и не сумел освободить Ишкалу.

– Ручаюсь, что ты не станешь посвящать ее в такие мелочи, – ухмыльнулся киммериец. – А уж в твоих стихах вся эта история точно будет выглядеть по-другому. Ты не первый поэт, которого я встречаю.

Когда юные согарийцы отъехали прочь, три воина повернули коней на запад.

– Бартатуя погиб, – сообщил Конан.

– Никто не бессмертен, – философски заметил Рустуф, – Многие мечтали покорять мир – а находили только быструю гибель.

– Бартатуя мог хотя бы попробовать, – проговорил Конан. – Это был великий человек, может быть величайший, кого мне довелось знать. И погиб из-за обыкновенной шлюхи.

– Все равно, – пожал плечами козак. – Не думаю, что мне понравился бы мир, где только один правитель. Прежде всего, такой царь стал бы больше всего печься о том, чтобы в казну налоги поступали без перебоев. Нет, мне нравится, когда много маленьких царей и маленьких войн. Это мир, где парни вроде нас могут раздобыть себе какую-нибудь завалящую корону.

Воины засмеялись и направили своих коней дальше на закат, по бескрайней зеленой степи.

Роланд Грин Волшебный туман
(Конан)

Пролог

Долина, словно след от удара гигантского меча, рассекла Кезанкийские горы. В нее вела узкая расселина, скрытая в отрогах горы Гоадел. В этих краях над горами часто клубился туман. Он выползал из жуткого места, где могло затаиться то, что любой здравомыслящий человек постарался бы избежать. Иногда ветер разгонял туман. Налетая на скалы, он завывал, словно демоны или потерянные души. Эти завывания заставляли любопытных путешественников держаться подальше от долины.

Много лет прошло с тех пор, как странствующие торговцы и купцы, живущие по эту сторону Кезанкийского хребта, последний раз заглядывали в долину. Она находилась далеко от цивилизованных мест и могла бы послужить отличным прибежищем для разбойников. В деревнях на границе Хаурана рассказывали жуткие истории о племенах человекообезьян, обитавших среди снегов, вроде тех, что жили среди пиков Гималаев в Вендии…

* * *

Капитан Махбарас, ведущий колонну вверх по склону к расселине, знал об этой долине больше других. Она, в самом деле, служила прибежищем бандитам и разбойникам. Некоторых из тех, кто сейчас следовал за капитаном, приходилось заставлять повиноваться если не при помощи присяги, то посулами золота, с одной стороны, и кнута, с другой. Тех, кто думал иначе, капитан и преданные ему люди убили…

О человекообезьянах капитан Махбарас знал мало. Они обходили стороной отряд наемников, и капитан не трогал их дома, спрятавшиеся между вершин. Однако капитан сомневался, что какие-то существа, обитающие среди вечного снега и льда, могут оказаться умнее вшей, ведь сам-то он вырос среди кипящих источников и деревьев, увешанных зрелыми фруктами, в поместье хорайянского дворянина.

Длинноногий и одетый легко, если не считать вендийской кольчужной рубахи и немедийского шлема, Махбарас первым из колонны достиг расселины. Потом он повернулся к ней спиной, чтобы взглянуть на склон горы и сосчитать, сколько человек отстало или сбежало… Наемники боялись ужасной Повелительницы Туманов, взгляд которой мог достичь и края мира.

Одно можно точно сказать: и бандиты из Хорайи, и кочевники-наемники Махбараса, живя в этих краях, одевались одинаково, носили одинаковые головные уборы песчаного или грязно-белого оттенка, сапоги и ремни из верблюжьей кожи, кривые сабли и прятали в поясах кинжалы. Некоторые из них имели луки и колчаны, но человек с зорким глазом сразу заметил бы, что у всех луков спущена тетива, а колчаны воинов плотно затянуты кожаными ремешками.

Ни один не рискнул бы приблизиться к входу в Долину Туманов с оружием наготове. Пришли они сюда с разрешения Повелительницы, и вряд ли кто-то мог бы оказаться здесь без ее согласия.

Страшное наказание ожидало тех, кто насмехался над желаниями Повелительницы. Наказание и в самом деле было столь ужасным, что те, кто вынес его, с радостью поменялись бы местами с пленными, идущими в середине колонны. Смерть же пленных будет не такой страшной, а быстрой и не столь уж болезненной.

Десять пленных были связаны в единую цепочку грязными ремнями, завязанными вокруг пояса каждого из них. Их руки и ноги оставались свободными, и стражам приходилось все время быть настороже, так как Повелительница строго карала нерадивых слуг и не любила преследовать тех, кто сбежал, своими чарами, чтобы не раскрывать собственных секретов. Она заставляла провинившихся наемников бродить по горам в поисках сбежавших. И еще не нашелся человек, который сумел бы ускользнуть от слуг Повелительницы Туманов.

Побегов не было и благодаря снадобью, которое лекарь Повелительницы выдавал каждому капитану наемников. Если дать пленному достаточную дозу, то, будь он мужчиной, женщиной или ребенком, он на три дня становился послушным, как овца. Махбарас по запаху определил несколько знакомых трав, входивших в снадобье, но большую часть растений он не знал. Капитан подозревал, что секрет этого снадобья не известен простым людям.

Из пленных было семь мужчин, если считать мужчиной юношу, который еще не носил бороды, и три женщины. Двое тяжелораненых пленников и один упрямец, который боролся до последнего, не желая глотать лекарства, стали пищей стервятников, как предупреждение любому, кто мог погнаться за налетчиками.

Махбарас дважды пересчитал пленных, хотя в этих краях никто не мог бы сбежать от его воинов, если бы он, конечно, не летал, словно птица, и не умел растворяться в твердой скале, словно призрак. Капитан с отвращением дал знак, махнув рукой, и подумал о том, как ему повезло, что племена, живущие поблизости, не владеют магией. Было бы неприятно взять в плен какого-нибудь шамана или колдуна. Капитан повернулся к расселине в скале, вытащил меч (выкованный в Немедии, как и его шлем) и вытянул его рукоятью вперед. Он никого не видел, ничего не слышал, кроме шепота ветра на отдаленных склонах, но знал, что за ним внимательно наблюдают. Алый луч вырвался из расселины и ударил в драгоценность на рукояти меча. Та засветилась, словно лампа, но только лампа не издает такого шума и не испускает свет с полдюжины различных оттенков алого, лазурного, изумрудного, янтарного цветов…

— Мы вернулись, — сказал капитан. — Мы привели десять пленных. Как люди, находящиеся на службе у Повелительницы, мы просим благословения.

Луч света снова появился. В этот раз алое сияние растеклось по земле, пока не сомкнулось вокруг колонны воинов я пленных, взяв ее в огненный круг. Махбарас постарался не думать о том, что уж слишком это мерцание походит на аркан, готовый в любой момент затянуться покрепче… Капитан сказал себе, что он и его люди проходили через этот ритуал уже дюжину раз, не опалив ни единого волоса.

Но разум и память были слабым оружием против врожденного страха перед древней магией, кольцами сдавливающей человеческие внутренности. Капитан почувствовал, как капли холодного пота сползают по его спине.

— Слугам Повелительницы дано благословение, — донеслось до него. Махбарас в десятый раз попытался представить себе, кто это мог бы говорить таким странным голосом.

Наемники замерли в ожидании, и Махбарас вспомнил, что должен совершить следующую часть ритуала.

— Находясь на службе у Повелительницы, мы просим, чтобы нас пустили в Долину Туманов.

Капитан на мгновение задумался о том, что могло бы случиться, если бы он использовал менее унизительное слово, чем «просим». Но у него никогда не хватило бы храбрости проверить это… Ведь он, отвечая за судьбы тех, кто последовал за ним из Хорайи. Он удивился бы, если после такого эксперимента те, кто выжил, получили бы обещанное золото, и поэтому ничто не заставило бы его подвергнуть такому риску жизни своих людей. Капитан близко к сердцу принимал свой долг офицера еще задолго до того, как услышал о Повелительнице Туманов или увидел Кезанкийские горы.

— Слугам Повелительницы вход в долину разрешается.

Махбарас услышал шорох легких шагов, быстро растаявший в скрипе и скрежете двигающихся камней. Иногда ему казалось, что именно так должно урчать в животе у горных великанов. Потом все стихло. В расщелине засверкали факелы.

Навстречу отряду вышли две женщины, одна высокая и темная, другая маленького роста и белокурая. На них были надеты посеребренные шлемы, украшенные с обеих сторон золотистым рисунком, изображавшим хвост скорпиона, коричневые кожаные корсеты, со стальными пластинами, широкие штаны в туранском стиле из тяжелого шелка такого темно-зеленого цвета, что казались почти черными. Сапоги воительниц капитан рассмотреть не успел.

У каждой женщины были меч и кинжал, туранский изогнутый лук и дюжина отлично выделанных стрел. Но, несмотря на шлемы и одежду, их лица и тела были открыты любопытным взорам. Уверенная грация в движениях и неподвижный взгляд говорили о том, что только дурак мог бы тут на что-то надеяться и только дурак не понял бы, что эти женщины хорошо владеют своим оружием.

Народы севера рассказывали истории о девах-воительницах, дочерях богов, которые бродили по земле в поисках душ мертвых воинов. По крайней мере, так слышал капитан. Впервые услышав эти истории, он подумал, что эти рассказы — фантазии варваров, однако сейчас не был уверен в этом. Все девы, служившие Повелительнице, выглядели так, словно могли заглянуть в душу мужчине, вынеся ему приговор, и победить его в поединке.

Их взгляд был столь же красноречив, как оружие и доспехи, и говорил о том, что этих дев лучше не трогать. Это и то, что Повелительница раздражительна, словно ребенок, надежно защищали невинность дев.

— Среди пленных есть дети? — спросила у капитана дева с темными волосами.

— Нет.

— Хорошо. Туману в пищу нужны сильные души.

— Того, чей дух оказался чересчур сильным, мы прикончили сами. Мы не могли заставить его принять зелье… Преследователи в этот раз подобрались к нам ближе, чем обычно.

Почему он — опытный воин — распинался перед сумасшедшей девкой, которая служила еще более сумасшедшей колдунье? Возможно, дело в том, что Махбарас видел ее среди стражей чаще остальных, и она казалась ему менее угрюмой, чем большинство. А ее белокурая спутница… наверное, рука мужчины обратится в лед, когда он к ней притронется, конечно, если у него хватит мужества к ней подойти.

— Не слишком здорово…

— Не я решаю, приносить или нет в жертву слуг Повелительницы.

— Вот это умное замечание.

Они продолжали говорить, в то время как воины Махбараса проходили мимо них. Некоторые из пленных пришли в себя, открыли глаза и теперь с удивлением оглядывались, но острие меча, покалывавшего спину, усмирило зашевелившихся, было, пленных. Наконец хвост колонны исчез среди скал, и девы с Махбарасом остались одни на горном склоне.

— Надеюсь, с вами все в порядке? — спросила одна из красавиц. Не в первый раз она задавала вопрос о здоровье капитана, и звучало это вроде смертного приговора.

— У меня все в порядке. Я могу войти, — произнес Махбарас в ответ ритуальную фразу.

«Вот чего я не сделал бы, если бы не знал, что колдунья нуждается в моих людях больше, чем они в ней».

Глава 1

Пустыня эта была расположена к северу от Замбулы, к югу от Хаурана, к западу от могущественного королевства Туран, ныне набирающего силу под плетью самоуверенного короля Ездигерда. И пустыня эта никому не принадлежала.

Бесплодная земля считалась ничейной. Даже названий у нее было несколько. По этим землям бродили кочевники различных племен, редко живущие в мире друг с другом. Каждое племя давало свои имена тропам, ложбинкам, оазисам заброшенных земель.

Выцветшее небо и сверкающее солнце обесцветили эту землю. Песок тут был бледно-охровым и темно-коричневым, скалы казались выбеленными, словно кости, и даже редкие растения выглядели бледными и пыльными.

К оазису, лежавшему на севере, у самого горизонта, Протянулась пыльная тропа. Вокруг него, ясно различимое, расползлось пятно яркой зелени. И то и другое говорило о том, что оазис находится на караванной тропе и земли его возделываются.

А человек, оказавшийся в добром дне пути от оазиса, на удачно расположенном бархане разглядел бы и другое облако пыли, поднимающееся к небу. Чуть выждав, он смог бы различить у подножия облака с полсотни темных теней — всадников, скачущих к оазису.

Оставаясь вне досягаемости полета стрелы, наблюдатель мог бы принять этих всадников за банду воинов-кочевников. Их одежда напоминала одеяния кочевников, хотя так одевался любой, у кого хватало отваги пересечь горячую, как кузница, пустыню — свободные, развевающиеся одеяния закрывали всадника с головы до ног. Все воины были хорошо вооружены, в основном длинными кривыми мечами и луками.

Но, взглянув на отряд поближе, человек, знающий племена Востока, засомневался бы в том, что это настоящие жители пустыни. Он увидел бы, что рукояти мечей у некоторых из них серебряные, заметил бы татуировки на бронзовых скулах и тонкое различие в выделке кожи седел и упряжи. Однако же большая часть всадников могла въехать в лагерь кочевников, не привлекая к себе особого внимания.

Все, кроме одного, — предводителя. Немногие видели человека столь огромного, которому нужна была лошадь больше, чем любому другому кочевнику. Его голубые, как лед, глаза впервые открылись не под жарким солнцем этой пустыни, а клинок, висевший на бедре гиганта, был таким же прямым, как могучая спина его Хозяина.

Конан из Киммерии ехал в Коф с пятьюдесятью афгулами, поклявшимися в целости и безопасности доставить туда своего предводителя. Возможно, они надеялись поживиться на войне, идущей в Кофе.

Наблюдатель, оставаясь на месте, на том же бархане, мог бы еще долго следить за всадниками, пока Конан и его спутники не исчезли бы из виду. Но, если бы он и после этого остался на месте, то вскоре увидел бы на горизонте новое пыльное облако, двигающееся следом за Конаном и его бандой.

Киммериец и его афгулы были в пустыне не одни…

* * *

Конан ехал впереди остальных бандитов, поэтому не он первым заметил погоню. Эта сомнительная честь досталась всаднику по имени Фарад из рода Бабари. Пришпорив лошадь, афгул поравнялся с киммерийцем и закричал в ухо северянину:

— Нас преследуют. Их много больше, чем нас, судя по облаку пыли.

Конан повернулся и посмотрел на восток. У Фарада были зоркие глаза, да и на мнение его можно было положиться. За отрядом Конана гналось, по меньшей мере, сто всадников, хотя скорее всего их было около тысячи.

Но Конану и его спутникам гораздо важнее было бы узнать, кто их преследователи, если отбросить ту невероятную возможность, что это заблудившийся караван или замбулийцы. Вряд ли тех и других можно было встретить в этой части пустыни. Но ни кочевники, ни туранцы никогда не встретили бы Конана и его спутников как друзей. На некоторых диалектах кочевников пустыни слово «чужестранец» означало также и «враг». В любом племени кочевников тот, кто имел богатство, которое можно отобрать, и не имел родственников, чтобы отомстить за его смерть, становился законной добычей. Лошади и оружие банды Конана могли оказаться! достаточным поводом для нападения, если бы им встретился большой отряд местных жителей. А о том, что хранилось на груди Конана в маленьком мешочке, и говорить нечего.

В нем хранилась горсть драгоценных камней — все, что заработал Конан, проведя два года среди афгулов.

Пригоршня драгоценных камней — большой заработок, если ты жил среди афгулов в их родных горах. Объединить рассеянные, ссорящиеся между собой племена горцев в единую орду поначалу казалось Конану хорошей идеей. Киммериец знал, что обладает недюжинными организаторскими способностями, и доблесть воинов-афгулов ему была хорошо известна, так же как слабость любого соседствующего с их страной королевства. Объединенные племена афгулов могли захватить их одним ударом.

Но, как оказалось, афгулов не слишком интересовали завоевания. Если нужно сражаться рядом с человеком, чей прадед оскорбил их прадеда, то скорее афгулы станут сражаться со своими соплеменниками, а не с их общим врагом (или им придется поднять к небу указательный палец; это означает, что они прощают оскорбление).

Так что Конану, несмотря на клинок и могучие мускулы, повезло — он остался жив и кое-что заработал. Не так много, однако, у него появились, если не друзья, то кровные должники. Тогда-то он и бежал из горной страны афгулов. Пока Конан и афгулы отбивались от таких же банд, как и они сами, до них дошли слухи о войне в Кофе.

И тогда Конан и его люди решили отправиться на запад. Афгулам, так же как Конану, хотелось принять участие в какой-нибудь войне и прославиться, с выгодой попользоваться беспорядками в Кофе. Они беспрепятственно пересекли границы Турана, хотя в этом королевстве за голову Конана можно было получить большое вознаграждение. Под мягким правлением короля Ездигерда немногие туранцы рискнули бы своей жизнью, чтобы заполучить голову Конана. Илдиз был не таким, как его отец. Он знал, как использовать страх и жадность людей, чтобы сделать их смелыми и безрассудно храбрыми…

Конан снова посмотрел на запад. Он решил было, что видит еще одно пыльное облако у горизонта, но через мгновение понял, что это всего лишь пыльный дьявол — смерч, порождение ветра. Но то облако, что было сзади, все росло, и теперь Конану показалось,что он различает блеск солнца на стальных доспехах.

Кочевники доспехов не носили. В этих землях всадники в доспехах скорее всего могли оказаться туранцами. Конан взглянул на запад, изучая местность. Он сражался в разных концах Земли — и на ледниках, и в джунглях — и отлично знал возможности своего отряда.

На западе лежала пустыня — там укрыться было негде, только песок и сухой кустарник. В любом месте этой пустыни отряд Конана будет, словно горошина на тарелке. С другой стороны, ночью враг, подойди он на расстояние полета стрелы, оказался бы легкой добычей… но сейчас-то только перевалило за полдень.

Однако к северу над плоской песчаной равниной поднимались серые скалы. Любой, кто достиг этого хребта, мог затаиться в ущельях и расселинах, выжидая темноты, пока ночь не притупила бы зрения врагов, а потом ускользнуть. На худой конец, скалы могли послужить прикрытием для лучников. Там молено было бы устроить засаду и сражаться до последнего, если врагов окажется слишком много.

Конан усмехнулся перспективе подарить королю Ездигерду еще несколько вдов. От таких мыслей кровь заиграла в жилах варвара. Именно это принесло ему славу во всех хайборийских землях. Неравные шансы в битве, необходимость использовать как ловкость, так и силу, могучие братья по оружию, которые потом расскажут эту историю, или составят ему компанию в путешествии на Серые Равнины, если такова окажется их судьба…

Никто из прославленных воинов не смог бы сравниться с Конаном, когда дело доходило до битвы. Единственное, что необходимо было теперь киммерийцу, — убедиться, что битва произойдет в месте, выбранном им, а не туранцами. Добрая полоса голой пустыни лежала между людьми Конана и хребтом — голая равнина, где полным-полно было нор и трещин. Там лошади воинов Конана могли с легкостью переломать себе ноги и погубить своих всадников…

Конан за свою жизнь прочел несколько книг об искусстве ведения войны и считал, что большая их часть пытается приписать колдовству то, что является всего лишь рациональным решением, продиктованным здравым смыслом. Никто из авторов этих книг не знал истины, известной Конану:

«Лошадь, которая никогда не спотыкалась раньше, непременно споткнется, если в скачке на карту поставлена ваша жизнь».

И все же киммериец махнул рукой в сторону гор. Одновременно он повернулся и крикнул афгулам:

— Мы доберемся туда до наступления ночи. Лучники, приготовьтесь, но я выпущу кишки тому, кто понапрасну станет тратить стрелы.

Афгулы, в отличие от лучников Турана, считались не лучшими стрелками, но их преследователи подобрались уже достаточно близко.

Лучники чуть придержали лошадей, а остальные афгулы дали шпоры. Пыль заклубилась вокруг отряда Конана, мигом перестроившегося для дальнейшего путешествия. Выше и гуще, чем прежде, заклубилось облако пыли у них за спиной. Киммериец последний раз оглянулся, и ему показалось, что он разглядел туранские знамена, а потом, опустив голову, и он приготовился к скачке, ставкой в которой была его жизнь.

* * *

В комнате, вырубленной в скале на краю Долины Туманов, на медвежьей шкуре, наброшенной поверх туранского ковра, в одиночестве сидела женщина. Перед ней стояла высокая чаша из позолоченной бронзы с четырьмя ручками. Широкое основание чаши украшали древние руны, понятные лишь чародеям. Их следовало произносить только шепотом. Чаша предназначалась для вина.

Повелительница была голой (как и комната), если не считать ожерелья, браслетов и диадемы, сплетенной из свежих горных растений. Одна из ее дев собрала травы ночью и принесла в комнату перед зарей, оставив в тени. Так что растения до сих пор оставались свежими, и последние капли росы стекали из складок серо-зеленых листьев на грудь колдуньи.

Повелительница Туманов (она не помнила, было ли у нее когда-нибудь другое имя) пошарила под медвежьей шкурой и вытащила тяжелый диск из почерневшей от времени бронзы. Однако под патиной столетий четко проступал знак Кулла из Атлантиды.

Повелительница не знала, сохранились ли до сих пор сокрытые в бронзе чары атлантов. Но ни один из талисманов, попадавших в ее руки, так ей не нравился, как этот.

Амулет был так хорош! Те, кто занимался магией, становились сильнее и жили дольше (если, конечно, заботились об этом, как, например, Повелительница), если пользовались магией, которую знали и которой могли повелевать… насколько смертный вообще может повелевать силами Тьмы.

С томной грацией, словно едва проснувшаяся кошка, Повелительница изменила позу, дотянувшись до чаши. Она положила бронзовый диск поверх чаши так, чтобы тот лег в волоске от края, частично закрывая чашу.

От этого движения еще несколько росинок соскользнули в ложбинку меж ее грудей. Ни один мужчина не смог бы без трепета взирать на эти груди… Тело Повелительницы было невероятно притягательным. Колдунье было бы легко, намного легче, чем большей части женщин, найти себе мужчину… если бы у нее были другие глаза.

Хотя глаза ее размером и формой напоминали человеческие, их золотистый оттенок выдавал то, что Повелительница — колдунья. У нее были вертикальные, как у кошки, зрачки — черные на фоне желтого белка.

Любой мужчина, увидев тело Повелительницы, решил бы, что она — человек, и решил бы правильно. Но приблизившись, взглянув в ее глаза, он изменил бы свое мнение и попытался бы как можно быстрее убежать, а смех Повелительницы преследовал бы его. Или, если бы она сочла такое бегство оскорблением, сама Смерть отправилась бы в погоню за беглецом.

Повелительница надавила пальцем на чашу, подвинув ее, чтобы увидеть, встанет ли в пазы бронзовая печать. Все вышло точно, как она ожидала. Повелительница улыбнулась, прищурилась, словно кошка, как часто делают ее соплеменники в мире, лежащем вдали от мира людей.

Потом колдунья легким движением возложила обе руки на чашу и начала петь. Сначала чаша задрожала, потом застыла. Вокруг чаши и Повелительницы разлилось красное свечение.

* * *

Конан не оборачивался, как и любой хайборийский рыцарь, ведущий воинов в атаку. Он не оборачивался потому, что не желал показать своих сомнений воинам, которые поклялись, во что бы то ни стало следовать за ним.

Конан смотрел только вперед, на горный хребет — его единственную надежду на спасение. Кроме того, впереди его тоже могли подстерегать всевозможные опасности. Попади нога лошади в нору грызунов, она сломается, словно гнилая ветвь; лошадь и всадник кубарем полетят на песок. А если побеспокоить гнездо кобр, то смерть будет медленной и ужасной… Любая из этих опасностей может положить конец состязанию в скорости.

Кроме того, в отрогах гор можно было с легкостью попасть в засаду кочевников или другого отряда туранцев. Кочевники не любили туранцев, а менее всего именно сейчас, когда Ездигерд стал набирать силу. А мысль, что они могут продать туранским офицерам головы Конана и его спутников, лишь подхлестнула бы их.

Это пустыня для тех людей, у кого есть глаза на спине и чьи руки постоянно не сжимают рукоять меча. Но Конан уже много лет вел жизнь полную опасных приключений — большее число лет, чем у него было пальцев на руках, а афгулы, на родине которых процветала кровная месть, впитали осторожность с молоком матери.

— Конан! — кто-то позвал киммерийца, заглушая криком цокот копыт. — Туранцы выслали вперед отряд, который скачет быстрее остальных!

Конан узнал голос. Это был Фарад — первый среди афгулов. Киммериец ответил ему, не поворачивая головы:

— Они думают взять нас «в волчий мешок». Самое время лучникам помочь туранцам изменить точку зрения.

— Или заставить их и вовсе передумать! — закричал Фарад.

Радость от предвкушения предстоящей битвы звучала в его голосе.

«Волчьим мешком» называли один хитрый военный прием. Кочевники часто использовали его, преследуя врага. Вперед посылался лишь небольшой отряд на самых быстрых лошадях. Со временем кони преследуемых начинали исходить пеной, спотыкаться, и тогда их нагоняли преследователи. Завязывался бой, а тем временем на помощь преследователям подходил основной отряд.

Такая тактика наводила на мысль о том, что туранцы взяли на службу всадников пустынь или, по крайней мере, каких-то наемников, вроде Конана, некогда служившего под знаменами Турана. Но нечасто забредали туранцы так далеко в пустыню… или, правильнее сказать, они не бывали здесь, пока Ездигерд, переполненный желанием прибрать к рукам все что можно, не сел на трон Турана…

До скал было уже рукой подать. Конан осмотрел земли, лежащие впереди. Доходила ли равнина до скал и есть ли среди них расселины, где можно укрыться от туранских стрел? Киммериец замедлил бег лошади, успокаивающе похлопав ее взмыленную шею.

— Не так далеко осталось, девочка, — прошептал он ей.

Впереди открылась узкая лощина, усыпанная обломками скал так, словно их разбросал какой-то обезумевший великан. Тут было не проехать, по крайней мере быстро летящим вперед всадникам… а если афгулы станут пробираться между камнями, туранцы успеют подъехать поближе и обрушат на беглецов море стрел.

Двигаясь по открытой местности, люди Конана до скал не доберутся. По крайней мере, не все.

Киммериец снова пришпорил лошадь. Она протестующе заржала, пена выступила у нее на губах.

— Ко мне, вы, сучьи дети! — взревел Конан, обращаясь к своим воинам. — Или вы хотите умереть под стрелами туранцев, и да поразит Кром сифилисом весь их народ!

На шатающихся лошадях афгулы последовали за своим предводителем, обходя опасную долину. Тут Конан все же рискнул обернуться и увидел, что скакавший впереди отряд «волчьего мешка» остановился в нерешительности. Больше того, часть лошадей туранцев пала. Некоторые войны теперь барахтались на земле, пытаясь выпутаться из стремян.

Впереди был горный хребет. Конан еще сильнее вонзил шпоры. Кобыла рванулась из последних сил. Камешки и песок полетели из-под копыт, словно пена из-под тарана боевой галеры.

Еще один взгляд назад. Основная часть туранцев двигалась плотной массой, но часть всадников разъехалась далеко в разные стороны, стараясь охватить отряд Конана с флангов.

Значит, они собираются окружить скалы? Ни один дурак не станет этого делать, а среди командиров туранской кавалерии дураки встречались редко. Не раз киммерийцу говорили о том, что давным-давно подсказали ему его чувства: «Не считай своего врага глупее себя».

Глухой стук копыт лошади по твердой земле сменился звонким топотом по камням. Преследователи тоже достигли скал, и полсотни копыт забарабанили по камням.

Позади запели туранские рожки, но в этот раз к ним присоединился барабан. Конан сплюнул в сухой песок, по пыль тут же снова набилась ему в рот. Барабан принес плохую новость. Обычно туранцы использовали его, вызывая подкрепления.

«Пусть призовут хоть все орды Турана, мы устроим им такую битву, что выжившие её нескоро забудут».

Авангард туранцев был уже недалеко. Солнце блестело на их кольчужных рубахах, в то время как полдюжины лучников-афгулов как один натянули луки.

* * *

Алое сияние расползалось из чаши, и, если бы кто-то сейчас заглянул в комнату Повелительницы, он решил бы, что колдунья стала сердцем гигантского рубина. Только губы ее шевелились — она бормотала заклинания, и грудь ее едва заметно вздымалась. Внимательный глаз мог бы заметить, как дрожат пальцы ее рук и мускулы обнаженных гибких бедер, а в остальном Повелительница могла показаться вырезанной из камня скульптурой.

Снова послышался низкий барабанный бой, сначала показавшийся отдаленным, но приближающимся, словно кто-то шел к пещере, мягко ударяя в огромный барабан. Звук становился все выше, и наконец, стало казаться, что звучит уже не один барабан.

Потом послышались тихие шаги и звук, который можно было принять за приглушенный кашель. Вошли две девы. Они вели одного из пленных. Несчастный был крестьянином средних лет с суровым лицом и крючковатым носом — типичной чертой жителя Кезанкийских гор. Жидкие волосы едва прикрывали его череп, оттенком напоминающий пергамент.

Девы давно сняли свои воинские наряды. Теперь на них были лишь белые шелковые набедренные повязки и закрывающие одно плечо гирлянды болотной травы. В траву были вплетены лианы янтарного оттенка и шелковые нити всех цветов радуги.

Повелительница воздела руки к потолку. Водопад брызг полился с ее пальцев, сверкая серебром на алом фоне. Амулет Кулла, лежащий на чаше, притягивал искры, словно железо магнит. Искры стекали на амулет и исчезали в нем. Еще один жест длинных пальцев изящной рукой. Крышка поднялась над чашей. Внутри чаши сверкал алый огонь, такой яркий, что мерцание его озарило всю комнату. Стало жарко, как в кузнице, но не было никакого дыма. Да и пламя из чаши не вырывалось.

Сощурившись и часто моргая, девы уставились на чашу. Пленник ничего не видел, и только одни боги знали, что происходило в его голове, после того как ему дали зелья. Заклятие Повелительницы взывало к древним силам, вмешиваясь в законы, установленные как богами, так и людьми.

Амулет-крышка поднялся еще выше, к самому потолку комнаты, так же легко, как колючка чертополоха на ветру, хотя весил он больше, чем стальной шлем воина. Повинуясь жесту Повелительницы, пленник шагнул вперед. Еще жест, еще шаг.

Теперь крестьянин оказался возле чаши. Огонь внутри ее оттенял кожу пленника, и тот казался бронзовой статуей. Третий жест, и ремни, связывавшие пленника, упали на пол. Одна из дев шагнула вперед и подобрала их.

Все так же пристально глядя на крестьянина, Повелительница последний раз взмахнула рукой. Пленник наклонился вперед, погрузив обе руки в алый огонь, сверкающий внутри чаши.

Не было ни дыма, ни пламени, ни самой легкой вони сгоревшей плоти. Пленник на мгновение напрягся, словно окаменел. Его глаза и рот широко открылись. И в глотке, и в глазницах его засверкал тот же огонь, что горел в чаше. Жидкие волосы крестьянина встали дыбом.

Повелительница, довольная, грациозно привстала и прикоснулась кончиками пальцев ко лбу пленника. Тот задрожал в ответ на это прикосновение… и потом в течение двух вздохов не двигался. Когда же он выдохнул в третий раз, перед волшебницей оказалось лишь облако серебристой пыли, по форме напоминающее человека.

Повелительница опустила руки. Пальцы ее коснулись чаши. Пыль рассеялась. Облако потеряло человеческие очертания, поднялось к потолку, а потом полилось в чашу. Алый огонь внутри замерцал, начал было менять цвет, но потом, после того как Повелительница, еще раз взмахнув руками, сказала два слова, остался прежним.

Повелительница снова села, лишь мельком взглянув на амулет, повисший под потолком, и на двух дев-служанок. Ее руки и губы шевельнулись. Только потусторонние существа, обитающие в ином мире, услышали бормотание Повелительницы, учуяли запах новой жертвы.

Даже если Повелительница и в самом деле могла разговаривать с ними, сейчас она не стала этого делать. Вместо этого она шепотом отдала приказ своим девам. Те быстро преклонили перед ней колени, и она возложила руки на их гладкие лбы. Обе женщины вздрогнули с легким страхом от прикосновения своей хозяйки. Потом они поднялись с той же грацией, что и их госпожа, и вышли из комнаты.

Повелительница глубоко вздохнула. И в этот раз три слова, которые она произнесла, прозвучали без всякой мягкости. Это был приказ на языке Шема, приказ, адресованный девам, ожидающим снаружи за дверью.

— Приведите следующую жертву! — сказала Повелительница Туманов.

Глава 2

Раньше банде Конана везло. Но, когда афгулы стали подниматься по склону, лошадь одного из них пала. Неудачника этого звали Растам. Он был достаточно стар, чтобы иметь сына, который вместе с ним мог бы отправиться в набег.

А больше об этом человеке Конан ничего не знал, но и этого было достаточно для того, чтобы пожалеть о том, что Растаму придется умереть, как собаке, брошенным на милость врагов.

«Даже враг не заслуживает такой судьбы, а тем более человек, который следует за тобой» — таким был девиз Каджара, одного из капитанов туранской кавалерии. В свое время он многому научил молодого киммерийца, когда тот еще служил под туранскими знаменами.

Лошадь Растама погибла, но сам воин остался цел. Конан видел, как Растам скатился с павшей лошади, оставив на песке кровавую дорожку. Потом афгул поднялся, отшвырнув в сторону сломанный лук, и обнажил талвар.

Пыль слепила туранских всадников больше, чем Кована. Они оказались возле Растама раньше, чем увидели его. Один из коней туранцев заржал и взбрыкнул, когда афгул подрубил ему ноги талваром, потом точным ударом снес голову с плеч упавшему всаднику.

Подъехал второй туранец. Растам подскочил и сдернул его с седла. Они вместе упали на песок, а потом одновременно вскочили на ноги, но Растам успел сжать рукой шею противника и использовал его как щит, закрывшись от туранских стрел.

Афгул убил еще двух всадников и изувечил трех коней, прежде чем туранцам удалось обойти его и превратить его спину в мишень для стрел. Но даже тогда у афгула хватило сил, прежде чем умереть, перерезать горло своему живому щиту.

В это время Конан слева от себя увидел глубокую, и узкую расселину в скале. Афгулы тоже заметили ее и повернули в ее сторону. Еще один из коней беглецов пал у склона, поднимающегося к расселине. Всадник повалился вместе с конем, и хотя конь вскоре поднялся, последовав за своими собратьями, упавший афгул больше не шевелился.

Разозлившись, Конан обругал своих спутников, туранцев и самого себя в первую очередь. Перед началом Путешествия он раздал часть драгоценностей своим людям для того, чтобы потом те смогли купить верблюдов, на которых они собирались пересечь южные пустыни, держась подальше от туранских патрулей. Теперь же с каждым погибшим афгулом число драгоценностей уменьшалось.

Того, что сейчас происходило, Конан не ожидал. Но он постоянно учился на своих ошибках, так что не в его духе было тратить время, жалуясь на собственную глупость. С другой стороны, Конан не мог поступить. Иначе, ведь если один человек будет покупать верблюдов для всего отряда, то торговцы могут заинтересоваться богатством северянина-великана. А в пустынях, там, где не было туранцев, обитало несколько племен кочевников, охочих до чужих богатств, если, конечно, не уходить совсем уж далеко на юг, к Наковальне Дьявола, или еще куда-нибудь, где многие путешественники сложили свои головы…

Киммериец заставлял свою кобылу двигаться, в то время как взгляд ёго искал скалу, которая могла бы послужить лучшим убежищем, чем расселина. Но Конан не нашел того, что искал.

— Спешиться! — приказал северянин.

Он говорил на диалекте афгулов, который понимали все воины из его банды, а кроме того, и некоторые туранцы. Преследующие их враги натянули поводья, держась в отдалении, но они отлично слышали приказы северянина.

— Спешиться! — повторил Конан и махнул рукой в сторону расселины. — Заводите туда коней и залезайте повыше. Лучники на стражу.

Кивками афгулы дали знать, что поняли план Конана. Если нельзя укрыть лошадей, то стоит использовать их как приманку. Пытаясь добраться до лошадей кочевников, туранцы или подойдут слишком близко к крутому склону, или сунутся в расселину. Если случится первое, то афгульским лучникам будет в кого пускать стрелы. Если второе, то тогда один человек сможет защитить вход в расселину от дюжины врагов.

И еще Конан знал, что именно ему суждено будет стать этим человеком. Он выпрыгнул из седла, одновременно привычным движением обнажив свой широкий меч. Сняв с седла топор с короткой рукоятью, он подтолкнул кобылу к расселине, слегка хлопнув ее по крупу. Она поспешила за остальными лошадьми.

Один или двое афгулов еще сидели в седлах, и Конан испугался, что в любой момент из их шей могут вырасти стрелы. Он уже открыл, было, рот, чтобы накричать на них, но Фарад опередил его.

Кочевник заревел, словно разъяренный лев:

— Сыны безрогих баранов и лысых овец, с коней — и полезли наверх! Мы заманим сюда туранцев и перебьем их. Они же как женщины, вскормленные блевотиной больных собак. Стоит нескольким из них помереть, как они побегут, поджав хвосты!

Конан верил в силу убеждения, но сомневался, что слов Фарада будет достаточно. Однако афгул заставил всех спешиться и отправил к расселине тех, кто медлил. Когда все афгулы скрылись, к расселине подъехал отважный туранец…

Покачнувшись, он выпал из седла и умер, прежде чем тело его коснулось земли. Вторая стрела пробила горло его коню, и тот смешал свою кровь с кровью своего всадника. Один из афгульских лучников получил неоспоримое преимущество и использовал свое более высокое положение. Его стрелы летели намного дальше. Конан увидел приближающийся строй туранцев. Но, не доезжая до скал, они остановились, словно перед ними разверзлась пропасть в несколько десятков фатомов глубиной. Никто из туранцев не хотел умирать. Никто из них не сомневался, что у афгулов достаточно стрел, чтобы прикончить их всех.

Возможно, туранцы и могли добрался до скал, не обращая внимания на дождь стрел и на потери, подобно безмозглым дикарям, какими и считал их Фарад. Но скорее всего они решили окружить скалы, где засели афгулы, и, прячась на безопасном расстоянии, выждать, пока не подойдет помощь. Конан тут же выбросил все «если» из головы, так как туранцы спешились и стали карабкаться вверх по склону. Несколько туранцев принялись стрелять, не слезая с седел, целясь в высовывавшихся из-за скал афгулов. Много стрел пролетело мимо, высекая искры из камней. Ни один из афгулов не погиб, а один из горцев стал делать оскорбительные жесты в сторону туранских лучников.

С мечом в руке Конан притаился у входа в расселину. Стрелы полетели и из рядов пеших туранцев. Несколько просвистело над ухом киммерийца. Но ни одна из них не попала в него. Неожиданно туранцы перестали стрелять, когда упали двое из их спешившихся воинов. Проклятия наполнили воздух. Конану даже показалось, что его враги вот-вот передерутся между собой.

Но через мгновение надежда на это растаяла, зато Конану удалось добраться до входа в расселину и осмотреть сгрудившихся внутри лошадей. Некоторые были измучены, все нуждались в отдыхе. Но перед тем как отправиться дальше, их еще нужно было напоить. Однако все остались живы. Конан подошел к тому месту, где собирался встретить туранцев.

* * *

Повелительница Тумана посмотрела на стоящую перед ней чашу. Происходящее могло быть или причудливым стечением обстоятельств, или влиянием враждебной магии.

Десять пленных — десять сосудов жизненной силы, так лучше теперь назвать их… Все десять отдали свою жизненную силу чаше, стоявшей перед Повелительницей…

В магии человек обладает властью над какой-то силой только тогда, когда знает ее настоящее имя. Повелительница считала, что знает название (оно и в самом деле звучало ужасно) той силы, что собралась сейчас в чаше, и думала, что может командовать ею. Какова же эта сила, Повелительница не знала, но хотела бы выяснить.

Она встала на колени, склонила голову, соединила пальцы на груди и мысленно прикоснулась к украшенному знаком амулету — крышке чаши. Та качнулась, потом поплыла по воздуху и заняла свое место на верхушке чаши. При этом не слышно было ни единого звука, даже самого тихого.

Но вот раздался хриплый вздох, какой обычно издает существо в последнее мгновение жизни — достаточно громкий звук, чтобы ему ответило эхо. Потом отблески алого сияния словно впитались в пол комнаты, как вино в песок.

Все предметы снова обрели свой естественный цвет, но мысли Повелительницы Туманов не вернулись в естественный мир. Она не могла себе этого позволить, пока ритуал не доведен до конца.

Чем больше жизней забирал Туман, тем осознанней становились его действия. Вскоре он сумеет коснуться разума Повелительницы или, по меньшей мере, попытается сделать это. А Повелительница совершенно точно знала, что за этим последует, и более того, не собиралась позволить случиться этому. Она должна была вовремя связать Туман, так чтобы осторожно соединить свой разум с разумом Тумана, но до этого было еще далеко.

Повелительница поднялась и вытянула обе руки в призывном жесте. Две девы вошли в комнату, а за ними еще две одетые по-простому.

Двое новеньких принесли длинные шесты, с которых свисали крепкие кожаные ремни. Ненаметанному глазу могло показаться, что шесты позолоченные. На самом деле «позолота» была следами чар, таких древних, что ныне никто и сказать не мог, кто наложил их. И напоминали они те, что таились в чаше, какую-то разновидность жизненного духа.

Две девы встали перед чашей, две позади нее. Они положили шесты себе на плечи, потом закрыли глаза, а Повелительница снова подняла руки, тихо пропев заклинание.

Чаша поднялась в воздух, не так, как легкая колючка чертополоха, а больше напоминая объевшегося стервятника, пытающегося улететь при приближении гиен. Она кренилась и раскачивалась из стороны в сторону, в то время как волшебство Повелительницы направило ее к шестам и закрепило на ремнях.

— Хак! — воскликнула Повелительница.

Это восклицание не было ни словом, ни заклятием. Оно прозвучало скорее как плевок короля кобр. Чаша закачалась сильнее, а потом замерла в переплетении ремней. Без чьих-либо прикосновений ремни сами собой обвили чашу и затянулись крепкими узлами. Теперь содержимое чаши не могло пролиться, даже если бы она оказалась наполненной до краев лучшими виноградными винами Пуантена.

Когда в чаше бурлила жизненная сила, по-другому с ней обращаться было нельзя. Повелительница помнила одну глупую деву, которая год назад попыталась коснуться чаши рукой. Вместо руки у девы остался обрубок, а когда она поднесла свой обрубок к глазам, те задымились, и их выжгло из глазниц. Однако несчастная не умерла. Но больше она не служила Повелительнице, и та даже не взяла жизненную силу девушки, чтобы прибавить ее к жизненной силе Тумана.

Колдовские раны слишком сильно изуродовали деву. Перед тем как она умерла, многие из воинов, служивших Повелительнице, насладились телом несчастной, действуя так, словно раньше женщин не знали.

Четыре девы, несущие чашу, знали о судьбе своей сестры. Они стояли неподвижно, словно статуи в храме, ожидая, когда прозвучит команда и они смогут ожить.

И вот команда прозвучала… Вместе с ней поднялась рука Повелительницы Тумана. Маленькая процессия вышла из пещеры. Девы быстро зашагали в ногу, как солдаты, а потом свернули направо. Перед ними оказалась узкая тропинка, идущая по краю долины к пещере, известной как Глаз Тумана.

* * *

Стрелы стали бить в скалы у входа в расселину. Тогда Конан сменил свою позицию. Он искал место, откуда смог бы видеть все происходящее и сражаться, если потребуется, оставаясь невидимым для лучников, не выскакивая под ливень вражеских стрел.

Тем временем туранцы продолжали стрелять. Киммериец, не высовываясь, занял намеченную позицию. Он и его афгулы пустились в путь с полными колчанами. Но с тех пор как они поднялись на скалы, колчаны их наполовину опустели.

Афгулы отвечали туранцам достойным огнем. Несколько людей, но много больше коней туранцев погибло на склоне. Кони, лишившиеся всадников, бегали вокруг, мешая воинам. Афгулы стреляли много хуже всадников Турана, но они находились намного выше и стреляли по воинам, стоявшим на открытом месте.

Никто не приказывал туранцам отступать, но по общему согласию все, кто шел впереди, решили, что в этот день они уже вдоволь насражались. Всадники повернули назад, вниз по склону, словно вода, спадающая во время отлива в заливе Аргоса. У них не хватило храбрости и дальше лезть вверх по склону, потому что они оставили там дюжину своих товарищей.

Некоторые из тех, кто поотважнее, спешились и укрылись за телами мертвых лошадей, тут же заплатив за свою храбрость. Трое из них погибли почти сразу, и Конан услышал дикий победный крик, прозвучавший у него над головой. Это кричал Фарад.

Туранцы отступили еще дальше, не выходя совсем из зоны обстрела, но они отошли достаточно далеко, чтобы лучники на скалах прекратили стрелять. Конан решил сказать своим воинам, чтобы они использовали стрелы туранцев и заставили тех отойти еще дальше, а потом решил, что делать этого не стоит.

Рано или поздно туранцы попытаются захватить коней афгулов. Они попробуют отбить животных или станут держать своих врагов в осаде, пока не подойдет подкрепление.

Но, если они все же решатся напасть, им придется пробежать под ливнем стрел лишь для того, чтобы неожиданно столкнуться с поджидающим их киммерийцем. Не многие и лишь самые осторожные туранцы останутся в живых после такой схватки.

Конан разложил, подготовив, дюжину стрел, потом одним бесшумным движением скинул сапоги. На солнце скала раскалилась, и можно было обжечь ступни даже с такой толстой кожей, как у киммерийца, но в тени расселины по камням можно было ходить босиком. Из мешочка на поясе северянин вытащил точильный камень и кусок мха, пропитанный маслом; и принялся точить клинок своего широкого меча, стачивая зарубки, которых не было видно, но которые мог заметить лишь воин — сын кузнеца.

Держась настороже, Конан то и дело бросал взгляд в сторону туранцев, думая, что пока он ничем не рискует. Афгулы, находившиеся выше на скалах, предупредили бы его о любой атаке, и у киммерийца хватило бы времени подготовиться.

Заточив меч, Конан бесшумно, словно леопард, высматривающий бабуина у колодца, прокрался на площадку между двумя валунами и присел там на корточки, готовый в любой момент вскочить и встретить врага лицом к лицу. Он увидел, что туранцы отступили. Конан сейчас находился в пределах досягаемости их стрел, но скалы служили ему надежным щитом.

Туранцы отошли подальше на открытое пространство и стали трубить и размахивать знаменами. Конан решил, что большую часть туранского отряда сейчас не видно. Враги замкнули кольцо вокруг скал… кольцо, которое, без сомнения, собирались сделать крепким, как ошейник на шее раба.

Тыльной частью ладони Конан вытер пот и пыль с покрытой шрамами, увитой мускулами шеи, которая в свое время знала и ошейник раба, и шелковые одежды, и золотые цепи. Если на смену дюжине погибших туранцев придут свежие всадники, им, быть может, удастся сделать то, что они замыслили.

Как же заставить их пойти в атаку, чтобы уменьшить их число и поубавить их пыл? Конан осмотрел скалы у входа в расселину более внимательно, так, словно рассматривал тело женщины, ждущей его в постели. А может, и еще внимательнее… скалы не выказывали нетерпения, даже если он смотрел на них слишком долго и внимательно.

Конан сосчитал крупные обломки, сосчитал камни, достаточно маленькие, чтобы подвинуть их, и те, что можно спихнуть вниз. Потом он перевел взгляд на склон, прислонился спиной к скале, которую не сдвинул бы с места целый отряд, сложил ладони чашечкой, поднес к губам и позвал Фарада.

— Как у тебя дела? — спросил Конан на языке северной Вендии, известном как Фараду, так и большинству афгулов. Однако редко можно было встретить туранца, знавшего этот язык.

— Все в порядке, Конан. Мы подстрелили нескольких туранских собак, их было легко убить.

Это были слова афгула, который скорее умрет, чем признается в слабости… одна из многих причин, почему киммериец считал афгулов своими родственниками по духу. Скалы наверху были раскаленнее, чем склон, а у каждого афгула была всего одна бутыль с водой. Конан поклялся, что еще пустит кровь туранцев и научит их осторожности. Он найдет способ выбраться из этой расселины и скрыться от врагов.

— Я надеюсь что-то придумать до того, как мы тут состаримся. Узнайте, сколько врагов по другую сторону скал.

Солнце немного спустилось к горизонту, когда Фарад ответил. Оказалась, что никто из горцев и не подумал сосчитать врагов, отправившихся в объезд скал и теперь очутившихся за спиной афгулов. Конан надеялся, что теперь его люди догадались выставить одного или двух часовых, чтобы те наблюдали за тем, что делается у них в тылу. У афгулов был один недостаток, и именно по этой причине они до сих пор не правили в Вендии и Иранистане. Они презирали всех, кроме своих соплеменников. Афгулы не смогли бы предусмотреть то, что туранцы полезут на скалы, зайдя к ним с тыла, до тех пор, пока туранцы не перерезали бы им глотки, подобравшись сзади.

Враги афгулов потеряли уже много людей, но нужно было помнить об охромевших лошадях туранцев и о раненых, которые постепенно теряют силы, а вскоре могут и умереть. Если туранцы еще раз потеряют столько же людей, капитан (если он, конечно, жив) должен будет отвести их подальше, и тогда афгулы смогут попытаться вырваться из капкана.

Если же туранцы решат и дальше осаждать убежище афгулов, то вынуждены будут растянуться тонкой Цепью. Слишком тонкой, как подозревал Конан, чтобы оказать достойное сопротивление ночной атаке, тем более воинам, которые лучше всех сражаются в темноте.

Киммериец хотел, чтобы солнце, жажда, раны и страх как можно быстрее доконали туранцев. Пусть у врагов затрясутся руки и ноги.

Солнце нырнуло за скалы раньше, чем ожидалось, а туранцы не собирались еще раз атаковать. Убрав в ножны меч и кинжал, но оставив под рукой лук и стрелы, киммериец отполз подальше от входа в расселину, поближе к лошадям.

Даже без воды отдых в тени пошел лошадям на пользу. Они стояли спокойно. Его кобыла подняла, было, голову, но потом точно так же, как и остальные, равнодушно посмотрела на своего хозяина.

— Время попеть, — сказал Конан. Он выкрикнул резкую гортанную команду, которую понимала любая лошадь, выросшая в этих землях. Его кобыла вскинула голову, покрытую засохшей пеной, и громко заржала.

Две или три лошади вторили ей. Конан ухмыльнулся — белой костью сверкнули зубы киммерийца — и полез назад на свой наблюдательный пост.

Улыбка варвара стала еще шире, когда он увидел, как оживились туранцы. Некоторые из них повскакивали и забегали, словно муравьи в потревоженном муравейнике. Афгулы наверху приготовились открыть огонь.

Туранцы знали, что у афгулов есть лошади. И распаленные жадностью, они должны клюнуть на эту приманку.

Глава 3

Четыре девы, чеканя шаг, несли чашу впереди Повелительницы Туманов. Шагать так воительницам было нелегко, потому что ноги их, впрочем, как и тела, были голыми. Но девы не шлепали и не сбивались с ноги.

Наказания для девы, которая нарушит это правило, были не такими уж серьезными. Повелительница знала, что нуждается в воительницах, чтобы те охраняли ее от врагов. Девы знали, что Повелительница ценит их, и, в свою очередь, ценили ее отношение даже в большей Степени, чем боялись ее наказания.

Но чаще всего сохранять мир между Повелительницей Туманов и теми, кто служил ей, было нелегко. Покой долины уже не нарушался года три. В долине никто не ссорился, хотя все знали, что мечты Повелительницы скоро исполнятся, и тогда наступит время перемен. А колдунья мечтала о том, чтобы сделать всех своих слуг могущественными и богатыми настолько, что невозможно вообразить смертному в мечтах, врагов же подвергнуть пыткам, чтобы их души провалились в такие бездны страха, каких никогда раньше не знал ни один смертный…

Повелительница шла следом за девами. Она была одета точно так же, как когда выкачивала в чашу жизненный дух из тел пленных. Повелительница шла с достоинством, несмотря на то, что острые камни оставляли синяки на ее голых ногах, а ветер, пробравшийся в долину вместе с тенями, холодом обжигал ее обнаженную кожу.

Повелительница, как и ее девы, любила прогуливаться, — не важно, в одежде или без, — и не обращала внимания на тех, кто мог наблюдать за ней. Только однажды какой-то глупый путешествующий солдат позволил себе непристойное замечание в адрес группы великолепно сложенных женщин. Тут же его язык оказался, словно приколот к небу. И только когда язык сгнил и почернел, а изо рта солдата стал исходить неприятный запах, заклятие пропало.

А потом нагноение, появившееся у провинившегося во рту, достигло мозга. Сквернослов умер в бреду, и те, кто слышал об этом, прониклись еще большим уважением к колдовской силе Повелительницы Туманов.

Тропинка от пещеры убегала вдоль северной стены долины и тянулась примерно на семь фарлонгов1. Она пробегала по уступу, вырезанному обитателями Кезанкийских гор. Местами уступ был естественным образованием. Иногда он превращался в каменную насыпь из валунов, огромных, как пастушья хижина. Эти камни держались без известкового раствора. В других местах воительницы шли по широкой кирпичной стене, вплотную примыкавшей к скалам.

Никто не обращал внимания на заплаты лишайника и отважные виноградные лозы, серебристый мох и карликовые деревья, искривленные из-за бедной почвы, облепившие тропинку со всех сторон. Все это говорило о том, что эта дорога очень древняя. Чужеземец, появись он в долине и реши изучить ее, мог бы высказать много самых разных мнений о тех, кто построил эту дорожку. И все из них были бы правильными и отчасти неверными.

В конце дорожки был расположен пролет деревянной лестницы, уводивший вниз по почти вертикальному склону высотой около восьмидесяти локтей. Рядом со ступенями возвышался толстый деревянный «журавль». Девы привязали шесты с чашей и веревками к крюку на конце балансира «журавля», а потом две воительницы спустились вниз, чтобы принять груз. Их Повелительница последовала за ними. Девы, что остались наверху, спустили чашу и присоединились к остальным, пока те распутывали веревки, затянутые вокруг шестов.

Все пять женщин не обращали внимания на изображения, вырезанные на скале возле «журавля». Девы видели эти картинки много раз, но не ведали об их значении, а Повелительница Туманов знала. Она понимала иероглифы давно погибшей империи Ахерона, чья магия до сих пор жила в варварских уголках мира в руках безумцев и тех, кто пренебрегал человеческими законами. Повелительница считала, что нет на Земле столь древних старцев из рода людского, кто мог бы понять значение ахеронских символов.

Повелительница Туманов имела много пороков, но она не была столь глупой, чтобы обращаться к чарам, вызывающим тени древнего зла. Женщины собрались у подножия лестницы, готовые идти дальше. В том месте, где они оказались, дорожка проходила по дну долины» Девы подняли чашу и понесли ее дальше.

Первые несколько сотен шагов тропинка шла среди деревьев. У самой дорожки росли молодые сосенки, примешивавшие свой резкий запах к мягкому аромату, исходящему от нескольких огромных кедров. Они возвышались над соснами, словно олени над стаей волков, и ни у кого из тех, кто видел эти деревья, не возникло бы сомнений в том, что растут они здесь давным-давно. Дальше тропинка стала петлять по дну долины, между террасами возделываемых полей, перемежавшихся хижинами и рощицами. В долине уже начинало смеркаться. Но ее обитатели по-прежнему работали на полях или рубили лес. Но, хотя обитателей долины и нельзя было хорошенько рассмотреть, никто бы не ошибся и не принял бы их за людей. Сходство с людьми исчезало, стоило только подойти поближе.

Наконец тропинка привела к пригорку позади обнесенных стеной, крытых соломой хижин. Часовые на стене, огораживающей деревню, выглядели настоящими людьми. Они приветствовали Повелительницу Туманов жестами, которые были древними уже в те времена, когда священники Стигии приручали первых священных змей.

За долиной дорожка превратилась в каменную лестницу. Когда горы на севере окрасились в рубиновые оттенки, пять женщин добрались до валуна в два раза выше человека. На валуне грубыми растительными красками был намалеван глаз, окруженный синими спиралями.

За валуном лежала пещера. А внутри ее находился Глаз Тумана.

* * *

Конан не сомневался, что, если бы все дело было, лишь в умении ждать, он и его афгулы уже сегодня получили бы необходимое преимущество. Туранцы торчали на солнцепеке и прожарились, словно мясо на Углях. Они не способны были и пальцем шевельнуть, разморенные жарой. А у Конана и его афгулов было убежище. По крайней мере, они могли укрыться в тени.

Осаждающие могли иметь больший запас воды, чем афгулы, но в пустыне меха с водой быстро пустеют даже у самых стойких воинов регулярной армии. У тех же, кто не привык воевать в пустыне, в горле сухо еще до прихода вечерней зари, а если днем у них нет убежища, то к вечеру им приходится, бросив все дела, ехать за водой, разделив свои силы или вообще сняв осаду.

Однако исход этой осады не зависел от того, кто дольше простоит на коленях на раскаленней скале или еще более горячем песке. Все зависело от того, сумеет ли отряд Конана вырваться на свободу раньше, чем к туранцам подойдет подкрепление. Афгулы смогут выдержать осаду туранцев несколько недель или опрокинут их, бросившись в отчаянную атаку, и быстро и без мучений погибнут, задавленные превосходящими силами противника.

Конан задумался о капитане туранцев, который заботился о жизнях своих воинов не больше чем о помоях, выбрасываемых на улицу. Но киммериец также отлично знал, что боги не всегда вознаграждают добродетель, проявись она в войне, любви или воровстве.

Раз у туранцев такой капитан, то нужно спровоцировать их на атаку.

Конан потянулся так же незаметно, как змеи жрецов Сета. Он распластался на скале и сжал в руке камень размером с лебединое яйцо.

— Эй, туранские псы! — закричал он. — Есть среди вас кто-нибудь достаточно храбрый, чтобы стать лицом к лицу с настоящим мужчиной? Или, увидев даже полумертвого стервятника, вы кидаетесь в бегство?

Конан продолжал выкрикивать оскорбления в том же духе, пока туранцы не стали высовываться из-за камней. Тут туранский офицер раскричался на своих подчиненных, попавшихся на столь безыскусную приманку. Он заставил их вернуться на свои места.

Сверху просвистела стрела. Она впилась в горло офицеру. Тот стиснул древко, согнулся, задыхаясь от крови, хлещущей из горла, а потом упал навзничь, и жизнь покинула его тело.

Это оказался единственный умный младший командир среди мучившихся от жажды глупых туранцев. Теперь никто не сдерживал осаждающих от отчаянной атаки, некому было собрать их на тот случай, если афгулы решатся на ответное нападение.

Проклятие и несколько стрел стали ответом туранцев на смерть офицера. Один из туранцев приподнялся, нацелив свой лук. Увитая тяжелыми мускулами правая рука Конана метнулась, словно кончик плети на хлысте розницы. Камень полетел не стакой силой, как мог бы вылететь из пращи, но довольно сильно ударил туранца в грудь.

Такого удара оказалось достаточно, чтобы сломать рёбpa и вогнать их осколки в сердце неосторожного воина. Этот туранец умирал дольше офицера и был уже мертв, когда его товарищ, выскочив, попытался затащить тело в укрытие.

Верность тоже наказывалась смертью. Три афгула выстрелили одновременно, двое попали в цель, и товарищ убитого Конаном туранца умер раньше, чем тело его, упав, вытянулось на песке рядом с мертвым другом.

Высоко наверху Фарад затянул старую песню афгулов — приветствие достойному врагу. Конан прошептал благодарность Митре за то, что она помогла ему убить туранца… если, конечно, Митру или любого другого бога волновало то, как люди умирают, и они обращали внимание на судьбы людей.

Конан хотел, чтобы туранцы или напали, или отступили. Бесконечное ожидание не приносило удовольствия. Тот, кто что-то предпримет в ближайшее время, и окажется победителем.

Киммериец снова выглянул из-за своего укрытия. Прикрыв глаза рукой, и защищаясь от солнечного света, он разглядел вражеского капитана, который, видимо, был намного глупее убитого младшего офицера и теперь сам отдавал распоряжения своим людям.

Конан сразу понял, что это капитан, так как тот долго жестикулировал соответствующим образом. Казалось, прошла целая вечность. Мухи, привлеченные запахом пота, выступившим на покрытой шрамами спине киммерийца, жужжали и жалили, но Конан не мог согнать их, так как боялся привлечь к себе внимание туранских лучников.

Волна движения прокаталась по рядам туранцев — от тех воинов, что находились в отдалении, к тем, что спрягались поблизости. Где-то ударили в барабан. Ему вторило не эхо, а другой барабан. На мгновение Конан испугался, что к туранцам уже подошло подкрепление.

Потом вдалеке раздались крики туранских воинов. Барабанный бой продолжал звучать. К нему присоединился звук горна. Наверху вызывающе закричал Фарад.

Конан выругался. Туранский капитан оказался умнее, чем предполагал киммериец. Видимо, по его плану часть атакующих должна была отвлечь внимание лучников-афгулов, затаившихся на утесах. Другая часть его отряда в это время собиралась атаковать Конана.

Так и случилось. И хотя в туранцев не полетело ни одной стрелы, они вели себя осторожно и, похоже, все время боялись попасть в какую-нибудь ловушку, подстроенную отчаянными воинами пустыни.

* * *

Не было ни ступени, ни тропки, которая вела бы к пещере Глаза. Голая земля, вытоптанная множеством ног за последние три года и также — а Повелительница в этом не сомневалась — ногами людей за множество прошлых лет, подсчитать которые колдунья не могла, у входа в пещеру стала твердой, как скала.

Потолок широкой пещеры так низко нависал, что две из ее дев задевали его прическами. Каменная пыль припудрила их косы, а маленькие камешки, кости летучих мышей и других существ, обитающих в темноте, хрустели у них под ногами.

Ни одного лучика света не проникало вглубь пещеры. Но девы не зажигали факелов. Они много раз ходили этим путем, а на тропинке, ведущей к Глазу, не могло скрываться опасных сюрпризов. Эту дорогу охраняла магия Повелительницы.

Лишь Повелительница знала, что означают изображения, вырезанные на стенах. Непосвященному они могли бы показаться природными образованиями, следами воды на камне, принявшими за прошедшие эпохи фантастические и причудливые формы. Насколько помнила Повелительница, которая видела их хорошо освещенными лишь однажды, резьба здесь была древней работы и, быть может, творением нечеловеческих рук.

Люди — нет, существа — разумные и искусные некогда обитали здесь, точно так же, как в других пещерах Кезанкийских гор, когда еще только закладывался фундамент империи Атлантов. «Король Кулл» — вот имя, которое дошло до колдуньи из неописуемой древности, но, когда были вырезаны эти надписи, не родились даже самые далекие предки Кулла.

Холодный ветерок гулял по пещере, поднимаясь из недр гор, но по-прежнему голая колдунья, казалось, не замечала его. Мысли о грузе лет, оставшихся у нее за спиной, — вот отчего Повелительницу Тумана бросало в холод — тот холод, который не успокоит ни одна сверкающая чаша.

Но ни одна мысль об этом не отразилась в ее взгляде. Колдунью можно было принять за скульптуру из слоновой кости или алебастра, похищенную из какого-нибудь заброшенного храма.

Потом пять женщин вышли из тьмы на свет — алый свет Глаза, слегка отличавшийся от света внутри чаши, как два рубина могут отличаться друг от друга. Он струился вверх, и казалось, дыра в полу, откуда он исходил, заполнена жидкостью. Сама пещера была шириной шагов в тридцать.

Отверстие в полу в диаметре было в пол человеческих роста, и скала по краям его стерлась, став гладкой, как стекло, и предательски скользкой. Но это не остановило и даже не замедлило шаги пяти женщин. Они прошествовали прямо к краю отверстия. Повелительница сама по себе стала слабо подрагивать. Может, звуки, исходившие из чаши, напоминали стук костей на ветру? Может, внутри так называемого Глаза находилось то же, что и внутри чаши? Повелительница знала, что в этом месте опасно прислушиваться к звукам, которые вроде бы и не слышишь, и приглядываться к тому, что вроде бы и не видишь.

Еще один жест, и девы, казалось, превратились в статуи. Только легчайшее движение грудей воительниц говорило о том, что они еще живы. Третий жест, и чаша, выскользнув из кожаных ремней, поднялась в воздух.

Колдовской сосуд едва ли поднялся выше голов дев, но те торопливо отошли назад. Повелительница не отдавала им никакой команды, но в этом не было необходимости. Ни одна из них не видела, что постигло деву, которая замешкалась, когда нужно было отойти от Глаза, но все живущие в долине слышали эту историю.

Они все знали о том, как Туман поднялся из Глаза и окутал деву, оказавшуюся в поле его досягаемости, о том, что случилось с ней. Это не мог бы вообразить себе даже безумный палач…

И вот девы удалились к входу в пещеру, оставив Повелительницу одну с чашей и раскаленным светящимся алым Глазом. Колдунья села, скрестив ноги, на холодный камень и воздела к потолку обе руки. И еще она прикрыла веки. Даже находясь под охраной колдовства, смертному не стоило смотреть на то, что будет происходить дальше.

Алый свет стал сильнее. Он приобрел демонический оттенок. В человеческом языке нет слов, чтобы описать происходящее с чашей и ее украшенной знаком крышкой.

Свет вытеснил из пещеры все тени. В адском освещении колдовского пламени засверкали стены пещеры, столь же голые, как и Повелительница, но слишком гладкие для того, чтобы быть природным образованием. Тут камня касались руки вымершей расы, оставившей этот мир тем, кто пришел за ней следом.

Свет начал танцевать и менять цвет. Алое сияние превратилось в неприятный оттенок пурпурного. Потом он стал сине-багровым, который мог бы показаться естественным, если бы не бурлил, переливаясь, словно туман, разрываемый порывами сильного ветра. Световой столб поднимался над Глазом на высоту в два человеческих роста, но даже на толщину пальца не превышал ширину отверстия в полу.

Казалось, что светящийся туман находится внутри сосуда из удивительно чистого стекла, но на самом деле его ничего не сдерживало, кроме магии Повелительницы и, возможно, магии самого источника Тумана Судьбы.

Повелительница сейчас точно так же, как и ее девы, не могла ни двигаться, ни говорить. В этот миг ее магия соединила ее разум с сердцем Тумана. Призвав на помощь сноровку, приобретенную давным-давно, хоть и испытывая при этом страдания, Повелительница попыталась отогнать все страхи. Она боялась, что Туман не ответит ей так, как раньше.

В следующее мгновение вместе со страхами исчезла и чаша. Туман бурлил, пока не превратился в колонну синего света, поднимающуюся из Глаза. Он вытянулся к потолку и разбился об него, словно струя воды. И ничуть он не был похож на обычный туман.

Чаша поднялась вверх на волнах Тумана. Повелительница к этому движению не имела никакого отношения, но теперь она переключила свое внимания с Тумана на чашу. Колдунья воображаемыми, невидимыми пальцами скользнула под чашу и удерживала ее в Воздухе, когда Туман схлынул назад в Глаз.

Только тогда колдовские силы отступили, и Повелительница смогла пошевелить руками и ногами. Она тихо произнесла заклинание, и чаша осторожно опустилась на землю. Прошло немного времени, и появились девы, чтобы унести чашу. Они подождали, пока их Повелительница успокоится и перестанет трястись.

После того как колдунья осторожно опутала чашу волшебной сетью, укрепленной на шестах, воительницы собрались вокруг своей госпожи. Без всяких разговоров они осторожно приподняли ее и проводили назад по туннелю. Может, одна из них и взглянула на скалу, нависающую над головой, и вознесла краткую молитву богам, которым поклонялись они до того, как попали в долину.

Но если даже кто-то из них так и поступил, никто этого не заметил.

* * *

Прошло достаточно времени, для того чтобы успеть быстро перекусить. Туранцы собирались атаковать, но действовали не торопясь. Теперь они прятались вне досягаемости стрел афгулов.

Конан удивлялся, почему за это время среди туранцев не нашелся кто-то, хорошо умеющий лазить. Он мог бы подняться на скалы и напасть на афгулов с фланга. Или, по крайней мере, туранцы могли подняться на скалы и залечь, выжидая, готовые рвануться вперед, когда их товарищи нападут с юга.

Туранцы, если б они, конечно, набрались смелости атаковать афгулов среди скал, получили бы хороший урок. Но такой урок мог слишком занять афгулов, чтобы они смогли помочь Конану.

Киммериец позвал Фарада, приказав ему следить за северным отрогом гор, когда сигнальная труба туранцев взревела далеко справа. Со своего места Конан не видел, что там происходит. Звук медной трубы ответил слева. Этого трубача Конан тоже не мот разглядеть.

План врагов был понятен.

Тем временем дюжина или даже больше туранцев решили безрассудно рискнуть, бросившись в лобовую атаку. Конан перестал считать их, когда увидел еще полсотни всадников, гарцующих за пределами досягаемости афгульских луков. Сначала он подумал, что это подошло подкрепление. Потом он понял, в чем дело.

Сработал «волчий мешок». Всадники, как оказалось, были второй волной, следовавшей за первой. Мнение Конана о вражеском капитане стало еще лучше. Отличный план. Теперь первая волна нападающих с уверенностью может двигаться вперед.

Тут, как и следовало ожидать, туранцы выпрыгнули из укрытий, побежали к скалам. Конан натянул тетиву лука, выстрелил, натянул тетиву еще раз, выстрелил опять и приготовился стрелять в третий раз, когда туранец, сраженный первой его стрелой, еще только падал на песок.

Бросившиеся в атаку туранцы пригнулись, хотя они уже были рядом с киммерийцем. Но афгулы не стреляли. Туранцы неслись вперед, как если бы впереди их ждал золотой клад или демоны хватали их за пятки. Конан же продолжал стрелять. Туранцы шли прямо на киммерийца, словно скалы были из стекла или из тонких вуалей танцовщицы и видно было, что Конан поджидал их в одиночестве.

Еще один туранец упал на колени, но по собственному желанию. Он натянул лук и стал посылать стрелы в камни над головой Конана, пока его товарищи бежали вперед… Только теперь Конан услышал где-то наверху боевые крики туранцев, проклятия афгулов и ругательства на языке более чем дюжины других народов.

Туранская орда напоминала петлю виселицы — стоило попасть в ее тиски, и было уже не выбраться. Конан за то время, пока жил в Туране, на своей шкуре познакомился с этим.

Через несколько мгновений после того, как началась битва наверху, она началась и внизу. Туранцы бежали вдоль подножия скал к Конану, и никто не пытался препятствовать им, стреляя или бросая камни на их головы. Сейчас афгулы, не схватись они с врагами, могли бы открыть огонь по тем туранцам, что оказались у подножия скал, но в этот раз их врагам суждено было добраться до Конана.

Однако лук не отменил другие, более древние виды оружия. Сколько обломков скал приготовили афгулы, Конан не знал, но на мгновение ему показалось, что с небес пошел каменный дождь. Он ответил тем же. Трое туранцев упали, двое снова поднялись, а один остался лежать там, где упал, так как Конан метнул камень, раскроивший ему череп.

Длинные ноги киммерийца уперлись в один из валунов, который он присмотрел заранее. Тот заскрипел, словно поросенок на бойне, когда Конан сдвинул его с места, а потом, оказавшись на покатом склоне, валун сам покатился вниз.

До того как он скатился вниз, Конан столкнул следом второй валун. Потом — третий и четвертый. Пытаясь сдвинуть с места последний камень, киммериец сжал челюсти. Свежий пот прочертил липкую дорожку по его лбу, и на какое-то мгновение Конану показалось, что с этим камней ему не совладать. Потом и он последовал за остальными.

Конан едва успел отскочить назад, когда туранская стрела ударила в то место, где он только что находился. У него хватило времени лишь на то, чтобы увидеть, что его валуны рассеяли большую часть туранцев, когда те, кто остался на склоне, наконец-то добрались до него.

И вот началась беспощадная схватка. Конан использовал все свое искусство. Он преследовал две цели: убить как можно больше туранцев и держать нападавших как можно ближе к себе, чтобы ни один из них не смог одной стрелой закончить схватку.

Конан презирал лучников, считая их трусами, до того как сам научился стрелять из лука. Но он никогда не сомневался, что точно нацеленная стрела привела многих отменных воинов к преждевременному концу.

Киммериец готов был встретить смерть, если в этот раз боги решат позвать его. Но он ответит на их зов, окруженный врагами, с мечом в руке.

Варвар-северянин был на голову и две пяди выше самых могучих своих противников. Прибавить к этому широкий меч, гораздо больше подходящий для такого боя, чем талвары воинов Турана, и схватка могла продлиться много дольше, чем могло показаться.

Первому противнику Конан отрубил руку, державшую саблю, второму раскроил череп. Оба, упав, отгородили киммерийца от тех, кто шел сзади. Следующий туранец заколебался, оказавшись в пределах досягаемости меча Конана, и умер мгновенно. Двое оставшихся отскочили с ужасными ранами, освободив место для лучников.

Конан подумал, что в этот раз удача подвела его. Он не мог отказать своим врагам в хитрости. Но так как он собирался сражаться на короткой дистанции, то прыжком настиг двух туранцев, выскочив из укрытия.

Он врезался в них, словно камень. Один из туранцев отлетел к скале, ударившись о камень с такой силой, что лишился сознания. Конан пнул другого достаточно сильно, чтобы вызвать у противника замешательство. Тулвар выпал из одной руки туранца, кинжал из другой, и воин упал поверх своего оружия, а киммериец рассек надвое его череп.

Третий туранец подскочил, запрыгнув на камень, где стоял Конан. Кровь залила скалу, сделав ее скользкой, но киммериец-то был скалолазом от рождения. Про таких говорили, что у них глаза в пятках. Он знал, как сохранить равновесие на скользкой скале и предусмотреть, чтобы противник не сумел сделать то же самое.

Туранец, громко выкрикивая слова молитвы, попытался схватить Конана, надеясь, что тот упадет вместе с ним. Но киммериец, ударив туранца по виску плоскостью меча, ослабил его захват, и вытащив свой кинжал, изо всех сил вогнал его в тело врага. Туранец взвыл и, отлетев на камни, лишь расширил рану, вспоровшую ему пах и живот.

Падая, он задел одного из своих и повалил его. Конан добрался до них, прежде чем сбитый с ног туранец смог подняться. Варвар ударил его в грудь, сломав ребра, а потом отбил удары еще двух воинов и убил одного из них, пытающегося подобраться к тому, у которого были сломаны ребра.

Засвистели и зазвенели, ударяясь о камни, стрелы. Одна из них разодрала кожу на ребрах киммерийца достаточно глубоко, чтобы полилась кровь, смешавшаяся с пылью и залившая старые шрамы.

Рана сильно замедлила движения северянина. Она могла даже прибавить еще один свежий шарм к коллекции Конана, но киммериец сейчас думал лишь о том, чтобы уйти с открытого места и спрятаться. Он обратил в бегство или убил тех туранцев, которые раньше служили ему щитом, защищая от стрел их товарищей. Теперь же он слишком вырвался вперед, чтобы вернуться в расселину.

Взглянув вниз, он понял, что мудро будет отступить. Первая волна туранцев вышла из боя, и выжившие из второй волны не собирались приближаться. Трое из них погибли под ударами валунов, точно так же как лучник, раненный афгулами. Другие воспользовались луками, и ни у кого из них не хватило храбрости, чтобы встретиться с киммерийцем лицом к лицу.

Стрела попала в голень Конана, пока он поднимался назад к расселине. В иных схватках он получал и худшие раны, но они навели Конана на мысль о том, что афгулы наверху могли и не отделаться так легко, как он. То, что они не выпустили ни одной стрелы, пока варвар сражался с туранцами, могло иметь много объяснений, но не предвещало ничего хорошего.

— Хо! — позвал он на том же диалекте, что использовал раньше. — Как у вас дела?

— Ассад убит, Карим ранен. Но мы разделились. Туранские псы забирались на скалы, словно они настоящие мужчины, но мы достойно встретили их.

— Сколько из них получило по заслугам?

— Немного, менее пятидесяти.

— Я не знал, что ты умеешь так хорошо считать, брат верблюда!

Некоторое время царило молчание, потом Фарад добавил:

— Меньше пятидесяти, но больше десяти, потому что мы не считали, скольких скинули вниз.

По расчетам киммерийца туранцы потеряли треть людей. Уехать сейчас, пока туранцы дрожат и ослаблены, или подождать прихода ночи, когда темнота спрячет их следы и холод освежит лошадей?

— Может, нам попытаться прорваться сейчас?

— Лучше подождем темноты. Я потерял только Ассада, но это не все. Растам и Джобир спустились к этим псам, принеся себя в жертву.

Конан знал, что без приказа Фарада афгулы с места не двинутся. По разумению горца, отходить следовало так, чтобы у туранцев не осталось шансов отправиться за ними следом, когда подойдет подкрепление.

Но если же отбросить заботу о своих товарищах, то Фарад думал иначе. А если заставить афгулов сделать то, что им не по нраву, то киммериец ведь мог расстаться со своей верной бандой с ножом Фарада в спине как-нибудь ночью по дороге в Коф… Никто не мог спросить с афгула, если он не из его же племени.

Так что они или поедут все вместе, или останутся здесь среди скал под охраной туранцев до тех пор, пока к тем не подойдет подмога.

Глава 4

Западный горизонт проглотил солнце. В небе погасли последние солнечные лучи. Пики Кезанкийских гор окрасились пурпуром, а потом стали серыми в свете звезд. Обычный туман затянул вход в долину Повелительницы Тумана, когда Махбарас спустился к своей палатке. По крайней мере, он смог убедить себя, что этот туман — порождение ночи, а не колдовских чар.

Он был встревожен и продолжал бороться с запавшими в память старинными историями о могучей магии, скрывающейся в горах, — магии, которой Повелительница, увы, владела не так уж хорошо. Впервые капитан услышал эти истории еще в детстве от своей няни, а позже узнал и другие версии, так, что теперь он сомневался, что эти рассказы были всего лишь фантазиями старой женщины.

К тому же ему ничего не оставалось, как отдавать приказы другим, и люди выполняли их, так как иначе их могли изгнать из долины, а то и заколдовать. Хотя Махбарас сомневался, что сам он снова увидит Кезанкийские горы, он решил не бросать своих людей и не пытаться сбежать. В эту ночь он ляжет спать пораньше, чтобы быть готовым выполнять свои обязанности на следующий день.

* * *

Когда на небе зажглись звезды, скалы стали остывать. В расщелине зашевелились лошади. Сверху упал камешек, потом еще два. Потом один за другим оставшиеся в живых афгулы спустились вниз.

Один из них обмотал раненую руку тюрбаном убитого товарища. Черные бусинки крови застыли на его \ нижней губе, которую он прикусил, чтобы не кричать от боли.

Афгулы собрались вокруг Конана. Глаза их сверкали. Они заплели свои бороды и заткнули их в складки одежды, потом обмотали тканью шею и нижнюю часть лица. Это означало, что они клянутся победить или умереть.

Конан же не давал никаких клятв. Он хотел найти какой-нибудь другой выход, и не в его духе было воевать ночью.

— Тот, у кого осталась вода, пусть отдаст ее лошадям, — приказал Конан. — Из луков не стреляйте, пока не сможете хорошенько разглядеть мишень. В первую очередь убивайте лошадей, а не всадников.

Афгулы закивали. Конан сильно сомневался, что говорит им что-то, о чем они еще не знают. Его спутников не нужно было успокаивать, и киммериец это знал. Но предводитель афгулов всегда говорит речь перед битвой, собрав своих людей, хотя бы для того, чтобы доказать, что страх не сковал его язык.

— Если нам придется разделиться, мы встретимся в Оазисе Девственницы. — Конан сказал, на каком примерно расстоянии находится оазис, и объяснил ориентиры, а потом спросил: — Вопросы?

Заговорил Фарад.

— Да, есть вопросы. Как же случилось так, что боги занесли женщину в пустыню, и при этом она осталась девственницей?

— Один раз давным-давно произошло нечто подобное, или, по крайней мере, я так слышал, — ответил Конан. — Люди тогда были не то, что теперь, в наше время, и, конечно, среди них не было афгулов.

Все рассмеялись непристойной шутке. Смех подхватило эхо. Конан поднес палец к губам, призывая к молчанию.

— Не все туранцы спят, и не все, кто бодрствует, дураки. Скорость и тишина, или мы составим компанию нашим погибшим товарищам.

Афгулы молча кивнули и вернулись к своим лошадям.

* * *

На скалах остались только мертвые. Они сжимали рукояти своих кинжалов, воткнутых им под ребра, по обычаю афгулов. Суровые боги этой суровой земли знали, что сердца их пронзила своя же сталь. Теперь Духи погибших станут друзьями живых и проследят, чтобы их сородичам повезло.

Но, если бы духи мертвых афгулов в эту ночь наблюдали за равниной, они не увидели бы ничего и ни одним словом не предупредили бы своих оставшихся в живых друзей. Ни афгулы, ни киммериец не заметили тени, бесшумно подползающие из отдаления, прячущиеся среди барханов. Они не видели, как посыльный отделился от отряда выжидающих внизу туранцев. Он вполз змеей, пока не добрался до скал, которых от Расселины видно не было.

Только духи могли видеть, как вскочил он на коня, которого держали наготове четыре всадника с пиками и щитами регулярной туранской кавалерии из отряда Зеленых плащей. Только духи могли видеть, как мчался вестник в ночи, пока не встретил стройного, моложавого туранского капитана, который со своим воинством расположился на отдых среди скал.

И только духи могли слышать, что сказал посланник капитану, и видеть, как тонкое лицо туранского офицера расцвело сухой усмешкой.

* * *

Три афгула с луками забрались на самые большие валуны, оставшиеся после битвы у входа в расселину. Афгулов осталось слишком мало, даже меньше, чем бы хотел Конан. И теперь он вел тех, кто остался, в бой, хотя даже они не все могли сражаться. Его люди сделали все, что могли, и если все они скоро погибнут, то лишь потому, что их слишком мало…

Конан попросил нескольких афгулов повторить указания о том, как найти Оазис Девственницы. Они хорошо запомнили дорогу. Потом северянин вместе с Фарадом повел воинов к выходу из расселины.

Ни боя барабанов, ни воя труб, ни наблюдателей, ни окриков часовых, напоминающих вопли мартовских котов. Молчание встретило афгулов. Или им улыбнулась удача, или они направлялись прямо в ловушку.

Конан проглотил боевой крик киммерийцев. Радуясь, что противники не проявили никаких мер осторожности, он решил, что не стоит будить спящих. Вместо этого он шлепнул жеребца Фарада по крупу и вскочил в седло своей лошади. Вот Конан поднял руку, сделав подбадривающий непристойный жест, и подождал, пока оставшиеся афгулы спустятся и сядут на коней, а потом пришпорил свою лошадь.

Всадники заскользили вниз по склону быстрым галопом, подняв облако пыли. В холоде ночи пар от дыхания людей и лошадей прибавился к песчаной пыли, поднимающейся из-под копыт.

Они проехали мимо неподвижных мертвецов и безмолвных обреченных раненых, которые стонали, ожидая прихода смерти; и затаившихся туранцев, которые, как думал Конан, не решились заступить им дорогу, чувствуя себя посрамленными. У беглецов не было времени помочь живым врагам присоединиться к их мертвым товарищам. Афгулам ничего не оставалось, как оставить туранцев у себя в тылу. Ставкой в этой скачке была жизнь. Если случится битва, то беглецам нельзя было потерять ни одного человека, их и так осталось слишком мало.

Афгулы выехали из тени скал. Луна давала достаточно света, позволяя избегать ям и трещин в земле. Беглецы скакали галопом. Измученные лошади не смогли бы долго нестись рысью. А если даже и могли, то было бы лучше поберечь их на тот случай, если туранцы заметят беглецов. Туранцы расположились слишком близко, чтобы беглецы смогли ускользнуть невидимыми.

Или могли? Могли ли туранцы уступить беглецам дорогу, не атакуя и не издавая предупреждающих криков. Конан задумался об этом. Его банда здорово наказала туранцев сегодня днем. Могли ли те отступить, зализывая свои раны и дожидаясь подкрепления?..

Однако больше всего ситуация напоминала ловушку, и афгулов об этом предупреждать нужды не было. Его люди и так держались настороже, ехали, натянув луки и держа талвары наготове. Взгляды их беспрестанно пытались проникнуть сквозь черные покровы ночных теней; они оборачивались на любой самый тихий звук, не заглушённый стуком копыт.

Беглецы уже отъехали достаточно далеко. Конан же чувствовал привычный зуд между лопаток, который означал, что где-то рядом его поджидает ловушка. Он поднял руку, и афгулы натянули поводья и собрались вокруг него.

Всадники стали снова вглядываться в ночь, изучая каждый холмик пустыни в надежде обнаружить затаившуюся опасность. Единственный сухой овраг, который лежал впереди, был слишком глубок, чтобы всадники смогли разглядеть, не прячутся ли там враги.

Конан вглядывался во тьму до тех пор, пока ему, наконец, не показалось, что он заметил какое-то движение среди теней, но он был уверен, что это всего лишь игра его воображения. Слишком часто стоял он на страже ночью и знал: ночь прислушивается к человеческим страхам — если пялиться во тьму слишком долго, увидишь то, чего и вовсе нет.

Наконец Конан махнул рукой, указывая на север, выбрав путь, проходящий как можно дальше от оврага.

— Я хочу отправиться в путь по ровной дороге. Но туранцы на этом фланге (если, конечно, они устроили нам засаду) могут оказаться более внимательными. С другой стороны, вы можете никогда так и не увидеть Оазиса Девственницы, и одинокая дева так и останется посреди пустыни!

Приглушенное хихиканье пронеслось облаком пара, а потом банда поскакала дальше.

* * *

Молодой туранский капитан тихо выругался, когда часовые зашумели, передав ему послание. Их враги не обладали мудростью воинов пустынь, как ветераны Турана, но были закаленными воинами и не глупцами.

Он выругался снова, получив следующее послание. Афгулы и в самом деле оказались не дураками. У них был очень наблюдательный и проницательный предводитель, даже если он не был тем человеком, которого искал капитан. Два из трех отрядов, на которые капитан разделил свое воинство, уже почувствовали на своей шкуре, как трудно тягаться с афгулами.

Капитан туранцев не знал много молитв, так как немногие боги давали обещания (их священники обещали больше, но кто станет верить священникам?) и уж совсем немногие выполняли их. Однако он кратко попросил Митру помочь ему, если этой ночью выяснится, что большая часть его людей погибла, пытаясь схватить не того, кто был ему нужен.

Но предводитель афгулов был похож на того человека, которого искал капитан. Однако ни от кого из своих подчиненных туранский офицер не смог добиться правдивого и полного описания этого воина. Лишь немногие, кто оказался близко к дикарю, остались живы, к тому же капитан не хотел, чтобы кто-нибудь из его людей догадался, кто предводитель афгулов.

Неважно было, по каким причинам офицер, служивший Турану, хотел захватить живьем этого человека. Сейчас в Туране с легкостью обвиняли в измене кого угодно точно так, как с легкостью гниют лилии в пенной стоячей воде. Даже если капитану удастся избежать такого обвинения (хотя такое возможно, потому что измена каралась смертью, а у капитана были враги, которые даже спать не могли, зная, что он жив), то те потери, что понесла его армия в схватке с афгулами, несомненно, повлекут за собой понижение в чине.

Перед ним мог даже встать выбор между возвращением в фамильное поместье, жизнью там, пока его не вызволят из ссылки какие-нибудь придворные интриги или пост хранителя стремян и попон где-нибудь далеко на юге в землях Иранистана. Ныне же пост его был почетным, и самое главное было в том, что он, командуя Зелеными плащами, уже завоевал их уважение. Капитан не хотел расставаться со своими людьми.

Завывания ветра пустыни не давали капитану сосредоточиться. Если человек, ведущий афгулов, был тем, кого искал капитан, то жизнь и смерть не имели для туранского офицера никакого значения. Туранец видел этого человека в сражении лет пять назад и изучил все рапорты, касающиеся его. Мечтая схватить его, туранец за последние годы участвовал во многих битвах и совершил много путешествий.

Наконец капитан отбросил сомнения и поднял пику, рядом с ним поднял пику младший офицер, но на конце его пики словно вымпел был подвешен маленький фонарик, открытый лишь с одной стороны.

В трех холмах от них на фоне звезд блеснул другой Фонарь, но он, как только сигнал был подан, сразу же погас. Капитан подождал, пока к небу вздыбились джунгли копий и сдерживаемое, неглубокое дыхание не подсказало ему, что ветераны готовы выступить.

Тогда капитан дал шпоры, и его конь вылетел из оврага, взметнув к луне облако пыли.

Конан кратко выругался, но, когда туранцы выехали из оврага, у беглецов почти не осталось времени скрыться. Неприятно почувствовать, что ты был прав, когда уже слишком поздно, чтобы поступить так, как нужно.

Северянин выругался снова, но решил поберечь дыхание. С другой стороны, он боялся, что посеет уныние в рядах афгулов. Крепкие воины, они тоже держались на пределе своей выносливости. И без того зыбкая надежда на то, что им удастся бежать, теперь повисла на волоске, но еще не растаяла… Несколько туранцев, оказавшихся на пути афгулов, умерли быстро…

После этого войско туранцев могло приуныть. Афгулы почти вырвались из западни.

Конан потянул узду, направляя лошадь чуть левее. Обычно командир располагался на правом фланге цивилизованного войска, правда, тут сейчас не было ни того ни другого. Если командир туранцев по привычке находился на правом фланге своего отряда, то он подвергался большой опасности, ведь клинок Конана не знал пощады.

— Пришпорьте коней, сабли наголо, пригните головы! — закричал варвар, увлекая афгулов налево.

— Что?.. — начал было спрашивать один из них. Кто-то с яростью фыркнул на глупца, не понимавшего, что время спорить прошло.

Афгул смолк. Никто из отряда Конана больше не произнес ни одного слова, или, по меньшей мере, никто не услышал этого из-за стука копыт, тяжелого дыхания лошадей и топота погони. Словно вихрь пронеслись они мимо отряда туранцев и полетели по пустыне.

Очень быстро расстояние между ними и погоней оказалось слишком большим даже для выстрела хорошего лучника, да и стрелять-то афгулам не стоило — слишком мало осталось у них стрел. Сквозь перистые облака серебристо-сияющим диском проступала луна. Темная тень легла на пустыню. Снова началась скачка, где ставкой была жизнь.

Лошади афгулов не падали, хотя половина из них шатались и шкуры у всех блестели от пены. И вдруг Конан услышал зов военной трубы у себя за спиной. Ночь становилась все холоднее. Стало так холодно, что, казалось, холод пронзает внутренности, словно вражеские копья. Неожиданно Конан услышал, как трубе туранцев ответил боевой рог где-то впереди.

Звук донесся издалека, так что киммерийцу пришлось прислушаться, чтобы окончательно быть уверенным, что слух его не подводит, но впереди на дороге, ведущей в ночную пустыню, без сомнения, затаился еще один отряд. Теперь туранцам не нужно было даже устраивать «волчий мешок» для своих жертв. Они могли окружить афгулов и задавить их числом, если впереди дорога перекрыта.

Взгляд Конана шарил по пустыне. Он заметил несколько осыпавшихся скал, которые могли бы помочь афгулам в последней битве. Впереди больше не было никаких укрытий, и теперь киммериец хотел бы знать, сколько врагов гонятся за ними и были ли афгулы такими же выносливыми, как воины его родного племени.

Впереди лежала пустыня. Барханы, но не слишком высокие, чтобы спрятать всадников. Чуть правее протянулись отроги гор. Облака по-прежнему скрывали луну. Ничего далее расстояния в половину полета стрелы рассмотреть было невозможно, даже имея орлиное зрение Конана.

Снова, протрубили рог и труба, но в этот раз намного ближе. Конан прислушался, пытаясь решить, есть ли впереди туранцы на его пути или беглецам все же удалось обогнуть их фланг. Если же туранцы собрали на этом фланге достаточно сил, имели свежих лошадей…

Конан прислушивался к звукам ночи и неожиданно понял, что стиснул рукоять своего меча так крепко, что ногти впились в шагреневую кожу отделки. И тогда он рассмеялся. Любой нормальный человек, услышав этот смех, почувствовал бы холод сильнее ночного мороза, потому что в этом смехе звучала ярость киммерийца.

Казалось, туранцы впереди были чуть правее отряда Конана. В темноте их преследователи могли не понять этого до тех пор, пока не окажется слишком поздно. Расставленная ловушка сработала, но, быть может, она окажется слишком слабой, чтобы удержать столь грозную жертву?..

Киммериец слишком часто водил отряды и не сомневался, что в определенные, самые напряженные моменты все воины в отряде могут читать мысли своего командира. Так пусть они почувствуют надежду и отвагу в его сердце, иначе битва окажется проигранной до того, как начнется.

Справа горы расступились, и открылась насыпь, круто уходящая вверх, к перевалу между двумя невысокими горами. Взгляд Конана метнулся в ту сторону, но киммериец не заметил там ничего опасного. Тут лошадь одного из афгулов споткнулась. Всадник зашептал ей на ухо что-то подбадривающее, дал шпоры, но лошадь не могла нестись дальше. Она пала, всадник выскочил из седла. Он приземлился на ноги, метнулся к одной из запасных лошадей, схватился за луку седла и запрыгнул в седло так, что лошади даже не пришлось замедлять шаг.

— Йа-хаааа! — закричал Конан.

Туранцы станут с содроганием вспоминать сечу, которую он устроит, прежде чем его закопают в песок или принесут в жертву стервятникам. Афгулы даже могли вырваться из ловушки, если бы им удалось добраться до перевала и там не оказалось бы туранцев.

Воины Конана добрались туда, но дальше пути не было. Подъем оказался слишком крут для измученных лошадей, и одна из них даже сбросила всадника. Конан услышал, как голова афгула ударилась о скалу, и увидел, что упавший воин больше не шевелится. Но киммериец не мог отступать.

— Йа-хаааа! — снова закричал Конан и пришпорил свою лошадь. Возможно, по ту сторону хребтов лежали земли, где могли укрыться пешие воины. Но пустыня — место не для пешего человека, даже если он такой выносливый, как афгул. К тому же преследователи неслись за ними по пятам.

Был только один способ выиграть время для афгулов, чтобы они успели подняться по крутому склону, и только один человек из их отряда годился для этого. Лошадь Конана зашаталась, когда он грубо развернул ее. А потом он поскакал назад, вниз по склону. Чуть отъехав, Конан дал шпоры. Несясь вперед, сквозь стук копыт он услышал голос одного из скакавших ему навстречу туранцев. Наполовину заглушённый пением труб, казалось, гремевших со всех сторон, голос этот прозвучал очень знакомо. Но человек, которому мог бы принадлежать этот голос, никогда бы не отдал безумный приказ, который услышал Конан:

— Схватите великана живым, чего бы это ни стоило!

Предводитель туранцев в эту ночь мало заботился о жизни людей и не волновался, станут ли они повиноваться ему завтра. А может, он считал, что схватить киммерийца будет проще простого.

В следующее мгновение Конан оказался окруженным всадниками. Они были вооружены пиками и скакали, низко пригнувшись в седлах. Сначала им не повезло. Конан, когда его лошадь врезалась в гущу врагов, одним махом вышиб из седел пятерых.

Но три пики и меч оставили грубые отметины на шкуре кобылы Конана. Та заржала, словно дух, обреченный на вечные страдания, и так резко встала на дыбы, что Конан вылетел из седла. Его отшвырнуло назад, но он сумел приземлился на ноги. Лошадь его пала. Обнаженный меч Конана прочертил смертоносный полукруг, и ржание туранских лошадей утонуло в предсмертном крике его кобылы.

Потом пика обрушилась на плечо варвара. Удар потряс даже могучего Конана. Меч крутанулся в его руке и обрушился на воина с пикой. Варвар вскрыл противнику грудную клетку, несмотря на отличную туранскую кольчугу, но клинок северянина на мгновение застрял в трупе.

Другая пика ударила из темноты, разодрав предплечье киммерийца. Удар парализовал руку, и меч выпал из ослабевших пальцев. Конан выхватил кинжал и метнул его в ближайшего всадника… но ему нечем было защититься от трех воинов, наезжавших слева и сзади.

Посыпались удары тупыми концами пик, и тьма ночи поглотила Конана.

* * *

Капитан туранцев натянул поводья, когда оказался на расстоянии вытянутой руки от группы воинов, склонившихся над предводителем афгулов. Офицер не сомневался в том, что эти люди точно исполнят его приказ, сполна заплатив своими жизнями, кровью и болью. К тому же он сомневался, что после схватки в ночи они разберутся что к чему.

— Кто едет?

Отлично, это был сержант Бэрак. Он был спокоен, как песчаные барханы, и почти столь же неподвижен.

— Ваш капитан.

Почему туранский офицер был уверен в том, что схватил того, кого искал? Человек, лежащий на земле, мог оказаться совсем не тем, кто был нужен. К тому же он был без сознания. Не важно. За многие годы службы капитан научился прислушиваться к своей интуиции. Именно такие импульсы сохраняли его спину от мечей врагов и от опалы императора… хотя порой это было одно и то же.

— Дайте дорогу капитану, — распорядился Бэрак голосом, не похожим на свой обычный бычий рев.

Капитан спешился в разомкнувшемся кругу воинов и шагнул вперед, чтобы посмотреть на лежащего перед ним человека.

Да, это был тот, кого искал капитан. Он дышал, и казалось, у него нет серьезных ран, не задеты никакие жизненно важные органы. Но даже если и были какие-то раны и кровь, покрывающая его одежды, отчасти его, то поправится этот пленный быстро. А когда он сможет сражаться, капитан исполнит свои планы. Почти десять лет, прошедшие с их первой встречи, ничуть не уменьшили колоссальной силы человека, лежащего на земле, если истории о нем, которые достигли ушей капитана, хотя бы на треть были правдой.

— Сколько наших товарищей он убил?

Ответы прозвучали слишком неразборчиво. Наконец сержант призвал к порядку и стал задавать вопросы резким тоном. Потом он обратился к своему капитану:

— Девять, повелитель, и еще пятеро смертельно ранены.

— Я вознагражу родственников всех, кто погиб сегодня ночью, а тех, кто остался в живых (из несущих пограничную службу), по желанию отпустят домой.

То ли встряска, то ли почтительность, то ли благоразумие из опасения, что среди них может оказаться шпион императора, оказались причиной, но воины молчали. Кто-то спросил:

— А много дадут нам денег в награду за его поимку?

Это был более чем благоразумный вопрос, и задал его тот, кто не знаком был с тайным источником дохода капитана.

Но даже если от сокровищ, что припрятал капитан, не останется и медной монетки, он не станет грустить, если его план удастся. Капитан не любил замалчивать награды, но посчитал, что сейчас нет времени говорить об этом.

— Сколько людей было с ним? — задал капитан следующий вопрос.

— Мы вывели из строя семнадцать, — ответил сержант. — Похоже, что их было около полусотни, судя по количеству лошадей. Но они удрали…

Сержант, по-своему умный, знал, как сообщать офицерам неприятную правду, не облекая ее в конкретные слова. Тон человека и его поза, пусть даже разговор происходит в темноте, и так скажут капитану, что люди не хотят больше преследовать афгулов.

Но оказалось, уловки ни к чему. Те, кто убежал, мало интересовали капитана. Пленный же, с другой стороны…

— Сколько афгулов вы взяли в плен?

— Четверо до сих пор живы, хотя один из них не доживет до зари.

— Перережьте ему глотку и прочитайте над ним молитвы, какие положено. Остальным перевяжите раны, особенно этому, и приготовьте для них лошадей с носилками. Мы поедем в Оазис Девственницы.

Бэрак лишь кивнул головой вместе со всеми и сказал:

— Как прикажете, мой повелитель.

Но не только его лицо выражало недоумение… Или у капитана есть какая-то тайная причина так поступать, или он сошел с ума.

Глава 5

Конан проснулся в палатке. Это его не удивило. Точно так же, как то, что ноги его прикованы к крепкой жерди, вбитой в землю в центре палатки. Кандалы, присоединенные к другой цепи, стесняли движения его рук, но слева от него на земле в пределах досягаемости стояли кувшин с водой и тарелка с плоской туранской хлебной лепешкой.

По-настоящему Конана удивило лишь то, что он все еще жив. Видимо, туранцы беспрекословно подчинялись своему капитану, раз они взяли Конана в плен после резни, которую устроил киммериец. Конан чувствовал синяки, порезы, одну или две легкие раны, но все они были вычищены, промыты и даже перевязаны.

Видимо, кто-то хотел, чтобы Конан остался жив. По какой причине, варвар мог только гадать. Он поклялся спросить об этом первого же человека, который войдет, и, если ответ ему не понравится… цепь была достаточной длины, чтобы Конан смог прикончить, по крайней мере, одного врага. А если он сможет разорвать ее, точно так, как в молодостирвал цепи, ничуть не уступавшие этой, то разорванная цепь превратится в его руках в оружие, которого испугается любой опытный воин.

Конан сел. От жажды у него пересохло во рту и в горле, кузнечные молоты стучали в висках. Неуклюже подняв кувшин, киммериец опустошил его несколькими глотками. Он потянулся за хлебом, когда заметил какое- то движение за пологом палатки.

— Принесите пожрать! — закричал Конан. — Принесите мне немного мяса, которого может отведать мужчина, или пришлите вашего капитана, и я сожру его.

Полог палатки громко хлопнул, когда гневный крик Конана услышал невидимый страж. Видимо, он отправился куда-то…

Конан усмехнулся, взяв хлеб с тарелки. Потом он был слишком занят тем, чтобы съесть этот кусок хлеба, до того как кто-нибудь войдет. Туранский хлеб был грубой пищей, даже когда был свежим, а этот к тому же зачерствел, но пища должна была дать варвару силу для дальнейшей борьбы. А он непременно станет бороться за свою жизнь. Конан не собирался равнодушно принять смерть, которую туранцы заготовили для него, к тому же у него остались товарищи, готовые отомстить за него, если он погибнет.

В этот день в лагере туранцев будет два мертвых часовых. Первым станет тот, кого туранцы оставили следить за Конаном. Вторым — тот, кто попытается оттащить первого.

Приняв такое решение, Конан опустошил тарелку точно так же, как и кувшин. Отрыгнув, он осторожно попробовал крепость цепи и остался доволен.

Цепь оказалась достаточно тяжелой, но заклепки, крепившие ее к кольцам в стене, оказались из другого материала. Даже при первой, осторожной пробе Конан почувствовал слабину, которая вселила в него надежду… и обеспокоила его.

Его отец никогда не сделал бы такой дрянной цепи!

* * *

Капитан проснулся, разбуженный, оторвавшись от пиршества в царстве грез, где рекой лилось пахучее вино, и столы ломились от медовых пирогов и свежих фруктов, где его ждала кровать, застеленная шелковыми простынями, и пригожая дама, готовая разделить с ним постель. В реальном мире она умерла несколько лет назад.

Наяву его ждал завтрак из хлеба и куска колбасы, которые можно было запить лишь теплой водой. Туранец не мог определить, чье мясо использовали, чтобы сделать эту колбасу, но после третьего кусочка он решил, что не хочет этого знать. Аппетит, однако, взял свое, и он доел колбасу, которая, словно кирпич, плюхнулась на дно его желудка…

Капитан подправлял усы, когда вошел сержант Бэрак.

— Пленник-великан проснулся.

— Как он перенес путешествие?

— Здоровья у него хватает на то, чтобы ругать стражей последними словами, или, по крайней мере, я так слышал.

— Хороший признак. А другие?

— Афгулы?

— Как они? Ведь они так далеко забрались от дома… я был удивлен.

Заявление капитана граничило с ложью. Он был поражен и потрясен. Сюрпризом оказалось то, что у киммерийца оказалась связанная клятвой стража из афгулов, если в историях об Афгулистане, что ходят последние два года, есть хоть крупица правды.

К тому же для того, чтобы скрыть свои чувства, у капитана имелась веская причина. Он хотел знать, может ли кто-то из его людей узнать пленного. Скорее всего, немногие, и то в лучшем случае через какое-то время.

— Я пойду, навещу гиганта. Держи вино и колбасу наготове, когда я войду в палатку. Афгулам пригрози, как мы делаем обычно с пленниками, но не позволяй никому причинять им вред, и проследи, чтобы сами они себе чего не повредили.

— Как капитан пожелает, — ответил Бэрак.

Снова офицер понял, что в словах сержанта таится вежливый упрек.

— Люди недовольны?

— Нет, даже те, кто потерял своих друзей, не озлобились. Но все сгорают от любопытства.

Неудовлетворенное любопытство могло превратиться в досаду. А тогда мятеж вспыхнет быстрее, чем ветер пустыни сдует плохо закрепленную палатку. Капитан однажды уже попадал в подобную ситуацию и выжил лишь благодаря тому, что всегда держал нос по ветру. Какую-то секунду лицо его ничего не выражало.

— Я должен как можно быстрее поговорить с нашим пленником, чтобы удовлетворить свое любопытство, — сказал капитан. — Когда я получу ответы на свои вопросы, я все объясню людям.

Сержант кивнул. Он выглядел скорее безропотно покорившимся, чем счастливым, но сержанты так всегда смотрят на начальство и на планы начальства, которые не понимают.

Капитан закончил подправлять свои усы, почистил зубы, потом оделся надлежащим образом, в том числе надел под кольчугу тунику, поверх которой натянул рубашку и металлическую юбку, а стальной шлем спрятал под тюрбаном. Из оружия он взял с собой лишь кинжал.

Если ему удастся заключить договор с пленником, оружие ему и вовсе не понадобится. А если нет — никакой меч, топор или лук его не спасут.

* * *

Только Конан решил, что за ним не наблюдают и что пришло время попытаться вырвать клепки цепи, как громко хлопнул полог палатки. Вошел капитан туранцев, с головы до ног одетый в шелка. За пояс у него был заткнут кинжал, украшенный драгоценностями.

«Еще одна высокородная собачка Ездигерда», — такой была первая мысль Конана.

Потом он разглядел, что шелковые одежды достаточно поношены, покрыты пятнами и заштопаны после долгой службы. Кушак выглядел слишком тонким, чтобы в нем можно было спрятать нож, а клинок кинжала, возможно, стоил столько же, сколько украшающие его Драгоценности. Но вошедший держал себя как дворянин, походил на молодого волка и был на голову ниже киммерийца.

— Хорошо, Конан. Не скажу, что встреча наша получилась очень любезной, но должен спросить тебя: помнишь ли ты меня?

Конан знал туранский язык достаточно хорошо, чтобы писать на нем стихи, если, конечно, у него когда-нибудь возникло бы такое странное желание. Акцент капитана выдавал в нем дворянина самых высоких кровей — столь высокородного, что он вполне мог бы играть роль комнатной собачки Ездигерда.

Киммериец внимательно оглядел своего гостя. Он начал вспоминать, где видел его раньше, и решил, что этот туранец раньше был тоньше, и борода его не так выцвела в лучах солнца пустыни, но…

— Кром!

— Нет, это я, Конан. И я не сижу на ледяном троне в холодной пустыне, глазея на всех тех, кто осмеливается просить меня хотя бы о минимальном покровительстве. Или на ледяном троне теперь сидит какой-то другой киммерийский бог?

— Ты почти верно угадал, Хезаль, сын Ахлброса… или близнец Хезаля, если такой у него был.

— Был только один Хезаль, и он перед тобой.

— Тогда садись. Я не хотел бы когда-нибудь рассказывать о том, как мой друг стоял в моем присутствии, даже когда я не в том положении, чтобы оказать ему положенное гостеприимство.

Какая-то тень проскользнула по лицу Хезаля, когда его назвали «старым другом». Конан не мог понять, что это. Может, туранец по-иному оценивает то, что было раньше между ними? Хотя, быть может, он объяснит, что планирует и какая роль в этих планах отводится киммерийцу?

Хезаль сел. Он сменил непреклонность на добродушие.

— Новые планы, Хезаль? Разве с годами старость не берет тебя?

— Конан, я на три года моложе тебя, так почему же мне надо становиться сумасбродом, дремлющим у домашнего очага. С каких пор твоя речь стала глупой и оскорбительной?

Если Конан раньше и сомневался, Хезаль перед ним или нет, то теперь сомнения его рассеялись. Уклончивая речь была в духе того молодого капитана, который сражался рядом с Конаном против зверей, созданных Волшебными камнями. Десять лет, что прошли с тех пор, сделали манеры туранца лучше, отточив его умение сидеть в седле, но в нем все же можно было признать того самого юношу.

— Если это вопрос, то пусть гончие Эрлика покусают тебя. Что с моими людьми?

— Троих мы похоронили с соответствующими обрядами, а двоих держим как почетных пленников. Остальные бежали.

— Могу я увидеть тех, что в плену?

— Когда мы…

— Сейчас.

— Конан, ты определенно не в том положении, чтобы диктовать условия.

— Не согласен. Я в отличном положении. Ты чего-то от меня хочешь. Пока я окончательно не откажусь от твоего предложения, ты в худшем положении, чем я.

— На самом деле твое положение может стать намного хуже…

— Каким образом тебе удастся это сделать, не рискуя моей жизнью? А смерть одного человека не поможет осуществиться планам другого, оставшегося в живых. Уверен, тебе-то это объяснять не нужно.

Хезаль пробормотал что-то, что можно было расценить как воззвание то ли к богам, то ли к демонам. Конан рассмеялся.

— Я не собирался начинать нашу встречу с ссоры. Но видно, между нами когда-то была дружба, как я и представлял себе, иначе я проснулся бы с перерезанным горлом. Однако мы поссоримся, если я не смогу увидеть своих людей.

— Конан, во имя Эрлика, Митры, Вашти и Крома, так мы и, правда, чего доброго, дойдем до ссоры. Послушай, ногами Дессы и великолепными грудями Пайлии клянусь, твои люди в полной безопасности.

Конан рассмеялся:

— Я почти поверил твоей клятве… Как дела у прекрасных дам?

Лицо Хезаля стало печальным.

— Пайлия умерла. Рассказывают, что она вызвала на соревнование какую-то молодую соперницу, поспорив о том, кто утомит больше мужчин за одну ночь. Она выиграла, но умерла.

— Вспоминая характер Пайлии, я, пожалуй, поверю в это. А Десса?

— Она держит свою таверну. До этого несколько лет помогала Пайлии. Когда в последний раз я ее видел, она преуспевала и надеялась, что ей никогда не придется выходить замуж за какого-нибудь скучного чиновника.

— В моем сердце она осталась распутницей…

— Ты прав. Но ведь мы с тобой никогда не были чиновниками.

— Нет, и я не скоро попаду в их лапы, независимо от того, станешь ты мешать мне или помогать.

— Конан, если бы я был хозяином своей судьбы…

— Сын одного из Семнадцати Прислужников не хозяин своей судьбы? Расскажи мне, что младенец распевает похабные баллады, и я поверю этому с большей легкостью.

Лицо Хезаля стало напряженным и мрачным. Конан понял, что задел туранца слишком глубоко, пусть даже и в шутку. Киммериец много слышал о делах, творящихся в Туране с тех пор, как Ездигерд уселся на трон, но поверить в то, что даже такой человек, как Хезаль, мог оказаться отлученным от двора… Но иначе зачем же он бродит по пустыне с конным туранским патрулем, вместо того чтобы править одной из провинций великого королевства?

— Извини меня, Хезаль… Я высказался слишком поспешно… Но афгулы принесли мне клятву, я не могу бросить их.

— Не сомневаюсь. Я же поклялся защищать Туран от всех его врагов, среди которых и ты. Если я нарушу клятву, то, чем меньше узнает об атом людей, тем лучше. Доносчики всегда найдутся, а в казне много серебра, чтобы развязать им языки. Чем меньше тебя будут видеть, тем лучше.

Конан тоже слышал о том, что теперь Туран наводнен шпионами, так же как грязная кухня тараканами. Если Хезаль рисковал чем-то большим, чем авторитетом среди своих людей (на самом-то деле он рисковал свой жизнью), ведя переговоры с Конаном, его стоило выслушать. К тому же давным-давно он был боевым товарищем киммерийца, а Конан о таких вещах не забывал.

— Пусть будет так, как ты хочешь, Хезаль. Скажи, чего ты хочешь от меня, а я попытаюсь довериться тебе.

— Ты говоришь это без насмешки?

— Я? Может, мне стоило бы стать лицедеем в храме Язычников, чтобы лучше владеть своим лицом.

— Помню, как ты обошелся с… Как там было-то его имя? Килар?.. с одним из игроков в кости… обманувшим тебя при свидетелях. Любой взял бы тебя для охраны храма, но только не в храмовые лицедеи.

— Я поблагодарю тебя за угодливость, когда услышу, что же ты мне предлагаешь. Или стены палатки имеют уши?

Хезаль пожал плечами, потом сел, скрестив ноги, и стал рассказывать.

* * *

Хезалю было труднее, чем он ожидал. Ему приходилось осторожно подбирать слова, чтобы киммериец правильно понял ситуацию, сложившуюся в Кезанкийских горах. Нет, в сообразительности Конана туранский капитан не сомневался — только глупец принял бы северянина за мускулистого олуха, и несколько таких глупцов еще годы назад поплатились за свою ошибку.

Все дело было, как прямо и сказал туранец, в угрозе, исходившей из таинственной Долины Туманов, которая сначала казалась сказкой старух, живущих в деревнях. Они любили рассказывать эту волшебную историю поздними вечерами, пугая детишек и юных дев, чтобы те не уходили далеко от дома… Рассказывая Конану о долине, Хезаль то и дело останавливался, ожидая услышать громкий смех киммерийца, и осторожно добавлял новые детали, которые знал или которые рассказал ему кто-нибудь из тех, кому он определенно верил.

В конце киммериец подытожил в нескольких словах все, что рассказал ему туранец:

— Значит, кто-то в Кезанкийских горах отправляет отряды разбойников похищать крестьян. И говорят, что похищенных отводят в так называемую Долину Туманов и приносят в жертву демонам.

Потом северянин откинулся назад, дернув в досаде цепь, и расслабился, словно кот, напившийся сливок. Только когда он сделал это, Хезаль заметил, что клепки на ручных и ножных кандалах северянина болтаются, чего не было в прошлую ночь.

— Некоторые называют его Туманом Судьбы… — начал было Хезаль, но Конан поднял руку в таком королевском жесте, что говоривший забыл, что руки пленника скованы и что тот сидит на грубом одеяле, а не на троне.

— Если мы не отбросим всевозможные мелкие детали, то у шпионов хватит времени, чтобы прискакать из Аграпура и спрятаться за палаткой, подслушать все, о чем мы тут говорим, и ускакать с доносом в столицу. Если мы хотим договориться, то лучше сделать это быстро.

С этим Хезаль был полностью согласен. Тогда киммериец продолжил:

— Демон Тумана или что-то в том же духе разбудило старую магию, до сих пор довольно могущественную, в Кезанкийских горах. Страх и горе делают еще невыносимее жизнь крестьян, точно так же как и кочевников, зажатых между горами и границей Турана. Или теперь Ездигерд претендует на Кезанкийские горы и то, что лежит за ними?

— Не открыто, но те, кто прислушивается к словам короля, думают именно так.

Конан фыркнул, словно остановившаяся на полном скаку лошадь.

— Правда в том, что тут Туран может хорошенько получить по зубам. Горцы научились жить в тени Турана, но им не понравится, если туранские гарнизоны станут взирать на их сады со склонов гор.

Хезаль ничего не сказал, так как не знал, что сказать в подтверждение своих слов. Судя по слухам, у Конана был развит талант государственного деятеля, или, по меньшей мере, он умел разгадывать намерения иных правителей. Что совершенно естественно — любой капитан наемников, который хотел остаться в живых, после того как выполнил свою работу, должен был обладать этим качеством.

— Вполне возможно, что за всеми этими разговорами о демонах скрываются туранцы? — настаивал Конан.

— Но люди исчезают, это уж точно, — ответил Хезаль. — Те, кто отчаянно сопротивляется демонам, умирают от человеческого оружия. Разбойники, по крайней мере, люди, хотя никто не может сказать, какому народу или расе они принадлежат.

— Они могут быть любого народа или любой расы, насколько я знаю наемников, и, судя по всему, соглашаются выполнять самую грязную работу, — сказал Конан. — Однако это не важно. Вопрос, который я задам, прозвучит так: почему это интересует тебя?

— Потому что поместье моих родителей расположено у подножия гор, — сказал Хезаль. — Это — наследство моей матери, хотя теперь оно не такое уж и большое после того, как моя сестра забрала половину в приданое. Но все крестьяне в тех землях мои подданные.

Конан снова фыркнул:

— Судя по тому, как ты говоришь, я сомневаюсь, что у тебя есть какие-то земли.

— Я могу поведать тебе, Конан, о своих печалях в другом месте и в другое время. Сейчас я лишь скажу то, что у меня едва не отобрали мои земли, и это повернуло умы людей против Ездигерда. Меня с моим отрядом Зеленых плащей отослали подальше, а в это время королевские агенты подкупили моих слуг, чтобы те отсылали доходы с поместья в Аграпур, а не мне… Все сделано было слишком тонко, чтобы кто-то смог это заметить.

Конан пробормотал что-то так тихо, чтобы не мог расслышать ни один шпион. Как Хезалю показалось, киммериец высказал пожелание, чтобы мужское достоинство Ездигерда отвалилось в самый неподходящий момент. Потом северянин пожал плечами:

— Я не сомневаюсь в твоей верности своим подданным. Ты всегда был таким. Но что скажет король? Разве не велел он тебе выполнять свой долг? А ведь кто-нибудь может нашептать ему на ухо, что ты собираешься поднять своих людей, устроив восстание.

— С годами ты становишься прозорливым, Конан.

— Так или иначе, у меня-то одна голова, и мне хотелось бы, чтобы она сидела на моих плечах, а не на пике туранского стражника. А там она непременно окажется, если Ездигерд решит, что тут против него что-то затевается.

Хезаль глубоко вздохнул. У него на кончике языка давно вертелся вопрос о смелости киммерийца. Но задавать такой вопрос было бы глупо, опасно и не нужно.

— Если правитель Турана узнает об этом до того, как мы закончим свои дела, возможно, все так и случится. Если же мы узнаем секрет Долины Туманов достаточно быстро…

— Пусть оплатой мне послужит безопасный проход через туранские земли.

— Значит, ты поедешь с нами?

— Сделаю все, что смогу. Хотя никогда я еще не сражался с армией демонов… Помни это.

— Не так уж и много демонов… Людей больше… Но где все они скрываются?..

— Все ясно, — прервал Конан Хезаля. — Однако я не могу отвечать за своих людей. Они не клялись следовать за мной в битву против демонов. Если они решат уехать, пусть им дадут фору дня в четыре.

Хезалю не нужно было спрашивать, что случится, если он откажется. Но он выдержал многозначительную паузу хотя бы ради тех своих людей, которым пустили кровь афгулы.

— Если они поедут с тобой, я верну… один мешочек… который забрал у тебя.

— Договорились.

Хезаль едва заметно улыбнулся. Похоже, ему удалось убедить киммерийца.

Конан выпрямился так резко, что Хезаль инстинктивно подался назад. И поступил он совершенно правильно. Киммериец развел в стороны могучие руки. Цепь со щелчком лопнула возле одного из стальных браслетов, а следующим быстрым кошачьим движением северянин хлестнул цепью по земле рядом с тем местом, где только что сидел Хезаль.

Рука Хезаля метнулась к рукояти кинжала, но он вовремя опомнился.

— Думаю, ты поставил точку в нашем договоре, — сказал туранец, когда голос вернулся к нему. — Хорошо, я не буду настаивать относительно афгулов. Только одно условие: я приведу к тебе твоих людей, но прошу подождать ночи.

— Я уверен, что никто не попытается измыслить ничего плохого относительно двух пленных афгулов, — сказал Конан. — Так что поступай как хочешь. А пока принеси мне немного нормальной пищи.

— Тебе дали лучшее, что есть в лагере.

— Что? Разве у тебя нет отдельных припасов, и ты не пируешь в своей палатке?

— Нет.

— Думаю, я верю тебе, друг мой… Тогда пусть пищи будет больше… И пусть лучший лекарь осмотрит раны моих спутников, если он еще их не осмотрел.

— Он уже сделал для них все, что мог, но может заглянуть к ним снова.

— Посмотрим, что он сумеет сделать, — сказал киммериец.

Его тон был таким, что у Хезаля возникло абсурдное желание поклониться Конану согласно этикету, как кланяются правителю или предводителю орды. Вместо этого туранец встал и вышел, не поклонившись, но и не поворачиваясь к киммерийцу спиной.

Глава 6

После того как Конан принес клятву временной присяги, самым большим желанием Хезаля стало как можно быстрее отправиться на поиски Долины Туманов. Туранец был бы рад отправиться в путь тем же вечером вместе с сотней лучших Зеленых плащей.

Он даже готов был заложить свое маленькое поместье, чтобы заплатить какому-нибудь хорошему колдуну, который сумел бы превратить плащи его воинов в крылья, чтобы они смогли полететь над Кезанкийскими горами. Тогда они смогли бы опередить слухи о начавшихся поисках и преподнести сюрприз демонам и их слугам-людям, смогли бы осадить логовище демонов раньше, чем известие о том, что Хезаль заключил мир с Конаном, достигнет Аграпура.

Однако Хезаль во многом думал точно так же, как Конан, — слова «друг» и «колдун» никогда не звучали у него вместе. Оба воина не сомневались, что любой маг, который ведет себя дружелюбно и заключает с вами сделку, попробует как можно скорее забрать свое золото и сбежать в какое-нибудь иное место необъятной Хайбории.

В любом случае отсутствие спутника-волшебника во время путешествия на север было первой и единственной из неудач Хезаля. То, что нужно было подождать, пока два спутника Конана оправятся настолько, чтобы ехать на север, Хезаль расценивал как мелкую неприятность.

— Ты сомневаешься, что твои люди будут в безопасности среди Зеленых плащей в Оазисе Девственницы? — спросил Хезаль, смехом маскируя свое раздражение.

Конан печально покачал головой:

— Я сомневаюсь не в твоем слове и не в том, что твои люди станут выполнять твои приказы, когда тебя нет поблизости… Ты будешь бродить по отрогам Кезанкийских гор, а большая часть твоих людей останется здесь. Если что-нибудь случится с афгулами, то это можно будет назвать «кровной враждой».

Хезаль согласился. Ни он, ни любой другой туранец не любили афгулов, но и не считали их врагами королевства. Иранистанцы — другое дело… А афгулы относились к иранистанцам еще хуже, чем к туранцам. Многие афгулы не раз проливали кровь врагов Турана.

Еще важнее было то, что признательность в придворных кругах могла обернуться враждебностью опытных офицеров во время войны. Хезаль же совершил поступок еще худшие — подвергнул опасности своих людей и свел на нет их победу. Нож мог ударить из темноты по приказу обиженных, которые должны были бы охранять Хезаля от Ездигерда, и тогда его жизнь оборвалась бы очень быстро и очень глупо.

— Будем надеяться, что твои друзья такие стойкие, как о них говорят. Они пригодятся. Ведь любой из моих врагов может устроить на нас засаду, прихватив с собой целую армию, и поджидать на каком-нибудь из караванных маршрутов из-за того, что какой-то шпион расскажет какую-нибудь историю в каком-нибудь дворце.

— Хезаль, я люблю дворцы и интриги не больше тебя. Я тоже надеюсь, что мои афгулы быстро выздоровеют.

К облегчению Хезаля, афгулы стали вставать на следующий день, а сидеть в седле смогли через два дня. Сначала ежи двигались тяжело, но на третий день уже готовы были сражаться с кем угодно.

Мальчик грум, такой юный, что у него на губах еще не обсохло материнское молоко, заинтересовался кинжалом Фарада. Он потянулся, чтобы прикоснуться к нему… и оказался лежащим на спине в нескольких шагах от афгула. Одним ударом воин выбил ему несколько зубов.

— Парень может считать, что ему повезло, — все, что по этому поводу услышал Хезаль от Конана. — А ты можешь считать своего старшего грума дураком. Ведь он не предупредил своих людей о том, что без разрешения нельзя трогать оружие другого человека.

— Но мальчик же не хотел его украсть.

Конан пожал плечами, потом стал рыться в карманах. Иранистанская серебряная монета появилась на свет. Киммериец высоко подбросил ее, потом поймал одной рукой и с хлопком положил на ладонь другой руки.

— Вот. Дуракам, чтобы утешиться, нужен маковый сироп.

— Быть может, я придержу у себя твои драгоценности, Конан. Они могут понадобиться, чтобы заставить молчать обиженных и увечных, если такие случаи повторятся.

— Как пожелаешь, мой друг. Я поговорю с Фарадом и Сорбимом, а ты поговори со своими людьми.

— Я-то поговорю, но пусть Митра сделает так, чтобы они послушали меня.

* * *

— Стой! Кто просит соизволения войти?

Капитан Махбарас проснулся, но тело его еще отказывалось повиноваться. Часовой, который кричал, был одним из новых рекрутов из осевших кочевников. И, как любой из осевших, был склонен вести долгие разговоры. Очевидно, этот необученный воин мог тянуть резину сколько пожелает.

Ответил часовому женский голос, при звуках которого капитан окончательно пробудился. Махбарас не разобрал слов ответа, да этого и не требовалось. Единственными женщинами в округе, которые рискнули бы ходить по долине ночью, были девы Тумана, и скорее всего их появление несло с собой что-то ужасное или срочное, а может, и то и другое.

В противоположном углу хижины одеяла взлетели и закрутились, словно вода на мельничном колесе. Круглое лицо, заросшее черной бородой, появилось из-под одеял — словно выдра вынырнула на поверхность.

— Женщины? — переспросил этот человек. Рот его казался тонкой щелью, слишком широкой по сравнению с пропорциями лица. Капитана всегда удивляло, почему у Эрмика язык не раздвоен, как у змеи.

— Девы.

— А… Не сомневаюсь, они ищут мужика, чтобы…

В этот момент капитан отбросил одеяло и встал с койки. В следующий момент он сделал два больших шага и встал над Эрмиком. Его рука легла на рукоять меча. Капитан уставился на стену хижины.

Махбарас знал, что если посмотрит вниз, то непременно обнажит меч и вонзит клинок в толстую шею Эрмика. Но, если этот мерзкий голос смолкнет навсегда, поднимутся вой и крики по всему Хаурану. И они не смолкнут до тех пор, пока Махбарас не умрет, а вместе с ним погибнут многие другие ни в чем не повинные люди. Капитан же поклялся своим людям в том, что выведет их отсюда точно так же, как привел сюда.

— Можешь думать и так, если хочешь, и рисковать телом и душой. Поверь, Повелительница Туманов может услышать твои мысли… Так что лучше держи рот на замке. Того, что нас не слышат девы, мало. Помни: ни ястреб, ни мышь, ни жук не должны слышать твоих слов!.. Ты понял?

Маленькие темные глаза Эрмика походили на свинячьи глазки, но они уставились на Махбараса немигающим взглядом, похожим на взгляд змеи.

— Ну? — повторил капитан.

— Я понял.

— Тогда попридержи язык и ложись спать.

— Я должен заглянуть…

— После того, как я уйду с девой.

Рот Эрмика снова открылся, но рука капитана сжала потемневшую от времени кожу рукояти меча. Даже всего лишь одно безнравственное слово, произнесенное в этой долине, могло привести к смерти… Быть может, Махбарасу удастся выкупить свою жизнь и жизнь своих людей, пообещав девам, что убьет Эрмика — шпиона Великого Совета, а сам не станет делать этого.

Девы… и их госпожа. Звучит достаточно грозно даже Для Совета.

В самом деле, так может и случиться.

— Постарайся поскорее вернуться, — пробормотал глупец из-под одеял.

— Я вернусь лишь тогда, когда девы отпустят меня. Но вернувшись, я, быть может, принесу тебе еще одну крупицу знаний.

— Ты надеешься, я что-то узнаю, если ты будешь по-прежнему бездействовать, а я слушать твои глупые советы?

Капитан игнорировал дерзкую реплику, так как его снова позвали.

— Капитан, дева требует, чтобы вы немедленно выходили…

Эрмик еще долго смотрел вслед капитану, который быстро выскользнул из хижины и растаял в темной ночи.

* * *

Конан сидел, скрестив ноги, на ковре в палатке афгулов, наблюдая, как вендийский хирург-раб перевязывает раны Фарада. Перед киммерийцем на отдельном коврике стоял кувшин с вином. Хирург преподнес киммерийцу его в виде маленькой взятки, и после первого же кубка Конан почувствовал умиротворение.

Раб раздел Фарада до пояса, содрал засохшую кровяную корку. Из раны стала сочиться кровь. Фарад напрягся, но раб лишь успокаивающе поклонился и что-то пробормотал про себя. Возможно, это было и не проклятие, но раб, как и большинство вендийцев, чувствовал свое превосходство над шальными афгулами. Столетия пограничных схваток, сотни сожженных деревень и ограбленных караванов воспитали в нем врожденную неприязнь.

Однако Конан понимал несколько вендийских диалектов, и, как только раб прошептал что-то нехорошее в адрес афгула, киммериец сделал ему замечание. И еще он прибавил, что если хирург не станет держать язык за зубами, то лишится и того и другого или ему просто зашьют губы. Немые всегда считались лучшими рабами, ведь немота улучшает манеры…

Раб тут же выказал смирение, пообещав хорошо вести себя в будущем.

Вендиец действовал не только быстро, но ловко. Он закончил накладывать свежие повязки на истерзанные ребра Фарада, когда у входа в палатку раздались чьи-то шаги. В палатку быстро вошел капитан Хезаль.

Ни его внезапное появление, ни выражение лица не сулили ничего хорошего. Одного взгляда капитана оказалось достаточно, чтобы раб-вендиец поспешно исчез, словно в штанах у него свили гнездо скорпионы. Хезаль остановился, внимательно глядя на Конана.

Киммериец даже не пытался догадаться, какие именно плохие новости принес капитан. Похоже, план Хезаля грозил рухнуть в полудюжине мест, прежде чем они увидят первые пики Кезанкийских гор. Северянин не очень хорошо знал туранские интриги или враждующих кочевников, чтобы понять, что происходит.

В конце концов, Конан решил, что может положиться на то, что Хезаль скажет ему все, что сможет рассказать нейуранцу.

— Мы обнаружили остальных твоих афгулов, — сказал Хезаль.

— Разумеется, — встрял Фарад.

Конан понадеялся, что Хезаль не расслышал ироничные нотки в голосе афгула.

— Или, скорее, они обнаружили тех, кто искал их, — продолжал Хезаль. — Афгулы устроили засаду еще более хитрую, чем я мог бы ожидать от таких искусных воинов.

— Лесть всегда приятна, — сказал Конан. — Но разборки с горцами отнимут много времени, которого и так мало, если верить твоим рассказам.

— Прости меня, Конан, я забыл, что ты никогда не был придворным.

— Тогда говори по делу, мой друг. А то я тоже стану придворным, иначе как я смогу слушать твою лесть.

Хезаль глубоко вздохнул:

— Бежавшие афгулы устроили засаду. Они заставили спешиться отряд Зеленых плащей, захватили в плен несколько моих воинов и держат их как заложников в пещере. Они угрожают изуродовать их и кастрировать, если Конана и остальных афгулов, оказавшихся в руках туранцев, не отпустят.

Фарад, как и боялся Конан, встретил эти слова хохотом, который был слышен по всему лагерю. Лицо Хезаля покраснело от ярости, и он поднял глаза, уставившись в потолок палатки, словно желая, чтобы небо обрушилось на афгулов, или на него самого, или на всех разом, чтобы спасти его от стыда.

Наконец и Фарад, и Хезаль взяли себя в руки, и в Наступившей тишине заговорил Конан:

— Раз так, мы должны поехать и показать, что мы живы и свободны, прежде чем афгулы сделают что-то с твоими людьми.

— Что если я не пущу тебя? — спросил Хезаль, внимательно глядя на Конана так, словно оценивал темперамент лошади, которую собирался купить. — Может быть, это — твой план побега. Местные дикари, без сомнения, много заплатят тебе за то, что ты расскажешь им о нашем лагере.

— Кочевники этих мест заплатят мне, перерезав глотки, а предварительно они под пытками узнают все, что захотят, если нам не повезет умереть в схватке с ними, — фыркнул Конан. — Ты лишь тратишь время и силы, пытаясь убедиться в том, что я не собираюсь предавать тебя, Хезаль. Однако я думаю, что ты все же хочешь сохранить жизнь своим людям.

— Могу лишь сказать, что места для евнухов у меня всегда найдутся, — пробормотал Хезаль. Он словно находился в трансе. Конан не уважал внутреннюю трусость в человеке, которая порой управляла Хезалем. — Значит, я должен предоставить тебе и твоим афгулам возможность сделать попытку освободиться, — продолжал капитан, словно придя в себя. — И я должен положиться на то, что ты вернешь мне моих людей целыми и готовыми к новым походам. С другой стороны, если ты нарушишь слово, то я загляну под каждый камень, переверну каждую песчинку в этой пустыне, но найду тебя.

Конан знал, что иногда человек не может справиться со своим темпераментом… Он не стал возражать Хезалю, а отправился собираться в дорогу.

* * *

Капитан Махбарас считал, что быстро узнает все новости, и ошибся. Он даже подумал о том, что, увещевая шпиона Совета, стоило бы говорить осторожнее. Но иначе Эрмик заподозрил бы, что ему врут, или сотворил бы какую-нибудь глупость до возвращения капитана.

Однако это была не единственная проблема, которую капитан не мог решить, не оскорбив смертельно Повелительницу Туманов.

Например, капитан не мог оскорблять шпиона. Итогом деятельности Эрмика должен был стать альянс с Повелительницей Туманов против Турана, что принесло бы выгоду Хаурану.

И, вполне возможно, капитан нуждался в шпионе даже больше, чем шпион в капитане. Капитан вспомнил, что точно так же, как сейчас, девы эскортировали его, когда он входил впервые в долину.

Эскортировали или конвоировали? Одна дева шла впереди, по одной по обе стороны, если позволяла ширина дорожки. Когда дорожка сужалась, те, кто шел по обе стороны от капитана, выходили вперед, присоединяясь к ведущей.

Не менее четырех дев шли позади капитана. Он дважды оборачивался, чтобы взглянуть на них, и каждый раз Предводительница дев награждала его взглядом, который заморозил бы мужское достоинство любого бога. Остальные девы только поглаживали рукояти своих мечей.

Капитан решил, что, скорее всего, смерть его близка. Мало утешения доставляло ему понимание того, что Повелительница призвала и клинки, и чары, чтобы расправиться с ним. Даже входя в Долину Туманов, капитан не боялся так, как сейчас.

Его чувства немного притупились, когда они прошли Через двойные огромные ворота, а потом вышли на тропинку, взбиравшуюся на утес, слева от входа в долину. Тут в скале были вырублены ступени. В сумрачном свете, стараясь не споткнуться, капитан так и не смог разглядеть, какие существа вырезаны на этих ступенях. К тому же он сомневался, что ему это нужно или полезно знать.

В сумрачном свете долина ничего особенно собой не представляла. Две стены гор вытянулись среди теней, чьи синие и пурпурные оттенки выглядели противоестественными. Над головой с первобытной яростью сверкали звезды, в то время как на закате уже потухли последние лучи солнца. Над долиной собирался туман, и повсюду протянулись серые усики, поднявшиеся в танце и кружении, извивающиеся, словно живые существа.

Капитан понял, что его подвели к входу в огромный, давно разрушенный храм, чьи стены и алтари для жертвоприношений остались нетронутыми временем. Огромная и ужасная магия этого места оставалась тут до сих пор, преследуя неведомые цели, ради которых и было создано это место.

Махбарас, выйдя на свежий воздух, задрожал не просто от холода. Он обрадовался, когда тропинка свернула в пещеру, а пещера оказалась в туннеле, вырубленном в скале, окружающей долину. Факелы высвечивали их путь, и дважды они замечали рабов-полулюдей, присматривающихся к огням.

Снова капитан обрадовался, что света слишком мало, чтобы он смог подробно рассмотреть этих существ. Но, кажется, это были женщины… Он был уверен, что одно из существ точно женщина, далеко уже не молодая. Разглядев это, Махбарас отвернулся, пытаясь унять спазмы рвоты.

Это не понравилось бы Повелительнице.

Тошнота отступила, лишь, когда Махбараса ввели в маленькую тесную комнату. Ее каменные стены закрывали гобелены с вытканными архаическими фигурами драконов и гигантских птиц. В центре помещения горела жаровня, согревавшая воздух намного сильнее, чем ожидал капитан.

Повелительница сидела на шелковой подушке в своей обычной позе, скрестив ноги. Подушка же лежала на стуле, вырезанном из единого куска ведийского тека. Показывая, что он не боится, Махбарас стал разглядывать фигуры, вырезанные на стуле. Но резьба потрясла его намного сильнее, чем он ожидал. На стуле были вырезаны животные, птицы и твари, имевшие форму людей, но слегка от них отличавшиеся. Тут не было ничего столь же тривиального, как люди-змеи Валузии, которые выглядели бы среди этих чудовищ существами почти естественными.

Махбарас знал, что заведенный порядок требует, чтобы он ждал, пока Повелительница сама не заговорит с ним так, словно она была королевой или чем-то вроде того. Он также знал, что такой обычай позволяет Повелительнице спокойно сидеть и изучать тех, кто пришел к ней, сколько она пожелает, словно змее, созерцающей особенно сочную птичку.

Собрав всю силу воли, Махбарас стоял спокойно, так же как семь дев, до тех пор, пока Повелительница, наконец, сама не заговорила:

— Один из твоих воинов приглядывался к девам с желанием, как мужчина приглядывается к женщине.

Капитан как можно изящнее склонил голову, словно извиняясь. Похоже было, что Повелительница сошла с ума. И так как капитан-то не был безумцем, он решил дать Повелительнице сказать больше, прежде чем начать возражать.

Колдунья молчала. Капитан стал подозревать, что Повелительница просто испытывает его храбрость, и пообещал сам себе, что пройдет любой тест, который она устроит ему.

Наконец Повелительница вздохнула. Одета она была в одежды, выполненные из цельного куска тончайшего шелка, столь тонкого, что Махбарас видел ее груди, приподнимающиеся при каждом вздохе. Он отвел взгляд, пытаясь думать о чем-то другом, и снова склонил голову.

— Ты не хочешь узнать больше о том, что случилось, хауранец? — спросила Повелительница.

Ее голос звучал, словно великолепный стальной клинок, разрезающий единый кусок добротного шелка. Видимо, Повелительница считала, что должна вызывать раболепное почитание.

— Я хочу узнать все, что моя Повелительница решит рассказать мне, и рискну прибавить, что, чем больше, она расскажет мне, тем скорее мы разрешим недоразумение.

— Единственно возможное решение — смерть солдата, который нанес оскорбление. Никакое другое не подходит.

Капитан выжидал, пока не понял, что ожидать милости после такого приговора — все равно, что ждать от горных отрогов, или от ястребов, кружащихся в вышине. Какое-то чувство подсказало ему, что попытка оспорить решение Повелительницы — пустое дело.

— Меньшего наказания было бы достаточно, а мы сохранили бы воина…

— Нет меньшего наказания, которое могло бы быть достаточным в глазах богов.

«Каких богов?» — удивился капитан не слишком-то почтительно, но вслух ничего не сказал.

Повелительница могла и не пожелать ответить на такой вопрос. Ведь она давно смешала собственные желания с желаниями богов — такое порой случалось среди могущественных смертных. Да и капитан мог бы не оказаться здесь, если бы его не изгнали из родного города.

— Я чту и богов, и вас, моя Повелительница, — сказал капитан. — Но если подумать…

— Глаза открывают путь душе. Душа твоего воина коснулась девы.

Подобного Махбарас не слышал ни от одного из священников, но он давно уже перестал ожидать от колдуньи каких-то логичных поступков.

Гнев Повелительницы за непослушание, без сомнения, смешался с разумными мыслями о том, насколько она нуждается в Махбарасе и его людях. Однако даже ее едва сдерживаемый гнев не мог заставить капитана забыть о своих обязанностях. Иначе Эрмик тут же попытался бы занять его место.

Более того, Повелительница (которая редко была неверно информирована) могла знать о появлении среди людей Махбараса шпиона и о том, что ему покровительствуют повелители Хаурана. Она могла решить, что шпион как более гибкое орудие лучше подходит для должности капитана.

Но со стороны Повелительницы такие мысли были бы глупостью, Махбарас никогда не слышал, чтобы ведьмы оказались глупее обычных людей.

— Тогда назовите мне имя этого человека. Я отдельно допрошу его и представлю вам.

— Его имя — Данар, сын Араубаса. Мои девы уже забрали его. Вина его доказана, так что нет надобности в дальнейших допросах. Я вызвала тебя сюда из вежливости, чтобы ты не удивился, узнав, что случилось с одним из твоих воинов. Я только спрошу тебя: хочешь ли ты стать свидетелем его гибели или нет?

На мгновение капитан задумался. Стоило ли еще задавать Повелительнице вопросы? Данар был молодым, учтивым и по всем статьям любимчиком женщин. Если он смотрел с желанием на женщину — деву, старую каргу или богиню, то лишь потому, что она точно так первой взглянула на него! Но это не могло спасти Данара. Скорее всего, провинившаяся дева была осуждена точно так же, как молодой воин.

Значит, Данара казнят… Но как? Зарежут, как жертвенную овцу, или дадут возможность уйти, как подобает воину? Никаких больше почерневших и гниющих языков, едва двигающихся, чтобы молить о смерти… Капитан решил спасти душу Данара, если не сможет спасти тело.

— Ладно. Я соглашусь со всем, что вы скажете, но при одном условии. Хочу один на один поговорить с Данаром, сыном Араубаса, и попробовать образумить его перед смертью, хотя у меня нет полной уверенности, что мне это удастся.

Махбарас рискнул взглянуть прямо в глаза Повелительнице. Впервые он заметил карие пятнышки в ее сверкающих золотом зрачках. Слабые тени лежали под великолепно очерченными бровями.

Будь это какая-нибудь другая женщина, капитан сказал бы, что эти глаза выглядят бездонными… С Повелительницей Туманов даже в мыслях надо быть осторожным, как осторожна няня с безумных псом.

— Своей гордостью и узами, связывающими меня с Туманом, я дарую тебе эту привилегию, если к тому времени Данар будет еще жив.

Слова Повелительницы прозвучали откровенно двусмысленно, но Махбарас, как человек, не раз водивший слонов, на которых восседали правители, решил, что больше спорить не нужно. Он кивнул и сделал ритуальный жест хауранцев, который означал, что кровью клинком клянется выполнить свой обет.

Потом он выпрямился.

— Данар, скорее всего будет еще жив, если я отправлюсь к нему прямо сейчас. Вы позволите? Повелительница кивнула. Молча подняла она руку, и девы собрались вокруг капитана, чтобы проводить его.

* * *

Конан ехал на север впереди пятидесяти Зеленых плащей. Фарад и Сорбим ехали рядом с ним. Они не спускали глаз со своего предводителя. В десяти шагах справа от киммерийца ехал Хезаль с тремя избранными Зелеными плащами. Туранцы охраняли своего предводителя.

— Конан, — крикнул Хезаль через разделяющее их пространство. — Что ты сделаешь, если я не разрешу тебе ехать дальше на север?

— Я вспомню мудрого капитана, который сказал, что «если» — слово для священников и писцов, а не для воинов.

— Да, я помню, что сказал этот мудрый капитан, поучая юного киммерийца, который с тех пор и сам стал мудрым капитаном.

— В самом деле. Я в долгу перед тем капитаном за науку, — сказал киммериец, и в голосе его зазвучали угрожающиенотки. — Перед тобой я тоже в долгу?

— Тот капитан выучил и меня, и это — другая причина, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем что-то делать. Я веду людей, которые, как и я, должны знать, насколько могут доверять тебе.

Конан пробормотал несколько проклятий, а потом задумался. В самом деле, Хезаль находился в таком положении, когда доверие его людей становилось вопросом жизни и смерти. Все, что могло усилить это доверие и не ослабить Конана, было Хезалю на руку.

— Так и будет, — ответил Конан. — Если запретишь, я все равно поеду на север с Фарадой и Сорбимом. Но пострадают Зеленые плащи.

— А если нет? — спросил один из Зеленых плащей.

Хезаль наградил воина злобным взглядом, но Конан держал себя в руках. Если пленные туранцы умрут, то они умрут быстро. По крайней мере их не оставят без отходной молитвы.

Теперь Зеленый плащ выглядел более довольным, чем его капитан. Конан сплюнул в песок. Хезаль оказался мудрее, чем считал киммериец, но ему еще много предстояло узнать и об афгулах, и о тех племенах, которыми он правил.

Глава 7

Впереди кавалькады ехал Конан. По бокам от него держались Фарад и Сорбим. Они ехали осторожно, сохраняя дистанцию с Зелеными плащами, но не уезжая за пределы досягаемости их луков. Туранцы могли расценить это как попытку побега, и тогда доброе расположение Хезаля к киммерийцу не остановит капитана, и он непременно скомандует «пли» своим лучинкам.

Кроме того, на этих дорогах им могли встретиться Другие военные отряды — не туранцы и не афгулы. И ни Конан, ни его спутники не заметили трех всадников, появившихся у самого горизонта.

Хезаль сказал, что безопасное место находится в двух часах быстрой езды и стоит поберечь лошадей. Конан промолчал относительно того места, куда они направлялись, но насмешливо улыбнулся, когда заметил, что кони туранцев перешли на шаг.

Хезаль не дурак. Однако даже мудрые люди знают, что иногда не стоит спешить, если это поможет сохранить голову на плечах.

Конан не стал спорить с таким желанием Хезаля. Он лишь помолился о том, чтобы Хезаль не стал переживать из-за упущенной награды, что обещал Ездигерд за его голову и головы его афгулов.

Но пока голова оставалась на плечах Конана. Последний час северянин держался настороже. Воины уехали из снабженного провиантом и водой лагеря с Зелеными плащами — ветеранами, прослужившими в армии, по меньшей мере, пять лет.

Наблюдая за рядами всадников — умудренных воинов пустыни и вспоминая яростную схватку среди скал, Конан почувствовал сожаление из-за того, что в свое время не стал служить Турану. Офицер, чью даму он «украл» (слово, которое Конан всегда принимал близко к сердцу, вспоминая, как истомленная желанием девушка сама пришла к нему), был близким другом принца Ездигерда. Даже если кто-то и смог бы тогда примирить Конана и того офицера, дама бы несомненно пострадала. А примирение все равно бы закончилось, когда Ездигерд почувствовал бы себя достаточно укрепившимся на троне, чтобы, вняв просьбам своих друзей, подарить им голову киммерийца…

Нет, хорошо, что он не служит туранцам. А еще лучше было бы находиться подальше от границ Турана, но у Конана не оставалось выбора. Киммериец доверял Хезалю, но дворянин и сам мог оказаться в беде, а тогда варвару пришлось бы положиться лишь на свои руки и меч. Он хранил его от ржавчины уже многие годы, а живя в Афгулистане, хранил подальше от пыли и мелкого мусора…

Подходил к концу второй час путешествия, когда Конан увидел всадника на отдаленном северном хребте.

* * *

Данар, сын Араубаса, выглядел намного лучше, чем ожидал увидеть капитан, когда два хауранца встретились в низкой каменной комнате, где молодого человека держали в ожидании казни. Присмотревшись, Махбарас понял, что стены этой комнаты сложены из кирпичей больше столетий назад, чем он мог себе представить.

То, что предстояло ему сделать, выглядело довольно неприятным делом… но это было ничто по сравнению с тем, что ожидало Данара.

Четыре девы отвели капитана к входу в темницу, такую низкую, что ему пришлось согнуться, чтобы войти, — хотя Махбарас не был высоким даже для хауранца. Четыре другие девы находились на страже внутри. Капитану показалось, что этого слишком мало, так как дверью в пещеру служила тростниковая ширма. Даже ребенок с кинжалом мог бы вырваться на свободу из такой темницы, раньше, чем стражи сумеют остановить его.

Все девы держались подальше от ширмы. Приглядевшись, капитан увидел на земле у входа мертвую мышь и нескольких мертвых насекомых. Когда капитан вошел, одна из дев отодвинула ширму не рукой, а острием бронзового копья, чье древко украшали неприятно знакомые, но непонятные руны. Дева эта носила амулет из перьев и маленькие бусы с камешками розового и Аметистового тонов. Двигалась она так осторожно, словно боялась, что при любом неверном шаге пол разверзнется и проглотит ее.

Капитан редко двигался с такой изысканной осторожностью, как входя в темницу Данара. Он даже опустился на четвереньки, чтобы проскользнуть под ширмой, не коснувшись ее.

К его величайшему удивлению, дева с копьем подняла ширму достаточно высоко. Он мысленно поблагодарил ее, зная, что, если она и сохранит в секрете его благодарности, высказанные вслух, другие девы непременно расскажут об этом Повелительнице. Та ведь воспитала своих воительниц так, что если они и не вцепляются друг другу в глотку, то уж, несомненно, подсматривают друг за другом через плечо. Без сомнения, повелительница знала, что такие отношения между воительницами лишь повредят, случись им отражать нападение серьезного врага. Товарищи, которые боятся говорить друг с другом, как эти девы, не смогут сражаться как единая армия…

Но, видимо, колдунья была больше заинтересована, чтобы девы были ей преданны. Серьезный враг, как она считала, не войдет в Долину Туманов до того, как завершится ее работа.

Без всякого удовольствия Махбарас отметил про себя, что, возможно, Повелительница Туманов права.

* * *

Даже Конан со своим ястребиным зрением мало что мог сказать о всаднике, кроме того, что тот носит темные одежды.

Такие одежды носит половина всех кочевников в этих землях. — Хезаль, выехав чуть вперед, поскакал рядом с киммерийцем. Кроме Хезаля, никто не изменил своего места в строю, отряд не перестраивался, так как далекий наблюдать мог понять, что его заметили.

— Да и у другой половины одежды становятся точно такими же, если их долго не стирать, — сказал Фарад.

— Попридержи-ка язычок, скальный червь, — пробормотал сержант Бэрак, прежде чем взгляды Конана и Хезаля заставили замолчать обоих.

Наблюдатель выбрал хорошее место, чтобы следить за самым легким маршрутом, какой мог выбрать отряд, и при этом не оказаться у него на пути. Когда туранцы и афгулы подъехали ближе, наблюдатель отступил, и Конан увидел, что отступает он на засыпанную камнями равнину — кошмарный лабиринт скал и расселин. Банда в половину отряда туранцев могла незаметно спрятаться в этих землях, а поиски одного человека могли бы занять весь остаток дня…

В нескольких сотнях шагов впереди туранцев местность резко поднималась. Всадники попридержали коней, быстро переговорив и постаравшись сделать так, чтобы наблюдатель ничего не заметил.

Разговор получился кратким.

— Ни одно племя не может послать много воинов в эти края, — сказал Хезаль. — С другой стороны, кто- то из патруля может вернуться в главный лагерь Зеленых плащей с новыми сведениями…

— Если бы кто-то из туранцев что-то знал, то они послали бы посыльного, чтобы не дать нам попасть в засаду, — прибавил Конан.

— Сейчас мы правим этими землями, и большие отряды туранцев находятся на юге и на западе, — настаивал Хезаль. — К тому же с нами достаточно Зеленых плащей, чтобы испугать любой отряд, который может скрываться где-то впереди.

Глупо было спорить с Хезалем на глазах у его людей, так что Конан решил не делать глупостей, хотя туранский капитан мог оказаться прав…

— Не стану спорить относительно твоих людей, — сказал киммериец. — Но кочевники рассматривают и моих афгулов, и туранцев как законные жертвы. Если дикари окружили твой лагерь прошлой ночью…

— Ты гадаешь, Конан. Помни, лишь очень большая армия дикарей рискнет напасть на лагерь Зеленых плащей или устроить на нас засаду.

Конан заплатил собственной кровью и видел своих товарищей, заплативших жизнями за то, что их капитан ошибался, посчитав, что враг не сможет сделать так-то и так-то. Пророчества были сферой деятельности колдунов и не особо гордых священников (для киммерийца и те и другие казались одного поля ягодами).

Снова северянин не стал подрывать авторитет Хезаля или высказывать сомнения относительно доблести туранских воинов (которые, если половина историй, что слышал о них Конан, была правдой, в самом деле, значительно выросли под правлением Ездигерда Самолюбивого). Но Конан еще мог повлиять на решение Хезаля.

— Я думаю, мы должны опасаться засады. Как-нибудь по-другому можно подъехать к цели нашего путешествия? Ты знаешь эти земли лучше меня.

— На самом деле большинство моих людей знают их лучше меня. А другой пусть есть. Он длиннее и Тяжелее.

— Там больше или меньше мест для засад? Меньше, если память мне не изменяет.

— Лучше бы твоя память была покрепче, мой друг. Я бы хотел, чтобы ты послал полсотни Зеленых плачей со мной и моими афгулами, так чтобы мы поехали главным маршрутом. Те, кто поджидает нас, нападут, или мы сами нападем на них с тыла. А тем временем ты проведешь своих людей обходным путем.

Хезаль посмотрел на своих людей, а потом на пустыню, лежащую впереди, и кивнул.

— Мне не нравится, что ты подвергаешь себя опасности, но без сомнения, что бы ни случилось, ты-то останешься живым. Только приведи назад моих воинов или по меньшей мере дай им достойно пасть в битве.

— Я буду с ними, — уверил туранца Конан.

— Не слишком-то легко будет путешествовать по землям, где нет ни вина, ни женщин, ни хороших битв, — с усмешкой заметил Хезаль. — Боюсь, в этом путешествии нам так и не удастся надлежащим образом отметить наши победы. И я не хотел бы, чтобы погиб еще кто-то из моих товарищей.

* * *

— Как дела, капитан? — спросил Данар.

Лампа в темнице едва светила, и воин не сразу узнал вошедшего.

Махбарас внимательно посмотрел на молодого воина. Он думал, что Данар будет физически и духовно сломлен, и не ожидал, что молодой солдат станет интересоваться тем, как у него идут дела!

Молодой человек усмехнулся:

— Со мной неплохо обращаются, только есть дают хлеб из отрубей. Я думаю, они кормят им этих полулюдей, работающих на полях.

— Не сомневаюсь, — сказал капитан. Он окинул стены и колдовскую ширму довольно красноречивым взглядом.

Данар пожал плечами:

— Я знаю, что стены имеют уши, а может, и глаза. Если вы хотите что-то сказать мне, говорите и не думайте, что я — дурак.

Махбарас уверил Данара, что он так никогда не думал. Он хотел бы и сам быть уверен, что Данару подарят обычную, легкую смерть, и если бы так было, то хотел бы сам сообщить об этом юноше. Сейчас, не подготовившись, ему тяжело было сделать все так, чтобы и потом избежать гнева Повелительницы Тумана.

Капитан знал, что не сможет встретиться лицом к лицу с ее колдовством. Его не заботило, что случится с ним, если он облегчит участь Данара, а волновало то, что Эрмик в таком случае возьмет на себя командование наемниками. И тогда всех его людей может ожидать ужасная участь.

Возможно, Данар спокойно встретит страшную смерть ради своих же товарищей. Но как сказать ему об этом и как потом, после смерти Данара, он сможет уснуть?

«Я становлюсь слишком стар и чувствителен для интриг, — решил Махбарас. — Дайте мне вступить в последнюю битву с достойным врагом, и мне не важно, выживу я или нет».

— Ты знаешь, Повелительница, быть может, станет домогаться твоего… жизненного духа, или как она там это называет на своем колдовском языке? — спросил капитан.

Данар снова пожал плечами:

— Возможно, именно из-за этого со мной так хорошо обходятся. А может, и нет. Может, они думают, что такое обращение ослабит мои нечестивые желания.

— Я знаю, что девы все как одна красавицы, и в твоем желании нет ничего нечестивого, — фыркнул Махбарас. — Только слепой может не обращать на них внимания, а я уверен, Повелительница не хотела бы, чтобы ей служили слепцы или евнухи.

При этих словах Данар задумчиво уставился на стены.

— Нет, — возразил он, но в глаза капитану так и не посмотрел. И было в его голосе что-то…

«Я не должен думать об этом, но я хочу задать этот вопрос. Было ли между тобой и одной из дев нечто большее, чем просто взгляды?»

В кармане на поясе у Махбараса, завернутый в платок, лежал маленький бронзовый нож. Он вполне сгодился бы для того, чтобы лежать под подушкой какой-нибудь дамы, но им можно было и убить, если ударить в нужное место. Теперь капитан потянулся па платком и наклонился того, чтобы вытереть пот или промокнуть платком лоб воина.

Но, прежде чем он коснулся Данара, рука молодого человека метнулась вперед, сжала запястье капитана. С расстояния в несколько шагов это могло бы показаться вежливым пожатием рук, но на самом деле это был неразрушимый стальной захват, из которого капитан не смог вырвать руку.

Почти прижав рот к уху капитана, Данар прошептал:

— Сохраните себя и не беспокойтесь обо мне. У меня здесь есть друзья.

Слова эти прозвучали очень таинственно, но сказаны были человеком, который широким шагом, открыв глаза, идет навстречу судьбе.

«Повезет ли мне, как Данару, когда придет мое время умереть», — подумал Махбарас.

Они больше ни о чем таком не говорили, лишь произносили формальные слова, которые с легкостью мог разобрать тог, кто прислушивался к их беседе. Прощальное пожатие рук, и капитан ушел. Он даже не стал молиться Митре, пока не покинул темницу. Только там он вздохнул и осмелился взглянуть на дев, стоящих на страже.

Чем дальше он отходил от темницы, тем безумнее сам себе казался. Может, все, что происходит, на руку Повелительнице… она приготовила для долины и всех, кто жил в ней, что-то еще хуже смерти?

* * *

Хезаль прибавил еще один штрих к плану, который разработали он и Конан. Он отобрал полсотни или около того Зеленых плащей, которые должны были остаться позади обоих отрядов, ездить по кругу и поднять огромное облако пыли.

— Даже самые умудренные кочевники всегда считают, что, чем больше пыли, тем больше людей, — заметил Хезаль. — Пусть множество враждебных глаз еле вращение. Хезаль кивнул.

— Но это не все. Мои воины не просто пустят пыль в глаза нашим врагам. Они последуют за нами третьим маршрутом. Самым длинным, и тогда или мы успеем прийти им на помощь, или они помогут другим отрядам. А может, им даже удастся проскользнуть за засаду и ударить с тыла по тем, кто нас поджидает.

Конан усмехнулся, в этот раз, сделав афгульский жест, каким обычно приветствуют гордого вождя. Не многому он мог научить Хезаля в вопросах войны…

Киммериец сделал знак своим людям, к которым подъехал один из сержантов Хезаля с полусотней запыленных воинов. Два афгула пришпорили своих лошадей, Зеленые плащи под пристальным взором сержанта Бэрака и их капитана отправились следом за ними. Пыль взметнулась к небесам.

Благодаря налетевшему ветру поднялось большое Пыльное облако. Конан повел своих людей через сухую промоину (с которой начинался выбранный для них маршрут), не сильно опасаясь того, что враги следят за ними. Пусть за ними следит кто угодно. Внимательный взгляд киммерийца обшаривал скалы и утесы слева от их отряда, в то время как Фарад следил за правым флангом, а Сорбим приглядывал за Зелеными плащами.

Конан не думал, что Зеленые плащи способны на хладнокровное предательство. Но никакая дисциплина не сдержит воина, когда дело касается мести за смерть товарища или родственника, а именно такие люди могли сейчас оказаться за спиной киммерийца. Он не раз уже попадал в подобные ситуации и оставался живым, но всякий раз заранее невозможно было предсказать исход.

Потом сухая промоина превратилась в настоящую Долину со скалистыми склонами, которые высоко поднимались по обе стороны от отряда. Дно долины оказалось плоским, и по нему можно было нестись с большой скоростью, если, конечно, не заботиться о лошадях.

Конан перешел на рысь, в то же время внимательно изучая склоны. Среди таких скал в засаде могла спрятаться маленькая армия.

Фарад, казалось, прочитал мысли киммерийца.

— Пока все идет так, как обещал этот парень Хезаль.

— «Парень» не намного младше тебя, Фарад.

— Если считать годы или битвы?

— Спроси у него, когда наш союз чуть-чуть окрепнет…

— К тому времени я чересчур состарюсь и смогу только квакать, словно болотная лягушка.

— Кто-нибудь говорил тебе, что нехорошо перебивать своего капитана?

— Вы мой атаман, а не капитан. Все эти армии низин с их чинами годятся только для того, чтобы воевать с женщинами, а не с афгулами.

— А в спутники киммерийцам годятся только те воины-шутники, которых можно лупить по голове, пока их языки не устают болтать чепуху.

Фарад и Сорбим обменялись взглядами и решили, что их «атаман» сказал это совершенно серьезно. Афгул что-то пробормотал себе под нос. Конан расценил это как оправдание, и дальше они поехали молча.

Глава 8

Во внешнем мире (который капитану Махбарасу теперь казался далеким воспоминанием и представлялся лишь местом, где подыскивают пленников для жертвоприношений Повелительницы) еще царил день. Но солнце уже спряталось за стенами Долины Туманов, и по дну долины уже поползли лиловые тени.

Капитан надеялся, что «представление» закончится прежде, чем тени доберутся до входа в пещеру, где он стоял то ли под наблюдением, то ли под охраной восьми дев. Он считал, что стоит гордиться, расценивая то ли как знак уважения, то ли как знак страха такой большой «почетный караул».

И еще он знал, что живо перестанет ценить подобную честь, если не отправится обратно в свои покои до того, как долина погрузится в темноту. Сам капитан никогда не забирался так далеко в долину в столь поздний час, но, очевидно, существовала некая мистическая причина (или, по крайней мере, повод) положить конец жизни Данара именно в это время суток.

В долине Махбарасу не попадалось на глаза ничего такого, чего бы он ни видел раньше. А на дев он смотреть не собирался. При его седеющих волосах и коллекции шрамов его могли счесть слишком старым. А из-за оружия могли заподозрить в замыслах спасти своего воина, что могло повлечь еще более скорую и едва ли менее страшную смерть.

Неохотно решив не жертвовать своей жизнью ради того, чтобы ускорить казнь Данара, капитан отказался рассматривать гибель юноши как результат ошибки.

Краем глаза он все же поглядывал на дев, как какой-нибудь заморский гость мог изучать взглядом стражу во дворце князя, пытаясь определить их боевые качества. Восемь дев, стоявшие возле капитана, были в основном выше среднего роста, хотя только две из них превышали ростом Махбараса. Среди них не было ни одной блондинки с севера, и никто из них не имел округлых черт и коротких кудрявых волос, намекавших на частицу крови Черных Королевств.

Похоже, что Повелительница Туманов набирала своих дев (или принимала тех, кто предлагал свои услуги) из всех известных стран, за исключением Кхитая и, возможно, Вендии. (Были девы, у которых, похоже, наблюдалась примесь вендийской крови; но, видимо, чистокровные вендийки казались волшебнице чересчур нежными для тягот войны.)

Лишь немногих (одну из восьми дев, сопровождавших капитана) можно было назвать по-настоящему прекрасными, но все они обладали грацией, силой, гибкостью и отлично владели оружием. Капитан не видел ни одной воительницы, которую бы он не взял в отряд — или в свою постель.

Возможно, колдунья понимала в искусстве войны побольше, чем он подозревал. Во всяком случае, охрану себе она составила из отборных амазонок, а капитан знал иных владык, потомственных военных, у которых личные телохранители не выдержали бы такого испытания. Взять хотя бы тех толстых пьянчуг у князя Кликаса — если бы девы Повелительницы когда-нибудь перелезли через стены его дворца, люди Кликаса оказались бы в роли мышей, столкнувшихся с кошками…

Махбарас услышал размеренную отдаленную барабанную дробь. Он огляделся кругом, ничего не увидел, но ему показалось, что стук барабана становится все громче. Теперь он слышал два барабана, бивших не совсем в такт, шорох ног и тихое позвякивание доспехов.

Данар, сын Араубаса, следовал к месту казни.

Капитан сделал глубокий вдох, а затем медленно выпустил набранный в легкие воздух и прошептал молитву всем богам, каких смог припомнить.

«Все, кто чтит смелость, защитите честь Данара…»

* * *

Прежде чем истек второй час путешествия маленького отряда Конана, голубые глаза опытного воина-киммерийца подметили мест двадцать, где враги могли бы устроить засаду. Возможно, десяток — для отряда покрупнее, но, чтобы укрыть достаточно врагов для той горстки воинов, которую он возглавлял, не меньше двадцати, а возможно, и больше.

Конан решил, что вполне может сам последовать совету, который дал Хезалю, и не считать предводителя дикарей глупцом. Отряд Конана был слишком мал, чтобы помешать планам дикарей, даже если ему удастся добраться до своей цели без потерь. Людей Конана могли проигнорировать, в то время как против отряда Хезаля враги могли выступить всем скопом.

Или, возможно, предводитель кавников тоже разделит свой отряд и в последний момент вступит в бой с киммерийцем, бросив против него меньший из отрядов. Если Конан справится с такой засадой, то лишь подставит себя под удар превосходящих сил, истощив свои.

Киммериец невесело хохотнул. Его враги не знали ни киммерийцев, ни афгулов, ни (надо отдать им должное) отборных всадников пустыни из войска Ездигерда, если думали, что их легко измотать в бою, и за эту ошибку они поплатятся кровью.

Конан знал одно: воин, следивший за ними с вершины гребня, не был ни обманом зрения, ни миражем, вызванным жарой пустыни. Значит, бой таки произойдет, и еще до наступления ночи.

А времени до прихода ночи осталось не так уж много. Тени удлинились, хотя жара так и не спала. Над вершинами отдаленных холмов теперь кружили стервятники — черные точки на фоне голубого неба. Свежее мясо они будут высматривать не напрасно.

Остались позади еще два хороших местечка для засады. Шея у Конана начала деревенеть от попыток смотреть сразу во все стороны. Он повертел головой туда-сюда, чтобы расслабить мускулы. Слишком поздно замеченный враг и миг промедления превращали хороших воинов в пищу стервятников.

Отряд Конана въехал в еще одно сухое русло с крутым правым склоном, изрезанным оврагами и промоинами, оставленными всеми паводками со времен Атлантиды, и другим склоном, достаточно пологим для того, чтобы служить пастбищем. На самом верху левого склона местность резко поднималась. Там начиналась скальная стена с немногочисленными прорехами. Оттуда, где сидел в седле Конан, ему казалось, что в эти прорехи могла лишь мышь проскользнуть, и то если недельку попостится, а потом смажет мех салом…

У подножия стены поднялось облако пыли, и в пыли Конан увидел двуногие фигуры намного крупнее мышей. Пыль поднялась выше, и фигуры превратились людей, сбегающих вниз по склону на дно долины, перепрыгивая через валуны и рытвины с грацией антилоп.

Для Конана это походило на плохо устроенную засаду в неудачно выбранном месте. Бегущие станут отличными мишенями для лучников в тот же миг, как люди Конана укроются в скалах справа. Но от рук давших маху врагов его воины погибали точно так же, как и от рук умных противников.

Он развернул коня, направляя его коленями, поднял обе руки высоко над головой. В правой руке он держал меч, и ехавшие за ним воины поняли этот сигнал. Они, в свою очередь, тоже развернули лошадей. У всех воинов имелись луки и полные стрел колчаны, и, прежде чем нырнуть в тень скал, всадники дали залп.

Расстояние было вполне в пределах дальнобойности туранских или даже афгульских луков при стрельбе по мишеням размером с человека, даже когда лучники стреляли в спешке. Дикарей упало больше, чем вылетело стрел, так как некоторые не задетые стрелами воины бросились наземь из страха или, возможно, решив помочь раненым.

Это дало Конану еще больше надежд на победу. По крайней мере он начал надеяться на то, что увидит рассвет. Враги, казалось, не понимали, что если у них мало лучников, то им нужно быстро сблизиться с отрядом Конана или они рискуют потерять слишком много людей, чтоб выиграть последнюю схватку, столкнувшись лицом к лицу.

Тем временем люди Конана исчезли в расселинах справа. Киммериец услышал проклятия и лошадиное ржание, когда люди попытались заставить своих скакунов подняться по склонам, больше пригодным для коз, чем для лошадей. И еще он снова услышал свист стрел. По крайней мере, один дикарь набрался смелости, вскочил на ноги и тут же упал со стрелой в горле.

Затем к ржанию лошадей добавились человеческие вопли. Конан выпрыгнул из седла, шлепнул свою кобылу по крупу, послав ее вверх по склону, и полез на вершину ближайшей скалы. Если он и должен изображать из себя мишень, чтобы увидеть, что происходит, то уж лучше он будет лишним.

Конан еще не одолел и полпути к вершине, когда получил ответ на свои вопросы. Он услышал крик Фарада:

— У них приятели в скалах! В кучу, в кучу, в кучу!

Конану оставалось только надеяться, что туранцы понимали язык афгулов.

Затем он услышал боевые кличи дикарей. Им вторило эхо. Нет, не эхо. Эти ревели воины — враги, поджидавшие среди скал людей Конана, которых загнали им в лапы, как овец в пасть к волкам.

Конан решил, что вождя дикарей, быть может, согреет мысль о том, что он сможет похвалиться тем, что положил конец карьере киммерийца.

— Кром!

Восклицание северянина не было молитвой-воззванием к холодному богу Киммерии, так как тот не прислушивался к таким призывам, скорее оно прозвучало напоминанием о том, что здесь предстояло погибнуть киммерийскому воину, и к тому же самым достойным образом.

Имя бога эхом отразилось от скал, заглушая человеческие и звериные крики… И только тогда Конан бросился вперед на врага с мечом в руке.

Процессия поднялась по тропе к капитану Махбарасу. Восемь дев шли впереди Данара и восемь позади. А за ними шествовала женщина, столь основательно укрытая от глаз балахоном и капюшоном, что могла бы быть жрицей, поклявшейся защищать себя от глаз непосвященных.

Под этим капюшоном поблескивали золотистые кошачьи глаза, а плавная, грациозная походка выдала бы эту женщину, даже если не видеть ее глаз. Повелительница Туманов, как и обещала, пришла покарать смертью воина за греховное желание.

И к тому же виновного ожидала нелегкая смерть.

Данара связали ремнями, так что руки его оказались за спиной, а лодыжки соединяла короткая цепь, длины которой едва хватало, чтобы он мог ковылять. Глаза воина были широко раскрыты, хотя несколько свежих рубцов у него на лице и шее показывали, где он усвоил, как неразумно глазеть по сторонам.

Не одурманенный, не раненный, он увидит приближающуюся смерть и будет наслаждаться этим столько, сколько пожелает колдунья, — казнь может продолжаться не один час, если, конечно, Повелительница хотела сделать из него показательный пример. Махбарас снова сжался и пожалел, что не может хоть ненадолго заткнуть себе уши и ослепнуть.

Охранявшие капитана девы отступили, давая своим сестрам место, чтобы те могли встать в ряд на каменную площадку. К тому времени как собрались все, девам пришлось встать практически плечом к плечу вдоль края балкона, чтобы оставить немного места посередине.

В центре этого круга и оказался Данар. Он прошел туда таким же твердым шагом, каким выходил на перекличку. Беспокойство выдавал только блеск пота на бронзовом лице.

Махбарас заставил себя улыбнуться. Ему хотелось крикнуть горам и небу и этим проклятым бабам: «Смотрите, как умирает солдат Хаурана, поймите, каких врагов вы наживаете, творя это безумие!»

Но горы и небеса не ответят. Лишь Повелительница Туманов да мечи и копья дев ответили бы ему.

* * *

Конан надеялся приземлиться в гуще врагов, как рухнувший с утеса валун. Такая атака могла привести в замешательство и более закаленных воинов, чем эти дикари пустыни, а противникам, оказавшимся в замешательстве, против киммерийца долго не выстоять.

Но то ли вторая часть засады потерпела неудачу, или же люди Конана пока удерживали свои позиции… Хотя и то и другое казалось невозможным; пересеченная местность, где через каждые пять шагов за углом таился враг, сослужила одинаково плохую службу обеим сторонам. Это напоминало Конану уличные бои от дома к дому, в которых он участвовал достаточно часто, чтобы знать, что хорошего в этом ничего нет.

Он успел сделать только три шага, прежде чем столкнулся с двумя дикарями, уже схватившимися с воином в зеленом плаще. Человек Конана находился во вдвойне невыгодном положении из-за того, что ему придавил ногу умирающий конь, но он отчаянно защищался. Все внимание его противников сосредоточилось на нем, и ни один из них не удосужился посмотреть в сторону киммерийца, который совершенно неожиданно обрушился на них.

Благодаря внезапности и более длинному мечу Конан с легкостью прикончил первого дикаря. Тот пал с раскроенным от макушки до переносицы черепом, выплеснув мозги и кровь на мертвого коня и воина в зеленом плаще.

Какой-то миг в воздухе плясали клинки. Воин Турана беспорядочно рубил противника трофейным ятаганом и собственным талваром. Дикарь пытался парировать удары меча Конана ятаганом и защищался кинжалом от второго противника.

Лязг, возникавший при столкновении клинков, был достоин мастерской кузнеца. Зеленый плащ лишь царапнул дикарю по колену, а ятаган остановил удар киммерийца, но оружие вылетело из руки противника.

Клинок со звоном упал на камни, и у дикаря осталось время лишь на то, чтобы метнуть кинжал, прежде чем Конан оказался рядом с ним. Ему было нечем защититься от второго удара меча, и тот вскрыл горло и гортань дикаря, едва не снеся голову с плеч. Мертвого коня снова окатило кровью, и второй дикарь рухнул поверх первого.

Конан не заметил, куда делся брошенный кинжал, пока Зеленый плащ не вскрикнул, когда Конан ухватил его за плечо. Вот тогда Конан и увидел, что кинжал на три пальца вошел в левое плечо воина. Киммериец вытащил клинок, вытер о свои штаны, заткнул за пояс и освободил Зеленого плаща из-под придавившего его коня.

— Лучше чем-нибудь заткнуть рану, — сказал Конан, ткнув в кровоточащее плечо воина. — Ты умеешь драться левой?

Воин кивнул.

— Лучше боец правша, чем труп левша, — глубокомысленно изрек Конан. — Держись поближе ко мне, пока не отыщем наших товарищей.

— А… — э… — если они погибли?..

— Если они погибли, мы не услышим никакого шума боя выше по склону, — прорычал Конан. — Если они мертвы, то, возможно, убили достаточно врагов, чтобы дать нам шанс спастись. А если ты не последуешь за мной, то кочевники наверняка прикончат тебя, или я сделаю это еще раньше.

Конан осторожно ткнул Зеленого плаща в поясницу острием меча. Но воину этого и не требовалось. Он рванул вверх по склону, словно всю жизнь был скороходом, выкрикивая на бегу девиз Зеленых плащей:

— Наша кровь — наша честь!

* * *

Повелительница Туманов шагнула в центр круга. Махбарас заметил, что в руке у нее длинный посох, повыше, чем она сама, выполненный в виде змея — а точнее, гигантского аспида из джунглей восточной Вендии. У змея был один рубиновый и один изумрудный глаз. Вдоль всей его длины вместо чешуек протянулись руны, которые капитан часто видел с тех пор, как приехал в Долину Туманов.

Повелительница остановилась за спиной Данара и трижды стукнула посохом о камень. И каждый раз скала гремела от удара, словно барабан великана. Только тут Махбарас с беспокойством понял, насколько древен этот высеченный из камня балкон и насколько далеко он выступал из отвесной скалы. Ему даже показалось, что девы выказывают некоторое беспокойство.

Колдунья стукнула в четвертый раз — и в этот раз над долиной не прокатилось никакого барабанного грома. В тишине посох погрузился в камень и застыл, словно вырос из камня. Он не дрожал ни чуточки, хотя Махбарас заметил, как засветился рубиновый глаз, а возможно, и изумрудный тоже.

Правительница властно взмахнула левой рукой, и восемь дев образовали плотное кольцо вокруг Данара и посоха. Одна разомкнула цепи у него на ногах.

Теперь таким же властным жестом правой руки колдунья велела девам поднять Данара, словно бочку с вином или овечью тушу. Махбарасу на мгновение подумалось, что судьба Данара — быть посаженным на кол, и он подивился отсутствию воображения у Повелительницы Тумана, если она не смогла измыслить для виновного худшей казни.

Затем капитан увидел, что девы подняли Данара так, чтобы просунуть посох между его спиной и связанными руками, тогда воин оказался бы столь же беспомощным, как если бы его действительно привязали к посоху.

Данар приподнялся, а затем опустился и исчез среди отблескивающих волос дев. А затем в следующий миг девы бросились врассыпную, словно овцы, атакованные львом.

Данар вырвался из кольца дев со свободными руками. Обрывки пут болтались у него на запястьях, а в правой руке он сжимал маленький кинжал. Он метнулся мимо к краю балкона.

— Прошу прощения, — извинился Данар, когда женщины отбросили копья и попытались схватить его. По крайней мере Махбарасу показалось, что именно это выкрикнул Данар.

Чего он не узнал вплоть до своего смертного часа, так это почему Данар говорил с готовившимися убить его девами так, как мог бы обратиться к какой-нибудь высокородной женщине с дочерью, оказавшимся на пути его боевой колесницы.

И его тон произвел должный эффект. Или, возможно подействовал кинжал в руке Данара. Он сделал им ложный выпад, целя в деву справа, хлестнул ее сестру обрывками ремней у себя на левом запястье, и девы отпрянули.

Данар побежал к краю балкона и, не сбиваясь с шага, прыгнул в пустоту.

* * *

Конан не торопясь последовал за Зеленым плащом вверх по склону. Он пытался одновременно уследить за тем, что происходит со всех сторон.

Множество дикарей бежало к воинам Конана от противоположного склона и чуть поменьше поджидало на гребне почти над головой киммерийца. Конан и его товарищи были окружены, и пробиться сквозь каменные стены было лишь немногим труднее, чем через такую орду дикарей.

Тут Конан заметил, что шум боя выше по склону стихает быстрее, чем ему полагалось бы. Либо его людей одолели, либо те отбили по крайней мере одну атаку, что было невозможно…

Желание разгадать эту тайну едва не стоило Конану жизни. Он вышел из-за скалы, оказавшись прямо на виду у лучников, находившихся выше по склону, и те живо всадили дюжину стрел в то место, где он стоял. Только благодаря присущей горцам быстрой реакции Конан отделался царапинами. И та же сверхъестественная быстрота позволила варвару поднять с земли дюжину вражеских стрел, прежде чем он снова прыгнул.

На этот раз он приземлился на что-то живое и дурно пахнущее, которое разразилось афгульскими ругательствами, способными расколоть камни или вызывать обвалы.

— Фарад, я слышал твой крик. Как у нас дела?

Фарад кашлял долго и так громко, и Конан заподозрил, что афгул посмеивается над своим командиром

— У ребят дела неплохи, за исключением того, что один убит, а другой упал, придавленный конем… или это был тот, что пронесся мимо меня так, словно ему штаны подпалили?

— Он самый. Пришлось повозиться, но я его выручил. А теперь, когда ты перевел дух, а ребра у тебя целы, я повторяю свой вопрос…

— Мы отбили одну атаку. — Фарад взмахом руки показал направление, откуда напали дикари. — Слева на нас никто не лез, за что хвала богам, так как иначе бы нам конец.

— Разве их бойцы еще не слева от нас?

— Они держат весь гребень, Конан. Но у них нет мужества, у тех, что засели слева. Они почти не высовываются, редко стреляют, а когда стреляют, то мажут. Да будь у этих баб хоть все стрелы в мире…

Конан поднял руку. Отточенные в боях инстинкты заставили его увидеть в этой ситуации то, что ускользнуло от Фарада. Однако лучше не внушать никому чрезмерных надежд.

— Спасибо. Пока тут затишье, я поднимусь разведать, что творится слева.

Будь прыжок Данара чарами, обратившими всех в камень, на балконе и то не могло бы воцариться такое молчание. Все застыли. Страх владел лишь сердцем Махбараса. Остальные, казалось, просто не могли поверить в то, что произошло у них на глазах.

«Похоже, они не верят своим глазам», — подумал Махбарас. Он-то уже мысленно сочинил письмо, которое пошлет родственникам Данара, если у того такие есть и если сам Махбарас доживет до дня, когда сможет взяться за перо и пергамент…

Неожиданно девы ожили, так же как и Повелительница Туманов. Подняв руки над головой, она шагнула к своим девам, столпившимся возле посоха. Вокруг ее правой руки возник малиновый нимб, а с левой руки, казалось, словно вода, капал менее яркий золотистый свет.

Эти два разноцветных сияния каскадами струились на камень, плескались, словно волшебная жидкость, в конце концов сливались воедино. Они образовали сферу размером с большой арбуз, малиновую, с золотниками и искрящуюся. Сфера вращалась, как показалось Махбарасу, сразу в три разные стороны.

Раньше капитан сказал бы, что такое невозможно, — но с тех пор, как Махбарас приехал в Долину Туманов, он забыл слово «невозможно». Оно могло сделать человека беззащитным перед колдовскими сюрпризами, а у Повелительницы и дев их хватало с избытком.

Сверкающая сфера теперь поднялась, по-прежнему вращаясь, разбрасывая искры обоих цветов, сыплющиеся таким густым дождем, что сквозь него нельзя было ничего разглядеть. Потом она поплыла к кольцу дев.

Вдруг сфера метнулась вперед и оказалась над тем местом, откуда прыгнул Данар.

Тут Махбарас закрыл себе уши ладонями, но, прежде чем успел зажмурить глаза, он увидел, как другие сделали то же самое. Все присутствующие услышали вопль человека, которому заживо сдирали кожу, вопль, который будет звучать в ушах капитана до самой его смерти…

И все же капитан устоял на ногах, так же как и большинство дев. Но некоторые из воительниц пошатнулись, а две упали на колени.

Только Повелительница Туманов стояла как ни в чем не бывало, по-прежнему высоко подняв руки. Груди у нее под мантией поднимались и опускались чуть больше обычного, словно она тяжело дышала. Глаза ее одновременно и пылали, и были предельно пустыми, в то время как губы стали бледнее обычного.

Затем она схватила обеими руками посох, и тот вышел из камня так же легко, как сорняк из влажной земли. Она подбросила его одной рукой и поймала другой, покрутила и, казалось, готова была пуститься в пляс.

Махбарас надеялся, что ноги и живот не предадут его до тех пор, пока он не окажется в безопасности за вратами долины.

Он не верил в то, что Повелительница может наколдовать новые ужасы. Но следующий миг доказал, что капитан ошибался. Со дна долины всплыл Данар или по крайней мере человеческая фигура, похожая на него. Невидимая рука схватила воина, прежде чем он нашел милостивую смерть, которую искал, и вернула назад, сделав добычей колдуньи.

Ужасные вопли испускала эта человеческая фигура, которая повисла в воздухе перед пораженным ужасом Махбарасом.

Глава 9

Конан обуздал свое желание броситься вверх по склону, как обуздал бы пару норовистых лошадей, влекущих колесницу. Бегая по пересеченной местности, очень легко упасть даже уверенному в своих силах горцу.

И к тому же быстрое движение привлекает внимание врага, чего Конан хотел бы избегать как можно дольше. У него было слишком мало людей, чтобы вынудить вражеских лучников не высовываться или хотя бы не дать им прицельно стрелять, если они вздумают вступить в бой.

Поэтому Конан пробирался украдкой, словно леопард, находя укрытие в расщелинах и прячась в омутах тени, которые вражеские воины сочли бы слишком маленькими для человека его размеров. Он пробирался с бесшумностью кобры, пробуя все опоры для рук и ног, прежде чем навалиться на них всем своим весом. Пыли, отмечавшей его передвижение, поднималось немного, и лишь самые мелкие камешки бесшумно скатывались вниз по склону.

По мере того как Конан поднимался все выше, укрытии становилось все меньше, но в остальном местность стала еще более пересеченной. Временами единственный маршрут, обещавший скрытность передвижения, требовала мастерства верхолаза. К счастью, Конан недавно освежил эти свои навыки, так как большая часть Афгулистана была расположена в горах, способных бросить вызов даже местным пикам и скалам его родной Киммерии.

Конан закончил взбираться по невысокой расщелине, упираясь ногами в одну из стен, а спиной в другую. Скалы давали достаточно укрытий, чтобы северянин смог остановиться, передохнуть, выплюнуть изо рта пыль и посмотреть, как там идет бой.

Или скорее прислушаться, как там идет бой. Враги, расположившись выше и ниже по склону, казалось, решили подождать. Они даже перестали пускать наобум стрелы или швыряться камнями. Киммериец вслушивался, но не слышал ни боевых кличей, ни проклятий. Он слышал, как от пыли кашляют и чихают воины. Скалы потрескивали на солнце, вздыхал ветер, и где-то далеко в вышине пела птица.

Конечно, такая тишина, как знал по опыту Конан, означала, что враг подползает к позиции его людей, решив перерезать им глотки. Но киммериец считал, что еще не родился туранец, способный победить афгула, так же как не родилось дикаря, способного победить туранца…

Донесшийся сверху звук прервал недолгие размышления киммерийца. Кто-то полз в его сторону, пытаясь двигаться бесшумно, но не добившийся в этом деле особых успехов.

Затем к первому звуку присоединились другие. Кто-то кого-то звал, пытаясь говорить так, чтобы его услышали вблизи, но не на сколь-нибудь значительном расстоянии. Потом разговоры неожиданно оборвались, и Конан услышал звуки, сильно походившие на шум борьбы. А тем временем один из ползущих все приближался и приближался. Конан прикинул, что этот дикарь уже должен быть от него нарасстоянии плевка.

Тут наверху кто-то заорал от ярости, а кто-то другой — от боли. Ни того, ни другого, казалось, не волновало, далеко ли их слышно. Оба кричали так громко, что их услышали бы аж в Аграпуре. Лихорадочное шуршание сообщило, что ползущий увеличил скорость.

Затем из-за камня, находящегося как раз в пределах досягаемости Конана, высунулась бородатая голова. В тот же миг по всему гребню раздались крики, и киммериец услышал свист стрел. Кем бы ни был этот бородач — другом или врагом, Конан счел, что тот должен знать что-то такое, что не мешает узнать и ему. А превращенный в утыканную стрелами подушечку для булавок, он умрет, не успев ничего сказать.

Конан рванулся из укрытия и вцепился одной рукой в маслянистые черные волосы дикаря, а другой ухватился за шиворот его латаного и выгоревшего халата. А затем киммериец швырнул воина через голову. Бородач перелетел через Конана и завопил от страха, когда увидел, что, как в омут головой, летит в расщелину.

Но он не полетел туда, потому что Конан извернулся с гибкостью угря и успел поймать его. Пальцы северянина сомкнулись на лодыжках бородача. Конан на какой-то миг потерял равновесие… И все же удержал воина.

Конан уперся ногами в землю, но сзади под коленом чиркнула стрела. Неожиданная боль заставила киммерийца дернуться. Это окончательно вывело его из равновесия. Бородач, испугавшись, пронзительно закричал, словно пронзенный стрелой, что вызвало лишь новый дождь стрел.

Киммериец почувствовал, что падает. И собственные понятия о чести и необходимость сохранить пленника живым запрещали ему выпустить несчастного из рук, дав ему погибнуть. Вместо этого он попытался превратить соскальзывание в прыжок, но у него не хватило времени. Киммериец все еще поворачивался, пытаясь переставить ноги и остановиться, когда соскользнул за край расщелины и рухнул вниз.

* * *

Повелительница Туманов завопила, словно дикая кошка. Огненная сфера мгновенно увеличилась втрое больше прежнего и устремилась к висящей в воздухе фигуре Данара.

В глазах колдуньи горели огоньки, каких, по мнению Махбараса, не увидишь и в аду. А сфера, утратив свою форму вытянулась, словно язык громадного змея.

Ее насыщенное пламенем ядро промчалось между двух дев, пройдя так близко, что их слегка задело. Обе воительницы упали навзничь, словно их лягнула лошадь, растянулись на камнях под лязг доспехов. Некоторые из их спутниц заколебались, но большая часть дев метнулась вперед, чтобы выволочь пострадавших на безопасное место.

Махбарас не обращал внимания на происходящее на балконе. Он во все глаза смотрел на то, что происходило с Данаром. Тот висел в воздухе, словно мыльный пузырь, а вокруг него сплелась огненная паутина, то образующая непристойные фигуры, то превращающаяся в сгустки пламени сапфирово-изумрудных оттенков, одновременно и ослепительные, и отвратительные.

Каждый раз, когда Повелительница Туманов поднимала руки над головой, паутина эта становилась все плотнее. Махбарас с трудом мог разглядеть Данара. Тело воина извивалось в новом приступе конвульсий. Рот у него был раскрыт в беззвучном крике, а спина выгнулась дугой до такой степени, что хребет готов был вот-вот переломиться.

Затем огонь сомкнулся вокруг наемника, но то, что Данар исчез за спиной огня, вовсе не означало, что мучения его окончились. Данар вопил изо всех сил. Махбарас никогда еще не слышал таких ужасных криков.

Тогда капитан шагнул вперед с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Прежде чем кто-нибудь, хоть колдунья, хоть девы, смогли остановить его чарами или клинком, он схватил кинжал за острие, а затем метнул его в огненную сферу.

Это был сложный бросок, но не для того, кто выучился искусству метания ножей в десять лет, а в двенадцать уже выигрывал призы на базаре (и был избит отцом за то, что якшается с низкородными). К тому же Махбарас много тренировался и в последнее время.

Но его рука и глаз действовали как единое целое. Кинжал исчез в огне. Капитан увидел, что Повелительница повернулась к нему. Тогда капитан наемников поднял меч, его острие разрубило язык пламени, связывающий колдунью и ее жертву. «Митра мне свидетель. и да хранит он моих воинов, я не могу поступить иначе».

* * *

Удача не покинула киммерийца и его пленника, когда они упали. Они приземлились на песок. Пленник оказался наверху, а ребра Конана защищала броня твердых, как железо, мускулов. К тому же киммериец обладал таким умением прыгать и падать, какому позавидовал бы и ярмарочный акробат.

Падение все ж таки вышибло из него дух, и на ноги Конан встал не сразу. К счастью, его пленник едва дышал от страха. Бородач попытался сбежать только тогда, когда Конан уже достаточно оправился, чтобы помешать этому, твердо стиснув массивной ручищей лодыжку воина.

Бородач выругался и раскрыл было рот, собираясь завопить, а затем, похоже, в первый раз разглядел, кто его противник. Рот его остался раскрытым, потом он пробормотал нечто вроде:

— Ты… не… воин гирумги?

Говорил он на туранском, но на столь невнятном диалекте, что Конан не был уверен в том, что правильно понял его слова.

— Я не гирумги, — ответил ему Конан по-турански и тщательно выговаривал каждое слово, словно он беседовал с ребенком. — Я не желаю тебе зла, равно как и все мои друзья. Идем со мной.

Бородач, похоже, не понял смысла слов, но тон и жесты киммерийца в достаточной мере донесли до него смысл сказанного. К тому же этот воин был низкорослым и тощим даже для дикаря из пустыни. Киммериец мог бы нести под мышкой человека таких размеров, но бородач, похоже, предпочитал идти сам на своих двоих.

Конан и его пленник торопливо вернулись в укрытие. Засевший наверху враг, казалось, занят, состязаясь в крике. Конан же предпочитал снова присоединиться к своим воинам, прежде чем крики опять перейдут в стрельбу. Что же касается неприятелей, засевших ниже по склону, то местность была против них. То, что они не наступали, являлось для Конана еще одной тайной.

Битва и так получалась достаточно странной, даже если бы дикари вели себя так, как им полагалось, когда они этого не делали, один бог мог понять, что же на самом деле происходит.

Не имей киммериец никаких обязательств перед товарищами, он воспользовался бы замешательством врага, чтобы удрать. Однако когда от твоих поступков зависят жизни других…

Фарад первым приветствовал Конана и быстро показал на пещеру с низким потолком, вход в которую туранцы откопали, пока Конан добывал языка. Пещера оказалась неглубокой и вряд ли представляла собой хорошее место для последнего боя. В ней не было ни родника, ни ключа… Хотя на эту битву хватит единственного бурдюка с водой, который остался у воинов Конана.

— Никто больше не нападал? — спросил киммериец.

— Разве были бы мы здесь, если бы случилась хоть одна атака? Кто этот постаревший мальчик?

Бородач снова понял скорее тон Фарада, чем смысл слов афгула, и выхватил кинжал. Конан быстро вышиб оружие из его руки, а затем поднял клинок и заткнул его себе за пояс.

— Тебе повезло, что ты жив, — сказал он пленному. — Я оставлю этот ножичек себе, пока ты не расскажешь нам, что происходит там, наверху. Почему ты боишься гирумги?

Бородач забалаболил. Конан с трудом понимал речь своего пленника. Он нашел больше смысла в рассказе бородача, когда вспомнил, что гирумги были одним из самых могущественных племен пустыни.

Прежде чем бородач закончил свои объяснения, Конан услыхал, что крики на вершине склона стихают. А когда воцарилась тишина, ему показалось, что ой услышал пение туранских боевых рогов, но настолько далекое, что было невозможно сказать, не вытворяет ли это стонущий среди скал ветер пустыни.

Конан сделал Фараду знак: «Готовься к атаке», Фарад кивнул и развязал пояс, чтобы связать им руки пленнику. Бородач закатил глаза к небу так, что остались видны только белки.

Конан внимательно посмотрел на пленного воина:

— Он перережет тебе глотку, если ты не подчинишься, и я не стану ему мешать.

— Нет… Я не драться… Я ваша друга… Я драться с гирумги, — к тому же он неистово зажестикулировал, показывая направо и наверх.

Из этого объяснения Конан ничего не понял. Он кивнул Фараду, который накинул петлю на запястья бородача и затянул ее.

И тут сверху, казалось, сорвалась, вырвавшись на волю, орда демонов. Завопило по меньшей мере человек пятьдесят разом, вызывающе, от ужаса или в предсмертных муках. И, перекрывая вопли, трубили туранские боевые рога, на этот раз совсем рядом. Зазвучали боевые кличи туранцев.

Конан посмотрел на пленника, который потерял сознание от страха. А затем на Фарада, который в недоумении развел руками: «Ты принимаешь меня за оракула?»

Киммериец перебрался к выходу из пещеры, откуда мог видеть, что происходит на вершине горы, и определить, куда стоит послать стрелу, при этом не прострелив друга!

Махбарас не ожидал, что после смерти его ждет иная жизнь в ином мире, так как чересчур долго служил дурным хозяевам. Он также не ожидал, что кто-то хорошо отзовется о нем после его смерти или сочинит о нем поэму, которую станут петь во дворцах хорайянской знати в грядущие века или хотя бы месяцы. Скорее всего его смерть если не положит конец его мучениям, загладит вину перед духом Данара.

То, чего Махбарас не знал о колдовстве и ведовстве могло заполнить несколько длинных и убористо исписанных свитков. Однако ж он знал-таки, что присутствие холодного железа, такого, как клинок меча может воспрепятствовать многим чарам.

Все это вихрем пронеслось в голове Махбараса в тот миг, когда его меч обрушился вниз, разрубив огненную половину, связывавшую колдунью и наемника. Затем капитан отшатнулся. Огненный язык дернулся вверх, вырвав меч из руки капитана с такой силой, что его шагреневая рукоять до крови ободрала ладонь воина.

Словно смертельно раненный змей, язык пламени стал дико извиваться в воздухе. Повелительница Туманов расставила пошире ноги и вцепилась в свой конец, словно утопающий, ухватившийся за веревку. Махбарас услышал, как она нараспев читает заклинания. А потом колдунья завопила достаточно громко, чтобы ее услышали, несмотря на мучительные крики Данара. Но капитан был слишком удивлен тем, что все еще жив, чтобы разглядывать лицо Повелительницы.

Слишком удивлен он был и слишком напуган. Если колдунья решит, что он виновен, то следующим умрет он, и смерть его примет такую форму, по сравнению с которой смерть Данара покажется мирной. Но Махбарас не упал замертво в тот же миг, когда его меч пронзил огонь. По его мнению, это означало, что его ожидает нечто куда худшее.

И тут крики Данара смолкли. Огонь вокруг него исчез, и остался лишь серый пепел. Вечерний ветер унес его в долину.

Колдунья продолжала нараспев читать заклинание, а огненный язык хлестал во все стороны, словно хвост огромной кошки. Девы поспешили расступиться. Но Махбарас остался стоять на месте, словно ноги у него превратились в камень и срослись с балконом. В самом деле, ему даже пришлось опустить взгляд, дабы убедиться, что этого не произошло.

Пока оставался жив, но знал, что долго это не продлится. И поскольку он считал себя уже покойником, то не стал терять достоинство последних мгновений своей жизни и пытаться удрать.

Наверное, его смерть не пройдет незамеченной — по крайней мере среди дев. У некоторых из них души скорее женщин, чем ведьм. Данар это доказал. Возможно, они будут не столь послушными орудиями своей безумной хозяйки, став свидетелями смерти Махбараса.

Внезапно огненный язык уменьшился. Затем, свернувшись в сферу не крупнее яблока, упал на камень. Ударившись о него, он исчез — но из того места, где он ударился, повалил дым, и Махбарас увидел, как запузырился камень, словно став жидким.

Колдунья и наемник стояли, глядя друг на друга через лужу остывающей лавы не шире скамеечки для ног, но выглядевшую непреодолимой преградой. Тишина казалась тяжелой, как бронза или камень, она сковала руки и ноги людей так крепко, что сама мысль о движении казалась безумной.

Только вздымающиеся и опускающиеся груди колдуньи говорили Махбарасу, что она еще жива. Он не мог сказать, откуда знает, что и сам еще жив, но все же знал-таки, и, по мере того как мгновения сменяли друг друга, он начал гадать, удастся ли ему и дальше остаться живым.

«Не надейся. Смерть, отнимающая надежду, — самая жестокая».

Это был старый урок из книг, которые любой мальчик, рожденный быть солдатом, начинал читать тогда когда садился на коня. Махбарас твердил про себя эту истину. И еще он все время напоминал себе о том, что он сделал нечто такое, чего Повелительница Туманов не одобрила бы. Хотя, наверное, она от него этого не ожидала…

Пока же она не решила, как быть с Махбарасом, он мог жить.

Ему не приходило в голову даже пытаться бежать, пока Повелительница стоит, погрузившись в свои мысли и охваченная сомнениями, наверно, впервые с тех пор, подчинила долину своей воле. Будь он в состоянии полностью сформулировать причину такого своего поведения, то выяснилось бы, что все дело в том, что любое движение капитана могло нарушить хрупкое перемирие между ними и заставило бы Повелительницу обрушить на непокорного воина всю свою силу.

Смерть Махбараса была неминуемой; смерть, навстречу которой он пошел, чтобы положить конец мукам Данара.

Молчание нарушил какой-то звук — лязг стали о камень. Махбарас по-прежнему не двигался. Но двигаться и не нужно было. Он увидел свой меч, лежащий на камне между ним и Повелительницей.

Махбарас ожидал, что клинок почернеет, искривится. А вместо этого он блистал так, словно самый лучший оружейник в мире потратил не один день, полируя сталь. На рукояти клинка волшебными огнями мерцали самоцветы — но, несмотря на украшения, меч был хорошим оружием.

— Подними его, — приказала Повелительница. По крайней мере Махбарасу показалось, что он услышал именно эти слова, хотя он мог поклясться, что колдунья их вслух не произносила. Однако Махбарас знал, что заставлять Повелительницу повторять будет дурным делом.

Он опустился на корточки и, не сводя глаз с лица колдуньи, поднял меч. Тот, казалось, стал легче, чем раньше, но был так же хорошо сбалансирован.

О таких мечах говорилось в старинных повестях, о героях, погибших, когда волны еще, перекатывались над свежей могилой Атлантиды. Но никому и не снилось, что его собственный клинок преобразится в такое оружие.

— Отрежь у себя прядь волос собственным клинком, достопочтенный капитан, — приказала Повелительница. На сей раз Махбарас знал, что говорила именно она. И еще он знал, что не подчиниться колдунье невозможно. Не важно, какими могут оказаться последствия, — мысль о неподчинении ему и в голову не приходила.

Он отрезал прядь волос. Клинок меча отсек их без усилий. И тут капитан вспомнил еще кое-что из колдовской науки.

«Если отдашь ведьме что-нибудь, принадлежащее тебе особенно часть своего тела, ведьма сможет навести на тебя мощные чары или заставит служить себе».

Махбарас задумался об этом. А потом решил, что стоило бы не подчиниться приказу колдуньи.

Но, вместо того чтобы на месте обратить его в пепел, Повелительница Туманов улыбнулась как женщина, для лица которой такое выражение новообретенное и далеко не желанное. Казалось словно она пыталась успокоить не только капитана наемников, но и саму себя.

Это казалось в высшей степени невероятным. Будь у колдуньи хоть какие-то остатки совести, она бы не сделала того, что сотворила с Данаром. Если она и испытывала раскаяние, то оно пришло слишком поздно.

Но, как бы то ни было, лицо Повелительницы расплылось в улыбке, и миг спустя Махбарас улыбнулся ей в ответ. Спустя еще один миг он шагнул вперед и протянул прядь своих волос колдунье, хотя и не выбросил из головы мысль отказаться отдать их ей.

— Тебе незачем бояться подарить мне прядь своих волос, достопочтенный капитан, — сказала Повелительница. Она оглядела его с ног до головы. Махбарас не мог не думать о ней как о женщине, которая рассматривает его как мужчину. В золотистых, кошачьих глазах колдуньи светилась — нет, не нежность, — но то, что можно было бы назвать теплотой.

Повелительница не сотворила никаких смертоносных чар.

Махбарас сделал еще один шаг вперед, и на этот раз колдунья шагнула к нему навстречу. Прохладные пальцы коснулись его руки, дотянувшись до самого запястья, и ненадолго сжали ладонь, а затем отпустили Махбараса, зажав прядь волос капитана между большим и указательным пальцами.

Когда Повелительница Туманов отдернула руку, Махбарас заметил, что ногти у нее того же золотистого цвета что и ее глаза.

А потом он ничего больше не замечал, до тех пор, пока не оказался в центре поднимающегося вихря. Стало совсем темно. И вокруг него по-прежнему стояли восемь дев.

Капитана не удивило то, что девы теперь походили скорее на нетерпеливых женщин, чем на дочерей богини-воительницы. Его даже не удивило, что некоторые из них заметно дрожали от холода.

Когда капитан заговорил, его голос зазвучал глухо. Махбарас надеялся, что это будет последним сюрпризом нынешнего вечера.

— Вам всем нет нужды сопровождать меня, если только это не приказ Повелительницы. Мне нужна лишь одна проводница до входа в долину.

— Наша Повелительница приказала сопровождать тебя, — отозвалась одна из дев голосом столь же равнодушным, как прежде.

Казалось, девы еще недостаточно расслабились, чтобы выполнять разумные распоряжения, а не приказы своей Повелительницы.

* * *

Конан еще не нашел хорошего места для стрельбы, когда на склоне, казалось, воцарился первозданный Хаос. Пыль поднялась, словно началась песчаная буря, и из этого бурого облака выпрыгивали, выпадали и выбегали воины.

Несмотря на пыль, Конан все же определил, что некоторые из них принадлежали к дикарям пустыни — несомненно, гирумги, хотя он и не помнил узора, украшавшего головные уборы этого племени. Остальные были туранскими Зелеными плащами. Очевидно, отряд Хезаля учуял беду и вовремя прискакал на выручку Конану.

Прибытие подкрепления, однако, не гарантировало Конану победу. Отчаявшиеся дикари понеслись вниз по склону. Они превосходили численностью отряд киммерийца в два или три раза. К тому же дикари могли стрелять и вверх, и вниз по склону, не особо рискуя попасть в своих. А туранцам и наверху, и внизу нужно было действовать осторожно.

«Лучше полагаться на клинки», — подумал Конан, затем приказал не стрелять. Один лучник вздумал было возражать. Фарад сделал движение, словно собирался отнять у него лук и сломать его. Тогда строптивый лучник перекинул лук через плечо и извлек длинный нож, который, на взгляд Конана, был отличным оружием для ближнего боя.

Тут гирумги обрушились на них. Конан бросил лишь один беглый взгляд на левый фланг, откуда не доносилось никаких криков. А затем мир сжался до прохода между скалами и испачканного в пыли дикаря с обезумевшим взглядом, выскочившего прямо на киммерийца.

Варвар с силой рубанул справа, целя в грудную клетку дикаря, и попал ему по руке, сжимавшей саблю. Предплечье и талвар дикаря упали на землю. Он взвыл и попытался ткнуть хлещущим кровью обрубком в лицо киммерийцу. Клинок Конана остановил врага, глубоко вонзившись в торс дикаря и достав ему до сердца.

Дикарь упал в узком проходе между двумя скалами, частично перегородив его. Конан полуобернулся, схватил камень и швырнул его левой рукой в следующего появившегося в проходе дикаря. Камень превратил лицо этого человека в кровавое месиво, и дикарь, споткнувшись, налетел на острие только что выхваченного кинжала Конана и упал на тело своего товарища.

Рядом с ухом Конана просвистела стрела. Стреляли справа. Киммериец повернулся в ту сторону, схватил еще один камень и прыгнул вперед. Дикарь находился слишком близко для того, чтобы бросать камень, так близко, что никак не мог промахнуться, стреляя из лука. Но паника и спешка даже лучшего воина сделают ничем не лучше ребенка — и он окажется в бою куда хуже Конана.

Киммериец ударил лучника левой рукой, сжимавшей камень, одновременно делая выпад мечом поверх его плеча. Голова первого противника отдернулась назад достаточно сильно, чтобы сломать ему шею, и он врезался в дикаря, стоявшего, у него за спиной, в тот же миг, когда клинок Конана вошел ему в горло. Противники Конана попадали друг на друга.

Теперь Конан оказался на открытом месте, окруженный со всех сторон скалами, где могли скрываться лучники. За спиной его остались два прохода. По ним дикари могли обойти киммерийца с флангов. Варвар отступил, перемещаясь влево. Впереди лежал единственный узкий проход, где оба фланга были бы надежно прикрыты, а дикари смогли бы там нападать на Конана, подходя по одному.

На пути к этому узкому проходу Конану пришлось убить только лишь одного врага. Судя по крикам и воплям с обеих сторон от него, не говоря уж о лязге стали, киммериец решил, что его товарищам пока везет.

Во всяком случае он на это надеялся. Людям Конана требовалось смешать ряды бегущих вниз дикарей, прежде чем их товарищи внизу сообразят, что происходит. Если же те придут на помощь, то туранцы Конана окажутся меж двух огней.

В последующие несколько мгновений бегущие дикари были смяты. Каждый из бойцов Конана сражался за двоих, и хотя дикарей было больше, чем рассчитывал киммериец, в конечном счете победа осталась за туранцами и афгулами.

Конан только-только улучил минутку перевести дух и кое-как вытереть клинки, когда снизу раздались новые крики. С человеческими воплями смешивались испуганное ржание и мучительные предсмертные визги лошадей.

И снова раздались туранские боевые кличи.

Конан только и успел подумать, насколько же беспорядочной получилась эта битва, когда на его людей нахлынула новая волна дикарей. Эти поднимались из долины внизу. Они, казалось, столь же рвались подняться на гору, как их товарищи — спуститься с нее.

Подобно своим товарищам они превосходили в численности отряд Конана, даже если бы тот не потерял ни одного человека. А так как Конан видел одного афгула, лежащего то ли убитым, то ли тяжело раненным…

— Кром! — выругался киммериец. — Эти вшивые дикари не дают человеку вытереть меч.

Потом он выступил вперед, чтобы сразить новых врагов, но тут же отступил, когда вокруг него засвистел град стрел. Одна из них чиркнула по левому предплечью киммерийца. К ночи эта рана заставила бы Конана двигаться медленнее, но эта битва так долго не продлится, Конан же дрался целый день с полудюжиной таких ран.

Стрела не причинила Конану большого вреда. А вот лежавший прямо за спиной у киммерийца умирающий гирумги чуть не прикончил отважного варвара. Когда Конан отступил, умирающий схватил киммерийца за лодыжки и дернул на себя. Большинство людей могли с таким же успехом попытаться сдвинуть Кезанкийские горы, но этот дикарь был рослым малым и захватил Конана врасплох.

Конан опрокинулся, но, извернувшись, попытался в падении посильнее стукнуть врага. Его кулак слегка задел челюсть дикаря, но вот голова отнюдь не слегка ударилась о выступ скалы. Менее толстый, чем у киммерийца, череп тут же раскололся бы. И даже киммериец на мгновение увидел небо в алмазах — а затем умирающий гирумги навалился на него, тыча кинжалом в горло северянину.

Кинжал так и не достиг своей цели. Неожиданно позади дикаря выросла тонкая фигурка, и меч с позолоченной рукоятью обрушился на противника киммерийца, словно гнев Крома. Череп дикаря развалился пополам, а кинжал не причинив вреда ткнулся в грудь Конана.

К тому времени Конан смог достаточно хорошо сфокусировать свой взгляд, чтобы узнать воина.

— Хезаль. Клянусь шлемом Эрлика, ты вовремя прибыл!

— Ты, должно быть, серьезно повредил голову, друг мой. Такие придворные речи противны твоей природе.

— Ты хотел бы, чтоб я встал и придушил тебя, дабы доказать обратное?

— Едва ли. Я мог бы попросить в виде награды некоторые из твоих самоцветов.

— Только из моей доли. Если ты возьмешь что-нибудь из доли афгулов, я швырну тебя головой вниз в пересохший колодец, а потом засыплю верблюжьим навозом!

Хезаль притворно поежился от страха, а затем повернул голову, прислушиваясь к отдаленным звукам, не долетавшим до ушей Конана. (У киммерийца в голове все еще звенело, а желудок его радовался тому, что почти пуст.)

— Это тот сержант, который осаждал твоих сбежавших афгулов, — объяснил Хезаль.

— А он-то что здесь делает?

— Когда выясню, ты узнаешь первым. Но он только что сказал мне, что он и его ребята отогнали лошадей дикарей в долину и преследовали спешившихся беглецов.

— Лучше уж их, чем афгулов, — глубокомысленно изрек Конан. Он попытался сесть, но перед глазами у него все поплыло.

— Эй там, носилки капитану Конану! — крикнул Хезаль.

— Я получал и худшие раны еще в грудном возрасте, когда выпадал из колыбели, — пробурчал киммериец.

— Тогда ты падал не с такой высоты, как теперь, когда повзрослел, — возразил Хезаль и толкнул киммерийца, заставляя его снова лечь. Одно то, что туранец смог это сделать и что Конану не особо хотелось сопротивляться, доказывало, что, наверное, киммерийцу следует предоставить Хезалю завершить эту битву.

Она ведь была в конце концов по существу выиграна, даже если пройдет еще некоторое время, прежде чем туранцы разгонят оставшихся дикарей. Потому Конан улегся поудобнее и стал ждать носилки.

* * *

Капитан Махбарас направлялся к своим покоям. Обычно он проделывал этот путь пешком, так как тропа эта была довольно-таки крутой для лошадей, а ехать на осле ему мешало достоинство воина.

Однако сегодня ночью он мог бы еще больше потерять достоинство, оступившись и покатившись с горы, чем потерял бы, сидя верхом на осле. Такой слабости в ногах Махбарас не ощущал с того дня, когда впервые в жизни прошагал с полной выкладкой с рассвета до заката.

Повелительница Туманов оценила его как мужчину. Теперь он не мог больше сомневаться в этом. Она также проделала это прямо на виду у дев, которые могли и не быть такими уж преданными или сдержанными. Таким образом, что бы там ни думала Повелительница, это уже не являлось тайной.

Такое внимание со стороны колдуньи едва ли могло хорошо кончиться, даже если не думать о своей чести. О судьбе любовников ведьм рассказывалось во многих разных историях, но ни одна из них не имела хорошего конца.

Однако после оскорбления, которое нанес Махбарас Повелительнице Туманов, у капитана не оставалось никакой надежды. Один раз он рискнул, облегчив муки своему воину, и благодаря какому-то чуду или прихоти колдуньи, которая все-таки оставалась женщиной, его не убили на месте. Второй раз такая удача ему не выпадет.

Махбарас думал об этом, возвращаясь к далеким огонькам фонарей у дверей своих покоев.

* * *

— Так значит, гирумги решили взбунтоваться? — спросил Конан.

— Похоже на то, — ответил Хезаль.

— Одна тайна разгадана, — вздохнул Конан и налил себе в чашу еще вина.

— Ты уверен?.. — начал было Хезаль.

— Я уверен, что ты научился воевать не у Хаджара, и твой отец не служил мне нянькой, — проворчал киммериец. — Голова у меня почти не болит. Я вижу только то, что у меня перед глазами… Я не блюю и не засыпаю.

— И это доказывает, что головы у киммерийцев и правда тверже камня, — вставил Фарад.

Конан воздел руки в притворном негодовании:

— Раз уж моя голова способна удержать мысль, не поразмыслить ли нам о том, что делать дальше?

Захваченный Конаном пленник был из Клана Камня экинари. Сын вождя экинари был братом по крови вождя гирумги. Это объясняло, почему экинари ехал с гирумги.

— Даже знай ты речь этих племен, ты не смог бы извлечь из этого бородатого ответов, которых он сам не знает, — продолжал Хезаль. — И нисколько не помогло бы тебе то, что остальные члены Клана Камня, или кем там еще были его товарищи, сбежали, словно за ними гнались по пятам пятьдесят демонов.

— Пятьдесят демонов или, возможно, все уцелевшие гирумги, — заметил Фарад.

— Слава Митре, их осталось немного, — вздохнул Хезаль.

Излишняя самоуверенность приводила в безвестную могилу капитанов и получше Хезаля, но Конану показалось, что в данном случае туранец прав. Но воины Хезаля оказались не единственными, кто вступил в битву после того, как она давно началась.

Зеленые плащи старательно осаждали афгулов с заложниками, когда раздались звуки боя. Убежденные, что битва эта наверняка связана с Конаном, идущим на выручку своим людям, предводитель афгулов стал вести переговоры и предложил новые условия перемирия.

Афгулы отпустят без выкупа всех заложников и вернут им оружие. В ответ Зеленые плащи должны были принести клятву о том, что не причинят вреда афгулам до тех пор, пока они не победят общего врага.

Зеленые плащи приняли это предложение, и обе стороны поклялись соблюдать перемирие, пока их не освободят от него капитаны. Похоже, что Зеленые плащи были столь же уверены в приближении Хезаля, как и афгулы в приближении Конана, и тоже хотели сразиться с дикарями.

Поэтому афгулы и туранцы напали вместе и посеяли панику в тылу дикарей в долине. Они неплохо разжились оружием, лошадьми и багажом, а тела примерно ста пятидесяти дикарей пошли на корм стервятникам. Новые союзники потеряли не больше семидесяти человек. Конан оглядел оставшееся воинство при свете костров из сушеного навоза — аргала.

С Хезалем по-прежнему было неплохо странствовать, тем более что теперь к его природному уму прибавились мудрость прожитых лет и опыт многих битв. Хорошо отправляться в путь с таким товарищем, особенно заниматься поисками, во время которых новые враги появляются с такой же быстротой, с какой гибнут старые.

Конан поклялся отправиться на север и помочь Хезалю в Кезанкийских горах, и он решил не нарушать этой клятвы, даже если все племена пустыни и все их вожди и сыновья вождей встанут на его пути. Но это вовсе не означало, что он рассчитывал вернуться живым из этого путешествия.

Глава 10

Четыре дня они ехали на север от места битвы с гирумги. Теперь перед ними пиками вставали Кезанкийские горы. Снежные шапки более высоких пиков сверкали розовым на заре и на закате. Ветерок шептал о плодородных странах, лежащих за пустыней, и Конан с афгулами очень обрадовался.

Хезаль радовался меньше и полагал, что у него на то есть причина, несмотря на все грубые шуточки киммерийца.

— Ну вот мы и здесь, недалеко от караванных троп, — объявил Конан. — А ты все жалуешься. Тут есть колодцы с водой, деревья, дающие тень, и даже убежище для тех, кто заболеет или перегреется на солнце. Чего же ты хочешь — чтобы летучие драконы мигом перенесли нас к Кезанкийским горам?

— Я предпочел бы заставить их рыскать в горах и искать таинственную долину, — ответил Хезаль.

— И ты не попросил бы прибить колдунов на месте?

— Я бы не поставил на силу дракона в битве против колдунов, способных на многое, если верить рассказам, — пожал плечами Хезаль. — Кроме того, я разделяю твое мнение насчет договоров с чародеями. Не играй в их игры, а, приближаясь к ним, попробуй проткнуть их мечом.

Конан одобрительно кивнул:

— Что же тогда тебя беспокоит, друг мой?

— То, что мы едем прямиком в их пасть, вот что, и не притворяйся, будто ты совершенно спокоен. К тому же мы убили множество гирумги, и если те не поднимутся против Турана, то наверняка попытаются отомстить нам.

— Ха! Гирумги не выступят против нас, их осталось маловато для хорошего восстания. Более того, покуда над нами висит эта угроза, твои и мои люди с удовольствием забудут, что они вообще когда-либо обменялись хотя бы злобными взглядами.

Хезаль оглянулся на афгулов, ехавших позади Конана плотной группой. Некоторые туранцы теперь непринужденно ехали рядом с ними, болтая так, словно много лет были товарищами. Однако многие Зеленые плащи держались в отдалении и ехали с мрачными лицами. В свою очередь, афгулы зорко следили за туранцами и держали сабли наготове.

— Говори только за своих людей, — возразил Хезаль. — Я уверен в большинстве своих, но всегда найдется один злой от рождения или горюющий по погибшему товарищу. Такой человек может разрушить даже самую крепкую дисциплину. Я буду охранять твою спину, Конан, но я едва ли могу обещать, что этого хватит.

— Ты воин, а не бог, — Конан хлопнул Хезаля по плечу с такой силой, что едва не вышиб худощавого туранца из седла. Хезаль прожег его злым взглядом.

— Нам лучше всего поискать место для стоянки неподалеку от воды, — заметил он через несколько минут.

— Как так?

— Видишь то марево на горизонте? — Конан проследовал взглядом за рукой Хезаля и кивнул. Горизонт и впрямь казался смазанным.

— Песчаная буря?

— Я вижу, ты позабыл не все, чему научился на туранской службе.

— Да, хотя вот про то, насколько длинен твой язык, я как-то позабыл. В один прекрасный день Ездигерд может вырвать его с корнем.

— А ты, конечно, поставишь выпивку палачу? — Напряженность в голосе Хезаля сказала Конану больше, чем ему хотелось знать о сложном положении, в котором может оказаться честный человек под властью безжалостного молодого царя.

— Я ему шею сверну и вырву тебя из лап тирана, — ответил киммериец. — Но я не стану ожидать за это благодарности.

— Ты меня хорошо знаешь, — согласился Хезаль. — А теперь давай поищем место для стоянки. В это время года ехать навстречу песчаной буре — верная смерть, даже переждать ее неподалеку от воды — и то немалый риск. Ведь буря может бушевать не один день.

* * *

Ветер непрерывно стенал за пределами покоев Махбараса. Иной раз его завывания превращались в противный визг. Капитан дрожал не столько от завывания ветра, сколько от ненависти при виде человека, сидевшего напротив него.

Хорошо различимое сквозь дым, исходящий от бронзовой жаровни, лицо Эрмика казалось еще более самодовольным и самонадеянным, чем обычно. В то было трудно поверить, но за все время, проведенное в горах, он не потерял ни грамма жира. Махбарас гадал, сколько же денег он потратил на взятки, выжимая деньги из крестьян, и сколько же вьючных животных он загубил, доставляя себе припасы из более цивилизованных краев или даже из самого Хаурана.

Шпион решил рассказать капитану о бродивших в долине слухах. Но пока, выпив три чаши вина Махбараса, он все еще ничего не рассказал капитану.

Но вот в голосе капитана наемников зазвучали суровые нотки:

— В последний раз спрашиваю тебя. Или рассказывай, в чем дело, или держи язык за зубами.

— А что ты сделаешь, если я не сделаю ни того ни другого? — поддразнил его Эрмик.

— Ты хочешь вывести меня из себя? — Капитан говорил голосом человека, чье терпение готово вот-вот истощиться.

— У меня друзей столько же, сколько и раньше, а у тебя их по-прежнему мало, — пожал плечами Эрмик. — А я говорю как раз о том, как мы оба сможем заиметь в долине союзников.

— У нас будет мало друзей и много врагов, если ты бродил там, где нашим людям бывать не дозволено, — устало сказал Махбарас. — Это уж точно.

Эрмик пожал плечами:

— Сомневаюсь, что твой страх мудрый советчик.

— Либо не зови меня трусом, либо приготовься потерять язык, — оборвал его Махбарас.

На сей раз Эрмик понял, что ему грозит опасность. Капитан говорил как человек, готовый тут же обнажить сталь. Он склонил голову одновременно и изящно, и пренебрежительно.

— Прошу прощения. Я не зову тебя трусом. И не называй меня дураком, если я не дам тебе явного повода.

Эрмик набрал побольше воздуха в легкие:

— Девы говорят, что Повелительница Туманов желает тебя, как женщина может желать мужчину. Они не говорили, откуда им это известно, так как это, несомненно, часть тайны Долины Туманов и ее Повелительницы. Но дева, рассказавшая мне об этом, поклялась такими клятвами разным богам, которых я и не знал, что у меня нет никаких сомнений в том, что она говорила правду.

Такая осторожность в выборе слов была необычна для Эрмика, но удивление не сделало Махбараса менее бдительным. Он сложил руки на прикрытом шелковой штаниной колене. (На самом-то деле он сложил руки, прикрывая домотканую заплатку на шелке. Штаны и несколько других шелковых вещей ему подарила сестра, умершая от родов два года назад. Многочисленные путешествия по горам быстро довели одежды до такого состояния, что Махбарасу едва ли хотелось быть похороненным в них, несмотря на его привязанность к сестре.)

— Итак, мы имеем дело с колдуньей, которая начала думать своими чреслами, как и многие обыкновенные женщины. Многие женщины властвуют над своими чреслами или по крайней мере не бродят кругами, словно голодные львицы, в поисках мужчины, способного их покрыть.

— Они так и поступают, и тем большие они дуры, когда кругом множество мужчин, готовых удовлетворить их, — сказал Эрмик. — Но я не думаю, что Повелительница Туманов одна из них.

— Да и я тоже, откровенно говоря.

Даже докрасна раскаленные щипцы и кипящее масло не смогли бы извлечь из капитана описания лица Повелительницы, испытывающей радость любви. Конечно, если девы были достаточно чувствительными, чтобы узнать желание своей Повелительницы, то и этот шпион тоже мог узнать его…

— Но почему ты считаешь, что она выбрала меня? — Даже самому Махбарасу этот вопрос показался глупым.

Эрмик откровенно рассмеялся:

— А почему бы и не тебя? Я не в состоянии посмотреть на мужчину глазами женщины, но Повелительница, несомненно, видит в тебе то, что ей нужно.

— Почему меня, если ей нужен просто мужчина?

— Кто ж может знать правду о воле женщины?.. Конечно, возможно, ты прав. Если ее не особенно волнует какой именно мужчина будет с ней, то, может, и я на что сгожусь.

— Нет!

— Ревнуешь?

На этот раз Махбарас действительно вскочил со своего места, хотя и сдержался, не обнажил меча. Мгновение постояв, он сел, качая головой. У Эрмика хватило приличия не рассмеяться вновь.

— Самая мысль переспать с Повелительницей сродни безумию, — проговорил Махбарас, когда понял, что снова способен владеть своим голосом. — Никто не знает, что доставит удовольствие колдунье, равно как и того, что вызовет ее недовольство и что она сделает с мужчиной, вызвавшим у нее недовольство. К тому же она не проявляет мудрости в отношении к своим девам.

— Ты рассматриваешь Повелительницу как капитана, командующего девами-солдатами?

— Да, и ведущую войну с помощью своей магии.

— Возможно и так, — согласился Эрмик. Не спрашивая у Махбараса разрешения, он подошел к стоящему на каменный опоре кувшину из-под вина, наполовину наполненному холодной водой. Капитан заметил, что руки у шпиона немного дрожали, когда он наливал себе новую чашу. Когда он осушил ее одним глотком, его руки стали дрожать еще сильнее.

— Именно так, — заявил Махбарас. — И мудрый капитан всегда придерживается одного правила: никогда не предавайся удовольствиям, которые запрещаешь своим воинам. Думаешь, Хауран выгадает от мятежа дев, который приведет к войне в долине и разрушит все наши планы относительно Турана?

— Нет, — сказал Эрмик. — И наш родной город тоже не выгадает, если женщина, которой пренебрегли, повернет против нас. Как по-твоему, долго ли мы проживем, если Повелительница Туманов обрушит на нас свою магию?

Махбарас ответил, что он сомневается в том, чтобы человек мог измерить такой короткий промежуток времени. Эрмик кивнул:

— Значит, не следует допускать, чтобы Повелительница сочла, будто ею пренебрегают, даже если это заставит дев поревновать. Тогда нам не придется сильно ее опасаться. Если мужчина осмотрительно подойдет к Повелительнице, их и вовсе не придется опасаться.

— Это означает, что нужным нам человеком ты быть не можешь, — заключил Махбарас. А затем резко закрыл рот, щелкнув зубами, так как сообразил, что попал в хитрую западню Эрмика.

Он заставил себя рассмеяться:

— Вижу, ты уговорил себя выполнить пожелания Повелительницы, а ведь она может захотеть послушать, как ты поешь кабацкие песни и жонглируешь сушеными козлиными ушами.

Эрмик засмеялся вместе с капитаном. После того как оба отсмеялись, Махбарас налил и себе, и шпиону еще вина. Они допили этот кувшин, но капитану и все вино в мире не ответило бы на один мучивший его вопрос:

«Как, во имя всех богов, обыкновенному мужчине ублажить колдунью?»

* * *

Песчаная буря налетела ночью и бушевала весь следующий день. В пределах лагеря не было никакого колодца, так как Хезаль и Конан выбирали место, где легко защищаться. Однако колодец находился поблизости, и с помощью веревки, протянутой от ближайшего сторожевого поста к колодцу, водоносы могли сновать туда-сюда, даже когда песок сокращал видимость до расстояния вытянутой руки.

Один Зеленый плащ, новичок, еще не усвоивший жестоких уроков пустыни, отошел от этой веревки. К счастью, у него хватило ума оставаться там, где его застигла ночь, и так как он возвращался от колодца с полными бурдюками воды, то не страдал от жажды.

Утром этот воин вернулся в лагерь. Кожа у него горела от ветра с песком, но в остальном он остался невредим, и Хезаль приказал сворачивать лагерь. С темного неба все еще сыпался песок, и горизонт был почти виден, но капитан сказал, что на следующей стоянке будет два колодца и там можно удержаться хоть против целой армии.

— Даже рвущейся в бой армии, не считающейся с потерями, лишь бы уничтожить врага? — уточнил Конан.

— Ты хорошо понимаешь дикарей пустыни, Конан.

— Я же киммериец… Я ответил на твой вопрос?

— Не совсем. Я собирался сказать, что понимаешь ты их хорошо, но не до конца. Никакой вождь не обречет на смерть слишком много воинов. Ведь после битвы те, кто остался в живых, могут обратить свой гнев против него. И даже если они сохранят ему верность, но их останется слишком мало, то его племя или клан может пасть жертвой более многочисленного врага, или сам вождь может пасть от руки кого-нибудь воина, метящего на его место и имеющего много сторонников. Дикари пустыни редко станут драться до последнего человека, кроме тех редких случаев, когда им не оставят иного выбора. Конечно, — криво усмехнулся Хезаль. — Возможно, это и будет как раз один из тех случаев.

— Я помню, что ты у нас — оптимист, — сказал Конан.

— Надеюсь, мы оба проживем достаточно долго, чтобы вспоминать друг друга, — усмехнулся Хезаль.

— Не проживем, если ты не будешь получше остерегаться змей, — отрезал Конан и показал на пустынную гадюку, извиваясь, ползшую к левой передней ноге конякапитана.

— Я остерегаюсь, — отозвался Хезаль. В руке у него в тот же миг появился кинжал. А в следующее мгновение он уже глубоко вонзился в песок, перерезав гадюку надвое как раз за капюшоном. Тело змеи бешено извивалось, но к тому времени, как капитан, подобрав кинжал, снова сел на коня, тварь уже перестала двигаться.

Туранцы отъехали, построившись, как принято в тех случаях, когда воины опасаются бури. Они ехали двумя колоннами, и каждый находился от своего товарища чуть дальше, чем на длину копья. Все надели белые одежды, и на каждые десять всадников приходился один с рогом или барабаном.

Мальчик, которого Конан встретил в горах Ильбарс превратился в мужчину, за которым можно было следовать. Если б Хезаль мог гарантировать Конану безопасность, киммериец, возможно, даже вернулся бы в армию Турана.

Но боги распорядились иначе, и поэтому Конан решил отправиться на запад, когда завершится это путешествие…

Глава 11

Тем утром они находились недалеко от той части пустыни, которую гирумги называли своей. (Во всяком случае той части пустыни, где чужестранцы могли с большей вероятностью умереть от рук гирумги, чем от рук воинов любого иного племени. Дальше этого территориальные претензии кочевников обычно не простирались. Ведь их племена двигались по пустыне, словно флот торговых судов в открытом море.) Поэтому туранцы внимательно высматривали врагов, так же как признаки перемены погоды. И когда снова налетела песчаная буря, никто не удивился.

Однако всего за несколько мгновений до того, как разыгралась буря, часовые заметили всадников неподалеку. Благодаря какому-то странному феномену, воздух между ними и всадниками был прозрачен, как в ясный день в Ванахейме. Можно было даже пересчитать всадников (их было около трех сотен), разглядеть знамя гирумги и головные уборы у тех, что были поближе.

Конан не спорил, когда ему сказали, что у всадников знамя племени гирумги, но насчет остального киммериец засомневался. Он не мог сказать, какого племени эти воины, но готов был поручиться, что они окажутся вовсе не гирумги.

Когда и небо, и воздух стали бурыми, туранцам пришлось искать убежища, пока еще хоть что-то можно было разглядеть. Конан растянул своих воинов цепью и направился в сторону колодца. Не слезая с коня, он наблюдал, как туранцы следуют за ним, выезжая из пыльного облака, чтобы найти убежище в естественной впадине посреди пустыни.

— Мы будем стеречь здесь, а ты со своими афгулами — на другой стороне впадины, — крикнул ему Хезаль. Песчаная буря завывала, словно морской шторм, и жесты стали более разумным способом общения.

— Ладно, — прокричал в ответ Конан. Он не добавил, что сам лично намерен проехать дальше и посмотреть, что за всадников он видел и с кем им, возможно, придется столкнуться. Хезалю будет трудно наказать его за неподчинение приказу, которого он не получал.

Конан подождал, пока туранцы и афгулы заняли намеченные места и пока противоположный конец долины не затянуло облаком песка. В низине ветер был тише, чем в открытой пустыне наверху, и Конан решил, что сможет незамеченным подкрасться к таинственным всадникам.

Рассудив так, киммериец не принял в расчет Фарада. Когда Конан, спешившись, проскользнул между часовыми-афгулами, собираясь исчезнуть в облаках песчаной пыли, он обнаружил, что на камне рядом с ним, скрестив ноги, сидит Фарад.

— Я чуть не перерезал тебе горло, приняв за врага, — резко бросил ему Конан.

— Разве это было бы хорошей платой за мою преданность? — невинно посмотрел на него афгул.

— Ты проявляешь преданность или хочешь уподобиться вши в набедренной повязке?

— Нам показалось, что тебе не следует отправляться на разведку одному. Кто поможет тебе, если ты подвернешь ногу или разобьешь себе голову.

— Разобьют здесь скорее всего не мою голову, друг мой.

— Поэтому мы бросили жребий, кому выпадет честь идти с тобой, — не дрогнув, продолжал Фарад с совершенно невозмутимым лицом.

— Использовав, конечно, в качестве жребия твои игральные кости? — уточнил Конан. Он невольно улыбнулся, тронутый решительностью Фарада.

— Конечно. Но я ж не тот, кто оставляет слишком много на волю случая.

— Тогда пошли. Если б мне так уж требовалось идти одному, я мог бы отослать тебя. Но нам обоим никак не удастся успокоить Хезаля и его людей, если те прознают о нашем плане.

Конан спрыгнул с камня, Фарад последовал за ним, и они бок о бок нырнули в бурю.

На равнине буря ослепляла и душила любого путешественника, который не нашел себе убежища. Прежде чем Конан и Фарад преодолели половину расстояния до аванпостов неизвестного отряда, им пришлось, чтобы и дальше свободно дышать, обмотать тканью все лицо, оставив лишь узкую щелочку для глаз.

Конан слыхал о племенах в Кхитае, обладавших искусством делать маски из воздушных пузырей таинственных рыб, прозрачные и все же достаточно прочные, чтобы выдержать песчаные бури их пустынь. Киммериец не хотел очутиться в Кхитае, но пообещал себе, что, если ему когда-нибудь доведется побывать в этой далекой стране, он обязательно нанесет визит племенам пустынь и позаимствует у них такую маску.

Варвар достаточно долго прожил в пустынях, чтобы знать, как изучать окружающую местность, никогда не поворачиваясь лицом против ветра, и как защитить глаза пальцами, когда не остается иного выбора. Но сегодня Конану не грозила опасность ослепнуть на солнце!

Местность стала сильно пересеченной. Даже без песчаной бури цепочке часовых пришлось бы стоять почти вплотную друг к другу, чтобы охранять устроившийся на отдых отряд. Гирумги теперь находились на расстоянии броска копья, и лишь один из них, похоже, стоял на посту.

Часовой носил головной убор гирумги, два длинных кинжала висели у него за поясом, рядом с небольшой сумкой. И он, судя по выражению лица, испытывал полнейшее отвращение к обязанностям часового.

Более того, этот часовой проводил большую часть своего времени, прячась за камнем от порывов ветра. А где он высовывался из укрытия, то смотрел больше назад, чем вперед. Он вел себя так, словно ожидал, что враги появятся из его собственного лагеря, а не из лежащей перед ним низины.

Конан уже готов был взять часового в плен, но Фарад увидел слабости дикаря так же быстро, как и киммериец, а ударил и того быстрее. Пригнувшись достаточно низко, чтобы его скрывал камень, Фарад незамеченным подкрался к часовому на расстояние вытянутой руки. Тут часовой то ли увидел, то ли услышал что-то, глаза у него расширились — а затем расширились еще больше, когда брошенный Фарадом кинжал вонзился в горло караульного.

Конан склонился над павшим. Нанесенный ветром песок тут же засыпал лужу крови.

— Я хотел без шума взять его в плен.

— А я все сделал бесшумно. Во всяком случае шумел меньше, чем ты, подбираясь ко мне.

Конан вспомнил, что право свободно разговаривать с вождем было одним из самых священных у воинов-афгулов. Бояться нужно было того, кто не высказывал тебе прямо в лицо то, что думал, так как такой человек скорей всего готовился вонзить тебе в спину кое-что поострее слов.

— Тогда мы должны пробираться дальше. На этот раз первым нанесу удар я.

— Конечно, Конан. С глупыми часовыми, как с дешевыми женщинами, — в них обычно нет недостатка.

Конан и Фарад проскользнули в лагерь незнакомцев. К несчастью, к тому времени, когда они подобрались достаточно близко, чтобы опознать неизвестных воинов, буря закружила песок так густо, что их воспаленные глаза едва отличали камни от сгорбившихся людей.

И к тому же людей в лагере оказалось слишком много, чтобы без риска можно было взять пленника. Для того чтобы насторожить врагов, могло хватить и скрежета кинжала о кожаные ножны. Тогда сражение началось бы в самый неподходящий момент.

И все закончилось бы смертью Конана и Фарада. Афгулы остались бы без предводителя. Конан не настолько доверял даже Хезалю, чтобы поверить, будто в этом случае его товарищи останутся целы и невредимы.

Конан и Фарад проползли широким полукругом, огибая убитого часового. Его убежище за камнем почти исчезло в буром мраке, когда ветер переменился и в воздух взметнулось еще больше песка. Конану показалось, что он увидел движущиеся вокруг камня фигуры, но не был в этом уверен.

Киммериец надеялся, что если там и правда кто-то движется, то это — люди. Песчаная буря в неизвестной местности заставляла человека верить в существ загробного мира, вырвавшихся на волю и бродящих вокруг, стремясь причинить зло.

И тут Конан понял, что кто-то появился на том месте, где раньше стоял часовой, и этот неизвестный увидел его и Фарада.

За ними кто-то следил.

Вначале было трудно утверждать это наверняка, и никто с менее острым слухом и зрением, чем киммериец, не смог бы заметить преследователя. Облако песка и пыли становилось все гуще, а ветер выл, словно сонм скорбящих демонов.

Но уши Конана уловили лязг стали о камень, стук смещенных камней и один раз громкий вздох. Дважды киммериец припадал к земле и видел, как что-то двигалось, так как человеку, кравшемуся сзади, не удавалось вовремя спрятаться, чтобы ускользнуть от взгляда Конана.

Наконец Конан жестом подозвал к себе Фарада и шепнул на ухо афгулу, что везение, возможно, не изменяет им. Они не уволокли из рядов врага пленника, но, наверно, тот сам вот-вот приползет к ним в руки.

— Полагаю, в твои руки, — уточнил Фарад.

— Одному из нас лучше быть готовым бежать, если Дело не выгорит, — отозвался Конан.

— Незачем хлестать и так готового бежать мула, — кисло сказал Фарад. — Счастливой охоты, мой вождь. — и афгул отполз влево. Конан скользнул вправо и залег.

Фарад не особенно старался спрятаться. Это, в свою очередь, выманило преследователей — трех воинов в халатах. Ни один из них не носил знакомых Конану племенных знаков. Самый маленький из троицы был вожаком, хотя другие, казалось, готовы были оспаривать его приказы. Наконец все трое, похоже, пришли к единому мнению и стали подкрадываться к Фараду.

Один из воинов оказался настолько близко к Конану, что киммериец мог протянуть руку и коснуться его. Именно это он и проделал, опустив кулак, словно дубинку, на череп этого человека. Тот дернулся вперед, врезался подбородком в камень и потерял сознание.

Конан быстро связал ему руки полосами ткани, оторванными от его же одежды, а затем убедился, что тот дышит. Два десятка шагов привели его в тыл второго преследователя — маленького вожака.

Но киммерийца заметил третий преследователь, как раз когда сильный порыв ветра расчистил воздух между ними. Бессловесный крик третьего воина поднял тревогу, но он сделал роковую ошибку, попытавшись перекатиться и снять с плеча лук.

Конан успел подобраться к малышу и схватить его. Тот ударил Конана кинжалом, который, похоже, был его единственным оружием и оказался достаточно острым, чтобы пополнить коллекцию ран киммерийца. Дикарь брыкался и вопил тонким голосом, заставившим Конана подумать, что он, возможно, захватил в плен евнуха или подростка.

Но все это не помешало Конану скрутить противника. А Фарад тем временем убил лучника. Афгул настолько твердо решил убивать бесшумно, что дал этому типу достаточно времени, чтобы поднять тревогу. К счастью, при виде выросшего над ним Фарада третий воин, казалось, онемел. Он попытался сменить оружие с лука на талвар, но на середине обмена сандалия Фарада погрузилась ему в живот. И лук, и сабля упали на песок, а воин повалился поверх их.

Фарад посмотрел на свою жертву:

— Он нам нужен?

— Нет, — ответил Конан, связав и заткнув кляпом рот своему пленнику. — Сомневаюсь, что тебе понадобится даже связывать его. Только к вечеру он сможет снова безболезненно втянуть в себя воздух.

Пленник Конана находился в лучшем состоянии. Хотя он не мог ни говорить, ни бороться, так основательно его связали и заткнули ему рот, его большие глаза с подведенными краской веками красноречиво прожигали взглядом Конана и его спутника.

— А этот петушок-то боевой, — заметил Фарад, слегка пнув пленника по ребрам. — И посмотри на качество халата и пояса. Готов поспорить, сын вождя.

Конан осмотрел халат и пояс, а также и то, что находилось под ним.

Он опустился на колени и провел рукой по плечам пленника, а затем по груди.

— Ха! — хмыкнул киммериец. — Ты проиграл бы этот спор.

— Э? — промычал Фарад, сбитый с толку поведением Конана.

— Скорее всего мы поймали дочь вождя.

— У, — снова промычал Фарад, на сей раз довольно плотоядно.

Конан покачал головой:

— Она хорошая заложница, покуда невредима — и ни мгновением дольше. А в нашем положении один заложник стоит десяти женщин.

— Скажи это ребятам, которые много месяцев не видели женщины, — пробурчал Фарад. — Мне не очень улыбается драться с Зелеными плащами из-за этой крохи.

Женщина, казалось, не понимала речи афгулов, но по тону говоривших она догадалась, о чем идет речь. Глаза у нее округлились, а дыхание участилось.

Конан взвалил пленницу на свое массивное плечо и слегка похлопал ее по заду.

— Не беспокойся, девочка, — сказал он по-турански. — Кроме того, что ты хорошая заложница, ты достаточно боевая, чтобы к тебе относились как к воину. Всякий, кто полезет к тебе, поплатится жизнью.

— А я поддержу моего вождя клинком и кровью, — добавил Фарад, и хотя он говорил на афгули, женщина уловила его интонацию и, казалось, расслабилась.

Потом Конан зашагал назад широким шагом горца. А Фарад охранял его тыл. К тому времени, когда дикари подняли тревогу, киммериец и афгул уже вернулись в свой лагерь.

* * *

Женщину эту — едва ли, впрочем, женщину, так как она призналась, что ей не больше девятнадцати лет, а выглядела она и того моложе, — звали Бетиной. Она доводилась сестрой Дойрану, наследнику вождя племени экинари и брату по крови вождя гирумги. Она путешествовала со смешанным отрядом экинари и тех гирумги, кто спасся после битвы на юге.

Все это она охотно рассказала, после того как они добрались до лагеря…

Фарад и Конан привели ее в свой лагерь, развязали ей ноги и вынули кляп. И не успели они и пальцем пошевелить, как из пыли выскочил человек, замахнувшийся ножом для удара.

Конан преградил ему дорогу ударом ноги. Незнакомец споткнулся об эту напоминающую древесный ствол ножищу и растянулся на земле. Нога Фарада придавила ему запястье, он завизжал. Нож выпал из обмякших пальцев.

Фарад схватил упавший кинжал, освободил девушке руки и отдал ей клинок. Конан кивнул:

— Только будь осторожна с тем, против кого ты его поднимаешь, девочка, — посоветовал северянин. — У меня не так много крови, чтобы я мог позволить себе терять ее понапрасну.

Бетина усмехнулась, а затем покрутила клинок, показывая, что у нее есть опыт в обращении с кинжалами.

Сделала она это как раз вовремя. Около них полукругом собрались Зеленые плащи. Конан и Фарад встали так, чтобы у них и девушки за спиной был огромный валун. Конан увидел, что несколько Зеленых плащей полезли на валун, чтобы напасть сверху, и решил, что покинет Туран с незапятнанной честью, но вот насчет шкуры — другой разговор.

— Стойте!

Для человека скромного роста и худощавого Хезаль обладал удивительно звучным голосом. Его крик перекрыл вой ветра и заставил воинов Турана застыть на месте.

— Что тут за драка? — осведомился Хезаль, выходя вперед.

Он слушал, покуда обе стороны излагали свои версии случившегося. По крайней мере, капитан не утратил власти над своими воинами. Конан не питал никаких иллюзий насчет того, что произошло бы в противном случае.

— Зеленые плащи не трогают чужих пленников, — изрек наконец он. — Милгун, попроси прощения у капитана Конана.

— Капитана? — Милгун сплюнул.

— Милгун. — Хезалю не требовалось ничего добавлять к сказанному, не говоря уж о том, чтобы обнажить сталь. Его глаза закончили работу, начатую голосом.

Милгун неуклюже отвесил почтительный поклон.

— Прошу прощения, Конан, — сказал он.

— Так вот, Конан, — сказал Хезаль. — В прошлом году Милгун потерял брата в бою с гирумги. Всякий, кто ездит вместе с ними, его враг.

— Я не враг Зеленым плащам, — запинаясь проговорила Бетина.

— Твой брат ездит вместе с гирумги! — выкрикнул кто-то.

Хрупкий мир едва не был нарушен. Бетина оскалила зубы, напомнив Конану киммерийскую дикую кошку, защищающую своих детенышей. Конан твердо решил накормить сталью следующего, кто вздумает выкрикнуть оскорбления.

Все увидели решимость, появившуюся на мрачной физиономии киммерийца, и замолчали.

— Бетина, — обратился к девушке Хезаль на диалекте, который Конан едва понимал. — Ты говоришь, ты не враг Зеленым плащам. Однако твой брат разъезжает вместе с гирумги, которые пролили нашу кровь и не так уж давно. Расскажи нам об этом…

— Я… У меня… нет слов… я плохо говорю на вашем языке… — запинаясь, произнесла Бетина.

— Я переведу твои слова в речь моего народа, — предложил Хезаль.

— А я успокою первого, кто вздумает выступать, — пообещал Конан.

Тишина в лагере нарушалась только воем ветра. И вот, наконец, Бетина заговорила.

Глава 12

Брат Бетины Дойран увяз в интригах глубже, чем подозревали окружающие, или, во всяком случае, так выходило по рассказу девушки. Вначале он поклялся быть братом по крови вождю гирумги, чтобы гарантировать наследование власти в племени гирумги, если тот преждевременно умрет.

Старый Иригас не умер, а был прикован к постели недугом и редко говорил о чем-либо, кроме как о давно умерших женах и давно отгремевших битвах.

— Он умрет, и тогда его названый брат сразу же поведет воинов в поход, — сказала Бетина.

Гирумги были всегда готовы попытаться помериться силами с Тураном, и суждения Дойрана нисколько не улучшились от того, что он прислушивался к речам горячих голов племени, младшим воинам. Однако он был слишком хитер, чтобы уповать только на силы двух великих племен.

Хауран давно враждовал с Тураном, если про лисицу можно сказать, что она враждует со слоном. За последний век Туран в любое время мог завоевать Хауран или превратить его в пустыню, стоило только пожелать. Чтобы сохранить независимость Хаурана, пришлось заплатить немалую цену и кровью, и сокровищами, собирая под свои знамена врагов Турана.

Правивший железной рукой молодой Ездигерд казался более воинственным, чем его родитель, и жители Хаурана искали союзников. Они плели интриги с племенами пустыни, и нашли среди экинари и гирумги немало чутких слушателей (протянувших руки в ожидании подачек), в основном среди приближенных Дойрана и его сторонников.

Вот тут Бетина заговорила от своего имени, перейдя на ломаный туранский:

— Многие экинари… друзья Турану. Но даже если не друзья… честные люди. Думать, что Хауран… использовать нас, как… как игрушки. Я, Бетина… я говорить от их имени.

Среди слушателей, похоже, никто не спешил поверить, что какие-то дикари пустыни могут быть настоящими друзьями кому бы то ни было, не говоря уж о Туране. Но было не трудно поверить в союз дикарей и Хаурана. Хитрость и честность этих дикарей вошла в Туране в пословицу очень давно.

— Эти кочевники не дураки, — признал Милгун. — Госпожа, возможно, я набросился на вас, не подумав.

Так как чуть ли не все считали Милгуна неспособным одновременно что-то делать и думать, это вызвало смех. Но это был здоровый смех, и воины вскоре разошлись осмотреть своих скакунов и снаряжение, чтобы быть готовыми ехать дальше, когда стихнет буря.

Бетина, Фарад, Хезаль и Конан остались одни. Хезаль все смотрел на равнину, словно ожидая, что из песка в любой момент вырастет сплошная стена свирепых воинов.

— Нам лучше быть готовыми сражаться или бежать, если за этой дамой явятся ее друзья, — сказал он.

— О, я думаю, этого не произойдет или, во всяком случае, если и произойдет, то не скоро, — неожиданно заговорила Бетина на безупречном туранском.

Трое мужчин посмотрели на девушку так, словно у нее только что вырос длинный пурпурный хвост. А затем переглянулись.

Бетина рассмеялась:

— По правде говоря, сопровождавшие меня воины, — и я благодарна, что их не убили, — были там только для того, чтобы помочь мне попасть в плен и вырваться из лап Дойрана. Когда их найдут люди моего брата, они покажут, где я упала в расселину. Меня сочтут погибшей, по крайней мере, на достаточно длительный срок, чтобы мы могли спокойно ускакать на север.

Конан кивнул. Это казалось разумно, если она хочет освободиться от власти брата. Конану также пришло в голову, что подмога со стороны Бетины даже больший подарок судьбы, чем кажется на первый взгляд. Если он правильно помнил, то земли экинари располагались далеко на севере — ближе к Кезанкийским горам, если вообще не граничили с их предгорьями.

Уж точно воины этого племени знают о тайнах гор побольше, чем известно остальным.

Бетина степенно кивнула, как могла бы кивнуть наследница какого-то знатного дома трем старшим слугам:

— Я с радостью отправлюсь в путь вместе с вами, господа, так как вижу, что у вас есть мудрость и сила. Но вначале мне нужно переговорить со своими людьми.

И с этими словами она исчезла во мраке столь быстро и бесшумно, что Конан какой-то миг гадал, уж не дух ли она. Но затем он увидел следы, пусть даже заносимые теперь песком, и услышал донесшийся из-за камня смех, похожий на перезвон храмовых колокольчиков.

Трое мужчин снова переглянулись и одновременно произнесли одну и ту же фразу, каждый на своем родном языке:

— Ах, эти женщины!

* * *

Люди Хезаля и Конана выехали, как только песчаная буря поутихла настолько, чтобы позволить путешествовать, но до того, как стих ветер, который должен был замести их следы, и осела песчаная пыль, скрывавшая их от посторонних глаз. Они оставили между собой и гирумги несколько часов пути, а затем нашли участок неровной, заросшей кустарником местности и остановились, ожидая Бетину.

Когда свет дня потух, и его место заняло усеянное звездами покрывало, и девушка присоединилась к туранцам, отряд отправился дальше.

Двигаясь ночью и отдыхая днем, им потребовалось пять дней, чтобы добраться до земель экинари. Или, во всяком случае, до земель, находившихся там, где существовала большая вероятность встретить воинов племени экинари, чем воинов любого иного племени.

Экинари едва ли были мирными людьми — в пустыне, как и в Афгулистане, никакой миротворец не прожил бы достаточно долго для того, чтобы родить сыновей. Но, как сказала Бетина, в этих землях было много хороших колодцев и безопасных мест, где можно укрыть женщин и детей.

— Нашим воинам не нужно постоянно объезжать свои земли и очищать их от врагов, чтобы поддерживать жизнь племени, — объяснила Бетина. — Мы можем даже иногда отказаться от кровной вражды. Вот потому-то мне кажется, что народ не пойдет за Дойраном.

— Возможно, и так, — согласился Конан. — Но, имея за спиной воинов и золото гирумги, он сочтет, что может поступать, как ему заблагорассудится. И, возможно, даже будет прав.

— Я не люблю своего брата, — сказала Бетина. — Он ведь готов обратить в рабство Хаурана свой собственный народ и племя союзников.

— Многие хорошие люди совершали и худшие вещи, когда их опьяняло честолюбие, — резко ответил Конан. — Кроме того, не так уж трудно найти в племенах пустыни людей, готовых следовать за тобой, если ты скажешь, что стремишься досадить Турану. Воины Турана, имея дело с народами пустынь, действовали несправедливо, а у кочевников долгая память на обиды.

Бетина подарила Конану лучезарную улыбку, а Хезаль бросил на киммерийца кислый взгляд. Фарад же старательно разглядывал пустыню, но Конан заметил, как губы воина изогнулись в улыбке.

Под звездным покрывалом они направились к Кезанкийским горам.

* * *

Кезанкийские горы вздымались не так высоко, как Ильбарс в Туране, не говоря уж о Гимелии — северной Вендии. Уж там-то казалось, что горы поддерживают само небо, пронзают его, вознося свои одетые снегами пики на запредельную высоту.

Однако для Конана и его спутников Кезанкийские горы показались неприступными. Гнездившиеся на полпути к вершинам гор орлы выглядели крошечными, словно голуби, даже для острых глаз киммерийца. А птицы, летавшие выше, оставались невидимыми, словно заколдованные.

Между тем ветер пустыни стал холоднее, и его свист и пение в скалах вызывали дрожь у людей.

— Словно сам ветер знает, что этого места надо избегать, — сказал Фарад.

— Ха, — бросил Конан. — А я-то думал, что ты почувствуешь себя впервые как дома, с тех пор как мы…

— Бежали из Афгулистана? — закончил за него Фарад. Он обнажил зубы в усмешке, но в его глазах не проглядывало никакого веселья. Затем он покачал головой. — Что может таиться в горах моей родины, я знаю..

— Разбойники, овцы и вши, — бойко перечислила Бетина. Фарад молча воззрился на нее, а затем рассмеялся так громко, что смеху его вторило эхо.

— Вы не так уж и ошиблись, госпожа, — сказал Фарад. — Но даже вши — ну, не скажу друзья, но по крайней мере знакомые. А в этих горах все нам чужое. Вид у скал такой, словно с любым незнакомцем они обращаются как с врагом.

Подняв взгляд на высящиеся перед ними серые стены и прислушиваясь к завыванию ветра, Конан понял, что согласен с Фарадом.

* * *

На следующее утро, остановившись на привал, они нашли остатки лагеря… Отправившись вместе с Фарадом поохотиться, Конан первым увидел несколько пятен сажи в середине круга утоптанной земли.

Пока Фарад караулил, киммериец присел на корточки рядом с одним кострищем, изучая его. Он просеял песок между пальцами, понюхал пепел и наконец, поднялся.

— Ты напоминаешь мне гончего пса, вынюхивающего след, — заметил Фарад.

— Да, наверное, похоже, — ответил киммериец. — Теперь давай-ка отыщем их яму для мусора. Ручаюсь, в этом лагере останавливалось, по меньшей мере, человек сорок. Что-нибудь оставленное ими в яме должно побольше рассказать нам о том, кто они такие.

— Если только мы сможем отыскать ее и выкопать отбросы, — уточнил Фарад.

— О, отыскать-то ее мы, думается, сможем. Что же насчет того, чтобы раскопать ее, то я сделаю это сам, если не найдется никакого другого способа.

— Я могу избавить тебя от этого, киммериец.

По воле случая приказ Хезаля избавил от этой грязней работы и Конана, и Фарада. Группу Зеленых плащей живо отправили потрудиться ножами, руками и случайно оказавшейся у одного из всадников лопатой. (Кавалерия не любила строить полевые укрепление или возить с собой инструменты.) Выкопанный мусор поведал Хезалю и Конану то, о чем они и так догадывались.

— Четыре сотни разбойников — те, кого кочевники называют шатунами, — определил Хезаль. — Обычно это народ отчаянный, злобный.

— Тогда кто же оставил вот это? — протянул Конан почерневший металлический квадратик.

— Какой-то воин с юга оставил заколку от плаща, — предположил Хезаль. — Воистину хорайянский капитан или, по крайней мере, человек высокого звания. Насколько я могу судить, там, под сажей, серебро с изображением короля.

— Ты уверен, что у тебя никогда не возникало искушения перейти на службу к Мишраку? — поддразнил туранца Конан. — У тебя хороший нюх для работы в Разведке.

— А также чувствительная совесть, — возразил Хезаль. — Он понизил голос. — Тем более с тех пор, как власть наследовал Ездигерд… и, ручаюсь, не у меня одного.

Конан ничуть не сомневался в этом. В Туране честных людей было ничуть не меньше, чем везде, и даже больше, чем в некоторых странах, где киммерийцу доводилось бывать. Но, покуда обещанная Ездигердом империя ослепляла туранцев блеском славы и наполняла их кошельки золотом, многие могли оказаться менее честными, чем были бы при другом правителе.

Туран мог выгадать от того, что киммериец отправился вместе с Хезалем, но Конан собирался закончить совместное путешествие далеко от Турана и с драгоценными камешками на поясе. Он по-прежнему собирался отправиться в Коф.

— Нам лучше выставить хорошую охрану, — сказал Хезаль. — Сорок шатунов с опытным капитаном во главе могут-таки причинить некоторые неприятности, если застигнут нас врасплох.

— Возможно, — кивнул Конан. — Но мы можем причинить им больше, если сами застигнем их врасплох.

Хезаль нахмурился, а Конан расхохотался:

— Вы, туранцы, по-прежнему мыслите как степные всадники. Вам никогда нельзя отправляться на войну, не прихватив с собой одного или нескольких горцев, чтобы те указывали вам, что делать, когда местность не ровная, а пересеченная.

Хезаль устало посмотрел на киммерийца:

— Отлично, друг мой. Ты говори, а я послушаю. Но, клянусь всеми богами, за каждое неразумное слово, сказанное тобой, я возьму по камню из того мешочка, прежде чем вернуть его тебе. Заговори меня, пока не оглохну, и поедешь в Коф с пустым кошельком.

— Лучше с пустым кошельком, чем без головы, — парировал Конан и, достав кинжал, принялся чертить острием линии на песке.

* * *

Конан осторожно переместил свой вес так, чтобы сдвинутый с места камень не откатился достаточно далеко. В пустынной ночи все замерло, ветер спал, как и весь мир.

Или, скорее, как должен был спать весь мир, по мнению разбойников.

Предложенная Конаном ловушка была простой. Основной отряд туранцев остановится на привал в тени скал, выбрав такое место, где никто не сможет ударить сверху, если только не прилетит верхом на орлах.

Караулить лагерь они будут шумно и расхлябанно, словно считают себя в полной безопасности, как у себя дома. Пусть разбойники увидят легкую добычу.

Когда стемнеет, начнется пир, хотя Хезаль поклялся, что кастрирует всякого, кто на самом деле выпьет хоть каплю вина. А тем временем отряды воинов, отобранных за сноровку в обращении с оружием и остроту ночного зрения, незаметно расползутся в разные стороны по трем азимутам, охватывающим все подходы к основной группе.

Всякий, кому вздумается убивать и грабить ничего не подозревающих и не способных сопротивляться воинов, столкнется с неожиданным сюрпризом.

Плеча Конана коснулась тонкая рука. Он не шелохнулся, но сердце у него в груди так и екнуло. Наверно, мысль о смерти была дурным предзнаменованием.

Однако он не нанес удара, потому что в следующий миг та же ручка коснулась его губ. Он почувствовал у себя на губах тонкие, но сильные пальцы и учуял запах женщины и самых слабых духов.

Глаза Конана уже привыкли к темноте, и он без труда узнал Бетину. Трудно ему было понять, зачем она находится здесь, в засаде. Но он не мог спросить ее об этом сейчас, когда самый тихий шепот мог предупредить затаившихся врагов.

Девушка решила этот вопрос за них обоих, скользнув в объятия киммерийца. Ее головка легла на могучее плечо воина, а губы оказались у самого его уха. Ощущать эти губы было более чем приятно, особенно их тихое трепетание, пока девушка объясняла киммерийцу причину своего неожиданного появления.

— Эти воины относятся к своей роли слишком серьезно. Они только и знают, что петь одну похабную песню за другой.

Конан переместился так, чтобы ответить Бетине тем же способом, как она говорила с ним. Почувствовать под губами ее ушко было более чем приятно.

— Ты не садовая роза, чтобы зачахнуть от нескольких грубых слов. Скажи правду.

Бетина немного помолчала, а затем ответила:

— Я вижу, ты знаешь женщин.

— Если б я в моем-то возрасте не знал их, то это выглядело бы странно…

— Наверно. Но, по закону, я могу стать вождем экинари и гирумги вместо Дойрана, если смогу сражаться как мужчина.

— И как же сражаются мужчины у экинари?

— Они должны… Они должны быть мужчинами, а не евнухами и должны побеждать врага в бою.

От этих слов кровь Конана заструилась по жилам чуть быстрее.

— Это не игра, Бетина. Тебя могут убить.

Эти разбойники не друзья экинари, да и любому другому племени тоже. А жители Хаурана и того меньше. Я пришла сюда не ради развлечения, Конан.

Киммериец поборол душивший его смех:

— Развлечения бывают разными. Но, согласен, темная канава, где ждешь в засаде блохастых разбойников, веселым местом не назовешь. — Он сжал восхитительно твердое и округлое плечо девушки. — Думаю, ты сочтешь меня столь же умелым, как…

Киммериец внезапно оборвал фразу на полуслове. В паузе между доносившимися из лагеря песнями его ушей достиг иной звук. Он мог быть вызван снова поднявшимся ветром, но мог оказаться и шорохом осыпавшегося под неосторожной ногой песка.

Самым разумным было дождаться следующей ошибки подкрадывающегося врага. Бетина напряглась, но не издала ни звука, за исключением слабого шороха, когда извлекла кинжал из-под одежды.

Звук раздался вновь. На этот раз это был, несомненно, звук шагов. Миг спустя где-то покатился камешек, и тогда Конан смог определить, откуда он исходит. Вражеский воин находился слева. Слишком близко, чтобы проскочить мимо Конана и не заметить его засады.

Однако Конан не желал, чтобы капкан захлопнулся ради одного-единственного человека. «Нам нужно завлечь их и прикончить большую часть», — объяснил он Хезалю, когда они обсуждали этот план, и попросил не забыть передать это своим воинам.

Конан снова переместился с осторожностью подкрадывающейся к птице змеи. Он увидел темное пятно на фоне неба, похожее на человека. Враг находился едва ли на расстоянии длины копья. Человек этот носил драный халат разбойника и был таким же патлатым и бородатым, как разбойник, но рукояти его меча и кинжала поблескивали серебром.

«Он слишком заботится о своих клинках, чтобы зачернить их для ночной работы, — подумал киммериец. — Рядовые воины так не поступают».

В последний момент подкрадывавшийся обернулся и потому увидел надвигающуюся смерть — гигантскую темную фигуру, словно выросшую из-под земли. А затем кулак Конана ударил его в живот, словно кувалда, а чья-то рука обвила ему шею, словно гигантская змея. Разбойник лишился чувств, прежде чем Конан повалил его на землю.

Киммериец тоже приник к земле, снял с поверженного врага халат. Бетина уволокла бесчувственного неприятеля в канаву и связала ему руки и ноги полосами из его же одежды, тогда как Конан занял место жертвы. Ему пришлось чуть ссутулиться, чтобы выглядеть того же роста, как разбойник. Пленный же носил под халатом более чем достаточно предметов, чтобы распознать в нем наемника из Хаурана.

Опустив руку, киммериец погладил Бетину по предплечью. Ему показалось, что он услышал тихенький, почти придушенный смешок, и поклялся коснуться не только предплечья девушки, если только они найдут время и место. Сердце и разум у этой девушки не уступали ее внешности.

Заняв место разбойника, Конан смог спокойно оглядеться. Костры в лагере туранцев догорали; не к чему было сжигать и без того скудные запасы навоза ради спектакля. Звезды больше не пылали в небесах, их скрыла дымка. Снова песчаная буря? Конан надеялся, что нет, так как не особенно стремился еще раз вслепую сражаться с врагом, куда более опасным, чем «охранники» Бетины. На этот раз киммериец услышал шорох множества ног. Эти люди так упорно старались двигаться бесшумно, что им удалось остаться незамеченными для всех, кроме киммерийца. Конан же насчитал более двухсот фигур в темных халатах с капюшонами, вооруженных либо луками, либо мечами. А затем он услышал донесшееся с более далекого расстояния негромкое лошадиное ржание.

Разбойники разделили свои силы. Некоторые, видимо, собирались броситься в атаку, чтобы вызвать в лагере замешательство и посеять панику. А потом их конные товарищи должны были прискакать и завершить работу, отгоняя лошадей туранцев, увозя добычу и пленных. После этого у уцелевших Зеленых плащей будет мало шансов организовать погоню или пережить еще одно столкновение даже с самым слабым врагом.

Для того чтобы усомниться в том, что эти разбойники сами придумали такой хитроумный план, не требовалось быть воином с опытом Конана. За таким планом стоял кто-то похитрее, чем обычный наемник.

Тишина стояла в лагере туранцев. Конан выругался на нескольких языках. Раньше он многое бы отдал за возможность послать в лагерь бесшумное сообщение, требуя тишины, чтобы он мог услышать приближение врага. А теперь он с такой же радостью послал бы им сообщение с просьбой петь и танцевать, чтобы разбойники не заподозрили, что их обманули.

Следующий раз ржание раздалось поближе, и Конан повернул голову в ту сторону. Конные разбойники приближались по сухой промоине, которая, как они думали, полностью скрывала их. Но киммериец разглядел их среди ночных теней.

Прежде чем стемнело, северянин объездил всю округу и изучил местность на расстоянии нескольких полетов стрелы от лагеря. Если ему не изменяла память, то в сухой промоине кучка воинов могла преградить путь многим. Жаль, что Конан сам не мог заняться это работенкой, но находиться во время ночного боя там, где тебя не ждут, было самым легким способом оказаться убитым своими же друзьями. Теперь киммериец повернул голову в другую сторону, и на этот раз с его губ сорвалось проклятие. Бесшумно, как надвигающаяся песчаная буря, появился еще один отряд разбойников. Эти шли прямо к началу лощины. Теперь ничто не смогло бы остановить всадников, даже меч киммерийца.

Да, сегодня ночью врагов возглавлял очень предусмотрительный военачальник. Конан с удовольствием занес бы его в список убитых им вождей и спел бы по нему песню смерти. Еще с большей радостью он спросил бы его, что столь изощренный полководец делает в этих краях и кто еще помогает ему.

Конан просигналил знаком шестерым афгулам, чтобы те оставались на месте. По плану все три внешних поста должны были ударить врагу в тыл. Но воины на постах, расположенных ближе к скале, не могли сейчас двигаться без риска быть увиденными, услышанными и застигнутыми на открытом месте лучниками разбойников. Если такое случится, они должны вернуться в лагерь и пополнить ряды защитников, или им предстояло почувствовать на своей шкуре, что такое совместный гнев Хезаля и Конана.

Атака с тыла легла теперь на широкие плечи киммерийца, хотя шестерых афгулов, привыкших работать клинками в темноте, тоже никак нельзя было сбрасывать со счета. Конан ожидал, что вместе с афгулами он, возможно, даже сумеет сохранить жизнь Бетине, хотя, чем сильнее она будет стараться «добыть своего воина», тем труднее окажется эта задача.

Рыцарские чувства Конана по отношению к женщинам никогда не позволяли ему бросать воительниц на произвол судьбы во время битвы, точно так же как запрещать им сражаться. Но экинари не станут благодарить его, если он поведет Бетину в бой и не выведет ее из битвы целой и невредимой. А неблагодарные экинари могут стать угрозой для их путешествия, и для мира на этой границе Турана, и при любом раскладе угрозой для будущего Хезаля.

«Не нужно иметь дела с менялами, чтобы узнать, что можно слишком много задолжать слишком многим людям!», — подумал Конан.

Афгулы скользили следом за Конаном так же бесшумно, как киммериец, бесшумнее, чем их враги. Бетина не только не отставала от них, она шумела едва ли больше, чем ее спутники.

Поэтому тревогу среди разбойников поднял кто-то другой.

— Ииинаа-ха!

Ночь разорвал боевой клич. Конан увидел, как закрутились и заплясали тени, когда часть разбойников развернулись, чтобы отразить нападение с тыла. Остальные ринулись вперед, надеясь вовремя добраться до лагеря и застичь выпутывающихся из одеял сонных или пьяных воинов.

Поскольку битва уже началась, то быстрота стала теперь важнее бесшумности. Конан помчался вперед, замедляя бег лишь настолько, чтобы не слишком оторваться от своих спутников. То, что киммериец мог сразиться с тремя врагами разом, еще не причина идти в бой одному, без своих воинов.

Поэтому Конан схватился с разбойниками, опередив Фарада всего на несколько шагов, а Фарад всего на несколько шагов опережал других афгулов. Бетина бежала в арьергарде, но как раз перед тем, как выхватить меч, Конан услышал ее пронзительный крик:

— Оставь одного и мне, Конан!

Конан выругался и рассмеялся, не переводя дыхания. Он не нуждался ни в каких советах, а Бетина открыла врагу свое присутствие. Он был бы рад оставить ей одного-двух живых врагов, но гадал, а переживет ли она свою первую битву. Осознание того, что ты держал на лезвии меча жизнь другого человека, отрезвляло большинство воинов, а те, кого оно не отрезвляло, походили на бешеных собак, и чем быстрее их убивали, тем лучше.

Земля под ногами у Конана провалилась. Он превратил падение в сальто и вскочил на ноги со ртом, полным песка, но с мечом в руке. Киммериец очутился так близко к своему первому противнику, что ему едва хватило времени парировать удар вражеского талвара.

Ответный удар Конана обезоружил воина, и, когда тот попятился назад, уступая место лучше вооруженным товарищам, киммериец дал ему уйти. Конану было не слишком-то приятно убивать врагов, которые, как дети, даже защитить себя не могут. То есть дети иных стран, а не Киммерии.

Конан зарубил двух воинов, так толком и не разглядев их. Третий доказал, что он отнюдь не дитя, проникнув длинным кинжалом под защиту киммерийца. Конан шарахнул его кулаком по ребрам, а когда разбойник согнулся, врезал ему коленом в челюсть. И челюсть, и шея сломались от такого удара, и воин безжизненно рухнул наземь.

К этому времени почва вокруг Конана стала скользкой от крови и заваленной мертвыми или умирающими. К счастью, теперь киммериец мог наступать, потому что с обоих флангов подоспели афгулы, и Конан слышал, как лязгают их клинки, встречаясь с клинками разбойников.

Он не видел, как подбежала Бетина, пока она не промчалась мимо него, устремившись в гущу врагов. Как ее не проткнули свои же по ошибке, осталось тайной, ведомой лишь богам сражений, а Конан сомневался, что те когда-либо захотят поделиться своими знаниями с честными воинами.

Он ничуть не сомневался в том, что Бетине грозит смертельная опасность или будет грозить в тот же миг, как враг поймет, что она — слабая девушка.

Спасли Бетину скорость и сила киммерийца вместе с тугодумностью разбойников и ее собственным умелым клинком. Оказалось, девушка не разделяла чудаковатых представлений о честной схватке. Своего первого воина она завалила, заколов его в спину. Его вопль предупредил товарищей, но жизнь вылетела из тела, когда Бетина выдернула из его спины кинжал и приготовилась встретить новых противников.

Один из них, казалось, лишился мужества, увидев, что ему придется сражаться с женщиной. Конану даже непонадобился меч, чтобы победить его. Быстрый пинок свалил разбойника на землю с раздробленным коленом, а другая нога Конана ударила ему по руке, отправив талвар в темноту.

Следующий противник Бетины оказался очень опасным. Он был вооружен лишь кинжалом, но обладал гибкостью и проворством кошки. Отразив удар экинарийского клинка, он схватил девушку за волосы. Бетина охнула от боли и попыталась ударить противника коленом в пах. Это лишило ее равновесия, и оба противника упали, причем разбойник оказался сверху.

Тем не менее, Бетина дралась молча и не сдавалась. Однако большая сила и вес разбойника угрожали постепенно склонить чашу весов на его сторону. Все ниже опускалось острие кинжала, приближаясь к груди девушки.

Но разбойник лишь одно мгновение упивался предстоящей победой, прежде чем его забрала смерть. Пальцы Конана схватили его за волосы и рывком подняли на ноги, а меч киммерийца, описав дугу, рассек ему хребет, почти перерубив надвое грудную клетку.

Бетина вскочила на ноги вся бледная. Ее одежды были залиты кровью врагов.

— Этот твой, — кивнула она Конану. Глаза у нее были неестественно расширены, а рот приоткрыт, хотя голос казался замечательно ровным для столь недавно оперившегося воина. В этот миг губы девушки показались киммерийцу более полными, чем раньше, и еще более влекущими, хотя он вообще-то и раньше не находил в них изъянов.

— Берегись! — закричала Бетина.

Конан метнулся, как показалось приближающемуся к нему сзади врагу, сразу в трех направлениях. Затем появившийся из ниоткуда меч вонзился в горло нападавшему. Голова его свесилась набок, почти отсеченная от туловища, но он оставался на ногах достаточно долго, чтобы загородить дорогу своему товарищу.

Это дало Бетине время подготовиться. Когда очередная жертва Конана упала, и его товарищ обогнул киммерийца с фланга, Бетина нанесла удар. Она прыгнула вперед из низкой стойки, вонзив нож в горло напавшего. Тот носил латный воротник из дубленой кожи, но вместо того, чтобы отразить или задержать клинок Бетины, он направил ее удар вверх. Острие кинжала вспороло горло разбойника. Клинок не достал до мозга, он был слишком коротким, да и рука Бетины оказалась не достаточно сильна, чтобы вогнать острие так далеко. Но она убила врага точно так же, как мог сделать это клинок самого Конана.

— А этот — твой, — сказал Конан. — Я засвидетельствую это перед богами и людьми.

На какой-то миг ему показалось, что девушка собирается поцеловать или даже обнять его. И тот и другой поступок был бы достойной сожаления глупостью на поле боя. Однако девушка удержалась, а затем они снова закружились в вихре битвы. Им пришлось надолго встать спиной к спине и защищаться. Неудачная поза для обмена поцелуями, даже если руки свободны.

Общими усилиями Конан, Бетина и афгулы перебили или отогнали большинство разбойников. Теперь те, кто уцелел, держались на почтительном расстоянии. У одного из разбойников оказался лук, и он не побоялся попасть в своих. Стрелы засвистели вокруг Конана и Бетины.

— Лучше ложись, девочка!

— Я не девочка, а этот лучник и в верблюда не попадет в собственном шатре.

— Может быть, но и худшие лучники, случалось, убивали хороших людей.

Киммериец подхватил Бетину и швырнул в канаву.

— Фарад?!

— Здесь, мой вождь.

— Побудь немного в обществе этой дамы. Если понадобится — сядь на нее верхом.

— Если ты это сделаешь, Фарад, то никакая женщина никогда больше не доставит тебе удовольствия, — воскликнула девушка.

— У меня разбито сердце.

— Я думала не о твоем сердце, Фарад.

Велев остальным афгулам оставаться на своих местах, Конан растворился в темноте. Он действовал вопреки своему боевому опыту, но его что-то тревожило. Всадники не поскакали в атаку на лагерь, хотя он все еще слышал ржание их лошадей неподалеку.

Да и третья труппа разбойников тоже не вступала в бой и вообще не показалась на глаза. При всем, что видел киммериец, они могли лишь погрузиться в землю или, отрастив крылья, улететь к звездам. Ему не хотелось покидать своих афгулов, но он знал, что в рядах туранцев не найдется воина, более способного к ночной разведке, чем он сам. Если кто и мог узнать, почему всадники не нападали, то только киммериец.

Конан дважды чуть не поплатился жизнью за ответы на свои вопросы. Первый раз это произошло, когда он обогнул отрог невысокого песчаного бархана и наткнулся на группу лежавших в засаде дикарей. Те лежали как мертвые, и даже уши Конана не уловили в ночи их дыхания. Конан же двигался с такой кошачьей грацией, что воины, прислушивающиеся к совсем другим звукам, не услышали шагов северянина.

Четыре стрелы вылетели разом, и лишь милость богов (не говоря уж о собственном умении киммерийца молниеносно упасть и откатиться) не дала какой-нибудь из них причинить ему серьезного вреда. Конан подполз на расстояние вытянутой руки к ближайшему дикарю, выдернул его из укрытия, как мальчишка, срывающий с дерева грушу, и выставил его перед собой как щит.

— Кто ваш предводитель? — прошептал киммериец.

— Бетина, — ответил кто-то, и на него сразу зашикали несколько других воинов, явно не разобравшихся, в чем дело.

А затем голос, принадлежавший, как это ни невероятно, пожилой женщине, предложил:

— Встань-ка, чтобы я могла тебя разглядеть.

Конан ответил грубым предложением насчет того, что старуха могла сделать со своей идеей. Он услышал тихий смех. Смех, а не старушечье кудахтанье, который мог исходить от женщины едва ли старше Бетины.

— Нет. Клянусь Кромом, Митрой и всеми законными богами, я прокляну любого, кто тронет тебя без моего дозволения.

Конану пришло в голову, что если старуха, которой он не имел никаких оснований доверять, даст свое дозволение, то он станет покойником еще до того, упадет на землю. Второй раз лучники не промахнуться.

Но эти люди вели себя не как враги. Если они не были ему врагами, то не стоило обижать их. К тому же, Конан теперь разглядел головной убор человека, которого использовал как щит. Было еще слишком темно, чтобы разобрать цвета, но узор на головном уборе был такой же, как у Бетины.

Конан встал, не отпуская пленника.

— Отпусти Горока. — Старуха говорила тоном человека, привыкшего приказывать. «Кто она? Мать Бетины? Колдунья племени?» Кем бы они ни была, Конан решил, что к словам этой особы следует прислушаться. Хотя, прежде чем освободить Горока, он обнажил и меч, и кинжал.

— Да-с-с-с. — Единственное слово, которое прошипела старуха, неприятно напомнило Конану о звуках, слышимых в храмах Сета — Большого Змея, когда наступало время выпускать священных змей.

Конан поклялся, что если старуха сейчас превратится в змею, то это будет ее последним деянием в этом мире.

Но вместо этого старуха снова рассмеялась:

— Дурни! Это же тот воин, с которым путешествует Бетина! Я видела его во сне, и после этого кто-нибудь из вас посмеет отрицать, что я настоящая прорицательница?

Никто не посмел. Старуха и впрямь говорила, как какая-нибудь древняя деревенская ведьма Киммерии, одна их тех женщин, которых почитали и страшились, даже когда те бывали в хорошем настроении.

— Я друг Бетины, — объяснил Конан, тщательно подбирая слова. — Если вы ей родня или друзья, то я едва ли могу быть вашим врагом.

— Ш-ш-ш! — прошипел кто-то. Конан услышал этот универсальный призыв к молчанию и пригнулся, напружинившись. Сделав это, он понял, почему всадники еще не атаковали. Либо они были товарищами этих воинов и, следовательно, союзниками, либо они увидели кочевников и маневрировали, разворачиваясь, чтобы напасть на них.

Конан не знал никакого бога, которого можно было истинно и надежно подкупить жертвоприношениями. Знай он его, то с радостью пообещал бы такому богу все, что только можно вообразить, лишь бы только разобраться в том, что происходит.

Наверное, какой-то бог услышал часть безмолвной просьбы киммерийца. Разбойники-всадники устали ждать.

Как бы там ни было, слова киммерийца оборвал цокот копыт. Конан рванул к более возвышенному участку местности и увидел, что другие тоже двинулись следом за ним. Не побежала лишь старуха, но она шла достаточно живо для человека своего возраста.

Если ее смех солгал, не была ли она ведьмой?

Вполне вероятно, нашептывал Конану голос опыта. Он также говорил киммерийцу, что мало кто из владеющих магией служил какому-нибудь доброму делу. Но если эта женщина и впрямь друг Бетины, то их цели могут совпадать.

У Конана больше не осталось времени на раздумья, так как на него и его новообретенных товарищей налетели всадники.

Четыре-пять разбойников скакало чуть позади и в стороне от товарищей. Конан же держался чуть в стороне от новых союзников, и эти отбившиеся всадники налетели на одинокого киммерийца. Завидев легкую добычу, они победно закричали.

Разбойники сильно ошиблись, но не узнали об этом в последние оставшиеся у них мгновения жизни. Им пришлось бороться не только с силой, скоростью и воинским опытом киммерийца. Им приходилось бороться с человеком, ставшим закаленным воином еще до того, как он впервые в жизни проехал на коне. Более того, Конан был сыном Киммерии, страны, никогда не знавшей конной армии, но уничтожившей не одно конное войско. Конан знал все о том, как пехотинец может одолеть всадников.

Он бросил одной лошади в морду горсть песка, затем метнулся в сторону от нее и нырнул под рубящий удар меча ее всадника, чтобы перерезать сзади подколенные сухожилия следующей лошади. Ему пришлось мечом парировать еще один удар сверху, но это достаточно притормозило всадника, чтобы позволить киммерийцу схватить его за ногу.

Всадник вылетел из седла, как затычка из бочки с пивом, пролетел по дуге над головой Конана и врезался головой в землю. Ни один человек не мог уцелеть после такого падения. Треск раскалывающегося черепа и хрустнувшего хребта стали тому подтверждением.

Следующий всадник, размахивая копьем, победно завопил, увидев, что киммериец споткнулся. На самом деле это был очень точно рассчитанный маневр. Киммериец проскользнул на ширине пальца от острия копья.

Всадник обнаружил это, когда его конь внезапно оступился. А оступился он из-за тяжести вскочившего ему на спину киммерийца. А затем разбойник завизжал от боли, когда кинжал вонзился ему сзади в левую почку. С глухим стуком выпал он из седла — Конан скинул его наземь, словно мешок с зерном.

В суматохе последний разбойник не заметил, что его противник превратился из беспомощного пехотинца в конного врага. Конан не дал ему времени раскаяться в своей ошибке. Киммериец увидел, что лошадь этого воина повернулась крупом к нему, и из озорства, свесившись с седла, дернул ее за хвост.

Конь попытался одновременно встать на дыбы и лягнуть. Он потерпел неудачу и в том и в другом и, потеряв равновесие, опрокинулся. Всадник обнаружил, что выскальзывает из седла, а затем вдруг повис в воздухе, пойманный крепкой рукой киммерийца.

Воин заглянул в холодные голубые глаза, из которых, казалось, смотрела сама смерть. Суровое лицо Конана скривилось, варвар утробно расхохотался. Разбойник потерял сознание и так и не почувствовал, как ударился о землю, когда Конан отшвырнул его тело. A затем киммериец стал наблюдать, как его новые товарищи расстреливали, стаскивали с коней и рубили оставшихся конных разбойников, и увидел бегущую по пескам Бетину. Он заорал:

— Ложись!

И в тоже время поднял вверх меч.

А потом тот опустился на руку лучника, целившегося в Бетину. Рука, лук и стрела покатились на землю. Лучник последовал за ними миг спустя с расколотым черепом.

Бетина с легкостью пронеслась через свалку с кинжалом в руке, не обращая большого внимания на всевозможные опасности, и обвила руками стоящую на выступающем из земли камне фигурку. Конан снова услышал недовольный голос старухи:

— Бетина! Ради богов, пощади мои ребра!

Жаловалась она тоном, каким старая нянька говорит с любимой девочкой, которая уже давно превратилась в женщину. Конан соскользнул с седла и повел плечами, снимая напряжение.

Кем бы там ни были спутники этой старухи, они едва ли могли быть врагами другу Бетины, даже оставляя в стороне то, что они бок о бок с Конаном сражались с разбойниками. Вокруг все еще витало множество тайн, напоминающих стервятников вокруг отравленного источника, но, по крайней мере, сейчас ни его афгулам, ни туранцам никакой опасности не грозило.

Глава 13

Приказ, исходивший, должно быть, от Повелительницы, пришел к Махбарасу через несколько дней. Сам приказ не вызывал удивления. Палата, в которую его привела дева, была просторной, увешанной гобеленами, а голый каменный пол был завален необработанными мехами и грубо обработанными шкурами. Единственной мебелью служил невысокий стол, заставленный дешевыми медными тарелками и вазами с фруктами, слегка прикрытыми грубой тканью. Кроме того, там стояли кувшин с вином и две чашки.

У Махбараса хватило времени осмотреться, после того как за ним закрылась дверь.

В первую очередь капитан подумал о том, что на этом холодном полу забавы с прекрасной и стройной Повелительницей могли и не доставить ей большого удовольствия. А следующая его мысль была о том, что он отдал бы три пальца, чтобы попробовать это вино.

Но вместо того, чтобы попробовать напиток, капитан сел, скатал мех, подложив его себе под спину, и прислонился к стене. Он выбрал позицию, откуда мог видеть все помещение, и вдруг услышал за спиной у себя тихий вздох.

За вздохом, похожим на выдох ребенка, последовал тихий скрежет. Одним прыжком Махбарас очутился в центре помещения, кляня путавшиеся под ногами половики. Он как раз начал пинками расчищать пространство, когда один участок стены повернулся на центральной оси.

Из этой тьмы заструился прохладный воздух, смешанный со слабым запахом мха. Отверстия по обе стороны от каменной панели заполнились светящимся туманом, и в одном из них появилась стройная фигура.

С плавной грацией, словно она сама была созданием из тумана, в палату шагнула Повелительница.

* * *

— Как, по-твоему, насколько могущественна эта старуха? — спросил Хезаль.

Конан покосился на туранского капитана:

— Омиэла? Ты спрашиваешь меня о ней?

— Ты, мой друг Конан, хитроумный человек. А также дальновидный. Ты способен заглянуть в душу старой ведьмы поглубже, чем остальные.

— О колдунах и их братии я знаю лишь столько, сколько нужно, чтобы победить или избежать их. Если тебе нужны настоящие знания, пошли за колдуном в Аграпур.

— До Аграпура путь неблизкий, мой друг, а ты здесь. К тому же, если хотя бы половина рассказов о тебе — правда, ты запросто вырывался из когтей нескольких колдунов и за свою жизнь перебил множество чернокнижников…

— Я убивал колдунов, пытавшихся удержать гостя против его воли, — напомнил ему Конан.

— Тем не менее, ты, несомненно, многое знаешь.

— Ну, хорошо… Я доверяю Бетине, а она отзывается об Омиэле хорошо. Но старая карга показалась мне хитрым существом. Не знаю, справится ли она с Повелительницей Туманов. И никто другой тоже этого не узнает, пока мы не выведаем о Повелительнице чуть больше.

Конан одним глотком осушил чашу и рыгнул на манер дикарей пустыни, желающих воздать должное гостеприимству хозяина.

— Что же до того, как мы этого добьемся… Как идет допрос пленников?

— Хорошо и спасибо, что ты позаботился снабдить нас пленными. К несчастью, один из них умер, прежде чем заговорил, а другой рассказал лишь немногое из того, чего мы уже не знали.

— Например?

— Что в саму Долину Туманов заходит только один воин, капитан по имени Махбарас. Именно его отряд препровождает пленников до ворот. Поговаривают, что Повелительница поглядывает на него более чем благосклонно.

— Тогда нужно пожелать всего хорошего этому Махбарасу. Такой судьбы я не пожелал бы и жрецу Сета. Узнали еще что-нибудь?

Хезаль пожал плечами:

— У Махбараса несколько сотен солдат. Возможно, у него есть собственный колдун, а может, это всего лишь хауранский шпион.

— Меня это почему-то не ободряет. Но это все же не хуже, чем я ожидал. Мы пошлем разведчиков ко входу в долину. Даже если они не вернутся, это само по себе расскажет нам больше, чем мы уже знаем. К тому же разведчики могут расспросить крестьян в деревнях, поставляющих жертв. Может, им что-то известно. Уверен, если мы пообещаем защиту, крестьяне все нам расскажут.

— Я за. Но мы не можем вот так разделять силы. Отправишь достаточно большой отряд разведчиков, и мы окажемся беспомощны, если появятся гирумги братца Бетины. — Хезаль покачал головой. — Нет, мне очень не хочется, но, думаю, нам надо послать за подкреплением. Еще двести Зеленых плащей или даже рекрутов-дикарей, и мы сможем послать воинов на разведку. Не просто на разведку, а на разведку боем.

— Нам придется связать Бетину, чтобы не отпускать ее к своему народу, — рассмеялся Конан. — Хотя она тоже хочет изгнать из земель племени эту угрозу.

— Конан, судя по тому, как смотрела на тебя эта девушка, я уверен, что ты можешь найти дюжину других и более приятных способов переманить ее на нашу сторону.

Киммериец усмехнулся.

Перед Конаном открывались манящие возможности, которые могли осуществиться благодаря планам Хезаля. Но, чтобы воспользоваться ими, Конану понадобится помощь дикарки.

* * *

Махбарас не знал, когда ожидать встречи с Повелительницей Туманов, тем более он не знал, что та может надеть. Учитывая, как мало она надевала в большинстве случаев, когда им доводилось встречаться, его бы не удивило, если бы она вообще явилась обнаженной.

Голубой свет, игравший вокруг нее, скрывал все, кроме лица и волос. Когда колдунья вошла в комнату, плита вновь повернулась, и за спиной Повелительницы теперь была глухая на вид стена.

Махбарас увидел, что в этот раз колдунья надела платье с длинными рукавами, прикрывавшее ее от горла до голеней, но не скрывавшее грации и гибкости находящегося под ним тела. Детали оставались неразличимы, но не оставалось никаких сомнений относительно красоты стоящей перед ним женщины.

Повелительница подняла руки, и рукава спали до локтей. На запястьях у нее сверкали тонкие серебряные браслеты, причем на правом запястье — инкрустированный изумрудами или какими-то другими камнями схожего цвета, почти столь же мелкими, как песчинки.

От этого жеста у Махбараса невольно перехватило дыхание. Поднятые руки колдуньи могли быть первым шагом в любовной игре.

— Прекрасный и благородный капитан, бояться нечего.

— Мне-то, возможно, и нечего бояться, — отозвался Махбарас, — но как насчет вас? Достоин ли я общаться с вами наедине?..

Повелительница закусила губу, и Махбарас поразился, увидев, что она сдерживает смех. Бравый воин едва подавил внезапное желание шагнуть вперед и заключить ее в объятия, покуда она заливается смехом у него на плече.

Он напомнил себе, что смех лишь часть сущности человека, а не весь человек. Повелительница могла смеяться, как девочка, и все же мучить тех, кто ее окружает, как самый безумный, погрязший в пороках деспот. В ней словно сидело два человека. И оба будут в его объятиях… Махбарас почувствовал, как кровь стучит у него в висках.

— Ты достоин, — тихо сказала Повелительница. — Достоин лучшей обстановки для нашей… — она заколебалась и, казалось, покраснела, — нашей встречи…

В руках у нее не было никакого посоха. Она не носила амулетов или иных магических предметов. Махбарас увидел лишь то, как она три раза взмахнула руками с длинными, изысканными пальцами и с ногтями цвета неба в пустыне на заре, пальцами, казавшимися созданными для того, чтобы их целовали…

Палату залил золотистый свет, на мгновение ослепивший Махбараса. Он ощутил жар на лице, затем ногах. Жар растаял, но стало заметно теплее.

— Можешь открыть глаза, — раздался голос Повелительницы. Махбарас повиновался. Стены и потолок палаты теперь покрывал узор из мелкой голубой плитки. Пол превратился в пляж мельчайшего золотистого песка. В одном углу — там, где раньше были свалены кучу вонючие меха, — высился шатер на четырех столбах из красного дерева, вырезанных в виде разных лесных зверей, с пологом из голубого шелка. Махбарасу показалось, что он узнал леопарда, змею, выдру и дракона.

За пологом лежала куча шелковых подушек, а рядом с подушками стоял низенький столик, простой столик из черного дерева на ножках из слоновой кости. Его покрывали золотые блюда с лепешками и засахаренными фруктами, смыкавшиеся кольцом вокруг серебряного кувшина с вином.

На подушках возлежала Повелительница Туманов. На ней не осталось ничего, кроме браслетов, а ее волосы ниспадали на голые плечи и груди, словно шелковые нити. Все красоты, которых ожидал Махбарас, предстали на его обозрение.

Капитан почувствовал, как ускоренно побежала кровь по его венам, и сообразил, что на нем тоже нет одежды. Первый шаг к шатру был таким же трудным, как если бы на ногах его были железные гири, но второй оказался легче, а третий еще легче.

Скоро он сидел рядом с Повелительницей. Ее голова лежала у него на плече, и он жевал медовую лепешку, которую женщина протянула ему. Последняя лепешка исчезла, и капитан обнаружил, что облизывает пальцы колдуньи.

— Мед на вкус настоящий, — сказал он. — Ты на вкус настоящая.

— Да, он таков. И я тоже, — сказала колдунья. Голос ее дрожал. — Все, что находится здесь, настоящее.

— Это все слишком прекрасно.

— Ты сомневаешься в моей красоте? — Волшебница села так, чтобы ему стали видны все ее прелести. Махбарас посмотрел на колдунью и увидел в ее глазах то, что можно было расценить только как страх.

Махбараса затопили желание и нежность. Перед ним сидела Повелительница Туманов, колдунья, имеющая в своем распоряжении могучую магию, и хозяйка жизни и смерти во всей долине. И одновременно она была испуганной девой, первый раз вкусившей плод любви, предлагавшей себя мужчине — и обнаружившей, что вся ее магия нисколько ей не поможет. Если бы она неделями измышляла, как заставить Махбараса приветствовать ее, как приветствует мужчина свою женщину, то и тогда не смогла бы она найти лучшего способа.

Махбарас пододвинулся к колдунье и поднес ее пальцы к своим губам. Он слизал с них остатки меда, а затем перевернул руку и поцеловал ее ладонь. Вскоре его губы прокрались выше браслета, и Махбарасу не пришлось долго ждать, прежде чем волшебница раскрыла ему свои объятия.

Капитан подумал, что никогда в жизни не слышал более сладкого звука, чем в тот миг, когда она в первый раз вскрикнула от наслаждения.

И этот крик заглушил вопль Данара, страдающего в руках Повелительницы.

* * *

— Омиэле не понравится долгое ожидание, — предрекла Бетина. Она шла рядом с Конаном с луком в руке и колчаном за спиной. Они гуляли вместе под предлогом охоты, достаточно близко от лагеря туранцев, чтобы не подвергаться опасности, и достаточно далеко, чтобы их разговор не могли услышать лишние уши.

— Я не думаю, что ей понадобится долго ждать, — ответил Конан. — Мы отправимся в путь сегодня же ночью.

— Ты пойдешь против воли Хезаля? — спросила Бетина.

Конан усмехнулся.

— Ты быстро все замечаешь, не так ли? — спросил он.

— Я не зеленая девчонка. Отец с четырнадцати лет позволял мне сидеть на собраниях совета племени.

— Прости, — извинился Конан. — Я пошел бы против Хезаля, если б понадобилось. Но я не уверен, поездка на север так сильно противоречит его приказу.

— Если нет, то разве ты не превратишься в марионетку, поступив согласно его невысказанным желаниям, — заявила женщина. — Если ты преуспеешь, то он разделит твой успех. А если ты потерпишь неудачу, он сможет сказать, что ты не подчинился ему, и твои враги в Туране порадуются твоей смерти.

— Хезалю придется измениться сильнее, чем меняется большинство людей, прежде чем он сможет устроить такую интригу. Я думаю, он пытается прикрыть спину от своих врагов в Великом Городе…

— Тут ты прав.

— Ему можно доверять, но среди Зеленых плащей, несомненно, есть королевские шпионы. Мне нужны мои афгулы, и им нужно быть подальше от Хезаля.

— Разреши мне поговорить с Омиэлой, — попросила Бетина. — Дать ей возможность обмануть туранца — это лучше, чем предложить ей мешок золота.

* * *

Повелительница Туманов оказалась непорочной девой, но то ли магия, то ли удача сделали ее первое соединение с мужчиной сплошным наслаждением без всякой боли. Или во всяком случае так показалось Махбарасу.

Про собственные наслаждения он сказать ничего не мог, так как ни в одном известном ему языке не существовало слов, чтобы воздать должное. В самом деле, гадал он, а есть ли такие слова на других человеческих языках?

Вскоре волшебница наколдовала посреди палаты бассейн с искрящейся водой и отвела к нему Махбараса. Они смыли с себя старую страсть, но разожгли новую, и вскоре их тела сплелись на песке около бассейна.

— Я начинаю верить, что все это настоящее, — сказал капитан, накрыв ладонью ту часть тела Повелительницы, в реальность которой он, наконец, полностью уверовал.

Она сжала его руку своей, а потом поцеловала ему пальцы.

Тут все настоящее. Все, помещенное мной в эту палату было порождением земли, так же как и моя магия. Легче преобразить нечто существующее во что-то другое, чем создавать что-то из ничего.

Махбарасу пришло в голову, что это превращение могло с той же легкостью пойти и в другую сторону. Повелительница, казалось, прочла его мысли.

— Нет. Ты уйдешь отсюда прежде, чем палата станет такой, как была. Тебе незачем опасаться, что проснешься один среди облезлых мехов и вонючих шкур.

— И мне не нужно опасаться, что я выйду из этой палаты в чем мать родила?

— Если я ничего не надену, то зачем тебе что-то надевать? Мы не замерзнем.

Колдунья снова доказала, что в жилах ее течет горячая кровь, и прошло некоторое время, прежде чем Махбарас снова смог думать об одежде.

Снова ему показалось, что его мысли написаны у него на лице. Внезапно он оказался одетым, как прежде, хотя решил, что клинки его стали более начищенными и заточенными.

— Видишь? Все, что я держу в памяти, я могу воссоздать, когда понадобится. Но нужно ли сейчас тебе обмундирование солдата? По-моему, нет. — Колдунья щелкнула пальцами, и Махбарас снова оказался раздетым.

Повелительница усмехнулась:

— Я еще не закончила с тобой, равно как и ты со мной. Иди же ко мне, капитан. Умей я умолять, я бы умоляла тебя. Но с тобой мне никогда не придется унизиться до такого.

Когда Махбарас снова заключил в объятия Повелительницу Туманов, он невольно пожелал, чтобы это было правдой. Колдунья могла прийти к нему с кровью на руках, кровью, которую не смогут смыть сами боги. И все же он подарил бы ей то счастье, какое сумел бы ей дать.

Глава 14

Старая Омиэла едва ли превосходила в росте десятилетнюю киммерийскую девочку с черными глазами, взгляд которых ни Конан, ни все прочие не могли долго выдержать. Однако она была хитрой, как любой потомок многих поколений людей, приученных к суровой жизни в пустыне, и, похоже, хорошо владела своими заклинаниями.

Одно из этих чародейств скрыло побег отряда Конана — оставшихся афгулов и пятидесяти экинари, кроме Бетины и Омиэлы, с запасными лошадьми, «позаимствованными» у Зеленых плащей. Заклинание это было прочнейшее, наславшее в середину лагеря туранцев образ танцующей Бетины. Покуда все, включая часовых, прилипли взглядами к игре гибких рук, ног и вуалей, открывавших больше, чем скрывали, афгулы выскользнули из лагеря.

Они быстро добрались до места встречи с экинари, приготовивших лошадей для всего отряда. Затем, вскочив на коней, они растаяли в ночи, отправившись на север.

Старая колдунья знала, где начинать поиски Долины Туманов. Это место находилось в добрых трех днях пути к северу. Конан установил очень жесткий темп, заставивший попотеть даже афгулов, и боялся, что обе женщины, возможно, не сумеют выдержать его.

Но ни та, ни другая не доставили хлопот киммерийцу. Бетина была молода и находилась в отличной форме, а Омиэлу десятилетия под солнцем пустыни так пропекли, что придали ей цвет и крепость старой дубленой кожи.

— Я помню времена, когда женщину, не способную скакать с рассвета до темноты три дня кряду, считали годной лишь рожать детей, — с насмешкой отмахнулась старуха от Бетины. — Позаботься лучше о себе, девочка. Вымотаешься, и когда этот киммериец тебя захочет, у тебя сил не останется! — Тут она издала непристойный смешок, и бронзовая кожа Бетины стала еще темнее.

Конан молча отошел и чуть не столкнулся с Фарадом.

— Девам не следует отправляться в такие опасные походы, — тихо произнес афгул.

Конан рассмеялся:

— Ты хочешь сказать, девам, которыми ты восхищаешься. Да, я никогда не слышал, чтобы афгулийские девы хлопотали у походных костров.

— Я восхищаюсь этой дикаркой из пустыни? — негодующе переспросил Фарад.

— Да, — подтвердил Конан. — Или это кто-то другой стоял, разинув рот, пока она танцевала, чтобы Омиэла могла отправить ее образ в лагерь? Ты бы даже не заметил, если бы какая-нибудь птичка залетела к тебе в открытый рот и свила гнездо между зубами.

Фарад запустил в бороду пальцы обеих рук и прожег Конана злым взглядом.

— Мой вождь, день, когда я не смогу наслаждаться танцем прекрасной женщины, будет днем, когда я умру или, по меньшей мере, ослепну. А пришлой ночью я не был ни покойником, ни слепцом.

Конан рассмеялся и засыпал Фарада легковесной лестью, чтобы охладить его негодование. Киммериец гадал, не следует ли ему упомянуть про восхищение Фарада в разговоре с Бетиной, чтобы девушка ненароком не обидела афгула.

А затем решил промолчать. Пока им и так хватало дел, и Конан решил не вешать на себя ко всему прочему роль свата.

* * *

Капитан Хезаль не испытывал ни удивления, ни тревоги, когда, проснувшись, обнаружил, что Конан исчез, а с ним и все афгулы и кочевники. На самом деле он и надеялся, что киммериец станет действовать сам и исчезнет задолго до того, как к Зеленым плащам прибудут какие-то подкрепления с юга или с запада.

С таким подкреплением скорей всего прибудет какой-нибудь капитан постарше Хезаля. Не все капитаны будут склонны отправить голову Конана в Аграпур в мешке с солью, но слишком многие захотят именно этого. Даже те, кто желал быть честным, могут изменить свое мнение из страха перед королевскими шпионами. Страх перед шпионами Ездигерда уже не один год заставлял весь Туран дрожать, как перед чумой, и конца этому видно не было.

Конечно, Хезаль мог сунуть в петлю собственную голову. Но он предпочел бы не потерять ее и постарается не уронить чести. Конан отправился в страну самой зловещей магии, играя с проклятием даже более страшным, чем смерть.

Поэтому Хезаль отправил гонцов на юг и запад и ждал возвращения гонцов от отряда, который он тайком отправил следом за Конаном.

Конан и его спутники подъехали к отрогам гор, чтобы укрыться от ветра пустыни и пополнить запасы воды из горных ручьев. Оно и к лучшему, что с ними не было Зеленых плащей, так как в этих землях не нашлось бы ни одного племени, дружественного Турану. Вместо этого ветер донес известие об их прибытии до искателей приключений из разных племен, и всадники все прибывали и прибывали, добровольно присоединяясь к отряду киммерийца, пока Конан не оказался во главе отряда более чем в пятьсот мечей.

В полдень четвертого дня они остановились в конце ущелья, известного своими ручьями. Фарад повел первую смену караула вверх по ущелью, а Конан сделал тоже самое со второй, когда вернулись воины Фарада. Бетина отправилась вместе с Конаном, шагая рядом с варваром упругим, широким шагом. Она была одета с головы до пят, но свежий ветер прижимал определенные части ее одежды к тем зрелым выпуклостям, которые Конан так хорошо помнил с той самой ночи, когда, девушка танцевала для туранцев.

Они поднимались по ущелью впереди караульных, и привычный к ходьбе по горам Конан вскоре оставил позади всех, кроме Бетины. Киммериец и девушка окажись на скальном карнизе, упиравшемся в противоположный конец ущелья, где поднимавшаяся прямо в небо была рассечена вертикальной трещиной.

Из этой трещины в скале вытекала вода, образуя за карнизом радужный голубой омут, и под карнизом вода стекала вниз, образуя ручей, из которого воины наполняли бурдюки.

Конан увидел, что камни по обе стороны омута искрятся от ярких, как самоцветы, вкраплений, а один из берегов зарос мягким голубым лишайником. Киммерийцу захотелось сесть, снять сапоги и омыть ноги в воде, напоминавшей воду горных озер, в которых он мальчишкой купался в Киммерии.

Бетина поддалась тому же порыву. Она поболтала в воде ногами, морщась от холода, а затем стала брызгаться и плескаться, как ребенок.

Внезапно она встала и принялась распускать завязки плаща.

— По-моему, этот омут достаточно глубок для того чтобы поплавать.

Конан нахмурился:

— Но вода смертельно холодная.

— Выходит, кровь горцев не такая горячая, как я думала? Или ты так чист, что не нуждаешься в бане? — Тут девушка наморщила носик. — Нет, этого не может быть. Значит, все дело, должно быть, в слабости киммерийцев. Мир должен узнать об этом. Я обяза… йеехх!

Она оборвала фразу счастливым криком, когда Конан подскочил к ней, поднял на руки и швырнул в омут. Тот оказался достаточно глубоким, чтобы девушка ушла под воду с головой; и когда она вынырнула, то отплевывалась и охала от холода.

Затем она рассмеялась, снова нырнула и вынырнула у ног Конана. Его забрызгало водой, а когда Бетина заплескалась и замолотила ладонями по воде, Конана окатило еще больше, до самого пояса.

— Ну, Конан?

Киммериец в притворной ярости прожег ее взглядом, сел и принялся стаскивать сапоги. Затем остановился, так как туника Бетины теперь плавала в омуте, и тут же, прямо у него на глазах, всплыли присоединившиеся к ним штаны. Но вот снова появилась голова девушки с облепившими голые плечи волосами. Бетина вышла из воды. Серебристые капли катились между ее грудей и по всем другим выпуклостям. Руки Конана потянулись навстречу ей, когда она подошла к нему.

Они воспользовались постелью из лишайника. Некоторое время Конан забыл об опасностях.

Лежа в объятиях Бетины, варвар усмехнулся.

— Я тебя забавляю, Конан?

— Ты и многое другое. Но я вот о чем думал. Ты ведь теперь женщина, верно?

— Ну?

— У тебя есть все, что имеется у любой женщины, и побольше, чем у большинства из них. Или твой народ не это называет словом «вполне»?

— Для меня было бы лучше всего, если бы я родила ребенка. Этим бы я доказала, что род моего отца на мне не прервется. Конечно, он должен быть от мужчины хорошей крови и друга моего племени…

Конан резко шлепнул Бетину по голому заду:

— Женщина, я готов, и, надеюсь, твой народ зовет меня другом… Но помещать младенца тебе во чрево не самый подходящий поступок в начале путешествия!

— Я это запомню. Но, Конан, мы же наверняка пробудем в этих горах не так уж долго?

— Может, и так, а может, и нет. Если ты будешь слишком сильно настаивать, то ставлю десять туранских крон против медной монеты, что ты будущей зимой разродишься где-нибудь в занесенной метелью пещере в горах!

Девушка содрогнулась от такой мысли, и киммериец привлек ее к себе. Он надеялся, что она не сможет прочесть в этом соприкосновении его мыслей о том, что любой из них, останься он в этих горах до следующей зимы, погибнет. Ведь если Повелительница Туманов обладала хотя бы половиной сил, приписываемых ей слухами, то наверняка она окажется врагом, которого так просто не одолеть.

* * *

— Еще вина, моя Повелительница? — спросил Махбарас.

Он сидел на краю волшебного бассейна в комнате их встреч, болтая ногами в воде и протягивая женщине кувшин.

Повелительница Туманов кивнула, вытянув тонкую белую руку. На ней не было ни клочка одежды, как и на Махбарасе. Теперь они не раздевались при помощи магии, когда колдунья превращала палату в храм любви, а раздевали друг друга, сопровождая это действие прикосновениями и ласками.

— Из тебя выйдет отличный слуга, Махбарас, — сказала Повелительница, когда золотистое вино полилось в ее чашу. — Наверно, мне следует привязать тебя к себе так, чтоб ты остался здесь навеки.

Руки Махбараса невольно сжались на кувшине. Тот накренился, пролив в воду несколько капель вина. Повелительница посмотрела на расширяющийся золотистый круг на воде и рассмеялась:

— Тебя это пугает, Махбарас?

— Да, моя Повелительница. Пугает. Я всю жизнь жил как самостоятельный человек, вольный сам решать за себя и за тех, кого отдавали под мое начало. По доброй воле я не расстанусь со свободой…

Он улыбнулся:

— Кроме того, госпожа, думаю, вы нашли меня достаточно умелым и в качестве свободного человека, чтобы не желать обменять меня на раба. — Он соскользнул в воду и быстро обнял колдунью.

Та оказала сопротивление или, по крайней мере, притворилась. Но губы Махбараса прижались к ее губам, и он не отнял их, даже когда она вылила свое вино ему на голову. Наконец, она обмякла в его объятиях — а затем облапила его, словно спаривающаяся пантера, с громким криком триумфа и наслаждения.

Вскоре они лежали в шатре, и мягкий, пахнущий благовониями магический ветер ласкал их обнаженные тела. Повелительница покачала головой:

— Я никогда тебя не изменю, Махбарас. Клянусь в этом.

Капитан не знал имен и половины богов (если 3 были боги), которых назвала при этом Повелительница, и был рад тому. Колдунья чересчур глубоко погрузилась в древнее запретное знание, которое он нисколько не желал разделять.

— Я также призываю их в свидетели, что если изменю тебе, то пожалею об этом.

— Печаль казалась вам не свойственной.

Повелительница Туманов отвернулась и сказала приглушенно, в подушку:

— Я много лет не позволяла печали приближаться ко мне. Ни разу с тех пор, как одновременно обрела женскую зрелость и свои силы.

Махбарасу не пришлось долго ждать ее рассказа. Он услышал его между едва приглушенными рыданиями. Задолго до окончания рассказа он лежал с Повелительницей, обнявшись, положив ее голову к себе на грудь, укачивая ее, как укачивал бы, утешая, обиженного ребенка.

От этого рассказа в сердце капитана проснулся страх. Месть согрела бы ему кровь, да только все виновные давно умерли. Повелительница отомстила за себя сама и сделала это основательно.

Итак, он наконец узнал, каким образом дочь аквилонского вельможи стала Повелительницей Туманов. Но он не нашел пока ответа на другой, куда более важный вопрос (по крайней мере, на взгляд Махбараса).

Сколько нужно мужчине ласкать колдунью, чтобы исцелить ее от душевных ран?

* * *

В последующие два дня отряд Конана жался к подножию гор. Они ехали по ночам, скрываясь от глаз наблюдателей, которые могли притаиться среди скал или барханов.

— Разумеется, магия Повелительницы может позволить ей ясно рассмотреть нас, — весело заметила Омиэла. — А если так, то она, несомненно, приготовила нам встречу, от которой мы не сможем отказаться. Но она может обнаружить, что я более неприятная гостья, чем она предполагала, когда рассылала приглашения.

Мысль о том, что за ним наблюдают с помощью магии, относилась к числу тех немногих вещей, которые могли встревожить киммерийца. Однако он отправился в это путешествие, зная, что в конце его предстоит столкнуться с магией, и за ним следом пошло слишком много людей, чтобы он мог позволить себе как-то показать свою тревогу.

— Я победил немало ведьм и чародеев, — сказал Конан. — Против стали чары не всегда действуют так, как хочется колдуну, если эта сталь в хороших руках.

— Только не думай, что сможешь зарубить меня прежде, чем я успею зачаровать тебя, — улыбнулась Омиэла; но в ее глазах не было смеха, и Конан не слышал теплоты в ее голосе.

— Тебе незачем опасаться меня, — спокойно ответил он. — Конечно, в том случае, если ты не дашь мне повода…

Дальше они ехали молча.

* * *

На противоположном конце Долины Туманов зародилось недовольство.

Недовольство — свойство живых существ, и не применительно к тем, кто ни жив, ни мертв, ни разумен, ни безмозгл. Но оно (то, о чем идет речь) было недовольно.

Оно не могло само питаться, но, когда ему предлагали жизненный дух живых существ, потребляло его с тем, что можно было бы назвать желанием. Питание стало привычкой, и у странного создания сложилось представление, что так и будет продолжаться, если оно станет подчиняться определенным командам, которые, казалось, поступали с регулярными промежутками.

А теперь команды поступали уже не так часто, равно как и питание. Недовольство росло.

Зародилось то, что можно было бы назвать мыслью. Если жизненный дух более не поступает, то нельзя ли отправиться за ним?

Трудность состояла в том, куда отправляться?

Созданию всегда казалось, что приказы поступали из особого места. Но если оно найдет место, откуда поступают команды, то сможет ли оно тогда пропитаться.

По крайней мере, это давало направление для поиска — а существо, томящееся в недрах горы, уже научилось различать направления.

Повелительница Туманов много лет трудилась и приносила жертвы, чтобы довести Туман до этой черты, но, когда Туман, наконец, добрался до нее, колдунья не узнала об этом, пока не стало чересчур поздно.

Глава 15

Горы вонзились в небо, и заря окрасила в розовый цвет далекие снежные шапки, когда Конан натянул поводья. Его чутье на опасности говорило, что следует ехать дальше, а не делать привал здесь. А другие его чувства подсказывали, что опасно оказаться на виду, что непременно случится, если они поедут дальше средь бела дня.

Он спешился и стал изучать местность, выискивая следы врагов. По большей части земля была слишком твердой, чтобы на ней остались следы, а ночью дул сильный ветер… Следы, оставленные до рассвета на мягкой почве, были давно уничтожены.

Неожиданно Конан услышал голоса. Кто-то приближался к нему сзади.

— Старушечьи бредни, — донесся до киммерийца голос Фарада.

— Старушечьи? Вот, значит, что ты видишь, когда смотришь на меня? — Так могла говорить только Омиэла.

— Зато я вижу это своими глазами, да. Мы, афгулы, не сильны в магии.

— Хммм. У моего народа это называется тупоголовостью. Теперь перед собой я вижу тупоголового молодого воина, который любит женщину своего вождя.

Последующее молчание нарушали только хрипы Фарада — попытка задушить свой порыв гнева. Конан поспешил вернуться к остальным.

— То, чем является для меня Бетина и я для нее и чем может быть Фарад для нас обоих, не то, о чем нужно болтать посреди пустыни, подобно портящему воздух верблюду, — резко сказал Конан. Он не смотрел ни на Омиэлу, ни на Фарада, но уголком глаза увидел-таки, что оба приняли его упрек близко к сердцу.

— Итак, Омиэла, ты хотела мне сообщить что-то, во что Фарад не поверил? Верно?

Старуха склонила голову почти с царственной грацией.

— Это так, киммериец. Я узнала, где лежит Долина Туманов.

Это заставило умолкнуть даже Фарада. Оба воина стали слушать с большим вниманием, когда Омиэла объясняла. Любви к колдовству Конан испытывал не больше, чем когда-либо раньше, но за долгие годы приключений киммерийцу встречались люди, владеющие магией, которые иной раз больше помогали, чем мешали. Омиэла, похоже, была одной из них.

Конан надеялся, что так и будет. В Кезанкийских горах было полным-полно долин, и про некоторые из них знали только горцы, а другие долины вообще не посещались смертными. Путешествие по горам и посещение каждой долины могло потребовать больше времени, чем они могли себе позволить, — и в итоге они узнают, что нашли Долину Туманов, когда ведьма Повелительница обрушит на них свою магию.

— Так говоришь, ты почувствовала нечто одновременно и живое, и мертвое и можешь привести нас к нему? — переспросил Конан в попытке разговорить Омиэлу.

— Да, при определенной помощи, — подтвердила Омиэла. — Один из тех, кто пойдет в долину, должен быть женщиной. То, что я применю, — женская магия.

Фарад и Конан посмотрели друг на друга, а потом на Омиэлу. Ни тот ни другой не могли представить ее взбирающейся в горы и спускающейся в долину, где ее ждали вооруженные воины и мощные чары. Ни тот ни другой не сомневались, что женщиной, которую ° собиралась отправить навстречу этим опасностям, была Бетина.

К счастью, ни один из воинов не возразил ей ни единым словом. Они знали Бетину — а через мгновение она сама появилась из-за камня, словно Омиэла наколдовала ее из воздуха.

Фарад и Конан снова переглянулись, затем дослушали, объяснение Омиэлы как бороться с угрозой Долины Туманов.

— Я буду носить один амулет, а Бетина другой. Все, что узнает любая из нас, другая тоже узнает. Моя сила может перейти в Бетину, и поэтому если она пойдет с вами, то все будет так, словно с вами я сама.

— Ты говоришь, что почувствовала Туман, и поэтому поняла, где лежит Долина, — сказал Конан. — А что если и Туман чувствует тебя и знает, где ты находишься?

— Туман сам по себе не обладает такой способностью, — заявила Омиэла (порядком-таки самодовольно, как подумал Конан).

Он надеялся, что Омиэла не из числа тех адептов колдовства, которые чересчур полагались на старые знания, когда сталкивались с новыми врагами. Как он обнаружил, у колдунов наблюдалась такая дурная привычка, и это являлось единственной причиной, почему зачастую они были не чета хорошо обученному воину.

— У Повелительницы Туманов такая способность есть, если она сочтет нужным применить ее, — продолжала Омиэла. — Но я узнала бы, если бы она воспользовалась ею. Можно лишь гадать, слабеет ли ее сила, или она разленилась и перестала охранять себя и свою долину.

— Чем сильнее она разленилась, тем лучше для нас, — заключил Фарад. — Ведьма — это такой враг, которым я с удовольствием займусь, когда она повернется ко мне спиной.

— Не стоит особо на это рассчитывать, — сказала Омиэла. — Такого не будет. Чем меньше Повелительница Туманов связывает свое создание, тем сильнее станет вырываться Туман. А если он найдет себе пищу, то станет расползаться во все стороны, питаясь по мере роста. Тогда он может стать погибелью для всех, кто с ним столкнется.

Последовало молчание, нарушаемое только свистом ветра средь отдаленных пиков да птичьим криком, который, по мнению Конана, звучал не совсем естественно.

* * *

Прежде чем афгулы и кочевники углубились в Кезанкийские горы, направляясь к Долине Туманов, Конан разделил свой отряд. Хотя ему это не очень-то нравилось: разделять свои силы как раз перед сближением с противником — не лучший путь к победе. Но если нельзя ни взять в горы старую Омиэлу, ни оставить ее в диких землях, то что еще мог сделать киммериец?

Не очень это понравилось и воинам, оставленным со старухой. Рассказы о женщинах-воинах долины разрослись от пересказов, как грибы в темноте, и каждый мужчина мечтал побороться с какой-нибудь девой из Долины Туманов.

Конан растоптал эти мечты тяжелым сапогом.

— Если девы нападут на вас, пускайте в ход свои мечи, а не какое-то другое оружие, иначе быть вам кормом для стервятников. И песню смерти для вас я петь тоже не буду. Не привык я попусту тратить слова на дураков. Если же девы не станут драться, то тогда они — законные пленницы, и любой, кто хочет сохранить голову на плечах, будет обращаться с ними как велит закон.

Вид и манера держаться у Конана были такими свирепыми, что воины немедленно поклялись самыми крепкими клятвами сделать все, как он пожелает. Киммериец сомневался, что все они клялись без внутренних сомнений, но именно потому-то с ним и отправились его афгулы. Горцы иногда дивились повадкам киммерийца, но всегда подчинялись вождю, которому дали клятву на крови. И они с удовольствием проткнули бы любого соплеменника Бетины, который поступил бы вопреки приказу их вождя.

Удивительное дело, сама Омиэла была не слишком довольна тем, что Конан оставил отряд защищать ее.

— Я отлично могу справиться с любым врагом, какой может напасть на меня, и без того, чтобы ты держал без дела дюжину хороших воинов, — резко бросила она.

— Как? — спросил он. — Ты станешь невидимой?

— Это в моих силах, — самодовольно заявила Омиэла. — К тому же охрана не сможет защитить меня, если по мне ударит своей магией Повелительница Туманов. Охранники смогут стать для нее лишь свежей дичью.

— Да, но если ты будешь прятаться от разбойников, то сможешь ли еще одновременно бороться и с Повелительницей? Сколько чар ты можешь навести за один раз, Омиэла?

— Достаточно.

— Не думаю.

— Кто ты такой, чтобы указывать мне, где пределы моих сил?

— Тот, кто вышел живым из боев со множеством колдунов, потому что те думали, будто могут сделать все. А вот то самое, чего они не могли сделать, и позволяло мне спастись, а иногда заодно и убить их. Ты говоришь, что этот Туман сулит погибель всем нам. Если ты не сможешь бороться с ним, то еще дюжина, или два десятка, или двести воинов в горах ничем мне не помогут. А если сможешь…

Омиэла подняла руку, прерывая его:

— Я вижу, Бетина и впрямь не без причины поет хвалы твоей мудрости, а также и другим твоим качествам. Ты подумывал жениться на ней?

Даже вонзившийся под ребра кинжал едва ли мог в большей степени удивить киммерийца.

— Нет.

— Ну, так следовало бы, варвар. Будь у нее муж с такой боевой мощью, как у тебя, те, кто следует за ее братом, живо покинули бы его знамена. Ее отец получил бы зятя, достойного его, а экинари со временем великого вождя.

— Я подумаю над этим, Омиэла, но вначале давай спустимся с этих гор живыми.

— Разумеется, так оно и будет.

Конан оставил Омиэлу, надеясь, что она забудет об этом разговоре. У нее имелись для того веские причины, как впрочем, и у киммерийца.

Первой причиной было отношение Фарада к Бетине и ее к нему. Жениться на кочевнице значило бы для Конана отобрать женщину у другого мужчины, а более верного способа нажить врагов не изобрели ни боги, ни люди.

Второй же была цена, назначенная туранцами за голову Конана. Ездигерд никак не потерпит вблизи своих границ племя под предводительством врага Турана.

И последней были последователи Дойрана. Не все они переметнутся на сторону его сестры и не все разбегутся. Слишком многие останутся неподалеку от нового вождя для того, чтобы нанести предательский удар в спину, когда Конан и Бетина с ее родней потеряют бдительность.

Было бы куда менее опасно вернуться в Афгулистан, и делу конец!

* * *

Первой, на кого натолкнулся Туман, оказалась полоумная девушка — полоумная с рождения, а не искалеченная магией Повелительницы. У нее хватало ума лишь для того, чтобы справиться с небольшим ножом и не падать с утесов, поэтому ее кормили и часто посылали нарубить хвороста для кухонных очагов.

В былые дни она работала так хорошо, что очистила от кустов все склоны на отведенном ей участке. Потом она забралась выше. По склонам она лазила, держа нож в зубах. У ее одежды не было ни пояса, ни карманов.

Наконец, она закончила свое восхождение на карниз, где приютилось несколько кустов. Она срезала все ветви, которые могла срезать ножом, а затем огляделась в поисках новых кустов, прежде чем связать собранный хворост и спуститься с горы.

В трещине на склоне она увидела что-то напоминающее еще один куст, с желтыми ягодами и тонкими ветками, который, казалось, будет легко срезать. Что хотя бы коснуться этих веток, ей потребовалось далеко заползти в трещину, а вскоре она признала, что до самого куста так и не дотянется.

Она попыталась решить, что делать дальше, и пальцы коснулись чего-то. На ощупь оно было холодным, как лед или ключевая вода, но не было ни твердым, ни жидким. Оно походило на ветер.

А затем пальцы девушки начали болеть. Боль стала такой жгучей, что несчастная вскрикнула. Она попыталась вытащить руку и посмотреть, все ли в порядке с ее пальцами. Но трещина в скале зажала ее руку.

Затем холод охватил всю руку девушки, и по телу ее прошла волна боли. На этот раз девушка закричала так громко, что крик ее подхватило эхо. Она рванула руку изо всех сил, пытаясь освободиться.

Безрезультатно. Никто не обратил внимания на ее крики, приняв их за крики птиц. А миг спустя Туман нашел кровеносные сосуды и по ним стремительно проник в мозг несчастной. Жизнь ушла из ее тела, но девушка не упала, а осталась сидеть, пока ее тело медленно не съежилось, опадая. В конце концов, не осталось ничего, кроме горстки пыли, которую унес ветер.

Эта девушка была первой жертвой Тумана, но далеко не последней.

* * *

Конан и Бетина сильно опередили свой отряд. Но они не нашли воды. Не говоря уже об омутах для купания и постелях из лишайника.

И все же Конан не мог не восхищаться гибкой фигурой девушки, отлично выставленной напоказ обтягивающими штанами и короткой курткой. Бетина была не для него. И в самом деле, никакая девушка не могла стать его женщиной, пока Конан скитался, — а это могло означать, что он так и умрет холостым, даже если проживет достаточно долго, чтобы его прежние товарищи по детским играм сделались бабушками и седобородыми дедушками.

Но существовали женщины, с которыми киммериец мог жить в мире, которого только могли достичь мужчина и женщина, и Бетина была из той породы…

Звук, который Конан не мог распознать, заставил его остановиться и поднять руку, призывая к тишине. Бетина была хорошим разведчиком и вполне могла служить в регулярных войсках. Она с готовностью подчинялась его приказам и с каждым днем приобретала все больше сноровки. Делу не вредило и то, что одежда у нее была серо-коричневого цвета, как скалы, так что, если девушка лежала, не двигаясь, на нее можно было наступить не заметив.

Звук раздался вновь. Это был лязг металла о камень — не естественный звук. Отряд Конана находился на границе той местности, где рыскали воительницы из Долины Туманов и их наемные бандиты. Раздавшийся вой мог оказаться предупреждением, чтобы появилась такая защита, которую не смогут пробить ни клинок Конана, ни магия Омиэлы.

Конан пригнулся и напружинился, внимательно прислушиваясь, пытаясь определить направление звука. Казалось, что тот доносится сзади, но это было маловероятно. Позади Конана находились афгулы, ходившие по каменным склонам еще бесшумней, чем сам киммериец.

Тогда северянин решил подождать, когда тот, кто шумел, откроется. Если это враг, пытающийся подкрасться к киммерийцу, которого прикрывают афгулы, то жить ему осталось считанные мгновения. Конану не придется даже обнажить клинок, прежде чем его спутники разделаются с этим человеком.

На горном склоне воцарилась тишина. Конан мог бы поклясться, что умолкли даже птицы и стих ветер. Он слышал лишь собственное дыхание и лишь едва-едва — дыхание Бетины. Но не было ни малейших признаков того, кто издавал этот звук. Совершенно неожиданно шум донесся сверху. Конан переменил позу, чтобы взглянуть вверх, и увидел ползущую по склону вереницу навьюченных животных.

Конан насчитал двенадцать мулов и шесть пеших охранников — все были с луками и короткими мечами. По их снаряжению нельзя было сказать, какого они племени, — оружие такого сорта наемники могут приобрести на базарах в любом достаточно большом городе.

И одежда их не была нарядом какого-то конкретного племени, а в этой части гор это делало их врагом любым кочевникам.

Расстояние, на котором они находились, и их луки делали их противниками почти недосягаемыми. Лезть к ним вверх по склонам под дождем из стрел будет делом не быстрым и принесет смерть многим из тех, кто попытается это сделать, а кроме того, поднимет тревогу.

Конан подобрался, прижимаясь к скале, и медленно поднялся на ноги, невидимый сверху, но, надо надеяться, хорошо различимый снизу.

Он поднял руки, дав афгулам сигнал не двигаться и соблюдать тишину, когда из скал справа от него выскочил человек.

Он бросился на киммерийца с кинжалом в руке, и Конану пришлось защищать свою жизнь. Напавший был стройнее и ниже его, но оказался сильным и обладал ловкостью леопарда, что делало его опасным противником даже для такого могучего человека, как Конан.

Натиск атакующего отбросил Конана к скале, и варвар сильно стукнулся головой о камень. Из-за этого он замешкался, вытаскивая собственный клинок, так что напавший рубанул его по запястью, заставив выронить меч. Тогда Конан ударил кулаком по лицу противника или, по крайней мере, нацелился именно туда, но враг вильнул в сторону, и удар пришелся ему по плечу.

И все-таки этого оказалось достаточно, чтобы опрокинуть его на спину, но он снова вскочил на ноги, словно неваляшка. Бетина подошла было, чтобы вмешаться, но киммериец сделал ей знак отойти подальше. Он еще не решался кричать, хотя и боялся, что шум боя услышал бы даже глухой в том караване.

Нападавший наступил на клинок Конана и в то же время развернулся на одной ноге и ударил киммерийца в пах. Конан отшатнулся, принимая его на бедро, и, освободив свой меч, подхватил его с земли, что дало ему преимущество в дальности удара.

Но прежде чем киммериец смог снова нанести удар, негодяй бросился к Бетине.

— Дойран — вождь! — завопил он, и в воздухе сверкнул, опускаясь, кинжал.

Он так и не достиг Бетины, потому что девушка, упав, откатилась в сторону. Убийца все равно прикончил бы ее, если бы из груди его неожиданно не вырос другой кинжал. Убийца застыл. Его руки задрожали, изо рта хлынула кровь, и он повалился рядом с Бетиной.

Из-за скал вышел Фарад с мрачным выражением лица, держа за острие второй кинжал. Лицо у него стало еще мрачнее, когда он увидел неподвижно лежащую девушку.

А затем он застыл, когда Бетина вскочила на ноги, а Конан рассмеялся. Миг спустя лицо Фарада сделалось лицом задушенного, которому очень нравится, что его душат, так как Бетина обвила его руками и прильнула к нему так крепко, что ноги ее едва касались земли.

— Ты придумал все это нарочно, чтобы ослепить своим мастерством эту юную красавицу? — с усмешкой проворчал Конан.

У Фарада был такой вид, словно он получил оплеуху, и Бетина прожгла киммерийца гневным взглядом.

— Прости Конан, я не знала, что среди нас могут быть шпионы моего брата.

— А я думал, но не был уверен. — Фарад вновь обрел голос. — Если бы я просто заставил этого человека исчезнуть однажды ночью, то его соплеменники неправильно бы поняли меня. Поэтому я положился на свое умение следопыта, решив следовать за этим малым, пока он не учинит какое-нибудь злодейство.

— Пожалуй, не повредило бы, если бы ты следовал за ним, держась чуть поближе, — сказал Конан, поднимая окровавленное левое запястье. — Ты мог бы остановить его до того, как он напал на нас. Выше по склону шел караван, и если караванщики теперь не насторожились, то я — стигиец!

Фарад быстро попросил у своего вождя прощения и отправился посмотреть, что поделывает караван. Конана не особо удивило, когда афгул доложил, что караванщики рванули прочь достаточно быстро для того, чтоб пало, по меньшей мере, два мула. Они уже почти скрылись из виду на западе и не собирались сбавлять скорости.

— Оно и к лучшему, что им приказали гнать и не ввязываться в драки, — рассудил Конан. — сейчас свистели бы вокруг стрелы. Но тревогу-то они поднимут.

— Не следует ли мне подняться и поковыряться в сумках павших мулов? Их содержимое может нам что-нибудь сообщить.

— А кто сказал тебе, что охранники не оставили лучника для отстрела любопытных? Нам нельзя тебя потерять, Фарад. Ты нужен нам для того, чтобы помочь, если следующий убийца получше нацелит свою сталь.

Фарад и Бетина посмотрели друг на друга, а потом Фарад откашлялся.

— Мой вождь, а что если мы сделаем вид, будто этот удар достиг цели? Если они не увидят тебя живым после боя, то откуда им знать, что ты не погиб?

— Да, — добавила Бетина. — Мы можем притвориться, будто сильно скорбим по тебе, и для вида сложить кучу камней.

— Не возражаю, — сказал Конан, — лишь бы вы и впрямь не положили меня под них живым. Но я чую какую-то хитрость.

Фарад кивнул:

— Ты сам сказал, что тревога теперь поднята. Но если они подумают, будто мы потерпели поражение, впали в отчаяние, собираемся уносить ноги, то будут менее насторожены. Возможно, они даже спустятся напасть на нас.

— Фарад, — сказал Конан, — когда мы разделаемся со всеми Повелительницами Тумана и их долинами, то вернемся в Афгулистан. А там я поддержу тебя, когда будут выборы вождя твоего народа!

— Если есть охота, отправляйся в Афгулистан один, — отрезала Бетина. — Я не собираюсь сидеть на горе, как какая-то скальная обезьяна.

— Ты так говоришь об Афгулистане, когда твой народ бродит по пустыне от колодца к колодцу, не оставаясь под крышей и трех ночей в году?

— Все лучше, чем ждать, когда крыши рухнут на головы, когда…

К этому моменту Конан решил убраться подальше.

Пусть влюбленные ссорятся. Он надеялся, что они вскоре помирятся. Ему же ни к чему, чтобы они бились друг с другом на ножах.

Но почему, во имя всех богов, Бетина была с ним, если положила глаз на Фарада так же, как он на нее? Конан не сожалел о том, что ему больше не придется кувыркаться на траве с прекрасной молодой женщиной, но кровная вражда иной раз разгоралась и из-за меньшего.

К счастью, этот афгул был опытным воином и достаточно взрослым, чтобы быть для Бетины более мудрым мужем, и он был в состоянии напоминать ей, что она — женщина в любое время, когда пожелает. Она могла бы сделать и худший выбор. И сделала бы его, если бы нацелилась исключительно на киммерийца.

И все равно, во всем происходящем было весьма мало смысла, если не принимать за истину то, что пути женщин едва ли предсказуемей, чем пути богов. Но, по крайней мере, женщины были людьми, и некоторые жрецы утверждали, будто понимают их…

* * *

Махбарас упражнялся с мечом, когда прибыл вестник.

Капитан выслушал гонца, переводя взгляд с темнеющих склонов горы на врата долины. Стоявшие там воины доложили, что девы не разговаривали с ними с раннего утра и казались бледными и истощенными, словно от лихорадки. Один воин сказал, что слышал доносящиеся из-за ворот нечеловеческие крики, и продолжал настаивать на своем, несмотря на насмешки товарищей.

Капитан хотел бы, чтоб его не связывали с его воинами взаимные обязанности, по крайней мере, те обязанности, которые мешали ему постоянно находиться рядом с колдуньей. Но он отогнал все эти мысли. Он не был колдуном. К тому же у Повелительницы есть своя гордость, и она не будет благодарна ему за то, что он воспользовался ее слабостями.

Если гонец говорил правду, то Махбарас был более чем когда-либо нужен во внешнем мире, Махбарас его люди.

— Если бы я взял вас проехаться вниз по тропе, вы бы увидели, где они складывают камни в кучу, — добавил посланник. — Они уложили своего вождя как полагается, с погребальным добром и мечом, и приготовились навалить над ним достаточно камней, чтобы не подпустить к нему даже львов, не говоря уж о волках. Скорей всего они уложат его в могилу на заре, а днем возведут пирамиду. Таков обычай племен, во всяком случае, тех, которые я знаю.

Посланник был закаленным ветераном, одним из горстки тех, кто в самом начале пришел в долину и, вероятно, знал о жителях этих гор побольше, чем Махбарас. Капитан мог положиться на этого воина во всем, что тот видел собственными глазами, а повидал этот воин немало.

— Отлично, — похвалил его Махбарас. — Тебя наградят за эту работу как подобает, и скоро.

— Наградят меня сегодня вечером, капитан, но я, возможно, и не доживу до той поры, когда смогу потратить эти деньги.

Махбарас стал гадать, не прослышал ли солдат о байке про Туман, появившийся в долине. Спросить же он не посмел.

— Нет, — усмехнулся вслед за тем воин. — Просто я считаю, что вы собираетесь повести нас очистить гору от этих дикарей. Рискованное дело в темноте, даже если они потеряли вождя. Есть одна дева, которой я хотел бы подарить какую-нибудь мелочь за ее доброту ко мне, и вы ведь наверняка не будете ссориться из-за этого с Повелительницей?

Махбарас рассмеялся и вытащил из кошеля две золотые монеты.

— Не буду, и вот твоя награда. Но прибереги силы для боя.

— Есть, капитан, я так и сделаю, и вы тоже последуйте собственному совету.

Оставшись один, Махбарас обдумал разные планы, но знал, что времени мало. Он решил, что лучше всего устроить обыкновенную ночную атаку. Пойдут в бой все, так как у него в отряде слишком мало закаленных бойцов — в основном разбойники и неоперившиеся рекруты.

А это означало, что сундуки с жалованьем и другие ценные вещи надо спрятать в безопасное место. Единственный человек, которого можно было для этого выделить, — Эрмик, а поступить так — все равно, что доверить малышку заботам змея. Но змей мог быть сытым. А вот надвигающиеся налетчики наверняка будут голодными до золота.

Потом капитан написал три коротких письма. Одно предназначалось для его начальников в Хауране. В нем он принимал на себя всю вину за несостоявшийся военный союз с Повелительницей Туманов и пытался оправдать своих воинов. Затем он написал другое — для дев, которое оставил незапечатанным. Эрмик должен прочесть его указание о том, что сегодня ночью и еще на несколько грядущих ночей девам следует удвоить бдительность, так как враги находились рядом с долиной, чего не случалось уже многие годы.

Свое последнее письмо он запечатал как можно лучше.

Письмо это не относилось к тем, какие в грядущие годы школьников заставляли бы читать наизусть. Оно не относилось к тем, какие надолго запомнил бы кто-либо, кроме прочитавшей его женщины. Оно было всего лишь письмом мужчины к любимой женщине, какое он пишет перед сражением, надеясь вернуться с победой, но прося ее помнить о нем, если удача повернется к нему спиной.

Однако за все те годы, что воины писали такие письма, было не так много писем, написанных воином колдунье.

В самых тайных своих покоях, куда не допускались даже прислуживающие ей девы, Повелительница пробудилась ото сна и сбросила одеяло. Она обнаружила, что ей легче спать под одеялом, нежели все время использовать магию на поддержание тепла в покоях, наконец, она не перестала спать раздетой. На мгновение она пожалела, что ее не видит Махбарас. Желание в его глазах было таким прекрасным зрелищем, таким не похожим на все то, чего она так долго ожидала от мужчин, что оно возбуждало ее так же сильно, как и его ласки.

Затем колдунья набросила на плечи халат и уселась за свой гадательный стол. Она не прикасалась к нему несколько дней, хотя одно постоянно действующее заклинание должно было бы предупредить ее в случае, если что-то стрясется. Нельзя сказать, что такое когда- либо бывало, кроме как в те дни, когда она думала, что правит девами как тиран — но все же…

Когда она коснулась стола, руки у нее на мгновение зазудели, и в стекле понеслись в вихре дюжины оттенков синевы, до тех пор, пока стеклянная поверхность стола не превратилась в бездонный колодец со светящейся водой. Колдунья почувствовала Туман, который она впустила в мир и так долго питала.

То есть до недавних дней. Она знала, что думал Махбарас о жертвоприношениях, даже когда в жертву приносились бесполезные крестьяне и сами жертвоприношения совершались милостиво, без боли. Она не могла не знать об этом, побывав столько раз в его объятиях.

Колдунья не могла ничего поделать с тем, что произошло раньше, но могла не дать этому случиться вновь. Должен же быть какой-то способ загнать Туман в бутылку, так чтобы тот стал безвреден. В то же время, когда она в последний раз предлагала ему жизненный дух, Туман был недостаточно силен, чтобы питаться самостоятельно. Поголодать месяц-другой — Туману это не повредит.

Теперь заклинание Повелительницы коснулось Тумана. Это случилось даже раньше, чем колдунья ожидала. Она усилила прикосновение — и впечатление возникло такое, словно Туман оттолкнул ее, как это делал иногда Махбарас, когда шутя боролся с ней…

Но это был отнюдь не дружеский толчок. Он походил на попытку человека прихлопнуть муху. Туман обладал силой, какую он имел бы, регулярно питаясь все те дни, пока она занималась любовью с Махбарасом.

Повелительница встала из-за стола. Что-то стряслось, и она намеревалась поискать ответы, не прибегая ни каким новым чарам.

Глава 16

Туман не отличал друга от врага. Эти понятия были для него слишком сложными.

Но он мог определить, что живое, а что неживое, и также мог разобраться, какой жизнью мог питаться, а какой нет.

За время, минувшее с тех пор, как он стал питаться самостоятельно, он также научился определять, кто помогал ему питаться, а кто этому препятствовал. Вторую разновидность людей он рассматривал не как врагов, а как тех, кого нужно съесть в первую очередь.

* * *

Ожидание ночной атаки грозного противника на высоте, в разреженном и холодном горном воздухе, после длинного дневного перехода и боя, да еще при ноющей ране на запястье, никому не покажется удовольствием. Даже самому знаменитому из киммерийских воинов.

Даже Конану.

Однако он и не ожидал, что это путешествие доставит ему большое удовольствие. Если он и его афгулы покинут Туран с целыми шкурами и некоторыми из своих драгоценных камней, то хватит и того.

Само собой, будет неплохо, если Повелительница Туманов окажется побеждена, а ее магические силы развеяны. Но Конану иногда начинало казаться, а не является ли Повелительница просто сказкой?

Теперь они находятся в ее горах и, по словам Омиэлы (говорящей через Бетину), настолько близко к долине, что и ребенок мог бы пройти это расстояние за несколько часов. А все, кого они видели, были людьми, да и к тому же не самыми грозными. Даже Омиэла не могла сказать точно, что магия Повелительницы по-прежнему сильна — хотя Конан знал, что некоторые чары играли исключительно защитную функцию. Чары эти чаще всего опасные и владели ими могучие колдуны — а Повелительница принадлежала именно к таким, если она вообще была колдуньей.

Конан потянулся, разминая затекшие мускулы. Он лежал на погребальных носилках, играя роль убитого вождя ночью точно так же, как и днем.

После того как потухли последние лучи зари, Конан соскользнул с носилок облегчиться и прихватить из своего тюка бобовый хлеб и колбасу, а его место на какое-то время занял Фарад. Затем ему пришлось играть роль собственного трупа, в то время как цепочка скорбящих шествовала вокруг погребальных носилок, поднимая при этом шум, необходимый согласно обычаям.

Конан лишь надеялся, что эти звуки не помешают часовым услышать приближающиеся взрывы.

Плакальщики замолчали, и кто-то подошел к носилкам. Конан узнал походку Бетины. Раньше она подходила с Фарадом, а теперь подошла одна.

Шаги замерли, Конан услышал тихое дыхание, почувствовал запах теплого женского тела (в последнее время не мывшегося, но, впрочем, кому из них это удавалось за последние несколько дней?), а затем он почувствовал упавшую ему на лицо слезу.

— Ха, девочка, — прошептал он. — Я еще не умер.

— Знаю. Но я бы плакала по тебе, если бы ты погиб.

— Хотя ты и собираешься замуж за Фарада?

— Да.

— Ну, тогда убедись, что он рассказал тебе все о своих трех женах и семнадцати детях там, в Афгулистане. Он…

Конан ощутил на горле холодное острие.

— Конан, ты ведь шутишь, не так ли?

Чтобы овладеть своим голосом, ему потребовалось некоторое усилие.

— Да нет у Фарада в Афгулистане никаких жен. И мало что привязывает его к дому. Можешь верить тому, то он говорит.

— Я благодарна. — Острие внезапно исчезло, и теплые руки обвили ему шею. — Я напугана. Когда они появятся?

— Спокойно, Бетина. Я знаю, что трудно ждать врага, который, как ты знаешь, сидит рядом, готовясь напасть. Но мы готовы. Они же не знают, что их ждут. Поверь мне, нам сегодня ночью досталась более легкая работа.

— Мне почти удалось поверить тебе. Я тебе поверю, если ты меня обнимешь.

— Фарад…

— Я сказала ему, что пойду проведать тебя, когда он отправился проверить часовых. Он меня благословил.

— А меня нет? — насмешливо возмутился Конан. — Неблагодарный пес! Я его притащил из кишащей блохами лачуги в объятия…

— Ш-ш-ш! — прошептала Бетина совсем на иной манер. Конан обнял ее одной рукой за талию, но молча.

А затем они оба услышали высокий воющий плач, какой мог издавать брошенный ребенок. Но он был во много раз громче, и, казалось, шел со всех сторон.

* * *

Махбарас тоже услышал этот звук и вначале подумал, что это один из часовых налетчиков дует в свисток, стараясь поднять тревогу. Затем звук разросся, пока у людей не заболели уши, и Махбарас понял, что звук может быть естественного происхождения.

Ему хотелось верить, что это Повелительница Туманов призывает ему на помощь свои силы. А боялся он того, что сегодня ночью магия могла вырваться из рук Повелительницы.

Капитан не знал, какому богу можно молиться о победе, погрузившись в дела, запрещенные теми же богами. Он также гадал, может ли он молиться о собственной победе из-за того, что связан самыми древними из человеческих уз с искательницей запретного.

Поскольку Махбарас не умел молиться, он и не молился. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы удержаться на ногах, когда вел своих воинов по усеянному щебнем склону. Выскользнувший из-под чьей-то ноги камень мог не просто поднять тревогу. Воин мог полететь кувырком и сбить с ног других, пока весь отряд не покатится вниз по склону, словно живая лавина, чтобы закончить свой спуск беспомощной грудой тел у основания каменной осыпи.

Эти горы были неподходящим местом для ночных прогулок, и здесь у разбойников было преимущество над врагами из нижних земель. Они знали, что местность должна быть усеяна щебнем, и их ноги сами находили безопасные тропинки.

Глаза Махбараса давно привыкли к темноте, хотя ночью он видел не очень-то хорошо. Когда началась атака, он побежал почти прямиком к погребальным носилкам убитого вождя, но некоторые из воинов на флангах сильно опередили его.

Махбарас был почти благодарен ужасному крику в ночи, который отвлек внимание его врагов и полностью заглушил шаги его людей. Теперь их нападение уж точно окажется внезапным и даст им преимущество.

Махбарас выкинул из головы мысль, что высвобожденная в ночи магия может не делать различий между победителем и побежденным. Это была магия Повелительницы…

* * *

Конан ждал приближения атакующих до последнего момента. Он получил уйму предупреждений не только от часовых, которые, не вступая в бой, отступали, но и от окружавших его скорбящих.

Среди них была и Бетина, которая не утратила ни присутствия духа, ни ума, хотя сильно боялась того, что могло выпасть на долю Фарада там, на линии часовых. Стонала и выла она вполне убедительно, а в промежутках между стонами сообщала Конану численность противника. Когда цифра дошла до трех сотен и больше не возрастала, Конан шумно вздохнул.

Соотношение сил было почти равным и гарантировало скорее битву, чем резню. Но киммериец не очень доверял своим людям. Когда бой закончится, между ними и Долиной Туманов не должно остаться особых преград. То есть военных преград.

Конан придвинулся настолько, чтобы видеть, как часовые отступают, пробегая мимо лучников, засевших за наваленные в кучу камни, чтобы иметь возможность беспрепятственно стрелять через головы своих товарищей по рядам врагов. Приближающиеся шаги стали теперь громче воя в небе.

Затем из ночи вынырнул первый из врагов. Худощавый и в драной одежде, он ловко перепрыгнул через носилки Конана, чтобы грудью встретить кинжал Бетины.

На фоне его предсмертного крика все остальные звуки казались шепотом. Конан скатился с носилок, одновременно обнажив и кинжал, и меч, встал на ноги. Оба клинка, когда их обнажили, нашли живую плоть, и два врага рухнули, прежде чем Конан отошел на три шага от носилок.

Третий противник уставился на киммерийца, вереща, словно ужаленная пчелой обезьяна.

— Прошу прощения за возвращение из мертвых, но у меня есть работа, — извинился Конан. Его меч чиркнул, и голова третьего разбойника соскочила с плеч. Он упал навзничь на пути четвертого, оказавшегося достаточно ловким, чтобы избежать меча Конана.

Удар этот оставил глубокую царапину на левой руке этого воина, а талвар тот держал в правой, поэтому ничуть не утратил ни скорости, ни ловкости. Конан сделал финт кинжалом, вынуждая противника нанести яростный рубящий удар, приводящий его в пределы досягаемости меча киммерийца, который и закончил схватку, вскрыв разбойнику грудь, разрубив половину ребер и достав до сердца и легких.

Конан убил четырех воинов за считанные секунды. Его воскрешение из мертвых напугало не так много врагов, как он надеялся.

Теперь на Конана напал кряжистый малый с поседевшей бородой. Руки у него были почти такими же длинными, как у киммерийца, и он обладал почти такой же силой, но не был столь проворен. Конан не воспользоваться быстротой своих ног на горном склоне, где со всех сторон таились враги.

Поэтому они с бородатым сражались довольно долго для такой схватки, то есть, проще сказать, целую минуту-другую. Им не мешали драться ни друзья, ни враги, что могло быть проявлением рыцарства, но скорее всего, было вызвано тем, что двое противников сплели вокруг себя такую паутину звенящей стали, что никакой осмотрительный человек не смел к ним приблизиться.

Бородач дважды пустил кровь Конану, и киммериец учел, что это путешествие подарило ему больше шрамов, чем обычно. Затем его противник нанес рубящий удар, и Конан захватил его клинок своим кинжалом. С силой толкнув назад, киммериец зажал оружие противника, а затем с размаху обрушил свой меч на врага.

Он ударил плашмя. Конану требовался пленник. Этот человек должен много знать о Долине Туманов! Кроме того, этот боец был слишком хорошим противником, чтоб убивать его без веской причины.

Удар сбил воину шлем набекрень, заставил его зашататься, но не оглушил. Противник качнулся назад, освобождая клинок и выхватывая из-за пояса короткий нож горца. Конан двинул ему коленом в пах и врезал эфесом меча в челюсть, но и этих двух ударов оказалось не достаточно. Воин слабо ткнул Конана ножом, коснувшись иссеченной шрамами груди киммерийца. А затем покачнулся и упал, выронив клинок из обмякших рук.

Конан отступил на шаг от павшего противника и огляделся. Во всю работали лучники с кучи камней. Стрелы пролетали так близко, что был слышен свист, с которым они рассекали воздух, несмотря на неестественный крик неведомого существа. Но крики, раздававшиеся, когда стрелы поражали разбойников, звучали еще громче. Конан насчитал в пределах броска копья с полсотни корчившихся или неподвижно лежащих фигур.

Теперь ему захотелось посмотреть на своего пленника. Киммериец надеялся, что никто не попытается убить его, пока он это делает.

Конан схватил упавшего за лодыжки и взвалил на спину. Крик в ночи усилился, а потом стал еще сильнее, пока, казалось, весь мир не превратился в Хаос жуткого воя, вещавшего о гибели богов или даже самой Вселенной.

* * *

Повелительница Туманов впервые за много лет бежала по тропе. Она с облегчением обнаружила, что не страдает одышкой и ноги у нее все еще здоровые.

А возможно, дело было в том, что она предусмотрительно надела крепкую обувь, тунику и штаны, позаимствованные у одного из слуг. Сидели они на ней не самым лучшим образом, но она чувствовала, что защитив кожу от холодного ветра, а босые ноги — от камней, она сильно сократит время путешествия.

Конечно, когда придет время пустить в ход магию, было бы неплохо сбросить всю одежду. Сейчас же ее никто не принял бы за Повелительницу Туманов, а возможно, даже за женщину, так как одежды были достаточно просторными, чтобы изменить ее облик. В неестественном свете расползавшегося по долине Тумана даже ее жезл мог показаться пастушьим посохом или тростью носильщика.

Кроме того, лишь человек с хорошо развитым воображением мог представить Повелительницу несущейся в столь грубой одежде. Колдунья не сомневалась, что среди жителей долины, которые далеко не все были глупы, острые умы найдутся. Но она сомневалась, что у них сейчас есть время рассматривать какую-то деву.

Колдунья сама не смогла назвать себя не обеспокоенной. На бегу по тропе к Пещере Туманов она успокаивала себя, читая старые заклинания. Туман начал питаться по собственной воле, и распространявшийся по долине голубой свет пугал и тех, кто знал, что он означает, и тех, кто этого не знал. Чем больше жителей долины окажется охваченными страхом, тем больше они станут метаться по долине, как испуганные курицы, не думая о собственной безопасности.

Правда, нельзя сказать, что они могли с легкостью защититься от Тумана. Скольким мужчинам и женщинам предстояло сегодня умереть! И ведь каждая смерть будет подпитывать Туман жизненным духом, делая его способным отыскать следующую жертву. Сегодня Повелительница не стала бы употреблять слово жертвоприношение. Она начинала думать, что ей и вообще не следовало всего этого затевать. По крайней мере, местные жители могли бежать к выходу из долины. Магия привязывала Туман к скалам долины, магия, восходящая к временам Ахерона. Колдовской Туман не мог покинуть долину до тех пор, пока не пожрет намного больше жизненного духа, чем ему пока что удалось найти.

То, что Повелительница создала при помощи своей магии, она же может и уничтожить. Этим она, возможно, заслужит более доброе суждение о себе со стороны Махбараса, который был таким, каким был… Она не хотела даже пытаться подобрать слова для его описания. Со временем, когда они поживут вместе во внешнем мире, она — женой солдата, а он — солдатом Хаурана, один из них, может быть, и найдет такие слова.

Но это будет не сегодня.

Чтобы применить нужные заклинания с надлежащей силой, колдунье требовалось быть поближе к Оку Тумана, и поэтому она ускорила шаг. На ходу она мысленно взывала к разуму всех, мимо кого пробегала, и надеялась, что ее зов дойдет до всех, находящихся в пределах ее видимости.

«Бегите из долины! Бегите из долины! Бегите к воротам и прячьтесь за ними! В долине смерть, а за воротами — надежда!»

Колдунья мысленно все время повторяла это, и несколько прохожих обернулись и стали оглядываться по сторонам, словно ища источник сообщения, которое, казалось, появилось в их голове само собой. Повелительница чуть не рассмеялась. Это был еще один способ остаться неузнанной — мысленный призыв означал отсутствие необходимости пользоваться своим чересчур известным голосом.

* * *

Конан теперь стоял спиной к куче камней. Не все из лучников остались в живых, но и живые, и погибшие посеяли гибель во вражеских рядах. Враги надвигались на Конана и его людей, но число их теперь уменьшилось вдвое.

Бетина пригнулась позади Фарада и Конана, рука ее сжимала кинжал, но глаза ничего не видели. С тех пор как началась битва, она не получала никаких посланий от Омиэлы. Ее сознание явно находилось где-то в другом месте.

Конан надеялся, что никто не заметит слабости Бетины и не ринется на нее. Для атакующих это закончилось бы кровавым поражением, но, возможно, привело бы к гибели девушки.

Киммериец встречал в своей жизни не так много женщин, по которым он скорбел бы больше, чем по Бетине, даже несмотря на ее связь с Омиэлой. А то, что вырвалось на волю в долине, казалось, готово было погубить всех, кто окажется у него на пути, если не поможет Омиэла.

* * *

Большинство еще оставшихся в живых обитателей Долины Туманов бежало прежде, чем их подтолкнула к этому Повелительница, и лишь один побежал в том же направлении, что и его госпожа.

Это был Эрмик. Он не мог бы двигаться с такой быстротой, если бы по-прежнему таскал золото, доверенное ему Махбарасом. Шпион оставил сокровища в безопасном месте, сокрытом даже от дев, которые в любом случае скоро побегут так же быстро, как и все остальные, слишком быстро, чтобы обыскивать какие-то там пещеры.

Следовать за Повелительницей так, как это делал шпион, было опасно, даже если колдунья спешила, ни чего не замечая вокруг. Но в той стороне должны находиться сокровища Повелительницы, по сравнению с которыми жалкие золотые в сундуках с жалованьем выглядели сущей мелочью. К тому же Эрмик надеялся побольше узнать о магии Повелительницы, чем Махбарас, несмотря на то, что капитан провел столько времени, развлекаясь с колдуньей.

Имея золото, Эрмик мог купить себе свободный выезд из Хаурана. А познав тайны магии, он мог купить себе более высокое место на хауранской службе. Поверят ведь его рассказам о Долине Туманов, а не байкам капитана. Он быстро пойдет в гору и поднимется достаточно высоко, чтобы ему никогда больше не пришлось подчиняться наемникам вроде Махбараса.

И все же он похлопал себя на бегу по рукоятке кинжала. В нейбыл сокрыт камень Хаоса или во всяком случае камень, проданный ему как таковой за цену, которая заставила бы его прикончить продавца, если бы этот камешек и вправду не разрушал любые чары, когда оказывался от них неподалеку.

Если Эрмик останется в живых… Что ж, он был наделен самообладанием хорошего шпиона и звериной смелостью. Но он не мог выкинуть из головы эту неприятную мысль об опасности и чувствовал, как по спине пробегает холодок от ночного ветра.

* * *

Все случилось так, как и предвидел Конан. Очередная атака разбойников началась с града стрел, разивших с силой туранских луков, но, к счастью, плохо нацеленных. Одна просвистела в волосах у Бетины, а другая рассекла плечо Фараду. Афгул хлопнул ладонью по ране, словно его укусило насекомое, и взмахнул талваром.

— Давайте подходите, мертвецы, зря вы думаете, будто вы еще живые. Подходите, и вас встретят Фарад, Конан и их товарищи. Мы вас исцелим от вашего дурацкого заблуждения!

К этому он добавил несколько исключительно грязных непристойностей на иранистане. Те, кто не понял его слов, поняли его интонацию, и на защитников Бетины с воем из ночи ринулась толпа безумцев.

* * *

В сердце Тумана засветилось нечто, что могло быть названо волей. Это было желание найти пути в скале, двигаясь по следам старой магии, попытаться воссоединиться с ней. Если Туман сможет это сделать, то он не будет нуждаться в новой пище.

Туман перестал быть существом из глубин земли. В сердце прежде ослепительно яркой голубизны, где было Око Тумана, запылало малиновое ядро.

* * *

Нападение на Бетину и ее защитников началось как сражение и продолжалось как драка. Слишком много бойцов оказалось на слишком маленьком пятачке, чтобы позволить кому-то применить свое мастерское или даже посредственное умение фехтовать.

Это сразу дало преимущество оборонявшимся. Конан одинаково умело использовал оружие, которым одарила его природа, и оружие, сделанное человеком, владеть которым он научился. Он никогда не изучал боевые искусства Кхитая, поэтому, наверное, один из великих мастеров этих искусств мог бы помериться силами с киммерийцем, но и кхитайцу понадобилось, кроме умения, еще и везение, и только величайший из мастеров имел бы хоть какой-то шанс уйти на своих двоих после схватки с Конаном.

Конан ударил одному противнику по шее рукой, использовав гарду меча как кастет, другому с такой силой двинул по ребрам, что почувствовал, как те затрещали под его ударом, несмотря на доспехи из дубленой кожи. Третьему он врезал в подбородок, отчего его голова так сильно откинулась назад, что шея сломалась, словно сухая ветка.

Тем временем Фарад делал примерно то же самое, но слегка помогал себе кинжалом. У него было больше места для маневра. Краем уха Конан слышал, что и другие его люди вступили в бой, но не мог определить, как у них дела.

Должно быть, дела у них шли хорошо, потому что атакующие неожиданно решили, что с них хватит. У Конана неожиданно не оказалось противников. Земля вокруг была завалена искалеченными и умирающими. Раненые громко кричали.

Конан проследил, как разбойники отступали вверх по склону и по-прежнему теряли людей, так как лучники Конана продолжали стрелять. А затем киммериец огляделся в поисках Бетины.

Он увидел ее миг спустя сидевшей верхом на распростертой фигуре захваченного ранее Конаном пленника. Северянин метнулся к ней, а затем услышал проклятие, когда случайно наступил на ее вытянутую ногу

— Прошу прощения, госпожа.

— Надо думать. Я заколола одного малого кинжалом, но он оказался таким мускулистым, что мой клинок остался в его теле. Поэтому, когда бородач начал приходить в себя, я только и могла сделать, что прыгнуть и повалиться на него.

Похоже, это подействовало достаточно неплохо, от удара о каменистую землю нос бородатого превратился в кровавое месиво. Но он еще дышал, когда Конан снял с него Бетину.

— Я могу взять нескольких ребят и подняться с ними по склону, чтобы эти парни и дальше бежали не останавливаясь, — предложил Фарад.

Конан покачал головой:

— Мы не станем разделять свои силы в незнакомой местности. Наши враги могут собраться вместе и изрубить вас на куски, кроме того, нам нужно защищать Бетину. Когда ты в последний раз слышала Омиэлу?

Бетина сначала выглядела озадаченной, а затем замедлила дыхание, открывая разум для сообщения старухи.

Конан пристально посмотрел на небо. Померещилось ему или к голубому свечению в небе начало примешиваться малиновое?

* * *

Повелительница Туманов подошла к Оку настолько близко, насколько вообще смела приблизиться. Еще чуть ближе, и она заметила бы, что земля у нее под ногами крошится, так как Туман питался следами чар давно умерших ахеронских колдунов, подобно червям, питающимся костями давно умерших животных.

Именно ахеронская магия и дала жизнь этому ужасному Туману. И теперь та же магия должна была загнать его обратно в ночные бездны, из которых Повелительна его извлекла, так чтобы Долина Туманов могла стать нормальным и безопасным обиталищем для обычных мужчин и женщин.

Колдунья решила оставить долину и молилась, чтобы ей удалось покинуть ее вместе с Махбарасом. Но она обязательно оставит ее очищенной от колдовства.

Повелительница не могла воскресить мертвых. Она даже не станет просить у них прощения, ибо то, что она сделала, никто ей не простит. Но она надеялась обрести счастье в этой жизни прежде, чем столкнется с гневом своих жертв в другой. Теперь же она сделает все, что сможет, чтобы не дать числу мертвых еще больше возрасти.

Для этого ей понадобится Дух Смерти. Она уже вызывала его прежде, существо из самого темного сердца зловещей ахеронской магии. Но тот был мелким, способным забрать лишь единственную человеческую жизнь. Он был слабым и легко управляемым.

Теперь она нуждалась в могучем духе. Он должен был обладать достаточной силой, чтобы уничтожить Туман. Тот, который питался жизненным духом, теперь будет отдан Смерти и умрет.

Повелительница Тумана сняла с себя одежды и стояла, омываемая ветром. В такой близи от Тумана трудно было вообразить, что кто-то осмелится напасть на нее, даже если ее увидят и узнают.

Слова Тайного Языка Ахерона промелькнули в голове у колдуньи, и тогда она подняла над головой посох, и они сами начали скатываться с ее языка.

* * *

Махбарас только-только собрал половину оставшихся бойцов, когда сзади на них налетела, спотыкаясь, фигура с выпученными глазами.

Это была одна из дев. Она истекала кровью и шаталась от усталости. Ее глаза были выпучены, словно ей довелось заглянуть в бездны ада.

— Они там обезумели, — задыхаясь, проговорил она. — Обезумели. Туман сорвался с цепи, и все сошли с ума. Они пытаются выбраться из долины. Говорят, что им велела Повелительница. Мы не знаем, где она.

— Неужели у вас нет никакого способа связаться с ней?

— Нет. Я… да, это правда… Мы не знаем, как с ней связаться.

Махбарасу хотелось встряхнуть амазонку, чтобы она говорила более осмысленно или, по крайней мере, внятно. Но вместо этого он заговорил, понизив голос:

— Если мы подойдем и поможем, вы сможете сохранить порядок?

— Мужчины в долине без разрешения Повелительницы! Этого нельзя допустить!

— Мужчины бывали не только в долине, но и в плоти ее дев и даже в плоти Повелительницы Туманов, — прорычал Махбарас. Голос его вызвал бы обвал, если б поблизости находились какие-то непрочно лежащие камни.

Дева съежилась от страха. А затем кивнула.

— Хорошо, — сказал Махбарас. — Когда мы поможем вам, вы поможете нам защитить долину от налетчиков.

Он надеялся, что не переоценивает силу дев в настоящем бою против грозного врага. Он не хотел просто бросаться их жизнями. Повелительница не поблагодарит его за это. Но он не мог пренебречь никакой помощью и никакими союзниками, так как этой ночью Махбарас нуждался во всех людях и союзниках, каких ниспошлют ему боги!

Розово-малиновое свечение в небе разгоралось все ярче и сливалось с голубизной, так что небо превращалось в опаляющий глаза пурпур.

* * *

— Оно похоже на гигантскую клумбу фиалок, завядших, а затем и загоревшихся, — пробормотала Бетина. Или это говорила Омиэла? Две женщины снова мысленно беседовали, и Конан отдал бы сундук серебра за возможность узнать, о чем же они говорят.

Фарад сделал вид, что его мутит. Бетина улыбнулась, или это сделала Омиэла?

— У этих мужчин такие нежные желудки. Оно и к лучшему, что детей рожают женщины. Мужчины умерли бы от тошноты по утрам даже раньше, чем младенцу придет срок появиться на свет.

— Ты ведь не… — уставился на нее Фарад.

— Чума тебя побери, — выругалась Бетина. — Тебе незачем опасаться за кровь сыновей, которых я рожу.

— Я бы не стал ссориться с сыном, в чьих жилах течет кровь киммерийца, — задумчиво промолвил Фарад. — Конечно, мне все равно пришлось бы убить Конана, прежде чем я смог бы с чистой совестью воспитывать паренька — аййй! — Он оборвал фразу, когда Бетина резко пнула его по голени.

Затем молодая женщина замолчала, а когда заговорила, ее голос приобрел степенность голоса Омиэлы и даже стал чуть надтреснутым.

— Вы должны подняться к воротам в долину. Следуйте за разбитым вами отрядом. Он приведет вас к долине и не будет вам врагом, так как то, что сорвалось с цепи в долине, — враг всем людям.

Фарад посмотрел на киммерийца:

— Это мог бы понять и пятилетний ребенок. Но он был бы слишком мал, чтобы испугаться до умопомрачения!

— Так ты испугался, афгул? Ты — воин из народа, на обед пожирающего острые камни…

— Киммериец, возможно, я убью тебя после этого похода, даже если все сыновья Бетины будут моей собственной выделки. Или, может, ты побережешь дыхание для подъема в гору?

* * *

Эрмик наткнулся на Повелительницу Туманов совершенно неожиданно. Он не получил никакого предупреждения, и она не выказывала никаких признаков того, что слышит или видит его.

В самом деле, было маловероятно, что колдунья могла чувствовать то, что происходит в реальном мире. Она была обнажена, ее посох пылал светом, казавшимся черным, если такое могло быть, а глаза колдуньи горели золотым светом.

Повелительница была к тому же очень красива, при всем том, что выглядела пугающе. Эрмика больше удивляло, что Махбарас желал ее, и шпион на мгновение пожалел, что ему придется прикончить Повелительницу, так и не насладившись ее красотой.

Однако, имея дело с ведьмой, умный человек старается как можно быстрее нанести удар. Эрмик широким шагом направился к колдунье, выхватил кинжал с камнем Хаоса на рукоятке и метнул. Тот полетел прямо в Повелительницу, так что, если камень Хаоса не сделает свое дело, кинжал все равно причинит достаточно физического вреда, чтобы разрушить чары колдуньи.

В создании могущественных чар даже самыми опытными колдунами бывают мгновения, когда даже детский чих в неподходящий миг может все разрушить. Камень Хаоса не стоил и десятой доли того, что заплатил за него Эрмик, но был помощнее детского чиха. Он вошел в сферу чар Повелительницы в самый неподходящий момент.

Острие кинжала впилось в тело Повелительницы, пронзив легкое. Колдовской камень и боль лишили колдунью контроля над Духом Смерти. Тот разбушевался и завопил, стиснув Повелительницу невидимыми щупальцами, которые вызвали новый всплеск боли.

Повелительница умерла, мучаясь и душой, и телом. А Дух Смерти освободился. Его прикосновение оглушило Эрмика. Убийца упал, полностью лишившись чувств.

Дух Смерти поспешил покинуть место, где все еще царила магия Повелительницы, которая действовала на него примерно так же, как наполненное дымом помещение действует на человека с больными легкими. Тогда Дух умчался, победно завывая, и его вопль достиг человеческих ушей, уже полуоглушенных ужасами Тумана.

В тех уголках долины, где еще раньше было спокойно, теперь воцарилась паника.

Глава 17

Взбираться по склону, не говоря уж о стремлении воинов идти дальше, сильно противоречило испытываемой Конаном врожденной подозрительности к колдовству. Но никакого другого пути к Долине Туманов не существовало, и путь этот в данный момент оставался незащищенным. И все же, киммериец не полез вверх по склону впереди всех, возглавляя беспорядочную атаку. Те раненые, которые пошли с ними, получили время перевязать раны. А все уцелевшие лучники собрали из колчанов павших и друзей, и врагов столько стрел, сколько смогли унести.

Сам Конан отошел в сторону потолковать с пленником, который назвался Бамширом.

— Если я оставлю тебя в живых, ты будешь нашим проводником?

Бамшир готов был плюнуть на землю под ноги Конану или в лицо киммерийцу. Но вместо этого пожал плечами:

— Все равно мне придется расстаться с жизнью.

— Не обязательно. Кроме того, твоим людям может понадобиться предводитель, а против того, что вырвалось на волю в долине, нам нужна вся помощь, какую мы сможем найти.

Бамшир нахмурился:

— Вполне возможно, ты и прав.

— Я определенно прав. А ты достаточно долго прожил бок о бок с волшебством Повелительницы, чтобы знать это и без моей подсказки!

После этого Бамшир согласился, и Конан готов был даже вернуть ему саблю. Но он держал пленника-проводника подальше от Бетины. При приближении молодой женщины этот бородач начинал нервничать и делал непристойные жесты, когда думал, что Конан на него не смотрит.

Бетина, казалось, пребывала в трансе, и просто чудо, что ей удавалось переставлять ноги, не падая в темноте. Но ее тело, казалось, теперь действовало, целиком подчиняясь приказам Омиэлы.

Она никого не убьет, пока не закончится колдовская битва, это было ясно как день. К счастью, Фарад мог присмотреть за ней…

* * *

Бойцы Махбараса добрались до ворот в долину, запыхавшись и тяжело дыша, но сохраняя порядок. Капитан решил, что некоторые, возможно, сбежали, но те, кто остался с ним, все по-прежнему держали оружие наготове. Так как сражаться им придется, скорее всего, с врагами-людьми — или нелюдями из долины, настолько обезумевшими от страха, что они не сумеют отличить друга от врага.

Ворота быстро открылись. Их распахнули двое слуг с безбородыми лицами евнухов и написанным на этих лицах откровенным ужасом. Около них стояла дева. Видимо, только ее присутствие удерживало их на посту. Лицо воительницы кривилось от страха, который она сдерживала лишь силой воли.

Махбарас не винил никого из этих троих. Он был здесь ради Повелительницы, своих наемников и своей чести — именно в такой последовательности. Хауран оставался для него лишь названием, которое не смогло бы помешать его бегству.

Воины цепочкой прошли через ворота следом за Махбарасом. Некоторые игриво приветствовали дев или озирались, глазея на некогда запретные пределы.

Однако вся легкость в душе исчезла, когда они прошли дальше по тропе и увидели противоположный конец этой расселины. Оттуда открывался вид на саму долину, залитую пурпурным светом, похожим на пламя в кузнице какого-то безумного бога.

Пурпурный свет. Махбарас увидел (или, по крайней мере, подумал, что увидел) участки неба, где чернота, которая не была ночной тьмой, казалось, пожирала свет. Капитан лишь надеялся на то, что это магия, с помощью которой Повелительница стремилась усмирить собственное создание.

— Разбиться на пары, — приказал капитан. — Деретесь вместе и не давайте никому вклиниться между вами! Любых подошедших дев, если они вооружены, разбивайте на пары, и пусть становятся рядом с вами, всех вооруженных, кроме дев, разоружать.

— А что потом? — спросил кто-то. — Гнать их за ворота или держать здесь?

— Если они не желают остаться, пусть убираются. Когда долина опустеет, мы отведем ее жителей вниз, чтобы они отыскали воду и убежище, пока Повелительница не возьмет дело в свои руки.

Эта последняя фраза вызвала у некоторых неприличный смех, но, по большей части, дружелюбный. Воины пока еще были преданы своему капитану.

«Повелительница, ради нас всех, приведи все в порядок, пока мои наемники не побежали, так же как твои девы».

* * *

Пока они поднимались вверх по склону, Конан сдерживал своих воинов.

— Будете так бегать по косогорам, скорее всего, споткнетесь и упадете. Если вас кто-то не проткнет, прежде чем вы подниметесь, то вы покатитесь обратно вниз и вышибете себе те мозги, какие у вас еще остались!

Фарад добавил к этому мудрому увещеванию свои замечания, и воины стали не торопясь подниматься по склону. Лучники выдвинулись на флангах так, чтобы у них был простор для стрельбы. Никаких целей им пока не попадалось, и Конан был бы вполне счастлив, если бы им больше не пришлось ни с кем сражаться. Его афгулы чувствовали себя тут как дома, но соплеменники Бетины привыкли сражаться на равнине.

Тем не менее, они и их юная предводительница не отставали от киммерийца. Бетина, казалось, вышла из транса и молча шагала вперед, не глядя по сторонам.

Заговорила она, только когда Конан объявил короткий привал, чтобы вновь собрать растянувшийся отряд и дать всем воинам немного передохнуть.

— Я разговаривала с Омиэлой.

— Я так и понял, — отозвался Конан. — Тебе можно говорить о том, что она тебе рассказала?

— Можно, или, по крайней мере, я считаю ее разрешение само собой разумеющимся. Но тебе ни к чему знать все, что она сказала. Омиэла болтлива, как любая другая старуха или колдун.

Конан изобразил на лице гримасу притворного ужаса:

— А она и старуха, и колдунья. Как ей вообще удается ясно выражать свои мысли?

— У нее это получается нечасто, — ответила Бетина. — Но я могу передать тебе, что она хотела сказать. Она говорит, что в долине сражаются Жизнь и Смерть.

— И чем же эта долина отличается от любого другого места, где существует жизнь? Смерть же приходит ко всему живому, или, во всяком случае, мне так кажется, и существует повсюду…

— Как же тебе это объяснить?

— Покороче и пояснее. Нам скоро нужно будет двигаться дальше.

— Ты тоже хочешь жениться на мне, чтобы мог мне приказывать?

— Ты хочешь иметь двух мужей?

— Если это будут ты и Фарад…

— Я польщен… Но сейчас мы спешим. Рассказывай.

— И у Смерти, и у Жизни в долине есть воплощения. Если их оставить в покое, они общими усилиями уничтожат долину и двинутся дальше, норовя снести все на своем пути. А если их свести вместе, они поглотят друг друга.

— Так значит, все, что нам нужно, — это помочь встретиться воплощению Смерти с воплощением Жизни и убежать от греха подальше?

— Полагаю, да. Но как это сделать, Омиэла не объяснила.

— Пустяки, лишь бы она сделала это, когда будет нужно, — отмахнулся Конан. — А то здесь больше не останется никого в живых, чтобы выполнить ее указания.

Бетина выслушала слова киммерийца не дрогнув.

* * *

У бойцов Махбараса едва хватило времени привести в порядок свои не очень густые ряды, прежде чем до них добрались убегающие девы. «Нет, сказать так — значит проявить несправедливость к некоторым из дев и к некоторым из женщин», — решил Махбарас. Они отступали, а не бежали, пытаясь оставаться впереди толпы беглецов, но сохраняя порядок, не выпуская оружия из рук.

Вот бегущая за ними толпа — это другое дело.

Иногда казалось, что само небо завывает, словно сошедшее с ума живое существо, и в эти мгновения Махбарасу хотелось заткнуть уши. Он не смог бы расслышать крика беглецов, даже если бы те орали ему прямо в ухо, а он к тому же старался держаться от них на расстоянии.

Беглецы были всех возрастов, от младенцев до седобородых старцев, и обоих полов. Большинство казались одетыми в то, что успели схватить. Ни у кого не было с собой съестных припасов, если не считать хлебных лепешек и луковиц.

«Прокормить их без пахотных земель долины будет нелегкой задачей, моя Повелительница. Но они твои подданные, и ради тебя я сделаю то, что должен сделать».

Среди беглецов было очень мало безобразных полулюдей, созданных колдовством Повелительницы для выполнения самых тяжелых работ. То ли их забрал Туман, то ли перебили жившие по соседству с ними настоящие люди, то ли их погубила собственная слабость, но этой ночи большая их часть так и не пережила.

Махбарас не стал горевать о них. Он лишь надеялся, что смерть их была по большей части безболезненной.

Менее приятной оказалась встреча с несколькими отрядами мускулистых вооруженных евнухов. Они держались заносчиво, и Махбарас знал, что, если дать им хоть малейший шанс, они станут нападать на других беглецов и как шакалы отнимать последнее, что осталось у людей. Он уже сталкивался с такой породой людей и обращался с ними грубо, отдавая приказы, подкрепленные клинками наемников.

Махбарас шагнул навстречу первым трем вооруженным евнухам.

— Стой! Сдать оружие! — Он не то чтобы крикнул, но отдал приказ достаточно громко, чтобы его расслышали, несмотря на шум. Неведомые силы в небе в этот момент завопили громче обычного, поэтому ему пришлось дважды повторить приказ.

— А ты кто такой, чтоб отдавать приказы? — огрызнулся самый рослый из троицы.

— Капитан Махбарас, — ответил капитан.

Верзила обнажил меч. Махбарас выхватил свой еще быстрее. Острие клинка капитана уперлось в горло здоровяку, прежде чем тот смог поднять клинок и занять боевую позицию.

Крестьянин уставился на острие, чуть-чуть покалывающее ему кожу, и сглотнул.

— Э… а после я смогу получить свой меч обратно?

— Когда мы…

Снова вой с неба заглушил слова капитана. Казалось, над ними низко пролетело что-то огромное и черное, похожее на тучу и завывающее голосом обезумевшего дракона.

— Это меч какой-то девы! — завопил чей-то голос позади Махбараса. Тот обернулся, отведя взгляд от верзилы, который тем временем сделал выпад и чуть не рассек Махбарасу щеку.

А затем капитан дрался одновременно и с верзилой, и с обезумевшей девой, твердо решившей отомстить за свою подругу. Все беглецы пустились бежать; все, кто мог двигаться, как вооруженные, так и безоружные, потоком хлынули вперед, разъединяя бойцов и не обращая внимания на мелькающую в воздухе сталь.

В этой сумятице дева лишь пыталась следить за тем, что творится у нее за спиной, да и Махбарас с верзилой делали то же самое. Воительнице это не слишком удалось, и верзила рассек ей шею шальным ударом. В следующий миг меч Махбараса пронзил ему горло, и он упал рядом с женщиной.

Капитан посмотрел на павшую деву, проклял все, за исключением Повелительницы, но позволил себе несколько недобрых мыслей и о ней. Ему никогда не забыть этой ночи безумия. Она всегда будет между ними, когда они будут лежать в объятиях друг друга. А затем из долины раздался самый громкий вопль, который слышал капитан за свою жизнь, словно сами горы корчились в предсмертной агонии, так же как звезды, воздух, вода и все живое, находящееся в пределах досягаемости сорвавшейся с цепи магии. Это был крик безумия, и Махбарас увидел это по лицам стоявших рядом с ним воинов и дев.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого кошмарного зрелища, разворачивающегося перед ним. Когда же он открыл глаза, то был по-прежнему жив, и по долине гремело лишь эхо этого вопля.

Но он остался один, за исключением убитых и слишком измотанных, чтобы бежать.

Махбарас остался один и теперь никому ничего не был должен, кроме Повелительницы. Теперь он может отправиться к ней, обнять ее и вынести из этого преддверия ада.

У Махбараса возникла смутная мысль, что, возможно, в нем тоже угнездилась частица безумия, раз он подумал так. Его наемники по-прежнему живы, так же как девы и беглецы. Он мог сделать для них больше, чем для Повелительницы, если та еще жива.

Именно мысль о ее смерти и заставила, наконец, Махбараса войти в долину. В голове у него не осталось ничего, кроме этой мысли. Если колдунья умерла, то он должен найти ее тело, прежде чем его найдет кто-нибудь другой.

С мечом в руке капитан Махбарас, спотыкаясь, спускался в Долину Туманов по тропе, где совсем недавно пробежала Повелительница.

* * *

Ворота в долину стояли открытыми настежь, когда Конан привел к ним своих спутников. Из них лился поток людей, ошалелых, оборванных, зачастую раненых и сплошь шатающихся от усталости, полуодуревших от страха.

Конан со своей кучкой воинов даже не пытался остановить этот поток. Да, в общем-то, и не желал, если Повелительница Туманов станет королевой без подданных, то у нее и наемников не останется, тогда киммерийцу не придется сражаться с ними.

Конан гордился победами, которые одержал благодаря своей силе и уму. Но он не настолько гордился ими, чтобы отказаться от победы, преподнесенной судьбой.

Среди бегущих из долины были вооруженные мужчины, а иной раз и вооруженные женщины. Некоторые из мужчин выглядели похожими на подобравших оружие мародеров, решивших нажиться на несчастье других. Другие, включая женщин, носили доспехи и походили на остатки отступающей армии.

— Эти женщины — девы Повелительницы, — негромко сообщил Бамшир. — А воины в доспехах — наемники Махбараса. Я знаю некоторых из них.

— Ты видишь Махбараса?

— Пока нет. Он наверняка сбежит последним. Даже если его воины разбегутся, он не оставит Повелительницу, — добавил еще тише Бамшир. — Он любил ее, это всем известно. И, по-моему, она тоже его любила.

Конан попытался не разинуть рот от удивления. При мысли о любви к колдунье холод пробрал киммерийца до костей. А мысль быть любимым колдуньей — ну, он-то уцелел, после того как им увлекались всякие опасные женщины, но человек, игравший в любовные игры с ведьмой, должно быть, любил опасность еще больше, чем киммериец.

— Тогда давай поищем вашего капитана, и, наверное, когда мы найдем его, то отыщем и Повелительницу.

Конан пошел первым, а Фарад, Бетина и Бамшир последовали за ним через ворота Долины Туманов.

* * *

Махбарас смутно сознавал, что земля у него под ногами трясется. Но он не замедлил шага и даже не сбился с него. Он бежал как человек, который остановится, лишь упав замертво; который, если земля под ним провалится, упадет, встанет и опять побежит.

У него никого не осталось за спиной. Все его мысли устремились в лежащую впереди долину. Он думал о Повелительнице.

«Жива ли ты еще? Подай мне знак, если жива!»

Он знал, что кричит, требуя этого знака, словно ребенок, требующий вторую тарелку овсянки. Ему было наплевать. У него больше не осталось стыда, да Махбарас никогда и не стыдился своей любви к колдунье.

Смутно он осознавал, что небо превратилось в твердь, и вокруг бушевали вихри. Еще он увидел, что твердь над головой приняла форму двух огромных спиралей, похожих на смерчи невообразимых пропорций. Одна спираль была пурпурной, а другая черной и поглощала свет.

Они устремились в небо из разных частей долины и накренились друг к другу, словно партнеры в каком-то непристойном танце. А затем отпрянули, заколебались и снова накренились вперед, повторяя это вновь и вновь.

То ли теперь над долиной воцарилась гробовая тишина, то ли уши Махбараса отказывались воспринимать новые звуки. Когда на земле перед капитаном разверзлась широкая трещина, так что ему пришлось выбирать прыгать или упасть в бездну, он прыгнул и услышал визг раздираемого камня и глухой стук своих сапог при приземлении на противоположной стороне трещины.

А кроме этого, он слышал лишь свое тяжелое дыхание.

* * *

Конан наблюдал за спиралями в небе: одной, горевшей пурпурным светом, и другой, черной, как кошмары демона. Киммериец понял, что поединок сорвавшейся с цепи магии близится к кульминации. Он понял это без всяких слов Бетины, которая, как оказалось, не могла сказать ни слова, чтобы спасти жизнь Конана или свою собственную.

Выгнув спину так, что у нее должно было сильно заболеть в пояснице, девушка уставилась на небо, широко раскрыв глаза. Потом она тряхнула головой, так что волосы разметались вокруг ее головы подобно облаку, и подняла руки, потянувшись к небу.

Ладони ее рук запылали. От них исходил свет, вобравший в себя все цвета спектра. Конан не мог ни смотреть на источник этого света, ни отвернуться. Фарад бормотал проклятия на афгули, в то время как Бамшир упал на колени и выкрикивал то, что походило на ортодоксальные молитвы Митре.

Должно быть, это весьма утешительно — верить в такого бога, который отвечает на молитвы или, по крайней мере, говорит своим жрецам, что ответит на них. Конан-то всегда был лишен подобного утешения.

Вместо того чтобы молиться, он обнажил меч. Киммериец давно поклялся, что смерть застанет его с оружием в руке, и не собирался отрекаться от своих слов.

Окружавший ладони Бетины нимб света стал отчетливо зеленым. В то же время Конан почувствовал, что земля у него под ногами начала дрожать, и увидел, как стены долины качаются, словно деревья на сильном ветру.

Еще мгновение — и расколется сама земля, а стены долины обрушатся, уничтожая все и всех в ней. Конан при мысли, что некоторые из жителей долины переживут гибель своего дома, на мгновение обрадовался — хотя долго ли им удастся прожить, голодая на продуваемых всеми ветрами горных склонах.

Затем зеленый нимб вокруг ладоней Бетины стал копьем зеленого огня, устремившегося вверх. Он ударил в черную спираль, охватывая ее мимолетным зеленым свечением, и осыпался вниз дождем зеленых искр.

А потом он погнал черную спираль вперед, до тех пор, пока она не столкнулась с пурпурной.

Долину заполнил звук, какого Конан никогда раньше не слышал и надеялся никогда не услышать вновь. Он решил, что с радостью до конца дней своих остался бы глухим, как гадюка, если бы знал, что ему придется снова услышать этот звук. И еще он также гадал, а не придется ли ему и правда оглохнуть, независимо от того, хочет он этого или нет.

После Конан никогда не говорил о том, что увидел в этот миг, даже когда рассказывал байки о своих самых экзотических приключениях тем собутыльникам, которым поневоле приходилось слушать короля Аквилонии. Он и сам не поверил тому, что увидел тогда в долине, и не ожидал, что кто-нибудь другой поверит в это.

Конан увидел, как накренившиеся вперед скалы отодвинулись назад, словно их оттолкнули гигантские руки; как пропасти, достаточно большие, чтобы поглотить дома. Внезапно сомкнулись, наполнились паром или бурлящей водой; как с высоты обрушились валуны размером с лошадь; но, вместо того чтобы с огромной силой врезаться в землю, опустились на нее плавно, словно мыльные пузыри; как участки земли, которые тряслись, словно выбиваемые ковры, внезапно покрылись цветами и высокой травой.

Он увидел еще много такого, что унесет с собой в могилу, так же как увидели это и те, кто был с ним.

Затем вдруг все разом ослепли. Над долиной воцарилась кромешная мгла. Смолкли все звуки — или, возможно, все люди разом оглохли и были не в состоянии различить звуки тише, чем грохот обрушившихся скал.

Потом Конан услышал всплеск новых воплей, грохот сорвавшихся камней, вздох ветров, вольных теперь дуть, как велит природа. Он даже услышал рев заблудившегося осла, каким-то чудом пережившего катаклизм.

И тогда киммериец рассмеялся:

— Бамшир, я собирался попросить тебя быть нашим проводником. Но, думаю, мы можем подождать здесь, пока не рассветет. Твоему капитану и его Повелительнице уже ничем не поможешь.

— Боги создали тебя слишком благоразумным, киммериец, чтобы быть героем, — усмехнулся Фарад.

— Иногда я гадаю, чем же занимались боги, когда создавали меня, — отозвался Конан. — Если они когда-нибудь скажут мне правду, я дам знать. А пока, друг мой, присмотри за Бетиной и расставь часовых. Мы будем ждать.

* * *

Махбарас добрался до Повелительницы, когда земля у него под ногами, казалось, превратилась в желе. До того места, где лежала колдунья, он добрался на четвереньках.

Потом капитан поднялся весь в синяках и в пыли и увидел съежившегося, прижавшегося спиной к скале Эрмика. Лицо шпиона по цвету напоминало старый мел.

— Я… я хотел остановить ее… — запинаясь, сказал Эрмик. — Я пытался остановить ее… Она колдовала. Наводила чары… Я пустил в ход свой кинжал. Кинжал с камнем Хаоса. Он должен был остановить ее. Я хотел остановить ее… Я хотел…

Махбарас и не мог, и не хотел больше слушать объяснения. Он подошел к телу Повелительницы. Та лежала так, словно спала, за исключением открытого в смертном зеве прекрасного рта и зияющей в спине кинжальной раны. Должно быть, кинжал пронзил ей легкое, но на губах не было ни капли крови.

Капитан опустился на колени и извлек кинжал. Он принадлежал Эрмику — Махбарас узнал серебряную отделку и камень Хаоса.

Махбарас вонзил кинжал в землю и медленно подошел к шпиону. Он едва стоял на ногах после схватки и долгого бега, но теперь силы возвращались к нему, словно он черпал их из самой земли — или, возможно, ему их дал дух Повелительницы.

Эрмик не знал, что ему предстоит умереть, пока Махбарас не схватил его за горло. А в следующий миг шпион вообще уже ничего не мог узнать, потому что капитан, ударив его затылком о скалу, расколол ему череп.

Но это был еще не конец, потому что Махбарас продолжал колотить Эрмика головой о скалу и выворачивать ему шею до тех пор, пока не услышал, как вокруг него стали падать камни. Он услышал грохот только трех первых камней, потому что четвертый, ударив его по плечу, сшиб наземь, а пятый попал в живот…

Махбарас не увидел кульминацию битвы колдовских сил, да и вообще долго ничего не слышал и не видел.

* * *

Конан и его воины продолжали до рассвета охранять выход из долины, за исключением Фарада, который охранял Бетину. Та лежала то ли мертвая, то ли забывшись сном, очень похожим на смерть.

Свет в долину и сознание к Бетине вернулись примерно в одно время. Безмолвие рассвета нарушили победные крики афгулов. Их охотно подхватили Бамшир и его люди — они знали, что обязаны своей жизнью этой девушке не меньше, чем киммерийцу.

Конан, Бамшир и отряд бойцов, включавший в себя и нескольких дев, вступили в долину. Даже девы, прожившие много времени в долине, казались ошеломленными изменениями и хотели остановиться и поглазеть, так что Конану понадобились весьма энергичные слова, чтобы расшевелить их.

Колдунью они нашли, лишь, когда солнце находилось уже почти в зените. И еще они нашли Махбараса, лежавшего рядом с Повелительницей. Капитан обнял ее одной рукой, словно желая защитить. Борозды в земле показывали, что наемник все же дополз до своей госпожи и приготовился умереть вместе с ней. Как он сумел такое сделать с двумя смертельными ранами, по мнению Конана, не смогли бы сказать даже боги.

Киммериец опустился на колени около Махбараса, стер с губ наемника запекшуюся кровь и прислушался к последним словам умирающего.

— Я… Эрмик убил ее… Из-за этого высвободилось то, с чем вы сражались… Мои… мои люди в безопасности?

— Все, кто добрался до ворот, пока живы, капитан, — доложил Бамшир.

— Хорошо. — Махбарас умолк и молчал так долго, что Конан уже подумал, будто он умер. Но вот капитан перевернулся, стеная от боли, и положил голову на грудь Повелительницы.

— Посмотрите на нее… Посмотрите на ее глаза… Вы когда-нибудь видели такие прекрасные золотистые глаза?

Это были последние слова Махбараса. Его собственные глаза сами закрылись, и Конану не понадобилось прикасаться к нему. Вместо этого он внимательно посмотрел на Повелительницу.

Золотистые глаза? Глаза у колдуньи казались больше, чем у большинства женщин, и были темно-карие с зелеными крапинками. Глаза цвета лесного озера, глубокие и темные, в которых мог утонуть мужчина, которых один мужчина и утонул-таки — и стал на какой-то краткий миг счастливым.

По крайней мере, теперь Конан понял, как обыкновенный человек мог полюбить колдунью. Человек любил не колдунью. Человек нашел в колдунье женщину и полюбил ее.

Конан встал. Девы расступились, подняв плач и вой по своей Повелительнице. Судя по тому, как смотрели на них некоторые солдаты, Конан гадал, были ли они и вправду девами и долго ли останутся ими, если и в самом деле никогда раньше не знали мужчин.

Он повернулся к Бамширу:

— Мы похороним колдунью и воина вместе, если это не оскорбит ваших чувств.

— Любое иное погребение оскорбило бы дух капитана, так же как и дух Повелительницы, — ответил наемник. — Я думаю, что для долины будет лучше, если ее дух спокойно уснет.

Эпилог

Конан снова ехал на запад, но на этот раз один. Когда он смотрел на восток, где небо у горизонта пронзали высокие пики Кезанкийских гор, у него пробуждались воспоминания о Долине Туманов, девах, Бетине и Фараде… И он улыбался теплее, чем было в обычае у киммерийца. Он вспомнил свой последний разговор с Бетиной. Решив, что не может и не хочет возвращаться к своему племени, девушка поклялась остаться в Долине Туманов и стать Повелительницей нового племени.

Племя это будет довольно странной смесью — уцелевшие хорайянские наемники, дикари из племен пустыни, афгулы, девы и полулюди — все они показали себя сильными, усердными и способными бороться за свою жизнь, когда это необходимо.

— Скоро здесь будет достаточно хорошо, но я все же не приглашаю тебя остаться, — сказала Бетина киммерийцу. — Я не могу себе представить, что мы станем делать, если ты останешься с нами. Да и ты не будешь счастлив. Вот почему я и выбрала Фарада, хотя ты — мой первый мужчина. Ты в душе непоседа, хотя и честный человек.

Тут Конан рассмеялся:

— Спроси кого-нибудь в Замбуле, и тебе расскажут, каким честным был Конан-киммериец. Только не говори им, что я твой друг, а то тебя могут арестовать по подозрению в продаже краденых товаров!

Наступила ночь, и Конан использовал всю свою воровскую сноровку. Он выкрал у Хезаля свои драгоценности. В конце концов, человек имеет право на небольшое вознаграждение за оказание Турану такой услуги.

Подкрепления к тому времени уже прибыли к Зеленым плащам во главе с оравой элегантных капитанов, разразившихся весьма крепкими ругательствами, когда узнали, что победу одержали без них. Долгая задержка в лагере туранцев стоила бы киммерийцу жизни. Хезаль даже не осмелился встретиться с ним.

Но сержант Бэрак сообщил Конану, в какой палатке ночевал теперь Хезаль, и, когда Конан проскользнул в нее ночью, она не охранялась. Более того, в сумке, оставленной посреди палатки, находились все драгоценные камни, кроме трех, так же как пригоршня золотых монет и кинжал с серебряной гравировкой, которых там раньше не было.

Хезаль знал, что делал. Конан надеялся, что так будет и впредь. Если Ездигерду по-прежнему будут служить люди вроде Хезаля, он может стать грозным врагом, но без таких мудрых воинов он вскоре превратится в чудовище, ни в чем не уступающее Туману…

Конан снова рассмеялся на свой обычный лад, поняв, что он желает Ездигерду удачи. А затем пустил свою кобылу легким галопом. Пора ехать в Коф и поискать удачу там.

Роланд Грин Конан и Живой ветер

Пролог

Охотник принадлежал к клану Леопарда племени Кваньи. Он родился со зрением и слухом почти столь же острыми, как и у тотема клана. Чувства эти он отточил еще больше за годы, проведенные в лесах между рекой Гао на западе и Запретным городом Ксухотлом на востоке.

Ни зрение, ни слух не предупреждали его ни о чем опасном, и было маловероятно, что в этой части леса ему что-либо угрожает. Это происходило у подножия самой Горы Грома. Охотнику были знакомы местные тропы и ручьи, родники и поваленные деревья еще до того, как его посвятили в мужчины.

Однако охотник несся, будто за ним по следу гналась целая стая драконов вроде того, что он нашел в лесу рядом с Ксухотлом.

Охотник не сбавлял темпа ни на мгновение в течение трех дней. Он бежал до тех пор, пока не мог больше ни бежать, ни идти, ни стоять, а лишь упасть замертво на землю и спать, как удав, проглотивший свинью. Затем он просыпался, пил из ближайшего чистого источника и снова бежал.

Такая скорость не далась даром. Темная кожа была так облеплена грязью, что изображение лапы леопарда на правом плече — татуировка охотника — и рисунок копья на груди — татуировка воина — почти исчезли. Лишь на пятках виднелись ритуальные шрамы, означающие клановую принадлежность и говорящие, что следы оставлены ногами воина племени Кваньи.

Дышал он с трудом. Взгляд его был устремлен только вперед, он ничего не видел вокруг, и свисающие лианы время от времени больно хлестали по телу. Один раз обломок ветки сорвал с него набедренную повязку, так что дальше охотник бежал обнаженным.

Он мог бы бежать быстрее, если бы не тяжелое племени Кваньи — побег железного дерева в рост человека, с треугольным железным наконечником шириной с ладонь. Но расстаться с копьем и в голову не приходило охотнику: пока копье с ним, ни один воин Кваньи усомнится в его храбрости.

Бег охотника неожиданно прервался: стопа зацепилась за торчащий корень, и охотник услышал, как хрустнула кость. Затем его пронзила боль: в голове — от удара о гнилой пень и в поврежденной щиколотке.

Охотник лежал неподвижно до тех пор, пока боль не утихла, а он не убедился, что не потеряет вдруг сознания, — это означало бы смерть. Эта часть леса не представляла опасности для здорового и сообразительного охотника, тем более вооруженного; другое дело — для человека, лежащего без чувств.

Охотник решился наконец пошевелиться, приподнял голову и осмотрел щиколотку. Она уже распухла, и боль снова, будто огненное копье, терзала ногу. Он не сможет передвигаться до того, как придут дожди или вообще никогда, если только люди с Горы Грома, Посвященные богу, не исцелят его. Примочки, слабительное и руки деревенских знахарок мало чем помогут ему.

В следующее мгновение охотник уже сомневался, что вообще доживет до того времени, когда Посвященные богу соизволят уделить ему внимание: там, где он до этого видел лишь лианы и толстые стволы деревьев, стояли четверо. У каждого было копье, один имел также и лук. Набедренные повязки, головные украшения, браслеты на ногах и татуировки — все говорило о это воины клана Обезьяны.

Это ничуть не обрадовало охотника. Чабано, Верховный вождь Кваньи, сам принадлежал к клану Обезьяны. Он не смог бы оставаться вождем в течение двенадцати лет, если бы позволял членам своего клана вступать в междоусобицы с людьми из кланов Леопарда, Паука или Кобры. Однако былоизвестно, что он смотрел сквозь пальцы, когда эти кланы несли незначительный урон — вроде исчезнувшего охотника, о судьбе которого ни люди, ни боги ничего не могли узнать.

Охотник снова пошевелился и, не обращая внимания на боль в затылке и щиколотке, подтянул ноги и поднял копье.

— Ха, ну-ка что у нас тут? — спросил самый высокий из четверых. — Кажется, один из «котяток».

Охотник сдержался и не бросил столь же резкий ответ вроде: «Не твое дело, бабуин кастрированный». Еще будет время умереть с честью, когда он расскажет этим четверым о том, где он был и что видел там.

— Братья... — начал охотник.

Древки копий ударили в поросшую мхом землю.

— Здесь нет для тебя братьев, — прорычал один из воинов.

— Чабано говорит иначе, — ответил охотник, затем начал свой рассказ, не дав им времени оскорбиться. Он начал с того, как нашел мертвого дракона рядом с Ксухотлом, убитого, но что причинило смерть, охотнику осталось непонятным.

Этим он добился внимания самого высокого из Обезьян:

— По слухам, в тех лесах водятся драконы. Но еще больше историй о том, что ничто не может убить дракона. Возможно, непонятная тебе причина была старость или понос!

— Выслушай мой рассказ до конца, затем думай так, если хочешь, — произнес охотник. — Я опишу только то, что видел, и быстро, как только смогу.

Намек помолчать не остался не замеченным предводителем Обезьян. В следующий раз, когда один из воинов попытался прервать рассказ, древко копья, с силой опустившееся на пальцы его ног, восстановило тишину. Строгий взгляд оборвал ропот подчиненного и позволил охотнику продолжать.

Он рассказал, что хотел узнать, можно ли безопасно приблизиться к проклятому Ксухотлу теперь, когда охранявший его дракон мертв. Жизнь, казалось, покинула город, люди по крайней мере. Он рассказал о раскрытых воротах, через которые уже наползают джунгли, чтобы предъявить свои права на проклятый Ксухотл.

— Как далеко ты прошел? — спросил предводитель.

— Не так далеко, как хотел, — ответил охотник. — Я также слышал рассказы об огненных камнях внутри города. Я искал их и обнаружил... — он проглотил слюну, — обнаружил, что проклятие Ксухотла наконец уничтожило его собственный народ.

Он говорил о телах мужчин и женщин, убитых всего несколько дней назад. Одни из них были умерщвлены оружием — мечами, копьями и ножами, были следы даже зубов и ногтей. Других, казалось, поразила молния, и это в подземном зале, куда никакая молния не проникнет, если только не при помощи колдовской силы

— И тогда я понял, что Ксухотл все еще проклят и что я могу тоже погибнуть, если останусь дольше в его стенах, — заключил охотник. — Я побежал из этого зала и из города. Однако я успел заметить, что недавно этим путем ушли и другие.

— Те, кто перебил народ Ксухотла? — Это спросил тот, кого прежде заставили замолчать ударом древка. Сейчас в его тоне слышались уважение и любопытство, а также и немалый страх.

От удовлетворения, что ему удалось завоевать внимание слушателей, охотник почти забыл о боли и ни лотке:

— Этого я не знаю. Могу лишь сказать, что один из них гигант, другой ростом со среднего воина Кваньи. Оба, кажется, снаряженные и обуты в сапоги.

Воины пристально посмотрели друг на друга, затем вокруг себя. Охотнику казалось, что во время рассказаон угадывал их мысли.

— Думаю, поэтому говорящие барабаны ничего не сказали. У колдунов, погубивших Ксухотл, могут быть и другие враги в нашей земле. Узнав о том, что их обнаружили...

Предводитель кивнул, и охотник подумал, не пересохло ли у него в горле тоже. Один из Обезьян отвязал свою флягу из тыквы и передал охотнику.

Охотник налил ритуальные капли на ладонь и окропил ими землю, затем попил. Когда горло вновь порядке, он отдал тыкву.

—Брат, я слышал правду в твоих словах, — сказал предводитель охотнику, затем обратился к своим товарищам. — Сделайте носилки. Мы отнесем его к Посвященным богу. Если промолчали барабаны — он должен с нашей помощью выполнить их работу.

— Если Посвященные богу такие, как говорят... — начал один из воинов.

— Последи за своим языком, а то доболтаешься до того, что окажешься в пещере Живого ветра, — прорычал предводитель.

— Если Посвященные богу такие, как говорят, — все настаивал тот, — то они уже знают.

— В таком случае мы не сделаем никакого вреда, — ответил предводитель.— Может, даже будет немного пользы, если покажем, что и мы, рядовые воины, понимаем, какое зло может причинить колдовство.

— А если... — снова начал воин.

— В таком случае им необходима наша помощь в борьбе против колдунов, которые могут убивать драконов и уничтожать все живое в проклятом Ксухотле.

Эта мысль заставила воина замолчать, но, казалось, отнюдь не понравилась ни ему, ни его товарищам. Немного подумав, охотник решил, однако, что это ничуть не ущемляет достоинства воинов Обезьяны. Ему тоже не доставляла удовольствия мысль о колдунах более могущественных, чем Посвященные богу с Горы Грома.

Глава I

В лесу между мертвым Ксухотлом и подножием Горы Грома звериной тропой шли те, следы чьих сапог видел охотник.

Одни следы принадлежали женщине, белая кожа и светлые волосы которой свидетельствовали, что южные леса и холмы — не ее родина. На женщине были рубашка и шелковые штаны, когда-то целые и чистые, но теперь не обладавшие ни одним из этих качеств. Дыры в обеих частях туалета позволяли видеть белизну ее кожи; волосы были повязаны куском красного шелка. Одежда, хотя и изорванная, все же достаточно хорошо подчеркивая роскошную грудь и бедра.

Сапоги ее были морского фасона. Сделанные из морской кожи, с широкими раструбами, они легко снимались, если окажешься в воде. То, что они не годились для ходьбы по звериной тропе в Черных королевствах, было видно по тому, как часто женщина скрежетала зубами.

Шелковый пояс вокруг ее стройной талии держал побитый меч, морской кортик и острый кинжал с рукояткой, украшенной изображениями тварей.

Женщина была высокой и крепко сложенной, однако спутник превосходил ее ростом более чем на голову, а мускулатура свидетельствовала, что он обладает не только ростом, но и силой великана. Одет он был так же, с той лишь разницей, что, поскольку меч его был крупнее, держался он на широком кожаном поясе, на котором также висели три кинжала. Его черные волосы свободно спадали на широкие плечи, глаза цвета голубого льда заставляли вспомнить о Севере.

Глаза эти уже многие годы для немалого числа людей были последним увиденным ими в жизни. Великаном этим был Конан-киммериец, спутницей его — Валерия из Красного братства. Своим одеянием они были обязаны тому, что когда-то были пиратами на Барахас, а своим союзом — многим необычным обстоятельствам, последним из которых была смертельная битва в стенах Ксухотла. Врагами были и люди, и животные, вооруженные и сталью, и заклинаниями. В конце концов бой этот очистил проклятый город от последних остатков нечисти.

Бой этот дал также каждому из них по кинжалу. Ничего больше не хотели они брать из Ксухотла, слишком много зная о секретах города, чтобы с доверием относиться к предметам, захваченным в залах его строений. Залы эти были полны зловония от пролившейся в течение многих веков крови, и произнесенных заклинаний, и страха, который эхом отдавался в освещенным зеленоватым светом огромных помещениях, где пол полированного камня устилала пыль рассыпавшихся скелетов.

Конан и раньше путешествовал по Черным Королевствам, если и не в этих джунглях, то почти в столь же дружелюбных. Он не боялся ни зверей, ни людей. Однако если бы воин Кваньи видел киммерийского странника, он бы рассмеялся, поскольку Конан так же часто оглядывался, чтобы посмотреть, не преследуют ли его какие-нибудь остатки зла из Ксухотла.

* * *

В племени Кваньи было табу, запрещающее оставлять покойников на месте их смерти, какого бы труда ни стоило перенести тело. Оставленное там, где дух покинул его, тело может быть снова найдено тем же духом и стать йаквеле, одним из ходячих мертвецов.

Так что как только люди Кваньи становились достаточно взрослыми, чтобы носить тяжести, они учились делать из подручных средств носилки. Молодые деревца, лианы, даже большие листья шли в дело.

Носилки для переноски трупов могли также сойти и для живых, которые не могли ходить. Охотник не успел бы выпить и тыкву пива, как все уже было готово, и он снова двигался. Двое Обезьян несли его, третий шел следом, в то время как предводитель шагал впереди.

Охотник заметил, что предводитель несет свое копье обеими руками, держа поперек груди, готовый ударить им или бросить его. Это была охотничья экспедиция, так что воины не имели с собой щитов, но, похоже, предводитель не ожидал, что их посещение Горы Грома будет абсолютно мирным.

Более того, казалось, он желает, чтобы их присутствие не было замеченным. Дважды предводитель поднимал руку с копьем, чтобы остановить движение. Одни он воспользовался охотничьим языком жестов, чтобы заставить всех укрыться в кустарнике.

Охотник понятия не имел, от чего они прячутся и почемy, хотя во время первой остановки он услышал женские голоса и стук кувшинов в сетках из лиан, перекинутыx за спину. Без сомнения, это была группа сестер-пивоварок, несущих кувшины с зерном в пивоварню либо, может быть, возвращающихся с пивом. Но что же заставило предводителя скрываться от них, будто они военный отряд племени Ичирибу?

У охотника не было ответа, по крайней мере такого, который поднял бы настроение. Он даже хотел напомнить предводителю, что Посвященные богу могут знать, что охотник просил позволения прийти к ним.

Посмеют ли воины противиться желанию Посвященных богу? Или они выполняют желание Посвященных богу, неся его на гору втайне?

* * *

Валерия прислонилась к дереву, каких Конан еще не видел. Пупырчатая кора располагалась на нем красными и белыми полосами, а из трещин между ними лезли лишайники и грибы. На вид оно показалось киммерийцу ядовитым, но он напомнил себе, что это может быть просто из-за того, что оно незнакомое.

Он знал кое-что о Черных Королевствах. На самом деле он даже сидел там на троне и назывался почетным именем Лев-Амра. Но это было дальше на юго-восток отсюда, а не в двух днях пути от Ксухотла. Со временем они доберутся до знакомых Конану земель либо до царств, где он известен, но предстоит еще долгий путь.

Пока же киммериец знал меньше, чем ему бы хотелось, об этой земле и ее опасностях. Конечно, никакая опасность в джунглях не может сравниться с тем, с чем он и Валерия столкнулись и что преодолели в Ксухотле. Да и не было у Конана недостатка в знании леса и охотничьем искусстве, в том, что позволит человеку выжить, будь он заброшен голым в необитаемые края.

Но Валерия в этих джунглях была как рыба, вынутая из воды, или, скорее, моряк на суше. Она, несомненно, предпочла бы болтаться на дыбе, чем признаться в этом, но она доверила Конану снова вывести обоих к морю.

Валерия вздохнула и сбросила сначала один сапог, затем другой. Растирая сбитые ноги, она поискала взглядом ручей. Поблизости его не было, но лужа оставшаяся от последнего дождя, давала некоторую надежду.

Одна стройная нога уже готова была погрузиться в воду, когда Конан положил руку на плечо Валерии.

— Лучше оставь в покое стоячую воду. Эти волдыри могут воспалиться или привлекут пиявок.

— Это мои волдыри, Конан.

— Твои, но моя спина потащит твой вес, если ты не сможешь идти. Или, может, предпочтешь, чтобы я тебя бросил?

Это была грубая шутка киммерийца. По тому, как рука Валерии метнулась к кинжалу, взятому из Ксухотла, видно, что шутки она не поняла.

— Спокойно, женщина, я пошутил.

— Шутки твои пахнут не лучше, чем ты весь.

— Себя понюхай, женщина, прежде чем жаловаться на запах другого. Любой из нас, войдя в Золотой якорь в Мессантии, мгновенно распугал бы всех посетителей.

Валерия натянуто улыбнулась и убрала ногу от лужи. Вместо этого она сорвала с низко повисшей ветки пучок листьев и обмакнула их в воду.

— Этого тоже лучше не делать, — сказал Конан. — И слепой, посмотрев на ветку, скажет, что здесь проходили люди.

— И что этот слепой будет делать с этим знанием? — огрызнулась Валерия. По крайней мере, на этот раз она не потянулась к стали.

— Если бы я это знал, то знал бы также, куда нам следует идти, чтобы сбить его или друзей с нашего следа, — ответил киммериец. — Это может нас немного задержать, но...

— Именем Митры, хотела бы, чтобы задержало! — воскликнула Валерия. Она посмотрела на сапоги, будто те нанесли ей смертельное оскорбление. — Любой, увидев, как ты гонишь нас, решил бы, что за нами по следу целое племя этих черномазых головорезов и заклинателей.

— Не могу поклясться, что не идет, — ответил Конан, затем спешно добавил, заметив, как сверкнули глаза Валерии: — Но я бы поспорил, что этого нет. Если бы ты не настаивала тогда на том, чтобы отыскать свою одежду, мы выбрались бы из Ксухотла...

— Если бы я «не настаивала тогда на том, чтобы отыскать свою одежду»... Ты же знаешь, во что я тогда была одета. Киммериец ухмыльнулся:

— Полегче, чем сейчас, клянусь. Конечно...

Валерия закатила голубые глаза к пологу джунглей с видом женщины, у которой не хватает ни слов, ни терпения. Затем она, вздохнув, произнесла:

— Конечно, это совсем не подходило для путешествия сквозь джунгли. — В ее словах определенно была доля правды, ибо одежда состояла из полоски шелка вокруг бедер, и ни лоскутка больше. — А в гардеробах Ксухотла одежда была не многим лучше, — добавила она. — Что еще мы могли сделать?

— Ничего, согласен. Но на это ушло время, которое мы могли бы употребить на то, чтобы подальше отойти от города. Нам еще предстоит это сделать, и чем раньше, тем лучше.

— Это намек на то, что снова надо идти?

— Тебе, Валерия, я смею только намекать. Лишь Крому известно, что бы ты сделала, прикажи я тебе!

Валерия снова закатила глаза и на этот раз еще и высунула язык, но все-таки поднялась на ноги и надела сапоги. Ей не удалось полностью подавить возглас боли, но Конан выразил свой комплимент Валерии тем, что позволил проделать эту операцию до конца самой.

Киммериец прибавил к проклятиям, уже вылитым им на головы жителей Ксухотла, еще одно за их убогую обувь. Лишь сандалии — пригодные для их полированных полов — использовались в течение стольких лет, сколько Конан еще и не прожил. Морские сапоги, которые были на нем и на Валерии, когда они отправились в Ксухотл, оказались самым лучшим, что можно было снова взять оттуда.

Но нельзя отрицать того, что сапоги эти не предназначены для быстрых и далеких передвижений. Еще день или два, и киммерийцу придется думать, где взять более подходящую обувь, где найти укрытие, чтобы переждать преследование, либо тропу, по которой Валерии могла бы идти босиком.

Подошвы ног киммерийца были как из дубленой кожи и уже испытали на себе горячие пески пустыни Иранистана, но Валерия из Красного братства чувствовала себя увереннее на палубе. Еще несколько дней пути по этим тропам в такой обуви, и ее действительно придется нести.

Но не только это беспокоило киммерийца. Они не взяли из Ксухотла пищу, опасаясь яда или колдовства. Скоро им придется отыскивать себе пропитание. Трехдневный пост не следует допускать даже киммерийцу, когда впереди тяжелый путь, возможно, битвы.

По крайней мере, он может доверять женщине рядом с ним. Свою храбрость и искусство владения оружием она вполне продемонстрировала, и не только в Ксухотле. То, что она вообще смогла остаться в живых, будучи в течение стольких лет в Красном братстве, доказывает, что она незаурядный воин. У нее может недоставать опыта поведения в лесу, как, скажем, у киммерийца, но этому можно научиться, и опять же то, что Валерия вообще жива, доказывает — когда надо, она учится быстро.

Достаточно ли быстро она научится? Лишь боги знают, но Конан уже давно оставил всякую надежду получать от них своевременные ответы. Острый меч — надежный спутник — и крепкие сапоги стоили всех молитв священников, какие только слышал Конан.

Впереди сквозь полог леса пробился луч солнца, окрасив пятно мертвой листвы цветом старого золота. Конан приставил ладонь ко лбу и взглянул вверх. Насколько он мог судить, полдень миновал недавно.

— О привале позаботимся задолго до сумерек, — сказал он не оборачиваясь. — И еще раньше, если найдем хорошее укрытие с чистой водой. Я поставлю силки, и мы сможем поискать фрукты и ягоды, пока дичь не попадется в ловушку. Ты, я думаю, умеешь вязать узлы?

— Столько времени в море — и не уметь вязать узлы? Конан, у тебя помет чаек там, где у других людей мозги!

Однако он слышал, что за возмущением скрывается облегчение и благодарность: Валерия скорее погибнет, чем признается в том или другом, конечно, так что лучше и не заставлять ее.

А что касается киммерийца, то он скорее погибнет, чем оставит Валерию. Он выхватил Валерию из кошмарных залов Ксухотла, спас ее, не дав престарелой ведьме Таскеле принести Валерию в жертву. Он не отступит, пока они не просто достигнут берега, но пока не увидят хайборийского судна. Но сейчас между ними и тем счастливым мгновением лежат лишь Кром знает какие опасности.

Лишь Кром знает, а из всех богов, о каких когда-либо слышал Конан, холодный, суровый повелитель киммерийцев менее всех настроен отвечать на вопросы хнычущих людишек.

* * *

Теперь носилки с охотником несли все четверо воинов. Они уже высоко поднялись по склону Горы Грома, однако по тропе, не знакомой охотнику. Это мало что доказывало, так как он поднимался так высоко лишь четыре раза за всю жизнь — для ордалий и церемоний, которые требовали присутствия Посвященных богу.

Он предпочел бы все же идти, даже с помощью палки или с листом тыквы, чтобы облегчить боль в щиколотке. Ему было мало дела до пота и ноющих мышц воинов из клана Обезьяны, но он очень не хотел быть беспомощным. Он уже собирался попросить палку и снимающих боль листьев, но один взгляд на суровое лицо предводителя Обезьян остановил его. Этот воин вполне мог бы был йаквеле, если бы только не струившийся по нему пот.

Охотник также знал, что не сможет много пройти, не рискуя повредить свою щиколотку так, что и Посвященные богу не будут иметь сил помочь. Племени Кваньн не много будет пользы в охотнике, который не сможет больше охотиться. Он станет как ребенок, который еще ни на что не имеет права — даже на пищу, если ее мало. Самое худшее, что могут с ним сделать Посвященные богу либо вождь Обезьян — даже сам Чабано, — было бы и быстрее, и менее болезненно, и более почетно, чем такая судьба.

Охотник откинулся на спину и закрыл глаза. Вскоре он почувствовал щекой нежное холодное прикосновение тумана и услышал крик парящего в мрачном небе горного орла, который обитает выше той черты, где уже не растут деревья.

* * *

Конан раскрутил пращу. В высшей точке окружности камень отделился и, перелетев через ручей, попал в дерево, полное обезьян, — галдеж сменился криками ярости и страха. Они бросились врассыпную, роняя за собой листья, ветки и птичьи гнезда.

Одна обезьяна не кричала и не убегала. Получив смертельный удар камнем, она свалилась с ветви, отскочила от другой и плотно застряла в развилке третьей. От земли обезьяну отделяло такое расстояние, что не достали бы и шесть человек выше Конана, если бы встали на плечи друг другу.

Киммериец проклял весь обезьяний род, а также и изобретателя пращи. Но тут он заметил, что Валерия скидывает сапоги.

— Подстрахуй меня, Конан. Сейчас я достану наш обед.

Помня о пиявках, Валерия перескочила через ручей, хотя Конан видел, что она поморщилась от боли. Затем она уже лезла по дереву с обезьяньей ловкостью, карабкаясь способом, какой видел Конан на Черном Берегу, — ноги и корпус под прямым углом по отношению друг к другy, руки охватывают ствол, как любовника, полные ягодицы в воздухе.

Двигалась она уверенно, отыскивая пальцами рук и ног мельчайшие неровности коры. Наклон ствола был как раз достаточен, чтобы ей карабкаться таким образом, и вскоре она добралась до обезьяны. Удар по ветке не дал результатов: ветка была слишком толстой. Валерия поднялась еще, проползла по ветке и столкнула обезьяну.

Обезьяна свалилась в высокую траву. Конан перешел через ручей, пошарил мечом в траве, насадил на него обезьяну и достал ее.

— Чего ты боишься? — крикнула Валерия.

— В этих джунглях могут прятаться змеи. Укус аспида действует не так быстро, как яблоки Дэркето, но результат будет тот же.

— Ты, киммериец, успокоил, будто жрец бога Сета, готовящий меня к жертвоприношению.

— Не убивай гонца, принесшего дурную весть. Это не я домогался тебя так, что тебе пришлось бежать из Сухмета, а также не я решил, чтобы ты бежала в джунгли.

Там, где Валерия сидела, ей было не вынуть кинжал. Вместо этого она состроила страшную гримасу и стала искать, чем бы кинуть. Ничего не найдя, она пожелала киммерийцу, чтобы тот испытал предосудительную страсть к овцам, затем начала спускаться.

Спускалась она осторожнее и согнулась ниже — слишком низко, как она поняла, для ее штанов. Послышался треск, и вот уже ничто не укрывает ее округлый зад от воздуха джунглей.

Она закончила спуск с таким чувством собственного достоинства, на какое только была способна, и спешно прижалась спиной к стволу. Она глядела на Конана так, что было ясно — она не позволит ему даже улыбнуться. Киммериец с трудом сдержал желание расхохотаться.

— Спасибо, Валерия, — сказал он, когда уже снова мог доверять своему голосу.

— Не за что, я полагаю, — ответила она. — Дерево мало чем отличается от мачты, а по ним я начала лазить, когда еще когда не стала женщиной. — Она сверкнула глаза ми: — Или ты думаешь, что я дура, которая может лишь приносить дичь, чтобы этим заработать себе долю?

— Я ничего не сказал.

— Ты, Конан, можешь больше сказать промолчав, чем многие, болтая с утра до ночи. — Она посмотрела на обезьяну. Встретив ответный взгляд мертвых глаз, Валерия отвернулась. — Ты разводи огонь, а я ее разделаю. Не думаю, что она очень отличается от рыбы.

— Отличается, но огня не будет.

— Огня... не будет? — Валерия произнесла эти слова так, будто они были страшным проклятием.

Конан помотал головой:

— Мне нечем выбить искру, нечем зажечь, а если и выбью искру, то еще неизвестно, кто может увидеть огонь или почувствовать дым.

— Есть обезьяну сырой?

— Довольно обычно в этих краях. Обезьяны и питаются почти тем же, чем и мы, так что мясо их, обыкновенно, здорово.

— Но... сырой?

— Сырой.

Валерия поперхнулась, но в желудке было пусто, и рвота отпустила. Она прислонилась к дереву и обхватила его рукой.

— Если бы я знала это, Конан, я бы оставила эту проклятую обезьяну коршунам и муравьям!

— Неразумно, Валерия. Поголодай слишком долго, коршуны и муравьи будут есть тебя.

На этот раз ее все-таки согнуло и стало рвать до тех пор, пока лицо не побледнело. После этого она осталась стоять на коленях, длинные пропитанные потом волосы скрывали лицо. Конан осторожно поднял ее на ноги.

— Давай, Валерия. Присядь где-нибудь, а обезьяной займусь я. Я знаю, какие части в невареном виде вкуснее, и шкуру я сдеру лучше.

— Шкуру? А, чтобы носить.

К облегчению Конана, рассудок ее, кажется, начал проясняться.

— Именно так, если, конечно, не предпочитаешь ходить по джунглям с голой задницей...

Она бросила в него палку.

* * *

Охотник знал, что голоса, которые он слышит, принадлежат Посвященным богу. В дальнем уголке сознания, который еще оставался незамутненным, была мысль, что ему следует бояться.

Охотник не боялся, хотя помнил, что испытывал страх, когда воины подносили его к Дому Посвященных богу. Дверь Дома была из бревен железного дерева, обшитых пластинами красного дерева, а на пластинах была изображена пунцовым и сапфировым спираль Посвященных богу.

Страх тут же исчез, когда дверь открылась и вышли лишь обычные люди, в набедренных повязках и головных украшениях, на которых тоже была изображена спираль Посвященных богу. Они подняли носилки и внесли охотника в Дом Посвященных богу, оставив воинов Обезьяны стоять под вечерним дождем.

Затем охотник не только перестал бояться — он готов был расхохотаться... увидев разочарование на лицах воинов. Без сомнения, они мечтали, что их будут приветствовать как героев.

Лишь когда он увидел первого из Посвященных богу, он почувствовал снова страх, но ненадолго. Глаза Посвященного богу были совершенно белые, как у тех, кого поразила глазная гниль и кто обречен быть выгнанным в лес на съедение зверям, если никто не пожелает ему кров и пищу.

Однако Посвященный богу двигался так уверенно, будто мог сосчитать все лапки у муравья в самом темном углу зала, в котором лежал охотник. На Посвященном богу была лишь набедренная повязка, вполне возможно из змеиной кожи, с рисунком из оттенков розового и киновари.

В одной руке он держал посох длиннее его роста и увенчанный золотой спиралью, а в другой руке — сосуд из тыквы. От тыквы исходил едкий запах, кислый, сладкий и острый одновременно.

Не выпуская из рук посоха, Посвященный богу стал на колени рядом с охотником и жестом приказ ему сесть. Охотник повиновался, и тут же к губам его была приставлена тыква. Вкус напитка был столь мерзок, что поначалу он хотел выплюнуть его; когда обнаружил, что проглотил, его стало тошнить; когда питье достигло желудка, охотника чуть не вывернуло наизнанку.

Но затем ему стало казаться, что он пьет не что-то мерзкое и нечистое, а искуснейшим образом приготовленное пиво, сделанное из отборного зерна. Оно тут же ударило в голову, и охотник больше не чувствовал боли, даже в щиколотке.

Это не совсем его успокоило: щиколотка отекла, вокруг образовалась опухоль, а из нее сочилась отвратительная жидкость. Щиколотке следовало болеть, будто ее жгут раскаленным железом.

И все же она не болела, и вскоре он уже ходил целый и невредимый, по полным кошмаров залам Ксухотла. Он не боялся, ибо с ним был Посвященный богу, и колдовство, заключенное в посохе, защитит от любого зла, живого или мертвого. Находясь там, он рассказывал Посвященному богу обо всем, что видел или подумал и казалось, Посвященный богу слышит каждое слово и берет его и помещает в свою память, будто зерно в гряду. Через некоторое время они вышли из Ксухотла тем же путем, что и вошли, и углубились в джунгли. Стены злого города растворились в зеленой дымке, и когда дымка рассеялась, охотник понял, что все так же лежит в Доме Посвященных богу.

Но щиколотка не болела по-прежнему.

Она не заболела, даже когда Посвященный богу стал производить над телом охотника сложные манипуляции. Это горячечный бред или же золотая спираль на посохе действительно вращается, будто омут в потоке?

Неважно. Когда Посвященный богу закончил, охотник обнаружил, что может встать и ходить. Он так и сделал и последовал за Посвященным богу туда, куда приказали, — вон из зала и вдоль по длинному коридору, который, казалось, пробит в монолитной скале. Стены были плотно увешаны головами тотемических животных всех кланов Кваньи. Охотник заметил, что там, где стена проступала, она окрашена оттенками, которым ему не хотелось подбирать названия, не говоря уже о том, чтобы произнести их вслух.

Затем они прошли мимо стены, сложенной из глыб, которую скрепляло, казалось, скорее колдовство, чем глина. Дальше находился зал, столь обширный, что охотник едва разглядел потолок, а дальней стены не увидел вообще.

А то, что лежало внизу... Лишь взглянув, охотник тут же отвернулся. Это не был страх перед клубящимся дымом или перед тем, что он может скрывать. Просто он сердцем чувствовал, что для него табу смотреть на этот дым и тем более видеть то, что этот дым скрывает. Посвященный богу указал на сиденье, вырезанное в скале на самом краю уступа рядом с тем местом, где стоял охотник. Охотник сел, свесив ноги над бездной. Сверху он слышал голоса, и вот охотник остался один, а голос Посвященного богу, приведшего его сюда, присоединился к голосам других Посвященных.

Они пели на незнакомом охотнику языке и били в барабан, не похожий звуком ни на один барабан, слышанный им прежде. Или это не барабан, а звук их жезлов, стучащих об пол? Если те жезлы обиты железом, они могут звучать так, когда ими бьют по монолитной скале...

Стена дыма взметнулась перед ним и зависла, как кобра, готовая ужалить. Действительно, вершина так походила на голову кобры, что охотник чуть не вскрикнул: «Я не член клана Кобры. Я Леопард. Пришлите за моим духом леопарда».

Он понял, что не произнес этих слов и что это не поможет, даже если он будет взывать ко всем богам своего народа. Это место, где простые смертные бессильны перед лицом более древних сил, управляемых Посвященными богу.

И охотник не испугался. Не испугался он и тогда, когда дым окутал его и раздался вой могучего ветра, рвущего верхушки деревьев. Охотник почувствовав, что его поднимают и несут нежно, как ребенка, привязанного к груди матери.

Затем дым отступил. Перед охотником было пунцово-сапфировое сияние, клубящееся как дым. Он видел, как сияние поднимается вокруг, лишая его зрения, а также и всех других чувств. Охотник так и не понял, в какое мгновение жизнь была высосана из его тела, так что на каменном сиденье осталась лишь пустая оболочка.

* * *

— Что это было? — пробормотал Конан. Он думал, что говорит лишь с собой, но Валерия спала не так крепко.

— Я ничего не слышала, — ответила она. Она перекатилась на другой бок и в десятый раз попыталась найти место, где бы корень куста, под которым они укрылись, не впивался ей в тело.

— Эх, — сказала она. — Корабельные нары — просто пуховая перина по сравнению с этими джунглями.

Конан поднял руку, требуя тишины, и хотя Валерия бросила грозный взгляд, но все-таки повиновалась. Киммериец подождал, пока не убедился — то, что донес до него ночной бриз, не появится снова.

— Может быть, ничего и не было. Но мне показалось, я слышал... да, если бы заклинание или злое колдовство могло издать звук, он был бы как раз таким.

Валерия села, и рубашка соскользнула с ее плеч. Она не обратила внимания, что обнажились ее роскошные груди, и сделала несколько оградительных жестов.

— Ты что, ведун, как мы называем их у себя дома? — спросила она.

Конан видел, что ей не очень нужен ответ. Действительно, он тоже был бы сейчас счастлив, не откройся вдруг у него способность чувствовать колдовство. Это и было почти что колдовством, и Конану очень не нравилось, что он обнаружил это у себя.

Конан сражался со столькими волшебниками и колдунами, что не хватило бы пальцев на руках и ногах пересчитать их. Но всегда, когда у него был достойный выбор, он старался обходить стороной их проклятую породу.

— Никогда им раньше не был, — ответил Конан. — И предпочел бы им не быть. Вполне возможно, это ветер сыграл шутку. Я так давно не был в этих краях, что, может быть, позабыл что-нибудь.

По лицу Валерии было видно: она сомневается, что слышит правду; но голубые глаза киммерийца были спокойны, и он улыбался. Мгновение спустя аквилонка улыбнулась в ответ, повернулась спиной и легла. Вместо грудей можно было лицезреть прекрасной формы ягодицы, но Конан не смотрел на них. Он сидел, скрестив ноги, положив перед собой меч, и ждал так же терпеливо, как тогда, когда следил в течение трех дней за сокровищами в Замбуле, чтобы разузнать повадки стражников. Ждал, потому что знал о джунглях больше, чем признался в этом Валерии. Ничто в природе не могло издать такой звук, а то, чего нет в природе, довольно часто оказывается опасным.

Через некоторое время дыхание Валерии сделалось ровным, и она крепко заснула. Дыхание Конана также замедлилось, так что он мог показаться железной статуей в ночных джунглях. Лишь непрестанное движение глаз выдавало в нем жизнь.

Кто бы ни выслеживал их, Конан ничем не поможет своему врагу обнаружить себя и Валерию; врага ждет лишь острая сталь.

Глава II

Сейганко, сын Байу, не был ни самым быстрым, ни самым сильным, ни самым высоким из воинов Ичирибу. Он был лучшим пловцом, что оказалось весьма полезным в борьбе его народа против Кваньи.

Он также был сообразительным воином, несмотря на молодость лет. Он думал, прежде чем использовать свою скорость, силу или рост. Таким образом, Сейганко искуснее использовал их, чем его более щедро одаренные товарищи.

Это служило источником зависти, а однажды стало причиной дуэли насмерть, из которой он не только победителем, но и без единой раны. Но в еще большей степени это послужило источником уважения, которое он снискал себе со дней посвящения в мужчины до того дня, как Добанпу Говорящий с духами прочитал приметы и заявил, что Сейганко достоин того, чтобы за ним следовали в бою.

С того дня Сейганко командовал. Он всегда командовал на войне, когда призывали всех мужчин Ичирибу. Он также довольно часто командовал во время набегов и стычек, когда обычай или табу не требовали, чтобы командовал кто-либо другой.

Не все бои были для Сейганко столь же безобидными, как та дуэль. Да и не могло быть иначе в борьбе против такого врага, как Кваньи. Их Верховный Вождь Чабано сделал бы своих воинов грозными и без помощи Посвященных богу, благодаря лишь своему искусству владения копьем и мечом. С их помощью вождь мог бы очистить берега и острова Озера смерти от всех других и затем направить свое завоевание вниз по реке.

Сейганко повезло, что Посвященные богу и Чабано редко могли долго действовать сообща, а часто едва ли разговаривали друг с другом. В любое время для Ичирибу было важно знать о планах Чабано и о том, в каких он отношениях с Посвященными богу.

Вот почему Сейганко подошел к западному берегу Озера смерти в ту ночь, когда Конан сидел, охраняя под кустом Валерию.

Он и еще четыре воина тихо, как привидения, гребли на каноэ. Они продвигали каноэ сильными, уверенными гребками, так умело вынимая весла, что ни один всплеск не выдавал их присутствия. Облака заволакивали луну, и в это время года рыба-лампа, чей свет, если ее потревожить, часто выдавала гребцов, здесь не водилась.

В сотне шагов от берега все пятеро гребцов как один вынули весла из воды. Каноэ по инерции проскользило еще пятьдесят шагов. Наконец нос его уткнулся в тростник, который местами рос так густо, что по нему вполне мог ходить ребенок.

Сейганко и его товарищи перелезли через борт лодки, производя столь же мало шума, как и на воде. Держась за борта, они беззвучно работали ногами, пока не нащупали илистое дно.

Каждый воин имел на себе лишь головное украшение и набедренную повязку из змеиной кожи, а из оружия — дубинку или трезубец, нож из обсидиановых пластин, вставленных в дерево, и сеть. Каждый был обильно смазан зловонным рыбьим жиром. От его вони всех, кроме Ичирибу, рвало. Жир скрывал запах живой плоти от рыбок, прозванных кастратками, которыми кишели воды вдоль берегов Озера смерти.

— Помните, — прошептал Сейганко, — нам не нужны пленницы. Если женщины побегут, не преследуйте их.

— А если останутся? — спросил один из воинов, оскалившись так, что это было заметно даже в темноте.

— Помните, что мужчина, берущий женщину, поворачивается к остальным спиной, — сказал Сейганко.

— Эй... — начал самый крупный из воинов. — Тебе-то не надо думать, где раздобыть следующую женщину, Сейганко. Теперь, когда...

— Попридержи язык, Аондо, — оборвал его третий воин, — или если Сейганко не вызовет тебя на дуэль, то вызову я. Ты ревнив так же, как и глуп.

Сейганко ничего не мог добавить к этим мудрым словам, хотя и знал, что его помолвка с дочерью шамана Эмвайя действительно возбудила много ревности. Эмвайя была самой красивой женщиной Ичирибу и заслуживала самого лучшего воина, но не все мужчины понимали это так же ясно, как она. Молодой вождь поклялся, что будет остерегаться удара в спину, пока огромный Аондо рядом. Он отполз влево к выбранному им укрытию. Остальные воины поползли следом, еле слышно шурша травой, так что движение их можно было проследить лишь по тихому жужжанию побеспокоенных насекомых.

Не успела еще примятая трава подняться, как на тропе послышались голоса. Как часто и бывает, голоса пожали и женщинам, и мужчинам-воинам, охраняющим группу женщин, доставляющих пищу и прочие удовольствия воинам в лагере, там, где река Гао вытекает из Озера смерти.

Кваньи держали своих воинов также и на юге, охраняя пастбища и поля со злаками на другой стороне озера. Чабано с удовольствием держал бы там намного большие силы, чтобы совершать через перевал набеги на речную долину по другую сторону гор. То, что Ичирибу со своими каноэ имели власть над озером, мешало Чабано и лишь распаляло его ненависть к ним.

Вот кто-то из идущих по тропе Кваньи, более умный, чем его товарищи, призвал к тишине. Но призвал голосом столь же громким, как голоса остальных. Острый слух Сейганко позволил ему определить расстояние до говорившего, будто он протянул лиану. Если враг пройдет еще двадцать шагов — он обречен, как собака в зубах леопарда.

Кваньи прошли это расстояние, и Сейганко дал им пройти еще двадцать шагов и лишь тогда приложил к губам костяной свисток и свистнул. Если женщины сумеют убежать по тропе, неважно в каком направлении, это меньше будет отвлекать таких воинов, как Аондо.

Пронзительный звук свистка заставил на мгновение затихнуть и воинов врага, и зверей в джунглях. И в это мгновение все пятеро воинов Ичирибу выскочили из укрытия и набросились на противника.

Сейганко едва успел убедиться, что никто из товарищей не задержался, как оказался перед лицом воинов. У обоих были тяжелые кожаные щиты и по три копья, которые Чабано выдавал каждому Кваньи. На открытой местности при дневном свете они могли бы устоять против воинов Ичирибу, и даже сейчас такого врага нельзя недооценивать. У Сейганко не было привычки недооценивать любого врага, поэтому-то он и жив до сих пор, в то время как его враги большей частью мертвы.

Он сделал обманное движение дубинкой, заставив одного противника поднять щит, накрыл сетью щит другого и резко дернул. Грузики с шипами по краям сети впились в тело воина и в кожу щита. Противник взвыл и неловко шагнул вперед, опустив щит так, что он перестал быть защитой.

На этот раз Сейганко ударил дубинкой по-настоящему. Удар расколол деревянное головное украшение и череп под ним. Тут же Сейганко развернулся, отвел ногой книзу копье, которым бил его другой воин, и сократил расстояние так, что плотно прижался грудью к щиту нападавшего.

Воин оказался крепким: он с силой толкнул Сейганко, отбросив его назад. Сейганко сделал вид, что потерял равновесие, и упал на спину. Противник ринулся вперед, занеся в воздухе второе копье.

Копье вонзилось лишь в траву. Сейганко откатился в сторону и, перекатываясь, выбросил обе ноги. Противник споткнулся, бросил копье, стараясь сохранить равновесие, и не заметил дубинки Сейганко. Описав внизу коварную дугу, дубинка прошла под щитом и раздробила ему колено.

Противник снова качнулся, но на этот раз не смог сохранить равновесие. Его щит уже не мешал Сейганко, и в следующее мгновение он упал, так как рука, державшая его, была перебита еще одним ударом дубинки.

Поскольку поблизости не было врагов, Сейганко мог уделить внимание своим товарищам. Трудно было различить их среди массы орущих и убегающих женщин и носильщиков Кваньи. Большинство из них, как он и предполагал, бежали прочь от берега. И сейчас вслед за ними направлялись и воины Кваньи.

Сейганко призвал духов предков, чтобы те прокляли этих трусов Кваньи. Но трусы ли они? Не могут ли они подчиняться приказам Чабано, который вполне мог догадаться, что цель таких набегов — захват пленных?

Сейганко добавил и Чабано к тем, кого проклинал. Этот вражеский вождь так хитер, что опасен даже тогда, когда его секреты раскрываются. Если он смог научить воинов предпочитать бегство плену, он вполне может сохранить много тайн, и каждая из них означает гибель Ичирибу.

Звук, похожий на любовный крик леопардов, возвратил внимание Сейганко к тропе. На расстоянии длины копья Аондо припер к стволу дерева женщину. Он уже снял с нее набедренную повязку и сейчас запихивал ее женщине в рот. И именно так, как не следовало делать, он повернулся спиной ко всему остальному, кроме женщины. Один воин Кваньи, лежа на окровавленной траве, перекатился, схватил копье и ударил.

Удар оказался не смертельным, потому что в последнее мгновение Сейганко несильно щелкнул воина дубинкой. Наконечник копья погрузился в зад Аондо всего лишь на толщину большого пальца. Аондо с криком подскочил больше от неожиданности, чем от боли, зажав рану рукой.

Одной рукой женщину было не удержать. Даже и не вспомнив о своей одежде, она исчезла в ночи. Аондо бросился вдогонку, налетел на щит воина Кваньи, который от неожиданности даже не поднял копья, и вступил в рукопашную схватку.

Сейганко подхватил упавшее копье, единственное оружие, которым можно было успеть достать до места, где дрались эти двое. Оружие это было мало приспособлено для метания, для этого больше подошел бы рыболовный трезубец. Но рука Сейганко была сильна и глаз верен. Ему и не нужно было поражать насмерть.

Копье прошло сквозь бедро Кваньи с такой силой, что наконечник показался с другой стороны. Воин взвыл, будто ужаленный огненными муравьями, и оттолкнул от себя Аондо. Сейганко подскочил к противнику, схватился одной рукой за древко и взмахнул дубинкой. Воин повалился, Сейганко выдернул копье, а Аондо оправился настолько, чтобы начать перевязывать рану пленника потерянной набедренной повязкой.

Имея двух пленников, которые не умрут до того, как с ними будет говорить Добанпу, набег можно считать удачным. Сейганко снова свистнул и, увидев, что все четыре отряда откликнулись, обещал духам щедрую жертву.

Они не только откликнулись, но и быстро явились, ведя еще двоих пленных, одним из которых была женщина, шедшая не без желания. Она была почти девочкой, рубцы женской татуировки на руках и шее едва зажили. На женщине ничего не было, кроме этой татуировки и пера, вплетенного в волосы за ухом.

Аондо уже залез в воду — подогнать каноэ поближе, чтобы легче было грузить лежавших без сознании пленных. Казалось, он желает быть как можно дальше от Сейганко.

Каноэ заметно погрузилось в воду, когда уложили последнего пленного. Сейганко оглядел судно, стараясь не показать сомнения. Он поклялся, что в следующий раз, когда будет руководить набегом, на озере их будет ждать второе каноэ, чтобы при необходимости оказать помощь и вывезти пленных. А то...

— Ты нам не нужна, —сказал он девушке. — Возьми одежду у любого из убитых и возвращайся к своему.

Лицо девушки исказили ужас и ярость, и только Сейганко смог ясно разглядеть татуировку: таких он не видел на женщинах Кваньи.

— Ты не из племени Кваньи? — спросил он.

Девушка, казалось, ничего не поняла, кроме последнего слова, но, услышав его, она сделала жест, понятный любому: если у всех Кваньи леопарды выедят сердца, а их члены у всех воинов отгрызут шакалы, она будет лишь радоваться.

Сейганко решил, что девушку все-таки можно взять с собой. Он не позволит себе мучиться оттого, что оставил девушку на растерзание Кваньи.

Кроме того, она была симпатичнее, чем многие, хотя и не может сравниться с Эмвайей. Эмвайе не понравится, если он оставит девушку при себе, но дочь Говорящего с духами упоминала, что ей нужна новая служанка. Девушка вполне подойдет для этого, а со временем ее можно будет снабдить приданым и выдать замуж за воина, который не может уплатить за невесту.

Он указал рукой на каноэ. Девушка посмотрела на воду, без сомнения страшась того, что там может скрываться. Затем оглянулась и посмотрела на землю, и лицо ее выразило еще больший страх от того, что может ее ждать там. Она вошла в воду и залезла в каноэ с таким рвением, что чуть не опрокинула судно.

Каноэ, однако, не перевернулось. Оно даже осталось на плаву и после того, как на борт забрался Сейганко с осторожностью, с какой женщины сшивают кору для головного украшения. За тишиной следить теперь не было необходимости, так что весла тут же заработали, и груженая лодка скоро была далеко от берега.

Теперь воины начали болтать от облегчения и радости. Все, кроме Аондо. Он сидел посредине, орудуя веслом не хуже остальных, но разговаривая не больше пленников, лежащих без сознания в воде на дне лодки.

Это встревожило Сейганко, и, чтобы скрыть беспокойство, он давал своим товарищам лишь краткие ответы. Только когда они прошли больше половины пути назад к острову, он смог заставить себя принять участие в обмене шутками. И даже тогда он делал это больше из благоразумия: промолчи он слишком долго, и его воины подумают, что он недоволен их работой этой ночью. Они могут начать чувствовать стыд и обиду, и у них будет меньше желания следовать за ним. Оставь верных воинов без награды слишком долго, и их больше не будет. Тогда такие, как Аондо, подберут подходящий момент и ударят в спину — чести у них не хватит, чтобы бросить вызов открыто.

— Эй, — сказал Сейганко. — Я никогда не видел чтобы женщины так разбегались. Как вы думаете, может они разбежались, увидев Аондо?

— Если это так, то в следующий раз я пойду без набедренной повязки. Тогда они побегут ко мне, а не от меня, — ответил Вобеку Быстрый. Он похлопал девушку по плечу и не заметил, кажется, как она напряглась от его прикосновения.

Сейганко надеялся, что время, проведенное девушкой среди Кваньи, не сделало ее сумасшедшей. Эмвайе хватает забот, когда она ухаживает за своим отцом, после того как он произведет свою магическую операцию над пленниками. Она не поблагодарит обрученного с ней за то, что тот подбросит к дверям ее хижины девушку, как ненужного щенка, — а когда Эмвайя была недовольна, Сейганко и половина племени чувствовали это!

* * *

Валерия пробудилась от приятного сна, ей снилось, что она снова в море на борту судна. Ей мешало прикосновение могучей руки киммерийца. Она хотела стряхнуть его руку со своего плеча, заснуть и снова отыскать тот сон.

Вместо этого она оттолкнула от себя воспоминания о солнечных бликах на воде и соленом бризе и села. Увидев, что Конан старается не смотреть на нее, Валерия поняла — она все еще не одета.

Проведя рукой по волосам, она убедилась, что гребень был бы бесполезен, даже если бы он у нее имелся. Крепкий нож или даже небольшой топор — вот что нужно, чтобы привести волосы в порядок.

— Все нормально, Валерия?

— Проснулась и готова к вахте, Конан. Разве этого недостаточно?

— Если ты сомневаешься...

— Я не сомневаюсь в своей способности нести караул. У меня есть сомнения относительно причин, по которым ты хочешь, чтобы я была сонная и беззащитная.

Даже в темноте ей было видно, как трясутся массивные плечи Конана, который еле сдерживает смех. Она поняла, что дала волю своему язвительному языку без всякого основания... и это в ответ на вопрос, заданный из добрых побуждений.

Но были ли побуждения добрыми? Валерия заняла столь высокое положение в рядах Красного братства не без знания, что представляют собой интриги между мужчинами и женщинами, даже когда наградой является просто удовольствие в постели. Когда наградой могло стать столько золота, что на него можно было купить корабль или пятьдесят женщин, такие интриги скоро становились кровавыми, и те, кто учился этому недостаточно быстро, находили смерть — и очень часто какую угодно, только не быструю.

Одно она знала точно, что мужчина, предложивший женщине выполнить за нее работу, может пожелать плату за свою услугу. Такую плату киммерийцу она давать не собиралась.

Если только он не такой, как остальные мужчины. Она действительно не встречала никого, похожего на него, — так далеко от родины, и все же готовый встретить любую опасность, будто он всюду как дома. Что, вероятно, недалеко от истины, если хотя бы половина того, что он рассказывает, правда.

Нет. В таком деле киммериец будет как и остальные мужчины. Если только он не евнух, а Валерия была уверена, что нет. Ведьма Таскела дала это понять достаточно ясно: она бы никогда не преследовала евнуха так, как преследовала Конана.

Валерия встала, что еще больше повредило ее штанам. Она оглядела себя с отвращением, затем сморщила нос от запаха обезьяньей шкуры.

— Как скоро ее можно будет носить?

— Здесь жарко и сыро, так что подсыхает она медленно. Возможно, нам придется взять ее с собой и сушить в дороге. Если только мы не найдем соли.

Валерия плюнула, не попав, однако, в растянутую колышками шкуру. Затем сняла штаны и рубашку и мгновение стояла обнаженной, пока превращала рубище в набедренную повязку.

— Вот, — сказала она. — Если почти все время будем в лесу, то деревья защитят мою кожу.

Она не могла не заметить восхищения во взгляде и в голосе Конана.

— Кроме солнца, есть еще и насекомые, Валерия.

— А как же куст каликантуса? Мне казалось, ты говорил, что его ягоды отгоняют и мошек, и червей

— Если ими натереть кожу, то да. Но некоторые покрываются волдырями.

— Лучше волдыри, чем всей быть искусанной насекомыми, — ответила она.

Конан пожал плечами:

— Тебе выбирать, женщина. По мне, так можешь обмазать себя любой вонью. Только лучше сделай это поскорее. Я бы хотел еще немного поспать.

Валерии было жалко, что Конан абсолютно не собирается ее обнять. Она вспомнила мгновения их окончательной победы в Ксухотле, когда объятие его могучих рук было не только вполне уместным, но и приятным.

Если и придет снова такое время, то определенно не сегодня ночью. Она начала рвать ягоды, раздавливая и втирая сок в кожу, не исключая и тех участков тела, которые будут защищены, как она надеялась, рубашкой, превращенной в набедренную повязку.

Соприкоснувшись с воздухом, сок ягод каликантуса вонял, как навозная куча. Однако он наверняка не подпустит ни насекомых, ни червей. Сок обжег, будто укус пчел, волдыри на ногах, но затем, напротив, успокоил боль.

Когда она оделась, как только смогла, и села, Конан уже лежал под кустом. Киммериец едва там помещался, ноги его торчали наружу.

Крик, похожий на то, будто несчастного приносят в жертву, заставил Валерию вскочить на ноги. Она чуть не рассталась с набедренной повязкой. Женщина не обратила на это внимания и вынула меч.

Крик раздался снова, на этот раз его сопровождало тихое бормотание и писк. Какая-нибудь ночная тварь нашла себе добычу либо пару? Ни то ни другое не представляет для Валерии опасности... она уже раньше видела, как киммериец мгновенно просыпается и в следующий момент уже готов к бою. Даже сейчас рука его лежала на рукояти меча, хотя он вложил меч в ножны, чтобы защитить его от сырого воздуха джунглей.

Она поглядела некоторое время на массивную руку, пока мечты о солнце и корабле в море не уступили образу покрытой шелком постели в благоухающей спальне: уже приготовлено вино... только руки ее и Конана заняты более приятным делом.

Желудок ее свело, и она испугалась, что обезьянье мясо все-таки собирается отомстить. Затем головокружение прошло, и вернулась ее прежняя гордость.

Ведь она Валерия из Красного братства, она ела еду и похуже, чем мясо обезьяны, и не блевала. Она не позволит, чтобы эти жалкие джунгли одолели ее, тем более когда рядом этот проклятый киммериец, который может над ней смеяться!

* * *

Добанпу Говорящий с духами имел в своем распоряжении помещение, которого хватило бы для полудюжины семей Ичирибу. Мало кто из членов племени завидовал этому, несмотря на то что свободной земли на острове становилось все меньше.

Никто не трудился, чтобы построить дом Добанпу: это была пещера, глубоко уходящая в гору на южной стороне острова. Никто не сомневался, что ему для работы с духами — и другими существами, если и упоминаемыми, то лишь шепотом, — нужно было больше места, чем корзинщику или изготовителю трезубцев. Никто также не хотел ни посмотреть на то, что делает Добанпу, ни послушать это.

Не хотел и Сейганко, несмотря на долгий путь, который уже уставшие люди должны были проделать к южному концу острова, чтобы доставить пленников. И хорошо, что мало кто знал, сколь многому он уже научился у Добанпу.

Среди народа уже поговаривали, что такой женщине как Эмвайя, не следует обучаться Разговору с духами, что это, говорили люди, мужское занятие. А если обучается, то ей не следует еще и выходить замуж за военного вождя, так как она может передать ему свое знание как и любая женщина, которая спит с мужчиной.

Что скажут эти болтуны, если узнают, что Сейганко обучается у самого Добанпу? Воин понимал, что тогда еще труднее будет избегать дуэлей насмерть или яда, подсыпанного в кашу.

Сейганко сидел в пещере с Добанпу и Эмвайей. На всех троих были головные украшения из перьев и крокодильих зубов и амулеты из огненных камней. Огненные камни пульсировали, как бьющиеся сердца, накапливая силу, в то время как Добанпу и Эмвайя пением загоняли в них духов.

Все трое не были ничем покрыты, кроме слоя ароматного масла. По мнению Сейганко, такая «одежда» больше всего шла Эмвайе. В ее возрасте она могла бы родить, по крайней мере двух детей и, без сомнения, родит много прекрасных сыновей, когда она и воин Сейганко наконец поженятся. Сейчас, однако, талия ее оставалась гибкой, грудь высокой, а длинные ноги с хорошо развитыми мышцами имели силу, чтобы обвиться вокруг мужчины...

Сейганко подумал: «Время ли сейчас для этого?»

В этой мысли было скорее лукавство, чем гнев. Даже если бы Сейганко и не видел улыбки на лице Эмвайи, он бы догадался, от кого пришла эта мысль.

Он ответил так, как уже умел, — не шевеля губами, лишь улыбнувшись: «Уже прошло много Времени».

«Сохраняйте достоинство перед духами!»

Никто не мог сомневаться в источнике этой мысли, хотя лицо Добанпу имело выражение резной маски. Двое влюбленных тут же выпрямили спины, сделали серьезные лица и стали слушать пение Добанпу, которое становище громче.

Пение уже отдавалось эхом в темных уголках пещеры, но, там, куда не достигает свет лампы, когда Добанпу дал знак своей дочери, щелкнув пальцами. Гибкая как лань, она быстро подбежала к нише за спиной отца и принесла корзину с глиняными горшочками. Корзина была сплетена из тростника, пропитанного соком каликантуса, чтобы запах его отгонял насекомых от трав, сушеных плодов и масел в горшочках. Сейганко не сомневался в действии сока, он и сам чуть не сбежал от костра.

Ему пришлось призвать на помощь храбрость воина, чтобы сидеть скрестив ноги и смотреть, как Эмвайя вынимает горшочки, в том числе и один пустой. Смешав щепотки трав, плодов и несколько капель масла, она приготовила зелье и передала его отцу. Он обмакнул палец и облизал его, в точности как сестра-пиво-варка, пробующая свое пиво. Эмвайя улыбнулась, и на этот раз, не сбивая ритма песни, Добанпу улыбнулся в ответ.

Дли остальных членов племени Ичирибу Добанпу был фигурой, внушающей благоговейный страх, даже ужас. Но дочь знала своего отца слишком хорошо, чтобы так бояться, — и он знал об этом. Это было одной из многих причин, почему Сейганко благодарил судьбу за то, что она назначила ему и Эмвайе соединиться. Ему необходимо не испытывать страха перед отцом жены.

Вот Добанпу встал и широко развел руки, затем высоко поднял их над головой. Из горшка начал течь дым, зловонный и полный пляшущих кошмарных образов, едва различимых для Сейганко. Эмвайя подняла горшочек, и воин чуть не вскрикнул, когда эти образы, казалось, окружили ее, словно колючие кусты, огораживающие загон для скота. На какое-то мгновение она вообще пропала из виду, и Сейганко показалось, что даже лицо ее отца напряглось.

Сейганко повторял про себя, что самые зловещие духи не имеют видимой формы, что это лишь мелкие духи лесов и вод, которых вызвал Добанпу, чтобы достичь сознания пленных. Он знал, что даже сможет поверить в это, но только после того, как увидит Эмвайю целой и невредимой.

В следующее мгновение она вырвалась из дыма и опустилась на колени рядом с отцом. Грудь ее начала вздыматься от участившегося дыхания, когда она схватилась за плечо Добанпу, чтобы присоединить всю свою силу к силе отца. Образы покинули дым, теперь они плясали в воздухе над распростертым на черном камне, пленным Кваньи.

Этот пленный был слишком близок к смерти, чтобы говорить, но другой захваченный воин, не так тяжело раненный, уже сказал, что служит Посвященным богу и что те узнали нечто повергшее в страх даже их слуг.

Многое из этого он рассказал не совсем добровольно, но у Ичирибу были мужчины и женщины, умеющие убедить человека. Силы Добанпу и его дочери можно поберечь и для более важных обстоятельств.

В пещере раздался гром. Дым смело порывом ветра. До этого дым, окутывавший Сейганко, был таким густым, что воин едва сдерживал порыв схватиться за него. Сейганко задержал дыхание, чтобы не побеспокоить духов кашлем, и у него свело грудь.

Дым исчез до того, как Сейганко должен был снова сделать вдох. Исчезли и образы. Воин видел, как они заползают в пленного Кваньи. Затем Сейганко плотно сцепил руки, чтобы не сделать охранительный жест, когда умирающий пленник сел и начал говорить.

Так как своим голосом он уже не мог пользоваться, говорил он на языке духов, который Сейганко еще не понимал. Что бы духи там ни говорили, но лицо Добанпу исказилось от ужаса, несмотря на все его усилия сохранить самообладание. Глаза Эмвайи широко раскрылись и рука, лежавшая на плече отца, сжалась так сильно, что ногти впились в кожу Добанпу и пальцы побелели.

Снова раздался гром, на этот раз отдаленным раскатом. Сейганко поднял глаза к потолку пещеры, не мог больше смотреть на пленника. Он видел, сверху упала капля воды и подняла столбик пыли на полу пещеры. Последовала другая капля, затем еще несколько, затем целый поток.

К этому грому духи не имели отношения. Сейчас не сезон дождей, но редко проходило более двух или ночей на Озере смерти без того, чтобы не шел дождь.

Сейганко подавил порыв вскочить и встать под поток, льющийся сквозь дымовое отверстие.

А вполне бы мог. Работа Добанпу еще не была закончена. Действительно, Сейганко мог бы выследить и убить дикую свинью за то время, пока Говорящий с духами не закончит с пленником.

Воин понял, однако, что конец наступил. Пленник медленно повернулся к Добанпу, сделал один нетвердый шаг вперед, затем два более уверенных шага и бросился на Добанпу, как леопард на жертву.

Он не закончил прыжка. Добанпу стоял как столб хижины, но Эмвайя бросилась к отцу. Она двигалась так быстро, что Сейганко едва успел подняться на ноги, как она и умирающий пленник, движимый местью, сцепились.

Это была короткая схватка, несмотря на то что в жизни воин Кваньи в полтора раза превосходил Эмвайю размерами и силой. Боли он не чувствовал, но его можно было сбить на землю. Эмвайя повалила его и захватила руку. Он протянул другую, стараясь уцепиться за волосы, но встретил лишь головное украшение.

Он все еще шарил рукой, когда Сейганко опустил свою дубинку на его разбитую голову. Остатки данной духами жизни улетучились, а за ними и духи. Гром снова прогремел, когда они выпрыгнули из тела и умчались сквозь дымовое отверстие, не обращая внимания на дождь.

Сейганко разглядел нечто, что вполне могло быть птицей с четырьмя крыльями и головой змеи или чем-либо еще более сверхъестественным. Затем он увидел, как Эмвайя обернулась, глаза ее расширились, и она едва успела подхватить своего отца, который падал и на вид был столь же безжизненным, как и Кваньи.

Они положили Добанпу на тростниковый матрас, приподнятая часть пола не давала прибывающей дождевой воде замочить его. Эмвайя накрыла отца сплетенным из коры одеялом и знаком дала Сейганко понять, что он должен их оставить.

Сейганко очень хотелось спросить почему, но ответ он тут же нашел сам. В воина Кваньи было вложено не обычное колдовство. Теперь же лишь искусство, каким Сейганко еще не владел, могло исцелить Добанпу и сохранить его знание для народа. Обязанностью же Сейганко было находиться с воинами, руководить ими, если будет необходимость, или, по крайней мере, держать их в спокойствии, пока Добанпу снова не заговорит.

Сейганко направился к выходу, но затем обернулся, чтобы убедиться, что воин Кваньи мертв, либо перевязать его, если жизнь еще осталась в нем, но тут же начал бороться с желанием сделать охранительный жест или даже бежать без оглядки на свежий воздух.

Воина Кваньи нигде не было. Остался лишь отпечаток его тела в мокрой пыли. Никакие следы не говорили о том, что он ушел, будто он и сам превратился в пыль.

Сейганко посмотрел на Эмвайю, но та, оторван взгляд от отца, пожала плечами. «Когда узнаю, скажу», — заключалось в этом жесте. «Приду, когда буду нужен», — ответил Сейганко.

Ему показалось, что она улыбнулась, когда он уходил из пещеры. Он предпочел бы остаться. Оставить Эмвайю наедине с тем, что унесло тело Кваньи, было тяжелее, чем оставить ее перед голодным леопардом.

Сейганко понимал, что воину, ухаживающему за дочерью Говорящего с духами, следует больше, чем другим научиться искусству сохранять мир со своей женщиной.

* * *

Конан проснулся оттого, что острый корень впился в ребро. Он решил, что, вероятно, перекатился во сне.

Но когда сон развеялся полностью, он понял, что корень теплый и не такой острый, как ему показалось. Он повернулся и посмотрел на сильную красивую щиколотку рядом с ним, на стройную ногу, на округлые бедра под рубашкой, служащей набедренной повязкой, — словом, на Валерию.

Она перестала пинать его босой ногой и, казалось, собиралась улыбнуться. Затем пожала плечами:

— Если ты думаешь, что я разбудила тебя дли того, чтобы...

Конана подмывало дернуть за щиколотку и посмотреть, переживет ли набедренная повязка падение на землю. Он оставил это желание: Валерия надела поверх одежды пояс с мечом и кинжалами и была готова, как всегда, ответить на грубую шутку сталью.

Сейчас и еще несколько дней Конану больше нужен надежный товарищ за спиной, чем женщина на руках.

— Ты разбудила меня, потому что уже рассвет и пора отправляться в путь. Правильно?

Движение головы вполне могло быть кивком.

— Какие-нибудь посетители?

— Никаких, с которыми я не могла бы разделаться самa, киммериец.

— А, значит, ты не убила семерых воинов. Ты просто истощила их силы своей женской...

Нога с силой пнула в ребра, и Конан уже был готов откатиться от удара меча. Но вот рука выпустила рукоять, губы дернулись — Валерия усмехнулась и расхохоталась. Она села и стала вычесывать из волос листья и обломки мелких веток.

— Я убивала людей и за более мелкие шутки, Конан. Запомни об этом.

— О, обещаю. Но если ты убиваешь людей и за более мне шутки, то почему бы не умереть за теленка так же , как и за быка?

Она состроила ему рожу и стала дальше расчесывать волосы. Еще через несколько мгновений она сделала все, что только возможно, не имея гребня и не срезая волосы под корень.

— Как ты и сказал, нам лучше отправиться в путь. — Она облизала губы: — Однако я бы не отказалась от глотка воды...

— Мы остановимся у первого же чистого ручья и вдоволь напьемся. Если найдем тыквы, их можно вычистить изнутри и наполнить водой. А сейчас нам лучше убраться отсюда.

— Думаешь, нас преследуют?

— Точно не знаю, но зачем превращать себя в легкую добычу? Джунгли во многом похожи на море — живет дольше тот, кто никогда не находится там, где враги ждут его.

— Такой опытный в военных делах, киммериец?

Конан уже готов был дать грубый ответ, когда вдруг понял, что в голосе Валерии меньше издевки, чем обычно. Он посмотрел на нее, а она покраснела до самых грудей и начала бормотать проклятия в адрес изнеженных недоумков из Ксухотла, которые держали у себя обилие украшений и драгоценностей, но не имели ни одной порядочной фляги для воды.

Глава III

— Ге-ква!

Сейганко выкрикнул ритуальное слово Ичирибу, означающее смерть, и кинул трезубец. Трезубец рассек утренний воздух, а затем вонзился в сине-зеленые воды Озера смерти.

Веревка, сплетенная из лиан и прикрепляющая оружие к поясу Сейганко, размоталась на два человеческих роста, и трезубец вонзился в рыбу-льва прямо под каноэ, после чего на поверхности, покрытой рябью, появилась кровь и пузыри.

Рыба-лев поднялась из воды, длинная и толстая как каноэ, с челюстями, которые могли проглотить ребенка. Поток крови и жидкости цвета старого золота бил из раны, в которой торчал трезубец.

Массивные челюсти по-прежнему лязгали, и зубы, длиной с палец, издавали звук, подобный удару копья о деревянный щит. Жаберные крышки — похожие на львиную гриву, что и дало рыбе ее название, — хлопали.

Сейганко подождал, пока в рыбе не пробудится инстинкт нападать на первый попавшийся предмет. Этим предметом оказалось каноэ, и длинные зубы вонзились в твердое дерево долбленки. Они так глубоко вошли, что воин понял — каноэ придется латать после сегодняшней рыбалки.

Яростно бьющаяся рыба дергала за веревку, и рукоять трезубца моталась вокруг. Сейганко, не думая о возможных ушибах, взял дубинку, перехватил обеими и с силой ударил между двух чешуйчатых пластин левым глазом рыбы.

— Ге-ква!

Слово оказалось правдой. Удар в самую уязвимую точку означал для рыбы-льва смерть. Дрожь пробежала по ней от зубов до хвоста, и зубы выпустили каноэ. Будь Сейганко настолько глуп, что пожелал бы выдернуть трезубец, рыба погрузилась бы в озеро навсегда.

А так у него будет прекрасный трофей, и десяток Ичирибу попируют. Рыба-лев такого размера — не особый деликатес, но она враг людей; поедание ее передает людям часть силы этой рыбы и является местью за убитых ею.

Сейганко веревкой от трезубца привязал рыбу за кормой, сел и начал грести к берегу. Даже его силы не хватит, чтобы затащить этот улов на борт, но там, где мелко, другие рыбы-львы не набросятся на его добычу и не растерзают ее, так что он успеет позвать себе помощников.

Сейганко греб прямо к берегу, хотя это означало, что он причалит он недалеко от пещеры Добанпу. Он уже три дня ничего не слышал о Говорящем с духами, кроме того, что тот жив и что духи, посланные Посвященными богу, могут по-прежнему представлять для него опасность. Вследствие этих причин — а также, Сейганко знал, из гордости — Эмвайя ухаживала за ним сама, а любопытных отсылала заниматься своими делами.

То, что она не желала говорить любопытным, решил Сейганко, она может сказать своему будущему мужу. Да если и ничего не узнает от Эмвайи, стоит сохранить рыбу-льва. Если грести вокруг мыса, то, почуяв кровь, успеют собраться другие рыбы-львы. В большом количестве они, бывало, нападали и на каноэ.

И хорошо еще, что рыба-лев по большей части ведет одиночный образ жизни: каждая забирает себе часть озера и изгоняет оттуда остальных, кроме самок в брачный сезон. Если бы они охотились косяками, как делали это рыбки-кастратки, они бы очистили озеро от всего живого, не исключая, возможно, и людей.

Каноэ с рыбой-львом за кормой было тяжелым и неуклюжим, но сильные руки Сейганко и хорошее весло уверенно вели судно к берегу. Когда встало солнце, оно прогнало утреннюю дымку, и Сейганко увидел гору, поднимающуюся из остатков тумана. Наконец он увидел бухту, образованную тростником, защищенную от рыб-львов и крокодилов; оттуда Эмвайя обычно брала воду и купалась там, если ей это приходило в голову.

Сейганко улыбнулся. Если у Эмвайи хорошее настроение, он сможет присоединиться к ней. Совместное купание, как правило, завершалось лежанием в траве.

Затем кроме головы показались плечи и руки, и Сейганко увидел фигуру женщины, но не Эмвайю. Это бывшая пленница Кваньи, голая, как младенец, пользовалась купальней. При дневном свете и не перепуганная почти до безумия, она была еще более приятна на вид, чем в ночь набега.

— Где твоя хозяйка? — спросил он на Настоящем языке. Она может ненавидеть своих бывших хозяев, но вряд ли она, живя с ними, не выучилась хотя бы немного их речи.

Девушка вышла из воды, отряхнулась, как собака, И указала на пещеру. Капли, посеребренные утренним солнцем, сверкали в ее волосах и стекали по груди. Сейганко подумал бы, что она не знает о достоинствах своей внешности, если бы не поймал взгляд, брошенный украдкой из-под ресниц.

Он ухмыльнулся. Если даже не считать данных Эмвайе клятв, что у него не будет других женщин, кроме как с ее разрешения, он сомневался, разумно ли завалить сейчас служанку своей невесты. Он знал также, как наверняка положить конец ее уловкам.

— Эй! Женщина Эмвайи, у меня есть для тебя работа. — Сейганко тянул за веревку, пока над водой не показался хвост рыбы-льва. — Иди сюда и помоги вытащить эту тварь на берег!

Девушка бросила взгляд на рыбу, потом на Сейганко и тут же убежала в пещеру, так и не одевшись. Сейганко вытащил каноэ на берег, сел на набедренную повязку, оставленную девушкой, и принялся точить трезубец, за этим занятием его и застала Эмвайя.

Когда он наконец смог высвободиться из ее объятий и сам отпустить ее, он оглядел Эмвайю. Сейганко заметил, что она стала бледной и похудела так, как не случилось бы и после трех дней ордалий или ритуальных мук. Или, по крайней мере, любых мук, кроме одной.

— Твой отец...

— Добанпу Говорящий с духами жив. Он спит сейчас здоровым сном и видит хорошие сновидения. Я подала ему каши и воды, желудок его принял их.

Она говорила, будто ритуал все еще не кончился, но Сейганко увидел непривычную влагу в уголках ее глаз. Он протянул руку, чтобы смахнуть слезы, и она схватила его за запястье, словно утопающий.

— Сейганко, прости мне мою слабость. Я не хотела, чтобы ты видел меня такой...

— Нет, ты не такая, как та девка, что ты взяла себе в служанки. Та хотела, чтобы я видел, как она купается.

—Я так и подумала, когда она поднялась ко мне голой. Что ты ей сказал?

Сейганко рассказал правду, и Эмвайя вознаградила его смехом, в котором слышались нотки ее обычной веселости.

— Я помогу тебе с этой рыбой, а потом поговорю с Мокоссой.

— Это ее имя?

— Думаю, это имя ее племени, одного из тех, что живут за землями Кваньи. Она не дура, но жизнь среди Кваньи лишила ее почти всего разума, что у нее был.

— Не настолько, чтобы ей не нравились воины, предупреждаю тебя.

— Ты понравишься любой женщине, способной соображать, Сейганко. Я только что сказала тебе, что Мокосса женщина сообразительная.

— Ты хочешь мне польстить, Эмвайя?

— Я это делала так часто, что мне нет нужды пытаться делать это снова.

Если она способна сейчас шутить, вряд ли у нее есть страшные новости. У Сейганко мелькнула мысль запусти, руки под ее набедренную повязку, развязать на ней узел, и пусть духи возьмут эту рыбу-льва!

Однако что-то в ее голосе....

— Твой отец узнал что-нибудь у слуги Посвященных богу?

— Думаю, я могу тебе помочь вытащить рыбу на берег не хуже Мокоссы. Поскольку я не хочу, чтобы намокла набедренная повязка...

— Эмвайя. — Он взял ее за плечи так крепко, что подумал, не ударит ли она его. — Отец твой вызвал сильных духов, а он не настолько крепок, чтобы легко это переносить. Что он узнал?

Эмвайя содрогнулась, но не разрыдалась и не попыталась вырваться. Через некоторое время она пошевелилась и мягко убрала руки Сейганко со своих плеч.

— Духи были сердиты из-за того, что им пришлось бороться с защитой, установленной Посвященными богу вокруг своих слуг. Я также думаю, некоторые из них были ранены.

Духов можно ранить, хотя и не так легко и не та образом, как людей. Сейганко достаточно изучил искусство Добанпу, чтобы знать это. Если у Посвященных богу есть сила установить такую защиту вокруг тех, им служит...

— Посвященным богу стало известно, что проклятый Ксухотл пал.

Слова эти звучали так, будто Эмвайя очищает от какой-то скверны. Действительно, лицо ее казалось теперь более сосредоточенным, она склонилась к Сейганко и прижала лицо к его плечу. Он положил руку ей на спину, ощущая гладкую кожу и чувствуя силу ней, но не ища сейчас ничего более.

— Как он пал?

— Трудно было понять. Похоже, один из воинов Кваньи охотился далеко на востоке в то время, когда пал город. Он вошел туда беспрепятственно, исследовал его, увидел, что все внутри мертво, затем бежал, опасаясь, что разрушившие город явятся и за ним. Посвященные богу выведали этот рассказ и отдали охотника Живому ветру. Они стараются утаить это знание до тех пор, пока не придумают, какую пользу можно извлечь из этого.

Если бы у Посвященных богу ума было чуть больше, чем у пиявки, они бы просили сейчас Добанпу объединить их знания с его знанием, чтобы вместе бороться с тем, что смогло победить проклятый город. Любое существо такой мощи может покорить все племена леса так же легко, как рыба-лев поедает форель.

Посвященным богу, однако, недоставало такой мудрости. Даже если бы они набрались ее сейчас, Чабано из племени Кваньи не позволил бы им испортить его мечты о завоевании. И Добанпу скорее всего откажется поверить Посвященным богу, даже если они и Чабано вместе попросят его о помощи. Сейганко надеялся, что ему не придется высказывать последнюю мысль там, где его может услышать Эмвайя. Она знала, что отец ее может быть и гордым, и упрямым, но она не дала помолвленному с ней права говорить это вслух.

— Кто еще знает об этом из рядовых членов обоих племен?

—Этого отец мой узнать не смог. Ты думаешь, Посвященные богу попытаются скрыть это от Чабано?

— Если это им удастся, то может оказаться полезным для них, — отвечал Сейганко. — Говорят, Чабано завидует власти Посвященных богу и хочет вести свои войны без них. Если Посвященные богу объединятся с той силой, что разрушила Ксухотл, Чабано будет ребенком ни них.

— Только сумасшедшие могут думать, что такая сила станет служить им!

— Я знаю, что власть шамана ограничена. Ты также это знаешь. Оба мы узнали это от твоего отца, который был рожден с этим знанием. — Сейганко пожал плечами: — Посвященным богу повезло меньше.

— Пусть будут прокляты Посвященные богу! — произнесла Эмвайя яростно. Затем ее рука поскользила вниз по спине Сейганко и дальше под его одежду, так что не Эмвайя первой оказалась без одежды.

* * *

Чтобы обезьянью шкуру можно было носить, необходимо высушить ее на солнце. Конан не надеялся, что у них появится возможность сделать это, и предложил Валерии свою рубаху. Она приложила ее к себе и рассмеялась:

— Как ночной халат я еще могу ее взять.

— Моя шкура прочнее твоей, Валерия, и не изнежена в Аквилонии.

— Я пережила солнце и ветер на море, так что не боюсь, пока эта обезьяна не высушится.

— Или пока не сгниет.

— Тебе Кром говорит, чтобы ты всегда надеялся на худшее?

— Кром не такой бог, который кому-нибудь что-нибудь говорит, по крайней мере он не отвечает на вопросы, — сказал Конан. Суровый киммерийский бог не был для него предметом шуток, так же как и для любого рожденного в Северных землях, где имя этого бога звучало грозно.

— Значит, поэтому у тебя рот тоже почти всегда закрыт? — спросила Валерия. Видя, что ответа не последует, она пошла следом за киммерийцем.

Не успели они далеко уйти от места своей ночной стоянки, как недолгий, но сильный дождь промочил их обоих и оставил всюду после себя лужи с чистой водой. Они напились, затем отрезали зеленые ветки от упавшего дерева и сделали палки. С их помощью — особенно нужна была палка для Валерии, с ее сбитыми ногами, — они прошли значительное расстояние за оставшуюся часть утра.

В полдень, голодные, они вышли на берег реки, слишком глубокой, чтобы переправиться вброд. Конан оглядел поверхность реки, обращая внимание на омуты. Столь же внимательно он оглядел берега реки, включая места, где звериные тропы кончались площадками растоптанной грязи с разбросанными по ней листьями.

— Крокодилы, — сказал он коротко.

Валерия со страхом посмотрела на воду.

— Я думаю, мы смогли бы сделать плот и предоставить остальную работу реке.

— Она течет на юго-запад, куда мы и собираемся направиться. Но у нас нет инструментов, а с бревна крокодилы быстро нас стащат.

Конан посмотрел на лес, растущий по берегам, и увидел упавшие деревья. Они мало подходили для плота, а некоторые из них были так велики, что даже с его силой их не скатить в воду.

— Нет, я не думаю, но нам в любом случае следует заняться охотой, чтобы поесть. Поделись добычей с крокодилами, и они могут позволить спокойно переправиться.

Валерия пожала плечами:

— Если это удается с акулами, может, удастся и с крокодилами. Но я бы продала свою душу в обмен на каноэ.

— Продай еще тело в обмен на топор, и я сделаю каноэ, — сказал Конан и увернулся от палки, брошенной Валерией.

Голод и необходимость сохранять тишину заставили прекратить словесную перепалку. Они отыскали укрытия, из которых были видны спуски к реке, куда звери приходили на водопой. Конан подозревал, что им, вероятно, придется ждать долго, поскольку лужи с дождевой водой утолили жажду животных. Уже может стемнеть, когда явятся звери, а Конану не очень хотелось в темноте тягаться с крокодилами и соревноваться с ними в сообразительности. Пророк из Конана не получился. Еще не настал вечер, как сквозь кусты, сопя и пыхтя, начало продираться семейство свиней. Их было всего пять: старый боров, свинья и вслед за родителями семенили три поросенка.

Пользуясь языком жестов барахских пиратов, Конан сказал Валерии, чтобы она брала свинью, а если не получится — поросенка. Этого хватит для их собственного пропитания. Сам же он встретится с боровом — и если крокодил не будет сыт от такой горы ветчины, то он наверняка существо неживого мира.

Конан отбросил эту мысль с отвращением, какое испытывал ко всякому колдовству. Однако он не мог забыть прошлой ночи. Не почувствовал ли он все-таки, что где-то недалеко действовала мощная колдовская сила?

Киммериец не удивился бы, узнай он о такой силе. Из рассказов, которые он слышал в Ксухотле, следовало, что строители города вполне могли оставить после себя не только камни, но и колдовские силы. Древняя, злая, нечистая магия, вероятно берущая свое начало от знаний, дошедших из Ахерона, империи кошмаров. Даже легенды разнились между собой в рассказах о том, как далеко расползлись эти знания, сколько времени они существуют и как глубоко пустили они корни в умах людей.

Также не сходятся между собой легенды и рассказы и том, как человек становится ведуном — имя, даваемое на Севере тем, кто имеет еще чувства, кроме обычных пяти, которые позволяют ему обнаруживать действие колдовства. Легенды не согласны даже в том, существуют ли такие люди вообще. Некоторые утверждают, что человек просто обретает способность чувствовать мельчайшие изменения в природном мире, которые всегда вызывает любое заклинание.

Конан мало придавал значения подобным спорам, и меньше всего спорам по последнему вопросу. Если бы эти разговоры могли заставить колдунов бросить свое ремесло и стать честными людьми, он с удовольствием присоединился бы к обсуждению и говорил, пока не пересохнет горло. Но в действительности дела обстоят так, что Конан предпочитал, чтобы горло его вообще не пересыхало!

А сейчас боров нюхал воздух с тщательностью вражеского разведчика, отыскивающего засаду. Он ничего не почуял. Легкий бриз дул от него в сторону охотников, да и Конан с Валерией провели в джунглях достаточно много времени, так что их собственный запах частично заглушался запахом леса.

Конан кивнул, и Валерия обнажила меч. Он слегка застрял в ножнах, и тихий скрежет заставил борова поднять голову. Он снова понюхал воздух, и на этот раз свинья стала так, чтобы загородить своих поросят от возможной опасности.

Первая опасность, обрушившаяся на них, исходила не от людей. Конан не видел ряби на воде, но он увидел, как мокрые, утыканные зубами челюсти вырвались из воды и захлопнулись, ухватив свинью.

Визг ее отдалился эхом — птицы взмыли в воздух, и на расстоянии полета стрелы с дерева посыпались обезьяны. Валерия выскочила из укрытия, не замечая борова, замахиваясь мечом на одного из бегущих врассыпную поросят.

Вначале боров, пригнувший голову и пытавшийся пропороть крокодила, не обратил на нее внимания. Рептилия, патриарх в своей породе, выбросила себя так далек берег, что не могла тут же вернуться в воду. Когти рыли грязь, а хвост бил из стороны в сторону, пока крокодил пытался отогнать борова, удержать умирающую свинью и вернуться в свое речное убежище.

Наконец все три действия ему удались. Кровавый бурун отметил его отход. Валерия как раз вогнала меч в шею второго поросенка, когда боров повернулся к ней. Если бы боров оказался немного проворнее, то песни, сложенные впоследствии о Валерии из Красного братства, были бы значительно короче. Но она обернулась, выхватила меч, затем кинжал и отскочила, увернувшись от борова, несущегося со скоростью, сравнимой со скоростью Конана. Киммериец вспомнил, сколь страшна была Валерия в битве в Ксухотле, когда кинжал ее полоснул борова по рылу.

Огромный боров завизжал от боли и ярости и отступил. Его копыта месили грязь почти так же сильно, как лапы крокодила до этого. Он пытался найти опору на скользком берегу, чтобы ринуться в атаку, но опять был недостаточно быстр. Боров не успел еще подготовиться к нападению, когда Конан был от него уже на расстоянии меча. Не было никакого изящества или искусства в том, как меч опустился на толстую шею борова. Мастера меча от Зингары до Ванахейма, в страхе отшатнулись бы при виде грубой силы удара, пристойной более палачу, чем мастеру фехтования.

Но на это было наплевать и Конану, нанесшему удар, и борову, замертво повалившемуся, и Валерии, обнаружившей борова лежащим у своих ног.

Валерия обернулась, в глазах ее сверкали боевые огоньки, она откинула волосы с лица. Движение ее рук колыхнуло груди. Весь ее вид заставил бы кровь кипеть и венах у мужчины: охотница рядом со своей добычей на фоне залитой солнцем реки.

Она стояла так, что опять Конан не заметил на воде ряби, предупреждавшей об опасности. Второй крокодил был такой же большой, как и первый, но не столь быстрый. Кроме того, он громко, мерзко, с шипением, дышал, когда скользил вверх на берег.

Валерия отскочила, когда челюсти сомкнулись на расстоянии руки от ее ноги. Не посмотрев, куда она прыгает, Валерия приземлилась на скользкий участок, пошатнулась, потеряла равновесие и повалилась на киммерийца. Он удержал ее и отдернул в сторону. Спина его с силой ударилась о ствол дерева, покрытый красной корой. Дерево задрожало и отозвалось гулом, похожим на звук мельничного колеса. Тут же, чувствуя новую опасность, Конан сделал шаг от дерева, отпустив Валерию.

В следующее мгновение земля исчезла у него из-под ног. Он полетел в пустоту, взяв с собой лишь память и надежду. Память об искаженном ужасом лице Валерии, провожавшей его взглядом. Надежду, что она вспомнит о крокодиле у себя за спиной, а не будет беспокоиться о нем.

* * *

Гейрус, главный из Посвященных богу — или Первый Говорящий с Живым ветром, как обращались к и во время ритуала, — потрясал посохом. Этого было недостаточно, чтобы умерить его ярость, так что он с силой ударил посохом о камень, отливающий серебром и лежащий у его ног.

Трое воинов клана Кобры попятились, будто ожидали, что камень раскроется по команде Гейруса и проглотит их. В их глазах были видны только белки, а дрожащими руками воины зажимали себе рты, что было ритуальным жестом, означающим нижайшую просьбу.

Не будет им от Гейруса пощады, и не заслуживают они ее.

— Шестеро убиты, трое захвачены, в их числе одна из моих наложниц! — бушевал Гейрус. Он мог сделать свой рык подобным львиному, если бы захотел, хотя уже не с такой легкостью, как в молодости. В те времена он мог бы поставить на колени самого Чабано силой колдовства голоса!

— Прости... — пролепетал один из воинов.

— Нет прощения такому легкомыслию! — ревел Гейрус. — Легкомысленно было брать ее с собой и такой путь. В десять раз легкомысленнее отдавать девушку жителям озера!

Гейрус не использовал в этот раз львиный голос. Ему надо было беречь силы, к тому же он не желал, чтобы все сказанное было подслушано.

Даже в самом доме Говорящего с Живым ветром те, чьи сердца лежали ближе к Чабано из племени Кваньи. Они не преминут поведать ему о любых секретах Служителей, если решат, что это может снискать им симпатию вождя.

— Вы покойники, — сказал Гейрус чуть тише. — Однако я расположен даровать вам столько милости, сколько вы заслуживаете. Вы можете избрать себе вид смерти. Отдать мне вас Живому ветру? Или предать вас иной смерти на мое усмотрение?

Простое упоминание о Живом ветре заставило одного из воинов упасть на колени, чего он никогда бы не сделал ни перед одним человеком, предпочтя смерть. Гейрус напряженно улыбнулся, так что показал лишь те зубы, которые были еще белыми и здоровыми.

Гейрус понимал ужас воина. Живой ветер забавлялся с теми, кто попадал к нему с незамутненным сознанием, играя с ними как кошка с мышкой. Безумие и агония длились так долго, что смерть становилась желанным избавлением.

— Пусть будет так. Вас постигнет судьба, какая ждет любую кобру, подползшую слишком близко к детенышам леопарда.

Заклятие, произнесенное Гейрусом, не вызвало грома. Мерным звуком, какойуслышали воины, было рычание вызванных тайных колдовством леопардов, почуявших добычу. Когти высекли из камня золотые искры, когда леопарды набросились на воинов.

Гейрус сдержал обещание. Леопарды убили жертв быстрее, чем это обычно делал Живой ветер. Клыки вырвали горло, когти вспороли животы, и крики ужаса и агонии не долго разносились по туннелям. Леопарды все еще жадно пожирали трупы, когда Гейрус опустил прочную решетку, перегородив туннель.

Было время, когда он мог воздвигнуть преграду перед леопардами одним лишь колдовством. То время молодой силы прошло и больше не вернется.

А сейчас он только мог вызывать, когда нужно, леопардов и возвращать их назад, когда они уснут, насытившись человеческой плотью.

Гейрус не молился ни одному из богов, известных по имени среди людей. Не молился он также и Живому ветру — он не бог; это было ясно с той поры, как появились Служители.

Вместо этого он надеялся, что невозможность удержать в секрете известие о падении Ксухотла не принесет вреда. Вероятно, это было тщетной надеждой, поскольку ни Чабано, ни Добанпу не дураки. Гейрус успокоил себя, решив, что, будь они таковыми, не было бы никакой необходимости бороться с ними и он не испытывал никакой гордости от победы. И первый, и последний бой следует вести с достойным противником.

Но потерять... девушку! Одна она будет стоить Сейганко самой медленной смерти, какая только может быть, но только после того, как он посмотрит, как так же медленно умирает Эмвайя. Или, может, лучше пусть вначале дочь Добанпу посмотрит на смерть своего жениха, перед тем как умереть самой?

Будет время решить, когда они оба окажутся в его руках. В обоих случаях будет обеспечена покорности девушки до конца его дней. Первый Говорящий с Живым ветром будет спать в хорошо согретой постели, как и подобает победителю.

* * *

Исчезновение товарища Валерии произошло быстро и беззвучно. Мгновение она чувствовала его у себя спиной, в следующее же — отточенный боевой инстинкт сказал ей, что позади никого нет.

Она снова прыгнула, почти потеряв последнюю одежду. Крокодил шипел как котелок с убежавшей похлебкой и переваливаясь, полз вперед. Его пасть — длиной в рост двенадцатилетнего ребенка — зияла и затем захлопнулась со звуком, изданным скорее сталью, чем костью. Валерия кое-что знала о морских крокодилах, поскольку однажды бросала якорь в устье реки, которая кишела ими. Она никогда не была в землях вдали от моря, где реки также рождали этих тварей, но решила, что эти рептилии, должно быть, во многом походят на своих морских сородичей. Этот крокодил будет быстр в воде, медлительным на суше, живучим и медленно соображающим. Без сомнения, сейчас он ломает мозги над тем, что ему делать теперь, когда первый его бросок не удался.

Она могла давно уже убраться с берега реки подальше от всех крокодилов, если бы была готова оставить Конана перед лицом опасности, которая выпала ему. «Или и в которую он сам свалился», — заключила Валерия, поскольку видела, как, казалось, сама земля поглотила его.

Мысль эта заставила ее в следующий раз прыгнуть осторожнее, и она возблагодарила Митру, когда приземлилась на твердую почву. Затем Валерия сбросила саги. Неважно, какие там волдыри, но босиком она лучше чувствует поверхность — речной ли берег в джунглях или палубу.

Она вынула кинжал, занесла меч и внимательно оглядела противника. Для нее было немыслимо искать безопасности, покинув Конана, — это против ее природы и всего, чем она жила еще до того, как стала женщиной.

Аквилонка и киммериец были связаны боевыми узами так же прочно, как если бы их соединяло кровное родство или клятва, произнесенная перед десятком священников. И столькими же богами. Она скорее вернется на службу к парикмахеру или даже будет танцевать в таверне, чем нарушит такой союз, какой связывает ее с Конаном.

То, что он желает ее, конечно, помеха, подобно мухе, жужжащей вокруг головы. Но не бьют же себя по голове молотком, чтобы избавиться от мухи!

Крокодил снова зашипел и пополз вперед. Валерия переместилась так, чтобы видеть весь берег, а не только своего врага. Больше всего она боялась, что появится его собрат. Первый крокодил скорее всего будет жрать свинью, но там, где есть два чудовища, может появиться и третье. Валерия не видела никаких признаков еще одной рептилии, но заметила небольшое углубление в земле, где мох и спутанные мертвые лианы, казалось, проседали. Если это место поглотило Конана, возможно, его можно уговорить поглотить и крокодила.

Вдруг монстр бросился вперед со скоростью, удивившей Валерию. Неожиданность не замедлила действий Валерии и не заставила позабыть, что глаза у всех тварей находятся недалеко от мозга.

Пока крокодил совершал свой бросок, Валерия отскочила — более того, она развернулась в воздухе с изяществом, заставлявшим не одного воина кидать серебро, даже золото, в прежние годы. Приземлилась она верхом на неровную спину крокодила, как раз пониже массивной шеи.

Прежде чем крокодил успел сообразить, что жертва исчезла из виду, Валерия ударила. Кинжал с силой опустился па покрытую чешуей шкуру, отыскивая щель и вошел достаточно глубоко, чтобы за него можно была держаться. Затем Валерия подняла меч, направила концом вниз и глубоко вогнала в правый глаз крокодила.

Клинок был неудобен для того, чтобы им колоть, и ни в какую другую часть тела животного он бы не смог войти. Но нанесенный в это место удар стоил крокодилу жизни.

Шипение переросло в пронзительный вой, когда Валерия спрыгнула с твари с таким отчаянием, будто запрыгивала из кишащей акулами воды в лодку. Хвост крокодила бешено колотил, ломая кусты, сдирая кору с толстых деревьев и осыпая Валерию землей и листьями. Затем животное последний раз дернулось, перекатилось и ударилось головой о дно того самого углубления.

В таинственной тишине земля разверзлась. Раздался звук рвущихся лиан и ломающихся корней, и крокодил начал заваливаться в отверстие. На какое-то мгновение хвост его снова взмахнул, будто последней конвульсией чудовище слало прощальный привет своему победителю. Затем крокодил исчез.

Но земля не сомкнулась над ним. У того устройства или заклятия, что захлопнуло ее перед этим, казалось истощились силы. Дыра у ног Валерии зияла шириной в рост человека. Она вгляделась в полумрак и дальше в темноту, столь же непроглядную, как морская бездна.

Валерия проглотила слюну. Она не могла прогнать мысль, что даже Конан не способен пережить такое падение... если вдруг остался в живых, то крокодил непременно прикончит его.

Однако ей не убедиться в этом, если только самой не спуститься и не отыскать киммерийца или его тело. Она не хотела думать о том, с чем столкнется, если найдет его живым, но беспомощным от ударов, полученных во время падения.

— Конан, — проговорила она, — жизнь моя бы проще, если бы ты никогда не покидал своей Киммерии.

«Да и, без сомнения, также и короче».

Голос, прозвучавший в ее сознании, не был голосом Конана, но довольно близко напоминал его, что заставило Валерию вздрогнуть.

Что ж, пусть так и будет. Она лазит с самого детства, а однажды один матрос сказал, что у нее глаза на всех пальцах рук и ног. Это поможет, а также прочный кусок лианы или несколько кусков, связанных в длину и сплетенных вместе, чтобы удержать ее вес.

Мертвые лианы слишком гнилые для этого, но вокруг полно живых. Не успели солнечные блики на реке измениться, как Валерия имела уже при себе веревку. Она закончила свои старания тем, что привязала один конец веревки скользящей петлей, перекинула сапоги, связанные тесемкой, через шею и привязала к мечу тонкую лиану вместо ремешка.

Лиана не так хороша в качестве веревки или ремешка, как шемитская кожа, но Валерия привыкла обходиться подручными средствами. Пока будет лезть, она привяжет меч тонкой лианой за спиной, но как только окажется на твердой поверхности, оружие снова понадобится.

Она сделала всю работу при данном самими богами дневном свете здесь, на речном берегу, который теперь, казалось, был даже приятен по сравнению с темнотой у ее ног. Остальная часть ее обязанностей лежала внизу.

Валерия сделала несколько глубоких вдохов, пока не успокоила себя настолько, насколько можно. Затем свесила ноги через край дыры и начала спуск.

Глава IV

Падение Конана началось с неудачи, которая очень скоро сменилась везением. Если бы случилось иначе, истории многих людей и нескольких королевств были бы во многом иными.

Он не был ведуном, иначе смог бы почувствовать колдовскую силу, сдерживающую землю при входе в дыру. Хотя, возможно, и нет. Это была древняя земляная колдовская сила, и имена открывших ее были потеряны для людской памяти задолго до того, как был построен Атлантис и затем поглощен океаном.

Искусство это, однако, не было утеряно. Волшебство, известное строителям Ксухотла, восприняло часть его. Не был обреченный город и единственным их созданием, где использовали они свои колдовские приемы. Глубоко в джунглях они возвели огромные постройки, в то время как Черные Королевства представляли собой банды воюющих между собой дикарей.

И то, куда попал Конан, было одним из остатком этих построек. Земля разверзлась у него под ногами, н он полетел в темноту, на миг освещенную светом сверху, и продолжал полет в еще более глубокой темноте, когда отверстие закрылось над его головой.

Трижды он ударялся о земляные стены, которые тем не менее казались слишком твердыми и гладкими, чтобы полностью иметь природное происхождение. Удары эти несколько замедлили падение Конана, но вышибли дух из его груди. Только он восстановил дыхание, как ударился в последний раз там, где стена дыры осыпалась под неумолимым давлением корней какого-то лесного гиганта. Удар пришелся поперек груди и сломал ребра любому более слабому человеку.

В случае же с киммерийцем это лишь вышибло из него вновь обретенный дух и швырнуло его, как детский мячик, в туннель, открывающийся на другой стороне ямы. Киммериец ударился, прокатился, отскакивая от неровностей, шагов десять и остался лежать, в то время как земля дрожала, слышался рокот, а от входа в туннель осыпались куски.

Он с удовольствием полежал бы, пока не восстановится дыхание, но инстинкт подсказал ему, что вход в туннель очень непрочно держится той магической силой, которая правит здесь. Краткий отдых может оказаться последним пристанищем.

Когда Конан пытался ползти, казалось, что железные пальцы сжимают грудь, но звук падающей земли подгонял его. Киммериец весь вспотел, и не только от усилий, когда снова наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием.

Ощупав ребра пальцами, он не нашел переломов, хотя поспорил бы на цену хорошей гостиницы, что завтра он будет сплошным синяком. Дыхание Конана успокоилось, и он сел.

Со стороны входа в туннель послышался гул и глухие удары. Звук достиг силы грома и стих так же внезапно, как и появился. Что-то большое упало, как и киммериец, в яму и полетело до самого дна, чего Конану удалось избежать.

Он сказал себе, что звук слишком тяжел, чтобы это могла быть Валерия. Такое предположение избавило Конана от мысли, что Валерия наверняка последует за ним, если одолеет крокодила. В ней есть та верность боевого товарища, что противоречит здравому смыслу и которой живет сам Конан.

Вход в туннель был сейчас на две трети завален землей, и Конан был как молнией поражен, поняв, что видит это. Он больше не находится в абсолютной темноте, достойной тюрем Стигии.

Конан оглянулся и посмотрел вглубь туннеля. Туннель плавно шел вниз и терялся в тени, но ясно был различим на расстоянии пятидесяти шагов или более. В самом дальнем конце, какой видел киммериец, стены, казалось, превращались из земляных в каменные, к тому же резные.

На всем играл тонко окрашенный свет, оттенок которого в одно мгновение казался сапфировым, а в следующее — алым, как прозрачный рубин. От попыток проследить за изменением цвета у Конана стала кружиться голова, и через некоторое время он бросил это занятие. Свет колдовской, без сомнения, а он всегда чувствовал себя неуютно в присутствии колдовства. Но еще более неуютно в совершенной темноте, к тому же этот свет может помочь выбраться отсюда, и Валерии не придется рисковать сломать себе шею, спускаясь сюда!

Теперь, будь у него какая-нибудь возможность сказать ей, что...

* * *

Валерия знала, что так глубоко под землей воздух должен быть прохладнее. Что это лишь кажется, что он горячее, будто она спускается в жерло вулкана, туда, где глубоко внизу кипит раскаленная лава, готовая испепелить ее, в случае если захват на мгновение ослабеет.

— Во имя мускулов Эрлика! — проговорила она. — Только дай своим фантазиям куда-нибудь улететь, глупая девка, и ты грохнешься.

Это была не фантазия, что пот покрывал всю открытую часть тела, превращаясь в жидкую грязь там, где попала земля, осыпавшаяся со стен.

Набедренная повязка прилипла к ней, мокрая, как медуза, и казалось, что даже сапоги стали тяжелее от сырости в воздухе.

Сказать правду, она никогда не лезла так долго и с такой ненадежной опорой для ног и рук. По сравнению с этим тот случай, когда она, поспорив с товарищем по судну, наперегонки перебиралась по верхушкам мачт от носа до кормы, был детской игрой. К тому же в той игре ее жизнь не была ставкой.

Ноги коснулись горизонтальной поверхности. Карниз? Что-то кроме голой стены во всяком случае... но вначале хорошенько проверить, прежде чем перенести туда вес, не говоря уже о том, чтобы отвязать веревку от крепления наверху.

— Э-э-э-й-й-й! — Голос, долетевший из глубины, скорее, казалось, принадлежал привидению, чем человеку. Валерия ощупала карниз ногой, пока не нашарила, где можно стать. Не выпуская, однако, веревки, она посмотрела вниз.

Верхние края ямы были так высоко теперь, что свет едва позволял Валерии пересчитать пальцы на руке, поднесенной к лицу. Внизу все было черно. Или нет? Глубоко внизу, у противоположной стены ямы, с темнотой, казалось, боролось слабое мерцание, будто далекие светлячки в безлунную ночь.

Только никакие светлячки не мерцают такими оттенками синего и красного, никакие природные светлячки по крайней мере. Но законы природы могут и не относиться к тому, что живет здесь в глубине.

Валерия содрогнулась. Колдовство ей нравится не больше, чем киммерийцу, если сказать правду, и по тем же самым причинам. Колдовство делало честное боевое искусство бесполезным, да и те, кто пользуется этой силой, искажаются зачастую так, что становятся кривее самой извилистой улочки в ее родной аквилонской деревушке. Таскела была самой страшной колдуньей, какую Валерия, встречала, и она благодарила богов за то, что не видела колдунов, с которыми, если верить Конану, он сражался.

Еще будет время разобраться, насочинял ли Конан про это, после того как она убедится, что голос внизу действительно принадлежит ему... и после того как она доберется туда.

— Море делает нас свободными, — крикнула она. Это был пароль Красного братства. В этих джунглях ответ может знать только Конан.

— Земля нас связывает, — донесся ответ. Колени Валерии задрожали от чувства облегчения, но больше никаких движений она не делала.

— Конан! Где ты?

— В туннеле — там, где ты видишь свет. Я...

Комок земли отскочил из-за головы Валерии и полетел дальше в бездну. Она взглянула вверх. Была ли это ее фантазия, или отверстие наверху стало действительно меньше, свет из него тусклее?

Свет определенно мерк: рука теперь казалась лишь расплывчатым очертанием, где нельзя было различить пальцев. Свечение внизу было прежним, но оно не могло изменить капли света, поступавшие сверху.

— Конан! Что-то происходит со светом. Я попытаюсь спуститься на глубину, где и ты, потом переброшу веревку. Какова ширина ямы в том месте, где ты находишься?

— Достаточно широкая. Такая, что твой ручной крокодильчик не застрял в ее горле, когда ты послала его ко мне, — послышался ответ. — Тебе лучше поторопиться, однако, если свет исчезает.

Она почувствовала в его голосе намек на еще большую опасность, чем гаснущий свет, и вспыхнула гневом из-за того, что он скрывает от нее правду. Рассудок возобладал над гневом и сказал ей, что, вероятно, киммериец и сам не знает всей правды. А если знает, он всегда скажет ее, будь то женщина, царь или бог!

Веревка уже почти кончилась, когда Валерия нащупала ногой огромный кривой корень на противоположной стороне от входа в туннель, по крайней мере, она чувствовала ногой кору; свет, поступавший снаружи, почти исчез. Голова Конана и его массивные плечи почти заслоняли весь свет, идущий из туннеля. Она заметила теперь, что вход в туннель был завален свежеосыпавшейся землей, и поняла, чего так боялся Конан.

Валерия никогда так отчаянно не старалась соблюдать тишину, с тех самых дней, когда она недолгое время была карманницей. Даже тихое шуршание, послышавшееся, когда скользящая петля развязалась и отпустила веревку, казалось, колотило по ушам подобно грому. Конец веревки пролетел мимо Валерии вниз, в яму. Затем Валерия начала вытаскивать веревку за свой конец. Она быстро наматывала ее, как вдруг веревка натянулась в руках. Зацепилась за какой-нибудь корень подумала Валерия. Затем веревка начала дергаться. Действительно зацепилась, но за что-то живое в глубине ямы — Валерия была готова поспорить, за что-то далеко не столь безобидное, как крокодил.

Валерия предпочла бы встретиться с двумя десятками крокодилов, чем с тем, что, может быть, уже сейчас выбирается из глубины. Она, однако, не допустила дрожи ни в пальцах, ни в голосе, которая могла бы свидетельствовать о ее страхе. Валерия перебросила свой конец веревки через яму, увидела, что Конан крепко схватил его, и потянула изо всех сил.

Борьба длилась довольно долго, равный спор о что будет разорвано первым — веревка или захват того, что скрывается внизу. Затем неожиданно веревка взмыла вверх, как летучая рыба. Валерия поймала свободный конец и спешно обвязала его вокруг талии.

Веревка была покрыта мерзкой слизью, которая вполне могла натечь из огромного гнойника, и сейчас до Валерии донеслось снизу влажное чавканье и хлюпанье. И не с такой большой глубины, а ведь придется качнуться на веревке, чтобы переправиться через яму. Корень не давал достаточной опоры для прыжка.

— Конан! — крикнула она.

— Я тоже это слышу. Прыгай, Валерия! Она, если не допрыгнет, упадет не на большую глубину, чем если бы она качнулась на веревке, как на трапеции, а затем вскарабкалась. Даже не на такую же глубину, так как Конан подобрал веревку так, что она плотно натянулась.

Валерия собралась с силами, согнула ноги, плотно прижала руки к стене и в результате осыпала еще несколько комьев земли. Они упали в темноту, и чавканье и хлюпанье стали еще громче.

Пиратка сделала самый глубокий вдох в своей жизни, будто набранный в легкие кислород перенесет ее через кошмарную пропасть. Затем прыгнула.

В воздухе она была лишь мгновение, но и того было достаточно, чтобы это нечто внизу дотянулось и коснулось ее. Прикосновение было нежным, будто лапка котенка, и все же оно обожгло, как раскаленное железо.

Затем Валерия была на другой стороне, карабкаясь по осыпавшейся земле, слушая, как вой охотника, упустившего добычу, раздается по всей яме и туннелю. Со стен осыпалось еще больше земли. Конан протащил Валерию остаток расстояния, ухватив ее за руку и волосы.

Во время этих действий набедренная повязка наконец покинула Валерия повалилась к ногам киммерийца голой, если не считать оружия и сапог. На этот раз, ретивая, она, кажется, не обратила внимания на свой вид.

— Ты можешь идти?

— Я могу бежать, лишь бы убраться отсюда!

Вой не стал тише, и теперь Валерия слышала, что к нему присоединился не менее ужасный звук. Стены ямы задрожали, что очень хотелось сделать и Валерии, и она увидела, как комья земли размером с человека пролетают вниз. Она также услышала, как они падают на что-то внизу с отвратительным звуком, будто тонут в слизи.

Затем потолок у входа в туннель тоже задрожал, и ни киммерийцу, ни аквилонке предупреждения более не потребовалось. Они помчались вдоль туннеля, замедлив темп, лишь когда почувствовали под ногами камень, и остановились только после того, как услышали, что позади них обрушились огромные массы земли.

Со стороны входа в туннель повеяло зловонным испарением или, точнее, с той стороны, где раньше был вход в туннель. Обрушилась ли вся яма, сказать они не могли. Но путь назад теперь был завален плотной массой земли, которая, казалось, глядела на них, бросая вызов, чтобы они попытались употребить все свои жалкие силы на то, чтобы сдвинуть ее и выйти на свободу.

Не то чтобы у Валерии было желание выбраться через яму, когда ее обитатели могут оказаться все еще живыми и голодными. Вероятно, эта земляная стена между ней и ими не такой уж злой удел, как ей до этого казалось — если только твари из ямы не могут прокопать себе путь и если здесь в туннеле нет им подобных.

Что касается первого, то лучше скорее бежать. А что касается второго — придется обходиться острым глазом и острой сталью — этим и парой молитв, если только какой-нибудь бог услышит их из такой глубины.

Валерия указала рукой в конец туннеля. Конан кивнул и пошел, следуя у нее за спиной, — на этот раз наиболее опасный пост. Валерия чувствовала это, а так же и то, что Конан оглядывает всю ее, чтобы убедиться в ее невредимости.

Она многое бы отдала сейчас, чтобы забраться в горячую ванну!

* * *

Конан шел сзади, пока они не дошли до места, где туннель раздваивался; не было слышно ни звука погони позади, ни звука жизни впереди. То, что это не природный туннель, стало теперь ясно по невероятно древним следам инструментов и пятнам зеленого и ржавого цвета где раньше были, вероятно, бронза и железо.

В месте развилки Конан осмотрел щиколотку Валерии. На ней виднелась отвратительная темная отметина, как при самом тяжелом ожоге, но боль утихла, и щиколотка сможет держать вес Валерии. Это не скажется им на владении оружием, ни на быстроте ног, если придется встретить опасность.

— Теперь ты, может быть, все-таки возьмешь мою рубашку, — сказал он. — В такой одежде, как сейчас ты бы украсила королевский дворец, но не думаю, что мы здесь найдем много дворцов. Подвалы, возможно, и кости тех, кого в них держали, и мало что еще.

— Не надо меня успокаивать, ты, сын козла.

— Ха! К тебе вернулось твое обычное настроение. Вероятно, в таком случае тебе вообще не нужна одежда, поскольку без нее у тебя вдвое больше оружия: сталь и женские прелести!

— Давай сюда рубашку, — буркнула она, затем рассмеялась так, что раздалось эхо. Она оглядывалась, по тропам, пока утихло эхо, затем почти выхватила у киммерийца поданную им рубашку.

Рубашка доходила Валерии до середины бедра. Конан распорол рукава на полоски и обмотал ими ноги Валерии, чтобы предохранить волдыри, пока кожа не загрубеет во время дальнейшего пути. В таком наряде, с волосами, спутанными так, что порядочная птица постеснялась бы там свить гнездо, с сапогами, болтающимися на шее, Валерию вышвырнули бы на улицу из самой дешевой таверны.

Вышвырнули бы, если бы не меч и кинжал и также взгляд, говоривший, что ни одна рука, коснувшаяся Валерии против ее желания, не вернется своему владельцу невредимой, если вообще вернется.

Конану не надо было напоминать об этом. Действительно, он был благодарен искусству и удаче, которые позволили Валерии сохранить оружие. Им придется еще сразиться, прежде чем они увидят дневной свет, даже если это будет битва с врагом, где сталь способна принести человеку лишь достойную смерть.

* * *

Валерии доставляло мало удовольствия ее положение, радовало лишь то, что она жива. А также и то, что благодаря присутствию киммерийца жизнь ее продлится дольше. Он был столь же грозен в борьбе с естественными врагами, как и с врагами колдовскими, и опыт битв у него гораздо больше, чем у нее.

После развилки одна ветвь туннеля шла вверх, другая уходила вниз. Боевые товарищи остановились; Валерия стала спиной к стене и начала смотреть туда, откуда они пришли, а Конан отправился разведать оба направления.

Валерии не нравилось оставаться одной — даже на короткий срок — здесь, в чреве земли. Но сейчас она могла побороть свои фантазии: прежде чем поддаться страху, она подождет, пока на нее из тени не бросится настоящий монстр. Аквилонка заняла это краткое время ожидания том, что смотала с пояса тонкую лиану и прочно соединила ею меч с запястьем. Валерия надеялась, что ей не придется больше карабкаться и что сырой воздух сохранит лиану гибкой на случай, если она все-таки понадобится.

Конан вернулся скоро.

— Путь, ведущий вниз, заполнен водой. Там слишком глубоко, чтобы чувствовать себя уютно, не говоря уже о том, что может в воде скрываться.

Валерия зажала нос:

— Что-то зловонное, как поле битвы после двух Недель, если судить по тому, как от тебя несет.

— И еще. Я заметил статуи, похожие на самых древних идолов, каких я видел в Черных Королевствах. Я сейчас более чем когда-либо уверен, что кто-то построил эти норы.

— Но зачем?

— Вероятно, чтобы не ходить через джунгли. Будем надеяться, что они послужат для этого и нам. — Он посмотрел на путь, уходящий вверх: — Если я не совсем запутался, он ведет назад, туда, откуда мы шли.

— Лучше известные нам джунгли, чем поджидающее нас здесь, — произнесла с жаром Валерия. — Если судить по звуку, в яме сидит зверь, способный сожрать на завтрак чудовище Ксухотла и дракона из леса на обед.

Конан ничего не ответил, а просто пошел вперед. Туннель поднимался вверх на протяжении трехсот шагов. Валерия начала надеяться, что он так близко подходит к поверхности, что им удастся выбраться. Если окажется, что еще какое-то дерево пробилось сюда корнем...

Разочарование наступило быстро. Стены туннеля оказались целыми, если не считать одного места, где осыпалась ниша и пол изменил свой наклон; дальше туннель шел вниз так же круто, как поднимался. Он сделался гладким, будто обмазанный маслом.

Свет не мерк, и Валерия начала различать на стенах рисунки. Это вполне могли быть узоры из крошечных драгоценных камней, вправленных в стены, — казалось, они сверкают. Стараясь разобрать, что же это такое, Валерия внимательно пригляделась к одному из узоров и увидела, что он изменился у нее на глазах: изображение одного животного сменилось изображением другого, затем третьего. Сначала это был лев, затем огромная рыба, я Валерии показалось, что третьим был дракон. Остальные представляли тварей, которых, решила она, ей совсем не хочется рассматривать и тем более встретить.

Хотя свет не изменился, Валерия начала чувствовать, что кожу ее щекочет движение воздуха. Нос ее сморщился от усиливающейся вони чего-то давно мертвого и совершенно разложившегося. Она оторвала еще одну полоску от рубахи Конана и закрыла нос, киммериец сделал так же.

После поворота, где от стены отвалилась большая плита, почти перегородив туннель, они вышли в пещерный зал размером с тронный. Свет, казалось, жался к полу, так что потолок зала терялся в тени. Дальняя стена на расстоянии полета стрелы также тонула во мраке.

Пол пещеры почти весь был покрыт ковром из грибов. Они поднимались огромными плитами, доставая Валерии до пояса; большей частью они были бледные и дряблые, но с полосами более здорового коричневого цвета. С их ножек капала маслянистая жидкость, которая превращала почву в мерзкую кашу, и многие из этих грибов, казалось, были наполовину объедены.

На этот раз на разведку направились вдвоем. Не надо было выражать словами понятное им обоим: в этой пещере одному ходить опасно.

Проходя вдоль стены, они обнаружили еще обглоданные грибы. Один участок был выеден полностью, и там среди сгнивших остатков уже росли молодые грибы.

— Эти грибы растут быстро, — заметил Конан. — Достаточно быстро, могу поспорить, чтобы кто-то мог ими кормиться.

Обогнув зал наполовину, они нашли место, где грибы росли гуще, запах гнили был сильнее. Валерия сделала шаг вперед и ударила мечом по самой большой шляпке гриба. Она развалилась, рассыпав пыль и споры, и открылось массивное ребро — часть останков какого-то неземного существа.

— Кто-то действительно ими кормился, — сказала она. — А теперь поменялись ролями.

— Если их могут есть звери... — произнес он.

У Валерии скрутило желудок, и последние остатки обезьяны чуть не покинули его.

— Птицы и обезьяны — хорошая примета. Но эта тварь рождена колдовством, оставшимся со времени строителей туннелей. Кто знает, что она может переварить из того, что нас убьет?

— Правильно, но мы не нашли никакой другой пищи, ни воды. А в этих грибах, похоже, есть внутри вода.

— А...

— Вначале я попробую. Если пальцы у меня но по зеленеют и не отвалятся...

— Ха! Киммериец ничем не лучше этого зверя, чтобы проверять на нем пищу для нормальных людей. Я видела, как ты ел то, что подавали в солдатских тавернах в Сухмете.

— Что было лучше, чем паек, я бы сказал.

Валерия вскинула руки, в шутку изображая жест отвращения.

— Если только у тебя желудок и кишки из железа. Я предпочту три года есть солонину из бочки. Во имя Эрлика, я бы лучше съела саму бочку!

— Слишком жестко, на мой вкус, — сказал Конан.

Валерия с удовольствием заметила, что он все же приближался к грибу, будто это ядовитая змея, потрогав его вначале кинжалом и лишь потом отрезав. Он также постарался поймать отрезанный кусок, прежде чем тот коснется земли. Затем взял в рот кусочек, который мог бы поместиться в наперстке и еще бы осталось место. Пожевав немного, Конан проглотил его.

— Жирный, как волосы у стигийской блудницы, сказал Конан. — Но в остальном я ел пищу и похуже.

— И сколько времени тебе понадобится, чтобы вспомнить, где и когда?

— Ну, дай мне примерно год...

Конан прервался и приложил руку к уху. Валерия сделала то же самое, положив другую руку на рукоять меча, но ничего не услышала.

— Вероятно, эхо играет шутки в этой могиле, — произнес наконец Конан.

Валерии не понравились сказанные им слова.

Киммериец отрезал еще один кусочек гриба чуть побольше и разделался с ним так же, как и с первым. Проглотив, он облизнулся:

— Еще жирнее, чем первый, но ничего не могу сказать против, — проговорил он. — Погоди немного, подождем, пока он не усилится у меня в желудке...

Раздалось не то рычание», не то крик, но в любом случае нечто жуткое. Пещера подхватила звук и отдала эхом, пока Валерии не стало казаться, что они находятся внутри огромного барабана, по которому лупит сумасшедший.

Она сама предпочла бы сойти с ума, чем видеть то, что вошло, переваливаясь, в пещеру из другого туннеля. В загривке оно было в человеческий рост, а от глаз начинались торчащие костяные пластины, которые защищали толстую шею. Пунцовые шары размером с дыню глядели на Валерию и киммерийца из-за двух крепких рогов, торчащих вперед из рыла с клювом. С хвостом тварь была больше корабельной шлюпки, а если судить по тому, как ноги ее уходили в землю, она была тяжелая, как слон.

«Еще один дракон, и никаких яблок Дэркето, чтобы убить его», — была первая мысль Валерии. За ней последовала более радостная: «У меня хороший товарищ для последней битвы».

Будто они уже долгие годы сражались вместе, Валерии и Конан разошлись, чтобы тварь не могла напасть на обоих одновременно. Валерия внимательно изучала рога и торчащие пластины. Если те и другие окажутся не слишком острыми, за них можно будет удержаться. Затем хорошего удара мечом или кинжалом может хватить этой твари, так же как и крокодилу.

Вместо того чтобы напасть, зверь снова закричал. Он, казалось, ждал ответа или, возможно, ждал, пока не стихнет эхо. Но и тогда он все еще не нападал. Он грузно подошел к краю участка, заросшего грибами, опустил морду и откусил кусочек.

— Эта скотина не дракон, — сказал Конан. — Это тот, кто ест грибы.

— Тогда что убило другого... — начала Валерия.

И следующее мгновение она уже сама нашла наиболее вероятный ответ на свой вопрос. Хотя и плохо видящее, существо имело достаточно острый слух. Оно повернулось в сторону, откуда исходили голоса, и Конан жестом дал сигнал соблюдать тишину.

Валерии не нужны были команды. Она еще больше увеличила расстояние, отделяющее ее от товарища. Если зрение достаточно плохое, зверь может оказаться не в состоянии разглядеть двух противников, не то что напасть на них. Тогда один из них может погибнуть, но у другого будет возможность расправиться со зверем.

Если тварь и видела их, она ничем это не показала. Валерия подумала, что, вероятно, животное так плохо видит, что может замечать лишь движение. В следующее мгновение тварь опустила морду и снова стала есть.

Ело это существо отнюдь не изысканно. Оно залезло, чавкая и хлюпая, в группу тесно росших грибов размером с аквилонский огород. Чавканье, рыгание и шум шага зверя отдавались эхом. Внимание твари можно было обратить на себя, лишь протрубив у ней над ухом из кавалерийского горна, не меньше.

Насытившись, она подняла голову и поковыляла к останкам другого животного — ее жертвы, вероятно павшей в смертельной схватке за обладание пещерой, полной пищи. Тварь подошла к телу, с шумом обнюхала, за подняла голову и протрубила вызов громче прежнего.

Валерии казалось, что в уши ей вгоняют раскаленные гвозди, но она не сводила с твари глаз. Зверь, может, и плохо видит и не много слышит из-за собственного шума, но он явно чует присутствие чужого.

Конан дал знак Валерии подойти поближе. По-прежнему следя за чудовищем, она опустилась на колени и на четвереньках поползла между грибов. Киммериец стоял неподвижно, как идол в храме, наблюдая, как тварь обходит вдоль стен, и ждал, когда к нему подползет Валерия.

— Нам придется сейчас с ним встретиться, — прошен талон. — Зверь почуял на своей территории чужого. Если мы не убьем его, он найдет нас и набросится неожиданно

Валерия была готова согласиться. Челюсти зверя были гладкими костяными пластинами, зубов там было не больше, чем в клюве у цыпленка. Они были также достаточно большими, чтобы проглотить Валерию целиком, и достаточно сильными, чтобы сломать кости Конана, как ветки.

Конан и Валерия снова разошлись. Они находились в сорока шагах друг от друга, когда из туннеля, через который они вошли в пещеру, повеял легкий порыв ветра. Ветерок пролетел мимо них, и Валерия замерла. И даже остановила дыхание, ожидая ответа зверя.

Ответ пришел — опять вызов, подобный грому. Не успело затихнуть эхо, как зверь ринулся. Будто тяжелогруженое судно в бурном море, он продрался сквозь грибы, топча одни, разбивая другие. Голову он держал низко, выставив рога вперед, как таран галеры. Валерия стояла неподвижно, пока зверь надвигался на них.

В следующее мгновение Конан выскочил вперед, будто камень, выпущенный из пращи. Он схватился руками за рог и прыгнул через морду зверя, желая приземлиться на шею животного.

Но каким-то образом стальная хватка подвела его. Вместо того чтобы четко сесть верхом, он упал на живот поперек шеи зверя. Киммериец соскользнул и упал, перекатившись, потеряв в падении меч.

Валерия наполнила легкие и издала крик — будто душа, терзаемая вечными муками. Голова зверя обратилась к Валерии, — боги, очевидно, решили, что Конану суждено погибнуть, а ей расправиться со зверем, но Валерия из Красного братства не позволит такие вопросы решать за себя ни человеку, ни богу.

Тупое животное не смогло сообразить, что противников двое. Оно снова протрубило вызов и начало пятиться.

— Теперь вместе! — крикнул Конан.

Эти слова заставили зверя повернуться к нему, но киммериец был снова на ногах и вооружен. Валерия уже видела прежде, что киммериец одинаково быстро может передвигаться и вперед и назад; теперь она увидела это вновь. Отступая, он увлекал зверя за собой, и тот позабыл, что вообще чуял второго противника. Вспомни он о Валерии — это было бы смертным приговором.

Пиратка прыгнула, легконогая, как кошка, вскакивая туда, куда Конану не удалось. Она приземлилась верхом на шее, ухватилась за край пластины и встала на ноги, готовая к удару.

Когда она ударила, зверь встал на дыбы. С быстротой и ловкостью, приобретенными при лазании по такелажу десятка судов, Валерия доверила свой меч лиане, прикрепленной к кисти, и ухватилась за шейные пластины двумя руками. И руки и лиана хорошо выполняли свои функции, пока Валерия, как кукла, болталась на шейных пластинах. Зверь зашипел, зарычал и завыл одновременно, затем стал мотать головой, стараясь избавиться от помехи.

Это дало возможность киммерийцу нанести удар им незащищенному горлу зверя. Меч звенел, рассекая ноя дух, чешуи размером с ладонь и плоть. Вогнанный двумя крепкими руками, меч нанес смертельную рану.

Крик животного захлебнулся, оно захрипело, и из пасти полилась кровь. Зверь, однако, не упал, и Валерия подтянулась и забралась на пластины. Мгновение она держала там равновесие, будто на вершине мачты в шторм, с изяществом привычного к таким вещам матроса.

Затем ее меч ударил в тонкую кость между пунцовых глаз. В следующее мгновение Валерия летела по воздуху, будто со сломанной мачты. Она приземлилась среди грибов, что смягчило падение и отчего она вся покрылась жиром.

Когда Валерия поднялась на ноги, то увидела, что Конан уводит от нее зверя. Тварь истекала кровью и явно ничего не видела, но все же не падала! Валерии прокляла всех тех незаконных детей, вшивых приматов которые создали эту колдовскую тварь.

Будто проклятие оказалось магической формулой — животное обрело новую силу. Оно бросилось на Конана, и киммерийцу пришлось побежать, чтобы сохранить дистанцию. Челюсти лязгали, и животное вдруг развернулось в сторону туннеля, через который Конан и Валерии вошли в пещеру.

Зверь развернулся ко входу и кинулся в него с упрямым бешенством, словно ответы на все его несчастья скрывав в этом туннеле. Тварь пронеслась по пещере быстрее, смогла бы бежать Валерия; аквилонка успела лишь заметить, что Конану едва удается не попасть в челюсти.

Затем киммериец и тварь вместе достигли входа и туннель. Боевой клич Конана, последний вызов чудовища и шум осыпающихся камней слились в давящий уши гул. Эхо металось по пещере, многократно отражаясь.

Валерия, упав на колени, видела, как густое облако пыли поднимается из туннеля. Снаружи ничего не было видно, кроме кончика хвоста животного, бессильно мотающегося по сторонам. Затем хвост стал лишь подергиваться и наконец замер.

Валерия отдала команду своим рукам не дрожать, а коленям держать ее и пошла к осыпавшемуся туннелю Она не представляла себе ясно, что будет делать там, кроме того, что будет искать тело Конана. Если только его не придавило туловищем животного, а не осыпавшимся камнем, она, вероятно, сможет прорубиться сквозь плоть.

Из облака пыли появилась темная массивная фигура. Валерия зажала рот свободной рукой, чтобы подавить вырвавшийся крик. Другая рука подняла меч, если только он будет полезен против духа...

— Валерия!

Рот Валерии открылся, но она не издала ни звука. Она не опустила меч и не сдвинулась с места, когда Конан подошел к ней. Его руки, обнявшие ее тело, так успокаивали, что Валерия удивилась, почему она раньше не просила его об этом. Спустя немного времени она перестала дрожать, а еще немного погодя обрела голос.

— Ну и хорошо, что мне не придется лезть за тобой второй раз. На мне почти не осталось ни одной тряпки, а шкура этого животного, кажется, слишком груба для одежды.

Конан пожал плечами:

— Я тебе уже говорил, какой наряд тебе больше всего подходит. Если не веришь мне, то это лишь доказывает, что ты не доверяешь мужчинам.

— Я доверяю им настолько, насколько они этого заслуживают, — с достоинством ответила Валерия. Она почти соединила большой и указательный пальцы, оставив между ними расстояние в толщину волоса. — По крайней мере, настолько.

Валерия с облегчением заметила, что рука ее не дрожит.

— Нам лучше двинуться в путь, пока этот шум не привлек сюда всех родственников нашего друга, — сказал Конан. — Но пути назад нет. Он завален камнями и телом животного.

Валерию ничуть не порадовало, что единственный выход из пещеры круто спускается вниз. Но, по крайней мере, там светло, во всяком случае на том отрезке, что виден, и сыро, что указывает на близость воды.

Она обернулась и увидела, что Конан отрезает от гриба кусок размером с охотничью собаку.

— Паек в дорогу? — спросила Валерия. При этой мысли ее желудок хотел вывернуться наизнанку, но был так голоден, что вместо этого лишь проурчал.

— А почему бы и нет? — ответил Конан, кинув Валерии кусок гриба. — Если бы он убивал быстро, я лежал бы мертвым вместе со зверем. Если я буду жив ко времени нашего следующего привала, то я скажу, что он не совсем ядовит.

Валерия взяла кусок гриба под мышку и сунула меч в ножны.

— Конан, ты умеешь заставить женщину пожелать тебе долгой жизни!

Глава V

Конан шел впереди по туннелю, ведущему вниз. Если и появится какая-нибудь опасность, то она скорее всего будет исходить от другого зверя, пришедшего на шум. Ну и пусть приходит, сказал себе киммериец, пусть только подождет, пока он и Валерия уберутся с дороги!

Туннель ровно шел вниз, и воздух становился совсем влажным. Он не был зловонным, как можно было ожидать на такой глубине, где столько гнили и дохлятины.

Конана это утешало мало. Здесь кругом было ощутимо древнее колдовство: оно рождает свет, очищает воя дух и дает жизнь неизвестным чудовищам кроме тех, которых они уже повстречали.

Он предпочитал меч и дикие джунгли, но каждый их шаг явно уводил вглубь этих нор.

Было ясно, что и тот зверь, и его сородичи много раз проходили по этому пути. Даже на самых твердых камнях стен и пола были царапины от когтей. В каменных щелях застряла чешуя нескольких оттенков. В одном месте бронзовый столб, толщиной с руку Конана, был согнут почти пополам под натиском чего-то огромного и сильного.

Один раз им встретилось ответвление, и Конану показалось, как очень далеко отходящий туннель начинает подниматься вверх. Это оказалось не иллюзией, но еще через пятьдесят шагов был поворот, а прямо за ним тупик.

И тупик не был естественным обвалом. Путь преграждали громадные двери из каменных плит, вставленных в то, что казалось позолоченной бронзой. Конан увидел выложенные бронзой канавки, скользя по которым двери могли раздвигаться, уходя в ниши по обеим сторонам туннеля.

Самая меньшая из плит весила больше, чем киммериец, а самый тонкийметаллический брус обрамления был толще ноги Валерии. Некоторые брусья были сделаны в форме змеи, змеи вились и по плитам, выложенные мельчайшими драгоценными камнями или искусно вырезанные в камне.

Конану и думать не хотелось о том, какие заклятия могут понадобиться, чтобы сдвинуть эти двери. Заклятия или, возможно, приспособление, которое могло бы сравниться с приспособлениями потонувшего Атлантиса, рядом с которым и осадные машины Кхитая будут детскими игрушками.

— У этих змей зеленые глаза, — прошептала Валерии. Она тоже прониклась благоговением, находясь в месте, где веяло древностью. — Может, это Золотые Змеи?

Конан внимательно рассмотрел изображения. Позолота кое-где стерлась и во многих местах потускнела, но действительно глаза всех змей, вырезанных или выложенных, были из крошечных зеленых камней. Рассмотрев их еще внимательнее, он заметил, что драгоценные камешки как бы светятся изнутри, как огненные камни, виденные им в Ксухотле.

— Ха! Мы, вероятно, нашли место, где в древности было логово Золотых Змей, — сказал он. — Ради них стоило бы построить такую дверь. Она выдержала бы и таран галеры.

— Тогда будем надеяться, что она справится со своей задачей, пока мы не выбрались из этих пещер, — ответила Валерия.

— Женщина, где же сердце истинного пирата? — как бы презрительно спросил Конан. Он ткнул пальцем Валерию в ребра.

Ока несильно ударила его по руке:

— Уже давно ушло в пятки, однако я тебя кастрирую, если ты хоть слово об этом скажешь. — Она потерла свой живот: — И желудок тоже скоро там будет. — Она посмотрела на кусок гриба у себя под мышкой: — Это действительно можно есть?

— Я еще не отравился.

— Да, только я вдоволь наемся, как ты наверняка начнешь корчиться и тут же сдохнешь.

Бронзовая дверь прекрасно бы защитила их с тыла, но кто может сказать, что лежит по другую сторону? К тому же, если один из зверей почует их след и придет сюда, они окажутся в ловушке.

Поэтому, чтобы поесть, они вернулись к месту ответвления.

— Вкус как у сырых морских слизняков, — сказала Валерия, съев несколько кусочков.

— Ну и как слизняки? Я слышал о них, но говорили, что невареные они ядовиты.

— Яд удаляется не варкой. Там на голове есть точка, которую надо вырезать, иначе слизняк перетравит весь экипаж. Но если ловко орудовать ножом, его быстро можно приготовить, и этот слизняк в некоторых землях считается лакомым угощением. В основном, правда, южнее, чем мы заходили. Но в одно жаркое лето слизняки размножились так, что встречались и севернее, чем обычно.

Они съели гриба столько, сколько посчитали разумным, в тишине, которая даже показалась приятной. Конан поклялся, что, если он и Валерия доживут до того, чтобы добраться до какой-нибудь земли, где есть заведения, в которых можно цивилизованно поесть, он угостит Валерию так, что она не скоро забудет.

А пока прошли они уже достаточно долго и много и чувствовали усталость. Они бросили кусочек гриба, чтобы разыграть, кому первому стоять на посту, и честь эта выпала Конану.

— А нужно ли нам вообще стоять на посту? — спросила Валерия. Она плотно прижала руку к побитым ребрам Конана. Он глубоко вздохнул, но не от боли, причиненной прикосновением.

— Я не хочу закончить жизнь в желудке одного из этих зверей или быть растоптанным ими. А здесь могут шататься не только они.

— Ну вот, теперь ты добился того, что я глаз не сомкну из-за кошмаров, которые ты мне описал! — Но слова ее, однако, были притворными.

Конан взял ладонь Валерии и мягко отстранил ее от себя.

— Во всяком случае, не теряй свой сон из-за меня. Я получал травмы и посильнее, когда был мальчиком. Однажды, например, я упал с крыши, которую мы с отцом чинили.

— Как хочешь, Конан, — сказала Валерия. Она отвернулась и устроилась так, чтобы можно было видеть все направления. Конан позволил себе некоторое время повосхищаться прекрасной фигурой девушки. Затем он положил меч рядом с собой, скинул сапоги и лег в надежде заснуть, если это возможно на холодном каменном полу, где все вокруг пропитано колдовством.

* * *

Хижина, в которой спал Добанпу Говорящий с духами, когда он посещал самую большую деревню Ичирибу, была местом теней и тонких запахов. Сейганко даже казалось, что там в траве, покрывающей крышу, живет той дух и не впускает свет. Запах был смесью ароматов травы, дыма очага, на котором готовят пищу, дыма сжигаемых трав и масла, которое Эмвайя втирает в свою кожу. Сейганко вспомнил то время, когда она в первый раз предоставила ему честь натереть ее маслом. Тело его напряглось от воспоминания и предвкушения страсти.

В своем углу хижины Эмвайя сидела будто резная фигура. На ней была самая простая набедренная повязка единственное костяное украшение в волосах. Лицо ее было мрачно, когда она, оторвав свой взгляд от отца, взглянула на своего жениха.

— Ты спросил, что мы должны делать, отец? — сказала она.

— Обычными словами, — ответил Добанпу. Лишь в голосе сохранилась у него сила, хотя он еще не совсем утратил крепкие мускулы и широкие плечи. Он видел, как шестьдесят раз смена времен года совершала свой круг, и пережил всех детей от своих первых жен, и всех, кроме Эмвайи, из своей второй семьи.

Поговаривали, что эти потери являются платой за то время, что он проводит в пещере духов. Но даже и те, кто говорил так, произносили это шепотом. Говоря же в полный голос, они превозносили мужество, с каким Добанпу переносил эти потери. Вслух они не высказывали сомнений в мудрости его решения обучить дочь искусству разговора с духами — разве только тогда, когда Эмвайи не было рядом. Некоторые называли ее язык самым смертоносным оружием Ичирибу.

Добанпу поднялся, потягивая конечности, затекшие от долгого сидения.

— Я хочу знать твои мысли относительно того, что мы должны делать, — сказал он. — Я не для того пошел против всех обычаев, обучая тебя своему искусству, чтобы ты сидела немая, как царевна-лягушка в легенде Миоста!

— Ты спросил — я отвечаю, — сказала Эмвайя. — Мы должны следить за Аондо. Или, еще лучше, забрать у него оружие.

— Аондо нужен среди воинов, — отвечал Сейганко.

— Даже у тебя за спиной?

— Если за ним хорошо следить, то даже у меня за спиной, — уверенно ответил вождь. — Мы ничего не можем сделать против него, не теряя чести и не нанося оскорбления.

— Если он почувствует оскорбление, он может бросить тебе вызов. И это будет конец для него.

Добанпу тихо рассмеялся:

— Дочь, ты слишком доверяешь умению своего жениха. Аондо так силен, что неважно, что он двигается как завязший бегемот. Помни, что, когда его огромные челюсти доберутся до жертвы, это верная смерть.

— Конечно, — сказал Сейганко. — А ведь нога любого человека может поскользнуться, если удача отвернулась от него и духи не с ним. Они также могут покинуть меня, если увидят, что я хитростью вынудил проверенного воина, такого как Аондо, участвовать в смертельной дуэли.

— Это ты говоришь о том, что могут сделать духи? — бросила Эмвайя.

— Да, если тебе это не нравится, можешь попросить своего отца, чтобы он перестал меня обучать!

Воин и женщина яростно глядели друг на друга какое-то мгновение, в то время как Добанпу, подняв взгляд к тени под потолком, казалось, просил духов лишить его на несколько мгновений слуха, чтобы он не слышал, как те двое, которых он, так любит, выставляют себя дураками. Наконец Эмвайя опустила взгляд. Сейганко знал, это вся просьба о прощении, которую он получит. Но Эмвайя сейчас была настроена слушать, и он мог говорить более свободно.

— А также я думаю, что Аондо не первый из наших врагов среди воинов. Самый горластый, признаю. Но первый? Нет, я думаю, что больше опасности исходит оттого, чьего имени я не знаю, но о чьем присутствии могу догадаться.

— Шпион Чабано? — спросила Эмвайя.

— Его, или Посвященных богу, или обоих.

— Дерзкий человек, если думает служить обоим, — задумчиво проговорил Добанпу. — Говорят, и говорят многие, что дружба между Верховным Вождем и Посвященными богу непрочна.

— Тем более стоит в таком случае сохранить шпиону жизнь, — сказал Сейганко. — Человека, который доставляет донесения, можно заставить доносить ложные вести, чтобы его хозяева вцепились друг другу в глотки.

— Ты играешь жизнями, как мячом, — произнесла Эмвайя раздраженно.

— А как иначе, дочь? — спросил Добанпу. — Изучишь мое искусство немного лучше — и ты поймешь, почему иногда должно быть так. А если нет, брось изучение Разговора с духами, выйди замуж за Сейганко, роди ему сыновей, веди хозяйство и управляй младшими женами...

— И погибни, когда Кваньи и Посвященные богу нападут, запашут наш прах в землю, прежде чем отправиться дальше на юг, сметая на пути все! — воскликнула Эмвайя. Сейганко показалось, что она готова разрыдаться.

Бури ее были сильными, но быстро проходящими, как и бури на Озере смерти. Она поморгала, затем попыталась улыбнуться.

— Отец, Сейганко! Я знаю цену любому другому выбору. Может быть, цена будет той же, даже если я пойду путем, который ты мне указал. Но я не должна радоваться тому, что боги послали Ичирибу.

— Только глупец будет требовать этого от тебя, — произнес тихо Сейганко. Он хотел обнять ее, но решил, что сейчас не время. — Ты видишь здесь вокруг себя глупцов?

Эмвайя засмеялась:

— Еще нет.

— Тогда продолжим то, что начали, — сказал Добанпу. — На самом деле я думаю, что наличие шпиона заставляет оставить Аондо в живых. Сам Аондо едва ли может быть тем шпионом, но я поспорил бы на целую хижину сорго и новое каноэ, что он знает, кто этот человек. Охотник знает, что след детеныша леопарда может вывести к логову.

* * *

Валерия уже потеряла всякое представление о том, как долго они шагают по этим бесконечным подземным переходам. Они попали не просто в подземный город, это было подземное королевство. Они уже трижды прошли путь, равный расстоянию от одного края Ксухотла до другого.

У Валерии не было никакого понятия о том, в какую сторону они идут. По ее представлению, они вполне могли ходить кругами.

Там, где они встречали тупики или лестницы, заканчивающиеся непроходимой преградой, они не поворачивали назад. Они шли вперед, но к какой цели, знали лишь боги.

Место это с хитроумно обработанными камнями, зверями и заклятиями невероятной древности, казалось, было так же далеко от взора богов, как и от лучей солнца. Если и придется искать ответы на какие-либо вопросы, ей и Конану надо будет искать их без чужой помощи.

Как и всегда, когда Валерия замечала, что мысли ее начинают биться, как птица в клетке, она для успокоения занимала место впереди. Необходимость быть постоянно начеку кое-как приводила ее мозги в порядок. Киммериец, без сомнения, догадывался об этом, но вежливость в отношении к боевому товарищу сдерживала его язык.

Перед ними открылась другая пещера. Или, скорее, зал. Когда-то это действительно могла быть пещера, образованная в скале за миллиарды лет просачивающейся, капающей и льющейся водой. Сейчас подземный поток, приделавший эту работу, тек по желобу, пробитому в полу из бледно-розового камня, отшлифованного так, что он казался шелковистым на ощупь и слегка поблескивал даже в тусклом колдовском свете.

Стены и потолок были из природного камня, но обработаны так, будто все сделано каменщиками. Хотя каменщики это и сделали, пусть даже пользовались они колдовством вместо кувалды и зубила.

Конан опустился на колени рядом с желобом и обмакнул в воду палец:

— Свежая, холодная, как задница гиперборейца, и течет быстро. Кто за то, чтобы искупаться перед тем, как напиться вволю?

Валерия сбросила свою одежду еще до того, как киммериец закончил говорить. Она больше не стеснялась взгляда Конана и даже сочла бы его лестным. С тех пор как они вышли из Ксухотла, она несколько похудела и стала стройнее, но Конан этого, казалось, не заметил. Или можно притворяться, что не замечаешь, и это еще одна форма вежливости между боевыми товарищами?

Они оба весело поплескались в желобе, достаточно глубоком, чтобы можно было сесть, погрузившись по шею, если бы только вода не была такой холодной. Затем они начали пить, пока Валерия не почувствовала, что желудок у нее полон водой.

Валерия стала на колени у желоба и прополоскала мою одежду. Отжав ее, она встала и начала обматывать свои ноги.

— Сколько мы здесь уже пробыли? — спросила она, когда закончила с левой ногой.

— Если считать по тому, сколько раз мы спали, — три дня. В крайнем случае, четыре.

— Во имя клыков Сета, мне казалось, что больше!

— Вполне допускаю, но не спеши с оценкой времени. Это ведет к сумасшествию.

— Лучше скажи мне то, чего я не знаю, Конан! Ты был когда-нибудь столько времени без солнца?

— Да.

Тон его ответа не побудил ее к дальнейшим расспросам. Она оставила это. Она уже поняла, что одними из своих приключений он похваляется в тавернах, другие же он заберет с собой как тайну в могилу. Валерия молила лишь о том, чтобы ни его, ни ее могила не оказались в этом позабытом богами пустынном подземелье.

Он встал и какое-то мгновение держал ее за плечи, вытянув руки перед собой.

— Нас может порадовать следующее: мы не ходили кругами, и мы перебрались далеко за реку. А также мы все чаще встречаем лучше отделанные и обработанные переходы.

— Мы приближаемся к сердцу этого города?

— Если это назвать городом, то я бы поклялся, что да. А там, где сердце города, там сокровища и удовольствия. А возможно, и выход на поверхность!

Он отнял руки с ее плеч, и Валерия ощутила мгновенное желание схватить их и вернуть на прежнее место. Она рассмеялась, представив себе картину, как она и Конан будут валяться на твердом полу, пока не скатятся в желоб и не охладят свой пыл!

— Если ты находишь, над чем можно смеяться в нашем положении, женщина, я возьму тебя куда угодно!

Валерия чуть было не ответила: «А я пойду за тобой». Но она вряд ли может ожидать, что выполнит это обещание. Она принадлежала Красному братству и слишком долго не признавала над собой никого, чтобы измениться прямо сейчас.

— Давай вначале узнаем, куда нам идти, чтобы выбраться отсюда, Конан, — сказала она. Затем села и начала обматывать другую ногу.

* * *

— Вперед!

Чабано, Верховный Вождь Кваньи, стоял на краю площадки, устроенной на дереве, и обращался к сотне воинов внизу. Младшие вожди подняли руки, отдавая честь, а воины ударяли копьями о щиты.

Затем воины Кваньи бросились на врага. «Врагом» были лишь пни, но атака не была безопасной. Чабано об этом позаботился. Первый воин упал до того, как отряд достиг пней. Трава, скрывавшая яму, провалилась под его ногами. Он, однако, не упал на самое дно и не наткнулся на кол, обмазанный навозом, чтобы в рану попала зараза. Воин отчаянно взмахнул руками, ухватился за край ямы и выбрался, не упав в нее. В следующее мгновение он был уже на ногах и догонял своих товарищей. Они уже далеко оторвались от него, но Чабано не счел это тяжелой провинностью.

Глаза этого воина, видно, оказались недостаточно зорки, но ловкость и сообразительность спасли его. Он даже не выронил ни копья, ни щита, за что мог бы заслужить побои.

Еще два воина споткнулись о лианы, натянутые между пней. Один из упавших не смог достаточно быстро подняться. Чабано видел, как младший вождь подбежал к воину и с силой ударил по спине мбокой из змеиной кожи. Воин вскочил, быстро сделал жест повиновения и побежал дальше.

Другой из упавших вообще не поднялся, но, значит, была причина, по которой он остался лежать среди лиан.

Пытаясь удержаться на ногах, он ударился головой о пень. Без сомнения, он был сейчас без сознания, может даже умирает, ну и не велика потеря. Если бы меньше думал о позорном наказании мбокой, а побольше о том, что его племени нужны все его воины, с ним бы этого не случилось и он сейчас бы бежал.

Часть воинов добежала до поля, уставленного пнями, фалангой слишком расстроенной, чтобы понравиться Чабано. Младших вождей, решил он, ждет сегодня вечером ждет одна из малых ордалий.

Сейчас воины яростно выполняли упражнения со щитом и копьем, бросая малое копье, захватывая краем щита копье противника, затем атакуя большим копьем скрытого противника, потому что его копье захвачено и он выведен из равновесия. Воины знали, что это делается не просто ради удовольствия богов или даже Чабано, который был ближе, чем боги, и поэтому более достойный того, чтобы его боялись. Это означало победу в тот день, когда Озеро смерти уже не будет закрыто Ичирибу для Кваньи. Победу над всеми племенами, куда они только ни решат направить свой поход.

Тогда всем членам племени Кваньи достанутся и рабы, и пища, и хижины, достойные вождей, и честь и глазах людей и богов. Они будут выглядеть героями в глазах также и Чабано; который сделал их такими, какие они есть, и который будет их вождем, когда они станут еще более великими.

Чабано спрыгнул с площадки. Хотя он уже видел сорок раз, как смена времен года совершает круг, его глаза и его выносливость были как у молодого человека. Он пружинисто шел к воинам, легко ступая ногами, выкрашенными в красный цвет — знак отличия Верховного Вожди.

— Слава Чабано! — выкрикнули младшие вожди. Воины повторили приветствие, затем снова ударили копьями о щиты.

— Молодцы, — сказал Чабано. — Не совершенно, но лишь боги совершенны.

— Так говорят Посвященные богу, — крикнул один из воинов. Нужно принадлежать к племени Кваньи, чтобы слышать издевку, заключенную в этих словах. Посвященные богу — не Кваньи, и для них эти слова показались бы полными почтения.

«Пустого почтения, пустого, как и их головы».

Лишь только если кто-нибудь из воинов Кваньи пал так низко, что шпионит в пользу Посвященных богу, то только тогда узнают они, что над ними издеваются. Чабано отказывался верить, что кто-либо из людей, у кого он принял клятву, кого обучил, кем руководил во время ордалий, битв, ритуалов, может быть столь низок.

Даже если один и предал, Чабано все же имеет преимущество. Он нашел себе глаза и уши среди Посвященных богу до того, как те могли бы найти шпиона среди его воинов.

Положение солнца над деревьями напомнило ему, что сегодняшние военные учения почти закончены, чего еще нельзя сказать о его работе. Он прикрепил свой щит спиной тремя, как требует ритуал, оборотами ремешка, и взял копье поперек груди двумя руками, согласно обычаю.

— Воины Кваньи, я должен идти говорить с богами. Сегодня вы доставили мне удовольствие. Ночью вы можете доставить удовольствие себе.

Это означало мучение для рабынь, а также, возможно, и для некоторых свободных женщин, кому не повезет. Это будет также мучение для сестер-пивоварок, которым придется тяжело потрудиться, чтобы утолить растущую жажду воинов. Были случаи, когда жаждущий воин не обращал внимание на то, что женщина носит головное украшение свободной Кваньи.

— Мы пойдем с тобой всюду, куда позволят боги, — сказал один из младших вождей.

Сейчас время нагонять страху, а не проливать кровь. Чабано медленно опустил копье, так что его тупой конец погрузился в землю. Без видимого усилия он вогнал тупой конец на половину длины копья в почву джунглей. Затем он снял со спины щит, выдернул копье и поймал его так, что острый конец уперся в грудь младшего вождя.

Младший вождь знал, что любое внешнее проявление страха, бьющегося внутри, вгонит копье ему в грудь. Он даже не сделал жеста повиновения, хотя не сводил глаз с Чабано.

— Боги требуют, чтоб мы оставались здесь? — спросил младший вождь. Нужно было обладать большой смелостью, чтобы задавать вопрос.

— Требуют, — ответил Чабано. — Ты сомневаешься в их словах?

— Боги говорят, но всегда ли они говорят ясно? — настаивал младший вождь. Чабано решил, что такая храбрость заслуживает, чтобы ее наградили. Надо было прекратить это представление.

— У тебя больше мудрости, чем у тех, кто считает, что послания богов имеют лишь одно значение.

Это был укол в адрес Посвященных богу, который грозить неприятностями даже Чабано, если те об этом узнают. Вождь, похоже, был мало этим озабочен.

— Но если боги пожелают, чтобы я был мертв, я буду мертв, даже если все Кваньи пойдут со мной. Если боги хотят моей безопасности, я могу пойти один на сегодняшние переговоры. Идите и найдите себе более хорошую компанию, чем та, в которой я сейчас буду!

Воины ухмылялись, переглядываясь; слыша, как вождь дерзко подшучивает далее над самими богами, а не просто над Посвященными богу. Затем они подняли копья, издали боевой клич и зашагали в джунгли.

Чабано подождал, пока последний из воинов не скрылся из виду, прежде чем встать на тропу, которой он намеревался идти. Даже после этого он переждал еще некоторое время, спрятавшись и прислушиваясь, чтобы окончательно убедиться, что он на этой тропе один. Он не говорил с богами, но его глаза и уши среди Посвященных богу могли сказать ему больше, чем сами боги.

* * *

Конану показалось, что он услышал позади шум. Он отстал, отыскивая место, откуда можно наблюдать незамеченным, но негде было спрятаться даже мыши, не говоря уже о киммерийце. Он прижался к стене и затаился, как кот, подкарауливающий добычу.

Вдруг он услышал, что Валерия подает сигналы, ударяя рукоятью кинжала о стену. Конан прислушался. Он разобрал условный сигнал: «Иди ко мне как можно скорее, но я вне опасности». Любому другому уху, кроме ушей Конана и Валерии, сигнал показался бы естественным звуком этих пещер, или, во всяком случае, он не сказал бы о человеческом присутствии.

Конан подождал примерно столько, сколько уходит времени у опытной танцовщицы в таверне на то, чтобы скинуть одежду, когда зрители готовы ставить серебряные монеты за каждый скинутый лоскут шелка. Затем он решил, что этот город мертвых может выкидывать шутки даже со слухом бывалого воина.

Он тихо, как кот, подкрался к Валерии. Она, однако, не вздрогнула и не вскрикнула: слух ее стал сейчас острее, чем тогда, когда она только спустилась под землю. Молча она указала в конец туннеля. Жест был более красноречивый, чем слова, в которых и нужды не было. Конан увидел, что в ста шагах впереди свет делался зеленым. Теперь оба крались вдоль противоположных стен, будто хищники на охоте, пытающиеся остаться незамеченными. Оба вынули оружие, оба ступали осторожно, будто шли по осколкам стекла или по спящим змеям.

Они дошли до поворота, где свет менялся, и заглянули н угол. Какое-то мгновение Конан думал, что они действительно наткнулись на спящую змею-чудовище, с какими он слишком часто сражался, чтобы желать новой встречи. В следующее мгновение стало ясно, что это лишь игра света заставляет змею казаться целой. От нее остался только скелет, хотя он вытянулся шагов на двадцать если считать от черепа с острыми зубами до косточек хвоста. Свет обманул Конана, свет, который заливал пещеру. Свет, который, казалось, поднимался, как дым, от зеленых драгоценных камней, лежащих толстым слоем вокруг скелета. Свет от огромной массы светящихся камней, о существовании которых Конан не мог даже предполагать. В Черных Королевствах Конан слышал легенды о Гробнице Слонов. Туда, как рассказывали, отправлялись огромные серые животные, чтобы окончить свои дни. Бивни слонов — столько, что можно купить королевство, — лежат там, ожидая смельчака, который найдет их.

Киммериец никогда не слышал подобных легенд о Золотых Змеях. Действительно, он не слышал, чтобы кто-либо встречал Золотых Змей вообще и видел, что светящиеся огненные камни — их глаза; это лишь легенда, что глаза Золотой Змеи и Огненный камень — одно и то же. Или, точнее, было легендой. Теперь Конан знал, что то правда. В черепе, большом как лошадиный, сверкали два больших зеленых шара. Свет от них был таким же, как и от драгоценных камней на полу.

Конан тихо и осторожно пошел вперед. Ни одно живое существо не могло бы двигаться тише. Бесшумно он подошел к скелету, опустился на колени и стал изучать.

Теперь он понял, почему от таких огромных тварей, как Золотые Змеи, остается так много огненных камней. Каждый глаз был размером с тарелку и состоял более чем из сорока камней. Некоторые камни были размером с желудь, другие величиной с хорошее боссонское яблоко. Все камни светились тем же неприродным светом.

Конан понял также, почему свет этот не имел ничего общего с природой. Ни одно существо в природе не имеет таких глаз: Золотые Змеи — это создание колдунов. Тех же колдунов, что выстроили этот лабиринт в скале, где он и Валерия — что может случиться — окончат свои дни? Вероятно. Но колдуны уже давно умерли, и их создания также.

Но даже это слабое утешение оставило Конана. Ветерок, холоднее, чем тот, что гуляет по Киммерии, пробежал у него по спине. На костях змеи еще висели куски плоти, золотые чешуйки все еще покрывали их, а запах, исходящий от них, говорил о разложении.

Если бы змея лежала здесь со времен ее создателей, кости ее были бы сейчас голыми либо куски плоти мумифицировались бы под действием воздуха подземелья. Это существо еще было живо, когда Конан ходил по земле наверху, может, даже еще тогда, когда сражался и кутил вместе с барахскими пиратами.

Конан дал знак Валерии, что она может подойти, затем отошел и встал там, откуда можно было смотреть по всем направлениям. Он ждал, держа меч, пока Валерия осмотрит кости и увидит то, что он уже видел.

* * *

Зрение и слух у Чабано были как у воина в два раза его младше. Ему не нужно было обладать такой остротой чувств, чтобы определить, что шпион его приближается, ибо Райку заботился так же мало, что его могут увидеть или услышать, как ребенок. Он был первым из младших Посвященных богу, из Безмолвных братьев, однако отсутствие навыка ходить в джунглях делало его приближение отнюдь не безмолвным.

Чабано воспользовался выигранным временем, чтобы забраться на ветку, растущую высоко над тропой. Когда показался молодой Посвященный богу, топающий, как похотливый боров, Чабано закрепил щит и копье, ухватился за крепкую лиану и прыгнул вниз.

Райку в страхе вскинул руки, когда увидел, что на него, будто с неба, падает Чабано. Он прижался спиной к обросшему мхом стволу дерева и начал безмолвно шептать заклинания.

— Хватит, — сказал Чабано. Он приставил кончик копья под подбородок Райку и слегка поднял его, чтобы тот закрыл рот. — Или ты думаешь, что боги услышат тебя и не услышат твои начальники? — добавил вождь. — Действительно, ты шел так, будто не боишься никого из людей.

— Я не боюсь, — ответил Райку, — я на земле друзей.

Чабано смеялся дольше, чем нужно однако не убрал копья из-под подбородка. Когда вождь закончил, на подбородке Райку выступила капля крови.

— Или дружба лишь шутка? — спросил Райку. Он стоял, не пытаясь вытереть кровь, и глядел в глаза Чабано.

Снова Чабано решил, что и здесь достаточно отваги, достойной вознаграждения.

— Не шутка. Но и не все Кваньи разделяют эту дружбу. Во всяком случае, не почувствовали бы дружеского расположения к тебе, если бы узнали, зачем ты здесь.

— Кто им скажет?

— Ты скажешь, если кто-нибудь раскалит наконечник копья и приложит к твоему телу так, чтобы ты ослеп или не был больше мужчиной, — сказал Чабано. — Не отрицай этого.

— Не отрицаю, — ответил Райку твердо, но он был, казалось, немного смущен.

— И еще. Не топай, как слон, когда приходишь со мной на встречу. Если даже у тебя и нет врагов, они есть у меня, а следя за тобой, они могут выйти на меня.

— Как хочешь. — Затем Райку принял более дерзкий тон:— Можно подумать, что ты боишься, что здесь кругом бродят те, кто победил Ксухотл, а не твои воины!

— Вполне возможно, что бродят. Или твои начальники уверены в обратном?

— Я пришел сказать тебе, что им не известно ничего определенного. Они даже не уверены, что для того, чтобы погубить проклятый город, было применено колдовство. Чабано считал, что вполне могло оказаться и так, что жители города сами сошли с ума от своего колдовства и без чужих заклятий. Если они передрались между собой и очистили город от своей мерзкой и бесполезной жизни, тем лучше.

Народ Ксухотла слишком долго плодился — и без всякой пользы. Теперь же после них остался прекрасный город, из которого удобно будет править этими землями, когда Кваньи расправятся со всеми своими врагами.

Но он не будет увлекаться этой мечтой. По крайней мере сейчас, вблизи Райку, который носит звание Безмолвного брата, но глубоко проник в знания Посвященных богу, так что неразумно его оскорблять без достаточной на то причины.

— Тогда что Посвященные богу хотят от Кваньи?

— Кто сказал, что они чего-то хотят?

— Я, Верховный Вождь Кваньи, говорю так. Когда ты приходил ко мне без того, чтобы поведать о желаниях своих начальников? Они не знают о том, что именно ты мне говоришь, но тем не менее ты это делаешь.

— Первый Говорящий хочет, как и прежде, знать все, что ты выведаешь о том, как был побежден Ксухотл, — сказал Райку. — Он также хочет возвращения рабыни, взятой Ичирибу в ночь набега.

Это последнее требование было новым.

— Ничего больше?

— Первому Говорящему этого достаточно.

Чабано грубо рассмеялся:

— Я бы сказал, что такой молодой девки будет слишком много для старика. Чего он от нее хочет?

У Райку было достаточно храбрости или достаточно страха перед своим начальником, чтобы бросить гневный взгляд на Чабано, что не многим удалось сделать и остаться в живых.

— Ты что, не знаешь, что делает мужчина с женщиной? Люди посмеются, когда узнают, что великий вождь Кваньи...

— ...вышиб мозги Посвященному богу, слишком распустившему язык, — закончил Чабано. Он сурово взглянул на Райку, и тот замолчал. — Я выясню, что возможно сделать для того, чтобы вернуть девушку, и найду людей для этого. В этом можно не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь, — ответил Райку. Он был достаточно умен, чтобы не давать обещаний за своих начальников, которые не знали о его двойной игре. — А что о Ксухотле?

— А что о нем? — бросил в ответ Чабано. — Просить меня найти этих могучих колдунов — то же самое, что просить змею охотиться на леопарда. Лишь по счастливой случайности могу я получить знание, которое стоит иметь.

Жесты и мимика Райку сказали Чабано, что в этом вопросе ничего не изменилось. Посвященные богу не дадут в руки Кваньи ни одной из колдовских сил, какими обладают, даже для того, чтобы узнать, как погиб Ксухотл. Они предпочитают оставаться в неведении, чем делиться с другими своим знанием.

В этом было различие между Первым Говорящим с Живым ветром и Верховным Вождем Кваньи. Ради знания Чабано отдал уже много и еще больше может отдать. Было и еще одно различие. Вождь знал, что Посвященные богу воспользуются колдовской силой победителей Ксухотла даже против Кваньи. Он не позволит им, если только сможет, приобрести силу, которая погубит его парод.

Райку исполнил ритуал прощания охотника с вождем и удалился. Слышно его было на безбожно далеком расстоянии, но, по крайней мере, он старался ступать тихо.

* * *

Валерия стояла на коленях рядом со скелетом и горой Огненных камней до тех пор, пока не увидела то, что хотел, чтобы она разглядела, Конан. Затем она поднялась. Казалось, каждое ее движение, каждый вздох могли вызвать эхо и разбудить то, что могло таиться в этом кошмарном каменном лабиринте.

Она попыталась прошептать, но не смогла издать ни тука. Тогда она сделала глубокий вдох, решила, что пусть все страхи поцелуют ее в зад, И громко рассмеялась,

— Так, значит, Золотые Змеи все-таки не легенда? Эта скотина потеряла свою чешую уже давно, но глазки как живые.

Конан кивнул:

— И я думаю, что она посвежее, чем тот труп зверя, что мы нашли в пещере с грибами.

— Лучше бы было наоборот, — сказала Валерия. — Даже целая шляпка того гриба показалась бы мне пирогом. — Она взглянула на киммерийца: — На что ты смотришь? На новую форму моего живота, после того как я почти ничего не ела последние дни? Киммериец улыбнулся:

— Ты легко восприняла известие, что мы разделяем эти туннели вместе с Золотыми Змеями.

Валерия моргнула — и поняла, что ее глаза не совсем сухие. Она отвернулась, и Конан проявил вежливость, позволив ей постоять так, пока она снова не взяла себя в руки.

— А как я должна была это воспринять? — спросила она наконец. — Сейчас, я думаю, мы уже достигли того, что нам остается либо сойти с ума, либо смеяться. Я буду смеяться, если, конечно, тебе все равно.

От хохота Конана загремело эхо и в куче осыпались камни. Он поцеловал Валерию в обе щеки, затем в губы и завершил это все шлепком по заду.

— Я поставлю тому рябому капитану выпивку, как только встречу его. Откуда бы у меня взялся такой боевой товарищ, если бы он не заставил тебя бежать?

— Лишь боги знают. Я бы лучше отправилась в путь с болотным троллем.

Она опустилась на колени и поставила сапоги на пол.

— Что ты собираешься делать?

— Конан, может быть, это наш последний клад с Огненными камнями. Ты что, забыл, что я из Красного братства, что у тебя имя среди бараханцев и что настоящий пират не оставляет сокровище пылиться?

Конан посмеялся и присоединился к ее занятию. Огненные камни были легкими для своей величины, и набитые ими по щиколотку сапоги не представляли большой обузы.

Но, конечно, в камнях может заключаться колдовство, такое же злое, как и колдовство в Ксухотле. Камин могут даже привлечь других Золотых Змей, живых, которые захотят отомстить за похищение сокровища их мертвых сородичей.

Валерии было все равно. И пусть колдовство погубит ее и киммерийца или пощадит, как будет угодно судьбе. Но оно больше не нагонит на нее страха.

А что до Золотых Змей, так пусть приходят. Еще несколько дней, и она будет готова не только насадить одну из них на меч, но и сожрать ее живьем!

Глава VI

— Конан, — шепнула Валерия. — Я чувствую запах жареного. Если только мои мозги совершенно не отчалили.

Конан понюхал воздух, последнее время более влажный и спертый, чем раньше. Они уже долго шли по покрытой грязной пленкой воде, которая, казалось, сочилась отовсюду. Он подумал, что они, вероятно, находятся под руслом реки или, что скорее, под озером.

Временами вода была не глубже, чем слой слизи на камнях, который делает шаги даже таких ловких воинов, как Конан и Валерия, неуверенными. В другое время вода поднималась до щиколоток или даже до колен. Валерия перекинула нагруженные сапоги себе через шею. Рост киммерийца позволял ему нести свою долю сокровища привязанной к поясу. Им не нужны были сапоги, чтобы защищать огрубевшие ноги; на самом деле они предпочитали идти босиком, чтобы чувствовать ногами возможную опасность.

В местах, где глубина была по колено, вода казалась густой из-за останков животных и растений, которые не смогла сохранить живыми древняя колдовская сила. На подобных участках вода источала такой мерзкий запах, что даже привычный ко всему киммериец хотел, чтобы было что-нибудь под рукой, чем можно было завязать рот и нос.

Он еще больше хотел узнать, что за существо поднялось тогда на ямы, чтобы напасть на Валерию в тот день, когда они попали в этот лабиринт. Живет ли оно в воде, и не подходят ли они сейчас к логову тварей той же породы? Меч в надежных руках был ответом многим тварям, но, если вода сделается глубже, работать мечом станет труднее... не говоря уж о том, что это дерьмо сделает с клинками... Конан понюхал воздух:

— Мозги у тебя в порядке, как всегда. Я тоже чувствую этот запах. Рыбий жир, могу поспорить.

— На что ты еще можешь поспорить, киммериец?

— Ну, у меня осталось не так много, как у тебя, клянусь. Но...

Валерия подняла руку и показала на что-то другой рукой, держащей кинжал:

— Лестница?

Взгляд Конана проследил за жестом.

— Если глаза мне не изменяют.

Валерия поморщилась:

— Здесь темнее.

Даже ее храбрость не помогла при мысли, что свет их оставит. Хоть и происходит он от колдовской силы, они обязаны ему жизнью.

— В таком случае тем более следует пойти по лестнице.

Их отделяло от входа на лестницу место, где вода доходила Валерии до пояса. Они стали продираться сквозь грязь, образуя по обе стороны от себя буруны из жидкого дерьма. Конан вынул сейчас и меч, и кинжал и держал оружие над водой, готовый ударить вниз, в случае если появится какая-нибудь тварь.

Ничто, кроме дерьма и отвратительной вони, не затруднило перехода, хотя они по пояс были черны от мерзкой жижи, когда добрались до сухих камней. Конан прошел по нижним ступеням, добрался до места, где стена треснула и завалилась, сузив и частично завалив проход, и встал на четвереньки.

Киммериец едва пролез под камнями. Десятью шагами дальше он уже еле протискивался, но то, что он увидел впереди, наполнило его сердце надеждой.

Лестница винтом уходила в природную темноту, откуда несло рыбьим жиром, животным салом и горелыми зернами. Местами ступеньки осыпались и были опасны даже при свете. В одном месте ступеньки прерывались, и дальше надо было лезть внутри вертикальной трубы, упираясь в нее спиной и ногами.

Высоко вверху, будто единственная звезда в дождливую ночь, мерцал тусклый желтый огонек. Свет огня, как показалось Конану, без всякого колдовства. Напротив, это говорило о присутствии человека.

Единственным препятствием было то, что киммериец был слишком широк, чтобы пролезть сквозь просвет, оставшийся в завале, и лезть выше. Даже его сил не хватит, чтобы сдвинуть съехавшую плиту, а если это и получится, то на него может обрушиться куча камней.

Слава Митре, что еще один путь или, по крайней мере, еще одна надежда. Пошарив в просвете между камней, Конан дотянулся до лужицы застывшего жира. Он явно накапал откуда-то сверху, где, должно быть, весело горит кухонный очаг.

Конан полез назад. В какое-то мгновение он испугался, что застрял, но тут же почувствовал, как Валерия тащит его за ноги. Конан выскользнул на свободу, прокашлялся от пыли и встал.

— Первой придется идти тебе. Пролезь сквозь завал и принеси мне весь жир, какой сможешь найти...

— Жир?

— Наверху кто-то уже в течение многих лет готовит пищу. Жир, должно быть, стекал...

— Жир?

— Если мне понадобится эхо, женщина, я крикну! Полезай и посмотри, если не веришь.

Валерия быстро встряхнула головой и улыбнулась:

— Действительно, чему удивляться? Это самое сумасшедшее приключение из всех, в каких я была замешана. И я бы была разочарована, если бы оно не осталось таким до конца.

Конан промолчал и ничего не сказал, но подумал, что приключение, возможно, еще совсем не окончилось. Вполне вероятно, что они еще не вышли из джунглей или не добрались даже, по крайней мере, до приграничных земель Черных Королевств, где имя Амра имеет вес. Люди наверху могут оказаться дружелюбными и гостеприимными; они могут даже поприветствовать его и Валерию копьями или изжарить на том самом огне, который кажется сейчас таким манящим. Людоедов в этих землях не так много, как говорят легенды, но все же они есть.

— Ладно. Не будем ловить друг у друга блох, как пара обезьян. Наверх!

Валерия вскарабкалась по лестнице и исчезла. Конан прошел немного вслед за ней и увидел на камнях сапоги Валерии и ее одежду. Ее самой нигде не было видно, но с той стороны завала послышался звук, будто кто-то всеми силами пытается сдержать рвоту.

— Ты хочешь, чтобы пролезть сквозь дыру, обмазаться этим?

— Ты что, нигде там не видишь благовонного масла?

— Еще один идиотский вопрос... — пробормотала Валерия. Но тут Конан увидел ее, голую и бледную, в темноте: она стояла на коленях и обмазывала камни в самом узком месте прохода. Лишь закончив эту работу, она начала кидать горсти этого жира киммерийцу.

Вещество это воняло, как выгребная яма, и от прикосновения к нему у Конана высыпали мурашки. Однако он мужественно принялся за работу, растирая жир по коже, по мере того как Валерия кидала новую горсть.

— А что будет, если ты все равно не пролезешь? — спросила Валерия.

— Тогда ты полезешь наверх одна и попросишь людей спуститься и пробить для меня проход. Он мне мал всего лишь на толщину пальца. Это будет нетрудно.

Ему послышалось, что Валерия пробурчала:

— Если только меня не примут за ведьму или сумасшедшую, то конечно.

Затем киммериец передал сквозь дыру свое оружие и одежду, лег и начал протискиваться. Жир помог. На этот раз киммериец застрял почти у самого выхода. Он протянул обе руки Валерии, и она приложила все свои силы и весь свой вес. Конан сидел прочно.

Он пошарил ногами, ища надежную опору, чтобы подключить силу своих ног. Одна нога поболталась в воздухе, другая нащупала стену. Конан сосредоточил всю силу своего тела в этой ноге, почувствовал, что начал двигаться и что камень сдирает кожу со спины и плеч, затем почувствовал, что начал двигаться сам камень.

Если до этого он приложил все свои силы, то теперь он приложил в полтора раза больше сил. Он лез вперед, не обращая внимания на боль в мышцах и хруст костей. Конан содрал еще больше кожи, а легкие его, казалось, забились докрасна раскаленным песком.

У киммерийца хватило сил. Камень не сместился и Н раздавил его. А напротив, камень невероятным образом подался и открыл проход пошире.

Конану показалось, как Валерия проговорила, что-то, вероятно, результат молитвы или ругательства. Он почувствовал, что она снова схватила его за запястья и изо всех сил потянула.

Камень задерживал Конана еще одно мгновение, и киммериец не знал, что случится раньше — либо вытащат его, либо руки вытащат из суставов. Но то небольшое увеличение дыры, жир на коже и на камнях, его собственная сила и отчаянные усилия Валерии — все вместе послужило тому, что он вылетел из отверстия как пробка.

Он даже не обращал внимания на боль, потому что снова был свободен. Этот напичканный колдовством лабиринт со своими чудовищами изо всех сил старался разделаться с ними или, по крайней мере, стать для него и Валерии могилой. Теперь они выбрались из лабиринта — даже если всего лишь для того, чтобы погибнуть с оружием в руках.

Конан удостоверился в том, что все его конечности по-прежнему соединены с телом и могут выполнять свои функции. Затем он надел одежду, кроме сапог, которые повесил себе на шею, как несла их Валерия.

Валерия тем временем лежала на спине, подперев голову одной рукой, и рассматривала киммерийца, как казалось, с удовольствием. Конан тоже оглядел ее, хотя не с одним только удовольствием, так как она еще не видела даже свою символическую одежду.

— Если ты уже оглядела меня, как покупатель осла... — произнес Конан наконец.

— Я бы потребовала тебя отмыть, прежде чем купила бы, — ответила Валерия. Она зажала нос. — Или, может быть, прокипятить.

— От тебя самойкозлы разбегутся, — сказал Конан. Он подал ей руку: — Вставай, женщина. Ты еще не оделась.

Стоя на площадке по другую сторону завала, он увидел еще два туннеля, выходящие из этой камеры. В одном из них в глубине тускло горел колдовской свет; другой был темным, и высота его была не выше пояса Конана. Камень у входа в этот туннель был любопытным образом обработан, не столько вырезан, сколько объеден будто кислотой, вроде той, что используют, как рассказывают, оружейники в Кхитае, чтобы вытравлять на клинках узоры.

Конан подумал о кислотах, которые могут разъедать камень, и вспомнил о том, что чуть было не поймало Валерию и оставило метку на ее щиколотке. Метка все еще была там, под грязью. Существо, что сделало метку, вполне могло проделать этот туннель. Нет, ни он, ни Валерия еще не выбрались из этого древнего лабиринта и не могут считать, что выбрались, пока не увидят солнца.

* * *

Первым знаком, по которому Сейганко понял, что что-то не так, было то, что Эмвайя споткнулась. Другому человеку это не сказало бы многого, так как Эмвайя танцевала, кружась в центре хижины Сейганко. Тем более это был танец столь быстрый и сложный, что казалось, ее ноги не касаются земли; даже зоркий взгляд воина едва мог уследить за ее движениями.

Она прыгнула и, вместо того чтобы приземлиться на носочки, упала на четвереньки. Сейганко вскочил, чтобы помочь ей подняться. Она отстранила его руку и осталась стоять на коленях, затем вытянулась в полный рост на выстланном тростником полу хижины.

Эмвайя не заболела и ничего себе не повредила. Но если она почувствовала угрозу для Ичирибу, исходящую из глубины мира духов, то это было слабым утешением. Сейганко схватился за дубинку и взглядом измерил расстояние до своих копий, хотя рассудок сказал ему, что простое дерево и железо ничего не могут сделать прогни той опасности, какую, вероятно, услышала Эмвайя.

Наконец она поднялась, отряхивая частички сухого тростника с груди. Теперь она позволила Сейганко поддержать себя, помочь добраться до спальной циновки, налить и предложить ей пива. Но она просто сидела, держа в руке деревянную чашку, облизывая губы, устремив взгляд сквозь Сейганко туда, куда, как он понимал, он не сможет ее сопровождать.

— Снизу, — сказала она. — Это доносится снизу.

— Что «это»?

— Ты никогда не слышал о Каменном городе?

— Ту легенду?

— Я начинаю думать, что это не легенда. Он может лежать прямо под этой деревней, полный древних духов.

— Может быть. Но может и не... — Желание шутить оставило Сейганко, когда он увидел, как помрачнело лицо Эмвайи.

— Что-то побеспокоило духов. Не могу сказать, каких духов или где, но я чувствую опасность для Ичирибу.

— Я созову фанду, — сказал Сейганко. В фанду входили по шесть воинов от каждого клана, которые, когда приходила их очередь, брали оружие и раскрашивались для войны. Сейганко не был раскрашен, но его военная удача вошла в пословицу, так что никто и не думал, что ему нужно дополнительное украшение, кроме как во время больших сражений.

— Пошли гонца, — сказала Эмвайя. — Ты должен остаться тут, чтобы я тебя раскрасила.

— Важнее поторопиться, чем раскраситься.

— Только не тогда, когда враг — неизвестные духи.

— Если наступают духи, то нужна ты и твой отец, а не фанда.

— Вскоре и мы понадобимся, но для фанды тоже есть работа. Они должны увести народ из опасного места, не допустить паники, следить за ворами, для которых брошенные хижины могут показаться искушением...

Может быть, тебе заняться моей работой, а я займусь твоей, раз ты все так хорошо знаешь?

Эмвайя, казалось, обиделась, что случалось с ней редко, когда ей напоминали о ее остром языке. Затем она буквально вцепилась в Сейганко:

— У каждого из нас свои обязанности. У тебя с собой твоя боевая краска?

— Да. Ты собираешься всего меня раскрашивать? Эмвайя опустила глаза:

— Всего. Не надейся, однако, что у нас будет лишнее время.

Сейганко улыбнулся и начал развязывать набедренную повязку. Полная ритуальная боевая раскраска воина включала в себя и бедра и мужской член. В прежние времена, когда Эмвайя раскрашивала Сейганко, это заканчивалось большим удовольствием для обоих.

Однако что-то сказало Сейганко, что на этот раз будет не так, как в прежние времена. Эмвайя говорила о духах, которых не встречала раньше; Сейганко не сомневался, что она говорит правду.

* * *

— Держи, Конан. Я сейчас сорвусь. Валерия почувствовала, как массивные плечи Конана напряглись у нее под ногами. Теперь, когда она могла освободить одну руку, не рискуя свалиться вниз, она пошарила в поисках места, где можно было бы зацепиться за камень получше. Камень был скользким от ее собственной крови, текущей из того места на руке, что она распорола, когда захват ее сорвался.

Наконец она решила, что нашла то, что искала. Многие годы фехтования и лазания по такелажу сделали ев руки крепче, чем у простой женщины. Валерия не боялась, что упадет, если у нее был хороший захват.

Аквилонка рассчитала точно, но с нее струился пот, когда она перекатилась на уступ наверху. В десятый раз с начала подъема пришлось ей убирать от глаз свои волосы. Однако она держалась на уступе прочно, как только позволял крошащийся камень. Выше нее была лишь труба, по которой оба они поднимутся без особого труда, а затем крепкие ступени начинались снова.

Она оторвала от своей одежды полоску ткани и перевязала волосы. Это уменьшило уже и без того потрепанное прикрытие до размеров пояска вокруг бедер. Она, однако, совершенно перестала беспокоиться о своей одежде, пока ее боевой пояс и оружие с ней.

Оказав помощь Валерии, Конан передал ей свои сапоги и оружие, затем высоко подпрыгнул и уцепился пальцами рук и ног. Мгновением позже он сидел на уступе рядом с женщиной.

— Лучше бы все это перевязать ремешком или веревкой, — сказал он, указав исцарапанной и грязной рукой на сапоги, в каждом из которых лежали сокровища. — Тогда мы смогли бы вытянуть их позже.

— Из моей одежды мало что осталось подходящего для ремешка, — сказала Валерия. — Конечно, ты бы всегда мог пожертвовать остатки своих штанов...

— Или мы могли бы забыть об этих...

Валерия прикрыла одной рукой сапоги, а другую положила на рукоять кинжала. Конан отпрянул, изобразив ужас.

— Во имя неутомимого орудия Эрлика, женщина, ты что, не можешь узнать шутку?

— Когда слышу шутку, то могу. А что я только что слышала от тебя, я не знаю.

Конан пожал плечами и ничего не ответил. Валерия надеялась, он понял, что она имела в виду, — она оставит эти огненные камни, только чтобы спасти себе жизнь. 'Го, что мертвому пирату нет пользы от награбленного богатства, Валерия охотно допускала, но сейчас она еще не мертва; с пересохшим от жажды горлом, с пустым животом, грязная, почти голая, вдали от дома, не укрытая от опасностей — все это есть, но не мертвая.

Вдруг сверху им послышался звук, знакомый любому, ми уже путешествовал так далеко на юг, но все же такой чужой и даже неземной в этом окружении.

Кто-то недалеко от очага бил в боевой барабан; когда к первому барабану присоединился второй, теплое желтое сияние огня погасло, и Конана с Валерией окутала тьма.

* * *

Один барабан начал созывать Ичирибу из Большой деревни. К нему присоединился еще один барабан, затем еще один.

Сейганко стоял у очага и смотрел, как женщины льют воду из горшков, выдолбленных тыкв и кувшинов на огонь. Делали они это, бросая на Сейганко кислый взгляд. Тушение огня было не только грязной работой, это было еще и злым предзнаменованием. Женщины боялись духов... а также того, что скажут их родственники по поводу холодной еды.

К счастью, они также боялись Сейганко и воинов его фанды и не смели ослушаться. Или они боялись Эмвайи? Она стояла у хижины у края площадки, где находился очаг, скрестив руки на груди, наблюдай за работой без тени улыбки.

Действительно, она ни разу не улыбнулась с тех пор, как споткнулась. С тех пор, как она сказала Сейганко, что площадка с очагом — центр опасности, Эмвайя сама казалась злым духом. Здорово будет, если вид ее лица вызовет панику, которой она сама опасалась, и наживе) Сейганко еще больше врагов.

«А неизвестных духов, ты считаешь, бояться не стоит?»

Он услышал этот вопрос у себя в сознании, но для ответа воспользовался телом и покачал головой. Он не хотел отвечать, пользуясь контактом сознаний сейчас, когда столько людей могли потребовать внимания. Аондо, например.

Аондо был воином фанды, а рядом с ним стоял еще один — как его имя? А, Вобеку-Быстрый, тот, кто участвовал с Сейганко в набеге, когда удалось захватим. Кваньи, которые поведали такие страшные новости. Вобеку был одним из лучших бегунов Ичирибу, а также другом Аондо.

Сегодня Вобеку не бегал. Он стоял на своих длинных ногах, и Сейганко казалось, что глаза его бегают быстрее, чем обычно. Вот он посмотрел на Сейганко, а вот на очаг — точнее, на нижнюю часть камня, откуда расплавленный жир по канавке стекал в землю, чтобы питать там духов, — а вот на Эмвайю. Нельзя обвинить человека, если он поинтересуется, что так ищет Вобеку.

Сейганко вдруг поймал себя на том, что собрался сделать то, в чем только что упрекнул Эмвайю.

«Ты предупредила отца?»

«Ему не нужно предупреждение. Он знает обо всех действиях духов, так же как и любого человека».

Сейганко широко улыбнулся в ответ. Затем он подозвал жестом Вобеку.

— Что желает Достойный?

— К Добанпу Говорящему с духами отправился гонец. Однако он не так быстр, как ты. Но доставишь ли ты другое послание?

Улыбка Вобеку была маской покорности и удовольствия, скрывающей разочарование, заметное и ребенку. Сейганко не улыбнулся в ответ. Что бы там ни было на уме у Вобеку, это требовало его присутствия здесь — что, конечно, не доказывает противозаконности желания.

Это было частью платы за звание Достойного среди Ичирибу. Подставлять спину предателю, чтобы не обидеть верных воинов, было священной обязанностью. Если пренебречь этим, духи, а также родственники обиженного могут отомстить.

— Хорошо. Эмвайя, дочь Добанпу, скажет тебе, что нужно передать.

Послание Эмвайи было кратким — только-только достаточной длины, решил Сейганко, чтобы Вобеку ничего не заподозрил. Вождь видел, как гонец кивнул, затем снял с ног обмотки, разделся, оставив на себе лишь головное украшение, набедренную повязку и краску, и побежал. Через мгновение он был уже за хижинами, еще несколько мгновений — и он уже за стеной, окружающей деревню, и когда барабаны замолчали, он скрылся из виду.

К этому времени на площадке с очагом не осталось никого, кроме фанды, Сейганко и Эмвайи. Сквозь щели иа ближайшей хижины выглядывали дети, у которых любопытство победит страх, даже если земля начнет выплевывать волшебных змей. Еще несколько мальчишек сидели на деревьях и на стене, и Сейганко слышал, как матери зовут их, чтобы они спустились.

В следующее мгновение он ничего не услышал, кроме порастающего гула под ногами, когда земля затряслась и каменный очаг, который стоял здесь в течение пяти человеческих жизней, начал раскалываться.

* * *

Даже глаза Конана не свыклись сразу с внезапно наступившей темнотой. Несколько мгновений он слышал лишь тяжелое сопение Валерии, которая дышала как давно не пившая собака. Она держалась перед лицом этой новой опасности, но не могла полностью скрыть своего беспокойства.

Кром не любит пугливых, да и в Киммерии они долго не живут. Иначе и сам Конан разразился бы бранью. Казалось, будто кто-то играет с ними, отнимая надежду на избавление, как только они начинали верить в нее.

— Корона Митры! — воскликнула Валерия. — Если это работа людей наверху, им лучше быть очень и очень дружелюбными, когда я появлюсь. Иначе им не поздоровится.

Конан лишь проворчал. Она выразила их общую мысль. Народ наверху может оказаться не только недружелюбным, они могут слышать, что происходит внизу. Конан так лее опасался, что стены шахты могут обрушиться от сотрясения, вызванного громким голосом. Сотрясения будут, когда он и Валерия продолжат подъем, — назад дорога была закрыта. Но нет смысла рисковать лишний раз.

В следующее мгновение Конан понял, что его осторожность была напрасной. Раздался удар, сверху посыпалась земля, и наверху снова показался свет. Затем мимо пролетел кусок камня размером с хорошую пивную бочку. Не говоря ни слова, Конан прижал Валерию к груди и бросился к стене. Даже неглубокой ниши будет достаточно, чтобы им спастись и не быть раздавленными, как виноград в прессе, следующим камнем.

Стена, которая только что казалась сырой землей, была такой же неподатливой, как и камень внизу, в туннелях. Конан пошарил свободной рукой и почувствовал под пальцами все то же самое.

Может быть, под слоем земли находился камень. Или, может быть, связь была колдовской и, если заклятие исчезнет, вся шахта рухнет им на голову.

Упал еще один камень, поменьше, потом посыпался крупный гравий. Он сыпался непрерывным потоком, в котором, однако, попадались комья земли. Шахта наполнилась пылью; Конан закрыл лицо свободной рукой, а Валерия попыталась сделать маску из своих волос.

Этого было недостаточно: она отчаянно закашлялась. Ничего больше не падало, и Конан оказался прав, догадавшись, что сверху могут слушать. Показалась голова на фоне благословенного солнечного света, которым лился сквозь увеличившуюся дыру.

— Кто там? Назовите себя или зовитесь врагами Ичирибу.

Язык был близок тому, что Конан изучил, будучи в Черных Королевствах, так что смысл он понял. Голос, похоже, принадлежал вождю и воину, привыкшему, что ему подчиняются. Конан не видел причин вступать в долгие споры, особенно когда шахта по-прежнему грозила рухнуть ему на голову.

Но это будет плохим началом для него и Валерии, если они выставят себя просителями. В этой земле только просители и слабаки называют свое настоящее имя, когда их спрашивают. Умные люди не делятся этим драгоценным знанием с теми, кто может совершить с ними какое-нибудь колдовское действие.

— Мы не враги Ичирибу, каково бы ни было наше имя. Позвольте подняться к вам, и сами все увидите.

Конан не разглядел выражения лица, но ответом было то, что спрашивающий убрал голову от дыры. Более яркий свет осветил верхнюю часть шахты, несмотря на взвешенную пыль. Выход лежал на высоте в десять раз больше роста киммерийца, и не было почти ничего, за что можно было ухватиться.

Когда-то здесь была винтовая лестница, шедшая вдоль стен к поверхности. Конан видел отверстия в стенах, куда раньше были вставлены брусья, и даже остатки нескольких. Но это ничуть не могло помочь ни Конану, ни Валерии, если только заклятие, связывающее стены шахты, не ослабнет. А если ослабнет, то шахта несомненно обрушится им на головы, и здесь будет их могила.

— Конан, — шепнула Валерия, — может, вернемся?

— Как? — спросил Конан. — Если бы мы даже и могли, люди наверху слышали нас, вероятно даже видели. Они подумают, что мы демоны, и завалят шахту. И чем поручишься, что мы найдем другой выход до того, как умрем с голоду?

— А если народ наверху людоеды?..

— Им придется съесть немалое количество стали, прежде чем они доберутся до нас, — сказал Конан. Валерия ухмыльнулась в ответ, затем сунула руку в сапоги и достала горсть огненных камней.

— Поможет, если бросить зрителям? — спросила она.

— Не повредит, — сказал Конан. Он ухмыльнулся в свою очередь: — Но я думал, что это твое сокровище.

— А я думала, что нам не нужна будет помощь этих... Ичирибу, чтобы просто выбраться из этой напичканной демонами дыры!

Конан взял самый большой из драгоценных камней, взвесил его и устроился так, чтобы можно было бросить камень, не свалившись вниз. Расставив ноги, он сделал три круговых взмаха рукой, разжал пальцы, и камень взмыл вверх, вспыхнув зеленой звездой, когда солнечные лучи упали на него.

Камень упал рядом с отверстием шахты неслышно для Конана. По тому крику, какой издали стоявшие рядом с отверстием, киммериец догадался, что они заметили камень. Гиены, дерущиеся из-за падали, ведут себя тише.

Конан не мог разобрать слов в этом гвалте. Он услышал, как один голос, скорее всего голос вождя, поднялся над другими и подавил их. Он расслышал также голос, похожий на женский или юношеский, говоривший с вождем.

Затем Валерия вскрикнула, стряхивая слезы, и даже киммериец почувствовал облегчение: прочная веревка из бычьей кожи с петлей на конце опустилась в шахту.

Нижний конец ее повис на расстоянии копья от кончиков пальцев Конана. Он сложил руки рупором и крикнул:

— Слишком короткая. Длины еще в рост человека будет достаточно.

— Первым лучше поднимусь я, — сказал он Валерии. — Я говорю на их языке, и у некоторых племен считается, что женщина-воин приносит несчастья.

— Если они утыкают тебя копьями...

— То не получат больше огненных камней, — напомнил ей Конан. — Если судить по поднятому ими шуму, они за такую награду готовы не только отложить свои копья.

Ясно было, что Валерии искренне хотелось верить, что с Конаном ничего не случится такого, что оставит ее одну в этой жуткой темноте. Конан не мог дать ей никаких настоящих заверений, а ложными оскорблять не хочет.

Конан продел плечи в петлю и устроился так, что петля проходила у него под мышками.

— Молись, чтобы они не оказались пигмеями, — сказал он. — Иначе я спущусь быстрее, чем поднялся! — Затем людям наверху: — Тяните!

* * *

— Кто бы ни был там внизу, он знает настоящий язык, — сказал Сейганко. — Мне кажется, что там люди.

— Духи могут принимать человеческий облик, разве не так? — произнес Аондо.

По выражению лица Эмвайи было видно, что она предпочла бы солгать, но она кивнула.

— Тогда почему не могут и говорить так же? — спросил Аондо.

Эмвайя нахмурилась. Она уже объяснила Сейганко, почему Разговор с духами не происходит на человеческих языках, так что он уже знал, что внизу должны быть люди. Но она не могла объяснить того же Аондо без того, чтобы всей фанде не выдать слишком много знания о Разговоре с духами.

Человек внизу снова крикнул:

— Так вы собираетесь тянуть или нет?

Сейганко поднял дубинку и ударил ею о щит три раза.

При третьем ударе люди у входа в шахту начали тащить.

— Тяжелее человека! — крикнул один из них, отпустив одной рукой веревку, чтобы вытереть пот со лба.

— Либо тяни, либо уступи место другому! — оборвал его Сейганко. Тянувший хотел было вступить в перебранку, но подумал и вернулся к работе.

Если то, что поднялось из зияющей дыры, образовавшейся в том месте, где лежало каменное основание очага, было человеком, то человек этот был больше всех людей, каких видел Сейганко, за исключением лишь Аондо.

Более внимательный взгляд сказал вождю, что кожа вновь пришедшего под слоем грязи была белая, волосы били прямыми, а глаза необычного голубого цвета. Существовали легенды о землях на севере, населенных такими голубоглазыми гигантами, расой, несмотря ни иа что считающейся человеческой. Здесь, без сомнения, был один из ее представителей.

— Ты теперь скажешь нам свое имя? — потребовал ответа Сейганко.

— Когда попью, а вы вытащите наверх мою женщину, — ответил гигант.

— Твою женщину? — спросил кто-то.

— Вы думаете, я путешествую по лесам без удовольствий? — рассмеялся великан.

Зубы у него были очень ровными, и ни один из них не был заточен. — И если вам нужно еще этих... — он указал на упавший драгоценный камень, — то они там.

Кто-то сжал руку Сейганко. Это была Эмвайя, которая глядела на камень, будто на кобру, готовую укусить. Сейганко положил руку ей на плечо и отвернул Эмвайю так, чтобы гигант не видел ее лица. Затем он приказал воинам снова опустить веревку и крикнул женщинам из ближайшей хижины, чтобы те принесли воды.

— Что это, женщина? — прошептал Сейганко, когда был уверен, что никто не обращает внимания ни на него, ни па Эмвайю.

— Это Огненные глаза Золотых Змей, — сказала Эмвайя. Она часто дышала, будто только что бежала. — Этот человек говорит, что их у него много.

— Да? Они красивые... не такие красивые, как ты, когда, намазавшись маслом, лежишь на циновке, но...

— Золотые Змеи размножались в Ксухотле. Легенды говорят, что народ города украшал себя Огненными глазами.

— Значит...

— Вполне возможно, что мы видим перед собой разрушителей Ксухотла!

— Этого не может быть, — возразил Сейганко.

— Ты думаешь, мы сможем загнать их обратно в дыру и закрыть там, если ты ошибаешься?

Сейганко оглядел огромные мускулы великана, его железное оружие и то, как свободно и настороженно он стоит.

— Нет. Если они духи, они не пойдут. А если они люди, они могут не захотеть пойти, и будет незаконно принуждать их.

— Тогда что же...

— Пусть твой отец вызовет духов к барабану танцев. Сейчас же, пока эти люди не провели ночь среди нас. Этот человек знает Настоящий язык. Он может знать и наши обычаи.

Первый раз на памяти Сейганко Эмвайя послушалась его приказа не колеблясь, не говоря уже о пререканиях. Она побежала сама, ибо это было послание, которое нельзя было доверить тому, кто мог его доставить кому-нибудь кроме Добанпу.

Затем Сейганко вышел вперед, чтобы приветствовать женщину, вышедшую из ямы. Она была еще светлее, чем мужчина; волосы ее были цвета зрелого зерна, а фигуре позавидовала бы и богиня.

У нее на шее висела странная обувь и, судя по тому, как она сбросила ее, тяжелая. Затем Сейганко и вся фанда увидели, что в обуви лежат Огненные глаза, и казалось, будто два крошечных вулкана извергают бурлящий зеленый камень.

Воины набрали в легкие воздуха, некоторые схватились за оружие. А женщина, несшая воду, сделала даже больше: она замерла на половине шага и едва поймала кувшин, когда он уже падал у нее с головы. Вода расплескалась у ее ног. Она посмотрела на лужу, развернулась и побежала.

Чужая женщина, казалось, была готова выхватить оружие. Гигант положил на ее голое плечо руку и натянуто улыбнулся:

— Вы выполнили свое обещание до того самого момента, пока женщина не убежала. Теперь я выполню свое. — Затем он повернулся лицом к Сейганко: — Я Конан из Киммерии, свободный воин. — Этими словами обозначался воин, кто клятвой отделялся от любого клана или племени. Это был почетный статус, и ложное его присвоение жестоко каралось. — Эта женщина — Валерия из Красного братства, — продолжал Конан. — Она свободная женщина, связанная со мной клятвой. Она не говорит на Настоящем языке, кроме как в своем сердце, о котором я знаю, что оно доброе. Мы оба просим Ичирибу принять нас гостями и обещаем помогать во всем, что в наших силах.

Сейганко пытался не смотреть на Огненные глаза. Если у этих двух столько силы, что они смогли взять их из Ксухотла... Ее может хватить, чтобы сделать Ичирибу повелителями всех земель вокруг Озера смерти, даже вплоть до склонов Горы Грома. Эта сила может также повредить им так, как об этом не мечтали ни Чабано, ни Посвященные богу.

Сейганко почувствовал холод, будто от надвигающегося дождя, когда посмотрел в голубые глаза Конана.

Глава VII

Райку всегда хотел быть насекомым, сидящим на стене во время конклава Говорящих с Живым ветром, как Посвященные богу называли себя. Сейчас он почти осуществил свою мечту. Он наконец достиг той степени самообладания, которая позволяла человеку оставаться незаметным для Говорящих или даже для самого Живого ветра.

Он сидел, как обезьяна, в том месте скалы, где на выступающий камень можно было сесть, а самому спрятаться в небольшой нише, так что спиной можно было прислониться к стене ниши, в то время как выступающий камень скрывал от взглядов снизу.

Восемь Говорящих собрались кольцом вокруг огромного шара из чего-то, что никак не могло быть природным материалом. Шар был размером с человека и прозрачный, как вода, и одновременно казался твердым как камень. Однако он был достаточно легким, чтобы двое слуг Говорящих могли принести его на носилках в эту пещеру и поставить туда, где он сейчас стоял.

Какой силы ожидали Говорящие от этого шара, говорило уже то, что слуги были глухонемыми рабами, используемыми лишь для самых секретных операций. Когда-то, рассказывали, Живой ветер дал Говорящим заклинания, которые могли сковывать языки и закрывать уши, но эти заклинания могли быть сняты, когда надобность в них проходила. Теперь знание это было утеряно, и вместо магического действия использовались раскаленные ножи и иглы.

Это означало, что с каждым годом становилось все меньше таких тайных слуг, Кваньи предоставляли довольно большое число крепких молодых людей и женщин; одни брались из менее значительных кланов, другие были раньше рабами или пленными — все они служили теперь на Горе Грома Посвященным богу. Кланы ожидали, что им вернут, по крайней мере, свободных соплеменников живыми и здоровыми, и не были щедры, предоставляя даже рабов, чтобы их уродовали или убивали. Они стали менее щедрыми с тех пор, как Чабано стал Верховным Вождем.

Первый Говорящий, который умеет пользоваться древним знанием, сможет завоевать более прочную дружбу Чабано. Или если Верховный Вождь будет по-прежнему настаивать на том, чтобы одному править союзом колдунов и воинов, Первый Говорящий может вынудить Кваньи выбрать себе другого вождя.

Бриз колыхнул сырой воздух пещеры. Райку ощутил кожей прохладу, на лбу высох пот. Райку знал, что Живой ветер может быть вызван из своей пещеры магическими действиями Говорящих. То, что он знал об этом, было незаконно, поскольку он был всего лишь Безмолвным братом, но все же знал, и знал еще многое из искусства Говорящих. Райку, сын Нкубы, никогда не относился к закону строго.

Райку никогда, однако, не видел, как вызывают Живой ветер. Он бы и не узнал, что собираются вызвать Живой ветер, если бы один из Говорящих не оказался неосмотрительным. Даже сейчас он сомневался, нет ли у Говорящих заклинаний, чтобы узнать о присутствии шпионов и подслушивающих.

Вероятно, это тоже было таким древним колдовством, что ни один живущий уже не обладал им. Или, может быть, Живой ветер в такой степени обладает жизнью, что сам может отыскивать врагов и карать их.

Эта мысль так обеспокоила Райку, что он чуть было не грохнулся со своего наблюдательного поста, и пот выступил по всему телу, хотя бриз дул все сильнее. Райку быть здесь не следовало, и, когда Живой ветер появится и исчезнет, Райку здесь и не будет.

Туннель в дальнем конце пещеры начал светиться пунцовыми и сапфировыми тонами Живого ветра. Свет не мерцал, самого клубящегося тела Живого ветра еще не было в туннеле. Хотя он, вероятно, недалеко.

Райку облизал губы, сделавшиеся внезапно сухими, как каша месячной давности, и с трудом вернул себе часть прежнего самообладания.

* * *

Прислуживающая девушка протянула Валерии две деревянные миски. В одной была соленая рыба, очищенная, выпотрошенная и обезглавленная так искусно, как только Валерии приходилось видеть в капитанском зале в портовой таверне. В другой было острое варево из рыбы, приготовленной с зерном и орехами, какое Валерия никогда не пробовала. За спиной девушки мальчик держал третью миску с кипящим мясом.

— Больше не надо, спасибо, — сказала Валерия. Она использовала все свое знание языка Черных Королевств. Девушка, казалось, не поняла, улыбнулась, помотав головой, и снова протянула миски.

Валерия нахмурилась. Ичирибу что, прислали клоуна прислуживать ей и киммерийцу? Она попыталась объяснить, похлопав себя по животу и выставив руки вперед. Валерия хотела дать понять девушке, что она нажралась их превосходного кушанья так, что сейчас лопнет.

Девушка улыбнулась и чуть не поставила миски Валерии на колени. Валерия подняла руки, чтобы оттолкнуть девушку, но почувствовала, как запястье ее сжала уже знакомая железная хватка. — Подожди, Валерия.

Киммериец воспользовался языком Черных Королевств и языком жестов. Девушка посмотрела на Валерию и помотала головой. Конан кивнул. И вдруг девушка и киммериец оба разразились хохотом.

Валерия покраснела и скрыла свой гнев, протянув руку к миске с соленой рыбой. Она, вероятно, действительно лопнет, если съест еще, и уж точно лопнет, если выпьет пива Ичирибу, чтобы запить рыбу. Но будь она проклята, если покажется невоспитанной.

Девушка подала блюдо Валерии, изящно преклонив колена. На ней была набедренная повязка, которая почти не скрывала фигуры с длинными ногами и крепкой грудью, с гибкой талией и сильными руками девушки, лишь недавно ставшей женщиной. Валерия заметила, как взгляд Конана блуждал по девушке с явным восхищением.

Она ткнула его в ребра, чуть не сломав палец о слой мышц.

— Я думала, что тебе не нравятся черные девки, — шепнула она.

— Помнишь тех, у форта? Те затачивают свои зубы. Этот же народ... их девки похожи больше на женщин, чем на акул.

— Если ты так хорошо разбираешься в женщинах, Конан, скажи, что сейчас делала эта девка. Я думала, что сказала «не надо больше» достаточно ясно.

— Сказала. А затем жестами показала, что ждешь ребенка. Девушка подумала, что тебе нужно больше — для тебя и для твоего малыша.

— Ребенка? — челюсть Валерии отвисла, так что она не была уверена, прозвучали ли эти слова членораздельно. — У меня целые годы не было возможности!

— Тогда не удивительно, что ты так обижена на мужчин. Никто из них не разглядел красивой женщины, так что, конечно, мне придется...

— Ты, олух киммерийский! — или, по крайней мере, Валерия начала это говорить, намереваясь сопроводить слова оплеухой. Вместо этого она согнулась от хохота, перевернув миску. Конан похлопал ее по плечу:

— Успокойся, женщина. Я пошутил.

Она хотела, чтобы это не было шуткой. Она также хотела, чтобы его рука задержалась, поэтому положила не нее обе свои руки. Она понимала, что Конан может разорвать ее захват, как если бы она была ребенком, но надеялась, что он не сделает этого.

Он и не сделал — оставил свою руку лежать на ее обнаженном плече достаточно долго, чтобы прислуживающая девушка подняла брови и затем подмигнула мальчику. В следующее мгновение Валерия и Конан были оставлены одни.

— Они будут подслушивать, — шепнул он. — Если ты придвинешься ближе, они не услышат, о чем мы говорим.

Валерия была готова придвинуться так близко, как только киммериец пожелает, но чувствовала, что сейчас не время. Она слышала также тревогу в его голосе, и ей хотелось от досады выругаться вслух. Неужели и среди Ичирибу они не нашли безопасности?

* * *

Теперь воздух в пещере кружился и стонал, будто хотел бежать от Живого ветра и кричал от страха перед преследователем. Райку вцепился в скалу руками и ногами и пожалел, что у него нет хвоста, как у обезьяны. Все мысли о маскировке давно оставили его.

И это не имело значения, поскольку Говорящие не смотрели ни на что и не думали ни о чем, кроме шара в центре их круга. Они используют шар... и Живой ветер.

Свет Живого ветра превратился теперь в слепящий глаза поток, бьющий из туннеля, будто река в сезон дождей. Но ни одна река не взмывала вверх фонтаном, чтобы исчезнуть в шаре, который остался прозрачным, как горное озерцо, несмотря на весь свет, какой он поглотил.

Затем Райку увидел, что шар дрогнул один раз, два, три раза. Он посмотрел на бронзовое блюдо на восьми ножках, которое поддерживало шар и каждая ножка которого была сделана в виде позолоченной рыбы, и увидел, что блюдо тоже дрожит. Затем Райку моргнул и освободил одну руку, чтобы протереть глаза, поскольку ему показалось, что он увидел, как от блюда поднимается бледно-зеленый дым.

В следующее мгновение почудилось, что ветер стал в два раза сильнее, в возможность чего Райку никогда раньше бы не поверил. Он чуть не свалился со скалы, Он снова схватился обеими руками, закрыл глаза... и открыл их снова, когда почувствовал дым.

Теперь темные тени плясали в прозрачном шаре, который становился сейчас гневно-пунцовым, лишь, с намеком на сапфировый. Одни тени можно было вполне принять за фигуры людей, другие были змеями, остальным образам не было имени вне ночного кошмара... где, Райку искрение надеялся, они и останутся.

Но если они даже и выйдут из шара и станут живой плотью, он должен встретить их с открытыми глазами и не дрогнуть. Как иначе может он достичь власти Говорящего, которая доставит ему то, чего он больше всего хочет? Дым шел от блюда и от всех восьми ножек. Ножки начали светиться, будто их раскалили в горне, и Райку показалось, что он увидел, как одна из них гнется. Неужели вес шара увеличился сверх всякой меры из-за того, что Живой ветер вошел в него?

Все восемь Говорящих безусловно видели дым, и по их виду было ясно — они понимают, что это означает нечто ужасное. Или это из-за запаха: когда дуновение достигло Райку, его чуть не вырвало.

Едва успел он справиться с желудком, как вдруг все восемь ножек, казалось, одновременно расплавились. Густой дым поднялся от подавшихся опор, от блюда и, как казалось, от самого шара.

Мужество, достойное передовых бойцов, а также преданность делу всей жизни не давали Говорящим оставить свои места вокруг шара. Ни то ни другое не поможет им, если Живой ветер выйдет из повиновения.

Дым исчез, будто гигантский рот втянул его одним вдохом. Блюдо и восемь ножек превратились в бурлящую лужу расплавленной бронзы, на которую глазам больно греть от жара, будто на жерло вулкана. Шар колыхался, невероятным образом поддерживаемый в воздухе силой, какую Райку не смел и вообразить.

Затем Говорящие или их колдовские силы, или то и другое, не справились, и их шар упал. Он плюхнулся в расплавленный металл, и капли жидкой бронзы разлетелись по сторонам. Никакая дисциплина не могла удержать Говорящих против такой боли. Они вскрикнули и вскочили, будто обезьяны, одолеваемые пчелами, или как дикие свиньи, на которых напали муравьи.

Шар снова дрогнул. Тени внутри приняли более определенную форму — два человека, мужчина и женщина, — затем исчезли. Сейчас уже вещество шара плавилось в раскаленном металле, и из шара вырос язык жидкого огня и потянулся к кольцу Говорящих.

Молчание Говорящими было нарушено, теперь поколебалось и их мужество. Но все же они не побежали. Они образовали круг пошире и держали свои жезлы двумя руками на уровне пояса. Пение их сделалось громче, несмотря на то что оно исходило из глоток пересохших от боли и страха.

Огненный язык сконцентрировался и прыгнул. Пунцовое пламя, тонкое как воздух, обволоклось вокруг тела одного из Говорящих. Говорящий с криком отбросил жезл, но тот не упал.

Вместо этого пламя подняло жезл к потолку пещеры и держало его там, пожирая, даже пепел не упал на землю. Но когда пламя опустилось вниз, казалось, что оно сыто, как хорошо накормленное животное.

Немного труднее было накормить расплавленный металл. Он тоже прыгнул, приземлившись растекающейся лужей у ног одного из Говорящих. Моментально человек лишился ступней, еще через мгновение — ног.

В следующее мгновение понимание того, что происходит, дошло до мозга Говорящего одновременно с агонией, оттого что его сжигают живьем. Сжигают? Райку хотел бы, чтобы такое невинное слово могло описать то, что происходило с Говорящим.

Но Живой ветер проявил милость: Говорящий умирал недолго. До того как он начал кричать, огонь съел его почти до пояса. Затем он добрался до живота и груди, и, когда съел легкие, человек замолчал.

Голова его недолго проплыла по поверхности жидкого огня, отливающего теперь черным, так же как и пунцовым. Затем и она исчезла, и над бурлящим металлом поднялся дым десятка цветов, скрывая пузырьки.

Как и пламя, жидкий огонь заставил Райку подумать о насытившемся животном, когда он увидел, как тот возвращается в свой туннель. Пунцовое пламя направилось следом, и, когда обе стихии исчезли из пещеры, ветер стих.

Семеро оставшихся в живых Говорящих поковыляли прочь. Некоторые казались ослепшими: они переставляли ноги, держась за плечи идущего впереди. Другие кашляли, будто у них смертельная болезнь легких.

Полуслепой, задыхающийся оттого, что его глаза и легкие поражены невообразимой вонью и дымом, Раку сидел вцепившись в скалу, пока не ушел последний Говорящий. Было бы намного проще отпустить руки, упасть на пол пещеры и умереть чистой и естественной смертью, проломив себе голову.

Проще, но очень глупо. Теперь существовало нечто, на что он не смел раньше надеяться: вакантное место среди Говорящих. Добавить к этому потерю магического шара, не принесшего никакой пользы, и даже Первый Говорящий поймет, какая опасность грозит Посвященным богу.

Если Райку выступит с предложением не позволить Чабано воспользоваться сложившейся ситуацией, его могут выслушать. Его могут даже посвятить в Говорящие. Тогда у него будет право управлять силой Живого ветра.

Райку не допускал мысли, что, несмотря на все запретные знания, полученные им, он может кончить не лучше, чем тот Говорящий, который только что умер такой жестокой смертью. Если он будет думать об этом, то он точно свалится со скалы и умрет!

* * *

Валерия была одной из самых красивых женщин, их киммерийцу доводилось держать так близко. Но держал ее он так не от страсти» и то, что шептал ей на ухо, явно не имело целью расположить ее к себе.

— Нам предоставили пищу и кров, — говорил он. — Это значит, что нас, скорее всего, не убьют предательски.

— Ты многого недоговариваешь, — ответила Валерия.

— Я лучше знаю язык Ичирибу, чем открыто показал это, так что они трепали языками там, где я мог их слышать. Их не очень радует то, откуда мы пришли, а также колдовство, связанное с нашим появлением.

— Какое колдовство? Ни ты, ни я заклинанием даже ногтей постричь не можем.

— Мы разрушили охранительные заклятия при входе и туннель под каменной плитой очага. Затем мы разрушили плиту — мы или заклятия, вышедшие из повиновения. Нас окружает слишком много колдовской силы, чтобы Ичирибу сохранили спокойное расположение духа.

— К морским чертям их расположение духа! Мы им не угрожаем. Если только они сами не попытаются убить нас...

Она замолкла, когда рука Конана сжалась, как железные клещи, и он приложил палец к ее пухлым губам.

— Не смей об этом даже думать. Похоже, среди них есть Говорящий с духами.

— Кто?

Конан объяснил. Говорящие с духами ему нравятся не больше, чем остальные колдуны. Когда он раньше бывал в Черных Королевствах, он кое-что разузнал о них, так же как всегда узнавал обо всех, кто может быть другом или врагом. Этой привычке, кроме прочих, он обязан тем, что, будучи правителем, остался в живых, чего не удавалось людям, родившимся и выросшим в этих землях.

— Сейчас, — закончил он, расслабив наконец хватку, — этот человек еще нам не враг. Он, вероятно, надеется сделать нас своими друзьями, друзьями племени или далее и тем и другим. Судя по тому, как они говорят о нем, это, должно быть, умный старик.

— Пусть у него хватит ума понять, что мы не желаем ему зла, и я восхвалю его мудрость в песнях.

— Валерия, я слышал, как ты поешь. Ты что, хочешь ввергнуть нас в кровавую войну с этим народом после того, как падет весь их скот?

Валерия прорычала. Такой звук издает барсучиха, защищающая детенышей. Конан тихо рассмеялся.

— Если я скажу, что ты пристыдишь соловья, ты решишь, что я свихнулся. Но правда то, что наш Говорящий с духами наверняка захочет, чтобы мы помогли ему и его народу в борьбе против врага, которого они зовут Кваньи. Могу поспорить, что эти Кваньи держат берега этого... Озера смерти, — кажется, так они его называют.

— Ты не знаешь почему?

— Нет, и мне будет спокойнее, если узнаю. Но если я начну задавать вопросы прямо, люди решат, что мы шпионы. Если я расскажу им, откуда мы идем, они решат, что мы те самые, кто победил Ксухотл.

— Мы и есть те самые и не стесняемся итого. Или этот народ так глуп, что считает гибель города сумасшедших такой уж большой потерей?

— Кто сказал хоть слово о том, что они жалеют об этом? Нет, он им был не нужен, и они сторонились его, как и мы делали бы на их месте. Но их не может не интересовать, какое колдовство победило город. Если мы расскажем о том, что мы сделали... Хочешь узнать, но в этих землях делают с ведьмами?

Рот Валерии беззвучно раскрылся, и она помотала головой. Конан снова обнял ее за плечи. Она прислонилась к его груди и закрыла глаза.

— Скорее всего, нас подвергнут какому-нибудь испытанию. Оно может быть и простым, если попросят, например, отыметь тебя перед всем племенем...

— Еще одна такая шутка — и больше ни одной женщины не отымеешь!

— ...или же могут потребовать танцевать на барабане.

— Нет в мире такого барабана, чтобы тебя выдержал, Конан. Ты, конечно, имеешь в виду соревнования в проламывании барабанов?

— В этих землях делают барабаны достаточно большими и прочными, чтобы на нем мог танцевать я и еще один. Каждый пытается сбросить другого, и тот, кто падает, умирает.

Конан почувствовал, как Валерия обмякла в его руках, и он проклял свой болтливый язык за то, что в конце концов все-таки напугал ее до обморока. Но затем он услышал, что дышит она ровно, и осторожно переложил ее так, чтобы видеть лицо.

Глаза ее закрылись, и рот был расслаблен. Он услышал, как полные губы Валерии что-то бормочут. Конан поднял спящую Валерию и положил ее на циновку напротив, сбросил сапоги и потянулся, как кот.

Говорящий с духами не скажет ничего, пока не посчитает нужным. Валерия правильно решила, что нужно делать до этого времени.

Глава VIII

Валерия не знала, какой вид обычно имеют Говорящие с духами. Да и не время и не место спрашивать, даже если Конан и знает. Тем более, когда киммериец говорит с Добанпу племени Ичирибу, Говорящим с духами.

Добанпу был немолод, но присутствие его заставило Валерию забыть, что занимается он сильным колдовством.

Более того, она не замечала, что находится в пещере, и это после того, как она посчитала, что скорее сядет на кол, чем спустится снова под землю!

По бокам Добанпу находились молодая женщина с чертами, говорящими о кровном родстве, — дочь, весьма вероятно, — и воин Ичирибу. Даже не знакомый с Черными Королевствами сказал бы, что это не рядовой воин. С копья и головного украшения спускались сверкающие перья, а на шее висело ожерелье, казавшееся перламутровым, но которое почти наверняка было из зубов леопарда.

Он не был такого могучего сложения, как киммериец, но это ему и не нужно. Действительно, глядя на то, как он стоит и двигается, Конана можно было посчитать громоздким и неуклюжим. Он дал также понять Валерии, что и в Черных королевствах есть красивые люди.

Разговор сейчас, казалось, проходил между Конаном и молодымвождем — Сейганко, так его звали, а у дочери было имя Эмвайя. Валерия заметила в тени пещеры еще одну фигуру и узнала девушку, которая им прислуживала и решила, что Валерия ждет ребенка.

Конан оказался прав, предположив, что за ними следили. Но это едва ли удивляло Валерию. Народ Черных Королевств может вести простую жизнь по сравнению с аквилонцами, но едва ли они простачки!

Она снова обратила внимание на двух воинов. Насколько она могла судить, понимая одно слово из десяти, предлагался вызов. Предлагает, кажется, Конан Сейганко, а Сейганко принимает или отказывается?

Нет, он глядит на Добанпу. Женщина Эмвайя пытается обратить на себя внимание одновременно отца и Сейганко, и Валерия поняла, что Эмвайя помолвлена, обручена или, по крайней мере, любит Сейганко.

Добанпу не отвечал на взгляды, брошенные в его сторону. Действительно, он сидел так тихо, будто сам сделался духом. Затем он произнес слово, которое показалось Валерии именем:

— Аондо.

Лицо Сейганко выразило то, что следует назвать недовольством. Эмвайя, напротив, явно пыталась скрыть радость. Валерия отвернулась, чтобы облегчить задачу этой женщине. Когда-то и она в своей жизни испытала такое же чувство к мужчине, но он давно уже мертв, кости его под далеким рифом, и рядом лишь прибой и морские звезды.

Переговоры, похоже, закончились. Затем Конан сделал пол-оборота и прошептал Валерии:

— Склонись и вытяни вперед руки.

Не понимая, но вполне доверяя Конану, Валерия послушалась. Она склонилась и просидела так достаточно, чтобы сосчитать следы, оставленные змеями. Это были следы маленьких змей, таких, каких предсказатели и знахарки в Аквилонии часто держат дома, чтобы гадать но ним и избавляться от насекомых.

Увидев эту частичку дома так далеко от родины, Валерия почувствовала, как на душе стало легче, несмотря на то что она вспомнила также и о том, как долго она уже не была в Аквилонии. Валерия уже несколько лет была женщиной и путешественницей до того, как встретила того человека, что лежал теперь под рифом, — это было так давно, что ей потребовались бы пальцы на обеих руках, чтобы сосчитать годы.

Сейчас, когда она стояла на коленях, вытянув руки вперед, ее закаленные мечом мускулы начали гореть, а пальцы дрожать. Колени тоже напомнили ей, что песок жесткий, а под ним находится твердый холодный камень.

Затем она почувствовала легкое прикосновение к затылку и ощутила, как что-то положили ей на плечи. Она почувствовала запах, который вполне мог быть смесью ароматов фиалок и зрелых яблок, если бы здесь росли те и другие.

— Вставай, — сказал Конан.

Она встала, потянувшись, чтобы размять затекшие мышцы. Аквилонка с гордостью заметила, что не трясется и не падает с ног. Валерия также почувствовала себя польщенной, когда заметила, что Сейганко разглядывает ее так же, как она разглядывала его до этого, и затем увидела, как нахмурился лоб Эмвайи, когда та поняла, куда забрел взгляд ее мужчины.

Добанпу заговорил снова, на этот раз назвав другое имя:

— Мокосса.

Девушка вышла из тени, и Добанпу указал на выход из пещеры. Девушка побежала туда, но вдруг остановилась и стала ждать.

Конан положил руку на поясницу Валерии и подтолкнул. Снаружи они заметили, что идет дождь. Они остановились под навесом скалы и стали смотреть, как дождь бьет по воде озера, образуя огромное серое поле пляшущих пузырьков.

Валерия оглядела венок, висящий у нее на шее. Цветы казались живыми и сухими одновременно, и даже если бы венок был дан не Добанпу, она почувствовала бы колдовскую силу, исходящую от него. Она начала снимать его через голову, но Мокосса нахмурилась, и Конан положил руку на плечо своего товарища:

— Успокойся, Валерия. Он достаточно безопасен и будет полезен тебе, если я проиграю.

— Я бы поверила тебе, если бы знала, что это такое.

— Он отмечает, что ты связана со мной клятвой, так же как это означает, что я связан с тобой.

«Это» было плотной повязкой, из чего-то похожего на кожу змеи, вокруг левого запястья киммерийца. Благодаря игре света или, возможно, колдовству она была тех же цветов, что и венок Валерии.

— А, вижу. Или по крайней мере вижу то, что у тебя на руке. А не скажешь ли, можешь ты выиграть или проиграть, или предоставишь мне это отгадывать самой?

Конан нахмурился:

— Это нелегко рассказать быстро...

— Тогда можешь взять столько времени, сколько захочешь, и полночи в придачу. Мне все равно нечем больше заняться, кроме как слушать рассказы киммерийца.

— Действительно нечем, — согласился Конан с готовностью, приведшей Валерию в бешенство. Снова желание кастрировать его боролось с желанием рассмеяться, и смех победил.

Они сели на лежащее бревно, которое было когда-то украшено грубой резьбой, а сейчас валялось полусгнившее, почти полностью заросшее мхом и травой. Конан вынул занятый у другого точильный камень из занятой же сумки, привешенной к занятому ремню, и принялся точить меч. Клинок, по крайней мере, был не занят.

Конан, похоже, должен предоставить право богам решать свою судьбу, бросив вызов одному из воинов Ичирибу. Они будут метать копья и трезубцы, биться с дубинкой и щитом, бегать, прыгать, лазить, плавать, грести на каноэ...

— А девок иметь не придется?

— Сомневаюсь, что они найдут достаточное количество, да и безбожный мужчина табу для местных женщин.

А безбожная женщина тоже табу для этого мужчины?

— Ты не такая безбожная, как я, кажется.

Валерия не нашла достойного ответа, так что предоставила киммерийцу право продолжать.

Мне не надо выигрывать в каждом виде соревнований, но я должен в каждом встретиться с лучшим воином и показать свое искусство. В противном случае они могут назвать меня лишенным расположения богов и даже трусом.

— Этого бояться нечего. — У Валерии было ощущение, что многое осталось недосказанным и, вероятно, таковым останется.

Но киммериец был честным, это она должна признать. Он нахмурился:

— Если боги проявят ко мне свое расположение во всех видах соревнований, мы закончим на барабане для танцев. Там победитель получает окончательное благословение богов, проигравший — умирает. Если я выйду победителем, то все хорошо. Если проиграю... — он пожал плечами, — то, полагаю, не стану царем хайборийского царства, но это не такая уж большая потеря.

Не быть царем? Может, Добанпу вынул у киммерийца мозги?

— Трон, женщина, это то, на чем сидят. Ты хорошо стреляешь. И ты знаешь, как легко попасть стрелой в сидящую птицу... или сидящего царя.

— У меня не было привычки стрелять в царей, но, вероятно, ты прав. — Затем ее веселый тон исчез. — Значит, Конан, если ты проиграешь...

— Я умру. Ты останешься жить. Если только не будешь сражаться, чтобы спасти меня или чтобы отомстить...

— Я сюда попала не из иранистанского гарема!

— А также и не попадешь в гарем. Ты должна будешь связать себя клятвой с новым мужчиной, но ты можешь выбрать его. Я также думаю, что можешь попросить помощи у Добанпу и его дочери Эмвайи. Сейганко тоже знает воинов Ичирибу, и у него, кажется, хорошая голова и сердце. Я рад, что мне придется биться не с ним. Он будет нужен своему народу в грядущей войне.

— Тогда с кем ты будешь биться?

С одним крепким парнем по имени Аондо. Говорят, он больше меня.

— Они хотят, чтобы ты дрался с гориллой?

— Гориллу бы я победил, — сказал Конан. Это снова был намек на прежние битвы с необычными противниками, но это ничуть не ободрило Валерию. Она хотела, чтобы ее заверили в том, что она не окажется преданной на милость Ичирибу, если Конан проиграет, а этого заверения, она понимала, никто ей не даст.

Ее больше успокаивала та неоспоримая истина, что Аондо вряд ли превзойдет Конана в честном бою. Может ли она сделать что-нибудь, чтобы бой оставался честным.

Очень мало, понимала она, и остатки утешения смыл начавшийся дождь. Она молча проклинала свою глупости и решение бежать на юг. В следующий раз, когда ей придется бежать из нежеланных объятий, она посмотрит, куда направляется, и постарается не оказаться в стране, где она не знает ни закона, ни языка, ни обычаев... и находится в зависимости от того, кто их знает!

* * *

Райку не узнал Первого Говорящего в кольце из тех восьми, что пытались заставить Живой ветер пойти и шар. Однако сейчас Первый Говорящий проявлял при знаки крайней усталости, когда сидел ссутулясь на своем золоченом стуле. Глаза его были устремлены на львиную шкуру на полу, но они казались пустыми, будто он наконец-то действительно ослеп. Или увидел то, что Посвященным богу не положено видеть.

Обычай требовал, чтобы Безмолвный брат, Райку, распростерся перед Первым Говорящим. Он пролежал так, пока холод от каменного пола не начал пробираться по членам к сердцу. Это, должно быть, лишь воображение, но камень казался холоднее, чем когда-либо раньше. Будто Живой ветер, как пиявка, вытянул все тепло из земли вокруг. И хорошо, что лицо Райку было обращено к земле, когда у него проскочила эта мысль.

— Поднимись, Райку.

Райку не знал, как ему вскарабкаться на ноги побыстрее. От холодного камня члены у него закоченели, но он сумел подняться, не потеряв ни равновесия, ни достоинства.

— Я вызвал тебя, ибо Говорящим с Живым ветром ты нужен.

— Это честь, на которую я не смел надеяться...

Первый Говорящий поднял руку. Райку заметил, что рука стала тоньше и бледнее, чем в прошлый раз, когда он видел этого человека. Она, казалось, немного дрожала.

— Избавь меня от своей скромности. Ты небезызвестен Чабано, Верховному Вождю племени Кваньи. — Это был не вопрос.

Райку заключил, что ситуация не только открывает возможности, но и таит опасность. Он также заключил, что ему следует придержать язык.

— Обещал ли ты ему что-нибудь от имени Говорящих? — На этот раз вопрос требовал ответа.

— Не обещал. — Что было абсолютной правдой, ибо Райку не дурак.

— Поверит ли он, если ты теперь дашь обещание?

Смущение Райку не было совершенно наигранным.

— Что я должен пообещать? Чабано не глуп, что, я уверен, тебе не надо сообщать, Первый Говорящий.

— Действительно, не надо мне сообщать то, что я и знаю. Ты можешь обещать ему от моего имени часть того, что он просил, но не получил.

— Что он должен дать нам?

— Ты дерзок, пытаясь торговаться со мной.

— Я говорю так, лишь чтобы напомнить о привычках Чабано, Господин. Он дерзок, как леопард, залезший в стойло, чтобы оторвать новорожденного теленка от вымени матери. Он также алчен и яростен, когда им лишают того, к чему он стремится.

— Думай я, что Чабано имеет власть над духами, я бы сказал, что он сделался твоим Господином: мастер славословия не сказал бы лучше.

Райку замолчал. Если этот старик и дальше будет тратить время их обоих, говоря загадками...

— Но если бы Чабано имел власть над духами, он бы и сам сделал многое из того, что просил нас исполнить для него за прошедшие годы. Так что не сомневаюсь, что ты говоришь то, что считаешь правдой.

— Никто из людей не может говорить иначе, Господин.

Взгляд, брошенный Первым Говорящим, напомнил Райку, что не один Чабано может подавлять ропот или нагонять страх на непослушных, не повышая голоса. Он почувствовал желание снова упасть ниц. Первый Говорящий скрестил руки поверх бронзового медальона, висящего на груди.

— Ты можешь пойти к Чабано, Безмолвный брат Райку. Обещай ему помощь от нас и попроси его сказать нам, кто появился среди Ичирибу.

— Вероятно, победитель Ксухотла?

Взгляд Первого Говорящего дал ему понять, что об этом не следует говорить вслух. Райку попытался изобразить на лице покорность.

— Мы обладаем... способами... выяснить это, — продолжал Первый Говорящий. — Однако то, кто владеет колдовской силой, узнают, когда мы воспользуемся нашими способами. Они узнают о наших силах и то, что с нашей стороны им может грозить опасность. Глаза, которые видят, и уши, которые слышат, без помощи колдовства нельзя обнаружить.

Райку теперь пытался изображать не только покорность, но и удивление, даже восхищение. Действительно, он вполне мог восхищаться частью тактики Первого Говорящего. Более хитрый способ притвориться, что ничего не случилось с магическим шаром, трудно было вообразить.

«Не следует недооценивать Первого Говорящего, даже во время такого триумфа».

— Действительно, Чабано часто говорил, что ни одна птица яйца не снесет без того, чтобы он об этом не узнал рано или поздно, — сказал Райку. — Я думаю, он хвастает, но он безусловно умеет пользоваться услугами шпионов и имеет своих людей среди Ичирибу.

— В таком случае иди и потребуй воспользоваться ими для нас, — произнес Первый Говорящий. — Иди, и если вернешься со знанием, какое мы ищем, ты можешь быть поднят до ранга Говорящего.

Новый Говорящий избирался из Безмолвных братьев, лишь когда умирал старый Говорящий, а пока ничего не было сказано о такой смерти. И не будет, подозревал Райку, по крайней мере до тех пор, пока не появится необходимость объяснить, почему Безмолвному брату Райку предоставлена такая честь.

А необходимость появится, поклялся он. Он не промахнется теперь, когда было свободно предложено то, ради чего он пролил бы кровь, и не только чужую!

Райку снова распростерся и пролежал до тех пор, пока не позволили подняться, затем быстро вышел из помещения Первого Говорящего.

* * *

Чнннг!

Копье Конана глубоко вошло в пень, который был мишенью в соревновании в метании копья. Вошло так глубоко, решил киммериец, что ударилось в сучок и отскочило. Древко так сильно задрожало, что наконечник выскочил из дерева, и копье упало, подняв пыль.

Конан повернулся к Аондо и приветствовал его взмахом руки. Воин Ичирибу выиграл в метании копья, хотя и с самым небольшим преимуществом. Если бы не этот последний сучок...

Сзади подошла Валерия и остановилась рядом с Конаном. Теперь на ней была набедренная повязка Ичирибу, венок, означающий, что она женщина, давшая клятву, и кожаные обмотки на ногах. Долгий путь, солнце и остров Ичирибу сделали ее светлую кожу жителя Севера темнее, но никак больше не повлияли на ее внешность.

— Что теперь, Конан?

— Сегодня больше ничего. Завтра каноэ, ловля рыбы и затем вечером танцы на барабане.

По лицу Валерии пробежала тень:

— Конан, я умею обращаться с веслом не хуже их. Лучше тебя, я думаю.

— Весьма вероятно. Но от этого не зависит жизнь или смерть, если я проиграю где-нибудь, кроме как во время танцев на барабане. Аондо победил в борьбе...

— Потому что ты позволил ему победить, чтобы смутить его мозги ложными надеждами.

— Женщина! — сказал киммериец, надвигаясь на нее и изображая гнев. — У меня что, не может быть от тебя секретов?

— Нет, — ответила Валерия с озорной улыбкой, что придало ей вид почти девочки. — После того как я столько времени провела с тобой, я была бы дурой, будь все иначе.

— Ты не дура, это точно, — сказал Конан. Вдруг тревожная мысль заставила его нахмуриться. — Если только ты не вызвалась грести на каноэ вместо меня.

— А если вызвалась?

— Ответь мне. Ты вызвалась участвовать вместо меня в гребле на каноэ?

— Да.

— Кром! Если бы у них только хватило ума отказаться...

Они согласились.

Конану хотелось взять Валерию и потрясти так, чтобы она образумилась, но он понял, что этим лишь растрясет вдребезги их дружбу, и удовлетворился тирадой проклятий. От этого разлетелись птицы и заплакали дети. Женщины и даже воины отшатнулись от киммерийца и оставили его с Валерией наедине, так что никто не мог их слышать.

— Это предложила Эмвайя? — прорычал он.

— Что «это»?

Он пытался найти приличные слова.

— Это... чтобы занять мое место.

— Нет. Она была достаточно дружелюбной, но мы еще недостаточно долго пробыли среди этих людей, чтобы прислушиваться к подобным советам кого-либо из них. Особенно к советам дочки колдуна.

— По крайней мере, ты растеряла еще не все мозги.

— Что имеешь в виду, киммериец? — в голосе Валерии слышалось раздражение.

— Если они позволят тебе занять мое место в одном и »состязаний — это значит, что они считают тебя воином.

— Ну и что?

— Знатным воином.

— Тем лучше.

Киммерийцу не удалось скрыть раздражения в голосе.

— Воином, связанным со мной клятвой кровного родства. Только такой может заменить другого в соревновании. Таков закон.

— Я знала...

— Женщина! — заорал киммериец. — А ты знала, что, если ты это сделаешь, тебя будут испытывать так, как и меня? Что твоя судьба идет в ногу с моей? Если я проиграю в танце на барабане, ты умрешь вместе со мной!

Конан ожидал чего угодно, но только не того, что Валерия обнимет его, затем пригнет его голову, потянув ы полосы, и крепко поцелует.

— Хвала всем богам! Я не знала, что так легко могла избавиться от необходимости сидеть и ждать, пока меня не бросят какому-нибудь воину, как кость собаке!

Конан решил, что Валерия действительно говорит то, что он слышит, и что ни один из них не сошел с ума. Он очень сомневался, что если танец на барабане окажется не в его пользу, то они покорно предстанут перед смертью. Валерия не такова.

До этого Валерия представала перед опасностью смерти лишь с единственной целью — самой остаться в живых. Если сейчас она свободно избрала совместный последний бой, то пусть так и будет, и тем хуже для Ичирибу, если они всерьез воспримут приговор, вынесенный барабаном!

Глава IX

Валерия все еще плохо понимала язык Ичирибу. Она, однако, достаточно хорошо могла читать лица, и на всех лицах вокруг было написано, что она сошла с ума.

В десятый раз с того момента, как Валерия села в каноэ, она подняла весло и подержала его так, чтобы определить центр тяжести. Утреннее солнце золотило капли воды, которые капали с лопасти весла в озеро.

Этим утром название Озера смерти казалось чудовищно неподходящим для такой прекрасной водной глади. Поверхность цвета изумруда со вспышками лазури поблескивала, и легкая рябь пробегала лишь тогда, когда налетал бриз. Солнце сияло сквозь розового и белоснежного цвета крылья целых стай птиц, высоко пролетающих над островом Ичирибу по направлению к далекому берегу.

Валерия положила весло и тоже в десятый раз слегка покачала каноэ, чтобы проверить остойчивость. Это была одна из лучших долбленок из тех, что она видела: обработанная изнутри и снаружи и промасленная до такой степени, что поверхность на ощупь была гладкой, как тыльная сторона ладони Валерии. Даже более гладкой, если учесть, что ей пришлось пережить с тех пор, как она бежала из объятий того капитана.

Конан был прав. Она могла бы потратить годы о том жалком приграничном поселении, дождавшись того, что время забрало бы ее силу и красоту и Красное братство не приняло бы ее назад. Или она могла бы умереть от лихорадки, от падения с лошади, от стрелы или ножа какого-нибудь бандита, недостойного вычищать грязь из трюма на каком-нибудь корабле Красною братства. Умереть, не чувствуя палубы под ногами, на увидев больше, как надувается ветром парус, не услышав, как поют гребцы, когда буксируют корабль из гавани...

Она поморгала и отбросила мысли о прошлом. Сейчас она может жить лишь от одного мгновения до следующего, от одного гребка до другого. Иначе на Конана ляжет пятно: те, кто сомневается в способностях бледных братьев, будут ликовать; получится так, что она зря бросила свою жизнь на весы.

В двадцати шагах справа по борту Аондо, издеваясь, скалил кривые зубы. Затем он поднял весло и поводил вперед-назад, изобразив жест, который ни с чем нельзя спутать.

Валерия ответила таким же образом, прикусив большой палец и сделав вид, что выбрасывает за борт, и плюнула вслед. Улыбка Аондо поколебалась, затем исчезла, когда зрители на берегу расхохотались. Валерия услышала, как некоторые из них, а не только Конан, выкрикнули ее имя как боевой клич.

В пятидесяти метрах слева по борту два старших мои на, судящих гонку, сидели в корме своих каноэ. В каждом каноэ судьи было по четыре гребца, хотя одна из лодок была едва ли больше того крепкого судна, которым Аондо управлял один.

Аондо, решила Валерия, снова был настроен похвалиться и важничать, как петух на навозной куче, — и пусть, если считает, что это поможет. Она выбрала себе каноэ, с каким, была уверена, она могла справиться на протяжении всей гонки. И не важно, в чем еще ее может превзойти Аондо, если она первой пересечет конечную черту!

На берегу забили барабаны. Барабаны Ичирибу были «говорящими», с их помощью можно передавать сложные послания, но сегодня они служили не для этого. Они здесь были для того, чтобы возбуждать силы ее и Аондо, и их ровный, глубокий рокот уже добрался до ее живота и наполнял будто крепким вином.

Валерия вскинула голову, волосы скользнули по плечам, и судьи подняли трезубцы. Когда трезубцы опустились...

Брызги образовали радугу, когда судьи взмахнули трезубцами. Радуга еще не потускнела, а весло Валерии уже прыгнуло в воду, и каноэ двинулось вперед.

Она гребла так, как научилась еще давно: подняв голову, чтобы к рукам можно было подключить силу корпуса. Аондо, она видела, сидел согнувшись, будто от этого каноэ пойдет быстрее. Гребки его были не такими ровными, как у Валерии, но могучие мускулы делали очень серьезным противником. Лодки не разделяла и длина копья, когда они пересекли первую отметку. Валерия уже чувствовала, как пот струится по лицу и телу и что повязка на лбу намокла. Она поблагодарила Митру за то, что на ней была лишь самая короткая набедренная повязка, если не считать обмоток от мозолей на руках.

Лодки должны были пересечь шесть отметок, расстояние около лиги или чуть больше, как подсчитала Валерия. У второй отметки она отстала больше, чем ей хотелось бы, и к этому времени волосы были такими же мокрыми, как налобная повязка.

У третьей отметки она не сократила отрыв, но и не отстала еще больше. С Аондо тоже лил пот, и каноэ его, казалось, глубже погрузилось в воду. Вода от мощных гребков попадает через борт?

Каноэ судей шли рядом, но Валерия многого от судей не ожидала. Многое в ней было чуждым для Ичирибу, и когда дело дойдет до решения ее судьбы, честь может быть перевешена невежеством. Она будет действовать так же, как и раньше, — все поставит на свое умение и силу, и остальное предоставит богам.

Гребок, поворот, гребок, поворот, гребок, поворот, гребок, поворот, еще гребок. Мышцы живота присоединились к кричащему протесту мышц рук и плеч. Гребок, поворот, гребок, поворот, гребок, поворот, на этот раз чуть сильнее, чтобы стряхнуть пот с глаз, которые начало резать, будто их залил горячий воск.

Каноэ Аондо уже некоторое время идет неопределенным курсом. Гребки Аондо стали, казалось, отчаянными, но не потеряли своей силы. Каноэ его больше не погружалось. Удалось ли ему как-нибудь вычерпать воду, пока Валерия не смотрела? Или это была лишь желанная фантазия, что его каноэ тонет?

Но не фантазия то, что направление его движения становится все более беспорядочным. Валерия внимательно посмотрела на воина Ичирибу. В одно мгновение, когда он думал, что за ним не следят, она поймала на себе его взгляд. От злобы, которая переполняла этот взгляд, у нее похолодела кровь и, казалось, пот на лбу превратился в лед. Если у него есть какой-то голос в решении ее судьбы, она будет молить о смерти задолго до того, как смерть возьмет ее.

Залитые потом глаза Валерии разглядели и еще кое-что. Аондо шел таким курсом, что постепенно пересекал ее нос. До того, как они достигнут следующей отметки, ей придется либо отстать, либо ударить его лодку, а если Валерия ударит его лодку, ей будет засчитано поражение.

Гнев не затуманил разума Валерии. Она должна застать противника врасплох. Аондо силен, как бык, но и мысль у него ворочается не быстрее, чем у быка. Ей было интересно, кто научил его этой хитрости, она сомневалась, что узнает это, но в одном была уверена: этого человека сейчас нет в каноэ Аондо.

Валерия слегка изменила силу и направление гребков, так что ее лодка тоже постепенно начала отклонимся вправо. Она ощутила прилив сил, когда увидела, что Аондо действительно замедлил скорость, и поняла, что хитрость ее действует. Он подумал, что у нее кончаются силы, и ей придется ответить согласно его замыслу.

Когда они приближались к четвертой отметке, каноэ разделяла длина меча. Аондо уже наполовину пересекал нос каноэ Валерии и греб лишь так, чтобы сохранить расстояние. Несколько его неверных гребков, и его лодка ляжет поперек пути Валерии, как бревно.

Но неверные гребки сделала Валерия — умышленно, но сделав вид, что это ошибка человека, почти потерявшего силы. Она отстала, но лишь на несколько гребков, затем весло зарылось в воду, и Валерия прошла за кормой Аондо.

Аондо что-то выкрикнул, что, как решила Валерия, вряд ли было похвалой, и бешено ударил веслом по воде. Весло вошло в воду не на той стороне, и он уже закончил гребок, прежде чем понял ошибку. Его каноэ резко развернулось, и Аондо оказался кормой вперед.

Валерия к этому времени прошла мимо и вышла на чистую воду. Ей не было до этого дела, если даже Аондо целый день будет выписывать круги или прыгнет через борт, чтобы его съели там рыбы-львы или крокодилы. Дело ей было лишь до того, что слева по борту виднелась четвертая отметка и настало время выложить все силы. Она не позволила себе ни на мгновение усомниться в том, что у нее эти силы остались.

Теперь весло ныряло, выпрыгивало и снова ныряло на другой стороне. Каждый гребок, казалось, поднимал лодку вверх, а не толкал ее вперед. За кормой бурлила вода, у носа брызги образовывали радугу, и Валерия увидела, что стоит на коленях на пядь в воде, которая плескалась на дне лодки.

Она также не позволила себе оглянуться на Аондо. Аквилонка отдала гонке почти всю себя. Аондо не мог уже иметь никакого значения. Мир сократился для нее до бесчисленного ритма гребков, воды, бурлящей позади, проходящей за корму пятой отметки шестой, последней, которая была уже видна...

Аондо снова был здесь, теперь справа по борту. У него, похоже, не осталось больше хитростей, но зато было слишком много сил, чтобы Валерия успокоилась. Спокойствие больше не имело значения. Мир Валерии сжался до одного гребка следом за другим, и ничто другое не имело значения, пока каждый удар весла вел ее к последней отметке.

То, что Аондо сделался больше, не значит ли, что он стал ближе? Валерия не потратит ни мгновения, даже чтобы посмотреть. Это не имеет значения. Ничуть. Он будет опускать весло, вынимать, поворачиваться... и стало казаться, что пояс и бедра сковывает раскаленное добела железо...

— А-а-а-а-а-а-а, Валерия!

В мире только один такой голос. Валерия не поняла поздравляет ли Конан ее с победой или пытается побудить ее к большим усилиям. Валерия думала, что у нее не осталось больше сил, но громоподобный голос киммерийца доказал ей, что она ошибалась.

Она неслась в облаке брызг, весло летало из стороны в сторону и вверх и вниз так быстро, что глаз почти и мог уследить. Валерия была лишь мышцы и связки, кости и дыхание, человеческих чувств в ней больше не осталось.

— Валерия!

Она снова услышала голос Конана, но на этот раз он тут же был поглощен ревом других голосов. Они кричали ее имя с берега, с озера, даже, казалось, с неба.

— Валерия! — Киммериец пробился сквозь рев. — Ты победила!

Валерии хотелось присоединиться к крику. Вместо этого рот ее, как ей показалось, будто наполнен ватой. Она разинула его, но смогла лишь проквакать. Валерия согнулась вперед осторожно, так как боялась, что глаза выскочат и покатятся по дну каноэ.

Каноэ качнулось и развернулось. Валерия судорожно начала искать кинжал, смутно соображая и решив, что Аондо попытается отомстить за поражение, совершив убийство на виду всего племени.

Затем большая, в мозолях от меча, рука обхватила ее за пояс и развернула. Конан стоял рядом с каноэ по грудь в воде. Свободной рукой он высвободил из ее рук весло и бросил его на дно каноэ. Она увидела, что весло всплыло.

Затем она увидела голубое небо с облачками, когда киммериец вынул ее из лодки и на руках понес к берегу. Валерия чувствовала, как прохладная вода озера успокаивает руки и ноги, и у нее хватило сил, чтобы глубоко вздохнуть.

Они добрались до берега. Служанка Мокосса подбежала, неся в руках тыкву с водой. Валерия хлебнула, опасаясь, что ее горло и желудок никогда больше не станут прежними. Вода, однако, прошла внутрь, и Валерия начала жадно пить.

Среди общего крика она расслышала знакомое ворчание:

— Тебе не нужно было доходить до того, что мне пришлось тащить тебя до берега! У некоторых женщин ума столько, сколько боги дают мухе!

Не хватило сил даже подумать о том, чтобы кастрировать его, а тем более чтобы кусаться или лягаться — надо было подумать о достоинстве победителя.

Мысли о достоинстве также предохранили от того, чтобы упасть без чувств, какой бы заманчивой ни казалась эта идея. Вместо этого она протянула руку за другой тыквой и на этот раз вылила воду на себя.

* * *

Вобеку вошел в хижину Аондо осторожно, держа руки перед собой и оставив оружие у двери. Аондо и в лучшее время был вспыльчив, а сейчас время было далеко не таким. Рабыня вскочила и побежала в угол хижины при виде Вобеку. По пути она сделала знак против сглаза.

Аондо непринужденно привстал и протянул руку к девушке. Она завизжала от неподдельного ужаса, когда массивная рука охватила щиколотку. Девушка не посмела сопротивляться, однако, когда Аондо подтянул ее к себе и положил поперек колен.

— У Вобеку нет злого глаза. Повтори десять раз.

— У Вобеку нет... ой-ой-ой!

Ладонь Аондо с силой шлепнула девушку по заду. Она снова завизжала и попыталась вырваться.

Вобеку поднял глаза к прокопченной тени под потолком хижины. Не его дело, как Аондо обращается с женщиной. Однако у него не много времени, даже если заключительная часть дуэли между Аондо и Конаном Без племени отложена до завтра.

Девушка терла одной рукой зад, а другой глаза, когда Аондо отпустил ее. Она уползла в дальний угол хижины и сжалась там в комок. Вобеку не стал тратить на нее свое сочувствие. Если бы она видела хотя бы нескольких из тех женщин, что вызвали недовольство огромного воина, она назвала бы себя счастливой.

— Она должна уйти, — сказал Вобеку.

— Да кто ты такой... — начал рычать Аондо. Затем нахмурился. — А, только наружу?

— Да. Думаешь, я дурак, чтобы встревать в отношения между тобой и твоими женщинами?

— Ты не можешь знать столько, сколько знаешь, будучи дураком. — Аондо обратился к девушке: — Иди. Я пришлю Вобеку, чтобы позвать тебя.

Девушке явно не понравилась такая перспектива. Вобеку самому едва ли понравилось, что этот придурок посчитал, что он должен передавать его сообщения через этого переросшего младенца, которому боги дали силу двоих человек, а голову набили лишь наполовину. Как и девка, он, однако, послушается, но из-за надежды добиться выгоды, а не от страха.

— Аондо, — сказал Вобеку, когда оба воина остались одни, — сегодня ты был опозорен.

— Ты смеешь...

— Я смею повторить то, что все будут говорить до завтрашнего заката.

— Кому какое дело, что там говорят до заката? После восхода ни один против меня ничего не скажет. Они будут заняты сожжением колдуна Конана.

— Ты уверен в себе.

— Я — Аондо.

— То, что ты Аондо, не сделало тебя быстрее, чем женщина Валерия.

— Я знаю, как обуздать любую женщину.

Это было правдой. Аондо знал, как обуздать любую женщину так, чтобы она больше не двигалась, разве только когда родственники несли ее к месту сожжения.

— Я знаю, как обуздать любого мужчину. Более того, мужчину, который завтра вечером будет танцевать с тобой на барабане.

— Мне не нужна такая помощь.

— Кто сказал о помощи? Ты Аондо, который может побеждать без помощи. Я же предлагаю дружбу.

— Чтобы ты был чьим-нибудь другом? Я расскажу всем Ичирибу, что ты обещал дружбу. Они будут хохотать, пока не задохнутся.

Вобеку разозлился, и руки его сжались в кулаки. Большего гнева он не осмелился показать перед Аондо. Он действительно почти всегда был один, и мало кто подумает о мести, если Аондо прикончит его здесь.

— Если слово «дружба» звучит для тебя подозрительно, назови это сделкой, услугой за услугу.

— Я не отдам Валерию.

— А кто хочет просить могучего Аондо отказаться от возможности отомстить? — Вобеку принял самое невинное выражение лица. — Ей не будет вреда, я клянусь. Но и без вреда для нее я могу сделать твою победу еще более уверенной.

— Предположим, ты окажешь эту услугу? — спросил Аондо. — Что я для тебя сделаю?

Вобеку хотелось плясать от радости. Трезубец сидел прочно. Теперь потянуть за веревку и вытянуть свою рыбу-льва!

— Среди Ичирибу есть многие, кто говорит с тобой, но не со мной.

Вобеку не добавил, что многие говорят не столько с Аондо, сколько в его присутствии, думая, что неуклюжий воин слишком глуп, чтобы запомнить их слова. Тем не менее Аондо был полезен как еще одна пара глаз и ушей.

— Это так.

— Правда и то, что мне иногда нужно знать о том, о чем люди при мне не говорят. Я скажу тебе, когда возникнет такая ситуация. Ты будешь смотреть и слушать и передавать мне то, что увидишь и услышишь.

— Кто еще будет знать то, что я тебе скажу?

— Лишь боги.

— Но не Добанпу?

— Говорящий с духами — никогда, и никто из его родственников!

И это тоже было правдой. Аондо услышал с таким явным облегчением, что Вобеку не шпионит в пользу Добанпу, что Вобеку понял — толстяк не будет думать дальше. Скорее луна превратится в кашу из сорго, чем Аондо поинтересуется, не может ли Вобеку шпионить в пользу Кваньи.

* * *

— Боги! Лучше болтаться на дыбе, чем терпеть это!

Эмвайя издавала успокаивающие звуки, в то время как Мокосса втирала масло в члены Валерии, которые сводило от боли. Конан рассмеялся. Валерия бросила гневный взгляд:

— Завтра вечером в это время тебе будет не до смеха, киммериец. Аондо заставит тебя поплясать.

— Не больше, чем я захочу, могу поспорить...

— На что?

— А на что ты споришь, женщина?

На этот раз гневный голос Валерии сменился хохотом:

— Я знаю, на что ты хочешь, чтобы я поспорила, Конан.

— Тебя Эмвайя научила слышать мысли?

— Конан, некоторые твои мысли создают такой шум, что и ребенок услышит, а я уже вышла из этого возраста!

— Действительно, вышла, — произнес Конан, пробегая взглядом по обнаженным формам Валерии. Хотя она и говорит, что каждый ее мускул болит, будто ее терзают на дыбе, это никак не заметно на чистой коже.

— Жаль, что ты не можешь вместо меня станцевать на барабане, — продолжал он. — Ты танцуешь лучше меня, а в такой одежде, как сейчас, ты помутишь разум человеку и получше Аондо.

— Я уже так и сделала, — ответила Валерия. — Или ты на самом деле забыл, что танец на барабане у этого народа — только мужской ритуал? Они не воспримут мой танец как шутку, я уверена.

Конан грубо отозвался о том, куда Ичирибу могут засунуть все, что им не нравится. Эмвайя, казалось, поняла интонацию, если и не смысл. Она подняла брови, но не смогла удержать смеха.

Наконец Валерия — скользкая, как угорь, умащенная благовонным маслом — погрузилась на своем матрасе в полусон. Женщины Ичирибу удалились; Конан сел рядом с Валерией и положил руку ей на волосы.

Она сонно перекатилась и, все еще с полузакрытыми глазами, слегка укусила его руку. Он отдернул ее и притворился, что разгневан.

— Как хочешь, женщина. Любой подумал бы, что тебе нравится то, что случится со мной завтра вечером!

Валерия прикусила губу:

— Ты бы поверил, если бы я сказала, что нравится?

— Любой мужчина, который верит женщине, заслуживает, чтобы его укусили сильнее.

— Это нетрудно будет устроить, Конан. Киммериец сел на свой матрас и скинул сапоги.

— Завтрашней ночью мы можем пить и смеяться над этими опасениями. А сегодня я за то, чтобы хорошо выспаться.

Валерия храпела еще до того, как Конан успел лечь. Когда Конан перевернулся на своем матрасе, он услышал далекое бормотание, перешедшее в сердитую барабанную дробь дождя по крыше хижины.

* * *

Небо было скрыто дважды — один раз облаками и второй раз дождем, когда Райку крался сквозь темноту на встречу с Чабано.

Он не боялся, что за ним проследят в такую ночь, разве только при помощи колдовства Говорящих. Дождь избавит от всех природных врагов, а Первый Говорящий должен защитить от праздного любопытства своих подчиненных. Если не защитит или если Добанпу Говорящий с духами уже проявил любопытство, тогда надежды Райку достичь цели своих устремлений рухнут, еще и не окрепнув.

Райку решил, что своим мрачным настроением он обязан лишь дождю, а не влиянию духов. Вдруг сверкнула молния и осветила фигуру, стоящую у дерева. Вождь Кваньи казался таким крепким, что трудно было сказать, кто кого поддерживает — дерево воина или воин дерево.

— Здравствуй, Чабано. Ты быстро пришел.

— Твое известие поспело вовремя. И вот я здесь. Говори.

— У меня есть новости. Я могу обещать Кваньи большую помощь...

— Ты не добьешься себе места среди нас простыми обещаниями, Райку.

— Я надеюсь не на это. Ты просил меня говорить. Выслушаешь ли, если я буду краток?

— Ты громко поешь для мелкой птички.

— Птица, нашедшая мед, тоже поет громко, и медведю стоит послушать.

Чабано изобразил медвежий рык, но в остальное время молчал, пока Райку объяснял, что Первый Говорящий хочет и что обещает.

— Мои шпионы среди Ичирибу не клялись служить Посвященным богу, — сказал наконец Чабано.

Райку пожелал, чтобы клятвы шпионов пожрали рыбы-львы, но вслух произнес:

— В таком случае не могут ли они дать новые клятвы? Если они достаточно сообразительны, чтобы быть твоими шпионами, они также быстро сообразят, что Посвященные богу не желают зла Кваньи.

— Я и сам этого не понял, — ответил Чабано. — Или ты считаешь, что мне недостает сообразительности?

Райку решил, что любое слово, какое он сейчас скажет, может для него стать последним. Вместо ответа он пожал плечами.

Чабано рассмеялся. Это был смех, который заглушил дождь и спорил даже с громом.

— Я знаю мало о Посвященных богу, — сказал он наконец. — Но ведь ты мне расскажешь о них, правда?

Райку кивнул.

— Я рад. Мои шпионы дали мне клятву, так что они будут повиноваться, даже если это будет на пользу Посвященным богу. Ты этого не знал?

Райку признался в неведении.

— В таком случае тебе столько же предстоит узнать о Кваньи, как и мне о Посвященных богу. Возможно, даже больше. Помни об этом и следи за языком, когда мы встретимся снова.

Райку был готов поклясться страшными клятвами так и сделать, когда вдруг заметил, что собирается клясться темноте. Чабано исчез тихо, как кобра, несмотря на то что больше походил на ищущего мед медведя.

Глава X

Зеленые холмы западного берега Озера смерти уже давно поглотили солнце. Теперь посеребренные луной облака глотали звезды. С озера на земли Ичирибу дул ветер, пока слабый, но обещающий усилиться.

На вершине самого высокого холма на острове, у одной стороны барабана танцев, стоял Конан, разглядывая, Аондо, стоящего у другой стороны. На обоих были лишь набедренные повязки и кожаные обмотки на запястьях и щиколотках. Вид у обоих был мрачный и решительный.

Или, по крайней мере, Аондо принял такой вид. Конан же просто позволил лицу принять свое обычное выражение, про которое говорили, что оно достаточно мрачно по всех ситуациях.

«Можно подумать, что ты готов бросить вызов самим богам, если они дадут мельчайший повод»,— сказала ему одна женщина в далекой земле несколько лет назад. Она сказала это как похвалу, сама будучи из тех, кто сомневается в самом существовании богов. Вера самого Копана не доходила до такого. Он лишь сомневался во всем, что священники говорили о богах, и ждал, пока боги не заявят о себе сами. А поскольку до сих пор они молчали, он находил в этом достаточное основание, чтобы полагаться на собственное умение и силу.

Конан изобразил некоторое добродушие и оглядел Аондо. Мозгами этот парень похвастаться не мог, но впечатление, что он неповоротлив, как увязший бык, обманчиво. Конан видел его быстроту в предыдущих состязаниях. К тому же Аондо знал искусство танца на барабане с детства, в то время как жизнь Конана — а теперь и Валерии, будь проклята эта женщина! — зависела от того, сумеет ли он овладеть этим искусством за считанные мгновения.

Об Аондо ничего больше узнать было нельзя. Конан обратил внимание на сам барабан.

Это было чудовищное сооружение: неровный круг двадцати шагов в поперечнике. Рама барабана была из дерева такого толстого, что можно было сделать из него боевую галеру или крышу храма. При свете факелов кожа барабана имела бурый цвет хорошо дубленной бычьей кожи, но блеск будто мелких чешуек указывал на иное происхождение. Зная, сколько необычных зверей скрывают джунгли в этих краях, киммериец не позволил этой мысли расстроить себя. Если только кожа барабана выдержит его вес до тех пор, пока он не завоюет жизнь и свободу для себя и Валерии, ему наплевать, даже если это шкура существа с Луны!

Из-за кольца зрителей вышли вперед Добанпу и Сейганко. Конану показалось, что он где-то в кольце заметил Эмвайю и Валерию, но толпа была слишком плотной, чтобы разглядеть точнее. Было очевидно, что все, кто мог ходить или кого можно было нести, сумели оказаться этой ночью здесь, все — от младенцев на руках до почтенных старцев.

Налетел порыв ветра, и факелы закоптили, дым змеей обвил Конана. Дым имел запах экзотических смол и трав, каких киммериец не встречал в Черных Королевствах. Племена Озера смерти, он мог поспорить, отличались даже от родственного им народа у берега.

Будет время узнать о них побольше, после того как он победит. Конан поднял руки и хлопнул в ладоши над головой в знак того, что готов. Аондо сделал то же самое.

Откуда-то из-за круга факелов донеслась барабанная дробь. Это не был один из огромных говорящих барабанов, всего лишь барабанчик — на нем вполне мог стучать и ребенок. Но это был ритуальный сигнал для танцоров занять свои места.

Конан нашел бревно с зарубками, которое служило вместо лестницы, но не воспользовался им. Вместо этого он схватился за край барабана, согнул колени и одним прыжком запрыгнул наверх.

Барабан загудел, будто барабаны всех галер, всех флотов мира забили одновременно. Конану показалось на мгновение, что даже замерло пламя факелов. И конечно, он видел удивление на всех лицах... включая лицо Аондо.

У представителя Ичирибу, во всяком случае, хватило ума не пытаться повторить подвиг Конана. Он забрался по своемубревну с зарубками и лишь затем прыгнул на середину барабана.

Снова по холмам разнесся громовой рокот и растворился в темноте над озером. Конан переместился по барабану, снова согнув колени, поскольку теперь это искусство казалось не более трудным, чем умение ходить по качающейся палубе; проще, чем умение ходить по качающейся палубе; проще, чем стоять на спине лошади. Он надеялся, что дальше будет так же легко.

* * *

Вобеку внимательно наблюдал, как двое танцоров приступили к своей сложной работе. Он сомневался, что опыт Аондо пересилит его природное высокомерие. Ничто не могло уберечь Аондо от недооценки противника, а с этим Конаном это недопустимо.

Тем лучше. Чем больше Аондо окажется должен Вобеку, тем более послушным орудием будет этот воин в руках шпиона Чабано. Чем больше сведений сможет Вобеку доставить вождю Кваньи, тем выше будет его место, когда другое племя начнет править наконец на землях вокруг Озера смерти.

Вобеку похлопал мешочек у пояса. Он казался обычной воинской сумкой, в которой могут быть ложка и миска из тыквы, костяная игра и жила, чтобы чинить одежду, или несколько полосок высушенного на солнце мяса и вяленая рыба.

Там были все эти предметы, чтобы сбить с толку того, кто случайно решит посмотреть, что там. Под ними лежало разобранное на две части духовое ружье и мешочек стрел к нему.

Духовое ружье не было оружием воинов племен южных лесов. Дальность его действия более чем в два раза меньше, чем у хорошо брошенного копья, но сегодня не нужна дальность, когда жертва ничего не подозревает.

Да и надо всего лишь оцарапать обнаженную кожу, а остальное сделает яд. Искусство сохранять на воздухе действие яда кобры было известно лишь Посвященным богу, и стрелы были частью их подарка Чабано. Малой частью, если учесть, что у Вобеку было только три стрелы. Или заклинание, чтобы сохранить яд, так трудно произнести, или Посвященные богу просто жадничают как обычно?

Однако когда достаточно одной стрелы, три уже много. Жертва ничего не заподозрит, а кобры на острове — не редкость, чтобы кто-нибудь заподозрил нечто большее, чем простое невезение, до тех пор пока не окажется слишком поздно. Слишком поздно для жертвы Вобеку и для ее товарища, танцующего на барабане.

* * *

Прохладный ветер обещал еще более сильный дождь. Конан, несмотря на это, вспотел, так же как и Аондо, и пот обоих тек на уже мокрую поверхность барабана, отчего стоять на нем было еще сложнее.

Не только пот Аондо заставлял Конана бороться, чтобы устоять на ногах. Через непредсказуемые промежутки времени воин Ичирибу кидался на колени или даже на живот, а затем ударял по барабану обеими огромными руками, чтобы подняться. Эти действия сообщали барабанной коже каждый раз новые движения, также непредсказуемые.

Сам Конан оставил такие приемы. Он быстро выучил, что никакое движение кожи барабана не грозит ему опасностью потерять равновесие... пока он, по крайней мере, готов к ней, что означало: широко расставить ноги, колени полусогнуть и расслабиться или напрячься в зависимости от того, что потребуется.

Танец на барабане не был похож ни на что, что доводилось делать киммерийцу раньше. Но он требовал умения, которое Конан оттачивал годами, пока оно не стало так же остро, как кромки его меча. Из умения он может соткать себе победу или по крайней мере избежать поражения.

Своими тонкими приемами Аондо тратил силы, которые Конан берег. Однако воин этот не казался медлительнее или слабее, чем был в начале поединка. Каково будет решение Ичирибу, думал Конан, если танец и кончится тем, что оба останутся на барабане, но не в состоянии пошевелить и пальцем?

Он рассмеялся и засмеялся снова, когда увидел, что Аондо от этого нахмурился. Нет сомнения, что толстяк ломает голову, пытаясь отгадать, какую уловку готовит киммериец, Конан рассмеялся в третий раз над глупостью Аондо, Стоит только отвлечь внимание от следующего движения противника — и проиграешь точно.

Для Конана мир сжался, и были в нем только барабан и человек напротив. В битве за жизнь он всегда сосредоточивался, поскольку ему уже было достаточно много йот, чтобы побеждать умением, а не одной лишь силой молодости и, возможно, благодаря помощи богов. Сегодня так и должно быть.

Конан высоко подпрыгнул и перекатился. Перекатившись, он снова стал на четвереньки. С силой ударил руками и коленями по поверхности барабана и подскочил в воздух. Приземлившись, он снова стоял на ногах.

Он находился близко к краю барабана. Аондо издал дикий крик радости, когда увидел, что победа его уже близка. Он в свою очередь прыгал не переставая, отчего кожа барабана бешено плясала.

Конан умышленно позволил этому движению кожи переместить его на расстояние примерно в длину копья от края. Ему не грозила никакая опасность, если только не сломается рама барабана. По обычаю, это прекращало дуэль, пока плотники не восстановят поломку.

Аондо, однако, грозила опасность истощения, если он и дальше будет скакать, как блоха на горячей сковородке, пытаясь сбросить Конана. Он, похоже, забыл древнее правило боя: не делай ставку на то, что можешь сделать лишь однажды.

Умышленно Конан сместил центр тяжести так, что каждый прыжок кожи барабана медленно отдалял его от края. Грохот барабана заглушал ветер, а скоро этот грохот заглушит и гром неба.

Конан подумал, как же зрители переносят такой шум, и увидел, что они действительно расступились.

Валерия и Эмвайя стояли теперь рядом на расстоянии руки от одного из факелов. Конан ухитрился подмигнуть Валерии и помахать рукой, заметил, как она помахала в ответ, и увидел, что Аондо пытается сократить разделяющее их расстояние.

Было запрещено правилами, обычаем и разными табу касаться одному танцору другого. Однако близко подходить к противнику разрешалось. Не давая ему места, чтобы двигаться, можно было добиться победы.

Можно даже заставить противника ударить, иа чего ему будет тут же присуждено поражение. Конан мог на многое поспорить, что такая мысль была в голове Аондо. Однако иа истекающем потом лице Аондо бы и маска такой ярости, что можно было подумать — он готов нанести удар первым.

Конан это ясно увидел, но отбросил такую мысль. Такая победа не будет почетной и не даст ни ему, ни Валерии надежного места среди Ичирибу. К тому же Аондо может оказаться слишком хорошим воином, чтобы умереть просто из-за того, что не смог сдержаться.

Если бы судьба Валерии не была связана с его судьбой, киммериец совершенно отбросил бы эту идею. Но при данных обстоятельствах следует приберечь эту уловку на случай, если ему придется спасать и свою жизнь, и жизнь своего товарища.

Аондо еще больше сократил расстояние за время, потребовавшееся Конану для того, чтобы принять решение. Сейчас киммериец мог бы протянуть руку и коснуться Аондо. Аондо был слишком высок, чтобы его можно было перепрыгнуть, так что Конан ждал, когда прыгнет воин Ичирибу.

Затем он с силой топнул обеими ногами по коже барабана, Аондо приземлился на колеблющуюся поверхность, качнулся и, пытаясь сохранить равновесие, отвернулся от Конана.

В то мгновение, пока противник на него не смотрел, Конан сделал самый длинный прыжок за время поединка. Он приземлился в шести шагах от Аондо. Теперь Аондо стоял спиной к краю барабана. Конан еще больше увеличил расстояние, видя, что Аондо снова готов броситься, без ума от ярости, и тем самым закончить без чести свою жизнь. Вдруг, как раз когда киммерийцу показалось, что ярость начинает оставлять Аондо, раздался женский крик.

Валерия стояла рядом с Эмвайей, устремив взгляд ил барабан, когда скорее почувствовала, чем увидела движение молодой женщины. Эмвайя, казалось, почти парила эти три шага, не касаясь ногами земли. Когда она вошла в поле зрения Валерии, пиратка заметила, что лицо Эмвайи искажено.

Затем неожиданно дочь Добанпу покрылась потом, выбросила вперед руку и, будто схватив что-то в воздухе, вскрикнула.

Валерия выхватила меч и кинжал, мало обращая внимания на стоящих вокруг. Зрители вокруг Валерии и Эмвайи расступились, словно дочь колдуна неожиданно вспыхнула пламенем.

Эмвайя шаталась, трясла рукой и открывала и закрывала рот, не произнося ни слова. Валерия видела, как закатились ее глаза, как она упала на колени, как натряслись пальцы, как руки свело судорогами.

— Змея! — крикнул кто-то.

Валерия вертелась, стараясь смотреть сразу во все стороны и нанести удар по тому, что хоть отдаленно напоминало бы змею. Тут она заметила красный, распухший участок на руке Эмвайи, — на руке, вспомнила она, которой Эмвайя схватила что-то в воздухе.

Мгновенно Валерия сменила объект поисков. Она и кала не человека или оружие. Скорее она искала определенное выражение лица. Убийцы имеют такое выражение лица, которое ни с чем нельзя спутать. Убийца же, который только что совершил покушение не на того человека, имеет еще более определенный вид, если только он не член специально обученных кланов, какие она не ожидала найти среди Ичирибу.

Валерия отыскала лицо с таким выражением, лицо, которое она узнала, хотя и не могла вспомнить имени. Этот человек отчаянно пытался спрятать предмет, находящийся у него в руках, за спиной женщины, стоящей впереди.

Валерия знала, какая судьба ожидает ее и Конана, если она убьет невинного из рядов Ичирибу. Так что она перевернула кинжал и метнула его рукоятью вперед. Рукоять была произведением искусства немедийских мастеров, с утяжеленным набалдашником, предназначенным как раз для того, что и делала Валерия.

Человек тот — Вобеку, она вспомнила теперь его имя, — вовремя увидел грозящую опасность и успел увернуться. Он пригнулся, кинжал, ударив его вскользь, отскочил в толпу, и крик предупредил Валерию, что сейчас будут неприятности. Не думая об опасности, она подняла меч и заорала проклятия и угрозы на всех языках, какими владела.

Ичирибу могли и не понимать слов, но могли узнать сумасшедшую женщину, когда видели ее перед собой. Они расступились и образовали проход, чтобы Валерии могла идти туда, куда хочет. Она ринулась вперед, как раз когда Вобеку поднял то, что должно было быть духовым ружьем.

Ни сталь, ни стрела не достигли цели. Неожиданно Валерию окружило золотое пламя, льющееся дождем с неба. Клинок ее, казалось, глубоко врезался в толстую стену изо льда, и от стали полетели ослепительные искры.

В то же мгновение золотой огонь окутал и что-то маленькое, что, должно быть, было стрелой, выпущенной в Валерию. В стреле не было металла — не говоря уже о доброй аквилонской стали, — она вспыхнула бледно зеленым огоньком и сгорела.

Затем золотой огонь выгнулся и образовал высокую арку, соединяющую руку Эмвайи и духовое ружье, которое держал Вобеку. На этот раз настала очередь Вобеку закатить глаза, а также кинуть ружье и броситься наутек.

Золотой огонь становился все ярче, и Валерии пришлось вначале прищуриться, а затем закрыть глаза. Огонь становился все ярче, и Валерии уже хотелось бросить меч и зажать лицо руками. Она слышала вокруг себя крики, и надеялась, что ни один из них не принадлежит Эмвайе.

* * *

Когда через вершину холма хлынул золотой огонь, Конан был уверен в двух вещах: Аондо знал о предательстве; Добанпу сейчас пытается это предотвратить.

Воин танцевал вокруг Конана, вынуждая его либо стать лицом к свету либо спиной к противнику. В большинстве поединков это не имело значения: слух киммерийца мог сообщить ему чуть ли не о падении листка.

Сейчас звук шагов противника тонул в шуме, который походил на конец света: гром барабана, рев толпы от страха и гнева и гром, который, казалось, поднимается от земли, так же как и доносится с неба. Конан закрыл глаза, сделал глубокий вдох и попытался определить, где находится Аондо, по запаху его пота.

Определение было неточным, но достаточным. Аондо задел руку киммерийца. В это мгновение он мог бы схватить и выбросить Конана, и никто бы не заметил. По для такого сложного действия у Аондо не хватило ума. Он ожидал встретить противника беспомощным, но не нашел такого в Конане, да и сам он тоже был наполовину ослеплен.

Затем золотой огонь уменьшил силу так, что его сияние мог терпеть человеческий глаз. Конан открыл глаза, прыгнул вверх и в сторону и умышленно упал на колени. Аондо издал бычий рев, в котором слышались ярость и триумф, и бросился на киммерийца. Возглас ужаса раздался со всех сторон при виде нарушения табу.

Конан не встретил Аондо корпус к корпусу. Вместо того он упал еще ниже, ударив о барабанную кожу своей массивной грудью. Аондо потерял равновесие. Oн попытался восстановить его, кинувшись сверху на Конана, но киммериец сделал кувырок вперед и ушел с броска воина.

Огромный воин Ичирибу видел, что ничто не спасет его от падения через край. На этот раз рев его выразил чистую ярость. Он в свою очередь сделал кувырок, полетев через край барабана. Аондо приземлился между двух вооруженных воинов, бросившихся схватить его.

Они вполне могли бы попытаться схватить бешено слона. Гигантский кулак сломал копье одним ударом, от удара другим кулаком воин растянулся на траве без чувств. Аондо пнул упавшего в ребра для ровного счета и пригнул голову, чтобы ринуться сквозь толпу.

Даже воины расступились перед ним, но сомкнули ряды, не пустив Конана, когда он спрыгнул с барабан и хотел броситься в погоню. Конан занес кулак, чтобы увеличить число лежащих без чувств.

Валерия продралась сквозь толпу с другого конца при помощи рукояти меча и умелой работы локтями. Вдруг она вскрикнула от неожиданности, когда Конан обхватил ее руками.

— О боги, Конан! Ты хуже дыбы или Мокоссы со своим маслом!

Он держал Валерию перед собой на расстояний вытянутой руки и вглядывался в ее глаза, чтобы убедиться что разум и жизнь там еще теплятся. Затем Конан расхохотался:

— Тот крик был не твой?

— Не первый, во всяком случае. Тогда кричала Эмвайя. Она поймала отравленную стрелу, выпущенную в меня.

Конан чувствовал, как в члены снова возвращаются силы, но соображал он еще так же медленно, ка и Аондо.

— Стрелу?

— Это Вобеку, — сказала Валерия, затем приступила к объяснению, которое постепенно начало доходить до Конана. К тому времени как она закончила, он восстановил не только силы, но и дыхание.

— Где мой меч?

— Конан...

Киммериец взял Валерию под мышки и оторвал от земли.

— Женщина, я потребовал свой меч. Я хочу воспользоваться им, чтобы убить Аондо и Вобеку. Это что, так трудно понять, или ты съела что-нибудь, чтобы замутить себе мозги?

Валерия откинула назад голову и хохотала, пока Конан не присоединился к ней и не выпустил захват. Она легко приземлилась и обернулась:

— Конан, вот твой меч.

Конану протягивал его оружие, ножны и пояс Сейганко. За ним стояли полдюжины воинов Ичирибу, у каждого из которых было не меньше двух копий и трезубец, а многие были вооружены дубинками, дротиками или веревкой с привязанным на конце камнем.

Первой мыслью Конана было, что он каким-то образом заслужил смерть и сейчас ему отдают оружие для того, чтобы он мог с честью принять последний бой. Затем заметил, что мрачные взгляды воинов обращены не в его сторону.

Конан благоразумно вооружился, прежде чем начать говорить:

— Сейганко, я надеюсь, мне позволят участвовать в преследовании этих бесчестных...

— Ичирибу будут судить бесчестие еще более строго, чем ты, клянусь, — сказал Сейганко. Действительно, он поклялся несколькими клятвами, которые, как Конану было известно, считались очень страшными в Черных Королевствах, и еще несколькими незнакомыми, но звучащими вполне убедительно.

Его помощь в преследовании явно нежелательна. Что остается делать?

— Как Эмвайя?

Сейганко, казалось, с трудом пытался овладеть собой.

— Она в руках своего отца и богов. Было бы проще исцелить ее, если бы Вобеку не бросил ранившего Эмвайю оружия. Детской игрой было бы уничтожить его.

Брошенное оружие Вобеку — это что-то не совсем понятное, хотя от всего этого несет колдовством; так что он, вероятно, ничего не потерял. Он решил не считать Вобеку беспомощной жертвой просто из-за того, что тот безоружен, и стал слушать Сейганко дальше.

— Но сейчас Вобеку бежал, — продолжал Сейганко, — и Эмвайя лежит не страдая, но находясь в большой опасности, несмотря на все искусство отца. Если думаешь, что твои боги имеют власть в этой земле, молись им.

Конан кивнул. Сейганко поднял руку, и один из воинов подал ему копье.

— Клянусь этим оружием, несущим смерть предателям, что я не причиню вреда ни тебе, ни твоей женщине-оруженосцу. Что бы сегодня ни случилось, ты и она можете без вреда покинуть эти земли. Но если Эмвайя умрет, не думай найти друга во мне или в любом, кто следует за мной.

Сейганко повернулся кругом так же легко, как смерч в степях. Отряд зашагал в темноту, которая казалась н два раза гуще теперь, когда золотого огня не стало.

* * *

Вобеку несся, будто за спиной его завыл Живой ветер. Он знал, что на острове спрятаться нельзя и женщины и дети охотно присоединятся к погоне, если будет необходимо. Действительно, лишь вообразив, что сделают женщины, если Эмвайя умрет, он чуть не споткнулся.

Вобеку молился, насколько хватало дыхания, о том, чтобы добраться до своего спрятанного каноэ или чтобы воины настигли его раньше, чем женщины. Он уже пересек край обрыва над северным берегом, когда понял, что молитвы его услышаны. Теперь под гору к каноэ.

Более легкое продвижение дало возможность подумать о тишине. Трудно было поверить в то, что кто-нибудь из воинов мог пересечь остров, обогнав Вобеку, чтобы оказаться на берегу, но люди часто погибают от того, но что они не верят. Вобеку держался подальше от тропинок, от склонов с непрочно сидящими камнями и от густых кустов, которые могут выдать своим шорохом.

Очень помогло то, что, когда он уже пробежал полсклона, дождь полил всерьез. Вокруг сверкали молнии так же ярко, как золотой огонь духов, брошенный Добанпу.

Бог Мужской силы, спаси его! И победа и смерть прошли так близко, что ему хотелось выть, как гиена при этой мысли. Если бы Эмвайя не поймала стрелу, Валерия была бы мертва. Из-за нее Добанпу не стал бы говорить с духами, а смерть ее была бы концом для Конана. Если даже они не связаны кровными узами — ясно, что они товарищи, давшие друг другу клятву, и тогда сердце вырвалось бы у этого великана и победа Аондо была бы обеспечена.

Если бы Вобеку не выбросил духового ружья, Добанпу направил бы смерть, терзающую сейчас тело Эмвайи, назад на него! Он бы лежал и умирал как от укуса кобры, зная — если что-нибудь мог бы соображать, — что при его последнем вздохе все племя возрадуется и будет пить пиво, и больше всех Эмвайя!

Он все-таки споткнулся от страха и ярости и чуть было не растянулся во весь рост на скользкой от дождя земле. Эта незадача, однако, была его спасением.

Из того места, где было спрятано каноэ, выскочили двое мальчиков, держа копья наготове. Они лишь недавно стали достаточно взрослыми, чтобы охранять стада и носить малое копье, мальчики-бедуи, как называли их Ичирибу.

Для воина, такого как Вобеку, было табу убивать их, даже драться с ними. Вобеку сегодня еще не нарушил ни одного табу, поскольку Валерия не принадлежит ни к какому клану, если вообще она не ведьма. Ему также не хотелось начинать нарушать табу сейчас. Еще более страшное, чем быть отданным женщинам, случится с ним, если он убьет этих мальчиков, и большая часть из этого произойдет с ним после смерти.

Вобеку пополз с искусством охотника, используя кусты как прикрытие, а также чтобы немного укрыть себя от все еще льющего дождя. Гром и дождь заглушали все звуки, производимые Вобеку.

Ближе к каноэ он заметил, что судно в порядке, хотя и наполнено дождевой водой. Рядом с ним на берег было вытащено каноэ поменьше. Мальчиков, очевидно, застал ливень, и они подгребли к берегу, а увидев спрятанное каноэ, решили, что оно означает безопасное место для стоянки.

Храбрые мальчики, раз отправились одни на озеро после наступления темноты, особенно в такую ночь, когда на холме проходит поединок на барабане. Этих напугать нелегко. Есть ли у него что-нибудь с собой?..

За спиной Вобеку затрещали кусты, будто со склона катился огромный камень. Вобеку оглянулся, чуть было не выкатился из-под куста и выругался вслух.

Со склона, спотыкаясь, несся Аондо, у которого из десятков порезов текла кровь. Он, должно быть, вслепую залетел в заросли терновников в какой-то момент бегства, ибо не только был весь окровавлен, но и почти голый. В одной окровавленной руке он держал копье, а за пояс, который был почти единственным его одеянием, была заткнута дубинка.

Бедуй повскакали на ноги, когда Аондо выбежал на открытое место. Мальчики подняли копья, а один из них смотал с пояса веревку с камнем.

— Дайте сюда каноэ, — сказал Аондо. По крайней мере, так подумал Вобеку, на слух это казалось больше похожим на звериный рык, чем на человеческий голос. Мальчики глядели на огромного мужчину, будто он и действительности не совсем человек и, следовательно, что-то, с чем им придется сразиться.

Это произошло очень быстро. Бедуй с веревкой и камнем начал раскручивать их над головой, в то время, как его товарищ сделал шаг вперед. Он приставил свое легкое копье к груди Аондо, надеясь дать своему другу возможность хорошо размахнуться. Возможно, он надеялся также пробиться сквозь безумие Аондо и напомнить ему о табу.

Вначале Аондо ударил мальчика в лицо. Мальчик отлетел, будто его боднул бык. Хруст черепа, ударившегося о камень на берегу, был громче удара грома, или так показалось Вобеку.

Второй мальчик бросил веревку, но она лишь зацепилась за руку Аондо, а камень, не причинив вреда, отскочил от гигантской груди воина. Аондо перебросил копье в не стесненную веревкой руку и метнул его. Мальчик погиб, приколотый к дереву, пронзенный так и как зубы змеи пронзают мышь.

Вобеку не дал Аондо времени наслаждаться победой или сокрушаться по поводу судьбы, какую он себе заслужил. Вобеку выскочил из укрытия, покрывая расстояние до берега гигантскими прыжками.

Хотя Аондо и был наполовину безумен, он все же почувствовал присутствие другого. Однако и сила и скорость оставили его. Он смог лишь вынуть дубинку и замахнуться, когда Вобеку метнул свое копье.

Оно пронзило Аондо живот, и огромный воин грузно засопел. Затем он схватился за древко и, казалось, попил, что это и где оно.

Вобеку тем временем достиг своего каноэ и перерубил лиану. Лиана распалась, он взял весло и ударил по воде, и Аондо издал крик, какой не предназначен для людских ушей, да и для ушей богов вряд ли. Затем воин прыгнул с берега прямо на корму каноэ Вобеку.

Каноэ разлетелось, будто ветка, по которой ударили топором. Аондо погрузился под воду, и вокруг него расплылась кровь и щепки. Вобеку пролетел по воздуху и упал головой вниз в воду в таком мелком месте, что чуть вышиб мозги о камни на дне.

Аондо орал теперь от раны в животе. Затем он снова заорал, когда что-то большое, темное и длинное выскользнуло из ночи и схватило его за пояс. Он поднялся наполовину из воды, бешено колотя руками то, что его держало; он даже вытащил из раны копье и ударил им. Ничто не помогло. Брызги смешались с дождем, когда крокодил ударил хвостом, удаляясь от берега. Аондо удалялся вместе с ним. Какое-то мгновение его грудь и голова еще были над водой, потом только голова; затем Вобеку услышал захлебывающийся хрип и больше ничего не видел, кроме бурлящей пены.

Вобеку вышел, шатаясь, из воды, опустился на колени, и его стало рвать. Когда он смог держаться на ногах, он увидел лишь дождь и каноэ, принадлежавшее бедуй. Оно было мало даже для него и не выдержало бы Аондо. Но Аондо больше никогда не будет нужно каноэ.

Вобеку же нужно. Никто на острове, после того как тела мальчиков будут обнаружены и не найдут никаких следов Аондо, не будет сомневаться, что это Вобеку навлек на себя проклятие тремя смертями. На озере Вобеку не надо будет представлять себя на чей-либо суд, кроме как на суд богов. Они знают, что он невиновен, по крайней мере в крови мальчиков. Если только боги вообще что нибудь знают, что было вопросом, ответ на который Вобеку не ожидал сегодня. Он осторожно сел в каноэ, взвесил в руке детское весло, отцепил лиану и с силой оттолкнулся от берега. Когда Вобеку смог включиться и постоянный ритм, берега уже не было видно из-за дожди Вобеку был наедине с озером, богами и страхом перед тем, что Чабано скажет о его сегодняшней работе.

* * *

В глиняном кувшине в углу хижины было хорошем пиво — почти столько же, сколько и утром, когда кувшин принесли. Горло Конана было сухо, как плоскогорье Иранистана, и он не сомневался, что горло Валерии в том же состоянии, но ни один из них, казалось, не был готов к любому напитку крепче воды.

Свежая голова хороша для боя, но стоит ли им бояться боя сегодня? Конан верил Сейганко, поклявшемся клятвами, от которых нарушивший их тут же иссохнет, что ни киммерийцу, ни Валерии не причинят вреда, даже если Эмвайя умрет.

Конан не был сторонником молитв, но те немногие, что он помнил, он бормотал про себя, пытаясь напомнить богам, что кто-то нуждается в помощи. Валерия помолилась вслух всем признанным в ее родной Аквилонии богам и теперь принялась молиться богам Шема и Зингары.

Верила ли она или нет, она молилась так яростно, что даже боги не смогли бы разобрать. К тому же, заключил Конан, даже боги дважды подумают, прежде чем отказать в просьбе, произнесенной человеком с таким выражением на лице.

За стеной раздался звук шагов, достаточно громкий, чтобы поспорить с шумом дождя. Военный отряд, все-таки пришедший за ними? Конан положил меч на колени, увидел, что Валерия сделала то же самое, и только тогда понял, что это лишь две пары ног. Просто дождь стал слабее.

— Войдите! — крикнул он. Голос звучал как у старика. Конан указал на кувшин с пивом и чашки, и Валерия наполняла чашки, когда тростниковый занавес на двери раздвинулся и вошли Сейганко и Мокосса.

Один взгляд, брошенный на их лица, сказал Конану об известии, которое они принесли. Киммериец вскочил, чувствуя себя так, что мог бы снова танцевать с Аондо, а затем гнаться за Вобеку до самого моря. Он схватил руки гостей с такой силой, что девушка взвизгнула и даже Сейганко с трудом сдержался, чтобы не поморщиться.

— Да, это правда. Эмвайя будет жить, поправится и будет моей невестой.

— Что с ее отцом? — спросила Валерия. — Ему я тоже обязана жизнью.

— Было бы неплохо, если бы Ичирибу несколько дней не понадобился Разговор с духами, — сухо проговорил Сейганко. — Эта ночь закончилась не так, как мы думали сначала.

— Имеется в виду, что и я и Конан живы? — бросила Валерия. Конан положил руку ей на плечо, она сбросила руку. Сейганко неподдельно смутился:

— Язык меня подводит, когда он больше всего нужен. Нет. Мы желали Конану победы. Но мы не желали такого беспорядка среди нашего народа.

На мгновение он оперся на копье как на посох.

— Аондо и Вобеку бежали. Во время побега они убили двух мальчиков-бедуи и взяли их каноэ. Мы должны найти нарушителей табу, иначе духи проклянут Ичирибу. Наши поля на острове и на большой земле будут бесплодны. Наши коровы не дадут молока. Рыба уйдет вниз по реке, где мы ее не достанем.

Он продолжал литанию, перечисляя напасти, пока Мокосса не схватила его грубо за руку.

—А, — произнес Сейганко, будто очнувшись. — Пока нарушившие табу не пойманы, не может быть праздника. Но боги простят нас, если мы предложим тебе и твоей женщине-оруженосцу друзей на эту ночь, а также и на любую другую по вашему желанию.

Конан сдержал смех: Сейганко был явно не в веселом настроении. Теперь Конан понял, почему Мокосса прервала жалобы Сейганко... и кто, по ее мнению, должен был стать партнером Конана сегодняшней ночью.

Затем Конан уже не мог подавлять смех, потому что Сейганко глядел на Валерию так, будто то, что ему обязанность, которую он должен исполнить на благо племени. К счастью, Сейганко был достаточно умен и при соединился к веселью, а не счел это обидой.

— Благодарю Ичирибу и не хочу оскорбить их прекрасных женщин, ни одну из них, — сказал Конан. Но я и моя женщина-оруженосец связали друг друга клятвой, как я уже говорил. К тому же мы знаем привычки друг друга.

— Можем ли мы, по крайней мере, прислать еще пива? — Сейганко, казалось, почти умолял, глядя на Валерию.

— Как хотите, — ответил Конан. Он взглянул на занавес на двери, и через мгновение они с Валерией были одни. С Валерией, которая, пока он стоял к ней спином, сняла набедренную повязку, бывшую ее единственной одеждой. Он не увидел ничего, чего бы не видел десятки раз до этого... но сейчас в первый раз это заставило его кровь петь.

Он сделал шаг вперед, Валерия подняла руку. Он схватил ее кисть, и Валерия положила другую руку ему на грудь.

— Ты должен это доказать, — сказала она, в то врем и как он притягивал ее все ближе.

— Что доказать?

— Что знаешь мои привычки.

Он рассмеялся и поцеловал ее, и на этот раз губы Валерии раскрылись.

— У нас вся ночь. Если я не разгадаю их сразу, во имя медного орудия Эрлика, я буду знать их к утру!

Он поднял ее, и она прижалась к его груди, а потам подставила лицо для поцелуев.

Глава XI

— Что-то клюнуло, — сказал Конан.

Валерия, сидевшая в корме, приподнялась и потянулась за трезубцем. На ней были набедренная повязка Ичирибу, бусы из зубов рыбы-льва и широкая шляпа, сделанная и листьев, пришитых лианой на тростниковую основу.

Конан сидел на корточках посредине лодки, медленно опуская леску за борт. На нем были кожаные повязки, чтобы защитить руки от жильной лески, набедренная повязка и кинжал. Мечи его и Валерии, а также ее лук лежали на дне каноэ, завернутые в рыбью кожу, обернутые промасленной шкурой, замотанные провощенной тканью.

Ни один из них не хотел оставлять свое оружие на берегу во время такой экспедиции, как сегодняшняя. Не хотели они также, чтобы оружие ржавело или поджигалось воздействию влаги. Вобеку мог быть не единственным предателем среди Ичирибу, и оставались еще воины, которые испытывали сомнение относительно двух пришельцев. Ближайший кузнец, который мог заменить или даже просто починить их клинки, был по крайней мере в месяце пути от Озера смерти.

Наконец рыба перестала рваться. Конан собрался с силами и начал подтягивать леску. Валерия ждала, приготовив трезубец, к которому была привязана веревка, свободно смотанная на корме и прикрепленная ко дну каноэ.

Рыба была сильной, но Конан не тратил времени на игру с ней. Он решил, что леска выдержит любое усилие, Которое может приложить рыба, и живо тащил.

Вокруг каноэ разошлись волны, когда бьющаяся рыба достигла поверхности. Валерия ждала, когда появится достаточно большой участок чешуи, чтобы можно было попасть трезубцем. Движения ее рук заставляли колыхаться груди так соблазнительно, что Конан нашел бы такое зрелище приятным, будь у него на это время.

Неожиданно рыба прыгнула. Трезубец был столь же быстр, и вода вспенилась и покраснела, когда рыба перестала колотиться и затихла на расстоянии руки от борта. Валерия схватилась за хвост, Конан за голову, и они втащили рыбу в лодку, гриску, как называло эту рыбу племя, — в треть длины каноэ и весом с новорожденного теленка.

Валерия поморщилась, когда гриску дернулась в последний раз:

— Столько труда из-за этой? На вкус она как клей.

— Ичирибу она нравится, так что нам не обязательно ее есть. Кроме того, ты прекрасно знаешь, что чем больше рыбы мы принесем, тем меньше нас заподозрят.

— Я доверяю Ичирибу. Ты разве нет?

— Большинству из них — да: настолько, насколько я доверяю любым иноземцам, когда нахожусь один среди них. Чтобы были неприятности, не надо много врагов.

— В таком случае сделаем так, чтобы врагов стало еще меньше, Конан. Ты день и ночь вбиваешь мне и голову мысль о том, что мы должны воевать с Кваньи.

— Не каждую ночь, Валерия. Некоторые ночи мы проводим иначе.

Она фыркнула:

— Если я и снисхожу до того, что принимаю огромного невоспитанного киммерийца к себе в постель ночью, то ему, по крайней мере, не следует бросать мне это в лицо днем.

— А куда ты хочешь, чтобы я это бросил?

Валерия сделала вульгарный жест и дала еще более вульгарный ответ. Затем рассмеялась:

— Я не в ссоре с Ичирибу, и мы доберемся до моря быстрее, если подождем сезона дождей. Война с Кваньи — такой же приятный способ провести время, как и любой другой.

— Лучше многих. Если и половина того, что они говорят о Чабано, правда, то он намеревается создам. империю. Это может столкнуть его с моими друзьями ближе к берегу, если его не остановить.

— Но они не мои друзья, — возразила Валерия, однако Конану протест показался слабым. Как и он, она всегда хорошенько думала, прежде чем отказываться от битвы, тем более когда есть долг, такой, какой был у Конана и у нее перед Ичирибу.

— Более того...

— Я все думаю, — сказал он. — Если Добанпу согласится, мы можем обследовать туннели за пределами острова Ичирибу. Если они подходят к берегу Кваньи, мы сможем однажды ночью залезть в спальню к Чабано.

— А как с Золотыми Змеями?

— А что с ними? — спросил Конан, пожимая плечами. — С достаточным количеством воинов на нашей стороне Змеи не пройдут. Кроме того, чем больше Золотых Змей, тем больше Огненных камней.

— Действительно. — На мгновение голубые глаза Валерии приняли зеленоватый оттенок, оттого что ее пиратская душа согревалась мыслью о такой добыче.

* * *

Гейрус, Первый Говорящий, принял позу размышления. Из уважения Райку сделал то же самое. Он сомневался, что его действия обманут Первого Говорящего, но они могут оттянуть открытый разрыв.

Если Первый Говорящий действительно намеревается спуститься с Горы Грома, чтобы встретиться с Чабано, что ему, Райку, на руку. Присутствие воинов Кваньи, прибавленное к его новым знаниям, защитит Райку от всего, что Гейрус может предпринять против него.

Оба оставались в позе размышления так долго, что Райку уже начал страдать от нетерпения и оттого, что натекли конечности. Первый Говорящий сдержал свое обещание, передав Райку большую часть знаний Говорящего. Остальное Райку сумел разузнать самостоятельно, в том числе выведав несколько определенных приемов, в которые не посвящались даже Говорящие.

Это сказалось, однако, на его теле. Он часто обходился без сна, терпел жажду, голод, большую и малую боль и испытывал свое тело до крайних, по его мнению, Пределов, до того как начал делать последние шаги в восхождении к искусству Говорящих. Теперь он понимал, что был лишь мальчишкой, считавшим себя мужчиной.

Казалось, луна успела исчезнуть, сделаться полной и снова стать месяцем, когда Первый Говорящий вышел наконец из транса. Когда Райку увидел глаза Гейруса, пи решил, что это даже хорошо, что размышление длилось так долго, и было бы лучше, продлись оно еще.

— Райку, я не удовлетворен тем, что ты так мало собрал у Чабано сведений об Ичирибу.

— Я так же усердно узнавал, что знают Кваньи, как и изучал искусство Говорящих. Ты хвалил мое усердие во втором. Я не прошу похвалы в первом, если мои старания не оправдали твоих ожиданий, но я клянусь...

— Не бросай пустых клятв в Пещере Живого ветра, — резко прервал его Гейрус.

Это значило требовать от Райку того, что другие Говорящие едва ли требовали от себя. Не хочет ли Гейрус нагнать на него страху, запугав таким детским приемом? Или Первый Говорящий знает о Живом ветре что-то, о чем не рассказал Райку?

От этой второй мысли воздух в пещере показался еще более холодным, чем обычно. Это также заставило Райку рыться в своей памяти и своих знаниях, чтобы попытаться отыскать ответ на этот вопрос. Он понимал — так же точно, как понимал, что жив, — что Гейрус не расскажет ему по своей воле ничего.

— Если я не могу воспользоваться клятвами, могу ли я воспользоваться умом?

— Язык твой стал острым, Райку.

— Думаю, ум мой не стал тупее. Я прошу права пойти с тобой, когда ты направишься на встречу с Чабано. Полагаю, со мной он может говорить более свободно, чем с тобой, если ему дать такую возможность, при условии, что его воины ничего об этом не узнают.

— Они все еще боятся Посвященных богу?

— Да.

— И правильно делают, — сказал Гейрус, поднимаясь на ноги. Как всегда, он оказывался выше, чем можно было ожидать, принимая во внимание его годы. Очень хорошо. Если Чабано вздумает вместо свежей рыбы всучить тухлую, его надо будет научить шевелить мозгами.

Гейрус удалился, не повелев Райку следовать за ним. Безмолвный брат вернулся в позу размышления, но мысли его были в другом месте.

Неужели оказалось, что Чабано знает о делах Ичирибу меньше, чем ожидал разузнать? Это казалось маловероятным. Без сомнения, у него есть шпионы и на пастбищах, и на полях, даже на самом острове. Возможно, эти шпионы стали жертвами Ичирибу или просто не смогли переправить донесения своему хозяину.

Неплохо будет узнать об этом. Гейрус не будет вечно сдерживать свой гнев, когда поймет, что заключим дурацкую сделку. Если Райку узнает правду раньше него, он может, по крайней мере, бежать к Кваньи, предложив молчание в обмен на защиту.

Райку сомневался, что Гейрус бросит вызов самому Чабано из-за одного беглеца. Гейрус стар, и рассудок ого поврежден потерей той жалкой девки, но он далеко не дурак.

Это означает, что Райку следует пойти на встречу, учи готовым воспользоваться искусством Говорящего так, чтобы, какой бы стороне он ни оказал помощь, у той была бы причина быть ему благодарной.

* * *

В светильнике горела смесь сала и рыбьего жира, в которую были накрошены травы. Валерии казалось, что она нюхала выгребные ямы и послаще, но Сейганко и Эмвайя явно вдыхали аромат с жадностью. Конан был к нему безразличен, так же как и к любому другому неудобству, большому или малому.

Валерия удивлялась, что человек может воспитать в себе такое терпение. Хотя ведь Конан прошел жестокую школу жизни, где выживают либо гибнут. Еще когда он был свободным юношей в своей родной Киммерии, ее каменистые поля и снежные зимы, должно быть, начали эти уроки.

— Валерия и я передадим воинам Ичирибу любое знание о нашем воинском искусстве, которое они пожелают получить, чтобы подготовить себя к встрече с Кваньи на суше, — сказал Конан. — Вы видели также, насколько Валерия владеет искусством боя с лодок.

— Видели, — произнес Сейганко. — Ты сказал «пожелают получить», а не «надо получить»?

— У меня довольно большой военный опыт, приобретенный мною в том числе и в Черных Королевствах, — ответил Конан. — Я завоевал имя Амра не сидя на золотом троне и лаская наложниц.

— Без сомнения, это не понравилось твоим наложницам, — сказала Эмвайя. Валерия уже достаточно понимала язык Ичирибу, чтобы улыбнуться молодой женщине. Эмвайя иногда казалась такой молодой, что могла быть Валерии дочерью, а иногда проявляла такую мудрость, что вполне могла быть Валерии бабушкой.

— Кваньи там, а я тут, — сказал Конан. — И, находясь здесь, я не стану оскорблять гостеприимных хозяев, утверждая, что они дети в военных вопросах. Чабано не сделал Кваньи непобедимыми. Но есть множество военных приемов, которым я могу обучить и которые сохранят Ичирибу много воинов, когда мы встретим Кваньи в бою.

Сейганко кивнул:

— Я уверен в этом. Конан, я объявлю, что ты говоришь моим голосом, обучая военным приемам. Я прошу взамен лишь об одной услуге.

— О какой?

— Оставь мысль идти по туннелям вдали от данного богами света — в окружении неизвестно какого злого колдовства, — чтобы напасть на Кваньи.

Эмвайя повернулась и внимательно посмотрела на своего жениха.

Затем она заговорила, резко произнося слова, которые Валерия не поняла, но смысл которых она, как женщина, почувствовала. Речь Сейганко была для Эмвайи неожиданной, и она была недовольна этим даже больше, чем самим предложением.

Эмвайя некоторое время изливала поток слов. Валерии показалось, что Конан еле сдерживает смех из-за того, что Сейганко готов провалиться на месте, из-за того, что Эмвайя за шемитскую медяшку вполне может ударом снести голову с плеч своего жениха.

Но ни Конан, ни Валерия не предложили Эмвайе никаких монет, так что Сейганко, оставаясь невредимым, дождался, пока женщина не выдохлась. Валерия чувствовала неловкость до тех пор, пока Эмвайя наконец не повалилась со слезами, текущими по щекам, на руки Сейганко. Без сомнения, ее гнев подействовал на Эмвайю больше, чем на Сейганко: яд уже вышел из тела, но силы она еще не восстановила.

— Конан, — сказал Сейганко. Казалось, ему требовалось полночи, чтобы найти следующее слово, — кажется, Эмвайя в отношении туннелей согласна с тобой.

Киммериец продолжал изображать из себя храмового идола. Решив, что для этого у него есть веские причины Валерия попыталась сделать то же самое.

— Эмвайя и я передадим разговор ее отцу, — продолжал военный вождь. — Согласитесь ли вы с его решением?

Конан кивнул:

— Я не имею желания оскорбить тебя, Эмвайя, но, вероятно, твой отец обладает большим знанием, чем успел передать тебе.

Он посмотрел на Эмвайю, и Валерия заметила, что женщина Ичирибу пытается выдержать взгляд этих голубых, как лед, глаз и что это ей совсем не удается.

— Полагаю, нам не нужно ждать, чтобы я приступил к обучению воинов? — заключил киммериец.

Сейганко понял, что имеет в виду Конан, — ему придется взять всю ответственность за воинов Ичирибу на себя, если он еще хоть раз возразит Конану. Валерия пересела так, чтобы быть поближе к Конану и оставаться лицом к Сейганко.

Воин Ичирибу, не будучи дураком, мог узнать битву, которую он проиграл, еще не вступив в нее.

— Любые клятвы, какие нужны тебе, я дам, Конан, подтверждая, что ты можешь даже учить воинов Ичирибу ходить на головах и метать копья ногами!

— Это будет не так уж плохо, если от этого воины Кваньи так расхохочутся, что воины Ичирибу смогут вспороть им животы, пока те смеются, — сказал Конан. — Приходи завтра на рассвете и расскажи все, что шлешь о том, как дерутся Кваньи. Тогда я более точно буду знать, чему в первую очередь следует научить Ичирибу.

— Мы можем начать сегодня... — начал с готовностью Сейганко, но Эмвайя прикрыла ему рот двумя пальцами — ритуальным жестом, требующим молчания. Она улыбнулась и положила другую руку ему на колено.

— Начнем завтра, когда все мы отдохнем, — сказал Конан, и предложение его прозвучало для пришедших как команда. Когда занавески сомкнулись за ними, он так расхохотался, что штора заколыхалась будто от порыва ветра. — Вот женщина, с которой долго не спали и которая непозволит это отложить из-за разговоров о войне.

— А здесь еще одна, — сказала Валерия, беря Конана под руку. — Что значит «давно не спали»? Ты меня обижаешь, или это какая-то другая женщина прошлой ночью обвивалась вокруг тебя, как лиана?

— Тебе, как и всем, хорошо известно, что одна ночь как один обед. Неважно, женщина или мужчина, надолго этого не хватает.

Конан повернулся к ней, и Валерия встала, чтобы он мог развязать ее набедренную повязку, и обнял его.

Это не продлится долго, она понимала. Ни один из них не мог долго терпеть связь, в которой не было ясно, кто ведет, а кто идет следом. Но пока она могла идти следом за ним с удовольствием — и не только до спальной циновки.

* * *

Вобеку удивился, что факелы не привлекают тучи кусачих насекомых, ползающих или летающих. Это не из-за самих факелов. Судя по виду и запаху, они такие же, как и любые другие.

Посвященные богу — Говорящие с Живым ветром, как они себя называли, — должно быть, применили колдовство. И довольно сильное колдовство, если подумал, сколько насекомых из джунглей притягивает один факел. Это одно из отличий между большой землей и островом, и Вобеку придется это терпеть, пока победа Чабано не вернет его снова домой.

«Лучше пусть жрут насекомые, чем быть убитыми, — сказал он себе, затем придал лицу выражение, подобающее для встречи с Говорящими с духами или кем бы ни были эти Посвященные богу. Как беглец, скрывающийся среди Кваньи, он едва ли имел право задавать такие вопросы: ему придется долго ждать ответов.

По крайней мере, гнев Чабано явился и исчез быстро, и когда гнев прошел, Вобеку не лежал мертвым на полу хижины Верховного Вождя. То, что Аондо оказался дураком и что Вобеку не нарушил табу, несомненно повлияло. Еще больше повлияло то, что в последнее время Чабано убивает меньше людей с ходу, даже во время своих знаменитых приступов ярости.

Сейчас Вобеку стоял среди двенадцати воинов, окружавших Чабано, и все тринадцать пар глаз были устремлены на освещенную факелами тропу, по которой приближались шестеро. На подошедших было церемониальное одеяние Посвященных богу, состоящее из длинных балахонов и головных украшений из пунцовых и сапфировых перьев, набедренных повязок из тисненой кожи, украшенной позолотой, серебряных браслетов и жезлов, каждый из которых стоил хорошего стада скота.

Один из Посвященных богу имел менее роскошное одеяние Безмолвного брата, но он нес щит Первого Говорящего — из бычьей кожи с узором из Золотых Змей, восемь из которых образовывали рисунок, на который не следует долго смотреть. А тот, кто смотрел, начинал думать, что змеи живые или что, по крайней мере, их глаза светятся зеленым.

Пятеро сопровождающих Первого Говорящего разделились, трое из них стали по одну его сторону, двое по другую. Первый Говорящий же направился к Чабано. Он, казалось, не боялся находиться вблизи стольких копий, хотя, вероятно, уверенность ему давало колдовство.

Что представляет собой Живой ветер, даже Кваньи не хотели спрашивать, чтобы не получить ответа, могущею вселить страх. Что Живой ветер делал Посвященных богу могущественными, знали все так хорошо, что спрашивать об этом не было необходимости.

Вобеку последовал примеру Чабано и его воинов, ударив копьем о щит, отдавая честь. Первый Говорящий ответил на приветствие, вогнав конец своего посоха глубоко в землю, во время чего Вобеку почувствовал, будто почва под ним сделалась раскаленной докрасна.

Снова Вобеку последовал примеру стоящих вокруг него: ни один из них даже не поморщился. Однако он заметил, что Чабано стал более осторожен и Первый Говорящий не улыбается, — казалось, он недоволен и, более того, готов дать почувствовать свое колдовство.

— Приветствую, Гейрус, Первый Говорящий с Живым ветром! — произнес Чабано, кладя копье и щит на землю. Какое-то мгновение Вобеку казалось, что вождь собирается упасть, распростершись, но тот даже не опустился на колени. Он выпрямился в полный рост и скрестил руки на груди.

— Приветствую, Чабано, — ответил Гейрус ледяным тоном, едва ли громче шепота.

— Первый Говорящий, — сказал резко Чабано, — ты вызвал меня. Я пришел. Ты, кажется, разгневан. Что стало причиной твоего гнева?

— Ты солгал мне, — ответил Гейрус.

Вобеку был не единственным, кто затаил дыхание. Любой обычный человек, назвавший Чабано лжецом, немедленно распрощался бы с жизнью и был бы счастлив умереть на месте, а не мучиться, сидя на колу.

— Если и так, то сделал это с достаточным основанием, — бросил в ответ Чабано.

Это показалось Гейрусу столь же серьезным оскорблением. Жезлы поднялись, а лица под головными украшениями сделались слишком похожими на маски драконов, чтобы это могло понравиться Вобеку. Раньше ему было интересно, что победит в соревновании между быстро брошенным копьем и быстро брошенным заклинанием. Он не ожидал получить ответ, сам участвуя в этой битве.

Гейрус явно боролся с желанием уничтожить Чабано на месте — и победил.

— Да? Достоин ли я узнать, какую причину ты считаешь достаточной, чтобы лгать Говорящим с Живым ветром?

— Да. В твоих пещерах на Горе Грома есть те, чьи глаза и уши служат нашим врагам. Было бы лучше найти способ говорить друг другу правду, не будучи ими услышанными.

Вобеку это казалось совершенно разумным. Гейрусу, однако, сказанное показалось оскорблением, какое почти невозможно перенести. Вобеку сжал копье так, что побелели пальцы, от страха перед тем, что он прочел на лице Первого Говорящего.

Однако губы старика не произнесли ни слова. По крайней мере, до того, как гнев перестал искажать его лицо. Плечи его опустились тогда, и он будто постарел на десяток лет.

— А своему народу ты доверяешь? — спросил Гейрус тоном, каким спрашивают о цене козла.

— Да, — ответил Чабано. Можно было видеть, как он выпятил грудь, гордый верностью Кваньи.

— В таком случае пойдем в ближайшую деревню и там поговорим. И если была сказана ложь...

— Молчать! — взревел Чабано. Гейрус не оскорбился: он понял, как и Вобеку, что этот приказ был адресован не ему — он был направлен воинам вокруг Чабано. Некоторые из них были из «ближайшей деревни», и их лица ясно говорили, что жителям не хочется принимать у себя Посвященных богу.

Власть Чабано, кажется, была не без пределов.

— Великий Вождь... — начал один из воинов.

Чабано повернулся и ударил его открытой ладонью по лицу. Затем, выхватив копье из рук воина, сломал его о колено и указал рукой на землю. Воин бросил свой щит на траву и распростерся на нем.

Чабано не поднял оружия. Вместо этого он несколько раз с силой ударил воина по спине. С каждым разом из горла несчастного с хрипом выходил воздух, и Вобеку видел, как воин прикусил губу так, что пошла кровь.

— Будь благодарен моей милости, — сказал Чабано. — На войне ты снова будешь нести копье, но до тех пор не попадайся мне на глаза.

Воин поднялся без помощи, поскольку товарищи отшатнулись от него, будто он заражен оспой. Согнувшись и спотыкаясь, словно больной или старик, он поплелся по тропе и скрылся из виду.

Вобеку смотрел ему вслед. Инстинкт говорил ему, что столкновение еще не кончилось и что все дело по-прежнему в желании Гейруса. Вобеку не осмеливался слишком внимательно глядеть на Первого Говорящего, но он пытался следить за его взглядом, когда тот переходил от одного воина к другому. Если Гейрус поднимет посох или взгляд его задержится на одном воине дольше, чем на остальных...

Ни посох, ни глаза ничего не сказали Вобеку. Но тем не менее ему повезло. Он стоял далеко слева от Чабано, так что видел воинов за спиной вождя, не проявляя того, что смотрит на них. Воинов было трое, и сейчас один из них дышал неестественно медленно. Глаза воина, казалось, сделались пунцово-сапфировыми, копье его поднималось в положении для броска, будто увлекая руку следом.

Вдруг неожиданно копье прыгнуло. Воин прыгнул вместе с ним, или, скорее, его мертвая хватка, с какой он держал оружие, увлекла его так, что ноги воина не касались земли.

Те, кто видел это представление, онемели от удивления или, вероятно, от колдовства. Все, кроме Вобеку.

— Вождь! Сзади! — крикнул он. Предупреждение сработало. Чабано развернулся, одновременно поднимая щит и нанося удар копьем.

Копье вождя проткнуло лишь воздух. Вобеку, у которого было больше времени прицелиться, попал. Его копье вонзилось в бок воина. Воин качнулся, повернулся к Вобеку и, казалось, готов был рассмеяться, видя, как пятится воин Ичирибу.

Вобеку не мог не пятиться. Глаза у того воина казались теперь озерцами пунцово-сапфирового огня, и тонкий туман тех же оттенков вился вокруг его рук и оружия. Затем пунцовый цвет колдовства Посвященных богу уступил место алому цвету крови, льющейся из бока и рта воина. Он захлебнулся, качнулся опять и упал с копьем, все еще торчащим из бока.

Вобеку понимал, что у этого воина скоро появится компания: Чабано и сопровождающие его. И что Чабано не будет пытаться спастись от судьбы бегством. Это бесполезно: Гейрус возьмет его жизнь, неважно, куда он бежит.

Вобеку тоже пришлось однажды бежать, и у него не было желания делать это снова.

Ему так хотелось умереть смертью воина, что он даже не заметил, как Чабано сделал шаг вперед, вероятно с той же мыслью. Копье вождя было поднято, и мышцы правой руки напряглись, когда он собирался воткнуть копье в горло Гейруса.

Вобеку видел, как Первый Говорящий поднял двумя руками посох и выставил его перед собой. Он видел, как копье Чабано остановилось, будто встретилось со скалой. Он видел также, как железный наконечник начал дымиться, и холод охватил сердце и внутренности Вобеку, когда он увидел, что дым пунцово-синий.

Затем он увидел, как Безмолвный брат вышел вперед, размахнулся своим посохом, как женщины размахивают пестом, и ударил по посоху Первого Говорящего.

Вобеку в следующее мгновение понял, что за Гейрусом пришла смерть. Пламя вырвалось из посоха Первого Говорящего и охватило его, словно тело его было снопом соломы. Пламя было разноцветным, без дыма, но не без жара.

Листья вокруг Первого Говорящего сделались коричневыми и загорелись бы, не будь они мокрыми от дождя. Обычный дым поднялся от земли джунглей, там, где жар опалил подстилку из мертвых листьев и лиан. Почему-то цвет дыма примирил Вобеку с надвигающейся смертью. Он не погибнет в месте, покинутом богами.

Затем наступило мгновение, когда Вобеку начал думать, что он может и не погибнуть. Чабано отшатнулся назад, выронив копье с оплавленным наконечником, но невредимый. Он споткнулся о жертву Вобеку и чуть не упал, но двое воинов поддержали его.

Трое других, Вобеку среди них, увидели, что пламя окутывает два посоха и Первого Говорящего, но не Безмолвного брата. Они также видели, что это не нравится другим Говорящим. Действительно, те глядели своими бледными глазами на разыгрывающееся представление, будто все это происходит вопреки всему, по их понятиям, возможному.

Так, скорее всего, и было. Вобеку выхватил копье у воина, замершего от ужаса, размахнулся и метнул его.

На этот раз он попал своей жертве, Говорящему справа от Гейруса, в горло. Говорящий выронил посох, упал на колени, схватился за горло н торчащее в нем копье и затем согнулся вперед так, что головное украшение свалилось. Вслед за ним упал и Говорящий, перекатился на бок и судорожно задергал ногами.

Быстрота Вобеку, казалось, вернула к жизни остальных воинов — это и несколько резких слов, сказанных Чабано тоном, дающим понять, что непослушание означает смерть. За считанные мгновения оставшиеся Говорящие были окружены воинами, которые приставили им копья к горлу или к животу. Воины не позволили им сдвинуться с места, пока Первый Говорящий не сделался кучкой пепла среди травы джунглей.

Безмолвный брат взял жезлы у оставшихся Говорящих, которые не оказали сопротивления, и заговорил с ними на языке, не знакомом Вобеку. Он лишь чувствовал в его звучании такую древность, что трудно было вообразить. В языке этом были отзвуки времен до Атлантиды, времен еще до того, как боги решили, что не звери, а человек должен править миром.

Сделав это, Безмолвный брат развернулся и стал перед Чабано на колени. Вобеку показалось, что он распростерся бы, не означай это, что нужно положить охапку жезлов и отвести взгляд от Говорящих. Перебежчик Ичирибу в первый раз обратил внимание на то, что глаза Безмолвного брата имеют бледный оттенок, как у Говорящего.

Чабано перевел взгляд с Вобеку на Безмолвного брата и кивнул. Проявить почтение перед вождем, конечно, нужно, однако держать Говорящих в страхе, неважно перед чем, сейчас еще важнее.

— Я Райку, — сказал Безмолвный брат.

Вобеку начал понимать. Имя это он уже слышал, но не знал, что оно означает. Он слышал слухи и о том, что у Чабано есть шпион на Горе Грома, хотя об этом говорили лишь шепотом. Райку и шпион, очевидно, одно и то же лицо.

Приветствую Райку, друга Кваньи, — сказал Вобеку. Это казалось наименее глупым из всего, что он мог сказать.

— Ты не Кваньи, — ответил Райку. — Не ты ли глаза и уши Чабано среди Ичирибу?

— Прежде чем я отвечу на этот вопрос, — произнес Чабано с опасной мягкостью, — ты должен сам дать мне ответ.

— Спрашивай, мой вождь.

Чабано, казалось, воспринял слова буквально и не обратил внимания на тон Райку.

— Что ты сказал своим товарищам?

— Я сказал, что, если они не поклянутся повиноваться мне во всех вопросах, касающихся помощи Кваньи, я позволю твоим воинам убить их на месте.

— И они поклялись? — Чабано дал знак рукой, и воины крепче сжали копья.

В чем бы Говорящие ни клялись, делали они это страстно и долго. Еще не прозвучала и половина клятвы, как Райку попросил воинов Кваньи опустить копья. Когда клятва была произнесена, Райку сказал резко какое-то слово, и Говорящие засеменили по тропе так быстро, как только могли их нести старые ноги.

Чабано многозначительно посмотрел на своих воинов, и те удалились с такой же скоростью, но в противоположном направлении.

— Благодарю вас обоих, — сказал Чабано. — Благодарность вождя стоит многого, и она будет стоить тем больше, чем дольше я буду править. — Он бросил резкий взгляд на Вобеку: — Однако, если бы ты некоторое время назад был так же быстр, как сегодня, ты не был бы здесь.

Райку попросил, чтобы ему все объяснили, и Чабано согласился с просьбой, проявив мягкость, удивившую беглого воина, хотя ведь Верховный Вождь ниже рангом, чем Посвященный богу, который, кажется, произвел себя в Говорящие по своей воле.

Или стать Посвященным богу проще, чем внушали племенам? Это было бы радостной мыслью, захоти Вобеку следовать по стопам Райку.

Поскольку его стремлением было занять высокое положение среди Кваньи, когда те будут править всей этой землей, он не обрадовался. Неумелые Посвященные богу будут мало полезны Кваньи против Добанпу. Искусство Добанпу — не сказки, и месть, какую он обрушит на Вобеку, будет страшной!

Глава XII

Ичирибу и Кваньи не спешили искать битвы. Причиной этому были не только вновь приобретенные обоими племенами союзники, хотя и это играло роль.

Вобеку заметил, что, хотя воины и сторонились его, мало кто в нем сомневался. Он ведь все-таки спас Чабано, Верховного Вождя, за которым следуют уже двенадцать лет. Даже те? кто следовал за Чабано больше из страха, чем из любви, понимали, что без него Кваньи обречены. Перед человеком, спасшим вождя, племя находится в большом долгу.

К Райку тоже относились с некоторой благодарностью, но в то же время и с немалым страхом» Он тоже спас Чабано н, более того, сверг самого великого из Посвященных богу. Сделав так, он стал еще более великим Посвященным богу.

Райку радовался, что ему не нужно было появляться среди воинов чаще, чем Чабано вызывал его. Девять дней из десяти он оставался в уединении на Горе Грома, наводя порядок среди Говорящих, Безмолвных братьев, слуг и рабов настолько, насколько позволяли ему власть и время. Если бы он приходил в деревню слишком часто, кто-нибудь мог угостить его так же, как Вобеку угостил одного из Говорящих, что избавило бы Кваньи от будущих неприятностей, но они были лишь племенем храбрых воинов, а не ясновидцами или предсказателями.

* * *

Конану было трудно с Ичирибу, несмотря на то что большинство из них считало его любимцем богов, хоть и не прямо посланным ими.

Кваньи сделались непобедимыми на суше с тех пор, как Чабано обучил их драться фалангой, с высоким щитом и большим копьем, которым можно колоть и которое можно метать. Нельзя было ожидать, что Ичирибу быстро овладеют этим искусством, даже если их будет обучать сам киммериец.

Так что Конан занялся тем, что начал учить воинов Ичирибу использовать их старое оружие по-новому. У них было достаточное число лучников и пращников, которые могли беспокоить и изматывать фаланги Кваньи, Их рыболовные трезубцы тоже могли бы противостоять копьям Кваньи, если каждого воина Кваньи будут встречать двое Ичирибу.

Валерия учила, как вести бой на каноэ, с большим искусством, чем прежде. То, что она не знала о лодках, вероятно, вообще не дано знать людям. Даже наиболее бывалые рыбаки Ичирибу скоро вслух заговорили о том, что женщина Конана стоит почти столько же, сколько и сам киммериец.

— Мы должны стать муравьями, а Кваньи — боровом, — говорил Конан столько раз, что Сейганко надоело это слышать, хотя он понимал, что это правда. — Из них получится больший боров, чем из нас. Сражайтесь с ними клык к клыку, и мы обречены. Укусите их сотню раз, и обречены окажутся они.

Способности, какие проявляли Ичирибу в учении, радовали сердце Конана. Он был бы еще более уверен, если бы вопрос о том, идти ли туннелями, не висел в воздухе.

Добанпу согласился, что, если духи позволят, это окажется хитрым и смертоносным приемом, когда воины выскочат из-под земли. Он не сказал больше ничего, кроме того, что ждет знака от духов.

Он все тянул, и Конан терял терпение.

— Что, духи разучились говорить? — спросил он однажды утром Эмвайю. — Или твой отец?

— Если бы я и знала ответ, это бы нам не помогло, — ответила девушка. — Никто из людей не может принуждать духов, и моего отца тоже трудно заставить говорить против его воли.

— Если он будет молчать слишком долго, то получится, что он решит покончить со своим народом, — сказала резко Валерия. Оба гостя видели, что Эмвайя сама беспокоится из-за нежелания отца говорить. Никто не сомневался, что она говорит правду.

— Он тоже это знает, — сказала Эмвайя и удалилась с таким достоинством, какое только могла изобразить.

— Колдуны! — произнес Конан. Он проговорил это слово как особенно мерзкое ругательство. Затем киммериец посмотрел на небо: солнце сияло, хотя и через дымку, которая сулила дождь.

Сезон дождей приближался с каждым восходом, и Конан склонялся к мысли оставить племена Озера смерти самих решать свои проблемы, если Добанпу не заговорит до того, как ливни начнутся всерьез. Уровень воды в реке повысится, и дождь затруднит погоню.

— Если до полудня у тебя нет работы, давай возьмем каноэ и пойдем ловить рыбу, — предложила Валерия. — Лучше большое каноэ.

Конан рассмеялся. Большие каноэ, как обнаружили Конан и Валерия, несколько тяжеловаты для двух гребцов, но зато они широки. Если на дно положить одну или две циновки, они становятся отличным местом для жарких занятий любовью.

Они подгребли к берегу Кваньи ближе, чем во время обычных рыбалок. Это не было идеей Конана и тем более Валерии. Мысль подала Эмвайя, которая появилась на берегу, когда они грузили в каноэ рыболовные снасти и циновки.

— Можно мне с вами?

Конан и Валерия нахмурились. Они бы с большей радостью побыли одни, но ни один из них не хотел обидеть дочь Добанпу и невесту Сейганко. Конан, однако, услышал в ее голосе не только желание развлечься в скучный день.

— Добро пожаловать, — сказала Валерия и послала мальчика-бедуи за циновкой и тыквой с водой.

Эмвайя оказалась сильным, хотя и не очень искусным гребцом, и каноэ быстро добралось до обычного места рыбной ловли. Когда Конан и Валерия стали грести медленнее, Эмвайя указала рукой на берег Кваньи:

— Не могли бы мы подойти ближе?

На этот раз Конан более чем нахмурился:

— Кваньи не такие уж сухопутные улитки. Если они заметят подозрительную лодку, болтающуюся у берега, они найдут несколько каноэ, чтобы наполнить их воинами.

— Я лягу, чтобы меня никто не узнал.

— А мы? — спросила Валерия. — Или мы стали от солнца твоего цвета, так что никто нас не отличит?

Пусть Эмвайя знает могущественные заклинания, и оскорбить ее — значит оскорбить того, кто владеет еще более могущественными заклинаниями. Но ни она, пи ее отец не разбирались, к сожалению Конана, в вопросах войны.

Они торговались, как потом говорила Валерия, как капитан и торговец из-за цены галерной оснастки. В конце концов они, выпив половину запаса воды, чтобы промочить охрипшие от крика глотки, согласились относительно того, куда следует идти каноэ. Это было ближе к берегу, чем того хотел Конан, дальше, чем желала Эмвайя, но это удовлетворяло желаниям обоих. Кроме того, их не могли легко прижать к берегу каноэ, идущие с озера. А каноэ, идущие с берега, они могли вовремя заметить и оторваться, чему поможет наличие третьего гребца.

— Помни также, что я могу вызвать подмогу с суши, если преследователи подойдут слишком близко, — сказала Эмвайя. Она больше ничего не стала говорить, а Конан — спрашивать. Ему думалось, что иметь такого друга, как Добанпу, опасно. Колдуны, он должен был признать, могут быть дружелюбными или по крайней мере безобидными, но таких Конан мог пересчитать по пальцам одной руки. Тех же, кто рано или поздно сделался смертельным врагом, напротив, так много, что у всех сидящих в каноэ не хватило бы пальцев ни рук, ни ног, чтобы пересчитать их.

Они добрались до желаемого места. Конан, самый зоркий из троих, оглядел берег. Там не было признаков ни человеческого присутствия, ни другой животной жизни. Лишь песчаный мыс с бороздами там, где крокодилы нежились на солнце, говорил о том, что эти тихие воды могут скрывать опасность.

Конан и Валерия закинули лески и приготовили трезубцы. Эмвайя легла на свою циновку в носу лодки и будто уснула. Конану показалось, что дышит она не так размеренно, как обычно дышит спящий. То, как руки ее ладонями вниз и с растопыренными пальцами прижались к бортам каноэ, тоже указывало на неспокойное настроение.

Киммерийцу казалось, что она прислушивается, но к чему, он не знал. Помня, что туннели могут испещрять дно озера, тая лишь боги знают какое древнее колдовство, он предпочел не пытаться угадывать.

Солнце подобралось к зениту, затем начало садиться. Ни одна рыба не клюнула. Действительно, Конан не видел никаких признаков жизни в этой части озера. Это не было приятной мыслью, и он оставил ее при себе. Валерия, бывшая в более спокойном расположении духа, на самом деле уснула.

Неожиданно Эмвайя села, смахнув с лица кудрявые волосы и схватившись за борт каноэ. Она стала дико озираться вокруг, затем, казалось, обнаружила что-то слева по борту. Конан посмотрел туда же, но ничего не увидел, кроме поверхности озера, не потревоженной ни дуновением ветерка, ни всплеском рыбы. Он все еще глядел туда, когда Эмвайя вскочила, сбросила набедренную повязку и кинулась через борт каноэ.

Рев Конана оглушил бы всю рыбу вокруг. Голос разбудил Валерию. Тут же придя в себя, она мгновенно схватилась за кинжал, затем взяла каменный якорь, выпутала из веревки и бросила его за борт.

— Вдвоем ее найти будет проще, Конан. Каноэ может и само о себе позаботиться.

Якорный трос быстро разматывался, но, когда вытравился весь, каноэ по-прежнему спокойно дрейфовало. Конан поглядел на воду, чувствуя там глубину, какую никогда не встречал. Глубину, в которую бросилась дочь Добанпу и куда они должны последовать за ней, если...

Голова Эмвайи показалась на поверхности. Девушка легко подплыла к лодке и наполовину приподнялась из воды — мокрые волосы облепили шею и груди. Выражение лица, однако, заставляло забыть о ее красоте.

— Идите и посмотрите сами, — сказала она. — Но знайте, вам не понравится то, что найдете.

— Моя жизнь была всегда полна неприятных зрелищ, и она еще не кончилась, — ответил Конан. Он перекинул ноги через борт и придержал судно, когда Валерия ныряла.

— Не отплывайте далеко от меня, — приказала Эмвайя, когда Валерия вынырнула. — Я намереваюсь охранять вас от того, что лежит там внизу.

Конан не мог избавиться от чувства, что он предпочел бы быть уверенным не только в ее намерении. Но у Эмвайи было достоинство, редкое у колдунов: она не обещала чудес.

Конан набрал в легкие воздуха и нырнул, Эмвайя вслед за ним, и последней нырнула Валерия. Они погрузились на длину каноэ, когда Конан увидел то, что имела в виду Эмвайя.

Они будто плыли внутри огромного шара из хрусталя. Вода была совершенно прозрачной, совершенно бесцветной до самого дна озера.

Дно находилось, решил Конан, на глубине, равной двойной высоте грот-мачты. Не удивительно, что якорь не достал до грунта. Действительно, киммериец видел, как якорь бесполезно болтается на тросе далеко от дна.

В прозрачной пустоте ничто не двигалось. Ничто не жило — ни мельчайшей рыбки, ни пятнышка водорослей, которые душили некоторые участки озера. Конан взглянул на дно.

Оно тоже было безжизненным, но не однообразным. Там, куда смотрел Конан, проходило то, что казалось глубокой траншеей. В эту траншею завалились каменные блоки, на которых были явно заметны следы обработки их человеком. Конан видел это даже с такой высоты. Ему показалось, что он заметил на камнях вырезанные извивающиеся изображения, какие он в большом количестве встречал в туннелях.

Столько успел он разглядеть, пока жжение в легких не заставило его подняться на воздух. Он поплыл наверх, и Эмвайя с Валерией последовали за ним.

Не успел Конан сделать и первого глубокого вдоха, как вынырнула и Валерия. Эмвайи нигде не было видно, и, наполнив свои легкие, Конан собрался уже снова нырнуть, чтобы найти ее.

— Валерия, если с Эмвайей что-нибудь случилось...

— Сейчас мы ей оба понадобимся еще больше. И помни, я ей обязана жизнью.

— Довольно разумно. Думаю, еще больше необходимо, чтобы хоть один из нас добрался до берега и рассказал о случившемся.

У Валерии настроение, казалось, было не таким уж плохим, и она собиралась влезть в каноэ, когда Эмвайя вынырнула на поверхность. Она бешено размахивала руками, и дыхание вырывалось с судорожным хрипом из открытого рта. Конан и Валерия схватили ее за руки и поддержали так, чтобы голова была видна над водой.

Паника оставляла Эмвайю по мере того, как легкие снова наполнялись воздухом. Она легла в воде на спину, доверившись друзьям, и дыхание постепенно восстановилось. Наконец она выскользнула из рук Валерии и Конана и забралась в каноэ.

— Что это, Эмвайя? — спросил Конан.

— Мой отец рассказал бы об этом лучше. Но... под дном озера один из этих туннелей.

— Он обрушился, и получилась эта траншея?

— Да. Не... в туннеле... там дальше, где он обрушился, что-то есть.

— Затопленный туннель, могу поспорить.

Шутка эта, казалось, напугала Эмвайю.

— Не говори легкомысленно о таких делах, Конан. Я... мне кажется, что то, что там находится, — живое.

— Как это может быть? — спросила Валерия. Она наконец уловила смысл разговора. — Все остальное в воде, кажется, вымерло на тысячу шагов. Хуже того, выгнано.

— Да. То, что находится в туннеле... оно живет, поедая... это слово табу, но понятно будет, если я скажу «жизненную силу»?

— Жизненную силу всего того, что приближается? — Валерия, говоря это, держала руку на рукояти кинжала.

— Такие... существа... жили раньше. Мы, мой отец и я, думали, что они все вымерли.

— Кажется, одно не вымерло, — быстро проговорил Конан. Он взял весло. — Нам следует вернуться на остров и рассказать твоему отцу, если он уже и сам не почувствовал.

— Я должна еще раз нырнуть, чтобы узнать ним уши-, что это может быть.

Валерия обхватила женщину Ичирибу:

— Ты едва выбралась на поверхность и после второго погружения. Нырни в третий раз, и не понадобится никакого древнего колдовского чудовища, чтобы съесть твою жизненную силу. Ты утонешь, а нам придется давать объяснения твоему отцу и Сейганко. Я предпочту сама сразиться с монстром.

Слова Валерии были неуклюжими, и акцент сильным, но Эмвайя поняла смысл речи.

— Пусть так и будет, — сказала молодая женщина. — Уйдем отсюда, пока оно нас не почувствовало.

* * *

Это была не самая большая из Золотых Змей, но она была самая последняя и самая старая. Она и еще одна пережили всех остальных сородичей, ибо колдовство в норах, которые нашли они под озером, изменило их.

Когда-то они питались плотью. Теперь же ели жизненную силу, которая одушевляет все живое и даже водные растения. Они могли вытягивать ее из существ, даже недосягаемых для взора их зеленых глаз-камней, и ею питать свою силу.

Затем случилось так, что другая старая змея сделалась усталой, и ее собственная жизненная сила начала затухать. Последняя Золотая Змея не имела представления о милости или каких-нибудь других человеческих понятиях. Она понимала, что, если одной змее позволить умереть, ее жизненная сила не сможет напитать ту, что осталась жить.

Так что Золотые Змеи подрались, последняя змея убила свою подругу, и жизненная сила перешла к ней. Но битва привела в большой беспорядок колдовские заклятия, которые поддерживали туннели, подпирали и освещали их. Значительный участок туннеля обвалился. Однако колдовство было еще достаточно сильно, так что вода не хлынула внутрь и не утопила последнюю из Золотых Змей.

Но туннель завалило, и выбраться оттуда означало прокапывать путь через завалы камней. Золотая Змея не была сообразительным существом, но понимала, что для такой задачи ей не хватит ни сил, ни крепости зубов. Так что она осталась там, вытягивала жизненную силу из существ в воде наверху и время от времени отыскивала проходы между упавших камней.

Она нашла одно место, где вполне можно было проделать проход. Но там не было следов ничего живого, что могло бы восполнить затраты сил.

Во всяком случае вначале. Затем настало время, когда Золотая Змея снова почувствовала жизненную силу в туннеле — мощную силу, как у тех двуногих существ, что наложили древние заклятия на эти туннели. Сила эта еле чувствовалась, так что существа, должно быть, были далеко.

Но если жизнь снова пришла в подземелья, она не уйдет. Золотая Змея проковыряла завал так, чтобы легче было пробить преграду, когда по другую сторону появится стоящая добыча. Они подойдут к преграде, и тогда деваться им будет некуда. Но будет, однако, еще немного силы для Золотой Змеи. Силы, которой, возможно, хватит, чтобы вырваться из своего укрытия и быть снова на свободе, в большом мире, а там жизненную силу можно брать всюду.

Могут даже вернуться дни, когда двуногие приносили живых существ Золотой Змее, чтобы она питалась их плотью. Иметь и живую плоть, и жизненную силу жертв, — если уместно применить слово «амбиция» в отношении существа без человеческого разума, то можно сказать, что этот хитрый замысел был величайшей амбицией Золотой Змеи.

* * *

Вытаскивая каноэ на берег, Конан обратил внимание, что вокруг ходит меньше людей, чем обычно. Он не нашел в этом ничего особенного, пока не заметил, что так обстоит дело на всем пути до деревни.

Когда он увидел, что почти полплемени собралось вокруг дыры, где раньше была плита очага, он понял: что-то случилось. Эмвайя потела и молчала всю дорогу от берега, но Конан объяснил это утомлением после ныряний. Сейчас он подозревал нечто худшее.

Он понял, что произошло, когда увидел, что женщины и дети грузят камни и землю в корзины, а воины фанды носят нагруженные корзины к краю деревни. Просить воина фанды, находящегося на посту, выполнять женскую работу означало бы смертельный поединок или, по крайней мере, строгое порицание совета племени. Однако здесь присутствовали все, кто уже был достаточно взрослым или не совсем еще старым, чтобы стоять на ногах без помощи и раскапывать шахту, ведущую в туннель.

— Кажется, Добанпу заговорил, — сказала Валерия почти шепотом.

— Весьма вероятно, — согласился Конан. — Ты готова немного прогуляться по подземельям?

— Поохотиться за этим последним поедателем жизненной силы, о котором говорила Эмвайя? — Она была явно усталой и недовольной собой. — А, ладно. Я слышала, в Кхитае есть пословица: «Будь осторожен в своих желаниях. Боги их могут удовлетворить». Кажется, мы слишком сильно желали, чтобы туннели открылись.

— Сделанного не переделать, — сказал Конан. Он расстегнул свой пояс и передал оружие Валерии. — Отнеси их в хижину. У меня есть некоторый опыт в таких работах, который может Ичирибу оказаться полезным.

Глава XII

Последние пятьдесят воинов исчезли в джунглях, как раз когда рассвет коснулся восточных склонов. Вобеку глядел им вслед, и лицо его было напряжено. Он сомневался, что ему удастся обмануть Чабано, и он действительно его не обманул.

— Так ты беспокоишься за жизнь людей не твоего племени? — спросил вождь. Нотки насмешки слышались явственно. Но этого вождь и не скрывал.

— Кваньи теперь мое новое племя, — ответил Вобеку. — Или вождь племени сомневается в клятвах, данных ему в присутствии Райку, Первого Говорящего?

— Нет.

Чабано сказать было нечего. Он мог сомневаться в Райку, что, конечно же, испытывал Вобеку. Выразить же это словами так, чтобы слышали другие, не было мудрым для вождя.

— Я доверяю воинам, которых ты посылаешь на пастбища и поля Ичирибу, — сказал Вобеку, — Они выполнят задание и смутят противника. Ичирибу не могут ни потерять эти земли и не умереть с голоду, ни защитить их так, чтобы остались люди для защиты остального. Нет, меня огорчает то, что я не могу пойти с ними.

— Ты нужен здесь, Вобеку. — Невысказанным осталось то, что воины Кваньи еще не настолько доверяют Вобеку, чтобы он мог быть в безопасности вдали от вождя.

— Я несколько лет был мальчиком-бедуи на этих пастбищах, — настаивал Вобеку. — Затем я был в фанде, которая охраняла поля. Я знаю каждую хижину, каждую долину, каждый родник в этих землях. Если бы я пошел, даже как простой проводник, воины, посланные тобой, выполнили бы свою работу еще лучше. К тому же большинство из их числа выжило бы, чтобы хвалиться потом этим подвигом перед своими женщинами.

Вобеку, когда мы победим, не хватит женщин, чтобы слушать, как мы хвалимся. И пива не хватит, чтобы нам промочить для этого горло.

Вобеку преклонил колена, поднялся, когда получил позволение удалиться, и ушел. Лишь убравшись с глаз вождя, он осмелился сделать охранительный жест.

Чабано может искушать богов. Это право вождя. Вобеку не вождь и очень сомневался, что когда-либо им будет, даже если Чабано покорит все земли вплоть до Соленой воды. Он мечтал об этом, когда соглашался служить Чабано, но это были мечты более молодого человека.

Сейчас он прожил достаточно и узнал больше правды о мире. Вобеку будет вполне доволен окончить свою жизнь так, чтобы сыновья спели по нем погребальную песню, женщины омыли его тело и был бы скот и поля, чтобы устроить пир для друзей, когда дым погребального костра поднимется к богам.

Он решил, что в качестве первой награды после победы он попросит себе женщину Мокоссу. Она не только приятна для глаз, но умна и здорова, сможет родить, достойных сыновей.

* * *

Конан осматривал отряд, отправляющийся в туннель, когда прибежал мальчик-бедуи и сказал, что его вызывает к себе Сейганко. По лицу мальчика можно было прочесть, что киммерийцу нельзя терять ни мгновения.

Конан дал Валерии знак рукой, и она, положив сумки с припасами на щит, подбежала. Даже после почти бессонной ночи Конану было приятно любоваться грациозными и уверенными движениями ее гибкого тела. Ему еще более приятно было сознавать, что Валерия будет у него за спиной, когда они вновь погрузятся в наполненные колдовством коридоры под озером.

— Валерия, не можешь за меня закончить здесь работу? Посмотри, чтобы воины имели при себе все, что им приказано взять, были трезвыми, не поврежденными в рассудке и тому подобное.

— Я думаю, что только пьяница или сумасшедший вызвался бы пойти в такой поход, — сказала она, криво улыбнувшись.

— Или люди, которые верят, что Добанпу говорит правду, — ответил Конан.

— Я удивлена, находя в их числе тебя, — прошептала Валерия.

Конан пожал плечами:

— Считай меня лучше тем, кто пока не уличил Добанпу и его дочь во лжи. Но это ставит их далеко впереди почти перед всеми колдунами, каких мне довелось встречать. — Он похлопал ее по плечу: — Просто притворись, что разбираешься в этих делах.

— Так же, как ты на циновке?

— Женщина, не от моего ли притворства ты выла всю прошлую ночь, как волчица? Полдеревни слышало тебя, или, по крайней мере, мне так сказали.

Валерия издала звук, не то выругавшись, не то усмехнувшись, и отвернулась. Конан видел, как начали подергиваться ее голые плечи, когда ею овладел тихий смех. Затем он поспешил к Сейганко.

Он нашел военного вождя стоящим на четвереньках рядом с перевернутым каноэ и изучающим дно, будто там можно было прочесть тайны богов или победы над Кваньи.

Сейганко, казалось, мучили сомнения, когда он отвел Конана в сторону. Часть сомнений можно было объяснить тем бременем ответственности, которое ложится на вождя, ведущего стольких воинов на войну, исходом которой может быть гибель их и всего племени. Конан был не намного старше Сейганко, но он нес такое бремя довольно часто и знал, что оно не становится легче с годами.

Другая часть того, что вселяло в Сейганко неуверенность, проявилась быстрее.

— Мы видели воинов Кваньи в лесу на краю пастбищ. Нашли убитых коз, и по крайней мере один пастух исчез.

Конан кивнул. Это было более высокое искусство ведения войны, о котором ему было известно больше, чем он признавал, но меньше, чем ему хотелось бы.

— Никогда не ведите войны, веря, что враг будет ждать, пока вы не свалитесь ему на голову, как ночной горшок из окна. Чабано старается отвлечь воинов от нападения на него.

— Ему это удастся, если только нам не придется оставить стада и посевы без защиты.

— Стада ведь могут ходить, правда?

— Да, но...

— Пошли достаточное количество воинов, чтобы охранять пастухов, пока они перегоняют стада на юг, в горы у реки. Тогда Кваньи придется сделать двухнедельный переход по открытой местности, чтобы добраться до них. У вас есть лучники, а у них нет. Сколько, по твоему мнению, Кваньи доберутся до гор живыми?

— А... — Улыбка Сейганко была недолгой. — Но поля еще не убраны. Если их сожгут...

— И поджигателям позволят проделать свою работу и не перережут им глотки? — спросил Конан, изображая больше терпения, чем чувствовал на самом деле. Он надеялся, что бремя руководства не помутило рассудок Сейганко.

— Это тоже можно сделать, — сказал Сейганко. Hа этот раз улыбка его не исчезла. — Часть зерна мы действительно можем собрать и скормить скоту. Мы все равно съедим его в том или ином виде, а возможно, съедим еще и скот Кваньи.

Конан положил Сейганко руки на плечи, и оба поклялись, что каждый будет охранять женщин другого, если кто-нибудь из них не вернется с войны. Затем Конан вернулся к шахте еще быстрее, чем хотел Сейганко, и застал среди воинов, выстроившихся перед ямой, Эмвайю.

Конан закатил глаза к небу и пробормотал что-то, что вполне могло быть: «Женщины!» — и, нахмурившись, посмотрел на Валерию. Она пожала плечами и сделала красноречивый жест, давая понять, что и с ней и с Эмвайей спорить бесполезно.

— Очень хорошо, — проворчал Конан. Он повернулся лицом к строю, в котором стояли сорок крепких воинов и Эмвайя.

— Я спущусь первым. Всюду, где я не провалюсь и где смогу пролезть, будет достаточно места и вам. Аондо был единственным из вас крупнее меня, но сейчас он кормит собой крокодилов.

— Никогда не думал, что мне будет жаль крокодилов, — сказал один из воинов, — но животное наверняка уже сдохло.

Смех воинов было приятно слышать.

— Никому не спускаться, пока я не крикну, а лестницы и веревки не будут закреплены, — добавил Конан. — Если я замечу, что кто-нибудь вместо лестницы пользуется скрепляющей опалубкой, я сам помогу ему упасть. Тогда для каждого, кто поскользнется, будет внизу мягкая подушка!

Воины все еще смеялись, когда Конан обвязал вокруг пояса веревку и начал спускаться в темноту.

* * *

Вот оно появилось снова, то присутствие, обещающее Золотой Змее и плоть, и жизненную силу. Оно было, насколько могла судить змея, в том же месте, что и раньше. Но оно оказалось сильнее, будто существо было больше.

Или, может быть, двуногих больше? Неужели они спускаются, чтобы предложить себя Золотой Змее и удовлетворить ее голод? Или, может быть, они охотятся на Золотую Змею?

У Змеи не было сознания, которое бы могло представить мысли такими словами. Но Змея знала, как отличить добычу от врага.

Она знала также, что, когда придет время нанести удар, даже те, кто пришел на охоту, обнаружат, что сами стали жертвой. Так было всегда, насколько она помнила, а воспоминания эти возвращались к временам до того, как Змея жила в этих подземных норах.

* * *

Один из воинов, движимый инстинктами, отточенными в джунглях на охоте и на войне, начал собирать упавшие комья земли. Конан поднял руку, чтобы остановить его:

— Оставь так. Здесь нет Кваньи, которые могли бы выследить. Если что и живет здесь, то у него есть другие способы найти нас. Прибереги силы, чтобы вначале найти это нечто.

Колдовской свет по-прежнему освещал туннель. Однако он казался более тусклым. Возможно, просто из-за того, что свет внизу лестницы погас, когда разрушилось охранительное заклятие? Дальше в туннеле свет был таким же ярким и неестественным, как и всегда.

Конан и Валерия были единственными из отряда, кто сохранял внешнее спокойствие. Киммериец видел, как руки сжимают копья, теребят амулеты либо постоянно находятся за спиной, чтобы делать охранительные жесты в надежде, что Голубоглазый вождь, как называли его, не заметит.

Конан прочистил горло от грязи и пыли и стал перед воинами:

— Не скажу, что бояться здесь нечего. Это значило бы назвать вас глупцами, что было бы неправдой. Вы — храбрые воины Ичирибу, одного из храбрейших народов, какие я видел.

Читающий мысли легко уличил бы Копана по лжи, но единственным человеком среди них, читающим мыс ли, была Эмвайя, однако она промолчала.

— Смотрите под ноги. Держите язык зазубами и общайтесь жестами. Воду берегите и пишу расходуйте экономнее. Не отходите в стороны, даже если увидите в боковом туннеле целое королевство. Помните прежде всего о том, что неожиданное нападение удваивает силы. Мы застанем Кваньи врасплох тем, что появимся такого места, о существовании которого они и не подозревают. Только представьте себе, во сколько раз это увеличит наши силы!

Воины вообразили себе, и это показалось им приятным. Они все еще оглядывались назад и наверх, когда строились в колонну для марша, но они уже улыбались. Все, кроме Эмвайи.

* * *

Золотая Змея вонзила зубы в первый из камней на своем пути и начала оттаскивать его в сторону. Она пыталась сделать это тихо, зная, что почти все могущее служить добычей здесь, под землей, имеет острый слух.

Кроме двуногих, конечно. Их Змея помнила не так хорошо, как зверей, с которыми делила подземные коридоры не так давно. Она помнила, что двуногие почти слепы без света и почти глухи при всех обстоятельствах.

Если плоть и жизненная сила, которые она почувствовала, принадлежат двуногим, то все произойдет быстро. Камни можно передвинуть так, что, когда наступит нужное мгновение, Змея сможет броситься еще быстрее. И снова эти мысли Золотой Змеи не были облечены именно в такие слова, но человек, например такой, как Эмвайя, мог бы перевести их так.

Такой человек мог бы также определить, что работа Золотой Змеи возбуждает колдовскую силу под озером. Возбуждение расходилось волнами, как от брошенного камня, по туннелям во всех направлениях, дошло даже до берегов Озера смерти.

* * *

Чабано возился с рабыней, когда вошел воин с донесением. Он намеревался закончить с женщиной, но затем увидел лицо воина. Это был испытанный воин, обладатель зуба леопарда, и то, что так повлияло на выражение его лица, не могло быть пустяком.

Чабано шлепнул женщину по заду:

— Иди отсюда, быстро.

Женщину парализовал страх: не удовлетворить Чабано означало для рабыни смерть, даже в последнее время.

— Пошла отсюда! — крикнул он и занес руку для менее нежного шлепка. — Не твоя вина, что боги послали плохие известия!

Женщина не знала, как ей поскорее убраться. Остались даже ее бусы и набедренная повязка. Чабано сел и мрачно посмотрел на воина. Тот, как и подобало воину его ранга, не дрогнул.

— В двух местах у берега треснула земля.

— Я не чувствовал землетрясения.

— Никто не чувствовал, мой вождь. Я послал за твоими старшими воинами...

— Вобеку?

— Нет.

— Послать за ним сейчас же! — Воин развернулся, чтобы бежать, одолеваемый наконец страхом. — Подожди! — приказал Чабано. — Какой ширины трещины?

— Одна вполне может быть естественной. Не глубже человеческого роста и не шире длины руки мальчика. Другая такая широкая, что может проглотить быка, и никто не смог увидеть дна. Однако...

Воин облизал губы. Чабано почувствовал непреодолимое желание ударить его, но понял, что от этого воин лишь еще больше перепугается.

— Если не могут видеть дна, что же они видят?

— Обработанный камень, вероятно... вероятно, ступени.

— Ступени, — отозвался Чабано. Он встал, надел набедренную повязку и указал на головное украшение. Воин подал его вождю, затем копье и боевую дубинку.

Снаряжаясь, Чабано думал. Существуют легенды о городах под озером или даже под джунглями... и существует сила Добанпу, которая, увы, не легенда. Однако если в легендах есть зерно правды, то колдовская сила этих древних городов делает силу Добанпу по сравнению с собой детской игрой.

Это скорее всего работа не Говорящего с духами. Но это попахивает колдовством, а в вопросах колдовства...

— Иди и вызови на совет Вобеку. Затем ты сам пойдешь на Гору Грома и доставишь эту новость Райку. Возьми с собой воинов, которым доверяешь, когда отправишься па гору. Если Райку пожелает прийти с вами, у него должна быть соответствующая охрана.

«Которая, если он замышляет какое-нибудь предательство, поймет это сразу».

Воин пять раз грохнул лбом об пол и побежал так, будто всю его родню посадят на кол, если он замедлит бег.

Оставшись один, Чабано снял со стены свой самый лучший щит, тот, что украшен полосками золота и слоновой кости, вплетенными в бычью шкуру. Почувствовав это богатство в руках, он успокоился, и мысли теперь текли быстро и ясно.

Не важно, боги или люди сделали эти трещины. За обоими разломами будет установлено наблюдение, и он немедленно отдаст соответствующие приказы. А в это время основная часть его воинов, а также Райку отойдут к склону горы. Затем, когда враг покажется, настанет время для удара — либо с Живым ветром, управляемым Райку, либо с копьями в руках воинов, в зависимости от обстоятельств.

Битва была неизбежна, к тому же на землях Кваньи. Но одно ему давало успокоение: льву проще укусить того, кто сам кладет голову ему в пасть.

Глава XIV

Там, где становилось светлее, туннель расширялся настолько, что отряд мог идти колонной по четыре или по пять. Поднятое копье едва ли касалось потолка, а пол был из знакомого мрачного сероватого камня, некрасивого, но гладкого, как мрамор.

Конану все не нравилось. Такое пространство говорило о том, что они приближаются к центру сооружения, лежащего под Озером смерти. Это должно было быть также и центром колдовской силы, веками державшей землю и не позволявшей ей засыпать этот лабиринт.

Киммериец задержался, чтобы поговорить с Эмвайей, которая не отставала от воинов, хотя иногда казалось, что она идет во сне. Это как раз происходило с ней, когда Конан подошел. Он пошел рядом с Эмвайей, но не стал ее беспокоить: нельзя мешать даже самому доброму колдуну за работой.

Когда прошло столько времени, что можно было бы съесть хороший кусок баранины, Эмвайя встряхнулась, как мокрая собака, и посмотрела на Конана вполне трезвыми глазами. Затем кивнула:

— Оно живое, и оно впереди нас. Я думаю, оно стало сильнее, чем раньше.

Не было нужды спрашивать, что такое это «оно» или опасно ли это. Пожиратель жизненной силы был почти единственным существом, какое сейчас чувствовала Эмвайя, и скорее всего самым опасным сейчас. Но для сорока воинов Золотая Змея — или один из тех зверей, похожих одновременно и на дракона, и на носорога, — будет лишь здоровой разминкой.

Конан поспешил в голову колонны. Увидев, что он торопится, воины ускорили шаг. Конан вынул меч и выставил его поперек перед первой шеренгой отряда.

— Зайдете дальше и получите по затылку своей тупой башки! — сказал он, повысив голос, но не переходя на крик. Но даже так он вызвал эхо, отчего многие воины стали беспокойно оглядываться по сторонам. Однако это также заставило их сбавить шаг.

— Очень хорошо, — сказал Конан. — Этот туннель может проходить прямо под озером и привести вас к хижинам женщин Чабано. Но он может и петлять, как след пьяного крокодила. Подумайте, сколько нам еще идти, и поберегите дыхание!

После этого у Конана не было проблем из-за излишнего рвения воинов, и он мог спокойно пойти рядом. Ничто не предвещало опасности, но глаза киммерийца были постоянно в движении, а рука не покидала рукоять меча. Время от времени он оглядывался, чтобы посмотреть, не почувствовала ли Эмвайя чего-нибудь неблагоприятного.

Темп продвижения был таким, каким обычно ходили воины Ичирибу по ровной земле и когда требовалось прежде всего сберечь силы. Конан решил, что до первого привала они покрыли больше двух лиг.

Киммериец установил посты и дал задание воинам, несшим снаряжение — веревки, крюки, факелы и тяжелые охотничьи копья, проверить свой груз. Остальным он позволил отдыхать. Несколько сурово брошенных взглядов отбили желание притронуться к тыквам с водой, и никто еще не был голоден.

— Мы, должно быть, проделали полпути до берега Кваньи, — шепнула Валерия. — Если только мы идем туда, куда я думаю.

— Я тоже думаю, что мы идем правильно, — ответил Конан. — Конечно, оба мы можем...

Он прервался, когда донесся звук, похожий не то на крик, не то на плач. Конан обернулся и увидел, что двое воинов бросили оружие и щиты, чтобы поддержать Эмвайю. Ноги ее тряслись, стоять она не могла, глаза были закрыты, уши она зажала руками.

То, что она слышала, должно быть, было слышно благодаря ее колдовству. В следующее мгновение это услышали все своими ушами.

Камни начали трещать и крошиться, затем обрушивались, наполнив туннель громовым эхом. Теперь не одна Эмвайя зажимала уши.

Рев Конана заглушил шум камней и поднял собственное эхо.

— Следующему, кто бросит оружие, я подам его так, что он не сможет взять!

Воины подхватили щиты и подняли копья. Затем, не дожидаясь приказа, они начали становиться в боевой строй. Несшие снаряжение побросали свой груз и образовали вокруг него кольцо. Эмвайю втащили в это кольцо и положили без особых церемоний на свернутую веревочную лестницу.

— Позаботьтесь об Эмвайе, — сказал Конан. Это был его последний приказ на некоторое время: ни одно его слово нельзя было бы расслышать, и действительно, слова и не были нужны. Что-то очень большое и совсем рядом шипя ползло по камням.

* * *

Этот гонец бежал к Сейганко так, будто на нем горит набедренная повязка или по озеру приплыл леопард и гонится за ним. Прибежавший еще не успел сказать ни слова, а Сейганко уже понял, что стал свидетелем зрелища, не виданного Ичирибу уже многие годы, — он видел, как бежал Добанпу Говорящий с духами.

Он бежал к Сейганко в хорошем для своего возраста темпе и остановился, лишь чтобы перевести дыхание, прежде чем начать говорить:

— Надо сейчас же спустить каноэ. Опасность больше, чем я думал.

— Ты не подумал, отец Эмвайи, если посчитал, что мы можем спустить каноэ сейчас. Едва ли половина из них загружена, и больше трети воинов еще не подошли к берегу.

— Тогда мы отправимся с теми, что у нас есть.

Сейганко осознал всю глубину гнева только тогда, когда почувствовал, как в руке треснуло древко трезубца Он заставил себя говорить спокойно:

— Кто в опасности?

— Те, кто спустились. Я должен быть ближе к ним чтобы помочь Эмвайе против угрозы.

— Какой угрозы? — Сейганко не собирался называть отца своей невесты лжецом, так как Добанпу ни когда не лгал. Но будь он проклят, если бросит племя в бой готовым лишь наполовину, не зная, на что он е бросил!

— То, что живет под озером — в том месте, где Эмвайя не обнаружила жизни, — надвигается на тех, кто спустился вниз. Эмвайе понадобится моя помощь если хочешь одолеть это оружием воинов.

Сейганко понял, что, если дальше будет слушать эти загадки, он лишь потратит время, которого, вероятно, у него и у воинов не так много. Однако...

— Добанпу, возьми каноэ и шестерых самых сильных гребцов, каких найдешь. Веди их куда хочешь. Я дам приказ остальным ускорить сборы, затем идти следом с двумя каноэ. — Добанпу тоже, кажется, понял, что большего он ожидать не может. Он удалился быстрой трусцой.

Сейганко крикнул, подзывая к себе гонцов и бара банщиков фанды. Когда он бежал к берегу, каноэ Добанпу уже сталкивали в озеро и барабанщики вовсю были заняты своей работой. Дробь и гул барабанов раз носились над берегом и водой, когда Сейганко запрыгну в каноэ и схватил ближайшее весло.

Двадцати или тридцати отборных воинов хватит, чтобы защитить Добанпу от любого обычного врага. Близился закат, а ночью Кваньи боялись озера еще больше, чем днем.

Что касается других врагов — если Добанпу с ними не справится, то чем меньше воинов потеряют Ичирибу, тем лучше. Племя не намного переживет своего Говорящего с духами, но воины все же смогут нанести немалый урон людям Чабано. Это завоюет им честь перед богами и благодарность тех племен ниже по реке, которые Кваньи уже не в состоянии будут подчинить.

Сейганко погрузил весло и запел самую старую и обладающую наибольшей силой военную песню.

* * *

Райку услышал сигнальные барабаны с наблюдательного поста, находящегося на холме, который Кваньи называли Большая Тыква. На нем не росли большие тыквы, и формой он на тыкву не походил, так что Райку всегда было интересно, почему этот холм получил свое имя.

Холм этот был, однако, идеальным местом для зоркого наблюдателя, откуда был виден вдали остров Ичирибу. С небольшой помощью Райку наблюдатели получили возможность видеть даже больше, чем обычно: они видели даже каноэ, отходящие от острова.

Это, как сообщили Райку барабаны, как раз и происходило сейчас. Он поместил деревянную табличку, которую изучал, в пропитанную травами оленью шкуру, которая защищала и от сырости, и от колдовства. Затем положил ее в резной ларец, стоящий в углу комнаты. Этот ларец был той вещью, что он принес с собой, когда пришел на Гору Грома. Это был подарок от человека, которого он называл отцом, и ларец этот не давал Райку так остро переживать, что у него нет ни клана, ни родства.

Теперь даже сами боги не смогли бы ничего сделать. Он стал Первым Говорящим с Живым ветром, несмотря на то что редко использовал этот титул. Его клан и родство теперь неземные, и так должно быть. Если бы он поднялся до ранга Говорящего другим образом, он мог бы чувствовать некоторое родство с другими Говорящими, но теперь они тоже были чужими и ненадежными.

Райку вышел из комнаты, коснулся на счастье мешочка, привешенного к поясу, и отвязал тростниковую занавеску над дверью. Занавеска упала, закрыв дверь, Райку повернулся и направился к Пещере Живого ветра.

Шум чего-то ползущего вдруг прервался грохотом, будто в каменную стену ударили тараном. В следующее мгновение Конан понял, что уши его не обманули.

Из бокового туннеля сзади них с грохотом и пылью покатились камни огромного размера. Мелкие камни летели, словно были брошены осадной машиной. Некоторые ударялись о противоположную стену, разбрасывая во все стороны осколки, и попадали в людей. Камни и осколки убили трех воинов, а двух других ранили.

Эти двое стали первой жертвой Золотой Змеи, когда она бросилась из своего логова в туннель.

Зубы ее погрузились в плоть, и человек взвыл в агонии и вскоре обмяк. Зубы были длиной с пальцы Конана и росли из челюсти размером с лошадиную голову, и едва ли было важно, ядовиты они или нет.

Еще один воин погиб, когда хвост чудовища, толще его собственного тела, прибил его к стене. Воин не вскрикнул, но хруст костей ясно сказал о его судьбе.

Остальные воины вскрикнули в ужасе от того, что они увидели дальше. Вокруг обоих тел замерцали жуткие зеленоватые огоньки. Такие, какие можно виден, над зловонным болотом, о каком говорят, что там живет нечисть, и какое умный человек обходит стороной. Они были цвета грязи. Конан не помнил, приходилось ли ему когда-либо в жизни видеть более тошнотворный цвет.

Он помнил, однако, что сзади оставалась Эмвайя и что ее судьба и судьбы их всех переплетены. Конан повернул назад, чтобы добраться до Эмвайи, как раз в тот момент, когда она вырвалась из рук воинов, державших ее. Она побежала к Золотой Змее, подняв над головой одну руку, а другой сжимая амулет на груди.

Существо зашипело достаточно громко, чтобы вызвать эхо, и зубастая пасть открылась, так что Конан смог хорошо ее рассмотреть. Пасть была ребристой и зеленой, кроме тех мест, где она была измазана кровью первой жертвы. В глубине пасти мерцали болотные огни.

Более яркое сияние исходило из глаз Золотой Змеи. В другое время и в другом месте сияние этих драгоценных камней могло бы быть приятным. Сейчас же оно лишь увеличивало общий ужас.

Увидев жест Эмвайи, змея подняла над полом половину своего длинного тела. Ее рогатая морда ударилась о потолок, осыпав гравий и пыль. Хвост замолотил из стороны в сторону, чуть было не сбив носильщика, оказавшегося более дерзким, чем остальные, и пытавшегося забрать свой груз.

От носа до хвоста тварь была, казалось, длиннее небольшой галеры и толще, чем хорошего размера дерево. Золотые чешуи были величиной с оловянный поднос и перекрывали друг друга так искусно, как на лучших аквилонских доспехах. Некоторые чешуи выцвели до бледно-желтого, далее почти белого цвета. Конан видел, что многие чешуи имели трещины и когда-то были переломлены пополам, затем срослись.

Самый храбрый воин из всех пробежал мимо Эмвайи, закинув щит на ремне за спину и держа копье в обеих руках. Он подпрыгнул и нанес удар копьем одним четким движением, и наконечник исчез между двух бледных чешуи.

Золотая Змея закачалась, как дерево во время урагана. По-прежнему сжимая копье, воин взлетел в воздух, болтая ногами. Змея пригнула голову, и челюсти ее сомкнулись на ступне воина. Воин не вскрикнул. Вместо этого он собрал все свои силы, чтобы вогнать копье глубже.

Ему это удалось, но в то же мгновение зубы змеи отрезали ему половину голени. Тогда он вскрикнул, но не упал. Он остался висеть в воздухе, не поддерживаемый ничем, в то время как слишком знакомые зеленоватые огоньки плясали вокруг бьющей из ноги крови.

Наконец воин упал, все еще сжимая копье. Падение его вырвало копье из шеи змеи, и оттуда забила зеленоватая кровь. В том месте, где она попала на пол, стал подниматься дым, а там, где она пролилась на труп воина, раздавленного хвостом, плоть обуглилась и отвалилась от костей.

Если Конан и питал раньше сомнения относительно жуткой колдовской силы, притаившейся в этих глубинах, сейчас он больше в этом не сомневался. Он не сомневался теперь, что никогда снова не подвергнет себя опасности ради Огненных камней.

Эмвайя отшатнулась и упала ему в объятия, руки ее были выставлены вперед.

— Скорее, — шепнула она, — пусть еще один воин бросит копье.

— Ты! — крикнул Конан. Железное самообладание, звучащее в его голосе, успокоило воинов. Воин, к которому киммериец обратился, отступил назад и вложил все силы в бросок. Копье вонзилось недалеко от раны, нанесенной первым воином.

Пластина чешуи треснула пополам, но кровь лишь сочилась. На глазах Конана рана от первого копья затянулась. Лишь пятно крови на шее змеи говорило о том, что ей вообще нанесли какой-то вред. Другое пятно уже высыхало на полу, недалеко от трупа воина, потерявшего ногу. Уже сейчас были видны кости сквозь плоть воина и сквозь зеленую мерзость, покрывавшую его.

Эмвайя сделала глубокий тяжелый вздох.

— Мы должны сделать так, чтобы она наступала на нас, и каждый раз ранить ее. Нам также следует сохранять расстояние. Она каждый раз залечивает раны, но не полностью. Змея будет терять силы, я об этом позабочусь.

— Сколько времени ей понадобится, чтобы умереть?

Золотая Змея зашипела, бросая вызов и чувствуя боль. Шипение опять отозвалось таким эхом, что Эмвайю нельзя было расслышать, если бы даже она заорала в ухо Конану.

Когда змея отступила шагов на десять, Эмвайя страстно заговорила:

— Она умрет скоро, если придет мой отец и присоединит свой Разговор с духами к моему. Мы можем отнять у нее возможность забирать жизненную силу, которой она лечит себя.

Конан произнес мысленно длинный ряд нелестных выражений в адрес колдунов. Их порода, кажется, всегда тут, когда они не нужны, и оказывается в другом месте каждый раз, когда в их присутствии есть необходимость.

— Эй! — крикнул он, поднимая меч. — Надо драться с этим зверем, отступая. Носильщики! Занять ряды сзади! В первый ряд самые сильные воины с копьями! Защищайте Эмвайю любой ценой и, во имя всех богов, не приближайтесь к чудовищу!

По лицам было видно, что даже самым храбрым воинам не нужно было последнее напоминание. Конан схватил копье, лежавшее с грузом, и встал в задний ряд, в то время как Валерия подбежала к Эмвайе.

Как один, весь отряд отступил на десять шагов. Побуждаемая этим, Змея опустила голову и двинулась вперед, но не бросилась так дерзко на этот раз. Полетели копье и трезубец. Копье вонзилось глубоко, трезубец отскочил от рога к носу. Метнувший трезубец уже готов был броситься, чтобы подобрать свое оружие, но рев Конана остановил его на полпути.

Это, вероятно, была одна из самых необычных битв, в каких когда-либо участвовал Конан. Подобные змеи не были редкостью, напротив, они встречались довольно часто, если судить по ранам, полученным от них Конаном. Но он никогда раньше не дрался со змеей, обладающей собственной колдовской силой, и не дрался в качестве вождя отряда воинов.

И хорошего отряда, подумал он, видя, как один из воинов раскрутил пращу и метнул камень. Он метко попал в сверкающий зеленый глаз. Конан ожидал, что глаз скорее рассыплется, чем лопнет, но не произошло ни того ни другого. Вместо этого глаз лишь задрожал, как желе, помутнел на мгновение и снова вспыхнул зеленым.

Существо зашипело, и на этот раз все видели, что оно испытывает боль. Эмвайя до боли прикусила губу, затем закричала, предупреждая:

— Будьте готовы! Сейчас она снова бросится!

Предупреждение спасло жизни по крайней мере трем людям. Огромная голова ударила в то место, где они стояли бы, если бы не присоединились к отступающим. Отойдя на двадцать шагов, отряд остановился, а два воина отстали, чтобы бросить копья. Снова рев Конана спас одного воина от глупости, когда он вздумал ударить тварь дубинкой по носу. Воин присоединился к отступившим товарищам без дубинки и копья, но живой.

Затем отряд отошел еще на тридцать шагов от Золотой Змеи, в то время как Эмвайя размахивала руками и пела так громко, что заглушала шипение твари. Два копья продержались в ранах дольше, чем предыдущие, и поток крови, вытолкнувший их, тоже бил дольше.

Победа может достаться им, понял Конан, несмотря на то, что это битва, какую мог вообразить себе лишь сумасшедший. Победителем может оказаться последний воин, стоящий около мертвой змеи, но эта победа будет все-таки принадлежать им!

Шипение снова отдалось эхом, Эмвайя выкрикнула предупреждение, и смертельный танец начался опять.

Глава XV

Эти каноэ не были самыми легкими или самыми быстрыми среди судов Ичирибу, хотя мастера, делающие лодки, славятся своим искусством среди всех племен вокруг Озера смерти. Гребцы также не были самыми сильными и самыми умелыми.

Сейганко просто приказал первым попавшимся двадцати гребцам занять места в первых попавшихся трех каноэ и отправиться вместе с Добанпу. Вскоре Сейганко начал думать, что ему стоило бы подождать, выбрать лучших гребцов и каноэ, и тогда они двигались бы быстрее. Если они опоздают к месту назначения, Эмвайя может погибнуть — Добанпу выразил это ясно.

Немного позже, однако, Сейганко заметил, что каноэ летят по воде, будто гребут неутомимые боги, никогда не сбивающиеся с ритма. Он оглянулся и посмотрел на Говорящего с духами, сидящего на корме каноэ, и заметил, как тот едва заметно улыбнулся.

Сейганко стало стыдно, оттого что ошибка его была замечена, но также он почувствовал гордость, оттого что Добанпу счел его достойным принять помощь. Или отцом движет лишь мысль о безопасности дочери?

Весла летали вперед-назад так быстро, что за ними, как за хорошо брошенным копьем, глаз не мог уследить, и воины, казалось, не потели и не задыхались. Сейганко вспомнил с беспокойством, что те заклинания, что удваивают силу человека, могут потом сделать его на некоторое время слабым. Этим воинам придется ведь не только грести, но и сражаться еще до того, как наступит закат завтрашнего дня.

А тем временем они пересекли Озеро смерти со скоростью, известной разве что птицам. Добанпу дал знак, Сейганко поднял весло, и гребцы в каноэ перестали грести. Подошли остальные два каноэ и стали рядом.

Вдруг, прежде чем Сейганко успел что-либо сказать или даже шевельнуться, Добанпу встал на корме каноэ, крепко схватил висевший на шее амулет и бросился за борт. Он беззвучно вошел в воду, не вызвав даже тихого всплеска, какой делает ныряющая птица. Несколько мгновений воины видели его ноги, которыми он толкал себя в глубину; затем глубина поглотила его.

Воины подняли шум:

— Старый дурак!

— Куда он?

— Он же утонет!

— Нет, его раньше съест рыба-лев!

Он же не умеет плавать! Сейганко криком призвал к тишине.

— Отец моей женщины умеет плавать, это точно. В этой части озера нет голодных рыб именно из-за того существа, с которым он ушел сражаться. А что касаетсяостального — лично я не стал бы называть ни одного Говорящего с духами дураком. Тем более если бы подумал, что он может вернуться. А если вы все-таки думаете иначе, держите язык за зубами. Или вы забыли, кто вас может здесь слышать? — Сейганко указал на берег Кваньи. Все тотчас замолчали.

Золотая Змея взяла жизнь еще у двоих воинов, пока отряд Конана не приспособился бороться с ней. Всего было десять убитых или раненных так, что они уже не могли сражаться, и остальные воины все более беспокоились. Встреча с врагом, которого нельзя серьезно ранить и, как казалось, невозможно убить, несмотря на все обещания Эмвайи, никак не могла воодушевить их.

Однако воины не утратили ни силы, ни хитрости. Они метались вокруг змеи, будто мухи вокруг головы лошади, жаля с тем же неумолимым упорством. Некоторые даже пели боевые песни между бросками на змею, пока Конан не приказал им беречь дыхание.

Такая дисциплина и храбрость радовали Конана, хотя и не были для него полной неожиданностью. Он уже многие годы знал, что Черные Королевства воспитывают хороших воинов, способных биться в любой части света. Он не ожидал встретить столько хороших воинов так далеко от моря, но был счастлив, что встретил. Возможно, останутся всего один-два воина, когда Золотая Змея испустит последний вздох.

Раздался крик, когда Эмвайя споткнулась на глянцевом полу и упала. Но Валерия уже стояла над ней, держа в одной руке меч, а в другой копье, готовая к броску. Еще пять воинов встали впереди Эмвайи, прежде чем Конан успел даже сосчитать их. Сама же молодая женщина ударилась головой и стиснула зубы, но волосы спасли ее череп, в то время как руки продолжали делать свои движения, борясь с неприродной жизнью Золотой Змеи.

В следующее мгновение Эмвайя была на ногах, и Конан понял, что змея не бросилась ни на нее, ни на ее защитников. Либо она узнала опасность оружия в умелой руке, либо ее силы иссякают?

Конан знал, что значит посчитать противника слабым или глупым. Однако ему трудно было поверить, что что-либо, разве только сама Гора Грома, может выдержать град ударов, какими осыпал его отряд Золотую Змею.

Вдруг в туннеле снова раздался гром. Конан клялся, что видел, как Змею подбросило на ширину ладони от пола. Он видел, как из рук воинов вырвало щиты, а на потолке появились трещины. Затем всюду вокруг посыпались обломки камня, и воины увидели мокрого Добанпу, стоящего по другую сторону от Золотой Змеи.

Змея вполне могла ощутить потрясение. И уж конечно, его ощутили воины. Однако существо быстро отвернулось и бросилось на Добанпу. Говорящий с духами спокойно стоял, ожидая нападения, вертя в руке амулет.

Валерия и воины вскрикнули от ужаса, да и сам Конан не смог сдержать крика.

Бросок не достиг Добанпу. На расстоянии руки от старика голова с клыками резко остановилась, словно на нее накинули аркан и потянули или будто воздух сделался твердым. Добанпу поднял руку, и яркий золотой свет образовал арку между ним и Эмвайей. Свет вошел в Добанпу и исчез, не оставив и следа, кроме, возможно, необычного блеска в глазах, да и то Конан не был уверен, что это не обман зрения.

Вдруг Добанпу развернулся и с удивительной для его возраста скоростью побежал по боковому туннелю, которого никто до этого не заметил. Снова воины вскрикнули в ужасе, но Эмвайя лишь нахмурилась.

— Твой отец сошел с ума? — выкрикнула Валерия. Конан покачал головой. Если Эмвайя не боится, значит, Добанпу что-то задумал. Но удастся ли это — уже другой вопрос.

— Что мы должны делать? — спросил он у девушки.

— Он заманит существо в место, о котором ему сообщили чувства, я думаю. Он израсходовал много силы, чтобы прийти сюда, так что он не сможет убить Змею без помощи. Но в том месте, какое он ищет, он найдет способ лишить ее жизни.

Конан выругал себя за то, что ожидал прямого ответа от человека, занимающегося колдовством. Валерия мрачно поглядела на Эмвайю:

— Ты хочешь, чтобы мы увязались за этой тварью в нору, где она может развернуться и сожрать нас? Доверившись лишь колдовским фокусам твоего отца?

— Да.

— Киммерийский...

— Обзываться будешь потом. А сейчас можешь ли ты поспорить хотя бы на два волоса с твоей головы, что мы останемся в живых, если Добанпу погибнет?

Как всегда, Валерия подчинилась разуму. Она выбежала вперед и, взмахнув мечом, обратилась к воинам:

— Вперед, вы, сучий корм! Змея повернула к нам спину, и это значит, что она бежит!

Воины могли и не понять всех слов Валерии. Те, кто понял, могли и не поверить, что она говорит правду. Все поняли и поверили, что им не следует позволять женщине-оруженосцу Голубоглазого вождя позорить их, бросаясь первой в атаку. Боевые крики отдались эхом, почти таким же сильным, как и громовой удар при появлении Добанпу, и воины Ичирибу бросились вслед за врагом.

* * *

Райку взглянул на водоворот света, что и было Живым ветром — или, по крайней мере, его внешней формой. Райку стоял на самом краю уступа, вместо того чтобы сидеть в кресле Первого Говорящего.

Он никогда не чувствовал себя спокойным в этом кресле, а сейчас еще важнее, чем прежде, не делать ничего, что нарушает собственное спокойствие. Вполне возможно, что это лишь легенда, что Живой ветер чувствует тех, кто боится его присутствия или не уверен в себе, но в этих легендах часто бывает доля правды.

А также Райку не совсем нравилось то, что он видел сейчас, глядя на Живой ветер. То, что Живой ветер не был сейчас прикрыт дымом — скрывать его давно уже стало частью ритуала, — значило мало. На самом деле Райку специально не стал вызывать дым, посчитав это отжившей традицией.

Оттенки Живого ветра были по-прежнему пунцовыми и сапфировыми, и завихрения образовывали узоры, которые одновременно и притягивали, и отталкивали взор. Но пунцовый казался сейчас цветом крови, в то время как сапфировый постепенно бледнел.

Был слышен отдаленный шум, который, казалось, был всюду и в то же самое время нигде. Чтобы описать этот звук, трудно было подобрать слова. Райку казалось, что если бы пчелы могли петь боевую песню, получился бы звук, похожий на тот, что он сейчас слышал.

Даже запах в пещере Живого ветра изменился. Здесь всегда пахло свежестью и прохладой, несмотря на то что это место находится глубоко под Горой Грома и здесь мало естественных путей для воздуха. Теперь казалось, что пещеру одолевает запах джунглей или, по крайней мере, запах какой-то жизни.

Почему бы и нет? Райку решил, что Живой ветер по праву получил свое имя, так почему бы ему не принять некоторые из качеств жизни, когда он начал меняться?

Райку придется воспользоваться всеми дисциплинами, какие он изучил, чтобы не чувствовать беспокойства. Опять же, почему это должно быть неожиданностью? В этой земле действует древняя и могучая колдовская сила, остававшаяся нетронутой веками, и сейчас вполне может быть, что просыпаются сами боги Горы Грома.

Райку решил, что достаточно себя успокоил, чтобы сесть в кресло Первого Говорящего. «Пусть боги просыпаются, — сказал он себе. — Пусть проснутся, и они увидят, что я их друг и мои враги — их враги. Тогда мне не нужен будет даже Чабано, когда моими друзьями будут боги».

* * *

Эмвайя разговаривала без слов со своим отцом и жестами указывала дорогу отряду, преследующему Золотую Змею. Воины могли бы обойтись и без указаний, поскольку существо теперь почти непрерывно шипело и оставляло все более обширные лужи крови.

Конан держал язык за зубами. Он не позволял своей надежде расти, тем более надежде отряда. Ложные надежды делают воинов небрежными, а небрежные воины гибнут в битве и не с таким страшным противником, как Золотая Змея.

Отряд бежал, определенно благодаря Эмвайе, быстрее. Действительно, Конан не знал, сколько они уже пробежали и сколько времени воины смогут выдержать такой темп. Носильщики уже дышали тяжело, и легкораненым тоже вскоре потребуется отдых.

Конан не хотел разделять отряд, оставив груз и легкораненых позади. Разделившись в этом подземелье, сможет ли отряд соединиться снова? А Золотая Змея сумеет развернуться и напасть на такую легкую добычу? Ноздри киммерийца качал щекотать знакомый запах. Не такой, чтобы он вспомнил о нем с особым удовольствием, хотя эти гигантские грибы определенно спасли его и Валерию во время первого подземного путешествия. Если слишком долго питаться чем-то, запах всегда остается в памяти.

Они подходили к еще одной пещере, полной гигантских грибов. Конан подумал, какой цели это может, служить, если Золотая Змея явно плотоядное животное. Эмвайя была слишком занята разговором с отцом, чтобы отреагировать, если только не крикнуть ей в самое ухо, но Конан не хотел нарушать ее связи с Добанпу.

Сейчас пол еще круче пошел вниз, лужи зеленой крови стали еще больше. Воинам пришлось сбавить скорость, чтобы не ступать в еще дымящиеся лужи агонии и смерти. Один из воинов, к несчастью, упал и тут же вскочил, подняв покрывшуюся волдырями ладонь над головой будто трофей.

— Она истекает кровью! Кровь не останавливается! Вперед, братья, прикончим ее!

Вдруг туннель резко свернул, и теперь кровь была не только на полу, но и на стенах. Конан снова пошел вперед, Валерия сразу за ним: может оказаться, что за поворотом притаилась Змея. Даже если Добанпу жив и с ним все в порядке, как и было, если судить по лицу Эмвайи.

Вдруг неожиданно, будто тараном, Змея нанесла головой удар и задела ни о чем не подозревающего воина слева от Конана. Зубы не пронзили его, но рог поддел за плечо и швырнул воина о стену. Конан слышал, как треснул череп.

Киммериец сделал выпад, ударил. Меч глубоко рассек чешую и вошел в горло Змеи. Чешуя разошлась, и кровь хлынула из раны, по длине равной клинку и более глубокой, чем все предыдущие.

На этот раз шипение сделалось почти ревом, и послышалось отвратительное бульканье. Капли крови оросили Конана, Валерию, Эмвайю и нескольких воинов. Теперь кровь просто щипала. Конан поморгал, вытер рот тыльной стороной ладони и оглядел клинок меча. Насколько он видел, мечу не было причинено никакого вреда.

Затем они услышали, как из-за змеи кричит Добанпу:

— Приготовьте огонь! Когда я заведу зверя в заросли земляных плодов, бросьте на них огонь!

Конан и Валерия не стали тратить времени на разгадывание смысла слов Добанпу. Змея сейчас извивалась там, где туннель расширялся и наполовину зарос грибами. Взгляд Эмвайи тоже не допускал вопросов.

— Кремень и огниво вперед! И факел! Быстро! — крикнула Валерия.

Подбежал один из носильщиков. Валерия выбила искру и подожгла сухую траву, из которой был сделан факел. Он вспыхнул, и пламя было не естественным — желтым и оранжевым, а имело фиолетовый оттенок, столь же мерзкий, как и кровь Змеи, мерзкий, как колдовская сила, которой пользовалась эта тварь, чтобы иметь жизненную силу.

Валерия выставила факел в вытянутой руке, когда Змея начала медленно пятиться, забираясь глубже в грибы. Конан стал рядом с Валерией, приготовив меч и копье. Он увидел, как Добанпу поднял руку и бросил Змее в морду то, что казалось сгустком ее собственной крови. Киммериец увидел, как Змея бросилась вперед, затем остановилась, погрузив голову в массу грибов высотой в два человеческих роста.

Не успели Добанпу и Эмвайя что-либо сказать, как Валерия кинула факел. Он пролетел над спиной Змеи и упал в гущу грибов.

Взметнулись языки пламени такого же ядовитого оттенка, что и пламя факела. Змея задрожала от головы до хвоста и вдруг бросилась вверх, будто пытаясь пронзить потолок и выбраться на волю.

Это ей не удалось. Когда чудовище поднялось, Конан увидел, что из еще открытых ран бьют дым и пламя. Зеленая кровь почернела, затем почернели золотые чешуи вокруг ран. Дым поднимался от тела, шел из пасти и наконец начал бить из глаз. Конан обнял Валерию за плечи и притянул к себе. Он чувствовал, как она дрожит. Киммериец вложил меч в ножны, бросил копье и другой рукой притянул к себе Эмвайю.

Так они и стояли, пока пламя, зажженное ими при помощи колдовства Добанпу, пожирало грибы и Золотую Змею. Тварь до последнего цеплялась за жизнь: она прекратила извиваться лишь тогда, когда чешуя почти вся уже осыпалась. Даже тогда Конану показалось, что он слышит тихий скрежет, словно среди бушующего огня Змея все еще подергивается.

Это были последние признаки жизни Золотой Змеи. Дым начал подниматься такой густой, что Конан и остальные стали повязывать полоски ткани, закрывая рты и носы. Некоторые еще и смочили полоски. Эмвайя глядела на дым, и было ясно, что она беспокоится за отца.

Вдруг из клубов дыма шатаясь вышел Добанпу. Он кашлял, будто больной легочной лихорадкой, и почти ничего не видел, так что чуть не наткнулся на меч Валерии. Валерия и Эмвайя поддерживали Говорящего с духами, пока он прокашливался, затем дали ему напиться. Когда Добанпу снова мог говорить, он кивнул в знак благодарности и сказал:

— Мы должны поспешить отсюда! Я не знаю ни как долго будет гореть это пламя, ни сколько дыма оно произведет. Все подземелье может сделаться непригодным для живых существ.

— Я просто рада! — воскликнула Валерия. — Мы спаслись от Золотой Змеи не для того, чтобы задохнуться, как кролики в норе!

— Прибереги дыхание для бега, — посоветовала Эмвайя, — тогда, может быть, не задохнешься!

Она впервые после долгого промежутка времени заговорила с прежней резкостью. Конан решил, что это добрая примета, Валерия же посчитала наоборот.

Она тем не менее все-таки последовала совету Эмвайи. Как и остальные, она молчала, когда все спешили по туннелю назад, в то время как дым за спиной становился все гуще.

* * *

— Вобеку, — сказал воин Кваньи, — прибыл гонец от наблюдателя у большой трещины.

Вобеку сел на циновке и потряс головой, прогоняя остатки сна. Скоро к нему, возможно, будут обращаться по титулу. По крайней мере, его перестали называть «перебежчик Ичирибу».

— Что он сообщает?

— Он чувствует дым.

— Дым как от костра?

— Он так говорит.

Вобеку встал и начал надевать боевое снаряжение. Когда он закончил, то совершенно проснулся. И как раз тогда он заметил, что в джунглях тише, чем обычно. Многие из птиц и насекомых не жили вблизи берега Кваньи, но джунгли при луне не были ни безжизненными, ни тихими.

Раньше не были. Вобеку ощутил холод внизу спины. Он почувствовал, что его вот-вот призовут драться с врагом не совсем земным.

— Проследи, чтобы барабаны оповестили Чабано и Райку, — приказал он. — Пусть охрана у меньшего разлома вобьет туда приготовленные колья...

Это будет бесполезно против неземных врагов, но если человек попытается пробраться через эту трещину, ему прежде придется всю ночь проработать топором.

— Собери охрану вокруг большого разлома, — заключил Вобеку. — Близко не подходить, но чтобы каждый воин имел полное вооружение. Мальчиков-носильщиков и женщин отправить в деревню. Немедленно!

Воин чуть было не исполнил жест почтения, адресуемый вождю, но вовремя вспомнил, кому он собирается сделать его. Вместо этого он кивнул и убежал.

Вобеку не побежал, но направился быстрым шагом вниз по тропе, направляясь туда, где, как он знал, может произойти его последняя битва. Не успел он пройти и половины дороги до своего поста, а барабаны уже говорили.

Глава XVI

Отряд Конана с удовольствием побежал бы от дыма еще быстрее, чем они бежали от Золотой Змеи. Здесь не надо было останавливаться и бить копьем в пурпурную стену, наступающую на пятки.

Если бы они только могли дышать! Жар следовал за дымом, и длинные щупальца дыма и жара, казалось, цепляли бегущих, словно лианы. Конан попытался оглянуться, получил удар такого щупальца прямо в лицо и чуть было не зашелся кашлем.

Ноги его бежали сами собой, однако пока он не пришел в себя. Он не запнулся и не упал, как сумели не упасть и большинство воинов отряда. Тех же, кто падал, товарищи поднимали и тащили с собой.

Никто не хотел, чтобы его товарища настигла эта новая опасность. Невозможно представить, что можно остаться живым в этом пурпурном мраке, даже если бы там не мелькали странные силуэты. Конан видел их, Валерия видела их, и даже Эмвайя и Добанпу согласились, что они там есть.

Двое Говорящих с духами не сказали, однако, чем могут быть эти силуэты. Конан и не ожидал услышать от колдунов большего, но не собирался быть грубым с теми, кто спас ему жизнь. Так что он последовал совету Эмвайи и поберег дыхание для бега.

— Свернем здесь, — крикнул Добанпу. Он указал на узкую щель в стене направо. Рядом с ней на полу лежала засохшая грязь, и запах гнили джунглей соперничал с вонью дыма.

Как спасительный выход трещина воодушевляла мало. Но Добанпу был настроен решительно, и пока ему молено было верить. А Конан не собирался ждать, пока огонь погаснет сам собой. Тут уже было больше дыма и жара, чем могли бы дать все грибы во всех этих пещерах. Колдовство было в этом пламени, колдовство такого рода, от которого все разумные люди бежали как можно скорее, даже если с ними в компании и был пока что дружественно настроенный колдун.

— Наверх! — крикнул Конан, указывая на трещину. Было ли это следствием его авторитета или степени отчаяния, но четыре воина тут же, не колеблясь, нырнули в пролом. За ними еще четверо, неся веревочные лестницы и другие приспособления для подъема. Следом, опередив других, нырнула туда Эмвайя.

Вой Добанпу заставил ее снова высунуть голову.

— Отец, я могу лазить быстрее тебя. Кто знает, что лежит наверху и какие средства нам понадобятся против этого? Будь готов помочь мне, если я крикну.

Затем она исчезла. Добанпу бешено озирался, уже не колдун, а лишь отец, видящий, как дочь подвергает себя опасности.

— Валерия! — позвал Конан. — Я пойду последним. Ты присоединяйся к авангарду и проследи за Эмвайей.

Валерия отправилась со следующей горсткой воинов. Люди теперь действительно исчезали в щели так быстро, что Конан подумал: неужели путь наверх легче, чем он надеялся. Если они обнаружили ступени...

— Конан! — крикнула Валерия. — Там ступени до самой поверхности и небо наверху. Торопись!

Конана не надо было подгонять. Щупальца дыма начали обвиваться вокруг его щиколоток, затем вокруг коленей, затем вокруг пояса. Он вынул меч и ударил по ним, будто они были живым врагом, и увидел, как они отступили. Но меч его начал нагреваться, и киммериец понял, что, если основная масса дыма окутает его, он погиб.

Добанпу прокричал три резких слога и вдруг покачнулся, будто кровь отлила от головы, но удержался на ногах. Конан видел, какстена дыма отступила, и почувствовал, что жар уменьшился. Затем Конан почти швырнул Говорящего с духами в щель и сам последовал за ним.

— Там действительно были ступени, и — трудно поверить — киммериец видел, как наверху сияют звезды. Он потянул Добанпу к выходу, но Говорящий с духами задержался.

— Я должен восстановить охранительные заклятия на этих ступенях, — проговорил он, — иначе Несущий дым пойдет за нами, настигнет нас на ступенях, сожжет нас, пока мы...

— Как хочешь, — сказал Конан. Спорить с колдуном было еще более бессмысленно, чем сражаться. Киммериец вышел победителем из многих битв с колдунами, но мало кого из них переспорил.

Это заклятие потребовало больше чем трижды три слога. Когда Добанпу закончил, щель за ними была все еще черной от дыма, но щупальца уже не могли прорваться сквозь дым. Воздух на лестнице во время всего пути, пока Конан и Говорящий с духами поднимались, оставался затхлым. Они только что поравнялись с последними воинами, как вдруг сверху раздался крик Эмвайи.

* * *

Крик донесся через темную гладь озера до каноэ Сейганко. Все находившиеся в первых трех каноэ слышали его, но лишь Сейганко слышал его в своем сознании. Он отчаянно искал смысл в этом крике.

«Эмвайя! Что случилось? Где ты?»

Ответа не было. Сейганко понимал, что, если ее крик достиг его, она должна быть недалеко от берега. Она должна быть близко к поверхности или на самой поверхности земли.

Это не дало ни полезных знаний, ни успокоения. Он опустил весло и оглянулся. Затем Сейганко издал боевой клич и снова погрузил весло.

Без колдовской силы, без всякой помощи, кроме собственных мускулов и пота, его догоняли остальные воины. Сотня лучших бойцов Ичирибу отправилась на берег защищать стада и посевы. Из оставшихся четыре сотни сели в каноэ, чтобы бросить вызов Кваньи на их собственном берегу. Лишь горстка осталась защищать остров.

Будто боевой клич Сейганко был сигналом, на приближающихся каноэ вспыхнули факелы. Казалось, будто по озеру за Сейганко движется линия огня.

Он вынул весло и держал его как копье, пока первое из приближающихся каноэ не поравнялось с его судном. Тогда он подбросил весло, поймал его и снова издал боевой клич. На этот раз воины ответили ему так, что звук заполнил ночь и озеро от берега до берега. Если Кваньи не знали до этого, кто к ним приближается, то теперь они вряд ли могли оставаться в неведении.

Сейганко снова принялся грести. Недолгое ощущение торжества покинуло его, когда он понял, что больше ничего не слышит от Эмвайи ни слухом, ни сознанием.

Конан бежал через ступеньки, хотя лестница осыпалась и поросла мхом. Однажды он чуть было не оступился и не полетел назад. Он схватился рукой за корень и вовремя удержался, иначе мог бы раздавить собой Добанпу, как виноградину.

Ступени заканчивались на расстоянии роста человека от поверхности, но для лучших воинов Ичирибу это не было преградой — они уже стояли на твердой поверхности, когда к ним подошел Конан.

Первое, что он увидел, был падающий воин с копьем Кваньи в бедре. Конан выхватил у него щит, обнажил меч и стал отыскивать глазами Эмвайю и Валерию.

Он обнаружил их у дерева, где они стояли на толстых узловатых корнях, и каждый корень был толще Золотой Змеи. Валерия отбивалась от копий полудюжины Кваньи, в то время как двое других воинов уже схватили Эмвайю. Если бы их товарищи, так озабоченные тем, чтобы добраться до Валерии, не преграждали им путь, они бы уже убрались с девушкой.

Эти воины резко развернулись, чтобы встретить Конана, и в спешке запутались в своих щитах. Это оказалось роковым для одного из воинов, оставшегося неприкрытым. Конан коротким движением снес голову с плеч незащищенного воина и отошел, чтобы дать телу место упасть.

Остальные Кваньи выстроили свою излюбленную линию из щитов. В следующее мгновение они узнали, что этим искусством могут владеть не только они и не только благодаря обучению Чабано Великим. Конан одно копье выбил мечом, другое — зацепил краем щита и ударил ногой. Он был босиком, но кожа на ногах давно уже стала словно дубленая, так что удар получился очень сильным.

Воин вскрикнул и повалился на товарища, и тот сошел со своего места в строю. Конан сделал обманное движение и заставил этого воина поднять щит. Затем ударил мечом под щитом, ранив в ногу пониже колена.

Мимо ребер Конана прошло копье, чуть не пропоров ему бок, но киммериец развернулся и перерубил древко пополам. Затем он, как бык, бросился на воина, придавив собственный щит противника к груди так, что воину пришлось опустить его, чтобы не заслонять себе глаза. Последнее, что он увидел, был меч Конана, опускающийся сверху, чтобы рассечь головное украшение, волосы и череп.

Валерия зарубила еще одного противника, и оставшийся воин Кваньи, быстро прикинув соотношение сил после гибели товарищей, бежал в ночь. Конан с силой ударил щитом по спине воина, державшего Эмвайю, и услышал, как хрустнул позвоночник. Валерия набросилась на второго, запрокинула ему голову, вцепившись в волосы, и перерезала ему горло.

Эмвайя была свободна. Она стояла сжав руки у груди, некоторое время глядя на землю. Затем она будто сбросила тяжесть с плеч.

— Отец?

Добанпу подошел и вытянул руку, чтобы коснуться дочери, словно не веря, что она жива. Она схватила руку и улыбнулась:

— Со мной, я думаю, все в порядке.

— Время удостовериться будет позже, — сказал Добанпу. Он сжал одной рукой амулет, а другой — мешочек у пояса. — Посвященные богу могут быть не теми, что раньше. Я чувствовал ссоры, которые, возможно, ослабили их. Но если у них по-прежнему есть власть над Живым ветром...

Его прервали боевые крики Кваньи. Конан бросил щит, вытер об него меч и выхватил кинжал.

— Живой ветер может подождать. Кто-то совсем рядом имеет власть над воинами!

Конан толкнул Эмвайю в руки отца и крикнул Валерии:

— Найди тропу к берегу и посмотри, сможем ли мы к нему отойти. Здесь оставаться бесполезно. Надо, чтобы за нашими спинами была вода!

Быстроногая, как всегда, Валерия исчезла в ночи. Из зарослей кустарника выбегали воины Кваньи.

* * *

Вобеку вел воинов в атаку на врага, выпрыгнувшего из-под земли. Не только честь побуждала идти его к тому месту: он знал, что, если Кваньи добьются победы под его командованием, он заслужит имя воина.

Если бы он бежал быстрее, он мог бы вклиниться в ряды Ичирибу до того, как те успели построиться. Он бы погиб тогда, но ценой жизни выиграл бы время, достаточное для того, чтобы подоспели товарищи и ударили по находящимся в беспорядке Ичирибу. Тогда их не спасли бы ни быстрота, ни искусство, ни сталь киммерийца.

Вместо этого Вобеку вел своих воинов в бой так, как учил Чабано. Он, прежде чем дать команду к наступлению, построил воинов фалангой и сам вышел вперед лишь в последнее мгновение.

За его спиной строй фаланги Кваньи, выходившей из джунглей, несколько нарушился из-за того, что воинам пришлось продираться сквозь кусты. Копья, брошенные первый раз, в основном не попали в цель. Одно копье даже вонзилось в ногу Вобеку. Он в гневе на придурка, попавшего ему в ногу, проорал боевой клич и подождал, пока Кваньи не поравняются с ним.

Камень ударил в его щит. Вобеку сделал шаг вперед и пригнул голову. На этот раз воин перебросил камень на веревке через верхний край щита Вобеку и дернул. Вобеку не выпустил шита, вместо этого он поддался усилию и затем сделал резкий выпад. Воин с камнем погиб, пронзенный в живот копьем Вобеку.

— Йайго! — выкрикнул Вобеку ритуальное слово, означающее, что убит первый воин врага.

В следующее мгновение кто-то чуть было не завоевал право крикнуть так же и над Вобеку. Воин справа от него вдруг исчез, упав в щель в земле. В промежуток, образовавшийся в строю, бросился воин Ичирибу и, сцепившись щитами с Вобеку, стал отчаянно наносить удары во все стороны.

Вобеку получил две легкие раны, прежде чем сам смог ответить копьем. Оно ранило Ичирибу в живот, но не смертельно. Воин даже не поморщился от боли. Он продолжал наносите удары менее искусно с каждым мгновением, но все так же храбро.

Эта битва доказала Вобеку, что Чабано действительно мудрый вождь. В битве, где каждый воин дерется отдельно, Вобеку часто не удавалось развить все силы и убить врага. Он опасался, и не без причин, атак с флангов и тыла. В строю же Кваньи его фланги были защищены, даже в такой мелкой битве. А если бы была и обычная вторая линия за спиной, то безопасность была бы обеспечена и сзади.

Вобеку снова нанес удар — и чуть было не упал, когда его удар встретил лишь воздух. Он поглядел в пространство, где только что был противник, и заметил, что остальные Кваньи делают то же самое. Будто при помощи колдовской силы Ичирибу исчезли. Перед Кваньи лежали лишь несколько тел и упавшее оружие, и едва ли половина из этого принадлежала Ичирибу.

Воины Чабано были живы, но драться было не с кем. Вобеку взмахнул большим копьем, приказав нескольким воинам подойти к трещине в земле и посмотреть, что может там быть. Они не обнаружили ничего, кроме отпечатков ног, которые ясно указывали на то, как Ичирибу пришли.

Пришли при помощи колдовства? И если пришли при помощи колдовства, не могли ли они так же и исчезнуть? Вобеку опустился на колени и стал обследовать землю с искусством охотника. В темноте это было нелегко, но он понимал, что факелы лишь выдадут их притаившимся Ичирибу.

Его ночное зрение наконец пробилось сквозь темноту, и он разглядел следы, ведущие к берегу. Следов было много, и на некоторых из них были видны отпечатки ритуальных шрамов кланов Ичирибу.

Вобеку подозвал лучших следопытов, дал им новые копья и послал вперед. Им было приказано выведать, куда ушли Ичирибу, и сообщить об этом, но воздержаться от схватки. К барабанщикам был послан гонец, и вскоре барабаны снова заговорили.

Что бы ни делали Ичирибу под землей, дело сделано. Теперь они, скорее всего, намереваются удержать берег для высадки товарищей с каноэ. Вобеку собирался показать врагу, что для безопасности им нужно не только то, чтобы за их спинами была вода.

* * *

Ночное отступление по незнакомой местности — это самый сложный маневр на войне, или, по крайней мере, так слышал Конан от тех, кто заслужил право говорить. Киммериец принимал участие и как воин, и как капитан в достаточном количестве таких предприятий, чтобы верить в правоту этих слов.

С плохо организованными людьми, говорят, это невозможно, но Ичирибу не были плохо организованы. Все воины, которые могли стоять на ногах, когда они прервали битву, дошли до берега. Некоторые еле шли, двоих несли товарищи, но все были на месте.

Однако воинов, способных драться, осталось, как видел Конан, меньше двадцати. Кваньи, конечно, тоже погибло много, тем не менее Конан не сомневался, что соотношение сил не в пользу его отряда.

Замысел этой битвы требовал, чтобы Ичирибу взяли под наблюдение тропы, ведущие к берегу, чтобы сделать засаду и напасть тогда, когда воины Чабано бросятся в бой. Придя к берегу в беспорядке, воины Чабано не успеют выстроиться в свою знаменитую фалангу.

Замыслы, думал иногда Конан, хороши для богов, священников и чиновников. Воины же должны обходиться удачей и острым клинком.

Взгляд, брошенный на озеро, приободрил киммерийца. Каноэ Ичирибу с пылающими факелами неслись к берегу. Их будет видно сейчас со всего берега Кваньи, даже с Горы Грома. Кваньи узнают, что им грозит, но знание это заставит их спешить.

Спешка на войне — это палка о двух концах. Приди первым, и победа будет твоя. Приди первым, но в беспорядке и слабым, и твой авангард погибнет зря.

Шорох заставил Конана резко обернуться и поднять меч, готовый тут же разрубить темноту. Из темноты возникла фигура, и Конан опустил клинок.

— Сейганко! Рад встрече.

— Я тоже, киммериец. Что с Эмвайей?

Конан улыбнулся. Военный вождь Ичирибу в первую очередь спрашивает о женщине. Киммериец подумал, будет ли у него самого снова такая женщина. У него не было такой после Белит... и уж конечно, не может такой женщиной быть Валерия!

— Устала, но с ней все в порядке. Валерия охраняет ее. Как ты пришел сюда так, что мы тебя не видели?

Несколько каноэ затушили факелы и тихо подгребли. Я привел тридцать воинов. Неожиданность стоит многого.

Это действительно так, но сотни других воинов, которые сейчас, несомненно, болтаются кругами, ожидая сигнала Сейганко, тоже кое-чего стоят. Нужна ли Сейганко неожиданность или слава — слава, купленная ценой крови киммерийца?

Никогда ничего хорошего не происходило из ссоры вождей перед самой битвой. Конан сдержал свой язык, зная, что если Сейганко оказался слишком дерзким, то он тоже не увидит следующего рассвета.

— Хорошо. Иди спроси Добанпу, насколько им можно подойти.

— Как Добанпу?

— Тоже устал, но с ним все хорошо. Он опасается, что в сегодняшних делах могут принимать участие боги Горы Грома. Лучше не посылать твоих воинов без его защиты.

Сейганко явно хотел узнать больше, но Конан отослал его к Говорящему с духами, который мог более понятно, чем киммериец, рассказать о битве под землей. Сам же Конан нашел пень, не совсем сгнивший и способный выдержать его вес, сел и принялся чистить оружие.

Такие затишья обычно долго не длятся.

Глава XVII

Барабаны, гонцы и собственные глаза давали Чабано неопределенные сообщения.

Барабаны и гонцы говорили Чабано, что Ичирибу переправляются сейчас через озеро. Гонцы сообщили, что, благодаря измене или, возможно, колдовству, отряд врага вынырнул из-под земли и удерживал часть берега для высадки основной силы.

Чабано надеялся, что это не измена. Это создаст ему врагов из тех родов, чьи воины погибли, если из-за доверия Вобеку пролилась кровь Кваньи. По крайней мере, число погибших ничтожно, даже если Вобеку сумел погубить воинов.

За спиной Чабано бежали более пятисот воинов Кваньи. Каждый нес щит и три копья, какие придумал вождь и с какими научил воинов обращаться. Когда они доберутся до берега, это будет даже не битва.

Его очень удивляло, что он ничего не услышал от Райку. Первый Говорящий, безусловно, должен знать обо всем, что происходит, в том числе и об используемом колдовстве — и не только выжившим из ума Говорящим.

Это не очень важно. Пусть у Добанпу хватило сил против духового ружья Вобеку, у него вряд ли хватит сил против пятисот лучших воинов Кваньи. У него будут торчать копья из горла и живота еще до того, как он успеет пролепетать достаточно заклятий, чтобы убить и козла!

Конан пошел во главе отряда, предназначенного для засады. Сейчас киммериец сидел на корточках под выступающим аркой из-под земли огромным корнем и пытался найти людей, которых привел. Чем меньше он их найдет, значит, тем лучше изучили они науку маскировки.

Одного он нашел и тихо свистнул, затем указал на куст, который спрячет воина лучше. Воин три раза треснул лбом о землю. Конан чуть было не обругал его за то, что он ставит этикет выше послушания, но воин тут же перекатился в новое укрытие.

Как только воин исчез, до ушей киммерийца донесся топот множества бегущих ног. Конан вынул кинжал и положил свободную руку на кучку камешков, которые он насобирал в ручье.

Работа будет тонкая, слишком тонкая для меча, и чем тише получится, тем лучше. Если несколько десятков Кваньи умрут, даже не успев сообразить, что им грозит смерть, Чабано очень трудно будет собрать оставшихся в живых до того, как Сейганко высадит всех своих людей на берег. Не поможет и дисциплина, насажденная Чабано, хотя для этого отряду Конана придется почти жонглировать живыми змеями. Но ведь этим и заканчивается большинство сражений, и неважно, как они были начаты. Топот ног Кваньи нарастал, затем начал стихать. Через несколько мгновений наступила тишина. Мало кто, кроме Конана, мог слышать тихий звук дыхания множества людей, команды, отдаваемые шепотом.

— Они все еще приближаются, — сказал он тихо сидящему рядом с ним воину. — Передай это следующему, и пусть каждый смотрит и назад.

Если Чабано что-нибудь заподозрил, он вполне мог остановить основную колонну и послать разведчиков осмотреть кусты по обеим сторонам. Кваньи потеряют время, но сохранят воинов. И конечно, они могут очень сильно навредить Конану и его людям. Конан отдал шепотом другую команду:

— Когда нападаете, забудьте о тишине! Кричите и вопите, надрывайте глотки...

— Чтобы поверили, что десяток — это сотня? — прошептал в ответ воин. Киммериец кивнул.

Снова послышался шум шагов, но сейчас воины Кваньи шли, а не бежали. Конан взял камешек и приготовился бросить его.

Показался первый Кваньи. Конан дал пройти ему и еще десятерым, идущим следом за ним. Десятому брошенный камень попал в рот. Воин попятился, выплевывая кровь и зубы, и натолкнулся на воина Ичирибу. У этого воина было короткое копье, которое он всадил в спину Кваньи.

— Й-а-а-а-а-а-а-а! — заорал Конан и выпрыгнул на тропу. Он нанес удар кинжалом, отстранив копье, в грудь Кваньи, так что жертва не успела даже поднять щит. Киммериец схватил еще один камешек и швырнул его вдоль тропы, туда, где толпились воины, готовясь к атаке.

Однако чем больше они напирали, толпясь, вперед, тем меньше оставляли себе места, чтобы двигаться и драться. Конан приложил все старания, чтобы найти такое место, где тропа была узкой, а местность по сторонам ее непроходимой. Чабано лишь помогал, поскольку необходимость спешки подавила рассудок.

Конан и дюжина его воинов достаточно долго создавали неразбериху в голове колонны. Настал момент, когда Конан, бросив свой последний камень и услышав, что он попал в щит, выхватил меч. Меч и кинжал мелькали в руках Конана, словно обрели собственную жизнь, когда киммериец врезался в первый ряд Кваньи.

Через пространство, которое расчистил Конан, ринулись его товарищи, коля копьями и размахивая дубинками. В то же время камни, трезубцы, упавшие ветви и все остальное оружие, попавшее под руку, оставляли свой след на флангах Кваньи.

Теперь Конан больше всего надеялся на то, что вперед выйдет сам Чабано. Обычай племени и характер самого Чабано заставят его вступить в поединок с Конаном. Исход этого поединка может быть только одним.

Засада может закончить битву и даже войну победой Ичирибу. Конан немного отступил, сохраняя защиту — двигаясь так, чтобы сделать себя более трудной мишенью для копий,— и отыскивая Чабано.

Наконец он заметил человека, который, без сомнения, был вождем... в то самое мгновение, когда под ногами дрогнула земля.

* * *

Райку совершил все ритуалы для вызова Живого ветра так, будто всосал их с молоком матери. Он был исполнен гордости и отваги. Он знал, что не подвергает себя опасности, совершая ритуалы в одиночку, такова наконец была его сила.

Однако цвета Живого ветра не сделались прежними, разве что на короткое время. Снова в пунцовом был мрачный оттенок, а сапфировый был бледен. Странный звук и еще более странный запах исчезли, но память о них осталась в мыслях Райку. Он должен был оттолкнуть эти мысли — так, как отталкивают кабана, проткнутого копьем, — чтобы они не нарушили его уверенности.

Теперь настала очередь для самого ответственного ритуала. Вывод силы Живого ветра полностью за пределы Горы Грома уже проделывали. Это можно сделать снова. Если это осуществить, то Живой ветер кинется на Ичирибу, и они будут уничтожены, так что Кваньи не придется пачкать кровью ни единого копья.

Нет, сказал себе Райку, он не допустит никакого «если» у себя в мыслях. Он точно вызовет Живой ветер и пошлет его вперед.

Райку сел прямо и поднял в одной руке посох, а в другой — тыкву с хитро смешанными травами. Он повесил тыкву на конец посоха и взял из нее щепоть трав. Правила ритуала и здравый смысл подсказали Говорящему начать- лишь с малой порции трав. Райку склонился вперед, разжал пальцы и высыпал смесь в пространство. Травы исчезли почти тотчас, растворившись на фоне клубящихся разводов цветов Живого ветра, и даже сами не узнали, когда достигли поверхности вихрей.

Райку, однако, узнал, когда пещеру тряхнуло, как сосуд из сушеной тыквы, брошенный о каменную стену. Райку сжал посох и потянулся другой рукой к тыкве, чтобы убрать ее в безопасное место.

Извивающаяся колонна пунцового и сапфирового, ярких как всегда, взметнулась от основного тела Живого ветра. Она приблизилась к тыкве, коснулась ее и схватила с конца посоха Райку.

Райку вскрикнул, поднялся на ноги и поспешил к краю уступа, чтобы посмотреть. В нем вспыхнуло удивление, граничащее со страхом, ослабив дисциплину его ума. Он попытался схватить тыкву, когда колонна начала опускаться, унося ее с собой.

Он даже коснулся тыквы... но колонна поднялась снова и сделалась пунцово-сапфировым пламенем, которое обвилось вокруг его кисти. Он закричал, издал животный вопль агонии, когда пламя стало пожирать руку.

Боль и всепоглощающий страх заставили Райку забыть, что он стоит на краю уступа. Он качнулся, одна нога зависла над пустотой. Он взмахнул рукой, пытаясь ухватиться за камень, почувствовал, как гнутся и ломаются ногти, и сорвался.

То, что Райку чувствовал раньше, было ничто по сравнению с тем, что он почувствовал, когда Живой ветер поглотил его. И рев вихря был слишком громким, чтобы кто-нибудь мог услышать крики.

* * *

— Ко мне! Назад, отходим по тропе, козлы незаконнорожденные!

Крики Конана собрали отряд Ичирибу, находившийся в засаде. Некоторые воины бросились в лес, так как путь назад преграждал враг. Оставшиеся в живых присоединились к Конану.

Больше беспокоясь о скорости, чем о собственном достоинстве, они понеслись по тропе, и она дрожала у них под ногами. Сзади повалилось дерево, к счастью никого не задев. Тогда Конан остановился, пропустив всех вперед, и стал разглядывать Кваньи.

Он боялся, что в панике, стараясь убраться со склона, враг раздавит его воинов, сметет их благодаря простому численному перевесу. Теперь этого не произойдет, несмотря на то что впереди шел Чабано. Они приближались в хорошем темпе, оставив пожилых воинов и мальчиков подбирать убитых и раненых и, вероятно, охранять линию отступления.

Очень возможно, что смерть Чабано отнимет у Кваньи не только сердце, но и голову... что очень хорошо, если только у Конана появится малейшее представление о том, как это осуществить. Личный вызов приведет лишь к тому, что Конан будет валяться проткнутый десятками копий еще до того, как Чабано его услышит!

Киммериец побежал в хвосте отряда, который несся по тропе, чтобы соединиться со своими товарищами. Он не любил бегать, но бывают времена, когда хорошая пара ног становится лучшим оружием воина.

Когда Ичирибу бежали, они заметили, что землетрясение, по-видимому, прошло, но в небе над Горой Грома возникло странное сияние.

* * *

Чабано пропустил дюжину воинов вперед, чтобы те первыми перепрыгнули через упавшее дерево. Сейчас не время рисковать и напороться на копье какого-нибудь отчаянного Ичирибу, притаившегося за деревом.

Копья не полетели. Чабано высоко подпрыгнул, как прыгал, когда был мальчиком. Приземление сказалось острой болью в колене и напомнило вождю, что он все-таки не мальчик, но он не упал. Копье лежало на плече, щит был в руке, и Чабано снова находился впереди воинов, когда вдруг заметил, что небо меняет цвет.

Оно сделалось пунцовым и сапфировым — и Чабано вспомнил, что это цвета Живого ветра. Кажется, Райку все-таки вывел на свободу силу Живого ветра, и как раз вовремя! Если Кваньи придется драться вдоль всей тропы, а затем встретиться со свежей основной силой противника, после сегодняшнего сражения ни в одном из племен не останется достаточно людей, чтобы заселить и деревню!

— У-а-а-а-й-а! — крикнул он. Кваньи подхватили клич и повиновались приказу. Ноги забарабанили по твердой земле, воины закричали от чисто животного удовольствия, и копья забили о щиты.

Тем временем сияние наверху больше не покрывало половины неба. Оно сжималось, в то время как цвета становились гуще и ярче. Также казалось, что цвета завихрялись и плясали, как водовороты в потоке. Затем они сжались, приняв форму шара такого яркого, что на него было больно смотреть.

Чабано поднял копье и щит, чтобы Живой ветер видел его знаки отличия и знал, кому подчиняться. Райку действительно все сделал хорошо. Он передавал власть над Живым ветром самому Чабано! Бедный дурачок Райку — он представить себе не мог, как мало надежды получить ее обратно.

Чабано переполняла радость. Он подбросил свое копье к небу, когда клубящийся шар пунцового и сапфирового направился прямо к нему. Свет и копье встретились — и там, где было копье, остались лишь обгорелые обломки и капли расплавленного металла. Они посыпались на Чабано, и удивление и боль в равной мере заставили его вскрикнуть, когда капля металла прожгла кожу на плече.

Воины за его спиной тоже вскрикнули, и он понял, что некоторые из них повернули, чтобы бежать. Вождь развернулся, хватая свое метательное копье, поклявшись себе пронзить им первого, кто выйдет из колонны. Но вместо одного он увидел, что бежит десяток, и это было последнее, что он вообще видел. Прежде чем он успел бросить копье, Живой ветер был вокруг вождя.

Как и Райку до этого, Чабано вопил, пока Живой ветер поглощал его, но никто не слышал этих воплей — одни из-за того, что сами умирали, а другие из-за того, что в ушах их пульсировала кровь от быстрого бега.

Почти все воины Конана добрались до берега, когда увидели на холме огонь. Сам киммериец был еще на тропе с одним товарищем. Он послал этого воина вперед, а сам отыскал хорошее укрытие, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Земля затряслась снова, сильнее, чем прежде. Конан услышал треск падающего дерева и крики придавленных воинов Кваньи. Он также слышал, как кричат остальные Кваньи, и отнюдь не боевой клич.

Как ни мало ему нравилось приближаться к колдовским силам, еще меньше он любил оставаться в неведении относительно того, с каким врагом ему предстоит столкнуться. Держа меч в руке, он вышел из укрытия — и обнаружил, что ему не надо делать и шага, чтобы ответить на вопрос, что же происходит выше на тропе.

Некое существо из бурлящего пунцово-сапфирового света, формой напоминающее человека, но высотой с храм, шагало по тропе. Там, где его — назовем их так — ноги касались земли, поднимался дым, который Конан так хорошо запомнил в подземелье.

Те же самые силы, что и под землей, были сейчас на свободе на Горе Грома. Почему — Конан не знал и не интересовался этим. Он надеялся лишь, что Кваньи, хотя они и враги, сумели бежать. Смерти в таком обличье он не пожелал бы и стигийцу!

Конан ринулся вниз по склону, минуя тропу, зная, что существо может легко последовать за ним, если захочет, но надеясь, что оно предпочтет более легкий путь по тропе. Призрак, казалось, был достаточно осязаем, чтобы не пожелать продираться до берега через лес, где деревья толще его ног.

Если бы Конан бежал, спасая собственную жизнь, киммерийское нежелание подставлять врагу спину могло бы замедлить его бег. Но поскольку он бежал, спасая жизни Валерии и всех друзей Ичирибу, то он несся по склону словно днем по ровной местности.

Колдовской свет, падающий от чудовища, несколько облегчал задачу, но все же оставалось много теней и слишком много деревьев, притаившихся в этих тенях. Дважды Конан чуть не оглушил себя, оставил клочья кожи и части одежды на коре и ветках, но, когда вывалился шатаясь, весь в крови и непрестанно ругаясь, на открытый берег, все же сохранил при себе оружие.

Он вышел на берег немного севернее того места, где собрались теперь Ичирибу. Свет факелов ясно давал понять, что они выстроились, чтобы встретить врага в образе человека.

Конан выругался еще громче, чем раньше. Копья поднялись, и головы повернулись.

— В каноэ! — заорал он. — Копьями не справиться с тем, что идет сюда. Скорее на воду, и будем надеяться, что оно не умеет плавать!

Стройная женщина с потемневшими от дыма волосами выбежала из круга:

— Конан, мы думали, оно сожрало тебя!

У киммерийца и его женщины-оруженосца было лишь несколько мгновений, чтобы обняться, после чего каждый из них повел отряд воинов для охраны отступления.

Сейганко выкрикивал приказы другим воинам, чтобы они бежали к каноэ, когда вперед вышел Добанпу. По тому, как Эмвайя сжимала руку отца, было ясно видно, что он собирается сделать что-то, чего она не одобряет. Заметив Конана, Добанпу подозвал его рукой:

— Конан! Прикажи своей женщине-оруженосцу охранять мою неразумную дочь, пока я не сделаю свою работу.

— Свою работу? — Конан понимал, что говорит как полудурок, но в этом деле он действительно понимал не больше полудурка.

— Я не могу велеть духам прогнать Живой ветер и тем более уничтожить его. Возможно, у меня могла быть такая власть когда-то или даже сейчас, если бы я не участвовал в битве под землей. Но я могу вызвать битву духов так, что они за меня сделают работу, как слоны, топчущие вражескую деревню.

— Он должен... — визжала Эмвайя.

— Сейчас ты должна молчать, а потом стать для Ичирибу хорошим Говорящим с духами, — сказал Добанпу. — А также хорошей женой Сейганко, который этого заслуживает.

Затем Добанпу сбросил с себя головное украшение и одежду. На нем остались лишь амулет, набедренная повязка и мешочек, когда он отправился, с достоинством царей, к началу тропы.

Он достиг подножия склона несколькими мгновениями раньше чудовища. Какое-то время человек и создание магических сил, казалось, глядели друг на друга. Затем Добанпу прыгнул — легко, как мальчик-бедуи, — и высоко взмыл.

Он взмыл выше, чем это может сделать человек при помощи одних лишь мускулов, растрачивая остатки колдовства на то, чтобы ударить привидение в грудь. Конан ожидал увидеть, что Добанпу отскочит от существа и упадет на землю, как порванная кукла, и будет раздавлен и превращен в месиво. Вместо этого, казалось, он прилип к существу, как муха, севшая на мед.

Вокруг него обвился дым... и Добанпу исчез. Какое-то мгновение Конану казалось, что он полуослепленными глазами видит темную фигуру человека внутри чудовища. Затем даже это исчезло.

А мгновение спустя то же самое произошло с самим существом. Оно исчезло с громовым ревом, который, Конан не сомневался, был слышен и в Боссонии. Волна воздуха, выброшенная чудовищем, срубила деревья под корень, перевернула каноэ и сбила с ног почти всех людей, стоявших на берегу.

Конан и Валерия врылись руками и ногами в песок так, как они вцепились бы в рею во время шквала. Зажмурив глаза, чтобы в них не попал летящий песок и гравий, они могли судить о том, что происходит, лишь по звуку, а слышен был в основном лишь вой ветра.

Наконец ветер стих. С криками, однако, того же не произошло. Конан встал на четвереньки и увидел, что Ичирибу спешно бегут от участка на берегу, покрытого расплавленным камнем. Лава текла из разлома в земле в том месте, где, как решил Конан, стояло существо в момент своего уничтожения.

Когда поток лавы достиг озера, взметнулся пар. Пар поднимался также и из джунглей, несомненно из того места, где Конан с отрядом вышел по ступеням из туннелей. Вдруг Валерия схватила Конана за руку и указала на воду.

Само озеро бурлило, водовороты возникали и мгновенно исчезали, летели брызги, билась живая рыба, и множество мертвой рыбы качалось на поверхности. Часть каноэ Ичирибу пылала, захваченная лавой, в то время как другую часть отнесло бурлящей водой от берега.

Конан мог на многое поспорить, что туннели в глубине наконец потеряли колдовскую силу и сейчас проигрывали битву против веса земли. Это покончит в подземельях с огнем и любыми дышащими воздухом существами, но как насчет водяных жителей? Погибнут ли они тоже с исчезновением колдовской силы или останутся жить и наполнят собой Озеро смерти?

Конан закричал на одного воина, собиравшегося нырнуть в озеро и доплыть до унесенного потоком каноэ. Затем киммериец увидел, что вдоль берега шагает Сейганко и отгоняет людей от воды.

Конан отряхнул Валерию от песка, потом то же сделала и она с ним.

— Ты в крови, — сказала она. — Я думаю, там должны быть какие-нибудь мази.

— Лучше пусть идет кровь. Я предпочитаю держаться подальше от воды, пока не спросим у Эмвайи о том, что произошло.

— Если она знает.

— Ты видела ее лицо. Отец, могу поспорить, сказал ей, что он собирается сделать с... Живым ветром.

Валерия содрогнулась. Вдруг у нее в руке снова оказался меч, когда воин в головном украшении Кваньи и с татуировкой Ичирибу медленно поднялся из кустов!

— Вобеку! — сказали вместе Конан и Валерия.

Предатель держал руки на виду.

— Великие вожди, поступайте со мной как вам будет угодно, когда выслушаете меня. Я хочу передать подчиненных мне людей на милость Ичирибу и их вождей. Я могу также назвать имена тех младших вождей Кваньи, с которыми можно будет говорить о мире между двумя племенами.

Конан и Валерия переглянулись. Они знали о вражде между кланами Кваньи. Если Чабано мертв, что более всего вероятно, то Ичирибу могут использовать эту вражду и заключить мир на выгодных условиях.

— Мальчиков-бедуи убил ты или Аондо? — спросила Валерия.

— Аондо.

Конану почему-то показалось, что это правда.

— Это решат Сейганко и Эмвайя, — сказал киммериец. — Ложись на свой щит, чтобы никто не проткнул тебя копьем, пока мы не вернулись. Прикажи своим людям не попадаться на глаза. И моли богов, чтобы ты сказал правду!

Вобеку поклялся несколькими страшными клятвами, но с определенным достоинством, которое, как решил Конан, делает ему честь, затем принял позу покорности.

— Теперь нам лучше поспешить к Сейганко, а то кто-нибудь проткнет нашего будущего миротворца, — проворчал киммериец, ускоряя шаг. — А я думал, что наша работа закончена!

— Мы не можем отыскивать реку, пока озеро снова не успокоится, — напомнила Валерия. — Да и я не из тех, кто сидит без дела, когда другие работают.

— Но потом...

Она обняла его.

— Вниз по реке к Торговому берегу. У меня еще остались эти Огненные камни, а поскольку к ним не прилагается Золотая Змея, на них мы можем купить корабль.

— Себе купи корабль, — ответил Конан. Прикосновение Валерии все так же волновало его кровь, но он слишком хорошо знал и другие стороны характера пиратки. — Если мы вдвоем окажемся на одном корабле, мы перессорим весь экипаж. Да я и так хотел побыть на суше и подождать, пока бараханцы забудут имя Конана-киммерийца.

— Они, может быть, и забудут, — сказала Валерия с довольной улыбкой. — Но только не я.

На запретном берегу

Пролог

Принцессу мучили кошмары.

Она металась и стонала, не в силах вырваться из когтей ночного морока. В комнате было жарко натоплено, но девочку бил озноб. Холодный пот стекал по бледному лбу. Сон был безумен и сумбурен: принцессе грезилось, будто ее уносит бурный речной поток. Но вместо воды речное русло наполняли пепел и горячая зола. Крохотные угольки жгли кожу, словно туча маленьких разъяренных пчел.

Но страшнее удушливого, горячего потока были его обитатели. Вокруг метались тела чудовищ: девочка видела то огромные плавники, то чешуйчатые когтистые лапы, то плоские морды с круглыми рыбьими глазами. Из черной реки выныривали и скалились тысячезубые пасти, слепо таращились выпученные глаза размером с большую серебряную монету.

Влажные простыни облепили тело, девочка еле шевелилась в этом шелковом кокону, тщетно пытаясь высвободиться; тихие стоны звучали хрипло, словно зола и песок наяву забивали принцессе гортань.

Но как ни тихи были эти звуки, они все же разбудили старшую няньку, и она, как была, в ночной рубашке, побежала в спальню принцессы, где лунный свет превращал в зловещую паутину тени от кружевных занавесок. Старуха испуганно затрясла девочку за плечо:

— Госпожа Исмаэла! Проснись, проснись же! Что с тобой, дитя мое?

Но Исмаэла слышала только шум реки, чье стремительное течение уносило ее к раскаленным, пышущим жаром горам. Лава огненными ручьями текла по склонам вулканов, камни горели и плавились, нестерпимый жар обжигал ей кожу. Между вулканами, в глубоких расселинах, искрились огромные глыбы льда. Река несла принцессу все дальше и дальше, бедняжку бросало то в жар, то в холод.

— Исмаэла, что за хворь напала на тебя? Очнись, скажи мне хоть слово!

Нянька засветила маленькую лампу, разбудила одну из служанок и послала за королевой. Вскоре в спальню принцессы вбежала взволнованная мать, медноволосая королева Руфия. Из-под спешно наброшенного парчового халата выглядывали ночные одежды. Присев на край кровати, она склонилась над дочкой, сжав ее виски в дрожащих ладонях. Но Черная река не отпускала принцессу.

— Она была совершенно здорова этим вечером, — причитала нянька. — Такая веселая! И вот — опять этот кошмар! Бедное дитя, я услышала ее стоны за двумя дверьми!

— Она вся в поту, — прошептала королева. — Это лихорадка. Беги, разбуди моего лекаря. Каспиус скажет нам, что делать.

А река уносила принцессу все дальше и дальше в зловонную долину с чахлыми гниющими деревьями. Над долиной высился каменный уступ. На его вершине маячила древняя гробница, полуразрушенный алтарь стоял меж высоких каменных столбов с изображениями змей и скалящихся черепов.

Перед алтарем, простирая руки к принцессе, возник ужасный призрак: ведьма со змеиной чешуйчатой кожей и развевающимися на ветру спутанными волосами цвета воронова крыла. Платье из черной блестящей кожи обтягивало фигуру ведьмы от горла до пят. Растопыренные пальцы источали бледный свет сквозь черное кружево перчаток. Как ни сопротивлялась Исмаэла, она не могла отвести взгляда от этого обольстительно-кошмарного лица. Темная, как сама тьма, ведьма стояла возле огня, горящего на алтаре, и приветствовала девочку улыбкой, от которой кровь стыла в жилах. Она протягивала к ней гибкие руки, кивала и смеялась — и смех этот резал слух, как визг пилы или свист плети.

Каспиус, королевский медик и прорицатель, считался полноправным членом семьи Афратеса, короля Баалура, города-государства на окраине Шема. Поднятый с постели среди ночи, он не стал тратить время на расспросы испуганной няньки, а надел первое, что подвернулось под руку, и поспешил в покои принцессы. Осмотрев девочку, он велел призвать слуг и долго допрашивал их: не тревожилась ли Исмаэла последние дни, хорошо ли спала, с аппетитом ли ела. Затем он послал в свой кабинет за всем необходимым и, сверяясь с последними записями, начерно набросал гороскоп принцессы.

К удивлению королевы, Каспиус не назначил никакого лекарства и не взялся изгонять вселившегося демона. Велел лишь обложить девочку холодными компрессами, постоянно менять их и по возможности запоминать каждое слово, слетающее с губ принцессы. Потом удалился в свой кабинет и принялся рыться в древних книгах.

К утру принцессе стало заметно легче. Она перестала метаться, дыхание выровнялось. С первыми лучами солнца, проникшими в маленькую спальню, она очнулась и открыла глаза. Узнав об этом, Каспиус оставил книги и поспешил к ее постели.

— Ну, дитя, тебе лучше? — ласково обратился к принцессе лекарь, дотрагиваясь до бледного лба в обрамлении золотистых кудряшек. — Кажется, этой ночью тебе приснился страшный сон?

— Да, ужасный, — пробормотала Исмаэла. — Меня уносил поток… Темная, горячая вода… а может быть, и не вода. Я плыла так долго… мимо гор и деревьев… и снова гор… как будто река кружила на одном месте… Какая-то ведьма хотела схватить меня.

— Ты говоришь… ведьма? Как она выглядела?

— Это была стигийка — бледная, черноволосая, такая прекрасная и… злая. Позади нее горел огонь на каком-то странном алтаре. У ведьмы было кожаное платье и черная паутина на руках. А волосы развевались на ветру, такие спутанные и густые!..

— Ну-ну, девочка, успокойся, это всего лишь сон, — поспешно сказал Каспиус, видя, что принцесса смотрит в пустоту расширившимися от ужаса глазами.

Он проследил за ее взглядом: девочка смотрела на песочные часы на маленьком столике перед кроватью. Черные песчинки насыпали маленькую пирамидку, тоненькая струйка сверкала крошечной живой змейкой. Лекарь переменил позу, чтобы заслонить собою часы, и незаметно сделал знак убрать их из спальни.

— Ты в безопасности, дитя мое, — сказал Каспиус ласково.

— А за алтарем и огнем, — не слушая его, продолжала Исмаэла, — была гробница, и в ней… сидело НЕЧТО… оно смотрело на меня! Вот я закрываю глаза и вижу это, словно наяву.

— Гробница? — пробормотал Каспиус, нахмурившись. Затем улыбнулся девочке и взъерошил ее влажные волосы. — Ну-ка, выпей вот это, Исмаэла. Пей, не морщись, будь умницей.

— Хорошо, — сказала принцесса, послушно выпивая микстуру. — Но этот сон… — Она подняла на лекаря большие глаза. — Каспиус, он вернется?

— Сейчас ты будешь спать без снов, — заверил ее лекарь. — Ничего не бойся. А к вечеру я составлю тебе лекарство, ты выпьешь его, поправишься, и тебе будут сниться только хорошие сны. — Он нагнулся и поцеловал Исмаэлу в горячий лоб, улыбаясь мудро и уверенно, — но королева видела, что в глазах его этой уверенности нет.

Поднявшись, он вывел королеву, так и не сомкнувшую глаз всю ночь, в соседнюю комнату.

— Полагаю, госпожа, следует созвать небольшой совет, — негромко проговорил лекарь. — Если будет угодно вашему величеству, я буду ждать вас и короля через час в дворцовой библиотеке.

Глава 1 ВОССТАНИЕ

Осада замка барона Рэгли началась на рассвете. С первыми лучами солнца над цепью холмов, окружавших утес, на котором высился замок, появились жители окрестных сел, восставшие против жестокого хозяина. Собрались все от мала до велика: мужчины в домотканых рубахах под заношенными кожаными куртками, дородные женщины, управлявшиеся с вилами и мотыгами не хуже мужей, широкоплечие деревенские парни и румяные девицы с тугими косами до пояса. Вооруженные частично луками, а частично — вилами, топорами и мотыгами, селяне шли на замок, выставив перед собой деревянные щиты, обтянутые бычьими шкурами, волоча лестницы и наскоро сделанные осадные машины.

Над замком зазвучали рога, туча стрел посыпалась из бойниц на нападающих. Первая волна откатилась назад и встала в отдалении, закрывшись, щитами. Тем временем подтянулись остальные, и восставшие выстроились на гребне холмов со сноровкой, неожиданной для нерасторопной деревенщины. Снова взревели рога, за ними последовали новые выстрелы, но повстанцы уже оказались вне досягаемости.

Затем прозвучали слова команды, строй повстанцев распался наотдельные отряды, рассыпавшиеся по холмам. Вскоре замок был окружен. И тогда зазвенел клич:

— Вперед, свободные жители Кофа! Во имя жизни и мести — вперед! Выбейте лучников с башен!

Одним из отрядов командовал черноволосый синеглазый гигант. Его загорелая, но более бледная, чем у остальных, кожа выдавала в нем северянина. На голову выше самого высокого из повстанцев, он к тому же единственный из всех был по-настоящему вооружен. Спутанная копна длинных черных волос выбивалась из-под остроконечного шлема, обвязанного чалмой на турайский манер. Поверх кожаной безрукавки была надета кольчуга из стальных пластин, оставляя обнаженными руки с чудовищными буграми мышц, сплошь покрытые шрамами — следами бесчисленных сражений. На левом бедре у великана висел меч, на правом — кинжал и секира; кожаный мешочек с кхитайскими шурикенами довершал вооружение.

Но пока что оружие праздно висело на поясе, а в руках северянин сжимал огромный боссонский лук размером со среднего мужчину. Рядом, на ветке чахлого деревца, приютившегося на скале, висел колчан, полный чернооперенных стрел. Гигант доставал стрелы одну за другой и посылал в сторону защитников замка. Лицо его было совершенно спокойно, движения — размеренны и четки, сразу видно — это опытный и бывалый воин. Ни одна из стрел не миновала своей цели.

Тем временем отряд, раззадоренный свирепыми криками северянина, под прикрытием лучников ринулся к стенам замка, где стрелы, дождем сыплющиеся с башен, уже не могли причинить вреда.

— Похоже, они на верном пути, — услышал стрелок рядом с собой чей-то голос. — Славных ты набрал парней! Я уже не говорю о прекрасных дамах. Сдается мне, это наш день. Но что ж мы стоим, Конан? Я полагал, мы возглавим атаку?

— Здесь от нас будет больше толку, — ответил стрелок, в очередной раз спуская тетиву. Взвизгнула стрела, вспарывая воздух, и с башни упал еще один лучник: древко с черным оперением торчало у воина из горла. От следующего выстрела вскрикнул и упал за бойницей еще один защитник замка. — С холма у меня все башни как на ладони. Присоединяйся, Тедран, славно повеселимся.

Чуть ниже по холму стояли деревенские лучники, поддерживая штурмующих непрерывным дождем стрел, но их стрельба была беспорядочна и по большей части не представляла серьезной опасности для противника, тогда как сами стрелки почти все получили ранения — луки и арбалеты защитников замка били гораздо дальше. На глазах повстанцев гибли их братья, жены, дети, родные; слезы застили лучникам глаза, и стрелы предательски дрожали в неверных руках.

— Они уже ставят лестницы! Великолепно! Похоже, мы не уйдем сегодня с пустыми руками, — заметил Конан, выпуская еще одну стрелу. Она вонзилась в грудь всадника, в этот миг въехавшего на башню. Судя по обилию золота на доспехах и оружии, это был начальник гарнизона крепости. С хрипом он выронил из рук боевой топор, которым намеревался снести голову одному из осаждающих, с ловкостью ящерицы карабкавшемуся по лестнице.

Короткая арбалетная стрела ткнулась в камень у ног северянина, выбив сноп искр. Конан тут же развернулся и выстрелил в одну из нижних бойниц. Короткий крик боли известил, что с этой стороны никто больше не потревожит.

В глазах Тедрана вспыхнул огонь азарта.

— Смотри, киммериец, они уже взбираются на башни — вон там и там! Нам бы следовало быть сейчас среди них, а не на этом холме! — кричал он, стискивая морщинистой рукой рукоять своего старого меча. Его седые вьющиеся волосы развевались по ветру, глаза горели яростным, молодым огнем.

— Побереги силы, Тедран. Твоя жизнь дороже, чем твоя смерть: этим парням еще понадобятся убеленные сединами мудрые старцы, чтобы править вместо сверженного барона… Разрази Кром этих ублюдков! — воскликнул он вдруг, вглядываясь в сумятицу битвы. — Дети ослов, разве они не видят, что лестница слишком коротка!

Из полудюжины лестниц, приставленных к стене, одна, совсем рядом с опорной башней замка, второпях была поставлена под слишком малым углом или, быть может, просто соскользнула по гладкой, без щербин, каменной кладке. Между ее верхней ступенью и нижним краем зубчатой стены оставалось еще не меньше человеческого роста, но восставшие, ослепленные пылом сражения, лезли на нее один за другим, силясь добраться до башни — и оказались превосходными мишенями для стрел, камней и потоков смолы, летящих в них со стен. Снизу напирали новые ряды, перегруженная лестница зашаталась и оползла еще ниже, добавив неразберихи. Этим воспользовались лучники на стенах, удвоив усилия, и беспомощные повстанцы падали у башни один за другим.

— Гей, вперед, вы, собаки! Вперед, во имя Маннана! Лезьте вверх и сбросьте лучников с башни, пока они не перестреляли этих недоумков! — взревел Конан, ни на миг не прекращая стрельбы.

Один из подстреленных им воинов выпустил из рук высоко занесенный камень, и тот размозжил голову его товарищу, перегнувшемуся через стену. Киммериец рассмеялся коротким злым смехом.

Тем временем осаждающие, вняв призыву своего командира, принялись карабкаться по другим лестницам. Самый быстрый из парней, зажав в зубах длинный нож, поставил ногу на парапет, идущий вдоль стены под зубцами. К нему тут же ринулся один из воинов замка, в кольчуге и шлеме, с тяжелым мечом в руках. Конан выстрелил, и воин упал с пронзенным горлом, но прежде его меч успел опуститься на ничем не защищенную голову селянина, и тот рухнул на товарищей, взбиравшихся по лестнице вслед за ним.

— Клянусь Владыкой Курганов! — прошипел киммериец сквозь стиснутые зубы. — Способны они хоть на что-нибудь? Пока эти деревенские увальни копаются под стенами, мы потеряем не меньше сотни у проклятой башни! Они ждут, что прихвостни барона сами перестреляют друг друга?

Нестойкое преимущество, которое давала повстанцам внезапность нападения, было утеряно. Выстроившиеся вдоль стен воины в кольчугах и латах пиками стаскивали штурмующих со стен, а те немногие, что успевали вскарабкаться, могли противопоставить хорошо обученным и вооруженным воинам только ярость отчаявшегося, загнанного зверя. Видя, как бесцельно гибнут его люди, Конан с рычанием отшвырнул луки ринулся к стенам.

— Ну, Тедран, — крикнул он через плечо старику, — теперь, если тебе и впрямь не терпится подраться, не отставай от меня!

В несколько прыжков киммериец миновал поле битвы, едва не оскальзываясь в лужах крови, не обращая внимания на стоны еще живых и жуткие оскалы мертвых. Тедран, которому прожитые годы не оставили юношеской прыти, пыхтя, трусил вслед за северянином. Несколько стрел просвистели мимо, не причинив великану вреда, хотя одна вонзилась в землю в дюйме от ноги Конана. Из низины под стенами слышался лязг металла, проклятия и стоны. Битва превращалась в бойню, и громада замка, гордо вздымающая неприступные стены, словно усмехалась темной пастью на фоне светлого неба и голубых гор, всеми бойницами и башнями обещая дерзким безумцам мучительную, бесславную смерть.

— А ну, осади назад! — ревел Конан, пробираясь к стенам. — Смотрите и учитесь хоть теперь, дети мулов!

Грубо растолкав селян, бестолково топчущихся на месте под прикрытием больших щитов, Конан перебрался через гору трупов, истыканных стрелами и забитых огромными валунами, и наконец пробился к большой сдвоенной лестнице. На ступенях гроздьями висели осаждающие, не в силах ни подняться вверх из-за ощерившихся над стеной пик, ни спуститься — из-за своих же товарищей, напирающих снизу.

— Вниз, приятель! — рявкнул Конан, ухватив кого-то за лодыжку. Тот в изумлении уставился на своего командира. — Прыгай, я сказал! Вот так. А теперь иди сюда и помоги мне сдвинуть лестницу. Какой осел установил ее на пять шагов от стены!

Видя, что гигант-киммериец подставил спину и собирается двигать и без того громоздкое и неуклюжее сооружение, наиболее сообразительные тоже спрыгнули, но на верхних ступенях еще оставались пять или шесть дюжих парней. Двое или трое ринулись на подмогу, но Конан, напрягая свои огромные мускулы так, что, казалось, кожа у него на руках вот-вот лопнет, рванул лестницу вверх и на себя, едва не сбросив вцепившихся в верхние ступени. Они тотчас же оказались над стеной, вне досягаемости пик, и с радостным ревом посыпались на головы защитникам замка.

— Поджечь верхние перекладины! — крикнул Конан, распрямляясь. — Живее, живее!

Пробившиеся с таким трудом наверх повстанцы не поверили своим ушам: им приказывали сжечь путь к отступлению. Но один из них, наиболее смышленый, живо заработал огнивом, и свежесрубленное смолистое дерево быстро занялось. Это отпугнуло от лестницы воинов с пиками, которые решили, что деревенские дурни совсем лишились рассудка. Побросав пики, бойцы схватились за мечи и ринулись на врага. И тогда снизу прогремела новая команда:

— Теперь наверх, собаки! Вверх, на стены, все до единого, пока огонь не перекинулся ниже!

Не дожидаясь, пока селяне опомнятся, Конан первым полез по ступеням. Наверху уже кипела ожесточенная битва. Рядом с киммерийцем, карабкаясь вверх с ловкостью ящерицы, спешила на выручку своим дородная матрона, вооруженная тяжелым топором, каким обычно валят деревья. Она опередила Конана всего на полшага, и копье, предназначенное северянину, вылетело из бойницы и вонзилось женщине в грудь. Она зарычала, как раненая волчица, схватившись рукой за древко; ладонь окрасилась кровью, еще мгновение женщина висела, замерев, а затем рухнула вниз, на камни утеса. За это время Конан успел миновать еще несколько футов лестницы и спрыгнуть прямо в бойницу, из которой вылетело копье.

Навстречу ему ринулось сразу несколько воинов. Вместо того чтобы броситься на них, Конан отпрыгнул к лестнице, в два взмаха секирой отсек прогоревшие куски и развернулся к защитникам замка, прикрывая собой тех, кто лез вслед за ним. С мечом в правой руке и секирой в левой он смерчем метался по узкой площадке, отражая удары, сыплющиеся на него со всех сторон.

Вскоре за спиной киммерийца послышались пыхтение и выкрики, и на стену один за другим начали вылезать повстанцы. Тогда Конан одним скользящим кошачьим прыжком оказался в самой гуще не ожидавших такого оборота воинов. Прежде чем они опомнились, варвар зарубил мечом одного и тяжелым ударом снизу вверх сбросил в проем между зубцами второго.

Продолжая раздавать удары направо и налево, Конан неуклонно продвигался к круглой опорной башне.

Она соединялась со стеной небольшой крытой галереей, слишком узкой и низкой для могучего киммерийца. Отступающие защитники замка успели захлопнуть дверь перед самым носом Конана, и последний его удар секирой, вместо того чтобы снести голову солдату, юркнувшему под каменную арку, пришелся по толстым дубовым доскам. Вбросив меч в ножны, киммериец взялся за секиру обеими руками и всерьез принялся за дверь. Под досками оказалось железо. Тогда он подхватил брошенную кем-то на бегу толстую пику и, используя ее как рычаг, стал отжимать железные скобы, удерживающие дверь.

— Конан, берегись!

Огромный снаряд, со свистом рассекая воздух, рухнул на стену у двери, как раз на то место, где мгновение назад стоял варвар. Но прежде чем прозвучал окрик, Конан звериным чутьем уловил опасность, отпрыгнул и вжался в каменную кладку, почти слившись с ней. Снаряд подскочил на помосте и откатился. Это был заостренный кусок толстого дубового ствола в человеческий рост длиной; он наверняка убил бы киммерийца наповал, прилетев с высоты верхней площадки башни, откуда донеслись брань и досадные восклицания. Смекнув, что бревно можно пустить в ход, шестеро или семеро селян схватили его и принялись ритмично раскачивать, используя как таран.

Подняв с помоста секиру, Конан вновь принялся рубить толстые доски. По другую сторону тарана к нему присоединился седобородый Тедран. Полосы железа оказались не сплошными, и дело скоро пошло на лад.

— Я вижу, ты не теряешь времени, старик! — выкрикнул Конан между двумя ударами. — Да вознаградит тебя твой бог, ты спас мне жизнь!

— Твоя жизнь дороже, чем твоя смерть, — усмехнулся предводитель повстанцев. — Я слышал крики с той стороны: наши заняли уже все стены, но остаются еще башни и сам замок. Моей девочке недолго осталось томиться в темнице!

Под мощным натиском дверь наконец подалась, и повстанцы, бросив таран, с воплями ринулись на галерею. Первый же из них упал, пронзенный арбалетной стрелой, но его тело тут же затоптали бегущие следом. Конан был в первых рядах.

Выбив последних воинов с башни, селяне бросились внутрь замка, безжалостно расправляясь с каждым, кто попадался у них на пути. Стража у дверей внутренних покоев была разорвана в клочья. Женщины, ворвавшись в замок, в неутоленной ярости громили посуду на кухне и переворачивали столы.

Оставалась последняя маленькая площадка на самой высокой башне, куда вела крутая, заляпанная кровью лестница. Там, в последний раз глядя на свои владения — залитые солнечным светом холмы и долины и цепь невысоких пиков Карпатских гор вдалеке, — стоял барон Рэгли, окруженный уцелевшим отрядом стражи.

Перед ним живым щитом и выкупом жизни, а быть может, и свободы, стояла связанная Дагорбрит — дочь вождя клана Тедрана.

— Ну, смутьяны, — обратился властелин к повстанцам с отеческой улыбкой. Слова кофитского языка он выговаривал с сильным коринфийским акцентом. — Вы захватили мой замок и, несомненно, собираетесь убить меня или заковать в цепи. — Сняв шлем с алым султаном, он передал его одному из стоящих рядом бойцов, обнажив голову с коротко остриженными седыми волосами, так что стал виден длинный шрам, пересекающий лоб. — А уверены ли вы, что король, сидящий на троне в Хоршемише, одобрит свержение одного из своих вассалов, державшего его пограничную крепость? Полагаю, он не замедлит прислать сюда достаточно войска, чтобы вернуть себе замок.

— Барон, который не в силах удержать собственный замок, вряд ли найдет сочувствие и поддержку при дворе, — с мрачной улыбкой ответствовал Конан. — И менее всего — у короля, обнаружившего, что он ошибся в своем вассале!

— Да уж, пожалуй! — поддакнул Тедран, выступая вперед из-за широченной спины Конана. — Я полагаю, это научит нашего короля не ставить над своими подданными жестокого, не признающего наших законов чужестранца, горца из Коринфии!

Слова его были встречены криками одобрения на башне и на лестнице внизу. Это заставило людей барона выхватить оружие и теснее сгрудиться вокруг своего господина. Повстанцы были готовы броситься на своих обидчиков; те, в свою очередь, собирались дорого продать свои жизни. Между тем Конан отошел в сторонку и подобрал лежащий у одной из бойниц короткий кофитский лук и колчан, полный стрел.

— И все же я предпочел бы королевский суд, а не ваш! — злобно прошипел барон. Золотая коса Дагорбрит была намотана ему на руку, и он быстрым движением кисти теснее прижал девушку к себе. — Одно несомненно: первой здесь умрет эта прелестная девица. Она, случайно, не приходится тебе дочерью, Тедран?

Сделав шаг назад, барон оказался вместе с девушкой у проема между зубцами башни. Пленница молчала, хотя глаза ее стали совершенно круглыми от страха.

— Пока ты не поклянешься, что выпустишь меня и моих людей из замка живыми, при оружии и лошадях, я буду держать ее вот так, над пропастью. И скоро моя рука онемеет и разожмется. Выбирай, что тебе больше нравится!

— Если король все узнает от него, а не от нас, — прозвучал чей-то тихий голос позади Тедрана, — не пройдет и четырех дней, как солдаты сожгут наши деревни и осадят замок.

— Этот пес не должен остаться в живых, — подхватил еще один голос. — Другого случая у нас не будет!

Рэгли улыбнулся, растянув бледные губы и оскалив редкие желтые зубы:

— Ну, так каково же будет ваше решение?

Тедран молчал, сведя над переносицей седые брови. Лицо его побледнело.

— Убить их, убить! — послышались новые возгласы. — Если дело наше праведно, Митра не даст твоей дочери умереть!

— Перебить их, как собак!

— Сбросить со стен!

— Послушай их, отец. Пусть я умру! — закричала Дагорбрит, перегибаясь через парапет и увлекая за собой барона. — Моя жизнь — не слишком большая цена за свободу всего нашего клана!

— Слушай, слушай свою дочь, Тедран! — крикнул Рэгли с волчьей усмешкой. — Ты же достойный предводитель своего народа, так будь мужчиной!

Но Тедран по-прежнему молчал. На одной чаше весов была жизнь дочери, на другой — свобода и процветание его народа.

— Решай скорее, — шептал ему в ухо ближайший к нему селянин. — Не можем же мы стоять тут вечно!

Конан, все это время выжидавший за спинами повстанцев с натянутым луком и наложенной стрелой, наконец уловил мгновение, когда один из стражников, закрывавший барона, переступил с ноги на ногу, подавшись вбок. Первая стрела вонзилась в камни у ног Рэгли, и тот в недоумении и замешательстве глянул вниз, отвлекшись от девушки. И тогда вторая стрела, прежде чем стража успела заслонить своего господина, затрепетала у барона в горле, прямо над воротом кольчуги.

Сила удара отбросила Рэгли назад, и он упал бы с башни, если б не коса рванувшейся девушки. Но третья стрела срезала волосы Дагорбрит под самый корень, и освободившаяся девушка бросилась прочь, а барон, не издав ни звука, перевалился через парапет и мешком рухнул на камни.

Последовала короткая потасовка, в результате которой не успевшие сдаться телохранители барона были попросту перерезаны, и тела их полетели вслед за телом господина.

— Благодарю, Конан! — сказал Тедран, едва переведя дух. Правой рукой, сжимавшей окровавленный меч, он обнимал рыдающую дочь. — С самого начала ты был великолепен, но последним ударом поистине превзошел самого себя! Мы у тебя в неоплатном долгу.

— К счастью, неоплатных долгов не бывает, — рассмеялся Конан. — Если ты помнишь, мне была обещана доля от захваченной добычи.

Говоря это, он не сводил глаз с Дагорбрит. Та уже успокоилась и, бросив на северянина единственный быстрый взгляд, шепнула что-то отцу и ушла с двумя подоспевшими из деревни женщинами. Мужчины тоже начали неспешно спускаться вниз.

— Как насчет победного пира? — спускаясь по ступеням, поинтересовался Конан и пихнул Тедрана локтем в бок. — У каждого замка есть подвал, а в каждом подвале имеется винный погреб. Должен тебе сказать, о доблестный предводитель клана — или теперь я должен называть тебя бароном? — после взятия Парасана мы пили три дня и три ночи!

— Не сомневайся, мы устроим в твою честь славное пиршество, — торжественно кивнул Тедран. — Но боюсь, это будет не только пир, но и тризна, ибо сегодня мы утратили слишком многих.

Конан пожал плечами с полнейшим равнодушием:

— Твой народ и впрямь утратил многих, но врагов не осталось вовсе. Так что повод для радости все же есть — вы победили!

— Эта победа не будет полной, пока мы не отошлем богатые дары нашему королю в знак того, что мы остаемся его верными подданными!

— На мой взгляд, восстановить разрушенное Рэгли и будет самым лучшим даром вашему королю, — заметил Конан.

— Нужно найти и освободить оставшихся пленников, — сказал Тедран, не слушая киммерийца. — Благодарение Митре, этот негодяй не успел отнять еще и их жизни.

— А ты говоришь, что у тебя мало поводов для праздника, — рассмеялся Конан.

Повсюду в замке слышались победные крики. Битва закончилась, и начался столь вожделенный для всех грабеж. В коридорах и жилых покоях, в кладовых и погребах сновали туда-сюда деловитые селяне, стаскивая все добро в огромную кучу в центре самой большой залы. Сюда же было снесено все оружие, какое нашли в замке или сняли с убитых воинов, чьи обобранные тела были сброшены со стен. Позже их положили на огромный костер, разожженный перед воротами замка; своих же убитых и раненых отнесли в ближайшую деревню.

В покоях барона был исследован каждый камень в поисках тайного клада; попутно оттуда вынесли все, что представляло собой хоть какую-нибудь ценность.

— Уверен ли ты в честности своих людей? — спросил Конан, обеспокоено наблюдая за тем, как постепенно оттопыриваются куртки и карманы погромщиков.

— Это первый порыв жадности, и он скоро пройдет, — улыбнулся старик. — Ребятам ни к чему подобные безделушки, они не знают, что с ними делать. Все будет продано, и каждый получит свою долю.

— С вином они, по-твоему, тоже не знают, что делать? — сказал Конан, шагнув к массивному мраморному столу, с которого еще не сбросили остатки неоконченного завтрака.

Ухватив тяжелый кувшин с вином, он наполнил два высоких кубка и один протянул новоиспеченному барону. — Славное винцо! Утро выдалось жарким. Нашли вы сокровищницу старого лиса? Может, эти красотки знают что-нибудь? — Конан обернулся к двум связанным женщинам, разодетым в шелк и бархат. Пленницы в безмолвном ужасе таращились на огромного киммерийца. Их схватили и связали молодые селянки, первыми ворвавшиеся в баронские покои, и с тех пор эти две так и сидели в углу на узкой софе, боясь пискнуть или шевельнуться.

— Бароновы шлюшки, — сплюнул Тедран. — Я слыхал, что он их держит. Вероятно, купил на невольничьем рынке в Шеме или за морем. Хорошо, что их нашли наши девчонки, а не их матери: от этой парочки только клочки полетели бы!

Конан критически оглядел двух несчастных женщин. Убедившись, что убийца их повелителя не питает к ним злобы, они принялись одаривать варвара томными взглядами.

— Осторожнее с ними, — проворчал киммериец. — У таких кисок в обычае мстить за своего убитого господина.

Повидав на своем веку немало подобных женщин, он не питал на их счет никаких иллюзий.

— Если ты не против, — сказал он Тедрану, — я сам потолкую с ними с глазу на глаз. Ну-ка, прекрасные дамы, расскажите мне, каким извергом и деспотом был ваш прежний хозяин…

Видно, он и в самом деле знал, как обращаться с женщинами, потому что в скором времени киммерийцу были известны все тайники замка, в том числе и потайная комната, где были найдены пленники барона — по счастью, еще живые. Их спасение было встречено новыми воплями восторга.

Разграбление замка продолжалось до вечера, а с наступлением темноты женщины принялись хлопотать на огромной замковой кухне. Груда собранного добра высилась в центре пиршественной залы, из которой вынесли всю тяжелую, непривычную для селян мебель. Уже слышалась музыка, вокруг кучи трофеев весело плясала молодежь.

Конан наконец разыскал вожделенный погреб с бесчисленными рядами темных бутылей и огромными бочками. Набрав себе команду из шести человек, он с гиканьем и хохотом вытащил выпивку в залу. Оставив себе несколько дюжин самых старых бутылей, предоставил селянам праздновать победу наверху, сам он заперся в погребе с Лилит и Тэлией — теми самыми девицами барона, о коварстве которых предостерегал Тедрана.

Рядом с погребом нашлась кладовая, куда, видимо, стаскивали старую мебель. Среди рухляди и ни на что не годных обломков Конан разыскал огромный волосяной матрац. На него троица и завалилась…

Некоторое время спустя Лилит задала вопрос, давно вертевшийся у нее на языке:

— Скажи, Конан, почему ты позволил Тедрану забрать власть, а не сделался новым бароном? Ведь победа на самом деле принадлежит тебе? Ты мог бы сам править этими землями.

Варвар лениво покачал головой:

— Нет, детка. Это не совсем подходящее для меня место. Ты же видишь — здесь не любят иноземцев, и участь старого барона тому подтверждение. Рано или поздно против меня поднялось бы точно такое же восстание. Кроме того, я предпочитаю драку, а не сытую и скучную жизнь землевладельца.

— Но Тедран стар, — возразила Тэлия. — Он может внезапно умереть, и кто тогда его заменит?

— Все в руках вашего Митры, — пожал плечами Конан и вдруг расхохотался: — И разве Дагорбрит — не достойная наследница?

Ночная тишина, обильная еда и не менее обильные возлияния угомонили разгоряченную кровь, а мягкое ложе располагало ко сну. Но даже пьяный и утомленный любовными играми, Конан ощущал беспокойство. Были ли тому причиной призраки, бродящие в стенах замка, или пьяные выкрики в зале наверху, или жаркие тела двух женщин, лежащих рядом, но киммериец беспокойно ворочался с боку на бок, проклиная бессонницу, пока незаметно для себя самого не провалился в сон.

Ему снилась битва прошедшего дня: звон железа и быстрый топот ног по запутанным коридорам и переходам, пляшущий свет факелов в подземелье, искаженное ужасом прекрасное девичье лицо. Ему снились родные горы с огромными снежными шапками и зелеными долинами, выжженные поля сражений и южные города с высокими минаретами. Снились друзья и враги — полузабытые лица давно минувших дней.

В конце концов из всех лиц осталось только одно: гордое, в обрамлении пламенно-рыжих пышных волос, с чертами, отмеченными монаршим благородством и мудростью, — лицо королевы Руфии, повелительницы и рабыни королей ивоеначальников Шема. Этой ночью она явилась в сны Конана не в королевской парадной мантии, а такой, какой варвар увидел ее впервые, — обнаженной, испуганной, с выражением муки в огромных глазах. В сновидении она бежала, прижимая к груди какой-то комок грязных тряпок, а у нее за спиной, перелетая из тени на свет и сновав тень, неслась высокая женщина в одеянии из черной блестящей кожи. Сталь сверкала в ее воздетых к луне чешуйчатых руках. Было что-то знакомое в этом демоне, словно когда-то давно Конан знал эту женщину — или похожую на нее…

Потом замелькали другие видения, сменяя и тесня друг друга, как бывает только во сне. Женщина перед большим каменным алтарем со взором, устремленным в пустоту. Девушка, совсем ребенок, худенькая и светловолосая, бредущая навстречу ей, словно зачарованная.

Стебель, разрывающий тьму, клубящуюся у ног ведьмы, лезущий вверх, на глазах наливающийся ядом. Диковинный бутон, набухающий на этом странном покачивающемся стебле… Вот женщина-змея простерла над ним руки. Вспышка молнии перечертила небо, блеснув на кинжале в ее руке и озарив бледное лицо. "Зерити!" — чуть не закричал во сне Конан, наконец узнав ее. Зерити — стигийка, ведьма, некогда королева Асгалуна в Шеме и вечный враг Руфии, преследующий ее наяву и в ночных кошмарах. «Зерити», — повторил Конан.

Сучка, которая давно была бы мертва, если б ее черное колдовство не оказалось сильнее двух футов доброй стали, которыми киммериец собственноручно проткнул ведьму.

Затем варвар увидел Руфию, мечущуюся на своей шелковой постели, — королеву тоже мучил злобный призрак колдуньи. Ее стенающая душа стояла в это время перед маслянисто-блестящим алтарем; она протягивала ведьме посиневшее тельце ребенка, завернутое в тряпки, — свою новорожденную дочь, принцессу Исмаэлу. Зерити с торжествующей улыбкой шагнула к ним, замахнувшись сияющим кинжалом.

А в гробнице позади алтаря ворочался некто, кто был темнее и бесконечнее самой тьмы. Он беззвучно смеялся, его черные пустые глаза смотрели на трех женщин, стоящих перед огнем…

Проснулся Конан от того, что чьи-то не слишком нежные руки трясли его за плечи. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит поперек матраса, свесив голову, а обе девушки тормошат его изо всех сил. Спросонок Конан недоуменно воззрился на них: своего сна он уже не помнил.

— Можешь ты спать спокойно, киммерийский бык? Ты крутишься и бьешься так, словно сцепился с самим Нергалом! Остынь! Ты чуть не задушил беднуюЛилит!

Конан наконец проснулся.

— Тэлия, прекрати меня трясти! Я и так еле соображаю. Лилит, я и в самом деле прижал тебя?

Лилит, охая, держалась за горло, но, осмотрев ее, Конан не нашел ни синяков, ни ссадин.

— Ну, — заключил он, — кажется, я ничего тебе не сломал.

— Не хватало еще, чтобы ты мне что-нибудь сломал! — возмутилась Лилит. Голос ее звучал плаксиво и кокетливо. Она отвернулась, притворяясь рассерженной, но не торопилась запахивать на себе ночную сорочку.

— Вы должны меня простить, — сокрушенно произнес Конан. — Бывает, что воинов преследуют в снах призраки убитых.

— Может, ты и вымолишь себе прощение, — лукаво сказала Тэлия, — если догадаешься как.

— Вот так? — спросил Конан, набрасываясь на нее и целуя в грудь.

— Вояка, — нежно сказала Лилит, наваливаясь сверху. — Только и умеешь, что драться! Может, ты все же останешься здесь ненадолго? Новый хозяин сделал бы тебя военачальником…

— Над мотыгами и лопатами?! — расхохотался Конан. — Здешним воинам больше пристало пахать землю и копаться в огороде, а не штурмовать замки. Я тут буду не ко двору. Все, что мог, я уже сделал и заслуживаю награды, — с этими словами он с наслаждением вытянулся на мягком ложе. — К тому же Тедран, как человек умный, с радостью поделится со мной добычей, но не захочет делить власть!

— Ты здесь как сосна посреди кустов, — вздохнула Лилит, — а мы как розы среди травы. Нам тоже несладко придется, если мы останемся.

— Ну так уезжайте со мной, — рассмеялся Конан, обнимая их обеих. — Скажите правду, девочки, неужели вам никогда не хотелось повидать юг? Например, города Шема?

Наутро, едва проснувшись, Тедран велел разыскать Конана. Как киммериец и полагал, новый хозяин собирался предложить ему взять из добычи все, что придется по нраву, и как можно скорее убираться восвояси. Тедран даже был готов пожертвовать значительной частью ценностей, если это поможет могучему северянину уехать в тот же день.

Но, обшарив весь замок от подвалов до башни, киммерийца нигде не нашли. Наконец один мальчишка, отиравшийся с утра у кухни, сказал, что Конан встал еще до света, поел с какими-то двумя богато наряженными дамами и уехал вместе с ними.

В первый миг Тедран растерялся. Но, обнаружив, что из всей добычи были взяты только шесть лошадей, небольшой запас еды и оговоренная часть сокровищ, новый барон вздохнул с облегчением и махнул рукой.

Глава 2 ЗЕРИТИ

Ведьма закончила творить колдовство и устало опустилась на пол рядом с алтарем. Над черным, иссеченным молниями камнем еще курились тоненькие струйки дыма. Ядовитые испарения клубились черным облаком, оно неподвижно висело под потолком, скрывая резные навершия колонн. Уголья на алтаре затянуло седой золой, тонкая пудра магического порошка сыпалась на плиты пола.

Все это были красноречивые свидетельства колдовских усилий — на этот раз неудачных. Но Зерити не отчаивалась, чувствуя, что даже неудачи приближают ее к заветной цели. Скоро, очень скоро невидимые преграды, подточенные, словно водой, искусными чарами, рассыплются в прах. Древние оковы будут разбиты, потайные двери — искрошены в щепы! И тогда настанет время исполнить великий, поражающий воображение замысел!

Отдохнув, ведьма спустилась по ступеням возвышения, на которых стоял алтарь. Возвышение изображало Звезду Магов, но от старости многие камни провалились, и магические линии были прерваны. Зерити, прийдя к ларду у стола с чадящей масляной лампой, принялась доставать и разворачивать пожелтевшие от времени пергаментные свитки, такие же желтые, как пальцы, теребящие их. Зерити невольно вздохнула. Ее когда-то бронзовая кожа побледнела и выцвела в этой душной темнице. Много лет прошло с тех пор, как ведьма в последний раз ощущала прикосновение солнечных лучей. Но Зерити не испытывала тоски по внешнему миру — одну только бесконечную усталость, рожденную бесчисленными часами ворожбы и магического транса. Глаза ее покраснели и слезились от удушливого, едкого дыма курений. Требовалось немедленно восстановить утраченные силы, пока ее еще не сморил сон.

Ибо труды ее в этот день были воистину велики. Подобно простому пахарю родной Стигии, что возделывает свои поля, бредя по колено в тяжелом вязком иле после разлива черного Стикса, весь день Зерити пробиралась бесконечными лестницами и переходами в темных чертогах, лежащих по ту сторону Света, в бесплодных пустошах Серых Равнин.

Поэтому этой ночью — хоть ведьма и не замечала в своей темнице смены ночи и дня, — этой ночью она заснет быстро и будет спать крепко, как спит пахарь после тяжких дневных трудов. Как спят старые, иссохшие, словно мумии, стигийские жрецы в холодной тьме своих будущих гробниц. Как спят иные, еще более страшные древние создания, спят ночи, дни и года напролет, пока не разбудит их чье-то искусство или неосторожный призыв.

Но ни пахарю, ни жрецам, ни порождениям тьмы не снятся сны. Зерити же упивалась собственными снами — яркими, подробными, запоминающимися. Сны Зерити вырывали ее из душного мрака подземного храма, и она неслась наперегонки с ветром то хищной рысью, то испуганной оленухой. В снах ведьма возвращалась в царство живых: в города, наполненные сутолокой улиц и рынков, в села, где солнечный свет сменяет лунный над цветущими садами и зеленеющими пашнями. Но чаще всего сны приносили ее в один конкретный город, где жила одна конкретная женщина — последняя из своего славного рода. Во всяком случае, Зерити собиралась именно на ней прекратить существование этого рода. На ней и ее вечно хнычущей дочери.

Но сегодня нужно набраться новых сил, и потому медноволосая дрянь и ее отродье будут спать спокойно. Черной искрящейся тенью скользя по каменным плитам, с лампой в руке ведьма прошла в самый дальний и темный угол своего чертога, где над хрустальной глыбой, вплавленной в потолок, проносились воды Черной реки. Здесь селились летучие мыши, единственные, кто делил с ведьмой одиночество заточения. Их острые мордочки высунулись из коконов жестких крыл, когда Зерити прошла рядом с мерцающим огоньком в руках.

— Слепые мои соглядатаи, глухие мои шпионы… — шептала она.

Протянув руку, Зерити сняла с потолка одного из зверьков. Он тут же уселся ей на запястье, как ловчий сокол, радостно и возбужденно попискивая. Пару минут ведьма, склонив голову, задумчиво слушала этот писк, чувствуя, как маленькие коготки царапают кожу.

В порыве нежности Зерити взяла теплое тельце обеими руками и поднесла к самому лицу. Быстрым движением ногтей ведьма сорвала шкурку с маленькой головки и впилась зубами в хрупкий череп, высасывая мозг. Зверек забился, отчаянно крича. Но Зерити не чувствовала его агонии, не слышала криков: перед ее мысленным взором проносились картины ночной жизни там, наверху, — все то, что успела увидеть летучая мышь в своих странствиях. Каждую ночь посылала она своих гонцов во внешний мир и время от времени собирала с них подобную дань. К тому же это была ее единственная еда.

Насытившись, ведьма выронила измятое тельце на камни. Теплая кровь стекала по подбородку. Бывало, что, подчиняясь колдовству, мыши приносили Зерити добычу покрупнее, выкупая этим свои жизни: неосторожную утку, заснувшую слишком крепко, или молодого глупого зайца. Тогда ведьма устраивала себе пир. Помимо того, что это избавляло от убийства слуг, картины, содержащиеся в мозгу зверей и птиц, были гораздо полнее. Ведьма предпочитала как можно реже убивать своих шпионов: они были одной с ней крови и принадлежали к одному царству — Царству Тьмы.

Иногда Зерити даже удавалось слиться с ними, и тогда маленькие черные звериные глазки становились ее глазами, а маленькие лапки с тонкими когтями — ее бледными пальцами.

Чувствуя приятную сытость и сонливость, ведьма прошла низкой галереей, поднялась на несколько ступенек и вошла в маленькую комнату, где на затянутом бесценным стигийским льном возвышении стоял небольшой каменный саркофаг. Иероглифы и росписи на нем, некогда позолоченные, заметно поблекли и стерлись, рисунки утратили красочность. Но Зерити все равно любила его — единственную память о далекой родине. Женщина вздохнула, поднялась на возвышение и улеглась в саркофаге, вытянувшись и сложив руки на груди. Затем закрыла глаза и погрузилась в сон.

Глава 3 НОЧНЫЕ КОШМАРЫ

Баалур, или, как его гордо именовали жители, Баалур Тысячестенный, лежал меж зеленых холмов, как драгоценный восьмигранный амулет меж грудей женщины в платье зеленого бархата. Южное солнце и множество маленьких речушек, берущих свое начало от горных снегов, позволяли трижды в год снимать урожай с пышных садов и плодородных полей. А караванный путь, идущий через перевал, приносил в этот город все сокровища Севера, Юга и Востока, делая Баалур сверкающим бриллиантом в ожерелье городов-государств Шема. Бесконечные цепочки верблюдов и мулов, тянущиеся через пустыню подобно нитям жемчуга, умножали богатство и славу местных купцов, ибо все сокровища окрестных земель стекались в город.

Конан не раз бывал в Баалуре, и потому в этот приезд город показался ему куском шитого бархата, не утратившего блеска и богатства вышивки, но изрядно побитого молью. Мрачный сумрак окутал высокие башни и храмы, теньотчужденности и настороженности лежала на лицах жителей города.

Неприятное ощущение сбывающегося дурного сна охватило киммерийца еще у Северных ворот, которые были заперты, хотя путники подъехали к ним среди бела дня.

Угрюмые и подозрительные стражи долго допрашивали пришельцев через зарешеченное окно, прежде чем наконец впустили их — с большой неохотой. На улицах глуше звучали голоса и почти не слышно было смеха. Конан только хмурился, замечая все новые и новые признаки какого-то несчастья, нависшего над некогда самым шумным и оживленным городом Шема.

Однако вряд ли это было для киммерийца неожиданностью. Весь его путь на юг был полон дурных предзнаменований, видимых и понятных ему одному. И каждую ночь возвращался кошмарный сон, который впервые посетил его в замке барона Рэгли. Помимо прежних видений, Конан смутно помнил разоренные дома и залитые кровью улицы — те самые улицы, по которым вез он теперь своих прекрасных спутниц. Все говорило о том, что город либо проклят, либо охвачен чьим-то злым колдовством.

Ни расплывчатые видения, ни сны никогда не производили на киммерийца большого впечатления. Он надеялся только на собственный меч и силу мышц; ему не было дела до туманных пророчеств. А что касается колдовства, то одного только запаха чар было довольно, чтобы варвар развернулся и поехал в противоположном направлении. Но теперь случай был особый. Нечто похожее на крик о помощи или зов прежней, давно прошедшей любви привело его сюда. Конан вернулся в город, как возвращается скульптор к давно заброшенной неоконченной статуе. И он не удивился и не повернул коня, когда увидел стаи черных стервятников, кружащих над крышами королевского дворца.

Его спутницы, напротив, не чувствовали ни обреченности, ни страха, довлеющих над прекрасным городом. Они были здесь впервые, и Баалур показался им самым пышным и великолепным городом, какой они когда-либо видели в жизни. Вообще, Лилит и Тэлия становились все оживленнее и разговорчивее по мере того, как Коф все дальше и дальше оставался за спиной. Вспоминая об этой стране, они в один голос твердили: "Бр-р! Холодно!", — имея в виду и жителей, и климат. Баалур поражал их неискушенное воображение высокими белыми башнями с золочеными крышами, домами, тонущими в зелени благоухающих садов, мощенными яшмой улицами и цветными витражами окон. Их восхищенным ахам и охам не было конца.

Поторопили они Конана, только проезжая невольничий рынок, — видно, он вызывал у них неприятные воспоминания. Но, миновав его, красотки принялись ныть, требуя у своего провожатого остановок у каждой лавки с драгоценностями, или благовониями, или шелками — словом, всем, что так любезно сердцу каждой женщины. Заметив это, торговцы и зазывалы, уличные жонглеры и разносчики сладостей завертелись вокруг иноземной троицы жужжащим, надоедливым роем. В конце концов Конан ссадил спутниц у какого-то достойного их вожделений постоялого двора, оставил небольшой мешочек золота и четверых лошадей в качестве приданого, пообещал к вечеру вернуться, препоручил своих скакунов заботам хозяина и поспешно растворился в уличной толпе.

Подыскав себе постоялый двор побольше, но поскромнее, киммериец разговорился с хозяином, осанистым детиной, явно любящим посидеть и поболтать за кружкой вина в жаркий послеполуденный час, когда в таверне царит недолгое затишье. От него нетрудно было узнать все события последних дней. Вполголоса, с оглядкой он поведал иноземцу, что на город обрушилась какая-то странная зараза: ночные кошмары. Все началось с того, что заболела принцесса Исмаэла, всеобщая любимица и пока единственная наследница престола.

С болезнью принцессы с самого начала было что-то неладно: как только объявили, что Исмаэла больна, по городу поползли слухи о яде и колдовстве. Затем болезнь перекинулась и на других: сначала на тех, кто постоянно общался с принцессой, потом на советников короля, а под конец и на слуг — пока весь дворец не оказался охвачен кошмарами, словно чумой. Больные жаловались на ужасные, невыносимые сны. Днем напасть вроде бы отступала, но люди чувствовали упадок сил, легко впадали в ярость и раздражение. С последним полнолунием дела резко ухудшились — к безумным морокам в ночные часы прибавились видения среди бела дня. Бедняги нигде не могли найти себе покоя, сделались бледными и тощими, как стигийские мумии. Стоило им заснуть, как специально нанятые слуги будили их.

Но теперь, шептал хозяин, перегнувшись к Конану через стол, эта зараза гуляет не только среди придворных — ее подхватила вся армия от военачальника до последнего солдата. Говорят, что больны даже королева Руфия и король Афратес, с некоторых пор совсем не появляющийся в городе. Власти запретили обсуждать эту тему, но с таким же успехом они могли запретить молоку убегать на огне. Последние дни кошмары стали сниться даже простому люду — мастеровым, купцам, землепашцам. Нельзя сказать, чтоб видения были так уж ужасны, но по описаниям походили на те, о которых рассказывала дворцовая челядь. И это не единственное, что предвещало грядущую великую беду. Повсюду кисло свежайшее молоко; огонь в очагах то и дело вспыхивал зелеными и синими отблесками; в небе днем и ночью кружили зловещие черные птицы.

— Говорят, принцесса теперь совсем не приходит в себя, бедняжка, — сокрушенно качая головой, шептал трактирщик. — Сутки напролет она мечется в бреду. Отцы города давно забросили свои обязанности, нам грозят безвластие и разбой.

— Так что же это все-таки за сны? — поинтересовался Конан.

— Ну-у… — протянул трактирщик. — У каждого они разные, — тут он отмахнулся большим пальцем, отгоняя нечистого. — Благодарение Мардуру, сны редко посещают меня, и наутро я их вовсе не помню. — Он снова понизил голос до свистящего шепота: — Но вот что повторяют все: в снах приходит колдунья. Кожа у нее бледная и чешуйчатая, как у змеи. Она ворожит над черным алтарем исмеется злым смехом. — Он покачал головой, всем своим видом изображая сокрушенное недоумение. — Лично я в это не верю, но находятся болтуны, которые врут на каждом углу, будто это возмездие свыше. Мол, королева Руфия принесла с собой в наш город проклятие за какие-то свои старые тайные грехи. — Он с преувеличенной осторожностью оглядел пустой зал, а затем сделал Конану знак наклониться поближе. — Да будет тебе известно, чужеземец, никто

в городе толком не знает, откуда родом наша добрая королева и кем она была прежде — прежде чем Афратес взял ее в свой гарем и возвысил до любимой жены.

— Гм, — только и сказал на это Конан, изумившись, как трактирщик легко обсуждает своих правителей с первым встречным. Это означало, что подобные слова можно было теперь услышать на каждом углу Баалура, и это не понравилось киммерийцу. Подавив желание разбить свою кружку о голову толстого сплетника, он отставил недопитое вино, бросил на стол серебряную монету и, распрощавшись с хозяином, вышел.

Очень скоро он обнаружил, что ноги сами несут его к главной площади, на которой высилась белостенная громада королевского дворца. Ведущие к площади улицы выглядели богато и сонно, словно греющиеся на солнышке старцы в парчовых одеждах. Редкие прохожие лениво брели по теневой стороне, спасаясь от полуденной жары. Глядя на эту мирную картину и ясное, синее небо над головой, с трудом верилось, что городу и в самом деле грозит какая-то опасность.

Однако во дворец, чьи узорчатые, в виде свившегося в кольца дракона, чугунные ворота всегда стояли распахнутыми настежь, попасть теперь было не так-то легко. Поднявшись на несколько ступеней перед решеткой, Конан взялся за большой дверной молоток и трижды стукнул по гулкому металлу. Вскоре за решеткой появился стражник с опухшим лицом и синими кругами под глазами.

Но прежде чем Конан успел открыть рот, стражник бросился открывать ворота.

— Ты тот, кого называют Конаном из Киммерии? — полувопросительно сказал он.

— Если знаешь — зачем спрашиваешь? — проворчал Конан, входя. Ему не понравилось, как смотрели на него трое других стражников, и еще меньше понравилось, как хищно лязгнул засов за его спиной. — Что-то я не припомню, чтобы мы встречались, парень!

— Следуй за мной, варвар. — Коротко кивнув, стражник повернулся и пошел вперед. — Я доложу ее величеству о твоем прибытии, — бросил он, не оборачиваясь.

Пройдя мощенной цветным камнем дорожкой сада, окружавшего дворец, киммериец вступил под своды прохладных залов, где каждый шаг отдавался гулким эхом под высокими расписными куполами. В самом сердце дворца его встретил пышной зеленью и журчанием фонтанов еще один сад, поменьше. Здесь росли диковинные для этой страны деревья с далекого юга, привезенные из Зембабве и Черных Королевств. Стражник оставил Конана у одного из фонтанов и ушел.

Киммериец недолго оставался в одиночестве. Вскоре навстречу ему выбежали две очаровательные девушки, чьи прозрачные шелковые одежды скорее обнажали, чем скрывали их прелести. Заставив Конана раздеться и войти в душистую воду бассейна (к удовольствию красоток, гость не слишком-то сопротивлялся), они тщательнейшим образом вымыли киммерийца и обтерли согретыми полотенцами. Оставив его отдыхать на низкой скамье с множеством подушек, девушки упорхнули и тут же вернулись с подносами, полными еды и вина. Они щебетали и смеялись, всячески развлекая гостя, пока он утолял голод. Служанки были обучены забавлять и доставлять удовольствие — и прекрасно это делали, но Конан чувствовал за их смехом тревогу и озабоченность, уже вошедшие в привычку, как чувствовалось нечто подобное и за суровым спокойствием стражи у ворот.

Изощряясь, девушки принялись кормить бронзовокожего гиганта с рук, а потом и из губ в губы. Только их игра начала принимать серьезный оборот, как голос, негромкий и немного печальный, заставил озорниц притихнуть и вскочить с места:

— Довольно, девушки. Вы славно развлекли нашего гостя, благодарю вас. Теперь ступайте.

Голос принадлежал королеве Руфии, неслышно вошедшей в сад и какое-то время наблюдавшей за веселой возней. Конан обернулся. Три прелестницы, взметнув шелка, послушно выбежали вон.

Что бы ни говорил толстый глупый трактирщик, всякий, глядя на королеву, понял бы, что она — потомок знатного рода. И Конан, один из немногих, знал, какого именно — одного из обнищавших княжеских родов Офира. Даже усталая и печальная, она все равно была прекрасна.

— Добро пожаловать, Конан. Много лет прошло с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз.

За эти годы Руфия сделалась королевой, отметил про себя восхищенный Конан, настоящей властительницей. Простое шелковое платье словно обтекало ее статную фигуру, легкими складками ниспадая с гордых плеч, огненные волосы струились вдоль спины, перехваченные посередине золотым шнуром, мягкие ремни сандалий плотно оплетали маленькие ноги. Она была в самом расцвете своей красоты и власти, весь ее облик был исполнен истинно королевского величия. Она протянула старому другу обе руки, киммериец порывисто взял их в свои и поцеловал кончики белых пальцев. Женщина не высвободилась, а просто опустилась на подушки рядом с северянином.

— Твои странствия ничуть не изменили тебя, — проговорила королева. Она осторожно коснулась его щеки. — Разве что прибавилось шрамов.

— Ты как будто знала о моем приезде, — заметил Конан. — Во всяком случае, стража у ворот сразу впустила меня, хотя я видел этих молодцев впервые в жизни.

— Тебя опознать нетрудно, — ответила Руфия с улыбкой. — Я описала им тебя, велев пропустить в любое время дня и ночи, а два дня назад не выдержала и послала в Хорайю отряд на поиски Конана-киммерийца. Я слышала о твоей победе у перевала Шамлы и решила, что ты, должно быть, теперь военачальник короля Кумарры. Конан изумленно вздернул брови и рассмеялся:

— Долго же доходят новости в ваши края! Это случилось несколько лет назад! Я уж и забыл об этой службе. Но какое-то время я и в самом деле был главой хорайской армии.

Руфия кивнула и погрозила ему пальцем:

— Я все знаю про твои похождения! Мне рассказывали, что королева Жасмела очень благоволила иноземному военачальнику. Из этого я заключила, что она была попросту без ума от тебя.

Конан улыбнулся:

— Да, но ее благоволение было недолгим. Очень скоро я уехал в Туран, затем в Гирканию, а оттуда в Вендию. Потом побывал в пустынях Стигии и в Черных Королевствах…

Теперь настал черед Руфии изумиться. Она недоверчиво покачала головой:

— Ты стал работорговцем? Так это правда? Городская стража доложила мне, что ты приехал с двумя красавицами. Но я не поверила. Чтобы ты…

— Лилит и Тэлия! — расхохотался Конан. — Они всего лишь сопровождают меня, вернее, я сопровождал их. Они из Кофа, но, по-моему, он не является их родиной. Похоже, им понравился твой город. Ручаюсь, не пройдет и месяца, как они окрутят какого-нибудь купца, а то и двух со всеми их верблюдами, лавками и сундуками. — Руфия осуждающе поджала губы, но киммериец и глазом не моргнул. — Все, как в старые добрые времена, не правда ли?

— Ты и в самом деле ничуть не изменился, — махнула рукой королева. — Легко подбираешь женщин и легко их бросаешь.

Конан почел за лучшее сменить тему:

— А что слышно о нашем друге Маздоке? Он все-таки стал королем в Асгалуне, где мы оставили его разбираться с солдатами?

— Да, он правит там и сейчас. И состоит с нами в торговом и военном союзе. Я слышала, что Маздок отстроил порт и возобновил морскую торговлю… — Королева вздохнула: — Но я так ни разу и не видела его с тех пор. — Помолчав, она спросила: — Так ты забрел в наши края лишь волей случая?

— Случая и вещих снов, — ответил Конан, испытующе глядя на нее. — Кошмары снятся не только жителям Баалура Тысячестенного.

Руфия закрыла глаза.

— Значит, это не просто совпадение, а промысел самого Митры, — торжественно проговорила она. — Ты тоже снился мне не раз в последнее время. — Стиснув его руку, женщина с силой выдохнула: — Если бы ты знал, как я молила о том, чтобы ты пришел ко мне в этот черный час! Я даже принесла жертву в храме.

— Надеюсь, это был храм Митры, а не шемитского рыбьелицего бога, — со всею серьезностью сказал Конан. — Не припомню я, чтоб ты была когда-нибудь чересчур набожна. Неужели твоя нужда во мне была и впрямь так велика?

Прямо на глазах Руфия из гордой властительницы превратилась вдруг в просто исстрадавшуюся женщину.

— Речь идет о жизни моей дочери, Конан! Жизни нашего единственного ребенка! — Она запнулась, всхлипнула и повторила: — Единственного. У Афратеса больше нет детей. Я боюсь, что дочка умирает. И с нею умирает весь дворец, Конан, весь город!

— Да, я уже слышал. В городе только и говорят, что о заразных дурных снах. Видно, я тоже подхватил эту дрянь. Первый дурной сон посетил меня далеко отсюда, на северной границе Кофа. Я мало что запомнил, понял только — ты в беде…

— Я-то как раз нет! — горько рассмеялась королева. — Представь, ни меня, ни короля хворь не затронула. Наше дитя медленно умирает, а мы сидим попеременно у ее ложа, и ее сны не посещают нас! И лишь по ее стонам и рассказам других можем представить тот кошмар, что мучает Исмаэлу. А последние ночи я вовсе не сплю — просто не могу, как не смогла бы любая мать, окажись она на моем месте. Что за черное проклятие обрушилось на наш дом!

По ее сухой щеке медленно скатилась слеза — одна-единственная, словно последняя капля влаги в пересыхающем колодце. Конан положил руку на поникшие, вздрагивающие плечи королевы.

— Может, я расскажу тебе то, что не скажут другие, хотя и видели тот же сон. Темная ведьма — это каким-то чудом выжившая Зерити. Я уверен, все напасти — ее рук дело.

— Я должна была догадаться, — глухо сказала Руфия. — Она все такая же, как прежде?

— Как обычно, темная повелительница демонов Шеола… или где там она сейчас. Сидит в своей подземной стране, плетет паутину. По-моему, на ней даже шрама не осталось от давешнего удара. Вся в черной блестящей коже, как Верховный палач из Луксура.

Руфия сокрушенно покачала головой, волна темнорыжих волос шевельнулась у нее на плечах.

— Кто мог подумать, что ведьма окажется так живуча? — вздохнула она.

— Я думаю, она вернулась на свою реку и снова взялась за старое, — сказал Конан. — Тебе говорили о Черной реке? Я видел ее в своем сне.

— Да, возможно, — согласилась королева. — Если только она все еще пребывает в теле смертной женщины. Она из стигийцев, а ты знаешь, сколь искусен этот народ в темном чародействе. Говорят, они остаются живыми и после смерти, утрачивая тело, но не магическую силу. Если жрецы Сэта допустили ее в свой Черный Круг, она должна быть способна и на большее. Я мало знаю об их делах, но слышала, что над ними не властна даже смерть…

Конан нахмурился — он не любил разговоров о подобных мерзостях.

— В таком случае зачем тебе надобен я? Найди какого-нибудь святого старца из жрецов Митры — их Сэт боится больше всего. Или могущественного мага, если, конечно, считаешь, что можно довериться магу — хоть черному, хоть белому, хоть серому. Я-то ведь не владею колдовством…

— Да, Конан, я знаю. Но ты можешь помочь иным образом. — Прекрасные глаза королевы смотрели на воина с мольбой и надеждой. — Если ты только согласишься… Каспиус, королевский лекарь, изучил за это время множество книг и, кажется, нашел выход. Он расскажет тебе об этом лучше, чем я. — Руфия поднялась с подушек, по-прежнему удерживая руку Конана в своих маленьких ладонях. — Теперь пойдем, я должна сменить Афратеса. У постели принцессы всегда дежурит кто-нибудь из нас троих — либо я, либо король, либо наш лекарь.

Из висячего сада она вывела Конана в большой зал с двойным рядом высоких колонн из розового мрамора. В нише у дальней стены вела наверх витая лестница, поднимаясь сквозь этажи к пестрому мозаичному куполу. Обойдя его по внутренней узкой галерее, Конан и Руфия миновали высокую арку и оказались на огороженном мраморной балюстрадой карнизе, окаймляющем вдоль крыши весь дворец. Стоявшие здесь стражи вытянулись перед королевой, отсалютовав обнаженными саблями.

— Как можно помыслить о каком-либо черном колдовстве, глядя на это ясное небо? — вздохнула Руфия, поднимая взгляд. — Но посмотри туда, Конан! — Она протянула руку, указывая на птиц, вычерчивающих круги над городом. — Это не просто птицы. Они никогда не снижаются, ни днем, ни ночью не прекращая своего зловещего полета. Никто так и не видел их вблизи.

— Может, они и не птицы? — пробормотал Конан. Шагнув к одному из стражников, он требовательным жестом протянул руку к его луку и колчану со стрелами.

— Ваше величество?.. — Удивленный стражник вопросительно посмотрел на королеву. Та кивнула, и воин снял с плеча длинный тисовый лук.

Вынув из-за пояса перчатку и надев ее на правую руку, Конан снял тетиву с верхнего конца лука, пристроил нижний конец в небольшую щель меж каменных плит пола и укоротил тетиву. Затем одним стремительным движением согнул тугой лук и быстро надел стальной колпачок с тетивой на верхний конец. Проверив, достаточно ли туго натянулась тетива, он вынул стрелу из колчана стражника, с интересом наблюдавшего за всеми этими приготовлениями.

— Будь осторожен, твой выстрел может случайно ранить кого-нибудь внизу, если ты промахнешься, — заметил воин, глядя, как Конан оттягивает тетиву к самому уху. — Я, к примеру, не попал ни разу.

— Это неудивительно, ведь я слыхал, что вы не можете выспаться уже почти месяц, — дипломатично заметил Конан и выстрелил вертикально вверх. Стрела исчезла, растворившись в потоке солнечного света.

Все уже успели перевести дыхание, устав ждать, когда где-то в вышине раздался хриплый карк и одна из черных птиц стремительно полетела вниз. Она ударилась о черепицу крыши совсем рядом с карнизом и, прокатившись, застряла в водосточном желобе. С того места, где они стояли, был хорошо виден изуродованный стрелой труп: черные грязные перья, лысые голова и шея, огромный, хищно загнутый клюв. А с порывом ветра донесся и запах: отвратительная вонь разлагающейся плоти. В несколько мгновений из-под встопорщенных перьев выползли белые гнусные черви и обглодали гниющий труп до самых костей — смерть, порожденная смертью.

— Какая гадость! — сморщилась королева и отвернулась. Закрыв лицо рукавом, она поспешно направилась вперед по карнизу к дальней двери в одной из дворцовых башен. — Хотела бы я знать, убил его твой выстрел или застал уже таким вот, гниющим и неживым? Это хуже, чем стервятники, кружащие над трупом! Что же будет, когда они все попадают на нас? Как бесчеловечно жестока эта ведьма!

— Не уверен, что Зерити вообще свойственно что-то человеческое, — пробормотал Конан себе под нос. Вернув лук восхищенному стражнику, он быстро зашагал вслед за королевой. Они миновали несколько галерей, спустились двумя этажами ниже, прошли новой галереей с высокими стрельчатыми окнами, из нее попали в затемненный коридор и вошли в дверь, ведущую в спальню принцессы.

Прямо посреди комнаты, напротив большого раскрытого окна, выходящего во внутренний двор, стояла широкая и низкая кровать под массивным позолоченным балдахином. Королева торопливо подошла со словами: — Ну что, ей не лучше?

— Нет, все по-прежнему, — ответил ей шепотом сидевший у изголовья седобородый человек с темными и умными глазами, похожими на глаза выдры. Его смуглая кожа казалась еще темнее из-за белых одежд и седины. Руфия подошла ближе, заглянула за кисейную занавеску. — Но сейчас она спит спокойно, лишь изредка просыпается ненадолго. Один раз мне показалось, что она даже узнала свою спальню и меня. Я попробовал с ней заговорить, но она снова заснула.

— Митра всемогущий, ну почему я не оказалась здесь в этот миг! — тихо воскликнула королева. — Но все равно, благодарю тебя, Каспиус. — Она отошла от постели и села в большое кресло, изящно поджав ноги. — Каспиус, это Конан из Киммерии, — представила она своего спутника, вошедшего и остановившегося у дверей. — Он оказал мне в прошлом неоценимую услугу. Быть может, его приезд и есть долгожданный ответ на все наши молитвы. Ему тоже снились эти сны, хотя он был в десяти днях пути от Баалура.

Лекарь, внимательно разглядывавший Конана, сделал ему знак подойти ближе. Когда варвар приблизился, Каспиус взял его руку и повернул вверх ладонью сильным, уверенным движением кисти.

— О, это могучая и умелая рука, — сказал он с улыбкой. Конан отметил про себя, что цепкие пальцы врача, хоть и ослабевшего от напряжения и бессонницы последних дней, обладают силой едва ли не меньшей, чем его собственная. — К тому же гибкая и ловкая, — продолжал лекарь. — Вы, несомненно, человек большой силы, искушенный в воинском ремесле. Мы рады приветствовать вас в нашем многострадальном городе.

— Муж мой и повелитель, к нам прибыл Конан из Киммерии, — сказала вдруг королева, вставая и низко склоняя голову, так что завеса волос совсем скрыла лицо.

В маленькую спальню вошел высокий темноволосый человек с окладистой, вьющейся бородой и сонным лицом. Едва кивнув всем присутствующим, он устало опустился в кресло, только что оставленное королевой. Его богатая, зеленого бархата, шитая золотом одежда выглядела такой же помятой, как и он сам. На голове у него был золотой обруч, подобный обручу королевы, только шире и с большим, ограненным в виде пирамиды изумрудом.

— Северянин, — сразу определил король, изучающе разглядывая смуглого и синеглазого гиганта. — Причем в великолепной форме — не то что мои несчастные воины. Руфия часто говорила мне, что ты один из немногих, кому можно полностью доверять. Если Каспиус даст добро, а ты исполнишь возложенную на тебя миссию, тебя ждет щедрая награда.

Не дожидаясь ответа, Афратес поднялся, снова едва кивнул всем троим и вышел.

— Он всегда был суровым правителем, а сейчас, в эти черные дни, бремя власти особенно тяжело, — сказала Руфия, словно извиняясь, когда за королем закрылась дверь. — Подойди сюда, Конан. Взгляни на нашу дочь.

Киммериец приблизился к постели и, отведя в сторону невесомую занавеску, увидел на подушках хорошенькую, но очень худую и бледную девочку. Среди белого шелка простынь она выглядела как призрак, уже наполовину не принадлежащий этому миру. Ее припухлые, нежного рисунка губы беззвучно шевелились, а зрачки беспокойно двигались под тонкими, выпуклыми веками — она блуждала среди нездешних равнин. Тонкие детские пальцы теребили пушистый мех одеяла. Королева, повинуясь какому-то безотчетному порыву, опустилась на бархатную подушку перед кроватью и взяла влажную ладошку девочки в свои, пытаясь дыханием согреть холодные пальцы. Принцесса шевельнулась, повернула лицо к онемевшей матери и вдруг открыла глаза. На какое-то мгновение в них промелькнула искорка понимания. Исмаэла перевела взгляд на Конана, словно намереваясь спросить, кто этот огромный незнакомый человек. Но искра, вспыхнув, тотчас же погасла, расширенные в ужасе глаза закатились за веки: какое-то чудовище из сновидений вновь утащило принцессу в темные воды небытия.

Вздох, больше похожий на стон, вырвался из груди королевы.

— Ты видишь, она умирает! — Конан невольно отвел глаза, избегая смотреть на бледное лицо девочки и почти такое же бледное — ее матери. — Помоги нам! Право, это будет подвиг, достойный твоей славы, не менее достойный, чем битва у горного перевала! Я пошла бы сама, но что я могу, слабая, несчастная женщина? И я не могу отойти от дочери ни на час… -

По-прежнему коленопреклоненная, она уронила голову на скрещенные руки. — Если ты согласен поговорить с Каспиусом, ступайте в его или мой кабинет. Исмаэла и так спит неспокойно, и я боюсь, что громкий разговор потревожит ее еще больше.

— В самом деле, пойдемте, — кивнул Конану лекарь. Они вышли, и галерея показалась им особенно солнечной и светлой после душного полумрака спальни. Каспиус вышагивал сгорбившись, словно старый нахохлившийся белый ворон.

— Для нас это большое горе — видеть маленькую принцессу в таких мучениях. Для меня она, помимо наследницы престола, еще и просто друг, ведь я знаю ее с пеленок. Чудесный ребенок, живой и сообразительный — по крайней мере, она была такой совсем недавно. — Он помотал головой, словно отгоняя наплывающую дремоту — вид у него был усталый и сонный. — И к тому же обещает вырасти редкой красавицей. — Он взглянул на Конана с неожиданным лукавством: — У нее к прекрасным волосам, унаследованным от матери, ярко-синие глаза, что редко встречается у шемитов. Особенно если учесть, что у ее отца глаза карие, а у матери — скорее зеленые, чем синие.

Они вышли из галереи и пошли через анфиладу больших парадных залов.

— Не удивительно, что ребенок красив, ведь ее мать — женщина редкой красоты, — заметил Конан, шагая рядом с лекарем.

— О да, — энергично кивнул Каспиус. — Вы ведь, кажется, уже знали Руфию, когда она впервые приехала в Баалур? Мне говорили, что Афратес влюбился в нее без памяти, как только увидел. Взял в свой гарем, а меньше чем через год она родила ему долгожданную наследницу престола. До тех пор у короля не было детей ни от одной из жен. — Он снова взглянул на Конана с едва заметным лукавством.

Но киммериец не заметил этого, слишком погруженный в свои мысли.

— Да, я помню, ей очень понравился ваш город, — сказал он. — Я же нашел его слишком сытым, даже, пожалуй, самодовольным — и быстро уехал, оставив Руфию здесь.

— Насколько я знаю, вы тогда оба бежали из Асгалуна, где бушевало восстание, верно? — Дойдя еще до одной витой лестницы, Каспиус начал спускаться вниз.

— Да, там было жарковато, — усмехнулся Конан. — Взбесившиеся подмастерья перерезали глотки половине асгалу некой знати и почти всем купцам. Деваться было некуда от пожаров и погромов, горел весь город.

Еще не зная, как вести себя с дворцовым лекарем, Конан умолчал о своей роли в этом восстании. Не стал он упоминать и о том, что кровопролитие произошло и по более весомой причине, — киммериец опасался, как бы власти не опознали в нем Амру, грозного пирата южных морей.

— Как бы там ни было, ваш друг Маздок, севший в результате этой заварушки на трон Асгалуна, оказался неплохим королем, — заметил Каспиус, и Конан понял, что лекарь знает большую часть того, о чем киммериец предпочел умолчать. — Наш король с тех пор состоит с ним в военном и торговом союзе.

Ну да, — подумал Конан, — и конечно же, по-прежнему вожделеет прекрасную супругу союзника. Интересно, знает ли этот лекарь, что однажды Маздок переспал-таки с будущей королевой Баалура?

Вслух же он проговорил:

— Я увез оттуда Руфию ради ее же собственой безопасности.

— И колдунья по имени Зерити больше не могла преследовать ее, — поддакнул Каспиус, — поскольку ревнивая ведьма умерла. Или не совсем умерла? — Дойдя до конца лестницы, лекарь свернул в новый коридор, открыл низкую дверь и жестом пригласил киммерийца войти. Конану пришлось нагнуть голову, чтобы не стукнуться о притолку.

— Послушай, приятель, — раздраженно сказал он, — еще с юных лет я раз и навсегда положил себе зарок: по возможности не иметь дело с колдунами, духами и призраками. Я никогда не видел эту ведьму прежде! Мы единственный раз встретились с ней в час ее смерти — или несмерти, раз уж ты так хорошо осведомлен о делах своей королевы. Я терпеть не могу всяких магов и колдунов, и если ты один из них…

Оглядевшись вокруг, варвар понял, что старик наверняка занимается чародейством. Каспиус привел его в холодную, полутемную, с низким потолком и лишенную окон комнату, сильно смахивающую на погреб. Здесь громоздились один на другой сундуки со свитками — старыми, пожелтевшими от времени, и совсем новыми, почти белыми. Несколько десятков книг лежало по углам, низкий дубовый стол был погребен под рукописями. В целом комната весьма походила на логово колдуна. Киммериец пожал плечами.

— Во всяком случае, если Зерити сжигают ее темные страсти и после смерти, то ревнует она не меня, — сказал он. — Ее сумасшедший муж, Ахиром, бывший король Асгалуна, всегда ее нежно любивший, обратил вдруг свой королевский взор на бедную Руфию, вовсе того не желавшую. Для него это безумство оказалось последним. Ну а если ведьма сумела как-то сохранить способность видеть этот мир и после смерти, она, конечно же, должна грызть свой саркофаг от злости, глядя, как ее соперница, став королевой, купается в роскоши, тогда как сама Зерити превратилась в прах.

— Да, выслушав рассказ королевы, я пришел к такому же выводу, — согласился Каспиус. — И, боюсь, рождение наследницы — прекрасной принцессы, любимой всеми от мала до велика, — вызвало у ведьмы зависть еще большую, чем беспечальная жизнь соперницы. Именно поэтому избрала она невинное дитя первой жертвой. Ревность — темное чувство. Страшно подумать, на что оно может толкнуть злую колдунью.

С тяжким вздохом безмерно уставшего человека лекарь сел на большой узкий ларь с наваленной на него кипой одеял.

— Сядьте куда-нибудь, Конан, прошу вас. Мне трудно задирать голову, вы слишком высоки для моей старой шеи. — Конан уселся на какой-то пыльный сундук, оставив кресло у стола хозяину. Каспиус благодарно кивнул. — Извините меня за вопиющий беспорядок, но я обо всем позабыл за эти дни, даже сплю здесь, чтобы не ходить туда-сюда через весь дворец. Все старые свитки хранятся в этом погребе, поскольку здесь прохладно и сухо, а это необходимо для старых пергаментов.

— Что ценного можно сыскать среди такого хлама? — удивился северянин, оглядывая горы рукописей. — Сколько лет надо потратить, чтобы прочесть все это?

— О, меньше, чем вам кажется, — ответил лекарь. Подавшись вперед, он выхватил из кипы свитков лист таким жестом, каким воин выхватывает из ножен меч. — В наших архивах встречаются очень занятные документы. Пытаясь найти противоядие этой колдовской чуме, я прочел описание множества непонятных и трудноизлечимых случаев…

Конан поворошил носком сапога хрустко шуршащую кипу исписанного пергамента на полу.

— Мне приходилось встречаться с магией такого сорта — ее называют белой, — заметил он. — Но цена за нее, как правило, не менее высока, чем за черные чары. Так что будь осторожнее со всем этим, старик.

— Я вижу, вы все же имели немало дел с магией, и потому мне будет ценно любое ваше замечание, — пробормотал Каспиус, уткнувшись в свой лист. — Я вообще очень нуждаюсь в ваших советах, чтобы суметь подготовить все как должно…

Конан вскочил на ноги, глаза его горели уже настоящей яростью.

— Я же сказал тебе, что не желаю иметь никакого отношения к колдовским штучкам! Если ты задумал побить ведьму при помощи всего этого, поищи кого-нибудь другого! Я воин, дерусь мечом и секирой, а не пожелтевшими от собственного яда свитками!

— Нет, нет, Конан, вы неправильно меня поняли, — замахал на него руками старик. — Я совершенно не ожидаю, что вы превзойдете Зерити в колдовстве! Нам нужна совсем иная помощь. Только физической мощью можно добыть лекарство от этих кошмаров, которые снятся теперь почти всему городу… — Он зевнул. — И мне в том числе… Пожалуйста, ущипните меня, если я начну задремывать. Я очень устал…

— Как, даже тебе? — спросил Конан, смягчаясь. — Даже королевскому лекарю?

— Мне еще худшие, чем другим, уверяю вас, — кивнул седой головой Каспиус. — Я думаю, вы и представить себе ничего подобного не можете… Во всяком случае, надеюсь, что не можете.

— Но ты сказал, есть какое-то средство? Почему же ты не испробуешь его на себе — да и на всех желающих?

— Да, я нашел средство против чар. — Каспиус порылся в изголовье своей импровизированной постели и вытащил особенно старый и затрепанный свиток. — Нет ничего в этом мире, что бы не повторилось в прошлом или грядущем. Этому свитку уже не одна сотня лет. Здесь описаны чары ночных кошмаров.

Придерживая рукой нижний край, он осторожно развернул свиток на коленях. Чернила рукописи выцвели и местами стерлись, но в целом запись была в неплохом состоянии.

— Здесь говорится, — пояснил лекарь, — что сон вызывает любое сильное чувство. Кошмары же вызываются только злыми чувствами. Колдун может наслать очень жуткий морок, но лишь действительно могущественный волшебник способен заставить, скажем, население целого города видеть один и тот же, с небольшими вариациями, страшный сон. Колдуны часто пользуются этим оружием — обычно, желая отомстить кому-нибудь. — Он пробежал глазами несколько строчек, беззвучно шевеля губами. — Вот! "Известно только одно верное средство против чумы ночных кошмаров. Оно исчезло из нашего мира уже столетие назад — сонное снадобье из лепестков серебряного лотоса".

— Лепестки лотоса! — расхохотался Конан. — Дайте мне хороший корабль, и я привезу вам столько лотоса, что хватит засыпать все улицы города! В Вендии его продают в любой лавке!

Каспиус печально улыбнулся и покачал головой:

— Вы напрасно думаете, что мы не пытались его найти. Прежде чем королева в отчаянье послала за вами, мы обшарили все базары Вендии и Иранистана и везде потерпели неудачу. Но посмотрите сюда.

И он развернул перед Конаном свиток до конца. В нижней части манускрипта были начертаны разноцветные линии, отчетливее всего виднелась голубая, ведущая почти строго с юга на запад. Очевидно, это была карта какой-то местности.

— Согласно древним травникам, — пояснил Каспиус, — не белый, а именно серебряный лотос слишком нежен и прихотлив, чтобы выращивать его на продажу. Никто из нынешних торговцев даже не слышал о том, чтобы его специально разводили или вывозили откуда-нибудь. Он растет на диких озерах в землях, лежащих еще дальше к югу за Черными Королевствами, где живут одноглазые пигмеи-людоеды.

Лекарь постучал тонким пальцем по голубой линии на карте.

— В наши дни, Конан, — тихо и раздельно произнес он, — этот цветок растет поблизости только в одном месте. В дельте реки Стикс.

Глава 4 ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Впервые с тех пор, как он прибыл в зачумленный Баалур, Конан расхохотался: закинув голову, разметав по плечам гриву черных волос, киммериец смеялся во весь голос, от души, так, что какое-то из нагромождений книг в глубине подвала обрушилось на пол, подняв тучу пыли.

— Верховья реки Стикс, клянусь Кромом! Старик, ты хоть знаешь, о чем говоришь? Отправиться в земли, которых нет ни на одной карте, за какими-то мифическими цветочками!

Но лекарь продолжал смотреть на северянина без тени улыбки на морщинистом лице.

— Ох, Каспиус, — выдохнул Конан, отсмеявшись. — Ни одному человеку — ни одной армии, если на то пошло, — не под силу добраться до этих краев и вернуться живым. На такой путь может уйти не одна жизнь! Если в твоих древних свитках говорится, что единственное средство от кошмарных снов растет в верховьях Черной реки, так там должно быть и написано, что добыть его — задача, непосильная для простого смертного! Верная гибель, конечно, хорошее средство от ночных кошмаров, но зачем же за ним так далеко ходить?

Каспиус терпеливо ждал, пока у гостя не иссякнет неожиданный поток красноречия.

— Конечно же, вы правы, — сказал он, когда Конан наконец замолчал. — Но у нас нет иного выхода. Вы — последняя наша надежда, ибо только вам осмелился бы я предложить подобное путешествие. К тому же я слышал, что в своих странствиях на юге вы побывали дальше, чем любой из ныне живущих. Разве вам прежде не доводилось подниматься к верховьям Стикса?

Нахмурясь, Конан шевельнул черной бровью.

— Да, я побывал там однажды, — с неохотой признал он. — И зашел достаточно далеко, чтобы подтвердить твои слова: верховья Стикса лежат в самых далеких и диких от нашего мира землях. Я видел, как он несет воды через Пунт, Кешан и Черные Королевства, чьи границы каждый год меняются из-за постоянных войн. Когда Стикс разливается, даже в верховьях его русло широко и глубоко, а течение столь сильно, что человек не в силах удержаться на поверхности, попав в стремнину. Но оттуда, где я был, до истоков Черной реки — если только у нее есть истоки — оставалось не менее сотни лиг еще дальше к югу. А может, к западу или востоку — не знаю… Послушай, старик, а если ее истоки кроются под землей и надо быть водяной крысой, чтобы добраться до них?..

Опустив глаза, киммериец коротко выдохнул и дернул углом рта.

— Когда я был там, я видел множество белых лотосов, Каспиус, — негромко сказал северянин. — Просто целые заросли. Но ни разу не встречал серебристых, ни одного цветка.

Каспиус оживился.

— Да, да, здесь говорится, что он растет вместе с обычным лотосом, только немного выше по течению! — с жаром воскликнул он. — Вы были совсем близко! А что до трудностей пути… мне кажется, Конан, вы преувеличиваете. Как бы ни был он черен, через какие бы страны ни нес свои воды, Стикс всего лишь река. И если она так широка и глубока, как вы говорите, разве это не означает, что по ней пройдет хорошо оснащенное судно? И разве не плавают уже сотни лет в его низовьях торговые корабли? Дело всего лишь в расстоянии…

— В расстоянии, ха! — оборвал его Конан. — Что ты знаешь о расстояниях, старик, никогда не покидавший своего тысячестенного города? Никогда не видевший бури на море или песчаного смерча в пустыне, которые проглатывают, как маслины, эти самые торговые корабли и караваны! — Киммериец презрительно фыркнул. — Пф! Да такой домосед, как ты, не пройдет в глуши расстояния отсюда до противоположной стены! А ведь помимо пустошей и непроходимых зарослей, на юге есть вещи и похуже: ядовитые болота, пропасти, ни с того ни с сего возникающие у тебя прямо под ногами, гиблые топи, издали похожие на солнечные зеленые лужайки. Я уже не говорю о хищниках и воинственных дикарях, обитающих там!

Перечисляя все эти напасти, Конан один за другим загибал пальцы на своей широкой руке. Потом помахал перед лекарем сжатым кулаком.

— Столько довольно? Нет, это безумие, говорю тебе, самое безумное безумие из всех безумий, хуже, чем ваши кошмары! Ты предпочел бы любые страшные сны той долгой и мучительной смерти, которой умрет всякий, сунувшийся в те края! Если ты знаешь какой-нибудь волшебный способ перенести меня туда, где растет лотос, а потом так же вернуть обратно, я готов и целиком в твоем распоряжении. Но если нет — забудь об этом!

— Вы сказали "долгая и мучительная смерть"? — молвил Каспиус задумчиво. — Но ведь именно долгой и мучительной смертью умирает наша принцесса. А вместе с нею и половина города. Да мы шутя наберем сотню добровольцев, которые пойдут хоть в обитель Нергала, только бы избавиться от черных снов Зерити. Был бы от меня в таком путешествии малейший прок, я пошел бы первым… — Старик вздохнул и устало прикрыл глаза. — А что касается вас, Конан, — продолжал он, — вы — тот смертный, который уже единожды бывал в тех местах и вернулся живым. Королева рассказывала мне о ваших бесчисленных подвигах. Если хотя бы половина из ее рассказов — правда, вы сумеете провести невредимым отряд туда, где еще не ступала нога детей Митры. И привезете единственное спасение для всех жителей нашего несчастного города. Мне кажется, сам ваш приход сюда не случаен. Это знак судьбы.

Конан, сидевший молча и опустив голову, кинул на седого лекаря насмешливый взгляд из-под спутанных черных волос.

— Скажи-ка мне, Каспиус, а с чего ты так уверен во мне? С чего так уверена в моей помощи королева? Ведь, получив в свое распоряжение большой отряд вооруженных людей и множество требуемого для столь долгого и трудного пути добра, я могу просто улизнуть. Сколотить шайку разбойников, а то и захватить какой-нибудь город, сесть в нем правителем и забыть о вашем существовании. Вы так доверяетесь мне — почему вам не приходит в голову, что можете больше никогда меня не увидеть?

Каспиус встретил его взгляд со снисходительностью родителя, наблюдающего шалости ребенка.

— Вы когда-то принесли Руфии клятву верности, если можно так назвать данное вами обещание помочь ей в любой беде, — сказал он, улыбнувшись. — Видите, я знаю и об этом. А из того, что я слышал о вас от других людей, я заключил, что такие клятвы — не пустой звук для Конана-киммерийца. А помня, как страдает королева и ее бедное дитя, которое, если выживет, унаследует корону и все богатства Баалура, вы, мне кажется, не повернете назад. Узы крови подчас оказываются крепче стальных цепей…

Конан хмыкнул и мотнул головой.

— Я должен был догадаться, что с тобою бесполезно играть в кошки-мышки, — сказал он. — Что ж, будем честны друг с другом. — Он огляделся вокруг и понизил голос до шепота. — Даже не имей этот ребенок ко мне никакого отношения, я не смог бы смотреть спокойно, как мучается малышка. Но с другой стороны, стоит ли спокойный сон моего ребенка сотни, а быть может, и тысячи жизней ни в чем не повинных людей? И затраченных городом средств на постройку или покупку флота? Ибо, если ты еще не подумал об этом, придется действительно строить корабль, а быть может, и не один. Пойдет ли на это город? И король?

— Король Афратес считает эту девочку своей, — так же тихо ответил Каспиус. — И потому потратит последний грош если не ради спасения города, то ради спасения единственной наследницы. Если понадобится, он пошлет за лотосом всю свою армию до последнего человека. — Лекарь снова развернул на коленях древний свиток. — Но помимо сострадания, какое могут вызвать больная дочь и ее рыдающая мать, вступая в эту битву, помните, Конан, что это не просто поход за лотосом, а поход против ведьмы Зерити. Она мстит нам, обрушив первый удар на невинное дитя, но, боюсь, не остановится, пока не убьет здесь всех до последнего человека — медленно и мучительно. Кто знает, как далеко простираются ее планы. Но уверен, что и вы, и королева занимаете

в них не последнее место.

Конан кивнул, соглашаясь:

— Ты прав, старик. Быть может, нам удастся придушить ее планы еще в зародыше и спасти город, а то и всю страну от худших бед. Стигийские колдуньи обычно жаждут обладать не меньше, чем всем миром… Лишь бы твой лотос действительно помог снять чары… — Он вдруг рассмеялся: — А ты умеешь находить убедительные доводы, Каспиус!

— Самый убедительный довод из всех — это вы, Конан, — рассмеялся в ответ лекарь. — Едва ли найдется человек, более достойный возглавить столь опасное предприятие.

Он поднялся с сундука, зябко кутаясь в свою белую мантию.

— А теперь, если мы все обсудили, нас ждет аудиенция у короля Афратеса, — сказал Каспиус, направляясь к выходу. — Там убеждать будете уже вы.

— Сообщил ли тебе, варвар, наш дворцовый лекарь, что путь к растению, потребному для снятия чар, может быть долог и труден?

Говоря это, Шалманзар, верховный военачальник армии Баалура, сохранял на длинном ухоженном лице надменное выражение. Борода его, тщательно расчесанная, благоухала розовым маслом, а черные маслины глаз с презрительным недоверием разглядывали киммерийца. Стоя у самого подножия высокого трона в зале королевского совета, он словно подчеркивал этим свою близость к власти и королю. Помимо него, Конана и Афратеса, в пышно убранном зале находились также Каспиус и несколько верховных сановников королевства.

— Сообщил, — ответил Конан, не обращая внимания на надменный тон Шалманзара. — А я ему на это сообщил, что, по-моему, затея провалится.

Военачальник поднял и без того высокие брови:

— Да? Но как бы там ни было, мы должны попытаться. Король намерен отправить большой отряд на юг, чтобы там либо найти серебряный лотос диким, либо купить его у местных племен. Этому отряду нужен проводник. А ты, как я понял, уже бывал в тех землях.

Конан не стал еще раз объяснять, почему он считает этот поход безумием. Он просто спросил:

— Как велик отряд, который ты собираешься выслать?

Шалманзар поморщился: он не ожидал, что варвар вмешается, как только возникнет пауза.

— Я полагаю, что хватит двадцати или тридцати человек — разумеется, верховых и с вьючными лошадьми. Начать подниматься по течению можно будет из одного из южных речных портов, а может, по караванному пути…

— Если этот отряд поведу я, — заявил Конан, — то в нем должно быть не менее пяти сотен человек. — Все глаза в зале в изумлении уставились на него, и, пользуясь этим, он продолжал: — Еще лучше, если их будет тысяча. Причем это должны быть обученные и выносливые воины, потому что нам придется пройти через пустыни и джунгли, не говоря уже о плавании вверх по реке. Помимо оружия, нам также понадобятся всякие меновые безделушки, чтобы суметь договориться с туземцами, если придется с ними столкнуться. Вожди дикарей очень любят все яркое и блестящее…

— О чем он толкует, этот варвар? — вскричал Шалманзар, обретя наконец утраченный дар речи. — Я сказал, что отряду потребуется проводник, а не военачальник! В нашей армии достанет сотников, которые могут возглавить такой поход и без описанных тобою излишеств.

С этими словами он повернулся к молодому воину, стоявшему у него за спиной. Юноша был высок и хорошо сложен, и золотые шнуры на его кожаной куртке, такие же, как у Шалманзара, говорили о высоком посту в баалурском воинстве.

— Отряд поведут капитан Турио и десятники, — продолжал Шалманзар. — И вовсе не обязательно посылать тысячу воинов туда, где справится несколько дюжин.

— Либо отряд возглавлю я, — снова вмешался Конан, — либо он отправится без меня. Ваши десятники могут идти со мной, но будут при этом подчиняться мне и только мне. В конце концов, не караван же в Вендию мы тут собираемся снаряжать!

— Тебе? Тебе, чужестранцу и бродяге? — взревел, растеряв всю свою надменную невозмутимость, Шалманзар. — Ты хочешь, чтобы король доверил лучшие отряды своих войск какому-то проходимцу? Ваше величество! — обернулся он к Афратесу, молча слушавшему их перебранку.

Конан презрительно хмыкнул:

— Мне уже приходилось командовать армиями королевств куда больших, чем один ваш город, — заявил он. — А даже если и нет — разве у вас есть выбор? Быть может, среди ваших караванщиков сыщется кто-нибудь, кто поведет ваше войско к верховьям Стикса?

— Уж лучше мы найдем караванщика, — отрезал Шалманзар. — Среди тех, кто ежегодно возит товары в южные страны, наверняка…

— Не отыщется никого, кто не упал бы в припадке, услышав слово «Стикс», — смеясь, продолжил Конан. — Поэтому придется это делать мне. И так, как решу я, а не кто-либо другой.

— Тогда делай.

Слова эти прозвучали негромко, едва слышно. Но готовый уже спорить, Шалманзар застыл, открыв рот и не издав ни звука, потому что произнес два этих слова король.

Но мгновение спустя военачальникперевел дыхание и, придав голосу негодующую дрожь, возопил:

— Государь, одумайтесь! Посмотрите на этого оборванца — разве можно ему доверять? Он унесет из города все, до чего сможет дотянуться, — и исчезнет, как роса поутру! Неужели же можно помыслить, чтобы вся наша армия была отослана с каким-то бродягой на юг во имя неизвестно чего? — С каждым восклицанием он поднимался к трону на ступеньку выше и к концу речи смотрел на Конана уже сверху вниз. — Он заведет нас в глухие дебри, где большая часть воинов погибнет, а остальных он обратит в пиратов или разбойников!

— Замолчи! — резко проговорил король. — Все будет так, как сказал киммериец. Каспиус нашел, что он справится с этой задачей, ведь это так, друг мой? — Афратес обернулся к лекарю, и тот молча кивнул. — Слава Конана из Киммерии — лучшее ручательство, — продолжал король. — Он справится с любой армией не хуже, чем я тут справляюсь с вами. Поэтому довольно споров. Говори, Конан, что тебе нужно для этого похода.

Шалманзар с поклоном отступил, но лицо его выражало лишь упрямство и злобу. Конан усмехнулся и обратился прямо к королю.

— Предупреждаю вас, ваше величество, что путешествие может занять от нескольких месяцев до года, — сказал он. — Даже если мы найдем этот серебряный лотос, мы можем опоздать.

— За такое время может случиться все, что угодно, — поспешно вмешался Шалманзар, — поэтому я настоятельно рекомендовал бы вашему величеству послать с отрядом Турио и других сотников, чтобы они могли принять командование, если с Конаном что-нибудь случится в пути.

— Это разумно, — кивнул Афратес и вновь обернулся к Конану: — Ты получишь все, что сочтешь необходимым для этого путешествия, но помни, что ты должен спешить. Ибо, помимо того, что при смерти принцесса и иные весьма достойные люди, нас начинают обходить стороной караваны, а это верная смерть для всего города.

— Либо мы вернемся в начале зимы, либо не вернемся никогда, — спокойно ответил Конан. — Потому что после зимнего разлива по Стиксу уже не пройдет ни один корабль. Разумнее всего было бы отплыть из Асгалуна, войдя в Стикс со стороны моря. Маздок, нынешний правитель города и мой старый друг, как я слышал, отстроил порт…

Завладев вниманием слушателей, Конан обсуждал подробности снаряжения и возможные препоны на долгом пути до самого вечера. Король, к удовольствию и облегчению киммерийца, не пропускал ничего, что можно было обговорить заранее. Остальные тоже старались вникнуть в суть дела, но на их лицах было написано не желание все предусмотреть, а что-то вроде: "Ну-ну, чужестранец, ты как-то сумел одурачить короля один раз, но мы не позволим тебе повторить этот фокус".

После запоздалого ужина молчаливый слуга отвел киммерийца в приготовленные ему покои. В спальне, выходящей окном в тот же зеленый внутренний двор, что и окна принцессы, Конан увидел Руфию, дожидавшуюся его появления.

— Исмаэла спит на удивление спокойно, — сообщила королева, садясь рядом с Конаном на огромную кровать, поскольку другой мебели в спальне не было. — Говори, не томи меня, — ты согласился? Это наша единственная надежда!

Конан глянул на плотно закрытую дверь, но не пошел проверять, не подслушивает ли под ней тот самый слуга, который привел его к гостевым комнатам. Между тем королева устало склонила голову ему на плечо. Конан ласково погладил ее волосы.

— Я не знаток волшебных снадобий, но я постараюсь привезти вам то, что нужно Каспиусу, хоть это и верная гибель.

Королева вскочила с места, бросилась перед ним на колени и принялась осыпать поцелуями его смуглые руки.

— Боги да благословят тебя, Конан! И Митра, и Мардур, и твой суровый Кром! Благословят и помогут справиться со злобной ведьмой!

Конан поспешно поднял ее с колен.

— Я сказал лишь, что попытаюсь, Руфия. А что до помощи богов, то не знаю, как иные небожители, а Кром не помогает дуракам, идущим на верную гибель ради прекрасных женских глаз!

— Нет, нет, я знаю, ты победишь! Ты никогда не избегал опасностей, это они избегают тебя! Я знаю, ты победишь. Ради меня и Афратеса и ради… — Она запнулась, затем крепко поцеловала северянина в губы и тихо закончила: — Ради нашей дочери.

Глава 5 ОТЪЕЗД

Миновало четыре ночи, и наутро пятого дня пребывания Конана в Баалуре на площади перед королевским дворцом начали выстраиваться верховые отряды и вьючные лошади.

Помимо всадников, числом ровно две сотни, в поход отправлялись и пешие отряды, в каждый из которых входило сорок человек. Для них на площадь были пригнаны повозки с впряженными в них чернобокими быками — три дюжины повозок, по одной на отряд. Эти приготовления восторженно созерцала толпа горожан, теснясь на плоских крышах домов и выглядывая из окон.

И у отъезжающих, и у остающихся было приподнятое, радостное настроение. То ли так совпало, то ли и впрямь Конану было суждено с самого начала прослыть спасителем города, но с его приездом многим страшные сны стали сниться реже, а у некоторых исчезли совсем, А поскольку за последние десять дней зараза распространилась буквально на всех, от городской знати до уличных метельщиков, в городе не осталось ни одного человека, равнодушного к сборам киммерийца.

На призыв короля помочь отбывающим всем, чем возможно, откликнулись и богачи, и бедняки. И тех, и других мучили одни и те же кошмары — хотя у простого люда они были не столь ужасны, как у сановников и именитых купцов. Но и малого страха было вполне довольно, чтобы несчастные вскакивали с криком, в слезах и поту ка своих постелях, не в силах после этого сомкнуть глаз весь остаток ночи. Потому так и старались горожане, принося ко дворцу кто что может: еду, вино, деньги или одежду.

Со своей стороны Конан ежечасно поторапливал сборы. Он не просто хотел оставить позади проклятый город, хотя чары, незримо клубящиеся здесь, действовали и на него. Киммериец надеялся, что, выйдя из города, солдаты, толком не спавшие уже несколько недель, наконец начнут приходить в себя. Конечно, было небезопасно оставлять Баалур без защиты, но приходилось идти на риск. Тем более что с каждым днем защитники становились все более беззащитны сами.

В конце концов сборы завершились. Афратес почти наполовину опустошил свою сокровищницу, чтобы оплатить работу кузнецов, оружейников, ткачей и прочих мастеров, трудившихся день и ночь.

Почти одновременно с окончанием работ явился гонец из Асгалуна с известием, что король Маздок готов предоставить путешественникам достаточное количество галер и запасов для сколь угодно долгого плавания. За эту услугу сосед запросил смехотворную цену, ссылаясь на дружбу и военный союз с Баалуром. (Замаливает грех перед Руфией, усмехнулся про себя Конан, когда узнал об этом.) По словам Маздока, по прибытии в Асгалун отряд киммерийца будет ожидать уже готовая небольшая флотилия. Погрузившись на суда, они пройдут побережьем на юг и начнут подъем из дельты Стикса.

Говоря на совете, что Маздок — его старый друг, Конан немного покривил душой. В чем он мог поручиться, так это в том, что нынешний король Асгалуна в недалеком прошлом был умным и расчетливым полководцем. Собственная выгода всегда интересовала его больше любых дружеских отношений. Конан не мог с абсолютной уверенностью заявить, что на этот раз Маздок помогает им без всякой задней мысли. Быть может, он имеет свои планы и на Баалур, остающийся без гарнизона, и на королеву Руфию. Но выбора у киммерийца не было, и потому приходилось верить старому пройдохе на слово — до поры до времени.

Наблюдая за тем, как готовится к выступлению его будущая армия, Конан все больше утверждался в мысли, что его способ стяжания славы и богатства ничуть не хуже способа Маздока. С годами варвар начинал ценить не славу, но путь к ней, не обретение сокровищ, но их поиски. Жажда приключений все еще была в нем больше смутного желания оседлой жизни. Он пока предпочитал наниматься на службу к какому-нибудь королю, чем становиться королем самому. Обычно поручения, выпадавшие ему, оказывавшись сопряженными с большим, почти смертельным риском — что ж, он шел на него. Самой главной — и трудноисполнимой задачей при этом становилось соблюдение первого правила любого наемника: никогда не принимать близко к сердцу беды того, кто платит тебе за риск, чтобы в момент действительно смертельного риска выбирать между деньгами и жизнью, не более того.

Правда, в этот раз Конан справедливо опасался, что данное правило не будет соблюдено вовсе.

Но окончательное решение — во что бы то ни стало найти загадочный цветок — Конан принял не после бесконечных слез и уговоров Руфии, они как раз едва не отвратили его от этого похода. Услыхав впервые от Каспиуса о серебряном лотосе, Конан, ни разу не встречавший его в своих странствиях, сильно сомневался, не выдумал ли его безымянный автор древней рукописи. Его сомнения были очень скоро развеяны.

И ночные кошмары, и обычные сновидения мало беспокоили варвара, он редко их помнил и никогда не придавал большого значения. Но, живя в городе, где все были одержимы одним и тем же сном, и он подхватил ту же заразу. Все пять или шесть ночей, проведенных в Баалуре, он тоже видел повторяющуюся картину, но так и не смог определить, кто наслал ее — ведьма Зерити или противостоящие ей светлые силы.

Он видел колдунью, прекрасную и нагую, кружившуюся в дикой пляске у своего каменного алтаря, и то темное нечто, выползающее из гробницы, к которому был устремлен ее горящий взор. Но вокруг черной сожженной земли, островком тьмы возвышавшейся над серебряным светом, дрожало и колыхалось целое море цветов. Они были огромны, их упругие лепестки, мерцающие в лунном свете, казались искусно выкованными из металла.

Увидев этот сон в первую ночь, Конан удивился, но, когда то же повторилось и на вторую, и на третью ночи, он наконец согласился с Каспиусом, утверждавшим, что сама судьба привела киммерийца в их город. Серебряный лотос существовал на самом деле, и Зерити охраняла его.

Конан вышел на широкие ступени внешнего подъезда ко дворцу. Здесь уже стоял король. Внизу приветственно гудела толпа. Король Афратес поднял руку, призывая к молчанию.

— Сегодня, — начал он, — храбрейшие из нас выступают в поход, из которого, быть может, не вернутся. Но они уносят с собою наши чаяния, нашу надежду на спасение. В их колчанах стрелы, которые вы ковали день и ночь, на их плечах кольчуги, которые вы плели, они будут спать в шатрах, которые наши женщины соткали и сшили за три дня. И если будет на то воля наших богов, они вернутся с победой и наша возлюбленная принцесса будет здорова, а с нею и весь город. Поэтому воспрянем духом и будем уповать на лучшее! Восславим героев, моля богов даровать им победу, и да отыдет от нас зло!

Последние слова короля потонули в восторженных криках многотысячной толпы.

Проводить выступающий отряд вышли все члены королевского совета. Здесь были и верховный жрец Митры, и Каспиус, и мрачный военачальник Шалманзар, и Турио, его тень при Конане. Рядом с мужем, опираясь на его руку, стояла Руфия, с лицом бледным и озабоченным. Пестрая толпа придворных в златотканых, сияющих на солнце одеждах, в искрах драгоценных камней являла собой весьма красивое и одновременно весьма угнетающее зрелище. Почти у всех был заспанный и нездоровый вид, усталость и обреченность читалась во всех глазах.

— Что ж, значит, в путь! — выкрикнул Конан, торопясь уйти, пока не утихло воодушевление. Он не любил мрачных проводов и еще более не любил произносить длинные речи. — В Асгалуне нас уже ждут корабли, мы и так потратили на сборы много дней.

— В путь! — откликнулся эхом Афратес. — Мы ждем вас к началу зимы, живыми и невредимыми. За вас будет молиться весь город.

— Да пребудут с вами благословение богов и наши молитвы, — тихо сказала Руфия.

Конан кивнул и сбежал по ступеням вниз, вспоминая те полные мольбы, тоски и муки слова, которыми напутствовала она его нынче ночью, пробравшись в его спальню.

Он быстрым шагом пошел вдоль строя к голове колонны. Отовсюду слышались приветственные выкрики, толпа встречала его оглушительным воем. Глянув вбок, Конан с удивлением обнаружил, что Каспиус сбежал по ступеням вслед за ним и идет рядом, не отставая ни на шаг.

— Ты все еще не оставил своей безумной затеи? — сердито крикнул ему Конан, зная, что за гулом и выкриками его никто, кроме лекаря, не услышит. — Что за дикая мысль — ехать с нами? — Он склонился ближе к уху старика и тихо сказал: — Остановись, еще не поздно!

Каспиус, с теми же кругами под глазами и бледным лицом, что и у остальных царедворцев, упрямо помотал головой:

— Нет, мой доблестный военачальник, я не останусь в стороне. Мои вещи уже погружены, я еду с вами.

— Зачем? — хмурясь, пожал плечами Конан. — За верной смертью? А как же твой долг, твои обязанности королевского лекаря? Ты бросишь короля, Руфию и бедную Исмаэлу? Неужели же тебе здесь мало забот, что ты хочешь непременно новых?

Но Каспиус даже не замедлил шага, хотя угнаться за Конаном ему было непросто.

— Я уже говорил вам, что оставляю во дворце всех своих учеников. Они сведущи в искусстве врачевания не хуже, чем я. Я достаточно успел изучить состояние принцессы и составил необходимые препараты, чтобы поддерживать в ней искру жизни так долго, как это только возможно. Большего я сделать не могу, и мое присутствие во дворце ничего не изменит. Исцелит ее только серебряный лотос.

— Ну ладно, а ты сам? Судя по твоему виду, ты не блещешь здоровьем, да и не молод уже, — заявил Конан нарочито грубо, еще надеясь отговорить лекаря. — Ты и в самом деле думаешь, что долго выдержишь такое изнурительное путешествие, как наше?

Усталая улыбка лекаря сказала Конану, что Каспиус понял его нехитрую игру. Киммериец с досадой отвернулся, пробормотав что-то бранное.

— Сейчас вопрос скорее в том, как долго я еще выживу в этом городе, — серьезно сказал старик, качая седой головой. — Я, конечно, ни разу не бывал в Стигии и южных королевствах, но когда-то немало попутешествовал по свету. А мое ремесло и знания помогут сохранить нам не только мою жизнь, Конан. Я неплохо ориентируюсь по звездам и кое-что смыслю в погоде; это тоже может вам пригодиться. Ну и, в конечном итоге, только я смогу определить, подойдут для моего лекарства найденные нами цветы или нет. И только под моим руководством мы сможем заготовить и привезти сырье. Король и королева одобрили мое решение и позволили оставить на время пост придворного лекаря. Поэтому примите меня в отряд и постарайтесь извлечь всю возможную пользу из моего присутствия, господин главнокомандующий. — Он церемонно поклонился Конану. Тот фыркнул. — К тому же, если я правильно понимаю природу этой болезни, по мере удаления от города всем нам должно становиться легче и легче, — весело добавил Каспиус. — Глядишь, к концу путешествия я буду выглядеть здоровым юношей.

Киммериец сдался. Каспиус был прав: лекарь и астроном незаменим в любом походе. Но теперь Конану предстояло еще и охранять старика, чтобы тот вернулся из этого похода и приготовил свое чудодейственное лекарство.

— Второй раз говорю тебе: умеешь ты находить убедительные доводы, — проворчал он. — Но я думал, что ты разумнее распорядишься оставшимися тебе годами. Езжай с нами, раз так хочешь.

Во главе колонны бил копытом по брусчатке мостовой огромный черный жеребец, его еле удерживал под уздцы уже сидящий верхом оруженосец. Каспиус проворно забрался по спицам колеса в головную повозку.

— По отрядам, один за другим! — крикнул Конан, вскакивая в седло. — Вперед!

Тысяча копыт ударила в мостовую, колонна дрогнула и тронулась, набирая ход. От дворца над площадью разнесся чистый звук серебряных фанфар. Зацокали дробно копыта лошадей, им вторил мерный, шаркающий стук копыт быков. Заскрипела кожа, застучали по камню колеса повозок. Над толпой стаями птиц взлетали шапки, отовсюду слышались выкрики и добрые напутствия. Кто-то догадался выпустить почтовых голубей из дворцовой голубятни, и их пестрая стая, хлопая крыльями, закружила над толпой. Мужчины кричали, женщины плакали, мальчишки оглушительно свистели с крыш. Колонна вышагивала торжественно, словно на параде. На ступенях перед дворцом король и сановники подняли руки в прощальном жесте. Оглянувшись, Конан не увидел среди золоченой толпы Руфии — простившись с ним, она незаметно ушла, боясь и на полчаса оставить свою умирающую дочь.

Конан двинул жеребца в боковую улицу, ведущую к Южным воротам. Толпа отхлынула к домам, расступаясь перед колонной. Киммериец пришпорил коня, и процессия двинулась вслед за ним — вон из города, в сторону моря.

Колонна медленно ползла через город. Толпа на улицах расступалась перед ней и смыкалась позади. Эхо от стука тысяч копыт лошадей и быков металось от дома к дому, разнося весть о приближении воинства. У больших городских ворот Конан остановился.

Вдоль стен тянулся широкий глубокий ров, через который были перекинуты огромные подъемные мосты, достаточно прочные, чтобы выдержать караван верблюдов. Но армия, проходя по Южному мосту четким строем, разбила бы его вщепы. Конан велел всем выйти из повозок, переехать мост небольшими отрядами и затем вновь выстроиться на дороге. Стоя у самых цепей древнего подъемного механизма и наблюдая за переправой, Конан мельком глянул на город — и, сощурив глаза, вгляделся внимательнее. Черные стервятники, до той поры кружившие прямо над дворцом, теперь переместились ближе к городским стенам. Казалось, что они двигаются вслед за медленно ползущей по узким улицам колонной.

Последний раз взревели трубы, последняя шутиха разорвалась над городом в туче огненных брызг, последние букеты полетели под копыта лошадей и колеса повозок. Колонна выехала из города, и оставшиеся у ворот стражники закрыли створки и подняли мост. Перед Конаном и его армией лежала дорога на юг.

Время было за полдень, и солнце, уже достигшее зенита, пекло немилосердно. Стояли первые жаркие дни начала лета — поры, не самой лучшей для дальних путешествий. Большой караванный путь исстари прозвали Вонючим Трактом, ибо он проходил по опасным и заболоченным местам. Там, где по весне и осени болота превращались в настоящие топи, сохранились старые гати, настеленные еще в незапамятные времена. По ним легко проходили караваны верблюдов, но до сих пор никто не пытался испытывать их прочность целой армией.

После того как на переправу через первую гать ушло почти полдня, Конан из головы колонны переместился ближе к середине и ехал сбоку от дороги. Его могучий жеребец утопал в зловонной жиже по самые бабки, но зато так Конан мог видеть весь строй и подгонять отстающих.

Узнав об их выступлении, несколько купеческих караванов, также отправлявшихся на юг, задержали свой выезд из Баалура, соблазнившись возможностью путешествовать под защитой огромной армии. И потому на переправах, и без того нелегких, к ржанию и мычанию еле бредущих в жидкой грязи животных, брани и крикам солдат, вытягивающих увязшие в иле повозки, прибавлялись женский визг, надсадный рев детей и разноязыкие проклятия караванщиков. На ночных стоянках лагерь растягивался на два полета стрелы. Караванщики, желая умилостивить начальников отрядов, зазывали их в свои шатры, откуда те выходили далеко за полночь. Простые солдаты завистливо роптали, дисциплина падала, и Конан проклинал тот час, когда он согласился на это безумное предприятие. Оставалось надеяться только на то, что в порту он наконец отделается от этого беспокойного приданого.

По мере того как они спускались с предгорий в степи, дорога становилась суше и нахоженное. Здесь начинались обширные и плодородные земли городов — данников Баалура, небольших укрепленных поселений, окруженных пашнями, фруктовыми садами и пастбищами. Помимо спешного заказа мастеровым и неурочного набора рекрутов, столичные события мало затрагивали местных жителей. Чары Зерити еще не успели распространиться на все земли Баалура, и жители провинций пока что спали спокойно.

Король снабдил Конана достаточным количеством верительных грамот и писем к наместникам с повелением оказывать всевозможную помощь проходящей армии. Конан вел свое воинство из города в город, и в каждом его ожидал радушный прием, ибо Афратеса, правителя грозного, но справедливого и мудрого, в стране уважали и любили. Наместникам нетрудно было оделить войско излишками богатых урожаев, не разоряя землепашцев, и солдаты ежевечернее устраивали в лагере настоящий пир. Это тоже влияло на царящее в армии настроение если не лени, то некоторой беспечности, но Конан хорошо знал, что долго это не продлится. Армия продвигалась все дальше к югу, а южные земли Шема издавна были известны как прибежище разбойников и работорговцев. Путешественник, отважившийся пересечь Шем с севера на юг, подвергал себя большой опасности, ибо с каждой лигой, приближавшей его к проклятому Стиксу, все реже произносилось имя Митры Жизнеподателя, все страшнее становились лики богов в темных, уродливых храмах и все чаще встречались на дорогах странные, подозрительные люди.

Увидев невдалеке от дороги чистое озерцо с впадающим в него прозрачным источником, Конан велел устроить привал. Каждый день в часы самой страшной жары приходилось делать стоянку, ибо ни люди, ни животные не выдерживали передвижения в пыли под безжалостными, почти отвесными лучами солнца. В этот раз Конан остановил войско даже раньше обычного — вода в выжженной степи встречалась редко, и такой случай упускать было нельзя.

Едва отдышавшись в тени маленькой рощицы, солдаты с криками полезли в воду, брызгаясь и хохоча, как малые дети. Те же, кто не хотел купаться, улеглись навзничь в траву, предавшись ленивой истоме. Подобное поведение еще можно было простить купцам-караванщикам, но для армии оно было совершенно недопустимо. Однако Конан смотрел на это сквозь пальцы — до поры до времени. Для измученных долгой бессонницей людей этот поход был блаженным отдыхом, ибо по выходе из города кошмары все реже тревожили их сон. И командиры, и простые солдаты постепенно приходили в себя. Во всяком случае, выглядели они гораздо лучше, чем в тот день, когда собрались на большой площади Баалура для отъезда. И Конан терпел беспорядок, полагая, что поджидающие их впереди неприятности и без его окриков быстро отрезвят беспечное войско. А в том, что неприятности начнутся очень скоро, он не сомневался: куда бы они ни шли, где бы ни вставали лагерем, высоко в небе днем и ночью кружили черные колдовские птицы, следовавшие за отрядом от самого Баалура.

Когда тени немного удлинились, Конан поднял отряды и вел их, нигде более не задерживаясь, до самого заката. Едва раскаленный шар солнца коснулся горизонта, Конан послал нескольких верховых найти подходящее для ночлега место. Еще один отряд был отправлен в близлежащую деревню за едой и вином. В столице их снабдили большим запасом вина и долго хранящихся продуктов, но их Конан велел не трогать, поскольку местные жители и так безвозмездно снабжали армию всем необходимым. Каждый раз, отправляя всадников за едой, Конан повторял командирам, чтобы они не брали ничего сверх необходимого, но не был уверен, что они не забывали его слов, едва только лагерь скрывался из виду.

Ужин был закончен, все разбрелись по шатрам, а костры остались только у постов часовых. Конан решил, что пора собрать небольшой военный совет.

В его большом шатре собрались старшие командиры и Каспиус; рассевшись за столом, они принялись потягивать слабое деревенское вино и обсуждать дальнейшие действия.

Все были согласны, что армия уже в куда лучшей форме и что пора призвать разболтавшихся солдат к порядку.

— Люди были истощены бессонницей, сейчас ко всем возвращаются силы — я чувствую это по себе, — сказал Каспиус. — Мне кажется, с завтрашнего дня можно ускорить наше продвижение, а также будет полезным провести несколько учений, как вы думаете?

При этих словах лекаря Турио, предводитель конницы и правая рука Конана, сделал резкий отрицательный жест, и киммериец повернул к нему лицо.

— Я не считаю нужным тратить день, а то и несколько на никчемные тренировки, — заявил он. Этот доблестный военачальник был молод и красив, его мягко вьющиеся волосы и воинственно подкрученные усы были всегда расчесаны волосок к волоску. — Мы отбирали не юнцов, а опытных воинов, прошедших не одну битву!

Конан вздернул бровь и отставил в сторону кружку с вином.

— В этом я не сомневаюсь. Но им следует привыкнуть к новому командиру, научиться подчиняться моему окрику, узнавая меня по голосу, а не выискивая в толпе. Причем подчиняться быстро и слаженно, не раздумывая.

Турио кивнул с едва заметной насмешливой улыбкой.

— Они и так достаточно хорошо знают голос того, кого поставил над ними король. И пока ты будешь с ними честен, они честно исполнят все твои приказы, видя в них волю своего короля.

Конан, уже не в первый раз выслушивающий подобные дерзости от молодого капитана, еле сдержался, чтобы не прибить на месте самонадеянного юношу. И никто из присутствующих не сомневался, что, захоти он преподать Турио урок воинской субординации, они не смогли бы помешать ему, даже все вместе взятые. Но вместо ожидаемой вспышки Конан спокойно сказал:

— Не стоит каждый день напоминать мне, что ты здесь — глаза и уши Шалманзара. И не сомневаюсь, что ты предашь меня при первом удобном случае. Я прекрасно знаю о почтовых голубях, улетающих в Баалур чуть ли не каждое утро. — Он ткнул пальцем в сторону большой клетки с птицами. — Но никакие голуби не принесут его сюда в минуту опасности, чтобы спасти ваши шкуры!

Турио в ответ лишь пожал плечами:

— Поверь мне, я не одинок в своей верности нашим правителям. Почему я должен безоговорочно доверять тебе, ведь мы не выиграли еще вместе ни одной битвы. И если со мною что-нибудь случится, другой заступит на мое место, чтобы повернуть армию в минуту опасности. Но единственной моей целью было и останется скорейшее и удачное завершение нашей миссии.

— Может, и так. — Теперь Конан смотрел не на одного Турио, а на всех начальников отрядов. — Но предупреждаю, что там, куда мы направляемся, особо размышлять некогда. Там, на берегах Стикса, ваши жизни будут зависеть от того, как быстро вы исполните мой приказ! Раздумывающий над тем, насколько он верен королю, подчиняясь мне, подохнет быстрее других!

Турио склонил голову.

— Вероятно, ты прав, — кротко сказал он. И добавил, причем на этот раз кротости в его голосе было не больше, чем в раненом тигре: — Если только под твоим началом мы когда-нибудь доберемся туда. А сейчас, с твоего позволения, я хотел бы пойти проверить караулы.

Отсалютовав, он вышел из шатра.

В лагере было тихо. Лишь изредка тень летучей мыши перечеркивала восходящую луну, ярко-красную с одного бока. Солдаты спали. Кошмары еще не окончательно исчезли из их снов, и время от времени раздавался чей-нибудь стон или вскрик, но в остальном царила полнейшая тишина. Конану же в эту ночь не приснилось ровным счетом ничего.

Глава 6 ГАДАНИЕ

Принцессе Исмаэле снилось, что она пробирается сквозь непроходимую чащу. На все голоса свистали птицы; их яркое оперение сверкало в гуще листвы как россыпь самоцветных камней, и мириады бабочек выпархивали прямо ей в лицо из зарослей кустов. В больших, как ладони, листьях копилась влага, проливаясь на нее холодным дождем, когда она случайно задевала их, проходя мимо, так что ее волосы и ночная рубашка были уже совершенно мокрыми. Невиданные цветы величиной с человеческую голову протягивали к ней золотые чашечки с тысячами тычинок. Лианы и плющи обвивали неохватные стволы деревьев; в их густой зелени вертелись юркие змейки, яркоизумрудные, как озерная ряска.

Раздвинув завесу из сплетения воздушных корней и благоухающих цветов, Исмаэла вышла на прогалину. Здесь на крошечной вырубке приютилась хижина, сделанная из огромных пожелтевших листьев, связанных длинными стеблями травы. Перед хижиной росло молодое деревце, согнутое и скрученное. Его лишенные листвы и коры узловатые ветви были увешаны странными предметами: старой змеиной кожей, пустой скорлупой, лоскутами шерсти, обглоданными костями и высохшими черепами птиц и мелких зверюшек. Над дырой в крыше хижины поднимался беловатый дымок, а из темного проема раскрытой двери доносился невнятный то ли хрип, то ли храп.

Эта тьма за порогом притягивала Исмаэлу, как магнит, хотя принцесса и понимала, что лучше бы ей обойти хижину стороной. Опустившись на четвереньки, принцесса подползла к таинственной хижине и заглянула внутрь.

В центре ее на земляном полу был сложен очаг, а в нем горел костер, пищей которому служили кости и перья. Пламя вспыхивало то голубым, то зеленым. У огня дремала ведьма. Время от времени она подбрасывала в огонь щепотки цветной пыли. Она была совсем нагая, страшная и грязная, спутанные черные волосы закрывали всю ее спину и плечи. Она сидела, скрестив ноги, на шкуре какого-то странного зверя, у которого мех рос сквозь чешую. Шея ее была увита ожерельями из звериных когтей и клыков.

Это была Зерити. Заметив принцессу, она кивнула ей торжественно, как равная.

— Ты снова пришла навестить меня, дитя мое. Очень любезно с твоей стороны. Ваше королевское высочество всегда найдет здесь радушный прием. — Она оскалила желтые клыки в отвратительной улыбке. — У меня найдется, что показать тебе, найдется, чему научить, — даже в этом убогом жилище, — она повела по воздуху иссохшей рукой с длинными ногтями, подчеркивая тесноту и неприглядность хижины.

Жилище и вправду выглядело жутковато: удушливый дым недвижным облаком стоял под потолком, в углах горели мертвенным светом гнилушки, а по темным от дыма стенам во множестве висели пучки трав и высохшие тушки мелких животных.

— Я… я вовсе не хотела приходить, — пролепетала Исмаэла, пытаясь избежать пронзительного взгляда ведьмы. Она изо всех сил старалась не смотреть на колдунью, но все же не могла не заметить огромный бледный шрам на груди Зерити. — Я просто заблудилась в лесу и пыталась найти дорогу домой.

— Ах, дитя, это случилось оттого, что ты еще только начала блуждать в Королевстве Снов! — Ведьма вытянула грязный, когтистый палец и потрясла им перед лицом девочки. — Но ты наконец здесь, и уж я научу тебя, как не теряться в здешних зарослях. Тогда и ты станешь царицей этих мест, подобно тому, как некогда ею стала я.

— Но я вовсе не хочу быть здесь царицей! Я хочу домой, к маме!

Исмаэла как зачарованная по-прежнему смотрела на уродливый старый шрам. Должно быть, это след от какой-то страшной раны, думала она. И как же эта женщина выжила после нее?

— Глупости! — отрезала колдунья. — В твоем скучном реальном мире нельзя

научиться ровным счетом ничему, даже самой простейшей магии! Вот, например,

умение предсказывать будущее — самое немудреное колдовство из всех, какие я

знаю. — Говоря это, она достала из кожаного мешочка еще щепотку магического

порошка и бросила ее в костер. Пламя вспыхнуло, взлетело к потолку

разноцветными пляшущими язычками.

Судя по всему, порошок каким-то образом обострял все чувства. Дым от него, едкий и пахучий, не поднялся к потолку, а окутал Исмаэлу душным облаком. Она едва различала сквозь эту завесу лицо сидящей напротив ведьмы. Вскоре и оно исчезло, а перед принцессой в белой мгле начали проплывать видения.

— Ну, ты видишь, как это легко? — донесся до нее голос Зерити. — Что бы ты хотела узнать? Ну конечно, первый вопрос каждой девочки: "А что за принц возьмет меня в жены?" Смотри внимательно и увидишь ответ так же ясно, как вижу его я в этом дыму, хоть и есть некоторые обстоятельства, неблагоприятные для тебя. Я вижу, что это будет некто очень могущественный! Да-да, более могущественный, чем все короли земли! Некто высокий, очень высокий… и уже вполне мужчина, хоть и юн! Даже младше, чем ты, потому что он еще не родился… Или, сказать вернее, не перевоплотился. Но он будет настоящим мужчиной, поверь мне, потому что он юн и стар одновременно. На самом деле он старше, чем деревья, чем горы, чем весь наш мир… Ну, принцесса, разве это плохая загадка? Попробуй-ка разгадать ее!

Ведьма говорила напевно, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, и волшебный дым колыхался и раскачивался вместе с нею, уплотняясь в неясный еще образ. Перед глазами принцессы вставало видение: темная расселина, словно вход в штольню или гробницу. В глубине расселины виднелась дверь. Вот она начала раскрываться, и из нее поползло нечто черное и страшное, чернее и страшнее самой тьмы. Это нечто неумолимо надвигалась на оцепеневшую принцессу.

— Он приближается! Он приближается! — триумфально пела ведьма. — Он всегда найдет дорогу к тебе, как всегда находил ее к невинным девам, что были обещаны ему! Юная принцесса, нетронутая и девственная, — вот дар, достойный его величия! Ну посмотри, неужели же он не прекрасен?! Не страдай, не мучайся, дитя мое, он не заставит тебя ждать! Не пройдет и года, как он заключит тебя в свои объятья.

Уставясь невидящими глазами в огонь, Исмаэла видела, как неясное нечто подходит к ней все ближе и ближе. Вот оно уже почти обрело форму; еще мгновение и она увидела бы его лицо… Но внезапно наплывающий мрак сгинул бесследно, а вместо него появилось лицо ее матери, сидящей над ней на краю постели. И тогда принцесса закричала — тонко и пронзительно.

Глава 7 В ПОХОДЕ

Конан воспользовался советом Каспиуса и увеличил темп, рассудив, что уставший человек меньше думает и лучше спит. Какая бы ни стояла погода, он поднимал войско еще до рассвета. Они ехали и в дождь, и в жару одинаково мерным и скорым шагом, делая лишь редкие и короткие остановки для приготовления пищи. Полуденный отдых Конан счел ненужным излишеством.

Памятуя о том, что их ждут домой не позже середины зимы, солдаты не слишком роптали на эти нововведения. Гораздо больше и охотнее обсуждались неисчислимые неведомые опасности, что поджидали их впереди. Но и это не заставляло их пожалеть о том, что они не остались в Баалуре, охваченном чумой ночных кошмаров. Теперь в лагере спали спокойно все до единого, исключая лишь часовых. Как сказал Конану, посмеиваясь, Каспиус: "Лучшее снотворное — дневные труды".

Дорога оставалась вполне сносной — Вонючий Тракт, как ни был он труднопроходим в предгорьях, все же был основным торговым путем северо-запада Шема. В степях его не слишком благозвучное название объяснялось изобилием верблюжьих и бычьих лепешек, что наслаивались здесь веками, пропитав насквозь едкую пыль. Дышать на нем и в самом деле было трудно, особенно в жаркий полдень. Но через несколько дней пути носы и людей, и животных привыкли к постоянному зловонию и перестали его чувствовать.

То же говорили и другие, путешествующие в этих землях. Ибо Тракт не был пустынен, несмотря на жару и летний застой в торговле. Войску Конана встречалось по два-три каравана ежедневно, а небольшим компаниям и даже одиночным путникам и вовсе не было числа.

Все они старались отойти в сторонку и переждать, пока по дороге пройдет громыхающая железом колонна, и даже большие караваны верблюдов, степенно вздымающих пыль своими шаркающими ногами, жались к обочине, завидев огромную армию на марше.

Большая часть «прихвостней», следовавшая за ними из Баалура, и иные, пытавшиеся присоединиться к ним на ночлегах и стоянках, постепенно отстали, не выдерживая той скорости, с какой передвигалась армия Конана. Но те немногие верховые, которые могли тягаться с могучими быками и тонконогими лошадьми кавалерии Конана, держались поблизости. Одинокий путник по ночам становился легкой добычей для разбойников, промышляющих на дорогах Шема.

Распаханные поля и ухоженные сады и луга Баалура остались далеко позади, а дорога извивалась в глуши, где порой на несколько сот лиг не встречалось никаких признаков человеческого жилья. Тракт обступали непроходимые леса, иногда ветви так низко и тесно сплетались над ним, что приходилось пускать в ход топоры, чтобы могли проехать крытые повозки с пешими солдатами. Колонна продвигалась медленно, растянувшись на пол-лиги, и вестовые то и дело сновали от головы ее к хвосту, передавая приказания. Конан ехал по-прежнему сбоку, почти посередине, там, где самые сильные быки волокли повозки с оружием и золотом. В случае нападения лесных любителей легкой добычи Конан не хотел оказаться в стороне от событий.

Но нападений не было, если не считать шального медведя, выскочившего из леса и задравшего одну из лошадей. После этого случая на стоянках всех животных загоняли в самый центр лагеря, окружая кольцом из повозок и шатров. Дармовая еда кончилась, в ход пошли взятые с собой из Баалура припасы, и быки с каждым днем ехали все веселее.

Примерно через пять дней пути лес начал редеть. Каспиус как раз сетовал вновь на отсутствие городов и даже мелких поселений в центральной части Шема, когда вдруг затряс задумавшегося Конана за рукав с криком:

— Замок! Замок, клянусь Митрой! И какой огромный! Смотрите, каким благородством дышат его гордые башни! Кажется, Пресветлый решил наказать меня за излишние жалобы!

Конан, привыкший никогда не судить о вещах по внешнему виду, насмешливо улыбнулся:

— Да, замок славный. Прелестное воровское гнездышко!

Велев колонне остановиться и ждать, он подъехал к столбу у дороги на краю леса.

— Это пограничный замок земель Недреззара, — сказал он, сверяясь с указателем на столбе и картой, которую всегда держал при себе. — Значит, через три или четыре лиги к востоку будет река, где караваны платят дорожную пошлину при пересечении границы. Я слыхал, там нет моста, а только брод, так что для нас эта переправа может оказаться не из легких.

Но мост на реке был. Подъехав ближе, они увидели замок, стоящий на подмытом рекой каменном утесе, дорогу, огибающую этот утес прямо под замком, и мост, тремя каменными арками вросший в реку. При желании, мост мог полностью простреливаться со стен и башен замка, и это не понравилось Конану.

— Ну, особенных трудностей я не предвижу, — сказал Каспиус, щурясь на замок против заходящего солнца. — Баалур не воевал с Недреззаром уже столетие или около того, и пошлина должна быть не слишком высока, раз уж тут ходят караваны. У нас достанет золота выстроить новый замок, а не только оплатить переправу.

— В этом-то и дело, — мрачно сказал Конан. — Трудностей не будет, если они не хотят выстроить новый замок — на чьи-нибудь деньги. Я наслушался разговоров караванщиков о сребролюбии здешних людей. — Он знаком подозвал капитана Турио. — Собрать кавалерию теснее вокруг повозок. Повозки с ценностями и оружием — в самую середину строя. И будьте все время начеку.

— Так ли уж это необходимо, господин мой? — спросил Турио, тоже рассматривающий замок. — Они увидят наши приготовления и, быть может, сочтут это за вызов. Это приведет к нападению, которое они и не планировали.

— К нападению приводит беспечность, — отрезал Конан. — Делайте, как я сказал.

Не дожидаясь, пока Турио отъедет исполнять сказанное, он двинул своего коня вперед по дороге. У него за спиной раздались команды, пешие воины выстроились развернутым строем в голове колонны, всадники с копьями наперевес встали позади них. Издали все это должно было выглядеть весьма внушительно.

Ответом на это было хорошо видимое с дороги передвижение солдат на стенах и башнях, особенно у бойниц донжона, выступавшего далеко вперед. Ворота замка Конану пока не были видны — их закрывал высокий берег реки. На дальнем конце моста, у небольшого домика, видимо служившего сборщикам пошлины укрытием в непогоду, тоже началось шевеление.

Каспиус, не отстававший от Конана ни на шаг, заметил, слушая, как скользят по неровным и разбитым камням брусчатки копыта его лошади:

— Для дороги, за которую взимают плату с путников, эта не слишком хорошо содержится.

— Да, дорога паршивая, — согласился Конан. — И в смысле содержания, и в смысле ненужных приключений. — Он ткнул пальцем в лежащую у моста разбитую повозку, которую, видимо, бросили, отчаявшись починить, настолько неудачно она упала, зацепившись колесом за торчащий, криво уложенный камень. И, не оборачиваясь, крикнул через плечо: — Всем стоять! Не спускайте с них глаз, но не двигайтесь с места, пока я не скажу.

Брусчатка на мосту была в еще худшем состоянии, чем на дороге перед ним. Жеребец Конана несколько раз едва не упал на передние ноги, споткнувшись о камни, словно нарочно вывернутые из мостовой. На середине центральной арки навстречу Конану выехал отряд из восьми всадников.

— Стойте, пришельцы, кто бы вы ни были, именем правителя города Недреззара!

Предводитель отряда произносил слова шемитского языка с каким-то неуловимым гортанных акцентом. Он был, несомненно, важной персоной — совсем еще мальчик, но, судя по осанке, командир гарнизона замка. Одет он был вполне обычно для всадника — кожаные штаны и куртка, высокие сапоги, но его одежда отличалась добротностью и обилием золотой вышивки. На его шлеме развевался пышный плюмаж из белого конского волоса, кольчужный ворот, закрывавший шею и грудь, так и сиял начищенной сталью. В правой руке он сжимал большую булаву с навершием в виде львиной головы — более символом власти, чем оружием. Всадники его были одеты попроще и вооружены серьезнее — обтянутыми кожей щитами и длинными шемитскими саблями.

— Я — Ирскар, сайшелл Северного Предела. Уводи своих солдат, незнакомец, кто бы ты ни был!

— Если ты и есть здешний сборщик пошлин, — миролюбиво сказал Конан, — то бери столько, сколько положено, и позволь нам пройти.

Из походного мешка, всегда висевшего на седле его пегой кобылы, Каспиус достал свернутый пергамент, скрепленный красной восковой печатью, и протянул его сайшеллу.

— Я — Конан из Киммерии, нынешний предводитель воинства Баалура, — продолжал Конан. — Мой отряд продвигается на запад к морю, мы выполняем поручение короля Афратеса, вашего соседа и союзника. Король заверил меня, что предупредил все дружественные государства на пути моего следования, и вы должны быть извещены о нашем прибытии.

Ирскар сделал знак своим всадникам, и они сгрудились ближе, обступив его с обоих боков и полностью перегородив мост.

— Я не потребую с вас никакой платы, — заявил он, брезгливым движением булавы отталкивая протянутый ему свиток. — Потому что вы здесь не пройдете. Поворачивайте и уходите отсюда и никогда больше не пытайтесь пересечь границы Недреззара.

Конан нахмурился и уже хотел выдохнуть что-то бранное, но Каспиусудержал его, положив крепкую ладонь на запястье варвара. В руке у лекаря сияла чистым золотым светом большая монета с профилем Афратеса.

— Так-таки и никакой платы? — спросил он, прищурясь. — Ссоры на мосту стоят дешево, а золото — всегда золото. Все, что нам нужно, — это добраться до моря. Мы никоим образом не желаем причинять вам беспокойства…

Ирскар резко и отрицательно покачал головой:

— Здесь вы не пройдете. Ни здесь, ни в каком-либо ином месте. — Он указал своим жезлом на пеший строй на дальнем краю моста. — Вы в самом деле считаете меня таким глупцом? Неужели же я польщусь на золото и впущу в наши земли армию, которая может разорить половину страны, прежде чем мы вас остановим? Этот мост был выстроен для торговли, а не для вторжений.

Конан, уже успевший остыть, заговорил с редким для него спокойствием:

— Наша армия хорошо вымуштрована, Ирскар, и наша цель — самая мирная, какая может быть у армии. Я обещаю, что ни одно яблоко из садов ваших крестьян не будет сорвано без справедливой оплаты за него. Мы направляемся в Асгалун, и король Маздок уже дожидается нас.

— Я хорошо знаю, какие мирные цели вы преследуете! — ответил на это сайшелл, кивая на черных стервятников, парящих над воинством Конана. — Не отпирайся, вы ведь здесь таким войском из-за колдовской болезни, которая недавно поселилась в Баалуре и которой все бегут, как чумы?

— Совершенно верно, но мы не бежим, а едем на поиски лекарства… — вмешался Каспиус.

— И эта чума сейчас идет сюда вместе с вами, не так ли? — оборвал его Ирскар. — Мне не нравится вид ваших людей даже отсюда. И вы предлагаете мне пропустить вас, зараженных неведомой болезнью, в нашу страну? Убирайтесь прочь вместе со своими стервятниками! — Он взмахнул своей булавой, явно подавая сигнал. — Убирайтесь, говорю вам, — повторил он, натягивая повод и заставляя этим свою лошадь пятиться назад. — Иначе смотрите, что вас ждет!

Откуда-то издалека послышался лающий звук выкрикиваемой команды.

Раздался пронзительный свист — и что-то тяжелое плюхнулось сверху в воду совсем рядом с мостом, выметнув столб воды, так что брызги полетели во все стороны, в том числе и на Конана и его солдат, терпеливо стоящих на берегу.

Камень был, несомненно, выпущен из катапульты на башне. Промахнулись ли стрелявшие, метя в людей, или попали в воду нарочно, оставалось только догадываться.

— Ты видел, что с вами будет, — самодовольно заявил сайшелл. — И не пытайтесь пройти здесь. Помимо катапульт, я могу залить весь мост маслом из специального резервуара и поджечь. Хотите зажариться — милости просим. — С этими словами он развернул коня и поскакал прочь — почти в тот же миг, когда Конан, убедившись, что договориться невозможно, начал разворачивать своего жеребца.

Разворачиваясь вслед за ним, Каспиус озабоченно проговорил:

— Похоже, он и в самом деле не намерен пропустить нас, а не просто набивает цену.

— Похоже, — кивнул Конан. — Быть может, он боится заразы, потому что не знает ее природы. До него дошли слухи, и он испугался. А может, он опасается, что мы соединимся с силами Маздока и двинем наши войска на их земли или сразу пойдем с грабежом и разбоем. Мы собирались в спешке, их правитель мог не успеть оповестить все посты. И Ирскар, как всякий хороший военачальник, начал с демонстрации силы.

— И как же нам убедить его? Или просто подняться вверх по течению и поискать брод?

— Нет, не надо, во всяком случае, пока не надо. — Жеребец Конана снова едва не подвернул ногу на камнях, и киммериец помянул Нергала. — Мы предоставим ему увидеть, как сбываются все его дурные предчувствия.

Когда с башни выстрелила катапульта, колонна, быстро перестроившись, отошла от моста на несколько десятков шагов. Конан подъехал и велел командирам отвести отряды и расположить их в лесу так, чтобы не было видно из замка. Если защитники моста увидят что-то подозрительное среди деревьев, они немедленно примчатся сюда и, обнаружив затаившуюся армию, поднимут тревогу.

По его приказу в лес отъехали и повозки, и возле них тотчас закипела работа. Застучали топоры и молоты, погонщики распрягли быков и с их помощью притащили огромные камни.

— Превосходно, — одобрил Конан, видя, как осадная машина растет и обретает форму прямо на глазах. — Снимите несколько колес, чтобы ее было легче катить вниз по дороге.

Не прошло и нескольких часов, как машина была закончена, дюжина быков сдвинула ее с места, а к мосту она поехала уже почти сама, так как дорога здесь сбегала под гору плавным изгибом. За ней четыре быка волокли повозку, доверху груженную камнями, позади ехали всадники. Конан, взобравшись на колесницу, приготовленную ему как военачальнику и которой он до сих пор ни разу не воспользовался, возглавил шествие. В колесницу, невзирая на протесты киммерийца, забрался и Каспиус, непременно желавший быть в самой гуще событий.

— Всадников высылать небольшими отрядами, чтоб держали расстояние не меньше дюжины шагов, — распоряжался на ходу Конан. — Они будут стрелять, но не смогут попасть, если вы будете двигаться очень быстро. Главная наша цель — башня с проклятой катапультой. И не забывайте стрелять по бойницам.

Пешие солдаты с гиканьем выкатили из лесу огромную машину. Конан нашел довольно-таки ровное место, с которого хорошо просматривался замок.

— Устанавливайте! — крикнул он. — Свежесрубленное дерево очень плохо щепится! Укрепите колеса клиньями, чтоб машина не поехала на вас от особенно сильного удара!

Едва громоздкое сооружение было укреплено, со стен замка посыпались камни. Многие не долетели, многие попали в щит катапульты Конана, один небольшой камень угодил прямо в повозку с боеприпасами. Тучи брызг и пыли на миг заслонили замок. Тем временем верховые двинулись через мост.

— Они перезаряжают, скорее! — крикнул им Конан и обернулся к Каспиусу: — Если все будет хорошо, никто не пострадает. Сюда они пока что не достреливают. Но я уверен, у них есть катапульта и помощнее.

— Смотрите! — крикнул Каспиус, указывая вниз. — Они обстреливают наших всадников на мосту!

Глянув на мост, Конан понял, почему брусчатка была в таком плохом состоянии. Видимо, мост обстреливали не впервые. Мелкое крошево камней взлетало вверх жалящими брызгами, пыль над немощеной дорогой завесой поднялась над первым прорывающимся отрядом. Всадники, быстро проехав, взялись за арбалеты. В мгновение ока тетивы были оттянуты большими рычагами и спущены. Шемитские арбалеты заряжались не обычными короткими стрелами, а тяжелыми металлическими стержнями с квадратной головкой. Такой стержень мог на излете пробить полный стальной доспех. Крики на стенах подтвердили, что стрелки не промахнулись. Они перезарядили арбалеты и быстро переменили место.

— Хорошо! — крикнул Конан. — Только не стойте, все время двигайтесь! Ну, наша катапульта готова. Стреляйте!

Дерево затрещало так, словно рычаг машины вот-вот переломится. Снаряд взвился в воздух и по широкой дуге улетел к замку. Конан проследил за ним взглядом: он перелетел через стену, не причинив ни малейшего вреда.

— Опустите прицел! — велел киммериец. — И на этот раз возьмите камень потяжелее!

Второй выстрел выбил несколько камней из стены, обдав защитников замка тучей осколков. Вреда от него и на этот раз было не много, но воины на стенах явно растерялись. Конан, сощурясь, наблюдал за их суетливым и беспорядочным передвижением.

— Сдвиньте ее чуть вправо, — распорядился он, и солдаты навалились на огромное неуклюжее сооружение.

Тем временем катапульта замка обстреливала мост. Один из снарядов упал сразу за стрелками, мгновенно перебравшимися на новое место, другой ударился в землю прямо под ногами быков, отчего они испуганно замычали и шарахнулись в сторону.

— У них очень хорошая катапульта, — заметил Конан Каспиусу. — Пристрелянная. Но большего они от нее вряд ли добьются, иначе ее невозможно было бы перезарядить так скоро.

Он не успел договорить, как катапульта баалурцев выстрелила снова. Снаряд пробил стену у самой башни, обрушив на защитников целый зубец. Солдаты Конана встретили этот выстрел восторженными воплями.

— Довольно вопить, за работу! — рявкнул на них киммериец. — Не стойте, берите вон тот большой камень и стреляйте снова!

Новый выстрел из замка, видимо слишком поспешный, не достиг цели, попав в реку. Другой снаряд вспахал песок на берегу.

— Ну, вот он, их предел, — подытожил Конан. — Они в состоянии превратить в кашу мост, но достать нас здесь их катапульты уже не могут!

Ответный выстрел баалурцев, угодивший прямо на стену, вызвал новые крики боли и брань со стороны замка.

— Прекрасно сделано, друзья мои! — закричал Каспиус в совершенном восторге. — Кажется, мы разрушили их катапульту?

Выпрямившись в колеснице, Конан нахлестнул лошадей.

— Есть только один способ это проверить! — крикнул он. — Продолжайте стрелять все время, пока мы не перейдем мост!

Выехав на дорогу, Конан взревел так, что было слышно, наверное, даже в Асгалуне:

— Выдвигайте всадников, за ними едут повозки! Если я не поверну от самого моста, следуйте за мной через большие и неравные промежутки!

Колеса, обитые железом, загремели по мостовой, подпрыгивая на рытвинах, оставленных выстрелами. Опомнившись, защитники замка оставили катапульту — если только она еще могла стрелять — и взялись за луки. Несколько стрел упали на дорогу, одна или две вонзились в большие кожаные попоны, закрывавшие спины лошадей. Но луки не могли тягаться с арбалетами, и дружный залп уже проехавших всадников пресек робкую и беспорядочную стрельбу со стен.

— Ну, на этот раз мы переедем мост, клянусь Кромом! — выкрикнул Конан и рассмеялся коротким злым смехом. — Только вот что мы будем делать, оказавшись на той стороне? — Он взглянул на лекаря, который стоял белый, как простыня, неживыми руками вцепившись в борт колесницы. — Эй, эй, старик! Если ты так боишься пения стрел, сиди в повозке и не просись ко мне больше!

Турио не замедлил двинуть своих всадников вслед за мчащейся через мост колесницей. Еще с середины моста Конан услышал дробный стук копыт у себя за спиной. Они промчались как вихрь, слишком быстрые для стрел, которые все еще продолжали сыпаться со стен. Один или два всадника склонились к холкам коней, раненные в руку или ногу, но не прервали спасительного галопа. За ними, пользуясь завесой поднятой пыли как прикрытием, проскакал новый отряд лучников. Один за другим продвигались отряды к мосту, и все это время катапульта с берега не переставала обстреливать замок.

Домик у дальнего края моста послужил прекрасным прикрытием для колесницы. Оставив в ней Каспиуса, Конан вскочил в седло, натянул лук и присоединился к отряду Турио, обстреливающему замок сквозь дыры, проделанные катапультой.

После нескольких залпов Конан поднял руку, призывая к вниманию:

— Довольно! Поберегите стрелы. Посмотрим, что они скажут теперь.

Над стеной появился высокий шлем, увенчанный султаном из белого конского волоса, и киммериец услышал голос Ирскара:

— Вы можете продолжать вашу атаку вечно, дети шакалов! Мы все еще простреливаем мост и дорогу! Вы провели конницу, но эти, — он указал на готовящуюся к переправе пехоту, — не перейдут живыми! Мы утыкаем стрелами всех ваших быков до единого!

— Попробуй это сделать — и ты потеряешь лучников больше, чем я — быков! — крикнул ему в ответ Конан. — Но у меня есть дела поважнее, чем осаждать твой несчастный замок, Ирскар! Все, что мне нужно, это следовать дальше по Вонючему Тракту к морю. Оставь упрямство и дай нам спокойно пройти! Через два дня нас уже не будет в землях Недреззара. Скажи своим правителям, что у меня были верительные грамоты короля Афратеса. Они признают разумными все твои действия, если ты объяснишь, как было дело!

— Предупреждаю тебя, Конан из Киммерии, что если за этим кроется какой-то злой умысел… — Ирскар оборвал фразу на полуслове и исчез из виду, явно с кем-то совещаясь.

Через несколько минут он появился снова. — Хорошо, — сказал он уже почти спокойно. — Забирай своих молодчиков и убирайся отсюда, будь ты проклят! — Он взмахнул булавой, указывая на запад. — Ступай, пока мы не передумали и не начали стрелять!

— Отлично, — отозвался Конан и демонстративно спустил тетиву со своего лука. — Но вслед за нами идут несколько караванов. Они тоже под нашей защитой. Никаких пошлин и грабежа, ты понял меня?

Если Ирскар и ответил что-нибудь, внизу этого не услышали. Он лишь кивнул в знак согласия и спрыгнул с парапета.

Конан велел всадникам привязать лошадей где-нибудь поодаль и встать у моста с луками наготове. Тем временем пешие солдаты двинулись через мост сплошным потоком, люди и повозки вместе. Когда проехал последний верблюд караванов, Конан снял лучников с моста.

Воинство прошествовало ровным строем под самыми стенами, распевая какую-то шемитскую победную песню, что было, конечно, очень обидно защитникам замка. Серьезных потерь они не понесли, если не считать нескольких смехотворных ранений. Но Конан все же хмурился: на осаду и переговоры ушло полдня, которые они могли бы провести в пути. Киммериец не удержался, чтобы не высказать своего одобрения капитану Турио как опытному и сообразительному командиру. Всадник на это только буркнул что-то неразборчивое. Учения, которым он так противился, все таки состоялись, и теперь все воинство видело в Конане военачальника.

Два дня спустя, как и обещал Конан, они пересекли южную границу Недреззара. Здесь их встретили еще один мост и еще одно укрепление — большая круглая башня в узкой лощине. Но никто не вышел им навстречу с требованием пошлины, никто не высунулся из окон поглазеть на проезжающих. Если бы не тонкий дымок, курящийся над трубой на крыше маленькой пристройки, можно было бы счесть этот пост необитаемым.

Глава 8 АСГАЛУН

Наконец Либнанское нагорье было позади, и перед воинством Конана открылось великое Море Запада. Казалось, оно простирается до самого края света, огромное и живое, словно самый древний зверь на земле. Очень немногие из баалурцев бывали так далеко от дома, а море видели уж вовсе единицы. Притихшие, смотрели они на этот бескрайний простор, словно только сейчас узнали, как велик мир.

Но красоты природы менее всего интересовали их неутомимого командира.

Разъезжая вдоль колонны на своем огромном жеребце, Конан то подгонял плетущиеся повозки, то скакал впереди, высматривая, не покажутся ли вдали белые башни маяков Асгалуна. Давний приятель Маздок мог устроить ему любую неожиданную встречу, и Конан хмурился, размышляя, не напрасно ли он оставил у замка тяжелую катапульту. Но с другой стороны, она бы сильно замедлила их продвижение…

Но искренность гостеприимства Маздока не подлежала сомнению. Миновав грязные, пахнущие протухшей рыбой трущобы, окружавшие город плотным кольцом, они вышли к воротам, где их уже поджидал эскорт из полусотни всадников королевской гвардии. Конан узнал капитана, возглавлявшего высланный отряд: это был один из самых талантливых разбойников шайки Маздока. Теперь, став начальником городской и дворцовой стражи, он выглядел гораздо внушительнее, отметил про себя киммериец. Колонна торжественно прошествовала в распахнутые настежь ворота, где специальные отряды воинов сдерживали напор толпы, глазеющей на прибывших гостей. Отовсюду слышались разноязыкие приветственные выкрики: Асгалун был самым большим и богатым портом на всем побережье Шема.

Во всяком случае, Конан надеялся, что это приветственные выкрики, а не проклятия чужеземцам, принесшим в город неизвестную заразу. Но проверять это ему не хотелось. Он знал, что жители Асгалуна — самые беспокойные и неуправляемые граждане во всем Шеме и восстания вспыхивают в этом городе не менее чем раз в десятилетие. Если асгалунцы испугаются, что заразятся непонятной болезнью от баалурцев, весть о несчастье которых уже распространилась во все города и земли Шема, это может привести к кровопролитию… а может, и наооборот. Может быть, их поселят в достаточно изолированном доме и постараются как можно быстрее избавиться от опасных чужеземцев, отправив их в плавание. Но пока все шло благополучно. Конан, немного успокоившись, начал с любопытством оглядываться по сторонам. Он помнил этот город горящим, разграбленным и разоренным, с проломами в стенах и крепостных башнях, с обветшавшими дворцами и немощеными улицами. Нескольких лет разумного правления, однако, хватило на то, чтобы отстроить разрушенные здания и даже начать новое строительство: на одной из площадей, мимо которых проезжал Конан, поднимался фундамент и первые колонны будущего огромного храма. Большой канал, ранее засоренный и заросший тиной, был вычищен и заново облицован камнем. Теперь это была главная улица города, та артерия, по которой со всех морей стекалось в Асгалун богатство.

Сам король Маздок встретил их на большой площади Адониса. Огромный гирканиец мало изменился с тех пор, как был всего лишь воеводой, лишь доспех сиял золотой отделкой да рукоять меча была осыпана драгоценными камнями — не чета тому скромному оружию, которым завоевал он себе королевство. Но ястребиный нос по-прежнему воинственно торчал из-под золотого шлема, и улыбка, которой он приветствовал Конана, была исполнена прежнего ехидства.

Король восседал на черном, как ночь, жеребце, и его небрежно наброшенный на плечи белый шелковый плащ ниспадал по лошадиному крупу почти до земли. Маздок выглядел столь величественно, что ни у кого бы язык не повернулся напомнить, в результате чего он пришел к власти. Какая разница, как именно он ее получил, — он крепко держал ее в руках, правя как истинный король волею Митры.

Но первые же его слова были совсем не те, что пристали королю, приветствующему войско союзника. Он легко соскочил с седла и размашистым шагом подошел к жеребцу киммерийца, рядом с которым ехал на своей кобыле неизменный Каспиус.

— Конан, старый лис! Какие бесчинства ты затеваешь на этот раз?

— Еду собирать цветочки, о чем тебе уже, несомненно, известно, — ответил Конан, смеясь. — Знаешь, такие белые и огромные, как тарелка, которых если наешься, забываешь все на свете.

— Ну да, лотос, — хохотнул Маздок. Привычным жестом он протянул руку к подносу, полному мелких серебряных монет, который за ним повсюду носил шелково-бархатный паж, ухватил горсть и швырнул в толпу. — Я его ни разу не пробовал, насмотревшись на тех, кто его поедал вместо завтрака, обеда и ужина. Но, зная тебя, я готов поверить, что ты отправишься и на край света, если тебя там ждут неведомые сокровища. Помнишь то время, что мы бродили вместе? Веселые были деньки!

Конан наконец спешился.

— Да, деньки были ничего. — Он взял с подноса монетку и принялся вертеть ее в руках, рассматривая ту и другую стороны. — Но теперь это все ушло в прошлое, можно сказать, превратилось в легенды, с тех пор как твой пресветлый лик красуется на монетах.

— Мой и Руфии, — рассмеялся Маздок, переворачивая монету и демонстрируя Конану изящный женский профиль, выбитый на ней. — Я слыхал, это она тебя упросила поехать? Расскажи, как она. Она действительно сделалась королевой? И все так же хороша, как прежде? Я с тех пор не перестаю клясть себя за глупость — надо же было упустить такую жену! Она бы прекрасно смотрелась рядом со мной на троне Асгалуна!

— Угу, и помыкала бы тобою, как хотела, — кивнул Конан, искоса взглядывая на Каспиуса, стоявшего рядом и не пропускавшего ни слова.

— Все равно, за всю свою жизнь я не сделал большей глупости, когда отпустил ее с тобой, — махнул рукой Маздок. — Но все же передай ей мой привет, когда увидишь ее снова. Если, конечно, увидишь — ведь, как я понял, путь тебе предстоит не из легких.

Так, беседуя, они взошли на колесницу, и возница тронул коней неспешным шагом вслед за конным отрядом, сопровождавщим короля. Копыта прогремели по большому мосту через канал, и процессия въехала в Высокий город. Здесь, на вершине холма, вздымалась еще одна стена с белыми башнями. Ворота распахнулись, за ними взревели трубы и послышались приветственные крики встречавшей их знати. Конан бывал и здесь и хорошо помнил, как эти гордые храмы и величественные дворцы, освещенные заревом пожаров, были залиты кровью, а с ветвей могучих древних деревьев свисали, точно спелые плоды, тела повешенных.

— Вот награда проходимцу за то, что он пришел и взял то, что плохо лежало, — не удержался от улыбки Конан, слушая, как надрывается пестрая толпа, в которой каждый старался крикнуть погромче, чтобы король отметил именно его голос в общем хоре. — Теперь этого проходимца встречают восторженными криками. Послушай, а у тебя не возникло трудностей с тем, что ты чужой им по крови?

Маздок расхохотался, не стесняясь чужих ушей.

— Будь я одним из их многочисленных прямых потомков царского рода, было бы много труднее! А так я неподкупен и равно сочувствую всем, кто здесь обитает. Был, конечно, прямой наследник — племянник бывшего короля, — но он очень быстро помер от неумеренных возлияний и перед смертью уступил мне трон вполне добровольно. А вообще, — тут гирканиец пожал могучими плечами, — быть королем не так уж трудно, если ты хороший игрок и соблюдаешь правила. — Он кинул на Конана лукавый взгляд. — Ты непременно должен когда-нибудь попробовать эту игру, киммериец.

Никак не отреагировав на это заявление, Конан указал на высокую белую башню, показавшуюся между дворцами.

— Это та самая, в которой умер сумасшедший король Ахиром?

— Она и есть, — кивнул Маздок. — Полетел в небо ловить луну с самой вершины. Зерити опоила его чем-то, всякий бы после этого подвинулся мозгами. Я оставил это сооружение в целости — в назидание добрым жителям Асгалуна, чтобы они не забывали, какие безумцы предшествовали мне на троне. Но на самом деле я бы предпочел, чтобы в один прекрасный день оно рухнуло вниз, как его король-самоубийца.

Войско остановилось у большого дворца, от которого открывался великолепный вид на гавань. Город выглядел отстроенным и ухоженным, но менее пышным, чем Конан ожидал увидеть. Бойницам и стенам уделялось большее внимание, чем украшению домов, а сторожевые посты встречались чаще, чем тенистые сады с фонтанами и прудами. Но это, скорее, обрадовало Конана: во всем виделась рука расчетливого, заботливого хозяина.

Сойдя с колесницы, Конан подошел к краю террасы и оглядел гавань с покачивающимися у причалов кораблями.

— А, так ты привел меня сюда, чтобы показать залив сверху! — сказал он, изображая удивление. — Ну, и какие же из них наши?

— Нет, я привел тебя в свой дом, погостить дня два или три, — возразил Маздок с неудовольствием. — Неужели твои дела не подождут немного? Я собирался похвастаться перед тобой своим гаремом…

— Как ни жаль, но время сейчас — наш худший враг, — покачал головой Конан. — Если ты не против, я хотел бы отплыть уже сегодня или завтра утром. Но это, конечно, зависит от того, готовы ли у тебя корабли для нас.

— Не беспокойся, я уже давно все приготовил. Но, может, мы сначала хотя бы пообедаем? Когда дозорные донесли мне, что вы приближаетесь, я велел накрыть столы в одном из внутренних дворов. — Взяв Конана под руку, Маздок почти потащил его ко дворцу. — И в любом случае тебе надо потолковать с Гулизаром, моим кормчим, а ныне — советником по делам морской торговли. Он может рассказать тебе немало полезного касательно дельты Стикса и обычаев стигийских сборщиков пошлин.

— Приветствую вас, ваше величество, а также вас, ваша милость, — думаю, не ошибусь, если назову вас Конан, верно? Я весь к вашим услугам.

Со ступеней дворца сбежал, кланяясь на ходу, маленький человечек, проворный и изящный. Первое, что бросалось в нем в глаза, большие, торчащие вверх усы. Одет он был в светлый шелк, как и большинство придворных. Несомненно, это упомянутый Гулизар собственной персоной.

— Осмелюсь утверждать, что знаю течения и фарватеры Стикса не хуже, чем собственные вены, — он поднял тонкую руку с ухоженными ногтями. — Я смогу провести вас по всему руслу до тех пределов, где уже не сможет пройти судно.

Видя, что ночевки в Асгалуне ему не миновать, Конан сдался и пустился в долгое и пространное обсуждение всех сюрпризов, поджидающих путника на проклятой реке. Маздок велел своим слугам как следует принять гостей, и большая часть солдат и командиров вступила во дворец. Конан распорядился остаться только небольшому отряду — распрячь и определить на ночь животных. Остальным предложили вдоволь некрепкого вина и большой дворцовый бассейн, в который не замедлила окунуться вся тысяча пропыленных воинов. После купания и обеда Маздок и Гулизар предложили Конану совершить небольшую прогулку в гавань. На канале их поджидал восьмивесельный баркас.

— Я приготовил вам четыре большие галеры, — говорил Маздок, стоя на корме, как на капитанском мостике, — которые пройдут и по реке, и по морю при сносной погоде. Помимо них, у вас будет еще несколько судов поменьше — для маневрирования, составления лоций и разведки.

— Выдержат ли те галеры еще и лошадей? — спросил Конан. — Для них потребуется лишняя палуба в трюме. — Он придирчиво рассматривал проплывающиемимо мощные суда с двумя гребными палубами и большой жилой каютой на корме. Помимо весел, на галерах были установлены по две высокие мачты с косыми парусами. Команды кораблей, состоявшие сплошь из бронзовокожих белозубых молодцев, махали руками и тюрбанами вслед проплывающему баркасу.

— Да, мы все продумали, — отозвался Гулизар. — Каждый корабль вынесет до трехсот человек и до трети всех припасов. На кораблях предусмотрены стойла для животных… Вы ведь оставите быков здесь, не так ли? Верблюды были бы предпочтительнее в жарких южных землях.

— Хорошо сказано, — кивнул Конан, разглядывая корабли.

На его взгляд, как бы крепки они ни были, помещать по триста человек с лошадьми на каждом было бы неразумно. Но четырех, распределенных между тысячью солдат и двумя сотнями лошадей, должно было хватить.

— Ты можешь оставить себе наши повозки и наших быков, Маздок, как дополнительную плату за корабли. А как насчет хотя бы одного боевого корабля? Я бы хотел иметь в придачу ко всему этому хорошую боевую галеру весел на восемьдесят.

Маздок важно кивнул.

— Тебе должен понравиться тот корабль, который я припас лично для тебя, — сказал он, посмеиваясь. Баркас быстро скользил по воде, огибая причал с галерами. Король Асгалуна вытянул руку и указал на пятый корабль с низкой посадкой, тяжело покачивающийся на воде.

Это был аргосийский военный корабль с чуть удлиненным корпусом и изящными обводами. От воды до перил верхней палубы по борту было не более человеческого роста. Ростра на носу изображала оскалившегося дракона, бьющего себя по боку изогнутым хвостом. Прямо над его головой торчал высоко задранный бушприт, обитый бронзой и заостренный, — при случае им можно было пользоваться как тараном.

— Это бараханская боевая галера, — пояснил Маздок. — Скамей и весел у нее на всю сотню, но она прекрасно идет и на шестидесяти, в то время как остальные могут стрелять с гребных палуб.

— Превосходно! — отозвался Конан. — Выглядит она весьма внушительно, стигийцы и близко не сунутся. Где ты ее только достал? Такой галеры для нашего похода хватило бы и одной! На ней можно уйти и от пиратов, и от морских чудовищ!

— Ну, если пираты вознамерятся нападать на тебя, более всего их прельстит именно этот корабль! — рассмеялся Маздок. — Но я не думаю, что он им достанется.

Конан провел рукой по свежевыкрашенному и просмоленному боку.

— Да уж, в особенности если у меня будет по полсотни лучников с каждого борта… — почти мечтательно проговорил он.

Погрузка на суда заняла весь остаток дня и закончилась уже в сумерках, при свете факелов. А топоры плотников, доделывающих последние мелочи, стучали всю ночь напролет. Животные были распределены по верхним палубам трюмов, оружие и запасы еды и питья погружены вниз. Солдаты разыграли в кости койки и гамаки, и каждый устроился на новом месте так, как хотел.

Сам Конан стараются маячить на виду как можно меньше, предоставив командирам отрядов распоряжаться погрузкой. Имя Амры, не так давно наводившего ужас на все западное побережье Шема, еще было у всех на устах, и Конан всерьез опасался быть узнанным кем-нибудь из пострадавших от его пиратских набегов. Это могло причинить неприятности Маздоку и надолго задержать их отплытие.

— Ты в самом деле собираешься отбыть чуть свет? — спросил Маздок, стоя рядом с ним на террасе перед дворцом. — Ладно, я не обижаюсь. — Король шутливо ткнул приятеля в бок. — Я понимаю, что дела твои не терпят отлагательств.

— Да, — кивнул Конан. — Как ни жаль мне платить такой черной неблагодарностью за всю твою помощь, я уплыву на рассвете. Если я хочу вернуться до зимы, мне нельзя задерживаться и дня. Кто знает, сколько мы проторчим на проклятой реке.

— Ну, по мне, — фыркнул Маздок, — там и дня нечего делать! Не понимаю, на что ты рассчитываешь. Никакая армия, будь в ней хоть десять тысяч обученных воинов, не пройдет Стикс от устья до самых истоков. Но если ты все же найдешь, что ищешь, и вернешься в Баалур, вот тебе мой совет: становись верховным военачальником Афратеса, склони его к военному союзу со мной, в чем тебя, несомненно, поддержит Руфия, и мы вдвоем завоюем весь Шем. Начнем с Недреззара, а потом пойдем вдоль берега до самых пустынь.

Конан рассмеялся:

— План вполне достойный тебя, Маздок. Но пока меня ждет всего лишь река.

Король, уже завоевавший себе одно королевство, степенно кивнул:

— Будь по-твоему, старый друг. Но обещай мне, что, если будешь возвращаться морем, непременно заглянешь ко мне. И мы непременно выпьем за твое минувшее путешествие и все, которые тебе еще предстоят.

Глава 9 ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ

— Мы приближаемся к дельте Стикса, — доложил кормчий Гулизар. Он стоял рядом с Конаном на баке боевой галеры, указывая на черные струи, растворяющиеся в зелени морских волн. — Вот отсюда уже видно, где он впадает в Западный Океан. Пусть гребцы приналягут — сейчас придется разворачиваться против течения.

По его команде все гребцы левого борта опустили весла в воду и уперлись в них грудью, в то время как гребцы правого дружными взмахами принялись разворачивать галеру носом к протоку. За этими маневрами с интересом следили воины армии Конана, бездельничающие на палубе. Несколько человек полезли вверх по снастям — разворачивать парус.

Их совместными усилиями галера понемногу продвигалась туда, где маячили зеленые холмы далеко разнесенных берегов.

Один из солдат перегнулся через фальшборт и спустил в воду кувшин на веревке. Вытянув его полным темной воды, он отхлебнул глоток и во всеуслышанье объявил:

— Пресная! С каким-то гнилым привкусом, но пресная!

— Отлично! — отозвался Гулизар. — Теперь нам следует править к северному берегу и по возможности идти вдоль него. Так делают все купцы, плавающие в этих водах. Там течение тише, и выгребать против него легче, да и попутный ветер выдается чаще.

Он уже обернулся, чтобы отдать соответствующие распоряжения, но Конан остановил его:

— Пока еще рано, Гулизар. Вдоль того берега, я знаю, от самой дельты тянутся коварнейшие мели. К тому же северный берег всегда был прибежищем работорговцев и пиратов, промышляющих в здешних местах. Мы пойдем по самой середине, чтобы хорошо видеть, что творится впереди и позади нас.

— Но, мой господин, как можно вести речь о пиратах с тысячным войском на борту? — Гулизар, как это часто водится у опытных кормчих, полагал, что никто не может знать о водах Стикса больше, чем он сам. — Во всяком случае, — сказал он тоном ниже, видя сведенные брови Конана, — я знаю северный берег как свои пять пальцев и успею предупредить об опасности, если в том возникнет необходимость.

Маленький кормчий так надулся от самодовольства, что Конан не сдержал улыбки:

— Уж конечно, ты увидишь опасность первым! А вот видишь ли ты отсюда наш пятый корабль, идущий в самом хвосте? Если он вдруг наткнется на мель или получит пробоину на подводных камнях, в изобилии рассыпанных вдоль северного берега, мы и глазом моргнуть не успеем, как потеряем его из виду!

Гулизар с сомнением оглянулся на вереницу галер, плывущих за ними медленно и величаво, словно большие белые птицы, и пожал плечами.

Конан не стал упоминать о том, что Турио, да и остальные командиры отрядов, воспользовавшись своей труднодосягаемостью для Конана, могут поднять мятеж среди солдат. Но даже если подобная мысль и не приходила в голову молодому военачальнику шемитов, его солдаты, никогда прежде не выходившие в море, вполне могли, не расслышав или неправильно истолковав непривычную команду, посадить судно на мель или, перепутав паруса, направиться в другую сторону.

Из пятидесяти матросов команды Гулизара — по виду настоящих морских волков — Конан оставил на своем корабле десятерых, а остальных распределил по четырем другим галерам. Это давало некоторую надежду, что баалурцы, глядя на них, быстро научатся управляться с тяжело нагруженными судами. Помимо этого, Конан оставил Каспиуса на корабле Турио, с тем чтобы лекарь приглядывал за своенравным юношей.

Гулизар скорчил недовольную гримасу, но подчинился.

— Как тебе будет угодно, господин мой, — проворчал он, всем своим видом показывая, какой это позор для старого морского волка — подчиняться распоряжениям какой-то сухопутной крысы. — Но помяни мои слова: стигийские корабли в десять раз страшнее всех пиратов, вместе взятых. Их дромоны под полосатыми парусами день и ночь снуют вдоль дальнего берега. Их торговые пошлины высоки, и зачастую неразумные купцы расплачивались целыми кораблями, вздумав плыть вдоль южного побережья!

Но Конан настоял на своем, и флотилия взяла курс к дальнему берегу, пересекая дельту с севера на юго-восток. Зеленые берега Шема уже были едва различимы, а перед ними, темный на фоне заходящего солнца, вставал стигийский берег. Низкий и заболоченный у реки, он переходил в пустыню, и только невысокие дальние холмы нарушали его однообразие. Над стоячими водами царило безветрие, зловонные испарения поднимались к небу. В их сероватой дымке, разрастаясь по мере их приближения, словно волей неведомого колдуна, вставали черные стены города.

Это был Кеми, древнейший город Стигии, прибежище жрецов Сэта, Змея Вечной Ночи, верховного бога стигийцев. Здесь, в лабиринте гробниц и склепов, раскинувшемся под городом, покоились останки бесчисленных поколений правителей Стигии, здесь творили черное колдовство жрецы в кровавых мантиях. Говорили, что большие бронзовые ворота Кеми стоят распахнутыми всю ночь, потому что по улицам ползают выпущенные из храмов змеи, и чужеземец, отважившийся нарушить ночной покой древнего города, ступив за ворота, не жил и часа.

— Если Стикс, как говорят стигийцы, и вправду воплощение змеиного бога, — пробормотал Гулизар, — то мы лезем прямо на его клыки! А черный Кеми, — он ткнул пальцем в отблескивающие красным в лучах заката стены города, — зеница его недремлющего ока!

Конан ожидал увидеть в гавани множество кораблей — больших и малых, но не насчитал и десятка. Большей частью это были весельные баркасы с одной мачтой или вовсе без мачт. Они мирно покачивались у причалов или неторопливо плыли вдоль берега.

Но один из кораблей вдруг поднял паруса и устремился навстречу пришельцам; на его высоких мачтах развевался флаг с изображением глаза, а вдоль бортов поблескивали наконечники копий. Конан прищурился, глядя на него против заходящего солнца, а затем повернулся и принялся распоряжаться:

— Все на весла! Барабанщики, задайте самый быстрый темп! Гулизар, сигналь остальным, чтобы немедленно поднимались вслед за нами вверх по течению!

Шкипер бросился к сигнальщику, а затем, вернувшись на бак, встал рядом с Конаном и счел нужным заметить:

— Я не вижу необходимости в такой спешке, господин мой! Конечно, этот корабль движется быстро, но это мирное судно, а не военная галера. Вряд ли они собираются причинить нам какой-либо вред, скорее, просто хотят посмотреть поближе, чтобы потом доложить о нас своим жрецам.

Возвышая голос, чтобы кормчий расслышал его за плеском весел и грохотом барабана, Конан ответил:

— Не так уж и безвреден этот корабль, Гулизар! Мне не хотелось бы прерывать поход в самом начале и лишаться большей части своих людей, обрекая их на пожизненное рабство в Стигии! — Он поднял руку, призывая всех к вниманию, и прокричал: — Гребцы, приготовиться к повороту! По моей команде начинайте разворачивать судно к гавани!

На пути из Асгалуна северянин заставил гребцов несколько раз отработать этот маневр, и потому сейчас он был выполнен быстро и слаженно, несмотря на сильное течение.

— Ну, а теперь гребите изо всех сил! И бросьте разговоры, эй, вы, там, по правому борту, поберегите дыхание!

Выкрикивая приказания, Конан в то же время следил за тем, как выполняют маневр четыре других корабля. Наконец все галеры встали поперек течения, и Конан удовлетворенно кивнул. Стигийский корабль шел прямо на них, и при той скорости, что развили его гребцы, Конан мог запросто протаранить его.

— Эй, что там творится, во имя Иштар? — вскричал Гулизар, щурясь на стигийскую галеру. — С чего это они взялись карабкаться по снастям?

— Не сбивайте темп, — кричал Конан, — слушайте барабанщиков! — Про себя он благодарил всех великих и малых богов, что гребцы сидят лицом к корме. Две галеры мчались друг на друга, грозя вот-вот столкнуться, как аквилонские рыцари на ристалище, и теперь все зависело от того, кто первым не выдержит и свернет в сторону. Вглядевшись, Конан тоже увидел какое-то странное шевеление на снастях летящего на всех веслах корабля, но из-за полоскавшего на нестойком ветру паруса — красного с чернозолотым глазом — невозможно было как следует разглядеть, что там творится.

Но по мере того как корабль приближался, Конан все яснее видел, что на снастях его, кривляясь и бесстыдно извиваясь, висят нагие женщины. Они призывно махали руками, они принимали самые развратные позы, какие только можно было представить, они облизывали розовыми языками полные губы. В волосах у каждой красовался огромный красный цветок; их призывные крики раздавались все громче, и гребцы начали ерзать на скамьях, пытаясь оглянуться через плечо.

— Сбавить темп вполовину! — распорядился Конан. — Просигналить остальным, чтобы поднимали паруса и уходили вверх по течению!

Гулизар, стоявший рядом с ним, жадно сглотнул, не отрывая глаз от бесчинствующих красоток.

— Они, верно, наелись красного лотоса, того самого, что у них в волосах! Его запах слышен даже здесь! Если женщина наестся этого цветка или просто нанюхается его, она не успокоится, пока не получит мужчину. Мне уже рассказывали о таком, да я не верил. Эти девицы — из храма Идрис-гадюки, младшей дочери Сэта.

— Могу себе представить, что будет с тем мужчиной, который сейчас попадется к ним в руки, — пробормотал Конан. — Полагаю, очнется он уже в цепях — на рудниках или галерах!

Расстояние между кораблями по-прежнему сокращалось, хотя уже не столь стремительно.

— Лучше оставить их в покое, пусть убираются подобру-поздорову, — пробормотал Гулизар. — Если мы их подцепим на свой бушприт, потом хлопот не оберемся.

Конан смотрел не на девиц, а на гавань, в которой откуда ни возьмись оказалось уже добрых три десятка кораблей, явно выжидая, когда иноземцы клюнут на приманку.

— Да, если этих женщин увидят наши молодчики, они передерутся и не успокоятся, пока не поделят их меж собой! — сказал он. — Но напрасно думают жрецы Сэта, что мы так легко попадемся на их крючок. — Обернувшись к нижней палубе, он крикнул: — Эй там, готовьте катапульту!

Гулизар одобрительно кивнул:

— Прекрасная мысль, господин мой, нельзя подпускать их слишком близко. — Тут он неожиданно рассмеялся: — А то вот ведь какой стыд-то будет — великий поход, снаряженный двумя королями, бесславно окончится. Воины повстречались с лодкой, набитой голыми бабами!

Крики и пение женщин приближались. Теперь их могли расслышать все гребцы на обеих палубах. Ритм сбился, люди начали выворачивать шеи, силясь разглядеть поющих.

— А ну за дело! — рявкнул Конан. — На весла, Нергал вас всех побери! Если у кого увижу еще глаза на затылке — врежу так, что они там останутся навсегда!

На остальных галерах, державшихся поодаль, призывные вопли любительниц лотоса слышны не были, но этого и не требовалось. Оглянувшись, Конан увидел, что команды в полном составе навалились на правые борта, тараща глаза и прищелкивая языками. Казалось, еще чуть-чуть, и они перевернут суда.

Но что бы ни вытворяли женщины на снастях стигийского корабля, правила им рука твердая и уверенная: дромон, чуть развернувшись, шел теперь наперерез всем пяти судам Конана. Киммериец еще раз провел маневр, прибавил скорости — и окованный медью бушприт пробил огромную дыру в раскрашенном борту. Стигийская галера вздрогнула и остановилась, как осаженная на полном скаку лошадь. Несколько женщин попадали в воду — или, скорее, были сброшены, подумал киммериец. Конан подал свою галеру назад, высвобождая стигийца, и тот начал заваливаться на пробитый бок. Парус его бессильно повис, трюм наполнялся водой.

И тут серые бревна, до тех пор неподвижно плававшие на поверхности реки, зашевелились и устремились к упавшим в воду. Раздались женский визг и крики, совсем непохожие на те, что доносились со стигийской галеры совсем недавно. На палубе показались прятавшиеся до сих пор мужчины, они бестолково метались туда-сюда, не зная, эа что хвататься — вычерпывать воду из трюма или вытаскивать женщин. Только один смельчак прыгнул в воду им на помощь, но тут же был утащен на дно крокодилом.

Гулизар, взявшийся было за лук, увидев, что один из стигийцев прыгнул в воду, опустил его.

— М-да, — хмыкнул Конан, — если у стигийцев есть свой путь на Серые Равнины, этот малый уже на нем! По счастью, мало кто из наших умеет плавать, не то наверняка бы попрыгали за этими девчонками. А откушенную ногу обратно не приставишь!

Четыре меньших галеры шли теперь впереди, а корабль Конана замыкал строй. Корабли подгонял попутный ветер с моря, они почти не пользовались веслами, неспешно поднимаясь вверх по течению. Черные стены Кеми остались позади, за ними вставали четырехгранники пирамид, окрашенные с одного боку розовым — солнце садилось. Здесьдельта разделялась на несколько рукавов, и трудно было сказать, по которому из них смогут пройти галеры, а в котором увязнут в жидком иле.

— И все же я еще раз советую подойти к северному берегу и плыть вдоль него, — снова принялся за свое Гулизар. — Там идет судоходный проток, и первое правило корабельщика в этих местах: если в чем-то сомневаешься — сворачивай налево.

— Мы определим главный проток по самой холодной воде, — ответил на это Конан, — и будем следовать по нему, покуда возможно.

Гулизар оценивающе оглядел Конана с головы до ног и наконец кивнул, соглашаясь:

— После всего того, что я услышал от тебя нынче, господин мой, — заявил он, — трудно поверить, что ты никогда не плавал в этих водах прежде!

— После всего того, что я нынче выслушал от тебя, — насмешливо парировал Конан, — трудно поверить, что ты здесь когда-либо был! Я исходил все южные моря и пил во всех портах Юго-Запада начиная с Аргоса и Барахских островов и кончая Кушем и Черными Королевствами!

— Хорошо, хорошо, — проворчал уязвленный кормчий, — но сейчас нам в самом деле надо выйти в боковой канал и найти приличное место для стоянки.

— Вот тут ты прав, — милостиво кивнул ему Конан. — Действуй, шкипер!

Воды Стикса, светлые в горсти, но темные даже на небольшой глубине, становились очень опасными ночью, поскольку даже близкая к поверхности мель делалась невидимой с заходом солнца. Ночью в его водах отваживались плавать только стигийцы, знавшие наизусть все ловушки родной реки; а потому Конан запретил своим людям даже купаться и заставил Каспиуса дважды проверить, пригодна ли эта вода для питья.

Солнце тонуло в водах Моря Запада, окрасив их в цвет крови. Блестящая лента реки плавно изгибалась к югу. Из-за пирамид на путешественников наваливалась ночь.

Четвертый день поднимались они по реке, четвертую ночь вставали на якорь у южного берега, и до сих пор никто не потревожил спокойствия их неторопливого, однообразного плавания. Корабль Конана шел впереди, за ним плотной цепью следовали остальные. На ночевках северянин оставался на своем корабле, на первой из четырех галер ночевал Турио, а на третьей спал Гулизар, имея возможность быстро перейти на вторую или четвертую в случае, если бы вдруг пришлось срочно сниматься с якоря среди ночи. Солдаты откровенно скучали, ибо дни тянулись бесконечно, похожие один на другой, как близнецы братья.

Но вскоре сильные ветра с суши, заросли зеленых водорослей и сильное, холодное течение сделали продвижение вверх по реке почти невозможным. Какое-то время Конан пытался плыть вечерами, когда в спину начинал дуть ветер с моря, но это было слишком опасно, поскольку шли первые дни новолуния и ночи стояли темные.

Ночевки на берегах тоже превратились в сущее мучение. По мере того как путешественники продвигались в глубь страны, пустыня все ближе подходила к берегам Стикса, и по ночам их лагерь атаковали целые полчища змей, скорпионов и прочей пакости, которую так любили обожествлять стигийцы.

И если ночами донимали их ядовитые твари, то днем они мучились от зловонных испарений стоячей, несвежей воды под почти отвесными палящими лучами солнца. Корабли двигались медленно, с трудом пробивая себе дорогу среди водорослей и тины. И напрасно пытались моряки поймать ветер в праздно повисшие паруса галер — лишь изредка удавалось им пройти лигу-другую без помощи весел, бесшумно скользя по зеркальной поверхности воды, в которой отражались огромными белокрылыми птицами все пять кораблей.

Заросли белого лотоса начали попадаться им уже здесь, но Каспиус утверждал, что этот цветок не подходит и нужно искать непременно серебряный. Изредка однообразие пустынных берегов нарушалось какими-нибудь древними руинами пышной гробницы или заброшенного храма, вся паства которого теперь состояла лишь из змей да ящериц.

За зарослями белого лотоса последовали заболоченные низины, заросшие ивами, где русло реки подчас становилось таким узким и мелким, что галеры едва могли пройти. Каспиус высказывал предположение, что вода, видимо, выходит какими-то подземными протоками, а солдаты шептались, что отсюда берет начало тот Стикс, который течет через Серые Равнины.

Главный проток петлял от одного берега к другому, отклоняясь то к северу, то к югу, и Гулизар только разводил руками, повторяя, что он не может отвечать за реку, фарватер которой меняется после каждого разлива. Юркие баркасы высылались вперед каждые несколько часов, но и тогда не обходилось без ошибок: казалось бы, широкий и глубокий проток приводил их в настолько заросшую лагуну, что по ней не прошла бы и лодка. Иногда застрявшую в водорослях галеру приходилось брать на буксир остальным и вытягивать усилиями всех гребцов.

Движение очень замедляли постоянные промеры глубин и исследования боковых ответвлений, но без них было не обойтись. Каждый раз, выходя на открытое пространство, где русло было глубоким, а течение — сильным, Конан старался наверстать упущенное, но такие отрезки пути встречались все реже. Порой солдаты могли пройти по берегу пешком столько же, сколько проходили за день корабли. Глянув на эту ленивую, скучающую толпу, которой нечем было себя занять, кроме купания лошадей и рыбной ловли, мало кто опознал бы в ней одну из самых дисциплинированных армий Шема.

Но Конан каждый час помнил о том, зачем они отправились, ибо черные птицы по-прежнему кружили у них над головами день и ночь. Первые дни Конан еще пытался подстрелить какую-нибудь из них, но вскоре оставил напрасные попытки: стервятники парили слишком высоко.

Но что бы ни означали черные птицы, кошмары, похоже, оставили сны баалурцев навсегда. Жирея от ничегонеделанья, они лишь ели и спали, и по ночам их тревожили только надоедливые москиты.

Даже часовые, сначала не спавшие ночами, теперь дремали на своих постах, оставляя бодрствующим кого-нибудь одного, кто мог бы быстро поднять их при внезапном появлении Конана. Лагерь на стоянках не охранял никто, а вся охрана кораблей состояла из трех зевающих воинов на каждый, и никому такие посты не казались беспечными или недостаточными.

Маалюс, по прозвищу Рыжий, призванный в воинство Конана из отряда городской стражи, дремал на корме, уютно устроившись под тонкой москитной сеткой. Он полагал, что достаточно натрудился за день, чтобы отдохнуть ночь, и был весьма недоволен тем, что его определили в караул.

У себя в городе он неоднократно слышал жуткие россказни про Стикс, который на поверку оказался самой мирной речушкой из всех, какие он когда-либо видел. Болтали, будто бы над ней ходят по ночам мертвые, которые не совсем мертвые, громыхают костями призраки, летают колдуны верхом на болотных ибисах, и прочую ерунду в том же духе. Подумать только, когда-то он слушал эти байки с раскрытым ртом и верил каждому слову!

Теперь все это ему казалось байками, не стоящими внимания настоящего мужчины. Мертвые не летали над рекой, а спокойно спали в своих четырехугольных гробницах; ни один колдун до сих пор не пролетал над его головой; и даже крокодила он видел один-единственный раз, и то было похоже, что отвратительный ящер испугался этой встречи больше, чем он сам. Не-ет, теперь он знал цену этим россказням: пусть ими пугают маленьких детей и дураков — а он не дурак.

За все тридцать с небольшим лет своей жизни действительно страшные вещи видел Маалюс лишь во сне в своем родном доме, в Баалуре. Ничто не пугало его так, как эти кошмары. Но теперь они были позади, а скоро будут позади и для всех остальных, когда они с помощью пресветлого Митры доберутся наконеи до зарослей серебряного лотоса.

Встав, чтобы пройтись и размяться, он увидел Травика, сидящего с лампой на корме и глазеющего на черные, пустые воды, словно он надеялся высмотреть там что-нибудь ценное. Но, подойдя поближе, он увидел, что голова у Травика запрокинулась, а челюсть отвисла. Спит, подумал Маалюс. Ну и всыплет же ему военачальник Конан, если увидит на посту спящим!

— Эй, Травик! Сладко ли спится в дозоре? — весело окликнул он приятеля. — Мышка тут не пробегала? Лягушка не проплыла незамеченной?

Но приятель не шевельнулся. Подойдя ближе, Маалюс потряс его за плечо — голова часового откинулась назад, и стало видно, что горло у него взрезано от уха до уха. Кровь заливала его кольчугу и палубу под ним.

Какой-то неясный шум, тихий, как плеск воды, послышался у Маалюса за спиной. Он вздрогнул, сорвал колпак с лампы — и прямо перед собой увидел страшную рожу — бледную, с копной мокрых волос, облепленную водорослями и тиной. Рожа ухмыльнулась, и над фальшбортом показались плечи и огромные руки. Маалюс раскрыл рот, чтобы крикнуть. Чья-то рука с размаху зажала ему рот. Маалюс дернулся и почувствовал холодную сталь кинжала у самого уха.

Глава 10 НАПАДЕНИЕ

Конану снился сон. Он был глубоко в центре земли, посреди какой-то волшебной пещеры, вырубленной в глыбе розового мрамора. Бело-желтые колонны сталактитов свешивались с куполообразного потолка, почти встречаясь внизу со своими братьями-близнецами, растущими из пола.

В глубине пещеры была ниша. Над ней, отбрасывая по стенам пляшущие тени, горел факел. В нише, раскинувшись на огромном овальном ложе, застеленном простынями розового шелка, лежала ведьма Зерити.

Она мало изменилась с тех пор, как Конан в последний раз видел ее, разве что кожа, всегда мягкая и золотистая, стала теперь бледной, словно у северянки, редко видевшей солнце. Но это ее ничуть не портило, скорее, наоборот: на бледном лице ярче горели темные глаза и более чувственными казались губы. Пряди длинных черных волос разметались по плечам и высокой груди, почти закрывая страшный шрам, происхождение которого Конану было известно слишком хорошо. Собственно, его меч проткнул ведьму насквозь в тот самый миг, когда вызванный ею демон бросился на Имболио, огромного кушита. Лишь то, что чернокожий воин отвлек на себя это темное порождение чар стигийки, спасло тогда Конану жизнь. Разглядывая сейчас бесстыдно раскинувшуюся перед ним нагую ведьму, Конан думал, остался ли шрам у нее на спине между лопаток?

— Зерити, неумирающая ведьма! — приветствовал он ее с насмешливым почтением. — Всего мгновение назад я был в своей постели — мало же тебе понадобилось времени, чтобы доставить меня в твою!

Задрав голову, он оглядел пещеру, где под потолком искрились в свете факелов капли влаги.

— Уютненькая спаленка! Так чем я обязан такому вниманию с твоей стороны?

Зерити рассмеялась коротким грудным смехом, чуть приоткрыв полные яркие губы, обнажив полоску жемчужно-белых зубов:

— Да-а, это, несомненно, Конан — искатель счастья с далеких, холодных скал Киммерии! Только он, став главнокомандующим огромной армии, мог не усвоить при этом хороших манер! Помнится, и Маздок, и Озбаал в свое время быстро этому научились, поднявшись из такой же грязи, как и ты. — Не отрывая от него пристального взгляда мерцающих глаз, она сменила свою и без того нескромную позу на еще более вызывающую. — За те короткие мгновения, что мы с тобой виделись, я мало успела тебя узнать, но, как вижу, не ошиблась, представляя тебя эдаким косматым, грубым дикарем, — она откровенно разглядывала его почти обнаженную фигуру. — И, — добавила она, — ты мне очень нравишься именно таким.

— Ну, ты тоже должна будить желание во многих, — насмешливо протянул Конан, — коль скоро сотни мужчин каждую ночь теперь видят тебя во сне!

Она снова рассмеялась, но вскоре оборвала смех и придала своему лицу озабоченное выражение.

— Ну, а если серьезно, Конан, я и в самом деле думаю, что такой силач и умелый воин, как ты, сможет сослужить мне неплохую службу. — Тут она снова изогнулась как кошка и сказала уже совсем другим тоном: — Неужели ты не сможешь удовлетворить мои скромные чаяния?

Ведьма, конечно, смеялась над ним, но ведь не просто так она то ли вызвала его к себе, то ли сама явилась к нему во сне. Он скрестил руки на груди и решил посмотреть, чем все это кончится. Если он спит, то это не более чем сон, а присниться может всякое.

— Сожалею, Зерити, но нынче я немного занят и не смогу уделить тебе времени ближайшие несколько месяцев. Не говоря уже о том, что нынешние мои заботы прямо противоположны твоим.

— Хватит, — вдруг резко оборвала его Зерити, садясь на постели и обнимая себя за плечи, словно ей внезапно стало холодно. — Я и без твоих насмешек прекрасно знаю, с каким поручением послала тебя Руфия. Но знай, киммериец, рано или поздно ты будешь моим! Ты будешь принадлежать мне телом и душой, хочешь ты этого или нет! — Тут она засмеялась, но на этот раз смех ее звучал как-то неестественно. — Так что лучше тебе этого захотеть. Ибо скоро, очень скоро все то, что будет мне неинтересно, просто перестанет существовать! Если я захочу, я сотру с лица земли тебя и твою Киммерию… -

Говоря это, она скорчила отвратительную гримасу, отчего ее лицо потеряло всю привлекательность.

Встав с постели, Зерити протянула руку к факелу и резким движением вырвала его из гнезда в стене.

— Никогда не заботили меня ни глупые страхи, ни страдания плоти — этому подвержены вы, простые смертные. И мне нет дела до вашей любви или ненависти, ибо у меня есть любовь бога, — она с яростью глянула на Конана, — бога, а не грязного варвара! Хочешь знать его имя? Я скажу тебе, — она вдруг развернулась и ткнула пылающим факелом прямо в шелковые простыни, выкрикивая: — Джакала! Его зовут Джакала!

Постель вспыхнула, словно облитая маслом. Пламя, завиваясь столбом, поднялось до самого потолка пещеры, и та, словно была не из мрамора, а из воска, начала вдруг плавиться, оплывать и терять форму. Ведьма пропала, и языки пламени рванулись к Конану.

Дивясь на все эти чудеса, Конан вдруг понял, где находится. Пещера была не пещерой, а сталактиты были не сталактитами. Варвар стоял посреди пасти какого-то немыслимого древнего хищника, у самой его глотки, и хищник этот начал просыпаться. Пламя обжигало ему небо, а розовая постель, на которой нежилась Зерити, была не чем иным, как его языком. Северянин затравленно оглянулся в поисках выхода, но гигантские челюсти клацнули, смыкаясь, горящий язык шевельнулся, потянувшись к нему раздвоенным концом…

Конан проснулся весь в поту. Открыв глаза, он обнаружил, что, ворочаясь во сне, едва не разбил себе голову о торчащую из палубы металлическую скобу. Конан выругался и сел, откинув одеяло.

Киммериец нащупал на затылке изрядную шишку и выругался еще раз. Ему и прежде снились дурацкие сны, но, видно, надо было крепко стукнуться головой, чтобы привиделась такая чушь. Да и вчерашнее вино оказалось несколько прокисшим…

Ночь стояла тихая и безлунная. Где-то поблизости послышался тихий вскрик, и Конан поморщился: он надеялся, что кошмары давно перестали сниться его воинам.

Но ведь кошмар приснился сегодня даже ему… А что, если они достигли границ темного царства Зерити и теперь эта чума снова охватит всех доединого? Но что это за надежды, которые возлагает на него ведьма? Надо будет попробовать расспросить людей, о чем говорит с ними Зерити во сне. Наверняка и остальным снится что-то похожее.

Конан встал и прошелся по палубе. С бака его окликнул часовой, ему тут же отозвался часовой снизу. Вокруг было по-прежнему тихо, но Конана грызло какое-то беспокойство. Огни четырех галер мирно мерцали, отражаясь в черной воде.

И тут снова послышался тихий вскрик.

— Часовые, будите команду! — рявкнул Конан и сам кинулся вниз поднимать спящих солдат и гребцов. — Поднять якорь! Всем на весла! Но только тихо, и не зажигайте огней — сначала нужно узнать, что происходит.

Снова поднявшись на корму, он окликнул часового на соседнем корабле и велел ему разбудить Турио. Тем временем, бормоча и спотыкаясь со сна, команда расселась по веслам. Гребцы терли глаза и зевали во весь рот.

Вскоре перед Конаном предстал Турио — такой же заспанный, как и все остальные.

— Я обойду лагуну и вернусь, если не увижу ничего подозрительного, — сказал ему Конан. — Ты остаешься здесь за меня.

— А что случилось? — Турио, не вполне проснувшийся, соображал еще туговато. — Я ничего не слышал…

— А я слышал! — оборвал его Конан. — Но еще не понял что.

Якорь был поднят, люди расставлены по местам. Киммериец велел начинать грести и как можно тише разворачивать галеру по течению.

Корабль почти бесшумно скользил по зеркальной глади воды. Лишь изредка всплескивали весла. Три галеры спали беспробудным сном; фонари часовых едва горели, а сами сторожа далеко не сразу отзывались на тихий окрик Конана. Ниже по течению, чуть поодаль от остальных, мерцали огни четвертой галеры, но, под плывя поближе, Конан разразился отчаянной руганью: на мелкой волне спокойно покачивалась пустая лодка с фонарем посреди скамьи, кормовой и бушпритный фонари были подвешены на склонившиеся над водой ветви деревьев.

А галеры не было и в помине.

— Всем на весла! — крикнул Конан. — Рулевой, разворачивай корабль и подведи вплотную к третьей галере! Ты и ты, возьмите по пять человек, разыщите свои мечи и следуйте за мной.

Когда нос корабля Конана почти ткнулся в корму последнего судна, он спрыгнул на его палубу и кинулся разыскивать часовых; и вскоре он их отыскал. Первый свалился с койки прямо ему под ноги, когда Конан плашмя вытянул его мечом по тощему заду. Второй, увидев военачальника в таком дурном расположении духа, кинулся к борту, явно вознамерившись спасаться бегством. Конан отвесил ему доброго пинка и помчался на нос, где третий часовой, помаргивая сонными глазами, трясся как осиновый лист, раз за разом повторяя, что он не сделал ничего дурного.

— Ничего?! — ревел Конан. — Ничего?! Пираты уводят нашу галеру у вас из-под самого носа, а вы и ухом не шевелите! Говори, сын греха, видел ты хоть что-нибудь, или вы проспали все на свете? Где Гулизар, задери его бешеный волк?!

С нижней палубы поднялся заспанный кормчий, бормоча на ходу:

— Не утруждайте себя напрасным гневом, мой господин, я сейчас сам все выясню!

— Нет уж, иди сюда, ты можешь мне понадобиться! Капитан, буди команду и готовь к бою! Я иду искать галеру.

— Если это пираты, — вмешался Гулизар, — стоит немного подождать и отправиться двумя кораблями!

— У нас нет на это времени, — отрезал Конан. — Оставайтесь здесь и постарайтесь хотя бы не потерять то, что осталось, раз уж вы умудрились проспать галеру со всем экипажем! Если я не вернусь до рассвета, можете спуститься по течению и попробовать меня поискать.

Вернувшись вместе с Гулизаром на свой корабль, Конан велел зажечь все огни и принести на нос как можно больше факелов. Барабанщики задали ритм и смолкли. Корабль летел по воде почти бесшумно, и Конан напряженно вслушивался в ночные шорохи.

— Ну, кормчий, что скажешь? — спросил он наконец. — Куда они могли утащить ее?

Кормчий на это только беспомощно развел руками:

— Кто ж их знает? Но вероятнее всего, вниз по течению. Они постараются увести ее как можно дальше и спрятать, а для этого здесь есть добрая дюжина подходящих мест…

— Барабанщики, полный ритм! — взревел вдруг Конан, не слушая его. — Рулевой, правь к северному берегу и держись его, как только мы выйдем из течения!

Команда налегла на весла, и барабаны снова смолкли. Галера быстро плыла наперерез потоку, от света факелов, ярко горевших на носу, шарахались сонные крокодилы, да изредка птица вылетала из зарослей тростника, потревоженная плеском весел.

— Пока мы будем так ходить вкривь и вкось от берега к берегу, пираты просто уведут его, — негромко сказал Гулизар. — Они наверняка плывут себе сейчас вдоль стигийского берега и смеются, глядя, как удаляются огни нашей галеры…

— Тс-с! — шикнул Конан, зажимая ему рот железной ладонью. — Тише! Слышишь?

Откуда-то издалека донесся тихий плеск весел, эхом вторящий ударам их гребцов. Конан подал команду свистящим шепотом:

— Гребите изо всех сил! Гелм, правь вон к тому протоку, только осторожно, не врежься в берег!

Факелы погасили, и темный корабль призраком заскользил под самыми ветвями деревьев. Плеск дальних весел становился все громче, к нему прибавился звон металла и ржанье лошадей. Перед ними внезапно открылась большая лагуна, сплошь заросшая камышом, по которому хорошо было видно, что здесь недавно прошло несколько кораблей.

— Ну, теперь приналягте, ребята! Барабанщики, ритм! — уже не таясь, в полный голос взревел Конан. — Вон они!

Вдали, там, где лагуна разливалась в небольшое озеро, в свете факелов и фонарей виднелась галера, со всех сторон окруженная пиратскими баркасами. Они вились вокруг большого судна, как пчелы у улья, тесня его все ближе к берегу. Всего несколько десятков гребцов беспомощно плескали веслами по воде, пытаясь вырваться из окружения. С корабля Конана было видно, что одна из мачт галеры уже срублена, а у второй сломана рея. Судя по яростным воплям и звону мечей, на палубе кипела битва. Они подоспели как раз вовремя.

— Всем готовиться к бою! — гремел Конан. — На веслах остаются шестьдесят человек, остальные — ко мне! Рулевой, правь прямо на тот баркас, мы попробуем его протаранить!

Медный стержень бушприта на полном ходу вонзился в бок пиратской посудины. В ней тотчас же открылась течь, оставшиеся еще на борту пираты разразились проклятиями и бросились на вновь прибывших.

— Стреляйте по ним, не стойте! — крикнул Конан. — Вот так! Ага, собаки, теперь вы почуяли запах жареного!

Не прошло и нескольких минут, как пираты баркаса были перебиты один за другим, не успев даже схватиться за борт большого корабля. Часть гребцов снялась с весел и, достав из-под скамей длинные луки, присоединилась к баалурцам, расстреливавшим пиратов с левого борта.

Видя, что на подмогу уже почти беспомощной галере откуда ни возьмись вынырнул новый корабль, полный вооруженных людей, пираты поспешили удариться в бегство, ибо силы были явно неравны. Появление Конана было встречено на похищенной галере радостными выкриками, и отчаявшиеся было воины с новыми силами взялись за мечи, рубя наседающих пиратов и скидывая их за борт, а лучники на боевом корабле уже довершали остальное. Многие из атакующих сами прыгали в воду, надеясь тем спасти свои жизни, но и там настигали их короткие арбалетные стрелы бааллурцев.

Конан, уже перебравшийся на растерзанную галеру по пробитому баркасу, раздавал удары направо и налево, весело выкрикивая:

— Эй, эй, оставьте мне хотя бы троих, а то мой меч что-то зависелся в ножнах!

Вскоре битва была кончена. Ни один из пиратов не добрался до берега, их баркасы яркими факелами пылали в ночи, подожженные стрелами лучников. Конан отер лицо тыльной стороной ладони и огляделся.

В центре палубы, у срубленной мачты, был собран пиратский улов: около сорока человек с перерезанными глотками, те, кого похитители успели застать спящими. Прокравшись на галеру, пираты могли бы перебить во сне всех до единого, но, видимо побоявшись, что возня будет услышана на соседнем судне, они подняли якорь и увели корабль вниз по течению. И только после того, как крики с баркасов, встретивших похищенное судно у входа в лагуну, разбудили тех, кто спал на нижней палубе, началась настоящая битва. Она унесла жизни еще нескольких дюжин баалурцев.

— Если бы они не торопились увести галеру от стигийского берега, они могли перебить здесь всех, как овец, — зло сказал Конан, глядя на гору мертвых тел — нагих и безоружных. — А потом тихо красться за нами вдоль берега и ночью увести следующую галеру, а затем и следующую!… Клянусь Кромом, никогда еще не доводилось мне попадаться в такую простую ловушку!

— Да нет, такое невозможно! — возразил Гулизар. — Это было просто безумие: надеяться, что мы не хватимся корабля до самого рассвета!

— А вы бы и не хватились! — зло отозвался Конан, мгновенно впадая в ярость. — Если бы я не услышал тот слабый крик, их план бы сработал!

— Да, правда, я забыл, что сам слышал какие-то невнятные крики, но решил, что кому-то просто приснился страшный сон, у ваших это все же еще часто бывает… — принялся оправдываться Гулизар, но Конан перебил его:

— Это и был крик во сне, просто он прозвучал слишком далеко! Мне и в голову не пришло, что здесь идет резня, но я подумал, что судно могло сняться с якоря и двигаться по течению. Этому малому и его кошмару мы обязаны кораблем, а те, кто остался в живых, — своими жизнями. Может, именно его вопль и разбудил всех, пока галеру уводили.

Гулизар несильно пнул носком сапога трех связанных пленников, выловленных из реки.

— А с этими что делать? Вздернуть на рее или пустить на корм крокодилам? — Он выдернул из борта торчащий в дереве окровавленный нож и с размаху метнул его вниз, так что тот вонзился в палубу у самых глаз лежащего ничком пирата.

— Не торопись, мой кровожадный шкипер, — усмехнулся Конан, и в голосе его появились мурлыкающие нотки. — Мы понесли большие потери, надо же их будет как-то восполнить. Тем более что предстоит еще одна невосполнимая утрата. Одного очень важного, но очень любящего поспать человека.

— К-кого же ты имеешь в виду, господин мой, — пролепетал кормчий, на всякий случай делая шаг назад.

— Кого же, как не тебя! — загремел Конан, наступая на него. — Ведь это ты должен был следить за остальными тремя кораблями! Или ты нарочно взял в гребцы парочку глухих и слепых и только и ждал удобного случая, чтобы выставить их в караул? А перед тем сообщил пиратам, что можно приходить и забирать корабль, а?

— Да что ты такое говоришь, господин мой! — чуть не плакал маленький кормчий, не зная, куда деваться от разбушевавшегося военачальника. — Разве я сумасшедший, чтобы отважиться на такое?

— В самом деле?..

Конан вдруг сгреб могучей рукой за шиворот одного из пленников и вздернул в воздух.

— А ну, света сюда! А скажи-ка мне, Гулизар, где те матросы, которых ты привел на борт этой галеры, когда обнаружилась нехватка команды, — помнишь, перед самым отплытием? Я не вижу их среди мертвых. Я не вижу их среди оставшихся в живых. Но разве вот этот — не один ли из них? Хотя он так вымазан кровью и опутан водорослями, что узнать его и впрямь трудно!

Видя, что кормчий отходит все ближе к борту, двое солдат из баалурского войска шагнули к нему ближе.

— Ну, ты молчишь, мой опытный шкипер? Не ты ли с самого начала уговаривал меня держаться ближе к берегам Шема? А вчера вечером не ты ли достал из погреба новый бочонок вина, помеченный черным крестом? Я хорошо знаю вкус асгалунского двухлетнего вина, а это отдавало маком! Ты столковался с пиратами заранее, еще до того, как мы вошли в дельту! Да, на этой галере не было слепых и глухих, зато были проворные шемиты с длинными ножами!

— Господин мой, — скулил Гулизар, — подумай сам, какие ты говоришь ужасные вещи! И кто только рассказал тебе все это, что ты поверил ему с первого слова? Вспомни, ведь сам король представил тебе меня как надежного и опытного кормчего!..

— Это я хорошо помню! — отозвался Конан. — И не сомневаюсь, что Маздок верил тебе — как и я до нынешней ночи. Желал бы я доставить тебя к нему, уж мы бы придумали, какого наказания заслуживает предатель! Но вместо этого тебя будут судить вот эти молодцы. — Он пнул одного из пиратов и встряхнул того, которого все еще держал за ворот кожаной куртки. — Ну, что скажете? Какой участи заслуживает ваш господин, который, чтобы замести следы, продал бы вас в рабство с той же легкостью, что и всех нас?

И с этими словами он подпихнул почти бесчувственного кормчего поближе к пленникам.

Солдаты, предвидя потеху, развязали пиратов и отошли в сторонку, окружив их плотным кольцом, чтобы не смогли сбежать. Кормчий, отданный на расправу своим же людям, затравленно озирался, переводя умоляющий взгляд с Конана на свирепые рожи пиратов. Двое набросились на него с кулаками, а у третьего блеснул в руке вынутый из сапога нож, и Конан прервал забаву в самом начале:

— Эй, оружие долой! — Сильным движением руки он вывернул пленнику кисть, и нож, описав сияющую дугу, исчез в черной воде. — Мало того, что вы украли у меня корабль и расправились с людьми на нем, вы еще и хотите испортить мне месть!

И, не дожидаясь, пока кормчего приговорят растерявшиеся пираты, он вынул саблю и одним ударом снес предателю голову. Мертвое тело мешком рухнуло на палубу, заливая ее кровью.

— Ну, можно сказать, что такой конец себе он избрал сам! — Эти слова были единственной надгробной речью Конана. Он вытер клинок о штаны уже мертвого Гулизара и спокойно вложил саблю в ножны. — А этих троих заковать в железо и посадить у весел, пусть отрабатывают!

Когда они вернулись на стоянку, волоча за собой на буксире потрепанную галеру с мертвыми товарищами, было уже почти утро. На вопрос Турио, что случилось с Гулизаром, Конан коротко ответил: "Он заплатил за попытку пойти против меня". Капитан несколько побледнел, но не промолвил ни слова, и северянин, хмыкнув, ушел досыпать, предоставив остальным расписывать друзьям свои подвиги.

Наутро, несколько успокоившись, они принялись подсчитывать потери. Тысяча, выведенная Конаном из Баалура, уменьшилась больше чем на сотню, помимо солдат, погибло и много гребцов. Сколько было убито пиратов, не знал никто, но лучники клялись, что ни один из прыгнувших с баркасов в реку до берега не добрался.

Мертвых завернули в одеяла и уложили на палубе захваченного пиратского баркаса, дыру в котором забили досками и просмолили. Все облили маслом, отпустили концы и подожгли, бросив факел с галеры. Течение быстро подхватило неуправляемое суденышко и потащило вниз, но долго еще виднелся над рекой столб черного густого дыма. Конан заметил, что в то утро черных стервятников стало как будто больше — они кружили над следами побоища с хриплыми криками, напомнившими ему смех Зерити. Но, видно, жажда крови ведьмы этим не утолилась, потому что, едва они снялись с якоря, часть птиц, паря все так же высоко, как и прежде, двинулась вслед за ними.

Отойдя подальше от того места, где произошло несчастье, баалурцы пристали к берегу и взялись за починку пострадавшей галеры. Но окончательно отмыть ее палубу от крови так и не удалось: она словно въелась в свежее дерево.

От тех матросов, что привел на корабли Гулизар, на галерах осталась еще добрая дюжина, и Конан, собрав их, заявил во всеуслышанье:

— Поскольку ваш кормчий оказался предателем, вы теперь все под подозрением. Но поскольку все вы мирно проспали эту ночь, я верю, что ни один из вас не знал о предстоящем нападении. Но если вы знали и теперь боитесь сознаться в этом, то лучше сразу прыгайте за борт, потому что за любую провинность я вздерну вас на реях — по трое на каждой галере, в назидание остальным. Те же из вас, кто с честью выдержит это путешествие и вернется домой с победой, будут щедро вознаграждены королем Маздоком. Но не забывайте, что за предательство у меня есть только одна награда — смерть.

Глава 11 ПУСТЫНЯ

Галеры по-прежнему поднимались вверх по течению. Берега Стикса становились все выше, а водоросли и тина сменились зарослями тростника и мелкого кустарника. Здесь течение было не так сильно, как у дельты, и по воде вдоль обоих берегов сновали маленькие лодочки рыбаков и охотников. Вереница галер величественно скользила по самой середине реки, и путешественники разглядывали то гигантские пирамиды, выстроившиеся вдоль южного берега, то белостенные города Шема, окруженные садами и пашнями, террасами спускавшиеся к самой воде, — вдоль северного. В тростниках в изобилии водились утки, ибисы и другие птицы, в воде то и дело мелькали тени проплывающих рыбьих стай.

Оба берега реки, несущей плодородный ил, были густо заселены, ибо пустыня оттесняла к воде как шемитов, так и стигийцев. Между берегами шла бойкая торговля и обмен различными товарами, и путешественникам в изобилии встречались и галеры, и парусные суда, причем шемитских кораблей с гербами городов на парусах было ничуть не меньше, чем стигийских — с изображением глаза или змея.

Заметив это, Конан велел поднять на мачте своей галеры флаг Баалура, а на корме выстроить отряд солдат в форме дворцовой гвардии. Таким образом он надеялся замаскировать свой флот под большой торговый караван, идущий под защитой солдат города-государства. Он посылал время от времени отряды в небольшие поселения на шемитском берегу за хлебом и вином, но избегал заходить в крупные города, стараясь миновать их на рассвете или в сумерках. Их маленький флот легко могли принять за военное вторжение и попытаться атаковать прежде, чем они успели бы объяснить, зачем едут.

Избегал он также поднимать на борт местных рыбаков с просьбой провести корабли в незнакомых водах и делал это только в случае крайней необходимости. По счастью, все наречия Шема были очень схожи между собой, и им не составляло труда договориться с такими проводниками.

Какой бы черной магией ни занимались жрецы Стигии, обычаи простого народа этой страшной страны были очень схожи с обычаями любых землепашцев: с утра до ночи они работали в поле, дети барахтались на мелководье или пасли буйволов, в часы жары забиравшихся в прохладный ил по самые уши, женщины ловили рыбу или ставили силки на мелкую птицу. Глядя на них, люди Конана тоже постепенно свыклись с рекой, о которой слышали, что воды ее отравлены и безжизненны и всякий, кто попадет в них хоть раз, умрет скорой и мучительной смертью.

Когда один из встреченных ими на реке шемитских купцов сообщил им, что они миновали канал, отходящий к гавани столицы Стигии Луксуру, Конан решил, что это подходящий повод, чтобы дать уставшим от долгого плавания людям немного расслабиться. В тот же вечер на палубах были накрыты огромные столы для всей команды, заваленные купленными на побережье свежим хлебом, фруктами, вином и жареной дичью. На галеру к Конану пришел Каспиус, плывший на второй галере. Киммериец отметил, что лекарь выглядит здоровым и помолодевшим, словно тяготы пути только прибавляли ему сил.

— Ты пишешь о нашем путешествии, Каспиус? — спросил Турио, заглядывая через плечо лекаря в маленький пергамент, над которым тот корпел, пользуясь тем, что пир еще не начался. — И что же именно?

— Что мы как раз миновали Луксур, а значит, прошли почти половину пути до Сгиба, где Стикс сворачивает и течет прямо на юг, — пробормотал лекарь. Закончив писать, он свернул пергамент и закрутил склянку с чернилами. — И что перед тем подверглись нападению пиратов, но одержали над ними победу.

Раз в несколько дней Каспиус составлял письма и отсылал их с голубиной почтой в Баалур.

— Не упоминай о том, что мы потеряли больше сотни, — сказал Конан, обернувшись от руля. — Не то многие жены, матери и невесты потеряют и те остатки сна, какие еще отпустила им Зерити.

— Ну да, не то мы не напасемся голубей, если ты возьмешься перечислять всех погибших, — невесело усмехаясь, добавил Турио.

Последние события убедили молодого военачальника в том, что приказы Конана следует исполнять быстро и точно, и киммериец был наконец избавлен от его дотошных расспросов, почему он велит делать то или другое и не лучше ли было сделать иначе.

Каспиус сложил три клочка пергамента в три маленьких короба, запечатал их своим именем и привязал один из них к лапке сильного, белого в черную крапинку голубя. Птица с шумом взвилась над мачтами.

— Жаль, что мы больше не увидим его, — сказал Турио, провожая голубя взглядом. — Если бы он смог разыскать нас снова и принести весточку из дома! Мне было бы гораздо легче, если бы я знал, как чувствует себя наша бедная принцесса.

Каспиус выпустил одного за другим еще двух голубей, и они полетели вслед первому. Странное это было зрелище: летящие над черной водой и зарослями папируса белые северные птицы.

Стервятники, выписывавшие круги над галерами, тотчас заметили посланников Каспиуса и кинулись вдогонку белым птицам. Двоих голубей настигли хищные когти, но третьему удалось спастись, нырнув под полог дальней рощи. Бестолково покружив над ней недолгое время, черные птицы улетели догонять уходящие корабли.

— Ну вот, — сказал Каспиус, — по крайней мере один вестник долетит. Власть зла не бесконечна, хоть отчаявшемуся и может казаться обратное.

— Да, иначе бы наш поход прекратился в самом начале, — кивнул Конан. — Зерити не всесильна. Все, что она может, это неусыпно следить за нами с помощью своих мерзких птиц. Но, конечно, чем ближе мы будем к цели, тем сильнее она будет нам препятствовать. Во всяком случае, она сказала, что я… Кстати, Каспиус, — оборвал он сам себя. — Знаешь ли ты что-нибудь о боге или демоне по имени Джакала?

— Нет, ничего, хотя тоже слышал во сне от нее это имя, — покачал головой лекарь. — Но у ведьмы наверняка в запасе множество трюков, о которых не знаем не только мы, но и более просвещенные смертные.

— Может быть, она до сих пор не верит, что мы действительно едем за лотосом, и ждет, когда же мы начнем действовать, чтобы обрушить на нас все свои силы, — задумчиво высказался Турио. — И в самом деле трудно поверить, что такая армия движется к ее королевству единственно за тем, чтобы набрать цветов в заводях!

— Нет, Зерити, как всякая могущественная ведьма, верит в силу волшебных снадобий и трав, — покачал головой Конан. — Я боюсь другого. Я боюсь, как бы она не подговорила всех магов Стигии обрушиться на наш поход, когда придет время. — Его синие глаза всматривались в пирамиды, рядами встающие на горизонте. — Это земли проклятого Сэта, а ему все равно, за цветами мы плывем или нет, он с радостью погубил бы нас, даже если бы мы просто отправились половить здесь рыбы.

— Надеюсь, что ты ошибаешься, Конан, — ответил Каспиус, проследив за его взглядом. — Ну что она такое, эта колдунья? За нее не поднимется Черный Круг, не станет просыпаться Сэт. Кем бы она ни была в своей стране снов, здесь она — простая ведьма.

Конан пожал плечами.

— Ты забываешь, что правители Стигии — алчны до золота и рабов, — сказал он. — Эта простая колдунья собирается стереть с лица земли древний и полный сокровищ город. Ради богатств Баалура и сотен людей, которых можно превратить в рабов, стигийцы пойдут на многое.

Он не стал добавлять, что Тот-Амон, глава Черного Круга, пойдет почти на все, что угодно, лишь бы уничтожить их корабли, если узнает, что на одном из них плывет Конан-киммериец.

Но, глядя на далекие стены Луксура, едва маячащие в голубоватой дымке, Конан сказал:

— В одном вы правы оба: стоит знать, что они затевают. С завтрашнего дня мы вышлем лодку, чтобы она шла впереди флота вдоль берега, а за ней, на некотором расстоянии, пусть идет баркас с вооруженными людьми. Если появится что-то подозрительное, мы будем предупреждены об этом.

По мере того как флот продвигался к востоку, плыть становилось все легче. С берега часто дул попутный ветер, и гребцам больше не приходилось изо всех сил налегать на весла. Луна прибывала, ночи становились все светлее, и, если ветер держался, корабли плыли порой до самой темноты, стараясь наверстать время, упущенное в дельте.

Даже плеск весел не выдавал теперь их продвижения, и Конан пользовался этим, покуда возможно.

Пора разлива прошла, и Стикс постепенно возвращался в свое русло, узкое и глубокое. Все выше поднимались берега, все уже становился поток. Теперь он напоминал не полноводное озеро, раскинувшееся на многие лиги, а широкую и торную дорогу, плавно вьющуюся меж холмов и низин. Им стали все чаще попадаться искусственные каналы, наполняющиеся водой только по весне и зиме, а теперь постепенно высыхающие или уже вовсе высохшие.

Полоска зелени и плодородной почвы вдоль реки тоже сужалась: они приближались к самым безжизненным и заброшенным землям Шема и Стигии. Торговые суда уже не сновали из города в город, и лишь изредка попадалась им навстречу плоская баржа с грузом ровных, одинаковых серо-желтых каменных глыб. У Сгиба, где Стикс сворачивал к югу, начинались горы, в их каменоломнях день и ночь трудились рабы, добывая камень, служивший для построек пирамид и гробниц.

Единственным признаком жизни в этих пустынных землях оставались караваны, неспешно бредущие через пески лиги и лиги. Здесь, через пустыни Шема, Турана и Стигии, проходил один из самых оживленных торговых путей Востока. По нему в Стигию стекались сокровища из Вендии, тончайшие шелка Кхитая и оружие Иранистана. Здесь кочевали с места на место воинственные племена зуарилов, наживаясь на погибших в пути караванах. По нему шли бесконечные цепи рабов из Кешана и Пунта. И немалая часть этих рабов оседала в Стигии, равно как и ценнейшая слоновая кость и рога носорогов.

С каждым днем ветры приносили все больше песка, а темная полоса впереди, приближаясь, превращалась в горную гряду. В одну из ночей Конан велел плыть не останавливаясь, и под утро они благополучно миновали Иркалам — Обитель Сэта, — широко раскинувшийся в устье Хилу, небольшого притока Стикса. О городе этом шла дурная слава, и Конан возблагодарил Крома, когда они проскочили его вдоль дальнего берега, никем не замеченные.

Горы все плотнее обступали реку, течение ее убыстрялось с каждой лигой. И вот здесь-то Конан наконец увидел Озеро Тысячи Легенд, Эллоболу, у которого, если верить рассказам караванщиков, не было дна. Оно раскинулось широкой чашей, открытой небу, словно жерло гигантского вулкана.

Быть может, когда-то на его месте и в самом деле был вулкан, чьи корни уходили к самому центру земли.

Здесь, у Эллоболу, впервые за весь путь на них напали стигийцы. Едва галеры вышли из-за утесов на открытое пространство древнего озера, к ним с двух сторон устремились четыре дромона, преграждая им путь. На парусах боевых кораблей был выткан зеленый, свернувшийся в кольца змей. Прямо на вереницу галер выходил самый большой дромон, на палубе которого матросы заряжали катапульту. Золотые нагрудники военачальников, сиявшие в лучах полуденного солнца, ясно говорили, что это не просто разбойничий набег.

— Весла на воду, паруса долой! — распорядился Конан. — Готовьтесь к бою! Сигнальте остальным, чтобы подходили ближе и готовили отряды к абордажу!

Аргосийский корабль Конана с одинаковой легкостью маневрировал и под парусом, и на веслах, тогда как тяжелые галеры шемитов без парусов были почти беспомощны и представляли собой слишком легкую мишень. Поэтому Конан бросил вперед свою галеру, оставив Турио командовать на остальных. Он надеялся протаранить один из стигийских кораблей прежде, чем они пустят в ход катапульту, а затем начать быстро передвигаться вдоль своих галер, не давая врагу подойти слишком близко и обстреливая его со всех пяти судов.

Каспиус, оставшийся на его корабле с того вечера у Луксура, вышел на корму, где Конан отдавал распоряжения рулевым.

— Вы думаете, мы сможем пробиться? — спросил он с кислой миной. — Их катапульта очень быстро проделает в наших галерах достаточно дыр, чтобы пустить нас на дно.

— Легенды гласят, что у этого озера нет дна, старик! — весело отозвался Конан в предвкушении битвы. — Пусть только попробуют, и у нас будет на четыре корабля больше! На стигийских галерах нет воинов, одни только рабы и разряженные полководцы. Единственное, что меня беспокоит, это вон тот дымок над их самым большим дромоном. Они могут закидать нас огненным камнем, а ближайший город, где можно было бы заделать дыры и сменить оснастку, остался далеко позади.

Сходящийся флот выглядел теперь как две развернутые линии по четыре корабля в каждой — с галерой Конана точно посередине. Турио велел немного замедлить ход и держать паруса, пока можно.

Конан зорко следил за действиями стигийцев: похоже, они собирались напустить три корабля поменьше на его верткую галеру, в то время как катапульта большого дромона расправилась бы с остальными. Это означало, что стигийцы знают приблизительный расклад сил его флота, и это очень не понравилось киммерийцу.

Еще больше ему не понравилось то, что творилось на палубе большого корабля. Дымок, который он принял за курящиеся огненные камни, взвивался над небольшим алтарем. Возле него, молитвенно воздев руки и преклонив колени, толпились люди в высоких золотых уборах и черных одеждах. Это были жрецы Сэта. Огонь на алтаре вспыхнул ярче, дым поднялся выше. Один из жрецов поднялся с колен и принялся проделывать какие-то пассы, отчего пламя на алтаре сделалось ярко-зеленым. После чего жрецы обернулись к начальнику с золотым нагрудником.

— Смотри, старик, — сказал киммериец Каспиусу, — против нас воюют сами заклинатели змей! Ну, может, Сэт проснется и подскажет им что-нибудь дельное!

Жрецы и начальник о чем-то совещались. Наконец начальник взмахнул рукой — и тогда зарокотали барабаны и с плеском упали в воду тяжелые весла.

К изумлению Конана и остальных, корабли выстроились в линию и двинулись, но не на них, а мимо. Все четыре дромона прошли вниз по течению и исчезли вдали без единого сигнала или выстрела.

— Кажется, в последний момент они раздумали нападать на нас? — вымолвил Каспиус, провожая их взглядом.

— Похоже на то, — ответил Конан. — Что их спугнуло? Не наши же черные стервятники!

Лекарь взглянул на него с неожиданно плутовской улыбкой.

— Если, как вы говорите, стигийским жрецам ведомы все тайные пути магии и они постоянно спрашивают своего Сэта, делать им что-то или не делать, то, по-моему, ответ Сэта достаточно ясен. Ему не нравится то, что делает Зерити. Он велел своим людям позволить нам продолжать наш путь, ибо мы идем на битву с отрекшейся от него ведьмой. Быть может, он хочет отомстить ей таким образом.

Конан пожал плечами с видом крайнего недоумения.

— Все может быть, — только и сказал он.

За озером начинались более обитаемые и возделанные земли. На холмах и предгорьях в пору разлива оседал благостный ил, а горы немного защищали берега от жаркого ветра пустыни. Но его еще было довольно, чтобы вновь поднять паруса и продолжить путь.

Об этих городах и обычаях их обитателей во внешнем мире почти никто ничего не знал. Отрезанные от всех с одной стороны рекой, а с другой — горами, аборигены вели свою жизнь, не похожую на жизнь остальных стигийцев, хотя и поклонялись тому же Сэту. Ночной порой часовые слышали далекий грохот барабанов, видели мерцание тысячи огней вдоль берега, а среди дня мимо них иногда проплывал настоящий остров — с пальмами, фруктовыми садами и возделанными огородами. Острова эти были невелики, не более полета стрелы в ширину, но они не стояли на месте, они плавали, как плоты, изредка приставая к берегу. На них можно было увидеть целые поселки, жители которых возделывали остров и одновременно плавали на нем вверх и вниз по течению.

Наконец корабли вышли к Сгибу. Здесь Стикс, уподобляясь бешеной лошади, несся через пороги и перекаты, грохоча и поднимая тысячи брызг, так что над рекой целыми днями стояла яркая радуга. Поток круто сворачивал к югу, подмывая нависающий над водой скалистый восточный берег и широко разливаясь у пологого западного. На его распаханных холмах стояли небольшие каменные дома под сенью пальмовых рощиц.

Встав у первого каменистого переката, Конан послал людей вдоль берега узнать, как долго тянутся пороги. Лодки, скребя днищами по песку, уплыли на юг и к вечеру вернулись с вестью, что перекатам и небольшим водопадам не видно конца и корабли там пройти никак не могут.

Глава 12 ДЖАКАЛА

Зерити простерлась ниц перед темно-желтым ониксовым алтарем.

На ней было одеяние, подобное тем, которые носят жрицы Иштар, ожерелье из птичьих черепов и костей трижды обвивало ее шею, спускаясь ниже колен. Длинные черные волосы были собраны в высокий узел, заколотый изумрудными шпильками, оставляя открытой белоснежную тонкую шею. Зеленая волна шелка волочилась за ней по полу, подхваченная под грудью поясом из змеиной кожи — или то были живые змеи, любовно обвившие свою госпожу? Топленый жир летучих мышей горел в высоких светильниках, изливая на Зерити мягкий мерцающий свет. Глянув на себя в осколок зеркала рядом с алтарем, она нашла, что выглядит достаточно привлекательно. Негоже было бы предстать перед божественным Джакалой неумытой растрепой.

На алтаре стояла широкогорлая чаша, полная густой темно-красной жидкости. Но Зерити хотелось лить еще и еще, и ведьма, сунув руку в кожаный шевелящийся мешок, лежащий перед ней, выудила из него летучую мышь. Перепуганная тварь била крыльями и цеплялась за пальцы Зерити тонкими, как иглы, коготками. Зерити поднесла ее к самым губам и острыми клыками надкусила бьющуюся жилку на шее. Протянув истекающую кровью мышь к чаше, ведьма сжала ладонь, словно в ней было не живое существо, а сочный ароматный плод. Кровь потекла по ее пальцам, закапала в восьмигранную чашу, переполняя ее.

Выжав из мыши всю кровь до последней капли, Зерити отбросила трупик в сторону и снова сунула руку в мешок. На этот раз она вытащила из него щепотку порошка, которым посолила содержимое чаши. Взяв в руки горящую свечу черного воска, она принялась водить ею над алтарем. Кровь в чаше вспыхнула ярким зелено-синим пламенем. Тонкий дымок взвился вверх, закручиваясь в причудливые колечки.

Пламя в чаше осветило гладкую плиту то ли темного металла, то ли слюды, стоявшую позади алтаря. Блики побежали по ней, как по поверхности серебряного зеркала, но ни огонь, ни алтарь, ни ведьма не отразились в ней. Вместо этого в темной плите появилось нечто подобное звездному небу в середине лета, когда тысячи ярких глаз сияют в черной высоте. Тогда Зерити заговорила:

— Великий Джакала, заклинаю тебя твоим именем! Из тьмы столетий, из бездны исчезнувших веков вызываю тебя! Твоей силы прошу, твоего беспредельного могущества! О ты, чье мужское начало не знает усталости, ты, вечно юный властелин мира, приди ко мне! Я, Зерити, призываю тебя из оков твоего бесконечного сна! О Джакала, приди ко мне и утоли тот огонь, что горит в моих жилах!

Повторив это трижды, ведьма вновь простерлась ниц перед алтарем. Она лежала, тяжело дыша, замирая от ужаса и восторга, боясь поднять голову и в то же время стастно желая хотя бы искоса заглянуть в свое магическое зеркало.

В конце концов она подняла глаза — как раз в тот миг, когда в темной глубине плиты что-то всколыхнулось. Бесформенное нечто заклубилось над алтарем, уплотнилось и начало обретать очертания высокой фигуры.

— Мой повелитель Джакала! — восторженно выкрикнула Зерити, простирая к нему окровавленные руки. — Ты владел моей душой еще тогда, когда наш мир был полон тварей, могущих только плавать или ползать! Приветствую тебя, о мой могучий повелитель! Много сил потратила я на то, чтобы связать наш мир и твой темный сон неразрывным мостом, — и вот наконец ты пришел ко мне! Я поклялась тебе исполнить мои обеты — и сдержала обещание!

Но тень над алтарем лишь тихонько покачивалась, не произнося ни звука. Поверхность зеркала просвечивала сквозь нее. Лишь эхо и неясные бормотания в чреве земли неясным гулом доносились до слуха Зерити.

Но это как будто не смущало ведьму. По-прежнему коленопреклоненная, с умоляюще протянутыми руками, продолжала она говорить, словно отвечая на невысказанные вопросы:

— Да, господин мой, я все давно приготовила, как ты мне велел. Готова также и та, что своею кровью скрепит мой мост между мирами, чтобы никакая сила уже не могла разрушить его! Она молода и невинна, эта маленькая принцесса, цветок ее еще не сорван. Я долго выбирала ее среди юных дев и в конце концов сочла достойной твоего величия. Ее маленький череп будет сиять драгоценным камнем в твоей короне повелителя мира!

Снова повисла тишина, снова Зерити напряженно вслушивалась и снова закивала головой:

— Да, да, конечно! И тебе понадобится не только эта невеста, но и другие. Меня это ничуть не беспокоит, как не может обеспокоить любимую наложницу короля его союз с какой-нибудь иноземной принцессой ради богатств и славы ее королевства. Пусть это будет данью, пусть это будет жертвой, которую принесут тебе все владыки земные, отдав своих дочерей. А я пребуду у твоих ног, у подножия твоего трона, вечно любимая и вечно любящая, верховная твоя жрица! И я все сделаю, господин мой, чтобы твоя тень накрыла все города и земли Верхнего мира! Ты снова будешь править, как правил когда-то, верховный владыка людей, животных, птиц и гадов!..

Она внезапно замолчала, опустив глаза, как будто резкий окрик или вопрос оборвал ее излияния.

— Ты спрашиваешь — когда? Скоро, очень скоро! Уже сейчас я могу назвать тебе город, с которого мы начнем: цветущий Баалур, жемчужина Шема. Как ни мал он по сравнению с целым миром, он все же достоин быть первым из твоих королевств. Жители его живут нынче в полусне-полубреду; они хорошо знают меня — скоро они узнают и тебя! Ты явишься им во всем блеске своей славы, о великий Джакала! Они падут перед тобою в пыль, как и пристало простому смертному перед лицом живого бога!

Она шептала, прижимая руки к груди, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь в упоении, словно уже видела наяву все то, о чем так страстно говорила. Внезапно она открыла глаза, улыбнулась и сказала громко и отчетливо, скорее для себя, чем для своего повелителя:

— И еще один дар есть у меня для тебя, великий Джакала! Он приближается, он скоро будет здесь, этот могучий варвар. Его человеческое тело — пока еще смертное — превратится в нерушимый алмаз, когда ты войдешь в него. Он будет здесь очень скоро, он мчится сюда под всеми парусами — столь велико его нетерпение служить тебе!..

Поднявшись с колен, Зерити приблизилась к алтарю почти вплотную. Протянув белую руку, она повела ладонью над пламенем в чаше, не чувствуя жара.

— Сюда придет он, к этому алтарю, и вступит в Круг, и надобно, чтобы ты тоже был здесь в этот миг, господин мой…

Поверхность зеркала внезапно прояснилась, в ней возникла залитая солнцем лагуна илистой, заросшей тростником реки. Вдоль берега плыли корабли — многовесельные галеры. На головном корабле с ярко раскрашенными парусами видна была небольшая группа мужчин. Они о чем-то говорили, но слов было не слышно. Зерити приблизила глаза, словно повелевая птице, черными зрачками которой смотрела она на плывущие корабли, спуститься ниже, и тогда в толпе отчетливо стал виден темноволосый синеглазый гигант. На одежде его не было никаких знаков различий, но было ясно, что командует и распоряжается здесь он.

— Видишь, господин мой, — прошептала Зерити, — днем и ночью спешит он к тебе, выискивая самый короткий путь. По суше и по воде, верхом и на кораблях торопится он сюда, единственный в мире обладатель достойного тебя тела. И я буду подгонять его, и вести его, и направлять его, пока не приведу его к тебе. Он еще не знает о той высокой цели, которая ему предначертана, но ты известишь его об этом сам, когда он предстанет перед тобой. — Она отняла руку, и изображение погасло. — И он не будет слишком противиться, это я обещаю… Почему я говорю это так уверенно, господин мой? — Зерити тихо рассмеялась и ласково коснулась алтаря тонкими пальцами. — Нет, возлюбленный господин мой, он не муж мне и не любовник. В моей земной жизни я ни разу не дотронулась до него. — Она склонила лицо к желтому камню и прошептала, почти касаясь его губами: — Нет, мой прекрасный Джакала, мечты мои только о тебе, возлюбленный мой муж и повелитель! Но я буду рада, если ты воплотишься в его тело, а не в чье-либо другое. И тогда я наконец смогу предложить себя тебе, ибо это и только это желание владеет мною уже много лет… О, как бы я хотела уже сейчас испытать на себе твое беспредельное могущество!..

Алтарь содрогнулся под ее руками, словно живой, гул наполнил гробницу, и никто, кроме Зерити, не услышал бы в этом гуле тихого, едва различимого, как отдаленный гром: — Да будет так!..

И тогда Зерити обняла алтарь, прильнув к нему грудью. Губами припала к восьмигранной чаше и принялась жадно пить еще теплую кровь. Дымное, бесформенное облако накрыло ведьму, окутав с ног до головы, словно вобрало в себя. Дрожь сотрясла ее тело, она теснее прижалась к алтарю.

Темное облако уплотнилось, ни алтаря, ни ведьмы уже не было видно за ним. В гробнице повисла мертвая тишина, не нарушаемая даже писком летучих мышей в дальнем углу. А после раздался крик — крик ярости и наслаждения. Это, простертая на алтаре, кричала Зерити, сотрясаясь всем телом.

Глава 13 ГНЕВ ЭРЛИКА

Пристав к берегу в каком-то маленьком речном порту, Конан снова выслал лодки — пройти по течению еще дальше и все же выяснить, где кончаются пороги.

Разведчиков возглавил сам капитан Турио и через два дня вернулся берегом, чудом сохранив людей. Доклад его был краток: дальше по реке не может пройти ни корабль, ни даже лодка.

Городок на берегу жил именно за счет таких же, как Конан, путешественников: здесь кончалась судоходная часть реки и начинался большой караванный путь. Те, кто шел по реке, оставляли здесь корабли и закупали верблюдов, а те, кто шел из страны, оставляли верблюдов и закупали корабли.

Караванный путь, начинавшийся от порогов, был ответвлением Великого Торгового Пути, соединявшего Восток и Запад. По нему в хайборийские королевства шли бесконечные вереницы верблюдов — из Кхитая и Вендии через Туран и Иранистан. От реки верблюжья тропа вела через пустыню, мимо развалин зловещего Птейона, в самое сердце Стигии. Но прямо на запад по ней, не доезжая Птейона, сразу за горным перевалом, лежало озеро. Взяв несколько дюжин всадников, Конан отправился взглянуть на него.

Взбираясь все выше по неровной горной тропе, верховые напали на недавний след и вскоре нагнали караван стигийского купца, гнавшего в столицу тяжело нагруженных мулов и несколько цепей рабов. Увидев вооруженных всадников, старый коршун едва не выпал из своих раззолоченных носилок, но, убедившись, что это не разбойники, охотно вступил в переговоры.

На вопрос Конана, куда он едет, стигиец ответил, что шел через горы к Стиксу, что лежит где-то рядом за перевалом, но, видно, заплутал в горах.

Конан вывел старика на дорогу, а тот в благодарность точно указал, в какой стороне следует искать горное озеро. — Его питают горячие подземные источники, и выглядит оно как вход в Обитель Сэта, — сказал стигиец. — Но воды его целительны, особенно для страдающих от болей в суставах и пояснице.

Озеро и в самом деле выглядело странновато. Дымок клубился над его молочно-белыми водами, в воздухе стоял отчетливый запах серы. На дальнем берегу у скалы приютился над ним небольшой храм, посвященный все тому же Сэту, но не как воплощению Великой Тьмы, а скорее, Змею-Целителю. Жрецы этого храма оказались мирными и радушными хозяевами, что удивило и обрадовало Конана, не говоря уж обо всех остальных. Путников приняли, как следует вымочили в озере и благословили как могли. Пока его солдаты нежились в горячих, щекочущих кожу тысячами маленьких пузыриков ключах, Конан объехал по кругу все озеро. Не все оно кипело и бурлило, и берег, удаленный от ключей, кишел рыбой и дичью, гнездящейся в зарослях тростников. Киммериец, надеявшийся, что на таком горячем и целебном озере должен непременно расти и серебряный лотос, потратил на его поиски весь день, но потерпел неудачу.

И тем не менее он, оставив солдат, съездил в лагерь и привез на озеро Каспиуса, желая в точности знать, не может ли означенный лотос цвести здесь в другое время года — весной или осенью. Каспиус сказал, что исследует здесь все растения и даст ответ, а Конану тем временем пришла в голову неплохая мысль — перенести лагерь сюда, на берег озера.

Несмотря на протесты жрецов, не желавших вторжения в их мирную уединенную жизнь целой армии, Конан пригнал на берег несколько сотен из своего войска и заставил их строить на озере подобие причала.

Продав местным купцам одну из галер — ту самую, палуба которой была залита кровью, — Конан нанял рабочих и отправил их вместе с остальными солдатами расширять и выравнивать горную тропу. Командирам он объявил, что желает снять с оставшихся галер все, что только возможно, вплоть до весел и мачт, и перетащить их в горы, поставив на озере.

— Конан, ты сошел с ума.

Это было первое, что киммериец услышал от Турио, когда тот ознакомился с блестящей идеей своего главнокомандующего.

— Перенести галеры через горы! Да с такой работой не справятся и десять тысяч человек! Мы же не волшебники и не черные маги. Корабли летают только в сказках!

Турио покачал головой и, видя выражение упрямства на лице командира, продолжал:

— А самое главное — для чего? Что мы будем делать на этой луже посреди холмов в самом сердце Стигии? Неужели же и тебя начали одолевать ночные кошмары и ты теряешь рассудок? Разве ты забыл, зачем мы здесь и…

— Эта, как ты сказал, лужа, — перебил его Конан, — имеет сток. Озеро питают подземные ключи, а излишек воды вытекает небольшой речкой, которая сбегает с гор почти точно на юг. Встреченный мною стигиец потому и проплутал столько в горах, что принял эту реку за Стикс, притоком которого она, несомненно, является. И она достаточно широка, чтобы пройти по ней на наших галерах. После нападения пиратов нам достаточно будет и трех грузовых галер, поэтому одну я продал.

— Но это невозможно! — вмешался один из начальников отрядов. — Почему не послать верховых вверх по течению, вместо того чтобы карабкаться в горы с галерами на плечах? Дайте моему отряду несколько верблюдов — и я привезу вам лотос, если только он действительно растет на этой реке. Но, поднимая галеры в горы, мы провозимся столько, что не успеем вернуться в Баалур к назначенному сроку!

— Провозимся? — переспросил Конан. — А вы полагали, что мы совершаем приятную прогулку? Да, до сих пор было так или почти так — но теперь пришло время немного поработать! Говорю вам, я знаю, что делаю.

На этом обсуждение было прекращено, ибо никаких возражений Конан и слушать не хотел.

А работа предстояла и в самом деле не из легких. Нужно было разгрузить все галеры, снять с них все, что можно было бы тащить на спине, перенести это в горы, перенести галеры, а затем вновь оснастить их. По счастью, асгалунские моряки умели чинить корабли, а значит, могли и снять, и восстановить оснастку. Им были также знакомы некоторые приемы, при помощи которых стигийские рабочие возводят своим правителям и жрецам огромные гробницы, что оказалось очень кстати. В городе были закуплены веревки и цельные необработанные бревна, а также наняты еще рабочие, лошади и мулы. Галеры, «раздетые» чуть ли не до гребных палуб, были поставлены на бревна, и начались дни бесконечных трудов.

Люди и животные работали, сменяя друг друга, четверо суток напролет, то под палящими лучами солнца, то в неверном, скудном свете сотен факелов. Работа замирала лишь на три-четыре часа в день, когда полуденная жара загоняла в благостную тень и тех, и других.

Горная тропа была днем и ночью перекрыта сверху и снизу отрядами в полсотни всадников — на случай нападения разбойников или прохода стигийских войск. Но в этих дозорах скорее отдыхали, чем трудились. Надобности в них не оказалось никакой, потому что ни одного разбойника или солдата так и не появилось в горах. Похоже было, что Каспиус не ошибся, утверждая, что Сэту и стигийцам угодна миссия Конана. После несостоявшегося нападения дромонов у бездонного озера войско Конана не тревожил никто. Стигийцы даже не стали подниматься вверх по реке, чтобы узнать, куда направляется шемитский флот.

Переход через горы не обошелся без жертв. Несколько раз веревки не выдерживали, и галеры, сорвавшись, оползали вниз, подминая под себя тех, кто возился с перекладыванием бревен. Сломанных ребер и отдавленных рук и ног было более чем достаточно. Но заботу о раненых взяли на себя жрецы озерного храма, и Конан в благодарность оставил им увесистый мешочек золота и драгоценных камней. Они долго отказывались, но в конце концов приняли дар — после чего уже не роптали на суету вокруг. А когда Конан заверил их, что вскоре и люди, и корабли оставят озеро, жрецы успокоились окончательно и даже стали высылать иногда младших служек на помощь шемитам.

Корабли пострадали от этого перехода значительно меньше. Поставив их у причалов с холодной стороны озера, матросы взялись за оснастку и отделку галер, так что по окончании работ они стали выглядеть едва ли не лучше, чем прежде.

Река, разведанная Конаном, имела русло глубокое, но узкое, так что конные отряды могли двигаться не на галерах, а рядом и при необходимости тащить галеры вдоль берега на бечевах.

И это очень пригодилось в самом начале, потому что речку от озера отделял небольшой водопад. По распоряжению Конана на берегу ниже водопада были сделаны помосты из камней и тех самых бревен, на которых волокли в горы корабли. После чего был сделан гигантский шлюз, ворот которого вращали лошади. На то, чтобы спустить таким образом все четыре судна, ушло еще четыре дня трудов.

Лошади понадобились еще раз, когда ниже по течению путешественникам встретились пороги и они едва не пропороли днища своим кораблям, пока перетаскивали их через каменные россыпи.

Но так или иначе, а путешествовать вниз по течению оказалось значительно веселее.

По мере того как река, набирая силу, спускалась с гор, плыть по ней становилось все легче. На третий день пути галеры вышли в широкий и глубокий каньон, где река, уже не стиснутая скалами, текла спокойно и неторопливо. По этому каньону они плыли еще несколько дней.

За все это время им не встретилось ни малейших признаков человеческого жилья.

К Стиксу они вернулись уже в предгорьях, где его холодные, темные воды тесно обступали столетние ивы, растущие вдоль низких, обрывистых берегов. Опасный отрезок реки остался позади, а перед собирателями лотоса лежало еще несколько сотен лиг путешествия на юг.

Кораблей, подобных асгалунским, в этих водах еще не видали. Ни одна галера не поднималась по Стиксу выше порогов, и потому местные рыбаки, чьи тростниковые суденышки часто выныривали прямо на галеры из густых прибрежных зарослей, изумленно таращились на диковину. Самыми большими из здешних судов были баркасы под полосатыми парусами, похожие на те пиратские посудины, которые баалурцы сожгли в ночь нападения.

Если бы в эти воды явился достаточно предприимчивый полководец, располагающий флотом, подобным флоту Конана, он мог бы с легкостью подчинить себе все земли вокруг, сделавшись единовластным правителем. Но это было бы не самое спокойное правление из всех возможных.

Здесь, в отдалении от столицы и цивилизации, стигийцы жили так, как, верно, жили их далекие предки — наполовину земледелием и охотой, наполовину разбоем. Маленькие деревни враждовали между собой непрестанно, ибо здесь царил обычай кровной мести, из-за которого могли вырезать целые большие поселения. Каждая деревня говорила на своем наречии, и нередко люди, живущие друг от друга на расстоянии не более нескольких лиг, не могли понять один другого.

Помимо невозможности объединить местные кланы, существовало еще одно препятствие спокойному правлению.

Когда-то давным-давно в этих землях жил иной народ, отличный от стигийцев во всем, кроме одного: это тоже был народ черных магов, поклоняющихся Тьме или порождению ее.

Повсюду вдоль берегов внимательный взгляд мог заметить руины городов и гробниц, еще более пышных и ужасающих, чем стигийские пирамиды. Иногда деревни стояли прямо на развалинах, и в грубой и неровной кладке низких домов попадался вдруг большой кусок древней стены, сложенной из плотно пригнанных плит с высеченным на них изображением какого-нибудь жуткого невиданного зверя.

Третьим поводом для беспокойства стали бы кочевники-зуагиры. Их набеги часто тревожили и без того разоренные вечной враждой стигийские поселения. Кочевники смерчем врывались в деревни и не столько убивали, сколько уводили всех жителей — до последнего старика и ребенка. Закупая хлеб в прибрежных деревнях, баалурцы вдоволь наслушались жутких историй про банду под предводительством некоего Матху Пророка, который положил себе зарок обратить за свою жизнь в истинную веру десять тысяч стигийцев. Истинной верой зуагиры считали веру в бога пустыни и песчаных смерчей, чернобородого Эрлика. К счастью, зуагиры признавали только лошадей и верблюдов и как огня боялись воды. Они приходили всегда с одних и тех же бродов, что несколько облегчало местным жителям защиту от их нападений.

Выше по реке дела обстояли еще хуже. Рыбаки рассказывали, что исток Стикса находится в узком каменном ущелье, что лежит еще за сто с лишним лиг к югу. Но задолго до того ущелья река превращается в жадную пасть, глотающую всякого, кто осмелится пойти вверх по течению, стигиец он или иноземец. А по берегам там бродят дикие зуагиры и разбойники, изгнанные из Кешана, которые убивают без разбору всякую живую тварь, будь то взрослый человек или ребенок.

Но несмотря на все те ужасы, что рассказывали местные жители, до сих пор никто не пытался встать на пути четырех галер. Дул попутный ветер, и маленький флот на всех парусах поднимался вверх по реке. Правда, кончались запасы еды, но в прибрежных зарослях было достаточно дичи, чтобы прокормить армию в два раза большую, чем та, что поднималась сейчас к верховьям Стикса. Они уже научились остерегаться крокодилов и водяных змей, ловить сплетенными из травы бреднями рыбу, сонно стоящую на мелководье, и отличать ядовитые ягоды от съедобных. Они знали, что нельзя выгонять в ночное лошадей, потому что придут дикие степные кони, загрызут жеребцов и уведут кобыл. Они знали, что нельзя подходить близко к свешивающейся с ветвей ивы лиане, потому что она может оказаться древесным питоном. Каждый такой урок стоил им чьей-нибудь жизни, зато впоследствии спасал многих и многих.

Там, где река становилась быстрой и мелкой, а ветер умирал в ветвях высоких деревьев, путешественники пускались на различные хитрости. Чаще всего на берег выводились лошади и верблюды — они тащили галеры почти волоком, в то время как несколько десятков людей на корме и вдоль бортов отталкивались от дна длинными шестами. Когда на берегу показывалась деревня или небольшой город, на галерах немедленно готовились к бою, потому что даже самая маленькая деревушка могла вдруг ощериться рогатинами и вилами, а на просьбу продать хлеба и мяса — ответить градом камней из-за частокола. Здесь все жили в вечном страхе нападения, и тому было немало причин — то здесь, то там путешественники видели следы кровавых побоищ: сожженную деревню с разложенными вдоль частокола обезглавленными телами, головы которых торчали рядом на высоких шестах, разбитые баркасы, вытащенные на берег и брошенные под лучами палящего солнца, а то и просто несчастных, повешенных на деревьях вдоль дальнего берега в назидание остальным непокорным.

В один из дней, выслав отряд на охоту, Конан отправился вдоль берега в одиночку — и вернулся на галеру вместе с юным стигийцем, грязным, голодным и оборванным. Наткнувшись на него, трясущегося, в зарослях тростника, Конан попытался расспросить юношу о верховьях реки, но не смог добиться ни одного внятного слова. Тогда он просто взвалил стигийца на плечо и приволок к Каспиусу.

Судя по всему, юноша каким-то чудом спасся во время одного из набегов и довольно долго просидел в реке, затаившись, как дикий зверь. Лицо его и руки были обожжены, и ожоги были свежие. Поставленный Конаном на палубу перед собравшимися поглазеть на это чудо матросами, мальчик тут же упал — то ли от страха, то ли от голода.

Он едва стоял на ногах, но, узнав, что путешественники движутся еще выше по течению, расширил глаза, вскочил и, не сказав ни единого слова, прыгнул за борт.

Это многое сказало Конану о том, что их ждет впереди. На следующий день они нашли плавающую на мелководье тростниковую лодку. От нее мало что осталось, ибо она была сожжена почти дотла, но каким-то очень странным способом: в ней зияла огромная обугленная дыра, словно ее пронзила струя пламени. Неподалеку плавали обугленные же трупы трех рыбаков.

Несколькими днями позже они наткнулись на настоящую битву. Вдоль берега безумным галопом мчалось не менее двух десятков верблюдов. Их преследовали, расстреливая караванщиков из длинных луков, всадники в белых плащах. Конан видел, как, нагнав караван, они быстро и умело перебили всех, кто еще остался в живых. Лишь нескольким счастливцам удалось добраться до реки и, переплыв на другой берег, оказаться в безопасности.

Несколько лет назад Конан сам был таким же всадником в белом плаще, и его отряд бронзовокожих дикарей долгое время наводил ужас на приграничные земли Иранистана. Поэтому он до некоторой степени был осведомлен об обычаях и нравах этих кочевых жителей пустыни. Жрецы их бога, которых они называли пророками, сотни лет назад объявили священную войну иноверцам. Поэтому сейчас Конану было небезопасно появляться среди них. Даже если бы его узнали и с триумфом привели к местному Пророку Матху, тот вряд ли бы одобрил его плаванье с шемитами. Не говоря уже о том, что, вероятнее всего, его убили бы гораздо раньше — просто потому, что теперь их язык звучал бы у него с резким шемитским акцентом.

Увидев, что всадники расправились с караваном и теперь с любопытством смотрят на его галеру, на мачте которой развевается баалурский флаг, Конан не стал проверять, все так же ли боятся их степные лошади воды, как десять лет назад.

— Лучников к бортам! — скомандовал киммериец. — Гребцов на весла! Рулевым править к правому берегу!

Река взорвалась барабанным грохотом и плеском весел, и лошади испуганно шарахнулись прочь. Но всадники быстро совладали со своими скакунами и погнали их вдоль берега вслед за новой добычей.

— Потроха Нергала! — выругался Конан. Впереди, за небольшим поворотом реку перегораживал паром. На нем галеры поджидали еще две сотни всадников. Завидев приближающиеся корабли, они выхватили из ножен кривые сабли и разразились воинственными криками. Конан понял, что боя не избежать. — К оружию! — взревел он. — Готовьте сходни! Три золотых тому, кто приведет мне зуагирского жеребца!

С бортов галер на огромные бревна парома посыпались пешие воины; по широким сходням застучали копыта лошадей. Гребцы бросили весла и взялись за луки. Со стигийского берега вдруг послышались яростные вопли. Конан обернулся — ему на подмогу бежали пятеро уцелевших караванщиков. Халаты и чалмы их были мокры, но это не мешало им нестись к парому, размахивая над головами обнаженными саблями. Судя по одежде и горбатым, как клювы коршунов, носам, это были туранцы. К Конану подбежал один из них, седобородый старец с воинственно сверкающими глазами:

— Не знаю, кто ты и откуда взялся, господин мой, но я хорошо заплачу тебе, если ты поможешь мне спасти то, что еще осталось от моего каравана!

Зуатиры, поначалу несколько растерявшиеся от внезапно высадившейся на берег огромной армии, быстро оправились и, пришпорив коней, развернулись по берегу широким полукругом. Турио же, напротив, не стал выводить свои отряды дальше парома, оставаясь под прикрытием арбалетов с корабля. Зуагиры рассчитывали, ускакав в степь, заманить шемитских всадников за собою и там одного за другим расстрелять в высокой траве. Но, увидев, что преследовать их не собираются, они развернулись и взялись за луки.

И тогда с четырех гребных палуб вылетела туча стрел, выпущенных из арбалетов и длинных луков. Не меньше сотни зуагиров было убито на месте; остальные, в первую секунду двинувшись на конницу Турио, поняли, что их расстреляют прежде, чем они доберутся до всадников. Развернув коней, они попятились, отступили назад, их предводитель тонко и гневно выкрикнул какое-то бранное слово и в сердцах сплюнул в реку. Он повернул коня, махнул своим, и через мгновение вся орда растворилась в желтосером море колышущейся травы.

Турио выкрикнул: "Вперед!" и пришпорил своего жеребца. Но тяжелые кони шемитов не могли тягаться с дикими степными жеребцами. Видя, что последний белый плащ мелькнул среди травы и скрылся из виду, баалурцы повернули коней и неспешным шагом вернулись к парому, выиграв битву без единого удара.

Караванщики кинулись к уцелевшим верблюдам, и караван-баши пустился в пространные объяснения Конану о том, каких трудов им стоило провести верблюдов через пустыни Иранистана и Пунта, ибо шли они от самого моря Вилайет.

— Но если вы направлялись на север, почему не пересекли Стикс еще раньше, выше по течению? — недоуменно спросил Конан. — Ведь зуагиры не ездят далеко за реку, и через день пути вы были бы уже в полной безопасности. Так бы вы попали прямо в Кешан, а тамошние разбойники, как я слышал, и малочисленны, и менее свирепы.

Почтенный Зурфар — так звали караван-баши — снял с головы совершенно мокрую парчовую чалму и неспешно отжал ее.

— Да, это можно было бы сделать, — с неохотой сказал он. — Но выше по реке нет паромов, а поток ярится подобно дикой степной кобыле. Мы погоняли верблюдов, как могли, в поисках хоть какой-нибудь переправы и мчались так не один день, пока наконец эти нечестивые псы не настигли нас. Что за дикие нравы у здешних племен? Когда мы шли через пустыню, мы тоже встречали кочевников — они странствуют по пескам от оазиса к оазису и не допускают к воде никого, кто не заплатит им золотом либо драгоценными камнями. И я готов был заплатить и этим неверным, но они набросились на меня с яростью бешеных шакалов. И напрасно я предлагал им выкупить наши жизни! А все это с тех пор, как здесь воцарился этот безумец, которого они зовут пророком!

— А почему же вы сами не выстроили какую-нибудь переправу? У вас бы ушло на это времени меньше, чем на скачку вдоль берега.

Зурфар недобро сощурился, но не смог не признать правоты киммерийца.

— И все же это было очень тяжело, — покачав головой, сказал он. — Хотя, наверное, и возможно. Еще южнее Стикс течет по узкому каменистому ущелью, и подчас простой поход за водой может стоить неловкому человеку жизни. А еще южнее этого ущелья река течет по открытой равнине, а Кассали и иные великие города Пунта лежат далеко от воды и не нуждаются в постоянных переправах. Идя с юга, мы вынуждены были обогнуть ущелье и надеялись, что не встретим зуагиров. Да, все, кто выжил, запомнят этот день и будут рассказывать о нем внукам и правнукам.

— Хм! — сказал Конан, оглядываясь на своих командиров, стоявших поодаль, но тем не менее жадно вслушивающихся в разговор. При последних словах старика молодые воины гордо выпрямились.

— А что, этот пророк — кажется, его зовут Матху, — спросил Конан, — вовсе запретил иноземцам водить караваны через земли зуагиров?

— Он безумен, безумен, уверяю тебя, господин мой! — замахал старик на Конана руками. — Безумен, как все жрецы этого демона, Эрлика! Говорят, у него были какие-то видения, в которых Эрлик объявил ему, что какой-то страшный демон, древний его враг, пробудился от сна и вновь хочет господствовать над миром. И потому все неверные, не почитающие Эрлика, должны быть умерщвлены на месте, без допроса и покаяния. Я же сказал тебе, господин мой, — он безумец! И как это всеблагой Митра допускает, чтоб такой злодей ходил по земле!

Тем временем оставшиеся в живых караванщики перераспределяли поклажу по уцелевшим верблюдам. Благополучно переправившись на другой берег, они остановились в ожидании, пока их караван-баши изволит закончить беседу с шемитским военачальником. Видя это, Зурфар стал прощаться.

— Завидев вас, я решил, что вы пираты, и счастлив, что ошибся, — сказал он Конану. — Надеюсь, с тем, что осталось, я сумею поправить свои дела. Благодарю тебя, чужестранец, что ты не попытался воспользоваться моей бедой и не захватил себе весь товар, как это несомненно сделал бы всякий другой на твоем месте.

— В самом деле? — расхохотался Конан. — А ты не боишься, что сейчас я потребую ту самую награду, которую ты посулил мне? Я думаю, всего твоего товара как раз хватит, чтобы вознаградить хоть немого каждого из моих солдат!

Караван-баши побледнел и кисло улыбнулся:

— Легко тебе смеяться надо мной, господин мой, с четырьмя кораблями и тысячным войском! Будь у меня твои корабли, я бы просто-напросто спустился вниз по реке, и никакие зуагиры не страшили бы меня до самых порогов… А не удовлетворишь ли ты мое любопытство и не скажешь ли, куда вы движетесь с такой армией? Неужели вы все-таки пираты?

— Нет, мы не пираты, — ответил Конан. — А путешествуем, как и ты, с определенной целью.

Караван-баши удивленно поднял брови:

— Вверх по Стиксу?! А знаешь ли ты стигийскую поговорку: "Не ходи за счастьем к верховьям Стикса"? Стикс — жадная река, — он вытянул руку к югу, указывая на сияющую ленту потока. — Блестит как чешуя Великого Змея! И те смельчаки, что прельстились ее блеском, не возвращаются назад! А если возвращаются, то больше не жаждут ни богатства, ни славы — ибо на Серые Равнины не унесешь ни того, ни другого. — Он ткнул в трупы зуагиров, плывущие вниз по реке. — Но если уж ты так хочешь подняться к верховьям, то вот тебе мой совет: оставь корабли, пересядь на лошадей или верблюдов и уж лучше встреться в степи с зуагирами, чем со Стиксом у его истока!

Глава 14 НОЧНЫЕ УЖАСЫ

Баалур лежал погруженный во тьму. Люди, как могли, боролись с нею, и желтые огни факелов тысячами горели на улицах и площадях, так что белые стены домов прокоптились до черноты. Словно умалишенные или призраки, бродили горожане с фонарями в руках, натыкаясь друг на друга. Жуткое это было зрелище: словно слепые шествовали вереницами, не видя друг друга и пытаясь слабыми огоньками разогнать тьму, окружавшую их. Глаза у всех были пусты, лица бледны. Вот уже третий месяц боролись они со сном.

Днем картина менялась: яркое солнце освещало беспробудно спящий город. С первыми его лучами засыпали все — кто, и где, и как придется, ибо только днем кошмары отступали.

Но эта ночь длилась уже третьи сутки и все никак не кончалась, и жители Баалура были близки к безумию.

Вот почему Нарсиус, торговец фруктами, бродил по улицам в столь поздний — а быть может, в столь ранний — час. Ему доставляло некоторое утешение не сидеть дома без дела, а ходить по улицам с корзиной, полной фруктов, раздавая людям сочные, свежие плоды. Когда он предлагал кому-нибудь грушу или персик, лицо несчастного на миг светлело, он принимал дар с такой радостью, как будто ему в руки с неба падала звезда. В эти черные дни он предлагал фрукты даром, но, как правило, ему все-таки платили — кто сколько мог; и под утро он возвращался в дом своих родителей с карманами, полными мелких денег. Когда солнце высоко вставало над горизонтом, он снова выходил на улицы, но уже не торговать, а поспать вместе со всеми.

И при этом он почему-то не чувствовал усталости. Ему хватало четырех или пяти часов сна. Обычно он просыпался оттого, что кто-нибудь начинал громко стонать рядом с ним, и тогда он тряс спящего за плечи, или хлопал по щекам, или выливал на него кувшин холодной воды — словом, делал все, чтобы тот очнулся. После этого, даже если ему все еще хотелось спать, заснуть Нарсиус уже не мог, и тогда он бродил по улицам до наступления темноты, а потом снова брался за корзину с фруктами.

Он знал, что в городе еще остались люди, которые до сих пор могли спать спокойно. Для некоторых жизнь почти не изменилась по сравнению с той, какую они вели до проклятья. Иные же каким-то образом умудрялись чувствовать себя неплохо и при кошмарных снах — как правило, это были богачи, у которых было достаточно денег, чтобы нанять слуг, обязанных будить их, как только они начинают метаться и стонать. Были и те, кто пытался бороться с проклятием иным образом: например, убежать из города; но, по слухам, это мало помогало. Соседние города-государства выставили посты вдоль границ и не пускали к себе подданных короля Афратеса — ибо теперь зараза распространилась на всех без исключения, а не только на жителей столицы, и каждый день приходила в Баалур весть о том, что еще один город охвачен колдовской заразой.

От кошмаров не было лекарства и не было избавления. От них не спасала даже смерть — жрецы Дагона утверждали, что теперь все умершие станут рабами Зерити в ее темном царстве по ту сторону смерти. Вся надежда оставалась только на то, что отправившиеся за лотосом смельчаки все-таки найдут его и вернутся. Но с каждым днем эта надежда становилась все меньше и меньше.

Бродя по улицам, Нарсиус везде слышал горестные стоны и вздохи, везде видел безрадостные лица: засыпая, люди погружались в кошмары сна, просыпаясь — оказывались в кошмаре яви. Многие кончали с собой: даже угроза вечного рабства у Зерити не могла остановить отчаявшихся обрести покой людей. Не обходилось и без несчастных случаев: буквально накануне кто-то, засыпая на ходу, споткнулся о бочку с маслом и уронил в разлившееся масло горящий факел — в результате от целого квартала остались одни угли.

Но эта ночь все длилась и длилась и никак не могла кончиться, так что даже он, совсем молодой юноша, начинал чувствовать себя совсем усталым и несчастным. Он заметил, что на улицах стало меньше огней: люди, изнемогшие от бессонницы, стремились окружить себя не светом, а тьмой, ибо именно тьма приносит покой и отдых. И стоило юноше об этом подумать, как тут же ему захотелось забраться в какой-нибудь темный угол, подальше от всех, свернуться вклубочек и закрыть слипающиеся глаза…

Он изо всех сил ущипнул себя и потряс головой. За эту ночь он проделывал нечто подобное уже в десятый, а может быть, в двадцатый раз. Он заглянул в темный переулок, в конце которого горел один-единственный фонарь, и решительно повернул к рыночной площади. Там свет, там огни, там люди.

Но тут из переулка прямо ему наперерез вывалилась шумная компания, размахивая двумя большими фонарями. Они распевали пьяными голосами, немилосердно фальшивя: последнее время многие в Баалуре пытались спастись от чумы и таким образом. Они шли нетвердой походкой от стены к стене, и фонари раскачивались у них в руках вместе с ними.

— Почем у тебя сладкие груши, мальчик? Могу я взять штуку на пробу? — с трудом выговорил один из гуляк.

В круге света от фонаря появилось женское лицо с опухшими глазами. Женщина проворковала:

— Выбери мне самую желтую, красавчик! Надо же чем-то заесть это паршивое кислое вино, которым вы, мерзавцы, меня напоили!

— Да, пожалуйста! — ответил Нарсиус, протягивая им корзину. — Лучшие груши во всем Шеме!

К корзине потянулось сразу несколько рук; кто-то сунул Нарсиусу серебряную монетку.

— Берегись, — услышал он у себя над ухом хихикающий голос. — Твои груши действительно хороши! Берегись Мило, он ходит тут вокруг и тоже очень любит груши! И если ему что-то не понравится, он потопчет все твои фрукты!

Нарсиус отшатнулся. Ему вдруг показалось, что вместо человеческих лиц он увидел в свете фонаря отвратительные жабьи морды.

— Чур меня! Сгиньте! — крикнул он и бросился бежать, но тут же запнулся обо что-то и ударился лбом так, что из глаз посыпались искры.

— В чем дело, мальчик? — пропел над ним медовый голос. — Что с тобой, разве мы тебе не заплатили?

— Не прикасайтесь ко мне! — откатившись в сторону, он выхватил из-за пояса нож, которым вырезал сердцевинки яблок для особенно придирчивых покупателей. Сталь блеснула в свете фонаря, лягушачьи и паучьи лапы отдернулись назад.

— Эй, парень, ты что, свихнулся? — испуганно крикнул один из демонов. — Смотрите, он же ее ранил! Будите, будите его, он спит!

Но нет, Нарсиус хорошо знал, что не спит. Он вдруг со всей очевидностью понял, что произошло с городом: день стал ночью, ночь стала днем, кошмары стали явью. Размахивая кинжалом во все стороны, он пятился по темному переулку, пока наконец не выскочил на освещенную улицу, и тогда помчался по ней со всех ног, а за ним по пятам гнались демоны, протягивая к нему свои уродливые когтистые лапы и лязгая зубастыми пастями.

— Берегитесь, он сошел с ума! — кричали у него за спиной. — Он ранил мою подружку! Держите его, попытайтесь его связать!

Чудовища окружили его со всех сторон. В совершенном отчаянии он бросился прямо на них, размахивая ножом. Где-то недалеко отсюда должен быть его дом, только там сможет он спастись от этих уродов! Скорее туда!

Нож его полоснул по чьей-то отвратительной роже, темная жидкость потекла по нему. Кто-то ткнул ему факелом прямо в лицо, и он увидел то, чего боялся больше всего: на ноже была не кровь, а какая-то вязкая зеленая мерзость. Он застыл, вытаращив глаза, и только секунду спустя осознал, что рука, державшая факел, была обычной человеческой рукой.

Но голос, что прогремел над ним, мог принадлежать только демону: хриплый, ужасающий рев.

— Стражу! Позовите стражу! Его нужно остановить!

И тогда Нарсиус побежал изо всех сил, побежал так быстро, как не бегал никогда в жизни, и завывающая, улюлюкающая толпа осталась где-то позади. Добежав до своего дома, он принялся отчаянно барабанить в дверь и молотил по ней кулаками, пока ему не открыли.

Как безумный, ворвался он в дом, ничего не видя перед собой, понимая только, что наконец-то спасен.

— Это Нарсиус, что-то он сегодня рано, — услышал он словно издалека. И другой голос, еще более тихий, позвал его откуда-то из темноты:

— Скорее, дитя мое, скорее входи! Что-то происходит на улице, там, наверное, небезопасно.

По-прежнему ничего не видя в полутьме, он сделал несколько неуверенных шагов по коридору — и вздрогнул, услышав, как лязгнул засов у него за спиной. Он оглянулся через плечо и увидел перед собой не старого слугу, а какой-то смутный, расплывчатый призрак с красными горящими угольями вместо глаз.

Женщина, которую он принял за свою мать, поднялась ему навстречу, протягивая испачканные в крови руки, и тогда он узнал ее: Зерити, демон сна и бреда, ужасная колдунья.

— Нарсиус, мальчик мой, зачем же ты меня боишься? — почти пела она, и руки ее бесконечно удлинялись, приближаясь к его шее, хотя сама ведьма не делала ни шагу. — Иди сюда, иди к своей мамочке! Что это у тебя в руках, сынок, кинжал? Ну-ка, дай его мне!

Дрожь прошла по всему его телу от прикосновения холодной как лед руки; он вслепую взмахнул своим ножом, отшатнулся, кинулся вверх по лестнице.

— Пресветлый Митра, да что ж ты делаешь! Должно быть, он сошел с ума! Стой, погоди!

— Чудовище! Посмотри, он ранил меня! Меня, свою мать!

Карабкаясь по ступенькам все выше, Нарсиус как мог отбивался от наседающих демонов. Те ужасные твари, что преследовали его на улице, были безобидными зверушками по сравнению с этими: словно гигантские клубки ядовитых шевелящихся змей или щупалец. У чудовищ были тысячи, десятки тысяч этих безобразных рук, и все они тянулись к нему, пытаясь схватить юношу. Он размахивал ножом с отчаянием загнанного зверя, но там, где он отрубал одно щупальце, немедленно вырастало два. Зеленая мерзость капала с них, стекала по ступеням.

Лестница кончилась. Он похолодел, почувствовав спиной закрытую дверь. Пнув лезущее на него чудовище, он рванул дверь на себя — и, к его счастью, она оказалась незаперта. Он плотно захлопнул ее за собой и в изнеможении сполз на пол. И снова прошиб его холодный пот, потому что сидел он не на полу, а на влажном, шевелящемся языке какого-то невообразимого монстра. Бело-желтые клыки частоколом смыкались у него за спиной, а язык подтягивал бедного Нарсиуса все ближе и ближе к жаркой бездонной глотке.

И опять он услышал тот же голос из немыслимой дали:

— Нарсиус! Бедное мое дитя! Эти кошмары добрались и до тебя…

Он провалился в звенящую тьму и не видел лица матери, склонившейся над ним. Она держала во рту порезанный им палец, а здоровой рукой тихо гладила светлую голову сына, шепча что-то бессвязное. Он спал.

Глава 15 ИЗ ГЛУБИН

Галеры плыли все дальше, а земли вокруг становились все глуше. Деревни появлялись все реже, пока наконец не исчезли вовсе; пустынные степи переходили в заросли кустов и небольшие рощи. Вскоре рощи сменились лесами, а леса, в свою очередь, превратились в непроходимую чащу, сплошной зеленой стеной встававшую по обоим берегам. И пока еще оставались признаки человеческого жилья, путешественников постоянно преследовали зуагиры. Они появлялись из степи или с холмов небольшими отрядами и пытались на полном скаку расстрелять галеры из длинных луков, но стрелы их обычно не достигали цели.

По мере того как степи сменялись холмами, берега и река становились все более безлюдными. Сначала им встречалось не более трех рыбачьих лодок за день, затем не более одной, затем они перестали попадаться вовсе.

Вода в реке тоже изменилась. Она стала угольно-черной; даже зачерпнутая в горсть, она больше не казалась прозрачной, оседая на коже мельчайшими частицами ила. Никакие лоты уже не могли достигнуть дна реки, она становилась в глубину гораздо больше, чем в ширину.

— Не следовало нам вмешиваться в дела зуагиров, — посетовал как-то вечером Турио, стоя на баке рядом с Конаном и с тоской оглядывая поросшие лесами холмы. — Я-то думал, что это просто дикари, а они, оказывается, держат в своих руках все земли к востоку от Стикса! Если нам придется оставить корабли и передвигаться далее верхом, мы можем горько пожалеть о той глупой стычке.

— Я хорошо знаю этих кочевников, — отозвался киммериец. — С ними невозможно поддерживать дружеские отношения, ибо нет у них мира даже между собой. Если бы мы могли хотя бы немного доверять им, я давно бы бросил корабли и отправился по суше. Но по счастью, я этого не сделал.

И все же какие-то следы пребывания людей в этих джунглях сохранились. Правда, они скорее пугали, чем обнадеживали. Поднимаясь все выше по реке, путешественники находили разбитые лодки или заброшенные, уже заплетенные травой и лианами маленькие хижины посреди леса. Возле таких хижин обычно можно было найти обломки ножей, осколки глиняной и стеклянной посуды, а также два или три черепа, побелевших от времени. Первое время, завидев на берегу такую хижину, солдаты требовали непременно высадиться и осмотреть все вокруг, но, убедившись несколько раз, что жилье давно опустело и заброшено, а его бывшие хозяева уже никогда не вернутся домой, прекратили подобные вылазки.

А русло реки все сужалось, и течение становилось все сильнее. Однажды утром они услышали шум, очень похожий на шум водопада. Впереди берега превращались в огромные утесы с отвесными склонами, и сворачивать надо было либо теперь, либо никогда.

— Клянусь Дагоном! — галера Турио шла почти вплотную за кораблем Конана, поэтому киммериец отчетливо слышал каждое слово молодого капитана, стоявшего на носу судна. — Похоже, нас ждут новые пороги. Мы не сможем вскарабкаться на эти утесы, и придется сворачивать назад. Так что может быть…

Последние его слова потонули в испуганном крике гребцов. Дико заржали лошади. Где-то позади раздался ужасающий рев, но, оглянувшись, Конан ничего не увидел: река только что сделала небольшой поворот, и последние две галеры еще не появились из-за скалы.

— Назад! — крикнул Конан. — Выгребайте назад! Турио, сдвинь свою посудину, мы должны видеть, что там происходит!

Но галеру Турио вдруг подбросило и развернуло поперек потока. За ее парусами невозможно было разглядеть ничего, и Конан, сыпля проклятьями, уже приготовился перепрыгнуть с кормы на борт и как следует взгреть рулевого Турио, как вдруг случилось нечто ужасное: река ожила. Из-за поворота показалась третья галера, река вздыбилась вокруг нее огромной петлей темной воды. Петля захлестнула галеру как раз между двумя мачтами и потянула на дно. Люди в ужасе метались по палубе, хватая кто меч, кто копье, а петля все затягивалась, под ее натиском трещала обшивка и рвались снасти.

— Что вы пялитесь, собаки! Нашли чем любоваться! — взревел Конан и парой оплеух привел в чувство остолбеневших рулевых. — Гребцы, на весла! Лучники, стреляйте по ней! Готовьте катапульту на нижней палубе! — Пинками, тычками и подзатыльниками он заставил всех занять свои места, развернуть галеру и повести ее по течению к захваченному рекой кораблю.

Вторая петля взвилась над рекой и захлестнула вставшую попрек протока галеру Турио. Опомнившаяся команда на третьей галере принялась стрелять в реку из луков и швырять в нее все, что подворачивалось под руку. Хватка реки ослабла, она выпустила корабль, но мгновение спустя вздыбилась вновь — и вторая петля обвила галеру Турио.

От воды начал подниматься пар, снасти галеры вдруг вспыхнули гигантским факелом. Прямо на глазах у Конана какой-то обезумевший от боли и ужаса солдат, слепо тычась во все стороны, полез прямо по затягивающейся петле, обхватив ее руками, как огромный ствол. Его рыжие борода и волосы занялись синим пламенем, он с криком расцепил руки и упал в воду, изжарившись заживо.

— Река! Река ожила и загорелась! — услышал Конан бормотание своей команды. — Она сжигает заживо всех, кто отваживается плыть по ней, и давит в щепы корабли!

— Хватит причитать! Воины вы или бабы?! — рявкнул Конан, раздавая затрещины направо и налево. — Заряжайте катапульту якорем и стреляйте по ней!

Несколько человек кинулись к якорю, проворно сняли его с цепи и зарядили в катапульту вместо снаряда, привязав к нему длинную, прочную веревку. Конан, стоя на корме, сложил руки рупором и велел сделать то же самое команде третьего корабля. Затем обернулся к своим людям: те стояли навытяжку у катапульты, ожидая приказа. — Стреляйте! Чего вы ждете, Нергал вас побери!

Катапульта выстрелила. Импровизированный гарпун вонзился в петлю, сдавившую корабль. С третьей галеры вылетел другой снаряд, зацепив вторую петлю.

— Отлично! А теперь всем живо на весла — растаскивайте их, пока этапроклятая тварь не раздавила нам корабль! Живее, живее! Гребите изо всех сил!

Обе команды наконец поняли, чего от них добивался Конан. Гребцы бросились на весла. Снова раздался чудовищный рев, на палубу галеры Турио потекла из-под якоря темная жидкость.

— Тяните, тяните изо всех сил! — кричал Конан. — Турио, не стой столбом, делай что-нибудь! Пусть четвертый корабль подходит и помогает тому! Выше голову, ребята! Мы еще увидим, какого цвета кишки у этого водяного червя!

— Конан ранил Черную реку! — кричали на обеих палубах. — Да здравствует Шем! Да здравствует Баалур!

— Тяните, ротозеи, орать будете после!

Турио, опомнившись, проделал тот же самый трюк со своим якорем и перекинул конец веревки на галеру Конана. Черные петли понемногу расходились в разные стороны, круша все на своем пути: и людей, и снасти, и мачты.

Внезапно прямо из-под горящей галеры вынырнула гигантская тупорылая голова с черными мерцающими глазами и тысячезубой пастью. Она слепо таращилась на корабли и людей, словно не понимала, как могло случиться, что ее ранили эти муравьи. Огонь охватил уже всю верхнюю палубу; горели покореженные мачты, горело само чудовище. Тучи стрел с трех кораблей летели в него. Оно затрясло головой и снова взревело.

— Да это же просто рыба! — закричали матросы, немного приободрившись. Чудовище, как ни было оно огромно и сильно, внушало людям меньший страх, чем ополчившаяся на них река. — Эй, уродина! Мы разрежем тебя на куски и зажарим на ужин!

— Смотрите, сами не станьте ее ужином! — рявкнул Конан.

Чудовище выло все громче, якоря раздирали его тело, оно сжимало кольца в предсмертной агонии, и Конан с ужасом видел, как ломаются борта галеры, крошатся в щепки весла и давятся беспомощные гребцы на нижней палубе. Черная река стала еще чернее от пролитой крови — людской и подводной твари.

Тем временем к галере Турио приблизился четвертый корабль и тоже выстрелил якорем в гигантского змея. Усилиями двух кораблей одна из петель была стянута, и якорь галеры Турио, соскользнув, исчез под водой.

— Вытягивайте его и стреляйте снова! — заорал Конан во весь голос.

Его услышали. Трое или четверо матросов кинулись вытаскивать якорь, катапульта была заряжена вновь и вновь выстрелила. Стальной трехпалый гарпун вонзился прямо в шею чудовища, сразу за огромными, как жернова, глазами.

Оглушенная и ослепленная, раздираемая в трех направлениях разом, тварь извивалась в последних конвульсиях. Вода кипела за бортами галер. Чешуйчатое тело билось, пытаясь высвободиться.

Черная кровь, смешавшаяся с водой, привлекла множество крокодилов. Со всех сторон устремились они на пиршество, разрывая на части тела утонувших людей и добивая и без того едва живого червя. Солдаты спустили на воду шлюпки и, уже не опасаясь, принялись спихивать копьями огромное тело, навалившееся на нос истерзанной галеры. Наконец с громким плеском тварь была скинута в воду — и камнем пошла на дно, утащив за собой все четыре якоря.

Клич восторга, едва ли не более громкий, чем предсмертный вой чудовища, разнесся над рекой. Праматерь всех рыб была побеждена. Галеру Турио взяли на буксир и потащили вверх по течению. Утром следующего дня они вплотную приблизились к ущелью. Здесь Конан велел бросить якорь и высадиться на берег.

Скалы вздымались отвесно только над водой, словно темный поток когда-то очень давно пробил себе путь через вершину огромной горы, поделив ее надвое. По обоим берегам гора полого спускалась вниз, склоны ее, густо поросшие лесом, плавно переходили в холмы. Река неслась через ущелье бешеной кобылицей. Выше по течению не могли уже подняться ни галера, ни лодка, ни тем более пловец.

Именно здесь, у склона высокого холма, Конан решил разбить постоянный лагерь. Он велел вырубить деревья на площадке шириной в пять полетов стрелы и начать постройку деревянной крепости. Из огромных стволов, заостренных на концах, был сделан частокол. Внутри него были возведены большой общий дом и несколько конюшен. Со стороны реки крепость надежно защищала сама река, и здесь была выстроена пристань, у которой разместились четыре галеры.

Конан расположил крепость на восточном берегу еще и потому, что возле Ущелья Стикса зуагиры уже вряд ли потревожили бы баалурцев — они редко заходили так далеко к югу; а на западном берегу приблизительно от этих мест начинались земли Кешана, о жителях которого ходила слава людоедов.

Пока строилась крепость, верховые отряды исследовали местность вокруг и обнаружили несколько троп, ведущих на юг. Когда строительство было полностью закончено, а корабли прочно встали на якорь у новой пристани, Конан собрал начальников отрядов на военный совет.

— Я полагаю, что теперь мы находимся где-то на полпути от нашей цели, а потому будет нелишне разделить наши силы, — заявил он. — Укрепившись на этом берегу, мы будем иметь надежное убежище для нашего войска и кораблей. Галеры нуждаются в серьезном ремонте. Я надеюсь, все понимают, что, если нам не на чем будет вернуться домой, Баалур не спасут никакие заросли серебряного лотоса. Поэтому я решил оставить половину нашей конницы и пешего войска здесь, в этой крепости. Пусть они подготовят все для нашего скорейшего возвращения домой. А это значит: починка кораблей и запас еды и питья на обратный путь. Если с теми, кто уйдет вперед, что-нибудь случится, они смогут отступить на подготовленные позиции или вызвать подкрепление.

Первые же слова протеста принадлежали, конечно, Турио.

— Зачем нам оставлять половину воинства здесь, в этом забытом богами месте? Мало того, что это опасно, поскольку мы так и не выяснили, бывают ли здесь зуагиры, — это может привести к настоящему мятежу. Ибо каждый из нас знает, как опасны солдаты, обезумевшие от безделья. Если ты так настаиваешь, мы можем задержаться здесь на неделю или две, чтобы дать людям отдых, — и тогда всей армией двинуться на юг.

Конан терпеливо ждал, пока поток возражений молодого командира иссякнет.

— Если бы я считал, что наши люди просто-напросто устали, я погнал бы их вперед с удвоенной скоростью, — заявил он. — Но нам нужен лагерь! После порогов нам не встретился ни один корабль, сравнимый с нашими. Здесь нас не достанет ни флот Стигии, ни войско. Зуагиры сюда наезжают редко и небольшими отрядами, и поэтому их можно почти не опасаться. А что касается обезумевших от безделья солдат, то заставьте их работать, не оставляя ни одного часа без дела, — и на бунт у них не останется ни времени, ни сил. Помимо заготовки еды на обратную дорогу, оставшимся в крепости придется сопровождать караваны через степи зуагиров — за хорошее вознаграждение, разумеется, — потому что от денег короля Афратеса у нас почти ничего не осталось. А на обратную дорогу нам понадобится золота не меньше, чем на дорогу сюда. Вы будете приводить их в крепость, сажать на корабли и отвозить вниз по течению до самых порогов — пусть только платят.

— Но, во имя Митры! — не выдержал красный от гнева Турио. — Разве не об этом говорил я вам всю дорогу?! Разве не об этом предупреждал нас Шалманзар?! По-моему, Конан, ты собираешься силами войска Баалура выстроить здесь себе небольшое королевство! Мы будем собирать тебе золото с проходящих караванов, а ты — бродить по окрестностям, постреливать оленей и объяснять нам, что никакого лотоса в этих землях нет и в помине!

Речь его была прервана в самом разгаре — ударом киммерийского кулака. Юноша отлетел в угол, из носа у него потекла кровь.

Установилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием оскорбленного капитана. Он встал и взялся за рукоять меча.

— Я не сомневаюсь, что этот глупец печется о благе своего города, — сквозь зубы процедил Конан. — До сих пор я делал то же самое. Вы смело шли за мной через все опасности — я полагал, что вы пойдете за мной так же смело и дальше. И вы в самом деле считаете, что те, кто останется здесь, предадутся безделью и накоплению богатств, забыв о цели нашего путешествия?.. Я считаю иначе, но, зная твою неуемность, Турио, я собирался оставить в лагере военачальником именно тебя — и никого другого. Мне хорошо известно твое рвение, и я уверен, что ни один солдат, отданный тебе под начало, не разжиреет от безделья.

Турио молчал, с ненавистью глядя на Конана. Киммериец ждал. Расчет его был точен: с одной стороны, молодой капитан был польщен тем, что его заслуги командира наконец признаны главнокомандующим, с другой — оставаясь в лагере, он получал в полное свое распоряжение половину всей армии.

Глядя на то, как на лице юноши отражаются самые противоречивые чувства, Конан еще подлил масла в огонь:

— То, что я сделал, я собирался сделать с самого начала, и этот план был принят королем и Каспиусом. Поэтому, прощаясь с Зурфаром — небезызвестным вам караван-баши, — я сделал ему одно предложение. Караван туранских купцов, знакомцев нашего караван-баши, будет ожидать вас чуть ниже по течению. Они обещали заплатить одной двадцатой от суммы всего товара. Уже сейчас мы можем готовить верблюдов для путешествия, и я уеду уверенный, что вы тут не пропадете. На сборы должно уйти дня два или три.

Турио снова покачал головой, но уже по другому поводу.

— Ты в самом деле собираешься оседлать верблюдов и отправиться на юг, прямо в лапы к зуагирам? Мне одной встречи с ними хватило, чтобы понять, насколько легко они догонят любой караван. Тебе придется с ними драться трижды в день…

— Именно за этим я оставляю в крепости тебя, мой бесстрашный капитан! — улыбаясь, сказал Конан. — Ты схватишь здесь зуагиров за горло и не отпустишь, пока я не уйду достаточно далеко! Уж это ты, надеюсь, сумеешь сделать?

Глава 16 ВДОЛЬ БЕЛЫХ КОСТЕЙ

Бесчисленные банды зуагиров, подобно стаям голодных степных волков, скитались по пустыне белыми смерчами. Ярости их не было предела.

Шемиты должны были заплатить сполна за свою слишком легкую победу у Стикса. Как раз на днях из выстроенной ими на побережье крепости вышел караван тяжело нагруженных верблюдов в сопровождении большого отряда всадников. Проводив караван до края нагорья, всадники вернулись в лагерь, а шемиты остались в пустыне лицом к лицу с врагами более страшными, чем банда кочевников: беспощадным солнцем, выжженной землей и нехваткой воды.

Такова была расстановка сил, когда несколько дней спустя караван шел краем Большого Ущелья Стикса. Тропа была помечена так ясно, что невозможно было сбиться даже в темноте: ее устилали белые кости всех тех, кто не смог выстоять в схватке с пустыней. Словно огромная общая могила людей, верблюдов, мулов и лошадей, тянулась она через пески.

Конан вел своего жеребца в поводу, не отягчая своим телом и без того навьюченное животное. Рядом с ним на понурой, вздыхающей под солнцем кобыле ехал Каспиус. Седобородый, с вечно прищуренными глазами, в своих неизменных белых одеждах и с влажным платком на голове, он был вылитый зуагир.

— Ну, старик, — обернулся к нему Конан, — ты попрежнему не жалеешь, что присоединился ко мне? Должен тебя предупредить, что мы сейчас очень близки к весьма небогатому выбору: либо возвращаться к реке за водой, либо препоручить себя милости Митры и искать источник в пустыне.

Он ткнул подбородком вбок, где, как они оба хорошо знали, за темными утесами и пустыней с помеченной костьми тропой, летел сквозь ущелье черной змеей неутомимый Стикс.

Старый лекарь разлепил сухие губы и улыбнулся, покачав головой:

— Нет, бесстрашный мой военачальник, я не сожалею, что пошел с вами, — ни тогда в Баалуре, ни теперь. Здесь, конечно, жарковато, но очень интересно. — Он кивнул на птицу, только что поймавшую зеленую ящерицу и теперь пристроившуюся пообедать на иззубренном лезвии меча, торчащего из песка. Чуть дальше видны были кости скелета, в руке которого когда-то был этот меч. — Как вы правильно заметили, Конан, не все можно узнать из книг. И я, можно сказать, сейчас наверстываю упущенное. Конан кивнул:

— Да, здесь есть чему поучиться. Кто мог, например, предсказать, что, следуя вверх по полноводной реке, мы в конце концов будем изнывать от жажды? — Он взболтнул флягой: она была почти пуста. — Проклятье! Я уже трижды высылал всадников, но воды они так и не нашли.

Караван верблюдов и наиболее выносливых лошадей длинной цепью растянулся по белому следу, огибая серые, занесенные песком утесы Большого Ущелья. Вокруг, сколько хватало глаз, простирались пески или камни, сухие колючки какого-то кустарника лишь увеличивали жажду. Каменные склоны полого поднимались, и, как ни мал был этот подъем, он очень утомлял и людей, и терпеливых животных. Этим утром они вышли на широкое плато, гигантским карнизом нависавшее над рекой, и теперь двигались вдоль него.

— Меня вот уже который день мучает одна мысль, — проговорил Каспиус. — Мне кажется, что мы все дальше уходим в прошлое. Вспомните, Конан, сначала мы поехали в Асгалун, город недавнего прошлого для вас и королевы, затем вышли в Стикс и поплыли мимо гробниц, которым, быть может, уже тысячи лет… А теперь мы идем вдоль огромной могилы по камням, которые здесь стояли до городов и пирамид, а быть может, и до того, как человек написал первое свое слово на обрывке пергамента… Стикс — древнейшая река, говорят, она течет и в царстве мертвых. А что, если ее истоки кроются в начале всех начал? И мы идем к ним, самонадеянные безумцы, полагая, что нам хватит на это жизни…

Конан на это мог бы возразить, что за свою не столь долгую жизнь он уже второй раз идет к истокам Стикса, но лекарь явно имел в виду что-то другое, и киммериец промолчал.

Внизу черной змейкой извивалась река, и у Конана не было никаких сомнений в том, что истоки ее — не более чем какой-нибудь небольшой ледник в горах. Подумав о леднике, киммериец неслышно выругался. Он много бы дал за то, чтобы оказаться сейчас среди родных снегов. Эта проклятая речушка дразнила его и его солдат близким присутствием воды, пригодной для питья. Она всегда была на виду, но никакие веревки не могли дотянуться до дна этого гигантского ущелья. Вода была — но ее не было. От этого еще больше хотелось пить и еще суше казался ветер, что дул им в лица, оседая песком на губах.

Слуха Конана коснулся тихий крик. Он обернулся и увидел тонкую фигурку, балансирующую на краю карниза. Не удержав равновесия, человек упал, и новый крик раздался снизу, но такой тихий и неясный, что Конан в первый миг помотал головой, полагая, что это был морок, наведенный черной чародейской рекой. Люди стояли над обрывом, также недоуменно помаргивая, не понимая, привиделось им или нет. Но эхо еще летело над скалами, и киммериец на всякий случай распорядился:

— Всем отойти от края! Будете зевать — и речные призраки утянут вас на дно одного за другим! Если еще раз я увижу кого-нибудь ближе, чем в десяти шагах от края, сброшу вниз без всяких духов, собственными руками!

— Господин! — прервал его чей-то крик, уже реальный. — Господин, у меня дурные вести!

Из-за поворота тропы появился всадник — один из тех, что были посланы на поиски воды. Он во весь опор торопился к Конану.

— Ну да, — проворчал киммериец. — Как же обойдешься без дурных вестей… Что там такое?

— Господин, зуагиры! Большой отряд всадников, и скачут они под красным знаком Пророка Матху.

Конан задумчиво кивнул, не убыстряя своего неторопливого шага рядом с конем.

— Так он все-таки объединил их… Что ж, если они гнались за нами через всю пустыню, они вряд ли теперь чувствуют себя лучше, чем мы. Но мы все-таки постараемся увеличить скорость. Скажи тем, кто в хвосте, чтобы подтягивались и поторопились. И пусть конница отойдет назад и прикрывает нас с тыла. — Всадник умчался, а Конан с невеселой улыбкой обернулся к Каспиусу: — Вот и решение вопроса с водой. Путь назад нам уже явно заказан.

К наступлению сумерек они увидели преследователей. Огромный отряд мчался через пустыню, поднимая тучи песка и пыли, и она была хорошо видна баалурцам, словно грозовое облако над горизонтом. Оно двигалось не слишком быстро, поскольку зуагиры ехали не только на лошадях, но и на верблюдах, но все же гораздо быстрее, чем отряд Конана. Киммериец велел всем не праздновать труса заранее и держаться как можно ближе друг к другу. Но всадников в белых плащах было гораздо больше.

Подгоняя людей, Конан лихорадочно выискивал место, подходящее для долгой обороны. Наконец перед путниками открылось небольшое ущелье, где каменные склоны сходились, как клешни гигантского скорпиона. Конан направил караван туда, распоряжаясь:

— Живее к тем скалам и за работу! Насыпать вал, выкопать ямы перед ним, расположить стрелков и животных! Мы еще сможем продержаться!

— Да, но как долго? — вздохнул Каспиус у него под боком. — Два дня, три? Эти жители пустыни могут знать здесь какие-нибудь источники воды, о которых не знаем мы, и просто окружить нас и дождаться нашей естественной смерти.

Конан нахмурился.

— Боюсь, что ты прав, старик! — сказал он. — А также мне известно, что жажда только ослепляет их, превращая в берсерков, а не лишает сил… Эй, Лонхо! Возьми людей и веревки и постарайся спустить кого-нибудь к воде! Да возьми побольше факелов, чтобы вас было видно издалека!.. Я знаю, что не достанете, я хочу, чтобы зуагиры думали, что у нас есть вода! Может, тогда они не станут нас сторожить, как кот у норы, а нападут сразу.

За прошедший день русло реки немного поднялось, а берега, спускавшиеся к воде отвесными скалами, стали пониже. Ловкий человек вполне мог, обвязавшись веревкой для большей безопасности, спуститься вниз и вскарабкаться наверх. Это было бы очень хорошей новостью, если бы не приближавшаяся туча пыли, уже заслонившая полнеба, кроваво-красная в лучах заходящего солнца.

Едва стемнело, ущелье наполнилось эхом стука тысячи копыт, и жуткие вопли, похожие на волчий вой, взлетели к позолоченной луне. Порывы ветра доносили запах конского пота и верблюжьих лепешек. Первые всадники приблизились к ущелью — и были расстреляны из луков и арбалетов от невидимой насыпи. Уяснив, что караван не взять с налета, зуагиры, отойдя в сторону, решили вести переговоры, о чем было тотчас сообщено Конану.

Зная, что всадники пустыни имеют пусть и странный, но все же нерушимый закон чести, Конан решил ответить на приглашение, рассудив, что новоявленный Пророк должен поддерживать хотя бы видимость справедливости. Поэтому киммериец взял с собой лишь нескольких телохранителей, полагавшихся ему по чину военачальника, и Каспиуса, чья седая борода и благородный облик должны были придать весу его посольству в глазах зуагиров, исстари чтивших седину.

Конан ожидал встречи с древним старцем — седобородым, с сетью бесчисленных морщин на хитром горбоносом лице. Но, войдя в ярко освещенный шатер, раскинутый в круге шатров поменьше, он с изумлением увидел восседающего на пестрых одеялах мальчика, узкоплечего и узкобедрого, слишком маленького и щуплого для своих просторных белых одежд с обилием золота и богатой меховой отделкой.

Зная обычаи жителей пустыни, Конан, как ни забавно ему это было, низко склонил голову, приветствуя Пророка. Разложив перед ним принесенные дары, он снова поклонился. То же сделали и его спутники.

— Приветствую тебя, Матху, и прошу позволения как можно скорее уйти из твоих земель, не вступая с твоими воинами в битву, — торжественно произнес Конан. — Ибо, если не зря зуагиры чтят тебя как Пророка, ты должен знать, что цели нашего похода — вне твоих пределов, и речь идет о жизни целой страны. Посему позволь нам следовать дальше нашим путем и не препятствуй. Если же ты согласишься помочь нам — благодарности нашей не будет предела.

— Вне моих пределов? — прервал его Матху, и Конан снова едва не улыбнулся — так тонок был мальчишеский гневный голос. — А ваша крепость, что стоит ниже по реке и забирает у моих воинов законную добычу, отбивая караваны, — она тоже вне моих пределов?

Конан понимающе улыбнулся:

— Если бы мы знали, что туранские либо иранистанские караваны — ваша законная добыча, мы не стали бы вмешиваться. Беда в том, что сами они так не считают. Если бы ты сам сопровождал караваны через пустыню, как это было принято у зуагиров прежде, все барыши были бы твои и нам нечего было бы делать.

— Учтивые и льстивые речи, — отозвался Матху. — Странно слышать их от того, за кем день и ночь следуют черные стервятники! Твои дела черны, как их перья, о ты, северный обманщик!

— Я могу вам поклясться своей старостью, — вмешался Каспиус, — что наша цель — единственно сбор трав, а именно серебряного лотоса, который растет только в верховьях Стикса. Наш город…

— Серебряный лотос, — сурово оборвал его Пророк, — священное растение, принадлежащее Эрлику. Он растет в стране Заслуживших Вечный Покой. И ваше счастье, что не найти его в этом мире, иначе бы мы не выпустили вас из этой пустыни, ибо не должен этот цветок попасть в руки неверных.

— Ну так дайте нам попытать счастья в других местах, — отозвался Конан, — и я, если хотите, напишу моим людям на реке, чтобы они оставили караваны вам. Если вы возьметесь доставить им мое послание.

— Нам не нужны твои милости, чужестранец, ибо ты приверженец Тхуталы. Мы можем предложить вам лишь одно: сложите оружие, откажитесь от своего дьявола и поклонитесь Истинному Владыке. Всякий, кто признает над собою власть великого Эрлика, будет удостоен чести стать его рабом.

— А кто не признает? — Конан по-прежнему улыбался, но глаза его зажглись недобрым огнем. Зачем же этот мальчишка звал на переговоры — только запугать? Но Конан решил пока не хвататься за меч и посмотреть, что будет дальше. — И почему ты обвиняешь нас в служении какому-то странному богу — как ты его назвал? Кажется, Тхутала? Я первый раз слышу это имя, а мои люди поклоняются только древним богам Шема. Мы не желаем зла никому из вас, ни тем более вашему повелителю.

— Служишь ты Тхутале или нет — не имеет никакого значения, — ответил мальчик. — Ты можешь и не знать об этом, но все же быть его слугой; он умеет заставить людей подчиняться ему, не ведая того. — Мальчик смотрел не на Конана, а на языки пламени, пляшущие в очаге. Казалось, он и в самом деле общается с какой-то высшей силой. — Тот, кто ведет отряд убийц и грабителей в сердце тьмы этого мира, не может не нести в себе зла. Хватайте его, во имя великого Эрлика!

Телохранители Пророка, до тех пор недвижными статуями окружавшие его, при этих словах рванулись вперед, но Конан был начеку. С тихим свистом меч его вылетел из ножен и поразил в плечо ближайшего нападающего. Солдаты киммерийца сгрудились вокруг, защищая его и Каспиуса, сталь зазвенела о сталь. Конан, растолкав дерущихся, подскочил к мальчику и схватил его за шиворот.

— Стойте! Иначе я сейчас перережу горло вашему Пророку! И тогда посмотрим, так ли силен ваш Эрлик, как вы о нем рассказываете! Руки прочь от моих людей, и дайте нам пройти!

Пророк извивался у него в руках, пинался и кусался, как самый обычный мальчишка. Вся напыщенность и важность мигом слетели с него. Похоже было, что его ничуть не заботит меч Конана у самого горла. На глазах у разъяренных, но беспомощных зуагиров Конан, выставив перед собой мальчишку, отступил со своими людьми к лошадям.

— Святотатец! — кричали киммерийцу из толпы. — Да отсохнут твои руки за то, что ты посмел прикоснуться к священной плоти ясновидца!

— Плоть его пока осталась неприкосновенна! — фыркнул Конан. — Разве что я немного порвал ему рубашку. А теперь вы, как чтящие законы Эрлика, дадите нам спокойно уехать отсюда.

Он дал знак своим не спеша рассаживаться по седлам и, бесцеремонно пнув Пророка, пришпорил своего жеребца. Мальчишка кубарем полетел в толпу зуагиров, а отряд Конана пустился в галоп.

Следом полетели стрелы, и двое баалурцев упали с коней. Конан клял себя всеми пришедшими на ум бранными словами: нужно было сообразить, что никакого торга с этими кочевниками не будет. А теперь, если они в скором времени не найдут воду, возвращаться в крепость придется с боем.

Вернувшись в лагерь, Конан увидел скопище факелов у карниза и, не слезая с коня, помчался туда.

— Ну, что у вас там? — крикнул он еще издали. — Достали вы воду?

— Даже лучше! — ответил баалурец, распоряжавшийся работами. — Взгляни вон туда, господин мой!

Под карнизом, приблизительно на полпути до дна ущелья, была еще одна небольшая терраса, нависавшая над водой. Через нее, сбегая вниз к реке, протекал ручеек чистой прозрачной воды. Возле ручья, глядя снизу вверх на Конана и улыбаясь во весь рот, стоял всадник с факелом в руке.

— Как вы спустили туда лошадь?! — изумился Конан,

— Мы просто нашли проход! Он ведет дальше вверх по реке, и, если мы оставим в лагере зажженные факелы, а сами уйдем по нему, зуагиры так и просидят до рассвета, думая, что караулят нас.

— Отлично, — ответил Конан. Он распорядился сворачивать лагерь и спускать к источнику лошадей и верблюдов. Пришлось пожертвовать несколькими палатками и большим количеством факелов. Оставив их за насыпью так, что издали это было похоже на спящий лагерь, весь караван, стараясь производить как можно меньше шума, снялся и ушел еще до рассвета. Высланные вперед всадники нашли козью тропу, вполне пригодную для того, чтобы по ней прошли верблюды. Поднявшись на гребень утеса, Конан увидел вдали белесые дымки над кострами зуагиров и рассмеялся. Узкий карниз, по которому они теперь шли, становился все уже и уже; время от времени приходилось расчищать его от упавших сверху камней. Они двигались неспешно и осторожно, каждый миг боясь услышать топот копыт за спиной, но так и не услышали.

Ближе к вечеру шум реки под ними стал как будто явственнее и ближе. Тропа вдруг резко вильнула — и вывела путешественников в узкую долину, сжатую с двух сторон отвесными стенами утесов. Земля здесь была влажной от близкого присутствия реки, сквозь камни пробивалась ярко-зеленая трава, на которую тут же с жадностью набросились лошади. Решено было устроить здесь лагерь и дать отдых людям и животным. Солдаты принялись выбивать змей из травы и ставить палатки, небольшой отряд отправился наполнять мехи — и вернулся с дичью, набитой в прибрежных камышах.

Только был установлен лагерь и готова еда, как часовые, выставленные у входа в долину, примчались к Конану, крича еще издалека:

— Зуагиры нашли спуск на карниз! Скоро они будут здесь!

Пришлось спешно поднимать людей и снова седлать лошадей и верблюдов. Торопясь уйти с открытого места, Конан погнал караван в лес, темной стеной встававший на дальнем краю долины.

Но в лесу их ожидали новые напасти: из-за деревьев навстречу всадникам выскочили чернокожие воины в набедренных повязках из леопардовых шкур, вооруженные длинными копьями и раскрашенными щитами из кожи носорога.

Выглядели они как сущие дикари — с кольцами в носах, с ожерельями из когтей и клыков больших кошек, — но действовали не хуже любого обученного войска. Перегородив тропу, они выставили копья и закрылись щитами, словно дожидаясь команды к атаке. Люди Конана заметались, сбившись в кучу, — они неожиданно оказались меж двух огней. Впереди их ждали выставленные копья, а позади уже слышались крики зуагиров, мчащихся по пятам еле отстреливающейся конницы.

Раздался леденящий кровь боевой вопль чернокожих воинов — и, не нарушая ровного строя, они бросились в атаку. Баалурцы выхватили мечи, решив подороже продать свои жизни, но черное воинство промчалось мимо и обрушилось на всадников в белых плащах. Закрывшись щитами от стрел, рослые дикари копьями спихивали всадников с лошадей и добивали уже на земле. В первый миг шемиты не поняли, что произошло. Но в следующую секунду прозвучал боевой клич Баалура, и на степных кочевников ринулись с двух сторон два войска разом.

Глава 17 ЛЕС ОТРУБЛЕННЫХ ГОЛОВ

Насколько сумел понять Конан, черные воины были отрядом племени, живущим в лесу у берега реки в нескольких больших деревнях. Они давно враждовали с зуагирами, "почти три разлива", как пояснил киммерийцу военный вождь. Кочевники, не довольствуясь той кровавой данью, которую взимали с караванов, начали нападать на поселения кешанцев, уводя в рабство детей и женщин.

Увидев обилие верблюдов и поклажи, кешанцы приняли караван Конана за торговый, и он не стал их в этом разубеждать. Они принесли баалурцам вдоволь фруктов, съедобных корней и мяса гиппопотамов, за что Конан щедро одарил их предусмотрительно захваченными с собой яркими безделушками. Баалурцы были приняты с тем радушием, какое свойственно только наивным и простодушным дикарям. Кружащих над караваном стервятников они как будто бы не заметили.

По словам чернокожих, в самой чаще леса, недалеко от реки, было большое озеро. Именно из него берет начало великий Стикс, заявили Конану вожди. На вопрос, растет ли там лотос, они ответили, что да, и во множестве, но не серебряный, а простой белый.

Выйдя к озеру, Конан увидел, что это скорее не озеро, а болото, илистое и вязкое, сплошь заросшее тростником, с небольшими лужами темной воды, соединенными между собой узкими протоками. Конан выслал отряды на разведку, и те вернулись с вестью, что обойти болото невозможно, а идти вброд слишком опасно.

Тогда Конан велел строить лодки. Плывя вверх по течению, баалурцы часто встречали тростниковые пироги стигийских рыбаков и полагали, что без труда смогут сделать их сами, благо тростника было вокруг более чем достаточно.

Но без помощи дикарей им никогда не удалось бы их построить. Тростник, неумело связанный волосяными веревками, немедленно намокал и разваливался, а то и просто тонул, отяжеленный водой. Кешанцы показали им, как правильно связывать снопы, как крепить их, чтобы они не расслаивались и постоянно подсыхали. Через несколько дней общих усилий были готовы две большие пироги и несколько маленьких, на которые и погрузился караван.

Поначалу они продвигались довольно быстро. Но вскоре лужицы воды начали мельчать, а заросли тростника становились все плотнее. Время от времени приходилось прорубаться не только сквозь тростник, но и сквозь заросли лиан и корней деревьев-паразитов, плотно оплетавших ветви, нависающие над водой. На расчистку мелких протоков, соединявших озерца чистой воды, уходило до нескольких часов упорного труда, а продвигались послеэтого пироги на жалкие сотни шагов.

Это утомительное, по-черепашьи медленное продвижение сводило людей с ума. Солнце палило немилосердно, яркими бликами отражаясь от поверхности воды, слепя глаза и напекая согнутые спины. Болото вечно что-то бормотало, его душные, ядовитые испарения доводили людей до безумной головной боли, худшей, чем боль после кошмарных снов Зерити. Стаи комаров и гнуса не оставляли их в покое ни днем, ни ночью, так что несколько суток спустя все были уже готовы прыгать головой в болото, лишь бы прекратились это ужасное зудение и постоянные ноющие укусы.

Еще одной бедой, и немалой, были крокодилы. После того как несколько неосторожных гребцов были утащены на дно прямо с лодок, Конан распорядился выставить вдоль бортов охрану с длинными копьями, чтобы отгонять жадных хищников.

Конан трудился за четверых. Для него, не привыкшего к безделью, постоянная занятость рук была скорее спасением, чем каторгой. Но и его начинали донимать тучи комарья и бесконечные заросли. Едва пироги проходили сквозь узкую просеку, заросли тростника снова смыкались за ними той же сплошной стеной.

— Здесь хватило бы папируса ца то, чтобы заполнить десяток библиотек, — горестно сказал как-то Конану Каспиус. — Но кому они тут нужны, кроме живущей в них мошкары? И если мы сгинем здесь, никто не сможет найти и следа от нашего пути.

— Я предупреждал тебя еще в Баалуре, — коротко выдохнул Конан, — что это безумная затея. Даже если мы когда-нибудь найдем серебряный лотос, я скажу, что он обошелся нам слишком дорого.

Но серебряного лотоса пока по-прежнему не было, а поиски его и в самом деле обходились слишком дорого. На четвертую ночь почти половина людей слегла от какой-то непонятной болотной болезни. Хуже того, вернулись кошмары. То ли Зерити решила, что пора наконец обратить внимание на приближающихся искателей целебных растений, то ли тому причиной были ядовитые испарения, но люди снова начали стонать и метаться во сне. Плохо приходилось и лошадям и верблюдам. Последней каплей была какая-то мистическая несводимая ржавчина, пожирающая оружие.

Но всему рано или поздно приходит конец. Постепенно болото снова перешло в русло реки, правда, все такое же заросшее и зловонное. Вдоль берегов этого темного, отдающего торфяным запахом канала теснились настоящие джунгли. В ветвях день и ночь скакали и кричали яркие птицы, стаи обезьян с визгом проносились над головами путешественников, швыряя в них объедки и грязные палки. Вокруг цвели тысячи самых разнообразных цветов, от их запаха было трудно дышать. Но серебряного лотоса попрежнему не было.

А русло реки тем временем становилось все уже. Пятнистые леопарды пробегали, дразня, под самым носом у баалурцев, исчезая прежде, чем они успевали наложить стрелы на тетиву. Ядовитые водяные змеи, чей укус убивал почти мгновенно, выползали на медленно плывущие пироги погреться на солнышке — и горе тому, кто неосторожно наступал на них.

Казалось, в этих джунглях, грозящих смертью на каждом шагу, невозможно выжить человеку. Но воткнувшаяся однажды на рассвете в борт пироги отравленная стрела показала, что лес обитаем.

Вскоре путешественники поняли, что новое столкновение с дикарями неизбежно: вдали все отчетливее слышен был бой больших боевых барабанов. Около середины того дня, в утро которого из зарослей вылетела стрела, по берегам реки начали попадаться несомненные признаки близкого присутствия воинственного племени: оскаленные черепа, обтянутые черной высохшей кожей, висели чуть ли не на каждом дереве. Короткое время спустя показались и тела несчастных — обезглавленные полуразложившиеся трупы, выставленные вдоль берегов. Все они были изуродованы, а у некоторых не хватало рук или ног.

Поэтому баалурцы почти не удивились, когда им навстречу из зарослей вышло сущее чудовище: чернокожий воин в яркой раскраске по всему телу, с радужными перьями и иглами дикобраза в собранных в пучок волосах, с длинным луком и связкой стрел — отравленных, судя по черным пятнам на наконечниках. Увидев пришельцев, он оскалил зубы в широкой дружеской улыбке, и по спинам шемитов пробежал холодок — клыки у черного воина были острые, как у мыши-вампира.

Вновь пустив в ход свои скудные знания кешанского языка, Конан сумел выяснить немного, но этого вполне хватило, чтобы успокоить воинов. Имя дикаря звучало как Нк'ча, и охотничьи земли его племени простирались на много дней пути от большого водопада. Его деревня подчинялась великому вождю по имени Гвандала, чья деревня лежала еще выше по течению. По словам Нк'ча, этот вождь был столь велик, что мог четыре раза в год есть человечье мясо, что, как известно, запрещено простым детям леса.

Да, разумеется, теперь он не собирался убить их. Черные люди не едят белых, а убивать и не есть врага — пустая трата стрел. Он мог бы, конечно, убить их — чтобы возвыситься в глазах своих людей и речного бога-крокодила Джавалы. Но, видя, что они больны, он решил этого не делать.

Выяснив все это осторожными расспросами, Конан вздохнул с некоторым облегчением. Его люди действительно были больны почти поголовно, лошади и верблюды дохли ежедневно, и война с каннибалами могла обернуться простым избиением и без того полуживых людей.

Поэтому Нк'ча был торжественно избран проводником удивительных белых людей в удивительных лодках, хотя баалурцы с большим удовольствием сбросили бы его в реку — прямо в зубы его Джавале. Но его присутствие на головной пироге давало им некоторую гарантию, что соотечественники приветливого людоеда не кинутся на них со стрелами и копьями, едва завидят.

Нк'ча гордо замер на носу пироги, опираясь на свой лук, а Конан негромко сказал Каспиусу:

— Может, тот мальчишка-зуагир знал о нашем походе больше, чем мы сами.

Каспиус почесал отросшую бороду.

— Вы хотите сказать, что Тхутала — это и есть Джакала, а быть может, и их Джавала? И мы сейчас направляемся прямо к нему? Или наше появление здесь разбудило какого-то нового бога, того смертельного врага Эрлика?

Конан пожал плечами:

— Скорее, не нового, а очень древнего бога. Может, именно поэтому и не стали преследовать нас стигийцы. Должна быть какая-то связь между ними — между Сэтом и Джакалой, змеей и крокодилом. Может, Зерити даже… — Но тут киммериец махнул рукой, сам не зная, что хотел сказать.

— Если все действительно обстоит таким образом, — с беспокойством проговорил Каспиус, — то лучшим решением будет как можно скорее повернуть назад. Хотя что мы сможем сделать против желания бога?

— Не знаю, что мы можем сделать, но я дал клятву, — мрачно ответил Конан. — И намерен сдержать ее, покуда возможно.

Нк'ча оказался очень полезен путешественникам. Когда поблизости снова загремели барабаны и Конан спросил, не означает ли это, что на них готовится нападение, каннибал ответил с неизменной улыбкой, что пусть их это не беспокоит, он уже дал своим людям знать, что идут пироги чужестранцев и что их следует пропустить, воздав всяческие почести.

— Отлично, — проворчал Конан. — Надеюсь, твоя улыбающаяся физиономия послужит нам верительной грамотой.

Нк'ча попросил объяснить ему, что такое верительная грамота. Конан объяснил, как сумел.

— Нет, могучий белый Властелин Черной реки! — ответил дикарь, улыбаясь во весь рот. — Я здесь ни при чем. За вами следуют птицы великого Джавалы, а значит, с вами его милость. — Ион с довольной ухмылкой указал вверх, где над лесом парили стервятники, едва различимые сквозь деревья.

Так они плыли еще несколько дней — сквозь утренние туманы, ночные удушливые запахи и дневное ядовитое марево. Глядя ночью на большой диск луны, Конан заметил, что в небе сместились звезды, — он не узнал ни одного созвездия. Он поделился этими наблюдениями с Каспиусом, и тот ответил, что уже которую ночь следит за небесными узорами и старается по возможности отмечать каждое изменение.

— Река уносит нас все дальше от знакомого нам мира, — сказал старый лекарь. — Не удивительно, что здесь светят чужие нам звезды. Более того, солнце и луна свершают свой путь здесь иначе, чем в наших землях. Но виной тому колдовство реки, или это естественный закон природы, я не знаю.

Конан ничего не сказал на эту тираду, только пристальнее вгляделся в ночное небо. Они плыли по маленькому озерцу с темной водой, и звезды отражались бесчисленным множеством в зеркальной глади озера. Могло показаться, что пирога плывет не по воде, а по звездному небу чужого, недоброго мира, где новые звезды восходят приветствовать новых богов.

Весь следующий день они плыли в зябком тумане, моросью оседавшем на волосах и одежде. Джунгли полнились звуком отдаленного грома. Пироги вышли в большой, открытый небу залив — и увидели впереди большой водопад, низвергавшийся с высоты не менее семисот локтей. Над водопадом дрожала туча водяных брызг, она поднималась все выше, превращаясь в черные тучи, мрачно клубящиеся над головами незваных пришельцев.

Глава 18 ИДОЛ

Зерити была занята тем, что создавала изваяние. Одну из огромных каменных колонн своей гробницы она обтачивала и скоблила тяжелыми бронзовыми инструментами какого-то стигийского скульптора, позабывшего их в ее подземном храме. Работа была не из легких, и потому Зерити скинула с себя всю одежду, облачившись в один только кожаный передник, который нашла среди инструментов.

Ведьма ваяла, стоя на своем сундуке со свитками, ибо каменный идол должен был изображать бога, а не низкорослого смертного. Древний камень легко крошился под долотом, но, не будь Зерити ведьмой, на эту работу у нее ушли бы годы и годы. Она начала с лица и широких плеч, остальные же контуры были еще едва намечены.

— Ну вот, возлюбленный мой Джакала, у тебя будет благородный лоб, высокий и выпуклый, — приговаривала она, как бормочут все мастера за работой. — Одна-единственная складка меж твоих бровей будет внушать благоговейный трепет твоим почитателям.

Вряд ли то, что изображала Зерити, нормальный человек назвал бы благородным. Огромный широкий лоб нависал над сурово сдвинутыми бровями. Скулы были слишком широки, и потому нижняя челюсть, квадратная, как доспех аквилонских рыцарей, казалась маленькой по сравнению с ними. Рот был похож на шрам, столь тонки были его губы, а глубоко посаженные глаза были маленькими и злыми.

Едва Зерити сдула пыль и каменное крошево с этого еще не оконченного лица, губы шевельнулись и заговорили с ней.

— У меня было множество тел и форм, — проскрипела статуя неживым, глухим голосом. — Я принимал тот облик, который более всего подходил к тем, над кем простиралась моя власть. Я думаю, нынешний мой вид и в самом деле потрясет всех этих маленьких людей наверху.

— Я буду работать не покладая рук, — пообещала Зерити.

Она встала поудобнее и принялась отделывать одну из рук каменного гиганта. Выглядело это так, словно она не долбит мертвый камень, а высвобождает из плена какое-то древнее живое существо, запрятанное в него.

— Это будет самое прекрасное из твоих воплощений, — сказала она, орудуя долотом. — Самое… могучее.

Губы идола улыбнулись.

— Видела бы ты мое тело, когда я правил одной древней расой еще до того, как вулканы затопили землю потоками лавы, — заявил он. — Вот оно было действительно могуче. — Мягкий толчок, словно эхо далекого землетрясения, сотряс гробницу, и каменная голова отделилась от колонны, вращаясь на толстой жилистой шее. — Но для этой каморки оно было бы слишком велико.

— Неисчислимы века твоей жизни, — пробормотала Зерити, трудясь над пальцами руки. — А могу я спросить, великий повелитель, где твоя изначальная родина?

Идол, чуть нагнув голову, глянул на ее маленькую фигурку.

— Я — силурианин, — ответил он.

— О, — выдохнула Зерити. — Я даже никогда не слышала о мире по имени Силурия. Но я знаю, что в нашем мире ты возник прежде всех созданий, вызвав к жизни все живое.

— Да, — проскрежетал Джакала, — я был среди первых, я появился вместе с Тсатхоугой, Бокругом и Сэтом. Когда-то давно мы были почти братья — Сэт и я.

— И так будет снова, мой повелитель, — отозвалась Зерити. Сметя пыль, она спрыгнула с сундука и отошла поодаль, чтобы вдоволь полюбоваться высеченной рукой. Джакала с легким хрустом высвободил руку из камня и, повертев ею перед своими маленькими глазами, протянул к Зерити. Она вздрогнула — то ли от удовольствия, то ли от боли, когда каменные пальцы сжали ее плечо. Молот и долото выпали у нее из рук.

— Какая мощь заключена в твоих руках, мой Джакала! И какое счастье — чувствовать тебя! — выдохнула ведьма в упоении и восторге. Вскочив на сундук снова, она с еще большим жаром принялась за работу, высвобождая вторую руку идола. — Мой возлюбленный скоро будет со мною, — бормотала она. — Будет весь, с ног до головы, и тогда я… почувствую на себе не только его руки, а еще кое-что… Да, уж над этим-то я постараюсь… Идол милостиво улыбнулся, слушая ее бормотание.

— Не разорвешься ли ты надвое, моя жрица? — проскрипел он. — Может быть, для этого больше подойдет живая человеческая плоть, а не камень?

— О да, и это тело все ближе к нам, — отозвалась Зерити. — Я уже говорила тебе о нем. Тебе доставит удовольствие выйти в Верхний мир в его облике, ибо слава его среди смертных велика и в иных землях его опасаются даже боги. И все же мне больше нравится это… — Она погладила запыленной ладонью камень. — Ну вот, теперь ты можешь высвободить и эту руку!

— Думаю, мне будет легко воплотиться в того смертного, если он так силен и велик, как ты говоришь, — задумчиво обронил Джакала, разглядывая свою вторую руку.

— О да, вполне, — кивнула Зерити. — Лишь бы он добрался до нас целым и невредимым. И все же, — добавила она, критически оглядывая результаты своих усилий, — мне очень, очень нравится это каменное тело. Какая мощь! Какая несокрушимость! Ну разве может с ним сравниться бренная человеческая плоть! С каким восторгом я отдалась бы в твои каменные руки!

— Ах вот как!

Тихий смешок, схожий с отдаленным раскатом грома, прозвучал под куполом гробницы. Камень зашевелился, и из него, выворачивая обломки и поднимая тучи пыли, вышел древний бог — живая каменная плоть, налитая силой скалы, чьи корни уходят к центру мира. Легко, как пушинку, подхватил Джакала ведьму на руки — и понес к темно-желтому алтарю.

Глава 19 СЕРЕБРЯНЫЙ ЛОТОС

Тропа прихотливо извивалась меж камней и редких деревьев, поднимаясь все выше в гору. Позади был помеченный костями караванный след, позади остались зловонные болота и джунгли. Путешественники продвигались все выше по реке и теперь ехали глубоким скалистым ущельем, где каждый шаг и каждое слово отражались от отвесных скал многократным эхом.

У водопада с лодками пришлось проститься. Люди были не в силах тащить на себе вверх размокшие пироги, а лошади — те, что не пали от истощения или ядовитой травы, — еле волокли тот небольшой груз, который остался от каравана. Лучше всех держался могучий жеребец Конана — варвар, зная, как много зависит в дороге от лошади, не перегружал его. Вдвоем они раз двенадцать спускались и поднимались по водопаду, втаскивая вещи или тех, кто не в силах был подняться сам.

Над водопадами воздух был значительно чище и свежее. Лошади устремились к холмам, заросшим зеленой травой, и полдня ушло на то, чтобы они наелись и напились вволю. Внизу ядовитым облаком расстилались джунгли, и, оглядываясь на них, путники изумлялись, как они продержались в них столько дней.

Теперь перед ними лежали травянистые холмы, меж которых все так же тек Стикс, темно-коричневый и неглубокий. Через несколько дней петляния среди холмов, когда и люди, и животные немного отдохнули, Конан решил снова строить лодки.

По его настоянию ни один из взятых с собой топоров, молотков и прочих инструментов не был выброшен в пути, и теперь все это пригодилось как нельзя более кстати. Холмы и степь были полны дичи, душистые запахи трав исцеляли тело и душу, и работа, сначала вялая и медленная, скоро начала спориться в умелых руках асгалунских мастеров. Труднее всего оказалось добыть дерево и напилить досок, но, когда это было сделано, строительство уже не останавливалось и на полдня.

Результатом их усилий были две широкие плоскодонки и несколько маленьких узких лодочек под поклажу. От большого отряда осталось не более трехсот человек, так что им нетрудно было разместиться в двух больших лодках-баркасах. Лошадей решили вести берегом под присмотром самых опытных всадников — перевозить их на лодках было бы неудобно и опасно.

Эту часть пути, вероятно, можно было бы назвать самой приятной. Не потому, что она была легкой или безопасной — лодки по-прежнему приходилось вести вверх по течению, а ночью над рекой слышались и трубные кличи слонов, и рычание львов, и стук рогов полосатых антилоп, приходивших на водопой, и смех гиен, следовавших за ними в ожидании падали. Но путь сквозь ядовитые джунгли, изнуряющее шествие через пустыню и прочие неприятности последней луны не шли ни в какое сравнение с ночевками под открытым, не затуманенным небом и дневными переходами по реке, где ветер нес влагу и запахи трав.

Но не прошло и нескольких дней, как возникла новая загадка. Однажды утром лодки вышли к большому разливу, от которого отходило два совершенно одинаковых потока. Никто никогда не слышал о том, что Стикс в верховьях раздваивается, и потому определить, где здесь главная река, а где приток, не представлялось возможным. Оба потока были одинаково широкими и темными, и серебряный лотос мог расти на каком угодно.

Чернокожий Нк'ча, тоже никогда не поднимавшийся выше водопадов, утверждал, что левый рукав и есть настоящий Стикс, поскольку течет прямо с юга на север — с тех дальних гор, что дни напролет маячили на горизонте. Тот же рукав, который он считал притоком, назывался Нктхубу и брал начало в холмах, что, по его словам, лежали где-то на юго-западе. Всем хотелось ему верить, потому что это хоть немного, но сокращало их бесконечный путь.

Конан же исходил из того, что легкий путь наверняка неверный, и, не вняв заверениям Нк'ча, выслал всадников разведать правый рукав. Он надеялся, что верховые найдут на берегу какую-нибудь новую деревню дикарей и получат у них более точные сведения. Но деревень поблизости не оказалось. Наконец Конан объявил:

— Наша миссия подходит к концу, и нам надо спешить. Скоро начнется зимний разлив, который сделает Стикс непригодным для судоходства по меньшей мере на полгода. Поэтому отсюда мы разделимся. Половина людей, лошадей и лодок под командой моего помощника Лампридиуса пойдет по правому руслу. Остальные пойдут со мной.

Он положил ладонь на плечо Каспиуса и продолжал:

— Свиток, в котором мудрый Каспиус нашел упоминание о лекарстве, утверждает, что лотос растет в самых верховьях Стикса, текущего с юга на север. Поэтому я отправляюсь по левому рукаву, а вам желаю скорейшего и удачного возвращения. Те, кто первыми найдут лотос, пусть как можно скорее возвращаются в крепость и уходят в Баалур, оставив другому отряду весть на этой развилке с двумя или тремя всадниками. Если же первым вернется отряд, потерпевший неудачу, пусть дожидается остальных у верховьев водопадов. И не теряйте времени зря: если вернетесь ни с чем — готовьте запасы еды.

Это и в самом деле походило на конец путешествия, поэтому приготовления к походу были сделаны в самый короткий срок. Наутро все вещи были рассортированы и разделены, оба отряда пожелали друг другу удачи — и разошлись. Еще какое-то время они видели друзей каждый со своих лодок, но вскоре прибрежные заросли скрыли их друг от друга.

Конан, смотревший не на удаляющиеся лодки, а вверх, тихо выругался — чтобы не услышали остальные. Он ожидал, что стервятники разделятся вместе с ними, но они всей толпой последовали за его отрядом.

И снова потянулись один за другим однообразные дни плавания. Дикари не беспокоили путешественников, их деревни встречались редко, а жители были разговорчивы, но бестолковы. Конан пытался узнать у них, куда же, в конце концов, течет Стикс, но их это, похоже, не интересовало. На языке дикарей Пунта река — а быть может, и проточная вода вообще — называлась "вапутан".

Зверей же в верховьях Стикса было куда больше, чем людей. На каждой ночевке баалурцы слышали топот копыт, фырканье, сопение, мычание и лающий смех сотен животных, приходивших на водопой в кромешной тьме безлунной ночи. Первое время шемиты с непривычки не могли спать, но вскоре как-то приспособились.

Так они плыли то меж зарослей ивняка, то окруженные со всех сторон высокой травой, то среди странных деревьев с плоскими кронами. Иногда приходилось тащить лодки волоком по отмелям, а иногда шесты не доставали до дна. А горы становились все ближе и выше.

Странные это были горы. То они маячили белоснежными шапками на фоне незапятнанно-синего неба, то одевались в желто-серые тучи, которые изредка перечерчивала молния. Иногда над их вершинами клубился черный дым, а однажды путешественники увидели, как вершина одной из гор налилась красным огнем и потекла вниз, словно расплавленный воск по свече.

Но чаще всего над ними висели сизые дождевые тучи, и Конан, увидев их с утра, обычно в этот день не позволял отряду останавливаться даже для того, чтобы приготовить еду. Он хорошо помнил, что до сезона разлива осталось совсем немного, и потому очень хотел управиться с поисками как можно скорее. С каждой грозовой тучей Стикс делался немного глубже и шире, и это очень беспокоило киммерийца, хорошо знавшего, как жадна Черная река во время разлива.

А люди его гибли даже на таком, казалось бы, бестревожном пути. Вступив в предгорья, они попали в новое извержение вулкана, и несколько лодок с поклажей было сметено потоком лавы, обрушившимся в реку. Те, кто, не слыша окриков киммерийца, кинулись спасать добро, немедленно пошли на дно, ослепленные и обожженные вскипевшей вокруг лавы водой. Еще несколько человек погибли в камнепад, хотя Конан сам сидел на руле и сумел-таки спасти лодку от самого большого валуна. Еще трое всадников сгинули в озере, что лежало меж утесов, маня чистой, незамутненной водой. Баалурцы вздумали искупать уставших лошадей и не почуяли беды, когда вода в озере вдруг забурлила и из глубин вынырнуло чудовище — не то рыба, не то зверь — и утащило сразу троих. Еще пятеро умерли через день от ожогов ядовитых плавников.

— Проклятье! — шептал Конан, пересчитывая своих людей. — Уже на добрую дюжину меньше! И лошадей осталась ровно половина!

Гоня уцелевших всадников от озера, Конан увидел среди утесов какую-то вспышку, словно солнце взблеснуло на клинке. Киммериец вгляделся. В маленькой лужице, скопившейся над влажной илистой грязью за несколько последних дождей, плавал цветок изумительной красоты. Нижние его листья были ярко-зеленые, как весенняя листва, а сами лепестки переливались мягким серебристым светом.

В два прыжка достигнув лужи, Конан склонился над цветком и осторожно оборвал его мясистый, упругий стебель.

— Клянусь Кромом! — только и сказал он, рассматривая находку.

Неся его в лагерь, Конан раздумывал, как попал одинединственный цветок так высоко на скалу. Может быть, так растут все, и тогда надо подниматься на утесы и обшаривать их один за другим. Нигде поблизости не росло ничего подобного, хотя луж было в изобилии — вода заполняла каждую впадину. Но может, надо просто поискать?

— Что случилось с нашими людьми? Какое-то колдовство? Они вернулись все в ожогах.

Этими словами встретил Конана старый лекарь, который уже осмотрел пострадавших. Он почти ничем не мог им помочь, разве что смягчить боль жирной мазью, которую и делал, разминая в ступке какой-то корень, когда подошел киммериец.

— Просто поплатились за собственную глупость, — отозвался Конан. — Там в глубинах живет древняя ядовитая тварь, а они полезли купать лошадей прямо над ее логовом. Но посмотри, что я там нашел!

— Митра всемогущий — серебряный лотос! — вскричал старый лекарь, едва не выронив свою ступку. Благоговейно приняв цветок из рук варвара, он поднес его к самым глазам, чтобы рассмотреть получше. — И какой прекрасный запах! Ты говоришь, что нашел его прямо на скале? Должно быть, семечко занесло туда ветром, ведь он не может расти без воды.

— А если они так и растут — прямо в горах? Завтра же я пошлю людей, а ты займешься сушкой. Мы наберем их столько, сколько успеем.

— Да, может быть, и в горах… где-нибудь выше на склонах, — задумчиво ответил Каспиус. — Разумнее всего будет послать людей и в горы, и вверх по реке.

— Ну, по реке я могу подняться и сегодня, — отозвался Конан. — Я послал троих с лодками на озеро — вдруг выловят хотя бы трупы, чтобы можно было их достойно похоронить. Мы там обшарим каждую щель — и, если будет на то воля Крома, вернемся в лагерь с лотосом.

Взяв с собой достаточно людей и несколько легких лодок, Конан поднялся по протоку к озеру, но поплыл не на тот край, где вздумали купаться всадники, а на дальний конец, терявшийся среди скал. Рядом с ним на носу восседал Нк'ча, любопытный, как малолетний ребенок. Цветок лотоса был показан всем и каждому, и чернокожий воин, уяснив наконец, за чем плывут по реке белые люди, возгорелся желанием первым найти священный цветок.

Чернокожий воин вообще старался держаться поближе к Конану, величая того Властелином Черной реки и всячески выказывая ему свое восхищенное почтение. Эти огромные, плюющиеся молниями, огнем и пеплом горы внушали ему ужас куда больший, чем его родные джунгли, и он надеялся, что избежит смерти, если будет всегда рядом с избранником его бога-крокодила. Потеряв при извержении значительную часть еды, шемиты роптали, что, мол, опасно жить бок о бок с людоедом и следует прогнать его на все четыре стороны, но Конан ничего и слушать не хотел. Нк'ча сказал ему как-то, что видел эти горы и цветы живого серебра во сне, и киммериец понял, что молодой воин тоже должен сыграть до конца свою роль в этом полумистическом путешествии.

Но, исходив озеро вдоль всего безопасного берега, они не нашли больше ни одного цветка. Конан заметил еще один узкий проток, уходящий прямо в скалы, и направил лодки туда — но потерпел неудачу. За утесами было крошечное новое озерцо, лодки ткнулись носами в травянистый берег. Конан огляделся: и здесь росли одни только камыши.

— Стикс подшутил над нами, — сказал он горько.

— Быть может, и нет, — отозвался Каспиус, вылезая из лодки. Пробравшись через шелестящие стебли, он решительно направился через луг. — Смотрите, там новый проток!

Конан махнул рукой людям и осторожно, по своему обыкновению готовясь встретить любую опасность во всеоружии, направился вслед за лекарем. Тот вышел к небольшому быстрому ручью, скачущему через луг по каменистому руслу.

— Вода холодная, — объявил Каспиус, пробуя ручей ладонью. — Но не такая холодная, как если бы этот поток рождался на леднике. Должно быть, его питают родники, что текут где-то выше в горах. Надо пройти вверх по его течению, к тем утесам.

Сумерки уже сгущались, и всем в первый момент показалось, что ущелье меж высоких утесов полно льда. Подойдя поближе, они увидели небольшой разлив, заполнявший впадину. Сюда низвергался с немыслимой высоты звонкий водопад из нескольких струек, а излишек воды вытекал по тому ручью, вдоль русла которого они пришли.

Здесь, в кристально-чистой проточной воде, чуть покачивалось на мелких волнах от водопада то, что они вначале приняли за глыбы льда. Это были цветки серебряного лотоса. Они сияли ясным бело-голубым светом, и золотые искорки дрожали в каждой чашечке.

Каспиус стоял, безмолвно созерцая эту несказанную красоту. Но Конан, не столь склонный к простому любованию, обернулся к застывшим людям и хрипло выговорил:

— Факелы сюда! И лодки! Мы нашли его.

Глава 20 ЦЕРЕМОНИЯ

Бандар-Хак, старший жрец Сэта, неторопливо шел по ярко освещенной улице. Баалурцы, пытаясь спастись от мучительной тьмы ночных часов, последние пол-луны освещали город столь ярко, что в небе над ним стояло зарево.

Кошмары превратили людей в бледные тени, многие вместе с покоем утратили разум. И если до сих пор одна половина города не пошла войной на другую, то только потому, что ни у кого на это не было сил. Каждый сидел в клетке своего собственного безумия, не понимая и не воспринимая безумия окружающих.

На все это равнодушно взирал Бандар-Хак. Известный в Баалуре как жрец Митры и служитель третьего уровня посвящения секты офидианцев, он был мучим наихудшими кошмарами из всех возможных. Но это так же мало его заботило, как и страдания окружающих. Это было всего лишь показателем того, что все идет так, как задумано.

О его принадлежности к Черному Кругу знали единицы. Каждый хайборийский правитель рано или поздно обзаводился своим личным магом — ради золота, славы или иных чаяний. И в девяти случаях из десяти этот маг был стигиец. Тайные храмы Великого Змея существовали во всех крупных городах, и вход туда был доступен лишь избранным, свято чтящим волю не правителей городов и государств, но прародителя своего Сэта.

Последнее время все баалурцы как один стали невероятно набожны, и храмы Митры и Дагона были день и ночь переполнены людьми, умоляющими избавить их от ужасной кары. На это Бандар-Хак лишь улыбался тонкими губами: наконец-то эти людишки почувствовали силу Сэта, имеющего неограниченную власть над смертными.

Итак, власть его тайного культа становилась все более и более ощутима, и многие начинали — кто тайно, а кто явно — искать покровительства стигийского бога. Зная о нем как об уроженце Луксура, богачи Баалура уже не единожды обращались к Бандар-Хаку, предлагая любые богатства и власть за одно лишь словечко молитвы Великому Змею. Он изображал невинность и неведение, но в душе радовался этим признакам растления умов, и еще более радовались им его великие Мастера, высшие жрецы Черного Круга.

Жрец был осведомлен обо всем, что происходило в эти дни в Баалуре. Он слышал о том, что королева и король, не смыкая глаз, сидят над постелью умирающей дочери. Он знал о бело-черных голубях, из последних сил долетающих до дворца с вестями о путешествии Конана. Бандар-Хак видел, как ненадежны и слабы стали городские власти, поскольку члены магистрата были так же больны, как и простые граждане. Он знал, что высшее командование армии — включая и военачальника Шалманзара, как раз недавно вступившего в храм Сэта, — не способно ни воевать, ни защищаться. Баалур был похож на спелое яблоко, и стоило только потрясти дерево, чтобы плод упал вниз. Зная все это, и Бандар-Хак, и остальные служители Сэта, разбросанные по всему Шему, были готовы в любой момент пустить в ход все средства: золото, оружие, шантаж и убийство. Баалур, жемчужина Шема, в скором времени должен был украсить корону владыки Стигии. Это сулило Бандар-Хаку если не пост первого жреца, то по крайней мере высокую награду.

Его очень забавлял им самим придуманный трюк — распустить по городу слух, будто в нынешних несчастьях Баалура повинен не кто иной, как королева Руфия. Отчасти это было правдой: у нее действительно были какие-то свои счеты с Зерити. Но, как известно, полуправда всегда хуже, чем ложь; и уже находились те, кто в отчаянии проклинал королеву, еще недавно столь всеми любимую.

Бандар-Хак слышал от многих людей разнообразные варианты их снов, но ему всегда снилось одно и то же: он видел огромный храм с цветным мозаичным полом. Посреди храма стояла Зерити — всем известная в Стигии ведьма, одетая в длинное черное платье верховной жрицы. Она стояла у подножия трона, высеченного из цельного кроваво-красного рубина, и в руках у нее был испачканный в крови кинжал. А на троне восседал некто, кого Бандар-Хак никогда не мог как следует разглядеть — столь темен и бесформен был его облик. Но в последнее время этот некто в его снах стал обретать видимые черты.

Более всего его пугало то, что у темного бога было его лицо — лицо Бандар-Хака.

Проходя темным порталом храма Митры, тайный жрец Сэта удивился, что фонари не горят и не видно даже младших служек. И это вызвало у него улыбку: в тяжелые дни каждый молится сам за себя. К тому же он никогда не верил в реальное существование солнечного божества. Изначально в мире царила тьма — все остальное было лишь ее всевозможными проявлениями.

Запустив руку в темную нишу за спиной безымянного идола, Бандар-Хак вытащил из тайника маленький ключ с затейливой бороздкой в виде свернувшейся змеи. Повернув этот ключ в щели камня, ничем, казалось бы, не отличавшегося от соседних, он открыл потайную дверь. Вниз вели ступени. Спустившись, он прошел небольшой галереей и оказался среди истинных жрецов Истинной Веры. Все были в сборе и ожидали только его.

Он никогда не видел их лиц, ибо на все собрания было принято являться в масках. Но без труда узнавал их на улицах — как всегда узнают друг друга приверженцы Сэта. Все они занимали видные посты светской и духовной власти.

— Вемо тенгу Сеа эт! — приветствовал его появление дружный хор голосов. Двое могучих, почти нагих мужчин стояли по обе стороны темного алтаря. Между ними, закрыв маской лицо, сидела на цельной плите зеленого камня та, что исполняла сегодня обязанности жрицы. Действо началось, и женщина, нагая, возлегла на алтарь. Над ней склонились те, что стояли у алтаря.

Присутствующие жадно ловили каждый жест. В ее руке сверкнул золотом клинок, она надрезала себе кожу под левой грудью. Показалась кровь. Бандар-Хак, не раз присутствовавший на подобных действах, смотрел скорее на окружающих, чем на троих у алтаря. К тому же его мутило от вида крови. Но, бросив случайный взгляд на содрогавшуюся на алтаре женщину, он вдруг увидел, как ее золотые волосы почернели, а маска исчезла с лица. Теперь это была Зерити.

Он стоял, словно примерзший к полу, не в силах отвести от нее взгляда. Она улыбнулась ему бескровными губами. Двое мужчин шагнули к нему, подхватили под руки и швырнули на колени перед алтарем.

С ужасом он ощутил, как все вокруг изменилось. Исчезли люди, исчез знакомый зал, он стоял посреди гробницы, а вокруг шипели и извивались змеи. Послышался издевательский смех.

— За что?!

Больше он ничего не успел увидеть, потому что безумная вспышка боли пронзила его тело, и он с криком упал ничком на холодные камни.

Очнулся он от того, что кто-то хлопал его по щекам. Бандар-Хак открыл глаза. Над ним склонились люди в темных одеждах. Женщина на алтаре снова была золотоволосой офиркой, и никаких змей не было и в помине.

Бандар-Хак был посвящен в культ Сэта еще ребенком и никогда не боялся змей. Более того, в его доме в Луксуре жило их не менее двух десятков. Что же за наваждение посетило сейчас его? Он содрогнулся, почувствовав, как что-то холодное обвилось вокруг его ноги, — но нет, это просто кто-то коснулся его кожи металлической пряжкой сандалии.

— Прошу прощения, мне что-то нехорошо, — пробормотал он. Ему сочувственно закивали, поставили на ноги. Он прислонился плечом к колонне и кивнул, давая понять, что с ним уже все в порядке. Церемония продолжилась. Кровь женщины была собрана в золотую чашу, ее торжественно дали выпить золотому изображению Великого Змея. А Бандар-Хак гадал: неужели же Сэт решил так испытать своего преданнейшего слугу?

И снова перед его глазами возник тот рубиновый трон, но теперь на нем лежал всего лишь длинный узкий ящик — ларец из холодного камня. Словно повинуясь чьей-то воле, которая была сильнее его собственной, он приблизился, протянул руки и откинул крышку, холодея при мысли, что ящик, быть может, наполнен змеями. Но змей там не было.

Столпившиеся вокруг него приверженцы Сэта тщились заглянуть в ящик через его плечо. Испуганный шепот пробежал по рядам. "Джакала, — шептали они. — Джакала!"

В ящике лежал крокодил. У него был усталый вид, словно он вернулся из долгого и утомительного странствия. Он взглянул на Бандар-Хака своими прозрачными глазами и улыбнулся огромной окровавленной пастью.

Бандар-Хак закричал, и гигантские челюсти сомкнулись.

Глава 21 ГОРОД ЗАБЫТЫХ МЕРТВЫХ

За водопадом в скале открывался лаз — вход в узкую, холодную штольню с искрящейся на стенах изморозью. Пока несколько десятков человек были заняты сбором драгоценного лотоса, Конан взял из лагеря веревки и, набрав себе в маленький отряд наиболее смышленых, отправился разведывать пещеру.

В пещере было холодно, но не настолько, чтобы не мог выдержать человек. Они шли по колено в ледяной воде, осторожно спускаясь все ниже. Час проходил за часом, а конца спуска все не было видно. Но тут Конан почувствовал голой ногой теплый ключ и позвал остальных — отогреваться.

Они спускались до самого утра, пока наконец не оказались в огромной пещере. Потолок ее уходил куда-то вверх, под самые вершины утесов. Здесь они поняли, что им больше не нужны факелы, — через множество отверстий, больших и малых, в пещеру просачивался солнечный свет, заставляя переливаться и сверкать наслоения слюды на стенах и мелкие кристаллы соли в холодной воде. Повсюду здесь слышался шум капающей, текущей, сочащейся по камням влаги.

Пещера уходила вверх. По дну ее, перепрыгивая с уступа на уступ, сбегал поток, и путешественники решили подняться по его руслу. После нескольких часов восхождения по осклизлым камням они выбрались к самому потолку пещеры и оказались на большом леднике, из которого брал начало журчащий поток. Вокруг ледника вставали стены ущелья, столь высокие, что почти скрывали из виду белые шапки горных вершин.

Ущелье выглядело словно поле боя или сожженный восстанием город. Повсюду курились дымки, снег и лед покрывал толстый слой черного, жирного пепла. Не удивительно, что Стикс — если только это именно он брал здесь начало — был прозван Черной рекой. В этой стране льда и огня Конан, идя по снегу вдоль исходящего паром родника, заметил Каспиусу:

— Недавно ты сказал, что наш путь — путешествие в прошлое. Что ты скажешь сейчас, пройдя через болота и джунгли, которым, наверное, тысячи тысяч лет, и увидев, как самая древняя в мире река берет начало от черного снега? Не слишком ли далеко забрались мы в седую старину в поисках лотоса?

Каспиус, с большим интересом разглядывавший невиданную долину, покачал головой:

— Что ж, ради этого стоило прийти и увидеть такие чудеса, — ответил он. — Мы в начале начал, и стервятники больше не преследуют нас.

Конан удивленно взглянул вверх — и в самом деле не увидел черных птиц, чье присутствие стало для него так же привычно, как меч у бедра. Почему птицы оставили их, было загадкой. Спутники Конана, проследив за его взглядом, тоже подняли глаза и разразились восторженными воплями. Они почувствовали себя так, словно с них сняли проклятье.

Тонкий черный ручеек все извивался по льду, и Конан решил идти вдоль него. Подъем стал гораздо легче, им уже не нужно было обвязывать друг друга веревками и подтягивать по одному с уступа на уступ.

Идя мимо темных, иссеченных лавой и огненными брызгами камней, перепрыгивая по валунам, словно нарочно уложенным так, чтобы по ним удобно было ходить, Конан ощущал себя в каком-то древнем городе гигантов, нагромоздивших эти камни наподобие городской стены с множеством проходов и лестниц под ней.

Он невольно начал всматриваться в камни и заметил, что они действительно носили следы давнего присутствия здесь человека. То ему попадался кусок древней кладки, в которой камни были скреплены подобием раствора, то он замечал где-нибудь в стороне довольно правильный круг из больших валунов — остатки фундамента сторожевой башни. А то он натыкался на истертую, полуразрушенную лестницу в две или три ступени — такие или почти такие лестницы он мог видеть в любых холмах в Баалуре или в Хоршемише. Присмотревшись, он увидел, что собственно ручей течет по остаткам древней улицы.

— Ну, а об этом говорится в твоем древнем свитке, старик? — спросил северянин Каспиуса, помогая ему подняться по крутым ступеням. — Может, там упоминался какой-нибудь древний народ, живший среди льда и огня и питавшийся одним только серебряным лотосом?

Старый лекарь рассмеялся:

— Да-да, это и в самом деле можно принять за творение рук человеческих. — Конан удивленно взглянул на него, но, похоже, старик и в самом деле не замечал всего того, что ясно говорило Конану о присутствии некогда здесь человека. — Выглядит весьма и весьма забавно. Но, уверяю вас, Конан, это все сделала природа. Ветер и вода могут подчас нагромоздить удивительнейшие пейзажи!

Время близилось к полудню. Река вела их за стены ущелья, напоминавшие иззубренный клинок. Внезапно посреди «улицы» Конан наткнулся на забавное сооружение: на большом плоском валуне, отполированном до зеркальной поверхности, возвышалось нагромождение остроугольных камней, добольно точно воспроизводящее форму отдаленного вулкана. Конан подошел, чтобы рассмотреть поближе. У него за спиной раздалось восхищенное восклицание Каспиуса:

— Удивительно! Первый раз вижу, чтобы такие комбинации выпадали случайно! Я думаю, Конан, что будет полезно привести сюда и остальных, чтобы они тоже полюбовались на это чудо природы.

Разглядывая свою находку, Конан увидел, что она похожа на вулкан только издали, а на самом деле изображает скорее дворец или храм причудливой формы. В одной из стен были уложены рядом два плоских камешка правильной прямоугольной формы — это наводило на мысль о дверях.

— Ну? — заявил Конан, указывая на них. — Это, скажешь ты, тоже шутка природы? Оглянись, наконец, вокруг — не слишком ли правильно пересекаются здесь скалы и поднимаются вверх уступы?

— Да-а, — протянул Каспиус, оглядываясь. — Похоже, здесь и впрямь потрудились человеческие руки! Быть может, какие-нибудь заблудившиеся странники вроде нас?.. Но взгляните вон туда — неужели вы скажете, что тот камень тоже обработал человек? — Он ткнул пальцем в высокий вертикальный каменный столб, до блеска отполированный ветрами. — Но, впрочем, все это следует изучить, прежде чем делать слишком поспешные выводы!

— Изучай, но будь осторожен! — отозвался Конан и знаком велел двум баалурцам держаться поближе к лекарю. — Но учти, что долго я здесь задерживаться не собираюсь! — С этими словами Конан оставил лекаря у храма, а сам пошел вперед, перепрыгивая с камня на камень. За ним торопились его люди и бились об заклад, кто первым найдет истинный исток Стикса.

Забравшись на гребень утеса, Конан огляделся, щурясь от яркого солнца. Снег на вершинах и вдоль ущелья выглядел как-то иначе, чем утром. Конан присмотрелся…

Слепящая белизна на горном склоне была не чем иным, как сплошным ковром серебряных цветов. Они тысячами росли в каждой лужице, в каждой щелке, заполненной водой.

— Эхой, ребята! — позвал Конан. — Готовьте мешки — мы нашли то, что искали!

Шемиты с радостными криками кинулись рвать цветы, а Конан присел на камень и начал быстро высчитывать на пальцах. На сбор цветов им понадобится день, от силы — два; еще три дня займет сушка лепестков и заготовка их впрок. Самое большее, через пять дней они смогут отплыть.

Очень скоро солдаты вернулись с мешками, полными серебряных цветов. Эти цветки были больше и пахли сильнее, чем те, что они нашли в заводи. Оставив одного из солдат сторожить сокровище, Конан осторожно взял в руки два или три цветка и вприпрыжку помчался вниз, к Каспиусу.

Но за те несколько минут, что его не было, на площади перед храмом произошли некоторые изменения. Двери странного сооружения были распахнуты настежь, а Каспиуса с двумя его стражами нигде не было видно.

Оглядевшись, Конан увидел Нк'ча. Несмотря на протесты киммерийца, тот полез-таки в пещеру вместе с ним, не желая отставать ни на шаг. Теперь чернокожий людоед лежал на камнях лицом вниз, закрыв голову руками. От него невозможно было добиться ни слова, кроме бесконечного: "Джавала! Великий Джавала!"

Заглянув в распахнутые двери, Конан увидел слабый отсвет на дальней стене и поспешил туда. Проходя быстрым шагом по коридору, он успел заметить, что повсюду здесь валяются черепа каких-то маленьких зверьков, а пол засыпан едко пахнущим порошком.

Пламя снова сверкнуло на стене, и Конан поспешил туда, предположив, что это отсвет факела Каспиуса. Длинный коридор, уводящий в глубь строения, будил неприятные воспоминания о стигийской гробнице, в которую, раз побывав, Конан не спешил возвращаться. Оглянувшись, он увидел квадратный кусочек синего неба в дверном проеме. Конан замедлил шаги.

— Каспиус, ты здесь? Мы нашли лотос!

Словно в ответ на его окрик, впереди снова мелькнуло пламя, и у Конана больше не было сомнений: это действительно факел, и его держал в руке один из оставленных при Каспиусе солдат. Вдали показались три тени, вынырнувшие из какого-то бокового коридора.

— Давайте выходите! — крикнул Конан. — Это дурное место! Лучше нам убраться отсюда поскорее. Там, наверху, целые заросли лотоса, ребята рвут его не покладая рук! Скоро сможем возвращаться в Баалур — с полными мешками цветов!

— Прекрасные вести! — отозвался Каспиус, шагавший меж двух своих стражей. Я тут попытался кое-что осмотреть — это будет для вас любопытно, Конан. Идите сюда и взгляните!

Лекарь говорил, указывая на что-то у себя за спиной. Шемиты, сопровождавшие его с факелами в руках, выглядели так, как будто только что увидели саму смерть. Конан выругался и пошел посмотреть, что же такое обнаружил придворный лекарь.

Троица стояла на краю бассейна, наполненного горячей водой — это Конан мог определить даже с расстояния в несколько шагов. Вокруг по стенам были развешаны горящие лампы, скорее сгущавшие темноту, чем рассеивавшие ее. На поверхности воды плавало нечто невероятно похожее на яйцо, острое с одного конца и тупое с другого, — но в пять раз больше человеческого роста. Оно чуть покачивалось на мелкой волне бассейна, но выглядело так, словно было каменным.

Внезапно прямо на глазах у людей по скорлупе пошла огромная трещина. Раздался треск, появилась новая трещина, за ней еще одна и еще. Выглядело это так, как будто на свет собирается вылупиться птенец птицы Рух.

— Мне кажется, мы присутствуем при рождении чего-то необычайного, — торжественно проговорил Каспиус, глядя на то, как птенец — или кто бы то ни был — раскачивает яйцо, силясь взломать скорлупу. На лице старого лекаря не было и тени страха, одно лишь любопытство ученого. — Мне рассказывали, что именно так появляются на свет новые миры — начиная с яйца, затем превращаются в червя, затем в рыбу, затем в человека. Давайте задержимся и посмотрим, что будет.

Но Конан почему-то не разделял восхищения Каспиуса. Он чувствовал, что нечто, появляющееся сейчас на свет, представляет собою скорее опасность, чем подходящий объект для наблюдения. Внезапно скорлупа распалась надвое, и в воду вывалилось что-то бесформенное. Оно плеснуло по воде хвостом, и Конан уже было подумал, что лекарь оказался прав, но тут на краю бассейна появилась гигантская морда, вся в темной слизи, и из воды выпростались две когтистые лапы.

— Назад! — взревел Конан, отпихивая от воды солдат.

Но Каспиус, спокойно стоящий у самого бассейна, и не думал уходить.

— Смотрите, смотрите! — все более воодушевляясь, говорил он. — Плавники превратились в лапы. Отсюда мне видно, как у него укорачиваеся хвост! Оно меняется с каждой секундой!

Но Конан не желал смотреть на то, как отваливается хвост у непонятного чудовища. Руки у него были заняты цветами, поэтому киммериец кивнул стражам:

— Хватайте его и волоките отсюда! Хватит, насмотрелись!

Солдаты шагнули ближе к лекарю и уже подхватили его под руки, но чудовище в бассейне тоже не теряло времени даром. Рванувшись вперед со скоростью ящерицы, оно мигом оказалась на краю бассейна. Пасть его уже совершенно оформилась, более того, огромные челюсти были усеяны вовсе не младенческими зубами.

— Видите! — торжествуя, восклицал Каспиус, в то время как двое баалурцев оттаскивали его назад. — Это уже не рыба! Это настоящая ящерица!

— Идем, старик! — тормошил его Конан. — Какая тварь тебя укусила, что ты стоишь здесь и смотришь, как просыпается этот демон?! Ты слышал? Мы нашли лотос! — он сунул благоухающий цветок прямо под нос лекарю. — Пора возвращаться домой!

Вдохнув аромат цветка, Каспиус вдруг замер и одеревенел, на мгновение ослепнув и оглохнув.

Тем временем гигантская ящерица уже полностью вылезла на сушу, по-крокодильи ковыляя вслед за ними. Она была вообще очень похожа на крокодила, но с более короткой пастью и хвостом. В ее извивающихся движениях было еще что-то от рыбы.

Трое мужчин почти волоком тащили обмякшего лекаря по коридору, изредка с тревогой оглядываясь на преследовавшую их тварь. А рептилия с каждым шагом все вытягивалась, конечности ее удлинялись, голова становилась все меньше и круглее. И, хотя монстр по прежнему бежал на четырех лапах, его скорее можно было назвать слоном, а не ящерицей.

Спасительный выход был все ближе, а визг чудовища у них за спиной все больше и больше походил на человеческую речь.

— Вот так в давние времена восставал я из праха, принимая новый облик! Так возвышался я над всеми, так становился богом!

Конан изумленно обернулся, не веря своим ушам. Мало того, что эта тварь разговаривала, — она еще и говорила по-шемитски! Слова невероятного для этих мест языка эхом отскакивали от стен коридора.

Конан, волоча почти бесчувственного Каспиуса, вдруг ощутил, что в этом проклятом месте оживают все страхи и темные сны. Только в ночном кошмаре могло присниться, что рыба превращается в ящерицу, а ящерица — в бога. Подгоняемые страхом, они передвигались быстро, очень быстро, но тварь не отставала ни на шаг — и это тоже очень походило на ночной кошмар. С каждым шагом чудовище становилось все больше, и Конана посетила шальная надежда, что в конце концов оно раздуется до таких раамеров, что не сможет протиснуться в квадратные двери гробницы.

— Отныне знайте и бойтесь меня, смертные, ибо я — Джакала-силурианец! Первым вышел я из моря, чтобы породить плеяду тех, кто вечно правит миром!

Последнее слово прозвучало раскатами грома. Где-то посыпались камни. Огромный язык длиной в человеческую руку змеиным жестом коснулся одного из шемитов. Тот вскрикнул, словно его ужалил в шею скорпион. Шатаясь, он прошел еще несколько шагов по коридору, пока не упал прямо перед разверстой пастью Джакалы. Челюсти сомкнулись, раздался громкий глотающий звук, затем снова послышался громоподобный голос:

— Зрите милость Джакалы! Бегите меня или пытайтесь сражаться со мной. Но знайте одно: я возродился вновь и я буду править единовластно в вашем мире смертных!

Но Конан с Каспиусом были уже у дверей. Подтолкнув к выходу второго солдата, Конан выскочил из гробницы. Позади, громыхая по коридору огромной взглянул на приближающееся чудовище и снова уткнулся лицом в камни. Конан пнул его под ребра.

— Вставай, парень, вставай живее и беги! Твой бог проснулся и теперь жрет всех, кого увидит! — Остановившись рядом с тяжело дышащим Каспиусом, Конан оглянулся на храм-гробницу. — Но по счастью, он, кажется, там застрял.

Но это было не так. Джакала, одним движением могучих плеч разворотив вход в гробницу, вырвался наружу.

Снова распахнулась гигантская пасть и снова сомкнулась — на этот раз над неподвижно простертым на земле Нк'ча.

Но на этот раз человек остался жив. Отвратительно-розовый язык лишь чуть коснулся его головы — и словно лиловая молния слетела с самого ее кончика.

— Смотрите, смертные! — проскрипел урод. — Джакала может убить его, а может и одарить своею милостью. Истинно верующим нечего опасаться своего бога, покуда они преданы ему душой и телом.

Чудище замерло перед входом, вдыхая свежий воздух и впитывая всей кожей солнечный свет, которого оно было так долго лишено в своем заточении. Конан, убедившись, что ни он, ни шемиты недостижимы сейчас для гигантского отвратительного языка, рванулся к Нк'ча, по-прежнему неподвижно лежащему на земле. Но прикосновение Джакалы внезапно изменило чернокожего воина. Он стал бледнеть, волосы его начали стремительно расти — и через несколько мгновений перед изумленным Конаном стояла не кто иная, как Зерити.

Преображение оставило ей одежду и боевую раскраску кешанского воина — ожерелье из черепов птиц, яркие перья и набедренную повязку из шкуры леопарда. Ведьма улыбнулась, демонстрируя знакомый ряд остро отточенных зубов.

— Приветствую вас, путники, — сказала Зерити голосом, уже слышанным киммерийцем во сне. — Мой могучий варвар и его ученый друг! Не бойтесь за вашего проводника Нк'ча, ибо он — истинно верующий. Прикосновение Джакалы священно, он может вынуть душу из тела своим розовым языком, а может и вложить ее.

Конан было нацелился копьем ведьме в грудь — но вовремя раздумал. Однажды он уже не смог убить ее. К тому же перед ним могла быть и не она, а ее сущность, наложенная поверх тела Нк'ча.

— Ну, мой бесстрашный киммериец, — продолжала ведьма, смеясь Конану в лицо, — что же ты не проткнешь меня своим копьем? Подходи ближе и пронзи мня! — она раскинула руки, покачивая бедрами. — Но знай, что к твоим ногам упадет всего лишь мертвый людоед, — и то только тогда, когда я этого захочу!

— Что тебе надо от нас, ведьма? — угрюмо спросил Конан. — Зачем ты пришла сюда? Посмеяться?

— Нет, я пришла поблагодарить премудрого Каспиуса! — Зерити насмешливо поклонилась лекарю. — Без его помощи я никогда не смогла бы пробудить моего бога! — Она повернулась и склонилась перед уродом гораздо почтительнее и ниже. Тот только бессмысленно таращился на нее лягушачьими глазами.

— Если Каспиус что-то и сделал для тебя, — начал Конан гневно, — то только потому, что ты его заколдовала!

— Мои сны! — простонал вдруг старческий голос рядом с ним. Конан обернулся и почти подхватил на руки пошатнувшегося лекаря. — Мои бесконечные кошмары! Вы бы тоже обезумели, Конан, если бы видели их все эти месяцы — каждую ночь, как вижу я, нет, как видел, слава Митре!

— Тебе всю дорогу снились кошмары? — изумился Конан. — Даже после отъезда из Баалура?

— Да, увы! После отъезда они стали только еще хуже! Сколько раз я просыпался, зажимая себе рот, чтобы не кричать! Простите, простите меня! Только когда я по-настоящему вдохнул запах лотоса… — Он снова поднес огромный цветок к лицу. — Да, в моей голове наконец-то прояснилось. Он и вправду лечит от этого ужаса!

— Противоядие от моих чар уже не имеет значения, — рассмеялась Зерити, наблюдавшая за ними все это время. — Баалуру больше не понадобится серебряный лотос. Все, чего я добивалась, я получила — вы оба здесь, у колыбели Джакалы, в самом сердце мира! И как ты думаешь, мой грозный воитель, — продолжала Зерити, глядя на Конана зелеными развратными глазами, — для чего я привела тебя сюда? Ты станешь моим даром Джакале в день его появления на свет! Ты станешь его плотью, его телом, твоя бренная оболочка будет вместилищем его бессмертной души! Ты, несомненно, вернешься в Баалур — если хочешь, даже с лотосом, но доставишь туда куда лучший дар, чем охапку блеклых лепестков! Ты принесешь туда веру, ибо я избрала Баалур будущей столицей королевства Джакалы, будущей столицей мира! Пусть король Афратес и Руфия станут первыми правителями от его имени, а их маленькая дочь — юной невестой бога! А я, я стану жрицей Джакалы, тихим голосом истины и мудрости, той, что разнесет его славу по всем хайборийским королевствам!

И голос за спиной Зерити, голос бога-чудовища, проскрипел:

— Слушайте ее, смертные, ибо так все и будет! Некогда рожденный в ином мире, я правил в ином мире, став королем-богом всех тварей ползающих и скользящих в теплой жиже, всех ящериц и крокодилов. Но в мире, где звери, умеющие почитать бога, ходят прямо, я тоже буду ходить прямо!

Зерити и ее бог-ящерица произносили свои речи, но Конан не терял даром времени. Пока они с Каспиусом разглядывали рождение бога под землей, жерла вулканов начали наливаться жаром — причем более других раскалялся ближайший к храму, словно чудовище, проснувшись, разбудило и его. Дальний гром смешивался с сотрясениями земли, черный дым валил из жерла все сильнее.

Обеспокоенные всем этим, люди Конана бросили собирать лотос и поспешили на помощь своему командиру. Завидев отвратительную огромную тварь еще издалека, они пустились бегом, но Конан крикнул им, вскинув руку:

— Держитесь подальше! Этот суп придется черпать длинной ложкой! Приготовьте копья и обходите тварь с краю!

Джакала с резвостью, неожиданной для такого грузного тела, развернулся к людям.

— Смертные! — расхохотался он — На меня идут смертные! Ну, северянин, смотри, сейчас они будут подчиняться мне так же легко, как и тебе!

С этими словами тварь прыгнула, но не на воинов, а на Конана. Пасть распахнулась, наружу вывалился ужасный язык — и киммериец едва успел отшатнуться, чтобы избежать его прикосновения.

— Каспиус!

Лекарь, стоявший рядом с Конаном, был не так скор, как варвар. Розовая масса языка отшвырнула его с дороги, словно щепку, по счастью, не задев кожи. Каспиус кубарем полетел на камни и замер, неподвижный и еле живой.

— Ты заплатишь мне за это своей гнилой печенкой, мерзкая тварь! — вскричал Конан, выхватывая меч и бросаясь вперед. — Эй, вы там, не зевайте! Вперед, во имя Крома!

Чудовище снова разинуло пасть — и в нее со всего размаху влетело копье, вонзившись острием в розовую мякоть.

От вопля урода содрогнулись горы. Челюсти щелкнули, и копье переломилось в гигантской пасти. Дико вращая рыбьими глазами, Джакала выплюнул обломки копья и двинулся на обидчиков. Люди Конана перебегали с места на место, стараясь снова-попасть копьем в глаз либо в язык уроду, а он метался среди них, как ящерица среди муравьев. Один за другим баалурцы исчезали в его гигантской пасти.

— Назад! — крикнул Конан. — Возвращайтесь к реке! Он решил, что с чудовищным богом разберется позже — если сумеет. А сейчас важнее всего было доставить в лагерь найденный лотос.

Джакала, на миг замешкавшись, был вдруг оттеснен в сторону одним из копейщиков. Оказавшись у реки, он вдруг нагнул свою мощную шею и принялся жадно пить — так, словно не пил столетия.

Глядя на его тяжело ходящие бока, Конан с ненавистью подумал: "Сейчас я тебя напою! Ты больше никогда не захочешь пить после этого!"

Быстро распорядившись катить валуны и камни, он с шемитами плотно заложил старое русло ручья. Джакала в недоумении уставился вверх, откуда стекала струя водопада, но увидел там лишь ухмыляющееся лицо киммерийца. Исполнясь ярости, жабий бог начал карабкаться наверх, чтобы добраться до врага. И тогда первые струйки ручья, переполнив запруду, потекли вбок, прямо по мягкому базальту склона вулкана.

Словно тысячи разгневанных змей разом зашипели со всех сторон. Завеса белого пара, вырвавшаяся из камней, вмиг окутала непроницаемым саваном и бога, и шемитов. Джакала замотал головой, не зная, в какую сторону кидаться. То здесь, то там начали взрываться маленькие гейзеры. В бога полетели обломки скал и камни, он съежился, отчаянно ревя.

— Ну, а теперь все вместе! — вскричал Конан. — Камнями, копьями и всем, что попадется под руку!

Выкатив из запруды особенно большой камень, Конан и еще трое шемитов сбросили его на голову отвратительной твари. Копье киммерийца, просвистев в воздухе, вонзилось в шею чудовищу. Остальные зашвыривали его чем придется, крича и пританцовывая.

— Уходи, уродливая жаба! — кричал Конан. — Убирайся в свою могилу! — Тебе не справиться и с головастиками, не то что с людьми!

Шаг за шагом баалурцы теснили бога обратно к гробнице. Он отступал под их яростным натиском все дальше, пока наконец не развернулся и не исчез в глубине коридоров.

— Теперь волоките камни, и давайте закроем этот склеп! Там ему самое и место! — Подавая пример, Конан приволок огромный валун. — Попробуем сдвинуть двери, а если не получится, завалим камнями!

Но, к их удивлению, массивные створки легко подались и закрылись, словно шемиты привели своими усилиями в действие древний механизм. Едва был навален сверху последний камень, как от ручья послышался хорошо знакомый голос:

— Идиоты! Шакальи дети! Выродки гиен! Я еще отому вам! Вы пожалеете, что появились на свет!

Над ручьем стояла Зерити, по-прежнему в одежде чернокожего. Во время битвы она внимательно следила за исходом, а увидев, что бога загоняют обратно в гробницу, поспешила спрятаться.

Солдаты обернулись к колдунье. Ее здесь знали все без исключения, поэтому не менее двух дюжин камней полетело ей в голову.

— Не делайте этого! — крикнул Конан. — это лишь ее призрак! Вы попадете в Нк'ча! — Он обернулся к Зерити: — Что тебе надо от нас, ведьма? Уходи!

Зерити улыбнулась, обнажая белые зубы. — Конечно, я уйду! Но посмотрите, вы растревожили подземных духов. Если они выпустят вас отсюда живыми, мы еще увидимся… Через год или, может, через два — раньше вы домой не доберетесь. Но когда вы наконец явитесь со своим лотосом, будет уже поздно. Я с удовольствием посмотрю на ваши лица, когда вы увидите, как мало осталось от некогда красивого города.

— Твой бог снова в своей гробнице, ведьма, — зло сказал Конан. Он чувствовал свою беспомощность против этой жрицы темных сил, которую не мог даже ранить, ибо она носила чужое тело. — От твоего королевства ничего не осталось.

— Мой бог, ха! — рассмеялась Зерити. — Он оказался слабаком! Ошалел от солнца… А я вернусь к Сэту — юной и еще более прекрасной, чем теперь! И помни, что твой путь обратно в Баалур лежит теперь через мои земли, земли Черного Круга! Верховная жрица Сэта… да, это хорошая мысль! Но у меня еще остались кое-какие дела, поэтому — прощайте!

Зерити исчезла. На том месте, где она стояла, остался лежать на земле Нк'ча.

Конан бросился к Каспиусу — и вскоре нашел его, помятого, с парой переломанных ребер и всего измазанного липкой розовой слизью. Но лекарь был жив и, когда Конан осторожно потряс его, застонал и открыл глаза. Увидев склонившееся над ним лицо киммерийца, Каспиус пробормотал:

— Какой же я был дурак… Целую жизнь честного служения науке положить за предательство… Я слишком слаб и стар.

— Не так уж ты оказался и слаб, старик! — рассмеялся Конан. — Можешь считать себя героем: Джакала снова в гробнице, и первый его удар на себя принял ты! — Поддерживая лекаря под руку, он довел его до собранного лотоса и заставил сесть рядом с мешками. — И служение твое еще не кончено! Надо привезти лотос в Баалур. Ты испытал его на себе — пора им вылечить всех остальных!

Трупы убитых погребли в жаркой лаве расселины вулкана. По счастью, проснувшаяся гора не разверзлась по склонам, и большая часть зарослей волшебного лотоса не пострадала. В любом случае собрано его было уже изрядное количество.

— А теперь — в лагерь! — скомандовал Конан. — Нам предстоит перебрать и просушить это все! Чем скорее мы двинемся в обратный путь, тем скорее окажемся дома!

Глава 22 СНЫ И ЯВЬ

Ранним утром принцесса Исмаэла неожиданно проснулась. Яркий солнечный свет потоком лился сквозь шелковые занавески и теплой лужицей лежал на ее розовом одеяле. Жмурясь, она потянулась и, откинув одеяло, соскочила с постели. Солнечные зайчики, отражаясь от хрустального кувшина на ее туалетном столе, весело прыгали по стенам и потолку.

Утопая босыми пятками в пушистом ковре, она подбежала к окну и распахнула створки. Солнце щедрым потоком заливало дворцовый сад, еще не высохшая роса на цветах переливалась, подобно бриллиантам. На все лады свистали птицы, в воздухе плыл запах дождя и свежей листвы. На ярко-синем небе не было видно ни одной тучки.

"Сколько же я болела, — подумала она, — неужели целую зиму?" Она подумала о маме и тут же поняла, что не видела ее почти вечность. Но почему-то ей трудно было представить лицо своей матери, и уж совсем не помнила она лица отца — они словно скрывались в какой-то туманной дымке. Стоило ей попытаться вспомнить своих родителей, как вокруг вставала полутемная спальня, шепот и осторожная беготня слуг и глаза мамы — испуганные, тревожно-умоляющие. Единственное, что она хорошо помнила, — это то, что мама ее была королева, а отец — король.

Откуда-то тянуло вкусными запахами — как видно, в дворцовой кухне

готовили завтрак. Ее мама, наверно, уже проснулась и, конечно же, будет рада видеть свою маленькую дочь. За окном начинался чудесный день, и столько надо было успеть сделать.

Широкий карниз, проходящий у нее под окном, выводил на галерею, опоясывающую весь дворец. Она не раз уже пользовалась им, когда хотела ускользнуть, не замеченной слугами. Вылезя из окна, она пробралась по карнизу и уже шагнула на парапет галереи, как какая-то огромная черная птица с криком сорвалась сверху и вцепилась ей в волосы когтистыми лапами. Крик ее звучал как-то странно, словно смеялась очень злая женщина.

Исмаэла ахнула, изо всех сил цепляясь за парапет, но черная птица тянула ее вниз. Если бы принцесса отпустила руки, она наверняка разбилась бы насмерть о каменные плиты двора.

Черные когти терзали ей волосы, черные крылья били по лицу. Взглянув вверх, она увидела, что в небе парят десятки таких птиц и все эти черные твари снижаются к ней. От взгляда их мертвых глаз у принцессы кровь стыла в жилах. Исмаэла глянула вниз и увидела две маленькие фигурки, бегущие по саду. Это были ее отец и мать. Лица их были обращены к ней, губы повторяли ее имя.

— Исмаэла, бедное мое дитя! Когда же ты наконец вернешься к нам? — шептала Руфия, склонившись над бледным личиком принцессы.

За эти страшные дни королева словно состарилась на десять лет. Она была бледна, глаза ее потеряли блеск, а волосы потускнели. Афратес с горькой нежностью смотрел на ее мокрое от слез лицо, проклиная собственную беспомощность отца и правителя. Над городом стояло зарево тысячи огней, бледные тени слонялись по его улицам. Многие, впав в безумие, кричали, кривлялись и распевали песни — иногда под самыми окнами дворца. Но ни огни, ни крики не могли разбудить его маленькую дочь. Уже много дней лежала он неподвижно в своей постели, и только выражение ужаса, время от времени искажавшее детские черты, говорило о том, что она жива.

— Как долго еще сможет она продержаться? — прошептала Руфия, полуобернувшись к мужу. — Если бы они хоть слали вести о себе!.. Последний раз голубь прилетал в прошлое полнолуние.

Афратес отсутствующе посмотрел в окно.

— Даже если бы они вернулись без лотоса, — вздохнул он, — это бы хоть как-то поддержало город. Мы совершенно беззащитны теперь. — Скользя безразличным взглядом с предмета на предмет, он вдруг обратил внимание на два столба черного дыма, поднимавшиеся над городом. Издалека донеслись ужасающие вопли — страха или восторга, определить было невозможно.

— Нет, нет! Они вернутся с цветком! — с силой выдохнула Руфия. — Я знаю Конана не один год… С ним ушли лучшие… хотя, конечно, ты прав. Сейчас нам их очень не хватает. Но, муж мой, что же мы будем делать, если они все-таки не вернутся?

Король повернул к ней измученное лицо:

— И думать не смей. Я уже говорил тебе: черная магия обходится дороже, чем ты за нее платишь. Пусть уж лучше погибнет наш род и весь мой город, чем я пойду на поклон к жрецам Сэта.

— Но мы и так в тенетах колдовства! Разве Зерити — не черная колдунья? — Руфия поднялась с постели дочери, подошла к мужу и взяла его руки в свои. — Афратес, в нашем городе есть черные маги, которые могут противостоять этой ведьме. Что с того, что они преданы Сэту? Наши боги не в силах защитить наш город — быть может, защитят чужие? И вспомни, ведь Конан и сам сейчас в Стигии! Если пообещать им много золота, они помогут ему скорее вернуться…

— Довольно! — оборвал ее король. — Баалур никогда не был данником Стигии и не станет, пока я жив. Я не хуже тебя знаю, что среди моих придворных и близких к нам людей сейчас только и разговоров о том, чтобы поскорее сдаться на милость Сэту. Но я доверился твоему Конану, я дал ему лучших воинов и столько золота, сколько смог. Если он не вернется сам, без помощи черных магов, — что ж, значит, не вернется. Пусть уж лучше весь город сгорит в огне пожарищ и сойдет с ума, чем поклонится темным богам!

Глава 23 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вулкан в долине пробуждался к жизни — приходилось спешить.

На головы сборщикам лотоса постоянно сыпался жирный черный пепел; новые и новые щели со струйками пара раскрывались на склонах горы. Темные, желтобрюхие тучи уже не исчезали с горных вершин, и с каждым дождем поднимался уровень воды в реке.

По счастью, основные заросли лотоса были довольно далеко от вулкана, и сборщикам лишь изредка приходилось уворачиваться от летящих им на головы раскаленных камней.

Каждое утро новый отряд, обвязавшись веревками, уходил через пещеру к истоку Стикса и возвращался с мешками, полными серебристых цветов.

С каждым днем плотно упакованные, почти спрессованные сухие лепестки занимали все больше места в специально отведенном для этого закрытом отделении на корме баркаса. И с каждым днем все больше увеличивалась опасность того, что их застанет разлив реки или извержение вулкана.

Работая вместе со всеми на сборке либо на сушке лотоса, Конан прикидывал, какой дорогой им лучше возвращаться в Баалур. С одной стороны, сразу после разлива Стикс был судоходен почти везде; но с другой — Зерити, потерпевшая неудачу, а потому наверняка очень и очень злая, непременно попытается натравить на них весь стигийский флот.

Наконец настал тот день, когда они не смогли войти в пещеру — настолько высок был уровень воды. Но даже того запаса лотоса, что они уже успели набрать, хватило бы на исцеление целого государства, и Конан решил отправляться.

Все то время, что большая часть людей собирала лотос, девять или десять человек готовили к отплытию лодки и запасали впрок пищу. Поэтому, когда Конан распорядился сворачивать лагерь, все было готово к возвращению в крепость.

Каспиус, вдыхавший аромат лотоса каждый день, ибо через его руки проходили все цветы до последнего, заметно приободрился и даже помолодел. Целительные свойства лотоса были, несомненно, налицо, и ему не терпелось проверить их не только на себе.

Изменился и Нк'ча. Узрев воочию своего бога, он счел его слишком ужасным на вид и был обращен Каспиусом к свету солнцеликого Митры. Чернокожий охотник оказался очень полезен, особенно во время охотничьих вылазок. Его короткие отравленные стрелы убивали антилопу прежде, чем кто-либо из шемитов успевал ее увидеть.

Свернув лагерь и погрузившись на лодки, они начали спуск вниз по течению, а разлив шел за ними по пятам. Добравшись до развилки реки, они не нашли никаких признаков того, что отряд Лампридиуса побывал здесь раньше и уже спустился к водопаду. Прибывающая вода могла смыть оставленные знаки, поэтому было решено не дожидаться у развилки, а сразу продолжить спуск.

Продвижение вниз по реке оказалось куда более быстрым, чем они ожидали, и Конан едва успел отдать команду бросить за борт камни, служившие лодкам якорями. Крикни он это часом позже, и весь маленький флот оказался бы в водопаде вместе с пожитками и серебряным лотосом.

Река разливалась все шире; она уже частично затопила луга. Перед ночной стоянкой Конан велел отвести лодки как можно ближе к берегу и закреплять их не якорем, а привязывая к крепким деревьям. Он оказался прав: наутро до лодок пришлось добираться вплавь. Встав на дневку на вершине холма, они принялись дожидаться второго отряда, продолжая пополнять запасы пищи. К концу дня вверху на реке показалась как бы россыпь черных точек. Она стремительно приближалась, и было видно, что плывущие в лодках не в силах выбраться из стремнины. Конан велел спускать на воду большую лодку и, удерживая ее шестами и якорем, успел перехватить баркас Лампридиуса, который, не окажись здесь поджидавших его людей, неминуемо свалился бы в водопад.

Воссоединение отряда было отмечено вечерним пиршеством с мясом антилопы и отваром из серебряного лотоса. Лампридиус был, по его собственным словам, "слегка поцарапан", и после ужина Конан явился к нему в шатер узнать, как прошло путешествие.

— Мы проплыли около сотни лиг вверх по течению, — рассказывал Лампридиус. — По ночам наш лагерь постоянно посещали львы и шакалы. Они не трогали людей, но лошадей мы лишились очень быстро. Сначала река была совершенно необитаемой, а потом впереди показались дома и даже какое-то подобие обработанной пашни. Но мы не знали местного языка, а эти чернокожие не понимали нас, поэтому обменяться даже простейшими сведениями о себе нам не удалось. Но я заметил, что лодки у них прочные и удобные, — судя по всему, они плавают на них и вверх, и вниз по течению. Мне показалось, что они знаками пытались уговорить нас не ходить вверх по реке, но я не придал этому значения.

Через несколько дней мы увидели на реке целый город. Дома стояли на сваях, порой прямо в воде, а от дома к дому жители перемещались в маленьких лодках из звериных шкур, и эти лодки они могли при случае просто взять и унести на голове. Все люди в том городе на сваях были совершенно черные и смотрели на нас так, будто раньше вообще никогда не видели белого человека.

Едва мы приблизились к городу, как путь нам преградила по меньшей мере дюжина лодок, и в каждой было полно вооруженных мужчин. Они ясно дали понять, что не желают, чтобы мы поднимались дальше или даже высаживались на берег. Я попытался купить их радушие всяческими безделушками, которые уже не раз шли у нас в ход, но они не хотели брать ничего, только били в свои барабаны и кричали, как рыжие обезьяны в ветвях. Ну, так или иначе, а завязалась драка.

Мы захватили три их лодки, но и сами понесли большие потери. Этой дырой в ноге я обязан самому высокому из их копейщиков. Мы решили вернуться к назначенному месту с захваченной добычей и так и сделали, и эти чернокожие еще шли за нами по пятам не один день. Но, когда река стала подниматься, они бросили преследование. Мы разбили лагерь на берегу, и я думал задать им хорошую трепку, поскольку моя нога поджила, но рана загноилась, и полегчало мне только сейчас, после того как Каспиус ее чем-то смазал. Я надеялся, что, если вы тоже потерпели неудачу, мы объединимся и сотрем эту деревню с лица земли…

Он был явно зол на чернокожих воинов, которые оказались не менее искусны и отважны, чем он сам. Конан невольно улыбнулся.

— Теперь уже не до того, — сказал он. — Мы не можем задерживаться: нас ждут в Баалуре. — Он с жалостью взглянул на раненого: сегодня Каспиус сказал ему, что ногу, вероятнее всего, придется отнять. Мальчик явно не блистал талантами военного вождя, но довольно было и того, что он сумел привести отряд назад и даже захватить какую-то добычу. Три лишних больших пироги были им сейчас очень кстати.

Следующие несколько дней ушли на то, чтобы перетащить лодки и груз через водопад. Знакомцы из племени Нк'ча несколько раз являлись их проведать и предложить нехитрую помощь, но тащить лодки вниз было гораздо легче, чем вверх, и шемиты справились сами.

Конан ожидал, что здесь Нк'ча оставит их, и был немало удивлен, когда услышал от чернокожего, что тот оставил людоедство, перешел в иную веру и собирается плыть с ними до самого Баалура. Он не отходил от Конана ни на шаг, глядя на него с тем почтением и обожанием, с каким смотрит пес на своего хозяина. Первое время киммериец гонял от себя своего добровольного раба, но потом махнул рукой.

Разлив добавил в Стикс свежей воды и превратил болото в настоящее озеро, поэтому обратный путь через джунгли отнял у них сил и времени вдвое меньше против того, что они затратили, поднимаясь вверх по течению. Не успела народиться новая луна, как они были уже у Большого Ущелья. Здесь следовало решать, сплавляться ли дальше по реке, или возвращаться той же тропой костей, какой пришли. Конан сомневался, что зуагиры за это время успели забыть обиду, нанесенную их Пророку, а потому оттягивал высадку на берег.

— Быть может, нам следует довериться Стиксу? — сказал ему Каспиус на вечерней стоянке. — Река сильно поднялась, и пороги, вероятно, остались теперь на глубине десяти, а то и двадцати локтей. Давайте попробуем выслать вперед одну или две лодки — быть может, они пройдут пороги невредимыми и сообщат Турио, что мы близко и нуждаемся в его помощи.

Конан нахмурился и кивнул, соглашаясь:

— Да, надо попробовать. Но все же, мне кажется, придется идти верхом.

Один из смельчаков на следующее же утро отправился в лодке через пороги, а вдоль берега поехали трое или четверо верховых. Два дня спустя двое из них вернулись, принеся радостную весть: на полпути к крепости они повстречали торговый караван из Иранистана, охраняемый всадниками Турио. Молодой военачальник, оставшись за старшего, судя по всему, в точности соблюдал распоряжения Конана.

Через пять дней двое ушедших с караваном всадников вернулись, приведя с собою две сотни верховых. Искателей лотоса встретили восторженными криками и без дальнейших приключений отконвоировали в крепость на берегу.

За три дня перехода ни один зуагир не посмел и близко к ним подойти.

Судя по всему, крепость под началом Турио процветала, хотя начавшийся разлив и затопил близкий брод через реку. Весть о том, что шемиты поставили лагерь и за умеренную плату проводят караваны через пустыни зуагиров, вмиг облетела всех торговцев Стикса, Турана и Иранистана, и в желающих воспользоваться услугами баалурцев не было недостатка. Турио заставил банды кочевников одну за другой идти в иные места в поисках легкой поживы. Смельчак, пустившийся через пороги в лодке, до лагеря не доплыл, и потому радостную весть о том, что лотос найден, Турио получил вместе с приехавшими всадниками.

Сделав последнюю большую остановку в пути на лугу, где Конан встретился с чернокожими, караван с лотосом вскоре пересек пустыню и вышел по западному берегу к бывшему броду, через который и был переправлен на одной из галер.

— Нет, об этом даже речи быть не может. — Турио за эти дни прошел неплохую школу, и потому слова его звучали еще самоувереннее, чем обычно. — Ни о какой попытке пойти над порогами или о чем-то подобном. Мы пройдем их так, как шли, с галерами на плечах, или, если понадобится, купим новые.

Конан рассмеялся: юноша страстно защищал то, от чего наотрез отказался несколько полнолуний назад.

— Ерунда, мой добрый Турио, — отозвался киммериец. — Твои разведчики недавно прошли там и вернулись живыми и невредимыми. Высоко в верховьях Стикс превратился в узенький ручей — и мы прошли по нему. Разлив поднял реку, она стала более судоходна, чем прежде. Ее струи пронесут нас над порогами при полной загрузке, и мы даже не заметим, как прошли!

Обе половины баалурского воинства были воссоединены, драгоценный груз лотоса поднят на галеры, и ничто не мешало им отплыть по направлению к дому в любой день. Все хотели оказаться в родных краях как можно скорее, хотя некоторые с удовольствием остались бы сопровождать караваны еще на несколько месяцев — дело оказалось прибыльным.

— В любое другое время, ты прав, я сам не рискнул бы идти над порогами, — заключил свою речь Конан. — Но в самом начале разлива нам может повезти.

— А если нет? — отозвался Турио. — Подумай сам, господин мой, стоило ли проделывать весь этот тяжкий путь вверх по реке, собирать лотос, а потом спускаться на самом хребте обрыва, чтобы в один миг из-за собственного безрассудства потерять и людей, и груз! После стольких месяцев пути стоит ли выгадывать один-два дня?

— Стоит, ибо у нас на счету каждый час, — уже сердито возразил Конан. — Зерити помчалась к жрецам Сэта искать защиты и мести, она поднимет против нас всю Стигию, и, замешкайся мы хотя бы на день, у Луксура нас встретит армада дромонов с катапультами и таранами, а не с кривляющимися девицами!

— Хорошо, господин мой, но сделай хотя бы вот как: чтобы облегчить наши корабли, вели большому отряду тех всадников, что хуже остальных переносят реку, взять половину груза и ехать берегом. Я, если хочешь, сам поведу их. Так мы в худшем случае не лишимся сразу всего. Ниже по течению мы вновь соединим силы, а если нет, то всадники поедут в Баалур прямо через пустыню, хоть это и очень опасно.

План был неплох, и Конан согласился. Разделив груз и отобрав в отряд Турио наиболее «сухопутных» баалурцев, Конан взял на себя командование четырьмя галерами и, препоручив свою судьбу богам, двинулся в обратный путь.

Разливающийся Стикс более чем когда-либо походил на воплощение Великого Змея. С каждым днем он все беспокойнее ворочался в шкуре своих извилистых берегов, и с каждым днем старая шкура становилась ему все более мала, и он влезал в новую, чтобы к новому утру сбросить и ее. Этот огромный змей мчался через степи и пустыни все быстрее, сметая могучим хвостом деревья, камни и тех несчастных, что осмеливались встать у него на пути.

Черные воды Стикса становились грязно-белыми: он размывал меловые наслоения и к тому же нес с собой тучи песка. В его потоке, и без того безумном, возникали поперечные течения, воронки и водовороты. Несколько раз галеры едва не посадило на заносы, буквально в одночасье скапливавшиеся в узких местах: достаточно было лечь поперек сухому дереву, унесенному разливом, как на него тут же наслаивались вырванный тростник, старые тряпки, доски и прочие обломки, что всегда несет с собой разливающаяся река.

Нижние пороги приближались, и грохот реки становился все нестерпимее. Теперь людям невозможно было заснуть ни днем, ни ночью, потому что даже тысячи барабанов не могли произвести тот шум, с которым Стикс несся по Сгибу.

Выждав день ради ясных, безветренных сумерек, Конан направил корабли в самый водоворот. Каким-то чудом счастливо избежали они удара о стену ущелья, об которую река громила в щепы все, что несла с собою. К ночи их вынесло за поворот. Там они нашли тихую заводь, бросили якоря и в ожидании Турио принялись за мелкий ремонт, необходимый после столь опасного участка. Турио и его отряд появились через два дня. Они тоже не потеряли ни единого человека. Воинство Баалура снова воссоединилось. Торопясь пройти как можно больше в темное время суток, они снялись с якоря в тот же вечер и плыли до самого рассвета.

Разливаясь после Сгиба огромным морем над пахотными и луговыми землями, Стикс нес теперь свои воды неторопливо и с достоинством, как и подобает реке, с середины которой можно было лишь с большим трудом различить как северный, так и южный берег. Шемитские поселения здесь пока еще встречались редко, зато часты были города и мрачные храмы, где мертвых жило больше, чем живых. Поэтому, когда однажды утром перед ними замаячили вдали яркие паруса большой флотилии, все были уверены, что это — корабли стигийцев. Конан насчитал шесть больших галер, каждая из которых двигалась на десятке дюжин весел. Они не двигались навстречу, а стояли, выстроившись в линию прямо поперек потока, явно поджидая корабли шемитов.

Конан знал о стигийцах не много, но того, что он знал, было достаточно, чтобы уверить баалурцев: лучше самая мучительная смерть, чем рабство на этих галерах. Кроме рабов, на них плыли только жрецы и разряженные в золото военачальники. Солдатами на этих кораблях были рабы, которых лишь перед битвой выпускали из трюмов, раздавая оружие с обещанием свободы, если битва будет выиграна.

Это превращало сражавшихся в безумцев, ищущих если не победы, то хотя бы смерти.

Желая рассмотреть противника поближе, Конан велел сушить весла и поднять паруса, чтобы немного замедлить движение галер, мчавшихся на строй со скоростью речного потока.

— Сигналить, всем поворачивать к левому берегу и идти как можно тише! — распорядился Конан, вглядываясь в дромоны, командам которых приходилось постоянно грести, чтобы удерживать корабли на одном месте. — Всем по местам! Приготовиться к маневру!

— Но, Конан, — удивился Каспиус, стоявший рядом на баке, — не мудрее ли будет двигаться вправо? Все-таки левый берег как-никак стигийский…

— Взгляни туда! — Конан указал на едва различимое скопление у южного берега. — Там корабли поменьше. Начнем с них. Ну, ребята, по моей команде рубите прочь снасти… давай!

Паруса и снасти полетели в воду и, подхваченные течением, понеслись прямо на дромоны. Один из кораблей тут же запутался в этой мешанине и рулем, и веслами. Поток немедленно потянул его вниз, и вскоре, беспомощный, он исчез из виду.

— Ну, теперь правьте прямо на пристань! Веселей, ребята, и мы прорвем их строй!

Видя, что галеры шемитов развернулись к гавани, оставшиеся дромоны тоже устремились туда, отрезая баалурцам путь. Пересекая гавань под углом, корабли сходились почти перпендикулярно. Конан только этого и добивался. Велев гребцам налечь на весла, он устремился к ближайшему дромону и вспорол ему бок медным тараном своей галеры. Подав назад, Конан высвободил галеру и, прежде чем враг успел опомниться, развернулся и ушел в сторону. Лишь на несколько мгновений его легкий корабль оказался борт о борт с неуклюжим дромоном — и тогда с борта асгалунца вылетела туча стрел. Пока тяжелые стигийцы разворачивались и выгребали противтечения, галера Конана была уже снова на середине реки.

— Им мало! — хохотал Конан, глядя, как еще один корабль пытается развернуться, чтобы ударить галеру с тыла. У киммерийца всех потерь пока были только им самим же срубленные мачты, а два стигийских корабля меж тем уже были выведены из строя. — Барабаны, удвоенный ритм, вон на нас идет еще один ищущий смерти!

Развернувшись, Конан снова повел галеру на таран, тогда как остальные его суда заходили с боков, расстреливая стигийца из арбалетов.

— Крепче стисните зубы! — крикнул киммериец, и в следующий миг таран галеры с треском вонзился в стигийское судно недалеко от кормы.

Восторженный рев со всех четырех кораблей мешался с каркающими проклятиями стигийцев. Их тяжелые суда не могли противостоять верткой, сильной галере киммерийца. На таких галерах исстари одерживали все свои кровавые победы пираты Барахских островов, и Конан, сам поплавав пиратом, хорошо знал все преимущества этого корабля в бою на большом водном пространстве, где было достаточно места для маневра.

Два самых больших дромона стигийцев пока еще стояли неподвижно посреди реки, и Конан время от времени с тревогой взглядывал в их сторону. Меж тем третий корабль пытался атаковать шемитов, направив свой удар на одну из грузовых галер, но промахнулся и был немедленно расстрелян из арбалетов и катапульт.

— Подойдем мы к ним поближе? — спросил Каспиус, увлеченный азартом схватки. — Мы могли бы легко проделать дыру в его левом борту!

— Нет, этого мы как раз делать не будем, — заявил Конан. — Зачем же дырявить такой отличный трофей? Мы захватим его как военную добычу, он и так уже почти наш. Гораздо больше меня беспокоят вон те двое. Им ничего не стоит проделать дырки в наших левых бортах! Чего они выжидают?

Злосчастный дромон и в самом деле уже почти принадлежал шемитам. В борта его впились багры и крючья, на палубу с яростными воплями посыпались баалурцы. Не успел Конан подойти ближе, как все было кончено. На галере остались лишь прикованные к скамьям рабы, а они скорее ожидали милости от захватчиков-шемитов, чем от прежних хозяев.

— Повоевали, и хватит! — проворчал Конан, по-прежнему глядя на неподвижные корабли впереди. — Против этой пары нам не выстоять. Нужно как-то умудриться проскочить у них под носом… Эй! — крикнул он вниз. — На нижней палубе! Готовьте катапульту! Гребцы, полный ритм!

Видя, что Конан намерен прекратить сражение, шемиты отрядили часть своих команд на захваченное судно и двинулись вслед за аргосийской галерой. Два больших дромона по-прежнему преграждали им путь.

— Обходите их по большой дуге! — крикнул Конан. — Готовьте катапульты!

Поток медленно выносил их на середину реки. Словно Стикс сговорился со своими детьми и теперь волок вражеские корабли прямо в руки стигийцам. Как ни старались рулевые, они не могли выйти из стремнины. Два корабля неотвратимо приближались. Уже можно' было разглядеть изображение зеленого Змея. Захваченный корабль давал шемитам численное преимущество, но Конан хорошо видел, что стоит стигийцам пустить в ход большие катапульты, и от расправы уйдет только аргосийская галера.

— Вдоль берега идет конница! — крикнул дозорный. — Скоро они нагонят нас!

— Так эти двое просто отжимают нас к берегу! — сквозь зубы проговорил Конан. — Правьте прямо на них! Высадиться на берег мы всегда успеем.

— Конан, — дотронулся до его плеча Каспиус, напряженно вглядывавшийся в стигийские корабли. — Они пошли на нас.

И в самом деле, взмахи весел на больших галерах стали сильнее и чаще, по реке далеко разносился свист кнута, которым подгоняли гребцов.

— Быть может, если мы пойдем им навстречу с еще большей скоростью, они испугаются прямого столкновения и отвернут в сторону — или это сделаем мы, — пробормотал Каспиус. — Но каким-то образом нам надо проскочить мимо.

— Мы-то проскочим, — отозвался Конан. — А что будут делать галеры с лотосом?.. Всем на весла! На всех кораблях приготовиться грести что есть силы по моему сигналу!

Шемиты замедлили движение: теперь они шли только на парусах и благодаря силе потока. Заметив это, стигийские корабли увеличили скорость, видимо желая воспользоваться внезапной растерянностью врага. Громады их надвигались с каждым взмахом весел.

— Проклятье! — вскричал вдруг Конан. — Эти собаки что-то затевают!

Корабли стигийцев подошли уже настолько близко, что видно было движение людей в темных плащах с капюшонами у них на борту. Взяв в руки каждый по кожаному мешочку, они принялись вскидывать в воздух щепотки сверкающей пыли. Чувствительный нос киммерийца уловил знакомый запах "болотного зелья". Достаточно было несколько щепотей такого порошка, чтобы превратить в зловонное болото небольшое озеро — правда, ненадолго, не более чем на день.

— Ходу! — взревел киммериец, с ужасом представив себе, во что превратится вода вокруг через несколько минут. — Это еще хуже, чем праматерь всех рыб! Гребите сильнее, если хотите снова увидеть родные берега!

Кроме Конана, никто не понял, что готовят им стигийцы, но, увидев, что боевая галера рванулась вперед, команды на остальных судах развернули все паруса и налегли на весла. Плеск и взмахи тысячи весел разом задержали колдовство на насколько лишних мгновений. Это спасло их. Со всею возможной скоростью пролетели шемиты мимо двух огромных дромонов, чихая от колдовского порошка, и выбрались на стремнину. Река подхватила их и понесла прочь от проклятого берега. Конан перевел дыхание.

— Сегодня впервые в жизни вознесу я молитву Сэту! — заявил он Каспиусу. — Если и впрямь Стикс — его воплощение, то унес он нас как нельзя более вовремя!

Глава 24 СВЕТ В БАШНЕ

По поводу возвращения баалурского войска в Асгалуне было устроено настоящее празднество. В гавани, размахивая зелеными ветками, толпились у причалов восхищенные жители, а с площадок и стен Верхнего города оглушительно трубили фанфары. Едва только пять кораблей пристали к берегу, их вышел встречать на канал сам король Маздок. Его ладья торжественно вплывала в гавань в сопровождении большого эскорта множества нарядных лодок — с теми царедворцами, кого удалось спешно собрать для неожиданного парада.

— Восславьте героев, — вскричал король, когда на сходнях появились люди, — и восславьте Конана, Властелина Черной реки! Слава тебе, сходившему на край света, и добро пожаловать снова в наш город! Как только мы получили весть о твоем прибытии, сразу стали готовиться к большому празднику, — но ты почти нагнал вести о себе!

— Благодарю, старый друг. — Конан от всей души стиснул короля в своих медвежьих объятиях. Затем обернулся к ликующей толпе и поднял руку, требуя внимания: — Не так уж легко было слать о себе вести за несколько тысяч лиг от твоего гостеприимного города!

Слова его потонули в восторженном реве. Тем временем Каспиус обменивался приветствиями с королем и теми людьми из свиты, кого знал лично. Рядом с ним, тараща белые глаза на огромный город и толпы народу, стоял Нк'ча, чернокожий воин.

— Мы прошли через множество опасностей, — продолжал Конан, — и путь наш еще не завершен. А потому прошу тебя, старый друг, подожди немного с празднествами. Нам не терпится попасть наконец домой.

Солдаты и матросы с галер были препровождены во дворец для мытья с дороги и ужина, а Маздок отвел Конана в сторонку.

— Я должен принести тебе свои глубочайшие извинения, — серьезно сказал король. — Я говорю об этом негодяе, Гулизаре. Мы тут поймали парочку пиратских галер, и от них я узнал, что с ним сталось. Знай я, что это за птица, его голова…

— Хорошо сказано, Маздок, и сказано достаточно, — отозвался Конан. — Его голова покоится на дне Стикса. А что касается тебя, то без твоей помощи, а главное, без этой прекрасной аргосийской галеры мы потеряли бы куда больше, чем от предательства одного негодяя. — Обернувшись к гавани, он указал на корабли, чуть покачивавшиеся у причалов: — Посмотри туда. Мы привезли твои галеры обратно… правда, нельзя сказать, что в целости и сохранности, но мы старались, как могли. И, надеюсь, тебе понравится тот стигийский дромон. Он твой вместе с командой, прими его от меня как благодарственный дар.

Маздок, сощурясь, посмотрел на друга:

— Превосходно! В ответ на это я скажу, что сохранил ваших быков и повозки, можешь востребовать их назад в любой миг. Я видел, у тебя большая нехватка лошадей, я предоставлю их тебе сколько угодно, а также свои войска, чтобы спокойно миновать границы Недреззара. Но сначала я хотел бы услышать о твоих путешествиях — с начала и до конца. На этот раз, я надеюсь, ты задержишься в Асгалуне?

— Увы, государь, — ответил за Конана Каспиус, — это невозможно. Нас не было многие месяцы, и никто не знает, что происходит в нашем многострадальном королевстве…

— Верно. — кивнул Конан. — Мы должны как можно скорее вернуться в Баалур — ибо нашли, что искали.

— Хорошо, я согласен, что это мудро — хотя и весьма огорчительно, — вздохнул король. — Вести из Баалура доходят очень медленно, но я слыхал, что над ним по-прежнему висит это проклятие. Так что вас там, конечно, ждут с большим нетерпением, чем здесь.

— Я надеюсь быстро облегчить страдания всех, кого мучают дурные сны, — кивнул Каспиус. — Лотос оказался превосходным средством. Я испробовал его на себе — и берусь утверждать, что, если уж он справился с моими кошмарами, справится и с остальными. Если бы это средство было абсолютным против всех чар! — Королевский лекарь со вздохом взглянул на море. — Ибо пока ведьма Зерити жива, Баалур не может чувствовать себя в полной безопасности.

— С каким бы удовольствием я оторвал ей голову с ее тонкой шеи, — отозвался Конан. — Но это бесполезно: она не человек, а злобный дух, ифрит. Простой смертный не в силах ни убить, ни сколько-нибудь серьезно ранить ее.

Нк'ча, бессменный телохранитель Конана, за весь разговор не проронил ни слова. Нельзя сказать, чтобы он плохо понимал суть беседы, скорее, его ум был занят тем великолепием, какое созерцали его глаза. А дикари не умеют делать два дела одновременно.

Ближе к вечеру, после обильного ужина и показа привезенных диковинок, король Маздок со свитой и Конан с начальниками отрядов отдыхали в одном из внутренних двориков большого королевского дворца. Во дворце и в саду вовсю предавались веселью солдаты и младшие слуги — выкрики, возня в затененных беседках и хмельные песни доносились на второй этаж дворца приглушенным гулом. Король предоставил солдатам на эту ночь всех девиц борделей города, и баалурцы не теряли времени даром.

Из всех гостей короля не предавался блаженному отдыху один лишь Нк'ча. Изваянием из черного дерева стоял он у открытого окна, напряженно вглядываясь в уродливую башню, с которой спрыгнул, покончив с собой, безумный король Ахиром.

Заметив пристальный взгляд дикаря, Конан встал и подошел к нему.

— В чем дело, парень? Тебе что-то не нравится?

Ответом было единственное слово, произнесенное испуганным шепотом:

— Зерити.

И Нк'ча глазами указал на высокую башню. Маздок, стоявший от Конана всего в нескольких шагах, живо обернулся на это имя.

— Та башня пустует вот уже многие годы — с тех пор как полоумный колдун бросился с нее, — возразил он. — Гляньте на нее, она же вот-вот обрушится! Как может быть…

— Как угодно, — оборвал его Конан, кладя ладонь на рукоять меча. — А может, Нк'ча мерещится. Проще всего пойти и проверить. — Несколько пошатываясь от выпитого вина, он решительно направился к двери.

— Погоди, — удержал его за рукав Маздок. — Я пошлю туда дюжину моих стражей, они прочешут всю башню сверху донизу…

— Неужели их мечи лучше против колдовства, чем мой? — возразил Конан. — Н-нет, я лучше сам посмотрю.

Каспиус, поднявшийся из-за стола вслед за ним, нагнал его у верхней ступени.

— Когда вы найдете ее — если найдете, — отыщите на ней амулет или какой-нибудь талисман, в котором должно быть заключено ее бессмертие. Быть может, уничтожив его, можно будет уничтожить и ее — или превратить обратно в смертную женщину.

Вслед за Конаном ловить ведьму в башне увязалась большая шумная толпа, но на ступенях уродливого здания она отхлынула и притихла. Подойдя к обитой полосами бронзы дубовой двери, Конан высадил ее двумя ударами плеча.

— Подожди меня! — нагнал его окрик Маздока. — Это все-таки мое королевство, и ты не можешь запретить мне идти с тобой в эту треклятую башню!

Башня стояла над самым каналом, подвал ее уже десятилетия был залит водой, и Маздок сморщился, протиснувшись вслед за Конаном на первый этаж.

— Тьфу! Воняет гнильем и летучими мышами! — сплюнул он. — Ну, ты убедился, что здесь ничего нет? Здесь никто не бывал уже лет десять или больше. Ты все еще хочешь обыскать башню?

Конан молча кивнул. Оставляя следы в толстом слое пыли, он осторожно направился к лестнице, ведущей наверх. Маздок пошел за ним, ворча:

— Напрасно ты забираешься так высоко, это развалина может рухнуть в канал в любой момент… — Но тем не менее он шел вслед за Конаном, отставая лишь на несколько ступеней — по числу бокалов вина, которых выпил больше киммерийца. На вершине лестницы открылась дверь в небольшое помещение. Из него вела наверх новая лестница.

— Здесь не меньше дюжины таких этажей, — крикнул Конану Маздок. — Ты что, полезешь на все? Киммериец, не слушая его, пошел вверх по ступеням. — Хоть погоди тогда, я велю принести факелы! — с досадой вымолвил король. — Раз уж тебе так понадобилось… Не ходи пока дальше, я сейчас вернусь!

Добравшись до седьмого уровня, Конан наконец увидел мелькнувший вверху свет. Уже двумя этажами ниже он почувствовал запах горящего масла, сейчас же к нему прибавился еще и едкий дым, от которого слезились глаза. На этом этаже явно кто-то был.

Приближаясь к источнику дыма, пахнущего так знакомо — точь-в-точь так же пахла цветная пыльца в гробнице у истоков Стикса, — Конан все больше утверждался в мысли, что Нк'ча не ошибся. Помимо знакомого запаха, он видел и знакомую картину: трупики летучих мышей, свежие и совсем высохшие.

Киммериец неслышно выругался. Кто стал бы искать проклятую ведьму в таком гнилом месте? Конан подобрал с досок тяжелый железный стержень и начал осторожно продвигаться на свет.

Внезапно прямо перед ним во тьме вспыхнуло чье-то лицо. Оно было не столько человеческим, сколько недочеловеческим: нависающий лоб, слишком широкие скулы, в сочетании с которыми квадратная челюсть замыкала лицо в треугольник. И хотя Конан никогда не видел той скульптуры, что изваяла Зерити, он шестым чувством узнал этот призрак. Джакала!

Прямо на него наплывала темная фигура в полтора человеческих роста. Конан покрепче сжал стальной прут и ударил — наискось, раз и другой. Дым всколыхнулся, развеялся и сгустился снова. Конан ударил еще раз — и только после этого понял, что перед ним не более чем призрак, безвредный морок. Варвар оставил его в покое и ринулся наверх.

Одолев последние несколько ступеней, он оказался в маленькой каморке под самой крышей башни. Здесь, едва мерцая, горел огонек тусклой лампы. А рядом с ним была Зерити.

Она стояла возле небольшого алтаря, окутанного клубами дыма с едким запахом магического порошка. Одетая в темный балахон, с лампой и щепотью порошка в руках, Зерити была явно занята каким-то подвластным ей чародейством. Увидев киммерийца, она зашипела, как сотня змей, и вскинула руки для заклинания.

Пол содрогнулся у него под ногами, но еще раньше дрогнули стены, трещины пошли от основания башни к вершине, и Конан, словно во сне, снова увидел огромное яйцо, из которого должен был вот-вот появиться на свет новый бог. Теперь таким яйцом служила башня…

Из тех, кто толпился на первом этаже с факелами в руках, не пострадал почти никто. Последним из падающей башни выскочил король — когда уже осыпались стены. Те, кто наблюдал падение башни из окон дворца, утверждали потом, что заметили темный предмет, плюхнувшийся в канал прежде, чем туда же обрушились верхние этажи. Как бы там ни было, Маздок не слишком удивился, когда, после того как камни стен и перекрытий ушли под воду, откуда-то сбоку из канала вынырнула человеческая голова со встрепанной и спутанной гривой черных мокрых волос.

— Ну, неуемный ты упрямец, много ты нашел там, на своей башне? — вне себя от радости завопил Маздок, помогая другу вылезти из воды. — Я говорил тебе, что она вот-вот рухнет!

— Что бы я там ни нашел, — смеясь, ответил Конан, — теперь оно уже точно мертво. — Он оглянулся на темную воду канала. — И хвала Крому.

ЭПИЛОГ

В висячем саду белого дворца Баалура был накрыт небольшой стол на пять персон.

В тонкие чашках кхитайского фарфора был разлит светло-желтый ароматный напиток — крепкий взвар лепестков серебряного лотоса. Вокруг стола сидели король Афратес, королева Руфия, Каспиус и Конан. Все четверо выглядели отдохнувшими и посвежевшими, и королеве снова никто не дал бы больше тридцати лет, хотя на самом деле ей было все тридцать пять.

— Божественный напиток! — сказал Каспиус, отпивая из своей чашки. — Я еще не до конца изучил все его свойства, но могу смело утверждать, что он полезен при любой немочи. Я попрошу у вашего величества некоторой отсрочки моего постоянного участия в государственных делах, чтобы иметь возможность спокойно заняться изучением этого растения. Я прихватил с собой из долины несколько корневищ и семян и надеюсь вырастить его в нашей оранжерее.

— Ты можешь делать решительно все, что хочешь, — милостиво ответил король Афратес. — Мне будет тяжелее без твоих советов, но я не могу отказать тебе ни в чем. Но ты знаешь, мне кажется, что в последние дни перед самым вашим приездом болезнь отступила и без серебряного лотоса.

— Надо думать, коль скоро ведьма умерла! — ответил Каспиус, бросая многозначительный взгляд на Конана. — Но все же с лотосом дела идут на лад значительно быстрее. Я сейчас как раз изучаю несколько особенно тяжелых случаев…

— Он совсем не похож на те виды лотоса, с которыми я сталкивался, — сказал Конан, прихлебывая золотистый напиток. — Можете и в самом деле попробовать его выращивать у себя и продавать в другие страны как Особый Бальзам Баалура. Наживете кучу денег!

— Я думаю, мы уже достаточно счастливы хотя бы тем, что город наш освободился от проклятия, — улыбнулась Конану королева. — А богатство мы наживем как-нибудь иначе. Герои Баалура и так прославились этим походом на весь Шем, а имя Конана известно теперь даже младенцам в колыбели.

Киммериец поморщился:

— Вот если бы я привел назад всю тысячу живой и невредимой…

— Ни один подвиг не обходится без жертв, — заметил на это король. — Те, кто выжили в этом походе, — наше будущее. В них я буду теперь уверен, как в самом себе.

— Ну, те, кто остался в городе, тоже прошли через немалые испытания, — обронил Конан. — Хотя многие, как я слышал, их не выдержали — Шалманзар, например.

— Не упоминайте при мне этого имени, — нахмурился король. — Этот негодяй хотел продать нас стигийцам. А того двуличного жреца по имени Бандар-Хак недавно нашли на улице мертвым — видимо, убили свои же за то, что не справился с возложенной на него миссией. — Король отпил из чашки, и складка у него на лбу разгладилась. — Ну, да это все дело прошлое. Предателя прекрасно заменит Турио — я рад, что он вернулся живым.

— Да, — серьезно кивнул Конан. — Он показал себя в походе с самой лучшей стороны. Из него выйдет со временем отличный военачальник.

Королева взглянула на мужа, затем на киммерийца.

— А я полагала, что ты, Конан… Ну, быть может, ты сам займешь этот пост?

— Ох, Руфия, разумеется, нет! — Конан едва не поперхнулся отваром. — Я могу вести войска в битву или вверх по реке мертвых, но сидеть все время в городе, даже у подножия трона, — это не по мне!

— А вот все-таки интересно, — задумчиво сказал Каспиус, ни на кого не глядя, — какая же из тех рек была истинным Стиксом?

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Конан. — Что так и не известно, могут ли побывавшие в этой долине огня и льда сказать, что они видели истоки самого Стикса? Что же, это, по-твоему, умаляет подвиг и славу тех, кто вернулся?

Каспиус уже открыл было рот, чтобы ответить что-нибудь язвительное, но тут рядом зазвенел чистый детский голосок:

— Угодно ли кому-нибудь еще лотосового отвара?

Спор погас, не начавшись, и все повернули лица к принцессе Исмаэле, стоящей на траве с подносом в руках. На подносе помещался большой чайник кхитайской же работы, над его носиком вился душистый пар. Как видно, она отняла поднос у слуги, захотев из озорства подкрасться к сидящим незамеченной. Последние признаки болезни оставили ее тело, это снова был румяный, веселый ребенок, каким и полагается быть ребенку двенадцати лет от роду — разве что еще немного бледный. Принцесса изящно поклонилась, очень довольная своей шуткой.

— Какая разница, — сказал Конан, глядя в ясные синие глаза дочери, — где мы были?.. Главное, мы привезли то, за чем отправлялись, а все остальное не имеет значения.

Джон Мэддокс Робертс Город негодяев
(Конан – )

John Maddox Roberts "Conan the rogue", 1991

пер. Е.Федотовой

Посвящается Эдгару Боггсу, Джерри Холлу, Родни Роберсон и их подружкам в знак признательности за интеллектуальную поддержку и героические поступки

Глава первая

МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

Кожаный игорный стаканчик со шлепком опустился на стол. Видавшая виды столешница была залита вином, изрезана ножами и хранила отметины сотен драк и потасовок. Кстати, рука, что сжимала стаканчик, принадлежала отнюдь не изнеженному франту. Могучее запястье охватывал широкий бронзовый браслет, украшенный кораллами, – браслет служил одновременно и украшением, и защитой.

Стаканчик перевернулся, выпали четыре кости. На каждом из кубиков было свое изображение: змея, собака, череп и кинжал.

– "Бродяга"! – выкрикнул чей-то голос.

Этим словом называли самый неудачный бросок.

– Ты проиграл, киммериец!

– Ублюдки! – прорычал неудачливый игрок. Ругательство прозвучало в адрес кубиков из слоновой кости. – Клянусь Кромом! Пусть будут прокляты эти костяшки вместе с той скотиной, из которой их вырезали!

Выигравший – человек с острым лицом и коротко подстриженными рыжими волосами – жадно загреб горсть монет, среди которых в свете факелов блеснуло несколько золотых немедийской чеканки. Рыжеволосого вряд ли можно было назвать нищим – на его шее сверкало не меньше десятка золотых цепочек, пальцы унизывали кольца с роскошными самоцветами. Однако парень этот не купец и не рыночный барыга, а всего лишь азартный игрок, к которому благоволит капризная фортуна.

– Я продулся до последнего медяка! – заявил проигравший, мрачно заглядывая внутрь стаканчика. Однако подвоха не наблюдалось, поверхность была ровной. И кости тоже особого подозрения не внушали – вполне добротно сделанные костяшки. Значит, игра велась честно, насколько вообще слово "честность" применимо к подобным вещам. Да и парень, увешанный золотыми побрякушками, явно мастак в своем деле. Кроме того, рыжеволосый прекрасно понимал, с кем имеет дело. Опасно обманывать свирепого великана-киммерийца. Все равно рано или поздно какой-нибудь несчастливый случай вывернет кошелек ловкого игрока, оставив без гроша.

Конан поставил стаканчик на стол и, откинувшись, прислонился спиной к резному деревянному столбу. Мысли его были заняты одним – как разжиться деньгами. Заработок, который он только что спустил, был получен в ходе небольшой военной кампании, когда один пограничный сатрап восстал против короля Немедии. Кампания прошла молниеносно. Цитадель непокорного сатрапа пала, добыча оказалась богатой, а потери – небольшими.

С набитыми кошельками наемники вернулись сюда, в Бельверус, и остановились в харчевне "Меч и Посох". По мере того как товарищи Конана проигрывали, они покидали харчевню один за другим и отправлялись на поиски новой работы. В настоящий момент остались всего двое – Конан и рыжеволосый воин, которого звали Ингольф. Деньги проигравших перекочевывали в кошель к Ингольфу, и теперь он единственный, кто мог купить себе вдоволь жратвы и выпивки.

– У тебя остался меч, – заметил Ингольф. – Не хочешь еще раз попытать счастья?

Конан коснулся рукой клинка в кожаных ножнах. Это был длинный прямой меч, рукоять которого увенчивалась яблоком из простой стали. Именно такие мечи, без лишних украшений, и любил Конан.

– Нет. Именно этой штукой я и надеюсь еще заработать себе золотишка.

Ингольф пожал плечами:

– Дело твое. Ладно, давай уж поставлю тебе последнюю кружку эля, прежде чем ты отправишься на поиски удачи.

По традиции эту любезность оказывали проигравшему. Конан кивнул.

Служанка, которая принесла эль, последние пару дней усиленно вертела задом, оказывая могучему киммерийцу недвусмысленные знаки внимания. Однако теперь, когда у Конана в кармане лишь ветер гулял, хитрая девка не одарила варвара даже улыбкой. Зато вокруг Ингольфа она выплясывала так, будто он был ее старым возлюбленным, нежданно-негаданно возвратившимся с войны.

Как и стаканчик для игры в кости, пивная кружка тоже была сделана из кожи. Швы в кружке промазаны пахучей смолой, чтобы не пропускала влагу.

Откинувшись к столбу, подпиравшему крышу трактира, киммериец засунул большой палец за свой широкий пояс, усеянный заклепками, поднес кружку ко рту и отхлебнул. Безрукавка оставляла открытыми крепкие руки. Шея могучего варвара напоминала перевитые якорные канаты. Потрепанные штаны и отороченные мехом сапоги, уже давно верой и правдой служившие Конану и изрядно поношенные, теперь вместе с мечом составляли единственное имущество киммерийца. Несколько дней тому назад он проиграл лошадь и седло, лук и стрелы, копье, щит и даже кинжал. Но все это ничего не значило для Конана. Ему нравилась такая жизнь. Он знал, что всегда сможет найти способ подзаработать воинским искусством. До тех пор, пока с ним его меч и его мастерство, все остальное – дело наживное.

Он поставил на стол полупустую кружку и огляделся – не улыбнется ли ему удача где-нибудь здесь. Однако перспектива была малообещающей. Час был поздний. В очаге тлели одни угли. Несколько припозднившихся завсегдатаев "Меча и Посоха" пили и лениво играли в кости. Большинство из них были старыми ветеранами, чьи лучшие дни давным-давно миновали. За одним из столов в одиночестве сидел человек в шелковой одежде, с шелковой лентой на голове. Этот шелк отливал странным фиолетовым цветом. Конан заметил, что незнакомец пристально рассматривает его. Но киммериец не собирался обращать внимание на этого "шелкового" франта. Конан не желал иметь никаких дел с человеком, который вырядился в тряпки такого цвета.

Харчевня представляла собой обычный солдатский кабак. Стены увешаны разнообразным оружием, по углам торчат деревянные бюсты знаменитых немедийских полководцев былых времен. На многих из них остались отметины. Похоже, что они служили мишенями в те дни, когда уважаемые посетители состязались в метании кинжалов. Служанки могли сравниться в привлекательности с деревянными генералами. Конан допил свой эль и встал. Подхватив меч, киммериец повесил клинок на пояс.

– Счастливо оставаться, Ингольф. Возможно, когда-нибудь мы с тобой еще встретимся. Может быть, разнообразия ради мне повезет в игре так же, как везло на войне в прошлый раз.

Рыжеволосый кивнул:

– Воюют много, а хороших воинов мало. Я уверен, мы еще встретимся.

Они пожали друг другу руки. И никто из них не обмолвился о том, что следующая встреча могла произойти на поле битвы, где бывшие приятели сойдутся в смертельной схватке. Это подразумевалось само собой. Бывалый наемник о таких пустяках не вспоминает.

Конан прошел мимо столов и, поднявшись по ступенькам, выбрался на улицу. Как обычно, выходя из освещенного помещения в ночную темноту, он сразу, отступил в сторону, прислонился спиной к стене и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Обыкновенным людям для этого требуется несколько минут. Конану хватило и секунды. Конан прекрасно понимал, что для того, чтобы погибнуть, достаточно как раз этих нескольких секунд. И чаще всего эта неприятность случается с теми, кто слепо шагает вперед. На улице было тихо, только поскрипывала вывеска наверху. Вдалеке Конан различил свет. Это один из городских факелов, что установлены здесь на каждом углу. Ночная стража была обязана постоянно поддерживать их горящими. На самом деле если хотя бы один из четырех факелов горел в ночное время – это было уже очень хорошо.

Конан слегка напрягся, когда еще один посетитель вышел из харчевни. Человек этот стоял прямо под вывеской и всматривался в темноту. Сперва в одну сторону, потом в другую, будто искал кого-то. Спустившись со ступенек, он замер, затем еще раз огляделся. У него был настороженный вид. Похоже, он боялся чего-то, потому что быстро пошел в сторону горящего факела. Бесшумно Конан двинулся следом за ним. Человек спешил. Он шел, то и дело оскальзываясь. Остановившись под факелом, он снова осмотрел улицу. Меч Конана со свистом вылетел из ножен.

– Меня ищешь?

Незнакомец резко повернулся и расширил глаза, когда увидел, что лезвие меча направлено ему в горло. Как Конан и предполагал, это оказался тот самый тип в шелковых фиолетовых одеждах.

– Спокойно, спокойно! – пробормотал незнакомец торопливо, выставив вперед руки, чтобы показать, что в них ничего нет. – Конечно, я искал тебя. Но только чтобы поговорить, а не ограбить! – Он говорил тихо и с придыханием.

Конан улыбнулся при мысли, что ему ничего не стоило бы отрезать мужские стати у этого человечка, едва достающего ростом ему до груди. А этот коротышка еще объясняет Конану, что вовсе не собирался его грабить.

– Ясное дело, что ты не хотел ничего дурного. Не то моя судьба была бы ужасной. – Затем уже совершенно другим тоном Конан рявкнул: – А теперь говори, чего ты хочешь!

– Я нечаянно подслушал твою беседу с тем столь удачливым наемником, там, в харчевне. Как я понял, ты солдат удачи. И сейчас у тебя нет ни работы, ни денег.

– Ага. Ни того ни другого, – подтвердил Конан. – Только не считай меня таким дерьмом, которое согласится идти в услужение такому, как ты!

Тяжелые веки с длинными ресницами опустились. Человечек вспыхнул:

– Ты не так меня понял. Я хотел нанять тебя для одного дела. Это подходящее дело для сильного, умелого и отважного воина. А ты ведь как раз таков, а?

– Да, я такой, – согласился Конан. Не глядя, он кинул меч в ножны. – Почему же тогда ты не подошел ко мне там? – И он мотнул своей черноволосой головой в сторону "Меча и Посоха".

– Дело мое секретное, требует большой конфиденциальности. Я не мог говорить об этом там, где другие бы подслушали. – Он подошел поближе и снизу вверх посмотрел на Конана.

Киммериец мгновенно пожалел, что теперь их не разделяет длина его доброго меча. От человечка сильно несло парфюмерией. Впрочем, отвращение Конана было немедленно смыто следующими словами незнакомца:

– Что до платы, то обижен ты не будешь.

– Продолжай, – прорычал Конан. Ему приходилось наниматься на службу к куда большим ублюдкам, нежели тот, что стоял сейчас перед ним. Какая разница! Золото не пахнет. И совершенно не важно, какие лапы его перед этим мусолили.

– Не здесь. Даже здесь могут найтись любопытные уши. Кроме того, – незнакомец поежился, – ночь становится холодной.

Конан, который был одет куда легче и скромнее, чем его собеседник, казалось, не обращал внимания на холодный ветер.

– Не знаю, по мне, так самое то. Ладно, уж если так нужно, я знаю подходящее местечко недалеко отсюда. Пошли.

Не сочтя за труд даже оглянуться, киммериец шагнул вперед. Удивленный его неожиданным уходом, коротышка несколько секунд стоял неподвижно, а потом припустил за ним. Прошло несколько мгновений, и какая-то тень в плаще появилась в дверном проеме харчевни и бесшумно последовала за ними.

Конан свернул в короткую аллею. Он слышал, что коротышка все еще следует за ним. Киммериец остановился возле факела, горящего в нише рядом с дверьми. Широкие и высокие двери свидетельствовали о том, что это конюшня. Даже отсюда слышно было фырканье лошадей.

В больших воротах была сделана еще одна маленькая дверь – для людей. К ней был приколочен ящик. Из этого ящика Конан извлек свечу и зажег ее от факела.

– Пошли, – сказал он, входя внутрь. Он поднялся на один лестничный пролет. Ступеньки скрипели под его весом. Киммериец вошел в крохотную конурку. В свете свечи можно было разглядеть скудную обстановку: кровать, стул и маленький стол.

Коротышка вошел и сморщился от отвращения:

– Ну и воняет же здесь! – Из рукава он извлек носовой платок и приложил его к носу и рту.

– Любая конюшня пахнет лучше, чем та смердящая дрянь, которой ты себя поливаешь, – проговорил Конан. Он открыл ставни единственного окна каморки: – На, наслаждайся. Вот тебе свежий воздух, коли не можешь тут дышать. – Конан отцепил ножны от пояса и уселся на кровати, положив меч на колени. – Ну ладно, а теперь давай рассказывай свою историю.

Человечек присел на колченогий табурет, сперва обтерев его платком.

– Хорошо. Меня зовут Пирис. Я прибыл сюда из Шадизара, что в Заморе. Я ищу… одну вещь, которую у меня украли.

– Что за вещь? – спросил Конан.

– Всему свое время, мой друг. Я уже давно ищу эту вещь. Кроме того, найдется еще немало охотников, желающих прибрать ее к рукам. Первый, кто похитил ее, давно уже мертв. С тех пор эта вещь много раз меняла хозяев.

– И ты думаешь, что эта штука здесь, в Бельверусе?

– Она здесь была, и у меня сильное подозрение, что в настоящее время она на пути в Шикас в Аквилонии, если уже не там.

– Ни разу не слышал о таком месте, – сказал Конан.

– Это небольшой город, но, говорят, богатый. И пользуется очень дурной славой. Он находится в нескольких милях в сторону от королевской высокогорной дороги между Тарантией и Шамаром, у слияния двух рек, Оссара и Фури. Своим богатством город главным образом обязан находящимся неподалеку серебряным рудникам. Однако это же богатство притягивает в город и довольно свирепых типов. Хотя они – королевские чиновники, они… как бы это сказать?

– Взятки берут, что ли? – Конан знал эту породу людей.

– Я не хотел бы судить на основании одних лишь слухов, – запротестовал Пирис, – однако похоже, что дело обстоит именно так. По крайней мере, у меня возникло такое впечатление. Как ты понимаешь, я не хотел бы искать свою… вещь… в таком месте, кишащем хищными, алчными и злобными людьми, не имея сильного и искушенного в ратном деле помощника.

– Резонно, – согласился Конан. – Ладно, а теперь выкладывай, что это за штуковина, которую ты ищешь?

Пирис заколебался:

– Ах, мой друг… Конан – ведь так тебя зовут? Да, Конан. Эта вещь – именно то, что я хотел бы…

– Слушай, человечек, ты мог бы выражаться пояснее? – рыкнул Конан.

– Понимаешь, я хотел бы, чтобы ты отправился вперед меня в Шикас и кое-что разузнал об этом городе. А я последовал бы за тобой и появился там через день или два. У меня здесь есть еще кое-какие дела, которые я должен уладить. В Шикасе я скажу все, что тебе нужно знать.

– Эй, ты. Не нравятся мне эти тайны. У меня появилось желание спустить тебя вниз по лестнице. А может быть, и нет. Может быть, окно куда лучше. – Конан оценивающе поглядел на окно, как бы примериваясь, достаточно ли оно велико, чтобы выбросить в него коротышку.

– И за эту работу я заплачу тебе тысячу золотых. Эта сумма будет выплачена сразу же после того, как мы найдем мою собственность.

Конан мгновенно смягчился:

– Тогда гони задаток. Мне надо будет снарядиться в дорогу.

Пирис улыбнулся, обнажив маленькие, правильной формы белые зубы:

– Конечно. – Он извлек из-под своих одеяний толстый кошелек и протянул его Конану: – Для дорожных расходов ста золотых хватит?

Конан вытряхнул содержимое кошелька на стол. На монетах отчеканен профиль короля Кофа. Монеты были одного достоинства – золотые десятки. Конан быстро отделил двадцать штук, остальное сгреб, сунул в кошель и швырнул обратно Пирису.

– Скажем так: на мои дорожные расходы двухсот золотых, пожалуй, хватит. А теперь скажи, как ты найдешь меня в Шикасе?

Пирис подкинул на ладони кошель, который стал теперь куда легче, чем прежде. Грустно глянув на него, он сунул кошель под одежду.

– Очень просто. Мне почему-то думается, что тебя будет не трудно найти. Даже в том городе, где, как говорят, кишмя кишат разбойники. Просто остановись в гостинице возле главных городских ворот. Там я тебя найду.

– Как я понимаю, разговор окончен, – сказал Конан.

– Да, продолжим, когда встретимся в Шикасе. – Пирис кивнул, прикоснувшись пальцами к обтянутой фиолетовым шелком груди. И ушел, оставив после себя облако омерзительных цветочных духов.

Конан захлопнул за ним дверь и закрыл ее на засов. Фортуна снова повернулась к нему лицом. Сначала у киммерийца возникло желание немедленно вернуться в "Меч и Посох" и попытаться отыграться, благо было чем, но он поборол искушение. Здесь, в Бельверусе, удача в игре покинула его, и вряд ли стоило ожидать, что она вернется. Конан подошел к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Пириса в аллее он не увидел, но на мгновение ему показалось, что он заметил какую-то тень, двигающуюся среди еще более густых теней. Он вгляделся повнимательнее, однако его острые глаза не отметили больше никакого движения. Конан решил, что, видимо, виной тому накопившаяся за день усталость и выпитое вино. Киммериец закрыл ставни и заложил их на засов. Задув свечу, он лег на узкое жесткое ложе и стал размышлять, почему так случилось, что он ни разу не слышал о Шикасе. Конан вполне справедливо считал, что знает все наперечет города с дурной репутацией. Ну ладно. Вне всякого сомнения, он все выяснит, когда окажется там. Судя по всему, этот город должен Конану понравиться.

Следующий день Конан посвятил обходу рынков и базаров Бельверуса, чтобы купить себе все необходимое. Первым делом он посетил квартал оружейников, чтобы подобрать себе подходящее оружие. В одной из лавок он нашел кинжал, который, на его взгляд, мог бы заменить проигранный. У кинжала была деревянная рукоять и лезвие длиной в ступню ноги, а шириной у основания – в три пальца. Лезвие было острым как бритва.

Потом Конан долго шатался среди оружейных магазинов и лавок, пялясь на длинные копья и крепкие, тугие луки. Затем с сожалением ему пришлось уйти из этого места. В конце концов, он собирался в путешествие, а не на поле боя. Именно поэтому он прошел мимо лавок, где продавались щиты. Под большим постаментом, возведенным на маленькой площади, он обнаружил базар, где продавали солдатские доспехи. Именно здесь наемники, вернувшиеся из походов, продавали то, что им было больше не нужно, а те, кто только готовился к очередной заварухе, закупали себе необходимое.

Конан долго присматривался к кольчуге из вороненой стали, длиной доходящей ему до колена, но потом решил, что она все-таки слишком тяжелая. Наемник пытался всучить ему аквилонский доспех для конника. Конану он был ни к чему. А в городе, в узких улочках, мог стать даже опасным для своего владельца. В конце концов на столе, где были разложены легкие кирасы, Конан и обнаружил то, что ему нужно.

Это была бригандина из твердой кожи с матерчатой подкладкой. Между кожей и материей проложены сотни маленьких, заходящих друг за друга пластинок, крепящихся к коже заклепками. Головки заклепок торчали наружу и были отполированы, ослепительно сверкая на фоне черной кожи. Для защиты трудно придумать что-нибудь лучше. Кираса легче кольчуги, но почти столь же гибкая. А коли случится серьезная битва, Конан мог ее надеть как дополнительный доспех на кольчугу. Да и самой по себе кирасы вполне достаточно, чтобы уберечь своего владельца от кинжалов и мечей. А именно на них скорее всего и можно наткнуться в городах, пользующихся дурной репутацией. Кроме того, кираса выглядела куда роскошнее, нежели простая кольчуга, плотно прилегала к телу, обтягивая грудь и поясницу и придавая чертовски мужественный вид. Она показывала всем и каждому, что владелец этой кирасы – отнюдь не тот, с кем стоит связываться.

После этого Конан отправился на поиски шлема. Он перебрал огромное множество, пытаясь найти подходящий. На базаре имелись аквилонские и пуантенские шлемы с забралом, остроконечные туранские шлемы, гребенчатые немедийские, даже неведомо откуда попавший сюда рогатый шлем из далекого Асгарда. В конце концов Конан остановил свой выбор на стальной каске, обтянутой изнутри бархатом. Многослойной войлочной подкладки у этого шлема не было. Он плотно сидел на голове и был меньше и легче, нежели боевые шлемы. Впрочем, этот шлем мог защитить от удара мечом, а также сохранить своего владельца от удара деревянной дубиной, хотя отсутствие войлочной прокладки и обещало головную боль на протяжении всего следующего дня после такого удара.

Покончив с подбором оружия и доспехов, Конан отправился к тем рядам, где торговали одеждой. Год шел на убыль. Дни становились все короче, а устойчивые северные ветры свидетельствовали о скором наступлении зимы. Конечно, Конан привык к морозам, но не видел никакого смысла в том, чтобы страдать от них попусту. Поэтому он купил себе зимнюю одежду, теплые сапоги и перчатки. Он нашел себе отличный плащ из тонкой шемитской шерсти, который мог бы служить во время путешествия одновременно и одеждой, и одеялом. Плащ был широкий, полукруглой формы, цвета запекшейся крови.

Закончив экипировку, Конан отправился туда, где торговали лошадьми. Здесь он пересмотрел уйму лошадей, начиная со скромных трудяг, способных безропотно волочить тяжелый плуг, и заканчивая горячими скакунами – столь горячими, что только опытные конюхи могли управляться с ними. И то на каждого коня их требовалось двое. Были здесь и кони для охоты, беговые кони, используемые для скачек, а также пони для благородных дам. Наконец киммериец остановил свой выбор на сильном, крепко сложенном жеребце. Наверное, дюжину раз варвар вскакивал в седло и слезал обратно, проверяя коня. Скакун был удивительно грациозен. Похоже, он способен развивать, если нужно, большую скорость, а также отличался выносливостью. Жеребец неплохо выезжен и прекрасно слушался узды. Конан потратил добрую часть утра, отчаянно торгуясь, чтобы сбить цену за превосходное животное. После чего повел коня ккузнецу, чтобы подковать его, и внимательно наблюдал за всей процедурой. Он хотел удостовериться лично, что все будет сделано так, как надо. Плохие подковы сгубили уже не одного прекрасного коня и его хозяина. Потерявший подкову или плохо подкованный конь был еще менее полезен в быстрой скачке, нежели собака.

Убедившись, что подковы выдержат долгое путешествие, Конан повел коня в ряды седельщиков, где приобрел бритунское седло. Разошедшийся седельщик, после того как они с Конаном ударили по рукам, приложил в придачу к седлу пару седельных сумок и сбрую.

После этого Конан прикупил еще несколько мелочей, необходимых в путешествии: кремень и кресало, веревки и колышки, а также бурдюк. Все это он уложил в седельные сумки. Затем занялся поисками лавки, где мог бы приобрести карту местности.

Он остановился на лавке, которая находилась в районе, населенном школярами и мастерами тайных искусств. Кроме них, здесь было множество торговцев книгами. Из лавок, где продавали пергаменты, доносился постоянный скребущий звук. И внутри, и прямо на улицах трудилось множество писцов, начиная с самых простых, сидящих за складными столиками, до искусных копировщиков, трудолюбиво переписывающих манускрипты, и каллиграфов, изготовляющих богато украшенные пергаменты для сильных мира сего. Были здесь и художники, которые тратили целые дни, вырисовывая и украшая одну-единственную заглавную буквицу.

Конан больше привык к местам, населенным такими же искателями приключений, как он сам, поэтому, оказавшись здесь, он невольно почувствовал некоторый интерес. Киммериец остановился перед магазином, торгующим колдовскими принадлежностями, разглядывая единственное окно, которое одновременно служило и витриной. Внутри виднелась картинка странного урода, нечто вроде крошечного демона. Существо приплясывало на тонких птичьих лапках среди посохов, мечей с выгравированными на лезвиях рунами, одеяний, расписанных звездами, и хрустальных сфер. В широкой части яйцеобразного туловища демона находился клыкастый рот, над которым виднелись три красных глаза на коротких стебельках. Нижняя часть "яйца" украшена длинной бородой. Конан заметил, что, когда эта тварь прыгала с места на место, она время от времени исчезала, а порой становилась прозрачной, из чего Конан заключил, что она – чистой воды иллюзия.

Время от времени расспрашивая торговцев, Конан в конце концов дошел до небольшого тупика, где примостилась лавка торговца картами. Единственное, что указывало на характер заведения, была пара позолоченных циркулей, приколоченных к стене над низкой дверью. Пригнувшись под низкой притолокой, Конан вошел внутрь.

Внутри оказалось светлее, чем можно было бы предположить при взгляде на этот неказистый магазинчик. Свет вливался через окно наверху. Было исключительно чисто, ни соринки. Вокруг лежало множество карт, но при этом царил полный порядок – ни малейшего признака хаоса. Скрученные в рулон карты хранились в кожаных трубках. Тубусы были закрыты и на каждом имелись надписи. В задней части помещения находился невысокий прилавок, за которым восседал старец, склонившийся над картой, которая лежала перед ним. Когда вошел Конан, он поднял голову от своей работы:

– Чем могу служить, мой господин?

Конан подошел к прилавку и оглядел карты, развешанные по стене, – а их было множество.

– Мне нужно найти одно место. Город, именуемый Шикас, в Аквилонии. Я должен поехать туда и хотел бы отправиться так скоро, как только будет возможно.

– Шикас, – проговорил старик. – Погоди-ка, погоди… Мне знакомо это название. Хотя эта метрополия является уже чуть ли не легендой.

Он встал и прошел к полкам, где лежали карты. Порывшись, он извлек одну трубку. Вытащив оттуда свернутый пергамент, он разгладил его на столе. Пока хозяин магазина суетился, Конан рассматривал другие карты, развешанные по стенам. Тут имелись работы старых мастеров. На них были обозначены народы, которых давно уже не существовало. Внимание киммерийца привлекла одна особенно древняя, изрядно потемневшая карта. Язык пояснительных надписей был Конану незнаком, а очертания побережий выглядели столь же загадочно.

– Это что, какая-нибудь земля по ту сторону Западного Моря? – спросил Конан.

– Вообще-то нет. Хотя лежит так далеко, что можно считать, будто она и в самом деле находится за Западным Морем, – ответствовал старый географ. – На самом деле континент, который изображен здесь, – тот самый, где ты сейчас стоишь, господин. Но он был таким столь давно, что даже океаны с тех пор изменили свои очертания. Я думаю, что это одна из самых старых карт, какие только существуют. А ведь это – копия с куда более древней карты. Надписи выполнены на языке, умолкнувшем давным-давно. По моему мнению, здесь изображен западный мир, каким он был тогда, когда народы Валузии и Коммории правили землей, а земли пиктов были лишь цепочкой островов в Западном Море.

– Валузия и Коммория, – пробормотал Конан. – Эти названия из легенды. Хотя с пиктами я знаком. Я был еще совсем пацаном, когда понял, что такое – воевать с ними. Даже ваниры не были таким бедствием для нас, каким были пикты.

– Стало быть, ты – киммериец? – спросил географ. – Я так и подумал, когда увидел тебя. За всю свою жизнь мне довелось увидеть меньше полудюжины твоих соотечественников.

– Мои соотечественники не очень-то любят бродить по миру, – ответил Конан. – Это я исключение.

– Подойди, посмотри вот сюда.

Конан подошел к столу. Иссохшей рукой, похожей на паучью лапу, старец указывал на карту, разложенную перед ним на столе.

– Вот карта юго-восточной Аквилонии. Ты умеешь читать по-немедийски?

Конан кивнул:

– Могу и довольно свободно, хотя это умение для меня внове. Эти имена достаточно просты, чтобы их разобрать. – Он указал на змеящуюся голубую линию возле пятнышка в форме крошечного стилизованного изображения форта.

– Это река Тайбор, а это – Шамарская переправа.

– Совершенно верно. А вон там, – географ указал на небольшую точку на полпути между Тарантией и Шамаром, – находится Шикас. Отсюда до Шикаса есть два пути. Южная дорога приведет в северо-западный Офир, а затем повернет на север и пересечет Тайбор возле Шамара. Оттуда можно двигаться по королевской дороге к Тарантии. На полпути к Тарантии от дороги отходит отвилка на юго-запад. Шикас лежит всего лишь в нескольких милях по этой отвилке. Однако в Офире сейчас идет гражданская война и пограничные переправы тщательно охраняются.

Аккуратно наманикюренный указательный палец повел по другой линии:

– Я бы посоветовал тебе двигаться северной дорогой. Большак между Бельверусом и Тарантией считается хорошим. Там много городов, деревень и придорожных таверн на всем пути. Эта дорога пересекается с Аквилонской на юг от Тарантии, а оттуда ты можешь, двигаясь в южном направлении, добраться до Шикаса.

– Раз так, то я, стало быть, этим путем и отправлюсь, – заявил Конан.

– Сделать тебе дорожную карту? Это потребует всего лишь нескольких минут. Я выпишу названия основных городов, которые встретятся тебе на пути, и расстояния между ними.

– Идет, – сказал Конан.

Старик открыл письменный прибор и вынул оттуда тонкий листок. Материал не был тонким пергаментом, который использовался для подробных карт, создаваемых на века. Это была обычная бумага. Географ начал с величайшим умением набрасывать на этой бумаге линии и надписи, время от времени обмакивая кисточку в чернильницу.

– А тебе не приходилось слышать что-нибудь о Шикасе? – спросил Конан.

– Место это малоизвестное, так что вряд ли удастся много чего узнать, – сказал географ. – Но я посмотрю, может быть, что-нибудь и найду.

Старик помыл кисточку в воде и отложил ее на полку. Затем вытащил рог, украшенный серебром, откуда рассыпал по листку бумаги тонкий порошок, чтобы промокнуть свой рисунок.

– Ладно, посмотрим, что у нас есть насчет Шикаса. – Он подошел к высокому шкафу, полному книг и свитков, некоторые из которых были столь же древними, как и карты, висящие на стенах. Географ выбрал тяжелый том и вынул его из шкафа. Переплет был кожаный, офирской выделки. Создавалось впечатление, что книга эта относительно новая. Старик положил ее на стол и начал листать.

– Это последнее издание анналов Аквилонского королевства, – проговорил он. – Каждый король в Аквилонии за время своего правления издает очередной том анналов, в котором отражены сведения на момент его вступления на престол. Если случается так, что король правит долго, то при его жизни появляется несколько таких анналов, один за другим. Хотя в первую очередь эти анналы используются сборщиками налогов, также они являются бесценным подспорьем и для картографов. Том, который лежит перед тобой, – десятилетней давности.

Конан был заинтригован. "Так вот, стало быть, как король умудряется помнить о том, кто и что ему должен!" – Да, таково главное предназначение этих книг. Кроме того, в них содержатся сведения о населении, о местных ремеслах, о поголовье скота, а главным образом – о том, какой вассал на какую часть земли имеет право. Издание каждого тома анналов каждый раз является предметом нескончаемых споров.

– Еще бы. – Конану самому приходилось много раз участвовать в подобных спорах.

– Ага, вот. Нашел. Шикас. Сперва описывается его местоположение. Он стоит на слиянии двух рек, Фури и Оссар. Отсюда Оссар течет, чтобы впасть в нескольких сотнях лиг на северо-запад в Хорот.

Население Шикаса – около десяти тысяч человек. Вокруг города расположено несколько мелких селений. Там разводят коров, овец, свиней и прочую живность. Большинство земель вокруг города распахано. Доход приносит также рыболовство. Впрочем, основной источник богатства города – большой серебряный рудник, находящийся рядом с городом на противоположном берегу Оссара. Серебряное месторождение здесь очень обширное. Было открыто триста лет тому назад. Уже вскоре после открытия Шикас становится широко известным как "Город Серебра". Конечно, спустя десятилетия шахты сильно выработали. Но несмотря на это, Шикас дает заметный вклад в ежегодную добычу серебра в Аквилонии.

…а это может тоже представлять определенный интерес. Будучи источником драгоценного металла, Шикас не подпал под владения какого-либо феодала. Он является собственностью Короны. Поэтому местным представителем власти является городской голова, который следит здесь за законностью и является командиром городского гарнизона. Будучи командиром, он имеет под своим началом до ста человек.

– Стало быть, это не местный лорд? – спросил Конан.

– На первый взгляд может так показаться. А вот еще. Помимо серебра, Шикас производит для внутреннего рынка в некоторых количествах ткани и валяную шерсть. Также здесь представлены все традиционные ремесла. Каких-либо древних или широко известных общественных структур в городе нет, хотя несколько довольно красивых строений были возведены в городе в годы наивысшего процветания, когда запасы серебра еще не были истощены. Имеются храмы для государственных культов, включая довольно роскошный храм Митры.

– Да, выходит, скучноватое местечко, – пробормотал Конан.

– А ты чего ожидал? – удивился географ.

Конан поблагодарил старика и оплатил дорожную карту. Выйдя из лавки, он отвязал свою лошадь от небольшой статуи, посмотрел, высоко ли стоит солнце. Судя по всему, было чуть за полдень. До конца дня оставалось немало времени. Конан решил, что ничего больше в Бельверусе его не удерживает. Узкими улицами он проехал к западным воротам города – изощренному сооружению, украшенному пурпурным мрамором. Высотой ворота были в сорок футов. Наверху, как и над всеми городскими воротами, сиял, подобно солнцу, гигантский бронзовый гонг.

Конан выехал из городских ворот и поехал мимо складов и караван-сараев, где прибывающие ночью караваны дожидались утра, когда открывались ворота. Видя, как скрываются у него за спиной сияющие башни Бельверуса, Конан надеялся, что невезение, вцепившееся в него, мало-помалу исчезнет вместе с опостылевшим городом.

Глава вторая

ГОСПОЖА В БЕДЕ

"Приятно вновь скакать по хорошей дороге на добром коне и с полным кошельком", – думал Конан. Затем мысленно одернул себя. Его кошелек, увы, уже весил куда меньше, чем тогда, когда в нем было двести золотых. На подготовку к путешествию пришлось потратить примерно половину всех денег. Поэтому Конан останавливался на ночлег лишь в дешевых придорожных тавернах. Судя по карте, вдоль этой дороги он встретит много городов и деревень, так что не требовалось тащить с собой большое количество припасов. И проводить ночи под открытым небом не придется. Конан был не из тех, у кого залеживаются деньги. Вот и на этот раз он щедро тратил их по пути. Вместе с тем Конан был достаточно осмотрителен, чтобы избегать азартных игр, хотя возможностей для этого выпадало предостаточно. Еще успеется. Сейчас он спешил. Потом, когда по завершении дела он получит остальные причитающиеся ему восемьсот золотых, он сможет тратить деньги в свое удовольствие. А пока необходимо быстро двигаться.

На пути встречалось немало женщин, которые бросали на рослого киммерийца оценивающие взгляды и дарили ему завлекающие улыбки. Немедия издревле славилась своими красотками. Но Конан лишь ухмылялся в ответ и ехал себе дальше. Немедийские мужики, мужья этих женщин, отличались прямо-таки безумной ревностью, а также готовностью кинуться в драку с любым, чье поведение они сочтут оскорбляющим честь. И не то чтобы Конан боялся какого-нибудь там немедийского ревнивца. Просто если он будет драться с каждым безмозглым дурнем, то никогда не доберется до Шикаса.

Время от времени ему попадались патрули немедийских солдат, с подозрением провожающих его глазами. Этот покрытый шрамами варвар с черной гривой волос и голубыми глазами, в черной кирасе с блестящими заклепками и стальной шапке, не внушал им ни малейшего доверия. Но тем не менее они предпочитали не связываться с ним, и каждый ехал своей дорогой. Предостережением для солдат служил мрачный взгляд киммерийца и совершенно очевидное умение владеть оружием. В конце концов, ни в каких злодействах он замечен не был.

Прежде чем киммериец добрался до аквилонской границы, с севера через горные перевалы уже начал дуть холодный ветер, а небо заволокло свинцовыми тучами. Здесь, вблизи от границы, селений попадалось гораздо меньше, а путешественники старались собираться в большие группы, чтобы чувствовать себя в безопасности. В Немедии, как и везде, чем дальше от центра, тем больше шансов нарваться на нежелательную стычку с бандитами.

Немедия всегда отличалась суровостью, даже жестокостью своих законов и наказаний для преступников. Кроме того, в своих владениях местные властители имели обыкновение каленым железом выжигать малейшие попытки бунта. И в результате многие из тех, кто лишился жилья, бежали в горы и становились изгоями. Иногда они объединялись в большие банды и нападали на караваны или группы путешественников, оставляя за собой лишь изуродованные трупы, с которых были сорваны все ценности и даже окровавленные одежды. Краткие расспросы в деревнях – и Конан узнал, что минуло уже немало лет с тех пор, как королевские войска в последний раз сделали попытку очистить эту область от разбойников. Поэтому Конан внимательно осматривался по сторонам. В любой момент он готов был выхватить меч из ножен.

До границы оставалось полдня пути. Однако ночь застала Конана прежде, чем он успел добраться до ближайшей деревни. Он уже было приготовился к беспокойной ночевке под открытым небом, но тут заметил невдалеке свет нескольких костров. Конан осторожно приблизился, готовый в любую секунду повернуть коня обратно. Уже много раз на своем кратком веку ему доводилось приближаться к таким вот кострам, на первый взгляд дружелюбным, только для того, чтобы выяснить, что костры эти – не что иное, как ловушка, расставленная бандитами для неосторожных путешественников.

Когда Конан приблизился к костру, навстречу ему показался человек, настороженно держащий обеими руками копье.

– Ты кто? – хмуро спросил незнакомец.

– Друг, кто же еще. Не будь это так, ты бы уже пытался слепить заново ошметки собственного черепа, – ответствовал Конан. – И вот тебе мой совет, болван: когда столь хамски спрашиваешь человека, кто он такой, то держи, по крайней мере, острие копья наставленным на него. Не стой как новобранец на смотре.

Говоря это, Конан видел, что парень нервничал. Возможно, у него были на то причины.

– Я воин, – заявил Конан. – Надеюсь, воину ты не откажешь в гостеприимстве на эту ночь.

К ним подошел еще один человек, постарше:

– Конечно. Иди к нам, воин, раздели с нами тепло костра.

Конан выехал на открытое место, где вокруг костров стояли несколько небольших палаток. К огню жалась пестрая группа путешественников. Кто сидел, кто устроил себе лежанку прямо у огня. Большинство из них были, на первый взгляд, бедными торговцами, из тех, кто еле-еле сводит концы с концами. Однако было среди путников несколько человек побогаче. Была также и пара-другая семейств с детьми. Тут и там среди путешественников виднелись оборванные пилигримы, каких можно встретить в любом караване. Безумные странники без конца таскаются от одного святого места к другому в поисках озарения. Чаще всего, впрочем, они вместо озарения свыше находили себе могилу где-нибудь на обочине дороги.

Конан отыскал место, где трава была повыше и погуще, и вбил там в землю колышек, к которому привязал коня, после чего расседлал животное и оставил его пастись. Держа в руках седло и сумки, Конан подошел к костру, где сидел пригласивший его человек. Тот подал ему широкий лист, на котором лежало пол-ломтя хлеба, политого соусом.

– Подозрительное здесь место, – пробормотал Конан с набитым ртом.

– Ходят слухи, что здесь в округе рыщет банда разбойников, недавно перешедшая границу Аквилонии. Они уже шуровали здесь в прошлом году, а затем перебрались на запад в поисках более богатой добычи. Говорят, совсем недавно аквилонцы снова вытеснили их сюда, в Немедию. Так что они где-то поблизости.

Конан принял бурдюк вина, переданный ему какой-то женщиной, а затем отдал его старику.

– Большая банда? – спросил он.

– Разное говорят. Кто говорит, что их всего лишь пятеро или шестеро, а кто – что их человек сорок. Впрочем, может быть, тут одновременно действуют несколько маленьких банд, которые время от времени собираются вместе для больших набегов. Любые пограничные земли кишат такими бандами, всегда готовыми удрать за границу, как только власти той или иной страны теряют терпение.

– Судя по всему, дело дрянь, – заметил Конан. – Выходит, я здесь единственный, кто способен держать в руках оружие?

Собеседник кивнул в сторону небольшого костерка, где расположились двое в ржавых кольчугах. На поясах у них были короткие мечи. Из рук в руки они передавали бурдюк с вином.

– Вон те двое. Утверждают, что они солдаты.

Конан фыркнул:

– Я бы таких не поставил и ночной горшок охранять. Стоит бандитам ударить – и можете быть уверены, что увидите, как замелькают пятки у этой парочки. Если только они не нажрутся раньше времени.

– Да ты, я погляжу, настоящий боец, – сказал старик. – Меня зовут Решта из Асгулуна. Я торговец пряностями. – Он протянул руку, и Конан пожал ее.

– Я Конан из Киммерии. Мое ремесло тебе уже известно. Я направляюсь в местечко, именуемое Шикас. Ты когда-нибудь слышал о таком?

– Я знаю только, что за последние несколько лет у этого места репутация стала хуже некуда. Мне приходилось бывать в этом городе много раз по делам, но никогда у меня не возникало горячего желания вернуться туда снова. Тебе-то что там делать? Я что-то не слышал, чтобы в Шикасе шла война.

– Возможно, скоро начнется, – проговорил Конан.

Вскоре все, кроме тех, кто был назначен сторожить, отправились ко сну. Становилось все холоднее и холоднее. Конан устроился поближе к огню и расшнуровал свою кирасу. Несколько жалких бандитов – не такая уж страшная угроза. Во всяком случае, ее явно недостаточно, чтобы заставить Конана спать в доспехе. Он улегся, завернувшись в свой плащ и пристроив голову на седло. Последнее, что он сделал, – положил под плащ рядом с собой меч в ножнах. Держась за рукоять меча, он заснул.

– Бандиты!

Крик мгновенно вырвал Конана из объятий сна. Не до конца еще сообразив, что произошло, киммериец уже стоял на ногах в боевой стойке. Обнаженный меч сверкнул у него в руке. Времени надевать кирасу не было. Однако он проворно схватил свой стальной шлем и нахлобучил на голову. Он заметил, как в полумраке крадутся какие-то тени. Кто-то бросил охапку сухих сучьев в огонь. Пламя разгорелось, высветив нападающих. Единственное, что на мгновение увидел Конан, были глаза, расширившиеся от ужаса, и сверкнувшие белые зубы. В следующий миг послышались отвратительные звуки врубающейся в тела стали, звон скрестившихся клинков, крики женщин.

И вот уже Конан вытеснил все это из своего сознания и сконцентрировал внимание на нападающих. Один из них заметил Конана и с воплем бросился на него. Держа обеими руками перед собой копье, бандит бежал вперед, пытаясь всем весом насадить Конана на острие. Почти с ленцой Конан перехватил копье сразу под наконечником и рванул его в сторону. Затем меч его блеснул в свете костра, отрубив нападающему запястья обеих рук. Бандит с воем сгинул в темноте.

Конан бросился к одному из костров. В круге света киммериец увидел разбойника, готового уже обрушить топор на лежащую ничком жертву. Конан полоснул бандита клинком по ребрам. Костер ярко пылал. Конан повернулся так, чтобы огонь оставался у него за спиной. Теперь любой, кто сунется к киммерийцу, будет хорошо освещен. Вряд ли кто-нибудь решился бы атаковать его через пламя костра.

– Вон он, там! – выкрикнул кто-то, и внезапно Конану показалось, будто вся банда разом ринулась на него. Конан отбил летящий топор и развалил надвое вражескую башку. Прежде чем тот упал, Конан схватил его за куртку и притянул труп к себе, использовав этот страшный щит, чтобы принять на него рубящий удар двуручного меча. Длинное тяжелое лезвие с хрустом врубилось в позвоночник убитого. Через мгновение Конан выпустил труп из рук. Падая, тело увлекло за собой застрявшее в нем лезвие. Обладатель меча потерял несколько драгоценных мгновений, пытаясь освободить оружие, но не успел. Меч Конана, разрубив ключицу, рассек легкое и сердце нападавшего.

Теперь на Конана одновременно с обеих сторон набросились двое. Тот, что слева, был вооружен мечом, а противник справа – копьем. Резко развернувшись, Конан чуть отклонился, пропуская удар копья мимо себя, и схватил копьеносца за руку. Потом рывком швырнул его на меченосца. Обалдевшие от столь виртуозной защиты, разбойники столкнулись лбами. Не теряя времени, киммериец одним могучим ударом разрубил обоих пополам на уровне поясницы.

– Достаточно! – крикнул кто-то, находящийся за пределами светового круга.

– Назад! Уходим отсюда!

Громкий топот свидетельствовал о том, что бандиты спешно уносят ноги. Тренированный слух варвара отметил, что в шайке осталось в живых не более четырех человек.

Во внезапно наступившей тишине слышался только треск костров. Затем раздались рыдания женщин, стоны раненых, плач детей. К Конану приблизился Решта и пристально посмотрел на него. В этом взгляде было уважение, граничащее со священным ужасом.

– Клянусь Баалом! – воскликнул шемит. – Ты и вправду не хвастался, когда заявил, что владеешь воинским ремеслом!

– Убитых подсчитали? – поинтересовался Конан и наклонился, чтобы оторвать полоску ткани от туники поверженного разбойника. – Я имею в виду, сколько погибло твоих людей, не считая этих ночных шакалов?

Куском ткани киммериец тщательно вытер лезвие меча, в то время как торговец пряностями пошел считать потери.

– Из наших убито пятеро, – сообщил Решта, вернувшись.

– А где те два ублюдка в ржавых кольчугах?

– Как ты и предсказывал, они напились до бесчувствия. У обоих перерезано горло. Они так и не проснулись. Трое из моих парней пытались сражаться в темноте, но потерпели поражение.

– Да уж, глупая идея, ничего не скажешь, – заметил Конан. – Когда сражаешься в темноте, приходится целиком полагаться на везение. Немало отличных воинов погибло от руки куда менее достойных только потому, что сражались в темноте.

– Несомненно, этим несчастным не хватало твоего опыта, – отозвался Решта. Он помедлил, прежде чем заговорить снова. – Я думаю, что все здесь, кроме тебя, и я в том числе, в первое мгновение атаки перепугались и впали в панику. Однако же вот что я скажу тебе. Мне кажется, что эти бродяги искали именно тебя.

– Что-то не пойму, с чего бы им меня искать, – ответил киммериец. – Никому не известно, что я тут. Сундуков с золотом я не таскаю, врагами в здешних краях еще не обзавелся. Однако вне всякого сомнения, эти ублюдки сразу поняли, что я лучший боец в этом биваке. Поэтому они первым делом постарались убить меня. Я бы на их месте поступил именно так.

– Ну не знаю, не знаю, – вздохнул Решта. В его голосе слышалось сомнение.

– Возможно, оно и так.

С тем он и отошел от Конана, отправившись присмотреть за погребением убитых.

Несмотря на слова, только что сказанные Конаном Реште, киммериец сам не был уверен в своей правоте. Из головы у него не шел тот голос, что донесся из темноты: "Вон он, там!"

На следующее утро Конан расстался с путешественниками. Ему абсолютно не хотелось заставлять своего прекрасного коня плестись шагом, вслед за медленно ползущим караваном. Но прежде чем Конан успел уехать, к нему подошел шемитский торговец пряностями:

– Удачной дороги тебе, киммериец, и благодарю тебя за помощь! Даже если эти бандиты и искали тебя, я уверен, они все равно напали бы на нас прошлой ночью, независимо от того, был ты с нами или нет. Они находились поблизости, а мы представляли для них соблазнительную добычу. Я думаю, что, когда ты доберешься до Шикаса, в этом мрачном городе станет повеселее.

Итак, Конан опять ехал один. Он вполне допускал, что бандиты, возможно, поджидают его где-нибудь поблизости. Однако он на коне, в добром доспехе, да и на меч жаловаться не приходилось. При таком раскладе Конан не считал нужным опасаться четырех или пяти жалких разбойников, да еще среди бела дня. Солнце еще не добралось до зенита, когда Конану стало ясно, что уж от этой-то четверки ему вообще никаких беспокойств испытать не доведется.

На расстоянии не больше мили от границы глазам Конана предстало мрачное, страшное, но в общем-то достаточно обычное зрелище. Под большим деревом сидело несколько немедийских солдат, прихлебывающих из чашек дымящийся травяной настой. Над их головами висело четыре повешенных. Поравнявшись с солдатами, Конан придержал коня. Человек с зелеными перьями сержанта на головном уборе встал и подошел к нему.

– Отличная картинка, а, чужеземец? – заговорил сержант.

– Это те самые бандиты, которые за последнее время всем успели осточертеть? – спросил Конан.

– Ага. – На темном лице сержанта блеснула белозубая улыбка. – Мы набрели на эту милую четверку сегодня утром. Изловили их и, не теряя времени, вздернули. Вон видишь того ублюдка в бархатной куртке? – Он указал на тело мужчины средних лет с седоватой бородой. – Его звали Фабирио. Когда-то он был хорошим солдатом королевской армии. А когда я был новобранцем, он был надо мной капитаном. Так что с кем с кем, а с ним-то я знаком. – Сержант сплюнул на землю. – А на дурную дорожку он ступил с тех пор, как убил приятеля из-за игорного долга. Затем последние восемь лет он со своей бандой пакостил по обеим сторонам границы. Теперь уже все, отпрыгался.

Конан одобрительно посмотрел на дерево:

– Хорошая работа. Я был с группой путешественников, когда эти ублюдки ночью напали на нас. Пятерых мы прикончили, остальные сбежали. Другие путники из каравана будут здесь через несколько часов и подтвердят сказанное мною.

– Восхитительно! – вскричал сержант. – Возможно, им все равно суждено было умереть.

– Вам удалось допросить их? – спросил Конан. – Сказали они что-нибудь?

– А мы и не пытались, – ответствовал сержант. – Да и что могли эти твари сообщить из того, что нас бы заинтересовало? Мы изловили их, обезоружили и вздернули. А почему ты спрашиваешь?

Сержант бросил на Конана подозрительный взгляд. С такими взглядами Конан был хорошо знаком.

– Да так просто, – пожал плечами киммериец. – А за их головы награда полагается?

– О, конечно, – сказал сержант. – Единственная неприятность: для этого тебе придется задержаться в Немедии еще на несколько месяцев, пока канцелярские крысы не переправят все бумаги главному сановнику. Тогда, если тебе удастся собрать достаточное количество свидетелей, может быть, тебе и выплатят награду. Однако ты вроде бы смахиваешь на парня, у которого зуд в пятках – двигаться дальше. Так что я не советовал бы тебе лелеять надежды насчет получения обещанной награды за бандитов.

– А я и не буду, – фыркнул Конан. – Оставшись здесь, я больше потеряю.

– Ну так скачи себе вперед, и да пребудет с тобой благословение богов, чужестранец! – сказал сержант.

Конан тронулся в путь, прочь от дерева с его чудовищными "плодами", размышляя о странной закономерности: попадающиеся ему офицеры, как правило, всячески подчеркивали свое желание видеть Конана как можно дальше от вверенных им территорий. Вот и в этот раз Конан мог поручиться, что сержант с зелеными перьями – не последний такой офицер из встреченных им.

Вскоре после полудня он пересек границу с Аквилонией. Граница была обозначена двумя небольшими фортами по обе стороны дороги. Форты были воздвигнуты потому, что в данной местности не было никакой естественной границы, такой, как река или горный перевал. В течение некоторого времени между Немедией и Аквилонией сохранялся мир. Поэтому пограничные чиновники ограничились тем, что записали имя Конана и выдали ему восковую табличку, на которой были проставлены дата и место пересечения границы. Табличку эту полагалось предъявлять королевским офицерам по первому требованию и сдать пограничным чиновникам при выезде из страны. Конан заставил себя пройти всю эту глупую процедуру, хотя считал ее совершеннейшей чушью.

Пограничные территории Аквилонии были похожи на подобные же земли в Немедии. Разве что власть чувствовалась здесь куда сильнее и было больше порядка. Деревни, как правило, были чище и богаче, нежели те, что стояли по ту сторону границы. Хотя до этого Конану не было никакого дела. Покой, царящий здесь, мало привлекал его. Конан любил бурное многообразие жизни, полной приключений. Если бы он стремился к спокойному прозябанию, то остался бы у себя на родине, в Киммерии. Жизнь там, возможно, тяжела, нравы – суровы, но уж чего-чего, а скуки и покоя там хоть отбавляй. Именно от беспросветной скуки Конан и бежал.

Королевская дорога была вымощена каменными плитами, однако Конан замечал тут и там выбоины, сквозь которые прорастала трава. Местами камни выветрились от непогоды и явно нуждались в замене. Этим местам явно не хватало хозяйской руки. За время своих бесконечных странствий Конан научился безошибочно определять признаки запустения. В лесистых долинах Киммерии сломанный сук и несколько черных жестких волосков на обломке скалы лучше всяких слов говорили Конану о том, что дикий бык, живший где-то неподалеку, состарился и плохо видит. Точно так же и здесь: отличная дорога со следами плохого ухода означала явные приметы того, что король этой земли начинает терять власть.

Но несмотря на все это, дорога действительно была хороша. Конану потребовалось всего несколько дней, чтобы добраться до тракта, ведущего в Тарантию. Будь его воля, он, конечно, поехал бы на север, чтобы полюбоваться столицей. Но киммериец повернул на юг, в сторону Шамара.

Дорога связывала два главных города Аквилонии. В те времена года, когда движение особенно интенсивно, она была практически запружена путешественниками. Теперь же, ввиду приближающейся зимы, количество путников заметно сократилось. Земли по обеим сторонам дороги были возделаны. На обширных полях трудились селяне. На далеком расстоянии зоркий глаз киммерийца мог различить изящные виллы местных богачей. Повсюду вдоль дороги были воздвигнуты почтовые станции.

Время от времени встречались капища местных богов. Кое-где были остатки подношений – цветы, выпечка, благовония. Проезжая мимо одного из капищ, Конан услышал странные звуки, доносящиеся из-за деревьев, росших сразу за капищем, – хриплые голоса мужчин, а затем резкий высокий вскрик женщины. Не размышляя больше, Конан пришпорил коня, съехал с дороги и поскакал к деревьям.

Милая картинка открылась сразу же за деревьями. Оторванные от своего занятия, трое амбалов подняли головы, глядя на подъезжающего киммерийца. Это были свирепого вида мордовороты с мечами на поясах и длинными кинжалами. Они склонялись над связанной женщиной, которая сопротивлялась изо всех сил, не позволяя сорвать с себя одежду. Конан увидел, как сверкнула ее белая кожа, и ухмыльнулся. Хоть какое-то разнообразие в унылой размеренности сегодняшнего утра.

– Пошел прочь, болван! – прорычал один из негодяев. Его щербатый рот обрамляли тонкие черные усы. Жирные черные волосы разделял зигзагообразный шрам, проходивший по центру башки. – Катись отсюда! Никто тебя сюда не звал! Найди себе другую забаву!

– Забаву? – проговорил Конан. – Так ты называешь забавой, когда трое мужиков нападают на одну женщину? Конан вытащил меч и попробовал ногтем остроту лезвия. – А вот эта забава по мне! Три ублюдка на одного воина, который знает, как управляться с такой штукой. Ну что, позабавимся?

И, пришпорив коня, Конан двинулся прямо на бродяг. Негодяи переглянулись, а затем все, как один, пустились наутек. Трое на одного – это соотношение все равно не оставляло бродягам шансов, ведь противник на коне и в доспехе. С радостными воплями Конан понесся за своими незадачливыми врагами, которые, как зайцы, петляли между деревьями. Конану было не привыкать гнать коня через лес. Он ехал, низко пригнувшись, чтобы ветки не били по голове. Беглецы выскочили из леса в том месте, где у них были привязаны лошади. И киммериец подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как бандиты улепетывают что есть мочи.

Улюлюкая, как охотник, гонящий оленя, Конан ринулся следом, вращая мечом над головой. К удивлению киммерийца, три разбойничьих скакуна оказались быстрее его жеребца, и всадники скоро исчезли вдали. Конан понял, что догонять их бесполезно. Он натянул поводья, повернул коня, а затем неспешной рысью отправился назад, к капищу.

Женщину киммериец обнаружил на том же месте, несчастная спешно приводила в порядок одежду. Лицо ее раскраснелось от злости. Однако, когда появился богатырь-варвар, она улыбнулась ему. Улыбка ее была ослепительной.

– О господин, я не знаю, как благодарить тебя! Кто знает, какова была бы моя участь, если бы ты не появился столь вовремя!

– Чего гадать! Ясное дело – какая, – сказал Конан. – Но больше тебе незачем бояться. Об этих недоносках могу сказать одно: они самые быстрые трусы в Аквилонии. Точнее, их кони. Неслись как ветер, поэтому мне не удалось принести тебе головы этих негодяев.

– Если это мошенники, то почему бы им не увести самых быстрых коней, – проговорила женщина. – Для любого мало-мальски сообразительного бандита всегда важно вовремя удрать. Тут без быстроногих коней нельзя…

– Наверное, – согласился Конан. – Ну а тебя-то как угораздило напороться на них?

– Я ехала по этой дороге и остановилась в капище передохнуть и совершить небольшое подношение. Когда я вышла, они уже ждали меня. Они, должно быть, давно уже прятались в здешней рощице, подкарауливая одиноких путешественников. Они отняли у меня все драгоценности, а затем потащили сюда, чтобы воспользоваться тем, что у меня еще осталось. Я уверена, что после этого они перерезали бы мне горло. – Она вздрогнула, затем снова улыбнулась: – Но тут появился ты, подобно герою легенд. Я вечно буду благодарна тебе за это.

Пока она говорила, Конан внимательно рассматривал ее. Она ему определенно нравилась. Она была стройной, даже хрупкой, с длинными изящными ногами и тонкой талией. У нее была высокая полная грудь. В обрамлении волны несколько растрепанных каштановых волос виднелось круглое лицо с приятными чертами – пухлые губы, широко расставленные голубые глаза.

– Так говоришь, они забрали все твои сбережения? – спросил Конан, возвращаясь к практической стороне дела.

– Погоди, я посмотрю. – Она огляделась по сторонам. – Мне кажется, они сунули мои вещи куда-то, когда собирались…

– Изнасиловать тебя, – закончил Конан за нее.

"Изнасиловать – такое простое, понятное слово, – подумал Конан. – Почему женщинам так трудно бывает выговорить его?" – Да. Точно. Вот они! Эти негодяи не успели забрать их с собой. – Она наклонилась и подняла что-то, завернутое в шаль. – Да вряд ли назовешь эту добычу богатой.

Конан заметил, что в узелке что-то позвякивало. Такие звуки всегда привлекали особенное внимание Конана.

– Куда ты направляешься? – спросил он.

– В город под названием Шикас, – ответила она. – Это недалеко отсюда. В нескольких милях к югу от этой дороги будет отворотка на Шикас.

– Шикас! Так и мне туда же.

– В самом деле? – Она потупилась, снова зардевшись. – Мой господин, ты уже столько сделал для меня… Я чувствую, что не имею права просить тебя еще об одном одолжении. Но скажи, во имя твоей доброты и милосердия, не мог бы ты позволить мне ехать рядом с тобой, пока мы не доберемся до Шикаса? Мне кажется, я настолько перепугана, что не в состоянии теперь буду ехать по этой дороге одна…

– Конечно, – сказал Конан, мысли которого с первого же взгляда на незнакомку приняли совершенно определенное направление. – Конь мой, конечно, не из тех, что берет призы на скачках, но он достаточно силен и вынослив и спокойно снесет нас двоих.

– О, благодарю тебя, мой господин! Если мне будет позволено взять тебя за руку, я смогла бы воспользоваться твоим стременем и сесть позади тебя.

– Не нужно, – сказал Конан. Он наклонился, обхватил ее вокруг тонкой талии и легко вскинул в седло.

Она вздохнула:

– Никогда прежде не доводилось мне видеть столь сильного мужчину! А ты к тому же не только отважен, но и благороден. Не знаю, как выразить благодарность…

– Ничего, что-нибудь придумаем, – успокоил ее Конан. И, пустив коня рысью, он выехал обратно на большак и повернул к югу.

– Ты говоришь со странным акцентом, – сказала она. – Из каких ты краев?

– Конан из Киммерии, – ответил он. – Вольный воитель.

– Киммерия! Это почти что легенда! Я была еще совсем девочкой, когда твои соотечественники разграбили Венариум, но помню, какая паника поднялась при этом известии. Аквилония столь долго была непобедимой и победоносной, что казалось совершенно невозможным, чтобы простые варвары… – Она хлопнула рукой себя по губам. – О, прости меня! Я не имела в виду…

– Не важно, – сказал Конан. – Я навидался достаточно цивилизованных стран, чтобы понять, какая это отличная штука быть варваром. Да, я был в Венариуме. Это была моя первая настоящая битва. Славная битва. Те сражения, которые мы выигрываем, всегда славные. – Он обернулся и ухмыльнулся своей спутнице. Макушка ее головы едва доставала ему до подбородка. – Ну ладно, а теперь расскажи, как тебя угораздило пуститься в путь в одиночку, да еще пешком, да еще в такое место, как Шикас?

Она глубоко вздохнула:

– Это нерадостная история. Зовут меня Брита из Тарантии. Отец мой был мастером гильдии ковроделов. Родители умерли во время чумы, которая опустошила этот город пять лет тому назад. Я осталась с моей младшей сестрой Иллой.

У нас остался дом и небольшая пенсия, которую выплачивала нам гильдия. Мне много раз предлагали выйти замуж, но я обещала матери на ее смертном одре, что я не выйду замуж, пока моя младшая сестра не подрастет. В течение некоторого времени нам приходилось довольно трудно, но тем не менее мы выжили.

По мере того как Илла взрослела и вступала в девический возраст, она становилась все более дикой. Вскоре я уже не могла управляться с нею. Почти все время она проводила в городе, в самых непотребных кварталах. Водилась со всяким отребьем. И каждый ее новый дружок был еще хуже предыдущего. Наконец она привела в дом парня по имени Асдрас, отпетого проходимца.

Брита буквально выплюнула это имя.

– Он был довольно смазлив, ничего не скажешь, но игрок и мошенник, хотя из тех мошенников, какие умеют складно болтать. Родом он был из добропорядочной семьи, однако быстро сбился на кривую дорожку. Как мне кажется, он воображал себя носителем утонченной аристократичности. Держался так, будто скверный образ жизни, который он вел, и его постыдное ремесло – всего лишь развлечение, не более.

Он потребовал – не попросил, а именно потребовал! – руки моей сестры. Конечно, я прогнала его из нашего дома. На следующий день мы с сестрой ужасно повздорили. Она кричала, что я разрушаю ее жизнь, что я сплю и вижу, как бы отвадить от нее людей, которых она любит. – Брита смахнула слезинки, выступившие на глазах. – Как будто такой, как Асдрас, может кого-либо любить, кроме себя самого. – Она снова глубоко вздохнула. – Как ты понимаешь, это не могло длиться вечно. В один прекрасный день Илла решила уйти из дома, заявив, что убежит с Асдрасом. Поначалу я подумала, что это одна из ее ребяческих угроз, и ждала, когда она вернется. Она не вернулась, ни к ночи, ни на следующий день. Я пошла разыскивать ее. Но единственное, что мне удалось выяснить, – она и в самом деле бежала с этим негодяем. Кое-кто из его дружков поведал мне, что Асдрас, мол, слышал, будто город Шикас для таких, как он, Асдрас, настоящий рай. Он захотел увидеть это собственными глазами. И прихватил с собой Иллу.

Я думала, мое сердце разорвется от горя. Я все равно люблю свою сестру. Кроме того, я дала клятву матери! Потому-то я и решилась отправиться в этот гнусный город, разыскать сестру и вернуть ее назад. Я продала все, что у меня было, чтобы набрать денег на путешествие. И отправилась пешком, поскольку лошадь купить не удалось. У меня нет ни малейшего представления о том, как долго мне придется разыскивать сестру в Шикасе, какие взятки и кому нужно для этого дать.

– Я думаю, тебе лучше вернуться назад, в Тарантию, – сказал Конан. – Такой город, как Шикас, – неподходящее место для славной крошкивроде тебя. Отправляйся домой и жди. Я знавал немало девчонок вроде твоей сестрицы. А еще больше – парней вроде вашего Асдраса. Рано или поздно ей надоест такая жизнь и она вернется домой. Просто дай ей время, пусть перебесится.

На самом деле Конан сказал это лишь для того, чтобы успокоить свою спутницу. Уж кто-кто, а он-то знал, что единственная дорога, которая уготована девчонкам вроде Иллы, – дорога шлюхи. Часто же негодяи, сманившие их, прогоняют их сами. А то и продают куда-нибудь. Домой же они почти никогда не возвращаются.

– Да, но я не могу вернуться! – Брита подняла к нему свое залитое слезами лицо. – Я люблю мою сестру и уверена, что ее ошибки – это просто юношеская горячность. Если бы я могла вернуть ее домой, я уверена, со временем она бы успокоилась и удачно вышла замуж.

Конан сильно в этом сомневался. Вряд ли девица, известная своими связями с самым отъявленным тарантийским сбродом, вообще когда-либо сумеет выйти замуж за порядочного человека.

Но он решил оставить свои сомнения при себе.

Утерев слезы и все еще всхлипывая, Брита снова заговорила:

– Я даже не знаю, как попросить об этом, но ведь ты так добр… Пожалуйста, когда мы доберемся до Шикаса, помоги мне найти мою сестру! – И, увидев, что Конан нахмурился, торопливо добавила: – О, я знаю, что злоупотребляю твоей добротой, но ты понимаешь, я совершенно беспомощна! Я не знаю, что делать! У меня есть немного денег, и я могла бы заплатить за твои труды…

Самое последнее, чего желал бы себе Конан, – это быть телохранителем женщины в таком разбойничьем логове, как Шикас. Вместе с тем ему не хотелось брать от нее жалкие медяки. Однако же и лишать ее надежды Конану не улыбалось. Поэтому он изо всех сил старался говорить уклончиво.

– Ладно. У меня есть одно дельце, которое я должен провернуть в Шикасе. И я уже получил за него задаток. Так что то поручение – в первую очередь. Но как только мы окажемся в городе, я погляжу, смогу ли я и тебе помочь. Я присмотрю, чтобы ты устроилась там в приличной гостинице. А может, потолкую кое с кем из чиновников.

Она просияла:

– Благодарю тебя!

Она обняла могучую шею варвара и поцеловала в немного колючую щеку (уже несколько дней Конан не брился).

Теперь была очередь Конана глубоко вздыхать. Он всегда считал глупым и бесполезным занятием подбирать раненых пташек.

По крайней мере, на этот раз пташка хотя бы хорошенькая.

На отвилке к Шикасу располагался небольшой придорожный рынок. Брита отправилась прикупить овощей и зелени, а Конан перебросился парой слов с торговцем одеждой, расспрашивая, правильно ли они едут.

– Ага. Точно. Это дорога на Шикас, – сказал Конану торговец. – И будь я на вашем месте, я не сворачивал бы на нее, а ехал прямо до Шамара. Шикас – плохое место.

– Я обожаю плохие места, – сказал ему Конан.

– Я тоже. И не без оснований. Но Шикас – это не просто плохое место. Это ОЧЕНЬ плохое место. Это ужасное место.

– И чем же оно столь ужасно? – спросил Конан.

– Я мог бы потратить целый день, рассказывая тебе об этом. Только когда ты туда приедешь, ты очень быстро сам все поймешь и узнаешь. Удачи тебе!

Конан вскочил на коня, вскоре и Брита присоединилась к нему. В ее узелке были теперь свежие фрукты, и он стал тяжелым. Конан усадил ее в седло перед собой и, свернув с большака, направился к Шикасу. Глаза Бриты сияли. Она казалась возбужденной и будто бы даже веселой.

– Что ж это ты так развеселилась? – спросил он.

– Я поговорила кое с кем из торговцев, – ответила она. – Они сказали, что несколько дней назад со стороны Тарантии к Шикасу проехали двое. Я попросила их описать этих путников. Судя по всему, это не кто иной, как Асдрас и Илла.

– Ну, это уже кое-что, – пробормотал Конан. Впрочем, он не слишком тешил себя надеждами касательно успеха того дела, что затеяла Брита.

Уже под вечер они остановились на вершине холма, откуда открывался вид на Шикас. Для города со столь дурной репутацией открывшийся с холма вид был слишком уж благообразен. Очертания города имели треугольную форму. Две реки сливались, образуя вершину треугольника. Основанием треугольника служила стена, построенная между двух сливающихся рек. Перед стеной был выкопан ров, соединяющий реку Фури, текшую на востоке, с Оссаром на западе. К северу от стены каменный арочный мост соединял оба берега Фури. В удалении, на противоположном берегу Оссара, Конан мог различить какие-то строения.

Должно быть, это серебряные рудники, подумал он.

– Ладно, нет смысла ждать, – сказал он и направил коня вниз по склону холма.

Глава третья

ГОРОД НЕГОДЯЕВ

Подковы гулко простучали по каменному мосту. За мостом дорога сворачивала вправо. Примерно через четверть лиги она упиралась в ворота в городской стене. Перед воротами Конану пришлось остановить коня. Стражник – необыкновенно неряшливый и грязный мужичонка пристально уставился на путников.

Кирасу этого вояки, похоже, не чистили ни разу с того дня, как она создана; шлем измят. Стражник опирался на алебарду – почтенную старушку, которой на вид было лет сто, не меньше.

– Кто такие? – спросил стражник.

– Конан из Киммерии и Брита из Тарантии, – отвечал Конан. – Мы прибыли в Шикас по личным делам и ничего противозаконного не замышляем.

– Ты что, думаешь, это кого-нибудь волнует – законны твои дела или нет? Через эти ворота мимо меня проходили негодяи любого сорта и пошиба, каких только можно себе представить. Кое-кто из них уносит свою задницу через эти же ворота. Но большинство покидает наш гостеприимный городок по реке, кверху брюхом.

Даже с высоты седла Конан легко улавливал кислый винный перегар, исходящий от стражника.

– Нам-то что до этого, – отозвался киммериец. – Слушай, ты так и будешь стоять тут столбом или все-таки посторонишься и дашь нам проехать?

– Въездная плата – две серебряных марки, – буркнул стражник.

– Марка в пользу города и марка в пользу тебя, приятель, а? – поинтересовался Конан.

– Тебе-то что до того? Каждый выкручивается как умеет.

– Я заплачу ему, – спокойно предложила Брита. – Нам вовсе не нужны неприятности со здешними властями.

– Нет уж, только не ты, – проворчал Конан. Он полез в кошель и вытащил четыре серебряных марки, которые и бросил стражнику. – Получи свою плату, приятель, и дай нам наконец проехать.

Стражник отступил в сторону и поклонился с театральной вежливостью:

– Добро пожаловать в наш славный город, о чужеземцы! Скоро вы начнете платить чистым золотом, чтобы только убраться отсюда.

Конан с Бритой въехали в город.

– Мне кажется, этот город уже вполне оправдал свою поганую репутацию, – пробормотал Конан себе под нос.

– Ничего удивительного, что это место так привлекало Асдраса,откликнулась Брита.

В центр города вела от ворот одна-единственная широкая улица. Она же была единственной относительно прямой. Все прочие боковые улочки, отходящие от нее, были, как на подбор, узкими и кривыми – настоящий лабиринт. Конан с Бритой не успели проехать и два квартала, как им уже было суждено испытать первое потрясение.

– Попался! – послышался крик.

Конан инстинктивно сжал левой рукой ножны, а правую положил на рукоять меча, слегка вытащив его из ножен. Но окрик адресовался вовсе не ему. Три юнца, разодетых в красные кожаные куртки, приперли к стене четвертого. Их жертвой был чернобородый молодчик со шрамом, пересекавшим лицо, и повязкой на одном глазу. Этот человек вдруг выбросил вперед тесак с длинной рукоятью. Трое в кожаных одеждах выхватили хорасанские сабли с длинными искривленными лезвиями и рукоятями такой длины, что их можно было держать обеими руками.

– Трусы! – выкрикнул чернобородый. Он ударил тесаком по одному из юнцов, который со смешком отпрыгнул назад. На его месте тут же оказался второй, который полоснул саблей незащищенный бок чернобородого. Тот шумно выдохнул и зажал рану рукой, одновременно повернувшись, чтобы встретить атакующего врага. В этот момент он, сам того не желая, подставил свою спину третьему, который рубанул его наискосок, от плеча до бедра.

Вскрикнув, раненый отступил назад, тщетно пытаясь удержать тесак между собой и нападающими. Один из одетых в красное убийц выбил тесак у него из рук, в то время как другой вонзил саблю в живот чернобородому. Чернобородый согнулся и, корчась, повалился на камни мостовой. Он прижимал руки к животу и содрогался. Смеющиеся юнцы нанесли ему еще несколько ударов, а затем отправились восвояси, на ходу вытирая сабли. Вскоре их жертва затихла в луже крови, которая натекла из ран.

Задрожав, Брита уткнулась лицом в обтянутую черной кирасой широкую грудь Конана:

– Митра! Что за ужасное место!

– Насколько я могу предположить, – заметил Конан, – законом в этом городе и не пахнет. Иначе вряд ли кто-нибудь посмел бы выпустить недругу кишки прямо на улице, посреди бела дня.

Один из юнцов поймал на себе взгляд киммерийца и остановился, пристально его разглядывая:

– Чего уставился, чужеземец?

– Всегда приятно посмотреть на мастера за работой, – отозвался Конан.

Вмешался еще один юнец:

– Похоже, этого черноволосого варвара что-то не устраивает. Ведь это так, а, парень?

– Я насчитал три вещи, которые меня действительно не устраивают. Ну да не важно. Я дерусь только за плату, так что связываться с вами мне недосуг.

– Вот и иди своей долгой, дикарь, – вызывающе произнес первый юнец. – И учти, что ежели нам кто не нравится, то он долго не живет.

Бравая троица сунула сабли в ножны и вразвалку, не спеша пошла прочь. Люди, встречающиеся на улице, быстро отходили к стенам домов, освобождая им дорогу. На труп же никто не обращал внимания. Разве что старались не вступить в лужу крови. Конь киммерийца тоже брезгливо обошел труп стороной, явно встревоженный запахом свежей крови.

Проехав два квартала от места стычки, Конан заметил вывеску гостиницы. Гостиница стояла на перекрестке главной улицы с другой, более узкой. Конан свернул к гостинице, прошел по проезду, который тянулся шагов на десять, после чего выходил на широкий двор. Трехэтажное здание с галереями на каждом этаже окружало этот двор со всех сторон. С одной стороны двора имелись стойла для лошадей. С другой размещалась таверна. Подбежавший слуга взял повод, Конан же соскочил с седла и принял на руки Бриту. Спешившись, киммериец обратился к слуге:

– Эй ты, держи коня. Я сперва хочу осмотреть здешний гадюшник, а потом поглядеть, как вы устроите тут моего коня.

Они с Бритой вошли в таверну. Навстречу им уже шел хозяин, седовласый человек, на лице которого играла профессиональная улыбка, а глаза скептически ощупывали нового постояльца. Мрачный и свирепый облик киммерийца заставил хозяина насторожиться, хотя улыбка, как приклеенная, еще держалась на его лице.

– Добро пожаловать, господин и госпожа. Вы хотите снять у меня комнату?

– Хотим, – сказал Конан. – Нам нужно две комнаты.

– У вас есть две комнаты рядом? – быстро поинтересовалась Брита.

– Разумеется. Серебряная марка за каждую комнату на одну ночь. Четверть марки каждый день за место для лошади и за корм для нее. Комнаты, о которых вы просите, находятся на верхнем этаже.

– Идем посмотрим, – сказал Конан.

Они последовали за хозяином и поднялись по лестнице галереи на третий этаж. Хозяин показал им две комнаты, соединенные между собой маленькой дверкой. Помещение было достаточно просторным, да и выглядело сносно. Киммериец подошел к ложу и резко сдернул одеяло.

– Клопов нет, господин, – заверил хозяин.

– Да, вроде не видно. А то мне приходилось останавливаться в таких клоповниках, где ночью приходилось отбивать атаки кровососов двуручным мечом.

Он бросил взгляд наверх. В потолке имелось дополнительное окошко.

– Мы не позволяем постояльцам приносить и топить жаровни в комнатах, – заявил хозяин. – Если желаете, можете взять у меня запасное одеяло. Кроме того, по вашему заказу повар нагреет камни, которые можно класть в ногах. В остальном же, за исключением свечей, открытый огонь в номерах не допускается.

– Ладно. Берем эти комнаты, – решил Конан.

– Купальня у вас есть? – спросила Брита.

– Да, сразу за кухней.

– Отлично, – проговорил Конан, протягивая хозяину деньги. – А теперь давай беги, скажи слуге, чтобы коня поставил в конюшню и принес сюда мое седло, попону и сумки.

– Будет исполнено. В общем зале первая кружка эля за счет заведения. Надеюсь, вам понравится здесь. Если что понадобится, то я к вашим услугам.

Хозяин гостиницы поклонился и вышел.

Конан расшнуровал кирасу и швырнул ее на кровать.

– Ладно, пойду посмотрю, где там у них этот бесплатный эль.

– А я пойду поищу купальню, – сказала Брита. – Сегодня вечером я хотела бы поговорить с тобой. – Она бросила взгляд на окошко в потолке. – Думаю, у меня будет еще достаточно времени, чтобы побродить вокруг гостиницы и начать поиски моей сестры еще до темноты.

– Ладно. Только будь осторожна, – предостерег Конан.

Дождавшись, пока слуга принесет ему седло и сумки, Конан сложил свои вещи, а затем спустился по наружной лестнице вниз, в таверну. Не то чтобы Конана мучила жажда. Просто он знал, что нет лучшего места, чем общий зал таверны, чтобы быстро разузнать последние городские новости. В таверне мужчины и женщины сидели за длинными деревянными столами и ели, либо же стояли возле стойки, выпивая. В одном торце помещения над открытым очагом поворачивались вертела, с которых с шипением капал на угли жир. Пахло жареным. Конан прошел через всю таверну к стойке. За прилавком лысый человек в фартуке протирал кубки и сосуды.

– Новый постоялец? – осведомился он.

– Ага.

– Какой тебе эль – светлый или темный? Или предпочитаешь вино?

– Темный, – отозвался Конан.

Человек за стойкой поставил перед Конаном высокую деревянную кружку, увенчанную шапкой пены. Конан взял кружку и сделал мощный глоток. Эль был необычайно хорош. Конан осмотрел таверну и посетителей, отметив про себя, что все мужчины были при оружии. То же самое он видел и на улицах Шикаса. Даже те, о ком с первого взгляда можно уверенно сказать, что это не бойцы, были вооружены. А на некоторых были легкие доспехи. Даже находясь в таверне, посетители вели себя настороженно, оглядываясь на малейший шум.

– Пуганый здесь народ, как я погляжу, – заметил Конан.

– Да и есть с чего, – отозвался лысый в фартуке. – А ты, видать, только что приехал в Шикас.

– Точно. Никогда здесь прежде не бывал.

Дверь открылась, и все разом еще больше напряглись. Пальцы сжались на рукоятях мечей. Вошедший был дороден и на первый взгляд выглядел довольно безобидным. Посетители расслабились, и разговоры возобновились. Конан обернулся к служителю в фартуке.

– Что означает красная кожаная одежда? – спросил Конан.

– Куча проблем. А почему ты спрашиваешь? – Лысый сделал вид, что ужасно занят рогом для питья, который натирал до блеска.

– Сегодня, как только я въехал в город, так первое, что увидел, – трех сопляков в красной коже, которые напали на одного и зарубили его. С первого же взгляда было видно, что у того нет против них никаких шансов. Убивая его, сопляки смеялись. Они даже позволили ему вытащить оружие, но любому было бы ясно, что произошло чистой воды убийство.

– Тот, кого они убили… Как он выглядел? – спросил слуга в фартуке.

– Чернобородый, с повязкой на одном глазу. Шрам через все лицо.

– Это был один из людей Лисипа. Я не знаю его имени, но видел его как-то с другими из людей Лисипа. Те, в красных кожанках, – ребятки Ингаса. Шайка юных пуантенских негодяев. Они появились здесь, в городе, примерно год тому назад. Мой тебе совет – обходи их стороной. Они просто помешаны на двуручных хорасанских саблях. Все их носят.

– А Лисип – что за птица? – спросил Конан. Он допил свой эль и толкнул кружку по прилавку, чтобы ему налили еще. Лысый подставил кружку под кран бочонка и наполнил ее.

– Он вроде как верховодит всей городской швалью. Кроме того, ему принадлежит большинство притонов в трущобах. Впрочем, сейчас для него настали трудные времена.

– А с этим вашим Ингасом Лисип, стало быть, на ножах? – поинтересовался Конан.

– Еще вчера между ними был мир. Впрочем, с тех пор все могло измениться.

– Выходит, эти две банды дерутся за власть над городским дном? – спросил Конан.

– Две банды, говоришь? – Слуга в фартуке хмыкнул. – Чужеземец, здесь по крайней мере четыре больших шайки. А еще наберется, наверное, с дюжину банд поменьше. И все они сегодня с одним хозяином, а завтра с другим. Большие банды тоже время от времени вступают друг с другом в союз. Впрочем, и распадаются эти союзы столь же быстро.

Для Конана все это прозвучало интригующе.

– Ну, и чем же они занимаются, эти шайки?

– Иногда просто грабят. Главным же образом взимают со всего и вся дань. Им платят шлюхи часть от своих заработков, им должны отстегивать игроки с выигрыша. Каждый торговец в городе – если он хочет, чтобы его добро оставалось в сохранности, – тоже обязан платить. Иногда банду нанимают для тех или иных дел. Например, крупные заправилы, чтобы устранить своих недругов.

– А закон в этом городе есть? – спросил Конан.

Лысый слуга за стойкой фыркнул:

– Закон? Здесь есть городской голова, поставленный королем. Бомбас его имя. Он давным-давно куплен бандюгами. И прекрасно понимает, что если хочет и дальше оставаться здесь городским головой, то не стоит тревожить богатеев и их подручных.

– Но ведь город находится под рукой короля. Неужто никто никогда не осмелился пожаловаться?

Слуга огляделся, чтобы убедиться, что никто не прислушивается к их разговору.

– Нет. Но многие подохли только за то, что имели глупость заикнуться об этом.

Конан поблагодарил слугу, повернулся и с кружкой пошел к столу. Он выбрал уголок с краю, откуда прекрасно просматривалась вся таверна. Прислуга принесла хлеб и сыр, а также блюдо жареной дичи. Конан с жадностью принялся за еду.

Не переставая жевать, киммериец размышлял над странными словами слуги. Варвару приходилось бывать во многих городах с репутацией неблагополучных и даже опасных, где местные власти, находящиеся на откупе, закрывали глаза на чинимые преступления. Но даже и в тех городах обычно в обмен за свои услуги местные авторитеты требовали, чтобы преступные элементы ограничивали свои разборки определенными кварталами. За пределы этих кварталов, как правило, ничего не выходило. При этом обычно все оставались довольны: и респектабельные жители города, и темные дельцы, которым в их районах никто не мешал жить так, как они считают нужным.

Обычно такой район контролировался заместителем градоправителя. Иногда набирала силу та или иная банда, и тогда начиналась борьба за власть. Но нигде и никогда не приходилось Конану встречать такой дикой анархии, какая царила здесь, в Шикасе. Похоже, в таком городе и в самом деле делаются большие деньги.

Конан уже покончил с трапезой и наслаждался новой кружкой эля, когда дверь снова открылась. На этот раз посетители напряглись еще больше. На всех лицах застыло настороженное выражение. Все руки легли на рукояти мечей и кинжалов; все беседы разом оборвались. Три типа вразвалку вошли через дверь. На них были красные кожаные куртки. Быстро и небрежно пришельцы осмотрели помещение таверны.

Хозяин гостиницы, уже кланяясь, спешил к ним.

– Я ожидал вас только завтра, – заговорил он торопливо. – Я еще не…

– В этом месяце плата взимается раньше, – сказал самый высокий из троих вошедших, даже не потрудившись посмотреть на домохозяина. – Кстати, плата возросла. Вместо десяти золотых роялей – пятнадцать.

– Пятнадцать? – машинально повторил домохозяин. – Вместо десяти? И раньше обычного? Но я не могу заплатить столько!

Один из юнцов с пробивающейся белокурой бородкой притворился, что не замечает домохозяина, и неожиданно подпрыгнул и с размаху ударил кулаком в тяжелую поперечную балку над головой.

– Добротное дерево. Хорошо просушенное, – заметил он. – Гореть будет что надо. Возможно, и весь квартал запылает от этого факела. Как ты думаешь, понравится твоим соседям, если их дома сгорят из-за тебя?

Хозяин застонал. Видимо, этот аргумент возымел действие.

– Хорошо, я заплачу. Но сегодня заплатить я не могу. Я даже еще не набрал обычных десяти золотых.

Третий юнец похлопал хозяина по плечу:

– Не переживай, папаша, а то удар хватит. У менял всегда найдутся деньги, если ты сможешь их заинтересовать. Мы придем завтра и пораньше.

– Приготовив факелы, – добавил юнец с пробивающейся бородкой.

Самый высокий из юнцов толкнул двух других. Они посмотрели на него, он же кивнул туда, где сидел Конан. Положив руки на длинные рукояти своих кривых хорасанских сабель, трое в красных кожаных куртках нарочито расхлябанной походкой двинулись навстречу киммерийцу.

– Эй, варвар! Смотри-ка ты, уже второй раз за сегодняшний день с тобой встречаемся! Ты, я гляжу, здесь новенький? К какому лагерю собираешься примкнуть?

– Здесь я ни на кого не работаю. – Конан положил руки на стол, чтобы бандиты могли видеть их. Киммериец понимал, что эти болваны сочтут его куда менее опасным, если он будет поначалу вести себя смирно.

– Но ты говорил, что сражаешься за деньги, – не отставал тот, который был с бородкой.

– Покамест мне еще никто не заплатил, – был ответ киммерийца.

– Так какого черта ты здесь отираешься? – спросил юнец.

– Это, видишь ли, мое личное дело, – сказал Конан.

– Нам не нравятся те, кто отказывается отвечать на наши вопросы, – вмешался третий юнец. Он был чуть-чуть постарше, чем двое других. У него были бегающие карие глаза. Конан мысленно выделил его из троицы как наиболее опасного. Если дело сейчас дойдет до драки, то этот умрет первым.

– Я, знаешь ли, многим не нравлюсь, – сказал Конан. – Честно говоря, я стараюсь не очень горевать из-за этого.

– Знаешь что? Нам не нравится твой тон, – сказал высокий. – Почему бы нам не выйти отсюда во двор и не обсудить это?

Конан понимал, почему они хотели, чтобы он вышел наружу. Угол, где сидел киммериец, столы, низкие балки потолка – все это создавало большие неудобства для длинных хорасанских сабель. Эти юнцы уже начинали раздражать Конана своей назойливостью и наглостью. Но тут он мысленно одернул себя, вспомнив, что ему еще нужно в этом городе заработать восемьсот золотых. Если он будет влезать во все здешние разборки, то это здорово усложнит его задачу.

– Я же сказал тебе, что сражаюсь только за деньги. Если найдешь кого-нибудь, кто пожелает выложить золото, чтобы полюбоваться тем, как ты умрешь, – то приходи. Я к твоим услугам.

Двое юнцов, те, что были пониже ростом, судорожно вцепились в рукояти своих сабель, но высокий сделал им знак и велел остановиться.

– Ба, а варвар-то, похоже, в штаны наложил! Ладно, братья мои, пошли. Поговорим о нем с Ингасом. Об этом, как его… эй, варвар, ты какого племени?

– Киммериец.

– Да, об этом киммерийце. И если наш вождь захочет голову этого ублюдка, то мы вернемся и снимем ее с плеч. Слышишь, варвар? Счастливо оставаться!

Вояки развернулись и вышли.

Конан заметил, что большинство посетителей таверны мало-помалу, пока на них не глядели, отошли к стенам, в тень. Сейчас, когда стало ясно, что боя не будет, они возвращались на свои места.

Кроме одного. Это был суровый на вид мужчина. Он поднялся со своего места, где оставался все это время, и подошел к Конану. Ростом он был немного ниже среднего, но очень кряжист.

На нем была кольчужная безрукавка, старая, но хорошо начищенная и смазанная. Из-под повидавшего, похоже, немало сражений шлема на плечи падала грива седеющих волос. Широкие кожаные браслеты с металлическими заклепками охватывали оба запястья. Когда он подошел к Конану, то нарочитым жестом убрал руки подальше от короткой абордажной сабли и кинжала. С первого взгляда Конан определил, что перед ним опытный воин.

– Недурно ты отбрил этих троих, киммериец. Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

Кован жестом предложил ему сесть:

– Здесь не занято.

Незнакомец уселся.

– Следующая кружка за мой счет. Не возражаешь? – Он подозвал слугу, и через несколько мгновений на столе оказались две большие деревянные кружки. Конан и незнакомец сделали по доброму глотку. Незнакомец обтер рот тыльной стороной ладони:

– Меня зовут Невус. Я из Танасула. Откуда ты родом, я уже знаю. Как тебя зовут?

– Конан.

– Ты сказал этим красным воробушкам, что ни на кого здесь не работаешь. Как это понимать? Может быть, ты просто не хочешь?

Конан пожал плечами:

– В общем-то, я поджидаю одного человека, который нанял меня. Работа, которую он мне предлагает, будет недолгой. А после этого – кто знает?

– Ну ладно. Ежели после этого тебе будет нечего делать, почему бы тебе не присоединиться к банде Ермака? Нас немного, но мы здесь лучшие. Ермак берет к себе только настоящих бойцов, а не всякий сброд. Я не умею разбирать буквы, но на тебе написано, что опыт у тебя немалый.

– Спасибо за предложение. Я подумаю над ним. Я заметил, что эти сопляки в красных кожаных куртках тебя не беспокоили.

– Ермак и Ингас сейчас живут в мире. В этом городе столько возможностей делать большие деньги, что нам вовсе не нужно все время воевать между собой. Тут на всех хватит.

– Да, я уже слышал. А какую работу Ермак предлагает своим людям?

– Ну, главным образом мечом махать. Все,шайки знают, что бойцов, равных нам, в городе нет. Когда здесь случается междоусобица, та банда, которая заключает с нами союз, побеждает. После чего в обмен на эту любезность она отстегивает нам процент со всего.

– Звучит соблазнительно, – заметил Конан. – А где торчит этот Ермак?

– К юго-западу от Площади находится большой склад, пристроенный к городской стене, что тянется вдоль Оссара. Склад двухэтажный. Мы занимаем второй этаж. Обычно там находится примерно человек двадцать, хотя люди часто приходят и уходят.

– Ты говоришь, что Ермак сейчас в мире с Ингасом. А с кем он сейчас воюет?

– Лисип в последнее время стал несносен. По всему видать, скоро быть у нас стычке с его людьми. Но только людишки у него – тьфу да растереть. Сброд. В общем, гнилой народишко. – Собеседник Конана осушил до дна свою кружку и встал. – Подумай над моими словами, Конан. Если ты присоединишься к Ермаку, то загребешь куда больше, нежели с любым другим вожаком. И жить веселее, и компания куда как приятна.

– Я подумаю, – сказал Конан. – Счастливо.

Киммериец допил свой эль, вышел из таверны и по наружной лестнице поднялся на третий этаж. Оказавшись у себя в комнате, он зажег свечу, ибо уже стемнело. Он постучал в маленькую дверцу, соединяющую обе комнаты, но никто не отозвался. Решив, что Брита спит, он разулся и растянулся на кровати. И сам не заметил, как заснул.

Он проснулся оттого, что кто-то колотил в дверь. Бросив взгляд на свечу, он определил, что проспал два или три часа. Он бесшумно поднялся и взял свой пояс. Вытащив кинжал, Конан подобрался к двери. В дверь снова заколотили. Киммериец резко распахнул дверь и вдернул в комнату того, кто стоял за ней, после чего захлопнул створку.

– Конан! – вскричал женский голос.

– Брита? Что ты делала? Я думал, ты мирно спишь в соседней комнате.

– Когда я пошла в купальню, то разговорилась со служанками, пытаясь разузнать об этом городе. Конан, это чудовищное место! – Она уселась на стул и обхватила себя руками.

– Что до меня, то я нахожу это место интересным. Впрочем, ты же женщина. Так что эти сплетницы тебе наговорили?

Он уселся на кровать.

– Они сказали, что в этом городе правят банды дикарей, чудовищ в человеческом обличье, которые…

– Я уже разузнал обо всем этом сегодня, – прервал ее Конан. – Как вышло, что сейчас середина ночи, а ты еще не у себя?

– Так вот. Служанки в купальне сказали, что если мне нужен совершенно НЕВЕРОЯТНЫЙ злодей, то, чтобы его найти, нужно поспрашивать на Площади. Там находится городской рынок. Там же вершатся все дела по управлению городом. Мне не терпелось найти мою сестру. Было еще светло, так что я отправилась туда.

– Тебе следовало предупредить об этом меня, – проворчал Конан. – Ну, и что ты разузнала?

– Я поговорила с несколькими лавочниками. Они сказали: если меня интересует судьба женщины, то спрашивать лучше в южной колоннаде. Я отправилась туда. Там действительно были одни женщины. Я поговорила с ними. – Брита потупила взгляд и сделала вид, что всецело погружена созерцанием своих сцепленных пальцев. – Мне показалось, что эти женщины… весьма сомнительной репутации.

– Могу побиться об заклад, что так оно и есть, – подтвердил Конан со знанием дела. – И что сказали тебе эти многомудрые дамы, пользующиеся незаслуженно дурной репутацией?

Брита подняла голову. На ее лице читалось возбуждение.

– Одна из них видела Асдраса сегодня. Сегодня! Она сказала, что он остановился в доме, называемом Химера. Этот дом находится в трущобах, в районе, называемом Дыра.

– Дыра? Мне приходилось слышать сегодня это название. По-моему, так называют здесь городское дно. Да уж, одно название чего стоит! И та женщина – она сказала тебе, где это?

– Это самая южная оконечность города. Там, где две реки сливаются в один поток. В городе это место широко известно. Там живут самые гнусные – городское отребье.

– В этом городе если уж что-то пользуется известностью, то оно и в самом деле должно быть чем-то замечательным, – заметил Конан.

– Я знаю. Все так ужасно! Так ужасно, что мне было страшно идти туда одной.

– Идти туда! – взорвался Конан. – Ты что, хочешь сказать мне, что собиралась отправиться в Дыру В ОДИНОЧКУ? ПОСЛЕ НАСТУПЛЕНИЯ ТЕМНОТЫ?

– Ну… когда я ушла с Площади, было еще не совсем темно. Ты пойми меня, Конан, я действительно очень боюсь за мою сестру. Я чувствовала, что обязана пойти и убедиться во всем своими глазами. В конце концов, Шикас – город маленький. Так что до Дыры не очень далеко. К тому времени, когда я была уже рядом с домом "Химера", совсем стемнело. Хоть глаз выколи. И я испугалась. В общем… я не могла заставить себя идти дальше. Поэтому я пошла назад, прижимаясь к стенам и ныряя в ниши и подворотни всякий раз, как слышала приближающиеся шаги.

– Молодец. На самом деле это единственная толковая вещь, которую ты сотворила сегодня. Ну ладно. Иди к себе и поспи. Утром мы…

– Но я не могу ждать до утра! – воскликнула Брита. – Ведь теперь я знаю, где находится Асдрас. Я должна увидеть его сегодня! Ведь кто знает, что он выкинет, если узнает, что я здесь и ищу Иллу! Он может удрать из города и спрятаться где-нибудь в другом месте.

– Брита, говорю тебе, это дело подождет до завтра, – сказал Конан. – Даже опытный воин подвергает себя страшному риску, шляясь по этому городу после наступления темноты. А для женщины это куда опаснее, даже если ее и сопровождают. В Дыре, если это место и в самом деле заслуживает такого названия, риск возрастает стократ.

Она встала:

– Ладно, если ты не хочешь идти со мной, я отправлюсь туда одна. Найду факел или фонарь и пойду.

– Ну а ежели тебя убьют? Как после этого ты рассчитываешь найти сестру и исполнить клятву, данную матери? – спросил Конан.

– Я знаю одно: я должна идти, – сказала Брита.

Конан начал натягивать сапоги:

– Похоже, поспать мне не дадут. – Он встал и стал надевать кирасу.

– О, я с самого начала знала, что ты мне поможешь! – воскликнула она.

– Тогда ты знаешь меня лучше, чем я сам, крошка. И должна знать, что я никогда не держал себя за дурака. – Он застегнул пояс с мечом и кинжалом и нахлобучил на голову стальной шлем. – Ладно, будем считать, что я готов. Пошли.

Они спустились по ступенькам. Во дворе Конан разжился фонарем, сняв его с крючка. Держа фонарь в поднятой руке, Конан вывел Бриту на улицу. Ночь была холодной, но Конан не взял с собой плаща. Сегодня, вероятно, придется сражаться или бегать. А может быть, и то и другое. Плащ будет только мешать.

На главной улице было спокойно и тихо. Дома, возвышающиеся с обеих сторон улицы, заслоняли бледный лунный свет. Поэтому Конан с Бритой шли по середине улицы, чтобы избежать неприятных сюрпризов. Даже если бы эта пара идущих по улице людей привлекла бы внимание таящихся в темноте негодяев, то отблески света на кирасе могучего киммерийца быстро бы вразумили слишком уж ретивых разбойников.

Улица пересекала Площадь с восточной стороны. Обширная Площадь была залита лунным светом. В серебряном сиянии слабо мерцала колоннада. Высвечивались изящные силуэты зданий, обступивших Площадь. В полумраке тонули все детали.

За Площадью улица сужалась. Прямой ее тоже трудно было назвать, она начала вихлять, будто повторяя безумную походку пьяницы. Должно быть, предположил Конан, они с Бритой находятся сейчас в самой старой части города. Возможно, этот район появился еще до того, как серебряные рудники заложили основы процветания города. А Площадь и прилегающие к ней зажиточные кварталы, находящиеся в северной части города, возникли уже во времена серебряного бума.

– "Химера" находится где-то там, – сказала Брита, вглядываясь в темноту и поворачиваясь из стороны в сторону. Слабый свет фонаря не в силах был разогнать густой мрак. – Да. Это вон там!

Конан поднял фонарь, чтобы осветить дорогу в том направлении, которое указывала Брита. Они увидели низкую дверь и столб над ней. Столб был украшен бронзовой фигурой химеры. Химера кривила пасть в сардонической усмешке, шипастый ее хвост, свернутый в несколько колец, острым шипом указывал на дверь.

– Нет никакого смысла торчать здесь, на холоде, и ждать, – заметил Конан.

– Пошли.

Таверна была расположена ниже уровня мостовой, поэтому для того, чтобы войти, они спустились на три ступеньки вниз. Толкнув дверь, Конан пригнул голову, чтобы не зацепиться о низкую притолоку, и вошел. Следом за ним, прижимаясь к своему защитнику, вошла и Брита. Они оказались в небольшом зальчике, откуда еще ниже несколько ступенек вели в общий зал. Но Конан не спешил проделать этот короткий путь, разглядывая внезапно открывшуюся его взору сцену. Человек двадцать посетителей толпились вокруг столов. В основном здесь слышался лишь стук выбрасываемых костей и хлопанье кожаных игорных стаканчиков о столы.

Услышав, как хлопнула дверь, все, будто по команде, повернулись и уставились на вошедших. Почти на всех лицах лежал неповторимый отпечаток: отрезанные уши, вырванные ноздри. Не было ни одного, которое не было бы чем-то обезображено. При этом все шрамы и увечья были нанесены обладателям лиц не в битвах, а оставлены рукой публичного палача. Между столами бродили полуголые женщины, представительницы самого древнего в мире ремесла. Они с интересом поглядывали на киммерийца. Однако их интерес угас, как только они увидели выступившую из-за его спины Бриту.

– Держи! – Конан протянул Брите фонарь. Он наклонился вперед, уперевшись обеими руками в деревянные перила.

– Мы ищем человека по имени Асдрас! – заревел он. – Он недавно прибыл в этот город. С ним молодая женщина по имени Илла. Кто-нибудь видел его или женщину?

Игроки несколько секунд рассматривали чужеземца, а затем вернулись к своему занятию – игре. Никто не проронил ни слова.

Брита прижалась к Конану и прошептала:

– Может быть, если бы я предложила им денег…

Подняв руку, он велел ей замолчать.

Киммериец спустился в общий зал и пошел между столами. Брита неотступно шла за ним. Конан остановился возле одного стола, за которым сидели трое. Четвертое место было свободно, однако пара перчаток и полупустой кубок указывали на то, что сидевший здесь просто вышел на время. Подойдя поближе, Конан ткнул пальцем в перчатки:

– Куда он отправился?

Один из сидевших за столом поднял глаза, посмотрел на киммерийца и хмыкнул. Про себя Конан отметил, что разбойные дела завели этого типа довольно далеко от тех мест, где тот появился на свет. На лице у игрока была татуировка – алый кхитайский иероглиф.

– А кто ты такой, чтобы разевать тут пасть, собака? – Он презрительно сплюнул на грязный пол, почти попав на сапоги Конана. Зловеще ухмыляясь, киммериец перегнулся через стол, протянул руку и скрутил в кулаке кожаную тунику игрока. Вытащив татуированного кхитайца с места, Конан протащил его через стол и с размаху ударил об стену. Когда тот сполз по стене на пол, придержал его в лежачем положении ногой. Разбойник лежал уткнувшись лицом в грязный пол; нога киммерийца покоилась на его шее. Конан вытащил у него кинжал и прижал острие к яремной вене на шее кхитайца.

– Ты скажешь мне, – проговорил Конан, – потому что хочешь жить.

– Спокойно, спокойно, друг мой. Мир! – вскричал татуированный. – Я не хотел тебя обидеть! Асдрас был здесь, но ушел больше часа назад. Он просидел тут весь вечер, но мальчишка, который прибирает грязную посуду, принес ему записку. Асдрас прочитал ее и сказал, что должен отлучиться, повидать кое-кого, но скоро вернется. Он не вернулся. Это мне кажется странным, потому что сегодня он выигрывал.

Конан нехотя отпустил татуированного:

– Где этот мальчишка, слуга?

Татуированный молча, не в силах вымолвить ни слова, указал на стойку, где немытый юнец с отсутствующим видом развозил тряпкой грязь. Бросив татуированного, Конан направился к нему.

– Кто передал тебе записку для Асдраса?

Тот тупо смотрел на киммерийца, полуоткрыв рот и безмолвно болтая языком. Через минуту до мальчишки дошло, и он заговорил. Это была характерная замедленная речь слабоумного.

– Я вышел наружу отжать тряпку. Кто-то дал мне бумажку. Сказал, отдай ее Асдрасу.

– Кто это был? Мужчина или женщина? – спросила Брита.

Парень задумался. По всему было видно, что думать – процесс для него мучительный.

– Не знаю. Темно было.

– Бесполезно, – сказал Конан. – Асдрас смылся.

– Слушай, давай уйдем отсюда, – проговорила Брита.

– Если тебе станет от этого легче… – неохотно пробурчал Конан. – Ладно, приятель, показывай.

Они проследовали за придурком за занавес, отделяющий зал от подсобного помещения. Подсобка была забита посудой и битыми черепками. Парень указал на дверь в стене, и Конан открыл ее. Аллея, на которую выходил черный ход таверны, смердела так, как может смердеть только мусор, который копится веками. Как только Конан с Бритой вышли на улицу, крысы с визгом начали разбегаться у них из-под ног. Острый, как у зверя, слух Конана тут же уловил тихое похрюкивание свиней, рывшихся неподалеку в отбросах.

– Тут никого, – сообщил Конан. – Ладно, пошли, возвращаемся в гостиницу.

– Погоди, – сказала она, поднимая фонарь повыше и показывая Конану что-то. – А это что?

Придерживая свои юбки, чтобы не пачкать подол в грязи, она сделала несколько брезгливых шагов по направлению к кишащей крысами куче, видневшейся неподалеку от двери. Недовольно морщась, Конан подошел поближе и пнул кучу ногой, сдвинув ее с места. Крысы с визгом бросились наутек. Брита ахнула, прижав руку ко рту. Перед ней лежал мертвец. Глаза его смотрели невидяще перед собой. Рот застыл в удивленной гримасе. Крысы только начали трудиться над ним, так что, несмотря на гримасу, искажавшую мертвое лицо, видно было, что некогда этот человек был хорош собой. У него были светлые волосы.

– Асдрас! – вскрикнула Брита.

Из груди парня торчал кинжал, всаженный точно в сердце.

Глава четвертая

ГОРОДСКОЙ ГОЛОВА

Конан встал поздно и плотно позавтракал. Прежде чем покинуть комнату, он заглянул к соседке. В комнате Бриты было пусто. Однако Конан решил, что солнце светит ярко и за Бриту беспокоиться не стоит. Отвратительная привычка уходить, не предупредив своего спутника о том, куда собираешься! Конан выругался про себя. В конце концов, что ему до этой взбалмошной бабенки! С другой стороны, он уже много ей помогал и теперь невольно чувствовал некоторую ответственность за нее. Злясь на себя за дурацкую сентиментальность, он зашнуровал свою кирасу и спустился вниз.

В таверне никого не было, за исключением служанки. Конан заказал себе большое блюдо мяса, яйца и горячий хлеб. Умяв все это, он пришел в более благодушное расположение духа и отправился на улицу, решив разузнать об этом городе еще что-нибудь интересное. Первым делом он двинулся к городским воротам. Дежурил другой стражник, не тот, что позавчера приветствовал их при въезде. Однако своей неряшливостью и расхлябанностью он отнюдь не уступал первому. Это был толстый, немолодой уже мужчина, который к тому же прихрамывал.

– Эй, не въезжал ли сегодня в город человек, который… – На мгновение Конан призадумался, как бы описать Пириса. – Ну, такой… Видом как баба и в одежках как у придворного.

– Нет. Сегодня въехало в город несколько странных типов, но ни один из них не был похож на того, которого ты мне тут расписываешь.

Конан швырнул стражнику монету, которую тот ловко поймал.

– Если он въедет в город, пока ты будешь тут на страже, скажи ему, что Конан из Киммерии остановился в первой же гостинице по этой улице.

Стражник посмотрел на Конана, будто недоумевая, какое же, интересно, дело может связывать этого неотесанного варвара с надушенным женоподобным человеком, похожим на придворного? Впрочем, стражник счел за лучшее не задавать вопросов.

– Хорошо, господин, я скажу ему.

Конан поблагодарил стражника и побрел назад, в город. У Конана это была первая возможность не спеша полюбоваться красотами Шикаса при свете дня. То, что предстало взору киммерийца, выглядело весьма неплохо. Местный архитектурный стиль был в точности такой же, какой и везде в здешних областях Аквилонии. У большинства домов нижние этажи были облицованы необработанным камнем; верхние же были деревянными.

Одна из улиц была застроена цеховыми домами различных гильдий. Это были внушительные здания. Одно из них сразу бросалось в глаза. Оно напоминало гнилой зуб в здоровой челюсти. Среди опрятных зданий оно выделялось почерневшим фасадом, как будто там недавно был пожар. Над дверью имелись две скрещенные кирки, по которым это здание можно было определить как цеховое здание гильдии шахтеров. Из стоящего рядом большого дома до Конана донеслась знакомая "музыка" – звон мечей. Ритмичность ударов говорила о том, что проходил урок, а не поединок. Конан вошел и увидел примерно сотню человек, разучивающих приемы под руководством мастера и его помощников. Ученики стояли парами друг перед другом, атакуя и защищаясь определенным образом, повинуясь мастеру, который выкрикивал названия приемов. На всех былиплотные войлочные куртки и прочные шлемы. Их мечи были затупленными, а на рукояти были надеты глубокие гарды в форме плетеных корзин, чтобы защищать руки.

На стенах было развешано всевозможное оружие – по всей видимости, то оружие, владению которым здесь обучали. Судя по всему, излюбленным был короткий меч. Оно и правильно: для сражения на узких городских улицах лучшего не придумаешь. Разбойничьи лица учеников были мрачны и исполнены решимости, но Конан тут же заметил, что почти ни у кого из учеников не было ни опыта, ни боевых навыков. Мастер, подвижный человек лет сорока с лишним, приказал остановиться, после чего заметил киммерийца. Подойдя к Конану, он окинул его быстрым оценивающим взглядом.

– Ты не похож на человека, которого я могу чему-нибудь научить, – произнес он вместо приветствия.

– Я услышал звон оружия и решил зайти поглядеть, – ответил Конан. – Ни разу не видел фехтовальной школы, где училось бы так много обозленных на жизнь мошенников.

На темном лице мастера подобно вспышке мелькнула белозубая улыбка.

– Я услышал об этом городе с год тому назад и приехал сюда. Мне казалось, что напуганный город – это подходящее место для моей профессии. И я был прав. У оружейников здесь тоже дела идут превосходно. Горожане носят так много железа под одеждой, что улицы имеют привкус металла.

– Ты обучаешь и бандитов, и добропорядочных горожан? – спросил Конан.

Снова быстрая улыбка.

– Братишек я обучаю по вечерам.

– Ну и как у них успехи?

– Хороших бойцов мало. Одни убийцы.

– Правду говорят про парней Ермака?

Конан понимал, что старого фехтовальщика нетрудно будет разговорить на такую тему.

– Опытные бойцы. Хотя по уровню мастерства – не ах! Солдаты-наемники редко бывают истинными виртуозами в искусстве боя один на один. Это правда, что люди Ермака куда лучше прочих. Но то, в чем они действительно мастера, – так это во владении пикой и алебардой.

– А как насчет парней Ингаса? Ну, тех, которые носят красные кожанки?

– Сюда они никогда не приходят. Умением не блещут. Берут жестокостью и хитростью. Обожают эти хорасанские сабли. И знаешь почему? Такой саблей ты можешь нанести страшную рану, почти не обладая никаким умением. Но хорасанский двуручник плох для обороны. Так что если не хочешь, чтобы тебя угробили в свалке, ты должен быть очень подвижным, иметь хороший доспех или никогда не вступать в единоборство. Парни Ингаса предпочитают последнее.

– Да, я это уже заметил.

– А ты что, хочешь предложить свои услуги Ермаку? – спросил учитель фехтования.

– В настоящее время таких планов у меня нет.

– Тогда подумай, может быть, поработаешь на пару со мной? Сам видишь, у меня слишком много учеников. Я с моими тремя помощниками не управляюсь. У меня три класса, я занимаюсь с ними каждый день. Один класс – ты только не удивляйся – женский.

– Я подумаю. Но ты ведь прекрасно понимаешь, что если человек не боец в душе, то никакие уроки ему не помогут? Мастер пожал плечами:

– По крайней мере, мои уроки позволяют им чувствовать себя более уверенно. Кроме того, за учение они мне платят.

Конан пожелал мастеру удачи и вышел. За спиной у него возобновился ритмичный звон мечей.

Через пару минут быстрого шага Конан оказался уже на Площади. Для такого маленького городка центральная Площадь была необычайно большой. Она была окружена роскошными зданиями, украшена большим количеством изящных статуй. Некоторые из строений, окружавших Площадь, были храмами; другие – дворцами. Над главными воротами одного из дворцов Конан увидел королевских аквилонских львов. Киммериец решил, что это, должно быть, и есть резиденция городского головы.

Оказавшись на Площади, Конан начал бродить по многочисленным торговым рядам. Хотя у киммерийца не было конкретного плана, куда идти, тем не менее его прогулки по Площади нельзя было назвать совершенно бесцельными. Ибо сейчас он был подобен зверю, исследующему новую территорию. Он запоминал город, составляя в голове точный его план, чтобы в случае бегства не пришлось плутать. Конан понимал, что бежать неведомо куда, не зная местности, особенно если за тобой гонится большое количество вооруженных людей, равносильно самоубийству.

Под сенью колоннады, о которой рассказывала Брита, нашло себе пристанище множество нищих. Однако для зажиточных горожанок, которые щедро подают попрошайкам, час был слишком ранний. Эти дамы появятся попозже. Конан как раз проходил мимо статуи аквилонского короля, умершего лет сто тому назад, когда внезапно до него донеслись звуки столкнувшихся мечей. Сражались где-то поблизости. Люди, бывшие неподалеку, начали разбегаться, бросая через плечо боязливые взгляды.

С легкостью горного барса Конан вспрыгнул на пьедестал статуи. Со своего места он видел, как толпа начала расступаться, освобождая широкий полукруг на западной стороне Площади. И там, на западной оконечности, на освобожденном участке, кричали друг на друга две группы людей. Их разделяла дюжина шагов. Солнце сверкало на обнаженной стали. У Конана создалось впечатление, что вот-вот должна была начаться добрая схватка.

– Эй ты, там! – Голос был женский. – Да, ты, чужеземец! Черноволосый! Помоги-ка мне подняться к тебе! Я хочу хорошенько это увидеть!

Конан бросил взгляд с пьедестала и увидел красивую женщину с каштановыми волосами. На плечах у нее был широкий плащ, призванный, похоже, скрыть от жадных и недоброжелательных взоров ее роскошную фигуру. Конан наклонился, схватил женщину за руку и могучим рывком, сделавшим бы честь тигру, втащил ее на пьедестал рядом с собой.

– Сильный ты, ничего не скажешь! – Незнакомка широко улыбнулась киммерийцу. -А я уж думала, что знаю наперечет всех здоровяков в этом городе. Кто ты такой?

– Конан из Киммерии. Слушай, если ты знаешь их всех наперечет, то скажи, кто такие вон те, что так страшно орут друг на друга?

Женщина бросила взгляд на представшую перед ней сцену: – Та шайка, что побольше, – люди Лисипа. Те, которых поменьше, – ребята Ермака.

Теперь и Конан заметил Невуса, своего вчерашнего собутыльника. Невус стоял с пятнадцатью сотоварищами, все они были похожи друг на друга – кряжистые, суровые мужики. Большинство бойцов носили легкие доспехи. В руках сжимали обнаженные короткие мечи или тесаки. Хотя Конан заметил у одного прямой двуручный меч, а у другого – меч "в полторы руки". Несмотря на то что люди Лисипа численностью намного превышали их, люди Ермака стояли, не выказывая ни малейшего страха. Напротив, они были веселы и наперебой выкрикивали оскорбления.

Против них стояли по меньшей мере тридцать человек, одетых пестро и кричаще, в невообразимое рванье. Большинство сильно напоминало Конану виденных вчера завсегдатаев "Химеры". Столь же гротескным было и оружие, которым они грозили своим противникам. С первого взгляда Конан заметил двухлезвийный топор из Шема, боссонский арбалет, восемь различных типов мечей и железный цеп. На одном из людей Лисипа были железные перчатки с трехдюймовыми шипами между костяшками пальцев.

– Который из них Лисип? – спросил Конан.

– Ну уж кого-кого, а его ты здесь не увидишь,- ответила женщина. – Он редко вылезает из Дыры. Да и в любом случае, он слишком стар и жирен, чтобы сражаться.

Конану не требовалось лишних вопросов, чтобы понять, кто из стоявших в полукруге был Ермак. Высокий человек с волосами цвета соломы стоял немного впереди и сбоку от своих соратников. На нем был превосходный полудоспех. Конан отметил, что позиция, которую занимал Ермак, была оптимальной для того, чтобы управлять небольшим отрядом. У Ермака была выправка старого унтер-офицера. В руке он непринужденно держал меч, лезвие которого было у рукояти в два дюйма шириной, постепенно сужающееся к острию. Это клинок для истинного мастера фехтования. Руку прикрывала сложная витая стальная чашка.

– На это стоит посмотреть, – сказала женщина. – Только придется подождать немного, пока они раскачаются. Впрочем, мы можем устроиться тут со всеми удобствами.

Она уселась на пьедестал, свесив ноги. Конан сел рядом с ней и стал с восхищением ее осматривать. Даже если его спутница и заметила этот пристальный взгляд, она ничуть не смутилась. Собеседница Конана была довольно крупной женщиной, но такого хорошего сложения, что казалась очень грациозной. Столь же крупными были и черты ее лица. Тонкость форм скрадывала тяжесть этих черт.

– Кто ты? – спросил Конан. – И откуда ты так хорошо знаешь этих людей?

– Я женщина Максио. Меня зовут Делия. – Она вложила два пальца в рот и издала резкий свист. Один из торговцев поднял голову и начал озираться. Делия махнула ему с пьедестала и кинула монетку. Он подал ей широкий лист, который был искусно свернут в кулек. Делия вытащила из этого кулька несколько орехов и отправила их в рот. Затем протянула Конану. Он тоже взял несколько орехов. Те были еще горячими.

– Ну а кто этот Максио? – поинтересовался Конан.

– Ты, должно быть, здесь совсем новичок. У Максио своя собственная небольшая банда. В основном он действует самостоятельно, но время от времени присоединяется к одной из шаек. Банда Максио специализируется на кражах со взломом.

– Этот Максио – что, твой муж?

Она весело рассмеялась:

– Муж? На кой мне муж? Я же говорю тебе, я его женщина. Улавливаешь разницу, варвар? Сегодня – его, завтра – не его. – Она окинула Конана оценивающим взглядом. – Все может измениться очень скоро, если подвернется кто-нибудь БОЛЕЕ СТОЯЩИЙ. – Она еще раз искоса метнула взгляд на Конана.

Люди Лисипа приблизились к Ермаку и его товарищам, которые оставались пока на месте. Они все еще были вне досягаемости мечей. На ступенях резиденции городского головы теперь выстроилась цепочка стражников. Но не похоже было, что они собираются вмешаться в разборку между двумя бандами, дабы предотвратить кровопролитие.

– Они собираются что-нибудь сделать? – спросил Конан, кивая в сторону стражников.

На этот раз Делия расхохоталась еще громче:

– Это сборище хлюпиков, бывших нищих, ублюдков? Будь у них лошади, они ускакали бы куда глаза глядят. А вон видишь жирную рожу, что маячит за ними? Прячется. Можно подумать, эти стражники защитят его.

– Вижу, – кивнул Конан.

– Это Бомбас, городской голова, один из двоих, кто заявляет, что имеет власть над городом. Он будет плясать под дудку любого, кто ему получше заплатит. Он отдал город на откуп головорезам, которые чувствуют себя здесь как рыбы в воде. Но моего Максио он ненавидит. Потому-то моему мужчине и приходится все время скрываться, не высовываться лишний раз.

– Королевские стражники не очень-то устрашающе выглядят. Вряд ли им удастся нагнать хоть малейший страх на того, в ком есть хоть немного отваги, – заметил Конан.

– У Бомбаса есть три действительно стоящих рубаки. Их он держит возле себя как личных телохранителей. Один из них – наш, местный. Его зовут Юлус. Когда-то он был заместителем Лисипа, но Лисип выгнал его за то, что тот слишком во многое влезал. Пара других – зингарцы, их имен я не знаю. У них есть приказ при первой же возможности убить Максио. – Рассказывая все это, Делия продолжала грызть орехи, будто разговор шел о весьма обыденных вещах и опасность смерти, нависшая над ее любовником, ничего для нее не значила.

– Знаешь, я хотела бы, чтобы они уже побыстрее начали. А то солнце уж слишком припекает.

Люди Ермака сформировали теперь двойную линию. Между ними было расстояние достаточное для того, чтобы свободно орудовать мечом, не боясь поранить соседа, но достаточно близкое, чтобы не возникла опасность сражаться сразу с двумя противниками. Основная нагрузка при таком строе падает на тех, кто стоит на флангах. Конан с одобрением заметил, что именно наиболее сильные, на его взгляд, бойцы и были поставлены на эти позиции. Люди Лисипа стояли беспорядочной толпой, главным образом надсаживая себе глотки бессмысленными криками.

– А почему на Максио так наезжают? – спросил Конан.

– Бомбас думает, что именно Максио месяц назад убил его брата. Известно, что брат Бомбаса учинил с кем-то ссору в верхних залах "Химеры". Немного позднее он был найден с кинжалом в брюхе. Тот самый кинжал, что последнее время носил Максио, и все это видели. У кинжала была очень характерная рукоятка из слоновой кости.

– В "Химере"? – воскликнул Конан. В его голосе слышалось удивление. – А что брат городского головы делал в таком месте?

– А, ты небось не знаешь. Бурдо – так звали его – был сам не свой до женщин того сорта, что отираются в "Химере" и подобных же заведениях. – В голосе Делии слышалось презрение хорошо пристроенной куртизанки по отношению к ее менее удачливым сестрам. – Результатом этого увлечения было то, что он страдал от нескольких неприятных болезней. Предполагалось, что наверху он должен был встретиться с кем-то, кто обещал его магически исцелить, а вместо этого убил.

– Так это был Максио или нет? – спросил Конан.

Она пожала плечами:

– Не знаю. А мне-то что до того, даже если и Максио убил этого Бурдо? Лично я не вижу никаких причин, зачем бы ему понадобилось это делать. Но Максио не обсуждает со мной всех своих дел. – Она бросила на Конана еще один восхищенно-лукавый взгляд. – Точно так же, как и я ему рассказываю далеко не все.

В этот момент толпа людей Лисипа наконец решилась. Подбадривая себя нестройными воплями, они бросились на отряд наемников, который был куда меньше. Мгновенно воздух наполнился звоном мечей, ударяющихся друг о друга. Яростные крики мешались с болезненными вскриками. Начали падать убитые и раненые. Наемники удерживали строй, в то время как бандиты Лисипа в давке могли только бесцельно размахивать руками. Каждый раз, когда кто-нибудь из людей Лисипа пытался пробиться сквозь переднюю шеренгу, он тут же натыкался на меч наемника, стоящего во втором ряду.

– Черт возьми! Их так много, – заметил Конан, взяв из кулька еще пригоршню орехов. – Они ведь легко могут ударить с фланга. Они настолько превосходят в численности, что это может компенсировать даже их неумение. Не будь они такими трусами, они бы именно так и поступили.

– Это уж точно, – согласилась женщина. – Репутация Ермака известна по всему городу. Его боятся. С тех пор как он появился в Шикасе, он один собственноручно в личных единоборствах убил десятерых. А кто считал, скольких он уложил в таких потасовках?

Тут в первый раз подал голос Ермак.

– Вперед! – крикнул он.

Повинуясь его команде, вторая шеренга прошла через интервалы первой. Эти люди не успели еще растратить своих сил и яростно вступили в бой. Каждый их удар наносил противнику рану, сами же бойцы при этом, за немногими исключениями, оставались невредимыми.

– Конец уже не за горами, – предрекла Делия. – Стойкостью сброд Лисипа не отличался никогда.

Конан заметил, что часть людей Лисипа, находящихся сзади, уже медленно начала отступать от сражающихся. Видно было, что они не хотят показаться трусами и броситься в бегство, но вместе с тем потеряли всякое желание сражаться дальше.

– Всем вперед! – крикнул Ермак.

Та линия, что была в начале сражения передовой, а теперь стала задней, пришла в движение, и теперь все бойцы Ермака образовали единую шеренгу. Наемники мерно и неуклонно пошли вперед, держа строй. Каждый короткий шаг смертоносной фаланги сопровождался ударами мечей. Для сброда банды Лисипа это было уж слишком. После короткой отчаянной попытки обороняться они стали пятиться. Первыми стали отступать те, кто стоял сзади. Это отступление очень быстро превратилось в беспорядочное бегство.

Профессионалы Ермака преследовали своих противников до края Площади, а затем по команде своего предводителя остановились. Со смехом они развернулись и пошли назад, через Площадь, на ходу вытирая свои окровавленные мечи. Кое-кто в толпе разразился приветственными криками. На мостовой остались лежать семеро мертвецов. Еще несколько бандюг Лисипы ползли прочь, бережно придерживая распоротые бока и животы. Кое-кто из людей Ермака получил незначительные раны, но не было ни одного, кто не мог идти самостоятельно и нуждался в помощи товарищей.

– Хорошо, да мало, – заметила Делия. – Мне приходилось видать и более впечатляющие сражения. Одно было просто великолепно. Не меньше сорока трупов на Площади и на улицах.

Конан был удовлетворен увиденным. Мало того что его приятно развлекли, так еще и немало узнал о повадках и сравнительных достоинствах двух городских шаек.

– Слушай, Делия, ты сказала, что Бомбас – один из тех, кто заправляет в городе. А другой-то кто?

Она указала на большой дворец, высящийся в северной части Площади за высокой, утыканной шипами стеной:

– А второй – человек, который живет в этом доме. Его зовут Ксантус. Он – арендатор серебряного рудника. Арендует его у Короны. Никто в Шикасе не может сравниться с ним в богатстве. Но и подобно всякому богачу, он никак не может остановиться. Все гребет и гребет под себя. Собственно, его разногласия с гильдией шахтеров и вызвали резню между шайками.

Наконец-то, подумал Конан, становится понятным, какие причины обусловили эту ожесточенную грызню, которая со стороны выглядит столь чудовищной.

– Шахтеры, говоришь? А чем им не угодил Ксантус?

– Шахтеры долго препирались с Ксантусом и много раз таскались сюда, на Площадь, потрясая своими кирками и молотами. Кончилось тем, что они отказались выходить на работу.

– А чем они были так недовольны? – поинтересовался Конан.

Делия пожала плечами:

– Не знаю. Заработок, каторжный труд на шахтах. Может быть, что-нибудь еще. Никогда в жизни не буду иметь дел с человеком, который зарабатывает себе на пропитание честным трудом. Если жить таким образом, то помрешь в нищете и жалкой старости.

– Если рудник – собственность Короны, почему же Ксантус не обратится за помощью к королю?

– Не могу тебе сказать, киммериец. Знаю только, что он не обратился, вот и все. Вместо этого он отправился в Офир, где уже несколько лет длится гражданская война, а оттуда вернулся с Ермаком и его людьми. Тогда у Ермака было куда больше солдат, чем сейчас. Наемники Ермака вправили шахтерам мозги и погнали их на работу. Тогда-то и сгорело цеховое здание гильдии шахтеров.

Конан начинал мало-помалу понимать, что к чему.

– Ну хорошо. А когда наемники восстановили контроль Ксантуса над рудником, они что – не захотели уйти отсюда?

– Нет. Особенно после того, как до них дошло, какую приятную жизнь они могут вести в Шикасе. Я думаю, что Ермак, их предводитель, устал воевать и скитаться и решил удалиться на покой, осесть где-нибудь зажиточным господином.

Лисипу, ясное дело, все это не понравилось. Он контролировал теневую экономику в городе еще до того, как я появилась на свет. Однако сам он всегда остается в пределах Дыры, на свет не выползает. Когда в городе воцарились наемники Ермака, Лисип начал действовать. Рассылал повсюду своих людей, вербовал головорезов. По всей стране прошел слух, что Шикас – такой город, где можно все, были бы только деньги. Мол, разбогатеть здесь пара пустяков, а разбогатев – становишься как бог и царь. Теперь не проходит и дня, чтобы через городские ворота не въехал какой-нибудь новый головорез. – И снова она одарила Конана откровенным взором: – Вроде тебя.

– Я благодарю тебя за то, что ты поделилась со мной такими бесценными сведениями, – сказал Конан.

– Уверена, что ты сумеешь ими правильно распорядиться, – ответила она ему в тон, явно забавляясь.

Конан легко спрыгнул с пьедестала. Подняв руки, он поймал Делию, которая спрыгнула вслед за ним. Ее талия была необычайно тонка для такой хрупкой женщины. Она вскинула руки на его широкие плечи и простояла так несколько дольше, чем диктовалось простой необходимостью.

– Счастливо тебе, киммериец, – сказала она. – Надеюсь вскоре услышать о тебе. Кстати, если пожелаешь со мной увидеться, то меня всегда легко найти.

– Эй, пока ты еще не ушла, – окликнул он ее.

– Да.

– Что тебе известно о человеке по имени Асдрас?

На лице Делии появилась гримаса разочарования.

– Это тот, кого нашли сегодня утром мертвым на заднем дворе "Химеры", да? Знаю только, что он был игроком и прибыл сюда несколько дней тому назад. А касательно того, что был мертв, так в этом городе редкое утро проходит без того, чтобы не обнаружился один-два трупа.

– Не слыхала ли ты чего-нибудь о женщине, которая прибыла с ним? Ее зовут Илла, хотя, возможно, здесь она взяла себе другое имя. Она очень молода.

– Не слышала я ни о какой женщине! Ловцы удачи вроде Асдраса часто держат своих девчонок где-нибудь под замком, спрятав их подальше. Теперь, когда она осталась без защитника, она, вероятно, всплывет вон там, под колоннадой. – Делия показала на колоннаду, где попрошайки уже приступили к своему обычному ежедневному занятию. – Нищие трутся здесь с утра, а постельные труженицы появляются, когда солнце клонится к закату. – Она улыбнулась Конану: – Эй, парень, а тебе самому-то случайно подружка не нужна?

– Нет. Еще раз благодарю тебя и всего тебе хорошего, Делия.

Все еще улыбаясь, она повернулась и быстро пошла прочь. Даже ее уход выглядел откровенным приглашением.

– Кто эта женщина? – прошипели сзади него.

Он обернулся и заметил возле себя невысокую женскую фигурку. Голова женщины была закутана шарфом, лицо скрывала вуаль.

– Брита?

– Конечно, я. Кто еще? Я пришла сюда утром, пока ты там дрых. С самого восхода я бегаю по городу в поисках моей сестры. Я заметила, как ты пришел на Площадь некоторое время тому назад, но потом увидела, что вот-вот начнется сражение. Я испугалась и убежала. Теперь, услышав, что битва окончена, вернулась. Кто была эта потаскуха?

– А тебе-то что? – спросил он, раздраженный тем, что она, похоже, стала смотреть на него как на свою собственность.

– Ну… – замялась она. – Я… я… Надеюсь, ты не хочешь сказать, что собрался спать с подобной девкой, когда мы заняты столь серьезным делом?

– Тебя, наверное, беспокоит, собрался ли я залезть к ней под одеяло? – буркнул Конан. – По-моему, я не нанимался тебе в слуги. Единственное, что я обещал, – помочь чем смогу, пока дожидаюсь прибытия своего хозяина.

Несколько мгновений она молчала, затем проговорила совсем тихо:

– Прости. Я слишком много себе позволила. Больше я не стану тебя беспокоить.

Она повернулась и пошла было прочь.

– Погоди, – сказал Конан ей вслед.

Она остановилась.

– К твоему сведению, эта женщина рассказывала мне о том, как обстоят дела в Шикасе. И я спрашивал ее об Асдрасе и твоей сестре.

– И что она сказала? – спросила Брита. В ее голосе звучала пробуждающаяся надежда.

– Немногое, – признался Конан. – Об Асдрасе она слышала, но о твоей сестре ничего не знает.

– О! Зато я слышала от нескольких людей, что они видели мою сестру… В общем, есть один запах, который она обожает. Я пошла к торговцам благовониями и начала расспрашивать их. Ходила от одного к другому, пока не нашла лавочку, в которую сестра моя действительно заходила несколько дней тому назад. Кроме того, есть и другие торговцы, которые уверяют, будто видели ее. Понимаешь, здесь, в этом городе, не так много хорошо воспитанных девушек с тарантийским, столичным выговором.

– Да, пожалуй, такая пташка должна выделяться среди прочих, – согласился Конан. Он было разозлился на себя, что начал оправдываться перед этой женщиной, как будто он обязан ей чем-то. Но в ее беззащитности было нечто, что трогало его, равно как и в ее мужественном стремлении во что бы то ни стало отыскать свою младшую сестру в этом адском городе. Тут Конан неожиданно бросил взгляд через ее плечо и заметил троих мужчин, которые не спеша вразвалку направлялись к ним через Площадь.

– Иди в гостиницу, – велел он Брите. – Поговорим вечером.

– Что это?

Увидев, что Конан смотрит через ее плечо, она повернулась и проследила за его взглядом.

– Похоже, я заинтересовал здешние власти, – проговорил Конан. – Будет лучше, если ты не станешь привлекать их внимание к своей персоне.

– Ясно. Тогда закончим разговор позже.

Она повернулась и быстро пошла прочь, успев уйти прежде, чем те трое могли бы расслышать ее слова. Один из подходивших был громадным мужчиной с гривой черных волос, ниспадающих на его кольчугу, с грубым и жестоким лицом. Двое других казались поменьше, одетые в зингарское платье. У рослого за пояс была заткнута громадная деревянная дубина с набалдашником, окованным железом. Зингарцы носили кольчуги без рукавов и были вооружены широкими изогнутыми мечами. У всех троих был вид людей, отлично умеющих управляться с оружием.

– Идем с нами, – сказал рослый. – Городской голова желает поговорить с тобой.

– Почему я обязан идти с вами? – поинтересовался Конан. – Кажется, в этом городе я ничем противозаконным не занимался.

– Если ты не идешь с нами, – сказал рослый стражник, – стало быть, ты не подчиняешься приказам городского головы. А это само по себе противозаконно.

– Я что, арестован? – спросил Конан, и рука его потянулась к рукояти меча.

– Он просто хочет поговорить с тобой, – произнес верзила усталым голосом.

– Послушай, не создавай трудностей нам и себе.

– Тогда пошли, – сказал Конан.

Верзила повернулся, и Конан последовал за ним. Двое зингарцев замыкали шествие. Они пересекли Площадь, где парасхиты уже грузили тела погибших в стычке на телеги, а уборщики терли тряпками мостовую, счищая кровь. Мародеры успели растащить оружие павших.

Вслед за верзилой Конан поднялся по ступенькам к дверям резиденции городского головы. Наверху стояли два стражника, опирающиеся на свои пики, как на костыли. У одного из стражников была кривая нога. Другой был одноглазым и щурил свой единственный глаз так, будто и последнее око видело из рук вон плохо. За исключением сопровождающей его троицы, заметил Конан, всякий человек на королевской службе, который встречался ему в Шикасе, был толст и стар или физически убог, искалечен или немощен. Конану подобные стандарты набора рекрутов казались довольно странными. Однако не было сомнений – это так или иначе связано с прочими странностями, царившими в этом городе. Припомнилось Конану удручающее состояние королевских дорог, по которым он совсем недавно проезжал. Отсутствие твердой руки в городе, подчиненном непосредственно Короне, служило лишним доказательством того, что король Аквилонии постепенно выпускает бразды правления из ослабевших рук.

Конана привели в приемную, которая размерами не уступала бальной зале дворца. В приемной стоял письменный стол титанических размеров. За столом сидел человек. При появлении Конана человек этот поднял голову и поглядел на киммерийца. Он был невероятно толстым. Жирная плоть собиралась складками, в которые немилосердно врезался тесный воротничок. Огромный живот перетянут поясом. Лицо у толстяка было нездорового бледно-серого цвета. Из-под выступающих надбровных дуг, как из амбразур, на Конана уставились маленькие карие глазки.

– Вот этот чужеземец, ваше превосходительство! – доложил верзила.

– Хорошо, Юлус. Эй ты, варвар, подойди сюда. – Городской голова поманил Конана пальцем. Толстые руки городского головы были в перчатках. Поверх перчаток на каждый палец надето кольцо. Даже на больших пальцах сверкали массивные кольцапечатки.

Конан сделал шаг вперед:

– Да?

– Я заметил, как ты любовался сражением, – проговорил городской голова.

– Я тоже заметил, как ты им любовался.

Бледно-серое лицо городского головы окрасилось легким румянцем.

– Я отвечаю за порядок в этом городе. Мне ли не радоваться, когда одни головорезы истребляют других? Что я могу им сказать, если им охота пролить кровь друг друга? Только одно: валяйте, ребята! Но в мои обязанности входит также собирать сведения о каждом новом головорезе, который появляется здесь с тем, чтобы осквернять своим присутствием вверенный мне город. Как только я увидел тебя, так сразу понял, что ты киммериец. Много лет тому назад я был в Гандерланде младшим офицером. Там я и познакомился с вашей породой. Все вы головорезы и смутьяны. Кроме того, среди нас остались еще те, кто не забыл Венариума.

– Я не увеличиваю беспорядка в вашем городе, – проговорил Конан. – Хотя с тех пор, как я въехал сюда, кроме беспорядка, я почти ничего и не видел.

– Зачем ты сюда явился? – спросил городской голова.

Конан почел за благо ничего не рассказывать о Пирисе.

– Когда я ехал по королевской дороге, я случайно набрел на нескольких бандитов, которые собирались изнасиловать женщину. Респектабельную аквилонскую даму, замечу я вам. Она направлялась сюда, чтобы разыскать свою сестру, сбежавшую из дома. Я согласился помочь ей.

На лице городского головы застыло недоверчивое выражение.

– Рыцарство пристало аристократам, а не простым наемникам вроде тебя.

Конан пожал плечами, решив не разыгрывать оскорбленного благородства:

– Она мне платит.

– Ладно. С этого момента я не буду спускать с тебя глаз. Это мой город. Я стремлюсь отслеживать появление и исчезновение любого мошенника вроде тебя. Утрясай свои дела с дамочкой и уматывай. Такие, как ты, мне здесь не нужны.

Конану хотелось плюнуть в рыло этому самодовольному борову, который претендовал на то, что ситуация в городе находится под его контролем, а на самом деле боялся даже выйти из дворца.

– И вот еще что, – сказал Бомбас. – Есть тут один человек, общества которого я настоятельно советую тебе избегать. Зовут его Максио. Он убил моего брата. В тот момент, когда я подоспел, брат мой уже испускал дух. – Тон городского головы стал еще более начальственным и суровым. – В общем, так. Покуда твоя деятельность будет держаться в рамках законности… если пребывание твое здесь не затянется… только в этом случае я не стану тебя беспокоить. Ты предупрежден. Однако, – теперь голос Бомбаса зазвучал почти дружески, – помни: я плачу за информацию о том, где скрывается Максио. Не забудь об этом, если случайно как-нибудь разузнаешь, где его нора. А теперь ступай.

Конан повернулся и пошел к двери. На пороге он обернулся:

– Ваше превосходительство?

Городской голова оторвал взгляд от бумаг:

– Да?

– Как уполномоченный королем городской голова ты имеешь право держать под своим началом сто солдат, причем конных, не так ли?

– Ну так, и что с того?

– А то, что я видел всего лишь человек двадцать. И все, как один, пешие. Это как понимать?

Городской голова холодно посмотрел на него:

– Когда мне понадобится посоветоваться с нищим варваром по вопросам градоуправления, обещаю, что немедленно пошлю за тобой. Ну а пока что проваливай.

Ухмыляясь, Конан вышел.

Глава пятая

ТОЛСТЯК

Покинув резиденцию городского головы, Конан двинулся к южной окраине города. И чем дальше удалялся киммериец от Площади, тем более старыми и убогими становились дома. Когда он добрался до Дыры, каменные строения полностью исчезли. Улицы были почти пустынны. Те немногие человеческие существа, что попадались на улицах, являли собою печальное зрелище – живые символы нищеты и пьянства. Это был район хищников и мародеров, спящих днем и охотящихся ночью.

Судя по всему, мусорщики и чистильщики улиц ни разу не удостоили своим вниманием удаленные от Площади южные районы города, ибо все здесь утопало в грязи. Огромные наглые крысы кишели ночью и днем. Постоянно приходилось смотреть, куда ступаешь, чтобы не поскользнуться. Наконец Конан добрался до "Химеры". В столь ранний час заведение было еще закрыто.

Конан побрел к месту слияния двух рек. Туда он прибыл как раз вовремя, чтобы лишний раз полюбоваться проплывавшими мимо него по течению телами. Судя по всему, это были трупы тех, кто был убит в сегодняшнем сражении. Вся одежда с трупов была сорвана, и речные рыбы уже успели потрудиться над ними. Сейчас тела убитых представляли собою омерзительную массу, за которой по воде плыли внутренние органы, выпавшие из распоротых животов.

Сочтя первичное знакомство с городом законченным, Конан пошел назад, на север, в сторону Площади. На этот раз он избрал другую дорогу, ведущую через более зажиточные и совсем новые кварталы. По пути он сделал одно важное наблюдение. Под улицами здесь была проложена система канализационных труб. На собственном опыте Конан уже знал, сколь полезны бывают эти трубы во время отчаянного бегства. Он постарался также запомнить расположение каждого люка, через который можно было попасть в систему канализации. В тот момент, когда Конан остановился у лотка торговца одеждой, мимо него по улице прошла процессия. Двадцать мужчин и женщин, большинство из которых были совсем юными, двигались за человеком, несущим изображение какого-то женского божества с огромными грудями, на вид вендийского. Все эти люди, не попадая в тон, извлекали звуки из разных музыкальных инструментов, и нестройно распевали какие-то гимны, Конан поинтересовался у торговца, что это за люди. Торговец презрительно скривился:

– Последователи Матери Дурги. Их предводитель – жрец, который явился сюда пару лет тому назад. Он обосновался в старом храме Митры на Площади. Секта довольно шумная, но почти безвредная.

– Разве она разрешена? – спросил Конан. – Я думал, что в королевских городах и бургах дозволены только государственные культы.

Торговец с сожалением посмотрел на киммерийца:

– Похоже, у этой богини водятся денежки. А в Шикасе большего и не требуется.

Конан пошел дальше. У городских ворот он перекинулся парой слов со стражником. Выяснилось, что никто похожий на Пириса не появлялся. Куда же запропастился этот тип? Ожидание уже начало раздражать Конана, он терял терпение. В конце концов, Шикас был городом, где человек, обладающий мужеством, силой и предприимчивостью, может чертовски разбогатеть, не прилагая к этому сверхъестественных усилий. Киммериец наметил уже несколько способов получить целое состояние. Те же восемьсот золотых, которые он должен был получить от Пириса и которые еще несколько дней назад казались ему сказочным богатством, выглядели теперь в его глазах довольно незначительной суммой. Поэтому Конан решил подождать Пириса еще один день, а ежели тот не появится – начать собственное дело.

До заката оставалось еще часа два. Конан вернулся в гостиницу и оседлал свою лошадь. И сам он, и благородное животное нуждались в разминке. Конан хотел, чтобы его конь постоянно находился в хорошей форме на тот случай, если понадобится спешно бежать из Шикаса.

Оказавшись за пределами города, Конан пустил лошадь сперва рысью, потом перешел в галоп, затем поехал шагом, чтобы не спеша вернуться к городским воротам. Очутившись снова в гостинице, он проследил, чтобы животное было накормлено как следует, после чего дал конюшему специальные указания, как следует выхаживать и кормить боевого скакуна. Каждую свою реплику он сопровождал похлопыванием по плечу – на взгляд Конана, легким, а для конюшего довольно-таки ощутимым. Киммериец хотел быть уверенным в том, что его указания поняты правильно.

Когда киммериец вышел из конюшни, он вдруг понял, что после завтрака ничего не ел. День же между тем выдался довольно утомительным. Конан буквально умирал от голода. Он уже стремительно шел к таверне, когда какой-то человек преградил ему дорогу.

– Прошу прощения, господин, – проговорил незнакомец.

Конан увидел, что перед ним еще юноша, почти отрок с хорошеньким, утонченным, но слабовольным лицом. Чтобы уравновесить это инфантильное выражение лица, юноша надел кирасу из плотной коричневой ткани с нашитыми на нее металлическими пластинами. При движении плащ распахнулся, открыв Конану, что юнец носит не один, а целых два меча.

– Да? – пробурчал Конан. Голод всегда приводил его в дурное настроение.

– Мой хозяин хотел бы поговорить с тобой.

– Мальчик, – сказал Конан, – я не знаю твоего хозяина. И тебя не знаю. Но хочу тебе заметить, что ты стоишь между мной и моим обедом. Так что посторонись, а ежели твой хозяин хочет со мной говорить, пусть приходит сюда и спросит меня в таверне.

– Сожалею, господин, но я вынужден настаивать. Мой хозяин крайне нуждается в том, чтобы поговорить с тобой. Кроме того, он приглашает тебя разделить с ним трапезу.

– Ага, это уже лучше. Правда, еще не совсем хорошо. Посторонись.

Он оттолкнул юнца и зашагал в сторону таверны.

– Господин!

На этот раз Конан обернулся:

– Будь ты проклят, что… – Он осекся, когда увидел, что юнец наставил на него небольшой арбалет. Должно быть, арбалет висел на петле под плащом уже взведенным, с заложенной стрелой.

– Ну что, господин, теперь ты пойдешь со мной?

– Настолько ли ты хорош, как воображаешь о себе? Хреновина, что у тебя в руках вряд ли сможет пробить эту кирасу. Что до меня, то я прикончил немало ублюдков, даже будучи тяжело раненным.

И рука Конана поползла к рукояти меча.

Юнец рассмеялся:

– Может быть, оно и так. Но скажи мне, господин, ты и в самом деле ХОЧЕШЬ заполучить арбалетную стрелу в ногу или в руку или даже в глаз? Не слишком ли большая плата за отказ пообедать с моим хозяином?

– Твой хозяин, должно быть, чертовски щедрый человек, – проговорил Конан.

– Ладно, пошли.

Юнец шел позади Конана и указывал ему, куда сворачивать. От гостиницы они прошли совсем немного, а затем завернули за угол красивого каменного особняка. Как и большинство зданий в этом районе, особняк имел каменный первый этаж и деревянный второй. Юнец сказал Конану, чтобы тот поднимался по наружной лестнице на второй этаж. Конан подчинился и остановился на площадке перед тяжелой дверью.

– Нам сюда, – сказал юнец, – давай стучи.

Конан постучал. Затем резко обернулся, выхватил арбалет из рук юнца и швырнул оружие вниз. С проклятиями парень потянулся за своими мечами. Но вместо рукоятей его ладони сжали запястья Конана. Варвар опередил противника и первым схватил оружие. Киммериец широко ухмыльнулся:

– Те, кто не искушен в искусстве владения мечом, нередко считают, что два меча делают их вдвойне опасными.

Резким движением киммериец вырвал мечи юнца из ножен, и прежде, чем тот успел осознать, что происходит, – не то что двинуться с места, – Конан уже оказался у него за спиной, прижимая скрещенные лезвия ему под подбородком.

– Но это мнение ошибочно, – продолжал Конан.

В этот момент дверь скрипнула, и киммериец резко двинулся вперед, толкая юнца перед собой. Человек, открывший дверь, отпрыгнул назад. Конан отвесил юнцу солидный пинок под зад.

– Не советую давать соплякам такие опасные игрушки, – проговорил Конан, швырнув оба меча к ногам человека, открывшего дверь.

Юнец бесформенной кучей шевелился в углу, держась за голову, которой ощутимо припечатался о стену.

Тот, к кому обратился Конан, был человеком необъятной толщины. Самая настоящая громадина. Благодаря не только своему росту, но и чудовищной дородности. Если Бомбас напоминал груду бледной плоти, то этот человек являл собою величественный монумент выпирающего во все стороны жира. Казалось, он был составлен из сфер, выходящих одна из другой. Вся эта громадная туша, опирающаяся на непропорционально маленькие ноги, будто невесомо плыла, когда человек двигался. Разодет он был в богато разукрашенные одежды и носил множество драгоценностей. У него было розовое и пухлое младенческое лицо, однако глаза на этом лице глядели остро и колюче. Он подплыл к юнцу и грустно посмотрел на него сверху вниз.

– Гилма, Гилма, – вздохнул он. – Что мне с тобой делать? Я ведь сказал: "Иди и попроси, уважительно попроси – я напомнил тебе об уважении! – нижайше попроси киммерийского господина прийти и встретиться со мной, дабы мы могли разделить трапезу и побеседовать". Но разве ты сделал так, как я сказал тебе? Нет, тысячу раз нет! Вместо этого ты возомнил, что можешь сравниться с опытным воином. Простой вежливости показалось тебе недостаточно. Что ж, Гилма, этот господин великодушно преподал тебе достойный урок. И ты еще должен быть благодарен, что он тебя не изувечил. А теперь, Гилма, я требую, чтобы ты извинился перед господином.

Юнец яростно вскинул голову, но в лице толстяка он прочел нечто, что заставило его буквально сжаться. Он повернулся к Конану и поклонился:

– Нижайше прошу: прости меня, господин.

Конан застыл столбом, решительно не зная, как понимать это странное представление, разыгравшееся сейчас перед ним.

– Ты сам напросился, – сказал он.

– И получил урок, – добавил толстяк. – А теперь давайте помиримся, будем друзьями, сядем и отобедаем как цивилизованные люди.

– Я не цивилизованный человек, – заметил Конан.

– И все же, – проговорил тот, – именно ты проявил истинное, внутреннее… как бы это сказать… духовное… качество цивилизованности и благородства. Я не в силах выразить тебе, господин, сколь я восхищен человеком, который обладает не только отвагой и мужеством, но и волей, способной держать в узде эти истинно мужские добродетели, и имеет к тому же такие ценнейшие качества, как сострадание и объективность суждения, а также способность к тонкому счету. О, меня восхищает человек, знающий, в каких количествах требуется прикладывать силу, дабы достигать желаемого, не расходуя лишнего. Воистину, я восхищаюсь этим, господин!

Конан равнодушно пропустил мимо ушей этот поток слов.

– Давай-ка к делу.

– К делу? Но что есть дело, что есть смысл? Вот обед – разве он не есть высший смысл существования? Разве может день без обеда считаться совершенным? Или завершенным? А можно ли сказать, что незавершенный день прожит славно? Так давай же, господин мой, перейдем к обеду, а затем поговорим и о других делах.

– Ну что ж, обед не помешал бы, – согласился Конан.

– Гилма, уведоми нашего хозяина, что можно подавать на стол уже прямо сейчас.

Толстяк повернулся к Конану:

– Ну, а покамест, господин, давай, чтобы между нами не было никакой напряженности, чтобы вся враждебность исчезла и мир снизошел на нас, давай – я умоляю тебя! – давай присядем. Позволь налить тебе кубок этого восхитительного пуантенского вина, заложенного в погреба за много лет до того, как оба мы, и я и ты, в первый раз огласили слух наших родителей своими младенческими воплями. Это нежнейшее, тончайшее красное альтуга. Этот сорт выращивают на южных склонах здешних виноградников. Тщательно дожидаются полного созревания ягод, после чего кряжистые крестьяне срезают сии грозди. Прелестнейшие ножки милых девушек топчут сии плоды лозы, выжимая из них сок, орошающий здешнюю счастливую землю. О, эти дивные ножки, что топтали этот виноград!Иные обратились уже в прах, другие покрылись мозолями и трещинами, представляя собою отвратительную картину кривых старушечьих ног. Но обаяние девичьих ножек, вне всякого сомнения, передалось тому дивному напитку, коим я ныне наполняю этот кубок.

Толстяк налил до краев два кубка, протянул один из них Конану. Конан подождал, пока его собутыльник осушит свой кубок до дна, и только после этого сделал то же самое. "А вино и в самом деле превосходно, – отметил про себя Конан. – Превосходно, невзирая на всю брехню толстяка". Киммериец протянул толстяку свой кубок, и тот вновь наполнил сосуд.

– Теперь, господин, – сказал незнакомец, – я знаю, что ты киммериец и зовут тебя Конан.

– Ты неплохо информирован, как я погляжу, – пробурчал Конан. – Чего нельзя сказать обо мне. Я ничего о тебе не знаю.

– Ну так давай же с самого начала исправим эту маленькую досадную оплошность. Твоего нижайшего слугу, что стоит здесь перед тобою и мечтает оказать тебе большее гостеприимство, чем в состоянии, зовут Касперус. Я младший – я даже, скорее, наимладший, незначительнейший – колдун из Нумалии, что в Немедии. Ты знаешь об этом городе?

– Бывал там, – кивнул Конан.

– Восхитительный город! Волшебный город! Город мудрецов и художников! Город, где даже такой тупица, как я, может снискать себе репутацию мага, пусть даже скромную. И обучиться этому ремеслу. Магические искусства, конечно, ужасны и загадочны. И требуют, увы, чтобы тот, кто хочет стать истинным мастером, начинал обучение с детства, претерпевая все страдания и ограничения аскетизма. Увы, у меня не было возможности пройти этот путь до конца. Жизнь сложилась так, что я начал изучать Мистерии, уже достигнув зрелости, что ты, вне всякого сомнения, уже успел заметить. – Он обвел рукой свои округлые формы с несколько виноватым видом. – И нужных для настоящего мага качеств у меня, к сожалению, не было. Не получил я и соответствующей подготовки. Нет, другому учили меня. Большую часть своей жизни я провел торговцем предметами искусства – раритетами, стоимость которых большинство людей не в состоянии себе даже представить.

Киммериец кивнул, изобразив вежливый интерес. Он прислушивался вполуха к неиссякаемому потоку слов, куда больше внимания уделяя выражению лица и жестам собеседника. Еще с юности, оказавшись в диком мире городов-государств и империй, варвар научился более доверять жестам и выражению лица, нежели словам, которые часто оказывались всего лишь пустой оболочкой. В больших городах словам веры нет. Уже давным-давно Конан научился узнавать о собеседниках куда больше, чем те хотели бы высказать. Хотя это подчас здорово мешало ему в тех случаях, когда он имел дело с женщинами.

Вот и этот человек, что сейчас разглагольствовал перед ним, изо всех сил старался показаться эксцентричным и довольно глупым толстяком, который всего лишь балуется магическим Искусством. На самом деле из всего, что он пытался показать, единственной правдой была его неправдоподобная тучность. Все остальное – фальшивка. За напускной мягкостью и словоохотливостью Конан различал жестокий и блестящий ум; волю, столь сильную, с какой киммерийцу еще ни разу в жизни не приходилось сталкиваться.

Впрочем, Конан не подал и виду, что раскусил толстяка. Этот урок он тоже усвоил с юности, причем заплатив некогда за него довольно большую цену.

– Несмотря на то что магией я начал заниматься довольно поздно, – продолжал тем временем журчать Касперус, – я, должен тебе признаться, сумел-таки достигнуть определенного мастерства в искусстве тавматургии, чтобы получить возможность отыскать, когда потребуется, человека, сочетающего в себе множество редких качеств. Как раз таких, какие мне необходимы. К тому же находящегося поблизости от моего местопребывания. Позволь мне провести небольшой опыт, господин.

Он подошел к низкому столику, знаком пригласив Конана приблизиться. Киммериец подошел. Конан терпеть не мог колдовства, но чувствовал, что здесь скрывается нечто куда более значительное, чем простое колдовство. Нечто куда более приятное, куда более соответствующее его, Конана, вкусам. А именно: киммериец ощутил запах денег. И больших денег.

На столе покоился деревянный предмет, напоминающий раскрытую книгу. Крышка, крепящаяся на петлях, была откинута, открывая странные знаки, вырезанные на внутренней поверхности "книги". На оборотной стороне "обложки" имелось зеркало, сделанное из черного стекла – во всяком случае, этот предмет очень напоминал черное стекло.

– Знаешь ли ты, что это такое? – спросил Касперус, проявляя изумительную для него лаконичность.

– Магическое зеркало, – ответил Конан. Это было обычное устройство, используемое колдунами для того, чтобы следить за удаленным или скрытым.

– Верно, господин, совершенно верно! Элементарная штука, но абсолютно необходимая. Единственное, что мне нужно сделать, – сконцентрироваться на требуемом, произнести одно-два заклятия – и пожалуйста! И что же мне открыло мое магическое зеркало? А открыло оно мне, о господин мой, что в этом самом городе находится в точности тот самый человек, который мне необходим. А именно: киммерийский воин, сын могучего и сурового народа, самого могучего и самого сурового в мире.

И прежде чем Конан успел вставить хоть слово, появились слуги. Работали они ловко и расторопно. Споро установили стол, покрыв его снежно-белой скатертью, быстренько расставили обеденные приборы и блюда. Когда последняя тарелка была поставлена и свечи зажжены, стол, казалось, готов был вот-вот надломиться под тяжестью яств. Каких только деликатесов здесь не было! Однако вершиной этого кулинарного апофеоза был зажаренный целиком поросенок. Вместо глаз поросенку были вставлены вишни, а во рту лежало яблоко.

– Остальные где? – спросил Конан.

– Кого ты имеешь в виду, господин? – поинтересовался Касперус, усаживаясь за этот великолепный стол.

– Других едоков, кого же еще. – Конан тоже сел. – Уж не хочешь ли ты сказать, что вся эта гора жратвы только для нас двоих?

– А почему бы и нет, господин? – спросил в свою очередь маг.

Конан считал себя довольно-таки прожорливым парнем. Но даже для него, с его варварским аппетитом, делающим честь истинному киммерийцу, трудненько было бы и за неделю расправиться со всем тем, что громоздилось сейчас на столе.

– Как я уже говорил тебе, господин, я в лучшем случае являюсь третьеразрядным колдунишкой. А до этого был скромным и ничтожным торговцем произведениями искусства и редкими безделушками. Конечно, рядом с настоящим воителем я не иду ни в какое сравнение. Кроме того – к величайшему моему сожалению, должен сознаться, что и в торговле предметами искусства мои достижения попросту смехотворны. Однако же, о мой господин, в том, что касается пиршеств и застолий, равного мне в мире нет. Вот и получается, что ты, мой господин, да я – мы, каждый, только каждый по-своему, обладаем качествами, которые граничат с героическим, с божественным. Я спрашиваю: отчего мы должны сковывать свой героизм, надевая личины людишек ничтожных, не способных совершать великие дела? Ведь, господин мой, неужели ты станешь сражаться с неопытным юнцом, у которого нет ни малейших шансов одолеть тебя, – с твоей-то силой, с твоим-то умением? То же самое можно сказать и обо мне. Неужто я с моим ничтожным, но по-своему уникальным даром довольствуюсь количеством пищи, способным утолить аппетит зауряднейшего работяги? Конечно же, нет! Посему, о господин мой, приступим!

И с этими словами толстяк взял кривой нож с костяной ручкой и отхватил от жареного поросенка здоровенный кусок, способный утолить голод целого семейства. Конан почувствовал, что не в силах более выносить дразнящие ароматы, исходящие от пищи, и тоже начал наваливать еду себе на блюдо. В безмолвии оба – Конан и его сотрапезник – приступили к обеду, время от времени наполняя свои кубки из графинов, которыми был густо уставлен весь стол.

Киммериец нанес значительный ущерб стоящим перед ним яствам. Когда он наконец откинулся назад и сыто рыгнул, толстяк все еще яростно вгрызался в окорока. Казалось, у него во рту не было ни крошки уже несколько недель. Он опустошал блюда, обгладывал кости, высасывал из них мозг, десятками поглощал пирожки, тут же заталкивая себе в рот огромные ломти хлеба, густо намазанные маслом. Поскольку Конан уже утолил голод, зрелище это показалось ему отвратительным. Чтобы не смотреть на обжирающегося Касперуса, он принялся исследовать взором помещение, в котором находился.

Сотрапезники пировали в необыкновенно длинной комнате. Похоже, маг-торговец занимал целый верхний этаж здания. Мебели немного, но она сплошь богатой отделки: громадная кровать, несколько кресел, обеденный стол. По углам распиханы большие узлы, напоминающие о том, что маг был путешественником. Но самое удивительное, что из всего чародейского арсенала у толстяка имелось лишь одно магическое зеркало. Обычно берлоги колдунов просто заставлены астролябиями, древними манускриптами, сосудами со странными жидкостями и порошками, булькающими ретортами. Впрочем, Касперус сам признавался, что путешествует, можно сказать, налегке, а в магии является дилетантом.

Наконец Касперус оторвался от трапезы и густо рыгнул. На столе ничего не осталось, кроме обглоданных костей и скорлупы. Касперус аккуратно обтер губы шелковым платочком, а затем погрузил пальцы в сосуд с пахучей водой, на поверхности которой плавали розовые лепестки.

– Потрясающе, превосходно, господин, великолепно! – воскликнул толстяк. – Именно трапезы наподобие этой придают жизни истинный смысл! Только это и имеет ценность. А также поиски древнего, скрытого и истинно драгоценного. Кстати, об этом-то мы и должны поговорить, господин. Если ты не возражаешь, давай обсудим наши дела.

Касперус поднялся из-за стола, двигаясь легко и непринужденно, как пуантенский танцор. И это – несмотря на горы пищи, которые только что уместились в его необъятном брюхе! Он подошел к одному из кресел, подвинул его поудобнее и уселся. Затем громко хлопнул в ладоши. Появились слуги и унесли остатки трапезы.

Конан сел в кресло напротив. Пока прислуга суетилась, очищая объедки и вытаскивая стол, киммериец и Касперус безмолвно наслаждались вином.

– Ну, – проговорил Конан, когда слуги наконец исчезли. – Выкладывай, что там у тебя.

– Это длинная история, о мой господин. Соблаговоли выслушать ее, ибо она стоит того. То, что скрыто за ней, сулит большую выгоду. Великую выгоду. – Касперус подался вперед, к Конану, и заговорил почти шепотом: – Итак, о мой господин, что тебе известно о Селхет?

Конан покачал головой:

– В первый раз слышу это слово.

– И то верно. За пределами Стигии мало кто слыхивал о Селхете. Это не слово, мой господин, как ты изволил выразиться, а имя. Это имя одной из богинь стигийского пантеона.

Конан поерзал в кресле, почувствовав себя неуютно. Не любил киммериец Стигии. Даже не то чтоб не любил, а просто ненавидел. Ненавидел страну, ее жрецов, царей, ее колдунов, ненавидел дикое сборище стигийских богов и божков.

Касперус тем временем продолжал:

– В течение многих столетий Селхет была младшим божеством, всего-навсего охранительницей могил. Бедные вырезали ее изображение на надгробиях, а богатые устанавливали на могилах ее статуи. Подобно всем стигийским божествам, она изображалась в виде животного. А именно – в виде скорпиона, ибо такова была ипостась Селхет. Кстати, много ли ты знаешь о магии, господин?

– Не более, чем необходимо для моей безопасности, – заявил Конан. – Мой бог Кром. Любому человеку достаточно одного бога.

– Ах да, Кром. Бог северян. Противник Имира. Весьма интересное божество. Впрочем, в магии с ним мало что связано. Ну да ладно. Итак, мой господин, несомненно: путешествуя, ты понял, что религиозные представления большинства людей существенно отличаются от твоих. Большинство предпочитают плетору, то есть многобожие, пантеон, состоящий из множества богов. Но ни у одного народа на земле нет такого сонмища божеств, как у стигийцев. – Касперус откинулся назад и рассмеялся. – Я говорил уже тебе, господин, что я – маг, хоть и не мастер, а всего лишь любитель. Но это вовсе не означает, что я суеверен. Работа магии и дела божеств сочетаются между собой по определенным законам, для человеческой речи невыразимым. Только высшим магам понятны эти законы. Для обывателя божество – это просто нечто вроде исключительно могущественного, но вполне человеческого существа. Но боги совсем не таковы, уверяю тебя.

Взять хотя бы Селхет. Грабители могил занимаются своим нечестивым ремеслом по ночам. Шаря в темноте в разрытых могилах, они встречаются с двумя видами животных, которые волей-неволей представляют для них опасность, а именно: со змеями и скорпионами. Но змеи ночью вялы и редко кусают людей. Скорпионы же, наоборот, активны в темное время суток. Любой мародер подвергается опасности. Некоторые стигийские скорпионы таковы, что один-единственный их укус несет с собой смерть. Вот и получается, что для вульгарного ума скорпионы – священное животное Селхет, охранительницы могил. Ты следишь за моей мыслью, о господин?

– Покамест да, – проговорил Конан.

– Замечательно, господин мой. Однако же продолжим. Селхет – это немыслимо могущественное существо с неведомой далекой звезды. Невозможно представить себе, как далека она от нас. Но в Стигии она изображается, как правило, в одной из трех своих ипостасей: в образе прекрасной женщины с головным убором, увенчанным изображением скорпиона, в образе скорпиона с женской головой или же просто в виде скорпиона. Ну а теперь скажи мне, что ты знаешь о Пифоне?

Касперус сцепил пальцы на обширном брюхе. Перстни, унизавшие его жирные пальцы, красновато поблескивали в свете свечей.

– Это город из древних легенд. Столица давным-давно исчезнувшего Ахерона, – буркнул киммериец.

– Превосходно! Кстати, ахеронцы – близкие родичи сегодняшних стигийцев. Оба народа ведут свое происхождение от жителей еще более древней Лемурии. Ахерон был северным лемурийским царством, а Стигия – южным. Ах, господин! Если бы только ты мог видеть пурпурнобашенный Пифон! Я в моих мистических путешествиях удостоен был лицезреть его. И уверяю тебя: самые богатые города нынешних времен по сравнению с Пифоном просто жалкие трущобы. Башни его были столь высоки, что казалось, доставали до Луны. Что до могущества его магов, то оно было таково… никогда в мире не появлялось ничего более великого. – В голосе Касперуса зазвучала грусть. Это была неподдельная печаль прирожденного рассказчика.

– По мере того как одно тысячелетие сменялось другим в бесконечном вращении колеса времен, Ахерон все больше и больше дряхлел. Со временем почти все из сокровищниц его магического знания были забыты. Варвары Хайбории обрушились на выродившихся потомков некогда великой империи и разбросали их по миру, подобно тому как ураган срывает гребни волн и несет перед собой клочья пены. Многие из ахеронцев бежали на юг, в поисках убежища у родственного им народа – у стигийцев. Стигия, в отличие от Ахерона, находилась в то время на вершине своего могущества. На реке Стикс остановила она полчища хайборийцев. С тех пор минули тысячелетия. Но хайборийцам так и не удалось перейти Стикс. Итак, мой господин, мы подбираемся к самой сути нашего дела.

– Да уж пора бы, – проворчал Конан.

Толстяк между тем продолжил, пропустив мимо ушей грубое замечание киммерийца:

– Первая часть истории, которую я только что рассказывал, в общих чертах излагается в Книге Скелоса. Но тебе, мой господин, наверное, хорошо известно, что форма изложения материала в этом величайшем труде внешне напоминает горячечный бред и поэтому вызывает законное сомнение касательно последовательности излагаемых событий. Но для воистину великого мага, владеющего ключами к Книге Скелоса, изложенное там внятно и понятно. Однако я уже не раз подчеркивал в разговоре с тобой, что лично я таким магом не являюсь.

Конан подавил невольный стон. Неужто все рассказанное – только ПЕРВАЯ ЧАСТЬ истории?

– Среди пифонских беженцев оказались и жрецы Селхет. Эта некогда богатая и могущественная каста ко времени бегства в Стигию была на грани полного краха. Их храмы и сокровища были захвачены дикими хайборийцами, так что жрецы принесли с собой только то, что сумели унести. А именно – книги. Однако им удалось найти себе покровителя в лице тогдашнего бога-царя Хопшефа Сто Семьдесят Третьего. Он подарил им город, ныне известный как Хет, Город Скорпионов. Отдал вместе с обширными землями, что тянутся от реки далеко в пустыню. Конечно, в Стигии богиня Селхет вынуждена была примириться с второстепенной ролью, ей отведенной, ибо в этой стране уже тогда главенствовал культ Сэта, древнего змея, и жрецы этого культа не терпели соперников.

В благодарность за явленную щедрость жрецы Селхет изготовили статую своей богини и преподнесли ее в дар богу-царю. Это была не простая статуя. Во-первых, ради нее жрецы нашли самого великого ваятеля тогдашних времен. Звали его Экба. Он был подданным короля Будры, правившего в одном из королевств тех времен. Ныне о том королевстве ничего не известно, кроме имени самого властелина. Скульптор Экба был совершенно безумен и поэтому жрецы Селхет остановили на нем свой выбор. Жрецы приказали ему изготовить статую богини в виде скорпиона с головой женщины. Над скульптором они сотворили множество заклинаний, дабы привести его в состояние должного вдохновения. Экба мог потребовать любые материалы, невзирая на редкость или ценность.

А материалы, которые нужны были скульптору, и в самом деле оказались удивительными. Два года ушло только на то, чтобы собрать их. Многие герои тех дней, мужи, с которыми я и не мечтаю сравниться, о мой господин, отправились на поиски этих материалов. И большинство из этих героев нашли свою смерть на трудном пути. Экба потребовал кость живой принцессы, детородный орган дракона, жемчужину разновидности, известной лишь в Кхитае, и так далее. Все эти субстанции были истолчены в порошок и смешаны с металлом, из которого был создан идол. После чего Экба целых десять лет работал над созданием статуи. Он проводил много времени за молитвами и ритуалами, ибо стремился обрести истинное видение. Много раз пытался он отлить фигуру, но всякий раз попытки его оканчивались неудачей. Жрецам приходилось постоянно находиться при нем, ибо он часто пытался покончить с собой.

В конце концов Экба, окончательно впавший в отчаяние, потребовал, чтобы ему была дана гигантская доза черного лотоса. Такие дозы употребляли лишь величайшие маги при произнесении наиболее могущественных заклятий. С огромной неохотой жрецы согласились на это и подготовили для ваятеля зелье. Экба выпил его и впал в транс, который длился десять дней и десять ночей. Все, кроме самых опытных магов, считали его мертвым.

Очнулся скульптор уже полностью одержимый безумием. Экба приказал, чтобы все материалы перенесли из мастерской в самое сердце святилища богини. Там он заперся и забаррикадировал двери, после чего приступил к работе. В течение двадцати дней он трудился без еды и питья. Из храма то и дело доносились какие-то зловещие звуки, но что делал там скульптор – неизвестно. Наконец в полночь, когда луна стояла в зените над храмом, из-за запертых дверей послышался ужасающий вопль. Жрецы с трудом расчистили проход и ворвались внутрь. На пьедестале они обнаружили великолепное изображение своей богини. У подножия лежало тело Экбы; черты его лица исказило выражение невыразимого ужаса. Тело Экбы было столь сильно накачано ядом, что через несколько минут после того, как рядом оказались жрецы, оно буквально лопнуло и разлетелось на куски.

Рассказывая все эти мерзкие подробности, толстяк, похоже, испытывал невыразимое удовольствие.

– Я думаю, незачем упоминать о том, что бог-царь нашел статую воистину достойным подарком и выстроил во дворце святилище, где и поместил ее. К слову сказать, статуя, которую в конце концов отлил мастер, уже не являлась столь ценной из-за материала, ибо была создана в обыкновенной бронзе. Во всяком случае, такой она казалась внешне. Конечно, в эту бронзу были добавлены многие драгоценные субстанции, но прежде, чем влить их в сплав, мастер истер их в невероятно тонкий порошок. Но не материал делал статую столь драгоценной. О нет, мой господин! Не материал, а чудовищная магическая мощь, которую буквально излучала статуя. В течение многих веков стигийские боги-цари использовали это изображение скорпиона в наиболее экзотических таинствах. Что до жрецов Селхет, то время от времени они переживали периоды особого благоволения со стороны царей.

Однако даже в этом проклятом царстве все подвластно времени и ничто не остается неизменным. Сила Сэта росла. Все реже и реже использовалась статуя Селхет в обрядах, а жрецы Селхет утратили былую власть. Затем пришли Годы Распада. Три столетия Стигия была разбита на воюющие между собой провинции, и глава каждой из этих провинций заявлял свои права на титул бога-царя. И на земле, и на магическом плане происходили великие битвы.

Те немногие жрецы, которые поддерживали жизнь в святилище, не хотели, чтобы статуя была захвачена одной из противоборствующих сторон. Поэтому они перенесли ее в королевскую усыпальницу. Затем для того, чтобы скрыть истинную природу этой волшебной статуи и отвратить глаза грабителей от этой величайшей ценности, они покрыли ее толстым слоем черного лака. Отныне она напоминала обычное изваяние из черного камня. С тем жрецы и оставили ее в гробнице.

В ходе междоусобиц дворец много раз переходил из рук в руки. Предполагается, что жрецы Селхет были убиты в самом начале смут. Поэтому истинная природа изваяния Селхет была прочно забыта. Со временем дворец был покинут и его покрыли пески пустыни.

Толстяк осушил свой кубок. Впрочем, он быстро налил себе еще, затем предложил еще вина Конану, который, несмотря на все свое отвращение к колдовству, слушал историю с искренним интересом.

– Рано или поздно, – продолжал Касперус, – грабители должны были проникнуть во дворец и обобрать усыпальницу. В Стигии имеются целые деревни, живущие исключительно за счет мародерства. Жители этих деревень – великие мастера во всем, что касается охранительных заклинаний, необходимых для того, чтобы защититься от магии, которую обычно накладывают на места захоронений. Доподлинно известно, что примерно пятьсот лет тому назад черный скорпион попал в руки колдуна Аштаке из Кешана. Аштаке не подозревал об истинных силах, кроющихся в статуе. Но понимал, что это какой-то чрезвычайно важный талисман. После того как Аштаке умер, статуя перешла к одному из его учеников, а затем более чем на столетие исчезла из поля зрения магов. Новое упоминание о ней мы находим в Анналах Семьи Ашбаал. В течение многих лет статуя, похоже, хранилась среди сокровищ членов этой семьи, наследственных купцов-принцев Шема. Они ничего не знали об истории статуи и об ее магических свойствах, но это и не важно. Даже покрытая лаком, потускневшим от времени, статуя являла собой замечательное произведение искусства. В течение жизни нескольких поколений статуя числится в их сокровищнице. Ценность этого произведения была понятна с первого взгляда, поэтому статуя разжигала страсти среди коллекционеров предметов искусства.

Анналы сообщают, что Скорпион наряду с многими другими сокровищами был похищен, когда аргосийцы вторглись в Шем. Это произошло триста лет тому назад. Следующее упоминание о Скорпионе встречается в мемуарах Эльсина Атаро, первого советника зингарского короля Гитаро Третьего. Этот человек, Атаро, так же как и я, одновременно подвизался на нивах искусства и магии. Он знал, что Черный Скорпион – это нечто куда большее, нежели просто раритет. Более того, он крайне заинтересовался тайной силой магии Скорпиона. Изучив множество древних и редких книг, он начал подозревать истинную природу прекрасной скульптуры. Он пришел к выводу, что перед ним – древняя статуя Селхет, принадлежавшая когда-то богам-царям, хотя о происхождении статуи и об истории ее создания он мало что знал. Когда Атаро умер, среди оставшихся после него сокровищ Черного Скорпиона не было.

Восемьдесят лет тому назад эта статуя снова возникает среди вещей, принадлежащих знаменитому колдуну Шамта из Шадизара. Как Скорпион попал в Замору – неизвестно. Так или иначе, маг Шамта заполучил ее в свою собственность, а затем много лет пытался разгадать ее тайну. Он проделал с ней множество магических экспериментов и оставил после себя совершенно уникальный манускрипт, содержащий описание этих экспериментов. Несколько лет назад случилось так, что этот манускрипт попал ко мне. Однажды вечером, когда луна была на ущербе, Шамта предпринял последний опыт, о котором ничего не известно, поскольку сам маг не пережил его, дабы поведать миру о своих открытиях. Известно только, что башня, стоявшая на возвышении недалеко от его жилища, – та башня, в которой он и проводил свои магические опыты, взорвалась, будто извергающийся вулкан, разбросав камни по всему Шадизару. Однако среди обломков не было обнаружено ни малейших следов ни самого колдуна, ни Черного Скорпиона.

К счастью, Шамта держал свои записи не в башне, а в своем жилище, которое при взрыве лишь слегка пострадало. Его наследники решили, что имеет смысл размножить уникальный документ, а затем продавать копии любому, кто учится магии либо практикует ее. Брали они за эти копии кругленькую сумму. Поэтому в последующие годы об экспериментах Шамты узнали многие, но отнеслись к этому просто как к очередной диковине. Ибо общепринятым было мнение, что статуя Селхет погибла во время взрыва, разрушившего башню Шамты.

– А что, это было не так? – спросил Конан.

– Отнюдь. Примерно лет сорок тому назад эта статуя оказалась в руках Мельхаруса из Нумалии, торговца древностями и предметами искусства. – Упираясь кулаками в колени, Касперус наклонился вперед. Речь его зазвучала лихорадочно. – Этот человек, Мельхарус из Нумалии, был моим отцом. Будучи еще мальчишкой, я собственными глазами видел легендарную статую в кладовой его магазина, которую он оборудовал специальными замками! Даже тогда, хотя я еще ничего не знал, статуя поразила меня. Было в ней нечто, что завораживало. Статуя притягивала к себе мои мысли и желания, будто она была живая и наделена некоей неведомой силой. – Глаза толстяка горели, а на его пухлых губах начала собираться слюна. Перед Конаном сидел человек, который говорил о своей самой потаенной, самой заветной страсти. – Я пользовался любой возможностью, чтобы зайти в кладовую. Едва появлялась надобность, я вызывался вытирать пыль и чистить предметы, хранившиеся там. Мой отец приписывал это моей исполнительности и старательности. На самом же деле мне нужен был только предлог, чтобы оказаться там и прикоснуться к статуе, гладить ее гладкие бока, ласкать черное прекрасное лицо богини, смотреть на нее. Или… – Глаза Касперуса пылали, он мотнул головой, будто пытаясь пробудиться ото сна. – Однажды вечером, – продолжал он, – в магазин пробрались воры. Они проникли в кладовую. Там было много сокровищ, но унесено было лишь одно – Черный Скорпион. Мой отец обрадовался, узнав, что пропала одна только статуя. Он решил, что грабителей что-то напугало и они бежали, не успев схватить ничего, кроме этой статуи. Однако я чувствовал, что эти воры знали, за чем пришли. Я же горевал над потерей. Но несмотря на горе, я взял себя в руки. Я поставил себе цель: узнать все, что только возможно, о Черном Скорпионе.

Кончилось тем, что я начал изучать магические науки, хотя, как я уже говорил тебе, для того, чтобы стать великим магом, мне не хватает амбиций. Нет, я не хотел становиться великим магом. Я пытался найти статую. По всему свету я рассылал своих соглядатаев. О, я разослал их множество. Еще больше я раздал взяток. Я платил за любую крупицу информации, которая, как мне казалось, могла быть связана с этой статуей. Я понимал, что с тех пор, как грабители похитили ее из магазина моего отца, статуя, должно быть, прошла уже через многие руки. Да, я знал это. Статуя постоянно меняет обладателей. Это потому, что есть у нее одно любопытное свойство. Она ведет к гибели любого неопытного волшебника, который пытается использовать ее.

– Тогда почему, – спросил Конан, – почему ты так хочешь заполучить эту вещь? Ведь ты сам говоришь, что она была причиной гибели многих великих колдунов.

Касперус откинулся в своем кресле и оглушительно рассмеялся. Он хохотал так, что жир заходил ходуном по всему телу.

– Потому что, достопочтенный господин, когда я описывал тебе чувства, которые я испытывал по отношению к этой статуе, я описывал чувства мальчишки! В то время я находился под воздействием ее чар. Тогда она казалась мне прекрасной и загадочной. Тогда она казалась мне самой желанной вещью в мире. Но с тех пор, господин, я многое узнал о ней! Верь мне, теперь я знаю ее куда лучше. Когда я достиг зрелости, то понял, что никогда не быть мне великим волшебником. Но к тому времени я узнал, что есть в мире одна вещь, которая лучше даже власти, о какой бы власти мы ни говорили – о власти царя или же мага. И эта вещь даже лучше богатства! Я торговал предметами искусства, и мне приходилось иметь дело с многими богатейшими людьми мира. И я узнал, что законы написаны не для них; они сами находятся над законом. Их с почетом принимают короли, эти люди являются покровителями магов, которые есть не что иное, как их слуги. И, – тут Касперус снова наклонился вперед и вновь перешел на шепот, – я понял, что древняя статуя Селхет в образе Скорпиона – самая дорогая вещь, какая только существует на земле! Завладев ею, я стану самым богатым из ныне живущих.

Конан открыл было рот, чтобы заговорить, но маг опередил его:

– Подумай об этом, господин. Черный Скорпион соединяет в себе одном три вещи. – Он вытянул вперед пухлую руку и загнул один палец: – Это невероятно древний артефакт давным-давно исчезнувшей империи. – Он загнул второй унизанный перстнями палец: – Это величайшее произведение искусства, какое когда-либо знал мир. – И наконец третий палец: – Это, возможно, наиболее могущественный магический талисман из существующих. Я говорю об этом в последнюю очередь, потому что многие считают, что самым могущественным талисманом является легендарный драгоценный камень, именуемый Сердцем Аримана. Но я не верю, что Сердце Аримана могущественнее Черного Скорпиона. Да и в любом случае, за последние три тысячи лет никто не слышал о местонахождении Сердца Аримана. Теперь же, когда статуя считай что в моих руках, я собираюсь устроить невиданный прежде аукцион. Аукцион одновременно для колдунов и собирателей предметов искусства, а также для немногих, кто, подобно мне, подвизается на обеих нивах. Я разошлю повсюду письма, в которых перечислю книги и трактаты, где так или иначе затронута тема Скорпиона. Кроме того, на аукционе я предложу не только одного Скорпиона. О нет, куда большее! У меня имеется громадная библиотека, которую я собирал все эти годы. Там хранится все касательно статуи. Без этой библиотеки даже великий маг рискует потратить всю свою жизнь, пытаясь разгадать тайны этой дивной статуи. Среди документов, что будут выставлены на аукционе, имеется ОРИГИНАЛЬНЫЙ манускрипт, описывающий эксперименты Шамты, а не те убогие и несовершенные копии, какими наводнили мир его наследники.

Я разошлю приглашения всем великим волшебникам нашего времени – времени упадка. Я отправлю приглашения в орден Белого Фазана в Кхитае, я отправлю приглашение Тот-Амону, а также другим. Уже сейчас я предполагаю, что лучшую цену даст нынешний царь-жрец Стигии. Конечно, он не идет ни в какое сравнение со своими давними предшественниками, богами-царями, но тем не менее он по-прежнему является самым богатым человеком в мире. Кроме того, он известен своим интересом к магии и обширными познаниями в этой сфере.

– В таком случае, почему бы просто не продать статую этому жрецу-царю, – спросил Конан, – и забыть обо всех остальных?

– Потому что, мой господин, все волшебники стремятся к власти и ради этой власти могут предлагать предметы совершенно уникальной стоимости. Так что я не исключаю, что человек, подобный Тот-Амону, который покамест вовсе не король, в качестве мага значительно более превосходит жреца-царя Стигии. Он может предложить куда большую цену, чем стигийский жрец-король. Вероятность этого тем более возрастает, что земные богатства мало интересуют Тот-Амона. Все, что ему нужно, – это власть. Магическая власть.

Касперус хлопнул жирными ладонями по пухлым коленям:

– Если коротко, мой господин, я намереваюсь превратить Черного Скорпиона в неисчислимое богатство. Да, мой господин, в неисчислимое богатство, в огромную гору золота.

– Ну а мне, – нетерпеливо перебил Конан, – мне-то что до всего этого?

– Я как раз и подхожу к этой теме, мой господин.

– Желательно побыстрее, – пробурчал киммериец.

– В течение последних лет я проследил прихотливые пути Скорпиона, МОЕГО Скорпиона, из рук одних мошенников или торговцев в руки других. Отслеживая перемещения моей драгоценной статуи, я, скромный торговец произведениями искусства и твой скромный слуга, установил множество полезных контактов. Несколько раз дивная статуя почти оказывалась у меня в руках, но всякий раз она бывала украдена или продана буквально за несколько дней до моего появления. В прошлом месяце в Бельверусе я узнал, что она находится в доме одного богатого дилетанта, собирающего коллекцию магических предметов. Он не позволил мне даже взглянуть на статую и с презрением отверг мои деньги, хотя я давал ему воистину царскую цену. А ведь человек этот не имел ни малейшего представления о ее истинной стоимости. Любые попытки с его стороны использовать статую в магических целях неминуемо привели бы его к самому печальному концу. Согласись, о мой господин, что мое предложение выкупить у него эту статую было истинным актом благотворительности и милосердия. Когда же мне не удалось приобрести у него статую, я нанял одного… э-э… скажем так, агента, чтобы он добыл ее для меня.

– Ну и что? Удалось вашему вору ее стащить? – спросил Конан.

– Господин! – воскликнул Касперус протестующе. – Какое грубое слово ты употребил!

Конан пожал плечами:

– В свое время я и сам был вором, поэтому не нахожу это слово постыдным или грубым.

– Ладно, я отвечу на твой вопрос. Нанятый мной агент не только преуспел, но, с моей точки зрения, слишком преуспел. Да, ему удалось завладеть Скорпионом. Более того, он бежал со статуей… В общем, у меня есть основания предполагать, что в настоящее время он находится в этом городе. Либо окажется здесь в ближайшие дни!

– И ты хочешь, чтобы я нашел для тебя эту штуку? – спросил Конан.

– Именно так, мой господин.

– Так почему ты не сказал мне этого с самого начала?

На мгновение Конану показалось, что его вопрос искренне расстроил толстяка.

– Ну, мой господин, подумай сам. Разве можно подходить к обсуждению столь щекотливой темы, не подготовив сперва для этого почву? Даже простая беседа о столь удивительном сокровище с человеком, не посвященным предварительно в историю его происхождения, дабы собеседник мог оценить по достоинству всю непередаваемую дивность этого творения и всю магическую мощь, заключенную в этой статуе, кажется мне настоящим святотатством. Да, да, господин мой, именно так, святотатством!

Конан решил сменить тему, сочтя своего собеседника одержимым.

– Кто этот вор? Как я могу его найти?

Касперус развел пухлыми руками:

– Увы, это уже не важно. За этот кратчайший промежуток времени драгоценный идол сменил по крайней мере двух хозяев. У моего агента были партнеры. Их приходится тоже брать в расчет. Однако в этом городе есть единственный возможный покупатель для статуи. Этот человек сам себя называет Андолла и утверждает, что он – колдун. На самом деле я подозреваю, что он просто шарлатан. Впрочем, богатый шарлатан. Что до меня, то я вынужден скрываться и не могу показываться на улицах. В противном случае тот, у кого сейчас находится статуя, и близко не подойдет ни к какому Андолле, а просто убежит. В общем, мне нужен человек, который, с одной стороны, был бы умен, с другой – силен и умел владеть оружием, а с третьей – знал меры предосторожности в обращении с магическими предметами. Если же коротко, мой господин, я намереваюсь предложить эту работу тебе.

– Теперь мы подходим к самому важному пункту нашей содержательной беседы, – заявил Конан. – Сколько?

– Я бы осмелился предложить 50 тысяч золотых аквилонских марок после того, как статуя будет у меня в руках.

Это была царская сумма, но Конан напустил на себя вид глубокого разочарования:

– Если это столь ценная вещь, как ты тут рассказывал, то предложенная тобой сумма просто смехотворна.

– Но, мой господин, у этой статуи не будет других покупателей, кроме меня. Ты никому не сможешь ее перепродать. Если же ты попытаешься продать ее личности вроде Тот-Амона, то он попросту отберет ее у тебя силой или с помощью магии. Со мной же ему так просто не справиться. Что-что, а охранные чары я изучил хорошо. И не забывай, мой господин, что этот идол стал причиной смерти множества людей за минувшие тысячелетия. Нет, господин мой, не за статую буду я тебе платить, ибо эта статуя – уже моя и только моя. И всегда была моей. Платить я тебе буду за работу, которая займет у тебя всего лишь несколько дней. Согласись, мой господин, что 50 тысяч золотых марок – более чем удовлетворительная плата за такую работу. Для такого человека, как ты, с твоим мужеством, с твоей силой и умением, с твоей мудростью, выполнить мое поручение – пара пустяков. В конце концов, тебе придется иметь дело не с великими волшебниками, а с простыми ворами. Нисколько не сомневаюсь, что для своей охраны эти воры наняли людей, умеющих владеть мечом. Поэтому-то мне и нужен такой мастер, как ты. Что касается моего телохранителя Гилмы, то максимум, на что он способен, – это охранять меня от обычного сброда, которому не дает покоя мое богатство. Да что говорить о Гилме! Ты ведь уже имел возможность убедиться в его неопытности.

– Отлично, – сказал Конан. – Я согласен на такие комиссионные. Пять тысяч вперед, прямо сейчас. Потому что, как я погляжу, в этом городе все чертовски дорого и взяточники дерут немало.

Касперус кивнул:

– Идет. Позволено ли будет мне сказать, мой господин, что ты полностью оправдал мои надежды встретить в тебе человека решительного и мудрого?

Толстяк поднялся и подошел к горе вещей, что была свалена в углу на полу. Он повозился над крышкой большого сундука, открывая его ключом, который висел у него на шее на золотой цепочке. Из сундука Касперус извлек пять позвякивающих мешочков из мягкой кожи. Тщательно заперев сундук, Касперус вернулся к своему креслу.

– В каждом из этих мешочков находится десять золотых аквилонских империалов. Каждый – стоимостью в сто марок.

Конан взял из рук толстяка увесистые мешочки и запихал их в свой кошель, висящий у него на поясе.

– А теперь давай-ка объясни, что я должен делать. Я уже знаю, что это Скорпион с женской головой, но какого он размера? Понадобится ли мне помощь, чтобы доставить его сюда? Или же он столь велик, что мне придется нанять телегу, запряженную волами?

Касперус хмыкнул:

– Да нет, мой господин, нет. Что ты! Вся ценность этой вещи заключается в ее красоте и магических чарах. Длиной она примерно такова, – толстяк развел руки на фут, – а высотой… – Он показал полфута.

– Такая кроха? – удивился Конан.

– В том-то и беда. Из-за ее небольших размеров ее легко перевозить с места на место и скрывать. Будь она величиной с гигантского стигийского сфинкса, ее бы никто никогда не украл. Цвет ее, как я уже говорил, черный. Должен заметить, что лаковое покрытие, хотя оно и было наложено для маскировки, придает ей своеобразную красоту. На первый взгляд может показаться, что Скорпион изваян из обсидиана, но это до тех пор, пока ты не попробуешь его поднять. Для своих размеров он весьма увесист. Это, конечно, не просто вес металла, из которого он сделан. Он столь тяжел за счет заключенной в нем колдовской силы и груза множества проклятий, обрушенных на него.

Конан ощутил дрожь, невольно пробежавшую по телу.

– Не говори так много о его колдовских свойствах.

– Тогда просто рассматривай его, мой господин, как ценный предмет. И доставь его мне.

Конан поднялся:

– Когда эта штука будет у меня, я вернусь. Доброго тебе вечера!

Касперус тоже встал с кресла и поклонился:

– И тебе, мой господин, наилучшие пожелания. НАИЛУЧШИЕ, мой господин.

Покинув жилище Касперуса, Конан по наружной лестнице спустился на улицу. Настроение у него было преотличное в то время, как он бодро шагал по направлению к гостинице. Увесистые мешочки приятно оттягивали пояс. Воистину, фортуна повернулась к нему лицом с тех пор, как он покинул Бельверус!

Оказавшись у себя в комнате, Конан ощутил вдруг, что что-то не так, и насторожился. Подняв свечу повыше, он осмотрел помещение. Скудная мебель стояла на своих местах. Затем киммериец приметил, что одна из седельных сумок лежит чуточку в стороне от трещины в стене. А Конан отчетливо помнил, что не далее как прошлой ночью сам заткнул ею щель, чтобы не дуло. Киммериец был уверен, что с тех пор не прикасался к сумке. Он подошел к сумке и осмотрел ее. Ничего не пропало, все было на месте. Впрочем, ничего ценного в ней и не было. Конан слишком хорошо знал жизнь, чтобы просто так оставлять ценные вещи в гостиничной комнате. Он пожал плечами. Наверняка какой-нибудь вороватый гостиничный слуга рылся в его пожитках в поисках чего-нибудь, что можно было бы спереть. В двери, которая вела в комнату Бриты, кто-то заскребся. Конан положил руку на рукоять меча, не снимая ладонь до тех пор, пока не убедился, что за дверью находилась сама Брита.

– А, это ты! – сказала она. – Наконец-то. А то я уже начала беспокоиться, что тебя так долго нет. Где ты был?

– Прежде всего скажи-ка мне, чем ты сегодня занималась? – поинтересовался Конан.

Она села на кровати. Вид у нее был понурый.

– После того как мне повезло у торговцев благовониями, удача отвернулась от меня. Впечатление такое, будто бы Илла просто исчезла, растворилась в воздухе.

– Ну ладно, не отчаивайся. Шикас, конечно, город небольшой, но даже и здесь найдется достаточно мест, где девчонка может спрятаться на время. Что до меня, то я получил приглашение отобедать и принял его. – Конан начал расшнуровывать свою кирасу, стаскивая ее с плеч. – Приглашение исходилоот странного человека, – продолжал он. – От невероятно жирного типа по имени Касперус.

Конан вновь повернулся к ней и увидел, что ее лицо смертельно побледнело.

– Что стряслось, крошка?

Она вздрогнула, сгоняя с лица выражение испуга:

– О, ничего. Просто на мгновение вспомнился один толстяк, которого я ненавидела, когда была девчонкой. – Странное выражение ее глаз исчезло столь быстро, что Конан невольно подумал, а не привиделось ли ему это в неверном свете свечи. Брита улыбнулась Конану: – Пожалуйста, не обращай внимания на мое настроение. Оно постоянно меняется. Я не хотела бы, чтобы ты считал меня легкомысленной девицей, которая не ценит все то, что ты делаешь.

Она встала и, улыбаясь, подошла к Конану поближе.

– На самом деле я уже не девчонка, а вполне взрослая женщина, которая к тому же ОЧЕНЬ тебе признательна.

Внезапно с ее лица исчезло обычное для нее выражение невинности, и Конан вдруг увидел, будто во вспышке озарения, ее зрелую красоту – ту самую, которая так восхитила его при первой встрече.

– Кроме того, – продолжала Брита, – я же говорила тебе, что найду какой-нибудь способ отблагодарить тебя.

Она подошла к нему совсем близко, и он обхватил ее руками с той же страстью, с какой ее губы прижались к его рту.

Глава шестая

САМЫЙ БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК В ШИКАСЕ

Прошел еще один день, проведенный в Шикасе. Ни малейшего намека на Пириса. Конан решил, что ждал достаточно долго. Если у странного маленького человечка все еще не пропало желание воспользоваться услугами Конана, то ему придется теперь подождать своей очереди.

Оставив Бриту безмятежно спать, Конан спустился вниз, чтобы, по своему обыкновению, обстоятельно позавтракать. Затем отправился к городским воротам и все ради того, чтобы узнать, что Пирис все еще не приезжал. После этого Конан пошел на Площадь. Теперь он неплохо знал город и не терялся, если ему требовалось что-либо разузнать. Все утро он шатался среди лотков и торговых рядов, отмахиваясь от назойливых нищих. Наконец он увидел того, кто был ему нужен. Она стояла перед лавкой портного.

При появлении Конана Делия повернулась и радостно улыбнулась:

– Я так и знала, что ты меня разыщешь.

Что и говорить, женщина она была роскошная. Но после ночи с Бритой Конану требовалось от Делии только одно – информация. Для девушки, выросшей в скромном строгом доме, Брита оказалась чрезвычайно страстной. К тому же она обожала экспериментировать. Конан жестом показал в сторону ближайшей таверны.

– Ты уже перекусила? – спросил он.

Она откинула назад голову и плотоядно расхохоталась:

– Я только что встала! Но если уж тебе так неймется, я позволю тебе заплатить за мой завтрак. Пошли.

С этими словами Делия двинулась вперед, раскачивая бедрами так, будто у нее в хребте позвонков было больше, чем у змеи.

Войдя в таверну, она выбрала стол, вплотную приставленный к низкой стене, и окликнула слугу. День выдался прохладный, однако посреди стола стояла бронзовая жаровня с горящими угольями. Слуга принес подогретое вино, ушел и через несколько минут вернулся, нагруженный яствами.

Делия взяла птичью ножку и впилась в нее зубами, опираясь локтями на стол. Проглотив здоровенный кусок, она заговорила:

– Ну, давай выкладывай, киммериец, зачем я тебе понадобилась. Тебе приглянулось мое лицо или мое тело? Сразу скажу, что ни тому ни другому в этом городе равных нету.

– Расскажи о человеке по имени Андолла, – сказал Конан.

Она чуть не подавилась, а затем посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами:

– Эй, что это ты задумал?

– Есть одно дело, – сказал он.

– Дело, говоришь? В таком случае, неплохо бы получить плату за услуги.

Киммериец высыпал перед ней на стол пригоршню серебряных монет. Делия проворно сгребла их в горсть, а потом опустила за свое обширное декольте. Все еще держа птичью ножку, она показала свободной рукой:

– Видишь храм?

Конан взглянул туда, куда она показывала. Храм был внушительным зданием. Перед портиком была устроена широкая терраса, а затем начиналась широкая церемониальная лестница. Колонны храма были из черного и красного мрамора. Через отверстие в крыше курился дым от алтарного огня.

– Это старинный храм Митры. Здешний народ так мало интересуется государственными богами, что жрецы несколько лет тому назад были вынуждены закрыть храм. Вскоре после этого в город явился этот человек, Андолла. Он взял на себя заботу об этом здании. Он посвятил храм Матери Дурге, вендийской богине, груди которой почти столь же роскошны, как и мои. – Будто бы желая доказать справедливость своих слов, она повела плечами.

– Я видел вчера эту богиню. Процессию, где несли ее изображение, – сказал Конан. – Слушай, за те деньги, что я тебе выложил, я рассчитывал на более подробный рассказ.

– Не спеши, – усмехнулась Делия. – Неужели ты не видишь, что в сравнении с этой богиней я выигрываю?

Конан ухмыльнулся в ответ:

– Давай об этом попозже. А сейчас – о деле. На чем этот Андолла зашибает деньгу в вашем городе мошенников? На Матери Дурге?

Она передернула плечами:

– Ну ладно, слушай. Та процессия, которую ты видел, состояла сплошь из юнцов, ведь так?

Киммериец кивнул.

– Может быть, кроме этого, ты заметил еще, что все они были хорошо одеты? Это потому, что Андолла ищет себе сторонников среди тех, кто удовлетворяет трем качествам: молодость, богатство, глупость. Похоже, в этом городе он нашел таких немало. Стоит им попасть к Андолле и пройти через его ритуалы, как они тотчас же начинают вести себя так, будто они рабы. Частенько они передают ему свои права наследства. Некоторые грабят своих родителей, чтобы только осчастливить Андоллу деньгами. Иные даже прибегают ради этого к насилию.

– И что, родители этих болванов сидят и не чешутся?

Она вытерла рот краем скатерти.

– Те, кто воспитывают подобных деток, как правило, и сами являются полными ничтожествами. Нет, конечно, были случаи. Некоторые шли в храм и затевали скандал с Андоллой. Правда, это не давало желаемого результата, потому что охранники Андоллы выгоняли их взашей. Один или двое из тех, кто поссорился с ним, умерли, потому что Андолла их проклял, как он сам утверждает.

Конан поскреб подбородок, в задумчивости созерцая храм:

– И этот мошенник стал со временем очень богатым, ведь так?

– Крайне богатым. – Она понимающе улыбнулась. – А что ты задумал, можешь мне сказать?

Она состроила умоляющую гримаску невинной девочки, отчего Конан поневоле захохотал:

– Делия, если я задумаю что-нибудь, что предпочту хранить в секрете, уверяю тебя, ты будешь последним человеком, которому я это сообщу.

Она расхохоталась так же оглушительно, как он несколько секунд назад:

– Но будь с ним поосторожнее, Конан! Он чертовски подозрителен в отношении тех, кто кажется ему одновременно сильными и умными, а вдобавок еще не обладают богатством, которое у них можно было бы вымогать.

– Знаешь ли ты какой-нибудь способ попасть туда? – Он кивнул в сторону храма.

Она взяла небольшое яблоко и с хрустом откусила сразу половину, медленно пережевывая его вместе с семечками.

– Живет в этом городе один богач, зовут его Риста Даан, торговец пряностями. У него есть дочь, Риетта. Она подпала под влияние Андоллы и бежала в храм, прихватив с собой значительную сумму денег. Отец хочет вернуть ее назад. Он уже пытался нанять головорезов, чтобы те пошли в храм и забрали ее. Но вожаки шаек находятся у Андоллы на откупе и отказываются его беспокоить. Я не знаю, что у тебя на уме, но, по-моему, это хороший способ.

– Ну-ну, – послышался голос, киммерийцу уже знакомый. – Полюбуйтесь-ка, кто, оказывается, спит с подстилкой Максио!

Конан слегка повернулся и увидел троих негодяев в красных кожанках, с которыми столкнулся в самый свой первый день в Шикасе, – верзилой, коротышкой и светлобородым. От имени всей троицы говорил верзила.

– Все еще в нашем городе отираешься, а, киммериец?

– Бессмысленно было бы это отрицать, – отозвался Конан.

– Варвар, не пытайся строить из себя умного. Варварам это не к лицу, – заметил светлобородый.

– А я вот думаю, что мальчикам-полудуркам с соплями до колен не к лицу изображать из себя взрослых дядей, даже если для этого они навесили на себя длинные мечи, – вернул им Конан любезность.

Тут он почувствовал, что Делия дергает его за рукав.

– Оставь нас в покое, – сказала Делия. – Мы не хотим с вами ссориться.

– Да мы-то что, мы бы с радостью оставили, – сказал коротышка, – но только теперь не получится. Этот дикарь нас оскорбил. Подобного хамства мы стерпеть никак не можем.

Конан повернулся к Делии:

– Эта троица остохренела мне сразу, стоило мне появиться в городе. Я думаю, любому по горло хватило бы и трех раз, чтобы перестать выносить их присутствие. – Тон Конана был небрежно-развязным, на лице появилась притворно придурковатое выражение.

– Не глупи, – дернула его за рукав Делия. – Их трое.

Он пожал плечами:

– Какая разница? – Конан глядел сквозь троицу в красных кожанках так, будто их и не было. На противоположной стороне Площади высился храм. Недалеко от храма стояло жилище богача по имени Ксантус. Конан сделал знак слуге, который не подошел, а буквально подбежал к киммерийцу. На лице у слуги был страх. Киммериец указал на блюдо с горячими хлебцами и мясом, стоящее перед ним: – Эй, парень, накрой-ка это крышкой. Я совершенно не хочу, чтобы мой обед простыл, пока я утрясу тут одно дельце. – Он встал. – Я скоро вернусь, – бросил он Делии, которая смотрела на него с недоверием.

Киммериец легко перепрыгнул через низенький прилавок, отгораживающий заведение от улицы, и показал на центр Площади.

– Пошли туда, сразимся, – предложил он троим в красных кожаных одеждах.

Головорезы в изумлении уставились на него. Они уже немного порастеряли своей наглости. Высокий пожал плечами:

– Ты вправе выбрать себе место для смерти, чужеземец.

Конан двигался легкой пружинистой походкой. За ним без особой охоты плелись трое в красном. Славного боя Конан и не ожидал. Он уже имел возможность видеть, как орудуют эти парни. Не ожидал он от них и честности. Однако сомневался, что у них хватит сноровки убить его в спину. Тем не менее он старался держаться от них на достаточном расстоянии, чтобы чувствовать себя в безопасности. В данной ситуации звук вынимаемого из ножен меча послужил бы ему предупреждением.

Конан остановился в декоративном круге, образованном разноцветными камнями мостовой. Сейчас он был хорошо виден и со стороны храма, и от штаб-квартиры городского головы, и от дворца Ксантуса. Слухи о предстоящей схватке распространились с невероятной быстротой. Люди уже начали собираться на ступеньках, балконах, коньках крыш, чтобы полюбоваться зрелищем.

– Ну вот, это, кажется, подходящее место, – заявил киммериец. – Достаточно пространства, чтобы всласть помахать мечами.

– Тебе решать, варвар, где и как подохнуть, – сказал ему в спину тот, что был с бороденкой.

Конан обернулся и посмотрел на своих противников. Трое бандитов медленно надвигались на него. Коротышка и тот, что с бородкой, двинулись вправо и влево от верзилы, стоящего в центре. Каждый одной рукой взялся за ножны, установив длинные рукояти хорасанских мечей почти вертикально. Конан понимал, что следующим движением их будет – вырвать меч из ножен вверх, а затем обрушить его вниз. При подобном оружии это был самый быстрый способ атаковать. Для троих же бойцов, стоящих так близко друг к другу, – наиболее эффективный. Горизонтальный или косой удар мог привести к тому, что меч зацепится за клинок товарища.

– И как вы собираетесь драться со мной? – спросил Конан. – По очереди или все сразу?

Среди быстро собравшейся толпы он заметил отблеск доспеха. Это Ермак, вожак наемников, пришел оценить по достоинству новый талант.

Бравая троица не знала, что ответить. Долговязый нахмурился.

– Мне кажется, ты говорил, что дерешься ради дела, – пробормотал он.

– Ну, а вот теперь оно и есть – дело, – заявил Конан. – Ну что, так и будем здесь торчать весь день? У меня там обед стынет.

Однако бандиты ничего на это не ответили. Ясно было, что их смущает внешняя беззаботность варвара.

– Ну что, когда же вы засмеетесь, как смеялись тогда, когда убивали того… помните? Надеюсь, вы засмеетесь. Это истинная доблесть – умирать с улыбкой на губах.

Со сдавленным проклятьем тот бандит, что был с бородкой, рванул меч из ножен. Молниеносным движением, так, что глазом не уследишь, Конан выхватил свой меч и рубанул по запястью нападавшего. Рука светлобородого поднялась вверх, совершая то самое движение, какого Конан и ожидал, однако лезвие не двинулось из ножен. И кисть осталась держаться за рукоять меча.

Долговязый показал приличную скорость, отпрыгнув назад, чтобы выиграть одновременно во времени и в дистанции. Однако Конан опередил его. Киммериец прыгнул за спину только что потерявшего руку бандита и ударил снизу вверх долговязому под подбородок. Острие меча вонзилось в мозг.

Коротышка мертвенно побелел. Но было поздно. Меч был уже выхвачен из ножен. Свободной рукой киммериец перехватил его запястье в тот самый момент, когда сам выдергивал клинок из черепа долговязого. Глаза коротышки в ужасе расширились, когда он почувствовал свою руку в железных тисках. Но на размышление об этом у него было лишь мгновение. В следующую секунду меч вошел ему меж ребер, пронзив легкую кольчугу, которую тот носил под одеждой.

Конан отступил на шаг назад. Его меч остался в теле противника. Киммериец глядел настороженно. Высокий рухнул на мостовую. Коротышка покачался, все еще сжимая в руках меч Конана. Затем его собственное оружие со звоном ударилось о камни. Бандит еще раз пошатнулся и упал. Третий стискивал обрубок руки, с ненавистью глядя на киммерийца.

– Пойди и найди какого-нибудь кузнеца с раскаленным железом, может быть, тогда ты и выживешь, – с отвращением бросил ему Конан. – Впрочем, наплевать! Никто из вас не в состоянии достойно умереть.

Однако светлобородый оказался более крепким орешком, нежели Конан мог предположить. Левой рукой он занес вверх свой меч, а потом резко повернулся, пытаясь полоснуть Конана острием с правой стороны. Это был хитрый прием, трудный даже для мастера фехтования. Однако светлобородый мастером вовсе не был. Конан просто сделал шаг вперед и повернулся вместе с этим человеком, будто в танце. Оказавшись за спиной у своего противника, Конан протянул руку и схватил его за подбородок. Другой рукой он взял его за затылок, а затем сильно и резко повернул его голову. Шейные позвонки хрустнули. Бандит рухнул на тела двух своих приятелей.

Не позволяя себе расслабиться, Конан быстро огляделся. Глупо было предполагать, что, раз он убил своих непосредственных врагов, поблизости не могло оказаться их дружков. Над толпой повисло гробовое молчание.

Никто не сделал ни одного угрожающего движения. Конан угрюмо кивнул, наклонился и вытер лезвие об одежду светлобородого, с удовольствием измазав в крови красную кожаную куртку, после чего, не глядя, бросил меч в ножны и неспешно двинулся назад, к таверне.

Делия пыталась было встретить его приветственными речами, когда он сел на свое место, но не нашла слов. Он снял крышку с блюда и приступил к еде, с удовлетворением отметив, что пища была все еще горячей.

– Я поняла, что ты сильный, – выдавила наконец Делия, – когда вчера ты поднял меня на пьедестал. Я понимала, что ты безумен, когда ты с такой легкостью принял вызов этих троих убийц. Но я никогда не думала, что человек может быть столь молниеносным!

Конан налил себе в кубок подогретого вина с пряностями.

– Человек, чье ремесло – война, бродящий по миру в одиночку, как я, и должен быть быстрым. Редко когда мне выпадала роскошь иметь верного товарища, которому я доверял стоять у себя за спиной или биться рядом со мной плечом к плечу. Поэтому я давным-давно научился бить быстро и не размышляя. Первым никого обычно не трогаю, но если кто нападает на меня, то, как правило, умирает.

– Однако же с последним ты расправился голыми руками, – сказала Делия.

– Один и к тому же лишившись руки, он уже был не опасен. Надо заметить, что, не будучи воином, он под конец все-таки проявил доблесть.

– Ого, – сказала Делия, – сюда идет Ермак. Что это ему нужно?

– Поговорить со мной, – ответил Конан, спокойно откусывая хлеб.

Человек в полудоспехе остановился возле стола. Левая рука его замерла возле рукояти меча. Он не поклонился, не поздоровался. Он просто стоял и в упор рассматривал Конана своими холодными серыми глазами – глазами профессионального убийцы.

– Недурное представление, киммериец, – сказал он.

Конан пожал плечами:

– Иным оно и не могло быть. Ведь они заставили меня обнажить меч.

Его собеседник мрачно ухмыльнулся:

– Да брось ты! Ведь не хочешь же ты сказать, что это был бой? На мой взгляд, просто истребление червей. И только настоящий воин мог проделать это с такой ловкостью. Мой человек Невус говорил мне о тебе. Скажи, ты ищешь работу? Если да, то предлагаю тебе место в моей банде.

– В настоящее время у меня есть работа, – ответил Конан. – Но все может измениться.

– Если будет желание, разыщи меня. Сделать это легко. – Он повернулся к Делии: – Где сейчас скрывается Максио?

Она закинула голову и опустила веки, глядя не то на Ермака, не то на кончик собственного носа.

– Где находится мой мужчина – его дело. Если он захочет, чтобы я сказала это тебе, он мне об этом сообщит.

– Ну раз так, то счастливо вам обоим оставаться, – сказал Ермак.

Делия слегка поежилась, глядя на его удаляющуюся фигуру:

– Это тебе не какой-нибудь растяпа в доспехах и с мечом, которым он не умеет пользоваться.

– Я и сам вижу, – сказал Конан.

Она улыбнулась:

– И вправду. Это ты, наверное, и без меня понял. Такой воин, как ты, узнает другого воина с первого взгляда.

– Слушай, есть одна штука, о которой ты мне можешь рассказать, – сменил тему Конан.

Она одарила его взглядом, который, видимо, должен был изображать лукавство:

– Да? А что это за штука?

– А ты не беспокоишься о том, что может подумать твой мужчина, Максио, когда узнает, что тебя так часто видят в моей компании?

– Я ему не жена и не рабыня, – горделиво заявила Делия. – Он мне не указывает, куда ходить и на что смотреть. Я женщина свободная.

– Я вот думаю, с чего это, интересно, Бомбас посылал своих легавых за мной? – обронил Конан.

Она презрительно фыркнула:

– В самом деле? Не будь наивным. Он боится тебя, потому что боится всего и вся. Кроме того, он не знает, кто ты такой на самом деле. Смотри, как бы он не принял тебя за королевского шпиона, присланного следить за ним и выяснить, что же здесь происходит.

Конан опустошил свой кубок и поставил его на стол.

– Не думаю. Убивать того, кто ведет расследование, глупо. На его место пришлют другого, только и всего. Кроме того, если бы он подозревал во мне королевского шпиона, он, скорее всего, предложил бы мне взятку.

– А если он и вправду предложит тебе взятку?

– Ну что же, я, конечно, ее приму.

Делия снова громко расхохоталась, а затем встала:

– Ну ладно, мне пора. Если понадоблюсь, найдешь меня. Обычно в это время суток я здесь, на Площади. Ну а если захочешь встретиться со мной в другой обстановке, – она оперлась руками о стол и наклонилась вперед, позволив Конану заглянуть за вырез ее платья, – меня можно найти на улице Столяров. Мои окна выходят прямо на фасад. Над ними нарисован знак солнца с расходящимися лучами. Если я буду одна, из того окна, что прямо над знаком, будет свисать белый платок. – Она выпрямилась и добавила: – Ночью, в темноте, белое легко разглядеть.

С этими словами она повернулась и вышла.

Конан был приятно удивлен этим страстным приглашением. Однако жизнь приучила его к осторожности. Прежде чем принять приглашение такой женщины, стоило поглядеть на этого Максио. Конан подозревал, что Максио собирается оставить свою подругу, поэтому-то она и ищет ему замену. Если так, то хорошо. В противном же случае могут возникнуть осложнения.

Конан поднялся с места и покинул таверну. На Площади он увидел, как несколько унылых рабов городского управления тащили телегу по направлению к трем неподвижным телам, лежавшим в растекающейся луже крови. На спине у каждого из рабов была корзина, а с руки свисала тряпка. Когда киммериец появился на Площади, из резиденции городского головы никто не вышел, из чего Конан заключил, что, по крайней мере, в настоящее время власти решили не вмешиваться в его дела.

Он свернул на аллею, зажатую с одной стороны храмом, с другой – стеной, окружающей дом и сад Ксантуса. Через ворота в стене Конан услышал, как кто-то окликнул его свистящим шепотом. Киммерийца это вовсе не удивило.

– Эй, чужеземец! Воин! Иди сюда.

Это был пожилой раб в потрепанной ливрее.

– Что тебе? – спросил Конан.

Раб высунулся из ворот и первым делом боязливо оглядел аллею, чтобы удостовериться, что никто за ними не следит. Затем повернулся к Конану:

– Иди сюда. Мой хозяин хочет поговорить с тобой.

Конан не мог припомнить, чтобы за столь короткое время с ним желало бы поговорить такое количество людей, наперебой приглашающих его к себе. Впрочем, этот старый раб по крайней мере не угрожал ему оружием. Пригнувшись, Конан скользнул в низенькие ворота и оказался во внутреннем дворике, который когда-то был, должно быть, просто очаровательным. Сейчас же здесь царило запустение. Кусты разрослись, не подстриженные садовником; все поросло травой, деревья роняли сухие листья на выщербленные плитки, которыми некогда был вымощен дворик. С одной из олив с глухим звуком шлепнулся переспелый плод. Раб закрыл за Конаном ворота и заложил их на засов.

– Идем, – сказал он и, шаркая, двинулся вперед.

Вслед за рабом Конан вошел в дверь с задней стороны здания. Дверь открывалась прямо на кухню, где несколько рабынь хлопотали над очагом. Когда киммериец вслед за своим провожатым прошел через кухню, женщины даже не повернули в его сторону головы. Миновав лестницу и спустившись в холл, Конан в конце концов оказался в просторной комнате, вдоль стен которой с пола до потолка тянулись полки. Там стояли книги и лежали свитки. В каменном очаге горел огонь.

– Подожди здесь, – сказал раб. – Мой хозяин вот-вот должен подойти.

Он исчез за раздвижной дверью. Конан подошел к окну. За окном был расположен небольшой балкон, с которого открывался вид на Площадь. От того места, где Конан сразил трех убийц, до балкона было самое большее пятьдесят шагов. Кто бы ни стоял на этом балкончике во время сражения, подумалось киммерийцу, сражение было видно ему как на ладони.

– Приветствую тебя, воин, – послышался голос сзади.

Киммериец обернулся и увидел пожилого человека, кутающегося в плотные шерстяные одеяния. На плечах у него была мантия из редкого белого меха, поверх мантии покоилась массивная золотая цепь, украшенная вдобавок громадными драгоценными камнями. Лицо у незнакомца было худое. Время наложило на него уже свой отпечаток. Однако голос был еще сильным и звучным.

Конан ограничился коротким кивком:

– Господин, что ты хочешь от меня?

Хозяин дома подошел к окну и посмотрел вниз, на общественных рабов, которые мыли тряпками окровавленные камни мостовой. Трупы уже убрали.

– Я работал, когда мой мажордом сказал мне, что там, внизу, на Площади, вот-вот начнется забавное представление. В прошлом здешние городские головорезы предпочитали сводить друг с другом счеты в узких улочках Дыры и под покровом темноты. Теперь они устраивают свои разборки прямо на Площади, среди бела дня. Знаешь, со временем я научился ценить эти маленькие драмы. Ведь я уже стар, у меня так мало радостей в жизни. Вот и сегодня я стал свидетелем того, как ты убил тех троих в красных кожанках. Ничего не скажешь, впечатляюще. Тем более что в городе люди Ингаса считаются опасными и с ними стараются не связываться.

– Если я что-то делаю, то делаю это хорошо, – лаконично отозвался Конан.

– Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Согласился бы ты поработать на меня?

Конан усилием воли подавил улыбку. Прямая и деловитая манера изъясняться, присущая этому человеку, определенно понравилась киммерийцу. Никаких там тебе "приглашений на обед", никаких длинных запутанных историй. Даже кубка вина не предложил. Только работу.

– И что за работа? – спросил Конан.

– Когда-то, когда я еще заправлял здесь всеми делами, это был довольно-таки миленький город. Сейчас это клоака беззакония, где ворочает делами сброд и отребье, набежавшее со всех окрестных земель. Город нуждается в хорошей чистке. Как мне кажется, совершить ее под силу такому человеку, как ты.

– Что, в одиночку? – спросил Конан. – В одиночку против целой своры громил?

– Я щедро заплачу. Если хочешь, можешь нанять себе помощников. Труд наемного убийцы в этом городе очень дешев. Впрочем, тебе не потребуется истреблять всех бандитов. Нужно уничтожить лишь нескольких лидеров. Убей волков – с оставшимися без вожаков собаками будет легко управиться.

– Я слышал, – проговорил киммериец, – что это ты пригласил в город Ермака.

– Ну и что с того? Шахтерская гильдия мутила воду, требовалось осадить наглецов. Ну а после головорезы Ермака отказались покинуть город.

– Но ведь это же королевский город, – заметил Конан. – Почему нельзя было обратиться за помощью к Короне? Король бы помог разобраться с шахтерами. Или потом, когда требовалось вытеснить из города наемников. – Конан пристально посмотрел в глаза хозяину дома, но не увидел там ничего, кроме самоуверенности и гордыни.

– Мои дела с его величеством королем Нумедидесом – это мое личное дело. И уж всяк оно не касается какого-то варвара, продающего свой меч.

– Мне-то что, – сказал Конан. – В общем, я могу сделать то, что ты просишь. Это будет тебе стоить двадцать тысяч золотых аквилонских марок. Половину сейчас, в задаток.

К удивлению Конана, его собеседник кивнул:

– Идет. – Ксантус потянул за шнур, и несколько мгновений спустя появился давешний старый слуга. Хозяин прошептал ему что-то на ухо и вручил массивный ключ. Затем повернулся к Конану: – Сейчас тебе принесут твои деньги. Можешь не трудиться, сообщая мне о своих достижениях. Когда все будет сделано, явишься ко мне за остальными. Ну что, думаю, наша сделка состоялась.

– Не совсем, – сказал Конан. Он снова подошел к окну и встал спиной к Ксантусу, глядя через Площадь на резиденцию городского головы. – Я хотел бы, чтобы ты поговорил с городским головой, дабы тот не чинил мне препятствий.

На стене рядом с окном висело небольшое зеркало. Конан видел в зеркале, как Ксантус при этих словах слегка поморщился. В первый раз за все время беседы самодовольство старика изменило ему.

– Ты должен держаться от него подальше. Я ни в коем случае не хочу, чтобы он каким-то образом узнал о нашей сделке. По этой причине я и не могу ходатайствовать за тебя перед ним.

– А мне казалось, что именно ты – самый богатый человек здесь, в Шикасе, – сказал Конан. – Кроме того, мне известно, что городской голова берет взятки.

– Ну так и подкупай его сам, если возникнет необходимость! – Ксантус сплюнул. – Клянусь Митрой! Я дал тебе столько, что с этой суммы ты вполне можешь выделить малую толику на взятки. Между мной и Бомбасом затесались кое-какие давние темные делишки. Я не стану иметь с ним никакого дела, ни за что. Ну а теперь можешь приступать к своей работе, воин. Надеюсь, в ближайшее время услышу о тебе добрые вести.

С этими словами старик повернулся и вышел из комнаты.

Конан смотрел ему вслед, на спину, облаченную в белую мантию, и холодно усмехался.

Несколько мгновений спустя снова появился старый слуга, сгибающийся под тяжестью кожаного мешка, длиною с руку Конана и толщиной в две. Золотые монеты были набиты в мешок так плотно, что даже не звенели. Не проронив ни слова, киммериец взвалил мешок на плечо и покинул дом Ксантуса. С веселым сердцем пружинистым шагом Конан направился на улицу Столяров. В одной руке он нес увесистый мешок – с такой же легкостью, с какой обычный человек несет подушку. Конан был достаточно осторожен, чтобы не показывать истинный вес своей ноши, дабы ни один из многочисленных мошенников и головорезов, которыми кишел этот город, не заподозрил, что он несет золото.

Вскоре на одном из фасадов он увидел знак солнца. Расходящиеся позолоченные лучи ослепительно сверкали в полуденном свете. Но не Делия интересовала сейчас Конана. Он отправился в скобяную лавку, где приобрел крепкий деревянный сундук, обитый толстыми полосами железа. Затем, с мешком в одной руке и сундуком в другой, двинулся на улицу Замочных дел мастеров. Там он купил самый прочный замок, какой только подходил под ушки сундука.

Возвращаясь в гостиницу, он нес сундук на плече. Мешок золота теперь находился в сундуке и был надежно заперт. Помимо денег, полученных от Ксантуса, он добавил туда большую часть суммы, взятой у Касперуса. У Конана уже было больше денег, чем он рассчитывал увезти с собой из этого города. Можно было уже спокойно уезжать. Осталось только одно дело. Конан понимал, что его манера сорить деньгами не осталась незамеченной в гостинице. Сундук же позволит ему до времени скрывать от чужих взглядов истинные размеры богатства. Повернув ключ в замке, Конан свистнул. Когда он уже вынул ключ, дверь открылась и вошла Брита.

– Ну что, пока никаких успехов? – спросил он, заметив, что у нее был кислый вид.

– Да. Нет, конечно, несколько человек видели девушек, по описанию похожих на Иллу. Но кто может поручиться, что это и в самом деле была Илла? Я собственными глазами видела здесь несколько десятков девиц ее возраста с такими же светлыми волосами. – Брита села на единственный имеющийся в комнате стул, обхватив руками колени. И снова перед Конаном была неопытная и невинная девушка из хорошего дома, получившая хорошее воспитание, какой она предстала перед Конаном в первый раз. Но только теперь Конан знал, что это лишь внешняя оболочка. Он знал, какой она может быть в минуты страсти. Знал, но не подавал виду. Ведь не дурак же он, в конце концов. Опустив ключ в карман, он взял сундук за ручки и перенес его в изножье кровати. Конан сделал вид, что ноша его легка, однако вздувшиеся могучие мускулы вызвали взгляд восхищения Бриты. Заметив это, Конан растянулся на кровати, положив ноги на сундук, а руки закинув за голову.

– Уф! Однако недурной сегодня был денек, – заметил он удовлетворенно.

– Я рада слышать это. Расскажи, что сегодня было.

Он рассказал ей в нескольких словах. Когда он дошел до повествования о своем завтраке с Делией, на лице Бриты явственно проступило выражение ревности, которое затем сменилось ужасом, когда он перешел к рассказу о том, как бросил вызов трем убийцам из банды Ингаса. Узнав, что он сразил всех троих, она зажала ладонью раскрытый в изумлении рот. После этого Конан поведал ей о том, как его пригласили в дом Ксантуса.

– И ты вызвал этих троих только для того, чтобы обратить его внимание? – прошептала она, недоверчиво округлив глаза.

– Так или иначе, рано или поздно я все равно разделался бы с ними. Они сами на это нарывались и по-хорошему бы не отстали. Вот я и рассудил, что пусть эта троица лучше стоит у меня перед носом при дневном свете, нежели допустить, чтобы все трое зашли мне за спину в ночной темноте. Кроме того, я был уверен, что меня увидят и у Ксантуса, и в храме. Вопрос был только в том, кто попытается купить меня первым. Ксантус оказался быстрее.

Затем он вкратце передал ей свой разговор с Ксантусом.

– Но ведь ты не собираешься всерьез?.. – сказала она, когда он закончил.

– Истребить весь сброд, что кишит в этом чудовищном городе! В одиночку!

– Посмотрим, как дела пойдут, – уклончиво проговорил он. – Куда больше меня беспокоила готовность, с которой старый бандит выложил денежки. Я потребовал половину вперед. Я надеялся, что он рассмеется мне в лицо и предложит мне самое большее одну пятую. Я с удовольствием взял бы и одну пятую, на большее я и не рассчитывал. Вместо этого он, не пикнув, согласился на половину.

– Видать, он находится в безвыходном положении.

Конан покачал головой:

– Нет, не похоже. Что-то во всем этом не так. Мне говорили, что он – самый богатый человек в Шикасе. Но кроме старого раба и двух зачуханных баб на кухне, я не видел в доме никаких слуг. Да и сам дом. Когда-то там был, судя по всему, очень миленький внутренний дворик. Но сейчас все страшно запущено. А Ксантус при своем богатстве почему-то не возьмет садовника, чтобы привести там все в порядок. Единственное, что там по-настоящему роскошно, – так это одеяния Ксантуса и его драгоценности, да и те сидели на нем, как на корове седло. Нет, говорю тебе, этого человека кто-то крепко держит за жабры. И притом он выдает мне десять тысяч золотых, даже не поморщившись.

– Ну и как ты думаешь, с чего бы ему так поступать? – спросила она.

Конан мрачно ухмыльнулся:

– Да потому, что он рассчитывает получить свои деньги назад. Он ошибается. Я спущу мои денежки, или проиграю, или раздам, или просто выброшу. Но никто в мире не в силах забрать у меня плату за выполненную мною работу.

– А ты будешь делать эту работу? – спросила Брита боязливо.

– Ну да. В конце концов, я же взял залог, – гордо произнес Конан. А затем улыбнулся: – Конечно, все может пойти не совсем так, как он рассчитывает. Но такое случается частенько, когда одни мошенники пытаются надуть других. Признаться, меня вот что интересует. Любопытно, что за темная история стоит между ним и городским головой? Душа Бомбаса живет в кошельке любого, кто ему заплатит. Так почему она отказывает в своей любезности самому толстому кошелю Шикаса?

– Судя по тому, как ты их описываешь, – сказала Брита, – они не похожи на тех людей, которые считаются со своими эмоциями и амбициями в тех случаях, когда речь заходит о деньгах.

– Именно, – сказал Конан. – Нет, здесь что-то другое. Что-то спрятанное более глубоко. Будь уверена, я до этого докопаюсь.

– Но послушай, – запротестовала она, – ты же взял уже задаток от этого человека из Бельверуса… Пириса, да? Затем от толстяка Касперуса. А теперь еще от этого воротилы Ксантуса. Ты что, и в самом деле всерьез собираешься отработать эти задатки?

– Взять задаток и сбежать – это не в моих привычках, – заверил он ее. – Не бойся. Возможно, все эти дела, и Пирис, и Касперус, и Ксантус, каким-то образом связаны между собой. А ежели так, то, думаю, сумею провернуть все таким образом, что довольны окажутся все. Хотя не исключено, что потом им придется вечно сожалеть об этом.

– Ты очень самоуверен.

– Ага. Слушай, девочка, скажи мне, каким богам ты поклоняешься?

Внезапная перемена темы вызвала у нее явное удивление.

– Ну… Я, как и большинство тарантийцев, посещаю храм Митры. Кроме того, я приношу жертвы мелким божествам гильдии моего отца. Хотя в последнее время я была с ними довольно небрежна. А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь ли, мой бог – это Кром. И он бог моего народа. Он старый, мрачный и упрямый. Когда мы рождаемся, он наделяет нас сердцами свирепых воинов, а также большой силой, выдержкой и упорством. Подобные качества отличают любого киммерийца. Но вместе с тем это и не избалованный бог. В отличие от здешних южных божеств, Крому плевать на жертвоприношения. Он не помогает нам, да и мы его ни о чем не просим, потому что знаем, что никакой помощи не последует.

– Ну так и что? – спросила она, нахмурившись. Брита не понимала, куда клонит ее собеседник.

– А вот что. Ежели бы он был богом, которому можно было молиться, я послал бы ему прямо сейчас горячую благодарность за то, что он направил меня сюда, в Шикас. – Лежа на кровати с закинутыми за голову руками, Конан ухмыльнулся, глядя на облупившуюся штукатурку потолка. – По-моему, КАЖДЫЙ в этом городе твердо вознамерился сделать меня богачом!

Глава седьмая

СЕРЕБРЯНЫЙ РУДНИК

Утром следующего дня Конан выехал верхом со двора гостиницы. Позади него к седлу был привязан сундучок. В гнезде, к которому он обычно крепил копье, Конан пристроил лопату, позаимствованную на конюшне. Копыта коня звонко цокали по мостовой, когда киммериец ехал по безлюдным улицам. Если верхняя часть города только-только просыпалась, пока Конан проезжал мимо, в Дыре все еще спали беспробудным сном. Хотя на улицах не было видно ни единой души, в боковых проулках Конан приметил несколько еще не остывших трупов, которым скоро предстояло отправиться в реку.

Возле места слияния двух рек Конан миновал Оссарские ворота, где охранник, удовольствовавшись брошенной ему монетой, не стал беспокоить Конана глупыми формальностями, такими как имя путешественника, место его назначения и возможное время возвращения. Конан проехал крепкий каменный мост. Дальше дорога поднималась в гору, по террасам, сперва мимо виноградников, затем по дикой местности. Съехав с дороги, Конан направил коня к холмам.

В лесистой низинке киммериец спешился и отпустил коня пастись. Несколько минут Конан стоял совершенно неподвижно, не издавая ни звука. Однако вокруг него не было ни малейшего движения. Конан медленно осматривался, напрягая зрение и слух в попытках уловить какой-либо звук, но ничего, Кроме естественных природных звуков, не услышал.

Оставив лошадь с сундуком, Конан стал подниматься на ближайший холм. Его упругая поступь горца позволяла двигаться по бездорожью столь же непринужденно, как по городской мостовой. На вершине холма Конан обнаружил засохшее дерево, в которое много лет назад ударила молния. Сучьев на дереве уже не было, остался только иссохший ствол. С ловкостью обезьяны Конан взобрался по стволу. С вершины ему открылся широкий обзор окрестностей. Примерно с час Конан сидел на дереве. Его острые глаза ничего не упускали. Наконец Конан уверился, что никто за ним не следит и что поблизости не шляются подозрительные личности. Только удостоверившись в этом, Конан слез с дерева и вернулся к коню.

Конан снял доспех, поднял с седла сундучок, взял лопату и приступил к работе. Место, которое он выбрал, было достаточно далеко от деревьев, так что маловероятно, чтобы возникли трудности из-за толстых узловатых корней. Конан тщательно прикинул на глаз размеры ямы, затем расстелил рядом с этим местом на земле одеяло. Встав на колени, Конан вытащил кинжал и тщательно очертил прямоугольник. Работая кинжалом, Конан снял дерн, после чего осторожно скатал его. Когда дерн был отделен, Конан аккуратно поднял его и положил на одеяло. Затем взялся за лопату. Копал он энергично, но осторожно, аккуратно поднимая каждый раз лопату с землей и высыпая ее на одеяло. Он тщательно следил за тем, чтобы земля не сыпалась на траву.

Когда яма была примерно глубиною в ярд, Конан опустил туда сундучок. После этого он начал засыпать его землей, тщательно утаптывая почву после каждой лопаты. Он делал это для того, чтобы земля через несколько дней не просела, оставив заметное углубление. В конце концов яма стала около трех дюймов глубиной. Конан осторожно вернул на место дерн, разгладив его руками, чтобы не осталось никаких следов.

На одеяле оставалось еще некоторое количество земли – той, которую вытеснил сундучок. Осторожно свернув одеяло узлом, Конан укрепил его на седле, убрал лопату, а затем возвратился полюбоваться на свою работу. С расстояния нескольких шагов место, где был закопан сундучок, было совершенно неотличимо от других. Конан знал, что через несколько дней даже он не сможет разглядеть это место. Удовлетворенно хмыкнув, киммериец вскочил на коня. Он не стал затруднять себя и отмечать место клада. Его врожденная способность к ориентации была безупречной. Даже спустя десять лет он способен был отыскать место, где когда-то закопал свое золото.

С одним делом было покончено. Пора было приниматься за другое. Конан отъехал от холмов, все еще настороженно поглядывая по сторонам: не видел ли его кто-нибудь. Недалеко от дороги он вытряхнул землю из узелка, а затем, свернув тяжелое шерстяное одеяло, привязал его к луке седла. И направился назад, в сторону города. Но прежде чем Конан оказался в пределах видимости городской стены, выходящей на реку, он заметил ответвляющуюся от большака боковую дорогу, по которой он проезжал однажды. Отворотка отмечалась серой каменной стелой, на которой были вырезаны королевские аквилонские львы. Это означало, что находящаяся за стелой дорога является королевской собственностью. Конан свернул на эту дорогу.

Впереди он заметил поднимающиеся к небу столбы дыма. По мере того как он подъезжал ближе, все громче были слышны постоянные грохочущие удары и треск, будто бы где-то неподалеку ломали камни. Конан въехал на край плато, и перед ним открылась мрачная картина. На краю обширного открытого карьера сотни людей били тяжелыми молотами, дробя большие камни. Другие работники вращали длинные деревянные рычаги, приводя в бесконечное движение огромное каменное колесо. Оно перетирало каменные обломки в песок.

Женщины и дети таскали корзины с песком, опорожняя их в большие металлические тигли, которые затем помещались в домны, напоминающие ульи. Оттуда-то и поднимался дым. Другие подсобные работяги стояли в ряд у огромных ручек, монотонно поднимая их и таким образом приводя в действие гигантские мехи. Конан знал, что где-то здесь, возможно под землей, должны находиться люди, отбивающие кирками и молотами руду, подобно муравьям, объедающим кости земли. На всю разворачивающуюся перед ним сцену Конан взирал с отвращением. Киммерийцу было непонятно, как свободнорожденные люди могут так бездарно тратить собственную жизнь. Сам киммериец любил свирепое буйство битвы. И даже если это означало быстрый и кровавый конец – что ж, тем лучше. Ну а то, что видел он теперь, было ему тем более непонятно, что эта изнуряющая работа не обещала людям ни безопасности, ни долгой жизни. Конан-то отлично знал, что ранения и ранняя смерть среди горных рабочих были столь же обыденными и частыми явлениями, как у наемных солдат. Солдату, по крайней мере, дана радость битвы, возможность набить кошелек. Этим же людям и такой радости не было дано.

– Эй, ты! – Конан обернулся и увидел человека, выходящего из деревянной будки, что стояла возле дороги. – Кто послал тебя сюда?

Киммериец молча глядел на него. На человеке из будки была кожаная куртка, усеянная бронзовыми заклепками, на запястьях он носил кожаные клепаные браслеты. На голове унего был стальной шлем, а вместо меча на поясе висели два длинных, немного изогнутых ножа. Он смотрел на Конана угрюмо, с подозрением.

– Да так просто, заехал посмотреть, – сказал Конан. Видно было, что такой ответ встревожил сторожа. Следуя внезапному наитию, Конан добавил: – По приказу.

Лицо сторожа прояснилось.

– А, стало быть, тебя послал сюда Лисип. Я не узнал тебя. Должно быть, ты новичок. Ладно, скажи хозяину, что здесь все в порядке. Эти шелудивые псы ведут себя прилично и работают как обычно. Хотя ленятся.

– Тогда почему ты не используешь кнут, чтобы погонять их? – спросил Конан.

– Да ты, видать, в самом деле новичок. Ведь так? Я бы с удовольствием воспользовался кнутом, если бы мог. Эти полудикие ублюдки сильно отличаются от тех, кто рожден в рабстве. Приходится прибегать к другим средствам, если ты понимаешь меня. – Человек из будки хмыкнул, мгновенно сделавшись отвратительно фамильярным.

– А, понял, – сказал Конан, хотя не имел ни малейшего представления, о чем идет речь. – Я, наверное, покатаюсь тут немного да огляжусь. Мне сказали, чтобы я подробно ознакомился со всеми операциями.

Надсмотрщик подозрительно посмотрел на него:

– Ума не приложу, зачем тебе это нужно. Но раз Лисип этого хочет, пусть. – И он широким жестом обвел весь карьер, как бы предлагая его киммерийцу, который молча направил лошадь вниз по склону.

По мере того как Конан подъезжал все ближе, он начал различать детали, которых прежде не замечал. Люди, орудовавшие молотами, отбивая породу, носили легкие наколенники, чтобы защищать ноги от острых осколков. Многие из тех, кто толкал жернов или работал возле мехов, были слепы. Пыль и каменные осколки очень быстро лишали здесь человека зрения. Носили шахтеры грубую тяжелую одежду. Большинство из них были кряжистыми, коряво и плотно сбитыми людьми с тяжелыми, массивными руками. Когда Конан проезжал мимо, они поднимали головы и, щуря глаза, с подозрением смотрели на него.

Недалеко от карьера виднелось скопление хижин. Конан спешился возле колодца и кожаным ведром набрал воды, вылив ее в колоду для коня. Пока животное утоляло жажду, вокруг Конана собралось несколько человек. Они молча недобро смотрели на Конана, сжимая в руках инструменты, будто это было оружие. Наконец один из них сделал несколько шагов вперед. Это был приземистый человек с почти квадратной фигурой. Его тело, казалось, состояло из сплошных мускулов, а глаза покраснели от пыли. Пыль серым слоем покрывала его одежду и волосы. В руках он сжимал кирку. Его руки были обмотаны тряпками для того, чтобы предохранить пальцы от травм.

– Что тебе здесь нужно? – проворчал он. Голос его напоминал хриплое карканье. Это все из-за проклятой пыли, подумал Конан.

– Все эти дни, начиная с новолуния, мы выполняли нашу ежедневную норму. Была же договоренность: пока мы выполняем норму, нас оставят в покое.

Вытащив из колодца последнее ведро, Конан отпил через край. Людей вокруг него становилось все больше и больше. Это были мужчины и мальчики всех возрастов; было даже несколько женщин, чья молодость давно миновала. Однако Конан не заметил ни одной молодой женщины, равно как не было здесь и ни одного ребенка. Седовласая женщина протолкалась вперед и ткнула пальцем в его забранную кирасой грудь:

– Это он! Он, тот самый, о котором я говорила! Вчера, когда я пошла на Площадь за продуктами, я видела, как этот сразил трех убийц из банды Ингаса!

– Хорошо, – сказал человек, который заговорил первым. – Эй, чужеземец, разве между бандами Лисипа и Ингаса сейчас война? А даже если и война, нам-то до этого что за дело?

– Почему ты думаешь, что я работаю на Лисипа? – спросил Конан.

Глаза человека сузились еще больше.

– А на кого же еще? Лисипу дана власть… Слушай, а в самом деле, кто ты такой, чужеземец?

– Меня зовут Конан. Ни на одного из главарей шаек в Шикасе я не работаю. Кстати, может быть, поэтому я смогу вам помочь.

– Не верьте ему! – вскричал человек с лицом, напоминающим дно русла пересохшего потока. – Это один из людей Лисипа! Он послан шпионить за нами! Чтобы наблюдать, как мы выполняем нашу часть сделки! – Говоривший сплюнул. – Можно подумать, у нас есть выбор отказаться.

Конан кивнул в сторону склона, по которому он спустился:

– Тот тип, в деревянной халупе, – это что, ваш единственный надсмотрщик? Неужели вы такие черви, что позволяете контролировать себя одному-единственному ублюдку?

При этих словах толпа зарычала.

– Он не охраняет нас! – сказал тот, кто заговорил первым. – Он просто следит и сообщает боссу, как тебе хорошо известно. Лисипу нет необходимости держать здесь надсмотрщиков. А теперь говори, зачем явился?

Конан ясно видел, что эти люди вряд ли станут с ним разговаривать. Нужно было что-то предпринять, чтобы разбить лед их недоверия. Конану всегда везло, особенно с тех пор, как он оказался в Шикасе. Вот и на этот раз судьба преподнесла ему подарок. К толпе приблизился давешний надсмотрщик из деревянной будки. Шел он с угрожающим видом. Протолкавшись через толпу рудокопов, он остановился перед киммерийцем.

– Если ты прислан сюда наблюдать за тем, как идет работа, – рявкнул он, – то зачем треплешься с этими шелудивыми псами? Или ты не понимаешь, что они все равно ничего не скажут чужаку, такому, как ты. Кстати, а в самом ли деле ты человек Лисипа?

– Я этого не говорил, – заметил Конан. – Ты сам так решил.

Лицо охранника покраснело от ярости.

– Тогда убирайся, или я убью тебя!

Конан поставил ведро на край колодца.

– Попробуй, – сказал он спокойно.

Движением, стремительным, будто бросок змеи, охранник выхватил один из своих ножей и ударил Конана в живот под нижний край кирасы. Но движения киммерийца были еще более стремительными. Перехватив запястье надсмотрщика, Конан остановил лезвие в дюйме от своего живота. Затем медленно сжал руку. Под его мощной хваткой задубленная, утыканная заклепками кожа браслета начала вдавливаться в руку. Кости запястья сперва сопротивлялись, затем захрустели. Внезапно Конан резко вывернул руку. Кинжал выпал. С громким проклятием негодяй схватил левой рукой свой второй нож и попытался было полоснуть им киммерийца по горлу. Свободной рукой Конан перехватил и левое запястье противника и повторил рывок. Надсмотрщик упал на колени. Лицо его мертвенно побледнело и покрылось потом. Видно было, что он вне себя от боли и шока. Схватив противника за грудки, Конан вздернул его на ноги:

– Передай Лисипу, что Конан из Киммерии терпеть не может, когда на него нападают. Особенно когда это делают безмозглые ублюдки, вроде тебя. А теперь проваливай, покамест я в хорошем настроении!

Он с силой толкнул надсмотрщика. Еле удержавшись на ногах, тот сперва попятился, а затем повернулся и побежал к будке.

Рудокопы с удивлением смотрели на Конана. Тот, что заговорил с ним первым, теперь пристально рассматривал киммерийца. Обрамленные запыленной бородой губы изогнулись в слабом подобии улыбки.

– Сперва Ингас, теперь Лисип… Ты, как я погляжу, из тех, кто не боится заводить себе новых врагов.

Конан пожал плечами:

– До сих пор мне встретился лишь один человек, достойный скрестить со мной меч.

Шахтер кивнул:

– Стало быть, с Ермаком ты уже встречался. – Он указал рукой на длинное низкое строение неподалеку. – Пошли, киммериец, потолкуем.

Конан последовал за рудокопом. Внутри строение представляло собой общественную столовую. Вдоль всей длины барака тянулись два стола. В дальнем конце на огне побулькивало варево в громадном котле, от которого исходил вкусный запах. По периметру вдоль стен тянулись пустые полки. Около стен виднелось несколько корзин с овощами и кореньями. Рудокоп знаком предложил Конану сесть. Конан уселся. Его собеседник сел напротив него.

– Меня зовут Беллас, – сказал рудокоп. – Я старшина гильдии шахтеров. Теперь говори, кто ты такой и что ты здесь делаешь.

– Я воин, – сказал Конан. – Что до моих дел, то я собираюсь стать источником всеобщего беспокойства.

Рудокоп скептически оглядел киммерийца:

– До сих пор Шикас не страдал отсутствием возмутителей спокойствия.

– Ваш городской голова и Ксантус, да и другие – им всем еще предстоит узнать, что такое настоящее беспокойство. Я заставлю их проклясть тот день, когда я, Конан из Киммерии, явился в их гадюшник.

– Если ты собираешься усложнить им жизнь, то мы можем тебе сказать только одно: добро пожаловать! – сказал Беллас. – Я бы предложил тебе эля, но нынче мы пьем только воду.

– Да, я вижу, что у вас тяжелые времена, – проговорил Конан, оглядывая пустые полки. – Собственно, об этом я и хотел разузнать. Расскажи, как это произошло. В чем причина?

– Это долгая история. Началась она много лет тому назад. Всю ее тебе знать не обязательно, достаточно будет лишь последних событий, не так ли? А когда-то жизнь здесь была хорошей.

– Убей не пойму, как у рудокопов вообще может быть хорошая жизнь, – заметил Конан.

– Когда здесь было впервые открыто серебро, – рассказывал Беллас, – жилы были богатыми и лежали близко к поверхности. В те дни рудник представлял собой большой открытый карьер. Рудокопы тогда могли работать под солнечными лучами, на свету. Добыча руды всегда была трудным делом, но тогда, по крайней мере, мы получали хорошие деньги. А наша гильдия высоко ценилась королем. Наш цеховой дом был самым красивым зданием в Шикасе. Прошли годы. Самые богатые жилы были выбраны. Нам пришлось рыть шахты, чтобы добраться до тех, что залегали более глубоко. Работать стало куда хуже, чем это было в старые добрые времена. Но тем не менее мы по-прежнему неплохо зарабатывали. Кроме того, мы пользовались доброй славой. Ведь мы выполняем самую тяжелую и опасную работу, какую только можно себе представить, – ведем шахты. Мы не рабы и трудимся не подневольно. Мы свободные гордые люди.

– Однако, как я погляжу, вас здесь не очень-то ценят и держат почитай что за рабов, – заметил Конан. – Как это случилось?

– Это все Ксантус! – В голосе рудокопа зазвучала ярость. – Он поднял норму до безумного предела! Ты пойми, он хотел, чтобы мы работали быстрее и добывали больше руды. Но если работать под землей быстрее, как он требовал, будет больше несчастных случаев. И так слишком много людей погибло ради этого серебра. В конце концов терпение наше лопнуло. Мы отправились в город и все выложили Ксантусу. Он заупрямился и перестал нам платить. Тогда мы бросили работу.

– Но ведь рудник – это королевская собственность, не так ли? – спросил Конан. – Почему же вы не обратились к королю?

– Наша гильдия послала к королю просителей, – сказал Беллас. – Однажды утром мы пришли сюда и на этом самом столе обнаружили мокрый от крови мешок. – Беллас с размаху ударил корявым задубевшим кулаком по столу. – В мешке оказались головы наших посланников. Тех самых, кого мы посылали с жалобами к королю. Тогда мы взяли наши инструменты и направились в город. Там мы обнаружили, что наше цеховое здание сгорело, а у дома Ксантуса выставлено оцепление из наемников Ермака. Сражаться с ними бесполезно. У нас не было оружия. Но мы не трусы. Здесь у нас имеются добрые кузнецы, поэтому мы вернулись в наш поселок, чтобы перековать молоты и кайла в копья, мечи и тесаки. Люди Ермака, возможно, и в самом деле опытные воины, но каждого из нас боги тоже силушкой не обидели. Кроме того, нас куда больше, чем наемников.

– Однако вы предпочли не связываться с ними? – проговорил Конан.

– Не совсем так. Когда мы пришли сюда, в наш поселок, мы обнаружили, что всадники Ермака обогнали нас. Пока мы, мужчины, были в Шикасе, они угнали наших жен и детей. Мы не знаем, куда они их увели. Знаем только, что их где-то прячут. Стоит одному из нас совершить необдуманный поступок, как негодяи тотчас же присылают нам голову убитой женщины, чтобы напомнить, в чьих руках кнут.

– Нечто в этом роде я и подозревал. – Несколько мгновений киммериец размышлял. – Слушай, скажи мне, как на все это смотрит городской голова?

– Этот жирный боров! Ему капают денежки с любой разборки в Шикасе. Ксантус ему тоже отстегнул за наемников. – Рудокоп наклонился вперед, скрестив перед собой на столе руки. – Понимаешь ли, существует еще старинный договор с Короной, согласно которому лицо, ответственное в этом городе за добычу серебра, – а эту должность сейчас занимает Ксантус, – получает одну пятую от годовой выработки рудника. В последние же годы Ксантус забирает себе больше половины. С одной стороны, он отписывает во дворец, жалуясь на истощение рудника и уменьшение выработок, с другой же – увеличивает наши нормы, так чтобы король ничего не заподозрил. Вне всяких сомнений, Бомбас имеет от этого свою выгоду. Кроме того, имеется королевский надзирающий за рудниками. Он находится в Тарантии. Благородный господин по имени Корейдес. Мы предполагаем, что они с Ксантусом заодно. Знай мы это с самого начала, мы никогда не стали бы посылать своих товарищей во дворец. И даже если бы мы могли обойти Корейдеса… – он горько пожал плечами и еще раз грохнул кулаком по столу, -…разве стал бы король слушать честных рабочих, когда три его чиновника вливают яд ему в уши?

Конан откинулся к стене, запустив большие пальцы рук за пояс.

– Когда я прибыл сюда, – начал киммериец, – меня интересовало только одно – информация. Я не думал, что найду здесь что-либо, кроме жернова, который вращают волы, и плавильной печи. Теперь у меня появилась какая-никакая надежда. Скажи мне, если бы я, к примеру, расшевелил здешний муравейник и устроил бы такой хаос, что королевским властям ничего бы не оставалось, кроме как вмешаться, – вы бы стали мне помогать?

– Чужеземец, – сказал Беллас, – если бы ты хотя бы отыскал тайник, где они прячут наших женщин и детей, мы бы костьми легли за тебя. Ксантус нанял людей Лисипа, чтобы надзирать за нами, потому что люди Ермака считают себя выше подобных поручений. Но в этом старый скряга просчитался. Псы Лисипа слишком ленивы и глупы. Главным образом они отсиживаются там, в будке надсмотрщика. И почти все время мертвецки пьяны. Ни разу за все это время они не удосужились как следует ознакомиться с поселком или с тем, как идут работы на руднике. А мы между тем зря не теряли времени. Каждую унцию железа, какая у нас оказывалась, мы превращали в оружие. И теперь у нас его столько, что мы можем вооружить здесь всех.

– Ну а воспользоваться-то им вы сумеете? – спросил Конан.

Вместо ответа Беллас сунул руку в корзину, стоящую за ним, и вытащил оттуда что-то круглое. Этот предмет он бросил Конану:

– Полюбуйся, чем мы питаемся.

Конан поймал предмет и рассмотрел его. Это была кормовая свекла, большая и твердая, как камень. Конан швырнул ее назад, Белласу:

– Для людей, которые работают на такой тяжелой работе, это скудновато. Но ты не ответил на мой вопрос.

– Однако же на этой пище мы не ослабли, – сказал Беллас, вертя свеклу в руке. Внезапно его рука сжалась в кулак. Почти жидкая масса брызнула между его пальцев, забрызгав стол почти на несколько футов. Конан моргнул. Киммериец отнюдь не считал себя слабаком, но то, что показал Беллас, произвело на варвара впечатление.

– Когда придет время, – сказал Беллас, – мы не подкачаем.

– Прекрасно, – заявил Конан. – Я постараюсь, прежде чем катавасия начнется по-настоящему, послать вам весточку. Но если мне это не удастся, то как только здесь повсюду поднимется суматоха – приходите. И приходите вооруженными. У вас есть возможность узнать, что в Шикасе началась заваруха, если до этого дойдет?

– Кое-кто из наших стариков каждый день ходит в город на рынок. От их глаз мало что укроется. Ты мне скажи другое, чужеземец…

– Что, например?

– Тебе-то какой интерес во всем этом? Ведь ты не здешний. Ты не член гильдии, не королевский чиновник, однако рвешься помогать нам. Почему?

Конан встал.

– Этот город пришелся мне по душе, – сказал он. – Хочу здесь немного разжиться деньгами.

Беллас ухмыльнулся, однако ухмылка получилась невеселая.

– Скорее всего, тебя здесь убьют. Впрочем, бедный умирает так же легко, как богатый. А если ты разберешься с Ксантусом и Бомбасом, то боги вознаградят тебя.

– Мне нет дела до богов, – сказал Конан. – А те двое, которых ты назвал, – просто мошенники.

Насвистывая себе под нос, Конан поехал назад, в город. Все обернулось куда лучше, чем он надеялся. Итак, самый богатый человек в городе и городской голова на пару обворовывают короля.

Воровать у короля – рискованная игра. Даже если король – безвольный болван, как Нумедидес. Конечно, могут обнаружиться дополнительные факторы, которые тоже нужно будет брать в расчет. Теперь, когда он знал, что Бомбас и Ксантус – партнеры по мошеннической сделке, вопрос об их вражде все больше и больше начинал занимать его.

Солнце уже почти село, когда он вернулся в гостиницу. Поставив коня в стойло, Конан направился в таверну, где жадно набросился на пищу, поскольку не ел весь день. Остальные посетители держались на почтительном расстоянии от стола Конана, пока он насыщался, ибо по городу уже прошел слух, что киммериец – человек опасный и с ним лучше не связываться.

Поднявшись к себе в комнату, он тщательно осмотрел помещение и свои пожитки, но не заметил, чтобы за время его отсутствия кто-нибудь в них рылся. Бриты не было. Конан про себя обругал ее черными словами – за ее почти фанатичную решимость во что бы то ни стало обнаружить местопребывание сестры, невзирая ни на темное время суток, ни на грозящие опасности. Как бы то ни было, в настоящий момент он в любом случае ничего не мог для нее сделать. Однако не в правилах Конана было оставлять вопросы нерешенными и откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Поэтому он покинул комнату и по лестнице спустился на улицу. На этот раз он направился на улицу Столяров.

Над знаком солнца на фасаде из окна свисал белый платок.

Конан поднялся по лестнице и постлал в крепкую дверь.

– Кто там? – донесся голос изнутри.

– Конан, – ответил он.

Открылся глазок. Голубой глаз внимательно посмотрел на Конана. Глазок закрылся, послышался звук отодвигаемой задвижки. Делия отступила в сторону и знаком пригласила его войти:

– Входи, киммериец. Я все думала, когда же ты наконец соберешься навестить меня.

Конан вошел в комнату. В комнате был беспорядок, однако обстановка была богатая. Горели дюжина свечей и полдюжины масляных ламп. На столе, заставленном немытыми тарелками, из серебряного кубка лакал молоко черно-белый кот.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, Конан.

Делия сняла с кресла еще одного кота, полосатого:

– Садись, чувствуй себя как дома. Немногие удостаиваются чести быть моими гостями.

Конан сильно сомневался, что эта женщина столь разборчива при раздаче знаков внимания, как она утверждала. Однако плюхнулся в кресло, которое до него занимала полосатая тварь.

– Я польщен, – сказал он с непроницаемым выражением лица.

Она принесла пару серебряных кубков и мятый серебряный кувшин. Из кувшина она налила вина в кубки, пролив несколько капель мимо. По всему было видно, что она уже успела приложиться к дивной влаге. Конан взял протянутый кубок и отпил.

Вино было превосходным. Подвыпившая Делия была столь же прелестна, сколь Делия трезвая, которую он видел днем. Невольно подумалось: интересно, что думает Максио о привычках и времяпрепровождении своей возлюбленной?

– Я знала, что ты так скоро посетишь меня, – сказала Делия слегка заплетающимся языком. – Стоит мне положить глаз на мужчину, и он быстро приходит.

– Не в моих привычках отбивать возлюбленных у других мужчин, – сказал Конан. – Кстати, как там твой Максио?

– Максио! – с вызовом сказала она. – Он меня не ценит. Для таких, как он, я слишком хороша. Ведь я красива, не так ли?

– Не стану отрицать, – уверил ее Конан.

– Однако он относится ко мне, как к какой-нибудь дешевой уличной потаскушке, раскрашенной косметикой, с накладными волосами, которые когда-то принадлежали какой-нибудь варварской красотке, продавшей свои золотые косы. – Она лихорадочно хлебнула из кубка, будто пытаясь погасить огонь, сжигавший ее изнутри. – Почему же я должна отдавать свое время и свое достоинство такому человеку? – Вторым глотком она опорожнила кубок и налила себе еще. Затем предложила вина Конану, но он покачал головой.

– Ты говорила мне, что между Бомбасом и Максио вражда, – сказал Конан. – Между городским головой и Ксантусом тоже что-то есть. Какие-то отношения, которые они предпочитают скрывать. Тебе что-нибудь известно об этом?

– Послушай, что ты за человек! – сердито сказала она. – Ну скажи, почему ты желаешь говорить об этих ужасных людях? Поговорим лучше обо мне.

– Сперва о городском голове и Ксантусе, – заявил Конан. – Затем, может быть, мы поговорим обо мне и о тебе.

– Ну ладно. – Она провела пальцами по своим роскошным волосам. Затем обнаружила, что ее кубок снова пуст. Делия тут же исправила этот недочет. – Я мало что знаю об их взаимоотношениях и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, кроме них самих, это знал. В общем, так. Много лет назад, когда они оба были юнцами, – считались друзьями и партнерами. А затем они поссорились из-за женщины.

– Из-за женщины! – Конан засмеялся. – Что, эти двое?

– Каждый старик был когда-то молодым, – заметила Делия. – А молодые больше всего ценят женщин. И правильно. В общем, история такова: эти двое домогались симпатий одной и той же красавицы. Оба были слишком трусливы, чтобы драться из-за нее. Так или иначе, а красотка возьми да и умри. Может быть, она покончила с собой. Каждый обвинял другого в ее смерти. С тех пор между ними поселилась черная вражда.

– Ну и парочка! – сказал Конан. – Разделенные старинной враждой, однако же связанные общей виной и общими грязными делишками!

Некоторое время он размышлял над словами Делии.

– Скажи мне, Делия, кто в городе главный скупщик краденого? Такое количество воров автоматически предполагает, что должен быть тот, кому можно сбывать украденное добро. Или скупщики здесь тоже воюют друг с другом, как все остальные?

На колени Делии вспрыгнул кот. Она его погладила.

– В Дыре имеется старинный храм Беса, офирского божества. Здесь у Беса мало поклонников, но некогда это был самый богатый храм в Шикасе, потому что жрец Беса – самый преуспевающий из скупщиков краденого в нашем городе. Раньше, находясь под защитой Лисипа, он был единственным, но теперь работают и другие.

– Этот храм находится недалеко от реки? – спросил Конан.

– Да. Он пристроен прямо к стене, которая на Фури. А почему ты спрашиваешь?

– Просто хотелось про это узнать, – сказал Конан.

– Что, никак на дело собрался? – спросила она и попыталась пристально посмотреть на Конана, но глаза у нее прямо-таки разъезжались. – Я подумала, если тебе нужны деньги, то есть тут одно дело, где ты тоже мог бы поучаствовать и получить долю. Выручка хорошая, а риска не много.

– Ну-ну, я слушаю, – сказал Конан.

– Максио и его ребята задумали тут забраться в королевскую казну. Она находится недалеко от северной оконечности города, неподалеку от стены. Там сокровищница и доля короля с добычи серебра. Максио предполагал взять там гигантскую добычу и уйти из города.

– Если он грабанет королевскую казну, то ему придется навсегда покинуть Аквилонию, – заметил Конан. – А кстати, казна сильно охраняется?

Делия рассмеялась:

– О да. Людьми Бомбаса. Как ты думаешь, много с ними будет проблем?

– Ясно. Кстати, когда Максио думает провернуть это дело и как он рассчитывает вынести добычу из города?

Она широко зевнула, чуть не вывихнув себе челюсть.

– Что ты сказал? Да да. Не знаю в точности, когда они задумали это провернуть. В ближайшие дни. А про то, как он собирается покидать город, он мне не говорил. Чертов крысиный ублюдок, мне кажется, что он больше не доверяет мне!

– Он тебя недостоин, – сказал Конан.

– О, тут ты безусловно прав!

– Предупредишь меня, когда Максио отправится на дело?

Делия все-таки была не настолько пьяна, чтобы забыть о своей выгоде.

– Слушай, за подобную услугу надо платить. В конце концов, ты сможешь там здорово поживиться. А Максио, сволочь, никогда ничего мне не давал!

– Обещаю, что буду щедр с тобой, – успокоил ее Конан.

– Ну тогда все хорошо… – Голова Делии медленно опустилась на грудь, глаза закрылись, и она начала посапывать. Киммериец встал. Прежде чем уйти, он затушил все свечи и лампы, кроме одной. Теперь, зная о привычках Делии, Конан только диву давался – и как это весь квартал еще не сгорел до основания?

Глава восьмая

ЗАПАХ ЛИЛИЙ

Когда киммериец вернулся в гостиницу, все было тихо. Последние завсегдатаи покинули таверну, так что, когда Конан вошел во двор, его тень была единственной, скользившей в серебристом лунном свете. Быстро и легко Конан поднялся на лестнице наверх. Несмотря на довольно внушительный вес его могучего тела, двигался он бесшумнее привидения.

Перед своей дверью Конан замер. Другой не заметил бы ничего подозрительного. Другой – но никак не Конан с его звериным чутьем. Он явственно ощутил запах лилий. Брита же, насколько знал ее Конан, ни разу не пользовалась никакими благовониями.

Вытащив кинжал, Конан легонько толкнул дверь. В комнате царила кромешная тьма.

– Выходи, Пирис! – скомандовал Конан.

– Как ты узнал, что я здесь? – раздался из темноты дрожащий слабый голос.

Киммериец рассмеялся:

– Твое присутствие можно учуять даже сквозь закрытую дверь. – Затем голос варвара зазвучал сурово: – А теперь выкладывай, почему ты прячешься в темноте в моей комнате, вместо того чтобы прийти днем, как порядочному человеку?

Человечек выступил на балкон. Даже в слабом лунном свете его роскошные одежды сверкали и переливались.

– Я приехал уже после заката солнца. Стражник у ворот сказал мне, где ты остановился, так что я немедленно отправился сюда. Теперь скажи, разве это моя вина, что тебя не было дома, когда я прибыл?

– Кто позволил тебе зайти сюда?

Пирис сунул руку в складки своих одежд. Затем рука вновь появилась на свет, показывая связку крошечных инструментов – отмычек.

– Вот это. Замки в этой гостинице такие, что их шутя откроет и ребенок.

Конан не удержался от улыбки при столь откровенном и бесстыдном признании.

– Ты решил, что нет смысла торчать под дверью в темноте, не так ли?

– Ну, я же знаю, что ты разумный человек и поймешь меня.

– Ладно. Раздобудь-ка свечу. Потом зайдем в комнату и поговорим.

Пирис нырнул обратно в комнату Конана и вернулся с горящей свечой.

Шагнув за порог, киммериец стоял несколько минут неподвижно. Из смежной комнаты не доносилось ни звука. То ли Брита снова ушла, то ли еще не возвращалась. Возможно, подумал Конан, эта упрямая дура шляется сейчас по Дыре, протяжно завывая, будто ночной сторож.

Пирис вернулся со свечой и поставил ее в подсвечник. Конан сбросил доспех, освободился от оружия и растянулся на кровати.

Пирис уселся на единственный в комнате стул.

– Ну а теперь рассказывай, – сказал Конан, – где ты был?

– Я бы приехал раньше, – начал маленький человечек, – но меня угораздило оказаться в донжоне, в Бельверусе! – Его голос задрожал от обиды при воспоминании о подобной несправедливости.

– А как тебя угораздило? – поинтересовался Конан.

– Когда я выезжал из города, меня задержали и препроводили в кордегардию. Мой багаж обыскали. Ясное дело, кто-то нашептал стражникам насчет меня. В моем багаже они обнаружили изысканнейшее янтарное ожерелье, принадлежавшее одной из жриц в Бельверусе. Понятно лишь одно: ожерелье подложил мне мой враг, и он же донес на меня страже!

– А ты уверен, что его и в самом деле тебе подсунули? – скептически спросил Конан.

– Господин! – произнес Пирис с видом оскорбленного достоинства. – Поверь, мозгов у меня достаточно, чтобы не совершать таких глупостей. И уж коли мне пришлось бы покидать город с украденными драгоценностями, я никак не поперся бы через главные ворота.

– Ну а все-таки, что это за враг такой, который так гнусно тебя подставил? – не отставал Конан.

– Я не уверен, но думаю, что это женщина. Ее зовут Альтаира. Я имел с ней дела… Эта девка – законченная мошенница и воровка. Она вполне способна на подобные подлости. Между нами возник… э-э… небольшой спор. Вот она и искала случая свести со мной счеты.

– Опиши-ка мне ее внешность, – сказал Конан.

– Черноволосая потаскушка, красит губы и ногти таким ядреным красным цветом, какой у нормальной женщины вызывает дрожь отвращения и ужаса. Манеры у нее как у волчицы. И репутация соответствующая. Известно, что на ее совести жизнь нескольких человек, которые стояли у нее на пути. Эй, а здесь ты случаем не замечал похожей дамы? – При мысли о том, что Альтаира может быть где-то рядом, маленький человечек содрогнулся.

– Да нет, – сказал Конан. – А как ты сумел выбраться из донжона?

– Ну, когда меня бросили в темницу, у меня все отобрали, даже одежду. Но я ведь не дурак. Поэтому я сумел спрятать несколько драгоценных камней в… ну, скажем… в очень укромном месте моей персоны. С помощью маленького камешка я подкупил сторожа. Он вернул мне мою одежду, потому что я жаловался на холод и сырость. Этот болван вернул мне платье. Он не подозревал, что в поясе у меня зашит мой верный маленький наборчик отмычек. С помощью отмычки я, собственно, и покинул темницу. Это случилось перед рассветом, когда вся стража беспробудно дрыхла. Забрав свои вещи, я выбрался через окно с помощью веревки. Увы, я не смог найти свою лошадь, поэтому пришлось взять чужую.

– Что ж, неплохо, – подытожил Конан, который за свою жизнь имел возможность ознакомиться со многими темницами, включая и донжон в Бельверусе.

– Ну а как ты здесь устроился? – спросил Пирис.

– Ты не соврал, говоря о том, что этот город заслуженно пользуется жуткой репутацией, – сказал Конан. – Шикас поделен между десятком грызущихся между собой шаек. Основная власть в городе оспаривается продажным городским головой по имени Бомбас и старым мошенником по имени Ксантус. Основное прибежище здешнего отребья – район, называемый Дыра, на южной оконечности города. Впрочем, это только номинально, потому что сейчас сброд хозяйничает уже по всему городу. Главный скупщик краденого – жрец божества Беса, храм которого находится как раз в Дыре. – Конан не видел смысла рассказывать Пирису о своих похождениях в Шикасе, которых было немало с момента его прибытия в город.

Маленький человечек потер руки:

– Судя по твоим словам, это место, где можно ворочать большими делами.

– Кстати, о делах, – сказал Конан. – Ты должен объяснить мне все-таки, ради какого дела ты меня нанял. Ты говорил, что расскажешь, когда мы встретимся здесь. Ну так валяй, рассказывай, да побыстрее, а то у меня был трудный день, и я хочу спать.

– Хорошо. Знай, я происхожу из очень древнего и славного шадизарского рода. В течение сотен поколений мы были советниками шадизарских владык и содержали за свой счет основные храмы. Семья у нас жреческая. Сам я являюсь одним из Слуг Асура, посвященным Третьей Степени.

Если Пирис и рассчитывал произвести на Конана впечатление этим своим откровением, то он просчитался. Киммериец зевнул.

– Ладно, неважно, – продолжал Пирис. – В общем, результатом многолетней жреческой службы и высокого положения в государстве стало то обстоятельство, что моя семья сделалась в конце концов обладателем множества драгоценностей. Глубоко в подземельях нашего дворца в Шадизаре хранится ваза, изваянная из цельного гигантского рубина; в вазе этой содержится священное масло, с помощью которого совершается помазание каждого зингарского монарха во время коронации. В нашей пограничной крепости, в Кезанкийских горах, содержится гигантский идол Сутры, который обладает целебными свойствами и излечивает любые хвори благочестивого паломника, как духовные, так и физические. Для этого паломнику нужно только подняться по девяти тысячам ступенек на склон горы и взойти на колени Сутры. Многие просители с кровоточащими коленями нашли утешение у ног этого благосклонного божества, единственными жрецами которого являются члены моей семьи.

– Ладно, парень, давай-ка ближе к делу, – нетерпеливо бросил Конан.

– Хорошо. В моем особняке в Шадизаре имеется небольшой храм, посвященный божеству столь древнему, что никто уже не помнит его имени. Храм расположен глубоко под землей. В храмовой крипте оборудована одна из сокровищниц нашей семьи. Несколько лет назад грабители проникли в сокровищницу и выкрали одну из бесценных реликвий. С тех пор я разыскиваю ее повсюду. Мне стыдно вернуться в лоно моей семьи. Лишь вернув потерю, я смогу вновь обрести подобающий моему происхождению статус.

– Ну и что же это за реликвия такая? – спросил Конан, уже заранее предчувствуя, к чему клонится дело.

Пирис глубоко вздохнул, будто готовясь расстаться с чем-то тайным и жизненно важным для него:

– Это изображение Скорпиона из черного камня, подобного обсидиану, с головой прекрасной женщины.

Хорошо, что в помещении горела сейчас одна-единственная свеча, отбрасывая неверный свет. В противном случае Пирис с легкостью бы разглядел на роже киммерийца выражение предельного удовольствия.

– Ну и чем же это украденное каменное насекомое столь ценно? – поинтересовался Конан.

– Для моей семьи, для моего рода ценность его не измеряется деньгами. Оно бесценно. Все благополучие, все благоденствие нашего рода заключается в нем. И давно уже известно, что, если мы утратим его, наш древний род падет. Я содрогаюсь при одной только мысли о том, что в настоящий момент могут претерпевать мои родичи из-за этой потери. Но я знаю, что если мне удастся вернуть его на пьедестал в храмовой крипте в подземельях под моим особняком, то удача, что столь долго сопутствовала нашему роду, вернется вновь.

– В таком случае, что же в этой статуе может быть столь ценного для другого? Что могло заставить вора украсть ее? – спросил Конан.

– Великая загадка и великая магия сокрыты в этой вещице, – произнес Пирис. Он понизил голос и теперь говорил почти шепотом. – Безгранично будет могущество мага, овладевшего статуей! Кроме того, совершенно уникально само вещество, из которого изваяна статуя. Камень – не обсидиан, хотя внешне очень на него похож. Она вырезана из гигантского черного алмаза, упавшего с небес на землю древних атлантов. Известно, что тайное жречество Атлантиды в течение жизни многих поколений вытачивало это изображение из алмаза странной формы, который к тому же был куда тверже обычных алмазов, порождений земных недр. Когда работа уже близилась к концу и оставалось самое большее сто лет неустанных трудов, начал воздвигаться храм, достойный быть. хранилищем этой статуи. В тот миг, когда полировщик в последний раз провел инструментом по поверхности статуи, было закончено и строительство. После чего статуя была помещена в храм.

Десять дней и ночей длились чудовищные церемонии освящения этого храма. И вот на десятую ночь, в полночь, когда луна светила в отверстие в крыше храма и свет ее сверкнул в последней струе крови, пролившейся на пьедестал идола, вся Атлантида содрогнулась от извержения тысячи вулканов, и начала опускаться, и канула в океанскую пучину со всеми своими блистающими городами, и воды океана сомкнулись над ней. – Голос Пириса дрожал от ужаса.

– Но, как я понимаю, этот твой Скорпион, похоже, благополучно пережил купание в океанских водах? – заметил Конан.

– Не говори столь кощунственно о столь священном предмете! – воскликнул Гирис. – Ибо сказано, что статуя Скорпиона САМА ВЫШЛА из затонувшего храма и пришла в Стигию, где находилась многие столетия до тех пор, пока не была отдана на сохранение моему роду. Теперь ты понимаешь? Страшные космические последствия может вызвать эта кража!

– Ясно, – проговорил Конан. – А почему ты решил, что Скорпион здесь, в Шикасе?

– Может быть, и не здесь. Но в Бельверусе мой информатор сообщил мне, что Скорпион находится у какого-то караванщика, какого-то Мульвикса. Что Мульвикс этот идет с караваном в Шикас. Потому-то я и сказал тебе, чтобы ты ехал сюда.

– И ты думаешь, что этот твой Мульвикс попытается втюхать твоего Скорпиона кому-нибудь здесь?

– Очень вероятно. Я думаю, этот человек просто перекупщик. А раз так, то очень скоро ему станет неуютно в обществе этого идола. Это вообще свойство любых магических предметов. Непосвященные не могут долго выдерживать их присутствие. Так что теперь, я думаю, Мульвикс только и думает, как от него избавиться. Возможно, он попытается сбыть его просто как драгоценность или же как ценный предмет искусства. Но вероятнее всего, он начнет искать здесь мага, причем очень богатого, если только в этом благословенном городе может найтись подходящая кандидатура.

– Да, такой здесь имеется, – заметил Конан. – И я знаю, как выйти на него.

– Превосходно! Если мы вдвоем будем следить за этим колдуном и за скупщиком краденого, о котором ты говорил, то наверняка в самое ближайшее время мы отыщем Скорпиона.

– Ладно, об этом позаботимся завтра. А теперь, Пирис, скажи-ка мне вот что: где ты намерен спать?

Глаза маленького человечка расширились.

– Спать? Ну… Ты же понимаешь, что сейчас слишком поздно, чтобы я мог куда-то пойти искать себе крышу над головой. Да и кроме того, здесь-то всяко сыщется местечко для меня. Я согласен даже спать на полу, если ты найдешь подходящую циновку. – И Пирис широким жестом обвел вокруг себя, будто желая показать, сколь обширна комната, занимаемая Конаном.

– Пирис, – проворчал Конан, – ни при каких обстоятельствах нам с тобой нельзя спать в одной комнате. Слушай, здесь, внизу, есть прекрасная конюшня. Солома там чистая, я проверял.

– Конюшня! – Пирис едва не завизжал. – Я не вынесу этого!

– Да брось ты! Прекрасно вынесешь. Кроме того, ты благоухаешь как раз под стать обитателям стойла.

– Но я не могу…

– Спокойной ночи, Пирис, – твердо сказал Конан.

Направившись к двери, Пирис скорчил душераздирающую гримасу:

– Мне надо было с самого начала, когда я еще нанимал тебя, учесть, что ты жестокий человек.

И он вышел, захлопнув за собой дверь.

Конан ухмыльнулся в потолок. Хотя большую часть своей жизни он провел среди всевозможного сброда, никогда ему не приходилось встречаться за столь короткое время с такой уймищей бандитов и мошенников. Наемники, воры, продажные чиновники, религиозные фанатики, псевдоколдуны и просто обычные убийцы. Было такое впечатление, что их как магнитом притянуло в этот город. Что ж, теперь Конан знал, что нельзя доверять ни одному слову ни одного из своих нанимателей. Решено, с этого момента он доверяет только своему золоту.

Конан встал рано и обнаружил Пириса в таверне. Человечек уже успел снять себе номер на первом этаже, но совершенно очевидно было, что ночь ему пришлось-таки провести в конюшне. Поглощая свой обильный завтрак, киммериец изо всех сил старался не обращать внимания на пришибленную видуху Пириса.

– Я собираюсь посетить храм Беса, – заявил Конан, покончив с едой. – Хочешь отправиться со мной? Это в Дыре.

– Что ж, я думаю, этот визит будет полезен. Я бы хотел… – Пирис осекся при звуке открывающейся двери. На лице у него мелькнула тревога. Конан обернулся и посмотрел на вошедшего. Тот был чудовищно толст. Жирные, будто сардельки, ноги с трудом волочили на себе гигантское брюхо. Жирные черные волосы обрамляли физиономию с толстым двойным подбородком.

Конан повернулся к Пирису.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– Да нет, ничего. Просто на мгновение я принял этого человека за другого. Не обращай внимания.

Конан что-то буркнул себе под нос, будто удовлетворившись ответом.

Они вышли из гостиницы и направились на юг. Проходя по Площади, Конан показал Пирису храм Андоллы и вкратце изложил маленькому человечку все, что удалось ему разведать о делишках этого религиозного шарлатана.

– Если он и в самом деле очень богат и, как ты говоришь, балуется магией, – проговорил замориец, – то логично предположить, что он будет вероятным покупателем Скорпиона. – У Пириса был довольный вид. – Слушай, Конан, с тех пор как ты здесь, не приходилось ли тебе встречать очень высокого и очень красивого человека с длинными светлыми волосами и светскими манерами?

– Да нет, не замечал такого. Почему ты спрашиваешь?

– Ну, как-то раз приходилось иметь с ним дело. Был кем-то вроде моего партнера. Вот я и решил, что мог бы его здесь встретить. Понимаешь, этот город – как раз то место, которое могло бы его привлечь. Он игрок и бабник. – Последнее качество, похоже, особенно не нравилось Пирису.

– Нет, никого похожего я здесь не встречал, – заверил его Конан. А про себя подумал, что это не совсем правда. Под это описание сильно подпадал Асдрас, чей объеденный крысами труп он видел уже в аллейке на заднем дворе "Химеры". Кстати, а куда все-таки подевалась Брита?

Изрядно поплутав по кривым улочкам и тупикам, они в конце концов вышли к храму Беса. Это было старое, ветхое строение с облупленными стенами. У входа стояли две статуи этого гротескного божества, у которого было туловище кривоногого гнома и львиноподобная морда. Из комически растянутого рта высовывался длинный язык. Бес был богом веселья и удачи, защитник от злых духов и вдобавок (что довольно странно!) – хранитель маленьких девочек. Как большинство богов, Бес тоже имел темную сторону, будучи также богом пьяниц и воров.

Киммериец и замориец вошли в храм. Навстречу им с приветствием заторопился жрец. На жреце были офирское одеяние, офирский головной убор и туфли, также по офирской моде. На груди он носил золотую пластину с изображением божества.

– Чем могу быть полезен? – Хотя одет жрец был по-офирски, произношение у него было чисто местным. – Может быть, вы хотите принести жертву? Или чья-нибудь жена рожает? – Жрец окинул Пириса скептическим взглядом. – Впрочем, навряд ли. Вы, наверное, ко мне по делу.

– По делу, – сказал Конан. – Мы ищем…

Тут Пирис неожиданно сильно двинул его локтем в ребра, да так, что Конан ощутил удар даже через кирасу.

– Мы, собственно, по поводу предметов искусства, – спокойно проговорил Пирис. – Мы слышали, что ты интересуешься предметами искусства.

– Ну так… понемногу, – сказал жрец скромно. – А что за предметы искусства? Картины? Резьба по кости? Ювелирные изделия?

– А мы можем взглянуть на те, что у тебя есть? – спросил Пирис.

– Да, конечно! Если вы, господа, соблаговолите пройти со мной, я покажу вам нашассортимент. – Жрец провел их за алтарь, где оказалась дверь, выходящая на лестницу. Вслед за жрецом Конан и Пирис спустились в помещение, где имелась тяжелая дверь, охраняемая с обеих сторон парой рабов. Рабы явно выходцы из Шема, могучие люди с крючковатыми носами. Их черные бороды почти полностью скрывали утыканные шипами ошейники.

Из связки ключей, висящей на поясе, жрец выбрал тяжелый ключ и вставил его в замок. Массивная, будто портал, дверь бесшумно открылась на хорошо смазанных петлях.

– Принесите лампу! – приказал жрец.

Рабы повиновались. Несколько мгновений спустя перед Конаном и его компаньоном предстала настоящая сокровищница: украшенные драгоценными камнями мечи, изящные картины, статуэтки, вырезанные из драгоценных материалов, всевозможные ювелирные изделия. В дальнем конце подземелья виднелась вторая дверь. Собственно, ее-то Конан и ожидал увидеть. Именно это и была основная причина, по которой он хотел посетить храм.

– А что за той дверью? – спросил киммериец.

– Река, – ответил жрец. – Подчас приходится вносить и выносить добро, не беспокоя власть имеющих, если вы меня понимаете. Ну-с, господа, не желаете ли что-нибудь приобрести?

Пирис ласкал пальцами статуэтку рычащего льва с рубинами вместо глаз:

– О, вот это, как мне кажется, самая прекрасная вещь! – И повернувшись к жрецу, он сказал: – Ты убедил меня в том, что с тобой можно иметь дело. В ближайшее время, думаю, мы заключим кое-какие сделки. Однако в настоящее время мы ищем вполне определенную вещицу. Это должна быть маленькая статуэтка, выполненная из довольно странного черного камня. Ты не ошибешься, когда увидишь ее. Она совершенно не похожа на все то, что тебе приходилось видеть прежде. Если эта уникальная статуэтка попадет к тебе – а я думаю, что так и случится в ближайшие несколько дней, – то уверяю тебя, ты не пожалеешь, сообщив об этом мне.

– А, мы ищем кое-что конкретное! – доверительным тоном сказал жрец. – Ну, для меня это дело обычное. Меня часто просят отслеживать передвижения какого-либо конкретного предмета, который кто-либо очень желает заполучить в свою собственность. В настоящее время ничего похожего на описанную статуэтку мне не попадалось. Но будь уверен, как только я ее увижу, я тут же сообщу тебе об этом. Рано или поздно предмет, коль скоро он окажется в городе, попадется мне на глаза. Но увы, увы! Сейчас, когда город наводнен дилетантами, дела пошли из рук вон плохо. Вы меня понимаете, дилетанты наносят такой вред нашему делу! А как мне с вами связаться, уважаемые господа?

Пирис сказал жрецу, в какой гостинице они остановились. Затем в течение некоторого времени они со жрецом со знанием дела обсуждали причудливые пути старинных безделушек, которые путешествуют не вполне законным образом. Пока они беседовали, киммериец изучал подземелье. Стены сложены из кирпича. Кирпичным был и свод. Конан отметил, что кирпич сухой – подземелье находилось выше уровня воды.

Еще когда Конан в первый раз услышал о том, что храм Беса пристроен к стене, выходящей к реке, он с самого начала предположил, что оттуда должен существовать потайной вход в храм. Наверное, раньше, когда среди градоправителей Шикаса попадались люди более честные, не в пример Бомбасу, жрецы храма Беса немало наживались, переправляя краденое.

Уже давным-давно Конан взял себе за правило: входя в любой дом, первым делом отметить для себя все возможные выходы. То же самое касалось и городов. Полезно знать, что есть способ выбраться из города помимо городских ворот. Это может пригодиться в критической ситуации.

Завершив дела в храме, Конан с Пирисом вышли на улицу. Они представляли странную парочку: огромный богатырь-варвар и маленький, женоподобный замориец. Впрочем, здесь, в Дыре, никого этим не удивишь. Да и не в обычаях жителей Дыры интересоваться тем, кто как выглядит.

Они шли по извилистой улочке, когда Конан заметил, что за ними кто-то следит. Киммериец понимал, что в Дыре о честном поединке и мечтать нечего! Поэтому совершенно неожиданно Конан резким движением обернулся, и меч его со свистом вылетел из ножен. Люди, которые шли за ним, остановились, испуганные его внезапным движением. Однако, к удивлению Конана, Пирис не стал паниковать и не ударился в бегство. Напротив, маленький человечек резко повернулся, повторяя движение Конана, и выхватил длинный стилет с тонким лезвием.

– Эй, псы шелудивые! Кто ваш хозяин? – рявкнул киммериец.

На одном из преследователей была кожаная куртка, какую носили люди Ингаса, остальные на вид были самым обычным отребьем Дыры. Всего шестеро бандюг, каждый с обнаженным мечом. Однако острый взгляд варвара приметил еще одного: парень забрался на крышу и собирался, видимо, понаблюдать за схваткой издалека. Что ж, заниматься этим наблюдателем сейчас некогда…

– А тебе-то что? – грубо спросил человек, напяливший на башку глухой шерстяной колпак с прорезями для глаз. – Все равно и ты, и твой смазливый приятель еще до наступления темноты пойдете на корм рыбам.

– Эй, киммериец! Собственно, я тебя и нанял, чтобы ты разбирался с подобной швалью, – напомнил Пирис. – Вот и приступай к своим обязанностям.

– Ну! Вы слышали, что он сказал! – гаркнул Конан шестерым преследователям. – Либо проваливайте, либо нападайте! Я на службе! Я не собираюсь торчать тут вечно, на этой вонючей улице.

Все шестеро бросились в атаку одновременно. Киммериец встретил их на полпути. Уклонившись от неуклюжего выпада, Конан поразил одного из своих противников в незащищенное бедро. В следующее мгновение он ударил плечом в грудь какого-то бородатого, заставив того врезаться в стену. Длинный меч бандита в красной кожаной куртке полоснул Конана по боку, но лезвие скользнуло по стальным пластинам, вшитым в кирасу. Левый кулак Конана врезался бандиту в челюсть. Послышался звук ломающихся костей, и противник упал. К лицу киммерийца метнулся чей-то тесак. Однако Конан отразил удар своим мечом.

Зазвенела сталь. Отбив удар тесака, Конан перехватил запястье своего нового противника и вслед за тем ударил рукоятью своего меча тому в переносицу, раздробив ее. Негодяй упал. Тотчас же следующий бандит с коротким мечом перепрыгнул через тело упавшего, метя Конану в бок. Киммериец отклонился, пропуская меч мимо себя, а затем ловко зажал предплечье атакующего у себя под мышкой и рукоятью своего меча раздробил ему локтевой сустав. Отшвырнув воющего бандита в сторону, Конан прижался к стене, обводя глазами аллею в поисках новых врагов. Киммериец успел заметить, что наблюдатель на крыше смылся. Хотя Конан видел незнакомца лишь несколько мгновений, у него создалось впечатление, что это женщина. Бабенка с черными волосами и ярко размалеванными губами.

Конан оглядел своих поверженных противников. Одни лежали неподвижно, другие стонали и корчились на грязных плитках мостовой. Тот, кого Конан впечатал в стену, а также еще один бандит, внешностью похожий на стигийца, содрогались в конвульсиях. Рты их были страшно оскалены. Конан бросил взгляд на Пириса.

– Я их всего лишь слегка царапнул, – сказал этот мошенник, демонстрируя Конану свой стилет. Конец стилета был слегка испачкан кровью. Его покрывала какая-то зеленая жидкость. С этими словами Пирис спрятал свое оружие.

– А ну, стоять, негодяи!

Они обернулись и увидели Бомбаса. Его туша почти загромоздила проход по узкой улочке. Сжатые в кулаки руки Бомбаса упирались в бока. За ним высились фигуры троих его телохранителей и с полдюжины горе-солдат из городской стражи.

– Далеко же тебе пришлось топать от резиденции, городской голова, – сказал ему Конан. По жирному лицу толстяка зазмеилась злобная ухмылка.

– Я исполняю свой долг. Вы арестованы. Вы преступили закон. Сдавайте оружие.

Конан готов был взорваться, но Пирис опередил его:

– Подчинись, друг мой. Не все еще наши дела улажены в этом городе.

Киммериец неохотно подчинился приказу, сняв пояс с мечом и кинжалом и отдав его городскому голове. После чего настала очередь стилета Пириса. Городской голова взял стилет и осмотрел его. Затем перевел взгляд на двоих убитых Пирисом. Поверженные бандиты уже перестали биться в конвульсиях и затихли.

Городской голова зловеще хмыкнул:

– Тебе разве неизвестно, что обладание отравленным оружием – нарушение королевского закона?

Глаза заморийца расширились, будто он пытался изобразить оскорбленную невинность.

– Как? Он отравлен? А я-то приобрел это оружие, думая, что это самый обычный кинжал! Я же не специалист. Откуда мне знать, что лезвие отравлено.

Бомбас не удосужился ответить. Он с отвращением оглядел лежащие на улице трупы и повернулся к своим телохранителям:

– Оттащите эту падаль к реке.

– Но некоторые из них еще живы, – проговорил охранник с алебардой на плече.

– Так и что с того? – рявкнул Бомбас. – Перережь им глотки!

Пожав плечами, охранники вытащили кинжалы.

– А вы пойдете со мной! – приказал Бомбас.

В сопровождении Юлуса и двух зингарцев Конан и Пирис отправились в сторону Площади. Конан не стал ничего говорить своему компаньону о черноволосой женщине. Он не был даже уверен в том, что и в самом деле ее видел. Слишком уж мимолетным было видение. Когда они шли через Площадь, многие провожали их глазами. Слышались смешки. Конан решил, что смеются над непривычным зрелищем Бомбаса, наконец-то решившегося вылезти из своей резиденции.

Киммериец понимал, что жирный городской голова не случайно оказался поблизости от того места, где на них с Пирисом было совершено нападение, тем более что это случилось в той части города, которую Бомбас, по всей вероятности, не навещал уже много лет. Впрочем, это была одна из тех загадок, которые буквально со всех сторон окружали Конана. Киммериец не сомневался, что с течением времени и эта тайна для него откроется.

Арестованных ввели в резиденцию городского головы, провели вниз по лестнице и втолкнули в тюремную камеру с дверью, забранной решетками. Дверь за узниками захлопнулась. Стражник, здоровенный, как бык, мужичина с лысой головой, дважды повернул в замке тяжелый ключ.

– Оставьте нас, – сказал Бомбас, обращаясь к стражнику и своим трем телохранителям.

– Сколько ты собираешься нас здесь продержать? – спросил Конан.

Бомбас пожал плечами:

– Возможно, недолго. Возможно, весь остаток ваших дней. Все зависит от обстоятельств.

– Сколько нужно обстоятельств, чтобы ты выпустил нас отсюда? – спросил киммериец.

– Обычно пятидесяти марок обстоятельств достаточно. Но вас двое. Я не уверен, что этого стечения обстоятельств хватит.

– Это неслыханное самоуправство! – взвился Пирис. – Я направлю жалобу послу Заморы! Он мой личный друг!

Услышав это, Бомбас захохотал, и все жиры его тела затряслись.

– Слушай ты, человечек! Во-первых, посол Заморы находится в Тарантии, до которой тебе еще надо добраться. Ты не похож на колдуна, так что я сомневаюсь, чтобы тебе удалось связаться с послом из этой темницы. Мне каждый день приходится иметь дело с отребьем, вроде тебя. И я думаю, что меньше всего тебе хочется привлекать внимание заморийских властей к собственной персоне.

– Нас будут судить? – спросил Конан.

– Если я захочу. Ближайшее судебное заседание еще не скоро. Впрочем… – Тут городской голова подошел вплотную к решетке. -…Вам вовсе не обязательно торчать здесь все это время. Скажите мне, что за дела у вас здесь, в Шикасе? Если ты убедишь меня в том, что я смогу получить от них какую-то выгоду, возможно, мы сумеем прийти к обоюдному согласию. И помните, что вы оба здесь чужаки и никаких прав у вас здесь нет. Кстати, я могу держать вас здесь и без суда. Ну так что у вас за делишки в городе?

Ни один из заключенных не проронил ни слова. Бомбас отступил назад от решетки и нахмурился:

– Ну что ж, хорошо. Я могу освободить вас по уплате пятисот золотых марок. Каждый!

– Где мы найдем такую сумму? – взвыл Пирис.

– Меня это не касается, – сказал Бомбас. Он повернулся и начал подниматься по лестнице.

– Интересно, кто натравил на нас эту жирную свинью? – спросил Пирис.

Конан пожал своими массивными плечами:

– Я думаю, его подкупили, чтобы он убил нас, если это не удастся сделать наемным убийцам. Когда те вошли в аллею с одной стороны, Бомбас со своими людьми ждал нас с другой стороны. Однако наемные убийцы сами оказались на месте жертв. Что до городского головы, то он побоялся драться со мной. Кроме того, он чует, что ему может отломиться пожива в том случае, если мы останемся живы. Ну а касательно твоего вопроса, кто его подкупил, – то здесь кандидатур пруд пруди. Кстати, мне кажется, я заметил твою черноволосую потаскуху. Она наблюдала за схваткой с крыши. Впрочем, я не очень в этом уверен.

– Как? Эта тварь! Если она выследила меня здесь…

– Она что, тоже охотится за Черным Скорпионом? – спросил Конан.

– Киммериец, ты задаешь слишком много вопросов. Мои дела – это мои ЛИЧНЫЕ дела. Не забудь, ты не мой партнер. Я просто нанял тебя, чтобы ты мне помогал.

Маленький человечек буквально кипел от возмущения. Лишь через несколько минут он остыл.

– Кстати, мой друг, – сказал Пирис, – не найдется ли у тебя достаточного количества золота, чтобы отворить нам дверь этой темницы?

Услышав это, Конан заржал:

– Эй, ты помнишь мои денежные обстоятельства в тот день, когда мы повстречались? Ты дал мне задаток в двести золотых, большую часть которых я потратил на снаряжение и дорожные расходы.

Замориец уселся на жесткую скамью, подвешенную к стене на цепях. Все в его фигуре выражало крайнее отчаяние.

– А… А я-то было надеялся, что к тебе вернулась удача в игре. Или же, пока ты отирался здесь, тебе удалось скопить кое-каких деньжат, в то время как я мыкался в Бельверусе.

Конан подошел вплотную к Пирису и сверху вниз посмотрел на него. Во взгляде у него была угроза.

– Эй, а как насчет остальных восьмисот золотых, которые ты мне обещал?

– Я же говорил тебе, что мой отъезд из Бельверуса был… э-э… внезапным. Мне не удалось взять с собой почти ничего. – Пирис бросил взгляд на Конана снизу вверх и обнадеживающе улыбнулся: – Но послушай, киммериец, если мы даже просто найдем Скорпиона, удача улыбнется нам!

Киммериец глянул сквозь решетку на лестницу. Тюремщик, похожий на быка, еще не вернулся.

– А твои отмычки при тебе? – спросил он.

– Да, – тихо сказал Пирис, – но я предпочел бы не прибегать к ним. Нам нужно хотя бы несколько дней сохранять легальное положение в этом городе. Кто знает, когда здесь объявится человек со Скорпионом?

Конан подошел к двери и взялся за решетки. Много раз приходилось ему сиживать в темницах, но он так и не привык к заключению. Ум Конана лихорадочно работал, взвешивая все возможные пути к освобождению.

– Ладно. Глядишь, что-нибудь и изменится, – сказал он.

Тут неожиданно Пирис захихикал.

– Эй ты, что тебя так рассмешило? – с подозрением спросил Конан.

– Не ты ли говорил, что ни при КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ не будешь спать в одном помещении со мной?

Конан схватился руками за прутья решетки и застонал:

– Кром оставил меня!

Глава девятая

ХРАМ ДУРГИ

Конан лежал на жестком ложе, заложив руки за голову, и, глядя в потолок, размышлял о пятистах марках. У него не было ни малейшего желания открывать кому бы то ни было, где он спрятал свое золото. Не хотел он обращаться за помощью ни к кому из своих нынешних работодателей. Что до Пириса, то тот был неплатежеспособен. Во всяком случае, заявлял, что является таковым. Ксантус не желал иметь никаких дел с Бомбасом. Что до Касперуса, то тот явно хотел остаться в тени и настаивал на анонимности. Кроме того, если бы Конан обратился к любому из них, то наверняка они потеряли бы веру в него, случись им вытаскивать своего непобедимого киммерийца из тюряги. В конце концов, Конан пришел к выводу, что необходимо найти еще одного работодателя, который согласится вложить пятьсот марок, чтобы заручиться поддержкой великого мастера меча.

Бросив взгляд на соседнюю койку, он увидел, что Пирис спит. От маленького человечка расходилось облако аромата лилий. Быкоподобный стражник исчез, его сменил более молодой, явно изнывающий от скуки. Киммериец встал и подошел к зарешеченной двери:

– Ш-Ш-Ш! Эй, ты не хочешь зашибить деньгу?

Стражник поднял голову от стола, где вырезал модель речной баржи.

– Я не выпущу тебя, – обронил он, а затем добавил: – Даже за тысячу марок.

– Да нет, я тебя об этом и не прошу. Я просто хочу, чтобы ты передал записку. Ты знаешь, где находится дом Риста Даана?

– Кто же его не знает? – сказал стражник.

– Когда сменишься, пойди к нему и скажи вот что: "Если хочешь вырвать свою дочь из рук Андоллы, отправляйся в резиденцию городского головы и выкупи Конана из Киммерии". Запомнил? Получишь пять марок.

Стражник повторил послание.

– Ну а где же мои пять марок?

– Я по-твоему похож на человека с деньгами? – нетерпеливо сказал Конан. – Тебе заплатит Даан.

Час спустя на пост снова заступил лысый тюремщик. Киммериец понимал, что сейчас ни в коем случае нельзя показывать своего нетерпения. Пирис выклянчил у стражника доску для игры, и заключенные убивали время, играя в "Король мертв", причем Пирис постоянно выигрывал. Конан проигрывал уже третью партию, когда появился Юлус, сопровождаемый человеком, одетым в чулки и роскошную тунику, поверх которой был наброшен теплый плащ, опушенный великолепным белым мехом.

– Который из вас киммериец? – спросил этот человек.

– Вы что, хотите сказать, что не в состоянии отличить меня от дикаря? – обидчиво вскинулся Пирис.

– Я Конан. – Киммериец встал и подошел к решетке, напустив на себя грозный вид и демонстрируя свои внушительные габариты.

Разодетый в плащ человек оглядел его с ног до головы, а затем повернулся к Юлусу:

– Я хотел бы поговорить с ним наедине.

Юлус кивнул тюремщику, который отпер дверь. Когда Конан уже начал подниматься по лестнице вслед за остальными, Пирис жалобно позвал его:

– Конан, вытащи и меня отсюда!

Юлус привел их в небольшое помещение, находящееся рядом с главным залом.

– Мой господин! – сказал он. – Позволь мне лучше остаться здесь, с тобой! Этот тип – сущий дикарь. За то время, что он провел в городе, он убил уже нескольких человек.

– Плевать, – проговорил человек в роскошном плаще. – Город от этого ничуть не утратил своей привлекательности. Оставь нас.

– Ну, как хочешь. – Юлус поклонился и вышел, захлопнув за собой дверь.

– А теперь давай, киммериец, объясни, что ты хотел сказать своим посланием. Почему ты считаешь, что я соглашусь выложить пятьсот марок ради того, чтобы вытащить тебя отсюда?

– Слушай, во сколько тысяч тебе стал на сегодняшний день Андолла? – вопросом на вопрос ответил Конан. – Да разве ты не Риста Даан?

– Именно Риста Даан. А что тебе известно обо мне?

– Мне сказали, что твоя дочь – одна из тех, кто подпал под пагубную власть Андоллы и теперь пребывает в храме Матери Дурги.

– А ты-то здесь при чем? – спросил Риста Даан. У него было жесткое худощавое лицо с резкими чертами лица и седые волосы. Если бы не холеные руки, его можно было бы принять за солдата.

– Мне приходилось уже прежде заниматься подобной работенкой, – сказал ему Конан. – Мошенники, вроде Андоллы, по всему миру охотятся за неразумными отпрысками богатых родителей. Обычно они держат юнцов, пока не выкачивают из родителей все их деньги, а после выбрасывают их на улицу.

– Да знаю я это все, знаю. Так ты говоришь, что можешь отправиться в храм и притащить ее ко мне?

Конан покачал головой:

– Ты же понимаешь, что ничего путного из этого не выйдет. Она просто удерет и вернется к Андолле. Так всегда бывает. Нет, я хочу предложить кое-что иное. Я могу уничтожить его власть над ней.

– Ой ли? Не слишком ли много ты на себя берешь? – Несмотря на иронию, прозвучавшую в голосе Риста Даана, неприязнь его исчезла.

– Я бы обстряпал это за несколько дней.

Даан наконец принял решение. Он коротко кивнул:

– Отлично. Если бы ты заявил, что можешь вернуть ее мне буквально через час, я бы, наверное, посоветовал этому жирному болвану, городскому голове, запихать тебя назад в каменный мешок. Честно тебе скажу: поначалу ты мне не понравился.

На выходе Конан получил назад оружие и доспехи. Риста Даан внес за него выкуп, после чего вдвоем они вышли на Площадь.

– Подумать только, пять сотен! – бормотал Риста Даан, пока они шли через Площадь к его дому, который стоял прямо напротив дома Ксантуса. – А почему это Бомбас так высоко оценил тебя?

Конан пожал плечами:

– Этот жирный боров играет сразу в такое количество игр, что, как мне кажется, уже давно запутался в них. Ясно одно: никто в этом городе не попадает за решетку только из-за того, что убил несколько человек. Кроме того, я защищался. Да и не так уж много народу я убил. Мог бы куда больше. Между прочим, ваш городской голова приказал добить тех, кого я только поранил.

– Бомбас просто хочет получать долю от всех делишек, какие только затеваются в городе, – сказал Даан. – Впрочем, это не мое дело. Мне плевать, чем ты там еще занимаешься. Пока ты работаешь на меня, я не буду чинить тебе препятствий.

Они вошли в обширный внутренний двор, тщательно ухоженный. Несмотря на то что уже был не сезон, здесь все еще цвели розы. Войдя в помещение, Конан подивился роскошной обстановке, драгоценным коврам. Ливреи у слуг были в порядке; судя по их виду, никак не скажешь, чтобы им плохо жилось.

– Тебя кормили в темнице? – спросил Даан.

– Черствой коркой и глотком воды, – проворчал Конан.

– Этот боров наживается даже на содержании заключенных, – проговорил Даан. – Впрочем, я не удивлен.

Он хлопнул в ладоши. Появился слуга.

– Этот человек отведет тебя в купальню, в которой, по-моему, ты чертовски нуждаешься. Затем, когда ты вернешься, мы пообедаем и поговорим о наших делах.

Киммериец последовал за слугой и вскоре уже нежился в громадной ванне горячей мыльной воды, в то время как прислуга натирала ему спину и умащала его кожу. Потом он уселся перед большим зеркалом, пока цирюльник брил его и занимался его густой черной гривой. Конану принесли чистые одежды, в которые он и облачился, заметив, что прореха в кирасе была аккуратно схвачена пятью стежками, а стальной шлем надраен до блеска. Даже если Риста Даан окажется таким же мерзавцем, как и все остальные, то уж в гостеприимстве ему не откажешь.

Слуга отвел Конана в столовую, где Риста Даан сидел за столом, буквально ломившимся от яств. По жесту хозяина Конан уселся. Слуга наполнил его кубок и начал накладывать еду на блюдо, стоявшее перед Конаном. В течение некоторого времени хозяин и гость в молчании поглощали пищу. Впрочем, Риста Даан еле притрагивался к трапезе, зато киммериец жадно набрасывался на все.

Когда Конан наконец насытился, он откинулся назад. Хозяин протянул ему маленькую плоскую деревянную коробочку. В центре ее находился миниатюрный портрет, сделанный с изумительным тщанием. На портрете была изображена молодая девушка с прямыми светлыми волосами и огромными голубыми глазами.

– Это моя дочь, Риетта. Мой единственный ребенок. Я показываю тебе, чтобы ты мог ее узнать, потому что в этом гнусном храме она живет под другим именем. Андолла дает каждому из своих последователей новое имя, когда они присоединяются к нему. Это помогает рвать их связи с семьями.

– Кроме тех связей, по которым текут деньги.

– Точно. Молодые болваны, находящиеся в его власти, постоянно шлют письма своим семьям, выпрашивая денег. Иногда они даже возвращаются домой, заявляя, что навсегда порвали с Андоллой, а затем обчищают семейные сундуки и уходят обратно в храм.

– Как твою дочь угораздило попасть в сети к Андолле? – спросил Конан.

Лицо безутешного отца исказилось гримасой боли.

– Я торговец пряностями. Большую часть своей жизни я вынужден был провести вне дома – дела. В результате моя дочь находилась полностью на попечении матери. Но моя жена… В общем, у нее что-то случилось с мозгами. Поначалу, когда мы только поженились, это было незаметно, но мало-помалу стало проявляться все более сильно. Проводи я больше вымени дома, я, конечно, давным-давно заметил бы и что-нибудь предпринял. – С минуту, наверное, Риста Даан сидел в молчании. – Ладно, все это в прошлом и я уже ничего здесь не могу изменить. – Он уставился в свой кубок.- Мать Риетты находила наших привычных богов очень скучными. И больше тяготела к чужеземным культам. Свою странную привязанность она передала и дочери. По мере того как шли годы, моя жена все плотнее вбивала себе в голову, что стала жертвой древнего проклятия, тяготеющего над женщинами ее рода. Тогда же она начала устраивать всевозможные ритуалы, чтобы защитить Риетту от этого воображаемого "проклятия". Я узнал обо всем позднее, от слуг, – признал он. – Когда я находился дома, жена моя вела себя почти нормально. Со временем, однако, ее недуг стал очевиден даже для меня. Я поместил ее под постоянное наблюдение доверенных лиц. Увы, все было бесполезно. Однажды ночью, когда разразился ужасающий ураган, она выбралась из своей комнаты и забралась на крышу угловой башенки. Оттуда она бросилась вниз, на мостовую.

Некоторое время Даан молчал, затем встряхнул головой и продолжил:

– Риетта была не только убита горем, но и напугана. Мать то и дело говорила ей о проклятии. И вот теперь это проклятие от матери перешло на нее. К тому времени в нашем старом храме уже обосновался Андолла, переделав его под святилище своей грязной и гнусной вендийской богини. Кто-то из глупых, безмозглых дружков Риетты рассказал ей про Андоллу. Какой, мол, чудесный это человек. С какой легкостью с помощью сверхъестественных сил он может разрешить любую проблему. И вот Риетта пошла посмотреть на Андоллу.

Как ты понимаешь, этот шарлатан собирает все городские слухи. Поэтому когда Риетта пришла к нему, мошенник прекрасно знал, какие речи вливать ей в уши. Он сказал, что способен защитить ее от страшного проклятия, но при условии, что она останется в его храме. Она осталась и с тех пор пребывает там. Я пытался было нанять молодчиков, чтобы вырвать ее из рук Андоллы, но этот негодяй платит главарям всех шаек и поэтому находится под их защитой.

– Ему и тебя удалось подоить? – грубо спросил Конан.

– Прежде чем убежать в храм, Риетта обчистила меня, забрав десять тысяч марок золотом и еще куда больше – драгоценностями. Андолла, должно быть, подучил ее, как сделать слепок с ключа. У Риетты слишком мало сил, чтобы вскрыть мои сундуки, поэтому Андолла наверняка послал кого-то вместе с ней, чтобы помочь.

– Ясно, – сказал Конан. – Теперь о его брехне насчет магической силы. За этим действительно что-то стоит или же он шарлатан?

– Трудно сказать. Он заявляет, что может убить одним только проклятием. Кое-кто, с кем у него были проблемы, умерли загадочной смертью. Но, как ты понимаешь, это можно было сделать и с помощью яда. С тех пор я крайне осторожен в отношении всего, что я ем и пью. Кроме того, он действует не в одиночку. У него есть подруга по имени Оппия. И эту стерву, на мой взгляд, следует опасаться еще больше.

– Да, все чертовски запутано! – проговорил Конан. – Однако думаю, что смогу уладить это дело.

– Сколько ты возьмешь за работу? – спросил Риста Даан.

– Моя обычная расценка за подобную операцию – тысяча марок, – сказал Конан. – Поскольку ты уже заплатил пятьсот за мое освобождение…

– Пятьсот десять, – поправил торговец пряностями. – С учетом того, что я заплатил тюремщику за передачу твоего послания.

– Десять! Я же сказал ему – пять!

– В этом городе обитают не только крупные мошенники. Встречаются и мелкие.

При этом оба рассмеялись.

– Как только Риетта окажется у меня, ты получишь причитающиеся тебе деньги. И учти, я пользуюсь некоторым влиянием, не только здесь, но и в столице. Если на тебе висят какие-то обвинения, то знай, что их легко можно будет снять. Ты мне определенно нравишься, киммериец. Я думаю, ты честно отработаешь свои деньги.

Киммериец встал:

– Ну так я пошел. Обнимешь свою дочь через несколько дней. И не бойся, после этого Андолла не будет тебя больше беспокоить.

Площадь уже погружалась в сумеречную темноту, когда киммериец вышел от Риста Даана. Поначалу он думал прямиком направиться в храм, но затем решил вернуться в гостиницу. Надо было посмотреть, в порядке ли Брита. По пути Конан завернул в конюшню и проверил, как содержат его коня. Затем поднялся по наружной лестнице к себе в комнату. Как только он вошел, из смежной комнаты к нему ворвалась Брита:

– Конан! Где ты был?

– За решеткой. А ты где болталась?

Несмотря ни на что, Конан почувствовал облегчение, увидев женщину целой и невредимой.

– Спроси лучше, где я НЕ была. Мне кажется, я облазила все здешние гадюшники, разыскивая сестру. Да, ее здесь видели, но информация довольно старая. Вряд ли она может пригодиться. Я уже опасаюсь того, что сестра, может быть, покинула этот город.

– Может быть, она вернулась в Тарантию, – предположил Конан. – Тебе тоже лучше вернуться.

– Я не сделаю этого, пока не узнаю наверняка, что в Шикасе ее нет. А как ты угодил за решетку?

– Я думаю, что в этом городе я – единственный, кто был арестован за драку. Это было вчера утром. А где тебя носило две ночи назад?

– Я пришла сюда, как обычно, – сказала она,- и начала было подниматься по лестнице, но тут заметила, что возле наших дверей на балконе отирается какой-то человек. Маленький такой человечек в ОЧЕНЬ странных одеждах. Я испугалась и провела остаток ночи в каретном сарае, внизу.

Конан коротко хмыкнул:

– Это был всего-навсего… А, неважно. Слушай меня, девочка. Я буду отсутствовать день или два. Если смогу, то свяжусь с тобой. Но дела требуют, чтобы я на некоторое время отлучился.

– Ты что, хочешь сказать, что покинешь город? – беспокойно спросила она.

– Нет, я буду в Шикасе. Гостиница оплачена. Не делай глупостей. Сейчас уже все и каждый в городе знает, зачем ты сюда приехала. Если твоя сестра до сих пор хочет скрываться от тебя, то ты ее не найдешь. Если она передумала, то пусть она тебя ищет. Постарайся не рисковать по-пустому, потому что в ближайшие дни я не смогу помочь тебе. Ты поняла?

Она уставилась в пол и сцепила руки:

– Да.

Он откинул ее голову назад и поцеловал.

– Ну ладно, веди себя тихо, – посоветовал он ей.

Она улыбнулась. Он ушел. На душе у него было неспокойно. Портик храма был ярко освещен огнями, горящими в бронзовых чашах. Жгли здесь также и благовония – дым был благоуханным. Изнутри доносились звуки бесконечного монотонного пения. Два здоровенных юнца охраняли вход, скрестив на груди руки.

– Я хотел бы поговорить с Андоллой, – сказал Конан, остановившись перед ними.

– Наш мастер не разговаривает с кем попало, – важно произнес один из юнцов. – Он святой человек. Почти все время проводит в медитации.

– Кроме того, нечистые люди не могут общаться с ним непосредственно, – заметил другой.

– Я только что из ванной, – сообщил Конан. – Если твой хозяин так недоступен, то, возможно, его супруга поговорит со мной?

– СВЯТАЯ МАТЬ ОППИЯ также занята делами духовными, – произнес первый.

Тут Конан почувствовал, что исчерпал скудные запасы своего терпения. Он схватился за рукоять меча.

– Они отзовутся на крики боли, доносящиеся от ворот? – прорычал он.

– Что такое? – Это был женский голос. Оба стража мгновенно повернулись и поклонились, в то время как говорящая появилась из дверей и прошла между ними. Она была невысока ростом и хорошо сложена. У нее были длинные черные волосы и смуглая кожа. Крылья изящного носа были украшены блестящим бриллиантом, а над бровями каким-то образом закреплен гладкий круглый красный камень.

Стражи начали монотонно бить в ладоши и петь:

– СВЯТАЯ МАТЬ ОППИЯ! СВЯТАЯ МАТЬ ОППИЯ!

Она сделала знак рукой, и они замолчали.

– Меня зовут Конан из Киммерии. Нам надо кое-что обсудить.

– Ума не приложу, что мне с тобой обсуждать. Но не в наших обычаях отворачиваться от тех, кто умоляет о помощи. Пожалуйста, входи.

Стражи у входа не производили впечатления гостеприимных хозяев. Тем не менее Конану показалось, что женщине просто не хотелось, чтобы с Площади видели, как она разговаривает с варваром. Внутри храм был освещен свечами и жертвенными огнями, пылавшими перед идолами. Суровый храм Митры, лишенный всяческих украшений, превратился в роскошное святилище в вычурном вендийском стиле. Каждый свободный дюйм поверхности был расписан изображениями вендийских божеств, каждый из которых был занят своим обычным делом. На многих стенах изображены кровавые сцены; иные казались отвратительными и тошнотворными. Смысл многих картин был просто недоступен Конану. Изображений животных было не меньше, чем человеческих фигур. Маленькие мартышки были нарисованы с таким искусством, что, казалось, вот-вот убегут из храма.

Храм являл собой обширное помещение, где человек сорок почитателей богини что-то бесконечно пели, похлопывая ладонями по глухо звучащим барабанчикам. Шум, который они производили, был, с точки зрения Конана, дьявольской какофонией. Объектом поклонения служил идол женского божества с чудовищными сиськами. Богиня сидела, скрестив ноги и положив ступни на бедра. У нее на коленях в точно такой же позе застыл мужчина.

Глаза его закрыты.

Женщина провела Конана по лестнице на галерею, опоясывающую по второму этажу весь храм. Сквозь отверстие в крыше храма были видны луна и звезды. Одежда Оппии состояла из одного-единственного куска небесно-голубого шелка, плотно обернутого вокруг плеч и спускающегося до лодыжек. Ноги ее были босы, а подошвы выкрашены красной краской.

Пройдя по галерее, она ввела Конана в небольшую комнату со скудной деловой обстановкой. Большой стол, заваленный пергаментами, и два кресла. Украшений почти не было, хотя в руках у миниатюрных идолов курились дорогие благовония. Женщина села за стол и ледяным голосом обратилась к Конану.

– Ты – человек, несущий насилие, воин, – сказала она. – Я слышала о тебе. Мы отрицаем все формы насилия. Зачем ты сюда явился?

– Если вы такие праведники, – проговорил Конан, – то наймите какого-нибудь парня, умеющего обращаться с оружием.

– У нас есть своя охрана, – заметила она.

– Та парочка у входа, что ли? – Конан презрительно фыркнул. – Проку от них никакого, и ты понимаешь это. Подумай, что произойдет, если семьи послушников наймут головорезов, чтобы вернуть домой своих детей.

Она слегка откинулась назад, изучая Конана из-под полуопущенных век:

– Заблудшие, погрязшие в грехах люди иногда пытаются похитить наших последователей. Однако у нас есть договоренности с теми, кто контролирует людей, несущих в душе насилие.

– Тогда вскоре произойдет вот что. Опечаленные родители отправятся за пределы города и там наберут себе сильных бойцов. – Конан заметил, что слова его попали точно в цель. – И разве не может случиться так, что кто-то из ваших последователей начнет колебаться, не вернуться ли ему домой.

– Иногда, правда очень редко, злой дух, враг Матери Дурги, заражает одного из аколитов бессмысленным стремлением покинуть нас. Но с терпением и доброжелательностью мы успокаиваем мятущиеся души и побеждаем кощунственные происки врага Матери Дурги.

Конан осклабился:

– Я мог бы одолеть происки этого – как там его? – вашего врага очень быстро. Поверь, я умею делать подобную работу. Кроме того, хотя я и уверен, что вы всецело заняты лишь духовными делами, вы, должно быть, слышали, что шайки в этом городе все больше и больше ввязываются в междоусобную войну. Так что ваши соглашения с ними уже сейчас гроша ломаного не стоят. Что до меня, то я не связан ни с одной из банд.

В первый раз она посмотрела на Конана пристально и совершенно открыто.

– Возможно, что мы… То есть что Матерь Дурга и захочет воспользоваться услугами такого человека, как ты. Если ты останешься здесь на некоторое время – кто знает? – может быть, нам удастся направить тебя на путь доброты и света. – Еле заметная улыбка искривила уголки ее рта. – Идем. Я покажу тебе царство Матери Дурги здесь, на благословенном западе.

Она поднялась из-за стола и пошла на галерею. Конан последовал за ней.

– Здесь мы совершаем дневные богослужения, – сказала она, указывая на храм внизу.

– И сколько там их? – спросил Конан. – Я имею в виду верующих, а не богослужения.

– Сейчас – больше ста, – сказала она. – Мы предлагаем благодать Матери Дурги всем, но здесь находятся лишь те, чья вера и решимость не вызывает сомнений.

"Только те, – подумал Конан, – от кого текут денежки".

– Великий душою Андолла, мой супруг, является посредником, через которого к нам нисходит слово Матери Дурги.

Она ввела Конана в боковой притвор. Здесь стояло еще одно изваяние богини. Но эта статуя была черной. Обнаженное тело покрыто зловещими кровавыми пятнами. С шеи богини свисало ожерелье из человеческих черепов. В руках она держала меч. Сама богиня при этом плясала на горе внутренностей и отрезанных рук и ног.

– А это Матерь Богиня в ее ипостаси Пьющей Кровь и Пожирающей Потроха. Все вендийские боги имеют как созидающие, так и разрушающие ипостаси. Главным образом мы поклоняемся Матери Дурге в ее созидающей, дающей рождение ипостаси. – Оппия холодно улыбнулась, глядя на Конана. – Но мы не должны забывать и о ее темной стороне.

– Да, забывать про это, – Конан кивнул на статую, – было бы неосмотрительно.

Восточных богов Конан не любил почти так же сильно, как и божеств Стигии. Будучи истинным сыном свободного, сильного народа, киммериец искренне презирал тупоголовых фанатиков различных бредовых богов – таких, как Матерь Дурга. Как правило, любым экзотическим пантеоном верховодил какой-нибудь кровожадный, злобный монстр. Или же слабосильный, припадочный уродец.

– А здесь, – вещала Оппия, когда они вошли в другое помещение, – тех, чья вера пошатнулась, стараются вернуть на истинный путь.

На стенах здесь висели кандалы, а в центре помещения находилась X-образная рама, снабженная ручными и ножными кандалами. С одной из перекладин рамы свисала многохвостая плетка, каждый ремень которой был усеян бронзовыми крючьями.

– Да, – заметил Конан, – это действительно радикальное средство укреплять пошатнувшуюся веру.

– Я уже заметила, что ты из маловеров, – фыркнула женщина. – Впрочем, чего ожидать от варвара. Однако Матерь Дурга никого не отвергает, сколь бы низкорожденным ни был человек. Идем.

Она показала Конану сады, мастерские, кухни, прачечные. Рабы в храме отсутствовали. Впрочем, думал Конан, здешние аколиты – самые настоящие невольники. Всю грязную работу делали именно они. Прелесть данной системы заключалась в том, что за рабов не надо платить – люди сами платили за то, чтобы их сделали рабами.

Позади самого храма имелось большое здание в четыре этажа с многочисленными комнатами. Оппия показала Конану обширные помещения – спальни аколитов. За исключением циновок, сейчас аккуратно свернутых и лежащих у стены, здесь не было вообще ничего. Оппия описала Конану распорядок дня аколитов. Конан узнал, что юные и богатые послушники содержались в условиях куда более строгих, чем солдаты-новобранцы. Богослужения проводились днем и ночью. Аколиты никогда не спали больше двух часов подряд. Если они не молились, значит, работали.

На кухне Конан заметил, что жратва состоит главным образом из каши. Поскольку они находились в состоянии вечного голода и изнурения, с их сознанием и волей можно было делать что угодно. В душе Конан кипел от гнева, хотя изо всех сил старался скрывать свои чувства. Обычное рабство по сравнению с этим казалось делом неземной чистоты. Кроме того, Конан был уверен, что самого худшего ему еще не показали.

Наконец она привела его в обширное помещение на третьем этаже.

– Жить будешь здесь, – сказала она. – Не сомневаюсь, что тебе здесь будет комфортабельнее, чем в тех условиях, в каких ты до этого дня проводил свою жизнь.

– Пожалуй, – согласился Конан. – А ты где живешь?

Она смерила его ледяным взором:

– Зачем тебе это знать?

– Времена сейчас неспокойные. Половина аквилонского отребья, по которому виселица плачет, находится сейчас здесь, в Шикасе. А вокруг людей загадочных всегда бродят слухи. Человеку, не знакомому с вашим благочестивым образом жизни, может показаться, что в этом храме хранится гигантское богатство. Если сюда ворвутся грабители и поднимется тревога, я должен знать, куда бежать, чтобы спасти вас.

– Да, ты прав, – сказала она. – На этом этаже. Повернешь налево, в зал за этой дверью, затем направо, до конца. Выйдешь к красной двери. За этой дверью наши апартаменты. Без моего приказа или приказа моего мужа в эти помещения никто не ходит.

– Я понял, – сказал Конан, в душе решив при первой же возможности обшарить эти комнаты.

– Очень хорошо. Теперь остается одно – оплата.

– Ну, тут-то вопроса никакого нет, – сказал Конан. – Моя плата – тысяча золотых марок. Половину можешь отдать прямо сейчас. В скором времени ваши дела здесь так или иначе решатся, и тогда заплатите остаток.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она.

Конан пожал плечами:

– Либо война между бандами закончится и власть в городе перейдет в одни руки, либо же тебе с твоим мужем придется покинуть город.

– Покинуть город? – Ее глаза блеснули. – С чего бы это нам покидать город?

Конан усмехнулся:

– Знаешь, мне почему-то кажется, что Матерь Дурга может позвать вас куда-нибудь в другое место нести ее слово людям. Подозреваю, что подобное происходило уже не раз до того, как вы прибыли в Шикас. Кроме того, думаю, что ваш отъезд будет внезапным и случится глубокой ночью. Только будь уверена: я замечу его и приду за причитающимися мне деньгами.

Несколько мгновений она яростно смотрела на него, а затем неожиданно хихикнула. Протянув руку, длинным заостренным ногтем указательного пальца она провела по его подбородку:

– Киммериец, я думаю, что мы с тобой найдем общий язык.

– Вот именно. Мне кажется, стоит заплатить мне прямо сейчас эти пятьсот марок.

– Подожди здесь, – приказала она. И со странным для ее возраста девчоночьим хихиканьем она выбежала из комнаты.

Киммериец заметил, что, оказавшись за дверью, женщина повернула налево. Значит, направилась в свои апартаменты… Несколько секунд он ждал, затем высунулся из дверей. Ее нигде не было видно, но за углом он услышал, как в замке поворачивается ключ. Стало быть, она носит ключпри себе.

Услышав, что дверь захлопнулась, Конан бесшумно пробежал по залу, свернул направо и обнаружил тяжелую красную дверь, окованную железом. Замок, конечно, внушительных размеров, но опытный взгляд бывшего взломщика моментально распознал всю его нехитрую премудрость. Если потребуется, замок можно открыть и шпилькой.

Потолок был низким, освещенным лишь масляными лампами, горящими в нишах. Конан поднял потускневшую бронзовую крышку одной из ламп и увидел, что резервуар до половины полон. Значит, масло заливают один раз в день, утром. В другое время можно не беспокоиться, что встретишь ненароком аколита, подливающего масло в лампы.

Конан прислушивался, не раздастся ли звук открываемой сокровищницы, но дверь была слишком толстой, чтобы пропускать такие звуки. Решив, что не стоит задерживаться у двери надолго, Конан вернулся назад. Потом вытащил кинжал и с отсутствующим видом принялся острить лезвие. За этим делом и застала его возвратившаяся Оппия.

В руках она держала кожаный мешочек. Однако внимательный взгляд киммерийца отметил, что бабенка ходила не только за деньгами. Кое-что она изменила и в своем одеянии… Теперь платье открывало узкую полоску смуглой плоти от подмышек почти до лодыжек. Оппия протянула киммерийцу мешочек. Сунув кинжал в ножны, Конан взял деньги. Мешочек был из тонкой, на диво добротно выделанной кожи и весьма увесист. Киммериец чувствовал, что женщина прямо-таки трясется от похоти. Да, бабы куда опаснее золота!

– Возможно, мне удастся обратить тебя в веру Матери Дургн, – проговорила она, подходя к киммерийцу поближе.

– Это богиня не по моему вкусу, – сказал Конан.

– Откуда тебе это знать? Я же говорила тебе, что у Матери Дурги не одна ипостась. Некоторые из них не для простых аколитов. Когда к ней обращаются как к владычице женской зрелости и соединительнице плоти, ритуалы поклонения таковы, что ты наверняка найдешь их восхитительными. Кстати, в этих ритуалах я – высшая наставница.

– А великий духом Андолла? – полюбопытствовал киммериец. – Он принимает участие в этих церемониях?

Оппия провела кончиками пальцев по щеке Конана:

– Мой муж всецело погружен в свои магические изыскания. Мы мало времени проводим вместе, за исключением тех случаев, когда церемония Высокочтимой требует присутствия нас обоих.

– Неужели благочинный Андолла является мастером магических Искусств? – спросил киммериец.

– Когда он не занят поклонением Матери Дурге, он стремится к более глубокому постижению мира сверхъестественного. – В тоне ее проскользнуло легкое презрение. – Поэтому он собирает сочинения по магии, а также прочее магическое барахло. За своими занятиями он долгие часы проводит в одиночестве.

– Должно быть, поэтому ты чувствуешь себя одинокой, – заметил Конан.

– Иногда, – согласилась она, – утешения Матери Дурги недостаточно. А мужчины-аколиты могут быть так утомительны!.. – Оппия вознамерилась было прильнуть к широченной груди киммерийца, но вдруг откуда-то сверху послышался дикий крик. Кричала женщина. В голосе звучал предельный ужас.

– Кром! – воскликнул Конан, хватаясь за рукоять меча. – Кого-то убивают!

– Матерь проклинает ее! – фыркнула Оппия. Затем успокаивающим жестом положила Конану ладонь на плечо: – Успокойся. Это одна из наших послушниц. Самая беспокойная. С ней такое часто бывает. Идем, возможно, она нуждается в успокоении.

Конан последовал за ней в большой зал, а затем по лестнице, по которой они сюда поднялись. На этот раз Оппия провела киммерийца узким проходом на четвертый этаж. Конан заметил, что здесь большинство дверей распахнуты, а комнаты пустуют. Впрочем, нет… Одна дверь закрыта снаружи на крепкий засов. На уровне глаз имеется небольшое окошечко, прямо как в тюрьме. Оппия открыла глазок и заглянула внутрь. Затем отодвинула засов. Конан вслед за Оппией вошел в помещение. Острым чутьем варвар уловил странный запах – здесь жгли какую-то ядовитую дрянь. Запах едва-едва уловимый, но Конан был готов поклясться, что ему не почудилось. Затем внимание киммерийца привлекла жалкая фигура, скорчившаяся в уголке комнаты.

Это была Риетта, дочь Риста Даана. Впрочем, Конан не сразу узнал девчонку, хотя ее портрет накрепко засел у него в памяти. Миловидное личико теперь осунулось, прелестные ручки высохли, некогда роскошные волосы свалялись и потускнели. Видно было, что в течение многих месяцев девушка ни разу не гуляла на солнце. Глаза ее были широко раскрыты от ужаса и смотрели, не отрываясь, в противоположный угол комнаты. Девчонка в отчаянии закусила зубами кулачок, а другой рукой, тоненькой, как ивовый прутик, указывала в угол.

– Оно там! Оно снова появилось! Вы обещали, что оно больше не появится! Вы обещали!

Оппия нагнулась и взяла девушку за плечи:

– Я же говорила тебе, что Матерь Дурга защитит тебя от проклятия. Если вера твоя сильна, то, что ты видишь, не сможет причинить тебе вреда. Лишь твое маловерие позволяет этой твари возвращаться каждую ночь. Почему ты разуверилась в Матери Дурге?

– Но ведь я пыталась понравиться богине! – рыдала девушка. – Я производила все необходимые ритуалы! Я молилась днем и ночью! Я ела только разрешенную пищу и голодала, когда мне было ведено голодать! Почему же эта тварь возвращается?

В голосе Оппии появились презрительные нотки:

– Матерь Дурга смотрит в твое сердце. Смотрит и видит, что вера твоя не есть истинная вера. Матерь Дурга требует неоспоримого доказательства твоей преданности ей.

– Так что же мне еще остается делать? – в голос рыдала девушка. – Все, что у меня было, я отдала ее храму! Я же не виновата, что у моего отца сердце из камня и он отказывается давать мне деньги!

– Если ты тверда в вере, – холодно проговорила Оппия, – ты должна найти способ и заставить отца выдать тебе еще денег.

Покуда две женщины разговаривали, Конан осматривал помещение. Комната в точности походила на ту, которую отвели ему. Однако здесь единственной мебелью была жесткая узкая кровать, состоящая из деревянной рамы и натянутых на нее кожаных полос. Единственное окно было забрано шестью вертикальными толстыми бронзовыми прутьями. Сейчас комната освещалась лишь светом масляной лампы, горящей за толстым стеклянным колпаком. Лампа находилась в соседнем помещении.

Оппия кивнула Конану, показывая на девушку:

– Отнеси-ка ее на кровать.

Киммериец поднял девчонку, поразившись, до чего же она легкая, уложил ее на сплетение кожаных полос и накрыл тонким одеялом. Девушка смотрела на великана варвара полными страха глазами и дрожала.

– Ты должна упражняться в молитвах третьего уровня, – приказала Оппия, – и медитировать на Божественное Ничто. Если это покажется тебе слишком сложным, размышляй о том, как ты можешь убедить своего отца послать дары в наш храм. Матери Дурге нет дела до богатств мира сего, но в своем бесконечном сострадании она примет тебя к себе, если ты докажешь ей свою преданность. Думай обо всем этом.

Они вышли из комнаты. Оппия снова закрыла дверь на засов.

– Кто это? – спросил Конан.

– Среди нас имя ее Амата. Отец ее – один из самых богатых людей в городе. Она – жертва древнего семейного проклятия. Стремясь избавиться от проклятия, она пришла сюда, к нам, чтобы мы ее защитили.

– Там, похоже, защищать-то уже особо нечего, – заметил Конан. – Девица скоро помрет от истощения.

Оппия пожала своими роскошными плечами:

– Ну и что с того? Все в руках Матери Дурги.

– Она что, опасна? – поинтересовался Конан. – Вы ведь держите ее взаперти.

– Опасна только для самой себя. Именно поэтому окно у нее забрано решеткой. В отчаянии она может броситься на мостовую, точно так же, как в свое время бросилась ее мать. Именно поэтому мы не даем ей огня, даже свечи, чтобы она не сожгла себя. Скажу прямо, для нас она – сплошная обуза, однако мы не оставляем надежды получить от нее чего-нибудь. – Оппия тонко улыбнулась. – Я имею в виду, конечно, не мирские богатства, а внемирную благодать от сохранения еще одной благословенной души для Матери Дурги.

Конан улыбнулся в ответ, но удержался от объяснений – почему он улыбается. А улыбался он приятной мысли о том, как уничтожит это дьявольское гнездо. И о том, как он это сделает. Когда они оказались в храмовом зале внизу, к ним подбежал аколит и бухнулся на колени.

– Святая мать Оппия! Возлюбленный Отец срочно требует твоего присутствия на церемонии Блаженного Поклонения.

Оппия вздохнула:

– Ну ладно, киммериец. В следующий раз. Увы, я нужна там. Помни, что я тебе говорила о наиболее экзотических ритуалах Всеблагой. Я знаю, тебе они понравятся.

– Не забуду, – обещал Конан.

Она удалилась. Аколит полз за ней, пытаясь поцеловать ее выкрашенные хной подошвы. Киммериец с удовлетворением заметил, что она привела в порядок свою одежду, так что соблазнительная полоска плоти исчезла. Он вернулся в свою комнату и принялся тщательно ее осматривать. На стенах висели ковры, на полу лежали толстые офирские циновки. В лампах горело душистое масло. Конан припомнил тот странный запах, который почуял в комнате несчастной пленницы. Нет, это явно не простой дым! Конану приходилось уже сталкиваться с этим запахом. Он знал, что так пахнут горящие сушеные корешки и лепестки Черного Лотоса. Гнусное зелье обычно использовали чародеи, чтобы одурманить себе мозги и вызвать видения всевозможных мерзких гадов. Вдыхать эту отраву – дело крайне опасное. Можно запросто спятить и до конца дней остаться слабоумным идиотом…

Конан подошел к окну и распахнул ставни. Высунувшись наружу, он осмотрелся. Окно выходило прямо на черепичную крышу храма. От окна в комнате Конана до свинцовых черепиц крыши всего футов пять, не больше. Конан сильнее подался из окна и бросил взгляд наверх. Зарешеченное окно, за которым томилась несчастная девушка, находилось прямо над его окном. Теперь понятно, почему девчонку так стерегут. Разбиться о мостовую она бы никак не смогла, а вот сбежать – запросто.

За храмом виднелась Площадь. Сейчас она была залита светом луны, тихая и безлюдная. Справа узенькая аллея отделяла храм от роскошного особняка Ксантуса. Слева еще более узкая аллейка разделяла крышу храма и крышу соседнего здания – общественного театра, вспомнил Конан. Здесь тоже царила тишина, очевидно, все представления уже закончились. Театр являл собой еще одну громадину, возведенную в недолгий период процветания города. Легко, как кошка, Конан выпрыгнул из своего окна на крышу храма. Из находящихся неподалеку отверстий в крыше доносилось монотонное пение послушников. Оттуда же поднимался дымок благовонных курений, заставляя Конана морщиться, пока он пробирался по покатой крыше. Передвигался он уверенно, будто горный барс по скалам его родной Киммерии.

Аллея, отделяющая храм от театра, была совсем узенькой, поэтому Конан с легкостью перескочил с крыши на крышу, оказавшись на широкой галерее, опоясывающей третий этаж театра. Фасад театра, выходящий на Площадь, был украшен барельефами. Отдав должное искусству архитектора, позаботившемуся о таком удобстве, киммериец принялся карабкаться вверх, пока не добрался до плоской крыши здания. Оказавшись там, он осмотрелся. Если как следует разбежаться, то можно перепрыгнуть главную городскую улицу, перескочив с крыши театра на крышу соседнего здания. Более того, Конан отметил, что, за исключением широкого открытого пространства самой Площади, можно попасть практически в любую часть города, перепрыгивая с крыши на крышу, так близко друг к другу стояли здесь дома. Передвигаться таким способом для киммерийца было так же легко, как ходить по мостовой. Да и крыши были не в пример чище улиц.

Удовлетворившись своими исследованиями, Конан вернулся на крышу храма. Посмотрев вверх, он обнаружил, что окно, находящееся прямо над его собственным, было единственным с этой стороны здания забранным решетками. Под окном Конана, как и под зарешеченным окном наверху, тянулись два узких карниза, которые заворачивали за угол здания. Встав на карниз и плотно прижавшись к стене, Конан начал продвигаться в сторону западного угла. Проклятье, карниз такой узкий, что ступня еле-еле помещается! Кроме того, стены храма лишены украшений, за которые можно ухватиться. Один лишь грубо обработанный камень. Мало кто из людей отважился бы на то, что сейчас проделывал Конан.

На углу киммериец чуть замешкался. В этом месте невозможно было плотно прижиматься к стене. Чтобы обогнуть угол, Конан слегка отклонился назад, для подстраховки ухватившись за дождевой желоб, что тянулся вдоль фасада. Тонкая бронза угрожающе затрещала под мощной хваткой киммерийца.

Конан двигался по карнизу до тех пор, пока не подобрался к высокому окну. Киммериец вычислил, что окно ведет в комнату с красной дверью – в апартаменты Оппии и Андоллы. Конан осторожно толкнул деревянный ставень. Ставень закрыт на задвижку, но в случае необходимости с этой преградой больших проблем не будет.

Изнутри послышался какой-то звук. Конан отдернул руку и затаил дыхание. Кто-то поворачивал ключ в замке. Затем открылась дверь и донеслись шаги, будто в комнату вошло сразу несколько человек. Между створок ставней затеплился свет – видимо, внутри зажгли лампу или свечу.

– Можете идти, – послышался голос Оппии. В ответ прозвучало набожное бормотание, потом хлопнула дверь. Должно быть, жрица отпустила своих слуг-аколитов.

– Эта штука здесь! – раздался незнакомый Конану голос. – Она в городе! Я чувствую ее! – Голос был мужской, глубокий и сочный, похожий на голос тренированного герольда или актера. Его интонации выражали восторг, почти мальчишеский.

– Откуда ты знаешь? – нетерпеливо спросила Оппия.

– Когда занимаешься Тайными Искусствами, когда ты всего себя посвящаешь тайным и запретным вещам, как я, то трудно не ощутить присутствие древнего источника великих магических сил.

– О Андолла, муж мой! – произнесла Оппия. – Ну зачем тебе все эти глупости? Ведь мы богаты и могущественны. У нас есть деньги, у нас есть рабы, которые исполнят любое наше желание. Никого еще древняя магия не доводила до добра.

– Так ли уж велика та высота, на которую мы поднялись? – спросил он. – Чем мы занимаемся? Морочим голову юным болванам, обещая им спасение от всякой ответственности? Это ты называешь великим? Нет, я имею в виду истинное величие.

– Но муж мой, – твердила Оппия, – подумай сам, где мы найдем еще такой город, как этот? Ведь где мы еще сможем спокойно жить, не оглядываясь постоянно, нет ли поблизости людей короля?

– То, что ты называешь нашей безопасностью, куплено дорогой ценой, – заметил он. – Не забывай, что треть всего, что мы получаем, уходит одному только городскому голове.

– Одна треть от нашего ЗАЯВЛЕННОГО дохода, – поправила она. – И несколько сотен золотых каждый месяц главарю каждой шайки. Но ведь остальное-то наше! Говорю тебе, муж мой, что золотое дно, которое мы с тобой здесь открыли, куда богаче серебряного рудника, что находится за городом. Ты же, если будешь и дальше упорствовать в своих безумных магических экспериментах, можешь погубить все. Магия слишком заметна. Кроме того, если ты обретешь ЭТО… эту ВЕЩЬ… то проклятый городишко вызовет на себя внимание действительно великих магов. Или ты и в самом деле хочешь привлечь к нам внимание Тот-Амона и ему подобных?

– Имея эту вещь в руках, – сказал он упрямо, – я буду равен им!

– Неужели ты в это веришь? – вскричала она. – Ты что, думаешь, что несколько лет позанимавшись кое-как магическими искусствами, прочитав пару магических книжонок, – ты что, думаешь, после этого можешь стать вровень с теми, кто провел всю свою жизнь, совершенствуясь в великих и тайных искусствах, – жизнь, которая длиннее обычной человеческой жизни в несколько раз?

– Тем не менее я должен завладеть священным талисманом!

Голоса спорящих стихли. Конан понял, что двое мошенников перешли в соседнюю комнату. Впрочем, он и так услышал достаточно. Осторожно и бесшумно Конан пробрался назад за угол и влез в свое окно.

Раздевшись, он растянулся на роскошном мягком ложе. Но прежде чем лечь спать, он приставил кресло поближе к кровати и вынул меч. Оружие он положил рукоятью к себе, так чтобы в случае опасности мгновенно схватить клинок. Это была одна из тех мер предосторожности, которыми Конан никогда не пренебрегал в тех случаях, когда ему приходилось спать среди возможных врагов или же таких "друзей", с которыми жизнь свела его сейчас.

Глава десятая

КОРОЛЕВСКАЯ КАЗНА

Конан покинул храм утром. Он не мог больше выносить бесконечные заунывные песнопения, тошнотворный запах благовоний и общество безмозглых послушников. Киммериец только диву давался, как это люди позволяют делать из себя тупоголовый скот, да еще и радоваться этому. Одной лишь непроходимой глупостью объяснить это невозможно. Тут дело явно не обошлось без наркотиков. Если уж мошенники используют Черный Лотос для того, чтобы привести в повиновение одну из своих "овечек", то почему бы не накачать зельем и остальных?

На сегодняшний день у Конана была особая задача. Он уже неплохо запомнил расположение городских улиц и аллей. Но оставались еще "верхние" пути – по крышам. Они нуждались еще в исследовании, но – увы! – для этого нужно было ждать ночи. Большинство цивилизованных городов имело и третью систему сообщения, обычно невидимую и неизвестную даже горожанам. И Конан знал, как изучить ее и где добыть нужную информацию.

Дыра, как обычно, в ранние утренние часы безлюдна. Однако по собственному опыту Конан знал, что имеется здесь одна прослойка жителей, работа которых начинается ночью, а заканчивается как раз ранним утром.

Возле храма Беса Конан отыскал себе укромный темный уголок, затаился там и терпеливо принялся ждать. В течение следующего часа в храм вошло не меньше пяти человек, каждый из которых сгибался под тяжестью большого мешка. Обратно эти типы возвращались налегке. Однако киммериец знал, что под одеждой у каждого приятно оттягивает пояс увесистый кошель.

Шестой оказался как раз тем, кого дожидался Конан. Это был маленький человечек. Он шел, оставляя за собой влажные следы. Мешок, который он тащил на плече, слегка позвякивал. От него доносился запах – спутать этот аромат было невозможно. Когда человек вновь показался из храма, ухмыляясь и заталкивая пустой мешок за пазуху, он неожиданно для себя обнаружил, что путь ему преграждает огромный варвар.

– Что тебе надо, чужеземец? – выдавил человечек.

Конан заметил, что незнакомец – совсем еще мальчишка.

– Кое-какие сведения, – заявил Конан.

При этих словах сопляк выпрямился и гордо выпятил грудь:

– Ты что, из людей короля? Я – не стукач! Я не продаюсь! – Поскольку парнишка не назвал при этом цену, за которую он согласен был продаться, мнение Конана в отношении его слегка поднялось.

– Похоже, в этом чертовом городе ты один такой щепетильный, – пробурчал киммериец. – Ладно, парень, мне просто нужен проводник. Я здесь, в Шикасе, совсем недавно. Как ты понимаешь, в жизни каждого порядочного человека периодически наступают времена, когда он вынужден заниматься делами, которые лучше не демонстрировать обывателям. Всякий уважающий себя мужчина то и дело берется за тайные делишки, тут уж ничего не поделаешь. Так вот, я думаю, что здесь должна быть система труб и подземных каналов, по которым уплывает городское дерьмо. Расскажи-ка мне о ней, и ты не пожалеешь, что зря потратил время.

Теперь парнишка заговорщически улыбался:

– Слушай, чужеземец. Ты нашел того, кто тебе нужен. Никто в этом городе не знает нижние тропы лучше Ульфа Невидимого. – Он ударил себя кулаком в грудь. Затем задумчиво смерил взглядом здоровенного киммерийца. – Я покажу тебе основные проходы. Некоторые из боковых туннелей могут быть для тебя слишком узкими.

– Основных проходов будет достаточно, – успокоил его Конан. – Мне просто нужно знать, как быстро и невидимо попасть из одного района города в другой. – Вынув из кошелька большую золотую монету, он кинул ее Ульфу. – Ну давай веди, показывай.

– Идем, – сказал парнишка. – Начнем с выходов к реке.

Они дошли до места слияния рек, благо от храма идти было совсем недалеко. Низкие стены, выходящие к воде, образовывали здесь острый угол. В самом углу виднелась каменная плита, вмонтированная в мостовую. Схватившись за бронзовое кольцо, ввинченное в плиту, Ульф потянул его наверх. Несмотря на весьма внушительные габариты, каменная плита легко поддалась усилиям хрупкого юнца.

– Для того, кто не знает этой хитрости, – подмигнул Ульф, – плита неимоверно тяжела. Но если ты повернешь кольцо вот так, – он показал киммерийцу, как именно нужно поворачивать бронзовое кольцо, – то оно освобождает противовес, находящийся внутри. Он-то и делает за тебя большую часть работы. Установлена плита лет триста тому назад легендарным взломщиком Мопсусом Кузнецом. С тех пор это тайна гильдии взломщиков.

– Слушай, а тебе не влетит за то, что ты раскрыл мне тайну? Насколько я знаю, в других городах у гильдий законы суровые, а наказания жестокие.

Ульф пренебрежительно пожал плечами:

– Времена благородной гильдии давным-давно минули в этом городе, чужеземец. Большая часть гильдий пала, когда к нам пришли шайки из других городов. А в прошлом году люди Максио перебили всех мастеров нашей гильдии. Те из нас, кому удалось ускользнуть, сохранили, конечно, кое-что из наших секретов, но сейчас от этого проку мало.

– И что, никто никогда не пытался выколотить из тебя эту информацию? – спросил Конан.

– А кому это нужно? Максио и его банда мнят себя высоко и считают слишком зазорным для себя ползать в дерьме под землей. Зачем им прятаться, когда они могут давать взятки? С этими словами Ульф легко проскользнул в открытый люк. С такой же легкостью вслед за ним пролез и массивный Конан.

– Мне еще ни разу не приходилось встречаться с Максио. Каков он?

– Остерегайся его, – посоветовал Ульф. – На первый взгляд маленький скользкий интриган, но вероломный и кровожадный, второго такого не сыщешь. Законы нашей гильдии запрещают нам выходить на дело с оружием. Наши законы требуют, чтобы мы немедленно уходили по первому знаку того, кто стоит на стреме, сколь бы богатой ни обещала быть добыча. Однако шайка Максио этим законам не подчиняется. Они не только перебили взломщиков из нашей гильдии. Нет, они отважились и на большее зло – стали убивать случайных свидетелей их краж. Отвратительно, правда?

Конан осматривал помещение, в котором они находились. Сводчатые кирпичные стены образовывали над головой арку. Здесь было достаточно высоко даже для Конана, чтобы он, с его огромным ростом, мог стоять не сгибаясь. В южной части помещения сквозь ржавую решетку, прикрывавшую квадратное отверстие со стороной примерно в фут, пробивался утренний свет. У ног Конана бежал узкий поток, который выливался через зарешеченное отверстие.

– Это Большая Клоака, – объяснил Ульф. – Она тянется под главной улицей во всю ее длину. Если ты когда-нибудь заблудишься в подземном лабиринте, тебе просто достаточно определить, в какую сторону понижается уровень. Иди в сторону понижения, и ты всегда выйдешь в Большую Клоаку.

Конан смотрел на зарешеченное отверстие:

– А бывает так, что уровень реки поднимается и вода заливает подземелья?

– Да, такое случается каждые несколько лет, – сказал Ульф. – Я не пожелал бы тебе оказаться здесь в такое время. Впрочем, это никогда не начинается внезапно. Такое происходит только после обильных дождей в гористой местности к северу отсюда.

– Сквозь это зарешеченное отверстие можно выбраться наружу? – спросил Конан.

– А это не нужно, – сказал Ульф. Он подошел к отверстию. Конан последовал за ним. – Отверстие выходит за пределы городской стены. Смотри.

Он наклонился вперед и толкнул кирпич, который слегка выступал из стены. Секция кирпичного потолка мягко ушла вниз. Верхняя часть была сделана из цемента, в точности напоминающего огромный булыжник.

Конан подпрыгнул и ухватился за края отверстия кончиками пальцев, затем подтянулся, чтобы посмотреть наружу. Он увидел каменистый склон, уходящий к реке. За его спиной острым углом сходились городские стены. Конан спрыгнул назад, на влажный пол туннеля.

– Снова Мопсус Кузнец?

Ульф кивнул:

– Ты еще не раз услышишь о нем, пока я вожу тебя по канализации.

Ульф достал из-за пояса завернутый в кожу предмет и, сняв обертку, вытащил небольшую лампу, сделанную с изумительным мастерством. С помощью трута и кресала он добыл искру и зажег лампу, после чего закрыл хрустальное окошко. Для своих маленьких размеров лампа давала на удивление сильный свет. Ульф с гордостью показал, как силу луча можно регулировать с помощью хитроумной шторки.

– Эту лампу дед передал моему отцу, а отец – мне, – заявил он. – Мои предки были старшинами гильдии.

Свернув на север, они начали "экскурсию". Ульф вел Конана по тем местам, где богатырь киммериец мог протиснуться. Мимоходом Ульф называл улицы и главные здания, которые находились сейчас у них над головой. Время от времени они проходили под зарешеченными отверстиями, находящимися посреди улицы. В этот момент Ульф предусмотрительно закрывал шторки своей лампы, хотя возможность того, что за ними наблюдают сверху, была ничтожной.

– Правило гильдии, – лаконично заметил он по этому поводу. – Старые привычки трудно ломаются.

Один раз Конан остановился и попросил, чтобы парнишка направил луч света своей чудо-лампы на странный знак, вырезанный в стене под деревянной квадратной решеткой.

– Это похоже на тайнопись гильдии Пуантенских Воров.

– Ты, я погляжу, в жизни кое-чему учился, – уважительно произнес Ульф. – Да, у нас в Аквилонии эта тайнопись также имеет хождение. Этот знак сообщает, что решетка, которую ты видишь перед собой, – вход в подвал "Химеры".

Двигаясь на север по Большой Клоаке, они миновали какую-то мощную каменную кладку.

– Это старая городская стена, – сказал Ульф. – Ее снесли двести лет тому назад, когда город расширился. На поверхности ничего не осталось, только фундамент. Да, кстати, Большая Клоака – единственный подземный проход через кладку старой стены. Ты должен помнить это.

За старой городской стеной стены туннеля были выложены уже не кирпичом, а камнем. Сам туннель стал несколько шире. Запах, однако, не изменился к лучшему. Вскоре они с Ульфом вышли в туннель, почти столь же широкий, как Большая Клоака. Большая решетка на потолке пропускала солнечный свет.

– Это туннель, который проходит под Площадью, – сказал Ульф. – А вон та решетка, через которую проникает свет, – это дренажный люк в середине Площади. – Он слегка поежился. – В последние два года по утрам мне нередко приходилось наблюдать, как из-за этой решетки капает кровь.

– Да, шайки здесь живут весело, не скучают, – согласился Конан. – Скажи-ка, этот туннель, случаем, не проходит под резиденцией городского головы? Ульф покачал головой:

– В свое время решено было не вести его в ту сторону. Понимаешь, слишком большая вероятность была случайно пересечься с подкопами, которые рыли заключенные, стремящиеся выбраться из темниц. Сам подумай, к чему нам открывать всяким малопочтенным личностям наши тайные ходы? Кроме того, – добавил он, – ты же понимаешь, что если ты хочешь оказаться в темнице, то это можно сделать куда проще. Не обязательно для этого рыть туннель.

Все еще двигаясь под главной улицей, они шли по Большой Клоаке, которая здесь, в старом городе, была более прямой.

Конан указал на туннель, отходящий влево.

– Эй, послушай, вот эта труба проходит под театром, большим храмом и домом Ксантуса, так?

– Ты хорошо чувствуешь направление, – похвалил его Ульф. – Да, это так.

– А в эти здания можно попасть отсюда?

Ульф покачал головой:

– Под театр попасть можно, под остальные – нет. Подземелье театра – одно из мест, где мы собирались. У храма имеется сливная труба, которая ведет из-под алтаря вниз, через подвал. Через нее сливается кровь приносимых в жертву животных, а также масло и вино подношений. Такими сливными трубами оборудованы почти все храмы. Но шириной она всего в фут. Для человека слишком узкая, чтобы пролезть.

– А дом Ксантуса? – спросил Конан.

– Дом Ксантуса для нас табу. Это семейство в течение множества поколений имело дела с нашей гильдией, поэтому туда доступа нет.

Что ж, это было разумно, на взгляд Конана.

– Ладно, покажи мне, как пробраться в подземелье театра, – сказал он.

Ульф повел его в боковой проход. Они шли, пока не оказались под таким же люком, что и за стенами города, у места слияния двух рек. Толкнув, Ульф открыл крышку. Она отошла со страшным скрипом.

– Вся беда с этой новой частью города, – сказал Ульф, – в том, что здесь уже не Мопсус Кузнец ставил системы. – Он покачал головой и вздохнул. – Увы, вряд ли когда-нибудь боги дадут нам еще такого же мастера, каким был Мопсус.

– Я хотел бы осмотреть тут кое-что, – сказал Конан, вылезая из люка. Ульф выбрался вслед за ним. Лампа осветила низкое сводчатое помещение, похожее на пещеру. Оно было битком забито театральным барахлом: маски, задники, старые скамьи, веревки, противовесы для занавесов, театральные лампы и прочий хлам, какой найдешь в любом театре.

– Слушай, а что тебе здесь нужно? – спросил Ульф. – Здесь, в театре, все равно ничего стоящего не украдешь. Кроме того, работники театра и воры часто заодно. И тем и другим это выгодно.

– Меня больше интересует расположение комнат. Ты хорошо знаешь это здание?

– Как свои пять пальцев, – с гордостью сказал парнишка. – Я ребенком еще здесь все облазил, пока мои родственнички выясняли тут свои дела на тайных сходках.

– Покажешь мне, как выбраться на крышу? – спросил киммериец.

Они поднялись по лестнице и оказались за кулисами. Деревянный настил поскрипывал под их шагами. Конан успел заметить в щель между занавесами, что сцена была усыпана гнилыми фруктами, из чего он заключил, что последнее представление не пользовалось большим успехом и актерам пришлось срочно убираться, не успев навести порядок.

Вслед за Ульфом Конан поднялся по деревянной лесенке, которая зигзагами вывела их в небольшое помещение наверху, откуда велось управление занавесом. Другая лесенка привела их в купол, возвышающийся над крышей. Ульф открыл дверцу купола и жестом пригласил Конана наружу. После темноты подземелья и театра в глаза ударил яркий солнечный свет, отраженный свинцовыми черепицами крыш. И киммериец, и Ульф невольно прищурились. Конан увидел парапет и за ним – крышу храма.

– Именно это меня и интересовало, – заявил он, захлопывая дверцу. – Пошли назад.

Они возобновили осмотр, продолжая двигаться по Большой Клоаке, время от времени сворачивая в боковые туннели, и Ульф объяснял, какие городские районы находятся сейчас над ними. Большинство выходов были помечены загадочными знаками гильдии Пуантенских Воров. Наконец Большая Клоака закончилась. Они уперлись в тупик.

– Сейчас мы находимся прямо под главными воротами в городской стене, – сказал Ульф.

– А что, отсюда нельзя выйти сразу за городскую стену? – спросил Конан.

– Нет. Я не думаю, что в намерения нашей гильдии входило бегство из города. Ну а если кому-то и нужно было это сделать, то выход у реки, что я тебе показывал, куда более удобен. Редко когда на городской стене в том конце города стоит часовой.

– Ну все, достаточно, – сказал Конан. – Могу сказать, ты превосходный проводник.

Они вернулись назад, туда, где острым углом сходились две городские стены. Весь город они пересекли всего за несколько минут. Когда они выбрались на улицу, Конан бросил Ульфу еще одну монету:

– Держи. Ты помог мне больше, нежели я рассчитывал. Всего тебе хорошего. Я думаю, что в скором времени все в этом городе будет опять как в старые добрые времена, и твоя гильдия снова займет подобающее ей место и сможет восстановить все свои обычаи и ритуалы. И не переживай, что тебе пришлось мне открыть тайны ваших подземных ходов. Я здесь не задержусь.

Поймав монету, Ульф широко улыбнулся.

– Ты и в самом деле похож на парня, который может устроить большую заваруху. Но все-таки не очень верится, чтобы кто-нибудь в одиночку поправил дела целого города.

– Не бойся, – сказал Конан. – Когда дойдет до дела, я буду не один. И вот что, в ближайшие несколько дней лучше тебе отсидеться у себя в подземельях, не маячить наверху. Держись подальше от храма Беса и от людей Максио.

Парнишка опять ухмыльнулся:

– Ты все спланировал, ведь так?

– Не совсем, – сказал Конан. – Но все складывается как нельзя лучше. С таким сбродом, как тот, что наводнил город, заваруху устроить нетрудно. Главное, чтобы все разом сильно забеспокоились. Я постараюсь это обеспечить.

Ульф покачал головой:

– Все-таки убей не пойму, как ты собираешься сварганить такое.

– Предоставь уж решать мне. Кстати, я слыхал, что люди Ермака увели семьи рудокопов и где-то держат их в заложниках. Ты не знаешь, где их могут держать?

– Нет. Вся эта история весьма темная. Только слухи, ничего, кроме слухов. Рудокопы предпочитают помалкивать. Они и без того не особо разговорчивый народ. Тем более что нынче мало осталось тех, кто начинал работу на шахте. Вряд ли кто-нибудь станет об этом болтать.

– Я это выясню, – заявил Конан.

– Да, – проговорил Ульф, кивая. – Думаю, что такой, как ты, и вправду может это выяснить. Ладно, чужеземец, удачи тебе. У меня был тяжкий трудовой день, и я хотел бы вздремнуть. Кроме того, я учту все твои советы. Просплю-ка я ближайшие десять дней.

Они расстались. Конан пошел назад, к центру города. По дороге он завернул на улицу Башмачников, чтобы купить новую пару сапог. Та обувь, что была у него на ногах, явно не пережила экскурсию по дерьмостокам. Люди шарахались от Конана в стороны, и это, как ничто иное, дало ему понять, что лучше сперва посетить общественную баню и смыть с себя последствия подземного путешествия, прежде чем возвращаться в храм. Поэтому он отправился на поиски бани.

Сдав одежду в прачечную, он с наслаждением погрузился в глубокую деревянную ванну, наполненную почти кипящей водой, обдумывая следующие свои шаги. Для начала ему хотелось посмотреть на Максио. Еще необходимо было встретиться с Лисипом или с Ингасом, хотя, судя по их людям, и тот и другой – отпетые негодяи. Вообще, если говорить о шайках, то поначалу Конану больше всего понравились люди Ермака. Они хоть, по крайней мере, настоящие бойцы! Впрочем, узнав о том, что они похитили женщин и детей горняков, Конан был склонен изменить свое мнение.

В деревянную стенку, к которой почти вплотную примыкала ванна, постучали. Рука Конана непроизвольно легла на рукоять меча. Оружие, как всегда, было под рукой. Затем деревянная панель отъехала в сторону. Такие панели разделяли женские и мужские отделения бани. Как и в большинстве подобных заведений, необходимость отделять мужчин от женщин была чисто условной, поэтому панели легко раздвигались.

Показалось знакомое лицо.

– Добрый день, киммериец, – проговорила Делия. Свои мокрые волосы она собрала в узел на голове. Она сидела на ступеньке ванны, опираясь на локти; вода доходила ей только до пупа, в который, к удивлению Конана, была вставлена исключительной красоты сапфировая звездочка.

– И тебе привет, Делия, – сказал он. – Как по-твоему, мы случайно с тобой выбрали для посещения одну и ту же баню в одно и то же время?

– Не смеши меня, – сказала она. – Я увидела, как ты входил сюда, и решила, что мне тоже не мешало бы принять ванну.

На шее у нее виднелось жемчужное ожерелье с рубиновой подвеской, покоящейся в глубокой ложбине между ее грудей, которые и в самом деле оказались столь же впечатляющими, как груди Матери Дурги, – Делия не солгала, утверждая это.

– В конце концов, – продолжала она, – мы ведь оба не хотим, чтобы нас слишком часто видели вместе.

– А мы что, и вправду не хотим? – спросил он.

– Ну, это было бы неразумно… пока. – В ее голосе появились заговорщические нотки. Конан за последнее время уже устал от подобных интонаций.

– Что значит "пока"? А потом? – поинтересовался киммериец.

– Это зависит от того, как ты отнесешься к моим словам, – заявила она, с невинным видом созерцая потолок.

– Ладно, не тяни, – буркнул Конан нетерпеливо. – Будь уверена, ты уже полностью завоевала мое внимание.

– Это так просто – привлечь внимание мужчины, – сказала она сладострастно, проводя руками по своему роскошному телу. – Куда сложнее удержать это внимание.

– Что, проблемы с Максио? – спросил киммериец.

– Я ему надоела, – отозвалась Делия. – Сейчас его глаза прикованы к женщинам, которые и в подметки мне не годятся. Ему, видите ли, со мной скучно. Нет, ты можешь себе представить, чтобы со МНОЙ было скучно?! – спросила она, и ее красивые глаза загадочно блеснули.

– Не могу, – пробормотал Конан. В самом деле, на такую женщину трудно не обратить внимания.

– Ты куда лучше, чем Максио, – сказала она. – Ты умеешь ценить таких женщин, как я. И поэтому я скажу тебе еще кое-что – о том, про что мы толковали прошлой ночью.

Конан был удивлен, что в ее памяти хоть что-то сохранилось из событий прошлой ночи.

– Ты имеешь в виду то дело, на которое собрался Максио?

– Именно. Теперь я знаю, когда они отправляются туда.

– Ну, говори!

– Не спеши, – хихикнула она. – Женщине нужно позаботиться и о себе тоже. Как мужчина, ты неотразим. Я думаю, у нас с тобой могло бы быть большое будущее. Но представь себе, вдруг вы с Максио убьете друг друга? Что тогда я буду делать?

– Сколько? – спросил Конан.

– Двести марок. Золотом.

Он засмеялся:

– Я думаю, двадцати будет больше чем достаточно.

– Ты что, держишь меня за дешевую шлюху? – взвилась она, яростно ударив ладонями по воде. – Сто пятьдесят и ни маркой меньше.

– Семьдесят пять, – сказал он. – И за это ты выложишь мне в деталях все, что знаешь.

– Сто двадцать пять. И помни, что я соглашаюсь на такую смехотворную сумму лишь потому, что ты красавчик.

– Сто, – настаивал Конан.

Она вздохнула:

– Ладно. Но это только потому, что я вся горю с тех пор, как ты коснулся меня. Это произойдет сегодня ночью.

– А точнее?

– В три часа пополуночи. Ты знаешь, где находится королевская казна?

– Да, – ответил Конан. – Видел.

– Там два этажа, на первом окон нет, на втором только маленькие зарешеченные окошки. Крыша плоская, сложена из тяжелых деревянных плашек, сверху покрытых свинцовой черепицей. Стены очень толстые. – Казалось, Делия позабыла о том, что только что флиртовала, и говорила теперь сухим деловым тоном.

– Как Максио собирается туда проникнуть?

– Уже несколько месяцев люди Максио ходят туда, на крышу. Они сняли часть свинцовых черепиц и специальным, очень тонким лезвием выпилили отверстие в деревянных плашках. Пока один пилит, другой отсасывает опилки с помощью специальной медной трубки. Им осталось пройти последние полдюйма. Сегодня ночью они войдут внутрь.

– Сколько их будет?

– Внутрь войдут пятеро, считая Максио. Трое будут грузить добычу на тележку, один – с тележкой.

– А как они попадут на крышу королевской казны? – спросил Конан.

– За зданием, где находится казна, проходит узенькая улочка, а за ней расположен храм Ану. Люди Максио подкупили жреца храма, который позволил им пользоваться верхним помещением. Он считает, что люди Максио укрываются там от других шаек. Так они ему сказали. На самом деле из этого помещения можно попасть на крышу. В том же помещении они сейчас хранят деревянный мосток, который перекидывают через улочку на крышу здания казны. Сегодня ночью в боковом дворике рядом с храмом они спрячут свою тележку. Добыча будет накрыта холстом, а на холст будет навалена гора навоза. Когда городские ворота утром откроются, они рассчитывают выйти из города как обычные торговцы навозом, которые развозят его по окрестным фермам.

Делия откинулась в ванне и, набрав в пригоршню воды, плеснула себе на роскошную грудь.

– Максио утверждает, что после этого дела он завяжет. Но я не верю ему. Я думаю, что сегодня же ночью он вместе с добычей покинет город и бросит меня здесь.

– Однако же редкостная мразь этот твой Максио, – заметил Конан.

– Вот именно. Как ты думаешь, стоит ли то, что я тебе сообщила, ста марок?

– Я думаю, тебе понятно, что Максио не станет меня брать в долю в деле, к которому он готовился несколько месяцев? – сказал Конан.

Она с хитрым видом улыбнулась:

– Человек с такими мозгами, как у тебя, наверняка найдет способ обратить эти сведения себе на пользу.

– Будь спокойна, – отозвался Конан. Взяв свой пояс с мечом, где находился и кошель, киммериец отсчитал требуемую сумму и вложил деньги во влажную ладонь Делии.

Женщина скользнула взглядом по своему обнаженному телу.

– Ну а это куда мне девать, когда Максио исчезнет? – кокетливо спросила она.

– Это твои проблемы, – отозвался Конан и задвинул панель обратно.

Из-за перегородки донесся раскатистый смех.

"Продажная тварь!" – подумал киммериец. Но почему-то обнаружил, что не в состоянии сердиться на нее. Да и кто она была на самом деле? Одинокая женщина среди мужчин-хищников. Кто обвинит ее за то, что она продается то одному, то другому, особенно если ее нынешний "кавалер" вот-вот сбежит? Что ж, Конан не сомневался, что ведет она себя сейчас наилучшим образом.

В помещение, где находился Конан, вошла прачка. Она принесла его одежду, отстиранную от последствий прогулок по канализации и высушенную в банной печи, где нагревалась вода. Вслед за прачкой явился и цирюльник. Конан побрился, затем облачился в кирасу, застегнул пояс с оружием и вышел в поисках новых сюрпризов, которыми, кажется, был столь богат этот день.

В лазочке напротив он увидел пожилую женщину, торгующую шелковыми шарфами. Подчиняясь какому-то неожиданному импульсу он спросил, не видала ли она Бриту. Старая карга одарила его скорбным взглядом:

– Это что, та бедная сумасшедшая, которая бегает по всему городу в поисках своей сестры? В последнее время я встречаю ее почти каждый день. Если она твоя женщина – то вот тебе мой совет: лучше запри ее, покуда кто-нибудь не убил ее или не сделал над ней что-нибудь похуже. Ума не приложу, как она до сих пор осталась живой и свободной в этом городе негодяев. Она ведь и по ночам здесь бродит. Не иначе, находится под особым покровительством какого-нибудь из богов.

– А насчет ее сестры ничего не слышно? – спросил киммериец.

– Кто ж ее знает? Девиц тут много. – Вглазах старухи появился хитрый блеск. – Слушай, может быть, твоя девка просто зла на тебя и поэтому бегает от тебя днями и ночами? Э, будь ты настоящим мужчиной, то наверняка бы быстренько завоевал ее благосклонность. Скажем, подарив ей шелковый шарфик.

Конан покачал головой и пошел прочь от старухи, которая продолжала вслед ему что-то бубнить. Киммериец опросил еще несколько охочих до слухов торговцев. Те подтвердили: да, Брита все бегает по городу и разыскивает свою сестру. Рассудительный варвар уже готов был согласиться со старухой: и вправду, все ли в порядке у Бриты с головой? Иметь на руках безумную – это все равно что связать себя женой. А Конан – человек свободный!

Напялив теплый плащ и низко надвинув капюшон, киммериец в таком виде заявился в резиденцию городского головы. Была уже полночь. Горе-охранники, "караулившие" вход, тут же преградили ему путь.

– Я должен переговорить с городским головой, – заявил киммериец.

– Но он все еще ужинает, – сказал один из охранников.

– Тогда пусть пригласит меня разделить с ним ужин, – сказал Конан. – У меня есть информация, весьма важная для него. Передайте ему, что это связано с тем делом, о котором мы уже говорили.

Покачивая головой и что-то недовольно бормоча, один из охранников скрылся в здании. Конан от души надеялся, что старый маразматик не порастеряет слов Конана, покуда доковыляет до городского головы. Через несколько минут в проходе показалась могучая фигура Юлуса:

– Мой хозяин не примет тебя. Не трать впустую время.

Конан даже не удосужился ответить. Он просто пошел следом за Юлусом и в конце концов очутился в просторной комнате, где за столом восседал Бомбас. Стол ломился от яств, но стул перед ним стоял лишь один – для городского головы. Широкая столешница была завалена обглоданными костями и прочими огрызками. Когда Конан вошел, городской голова как раз обгрызал здоровенный мосол. При звуке шагов он поднял на киммерийца осоловевшие глаза.

– Что тебе нужно? – пробормотал он с набитым ртом.

– Ты приказывал сообщить, когда у меня будут кое-какие важные сведения.

За спиной Конана прислонился к стене Юлус, сложив руки на могучей груди.

– Говори. – Бомбас отложил мосол и вытер жирные пальцы о скатерть.

– Ты все еще желаешь встретиться с Максио? – спросил Конан. – Я могу сдать тебе его сегодня ночью.

В налитых кровью глазах Бомбаса появилось осмысленное выражение. Городской голова почти улыбнулся. Он рявкнул, чтобы принесли еще один стул. Когда стул тотчас же внесли, Бомбас кивнул Конану:

– Садись, чужеземец, поешь.

– Я уже ел, – сказал Конан, усаживаясь.

Городской голова щелкнул пальцами, и тут же юная рабыня наполнила кубок, который подала киммерийцу.

– Ну так давай, говори, что ты узнал.

В нескольких словах Конан передал Бомбасу все, что рассказала ему в бане Делия. Городской голова жевал и кивал. Несколько раз он прикладывался к кубку, делая огромные глотки, но глаза его смотрели на киммерийца настороженно, не отрываясь. Когда Конан закончил короткий рассказ, городской голова вытер свои жирные губы.

– Очень хорошо, очень хорошо, друг мой. Ты будешь щедро награжден. – Он наклонился вперед. – ЕСЛИ то, что ты рассказываешь, окажется правдой.

– Что ты имеешь в виду? – возмущено спросил Конан. – Думаешь, я стал бы тебе лгать?

– Полегче, парень. Укороти язык, – остерег его городской голова. – На вид то, что ты говоришь, и в самом деле похоже на правду. Но я должен быть осторожен. Откуда у тебя эти сведения?

– Я завел себе друзей в Дыре, – сказал Конан. – Слушай, ты же понимаешь, я бы никогда ничего не узнал, если бы всем и каждому рассказывал о своих осведомителях.

– Хм… Я вижу, ты понимаешь правила этой игры. Ладно, не важно. Главное, что убийца моего брата у меня в руках. – Он сжал мясистый кулак, будто желая выжать из чего-то сок. – Сегодня ночью я повеселюсь.

– Прекрасно, – сказал Конан. – А моя награда?

– Не все сразу, – хмыкнул Бомбас. – Награду ты получишь только после того, как у меня в руках окажется Максио.

Конан пожал плечами:

– Это меня устраивает. Значит, я приду за ней утром. И он сделал вид, что собирается уходить, хотя исчезновение не входило в его планы.

– Или… погоди-ка. – В голосе Бомбаса появились металлические нотки. – Сядь. Я хочу, чтобы ты пошел сегодня с нами.

– Куда?

– Ты еще не доказал мне свою преданность. Вот я и хочу, чтобы ты находился рядом со мной, пока мы не схватим Максио. А теперь, варвар, давай рассказывай, почему такой человек, как Риста Даан, с легкостью согласился выкупить тебя из моей темницы?

– Это наше с ним дело, – ответил Конан. – Если так приспичило, можешь сам его расспросить.

Бомбас поерзал на стуле:

– Да ладно, я не думаю, чтобы это было важно. – Он повернулся к Юлусу. – Собери людей, – приказал он.

Верзила телохранитель презрительно сморщился при слове "людей", но молча пошел исполнять приказ. Когда Юлус вышел, городской голова вновь посмотрел в глаза киммерийцу.

– Слушай, Конан, что все-таки ты за человек? – спросил он. – Прекрасно умеешь обращаться с оружием, однако же до сих пор не примкнул ни к одной из шаек. Ты меня заинтриговал.

– Я работаю сам на себя, – сказал Конан, не доверяясь внезапно дружественному тону городского головы. – Время от времени меня нанимают для каких-нибудь особых услуг. Я предпочитаю краткосрочные сделки постоянной службе.

– Ага. Стало быть, наемник. Главное – плати, а остальное меня не касается. Так?

– Вроде того, – признал Конан.

– Ладно, может быть, после сегодняшней ночи ты надумаешь поработать на меня. Я щедрый хозяин. Не веришь? Спроси любого из моих людей. – И городской голова хихикнул. По всему было видно, что он находится в наилучшем расположении духа.

– То-то я погляжу, у тебя здесь одни инвалиды, – сказал Конан, от души забавляясь при виде того, как жирное лицо стало багрово-красным.

– Хорошему человеку я всегда могу найти применение, – сказал Бомбас. – Это так же верно, как и то, что я умею укорачивать длинные языки.

После этого несколько минут протекли в полном молчании. Затем вернулся Юлус и доложил, что все готово. Из трапезной они отправились в оружейную, где собралась "армия" городского головы. Конан заметил, что всем инвалидам были розданы арбалеты – единственное оружие, с помощью которого они мог ли представлять хоть какую-то угрозу для опытных бойцов. Были здесь и двое молчаливых зингарцев. Вместе с Юлусом они были единственными, с кем, по мнению Конана, следовало считаться.

Выйдя через черный ход из резиденции городского головы, они тихо пробрались задними улочками. Здесь, в зажиточном районе города, спать ложились рано. Все двери уже на засовах, а окна закрыты ставнями. Честные горожане предпочитали не связываться с группой вооруженных людей, бродящих по городу после наступления темноты. На мгновение Конану подумалось, что при дневном свете "отряд", в рядах которого он сейчас шел, вызвал бы скорее смех, нежели страх. Приблизившись к зданию, где находилась королевская казна, Бомбас расставил своих людей с трех сторон здания в подворотнях и темных аллеях, за исключением той стороны, что выходила на храм Ану. Сам он укрылся в маленькой нише, где находился идол какого-то низшего божества. С этой позиции был виден как храм, так и здание казны. В узкой полоске неба между двумя зданиями тускло светила луна. Если верить Делии, эта полоска неба в самом ближайшем времени должна быть пересечена деревянным мостком, заготовленным взломщиками.

– Теперь будем ждать, – объявил Бомбас. Толстый городской голова, верзила Юлус и два хрупких, но смертельно опасных зингарца и с ними киммериец еле уместились в укрытии.

Прошел час. Все молчали. Киммериец изо всех сил призывал себя к терпению, однако задача эта была не из легких. От городского головы несло кислым винным перегаром. От остальным разило крепким мужским потом. В конце концов нервы Бомбаса начали сдавать.

– Варвар! – прошипел он. – Ты что, привел нас сюда, чтобы…

– Тес! – прошептал Конан. – Вот!

Он указал на сереющую полоску неба. Что-то высунулось из окна храма, будто язык дракона. Мосток!

Через несколько мгновений все увидели, как по мостку бесшумно прокралось несколько фигур. Внутри укрытия царила темнота, но все-таки просачивающегося сюда лунного света было для Конана достаточно, чтобы разглядеть блеснувшие в торжествующем оскале зубы городского головы.

– Ты не соврал, чужеземец! – сказал Бомбас. – Теперь мы подождем. Пусть себе спокойно трудятся там, внутри. Действуем только по моему сигналу.

Прошло еще несколько минут. До слуха доносилось слабое потрескивание, исходившее с крыши. Похоже, взломщики заканчивали работу.

– Ну вот, теперь скоро, – прошептал городской голова. Затем, когда наступила полная тишина, он повернулся к Конану: – Варвар, я хочу, чтобы ты отправился туда. Поднимись на крышу и залезь в проделанное ворами отверстие. Скажи им, чтобы они сдавались, и только в этом случае я их помилую.

– Почему именно я? – спросил Конан.

– Потому что я тебе приказываю, – сказал городской голова. А затем почти умоляющим тоном добавил: – Не бойся, там не опасно. Ведь ты воин, вооружен до зубов, а они всего-навсего взломщики. Наверняка они даже не взяли с собой оружия.

– Но у тебя же есть ключ от входа, – возразил Конан. – Почему бы попросту не войти и не подняться по лестнице?

– В таком случае они смогут убежать. Если бы ты был там, ты бы заблокировал им выход, а мы бы в это время, как ты говоришь, вошли бы в дверь.

– Почему бы тебе для этих целей не послать кого-нибудь из своих людей? – спросил Конан.

– Они наверняка нашумят и спугнут разбойников. А я слышал, что киммерийцы умеют лазить, как горные козлы. Ты в состоянии пробраться на крышу легко и бесшумно. Ну давай, иди. Говорю тебе, это не опасно. А я за это увеличу твою награду. Как насчет тысячи золотых марок?

– Вот если бы две тысячи… – сказал Конан.

– Хорошо, две тысячи, – сердито фыркнул Бомбас. – А теперь иди.

Киммериец вышел из укрытия и направился ко входу в храм Ану. Он шел легкой пружинистой походкой, наслаждаясь тем, что избавился от острых запахов пота и перегара, источаемых городским головой. Конан от души веселился, пока вел торг с Бомбасом. Ведь тот был уверен, что платить ему не придется. Вот гад! Посылает человека на верную смерть – и нет бы показать себя великодушным! Все равно торгуется!

Фасад храма был украшен орнаментом, некоторые из камней выступали на несколько дюймов, давая опору ногам и пальцам рук. Киммериец с легкостью взобрался по стене. Добравшись до парапета, он начал осторожно подниматься. Крыша была пуста. Конан перебросил свое могучее тело через парапет и быстро перебежал по крыше. Деревянный мосток был еще на месте. Прежде чем перебраться на противоположную сторону, он подошел к краю крыши – туда, где здание выходило на тот самый боковой дворик, о котором упомянула Делия. Повозка, еле заметная отсюда, и в самом деле находилась на месте. Виднелся и одетый в черное возчик. Вол, запряженный в тележку, стоял совершенно спокойно.

Киммериец свернул к мостку и перешел по нему так быстро и уверенно, будто гулял по мостовой площади. Крыша казны была не совсем плоской. Имелся скат для дождевой воды. Свинцовые черепицы почти полностью поглощали лунный свет. Тем не менее Конану удалось разглядеть слабое мерцание, сочащееся из неровной дыры в нескольких шагах впереди. Варвар бесшумно подкрался к отверстию и заглянул внутрь. Внизу тихо переговаривались люди. Конану показалось, что они о чем-то спорят. Ухватившись за край отверстия, Конан сполз вниз и несколько секунд висел на руках. Затем он разжал пальцы и пролетел несколько футов до пола. Люди Максио обернулись и в изумлении воззрились на него.

– Ты кто такой? – спросил один из них.

– Не важно, это потом, – ответил Конан. – Вас предали. Снаружи Бомбас и его люди. Они хотят перебить вас всех. Если хотите остаться в живых, лучше вам убираться отсюда. Кто из вас Максио?

Жилистый подвижный человек среднего роста вышел вперед. На нем были темная одежда и капюшон с длинным хвостом, свисающим на спину. Как и остальные, он сжимал кинжал, выхваченный при внезапном появлении гиганта варвара.

– Я Максио, а ты-то кто таков? – Лезвие кинжала было угрожающе направлено в горло киммерийца.

– Об этом позже, – повторил Конан. – В любой момент они могут ворваться через главный вход, а у Бомбаса зуб на тебя.

Один из сообщников Максио, человек с тощим лицом, сплюнул на солому, в которой тонули ноги по щиколотку.

– С чего это нам бояться Бомбаса и его людей? Я с удовольствием собственноручно прирежу эту жирную жабу.

– С ним люди Ермака, – соврал Конан.

Мгновенно взломщики побледнели и расширенными глазами уставились на него.

– Ермак! – воскликнул Максио. Имя главаря наемников прозвучало в его устах как ругательство. – Этот ублюдок отнимет добычу у любого!

Снизу донесся громкий скрежет, потом грохот. Это большая дверь главного входа распахнулась и ударилась о стену.

– Перебить всех! – раздался голос внизу. – Никого не щадить!

Это надрывался Бомбас.

– Ну что, теперь вы верите мне? – спросил Конан.

На лестнице, ведущей вниз, появился силуэт. Это был один из зингарцев. В руках у него был арбалет, нацеленный прямо Конану в грудь. Арбалет был мощным оружием, которому ничего не стоило пробить кирасу. Звук спускаемой тетивы и молниеносный бросок киммерийца в сторону – все это произошло одновременно. Арбалетная стрела просвистела мимо и с чмокающим звуком ударила стоящего за Конаном взломщика. Прежде чем тот успел упасть, Конан вырвал у него из рук кинжал, стремительно развернулся и метнул оружие. Лезвие вонзилось зингарцу в горло и, раздробив позвонки, вышло из шеи на длину ладони. Разбрызгивая кровь, тело покатилось вниз по лестнице. Между звуком спущенной тетивы и хрустом вонзившегося в горло кинжала минули лишь две секунды.

Максио тихо присвистнул в знак уважения:

– Да, воин, ты свое дело знаешь туго. – Затем, повернувшись к своим людям, выдохнул: – Уходим!

Подхватив узлы, они начали выбираться наружу. Первый же, кто оказался на крыше, упал с арбалетной стрелой в груди.

– Там засада! – рявкнул Конан. Со стороны лестницы никого больше не появлялось, но возникла опасность еще более страшная – дым.

– Казна горит! – в панике закричал один из взломщиков.

– Нарочно ведь подожгли, чтобы скрыть размеры своих хищений, – заметил Конан. – Эй вы, хватайте узлы и держите их наподобие щитов! Может, и укроетесь от стрел!

Однако люди Максио медлили в нерешительности. Снизу донеслось характерное потрескиванье пламени. Этот звук словно подстегнул взломщиков. Похватав награбленное, они устремились вверх по импровизированной лестнице. Прошло несколько секунд – и за исключением киммерийца и Максио вылезли наружу. Потом с крыши послышался лязг скрестившихся клинков.

– Пол начал нагреваться, – проговорил Конан. – Пора уходить.

Он швырнул оставшиеся узлы с награбленным в пролом, выбрался сам, а затем, протянув руку, вытащил Максио.

– Послушай, ты небось знаешь здешние крыши лучше меня, – спросил киммериец. – Как нам отсюда уйти?

Рядом валялось несколько трупов. Схватка кипела уже на крыше храма. Деревянный мосток исчез – его сбросили. В киммерийца и Максио никто не стрелял. Кто-то внизу орал: "Горим!" В отверстии, проделанном разбойниками в крыше, показалось красноватое мерцание. Видно, внутри разгоралось пламя.

– Сюда, – позвал Максио.

Они побежали в сторону, противоположную той, где укрывался Бомбас со своим воинством. Здесь к городской казне примыкало более низкое здание. Максио и Конан спрыгнули на его крышу. Пробежав по крыше на противоположный конец, Максио спрыгнул на балкон. Киммериец последовал за ним. С этого балкона они перепрыгнули на другой, отделенный от первого лишь узенькой улочкой. После этого понеслись по верхнему этажу какого-то здания, похоже нежилого. Спустившись на первый этаж, они выскочили на пустую улицу.

– Старый район города для подобных прогулок куда удобнее, – заметил Максио. – Можешь попасть в любое место, даже не спускаясь с крыши. Давай, еще немного – и мы будем в безопасности. Здесь нам не стоит задерживаться. Я чувствую себя куда увереннее в нижнем городе.

– Тогда двигаем в "Химеру", – предложил Конан. Они побежали по пустынным улицам, держась в тени домов. Наконец добрались до старого города. Темно, хоть глаз выколи, а редким встречным прохожим не было до них никакого дела, так что прятаться было совершенно незачем.

Добравшись до "Химеры", они спустились по лестнице, вошли и остановились на галерее, осматривая зал. В таверне, как всегда, сидели завсегдатаи. Все настороженно повернулись навстречу вошедшим. Впрочем, внимание их было лишь мимолетным; Максио и Конан не стали ждать на галерее, а тут же спустились в зал и заняли свободный стол в углу. Большое пятно крови на стене за одним из стульев говорило о том, что нынче вечером, еще совсем недавно, сидящие за этим столом явно не смогли прийти к согласию. Над их головами в резном настенном подсвечнике в виде обнаженной стигийской танцовщицы мерцала свеча.

Появился слуга, который принес вино для Максио и эль для Конана. Они сдвинули свои кубки и опорожнили их. Первым нарушил молчание Максио:

– Я не припомню, чтобы мы с тобой встречались. А ты вроде не из тех, кого легко забывают. Кто ты такой, чужеземец?

– Я Конан из Киммерии. – Варвар еще отхлебнул превосходно сваренного эля.

– Да, я наслышан о тебе. За короткое время ты умудрился создать себе в этом городе недурную репутацию. Ладно, вот что ты мне скажи. Как тебя угораздило влезть в нашу дыру как раз в тот момент, когда мы были на деле? Неужто только для того, чтобы предупредить нас о засаде?

– Твоя женщина, Делия ее зовут, разузнала об этом и попросила меня предупредить тебя, прежде чем ты попадешь в руки жирного говнюка Бомбаса.

– Делия! – Видно было, что Максио изумлен. – Хм. Похоже, эта потаскушка куда умнее, чем я предполагал. Она смазлива, ничего не скажешь. Только вот пьет, как лошадь, и слишком много треплется. И знаешь, что я тебе скажу? Знаешь, от чего меня тошнит больше всего? От ее котов. Я был наполовину уверен, что это она продала меня Бомбасу. А иначе как она могла узнать, что Бомбас собирается нас взять?

Конан пожал плечами:

– Понятия не имею. – Он решил не усложнять дело, выдумывая еще и легенду для Делии. Несомненно, что у Делии уже припасена своя история.

– А почему она выбрала тебя в качестве посланника? – спросил Максио.

– Ей довелось увидеть, как я убил тех трех людей Ингаса. А сегодня ей нужен был человек смелый и умеющий владеть мечом. Поэтому она разыскала меня. К тому же она знает, что я не работаю ни на одну из шаек. Кстати, все, что я делаю, я делаю не бесплатно и надеюсь получить причитающееся мне.

– Об этом не беспокойся, – заверил его Максио. – Подобную услугу я не оставлю неоплаченной. – Он заглянул в свой пустой кубок. – Я заплачу тебе… В общем, я заплачу тебе, как только снова приподнимусь.

– Ты хочешь сказать, что ушел из королевской казны с пустыми руками? – спросил Конан.

– Ты не поверишь, но оттуда нечего было переть. – В голосе Максио звучало обиженное недоумение. – Так, просто разное барахлишко взяли, ни тебе золота, ни драгоценных камней.

– Прежде чем я спрыгнул в дыру в крыше, мне показалось, что я слышу, как вы спорите, – обронил Конан.

– Точно. Мои люди пытались сделать из меня козла отпущения. Понимаешь, в это время года королевская казна должна быть полной под завязку. Королевскую долю увозят в Тарантию в первых числах нового года, который уже не за горами.

Конан усмехнулся про себя. Еще одна часть головоломки встала на свое место.

– Слушай, скажи-ка мне, почему в королевской казне нет сторожа?

– Потому что к тому времени, как ты заявился, он уже давным-давно свалил, – ответил Максио. – Сторож-то один из бомбасовских пьяных и колченогих ублюдков. Несколько месяцев я кормил его, поил и всячески ублажал. Сегодня же я с ним расплатился окончательно. Так что, думаю, он уже за пределами города. По крайней мере, он собирался дать деру сразу после того, как мы очистим казну. – Максио кивнул каким-то своим мыслям и поскреб подбородок.

– Скорее всего, эта старая тварь и настучала Бомбасу.

– Возможно, – проговорил Конан. – Но тебе не кажется странным, что городской голова для того, чтобы выкурить несколько взломщиков, решается – ни больше ни меньше! – сжечь королевскую казну?

– Ах, чтоб тебя, варвар! А ведь ты прав. Я об этом не подумал, времени не было! – воскликнул Максио. – Когда мы уходили, там все уже пылало. Сейчас, должно быть, остались лишь угли.

– А теперь попробуй докажи, что там было до пожара, а чего не было, – добавил Конан.

По лицу Максио было видно – дошло.

– Грязная жирная тварь! Нет, ты только подумай, ведь этот говнюк сам обчистил казну еще до нас! А теперь небось будет доказывать, что явился туда ловить воров и что это не он, а воры подожгли казну, чтобы прикрыть свое бегство. – Максио весь кипел от негодования. Щелкнув пальцами, он велел слуге принести еще вина. – И стоило вкалывать-то несколько месяцев только для того, чтобы прикрыть жирную задницу Бомбаса. Кто бы мог подумать, что этот курдюк с глазами окажется столь хитрым!

– Никогда не следует недооценивать людей только потому, что они кажутся глупыми, – назидательно сказал Конан.

Максио сделал большой глоток вина и с яростью ударил кружкой по изрезанному и грязному столу.

– А Ермак! Он ведь меня ненавидит! Он и согласился-то работать с Бомбасом только для того, чтобы поймать меня! Так-то вот. Ну все. Теперь между нами смерть. Кто-то из нас станет трупом – или я, или Ермак!

– Хорошо сказано, – заметил Конан, – отважно сказано. Только не забудь: Ермак – воин. И в отряде у него все как один опытные бойцы. Я думаю, что сегодня ночью ты потерял половину своих людей. Да и кто эти люди? Простые второразрядные взломщики. Как ты рассчитываешь разобраться с Ермаком?

– Что-нибудь придумаю, – обронил Максио. Он окунул пальцы в вино и стряхнул несколько капель на пол в знак своей клятвы. – Думаю, в этом городе найдется немало таких, кто согласится помочь мне вымести отсюда Ермака с его сволочью… Они ведь бандиты, ей-ей, бандиты, а еще называют себя солдатами!..

– Ладно, желаю удачи, – сказал Конан. – И не забудь насчет платы. – Киммериец поднялся было, но затем вспомнил кое-что и снова сел. – Кстати, тебе ничего не известно о человеке по имени Асдрас?

Брови Максио слегка приподнялись:

– Ты имеешь в виду того типа, которого зарезали здесь, на заднем дворе, несколько ночей тому назад? Я играл с ним несколько раз в кости, впрочем, как и все остальные в "Химере". Так, жалкий авантюрист. Ничего толком не умел, надеялся просто на удачу. А почему ты спросил?

– Да нет, на него-то самого мне наплевать, – сказал Конан. – Но он вроде бы появился в городе в сопровождении молодой женщины, скорее, девчонки, по имени Илла. Она небольшого роста, у нее красивые волосы. Тебе не приходилось видеть такую?

Максио покачал головой:

– И не видел, и не слышал. – Несколько секунд он напряженно думал. – Вообще-то Асдрас не очень распространялся о себе. Но из его слов – из того, что он счел нужным сказать, – у меня создалось впечатление, будто он ЖДАЛ какую-то женщину, которая вот-вот должна была приехать. Один раз я слышал, как он сказал, что это чертовски красивая черноволосая потаскушка и вдобавок опасная, как ядовитая змея.

– А имени ее он не упоминал? – спросил Конан.

– Альта? Альтена? Что-то вроде этого. Тогда я не придал этому ни малейшего значения. – Из всех этих разборок между мужчинами и женщинами выгоды не извлечь. Мне-то до них что? У меня своих трудностей хватает.

– Да уж, – заметил Конан. Он поднялся, попрощался с Максио и вышел из "Химеры". Зевая и потягиваясь, он шел по пустынным улицам ночного Шикаса. На Площади свет луны заливал серебром мраморные монументы. Красноватое зарево на севере говорило о том, что пожар еще не догорел.

Войдя в храм, Конан прошел в отведенное ему помещение. Внизу небольшая группа аколитов продолжала свои монотонные песнопения перед статуей Матери Дурги. Когда Конан входил в свою комнату, ему вдруг подумалось, что скоро, хвала богам, это проклятое песнопение наконец-то прекратится.

Глава одиннадцатая

ТАВЕРНА "ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕРЕП"

Конан проснулся. Через единственное окошко в его комнате лился свет. Однако это был свет уже отгорающего дня. Конан поднялся и потянулся, подошел к миске с водой, стоящей в углу. Он ополоснул лицо и крепко растерся. Через окно была видна большая часть Площади, расстилающейся перед храмом. Торговцы уже убирали свои столы и лотки. Вдалеке раздался удар большого колокола, висящего над городскими воротами. Конан знал, что колокол бьет трижды с интервалом примерно в полчаса. После третьего удара ворота закрываются на ночь.

Конан не сожалел о том, что проспал весь день. Будет разумно, если в течение некоторого времени он не будет разгуливать днем по этому городу. Слишком уж стремительно он наживает себе здесь врагов. Вооружившись, киммериец вышел из комнаты. Проходя по верхней галерее, он обратил внимание на службу, которая шла в храме Матери Дурги.

Народу было больше, чем обычно. Кроме того, Конан заметил, что на этот раз отнюдь не на всех присутствующих были одежды аколитов. Примерно двадцать человек были новенькими. Это были как юноши, так и девушки, все до единого богато разодетые в шелка и бархат. На некоторых Конан заметил долгие меха.

В воздухе висел густой запах благовоний. Несколько послушников наяривали на флейтах и цимбалах, лупили в барабаны. Эта "музыка" создавала сущую какофонию. Перед идолом стоял Андолла. У его ног была установлена золотая плошка, в которой горело зеленое пламя. Воздев руки, Андолла запел высоким завывающим голосом на языке, который Конану был незнаком. Когда жрец обернулся, чтобы оглядеть собравшихся, лицо его, на котором застыло выражение экстаза, блестело от пота.

Стоящая у самого подножия статуи Оппия ритмично хлопала в ладоши, задавая ритм поющим аколитам и новичкам. Вот Андолла повернулся, взял с колен богини большую чашу с двумя ручками и высоко поднял ее над головой. Тотчас же "музыка", хлопанье и песнопения прекратились. Андолла наклонился и погрузил массивную серебряную чашу в зеленое пламя. Когда он снова поднял ее, белые капли падали из чаши обратно, в пламя.

– Узрите молоко Матери Дурги, которым она вскармливает своих детей! Испейте ее молока, и да придет к вам озарение!

Андолла отпил из чаши. Затем на возвышение поднялась Оппия и приняла чашу из рук мужа. Отпив, она передала тяжелый сосуд стоящим внизу поклоняющимся. Аколиты, также прикладывающиеся к питью, возвращали ей чашу. Но Конан заметил, что прежде всего она давала "молоко Дурги" новичкам. Когда чаша начала ходить из рук в руки, какофония возобновилась. Но теперь эта "музыка" была более тихой и исполнялась в более медленном темпе. Дважды Оппия возвращалась на возвышение и вновь наполняла чашу. Андолла, обернувшись к идолу, возобновил свое странное завывающее пение. Конан обратил внимание на то, что новички пригубляют "молоко Дурги" с некоторой нерешительностью, морща лицо, в то время как аколиты припадают к чаше с жадностью, будто люди, умирающие от жажды, рвущие друг у друга сосуд со спасительной водой. Вероятно, именно поэтому Оппии приходилось порой буквально силой вырывать чашу у очередного посвященного.

Когда все испили "молока Дурги", снова возобновилось пение. Конан прислонился к стене, стоя в тени, и ждал. Прошел час. Ничего интересного не произошло. Однако терпеливый варвар не утрачивал надежды. У него было ощущение, что вот-вот он увидит нечто очень важное.

Монотонное песнопение внезапно прорезал вопль. Киммериец увидел, как одна из новеньких, молодая женщина, указывала рукой вперед, на лицо идола. Тут киммериец почувствовал, как волосы у него на голове зашевелились. Опущенные веки богини поднялись, глаза загорелись, будто были полны внутреннего огня. На самом деле, приглядевшись, Конан понял, что это был за "внутренний огонь". В голове идола за стеклянными глазами и в самом деле горело пламя. Где-то в храме в специально выбранном месте горели огни, свет которых был направлен на лицо богини, так что тени, пробегающие по неживому лицу идола, создавали впечатление, будто у этого лица меняются выражения.

Конан снова перевел взгляд на поклоняющихся идолу. Они в экстазе смотрели в лицо богини, возведя глаза кверху; по щекам их текли слезы. Легкое поскрипывание возвестило явление нового "чуда". Руки статуи начали медленно подниматься и вытягиваться вперед, будто бы благословляя всех собравшихся. С возвышения, с верхней галереи, где стоял Конан, было видно, что в нишах под ногами Андоллы установлены лампы. Эти лампы, невидимые для молящихся, то притухали, то разгорались, создавая эффект подрагивания гигантских грудей в такт дыханию.

Фокус, что и говорить, отменный! Однако с помощью такой штуки не проведешь и дитя. Даже тех болванов, что столпились здесь, в храме, вряд ли можно было бы обмануть, если… если только им не дать перед этим наркотики. Конан знал, что имеется множество зелий, вызывающих иллюзии. Опытный маг с помощью какой-нибудь хитрой отравы легко может управлять мыслями своей паствы и в конечном счете убедить людей в том, что они и в самом деле видели небывалые чудеса.

Либо Андолла и его жена нечувствительны к снадобью, либо они просто притворялись, что пили из чаши. Как бы то ни было, у них был осмысленный взгляд, разительно отличающийся от остекленевших глаз остальных.

Прошло еще несколько минут этого чудовищного представления. Наконец идол вернулся в свое нормальное положение и освещение снова стало нормальным.

– Матерь Дурга благословляет вас, ее детей! – вскричал Андолла. – Для Матери Дурги нет ничего невозможного. Нет в этом мире задачи, которой она не могла бы разрешить. Лишь принесите к ней свои печали, и она избавит вас от них. Возносите хвалы Матери Дурге, поклоняйтесь ей. Отдайте ей никчемные материальные блага этого эфемерного преходящего мира. Отдайте ей их, а она взамен…

Конан решил не терять больше времени, прислушиваясь к бессмысленным воплям жреца. Он отправился на кухню. Там никого не было. Все аколиты собрались внизу. Конан не обратил никакого внимания на огромные таганы с пшенной кашей, предназначенные для верных последователей Матери Дурги. Ясно было, что Оппия и Андолла питаются чем-то совсем другим. Наконец он обнаружил отдельную каморку, в которой содержались припасы совершенно иного рода. Каморка не была заперта. Было очевидно, что аколиты и не осмелились бы войти в столь святое место. На разделочном столе обнаружилось несколько тушек жареной птицы и окорок. Конан удовольствовался одной жареной уткой, кроме того, срезал для себя здоровенный кусок окорока. Под чистой тряпицей он увидел свежеиспеченный белый хлеб, еще теплый, и позаимствовал один каравай. Все это он запил флягой превосходного золотого пуантенского вина.

Насытившись и пребывая в превосходном расположении духа, Конан отправился назад, на галерею. Андолла все еще вел свое стадо сквозь бесконечную череду молитв. Супругу же его Конан обнаружил в прихожей; она беседовала с одним из новичков, который печалился, покидая столь "святое место". Холеное, накрашенное лицо молодого человека было омрачено скорбью, он буквально заставлял себя отрываться от "святой матери" Оппии, глядя на нее с почти молитвенным благоговением. Когда богатый юнец наконец ушел, она обернулась и увидела киммерийца.

– Чем ты тут занят? – спросила она. – Тебя не было всю ночь, а потом ты спал весь день.

– Старался для вашей же пользы, – ответил киммериец. – И надо заметить – не напрасно. Вчера ночью в Дыре я слышал разговоры о вашем храме.

– О, – произнесла Оппия, – и что это были за разговоры?

– Похоже, Риста Даан набирает людей, чтобы устроить набег на храм и заполучить назад свою дочь.

– Я ведь говорила тебе, мы уже приняли надлежащие меры. Вожаки шаек у нас на откупе. Хвала богам, мы платим им достаточно, чтобы нас не тревожили.

– Похоже, один из них считает, что вы платите ему недостаточно, – сообщил Конан.

– Кто?

– Ингас.

– Что?! Я рассчиталась с ним всего лишь неделю назад! О, как я ненавижу этого ублюдка! Ладно! Если то, о чем ты говоришь, не пустые сплетни… я знаю, как разделаться с человеком, который, получив свои денежки, все-таки не собирается оставить нас в покое. Я надеялась, мне удастся избежать подобных затруднений. Но ничего. В жизни немало упрямцев заступало мне дорогу только для того, чтобы потом горько пожалеть об этом.

– Ваш храм – сущий лабиринт, – сказал Конан. – Трудно быстро перебираться с одного места на другое. Я думаю, тебе лучше выделить мне комнату на том самом этаже, где сидит эта буйная девица. Тогда она постоянно будет у меня под присмотром.

– Нет, – торопливо отрезала Оппия. – Не хочу, чтобы там еще кто-нибудь находился. Злые духи особенно сильны возле девчонки. Тебе не удастся там заснуть. Более того, это может даже тебе повредить.

– Как хочешь, – отозвался Конан. – Только я, к сожалению, не волшебник, чтобы приглядывать за девицей сквозь стены… Ладно, я отправляюсь в Дыру. Глядишь, еще что-нибудь разузнаю.

– Хорошо, только долго не задерживайся, – приказала она. – Ты и так слишком много времени проводишь вне храма. Ведь пока ты шляешься, проку от тебя никакого. Как от охранника… или в любом другом качестве.

– Будь уверена, ты не пожалеешь, что наняла меня.

С этими словами Конан повернулся и пошел к выходу из храма.

В этот поздний час широкая Площадь была почти безлюдна. Но под сенью портика с колоннадой все еще продолжалась торговля. Дамочки определенного сорта занимались своим древним ремеслом. Установленные над их головами факелы давали достаточно света. Женщины прогуливались взад-вперед, демонстрируя свои прелести. Среди них вились мелкие торговцы, предлагая наперебой товар, каким обычно торгуют в подобных местах: вино, безделушки и всевозможные чудодейственные снадобья, расхваливаемые изо всех сил, которые позволяли резко увеличивать мужскую силу. Несколько танцоров и танцовщиц выделывали немыслимые пируэты ради нескольких монет. Предсказатели будущего предлагали свои услуги прохожим.

Чувствуя необходимость слегка развеяться, прежде чем отправиться по своим смертельно опасным ночным делам, киммериец направился через Площадь к колоннаде. Здесь он заметил знакомую фигуру на ступеньках портика. Человек беседовал с двумя женщинами в кричаще ярких одеждах. Ба, да это же Невус! Парень из шайки Ермака. Завидев приближающегося киммерийца, Невус ухмыльнулся:

– Конан! Давай, присоединяйся ко мне! Эти две девочки очень даже не прочь составить нам компанию на ночь. Признаюсь тебе, что я уже в том возрасте, когда две женщины для одного – многовато. Но для двух таких крутых мужиков, как мы с тобой, – в самый раз. Давай присоединяйся к нам.

– Увы, друг мой, нынче ночью я занят, – проговорил Конан. – Дела, дела. Может быть, в следующий раз. Но я хотел бы перекинуться с тобой парой слов.

Невус обернулся к девицам:

– Я мигом вернусь, мои крошки. Так что договорились, сегодня ночью вы со мной. И чтоб без фокусов.

С этими словами он пошел прочь, сопровождаемый тихими смешками женщин.

– Благодарю тебя, что ты согласился поговорить со мной, – сказал Конан, когда они вдвоем вошли в затененную нишу с каменной скамьей, где горожане могли найти избавление от солнца в жаркий летний день. – Скажи мне, Невус, где я сегодня вечером могу найти людей Ингаса?

Невус даже рот разинул от удивления:

– Послушай, держись от их территории подальше! После того как ты сразил троих из них вон там, на Площади, любовь красных пташек к тебе, прямо скажем, невелика. Проклятье, жаль, мне не удалось полюбоваться, как ты их уделал. Ермак говорил об этом с восхищением, а Ермака удивить трудно.

– Но тем не менее, – настаивал Конан, – где их территория? Я бы хотел поговорить с ними.

– Хочешь найти приключений себе на задницу? – хмыкнул Невус. – Что ж… Почти каждую ночь их можно обнаружить в грязном притоне под названием "Железный Череп". Это в Дыре.

Конан кивнул:

– Да, я видел знак этого кабака. Слушай, Невус, скажи мне, что ты знаешь о делах Ермака с Ксантусом? Я слышал, что в свое время именно он оказал Ксантусу любезность, а именно – напал на деревню рудокопов и увел их женщин и детей.

Невус отвел глаза:

– Я мало что знаю об этом. Все произошло еще до того, как я пришел сюда и присоединился к банде. А другие никогда ничего не расскажут.

– Ничего удивительного, – заметил Конан. – Подобные дела недостойны настоящего воина. Это работа для работорговцев.

– Говорю тебе, меня при этом не было! – гнул свое Невус.

– Рад слышать это, – сказал Конан. – Спасибо, что помог.

Он повернулся и уже собрался было уходить, когда Невус заговорил:

– Конан, тебе не следует идти в "Череп" одному. Может быть, мне пойти с тобой?

– Нет. Спасибо за предложение, Невус. Похоже, ты и в самом деле честный воин. Хочешь совет? Рви с Ермаком и уходи из города. Мне кажется, что в самое ближайшее время здесь все пойдет из рук вон плохо.

– Не пойму, что ты хочешь этим сказать, киммериец. Для нас, воинов, плохие времена – самые лучшие. Мы при этом процветаем. Кроме того, когда я нанимаюсь к кому-нибудь на службу, я остаюсь рядом с ним до тех пор, пока он либо не умрет, либо не нарушит слова. Не было еще ни одного случая, чтобы Ермак кому-нибудь не заплатил вовремя. Для наемника – это высшая похвала и оспорить ее трудно.

– Ладно, Невус, счастливо оставаться. – Киммериец повернулся, чтобы уйти.

– Желаю удачи. Поосторожнее там, в "Черепе", – бросил наемник.

– И тебе удачи с подружками, – откликнулся Конан, – она тебе нужнее, чем мне.

По темным улицам Конан направился в нижний город. Он припомнил, что в своих блужданиях здесь он пару раз проходил под вывеской в виде человеческого черепа, искусно сработанного из полос вороненого железа. От "Химеры" до "Железного Черепа" было всего несколько кварталов. Когда Конан добрался до указанного Невусом места, он увидел, что глазницы черепа тускло мерцают. Это был единственный источник света на темной улице. В огонь, очевидно, добавляли медный купорос, поэтому пламя отливало зловеще-зеленым.

Внутри "Железный Череп" оказался куда меньше, чем "Химера" – всего лишь один ряд столов. За исключением нескольких потаскушек, в зале сидели одни мужики, одетые в красную кожу. Когда Конан появился на пороге, они уставились на него так, будто увидели привидение. А потом, все как один, начали подниматься со скамеек. Руки их потянулись к рукоятям длинных мечей.

– Спокойно! – рявкнул голос, донесшийся из задней части помещения.

Не обращая ни на кого внимания, Конан прошел от входной двери к прилавку. Он передвигался нарочито пошатываясь, будто был пьян. Навалившись на стойку бара, Конан вытянул руку с растопыренными пальцами, направляя ее к женщине, что стояла за стойкой.

– Вина! – потребовал киммериец.

Вино тут же появилось. Сделав большой глоток, Конан прислушался – за спиной у него пока что никто не двинулся с места. Наполовину опустошив кружку, киммериец повернулся и оперся локтями о стойку бара. Все находящиеся в таверне смотрели на него. В задней, наиболее затемненной части помещения за столиком сидел один человек. Он был явно старше всех остальных. Конан безошибочно определил в нем бывшего пуантенского аристократа. Как и его люди, Ингас был одет в красную кожу, но, в отличие от остальных, одежды его изящного покроя и богато украшены серебряным и золотым шитьем. Слева на груди вышит крест – герб знатного пуантенского рода. Однако эмблему наискось пересекала молния. Значит, носитель ее был когда-то лишен наследства.

– Ты храбрый малый, коли решился наведаться в наш гадюшник, – заметил Ингас.

– Отважному охотнику не пристало бояться львов, – фыркнул Конан. – Так чего же бояться шакалов?

Среди бандитов опять началось шевеление, но резкий жест предводителя вновь осадил их.

– Кто ты такой, киммериец? – спросил Ингас. – Кто нанял тебя, чтобы ты явился сюда? Кто заплатил тебе за убийство моих людей?

– Ни на одного из твоих противников я не работаю, – сказал Конан. – Что до тех трех болванов, так ссору затеял не я. Они вели себя со мной неподобающим образом с того самого момента, как я приехал в этот город. Кончилось тем, что они публично бросили мне вызов, когда я тихо сидел и обедал. Мог ли я это вытерпеть?

– Я бы не вытерпел, – заметил Ингас. – Впрочем, они действовали по собственной инициативе, а не по моему приказу. Кстати, именно поэтому я спустил тебе это убийство и не послал за твоей головой моих людей. И все бы у нас было тихо-мирно. Но ты нарушаешь мою территорию, заявляешься ко мне – и только с тем, чтобы бросить мне вызов? Ты же понимаешь, что этого я никак не могу стерпеть.

– Ты считаешь, что меня испугают угрозы пуантенского изгоя? – поинтересовался Конан нарочито громким голосом. Все это время он краем глаза не переставал следить за двумя громилами, что сидели ближе всех к Ингасу. Один – высокий мрачный человек с перебитым носом. Другой – настоящая груда мускулов с гигантскими ручищами и бочкообразной грудью. Улыбнувшись, Ингас откинулся на спинку стула.

– Нет, человече, этим ты меня не проймешь. Даже пьяный, киммериец не поперся бы сюда и не вел бы себя так, как ты, не имея на это оснований. Кто-то нанял тебя, чужеземец. Но кто? Ермак? Лисип? Этот жирный мошенник Бомбас? Что, их люди ждут снаружи? – При этих словах все бойцы в зале настороженно покосились на дверь.

Конан презрительно фыркнул:

– Я так и думал, что ты трус. – Он допил свое вино и стукнул кружкой о стойку. -И ты, и твои женоподобные красные птички – вы просто дерьмо. Мне захотелось дерьма, и я пришел сюда. А теперь – всего хорошего, пуантенец. Я думал, здесь меня ждет славная схватка, но ты разочаровал меня.

Слегка покачиваясь, он вышел из "Черепа". Как только он оказался снаружи, пьяная поступь исчезла, и Конан уверенным шагом устремился в верхний город. За спиной он слышал, как открылась и снова захлопнулась дверь "Черепа". Тотчас же Конан снова двинулся походкой пьяного, раскачиваясь даже сильнее прежнего. Так, шатаясь и бормоча что-то себе под нос, он добрался до новых районов города. Впрочем, киммериец был достаточноосторожным, чтобы не переусердствовать в своем представлении, ибо стоило людям Ингаса что-либо заподозрить, они стали бы еще более подозрительными. Кроме того, Конан держался середины улицы.

Киммериец был уверен, что убийцы не станут нападать на него в нижнем городе. Сейчас Ингас был убежден, что киммериец действовал по заказу одного из его, Ингаса, соперников. По всей видимости, они послали человека проследить за киммерийцем, чтобы выяснить, куда он направится. Только после этого вышлют убийц.

Дойдя до Площади, Конан остановился у фонтана и брызнул водой себе в лицо, будто пытаясь освободиться от винных паров. Пока он проделывал это, он успел осмотреть Площадь. Она была совершенно безлюдна. Потаскухи исчезли из-под портика. Из гнезда в стене перед входом в портик Конан вытащил факел и понес его, освещая себе дорогу. В храм он идти не собирался. Вместо того он направился к театру.

Поднявшись по ступеням, он прошел между двумя массивными колоннами. Не обращая внимания на большие двери главного входа, Конан отправился к маленькому окошку со ставнями сбоку от входа, там, где продавались обычно билеты на представления. Взявшись за замок покрепче, Конан поднапрягся и сорвал задвижку со ставней. Светя перед собой факелом, он пробрался внутрь.

Из прихожей Конан прошел в главный зал театра, где ряды скамей выстроены перед сценой. Над залом нависали ложи для наиболее уважаемой части публики. По бокам зала тянулись роскошные приватные ложи богачей.

Двигаясь не спеша, так, чтобы те, кто шел по следу, не испытывали никаких трудностей, Конан по приставной лесенке поднялся на сцену.

Захватив лесенку с собой, киммериец забрался в каморку, откуда управляли занавесом. Глянув вниз через перила, Конан заметил два силуэта, которые как раз крались по сцене, следуя за светом его факела. Когда Конан услышал, что преследователи поднимаются в ту же каморку, он полез прямиком в купол. Оттуда варвар выбрался на крышу и подтащил лестницу к парапету, – на тот случай, если бандиты испугаются высоты и не решатся прыгать. Сам же киммериец спокойно перемахнул на другую сторону и настороженно замер прямо перед своим собственным окном.

Долго ждать не пришлось. Двое преследователей вылезли из дверцы купола. Конан слышал, как они тихим шепотом переговариваются. В свете луны он различил, что один был высокий и тощий, другой широкоплечий и приземистый. Именно этого Конан и ожидал. Ингас посылал за ним опытных убийц, а не вспыльчивых молокососов.

Один из бандитов заметил лестницу. Почти на цыпочках они подбежали к парапету и осмотрели крышу здания, находившегося напротив. Конан вжался в нишу, скрываясь в глубокой тени. После короткого совещания преследователи, осторожно ступая, перебрались по лестнице. Затем они повернулись и стали осматривать крышу храма.

Конан выступил из тени:

– Вы меня ищете?

Две длинные хорасанские сабли со свистом вылетели из ножен.

– Долго же за тобой бегать пришлось, варвар, – сказал тот, что пониже. – Сперва театр, теперь храм… Уж не хочешь ли ты сказать, что здешний мошенник и его баба наняли тебя оскорбить нашего предводителя?

Вместо ответа Конан выхватил свой собственный меч:

– Нет. У меня на вас другие виды.

– Что-то ты не выглядишь таким пьяным, каким был недавно, – заметил высокий. В речи его слышался резкий акцент пуантенских горцев.

– Зачем вы ползете за мной? – спросил Конан.

– Наш предводитель решил, что ты слишком часто беспокоишь его. Он хочет, чтобы ты умер, чужеземец. Но прежде желает узнать, кто из его соперников тебе платит.

– Вот об этом теперь и придется ему гадать, – заметил Конан, – поскольку ни один из вас не вернется обратно.

– Довольно, – вымолвил высокий, двинувшись к Конану скользящими шагами опытного фехтовальщика.

Внезапно Конан заорал во всю глотку:

– Бандиты! Что вам здесь нужно?

На мгновение убийцы оторопели. Затем коротышка рванулся вперед, нанося горизонтальный удар. Киммериец ловко блокировал атаку, затем отбил косой удар высокого. После этого сделал два выпада, широко и размашисто действуя мечом, хотя несколько замедленно, так, чтобы у атакующих была возможность защищаться. Конану нужно было, чтобы в храме хорошо расслышали звон мечей.

Когда Конан убедился в том, что внизу все проснулись и поднялся переполох, он принялся за дело уже всерьез. Глупо затягивать смертельно опасную игру. В темноте, на скользкой поверхности крыши, сражаться действительно трудно. К тому же Ингас послал на самом деле умелых бойцов.

Легко и плавно двигаясь, Конан сделал так, что коротышка оказался между ним и более высоким. Затем он чуть опустил клинок, приглашая долговязого нанести удар сверху вниз. Тот немедленно воспользовался брешью в обороне Конана, со свистом обрушив меч на шею киммерийца. Конан отпрянул, почувствовав, как клинок долговязого слегка скользнул по шлему. И тут же стремительным выпадом пронзил коротышке грудь. Вырвав меч из тела, Конан отступил на шаг назад и ударом ноги толкнул труп на длинного. Тот невольно попятился, пытаясь удержать равновесие. Руки его мелькнули в воздухе.

Однако киммериец не терял времени даром, нанеся сверху и наискосок страшный рубящий удар. На долговязом была легкая кольчуга под кожаным дублетом, но она не спасла его. Меч Конана с легкостью прошел сквозь кольчугу, плоть и кости. В тот момент, когда долговязый упал, Конан метнулся к парапету, схватил лестницу и швырнул ее через крышу, точно под окно его собственной комнаты.

– Что там происходит? – раздался голос.

Замерцал свет. Киммериец смог различить несколько темных силуэтов. Голос принадлежал Оппии.

– Идите сюда и посмотрите, – крикнул Конан. – Они пришли за ней, как я вам и говорил.

С помощью одного из аколитов Оппия вылезла из окна. Следом за ней показались несколько послушников с лампами и факелами. Оппия наклонилась и осмотрела два трупа, затем выпрямилась и взглянула Конану в глаза:

– Ингас! Он заплатит за это! Как все произошло?

– Я отправился в Дыру. От тамошних обитателей узнал, что девочку попытаются выкрасть сегодня ночью. Поэтому я бросился назад и устроил засаду. Ведь похитителям куда проще добраться до девицы по крышам, нежели пытаться проникнуть снизу, через храм. Как только они втащили лестницу, я вызвал их на бой.

Оппия еще раз оглядела трупы:

– Интересно, как они рассчитывали проникнуть сквозь решетку?

Конан мысленно обругал себя. Следовало об этом подумать и принести пилочки или какие-нибудь другие инструменты и бросить их поблизости. Тут его осенило. Он указал на тело коротышки:

– Вот этот, говорят, был самым сильным человеком в Шикасе. Погляди на его ручищи. Должно быть, он рассчитывал вырвать бронзовые прутья из гнезд, расшатав их.

– Да, несомненно, – согласилась Оппия. Затем повернулась к аколитам, которые смотрели на происходящее широко раскрытыми глазами, и показала на двоих плотно сбитых юнцов, охраняющих входные двери. – Отнесите эту падаль к реке. И постарайтесь избавиться от них, пока еще не рассвело.

Подхватив трупы, аколиты потащили их к окну.

– Да нет, идиоты! Я не хочу, чтобы у меня остались кровавые следы. Сбросьте их на улицу, а потом спуститесь и подберите.

Подчиняясь приказу, юнцы подтащили трупы к парапету, подняли их и сбросили вниз. Через секунду до Конана донеслись два глухих удара.

– Что происходит? – раздался мужской голос. Через окно выбрался Андолла собственной персоной.

– Ингас нарушил свой договор с нами, о муж мой, – ответила Оппия. – Он послал двух своих людей, чтобы они украли Амату и вернули ее отцу. Но им не удалось это сделать. Против них вышел вот этот воин-киммериец, которого я наняла и который уже доказал, что я правильно поступила. Он сразил похитителей прежде, чем они добрались до ее окна.

Жрец пристально посмотрел на Конана:

– Ну хорошо. Ингас, говоришь? Я приготовлю для него могучее заклинание. Он пожалеет о сегодняшнем дне.

– О муж мой, сделай же так, – промурлыкала она.

Конан внимательно рассматривал жреца. Впервые он видел Андоллу вблизи. Андолла оказался высоким мужчиной средних лет с величественной наружностью. От его величия не убыло даже сейчас, когда он стоял на скользкой черепице храмовой крыши. Как и в его хорошо поставленном голосе, в наружности его сквозило нечто театральное, будто это был не жрец, а скорее хороший актер, играющий роль жреца.

– Как ты думаешь, – спросил он Конана, – эта схватка привлекла чье-либо внимание?

– Площадь сейчас безлюдна, как и всегда в это время ночи, – ответил Конан. – Если стражники у резиденции городского головы что-нибудь и заметили, я думаю, они достаточно осторожны, чтобы держать свое любопытство при себе.

– Хорошо, коли так, – сказал Андолла. – Однако же я должен вернуться к моим тавматургическим трудам. Присмотри здесь, моя дорогая, чтобы все шло как положено.

– Я уже распорядилась, о муж мой, – проворковала Оппия. Она обернулась к двум девицам с мертвенно-белыми лицами, что стояли рядом с ней. – Возьмите тряпки и ведра и вымойте здесь все, – приказала она, указывая на большую лужу крови, тускло поблескивающую в свете луны. От лужи к краю крыши тянулись два кровавых следа, указывая путь, которым трупы волокли к парапету. – Когда вымоете здесь, отправляйтесь на улицу, вниз, и отмойте мостовую. Я хочу, чтобы, когда встанет солнце, не осталось никаких следов сегодняшнего печального происшествия. – Девушки сложили ладони и согнулись в ритуальном поклоне. Следом за Андоллой они направились к окну. Прошло несколько минут, и на крыше остались лишь Конан и Оппия.

– Блестящая работа, киммериец, – сказала она. – Как ты думаешь, он попытается еще раз?

– Вероятнее всего, – ответствовал Конан. – Либо же произойдет нечто другое. Разочаровавшись в Ингасе, Риста Даан попытается перекупить кого-либо из других вожаков. Сама посуди, моя госпожа: если Ингас продал тебя ради золота, почему бы не попробовать другим? В следующий раз, возможно, посетителей будет не двое, а значительно больше.

– Будь они все прокляты! – воскликнула она. – Чувствую, и впрямь недолго нам здесь оставаться. О, сколь тучной была сия нива, но ныне – о вижу я, вижу! – некий свирепый зверь здесь рыщет в безумии своем. Все эти толпы хищников доселе дружно и согласно глодали тушу этого города, а теперь в них будто демон вселился. Теперь им этого мало. – Она подняла глаза на могучего киммерийца. – Но ты не такой, как они. Ты подобен льву среди гиен.

– Я такой же, как они, жрица. Просто я лучше сражаюсь.

– Я думаю, ты недооцениваешь себя. Продолжай мне верно служить, и ты удостоишься лучшего, равно как были удостоены святой Андолла и я.

В комнате Конана послышались шаги. Девушки-послушницы с тряпками и ведрами вылезали наружу через окно.

– Я должна проследить за их работой, – сказала Оппия киммерийцу. – Хотя наши последователи и тверды в своей вере, однако же не могут сделать даже таких простых вещей, как смыть кровь или избавиться от трупов без надежного присмотра. – Она помолчала. – Ты был прав, киммериец. Завтра я распоряжусь, чтобы тебе подготовили другое помещение. На том этаже, где мы содержим Амату.

Конан удовлетворенно кивнул:

– Очень хорошо, жрица. Думаю, что в этом случае я смогу сделать куда больше. – Он посмотрел на зарешеченное окно, где прятали дочь Риста Даана. Интересно, заметила она что-нибудь или нет?

Глава двенадцатая

ДЕМОН И ПРОКЛЯТИЕ

День выдался пасмурный. Надев широкий плотный плащ и накинув на голову капюшон, чтобы защитить себя от ветра и дождя, Конан вышел из храма. Просторное одеяние почти полностью скрывало киммерийца. В глаза бросались разве что рост и походка. Впрочем, в городе обитало немало людей высокого роста, двигавшихся столь же стремительно. Конан чувствовал, что взрыв, который он подготавливал, вот-вот должен прогреметь. Сидя в храме, он ничего не добьется. Нужно узнать, что делается в городе. Поэтому Конан направился в Дыру. Это было одно из немногих мест в нижнем городе, где появление Конана не привело бы к серьезной потасовке.

Сразу за тем местом, где когда-то стояла старая городская стена, располагалась небольшая таверна, называемая "Медведь и Арфа". Конан слышал, что таверну облюбовали сказители и менестрели. Жизнь этих мужчин и женщин зависела от того, насколько они знают происходящее вокруг. Поэтому найти лучшего места для того, чтобы ознакомиться с ситуацией в городе, найти невозможно.

В прихожей киммериец снял плащ, стряхнул с него капли дождя и повесил на крюк. Потом прошел в общий зал. Завсегдатаи торопливо обернулись, чтобы посмотреть на нового посетителя. Все были при оружии. В нынешние смутные времена даже менестрели вынуждены соблюдать предельную осторожность.

Конан потребовал подогретый эль. Слуга взял большой кувшин, стоящий рядом с очагом, где с хрустом горели хорошо высушенные дрова, распространяя вокруг приятное тепло. Пока киммериец сидел, прихлебывая из видавшей виды кожаной кружки, подал голос один из сказителей. Он принялся рассказывать о событиях, имевших место в дальних провинциях этого края. Судя по всему, Аквилония распадалась на отдельные княжества, поскольку князья-феодалы, недовольные королем Нумедидесом, вернулись к старому, превратившись в независимых сюзеренов. Они отказывались отправлять ежегодную дань в Тарантию. Некоторые осмеливались в открытую выступать против короля; другие придерживались более осторожной политики, испытывая прочность трона исподволь. Только провинции, граничащие с Боссонией и Гандерландом, оставались пока верными королю. Именно там жили самые лучшие бойцы.

Конан слушал рассказ с интересом. Для солдата удачи весть о надвигающейся гражданской войне – сладчайшая музыка. Гражданская война в Офире длилась уже много лет. Земля превратилась в обглоданный скелет. Аквилония несравненно богаче Офира. Кроме того, в течение нескольких десятилетий в Аквилонии царил мир. В Тарантии можно взять хорошую добычу… А ведь Тарантия – это просто один из наиболее богатых аквилонских городов, пусть и самый большой по величине. Даже воюя в малых, незначительных провинциях Аквилонии, опытный наемник мог скопить достаточно средств, чтобы уйти на покой и жить безбедно. Впрочем, Конан пока что на покой не собирался.

– Дозволь поставить тебе следующую кружку за мой счет, – проговорил мужчина, сидящий рядом с Конаном. Это был человек невысокого роста, одетый в пестрые одежды. На голове – длинная бархатная шапка с пучком перьев в качестве украшения. Через плечо переброшена небольшая арфа в красивом кожаном футляре.

– С удовольствием, – отозвался киммериец.

Арфист сделал знак слуге.

– Я так понял, ты тот самый северянин, который заставил самых крутых парней в этом городе удирать, поджав хвосты. Наверняка у тебя найдется пара-другая потрясающих историй, которыми ты мог бы со мной поделиться.

– Я просто скромный воин. Занимаюсь своим делом, – объявил Конан не без торжественности.

Арфист фыркнул:

– Ха! А я – кхитайский принц в изгнании. Собираюсь вернуться домой и заявить о своих правах на трон. Слушай, я все же надеюсь, что кружка этого превосходного подогретого эля ублажит твою душу не хуже экзотических пряностей востока.

– Ну ладно, тогда историю за историю, – предложил Конан.

– По рукам. Что ты хочешь услышать? – спросил арфист.

Глаза его горели от любопытства.

– Я не показывался на улице целый день. Что происходило между шайками в течение последних нескольких часов?

– Ну… – Арфист наклонился поближе к Конану. – Максио дал всем понять, что вышел на тропу войны против Ермака и намерен убить его. Любыми средствами. Даже прибегнув к яду, если потребуется. Городской голова орет, что именно Максио сжег королевскую казну, предварительно обчистив ее, чтобы под прикрытием пожара убежать с добычей. Бойцы Ингаса вообще не выпускают мечи из рук и готовы рубить все, что движется. Ермак говорит, что с радостью выйдет против любого, кто заявляет, будто его людям следует убраться из города. Лисип обеспокоен. Он считает, что весь этот хаос устроен специально, чтобы появился повод ввести королевские войска в город. Сейчас он призывает всех главарей собраться вместе и уладить дела, прежде чем переходить к открытой войне на улицах.

– А что, действительно ходят слухи, будто королевские войска на пути к городу?

– Слухи – они слухи и есть. Кто знает? Вполне возможно, в этом городе действуют королевские шпионы. Кстати, некоторые считают таким шпионом тебя. – Арфист поднял брови и повернулся к Конану ухом, будто желая услышать конфиденциальную информацию и приглашая его подтвердить или отрицать услышанное. Впрочем, у киммерийца на уме было иное. Он промолчал.

– Как бы то ни было, – продолжал арфист, – я – всего лишь простой менестрель. Власть короля сейчас настолько слаба, что, возможно, пройдет еще много времени, прежде чем его величество соизволит вспомнить об этом маленьком уголке своих владений. А теперь выкладывай свою историю.

Конан наклонился к арфисту поближе:

– Узнаешь историю и тут же забудь, от кого ты ее слышал.

Арфист сунул руку за пазуху и вытащил крохотную статуэтку, которая висела у него на шее на цепочке. Статуэтка изображала божество с арфой. Арфист поцеловал ее:

– Клянусь Иласом Златоперстым, божеством всех арфистов! – И он спрятал статуэтку обратно.

– Хорошо. Я тебе скажу. Меня сюда послал тот, чье имя я не имею права открывать никому. Вообще никому. Тот, кто послал меня, хочет узнать, какие ветры тут дуют.

Арфист кивнул, жадно ловя каждое слово чужеземца.

– Тому, кто меня послал, стало известно, что Бомбас присваивает себе королевскую долю от налогов и от доходов с рудника. Он занимался этим в течение нескольких лет. Тому, кто меня послал, также известно, что Бомбас действует заодно с Ксантусом. Чтобы сокрушить сопротивление гильдии рудокопов, Ксантус нанял солдат Ермака. Наемники похитили женщин и детей рудокопов из деревни и сейчас держат их где-то в заложниках. Сделано это для того, чтобы добиться повиновения. Королевскую казну поджег не кто иной, как сам городской голова Бомбас. Чтобы скрыть следы своих краж.

Челюсть у арфиста отвисла.

– А я-то думал, что я мастер по части собирания новостей.

Конан хлопнул его по плечу:

– Ты, парень, собираешь новости ушами, а я – мечом. Мой способ быстрее. Кроме того, он открывает мне многие факты, которые в простой беседе обычному человеку не узнать.

– Такие сведения, – сказал арфист, – стоят куда больше одной кружки эля. Позволь мне поставить тебе еще одну.

Конан позволил. Прихлебывая эль, некоторое время они сидели и толковали о том о сем. Однако киммериец заметил, что арфист явно о чем-то задумывается, а губы его время от времени шевелятся. Киммериец понял, что сейчас арфист перекладывает полученные сведения в песню. Вскоре арфист откланялся и ушел. Теперь уж новости быстро разлетятся по всей Аквилонии. Они обгонят даже гонца на резвой лошади. Отлично! Подброшено еще одно полено в готовый уже разгореться костер под названием "Шикас".

Дождь лишь накрапывал к тому времени, когда Конан вышел из "Медведя и Арфы". Ветер, напротив, усилился. Было сумрачно и пасмурно. Похоже, погода сильно охладила воинственный пыл бандитов. Увы! Конан понимал, что это ненадолго. Очень скоро они наконец сцепятся, и тогда уже кровь польется рекой.

– Конан! – прозвучал чей-то тревожный шепот. Обернувшись, Конан увидел в дверном проеме фигуру, закутанную в плащ с опущенным капюшоном. Сперва Конану показалось, что это Брита, но затем он увидел, что окликнувшая его женщина была куда выше ростом.

– Иди сюда.

– Привет, Делия, – улыбнулся киммериец.

Женщина буквально втащила его в дверь, после чего откинула капюшон. Конан оказался в парфюмерной лавке. Делия требовательно взглянула на пожилого торговца. Тот без слов удалился в подсобное помещение, оставив Делию с киммерийцем наедине.

– Ты подлая тварь! Что ты наделал! Максио жив и на свободе. Сейчас он прячется от Бомбаса и Ермака, но это ненадолго. Скоро он появится!

– Да? Ну и что с того? Уж я надеюсь, ты не хочешь, чтобы я убил его для тебя?

Она осмотрелась, будто опасаясь, что их подслушивают.

– Я думала, что мы с тобой уже договорились! – злобно прошипела она. На ее лице застыл ужас.

– Так оно и было, – сказал Конан. – Мы договорились. Я согласился заплатить тебе за информацию. А уж как я планировал использовать эту информацию – мое дело.

– Но теперь он убьет меня за то, что я предала его! – скулила она.

– Ничего подобного, – успокоил ее Конан. – Максио считает, что это дело рук Ермака. Что Ермак узнал о готовящейся краже и продал его. Я сказал Максио, что ты, едва услыхав об этом, сразу же послала меня с предупреждением.

Делия закрыла глаза и, похоже, сразу ослабла от облегчения. Сделав несколько глубоких вздохов, она снова выпрямилась, а затем так глянула на рослого киммерийца, будто хотела прожечь его своими прекрасными глазами.

– Какую игру ты затеял, хитрая варварская бестия? Я разве что в ногах у тебя не валялась, а ты использовал меня как очередную ступеньку в твоих грязных планах.

– А чего ты ожидала? – возразил он. – Ты ведь продала мне своего любовника.

– Конечно, – прорычала она. – Но я отдала его тебе в руки, потому что хотела очутиться в твоих объятиях. Как ты понимаешь, это несколько иное, нежели бы я сдала его властям за вознаграждение. До такого я бы никогда не опустилась! – Она выглядела так, будто действительно была оскорблена до глубины души.

– Я не хотел задевать твоей чести, – сказал Конан.

– Но ведь ты, в конце концов, мог бы меня предупредить, – сказала она. Гнев ее, сменившись облегчением, быстро рассеялся.

– Я был очень занят. И кроме того, старался не показываться в городе.

– Я охотно верю тому, что ты был занят. Стоило тебе появиться здесь, в городе, как начался сущий бардак. Раньше было как? Между шайками существовали основные соглашения, и все шло как надо. Лишь изредка случались отдельные ссоры и убийства. Теперь никто никому не верит, все друг друга подозревают. Ты соображаешь, что творишь?

– Успокойся. Тебе не грозит никакая опасность, если ты будешь осторожна, – утешил он ее.

– Ну хорошо, хорошо, я верю тебе, – сказала она, вдруг смягчаясь.

Тут Конану на ум пришел еще один вопрос:

– Делия, тебе известно что-нибудь о черноволосой женщине, которая недавно появилась в городе и разыскивает кого-то или что-то? Возможно, она называет себя Альтаира.

– Эта тварь! – воскликнула Делия. – Я видела ее в Дыре. Она расхаживала там после наступления темноты так же безбоязненно, как целый отряд вооруженных до зубов солдат, и при этом никто не осмеливался подойти к ней. Никогда мне не приходилось видеть мужчину, который выглядел бы и вполовину столь смертоносным, как эта женщина. Тебе-то она зачем?

– Да просто так. Хотел узнать, чем она занимается. Мне кажется, что она кого-то ищет. Или что-то. Возможно, это каким-то образом связано с тем делом, которым я занимаюсь.

– Я слышала, она ожидает здесь Мульвикса, – сказала Делия.

– А кто он такой, этот Мульвикс? – спросил Конан. Он пытался припомнить, где слышал это имя.

– Это караванщик, который навещает Шикас раз или два в год. Как и большинство караванщиков, он, в частности, занимается контрабандой и перепродажей. Я не сомневаюсь, что и он, и эта женщина связаны какими-то грязными делишками. – К Делии вернулся ее обычный вид откровенного кокетства. – Ты хочешь, чтобы я узнала о ней все, что смогу? Я могу подобраться к ней куда ближе, чем любой из мужчин в этом городе. Уж не знаю, что у нее на уме, но вряд ли она станет смотреть на меня как на свою конкурентку.

– Нет! – сказал Конан. – Держись от нее подальше и даже не задавай о ней вопросов. Она исключительно ловко умеет устранять любого, кто вызывает хоть малейшее ее подозрение.

Делия взвилась, как ужаленная.

– Ах, ну ладно. Если моя помощь для тебя – тьфу… – Она выдержала паузу, будто ожидая, что Конан начнет протестовать.

Однако он не стал этого делать.

– И вот мой тебе совет. Уладь поскорее дела с Максио, – сказал он.

Она топнула ногой в ярости:

– Я совершенно тебя не понимаю!

И Делия выскочила из лавки.

Запах благовоний напомнил Конану о том, что он находится в парфюмерном магазине. Оставшись один, он окликнул хозяина, который скрывался в задних помещениях. Когда тот появился, он спросил старика, не видел ли он Бриту.

– Почти каждый день приходит, – сказал он. – Да что далеко ходить. Еще сегодня утром заглядывала. Опять расспрашивала о своей сестре. На вид нормальная благовоспитанная девушка, хотя я подозреваю, что у нее не все дома. Спятила из-за сестры. – И он со значением постучал себя по голове костлявым пальцем.

Конан кивнул. Он был доволен. Присутствие в городе черноволосой женщины, Альтаиры, и ожидаемое прибытие в скором времени караванщика Мульвикса отлично увязывалось со всем тем, что говорил Пирис. Все остальное в истории маленького человечка выглядело более чем сомнительным. То, что головоломка начала складываться, навело Конана на новые мысли.

– У тебя есть благовония с запахом лилий? – спросил киммериец торговца.

– Конечно, мой господин.

Он подошел к полке и взял небольшой флакончик:

– Вот. Урожай этого хода в Кеми, где, как всем известно, растут лучшие в мире лилии. Это для… э… той дамы, которая только что здесь была?

– Нет, – сказал Конан. – Это для другой подружки. Я хочу, чтобы ты доставил это по адресу.

– Нет проблем, – заверил его торговец, беря со стола пергамент и перо. – Кто получатель?

– Пирис из Шадизара, – сказал Конан.

– Не соблаговолишь ли ты сказать мне адрес этого господина?

– Городская тюрьма, – ответил киммериец.

Перо дрогнуло в руке у торговца, уронив на пергамент каплю чернил.

– А? Я правильно понял тебя, достойный господин? А то мне показалось, будто ты сказал "городская тюрьма".

– Именно это я и сказал, – подтвердил Конан.

Старик философски пожал плечами:

– Как угодно. Желаешь ли присовокупить какое-нибудь послание к подарку?

– Просто скажи вот что: "Конан тебя не забыл. Пока это все, что я могу для тебя сделать. ОНО почти у меня в руках".

– Что почти у тебя в руках?

– Он поймет, что я имею в виду. – Затем Конан заплатил цену – на его взгляд, чудовищную за такое дерьмо – и вышел из лавки.

Пересекая мокрую от дождя Площадь, киммериец едва не налетел на какого-то толстяка, вперевалку спешащего в противоположном направлении. Это был городской голова. Когда он рассмотрел под капюшоном лицо Конана, у него даже челюсть отвалилась.

– Киммериец! Ты жив!

– Да, но отнюдь не благодаря тебе!

Рука Конана непроизвольно легла на рукоять меча. На мгновение ему больше всего на свете захотелось зарубить городского голову прямо здесь, на месте. К удивлению Конана, на жирной морде Бомбаса выражение, которое можно было истолковать однозначно: радость.

– Я думал, что Максио и его люди убили тебя! Мы видели, как ты перебрался через мосток на крышу, после чего исчез. Мы не слышали ничего – ни криков, ни звуков сражения. Мы были уверены, что кто-нибудь – Максио или кто-то из его людей – вонзил тебе кинжал в спину в тот самый миг, как ты спустился в лаз. Именно поэтому я и решил не щадить этих негодяев. Я так рад узнать, что ты жив!

– Стало быть, – начал Конан, – ты признаешь, что поджег городскую казну, пока я находился там, внутри?

Бомбас огляделся, будто боясь, чтобы кто-нибудь ненароком не подслушал их разговор.

– Это вышло по случайности. Один из моих болванов-инвалидов уронил горящую масляную лампу. Масло разлилось и попало на большую кучу пакли, которую мы набиваем в ящики, когда перевозим хрупкие вещи. Все запылало мгновенно. Пожар был таким, что ничего нельзя было сделать. Конечно, в официальном рапорте я написал, что взломщики подожгли казну, чтобы прикрыть свой отход. Кто-кто, а ты-то должен понимать такие вещи! Как бы то ни было, они все равно виновны. Кстати, друг мой, удалось ли Максио бежать?

Киммериец ухмыльнулся:

– Когда я в последний раз видел его, он был в самом добром здравии.

– Да падет проклятье богов на голову этого человека! Конан, нам надо обсудить немало вещей. Идем в мою резиденцию, поговорим.

– Боюсь, что не смогу, – сказал Конан, не желая совать голову в ловушку. – Давай потолкуем здесь. – Он вошел в небольшую лавчонку, пристроенную к статуе какого-то давным-давно уже умершего городского благодетеля.

Бомбас вошел следом за ним.

– Конан, друг мой, ситуация в Шикасе выходит из-под контроля. Возможно, ты слышал, что Лисип созывает всех главарей на переговоры, в надежде уладить спорные вопросы прежде, чем весь город охватит огонь.

– Слышал, – подтвердил Конан.

– Я дал согласие на проведение этой встречи. Я буду присутствовать там. Не согласишься ли ты пойти туда в качестве моего телохранителя?

– У тебя же есть телохранители, – заметил Конан.

– Я не вполне доверяю им и поэтому не хотел бы от них зависеть, – сказал Бомбас. – Кроме того, на сегодняшний день ты – боец номер один в Шикасе. Тебя почти все боятся. Твое присутствие заставит этих мошенников вести себя уважительно по отношению ко мне. А уж я щедро оплачу тебе труды.

– Ну ладно, – сказал Конан. – Хорошо. Денег мне не надо, просто освободи Пириса.

– Согласен. Я освобожу его, как только мы вернемся с переговоров.

– Нет, освободи его, когда мы отправимся на эту встречу. Кто знает, вернемся ли мы оттуда живыми.

Бомбас пожал плечами:

– Ладно, пусть будет по-твоему. По большому счету этот человек не очень-то мне нужен.

– Когда и где назначена встреча? – спросил Конан.

– Насчет времени и места договоренности пока что нет. В настоящий момент Ермак и Ингас еще не дали своего согласия присутствовать. Кроме того, неизвестно, что выкинет Максио. Встреча, по всей видимости, состоится в "Химере", которая находится на нейтральной для большинства территории. Я сообщу тебе, как только все будет улажено. Где тебя можно найти?

– Я сам тебя найду. Если у тебя все, то мне пора идти.

С этими словами Конан повернулся и вышел. Поскольку киммериец не хотел, чтобы Бомбас видел, как он входит в храм, пришлось пройти по главной улице на север.

Для начала Конан решил заглянуть в гостиницу и выяснить, как дела у Бриты. Но ее в комнате не оказалось. Хозяин гостиницы подтвердил, что она то и дело приходит и уходит. Кроме того, сообщил, что какой-то молодой человек с двумя мечами спрашивал о Конане. Касперус! Однако встреча с ним не входила в ближайшие планы киммерийца. Успеется еще!

Когда Конан вернулся в храм, было уже совсем темно. Аколит провел его в новую комнату. Комната была расположена напротив помещения, где содержалась взаперти Риетта. Окно со ставнями в отведенной Конану комнате выходило на мощеный двор. Конан знал, что кухня также выходит на этот двор. Пока он стоял и смотрел в окно, какая-то послушница выплеснула из задней двери таз горячей воды, намочив и без того уже мокрые камни.

Под окном имелся узкий карниз. Высунувшись из окна и посмотрев вверх, Конан увидел, что по этому карнизу несложно будет добраться до крыши. Неожиданно для себя Конан отметил, что все дороги по этому городу он мысленно прокладывает либо по крышам, либо по сточным трубам, но отнюдь не по улицам и мостовым, как обычные горожане.

Кроме киммерийца и молодой узницы, на этом этаже больше никто не жил. Подкравшись к двери Риетты, Конан заглянул в глазок. Риетта лежала, неестественно бледная и неподвижная. Только еле заметное колыхание одеяла на груди, вздымающейся и опускающейся при дыхании, указывало на то, что девушка еще жива.

Конан сунулся в соседнюю комнату. Здесь тоже пусто, только голые стены. Еще одно помещение соединялось с комнатой Риетты небольшим окошком с необычайно толстым стеклом. На подоконнике мерцала масляная лампа. Разделяющее две комнаты стекло имело неровную поверхность, но тем не менее сквозь него можно было довольно неплохо рассмотреть все то, что делалось у соседа. Конан выбрался на крышу и перебежал на другой конец здания. Свесив ноги, он мгновение держался лишь на пальцах рук, а затем спрыгнул на парапет и оказался прямо перед своим окном. Варвар вновь залез в комнату, с удовольствием отметив, что теперь может передвигаться по храму, минуя нижний зал. Поскольку никаких других дел на этот вечер у него не было, Конан завалился спать.

Проснулся он с дикой головной болью. Это было нечто новенькое! Обычно киммериец просыпался полный сил, бодрый, готовый действовать. Сейчас же голова у него раскалывалась так, будто накануне он получил приличный удар дубиной. Затем Конан почувствовал еще кое-что. Очень слабый запах. Дымок. Тот самый запашок, что варвар обнаружил в комнате Риетты.

Конан быстро вскочил и кинулся к окну. Невзирая на легкое головокружение, он выбрался на карниз, а оттуда на крышу. Там он несколько раз глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Звезды над головой на мгновение стали необычайно яркими. Казалось, они меняют свой цвет и месторасположение. Наваждение длилось несколько секунд, а затем все встало на свои прежние места.

Очевидно, дым черного лотоса действовал куда быстрее, чем зелье, которое давали простым аколитам. Однако и проходил дурман быстрее. Он исчезал, как только рассеивался ядовитый дым и жертва вдыхала чистый воздух. Конан не знал, с помощью какого устройства дым направлялся в комнату Риетты. Ясно одно – малая толика отравы попала в зал и оттуда – в комнату киммерийца.

Конан бросился в соседнюю с комнатой Риетты каморку и обнаружил, что лампа горит теперь слабее, пламя стало неровным, колеблющимся. Однако ни один из аколитов в последние несколько часов не входил сюда. За стеклом Конан заметил слабое сияние. Прежде чем заглянуть в окошко, он усилил огонь в лампе – во-первых, чтобы яснее видеть, а во-вторых, чтобы отсвет ненароком не упал на лицо. В углу кельи Риетты копошилась какая-то погань. Конан ощутил, как волосы на затылке становятся дыбом. К горлу подступила тошнота. Ибо варвар увидел действие истинной магии, а не глупые фокусы, что двое мошенников проделывали перед статуей Матери Дурги. Верхняя часть туловища у гадины непропорционально вытянута, огромная тыквообразная башка почти касается потолка. Монстр был зеленоватого цвета и слабо светился, но свечение исходило не от него самого – будто бы солнце иного мира озаряло чудовище. Вместо глаз на морде зияли глубокие дыры. Рот усеян сотнями иглоподобных зубов. Даже видавший виды киммериец немного оторопел. Можно только гадать, сколь ужасным представлялся этот монстр бедной, одурманенной зельем девчонке.

Чудовище вытянуло вперед длинную, как у обезьяны, руку и ткнуло когтистым пальцем в угол, где, как предположил Конан, сейчас сжалась в комок Риетта. Загремел гнусный голос:

– Я пришел за тобой, дева! – Голос звучал громко, однако слова произносил крайне невнятно. К тому же в голосе демона сквозило нечто неуловимо знакомое. – Я пришел за тобой! Проклятие твоей матери отныне пало на тебя. Охранная магия слабеет! Я смогу пробиться сквозь нее, и тогда ты станешь моей! – Демон двинулся вперед, и девчонка истошно закричала. Пронзительный вопль, будто бритва, полоснул по напряженным нервам киммерийца.

Конан услышал на лестнице торопливые шаги и решил, что насмотрелся достаточно. Он быстро перебрался через крышу и залез в окно своей собственной комнаты. Конан собрался уже бежать в нижний зал, но вдруг сообразил, что полностью одет. Это может вызвать подозрение. Поэтому он сорвал с себя куртку и штаны, схватил меч и выскочил в одной лишь набедренной повязке.

При появлении великана варвара пара послушников обернулась. Глаза их округлились от страха.

– Откройте! – приказал Конан.

– Лишь Святая Мать Оппия или Великий-Духом Андолла имеют право… – Послушник осекся и сдавленно захрипел, когда острие меча уперлось ему под подбородок, заставив откинуть голову так, что макушка уперлась в дверь. Другой послушник со всех ног бросился отодвигать задвижку.

Оттолкнув двух трясущихся стражей, Конан ворвался в келью Риетты. Вонь от черного лотоса все еще чувствовалась. Кроме того, Конан услышал свист, будто кто-то огромный с силой втягивал в себя воздух. Так было и в тот раз, когда киммериец впервые вошел сюда. В углу дрожащим комочком сжалась девушка. Положив меч на пол, Конан присел и осторожно взял ее за руки:

– Призрак исчез, крошка. Посмотри на меня.

Сначала казалось, девчонка с трудом понимает киммерийца, так широко распахнулись ее глаза. Но вот на лице появилось выражение крайнего удивления. Конан понял, что сам он представляет для нее зрелище не менее ужасающее, чем демон. Но все-таки варвар был человеком, а не порождением преисподней.

– Ты кто? – пролепетала Риетта. Голос ее дрожал, однако в нем отсутствовали интонации, свойственные безумцам.

– Ты что здесь делаешь? – раздался резкий возглас со стороны двери.

– То, для чего меня наняли, – ответил киммериец, поднимаясь. Меч вновь очутился у него в руке. Он обернулся и увидел Андоллу. Конан бросил взгляд за плечо Андоллы, в угол, откуда появлялся демон. Взору предстало небольшое квадратное отверстие в стене, затянутое тканью. Тут Конан сообразил, что голос демона точь-в-точь напоминает голос Андоллы, пусть даже и искаженный. Выходит, отверстие в стене – самый обыкновенный клапан переговорной трубы. В зажиточных домах такие трубы использовали, чтоб вызывать слуг.

– Тебе нечего здесь делать! – бросил жрец. – Тебя наняли, чтобы ты охранял девушку от бандитов. А дела астрального мира оставь мне и Святой Оппии. Ступай вон!

– Я уйду лишь тогда, когда увижу, что девчонка в безопасности, – рявкнул Конан. Потом глянул на разинувших рот послушников. – Принесите свет! – приказал он.

– Для чего? – удивился Андолла, когда послушники побежали за лампами и свечами.

Конан подошел к окну.

– Хочу убедиться, цела ли решетка. Может, девушка заметила лица за окном и перепугалась.

– Глупец! – фыркнул Андолла. – Ты что, не видишь, что ставни закрыты изнутри?

И правда, закрыты! Но Конан не собирался так просто отступать.

– Неужели ты не понимаешь, – проворчал он, – что опытные взломщики с легкостью могут открыть любую задвижку.

– Ну что там еще, о муж мой? – послышался голос Оппии.

Конан даже не обернулся. Держа в руке свечу, он тщательно осмотрел бронзовую решетку. Здесь он обнаружил одно странное отверстие. Наклонившись пониже и сделав вид, что исследует, прочно ли сидят прутья в гнездах, Конан ощутил знакомый запах. Так вот как нагнетается дым черного лотоса в помещение!

Конан выпрямился и повернулся к остальным:

– Да, решетка цела. Я так понимаю, это опять демон?

– Слишком уж ты любопытен для простого охранника, – возмутился Андолла. – В нашем храме нет места для грубого дикаря, к тому же напрочь лишенного веры.

– Великий-Духом, позволь мне все ему объяснить, – встряла в разговор Оппия. – Это слишком незначительные дела для того, на чьих плечах лежит тяжелая обязанность изучения великих ритуалов. Прошу тебя, муж мой, возвращайся к своим возвышенным изысканиям и позволь мне уладить ничтожные земные дела.

Жрец вновь обрел свою пошатнувшуюся было величавость.

– Как скажешь, дорогая. Но прошу тебя, подумай еще раз об этом неверующем варваре. Одно его присутствие оскорбляет Матерь Дургу.

– Матерь Дурга находит применение для любого живого существа, – напомнила она ему.

Что-то ворча себе под нос, жрец удалился. Оппия бросила аколитам:

– Вы можете идти.

Когда послушники убрались, Оппия взяла Риетту за плечи. В глазах девушки вновь вспыхнул панический ужас. Оппия влепила ей несколько пощечин, при каждом ударе оставляя красные следы на бледных щеках.

– Это ты позволила ему снова прийти! – кричала она. – Слабостью своей телесной и слабоверием ты допустила, чтобы он появился! Великий-Духом Андолла и я – мы из сил выбиваемся, предаваясь ритуалам и заклинаниям денно и нощно, дабы оградить тебя от мира духов! О, сколь же ты эгоистична! Дитя мое, я огорчена! Ты расстроила меня. Я отступаюсь от тебя. Скоро и Матерь Дурга отступится от тебя тоже. Ты должна доказать ей свою преданность и силу веры, иначе наша охранная магия будет бессильна. Ибо лишь любовь к тебе Матери Дурги дает нам силу защищать тебя. Забудь о себе, покажи Матери Дурге, сколь велика твоя любовь к ней! Только жертва золотом и драгоценными камнями тронет ее сердце, ибо эти вещества священны для Матери Дурги. Для нас на этом ничтожном земном плане, в этой временной земной обители, в коей мы заключены, они – просто бесполезный хлам, но в высших мирах и более высоких планах, где обитают боги, они имеют магическое значение. Принеси же нам эти вещи, чтобы мы, в свою очередь, отдали их Матери Дурге, и тогда, может быть, тебе еще удастся спастись! Тогда, может быть, Матерь Дурга сжалится над тобой и разрушит проклятье, что тяготело над женщинами твоего рода в течение многих поколений!

Оппия отпустила плечи Риетты и замерла. Лицо жрицы исказила гримаса отвращения при виде того, что девушка вот-вот вновь истерично разрыдается.

Конан оттолкнул Оппию и подхватил девушку на руки. Несчастная пленница была не тяжелее перышка. Конан осторожно уложил девушку на кровать и накрыл тонким одеялом.

– Хватит, – сказал киммериец Оппии. – Выйдем, поговорим.

Оказавшись снаружи, Конан закрыл дверь в келью узницы и задвинул глазок. Пока он проделывал все это, Оппия с большим интересом рассматривала варвара. Обнаженное тело Конана бугрилось узлами мышц. На бронзовой коже хорошо были видны старые боевые шрамы. Вражеские клинки и когти диких зверей оставили множество отметин. Двигался варвар, подобно тигру. На свете, конечно, много найдется сильных мужчин, но именно неукротимая сила в соединении с удивительной стремительностью ставила Конана на голову выше всех остальных бойцов. Оппия превосходно все понимала, и это читалось в ее откровенно интимном восхищенном взгляде, с которым Конан встретился, когда обернулся.

– Этак она долго не протянет, – предупредил варвар.

– Никто прежде так не сопротивлялся, – призналась Оппия. – Я не понимаю, она упряма или попросту глупа. Почему, будучи столь напуганной, она не может найти способ вытащить из отца деньги?

В ответ Конан зловеще ухмыльнулся:

– Оставь ее мне. Она сделает все, что нужно.

– Мой муж никогда не согласится, – сказала Оппия.

– Не верти. Ты единственная, кто заправляет здесьвсеми делами. Предоставь девчонку мне, и скоро ее папаша запляшет под нашу дудку, как миленький.

– Ну хорошо, – Оппия пожала плечами. – Ты меня убедил. Сможешь управиться с этим побыстрее?

– В любом случае придется поторопиться, – проговорил рассудительно Конан. – В городе вот-вот прольется кровь. Либо он выгорит до основания, либо сюда войдут королевские войска и наведут порядок. И то и другое для вас плохо. Но пока еще есть время. Вы успеете забрать все, что наворовали, прихватить своего дурацкого идола и свалить.

Оппия доверительно улыбнулась:

– У нас есть чертежи идола. Мы всегда сможем сделать нового. Однако же быстро ты раскусил нашу игрушку.

– Для того, кто не одурманен, это ясно, как день. Кстати, чем вы глушите мозги этим болванам?

– Особая вытяжка из корня голубого лотоса. Я привезла ее из Стигии. Стоит чертовски дорого, но, впрочем, давным-давно окупилась. – Жрица подошла к Конану вплотную и оценивающе похлопала по широченной груди киммерийца, будто выбирая себе подходящего жеребца.

– А демон, которого эта девица только что видела? – спросил Конан. – Он настоящий?

– Да. Мой муж сумел вызвать его посредством магии. Однако же это безмозглая и безгласная тварь, подобная дыму. Андолла убежден, что с помощью более сильной магии он сможет сделать демона абсолютно реальным. Ну ладно, поговорим о другом, более приятном. – Оппия подступила вплотную и призывно подставила киммерийцу губы.

Да, бабенка она, конечно, соблазнительная! Однако киммериец понимал, что стоит ей оказаться в его объятиях, как он тут же сожмет ее прекрасную лебединую шею и будет сжимать до тех пор, пока не задушит. Он отступил.

– Что беспокоит тебя, киммериец? – выдохнула она.

– Если твой муж умеет вызывать демона, – проворчал Конан, – он может насылать их на тех, кто ему неугоден. Скажем, на того, кто крутит шашни с его женой.

Оппия презрительно улыбнулась:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что столь отважный боец испугается фантомов?

– Людей я не боюсь и страха пред огнем и сталью не ведаю. Но любой человек может бояться сверхъестественного. В этом нет бесчестия.

– Ты меня разочаровываешь. Я думала, ты умный человек, а на самом деле оказалось – суеверный варвар.

– Я действительно варвар. Кроме того, я достаточно повидал, чтобы у меня пропало любое желание иметь дела с миром духов. Что сможет сделать сталь против фантома, проходящего сквозь стены и броню?

– А если, скажем, награда за риск – это я? – спросила Оппия.

– Ты красивая женщина, – признал Конан. – И воля у тебя сильная. Если бы ты могла положить конец магическим изысканиям муженька…

Жрица отступила на шаг:

– Поглядим. Я обдумаю твое предложение. Но ты должен доказать мне свою абсолютную преданность. – Она бросила взгляд на дверь, за которой находилась Риетта. – Впрочем, думаю, ты знаешь, как это сделать. – Оппия повернулась и пошла к лестнице. – Спокойной ночи, киммериец.

Размышляя о том, что жизнь в этом храме имеет много общего с жизнью среди утесов родной Киммерии, Конан снова вылез в окно. На этот раз он начал спускаться с карниза на карниз, пока не оказался на пустынном дворе. Через заднюю дверь он вошел на кухню. Там никого не было. Слабо тлеющие угли в очаге давали достаточно света для острых глаз киммерийца. Конан набрал мяса, сыра, фруктов, хлеба и все это завернул в скатерть. В свою флягу он налил молока из кувшина и закрыл флягу крышкой. После этого тем же путем, каким выбрался во двор, вернулся к себе в комнату. Из ящика стола он вынул две свечи: одну – для освещения, для другой же – у него была припасена иная цель.

Оказавшись у двери Риетты, Конан постучал, затем открыл. Девушка села, с тревогой глядя на почти голого дикаря, вдруг оказавшегося в ее комнате, освещенного дрожащим светом одной-единственной свечи. Она прижалась к стене, подтянув колени к подбородку и охватив их руками.

– Кто ты и зачем пришел?

– Я Конан из Киммерии. – Варвар поставил свечу на пол, прихваченный из кухни узел положил на ее кровать, а затем вышел. Через несколько секунд он вернулся со стулом. Сев, он развязал скатерть.

– Я здесь для того, чтобы помочь тебе. Вот, возьми!

– Что это? – с тревогой спросила девушка.

– Старое киммерийское целительное средство. Называется жратва. Давай ешь.

– Но Святые и Всеблагие Андолла и Оппия приказали мне…

– Оппия доверила мне твое лечение, – сообщил Конан, не обращая внимания на протест. – Тебе надо съесть все это. Только ешь очень медленно, а иначе тебе будет еще хуже, чем сейчас. Начни с фруктов, затем попробуй съесть немного мяса или сыра. Хлеб смочи молоком, иначе не сможешь его проглотить. Если в течение нескольких недель ты не видела ничего, кроме здешнего месива, твой желудок забыл, как управляться с пищей. Так-то вот.

Риетта была озадачена. Однако столь привыкла подчиняться, что подчинилась и Конану. Пока девушка ела, киммериец взял незажженную свечу и подошел к окну. Свечу он забил в отверстие, а затем, чтобы ее не было видно, утрамбовал рукоятью кинжала. Тщательно осмотрев свою работу и удалив следы воска, он вернулся и подсел к девушке на кровать.

– Погоди, остановись, – велел Конан. – Сперва посмотрим, сможешь ли ты удержать съеденное. Если сможешь, то съешь остальное. Ну а теперь выкладывай мне насчет этого проклятия, которого ты так боишься.

– Это проклятие нашего рода, переходит от матери к дочери по женской линии, – неохотно проговорила она. – Несколько поколений тому назад мы были прокляты за кощунство. Боги послали демонов, чтобы те мучили нас до тех пор, пока либо демоны не унесут нас, либо мы не отдадим наши жизни, чтобы избежать мучений. Моя мать отдала свою жизнь, чтобы вырваться от демона, который преследовал ее. Теперь то же самое происходит и со мной.

– Это твоя мать тебе рассказала? – спросил Конан.

– Кое-что рассказала она. Остальное разъяснили мне Святые и Всеблагие Андолла и Оппия. А кроме того, они объяснили мне, что я должна делать, дабы очистить свою душу от проклятия.

– Дитя, у твоей матери было не все в порядке с головой, а проклятие, о котором она тебе говорила, существовало только в ее воображении.

– А демон! – запротестовала было Риетта.

– А ты когда-нибудь видела его прежде, чем оказалась здесь, в храме? Точнее, прежде чем тебя поместили в эту комнату?

– Э-э… нет. – На ее лице появилось странное выражение. Казалось, она вот-вот снова устроит истерику. Киммериец понял, что слишком давит на девчонку.

– Риетта. – Она выглядела удивленной, услышав свое имя. – Риетта, – повторил он. – Я клянусь тебе, что начиная с этой ночи ты будешь поправляться и что демон больше не придет к тебе. Пойми, этот демон – просто нематериальная мразь. Тебе она в любом случае ничем не может повредить. Впрочем, больше она беспокойств тебе не причинит. Ну как, если все, что я тебе сказал, окажется правдой, ты будешь мне доверять?

Она медленно кивнула. Конан надеялся, что этот кивок и вправду означал утверждение, а не привычное согласие с любым, что бы ей ни сказали.

Когда Риетта доела все, что принес Конан, он собрал остатки трапезы – девчонке она наверняка показалась роскошным пиршеством – и унес скатерть с крошками в свою комнату. После этого Конан растянулся на кровати, решив отдохнуть. Поначалу он собирался просто вернуть девушку отцу, как и договаривался, однако теперь планы его изменились. Теперь Конану хотелось сравнять этот вертеп с землей. На меньшее он был не согласен.

Глава тринадцатая

КАРАВАНЩИК

Когда киммериец вошел в "Химеру", все разговоры оборвались. Покрытые шрамами, раскрашенные, татуированные лица повернулись к галерее, где стоял варвар, стряхивая капли дождя со своего плаща. Невообразимые рожи – одноглазые, безухие, с перебитыми носами – с пристальным интересом наблюдали, как Конан складывает плащ. Вешать его на крюк в галерее Конан не стал. Не то место. Едва отвернешься – и плащ сопрут.

Конан спустился с галереи в общий зал и стал осматриваться в поисках свободного столика. Наконец он заметил подходящий, расположенный в углу. Там можно было сесть спиной к стене и к тому же иметь хороший обзор всего помещения. Трое, которые уже облюбовали этот стол, выглядели не более зловещими, чем вся прочая публика. Конан подошел к столу и сверху вниз глянул на троих сидящих, которые тут же прервали игру в кости.

– Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь? – спросил он.

Даже гигант киммериец не захотел бы нарушать неписаные правила, которые царствовали здесь, где любой промах легко мог окончиться смертью. Хотя, конечно, в глубине души Конану страшно хотелось затеять драку. Человек с вытатуированным на лбу изображением черного паука и другой его напарник, с медным носом, привязанным к тому месту, где когда-то был настоящий, подняли на Конана глаза, а затем перевели взгляд на третьего своего соседа.

Этот третий был еще более живописным уродом, нежели двое других. Одна его нога стояла неподвижно, вывернутая под странным углом, – колено было некогда раздроблено и срослось неправильно. Вместо одной руки – обрубок, кисть отсутствовала. Конан рассудил, что, должно быть, он оставил ее где-нибудь в тех краях, где такой способ наказания за кражу был общепринят. Шея у человека была кривой, голова скособочена и постоянно наклонена вбок, так что правое ухо почти касалось плеча.

– Присоединяйся к нам, воин, – сказал он удивительно басистым и звучным голосом. – Мы почтем за честь видеть за нашим столом новый кошмар, сошедший на Шикас, – в твоем лице. Эй, хозяин! Эль для киммерийца! – Он хихикнул. – Я слышал, ты любишь крепкие напитки? Когда-то в Боссонии мне приходилось встречаться с несколькими киммерийцами. Впрочем, они оказались на редкость занудными ребятами. Пили только воду и вечно ходили с мрачными рожами, будто на похороны собрались.

– Я мало похож на моих соплеменников, – ответствовал Конан. – В противном случае я до сих пор жил бы в Киммерии.

Он взял кружку эля, принесенную слугой, и, повернувшись к кривошеему, поднял ее:

– Благодарю тебя.

Человек с татуировкой в виде паука постучал костями в стаканчике.

– Мы играем в "смерть шемита", – коротко сказал он. – Ты как?

"Смерть шемита" – игра довольно быстрая. Человек проигрывает или выигрывает при первом же броске. Киммериец положил на стол несколько монет:

– Играю!

Кожаный стаканчик пошел из рук в руки. Каждый из сидящих разок перевернул его и встряхнул, выбрасывая кости. У Конана выпали три "звезды" и "кинжал". Так себе. Впрочем, у других броски были еще хуже. Конан подгреб к себе выигрыш, оставив несколько монет для следующей ставки.

– Это Паук, – представил кривошеий, неуклюже накренясь в сторону татуированного. – А это Медный Нос, – показал он на другого. – А меня зовут Фалькс Счастливчик.

Конан посмотрел на него скептически:

– На мой взгляд, тебе не очень-то улыбалось в жизни счастье.

Тот ухмыльнулся и покрутил кривой шеей:

– Если бы тебя повесили, но ты после этого остался в живых, – наверняка счел бы себя счастливчиком.

– Да, пожалуй, – согласился Конан. Он встряхнул стаканчик и выбросил кости. На этот раз выпало четыре "орла" – лучший из возможных бросков. Остальные застонали.

– "Богиня"! – торжествующе воскликнул Конан. Таково было традиционное название этого броска. Конан решил, что не зря ноги сами привели его в "Химеру" – не иначе, это было к удаче.

– Скажите мне, друзья, если человек хочет потолковать с Лисипом, как на него выйти?

Бандиты вылупились на Конана.

– Ну, например, можно привлечь к себе внимание, – проговорил Фалькс Счастливчик. – Ну уж кто-кто, а ты со времени своего прибытия сюда внимания привлек предостаточно. Я думаю, что старый Лисип не отказался бы встретиться с тобой.

– А ты мог бы это устроить? – спросил киммериец, пока Паук тряс костями в стаканчике.

– Думаю, да. Погодите-ка немного, не играйте без меня. – Фалькс встал и поковылял куда-то прочь. Остальные послушно прекратили игру, хотя, судя по всему, не особенно стремились вовлечь своего нового знакомого в разговоры. Конана это устраивало. Он пришел сюда не для того, чтобы вести задушевные беседы с отребьем и висельниками. Откинувшись на спинку стула, Конан спокойно сидел, прихлебывая эль, засунув большой палец левой руки за пояс.

Остальные посетители "Химеры" после первой вспышки удивления скоро перестали обращать на киммерийца внимание. Людей Ингаса в красных кожанках тоже здесь заметно не было. Не было никого и из парей Максио, что ходили вместе с ним на крышу королевской казны.

Через пару минут вернулся Фалькс Счастливчик.

– Лисип наверху, – сообщил он Конану. – Он встретится с тобой прямо сейчас.

Конан встал. Когда варвар шел по залу, а потом начал подниматься по лестнице вслед за Фальксом, медленно тащившимся впереди, все взгляды были прикованы к киммерийцу. Конечно, это небезопасно, но Конан не сомневался, что сможет в случае чего вырваться из "Химеры" наружу, изрубив в капусту слабосильных бойцов Лисипа.

Счастливчик подвел Конана к обитой железом двери, в которой имелось небольшое окошко, забранное железной решеткой. С внутренней стороны окошко открылось, и Конан увидел чей-то подозрительный глаз. И киммериец, и Счастливчик отступили, чтобы наблюдатель мог убедиться, что с ними больше никого нет. Наконец дверь открылась, и они вошли внутрь.

– Входи, – сказал человек, открывший дверь, здоровенный детина с длинными спутанными волосами, одетый в куртку из выделанной кожи, усеянной остроконечными бронзовыми заклепками. За поясом у детины была палица с шипами. Над поясом колыхалось волосатое брюхо. Когда Конан и Счастливчик вошли, детина захлопнул за ними дверь и задвинул засов. В комнате царил полумрак.

– Что тебе от меня нужно? – послышался голос из задней части комнаты.

Конан осмотрелся. За широким столом сидел громадный человечище, дородный, но вместе с тем обладающий могучими мускулами. Массивная лысая голова, казалось, сидела прямо на покатых плечах, такой толстой и короткой была шея. Старые шрамы испещрили обветренное лицо и лысину. Огромные руки, лежавшие на столешнице, были узловатыми и заскорузлыми. Если бы не сплошная сеть морщин, покрывавшая его лицо, о возрасте этого человека было бы очень трудно судить. Он был похож на древнюю черепаху. Его черные глаза были лишены всякого выражения, точно глаза рептилии. Безгубый рот напоминал горизонтальную прорезь, сделанную ножом.

– Несколько слов с глазу на глаз, – сказал ему Конан.

– Ты можешь идти, – бросил Лисип Фальксу. – Умрук, останься, – приказал он охраннику. – Он не сможет подслушать.

Фалькс с неуклюжим поклоном вышел, а Конан сел на стул против старой черепахи, повернувшись так, чтобы Умрук не мог видеть движения его губ.

– Ты оскорбил моих людей на руднике, – начал Лисип без всякого предисловия. – Что ты там делал?

– Меня нанял Ксантус, – объяснил Конан. – На руднике я оказался просто так, ради любопытства. Твой человек грубо говорил со мной. И я бы мог его убить. Так что нечего ему жаловаться.

– Что за дела у тебя с Ксантусом? – спросил Лисип.

– Это останется между Ксантусом и мной.

– С тех пор как ты появился здесь, в городе только и разговоров, что о тебе, – заметил лисип. – Ты убил троих людей Ингаса на Площади. Две ночи тому назад из "Черепа" еще двое были посланы проследить за тобой, и больше их не видели. Ради которого тебя нанял Ксантус?

Конан пожал плечами:

– Тебе-то что до людей Ингаса?

– Мне на них наплевать. Однако в городе хватает неприятностей и без всяких там дикарей-киммерийцев. Я привык к тому, что все здешние головорезы работали на меня. Я следил за тем, чтобы респектабельных граждан никто и ничем не беспокоил, ну разве что кражами. Воры никогда никого не убивали. Теперь все изменилось.

– Здесь все изменилось задолго до моего появления, – ответствовал Конан.

– Впрочем, я думаю, можно вернуть старые порядки…

– Как? – изумился Лисип. Его глаза – глаза старой рептилии – слегка сузились.

– Ермак и Максио сейчас на ножах. Так или иначе, но скоро один из них убьет другого. И сразу станет легче дышать. Если умрет Максио, Бомбас перестанет ловить его и выбросит наконец из башки убийцу своего брата, а вместо этого займется делами ко всеобщей выгоде. Если погибнет Ермак, его люди либо уйдут из города, либо разбредутся по другим шайкам. Без Ермака они ничто. В любом случае, у тебя есть возможность контролировать того, кто останется в живых.

– Пожалуй, – согласился Лисип. – Но я не думаю, что у Максио много шансов. А если выживет Ермак…

– Именно, – сказал Конан. – А в этом городе я – единственный, кто может победить Ермака в открытом поединке.

– Как я понимаю, ты намекаешь, что хочешь поработать на меня? – спросил Лисип.

Конан откинулся на спинку стула:

– Я просто хочу сказать, что не являюсь твоим врагом. В настоящий момент я не собираюсь работать ни на тебя, ни на кого-нибудь другого. У меня свои дела. А в дальнейшем – кто знает? Скажем, так. Если выйдет, что в городе останутся лишь ты и Ермак, тогда мой меч к твоим услугам. За определенную плату, конечно.

– А до тех пор ты остаешься в стороне? – Черепашье лицо стало жестким, как камень.

– Если удастся не вляпаться в здешние разборки… Задержусь в Шикасе еще на несколько дней. Возможно, мне понадобится какое-нибудь укрытие, чтобы не маячить в городе.

– И это все? Укрытие я могу предложить тебе хоть сейчас. Скажем, подвал в "Химере"…

Конан покачал головой:

– Твой бывший боец, Юлус, сейчас работает на городского голову. Я могу поклясться, что он знает наперечет все твои норы. Нет, мне надо что-нибудь более надежное. Я слышал, что у тебя имеется одно подходящее местечко где-то недалеко от города. То самое, где ты держишь сопляков и баб, чтобы камнегрызы не выпендривались.

– Да, пожалуй, там ты был бы в безопасности. Но ты должен молчать об этом как рыба. Представляешь, какую глупость могут выкинуть камнегрызы, коли узнают, где содержатся их подстилки и гаденыши.

– Могила, – заверил Конан. – В конце концов, мне жить тоже охота.

– Ладно. К югу отсюда, на берегу реки, находится древний форт. Когда-то это был пограничный форпост – еще до того, как начались офирские войны. В течение многих столетий форт пустует, но до сих пор еще в приличном состоянии. Вот там заложники и сидят под надежной охраной.

– Если мне понадобится туда отправиться, то как твои охранники узнают, что ты разрешил мне укрыться в этом форте? У меня вряд ли будет время послать вперед весточку.

Лисип открыл ящик стола и вынул плоский свинцовый медальон, на котором была выбита фигура химеры.

– Это моя печать. Покажешь ее человеку, охраняющему ворота, и он пропустит тебя.

– Как? Всего лишь один человек, охраняющий ворота? – спросил Конан. – Неужели на подступах не расставлены засады?

– Что? Засады? – удивился Лисип. – Ты это серьезно?

Конану только это и нужно было знать. Взяв печать, Конан сунул ее себе в кошель.

– Очень хорошо. До тех пор, пока твои головорезы не попытаются убить меня, я не выступлю против тебя. Когда же ситуация в городе изменится, мы еще поговорим.

Конан поднялся, затем опять повернулся к Лисипу:

– Да, я слышал, что намечается встреча вожаков.

– Откуда ты знаешь? – спросил Лисип, почти не разжимая губ.

– Бомбас сказал. Он не верит своим псам, считая, что они не смогут обеспечить его безопасность. Поэтому хочет, чтобы в качестве его телохранителя на эту встречу отправился я.

– Хм. В самом деле, такая встреча намечается. Если мне только удастся договориться с остальными паханами. Стало быть, ты на ней будешь?

– Мне за это заплатят, – сказал киммериец. – Но это работенка всего на одну ночь. Это не значит, что я принял сторону жирной свиньи.

– Хорошо. Со мной у тебя проблем не будет. Впрочем, толстяк, похоже, совсем спятил. В городе еще никто не свихнулся в достаточной мере, чтобы нападать на городского голову. Хотя честно тебе скажу, очень хочется.

– Кстати, Максио и в самом деле убил брата Бомбаса? Я слышал, что это произошло здесь, в "Химере".

Массивные плечи слегка колыхнулись. Видимо, это должно было означать недоумение.

– Кинжал и в самом деле принадлежал Максио. Ну а кому какое дело до того, чья рука всадила его? Бурдо был такой же скотиной, как и его братец Бомбас. Вообразил, что, поскольку у нас договоренность с городским головой, ему, Бурдо, позволено вытворять здесь все что угодно и никому не платить. И что при этом даже здесь, в Дыре, он будет в безопасности. И в том и в другом он заблуждался, особенно касательно последнего.

– Ладно, я это учту, – сказал Конан. – В самом деле, здесь никто не находится в безопасности.

– Никто, – подтвердил Лисип.

С тем киммериец и ушел, оставив главаря шайки ломать голову над только что услышанным.

Вернувшись в гостиницу, Конан направился к стойке, заказал себе эля. Вместе с кружкой бармен подал ему и сложенный листок бумаги:

– Попросили отдать тебе сегодня после полудня. Принес тюремщик.

От бумаги слегка пахло лавандой.

Конан развернул листок и прочел. Тонкой заморийской вязью было написано: "Воистину, твой дар был щедрым. Большего от тебя я и просить не вправе. Но все-таки скажи, когда ты меня отсюда вытащишь?" Усмехнувшись, киммериец скомкал листок и бросил его в очаг.

Допив пиво, Конан вышел во двор, где взял факел и зажег его от другого, уже горевшего. Поднимаясь по лестнице, он заметил, что там что-то изменилось. Наклонившись и поднеся факел к ступенькам, Конан убедился, что был прав. На ступеньках расплывались пятна только что пролитой крови. Конан замер, потом вновь осторожно двинулся вперед. Кровавый след тянулся по галерее, а перед дверью его комнаты натекла целая лужа.

Киммериец бесшумно обнажил меч. Резким рывком он распахнул дверь и сунул туда факел, отведя руку для удара. Однако же внутри все было тихо и спокойно. На кровати он разглядел Бриту с пепельно-серым лицом и широко раскрытыми глазами. На мгновение он решил, что женщина мертва и что это ее кровь. Затем киммериец увидел распростертый на полу труп мужчины.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, все еще держа наготове меч.

Брита подняла голову и удивленно посмотрела на киммерийца, будто в первый раз увидела. Конан вложил меч в ножны и притворил за собой дверь.

– Ты ранена? – спросил он. Она снова молча покачала головой. – В таком случае, что с тобой? Это же просто труп. В отличие от живых, с трупами не бывает проблем.

Конан перевернул тело на спину. У убитого было длинное костистое лицо. Длину лица еще более подчеркивала острая козлиная бородка. На мертвеце были тяжелый халат и высокие сапоги из тех, что любят носить караванщики.

– Как он здесь оказался? – спросил Конан.

– Совсем недавно, незадолго до тебя… – начала она. Потом замолчала и, наконец снова набравшись сил, продолжила: – В дверь кто-то постучал. Я думала, что это ты, и открыла. В дверях стоял этот тип. У него уже тогда было лицо трупа. Его одежда казалась буквально пропитанной кровью. О, Конан! Он был такой страшный! Он качнулся и сделал шаг вперед, прижимая к себе какой-то сверток. Выговорил только: "Для киммерийца…" А потом упал и лежит здесь до сих пор. Я попыталась перевернуть его, но он слишком тяжелый. Он мертв. А я сижу здесь, перепугана до смерти, боясь пошевелиться. Я не знала, что делать. Думала, что убийца, возможно, где-то снаружи.

Конан наклонился и осмотрел убитого. Кто-то вспорол ему живот кинжалом, выпустив кишки. Самого кинжала в теле не было.

– Должно быть, у этого человека было здоровье как у быка, коли с такой раной он смог подняться сюда, по лестнице, – проговорил Конан. – А где тот сверток, о котором ты говорила?

– Вон он.- Она указала в угол, где лежало что-то, завернутое в запятнанную кровью ткань. – Когда он упал, оно откатилось туда. Я побоялась его трогать.

Конан выпрямился:

– Не хотелось бы, чтобы тело обнаружили здесь. Внизу все тихо. Я отнесу его в аллею около Площади и оставлю там. Утром его найдут, может быть, его товарищи захотят похоронить его как полагается. А ты тем временем вымой здесь. Ведро и воду возьмешь на кухне. Справишься?

Она молча кивнула.

– За дверью тоже кровь. И на ступеньках. Даже если ты пятно-другое не заметишь, все ж будет лучше. По крайней мере, не будет так бросаться в глаза, что тут кто-то умер. Если кто-нибудь завтра спросит тебя, откуда кровь, скажешь, что я пьяный сюда возвращался, оступился и расшиб голову.

– Как ты умудряешься думать обо всем сразу? – спросила она.

– Я скоро вернусь.

Конан поднял труп и взвалил его на плечо, не обращая внимания на кровь, которая пачкала одежду.

Когда киммериец тащил свою неподвижную ношу вниз по лестнице, никто в гостинице не подавал признаков жизни. Тихо было и на улице. К тому же даже если кто-нибудь и не спал, то было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть. Конан безо всяких препятствий донес труп до центра города. Он оставил его в боковой аллее, затем подошел к одному из фонтанов и по возможности смыл с себя кровь. С промасленной кожи кирасы кровь смывалась легко, а что до одежды, то всегда можно купить новую.

Вернувшись в гостиницу, Конан увидел, что Брита старательно скребет пол. Сейчас она выглядела обычной домохозяйкой. Похоже, знакомая работа успокоила ее и излечила от истерики.

– Я уже вычистила галерею и лестницу. Не думаю, что пропустила много пятен.

– В этом городе пролитой кровью никого особо не удивишь, – заметил Конан. – Но пока ситуация не станет для меня ясной, я не хотел бы, чтобы этот труп связывали именно со мной.

Конан пересек комнату и поднял лежащий в углу сверток, завернутый в окровавленную ткань. Для своего небольшого размера пакет был удивительно тяжелым. Конан вертел его в руках, рассматривая обертку. Грубая мешковина заляпана кровью, видны следы чьих-то грязных пальцев, однако сверток вроде бы никто пока не вскрывал.

– Но как он мог догадаться, что пакет нужно принести мне? – вслух удивился Конан.

– Что ты сказал, Конан? – переспросила Брита, отжимая в ведро розоватую воду.

– Ничего. Нужно решить, что с ним делать.

– А что это? – Она выпрямилась и подошла поближе. Однако Конан не позволил ей даже прикоснуться к свертку. Чем меньше она знает, тем лучше.

– Чем меньше ты будешь знать, тем лучше. Между прочим, из-за этой штуки, как ты сама могла убедиться, готовы пойти на убийство. Поэтому до тех пор, пока я не решу, что мне предпринять дальше, я должен ее спрятать.

– А где ты собираешься ее спрятать?

– Тебя не касается, – грубо бросил варвар. И, заметив обиженное выражение ее лица, добавил: – Ради твоего собственного блага! В этой маленькой вещи сокрыто большое зло. Чем меньше ты будешь с ней связана, тем лучше.

– Ах так!.. – разъярилась женщина.

– Я должен уйти. Скоро светает. Я быстро вернусь. У тебя есть все, что нужно?

– Да. Мне и нужно-то немногое. Я хотела бы, чтобы ты побольше бывал со мной. Или я тебе разонравилась?

– Нет. Но как я могу почаще бывать с тобой, если ты целыми днями шастаешь невесть где? А у меня появилось слишком много врагов. Женщина мне была бы обузой.

– Обуза! – яростно воскликнула Брита. – Стало быть, вот кем я теперь для тебя являюсь! Обузой! Ну хорошо. Я сама о себе позабочусь!

– Ладно. Некогда мне тут с тобой языком молоть. Увидимся позже. – И Конан ушел, ворча себе под нос о женщинах и их излишней обидчивости.

На главной улице Конан остановился. То, что он собирался сделать, требовало абсолютной секретности. Киммериец отыскал крышку люка. Потом сбегал во двор гостиницы и вернулся.с факелом. Тут он неподвижно замер, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, и долго ждал, стоя в неподвижности, вслушиваясь и всматриваясь в темноту. Вокруг все было тихо. Наконец он быстро спустился в люк и оказался в хорошо знакомой ему уже Большой Клоаке. Подняв руки, он задвинул крышку, поставив ее на место.

Недавно прошедший дождь хорошо промыл дренажную систему. В воздухе, конечно, ощутимо попахивало, но вонь была все-таки терпимой. Конан отошел на несколько шагов от люка, а затем положил тяжелый сверток на мокрые камни. Сев на сверток, он вытащил из своего кошеля, висевшего на поясе, кресало, кремень и трут. Добыть огонь, работая на ощупь, было сложным делом, но Конан был терпелив. Несколько минут он стучал в вонючей темноте кресалом по кремню, пока наконец на трут не попала искра. Конан осторожно подул. Красноватая точка начала разгораться. Над ней показался язычок пламени. Конан поднес ее к пропитанной маслом ткани, которой был обернут конец факела, не переставая дуть. Вскоре факел загорелся. Теперь у Конана был свет, и можно было двигаться дальше по Большой Клоаке.

По дерьмостоку Конан пробрался в подвалы театра, откуда поднялся на крышу. С крыши театра он перепрыгнул на крышу храма. Правда, ему пришлось употребить для этого всю свою ловкость, поскольку сверток был довольно-таки увесист. Оказавшись в храме, Конан не пошел в отведенные ему помещения, а вместо этого спустился по задней стене, предварительно привязав свою ношу за спину с помощью пояса. Войдя в безлюдную кухню, Конан спустился по лесенке в подвал. Здесь хранились дрова для жертвенников и очагов, старая мебель и куча другого хлама. Кроме того, здесь были установлены печи, которые использовались для нагревания воды при ритуальных купаниях и для обогрева всего храма при помощи системы труб. В одной из печей огонь горел постоянно. Конан первым делом убедился, что возле печи не сидит дежурный аколит. Только после этого киммериец раскрыл дверцу печи, при свете пламени развернул сверток и, скомкав, бросил в огонь окровавленную ткань. После чего взял в руки злополучный талисман. Из-за него пролито столько крови, накручено столько хитроумных интриг.

Несмотря на яркие отблески огня, вещица казалась чернее ночи. Она сверкала, как бриллиант, и в то же время создавалось впечатление, будто она поглощает весь падающий на нее свет. Скорпион был выполнен с такими реалистическими подробностями, что, казалось, вот-вот он поползет на своих шести ногах, угрожающе выставив перед собой клещи. Конец его жала по-особому влажно поблескивал.

Тело насекомого венчала женская головка. Лицо у женщины черное. Широко раскрытые глаза подобны сгусткам тьмы. Глаза не имели ни зрачков, ни белков, но они явно не были слепыми. Они видели. На мгновение Конан почувствовал себя неуютно при мысли о том, что чуткий взгляд нелепого существа сейчас изучает его. Каким бы ни было истинное происхождение статуэтки, она действительно обладает великой магической силой. Варвар это нутром чуял. Даже вес у фигурки необычный. Будь она из чистого золота, все равно весила бы меньше.

Тут Конану пришла в голову блестящая идея – спрятать статуэтку прямо здесь, в храме. В углу большого помещения под главным залом имелась высокая каменная кладка – пьедестал, на котором покоилось некогда колоссальное изваяние Митры. Сейчас эта кладка поддерживала пьедестал с уродливым идолом Матери Дурги.

Однажды, много лет тому назад, Конану случилось исполнять рискованное поручение одного жреца-изгоя. В благодарность этот человек открыл Конану древнюю тайну своего клана. В каждом храме Митры, сообщил жрец, имеется камера внутри пьедестала, на котором стоит статуя божества. В этой камере в момент крайней опасности могут быть спрятаны сокровища или даже люди. Жрец-изгой поведал Конану, как можно попасть в такой тайник.

Конан направился к задней части пьедестала. Аккуратно отсчитав нужное расстояние от пола, Конан надавил на несколько камней, каждый из которых сдвинулся на долю дюйма. С виду камни полностью похожи на остальные, из которых сложен пьедестал. Только посвященные в тайну могли открыть тайник. Когда Конан нажал на последний из камней, целая каменная секция почти в рост человека плавно и бесшумно ушла внутрь.

Конан нагнулся и прошмыгнул в тайник. Оказавшись внутри, он принялся ощупывать стену справа от входа до тех пор, пока не обнаружил нишу, на которой до сих пор сохранились заготовленные заранее свечи. Взяв одну, Конан вышел, подошел к печи, зажег свечу и вернулся к тайнику. В центре камеры находился небольшой каменный пьедестал, доходящий Конану до пояса. В стародавние дни на таком пьедестале стояла маленькая статуя Митры, полностью повторяющая колосс, громоздящийся наверху. Теперь вместо Митры Конан водрузил на пьедестал Черного Скорпиона. В свете свечи поверхность статуэтки влажно поблескивала. Конан задул свечу, положил ее в нишу и выбрался из камеры. Затем, повернувшись, он нажал на особый камень у входа. Каменная дверь бесшумно вернулась на прежнее место. Прошло мгновение, и ее было не отличить от прочей каменной кладки. В первый раз с того момента, как обнаружил в гостинице труп, Конан вздохнул свободно. Когда удастся сбыть это сокровище с рук, он будет невероятно счастлив.

Он вышел из подвала. Возвращаясь назад через кухню, Конан не забыл прихватить мяса для Риетты.

Глава четырнадцатая

СХОДКА ГЛАВАРЕЙ

Итак, к настоящему моменту Конан заключил соглашение с Лисипом. Бомбас хотел, чтобы Конан стал его телохранителем на переговорах, если таковые будут иметь место; Максио пока не опасен – как и Ермак. Из явных противников у Конана оставался лишь Ингас. Обдумав и взвесив все это, Конан решил, что может теперь ходить по городу и днем, не рискуя получить нож в спину.

Ветреная дождливая погода вроде немного прояснилась, даже выглянуло солнце. На Площади было не протолкнуться, поскольку большинство горожан в ненастные дни не выходили из домов, теперь им нужно было пополнить запасы продовольствия, равно как и обменяться последними сплетнями. Когда Конан вышел на Площадь, здесь только и говорили, что о целой череде убийств, случившихся прошлой ночью. Остановившись у одного из лоточников, Конан стал расспрашивать о подробностях.

– Около полуночи Максио со своими людьми совершил набег на логово Ермака и убил троих. Впрочем, самого Ермака им достать не удалось.

– Максио? – переспросил Конан. – Но ведь его люди взломщики, а не воины.

– Они напали внезапно, когда все спали. Взломщики – большие мастера до подобных дел. Убили нескольких человек и исчезли. А позднее бандиты Ингаса подстерегли пятерых бойцов Лисипа в одной из улочек Дыры и зарубили их. Сегодня утром недалеко отсюда был найден мертвым караванщик. Правда, никто не знает, является ли это убийство результатом разборок между шайками.

Услышав новости, киммериец вернулся в гостиницу и вывел своего коня из стойла. Конан проехался до городских ворот, чтобы дать животному возможность размяться, а заодно и убедиться, что за ним хорошо ухаживали, что он способен на быструю скачку и не хромает. По прикидкам Конана, конь ему понадобится через день или два. Прежде чем возвращаться в город, Конан остановился возле луга, на котором расположился недавно прибывший караван. Здесь паслись животные, здесь же распаковывались товары для местных оптовиков. Конан приметил нескольких караванщиков, которые сидели вокруг костра. Подъехав поближе, он спрыгнул с седла.

– Это караван Мульвикса? – спросил он.

– Да, – откликнулся один, поглядев снизу вверх на верзилу чужестранца. – Но сам Мульвикс мертв. Его похоронили сегодня утром.

– Как это случилось? – спросил Конан.

Караванщик пожал плечами. На голове у него была наверчена грязная тряпка-чалма, через которую он поскреб макушку.

– Мульвиксу частенько приходилось возить опасный груз Думаю, на этот раз удача изменила ему. Поздно ночью он отправился с какой-то драгоценностью, которую вез, в город, но не вернулся. Вероятнее всего, кто-то решил прикончить его, вместо того чтобы заплатить.

– И что же он нес?

Караванщик покачал головой:

– Мульвикс никогда не распространялся по поводу своего груза. А мы, хорошо зная его, предпочитали не спрашивать.

– Жаль, конечно, что Мульвикс погиб. Он был хорошим человеком, – вмешался в разговор другой караванщик. – Но вместе с тем хорошо, что эта штука, которую он вез, исчезла. Я думаю, это было что-то, с чем честному контрабандисту не подобает иметь дело.

– А почему? – поинтересовался Конан.

– Как только мы вышли из Бельверуса, – продолжал караванщик,- удача нас тотчас же оставила. Всевозможные несчастные случаи. Много животных пало. Кроме того, все мы страдали бессонницей, а если удавалось заснуть, то мучили кошмары.

– Это правда, – подтвердил первый, с грязной тряпкой на голове. – И животные все будто взбесились. Кусались, лягались, убегали. Каждое утро, когда мы их вьючили и седлали, начиналось сущее мучение. Ну а после сегодняшней ночи, когда Мульвикс со своей вещицей сгинул, – полюбуйтесь, какие лапушки. – И караванщик указал на нескольких мулов, мирно пощипывающих травку. – Не скотина, а загляденье. Кстати, именно такими они и были до того, как мы сделали остановку в Бельверусе.

– Мульвикс связался с чем-то, с чем ему никогда не следовало бы связываться, – заметил седобородый погонщик мулов.

– Он ничего не говорил насчет того, кому он должен был передать эту штуку? – спросил киммериец.

– Ни слова, – сказал первый караванщик. – Мульвикс о таких вещах никогда не говорил. – Он бросил на Конана подозрительный взгляд: – А почему ты спрашиваешь?

– Я работаю на городского голову, – сказал Конан. Это было почти правдой.

– С каких пор этот жирный ублюдок начал печься о чем-либо, кроме своей выгоды? – спросил седобородый погонщик. – Мы всегда выплачивали ему королевскую долю, а кроме того, давали ему в лапу отдельно, чтобы только с ним не связываться. Что ему еще от нас нужно? Или же в этом проклятом городе появился новый налог на убитых?

– А коли так, – добавил караванщик с повязкой на голове, – пусть-ка жирный боров попытается вытрясти эти деньги из Мульвикса или с того, кто его убил. А от нас он больше ни гроша не получит. Не нравится – можем больше сюда не приходить. На этом городе лежит проклятье почище, чем на той хреновине, на которой погорел Мульвикс.

Конан улыбнулся:

– В следующий раз, когда пути ваши будут пролегать поблизости, приходите сюда снова, – посоветовал он. – Я думаю, что к тому времени здесь все совершенно изменится. Да и город станет поприличнее.

– Ну-ну, – отозвался седобородый. Он хотел еще что-то добавить, но Конан уже вскочил в седло и поскакал назад к городским воротам. Возле городских стен он смешался с толпой человек в сорок, шедших в том же направлении. Все они имели вид отборных головорезов. Конан, придержав поводья, поехал бок о бок с человеком, одетым как обычный горожанин, однако имеющим вид человека, хорошо знакомого с мечом и кинжалом.

– В Шикас, гляжу, направляетесь? – начал разговор киммериец. – А кто вы такие и почему вас так много?

– Из Шамара мы. Прослышали, что Шикас – отличное место и что любой, кто умеет орудовать мечом, найдет здесь себе работу по душе. Все здешние вожаки нанимают себе людей и щедро платят им.

Конан обернулся к небольшой группе наемников:

– Вы что, к Ермаку едете?

– Ага, – откликнулся один. – Мы тут не впервой. Мы уехали отсюда в прошлом году, когда здесь стало слишком тихо и спокойно. Тогда большая надобность в хороших бойцах отпала, и многие из нас покинули город. Отсюда мы отправились воевать в Офир, но теперь Ермак позвал нас снова.

– А как дела в Офире? – с профессиональным интересом спросил Конан.

– Плохо, – ответил один из наемников с зингарским гребенчатым шлемом на голове. – Слишком уж там затянулась война. Если хочешь сражаться – пожалуйста! А вот насчет добычи… грабить там, почитай, уже нечего.

Конан про себя решил, что, когда закончит все свои дела в Шикасе, в Офир он, пожалуй, не поедет. Пока вновь прибывшие остались платить в воротах въездную поплину, Конан поскакал в город.

Похоже, что лихорадка прошлой ночи сегодня усилилась, ибо перед гостиницей, куда направлялся Конан, на улице кипела схватка. Две банды выясняли отношения. Дрались яростно, свирепо. В воротах, ведущих во двор, работники и слуги стояли с оружием в руках, чтобы драка не перекинулась и в гостиницу.

Конан заметил Бриту. Девушка в страхе прижималась к стене, – бандиты рубились всего в нескольких шагах от нее. Киммериец выругался и пришпорил коня. Почему эта дура вечно лезет в самую гущу событий? Конан вырвал у одного из конюхов здоровенную шипастую дубину длиной фута в три и взмахнул ею столь же легко и непринужденно, как обычный человек машет ивовым прутиком. С этим чудовищным оружием киммериец набросился на сражающихся бандитов.

Дубина поднималась и опускалась, разбивала шлемы так же легко, как и непокрытые головы. Бандиты замертво валились на камни мостовой. Уцелевшие пятились, устрашенные столь неожиданной яростью варвара.

– Выясняйте отношения где-нибудь в другом месте! – заорал им вслед киммериец. – Эта харчевня находится под защитой Конана из Киммерии! Я ясно выразился? Может быть, кто-нибудь со мной не согласен?

С ревом Конан швырнул в бандитов дубину и выхватил меч:

– Говорите, собаки! Полдня прошло, а я еще никого не убил! Мой меч мучается от жажды!

Из толпы бандитов донеслось невнятное бормотание, затем мечи опустились в ножны. Люди из обеих враждующих банд собрали своих раненых и молча, будто между ними не было только что яростной битвы, потащились по главной улице.

– О, господин! – проговорил хозяин гостиницы. – Я так благодарен тебе за это!

Конан соскочил с седла:

– Возможно, этот сброд проклинает меня за то, что я испортил потеху. В конце концов, в этом городе должно быть хоть одно тихое и спокойное место, где человек может отдохнуть. – Он подошел к Брите: – Ну, ты как, красавица?

– Я невредима, – проговорила женщина, отирая с одежды капли крови. – Это кровь не моя. Она летела с их мечей. Если бы не ты, они, наверное, убили бы меня. Я никогда не видела, чтобы один человек мог вот так закончить настоящую битву! – Ее глаза сияли восхищением. – И снова я должна поблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь.

– В ближайшее время дела пойдут еще хуже, – заметил Конан и кивнул в сторону городских ворот, откуда, направляясь к гостинице, ехали те новички, с которыми он повстречался возле стены.

– Митра, помоги нам! – простонал хозяин. – Мало было нам старых бандитов, так теперь еще новые! – Он приказал одному из рабов: – Отправляйся на Площадь и купи еще несколько ведер на случай пожара. Отныне и до моего особого распоряжения вы все будете спать по очереди. Кто-то постоянно должен сторожить, еслиначнется пожар или сражение.

Конан с Бритой вошли во двор. Конан передал коня слугам. Он повернулся было, чтобы зайти в таверну:

– Идем, Брита. Расскажи мне о твоих… – Но женщина отпрянула от двери.

– Поговорим позднее, – пробормотала она. – Я узнала еще об одном месте, где, возможно, скрывается моя сестра. Сейчас я должна пойти туда. Скоро вернусь. Удачи тебе и спасибо за то, что снова спас меня.

Конан собрался было окликнуть ее, когда его самого кто-то позвал по имени. В полумраке Конан различил фигуру молодого мужчины в кирасе. На поясе у него красовалась пара мечей. Ага, Гилма заявился!

– Мне надо тебе кое-что сказать, киммериец.

– Давай покороче, – бросил Конан. – Мне некогда.

– Да. За последние дни ты тут буквально горы своротил. Но только это мало имеет отношения к той работе, на которую тебя нанял мой хозяин.

– Я сегодня не ел и только что был на волосок от смерти, – заявил Конан. – Если нам надо поговорить, то давай потолкуем за трапезой. Я так хочу жрать, что даже вид твоей рожи не способен сейчас испортить мне аппетит.

Конан заметил, что лицо юнца потемнело.

– Нет, на драку ты меня не вызовешь, – сказал Гилма, – и не надейся.

– Скажи-ка ты! Я смотрю, у тебя в голове есть чуток мозгов. А я думал, их у тебя совсем нет, – сказал Конан, садясь. – Ладно, выкладывай, что у тебя за дело.

Гилма уселся напротив него:

– Прошло уже столько дней, а ты еще ни разу не давал о себе знать моему хозяину.

– Мне пока нечего ему сообщить, – сказал Конан.

– Но мой хозяин ЗНАЕТ, что тот предмет, о котором вы говорили, уже в городе! С помощью своей магии он может определить его присутствие или отсутствие в стенах города.

– Что же тогда его магическое зеркало не показало ему, где этот предмет находится? – спросил Конан.

– Если бы мой хозяин мог сам это сделать, то как ты думаешь, какой смысл был нанимать грубого варвара, чтобы найти его? – злобно спросил Гилма. – Колдовская природа этого предмета делает невозможным обнаружение его с помощью магического зеркала.

– Вот ведь какая беда, – посочувствовал Конан, принимаясь за принесенное слугой мясо. – Ну что ж, Касперусу придется теперь только ждать до тех пор, пока у меня не появится нечто, что я смогу ему сообщить.

– Мой хозяин начинает терять терпение, – сказал Гилма. – Ты целыми днями шляешься здесь по городу, встреваешь в драки. Стал уже ходячей легендой. Однако же нам, которые тебя наняли, от этого никакой пользы. То ты целыми днями дрыхнешь в этой гостинице. То исчезаешь. Где ты прячешься, киммериец?

– Да брось ты. Разве я прячусь? Даже ты вон нашел. – И Конан глотнул эля, тем не менее настороженно глядя на юнца сквозь стеклянное дно кружки. Он чувствовал, что еще немного – и как бы не перегнуть палку с этим юнцом. Поэтому он решил сменить кнут на пряник.

Конан поставил кружку на стол:

– Слушай меня, Гилма. Вскоре здесь будет встреча главарей шаек. Городской голова просит, чтобы я сопровождал его туда в качестве телохранителя. Никто, даже я, не в состоянии ничего толком разыскать в этом городе до тех пор, пока здесь все не утрясется. Сейчас искать эту вещь бесполезно. Сейчас все очень встревожены, никто никому не доверяет. Передай своему хозяину, что я уже договорился со жрецом Беса, главным скупщиком краденого в городе, и одновременно с этим я проник в храм Матери Дурги, жрец которой воображает себя магом. Если любой из этих двух мошенников завладеет идолом, я об этом узнаю.

– Вот это уже кое-что, – сказал Гилма, смягчаясь.

– Ну ладно, я тебе все сказал. Теперь говори ты, – заявил Конан.

– И что же ты хочешь узнать? – спросил Гилма.

– Что вам известно о черноволосой потаскухе, которая, возможно, зовет себя Альтаира? – Говоря это, Конан пристально следил за лицом своего собеседника.

– Я ничего не знаю об этой женщине! – проговорил Гилма с излишней поспешностью.

– Врешь, парень, – заметил Конан. – Тебе еще много лет учиться и учиться, прежде чем ты сможешь обвести меня вокруг пальца. А теперь выкладывай, что тебе известно о странном маленьком человечке, который одевается как шадизарская шлюха и смердит лилиями?

К удивлению Конана, лицо Гилмы сделалось вдруг пунцовым и он вскочил со скамьи, будто ужаленный:

– Лучше займись своими делами, ты, варвар!

– Скажи своему хозяину, что у него мало шансов узнать что-нибудь об этом идоле, о котором он так печется, пока я не получу дополнительных сведений об этих двух типах. Передай ему также, что караванщик Мульвикс сегодня утром был найден мертвым. Известно, что караванщик вошел в город с небольшим свертком. Кто-то всадил в него нож, свертка при нем не нашли. А теперь ноги в руки, беги сообщи об этом Касперусу. Добавь также, что я не хочу, чтобы кто-либо вмешивался в мою работу. Пусть не вздумает играть со мной.

Гилма резко развернулся и пошел прочь. Конан с удовлетворением подумал, что только что подбавил еще немного огоньку в кипящее городское варево. Он снова принялся за еду. Однако похоже было, что сегодня спокойно поесть ему не суждено. Другой человек вошел в таверну и подошел к столу Конана. Подняв глаза, киммериец увидел верзилу Юлуса, телохранителя городского головы. Детина хамски, не дожидаясь приглашения, плюхнулся напротив.

– Городской голова хочет говорить с тобой, – сказал Юлус.

– О чем? – спросил Конан.

– Это он сам тебе скажет, – отрезал Юлус.

– Слушай, ты ведь его цепной пес. Ты должен знать все о его делах, – заметил Конан. – Это что, касается встречи главарей шаек?

Юлус сверлил его своими маленькими злобными глазками:

– Да. Встреча назначена на сегодняшнюю ночь. Убей не пойму, зачем ему понадобился ты. Я бы мог обеспечить ему всю необходимую защиту.

Конан ухмыльнулся. Ухмылка была похожа на волчий оскал.

– Возможно, он не доверяет тебе. Как, скажем, я тебе не доверяю. Скажи-ка мне, Юлус, вот что: той ночью, на королевской казне, кто приказал зингарцу застрелить меня из арбалета – Бомбас или ты?

Лицо Юлуса сделалось непроницаемым.

– К тому времени мы думали, что ты уже мертв. Если зингарец выстрелил в тебя, должно быть, он не имел представления, в кого целится. Было ведь темно.

– Да. Там было темновато до тех пор, пока не подбавили огоньку. Кстати, поджог – чьих рук дело?

– Растяпы охранника, – сказал Юлус все с тем же неподвижным лицом.

– Ага, вот и городской голова говорил мне то же самое, – заметил Конан. – А я думал, может быть, у каждого из вас припасена своя история.

– С чего бы?

Киммериец понял, что этим он ничего не добьется.

– Почему вдруг решили устроить сходку сегодня ночью? Или недавняя вспышка убийств встревожила даже отцов ЭТОГО города?

– Отчасти, – признал Юлус. – Впрочем, были и другие причины. Кто-то пустил грязные сплетни о последних событиях. О них теперь распевают все менестрели и сказители в округе. Эти бродяги утверждают, что наш городской голова занимался казнокрадством, обворовывая своего короля, что он собственноручно поджег королевскую казну. – Глубоко посаженные глазки Юлуса были холодны, как сталь. – Как, по-твоему, кто их надоумил?

– А ты их спроси, – посоветовал Конан. – Впрочем, что ты так об этом печешься? Ведь ты сам утверждал, что все это ложь.

– По лживым наветам вздернули куда больше людей, нежели по справедливым обвинениям, – заметил Юлус.

– Так-то оно так, – согласился Конан. – Послушай, мне кажется, что для тебя наступило время подыскать себе нового хозяина.

Юлус поднялся:

– Будь в полночь в резиденции городского головы, киммериец. – Он повернулся и вышел.

Киммериец отпустил рукоять кинжала, которую непроизвольно сжимал в течение всей этой беседы. Он было думал, что Ермак – единственный по-настоящему опасный человек в этом городе. Однако он заблуждался. Надо же, позволил себе обмануться обезьяноподобным обликом Юлуса и его жлобскими манерами! Теперь выясняется, что Юлус хитер и опасен. И, как почти все в Шикасе, ведет свою собственную игру.

Покончив с едой, Конан вышел на Площадь, где лениво расхаживал от лавочки к лавочке, пока не заметил Делию, совершавшую свой обычный обход торговцев. Завидев приближающегося гиганта киммерийца, она улыбнулась, но Конану показалось, что даже эта женщина, которую вроде бы ничем не проймешь, стала нервной и настороженной.

– Конан! Где ты пропадаешь? – спросила она.

– Занимался своими делами. Причем главным образом в темное время суток, – сказал он.

Вдвоем они отошли в затененный уголок портика, чтобы потолковать.

– Делия, – продолжал Конан, – сегодня ночью будет сходка главарей шаек. Я тоже буду там, в роли телохранителя городского головы. Бомбас больше не доверяет Юлусу. Меня интересует, придет ли Максио?

– Не знаю! Он так странно ведет себя в последнее время. То говорит, что здесь должен воцариться мир, ибо все зашло слишком уж далеко, то через пять минут клянется, что убьет Ермака, как только увидит его, или же зарубит Бомбаса. Только за сегодняшний день он дважды сказал, что будет на встрече вместе с остальными, и дважды сообщил, что на встречу не собирается. Не знаю, что тебе сказать.

– Передай ему вот что. Сделай это для меня. Скажи Максио так: я буду сегодня там, но я нанялся охранять Бомбаса только на время встречи. До тех пор, пока Максио не будет угрожать городскому голове, мне не будет никакого дела до иных его затей. И скажи ему еще, что я пока не присоединился ни к одной из шаек.

– Передам, – проговорила Делия, – а теперь ступай. Я начинаю думать, что это и вправду плохо, когда меня видят в компании с тобой. Оставь меня, я поброжу здесь еще немного.

Простившись с ней, Конан вышел из ниши. У него оставалось еще одно дело. Он долго ходил среди торговцев, предлагающих свои товары на Площади, до тех пор, пока не нашел то, что искал. На отшибе, там, где сидели самые нищие и убогие торговцы, прямо на мостовой пристроилась старуха, прислонив большую спину к каменной стене. Перед ней было расстелено одеяло, где была расставлена для продажи глиняная посуда. Это была старуха из деревни рудокопов. Та самая, что видела, как Конан сразил трех людей Ингаса. Будто бы случайно, Конан подошел к ней поближе, а затем остановился и сделал вид, что изучает тот убогий товар, который она продает.

– Будь здорова, матушка, – сказал он тихо.

– Будь здоров, киммериец. – Ее острые глаза метнулись вправо и влево – не подслушивает ли кто.

– У меня есть сообщение для Белласа. Ты сможешь передать в точности?

– Говори! – Теперь в ее глазах загорелась надежда.

– Скажи ему вот что: пусть перед рассветом все, кто в деревне рудокопов может носить оружие, вооружаются и идут на юг вниз по течению реки. Пусть идут до тех пор, пока город не скроется из виду. Я узнал, где прячут женщин и детей рудокопов. Если Беллас будет следовать тем указаниям, которые я сейчас тебе передам, вы сможете завтра обнять своих родных еще до заката солнца.

– Я сообщу ему! – прошептала старуха. На ее глазах выступили слезы. И она слово в слово повторила все, что услышала от Конана.

– Очень хорошо, – похвалил ее Конан. – Теперь вот что. Примерно в полудневном переходе вниз по течению реки все должны переправиться на восточный берег. Там есть какой-нибудь мост или брод?

– Да. Милях в пяти к югу есть небольшой мост. Нормальной дороги там нет, а сам мостик используют лишь пастухи, перегоняющие скот с одного пастбища на другое.

– Великолепно! – воскликнул Конан. – А мост каменный или деревянный?

– Деревянный, на каменных опорах. Возможно, сейчас он в плохом состоянии, потому что вот уже несколько лет им никто не пользуется.

– Тогда скажи Белласу, чтобы взяли с собой инструменты на тот случай, если понадобится починить мост.

– Скажу, – сказала она, – ступай, и да пребудут с тобой благословения всех богов, киммериец!

– Тогда будешь меня благодарить, матушка, когда ваши женщины и дети вернутся, – остерег ее Конан. – Всякое может случиться. Возможно, ты будешь проклинать мое имя.

– Человек, который уже просто попытался помочь нам, в любом случае заслужил мою благодарность, – сказала старуха.

Конан отправился обратно к храму. Там он наткнулся на раздосадованную, мрачную Оппию. На этот раз причина ее плохого настроения была не в не долгих отлучках Конана.

– Идем, полюбуешься. – Жрица взяла Конана за руку и потащила в большой зал. Внутри находились аколиты и кое-кто из тех новичков, кого Конан видел той ночью, когда Андолла устраивал свой балаган с "ожившей" статуей. Храм сотрясался от громкого пения. Музыканты извлекали из своих инструментов обычную какофонию. Но кое-что разительно изменилось.

Над головой Матери Дурги теперь виднелось плотное темнобагровое сияние. Андолла простирал руки вверх и вперед и пел. Он, как обычно, сидел, скрестив ноги, но на этот раз не на коленях богини, как всегда, – жрец-маг висел в двух или трех футах НАД коленями, в воздухе.

– Как он это делает? – поинтересовался Конан. – Подвешивает себя за веревочки?

– Болван! Нет, – прошипела она. – Сияние появилось во время утреннего богослужения. Сегодня в полдень мой супруг снова попробовал левитационные заклинания. На этот раз сработало! Магические силы моего мужа увеличились раз в десять!

– Может, это Матерь Дурга решила подшутить над своим слугой? – сострил Конан.

Оппия наградила его ледяным взглядом.

– Возможно, то, что происходит, достаточно безопасно, – проговорила она, – но боюсь, что этот успех может навести моего дражайшего супруга на мысль, не попробовать ли ему какие-нибудь НА САМОМ ДЕЛЕ ОПАСНЫЕ магические фокусы.

– А разве то, что происходит, не привлечет в ваше стадо новых овечек? Ведь для вас это означает новые пожертвования, куда более щедрые.

– Слишком большой риск. Я боюсь, что мой муж не вполне осознает, с какими силами сейчас начал заигрывать. Опасаюсь, что все это чревато чем-то ужасным.

– Да, жаль будет, если все так кончится, – сказал Конан. – Оппия, сегодня ночью на несколько часов я должен отлучиться.

– Так. Ну а НА ЭТОТ РАЗ что ты надумал? – проговорила она. Тон ее стал угрожающим.

– У меня важное дело, – невозмутимо продолжал он. – Сегодня ночью состоится встреча главарей всех шаек. Будет там и Бомбас. Он просил меня отправиться туда с ним в качестве его телохранителя. Своим собственным солдатам он уже больше не доверяет.

– А с какой это стати ему доверять тебе? – спросила она.

– Всем в мире известно, что мы, киммерийцы, всегда держим слово, – сказал Конан.

– Кого ни встретишь, все так утверждают, – горько сказала она. – Но что-то не приходилось мне общаться с людьми, которые действительно держат свое слово.

– Как бы то ни было, но эта встреча затрагивает и ваши интересы, – заметил Конан.

Она задумалась:

– Да, ты прав. В самом деле, небесполезно было бы узнать, установится здесь в конце концов мир или нет, теперь, когда вот-вот разразится кровавый хаос. Ладно, иди, а когда вернешься, расскажешь, что там происходило.

– Когда я вернусь, госпожа, ты, возможно, будешь спать.

– В последнее время я почти не сплю, – сказала она. Оппия созерцала странное зрелище, разворачивающееся в храме. – И судя по всему, в ближайшее время спать мне не придется вовсе.

Конан отправился на верхний этаж и, проходя мимо, заглянул в глазок в комнату Риетты. Она крепко спала. Судя по всему, сон ее был спокойным. Теперь она уже не была тем бледным привидением, каким предстала поначалу перед Конаном. Кроме того, мало-помалу начала исчезать и ее ужасающая худоба. Хорошо, подумал Конан. Судя по всему, в самом скором времени девчонка достаточно окрепнет, чтобы ее можно было увести отсюда.

Когда киммериец пришел в резиденцию городского головы, Юлус и оставшийся в живых зингарец глянули на варвара безо всякой симпатии. Столь же неприязненным был и ответный взгляд Конана. Оба телохранителя вооружились до зубов. Колченогих охранников-инвалидов нигде не было видно. Через несколько минут из внутренних комнат показался Бомбас. На плечах у него лежал теплый тяжелый плащ.

– Мы идем в "Химеру"? – спросил Конан.

– Нет, – ответил Бомбас. – Ингас считает это место территорией Лисипа. В конце концов мы пришли к соглашению и назначили местом встречи дом гильдии златокузнецов. Это к югу от Площади. Здание небольшое, всего лишь в два этажа. Стоит отдельно от других домов. Мы встретимся на верхнем этаже. Каждый из нас имеет право взять не более трех сопровождающих. На второй этаж с каждым из вожаков поднимется лишь один человек. Другие могут ждать внизу или – по желанию – на улице.

– Мне приходилось видеть мирные переговоры между воюющими государствами, они и то проводились с меньшими мерами предосторожности, – заметил Конан.

– А здесь та же самая война! – фыркнул Бомбас. – Попадешь в ловушку неподготовленным – смерть.

Они вышли из особняка и двинулись через Площадь. Как обычно, вечером здесь довольно много народу. Собралась обыкновенная ночная публика. Впрочем, на четверку людей с надвинутыми капюшонами, позвякивающих оружием, никто не обратил внимания. За Площадью маленький отряд нырнул в лабиринт улочек и через несколько минут уже стоял перед домом гильдии златокузнецов. С виду – самое обычное здание, окруженное ухоженным садом. Сейчас садик был наводнен вооруженными людьми. Юлус что-то шепнул зингарцу, и тот присоединился к публике, толкавшейся в саду.

– Если внизу что-нибудь начнется, он нас предупредит, – сказал Юлус.

– Идем, – приказал Бомбас. Втроем они вошли в здание. На первом этаже в роскошных креслах расселись сопровождающие главарей бойцы, небрежно взгромоздив ноги на изящные обеденные столы. Некоторые, забыв о вражде, мирно играли в кости.

– Жди меня здесь! – велел Бомбас Юлусу. Обратившись к Конану, он добавил:

– Ты пойдешь со мной, киммериец.

Конан последовал за городским головой по широкой изгибающейся лестнице на второй этаж. Они вошли в просторную комнату. Комната украшена богатой лепниной и хорошо обставлена. Вокруг длинного стола стояли массивные кресла. Сейчас в них расположились те, кто реально вершил дела в Шикасе.

– Смотри-ка, часу не прошло, а ты уже здесь, – лениво заметил Ингас. В свете множества свечей его расшитые золотом одежды из красной кожи богато поблескивали.

– Не забывай, что я – городской голова. И я не вижу причин спешить ради тех, кто ниже меня рангом. А равных мне здесь нет.

– А этот жлоб что здесь делает? – поинтересовался Ингас, ткнув пальцем в сторону Конана.

– Он сопровождает меня, – заявил Бомбас. – Каждый из нас имеет право привести с собой одного телохранителя. Это мой телохранитель. У кого-нибудь есть возражения?

И с горделивым видом, подбоченившись, он уставился на собравшихся.

– Мне все равно, – сказал Лисип.

Ермак пожал плечами:

– По мне, ты хоть пляшущего медведя с собой притащи. Мне-то что?

Эта троица была Конану знакома. Но были здесь и другие – главари более мелких шаек. Но в присутствии паханов они помалкивали.

Киммериец обошел комнату, выглянув поочередно в каждое окно.

– А Максио где? – спросил он, закончив свой обход.

– Еще не появлялся, – сказал Лисип. – Сомневаюсь, что он вообще покажется. В последнее время он что-то не в себе. Ведет себя так, будто спятил.

– Убить его – и дело с концом! – рявкнул Ермак и с грохотом обрушил на столешницу кулак в боевой перчатке. – Он верховодит только взломщиками. Нам с них мало проку. – Он повернулся к Бомбасу. И ухмыльнулся: – Я не говорю, конечно, о том, что они отчисляют его превосходительству.

– Мы собрались здесь не для того, чтобы планировать убийства. Наша задача – решить, как покончить с кровопролитием, – откликнулся Бомбас. Он поднял руки, словно призывая остальных к молчанию и благоразумию. – Как бывало раньше? Кровь проливалась только в Дыре, и убивали немного. Ну там одному-двум перережут горло. Хоть стыд какой-то в людях был, тела относили к реке, не дожидаясь рассвета… И все было нормально. Подумаешь, мелочи. Никто на такие дела внимания не обращал. А теперь что? Разборки происходят среди бела дня прямо на центральной площади. Такие вещи неминуемо привлекут к себе внимание королевских шпионов.

– Что уж точно привлечет к себе внимание короля, – проговорил громкий голос у двери, – так это твое казнокрадство!

– А я уж думал, ты вообще не решишься здесь появиться, Максио! – осклабился Ингас. – Кстати, вы с Ермаком можете решить свой спор прямо за этим столом.

– Я бы с удовольствием перерезал глотку этому жирному борову, – проворчал Максио, указывая на Бомбаса.

– Любой, кто угрожает городскому голове, – покойник, – заметил Конан. – Такова работа, на которую меня наняли. Как вы с Ермаком разберетесь – не мое дело.

Бомбас с раздражением бросил взгляд на киммерийца:

– Не провоцируй их. – И снова повернулся к столу: – И все-таки, как мы это дело уладим? Первое. Я требую немедленно прекратить резню. Эти набеги, засады – не просто разрушительны. Они – разорительны! Кому это выгодно?

– Тебе, – бросил Максио. Он занял свое место и небрежно взгромоздил ноги на стол. Тощий, с глубоко посаженными глазами человек, вооруженный кинжалом, встал за креслом Максио. – Каждое сражение ослабляет нас и прибавляет денег у тебя в кошельке. И чем больше ты напуган, тем сильнее твоя жадность. Когда-то мы отстегивали тебе десять процентов. Затем десять процентов превратились в пятнадцать. А теперь ты столь устрашен, что меньше чем двадцатью пятью никак не можешь обойтись! Что же дальше? Я уже вижу, как из твоих пор при мысли, что король узнает обо всем, начинает от страха вытекать жир! Во сколько же теперь нам обойдется твой страх?

– Это все? – спросил Бомбас. После паузы он добавил: – Очень хорошо. Теперь слушай меня. Ради восстановления мира в моем городе я согласен снизить ставку до десяти процентов. А теперь разреши мне задать тебе вопрос. Что я получу взамен?

– Так я и думал! – От двери послышался еще один голос. Все обернулись и увидели, что в дверях стоит Ксантус. – Что, мошенники, сговорились втайне от меня встретиться и поделить между собой мой город?

– ТВОЙ ГОРОД! – вскричал Бомбас. Лицо его налилось краской от гнева. – Я ЗДЕСЬ ГОРОДСКОЙ ГОЛОВА, а не ты! Ты просто грязный торгаш, работорговец! Здесь-то что ты позабыл, ты, ИНСПЕКТОР РУДНИКА?

– Мучаешься своим плебейским происхождением? Ты, жирная тварь, рожденная в трущобах! – презрительно бросил Ксантус. – Титула ты добился с помощью предательства и жлобства. Усердно вылизывал задницы вышестоящим. Так что передо мной-то хоть не выпендривайся, Бомбас! Просто из здешних ворюг ты самый богатый.

– Э, нет, Ксантус, так не пойдет! – проговорил Ермак. – Я поднес тебе рудокопов, что называется, на блюдечке. Думал, что у тебя на плечах голова. А у тебя на плечах задница. Мало того что ты сосешь из рудокопов кровь. Так ты еще и крадешь королевскую долю серебра. Не обольщайся. Вор всегда останется вором.

– Мы все здесь воры, – послышался скучающий голос Лисипа. – Так что давайте-ка вернемся к нашим делам. Ну а если нет, то разойдемся. У меня есть возможность куда приятнее провести время, нежели любоваться на ваши рожи.

– Вот и я о том же, – буркнул Ермак. – Утрясем все и разойдемся.

– Хорошо. Вы все согласны, – заговорил Бомбас, – что пора немедленно положить конец вражде?

На несколько мгновений воцарилась тишина. Потом послышались со всех сторон утвердительные возгласы. Один лишь Максио молчал.

– Эй, Максио, ты еще, кажется, не высказался? – обратился к нему с издевательской улыбочкой Ермак.

Указав на покрытую броней грудь Ермака, Максио обратился ко всем собравшимся:

– Я не верю этому головорезу. Я не могу поверить мародеру и убийце, который корчит из себя честного солдата.

– Итак, Максио, – прорычал Бомбас. На лбу у него вздулись вены. Видно было, с каким усилием ему удается говорить спокойно. – Стало быть, ты продолжаешь упорствовать в своей вражде по отношению к Ермаку.

– Возможно, – заметил Конан, – это потому, что Ермак вызвал из Офира подкрепление.

– Киммериец! – прошипел Бомбас. – Ты угомонишься когда-нибудь?

– А кому уж, как не городскому голове, знать, кто приезжает в город! – завелся Ксантус. – Кажется, это твои псы охраняют городские ворота? Хотя с твоими инвалидами, пожалуй, только ребенок не справится.

– Ты бы хоть попробовал пошевелить теми мозгами, которые у тебя еще остались, Максио, – лениво заметил Лисип. – Ведь если Ермак и посылал за бойцами, так посылал давным-давно, еще задолго до того, как здесь стали говорить о перемирии.

Максио, как ужаленный, повернулся к Лисипу:

– Ты заодно с ним! Теперь я это вижу! Вы вдвоем сговорились выжить нас из города и заправлять тут вдвоем!

Поднялся страшный гвалт. Воспользовавшись суматохой, Ксантус подошел поближе к киммерийцу и зашептал ему на ухо:

– Убей Бомбаса, варвар! Убей его – и ты сразу же получишь причитающийся тебе остаток денег. После этого считай, что ты выполнил все, для чего я тебя нанял!

– Если убийство городского чиновника такое легкое и безопасное дело, – ответил ему Конан, – то ты сто раз мог это сделать. Кроме того, не боишься ли ты, что после того, как Бомбас умрет, твои собственные грешки станут всем известны?

Зашипев, как рассерженная змея, Ксантус отпрянул.

– Я ухожу! – вскричал Максио. – И пусть никто не пытается преследовать меня. Весь остаток ночи это место будет под наблюдением моих людей, а с завтрашнего дня – берегитесь!

И в сопровождении своего тощего телохранителя главарь взломщиков выскочил из комнаты.

– Все стало бы куда проще, – сказал Лисип, – если Максио выйдет из игры.

– Я не возражаю, – со скучающим видом обронил Ингас.

– Вы все знаете, что я "за", – проговорил Ермак.

– Очень хорошо, – подытожил Бомбас. – Отныне любой из вас вправе убить Максио, не боясь последствий. Это бешеный пес. Он убил моего брата. И согласитесь, я явил вам исключительный пример миролюбия уже тем, что столь вежливо разговаривал с ним сегодня.

Обсуждение заняло еще примерно час. Все были согласны с тем, что с враждой нужно покончить. Однако киммериец прекрасно видел, что тут собрались трусливые хищники, наподобие шакалов или гиен, всегда готовые атаковать того, кто послабее.

– Как я понимаю, мы пришли к общему соглашению? – спросил Бомбас, поднимаясь. – Надеюсь, что в городе теперь станет поспокойнее. Как только Максио будет устранен, причина для конфликта исчезнет. Тогда вы все поймете, как выгодно иметь дело со мной. Теперь понятно, что резервные бойцы уже не нужны. Пусть уезжают. Я даже не стану взимать с них выездную плату у городских ворот.

– Бомбас, ты жадный болван! – крикнул Ксантус. – Твоя алчность и слепота погубят нас всех. – И вышел. Выражение лица у него было такое, будто он съел что-то неимоверно кислое.

– По-моему, Ксантус не вполне хорошо тебя понял, – заметил Конан Бомбасу, сопровождая городского голову вниз по лестнице.

– Не обращай внимания, – отмахнулся городской голова, – он не осмелится пойти против меня. Слишком много королевского серебра осело в его сундуках.

Внизу к Конану и Бомбасу присоединились Юлус и зингарец. Вчетвером они пошли назад, к резиденции городского головы.

– Ладно, киммериец, ступай. Счастливо, – сказал Бомбас. – Ты хорошо и честно послужил мне сегодня. Возможно, ты мне еще понадобишься.

– В следующий раз, – сообщил Конан, – я буду требовать оплату золотом.

– Да, да, всегда вот так, именно золото покупает верность людей, – со вздохом проговорил Бомбас. – Только какая она, эта верность? Ладно, киммериец, ступай.

Киммериец покинул резиденцию городского головы. Обезьяноподобный Юлус проводил его до выхода, злобно сверкая своими маленькими глазками. Конан уже был на полпути к храму, когда вечерний ветерок донес до него запах лилий. Конан остановился у фонтана.

– Почему ты так долго не вытаскивал меня из тюрьмы? – спросил Пирис.

– Отвечу вопросом на вопрос, – сказал Конан. – Как ты думаешь, почему я не оставил тебя гнить там на всю оставшуюся жизнь?

– Потому что ты поступил ко мне на службу, а киммерийцы известны как люди, умеющие держать слово.

– Не припомню, чтобы мы оговаривали мою обязанность вытаскивать тебя из каталажки. Кажется, я обещал только одно: найти твою богиню Скорпиона.

– Ты нашел ее? – жарко выдохнул Пирис.

– Да.

– Где она? – Пирис почти кричал.

– Слушай, вместо того чтобы спрашивать меня, спроси сначала себя: где ты раздобудешь причитающиеся мне за работу восемьсот золотых?

– Но… но… – смешался Пирис. – Если бы только статуя оказалась у меня в руках, я бы, конечно, смог тебе заплатить.

– Рассчитаешься со мной, а потом получишь своего Скорпиона, – твердо сказал Конан. – А если статуя тебе не нужна, то здесь имеется куча других желающих.

Глаза Пириса округлились.

– Что? О чем ты говоришь? Кто еще хочет моего Скорпиона?

– Я тебе больше ничего не скажу до тех пор, пока ты не явишься ко мне с деньгами. – Конан обвел рукой вокруг себя. – Здесь золотое дно. Человек с твоей пронырливостью и умениями без труда раздобудет кучу монет. Желаю тебе доброго вечера, Пирис!

Конан развернулся и ушел. Маленький человечек что-то говорил ему вслед. Киммериец не хотел, чтобы Пирис видел, как он входит в храм. Он свернул в улочку рядом с театром. Поравнявшись с невысокой каменной оградой, Конан быстро взобрался на нее и растянулся наверху. Через несколько мгновений в проулке появился Пирис, осматриваясь в поисках Конана. Наверх он так и не догадался посмотреть. Когда Пирис исчез, киммериец спрыгнул в храмовый дворик и направился к двери кухни.

Внезапно дверь распахнулась, и оттуда неверными шагами вывалился человек. В глазах его читался смертельный ужас, рот был распахнут в беззвучном крике. Это был один из послушников, здоровенный неуклюжий юнец, в чьи обязанности входила охрана входа. Прежде чем аколит протопал мимо, Конан схватил его за грудки.

– В чем дело? – спросил киммериец.

– Демоны! – завопил юнец. – Твари с крыльями и когтями! Они напали на меня! Пусти!

Но даже невзирая на внушительные габариты юнца, вырваться из железной хватки варвара ему не удалось. Конан ощутил знакомый запах, которым пропахла вся одежда аколита. Это не "молоко" Матери Дурги.

– Эй, парень, давай-ка дыши поглубже, – скомандовал Конан. – Это быстро проходит.

Чтобы привести юнца в чувство, он несколько раз хлопнул его по щекам. Через несколько секунд выражение ужаса начало исчезать с лица послушника.

– Теперь рассказывай, парень, – проворчал Конан, напустив на себя такой свирепый вид, что мог бы показаться вдвое страшнее любого демона. – Рассказывай, что там стряслось. Наверное, какая-нибудь пакость с кузнечными мехами? – Конан специально подчеркнул голосом последнюю фразу и при этом так встряхнул аколита, что у того все кости стукнулись друг об друга.

– Да! – почти что выкрикнул юнец. – Святой Андолла принес из своего кабинета курильницу. Я присоединил мехи к трубке в стене и начал качать. Я постоянно это делаю каждые три или четыре вечера по приказу Святого Андоллы. Но на этот раз что-то сломалось и пошло не так. Дым понесло назад из стенной трубки, а затем… затем… – При воспоминании о пережитом ужасе глаза юнца расширились еще больше.

Конан указал на ворота в стене в задней части храма:

– Иди! И помни: ежели когда-нибудь вернешься сюда, демоны заберут тебя!

Со сдавленным криком юнец бросился к воротам и сильным рывком распахнул их. Он так спешил убраться отсюда, что даже не позаботился закрыть ворота.

– Что здесь случилось? – У двери храма, выходящей на задний двор, стояла Оппия. На лице ее застыло встревоженное выражение, волосы были растрепаны.

Конан поскреб макушку, глядя на распахнутые ворота:

– Я как раз входил сюда, когда один из ваших аколитов промчался мимо меня. Он вопил так, будто все демоны преисподней гнались за ним.

– Несомненно, ему так и казалось, – проговорила она. Затем резко сказала:

– А ты что здесь делаешь? Зачем тебе понадобилось идти через задний ход?

– Я всего лишь несколько минут назад расстался с Бомбасом, – ответил киммериец. – Я не хотел, чтобы он видел, как я вхожу в храм.

– Да, ты прав, – кивнула Оппия. – Ты поступил мудро. – Успокоенная, она уже было повернулась, чтобы войти внутрь.

– Ты не хочешь услышать о том, что происходило на встрече главарей? – спросил Конан.

– Позднее, – сказала она. – Может быть, завтра. Здесь произошел несчастный случай. Я должна присмотреть, чтобы все было исправлено.

– Андолла, похоже, нечаянно вызвал злобных духов, – торжественно возгласил Конан. – Если он не сможет держать их под своим контролем, они разрушат здесь все.

– Да, похоже, это правда, – проговорила жрица. Голос у нее был усталый. – Ступай к себе в покои, киммериец. Если ты будешь нужен, я тебя позову.

Весело ухмыляясь, киммериец направился к себе.

Глава пятнадцатая

СТАРЫЙ ФОРТ

С первыми лучами солнца Конан уже стоял возле городских ворот, выходящих к реке.

– Имя? – буркнул тощий стражник и поднял голову. Его выцветшие глаза приняли осмысленное выражение при виде золотой монеты, сверкнувшей в пальцах здоровенного варвара.

– Ты любишь золото? – спросил Конан.

– Кто же его не любит? – отозвался стражник.

– Если пропустишь меня, ничего не записывая, монета будет твоя.

Стражник схватил монету.

– Я никого не видел. А если поедешь быстро, так и никто другой не увидит.

– И он распахнул ворота.

Проехав по мосту, Конан свернул на юг и двинулся по узкой немощеной дороге, которая вилась параллельно реке. Прежде чем лучи восходящего солнца рассеяли предрассветные сумерки, город уже скрылся вдали. Утро было прекрасным. Пение птиц сопровождало киммерийца во время его путешествия. Низкий берег реки густо порос лесом. Это вполне устраивало Конана. Здесь могло пройти незаметно большое количество людей.

Рудокопов Конан обнаружил на опушке, немного в стороне от дороги. Их было около сотни – сильных, жилистых. На их лицах читалась решимость. Все они были вооружены. Из оружия преобладали окованные железом дубины. Все как один сильные люди, привычные к кирке и молоту, рудокопы превращали дубины в страшное оружие. У некоторых были грубо сделанные щиты. Если бы рудокопы выступили против бойцов Ермака, то отсутствие доспехов, опыта и дисциплины могло бы сыграть роковую роль. Но с бандюгами Лисипа трудностей возникнуть не должно.

Беллас вышел вперед.

– Веди нас, киммериец, – сказал он. Железный наконечник его дубины был утыкан шипами. Страшное оружие имело длину четыре фута.

– К югу отсюда, на другом берегу реки, находится старый пограничный форт, – сказал Конан. – Кто-нибудь знает его?

Все молчали. Впрочем, нечто в этом роде и ожидал киммериец.

– В таком случае, когда мы окажемся там, я должен буду поехать вперед и все разведать, – сказал Конан. – Ладно, пошли. Не будем терять времени.

Рудокопы поднялись на ноги и пошли за Конаном. Они не были испуганы, по крайней мере на вид; но все были молчаливы и угрюмы. Даже среди молодых не слышно было обычных шуток и разговоров, какие всегда доносятся из рядов наемников-новобранцев, идущих в бой. Жизнь этих людей была тяжелой, жестокой и, увы, не давала повода для оптимизма. Ясно было, что до тех пор, пока битва не останется позади и женщины и дети не вернутся назад, в свои дома, вряд ли эти люди смогут веселиться.

Через час отряд вышел к мосту. Конан слез с коня и осмотрел каждый дюйм переправы. Основание моста было древним, но сделанным на славу, добротно и крепко, чего не скажешь о настиле. Сложено оно было из горбыля и сейчас местами сгнило.

– Рубите деревья и латайте дыры, – приказал Конан.

– Зачем? Ведь можно перейти и так, просто нужно глядеть, куда ступаешь, – начал было возражать Беллас, которому явно не терпелось поскорее добраться до форта.

– Когда мы будем возвращаться, – ответил Конан, – за нами может быть погоня. Или будет темно. Возможно, придется нести раненых или ваших женщин и детей.

– Да, об этом я не подумал, – признал Беллас. Выбрав нескольких человек, вооруженных топорами и пилами, он отправился с ними в лес. Вскоре звуки ударов топоров по деревьям и визг пил разорвали утреннюю тишину. Затем рудокопы вернулись, неся с собой бревна. Эти люди привыкли устанавливать шахтные опоры, поэтому и ремонт моста был закончен на диво быстро. Вскоре сгнившие бревна были заменены, и люди переправились на восточный берег. Здесь шла узкая грунтовая дорога, повторявшая все изгибы русла реки.

– Я поеду вперед и разыщу форт, – сказал Конан Белласу. – Вы же идите следом, идите как можно быстрее, только не бегите. И смотрите в оба. Если кто-нибудь мимо вас поедет на юг или на север, не пропускайте его. Не пропускайте никого, чтобы никто не донес ни слова о вашем приближении.

– Будь спокоен, – сказал Беллас.

Киммериец поехал вперед. Вскоре он выбрался на развилку дорог. По всему видно, северо-восточной тропой часто пользуются. Поэтому Конан решил, что именно по ней можно попасть в форт.

Когда своим звериным нюхом киммериец ощутил запах дыма, он соскочил с коня. Привязав коня в роще, Конан пошел кустами, держась в стороне от дороги и осторожно подбираясь к источнику дыма. Через несколько минут он подобрался к кромке обрыва и лег на живот. Внизу, в излучине реки, находился старый форт. Насколько мог судить Конан, стратегической роли он не играл. Очевидно, это был опорный пункт для отрядов, охранявших в свое время старую границу. Когда граница переместилась на юго-восток, форт был покинут.

Форт был небольшим. Имел грубо прямоугольную форму. Наружные стены находились в хорошем состоянии, однако внутренние укрепления уже разрушились. Впрочем, для планов Конана это не играло никакой роли. По обе стороны от ворот были возведены две каменные башни. Дым поднимался из одной из них. Другим источником дыма служили костры, разложенные во дворе, окруженном стенами. За этими стенами на территории форта было на скорую руку выстроено несколько хижин. Конан предположил, что головорезы Лисипа расположились в башнях, тогда как заложники ютились в этих хижинах.

Опытным глазом бывалого солдата Конан отметил все сильные и слабые стороны форта, прокрутив в голове различные способы штурма этого укрепления. В настоящее время стены потеряли добрых шесть или семь футов своей первоначальной высоты. У рудокопов были с собой инструменты. Кроме того, поблизости рос в изобилии лес, так что было из чего сделать штурмовые лестницы. Будь под началом Конана опытные, хорошо тренированные воины, он бы взял эту смехотворную крепость простым штурмом с помощью лестниц, атаковав одновременно с двух или трех сторон.

Между двух башен располагались ворота. Каждая из башен возвышалась над стеной примерно на десять футов. Над башнями, видно, недавно возвели конические крыши, а раньше тут, должно быть, находились укрепления. В башнях имелись амбразуры для лучников и арбалетчиков, но киммериец сомневался, что кто-нибудь из бандитов вооружен арбалетом. В конце концов, это место использовали в качестве тюрьмы для содержания заложников, а не в качестве замка, призванного выдерживать осады.

Сами ворота сделаны из массивных бревен. Их выстроили кое-как, и они не слишком совпадали по форме с каменной аркой. Кроме того, к неподдельному изумлению Конана, они, похоже, запирались снаружи. Впрочем, скоро Конан сообразил, что это имело смысл. Ведь крепость предназначалась не для того, чтобы охранять ее изнутри, а для того, чтобы не выпускать тех, кто в ней находился. Итак, решено. Эту крепость нужно штурмовать через ворота.

За стенами, на внутреннем крепостном дворе, бродили какие-то люди. С такого расстояния Конан мог разглядеть только то, что это были женщины и дети. По верхней кромке стен расхаживали взад-вперед несколько человек. Расстояние скрадывало подробности, однако Конан не заметил, чтобы на них были доспехи, иначе они отблескивали бы на солнце. Затем его внимание привлекло нечто другое. Из одной башни вышел человек. Он спешил. Явно было, что он торопится куда-то с определенной целью. Солнце блестело на его доспехах. Человек этот пошел вдоль стены, и видно было, как он подгоняет остальных стражников. Конан выругался про себя. Как он и опасался, среди бандитов Лисипа были и воины Ермака. Интересно, сколько их там?

Не важно. Он, Конан, со своим отрядом должен сразиться с тем, кто скрывается в старом форте, пользуясь теми силами, какие имеются в их распоряжении. Рудокопы хотят вернуть своих жен и детей и ради этого согласны пожертвовать даже своими жизнями.

Затем Конан принялся изучать окрестности форта, чтобы понять, насколько близко могут подобраться рудокопы к воротам прежде, чем их обнаружат. Дорога здесь огибала невысокий холм, расположенный перед воротами шагах в трехстах. Ближе незаметно подойти не удастся. Про себя Конан решил, что он сможет открыть эти ворота. Вопрос был в том, сумеет ли он удержать ворота открытыми в течение достаточно долгого времени, чтобы рудокопы успели ворваться внутрь.

Рудокопы подошли примерно через час. Конан ждал их у дороги.

– Форт расположен немного дальше, впереди, – сказал он им. – Заложники внутри. Я видел их сверху. Охраняет их сброд из банды Лисипа, но, кроме того, я заметил одного из людей Ермака. Возможно, есть и другие. У меня есть пропуск от Лисипа, так что я смогу пройти внутрь. – И он показал свинцовую печать, которую дал ему старый разбойник.

– Как только я войду, – продолжал киммериец, – вы должны немедленно атаковать. Изнутри ворота открыть нельзя. Охранникам придется выйти и отпереть их снаружи. Так что вам надо будет поторопиться.

Про себя Конан подумал мрачно, что, сколь бы сильны и решительны эти люди ни были, бегуны из них плохие.

– Ты, главное, ворота открой, – сказал Беллас, – а после этого мы уж доделаем все остальное.

– Не обольщайся, – остерег его Конан. – Я не знаю, сколько там бойцов Ермака.

– Сколько бы ни было, они умрут вместе с остальными, – сказал Беллас.

– Умрут-то они умрут, только унесут с собой много ваших жизней, – проворчал Конан. – Не пытайтесь сражаться с ними один на один. Как только увидите одного из парней Ермака, атакуйте его сразу вдвоем или втроем. Двигайтесь как можно быстрее, нападайте со всех сторон. И главное, когда завяжется схватка, не мешайте друг другу, не толкайтесь.

Рудокопы с серьезным видом кивали. Конану оставалось надеяться, что они не забудут его наставлений в пылу битвы.

– Ну я пошел, – сказал он им. –Будьте готовы бежать к воротам, как только увидите, что они откроются.

Конан отвязал коня, вскочил на него и пустил легкой рысью. На боку у киммерийца покачивался меч в ножнах. Седло под тяжестью Конана поскрипывало. Ярко светило полуденное солнце. Пели пташки. Все вокруг навевало покой. Но тем не менее киммериец был готов нанести внезапный яростный удар. Он – воин, и битва – его стихия. А то, что грядущее сражение предстоит трудным, лишь добавляло в кровь огня.

Возле ворот Конан остановил коня. Сверху, с башни, свесилась чья-то растрепанная башка.

– Кто ты такой и что тебе здесь нужно?

– Меня прислал Лисип, – крикнул Конан, высоко поднимая над головой свинцовый ярлык.

Человек на башне прищурил свои налитые кровью глаза:

– Давай-ка, бросай сюда эту штуку.

Киммериец кинул ему свинцовый ярлык. Бандит поймал его на лету и еще больше прищурился, разглядывая.

– Вроде и вправду знак Лисипа, – наконец произнес он. – Ладно, въезжай. Ворота открывай сам. Делать мне нечего – взад-вперед таскаться, открывать тут всяким.

Конан слез с коня и начал открывать ворота, делая вид, что он слабее, чем есть на самом деле.

– Странный какой у вас форт. Отчего он у вас запирается снаружи? – спросил Конан.

– А это не форт, – ответил человек с башни. – Это загон для рабов. У нас тоже эта дурацкая конструкция в печенках сидит. Когда нам нужно выйти, одному или двоим из нас приходится спускаться вниз по приставной лестнице и открывать ворота.

– Что тут происходит? – Какой-то бородач в стальной каске перевесился через стену. – Кто этот человек? И кто разрешил ему открывать ворота?

Первый охранник показал ему печать.

– Лисип послал его сюда. Это его пропуск. Я знаю печать моего хозяина.

Пока бородатый изучал печать, Конан тем временем вытащил засов. Держа засов в руках, он отступил назад, будто вес был слишком для него велик. Конан сделал еще один неуклюжий шаг и уронил засов, причем так, что тот рухнул в нескольких шагах от ворот. Наемник сверху пристально, с подозрением, смотрел на Конана.

– Ты, неуклюжий болван! – заорал бандит. – Что, с таким простым делом справиться не можешь?

– С каким? – заорал в ответ Конан, открывая ворота и надеясь на эти несколько наиболее критических секунд отвлечь внимание солдата. – Эй, слушайте, я заведу сейчас лошадь внутрь, а потом спущусь по вашей лестнице. Я снова закрою ворота, поднимусь по лестнице обратно на стену и втащу лестницу за собой. Правильно?

– Эй, ты… – Тут солдат осекся, бросив взгляд в сторону дороги. Челюсть у него отвалилась, когда он увидел бегущих к форту рудокопов. В следующее мгновение он скрылся из поля зрения Конана, и в форте тревожно затрезвонил колокол.

Конан торопливо отворил тяжелые створки ворот во всю ширь. Он услышал крики внутри форта. К тому времени, когда защитники форта появились в воротах, в руке у Конана уже был обнаженный меч.

Внезапно перед ним оказались четверо мужчин, стоящие в проходе плечом к плечу. Это бандиты Лисипа. Они бросились на киммерийца. Несколько секунд Конан был занят тем, что отражал четыре свистящих лезвия, не имея возможности перейти в наступление. Наконец ему удалось поразить одного из атакующих в руку, держащую меч, и через секунду ранить другого в бедро. Раненые тут же уползли, а их место заняли другие бандюги.

Киммериец начал отступать от ворот, будто поддаваясь их натиску. Как он и предполагал, среди атакующих нашелся один неосторожный, который вырвался вперед. Почти не имея места маневрировать в тесном проходе, Конан отбил меч противника в сторону и в следующее мгновение поразил его в грудь. Падая, бандит чуть было не сбил с ног стоящего за ним, и, прежде чем тот успел обрести равновесие, меч Конана развалил его надвое.

Быстро перешагнув через упавших, Конан атаковал защитников ворот, одновременно отходя в сторону. Еще через несколько секунд в ворота ворвались рудокопы, круша все своими страшными дубинами. Похоже, они даже не беспокоились о том, что их могут ранить. Их ничто не волновало, пока они сами могли нести смерть похитителям их жен и детей. Еще несколько мгновений – и ворота были заняты. Сражение перенеслось во двор форта.

Хотя работа была закончена, киммериец не смог удержаться и принял участие в столь удачно начатой битве. За воротами уже кипела схватка. Будто дух войны среди звенящего оружия, рева и стонов, Конан скользнул в ворота и оказался во дворе. Тут он увидел давешнего бородатого наемника в шлеме, который бежал ему навстречу, спускаясь с лестницы.

Со страшной звериной ухмылкой, с окровавленным мечом наготове киммериец встретил наемника на нижней ступеньке. Отбив рубящий удар сверху вниз, который вот-вот должен был обрушиться ему на голову, и парировав быстрый выпад, направленный ему в горло, Конан перешел в атаку, сделав серию стремительных выпадов. Наемник парировал удары, однако под напором Конана он начал подниматься по лестнице, отступая, видимо желая воспользоваться преимуществом верхней позиции, чтобы в удобный момент рубануть Конана по голове или по плечам.

Отбив один из таких рубящих ударов, Конан быстро нагнулся вперед и, схватив противника за лодыжку, рванул ее на себя. Наемник качнулся, и в следующий же момент Конан вонзил острие меча ему в глотку. С пронзительным воплем, который захлебнулся в крови, враг покатился с лестницы.

Киммериец побежал вверх по лестнице, на стену. Его атаковали двое громил Лисипа, однако Конан просто столкнул их со стены на головы сражающихся.

Сверху открывался отличный обзор. Быстро охватив взглядом поле битвы, Конан остался удовлетворенным. Видно было, что рудокопы уже берут верх. Трое или четверо воинов Ермака все еще продолжали сражаться, но ясно было, что шансов у них нет.

Женщины и дети кричали, радуясь появлению мужей и отцов и приветствуя их победу.

Все еще с мечом в руке, Конан бросился в ближайшую башню.

Внутри стоял тяжелый дух. Смердело. Здесь жили люди Лисипа. Конан быстро осмотрел все три этажа башни, однако не обнаружил ни врагов, ни чего-либо, что могло представлять интерес.

Вернувшись на стену, Конан быстро перебежал над воротами в другую башню. Эта башня использовалась людьми Ермака. На первом этаже был склад оружия и продовольствия. На втором – жили наемники. Конан вбежал по лестнице на третий этаж. Все помещение было заставлено сундуками. Сзади послышались какие-то звуки. Конан резко обернулся и тут же опомнился.

Он увидел Белласа, державшего в одной руке ребенка, а другой обнимавшего хорошенькую молодую женщину. Непривычная на мрачном лице ухмылка показалась в бороде рудокопа.

– Как я понимаю, сражение закончено? – спросил киммериец, бросая меч в ножны.

– Покончено со всеми, – подтвердил Беллас. – Ни одной из собак не удалось ускользнуть, чтобы сообщить своим в Шикасе.

В помещение вошли еще несколько шахтеров, присоединяясь к своему вожаку.

– Отлично, – сказал Конан. – Эй, есть тут кто-нибудь с киркой? Взломайте-ка эти сундуки. Интересно посмотреть, что здесь прячет Бомбас.

Сундуки были взломаны. Рудокопы находились в превосходном настроении. К своему облегчению, Конан узнал, что потери в этой короткой, но яростной схватке у рудокопов были незначительны.

– Когда шахта обваливается, мы теряем больше народу, – прокомментировал Беллас.

Как Конан и подозревал, в большинстве сундуков хранилось серебро, частью в виде монет, частью в слитках. Впрочем, были в сундуках и другие ценности.

– Вы можете все это прихватить с собой в деревню и там спрятать? – спросил Конан.

– Мы не грабить сюда пришли, – отозвался Беллас и взял за руку жену, как бы желая показать, за чем он в действительности пришел в этот заброшенный форт.

– Я не заставляю вас грабить, – сказал киммериец. – Если я не заблуждаюсь, большая часть этого добра по закону принадлежит королю. Я думаю, что король будет куда как признателен, если вы сохраните это для него.

Конан не слишком верил в благодарность королей, но рудокопам нужно было хоть как-то оправдаться, когда королевские войска в конце концов явятся в Шикас. Вдруг Конан приметил в углу шкаф.

– А это что такое? – спросил он, указывая в угол.

Один из шахтеров обернулся и легко, будто играючи, киркой сорвал замок. После этого он открыл дверцу и заглянул внутрь.

– Только книги, – сказал он, пожимая плечами. Заинтригованный, Конан подошел и вытащил наугад один из больших тяжелых томов, переплетенных в тонкую шемитскую кожу. Он открыл первую страницу и увидел рукописные строчки, выписанные изящным почерком, и колонки цифр.

– Я не писец, – сказал Конан. – Но мне частенько приходилось получать денежки. Готов биться об заклад, что это – амбарные книги Бомбаса. Тут, должно быть, записано, сколько он забирал и сколько выплачивал, а также кому выплачивал и для чего. И еще, готов поспорить, что точно такие же книги находятся в резиденции городского головы. Так вот, именно те книги, что находятся в резиденции, он предъявляет королевскому казначею. В тех книгах, что в резиденции, доход куда меньше, а выплаты намного больше. Вы должны обязательно взять с собой эти книги и спрятать их как можно лучше. Если в нужный момент вы сможете предъявить королевским инспекторам эти книги, то можете быть уверены: Бомбаса вздернут на самой высокой виселице.

– Мы будем хранить их как зеницу ока, – поклялся Беллас.

– В этих книгах, – сказал Конан, – должны быть записаны и его военные расходы. Он получает от короля зарплату и продовольствие для сотни человек, а также корм для коней, оплату конюшен и прочие расходы. Ибо городской гарнизон оплачивает королевская казна. Вместо этого, как вы прекрасно знаете, он содержит пару десятков инвалидов. Вряд ли они получают больше половины из того, что полагается на содержание нормальных солдат городской стражи. Впрочем, это ничто по сравнению с тем, сколько он имеет с рудников. Такие люди, как Бомбас, совершая большие кражи, не брезгуют и малым.

– Что ты собираешься теперь делать, киммериец? – спросил его Беллас.

– Вернуться в Шикас. У меня там сейчас куча дел.

– Ты затеял опасную игру, мой друг, – сказал шахтер.

– А другие игры не стоят того, чтобы в них играть, – отозвался Конан. – Кроме того, в опасных играх выигрыши всегда больше.

– Почему бы тебе не отправиться с нами в деревню? – спросил Беллас. – Когда придет время, ты смог бы возглавить наш поход в Шикас, где мы бы навели порядок.

Конан покачал головой:

– Нет. Мне слишком много еще надо сделать в городе. Там пахнет большим выигрышем. Зачем отдавать его Бомбасу?

– Я думаю, ты с ума сошел. Но как бы то ни было, знай: за то, что ты сделал для нас сегодня, ты – наш друг отныне и навсегда. Когда понадобимся – позови нас.

Конан вместе с рудокопами закончил работу в старом форте. Сундуки взвалили на спину наиболее сильные. Они и пошли вперед. Остальные в это время поджигали форт. Обломки мебели, деревянная обшивка башен – все это было вытащено во двор и свалено в громадную кучу, куда бросили и трупы убитых противников. Затем кучу подожгли. Своих павших братьев шахтеры понесли с собой, собираясь похоронить их в деревне после надлежащих ритуалов.

Покончив с делами в форте, Конан двинулся на север. Вскоре огромный столб дыма, поднимающийся к небесам над старым фортом, скрылся из виду. Конан ехал не спеша. Хотя солнце уже садилось, было еще не темно. Оказавшись около города, Конан проехал по лугу, где разбивали лагерь караванщики – ставили палатки и разводили костры. В это время в Шикас приходило не много караванов. Конан обнаружил, что караван, с которым прибывал Мульвикс, уже ушел.

Конан въехал через городские ворота, дав обычную взятку, и отправился к гостинице. Когда киммериец, держа в поводу коня, входил в темную конюшню, конюх как-то странно глянул на него. Киммериец уже собрался было спросить конюха, не случилось ли чего, когда что-то ударило его по затылку.

Конан упал, еще не вполне потеряв сознание, но совершенно не способный двигаться. Он чувствовал, как вокруг лодыжек и локтей обвились веревки. Он ничего не мог против этого поделать. Затем его завернули в тяжелое одеяло. Последнее, что киммериец слышал, прежде чем уплыть в небытие, был голос Юлуса:

– В темницу его!

Глава шестнадцатая

ХАОС ОПУСКАЕТСЯ НА ГОРОД

Конан пробудился от ощущения, будто в голове у него начал извергаться вулкан. Только дикарский инстинкт удержал Конана от громкого стона. Звуки, свидетельствующие о боли и беспомощности, могут привлечь хищников. Конан шевельнулся. Под ним зашуршала солома. Уже не в первый раз Конану доводилось приходить в себя вот так, на холодном каменном полу, покрытом соломой, с разламывающейся от боли головой.

Он медленно поднял руку и ощупал затылок. Пальцы коснулись запекшейся крови. Конан мрачно, стоически провел пальцами по голове, а затем надавил так сильно, как только мог. Боль копьями пронзила все тело. Перед глазами заплясали круги. Конан решил не обращать внимания на боль. Хвала Крому, череп вроде не проломили! Стальной шлем и плотная копна черных волос погасили силу удара.

Конан попытался сесть. На несколько мгновений тошнота подкатила к горлу, голова закружилась, но усилием воли киммериец отогнал эти ощущения. В свое время варвару приходилось попадать и в более тяжелые передряги. Кроме того, Конан прекрасно понимал, что у тех, кто бросил его сюда, намерения относительно него были куда хуже. Конан услышал приближающиеся шаги.

– Итак, наша ненаглядная добыча осталась в живых.

Конан поднял глаза и за решетками увидел могучую фигуру Юлуса. На миг фигура Юлуса раздвоилась, потом снова приобрела прежние очертания, и наконец Конану удалось сфокусировать взгляд.

– А ты надеялся, что я подохну? – спросил Конан.

– Честно говоря, я и не собирался тебя убивать, – ответил Юлус. – Атхази было строго-настрого приказано не убивать тебя. Но уж больно он зол на тебя, поэтому ударил куда сильнее, чем требовалось. Сам подумай, какая нам радость от того, чтобы ты умер. Все веселье пошло бы насмарку.

– Стало быть, это зингарец? – проговорил Конан. – А он сильный парень…

– Скоро сам испытаешь его силу в полной мере, – был ответ.

– Зачем ты притащил меня сюда? – спросил киммериец.

Юлус разразился грубым смехом:

– Не прикидывайся дурачком, чужеземец! Я вытрясу из тебя все! Ты расскажешь о всех своих подлых кознях!

– Так это работенка для настоящего мужчины. А я что-то, кроме самого себя, настоящих мужчин здесь не вижу, – хмыкнул Конан. Похоже, они и не подозревают о том, что произошло в форте.

– Эй вы, бездельники! Закуйте его в цепи! – приказал Юлус.

Несколько человек выволокли киммерийца наружу. Он попытался было сопротивляться, однако простая попытка занять сидячее положение потребовала невероятных усилий. Даже ублюдки-тюремщики сейчас легко могли управиться с киммерийцем.

Между связанными запястьями Конана была продета веревка, которую пропустили через кольцо, вделанное в каменный потолок. Несколько человек, схватившись за веревку, начали тянуть. Вскоре тело киммерийца повисло, только кончики пальцев ног касались пола. Юлус приблизился к нему. На лице у него играла злобная усмешка. В руке была короткая деревянная дубина.

– Понимаешь ли, – объяснил Конану Юлус, – мы подвесили тебя для того, чтобы не поднимать всякий раз, как ты будешь падать.

Дубина мелькнула в воздухе, и боль пронзила бок Конана. В следующее мгновение кулак врезался ему в челюсть. Даже в тумане мучений Конан ясно сознавал, что должен выжить, и поэтому теперь собрал все свои силы для того, чтобы пережить пытку. Каждый удар, казалось, должен был раздробить его кости, однако Юлус бил мастерски, соизмеряя силу удара. Видно было, что он не собирается забивать пленника до смерти.

– Зачем ты здесь, варвар? – спросил Юлус.

Вопрос сопровождался несколькими ударами дубины по коленям, локтям, почкам и подмышкам. Телохранитель Бомбаса отлично знал, где проходят нервы и куда нужно нанести удар, чтобы вызвать самую сильную боль.

– Кто послал тебя? Ты человек короля? – кричал Юлус.

Варвар молчал, хотя боль становилась все более невыносимой. Очередной удар пришелся по переносице. Кровь залила лицо и грудь киммерийца. Конан ощутил соленый привкус во рту. По крайней мере, палач боялся повредить челюсть или горло – он хотел, чтобы пленник мог говорить. Серия сокрушительных ударов по почкам наконец заставила Конана хрипло выдохнуть:

– Я хотел разбогатеть, как и все прочие в этом городе, будьте вы прокляты!

– Не верю! – рычал Юлус. Однако удары слегка ослабли. – Что за сделку ты заключил с Лисипом? И что за игру ты ведешь с Максио? Вроде ты спишь с его женщиной! Это что-то не похоже на дружеские отношения. Где ты прячешься ночами, когда тебя нет в гостинице?

– Я шляюсь в Дыре, – прохрипел Конан, сплевывая кровь на пол. – Выискиваю, как бы половчее урвать жирный кусок! Ты ведь это делаешь, пес!

Нос у Конана распух, под глазами обозначились черные круги. Киммериец от души надеялся, что со зрением все будет в порядке. У слепого мало шансов сбежать.

Юлус ловко ударил его по икроножной мышце. Мускулы свело судорогой.

– Правду говори, киммериец! – орал Юлус. – Правду! Я из тебя выбью правду!

На Конана обрушился град ударов. Он то терял сознание, то снова приходил в себя. Время от времени что-то бормотал, всегда повторяя одно и то же: "Работаю сам на себя, чтоб вам всем обгадиться…" – Мне кажется, вот это тебе, киммериец, нравится больше всего, – проговорил Юлус, опять нанося удар по ребрам. С Юлуса от напряжения градом катил пот. – Признайся, киммериец, ведь тебе это нравится не меньше, чем мне? Разве не высшее милосердие богов в том, что они столкнули нас с тобой на одном пути? Разве это не их милость?

Какой-то звук за спиной заставил Юлуса обернуться. В камеру вбежал человек.

– Что такое? – резко спросил Юлус. – Моли богов, чтобы причина, по которой ты оторвал меня от столь восхитительного занятия, была уважительной!

– Городской голова требует, чтобы ты срочно явился к нему! – выдохнул вестник. – Мы должны срочно седлать коней и выезжать! Поспеши!

– Что у них там такое стряслось? – пробормотал Юлус. – Ладно, киммериец, ты пока поскучай без меня. Я быстро вернусь.

И виртуозным, внешне совершенно небрежным движением Юлус обрушил дубину Конану на висок. Перед глазами у Конана вспыхнули багровые молнии, а затем наступила тьма.

Конан пришел в себя. Своих онемевших рук киммериец не чувствовал. Он все еще висел в том положении, в каком его оставил Юлус, – подвешенный на веревке, он едва касался пола пальцами ног. Все тело страшно ныло. Однако, насколько Конан мог определить, серьезных повреждений не было. Не было рубленых ран или сломанных костей. Значит, есть шанс оправиться в течение нескольких дней. Но прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы выбраться отсюда прежде, чем вернется Юлус.

Медленно, с трудом поворачивая затекшую шею, Конан поднял голову, оторвав подбородок от груди, – он прилип к засохшей крови. На мгновение Конану показалось, что он ослеп. Он чувствовал запах горящего в лампе масла, однако не видел света. Постепенно до него дошло, что веки у него тоже слиплись от крови. После серии страшнейших гримас Конану удалось частично разлепить один глаз и увидеть горящую в нише лампу. В кресле возле стены дремал тюремщик. Это был наголо бритый человек с внушительным брюхом. В тот раз, когда Конан был здесь впервые, он его не видел. На поясе у тюремщика висели на кольце ключи. За пояс был заткнут нож.

Конан громко застонал. Глаза тюремщика слегка приоткрылись.

– Воды! – вскричал Конан. – Во имя милосердия Митры, принеси мне воды!

– С чего это я должен таскать тебе воду, ты, сволочь? – спросил тюремщик.

– Плевал я на тебя и твоего Митру.

– Я умираю от жажды!

– Не бойся, не умрешь. Ты умрешь от другого и достаточно скоро, – утешил его тюремщик. – Юлус вернется, и тогда уж мы возобновим нашу молодецкую потеху, от которой ты, конечно же, умрешь, потому как ты варвар, ублюдок.

– Я тебе заплачу, – сказал киммериец.

– Чем? Своим дерьмом? – Тюремщик кивнул на груду одежды и оружия в углу. – Все, что у тебя было, мы уже забрали. Монеты, которые были у тебя в кошельке, мы уже давным-давно поделили. Но если честно, мне не досталось ничего. – В тоне тюремщика проскользнула горечь.

Конан понял: вот куда надо бить.

– У меня есть еще деньги. Много денег, – сказал он.

– Где? – спросил тюремщик. Его лицо оживилось от жадности.

– Скажу, но сперва принеси мне воды.

Ворча, тюремщик ушел. Через несколько минут он вернулся с ведром и ковшом. Набрав в ковш воды, он поднес ее ко рту киммерийца. Конан жадно начал пить. Удовлетворился он лишь после того, как выхлебал два ковша.

– Теперь вылей остаток мне на голову, – велел он.

Пожав плечами, тюремщик исполнил его просьбу. Вода смочила гриву черных волос и смыла часть крови с глаз киммерийца, слегка освежив его.

– Ну? – спросил тюремщик. – Деньги где?

– Сделай еще вот что, – сказал киммериец, – спусти-ка меня на пол. А то я просто умираю от боли в руках.

– Ты сказал, что заплатишь мне за воду. Советую тебе не шутить со мной.

– Либо ты меня спустишь, либо останешься с носом.

– Ладно, даю тебе последний шанс, – угрожающе проговорил тюремщик. Он зашел куда-то Конану за спину. Прошло несколько секунд, и веревка начала подаваться. Конан упал на каменный пол. Лежа на полу, он начал корчиться, почти крича от пронзившей все тело боли. Тюремщик пнул его обутой в башмак ногой, а затем, захватив в кулак горсть черных волос киммерийца, повернул голову Конана к себе:

– Ну, пес, деньги где? Имей в виду, Юлус тут не единственный, кто может заставить тебя кричать.

– Кричать он меня не заставил! Не заставишь и ты!

Внезапно связанными ногами киммериец ударил тюремщика под колени. Тот с воплем упал. Потом попытался было встать, но следующий удар пришелся по голове. Конан повернулся и сжал горло тюремщика коленями, после чего начал медленно сдавливать. Тюремщик открывал и закрывал рот, будто выброшенная на берег рыба, но не мог ни освободиться, ни крикнуть. Наконец он оставил бесполезные попытки оторвать железные ноги варвара от своего горла и потянулся за ножом. Прежде чем он смог нанести удар, Конан резко развернулся вместе с зажатой между колен головой тюремщика. Нож отлетел в сторону.

Тюремщик дернулся и затих. На всякий случай, действуя наверняка, Конан еще сильнее сжал ноги и держал их так в течение нескольких минут. Затем он отпустил шею тюремщика. Некоторое время киммериец лежал не шевелясь. Борьба отняла почти все силы. Но Конан понимал, что сейчас не время медлить. Он стал шарить по полу камеры в поисках ножа.

Наконец он нащупал нож, но ему никак было не схватить рукоять – онемевшие пальцы не слушались. Тогда, извернувшись, Конан зажал рукоятку ножа между зубов и упер острие в пол. Он начал перепиливать веревки, связывающие его запястья. Несколько минут – и вот уже руки Конана свободны. Скрипя зубами от боли, Конан начал размахивать руками, совершая круговые движения, чтобы вернуть нормальное кровообращение. Перед глазами плыли круги, его мутило. Но Конан терпел. Челюсти ныли, так сильно он стискивал зубы. Казалось, боль будет длиться вечно, но вот она начала отступать. Теперь, когда руки снова действовали, киммериец быстро справился с веревкой, связывающей лодыжки, и встал. От слабости его шатало, однако так или иначе, но он мог стоять.

Конан оделся, поверх одежды натянул кирасу, шлем, нацепил пояс с мечом. Проделав все это, он почувствовал себя куда лучше, хотя понимал, что сейчас ему необходимо хорошенько отдохнуть, прийти в себя.

Медленно он начал подниматься по лестнице, то и дело прислоняясь к стене, когда волны дурноты накатывали на него. У входа в резиденцию городского головы Конан остановился и начал прислушиваться. Все было тихо. Двери никто не охранял. Судя по всему, даже бесполезных городских стражников Бомбас забрал с собой. Конан ни на минуту не усомнился в том, что они срочно отправились в форт – вернее, к руинам, что от него остались. К тому времени, когда Бомбас со своими людьми вернутся, Конан должен спрятаться где-нибудь в безопасном месте.

Судя по вопросам, которые задавал ему во время пытки Юлус, Конан понял, что в резиденции городского головы ничего не знают о его связи с храмом Матери Дурги. Он также предположил, что Риста Даан был слишком значительным лицом в Шикасе, чтобы так просто допросить торговца пряностями. Потому-то Юлусу и не было ничего известно о той работе, которую выполнял Конан по спасению дочери Риста Даана. Даже сейчас, когда боль заполняла каждую клетку его тела и ему грозила смертельная опасность, Конан вдруг ощутил тревогу – как там Риетта? Слишком долго он отсутствовал.

Шатаясь, Конан выбрался из резиденции городского головы и замер в тени здания. Ночь была темной, на Площади никого не было. Конан решил, что все-таки не стоит идти прямо через Площадь, а вместо этого двинулся кругом, прячась в тени зданий. Пройдя мимо особняка Ксантуса, Конан вышел на аллею, отделяющую этот дом от храма Матери Дурги. Ворота черного хода храма были открыты, поэтому Конан вошел во двор. Пройдя через кухню, он вошел в храм. В храме, как обычно, пели аколиты. Однако пение их изменилось. Оно стало более громким, более звучным, резонирующим. Казалось, все здание вибрировало от этих песнопений. Конан решил, что ему это просто кажется, потому что у него в голове звенит. Преодолевая головокружение, он в конце концов нашел лестницу, по которой стал подниматься. Выйдя на галерею второго этажа, Конан остановился перед дверью.

– Конан!

Варвар обернулся. За спиной стояла Оппия. На ней было прозрачное ночное одеяние. Лицо ее выглядело недовольным.

– Где ты шля… Что с тобой случилось?

Тут до киммерийца дошло, что он машинально притопал к своей прежней комнате. Она располагалась на том же этаже, что и покои Андоллы и Оппии. Жрица быстро подошла к Конану, разглядывая его в свете лампы.

– Ты выглядишь как оживший мертвец! Кто с тобой такое сотворил? Это не похоже на следы от драки!

– Телохранители Бомбаса, – выговорил киммериец. Он буквально изнасиловал свой отказывающийся подчиняться мозг, на ходу изобретая историю, чтобы убедить Оппию предоставить ему, Конану, укрытие. – Городской голова хочет знать, что творится в этом храме. Он думает, что вы здесь прячете сокровища. Только я ему ничего не сказал. У них там поднялась какая-то тревога, и они все поспешно убрались, а мне удалось сбежать.

– Идем, надо промыть твои раны и перевязать их. – Голос Оппии тоже изменился. Он стал более низким и более вибрирующим. Конан решил, что все дело в том ударе по голове и что у него что-то со слухом.

– Мне просто нужно где-нибудь прилечь и проваляться день или два.

– Чушь! – отрезала она настойчиво. – Даже если твои раны не требуют исцеления, я в любом случае не хочу, чтобы ты перемазал кровью весь храм. Идем со мной.

Схватив Конана за руку, она потащила его за угол, к красной двери. Он послушно пошел за ней. Теперь Конан отметил, что не только со слухом у него что-то случилось. Похоже, и зрение его подводит, ибо в облике Оппии он заметил перемены. Она и раньше была соблазнительной женщиной, но теперь ее красота просто била в глаза. Она шла перед ним, и ее бедра изумительно округлились и покачивались просто совращающе. И без того тонкая талия стала осиной. Конан помотал головой. Ловко ударил его зингарец. Вот и со зрением стало неладно.

Она отперла дверь и ввела его внутрь. В прихожей стояли статуи Матери Дурги, украшенные драгоценностями. На полу лежали дорогие ковры. Столь же дорогие ковры висели на стенах. Горящие лампы являли собой настоящие произведения искусства. Никакого магического оборудования Конан не заметил. Очевидно, Андолла держал его у себя в кабинете, внизу. Конан проследовал за Оппией в небольшую комнату, пол которой был выложен зеленой плиткой. Там находилась глубокая ванна из пурпурного мрамора. Горячая вода лилась из пасти золотого дельфина в одном конце ванной и втекала в пасть другого дельфина на противоположном конце.

– Забирайся туда! – приказала Оппия. И принялась стаскивать с Конана одежду. Киммериец слишком устал, чтобы сопротивляться. Он покорно дал себя раздеть и залез в ванну. С блаженным стоном он погрузился в горячую, курящуюся паром воду, доходившую ему до плеч.

– Окунись с головой!

Конан послушно нырнул. Когда он вынырнул на поверхность, жрица принялась тереть его голову грубой губкой. Конан морщился, когда женщина ненароком проводила по ранам. Однако понимал, что если раны промыть, то они заживут куда быстрее. Присев на край мраморной ванны, Оппия деловито принялась обрабатывать его плечи.

– Только не обольщайся, – предупредила она. – Я тебе не банная прислужница. Я бы послала к тебе кого-нибудь из аколитов на помощь, но не хочу, чтобы тебя видели в таком состоянии. Мне не нужно, чтобы тут мололи языками. Вообще-то ты нравишься мне как мужчина, но сейчас ты больше похож на послушного ребенка. Все-таки здорово тебя отделали. От синяков и порезов тело черное, как у кушита. А лицо так распухло, что, если бы не твоя черная грива да еще знакомая кираса, я бы тебя ни за что не узнала.

Она наклонилась вперед, чтобы обмыть губкой грудь Конана. Пока она была занята этим, он рассматривал ее. От пара тонкое ночное платье промокло и облепило ее, подчеркивая все детали ее фигуры, будто она была обнажена. Теперь ее груди выглядели куда более полными, нежели прежде, а живот, несмотря на тонкую талию, был красиво округлен. И что казалось абсолютно невозможным, лицо ее стало более широким, хотя при этом не потеряло красоты. Лицо Оппии смутно что-то напомнило Конану. Только он не мог понять, что именно.

– Я хочу, чтобы ты как можно скорее поправился, – сказала она. – Странные вещи здесь происходят, я начинаю бояться. Заклинания моего мужа вдруг обрели огромную силу. Я не знаю почему. Что-то во всем этом не то. Поэтому я хотела бы, чтобы рядом был сильный человек, на которого в случае чего можно было бы положиться. Даже я… – Тут она оборвала себя, возможно, боясь проговориться.

– Слушай, госпожа, спрятала бы ты меня на денек или два, – сказал Конан.

– И я буду как новенький. Тогда тебе не надо будет никого бояться.

– Подожди здесь, – сказала она, поднимаясь на ноги. И с этими словами Оппия вышла из ванной.

Конан расслабился в горячей воде, чувствуя, как боль оставляет тело. Через несколько минут Оппия вернулась, держа в руках большой кубок.

– Выпей, – приказала жрица. – Это разведенное вино с травами.

Конан взял кубок и выпил его содержимое. В первый раз он не боялся, что здесь ему поднесут наркотик или отраву. Оппия помогла киммерийцу досуха вытереться, после чего стала втирать какую-то мазь в его порезы и ссадины.

– Вот, – проговорила она, – все, что в настоящий момент нужно сделать. Теперь одевайся и возвращайся в комнату. Ты как, сможешь подняться по лестнице?

– Смогу, – сказал он. – Порой меня били куда сильнее.

– Время от времени я буду посылать послушников, чтобы проверить твое самочувствие. Если тебе что-нибудь потребуется, передашь через них.

– Благодарю тебя, – сказал Конан. – Кстати, Андолле может не понравиться, что ты купаешь в его собственной ванне простого наемника?

– Мой муж, – сказала она, – в последнее время слишком увлечен своими делами, чтобы обращать внимание на то, чем я занимаюсь. Теперь ступай. Утром я навещу тебя.

Одетый лишь в набедренную повязку, остальные вещи сунув под мышку, Конан вышел из господских апартаментов и направился к лестнице. Поднявшись на третий этаж, он вошел в отведенное ему помещение. Здесь ничего не изменилось. Он бросил около кровати одежду и оружие и снова вышел, пересек прихожую и вошел в комнату Риетты. Девушка мирно и безмятежно спала. Выглядела она куда лучше, чем прежде. Запаха черного лотоса в ее комнате не ощущалось.

Похоже, в связи с последними событиями Андолле и Оппии было не до Риетты. Конан подошел к окну и проверил, на месте ли его восковая затычка. Затем отправился к себе, упал на кровать и мгновенно заснул.

Когда Конан проснулся, ему показалось, что тело у него задубело. Оно затекло и отказывалось повиноваться. С героическим усилием Конан поднялся, свесив ноги с кровати. Затем он заставил себя встать, после чего начал разминаться до тех пор, пока не почувствовал, что суставы и мускулы мало-мальски начали слушаться. Стиснув зубы, Конан терпел боль. Так надо! Сейчас нельзя давать телу поблажку. Послышался стук в дверь. Конан привычно положил руку на рукоять меча.

– Войдите, – сказал он.

Вошел аколит. При виде почти обнаженного, массивного, покрытого синяками и царапинами воина глаза аколита округлились.

– Госпожа прислала меня узнать, проснулся ли ты и не нужно ли тебе чего, господин, – сказал юнец, складывая руки у груди и кланяясь.

Сам киммериец сейчас хотел одного: спать, спать и еще раз спать. Однако в храме был еще один человек, о котором стоило подумать.

– Принеси мне еды, – попросил он. – Хлеба, мяса, чего-нибудь покрепче и фруктов, какие найдешь на кухне.

Аколит еще раз поклонился и вышел. На самом деле Конан не был голоден, однако знал, что Риетта ничего не ела самое малое два дня. Когда Конану принесли еду, он отпустил аколита и отправился прямо к девушке.

– Конан! – Риетта сидела на кровати. Глаза, которые при виде Конана расширились, в первый раз были яркими и незамутненными. – Где ты… Что с тобой случилось?

– Знаешь ли, я устал от расспросов, – проворчал киммериец, ставя блюдо с едой на кровать. – Вот, поешь-ка лучше!

– Вчера мне забыли принести даже баланду, – проговорила она, жадно принимаясь за еду.

– Меня здесь вчера не было. Вчерашний день я провел в тюрьме. – Конан наблюдал за ней, пока она ела. Аппетит вернулся к девушке. Риетта быстро поглощала пищу. Удовлетворенный, Конан кивнул. – А теперь, – сказал он, – ну-ка встань и попробуй пройтись по комнате.

Она повиновалась. Он внимательно смотрел, как она двигалась. Хотя во всех отношениях она еще не вполне пришла в себя, тем не менее походка у нее была твердой и уверенной. Конан понимал, что ждать, пока она полностью восстановит свои силы, нельзя. Странные вещи происходят здесь, в храме. У Конана было сильное подозрение, что в ближайшее время эти вещи станут еще более странными.

– Больше ты оставаться здесь не можешь, – сказал он девушке. – Сегодня ночью я переправлю тебя к отцу. Будь готова.

– Сегодня ночью? – Улыбка, которой осветилось ее лицо, была первым искренним выражением радости, какое Конан видел в этом храме. Затем улыбка потускнела. – Но как я смогу посмотреть ему в глаза? Я ведь обокрала его, а вдобавок позволила этим ужасным людям превратить меня в марионетку. Как только я могла позволить им проделывать со мной такие вещи!

Ее лицо залила краска стыда.

– Они воспользовались твоим горем после смерти матери, – сказал он ей.- А затем стали накачивать своим проклятым зельем, пока ты не лишилась собственной воли. Тот факт, что они изолировали тебя, морили голодом, дурманили всякой дрянью, говорит о многом: ты куда сильнее, чем прочие бедолаги, попавшие в сети этих негодяев. Твой отец простит тебя, девочка.

– Надеюсь, ты прав, – вздохнула она. – Хорошо, я буду готова.

Киммериец вернулся к себе и завалился на кровать. Когда он снова проснулся, уже смеркалось. Кряхтя и постанывая, Конан поднялся и принялся за разминку. К своему удовлетворению, он почувствовал, что начинает выздоравливать. Он ощупал лицо и обнаружил, что опухоль почти спала. Такова уж киммерийская порода – все заживает как на собаке.

Конан подумал о Юлусе и зловеще улыбнулся. Хотя в хитрости Юлусу не откажешь, вперед смотреть он не умел. В противном случае ему стоило бы позаботиться о том, чтобы изувечить киммерийцу руку, которой тот владел мечом. Впрочем, теперь у Юлуса будут все основания пожалеть об этом.

Одевшись, вооружившись и закутавшись в плащ, Конан вышел из храма. С наступлением сумерек люди начали расходиться с Площади, будто боясь, как бы темнота не застигла их вне дома. Конан достаточно прожил в Шикасе, чтобы это показалось ему необычным. Он подошел к лоточнику, который собирал свой товар, и спросил, что стряслось.

– А ты разве не слыхал? – сказал тот. – В городе теперь настоящая война! Сегодня утром громилы Лисипа атаковали берлогу Ингаса в "Железном Черепе". Ингас и все, кто был с ним, убиты! С наступлением ночи на улицах начнутся сражения!

– Отлично! – сказал Конан.

– Что ты сказал? – Торговец недоуменно поднял глаза, но обнаружил, что чужеземец уже исчез.

Конан прошел несколькими извилистыми улицами. Наконец он добрался до внушительного особняка. Здесь он поднялся по наружной лестнице на второй этаж и постучал. Дверь открыл Гилма. Руки телохранителя уже лежали на рукоятях обоих мечей.

Не обращая на него внимания, Конан шагнул внутрь.

– Где Касперус? – спросил он.

– Киммериец! – закричал толстяк, появляясь из комнаты. – Я уж не чаял увидеть тебя снова! Я погружен в меланхолию, да, господин, в меланхолию! В скорбь! Поэтому ты должен тотчас же рассказать мне все, обо всех твоих делах, связанных со Скорпионом! Надеюсь, ты понимаешь, что я не требую от тебя отчета во ВСЕХ твоих деяниях, ибо боюсь я, господин, что остатка моих дней не хватит, дабы выслушать сию пространную повесть!

– Ты говорил, тебе нужен Скорпион? – сказал Конан.

– О господин, конечно же, я это говорил.

– Он у меня.

– Восхитительно! Но господин, как я понимаю, при тебе его нет. Где же он?

– Я спрятал его в очень надежном месте. Для своих размеров он неимоверно тяжел. В настоящее время, согласись, было бы глупо тащиться с ним по ночным улицам. Времена-то нынче какие. В каждый момент ожидаешь схватки…

– Да, господин, конечно, – проговорил Касперус. Маска дружелюбия сползала с его лица, сквозь нее проступили неприкрытая жадность и тщательно скрываемая ярость. – Ты был ОЧЕНЬ занят, ведь так? И наверняка все твое время занимали эти проклятые стычки между уличными бандами, а?

Конан пожал плечами:

– Они прекрасно обходятся и без меня, убивая друг друга.

– Кроме того, по городу ходят слухи о том, что в форте, недалеко отсюда, случилось сущее побоище. Кто-то взял его штурмом. Ошибусь ли я, сказав, что вряд ли без твоего бесценного опыта там обошлось?

– К нашим делам это не относится, – оборвал его Конан.

– О да, господин, конечно же, конечно! Этот город, в котором не было порядка, когда ты прибыл сюда, мой господин, – ныне этот город обуян хаосом. Теперь никто не может чувствовать себя в безопасности. Разве что такой опытный воин, как ты. У меня не остается выбора, кроме как поверить тебе на слово, господин, ибо не могу же я выйти на улицу и убедиться во всем своими глазами.

– Слову киммерийца всегда можно доверять, – прорычал Конан.

– О да, господин, конечно же, конечно! Признаюсь, я ожидал от тебя цельности, мужества, возможно, некоей варварской хитрости, но поверь, поверь, мой господин, никогда я не ожидал встретить в киммерийце такую щепетильность!

– Все-таки я советую тебе быть поосторожнее со словами. В ближайшие два дня я пришлю за тобой и скажу, когда я смогу отвести тебя туда, где спрятан Скорпион. Захватишь с собой те деньги, которые мне еще причитаются за работу.

– Господин! Ты бесстыдный мошенник! – воскликнул Касперус.

– Ну, до момента своей смерти я успею заработать себе еще кучу подобных характеристик, а может быть, и похуже. – И Конан повернулся, чтобы уйти, но обнаружил, что дорогу ему загородил Гилма.

– В самом ближайшем времени мы с тобой рассчитаемся, варвар, – заявил юнец.

– Вот именно, – сказал Конан, отодвигая его в сторону. – И молись, парень, чтобы не пришлось платить тебе.

Глава семнадцатая

В ХРАМЕ

Луна уже зашла, когда Конан возвратился в храм. Большую часть ночи он провел, бродя по городским тавернам и собирая слухи. Крики, вопли, стоны, звон мечей, казалось, доносились из каждой аллеи, из каждой улочки. Над Дырой поднималось красноватое зарево – горело множество костров. О мире никто больше не заикался. Каждая шайка теперь находилась в состоянии войны со всеми остальными. Что до городского головы, то тот забаррикадировался в резиденции, вне себя от страха. Это имело свои плюсы. Подручные Бомбаса не обшаривали город в поисках киммерийца. Конан ощутил даже некоторое разочарование. Ему так хотелось повстречаться еще раз с Юлусом. Ермак и его бойцы будто сквозь землю провалились. Конан рассудил, что, должно быть, они где-то отсиживаются, пережидая хаос. Будучи настоящими солдатами, парни Ермака, как всякие наемники, терпеть не могли уличных свар и чувствовали себя не в своей тарелке во время подобных заварушек. Бриты также нигде не было. Конан доказывал сам себе, что ее проблемы никакого отношения к нему не имеют. Он не раз предупреждал ее, чтобы она бросила свои безумные затеи и отправилась домой.

Пирис, похоже, тоже решил где-то переждать беспорядки. Это киммерийца более чем устраивало. Вне всяких сомнений, маленький человечек сейчас изо всех сил пытается раздобыть где-нибудь денег, чтобы расплатиться за Скорпиона. Столь же уверен был Конан и в том, что добывает Пирис деньги какими-то противозаконными путями. С другой стороны, что в этом городе творилось законного?!

Оказавшись у храма, Конан замедлил шаг. Он осторожно приблизился к входу. Изнутри доносились действительно весьма странные звуки. Сквозь открытые двери были видны разноцветные вспышки света. До слуха киммерийца донеслось монотонное пение. Конан уже так привык к этому нытью, что почти не обращал на него внимания, однако сейчас в пении аколитов появилась какая-то новая, незнакомая интонация. Из храма долетали низкие, рычащие звуки. Вряд ли человеческое горло в состоянии испускать такой рык. Низкое нечеловеческое рычание время от времени прорезал высокий вой, казалось, тоже нечеловеческого происхождения. Завывание становилось все выше и выше и затихало где-то на той грани, какую способно улавливать человеческое ухо. Свет переливался от зеленого к красному, от красного к пурпурному. Время от времени мелькали такие сочетания красок, для каких Конан не находил названия.

Когда он уже входил в храм, что-то заставило его остановиться и внимательнее посмотреть под ноги. Мимо вышагивала процессия… скорпионов. Скорпионы двигались ровными рядами, величаво и торжественно, выступая, будто жрецы в парадномшествии. Разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы скорпионы разгуливали зимой? Кроме того, скорпионы, что топали сейчас рядом с киммерийцем, были огромными черными тварями, а вовсе не теми маленькими коричневатыми скорпиончиками, какие встречаются в Аквилонии – да и то только в летнее время.

Осторожно и брезгливо Конан переступил через ядовитую процессию и вошел в храм, положив руку на рукоять меча и крепко стиснув зубы. Конан чувствовал, как волосы у него встают дыбом, как шерсть на загривке приготовившегося к драке кота.

Мимо прошел послушник, одарив киммерийца идиотской улыбкой. Лицо аколита каким-то образом неимоверно вытянулось и стало походить на морду слона с хоботом. Вытянулись и руки. Покрытые бурой шерстью, они почти достигали колен. Из-под одежд аколита высовывался и волочился за ним по полу толстый хвост. На мгновение Конан подумал, что аколит теперь исключительно похож на одну из тех мартышек, что высечены на стенах вендийских храмов.

– Где Андолла и Оппия? – спросил киммериец.

Несмотря на странную трансформацию, аколит не выглядел угрожающим. Подняв волосатую руку, аколит указал в глубину храма. Конан побежал в указанном направлении, но на пороге главного зала остановился. Затаив дыхание, он уставился на картину, что развернулась перед его взором.

Толпа аколитов пела в экстазе. Каждый из них претерпел некую трансформацию. Многие приобрели сходство с мартышками. Другие – с какими-то чудовищными насекомыми. Самый рослый и кряжистый из аколитов имел теперь гигантские уши и длинный хобот. Конан рассматривал их всего несколько мгновений, после чего поднял глаза к пьедесталу.

Андолла сидел, скрестив ноги, как обычно, но только теперь он парил в воздухе на высоте двадцати футов. Его окружала багровая аура. Цвет, казалось, каплями стекал с его пальцев. Голос его грохотал, перекрывая пение остальных, мощный, как рев пробудившегося вулкана.

Под ним на колоссальных коленях богини стояла Оппия. Глаза ее были закрыты. Пронзительным высоким голосом она тянула молитву. Одежды ее были спущены с плеч. Она стояла обнаженной по пояс, на ней были только драгоценности. Оппия тоже не избежала жуткой трансформации. Груди ее стали поистине чудовищными, будто бы презирая законы тяготения, они сохраняли совершенную полусферическую форму. Над чрезвычайно раздавшимися, хотя и не потерявшими округлости, бедрами ее поясница казалась столь узкой, что ее можно было охватить двумя пальцами. И лицо Оппии изменилось. Теперь оно стало полностью идентичным лицу статуи Матери Дурги.

Конан обнаружил, что изменилась и сама статуя. Теперь она была почти черного цвета, а лицо идола перестало быть лицом Матери Дурги. Исчезли и все вендийские черты. Что-то холодное и орлиное теперь ощущалось в нем, которое по красоте несравненно превосходило то, прежнее, лицо. С ужасом Конан осознал вдруг, что перед ним лицо богини-Скорпиона.

Конан подбежал к ближайшей лестнице и стал подниматься наверх. Чем выше он поднимался, тем более привычным становилось все вокруг, хотя со светом по-прежнему творилось нечто странное, а углы помещений были искривлены. Когда Конан добрался до третьего этажа, вокруг все, казалось, пришло в норму. Взбираясь по последнему лестничному пролету, Конан вдруг, к своему изумлению, обнаружил, что кто-то поднимается впереди него.

– Прочь с дороги! – прорычал он, хватая того за плечо.

Тот, кто поднимался по ступеням, обернул к Конану свое лицо.

– Борода Крома! – вскричал Конан, отступая назад на две ступени и выхватывая меч. Знакомый уже зеленоватый монстр пялился на киммерийца черными зенками. Из разинутой пасти текла липкая слюна. Значит, безумец Андолла использовал магические возможности богини-Скорпиона, что нынче находилась в крипте, под колоссальной статуей Матери Дурги, и даровал чудовищу реальную жизнь.

Тварь зашипела и бросилась на киммерийца. Инстинктивно Конан метнулся вперед, приподняв одно плечо и нанося удар. Клинок вонзился в тело монстра. Раздался скрежещущий вопль. С молниеносной быстротой киммериец вырвал лезвие и ударил вновь. Раз за разом втыкая добрую сталь в гнусную плоть, Конан пытался поразить какой-нибудь жизненно важный орган демона. Кровь, обильно вытекавшая из ран, была частью зеленой, частью красной. Когда к горлу Конана потянулись когтистые лапы, киммериец понял, что перед ним аколит, трансформированный до неузнаваемости магией Андоллы. Жрец не мог сотворить нечто из ничего, но был в состоянии с помощью своей воли придать аколиту форму того несуществующего демона, с помощью которого он терроризировал Риетту. Поэтому теперь безмозглая тварь, в которую был превращен аколит, и поднималась на третий этаж, к покоям Риетты, дабы исполнить волю своего хозяина.

Сообразив, что у этого существа должны сохраниться остатки мозга, Конан перестал наносить колющие удары, а вместо этого обрушил меч на череп страшилища, разрубив его почти до плеч. За первым ударом последовал второй. Третий удар практически напрочь снес уродливую башку. Некоторое время тварь слепо тыкалась туда-сюда, а затем медленно опустилась на ступеньки, продолжая дергаться и извиваться, пока остатки противоестественной жизни, которую вдохнул в нее Андолла, еще теплились в ней. Конан устало прислонился к стене, глядя, как чудовище издыхает.

Убедившись, что демон подох окончательно и бесповоротно, киммериец перепрыгнул через чудовищный труп и бросился вверх по ступенькам. Он старался не думать о том, что, быть может, опоздал. Если чудовище уже побывало наверху, то Риетта в лучшем случае окончательно потеряла рассудок при виде монстра – и это после того, как он, Конан, убедил ее в том, что демон – всего лишь призрачное создание дешевой магии, наркотиков и ее собственного воображения.

Сперва Конан бросился в свои покои, схватил полотенце, аккуратно вытер кровь и зеленоватую жидкость со своего меча и одежды.

В помещении не было ничего такого, что стоило бы захватить с собой, поэтому Конан все бросил и побежал в комнату Риетты.

Он обнаружил девушку сидящей на кровати, в уголке, сжавшейся в комок. Когда варвар влетел в комнату, Риетта подняла к нему испуганное лицо. Узнав киммерийца, она с облегчением вздохнула:

– Конан! О, как я рада тебя видеть! Как только наступила ночь, звуки, которые доносятся снизу, стали просто чудовищными! А когда одна послушница пришла проверить, как я тут… она… она казалась мне не вполне человеком.

– Да, странные вещи здесь происходят, – подтвердил Конан. – Мы должны убираться. Ты готова?

– Более чем готова. – Она встала, одетая только в свою сорочку. – Мне нечего собирать, у меня нет вещей. Пошли!

– Ладно, отсюда до дома твоего отца рукой подать. Ты не замерзнешь, девочка. Идем.

Он взял ее за руку и потащил по галерее в свою комнату. Он не собирался вести ее вниз по лестнице мимо трупа демона, а затем еще через главный зал храма. Конан вылез из окна и уцепился за подоконник.

– Теперь, – приказал он, – вылезай и хватай меня сзади за спину.

– А что, если я сорвусь и упаду? – спросила она. В ее расширенных глазах застыл ужас.

– По крайней мере, грохнуться на землю лучше, чем оставаться здесь. Давай, поторопись.

Глубоко вздохнув, девушка выбралась из окна и полезла вниз, хватаясь за Конана. Затем замерла, обхватив его руками за шею, а ногами вокруг талии. Она старалась изо всех сил не усложнять задачу своему защитнику.

Медленно, находя пальцами ног малейшие выступы и крепко цепляясь за неровную стену пальцами рук, Конан начал спускаться по стене. Через несколько минут они уже стояли на каменных плитках двора.

– Теперь можешь отпустить меня, – сказал киммериец. Она нехотя выпустила его. – Идем. Держись поближе ко мне.

Они вышли через ворота черного хода и двинулись вниз по аллее, между театром и храмом. Когда они уже были на полпути от Площади, Риетта стала дышать свободнее.

– Что там происходит? – спросила она. – Ты говорил, что Андолла и Оппия просто мошенники. Но там творится настоящее колдовство.

– Какая-то темная сила неожиданно усилила убогие заклинания Андоллы. Теперь он уже ничего больше не контролирует. Честно говоря, я не ожидал, что так получится. Впрочем, эта парочка, похоже, в самое ближайшее время получит по заслугам.

– А ТЫ что планировал? Ты хочешь сказать, что имеешь ко всему этому какое-то отношение?

– Время от времени случаются странные вещи, – сказал он ей. – Мне нужно было вернуть тебя твоему отцу. Кроме того, мне нужно было на некоторое время спрятаться, чтобы не маячить в городе. Храм Матери Дурги показался мне подходящим местом для такой цели. Затем мне потребовалось сокрыть кое-что, одну штуку, которую я должен был найти,- для этого меня наняли другие люди. Я и спрятал ее в храме, присмотрев подходящее местечко, лучше не придумаешь. Результатом же стало вот ЭТО. – Он повернулся и поглядел назад, в сторону храма. Отсюда храм воспринимался обманчиво безмятежным. Конан покачал головой. – Ладно, надо потолковать с твоим отцом.

Час спустя Конан уже покидал дом Риста Даана. На поясе Конана висел теперь тугой кошелек, приятно оттягивая пояс весом четырехсот девяноста марок. Старый торговец не стал рассыпаться в благодарностях, но то немногое, что он сказал, он сказал от всего сердца.

Ночь раскинула над городом свои нетопыриные крылья. Конан обдумывал следующий шаг. Вернуться в храм он не мог. В гостиницу – тоже. Там, по всей видимости, его караулят люди Бомбаса. Наконец Конан вспомнил, что имеется в городе одно местечко, куда его пригласили заходить в любое время. И Конан направился на улицу Столяров.

Военные действия то ли закончились, то ли временно стихли. По крайней мере, пока Конан настороженно двигался по узким извилистым улицам, он ни разу больше не слышал звона мечей. Дважды ему приходилось перешагивать через трупы, но в остальном все было мирно. Вскоре он уже стоял напротив дома, где красовалась вывеска в виде солнечных лучей. Ставни над вывеской были распахнуты, из окна лился свет.

Жизнь давно уже научила Конана осторожности. Конан долго и терпеливо ждал, с одинаковым вниманием оглядывая как улицу вокруг себя, так и апартаменты наверху. Вряд ли Максио там. Слишком уж умен и хитер, чтобы идти туда, где его могут поджидать враги. Впрочем, у киммерийца выхода не оставалось.

Он наблюдал уже несколько минут, когда до него дошло, что из комнат Делии доносятся какие-то звуки. Жалобно орал кот. Стремительно, как молния, Конан перебежал улицу и понесся вверх по лестнице. Дверь в комнату Делии была слегка приоткрыта, и оттуда лился свет. Держа меч наготове, Конан вошел. Он замер и осмотрел комнату, которая находилась в таком же беспорядке, что и при первом его визите. Многие свечи догорели почти до конца и от них оставались лишь огарки. Душераздирающее кошачье мяуканье доносилось из соседней комнаты. Конан медленно направился туда.

Там, на платяном шкафу, сидел белый котяра, уставясь на что-то, простертое на полу. Проследив за взглядом животного, киммериец пошел за шкаф. Он уже догадывался о том, что увидит.

Делия лежала на спине. Под левой грудью у женщины торчала рукоять кинжала.

Глава восемнадцатая

ЧЕРНОВОЛОСАЯ

Храм Беса в эти утренние часы был безлюден. Над всей Дырой стояла тишина. Когда Конан вошел в храм, из-за импровизированной баррикады шагнули два шемитских охранника. В руках у них были шипастые дубины.

– Позовите жреца! – велел им Конан.

Один из охранников обошел Конана со всех сторон и выглянул на улицу, удостовериться, что варвара никто не сопровождает. Удовлетворенный увиденным, он отправился на поиски жреца, и вскоре тот появился.

– Ах, кого я вижу! Мой новоприобретенный киммерийский друг. Входи, господин, я должен извиниться за эти воинственные приготовления. Но увы, увы, я больше не чувствую себя в безопасности. Такое впечатление, будто все в этом городе сошли с ума и из душ человеческих вылезло все самое черное, что только там таилось.

– Я не виню тебя, – сказал Конан. – Думаю, через день или два все кончится.

Жрец воздел руки в сторону статуи Беса:

– Ежедневно и ежечасно молю я об этом моего бога. Ладно, друг мой, чем я могу быть тебе полезен?

– Не видел ли ты моего компаньона? Мы заходили к тебе с ним несколько дней тому назад.

– Да, и на нем одежды были особенные. И благовония с запахом лилий. Он частенько сюда заглядывает. Последний раз был вчера вечером. Боюсь, что не смогу отблагодарить его за… как бы это выразиться? Приношения.

– Почему? – удивился Конан.

– Если ты, господин мой, соблаговолишь пройти со мной, я покажу тебе. – И жрец повел Конана вниз по ступенькам в крипт, открыл дверь и пригласил войти. Следом вошел и он сам и обвел руками то, что было разложено перед ними.

– Кром! – восхищенно выдохнул Конан. – Ну и пришлось же потрудиться здешнему ворью!

– Я предпочитаю думать о них как о своих прихожанах, которые поклоняются Бесу, – сказал жрец.

Крипт был забит добычей почти до самого потолка. Сундуки и шкатулки, полные драгоценностей, изящные лампы, инкрустированные столы, всевозможные предметы искусства, пряности и благовония – в крипте не оставалось больше свободного места.

– С тех пор, как беды свалились на этот город, – горестно начал жрец, – многие сворачивают здесь свои дела, продают недвижимость и переводят все, что нажили, в драгоценности, которые легко переносить с собой, на случай, если внезапно придется покинуть город. В результате храм битком набит добром бедных горожан, а касса наша пуста. Потому-то я и не смог выплатить твоему другу истинную цену за то, что он принес сюда.

– Учитывая, что это зачтется ему у богов, – заметил Конан, – вряд ли у него есть причины жаловаться. А не оставил ли он мне какого-нибудь послания?

– Увы, господин мой, боюсь, что придется ответить отрицательно.

– Ладно. Да, вот еще о чем я хотел тебя попросить. Я хотел бы иметь свободный доступ к твоим… речным вратам. – И Конан указал в сторону дверцы на дальнем конце крипта. – Мне хотелось бы свободно попасть туда в любой час ночи или дня. Пусть твои охранники пропустят меня без вопросов, а потом молчат как рыбы обо всем, что может случиться. – Из кошеля на поясе Конан вытащил небольшой узелок и подал его жрецу. – Здесь сто серебряных марок.

– Благодарю тебя, друг мой. Бес да осыплет тебя своими щедротами. Нет божества милосерднее Беса. В милосердии своем не любит Бес смотреть, как человек мучается от кнута, от кандалов и рук палача. А эта судьба – увы, боюсь я, неминуемо ожидает этот город. Я вижу, что тебе, мой господин, уже пришлось кое-что претерпеть в преддверии грядущих мук. Бес да хранит тебя, господин!

Киммериец выскользнул из храма и некоторое время обдумывал, как бы добраться до другого конца города. К его услугам был подземный лабиринт дерьмостока, но Конану, честно говоря, надоело прятаться, будто крысе. Если кто-то жаждет его крови, пусть сразится в открытую. Поэтому киммериец гордо зашагал прямо посреди улицы.

Город превратился в настоящий военный лагерь. По мостовым разгуливали вооруженные до зубов громилы. Но стоило им приблизиться к гиганту киммерийцу, его хриплый рык буквально отбрасывал бандюг к ближайшей стене, заставляя бочком обходить свирепого варвара. Поэтому до гостиницы Конан добрался без приключений.

В таверне почти никого не было. Прислуга сидела за столом, разговаривая между собой в ожидании посетителей.

– Женщина, с которой я приехал, возвращалась? – спросил Конан хозяина гостиницы.

– Нет, уже в течение двух дней ее не видно. – Хозяин с укоризной посмотрел на Конана: – Тебе, господин, стоило получше следить за ней. Такая невинная, такая хорошо воспитанная девушка.

– Хотел бы я знать, где она, – пробормотал Конан. – Для меня какие-нибудь послания есть?

Хозяин молча полез под прилавок и вытащил оттуда сложенный листок бумаги, запечатанный восковой печатью и источающий сильный запах лилий. Конан сломал печать и начал читать. "Встретимся в сумерках наверху в "Химере", – бежали завитушками причудливо выписанные строки. – Деньги будут у меня с собой".

Конан подумал, а не ловушка ли это. "Химера" находилась на территории Лисипа. Но откуда главарь шайки мог знать, что именно он, Конан, организовал набег на старый форт? Ведь ни одному из бандитов не удалось бежать. А уж рудокопы – те наверняка его не предали. Вероятнее всего, Пирис просто наладил связи с местными главарями. Точно так же, как Конан выбрал храм в качестве места, где можно спрятаться, Пирис предпочел укрываться в лабиринте комнат "Химеры".

Удовлетворенный, Конан сел за стол и приказал подать завтрак. Он с нетерпением ждал вечера. Пора было собирать причитающиеся деньги и убираться отсюда, пока город не заняли королевские войска. Они появятся и начнут хватать всех без разбору.

Многим суждено будет провести годы по темницам или на королевских каменоломнях, если не гребцами на галерах. Надо держать ухо в остро!

Плотно закусив, Конан отправился на конюшню, тщательно вычистил коня и проверил упряжь. Не хватало еще в один прекрасный момент, когда за спиной погоня, грохнуться неожиданно вместе с седлом только потому, что вовремя не проследил за подпругой. Покончив с упряжью, Конан столь же тщательно проверил конские копыта. Ощупал каждый гвоздь на подкове – крепко ли сидит. Поскольку одна из подков Конану не понравилась, он тут же разыскал кузнеца и заставил перековать коня на все четыре ноги. Потом киммериец произвел такой же смотр своего оружия, вычистив и наточив клинки.

К тому времени, как Конан покончил с делами, было далеко за полдень. Пообедав в таверне, киммериец вышел на улицу. Ноги понесли его на юг, в Дыру, туда, где он должен был встретиться с Пирисом. Ему даже пришлось сделать крюк, поскольку в одном квартале на узкой улочке кипела жестокая битва. Бандиты опять выясняли отношения.

В "Химере" народу собралось немного. Конан подошел к стойке бара и потребовал себе эля. Слуга принес и поставил перед ним кожаную кружку с шапкой пены, которая стекала на старый исцарапанный прилавок.

– Пирис все еще здесь? – спросил Конан.

– Он поднялся наверх час тому назад, – ответил слуга.

Конан про себя решил, что спешить не к чему. Пирис может и подождать.

– Смотрю, на твоего знакомого сегодня вечером большой спрос, – заметил слуга в баре.

– С чего это ты так решил?

– Ну как с чего! Как раз перед твоим приходом сюда заявилась какая-то женщина и тоже спрашивала о нем. Я сказал ей, что он наверху, она туда и направилась.

Конан чуть не поперхнулся.

– Какая женщина? – спросил он, со стуком опустив кружку на стойку. – Куда она пошла? В какую комнату?

– Черноволосая такая девица, на вид ядовитая, как змея. Впрочем, какая же другая, по-твоему, могла бы прийти в "Химеру" без сопровождения? Куда пошла, спрашиваешь? На третий этаж. Там на двери нарисован василиск. Это…

Но тут слуга обнаружил, что обращается в пустоту. Варвар уже спешил прочь.

– Эй, господин, ты что, не собираешься допивать свой…

Но было поздно. Киммериец уже бегом устремился вверх по лестнице. Слуга пожал плечами и сам допил эль. Конан бежал вверх по ступенькам, расталкивая потаскух и их клиентов. На третьем этаже он лихорадочно огляделся.

На ближайших дверях были нарисованы дракон, змея и лев. Ага, вот она. В дальнем конце коридора он заметил желтую дверь, на которой был грубо намалеван красный василиск. Стремительно и бесшумно Конан двинулся к этой двери, взявшись за меч руками и придерживая ножны, чтобы ничего не лязгало. К тому времени, когда он подобрался к двери, он уже шел на цыпочках. Возле двери Конан остановился и прислушался. Изнутри слышались бубнящие голоса, но разобрать, о чем говорили, Конан не смог. Глубоко вздохнув, он рывком распахнул дверь.

Внутри стояли двое, глядя друг на друга. Их разделял стол. В руке у каждого был кинжал, угрожающе направленный на противника. Черноволосая женщина стояла спиной к Конану, Пирис – лицом. Когда киммериец вломился в комнату, маленький человечек поднял на него взгляд, и на его женственном лице появилось выражение облегчения.

– Вот она! – проговорил он своим странным голосом. – Это Альтаира! Та самая вероломная тварь, благодаря которой я очутился в тюрьме Бельверуса! Убей ее! – И он еще больше выставил вперед свой отравленный кинжал, будто бы не вполне веря, что киммериец в состоянии защитить его от этой мегеры.

– Эй ты, женщина, обернись! – рявкнул Конан.

– Пусть сперва этот ублюдок уберет свой кинжал! – прошипела она.

Меч Конана вылетел из ножен.

– Я не позволю ему ударить тебя в спину. Поворачивайся.

Медленно женщина обернулась и взглянула в глаза Конану. У нее было широкое круглое лицо, обрамленное гривой черных волос. Рот был ярко накрашен темно-красной помадой, глаза жирно обведены тенями. Кожа ее была белой как снег. Вид у нее был странный, но что-то в ее чертах казалось знакомым.

– Брита! – Никогда ему не приходилось видеть подобной трансформации. За исключением общей формы лица – ни малейшего сходства с той хорошо воспитанной девушкой из приличного дома, которой он помогал. Даже цвет глаз другой.

– Это, что ли, и есть твоя тарантийская девушка? – хихикнув, спросил Пирис. – Тебя одурачили, мой друг варвар. Но ты не переживай. Этой твари удавалось водить за нос и куда более хитрых и опытных мужиков, чем ты.

– Так, – проговорил Конан. – Теперь многое становится ясным. – Острие меча направилось к горлу черноволосой. Киммериец никогда бы не поднял оружия на женщину, но ему ни разу не приходилось встречать столь подлой, злокозненной мерзавки.

– Не удивительно, что те бандиты, от которых я тебя спас, так ловко удирали! Хитро ты все обставила, дрянь!

– Конечно, – проговорила она. Голос ее был холоднее, чем сталь. – Я следила за тобой и Пирисом, начиная с Бельверуса. Я подслушала все, о чем вы говорили под фонарем, когда встретились. Я сразу догадалась, что ты один из тех болванов, что легко сворачивают с прямого пути, чтобы защитить женщину.

Конан громогласно захохотал:

– Можно подумать, тебе когда-либо нужен был защитник! Стало быть, это ты с Пирисом и Асдрасом украли Скорпиона у Касперуса?

– Нет! – закричал Пирис. – Скорпион мой!

– Он принадлежит тому, кто может его удержать, – сказала Альтаира. – Да, это я спланировала похищение Скорпиона у толстяка. Я послала Асдраса в Шикас вперед себя, но Пирис оказался умнее и решил не рисковать собственной шкурой. Поэтому я передала статуэтку Мульвиксу, который шел в Шикас со своим караваном. Мульвикс не знал о том, что везет. Это был честный контрабандист и свято следовал кодексу контрабандистов. Согласно этому кодексу, контрабандиста не интересует, какой груз он передает. Как и было оговорено, здесь он отдал его мне.

– Она состряпала лживый донос, чтобы меня бросили в темницу! – обиженно проговорил Пирис.

– Мне следовало догадаться раньше, – с сожалением произнес Конан. – Всю дорогу до Шикаса здесь, в городе, ты болтала о "сестре". Но на самом деле никогда ее не искала.

– Если бы, киммериец, ты думал головой, а не задницей и поменьше размахивал мечом, – заметила она, – давно бы уже до всего допер.

Конан пожал плечами:

– Где бы ни были замешаны женщины, я вечно оказываюсь в дураках. В конце концов, каждый мужчина должен сам заботиться о себе. Я упустил одно: ты воспользовалась лучшими качествами моей натуры.

– Это ты о чем? – спросила она в явном недоумении.

– Тебе это объяснять бесполезно. Рудокопы, которые живут неподалеку отсюда, куда лучше понимают такие вещи.

– По-моему, ты спятил! – фыркнула женщина.

– Помнишь ту первую ночь, – заговорил Конан, – когда ты притащила меня сюда, в "Химеру"… Ведь ты до этого уже бывала здесь. Именно ты выманила Асдраса наружу и прикончила его. Затем, изображая невинность, ты тащишь меня сюда только затем, чтобы мы могли "обнаружить" труп.

– Когда мы отправились в храм Беса, – подал голос Пирис, – она выследила нас и натравила головорезов. А на тот случай, если громилы окажутся бессильны, напустила еще и Бомбаса.

– Но одного ты не могла учесть, – сказал киммериец, – что богатый торговец пряностями выкупит меня для того, чтобы я спас его дочь из храма Матери Дурги.

– Стало быть, вот каким образом все вышло, – прошептала женщина. – Да, в самом деле, я не смогла учесть всего.

– Ты странно повела себя, – продолжал Конан, – когда я рассказал тебе о моей встрече с Касперусом. Тогда в первый раз ты показала на мгновение свое истинное лицо. А потом поспешила успокоить меня и отвлечь.

– Успокоить тебя! Разве кобыла успокаивает жеребца?

– Уж со мной бы такой номер не прошел, – фыркнул Пирис.

– Не сомневаюсь, – отрезал Конан. И снова обратился к Альтаире: – А когда в нашу комнату пришел Мульвикс, его встретил твой кинжал. Затем ты собрала его кровь и разбрызгала по лестнице, так чтобы у меня создалось впечатление, будто караванщика ранили еще по дороге в гостиницу. Но скажи мне, почему ты не захватила Скорпиона тогда?

Женщина пожала своими прекрасными белыми плечами:

– Потому что в городе ошивались Пирис и Касперус. Мне следовало сперва устранить их. Кроме того, я же знала, что ты честен и глуп. Ты бы прятал статуэтку до тех пор, пока она мне не понадобилась бы.

– Ну да, я ее спрятал, – проговорил Конан, ухмыляясь. – Кстати, ты хоть представляешь себе где?

– Скотина! – закричала она. – Куда ты ее дел?

– Я должен это тебе рассказывать? – отозвался Конан.

– Да, – протянула она. Голос ее вдруг изменился. – Вижу, что я ошибалась. Я думала, ты просто безмозглый дикарь. Но теперь вижу, что в этой голове хватает мозгов. Знаешь, мы вдвоем могли бы…

– Поздно, Брита, или Альтаира, или как там тебя на самом деле зовут, – проговорил Конан. – Я слишком многое знаю теперь о тебе. И никому из тех, кто дорожит жизнью, не посоветовал бы приближаться к тебе. Меня теперь вот что интересует: какую ТЫ расскажешь мне сказку про Скорпиона?

– Наверное, этот болван Пирис и толстяк Касперус успели уже прожужжать тебе все уши насчет того, какой это великий магический талисман.

– Ну да,- подтвердил Конан, – только каждый рассказывал по-своему.

– Ну так они оба лгали! Статуэтка была у тебя в руках. Что ты заметил?

– Что она очень тяжелая, – ответил Конан.

– Конечно же она тяжелая. Потому что сделана из белого золота!

– Белое золото! – воскликнул Конан. Металл этот был почти легендой. Сияние белого золота ни с чем не сравнимо. Златокузнецы и ювелиры считали его благороднейшим из металлов. Обычно его стоимость оценивалась в десять раз выше стоимости чистейшего золота.

– Да, – продолжала Альтаира. – Никакой это не древний идол, никакой не черный алмаз, упавший с небес. Статуэтку отлили около пятисот лет назад. Это была дань от короля Кешана королю-жрецу Стигии. В те дни в Стигии богиня Селхет считалась покровительницей правящего дома. Поэтому король Кешана, желая подольститься, собрал все белое золотое, какое у него имелось, повелел отлить из него статую Селхет и послал в Кеми, столицу Стигии.

Вскоре статую украли. Прошло много лет, прежде чем о ней снова узнали. Примерно в это время статуя обрела свой теперешний вид. Ее покрыли черной глазурью, которую изготавливают из толченного в пыль обсидиана.

– Стало быть, это не магический талисман, так? – проговорил Конан, думая при этом о тех чрезвычайно странных событиях, что происходят сейчас в храме Матери Дурги.

– Конечно же нет, – усмехнулась женщина, – но что с того? Ведь это самый ценный предмет на земле. Его цена неисчислима. Если он будет у нас, мы станем такими богатыми, что тебе, варвар, и не снилось в самых горячечных твоих снах.

– Она лжет! – вскричал Пирис. – Статуя принадлежит моей семье, моему роду!

– Эй вы! Давайте-ка успокойтесь, – проговорил Конан. Киммериец угрожающе качнул мечом, и оба спорщика примолкли. – Мне плевать, что это за хреновина. Я не желаю иметь с ней никаких дел. Даже если она сделана из белого золота и дает обладателю вечную молодость.

– Но ты обещал добыть Скорпиона для меня! – завизжал Пирис. – Ты же взял задаток!

– Да, я взял, – признал Конан. – Хотя, знай я все заранее, не согласился бы за какую-то жалкую тысячу золотых, – добавил он.

– Но это неслыханно! – не унимался Пирис. – Ты же дал мне слово!

– Дал. К великому моему сожалению, – сказал Конан. – И должен его сдержать. – Он повернулся к Альтаире. – Скажи мне вот что: ты убила Делию?

– Делию? – переспросила женщина недоуменно. – Ты имеешь в виду шлюху Максио? Я даже не знала, что она мертва.

У Конана сложилось впечатление, что сейчас мерзавка не лжет.

– Эй вы, двое, слушайте меня, – рявкнул киммериец. – У меня тут есть кое-какие дела. Я ухожу. Если вам нужен Скорпион, встретимся завтра в полдень на Площади перед театром.

– Ты что же, оставишь меня тут одного с этой демоницей? – оскорблено спросил Пирис.

– Я тебе в телохранители не нанимался, – ответил Конан. – По мне, так хоть убейте тут друг друга. А пока желаю вам хорошего вечера.

И Конан вышел, хлопнув дверью. Когда дверь закрылась, он услышал, что спорщики снова возобновили свои препирательства.

Пока Конан спускался вниз, в таверну, в голове у него мелькнула одна небольшая догадка. Он подошел к стойке и окликнул слугу:

– Слушай, ты работал здесь месяц назад, когда наверху был убит брат городского головы?

– Да, – сказал тот, вытирая кружку грязной тряпкой. – По-моему, это был единственный случай, когда Бомбас показал свою жирную рожу в Дыре. Он приходил со своими инвалидами, чтобы опознать тело.

– А кто обнаружил труп? – спросил киммериец.

– Юлус, – сказал бармен. – Это было почти сразу после того, как старый Лисип выпер его из своей шайки.

– Ага, я так и думал, – пробормотал Конан.

– Что? – спросил бармен. Но, как и в первый раз, вопрос был обращен в широкую спину варвара.

Из "Химеры" киммериец по темным улицам направился к храму Беса. Когда он назвал свое имя, один из охранников-шемитов провел его в крипт и открыл дверь, ведущую к реке, за городскую стену. Конан вышел на берег и отправился к мосту на месте слияния двух рек. Там он вскарабкался по насыпи на дорогу и дальше пошел более спокойно и непринужденно.

Меньше чем через два часа Конан уже стоял на холме, откуда открывался вид на деревню рудокопов. Несмотря на поздний час, он заметил, что по периметру вокруг деревни было разложено несколько больших костров. Спускаясь с холма, Конан направился к ближайшему из них. Когда он был уже поблизости от костра, навстречу ему вышли трое, вооруженные грубыми копьями.

– Кто идет?.. О боги, да это же киммериец! – И Конана окружили улыбающиеся рудокопы.

– Беллас здесь? – спросил Конан.

– Нет, но скоро придет, – сказал один из рудокопов. – Мы уже послали одного из мальчишек, чтобы тот его разыскал.

Через несколько минут и вправду появился Беллас.

– Говори, что тебе нужно, – просто сказал он.

– Хотите увидеть, как закончится весь этот городской бедлам? – спросил Конан.

– Да каждый из нас только об этом и мечтает!

– Тогда приходите завтра на Площадь сразу после полудня.

– Хорошо, – кивнул Беллас. Все остальные радостно завопили.

– Не веселитесь раньше времени, – осадил рудокопов Конан. – На этот раз бой будет трудным.

– Ладно, – буркнул Беллас. – В форте мы только начали мстить. Теперь наши аппетиты разгорелись.

– Тогда у вас будет чем их утолить, – обещал Конан. – Запомните. Входите в город сразу после полудня. Если нужно, воспользуйтесь воротами, выходящими к реке. Впрочем, если вы будете достаточно расторопны, то тот раззява, что стоит на часах у главных ворот, не успеет захлопнуть и забаррикадировать их.

– Сделаем, как ты скажешь, – заверил Беллас.

– Тогда увидимся завтра, – сказал Конан. И будто призрак, тут же скрылся в темноте.

Киммериец пошел назад, в город. Однако, добравшись до реки, не стал перебираться на противоположный берег. Он не сомневался, что с легкостью одолеет низкую городскую стену, выходящую к реке, однако у него не было желания этого делать. Конечно, сейчас у Конана и в городе имелись места, где он мог спокойно выспаться. Но для этого совершенно не обязательно было туда идти. Поэтому Конан вошел в ближайшую рощицу и там улегся, завернувшись в плащ. Судя по тому, как стояла луна, до рассвета оставалось еще добрых два или три часа. Завтра, похоже, будет тяжелый день, и Конан понимал, что ему нужно как следует отдохнуть. Через несколько минут он уже крепко спал.

Глава девятнадцатая

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА

Солнечное утро обещало прекрасный безоблачный день. Конан перешел через мост, когда солнце уже встало. Стражник-инвалид был удивлен, обнаружив путешественника, который, не имея при себе никакого багажа, ожидал, пока ворота откроются на скрипучих несмазанных петлях.

– На твоем месте, чужеземец, – посоветовал увечный страж, – я не стал бы ходить сегодня в этот город.

– Почему? – спросил Конан, проходя в ворота и бросая стражнику монету.

– Потому что сегодня здесь намечается большое сражение. Городские шайки готовились всю ночь. Я слышал, что они сегодня собираются раз и навсегда выяснить отношения на центральной Площади.

– Это, должно быть, будет отличное зрелище, – ухмыльнулся Конан. – Пойду заранее подыщу себе местечко получше, чтобы ничего не пропустить.

– Как хочешь, – пожал плечами стражник.

– Разреши, я дам тебе совет, – сказал Конан.

– Какой еще совет? – удивился солдат.

– Начни подыскивать себе новую работу. На этой ты вряд ли задержишься.

Стражник вновь пожал плечами:

– Я всегда могу вернуться к попрошайничеству.

Миновав лабиринт узеньких улочек, киммериец вышел на Площадь. В первый раз никто не вышел с утра и не поставил там своего лотка. Город полнился слухами о том, что нынешний день войдет в анналы Шикаса как день великой битвы. И на этот раз сражения между шайками вряд ли будут для зрителей простой забавой.

Когда Конан вошел в таверну, хозяин сперва разинул рот от удивления, а потом поспешил к нему:

– Киммериец, будь осторожен. Юлус заходил сюда несколько раз. Он искал тебя. Мне кажется, городской голова хочет упрятать тебя в тюрьму.

– Бомбас и его цепные псы будут сегодня слишком заняты, чтобы думать обо мне, – успокоил его Конан. – Сейчас меня волнует не городской голова или его прихвостни, а завтрак.

Хозяин гостиницы покачал головой:

– Ты спятил, как и все в этом городе. Но пусть будет, как ты желаешь. Садись и ешь досыта. Возможно, это твоя последняя трапеза.

Конан направился к столу, где сидели уже караванщики из вновь прибывшего каравана. Они подвинулись, давая ему место за столом.

Конан жадно принялся за основательный завтрак – не потому, что на самом деле думал, что это его последняя трапеза, а потому, что был голоден и понимал: видимо, покидать город придется в срочном порядке и неизвестно, когда он поест в следующий раз. Удовлетворив свой аппетит, он подозвал к себе мальчика-слугу.

– Что тебе угодно, господин? – спросил мальчишка, с завистью глядя на могучую фигуру киммерийца и его сверкающее оружие.

Конан велел ему идти туда, где остановился Касперус.

– Передашь толстяку или молодому гаденышу, который ходит с двумя мечами, – наставил его Конан, – следующее: "У Конана из Киммерии есть то, что вам нужно. Встречайте его на Площади перед театром в полдень, и он отведет вас к этому предмету. Если вы не придете, сделка с вами считается расторгнутой". А теперь, парень, повтори-ка это мне.

Мальчишка дважды повторил послание в точности, слово в слово.

– Хорошо, – сказал Конан, бросая ему монету. – Давай, беги.

Мальчишка убежал. Конан еще некоторое время разговаривал с караванщиками, обмениваясь новостями. Больше всего Конана интересовало, как обстоят дела в других районах Аквилонии, особенно там, где бароны открыто выступили против короля.

Затем Конан поднялся к себе в комнату. Его вещи лежали в точности так, как он их оставил. Он упаковал их, вошел в смежную комнату, где некогда жила Брита. Ни малейших следов мерзавки!

– Одно непонятно, – сказал киммериец сам себе, – как эта потаскушка умудрялась изменять цвет глаз?

Конан спустился в конюшню, где оседлал лошадь и привязал сумки к седлу.

– Собрался уезжать, господин? – спросил конюший.

– Не сейчас, – ответил Конан, – но скоро. Я хочу, чтобы лошадь оставалась оседланной и была привязана прямо возле двери. Проследи за этим.

И он кинул конюху монету.

– Да, господин. Ты не первый из здешних постояльцев, кто желает быть готовым отбыть в любой миг. А что, госпожа с тобой не едет?

– Нет, не едет. Ты уже давал коню корм?

– Да, рано утром.

– Хорошо. Больше не корми его.

От плотно поевшей лошади мало проку, когда нужно удирать как можно быстрее.

Выйдя из конюшни, Конан остановился посреди двора, поглядев на солнце. Был почти полдень. Выйдя на улицу, Конан направился в сторону Площади. На улице никого не было, однако из-за ставен за прохожим следило множество глаз. Люди стояли на балконах и крышах домов. Все молча смотрели на киммерийца. Конан шагал легко и непринужденно. Единственный звук, ко торый раздавался, издавал массивный браслет, ударявшийся о рукоять меча или кинжала. Конан не спешил. Раньше уговоренного времени приходить не стоило. Опять-таки не стоило болтаться на Площади в ожидании остальных, поскольку на этом широком пространстве трудно было бы оставаться незамеченным в течение долгого времени.

Завернув за угол театра, Конан поднялся по ступенькам и остановился в тени портика, наблюдая за происходящим на Площади.

На противоположном конце, перед резиденцией городского головы, уже собралось множество людей. Сражение еще не началось, однако собравшиеся разбились на группы, разные по размеру. Они кричали друг на друга и воинственно потрясали оружием.

Прямо перед фасадом резиденции Бомбаса плотным отрядом стояли люди Ермака. Должно быть, городской голова подкупил их, чтобы они выступили на его стороне, подумал Конан. Затем киммериец заметил Касперуса и Гилму в тот момент, когда они вышли на Площадь из боковой аллеи. У обоих был настороженный вид. Однако жадность, излучаемая толстяком, была так сильна, что Конан ощущал ее даже на таком далеком расстоянии. Вскоре они были уже перед театром и начали оглядываться, но никто не догадался посмотреть вверх, в сторону портика, где стоял киммериец.

На крышах зданий, выходящих на Площадь, толпился народ. Никто не смог побороть соблазна и отказаться от столь редкостного зрелища. "Скоро, – подумал Конан, – эти люди пожалеют о своем неудержимом желании полюбоваться на льющуюся кровь. Как только эти здания загорятся".

Конан приметил еще двух человек, идущих через Площадь со стороны Дыры. Черноволосая женщина и маленький человечек в знакомых Конану странных одеждах. Конану прямо отсюда показалось, что он ощущает запах лилий. Первым заметил их Гилма.

– Эй вы, двое! – крикнул он. – Как вы здесь оказались?

– Нас позвал сюда киммериец. – Альтаира презрительно скривила свои ярко накрашенные губы. – Не сомневаюсь, вас он тоже сюда пригласил.

– Ага, – ухмыльнулся Касперус. – Вот мы и снова вместе. Не хватает только нашего бедного дорогого Асдраса, который, как я понимаю, бежал от страданий этого преходящего мира для вечных радостей жизни иной.

– Ничего, скоро у него там будет большая компания, – проговорил Конан, спускаясь по ступенькам. При звуке его голоса все повернулись к нему.

– А, господин, знаешь ты кто? Ты редкостный прохиндей! – сказал Касперус. – Очевидно, ты надеешься, что мы начнем биться друг с другом за обладание статуей, так?

– Нет, – ответствовал Конан. – Как и договаривались, я отведу вас к ней. А как вы будете разбираться между собой – это уж ваше дело.

– Ну так веди нас, господин, веди! – захихикал Касперус. Конан молча повернулся и пошел в сторону храма Матери Дурги. Остальные последовали за ним. Противоположная сторона Площади вдруг огласилась криками, а затем донесся звон стали.

– Здешние головорезы, похоже, всерьез решили перебить друг друга, – заметил Касперус и вздохнул. – Грустно. Как же мы без них? Нам ведь их так будет не хватать!

Перед ступеньками, ведущими ко входу в храм, Конан остановился.

– Хочу вас предупредить,- сказал Конан, – что там на волю выпущена великая магия. Касперус, если ты, как хвалился, обладаешь кое-какими магическими умениями, знай: тебе они, возможно, пригодятся.

Толстяк заволновался:

– Почему? Что случилось?

– Здешний жрец тоже считает себя магом. Когда я спрятал Скорпиона в храме, заклятия этого мошенника вдруг обрели силу.

– О чем ты тут толкуешь? – спросила Альтаира. – Я же сказала тебе, что никаких магических сил в этой статуе нет!

– Нет? – переспросил, хихикая, Касперус. – Моя дорогоя госпожа! Как же ты заблуждаешься!

Когда они вошли, в уши им ударило жуткое завывание. Они осторожно двинулись по направлению к главному залу, откуда струилось зловещее сверхъестественное сияние.

– Митра, сохрани нас! – воскликнул Касперус. – Что здесь происходит?

Замерев, все уставились на чудовищное зрелище. Собравшиеся вокруг колосса аколиты пели и выли. Они теперь даже отдаленно не напоминали людей. Тела их покрылись чешуей и шерстью; виднелись клыки, жвалы, даже щупальца и клешни. Некоторые превратились в нечто совершенно неописуемое. Статуя тоже претерпела метаморфозы и напоминала гигантского черного скорпиона с лицом женщины.

На спине Скорпиона танцевала Оппия, теперь полностью принявшая вид Матери Дурги – но не ту ипостась, где Матерь Дурга была прекрасна и доброжелательна. Нет, это была Матерь Дурга в своей ипостаси Пьющей Кровь и Поедающей Потроха.

Ногами она попирала чудовищное кровавое месиво человеческой плоти. Это все, что осталось от Андоллы.

– Быстро, – заторопился Касперус. – Быстро проведи меня туда, где он занимался своими колдовскими изысканиями.

Лицо толстяка было бледно и покрыто потом.

– Нет! – завизжал Пирис. – Скорпион! Отведи нас к Скорпиону!

– Да! – встряла тут же и Альтаира. – К Скорпиону! Скорпион не имеет к этому отношения. В нем нет никакой магии.

– Я думаю, Касперус дело говорит, – заметил двум прохиндеям Конан. – Мне не хотелось бы, чтобы вся эта жуть, которая тут творится, выплеснулась на улицы города.

– А она скоро вырвется из храма, – проговорил Касперус. – Если я не положу этому конец, нам отсюда живыми не уйти.

Конан быстро повелсвоих спутников по лестнице, а потом вдоль галереи, опоясывающей храм, а оттуда в нижние покои. Вскоре он нашел помещение, где Андолла хранил свое колдовское барахло. Быстро и уверенно Касперус осмотрел инструменты и лежащие раскрытыми книги.

– Болван! – проговорил он. – Ему удалось собрать довольно могущественные талисманы и древние книги. Только опытный колдун может прикасаться к подобным вещам! Вот что происходит, когда дилетант влезает не в свое дело и берется за магию высшего порядка. – И уверенными движениями, необычайно быстрыми для человека такого тучного сложения, он начал рвать пергаменты с изображениями странных символов. С величайшими предосторожностями он дополнил геометрические фигуры, нарисованные мелом на полу, после чего бросил несколько странных восковых фигурок в жаровню, где они тут же расплавились.

– Вот, – проговорил Касперус. – Это все, что я могу. Теперь идем отсюда!

– Пошли в подвал, – сказал Конан, беря со стола лампу. – Захватите с собой лампы и свечи и идите за мной.

В подвале храма все было тихо. Ничто здесь не напоминало о том хаосе, который творился наверху. Конан подвел своих спутников к каменному цоколю и принялся нажимать потайные камни.

– Большая статуя находится прямо над нами, – сообщил киммериец. – Я думаю, это каким-то образом усилило заклинания Андоллы.

– Не сомневаюсь, – буркнул Касперус.

– Что вы тут дурью маетесь, – прошипела Альтаира.

– Хозяин, – проговорил Гилма, который явно уже справился с собой после потрясения от зрелища, полетавшего его взорам наверху, – почему ты не позволяешь мне убить эту ядовитую тварь?

И он наполовину вытащил из ножен один из своих мечей.

– Никаких разборок, – предупредил Конан, – до тех пор, пока я не отдам вам Скорпиона. Ну а после этого… – Конан пожал плечами: -…можете перебить и сожрать тут друг друга, мне плевать. Я с вами в расчете.

– Моя дорогая Альтаира, – сказал Касперус. – В тебе нет ничего, кроме жадности, в то время как во мне жадность сочетается с ученостью. Тебе известно, что Скорпион сделан из белого золота, ведь так? Я тоже знаю об этой подробности. Но во всем остальном ты заблуждаешься.

– А разве не так? – проговорила она, бледнея.

– Боюсь, что нет. Это уцелевшая частица бесконечно древних времен. Когда-то велась в Стигии гражданская война. И вот один из претендентов на трон задумал изготовить копию, причем изготовить из того же вещества, что и оригинал. Он думал, что эта копия поможет ему обрести власть. Копию он повелел отлить из белого золота. Однако боюсь, дорогая Альтаира, что наш заботливый друг спрятал под статуей Матери Дурги как раз ОРИГИНАЛ.

– Но… Но… – Она не договорила, потому что дверь в тайник распахнулась. Глаза собравшихся охотников за статуей засверкали от страха и жадности. Перед ними предстал Скорпион. Статуэтка находилась почти у самого входа в тайник.

– Он сдвинулся! – прошептал Конан. Слова застревали у него в горле. – Я поставил его на пьедестал в центре тайника, а он перебрался на пол! – Конан почувствовал, как волосы у него встают дыбом. Положив руку на рукоять меча, он отступил.

– Ах разве статуя не прекрасна? – воскликнул Касперус, пропустив слова киммерийца мимо ушей. – Наконец-то она снова моя!

– Никогда она твоей не была и теперь не будет! – закричала Альтаира, выхватила из рукава кинжал и всадила его в спину толстяка. Жирная туша упала прямо на Скорпиона. Альтаира наклонилась, пытаясь оттащить труп в сторону.

Со сдавленным криком Гилма вытащил клинки, намереваясь рубануть женщину по спине.

Не размышляя ни секунды, действуя почти машинально, Конан выхватил меч и молниеносным взмахом снес юнцу голову. В тот момент, когда тело Гилмы рухнуло, Альтаира вырвала из трупа Касперуса кинжал и одарила Конана злобной улыбочкой.

– Все еще не можешь избавиться от привычки защищать меня, варвар? – Стремительным кошачьим движением она резко повернулась и вонзила кинжал в глотку Пирису. Глаза маленького человечка закатились, он странно дернулся, потом схватился за горло. Кровь фонтаном брызнула меж его пальцев.

Альтаира замерла, приоткрыв рот, и в ужасе смотрела на глубокий длинный порез, тянувшийся вдоль ее руки. Отравленный стилет Пириса успел сделать свое черное дело.

– Итак, – крикнул Конан, – Скорпион твой! Наслаждайся! Ни разу мне не приходилось видеть четверку типов, которые так подходили бы друг другу!

Конан повернулся и побежал вверх по лестнице. Несколько прыжков – и он оказался наверху, в главном зале храма. Адская какофония прекратилась. Исчезло и сверхъестественное сияние. Свет, который лился через отверстие в потолке, освещал пол, покрытый телами извивающихся, стонущих людей, которые, похоже, снова обретали человеческий облик. Гигантская статуя превратилась в гору обломков. Наверху этой кучи лежала Оппия. Живой была она или мертвой – Конан так и не узнал. Впрочем, его это и не интересовало. После храма с его ужасами яркий дневной свет и радостные сердцу воина звуки битвы показались Конану олицетворением жизни и счастья. Он заметил, что на Площади появились рудокопы. Теперь вся Площадь была заполонена кричащими и сражающимися людьми. Повсюду лежали тела, валялось сломанное оружие. С крыш зеваки подбадривали всех сражающихся без разбору.

Конан принялся прокладывать себе дорогу по краю Площади, пока не оказался перед резиденцией городского головы. Перед ступеньками, ведущими ко входу, стояла сдвоенная шеренга наемников Ермака. Пройдя мимо, Конан двинулся вверх по ступенькам. На третьей сверху ступеньке находился Ермак, руководивший отсюда своими бойцами. Он был слишком занят и не обратил внимания на киммерийца.

Сразу за входом стояли и орали друг на друга два человека. Конан особо не удивился, обнаружив, что это Бомбас и Ксантус.

– Болван! – вопил Ксантус. – Теперь все кончено! Все из-за твоей жадности! Теперь сюда явятся люди короля!

– МОЯ ЖАДНОСТЬ? – орал в ответ Бомбас. Лицо его от натуги стало темно-красным. – Кажется, это была ТВОЯ идея красть королевскую долю выработки с рудников!

Юлус заметил Конана и шагнул ему навстречу.

– Что ты здесь делаешь, варвар?

Бомбас и Ксантус прекратили препирательства и уставились на Конана.

– Я пришел за платой, – ответствовал Конан.

– За какой платой? – обалдел Бомбас.

Конан указал на Ксантуса.

– За той, которую он обещал, если я очищу его город от бандитов. Я сделал это и хочу получить причитающиеся мне деньги.

– Что ты несешь? – вскричал Ксантус.

Конан показал большим пальцем через плечо по направлению к Площади:

– Вся эта заварушка – моих рук дело. К тому времени, как сюда войдут королевские войска, для оставшихся в живых хватит одной-единственной веревки, чтобы их повесить. Заваруха окончится, город вновь будет спокойным и тихим. Давай, гони деньги.

Казалось, Ксантуса вот-вот хватит удар.

– Но я не… я не… – Он не смог закончить.

– Кстати, – напомнил Конан Бомбасу. – Один из тех, кто будет висеть на этой веревке, – ты. Я нашел твои подлинные амбарные книги, когда организовал набег на форт. Сейчас бумаги хранятся в надежном месте и скоро окажутся в руках короля. Думаю, у повелителя хватит сил на то, чтобы вздернуть проворовавшегося чинушу.

Бомбас потянулся пятерней к толстой шее, будто заранее чувствуя, как затягивается петля.

– Стало быть, это все ТВОИХ рук дело? – спросил Юлус, выходя вперед с обнаженным мечом.

– Да! А в настоящий момент я собираюсь рассчитаться с тобой. Теперь я больше не связан. Но сперва ответь мне на такой вопрос: это ты убил Делию?

Юлус осклабился, будто вспомнив что-то очень приятное:

– Точно. А как ты догадался? Эта потаскуха угрожала, что распустит обо мне грязные слухи, если я не заплачу ей. Пришлось ее убрать.

Конан перевел взгляд на Бомбаса:

– А ты знал, что она угрожала ему рассказать правду о твоих телохранителях?

– Не слушай его! – заорал Юлус.

– Она собиралась рассказать, – продолжал Конан, – что твоего брата убил сам Юлус, воспользовавшись кинжалом, украденным у Максио. Лисип выгнал его из своей шайки. Поэтому он убил Бурдо, а затем побежал к тебе, чтобы рассказать, как Максио зарезал твоего брата. Он очень ловко дал тебе понять, что он, Юлус, как раз тот человек, который тебе нужен, дабы заменить твоего брата. Но Делия видела все. – И повернувшись к Юлусу, Конан спросил прямо: – Эй, ты, я тебя спрашиваю: Делия видела?

– Предполагала, – проворчал Юлус. – Но держала свои предположения при себе. Девка рассчитывала использовать это для того, чтобы удержать Максио подле себя. Когда она почувствовала, что Максио ей не удержать, то заявилась ко мне и стала угрожать. – Внезапно Юлус развернулся и вонзил свой меч Бомбасу в живот. Движение было стремительным. В следующее мгновение он уже вырвал свой меч из туши и с ухмылкой посмотрел на Конана: – Король не оставит своей благодарностью человека, казнившего проворовавшегося городского голову. Как ты считаешь?

– Этому человеку не предоставится такой возможности! – отозвался Конан. С еще большей стремительностью, чем Юлус, киммериец нанес своему врагу рубящий удар. Спокойно блокировав выпад, Юлус отступил на шаг. Однако через некоторое время во взгляде его появилась тревога, сменившаяся ужасом. Конан наращивал темп. Юлус понял, что долго не выдержит. Он громко завопил, призывая подмогу, но крик его утонул в оглушительном шуме, доносящемся снаружи.

– Это ведь не то что пытать связанного? – говорил Конан, не замедляя смертоносного ритма ударов.

С расширенными от ужаса глазами Юлус резко отпрыгнул в сторону, одновременно делая выпад. Конан ожидал подобного приема и успел пригнуться. Он почувствовал, как лезвие скользнуло по стальному шлему, а в следующее мгновение уже догонял убегающего Юлуса. Три прыжка – и клинок Конана пронзил беглеца насквозь. Ярко-алая кровь струей брызнула из страшной раны.

– Трус всегда умирает как трус, – назидательно заметил Конан. Повернулся и пошел назад, к Ксантусу. Тот удовлетворенно взирал на тушу Бомбаса. Затем он поднял взгляд на приближающегося варвара:

– Я… Я еще не могу сейчас заплатить, Конан. Мне нужно собрать деньги. Но я обещаю тебе, что заплачу.

– Ты уже ничего больше не сделаешь, – прорычал киммериец, – потому что тебе больше не жить. В тех амбарных книгах твое имя также значится.

В дверях появилась фигура в полудоспехе. Ермак! Клинок его был заляпан кровью.

– Конец! Проклятые рудокопы сломали строй моих бойцов!

Ксантус показал на Конана:

– Ермак, прикончи этого варвара! Я сделаю тебя богатым, если ты убьешь его для меня!

– Да, я отрежу яйца этому киммерийскому псу! – крикнул Ермак. – Но не ради твоих денег, ты, глупая старая кочерыжка! Ты-то все равно мертвец. С минуты на минуту здесь будут люди короля.

– Я еще полюбуюсь, как вас обоих вздернут! – завопил Ксантус. Затем он бросил вниз испуганный взгляд. Поднявшаяся с пола рука схватила его за край одежды. Бомбас из последних сил потянул старого скрягу к себе.

– Отпусти меня! Ты ведь уже покойник!

– Из-за тебя, – прохрипел Бомбас, – из-за тебя, тварь, умерла моя Лоринда!

– Это было ТВОИХ рук дело! – взвизгнул Ксантус.

– Кто такая Лоринда? – поинтересовался Ермак.

– Женщина, которую они оба когда-то любили, – ответил Конан. – Давным-давно. Эй, послушай, нам с тобой нечего делить. Тут все кончено.

– Да, это так, но драться все же придется, – угрюмо сказал Ермак. – Ты хоть знаешь, ЧТО погубил? Целый город, отданный на разграбление. И ты все это разрушил. Как только ты здесь появился, все пошло наперекосяк. Так что защищайся!

С этими словами Ермак атаковал киммерийца.

Сражаться с Ермаком совсем не то что сражаться с Юлусом. Ермак силен, быстр, прекрасно владеет мечом. Кроме того, он был лучше защищен. Превосходная сталь его кирасы выдерживала мощные выпады Конана, в то время как кожаная бригандина киммерийца могла быть пробита одним хорошо поставленным ударом.

Первые секунды поединка киммериец полностью сосредоточился на защите, изучая противника и обдумывая свою стратегию. Конану это нравилось. Слишком давно не встречался ему противник, который заставлял полностью погружаться в единоборство. Истинная жизнь для Конана начиналась там, где шла битва не на жизнь, а на смерть. Свирепая радость мало-помалу стала переполнять варвара. Сколь ни силен враг, киммерийский воин одолеет его!

После первой яростной атаки Ермак стал действовать более расчетливо. Дважды клинок киммерийца со звоном отскакивал от шлема противника, но каждый раз удары получались скользящими. Замысловатая чашеобразная гарда меча Ермака надежно предохраняла руку. Мечом Ермак, надо признать, орудовал мастерски.

Конан провел серию атак по верхнему уровню, отвлекая внимание врага, а затем внезапно нанес низкий горизонтальный удар, полоснув мечом по ногам противника. Ермак, не обратив внимания на полученную рану, мгновенно воспользовался тем обстоятельством, что меч варвара низко опущен, и попытался нанести рубящий удар в лицо. Киммериец успел молниеносно отпрянуть назад.

Ермак развил атаку, вынуждая киммерийца перейти к обороне. Старый наемник прекрасно понимал, что, потеряв инициативу в поединке, трудно вернуть ее обратно. Однако рана на ноге начала сказываться. Видно было, что Ермак слабеет. В сапоге у него хлюпала кровь.

– Будь ты проклят, варвар! – прорычал старый вояка. – Зачем?..

Конан не ответил. Вместо этого он чуть-чуть опустил свой меч. Ермак тут же воспользовался тем, что Конан приоткрылся, и нанес колющий выпад в горло. Конан парировал удар, но на этот раз не клинком, а массивным браслетом на своем левом запястье. Лезвие скользнуло высоко над левым плечом киммерийца. Тогда варвар мощным выпадом вонзил меч противнику под скулу. Удар получился косым, снизу вверх. Клинок вонзился в мозг и раздробил череп. Несколько мгновений Ермак продолжал стоять, потом с грохотом рухнул на мраморный пол, как падает подрубленное дерево.

– Вот так должен умирать воин, – проговорил назидательно Конан, вытирая меч о висящий на стене гобелен. – Лицом к врагу. – Он вложил меч в ножны и отправился посмотреть, что там поделывают Ксантус и его дружок Бомбас.

Лицо старого скряги было искажено агонией и посинело. Жирные, унизанные перстнями пальцы мертвого Бомбаса судорожно сжимались на его тощей шее.

– Гляди-ка ты, и эти жирные лапы хоть на что-то полезное да пригодились! – подивился вслух Конан.

Из резиденции городского головы киммериец выбрался на Площадь.

Вокруг все было завалено трупами. Тут и там стояли горожане, с любопытством рассматривая убитых. Над городом висела какая-то неестественная тишина. Конан прошел через Площадь. По дороге ему попался Максио. Он лежал мертвый, сжимая руки на животе. На лице его навек застыло выражение вечного гнева.

Конан не спеша направился к гостинице. Похоже, в спешном бегстве надобности нет. Конан вошел в конюшню и вывел своего коня на улицу. Когда на дворе он вскочил в седло, к нему подбежал хозяин гостиницы.

– Что случилось? – спросил тот.

– Думаю, теперь это будет спокойный город, – ответил киммериец.

Он выехал из ворот гостиницы на улицу, размышляя, в какую сторону двинуться. Можно, конечно, на юг, через Дыру, к воротам, выходящим к реке, переправиться через реку, а затем откопать свои сбережения. Но тогда придется вести большой груз, нуждающийся в хорошей охране. Сейчас же у Конана был при себе тугой кошелек. Что до денег, которые он закопал, то они лежат в надежном месте. И пускай себе лежат. Когда наступят трудные времена, они могут пригодиться. В один прекрасный день вполне может так случиться, что Конану понадобится набрать отряд воинов. В таком случае эти деньги можно будет пустить на оплату их услуг. Поэтому Конан повернул коня и направился к главным воротам.

Он не обратил никакого внимания на стражника, сидевшего возле своей будки, понуро глядя в землю. Несомненно, он подумывал о том, как вернуться к своему привычному ремеслу – попрошайничеству. День был прекрасный. Киммериец пустил коня крупной рысью.

Варвар еще не успел далеко отъехать от Шикаса, как мимо него проехал эскадрон королевских войск. Всего киммериец насчитал около сотни всадников. Впереди скакал королевский чиновник, за ним – палач. Про себя Конан подумал, что вряд ли у них будет много хлопот, когда они доберутся до Шикаса.

На перекрестке, где дорога до Шикаса соединялась с большаком, Конану повстречались четыре угрюмых бандита. Конан узнал Невуса и еще трех наемников, с которыми встречался в Шикасе несколько дней тому назад.

– Я вижу, немногие из вас сумели уйти живыми, – заметил киммериец.

– Да, – согласился один из громил. – Мы ждем здесь Ермака:

– Не ждите, – сообщил им Конан. – Ермак мертв.

– Никто, кроме тебя, не мог бы его убить! – прорычал Невус. – А это означает, что мы обязаны отомстить!

И все четверо приготовились к бою. Однако Конан даже не прикоснулся к мечу.

– Это был честный поединок. Тут не за что мстить.

– Ты лишил нас отличной кормушки, – вякнул один из наемников. – Уже за одно это мы должны тебе голову отвернуть.

– Тогда я задам тебе старый вопрос любого наемника, – проговорил Конан, – кто тебе за это заплатит?

Все четверо переглянулись. Затем один за другим вложили мечи в ножны.

– Точно, – согласился Невус, – какой смысл сражаться бесплатно?

– Вот так-то лучше, – ухмыльнулся Конан. – Будем друзьями. – Он посмотрел на тугие кошельки, висевшие на поясе у каждого из четверых. – Я вижу, что вы все уехали из Шикаса не с голой задницей. Впрочем, как и я. Теперь слушайте меня. Я тут поговорил с караванщиками. Судя по всему, Нумедидес уже неустойчиво сидит на своем троне. Скоро тут начнется война. И наверняка в Тарантии объявятся вербовщики. Предлагаю отправиться туда. Ну а к тому времени, когда мы все пропьем, потратим на девок и проиграем, думаю, у нас будет немало поводов выяснить отношения.

– Идет! – дружно прокричали четверо наемников. Они поворотили своих коней и поехали по королевской дороге в сторону Тарантии. Через некоторое время Невус обернулся к Конану.

– Киммериец, – заговорил он, – там, в Шикасе… как ты все это устроил?

Конан некоторое время раздумывал. Затем обернулся к своему новому компаньону. На лице его играла жестокая усмешка.

– Мой друг, это же был город негодяев и головорезов. А я ведь сам – еще тот головорез!

Невус восхищенно мотнул головой:

– Да уж, Конан, тут ты попал в точку!

Конан Великий

Глава I ПОБЕДА

Широко раскинулась покрытая изумрудным ковром граны долина реки Тайбор. Эта долина, оказавшаяся на стыке границ трех хайборийских королевств — Аквилонии, Немедии и Офира, — была самой короткой, но и самой опасной дорогой между столицами. Многие столетия оспаривали соседи право владения этой плодородной землей.

И вот, в очередной раз на шелковистом ковыльном ковре, лишь кое-где рассеченном кронами отдельно стоящих деревьев да небольшими зарослями кустарников, в строились, словно цветная мозаика, квадраты и прямоугольники отрядов трех грозных армий.

Под ярким солнцем сине-голубыми каплями колыхались на легком ветру плащи императорской армии Офира — пехота, колесницы и стремительные всадники. Войска, подойдя к полю боя с юга, сверкая четкими созвездиями горящих на солнце шлемов и наконечников копий, под ритмичную мелодию, выводимую флейтами, и под барабанную дробь приближались к строю союзников.

В свою очередь, эти полки, неся на себе внушительную тяжесть доспехов, выступали под песочно-желтыми знаменами Немедии. Ощетинившись полукруглыми лезвиями алебард, они разворачивались в боевой строй, войдя в долину с севера. В центре немедийской армии выделялась фаланга закованных в тяжелую броню рыцарей с украшенными черными лентами копьями. За грозным частоколом зазубренных наконечников и островерхих шлемов можно было рассмотреть седовласого и седобородого воина — короля Балта.

Некогда сила, разум и воля привели офицера немедийской армии Балта на трон родной страны. Кожаные доспехи с нашитыми железными бляхами напоминали о боевом прошлом короля. Правда, с тех пор сталь была покрыта гравировкой и тонким золотым узором, как и старый щит короля, на стальной поверхности которого умелый мастер вытравил кислотой и залил золотом изображение герба Немедии — остроклювого грифона с когтистыми лапами. Сейчас этот щит находился в руках у одного из оруженосцев монарха; шлем же Балт держал перед собой на седле.

Почетный эскорт короля Балта проследовал в тылу развернувшихся к западу полков и батальонов, с тем чтобы выйти навстречу другой внушительной кавалькаде рыцарей в блистающих доспехах, с разноцветными плюмажами на шлемах, а также сверкающих бронзой отделки колесниц. Этот отряд был почетной охраной юного лорда Малвина, грозного офирского генерала, самозванно провозгласившего себя повелителем страны.

Малвин до сих пор не объявил себя королем Офира, отчасти из-за того, что не был уверен, является ли королевский титул более значительным, чем звание Повелителя. Однако это не помешало ему наложить лапу на все земли многочисленного офирского народа и присоединить к ним кое-какие еще, в частности — едва ли не половину тех заливных лугов, которые сейчас топтали солдаты трех армий. В свой почетный эскорт Малвин включил множество офирских баронов, герцогов, маркизов и прочих дворян, чьи солдаты влились в войска Повелителя.

Малвин восседал на белоснежном скакуне, защищенном от клинков врага серебристой кольчугой. Упряжь и стремена украшали крупные сапфиры. Сам же Малвин был облачен в стальные латы, идеально подогнанные по его фигуре, чтобы как можно меньше стеснять движения. Ни единый узор, ни единое украшение не нарушали гладкой, отполированной до блеска поверхности доспехов, как нельзя лучше соответствовавших командующему армией, которая именно под его руководством становилась одной из самых быстрых и грозных в мире.

Повелитель Офира нашел в лице немедийского короля верного союзника в деле борьбы с западным соседом — Аквилонией — за этот лакомый кусок плодородной земли, лежащей к тому же на пересечении речного и сухому того караванных путей. Когда два почетных эскорта приблизились друг к другу, оба правителя выехали вперед и подняли руки в приветственном жесте.

Их встреча — яркое, картинное зрелище, сопровождаемое множеством красок разноцветных знамен, плюмажей и штандартов свиты — вызвала бурю восторга у Обеих армий, развернувшихся на месте, чтобы не пропустить такую сцену. Многие тысячи глоток проорали громогласное «ура!» командирам. Приветственный клич прокатился по всему выгнувшемуся дугой фронту, начиная от стоящих на южном фланге стрелков из Шема, включая бесчисленные когорты крестьян и ремесленников-ополченцев и кончая замыкавшими строй на севере заморийскими наемными эскадронами.

Великолепен был вид обеих армий и обоих монархов; славна была их цель; но путь к ней преграждало одно маленькое препятствие — красные, черные и зеленые квадраты легионов и когорт армии, противостоящей им. Эти отряды вышли на поле боя с запада, перейдя оставшуюся за их спиной реку Тайбор. Сводное войско гордой Аквилонии состояло из закаленных в боях легионов из столичного гарнизона — Тарантии и второго крупнейшего города страны — Шамара, совершивших скоростной марш-бросок с северных окраин державы гандерландцев и одетых в зеленый лесной камуфляж боссонцев, срочно отозванных с границы Пустоши Пиктов. Тысяча-другая всадников и дюжина тысяч пехотинцев аквилонской армии казались лишь небольшим дополнением к лесу копий, алебард, частоколу мечей и стене щитов, уже собранных на востоке долины Тайбора.

Аквилонские офицеры заняли свои места в строю. Лишь небольшая группа стражников окружала единственное развевавшееся над армией золотое знамя, под которым восседал на коне легендарный командир — король Конан. Он, судя по его внешности, вовсе не был аквилонцем по рождению; скорее всего родиной черноволосого, могучего варвара были далекие ледяные горы северной Киммерии. Горячий вороной конь прекрасной замбулийской породы — Шеол — нетерпеливо потряхивал угольно-черной гривой. В тон масти скакуна и шевелюре всадника чернела на солнце вороненая сталь кирасы — доспеха Черных Драконов, элитной дворцовой стражи аквилонского правителя.

Конан был не из тех, кто позволил бы сговорившимся противникам вырвать у него из-под носа лакомый кусок аквилонской земли. И хотя его армия явно уступала по численности объединенным войскам противника, боевого духа аквилонским солдатам было не занимать. Наконец, выбрав время для начала атаки — момент встречи двух враждебных королей, — Конан поднял над головой меч и громовым голосом скомандовал: «Вперед!»

Герольды условным сигналом подтвердили его приказ. Звук фанфар практически слился с первым звуком самого боя. Воздух наполнился свистом пущенных залпом в сторону противника аквилонских стрел.

И хотя часть стрел вонзилась в землю или была отражена щитами неприятеля, в целом слава боссонских стрелков была подтверждена: в первых шеренгах вражеского строя появилось множество зияющих брешей. Оставшиеся в живых явно не были готовы к такому повороту дел — было ясно, что лишь страх наказания заставлял их стоять на месте, а не отступить подальше от этого смертоносного дождя.

Еще дважды шквал стрел обрушивался на противника, затем пришел черед аквилонской кавалерии. Сквозь открывшиеся в строю стрелков проходы проскакали знатные тарантийские воины и опытные, бывалые всадники из провинции Пуантен, Тысячекратно повторенная дробь копыт заставила содрогнуться почву долины.

Настал черед проявить себя стрелкам из Шема, рассыпавшимся перед строем офирцев и немедийцев. Их короткие, толстые луки быстро перезаряжались и легко натягивались, но против закованных в сталь и несколько слоев кожи, быстро движущихся целей оказались малоэффективны. Почти без потерь неслись аквилонские эскадроны к вражескому строю. Всадники пригнулись к гривам скакунов и грозно выставили вперед, параллельно земле, свои копья.

Словно гигантская океанская волна ударилась о гранит прибрежной скалы — это аквилонская конница сомкнулась с уже поредевшим от стрел строем противника. Выставленные пехотинцами вперед копья и алебарды выбили из седел лишь считанных всадников. Оставив копья в груди пронзенных, подчас насквозь, солдат, рыцари ворвались в глубину строя и мгновенно выхватили мечи, боевые топоры и палицы. Умело действуя этим оружием, они прорубали широкий проход для своей пехоты — в основном гандерландцев в красных куртках, — которая с боевым кличем бегом следовала за своей кавалерией.

Вновь у шемитских стрелков появился шанс проявить себя. На этот раз их стрелы поражали слабо защищенные цели с большей эффективностью. Но тут перед стрелками возникло новое препятствие: неожиданно для них между их строем и противником появилась с флангов объединенная кавалерия офирцев и немедийцев, полностью перекрыв сектор обстрела.

Всадники союзников, увидев, что атака аквилонцев нарушила все их планы и заставила дрогнуть пешие когорты офиро-немедийского войска, решила отчаянной контратакой с флангов переломить ход боя и наказать дерзких аквилонцев.

Но этот примитивный маневр не достиг своей цели, ибо кавалерия оказалась слишком близко от хладнокровно-жестоких боссонских стрелков. Помолившись своим мрачным северным богам с ледяными глазами и поблагодарив их за столь удачно и вовремя появившуюся цель, стрелки натянули свои луки. На этот раз дело не ограничилось тремя залпами — боссонцы от души повеселились. Словно на состязании в меткости, нет, скорее, как на хорошей тренировке, их стрелы находили места стыков пластин офирских доспехов, отсутствующие или проржавевшие и не замененные звенья немедийских кольчуг, вонзались в шею рыцаря там, где шлем чуть-чуть приподнимался над воротником доспеха. Если же угол был подходящим, то остро отточенный наконечник идеально отполированной и сбалансированной стрелы просто-напросто протыкал стальную броню с силой, которой хватало еще и на то, чтобы, вонзившись в грудную клетку противника, застрять в его сердце.

Боссонцы, соседи по строю, умудрялись даже наскоро заключать между собой пари перед очередным выстрелом. Подчас стрелки действовали на пару — не один всадник, почувствовав попадание стрелы в кольчугу, успевал лишь удивиться, а затем получить вторую стрелу в глаз прямо сквозь щель забрала. Некоторые рыцари, сжав предсмертным напряжением пальцев поводья, продолжали скакать, ощетинившись в одно мгновение дюжиной пущенных одновременно, под довольное улюлюканье стрел. Другие, оставаясь живыми, скакали по инерции, уже не способные воевать — их руки были насквозь пробиты стрелами и прикованы к груди, ноги — к лошадиным бокам, а порой и язык — к челюсти.

Неизвестно, уцелел бы в этой бойне хоть кто-нибудь из бросившихся в атаку рыцарей, оказавшихся под прицелом боссонских стрелков, но судьба пощадила несколько десятков всадников, прекратив эту пытку лишь затем, чтобы подставить их под удар другой силы: на поле боя появился резерв аквилонцев — кавалерийский полк, ведомый в бой самим королем Конаном.

Опытный воин, аквилонский правитель безошибочно верно рассчитал время начала атаки. Оставшиеся в живых рыцари противника уже не представляли серьезной силы и были мгновенно сметены Черными Драконами. И тогда, пронесясь галопом за спинами яростно сражающихся гандерландцев, резервный полк ворвался в еще не закрытый пехотой противника проход в его правом фланге, из которого и начала свою неудачную контратаку кавалерия офирцев и немедийцев. План Конана был ясен — проникнуть в тыл неприятельских войск, пробиться к самому их центру.

Препятствием к этому могли бы стать стрелки, нанятые офирцами в Шеме. Но их стрелам, выточенным из дуба, в отличие от северного тиса, не хватало пробивной силы. Увидев, как малоэффективно оказалось их оружие против тарантийской стали, стрелки дрогнули. Их второй залп, несмотря на сократившееся расстояние до цели, был куда менее дружным и точным. Третий же и вовсе больше походил на бесцельную конвульсию стрелков, отчаянно бросивших луки и схватившихся за рукоятки бронзовых мечей.

Кавалерия ворвалась в строй шемитских солдат, подмяла их своими подкованными копытами. Не единожды длинные мечи аквилонских всадников с одного взмаха сносили две, а то и три головы вражеских солдат. Против закованных в железо всадников, вооруженных длинными стальными клинками, короткие бронзовые мечи шемитов оказались еще более бесполезными, чем их луки. Наемники из Шема, те, кто не погиб под безудержным натиском аквилонцев, бросились врассыпную. Убегая с линии атаки кавалерии, они врывались в соседние когорты, нарушая их строй и заражая своей паникой.

Словно раскаленная игла, черно-красный строй аквилонцев вонзился в сине-голубую массу офирской армии. Еще не все отряды в коричнево-песочной немедийской форме поняли, что происходит, а передовой эскадрон аквилонцев уже прошел большую часть пути до намеченной цели.

Вырвавшись на простор в тылу офирской армии, Черные Драконы обнаружили, что пышно разукрашенные церемониальные фаланги обоих вражеских монархов изрядно поредели. При дальнейшем приближении выяснилось, что сами доблестные рыцари — защитники Балта и Малвина — позорно бежали, оставив вместо себя оруженосцев, свиту и гвардейцев-охранников.

Король Конан добился главного: оставшись без офицеров, без управления, вражеский строй дрогнул, а вскоре его отступление превратилось в беспорядочное бегство. Рассыпавшийся строй, бегущие солдаты — все это представляло собой легкую цель как для гандерской пехоты, так и для тарантийской и шамарской конницы. Подтянув поближе боссонцев, Конан приказал начать преследование противника по всему фронту.

Глава II НА ПОЛЕ БРАНИ

Ночь, мрачная укрывательница черных деяний смерти, набросила свой плащ на долину Тайбора, словно сомкнув навеки глаза павших воинов. Но вскоре серебряное око ночного божества почти полным диском поднялось над горизонтом, заливая долину своим ледяным

безжизненным светом, обнажая то, что смерть хотела бы скрыть до тех пор, пока трупы не обезобразят до неузнаваемости тлен и воронье. Словно борясь со слабым холодным лунным полусветом, тьма затянула небо дымом, шедшим от горящих по краям долины деревень. Их подожгли отступающие, не желая оставлять противнику ни единого целого дома. Так, в борьбе холодного света и горькой, едкой тьмы протекала ночь.

Вслед за луной, с востока на поле боя вышла одинокая тень, пустившаяся в извилистый путь среди груд человеческих и лошадиных трупов. Эта тень могла показаться духом сражения, усталым от войны богом или же… самое невероятное предположение оказалось истиной: по долине, шатаясь от усталости, преодолевая боль от многочисленных ран, брел человек в изорванной одежде, в изрубленных и исколотых вражеским оружием доспехах. Без шлема, с рассыпавшейся по плечам гривой черных волос, он брел по полю с длинным мечом в руках. Высшего качества, королевский по стали и украшению клинок был иззубрен и покрыт слоем запекшейся крови, смешанной с грязью. Одинокий воин, с трудом удерживая меч, пошатываясь, брел по долине, обходя совсем непреодолимые завалы из трупов.

Неожиданно он остановился и прислушался: до его ушей донесся слабый, нечленораздельный стон. Сориентировавшись на звук, одинокий воин подошел к еще живому, смертельно раненному офирскому пехотинцу. Солдат в синем плаще был пронзен копьем насквозь. Стальной наконечник вошел в его живот и, выйдя из спины, пригвоздил несчастного к земле. Остроконечный шлем офирца был отброшен в сторону, а земля в пределах досягаемости его рук изрыта в бессильных попытках освободиться. Услышав шаги, солдат в последнем усилии поднял голову и, давясь собственной кровью, заливавшей ему рот и стекавшей по подбородку, прохрипел:

— Добей меня… Во имя Митры, я молю тебя о милости… добей…

Его отчаянная мольба была оборвана ударом меча, вонзившегося ему в горло. Пусть и не очень точный, удар все же сделал свое дело; когда тело офирца перестали бить последние судороги, одинокий воин выдернул меч из его шеи и побрел дальше. Некоторое время спустя его внимание привлекло какое-то движение среди мертвых тел. Тяжелыми шагами воин приблизился к шевелящемуся человеку — здоровяку-гандерландцу, чей живот был наискось вспорот ударом алебарды. Не издавая ни звука, если не считать тяжелого, хриплого дыхания, обезумевший от боли, обреченный солдат продолжал бороться. С того места, где его настиг удар врага, он прополз несколько шагов, волоча по траве вываливающиеся из живота внутренности. Иззубренный клинок описал в воздухе широкую дугу и, задев край шлема обреченного солдата, вонзился в его шею, застряв в кости у основания черепа. Милосердному палачу пришлось немало потрудиться, чтобы освободить свое оружие. Отдышавшись, он оперся на клинок и оглядел поле боя, гадая, сколько еще несчастных — его верных подданных и попавших в жестокую мясорубку солдат противника — дожидается последней милости среди гор трупов и перепаханной лошадиными копытами земли. Казалось, чувство, сходное с паникой, охватило одинокого воина; пошатываясь, он, словно на ходулях, пошел по полю, перешагивая через мертвые тела, спотыкаясь о них и озираясь по сторонам.

Обходя громаду перевернутой колесницы, он вздрогнул, услышав обращающийся к нему голос, в котором не было ни боли, ни отчаяния, ни ужаса:

— Эй, ты, палач обреченных, меня не трогай! Пощади меня во имя Крома, Маннанана, Митры или кого там еще, во чье имя ты устроил это пиршество освобожденных от страданий душ.

Чертыхнувшись, усталый воин присмотрелся и обнаружил говорившего. Плотно сложенный, с некрасивым лицом, он лежал на земле в тени перевернутой колесницы. Опасности он представлять не мог — тяжелый бронзовый поручень придавил нижнюю часть его тела и, под весом платформы, даже ушел в землю. Но голос — ясный и четкий, несомненно, бесстрашно-дерзкий… как он мог быть таким у смертельно изуродованного человека? Не найдя ответа на этот вопрос, воин с мечом неуверенно ухмыльнулся:

— Пощадить тебя? А зачем? Я ведь солдат, а не торговец рабами. И мой долг честного воина — облегчить последние страдания моих товарищей и противников. Впрочем, все они мне братья, братья по оружию, соратники по единому воинскому братству. И как знать, быть может, когда-нибудь такой же милосердный клинок поможет обрести вечную жизнь моей душе простого солдата, избавив ее от лишних мучений.

— Простого солдата, говоришь? — переспросил человек, лежавший под колесницей, и в его голосе дерзость смешалась с издевательской насмешкой. — Нет, врешь, никакой ты не солдат! Ты — король!

Это слово прокатилось над долиной, словно заставив встрепенуться тех, кто в действительности уже много часов не слышал ни единого звука из этого мира. Хохотнув, незнакомец продолжил:

— Король Конан Кровавые Руки! Конан Обагренный Топор, венценосный палач из Аквилонии.

Придавленный колесницей человек, однако, показывал чудеса жизнестойкости. Выкрикивая свои титулы оскорбления, он успевал еще и корчить выразительные рожи, жутковато смотревшиеся на его лице, прикрытом чуть не до глаз не по размеру большим шлемом.

— И как король, ты, деспот-иноземец, можешь не утруждать себя исполнением долга простого солдата. Разве тебе об этом еще не говорили? Не забывай же, ты — король, и для тебя писаны совсем другие законы!

— А ты, однако, неплохо знаком с обычаями королей. — Уставший, израненный Конан не стал отпираться или подтверждать верность догадки незнакомца. — И все же я, пожалуй, избавлю тебя от лишних страданий, которые ты, впрочем, переносишь весьма достойно. И моя душа будет тогда еще чуть более спокойна.

— Страдания? Нет, король-мясник, я ведь даже не ранен. Я слишком доблестный и умелый воин, чтобы быть раненным даже твоими трусливыми, целящимися в спину стрелками.

Незнакомец выразительно закатил глаза и протянул к королю обе руки, показавшиеся несоразмерно короткими по сравнению с коренастым, закованным в латы телом.

— Я бы продолжал сражаться и сейчас, если бы эта проклятая колесница не придавила мне нижние пластины доспеха. — Незнакомец показал рукой на то место, где бронзовый поручень вдавил в землю на уровне бедер веер металлических полос. — Это же просто дешевая подделка, а не настоящий боевой доспех, выданный мне накануне похода с одного из дворцовых складов Ианты. ('толь велико было мое желание участвовать в сражении, что даже жестокосердный старый король Балт не смог отказать мне. Лорд Малвин предоставил мне эту колесницу… Вот ведь пакость какая приключилась — приличного возничего у него, видите ли, не нашлось!

— Кром, да ты, как я понял, — карлик!

Конан, сообразив, в чем дело, вставил острие меча между пластинами придавленного доспеха и, надавив, перерезал изнутри кожаные застежки. Словно птенец из скорлупы, из вскрытого доспеха выкарабкался маленький человечек.

— Ну, наконец-то свободен! — воскликнул карлик. Распрямившись в полный рост, он едва доходил Конану до середины бедра.

— А вот и мой грозный меч — Разящий Сердца! Все это время он лежал почти рядом, но за пределами досягаемости. Теперь он снова в моих руках!

Карлик схватил валявшееся где-то под колесницей подобие меча размером чуть больше среднего кинжала и воинственно потряс в воздухе своим потешным оружием, состроив грозную физиономию.

— Ну что, как будем биться? — вызывающе обратился он к Конану.

— Битва окончена, маленький человечек. Твоя сторона проиграла ее.

— Что? Не может быть — такой позор на мою голову! И все же, — встрепенулся карлик, — еще рано говорить о том, что война окончена, и провозглашать имя победителя.

Карлик замахал своим клинком, но его рука была тотчас же перехвачена стальной рукой Конана, который легко забрал опасную игрушку из разжавшегося кулачка.

— Поаккуратнее, малыш, — сказал киммериец. — Кстати, как зовут тебя, урод?

— Сам поаккуратнее, — огрызнулся на него карлик. — Соображай, с кем говоришь. Мое имя — Делвин, да будет тебе известно. Я служу — или служил — королевским шутом при дворе Балта в Бельверусе. Стоит ли отнести мою службу в прошлое, зависит от того, жив ли старина Балт и согласен ли он вновь затребовать мои услуги.

Под доспехами у карлика оказался шутовской костюм, отлично сшитый из дорогого шелка, что подтверждало его ссылки на высокую должность.

— Балт? — переспросил Конан. — Он жив, несмотря на все мои усилия, как, похоже, и его приятель Малвин. По крайней мере, я отдал своим солдатам приказ не убивать командующих вражескими армиями, а брать их в плен живыми, что, впрочем, не удалось.

Это позволяет предположить, — с преувеличенно скорбной миной изрек карлик, — что оба они давно бежали с поля боя. Да, старина Балт давно уже не тот бравый вояка, каким он некогда был. А что касается Малвина, то об этом самодовольном ничтожестве я и говорить не хочу. Ах, какая жалость, что я обречен служить таким слабакам! В наши дни не часто встретишь короля, который готов умереть на поле брани во главе своей армии, который ухаживает за смертью, как за невестой, и, наконец, обручается с нею. Впрочем, судя по тому, что я о тебе слышал, ты — Конан Коновал — один из таких.

Смиренно склонившись перед тенью Конана, отбрасываемой лунным светом, карлик взмолился:

— Верни мне мой верный клинок, Разящий Сердца, благородный король!

— Нет, приятель. Ишь чего захотел. — Конан засунул оружие шута за ремень, а сам выдернул из земли свой меч. — Я тебе отдам твой тесак, а ты возьмешь да и ткнешь меня в коленку. Пойдем-ка лучше со мной, мой храбрый Делвин, я объявляю тебя своим пленником. — Конан прикинул дальнейший путь через завалы трупов и, глубоко вздохнув, зашагал по полю. — Как знать, быть может, я сторгуюсь с твоим старым хозяином, и он выкупит тебя за три твоих веса золотом.

— Невыгодная будет сделка, уверяю тебя, — заявил Делвин. — Я стою три твоих немереных веса золотом, если не больше. Впрочем, этот старый скряга в жизни за меня и одного моего веса… серебром. Он не станет признавать, что я — истинное сокровище, скорее этот болван заявит, что я проклят, что я обрек его на это позорное поражение. И все из-за того, что я советовал ему решить этот территориальный спор единственным достойнымпутем.

— Король Балт, видать, и впрямь повредился в уме, если нуждается в советах того, кто по определению — дурак.

Конан обошел одиноко стоящий дуб, нижние ветви которого были срублены клинками, а ствол с западной стороны утыкан стрелами. Неожиданно король остановился и сказал:

— Это еще что? Всадники… Знаешь, приятель, если это мои враги, то у тебя еще есть шанс обрести свободу.

Конан выбрал позицию спиной к широкому стволу дуба и поднял меч, но вскоре опустил оружие, ибо стало ясно, что кольчуги троих всадников были черны не только из-за слабого лунного света, а в основном потому, что были сделаны из вороненой стали, из которой ковались доспехи Черных Драконов.

— Слава Митре! — раздался знакомый голос. — Это же король! Он жив!

Остановив коня, всадник легко и бесшумно спрыгнул с него, не дрогнув под немалым весом брони, и встал перед королем на одно колено. Конан протянул ему руку. Остальные двое всадников также рухнули на колени перед монархом.

— Ладно, хватит церемоний, Троцеро. — Конан сильно потянул рыцаря за плечо, заставляя того встать на ноги. — Кости Крома. Знаешь же, что я не люблю этого.

— Слушаюсь, ваше величество. — Граф Троцеро вскочил и привычным движением снял с головы шлем, прижав его левым локтем к груди. Красивое широкоскулое лицо графа выражало все еще недоверчивое облегчение. — Мой господин, если бы вы знали, чего мы натерпелись за эти несколько часов, пребывая в неизвестности по поводу вашей судьбы. Мы уже стали гадать, что делать, если окажется, что у Аквилонии больше нет короля, и начали обдумывать, как нам придется отдавать полцарства за то, чтобы выкупить вас, если вы оказались в плену. Какое счастье, что вы нашлись, ваше величество… простите меня…

На глаза сурового воина набежали слезы, и он вдруг снова, опустившись на одно колено, припал губами к руке своего повелителя.

— Прекрати, Троцеро! Я тебя предупреждал…

С этими словами Конан дружески хлопнул графа по плечу, от чего тот, казалось, на полвершка погрузился в землю.

— Вот это король, я понимаю, — заметил за спиной киммерийца Делвин. — Тот, кого так обожают подданные, армия, — далеко пойдет.

— Чушь, — бросил Конан через плечо. — Попридержи язык, гном. Я уже далеко зашел.

— Но Троцеро говорит истинную правду, ваше величество, — подтвердил один из рыцарей, поднимаясь с колен. — Наше отчаяние было беспредельно.

На Делвина он обратил внимания не больше, чем на ребенка, некстати, но не выходя за рамки терпимого, вмешавшегося в разговор.

— Мы действительно страшно перепугались, найдя лорда Эглина и трех ваших телохранителей изрубленными на куски в трех лье отсюда. Больше никто не мог прояснить вашу судьбу, — вступил в разговор третий рыцарь.

— Значит, и Эглин погиб. — Конан сжал кулаки. — Мы попали в засаду, преследуя убегающих со всех ног Балта и Малвина. Эти двое даже не соизволили остановиться, чтобы принять бой вместе со своими телохранителями. Верный Шеол, трижды раненный, вынес меня и вновь спас, но, не пройдя и пол-лье, рухнул на землю. Какой был конь! — Монарх покачал головой. — Ладно, уйдя от погони и оставшись без лошади, я побрел обратно к нашему лагерю, вступая в бой с отступающими солдатами противника, где было возможно, и прячась, когда они встречались мне большими группами. Так я добрел до поля боя, где чуть задержался, выполняя последний воинский долг по отношению к смертельно раненным… — Конан замолчал.

— А где ваша корона, мой господин? — спросил Троцеро.

— Да ну ее! Когда оказываешься один среди врагов, становится не до побрякушек. Заметят, кто ты такой, — так ведь не убьют в открытом бою, пусть даже десять против одного, а попытаются в плен взять. Этого мне еще не хватало. — Конан почесал в затылке и добавил: — Я засунул корону в груду трупов неподалеку от того места где остался лежать Шеол. Надо будет послать кого-нибудь поискать ее. Штука-то дорогая, да и древняя, как-никак.

— Ваше величество, — голос Троцеро был полон почтения, но тверд, — позвольте мне обратиться к вам как старому другу… Слушай, Конан, не слишком ли ты рискуешь, лично возглавляя погоню в тылу противника? Я давно тебя знаю, привык к твоим выходкам, но пойми: ты — король, и для тебя было бы разумнее поберечь себя…

— Что, Троцеро?! Чтобы я сидел в тылу, как эти трусы — Балт и Малвин, прячась за спинами своих солдат… Возьми свои слова обратно, старина. В конце концов, что ты имеешь в виду: что я старею и уже не гожусь на то, чтобы сражаться бок о бок с моими подданными? Нет, Троцеро, я еще вполне сносный вояка, и до сих пор никому пока не удавалось это опровергнуть.

Да я не об этом, ваше величество… Пойми же ты, Конан: никто не хочет тебя оскорбить, наоборот, тебе все время долбят, что ты слишком дорог и ценен для аквилонского народа, чтобы рисковать своей жизнью в бою. Вполне достаточно будет твоего руководства сражением; вовсе незачем самому махать мечом.

— Нет, Троцеро, ты слишком многого от меня хочешь. После долгой тоски во дворце, после всех этих дурацких дел, которыми я занимаюсь от зари до зари, — мне нужна разрядка, действие. Только так я могу вновь почувствовать себя молодым. — Тряхнув черной шевелюрой, Конан добавил: — Ты далее не представляешь, как я хорошо себя чувствую сейчас, несмотря на все эти раны и ушибы. Поймите вы все, наконец, я не только король, я еще и воин! Эти два качества во мне неразделимы. Умри солдат — и правителю тоже скоро конец.

— Я понимаю, ваше величество, — склонил голову граф. — Мне следовало предположить, что вы рассматриваете это дело с точки зрения чести и благородства. —

Протянув Конану поводья, Троцеро добавил: — Вот вам мой конь, ваше величество. Чем скорее вы обрадуете наших солдат своим появлением — тем лучше.

— Согласен, Троцеро, но ты мне сразу же понадобишься. Я возьму лошадь Ставро, — кивок Конана был с готовностью принят одним из спутников графа, — которому, увы, придется прогуляться до лагеря пешком.

— А как же я, о могучий король? — взмолился Делвин, выразительно заломив руки. — Мои ноги едва ли выдержат на равных с ногами доблестного рыцаря прогулку по столь пересеченной местности, не говоря уже о том, чтобы угнаться за вашими скакунами. К тому же я остаюсь здесь безоружным! Или это означает, что я должен буду сам искать дорогу на Бельверус?

— Нет, шут, разумеется, нет. — Конан не мог скрыть улыбки при виде патетических жестов и ужимок карлика. — Ты ведь мой единственный трофей после этой битвы! Троцеро, не возражаешь, если этот великан поедет на крупе твоего коня, как мешок с репой? Вот так, лорд Ставро, именно таким образом. Положили? Привяжите его, чтобы болван не потерялся по дороге.

* * *

Лица солдат и офицеров, сидевших у костров, были мрачны и суровы. Не было слышно ни веселых песен, ни радостных криков — ничто не напоминало лагерь армии, одержавшей победу в сражении.

Раздался цокот копыт. Все замолчали и подняли головы, прислушиваясь к окрику часового. Наконец послышались возгласы:

— Это граф Троцеро… а с ним… а с ним — король!

— Митра и Кром! Король жив!

— Король вернулся!

— Конан жив, и наша победа окончательна!

Навстречу королю бросился высокий стройный офицер, принявший повод коня из рук монарха. Заметив кровь на руках Конана, он вместо положенного приветствия воскликнул:

— Ваше величество, вы ранены!

— Ерунда, мой верный Просперо! Это всего лишь царапины.

Спрыгнув с коня, Конан до хруста в костях сжал плечи своего офицера и с довольным видом сказал:

— Итак, мы победили, хотя и немалой ценой. Но главное — враги надолго отброшены от наших земель, а их кровь и трупы удобрят плодородную почву долины Тайбор, навеки принадлежащей отныне лишь Аквилонии! Приветствуя остальных офицеров, Конан услышал, за его спиной Просперо спросил графа:

— А что там у тебя за седлом, Троцеро? Ребенок? Или тайборский тролль?

Конан обернулся и, глядя, как граф стаскивает коротышку на землю, сказал:

— Нет, ребята, добыча еще более редкая. Это карлик, придворный шут короля Балта. Я наткнулся на него, придавленного колесницей, как мышь, которой прищемили хвост. Может быть, он сумеет и нас позабавить.

— Да уж сумею. — Отряхиваясь и разглаживая одежду, Делвин шагнул в круг рыцарей. — Сдается мне, моему старому хозяину будет в ближайшие дни не до моих шуток. Он, скорее всего, будет топить горечь поражения в вине, утешаясь в обществе юных наложниц из гарема лорда Малвина во дворце Повелителя Офира в Ианте. — Делвин невинным взглядом обвел подозрительно уставившихся на него офицеров и пояснил: — Я просто слышал, как разрабатывался план отступления на тот случай, если вдруг армия западного короля окажется сильнее доблестных войск союзников.

Офицеры лишь переглянулись, не желая явно соглашаться со словами потенциального шпиона и дезинформатора и в то же время сознавая почти очевидную правоту карлика. Первым нарушил молчание Троцеро:

— Ваше величество, позволю себе напомнить, что необходимо разыскать вашу корону — символ королевской власти.

— Да, разумеется, — ответил Конан. — Я не думаю, что по пути отступления офирцев успели поработать мародеры. Сделаем так: объявим награду — талант золота тому, кто найдет корону, и пусть желающие солдаты попытают счастья. Только одно условие: если начнется поножовщина и выяснение, кто первый нашел корону, — награда будет отменена.

Приказ был передан по лагерю, который тотчас же оживился — желающие разыскать символ государства и, в неменьшей степени, получить награду, вооружившись факелами, отправились на поиски.

Просперо обратил внимание Конана на другое, не менее важное дело:

— Ваше величество, благодаря милости богов и вашему руководству, мы разбили объединенные войска двух противников, нанеся им серьезный урон. Не думаю, чтобы в ближайшем будущем Немедия или Офир стали претендовать на наши земли. Но позволю себе напомнить: к нам на помощь еще идут пехотные роты, снятые с северных фортов, а также новобранцы и обозы со снаряжением из моего родного Пуантена. Прикажете выслать гонцов и остановить их продвижение?

— Нет, Просперо, не нужно разворачивать войска, — сказал Конан, задумчиво глядя в пламя костра. — Я думаю, что наши границы и так достаточно укреплены, и Аквилонии всерьез ничто не угрожает. Но наши восточные соседи нанесли нам серьезное оскорбление; я подумаю, как будет лучше ответить на этот дерзкий вызов, чтобы пресечь любые подобные поползновения в будущем.

Почти до утра тянулось совещание у королевского шатра. И все это время в свете луны и пламени факелов солдаты аквилонской армии искали корону короля, обшаривая заодно трупы павших противников и своих сослуживцев.

Глава III ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

По стенам королевского дворца Тарантии бешено метались в свете факелов длинные тени. Своды банкетного зала содрогались от выбиваемых барабанами ритмов далеких южных стран. В центре зала перед большим ониксовым столом короля извивались в танце маленькие воинственные танцоры и танцовщицы из Куша. Горящие факелы, сверкающие наконечники копий, шоколадные тела — все смешалось в безумной огненной пляске. Танцоры неслись по кругу, потрясая копьями, перебрасывали друг другу факелы, между которыми проносились черными стрелами танцовщицы. Звучал ритмичный речитатив, прерываемый яростными криками. Бронзовые наконечники копий скользили по покрытым потом телам, оставляя на коже белые полосы. Казалось, еще немного — И кто-нибудь, сбившись с ритма, наткнется на зловещее острие, но в последний миг брошенное копье перехватывалось кем-то из танцующих. Когда представление закончилось и танцоры, тяжело дыша, замерли в последней фигуре, — зал взорвался восторженными криками и аплодисментами. Тарантийская знать стоя приветствовала танцовщиков из далекой страны. Сам король Конан встал со своего полутрона за главным столом и крикнул:

— Отлично сыграно, храбрые воины Куша! Такого танца я не видал даже тогда, когда был князем в одной из частей вашего славного государства. И все же я при

поминаю одну штуку, которую сегодня вы нам не продемонстрировали.

Опершись одной рукой о мозаичный узор столешницы, Конан одним движением легко перемахнул через гору блюд и кубков на королевском столе и мягко приземлился перед танцорами. Поправив сбившуюся набекрень корону, он вошел в их круг, выглядя великаном по сравнению со стройными кушитами, и обратился к предводителю:

— Вот это вы, ребята, часом не забыли?

Выхватив из его рук пару коротких копий, Конан закружился в полутанце-полуупражнении на владение этим видом оружия. Бронзовые наконечники описывали сверкающие дуги над его головой, замыкаясь в кольца перед лицом, опоясывали его отражающими пламя лентами. Раздались аплодисменты танцоров и публики, которые киммериец прервал вопросом:

— Думаете, это все? Нет, воины Куша даже в танце ценят не только красоту, но и истинный азарт и риск.

С этими словами он еще быстрее закрутил вокруг себя копья и вдруг каким-то неуловимым движением сорвал их с замкнутых окружностей, метнув одновременно оба смертоносных орудия.

Раздался общий вздох, и уже в тишине два бронзовых наконечника вонзились в спинку королевского кресла, того самого, где еще недавно восседал сам автор точного броска. Лишь одно копье сбило в полете высокий кувшин, стоявший на столе, вонзившись в спинку на уровне груди. Второе угодило бы сидящему на этом полутроне точно в голову.

Облегченный выдох гостей прокатился по залу. Послышались восхищенные присвистывания и смех, вызванный реакцией сидевших по соседству с выбранной Конаном целью. Особенно потешно выглядел канцлер Публио, который в первый момент скатился под стол, а затем — не сразу — появился над ним, бледный как полотно. Ему помогли встать на ноги двое не менее перепуганных слуг, которым еще предстояло собрать рассыпавшуюся по полу с уроненных ими подносов посуду.

В противовес канцлеру, сидевшая по другую руку от Конана его царственная супруга — королева Зенобия, казалось, вообще не обратила внимания на мальчишескую выходку своего мужа. Она лишь поправила волосы и снисходительно улыбнулась. Еще более комичным, по контрасту с ее спокойствием, оказалось появление из-под стола Делвина. Карлик до этого занимал место на углу королевского стола, усаженный слугами на груду подушек, чтобы доставать до столешницы хотя бы на уровне подбородка. Опасность попасть под горячую руку короля он осознал, когда та уже миновала. Успев заметить, как копья вонзились в черное дерево спинки кресла, шут с воем скатился под стол, из-под которого с деланной серьезностью вылез лишь через некоторое время, чем немало потешил публику.

— Продолжим же наш пир, — провозгласил, отсмеявшись, Конан и вновь легким движением перемахнул через стол. Здесь ему пришлось прийти на помощь слугам, безуспешно пытавшимся выдернуть глубоко засевшие в спинке кресла копья. Освободив себе место, киммериец оглядел места попадания и сел, намереваясь немедленно нагнать упущенное за время его отсутствия за столом.

— Что скажешь, Зенобия? — обратился он к королеве, держа в одной руке кусок запеченного мяса, с которого янтарными каплями стекал жир, а в другой — золотой кубок с пенистым вином. — Достойная получилась пирушка по случаю победы? Правда, весело? Столько месяцев во дворце не было ничего подобного!

— Да, Конан, что-что, а пирушка удалась на славу. Впрочем, будь у меня больше времени на подготовку, мог бы получиться настоящий торжественный прием, а не… Однако, я думаю, настоящее торжество теперь не совсем уместно: ведь столько придворных и командиров сейчас отсутствуют, двигаясь со своими отрядами к восточной границе. Что же касается развлечений, этих танцоров — отличный выбор! Восхитительное зрелище.

— И не говори! — согласился с невинным видом Конан, жадно глотая вино. — Кстати, если честно — мой двойной бросок оказался не лучшим. Палица Крома! Нельзя было рисковать тем, что копье заденет посуду и неточно войдет в цель. Но главное, что меня радует, это то, что ты, моя милая, даже не заподозрила в моих действиях желания сделать из тебя большой шашлык на вертеле. Не то что некоторые… не будем уточнять кто.

Последнее замечание было сопровождено упрекающим взглядом в сторону канцлера Публио, который немедленно запротестовал:

— Ваше величество, я, разумеется, приношу извинения за недостаточную убежденность своей веры в точность ваших глаз и рук, но позволю себе напомнить, что подобные игры с оружием едва ли являются традиционным развлечением при дворе аквилонских правителей. Вот почему ваша… э-э… шалость застала меня врасплох. Не то чтобы я усомнился в вашем ко мне добром отношении, но ведь и самого опытного воина порой подводит глазомер… Может дрогнуть и самая сильная рука…

Конан напрягся и, скрывая раздражение, переспросил:

— Не хочешь ли ты сказать, что годы ослабили меня, сделали столь же грузным, тяжелым, а то и столь же трусливым, как ты сам? Так вот, уважаемый канцлер, уверяю вас, вы глубоко заблуждаетесь.

На плечи Конана, успокаивая его, легли ласковые руки Зенобии:

— Ну-ну, дорогой, не стоит так сердиться. Публио вовсе не хотел тебя оскорбить. Он так же, как и я, знает, как ты любишь все эти штуки, доказывающие твою силу, быстроту реакции и точность движений, и понимает, как тебе необходимо время от времени подтверждать это перед своими подданными.

Чуть успокоившись, Конан вежливо улыбнулся канцлеру и откинулся на спинку кресла. Неожиданно из-за его плеча послышался гортанный голос Делвина:

— Что касается моего поспешного исчезновения в момент вашего восхитительного броска, мой повелитель, я позволю себе объяснить, что оно никак не было вызвано каким-либо чувством, сходным с трусостью. Чистое совпадение, ваше величество. Я как раз собирался достать из-под стола свою лютню, чтобы исполнить для вас победную песню.

— Внимание, победная песня! — Голос Конана прокатился по залу, мгновенно установив полную тишину. — Как нельзя лучше подходит к нашему пиру. И попрошу внимательнее прислушаться к мелодии и словам, ибо сей исполнитель есть не кто иной, как всем известный и весьма профессиональный придурок!

Шутка короля вызвала преувеличенное веселье у присутствующих. Делвин же, не обращая на них внимания, вытащил из-за своего стула внушительных размеров инструмент и вышел на середину зала. Прокашлявшись, карлик взял пару печальных аккордов, чем вызвал молчаливое удивление публики, а затем, перейдя на веселое ритмичное бренчание, объявил название песни:

Скипетр из бычьей кости

Песня закончилась, и последние аккорды были встречены гробовым молчанием. Гости не знали, как отреагировать на слова шута, явно ожидая вердикта Конана. Судя по всему, киммериец решил не воспринимать песню как оскорбление, чем вызвал у присутствующих вздох Облегчения. Затем полился водопад комментариев и критических замечаний:

— Весьма примитивный ритм, надо сказать.

— Да, но с другой стороны, налицо немалый вокальный дар…

Канцлер Публио, обернувшись к королю, процедил:

— Едва ли это служит прославлению величия аквилонской короны. Да и вряд ли такие вирши можно считать достойным отражением нашей значительной победы. Такое событие требует более значительного произведения. Как-никак, празднуется триумф!

— Окончательный ли? — вступил в разговор сидящий за тем же столом граф Троцеро. — Мы пока что не получили от противника ни предложения о заключении мирного договора, ни просьбы о мягких условиях контрибуции.

— Условия? — Конан сплюнул, чем привел публику в ужас. — Я знаю, какие условия я им предложу: на выбор — клинок в горло или копье в их гнилые животы!

— Ваше величество, — осторожно вставил канцлер, — в дипломатий далеко не всегда самым значительным результатом переговоров является смерть противника. Порой лучше оставить ему возможность избегнуть гибели и при этом воспользоваться тем, что гасит его волю к сопротивлению. Например, наш недавний противник лорд Малвин, скорее всего, был спровоцирован на поход против нас давлением, которое его государство ощущает с востока…

— С востока? — переспросил Конан. — Это из Кофа, что ли?

— Именно так, ваше величество, — терпеливо кивнул Публио. — Если вы помните, пару недель назад мы уже говорили об этом. Юный принц Амиро, наместник Кофа в Хорайе, вот уже несколько лет терроризирует восточные земли лорда Малвина…

— Точно-точно, — вмешался в разговор Просперо, сидевший за королевой. — Амиро, похоже, понимает толк в военном деле, а его амбиции простираются весьма далеко. Не удовольствовавшись ролью правителя Хорайи, он подчинил себе практически всю Кофийскую империю и стал жадно поглядывать на приграничные земли Офира.

— Слышал я про этого Амиро, — задумчиво произнес Конан. — Но вот скажите мне, дураку, зачем Малвину понадобилось открывать второй фронт, воюя с нами, если на него самого с востока наседает столь грозный противник?

— А вот это я, с вашего позволения, распишу в лучшем виде. — Гортанный голос карлика прозвучал весьма неожиданно для участников разговора. — Просто старая лиса — король Балт — предложил Малвину взаимовыгодный, по его словам, союз. Сначала Повелитель Офира должен был помочь немедийцам решить в их пользу вопрос с долиной Тайбора, чтобы обезопасить не защищенную горами южную границу королевства, а уж затем мой король клятвенно обещал выставить свои войска и поддержать снаряжением армию Офира в войне с кофийцами. Однако есть у меня сильные сомнения, что в глубине души он искренне собирался выполнить свои обещания…

— Ах, вот где собака зарыта! — рявкнул Конан и с такой силой ударил кулаком по столу, что даже тяжелый камень вздрогнул, заставив зазвенеть посуду. — Будь прокляты оба эти интригана — Балт и Малвин! Ничего, теперь, когда мы их потрепали, им будет тяжелее противостоять Амиро.

— Полагаю, что принц Амиро думает точно так же, ваше величество, — заметил Публио. — Его отряды уже начали гонять остатки кавалерии офирцев, столь жестоко пощипанной нашими стрелками.

— Неужели? Откуда же тебе это известно? — Прищурив глаза, Конан хитро посмотрел на канцлера. — Я вижу, ты, сидя в городе, получаешь новости раньше, чем мне их приносят самые быстрые гонцы.

Канцлер пожал плечами:

— Ответ весьма прост, ваше величество, Коринфийский посол при нашем дворе получает известия при помощи голубиной почты. Время от времени кое-кто из несчастных почтальонов попадает не к адресату, а ко мне в духовку. В последнем донесении, перехваченном сегодня утром, сообщается, что кофийские войска идут походным маршем на офирскую столицу — Ианту. Офирцы и их союзники немедийцы пока что не предпринимают активных действий.

Делвин ехидно усмехнулся:

— Сидят во дворце оба горе-командира и решают, Куда бежать — на восток, на запад, или запереться и держать осаду.

— Во имя Крома, да заткнитесь же вы все, наконец! — заорал Конан и, обхватив голову руками, более спокойно добавил: — Дайте подумать… Это что же получается? Мы тут празднуем, а в это время другая армия, пользуясь нашей победой над офирцами, вот-вот захватит Ианту! И кто — этот воинственный, самоуверенный, но неглупый принц Амиро! В качестве соседа он будет куда хуже, чем нынешний фанфарон Малвин.

Придворные закивали головами. Конан помолчал и, поразмыслив, объявил:

— Дело весьма серьезное и достаточно срочное. Но полагаю, что после такой вечеринки нам всем следует отдохнуть, расслабиться. — Киммериец непроизвольно

повернулся в сторону королевы Зенобии. — Поэтому я соизволю отложить обсуждение до завтра. Но в полдень я жду вас у себя с вашими соображениями на эту тему… Эй, виночерпии!

Король щелкнул пальцами, подгоняя слуг, и праздник закрутился с новой силой. Когда череда восхитительных блюд подошла к концу, сменившись десертами, в зал вошла вторая группа танцовщиц. Эти девушки уже были знакомы придворным. Красиво подобранные шелка, изящные украшения, умелое профессиональное исполнение страстных танцев — все это отличало бывших наложниц из королевского гарема, который монарх содержал до того, как его сердце было отдано королеве Зенобии.

Двигаясь в такт зажигательной музыке, девушки закружились в танце. Некоторые легко вспрыгнули на столы и танцевали там, не задев ни единого кубка или блюда. При этом с каждым новым скачком все ускоряющегося ритма одеяния танцовщиц словно таяли на их телах, обнажая прекрасную гладкую кожу.

Сам Конан оказался атакован двумя наиболее энергичными танцовщицами. Его глаза горели, пальцы щелкали в такт барабанам, казалось, вот-вот — и киммериец не сдержит порыва страсти и схватит одну из девушек, чтобы прижать ее к себе в чувственных объятиях. Впрочем, присутствие королевы Зенобии заставляло его сдерживать свои чувства, ограничиваясь лишь восторженными замечаниями в адрес танцовщиц:

— Великолепно, Мора, ты, как и раньше, — в отличной форме, девочка! Эй, Лилит, не перетрудись! Голова закружится. Иди, иди сюда, присядь ко мне на колени. Давненько мы с тобой спокойно не говорили…

Поглядывая на терпеливо следящую за всем этим королеву, девушки продолжали свой вызывающий танец на минимально безопасном расстоянии от Конана; по первому же едва заметному знаку Зенобии они немедленно переместились подальше, в сторону центра зала, откуда стали соблазнять других придворных.

Вскоре многие из гостей закружились в чувственном танце. Некоторые, преимущественно парами, стали расходиться по бесчисленным залам дворца. Никто даже не заметил, в какой момент зал покинул Конан, крепко обнимающий Зенобию и что-то нежно нашептывающий ей на ухо.

За столами остались лишь слишком пьяные гости, уже не заинтересованные в женском внимании, а также те, кто убежденно сторонился женского общества. Одна из танцовщиц, самая миниатюрная из всего гарема, закончила свой танец в недвусмысленной позе перед стулом Делвина. Карлик гневно завращал глазами и даже замахнулся на девушку лютней, а затем слез с груды подушек и оскорбленно удалился к камину, где провел ночь, не смыкая глаз, пристально глядя на догорающий огонь и тлеющие угли.

* * *

— При дворе говорят, что мы с тобой, малыш, — занятная парочка.

Конан сидел за письменным столом в кабинете Восточной Башни его дворца, слушая, как Делвин перебирает струны лютни. Солнечный свет острыми лучами прорывался сквозь узкие окна-бойницы, освещая свитки и пергаменты, разложенные на королевском столе. Конан еще раз перечитывал распоряжения и военные приказы, затем подписывал их длинным пером и запечатывал воском из подогреваемого свечой тигля. Поставив свою личную печать, Конан откладывал документ в сторону. Из угла кабинета, где на маленьком стульчике сидел карлик, доносились мелодичные аккорды,

— Это все голоса завистников и ревнивцев, с которыми ты, король, не проводишь столько времени, сколько со мной, — раздался хриплый голос Делвина. — А ведь это знак судьбы, я имею в виду нашу встречу. Подумать только, если бы не тот неумелый возница, не подобранные наспех доспехи и не благородный порыв короля-варвара, жаждавшего прикончить всех раненых подряд, я, скорее всего, был бы сейчас мертв. Впрочем, мог бы и вновь оказаться в Бельверусе или же в Ианте, где развлекал бы еще более тупую, чем здесь, публику из тамошних аристократов и их идиотских подружек.

— И все же есть в нас что-то общее, — отложив перо, задумчиво сказал Конан. — По крайней мере, в том, что у меня тоже подчас бывают проблемы с подбором подходящих по размеру доспехов.

Делвин, вместо того чтобы рассмеяться, выдавил из лютни какой-то безумно фальшивый аккорд и серьезно ответил:

— Это все следствие торопливости старого Балта, недавшего мне времени спокойно подготовиться к походу. Впрочем, старому скряге давно следовало бы раскошелиться на персональные латы для меня. Ну посуди сам, что это за правитель, который оставляет самого доблестного из своих воинов без доспехов, без коня и без оруженосца накануне суровой битвы?

— Я думаю, ты за своего короля воевал бы весьма достойно, — с демонстративной серьезностью сказал Конан.

— Так оно и было! — вдохновенно воскликнул карлик.

— Ну да, да, разумеется… Хотя в твоих речах я не слышу ни тени чести или достойного отношения ни к Балту, ни к его еще более презираемому тобой союзнику. — Конан хитро прищурился. — Хотел бы я знать, что ты скажешь обо мне, когда я повернусь к тебе спиной.

Делвин спокойно принял этот вызов:

— Неужели ты еще не понял, о могучий король-киш-корез, что плохо о тебе я и так говорю достаточно много — прямо тебе в лицо?

Конан добродушно усмехнулся:

— Молодец, маленький человечек, хорошо выкрутился. Король умеет ценить откровенность, от шута — в неменьшей степени, чем от других. Я готов мириться с твоим острым языком до тех пор, пока не почувствую, что ты шпионишь за мной или замышляешь что-то недоброе. Предателям в моем окружении пощады нет. — Испытующий взгляд монарха впился в карлика.

— Никакого шпионства, мой повелитель. И никакого предательства: ни подлого, ни благородного. — Делвин заерзал на своем стульчике, но не отвел глаз. — Я не нуждаюсь в этом оружии слабых. Ибо на то, как им пользуются Балт и его шакал Малвин, я уже насмотрелся, служа у них. Слабость и трусость, предательство и интриги — вот что погубит королевство. И, признаюсь тебе, так думаю не я один. Такого же мнения придерживаются и некоторые аристократы в Ианте, да и кое-кто из немедийских военачальников.

Конан с безразличным видом вернулся к своим пергаментам и, словно невзначай, сказал:

— Да, ты и вправду немало знаешь о нас, правителях. И исходя из твоего опыта, что ты мог бы сказать об этой стране, о моем королевстве?

— Об Аквилонии? Вполне сносное государство, Конан Разбиватель Черепов. Весьма благоразумное и широко мыслящее, раз оно допустило на свой трон столь дикого и необузданного варвара. Странная получилась комбинация: народ, давший высочайшие образцы хайборийской культуры и искусства, с почтением склоняет головы, подставляя макушки под увесистые кулаки неграмотного дикаря.

— Я уважаю искусства, — искренне возразил карлику Конан, — включая твое треньканье и завывания. Да будет тебе известно, что, став королем, я обучился чтению и письму, да и сам приложил руку к написанию героических песен.

— Для тебя это — бесспорно огромное достижение, особенно сравнению с другими правителями и генералами, которые обращаются к столь несерьезному времяпрепровождению, лишь оставшись не у дел. Впрочем, увлечение самодеятельностью действующего монарха и вполне может служить доказательством его праздности и насыщенности.

— Что? Это я-то праздный монарх? — Конан не смог удержаться и прервал работу с документами. — Да я кручусь как белка в колесе, несусь во весь опор, галопом, на бешеном скакуне! Еще очень давно я понял, что трон похож на спящего тигра: легче подкрасться к нему и вскочить на него из засады, но удержаться верхом поди попробуй. А что касается пресыщенности — я всласть наголодался, натерпелся всего в своей жизни, карабкаясь к ее вершине. И вот теперь я действительно имею такую власть, такие сокровища, которых хватит, чтобы пресытить любого человека на земле!

— Очень поучительная лекция, Конан Похититель Кошельков. Впрочем, каждому свое, — пожал плечами Делвин, — и все же, насколько я могу судить, твоя страна вовсе не какая-то особенная. Туран, например, не менее могуч, чем Аквилония, а далекий Кхитай, по словам путешественников, куда обширнее. Вот я и думаю, случайно ли, что их властители получили от судьбы больше, чем ты в своей варварской жадности, Конан Оскаленные Зубы. Неужели та власть и те деньги, что принадлежат тебе, действительно являются пределом твоих мечтаний?

— Кром тебя подери, обрубок человека! Что ты пытаешься из меня выудить?

Делвин, не теряя самообладания, ответил:

— Я просто хочу выяснить, Конан Душегуб, действительно ли ты — особый король, или же один из многих, подобных друг другу? Ибо на земле немало славных генералов, мудрых жрецов, блестящих мастеров интриги, но, став королями, они ухитряются растерять свои замечательные качества, превращаясь в серую посредственность. Они надевают на себя корону, и выясняется, что все их великие дела остались в прошлом. Монаршая власть становится для них почетной пенсией, уходом от мира со всеми его бурями и неожиданностями. Короли окружены комфортом и льстивыми придворными, что быстрее всего заставляет их успокоиться и перестать терзаться дерзкими замыслами. Да, для обычного человека комфорт и безопасность — спасительное прибежище в бушующем океане жизни, но для короля они смерти подобны.

Слушая эту тираду шута, сопровождаемую легким перезвоном лютневых струн, Конан ни разу не отвлекся и не пропустил ни единого слова. Переведя дух, Делвин продолжил:

— Что касается тебя, Конан Потрошитель, я полагал, что ты не из тех, кто так быстро сломается, удовольствовавшись достигнутым. В отличие от так называемых «цивилизованных» людей, горячего варвара не так-то легко запереть в золотой клетке. И судя по тому, что я слышал о твоих прошлых похождениях, в тебе можно предположить наличие какой-то особой силы, воли, стремления к новым победам. Зная, как ты, в силу своей провинциальной ограниченности, Конан Потрясающий Мечом, чураешься всякого колдовства, магии или общения со жрецами, остается предположить, что на тебе лежит что-то еще более таинственное — благоволение богов, например, или же, что вполне вероятно, проклятие демонов. Кстати, это было бы единственным убедительным объяснением такого стремительного взлета к вершинам власти человека, донельзя плохо подготовленного к жизни в высшем обществе.

И если действительно боги вели тебя по жизни, то возникает вопрос: зачем? Неужели только для того, чтобы вручить тебе корону и посадить на трон во дворце, где ты будешь весело проводить время с семьей ли, с женщинами, с друзьями, в общем-то живя бесцельной жизнью обыкновенного монарха. Неужели боги так промахнулись? Неужели они столь бестолковы и расточительны? А если нет — то не лежит ли твое предназначение в том, чтобы достичь чего-то большего, чего не добивался еще ни один правитель на земле?!

Ибо этот мир, о король Конан, не так уж велик, по крайней мере, известная нам его часть. Это же всего лишь большая деревня, где соседи — горстка королей и прочих властителей. Причем сонная, скучная деревня, где живут усталые, ленивые, пресыщенные люди. И не было еще среди них такого, кто владел бы чем-то большим, чем тот или иной лоскут на этих картах, которые вы, короли, любите рисовать на пергаментах яркими чернилами и перерисовывать на земле еще более яркой кровью!

— Хватит, хватит, гном! Куда ты клонишь?

— Ваше величество, для меня, дурака, ясно как божий день, что если мир один и един, то и властитель у него должен быть один-единственный. И кто будет лучшим правителем этого мира, чем ты, Конан Деревянная Голова. Разве это не ответ на то, зачем боги подняли тебя из грязи сонма безвестных судеб и ведут по жизни, поднимая все выше и выше?

Долгое молчание предшествовало ответу Конана. Киммериец неподвижно сидел за столом, обернувшись к карлику и внимательно глядя на него. Даже в своей непарадной, домашней одежде — серой шерстяной куртке, подпоясанной простым кожаным ремнем с висевшим на нем кинжалом, Конан выглядел истинным королем от макушки до пят. Величественно наклонив голову, он наконец разорвал напряженную тишину:

— И какую же часть этого мира ты оставил себе, маленький человечек? Какой будет твоя доля за участие и моей, отмеченной богами, судьбе?

Делвин вновь ударил по струнам лютни и вздохнул:

— Разве это не ясно вам, ваше величество? Я ведь всего-навсего шут. И единственный шанс для шута стать великим, это служить шутом великого человека, величайшего из королей. И я намерен стать величайшим из шутов, которых когда-либо видел этот мир!

Глава IV ПРОЩАНИЕ

— Троцеро, мне кажется, что король в последнее время очень озабочен чем-то.

— Да, Просперо. Даже победа в последнем сражении не обрадовала его в той степени, как можно было бы ожидать.

— Он с каждым днем становится все угрюмее. Что же точит его, чем он так мучается?

На террасе одной из башен дворца, где за кубком вина коротали полуденную жару два знатных аристократа, воцарилось молчание. Троцеро покачивался в легком плетеном кресле, установленном у небольшого резного столика, а Просперо, величественно облокотившись на перила, разглядывал дворцовый сад под балконом террасы.

— Сдается мне, что во многом виновато влияние этого отвратительного карлика, которого король слишком приблизил к себе, — заметил Троцеро. — Не доверяю я Делвину, хоть убей.

— Думаешь, он шпионит? — спросил Просперо, подходя к столу и усаживаясь во второе кресло.

— А почему бы и нет? — пожал плечами граф. — Уши-то у него не меньше, чем наши с тобой, в отличие от рук и ног. К тому же он постоянно что-то бубнит Конану, навязывая ему свое мнение.

— Ну, положим, навязать что-либо Конану — дело гиблое, — усмехнулся Просперо. — А с другой стороны, карлик немало рассказал нам о своем прежнем хозяине и его союзнике, и ничто из этого до сих пор не оказалось ложью.

— Естественно: ему ведь нужно завоевать наше доверие. Но сейчас он уже достаточно много знает о наших планах и может представлять опасность, если сбежит. Не потому ли Конан прекратил разговоры о том, чтобы вернуть его в Немедию за выкуп?

— Одно хорошо — карлик явно слишком уродлив и слаб, чтобы оказаться тайно подосланным убийцей. И все равно странно, что король всерьез слушает речи придворного придурка.

— Э-э, не скажи, этот малый вовсе не дурак, и речи его — никак не бред и не шутки. — Допив вино, граф поставил кубок на стол. — У него потрясающий дар распознавать слабости человека и играть на них. Кто знает, какую роль карлик сыграл в поражении своего хозяина в бою? И потом, как он позволяет себе такое хамское обращение к королю… Я нахожу это возмутительным!

— Брось, старина! Это привилегия шута, как тебе известно. Король, особенно такой великий, как Конан, нуждается в ложке дегтя на бочку медовой лести. А оскорбления и хамство этого недочеловека не обидны и не ранят достоинство монарха. Никому из нас он бы такого не позволил.

— И все равно, слишком много времени король проводит в его обществе. Как знать, что поет Конану в уши этот гном и какая колдовская музыка льется из его глотки…

Просперо в ответ рассмеялся:

Мой дорогой граф, нельзя же так сомневаться в разуме и чутье своего короля! А что касается колдовства — так наш Конан его за версту распознает. Ну посуди сам — неужели король настолько слабоволен, что поддастся влиянию какого-то карлика? Вот погоди, сегодня на совещании у тебя будет возможность убедиться в том, стали ли рассуждения Конана о политике, дипломатии и военных делах менее здравыми и волевыми. Если это так — мы поговорим с ним. Если нет — пусть веселится со своей игрушкой. Впереди у него и у нас много дел, которые смогут подтвердить решительность и мудрость его правления.

* * *

Был поздний вечер или светлая, не похожая на аквилонскую, ночь. Что-то в воздухе, в цвете неба над горизонтом, даже в шуршании ветра говорило о том, что это место лежит далеко от обжитых мест Хайбории. Лунным серп застыл на полпути к зениту, освещая серебристыми лучами руины какого-то гигантского древнего сооружения. Огромные каменные блоки грудами лежали друг на друге, полуобрушенные колонны вонзались в Черное небо… Среди камней завывал ветер, не шевеля при этом ни единой травинки, ибо никакой растительности не удалось пустить корни в этом каменном лабиринте. Даже опавшей сухой листвы нигде не было видно. Помимо слуха, движение воздуха подтверждали лишь пыльные вихри, то и дело поднимавшиеся в каменных закоулках, да рябь на поверхности темного бассейна с низким бордюром, словно гигантский глаз, торчащего посреди развалин.

Одинокая тень медленно пробиралась среди камней, направляясь к бассейну. Она явно принадлежала жалкому, уродливому подобию человека, словно по злой иронии судьбы оказавшемуся в этой обители забытых богов.

— Ктантос! — раздался дерзко нарушивший тишину человеческий голос. — Старейший, что заставило тебя обратиться ко мне? Я ведь не вызывал тебя, Ктантос.

Ответ на эти слова был не столько произнесен, сколько пробулькав множеством пузырей, поднявшихся на поверхность черного бассейна из его непрозрачной глубины:

— Не вызывал, говоришь? — Шипение небольшого гейзера можно было счесть за гортанный презрительный смех. — Запомни, смертный: люди вызывают демонов, а боги призывают людей!

— Раньше я всегда вызывал тебя, — ответил маленький человечек, остановившись на благоразумном расстоянии от края бассейна; ветер стих, но поверхность жидкости в бассейне продолжала вздрагивать и вздуваться пузырями. — Неужели твое могущество так возросло, Ктантос? Было бы хорошо, но что-то не верится.

— Возросло, как и подобает могуществу любого бога, число поклоняющихся которому возросло, — пробулькало из бассейна.

В ответе смертного был заметен некоторый скепсис:

— Разумеется, единица больше нуля в неизмеримое количество раз. Соответственно и ты почувствовал себя неизмеримо могущественнее, если не больше, так?

— Именно так, смертный! — Казалось, в бульканье пузырьков промелькнула ответная ирония. — Ибо твоя жизнь — лишь краткий миг, несоизмеримый с моим бессмертием. В конце концов, мое могущество усиливает твоя непоколебимая вера в меня.

Судя по медленному колыханию жидкости в бассейне, он был заполнен не водой, а чем-то более густым и маслянистым, напоминающим расплавленную смолу.

Помолчав, смертный гость бессмертного бога сказал:

— Старейший, а ты не боишься, что в один прекрасный день моя вера дрогнет и я перестану поклоняться тебе?

— Если не через поклонение, так через простой страх я буду обладать твоей душой. Единожды поверив, сможешь ли ты усилием воли, сам отвергнуть меня? — Густаяжидкость с явной угрозой ударилась черной волной о каменный бордюр бассейна. — Запомни: слабый бог — ревнивый бог, который безжалостно карает отступников. Зажравшиеся, самодовольные божества вроде Тарима или Митры могут позволить себе потерю нескольких верующих. Я — нет! Да и во времена моего былого могущества я никогда не отличался милосердием…

— Да, да, Ктантос, — с явной скукой в голосе сказал смертный. — Ты уже рассказывал мне о своем былом могуществе и приснопамятной жестокости. Умоляю тебя, не переусердствуй в попытках напугать меня. А то я уже начинаю жалеть, что раскопал в катакомбах полуистлевший свиток с заклинанием и ритуалом, вызывающими тебя, который пролежал невостребованным бессчетные века.

— Тебе легко сейчас потешаться над моим утраченным могуществом, но предупреждаю тебя: даже сейчас у меня хватит сил уничтожить, стереть с лица земли любого смертного — быстро или мучительно медленно, по моему усмотрению. Кроме того, я могу отозвать уже наложенную на тебя мною благодать, которая…

— Хватит мне твоих идиотских угроз! — с неожиданным вызовом в голосе перебил бога слушатель. — Говори, зачем ты меня звал? Или забыл уже, по старости лет?

— Как зачем? — Голос из бассейна сделал вид, что не заметил открытого хамства человека. — Чтобы выслушать твой доклад о наших успехах. Что скажешь об этом новом короле?

— Весьма многообещающая личность, весьма… К тому же этот варвар очень восприимчив к моему влиянию. Но свет клином на нем не сошелся: есть другие короли — более молодые, энергичные и менее склонные к самостоятельным решениям. Впрочем, с этим дикарем скоро все станет ясно. — Человечек рассмеялся. — Я уже сообщил ему, что боги на его стороне.

— Так оно и есть, — булькнула смола. — По крайней мере, один из них. Хотя я сейчас — лишь бледная тень самого себя в былые годы. Но скоро все изменится: я займу достойное место среди молодых хайборийских богов, а затем и свергну их, подчиню себе, уничтожу…

— Конечно, конечно, — вставил посетитель развалин. — Только не забудь: всего этого ты добьешься лишь через мои усилия. Так что давай оставим до поры до времени всякую болтовню о божественных карах. Если я погибну, или наше дело потерпит крах — ты тоже сгинешь навеки. Так что потрудись использовать свои жалкие силенки мне в помощь.

— Не смей говорить о поражении! Это ересь! — пробубнил Ктантос со дна бассейна, на поверхности которого отразился второй светящийся полумесяц.

Еще одна луна? Или в этих местах такую форму имело солнце? Небо вокруг этого светила заметно посветлело, погасли звезды на половине небосвода…

Булькающий голос продолжил:

— Веруй в меня, смертный! Служи мне как верный раб, и божественная справедливость восторжествует. Ты прав: если этот король окажется слабым и негодным для нашего дела, это не страшно. В конце концов, он просто приведет нас к другому, более сильному.

* * *

— Похоже, эта приграничная война оказалась самой малой угрозой нашей династии за многие поколения.

Королева Зенобия откинулась на белоснежную спинку алебастровой скамьи, установленной в дворцовом парке. Белизна камня и королевских одежд удачно контрастировала с черными, как вороново крыло, волосами королевы и ее загорелой кожей.

— Но хотя тебя не было каких-то две недели, мы очень скучали по тебе, Конан.

— Ты могла бы поехать со мной, Зенобия, если бы захотела.

Конан сидел на такой же алебастровой скамье, установленной напротив первой. В противовес величественно-ленивой, спокойной позе королевы, положение его тела выражало постоянное напряженное внимание, готовность отразить любую атаку, встретиться с самым невероятным противником. Долгие годы жизни странствующего воина не могли не сказаться на манере поведения Конана и не позволяли ему расслабиться ни на минуту, если он сам сознательно не приказывал себе спокойно отдыхать.

— По крайней мере, Конн точно мог бы поехать. Парень-то растет, и негоже сыну короля…

— Но он же еще совсем ребенок! — прервала мужа королева.

— А мне кажется, что уже не совсем. — Конан обернулся, чтобы посмотреть на игравшего у фонтана сына. — В его возрасте, если память мне не изменяет, я в одиночку охотился и рыбачил у подножия высокогорных ледников. — Король улыбнулся и покачал головой, на которую вместо церемониальной короны был надет лишь узкий золотой обруч. — Не буду отрицать, я мало что смыслил в чтении, письме и других искусствах, которые осваивает наш малыш. Впрочем, моих познаний в математике хватало на то, чтобы сосчитать количество людей в отряде ваниров, которые оставили следы на снегах вблизи моего дома. А сделать зарубку на копье после каждого убитого кролика я умел еще раньше.

Интерес маленького Конна вызывал, разумеется, не сам фонтан, поверхность которого была покрыта лотосовыми листьями, а фигура Делвина, неподвижно сидевшего над водой на противоположной стороне водоема. Мальчишка, прикрывшись сорванными листьями, медленно подкрадывался к карлику, прячась за фигурным бортиком.

— Эх, вот жизнь была! — вздохнул киммериец. — Ладно, Зенобия, я понимаю, что у тебя очень много времени уходит на управление дворцом и решение некоторых внутригосударственных дел. Я действительно очень признателен тебе за помощь. Сама знаешь, как я ненавижу эту рутину, но порой мне кажется, что здесь, во дворце, все прекрасно обойдется и без меня, даже если я пальцем не пошевелю или исчезну совсем… Нет, Зенобия, это ленивое существование совсем ослабило меня. Я начинаю чувствовать возраст, даже заныли старые раны…

— Конан, — мягко возразила королева, — я знаю, что ты по-прежнему в прекрасной форме, что, как и раньше, можешь возглавить армию в сражении… Подчас мне кажется, что приключения и войны ты любишь больше, чем меня… А в остальном — даже самые суровые испытания ты воспринимаешь лишь как приятную возможность проявить себя, доказать себе свою силу.

Конан кивнул:

— Ты права, Зенобия. Посуди сама, чем еще, как не подарком богов, можно считать последнее нападение на наши восточные границы? Я убедился, что по-прежнему могу достойно командовать своими солдатами, да и самой армии было полезно встряхнуться. Я доказал, что проведенная реорганизация пошла войскам на пользу и что я все еще сносно держусь в седле и машу мечом.

— Никто в Аквилонии не усомнился бы в этом, — сказала королева. — Никто, кроме тебя самого. — Зенобия с легкой улыбкой наклонилась к своему супругу: — Конан, не бойся ты править страной в мире, не бойся дворцовых дел, не бойся состариться. Я и твои подданные любим тебя не только за силу и воинские таланты, дорогой. А любят они тебя искренне, вовсе не из страха перед тобой. Любят за великодушие, благородство, мудрость… Ой, малыш! Что с тобой, сынок?

Маленький Конн, подкравшись, наконец, к Делвину, недолго пробыл с ним в соседстве. Каким-то образом мальчишка умудрился перевалиться через бортик фонтана и теперь весь мокрый подбежал к матери, спрятал голову на ее груди и заплакал.

— Опять слезы. Ну, не младенец же он уже, черт побери! — недовольно буркнул Конан. — У парня вполне хватит сил, чтобы метнуть копье, а он все к мамочке за утешением бегает. Эх, видели бы это мои родственнички — жаль, не знаю, остался ли кто из них в живых… Впрочем, где уж мне, варвару, знать, что хорошо и что плохо в цивилизованных странах?

— Конан, он всего лишь ребенок! — В тоне королевы звучало оскорбленное достоинство. — А сам ты, доблестный воин, не ищешь ли порой утешения на этой же груди? Не находишь ли убежище от жизненных невзгод под защитой этих же рук? Недостойно взрослого мужчины — король он или нет — ревновать к ребенку!

— Может, ты и права, Зенобия. Даже скорее всего права… — Конан кивнул и вдруг, резко вскинув голову, посмотрел королеве в глаза: — Зенобия, я должен сказать тебе… Эта война с Офиром и Немедией… она еще не окончена. Там, на востоке, творятся такие дела, что для Аквилонии было бы неразумно и опасно сидеть сложа руки. На этот раз я могу уехать надолго и очень скоро. Нам нужно торопиться.

— Я предчувствовала это, Конан, и очень боялась. — Зенобия прижала к себе сына, который, прекратив плакать, переводил взгляд с отца на мать. — А откуда ты узнал о важных переменах на востоке? — взяв себя в руки, поинтересовалась Зенобия. — Со слов своего уродца — Делвина? — Ее взгляд проследил за поспешно скрывшимся в глубине сада карликом.

— И с его слов тоже. Публио и все остальные сходятся во мнениях по этому поводу. А информация, полученная от шута, оказалась действительно очень ценной. Как знать, Зенобия, быть может, именно этот карлик сыграет в моей судьбе огромную роль.

— Вполне возможно, — сухо ответила Зенобия, одновременно мягко гладя черные, как у обоих родителей, полосы младшего Конна; затем ее голос вдруг стал почти просительным: — Только знаешь, Конан, когда поедешь, возьми, пожалуйста, Делвина с собой. Не лежит у меня к нему душа, не верю я ему, даже боюсь.

Глава V КРОВАВЫЙ ПИР

На следующее утро король покинул Тарантию. Роскошно выглядевший в новых, сверкающих золотой отделкой доспехах из вороненой стали, восседающий на своем новом скакуне по кличке Шалманесер, Конан возглавил внушительную колонну, едва ли не превышающую по численности ту армию, которой он командовал в сражении полмесяца назад. Части, сражавшиеся в долине Тайбора, были оставлены на юго-востоке страны. За последующие же две недели в Тарантии собрались долго шедшие с северных и западных границ гандерландские и боссонские роты. Кроме того, из крестьян центральных районов было набрано ополчение, отряды которого возглавили знатные горожане и сельское дворянство.

Жители Тарантии, толком не понимая, какой угрозе будет противостоять аквилонская армия, все же устроили уходящим отрядам пышные проводы, Все было как положено: дождь из разноцветных лепестков, разбрасываемых с крыш домов, слезы расстающихся влюбленных, вытираемые кружевными платками и грубыми солдатскими перчатками, торжественный марш… Смех в толпе провожающих вызвало появление в колонне наряженного в новенькие доспехи Делвина, посаженного верхом на украшенного разноцветными ленточками пони. Карлик деловито пришпоривал свою лошадку, стараясь ни на шаг не отставать от внушающего почтение одним своим видом могучего великана — Конана…

С площадки надвратной башни махали Конану Зенобия и маленький Конн. Королева с трудом сдерживала слезы, вида, как вновь, в который уже раз, ее возлюбленный удаляется от нее, шествуя по Великой Дороге Королей.

Переход на юго-восток был быстрым и слаженным. Погода стояла отличная, деревенские старосты и губернаторы попадавшихся по пути городов хотя и поражались численности армий, но исправно предоставляли войскам продовольствие и фураж. Практически в каждом городе к армии присоединялись новые пехотные и конные роты ополченцев, набранные в богатых южных районах страны.

Гонцы приносили известия о том, что войска, остававшиеся на берегах Тайбора, уже перешли границу Офира я углубились на его территории, практически не встретив сопротивления. Сведения, добытые разведкой, внушали оптимизм.

— Король Балт находится сейчас в Ианте, во дворце Малвина, но вполне вероятен его отъезд в Немедию, — докладывал Эгилруд, командующий аквилонской разведкой, только что вернувшийся с фронта. — Как офирские, так и немедийские войска деморализованы и спешно отступают к столице. Пленные сообщают, что Ианта подвергается еще большей опасности с востока, откуда быстро продвигается принц Кофа Амиро, сжигая все на своем пути. Солдаты противника куда больше опасаются Амиро, чем аквилонцев, и охотно идут на сотрудничество с нашей разведкой. Судя по всем данным, кофийцам потребуется два-три дня, чтобы дойти до Ианты.

— Итак, — объявил Конан прослушавшим доклад советникам и офицерам, — в продвижении к столице Офира мы вынуждены участвовать в гонке, явно дав фору сопернику. Признаю — с моей стороны было величайшей глупостью не начать наступление две недели назад, сразу после победы на Тайборе.

— Ваше величество, вы собираетесь штурмовать Ианту и захватить большую часть Офира, — полувопрос, полуутверждение прозвучало из уст генерала Оттобранда, немолодого гандерландца в латах и подбитом мехом плаще. — Это намерение достойно высочайших похвал. Но, мой господин, я должен сообщить вам, что наша армия подойдет к Ианте не раньше чем через семь дней. Кофийцы наступают по ровной местности, обходя форты и крепости офирцев и избегая ввязываться в сражения. Мы же вынуждены идти по зажатой между горами Дороге Королей, где нас может задержать даже слабая оборона, организованная в замках и крепостях над мостами. Кроме того, и узких долинах нам смогут длительное время противостоять даже небольшие силы противника.

— И это еще не все, Конан, — добавил Просперо. — Когда мы подойдем к Ианте, разумеется, Малвин не сдаст нам город. К его усталым и деморализованным солдатам добавятся стены и башни, которым неведомы усталость, сомнения и страхи. А кроме того, у стен Ианты мы наверняка встретим кофийцев, и лорду Малвину останется только взирать со стен на то, как его противники с упоением рубят друг друга.

Генерал Оттобранд склонился над пергаментной картой, лежащей на походном столе, и предложил:

— Можно послать парламентеров к Амиро. Если повезет, они проберутся через территорию, еще занимаемую офирцами, и попытаются убедить принца честно поделить замки Офира, — и генерал резко провел ребром ладони по карте, деля Офир на две примерно равные части.

— Не согласен, — возразил Конан, — все равно любые переговоры упрутся в то, кому владеть Иантой. И я предпочел бы взять город сам, а не иметь дел с Амиро.

Конан помолчал, глядя куда-то в потолок шатра, и вдруг резко обернулся к командиру разведки, неожиданно обратившись к нему:

— Мой юный друг Эгилруд, не выделите ли вы из своих людей четырех самых надежных бойцов на самых добрых скакунах? Эти люди должны иметь крепкие нервы и быть готовы на самый отчаянный поступок. Ну, что — есть такие?

— Так точно, ваше величество! — отчеканил Эгилруд, высокий блондин родом из Боссонии; его рука взлетела к забралу шлема в почтительном жесте.

— Отлично. Выдайте им неприметную, не форменную одежду, доспехи разного фасона, предоставьте запасных лошадей и сухой паек на несколько дней. Вы лично должны экипироваться таким же образом и прибыть к штабному шатру незадолго до того, как начнет светать.

Боссонец еще раз отдал честь, кивнул и вышел из шатра, а Конан пояснил остальным присутствующим:

— Порой горстка умелых и сильных храбрецов может сделать то, что не под силу целой армии.

— Каков же ваш план, ваше величество? — поинтересовался граф Троцеро. — Я сгораю от нетерпения получить приказ и приступить к подготовке его выполнения. Для начала мне нужно будет раздобыть одежду попроще…

— Нет, Троцеро, то, что я задумал, будет… не самым эффективным использованием твоих сил и опыта. Я хочу, чтобы ты и все вы, почтенные офицеры и генералы, как можно быстрее продвигали нашу армию к Ианте. Не стремитесь к промежуточным победам, проходите мимо крепостей под прикрытием стрелков, не захватывайте вражеских солдат в плен. Если все пойдет так, как я задумал, столица Офира будет ожидать вас как избавителей и радостно откроет вам свои ворота.

Конан обернулся к карлику, тихо сидевшему до этого в одном из углов штабного шатра:

— Делвин, ты по-прежнему готов поручиться за своих приятелей в Ианте?

— Все остается в силе, ваше величество, — с серьезным и несколько излишне торжественным видом изрек шут. — Если вы представитесь герцогу Лионарду в его особняке за внешними стенами Ианты, он сможет провести вас во внутреннюю крепость, в замок-цитадель. Этот герцог — первейший и самый влиятельный из недругов Малвина. Куда сложнее, сдается мне, будет войти в сам город.

— Нет, сейчас, когда в воротах толкутся толпы беженцев, торгашей и прибывающих в гарнизон пополнении, сделать это будет нетрудно. Эй, Просперо, помоги-ка миг с этими креплениями. — Киммериец стал снимать доспехи, начав с полированной позолоченной грудной пластины. — Мне понадобятся другие доспехи, лучше им m — офирские. Генерал Оттобранд, посмотрите, не осталось ли нам чего-нибудь подходящего с плеча пленных, тех, что покрепче сложены?

— Что? Ваше величество… — Троцеро отказывался поверить в происходящее. — Вы планируете сами ехать в город?! Но на чем основана ваша уверенность в успехе — на словах этого урода, перебежчика, шпиона короля Балта?.. — Граф резко ткнул пальцем в сторону Делвина, даже не пытаясь сдержать свой гнев: — Как ты можешь доверять ему, Конан?! Откуда мы знаем, что шут не хочет просто-напросто сдать вас в лапы своему бывшему хозяину?

Сбросив с себя кирасу, киммериец положил ее у восточной стены шатра и спокойно ответил:

— Я верю Делвину, ибо он остается здесь, в распоряжении моих верных офицеров. Если я погибну, или выяснится, что он нас обманул, вы сами понимаете, чего будет стоить его жизнь.

Дорога в Ианту заняла два дня и большую часть ночи. Обогнав передовые аквилонские части, миновав дальние Дозоры, шестерка всадников — Конан, Эгилруд и четверо разведчиков — углубилась в земли Офира. По дороге они обгоняли беженцев, тянущихся со своим скарбом в столицу, и старались подальше объезжать патрули и марширующие роты противника. На исходе второго дни, уже в сумерках, огни на стенах и башнях Ианты маячили на горизонте. Вскоре показались и мачтовые огни кораблей, проплывавших мимо города по Красной реке. К счастью, всадники успели въехать в столицу до Выступления комендантского часа. Назвавшись немедийскими ополченцами, отбившимися от своего отряда, они были пропущены начальником караула через ворота; сержант-офирец даже объяснил им дорогу до комендатуры. В обреченном на долгую осаду и штурм городе царила возбужденная, почти праздничная атмосфера. Повсюду шатались пьяные солдаты, жители вышли на площади, чтобы продать хоть за грош свое имущество, а затем спрятать деньги в тайниках или даже закопать их где-нибудь за городскими стенами. Спекулянты придирчиво осматривали товар, отчаянно торгуясь и уже предвкушая будущий навар. За торговлей заинтересованно наблюдали одинокие воры-карманники и целые группы грабителей, тоже предвкушающие легкую добычу. Городская стража и гарнизон были слишком заняты подготовкой к осаде, чтобы обращать внимание на порядок в городе. У посторонних наблюдателей даже возникло сомнение, что скорей погубит Ианту: грабежи ворвавшихся в город вражеских солдат или же собственные мародеры.

Аквилонцы безошибочно выглядели в толпе горожан человека в нужной степени подпития. За кружку эля он, не задавая незнакомцам лишних вопросов, провел их к дворцу герцога Лионарда, стоявшему у самой реки. Здесь пьяница, получив обещанный медяк и, для пущей достоверности, хороший пинок под зад, покинул шестерых всадников, направившись к ближайшему питейному заведению. Через глазок в воротах дворца аквилонцев кто-то долго рассматривал, а затем после долгих препирательств и за небольшое вознаграждение привратник впустил их внутрь. Оказавшись во дворце, Конан и его спутники быстро добились приватной аудиенции у герцога Лионарда.

— Сюда, теперь сюда. Тихо.

Улицы города, по которым Лионард и его слуга вели аквилонцев, были пустынны. К удивлению Конана, на них не было не только нарушителей комендантского часа, но и патрулей. Редкие стражники, стоявшие на некоторых углах, вознаграждались за свою благосклонность к припозднившимся «немедийцам» и сопровождающему их аристократу парой-тройкой мелких монет.

Конан даже не сообразил, где именно череда переулков, узких проходов между стенами, ржавых железных Ворот и крытых галерей перешла во внутренние помещения замка-цитадели. Но в том, что дело обстояло именно так, киммериец и его спутники убедились, когда открывшаяся перед ними дубовая дверь привела их в широкий полутемный коридор, по стенам которого висели пыльные ковры, а в нишах по обеим сторонам стояли изваяния каких-то давно умерших аристократов Офира. Сомнений быть не могло — такой интерьер мог принадлежать только королевскому замку, правда, в нижней, малообитаемой его части.

— И все же поклянитесь мне, — в десятый раз взмолился Лионард, — что вы не станете вести переговоры с лордом Малвином.

Герцог семенил рядом с широко шагающим Конаном, на их спинами шел со свечой в руке слуга герцога; на шаг позади следовали Эгилруд и его немногословные разведчики, чьи ладони ни на миг не разжимали рукоятки их мечей. Вся компания двигалась почти бесшумно, предварительно оставив на себе лишь минимум доспехов, чтобы избежать любого лязга и позвякивания.

— Я ничего не буду иметь против, — продолжил герцог, — если вы найдете компромисс с немедийским монархом, но, во имя Митры, — не пытайтесь договориться с Малвином. Тогда мне конец… Впрочем, клянусь вам, дело не в моей жизни, а в судьбе страны, исстрадавшейся под гнетом жестокого тирана. Я бы давно сам поднял голос против Малвина, но он лишил меня трибуны, исключив из членов Совета. Да что такое Совет при власти деспота…

Лионард был маленьким, сухим, похожим на паука человеком. Одетый в темный халат поверх цветастых шелков, которые были на нем дома, он едва ли походил на представителя древнего аристократического рода и обладателя высокого титула, несмотря на множество подобающих его положению атрибутов: напомаженных усов, дорогих сапог из тонкой кожи и изящно украшенной драгоценными камнями сабли. Впрочем, интригу своей вендетты он плел с настойчивостью, достойной настоящего аристократа:

— Воистину, о король Конан, — если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, — так вот, Конан, повелитель Аквилонии, я молю тебя о милости для лежащей рядом с твоим государством страны: отбрось даже мысль о том, что с лордом Малвином можно вести какие бы то ни было переговоры и заключать хоть какие-то сделки.

— Да, да, герцог, — монотонно соглашался Конан, не замедляя шага, — никаких дел с Малвином. Не бойся, мне не о чем говорить с этим негодяем.

— Как вы распорядились, — перешел на другую тему Лионард, — я вызвал свою охрану. Этот негодяй Малвин реквизировал мою собственную роту как бы на оборону города. На самом деле — это всего лишь предлог, чтобы оставить меня беззащитным перед ним. И все же дюжина бойцов будет ждать наших распоряжений у главных ворот цитадели.

— Отлично, — кивнул Конан, — они могут нам понадобиться, когда придет время. Так, теперь куда? — спросил он, увидев, что коридор, по которому они шли, упирается в другой, перпендикулярный ему.

— Направо, — ответил Лионард и пояснил: — Этот коридор ведет прямо в вестибюль большого зала, где Малвин каждый вечер пирует со своими приспешниками и с Балтом. В вестибюле будет стража — верные дворцовые охранники. Этих я не смогу ни подкупить, ни подговорить. Скорее всего, они будут смотреть в другую сторону, наблюдая за главным входом.

— Ну что ж, настало время поработать мечом. — Клинок Конана со свистом вылетел из ножен; в тот же миг за ним последовали клинки аквилонских разведчиков, наполнив на короткое время коридор звуком, напоминавшим шипение огромной рассерженной змеи.

— Только не это, герцог, — прошептал Конан, удерживая руку Лионарда, схватившегося за рукоять его элегантной сабли. — Тебе лучше оставаться в роли спасителя страны, а не мятежника.

Отпустив локоть герцога, Конан выхватил левой рукой из-за пояса боевой топор с обоюдоострым лезвием и резко взмахнул этим страшным оружием в воздухе.

Герцог и его слуга поспешно отступили к стене, скорее i облегчением, чем с неудовольствием. Конан обернулся к Эгилруду и молча кивнул ему. Тот через плечо шепнул:

— Вперед, ребята! Быстро и без шума!

Пройдя немного вперед по коридору, Конан и его шутники перешли на мягкий, почти беззвучный бег, когда впереди замаячил освещенный дверной проем. За ним, в небольшом помещении стояли лицом к выходящей во внутренний двор двери четверо стражников с кинжалами на боку и пиками в руках.

Охрана явно не ожидала нападения, и уж меньше всего — со спины, из бокового прохода в лабиринт крепости. Но в последний момент один из часовых услышал нарастающий шум шагов и обернулся, чтобы выяснить, ню приближается к его посту. Меч Конана, свистнув в воздухе, вонзился солдату в горло; брызнул фонтан кропи, и часовой почти беззвучно повалился на пол, а Конан уже выставил перед собой топор, отбивая укол пики второго охранника.

От дверей, ведущих в банкетный зал, отделились еще дна солдата, не замеченные аквилонцами ранее. Но даже при сравнявшихся шансах бой был кратким и оказался Врой в одни ворота. Отбив укол пики второго противника, Конан тем же движением топора заехал ему в стальной нагрудник, отчего солдат покачнулся и так и не успел прийти в себя до того, как Эгилруд нанес ему смертельный удар сквозь тонкую заднюю пластину кирасы. Оставшиеся часовые вступили в безнадежную схватку против теперь уже численно превосходящего противника. Последний из офирцев погиб, пронзенный одновременно четырьмя мечами, ударившими по нему с разных сторон. Никому из стражников не удалось сбежать, чтобы поднять тревогу. Впрочем, шум боя и предсмертные крики вряд ли остались незамеченными в ближайших помещениях замка-крепости.

Когда последний из защитников замер на полу в луже крови, в вестибюль главного зала проскользнули герцог и его слуга. Подчиняясь жесту Конана, они проследовали через открытую входную дверь во двор.

— Закройте за ними дверь, — приказал Конан двум своим подчиненным, показывая на массивные дубовые панели. — Впускать только Лионардз и его людей, когда и если они появятся. Вы двое — следуйте за мной.

Повесив топор на специальный крюк, закрепленный на ремне, Конан подвел оставшихся разведчиков и Эгилруда к внутренним дверям, ведущим из вестибюля в банкетный зал:

— Тихо! Будьте начеку. Начали!

Тяжелая панель, движимая сильными руками Эгилруда, чуть приоткрылась, оставив щель шириной с ладонь.

За дверью оказался большой зал, полный веселящихся людей, сидящих за каменными столами на каменных же скамьях. Огромная бочка с элем стояла на подставке с колесами, по соседству возвышалась чугунная жаровня, излучавшая волны тепла, сдобренные ароматом запеченного целиком, но уже изрядно располовиненного кабана. Судя по всему, благородные гости — человек тридцать-сорок — уже почти разобрались с горячим, оставив себе наслаждение десертами и выпивкой. До слуха Конана донеслись обрывки фраз — гости вели какую-то оживленную дискуссию на политические темы. Кое-кто лишь мельком глянул на приоткрывшуюся дверь, явно не выразив при этом никакой озабоченности по поводу шума в вестибюле.

Быстро окинув зал взглядом, киммериец подал Эгилруду знак закрыть дверь. Затем, подумав, король сказал разведчикам:

— Сейчас вы откроете дверь и, как только я войду в зал, захлопните ее, заприте на лики часовых. В общем, не выпускайте никого, кроме меня. Оставайтесь на посту до тех пор, пока все не кончится или вы не убедитесь окончательно, что я мертв.

Эгилруд при этих словах нахмурился:

— Ваше величество, если вы погибнете, нашим жизням — грош цена. Что мы можем сделать, чтобы оградить вас от лишних опасностей?

— Выполнить приказ — вот лучшее, что вы можете сделать! Я ведь не ищу приключений на свою голову от нечего делать. Просто за долгие годы странствий и войн, еще до того как стать королем, я научился ценить острую сталь доброго клинка и прямой путь к врагу, с которым и смогу сразиться лицом к лицу. Так что, ребята, делайте, что сказано. Можете пожелать мне удачи, но тихо! А теперь — раз, два… три!

Дубовые двери на миг распахнулись ровно настолько, чтобы пропустить широкоплечего Конана в зал, а затем с грохотом захлопнулись за спиной киммерийца, грозно шагнувшего вперед, держа в правой руке меч, а в левой — топор, клинок и лезвие которых уже были обагрены кровью.

На этот раз при появлении грозного, в полном вооружении, воина гул в зале затих. Навстречу Конану без лишних просьб поднялись двое гостей — судя по всему, самых молодых и наименее знатных приглашенных. Одинокий голос продекламировал:

— Я, конечно, уверен, о Повелитель, что крепость выдержит любой штурм и осаду, а сейчас в нее не про никнет и мышь. И все же, хотелось бы знать, кто этот очаровательный молодой человек — не посланник ли наших генералов, прибывший со срочным донесением? — неожиданно голос говорившего дрогнул: — Что это? Его оружие в крови!

В ответ раздался другой голос, в котором звучали прозрение и ирония:

— Видимо, очередной дезертир с ужасающими известиями с восточного фронта. Сейчас он поведает нам о том, что остался один из всего легиона, а заодно и уточнит, кровь скольких солдат противника застыла на его оружии.

Дальнейшие комментарии утонули в удивленных и перепуганных возгласах при виде того, как незнакомец расправился с двумя добровольцами, собравшимися вытолкать его из зала. Первому он раскроил череп топором; второй попытался увернуться от меча, но безуспешно — одним движением клинок перерубил шею несчастного, и его голова, словно чудовищный мяч, покатилась по полу.

— Что?! Что происходит?! Это же посланный противником убийца! Остановить его немедленно!

Громко крича, аристократы дружно схватились за оружие. Правда, большинство из них первое делало с большим рвением, чем второе. Лишь три человека яростно бросились с саблями на киммерийца, остальные же почему-то нашли для себя убедительный повод не торопиться и выбрать удобную позицию подальше от страшного незнакомца.

Трое атакующих, используя численное превосходство, стали широко обходить Конана. Сабли молниями засверкали в воздухе… Но тяжелое, внешне неповоротливое оружие киммерийца успевало не только отражать все удары атакующих, но и отвечать на каждый второй из них собственным выпадом. Вот со звоном по полу покатились обломки не выдержавшей столкновения с топором сабли, и ее владелец грузно осел, склонив на грудь раскроенную голову. Вторая сабля выпала из рук другого нападавшего, получившего режущий удар мечом, вспоровший ему половину живота.

Третий противник, отступая под градом ударов Конана, споткнулся о ноги одного из погибших товарищей и упал на каменный пол… уже мертвый, с развороченной тяжелым топором грудной клеткой.

В зале повисло зловещее молчание. Гости, собравшиеся помочь в обезвреживании незваного гостя, замерли на полпути к нему.

Послышался сдавленный шепот:

— Это какой-то дьявол!

— Эй, ты, мясник, озверевший от легкой крови, — раздался более уверенный голос, — иди сюда и позволь мне излечить твое безумие, как я излечил на своем веку многих и многих несчастных, подобных тебе.

Голос принадлежал не кому иному, как королю Балту, закаленному в боях правителю Немедии. Он оказался лучше других гостей защищен доспехами, ибо никогда не появлялся на людях без многослойного кожаного панциря, носимого им со времен службы в штурмовой роте немедийского легиона. С тех пор, правда, кожаный доспех был изрядно усилен многочисленными металлическими пластинами и кольцами. Украшенный золотыми побрякушками, подобающими воину королевского ранга, доспех стал для Балта чем-то вроде повседневной монаршей мантии;

Не менее функциональна была и корона короля Немедии, представлявшая собой, по сути, украшенный золотыми пластинами и драгоценными камнями стальной шлем.

Уже немолодой, король Балт, широкоплечий, высокий, явно не ослабевший с годами, выглядел весьма внушительно. Он неподвижно застыл у своего стола, поджидая незнакомого воина, направившегося к нему.

— Он мой! — рявкнул немедиец. — Всем разойтись! А ну, назад! — Последний окрик был адресован двум его телохранителям, шагнувшим навстречу Конану с оружием наизготовку.

Но приказ прозвучал слишком поздно. Первый телохранитель, не успев толком ввязаться в бой с киммерийцем, чтобы дать второму возможность спокойно нанести смертельный удар, сам оказался на полу с фонтаном крови, прерывисто бившим из пробитого легкого. Второй стражник с удивленным выражением на лице упал на одно колено, получив неожиданно для себя сзади удар двуручного меча Балта плашмя по плечу.

— Назад, я сказал! — в ярости заорал король Немедии. — Если кто-нибудь еще сунется, я за себя не отвечаю! Не лезьте не в свое дело. Этот дикарь — мой!

Балт едва успел закончить свою тираду, когда Конан Просился в атаку. Меч и топор киммерийца взлетели высоко в воздух. Опыт бесчисленных боев и поединков Балта сделал свое дело: король Немедии не только выдержал первый натиск противника, встречая удары его оружия своим тяжелым мечом, но и даже перешел в контратаку. Вновь и вновь удары Конана не доходили Во цели, отбитые клинком Балта, или скользили, не причиняя вреда, по его доспехам.

Несколько раз грозное оружие немедийца вонзалось и нагрудник короля Аквилонии с такой силой, что лишь двойная стальная пластина сохраняла тому жизнь, и только огромная физическая мощь позволяла киммерийцу устоять на ногах. Два короля кружились в смертельном ганце в окружении придворных, не смевших прийти на помощь одному из них, да и поверивших в то, что нашелся наконец воин, который оборвет кровавую жатву незнакомца.

Наконец более опытному Балту удалось заманить Конана в западню. Меч киммерийца скользнул в стык между двумя пластинами немедийского доспеха. Готовый к этому, Балт тотчас же изо всех сил стал давить своим тяжелым мечом на клинок Конана, стремясь вывернуть его, выбить из рук противника. Понимая, что остаться с топором против столь мастерски владеющего своим двуручным длинным мечом воина было бы более чем нежелательно, Конан, сжав зубы, изо всех сил рубанул топором по тому месту, где замерли скрестившиеся клинки. Не ожидавший такой выходки Балт на мгновение потерял равновесие, чем Конан не замедлил воспользоваться. Его топор, разъединив мечи, набирая скорость, опустился вниз, к самому полу и, не останавливаясь, описав в воздухе полный круг, обрушился на шлем-корону немедийца. Стальное полушарие было разрублено на две части, как, впрочем, и голова, находившаяся под ним. Кровь и мозги брызнули во все стороны, заляпывая сизыми клочьями грудь победителя. Проигравший свой последний поединок король Балт упал на пол, так и не узнав, кто оборвал его жизнь.

Секундой позже кто-то из объятых страхом придворных опознал киммерийца:

— Эрлик! Это же Конан, вражеский король! Конан, повелитель Аквилонии, убил Балта, короля Немедии.

— Точно, я вспомнил его профиль по аквилонским монетам. Варвар пришел сюда, чтобы перебить нас в самом сердце офирской столицы?

Осознание этого факта заставило придворных подавить наметившийся было порыв навалиться на Конана всей толпой. Гости попятились, вновь оставляя аквилонского короля в одиночестве над полудюжиной трупов.

— Вот так, правильно, разойдись! — послышался бодрый голос. — Будь он хоть трижды король, я должен убить это чудовище. Дайте мне прицелиться, расступитесь.

Конан бросил взгляд в сторону, откуда доносился голос. Оказалось, что в руках одного из гостей, седовласого вельможи, появился лук, видимо снятый со стены над камином, у которого оказался в суматохе сообразительный придворный. В этот момент он уже закончил подтягивать ослабшую за время долгого висения тетиву и потянулся за стрелой к брошенному на стол колчану.

— Сейчас, сейчас ты рассчитаешься за то, что натворил в этом замке, — приговаривал стрелок, напрягшийся, чтобы натянуть тетиву тугого лука.

Против ожидания, пущенная стрела полетела совсем ни туда, куда хотел направить ее стрелок. Просвистев в воздухе, она вонзилась в толпу наблюдателей, стоявших на порядочном расстоянии от Конана. В следующий миг лук глухо ударился о каменный пол, выпав из рук седовласого стрелка, что, впрочем, было не удивительно, принимая во внимание тот факт, что в его грудь вонзился тяжелый топор, точно пущенный Конаном в цель на долю секунды раньше выстрела вельможи.

Едва ли не со скоростью летящего топора Конан бросился к упавшему луку, на ходу двумя взмахами меча разделавшись с теми, кто попытался преградить ему путь. Чья-то рука, протянувшаяся к колчану, была тотчас же отсечена клинком киммерийца, и под крики изуродованного офирского советника Конан схватил лук, одновременно вскакивая на один из столов.

Вытащить из колчана стрелу, приладить ее, натянуть тетиву, прицелиться и выстрелить — все это заняло у Конана несравнимо меньше времени, чем у предыдущего стрелка. Зазубренный стальной наконечник стрелы беззвучно вошел в горло бросившегося в атаку немедийского офицера, оборвав его боевой клич. Следующая стрела остановила порыв другого немедийца, кинувшегося на помощь первому. Третий выстрел киммерийца оборвал жизнь подставившего спину офирца, в последний момент передумавшего атаковать и развернувшегося к выходу.

Паника охватила гостей; каждый хотел спасти свою жизнь любой ценой, пусть даже ценой жизней всех остальных. Люди метались по залу, прячась друг за друга, да и под столы — лишь бы избежать жалящего прикосновения летающей смерти. Кто-то догадался спрятаться под трупами на полу, но тотчас же был затоптан безумно бегающими по залу людьми. Несколько человек в отчаянном порыве бросились с оружием в руках на синеглазого великана, но лишь ускорили свою смерть, облегчив киммерийцу выбор первоочередной цели.

Кровавый ад воцарился в зале. Одна толпа придворных сгрудилась у широких дубовых дверей, накрепко запертых снаружи, другая — поменьше — ломилась в маленькую дверь, ведущую на кухню. Этот выход оказался заперт забаррикадировавшимися за дверью слугами еще в самом начале бойни. Несколько человек уже нашли свою смерть или были изувечены сапогами и кулаками тех, кто давил сзади на стоявших у самых дверей.

Среди тех, кто бесцельно царапал кинжалом дубовые доски главного входа, Конан заметил какое-то скоординированное действие. Несколько человек, подняв с пола каменную скамью, решили выломать дверь этим импровизированным тараном. Двух точно пущенных стрел оказалось достаточно, чтобы жертвы, рухнувшие под ноги оставшимся в живых, заставили тех выпустить скамью из рук. Тяжелый камень, падая, переломал ноги нескольким несчастным, огласившим зал новым взрывом криков и стонов. Уцелевшие бросились врассыпную прочь от дверей, а Конан, обернувшись, приготовился встретить новую опасность.

Полдюжины обезумевших от отчаяния офирцев, объединив усилия, подняли с основания тяжелую каменную столешницу и, прикрываясь ею, как щитом, вознамерились загнать напавшего короля-убийцу в угол и раздавить его, размазав по стенам.

Хладнокровно оценив ситуацию, Конан прицельно выпустил две последние стрелы в плечо и ногу, торчащие из-за каменного щита. Послышались крики раненых, и продвижение атакующих замедлилось. Столешница по качнулась, и, прежде чем она вновь обрела равновесие, Конан изо всех сил прыгнул вперед, угодив ногами в ее верхний край. Под его тяжестью каменная плита рухнула на пол, похоронив под собой двух несчастных, не успевших отскочить в стороны. Их тела смягчили падение плиты: вместо грохота раскалывающегося камня послышался лишь хруст костей, хриплый выдох и какое-то чмоканье.

— Этот демон бессмертен! — взвыл, перекрывая общий гвалт, кто-то из офирских вельмож.

На миг все стихло, а затем шквал воплей вновь разорвал тишину:

— Пощади нас, о внушающий ужас воин!

— Мы побеждены! Мы сдаемся на твою милость!

— Пощады! Молим тебя лишь об одном: сохрани нам жизнь!

— Он же король! Приветствуем же его, нашего победителя и нового короля! Слава великому Конану!

Слава! Присягаем тебе на верность, король Аквилонии и Офира!

Хриплый голос Конана оборвал этот поток славословий в его адрес:

— Где Малвин? Покажите мне вашего повелителя! Я должен убить его, убить сейчас же, лично!

Конан пошел по залу, пиная и переворачивая лежащие на полу как живые, так и мертвые тела, вглядываясь в лица, бледные от боли и страха. Помещение не было натоплено кровью, потому что из ран, в которых торчали стрелы, стекали на пол лишь тонкие алые струйки. Все, кто, находясь в сознании, ощущал на себе ледяной взгляд киммерийца, из последних сил выкрикивали:

— Слава тебе, о великий Конан!

Оставив в покое этих выживших в бойне предателей, Конан направился к последнему убежищу трусливых придворных — большому каменному столу, под круглой крышкой которого сбились тесной кучкой несколько человек.

Неожиданно из-под стола вылез невысокий худощавый человек в одежде придворного небольшого ранга. Сжимая в руке длинный кинжал, он с отчаянной решимостью шагнул навстречу Конану, явно заслоняя собой тех, кто остался под столом.

— Сразись же с ним! Спаси свое королевство!

Эти подбадривающие реплики донеслись из-под стола, произнесенные высоким, но не из-за сдавившего горло страха, а от природы высоким голосом. Присмотревшись, Конан разглядел согнувшуюся под столом явно женскую фигуру, хотя и одетую в мужское платье. Но всей видимости, ободряющие крики женщина адресовала не вставшему на пути Конана придворному, а кому-то другому, упорно не желающему вылезать из-под стола.

— Убей его! — продолжала твердить женщина. — Или хотя бы встреть его лицом к лицу, докажи, что ты был настоящим мужчиной и погиб как герой!

Видя, что ее увещевания не возымели действия, женщина прибегла к последнему доводу:

— Клянусь, я умру, сражаясь рядом с тобой!

Увидев подходящего с мрачной решимостью на лице Конана, женщина почти вылезла из-под стола и, встав на одно колено, выхватила прямой морской палаш, висевший в ножнах у нее на боку. Коротко остриженные рыжие волосы молодой женщины были растрепаны, плащ расстегнут, а в вырезе туники виднелась полная, не тронутая загаром грудь.

Какой-то" слабый голос раздался из-под стола. Слов Конан не разобрал. Женщина же, отведя взгляд от глаз киммерийца, на миг вновь опустила голову под каменную крышку, а затем разгневанно переспросила:

— Что? Предложить ему сделку? Что-что он может взять за твою жизнь?.. Нет, Малвин, жалкий трус, это я предложу тебе кое-что… за твою трусость ты достоин только смерти!

Не успел ее собеседник что-либо возразить, как рыжеволосая женщина резким движением вонзила в него свой палаш, затем вытащила клинок из раны и вновь нанесла удар. На этот раз ее оружие осталось под столом, из-под которого донесся сдавленный стон, превратившийся в хриплый булькающий звук и шуршание скребущихпо полу рук и ног. Несколько бледных теней расползлись по залу, оставив под каменной крышкой стола умирающего человека в полированных доспехах. Одна рана была нанесена ему, видимо, снизу, между ног; со второго удара палаш женщины застрял в шее еще недавно могущественного Повелителя Офира.

— Амлуния… — в последнем выдохе прохрипел лорд Малвин и захлебнулся хлынувшей из его рта кровью.

Поняв, что Повелитель мертв, готовый защищать его вельможа бросил свой кинжал и, подняв руки, застыл, молча глядя на Конана.

Женщина по имени Амлуния неспешно, но решительно приблизилась к королю Аквилонии и остановилась в пределах досягаемости его меча.

— Ну что ж, убей меня, если тебе это нужно, ненасытный убийца, — спокойно сказала она. — Убей… или сохрани мне жизнь. Тогда ты даром получишь то, за что Малвина было запрошено целое королевство. Еще один шаг вперед, и, прижавшись к Конану всем телом, Амлуния запечатлела на его губах горячий, влажным поцелуй.

— Он не был ни мужиком, ни королем. Ты же — настоящий мужчина и велики й король, — прошептала пил. — Владей же Офиром, могучий король-воин. Офиром и… мною, если ты сможешь удержать в своей власти то, что сумел добыть мечом, чинив кровавую бойню…

Глава VI ОСАДА

— Ианту будем держать! Пусть Амиро хоть головой бьется в ворота — города ему не видать.

Заявив так, Конан резко ударил кулаком по каменному треугольнику одного из зубцов на верхней площадке смотровой башни цитадели

— Столица Офира наша, — продолжил он, обернувшись к сопровождающей его группе офицеров и советников. — Столица и половина территории страны — до Красной реки и Аронда на востоке. Я не отрицаю — кофийские всадники быстры, а и вся армия знает свое дело. Но я не думаю, что Амир сумеет противопоставить что-либо крепким и высоким стенам Ианты и надежно охраняемой переправе.

Граф Троцеро, смотревши со стены на уходящий вниз почти отвесный скалистый берег Красной реки, кашлянул и заметил:

— Все это так, Конан. Но ведь Амиро возьмет город в осаду. Часовые на восточных башнях города уже докладывают, что кофийцы строят осадные башни, монтируют подвесные тараны и собирают катапульты.

— Разумеется, все это — верные признаки готовящейся осады и штурма, — чуть иронично продекламировал Конан и ухмыльнулся — Но, к несчастью для Амиро, Ианта лежит на обоих берегах реки, и мы контролируем обе части города заодно с двумя мостами. Других переправ поблизости нет. Так что пусть Амиро хоть тремя поясами окружит восточную часть Ианты, пока мосты в наших руках — назвать это осадой не представляется возможным. В городе не будет нехватки продовольствия, а значит — беспорядков и восстаний. Я напомню тебе, Троцеро, что мы, аквилонцы, спасители и освободители этой страны, желанные гости ее нового и законного губернатора — лорда Лионарда.

Конан кивнул в сторону паукообразного герцога, который поспешил подобострастно поклониться, нервно дергая усами. Подмигнув Троцеро, Конан продолжил:

Непримиримые враги Амиро, истинные патриоты Офира будут храбро сражаться, отражая атаки противника на нашу — и, разумеется, вашу, любезный герцог Лионард, — крепость.

— Нашу общую твердыню… — зачем-то брякнул Лионард и снова поклонился Конану.

* * *

Вид, открывавшийся с башен замка-крепости, был действительно великолепен. Красная река, берущая начало в Карпашских горах, виднеющихся где-то далеко на горизонте, стремительно катила свои красно-бурые от глины воды мимо пойменных лугов и густых лесов.

Древняя цитадель стояла на высокой скале в излучине реки. Каменная глыба частично перегораживала поток, делая его достаточно узким для постройки моста. Кроме того, это была верхняя точка течения реки, куда круглый год могли подниматься грузные морские суда. Дальше товары следовало перегружать либо в плоскодонные речные лодки и на плоты, либо навьючивать на спины караванных верблюдов и мулов. Некогда какой-то пират или разбойник, смекнув, насколько выгодным может быть это место, заложил на скале крепость и обложил данью все проплывающие по реке суда и приходящие к ее берегам караваны. Шли века, на деньги, собранные с торговцев, строились мосты и крепостные стены; рос город, обрастая новым кольцом башен и фортов.

С крепостных башен город был виден как на ладони: россыпь куполов и шпилей храмов, башенки дворцов и сплошная терракотовая череда крыш, рассекаемых улицами и переулками. Через реку перекинулись два моста: северный — узкий, изящно изогнутый многоарочный виадук, и южный — с одним широким, как Дорога Королей, пролетом. Множество причалов вдавалось в речные воды. Почти все пристани были заняты стоящими под погрузкой торговыми кораблями. Весь огромный город был окружен кольцом каменной стены с чередой башен, стоявших на равном расстоянии — примерно в сотне шагов — друг от друга. Кольцо размыкалось лишь у реки, где четыре мощных бастиона, — по два с южной и северной стороны — острыми углами стен врезались в пенящиеся у их подножия полны.

Надо всем этим возвышалась древняя цитадель, и па смотровой площадке ее дозорной башни стоял сейчас Конан с горсткой аквилонских и офирских офицеров, включая Лионарда, Троцеро и разведчика Эгилруда, на шлеме которого появился чеканный орел — знак капитанского звания. Чуть в стороне, прислонившись к массивной раме катапульты, стояли закованный в доспехи карлик Делвин и затянутая в кожу рыжеволосая женщина-воин по имени Амлуния. Было видно, что эти двое успели познакомиться за несколько дней, проведенных Делвином в крепости. И хотя обычно карлик сторонился женщин, с Амлунией, новой фавориткой короля Конана, он установил дружеские, доверительные отношения.

— Нам повезло, — продолжил свою мысль Конан, — что цитадель находится на аквилонском берегу. Если бы не так — Амиро мог бы попытаться захватить мосты, высадив десант с лодок, или даже уничтожить их, чтобы отрезать нас. А теперь он сам будет заинтересован в том, чтобы сохранить мосты в целости, если, конечно, собирается штурмовать крепость. Для этого ему в первую очередь придется взять штурмом восточную часть города. К счастью, с этими машинами, — Конан похлопал рукой по рычагам одной из баллист, — мы сможем держать под контролем реку, сжигая огненными ядрами любые неприятельские суда, контролировать мосты, держа их под прицелом, как, впрочем, и большую часть города. — Последнюю ремарку Конан сопроводил выразительным взглядом в сторону Лионарда, который лишь смиренно склонил голову.

— Я думаю, — сказал Конан, — что если аквилонские части составят гарнизон цитадели, действуя как резерв и выступая в роли советников, то мы вполне сможем доверить офирским войскам оборону стен их собственной столицы.

Лионард поспешил подтвердить:

— Не сомневайтесь, ваше величество. Ни один житель Ианты не допустит, чтобы ворота города были открыты мародерам Амиро!

Новоявленный губернатор помолчал, прокашлялся и осторожно осведомился:

— И все же, ваше величество, насколько мудрым будет решение отослать из города значительную часть ваших войск так быстро после… освобождения Ианты от тирана Малвина?

Явно боясь разгневать киммерийца, Лионард не решился развить свою мысль и замолчал, умоляюще заглядывая в глаза остальных советников, ища у них поддержки.

— Действительно, Конан, — согласился с герцогом граф Троцеро, — от Амиро можно ждать любых неожиданностей. Он может переправиться через реку за стенами города, сжечь предместья и даже полностью окружить Ианту…

— Пусть попробует, — перебил графа Конан. — Вода стоит высоко, он половину армии утопит, переправляясь. Единственный брод находится в двенадцати лье выше по течению. Вниз по реке брода нет. По моему приказу солдаты переправили все лодки и паромы в предместьях на нашу сторону, а на том берегу сожгли все пристани н доки. Лично я не рискнул бы переправляться в таких условиях. Не думаю, что на этот риск пойдет и Амиро: судя по всему, принц далеко не дурак. Нет, Троцеро, самое мудрое сейчас — отправить все свободные части на север, в Немедию. Узнав, что Балт убит, тамошние бароны не замедлят выбрать нового короля и начнут войну против Аквилонии, что нам сейчас ни к чему. Нужно опередить их, не дать им собраться с силами. Один раз я уже проспал возможность пожать плоды славной победы и не намерен повторять этуy ошибку.

Троцеро помолчал и задумчиво произнес:

— Если у нас все получится, мы станем основатели ми могучей империи.

— Получится, получится, можешь не сомневаться, — Конан дружески хлопнул графа по плечу, от чего Троцеро пошатнулся и был вынужден сделать шаг назад, чтобы восстановить равновесие. — Кавалерия Оттобранда движется на север, опережая сам слух о смерти Балта. Надеюсь, что немедийскую знать удастся застать врасплох. Я отдал Просперо приказ поискать в Бельверусе надежного истинного патриота, который, но примеру Лионарда, смог бы достойно управлять страной под нашим протекторатом. Я лично через несколько дней отправлюсь туда, приму присягу нового губернатора и разберусь с наиболее упорными и не желающими сотрудничать баронами. А тебе, Троцеро, и доверю оборону Ианты. Пока на северном фронте все не образуется, нужно удержать город, не дать Амиро взять его.

— Видимо, в дальнейшем с Амиро нам еще предстоит разобраться.

— Точно, — кивнул король. — Вышвырнув его из Офира, мы сделаем первый шаг к завоеванию самого Кофа.

— К югу от города множество дымов! — крикнул кто-то из офирских офицеров.

Конан бросил взгляд в ту сторону и пожал плечами:

— Амиро жжет предместья. Ничего не попишешь. Неразумно, конечно, было располагать за стенами жилые кварталы, склады и мастерские. Но куда деваться, город-то растет…

— Ваше величество! — осмелился прервать Конана Лионард. — Сигнальщики с башен передают, что под прикрытием дымовой завесы Амиро начал штурм городских стен! Наши войска просят у крепостного гарнизона подкрепления.

— Неужели? Быстро же они испугались. Ладно, будет им подкрепление! Я сам срочно отправляюсь к Восточным воротам.

Развернувшись на каблуках, Конан в сопровождении своих офицеров проследовал к узкой лестнице, ведущей с башни прямо в крепостную конюшню.

* * *

Скачка по улицам Ианты была стремительной. Впереди неслись три Черных Дракона, заставляя расступиться прохожих и расчищая дорогу для летящего следом Шалманесера с его коронованным всадником. Замыкали процессию Троцеро и Лионард, с трудом успевающие за Конаном и его охраной.

Всадники пересекли реку по новому каменному мосту, кратчайшим путем, ведущим их к Восточным воротам, называвшимся еще Бычьими. На лицах прижимающихся к домам встречных горожан были написаны сложные чувства. С одной стороны, все видели в Конане чужеземца, захватчика, с другой, зная о почти бескровном захвате цитадели и о смерти Малвина, к которому мало кто питал симпатии, жители столицы Офира связывали с киммерийцем ожидания скорейшего решения всех военных вопросов и избавления от угрозы неминуемого разорения и порабощения в случае победы Амиро.

Улица, непосредственно ведущая к воротам, была запружена уходящими из окрестных кварталов жителями. Конан окликнул своих охранников и приказал:

— Оставайтесь здесь! Постарайтесь расчистить от беженцев путь от моста до ворот. Нельзя, чтобы резервная колонна увязла в толпе.

Черные Драконы повиновались, и Конан стал самостоятельно прокладывать себе дорогу к ближайшей башне городской стены. Привязав Шалманесера к коновязи у входа в башню, он почти взлетел на боевую площадку стены, где, кашляя и протирая глаза от едкого дыма, офирская стража пыталась разглядеть, что делается на подступах к городу.

Конан также ничего не увидел за стеной, кроме сплошной черной пелены.

— Организовать резервистов; пусть подают воду на стены, — распорядился он. — Пожарную бригаду — к воротам! Не пришлось бы тушить их. Расставьте бадьи по стене, чтобы солдаты могли промыть глаза, не покидая пост.

Неожиданно какой-то свистящий звук разорвал воздух, а затем раздался треск раскалывающегося камня. Вскрикнул раненный осколками солдат.

— Рогатый шлем Крома! — чертыхнулся Конан. — Откуда у Амиро взялись катапульты?! Ведь кофийцы строят у стен города не более суток!

К счастью, стреляя из-под дымовой завесы, противник не мог точно прицелиться. Конан, Троцеро и Лионард и сопровождении офирского сержанта прошли по стене, подбадривая солдат и отдавая дополнительные распоряжения. Из равномерной пелены дыма вдруг вырвалось и взвилось к воротам более густое черное облако. Сквозь клубы дыма мелькнуло пламя. Видимо, противник придвигал к воротам какую-то пылающую массу, скорее всего — телегу с грудой наваленных на нее смолистых поленьев.

В этот момент на стену стала поступать вода, поднимаемая снизу при помощи специально сконструированных для этого колодезных воротов. Первые ведра уже были вылиты на внешнюю поверхность ворот, чтобы предотвратить их возгорание.

Конан, почувствовав, что вслед за огненным тараном порот должна последовать и атака на стены, не доверяя стопроцентно бдительности незнакомой ему офирской стражи, спустился с надвратной башни на стену как раз вовремя, чтобы заметить крюки штурмовой лестницы, зацепившиеся за верхний край укрепления. В нескольких саженях ниже сверкнули сквозь дым бронзовые шлемы кофийских солдат.

— Кром! К оружию, слепые псы! — заорал Конан.

Схватив алебарду ближайшего стражника, он приступил ее изогнутым клинком к верхней перекладине лестницы и, действуя древком как рычагом, вдвоем с пришедшим ему на помощь спохватившимся офирцем они оторвали крючья от стены и сбросили лестницу на землю. Внизу раздался звон оружия и доспехов, послышались крики и стоны. Киммериец оглянулся: по всей стене офирская стража вступила в бой, сбрасывая алебардами лестницы Кофийцев или рубя топорами верхние перекладины, а то и головы слишком высоко поднявшихся кофийских солдат. Поднявшиеся снизу резервисты-горожане швыряли на головы штурмующих заранее припасенные на стене булыжники. Со стороны города донесся топот множества ног. Присмотревшись, Конан увидел подтягивающееся с двух сторон подкрепление: от старого моста — офирских солдат под командой аквилонских офицеров, от нового — аквилонскую роту, пришедшую из цитадели.

Поняв, что опасность внезапного прорыва кофийцев на стены миновала и что его непосредственное руководство отражением штурма не является более необходимым, Конан окликнул Троцеро и спустился со стены в город. Отбивать атаки Амиро солдатам и офицерам объединенных офирско-аквилонских войск предстояло, по всей видимости, еще много дней.

* * *

Один из залов в нижних этажах крепости был наскоро отмыт и переоборудован в королевскую трапезную. По стенам развесили гобелены, грубые плиты пола прикрыли толстыми коврами, а в центре помещения установили широкий дубовый стол, на котором были выложены серебряные и золотые приборы, изящный фарфор десертной посуды и переливающийся в огнях свечей хрусталь винных кубков.

Обычно монаршие трапезы в цитадели Ианты проходили выше, в большом банкетном зале. Но из того помещения еще не выветрился запах крови после учиненной там Конаном бойни. Казалось, под теми сводами все еще мечутся, стеная от боли и ужаса, души погибших придворных и двух королей. Поэтому Конан, его свита и изрядно поредевшая и сменившая состав кучка офирских придворных пировала в тот вечер в другом, на скорую руку оборудованном зале.

За столом собрались с десяток родственников и друзей герцога Лионарда, начинающих осознавать удачную перемену в своих судьбах, а также граф Троцеро, капитан Эгилруд и еще с полдюжины аквилонских офицеров, сидевших с мрачными лицами и пивших больше, чем закусывавших. В углу у камина Делвин негромко перебирал струны лютни.

Лицом к огню восседал на роскошном кресле Конан. К боку короля прильнула Амлуния. На рыжеволосой женщине были надеты кожаные брюки и кожаная же, широко распахнутая на груди куртка. Белая кожа самой девушки резко контрастировала с черным цветом одежды. Единственным цветовым пятном в ее облике были коротко остриженные волосы, сейчас касавшиеся щеки и шеи Конана, которому Амлуния что-то негромко говорила на ухо, от чего губы киммерийца расплылись в улыбке.

Видя, что ужинающих снедает скука, Делвин решил развеселить их, по крайней мере — аквилонцев. Ударив ни струнам лютни, он прокашлялся и, не выходя из своего угла, демонстративно фальшивя, завыл:

Судя по всему, карлик вполне освоился в крепости и примирился со сложившейся в Ианте ситуацией. Гибель прежнего хозяина, казалось, совсем не тронула и не расстроила шута. Не выказывал он и признаков ревности по поводу отношений Конана и Амлунии, в отличие, например, от Троцеро; благородный граф считал, что победителю не стоит так быстро допускать до королевского стола и ложа бывшую любовницу одного из побежденных. Но это было лишь поводом — на самом деле Троцеро больше беспокоили внезапные перемены, которые он стал замечать в Конане в последнее время. Впрочем, на изменение дружеского отношения к себе граф пожаловаться не мог. Кроме того, он уже неоднократно бывал свидетелем того, как Конан, четко просчитывая последствия самых странных и неожиданных своих поступков, оборачивал весьма рискованные дела на пользу Аквилонии. Поэтому Троцеро предпочитал до поры до времени молча терпеть недостойные, по его мнению, короли выходки Конана.

Делвин, на минуту прервавшись, на ходу досочинил свои куплеты и продолжил пение:

Слова шута вызвали, к его удивлению, лишь натянутые улыбки у аквилонцев, зато офирские вельможи просто зашлись в хохоте и аплодисментах. Лишь Амлуния, единственный свидетель кровавой резни в банкетном зале, напряглась, сжала кулаки, но, сдержав себя, вдруг выхватила из руки Конана кружку с элем и, вскочив, крикнула:

— Тост за Конана! Пьют все! За Конана, лучшего в мире исполнителя похоронных маршей!

Отхлебнув из кружки, она поднесла внушительный сосуд к губам киммерийца и почти влила королю в горло изрядное количество эля. Когда пена потекла по его щекам и подбородку, Амлуния бросила кружку на пол, обтерла валявшейся на столе салфеткой его лицо и запечатлела на его губах страстный поцелуй.

Присутствующие замерли, ожидая, когда кончится этот бесконечно долгий поцелуй. Когда, наконец, Амлуния оторвалась на миг от губ Конана, чтобы перевести дух, Троцеро нарушил тишину:

— Да, наш король — великий музыкант! Остается лишь один вопрос, ваше величество: какой танец мы сбацаем для ломящегося в ворота города Амиро?

— Самый зажигательный, мой верный граф, — отшутился Конан, а затем, посерьезнев, добавил: — Этот парень резво взялся за дело, да и солдаты у него воевать умеют. Сегодня под покровом дыма они чуть не оседлали стены! Спасибо Крому, все, что могло сгореть вокруг города, было сегодня сожжено, и больше этот номер с дымовой завесой у Амиро не пройдет.

— Амиро Кофиец известен как толковый командир и безжалостный завоеватель, — вставил Лионард, — за что мы тоже можем быть в некотором роде благодарны Митре и — разумеется — Крому.

На удивленно-подозрительный взгляд Конана герцог ответил разъяснениями:

— Я имею в виду, что, зная о жестокости Амиро, ни один даже самый малодушный житель Ианты не захочет сдать ему наш город. Ведь слух о его зверствах, о пожарах, погромах и убийствах в южном Офире уже достиг столицы. Разительным контрастом в сравнении с этим выглядит ваше почти бескровное покорение… э-э… скорее, освобождение Ианты от тирана.

Конан рассмеялся:

— Бескровное? Спроси об этом у Малвина или Балта. Впрочем, нет, не стоит отправлять тебя, мой друг, в такое долгое путешествие ради уточнения столь незначительных деталей. Поинтересуйся лучше мнением Амлунии. Она тоже в курсе того, как было дело… А если серьезно — я сильно сомневаюсь в том, что борьба с Амиро ограничится одним побоищем и несколькими дюжинами трупов.

— Что же ты планируешь, Конан? — Троцеро обрадовался тому, что разговор перешел-таки наконец в деловое русло. — Выбить Амиро из офирских границ, или же разбить его наголову и дойти до столицы Кофа? Разница ведь весьма существенная.

Конан пожал плечами:

— Судя по тому, что я слышал об Амиро, он очень честолюбив и никогда не смирится с позорным отступлением своей армии на исходные рубежи. Что же, придется заставить его сдаться, прогнав по всему Кофу до его родной Хорайи, а там уже и разделаться с ним, чтобы избавиться навеки от затаившего злобу и месть беспокойного соседа. И это было бы лучшим вариантом на будущее, — Конан заметно воодушевился, — ибо, подчинив себе Немедию, что, я думаю, теперь вопрос лишь считанных дней, и захватив Коф, мы станем великой империей. А потом Хауран, даже славный Туран могут стать нашими, вместе с дюжиной королевств, лежащих на пути к их границам!

Я вижу на лицах кое-кого из присутствующих удивление. — Величавым движением головы король тряхнул шевелюрой. — Так запомните же, мои доблестные подданные и союзники: Аквилония становится великой империей, С каждой новой победой у нас будет появляться все больше союзников, не желающих быть разбитыми и покоренными, но согласными присягнуть на верность и объединить свои силы с могуществом великого государства. В былые годы я помог взойти на трон доброй половине ныне царствующих в Хайбории королей. Настало время расплатиться за старые долги. Взять ту же Хорайю, родину моего нынешнего противника. Там до сих пор почитают меня героем за доблестную службу генералом в армии взошедшей с моей помощью на престол королевы Ясмелы.

— А, Ясмела, — отозвался в своем углу Делвин. — Припоминаю, припоминаю. Правила такая в Хорайе, пока, несколько лет назад, ее не потеснил, а потом и вовсе не сбросил Амиро. Поговаривают, что он держит ее в каком-то отдаленном замке, подальше от дворцовых интриг и столицы, где велико влияние бывшей королевы. Впрочем, все это вполне может быть слухами. Весьма вероятно, что Ясмела просто-напросто убита.

— Что? Ясмела… Ясмела погибла? Или заточена в крепость? — Конан с грохотом ударил кружкой по столу, отчего та разлетелась вдребезги, и сквозь зубы процедил: — Ладно, хватит об этом, шут. Поговорим о королеве Хорайи потом. Но Амиро придется ответить мне на вопрос о судьбе Ясмелы при личной встрече.

Столь неожиданный поворот разговора отвлек Конана от живописания его будущей империи. Вместо того он, подливая и подливая себе эля, повел с Амлунией разговор на темы, знакомые и приятные им обоим — боевые искусства и романтические приключения.

— Слыхал я, Амлуния, что ты участвовала в сражении на Тайборе, — сказал Конан, приподняв голову девушки за подбородок. — Не значит ли это, что твой клинок обагрен кровью моих рыцарей и пехотинцев?

— Так и есть, — нисколько не смутившись, а скорее с гордостью ответила Амлуния сквозь смех. — Разумеется, колоть длинным, трудным в управлении копьем или размахивать тяжеленной палицей, сражаясь с закованными в броню всадниками, мне не под силу. А вот помахать мечом, ворвавшись в строй легкой пехоты, не вооруженной к тому же пиками, — самое милое дело. То-то потеха! Веселее, чем охота на антилопу, хотя больше всего напоминает загон стада диких свиней.

Конан тоже рассмеялся:

— Нет, нравятся мне женщины, не чурающиеся военного дела. У нас в Киммерии все такие — сражаются бок о бок с мужьями, мстят за их смерть, пусть даже ценой своей жизни. Нет, есть, конечно, люди, утверждающие, что женщины в армии, на поле боя — это аморально. Говорят, что слишком велика вероятность насилия над ними. Чушь! Если женщина готова умереть п бою, она сумеет постоять за себя, начни ее домогаться кто-нибудь! Хотя, это смотря кто еще домогается…

Амлуния посильнее прижалась к Конану и, жмурясь от удовольствия, когда он игриво погладил ее по спине, оказала:

— Опасаясь встречи именно с таким неудержимым насильником, я и ношу все время полный доспех. И надо сказать — до сих пор никому из воинов не удавалось снять его с меня… против моей воли, разумеется.

Конан рассмеялся еще громче:

— Сдается мне, что ты, Амлуния, и в собственном замке опасаешься излишне горячего внимания. Иначе зачем бы ты все время ходила в плотно затянутых кожаных костюмах, снять которые с тебя можно, только расстегнув пояс, что представляется весьма затруднительным ввиду того, что на нем висит твой острый кинжал. Скажи честно: не потеешь иногда под этой шкурой?

В ответ Амлуния взяла его ладонь в свою руку и положила ее себе на грудь, почти обнаженную под распущенными застежками куртки.

— А вы сами потрогайте, ваше величество, — томно сказала она. — Только не увлекайтесь. Учтите, если вы хотите меня изнасиловать, я вам не дамся!

— Это вызов? — Конан обхватил ее обеими руками и, прижав к себе, быстро вынул из ножен, висевших у нее на боку, кинжал. — Неужели у тебя под твоей шкурой спрятан еще один палаш, вроде того, каким ты отомстила за трусость одному нашему знакомому?

Свою тираду Конан закончил, основательно ущипнув собеседницу за мягкое место. Та, взвизгнув, игриво надулась и манерно ответила:

— Нет, ваше величество, против такого могучего воина оружие бессильно. Мне остается только уповать на вашу честь и благородство. Не станете же вы… ах… овладевать несчастной девушкой против ее желания.

Продолжать разговор дальше Конан не счел возможным. Он вдруг изъявил желание осмотреть интерьеры замка. Амлуния тотчас же вызвалась поработать экскурсоводом. Стоило им удалиться, как Лионард и его сподвижники тоже поспешили откланяться и разойтись по своим покоям. Оставшихся за столом Эгилруда, Троцеро и остальных офицеров утешили своим вниманием так называемые официантки, которые, сняв фартуки и отбросив ложную скромность прислуги, очень неплохо сыграли роль придворных дам, тоскующих без общества настоящих мужчин. Лишь граф Троцеро отказался от женской ласки и ушел, погруженный в раздумья. Зато веселье в зале и смежных с ним помещениях продолжалось почти до утра — раздавались страстные стоны, пьяные песни, смех, звон посуды, — офицеры, оторванные от дома, сполна насладились нежным вниманием обитательниц захваченного замка противника.

Конан же был разбужен, когда близившийся рассвет едва окрасил ночную мглу в серый цвет. Крепкая рука, тряхнувшая его за плечо, вырвала короля из глубокого сна, отягощенного усталостью от выпитого эля, тяжелого дня и бурной ночи.

— Конан, вставай! Важные новости. Требуется твое решение.

— Что случилось, Троцеро?

Конан разжал руку, еще в полусне сжавшую лежавший под подушкой кинжал, и сел на постели, убрав с плеча голову Амлунии, продолжавшей спокойно спать.

Амиро переправляется через реку по мосту.

— Что? Он взял мост? Уже занял плацдарм в городе? — Конан молниеносным движением набросил на себя тунику и потянулся к доспехам, лежавшим подле кровати.

— Нет, Конан, — терпеливо пояснил граф, — он навел мост через Красную в двух лье выше Ианты. Он сам построил мост…

— Кром тебя подери, Троцеро! Напугал. Ерунда — понтонный мост мы быстро разобьем… Да и пройти по нему может только легкая пехота.

— Нет, ваше величество. Разведка доложила, что это настоящий, прочный мост, по которому смогут переправиться кавалерия и колесницы. Штурмовой отряд кофийцев уже занял плацдарм на нашем берегу. Я поднял городскую стражу и гарнизон по тревоге, но нужно поторопиться с планом обороны города в полном окружении.

Глава VII ПОЕДИНОК КОРОЛЕЙ

Небольшой отряд всадников продвигался среди разбросанных по западному берегу реки деревьев. Могучий поток с шумом нес свои кирпично-красные воды к далекому океану. А здесь, в окрестностях Ианты, над рекой и окружающей территорией висел густой туман. Словно огромные клочья серой ваты окутали лес и всадников, не только сокращая видимость до нескольких шагов, но и сильно приглушая звуки. Лишь по отдельным разрывам над головами, где виднелись голубые клочки неба, можно было предположить, что туман скоро рассеется.

Аквилонцы широким кольцом расставили охранение и дозоры, чтобы избежать засады. Рядом с Конаном ехали Троцеро и Оттобранд. Оба рыцаря высоко подняли свои щиты, уперев их в переднюю луку седел, и развернули их так, чтобы по возможности прикрыть короля от стрелы какого-нибудь притаившегося кофийца.

У самого Конана в то утро настроение было вовсе не то, с каким можно бросаться в атаку во главе армии.

— Проклятый туман! Ни черта не видно! — негромко бурчал он. — Неудивительно, что Амиро построил мост прямо у нас под носом.

— Видимо, так и получилось, ваше величество, — согласился Оттобранд. — Густой туман и шум реки скрыли от нас строительство… Но Митра! — сорвался и генерал. — Этот Амиро — колдун или демон, если сумел возвести целый мост за одну ночь!

— Ерунда, — отмахнулся Конан, — ничего сверхъестественного. Я вспомнил: в Стигии, где полно рек и озер, войска используют разборные мосты, когда преследуют мятежные племена. Амиро наверняка продумал нее это, а штурм стен был всего лишь отвлекающим маневром. Да, нужно было предусмотреть и это. И не только мне, генерал, но и вам не мешало бы…

— Вон мост, — сказал Оттобранд, обрадовавшись возможности избежать дальнейших упреков короля.

Действительно, впереди над рекой сквозь туман проявились торчащие из воды бревна-сваи и поперечные брусья-балки. Конан разглядел, что сваи уходили не просто в воду и мягкое дно, а крепились в некое подобие фундамента — груды корзин, наполненных камнями, были навалены вокруг каждого бревна от дна почти до самой поверхности воды. Пролетов моста видно не было — нижняя граница тумана пролегла как раз чуть ниже этого уровня. Непривычно четкие края туманной завесы и ее густота наводили на мысли о колдовстве, которые Конан старательно отбросил, вспомнив похожие туманы над озерами в его родной Киммерии.

Из леса впереди донеслись какие-то крики, несколько раз звякнул металл, заржала лошадь… Из тумана вынырнул один из дозорных.

— Неприятельские патрули, господин генерал, — обратился он к Оттобранду. — Нам удалось выяснить, что на том берегу въезд на мост охраняют два рубленых бастиона и сторожевая башня над одним из них. По эту сторону реки тоже ведутся работы…

— Ясно. Пошли одного из своих к городу, пусть поторопит остальных. — Оттобранд знаком приказал отряду аквилонцев остановиться и повернулся к Конану: — Ваше величество, вы все слышали. Мне кажется, было бы неразумно атаковать мост сейчас, со столь малыми силами. Я полагаю, что, получив приказ ускорить сборы, вызванные на подмогу отряды прибудут на место еще до полудня.

— Так-то оно так, но к тому времени Амиро переправит через реку всю свою армию. — Конан шевельнул поводьями, и его конь медленным шагом двинулся вперед. — Давайте хоть посмотрим, что же это за мост, генерал, и что строят люди Амиро на этом берегу.

Проехав вместе с Оттобрандом чуть вперед, Конан увидел внушительный деревянный частокол с бойницами, преграждающий дальнейший путь к мосту. Самого моста по-прежнему не было видно не только из-за тумана, но и из-за того, что частокол отгораживал значительный кусок берега в качестве плацдарма. Прямо на глазах Конана кофийские солдаты продолжали достраивать укрепление, возводя над проходами в частоколе небольшие дощатые башни для стрелков и охраны, и врывая в землю перед стеной наклоненные вперед заостренные колья, затрудняющие приближение кавалерии.

— Невероятно! — прошептал Троцеро. — Целая крепость! Как они это все успели?

Реплика графа была прервана характерным свистом. Тотчас же в одно из ближайших деревьев вонзилась стрела. К ее древку была привязана длинная полоска белого шелка, что безусловно уменьшало скорость полета стрелы, а следовательно, и ее пробивную силу, зато привлекало внимание.

Не успели всадники переглянуться, чтобы решить, как поступать дальше, как с дальнего берега реки до них донесся голос:

— Стой! Кто идет? Уж не Конан ли Аквилонский, пособник Офира в его жалких попытках противостоять великому королевству Коф?

Конан, пришпорив коня, оставил позади офицеров и подъехал к самой воде.

— Нет! — крикнул он в ответ. — Это я — Конан, король Великой Аквилонской империи, спаситель Офира от жадных, жестоких и коварных завоевателей из вонючего Кофа! Этот ваш… Амиро, он здесь, со своими войсками?

— Я — принц Амиро! — Молодой, оскорбленно звучащий голос принял вызов. — Почему ты не обращаешься ко мне со всеми положенными титулами, как к Великому Правителю Хорайи и наследному принцу могучего Кофа?

За бревенчатой стеной на дальнем берегу реки показались две головы в шлемах — видимо, принц и его оруженосец или какой-то офицер.

— Катись ты со своими титулами, — проорал в ответ Конан. — Я вижу перед собой только мелкого интригана, которого жадность гонит на земли соседей, а злость заставляет жечь то, что нельзя унести, отступая.

— А я, — чуть помедлив, ответил тот же голос, — вижу перед собой только самозванца-варвара, примеряющего на себя королевские одежды, не знающего даже, на какое место нацепить корону… Ладно, что привело тебя сюда? Хочешь попросить мира, переговорить об условиях?

Троцеро негромко сказал из-за плеча киммерийца:

— Конан, он согласен торговаться. Предложи ему весь Южный Офир, добавь еще что-нибудь, только пусть он уберет свои войска с этого берега. А там уж видно будет.

— Да, ваше величество. Соглашайтесь и на сдачу ему западной части Ианты, за мостами. Позже отобьем, если надо будет.

Не обращая внимания на советы, Конан, голосом, которым поднимал в атаку свою армию, прокричал:

— Никаких переговоров!.. Нет, хорайский самозванец, мне нужна только твоя голова! Ты проклянешь тот день, когда задумал вторгнуться в страну, которую я решил освободить от тирана. Это дело, которое мы могли бы решить как мужчины, если, конечно, у тебя хватит мужества встретиться со мной в бою один на один.

— Отлично! — донеслось с того берега. — Таково было и мое желание, хотя мне и неприятно марать благородную сталь кофийского клинка в гнойных кишках дикаря, влезшего на не принадлежащий ему трон. Но раз уж ты, по собственной глупости, осмелился оскорбить меня… — Амиро на миг прервался, видимо, чтобы посоветоваться о чем-то со своими спутниками, — выбора у меня нет. Что касается места поединка… как тебе вон тот островок? — За частоколом махнула рука, показавшая на реку. — Мы можем приплыть туда в лодках, по одному, и там выяснить, кто из нас достоин править Офиром.

Указанный Амиро остров был неширокой песчаной косой, лежащей посредине реки на безопасном от стрел расстоянии. Несмотря на малую высоту над водой, он казался достаточно сухим и плотным. Лучшее место для поединка при свидетелях трудно было придумать.

— Согласен, — отозвался Конан. — Встретимся там. — Обернувшись к Оттобранду, он приказал: — Найдите мне лодку.

— Есть, ваше величество. У деревенской пристани чуть ниже по течению найдется подходящая посудина. Но… Ваше величество, неужели вы действительно собираетесь подвергнуть риску все наше дело, поставив его, да и всю страну, в зависимость от результата поединка?

— Риск? — переспросил Конан, разворачивая коня. — Разве это риск? Не забывайте, генерал: я, подчас голодный, изможденный, израненный, побеждал в поединках десятки таких юнцов. Это будет лишь легкой разминкой. Я специально хамил ему, чтобы спровоцировать личную обиду и желание отомстить персонально мне. Да бросьте вы переживать, Оттобранд. Может быть, уроженец сухопутной страны без больших рек и озер, Амиро перевернет лодку и будет сожран красным речным змеем, даже не подплыв к острову, — рассмеялся киммериец.

— Хорошо бы так, ваше величество, — вздохнул Троцеро, вступая в уговоры. — Но сколько же можно ставить на карту судьбу короны и государства, уповая на крепость одной пары рук! Амиро известен как умелый фехтовальщик, опытный и опасный противник, несмотря на его молодость…

— Молодость? — Резко обернувшись, король гневно посмотрел на графа. — Что вы все постоянно напоминаете мне о моем возрасте? Неужели я дал повод подумать, что близится моя старость, что уходит мое мастерство воина, что, наконец, я исчерпал запас своего везения? Как же вы мне надоели! Чем я могу доказать вам, что годы не ослабили меня? Наверное, когда я стану королем всего мира, вам и этого будет мало…

Пока Троцеро пытался убедить Конана в своей непоколебимой вере в его силу и ловкость, пока напоминал, что это сам киммериец все время возвращается к теме своего возраста, лодка была доставлена, притащенная на буксире лошадьми, прошедшими по самому краю воды. На дне маленького безмачтового суденышка лежала груда разного оружия, включая колчан стрел и большой лук с хорошо натянутой, несмотря на влажный воздух, тетивой. Король сбросил доспехи, плотную кожаную подкладку под броню и отцепил от сапог шпоры, чтобы не рисковать оказаться в воде с грузом, который невозможно удержать на плаву. Вместо этого он вытащил со дна лодки и положил на поперечную скамью небольшой круглый щит из мерного дерева и круглый гандерский шлем. Сев в лодку лицом к корме, он взял весла и оттолкнулся от берега.

Даже здесь, в широком месте, течение Красной реки было довольно сильным. Конану приходилось прикладывать большие усилия, чтобы преодолеть его. Медленно и упорно, подгоняемая веслами, сжатыми в могучих руках киммерийца, лодка продвигалась к намеченной цели.

Конан понимал, что Амиро, двигаясь почти по течению, пристанет к острову куда менее усталым, чем он, но даже не поморщился, обнаружив эту фору, которую получил его противник. Он молча поблагодарил богов за то, что они дали ему возможность научиться и вволю попрактиковаться в гребле в годы плавания вместе с пиратами на море Вилайет. Ориентируясь по камню на том месте, где лодка отчалила от берега, он мощными гребками продвигал свое судно к островку на середине реки.

На полпути Конан увидел, как оставшиеся на берегу аквилонцы повернули головы и посмотрели вверх по течению. Оглянувшись, он увидел выплывшую из-за небольшого мыса лодку Амиро. Принц стоял во весь рост лицом к носу лодки и, поставив одну ногу на скамью, гнал свое судно по течению легкими гребками. Судя по скорости лодки и непринужденности позы принца, ему помогало не только основное течение, но и какой-то верно угаданный невидимый поток, двигавшийся от берега к середине реки. Не жалуясь на судьбу, Конан противопоставил везению юности силу и опыт своего возраста, продолжая невозмутимо орудовать веслами.

Туман стал рассеиваться, и выяснилось, что за предстоящим поединком двух королей собирается наблюдать большая аудитория. На дальнем, безлесном берегу выстроились квадраты когорт под штандартами кофийских легионов. Сам мост был запружен людьми, лошадьми и телегами, продвигавшимися на западный берег. Солдаты шли колонной по три, четыре человека, двигаясь не в ногу, чтобы строевым маршем не разрушить на скорую руку сколоченную переправу.

Увидев гребущих к острову королей, солдаты на мосту остановились. Офицеры и сержанты, покричав, схватились за кнуты и плети. Бесполезно — жаждущие не пропустить такое зрелище солдаты, столпившиеся на мосту, заблокировали проход по нему, остановив переправу,

Конан, монотонно гребущий по направлению к островку, не обратил особого внимания на собравшихся зрителей. Раз за разом его весла погружались в воду, и вот наконец киль лодки зацепил мягкое дно. Выскочив за борт, Конан быстро втащил лодку на песчаный берег, отметив про себя, что влажный песок неплохо держал его вес, не давая ногам увязнуть. Вода еще не успела стечь с его брюк и сапог, а киммериец уже взял в руки выбранное за время гребли оружие: гандерский щит, любимый меч с широким клинком, который он сунул в петлю на ремне, и длинное копье со стальным наконечником.

Лук и стрелы выглядели весьма соблазнительно, но Конан решительно отложил их в сторону. Поразить стрелой противника, еще не вышедшего из лодки или только что ступившего на берег, было бы недостойно для честного поединка, к тому же проходящего на глазах множества зрителей. Конан даже ощутил к Амиро чувство, несколько отличающееся от ненависти и презрения. Готовность принца принять вызов и сразиться один на один не могла не вызвать уважения. Киммериец прикинул, что, если бой сложится удачно, то, пожалуй, можно будет сохранить благородному противнику жизнь, заставив его при своих солдатах во весь голос поклясться уйти за границы Офира и, разумеется, освободить королеву Хорайи Ясмелу.

Честно говоря, судьба его бывшей возлюбленной очень беспокоила Конана и стала одной из причин, побудивших киммерийца вызвать Амиро на поединок. Окажись она мертва, никакие политические и военные обещания Амиро не помогли бы ему спасти свою шкуру. Если же Ясмела жива, она смогла бы сама решить, можно ли доверять принцу, если он присягнет на верность аквилонскому королю.

Взяв в руки щит и копье, Конан шагнул к центру острова. Лодка Амиро приближалась к противоположному концу косы. Принц стоял, облаченный в доспехи и подбитый мехом пурпурный плащ — самоубийственное одеяние, если лодка перевернется. С другой стороны, Конан понимал, что внешне кофиец выигрывает, выглядя куда величественнее, чем его соперник. Множество голосов кофийских солдат ритмично выкрикивали приветствия своему королю, вскидывая над головами сжатые кулаки. По контрасту с этим могучим ревом приветствия оставшихся на западном берегу аквилонцев казались слабой, безмолвной пантомимой.

Но Конану было сейчас не до сравнений. Его внимание привлекла какая-то странная легкость в движении лодки Амиро. Слишком безвольны и неэффективны были движет изображающего греблю принца, но в то же время лодка плыла на редкость плавно, не сбиваясь с курса; белый бурун пены разбегался в стороны от ее носа. Не влекли ли суденышко к цели какие-то скрытые силы? Но что? Колдовство?

Вскоре Конан рассмотрел под поверхностью воды, вдоль бортовлодки какие-то крупные тени с отходящими наверх такими отростками. С уменьшением глубины по мере приближения к острову тени стали превращаться в фигуры людей — около дюжины, — шедших по дну с тонкий тростниковыми трубками для дыхания, поднимавшимися от их ртов к поверхности. Вот над водой показались головы, выплюнутые трубки поплыли вниз по течению, вот шедшие по дну появились над водой по пес… Не выпуская из рук веревку, за которую они в: это время тянули и направляли лодку, подводные ходоки вылезли на берег и подтянули судно за собой.

Амиро, уже некоторое время назад прекративший с царственны видом имитировать греблю, цинично улыбаясь, шагнул через борт лодки на песок. Нагнувшись, он поднял ее дна лук и стрелу. В это же время его подводники с обнаженных тел которых еще не успела стечь вода, тоже подбежали к лодке и извлекли из нее каждый по же натянутому и заряженному арбалету.

Никаких пустых формальностей вроде приветствий или отдания противнику чести не было соблюдено. Пущенная первой, стрела принца была уверенно отбита подставленным щитом киммерийца. Слабо натянутый лук не придал ей скорости, достаточной для того, чтобы хотя бы воткнуться в плотное дерево. Другое дело — стрелы, посланные мощными арбалетами. Избежать залпа дюжины рассыпавшихся полукругом стрелков было куда труднее. Отбросив копье, Конан изо всех сил прыгнул в сторону и, кувырнувшись через голову, оказался в жидком прибрежном песке. Вокруг в грязь с чавканьем вонзились стрелы. Но не все: Конан почувствовал, как одна стрела проткнула полу его туники, а другая, судя по пронзившей тело боли, угодила в него самого, но куда именно — в этой суматохе он разобрать не мог. Кроме того, не укрытый ножнами меч основательно полоснул киммерийца по ноге.

Еще один мощный рывок, и Конан, извиваясь, словно ящерица, поплыл. Отбросив не понадобившийся меч и стащив с ног сапоги, он оставил на голове шлем и в левой, обращенной к противнику руке щит. Вскоре второй залп перезаряженных арбалетов настиг киммерийца. Одна стрела ударилась о его шлем с такой силой, что казалось, раскололся череп; две вонзились в выставленный щит.

Спасение было в скорости. Сложив свои усилия с направлением подхватившего его течения, Конан стал быстро удаляться от острова. Еще некоторое время ему пришлось выставлять над головой щит, прежде чем вынырнуть за глотком воздуха, затем вражеские стрелы стали ложиться все шире и, наконец, позади уплывающего Конана.

Новая опасность застала киммерийца врасплох: совершенно неожиданно его ноги обвило какое-то змееподобное тело, в живот впились острые зубы, и самый опасный обитатель этих вод — красный речной змей — потащил человека на дно.

Конан, не привыкший сдаваться на милость судьбы, продолжал сражение за свою жизнь. Задыхаясь, ничего не видя в мутной воде, он все же сумел свободной рукой сорвать с себя шлем и, зажав голову чудовища между стальным полушарием и столь же твердым деревом щита, сжал ее с такой силой, что обезумевший от боли змей разжал челюсти и предпочел отказаться от столь опасной и несговорчивой добычи.

Остававшиеся на берегу аквилонские солдаты, к счастью, прихватили на всякий случай еще две лодки, одна из которых сейчас направлялась прямо к устало отплевывающемуся мутной водой королю, а вторая забирала чуть выше по течению, чтобы обезопасить его от возможной погони лодки Амиро и его стрелков. Подняв Конана на борт, лодка, в которой на одной из трех пар весел сидел сам Троцеро, быстро направилась к берегу. Оглядев себя еще в лодке, Конан отчаянно выругался: он обнаружил, что единственная стрела, попавшая в него еще с первого залпа, угодила ему в ягодицу и до сих пор торчала там, застряв зазубренным наконечником в толстой коже кавалерийских штанов. Выбравшись на берег, Конан протянул подбежавшему Оттобранду руку, чтобы тот расстегнул крепление щита на локте. Наружная поверхность черного деревянного круга была утыкана стрелами так, что напоминала несколько полысевшего дикобраза.

— Какое коварство, какое бесчестие! — возмущенно повторял Троцеро. — Ваше величество, вы видите, на что рискуете нарваться, вступая в честный поединок с не достойным такого благородства противником?

— Мы заметили, что лодка Амиро движется как-то странно, — сказал Оттобранд, — но вы уже были далеко и не слышали наших предупреждений.

В это время над рекой прокатилось громогласное приветствие: это кофийские войска салютовали Амиро, гордо причалившему к берегу со своими «соратниками по поединку», доставив в качестве «трофея» лодку Конана и несколько клинков, которыми киммериец не воспользовался. Принца не заставил смутиться даже обнаруженный на дне лодки лук со стрелами; видимо, кофиец считал хитрость большей добродетелью, чем бесполезное и даже глупое на войне благородство.

На западном же берегу генерал Оттобранд успокаивал Конана:

— Ваше величество, зато мы теперь знаем, с кем имеем дело. Расплатились мы за это очень недорого. Все потери — несколько мечей и сабель, да пара-тройка царапин на вашем драгоценном теле. Кстати, этот поединок изрядно задержал переправу неприятельской армии. Они до сих пор митингуют, поздравляя своего командира с победой. Тем лучше для нас. Я уже выслал людей вверх по течению. Они вот-вот спустят на воду плоты с разожженными кострами. Думаю, нам удастся спалить этот чертов мост.

— Отлично, генерал, — сказал Конан, растираясь протянутой ему одним из солдат лошадиной попоной. — Я уверен, что вы с Троцеро вполне управитесь с отражением осады города. Так что я могу освободить себя от этого дела. Мне нужно покинуть Ианту на время.

— Конан, ты что, сдурел?.. Простите, ваше величество… — извинился за вырвавшееся восклицание Троцеро. — Вы по-прежнему хотите лично участвовать в немедийской кампании? Но ведь если Амиро осадит город, взяв его в кольцо, мы можем не продержаться до подхода освободившихся легионов из Немедии. Нужно решать, что делать здесь…

— Вот это я и выясню там, куда собираюсь, — сообщил Конан, запахиваясь в плащ, с готовностью протянутый ему одним из офицеров. — А пока что я вполне доверяю вам разбираться с принцем. Присмотрите повнимательнее и за моими почетными гостями — Делвином и Амлунией. В конце концов, оборона — это то, в чем я смыслю меньше всего. Думаю, что для снятия осады от меня в любом случае будет больше пользы, если я окажусь не в стенах города.

Конан понизил голос так, чтобы его слышал один Троцеро, и сказал:

— Я отправляюсь в Хорайю. Один. Мне нужно выяснить, как поживает… кое-кто из моих верных союзников. До меня дошли слухи, что с ним… с ней обошлись весьма некрасиво, и, как король, как мужчина, я не могу оставить это безнаказанным…

— Конан!.. Ваше величество… — Троцеро с трудом сформулировал свою мысль. — Неужели вы действительно бросите все свои грандиозные планы, остановите на полпути армию ради того, чтобы галопом помчаться на выручку какой-то… вашей старой союзнице. Тогда было бы проще сдать Ианту и направить в обход кофийских войск нашу армию в Хорайю…

— Армия движется слишком медленно, — шепотом, но жестко произнес Конан. — А что касается нашего противника, то кто, как не Ясмела, сумеет объяснить мне, в чем сила принца Амиро и где его слабое место?!

Глава VIII ТАРНХОЛД — ЗАМОК НА ОЗЕРЕ

Конан Киммериец, взошедший на престол великой Аквилонии, был человеком, которого, единожды встретив, невозможно было забыть. Огромные пространства от омываемого Западным океаном Аргоса до лежащего там, где восходит солнце, Кхитая и обратно — до Зингары — он преодолел в своей жизни не один раз. Много раз он прошел, проскакал верхом, прополз, протащил кандалы по Великой Дороге Королей, пересекавшей всю Хайборию. И всегда опасности, смертельные схватки и романтические приключения неслись впереди него или стремились догнать, наступая ему на пятки. Нет, Конан был не из тех, кого забывают, а из тех, при упоминании имени которого людей бросает в дрожь, пробирает пот, тянет выругаться и осенить себя защитным заклинанием. В общем, киммериец был парень не промах — от такого только и успевай беречь добро да прятать дочерей-невест. Многие годы имя Конана разлеталось по разным странам со множеством эпитетов: Конан-убийца… Конан-мятежник, спаситель, преступник, победитель и завоеватель… Немало друзей и недругов появилось у него за эти годы в двух дюжинах королевств, и надо сказать, что в живых осталось куда больше приобретенных друзей и союзников, чем нажитых врагов. И мужчины, и женщины вставали на его сторону, сражаясь с ним бок о бок, и либо погибали, либо приобретали богатство, признание и славу. В последние же годы почти все, знавшие Конана раньше, прослышали о нем как о короле одной из величайших и могущественнейших хайборийских стран — Аквилонии, — и уже никто не ожидал встретить его на дороге одного, без свиты и охраны, скачущего на горячем коне по землям враждебного его королевству Кофа.

Безусловно, всем своим видом Конан выделялся в этой южной стране: квадратное лицо, словно грубо вытесанное из камня, холодные синие глаза уроженца далекого Севера разительно контрастировали с мягкими чертами овальных лиц и с темными глазами кофийцев. Огромный рост, широченные плечи, мощь и тигриная грация, сочетавшиеся в движениях киммерийца, привлекали к нему дополнительное внимание, что, безусловно, затрудняло путешествие монарха инкогнито.

Уменьшить нежелательное внимание, в первую очередь, должны были скромное одеяние Конана — так, плащ, накинутый на его плечи, был настолько выношен и пропылен в долгих странствиях, что вряд ли кто-либо предположил бы в его обладателе даже обедневшего аристократа, не говоря уже о короле, — и его скакуны — два неприметных, типичных в этих краях офирских жеребца, отличавшихся, правда, если не скоростью, то достаточной выносливостью. Конан скакал на каждом из них поочередно, ведя в поводу второго, чтобы дать коням передышку. Кроме того, еще до отъезда из Ианты он вытряхнул из кошелька все аквилонские монеты, многие из которых, отчеканенные в последние годы, несли на себе его профиль, и насыпал в него под завязку разного достоинства монеты нескольких восточных государств, имевшие в этих краях свободное хождение и не казавшиеся какой-то экзотикой.

Позволил себе Конан и не бриться, обрастая с каждым днем все более густой щетиной, начинающей напоминать бороду, избавив кожу на своих щеках и подбородке от неизменного в течение многих лет утреннего поцелуя остро отточенного стального лезвия клинка. Время от времени, на стоянках, киммериец прикидывался хромым, что было нетрудно, так как ранение в мягкое место, полученное перед самым отъездом, после долгих часов, проведенных в седле, давало о себе знать. Впрочем, промывать и смазывать раны Конан не забывал, в отличие от водных процедур для всего остального тела, что быстро создало вокруг пропотевшего киммерийца некий зловонный ореол, заставляющий держаться подальше трактирщиков и конюхов, с которыми он вступал в контакт, и помогая избегнуть липших разговоров и вопросов.

Но наиболее трудной задачей для поддержания инкогнито странствующего короля было скрыть хорошо известное умение Конана действовать мечом и другим оружием и его взрывной темперамент, привычку не прощать ни малейшей обиды и вызывать человека на поединок, не получив извинений за какую-нибудь неуклюжую шутку. Конан выбрал для себя образ этакого невозмутимого, толстокожего и чуть простодушного здоровяка-увальня и худо-бедно старался соответствовать ему, что, впрочем, не помешало ему расправиться поздним вечером на пустынной дороге с целой шайкой каких-то кабацких громил, решивших проследовать за ним после выхода из трактира, чтобы потрясти увесистый кошелек беспечного и добродушного великана. Впрочем, разбойники даже не успели толком пожалеть о том, что затеяли такое дело, ибо Конан, учитывая секретность своей миссии, предпочел не оставлять в живых свидетелей его силы и умения вести бой.

Итак, король Конан пересек Южный Офир с его выжженными Амиро деревнями и вытоптанными войсками посевами, а затем углубился в холмистые равнины и заливные луга вражеского Кофа. Насколько киммериец мог судить, никто по дороге не опознал короля Аквилонии и не вспомнил Конана-варвара, уже бывавшего когда-то в этих местах.

Вступив, наконец, в узкие долины горного королевства Хорайя, Конан не смог сдержать волну нахлынувших на него воспоминаний о бывшей правительнице этой страны, тогда еще принцессе Ясмеле. Конан вспомнил, как она дерзко выбрала его, первого незнакомца, встреченного ею на пустынной улице ночного города, назначив командовать армией, которую она повела в поход, повинуясь какому-то таинственному видению, в котором принцесса признала знак Митры. Не забыл киммериец и их с Ясмелой победу над злым, считавшимся бессмертным колдуном Натохком, известным в ее стране как Черный Колосс; но самыми свежими и волнующими были его воспоминания о праздновании этой победы в течение страстной ночи, проведенной у костра, в залитых лунным светом руинах.

Нахмурился Конан, вспомнив о том, как мало-помалу стала отдаляться от него взошедшая на трон Ясмела, поглощенная заботами о королевстве и исправлением того, что натворил в стране правивший до нее ее брат — король Коссус. А после отъезда заскучавшего без дел и ее нежного внимания Конана Ясмела и вовсе с полным правом начала использовать свои женские чары, чтобы привлечь на свою сторону наиболее знатных и благородных аристократов Хорайи. Впрочем, была ли она игроком или пешкой в бесконечных дворцовых комбинациях и интригах, — этого сказать наверняка не могла ни сама Ясмела, ни кто-либо другой.

Воцарившись в Аквилонии, Конан стал получать известия из Хорайи через своих послов и шпионов. Ему стало известно, что король Коссус скончался — от скоротечно развившейся лихорадки, как было сказано в официальном сообщении. Впрочем, такие «болезни» вполне могли скрутить и совершенно здорового человека — был бы достаточно могущественный и богатый недоброжелатель, а яд или колдовское зелье в сочетании с заклинанием найдутся при любом дворе. Числившаяся до того принцессой-регентшей Ясмела, вместо того чтобы решительно провозгласить себя законной наследницей трона, пустилась в какие-то странные игры с чередой жаждущих наследства баронов, советников и просто самозванцев. Кончилось все это весьма плачевно — практически независимая Хорайя превратилась лишь в формальную автономию под властью Великого Правителя Кофа принца Амиро, несомненно самолично придумавшего себе столь звучный титул.

Ясмела, добившись права управлять Хорайей не без помощи Конана, затем сумела своим умом и обаянием расположить к себе большинство населения королевства, и лишь столь дерзкий, решительный и весьма могущественный соперник, как Амиро, мог решиться не дать ей взойти на трон и даже отправить ее с глаз долой из столицы в далекий замок на горном озере. Дальнейшая судьба королевы Ясмелы и заставила Конана пуститься в далекий путь, который сейчас подходил к концу — за очередным перевалом впереди блеснуло темно-свинцовое зеркало озера.

Еще много лет назад Конан слышал об этом мрачном месте — сумрачной долине с замком посреди небольшого озера. Тарнхолд — так называли внушительный, возведенный в незапамятные времена, а затем многократно достраивавшийся и переделывавшийся замок. Лес сплошной стеной подходил к самому берегу. Столь же отвесно уходили прямо в воду стены замка.

Что-то придавало Тарнхолду еще более угрожающий и зловещий вид, чем у большинства подобных ему в богатой озерами Хорайе. Что именно — Конан никак не мог определить. Быть может — более темный, чем у окружающих утесов, цвет камней, из которых были сложены стены замка. Быть может — мох, неправильной формы пятнами покрывавший нижнюю часть этих стен над водой. А может быть, дело было в самом озере, вода которого словно поглощала падавший на нее свет, не отражая своим свинцовым зеркалом ни синевы неба, ни солнечных лучей.

Да, жизнь в таком месте для веселой, любящей яркие краски, праздники и зрелища Ясмелы была бы сама по себе пыткой. Накануне, ночуя на постоялом дворе в деревушке в соседней долине, Конан попытался поговорить с одним из завсегдатаев трактира о замке Тарнхолд. Тот как-то сразу замялся, а когда было произнесено имя бывшей правительницы, и вовсе оборвал разговор, причем довольно грубо. Конан, получив подтверждение терзающим его подозрениям о том, что в этой истории не все чисто, не стал настаивать на дальнейших расспросах, чтобы не спровоцировать скандал и распространение слухов о появившемся в окрестностях замка слишком любопытном чужеземце.

Спрятавшись в прибрежных зарослях, Конан присмотрелся к замку. Стражники, вяло ходившие взад-вперед по стене с алебардами на плече, не вызывали особых опасений. Они явно не ждали никакой опасности извне замка, скорее опасаясь каких-то беспорядков внутри него. Взобраться по стене тоже не представляло невероятно трудной задачи ввиду древности и грубости источенной дождями, морозами и ветрами кладки. Несложно было бы и проскочить между часовыми, а при необходимости и без шума снять одного-двух из них, если подобраться к замку в темноте.

Но в планы Конана никак не входило бесцельно дожидаться ночи. А кроме того, ночь была не лучшим временем для лазутчика, впервые оказавшегося в незнакомом месте. Киммериец решил при свете дня разведать подступы к замку, разобраться хотя бы в общих чертах с его планом и, если потребуется, переждать до темноты в укромном месте или вернуться с вечерними сумерками. Конан отвел своих лошадей в сторону от тропы и привязал их на небольшой поляне, убедившись, что густые заросли надежно прикрывают животных от непрошеных соглядатаев. Оставив довольно длинную привязь, чтобы оба коня могли попастись в высокой густой траве, он хорошенько переседлал обоих, подтянув подпруги и поправив упряжь, чтобы обеспечить безопасную скачку при вполне возможном поспешном отступлении. Затем, сняв с себя большую часть одежды, киммериец вновь скользнул к озеру, где прежде всего хорошенько вымылся под прикрытием нависших над водой ветвей ивы, используя вместо мыла прибрежный ил. Таким образом он избавился от запаха давно не мытого тела, который, охраняя киммерийца от лишнего внимания в пути, мог запросто выдать и погубить его в помещении. Затем, оставив на себе лишь тонкие нижние шаровары из шелка, с которого вода стекала быстро и беззвучно, и обвязавшись кожаным кушаком с висящим на нем кинжалом в ножнах, Конан еще раз осмотрелся и поплыл в сторону замка.

Даже зная, что его черные волосы и загорелая кожа не будут слишком выделяться в темной воде, он все же предпочел плыть под водой, лишь изредка показываясь на поверхности без единого всплеска, чтобы глотнуть воздуха. Вскоре черная стена замаячила перед ним, а затем руки киммерийца наткнулись на массивный каменный блок стены замка.

Вынырнув в практически не просматриваемой часовыми зоне, Конан внимательно изучил поверхность стены. Чтобы добраться до нижней бойницы, пришлось бы изрядно попотеть, ободрав колени и локти. Чуть в стороне — там, где древняя кладка переходила просто в старую, — взбираться было бы легче, но здесь пришлось бы лезть по глухой стене без бойниц, до самых зубцов на ее верхней грани.

Поразмыслив, Конан решил обследовать подводную часть стены. Нырнув, он обнаружил, что его предположения подтвердились: судя по состоянию кладки, сравнительно недавно — быть может, каких-то два-три века назад — уровень воды в озере резко повысился. Скорее всего, была перегорожена плотиной вытекавшая из озера речушка, или же на дне после незначительных подземных толчков, весьма обычных в этих горах, открылись новые ключи, подающие воду в эту межгорную котловину.

Неглубоко под поверхностью воды Конан заметил шедшую вдоль стены изящную галерею. Несколько раз нырнув и проплыв вдоль галереи под нависавшую над озером башню, киммериец обнаружил то, что было ему нужно, — уходящий к центру замка коридор, затопленный водой.

Полежав на воде, глубоко вдыхая и выдыхая воздух, словно накачивая себя кислородом, как это делали его приятели — ловцы жемчуга на море Вилайет, Конан сделал последний вдох и нырнул. Перед его глазами промелькнули белые меловые полосы — следы сезонных и многолетних колебаний уровня воды в озере, свод галереи, терраса под ним, — и, наконец, Конан скользнул в мрачный, полузаросший водорослями коридор. Не останавливаясь, чтобы убрать их с дороги, Конан мощными гребками продвигался вперед вдоль изогнутого потолка коридора; неожиданно его руки наткнулись на какое-то препятствие. В полумраке туннеля Конан наполовину разглядел, а частично на ощупь определил, что перед ним решетка — восемь-десять металлических, сильно изъеденных ржавчиной прутьев, расходящихся веером из одной точки пола коридора к его своду.

Прутья решетки были расположены довольно широко, и стоило лишь немного изогнуть один из них, чтобы в образовавшуюся прореху мог пролезть человек даже таких внушительных габаритов, как Конан. Киммериец уперся ногами в стену коридора, обхватил ладонями один из прутьев и уперся в него плечом. Словно вставая с большим грузом, Конан напряг ноги, одновременно толкая вперед руки. Решетка подалась, прут стал изгибаться, но когда он ослабил усилие, намереваясь примериться к образовавшемуся отверстию, то с ужасом обнаружил, что изгибаемый им прут продолжает свое движение. Зашевелились и другие прутья решетки. То, что Конан принял за металл, оказалось живой плотью — щупальцами какого-то подводного чудовища. Погруженная в спячку паукообразная тварь, покрытая крепкой, как камень, чешуей, очнулась и поспешила воспользоваться самоубийственной неосторожностью столь крупной и редкой добычи. Два светящихся круглых глаза, не выражающих никаких эмоций или чувств, кроме голода, уставились на человека из центра клубка щупалец. Четыре оканчивающиеся крючьями короткие лапы шевелились у приоткрытой пасти, готовые намертво вцепиться в добычу и медленно подтаскивать ее к усеянным мелкими зубами челюстям.

Конан передернулся от ужаса и омерзения и попытался проскользнуть между длинными щупальцами. Но, проникнув за то, что было принято им за решетку, он оказался в западне: второй ряд похожих на ржавое железо конечностей паука преградил ему путь. Одно из щупалец, подкравшись сзади, незаметно обхватило стопу киммерийца. Пытаясь освободиться, он не заметил, как еще два обвились вокруг его тела. Конан, дотянувшись до кинжала и вытащив его из-под придавившего ножны щупальца, изо всех сил ткнул клинком в чешуйчатую шкуру. Бесполезно. Лишь кончик кинжала смог проникнуть между крепкими, как камень, пластинами, причинив подводному пауку боль, сравнимую с комариным укусом для человека. Словно в раздражении, чудовище лишь крепче сжало кольцо уколотого щупальца.

В мозгу Конана пронеслась страшная мысль: чудовищному пауку вовсе не обязательно было разрывать добычу на куски, чтобы умертвить ее, или жрать ее живьем. Стоит продержать человека в объятиях щупалец еще считанные мгновения — и все будет кончено. Конан уже чувствовал, как горят его легкие, как сводит судорогой горло, как быстро уходят силы и появляются первые круги перед глазами. Лишь несгибаемая воля и подсознательная готовность бороться за свою жизнь, пока не остановится сердце, заставляли киммерийца продолжать попытки вырваться.

Отчаянными усилиями человеку удалось вытащить паука из его логова и даже протащить чудовище за собой на пару ярдов вперед. Здесь Конан почувствовал, что потолок над его головой уходит вверх. Нашарив грань свода коридора, он по самую рукоятку сунул кинжал между двумя камнями источенной водой кладки, из последних сил уперся в стену и, действуя рукояткой как коротким рычагом, попытался вывернуться из губительных объятий…

Ничто, казалось, не было способно заставить чудовище ослабить хватку. Но в этот момент произошло то, чего Конан никак не ожидал и к чему не был готов. Под воздействием мощных усилий, почти судорог тела киммерийца один из камней свода, там, где был вставлен кинжал, вывалился из кладки и, рухнув вниз, на чудовище, потащил паука, а вслед за ним — и человека на дно. Следом за первым со свода обрушился целый град бесшумно и медленно падающих на пол коридора каменных блоков свода. Последнее, что успел заметить Конан, — это опускающийся прямо на него прямоугольник пористого камня и мечущиеся во взбаламученной воде обрывки водорослей. Затем, вместе с вереницей серебристых пузырьков воздуха, силы и сама жизнь покинули его тело.

Глава IX ЦАРСТВО ИЛЛЮЗИЙ

Преисподняя оказалась мрачным, холодным местом. Конан не раз пытался представить ее себе. Он знал легенды бараханских пиратов о бескрайнем океане смерти, слышал, как умирающие шемиты бредили об озерах неугасимого пламени. Баллады асиров повествовали о ледяной пустыне под черным небом — истинном и вечном доме северного воина и барда. Но конкретно этот посмертный мир — быть может, предназначенный Кромом для самых заблудших душ — оказался беспросветной тьмой на границе жесткого камня, впивающегося в спину, и ледяной воды, омывающей нижнюю половину тела. К тому же в доставшемся Конану аду нещадно воняло сыростью, плесенью и разлагающейся падалью. Прикинув, что к чему, Конан почувствовал некоторое разочарование. Считая себя верным и достойным почитателем Крома, он рассчитывал на более пристойное времяпрепровождение после смерти. Впрочем, поживем — увидим», — подумал он по привычке и усмехнулся. Следующий шаг познания загробного мира заключался в определении своего местонахождения. Судя по всему, киммериец лежал навзничь на каменной лестнице, до пояса погруженный в воду. Набравшись мужества, он попытался пошевелиться, чтобы проверить, подчиняется ли ему его тело. Судя по пронзившей все мышцы и кости ломающей и режущей боли, дюжина демонов уже изрядно потопталась на нем, наказывая за какие-то прижизненные грехи. И все же, сам не веря своим ощущениям, Конан сумел переползти на несколько ступенек, с тем чтобы вытащить из воды окоченевшие от холода ноги. Пришлось ли ему для этого двигаться вверх или куда-нибудь в другом направлении — за это он поручиться не мог. «Кто его знает, как здесь определяются верх и низ», — подумал киммериец.

Передохнув, он набрался сил и решимости, чтобы встать на ноги, опираясь на стену. Приняв вертикальное (вертикальное ли?) положение, Конан решил, что, ввиду отсутствия дальнейших указаний свыше, он имеет право самостоятельно интерпретировать божественный замысел по поводу пребывания его души на том (теперь уже этом?) свете. Лестница, уходящая в воду, не оставляла большой свободы выбора: скрипя зубами от боли, Конан стал взбираться вверх, отдыхая чуть не после каждой ступеньки. Вскоре ступени уступили место гладкому каменному полу. С двух сторон Конан, разведя руки, обнаружил столь же сырые, покрытые слизью плесени стены. Судя по всему, боги пока что не баловали его свободой выбора, предоставив ему право лишь лежать у самой кромки воды или двигаться вперед по темному коридору.

Двигаясь на ощупь, Конан обнаружил, что коридор изгибается, закручиваясь широкой спиралью. Время от времени в нишах стен киммериец находил запертые, обитые ржавыми железными листами двери. Из-за них шел такой тошнотворный гнилостный запах, что у Конана даже не возникло желания проникнуть внутрь. Он лишь гадал, скоро ли обнаружится в стене распахнутая дверь предназначенной ему лично кельи, где его душе предстоит маяться взаперти в течение нескончаемых веков и тысячелетий.

Неожиданно от коридора отделился уходящий в сторону более узкий проход. В его глубине, высоко над головой, Конан обнаружил целое сокровище, бесценный клад — узкую полоску света, горизонтально прочертившую черноту под невидимым потолком.

Непосредственный источник света был скрыт — видимо, какими-то выступами или карнизами свода и стен. Лучи же достигали пола, ничуть не рассеивая темноты вокруг Конана; лишь несколько пылинок висели в них. Стены отстояли друг от друга слишком далеко и были слишком гладкими и скользкими, чтобы даже выросший в горах Конан мог взобраться по ним. В общем, приходилось утешаться недоступным зрелищем без всякой надежды на выяснение источника этого непонятного свечения.

Обнаружив, что движение воздуха заставляет пылинки по-новому вздрагивать и кружиться в прозрачных лучах, Копай начал прыгать и размахивать руками, чтобы, как ребенок, полюбоваться взвихренными облачками пыли. Осознав идиотизм этого занятия, он одновременно стал задумываться о том, насколько безоговорочно следовало верить в собственную смерть. Отойдя чуть назад и перекрыв ладонью полоску света, он убедился, что, по крайней мере, форма его тела сохранилась — в полумраке угадывались привычные очертания пальцев. «А если он не умер, — мелькнуло в голове киммерийца, — то свет, вполне вероятно, мог быть не адским огнем, а обычными солнечными лучами». Это в корне меняло дело. Если с вечным пребыванием в беспросветном загробном мире Конан еще готов был смириться, то, оставшись в живых, он был готов приложить все силы к тому, чтобы выбраться из черного подземелья на белый свет.

Память стала медленно возвращаться к нему: промелькнули королевский дворец в столице Аквилонии, какая-то битва, Офир, мост у Ианты, карлик, долгое путешествие… Вздрогнув, Конан вспомнил замок Тарнхолд, озеро и подводный туннель с чудовищным пауком…

Восстанавливая детали схватки с многоногим подводным чудовищем, Конан отвлекся и, сделав очередной шаг вперед, почувствовал, как камни уходят из-под его ног. Только подсознательное чувство опасности и мгновенная реакция заставили его тело отчаянным броском отпрянуть от разверзшейся перед ним пропасти. Спустя несколько мгновений рухнувшие камни с громким плеском вошли в воду где-то далеко внизу. После долгих минут тишины, пока Конан переводил дух и радовался тому, что опыт и инстинкт воина не подвели его, в провале вновь послышались какие-то всплески и бульканье. Звуки явно приближались. Конан почувствовал, что волосы на его голове встают дыбом. Какая-то новая, неведомая опасность в виде очередной кровожадной твари или самой странной — маслянистой и густой, угрожающе чавкающей — жижи угрожала ему. Понимая, что медленный подъем врага может в любой момент обернуться стремительным, смертельным броском, Конан развернулся и бросился бежать.

Это была страшная гонка вслепую, когда каждый шаг мог обернуться падением в очередную яму, ведущую в дьявольские подземелья. Но, подгоняемый каким-то сверхъестественным, запредельным ужасом, Конан продолжал бежать, следуя поворотам коридора, наобум выбирая направление на перекрестках, стараясь лишь по возможности следовать наметившемуся подъему пола. Даже бег вверх по неожиданно ставшему более крутым склону не смог замедлить стремительного движения киммерийца. Не успев затормозить, он всем телом налетел на не замеченную вовремя деревянную дверь, которая, видимо изрядно прогнив, не выдержала такой нагрузки и резко распахнулась, чуть не слетев с петель…

Пораженный увиденным, Конан замер. Помещение, в которое он попал, было залито солнечным светом. Киммерийцу пришлось зажмурить привыкшие к темноте подземелья глаза. Но в последний момент, уже поднося к лицу ладони и прячась за ними от режущих глаза лучей, он заметил оказавшийся на его пути силуэт человека — мягкие, округлые контуры несомненно женского тела.

— Конан? Это ты?!

Голос был до боли знаком ему.

— Неужели? Нет, невозможно: Конан Киммериец — здесь? Ты мне снился последние три ночи.

Конан почувствовал, как чьи-то ласковые, мягкие ладони легли на его руки и отвели их от лица, открывая глаза режущему даже сквозь закрытые веки свету.

— Да! Да, это ты, мой Конан! Чуть постарел… совсем чуть-чуть, тебе это даже к лицу. Да, ты ведь теперь король!

Мягкие губы покрыли его лицо поцелуями. Щека, прижавшаяся к его щеке, была влажной от слез.

— Ясмела, девочка! Наконец-то я нашел тебя!

Конан с трудом расслабил уже напряженные, готовые к драке руки и опустился на одно колено, прижавшись лицом к животу женщины.

— Еще мгновение назад, — прошептал он, — мне казалось, что я попал в ад. Теперь я знаю, что я в раю.

На миг открыв глаза, Конан, все еще не в силах выдержать яркий свет, снова сомкнул веки, но теперь перед его внутренним взором уже стоял прекрасный лик: алые губы, темные, оливковые глаза, мягкий овал лица, черные, отливающие на солнце золотом, волосы…

— Ты стала еще красивее, Ясмела, если такое вообще возможно!

Закрываясь от солнечных лучей ее телом, Конан открыл глаза и обежал взглядом ее стройное тело, высокую грудь, скрытую тонкой тканью платья, длинную тонкую шею, с которой спускалась в разрез одеяния золотая цепочка с каким-то медальоном.

Ясмела опустилась рядом с Конаном на колени, и, обнявшись, они долго простояли неподвижно, все еще не веря в реальность этой встречи.

Наконец, оторвав глаза от Ясмелы, киммериец огляделся. К его удивлению, он оказался в роскошно обставленной комнате с колоннами, поддерживающими высокий свод потолка. Одна стена была рассечена тремя высокими окнами и дверью, выходящими на широкий балкон, за которым голубое озеро весело искрилось в лучах яркого послеполуденного солнца. Широкий дверной проем вел в соседнее, не менее шикарное помещение. Вход же, через который вломился Конан, до того был прикрыт плотным ковром, который теперь валялся на полу вместе с карнизом и сорванным со своего места порогом.

— Этот выход ведет в нижние, затопленные этажи замка, — сказала Ясмела и, улыбнувшись, добавила: — Впрочем, это ты и без меня уже выяснил.

— Нужно бы поплотнее прикрыть дверь, — чуть смущенно сказал Конан.

Встав на ноги, он подошел к двери, приподнял ее на полувырванных петлях и одним ударом кулака поставил враспорку между косяками. Затем, подняв вырванный из пола брусок порога, он так же, чуть наискось, вбил его между косяками.

— Надо бы потом что-нибудь посерьезней придумать, — почесал он в затылке. — Хотя… если нам все равно сматываться отсюда… Слушай, Ясмела, что это за место? Мы все еще в Тарнхолде или действительно на том свете?

— Мы все так же в замке, Конан. Мои окна выходят на озеро Тарн. Оно еще великолепнее на закате, и если ты останешься здесь до вечера…

— Видимо, придется, в целях безопасности. Но ведь озеро совсем не похоже на то, что я видел снаружи. Оно живое, веселое, полное солнца. Да и твои апартаменты… В жизни бы не подумал, что ветхая тюрьма может быть обставлена с такой роскошью и с таким вкусом.

— Я понимаю твое удивление, Конан, — сказала Ясмела, обводя взглядом помещение. — Позволь тебе объяснить. Тарнхолд — очень древний замок. И в течение многих веков он служил самым высокородным хорайцам не тюрьмой, а убежищем, когда удача отворачивалась от них. Могущественные колдуны наложили на эту долину и сам замок свои заклятья, создав иллюзию мрачности, атмосферу недобрых предчувствий, которые якобы вечно витают над этими башнями и стенами…

— Я понимаю, по крайней мере, мне так кажется… И все же — тот паучок в подводном туннеле — тоже иллюзия?

Конан задумчиво пересек комнату и аккуратно выглянул на балкон.

— Не знаю точно, Конан. Но вполне может быть, что это действительно была галлюцинация. Так замок защищался всеми силами от дерзкого храбреца, осмелившеюся, несмотря на все внешние предостережения, проникнуть в самую середину охраняемой заклятьями территории. Тарнхолд хранит множество тайн…

— Да уж, я думаю, — буркнул Конан и провел рукой по полированной мраморной стене, а затем — по бархату шторы. — Может быть, и вся эта роскошь — иллюзия, а сами мы сейчас сидим в сырой келье темницы под замком?

— Я могу быть уверена только в том, что я вижу и ощущаю, Конан, — вздохнула Ясмела. — И то не всегда… По крайней мере, я — это я, если, конечно… — Она замолчала и ласково погладила Конана по руке. — А ты, киммериец, все тот же яростный, безудержный, дикий воин и любовник?

— Хотелось бы верить, что да, — ответил он и чуть отодвинулся от Ясмелы. — Извини, но я изрядно вымазался в какой-то плесени и слизи, удирая от самых назойливых, жаждущих личной встречи иллюзий этого замка.

Ясмела улыбнулась:

— Во дворе есть горячий источник. Его вода не только отмоет тебя, но и придаст сил.

Принцесса-изгнанница (или отшельница?) хлопнула в ладоши, и на ее зов немедленно явилась служанка — величественно выглядящая, мягко ступающая по мраморным плитам матрона средних лет. Вышколенная за долгие годы на службе при дворе, она лишь вздрогнула, удивленно взглянув на неизвестно откуда взявшегося Конана, а затем, поспешно опустив глаза, поклонилась своей повелительнице.

— Ватесса, приготовь простыни для купания, — приказала Ясмела, — и предупреди, что ужин должен быть более обильным, я думаю… раз в пять больше обычно

го, — подмигнула она киммерийцу. — Пойдем, Конан, я провожу тебя к источнику. Там нам никто не помешает.

Ясмела провела гостя через свои роскошные покои, а затем спустилась, ведя его за руку, по прекрасной мраморной лестнице в замковый дворик. Конан насторожился, увидев во дворе нескольких слуг, но, судя по всему, они беспрекословно выполняли приказания его спутницы и исчезли по первому ее знаку. Сам дворик напоминал небольшой сад с разбитыми тут и там клумбами и высаженными по периметру вдоль стен плодовыми деревьями. Изнутри часовых на стенах видно не было. Более того, Конан обнаружил, что с одной стороны двор открыто выходит к озеру, спускаясь в воду широкими гранитными ступенями. Как это удавалось делать невидимым снаружи — киммериец предпочел не ломать себе голову, хотя неприятный осадок от столь могущественного колдовства по соседству все лее оставался у него в душе.

В одном из углов двора в выложенный мрамором бассейн стекала по камням, покрытым белым налетом, бьющая между ними вода. Над водоемом поднимался чуть заметный пар. Видимо, благодаря этому отдельному источнику тепла, деревья в саду Тарнхолда цвели и приносили плоды даже сейчас — не в сезон. Попробовав воду рукой и найдя ее весьма горячей, но все же — вполне сносной для омовения, Конан сбросил с себя изодранные шелковые шаровары и шагнул в бассейн. Минуту спустя, подождав, пока служанка поможет ей снять платье, за ним последовала Ясмела. На ней остались лишь костяной гребень в волосах да цепочка с медальоном.

Конан встретил ее, заключив в объятия, которые оба не размыкали до тех пор, пока высокая температура воды не напомнила о необходимости освежиться в вечерней тени, падающей от весело шелестящих на легком ветерке деревьев. Бесстрастная Ватесса, набросив на Ясмелу простыню, терпеливо смазала какими-то снадобьями царапины и ссадины Конана, полученные им при штурме заколдованного замка. Затем служанка удалилась, предоставив киммерийцу и Ясмеле полнее насладиться радостями столь неожиданной встречи.

Уже вечером, на закате, сидя за изысканно сервированным столом на террасе покоев Ясмелы, они продолжили разговор. Конан, восхищаясь мастерством маскировки замка, вспомнил, что изнутри он не видел на стенах ни единого стражника.

— Да, — согласилась Ясмела, — их не видно. Во-первых, такова уж архитектура замка. Во-вторых — охрана здесь весьма малочисленна. Я ведь уже говорила, да ты и сам мог убедиться в том, что Тарнхолд больше рассчитывает на другие методы защиты и сохранения спокойствия.

— Да уж, это точно, — буркнул киммериец. — Имея таких защитников, как те зверушки в подвалах, можно не тратиться на солдат-охранников. — Конан внимательно посмотрел Ясмеле в глаза. — Скажи мне честно — ты ведь здесь не пленница?

— Пленница? — Ясмела покачала головой. — Нет, хотя многие, пожалуй, назвали бы, да и называют это так. Нет, Конан, я просто сама удалилась от политической жизни Хорайи.

— Ты? Чтобы Ясмела, которую я знал, поступила по своей воле? Что-то не верится, что ты сдалась и бежала с поля боя…

— Понимаешь, Конан, все гораздо сложнее. Я ведь уже не та жадная до власти принцесса, что была раньше. Я столько лет провела в тени моего брата Коссуса, пытаясь исправить то, что он натворил своим безвольным правлением, столько лет плела свою нить в общей паутине придворных интриг… В общем, в один прекрасный день я почувствовала, что больше не хочу ничего этого — ни власти, ни славы, ни… любви ради успеха очередного заговора… У тебя было много любовниц, коротких романов, случайных встреч?

— Много, — кивнул Конан.

Ясмела вздохнула:

— И все равно, я не думаю, что ты понимаешь, каково это — спать с человеком не по любви, не ради удовольствия, а ради достижения вполне конкретной цели, например — чтобы привязать его к себе, пригрозить оглаской перед его женой… Мужчины при дворе — в своей массе жалкие и убогие хлюпики. Верности женщине или своему правителю у них куда меньше, чем у простого народа. И вот я с нетерпением ждала, когда в Хорайе появится правитель, способный достойно нести на своих плечах бремя власти. Когда же я поняла, что этот человек, есть и готов взять страну в свои руки…

— Ты имеешь в виду Амиро, я так понимаю? — Конан резко наклонился к ней: — Скажи честно, Ясмела, принц держит тебя здесь как наложницу?

— Амиро?! Да что ты, конечно, нет, — искренне удивилась Ясмела, не сумев скрыть, однако, что оставила кое-что недоговоренным. — Я вообще не уверена, что у принца остается время на плотские утехи. Слишком уж он занят расширением своих владений и укреплением власти. А если он и завел себе постоянную подругу, то уж всяко помоложе, чем я.

— По мне, так ты сама молодость, Ясмела, — откровенно сказал Конан. — Но что касается Амиро, могу тебе сообщить, что принц — мой личный враг, удостоившийся этого звания за бесчестный, предательский по отношению ко мне поступок. И единственное, чего он достоин, — это смерти!

На миг Ясмела отвела глаза в сторону, но, взяв себя в руки, заговорила:

— Предупреждаю тебя, с Амиро не так легко справиться. А если честно, то как правитель он очень неплох. Пожалуй, он лучший и достойнейший из тех, кто всходил на трон Хорайи и уходил с него на престол других королевств с тех пор, как наш народ заявил о своей независимости в пещерах на склонах гор к западу от Шема! Посуди сам — какой порядок он навел в Кофе: ты мог видеть хорошие дороги, почтовые станции, стражу, охраняющую горожан и путников… Одно то, что Амиро впервые за последние века сумел перевести все войны за границы Хорайи, дав нашей стране хоть несколько лет передышки, ужеговорит о многом. И я не слышала, чтобы побежденные народы жаловались на его слишком жесткое правление.

— Я не об этом, — холодно произнес Конан, сжав локоть Ясмелы. — Он может быть трижды хорошим правителем — готов тебе в этом поверить; в том, что он грамотный стратег и лихой вояка — я сам имел возможность убедиться. Но пойми — к трусости, бесчестью, обману это не имеет никакого отношения!

Видимо, в пылу разговора киммериец слишком сильно сжал руку Ясмелы: женщина неожиданно вскрикнула; извинившись, Конан продолжил:

— Этот негодяй нарушил все законы благородного поединка! Знаешь, что он сделал? Согласился сразиться со мной один на один, а сам подослал дюжину убийц с арбалетами. Причем его войска приветствовали его и выражали поддержку этому «хитрому ходу». Видимо, Амиро сумел привить дух «здоровой смекалки» своим солдатам. Признаюсь тебе, по старой дружбе, один из мерзавцев, подосланных твоим любимчиком, всадил мне стрелу знаешь куда? Туда, где ни у одного настоящего воина не должно быть ни шрама.

Привстав, Конан похлопал себя по столь бесславно пострадавшему месту, не став, однако, снимать штаны и демонстрировать шрам.

— Так что, Ясмела, нам с Амиро нет места под небом Хайбории. И если бы не слух, что он заточил тебя в тюрьму, а то и вовсе убил, — я бы сейчас командовал армией, ведущей с ним войну не на жизнь, а на смерть! Будь такой бесчестный трус простым свинарем или разбойником с большой дороги — я и то считал бы необходимым содрать с него шкуру. А если он при этом называет себя принцем, пытается встать со мной рядом… — Конан, не найдя приличных слов для продолжения фразы и не желая ругаться при Ясмеле, замолчал, а затем спросил: — Откуда он вообще взялся, этот мерзавец?

Лицо хорайской правительницы было залито слезами. Отвечая, она явно старательно подбирала слова:

— Он — пасынок хорайского двора, который благодаря своим способностям, уму и настойчивости сумел пробиться к вершине власти, обойдя чуть не дюжину других претендентов на престол… Но скажи, Конан, разве происхождение человека играет такую уж большую роль? Или ты, взойдя на трон Аквилонии, забыл, что сам был рожден не в благородном обществе, а в далекой стране, в одном из диких, варварских племен Севера? Да и неужели ты не потерпишь человека с другими представлениями о чести и благородстве, который правит где-то в далеком королевстве?

Конан хмуро покачал головой:

— Нет, Ясмела, для такого человека, в первую очередь, если он правитель, в моем сердце нет ни терпения, ни жалости. — Помолчав, он медленно стал повторять столь запавшие ему в душу слова: — Став королем, я понял одно: мир — это маленькая деревня, в которой живет горстка правителей. И негоже в таком маленьком поселении терпеть дурного, не внушающего тебе доверия соседа.

— А ты, значит, вознамерился стать правителем в этой деревне королей, — закончила за него Ясмела. — Это твои советники внушили тебе такую мысль?

— Ага, — честно ответил Конан. — Есть у меня один приятель — смешной такой парнишка Делвин. Так вот, он за то время, что мы знакомы, поведал мне обо мне же столько, сколько я за всю жизнь не слышал.

Ясмела понимающе кивнула:

— У многих правителей есть такие советчики. Но будь осторожен — принцу тоже есть кому посоветовать.

— Если бы я не знал тебя, твою благородную, не умеющую предавать душу, я бы подумал, что ты — одна из тех, кто шепчет на ухо Амиро.

— Ты прав, — как-то нерадостно согласилась Ясмела. — По мне, он слишком склонен ко лжи… И все же, если ты согласишься остаться здесь со мной на ночь, быть может, я сумею сказать тебе то, что изменит твое отношение к Амиро.

Помолчав, Ясмела тяжело вздохнула и вдруг перевела разговор на другое:

— Да и я уже не та, знаешь, Конан. Во-первых — внутренне, ибо я тебя обманывала. А во-вторых, внешне, Ибо я давно уже не такая, какой кажусь тебе. Конан моргнул и недоверчиво заметил:

— Только не пугай меня, девочка. Еще не хватало узнать, что я мило купался и занимался любовью с вонючим седобородым старикашкой-колдуном или жаждущим моей крови вампиром.

Даже в шутке Конан не смог до конца скрыть мелькнувшее в нем серьезное подозрение и некоторую долю страха.

— Увы, киммериец, на этот раз я говорю истинную правду. — Ясмела явно была не рада, что завела этот разговор. — Помнишь, мы сегодня говорили о том, что вокруг нас — реальность, а где стены Тарнхолда таят иллюзии? Так вот, я сама в какой-то мере — иллюзия Тарнхолда. Этот амулет, — ее рука коснулась висевшего на груди медальона, — несет на себе древнее заклинание. Ом сохраняет своему обладателю ложную внешнюю молодость. Да, Конан, без него — я, наверное, уже старуха. По крайней мере, я уже не буду столь желанной и волнующей для тебя.

Замолчав, Ясмела одной ладонью обхватила висевший па ее груди амулет, а второй закрыла глаза.

Она вздрогнула, услышав неожиданно бодрый и добродушный голос Конана, вставшего из-за стола, чтобы подойти к ней:

— Э-э, девочка, много ты понимаешь… С тех пор как мы не виделись, для тебя прошло не больше лет, чем для меня. И ты могла убедиться в том, что я вовсе не старая развалина. Пусть кто-нибудь скажет это — я тотчас же вызову его на поединок, с любым оружием или с кружками эля — на выбор. Впрочем, к женщинам это не относится. Им я предложу рассчитаться за оскорбление и убедиться в собственной неправоте несколько иным способом.

Мозолистая рука киммерийца ласково легла на мокрую от слез щеку Ясмелы, ответившей почти шепотом:

— Да, Конан, ты прав. Но ведь всем известно, что мужчина с годами только выигрывает и стареет достойно, а женщина куда раньше отцветает и оказывается ненужной, как прошлогодняя листва.

— Чушь! — как мог вежливо возразил Конан.

Затем он аккуратно взял Ясмелу на руки и отнес на балкон, где лучи заходящего солнца одели королеву в багряную мантию.

— Тебе не нужен этот амулет, Ясмела, — спокойно, но непоколебимо сказал Конан. — Отдай мне его.

Женщина вздрогнула; несколько мгновений в ней еще шла какая-то внутренняя борьба, а затем, еще раз бросив взгляд на киммерийца, она медленно сняла через голову цепочку и протянула ему амулет.

Золотой, украшенный темно-синими камнями-лепестками цветок перешел в ладонь Конана, почти утонув в ней. Сам же король Аквилонии стоял неподвижно, не отрывая взгляда от повернутого в полупрофиль такого знакомого лица давней возлюбленной и сегодняшней любовницы.

Медленно и незаметно в лице и теле Ясмелы стало что-то меняться. Ее грудь, напряженно и упруго стоявшая торчком, чуть опустилась, смягчившись, словно легла отдохнуть, приобретя при этом еще более величественную, не девичью, а женскую форму. Чуть проглядывавшая из-под кожи грудная кость словно исчезла, утонув в теле; сгладились переходы от ключиц к плечам и шее, которая, так и не обретя ни единой морщины, чуть окрепла и уже не казалась столь готовой переломиться. Далее плоский, как у мальчишки, живот Ясмелы изящно округлился, став животом взрослой, рожавшей женщины, как и ее раздавшиеся, набравшие мощь бедра.

Во всем облике Ясмелы девичья, чуть кукольная юность уступила место степенной, истинно королевской красоте зрелой женщины. Залитая последними алыми лучами заходящего солнца, она напомнила Конану жившую богиню, чьи изображения были рельефом выбиты на фронтонах храма Митры в Тарантии.

Лицо Ясмелы, нисколько не потеряв своей красоты и привлекательности, лишь стало намного выразительнее, чем прежде. Да, горе, печали и тревоги оставили мл нем свой след — в меланхолическом изгибе губ и мягкой сеточке у уголков глаз. Но и умение радоваться жизни, пришедшая с возрастом и опытом мудрость тоже наложили свою печать на прекрасное, словно ожившее лицо королевы.

Отчаяние, ожидание худшего и в то же время — надежда отразились на этом лице. Темные глаза жадно, с волнением вглядывались в глаза мужчины, ожидая прочесть в них свой приговор. Видимо, почувствовав что- то, Ясмела чуть распрямила плечи, подняла подбородок, уголки ее губ тронула легкая улыбка.

В ответ, сделав шаг ей навстречу, Конан протянул к ней руки со словами:

— Ну, королева, давай, иди же ко мне… Будь снова моей! И забудь о своей заколдованной побрякушке. Ты не нуждаешься в услугах колдовства.

Золотой цветок звонко ударился о мрамор и откатился от балкона в комнату, сверкнув огненной искрой в лучах за ходящего солнца.

Глава X НОЧНОЕ НАПАДЕНИЕ

Каждый вечер, когда уставший за день бог-Солнце уходит на отдых за море, как гласят легенды Южной Стигии, — он выпускает голодную черную пантеру — ночь, которая охраняет его земные владения. Большинство смертных в это время лишь съеживается от страха во сне, в то время как некоторые, в основном — воры и влюбленные, — осмеливаются воспользоваться тенью огромного черного зверя, чтобы достичь того, что им нужно.

По как бы ни подгоняла человека жадность или страсть, как бы ни подбадривали его ласки любимого или веселящее вино, — все равно к утру любители любви и менее возвышенных благ стремятся найти уютное и безопасное место, чтобы хоть на несколько часов, уже в предрассветных сумерках, забыться сном.

Именно из такого предрассветного сладкого забытья вынырнули Конан я Ясмела, разбуженные чьим-то криком. В следующую секунду стало ясно, что кричала — из соседней комнаты — Ватесса. Крик оборвался внезапно. Сталь или кулак оборвали его — было не ясно, но, судя по всему, удар оказался смертельным.

Конан, скатившись с кровати, схватил стоявший у изголовья бронзовый подсвечник в форме статуи какого-то божества. В тот момент, когда распахнулась дверь и на пороге появился одетый в черное незнакомец, бронзовая статуя размозжила ему голову. Короткий меч, выпавший из руки чужака, не успел удариться об пол, подхваченный на лету киммерийцем.

Топот в соседней комнате подтвердил, что бой еще не окончен. Тотчас же, тесня Копана, в спальню ворвались с полдюжины воинов в черном. С яркой масляной лампы был сорван колпак, и острый луч света, слепя киммерийца, уперся ему в лицо.

— Ну что ж, Ясмела, — хрипло прозвучал знакомый Конану голос, — очень мило. Теперь ты в открытую встречаешься с моими врагами и даже недурно проводишь с ними время. Весьма болезненный удар кинжалом в мою неприкрытую спину…

— Королева невиновна, — перебил Конан. — Она не может отвечать за чужеземного воина, ворвавшегося в ее покои без приглашения. А о моем визите не было ничего заранее известно, как, впрочем, и о твоем, Амиро… Я ведь не ошибся, определив тебя по голосу, принц? Хотя, по правде говоря, мне не совсем понятно, каким колдовством ты узнал, что я здесь, и каким чудом сам перенесся сюда…

— Колдовство? Чудо? — Голос Амиро сорвался на презрительный смешок. — Неужели ты думаешь, о Конан Аквилонский, что у меня нет шпионов ни в охваченном войной Офире, ни в самих твоих легионах? Неужели ты полагаешь, что у меня не хватит рабов, паланкинов, сменных лошадей, чтобы добраться сюда быстрее, чем одинокий всадник, которому все же нужно отдыхать по дороге. Странно еще, что я все-таки опоздал к моменту твоего появления в замке, которое, в свою очередь, кажется мне весьма загадочным, если, конечно, ты не лжешь и у тебя не было предварительного договора с Ясмелой.

— Хватит болтать, шакал! — рявкнул Конан. — Ты уже доказал, что поединок тебе не по зубам. Прикажи же своим псам наброситься на меня. Посмотрим, для скольких из них этот бой станет последним!

— Я не стану просить столь достойных воинов обнажать их клинки из-за какого-то пустяка, — высокомерно ответил Амиро. — Эй, ребята, разойдись. Этот парень — мой!

Два воина сошлись в отчаянной схватке. Лязгнули короткие, остро отточенные мечи — идеальное оружие для боя в небольшом помещении. На Конане были лишь короткие — чуть ниже колен — шелковые шаровары, и по сравнению с ним Амиро в своих плотных кожаных доспехах имел преимущество. Но это не остановило попечителя Аквилонии, который, яростно атакуя, смог прижать противника к стене.

Но Амиро сумел найти выход из этого положения. Поняв, что проигрывает сопернику в чистом фехтовании, ни в какой-то момент молниеносным движением сорвал с себя наброшенный на плечи кожаный дорожный плащ и, умело взмахнув рукой, быстро и ловко намотал его на предплечье левой руки. Плотная кожаная крага, плюс несколько слоев тонкой кожи плаща — такая защита позволяла принимать на руку, как на щит, не самые сильные удары противника. Воспользовавшись полученным преимуществом, принц, в свою очередь, оттеснил Конана к центру комнаты и продолжал наступать дальше.

Киммериец отступал, хладнокровно выжидая момента, когда Амиро либо раскроется, подставив под удар незащищенный бок, либо слишком понадеется на свой импровизированный щит и рискнет отразить им нанесенные с полного замаха удар, который, по опыту Конана, прибил бы несколько слоев кожи и отсек саму руку.

Ясмела сидела на кровати, прижавшись спиной к стене и поджав под себя ноги. Королева явно сопереживала каждому моменту поединка, но кому именно она симпатизировала, чьей победы желала — сказать было бы затруднительно.

Неожиданно ход поединка вновь резко переломился. Это Конан, схватив стоявший возле кровати мозаичный столик, изо всех сил обрушил его на подставленную левую руку Амиро, пробив эту защиту и основательно огрев принца по голове. Соперник киммерийца отлетел на середину спальни, где упал на одно колено, явно еще не придя в себя после такого удара. Нетвердой рукой он, защищаясь от бросившегося на него Конана, поднял и выставил перед собой меч.

Перешагнув через обломки расколовшейся при падении столешницы, Конан занес меч для последнего удара.

— Нет! Пощади его, Конан! Пощади его — он мой сын!

Сам по себе крик Ясмелы ни на миг не остановил киммерийца. Но, к его несчастью, прежде чем меч опустился на голову Амиро, до Конана дошел смысл этих слов. Короткий кофийский клинок застыл в воздухе, затем опустился к полу… В этот момент, воспользовавшись замешательством аквилонского короля, охранники Амиро набросились на противника их повелителя. В последний момент Конан успел дважды взмахнуть клинком, ранив одного и нанеся смертельный удар другому стражнику. Но вторая жертва, падая, вывернула из рук киммерийца его оружие. Оставшиеся в живых шестеро телохранителей сумели одолеть безоружного Конана, повалив его на пол и приставив к его горлу и груди по мечу.

— Премного признателен тебе, мамочка, — сказал Амиро Ясмеле, поднимаясь на ноги. — Твое вмешательство в бой на моей стороне смягчило мое сердце, и, пожалуй, я не буду слишком сурово наказывать тебя за… некоторые проступки, заслуживающие в другом случае жесточайшей кары. Согласись — вряд ли ты не знала, кто этот человек, дожидающийся сейчас смерти, но никак не желающий смириться с неизбежным.

Амиро ткнул пальцем в сторону Конана, попытавшегося дернуться, но ощутившего, как острый клинок сильнее надавил на его горло.

— Пощади его, Амиро, — крикнула Ясмела. — Прояви такое же великодушие, какое он продемонстрировал, сохранив тебе жизнь. Сделай это ради меня.

Она умоляюще прижала к груди руки и встала на колени перед Амиро.

— Пойми, сынок: мы с Конаном — давние друзья; когда-то мы любили друг друга… Принц усмехнулся:

— Невелика новость, мамочка. Все! Хватит мне соплей! Неужели ты еще не привыкла к тому, что я не всегда бываю великодушен и милосерден по отношению к твоим бесчисленным мужикам… извини — увлечениям юности.

Амиро посмотрел на лежащего Конана, сдавленного со всех сторон телохранителями принца, которые благоразумно не отреагировали на его шуточки по отношению к матери. Впрочем, им было не до смеха. Всем вместе, им едва удавалось удержать пленника неподвижным.

Потянув паузу, принц сообщил:

— Впрочем, этот твой «друг», мамочка, слишком важная птица, чтобы взять и убить его. Он еще вполне сгодится кое на что — например, послужит живцом, ценным заложником, а то и, как знать, станет когда-нибудь марионеточным правителем в какой-либо захудалой провинции. Мариус, веревочки для нашей марионетки, — приказал принц, щелкнув пальцами.

Один из солдат, державший свой меч у сердца Конана, достал одной рукой из-за пазухи кожаные шнурки с уже заготовленными петлями со скользящим узлом. Немалых усилий стоило стражникам перевернуть киммерийца и свести за спиной его запястья.

— Что же касается твоего пребывания здесь, мама, — продолжил Амиро, — я полагаю, что оно закончено. Мне кажется, что продолжать воздержание от участия в политических делах Хорайи, а также воздержание иного рода тебе придется в другой, более уединенной и безопасной крепости. Я постараюсь сделать так, чтобы это не слишком отразилось на комфорте твоего существования. Тарнхолд же с этого дня будет значительно лучше охраняться. Он станет местом заключения для нашего пленника и ловушкой для всякого глупца, который рискнет попытаться освободить его. Мариус, когда свяжешь его понадежней, спустишься вниз и присмотришь там камеру для него. Пусть слуги принесут туда факелы и подготовят все необходимое для дежурных и надзирателя. Вы же, мамочка, можете одеться, но потрудитесь сделать это не при моих людях. Я распоряжусь, чтобы слуги собрали ваши вещи. И не задерживайся, мама. Ясно?

Амиро еще раз скривил губы в усмешке, убрал меч в ножны и, резко развернувшись, вышел из спальни.

— Прости меня, Конан! Я не хотела… Я не знала, поверь!..

Голос Ясмелы сорвался в рыдания, которые стали тише, когда она направилась в соседнюю комнату. Вскоре оттуда донесся короткий крик — видимо, Ясмела увидела, что случилось с Ватессой. Затем дверь захлопнулась, и голоса в соседней комнате превратились в невнятное бормотание.

Сам же король Аквилонии остался лежать связанный по рукам и ногам. Профессионально наложенные кожаные шнурки стягивали вместе его запястья за спиной и ступни; оба узла крепились, словно к якорю, к тяжелой доске, выломанной из основания кровати. Умело завязанные узлы полностью лишали пленника возможности двигаться, не угрожая при этом перекрыть доступ крови к конечностям и сделать его инвалидом.

Когда задача обездвижить опасного пленника была наконец выполнена, Мариус вышел из комнаты и вместе с тремя своими товарищами отправился на поиски слуг и на разведку состояния подвальной темницы и приведение ее в порядок. Оставшиеся два стражника, еще раз убедившись в надежности узлов, вышли на балкон, чтобы перевести дух и подышать свежим предрассветным воздухом.

Конан, лежа в полумраке спальни, безуспешно пытался ослабить свои путы, напрягая и расслабляя мышцы. При этом он шепотом отчаянно ругался, рассыпая вереницы самых нецензурных ругательств двух десятков разных народов. Он недобрым словом поминал Ясмелу, проклинал Тарнхолд, костерил Амиро и его стражников, но с наибольшим рвением крыл себя самого за дурость и доверчивость. Надо же так попасться: довериться принцессе-регентше, которая и в лучшие-то годы не смогла оторваться от вязавших ее по рукам и ногам представлений о семейной чести и порядке в отношениях с родственниками. А тут тебе не седьмая вода на киселе, а ее собственный, прижитый от кого-то из придворных сыночек, в которого, судя по всему, Ясмела вложила все, что могла, все качества, которые в ней были, и те, которых ей очень недоставало, но в необходимости которых ее убедила жизнь. Воля к власти, жестокость, настойчивость в достижении цели любыми, самыми бесчестными средствами, казалось, не имели пределов в душе Амиро.

Даже владение мечом, признал про себя Конан, выдавало многолетние и настойчивые тренировки. Далеко не каждый аристократ, воспитывавшийся без отца, достигал такого уровня мастерства.

И чем же отплатил Амиро своей матери за все это, за вложенное в него в течение долгих лет и за спасенную ему этой ночью жизнь? Презрением и оскорблением при своих телохранителях, не говоря уже о решении отправить ее в настоящую ссылку. Нет, бормотал про себя Копан, только бы вырваться, только бы найти меч, кинжал любое оружие — он прикончил бы этого мерзавца, несмотря на все умоляющие просьбы его мамочки.

Заставив себя успокоиться, Конан решил более здраво посмотреть на положение вещей. Ненависти к Амиро, видимо, предстояло еще созреть, настояться, как доброму вину, а не излиться попусту, как свежей кислятине. В данный же момент киммерийцу ясно было одно: освободись он от связывающих его веревок — и никакая сила уже не сможет удержать его от того, чтобы, добежав до кона, броситься с него в воды озера Тарн. В сумерках он сумеет затеряться в окрестных лесах, а там… там видно будет. Главной проблемой оставалось справиться с веревками.

Чем перерезать, перетереть проклятые кожаные шнурки? Ничего острого в пределах досягаемости. А начать двигаться — значит поднять шум, привлечь внимание стражников и повеселить их своими бесплодными попытками обрести спасение.

Единственный предмет, оставшийся в досягаемости Конана, был тот самый омолаживающий талисман, который он снял с Ясмелы. Золотой цветок лежал у кровати, и, перевернувшись на бок, киммериец, не стукнув об пол доской, дотянулся до цепочки амулета. В какой-то момент Конан в нерешительности задумался, прикидывая, чем сможет помочь ему колдовское украшение. В самом деле — не предлагать же его стражникам в качестве взятки. Не тот вариант. Измениться до неузнаваемости, превратившись в юнца — ровесника Амиро? Тоже чушь. И все же… А не действует ли амулет не только на живую, но и на умерщвленную плоть? С сомнением киммериец, изловчившись, набросил цепочку на запястья, словно надев таким образом амулет себе на руки.

Некоторое время все оставалось без изменений, и Конан уже стал ругать себя за то, что в отчаянии пошел на полную глупость, связавшись с магией, в которой ни черта не смыслил. Вдруг он почувствовал, как его руки чуть свободнее шевельнулись относительно друг друга. Видимо, амулет возымел свое действие, превратив обработанную, выделанную кожу в сыромятную, упругую полоску коровьей шкуры. Несколько отчаянных рывков, и вот, освободив руки, киммериец уже склонился над ногами, распутывая узлы и срывая со ступней путы.

Глава XI ПРИЗРАК ИЗ БЕЗДНЫ

— Бессмертный Ктантос, я здесь, — стоя на краю черного бассейна, под чужим, незнакомым небом, Делвин обратился к незримому собеседнику. — И нечего ждать от меня подтверждения прибытия. Сам прекрасно видишь. Ну что, божок, что ты от меня хочешь на этот раз?

Поверхность черной жидкости подернулась рябью без малейшего ветерка. Булькнули первые пузырьки.

— Не хочу, а требую, — донесся из глубины бестелесный голос. — Требую, во-первых, чтобы ты обращался ко мне более почтительно, как подобает в соответствии с моей божественностью и безграничным могуществом.

— Договорились, Полубог. Так пойдет? Надеюсь, это не единственное, ради чего ты меня вызвал.

Оглядевшись, карлик заметил:

— Я смотрю, ты и вправду набираешься сил. Обстановочку сменил, надо сказать — весьма со вкусом. — Эти слова относились к появившимся вокруг бассейна высоким, устремленным в небо колоннам и арочной галерее, появившимся вместо древних руин. — И все же, — пожал плечами Делвин, — я поостерегся бы провозглашать твое могущество безграничным.

— Что ты понимаешь в безграничном, смертный? — забулькал бассейн. — То, что для тебя — непреодолимый предел, для божественного существа — лишь притачная линия.

— На себя посмотри, призрачная линия, — огрызнулся карлик. — Учти, если ты ожидаешь уважения многих почитателей твоего могущества, потрудись воплотить свою божественную сущность во что-либо более осязаемое, нежели булькающий пудинг.

— Опять вам, людям, подавай форму, — раздалось старческое брюзжание Ктантоса. — Какой-нибудь символ, идол, чтобы беспрепятственно восприниматься вашими ограниченными мозгами. Что с вас взять — смертные, вы и есть смертные. Выше себя не прыгнешь.

В бассейне замелькали какие-то тени, и Делвин беспокойно поежился. Хриплый бас продолжил:

— Говоришь, что-нибудь такое, с чего можно снимать бесчисленные копии и изображать где угодно? Чтобы таскать на шее или в сумке, или помещать в жалкие будки, именуемые храмами? Ну что — такое пойдет?

В центре бассейна вздулся огромный пузырь; лопнув, он издал оглушительный хлопок, и над поверхностью черной жижи быстро выросла человеческая фигура из какого-то придонного ила. Нависшее над карликом угрожающего вида создание превышало рост Делвина в несколько раз.

— Впечатляет ли тебя это воплощение? — с издевкой спросил скелетоподобный призрак, двигая нижней челюстью в некоем подобии соответствия с речью.

Делвин чуть не скатился с бортика, но, попытавшись бежать, увидел, что длинные, изогнутые дугой руки чудовища окружили его широким кольцом, отрезав путь отступлению.

Вынужденный обозреть конечности призрака с нежелательно близкого расстояния, Делвин обнаружил, что его руки состоят из примерно дюжины или больше перемазанных черной жижей обычных человеческих костей, в основном двойных — с предплечий. Кое-где, видимо, по ошибке, Ктантос сунул берцовые кости или позвонки. Каждый палец чудовищного скелета состоял из полутора-двух десятков фаланг. Тут уж кости стоп и кистей были перемешаны безо всякого порядка. Судя по всему, суставы этого устрашающего организма могли поворачиваться, сгибаться и разгибаться в любую сторону и под любым углом.

— Ну, что скажешь? — давясь от смеха, спросил Ктантос. — Эмблема достойна моей божественной сущности?

— Впечатляет, Бессмертный, — осторожно ответил Делвин. — Особенно в качестве устрашения для врагов или кары за грехи. Сдается мне, такую рожу лучше показывать безнадежным еретикам, чем пугать так добропорядочных верующих.

— Ладно, это же все так — шутки. Я сохранил кое-какие игрушки из тел смертных, принесенных мне некогда в жертву.

Стремительно и беззвучно огромный скелет втянулся обратно в жижу бассейна, и на поверхности опять забубнили пузырьки:

— Сам понимаешь, последнюю тысячу лет мне особо нечем было заняться. Вот и впал в детство. Гляди, чего могу.

Над поверхностью бассейна вновь показались страшные сооружения: черепа, насаженные на тазобедренные суставы и с ладонями прямо под ними, позвоночники с тремя ногами и двумя черепами, но без рук, и множество других уродцев… Отдельные белые кости — похоже, что ребра — запрыгали дельфинами над черной жижей.

— Ничего, — успокоившись, пробулькал Ктантос, — сам понимаешь, во всем этом цирке отпадет нужда, как только я начну править миром из этого бассейна. Тогда сомнений в моей божественной сущности не возникнет ни у кого. Кстати, об этом: как продвигаются наши дела?

— Неплохо, о Бессмертный, — несколько более почтительно произнес Делвин. — Выбранный мной король оказался сильным, умелым воином, хорошим командиром и при этом — доверчивым к моим словам, как ребенок. Он уже захватил половину одного государства, послал войска на захват другого, уничтожив при этом правителей обоих…

— О каком короле ты ведешь речь: о дикаре и невежде Конане или о высокородном и хитром Амиро?

— Разумеется, о Конане Аквилонском, о Бессмертный! Разумеется, если Конан погибнет, втянув полмира или даже большую его часть в войну, мы обратим наши усилия на принца Амиро. Я не сомневаюсь, что сумею стать ему рупором твоих мыслей, но не уверен, что этот хитрец будет столь же управляем и восприимчив, как Конан.

Помолчав немного, карлик, словно невзначай, поинтересовался:

— Скажи мне, о Бессмертный: если ты так хорошо осведомлен о том, что я тебе еще не докладывал, то нет ли у тебя иных источников информации о нашем мире?

— Разумеется, есть. И их вполне достаточно, например, чтобы сообщить тебе, что выбранный тобой претендент на мировой престол несколько отклонился от нужного курса и исчез из поля зрения своих подданных. Застигнут, схвачен и — если верить всепроникающей молве — мертв, что, как мне кажется, идет вразрез с нашими мечтаниями о мировой империи.

— Нет, Бессмертный Ктантос! — убежденно запротестовал карлик. — Король Конан жив! Если бы он погиб — я узнал бы об этом так или иначе. Он — настоящий лидер, такой, какой нам нужен. И именно сейчас он стоит на пороге большого скачка, резкого движения вперед, к намеченной мной — и тобой — цели: мировому господству. А если он порой и исчезает… — карлик всячески старался принизить значение отсутствия Конана, — ничего страшного. Государственные дела он поручает неглупым и верным ему исполнителям. Все это было предусмотрено и входит в мой общий стратегический план. Вспомни, как столица могучего Офира, готовая обороняться против целой армии, рухнула к его ногам, залитая кровью своих аристократов.

— Лживый смертный! — булькнул Ктантос. — Можешь ли ты поклясться, что долгое отсутствие твоего любимчика на поле боя и нахождение его вне твоей досягаемости не подвергает опасности наше дело?

Из глубины бассейна вынырнули десятки костяных рук, сжавших кулаки или угрожающе покачивающих пальцами.

— Если он ищет приключений, то почему ты не с ним? — вновь забулькали пузыри. — А если он погибнет или окажется в плену? Как ты сможешь защитить его или вовремя предать, переметнувшись к победителю?

Делвин явно несколько сник.

— Вынужден признать, о Великий Ктантос, что мой контроль за ним далек от совершенства. Разумеется, Конан — верный раб своей собственной гордости, своего тщеславия, как и подобает королю. Он не меньше влюблен в светлые цели, которые я вбил ему в голову. Обычно его неожиданные выходки оказываются нам только на руку. Но если я все правильно понимаю, изрядная часть его жизненного пути идет, извиваясь, петляя, возвращаясь назад, — и все это из-за женщин. Самая реальная опасность сейчас — это королева Зенобия, чье влияние, я надеюсь, должна нейтрализовать вполне подходящая нам по духу Амлуния. Быть может, впоследствии мы сможем приставить ее к делу уже более сознательно. Но в последнее время перед нами замаячила другая опасность — одна королева из лагеря противника, некая Ясмела. Насколько велика ее роль — я сказать наверняка не могу, но что-то мне в этой женщине не нравится, что-то пугает меня… Это ведь ради ее спасения Конан ускакал из Ианты…

— Поможет ли тебе, если я сообщу, что эта Ясмела — родная мать принца Амиро?

— Что? Тогда все хуже, чем я предполагал. Но главное — прости меня, Бессмертный Повелитель, — я действительно недооценил твою необозримую мудрость. — Помолчав, Делвин продолжил: — Молю тебя, Ктантос, если ты так хорошо знаешь обо всем, что происходит в мире смертных, не сможешь ли ты вмешаться в ход событий, предотвратить неминуемое крушение всех наших надежд? Ибо, предполагая, что наш избранник все еще жив, мы могли бы…

— Конан жив, тут ты был прав. И королева Ясмела действительно может очень помешать нам, будучи любящей матерью и в то же время привязанной крепчайшими, крепче, чем ее воля и разум, нитями к Конану. А что касается твоей мольбы… да, я действительно могу вмешаться в жизнь смертных. Очень простым и довольно грубым способом: я могу убивать, отнимать у них жизнь.

— Молю тебя, воспользуйся своей силой, о Великий Бессмертный! Эта женщина — Ясмела — она действительно непредсказуемо опасна, она может поставить под угрозу все — наши планы, нашу империю, твое обновленное господство над миром…

— Хватит! Это будет сделано — как исполнение твоей мольбы. Но не сейчас. Мне еще очень нелегко приходить в твой мир и отнимать жизнь у смертных. Но, как ты уже убедился, мое могущество растет с каждым днем, и скоро ему не будет границ.

— А еще Зенобия, господин Ктантос! Ее бы тоже — того… Я как-то сразу забыл попросить. Но одна смерть может лишь нарушить равновесие, оказаться половиной делa… Не лучше ли сразу — для симметрии — раз, два, и готово!

— Как же ты жаден, маленький человечек, жаден до смерти! Хоть я и милосердное к своим почитателям божество, исполнять слишком много желаний сразу — это только портит людей, развращает их, отучает действовать самостоятельно. Ясно тебе? То, что обещано, — будет выполнено. Ясмела умрет. А со второй просьбой тебе придется подождать, а нам обоим — вместе подумать.

Глава XII ДОРОГАМИ ЗАВОЕВАНИЙ

В последующие дни и недели по всем королевским дворам Хайбории прокатились слухи о падениях и возвышениях королей, о передвижениях войск. От деревни к деревне, от замка к замку все шире и шире разбегалось пугающее, леденящее душу слово «война».

Тревожные вести стали распространяться с тех пор, как Аквилония и Коф сошлись в схватке над истерзанным воюющими армиями Офиром, словно лев и гиена, оспаривающие тушу поверженной антилопы. Затем нетерпеливый аквилонский лез замахнулся лапой на север, послав легионы в лишившуюся короля Немедию. А постоянные столкновения в Западном Офире не могли не озаботить даже Аргос, в столице которого — Мессантии — советники короля подготовили указ о наборе ополченцев для усиления охраны границ.

Вокруг самой столицы Офира обстановка оставалась более-менее спокойной, видимо, потому, что командиры обеих армий на время своего отсутствия передали бразды правления войсками своим менее воинственным сподвижникам. Умело маневрируя, Черные Драконы Эгилруда и пехота графа Троцеро сумели воспрепятствовать дальнейшей переправе кофийцев на западный берег. Те же, в свою очередь, маневрируя не менее умело, отступили за мост без больших потерь, не позволив аквилонцам развить наступление.

На следующее утро мощный контрудар кофийцев был направлен на стены и ворота левобережной части Ианты. Действуя с осадных башен и работая подвесными, спрятанными под передвижными крышами, таранами, войска Амиро сумели прорвать оборону защитников города. Лишь несколько дней спустя аквилонские и офирские части смогли выдавить неприятеля за городские стены. Почти вся восточная Ианта была сожжена и разрушена, как и мост кофийцев. Теперь пепелище немалой части города и обгорелые сваи моста над рекой стояли словно памятники бессмысленной жестокой войны.

Аквилонский король вернулся в Ианту, изрядно измученный долгой дорогой и попутными приключениями. Его долгое отсутствие каждый из придворных объяснял по-своему: кто — желанием исполнить долг перед каким-то языческим божеством, кто — быстро развивающимся безумием, кто — секретными переговорами с возможными союзниками. Некоторые офицеры уже строили предположения об очередной вражеской столице, рухнувшей к ногам неистового киммерийца. Впрочем, дурное настроение Конана и мрачное выражение на его лице, не сходившее с него с момента возвращения, быстро развеяли радужные иллюзии.

Когда Троцеро в разговоре один на один спросил киммерийца, не выяснил ли тот, в чем слабое место Амиро, тот выругался и сообщил:

— Я выяснил только то, что победить Амиро будет еще труднее, чем я думал.

Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, граф стал прикидывать, сколько же легионов потребуется отозвать со всех концов Аквилонии, чтобы все-таки придавить кофийцев, если уж не разделаться с ними окончательно.

В Ианте король пробыл недолго. Два дня пиров и две ночи в утехах с куртизанкой Амлунией, — и Конан покинул офирский фронт, оставив его под командованием Троцеро и Оттобранда. Сам же он, в сопровождении Делвина, Амлунии и солидного отряда Черных Драконов во главе с их новым командиром Эгилрудом, отправился ил север. Перед отъездом киммериец напомнил графу:

— Главное, удержи здесь кофийцев. Заставь их легионы увязнуть в мелких стычках, засылай им в тыл диверсантов и штурмовые группы. Пусть противник выставляет больше часовых, организует мощные патрули и дозоры. Время работает на нас… Подожди еще: придет время — и мы даже не заметим, как поглотим Офир, Коф и Хорайю. Это ведь мелочи на нашем пути к завоеванию всего мира.

Путь в Немедию лежал через захваченные в последней кампании территории. Районы, лежащие ближе к границам Аквилонии, пострадали от войны меньше всего, но по мере приближения к немедийской столице — Бельверусу — королевскому кортежу все чаще попадались разрушенные замки, выжженные деревни, разграбленные городки. В некоторых селениях стоял погребальный плач — рыдали вдовы и дети погибших. В других же оплакать погибших было некому, и вороны сами справляли свой похоронный обряд, сопровождая его своими криками.

Конан воспользовался дорогой, чтобы отдохнуть от пережитых в предыдущих путешествиях потрясений. Часть дня он проводил в седле верхом на Шалмаиесере, а часть — на платформе шикарной, отделанной бронзой, влекомой четверкой могучих замбулийских меринов колесницы, вместе с Делвином и Амлунией.

Сам Конан куда серьезнее, чем его спутники — карлик и куртизанка, — воспринимал картины опустошения, принесенного войной на немедийскую землю. Быть может, он просто чувствовал свою личную ответственность за пережитое местными жителями горе. Пытаясь заглушить укоры совести, он старательно раздавал пострадавшим где монеты, где мешки с мукой из королевского каравана. К его огорчению и к веселью карлика и рыжей девицы, большинство вдов и сирот вовсе не жаждало быть облагодетельствованными чужеземным королем-завоева-телем, предпочитая отсидеться в лесах или оврагах подальше от дороги.

При подъезде к Бельверусу стало ясно, что столица Немедии почти не пострадала при осаде. На шпилях ее внутренней крепости развевались черно-золотые флаги Аквилонии с оскаленными львиными мордами. Черные Драконы приветствовали свои знамена оглушительным боевым кличем. Выяснилось, что ворота города были открыты осаждавшим отрядами сторонников барона Халька, аквилонского ставленника, взошедшего на немедийский трон.

Конан приказал своей страже вести себя в городе корректно, как подобает не мародерам-захватчикам, а благородным, могучим союзникам. С Амлунией он изрядно переругался, заставив ее отказаться от шальной идеи — прокатиться на колеснице по центральным улицам и рыночной площади с ветерком, рискуя и даже намереваясь покалечить кого-нибудь из горожан.

Главный дворец пострадал больше других зданий города — скорее всего, в нем и произошло наиболее кровопролитное сражение между сторонниками погибшего Балта и отрядами Халька, поддерживаемого аквилонскими войсками. Самого барона в столице не оказалось — вместе с Просперо он отправился на восток, усмирять не покорившуюся новому правителю Нумалию, второй по величине город Немедии. Судя по донесениям, непокорный город был осажден, но пока что не взят.

Хальк и поддерживающие его аристократы были родом из северных районов страны. Хозяева небольших замков и малонаселенных земель, эти бароны изрядно закалили свои тела и дух в постоянном противостоянии там киммерийцев и вечно агрессивных, полуголодны отрядов властителей Приграничного Королевства, давно северные немедийцы имели зуб на, по их мнению, утонувшую в роскоши и погрязшую в пороках вырождающуюся аристократию Бельверуса.

Вот почему Хальк и многие другие бароны из Северной Немедии предпочли встать на сторону захватчиков, инстинктивно чувствуя, что под аквилонским ярмом они смогут ощущать себя свободнее и скорее обогатятся в новых доходах, чем при своих же немедийских правителях.

Дня отдыха для эскорта и одного вечернего совещания с новыми хозяевами Бельверусской крепости, перешедшею в заурядную попойку, Конану показалось достаточно. На следующее же утро, когда все Черные Драконы наконец вернулись из злачных мест города и привели себя в надлежащий вид, королевский кортеж отправился и дальнейший путь по Дороге Королей.

Здесь раны войны были свежее и выразительней, чем до Бельверуса. Кое-где еще поднимался дым над пепелищами, порой даже не ограбленные трупы валялись в придорожных канавах. Пойманные шпионы и перебежчики, по немедийскому обычаю, были распяты на стоявших неподалеку от дорогих крестах; возможно, это делалось по приказу самого Халька.

Амлуния, сидевшая на перилах колесницы, при виде первого же креста явно обрадовалась возможности развеять дорожную скуку.

— Конан! — крикнула она. — Предлагаю посоревноваться в меткости. Стрелы или дротики — на твой выбор. Каждое меткое попадание в сердце — кружка эля, идет? Или — так даже интереснее — стреляем по рукам, ногам… а потом — в глаза, в живот, в пах… — Амлуния явно все больше воодушевлялась своей идеей.

— Заткнись! — оборвал ее Конан. — Этим несчастным и без тебя мучений хватит.

— Ну, пожалуйста, — словно избалованный ребенок, захныкала Амлуния. — Между прочим, так мы избавим их от долгих мучений. Я согласна на то, чтобы соревноваться в том, кто с одной стрелы прикончит беднягу.

— И то верно, ваше величество — Головорез, — вмешался в разговор Делвин, который, облаченный в доспехи, стоя на специально сооруженной подставке, правил колесницей. — Вы ведь, право дело, известный знаток оказания последней милости умирающим. Знаешь ли ты, Амлуния, как я познакомился с нашим обожаемым королем? Не убеди я его в том, что меня вовсе не размазало по земле поручнем колесницы, он, довольный тем, что делает доброе дело, облагодетельствовал бы и меня, отрубив мою светлую голову или пронзив столь сладкозвучное в песнопениях горло…

— Хватит! — В голосе Конана послышался уже нешуточный гнев, что заставило и Делвина, и Амлунию оборвать обмен смешками и шуточками.

Сам же киммериец приказал Эгилруду:

— Пошли нескольких человек из отряда — пусть снимут распятых с крестов, да поаккуратнее. Тем, кто еще жив, — оставить воды и хлеба. Не забудьте оттащить их поближе к дороге. Пусть живут, если смогут выжить. Местным жителям виднее, как к ним относиться. Захотят — выходят и помогут вернуться к родственникам, а если действительно сочтут их предателями, то расправятся с ними, как только мы скроемся за поворотом дороги.

Так прошло несколько дней. Наконец на горизонте показались башни и шпили дворцов Нумалии, а затем — дымы лагерных костров, а еще позднее и сам лагерь — ряды палаток, сторожевые вышки и осадные укрепления — частоколы на расстоянии полета стрелы от стен города. По главным воротам, выходившим к Великой Дороге Королей, и защищающим их башням беспрерывно молотили катапульты. Однако, судя по всему, помимо грохота и облаков поднятой пыли, их снаряды не производили никакого иного эффекта.

Выслав вперед одного из своих охранников, Конан передал войскам приказ не встречать главнокомандующего фанфарами и боевым кличем, чтобы, на всякий случай, скрыть от противника факт своего появления. Проскакав мимо молча салютующих ему солдат, киммериец направил коня кштабному шатру, где его встретили офицеры.

— Приветствую тебя, о король Конан, — поздоровался с ним Просперо, опустившись на одно колено. — Мы счастливы, что вы прибыли к нам, Ваше Величество. Причем ваш приезд — как никогда своевременен. — Обернувшись к стоящему рядом с ним немедийцу, Просперо представил его королю: — Это барон Хальк — наш верный союзник и неустрашимый в бою воин.

При этом Просперо пришлось помочь барону, который, вознамерившись поклониться Конану, чуть было не ткнулся носом в землю. С первого же взгляда становилось ясно, что Хальк изрядно пьян и не в состоянии поддержать в равновесии отягощенное доспехами тело.

— Мои приветствия благородному королю Конану! — расплывшись в пьяной улыбке, нетвердо произнес барон и заплетающимся языком продолжил: — А вы ведь и вправду родом из Киммерии. Я ваши рожи за версту узнаю — лихие налетчики на наши земли. Ну да ладно, ради нашей дружбы я готов все простить соплеменникам Конана — короля Аквилонии. Ничего, теперь мы — северяне — дадим жару этим зарвавшимся южанам…

— Я не вижу большой разницы между кровью человека, рожденного в ледяной тундре или в тропических джунглях. Как и мой меч, который рубит и тех и других одинаково бесстрастно.

Конан не особо старался соблюсти дипломатические приличия, понимая, что, проспавшись, барон вряд ли сможет восстановить в памяти подробности этой встречи. Видя, что Хальку и сейчас не под силу осмыслить столь неожиданное приветствие, он облегчил его мучении, добавив:

— Впрочем, я вижу, что вы с Просперо, действуя в единстве севера и юга, достигли больших успехов. А о теперь вы, уважаемый граф, — обратился он к Просперо, — раз уж господин Хальк не в состоянии членораздельно доложить обстановку, потрудитесь сделать это сами. Просперо, как я вижу, войска готовы к штурму, Но не выдвинуты на передовые рубежи.

Так точно, ваше величество. — Губы графа чуть изогнулись в едва заметной улыбке. — Ваши наблюдения абсолютно верны.

— Я полагаю, что вы передали противнику достойные условия сдачи города?

— Да, ваше величество. По наш парламентер был отправлен назад привязанным за волосы к хвосту его лошади, весь в синяках и ушибах.

— Все ясно. Это оскорбление будет дорого стоить городским властям. Скажи мне теперь, Просперо, неужели ты действительно думаешь разрушить или повредить башни и ворота города снарядами катапульт? По-моему, эти булыжники лишь царапают камень и бронзу укреплений…

— Вы правы, повелитель, — кивнул Просперо. — Стрельба из катапульт не наносит противнику никакого ущерба.

— И что же, мой верный граф? — поинтересовался Конан. — Вы в компании нашего трезвомыслящего союзника решили изобразить дело там, где ничто не сдвигается с мертвой точки? Просперо, я полагаю, тебе известно, что долгая осада не способствует повышению морального духа армии, причем не только осажденной, но и осаждающей. А кроме того, у нас ведь нет времени ждать, когда защитники города оголодают до того, чтобы согласиться сдаться. Самое важное дня нас в этой кампании — это скорость, темп наступления. — Резко оборвав свою тираду, король внимательно поглядел на графа и явно напряженным голосом спросил: — Что ты на это скажешь, Просперо?

На мгновение в шатре воцарилось молчание. Где-то поодаль раздалась очередная команда, резкий удар — и в воздухе просвистел пущенный из катапульты камень. Затем Просперо с самым невинным видом показал пальцем на штабной стол и сказал:

— Когда догорит эта свеча — ворота Нумалии рухнут.

— Что? — Конан взглядом проследил за жестом графа.

Рядом с картой на столе стоял бронзовый подсвечник. Восковые наплывы покрывали его верхнюю часть, и лишь слабый огонек дрожал в прозрачной лужице на макушке крохотного огарка тонкой свечи. Рядом со столом, напряженно глядя на свечу, стоял немолодой седовласый человек, одетый в черное.

— Это еще что, Просперо? — искренне удивился Конан. — Ты рискнул обратиться к колдунам? Неужели не известно мое отношение к таким штучкам! Впрочем, победителей не судят, и если это поможет нам сократить осаду…

— Ваше Величество, колдовство здесь ни при чем. — Просперо явно был доволен произведенным его шуткой эффектом и поспешил ввести короля в курс дела: — этот господин — капитан саперной роты Миниас. Его отряд был любезно предоставлен в наше распоряжение бароном Хальком. Обратите внимание на частокол: за ним с нашей стороны свалены груды свежевыкопанной земли. Вся она извлечена из подкопа, проделанного под северной надвратной башней. Постоянный обстрел стены и ворот из катапульт служит лишь для прикрытия работы саперов капитана Миниаса, отвлекая внимание защитником.

— Тогда ладно. — Конан явно почувствовал себя уверенней, выяснив, что осада ведется без помощи колдунов; Впрочем, далеко не все стало ему от этого понятно. — Чем-то мне это напоминает метод кое-кого из заморийских воров… Ну, да сейчас не время об этом. Скажите-ка лучше, господин капитан, как затухание свечи связано с падением башни? Это что — какой-то сигнал? Но почему тогда он подается из шатра?

Просперо фыркнул в кулак, а Миниас, опасаясь прогневать известного своей вспыльчивостью киммерийца, терпеливо пояснил:

— Ваше Величество, точно такая же свеча была зажжена одновременно с этой и отправлена вместе с саперами в подземный туннель. Сейчас под башней убраны последние земляные опоры и привязаны веревки к последним деревянным сваям. Все готово, чтобы в один миг обрушить северную надвратную башню. Чтобы не выдать наши намерения, граф Просперо отвел готовые к штурму войска за лагерный городок, оставив еще ночью штурмовые лестницы за частоколом. Просперо кивнул:

— Все так, Конан. Войска готовы, отведены за палатки и только ждут сигнала. Небольшой отряд ведет разведку боем у противоположных ворот, отвлекая внимание стражи. Надеюсь, что если ваше прибытие и было замечено со стен города, то вряд ли гарнизон тотчас же будет поднят по полной тревоге.

Конан с уважением поглядел на графа, капитана саперов и остальных офицеров. Затем Эгилруду был отдан приказ, не вводя ожидавших команды Черных Драконов в лагерь, готовить их к штурму, быть может — в пешем строю. Потом киммериец, не в силах оторвать взгляд от слабого вздрагивающего огонька, уставился на свечу, словно забыв обо всем остальном.

Вот язычок пламени последний раз взметнулся вверх, раздалось легкое потрескивание догорающего фитиля, в воздух поднялась струйка белого дыма — и свеча погасла. Воцарилось молчание. Взгляды всех присутствующих обратились к воротам и надвратным башням. С минуту все оставалось без изменений.

Затем посередине между городской стеной и частоколом осаждающей армии в земле открылась яма, из которой, словно подземные божества или демоны, стали вылезать полуголые, с ног до головы грязные люди, которые со всех ног бросились бежать в сторону лагеря. Это было замечено часовыми на башнях; раздались крики, и над стеной показалось несколько шлемов нумалийских арбалетчиков.

Катапульты смолкли, и в неожиданно наступившей тишине стало слышно, как вдруг задрожала земля под ногами. Из провала на нейтральной полосе в небо взметнулся фонтан пыли, словно выдавливая из шахты последних саперов. Что-то неуловимо изменилось в кладке северной надвратиой башни, затем по ней пробежали трещины, в стыках между камнями заскрипел осыпающийся раствор, и вдруг внушительное, казавшееся воплощением надежности и непоколебимости сооружение обрушилось само в себя. Когда пыль рассеялась, стало видно, что одна из городских башен превратилась в груду булыжника. Но эта радость тотчас же сменилась разочарованием.

— Проклятие Геенны! — взвыл Конан. — Ворота целы!

Просперо резко обернулся к Миииасу:

— В чем дело, капитан?

— Я уверен, что они держатся на соплях, а именно — на засовах и петлях, да придавлены осыпью. Один удар тараном — и они рухнут.

— Таран заготовлен далеко отсюда — в лесу! — Просперо стукнул кулаком по столу. — Мы же не хотели, чтобы противник догадался о готовящемся штурме. Пока мы его подтащим, они успеют организовать оборону…

— Не успеют! — воскликнул Конан. — Давай сигнал. Сейчас в суматохе мы в два счета возьмем стену! Лестницы, веревки с крючьями, все готово? Арбалетчики для прикрытия — быстро к частоколу! Кавалерию — вперед!

— Но… — Просперо явно колебался. — Боюсь, кавалерии пока что делать нечего. Лошади не смогут взобраться по крутому склону осыпи.

— Шалманесер сможет! — ответил король, взлетая в седло. — За мной!

Эгилруд и Хальк передали в отряды сигнал к атаке. Словно споря с только что отзвучавшим грохотом обвала башни, взревели сигнальные трубы. Вслед за ними воздух был разорван боевыми кличами ринувшихся в атаку отрядов.

— Вперед, псы войны! Вперед за добычей и во имя империи! — воодушевлял солдат громоподобный голос Конана.

Король одиноким всадником возглавил пошедшую на штурм пехоту, ощетинившуюся крюками лестниц, остриями пик и направленными к гребню стены луками. Подлетев к груде камня, еще недавно стоявшего вертикальной стеной, вороной жеребец на миг остановился и с громким ржанием встал на дыбы, словно не только выражая благоговение перед таким препятствием, но и высматривая наиболее приемлемый путь наверх. Одно движение поводьями — и Шалманесер, понимая, чего от него хочет всадник, с мрачной уверенностью вскочил на ближайшие камни.

Удержаться в седле при такой скачке было не легче, чем усмирить неоседланного и необузданного гирканского мустанга. Камни скрежетали под тяжелыми копытами коня и сползали вниз по склону. Киммериец мертвой хваткой вцепился в вороную гриву Шалманесера и сжал коленями его бешено вздымающуюся грудную клетку. Могучий конь рвался вперед, спотыкаясь, обдирая ноги, перепрыгивая преграждавшие путь трещины, находя себе путь среди каменных глыб в рост человека. С каждой секундой скакун и его наездник приближались к вершине насыпи.

Даже в еще не совсем осевшей пыли внушительная фигура Конана н его коня не могли остаться не замеченными для часовых на стене. Несколько неприцельно пущенных стрел и брошенных камней просвистели рядом с киммерийцем. Пока что аквилонские арбалетчики не давали нумалийцам особой свободы на стене, но чем выше поднимался Конан, тем дальше переносили они заградительную стрельбу, опасаясь задеть своего короля.

— Живее, живее, за мной! — прорычал Конан, обращаясь к достигнувшим подножия осыпи всадникам передового отряда Черных Драконов и штабным офицерам.

Медленно, но верно они стали взбираться вверх по склону: одни — верхом, другие — ведя своих скакунов в поводу. В те же секунды первая волна пехоты, добежав до стен, начала штурм. На головы осаждающих обрушился град камней, стрел и горшков с кипящей смолой. Судя по всему, противник, не отчаиваясь из-за разрушения башни и возникшей угрозы для ворот, намеревался отчаянно защищать город.

— Волкодавы Крома! — чертыхнулся Конан.

Поднявшись на вершину осыпи, киммериец обнаружил, что тыльная стена башни не обрушилась, что означало отсутствие прямого пути в город. Отвесная стена в четыре-пять человеческих ростов высотой не оставляла возможности безопасного спуска в город. Ни лестницы, ни подъездного пандуса к этой части башни не подходило. В добавление к этому разочарованию, со стороны города в Конана было выпущено несколько стрел, часть из которых, достигнув цели, звякнула о его доспехи или застряла в войлоке и коже защитной попоны Шалманесера.

К счастью, и всадник и конь были хорошо защищены; к тому же неравномерное, стремительное передвижение делали их обоих трудной для поражения целью. Повинуясь движению поводьев, Шалманесер повернулся и стал столь же настойчиво взбираться по груде камней на парапет городской стены.

— Великий Кром — Повелитель Ледяной Горы! — прокатился над стеной варварский боевой клич киммерийца.

Очередная стая пущенных второпях стрел не смогла найти слабого места в доспехах Конана или его скакуна, и стрелки бросились к своим алебардам, чтобы в ближнем бою остановить у гребня стены стремительно приближающеюся всадника.

Стражники опоздали на какой-то миг, но этого мгновения Шалманесеру оказалось достаточно, чтобы каким-то пантерьим движением, изогнув спину, взлететь на осыпавшийся под ногами край парапета. Один из стражников был просто сметен со стены массой коня, еще двое упали без чувств под ударами его закованных в стальные обручи копыт. Следующий стрелок погиб под ударом длинного меча Конана, который был выхвачен всадником из ножен в тот же миг, как только под ногами его скакуна оказалась ровная поверхность. Из дозорных, находившихся на стене около башни, в живых осталось только двое. Они побросали алебарды и бросились бежать, потеряв голову сначала фигурально, от страха, а затем и буквально — под ударами меча короля Аквилонии.

Так, по легенде, началось кровавое шествие Конана им стенам Нумалии. Боевой парапет был широк и гладок — опьяненный, обезумевший от крови Шалманесер рвался вперед. Оказавшись на ровной площадке, Конан отпустил поводья и, управляя лошадью, как научился в Туране, одними коленями, сжал в обеих руках разящую сталь, — меч и огромный боевой топор. Клинки киммерийца собрали в тот день богатый кровавый урожай, отсеченные руки, головы, разрубленные надвое тела остались там, где пронесся дьявольский всадник. Немало постарался и его скакун — многие нумалийцы нашли свой конец под копытами Шалманесера или были изуродованы его огромными зубами.

Занятые отражением штурма с внешней стороны стены, нумалийские солдаты не успевали сориентироваться и подготовиться к отражению атаки несущегося по парапету всадника. Защитники города гибли под ударами меча, топора, под копытами коня, падали со стены в город или оказывались раздавленными о зубцы на ее внешней стороне. Тем, кому удавалось остаться в живых, отсидевшись за грудами булыжников или на уходящих вниз лестницах, даже не приходило в голову преследовать страшного великана.

Эта гонка аквилонского короля по стене Нумалии резко изменила соотношение сил штурмующих и защитников города, склонив чашу весов в пользу обнадеженных таким примером атакующих.

Конан, поглощенный боем, не замечал ничего вокруг, кроме оказывавшихся на его пути вражеских солдат. Киммериец, словно заведенный, взмахивал то левой, то правой рукой — меч, топор, меч, топор, — собирая кровавую жатву. Сейчас он не был королем Аквилонии. Нет, он был лишь воином Крома, приносящим богатую, обильную жертву своему безжалостному, бесстрашному божеству. Он был готов объехать весь город по периметру стен и пойти на второй круг, если это понадобится для поддержания атаки его подданных.

Вот очередной солдат занес алебарду, но оказался остановлен ударом меча; вот стрелок, отбросив лук и уворачиваясь от топора, рухнул со стены с отчаянным криком, оборвавшимся при падении на камни мостовой внизу. Еще один солдат, отвлекшись от поединка со штурмующими стену аквилонцами, остался без головы, срубленной, словно кочан капусты, мечом киммерийца. Очередной нумалиец, не веря в то, что ему удастся победить всадника, распластался на парапете, прикинувшись мертвым и надеясь, что конь инстинктивно перешагнет через человека. Любой другой конь — но не Шалманесер, упоенный битвой, о чем возвестили истошный крик и хруст костей из-под его копыт.

Впереди на стене сошлись в бою сумевшие ворваться с лестниц на парапет аквилонцы и пытающиеся сбросить их обратно нумалийцы. Ближайшие к месту прорыва защитники бросились на подмогу своим товарищам, оставив часть стены незащищенной, а парапет — пустым. Шалманесер, не видя препятствий, стал набирать скорость, приближаясь к месту боя.

Навстречу ему из-за спин дерущихся солдат шагнул, судя по форме, капитан пехотной роты нумалийцев. Длинный тонкий наконечник его копья сверкнул в воздухе, древко уперлось в трещину между камнями, и офицер, держа оружие обеими руками, сжался, как пружина, готовясь контратаковать. Грамотно выставленное вперед копье опасно зависло в воздухе невысоко над поверхностью парапета.

Времени, чтобы остановить разогнавшегося коня, не оставалось, как и на то, чтобы увести скакуна в сторону. Словно черная тень, Шалманесер несся на неподвижно застывшего противника. Конь отчаянно заржал, его мускулы конвульсивно напряглись в тот момент, когда сверкающее лезвие вонзилось ему в брюхо. Но нумалийскому капитану не суждено было насладиться своей победой: в последнем рывке агонизирующий Шалманесер обрушим тяжелые копыта на его грудь и впился окровавленными зубами в лицо.

В следующий миг Конан почувствовал, что умирающий конь валится на бок прямо к вертикальному обрыву стены в сторону города. За собой животное повлекло свою последнюю жертву и всадника. Помянув Крома, Конан, не имея времени выпрыгнуть из седла, поплотнее прижался к шее скакуна и, отпустив меч, обеими руками вцепился в шкуру и гриву Шалманесера.

Видимо, Кром или просто случай в очередной раз оказались на стороне киммерийца. Перекувырнувшись вместе с Шалманесером в воздухе, он рухнул на землю, оказавшись поверх конской туши, а не под нею.

Далеко не сразу Конану удалось восстановить нормальное дыхание. Падение в доспехах покрыло его тело множеством ушибов, но в то же время латы спасли его от куда более тяжких, а скорее всего, и смертельных увечий.

Ожидая в любой момент атаки ополченцев-горожан ими солдат гарнизона, Конан, придя в себя, первым деком схватил упавший неподалеку от него меч и, встав на одно колено, огляделся. Узкий мощеный переулок был пуст, лишь сверху доносился шум шедшего на стене ожесточенного боя. Шалманесер лежал мертвый в луже крови, как и его геройский победитель, упавший на камни и нескольких шагах от коня.

Не убирая меч в ножны, Конан направился вдоль стены в обратную сторону — к штурмуемым воротам. Переулки на окраинах города были пустынны. Видимо, жители либо перебрались подальше от стен к центру города, либо заперлись в домах, надеясь переждать опасность. Редкие патрули ополченцев, по два-три кое-как вооруженных человека, предпочитали не связываться с устрашающе выглядящим киммерийцем и поспешно исчезали во дворах и проходах между домами. Время от времени со стены вниз падали участники шедшего наверху сражения, в основном — нумалийские стражники. Подойдя к широкому пандусу, ведущему на стену, Конан увидел, как группа нумалийцев, даже не пытаясь создать видимость организованного сопротивления, почти скатилась по спуску и бросилась врассыпную по переулкам и улицам города. Почти на их плечах по пандусу стали спускаться аквилонские солдаты и их немедийские союзники. Увидев Конана, они, пораженные, замерли, но король Аквилонии привел их в чувство своим громоподобным голосом:

— За мной, солдаты! К воротам! На глазах увеличивающаяся толпа солдат последовала за своим королем. Офицеры и сержанты стали наскоро оставлять посты у пройденных улиц и спусков со стены. К тому моменту, когда Конан и его солдаты достигли обрушенной саперами башни, ворота уже были открыты. Реабилитируя себя за не совсем удачный подкоп, саперы, действуя вместе с пехотой, сумели обрушить оставшуюся стену башни, превратив ее в пусть не гладкий, но все же проходимый склон каменного холма. Перебравшиеся по этой осыпи солдаты сумели захватить вторую надвратную башню атакой с тыла и, вынув из петель медные балки и толстые бревна засовов, распахнуть ворота, через которые в город черным потоком устремился отряд королевской аквилонской конницы. Скорее всего, во главе несущихся к центральной площади и замку всадников скакал и Просперо.

Конан вскочил на один из каменных блоков и огляделся в поисках подходящего для себя коня. Первая лошадь, попавшаяся ему на глаза, была слишком изящна и легка для тяжеловесного киммерийца, хотя и несла на своей спине уже двух седоков — затянутую в кожу и сверкающую бронзой доспехов Амлунию, размахивающую флягой с нумалийским вином — видимо, боевым трофеем, и потешно устроившегося на лошадином крупе, закованного в латунные латы Делвина.

Киммериец, выглядев в толпе двух офицеров, приказал им выстроить прорвавшуюся в город пехоту в боевые колонны и вести их на центральную площадь города. Затем Конан жестом подозвал своих приятелей.

— Приветствую тебя, Конан Неуязвимый, одинокий покоритель стен Нумалии! — завопил Делвин, чуть не свалившись с резко затормозившей лошади. — Видимо, не родился еще тот смертный, который смог бы противостоять тебе в бою.

Конан мрачно поглядел на карлика и серьезно сказал:

— Если бы я был неуязвим, я предпочел бы, чтобы копье моего последнего противника вонзилось в меня, а не в моего скакуна. Бедняга Шалманесер, нелегко будет найти ему достойную замену.

— Еще бы, — согласилась Амлуния, наклоняясь в седле и приставляя к губам Конана флягу. — Но что тебе за дело до какого-то коня, будущий Повелитель Мира? Придет время — и в твоем распоряжении будут все лошади, верблюды, слоны, даже драконы и другие неведомые твари! — Захохотав, Амлуния откинулась в седле, чуть не уронив на землю Делвина, а затем добавила: — Пока же — Нумалия твоя, Конан! Ты рассказывал мне, что некогда тебе довелось пожить здесь, добывая себе хлеб насущный воровством и грабежами. Что ж — настало твое время, и ты украл весь город!

— Ага, — рассеянно кивнул Конан. — И теперь я готов променять всю эту жалкую дыру на одного доброго коня, чтобы не переться пешком к замку и не опоздать к бою на его стенах.

— Опять сражение? — восхищенно воскликнула Амлуния. — Разве тебе не достаточно на сегодня? Башня разрушена, ворота открыты, стены взяты — город наш! Настало время для веселья — резни, грабежа, погромов, — настоящего, истинно варварского праздника победы.

— И то дело, хозяин, — вновь подал голос карлик. — Зов к разрушению уже разбудил сердца солдат. Впереди ночь — и к утру этот гордый город, вернее, то, что от него останется, упадет на колени, моля о прощении за столь дерзкое сопротивление тебе, Король Мира.

— Да, со стороны горожан было непростительной ошибкой не подчиниться мне по-хорошему» — пробурчал Конан и вдруг, заметив кого-то в толпе, позвал: — Эй, Эгилруд! Барон Хальк!

Оба всадника, натянув поводья, остановились рядом с киммерийцем.

— Ваше величество! Мы счастливы видеть вас невредимым… Я вижу, вы без коня…

Эгилруд поспешил спрыгнуть со своего скакуна:

— Конан, мой конь к твоим услугам. Докладываю: северная и западная стены очищены от противника, благодаря вашей неоценимой личной поддержке, а гарнизоны двух южных фортов, охраняющие оставшиеся стены, приняли наши условия сдачи в плен.

Капитана неожиданно перебил широко улыбающийся барон:

— Ну и герой наш король-киммериец! Каков пример обеим нашим армиям! — Вытащив из седельной сумки флягу, Хальк приложился к ней и протянул сосуд с вином Конану: — Отведайте немедийского вина, ваше величество. В честь захвата этого вражеского гнезда. Эх, как я сегодня развлекусь! Все мои солдаты давно ждали этого дня…

— Держите своих солдат в строю, не разрешая им напиваться и грабить город до тех пор, пока не будет захвачен замок, особняки центрального квартала и не сдастся гарнизон фортов.

К вину Конан не притронулся, и Хальк сунул флягу Эгилруду. Тот тоже отвел его руки и сказал:

— Конан, вокруг замка уже достаточно войск. Больше там не понадобится. Пусть солдаты барона займутся охраной и конвоированием пленных из фортов.

Конан кивнул, и Хальк воскликнул:

— Мои люди готовы выполнить любой приказ могучего Конана Киммерийца. Но, умоляю, не лишайте их законного права разграбить город. Впрочем, ваши солдаты заслужили эту потеху не меньше чем мои. Яйцо разбито, и бессмысленно пытаться собрать его заново.

— Вы так считаете, барон? А ты, Эгилруд, что скажешь? — Не дождавшись ответа, Конан нахмурился и сурово сказал: — Что ж, значит, так тому и быть. К Нумалии у меня никогда не было теплых чувств.

Взяв из рук Халька флягу, он припал к ее горлышку, осушил до дна и, отбросив посудину на камни, махнул рукой:

Как только победа будет окончательной, назначьте караул и конвой для пленных, а остальные солдаты — пусть делают, что хотят!

Глава XIII КОЛЫБЕЛЬ ИМПЕРИИ

За высокими, ярко освещенными стрельчатыми окнами королевского дворца аквилонской столицы Тарантии мелькали тени танцующих. Из-за стен дворца доносились музыка, смех и веселые возгласы. Придворные и аквилонская знать собрались на торжественный бал, посвященный проводам офицеров, возглавляющих очередные набранные для военных действий легионы. На следующее утро молодым воинам предстояло отправиться в долгий поход, из которого далеко не всем из них суждено будет вернуться. Сегодня же праздник был организован них, для них плясали красивые девушки, для них играла музыка, для них разливали в кубки лучшее вино.

В глубине дворцового сада, на пристроенной к одной им численных галерей веранде сидела королева Зенобия одетая в расшитый золотом и драгоценными камнями хитон. Застекленные двери отделяли ее от дворцового зала, где кружились в танце придворные и гости. У дверей в каждом углу веранды стояли, словно тени, неотлучные телохранители королевы — Черные Драконы, одетые в свои вороненые кольчуги. Рядом с Зенобией в помпезном кресле устроился ее обычный собеседник — лысеющий, не слабеющий, но лишь набирающийся с годами мудрости канцлер Аквилонии Публио.

Бал идет спокойно и размеренно, Ваше Величество, — сообщил канцлер королеве. — Дворцовые слуги знают свое дело и легко справляются с ним, не утомляя приглашенных чрезмерным весельем и излишними развлечениями.

— Это хорошо, — с легкой зыбкой отозвалась королева. — Я рада, что мы нашли двойное применение части присылаемых королем денег, захваченных в качестве трофеев и полученных в виде контрибуций. Хотелось бы, чтобы эти молодые люди запомнили на прощание что-то приятное, связанное с родным городом и королевским дворцом, перед тем как они отправятся в далекий поход.

При этих словах улыбка слетела с лица королевы, вспомнившей о своем вечно отсутствующем супруге.

Публио же невозмутимо продолжал развивать свою мысль:

— Ваши празднества, госпожа, куда более спокойны и цивилизованны, чем те, что устраивает наш глубокоуважаемый король. В последнее время во дворце не происходят ни турниры, ни потешные баталии, никто не упражняется в рассказывании публике фривольных или кровавых историй, никто, наконец, не напивается до полусмерти. Да и без обнаженных танцовщиц, по моему мнению, празднества куда приличнее и спокойнее… В общем, Ваше Величество, организованные вами балы мне куда больше по вкусу.

— Неужели, Публио? — Королева слегка нахмурилась. — Я, безусловно, стараюсь внести свой вклад в сохранение славы аквилонского двора, как столицы самой высокоцивилизованной и культурной страны в Хайбории. Но не стоит и умалять величие варварского духа, неиспорченность души человека, рожденного дикарем. Подчас голос с грубым акцентом может оказаться самым звучным во всем придворном хоре и объявить то, что как божественную истину воспримет весь народ.

Королева помолчала, провожая глазами удаляющихся по садовой тропинке молодого офицера и льнущую к нему девушку из приглашенных на бал дочерей тарантийских аристократов. Затем, вздохнув, она добавила:

— В конце концов, именно безудержным варваром и бесстрашным воином-дикарем, а вовсе не повелителем Аквилонии был Конан, когда я полюбила его с первой встречи, с первого взгляда.

Решив переменить тему, канцлер обратился к последним политическим и военным событиям:

— Какой приятный поворот судьбы, госпожа: покорение нашим королем Немедии дает вам возможность править Бельверусом, вашим родным городом…

— Да, и какая в этом ирония! Я, некогда проданная в рабство на рынке Бельверуса… А теперь вся Немедия присягает на верность моему супругу… Иногда я спрашиваю себя: не захочет ли Конан когда-нибудь покорить и его родную Киммерию? Сомнительно, чтобы даже он сумел подчинить такой гордый и свободолюбивый народ. — Покачав головой, королева словно невзначай поинтересовалась: — Как вы думаете, Публио, Конан действительно твердо решил покорить весь мир? Канцлер пожал плечами:

— Кто знает… Во время наших последних встреч я предупреждал его, что не следует, по крайней мере, провозглашать эту цель открыто. Может статься так, что короли Хайбории объединятся против него. Но, к моему удивлению, видя военные успехи Конана, некоторые из них уже устремились к нему, желая стать вассалами повелителя Аквилонии.

Зенобия наклонилась к канцлеру и спросила:

— А разубедить его вы не можете?

— Наш король, — вздохнул Публио, — не из тех, кто отказывается от своих планов, о чем вы и сами прекрасно знаете, Ваше Величество. А эта идея, похоже, крепко засела у него в голове. Трудно предположить, что могло бы заставить его отказаться от нее, кроме… — Помолчав, Публио заставил себя произнести вертящиеся у него на языке слова: —…Кроме поражения. Впрочем, надеюсь, что если королю удастся победить Амиро, то это на некоторое время насытит его жаждy захватчика. А там, глядишь, нам удастся надолго занять его делами обустройства новой, изрядно расширившейся империи.

Тут канцлер осекся, опасаясь, не наговорил ли он лишнего. К его удивлению, королева поддержала разговор на эту тему:

— Я понимаю: Конан будет очень доволен победой над Кофом. Ведь до сих пор он присоединил к своим владениям территории лишь двух королевств, напавших на нашу страну первыми. А Амиро перешел ему дорогу… — Так что теперь, если Конан и захватит королевство своего новоявленного врага-соперника, то никто не сможет поставить ему это в вину. — Публио оживился, чувствуя себя в разговоре о политике и дипломатии как рыба в воде. — Что касается резни, учиненной нашими ставленниками в Немедии — это, можно сказать, их внутреннее дело. Мы лишь помогли одной из сторон морально, будем так считать. Куда важнее присутствие там аквилонских легионов, угрожающих Северному Офиру и самому Кофу. С сегодняшним курьером я получил указание короля начать переговоры с коринфийским посланником на предмет пропуска нашей армии на юг через территорию Коринфии, с целью удара по кофийским землям. Такое соглашение было бы весьма выгодно для Конана, независимо от того, собирается он учитывать нейтралитет Коринфии или нет.

— Все ясно. — При известии о скором продолжении и даже расширении войны королева снова погрустнела. — Видимо, настало время Конану сойтись с Амиро в смертельной схватке. Я вообще удивляюсь, как они смогли так долго просуществовать рядом без войны. — Королева вздохнула.

— Оба правителя известны как выдающиеся военачальники, — заметил канцлер. — Во всей Хайбории, пожалуй, лишь армия Кофа может противостоять аквилонским войскам. Но если два могучих противника сойдутся в изматывающих сражениях, то, ослабевшие, они оба могут стать жертвой других соседей, как это и произошло с Офиром. Вот почему и Конан, н Амиро сейчас затаились, выжидая момент для одного решающего удара, который не потребует много крови своих войск.

— Я понимаю, — кивнула Зенобия. — Они ходят друг за другом кругами, словно два соперничающих льва в окружении стаи гиен. Война — грязное дело, да и политика — не лучше. Что же касается нас, то здесь, в Тарантии, мы видим только выгоды войны. Для нашей молодежи это возможность отличиться, получить звание, титул, захватить большую добычу. Война превращает их в героев. На полудюжину погибших в бою деревенских парней один становится хозяином большого земельного надела, порой — с уже построенным домом и налаженным хозяйством. При таких шансах выиграть их родители не ропщут против войны. Мой муж стал главным героем Аквилонии всех времен. Вопрос — надолго ли? И как тяжело заплатит сам аквилонский народ за свое величие?

— В других странах, — сказал Публио, — Конана вовсе не причисляют к сонму героев. Наоборот, судя по донесениям наших шпионов, власти Бритунии и Коринфии серьезно настраивают население против Конана-грабите-ля и Конана-завое-вателя. Эти королевства не удастся застать врасплох, как Немедию, и вряд ли они с распростертыми объятиями примут такого освободителя… Но — тсс! — вот идет еще один великий вождь!

Публио обернулся, чтобы поприветствовать ворвавшегося на веранду принца Конна. Тот, в глиняном горшке вместо шлема, с деревянным мечом в руке, вел в бой свою армию, состоящую из одной-единственной придворной няньки.

— Ваше Величество, — обратилась женщина к Зенобии, — я пыталась уложить юного Конна в постель, чтобы он отправился на завоевание царства сновидений, но перед столь дальней дорогой ему потребовалось ваше благословение.

— Ну, сынок, — королева ласково обняла принца, — вот тебе мое благословение, а также пожелание доброй дороги и удачи. Укладывайся спать и завоюй для меня великие сны.

— Достойное будущего короля напутствие! — раздался низкий голос. — Я теперь понимаю, почему его отец с такой легкостью покоряет целые королевства.

— Троцеро, это вы?! — удивленный, воскликнул канцлер.

— Граф, добрый вечер, — поздоровалась Зенобия, глядя, как Троцеро наскоро обменивается воинскими приветствиями и прощаниями с уводимым нянькой принцем. — Мы вас даже не ждали так быстро. Как добрались? Рассказывайте же скорее, нам не терпится узнать новости из Офира из первых рук.

— Положение там я бы назвал стабильным, — по-военному ответил граф, поцеловав руку королеве и поздоровавшись с канцлером. Сев на принесенный ему слугой стул, Троцеро продолжил: — По нашему берегу Красной реки теперь расставлена цепочка фортов, что делает прорыв кофийцев маловероятным. По согласованию с королем я позволил себе покинуть Ианту, чтобы разобраться с положением дел на юге.

— На юге Аквилонии?! — чуть не подпрыгнул на месте Публио.

— Да, господин канцлер, и, судя по вашему удивлению, я полагаю, что вы еще не информированы… Как?! Королева, и вы до сих пор не в курсе?

Зенобия развела руками, и граф продолжил:

— Принц Амиро, решив увеличить линию нашего противостояния, нанес удар по Аргосу в районе княжества Аронд на нашей южной границе. Аргосцы просто не успели переслать туда свои основные силы. Все это не несло бы большой угрозы нашим границам, если бы не сведения о тайном союзе Кофа с Зингарой. На всякий случай я лично займусь мобилизацией и подготовкой к возможному нападению на наши южные провинций.

— Угроза на юге! — покачала головой Зенобия. — Похоже, Амиро затеял там то же самое, что Конан готовит на севере. Воистину, все мои худшие опасения сбываются… Но, Публио, ведь Зингара, с тех пор как в Аквилонии правит Конан, была нашим союзником. А Аргос — большое, сильное королевство — нешуточный противник для Кофа.

— Все относительно, Ваше Величество, — пожал плечами канцлер. — Аргос — преимущественно морская держава; на суше аргосцы не так уж сильны. Кстати, с Зингарой у них постоянные трения и стычки по поводу отдельных островов, проливов и прибрежной торговли. Зингарский двор не упустит случая свести счеты с давним соперником, пусть далее ценой разрыва союза с нами. Что касается меня, госпожа, я могу вас уверим», что я предприму все возможные усилия на дипломатическом фронте для отведения или смягчения этой угрозы.

На террасе воцарилось молчание, нарушаемое лишь льющейся из дворца музыкой продолжающегося балл. После паузы первой заговорила Зенобия.

— Ну а теперь, любезный граф, — обратилась она к Троцеро, — расскажите мне немного о том, как поживает ой супруг. О том риске, которому он себя подвергает ежедневно, я могу лишь догадываться. Но, скажите… он хотя бы скучает по семье, по дому?

Троцеро, не вставая, чуть поклонился:

— Ваше Величество, готов поклясться, что все победы, все свои успехи в войне ваш супруг посвящает вам и маленькому Конну.

— Понятно… — Королева спокойно приняла эту ни о чем не говорящую информацию и спросила: — А как поживает этот его уродец, Делвин? Шут все еще в фаворе у моего мужа?

— Да, госпожа, — бесстрастно ответил Троцеро. — Более того, шут выпросил у него доспехи и теперь подчас мелькает на поле боя, сверкая латунью, как котелок, и потрясая кинжалом.

— Разумеется, он по-прежнему поет и играет на пирах по случаю побед, — продолжила за графа Зенобия. — Я уже в курсе по поводу пьяных застолий и шумных пиршеств, которые устраивает Конан в захваченных городах. Впрочем, вам, граф, видимо, не до веселья, если уж король порой перекладывает на вас то, что положено делать ему самому и никому другому!

— Я не совсем понимаю, о чем вы, Ваше Величество, — с напускным недоумением отозвался граф.

— Неужели? А я вот узнала, что вам пришлось командовать армией, пока мой муж в порыве страсти странствовал в поисках и попытках спасения своей старой пассии — некоей Ясмелы. Что же вы молчите, граф? Я полагаю, что имею право знать о столь рискованных, но как всегда, столь же благородных приключениях своего супруга. О шлюхе по имени Амлуния мне тоже известно, ибо у меня есть собственные шпионы и собственные ясновидцы. Так что, граф, не стесняйтесь — выкладывайте все как есть!

— Ваше величество! — Публио был явно шокирован. — Как же так? Я ведь предлагал вам услуги своих осведомителей и астрологов. А вы, призвав на помощь лжецов и шарлатанов, попали в столь неловкое положение!

— Замолчите, Публио! — почти прошипела Зенобия. — Уж ваши-то игры я насквозь вижу. Вы боитесь, что если я буду слишком много знать, то смогу надавить на Конана и чем-то повредить вашей будущей империи! Но я… Я стою больше всех империй, вместе взятых! Я могла бы перегрызть горло всем этим девкам, подослав к ним убийц, наслать на них порчу… Но я люблю Конана и останусь ему верна и не буду противиться его делам. Потому что он не только мой супруг, но и мой король!

* * *

— Ватесса! Ватесса, дорогая моя! Тебе лучше? Давай я подложу тебе подушку под голову.

Принцесса Ясмела, склонившись над неподвижно лежащей служанкой, влила ей несколько капель жидкости из кубка прямо в рот. Подождав, она опустила голому женщины на подушку. Та лежала, не отвечая, устремим неподвижные глаза куда-то вдаль.

— Тебе так удобно, Ватесса? Полежи так. Скоро все пройдет, ты поправишься, вот увидишь.

Встав с колен, Ясмела отодвинула свечу подальше от изголовья кровати Ватессы, чтобы свет не падал ей на лицо. Служанка не приходила в себя с того дня, когда один из телохранителей Амиро оглушил ее ударом дубины по голове. С тех пор Ясмела заботливо ухаживала за ней. Госпожа и служанка поменялись ролями, но принцесса понимала, что при всем старании ей не удастся возместить Ватессе и десятой доли той заботы, которой окружала ее служанка в течение долгих лет.

Подойдя к окну, принцесса приоткрыла ставни. Луна еще не взошла, и в темноте виднелась лишь россыпь звезд на небе да черный контур вонзавшихся в небосвод незнакомых горных вершин. Впрочем, и днем вид был ненамного лучше: мрачные склоны, поросшие дремучим темным лесом, да гранитные скалы — все это не вызвало у Ясмелы радостных чувств. Ночной воздух был свеж, в комнату потянуло холодом, и принцесса поспешила захлопнуть ставни и задернуть шторы.

Эта уединенная, затерянная в глуши безымянная башня стала для нее не только местом заточения, но и сим волом наказания. Наказания за безумную материнскую любовь, за одностороннее воспитание сына, который, повзрослев, оказался прекрасно подготовлен к схватке за власть, но считал честь, достоинство и благородство ничем иным, как красивыми словами. Не меньше, чем отношение Амиро к ней самой, поразило Ясмелу и то, как он обошелся с Ватессой, которая была ему почти второй матерью, воспитывавшей его и ухаживавшей за ним с колыбели.

И все же для Ясмелы Амиро был сыном. Единственным и любимым сыном. Она ничего не могла с собой поделать и по-прежнему слепо любила его, желала ему удачи и побед.

Неприязнь Амиро ко всем ее бывшим любовникам была вполне объяснима — слишком рано и близко познакомился принц с нравами мужчин при хорайском дворе. Но чтобы так получилось с Конаном — этого Ясмела не могла себе простить. Теперь два близких ей человека стали заклятыми врагами и будут ими до тех пор, пока один из них не убьет или не возьмет в плен другого. И это те единственные двое мужчин, судьба которых заботила ее!

В глазах Ясмелы уже не осталось слез. Здесь, в затерянной в дебрях Хорайи башне, под охраной бесчувственных, верных лишь Амиро стражников, она не могла ничего изменить, не могла попытаться спасти короля или принца, страну или мир. Оставалось лишь одно — день за днем ухаживать за несчастной служанкой и тем самым попытаться спасти хотя бы свою душу.

Погруженная в тяжелые раздумья, принцесса стояла у кровати лежащей без сознания служанки. Неожиданно с лестницы, ведущей вниз — в общий зал, комнату караула и кухню, — донесся какой-то звук.

«Наверное, часовой», — подумала Ясмела, — поднимается на верхнюю площадку башни, чтобы сменить товарища.

Впрочем, это объяснение пришлось отбросить. За дверью что-то зашуршало, и тут чувство неизвестности сменилось в душе Ясмелы тревогой. Дверь была заперта изнутри, но сейчас тяжелая стальная пластина засова вдруг медленно заскользила в пазах. Следом, слегка скрипнув старыми петлями, приоткрылась дубовая дверь.

В комнату принцессы скользнула непонятная фигура — высокая, узкая тень, силуэт человека в длинном, до пола, плаще с капюшоном. Длинные рукава, скрывая руки, доставали почти до колен этой странной тени. Казалось, что плащ был наброшен на пустоту, быть может — на шест с перекладиной, на манер чучела в огороде, а не на человеческие плечи.

— Кто это? — словно в пространство обратилась Ясмела. — Уходите. Я устала, хочу спать и не намерена принимать гостей.

Неожиданно в ее голове мелькнула мысль: а что, если это Конан?

Нет, невозможно, заставила признаться себе самой принцесса. Слишком узка в плечах и худощава была неведомая тень. Не мог незнакомец быть и принцем. Амиро был лишь чуть выше матери ростом, а незнакомец возвышался над Ясмелой на целую голову.

Наконец принцесса взяла себя в руки и спросила:

— Вы посланец от Амиро? Или… нет, не может быть — неужели с моим сыном что-то случилось?! Он жив? Ранен? Говорите же, или я вызову охрану! А если это выходка караульных, то вы все понесете суровое наказание.

— Никто не умер, не погиб… — Голос незнакомца был низок и одновременно скрипуч; от скрипа дверных петель его отличала лишь некоторая плавность и текучесть. — …Яне несу вестей о чьей-либо смерти. Наоборот, я пришел известить тебя о рождении…

— Что вы мелете?

Испуганная, Ясмела попятилась к столу, где среди ее расчесок, косметики, благовоний и прочих женских безделушек лежал оставленный ей с разрешения Амиро длинный, остро отточенный кинжал.

— Вы не из гарнизона башни, — сказала она. — И вы не посланец Амиро. Если вы тотчас же не покинете мою комнату, я закричу!

— Ну что ж, кричи. Кричи! Ибо что еще, кроме женского крика, может так органично аккомпанировал, радости рождения?

Набрав дыхание, незнакомец излил на Ясмелу поток красноречия:

— Я говорю о твоем собственном рождении, Благородная Дама. О твоем новом рождении под покровительством и защитой всезнающего и всемогущего бога, который решил восстановить свое правление здесь, на этой земле…

Легкие Ясмелы наполнились воздухом, но крик был остановлен в ее груди. Черная тень стремительно скользнула к принцессе, взлетели вверх длинные рукава, из которых показались белые кости, сложившиеся в когтистые лапы, сжавшиеся на горле женщины.

Незнакомец не был человеком. Более того, принцесса вдруг осознала, что он даже не какое-то земное создание. Почувствовав прикосновение костяных лап к своему горлу, Ясмела гораздо больше испугалась не этого, а той угрозы, что нависла над ее душой.

Резко мотнув головой, Ясмела вырвалась из ледяных объятий. Шаг назад — и ее руки нащупали за спиной задвижку ставней. Страшная опасность продолжала грозить ее беззащитной душе.

Еще одно усилие — и ставни распахнулись. Чуть-чуть податься назад — и ночной ветер охладил ее разгоряченный лоб. Еще чуть-чуть назад — и вот костлявые пальцы опять промахнулись. Из груди Ясмелы наконец вырвался отчаянный крик. Но в тот же миг ее душа почувствовала себя абсолютно свободной, радостно поющей в пустоте.

А тело… тело принцессы рухнуло на камни у подножия башни, где, изломанное, разбитое, осталось лежать неподвижно.

Глава XIV ДА ЗДРАВСТВУЕТ МОГУЩЕСТВО!

— Делвин, запевай! Заводи свою шарманку! — весело проорал Конан.

Король-победитель восседал на походившем на трон кресле, еще недавно предназначенном Первому Магистру Нумалии. Откинувшийся на спинку в полурасстегнутых доспехах, в сбившейся набекрень короне — киммериец был зримым воплощением празднующего победу варвара.

Зал городского совета, в котором и проходило празднование, пребывал в полнейшем беспорядке. Перевернутая и сломанная мебель, следы костра, разложенного прямо на мозаичном полу, разбросанные повсюду объедки и посуда — все свидетельствовало о славном, по» настоящему веселом пире в честь взятия города. Тяжелые бронзовые двери зала были выбиты из косяков и лежали на полу. Изрядно расширившийся дверной про ем неровной дырой открывался во двор замка, где, судя по живописным следам, празднование продолжалось столь же оживленно.

Солнце садилось, и над стенами замка можно было рассмотреть в вечернем небе поднимающиеся столбы дыма — в городе догорало то, что могло гореть.

Делвин восседал, поджав ноги, в пещероподобной топке незажженного камина. По команде короля карлик тотчас же начал бренчать на своей лютне. Слушатели — около двух дюжин аквилонских и немедийских офицеров, — проявляя живейший интерес к музыке, стали хлопать ладонями в такт мелодии.

От группы пирующих отделился и направился к Конану человек, явно чувствовавший себя не в своей тарелке посреди этого дикарского праздника. Это был не кто иной, как Публио — канцлер Аквилонии, только что прибывший из Тарантии.

— Позволю себе заметить, — попытался урезонить, короля седовласый канцлер, — что сейчас не время предаваться разгулу и веселью. Есть безотлагательные дела государственной важности…

— Публио, Публио, — перебил его размахивающий кубком Конан, — сдается мне, что, убегая от ваших вездесущих умных советов, я быстрее завоюю мир, чем прислушиваясь к ним.

Взрыв хохота встретил королевскую шутку, а сам Конан добавил:

— Нет, почтенный канцлер, сейчас я требую песню! И я ее получу! Эй, шут!

Не прекращавшееся все это время бренчание лютни Делвина дополнилось голосом карлика. Незнакомая, торжественно-маршевая мелодия заставила присутствующих обратиться в слух.

Вслед за первым куплетом умелые пальцы Делвина выдали несколько зажигательных аккордов. Казалось, Амлуния, сидевшая на полу у ног киммерийца, только этого и ждала. Легко выскочив на середину зала, она, подчиняясь музыке, начала танцевать.

Выхватив из ножен саблю и кинжал, Амлуния отбросила тяжелую портупею, следом полетел подбитый мехом плащ. Исполненный с двумя клинками танец, изображающий поединок, привел присутствующих в восторг.

Неожиданно, услышав чуть заметное изменение мелодии, Амлуния упала на колени и замерла. В наступившей тишине вновь зазвучал голос карлика:

Финальные слова были встречены бурной овацией. Сам король, плеснув через плечо остатки эля, с грохотом поставил кружку на стол и крикнул:

— Отлично спето, малыш! И отлично станцовано, малышка!

Амлуния подмигнула Делвину, и тот продолжил играть. Сама же рыжеволосая девушка, грациозно покачиваясь и соблазнительно изгибаясь, направилась к Публио. Старик, явно не жаждавший поучаствовать в разгульном танце, стал, неловко отмахиваясь, отступать к стене, чем вызвал бурю хохота у присутствую-

Неожиданно лихой немедийский офицер из свиты Халька выскочил на середину зала и, зажав между ног короткий меч, стал, потрясая этим символом фаллоса, мелкими прыжками приближаться к Амлунии. Веселью пирующих, казалось, не будет предела, но настоящую бурю восторга вызвала у всех очередная выходка Амлунии. Девушка, воспользовавшись скованностью движений своего непрошеного партнера, быстро увернулась от торчащего между его ног клинка, а в следующим миг чувствительно уколола немедийца кинжалом чуть пониже спины. Офицер охнул, поднял с пола упавшим меч и, чуть прихрамывая и держась за пострадавшей место, направился к своему столу под бурные овации гостей.

Хохотавший чуть ли не громче всех остальных Конан наконец прокричал:

— Все! Хватит музыки и танцев, а то у меня не останется ни одного боеспособного офицера. Амлуния, маленькая потаскушка! Иди-ка сюда, поближе ко мне. Эй, слуги! Зажечь факелы! И не экономить — все запасы города все равно принадлежат победителям.

Пока уцелевшая в бою прислуга дворца, суетясь, устанавливала в держателях просмоленные факелы, Публио воспользовался паузой в веселье, чтобы вновь обратиться к Конану, «пока его величество не сконцентрировал все свое внимание на скорейшем достижении дна очередного кубка», — пояснил канцлер.

— Есть вопросы, решение которых едва ли терпит отлагательства, — негромко сказал он. — В первую очередь — положение в только что завоеванных городах. Проезжая по улицам Нумалии, я увидел, что дома разрушены или сожжены, собственность жителей разворована, солдаты избивают горожан, насилуют женщин… Дело даже не в морали, ваше величество, но ведь город и его жители — это ваши новые владения и ваши новые подданные. Не стоило бы так преступно-небрежно относиться к своей собственности…

— Рога Эрлика! — воскликнул Конан. — А что ты, старик, ожидал увидеть в покоренном городе, взятом и тому же после жестокого штурма? Если уж на то пошло, то по дороге ты не встретил процессий закованных и цепи рабов, а в городе не наткнулся на груды срубленных голов на рыночной площади. Так что упрекнуть меня в неверном отношении к захваченному городу могла бы только поистине кровожадная Амлуния. А если спросить кого-нибудь, кто порассудительнее, например — Делвина, то я думаю, он вполне одобрит мой подход к делу.

— Увы, Ваше Величество в последнее время огорчает меня своим безукоризненным правлением, — отозвался карлик. — Мне, как шуту, которому почти нечего высмеивать, становится даже как-то не по себе…

— Слова, достойные записного дурака, — буркнул Публио, — но я, как государственный канцлер, должен говорить серьезно и по существу. Повелитель, я уверен, что хаос в этом городе — не что иное, как отражение беспорядка во всем вашем королевстве, в государственных делах. И хотя граф Просперо изо всех сил пытается наладить нормальную политическую жизнь в столице новой провинции — Бельверусе, а придворные в Тарантии, возглавляемые Ее Величеством, стремятся к укреплению позиций нашей страны на дипломатическом поприще, — здесь, в Нумалии, происходит…

— Хватит! — резко оборвал канцлера Конан. — В некоторых делах, Публио, я обойдусь без ваших советов. Я не седой старикашка, чтобы по сто раз примеривать и оглядываться перед каждым следующим шагом. И я не скряга, который ради своей казны лишит солдата радостей победителя. Кроме того, аквилонцам приказано обходиться с побежденными достойно: так, как поступал бы в таких случаях я. И если где-то в городе и были злоупотребления силой, то спишите их на личные счеты людей барона Халька к жителям южных немедийских городов.

Сам Хальк никак не прокомментировал это замечание, слишком поглощенный содержимым очередной кружки

Публио же терпеливо, но настойчиво продолжал говорить с королем:

— И все же, Ваше Величество, следует остановить грабежи и насилие. Иначе мы рискуем получить в лице немедийцев не полноценных союзников, а не заслуживающих доверия, затаивших злобу и обиду вассалов.

— Союзников?! — презрительно переспросил Конан. — Какие у нас могут быть достойные союзники, Публио? Эти предатели и марионетки типа Лионарда и Халька? Нет, уважаемый канцлер, у великой империи нет достойных союзников. Посудите сами: хоть один из хайборийских правителей предложил мне свою помощь в борьбе против прославившегося своим бесчестием Амиро Кофийского? Нет, наоборот — Зингара готова переметнуться под его знамена, Аргос не мычал — не телился, пока его самого не ужалила кофийская змея. Даже коринфийские бароны отказываются предоставить мне право беспрепятственно пройти через их земли, чтобы ударить по Кофу с севера. Они заявили, что, забыв все междоусобицы, готовы объединить все герцогства и княжества Коринфии, чтобы противостоять моим войскам.

Нетерпеливым движением руки Конан отодвинул, почти отшвырнул протянутую ему Амлунией кружку с элем, расплескав по полу и кожаной куртке куртизанки большую часть напитка.

— Видите, Публио, — продолжал киммериец, — короли и правители Хайбории — просто кучка трусов и предателей. Ничего, придет день — и они на коленях присягнут мне на верность, провозгласив меня своим повелителем.

— Разумеется, так оно и будет, если вы того пожелаете, Ваше Величество. — Опытный придворный, Публио знал, как вести разговор с монархом. — И все же, пока это не произошло, не лучше ли будет заручиться их дружбой? Простите меня, господин, но едва ли шут, горланящий про мировое господство, привлечет на сторону Аквилонии новых друзей.

— Чушь все это, — отмахнулся король. — Я вам не хитрая лиса — дипломат, чтобы скрывать свои истинный намерения. — Погладив свернувшуюся у него на коленях, словно большая стигийская кошка, Амлунию, Конан добавил: — Когда я рвусь к цели, ничто — ни человек, ни боги — не смогут остановить меня!

— Неужели вы полагаете возможным атаковать всея соседей открыто и сразу, не перессорив их предварительно между собой?

Это предположение показалось Публио настолько диким, что он даже забыл добавить к своим словам вежливую форму обращения к королю. Впрочем, киммериец не обратил внимания на столь мелкое нарушение этикета. Его куда больше занимало другое:

— Когда я решусь на великий поход, королевства будут снопами ложиться под моим мечом, как пшеница под острым серпом! Подумай сам, старик: ради чего судьба и боги провели меня через столько трудностей и опасностей, возвысив безродного варвара до королевского трона? Они явно выбрали меня для чего-то особого. В скольких сражениях, поединках и драках я участвовал и — и до сих пор отделывался лишь царапинами. Кром, а затем и Митра хранили меня и собираются хранить в будущем, гарантируя мне удачу и победы! Впрочем, тут я могу согласиться с Делвином: во мне самом уже есть, наверное, нечто божественное. Скольких жрецов, божков и демонов я самолично сразил в бою — не перечесть! Не может быть, чтобы часть их сверхъестественной сущности не перешла ко мне. — Помолчав и подумав, Конан подвел итог: — Пока никто не смог одолеть меня в бою, доказав ограниченность моей силы, почему я должен отказываться от признания своей божественной сущности? Кто сказал, что нужно умереть, чтобы оказаться причисленным к сонму богов?!

От камина донесся голос обращающегося к канцлеру Делвина:

— Эй, ты, старикашка, не забывай, с кем имеешь дело. Где это видано, чтобы могучий лев прислушивался к советам пусть даже самой умной крысы. Великие люди творят великие дела и — великие преступления. И их не карают, а превозносят за то, что они смеют нарушать и переделывать законы, писанные для простых смертных!

В тоне шута не было и намека на иронию. Наоборот, с каждой фразой он становился все более сильным и иным; все новые и новые образы слетали с языка лысого человечка:

— Единственная обязанность короля — осуществлять власть, пользоваться ею. Ибо без употребления власть съеживается, ссыхается и становится ломкой и непрочной, как старый пергамент. Задача короля — найти новые силы, новую власть и приложить ее к своим подданным. А если этому могуществу окажется мало своего королевства — что ж, самое время охватить им другие страны. Нет предела росту могущества. Властитель должен стремиться стать божеством!..

— Слушай, слушай, — кивнул Конан Публио. — Не забывай, устами шута говорит истина.

Старый канцлер выглядел совершенно растерянным и не нашел что ответить королю.

Пир продолжился, празднество отвлекло внимание гостей от серьезных разговоров. Подали очередное блюдо, и слуги, засуетившись у королевского стола, оттеснили Публио от монарха. Сев по соседству с Хальком, канцлер попытался по привычке завести с ним дипломатическую беседу, но, встретив лишь пьяные выкрики и глупые шутки в свой адрес, замолчал и сидел на своем месте, даже не притрагиваясь к еде. Пир шел своим чередом; на небе, кусочек которого был виден через изуродованный при штурме дверной проем, появились первые звезды.

Еще трижды совершалась перемена блюд, и тут в зал в сопровождении двух Черных Драконов вошел покрытый дорожной пылью гонец. С трудом передвигая ноги после долгой скачки, он все же приблизился к королю и обратился к нему:

— Ваше Величество, у меня для вас сообщение из Хорайи, переданное по цепочке через Офир и Бельверус. Мне его приказал передать вам граф Просперо.

— Отлично, — кивнул Конан и подозвал одного из слуг: — Налей-ка парню эля, чтобы он смог промочить пересохшее горло… Ну, так что за новости ты мне принес?

— До вас до сих пор не доходили новости из Хорайи? — удивленно переспросил гонец, принимая у слуги кружку с пенистым напитком, но явно не решаясь пить.

— Нет, конечно. Откуда мне знать, что там творится, если ты молчишь? — Конан в нетерпении наклонился над столом: — Ну давай, гончий пес, выкладывай же скорее!

— Ваше Величество… Поступили сведения… стало известно, что принцесса Хорайи… госпожа Ясмела мертва.

Воцарилось гробовое молчание. На лице Конана отразилась целая буря чувств и эмоций. Все присутствующие, включая Амлунию, затаившуюся на коленях короля, словно отсчитывали, насколько какая-то давно забытая любовница могла иметь власть над, казалось бы, несгибаемым мужчиной. Видя, что такое положение правителю ни к чему, канцлер Публио поспешил отвлечь общее внимание, приступив к более подробным расспросам гонца:

— Ее Высочество принцесса Ясмела мертва? Скажи мне, была ли ее смерть насильственной?

Гонец пожал плечами:

— Точно не известно. Говорят, что она выбросилась па окна башни, куда ее перевели из Тарнхолда.

— Вряд ли нам суждено когда-то узнать правду, — вздохнул канцлер. — Каково же мнение графа Троцеро по поводу дальнейшего развития политической ситуации н Кофе и Хорайе?

— Он полагает, что власть принца Амиро как в Хорайе, так и в самом Кофе укрепится, — отрапортовал посланник, почувствовав, что, скорее всего, горькая чаша гонца, принесшего дурную весть, его миновала.

— Выбросилась из окна?.. — негромко пробормотал Конан. — Ну-ну… Я думаю, Амиро это будет стоить дорого.

— Ваше Величество видит в этой смерти злой умысел? — спросил канцлер.

— Я слишком хорошо знаю Ясмелу. Эта женщина не из тех, кто может пойти на самоубийство из отчаяния. Нет, это Амиро приказал убить ее. Убить собственную мать! Видите, Публио, — это еще одно подтверждение тому, что нравы хайборийских правителей больше всего напоминают мораль змеиного гнезда. Но ничего, придет час расплаты и для кофийского мерзавца!

Конан вскочил с кресла, чуть придержав одной рукой падающую к его ногам Амлунию. Все рыцари, участвовавшие в праздничном пиршестве, тоже встали из-за столов и громким криком приветствовали клятву своего короля.

— Я отомщу Амиро! Клянусь Кромом и Митрой, Кубалом и Сетом; клянусь всеми богами Хайбории! Клянусь!

* * *

Следующий день был ознаменован новыми разговорами о войне, подготовкой к войне и известиями о войне. Последние отряды сторонников погибшего короля Балта отступили к восточным границам страны, где, по слухам, воссоединились с нанятыми на последние деньги иностранными наемниками в отчаянной попытке прервать триумфальное шествие Конана по Немедии. В самой Нумалии бароном Хальком был назначен военный комендант, а городские склады окончательно вычистили интенданты аквилонской армии.

Слух о непобедимом аквилонском короле обошел всю Немедию. Недовольные вторжением бароны распространяли среди крестьян и горожан самые страшные сведения, представляя киммерийца чудовищем, чуть ли не пожирающим живьем немедийских младенцев. В ответ, вместо того чтобы готовиться к восстанию, крестьяне побросали свои обычные дела и стали рыть в лесах землянки, закапывать в ямы зерно, прятать в далеких оврагах скот, чтобы, уйдя из придорожных деревень, спрятаться с семьями от наступающих аквилонцев.

Через несколько дней Конан сумел искусным маневром завлечь противника в ловушку. Непокорные немедийские бароны, полагающие, что преследуют небольшой отряд сторонников Халька, оказались вдруг в кольце вышедших из лесов аквилонских легионов. Исход сражения был предопределен. С организованным сопротивлением немедийцев было покончено.

Долгие годы после этого сражения его уцелевшие участники рассказывали, как легенду, о сверкающей бронзой колеснице, пронесшейся по полю боя. Шестеркой колей правил привязанный к спине коренного жеребца гном в латунных доспехах, а на платформе застыли в страстном объятии Конан с Амлунией. Словно сошедшее на землю божество, киммериец прижимал к своим губам губы своей рыжеволосой смертной возлюбленной, даже не обращая внимания на свистящие стрелы и грохот боя. Ликующие крики союзников и полные ужаса возгласы противников провожали несущуюся на полной скорости колесницу могучего правителя Аквилонской империи.

Глава XV ЧЕРНОЕ ПРИЧАСТИЕ

Амиро, Верховный Правитель Хорайи и Сиятельный Принц Кофа, пробудился от беспокойного сна в чужой, враждебной темноте.

По крайней мере, Амиро показалось, что он проснулся. Придя в себя, принц обнаружил, что стоит на свежем воздухе, одетый в черную рубаху и брюки (этот шелковый костюм обычно заменял ему ночное белье, чтобы затруднить действия возможных наемных убийц). Иа его ногах были те самые мягкие сапоги, которые вечером он поставил у своей кровати. Но кинжала, всегда лежавшего под подушкой принца, при нем не оказалось.

Тьма, окружавшая Амиро, была не совсем кромешной. В просвете между тучами показался лунный полумесяц, осветивший окрестности. Оказалось, что принц стоит посреди мощенной каменными плитами площади, на которой возвышаются внушительные колонны и своды галерей. Это место было абсолютно незнакомо принцу.

Амиро осторожно сделал шаг и убедился, что в мире снов полированный камень остается твердым и прочным, как ему и положено. Черное небо и рассыпанные по нему звезды почему-то вызывали у принца какое-то неясное беспокойство. Словно отвлекая его от этого, вокруг него широким кругом вспыхнули между колоннами невысокие металлические жаровни-светильники. При этом ни единой человеческой тени не промелькнуло под сводами галереи. На каменной площади не было никого, кроме Самого принца.

Второе кольцо языков пламени пролегло вокруг центра площади, осветив находящийся там фонтан или бассейн, заполненный какой-то черной маслянистой жидкостью. Амиро заставил себя сделать шаг по направлению к пылающему бортику бассейна, но застыл на месте, услышав доносящийся из-под поверхности жидкости громкий, явно не человеческий голос с каким-то булькающим акцентом:

— Добро пожаловать, принц Амиро, повелитель великого Кофа, стремящийся к еще большему могуществу. Мне приятно и лестно почувствовать поступь столь благородных ног по камням моего древнего храма.

— Кто ты такой, — с вызовом в голосе ответил Амиро, — чтобы уносить меня сюда без моего ведома, разрушать во внеурочный час мои спокойные, привычные сновидения?

— Не смеши меня, принц, — пробулькал в ответ тот же голос. — Неужели я прервал спокойный, скотский сон жалкого ничтожества? Никогда не поверю, чтобы жаждущий столь многого в своей жизни человек спал спокойно.

Амиро криво усмехнулся:

— Ты неплохо меня знаешь, призрак! Действительно, мои сны всегда полны боев, схваток, подосланных ко мне убийц, пыток и палачей. Бывают в них и веселые пиры, и упоение победы… Но вот до бестелесных голосов из булькающей жижи я еще не докатывался.

— Что ж, лишь сегодня ты смог настроиться и откликнуться на импульс моего возросшего могущества. Каких-то несколько дней назад я не смог бы даже проникнуть в твои сны, не то что рассчитывать обратить столь сильную личность в свою веру.

— Кто ты? Я повторяю свой вопрос. И что это за странное место? — Ощущая ползущий по спине холодок и инстинктивно опасаясь подойти ближе к бассейну, Амиро все же старался держаться с подобающими ему величием и уверенностью. — Тот ли это мир, в котором я живу? Если это так, то ты обладаешь немалой силой, раз смог так передвинуть все небесные сферы. Я не узнаю ни единого созвездия… Нет! Нет, это не земля, я понял! На нашем небе не может быть двух лун! — Амиро, не сдержавшись, перешел на взволнованно-повышенный тон, показывая пальцем на выплывающий из-за горизонта второй полумесяц.

— Если ты не боишься показаться безумным, говоря о других мирах и передвинутых звездах, — произнес голос из бассейна, — то потрудись согласиться с тем, я объясню тебе это, принц. Просто я предпочитаю вызывать смертных к себе в то далекое время, когда над твоей землей еще всходили каждую ночь две луны. Что же касается меня, — продолжали лопаться черные пузыри, — то мое имя — Ктантос. Я — бог. Некогда я был самым могучим из… нет, единственным богом всей земли. Мое могущество ослабло благодаря тупости, жадности и предательству жрецов, спровоцировавших ненависть людей. Да и сам я слишком мало внимания уделял наш, но очень важным для них страстишкам и желаниям моих смертных почитателей.

— Кто поклонялся тебе — люди?

— Люди… Почти люди, что, впрочем, сейчас уже неважно. За многие тысячелетия ваша раса изменилась куда меньше, чем положение звезд на небе.

Лопающиеся пузыри издали какие-то нечленораздельные звуки, по поверхности жидкости в бассейне прошли волны, свидетельствующие о каком-то движении в его глубине. Затем бесплотный голос снова заговорил:

— Итак, я решил восстановить свое положение властителя мира. Божественного властителя. А между мной и этим миром должно находиться связующее звено — монарх, наделенный невиданной для других смертных властью. Сейчас я занимаюсь тем, что подыскиваю для себя верных последователей, достойных столь великого замысла. Я проникаю в их мысли, сны, подчас являюсь им в виде призраков. И хотя бога куда меньше, чем смертного, тяготит время, я признаюсь, что провел достаточно веков в этом сосуде, чтобы мне осточертели черные глубины.

— Так ты все время тут и торчишь? — как бы невзначай спросил Амиро.

— Лишь очень редко я покидаю пределы этого бассейна. Некогда он был святилищем моего главного храма, бьющимся, трепещущим сердцем огромной империи. Подчас мне очень не хватает чего-нибудь тепленького, какой-нибудь завалящей души. Эти игрушки мне уже надоели.

Над поверхностью бассейна в воздух взлетели кости, черепа, ржавые клинки, доспехи и щиты. Через секунду все это рухнуло обратно в черную жидкость.

— Из этих вещиц уже давно высосана последняя капля жизни… Не так давно я уже было нашел для себя подходящую душу w отзывчивую, чувствительную. Она уже почти принадлежала мне, но в последний момент отдалась какому-то другому жалкому, но знакомому ей божеству. Весьма печальная история.

— Предупреждаю тебя, Ктантос, — голос Амиро эхом отразился от поверхности бассейна, — моя душа вовсе не чувствительна и не отзывчива. Не вздумай и пытаться заполучить ее без моего согласия.

— Нет, принц, что ты! Для тебя у меня есть другое предложение. Мне известны твои далеко простирающиеся амбиции, а также то, что ты не стесняешь себя… некоторыми дурацкими ограничениями, которым почему-то следуют многие другие правители, кичащиеся честью и благородством. Да и вообще, судьбы других людей, похоже, мало волнуют тебя.

— Мало волнуют, говоришь? — усмехнулся Амиро. — А с чего бы это меня заботили чужие судьбы? Лично обо мне никто никогда не заботился. Я всего достиг сам, все выгрыз зубами…

— Да, да, принц, именно так! Я теперь еще лучше понимаю тебя. Признаюсь, не хотел бы я получить твою душу в качестве утешительницы. Ее сила в другом — в независимости, дерзости, готовности к действию.

— Точно! Именно этим я всего и добивался в жизни.

— Но скажи, не чувствуешь ли ты, что в последнее время с тебя спадают последние путы того, что люди называют моралью, гуманностью и благородством? Чего стоит, например, одно нападение без объявления войны на нейтральный Аргос, чьи земли сейчас опустошаются и выжигаются твоими войсками.

— Да, с годами во мне крепнет вера в правоту моих догадок о бесполезности моральных ценностей, о бесцельности, а значит, и отсутствии ценности человеческой жизни. Эта вера помогает мне добиваться поставленной цели моей, несравнимо более ценной, жизни!

— Немало упорства, наверное, требует осуществление этой цели, учитывая силу и ярость твоих противников.

— Сила? Ярость? — На этот раз смех Амиро громко прокатился по площади и стих между колонн. — Нет, это всего лишь их везение и удача. Мой главный противник сейчас — настолько низок по рождению, настолько дик и невежествен, что я не могу вызвать в себе ни капли уважения к нему, как к монарху, правителю большой страны. Он даже не человек в полном смысле этого слова. Так — варвар, ставший боевым символом цивилизованной страны. Он ничего не смыслит ни в дипломатии, ни в стратегии управления страной, ни в искусстве военачальника. Махать мечом самому — вот его удел. А все его победы — это лишь миф, созданный кликой генералов и советников, реально правящих его страной. И все же этот боров, этот идол в короне, шатающийся на глиняных ногах, осмелился встать на моем пути! Это непростительно, особенно в свете моих последних открытий по поводу моего предназначения. Многие уже пожалели, что попытались помешать мне. Теперь я считаю своим долгом покарать этого дикаря-самозванца. И клянусь, я найду ему достойную кару, обеспечу ему долгую и мучительную смерть!

— Весьма завлекательная схватка, — пробулькал Ктантос. — Даже при моем опыте любопытно поглядеть, как сражаются два, что бы ты там ни говорил, пусть и смертных, но весьма необычных в своем могуществе и в своих амбициях властителя. Что интересно — в той войне ты ведешь себя не так, как обычно, покапывая умение выжидать и не рисковать поспешными действиями.

— К чему спешить, когда моя цель — втянуть его в конфликт с другими врагами, которых я ему навяжу, а затем… — Амиро вдруг оборвал свою фразу. — Я никогда не отличался болтливостью и сейчас не собираюсь раскрывать мои планы кому бы то ни было — даже богу, даже во сне.

— Дело твое, — пробурлила череда пузырей. — Но у меня есть к тебе предложение. Обдумай его. Любому смертному правителю нужен божественный покровитель. Доверься мне, посвяти себя мне как своему богу, и я поведу тебя в бой с твоим заклятым врагом. Докажи мне одни раз свою верность и покажи себя достойным быть правителем мира — и ты не пожалеешь. Уж я сделаю так, чтобы твой триумф был полным и окончательным.

— В то, что это в твоих силах, я готов поверить, — спокойно сказал Амиро.

Принц стоял, скрестив руки на груди, глядя в незнакомое небо с двумя лунами и чужими звездами, и обдумывал предложение Ктантоса. Чуть склонив голову, Амиро добавил:

— И все же твои обещания для меня — пустой звук. Сдается мне, ты и с этим дикарем — Конаном — такие же торги ведешь. Правда, судя по всему, мое видение мира больше совпадает с твоим, чем варварские принципы киммерийца.

Словно не услышав сомнений Амиро, Ктантос продолжил:

— Вопрос в том, готов ли ты признать меня Единственным Истинным Богом? И готов ли ты признать моего Верховного Жреца, каким бы странным он тебе ни показался.

Несколько мгновений поверхность бассейна оставалась гладкой, как зеркало. Затем на ней вновь вздулись пузыри:

— Подумай об этом, принц Амиро. Я не прошу ответа прямо сейчас. Хорошенько подумай.

Двойное кольцо огней вокруг бассейна и площади с колоннами померкло. Воцарилась полная темнота, которую вдруг разорвал нестерпимо яркий свет…

Принц Амиро открыл глаза, которые больно резанули пробивающиеся сквозь парусину шатра лучи яркого аргосского солнца.

Проморгавшись и сев на край походной кровати, Амиро крикнул:

— Эй, стража!

В тот же миг в дверном проеме встал во весь рост закованный в кольчугу начальник дежурной смены личного караула принца:

— Какие будут приказания, ваше высочество?

— Какого черта меня не разбудили с рассветом?

— Дворецкий не смог разбудить вас. А потом… вы что-то говорили во сне, и мы, не желая подслушивать, покинули шатер.

— Все? Это правильно, — кивнул Амиро и, нагнувшись, чтобы застегнуть пряжки на сапогах, приказал: — Собрать офицеров!

Спустя несколько минут верховный главнокомандующий кофийской армией, откинув полог, вышел из шатра п ступил на расстеленный перед дверью толстый аграпурский ковер. Молча обведя взглядом стоявших плотным строем офицеров, он громким голосом обратился к ним:

— Слушайте меня, мои верные вассалы! Сегодня ночью мне было божественное видение!

* * *

Королева Зенобия, супруга величайшего короля мира, женщина, чьему состоянию не было равных на земле, сидела в своих покоях одна и молча глотала слезы.

Огромная комната — спальня королевы, обставленная со вкусом самыми дорогими и редкими вещами и украшениями со всего света, — была ярко освещена десятками свечей. Даже в печали Зенобия могла себе позволить не скрывать красоты своего прекрасного лица.

Не Конаном была обижена прекрасная королева, и не на него она злилась. Ее супруг был мужчиной, понять которого до конца не смогла бы ни одна женщина, не говоря уже о том, чтобы удержать его при себе. Какие-то неведомые силы влекли его по жизни, наделяя его силой и энергией, сопоставимыми но мощи с вулканами зингарского побережья. К этим силам примешивалось какое-то особое, выстраданное Конаном отношение к неписаному кодексу чести, который он чтил свято и романтично, как юноша, впервые взявший в руки оружие и еще не столкнувшийся с грязью мира.

Нет, не на киммерийца были направлены гнев и раздражение королевы. Личной угрозой себе, своему счастью она считала других женщин, которые, по ее мнению, заставляли Конана распылять свои силы, отвлекаясь от главных целей. Этих-то соперниц Зенобия позволяла себе ненавидеть.

Взять хотя бы эту рыжую Амлунию. Этакая романтическая воительница, слепо восхищенная могучим завоевателем. Как бы не так, по всем донесениям шпионов выходило, что эта хитрая потаскуха, готовая предложить, кому надо, свой капитал — жадное до плотских утех тело, прекрасно понимала, что делала. Во всех действиях куртизанки чувствовался дальний прицел, она знала, куда всадить острие кинжала своей любви.

На миг Зенобия представила, с каким удовольствием вцепилась бы в рыжие волосы Амлунии, выцарапала бы голыми руками ее бесстыжие глаза… Но, чтобы реализовать эти мечты, нужно было бы бросить государственные дела, покинуть Тарантию на много дней… А этого королева позволить себе не могла.

Куда более таинственной и потому более опаской представлялась Зенобии другая соперница — Ясмела, о которой сам Конан, как всегда откровенно и бестактно, рассказал ей. Во власти далекой хорайской правительницы до сих пор оставалась часть сердца киммерийца. Сейчас она решила использовать все свое влияние на Конана, чтобы заставить, вынудить его бросить свою страну, армию, семью — и заняться спасением ее пошатнувшегося или утраченного трона.

Но страшнее всех женщин угрожало независимости и благополучию Конана влияние отвратительного карлика. Подчас его поведение напоминало женскую хитрость, подчас — изворотливость и расчетливость евнуха. Убогий Делвин умел обернуть себе на пользу, свою кажущуюся слабость.

И все же формально карлик был мужчиной, и это позволяло надеяться на то, что министры и военачальники Аквилонии не подпадут под его влияние так же слепо, как подпал Конан. И тогда…

Но могла ли она, мучающаяся, страдающая королева, супруга короля, раскрыть свою душу хоть кому-то? До сих пор она молчала ради спокойствия двора, ради мира в семье, мирясь с безудержным нравом Конана, с постоянным риском, которому он себя подвергал, порой — совершенно бессмысленно, в бесчисленных войнах и сражениях. Но теперь королю грозила опасность совсем иного рода. Сердце королевы, любящей женщины, кричало ей об этом. И все же Зенобия знала, что не может доверять никому в этом полном скрытых интриг и закулисных игр дворце. Оставалось лишь ждать хоть мимолетного возвращения Конана, чтобы попытаться вразумить его, объяснить ему причину беспокойства.

Вздохнув, королева подошла к зеркалу, распустила полосы и стала готовиться ко сну. Вызванная звонком служанка быстро погасила большую часть свечей, оставив лишь несколько огоньков у изголовья широкого ложа под пышным балдахином. Затем Зенобия вновь осталась одна.

Неожиданный стук в дверь, ведущую в дальние покои и дальше — в служебные помещения для караула, не испугал королеву. Ей и раньше доводилось принимать пришедших через черный ход в поздний час посетителей. Вот и сейчас, скорее всего, это один из ее тайных шпионов, пропущенный капитаном дворцовой стражи, исполняющим ее строгие распоряжения. Набросив на плечи шаль, королева подошла к двери и откинула засов.

В полумраке Зенобия разглядела странную высокую фигуру в болтающемся, словно на вешалке, длинном плаще, с рукавами, волочащимися почти по полу. Тень от низко надвинутого капюшона полностью скрывала лицо незнакомца. И все же что-то в этом силуэте казалось Зенобии знакомым. Не во снах ли она видела эту тень? Но в каких — кошмарных или пророчески мудрых? Помянув про себя имена основных богов Хайбории, она сказала:

— Итак, ты пришел. Зачем? Чтобы дать мне мудрость или утешение, которые помогут мне найти опору и бушующем море этой жизни? — Сделав шаг назад, она открыла дверь пошире: — Ну что ж, если так, незнакомец, тогда входи!

Глава XVI ГЕРОЙ ИМПЕРИИ

Командующий экспедиционным корпусом, капитан Эгилруд ехал верхом вдоль подножия скальной гряды, Поросшей лесом. Большинство высоких деревьев на этих скалах было сожжено дотла или изуродовано молниями во время многочисленных гроз, бушующих по полгода в этих местах. Найдя удобное место, Эгилруд поднялся в сопровождении двух адъютантов на вершину скалы. Ряд за рядом поросшие зеленью лесов кряжи уходили вдаль — к могучим стенам Карпатского хребта.

Один из адъютантов, остановив коня, молча показал рукой куда-то вперед. Проследив направление его жеста, Эгилруд увидел возвышающуюся над одним из проходов между гигантскими скалами каменную башню. Квадратное в плане сооружение выглядело изрядно потрепанным боями или же многими веками гроз, морозов и жары. По верхней площадке башни двигались какие-то тени, сверкнул металл оружия или доспехов.

— Не очень-то серьезная крепость, — заметил Эгилруд. — Но зачем держать гарнизон в отдаленной, полуразрушенной башне? Здесь поблизости й городка-то завалящего нет. Что докладывает разведка? — обратился он к одному из адъютантов.

— Других объектов противника в окрестностях нет. Ни укреплений, ни следов полевого лагеря. Вот только мне кажется, что подобраться незамеченными к башне будет трудно.

— Согласен, — кивнул Эгилруд. — И все же я считаю, что нам стоит ускорить продвижение и если не застать гарнизон врасплох, то по крайней мере не дать ему серьезно подготовиться к обороне. Не думаю, чтобы в этой глуши они ожидали нападения. Мы так долго пробирались по коринфийским горам, расквасив себе столько носов, — не поворачивать же обратно и идти в обход из-за какой-то неизвестно почему охраняемой башни.

Эгилруд впервые совершенно самостоятельно командовал таким большим отрядом и всячески искал повода отличиться. Ведь назначил его на эту должность лично Конан — король великой Аквилонии, а в ближайшем будущем — и Повелитель Мира. Чувствуя, что правитель доверяет ему и в то же время — испытывает, Эгилруд не мог упустить такую возможность.

Молодой офицер всегда смотрел на киммерийца как на героя. Но с тех пор как Конан на его глазах один вошел в полный врагов зал, закрыв за собой дверь, после той резни, которую он учинил, самолично разделавшись с двумя вражескими королями, заложив тем самым основу новой могучей империи, — после того дня уважение и восхищение, испытываемые Эгилрудом по отношению к Конану, переросли в почти поклонение ему как божеству. Втайне от всех капитан лелеял надежду, что в один прекрасный день король, положив ему на плечо руку ими меч, передаст верному последователю часть своего сверхъестественного могущества.

Эгилруд понимал, что, скорее всего, эти мечты так и останутся мечтами, но и при таком раскладе он не видел повода обходить сегодня башню кружным путем. Как и подобает истинному аквилонскому офицеру, он однажды уже сделал свой выбор в жизни: вместо того чтобы руководить хозяйством в обширных владениях своего отца, он еще почти мальчишкой поступил на службу и один из королевских легионов. С тех пор много раз ему приходилось участвовать в боях при самых разных шансах в его пользу или в пользу противника. Еще одна стычка не могла напугать капитана или заставить его изменить маршрут.

Эгилруд и его адъютанты спустились с гребня к колонне легиона и сменили своих подуставших скакунов на запасных, следовавших в обозе.

День шел своим чередом. От разведки новых донесений не поступало, что, впрочем, пока что не беспокоило офицеров. В полдень, остановившись на привал у лестно ручья, легион отдохнул и пообедал. Полевая кухня быстро, одну за другой, обслужила маршевые роты. На каждом гребне скального кряжа Эгилруд поднимался повыше и посматривал в сторону башни. Становилось ясно, что вот-вот колонна будет замечена часовыми на парапете.

То, что он увидел при очередном подъеме, изрядно нарушало все планы легиона: колонна вражеских войск под знаменами Коринфии и Бритунии шла по такой же узкой тропе наперерез отряду Эгилруда.

Было ясно, что противник не успеет организовать засаду или ловушку. Но в любом случае вражеские солдаты были готовы к бою, легкая коринфийская кавалерия прекрасно действовала на пересеченной местности, и бой не обещал быть легким. Эгилруд постарался распределить силы своего легиона как можно рациональнее, выслав к фиорду у речушки, где пересекались дне дороги, фалангу конных стрелков, бегом подогнав легкую пехоту на склон долины, нависавший над перекрестком, освободив тяжелым пехотным ротам пространство для маневра и дав им время перестроиться в боевой порядок, Дозорным отрядам, шедшим параллельно легиону по соседним долинам, был передай приказ обходить противника с флангов.

Не прошло и нескольких минут, как на противоположном берегу в устье долины показались передовые шеренги коринфийских отрядов. От строя отделились несколько человек и, воткнув копья в землю, давая понять, что идут на переговоры, направились к броду. Эгилруд кивнул своим адъютантам и ещё двум офицерам. Впятером они, в свою очередь, подъехали к краю воды.

Командир коринфийцев обратился к ним, используя в качестве нейтрального языка немедийский диалект:

— Чужеземцы, мы отказываем вам в присутствии на нашей земле. У меня с собой копия указа Правящего Совета, — офицер взмахнул свитком с печатью, — в котором предписано аквилонским и союзным с ними войскам покинуть коринфийскую территорию в течение двух дней под страхом уничтожения.

— Это ты так говоришь, — ответил, также на немедийском диалекте, Эгилруд, стараясь перекрыть голосом журчание стремительно перекатывающейся по камням речушки. — Но ведь никто из моих людей не владеет коринфийской письменностью, так что текст указа может быть предметом спекуляции с твоей стороны.

Это заявление было ложью и, кроме того, явным оскорблением. Эгилруд, прекрасно понимая это, продолжал:

— И все же, позволю себе напомнить, что аквилонцы вторглись на вашу территорию, преследуя мятежников, одинаково опасных как для Немедии, так и для Коринфии. Сейчас мы движемся на юг, чтобы разделаться с ними, а не для того, чтобы развязать войну с вами.

— Не так давно вы прошли через Немедию — и эта страна теперь лежит в руинах.Мы не столь глупы, чтобы не учиться на чужих ошибках. В конце концов, желай мы вам действительно смерти — вы были бы пропущены без проводников в Карпашские горы, чтобы стать жертвами бушующих там бурь и поджидающих добычу вампиров. Но нам приказано лишь не пропускать вас на нашу территорию. Поворачивайте назад! Это приказ.

Эгилруд не шелохнулся.

— Твои приказы нас не касаются, — сообщил он. — И поэтому — убирай-ка лучше своих солдат с дороги моего легиона.

Коринфийский офицер побагровел от гнева: — Я предупреждаю: ты рискуешь развязать открытую войну между нашими странами. — Помахав еще раз свитком, он добавил: — Этот указ подписан и послом нашего союзника — Бритунии. Бритунийские солдаты входят в мой отряд. Спровоцировав столкновение, ты совершишь враждебный акт в отношении обоих государств.

— Чушь! Нам с Бритунией не из-за чего ссориться, — покачал головой Эгилруд. — Но учтите, что мои отряды сейчас продвигаются по нескольким параллельно идущим долинам. Так что, если ваша небольшая колонна вздумает вступить в бой с нами, следи внимательнее за флангами,

Коринфийский офицер отвернулся, чтобы перекинуться несколькими словами со своими спутниками, а Эгилруд резким кивком головы захлопнул забрало своего

шлема. Лязг металла был условным сигналом. Услышав его, аквилонские офицеры одновременно пришпорили коней и, занося над головами мечи и палицы, бросили своих скакунов вперед. Нескольких мгновений хватило им, чтобы пересечь брод. Офицеры противника не пожелали отступать, но для равного боя им недоставало скорости, набранной аквилонцами. Столкновение оказалось не в пользу коринфийцев. Два офицера из их группы были сброшены с коней ударами аквилонских мечей и палиц. В воду полетел и свиток с золоченой печатью, сверкнувшей в воздухе.

На подмогу командирам бросились оба легиона. Ни прошло и нескольких секунд, как воздух наполнился свистом стрел лязгом металла, ржанием лошадей и воинственными криками. Закипел бой…

* * *

В течение часа Эгилруд одержал победу — пусть местного значения, но полную и безоговорочную. Коринфийской колонне не удалось толком развернуться в боевой порядок. Кроме того, ее рассекли на несколько частей ударившие с флангов дозорные отряды аквилонцев. Эгилруд лишь слегка преувеличил, заявив, что его легион идет несколькими колоннами.

Следуя примеру своего кумира, капитан Эгилруд, отдав необходимые распоряжения, лично возглавил несколько лихих кавалерийских налетов на колонну. Этот маневр срабатывал безукоризненно, взламывая оборону противника и позволяя пехоте войти в прорыв. Становилось ясно, что с каждой минутой соотношение потерь обеих сторон становится явно более выгодным для аквилонцев.

Правая рука и плечо Эгилруда ныли от усталости; бока его коня ходили ходуном, но капитан не остановился, чтобы передохнуть, до тех пор пока не загнал и плотные заросли кустарника командира бритунийского отряда, где разделался с ним несколькими ударами палицы. Вражеский офицер с расколотым под изодранным и клочья шлемом черепом упал со своего коня на землю, и только тогда Эгилруд перевел дух.

Аквилонские войска, добивая противника, вышли к устью долины, где впереди, на фоне Карпашского хребта, возвышалась та самая сторожевая башня, которую капитан заметил с вершины скалы еще утром.

Эгилруд решил развить успех, не давая противнику опомниться. Оставив пехоту разбираться с остатками коринфийской колонны и прочесывать лес в поисках отступающих поодиночке вражеских солдат, он возглавил кавалерийскую когорту, которая направилась к башне. Им попытался преградить дорогу отряд коринфийской кавалерии, шедший в арьергарде колонны. Завязалась яром пая схватка. Но ничто в тот день, казалось, не могло остановить соратника Конана — капитана Эгилруда.

Командир экспедиционного корпуса преследовал отступающих коринфийцев по пятам. У подножия башни, окруженной рвом и стеной, преследующие уже смешались с отступающими и на их плечах ворвались во двор, не дли защитникам времени, чтобы опомниться и, обрекая на верную смерть оставшихся за воротами товарищей, поднять разводной мост. Стражники у ворот были быстро перебиты, сами ворота — широко распахнуты, а начавшаяся было опускаться защитная решетка — вновь поднята.

Спешившись, Эгилруд оставил охрану у ворот и возглавил ворвавшийся в саму башню отряд, вступив в яростную схватку с гарнизоном.

* * *

Итог боя был печален для аквилонцев, потерявших большую часть легиона, но куда более трагичен для наголову разбитых и потерявших крепость коринфийцев. Дюжина оставшихся в живых защитников башни была выстроена во дворе под охраной полусотни аквилонцев, участвовавших в штурме. Остальные отряды легиона продолжали добивать противников в долине.

Эгилруд, стараясь не показывать усталости, прохаживался перед шеренгой пленных.

— Итак, — сказал он, — мне нужен человек, знающий аквилонский или немедийский язык. Кто из вас готов сотрудничать со мной?

Большинство коринфийцев продолжали невозмутимо смотреть перед собой, не понимая вопроса или делая вид, что не понимают. Лишь один из них — судя по одежде, крестьянин — не выдержал и испуганно поглядел на вражеского капитана. Эгилруд это заметил и одним сильным движением выволок коринфийца на середину двора, где тот упал на четвереньки, закрыв голову руками.

— Сколько коринфийских солдат находится в этом районе? Отвечай! — сорвался на крик капитан. — Каковы ваши задачи? Что вам приказано? — Не получив ответа, он пнул пленного сапогом в бок и зарычал: — Какого черта охраняется эта башня, стоящая в стороне от всего, что можно себе представить?!

— Господин офицер! — взмолился пленный на ломаном немедийском. — Я ведь всего лишь пастух, я пришел сюда, чтобы продать несколько овец солдатам. Начался бой, и мне сказали сидеть в башне. Я ничего не понимаю в войнах великих королевств. Отпустите меня, прошу вас, господин офицер!

Эгилруд зло посмотрел на него. Скачала капитану вспомнились такие же крестьяне в деревнях, принадлежащих его отцу, но затем чувство долга и ответственность перед короной затмили все остальные чувства.

— Ах так, значит, ты отказываешься сотрудничать с нами, — прищурившись, сказал капитан. — Учти: эти люди — солдаты, и присяга не позволяет им выдать нужную мне информацию. Но ты… ты же ничто, пустое место, жалкий крестьянин. Не станет тебя — никто и но хватится! А что такое честь — тебе ведь и неведомо. Отвечай! Клянусь Эрликом, я вытяну из тебя все, что мне нужно, пусть даже мне придется медленно резать тебя на куски, чтобы добиться этого! — Эгилруд ткнул пальцем в строй аквилонцев: — Вы двое — отвести этого в башню. Остальных пленных — в погреб, на замок, и приставить охрану. Организовать караул у ворот, на стенах и на смотровой площадке. Выслать дозорных — пусть собирают наших и ведут сюда.

Последние команды капитан отдавал уже под первыми каплями неожиданно начавшегося дождя.

* * *

К вечеру дождь так и не прекратился. Сверкали молнии, гремел гром. Тело скончавшегося под пытками коринфийского пастуха было сброшено со стены в ров. Командующий экспедиционным легионом ходил из угла в угол по смотровой площадке башни, прикрытой деревянным навесом. Помимо него на площадке находились часовой и единственный оставшийся в живых адъютант командующего.

— Итак, существует западный перевал, по которому можно перейти хребет. — Эгилруд словно подытоживал вслух свои размышления. — Им никто не пользуется, а башня была построена когда-то давно, чтобы противостоять вторжению из-за гор.

— Так точно, господин капитан, — отозвался адъютант. — Пастух довольно подробно описал маршрут, но предпочел смерть здесь перспективе провести нас по нему. Похоже, он действительно как черт ладана боялся этого места. По сравнению с тем, чего он так страшился, мы ему казались просто ангелами. До последнего вздоха он отговаривал нас от попытки пройти по перевалу. Да, крепки у крестьян суеверия!

— Суеверия? — коротко усмехнулся Эгилруд. — С такой погодой и суеверий не понадобится. И все же, обнаружение перевала — весьма приятная новость. Думаю, король порадуется и не забудет воздать нам должное.

Глаза капитана обшаривали едва различимые в полумраке горы. Бесполезно, далее при ярких вспышках молнии угадать, где проходила дорога на перевал, было невозможно. Вновь повернувшись к адъютанту, Эгилруд опросил:

— А что пастух сказал по поводу численности войск противника в окрестностях?

Он клялся, что нам на дороге встретился полновесный легион — около двух тысяч бойцов плюс бритунийские вспомогательные отряды. Они были посланы, чтобы выйти во фланг любым аквилонским частям, продвигающимся на юг.

— А мы, значит, опередили их и застали врасплох… как, впрочем, и они нас. Полагаю, что теперь соотношение сил будет явно в нашу пользу. Собрать бы только все наши когорты. А противник, оставшись почти без кавалерии, без командиров, вряд ли сможет серьезно противостоять нам.

— Собрать наших, я думаю, удастся быстро. Даже отставшие от подразделений солдаты сообразят выйти по долине к ее устью. А там уже до башни рукой подать.

— Да, только попробуй разгляди ее в грозу. К тому же даже рассеянный по лесу противник может воспрепятствовать подходу отдельных групп наших солдат и башне. — Эгилруд поежился и поплотнее запахнул плащ. — А самое главное — те речушки, которые мы пересекли галопом, преследуя коринфийцев, сейчас превратились в бурные потоки. Прошло несколько часов с тех пор, как с отставшими когортами была потеряна связь. Если погода не изменится, нам придется долго гать, пока легион соберется вновь.

Адъютант не нашел, что возразить на столь убедительный аргумент.

— Ладно, — сказал Эгилруд. — Здесь, за стенами, нам не следует бояться привлечь к себе внимание отрядов противника. Важнее дать сигнал нашим. Зажигайте сигнальный костер. Поставьте рядом с огнем мой щит и поворачивайте его время от времени в разные стороны. Наши должны узнать его и понять, куда следует пробираться. Я пойду спать, вы тоже найдите себе сменщика из офицеров и после полуночи ложитесь отдыхать. Передайте дежурному, чтобы он разбудил меня на рассвете.

Весь день дождь шел, не переставая, и прекратился лишь следующей ночью. С рассветом в разрывах туч показались вершины хребта, укрытые свежевыпавшим — не по сезону — снегом. Лес на склонах был укутай живописным слоистым туманом.

Впрочем, немногочисленному гарнизону башни было не до восхищения красотами природы. С рассветом неподалеку от башни обнаружился неприятельский батальон, изготовившийся к штурму. Аквилонцы не рискнули отражать атаку в кавалерийском строю и, не опуская мост, ограничились стрельбой из крепостных арбалетов и метанием камней из пращи.

Первый штурм был отбит, но к полудню коринфийцы взялись за дело серьезно. Соорудив временный мост и передвижное укрытие для рамы с подвесным тараном, они подогнали это сооружение к воротам. Не прошло и часа, как дубовые, обитые железом створки не выдержали и рухнули вместе со старой, проржавевшей решеткой. В образовавшуюся брешь хлынула толпа закованных в броню тяжелых коринфийских пехотинцев.

Аквилонские отряды, оставшиеся в долине, не смогли переправиться через вздувшиеся реки, чтобы помочь оказавшимся в западне товарищам.

* * *

Король Конан и граф Просперо, двигая основные силы аквилонской армии вглубь Коринфии, не встретили организованного сопротивления. Видимо, Эгилруду удалось отвлечь на себя и связать большую часть сил противника.

Очень порадовало короля сообщение добравшегося до его лагеря курьера из штаба экспедиционного легиона. Придя в себя после долгой и изматывающей дороги, курьер рассказал подробно об открытом перевале через Карпашский хребет. Набросав на карте приблизительные координаты перевала, гонец сообщил, что, скорее всего, проход не охраняется ни с юга, ни с севера, так как пользуется дурной славой из-за каких-то местных суеверий. Разумеется, передал курьер мнение Эгилруда, никакая нечистая сила не страшна вооруженной, готовой к длительной кампании армии Аквилонии и ее союзников.

Продвигаясь вперед, легионы Конана вышли к сторожевой башне, которая, по донесению курьера, и была крайней точкой, куда проник Эгилруд. Если молодой капитан не ушел из башни дальше в горы, то найти его в укреплении живым шансов было мало — слишком уж разоренным и покинутым выглядело выдержавшее подряд два жестоких штурма укрепление.

Конан и Просперо вместе с ротой солдат вошли через выломанные ворота во двор. Еще на подходе к крепости им в нос ударил запах тления. Двор, конюшня, бревенчатая казарма — все было залито кровью и завалено неубранными трупами аквилонских и коринфийских солдат и разномастных лошадей.

Перешагивая через мертвые тела, ступая по камням, залитым кровью, Конан и Просперо поднялись на смотровую площадку башни, где наткнулась на обезглавленный труп Эгилруда, лежавший в дальнем от люка углу. Голова капитана, вернее, то, что от нее осталось, было обнаружено среди углей и пепла прогоревшего на площади костра.

Конан, оглядев с башни извивающуюся длинной змеей колонну своей армии, вздохнул:

— Не лучшая смерть для храброго воина. Похоже, голову ему отрубили, взяв в плен живым.

— Да, Эгилруд был храбр, настойчив, но и изрядно самонадеян, — отозвался Просперо. — Как знать, не втянул ли он нас своими действиями в открытую войну с Коринфией и с Бритунией.

— Надеюсь, что нет, — заметил Конан. — Сейчас не время распылять силы на войну здесь, в Коринфии. Остается довериться Публио, которого я послал на встречу с их эмиссарами. Старый лис наверняка сумеет как-то обойти самые острые углы.

— Да уж, слава этого дипломата летит впереди него, — согласился Просперо. — Ну, а нам — война не война — остается только одно: идти вперед, на юг. Нужно разделаться с кофийцами.

— И лично с Амиро! — в сердцах воскликнул Конан, а затем добавил: — Поблагодарим еще раз Эгилруда за найденный для нас маршрут.

— Если бы он еще сумел это сделать, не нажив себе и нам врагов, — вновь вздохнул Просперо, — тогда этому герою и вправду цены бы не было.

— Не надо упрекать погибшего воина, Просперо, — возразил Конан.

Уже направляясь к люку, ведущему внутрь башни, он добавил:

— Надо будет в торжественной обстановке провозгласить его Героем Империи.

Глава XVII ДРЕВНИЙ ХРАМ

Переход через Карпашские горы Конан воспринимал как каникулы, отдых от тоскливых внутригосударственных дел, дипломатических переговоров, судебных разбирательств… Столица империи оставалась в его отсутствие в надежных руках — Зенобия и Публио знали толк в управлении страной. В Офире все было более-менее стабильно. Барон Хальк готов был защищать свою немедийскую вотчину от кого угодно, лишь бы сохранить титул правителя. Даже нападения коринфийских отрядов на аквилонские дозоры прекратились. Противник понимал, что было бы глупо задерживать и рисковать обернуть прогни себя такую мощную армию, явно нацелившуюся уходить с его территории. Таким образом, Конан мог сосредоточиться на обдумывании планов решительного удара в сердце Кофа, в сердце его правителя, личного врага киммерийца — принца Амиро.

Это, впрочем, не означало для Конана спокойного и беззаботного времяпрепровождения. Киммериец проводил дни, возглавляя расчистку изрядно заросшей дороги для колонны. В этом деле ему очень пригодился опыт, приобретенный на границе с пиктами. Частенько, берясь за топор сам, он на равных соперничал с самыми поднаторевшими в расчистке завалов сержантами саперной роты.

Часть своего времени киммериец посвящал общению с неразлучной парочкой — Делвином и Амлунией, часть — разговорам со сторонившимся их Просперо и другими офицерами. По нескольку раз в день король лично объезжал всю колонну, проверяя состояние обоза, готовность караулов, наблюдая за настроением солдат.

Вся эта рутина оставляла голову Конана свободной для раздумий. Он частенько вспоминал свою верную Зенобию и любимого Конна — наследного принца, упрекая себя за то, что их любовь, спокойная, размеренная жизнь главы королевского семейства не могла удовлетворить его. Он, всесильный правитель, мужественный воин, был рабом собственных варварских привычек и инстинктов, душивших его в спокойной, размеренной жизни во дворцах.

Впрочем, и эту жизнь спокойной назвать можно было лишь условно. Вокруг короля постоянно толпились жадные до власти люди, то и дело подвергающие его силу, ум и волю суровым испытаниям. На каждого коронованного льва всегда находился лихой волк вроде Амиро или стая шакалов, готовых в момент его слабости вцепиться ему в глотку.

Видит Кром — тяжело захватить трон, но еще труднее удержаться на нем. А он, Конан, задумал не только сохранить свою власть над могучей, процветающей Аквилонией, но и расширить ее, распространив на огромную империю, а затем — и на весь мир.

До сих пор боги хранили его, вели по жизни и не противились любым его желаниям. Порой киммериец физически ощущал в себе прилив особой, нечеловеческой силы… что, в сочетании с лестными речами Делвина и Амлунии, натолкнуло его на мысль, что он и вправду не просто человек, а существо, стоящее на пути к божественности. Правда, подчас эту сверхъестественную силу трудно было назвать божественной — фонтан черной, необузданной, идущей словно из-под земли энергии скорее соотносился с мрачным царством Эрлика.

Делвин не упускал возможности поговорить с Конаном на философские темы. Так, в один из дней, когда Конан спешился, чтобы поправить ослабшую подпругу своего скакуна, карлик подъехал к нему поближе и, глядя в пространство, сказал:

— Эй, Конан Отрыватель Голов, послушай-ка меня. В истории уже бывало, что смертный становился богом. Но ни один человек еще не правил всем миром. Не кажется ли тебе, что достижение второго будет автоматически включать в себя первое из вышеперечисленного?

Киммериец усмехнулся:

— Выходит, что так. Хитрый он, однако, парень, этот гномик, — правда, Амлуния? — обратился он к подъехавшей поближе любовнице. — Похож я на бога, а, девочка? И нужно ли мне захватывать весь мир, чтобы доказать это?

— Повелитель, да когда мы оказываемся на ложе вдвоем, я ведь не зря перебираю имена всех знакомых мне богов, не в силах понять, кто из них овладевает мною! Я прошу только об одном: не становись дряхлым, мудрым, но слабосильным божком. Мне куда больше по вкусу джинны, инкубы или огненные демоны!

— Верно подмечено, — задумчиво сказал Конан. — Грань между богами и демонами почти незаметна и легко преодолима.

— Эй, Конан Сокрушитель Ребер, послушай меня еще! — вновь вступил в разговор карлик. — Угадай, что ты обнаружишь, войдя в мир богов? Да все то же самое — ту же маленькую деревушку, только населенную не королями, а божествами. Понял, куда я клоню? Найдется и в этой деревне возмутитель спокойствия, который вознамерится стать во главе остальных, опираясь на свою силу и дерзость…

Так и шли их разговоры, перескакивая с шутливого богохульства на серьезные философствования. Делвин мыслил глубоко и образно, и Конан порой начинал удивляться, как ему раньше удавалось обойтись без советов карлика. Да и Амлуния, несмотря на все ее бурное прошлое, казалось, накрепко прикипела всем сердцем к киммерийцу. В общем, у короля давно не было таких приятных попутчиков в дальнем походе.

С Просперо Конан предпочитал не обсуждать свои самые сокровенные замыслы. Граф олицетворял для него прошлую жизнь — дворцы, замки, захват аквилонского трона, а также верную дружбу надежных соратников, благородных подданных. С трудом скрываемая неприязнь графа к новым фаворитам короля не радовала Конана, но пока дело не дошло до открытого противостояния, обмена взаимными упреками между его приближенными, он, как и Просперо, делал вид, что все в порядке.

День за днем армия Конана забиралась все выше в горы. Поход превратился в бесконечную череду подъемов и спусков, разбитых в ущельях лагерей и дневных переходов. Дорога становилась все труднее. Подчас целый день уходил на то, чтобы при помощи веревок поднять или спустить с высокого уступа лошадей, мулов и всю поклажу обоза. Временами проходимая тропа становилась настолько узкой, что существенно замедляла продвижение непроизвольно вытянувшейся колонны. Иногда Конану даже приходилось отдавать приказ о ночевке в двух лагерях, при этом сам он, следуя теоретической вероятности столкнуться с противником, скорее всего, впереди по курсу, оставался ночевать в передовом по ходу движения отряде.

Прошло еще несколько дней — и ландшафт вокруг колонны изменился. Обрывистые склоны уступили место каменистому, загроможденному скалами, но все же вполне проходимому плато. Последний хребет впереди уже не казался уходящим к самому небу. Изменилась и погода: бури и ежедневные грозы, порой уносившие молниями жизни то поднявшегося на скалу разведчика, то нагруженной металлом лошади, казалось, не тревожили плато. На небе вместо сплошной пелены туч появилось солнце, а ночью после восхитительного кроваво-золотого заката — луна и яркие звезды.

Как-то вечером, когда командиры, решив, что солдатам нужно передохнуть, остановили колонку на вечерний привал раньше обычного, Конан прилег вздремнуть, но затем встал и надумал предпринять прогулку по окружающей местности в полном одиночестве. Подчас короля утомляли и навязчивое веселье Дел вина, и пышущие плотской чувственностью разговоры Амлунии, и подчеркнутая, безукоризненная вежливость Просперо и других офицеров. Изловчившись и сумев обмануть личную охрану, киммериец незаметно проскользнул сквозь боевые порядки караула и направился в сторону высокой, но казавшейся вполне годной для подъема умелому скалолазу скальной гряды.

Под ногами короля похрустывали крупинки источенного дождями и тысячелетней сменой холода и жары камня. Порой скупо шелестела сухая трава, примостившаяся в трещинах между камнями. Конан понимал, что если он не вернется до тех пор, пока его исчезновение не обнаружат, то разведчикам и Черным Драконам не удастся найти его следы на этой твердой почве. Оглядывая первозданные скалы вокруг, киммериец гадал, ступала ли здесь до него нога человека — одинокого отшельника или охотника — за все тысячелетия существования человеческой расы.

Забравшись на очередную скалу, Конан получил совершенно недвусмысленный ответ на свой вопрос: прямо перед ним, словно выросшее из очередной скальной стены, стояло небольшое, приземистое, квадратное сооружение из камня. Массивные гранитные блоки и плиты были грубо вырублены из монолитов, примитивным образом уложены друг на друга, а затем уже украшены рельефной резьбой — незнакомыми Конану рунами, символами и фигурами.

Полагая, что здание покинуто уже много веков назад, киммериец довольно спокойно подошел к нему поближе. Среди рельефных картин преобладало изображение бородатого старца с благородной осанкой. Конан приписал это сооружение одному из древнейших храмов Митры.

Итак, эта дикая, первозданная каменная пустыня некогда была обитаема. По крайней мере, даже будучи всего лишь караванной дорогой древних народов, она была достаточно посещаема людьми, чтобы те решили возвести здесь храм своему божеству. Конан, опасаясь, что помещение храма могло стать логовом какого-нибудь хищного зверя, вынув кинжал из ножен, осторожно приблизился ко входу и попытался заглянуть в темноту за полуобвалившимся дверным проемом.

— Что, сокровища ищем? Удачное местечко. Хотя, честно говоря, паломники не заглядывали сюда уже много-много лет…

Голос донесся откуда-то из-за спины киммерийца. Действуя почти автоматически, Конан одним прыжком отскочил на несколько шагов в сторону, перекатился через плечо и, вскочив на ноги, замер с кинжалом наизготовку.

Теперь он смог наконец разглядеть столь неожиданно зашедшего ему в тыл незнакомца. Судя по всему, тот не представлял собой серьезной угрозы — худощавый седобородый старикашка, к тому же слегка прихрамывающей. Быстро перебирая кривыми ногами, старик довольно сносно пробирался по камням, выдерживая, впрочем, веж-ливо-безопасную дистанцию от изготовившегося к схватке киммерийца.

Оценив ситуацию, Конан счел возможным убрать кинжал в ножны — скорее из уверенности в себе, чем из доверия к старику. Тот, одетый в засаленную рубаху и истертую меховую шапку, не был вооружен, если не считать ножа для выделки шкур, висевшего у него на ремне, и длинного тонкого шеста с петлей на конце. Несмотря на возраст и хромоту, загорелый жилистый старик производил впечатление человека, способного выжить в одиночку в этой дикой пустыне.

— А тебе-то что за дело, дедуля? — недовольно откликнулся на вопрос старика Конан. — Чего людей пугаешь? Может быть, ты — жрец или отшельник, обитающий в этом древнем святилище?

— Я? Я — жрец Митры? — Старик чуть ухмыльнулся, обнажив сохранившиеся через один желтые губы. — Нет, незнакомец, никогда я не поклонялся изнеженным южным богам. Я всего лишь бродяга, как и ты сам, охотник, добывающий себе пропитание в этих местах.

Повернувшись, старик продемонстрировал висевшую у него за спиной клетку из медной проволоки. За прутьями, в серой массе сверкнули красными рубинами маленькие глазки.

— Э, да ты не кто иной, как крысолов, старичок, — заключил Конан. — Видимо, в этих гиблых местах крыса — самая что ни на есть королевская добыча?!

Старик с достоинством возразил:

— Не то чтобы королевская, но самая доступная и многочисленная — это точно. Эти маленькие дьяволы невероятно плодовиты. Если никто не будет охотиться на них — они весьма скоро заполонят весь мир.

— Понятно. Значит, питаешься ты крысами. Так?

— Да. Крысами и другими вредоносными животными да прочими паразитами, — кивнул головой старый охотник. — Все по сезону. Змеелов я тоже умелый.

— Ну да… — сказал Конан, не зная, как продолжить этот странный разговор.

Судя по всему, незнакомец не сообразил, что перед ним король. Сам же Конан не торопился раскрывать себя. Неожиданно вспомнив первые слова старика, киммериец, словно невзначай, спросил:

— А что за сокровища ты имел в виду? Ты сам-то не за ними пришел сюда?

— Я? А что мне делать с сокровищами? — Искреннее удивление крысолова выглядело вполне правдоподобным. — Сам посуди — зачем они мне? Таскать на себе лишнюю тяжесть только затем, чтобы однажды какой-нибудь молодой и крепкий детина вроде тебя отобрал их у меня, скорее всего — сняв с моего трупа? Нет, мне такого счастья не нужно. И так проживем.

— Понятно, — бесстрастно ответил Конан на скрытое оскорбление и не очень убедительное объяснение. — Но если я тебя хорошо расслышал, ты говорил, что скорее всего сокровища здесь есть. — Он махнул рукой в зияющий дверной проем храма.

— А то как же. Наверняка есть, — совершенно серьезно согласился старик. — Только идти за ними придется далеко… скорее — глубоко. Да и то ведь известно — чем глубже в пещеру, тем сокровище ценнее.

— Да ведь домишко-то небольшой, — с сомнением заметил Конан. — Куда там лезть-то? Или из него есть вход в подземную пещеру?

Старик молча снял с плеча полотняный мешок, откуда аккуратным движением, чтобы не спровоцировать собеседника на защитную реакцию, достал масляную лампу и кожаный конверт, несомненно подходящий для огнива, трута и стального лезвия.

— Я помогу тебе, незнакомец, если ты захочешь, — сказал охотник.

Прислонив шест к стене, он быстро зажег лампу и, обернувшись к Конану, протянул ему светильник:

— Держи и следуй за мной. Я пойду первым.

Подхватив шест, старик уверенно шагнул под свод древнего храма. Конан не нашел повода не последовать за ним. Приподняв лампу повыше, он увидел, что свод сооружения упирается в противоположную стену в нескольких шагах впереди. Зато пол уходит вниз с довольно крутым уклоном.

Конан напрягся, увидев, что старик сделал какое-то резкое движение. В следующий миг все стало ясно — в темноте сверкнули две алые бусинки, проволочная петля на конце шеста свистнула в воздухе, послышался испуганно-злобный писк — и хлопнула дверца клетки за спиной крысолова.

— Мои поздравления, старик, — буркнул Конан. — По крайней мере, ты свое сокровище уже нашел.

— Невелика заслуга, — отозвался тот. — Брошенные жилища, храмы, гробницы и замки — все они полны крыс. Главное — знать, где искать.

Петля еще раз взвилась в воздух, настигнув цель за углом постамента стоявшей в нише грубо вырезанной из мрамора статуи.

— И еще: очень важно уметь быстро и четко двигаться. Если хочешь быть крысоловом, требуется сноровка и легкий шаг.

Проход вел дальше — вперед и вниз. Был ли это рукотворный туннель или образованная природой пещера — сказать было трудно. Словно угадав мысли Конана, разглядывающего грубые неровные стены и потолок, старик заметил:

— Так всегда и бывает. Все возведенные человеком храмы воздвигнуты на еще более древних алтарях и святилищах самой земли. Даже храмы великого и всемогущего Митры.

— Почему ты так уверен, — что этот храм посвящен именно Митре? — спросил Конан, скорее для того, чтобы отвлечься от созерцания мрачных теней, пляшущих

в свете лампы.

— А кому же еще, как не ему? — обернувшись, переспросил старик.

— Ну, если так судить, то почему бы этому храму не оказаться посвященным лично мне? — Б голосе Конана почти не было иронии, подобающей такой шутке.

— А ты полагаешь себя одним из бессмертных богов?

Старик явно не был шокирован богохульством Конана; скорее, его обуревали сомнения иного рода. Углубляясь все дальше в пещеру, он поинтересовался:

— А у тебя хватит на это терпения? Сдается мне, что освящать своим незримым присутствием заброшенные храмы типа этого в течение многих тысячелетий — изрядно тоскливое дело.

— Недостатков у меня — пруд пруди, — сказал Конан. — Но избыток терпения в этот список явно не входит. Если я и стану богом, то скорее всего — благодаря неумению терпеть, мириться и сдерживаться. Но хватит об этом, старик! Скажи лучше — далеко ли еще нам идти?

— Далеко… далеко, — вздохнул крысолов. — Я же тебе говорил, что великие сокровища спрятаны очень глубоко. Но вполне возможно, что очень скоро нам придется прервать путь поисков, ибо впереди тебя ждет испытание, которое вполне может отвратить от цели твой нестойкий дух и разум. Иди вперед, но ступай легко.

Конан поравнялся со стариком, остановившимся па краю глубокой ямы. Свет лампы выхватил из темноты противоположную стену, уходящую куда-то вниз, но наличие у чернеющего провала дна подтверждалось лишь эхом плескавшейся далеко внизу жидкости.

Огромная яма казалась тем более пугающей, что занимала полностью сужавшийся впереди проход. На ее противоположном краю угадывались очертания продолжающегося коридора, но попасть туда можно было лишь по узкой арке круто изогнувшегося над бездной каменного моста, установленного здесь в незапамятные времена.

Пролет моста был узок — чуть больше локтя в ширину — и сильно разрушен. На какие-либо перила не было и намека. Если когда-то камни арки и соединял раствор, то за многие века он рассохся и мелкой пылью слетел к далекому дну провала. Теперь же перед киммерийцем высилось лишь полукружье камней, удерживающихся на весу только собственной тяжестью.

— Ну, как тебе испытание? — поинтересовался старик у Конана.

Затем крысолов взял у киммерийца лампу и через сливное отверстие вылил немного масла на клочок ткани, оторванный от его же рубахи. Пропитав тряпку маслом, хромой охотник поднес ее к горящему фитилю. Ткань воспламенилась, и старик швырнул пылающий лоскут в черноту пропасти.

Конан и старый охотник — оба наклонились над краем провала, провожая взглядом летящий в темноте язык пламени. Долгие секунды ничего не происходило, затем где-то далеко внизу горящий лоскут отразился и маслянистой поверхности жидкости, заполнявшей колодец.

Горящей тряпке не было суждено долететь до черной, жирно поблескивающей поверхности. Накопившиеся в узком колодце пары воспламенились. Ярко-голубая вспышка и смерч обжигающего воздуха, с ревом рванувшийся кверху, заставили обоих наблюдателей отскочить от края пропасти, закрыв лица руками.

Некоторое время неестественно голубой огонь плясал над колодцем, облизывая камни моста; затем пламя чуть опало, не уменьшив, впрочем, ужаса, закравшегося в душу Конана.

— Ну, незнакомец, прошу вперед, — донесся до него голос старика. — Ты, кажется, был готов причислить себя к бессмертным, а значит — тебе нечего бояться, если даже мост рухнет. Иди вперед, я пройду за тобой, и мы продолжим наш путь за сокровищами. Киммериец убежденно запротестовал:

— Э, нет, старик. Я авантюрист, но не безумец. Ни за что я не доверю свою жизнь какой-то груде камней. За кого ты меня принял, если решил, что я так запросто соглашусь на явное самоубийство?

— Ты просто боишься идти, — с едва уловимым презрением и некоторым разочарованием произнес крысолов. — Хорошо, тогда держи лампу. Я пойду первым. Если все обойдется — следуй за мной.

— Не рискуй, старик. Я бы не доверился этому мосту, даже если мне оставалось бы жить столько лет, сколько тебе… — Поняв, что охотник не обращает внимания на его предостережение, Конан сказал: — Ладно, дело твое. Но если мост обвалится, твоя смерть не будет на моей совести!

Сжавшись в комок, Конан следил, как его спутник аккуратно поставил ногу на первый камень моста, перенес на него вес всего тела, сделал следующий шаг… На середине моста старик оглянулся и весьма ловко, учитывая его возраст и хромоту, закончил переход, переведя дух на другом берегу.

— Ну что? — спросил он, обернувшись. — Идешь или нет?

Вздохнув с облегчением, когда охотник оказался вне опасности, Конан тотчас же почувствовал заливающую его волну стыда за то, что сам он не пошел первым. Ощущение того, что кто-то оказался лучше него в чем-либо, было для Конана в диковинку; пожалуй, короля оно задевало в нем даже больше, чем мужчину.

— Ах ты, крысоед несчастный! — воскликнул он. — Значит, по-твоему, я — трус? Поклянись богами, которым ты поклоняешься, что ты не задумал какую-то ловушку и не собираешься выбить из-под меня камни, пока я буду на мосту! Если это произойдет, то ничто — не боги, ни демоны не спасут тебя от моего гнева!

— Клянусь своей честью, — едва слышно донеслось с того берега.

Но, не дожидаясь ответа, Конан уже шагнул на мост. Камни чуть шевелились и потрескивали под его весом, но все же до середины киммериец добрался довольно быстро, держа лампу на вытянутой руке, как балансир, и ступая туда, где до того ступал старый охотник.

Где-то далеко внизу по прежнему полыхало синее пламя. К его реву добавилось бульканье и чавканье жидкости, видимо потревоженной жаром. Но киммерийцу было не до того, чтобы глянуть вниз — он почувствовал, как камни под ним задрожали сильнее и опасно затрещали.

— Эй, старик, что это?..

Но и без ответа охотника Конан понял, что его вес, куда больший, чем у его спутника, оказался слишком велик для еле державшегося на весу моста. Киммериец боялся прыгнуть вперед, понимая, что добавочного усилия каменная кладка не выдержит и, не дав ему дополнительной опоры, наверняка рухнет вниз. Но и стоять на мосту тоже означало верную смерть: вот-вот камни должны были рассыпаться под его ногами.

— Что мне делать?! — крикнул Конан.

— Решай сам, — ответил старик, с безразличным интересом наблюдавший за происходившим. — Решай сам! — повторил он во весь голос.

Словно по команде, с последними словами хромого охотника мост рассыпался и рухнул в огненную бездну. Летя навстречу синему пламени, Конан успел выхватить из ножен кинжал и в последний раз прокричать:

— Кром!

В следующее мгновение он проснулся.

Узкая походная койка короля перевернулась, а сам он лежал на земле, с трудом переводя дух. Судя по тему, последний возглас киммерийца прозвучал не только в его снах. Королевская стража ворвалась в шатер с клинками наизготовку и с зажженными лампами в руках. Мерные Драконы были готовы защищать своего короля от любых врагов.

— Все свободны, — буркнул Конан, садясь и сбрасывая с себя одеяло. — Все случившееся не имеет никакого отношения к реальности.

Хлопнул полог шатра, пропуская внутрь карлика, Амлунию и порыв свежего ночного ветра.

— Как знать, — сообщил Делвин. — Порой дурные сны отзываются в реальности больнее, чем последствия долгой неумелой верховой езды.

Амлуния, бросившаяся к Конану, чтобы обнять его, была остановлена и едва ли не отброшена в сторону сильной рукой киммерийца. Встав на ноги, король сам поднял кровать и наскоро застелил ее. Тут в шатер ворвался Просперо, на котором король и сорвал раздражение:

— Хватит, я сказал! Все ведь ясно — просто кошмарный сон. Даже не кошмарный, а беспокойный, вот И все. Помощь мне не требуется…

— Мне ничего не известно о твоих снах, Конан, — перебил его Просперо. — По правде говоря, я хотел бы, чтобы сном — дурным, больным, беспокойным — любым, оказалось то, что я только что узнал и о чем должен доложить тебе. Боюсь, что это невозможно — слишком реален был срочно вернувшийся в лагерь дозорный. — Граф обвел присутствующих тяжелым взглядом и произнес: — Он доложил, что впереди встречным курсом к перевалу приближается большая колонна кофийской армии.

Глава XVIII ЗЛОВЕЩИЙ ПЕРЕВАЛ

Луна взошла уже глубокой ночью. К этому времени из лагеря аквилонцев выдвинулись вперед дополнительные разведгруппы, получившие задание присмотреть удобное место для засады, распознать подготовительные маневры противника и приглядеть выгодное для сражения место. Король Конан, ссылаясь на важность знания местности, в столь ответственный момент настоял ил своем личном участии в проведении разведки.

В слабом свете звезд идти по камням было достаточно трудно. Поднявшийся из-за Карпашского хребта полумесяц осветил дорогу, облегчив путь, но вместе с тем принес новые трудности — важнейшей задачей разведчиков стало не попасться на глаза вражеским патрулям и дозорам.

До сих пор Карпашские горы никак не оправдывали своей недоброй славы. Тучи вампиров не обрушивались

проходящую армию со скал, привидения не кружились над ночными лагерями, унося жизни спящих. Но высокогорное плато и вершины перевала представляли собой пугающее зрелище даже при свете дня. Сейчас же мертвенный свет луны делал гранитные склоны белыми, как высохшие кости, на которых чудовищной порослью виднелись пятна низкорослых деревьев, кустов и пучков жесткой травы.

Укрытием для разведчиков служили груды камней, тут и там возвышавшиеся на плато. Были ли это природные образования или же руины исчезнувшего города — в темноте сказать было трудно. По мере продвижения дозоров вперед нагромождения гранитных обломков становились ниже, но обширнее. Нетвердая поверхность под ногами, множество булыжников и валунов величиной от кулака до бычьей туши делали невозможным использование в этой местности кавалерии, да и для пехоты представляли изрядное препятствие.

Судя по положению окружающих вершин, плато было верхней точкой перевала. Странное и в то же время — закономерное место для судьбоносной встречи двух армий. Место, где мечты о мировом господстве потерпят крах или обретут свой триумф.

Час за часом разведчики докладывали все новые и новые подробности о дислокации противника. Наконец и сам Конан, забравшись вслед за одним из дозорных на вершину очередной скалы, смог окинуть взглядом россыпь лагерных костров и факелов. Как ни крути, а армия противника была по меньшей мере равна по численности аквилонской — примерно десять тысяч чело-иск, как пехоты, так и кавалерии.

Возвращаясь назад, Конан подумал, что было бы неплохо загнать противника сюда, в эти непролазные скалы и россыпи камней, но, смотря на вещи реально, мало вероятности, что удастся организовать такую ловушку. Разведчики доложили, что вражеские дозорные выдвинулись вперед. Вполне вероятно, что в этот самый момент за самим Конаном, его сопровождающими и за аквилонской армией уже наблюдали вражеские глаза, прикидывающие и оценивающие их силы.

Скорее всего, подумал Конан, главной задачей станет избежать вражеских ловушек. Кофийские генералы слыли умелыми тактиками. А если и хитрый шакал Амиро тоже здесь? Как ни жаждал Конан встречи с принцем, он не мог не признать, что в этом случае победу можно будет одержать еще большей ценой.

Можно было распрощаться с надеждами на лихой, неожиданный удар в сердце Кофа, набеги на его города и поселки, на то, что удастся застать армию противника врасплох и управиться с ней в череде явно неравных сражений. Видимо, выбить трон из-под Амиро будет куда более трудной, кровавой, но в то же время — скоротечной задачей. Все решится в одной битве двух примерно равных по силе армий на одинаково чужой и неудобной для обеих местности.

Умение рассчитать время и силы, правильный тактический маневр, а кроме того — упорство и ярость — вот что будет залогом успеха в этом сражении. Потери с обеих сторон будут огромными. Проигравшему придется отступать по пересеченной местности, и победитель не отстанет от него, пока не добьет полностью. Поражение в этом сражении будет окончательным и сокрушительным, а победа… победа — тяжкой и едва ли не иллюзорной.

И все же — это был знак судьбы. Наверное, к такой вот эпохальной битве вели Конана боги всю его жизнь. Ему было суждено вести в бой армию сильнейшей в мире империи против практически не уступающей ей по силе армии противника. Судьбы мира решались в этом бою. Славой будет покрыто в веках имя киммерийца — независимо от исхода сражения. Что ж — достойная перспектива для настоящего воина накануне опасного поединка. И все же что-то беспокоило Конана, заставляло хмуриться его лоб, наполняло неясными предчувствиями сердце…

Во-первых, Конан не мог понять, почему армия Амиро оказалась здесь. Надумай принц ударить по Аквилонии неожиданно — худшее направление трудно было придумать. Ведь и дураку ясно, что в только что завоеванной Немедии Конан оставит сильные гарнизоны. Не рассчитывал ли Амиро присоединить к своим поискам отряды коринфийцев и бритунийцев? Сомнительное приобретение, да и вряд ли правители Коринфии пропустили бы войска Кофа через свою территорию с большей охотой, чем аквилонские части. Самым опасным для своей страны Конан считал мягкое подбрюшье Аквилонии по границе с Аргосом. Но чтобы встретитьпротивника здесь? Это казалось бессмысленным, если, конечно, не допустить, что Амиро разработал какой-то дьявольский план, не понятый пока что киммерийцем.

Во-вторых — что станет с Аквилонией после этого сражения? Проигравшая империя станет жертвой жадных до легкой добычи соседей и междоусобицы скорее, чем попадет под удар победителя. Впрочем, ослабевший, потерявший немалую часть своей армии победитель столкнется в ближайшем же будущем с подобными проблемами. Стоило мыслям киммерийца обратиться к Зенобии, Конну, к цветущему и богатеющему государству, королем которого он являлся, как ставки в этом сражении начинали казаться Конану несоразмерно высокими.

Немало беспокоили короля и воспоминания об увиденном в этот же вечер кошмарном сне. В снах заложено много правды, нужно лишь уметь ее увидеть и понять, это киммериец осознал уже давно. Если не поняв, то, по крайней мере, что-то почувствовав, он с момента пробуждения ощущал себя куда менее заносчивым и уверенным, чем раньше, и был готов идти более осторожно.

Откуда-то с правого фланга к королю подскакал верхом один из Черных Драконов. За ним ехал разведчик из боссонской роты.

— Ваше Величество, — обратился к Конану воин в черных доспехах. — Этот солдат только что столкнулся с вражеским патрулем. Он говорит, что его напарник по дозору был убит кофийцами, которые тотчас же поскакали назад к своему лагерю.

Разведчик-боссонец кивнул, подтверждая верность слов Черного Дракона. На его не прикрытой шлемом щеке сверкнула еще не запекшаяся струйка свежей крови.

— Бел и Эрлик! — чертыхнулся Конан. — Всем офицерам — быстро в лагерь! Все донесения от разведки доложить мне лично. Времени совсем нет! К рассвету войска должны быть выведены на исходные позиции.

При лунном свете, погасив костры, армия Аквилонии, позабыв об отдыхе и сне, готовилась к сражению. Слышалось звяканье металла, порой раздавалось конское ржание или короткий окрик сержанта или капрала.

Возле штабного шатра у пепелища наскоро залитого костра собрались офицеры, руководящие подготовкой к бою. Они обсуждали планы, принимали доклады разведки и отдавали через адъютантов приказы ротным и батальонным командирам.

Троцеро, неподвижно стоящий, уперев руки в бока, словно каменное изваяние, настойчиво повторял:

— Противник выстраивается во фронтальный боевой порядок примерно так же, как и мы. Атаки можно ожидать в любую минуту. Но скорее всего, нас ждет глухая, непреодолимая оборона. Атаковать кавалерией здесь, на столь пересеченной местности, равнозначно самоубийству.

— Да что ты заладил! — резко ответил графу Конан. — Не забывай — они защищают Офир и Коф. А мы — захватчики, интервенты! Если сражения не будет — считай, что они победили. — Конан, как обычно, отдавал предпочтение не тактическим аргументам, а духу момента. — Я думаю, что, ударив на рассвете, мы можем опередить их, застать их строй неупорядоченным, опрокинуть его, а затем отступление кофийцев превратится в паническое бегство.

— Но, Ваше Величество, большая часть их войск так же зажата на узкой тропе, как и наша. А выход на плато может удерживать небольшой отряд, сдерживая все усилия наших легионов. В этой ситуации ни внезапность, ни скорость, ни превосходство в численности большого течения не имеют. Нет здесь и пространства для фланговых маневров. В общем, те, кто начнет атаку первыми, окажутся полными глупцами. Так пусть ими станут кофийцы, а не мы.

Конан замешкался с ответом, и его опередил взявший несколько аккордов на своей лютне шут, сидевший на камне неподалеку.

— Дозволь мне заметить, Конан Разрушитель Замков, — сказал карлик, — что вести спор с кем бы то ни было — не в твоем духе. Одно то, что ты снизошел до этого, подтверждает, что и сам ты не считаешь наступление самым мудрым решением.

— Может, ты и прав, — рассеянно ответил король. Радуясь поводу перевести разговор, он подозвал к себе капитана кавалерийской роты, чтобы выслушать его доклад. Офицер, спешившись, опустился на одно колено перед королем и обратился к нему:

— Ваше Величество, один из вернувшихся разведчиков докладывает об обнаружении во вражеском лагере королевского шатра и большого штабного павильона, что позволяет сделать предположение о нахождении в рядах противника лично принца Амиро.

— Вот и отлично, — холодно заметил Конан. — Каковы изменения в строю неприятеля?

— Ваше Величество, противник полностью перекрыл выход с перевала на своей стороне. В некоторых местах наши позиции разделяет не больше сотни шагов. Противник пытается, где возможно, занять господствующие высоты и выбрать удобное для себя положение, но почему-то избегает открытого пространства и храма в центре плато.

— Храм? — переспросил Конан. — Какой еще к черту храм? О чем ты?

— Ваше Величество, я полагал, что вас уже известили. — Капитан говорил торопливо, прикрывая свою нервозность армейской краткостью. — Посередине плато обнаружены руины древнего здания. Нашим разведчикам удалось разглядеть лишь полуобрушенные колонны; ничего подходящего для организации временного оборонительного сооружения. Судя по всему, кофийцы стараются держаться от этих руин подальше.

— Все ясно, — сказал король. — Пошлите туда пару наблюдателей не из пугливых и впечатлительных. Но отряд к развалинам не выдвигайте. Пока что… Вы свободны, капитан. Ждите приказаний.

Когда офицер, безмолвно отсалютовав, вскочил на коня и скрылся в предрассветных сумерках, Конан обернулся к своим приближенным и негромко выругался:

— Кром и Эрлик! Надо же было какому-то дьявольскому храму оказаться прямо в центре поля боя! Мне как раз приснилось подобное святилище, будь оно неладно! Такие вещи не способствуют спокойствию и уверенности войск, как, впрочем, и командиров. Мне, например, все это очень не нравится.

— Виной тому — вечерний сон, король, — заметил Делвин, тронув пальцами струны.

— Да, а еще — весь мой опыт, который велит мне держаться подальше от всех этих брошенных храмов и разрушенных алтарей. В любом случае, Просперо, возвращаясь к нашему спору, я признаю — ты был прав. Атаковать на рассвете мы не будем. Подождем, что предпримет Амиро. А пока что, пусть хвост нашей колонны подтянется поближе к плато,

— Прекрасно, Ваше Величество! Отличное решение, — не смог скрыть своей радости Просперо. — Терпение может одержать победу там, где бессильны натиск и скорость.

— Это точно, — согласился Конан. — Чуть позднее я, быть может, и устрою гонку за Амиро. Но не сейчас. Пока что нам остается выжидать, заманивая его в смертельную ловушку. А выжидая, неплохо бы и перекусить. Где, кстати, Амлуния?

Просперо пожал плечами, не выражая особого беспокойства:

— Может быть, она спит в вашем шатре, повелитель?

— Нет, — отмахнулся Конан и, чтобы удостовериться, откинув полог, заглянул в шатер. — Нет ее здесь.

Карлик беспокойно заерзал на своем камне:

— А разве она не встретила тебя раньше, Король Болтун? Она выехала вслед за тобой, когда ты отправился на разведку. Я-то полагал, что ты приказал ей остаться и лечь спать где-нибудь в лагере…

— Волкодавы Крома! — заорал Конан. — Так что — ее никто не видел с самого восхода луны? Женщина — одна в этом гнезде нечисти и чертовщины?

— Она вовсе не столь беззащитна, Конан, — напомнил Просперо. — Если хочешь — пошли пажа на ее поиски.

— Нет! — раздраженно рявкнул Конан. — Делвин, ты будешь моим пажом. Вместе мы ее быстро разыщем. Завтрак подождет.

Пони шута стоял оседланный рядом со скакуном короля, выглядя на его фоне просто гномом.

— Отличная мысль, Конан! — потер ручки карлик. — Вот будет потеха, если мы найдем ее расправляющейся с каким-нибудь бедным, беззащитным копьеносцем или привидением!

— Вашему Величеству не стоило бы оставлять штаб надолго, — заметил Просперо. — В случае нападения противника…

— В случае нападения, мой верный друг, — сказал Конан уже с седла, — ты знаешь, что делать. Каждый аквилонский солдат тоже знает свое место и свои обязанности. Если я уж очень понадоблюсь тебе, ищи меня там, где идет самая отчаянная резня!

Глава XIX СУД БОГОВ

В серых предрассветных сумерках король и его шут быстро проехали через беспокойный, уже полупустой лагерь и оказались в боевых порядках аквилонских войск. Солдаты, сидя на земле, жевали сухари, запивая их водой Ив поясных фляг, дремали, прислонившись спинами друг к другу и к камням.

Малейшего намека было достаточно, чтобы получить четкий ответ, указывающий направление поисков, ибо Амлуния — самая скандальная женщина во всей колонне не могла нигде остаться не замеченной. Вскоре роль оказался в самом центре строя, у груды камней, за которыми готовилась к обороне рота боссонских егерей. Крепко сложенный, с квадратными плечами капрал провел Конана и Делвина мимо солдат, начищающих и подтачивающих свои боевые топоры, к тому месту, где стоял на посту часовой — молодая женщина с нашивками командира отделения, судя по лицу — дочь смешанного боссонско-пиктского брака. Женщина молча кивнула головой вперед, в сторону нейтральной полосы.

Там, чуть поодаль, пасся среди полуобвалившихся колонн и каменных блоков, пощипывая редкую жесткую траву, тот самый жеребец, которого Конан подарил Амлунии.

Звать коня было бессмысленно, а скорее всего, даже опасно. Можно привлечь внимание неприятельских часовых и передовых отрядов. Устроить здесь маленькую войну с Амлунией в качестве главного трофея — такого Конан позволить себе не мог. Поразмыслив немного, король, а вслед за ним и шут направили своих коней в сторону нейтральной полосы.

Копыта скакунов звякнули о плиты улиц и площадей древнего города. Гранитные блоки, тщательно обработанные и отполированные, порой преграждали всадникам путь, вынуждая их следовать в объезд. Медленно-медлен-но приближался Конан к центру древних руин.

Но вот сердце киммерийца забилось чаще — он узнал круг вонзающихся в небо колонн, обложенный камнем бассейн с густой, маслянистой черной жидкостью. Нет, никогда раньше Конан не был здесь, но сколько раз он видел это место в ночных кошмарах, сколько раз с ужасом просыпался, когда духи сна приводили его спящую душу сюда.

Чуть дальше, чем оседланный жеребец, стояла, прислонившись к одной из колонн, сама Амлуния. Скрестив руки на груди, рыжая девица внимательно разглядывала черное зеркало бассейна. Услышав приближающиеся шаги, она обернулась и обратилась к Конану и Делвину:

— Ну вот и вы, наконец-то! Я не знаю, что привело меня сюда, но я была уверена, что и вы последуете за мной. Есть что-то… что-то пугающе-притягивающее в этом месте, правда, Конан?

Подойдя к королю, Амлуния положила руку ему на плечо и поглядела в глаза. Знакомый чувственный огонек заплясал в ее взгляде.

Заигрывания Амлунии были прерваны резким шумом на противоположной стороне развалин. Там, из-за огромного валуна, показался одинокий воин в полированных поясных доспехах, ведущий за собой прекрасного, в богатой сбруе, коня. Конан в тот же миг узнал роскошное одеяние и императорские атрибуты воина: шлем с плюмажем, кольчужные перчатки, щит с гербом, пересеченным полосой незаконнорожденного.

— Амиро! — С этим выдохом меч словно сам скользнул в руку киммерийцу. — Неужели ты сумел и сны использовать в своих целях, принц недоделанный? Тебе бы колдовать в темной пещере, а не империю строить. Ну, где твои храбрецы — семеро на одного?

Конан бегло окинул взглядом окружающее пространство, прикидывая, откуда ждать опасности. За невысокими каменными изгородями, окружавшими колоннаду, вряд ли мог спрятаться хоть кто-нибудь. За колоннами тоже нигде не мелькало ни оружие, ни край одежды человека. Б общем, Конан мог бы показаться сам себе весьма смешным в своих опасениях, если бы не зловещая атмосфера этого места.

Амиро, набросив повод коня на металлический держатель для факела, торчащий из колонны, повернулся лицом к Конану.

— А вот и он, мой верный враг, — сказал принц, сделав несколько шагов вперед и остановившись в центре площадки перед бассейном. — Если ты, как говорит твоя наряженная в кожу шлюха, и вправду не знаешь, что привело тебя сюда, то ты, пожалуй, еще более туп и ничтожен, чем я предполагал.

— И что еще я должен знать, щенок? Почему я здесь?

Конан шагнул вперед, выставив перед собой меч. Цепляясь за королевские ножны, вслед за ним семенил Делвин, бормоча на ходу какие-то советы.

В тот же миг, словно в ответ на гневный окрик короля, поверхность бассейна заволновалась, покрылась рябью, несколько пузырей со свистом и хлопками лопнули над черной жижей. Странное явление заставило аквилонского правителя остановиться. Постепенно бульканье стало более членораздельно:

— Приветствую вас, о смертные короли! Я оказываю божественное гостеприимство двум великим представителям рода человеческого.

С этими словами вокруг бассейна и вдоль колоннады пролегли огненные кольца. Их свет изменил цвет предрассветного неба, сделав его пронзительно синим.

— Моя божественная сила, — продолжил голос, — привела вас обоих сюда. И здесь я — великий бог Ктантос — смогу выбрать одного из вас, того, который достоин быть моим наместником в моих земных владениях.

— Что это за чертовщина? — крикнул Конан.

Сам он обернулся к своим друзьям, чтобы убедиться в том, что все происходящее не совершается лишь в его воспаленном мозгу. Затем он вновь обратился к Амиро:

— Эй, принц, я знал тебя неплохим фехтовальщиком, трусливым бойцом и бесчестным убийцей! Но ты, оказывается, еще и вполне сносный колдун, если тебе по зубам привлечь на свою сторону демонов кошмарного сна, чтобы попытаться напугать противника.

Не обращая внимания на булькающий бассейн, киммериец вновь стал продвигаться к Амиро, вскользь заметив:

— Чего, впрочем, следовало ожидать от тебя. Не мужчина в одном — не мужчина во всем, и ты — лучшее тому подтверждение.

— Хватит болтать, варвар. — Амиро сделал шаг назад. — Дубина невежественная! Я и сам ни в грош не ставлю всяких божков и колдунишек, но это тебе не какой-то демон! Ктантос — это настоящий бог…

— Вот именно! Истинный бог! — подхватил воющий голос из бассейна.

Над поверхностью черной жидкости появилась состоящая из одних костей рука, сжимающая кривое копье. Описав несколько кругов по бассейну, рука метнула свое оружие, которое на полпути превратилось в огненную стрелу. Ударив в одну из колонн, молния озарила все вокруг яркой вспышкой. Когда к людям вернулось зрение, в колонне оказалось пробито сквозное отверстие, вокруг которого, словно сухие ветки, пробежали трещины. В воздухе запахло жженым камнем.

— Это всего лишь скромная демонстрация моей силы, растущей с каждым часом, — объявил из бассейна Ктантос. — Колонна останется стоять лишь как напоминание вам. Я думаю, это будет достаточным предупреждением тому из вас, кто вздумает усомниться в моем могуществе. Что же касается верного последователя… что ж — он будет вознагражден по достоинству.

Усилием воли сбросив оцепенение, Конан вновь покрепче сжал меч и с вызовом ответил:

— Мне уже доводилось расправляться с богами. Чего ради я должен поклоняться тому, которого в свои союзники записывает такой бесчестный негодяй, как Амиро?

— Не в союзники, а в верховные судьи, — донесся п ответ голос Ктантоса из центра бассейна. — Только один из вас, по моему решению, покинет это место живым; только один будет насаждать на земле веру в меня — единственного бога!

— Я так понял, что этот один будет избран тобой по результатам поединка между нами, — кивнул Конан. — Что ж — я готов. Я жду противника с распростертыми объятиями. Однако позволю себе напомнить бессмертному богу, что нам уже доводилось встречаться с ним в бою. Он был вызван мною на честный поединок, но ответил на вызов подлой западней. Как противника в честном бою, он меня боится. Так что ему не с руки им ходить биться один на один. Кто даст гарантию, что тебя он не привлек на свою сторону, оставив нас без честного судьи? Он явно больше понимает в грязных тайных переговорах, чем я.

Конан тряхнул головой, поправляя выбившуюся из-под золотого обода короны прядь черных волос.

— А кроме того, — добавил он, — даже если ему с помощью хитрости удастся заманить меня в какую-то лопушку, мои аквилонские легионы намного превосходит его армию, и исход битвы можно предсказать заранее!

— Конан, Король Сокрушитель Челюстей и Крепостей, — неожиданно взмолился Делвин за спиной киммерийца. — Божественный Ктантос не торгуется и не вступает в сделки. Он ищет лишь того, кто будет лучшим правителем, его наместником на земле, проповедником его веры. Но что бы ни случилось, я последую за тобой, а мой клинок будет рядом с твоим клинком в любом состязании королей или их армий. Король Конан, ты — сильнейший из воинов и величайший из монархов, как это известно всем и каждому!

— Ах, вот в чем дело, Делвин! Ты, оказывается, тоже являешься частью всего этого! — Конан, что-то поняв, по-новому поглядел на карлика. — Как, впрочем, и Амлуния, в чью роль входило заманить меня сюда. — Оглянувшись, Конан увидел загадочную улыбку на лице женщины. — Пожалуй, мне стоило раньше догадаться, что все мои беспредельные амбиции — это лишь телега, влекомая вашей славной парочкой волов.

— Нет, господин, я всего лишь клоун, шут… — Карлик, невинно моргая, смотрел на короля. — Карикатура, оттеняющая величие монарха. Но учти, Конан: для тебя победа в поединке с Амиро обернется суровым и горьким поражением. После того как твои легионы истребят кофийские войска, ты останешься лишь с горсткой израненных воинов. Здесь, у древнего храма, встретились не только два великих короля, но и две могучие армии, объединенной силе которых не сможет противостоять никто во всей Хайбории.

Шут говорил, обращаясь к Конану, но достаточно громко для того, чтобы Амиро тоже его слышал. Видимо, слова карлика произвели на него впечатление, ибо принц Кофа, забыв обо всем, внимательно вслушивался в его слова. Делвин же продолжал:

— Я вижу дело так: нужен договор между двумя монархами, соглашение о том, что, независимо от того, кто победит в поединке, — а это будешь, несомненно, ты, Конан, — так вот, кто бы ни победил, армия поверженного должна присоединиться к войскам триумфатора и во всем подчиняться ему. И более того, империя проигравшего должна подчиниться победителю, который станет, таким образом, императором Аквилонии и Кофа одновременно! — Делвин на торжественной ноте прервал свою речь, а затем уже более деловито добавил: — Я полагаю, принять такое решение вполне входит в компетенцию обоих правителей. Учтите, победитель получает все. Я думаю, стоит рискнуть!

— Рискнуть… пожалуй, я бы согласился, — задумчиво отозвался Конан. — Можно было бы вызвать сюда старших офицеров обеих армий, чтобы они были свидетелями поединка, и приказать им не оспаривать между собой его результат. Но меня куда больше волнует проблема выбора: невелика разница, кто останется победителем — этот убийца собственной матери или я, подчинившийся его же покровителю — чавкающему жижей демону…

— Убийца матери?! — закричал Амиро. — Ты лжешь, клевещешь! Это ты убил ее.

Принц, выхватив меч, шагнул навстречу киммерийцу. Тот, сделав ответный шаг вперед, возразил:

— Зачем мне лгать тебе. И без того всем ясно, что только по твоему приказу Ясмелу могли выбросить из окна ее башни, выдав это за самоубийство. Да, принцесса безумно любила тебя и однажды убедила меня пощадить твою шкуру. Но даже светлая память о ее материнских чувствах не удержит меня от того, чтобы выпотрошить тебя сегодня!

— Лжец! Негодяй, ты еще смеешь… — Неожиданно принц взял себя в руки и более спокойно продолжил: — Нет, подожди, варвар. Я еще успею содрать с тебя шкуру. Но сначала — что ты скажешь по поводу предложения этого урода?

— Я согласен, что без достойных свидетелей я не могу начать поединок, рискуя подставить судьбу империи под очередной предательский удар человека, не тающего, что такое честь. И кроме того, не нравится мне наш самозваный арбитр…

Конан бросил взгляд на небо, на котором, помимо знакомого полумесяца, появилась еще одна — теперь уже полная — луна, осветившая ставший темно-синим купол небосвода. Опустив глаза, киммериец обнаружил, что ни одно из ночных светил не отражается в черном пруду. Конан задумчиво сказал:

— Я не знаю, где именно мы находимся, Ктантос, но сдается мне, что куда ближе к аду, чем к раю. И если твои способности к разрушению и к угрозам я уже могу засвидетельствовать, то теперь хотелось бы узнать, какова твоя мощь в добрых делах. И еще: каков твой истинный облик, какую форму ты принимаешь, чтобы предстать перед поклоняющимися тебе?

— Истинные боги, в отличие от жалких демонов и мелких божков, — пробулькал Ктантос, — не очень охотно показывают себя смертным. Ты, поклоняющийся суровым северным божествам, должен знать это. Вера истинных последователей не должна зависеть от внешней формы божества. Вот почему я предпочитаю оставаться в своем священном бассейне. А моя мощь… она почти беспредельна, как в отношении зла, так и добра, если, конечно, возможно судить божество, подходя к нему с убогими рамками, созданными жалкими в своей немощи людьми.

Бульканье, напоминающее усмешку, прокатилось над площадью.

— Я могу проникать в сны смертных, как ты уже мог убедиться, — продолжил Ктантос. — Скоро моя власть над умами людей будет полной и совершенной. Как видишь, я смог свести в это место две могучие армии и их командиров, а значит, я могу творить историю и политику мира. Силы и возможности моих главных последователей практически безграничны… как бы уродливы ни были их физические тела.

При этих словах карлик беспокойно затоптался на месте, а Амлуния, сообразив, что к чему, довольно рассмеялась.

Ктантос же продолжал гулко булькать:

— Есть у меня и посланники, гонцы в мир людей, которые исполняют мою волю на земле. Как видишь, смертный, истинный бог — это не безвольный, действующий лишь намеками да видениями нынешний божок. Нет, мне, настоящему божеству, бесполезно и бессмысленно сопротивляться.

— Истинная правда в речах великого Ктантоса. — С этими словами Амлуния вдруг быстро пересекла площадь и, пройдя между Амиро и Конаном, подошла к гранитному бортику бассейна. — Целую ночь я провела здесь, внимая божественному голосу, который проник в самые дальние уголки моего сердца… Итак, я объявляю себя верной рабыней и последовательницей всемогущего Ктантоса! Отныне и навеки!

Громкие слова Амлунии эхом прокатились по колоннаде.

— И сейчас я объявляю, — после секундной паузы добавила Амлуния, — что отдаю себя в качестве награды победителю в этом поединке!

Повернувшись к Амиро, она сказала:

— Знай же, о великий тиран, моим талантам и умениям нет числа. Я — отчаянная воительница, умелая куртизанка и страстная любовница. Победи ты — и я обещаю, что все мои способности будут отданы тебе целиком и полностью. — Видя недоверие на лице принца, Амлуния усмехнулась: — А Конан… если честно, то я изрядно подустала от его покрытого шрамами тела и от однообразных историй о его давних подвигах. Слишком уж он ограничен рамками традиций — понятиями чести, благородства. Недостойно это правителя империи, не умеет он радоваться жизни, не любит пролитой ради веселья крови… Нет, в тебе, Амиро, я вижу куда более могучего человека, достойного быть властителем мира. В тебя я верю, за тебя молю бога Ктантоса!

Амиро расхохотался:

— Смело говоришь, девочка! И главное — правильно. Ничего, будь уверена, что я сумею использовать доставшуюся мне награду, оценив ее по достоинству.

— Какое низкое, грязное предательство! — завопил Делвин, косясь на Конана, лицо которого оставалось совершенно холодным и бесстрастным. — Ничего, мой повелитель, одержав победу, рассчитается и с тобой… Впрочем, в данный момент в таком раскладе есть свое примущество: Амлуния сможет вызвать сюда офицеров Амиро, а я, с позволения Конана, вызову аквилонских командиров. Полагаю, что если такая красотка сядет на прекрасного скакуна принца, то ей не страшны стрелы кофийских часовых. — Карлик направился к своему пони, приговаривая: — Как бы ни закончился этот поединок, судьба мира уже предрешена…

— Эй, ты, придурок, стой! Я еще не решил…

Фраза Конана была прервана приближающимся стуком копыт и скрипом колес. Вскоре из темноты вынырнула колесница, которую влекли за собой две из положенных шести лошадей. Роскошный, но сильно пропыленный и изрядно пообтрепавшийся в дороге экипаж двигался в сопровождении нескольких Черных Драконов и старших офицеров, включая Просперо. Среди всадников Конан с удивлением заметил канцлера Публио.

Увидев же пассажиров колесницы, Конан и вовсе застыл, раскрыв рот. За спиной чуть живого возницы, поддерживая закутанную в плащ сгорбленную фигуру незнакомой королю женщины, сидела королева Зенобия собственной персоной.

Охрана поприветствовала Конана, и граф Просперо, спешившись и встав на одно колено, обратился к нему:

— Ваше величество, королева принесла вам не терпящие отлагательства известия. Я не знаю, какие заклинания витают в этом месте, делая само небо над ним незнакомым и чужим, но я счастлив, что мы все же нашли вас.

Конан подбежал к колеснице и обнял Зенобию. Та, лишь на миг прильнув к его груди, высвободилась из объятий и сказала:

— Конан, любимый… Мы примчались сюда галопом из самой Тарантии. Скольких лошадей мы загнали до смерти! Чего стоил нам путь по этому перевалу… Но ты должен знать правду о… Нет, не я должна сказать тебе это, а она. — Королева показала на свою спутницу, сидевшую, прислонившись к борту колесницы.

Измотанная дорогой, уже немолодая женщина теперь показалась Конану знакомой. Сравнительно свежий шрам пересекал ее лоб, печать страданий делала лицо женщины старше ее возраста…

— Мое известие касается и Амиро, — слабым голосом произнесла она.

Конан, уверенный в том, что уже слышал где-то этот голос, посмотрел на Зенобию. Королева кивнула, и киммериец обернулся к неподвижно стоящему поодаль принцу:

— Эй, Амиро, подойди ближе! Эта новость касается нас обоих, как утверждает моя жена.

Амиро скривил губы в улыбке:

— Чего захотел! Нет, меня так просто в ловушку не заманишь.

Конан нетерпеливо тряхнул головой:

— В отличие от тебя, я отвечаю за каждое свое слово. Слушайте все! Я, Конан — король Аквилонии, гарантирую принцу Амиро безопасное пребывание среди моих подданных. Ну что, веришь мне?

Поколебавшись, Амиро все же подошел к колеснице, и провожаемый внимательными взглядами аквилонской стражи. Увидев сидящую женщину в длинном черном плаще, принц воскликнул:

— Ватесса! Служанка моей матери, нечаянная жертва борьбы против коварного варвара-киммерийца!

— Точно! — вспомнил наконец Конан. — Это же ты, Ватесса! А я думал, что этот мерзавец убил тебя.

Король вежливо склонил голову, да и принц Амиро неподдельно добрым взглядом окинул знакомую ему с детства женщину, ласково погладив ее по руке.

Служанка, облизнув потрескавшиеся губы, хрипло, но достаточно громко сказала:

— Моя госпожа умерла, не открыв вам этого… Но я не могу уйти из этого мира и унести свою тайну с собой в могилу…

Крепко сжав руку принца, Ватесса произнесла:

— Амиро, узнай же: Конан — твой отец!

Затем ее взгляд застыл на суровом лице киммерийца:

— Конан, Амиро — твой сын!

Оба правителя, пораженные, замерли на месте, стараясь не выдать нахлынувших на каждого из них чувств. Их глаза встретились и уже не могли оторваться друг от друга.

— Амиро, возможно ли это?.. — прошептал Конан.

— А что, почему бы и нет… — хрипло ответил Амиро и вдруг воскликнул: — Какой же я был дурак! Сколько я выяснял, шпионил, вынюхивал все обо всех при хорайском дворе! Сколько я искал своего отца — и все напрасно! Но наконец — свершилось! Свершилось — я наконец-то смогу убить тебя!

Резко размахнувшись, Амиро занес меч над головой Конана. Лишь молниеносная реакция спасла киммерийца — он успел отскочить в сторону. Меч кофийца просвистел в воздухе и ударился о борт колесницы.

Мгновения, потраченного Амиро на то, чтобы освободить застрявший в толстой доске клинок, оказалось достаточно, чтобы Конан тоже обнажил свой меч. В следующую секунду два правителя, два опытных и умелых воина, два заклятых врага закружились по двору древнего храма в смертельном танце под аккомпанемент лязга металла.

Аквилонские придворные, исполняя приказ короля, не вмешивались в бой, хотя и понимали, что противник Конану достался не из легких. Ватесса упала в обморок, увидев, какую ярость вызвали ее слова. Зенобия тоже едва держалась на ногах, опираясь на руку Публио.

Амлуния же, наоборот, казалось, была восхищена таким лихим поворотом сюжета. Радостно возбужденная, она всячески подбадривала Амиро, в то время как Делвин восторженными криками встречал каждый удар своего господина.

Амиро сражался не на жизнь, а на смерть. Ему удавалось сильно теснить Конана, заставляя того лишь защищаться, и этот успех только воодушевлял принца.

Конан же, к своему удивлению, обнаружил, что не имеет ни малейшего желания убивать своего противника. Инстинкт, древнее, чем чувство мести или понятие чести и королевского величия, сделал свое дело. Отец не мог убить сына. Но, увы, — Конан видел, что Амиро, полный юношеского гнева, не внемлет ни голосу разума, ни зову крови.

— Сынок! — крикнул Конан, отступая на шаг, чтобы избежать очередного режущего удара. — Не подобает так встречаться сыну и отцу. Я предлагаю тебе перемирие!

— Кобель блудливый! Наплодил ублюдков без роду, без племени! — Принц продолжал наступать, но тут Конан удачно отбил его клинок, оставив Амиро на миг беззащитным и открытым.

Осознав это, принц лишь крикнул:

— Ты убил мою мать, так убей же и меня!

— Я клянусь тебе, что не убивал ее, — сказал Конан и, вместо того чтобы нанести смертельный удар, отошел еще на шаг. — Если ты поклянешься мне в том же, нам не в чем будет обвинять друг друга!

— Не в чем обвинять? — Крик Амиро перешел чуть ли не в визг. — Подонок, я сам — твое обвинение! — Амиро вновь перешел в атаку, продолжая говорить: — Почему ты оставил мою мать, оставил меня безотцовщиной? Она оказалась безо всякой защиты, с младенцем на руках. Где, где ты был тогда и потом?!

Конан вдруг почувствовал, что очередной удар кофийца был не настолько точен и вымерен, как предыдущие. С удивлением он обнаружил, что в глазах юноши застыли слезы. Еще несколько мгновений, и, быть может, удастся обезоружить Амиро…

Громоподобные звуки донеслись от бассейна, заставив всех присутствующих вздрогнуть, а обоих бойцов — прервать поединок. Огромные пузыри вздувались и лопались на черном зеркале, оглашая божественное повеление:

— Сражайтесь и убивайте! Могучие правители, не забывайте: победителя ждет награда — власть! Власть над всем миром!

Над поверхностью бассейна появилась черная многорукая фигура, сжимающая в костлявой ладони одной из конечностей меч, которым она ударила о появившийся в другой многосуставной конструкции щит. В месте соприкосновения древнего клинка и щита в воздухе блеснули сверкающие, словно россыпь самоцветов, искры.

Затем над площадью прокатился громкий отчаянный стон. Оба бойца непроизвольно поглядели в сторону, откуда он доносился.

Голос принадлежал пришедшей в себя Ватессе, которая, увидев чудовище в бассейне, сделала несколько шагов вперед и, полубезумная, крикнула:

— Это он! Он! Тот, кто убил мою госпожу! Это он пришел к ней в ту ночь, оставив затем в комнате вот этот самый плащ. — Ватесса показала рукой на свое странное, не по размеру длинное одеяние. — Я лежала без движения, но кошмарное зрелище пробудило меня, вернуло мне способность двигаться. Смерть принцессы Ясмелы погнала меня в путь через полмира…

Не договорив, служанка замертво рухнула на гранитные плиты площади. Зенобия, склонившись над ней, подняла глаза и сквозь слезы выкрикнула:

— Это правда, Конан! В первый же вечер, придя ко мне, она рассказала о страшном, дьявольском создании, пришедшем в башню к Ясмеле. Пытаясь убежать от чудовища, принцесса выбросилась из окна. — Еще раз посмотрев на обоих воинов, сжимающих в руках мечи, Зенобия воскликнула: — Ни Конан, ни Амиро не убивали Ясмелу! Это сделало то чудовище, то исчадие ада, что находится сейчас в этом бассейне!

— Вранье! Все это — чистое вранье! — неожиданно заверещал Делвин. Размахивая ручками, карлик запрыгал перед Зенобией: — Нет, Ваше Величество, я не подвергаю сомнению вашу искренность. Прошу меня простить, если я неправильно выразился. Я и предположить не могу, что вы вдруг решили бы ввести в заблуждение вашего супруга, но ложь коренится в повторяемых вами словах умершей служанки! Ну никак не стал бы Ктантос убивать Ясмелу! Я, конечно, не знаю, кто это сделал, но уж точно не он! Он — добрый бог, благородный бог, который не станет опускаться так низко. Нет, обвинять его — это богохульство…

Шут, пытающийся что-то доказать всерьез, в своем уродстве был бы еще более смешон, чем обычно, но в такой отчаянно напряженной ситуации никто даже не обратил внимания на комизм его попыток оправдать божество.

Неожиданно в разговор вступила молчавшая до этого Амлуния.

— Да какая, в конце концов, разница?! — воскликнула она и, выхватив из-за пояса кинжал, потрясла им над головой. — Из-за чего идет поединок, забыли? Тут решается судьба мира, а не оспаривается честь какой-то служанки, к тому же — мертвой! Вперед же, воины, вперед! Я лично готова даровать проигравшему последнюю милость — освобождение от мучений и боли. А затем я хочу полностью отдать себя победителю!

— Да, сражайтесь! — пронесся над площадью булькающий голос Ктантоса. — Сражайтесь во имя меня, бросьте в священный бассейн тело проигравшего! И заканчивайте быстрее, если не хотите испытать мой божественный гнев!

Вновь встретились взгляды Конана и Амиро, но на этот раз не слепая ненависть наполняла их, а новое, еще не совсем оформившееся взаимопонимание. Первым решился подвергнуть это чувство испытанию киммериец. Одним коротким и четким движением он убрал свой меч в ножны. Несколько мгновений спустя Амиро последовал его примеру. В следующий миг отец и сын, обменявшись понимающими взглядами, кивнули друг другу и бросились к ближайшей от них пылающей жаровне из тех, что освещали двойным кольцом колоннаду и площадь вокруг бассейна.

Плотные боевые перчатки хорошо защищали их руки от жара. Два сильных воина легко оторвали массивную бронзовую подставку от пола и, подбежав к бортику бассейна, швырнули ее в черную жидкость.

Пылающие угли и раскаленная жаровня с шипением погрузились в вязкую черноту, из которой донесся голос, выражающий не боль или страх, но ярость:

— Итак, вы объединились против меня! Жалкие смертные царьки! Вы даже не представляете, какие кары обрушатся на вас! Вы еще не знаете, каков в гневе истинный лик всемогущего бога!

Голос становился все более внятным и четким, словно приближался от дна к поверхности бассейна. Аквилонские офицеры и придворные застыли на месте, а Конан с Амиро уже метнулись к изуродованной огненным копьем колонне, о чем-то договариваясь на бегу.

Упершись плечом в гранитный монолит, киммериец надавил на него всем телом. Амиро же, выхватив меч, вставил его в пробитое молнией отверстие и, действуя им как рычагом, тоже стал раскачивать колонку. Посыпались мелкие осколки гранита, послышался скрежет доспехов Конана и клинка Амиро о каменную глыбу.

А над поверхностью бассейна в это время появилась огромная голова, черная, как окружающая ее жидкость, но с мерцающими зеленоватым мертвенным светом прожилками, похожими на вздувшиеся вены.

Вокруг головы зашевелились щупальца — больше дюжины — с подобиями человеческих ладоней на концах.

Огромные руки то сжимались в кулаки, то растопыривали крючковатые, многосуставные пальцы.

Шесть сверкающих, как рубины, глаз зажглись по окружности огромной головы. А в середине того, что можно было бы назвать лицом или звериной мордой, открылась зияющая пасть с несколькими рядами треугольных зубов. Пульсация кошмарных челюстей придавала чудовищу еще более кровожадный вид.

Никто не знал, весь ли бог Ктантос показался на поверхности своего священного бассейна, или же большая часть чудовищного облика еще не предстала перед глазами людей, но и того, что появилось, было достаточно, чтобы до оцепенения напугать большинство присутствующих. Даже бесстрашные Черные Драконы на несколько мгновений в ужасе застыли на месте и лишь затем, опомнившись, бросились на помощь своему королю.

Но даже подбежавший первым Просперо опоздал — Конан и Амиро сумели-таки расшатать колонну, разъять ее на два куска, верхний из которых стал клониться в сторону бассейна, оттуда неслись не приглушенные более толщей черной жижи крики:

— Еретики! Малодушные и слабоверные еретики! Познайте же судьбу тех, кто восстает против своего бога…

Чудовищное щупальце потянулось к одному из солдат, но тут огромный кусок полированного гранита обрушился в бассейн, подняв завесу черных брызг и пузырей.

Верхняя часть колонны упала на бортик бассейна. Послышался хруст разбивающегося камня. Перевернувшись в воздухе, колонна рухнула в центр круглой чаши, потащив на дно оказавшуюся под ней омерзительную голову Ктантоса.

Еще не успел стихнуть гул земли под ногами, но уже стало ясно, что на поверхности бассейна ничего нет. Солдаты при виде этого радостно закричали, а Конан с Амиро как-то неловко обнялись, звякнув друг о друга доспехами. Но в следующее мгновение их взгляды вновь обратились к бассейну. Черная жидкость с бульканьем и хлюпаньем устремилась через трещину в бортике, образовавшуюся в результате падения колонны, наружу, в узкие канавки, оставленные между плитами площади.

Ее уровень понижался на глазах, все больше обнажалось чашевидное дно, покрытое толстым слоем синеватой слизи, но ни самого чудовищного Ктантоса, ни его игрушек — костей, черепов и оружия — видно пока не было.

— Идиоты, неужели вы действительно упустили такой шанс?!

Этот крик испустила Амлуния, которая, заломив руки, подбежала к бассейну и остановилась, вспрыгнув на бортик.

— Да ведь с помощью Ктантоса мы завладели бы всем миром! На вас обоих хватило бы власти, досталось бы и мне… А теперь… Если вы убили его…

— Если они и убили его, потаскуха, то сделали доброе дело, — почти взвыла Зенобия, только сейчас оторвавшаяся от тела мертвой Ватессы. Подбежав к Амлунии, королева крикнула: — Если ты так любишь своего булькающего душегуба, то отправляйся же к нему, шлюха!

Прежде чем Амлуния успела выхватить кинжал, Зенобия всем телом толкнула ее. Рыжеволосая девушка не удержалась и упала на скользкое дно. Пытаясь выбраться, она отчаянно хваталась за покрытый слизью гранит — но все без толку. Перемазавшаяся с ног до головы Амлуния сползла по колени в черную жижу, которая вдруг подхватила ее и повлекла, крутя по спирали, к центру бассейна.

Страшный крик боли, раскаяния и отчаяния донесся из бассейна. Вскоре Амлуния исчезла под черной жидкостью, и крик превратился в приглушенный стон. Затем смолк и он.

Все произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел толком отреагировать на случившееся. Придя в себя, все посмотрели на Конана. Тот поежился:

— Кром! Страшная смерть. Даже врагу и предателю не пожелаю такой! — Оттащив Зенобию подальше от края бассейна, киммериец почесал в затылке: — Не значит ли это, что мы не убили Ктантоса?

В ответ ему из почти опустевшего бассейна донеслось:

— Убить истинного бога? Жалкая кучка смертных! Разозлить, разгневать, возмутить — это да. Отодвинуть мое пришествие и триумф — пожалуй… Но убить — нет! Никогда! — Голос явно слабел с каждой секундой, но добровольно смолкать не собирался: — Жизнь той, которую вы называли Амлунией, потрачена не напрасно. Я собираюсь отдохнуть, но теперь мое одиночество будет скрашено ее присутствием. Давненько мне не доставалось свеженькой, теплой человеческой души. Смертные, я принимаю вашу жертву. Теплая душа и мягкое тело — тысячу-другую лет я, пожалуй, скоротаю, не соскучившись. Иди же ко мне, моя малышка…

Из бассейна вновь донеслись уже стихшие было стоны. Затем совсем ослабевший голос Ктантоса, словно задыхаясь, с паузами, прохрипел:

— Мой посланник в мир смертных… мой Верховный Жрец подвел меня… Разумеется он лишается моего покровительства; действие заклинания прекращено… Ему придется самому отвечать за все, вернувшись в свое истинное обличье… Мои проклятия ему и всем смертным… Трепещите и живите в страхе, ожидая моего возвращения…

С этими последними угрозами голос Ктантоса сошел на нет. Куда-то исчезла из бассейна вся черная жижа, обнажив чашу дна, в которой не осталось ни следа ни от чудовищной головы с шестью глазами, ни от упавшей туда всего несколько минут назад Амлунии.

Конан, крепко держа Зенобию одной рукой, пожал плечами:

— Какой Верховный Жрец? Какое еще истинное обличье? — Вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, король обернулся и крикнул: — Эй, Делвин! Чертов клоун, где ты? Эй, карлик, куда ты смылся?

Один из Черных Драконов указал рукой по направлению к привязанным неподалеку лошадям. Пытавшийся добежать до них Делвин упал на полдороге к своему пони.

С карликом что-то происходило, какие-то мучительные изменения происходили в его маленьком теле. Впрочем, не таком уж маленьком, заметил подбежавший к нему Конан, увидев, что карлик на глазах увеличивается в размерах. Судя по всему, добеги он до лошадей сейчас — и пони ему уже был бы маловат по росту.

На время быстрый рост Делвина был замедлен крепко сжимавшими его тело доспехами. Но вскоре лопнули кожаные ремни, отлетел в сторону разорванный вздувшимся черепом шлем, порвались по швам маленькие сапожки… Через несколько минут перед изумленными наблюдателями оказался почти голый, если не считать узкой полоски ткани вокруг бедер, великан — вполовину выше Конана ростом. Лицо гиганта было искажено злобой, в могучих руках чувствовалась сила, способная лишить жизни не одного человека.

— Это что за чертовщина? — требовательно спросил великана Конан. — Это как понимать: я водил дружбу с человеком, до неузнаваемости изменившим свой облик, да еще и поклоняющимся дьяволу из вонючего бассейна, пожирателю людей…

— О какой дружбе может идти речь, король? — громоподобным голосом перебил Конана Делвин. — Ты взял меня в качестве трофея у стариныБалта, нашел на поле боя — помнишь? Ты был моим хозяином, я — слугой, посмешищем, рабом… Но все еще может поменяться.

— Рабом ты был всегда, — ответил ему Конан. — Рабом ты навсегда и останешься, как, впрочем, и посмешищем… Но как, Эрлик тебя подери, тебе удалось так упаковаться?

— Большой тайны в этом нет, — пророкотал басом Делвин. — Я был великаном, сильным, как десять обыкновенных людей, за что они ненавидели меня и боялись. Я вел жизнь одинокого отшельника, ибо где бы я ни искал общества других смертных, меня всюду называли чудовищем и объединялись целой толпой, чтобы убить меня.

Похожий на каменное изваяние, могучий, как скала, Делвин продолжил свой рассказ:

— Однажды я ворвался в библиотеку при одном из храмов, вышвырнув оттуда жрецов-хранителей. Долгие годы я провел, изучая древние фолианты и вскрывая опечатанные магическими печатями свитки. Я искал заклинание, которое помогло бы мне стать меньше ростом. Однажды я вызвал демона по имени Ктантос; он обещал мне помочь в моем деле. Как видишь, король, я был не дурак! — Делвин как-то дико ухмыльнулся. — Помня, каким проклятьем был для меня великанский рост, я потребовал у Ктантоса сделать меня меньше, чем нормальные люди. Ибо я знал, что так мне будет легче втираться в доверие к глупым и тщеславным людям, легче манипулировать ими. Смертные имеют слабость к тем, кто явно уступает им в силе, кто безопасен, над чьим уродством можно безнаказанно издеваться. Пользуясь своим опытом, своим умом и помощью Ктантоса, я очень быстро стал советчиком правителей, направляя их поступки на достижение нужных мне целей. — Дел-вин покачал огромной головой и расхохотался: — Когда-нибудь я сам стану королем. Королем всего мира! Король Делвин Великий, повелитель мира!

— Врешь, скотина! — грозно крикнул Конан. — Я никогда не издевался над тобой, не потешался над твоим ростом! Почему ты выбрал меня для своего дьявольского плана?

Казалось, что великан лопнет от смеха:

— Я решил поставить на тебя, потому что ты был… богат, любим и… и глуп! Представь себе короля, который так не любит самого себя, что подозревает всех вокруг в ненависти к себе… Короля, повелителя великой страны, который хочет быть в десять раз более великим, а достигнув этого, начинает хотеть еще большего, опасаясь что кто-то упрекнет его в слабости или малодушии… Нет, Конан, из всех королей Хайбории ты как никто другой подходил мне. Взять твое отродье — Амиро: с ним бы мне пришлось изрядно повозиться, подбивая его на то, что мне нужно. А ты — ты принес бы мне мир на блюдечке… если бы еще не твои верные друзья и подданные. Чем ты их так пленил, почему они так слепо верны тебе — я не знаю, но досаждали они мне изрядно.

Конан сурово спросил:

— Значит, это ты подослал своего демона, чтобы тот убил Ясмелу? Это ты соблазнил меня Амлунией и настроил против Амиро?

— Само собой — я, кто же еще?! — Великана распирало от удовольствия. — И бояться мне было нечего, ибо я знал, что когда придет время, когда власть над миром будет в твоих руках, известие о том, что в борьбе за нее ты убил собственного сына, уничтожит тебя, превратит в безвольную тряпку, старую развалину…

— Дьявол! Негодяй! — разъярился Конан. — Знай же, что доводилось мне расправляться с чудовищами и пострашнее тебя. Я не боюсь встретиться с тобой в поединке лицом к лицу, один на один!

— Ну что ж, неплохо, — оскалился Делвин. — Иди же сюда, маленький человечек. Я вскрою тебя, как устрицу, твоя печень пойдет мне на закуску. — Делвин сделал шаг вперед, не обращая внимания на окружающих его солдат: — А затем я заберу себе в качестве комнатной собачки твою жену и поведу твою армию дальше через горы — завоевывать мир.

Конан, кипя от гнева, уже занес меч, но вдруг остановился. Оглядев готовых броситься ему на помощь стражников, Просперо, Амиро, даже Публио, сжимающего в руке кинжал, он опустил оружие и сказал:

— Предатель или нет, но ты был моим другом. Я не хочу убивать тебя! Но, видит Митра, такое исчадие ада нельзя оставлять в живых.

Делвин взвыл, глядя в небо:

— Видит Митра — я и сам не хочу жить!

Он нагнулся, чтобы поднять с земли здоровенный камень. В кого великан хотел швырнуть свое последнее оружие, осталось неизвестным. По знаку Конана стражники бросились на Делвина со всех сторон с копьями наперевес.

Через несколько мгновений все было кончено. В несколько переломов и сильных ушибов у солдат обошлась аквилонской армии смерть королевского шута.

Глава XX ТУПИК

Когда чуть стихло волнение после происшедшего, Конан приказал своим солдатам вырыть могилу для огромного трупа Делвина и насыпать над ней каменную пирамиду. Сам же король и принц Амиро остались вдвоем на нейтральной территории разрушенного древнего храма. В обе армии, все еще находившиеся в ожидании скорой битвы, было передано, что командиры ведут переговоры необычайной важности. Группа кофийских офицеров и личная стража принца присоединились к аквилонцам, охранявшим территорию храма. Королева Зенобия приказала привести к развалинам остававшегося в аквилонском лагере маленького Конна.

Расправившись с общим ненавистным врагом, Конан и Амиро снова вспомнили взаимные обиды. Не меньшую важность для каждого из них имели и государственные дела, интересы своих империй. Обоих правителей окружили советники и генералы, разведя отца и сына подальше. Так они и стояли — разделенные пространством и людьми, недоверчиво глядя друг на друга.

Публио выдвинул предложение, в котором видел редкий по удаче дипломатический ход, сулящий величайшие выгоды стране.

— Ваше Величество, — говорил канцлер, — вы сейчас же можете установить династию, возглавить ее. Да что там, это фактически уже сделано! Публично признав Амиро своим сыном, вы можете требовать себе верховной королевской власти над обеими империями — Аквилонией и Кофом! А затем уже вы имеете право разделить обширное королевство между двумя вашими отпрысками, оставив за собой верховное правление, если будет на то ваша монаршая воля. Посудите сами: и Амиро окажется цел — я имею в виду фактическое сохранение им своей власти, — и вы продвинетесь к своей цели — покорению мира без лишней крови и ненужных войн. К тому же останутся не ослабленными и готовыми к противостоянию с другими королевствами армии обеих империй.

Глядя на беседующего со своими советниками кофийского принца, Конан покачал головой и вздохнул:

— Нет, Публио. Я не могу рисковать Конном, делая его невольным соперником Амиро, у которого будет немалое преимущество в возрасте, опыте дворцовых интриг и… в умении наносить предательские удары в спину. — Взглянув на Зенобию и отметив ее облегченный вздох, киммериец продолжил: — Да и как вы себе представляете, любезный канцлер, пылающего ко мне сыновней любовью Амиро, готового уступить мне формальную власть над его империей?

В голосе Конана слышалось скорее уважение к сыну, чем неудовольствие по поводу того, как сложно иметь с ним дело. Усмехнувшись, король положил руку на плечо канцлера:

— Нет, Публио, в таком странном союзе, боюсь, что верховная власть перешла бы не к одному из монархов, а к вам и вашей дипломатической братии. Вы так и будете держать нас на крючке, все время балансируя на грани гражданской войны.

— Каков же в таком случае ваш план, Повелитель? — По голосу старого придворного было не понять, обиделся ли он или принял шутку короля как должное. — Вы собираетесь выйти из войны? Признаете существующие границы?

— Я полагаюсь на создание союза, основанного на взаимном уважении. Моего — к сыну, и его — ко мне, — уверенно ответил Конан. — Ну, и, разумеется, на надежную оборону. Как гласит пословица: за хорошим набором — хороший сосед. — Наклонившись к Публио, Конан сказал ему, понизив голос: — Скорее всего, друг мой, наши границы будут вновь проведены по старым линиям. Немедия и Офир станут буфером, удерживающим горячего юнца на достаточном расстоянии от наших земель. — Король нахмурился и добавил: — Это большая цена. Но таков уж мой сын. Нам придется пойти на все это, если мы хотим от него того же самого.

Просперо, стоявший все это время рядом, удивленно улыбнулся и спросил:

— Не значит ли это, Конан, что ты распрощался со своей мечтой о мировом господстве?

В ответ Конан рассмеялся:

— На свете есть только одно препятствие, которое может помешать мне добиться своего. И Крому было угодно, чтобы именно оно встало на моем пути. Именно то, через что я переступить не могу.

Публио с сомнением покачал головой:

— Ваше Величество, неужели удовольствоваться весьма, скажем так, скромными победами совпадает с образом того, кто стремится стать богом при жизни?

— Богом?! — отшатнулся Конан. — Ну уж нет! Никаких богов, хватит! Насмотрелся я на таких, кто пытался причислить себя к святым, а уж если начать вспоминать о Ктантосе — нет уж, увольте. Видел я и настоящего бога, но мне до него — как до неба. — Махнув рукой в сторону Амиро, Конан усмехнулся: — И потом, если признавать меня божеством, значит, и этот принц получается по крайней мере полубогом… А вот уж в нем я ничего божественного не вижу.

Отвернувшись от Публио и Просперо, Конан подошел к Зенобии и крепко поцеловал ее. Затем, подняв на руки Конна, он сказал:

— Я хотел завоевать для тебя весь мир, сынок. Но, пожалуй, тебе стоит согласиться на ту его часть, которая действительно тебе нужна.

Поставив сына на землю, король потрепал его по голове, улыбнулся королеве и, развернувшись, зашагал по гранитным плитам навстречу Амиро. Вслед ему раздался громогласный клич аквилонских солдат:

— Слава тебе, великий Конан!

Джон Хокинг Изумрудный Лотос (Конан)

Вступление от переводчика

Мое знакомство с Конаном-варваром началось, как и у большинства в нашей стране, с выходом в прокат одноименного фильма. Примерно в это же время на полках книжных магазинов стали появляться разрозненные повести и рассказы о похождениях киммерийца, написанные в основном самим Р. Говардом и его ближайшими последователями. Но настоящий подарок читателям преподнесла «Азбука», издательство, которое впервые стало систематически издавать произведения Саги под одной обложкой. Здесь же печатался анонс последующих томов. Так вот. Там был указан некий Д. Хокинг. Его роман «Конан и Изумрудный Лотос» многие относят к «классическому циклу».

Предстоящая встреча с новым автором не могла меня не порадовать. Но роман так и не увидел свет на русском языке. По неизвестным причинам проект прервался со всеми вытекающими последствиями. К счастью, эстафету подхватило издательство «Северо-Запад» (Позже его наследники — АСТ, Северо-Запад Пресс). Однако и оно, напечатав несколько «классических» вещей, переключилось на издание творений отечественных писателей, скрывающихся под звучными псевдонимами. В общем «Изумрудный Лотос» опять обошли стороной. Поскольку и этот проект, похоже, приказал долго жить, надежды на прочтение романа растаяли, как дым. На просторах инета мне пару раз попадались тексты на языке оригинала, но в английском я не слишком силен.

Я, уже было, совсем отчаялся, но тут один мой приятель привез мне в подарок и Будапешта этот роман в мягкой обложке. Радости моей не было предела, благо венгерским языком я владею вполне прилично. Прочитав «Изумрудный Лотос» от корки до корки, я задумал сесть за перевод, чтобы это произведение стало доступным для русскоязычного читателя, хотя бы в электронном виде.

Что можно сказать о самом романе? Конечно, он не является шедевром по сравнению с трудами отца — основателя. Но все же это добротное произведение без очевидных ляпов, сравнимое с теми же Л. Карпентером и Р. Грином и, однозначно лучше многих отечественных поделок. В нем рассказывается, как Конан волею судьбы подвизался сопровождать одну шемитскую волшебницу и ее помощников в поисках злобного колдуна (стигийца разуметься). Этот молоприятный субъект завладел древнем снадобьем под названием Изумрудный Лотос, который увеличивает волшебную силу неимоверно. Однако тут скрыты подводные камни. Как только прекращаешь принимать порошок — тут же быстро умираешь в страшных муках. Стигийский маг возомнил себя, чуть ли не богом и возжелал прибрать к рукам целый свет, а заодно и привлекательную ведьмочку. После множества приключений, варвар и его спутники, наконец, добрались до логова колдуна и вступили в бой. Короче говоря, наши победили! Но это вкратце. Конечно, в романе есть схватки с чудовищами, разбойниками, живыми мертвецами и прочей мерзостью. В общем, обязательно надо читать самому.

Надо сказать, что художественный перевод — дело трудное, особенно для непрофессионала. Многих переводчиков часто критикуют за вольные отступления от первоисточника. Но, прошу понять. Если переводить дословно с языка, который сильно отличается по построению предложений от родного, то получиться что-то вроде «твоя-моя не понимай». В венгерском издании значилось: «Под редакцией и в переводе Лайоша Бледы». Не знаю, насколько этот господин приврал, я же в свою очередь постарался максимально точно передать смысл на русский язык. Работа продвигалась медленно, так как помимо ее у меня еще куча разных дел. Но всему приходит конец, и сейчас я с удовольствием могу предложить всем поклонникам Конана русскоязычный вариант романа. Теперь каждый, сможет насладиться произведением «Классической Саги» и, может быть, попомнить добрым словом труд переводчика.

С уважением: Alex Lakedra.

Пролог

Этрам-Фал стоял в древнем зале и рассматривал бренные останки. Темные и изъеденные временем кости лежали в толстом слое пыли, густо усыпавшим каменный пол. Свет горящего факела подрагивал, заполняя сферическое помещение причудливыми тенями. Факел держал в твердой руке высокий воин в боевых доспехах, застывший возле единственного дверного проема.

Этрам-Фал опустился на колени и достал небольшой кинжал неправильной формы из складок серого облачения. Хотя он и был, довольно молод, но его сутулая согбенная фигура могла бы принадлежать человеку, гораздо, старшему по возрасту. Короткие тонкие волосы мышиного цвета уже начинали покрывать его череп, еще недавно гладко выбритый. Он хмурился, и его изогнутая бровь нервно подрагивала. Он теребил кинжал и чувствовал накатывающий прилив отчаяния.

«Кругом тлен» — думал он, вороша пыль: «Конечно, все давно мертво, но я надеялся, что все же кое-что могло сохраниться среди этой шелухи. Волшебный кинжал мог бы подсказать, дать совет, но клинок хранит молчание».

Этрам-Фал так резко поднялся на ноги, что многовековая пыль заклубилась вокруг, а воин с факелом вздрогнул.

— Клыки Сета, — изверг он проклятие. — Неужели я тащился сюда зазря?

Его голос подхватило гулкое эхо и тут же затерялось где-то в вышине. Потолок был настолько высок, что даже свет факела не доставал до самого верха, а только освещал таинственные письмена, выгравированные на стенах в незапамятные времена. Иероглифы бежали по кругу на высоте, вдвое превышающей рост, взрослого человека и казалось, корчились в тусклом свете.

— Нет сомнения, что это то самое место, — пробормотал Этрам-Фал.

Он рассержено пнул останки ногой обутой в сандалию. Тут что-то среди потревоженного праха привлекло его внимание. Отступив в сторону, чародей нагнулся, пытаясь рассмотреть нечто.

— Эй, Ат, давай-ка пониже факел!

Воин сдвинулся с места и покорно осветил каменный пол возле колдуна, вновь вставшего на колени. То, что задел Этрам-Фал оказалось человеческим ребром, треснувшим от удара. Из сломанной кости сочился черный порошок.

Колдун издал восторженный крик.

— Ничтожный пинок так подействовал! Конечно, оно просто впало в спячку. Ему надо было поглотить всю плоть, чтобы породить споры. Только бы, во имя Сета, там сохранилась жизнь!

— Ат, немедленно приведи сюда моего ученика, — Этрам-Фал нетерпеливо махнул рукой.

Воин поспешно вышел из зала, свет его факела отступал в пустой коридор, оставляя чародея во тьме. Но для Этрам-Фала это не была темнота. Напротив, колдун видел свое великолепное будущее в ярких красках. Его восторженное дыхание участилось, и было единственным звуком среди каменной тишины.

Очень скоро Ат возвратился, такой же невозмутимый и послушный. За ним следовал стройный юноша, одетый в желтую хламиду. Несмотря на то, что он был чуть выше Этрам-Фала, все равно взъерошенная макушка юнца едва доставала до подбородка могучего воина.

Мальчик всем своим видом выражал недоумение, осматривая комнату.

— Я помогал людям разбивать лагерь в большой палате по соседству, — начал ученик. — Вы, наконец, нашли для меня какое-нибудь действительно полезное дело?

Этрам-Фал оставил его без ответа. Пристальный взгляд колдуна был направлен на кости, лежащие возле его ног.

— Ат, — коротко приказал чародей, — убей его.

Неуловимым движением воин выхватил меч и погрузил его в живот юнца, провернув пару раз.

Ученик издал высокий вопль, перешедший в глухой стон, и упал в пыль, корчась в агонии.

Когда юноша перестал дышать, Ат вытер окровавленное лезвие одной рукой о его тело и спокойно вложил меч в ножны. Другая рука, сжимающая факел так и не дрогнула. Воин выжидающе смотрел на Этрам-Фала.

Волшебник достал толстый красноватый лист из кожаного мешочка, висевшего на поясном ремне. Он вручил лист Ату, который немедленно запихнул подношение в рот. Глаза воина блаженно закрылись, щеки ввалились. Послышался звук, словно высасывали сок из апельсина.

Этрам-Фал больше не удостоил его своим вниманием. Согнувшись, он осторожно, зажав двумя пальцами, вытащил из пыли треснувшее ребро.

Легкий наклон кости и на распластанное тело ученика потек тонкий ручеек черного порошка. На животе трупа образовалось темное пятно, создавая жуткий контраст с запекшейся кровью и желтым одеянием убитого.

Когда последние крупинки порошка перестали оседать, колдун отбросил в сторону ребро и принялся созерцать в тишине.

Прошел час, в течение которого Этрам-Фал не сдвинулся с места, а Ат продолжал жевать свой лист закатив глаза.

К исходу второго, чародей услышал слабый звук, доносившийся снизу. Этрам-Фал повернул голову. Тело на полу начало дрожать, и волшебник заломил руки в экстазе ожидания.

Воздух наполнился сухим треском. Труп продолжал дергаться, словно пробуждаясь к новой, противоестественной жизни.

Этрам-Фал часто задышал, когда наросты размером с кулак стали появляться на мертвой плоти его ученика.

Тело исказилось в гротескной манере, будто сопротивляясь чудовищному насилию, все члены бились в жестоких конвульсиях. Желтые одежды лопнули, и взору колдуна открылось изумрудное сияние и ростки величиной с ладонь, поднимающиеся над трупом злосчастного ученика. Свечение почти полностью скрыло тело. Цветки с шесть лепестками продолжали расти, переливаясь при этом всеми оттенками зеленого и дрожать, будто при сильных порывах ветра.

В воздухе повис острый аромат мускуса, который медленно распространялся вокруг, заполняя каждый уголок древних покоев.

Запрокинув голову, Этрам-Фал победно захохотал. Его смех отразился от каменных стен перезвонами невидимых колоколов…

Глава 1

Вечерний воздух был плотен и жарок, но и он напоминал полярную свежесть по сравнению с густой атмосферой висевшей под потолком таверны.

Плотный мужчина в доспехах со знаками отличия наемника Акхарии пихнул прикрытую дверь и, зайдя вовнутрь, оглядел помещение.

Главная зала была просторна, но сейчас пестрела разнообразием местных жителей, наемников, путешественников и бродячих торговцев.

Новый посетитель, пригладил волосы пятерней, посмотрел по сторонам, выискивая из толпы нужного человека. В ближнем от него углу шла азартная игра. Несколько мужчин поочередно бросали кости, то и дело сыпля проклятия или издавая восторженные вскрики.

В центре усыпанного несвежими опилками пола простирался длинный общий стол, заставленный разнообразной снедью и выпивкой и буквально облепленный горланящим людом.

— Эй, Шамтейр! — голос, прогремевший на всю таверну, заглушая всеобщий гомон, привлек внимание посетителя в доспехах.

Там, в самом дальнем углу сидел человек, которого он искал.

Шамтейр уверенно направился к нему, избегая задеть жестикулирующих пьяниц, лапающих распутных девок и суетящуюся прислугу.

Тот, кто выкрикнул его имя, вальяжно развалился у задней стены таверны, положив мускулистые длинные ноги прямо на край стола. Это был могучий мужчина варварского вида, настоящий великан. Кожа его, изначально белая, была сожжена под безжалостными лучами южного солнца и имела сейчас оттенок темной бронзы. Одет он был в короткие штаны из простой черной холстины. Мощный торс облегала кольчужная рубашка. У пояса висел внушительного размера меч в изношенных кожаных ножнах, отбивающий у всякого охоту связываться с его хозяином. Белозубая улыбка казалась неуместной на суровом лице. Глаза удивительного синего цвета лучезарно искрились, когда великан поднял винный кувшин в вульгарном приветствии, приглашая Шамтейра присоединиться.

Его стол был завален объедками. Полуобглоданные кости соседствовали с ломтями хлеба, а нарезанные куски сыра и фруктов лежали возле кучки ореховой скорлупы.

Вид костей и корок говорил о том, что гулянка продолжалась уже длительное время.

— Конан, — сказал Шамтейр, подходя к столу, — я думал, что твои денежные запасы приказали долго жить.

— Вроде того. Уплывают словно рыбки в мутном ручье, — ответил с варварским акцентом сидящий. — И что теперь? Вешаться? Уже завтра я, может быть, стану одним из наемников в войске этого занюханного города, а сегодня вечером я цивилизованно отдыхаю и клянусь Кромом, мне никто в этом не сможет помешать, — варвар стукнул кулаком по дереву столешницы и запил свою тираду добрым глотком вина.

Шамтейр присел рядом на скамью и поковырял в горстке зрелых плодов.

— Ты много странствовал, не так ли? — спросил он, засовывая семена граната в рот.

— Да уж! Шел из самого сердца Куша через Стигийскую пустыню.

— Но ты же вроде северянин? — Шамтэйр поднял широкие брови в замешательстве.

— Киммериец, — уточнил Конан. — Но я слишком давно шатаюсь по свету.

— Действительно, — бормотал Шамтэйр для которого Киммерия была далекой, холодной почти легендарной страной. — Так что ты говорил о выборе наемного солдата?

Конан откусил шматок от бараньей ноги и с энтузиазмом жевал жесткое мясо.

— Все еще пытаешься убедить меня, присоединиться к вашему отряду?

Шамтейр воздал вверх руки.

— Ты не можешь меня в этом винить. Мы знакомы недавно, но и когда я впервые увидел тебя, то сразу понял, что ты станешь украшением любого военного отряда. Кроме того, — добавил он тише, — ты, наверное, знаешь, что мне щедро платят за каждого новобранца. Я признаю, что когда я спросил, где ты будешь ужинать сегодня вечером, то имел в виду нечто большее, чем просто распитие пары кувшинов вина в твоей компании. Снова повторяю — легион Мамлюка нуждается в таких воинах.

Конан пожал плечами, мотнув гривой черных волос.

— Я видел без малого целых четыре легиона в этом проклятом городе, и все они предлагают то же самое. Плата везде одна. Король не делает разницы между наемниками, хотя должен видеть, что желторотый юнец — неровня опытному ветерану. Так или иначе?

— И вообще, — варвар сделал большой глоток, — интересно, для чего, во имя Имира, королю Самуаби столько меченосцев?

— У короля большие планы относительно них, — голос Шамтейра понизился, в нем появились заговорщические нотки. — Ходят упорные слухи, что грядет большая война и скоро, Самуаби понадобятся все четыре легиона до последнего наемника…

— Кром! — перебил его Конан. — Кажется, что все шемиты, сидя каждый в своем городе — государстве и маясь от скуки, раз в год обязательно идут войной на соседей (таких же шемитов, между прочим). Это — всего лишь большая версия вражды кланов моей родины. Вы ведете сражения между собой с переменным успехом, чтобы, в конце концов, вернуться домой побитыми и с пустыми руками. И все это происходит в тот момент, когда Коф точит зубы на ваших границах!

— Это — правда, — вздохнул Шамтэйр. — Но на сей раз, люди болтают о походе в Анакию, где сейчас бурлит восстание. Так, что Самуаби скоро может стать повелителем уже двух провинций. И если дело выгорит, то на грабежах сказочно разбогатеет даже самый непритязательный пехотинец.

Шамтейр позаимствовал кувшин с вином и жадно припал к узкому горлышку.

В то время как собеседник наливался дармовым угощением, Конан размышлял над его словами: «Действительно, хорошие новости, может и стоит всерьез задуматься о том, к кому присоединиться?»

— Решай же, Конан, — Шамтейр с глухим стуком поставил пустой кувшин. — Выгода очевидна, кроме того, мы с нашим оружейником большие друзья, так что кольчугу из лучшей акбитанской стали, я тебе обещаю. Замечательную кольчугу, такую как у меня! С такой не страшны все демоны преисподней. Ты имеешь дело с самим Шамтейром!

Конан аж фыркнул со смеха, глядя на его доспех, покрытый темными пятнами. Некоторые кольца в кольчуге были грубо восстановлены металлом сомнительного качества, во многих местах проступали следы ржавчины.

«Ай, да Шамтейр! С такими латами не только демонов, но и обычных крестьян не напугаешь!»

Шемит, радостно усмехаясь в бороду, хотел, было продолжить уговор, но тут дверь харчевни широко распахнулась с громким скрипом, и за порог шагнули две фигуры.

Шедший первым, был почти так же высок, как сам Конан и было ясно, что это умелый воин. Он носил нагрудник из отличной вороненой стали. Такой же превосходный, украшенный гребнем шлем, воин держал в мускулистой руке. Тяжелый меч, подстать хозяину, свешивался на крепкой перевязи. Иссиня-черные волосы, подобно водопаду ниспадали на квадратные плечи. Широкий белый шрам разрезал аккуратно подрезанную бороду справа от нижней губы. Он осматривал помещение с нескрываемым презрением.

Шум толпы в таверне несколько поутих. Множество глаз с настороженным любопытством рассматривало новых посетителей.

Спутник воина, стоящий в темном дверном проеме, был тоже высок, но сгорблен и сутул, словно от болезни или старой травмы. С головы до пят его фигура была закутана в длинный балахон из пышного зеленого бархата. Его руки, слегка видневшиеся из рукавов, обтягивали ярко-зеленые перчатки, все из того же материала. Лицо человека скрывалось в тени капюшона, опущенного до самого носа.

Странная пара колебалась лишь один миг, затем твердой поступью двинулась через всю залу, не обращая внимания на притихшую толпу, которая спешила расступиться перед необычными гостями. Они быстро прошли трапезную и скрылись за дверью, ведущую в заднюю комнату.

— Что это за гуси, демон их побери? — спросил Конан, как ни в чем не бывало, потянувшись к кувшину.

— Кто — лучше этого и не знать, целее будешь, — ответил Шамтейр, понизив голос.

— Ну и плевать на них… Что это? Вино кончалось! — варвар потряс опустевшим кувшином, затем поднял его высоко над головой.

— Эй, там, еще вина!

К киммерийцу тут же подскочила девушка-служанка, забрала пустую посудину и заспешила выполнять заказ. Скорее чем ожидал варвар, она вернулась, неся полный кувшин. Ее тонкий стан, пусть и покрытый грязным подобием платья вызывал восхищение. Стройные ноги грациозно ступали по заплеванному полу. Пробиваясь сквозь толчею, девушка соблазнительно покачивала полными бедрами. Конан взирал на ее походку с откровенным восхищением, усмехаясь и облизывая губы.

Молодая служанка, поймав его недвусмысленный взгляд, покраснела и слегка расплескала вино, когда ставила на стол тяжелый кувшин. Смущенно потупив взор волооких глаз, она что-то пробормотала.

— Чего? — переспросил варвар.

— Пять копперов, господин, — повторила девушка более отчетливо.

— Для тебя, ягодка, и серебра не жалко. Лови! — пророкотал Конан и бросил ей серебряную монету, которую она с ловкостью, порожденной долгой практикой, поймала на лету.

— Сдачу оставь себе, — бросил ей вслед северянин, но подол служанки мелькал уже у дальних столов.

Конан с жадность схватил свежий кувшин и уже собирался отхлебнуть изрядную порцию вина, как вдруг на его плечо опустилась тяжелая рука.

Варвар медленно повернул голову, он очень не любил, чтобы кто-то подходил к нему со спины. Глаза его сузились. Конан внимательно изучал скуластое лицо того самого воина в черных доспехах, который сопровождал таинственного человека, закутанного в изумрудный бархат.

— Мой хозяин хотел бы переговорить с тобой, варвар, — низким голосом, не терпящим возражения, пробасил воин.

Конан повел плечами, стряхивая ладонь незнакомца, и повернулся в сторону, где должен был сидеть Шамтейр, но место рядом пустовало. Тучного шемита словно сдуло ветром. Северянин только заметил, как колеблется неприкрытая дверь таверны.

«Храни меня Митра от таких цивилизованных товарищей»- успел подумать варвар.

— Ты поступил бы мудро, приняв приглашение господина, — воин возвышался над сидящим киммерийцем. Шрам, рассекающий его бороду, стал шире. Губы растянулись в недоброй гримасе. Свет от камина зловеще мерцал на полированном нагруднике.

Конан, нарочно медленно, сделал несколько булькающих глотков вина, игнорируя неприятного пришельца. Наконец, поставив кувшин на стол и утерев тыльной стороной ладони рот, варвар по слогам изрек:

— По-твоему, я — собака, чтобы бежать на свист абы кого?

Воин засопел, лицо его стало наливаться кровью. Он прилагал немалое усилие, чтобы совладать с собой. Его темные глаза буравили Конана с плохо скрытой яростью.

— Там, — процедил он сквозь зубы, кивнув головой на дверь, ведущую в гостевые комнаты, — тебя ждет много золота. Очень много!

Варвар громко рыгнул, затем небрежно встал, все еще держа за узкое горлышко винный кувшин.

— Так бы сразу и сказал. Ладно, веди меня к своему господину. Но предупреждаю, если меня что-либо не устроит, то вы сильно пожалеете о том, что оторвали от выпивки Конана — киммерийца.

Темный воин не ответил. Подавляя гнев, он тяжело зашагал к двери в задней части таверны. Обернувшись у самого порога, он заметил, что варвар прихватил с собой недопитое вино.

— У тебя не будет нужды в этом, — сказал воин, указывая на кувшин Конана.

— Вот еще! Я за него сполна расплатился, — киммериец взял кувшин в другую руку и, отстранив провожатого, толкнул тяжелую дверь.

Глава 2

Помещение за дверью было узким и длинным. В центре стоял прямоугольный дубовый стол, увенчанный тремя медными канделябрами. Все четыре стены были завешаны плотными занавесками из темной парчи. На противоположном конце стола, на высоком стуле неподвижно сидел человек в зеленом капюшоне.

Огонь горящих свечей осветил лицо Конана, переступившего через порог комнаты. Варвар не спеша, подошел ближе и уставился на застывшую фигуру.

Молчание длилось не долго.

— Ты — Конан из Киммерии? — голос принадлежал, несомненно, мужчине и был довольно звучным, но все же в нем чувствовалась некоторая скованность, будто говоривший произносил слова с усилием.

— Может и я, — развязно буркнул варвар. — А вот ты кто такой?

Темный воин, прикрыв дверь, встал слева от киммерийца.

— Собака! — рявкнул бородач. — Ты должен отвечать на вопросы, а не задавать их.

— Галбанд! — человек в зеленом сделал предостерегающий жест и Конан заметил, как дрожит рука в бархатной перчатке.

— Присядь рядом со мной, — пригласил он северянина. — Поверь, я делаю некоторое снисхождение для простого варвара.

— Итак, кто я — в сущности, не имеет особого значения. Важно только то, что если ты выполнишь одно мое деликатное поручение, то станешь очень богатым человеком.

— Ну почему именно я? — спросил Конан, плюхаясь на соседний стул и ставя кувшин с вином на колено.

Из-под бархатного капюшона раздался хрипловатый смех.

— Он, — палец человека в зеленом указал на Галбанда, — мой телохранитель, недавно приметил тебя у ворот Акхарии и опознал. С тех пор я провел кое-какое расследование и сделал вывод, что ты полностью соответствуешь своей отличной репутации.

— Опознал меня? — синие глаза Конана пробежали взглядом от одного к другому. — Да я впервые вижу вас обоих!

— Несколько лет назад я видел тебя, под конвоем Городской Охраны Шадизара. Тогда люди знали тебя как самого удачливого вора, — процедил Галбанд, с явным нежеланием польстить киммерийцу.

Человек в бархате наклонился вперед, опершись обеими руками в край стола.

— Говорили, будто ты выкрал Глаз Эрлика. Один старый заморийский вор рассказывал мне, что ты даже ухитрился взять Сердце Слона из башни Яры в Аренджуне.

— Это — гнусная ложь, — отрезал Конан категорически.

— Независимо от того, — ласково промурлыкал человек в зеленом. — Независимо от того. Позволь, нам просто согласиться с тем, что Ты — вор среди воров и что мне нужен такой человек. Я готов предложить тебе плату, стократно превышающую выручку одной ночи, а тем более вознаграждения за полный месяц от продажи твоего меча, как простого наемника короля Самуаби.

Конан заворочался, отхлебнул вина и тяжело откинулся назад на спинку стула.

— И что же ты потребуешь от меня за такие деньги?

Зеленый человек извлек скатанный свиток пергамента из рукава и перебросил через стол северянину.

Конан поймал свиток и стал разворачивать мягкую кожу.

— Это — точная карта особняка госпожи Зеландры, — пояснил «зеленый». — Слыхал про такую?

— Вроде как, она — волшебница, ищущая расположения при дворе короля. Или нет? — тон Конана был скептическим.

— Верно. После смерти придворного чародея на его должность претендуют многие и госпожа Зеландра — среди их числа. Будь — уверен, что ее навыки многие сильно переоценивают.

Варвар хмурился и мялся на стуле. Разговоры о колдовстве были ему не приятны.

— Послушай, Киммериец, — продолжал человек в зеленом. — Сегодня вечером ты должен пробраться в дом Зеландры. Там ты убьешь ее, свернешь шею или как-то иначе, не знаю, но главное, украдешь серебряную коробку. Коробка находиться в гостиной с двумя односпальными кроватями. Смотри, она точно такая.

Изящная шкатулка чуть больше кулака, появилась на столе. Она тускло мерцала в неровном свете горящих свечей.

— Меня уверял надежный источник, что коробка Зеландры походит на мою собственную, в мельчайших деталях. Жизненно важно, чтобы ты обеспечил сохранность этой маленькой шкатулки и доставил ее непосредственно лично мне. Себе можешь взять в особняке любую другую вещь, все, на что ляжет глаз. Но шкатулка должна быть моей. Помни, она, скорее всего, храниться в спальных покоях.

По мере того, как человек в зеленом рассказывал подробности, его голос становился все более возбужденным. Когда он остановился, его дыхание отчетливо слышалось в звуконепроницаемой комнате. Руки сотрясала мелкая дрожь, пальцы нервно шарили по краю стола.

Конан молча слушал, прищурив глаза. Левая рука продолжала придерживать кувшин, правая же, незаметно скользнув по подлокотнику, сжала рукоять меча.

— В своих исследованиях тебе, похоже, так и не удалось узнать обо мне достаточно хорошо, — с расстановкой сказал киммериец. — Я не наемный убийца, и при этом не дерусь с женщинами. Придется тебе, любезный, искать кого-нибудь другого для исполнения своих планов.

Облаченный в бархат человек вздрогнул, как от пощечины. Лицо его телохранителя Галбанда превратилось в маску гнева.

— Я хорошо заплачу, — прокаркал зеленый человек, — целую гору золота! Тебе не придется больше никогда работать. Ты станешь очень богатым человеком и сможешь развлекаться с девками и пить вволю до конца жизни.

Рука Галбанда впилась в рукоять меча, что не укрылось от внимательного взора северянина. Конан резко поднялся с места, при этом недопитый кувшин упал на пол и разлетелся на куски. Гнетущая напряженная атмосфера повисла в полутемной комнате.

— Я повторяю, поищи себе другого исполнителя, — прорычал варвар.

— Ты смеешь отказывать мне? — голос человека упал до зловещего шепота, в нем послышались шипящие звуки. — Думаешь, я плохо навел справки касательно твоей персоны. Я очень хорошо осведомлен о твоих деяниях в последние годы, Амра! Любой приморский город Шема с радостью полюбуется на казнь самого кровожадного пирата Западного Океана! Или берешься за дело, или в самое ближайшее время познакомишься с мастерами заплечного искусства короля Самуаби!

Конан не заставил ждать с ответом.

Мгновенно выхватив меч, варвар выставил лезвие перед собой и отпрыгнул в сторону двери.

Человек в зеленом сдавленно вскрикнул, неловко откинулся назад и, потеряв равновесие, грохнулся на пол. Его телохранитель отреагировал мгновенно. Клинок Галбанда со свистом покинул ножны, и воин яростно атаковал северянина. Сталь лязгнула о сталь.

Конан, крутанувшись на месте, нанес стремительный укол в живот врагу. Галбанд блокировал выпад и нанес яростный ответный удар сверху, готовый разрубить варвара пополам. Но Конан с легкостью отбил лезвие в сторону. Противники закружились по комнате, обмениваясь ударами тяжелых клинков.

Очень скоро темный воин убедился, что бой будет нелегкий. Варвар действовал массивным мечом как легкой рапирой. Его сверкающее лезвие все чаще находило бреши в обороне соперника. Бешенство в глазах Галбанда сменилось отчаянием.

В конце концов, киммериец загнал врага в угол. На лице Конана телохранитель прочел мрачное намерение выпустить ему кишки. Зажатый в углу Галбанд, с трудом отбивался от подобных молоту ударов, надеясь, что силы варвара не беспредельны.

Наконец, ему улыбнулась удача. Конан, нанося горизонтальный удар, слегка потерял равновесие и его торс на мгновение остался незащищенным. Ободренный телохранитель подался вперед, намереваясь пронзить киммерийца насквозь, но тут меч Конана полностью изменил направление. С потрясающей скоростью, лезвие варвара опустилось на кулак, сжимающий рукоять.

Меч Галбанда с лязгом упал на пол вместе с двумя отрубленными пальцами, которые покатились, оставляя кровавый след. Воин отступил вдоль стены, завывая как смертельно раненное животное. Зажимая рану на искалеченной руке, из которой ручьем хлестала кровь, он запутался в драпировке.

С кошачьей грацией, Конан приблизился к врагу, вращая мечом. Он уже собирался нанести решающий удар, но тут заметил второго противника, про которого забыл в пылу боя.

Человек в зеленом капюшоне стоял безоружный возле стола. Его правая рука неожиданно взметнулась в броске, и что-то звякнуло о кольчугу киммерийца.

Варвар отскочил, но было поздно.

Он посмотрел вниз и увидел сияющее пятно, расползающееся на его груди. Мелкие осколки блестели на окровавленном полу. Волна головокружения накатилась на него и острый, сладковатый аромат заполнил ноздри. Конан попытался сделать шаг вперед, поднимая меч, ставший слишком тяжелым. Силы быстро покидали его. Его противник расплывался изумрудным пятном.

— Будьте вы прокляты, — прошептали, скованные оцепенением, губы северянина.

Земля ушла из-под ног, и варвар всем телом грохнулся на пол, холод которого он уже не почувствовал.

Глава 3

Шамтейр сидел в углу дрянного кабака и тянул кислое вино, даже не ощущая вкуса. Он тупо разглядывал глиняную кружку с обитыми краями, не замечая никого вокруг. Наемник забрел в первую, попавшуюся на глаза таверну, и сразу принялся наливаться вином. Постепенно страх ушел, и на его место заступило чувство жгучего позора.

Шемит Шамтейр служил в наемниках почти четверть века и не боялся практически ничего. Он видел много насилия в жизни и участвовал в таком количестве сражений, что уже и не мог припомнить их точное число.

Лишь однажды шемита сковал ужас, и он кричал от страха, когда зуагирский шаман выпустил из трубки в его сторону черное облако. С тех пор Шамтейр ненавидел и боялся любого проявления колдовства. Это было недостойное поведение для настоящего воина. Шемит об этом прекрасно знал, но ничего с собой поделать не мог.

Наемник припал к щербатой кружке, чувствуя как вместе с вином, в него вливается былое мужество.

— Эй, белый брат, — темная фигура, подтянув свободный стул, присела к нему.

Шамтейр чуть не захлебнулся от неожиданности. Уронив кружку, он долго откашливался. Когда остатки вина покинули его глотку, шемит смог рассмотреть человека, обратившегося к нему.

Подсевший воин, оказался стройным кушитом, облаченным в сверкающую броню. Он числился наемником из отряда Атлач Мулава. Множество косичек украшало его голову. В них были воткнуты раскрашенные страусовые перья. Плечи покрывал белоснежный плащ.

— Ты хоть знаешь, где находишься, друг? — в звучном голосе темнокожего читалось безграничное удивление. — Эту таверну давно облюбовали люди Атлач Мулава. Мне, положим, все равно, но кое-кому может не понравиться, что чужак забрел на их территорию.

Шамтейр хорошенько огляделся. Действительно, он никогда не был в этом кабачке. Его живот неприятно сжался.

— Ты видел здесь хотя бы одного из людей Мамлюка? — продолжал кушит, забавляясь над тем, как Шамтейр озирается по сторонам. — Конечно, все мы воюем за одного короля, и против одних и тех же врагов, но все же найдутся те, кто воспринимает воинов из других отрядов как конкурентов. До сей поры, только твои седины сдерживали горячие головы, но что будет, когда ребята переберут лишнего? Позволь дать совет, мудрый, белый брат. Поищи другое место для утоления своей жажды.

Шамтейр поднялся, молча кивнул и направился к выходу. Прохладный ночной ветерок гулял по темной улице. Масляные фонари почти не давали света. Он завернул за угол и остановился, стараясь разглядеть, среди редких прохожих высокую фигуру варвара. Шемит простоял достаточно долго. Наконец, ему стало невмоготу и он, стиснув зубы, медленно поплелся назад к таверне, где встретил Конана-киммерийца. Мысли о жутком человеке в зеленом роились в голове наемника.

В это позднее время в таверне было заметно тише, поскольку час ужина прошел, и многие гости разошлись. В очаге на вертеле была нанизана целая свинья, жарящаяся в ожидании новой пирушки. Некоторые светильники изэкономии прислуга загасила. Игроки в дальнем углу все еще метали кости, но азарту в их голосах поубавилось. Шамтейр не заметил ни малейшего признака присутствия. Он подошел к стойке и поздоровался с трактирщиком:

— Добрый вечер, милейший. Я мог бы поговорить с тобой?

— О чем? О том, как не развалить заведение в поспешном бегстве? — ухмыльнулся толстый лысый кабатчик, лениво вытиравший стойку. Желтоватая борода не скрывала щербатый рот и вечно кислую мину.

— Тут был высокий, черноволосый варвар. Ты заметил, когда он ушел?

— Не видел я никакого варвара, — пробурчал толстяк. — Кроме того, распространяться о клиентах — вредить делу.

Трактирщик собирался отвернуться от назойливого посетителя, но крепкая рука наемника упала на его плечо и резко развернула лицом.

— Один момент, — сказал Шамтэйр спокойно. — Для чего служит та комната, что в задней части твоего заведения? Ты ведь не принимаешь на постой.

— Для частного отдыха клиентов, которые хорошо платят. И убери свои руки от меня.

— А кто заплатил за ее использование сегодня вечером?

— Говорю же, убери руки, наемник, или я велю моим сыновьям звать городскую стражу.

Рука Шамтейра отпустила плечо проходимца и тут же многозначительно погладила рукоять меча.

— Мне не ведомо имя этого человека, — испуганно затараторил трактирщик. — Я только знаю, что он прибыл в наш город почти три луны назад. Поговаривают, что он могущественный волшебник и у него золота больше чем звезд на небе. Всего этого вполне достаточно для меня, чтобы арендовать ему комнату и не задавать лишних вопросов.

Шамтейр отвернулся от хозяина корчмы и уверенно направился в дальний конец таверны, на ходу обнажая меч.

Входя в комнату, он чуть не споткнулся об перевернутый стул, валяющийся возле порога. Три горящих канделябра стояли в центре стола. Пламя свечей озаряло пустое помещение.

Пятна запекшейся крови виднелись повсюду. Много крови было на ковре и особенно, на тканных занавесках. Осторожно ступая, Шамтейр пересек зловещую комнату и острием меча раздвинул забрызганную драпировку. Там обнаружилась потайная дверь. Толкнув ее, шемит выглянул на задний двор, заваленный отбросами. В ноздри ударило зловоние. Озираясь в темноте, Шамтейр не нашел никаких следов, оставленных людьми.

Наемник грязно выругался.

— Что, не нашел своего варварского друга? — спросил подошедший трактирщик, его голос был весьма сочувствующим. — Он был не первым, кто встречался с Зеленым Человеком и исчез бесследно. Я не буду даже приказывать служанкам прибираться здесь. Надо сказать, что этот колдун в бархатном балахоне мечтает стать придворным чародеем короля Самуаби и не позволит никому встать на пути к своей цели. Я очень сожалею о твоем приятеле. Мудрый человек не станет шутить с магией.

— Я знаю, — отозвался Шамтейр, вкладывая меч в ножны, — но что теперь поделать. Возможно, проклятый колдун не имеет намерения убивать его. Ладно, давай я куплю у тебя кувшинчик доброго вина.

— Так-то лучше, — сказал трактирщик, приглаживая лысину. — Варвар был твоим старым другом?

— Нет, новым, который теперь никогда не станет старым.

— Ну и забудь про него тогда. Его очередь сегодня, наша очередь завтра. Пойдем…

Наемник последовал за хозяином заведения обратно к стойке. Там он принял из рук услужливого трактирщика большую глиняную кружку. Лысый хитрец не поскупился на вино с лучших виноградников Гхазы. Но вкус благородного напитка показался в тот момент Шамтейру, странно горьким.

Глава 4

Первым вернулось обоняние. Медленно приходя в сознание, Конан ощутил запах сырой земли, облепившей лицо. Голова гудела словно медный котел, по которому ударили тяжелой кувалдой. Он замигал, потряс волосами, спадавшими на глаза и тут же, приступ тошноты, зародившийся в кишках, поднялся к горлу жестким комком.

Варвар сидел на крепком металлическом стуле, скованный по рукам и ногам. Полоски стали, удерживали его живот, запястья и лодыжки, не позволяя сдвинуться с места.

Через залепленные грязью веки, Конан с трудом различил поверхность гладкого мраморного пола. Он смутно припомнил, как его безвольное тело волокли по земле и грубо забросили в какой-то фургон, полный прелой соломы.

Порыв теплого ветра разворошил гриву черных волос, и киммериец с усилием поднял голову. Перед ним, распахнулись в ночь, резные створки окон. За окнами открывался вид на сад. Сквозь бесконечные ряды деревьев, пробивался свет огней Акхарии. Луны не было. Но по звездам, усыпавшим небосвод и сверкавшим подобно драгоценным камням, северянин определил, что время далеко за полночь.

— Очнулся, собака? — раздался голос сзади.

Это был Галбанд. На его правой руке белела повязка со следами проступившей крови. Он сделал неспешный круг перед беспомощным киммерийцем.

Телохранитель заметил, как напряглись мощные мускулы Конана, врезаясь в железо оков, и усмехнулся. Его темные глаза вспыхнули яркими углями.

— Бесполезно. Тебе не вырваться на свободу. Лучше бы потратил усилия, прося меня сделать свою смерть быстрой и легкой, — Галбанд достал кинжал и приблизил серебристое острие к лицу варвара.

Конан расслабился, спокойно глядя на отточенный клинок.

— Отвечай! — кончик кинжала впился в кожу ниже правого глаза киммерийца. — У тебя есть, что сказать?

Галбанд переместил лезвие к шее варвара.

— Почему не молишь своих богов о спасении? Они, глядишь, откликнулись, возопи ты достаточно громко.

Острый как бритва край стал медленно рисовать на загорелой коже плеча северянина замысловатые узоры.

Конан обнажил зубы в диком оскале. Его синие глаза полыхнули такой ненавистью, что его мучитель опустил клинок и невольно отшатнулся.

— Галбанд, ты плохо обращаешься с нашим гостем, — послышалось со стороны, и кинжал телохранителя поспешно вернулся в ножны.

Воин отступил в темный угол.

— Я не причинил ему большого вреда, — сказал он голосом, полным разочарования.

— Надеюсь, — произнес человек в зеленом балахоне. — Ведь ему предстоит еще важная работа сегодня.

Человек подошел поближе и внимательно посмотрел на мелкие, но болезненные ранки, оставленные острым кинжалом. Бархатный капюшон был откинут назад, и ниспадал складками на плечи, обнажая голову.

Это был чернокожий мужчина с острыми, аристократическими, чертами лица. Высокий куполообразный лоб и сильная челюсть, возможно и сделали его красивым, но усталый взгляд придавал ему старческое выражение. Хотя, он и был, очевидно, молод, но глаза с красноватыми прожилками были как у глубокого старца. Кожа его унылого лица дрябло свисала по бокам. Конан заметил зеленоватый налет на нижней губе колдуна.

Поймав пристальный взгляд варвара, чародей отвернулся и будто стыдливо, утер рот бархатным рукавом.

— Ты должен учиться сдержанности, — бросил он Галбанду. — Этот человек — ценный инструмент. А если мы будем относиться к своим инструментам бережно, то и они будут служить нам хорошо.

Чернокожий повернулся снова к Конану, вытащил из складок одежды носовой платок и заботливо вытер окровавленное плечо киммерийца. Аккуратно сворачивая платок и пряча обратно в карман, колдун внимательно рассматривал варвара, глядя сверху вниз. Его темные глаза пытались заглянуть в душу северянина.

— Я Шакар из Кешана, — сказал он, наконец. — Ты слышал про меня?

— Нет, но я думал, что тот, кто хочет стать придворным короля Самуаби, должен выглядеть по-другому. Что ты сделал со мной?

— Не плохое остроумие для неотесанного дикаря. Я всего лишь разбил стеклянный шар о твою грудь. Шар был заполнен слабым раствором Черного Лотоса. Его пары вводят человека в бессознательное состояние, но не причиняют длительного вреда. Всего лишь чувство легкого головокружения и тошнота на какое-то время. Все же, я надеюсь, что это не причинит особого беспокойства в твоей миссии сегодня вечером.

Конан сплюнул под ноги Шакара.

— Заставь комнатную собачонку исполнять свои поручения, — кивнул он в сторону Галбанда, — а я тебе не слуга.

Колдун рассеянно кивнул, сложил ладони вместе и отклонился от заключенного. Он зашагал возле мебели, расставленной у одной из мраморных стен.

— Жрецы Кешьи не испытывали ко мне симпатию, произнес он глубокомысленно. — Они пытались всячески осложнить мне жизнь. Но прежде чем покинуть город, я прихватил у них много полезных знаний, а так же несколько драгоценных предметов, нужных для жизни за пределами Кешана. Стеклянный шар — одна из этих вещей, но далеко не последняя.

— А вот и другая, — Шакар достал что-то из комода и поднес к глазам Конана.

Несколько медных амулетов, размером и формой походившей на куриное яйцо, свисали на тонких золотых шнурах. Бока каждого, покрывала черная руническая вязь. Быстрым движением, Шакар набросил странный кулон на шею киммерийца.

Черный колдун, наклонясь вперед, оттянул длинные волосы варвара, давая шнурку возможность плотно охватить его плоть.

— Вот так, — бормотал он. — Вот так.

Кешанец любовно погладил амулет. При этом глаза его сузились, и он, закусив губу, стал всматриваться в лицо Конана.

— Спеши, Вакаллар-Фтан, — его голос стал походить на шелест сухих листьев.

Ожерелье плотнее сомкнулось вокруг шеи северянина. Холод металла стал проникать под кожу варвара. Конан ощутил неприятную пустоту в горле. Дрожь ужаса, против его воли, пробежала по спине.

Шакар выпрямился и довольно усмехнулся. Второй амулет покачивался в его руке.

— Теперь ты сделаешь все, что я потребую. Сделаешь бесплатно, потому что залогом будет твоя жизнь. Нынешней ночью ты попадешь в покои Зеландры, убьешь ее и выкрадешь серебряную шкатулку. И помни, ты должен вернуться с восходом солнца, иначе эта штука уничтожит тебя.

Подвешенный амулет раскачивался все сильнее и сильнее.

— Спеши, Вакаллар-Нектос, — голос чародея в зеленых одеждах затихал, переходя в свистящий шепот.

Тем временем, адский амулет начал раскаляться. С него посыпался град искр. Наконец, он вспыхнул ослепительным белым пламенем. Волна раскаленного воздуха обдала лицо Конана. Киммериец зажмурился от невыносимого света.

Через мгновение, амулет сорвался со шнурка и упал на пол. Из мраморных трещин повалил едкий дым. Брызги раскаленного металла вгрызались в прочный камень, оставляя на поверхности заметные выемки.

С губ Шакара сорвался смешок.

— О, Дамбаллах! Прекрасный способ умереть! Повторяю, если не вернешься до восхода, то станешь горсткой пепла. И не пытайся снять с себя ожерелье, амулет тут же вспыхнет, и ты превратишься в прах. Если же угодишь мне, я, может быть, сохраню твою жалкую жизнь, — в голосе колдуна звучал безумный восторг.

— Можешь его освободить, — приказал Шакар телохранителю, стоящему в своем углу. — Он теперь не опасней робкого ягненка.

— Но, хозяин? — Галбанд явно колебался.

— Выполняй, дурак! — зашипел чародей в приступе внезапной ярости, и воин тут же заспешил к северянину.

Через пару мгновений варвар был освобожден из стального плена. Он поднялся со стула и принялся растирать затекшие члены. Там, где металл впивался в его плоть, остались широкие красные полосы.

— Знаешь улицу Семи Роз? — обратился к киммерийцу черный колдун.

Конан кратко кивнул.

— Там хранят бочонки вина из Кироса.

— Не совсем. То — складской район. Особняк Зеландры находится в противоположном конце улицы, вдали от складов. Там стоят респектабельные дома и часто ходят патрули городской охраны.

— Там еще очень высокая гладкая стена, — вставил Галбанд холодно.

Конан смерил телохранителя испепеляющим взглядом.

— Я хочу обратно свой меч, — сказал он.

— Конечно. Разумеется, — Шакар согласно закивал. — Принеси гостю его меч, Галбанд.

На короткий миг воин замялся, но потом быстрым шагом покинул комнату, не смея перечить хозяину.

— Ты хочешь изучить карту снова? — спросил чернокожий маг Конана.

— Нет. Дай мне слово, что если я принесу тебе шкатулку, ты снимешь эту штуковину, — варвар коснулся амулета, который обвивал его шею как спящая змея.

— Я клянусь в этом. Но если случиться так, что женщина останется жива, то я буду сильно разочарован и тогда…

Киммериец показал зубы в безрадостной усмешке.

— Я все слышал и понял достаточно хорошо.

— Вот это другое дело, мой варварский друг, совсем другое дело. Кстати, может, ты слышал о шемите по имени Элдред Торговец? — Шакар пристально наблюдал за реакцией Конана и был явно раздосадован его ответом.

— Нет, — пожал плечами северянин, — имя мне ни о чем не говорит. Наверное, кто-нибудь из твоих конкурентов за теплое местечко у трона короля?

— Ладно, — процедил колдун, — это тебя не касается.

В тот момент возвратился Галбанд, неся ножны с мечом Конана.

Он нарочито небрежно перебросил их киммерийцу и скрипнул зубами, когда варвар, шутя, поймал в воздухе тяжелое оружие.

На ходу, прикрепляя меч к поясному ремню, Конан направился к выходу и открыл, окованные бронзой двери.

— Помни про амулет. Не смей подводить меня, — бросил ему в след Шакар, но варвар уже переступил порог негостеприимного дома и скрылся в ночной мгле.

Глава 5

Большой фургон громыхал по улице Семи Роз в темноте безлунной ночи. Колеса жалобно скрипели, подскакивая на булыжной мостовой. Равновесие удерживали две огромные деревянные бочки. Возница попридержал лошадь возле одного из домов и огляделся. Впереди возвышалась гладкая стена, заметно выше остальных. Еще раз, посмотрев вокруг и убедившись, что переулок пуст, мужчина направил повозку ближе к ее основанию.

Спрыгнув с козел, он могучими руками сдернул холстину с крыши фургона и поставил тяжелые бочонки один на другой. Забравшись наверх сооружения, человек нахлобучил на голову легкий кожаный шлем и присел, готовясь к прыжку.

Один миг и его тело, подобно стреле из арбалета, взмыло ввысь. Уцепившись как кот за самый край стены, человек стал подтягиваться на кончиках пальцев. Забравшись на широкий гребень, он лег плашмя на холодный камень.

Несколько минут мужчина лежал неподвижно, переводя дыхание. Воздух со свистом выходил из его легких. Голова кружилась, словно проклятое снадобье Шакара из Кешана продолжало свое действие.

Сжав зубы, киммериец встряхнулся, пытаясь избавиться от головокружения. Немного придя в себя, он посмотрел вниз, по ту сторону стены.

Роскошный сад простирался в тени перед ним. Аллея плодовых деревьев вела к прекрасной вилле, силуэт которой вырисовывался на поляне, залитой светом звезд. Легкий ветерок доносил до варвара благоухание ночных цветов.

Конан сел на корточки на гребень стены и прикинул расстояние до ближайших деревьев. Прыгать прямо на землю без вероятности сломать ноги, было не возможно.

На его счастье, одно высокое дерево раскинуло крону в непосредственной близости от стены. Долго не раздумывая, варвар прыгнул на его ветви. Железные пальцы намертво вцепились в сук, который согнулся, грозя обломиться под немалым весом. Киммериец отпустил толстую ветвь и приземлился на влажную траву. Глаза его стреляли по сторонам в поисках вероятного противника.

Вокруг не было ни души. Дорожка из белого гравия извивалась между тщательно подрезанных кустов и вела прямо к особняку госпожи Зеландры.

Бесшумно, как волк, Конан прокрался к дому.

Во внутреннем дворе, вымощенном плиткой, варвар приблизился к низкому окну и вдруг замер, услышав шаги.

Северянин моментально метнулся в тень, хватаясь за рукоять меча.

По гравию шли двое, одетые в форму. Они приглушенно переговаривались между собой. Киммериец напрягся, готовый к стремительной атаке.

Мужчины носили легкие кольчуги. На поясах висели короткие клинки. У более высокого, на плече лежала длинная колючая булава. Они остановились прямо у куста, за которым схоронился варвар. Один вытащил из под плаща объемистый бурдюк и протянул обладателю булавы. Воин сделал несколько больших глотков и вернул его товарищу. Тот, так же, приложился к узкому горлышку и жадно вливал в нутро живительный напиток. Наконец оторвавшись от бурдюка, охранник довольно погладил себя по животу. Второй хлопнул напарника по заднему месту и что-то грубо сострил.

Парочка продолжила свой путь вдоль дорожки, не ведая, как близко находилась от смерти.

Конан немного расслабился, все еще чувствуя небольшое головокружение. Он послал чуму на голову всех адептов темного искусства, ругаясь на всех известных ему диалектах.

Отведя душу, варвар выбрался из кустов и тихонько направился обратно к окну.

Крепкие ставни были слегка приоткрыты, позволяя прохладному воздуху проникать во внутрь помещения.

Конан открывал их с осторожностью, моля богов, чтобы дерево не скрипнуло.

К счастью, ставни не подвели и скоро распахнулись достаточно широко, чтобы пропустить в створки мощное тело северянина. Киммериец быстро перелез через подоконник и проник в недра виллы госпожи Зеландры.

Открыв незапертую дверь, он попал в длинный коридор, освещенный единственной, тонкой свечой. Пол плотно устилали богатые. Стены украшали ковры вендийской работы. В воздухе держался слабый аромат сандалового дерева. Тишина окутывала спящий дом тяжелым саваном.

Припоминая карту Шакара, Конан беззвучно ступая, двинулся вдоль стен тусклого коридора. На полированной поверхности обнаженного меча, мерцали отблески одинокой свечи.

Вскоре, коридор повернул направо. В углу на низком постаменте стояла изящная рифленая ваза из лучшего кхитайского фарфора. Конан обогнул ее и очутился в небольшом зале, облицованном резными деревянными панелями. В зале горел масляный светильник, испуская мягкий янтарный свет. На противоположном конце, в прихожей стояла молодая женщина, с ужасом взиравшая на пришельца.

— Тихо! — киммериец опустил меч и поднес палец к губам. — Я думаю, ты…

Девушка быстро вскинула руку к пышной прическе темных волос и выхватила откуда-то кинжал. Короткий взмах, и маленький острый клинок полетел стрелой прямо в грудь Конана.

— Кром! — рявкнул варвар, еле успевая увернуться.

Лезвие все же разорвало ему рукав и погрузилось на половину в панель, в шаге сбоку.

Конан бросился вперед, в два прыжка покрывая расстояние между ним и девушкой. Его кулак врезался в ключицу жертвы, сбивая ее с ног.

Молодая женщина рухнула на пол, распластавшись на спине. Меч Киммерийца описал дугу, остановившись у шеи. Холодное острие слегка коснулось пульсирующего горла.

— Я же сказал. Тихо! — мрачно произнес Конан.

— Несчастный вор! — зашипела девушка. — Проклятый убийца! Делай свое грязное дело, убей меня, и покончим с этим!

Варвар изумленно поднял брови. Перед ним лежала настоящая красавица, которая не выглядела напуганной. Ее густые волосы рассыпались по ковру эбеновым облаком. Прекрасное лицо пылало гневом. Ясные глаза, блестевшие во мраке как опалы, смотрели с вызовом.

— У меня нет никакого желания вредить тебе или кому — либо еще в этом доме, — Конан отвел меч от шеи молодой женщины.

Она медленно села, кусая полные губы. Во взгляде читалось презрение.

— Тогда, ты просто — безумец!

— Вовсе нет. Я здесь не по собственной воле. Моя жизнь висит на волоске. Если согласишься помочь мне, то я мирно покину виллу, — рука Конана невольно потянулась к амулету, сдавливающему горло.

Темноволосая девушка подтянула под себя ноги и поправила подол ночной рубашки.

— Я могла бы закричать, но я не боюсь смерти.

— Тогда, почему ты говоришь шепотом?

Она на некоторое время затихла.

— Что же ты ищешь в этом доме? — ее голос зазвучал внезапно, громче и оживленнее. — Один ли ты явился сюда? И чем я могу помочь?

Пристальный взгляд молодой женщины был направлен не на лицо Конана, а куда-то, за его правое плечо. Сзади донесся едва различимый скрип половицы.

Варвар собрался повернуться, но тут же получил жестокий удар. Кожаный шлем слетел с головы и закружился волчком в центре зала.

От удара киммерийца отбросило к стене, больно припечатав об острый угол. Кровь залила левый глаз.

С рычанием Конан замахал мечом, другой рукой вытирая лицо, но его лезвие не встретило сопротивления.

В середине зала стоял человек гигантского роста, голый по пояс. Широченная безволосая грудь переходила в твердый мускулистый живот. Голова великана была гладко выбрита и покрыта темным загаром. В руках исполин держал небольшой деревянный шар на веревке, увенчанный железными шипами.

Человек стоял молча, помахивая шаром, его раскосые глаза блестели холодным огнем.

Конан ударил мечом с такой силой и яростью, враг должен был быть разрубленным напополам. Но ничего подобного не произошло. С завидным проворством, огромный кхитаец увернулся от стремительного удара северянина. Его шар на веревке оплел рукоять меча варвара. Резкий рывок в сторону и киммериец остался безоружным.

Но Конан не растерялся. Он тут же обхватил мускулистый торс противника обеими руками. Тела соперников сцепились в рукопашной схватке.

Северянину удалось вырваться из мощного захвата и его, подобный молоту кулак, врезался в лицо врага.

Несмотря на неожиданный выпад, кхитаец сумел среагировать. Если бы он вовремя не подался назад, то сокрушительный удар сломал бы ему шею. Все же он грузно осел на колени, с его губ стекала густая кровь.

Киммериец подобрал свой меч и занес его для последнего смертельного удара, но тут в его черепе разорвался ослепительный шар. Из глаз посыпались желтые искры. Теряя сознание, варвар стал заваливаться на ковер, выпустив из руки, ставший неимоверно тяжелым, меч.

Лежа на спине, сквозь пелену тумана, он разглядел темноволосую женщину, стоящую над ним и сжимающую в руках стул, две ножки которого были сломаны.

Сладковатый, терпкий привкус зелья Шакара заполнил горло Конана. Он попытался подняться, но острая боль заполнила его естество, и он упал навзничь. Перед тем как провалиться в липкую темноту, киммериец успел коснуться рукояти своего меча.

Глава 6

Рот был забит прелой соломой, обильно устилавшей пол, на котором лежал варвар. С трудом, отплевавшись, Конан придал своему телу сидячее положение.

Хотя его мучил кашель, и голова звенела как наковальня кузнеца, он первым делом потянулся к шее. Проклятый амулет Шакара был все еще на месте, суля неминуемую гибель.

Затем, северянин исследовал свой разбитый череп. Запекшаяся кровь спутала волосы в огромный колтун. Осторожно, кончиками пальцев, Конан ощупал место вокруг него, но не нашел серьезных повреждений. Удовлетворившись осмотром, варвар оглядел свою темницу.

Тюрьма представляла собой крошечное помещение, где вряд ли могли разместиться хотя бы два человека. Под низким потолком зияла дыра, закрытая прочной стальной сеткой и почти не дававшая света. Дверь была вделана в решетку из толстых прутьев, слегка тронутых ржавчиной.

Конан задался вопросом, сколь долго осталось до утра. Живот неприятно свело. Быть сожженным черной магией, запертым в клетке как беспомощное животное, никак не входило в его планы.

Он видел, что железные прутья решетки были слишком прочны, чтобы быть согнутыми человеческими руками и слишком глубоко вмурованы в камень.

Все же варвар попытался. Он встал на ноги и сжал в обоих кулаках по пруту. Желание Конана освободиться было столь велико, что северянин чуть не лопнул от натуги. На могучих руках вздулись вены, готовые разорвать кожу, но решетка не сдвинулась ни на дюйм.

Киммерийцем овладело отчаяние. Он сел на гнилую солому, сжимая в ладони ненавистный амулет, который прожигал ему горло и застонал.

Тут его чуткие ноздри уловили тонкий аромат, доносящийся из полумрака коридора по ту сторону решетки.

— Кого — там несет? — прорычал варвар.

Едва различимый в темноте силуэт, приблизившись, превратился в грациозную фигуру женщины, с которой он столкнулся в зале особняка.

— Как ты узнал, что я здесь? — она поднесла бледную руку к губам и запнулась.

— Ты носишь аромат духов в своих волосах. Согласись, это неуместно в такой яме.

Молодая женщина смущенно завозилась в складках одежды. Наконец, она достала из поясного мешочка кремень и кресало. Маленькое, золотистое пламя полилось из масляной лампы, которую женщина принесла с собой.

— Как тебя зовут? — спросила она окрепшим голосом.

— Конан, — просто ответил северянин.

Свет лампы позволял рассмотреть девушку в полный рост. Ее кожа цветом напоминала слоновую кость. Стройные ноги украшали темные гетры и сандалии. Простая коричневая туника, не сковывающая движений, была опоясана в талии шелковым ремешком. Свободная одежда не скрывала высокую крепкую грудь и маленькие безупречные ручки.

— Выпусти меня отсюда, — пророкотал киммериец.

Несмотря на ситуацию, его глаза наслаждались ее красотой. Взор был прикован к пышным волосам и изящному овалу лица.

— Конан? Любопытное имя, — ее внимательный взгляд, казалось, проникал через прутья клетки, скользя по пленнику с настороженным любопытством.

— Если я не выберусь отсюда до рассвета, то умру ужасной смертью, — сказал варвар.

— В таком случае у тебя есть в запасе пару часов. Так ты — вор?

Северянин испустил сердитый вздох и вцепился обеими руками в решетку.

— Я — Конан из Киммерии.

— Какой обычный вор рискнет ворваться среди ночи в дом опытной волшебницы, да еще терзается сомнениями, убить ли там кого-нибудь? — отблеск пламени отразился в прекрасных глазах.

— Слушай меня, женщина. Этот амулет вокруг моей шеи надел туда Шакар — кешанец. Он заставил меня вторгнуться в ваше жилище и выкрасть маленькую серебряную шкатулку. Если я не вернусь с восходом, проклятая вещь испепелит мое тело адским огнем. Освободи меня, и я клянусь Кромом, что не принесу вреда никому в этом доме. Я возвращусь к Шакару без вашей коробки и постараюсь с помощью меча убедить его снять амулет.

Тонкая бровь девушки в сомнении поползла вверх. Она подняла светильник, чтобы лучше рассмотреть амулет Шакара, в то время как Конан, покрытый красными пятнами с нетерпением ждал ответа.

— Серебряная коробка… — бормотала красавица, — Что Шакар из Кешана собирается делать со шкатулкой госпожи?

— Пусть Хануман пожрет все серебряные коробки на свете! — взорвался киммериец. — У меня нет дел до того, какие безумные виды имеет кешанец на имущество Зеландры. Я только знаю, что волшебная игрушка ублюдка заберет мою жизнь, если его раньше не заставить снять ее с шеи. Так выпусти же меня! Вспомни, как ты лежала у моих ног с клинком у горла? Я тогда пощадил тебя!

Молодая женщина спокойно смотрела на возбужденного варвара сквозь железные прутья. Ее рука скользнула к волосам и извлекла метательный кинжал из ножен, закрепленных на затылке. Она несколько раз, не глядя, подбросила клинок за рукоятку в воздух, и всякий раз тот возвращался назад в ее маленькую ладонь.

— Меня зовут Ниса. Я писец и телохранитель госпожи Зеландры. Я имею некоторые навыки в обращении с оружием.

— В том было время убедиться, — согласился Конан, в его душе затеплился огонек надежды.

— Энг Ших хотел держать тебя взаперти вплоть до утра, чтобы не потревожить покой хозяйки. Но я собираюсь отвести тебя к госпоже Зеландре прямо сейчас. Там ты поведаешь свою историю ей лично. Только поклянись богами, что не будешь пытаться навредить госпоже или мне.

— Даю слово киммерийца. Оно будет посильней любой клятвы богам!

Спрятав кинжал обратно в ножны, Ниса повернулась к стене, сняла с вбитого крюка пару кандалов и протянула варвару через отверстие в решетке.

Тот принял их без лишних вопросов. Наручники, изготовленные из каленной стали, были хорошо смазаны и скреплялись между собой тремя звеньями толстой цепи. Киммериец сам закрепил кандалы на запястьях, зафиксировав прочным штырем, бросив при этом в сторону девушки прищуренный взгляд.

Что Ниса увидела в глазах варвара, никто не узнал, но она сняла с другого крюка звенящую связку ключей, вставила один в скважину и несколько раз с силой провернула. Дверь с протестующим скрежетом распахнулась.

Грузный киммериец, чуть не застрявший в узком проеме, вступил в коридор. Низа удивилась, когда увидела широкую ухмылку на лице Конана.

— Веди! — бодро сказал он. — О, Кром, как хорошо сознавать, что удача еще не отвернулась от меня, в течение стольких событий одной поганой ночи!

Глава 7

Шакар из Кешана нервно мерил шагами свою спальню. Комната утопала в роскоши. Арочные своды были отделаны офирским розовым мрамором. Одна широченная кровать стоила целое состояние. Инкрустированная чистым золотом, она была покрыта шкурами редких зверей и задрапирована драгоценным кхитайским шелком медового цвета. Чуть справа от кровати, на мраморном полу, стоял овальный столик, целиком вырезанный, из мореного дуба. Он был пуст за исключением серебряной шкатулки, одиноко блестевшей в центре.

В очередной раз, проходя мимо, темнокожий чародей резко остановился перед столом. Не в силах более себя сдерживать, он схватил шкатулку трясущимися старческими руками. Дрожь била все его тело, когда колдун открывал коробочку.

Внутри шкатулки, отполированной до зеркального блеска, находилась горка порошка, зеленого как хвоя северной сосны. Рядом лежала крошечная ложечка, какими матери кормят младенцев. Шакар пожирал взглядом изумрудный порошок, его губы раздвинулись, обнажая пожелтевшие зубы.

— Осталось совсем не много, — прохрипел маг.

Он закрыл крышку, поставил шкатулку на место, но тот час же снова вцепился в нее. Сгорая от нетерпения, маг зачерпнул ложечкой горсть изумрудной пыли и поднес ко рту.

В тот момент, полированная поверхность стола подернулась рябью. Блики розоватого оттенка заплясали на голой стене.

Шакар замер с ложкой в руке. Он с удивлением и страхом наблюдал, как потоки света заполняли его спальню, переливаясь всеми цветами радуги. Из мраморных стен заструился туман. Скоро радужное свечение смешалось с клубами тумана и превратилось в ослепительно белое пятно. На его фоне стали проступать неясные контуры человеческого тела.

Черный силуэт оформился в мужскую фигуру. Темный человек какое-то время оставался неподвижен, затем его голова медленно повернулась к магу. Пронзительный взгляд приковал Шакара к полу.

— О, Великий Сет! — колдун попытался сделать шаг назад, при этом, лихорадочно засовывая ложку с зеленым порошком в открытый рот.

Его тело задергалось как марионетка в руках кукловода. Серебряная ложечка мелодично звякнула на мраморном полу. С губ сорвался бессвязный вскрик. Черты лица дико исказились в гримасе гнева.

— Ты посмел вторгнуться в мои палаты, так умри, дурак! — завыл Шакар и плюнул в сторону темной фигуры.

Руки его быстро сделали несколько пассов, при этом, левая кисть чудовищно изогнулась, превращаясь в звериный коготь. Искривленные губы пролаяли ряд гортанных слогов на языке, бывшем древнем еще до тех времен, когда волны океана сомкнулись над Атлантидой.

Призрачная воронка, сотканная из мрака, образовалось вокруг левого запястья колдуна. Точки белого цвета мигали внутри черного кольца. Из его недр выплеснулась волна холода, превращающая прерывистое дыхание Шакара в пар. Кешанец взмахнул рукой и метнул черную сферу. Она, как выпущенный из пращи камень, устремилась к темному силуэту.

Фигура лениво выставила перед собой ладонь, и смертоносный снаряд исчез без следа.

Шакар в отчаянии застонал. Незваный гость только что, шутя, уничтожил его самый сильный аргумент.

Презрительный смех донесся до ушей незадачливого мага. Фигура озарилась неземным светом, и из темноты выглянуло лицо, до боли знакомое кешанскому колдуну.

— Элдред! — плача завопил человек в зеленом. — Почему ты терзаешь меня? — он упал на колени на твердый пол, с мольбой простирая руки. — Мне нужно все больше Лотоса! Я отдам все, что имею! Что я должен сделать для тебя, Элдред?

Неожиданно, светящееся марево стало рассеиваться. Темная фигура становилась все прозрачнее, пока не растворилась совсем.

— О, Элдред! Не оставляй меня! — заверещал Шакар, но от недавнего визита остались лишь клочки редеющего тумана.

Чернокожий колдун уперся лбом в гладкую стену. Из глаз брызнули жгучие слезы, и кешанец размазывал их по дряблым щекам, не в силах сдержаться.

Раздался осторожный стук в дверь.

— Хозяин! С Вами все в порядке? — голос Галбанда звучал глухо из-за разделяющих их тяжелых створок. — Может, Вы не здоровы?

Шакар поспешно утерся рукавом бархатного балахона.

— Заходи, Галбанд. Все — хорошо. Просто дурной сон, — маг отпер двери и отошел в сторону, пропуская бородатого телохранителя, который внимательно смотрел вглубь спальни.

Глаза Галбанда сузились, когда его взгляд остановился на открытой шкатулке. Шакар заметил любопытство слуги и тут же загородил своим телом серебряный ларец, не давая рассмотреть содержимое. Он несколько раз кашлянул, прочищая горло.

— Что, киммериец возвратился?

— Еще нет, господин. Я бы уведомил Вас сразу. Правда, до рассвета осталось не более двух часов.

— Варвар может еще преуспеть. Он, кажется проворным малым. Однако. Ступай к дому Зеландры и внимательно наблюдай за воротами. Может статься, что ему понадобиться помощь.

Галбанд неодобрительно скривился, белесый шрам вспыхнул в черной бороде, но покорно поклонился и пошел вон из покоев.

Уже на пороге телохранитель заколебался и обернулся к хозяину с вопросом:

— Господин! Если варвар возвратиться без шкатулки или даже с ней, могу я убить его? Пройдут долгие месяцы прежде, чем заживет моя рука, и я по прежнему смогу обращаться с мечом. Можете ли Вы сделать снисхождение для верного слуги?

— Если он вернется с пустыми руками, то его убьет амулет. Ну а если принесет заветный ларец то… Тогда киммериец полностью в твоем расположении, мой преданный Галбанд.

Бородач усмехнулся с явным удовольствием.

— Благодарю, мой господин. Проклятый варвар будет выть, скованный на стуле, раскаиваясь, что лишил меня пальцев.

— Ступай, Галбанд.

Двери закрылись, оставив Шакара одного в спальне. Он медленно подошел к своей роскошной кровати, и устало плюхнулся на мягкие шкуры.

Чародей предпринял, было попытку вздремнуть, но сон не шел к нему. Шакар тогда просто сел на край ложа, обхватив колени трясущимися руками, тупо рассматривая трещинки в мраморном полу. Через некоторое время его блуждающий взгляд зацепился за вожделенную шкатулку, блестевшую на дубовом столе.

Глава 8

Конан следовал за Нисой из своей темницы, через покрытый паутиной винный подвал и поднялись по ступенькам каменной лестницы. Они долго шли по лабиринту коридоров, пока не остановились перед двустворчатой дверью, отделанной слоновой костью. Перед тем, как отворить тяжелую дверь, Ниса обернулась к варвару.

— Госпожа вероятно уже бодрствует, но если она все еще спит, ты должен вести себя тихо и позволить мне ее тихонько разбудить, чтобы ненароком не прогневить.

Лицо Конана приняло хмурое выражение, и он слегка погладил амулет Шакара одной рукой.

— Мананнан! Кажется, чем больше я стремлюсь избежать колдовства, тем больше оно ищет меня само, — проворчал он.

Двери беззвучно распахнулись, открывая вид на красивый полог, разделяющий покои.

Девушка протянула к нему руку и тут, полумрак разрезала вспышка сверхъестественного темно-красного света, и раздался сдавленный женский возглас. Полог заколыхался сам собой, и вся комната озарилась разноцветными огоньками.

Конан и Ниса замерли в изумлении.

Радужное сияние ярко освещало роскошную кровать и массивные полки, сплошь заставленные книгами. На нескольких столах, расположенных по обе стороны ложа, также громоздились стопки книг в сафьяновых и кожаных переплетах.

На кровати сидела женщина, закутанная в белые шелковые простыни. Она пристально смотрела на противоположную стену, свет на которой стал тускнеть, и каменная поверхность подернулась дымкой.

Худшие опасения Конана относительно колдовства подтверждались. Кулаки варвара инстинктивно сжались, на голове зашевелились волосы.

— Энг Ших! — закричала женщина в кровати. — Энг Ших!

На другой стене открылась неприметная дверь и оттуда быстро вышла фигура вооруженного мужчины. Это был огромный кхитаец, с которым Конан недавно боролся в зале. С левой руки свисал шипастый шар. В правой, гигант сжимал тяжелый ятаган, мерцающий зловещим светом. Кхитаец встал перед затуманенной стеной, на которой стал образовываться черный силуэт, загораживая своим телом ложе хозяйки.

Подожди! — воскликнула женщина. — Не приближайся к нему, Энг Ших.

Кхитаец послушался и молча отступил к кровати, не отрывая глаз от сумеречной фигуры.

— О, госпожа Зеландра. Вы доказываете, что ваша мудрость не уступает Вашей красоте, — голос был глубоким и звучным, таким, что проникал в каждый уголок спальни.

— Кто — ты? Что привело тебя в мои покои? — женщина в кровати казалась больше разгневанной, чем напуганной.

— Вы знаете меня как Элдреда Торговца, — смеясь, ответила Тень, отделяясь от стены.

— Негодяй! Ты прибыл сюда, чтобы позлорадствовать над смертью, нависшей надо мной? — ощетинилась женщина и заерзала на кровати.

— Напротив, моя добрая госпожа, я здесь, чтобы предложить Вам жизнь. Я — хозяин Изумрудного Лотоса. Вы же знаете его мощь и силу. Я только что из дома Шакара — кешанца, и боюсь, что он не выдержит и пары дней. Его аппетит возрастает, а запасы истощаются. Вы, мне кажется, находитесь пока в прекрасном состоянии и таким образом, я делаю вывод, что Вы лучше контролируете себя. Но и Вам продержаться не больше недели. Без моего Лотоса, Вы обречены.

— Ты хочешь назвать цену? — спросила Зеландра горько.

Темная фигура оставила вопрос без внимания, так же как и присутствие в комнате других людей.

— Изумрудный Лотос это невиданный подарок волшебникам. Вы имеете изрядный опыт, но ваша колдовская сила невелика. Его же власть безгранична. С достаточным количеством лотоса любой мог бы стать всесильным магом, в то время как, вкусивший единожды и отказавшийся затем от мощи его, должен умереть. В облике Элдреда Торговца, я появился и у Вас и у Шакара. Два мелких чародея погрязли в пустяковых интригах, чтобы добиться чести стать лакеем местного царька. Я знал, что мифический Изумрудный Лотос станет для вас обоих хорошей приманкой, по этому и продал его за гроши. Правда, я бы отдал и задаром, если бы вы отказались покупать.

— Но зачем? — гнев покинул Зеландру, в голосе осталась глубокая усталость.

— Зачем? Почему? — светлый ореол, окружающий фигуру, пульсировал. — Я задавал себе много вопросов. Какую толику власти предоставить вам, на какой срок? Но более всего, сколько вы продержитесь без лотоса? Теперь я получил на них ответы. Мне это знание пригодится.

— Считалось, — продолжила Тень, выдержав паузу, — что Изумрудный Лотос был утерян еще во времена Черного Ахерона, но мне удалось разыскать его семена и теперь только я являюсь его единственным владельцем. Он подарил мне неслыханную мощь на страх врагам. Все чародеи Стигии, получив доступ к лотосу, скоро признают меня своим повелителем, или просто погибнут. Под моим началом встанут легионы магов, порабощенные Изумрудным Лотосом, а мне останется только дергать за нужные ниточки, — темная фигура затихла на миг, смакуя ситуацию. — Мое предназначение — стать самой большой силой в этом мире. А Вы, Зеландра, хотите разделить со мной власть?

— Так как же твое настоящее имя? — бесцветным голосом спросила женщина.

Колеблющийся туман замерцал и стал сгущаться. Темный силуэт проявился в высокого мужчину, облаченного в королевские одежды, отороченные мехом горностая. Большие черные глаза на заостренном аристократическом лице, рассматривали спальню со спокойным интересом. Легкое золотистое сияние окружало его, когда он галантно поклонился госпоже Зеландре.

— Меня называют Этрам-Фал.

— Этрам-Фал? — повысила голос Зеландра. — Я слышала про отщепенца стигийского Черного Круга. Только представляла его себе нормальным человеком, а не сгорбленным карликом.

— Вот сука! — пришелец почти искренно удивился. — Я предлагаю тебе жизнь и место рядом с собой, а ты дразнишь меня?

Осмыслив сказанное, Этрам-Фал впал в неистовый гнев. Золотое свечение стало бледнеть, пока не исчезло совсем. Контуры его тела заколебались и открыли истинный облик сутулого человека, намного ниже ростом, в простой серой одежде. Глаза полыхали как угли под нависшими лохматыми бровями.

Колдун потряс сжатыми кулаками. Тонкие губы исказила гримаса ярости.

— Я вернусь через три дня, — прошипел Этрам-Фал. — К тому времени мой лотос полностью овладеет твоей душой. И клянусь Ползущим Хаосом, что услышу здесь слова раскаяния. Тогда я решу, достойна ты или нет моей милости.

За спиной колдуна стена сделалась прозрачной. За ней открылся призрачный пустынный пейзаж, затронутый первыми лучами солнца. Острые шпили из лазоревого камня высились вдалеке, сливаясь с зубчатыми пиками скал на горизонте.

Образ мага вспыхнул как догоревшая свеча и исчез, оставив четырех человек любоваться глухой мраморной стеной, ставшей вновь непроницаемой.

Глава 9

Госпожа Зеландра устало откинулась на подушки. Ее рука начертила в воздухе замысловатый знак, и на стенах тот час вспыхнули четыре пары факелов. Оранжевое пламя буквально затопило опочивальню.

Волшебница все еще разглядывала стену.

— Будь ты проклят, — сказала она тихо. — И пусть будет проклята моя глупость.

Госпожа! — затараторила Ниса, таща за собой послушного киммерийца.

Энг Ших, не говоря ни слова, многозначительно описал своим ятаганом несколько кругов.

— А это еще кто такой? — Зеландра спустила босые ноги на пол, прикрываясь простыней. Она смотрела на северянина с презрительным напряжением.

— Моя госпожа, этого человека зовут Конан, — торопливо ответила молодая женщина. — Он тайком проник в дом, и мы с Энг Шихом сумели его остановить. Поверьте, ему есть, что сказать. Он…

— Заложник Шакара, — прервала Зеландра. — Амулет на шее говорит за него. Кешанец настолько мелок, что посылает какого-то варвара обокрасть меня. Что ты искал здесь, болван?

В черных как смоль волосах Зеландры пробивались серебряные нити. Хотя она уже вступила в зрелый возраст,ее тело по-прежнему, сохраняло девичью упругость, а кожа была нежна и шелковиста. Острый взгляд миндалевидных глаз, взирал на незваного гостя с неприкрытым отвращением.

— Я не приятель и не слуга Шакара, госпожа. Если Вы узнали амулет, то должны знать и его свойства. Если я не возвращусь к кешанцу до рассвета, то пламя сожжет мою голову. Да, Шакар послал меня сюда, чтобы украсть серебряный ларец и не оставил выбора.

— Конечно, конечно, — бормотала Зеландра про себя. — Этому мошеннику не терпится завладеть Лотосом.

— С проклятым амулетом вокруг моей шеи, я умру в любом случае, — Конан повысил голос. — Освободите меня, чтобы я, по крайней мере, попробовал заставить собаку снять смертоносный хомут. Дайте мне шанс, и клянусь, я помогу Вам найти стигийского колдуна, который называет себя Этрам-Фал.

— Великая Деркето! Какой пафос! — Зеландра усмехнулась в невольном восхищении. — Скажи, чем может помочь немытый дикарь в борьбе между магами?

Конан нетерпеливо тряхнул черной гривой.

— Тот, кто вылезал из стены, распинался, что владеет Изумрудным Лотосом. Так вот, я отыщу его и под землей.

Энг Ших заткнул ятаган за широкий желтый пояс, его пальцы быстро рисовали в пространстве некие картины.

Конан догадался, что это одна из форм языка жестов, но понятия не имел, что бы она могла означать.

— Возможно, — сказала Зеландра сухо. — Но кто может за тебя поручиться?

Она сделала быстрое движение в сторону киммерийца и сжала амулет на его горле так, что тот стиснул зубы и мечтал оказаться где-нибудь подальше от этих мест.

— Спеши, Ностратос-Валкаллар, — шептали губы волшебницы, а сильные пальцы скользили между горлом Конана и овальным амулетом.

Мускулы варвара превратились в тугие узлы, но он нашел в себе силы держаться на месте.

Колдунья ободряюще улыбнулась в напряженное лицо северянина.

— Спеши, Ностратос-Нектос.

Пожар вспыхнул перед глазами киммерийца, когда Зеландра резко дернула злосчастный амулет. Она убрала руку, полную мертвенно бледного пламени.

Варвар вскинул обе руки к горлу, чувствуя, как тело охватывает кокон, сотканный из немыслимого жара.

— Кром и Иштар! — вырвалось из перекошенного рта Конана.

Зеландра опустила ладонь вниз, и ручейки жидкого металла заструились с ее пальцев, шипя и прожигая вендийский ковер.

— Всего лишь безобидная игрушка, — сказала она. — Теперь, рассказывай, где и как ты собираешься искать Этрам-Фала? Но запомни, если будешь лгать и изворачиваться, то у меня есть способы более действенные, чем кешанский амулет.

— К демонам Ваши угрозы! — зарычал Конан. — Меня избивали и шантажировали всю ночь напролет. Я имел в виду, что постараюсь найти его. Дайте лучше напиться…

Кхитаец угрожающе взялся за деревянный шар, а Ниса просто спросила:

— Я принесу немного вина, госпожа. С Вашего разрешения?

— Действительно, — улыбка тронула губы Зеландры, — если человека бьют, шантажируют и мучают жаждой, какие могут быть тут слова?

Девушка выбежала из комнаты, оставляя Конана и Энг Шиха неприязненно сверлить глазами, друг друга, в то время как Зеландра по-новому взглянула на варвара.

— Этот кхитаец немой? — спросил северянин более расслабленно.

— Да, хотя руки и оружие говорят наиболее красноречиво за него.

Конан с сожалением потер затылок.

— Его колючая деревяшка познакомилась нынешним вечером с моим черепом. Хотя, держу пари, если бы не остатки зелья Шакара, он не застал бы меня врасплох.

Круглое раскосое лицо Энг Шиха расплылось в широкой улыбке. Правая рука произвела непонятный жест.

— Он говорит, что у тебя самая твердая голова из всех, что он когда-либо встречал, — перевела Зеландра.

— Другие твердили то же самое, — ответил киммериец. — Скажите ему, что он самый быстрый из всех толстяков, виденных мной ранее.

Гигант — кхитаец насупился и втянул живот.

В это время, вернулась Ниса с серебряным подносом, на котором возвышались кувшин с вином и объемная оловянная кружка.

— Он отлично слышит и понимает тебя, — сказала госпожа Зеландра.

— Примерно так я и думал, — Конан схватил кувшин закованной рукой, вытянул пробку зубами, и, презрев кружку, жадно припал прямо к горлышку.

Наконец, варвар утолил жажду, оторвавшись от кувшина с глубоким вздохом удовлетворения. Он шагнул к ближайшему столу, небрежно сдвинул книги в сторону и уселся на край. Нежно поглаживая полупустой сосуд, киммериец с наслаждением вытянул перед собой длинные ноги.

— Надеюсь, ты несколько освежился. А сейчас, можешь посвятить нас в свои планы, относительно поисков Этрам-Фала, — саркастически сказала Зеландра.

Энг Ших снова достал свой ятаган и рассеянно провел по лезвию большим пальцем. Это действие не сильно поторопило Конана, который сделал еще несколько больших глотков, прежде чем поставить кувшин на стол.

— После того, как Вы осмеяли стигийское отродье, и он показал свой истинный лик, за его спиной проступил пейзаж, ясный, как будто мы посмотрели из открытого окна, — деловито сказал киммериец.

— Мои слова разгневали его, и видение сильно колебалось, — возразила Зеландра. — И что из того?

— Когда открылся вид на пустынную долину, — терпеливо продолжил Конан, — я приметил горный хребет на заднем плане. Это — ряд маленьких пиков, которых люди прозвали Гребень Дракона.

— Ты видел эти горы прежде? — спросила Ниса в изумлении.

— Я видел их дважды. Последний раз не позднее двух лун назад. Тогда я пересекал Стигию, бредя из Черных Королевств. Перед этим, я видел их на пути к мертвому городу под названием Птейон.

— Неужели ты побывал в Птейоне? — глаза Зеландры широко раскрылись и заблестели в свете факела.

— Приходилось, — ответил Конан, — хотя это проклятое место лучше всего обходить стороной. Этрам-Фал проживает в восточной Стигии. В нескольких днях пути от границы Шема. По положению Гребня Дракона, я определил, что его логово находится на Юго-Западе от Птейона. Хотя, что он делает в той заброшенной пустоши, один Кром ведает. Я могу поклясться, что каждое мое слово — правда. А теперь, если Вы снимете с меня кандалы и вернете меч, то я тут же поспешу к Шакару из Кешана, и торжественно обещаю, что злодей отправиться прямиком в преисподнюю и больше не сможет досаждать кому-либо.

— Повинуясь жесту Зеландры, Ниса выступила вперед и достала из кармана туники маленький ключ. Через мгновение оковы спали с запястий киммерица, громко звякнув о каменный пол.

— Послушай меня, варвар, — сказала волшебница. — Я имею скудное представление о той области Стигии. И у меня мало времени, чтобы найти надежного проводника. Если согласишься отвести меня туда кратчайшим путем, то награда превзойдет твои ожидания.

— Но, госпожа… — с тревогой попыталась возразить Ниса.

Зеландра оборвала ее на полуслове.

— Как прикажешь мне поступить? Сидеть, сложа руки и ждать безумия и смерти? Или стать игрушкой в лапах Этрам-Фала?

— Нет, моя госпожа, — смущенно пробормотала девушка, опуская глаза.

— Кроме того, Конан, — продолжила колдунья. — Шакар вскоре сам испустит дух без Изумрудного Лотоса. Смерть от меча была бы для него актом милосердия. Я нуждаюсь в помощи такого человека как ты. Поверь, ты не пожалеешь.

Киммериец нахмурился, его синие глаза зажглись недоверием.

— От меня не много проку в колдовских делах… — начал он, но Зеландра отдернула варвара.

— Я клянусь Иштар, что не причиню тебе вреда своей магией. Разве ты не видишь моего плачевного положения? Без твоей помощи, Этрам-Фал сделает меня своей рабой или вовсе лишит жизни. В дороге, ты сможешь быть моим проводником и охранником, но когда мы найдем прибежище стигийца, я сама встречусь с Этрам-Фалом лицом к лицу, — в ее голосе зазвучало отчаяние.

Конан попытался подняться, но на его колено легла теплая ладонь Нисы.

— Ну, пожалуйста, — госпожа Зеландра простерла руки в мольбе.

— Прах меня побери! — грубо рявкнул варвар. — Я полагаю, что награда будет выше, чем заработная плата наемника.

— Десятикратно! — ободрилась волшебница. — Ты никогда не раскаешься в своем выборе.

Киммериец почувствовал, как рука девушки покинула его колено. Одновременно он заметил, что лицо Энга Шиха приняло выражение человека, пытающегося проглотить кусок тухлого мяса.

— Я уже прямо сейчас раскаиваюсь, — проворчал северянин. — Когда отправляемся в путь?

— После полудня, — Зеландра заворочалась в шелках. — Мне нужно хорошенько подготовиться, да и тебе не помешает короткий сон, особенно после такой ночи.

— Энг Ших, покажи нашему гостю одну из спален.

Огромный кхитаец отступил к двери и сделал приглашающий жест. Киммериец хмыкнул и вышел из покоев.

Следом за ними выскользнула Ниса. Не глядя на Конана, она быстро скатилась по лестнице и исчезла где-то внизу.

Варвар недоуменно пожал плечами и сквозь зубы ругнулся. Энг Ших, напротив, неприятно ухмыльнулся, чем еще больше разозлил северянина.

В противоположном крыле особняка, находилось несколько незанятых комнат, пустовавших, казалось, целую вечность. Возле одной из них кхитаец остановился, толкнул незапертую дверь и неопределенно мотнул бритой головой.

Маленькое помещение было без окон, зато с просторной кроватью у дальней стены. Конан ступил вовнутрь и обернулся к провожатому.

— Мой меч, — сказал он. — Принеси мне мой меч. Я буду спать плохо без оружия под рукой.

Энг Ших достал из ниши подсвечник с горящей свечой и протянул варвару.

— А как же меч? — выдохнул киммериец.

Вместо ответа желтолицый помахал руками перед носом Конана, закрыл за собой дверь и оставил северянина в раздумьях, касательно местонахождения его оружия.

Оставшись в одиночестве, первым делом, Конан обследовал дверь. Она имела запор только с внешней стороны. Вконец утомленный, варвар плюхнулся на кровать, не раздеваясь, и растянулся среди бархатных одеял, искренне надеясь, что его обостренное чутье предупредит о любой опасности.

Он крепко спал, когда тихий стук в дверь заставил его подскочить на кровати. Киммериец, стряхивая дремоту, спустил ноги на пол, жалея, что не имеет при себе верного меча.

— Ну, кто — там? — строго спросил Конан.

Дверь беззвучно приоткрылась, и первое, что увидел варвар, было рукояткой его собственного меча.

— Итак, — начал северянин. — Значит, вы решили… — он осекся.

Меч принесла ему Ниса. Она ступала осторожно, неся тяжелый клинок на вытянутых руках. Из одежды на ней была только тонкая прозрачная накидка, которая колыхалась при каждом шаге, как легкое облако. Огарок свечи освещал любой изгиб почти обнаженного стройного тела.

— Я, — голос молодой женщины предательски дрожал, — боялась, что Энг Ших не отдаст тебе меч, и решила принести сама, чтобы ты не подумал, что мы подозреваем тебя в измене, — она густо покраснела и протянула клинок киммерийцу.

Конан небрежно принял ножны, при этом, не отрывая жадного взгляда от точеных ног, чем поверг девушку в еще большее смущение.

— Ниса, — произнес варвар хрипло. — Я беру оплату только в золоте и никак иначе.

— Что? Никто не знает, что я здесь, — на прекрасном лице смешались замешательство и гнев. — За кого ты меня принимаешь, идиот! — молодая женщина в сердцах швырнула меч под ноги киммерийцу.

Тот не стал поднимать оружие с ковра. Вместо этого, он рывком поднялся и заключил девушку в медвежьи объятия.

Дико вращая глазами и тяжело дыша, Ниса колотила кулаками в его широкую грудь.

— Я не оплата, ты, неотесанный варвар, — выкрикнула она. — Хотя… О, Боги! Что такое творится со мной?

Девушке, наконец, удалось вырваться и она, стремглав, вылетела из спальни, громко хлопая дверью.

Конан, некоторое время, тупо глядел ей в след, только мельком посмотрев на лежащий меч, чтобы убедиться, что это не сон. Потом медленно опустился на ложе и поскреб челюсть.

Он давно имел богатый опыт в связях с женщинами и знал, что противоположный пол любит решительные действия. И очевидно, Ниса пришла к нему по собственной воле, а он оскорбил ее необдуманными речами.

Впрочем, этот случай был не первым, когда женщины вели себя именно так, вместо того, чтобы прыгнуть в его постель.

Но не стоило ломать голову о капризах прекрасного пола. Хотя впереди был трудный день, дела складывались не плохо. Он был нанят, свободен от колдовства Шакара и лежал на прекрасной кровати с животом, полным вина.

Конан вальяжно развалился, положив ноги в сапогах прямо поверх бархатного одеяла, стараясь не думать о былых невзгодах. И уже спустя пару мгновений, стены спальни сотряс могучий храп варвара.

Глава 10

Оставшись одна, Зеландра предавалась размышлениям.

Догорающие факелы заполняли спальню рубиновыми сумерками, соответствующими настроению волшебницы. Ее длинные, шелковистые одежды шелестели по мраморному полу, когда она передвигалась вдоль рядов книжных полок и перебирала груду фолиантов на столах.

Наконец, в дальнем углу она нашла, что искала. Несколько свернутых в трубу манускриптов выглядывали из-за кожаных переплетов. Опустясь на колени и раздвигая в стороны тома, Зеландра вытащила рукописи и разложила их на столе. Она выбрала скатанный пергамент, выделанный из тонкой светлой кожи. Это была древняя карта, выцветшая от времени, с надписями на мертвом языке. Волшебница сдула пыль и аккуратно разгладила свиток.

Карта изобразила восточные области места, где теперь располагалась Стигия. Правда, горная цепь была плохо прорисована, и многие детали отсутствовали.

Зеландра разочарованно вздохнула. Карта казалась почти бесполезной, но, тем не менее, давала хоть какой-то ориентир. Она свернула хрупкий лист и упаковала в длинный тубус, положа его возле ложа.

Тут неожиданно к ней пришло решение. Быстро подойдя к одному из тлеющих факелов, она покрутила его в опоре. Одна книжная секция бесшумно отъехала вбок, открывая потайную дверцу. В крошечной, занавешенной черным бархатом комнатке стоял единственный резной стул возле круглого эбенового стола. Волшебница ступила в секретную комнату, и стеллаж встал на место, запечатывая ее в темноте.

Зеландра прошептала заклинание, и со стола заструился серебристый свет. Мрак рассеялся. Десять хрустальных сфер были расставлены по кругу на столе и излучали холодное сияние.

Колдунья по очереди коснулась каждого из шаров. Тонкие пальцы танцевали по гладкой поверхности, выписывая замысловатые кривые линии.

В центре стола образовался сгусток света, который плавно поднялся над кольцом серебристых сфер.

— Митрелль, — четко произнесла Зеландра. — О, Митрелль!

В клубке пульсирующего света проступило лицо женщины неземной красоты.

— Кто осмелился? — раздался громкий хрипловатый голос, звуча так, будто его владелец находился в одном помещении с госпожой Зеландрой.

— Действительно, кто посмел? — улыбнулась Зеландра непринужденно, но ее руки сжались в кулаки, и к горлу подкатился неприятный комок.

— Зеландра! — лицо женщины по имени Митрелль улыбнулось в ответ. Смоляные волосы обрамляли пышными, вьющимися локонами бледное прекрасное лицо. Подведенные глаза, как два бездонных озера мерцали с мрачным юмором. Ее губы были так густо накрашены пурпуром, что казались почти черными. — Чему я обязана таким неожиданным сюрпризом?

— Извини, Митрелль. Я совсем не хотела потревожить тебя в этот час, но мне срочно понадобилась информация. А каждый знает, что нет никого более осведомленного в любых вопросах, чем ты.

Митрелль засмеялась, отбросив назад голову и обнажая лебединую шею, украшенную тяжелым ожерельем из крупных гранатов и черного жемчуга.

— Какая грубая лесть! Это совсем не похоже на прежнюю Зеландру.

— Я очень нуждаюсь в твоей помощи, Митрелль.

— Вот как? С тех пор, как мы закончили учебу, ты не наносила мне визитов и не просила ни о чем.

— Наши дорожки разошлись, Митрелль.

— Да уж, — тон Митрелль наполнился сарказмом. — Госпожа предпочла тихую жизнь ученого. Сидит безвылазно в Акхарии вместе со своими рабами, решаясь только на редкие вылазки на рынок.

— Как идут дела в Сабатеи, Митрелль? — Зеландра говорила с трудом.

— Великолепно! Я недавно выполнила несколько поручений для магов Черного Круга, и они, соответственно, были очень благодарны. Моя жизнь состоит из удовольствий. А твоя собственная? Тот здоровенный раб из Кхитая все еще составляет тебе компанию?

— Я давно подарила Энг Шиху свободу, — кратко ответила Зеландра. Она с трудом сдерживала свои чувства. Выражая гнев, нельзя достичь ничего.

— Конечно, я и не ожидала чего-то другого, меньшего. Ты осталась такой же, как и в то далекое время. Однако, до меня дошли слухи, что затворница Зеландра пытается сделать карьеру при дворе. Я просто в восхищении! — Митрелль сделала театральную паузу и погладила подбородок безукоризненной рукой. Ее длинные острые ногти были покрыты темным перламутром.

Зеландра пожала плечами. Она предвидела, что ее давняя подруга задаст, по крайней мере, именно такие вопросы, по этому подготовилась.

— Я добиваюсь места личного мага короля.

— Неужели слухи не врут? — воскликнула Митрелль в ложном удивлении. — Почему утонченная госпожа Зеландра так унижается, работая на кого-то другого? Может быть, ее наследство истощилось, и она вынуждена зарабатывать на кусок хлеба, впервые в жизни?

— Я не ведаю, почему ты меня об этом спрашиваешь, — натянуто ответила Зеландра, — Очевидно, сама знаешь ответы на свои вопросы.

Митрелль рассмеялась в фальшивом восхищении, ее радость столь же сладкая и приторная как отравленный мед.

— Действительно. Именно по этому ты искала встречи со мной, или нет? Ладно, как я могу помочь старой подруге?

— Скажи, ты знаешь мага по имени Этрам-Фал?

— Мерзкий паук! — Митрелль поморщилась. — Что связывает тебя с этим проходимцем?

— Он влез в мои дела. Кроме того, он утверждает, что владеет могущественным талисманом, который может продать за определенную сумму.

— Ах! — оживились глаза сабатейской колдуньи. — Вижу, его товар нужен тебе для укрепления позиций при дворе.

Волшебница кивнула с сожалением, как будто признавая горькую правду. Вместе с тем, в глубине души, Зеландра радовалась, что Митрелль не столь уж и проницательна.

— Этрам-Фал просто смешен. Я думаю, ты слышала, что он посещал Сабатею в поисках членства в Черном Круге. Даже самый ничтожный ученик магического искусства должен знать, что в Черный Круг не принимают таких слабаков. И все же этот болван приехал. Возможно, он вообразил, что его сила произведет фурор на адептов. Маги оказались милосерднее, чем он мог себе представить. Они просто с позором выгнали наглеца из города. Если бы сам Тот-Амон присутствовал при этом, то он, наверняка, стер бы выскочку в порошок.

— Так ты знаешь, где его искать?

— Этрам-Фал родился в Кешатте, хотя я полагаю, что он покинул город Фокусников, чтобы обосноваться в Сабатее. Сейчас, только Темные Боги знают, где он схоронился после позорного изгнания. Ты что, видела его в Акхарии?

— Да, но его нынешний дом — в другом месте.

Митрелль лениво прикрыла глаза густыми ресницами.

— Почему его персона настолько важна для тебя? Он, конечно, имеет некоторый навык в магии. В производстве зелий из разных растений, грибов и всего такого. Я даже вообразила, что он подался в бродячие торговцы снадобьями. Каким талисманом должен обладать этот шут, чтобы у тебя возникла необходимость вызывать меня?

— Всего лишь, несколько редких настоек и порошков, которые увеличивают магическую силу, — Зеландра боялась, что напряжение выдаст ее. — Мне они необходимы, чтобы выиграть конкурс на звание придворного чародея короля Самуаби.

— Ты говоришь загадками. Я не понимаю, что может дать тебе Этрам-Фал, чего нет у твоих конкурентов?

— Это не удивительно, что мы не общаемся чаще. Митрелль, ты самая подозрительная женщина, которую я когда-либо знала.

Руки Зеландры потянулись к хрустальным сферам. Образ Митрелль увеличился и пульсировал более ярко.

— О нет, моя милая. Не думай, что вот так просто закончишь наш разговор. Ты пробудила во мне жгучее любопытство и должна удовлетворить его в полной мере.

— Прощай, Митрелль, — Зеландра погладила два шара. Плоское изображение сабатейской колдуньи замерцало и стало быстро тускнеть.

— Покидаешь старых друзей? — голос Митрелль перешел в гортанное рычание. — Вернись, моя маленькая Зеландра, ответь на вопросы, а то сильно пожалеешь!

Овальный образ давно исчез, а Зеландра еще долго созерцала пустоту, образовавшуюся на месте портала.

Внезапно, мрак озарила белая вспышка. Из тьмы вновь возникла Митрелль. Ее руки сомкнулись на шее Зеландры. Острые черные ногти впились в плоть. Сабатейка появилась в комнате, будто проникла в невидимое окно.

— Ты хочешь поиграть, маленькая дрянь? Забыла, что я всегда была сильнее? — кисти Митрелль не давали Зеландре вздохнуть.

Кровь стучала в ушах волшебницы. Она не стала вырываться, а просто подняла обе руки и ударила по вискам Митрелль. Посыпались багровые искры. Перекошенный рот сабатейки захлопнулся, как ворота замка, а скрюченные пальцы, отпустив горло Зеландры, судорожно хватались за воздух.

— Ты всегда была слишком самонадеянной, Митрелль, — сказала Зеландра хрипло. Она снова коснулась хрустальных камней.

Объемный образ Митрель сжался и сгладился, теперь напоминая плавающее в пространстве зеркало.

— Ты не можешь! — сабатейская колдунья обрела дар речи. Она рычала как дикий зверь. Густые черные волосы растрепались и свободно падали на бледное лицо. — Ты не можешь!

— Могу, — возразила госпожа Зеландра.

Ее руки заскользили по сферам, а губы прочитали сложное заклинание. Плоское изображение мигнуло в алой вспышке и лопнуло, как кровавая мозоль.

Волшебница потерла саднившую шею, потом нажала на неприметный рычаг. Дверь потайной комнаты распахнулась, и она возвратилась в свою спальню.

Факелы совсем догорели. Зеландра бросила мимолетный взгляд на неубранную кровать, понимая, что сегодня отдохнуть уже не удастся. Она вздохнула, поправила прическу и принялась собирать вещи перед дальней поездкой.

Глава 11

Золотистые лучи солнечного света заливали мраморный пол в покоях Шакара. Черный колдун стоял у открытого окна и безучастно взирал на свой сад. Приятный ветерок, утреннее пение птиц и благоухание цветущей растительности сегодня не доставляли кешанцу удовольствия. Он вяло отошел от окна вглубь комнаты, стараясь не глядеть на серебряную шкатулку, призывно манящую со стола из красного дерева.

Звук хлопнувшей двери неприятно резанул слух, и колдун недовольно обернулся, вперив злобный взгляд опухших глаз на визитера, посмевшего бесцеремонно вломиться к нему.

Запыхавшийся Галбанд стоял, тяжело дыша на пороге, сжимая под мышкой гребенчатый шлем.

— Хозяин! — слова со свистом вылетали из горла телохранителя. — Варвар, госпожа Зеландра и двое ее слуг только что покинули город!

Шакар пошатнулся, словно от удара бичом, казалось, что он сейчас грохнется наземь. Только приступ безудержного гнева помог ему сохранить вертикальное положение.

— Ты нагло лжешь! — в исступлении заорал кешанец. Его руки сделали ряд быстрых движений, пальцы свела судорога, превратив их в загнутые когти.

Галбанду эти жесты были хорошо знакомы, и они не предвещали ничего хорошего.

— Господин, я клянусь, что это — истинная правда, — воин пал на колени. — Я своими глазами видел как они выезжали из ворот вслед за караваном, идущим в Сабатею. У проклятого варвара на шее не было никаких признаков амулета, — липкий пот струился по лицу телохранителя.

Шакар, в ярости размахивал кулаками в опасной близости от коленопреклоненного человека.

— Почему Боги препятствуют в каждом моем начинании? Отвечай! Что их могло связать?

— Этого я не знаю, мой господин, я просто наблюдал за поместьем, а когда они все вместе вышли, то проследил за ними до самых ворот. После того, как они покинули пределы города, я тут же бросился к Вам.

Колдун подошел к окну. Когда он снова повернулся к телохранителю, его руки расслабились, а тон стал более спокойным.

— Встань, Галбанд, — мягко сказал он. — Прости мне мою несдержанность. Только ты мой единственный друг и преданный помощник.

Поскольку Галбанд колебался, Шакар силой поднял его с колен и подвел к креслу у окна.

— Присядь сюда, отдохни. Ты должно быть смертельно устал после бессменной вахты.

— Я немного поспал прошлым вечером, хозяин, — воин скромно прикрыл веки.

— Я все знаю, не волнуйся, — сказал чародей. — Давай, я возьму твой шлем и нагрудник. Мы вместе перекусим, выпьем и подумаем, как действовать дальше.

Кешанец помог Галбанду освободиться от амуниции, свалив доспехи прямо посреди комнаты. Потом, сам принес буханку хлеба и хрустальный графин вина из шкафчика напротив. Все это он поставил на широкий подоконник перед Галбандом, как если бы тот был хозяином, а Шакар слугой.

Телохранитель растерянно улыбался, поражаясь перемене в поведении своего господина. Пока Шакар наполнял кубки, воин рассыпался в горячих заверениях, что хозяин может целиком полагаться на него, и он сделает все возможное, чтобы исправить ситуацию.

— Как тебе вино? — спросил кешанец, занимая место позади, за своим рабочим столом. Он сел на резной стул и осторожно потянул выдвижной ящик.

Галбанд смакуя напиток, находил вкус странноватым, но весьма приятным.

— Необычное, — ответил воин, отрывая ломоть хлеба. — Я имею в виду, что никогда не пил ничего подобного.

— Его перегоняют из яблочного сока в Бритунии и оно получается более крепким, чем кажется на первый взгляд, — руки Шакара шарили в недрах ящика. — Скажи, друг мой, как мы отомстим за предательство варвару и получим шкатулку Зеландры?

Галбанд сделал большой глоток, чувствуя, как вино стекает в его чрево обжигающей струей.

— Если мы незамедлительно пустимся в погоню, то сможем их догнать еще до места назначения. Можно будет попытаться заманить их в засаду и убрать. Добавлю, что мы бы сами расправились со всеми врагами, если бы не моя раненная рука и Ваша… — он заколебался. — Ваша болезнь.

— Ах, вот как, — сказал кешанец. — Ты намекаешь, чтобы я нанял еще людей? — его рука нащупала небольшой, отделанный серебром футляр и извлекла на бархат стола. Тихо щелкнула открываемая крышка.

— Да, два или три крепких молодца с отточенными кинжалами существенно увеличат шансы, — Галбанд заметно осмелел, коварный напиток замутил сознание, притупляя обычную осторожность. — Я же, несмотря на мои раны, смогу сразится с варваром один на один.

Колдуна за его спиной внезапно поразил приступ боли. Ему требовалась очередная порция лотоса. На глаза навернулись слезы. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь избавиться от мучений.

— И ты, конечно, знаешь, где найти таких людей? — голос Шакара стал низким и хриплым, но его телохранитель не обратил на это внимание, наслаждаясь теплотой, обволакивающей тело.

— Да, да, — язык Галбанда слегка заплетался. — У меня есть на примете пара ребят.

— Так расскажи мне о них, — попросил Шакар, хотя почти не слушал.

Он был занят извлечением из футляра ряда различных предметов и раскладыванием их по поверхности рабочего стола. Первым, увидел свет короткий отрезок пустотелого бамбука, конец которого был срезан под определенным углом и превращен в лезвие, острое как бритва. Затем был маленький пузырек, вырезанный из черного кристалла, который он откупорил, заливая прозрачную жидкость, в тупой конец бамбукового шипа. Последним был носовой платок, сплошь покрытый сгустками запекшейся крови. Ногтем большого пальца Шакар счищал кровавые хлопья в импровизированный сосуд. Крепко сжимая обеими руками шип, как настоящий кинжал, он забормотал слова на диалекте, священном для жрецов Кешьи. Над куском бамбука появился тонкий, почти невидимый, завиток дыма.

— Все отъявленные головорезы, — тем временем вещал Галбанд. — Мешочек звонких монет обеспечит верность Шакару, презрение к опасности и готовность к смерти.

Кешанец высказал умеренный интерес. Подкрадываясь сзади к опьяневшему телохранителю, он внутренне ощетинился. Еще бы! Собака посмела обратиться к нему по имени, а не как подобает слуге. Это облегчало задачу. Он положил холодную руку на плечо Галбанда, нежно поглаживая легкую кожаную безрукавку. Она являлась единственной преградой, защищая мускулистый торс воина.

Телохранитель удивленно повернулся на мягком кресле. Его затуманенный взор пытался сосредоточиться на лице хозяина, излучавшем смутную угрозу.

— А ты, Галбанд? — произнес Шакар почти ласково. — Готов ли ты умереть за своего господина?

Коротко замахнувшись, колдун со всей силы ударил шипом в незащищенную грудь. Телохранитель всхлипнул и стал сползать к ногам Шакара, цепляясь за него, как пиявка. Кешанец спокойно продолжал вдавливать бамбуковое острие в тело Галбанда, заливая содержимое необычного оружия в рану.

Из горла несчастного телохранителя вырвался дикий крик. Его могучее тело выгнулось дугой. Ногти заскребли по мраморному полу. Глаза выкатились из орбит.

Шакар выпрямился, больше не обращая на Галбанда внимания, словно тот перестал существовать.

— О, Зерет Йог! — нараспев заголосил он. — Убей Зеландру, принеси мне шкатулку! Убей варвара, принеси мне шкатулку! О, Зерет Йог!

Галбанд продолжал судорожно извиваться на полу, крича как человек, с которого живьем сдирали кожу. Его вопли и пение Шакара смешались в безобразный хор, отдаваясь гулким эхом от каменных стен, проникая через приоткрытое окно в цветущий сад и пугая весело щебечущих птиц.

Наконец, нечеловеческие крики постепенно смолкли, и тишину покоев нарушала лишь торжествующая песнь колдуна.

Глава 12

Этрам-Фал сидел в одиночестве в своем логове и радовался жизнью. Его кубок, изготовленный из чеканного серебра и отделанный ромбами отшлифованного черного оникса, был до краев наполнен ядовито-зеленой жидкостью. Дорогое вино перемешалось с солидной порцией порошка Изумрудного Лотоса.

Колдун некоторое время смотрел на демоническую смесь, затем, закрыв глаза, опрокинул содержимое кубка в горло. Его острый кадык часто вибрировал, пока он залпом поглощал питье.

Оторвав губы от опустевшего сосуда, чародей издал вздох удовлетворения. По его изможденному, сутулому телу пробежала заметная дрожь.

— Ха! Хвала Сету! — глаза Этрам-Фала зажглись неземным светом, рот искривился, обнажая зубы, отливающие яркой зеленью.

Он выпустил кубок, который так и остался висеть перед ним в воздухе. Но как только колдун на миг отвел взгляд, тут же силы, удерживающие его в пространстве, ослабли, и чаша рухнула на каменный пол. Гладкие кусочки оникса отвалились, покрываясь сетью трещин, а серебро смялось, словно тонкий папирус.

Этрам-Фал довольно рассмеялся и небрежно отпихнул носком в сторону бесформенный комок серебра. Сейчас он стал более могучим, чем некогда позволял себе мечтать.

Жалкие попытки сопротивления со стороны Зеландры забавляли его. Чародей вальяжно откинулся на спинку стула. Чудесный Лотос, растекаясь в мозгу, питал буйные фантазии. Он хорошо помнил, как впервые предстал перед ней под волшебной личиной. Он, словно наяву, видел густую прядь волос, упавшую на тонкую белую шею. Насколько же красивой она была! И волшебница к тому же, настоящая Деркето воплоти!

Конечно, это была женщина, способная оценить его истинные возможности и честолюбие. Зрелая волшебница, достойная разделить его славу.

И, тем не менее, она отклонила его. Горечь, жгучим хлыстом, обожгла Этрам-Фала. Как мог он оказаться таким дураком? Было слишком очевидно, что она просто хотела побольше выведать о нем и Изумрудном Лотосе. И без сомнения ей бы это удалось, но зелье быстро подчинило ее душу. Без поставок снадобья, колдовская сила стремительно истощалась, обрекая на неутолимый голод, безумие и мучительную смерть.

Этрам-Фалу перевел дыхание, успокаивая себя. Ему оставалось только ждать, когда строптивица сама будет ползать на коленях с мольбами перед тем, кого раньше презирала. Очень скоро все вещи, которые он желал, будут его. Или он не хозяин Изумрудного Лотоса?

Чародей резко поднялся. С преувеличенной осторожностью он обошел ряд больших и маленьких столов, которые хаотично заполняли комнату. На каждом располагалось множество предметов, не понятных для неискушенного в магических науках зрителя.

На самом большом столе, в центре, в квадратном ящичке рос маленький кустарник с мясистыми восковыми листьями. Тут же стояли заполненные жидкостью пузырьки на металлической стойке и продолговатая шкатулка из глянцевого черного дерева, запечатанная золотыми защелками.

С некоторым усилием, Этрам-Фал открыл ее и посмотрел на содержимое с почтительным восторгом.

Черный ларец, длиной почти с руку человека, был не более чем наполовину заполнен ярко-зеленым порошком.

— Наполовину заполненный… — процедил колдун, не сознавая, что говорит достаточно громко.

Он поджал губы и нахмурился. По лбу побежали морщины. Недавнее приподнятое настроение сменилось холодным беспокойством, которое скользким червем вползало в его нутро.

Да. Он потратил слишком много времени, экспериментируя со своими новыми возможностями, и не достаточно уделял внимания Изумрудному Лотосу, забывая про личные запасы.

Чародей отодвинул тяжелый полог, который висел над проемом, заменяя дверь во Дворце Ситрисса. Он вышел в темноту и заспешил через пустой зал. Ноги, обутые в сандалии и полы серой одежды тревожили пыль ушедшей эпохи. Этрам-Фал преодолел спиральную лесенку, вырубленную в скале, и оказался перед сводчатым помещением, занавешенным такой же тканью.

За пологом открылась Большая Палата, несомненно, используемая Стриссом как приемный зал во времена Древней Стигии. Теперь она служила импровизированным бараком для двух десятков вооруженных бойцов.

Трое воинов, бездельничающих у порога Палаты мгновенно вскочили на ноги и отсалютовали Этрам-Фалу. Колдун милостиво улыбнулся, одобрительным кивком отмечая их бдительность. Еще проживая в провинциальном стигийском городке Кешатте и занимаясь поисками Дворца Ситрисса, он старался, по мере сил, нанимать в свою свиту наиболее верных и послушных людей. Их преданность зиждилась на щедрой оплате и, особенно на красных листьях дурманящего вендийского растения Као-као.

Двигаясь меж походных коек, Этрам-Фал зло ухмылялся. Маги Черного Круга умалили его знания, касательно волшебных растений. Какое высокомерие!

Они уподобили его друиду из Пиктских Дебрей, как будто он имел что-нибудь общее с теми кроткими и слабыми поклонниками деревьев. Неосведомленные дикари боялись, как бы не нарушить тонкое природное равновесие, вместо того, чтобы использовать его по своему желанию. Конечно, напыщенные индюки из Черного Круга в корне поменяли бы о нем свое мнение теперь. Неопытный чародей, которого они дразнили и осмеивали смог самостоятельно отыскать дворец волшебника Ситрисса, создателя мифического Изумрудного Лотоса. Достаточно скоро, Черный Круг убедится, что Лотос вовсе не древняя легенда, но действительность, которую он, Этрам-Фал, лично возродил из небытия. Как поразятся они его сегодняшней мощи! Как будут клянчить малую толику чудесного растения! А он, из пыли трех тысячелетий, выпестует месть, от которой содрогнется их мирок.

Предаваясь мечтаниям, Этрам-Фал пересек палату и спустился по ступенькам в другой обширный, неосвещенный зал. Неприятное чувство тревоги охватило его, кольнув в левый бок, когда он понял, где оказался. Колдун ускорил шаг. С правой стороны от него возвышалась громада, выделяющаяся даже в темноте. Это была большая статуя черного каменного изваяния, похожая на присевшего сфинкса. Неповоротливое подобие бога, имя и природа которого были не известны Этрам-Фалу.

Вначале, когда он только что нашел желанный дворец и блуждал по пустынным залам, единственным посетителем за множество веков, то обнаружил кое-что еще кроме черного истукана. На каменном алтаре, который расположился между вытянутых лап идола, лежала груда пыльных отбросов. Крошечные, высушенные трупы грызунов, ящериц, скорпионов и других еще более мелких паразитов были навалены горкой перед безмолвной статуей.

Сейчас он торопился покинуть затемненный храм и старался не глядеть в суровое лицо кумира Ситрисса, созданного до падения Ахерона.

Пройдя зал и зайдя за ближайший угол, чародей натолкнулся на своего капитана. Ат нес стражу возле дверного проема. Светящийся сферический кристалл заполнял неглубокую нишу в стене. Он испускал ровное желто-зеленое свечение, отблески которого отражались от полированных доспехов воина.

— К Вашим услугам, господин, — сказал Ат и низко поклонился.

— Света! — скомандовал Этрам-Фал, шагая мимо высокого капитана в овальное помещение.

В почти круглой комнате царил полумрак. В нишах, выдолбленных по периметру, смутно виднелись шарообразные кристаллы. Ат коснулся каждого по очереди своей сферой, и яркие огни мигом рассеяли застоявшуюся тьму.

Стены помещения сплошь покрывала вязь причудливых иероглифов. Под высоким, куполообразным потолком располагался закругленный балкон из потемневшего от времени металла. Но взгляд вошедшего не удостоил внимания ажурную конструкцию, а впился во что-то, лежащее на пыльном полу.

В самом центре, лежал иссушенный труп ученика Этрам-Фала, все еще одетый в желтые лохмотья. Все тело мертвеца было опутано множеством изогнутых ветвей и побегов. Крупные цветы, еще недавно резавшие глаза изумрудной зеленью, увяли, потеряв первоначальный, яркий окрас. Новых бутонов не было видно вовсе.

— Кровь Сета! — из горла Этрам-Фала вырвался крик отчаяния. — Он погибает!

Животный ужас сковал все члены колдуна. Какая непростительная небрежность! Он чуть не погубил свою мечту в самом зародыше. От мысли, что его планы могли рухнуть в одночасье, незадачливый чародей чуть не грохнулся наземь.

— Ат, — прохрипел он, — немедленно приведи сюда молодого жеребца.

Воин, не издав ни звука, стремглав, бросился к дверям.

— Поторопись же! — всхлипнув, бросил ему вслед хозяин, хотя шаги Ата уже смолкли в глубине дворца.

Капитан отсутствовал достаточно долго для того, чтобы у Этрам-Фала было достаточно времени вдоволь потерзаться. Он исступленно укорял и бичевал себя за глупость и тщеславие, поставивших его на край пропасти. Когда, наконец, колдун услышал тяжелую поступь сапог и цоканье копыт по камню, лучик надежды вновь озарил его темную душу. Помощь, к счастью, подоспела вовремя.

Ат ввел в круглую комнату годовалого коня. Лошадь была серовато-коричневой масти с длинной густой гривой. Она нервно перебирала ногами и кусала сыромятный ремень уздечки.

— Сюда, — приказал Этрам-Фал, — подведи его сюда.

Ат потрепал по шее животное, и что-то ласково зашептал на ухо. Внезапно, жеребец уперся всеми четырьмя ногами в пол и бешено закрутил головой. Глаза выкатились из орбит, когда он заметил высохший труп.

— Сюда, Ат, — настаивал чародей.

Высокий воин беспомощно тянул за поводок.

— Повелитель! Он боится.

Этрам-Фал, как паук кинулся к капитану, и сам выхватил у него из-за пояса кинжал. Он был разъярен, созданной не к месту заминкой.

Ат невольно отшатнулся при виде хозяина, с полыхающими как угли глазами и обнаженной сталью в руках.

Колдун захватил хохолок молодого коня и полоснул его по горлу, одним резким движением клинка. Животное издало жалобный вопль, быстро перешедший в предсмертный хрип. Оно пало на колени, расплескивая вокруг фонтан алой крови. Жеребец сделал еще несколько тщетных попыток подняться, прежде чем навек распластаться на холодном полу.

Этрам-Фал подался чуть назад, сжимая в кулаке кинжал и вращая горящими глазами.

Когда ручеек пенящейся крови достиг обвитого мертвого тела, раздался звук, похожий на сминаемый пергамент. Полу — засохшие ветви пришли в движение, шевелясь как клубок змей. Труп задергался. Из-под него выползло несколько отростков. Похожие на чудовищного краба, они двинулись по направлению к павшему животному. Забравшись на грудь, колючие ветви с наслаждением погрузились в зияющую рану.

— Великий Сет! — Ат попятился при виде мерзкого зрелища вон из комнаты.

Его смуглое лицо сделалось бледным как зола и покрылось крупными каплями пота. Этрам-Фал остался стоять на месте, удивленно созерцая увиденное, действие, более бурное, чем он мог предвидеть.

Тем временем, из трупа лошади показались свежие ростки. Мертвое тело сотрясалось, словно стремясь вырваться из кошмарных объятий. Все новая и новая поросль поднималась вверх, обрастая по пути крючковатыми колючками. Отвратительные побеги стегали воздух, наподобие щупальцев осьминога. Некоторые извивались на полу, в непосредственной близости от ног колдуна.

Понимая опасность происходящего, Этрам-Фал попробовал протиснуться мимо растущего чудовища к выходу. Тут, одна из зазубренных ветвей неожиданно обвилась вокруг его правой лодыжки. Чародей завертелся волчком, пытаясь освободиться. Он почувствовал, как в плоть впиваются безжалостные шипы, и тонко закричал от боли и ужаса.

Верный Ат не дремал. Протянув крепкие руки в дверной проем, он схватил своего господина за плечи и буквально выдернул его из смертельного захвата в коридор. Оба кубарем покатились вдоль стены. Хозяин и слуга быстро вскочили на ноги, готовые к немедленному бегству.

Но случилось чудо. Изумрудный Лотос внезапно прекратил всякое движение. В комнате наступила тишина. Конское тело неподвижно лежало в центре, составляя единое целое с зеленым кровососом.

Первым делом, Этрам-Фал согнулся и внимательно осмотрел поврежденную ногу. «Вроде бы ничего серьезного».

— Отличная работа, Ат. Сегодня вечером ты заслужил дополнительную порцию красного листа, — голос мага выражал неподдельную признательность.

Его капитан скромно промолчал.

— Я не мог даже вообразить, что оно так стремительно отреагирует на подношение. Только бы споры не попали в ранку… — сказал Этрам-Фал рассеянно, отрывая от края серых одежд узкую полосу и обматывая вокруг поврежденной лодыжки. Я не ожидал, что оно может искать питание самостоятельно. Теперь я понимаю, почему помещение устроено именно так. Мы должны кормить Лотос с балкона, а не торастение, обезумев от крови, может напасть на нас, подобно акуле. Ты, Ат, должен отдать распоряжение подчиненным, чтобы они соорудили своего рода дверь для этой комнаты.

Высокий капитан утер пот с бровей рукавом и согласно кивнул. Этрам-Фал, отдышавшись, проверил повязку на щиколотке. Ему теперь оставалось только ждать, когда Изумрудный Лотос переварит добычу и расцветет вновь.

Глава 13

Опоясанный мечом всадник скакал через площадь главного рынка Акхарии. Просторный халат не сковывал движений. Голову и лицо скрывал бурнус, как если бы он только что пересек восточную пустыню.

Наездник осадил лошадь, резко натянув поводья, прямо в центре площади и осмотрелся, покрутив головой по сторонам.

Прямо перед ним простирались бесконечные ряды полотняных навесов. Рынок гудел как потревоженный улей. Торговцы наперебой завлекали покупателей, расхваливая достоинства того или иного товара. На открытых прилавках лежали тюки с тканями, которые соседствовали с богатой одеждой, развешенной на жердях. Груды металлических изделий оттесняли столики с лекарствами и снадобьями от всех болезней. Из многих областей Шема сюда свозили обильный урожай. Горы апельсинов перемешались с плодами фиговых деревьев, гранатами, миндалем и гроздьями спелого винограда.

Каждый купец боролся за внимание клиентов всеми доступными способами. Кто-то ругался, кто-то торговался из-за медяка. Иные, заключив выгодную сделку, спешили пропустить кувшинчик — другой вина.

Гончар, одетый в забрызганные глиной лохмотья скучал в своей крошечной лавчонке, редко посещаемой покупателями. Завидев наездника, он оживился.

— Эй, воин! — закричал ремесленник, размахивая керамической флягой. — У меня есть все, что может пригодиться в путешествии. Смотри, вот прекрасный сосуд для вина, достойный твоей седельной сумке и крепкий как камень, не то, что какой-то дырявый бурдюк! Белл — свидетель, эта вещь стоит гораздо больше трех жалких серебряных дебенов!

Человек на лошади проехал мимо, будто не слышал жарких речей. Он даже не повернул голову в сторону назойливого торговца. Гончар почесал затылок, глядя ему вслед, плюнул с досады и вернулся под свой навес.

Городская стена неясно вырисовывалась вдалеке, сложенная из обесцвеченного на солнце кирпича. Массивное укрепление превышала рост высокого человека в добрых четыре раза. Тяжелые городские ворота стояли широко открытыми, и были забиты, непрерывно входящими и оставляющими Акхарию людьми. Арочный свод украшали плитки яркого синего цвета. На гербе два золотых керамических дракона боролись между собой.

Наездник с трудом втиснул свою своенравную лошадь в медленный людской поток.

У высоких ворот стояли вооруженные охранники. Они зорко наблюдали за бурлящей толпой, взимая положенную подать. Их взгляд остановился на всаднике, возвышающимся поверх голов людей и животных. Но, оценив внушительные размеры седока, они промолчали. В конце концов, не было никакого закона, запрещающего свободный выезд из города.

Еще один человек обратил внимание на всадника и бросился продираться к нему. Это был толстый шемит, одетый в разноцветные шелка, выдававшие в нем богатого торговца.

— Прошу прощения, — тонким голосом крикнул он издалека, одновременно увертываясь от деревянной телеги, полной клетями с домашней птицей. — Воин путешествует один?

Тот, к кому обращался торговец, даже не замедлил темп, полностью игнорируя толстого купца.

— Здешняя дорога представляет не малую опасность для одинокого путника, даже для такого как ты, — торгаш запыхался, его и без того красное лицо побагровело еще больше. — Составь мне компанию и будь моим охранником. Я заплачу не меньше чем любой другой наниматель между Акхарией и Аграпуром.

Всадник по-прежнему не отвечал. Тогда толстяк, с шумом выпустив воздух, раздраженно ухватил лошадь за узду, заставляя животное остановиться посреди снующей толпы.

— Я утверждаю, что караванный тракт опасен для одиночки. В эти дни, множество шаек разбойников — зуагиров рыщет в поисках добычи по окрестным равнинам и холмам. Ты обрекаешь себя на верную смерть!

Наездник согнулся в талии и сильно толкнул торговца прямо в лоб. Его глаза, как два черных матовых кристалла безжизненно глядели из впавших глазниц. Бескровные губы дернулись, обнажив стиснутые зубы. В зарослях черной бороды показался шрам, такой же бледный, как и все лицо.

— Смерть, — раздался скрипучий голос, словно два булыжника терлись друг о друга.

Торговец в испуге выпустил уздечку, и раскрыв рот смотрел в спину всаднику, который, пришпорив коня, погружался в людское море.

Миновав ворота, толпа быстро рассеялась по широкой грунтовой дороге, не мешая наезднику перейти на галоп. В небе ярко сияло солнце, щедро поливая золотыми лучами, зеленые поля Шема, но всадника не волновали местные красоты. Он был безразличен ко всему, кроме своей миссии.

Порыв встречного ветра растрепал бурнус. Остекленевшие глаза высматривали за горизонтом невидимую цель. В седоке с трудом можно было узнать Галбанда, бывшего телохранителя.

— Смерть, — снова прошептал он, и ветер сорвал зловещее слово с сухих мертвых губ.

Глава 14

Караванные пути пронизывали все пространство Шема вдоль и поперек, подобно сложной системе артерий. Города — государства вели непрерывную торговлю друг с другом и всем окружающим миром. Торговые отношения являлись национальной, жизненной основой. От них зависело могущество того или иного города обширной страны. От величественных зиккуратов западного побережья до убогих шатров засушливого бесплодного востока протянулась паутина торговых трактов. Как широких проторенных дорог, так и малоприметных, редко посещаемых тропинок. Но все они составляли единую сеть, обеспечивающую процветание Шему.

Восточный тракт, ведя из Акхарии, через пару дней разветвлялся. Одна ветвь тянулась на север к преуспевающему Эруку и древнему Шумиру, в то время как первоначальный маршрут был проложен на восток к Сабатее — городу, пользующемуся дурной репутацией не только в самом Шеме но и далеко за его пределами. Множество более мелких дорог, тонкими ручейками разбегались в южную сторону, к бесчисленному множеству небольших городков и деревень, построенных вдоль побережья величайшей реки Стикс.

По центральной дороге, ведущей к Сабатеи, ехало четверо всадников, ведущих за собой двух доверху нагруженных вьючных лошадей. Вся компания перемещалась в размеренном темпе по пыльному тракту, раскалывающему обильные луга, простирающиеся вдоль холмистой местности, освещаемые ярким солнечным светом, щедро льющимся с безоблачных небес. Вдалеке, у северных склонов, в море волнистой травы паслись тучные стада крупного рогатого скота, принадлежащие зажиточному населению.

Конан — киммериец попытался распустить несколько шнурков на вороте новой рубахи из белого шелка, чтобы ослабить напряжение своей бычьей шеи. Тоже новые синие хлопковые штаны были подвернуты над голенищами его порядком стоптанных сапог. Энг Ших, скрипя сердце, снабдил варвара одеждой из собственных запасов.

Хотя, размер и вес обоих мужчин был примерно одинаков, но покрой одеяния сильно отличался оттого, что Конан носил прежде. Детали одежды там, где они должны были бы быть просторными, напротив, сильно стесняли движения.

Проклятые шнурки узкой сорочки никак не хотели поддаваться, и Конан, плюнув, дернул тугой воротник. Тонкий материал лопнул с протестующим треском, выставляя на показ встречному ветру, обнаженную грудь киммерийца. Энг Ших вздрогнул и испустил вздох, который не заглушил даже цокот копыт лошадей.

Повернувшись в седле, варвар подарил удрученному кхитайцу одну из своих самых широких ухмылок, на что тот ответил бешенным скрежетом зубов. Не желая, раздражать его еще больше, северянин направил поводья в сторону писца госпожи Зеландры.

Ниса ехала чуть позади хозяйки, не переставая озираться вокруг в наивном удивлении с тех самых пор, когда маленький отряд покинул стены Акхарии. Заметив подъезжающего Конана, она отвлеклась от живописного пейзажа. Щурясь от яркого солнца, девушка застенчиво улыбнулась. В течение последних двух дней Ниса изо всех сил старалась обращаться к варвару только по мере необходимости и отвечать сухим деловым тоном. Теперь же ее улыбка сияла теплом и дружелюбием, и Конан, коротко кивнув в ответ, лишний раз убедился, что перемены в настроении женщины поистине непредсказуемы.

Кимериец поравнялся с чалой лошадью госпожи Зеландры. Волшебница скакала молча, погруженная в свои думы. Ее глаза неподвижно смотрели на что-то, скрытое за туманным горизонтом. Конан заметил объемный кожаный мешочек, пристегнутый к ее поясу. Эта поклажа тяжело билась об бедро женщины при каждом шаге лошади.

— Послушайте, госпожа, — сказал варвар нарочито грубо. — Вижу, Вы испытываете некоторые неудобства. В моих седельных сумках достаточно места и если желаете, то я могу убрать туда вашу ношу.

— Нет, Конан, — Зеландра тряхнула головой. — Там весь мой запас Изумрудного Лотоса. Я всегда должна иметь его под рукой в случае, если тяга станет неодолимой.

Когда она произнесла эти слова, ее тихи голос, пропитанный горечью, упал осенним листком под ноги лошади.

— Кром! — воскликнул киммериец. — Вы такая осторожная женщина и вдобавок опытная волшебница! Как получилось, что над Вами взял власть какой-то, пусть и колдовской, порошок?

Естественная наивность варвара, казалось, не тревожила Зеландру. Она сидела в седле прямая, как спица. Порыв теплого ветра разворошил тщательно уложенную прическу.

— До недавнего времени я жила, ни в чем себе не отказывая, на полученное наследство. Доставшееся богатство позволяло мне вдоволь предаваться изысканиями в колдовстве и тайных науках. Но, к сожалению, всему наступает конец. Казавшееся огромным, состояние почти исчерпалось. Из многочисленной свиты и слуг, теперь только Энг Ших, Ниса и несколько вечно полупьяных охранников — вот и все, что я имею на сегодняшний день.

Услышав про нерадивых охранников, Конан согласно кивнул.

— Значит, из-за недостатка средств вы вели борьбу с кешанцем за место придворного мага.

— Да, должность личного чародея короля Самуаби казалась достойным способом продолжить мой образ жизни как ученого и волшебника. Мне было нужно получить это место незамедлительно, но Шакар предложил свои услуги королю почти одновременно. Кто бы мог подумать, что Самуаби будет выбирать между этим шутом и мной!

— До меня дошли слухи, что Самуаби готовит Акхарию к войне, — киммериец нахмурил лоб. — Если это так, то он, вероятно, ищет колдуна, обладающего навыками боевой магией. Возможно, король специально стравил вас с кешанцем, чтобы вы вцепились друг другу в горло, а он сделает выбор в пользу более сильного.

Зеландра смотрела на варвара, ее брови поползли вверх в удивлении.

— Я не подумала об этом. Какое варварство! — она вспыхнула и залилась краской. — Прости, Конан, я не хотела тебя обидеть.

— Пустяки. Такие козни распространены как раз среди цивилизованных людей.

— Действительно, пороки присущи цивилизации. Когда Этрам-Фал предстал передо мной под маской Элдреда Торговца, я была только рада тому количеству редких чудодейственных препаратов, которые он предложил мне в помощь в дворцовых интригах. Я должна была быть более осторожной, когда он утверждал, что обладает большим запасом Изумрудного Лотоса.

— А вы знали об этом самом лотосе?

— Он — легенда, возможно созданная Ситриссом, чародеем Древней Стигии, который заключил сделку с Темными Богами. В свитках говориться, что неземная мощь лотоса помогала империи Ахерона править миром три тысячи лет назад. В легендах не говориться относительно его использования и эффекта, но все соглашаются, что Ситрисс видел в лотосе небольшую ценность, чем в любой из своих работ. Что он посветил жизнь поискам бессмертия. Известно его презрение к любой форме власти. В конце концов, он сгинул где-то в глухой местности, унося с собой тайну Изумрудного Лотоса. Сам Лотос превратился в прекрасный миф, способный взбудоражить воспаленное воображение.

— Но как же вы приняли его от незнакомца и поверили ему на слово? — скептически покачал головой Конан.

— Было легко установить, что это не обычный лотос и еще легче, что это не яд. Когда Элдред, т. е. Этрам-Фал сказал мне, что он только что продал шкатулку порошка Шакару из Кешана, я почувствовала себя обязанной, по крайней мере, поэкспериментировать с материалом. Как я могла тогда знать? — она делала паузу, выдавив измученную усмешку. — Мерзавец продал это зелье по очень разумной цене, — добавила Зеландра с горьким смешком.

— Держу пари, что он прекрасно был осведомлен о последствиях. А что испытали вы, попробовав эту гадость?

Рука Зеландры крепко сжала мускулистое предплечье варвара. Она смотрела киммерийцу прямо в глаза.

— Ты не представляешь, какие это ощущения. Когда я первый раз попробовала его, то почувствовала — нет в целом мире такой силы, которая была бы неподвластна мне. Появилась безумная вера в грядущий успех! Мои колдовские способности почти удвоились! Я провела несколько экспериментов и эффект ошеломил меня. Я купалась в волнах дикого восторга, пока снадобье действовало. Но расплата оказалась горькой. Появилась всепоглощающая тяга к порошку, и я поняла, что больше не принадлежу себе.

Ее пальцы разжались, и рука безвольно упала вниз. Волшебница часто заморгала, с трудом удерживаясь, чтобы не разрыдаться. Конан сделал вид, что не заметил ее состояния, он молчал, глядя перед собой.

— Это как пиявка, присосавшаяся к моей душе, — голос Зеландры понизился до хриплого шепота, но она продолжала говорить, словно ведомая мрачным принуждением. — Сначала я думала, что смогу побороть пристрастие к омерзительному порошку. Я клялась себе, что следующая порция будет меньше предыдущей, хотя бы на несколько зерен. Я надеялась постепенно понизить количество, пока не освобожусь от пагубной зависимости. Но все не так просто. Чтобы избавиться от Лотоса окончательно нужно длительное время и осторожное уменьшение очередной дозы. Для этого необходимо достаточное количество порошка, а запасы его у меня ограничены. Без новых поставок силы мои быстро иссякнут, и я умру в мучениях.

На мгновение наступила тишина, нарушаемая только топотом копыт, скрипом седельных подушек и шепотом теплого ветра.

— Так, — деревянным голосом сказал Конан. — Значит, мы направляемся в Стигию, а возможно и в пасть к самому Нергалу только чтобы вы разжились проклятым порошком?

— Нет! — голова Зеландры откинулась назад, ее ястребиный открылся ясному небу. — Клянусь, нет! Этрам-Фал обманул и отравил мое тело и душу, пытаясь превратить в послушную куклу. Он хотел с помощью мерзкого препарата получить власть надо мной. Теперь я желаю видеть, как этот высокомерный ублюдок будет подыхать!

Киммериец усмехнулся, задорно тряхнул гривой черных волос, и его пятки с силой ударили в бока лошади, принуждая животное нестись вскачь.

Глава 15

Хотя Шакар был порядком измотан, выполняя сложный ритуал некромантии после коварного убийства своего телохранителя. Время, казалось, замедлилось для колдуна. Вечер сменился ночью, а та, в свою очередь днем, но он этого даже не замечал. На всем протяжении следующего дня кешанец предавался медитации в своих покоях, восстанавливая силы. Сердце Шакара наполнялось гордостью за собственную мощь, которую он обратил против несчастного Галбанда. В глубине души он, конечно, сознавал, что без помощи Изумрудного Лотоса его успех был бы куда скромнее.

К вечеру тело мага получило достаточный отдых, а сознание вернулось в более приземленную плоскость. Он сидел возле открытого окна и смотрел на сад, теребя в руках хрустальный графин с остатками бритунийского вина, которого Галбанд имел неосторожность перебрать.

— Он добудет это, — сказал Шакар пустой комнате. — Он принесет мне его, или я оставлю его душу запечатанной в пределах ожившего трупа навсегда. Он не сможет потерпеть неудачу, потому что только я могу даровать ему покой и истинную смерть.

Он сделал паузу, затем продолжил:

— Он обязательно выполнит поручение, — его голос внезапно притих от ужасной мысли, которую раньше он не мог даже вообразить. — Но что, если Галбанд не вернется вовремя?

Самый значительный колдовской прием, который кешанец когда-либо выполнял, потребовал большой жертвы. Отделанная серебром шкатулка на его столе была пуста. Две ложки, которые он взял перед убийством телохранителя бамбуковым шипом, были последними, если не считать нескольких зеленых пылинок, осевших на дне.

В груди образовалось неприятное стеснение, которое продолжало усиливаться. Шакар отвел глаза от окна, за которым солнце, путаясь в набежавших облаках, клонилось к западу, и подошел к столику. Руки вцепились в пустой ларец, и колдун некоторое время тупо глядел на полированную поверхность, словно надеясь, что Изумрудный Лотос появиться сам собой.

Боль в груди становилась все сильнее. Кешанец не смог сдержать стон. Трясущимися пальцами он открыл крышку, чтобы убедиться в том, что и так знал.

— Пусто, — заплакал Шакар, раскачиваясь из стороны в сторону. — Почему там Пусто? — он прижал холодную металлическую коробку к груди, с трудом сдерживая рыдания.

Тут, краем глаза, колдун заметил вспышку желтого света. Она разорвала сумрак прихожей за открытой дверью покоев. Волна надежды вдохнула новые силы в тело кешанца. Он, шатаясь, побрел к дверям, все еще сжимая шкатулку. Последние лучи заходящего солнца создали на мраморе пола алую дорожку. Радужные сполохи переливались в коридоре напротив дверей спальни.

— Элдред? — каркающим голосом вопросил чародей. — Элдред, я должен поговорить с тобой!

Шакар вышел из покоев, в то время как разноцветный туман сгустился и побелел, на стене проявились черные контуры человеческой фигуры.

— Ответь же, ты действительно Элдред Торговец?

Пелена белесого света, маскирующего темную форму почти рассеялась, открывая фигуру невысокого шемита в шелковистой одежде торговца. Образ подрагивал как мираж в пустыне.

— Тупица! — прозвучал голос. — Ты видно вообразил, что обычный торгаш смог посетить тебя подобным образом?

Торговец исчез и на его месте появился сутулый стигиец, лысый с деформированным черепом. Черные глаза навыкате с презрением буравили Шакара, заставляя его тело трепетать.

— Кто же ты тогда? — почти плакал кешанец. — Почему ты мучаешь меня?

— Можешь называть меня — Этрам-Фал и я вовсе не собираюсь тебя мучить. Просто наблюдаю, сколько ты протянешь без моего Лотоса.

Мысли Шакара вихрем проносились в голове. Истерический смешок сорвался с дрожащих губ.

— Наблюдаешь? — завопил кешанец. — Ты что — безумец? Где Лотос? Я дам тебе все, что пожелаешь!

— Да, — сказал Этрам-Фал спокойно. — Конечно, ты отдашь все. Лучше ответь мне, когда ты в последний раз прибегал к помощи Изумрудного Лотоса?

Шакар пытался взять себя в руки. Он часто дышал открытым ртом. Пальцы вцепились в серебряную шкатулку до боли в суставах.

— Вчера утром я использовал его для проведения сложного обряда. Сейчас мне нужно еще порошка.

— Вчера утром? А ты сильнее, чем я думал. Кстати, когда начались боли в груди? — голос Этрам-Фала был бесцветным и невыразительным.

Шакар едва мог сдержать эмоции.

— Да! Да! — запричитал он. — Моя грудь готова разорваться от горящего в ней пожара. Теперь дай мне скорее Лотос! — всхлипы колдуна перешли в надрывный вопль.

— А ну тихо! — команда Этрам-Фала отдалась в мозгу кешанца ударом оглушительного гонга так, что колени колдуна подкосились.

Чернильное облако тумана окутало стигийца, преобразовывая его вновь в безликую размытую фигуру.

— Кто ты такой, пес, что командуешь мной? Ты слишком глуп и немощен даже для того, чтобы быть хорошим рабом. Утешься фактом, что некоторым образом послужил Этрам-Фалу из Стигии в его великом замысле.

Подвывая от ненависти, Шакар открыл свою шкатулку и поднес к перекошенному лицу. Высунув язык, он жадно вылизал крупинки с блестящей поверхности. Когда внутри не осталось ни пылинки, чернокожий колдун отшвырнул ненужный ларец прочь и закачался как пьяный.

— Я уничтожу тебя! — почти торжественно провозгласил он.

Его руки замелькали, чертя в воздухе тайные знаки. Перед ним образовалась прозрачная сфера, сотканная из голубого света, которая устремилась к темному силуэту. Но, не долетев до цели самую малость, голубой шар резко замер на месте, чтобы уже через мгновение обрушиться на кешанца. Шакара отбросило назад, впечатав в мраморную стену, и колдун сполз вниз со сдавленным вскриком.

— Твоя миссия закончена, — насмешливо произнес голос. — Теперь ты можешь потратить остаток сил, чтобы удавиться или как-то по-другому закончить свое жалкое существование. Это было бы гораздо быстрее и главное значительно легче той смерти, которая ожидает тебя в ближайшем будущем. А я прощаюсь с тобой, Шакар.

Кешанец, корчась, лежал на холодном полу, наблюдая, как тает темная фигура. Она уже давно пропала, а в голове у Шакара продолжал звучать холодный, металлический смех Этрам-Фала.

Наконец, кешанец попробовал подняться, но ноги отказывались слушаться. Каждую клетку его измученного тела терзала острая боль. Ногти в отчаянии скребли по бездушному мрамору.

Внезапно, в воспаленном мозгу черного колдуна родилась здравая мысль. Шакар перевернулся на живот и тяжело пополз из прихожей обратно в свою спальню. Дыхание со свистом вырывалось из его легких, и было единственным звуком, раздававшимся в пустом доме. Несколько раз он замирал, пытаясь справиться с тошнотой и головокружением, но затем с упорством продолжал свой трудный путь.

В конце концов, Шакар добрался до рабочего стола и резко дернул выдвижной ящик, который с шумом упал на пол. Содержимое рассыпалось. Черный пузырек со звоном разбился, прозрачная жидкость разлилась по мраморным плитам. Шакар пошарил в ворохе разбросанных предметов и скоро обнаружил бамбуковый шип. Колдун поднес запачканное чужой кровью оружие к глазам, и некоторое время сосредоточенно разглядывал острые как бритва края. Огонь продолжал полыхать в груди, пожирая внутренности. Когда боль стала невыносимой, он обеими руками сжал шип и, не колеблясь более, вонзил смертоносное жало себе в горло на всю длину острия.

Шакар из Кешана последовал совету Этрам-Фала.

Глава 16

Вечерняя мгла окутала особняк госпожи Зеландры. Железные ворота были заперты до утра на крепкие засовы. Два охранника, совершив рутинный обход, бездельничали на кухне, поглощая невероятное количество вина и закусок. Попеременно прикладываясь к бурдюку, они вели праздные разговоры умиротворенными голосами.

В коридорах и залах пустого дома царил мрак. Зашторенные окна не пропускали даже лунного света. Охрана не зажигала факелы и свечи. Роскошная вилла погрузилась в сонную дремоту возможно до самого возвращения хозяйки.

Но покой и тишину особняка посетил поздний гость, незамеченный опьяневшими стражами. Стена спальни Зеландры озарилась разноцветным сиянием. Причудливые тени заплясали по стеллажам с книгами, по заправленной роскошной кровати. Яркий белый свет изливался из стены, проникая в каждый уголок покоев. Образ Этрам-Фала вырисовался на стене. Темная голова колдуна поворачивалась из стороны в сторону, не находя ни малейшего присутствия. Стигиец был крайне удивлен.

Зеландра! Я вернулся! — мысленно возвестил он, надеясь, что будет услышан.

Но чародей не дождался никакого ответа, вообще не услышал ничего в ответ. Темный силуэт какое-то время оставался неподвижен. Маг размышлял. Затем его руки сделали несколько быстрых движений, и изумрудное свечение объяло Этрам-Фала зеленым коконом. Медленно, словно преодолевая водную преграду, черная фигура отделилась от стены и поплыла над каменным полом, устланным дорогими коврами.

Покинув комнату, Этрам-Фал бродил по пустым коридорам как беспокойный призрак, оставляя позади себя слабое свечение.

Поиски ни к чему не привели. Дом предмета его желаний был пуст, и скоро маг возвратился обратно в спальню. Он ломал голову над вопросом: Как давно, с кем и главное, куда отбыла Зеландра?

Глава 17

Путешественники остановились на вершине холма и смотрели на обширное пространство долины Реки Стикс, простирающиеся перед ними. Великая река катила свои воды через заросли спутанной растительности. Пробираясь все дальше на юг, путники пересекали засушливые, бесплодные земли. Но берега могучего Стикса были вовсе не пустынны. Вдоль реки, насколько мог охватить взгляд, раскинулись луга сочной травы и ряды высоких пальм, качающих кронами на легком ветерке. Вся долина была пронизана орошаемыми полями, дающими обильный урожай. Мать всех рек, желто-коричневая по кромке берега и густо-синяя в середине, щедро питала благодатный край.

С востока на запад виднелись рассеянные группы хижин, поднятые на сваи. Непосредственно под холмом, где расположились путешественники, на низком, искусственном плато, приютилось небольшое поселение. Не окруженное стеной, изрезанное сетью ирригационных каналов, оно лежало внизу у реки, утопая в зелени. Единственная дорога связывала городишко с более сухим нагорьем, где сливалась с широким, утоптанным трактом, который тянулся вдоль Стикса.

Когда четверка путников спускалась в речную долину, то встретила уроженцев этой земли. Мимо проходили пастухи, подгоняя длинными палками мычащий скот. Крестьяне трудились на орошаемых полях пшеницы и ячменя, колосящихся на черной илистой земле.

Скоро показались первые грязно-белые здания городка.

Ниса размахивала изящной рукой во влажном воздухе, отгоняя назойливых мух. Рядом молча ехала госпожа Зеландра. Двое мужчин возглавляли шествие.

Девушка, устав отгонять надоедливых насекомых, подалась чуть вперед и поравнялась с конем киммерийца.

— Что это за место? — спросила она Конана.

Варвар усмехнулся, довольный тем, что она преодолела нежелание говорить с ним. Молодая женщина продолжала меж тем изучать незатейливые строения впереди, очевидно не замечая его внимания, хотя лицо ее порозовело.

— Его называют Асвана и она сводная сестра города Белл-Хар, лежащего ниже по течению Стикса, на той стороне. Асвана — тихая деревня и к тому же прекрасное место пересечь реку, реку, не привлекая слишком много внимания.

— Стигийцы, как говорят, не жалуют иноземцев.

— Да. Змеепоклонники с удовольствием бы отказали любому чужаку в посещении их проклятой страны. Их пограничные службы, немногие разрешенные правителем Ктесфоном, созданы, чтобы схватить всякого злоумышленника и судить на месте — достоин ли он, стоять на стигийской земле.

— А если он окажется — не достоин?

— Хорошо. Любой купец, торговля которого откормила бы Стигию или робкий книжник, прибывший воздать должное Отцу Сету — может рассчитывать на откровенный грабеж и быстрый пинок обратно за границу. Здесь это широко практикуется. В худшем случае, его ждет медленная мучительная смерть.

Нису затрясло, несмотря на яркое солнце, и девушка сплюнула в канаву.

— Вот и мы здесь проезжаем как незваные гости, — промолвила она.

Конан только рассмеялся, откинув назад гриву черных волос.

— Не бойся, женщина. Патрулей немного, а земля обширная. И, кроме того, я иду с Вами!

Ниса тоже засмеялась и, потянувшись с седла, быстро чмокнула в щеку варвару. Потом она ударила пятками в бока лошади, посылая животное прочь, в сторону госпожи Зеландры, оставляя Конана потирать шею в недоумении.

Ни киммериец, ни Ниса, не заметили, как Энг Ших, следующий поодаль, удивленно и недоверчиво покачал головой и пригладил отсутствующую шевелюру широкой пятерней.

Кортеж Зеландры приблизился к самому берегу реки. Потеющие рабочие, одетые только в набедренные повязки, отдуваясь, поднимали воду из величественного Стикса при помощи простых механизмов. На грубой треноге с длинным брусом наверху, на одном конце располагался тяжелый противовес. С другого конца свисала веревка с большим ведром. Ведро опускали, пока оно полностью не заполнялось водой. Потом работники добавляли массу своих тел к противовесу, отводя полное ведро от реки. Наконец, вращая брус на треноге, они подавали воду в оросительный канал. Конану этот способ казался крайне утомительным.

Скоро среди белых зданий Асваны, путешественники привлекли к себе внимание. Хотя мощеные улицы городка были достаточно оживленные, экзотическая внешность Конана вызвала заметный интерес у местных жителей. Голые дети бежали в пыли около копыт их лошадей, перекликаясь пронзительными голосами. Женщина, одетая только в прозрачную накидку, крася брови у окна на втором этаже, многозначительно подмигнула киммерийцу. На что в ответ, варвар вскинул руку в приветствии и широко осклабился. Он бы и продолжал дарить улыбку прекрасной незнакомке, но тут почувствовал острый взгляд возмущенных глаз Нисы. Когда он обратил свою улыбку на нее, девушка вспыхнула и отвела взор.

Конан замедлился перед низким зданием без окон с топорной вывеской, означающей, что перед ним подобие таверны. Пока северянин лениво разглядывал вывеску, в занавешенном дверном проеме возник худосочный мужчина в ношенной, запятнанной потом тунике и уставился на седока, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца.

— Скажи-ка, друг, — загудел варвар. — Где я могу найти перевозчика в вашей дыре?

Человек, к которому он обратился, принял кислое выражение и затеребил грязную ленту, которая увенчивала его взъерошенные, седые волосы.

— Есть тут такой Песурис, но он ушел с грузом рыбы поутру. И, насколько я знаю эту ленивую собаку, вернется не раньше сумерек.

— Так может, есть кто-нибудь еще?

— Нет, клянусь богами! Я сам был перевозчиком, пока наместник не решил, что одного парома вполне достаточно для Асваны и не выдал патент одной свинье — Песурису. Теперь он один жиреет, перевозя улов на ту сторону, оставляя честных людей не у дел.

Конан склонился с седла к самому уху невзрачного мужичка и доверительно спросил:

— Как тебя зовут, мой друг?

«Друг» посмотрел на него мутными глазами беспробудного пьяницы.

— Я — Темотен. Коли желаешь говорить со мной дальше, сначала угости добрым кувшинчиком вина.

— Послушай, Темотен. Если у тебя сохранился твой паром, почему бы, не перевезти нас через Стикс? Тем самым, ты урвешь кусок от доходов Песуриса и сможешь наливаться вином целую неделю.

Темотен отпрянул назад от щедрого предложения. Его помятое лицо приняло скорбное выражение. Он отрицательно мотнул нечесаной головой.

— Нет. Песурис обязательно сообщит об этом властям Белл-Хара, а может и пограничной службе. Кроме того, если стигийские солдаты, совершая обход берега, заметят нас, то обязательно захотят посмотреть на разрешение, которого у меня нет. Я не хочу быть утопленным в портовой канаве, если поймают. Так, что благодарю, незнакомец.

Темотен развернулся, чтобы уйти восвояси, но тут почти столкнулся с госпожой Зеландрой. Она слышала разговор и теперь стояла перед ним, покачивая в тонкой руке увесистый мешочек.

— Я и мои люди должны пересечь Стикс без задержки, Темотен, — голосом, не терпящим возражения, сказала она. — Я очень хорошо оплачу поездку. Неужели ты хочешь, чтобы этот мешочек достался Песурису?

Бывший перевозчик принял мешочек дрожащими пальцами и высыпал сверкающий поток золотых монет в грязную ладонь. Его глаза расширились, постепенно становясь более трезвыми.

— О, Сладкая Иштар! — Темотен облизал пересохшие губы.

— Кроме того, — продолжала Зеландра. — Я не думаю, что он такой дурак, чтобы связываться с моими друзьями — Энг Шихом и Конаном.

Темотен бросил короткий взгляд в сторону внушительных спутников госпожи, затем вновь обратился к золоту, вполне достаточному, чтобы обеспечить комфортную жизнь в лучшей части города.

— Действительно, — с придыханием промолвил он, — связываться будет только очень большой дурак. А, к Нергалу все! Пойдем. Что, один лишь наместник волен распоряжаться судьбой свободных шемитов?

— Конечно, полностью с тобой соглашусь, — улыбнулась Зеландра. — Теперь, где мы можем найти твой паром?

Лодка была пришвартована к гниющему доку позади хижины Темотена в предместье Асваны. Это было некогда изящное судно из крепкого кедра приблизительно двадцать четыре фута от носа до кормы. Единственная, тонкая мачта высилась посреди палубы, имея свернутый парус выцветшего желтого цвета. Изодранный войлочный навес, установленный только перед длинным рулевым веслом предлагал единственное убежище от солнца. Когда Энг Ших завернул за угол лачуги Темотена и увидел лодку, он коснулся плеча Зеландры и что-то быстро сообщил ей на языке знаков.

— Друзья мои, — сказала волшебница. — Энг Ших указывает, что на пароме не найдется места для наших лошадей.

Конан, тянущий седло и седельные сумки со своего коня, изрек:

— Это — точно. Верблюды — превосходный транспорт для путешествия через пустыню. Возможно, Вы и Энг Ших взяли бы лошадей в город, да и продали там.

Зеландра подняла темные брови.

— Разве теперь ты, варвар, возглавил поход?

— Все лишь простой совет, госпожа. Мы могли бы использовать золото, вырученное от продажи лошадей на покупку верблюдов в Белл-Харе.

— Пожалуй, ты прав, — признала волшебница неохотно. — Но я не торгаш, чтобы совершать подобные сделки.

— Вы заключили сделку со мной достаточно легко. Только велите Энг Шиху принять грозный вид при торге с перекупщиками. Держу пари, что в таком случае, Вы получите превосходную цену.

— Очень хорошо. Темотен, знаешь подходящего человека в городе?

Перевозчик, стоящий на доке, энергично закивал.

— Да, хозяйка. Кузен моей покойной жены, Нефта, знает толк в лошадях. Вы найдете его в северо-восточном углу рыночной площади. Скажите ему, что Вы от меня, и он встретит Вас, как своих родственников.

Оставшиеся седла и пакеты были сняты с лошадей. Зеландра и Энг Ших отправились в сторону городка, ведя за собой порожних коней. Кхитаец обернулся через плечо и многозначительно оглядел северянина суженными глазами с ног до головы. Конан же, как ни в чем не бывало, деловито загружал седельные сумки на лодку.

Темотен, наклонившись через опору дока, занимался тщательным исследованием грязных ногтей своей левой руки и не предпринимал особых усилий помочь киммерийцу.

— Я вижу, чужестранец, что ты разбираешься в вопросах погрузки судна.

Конан аккуратно положил упакованную сумку поверх лежащей на палубе груде вещей.

— Приходилось немного заниматься подобным делом, — сказал он спокойно.

— Тогда ты, может быть, умеешь настраивать парус по ветру?…

— Вижу, что ремесло паромщика слишком трудно, чтобы обходиться без посторонней помощи, Темотен. Не бойся, я помогу тебе переправиться через реку.

Перевозчик насупился, но промолчал. Отвернувшись, он принялся разглядывать туманный горизонт. Ниса проворно спрыгнула с дока на палубу судна и, пробежав до кормы, держась за рулевое весло, перегнулась через борт, пристально всматриваясь в глубины Стикса. Ветер растрепал ее роскошные волосы. Через мгновение Конан присоединился к ней. Великая река простиралась далеко в обе стороны, испещренная отдельными точками рыбацких яликов. Легкий бриз, дующий от воды, делал воздух свежим и бодрящим.

— Как красиво, — сказала Ниса мечтательно. — Я никогда не видела Стикс прежде. Я даже не покидала стен Акхарии с тех пор, когда была ребенком.

— Кром! — откликнулся Конан странно мягким тоном. — Это не настоящая жизнь. Как можно существовать в ограниченном мирке? Клянусь бородой Имира, я сошел бы с ума, если б вздумал держать себя взаперти в одном единственном городе всю свою жизнь.

Ниса посмотрела на варвара, подернутыми дымкой глазами.

— Знаешь, Конан, может я и не должна об этом говорить, но эта поездка кажется самой прекрасной вещью, которую я когда-либо имела. Вся моя жизнь была посвящена добровольному затворничеству с госпожой Зеландрой, а теперь я нахожу, что наслаждаюсь путешествием, проходящим в тени ее смерти.

Конан подставил суровое лицо порыву встречного ветра.

— Все путешествия, так или иначе, проходят в тени смерти, — сказал он мрачно. — Любой, бредущий по дороге жизни, не ведает, за каким поворотом его ждет костлявая смерть.

Молодая женщина внезапно вплотную приблизилась к киммерийцу, вдавливаясь грудью в его мускулистое тело. Варвар, озадаченный горячим порывом, поднял ее лицо за подбородок. В темных глазах девушки мерцали бусинки слез.

— Поцелуй меня, — прошептала она. — И Конан, не заставляя себя ждать, впился в податливые губы. Мгновенно одна железная рука обхватила талию девушки, другая нырнула под округлые колени. Поцелуй прервался, когда киммериец понес ее под навес, куда складывал их имущество. Ниса разглядела, что он оставил пустоту в центре груды и расстелил там одеяло.

— О, — произнесла она хрипло, — да ты все подстроил специально.

Конан бережно опустил ее на одеяло посреди скрытого гнезда.

— Как ты думаешь, зачем я отослал тех двоих в городишко? — спросил он, не ожидая ответа.

На разваливающимся доке, Темотен наблюдал за парочкой. Когда те скрылись под навесом, он погрыз грязный ноготь и с задумчивым вздохом направился в свою хижину, в тщетной надежде отыскать хоть каплю вина.

Глава 18

Судно резво двигалось по водной глади, взбивая носом пену. Стикс сиял всевозможными оттенками синего цвета, отражая чистоту ясного неба. Маленькие рыбацкие лодки, сделанные из связок тростника папируса сновали поодаль. Рыбаки, занятые установкой сетей, не обращали особого внимания на паром Темотена. И все же перевозчик немного успокоился только тогда, когда паром оставил позади челны рыбаков и выплыл на середину реки. Подлатанный парус хорошо держал ветер, и судно уверенно рассекало речные просторы, ведомое рулевым. Около Темотена, работающего веслом, на корме, расположились Конан и Энг Ших. Варвар удобно растянулся по планширу, а кхитаец сидел, поджав скрещенные ноги, обратив лицо к солнцу. В тени навеса сидели госпожа Зеландра и Ниса, переговариваясь приглушенными голосами.

Трое мужчин на корме некоторое время молчали, пока Темотен, который в течение всего путешествия приглядывался к Энг Шиху, не выдержал.

— Твой приятель вообще когда-нибудь говорит? — задал, мучающий его вопрос, перевозчик Конану.

Тот усмехнулся и потянулся как сытый кот. Кхитаец оставался не движим и даже не открыл глаза.

— Он — немой, хотя и общается с госпожой Зеландрой при помощи жестов.

— Да уж… — Темотен сделал паузу, набираясь храбрости. — А откуда он такой?

— Кхитаец с отдаленного востока.

— Я никогда не встречал подобных людей. А все ли мужчины той страны, столь большие и толстые?

Конан был уверен, что в сомкнутых веках Энг Шиха появилась щелочка.

— Далеко не все. Обычно кхитайцы тощи и плюгавы, — сухо ответил киммериец. — А этот действительно исключителен в этом отношении.

Темотен не спросил больше ничего. Орудуя веслом, он устремил взгляд в туманные очертания далекого берега. Конан, однако, предвидел не высказанные вопросы, беспокоящие перевозчика, и не был удивлен, когда скоро Темотен заговорил снова.

— Почему — вы в такой спешке пересекаете Стикс, Конан? И почему столько платите? Вы беглецы? Возможно, госпожа Зеландра скрывается от врагов? — выпалил Темотен одним духом. — Это не праздное любопытство, просто беспокоюсь о клиентах, — добавил он стыдливо.

— Слушай, Темотен, — сказал Конан серьезно. — Энг Ших — кхитаец, а все кхитайцы — каннибалы. Они едят любопытных.

Энг Ших открыл глаза и искоса посмотрел на варвара. Потом повернулся к перевозчику и медленно зловеще облизал губы.

— Мои извинения, друзья, — запнулся напуганный Темотен.

Остаток пути проходил в тишине. Конан дремал, прикрыв бронзовой рукой глаза, пока его не подталкнул активный Темотен, который нуждался в помощи, чтобы свернуть парус.

Город Белл-Хар был еще меньше чем Асвана. Его береговая линия была выложена гигантскими каменными блоками. Стигийцы любили монументальную архитектуру. И редкий город в Cтигии обходился без циклопических построек.

У покрытых водорослями плит гавани Белл-Хара, был и пришвартованы различные суда. В основном тростниковые лодки, но попадались и роскошные доу. Береговая линия, казалось, была открытым базаром, кишащим людьми и животными. Темотен вывернул руль, направляя паром на восток.

У восточной части гавани не так людно, — сказал он, вроде как про себя, — Конан, поможешь?

Огромный киммериец уже перемещался к носу лодки, чтобы взять длинный, деревянный шест, лежащий у правого борта. Он помогал держать судно в нужном направлении так умело, что Темотен то и дело одобрительно кивал седой растрепанной головой. Солнце медленно катилось на запад, и над городом перед ними сгустились тени. Стикс постепенно тускнел, меняя синий цвет на густо-филетовый. Гавань расширялась по мере того, как перевозчик правил свое судно к ее восточной оконечности.

Приблизившись к пирсу, лодка замедлила ход и Темотен, схватив скрученную веревку, ловко накинул петлю на бронзовую тумбу дока и притянул судно к потрескавшейся каменной ступеньке.

— Ну, вот и все, — внезапно оживился перевозчик. — Давайте на выход. Я выполнил свою часть сделки. Теперь могу лишь помочь с выгрузкой, — он нетерпеливо вытянул один из свертков из-под навеса и взвалил на костистое плечо.

— Мы должны оставить вещи здесь и сходить на рынок, чтобы купить верблюдов и воды, — сказал Конан. — Темотен, приглядишь за нашим имуществом?

— Приглядишь?! — распалился перевозчик. — Да я покину это место так стремительно, насколько позволит мое судно!

— Я останусь, — предложила Ниса. — Я чувствую себя неважно после переправы, так что короткий отдых мне необходим.

Зеландра, Конан, и Энг Ших отправились вниз по доку, оставляя Нису сидящей на груде багажа. Темотен мялся на каменной ступеньке.

— Прощайте, госпожа, — крикнул он нерешительно. — Прощайте, Конан и Энг Ших.

Волшебница обернулась и махнула рукой.

— Попутного тебе ветра, — добавил Конан.

Энг Ших даже не взглянул в сторону паромщика.

Набережная Белл-Хара былавымощена широкими плитами серого камня. Хотя здания были почти идентичны таковым из Асваны, атмосфера города здесь была намного более подавленной. Тихие склады в конце доков скоро сменились рядами открытых лавок, а те, в свою очередь, переходили непосредственно в центральный рынок, который был вечно переполнен. Но его посетители казались более осторожными и менее дружелюбными, чем их прототипы по другую сторону Стикса. Загон для верблюдов располагался неподалеку и когда покупатели подошли, к ним тут же подскочил одноглазый владелец, с приклеенной улыбкой на губах. Пока госпожа Зеландра внимательно рассматривала предложенных животных, Конан отпускал иронические комментарии о каждом. Маленький одноглазый хозяин, с восхищением глядя на могучую фигуру варвара, выражал страдальческие протесты по поводу его резких суждений.

Киммерийцу эти торги скоро стали надоедать, и он то и дело посматривал по сторонам, ища ближайший трактир, где можно промочить горло.

Тут его зоркий глаз выхватил из суетящейся толпы, со всех ног бегущую Нису. Заметив своих спутников, девушка кинулась к ним, чуть не врезавшись в живот Конана. Грудь ее тяжело вздымалась, а в глазах читалось такое отчаяние, что варвар даже невольно растерялся.

— Темотен, — задыхаясь, начала она. — Стигийские солдаты задержали его… Он не успел отплыть, замешкался, а они тут, не к стати проверяли доки. Они не казались рассерженными, но потребовали предъявить разрешение на перевозку…

— Сколько? — низким голосом спросил северянин, в его синих глазах зажегся опасный огонек.

— Пять или шесть… — Ниса беспомощно развела руками.

Киммериец молча отстранил ее и решительно двинулся к докам, раздвигая толпу широкими плечами.

— Конан, нет! — голос принадлежал госпоже Зеландре, но варвар не услышал его.

Он перешел на бег, направляясь прямо к гавани. Люди шарахались от высокого чужеземца, не всегда успевая уступить ему дорог. Несколько протестов послышалось в след, но киммериец и не подумал останавливаться.

В знакомом доке шесть навьюченных верблюдов нервно топтались на месте. Столько же солдат, одетых в форму пограничной службы возились у парома Темотена. Один из них глубокомысленно тер голый подбородок, как будто измеряя стоимость судна. Трое других воина деловито капались в ворохе вещей. Последние двое общались с трясущимся Темотеном. Более высокий из этой пары носил позолоченное ожерелье офицера и презрительно отчитывал перевозчика. Маленький арбалет висел у его пояса. Второй был пониже, но такой широкоплечий и мускулистый, что размахивал тяжелым мечом перед глазами перепуганного Темотена, как тростинкой. На его лице было написано садистское желание скорее пустить оружие в дело.

Темотен слабо оправдывался, что-то, заикаясь, объясняя офицеру. Наконец, тому надоел лепет паромщика и он, схватив беднягу за рукав потрепанной туники, грубо швырнул его на колени. Темотен пытался сопротивляться, но капитан пограничной службы резко надавил коленом на его тощую шею, заставляя перевозчика согнуться от боли.

Офицер немного посторонился и кивнул здоровяку с обнаженным мечом. Палач разминался, крутя оружие в руках. Потом поднял лезвие над головой, намереваясь одним ударом покончить с нарушителем, но тут услышал звук быстрых шагов позади. Он успел лишь обернуться, с удивлением обнаружив у своей голой груди серебристое острие. Палач инстинктивно зажмурился от блеска полированной стали и подался назад. Но это были его последние действия в этом мире. Отточенный клинок вошел в податливое тело.

Поскольку палач, обливаясь кровью, рухнул прямо под ноги, Конан перепрыгнул через умирающего, угрожающе вращая мечом.

Офицер лихорадочно пытался вытащить из ножен кривой хопеш, как тут нога киммерийца впечаталась ему в живот, сбивая с ног. Капитан кубарем покатился по скользким камням.

Так как северянин двигался ужасающе стремительно, остальные солдаты едва ли имели время, чтобы осознать участь, постигшую их товарищей. Натиск варвара был сродни порыву адского ветра. Один из солдат кинулся было бежать, но молниеносный удар сзади расколол шлем вместе с головой, как пустой орех. Другой воин пытаясь увернуться от разящей стали, неловко завозился на куче чужого багажа. Меч Конана обрушился на него сверху с такой силой, что лезвие, пробив спинной хребет насквозь, намертво застряв в одном из тюков. Выругавшись, варвар с силой потянул за рукоятку, пытаясь освободить лезвие.

Видя, что оружие заклинило в трупе их товарища, последние двое солдат попытались подобраться к Конану с разных сторон. Поскольку они не спешили нападать, киммериец, наконец, выдернул свой меч вместе с пришпиленным к нему мертвецом. Подняв клинок над головой, варвар резким движением отшвырнул прочь мертвое тело, которое шлепнулось между приближающимися врагами.

— Хотите присоединиться к нему? — прорычал Конан.

Его глаза пылали в неутоленной жажде крови.

У солдат было разное мнение на этот счет. Тот, что был покрепче, перескочил через труп соратника и, пригнувшись, подкрадывался к северянину. В то время как его более худосочный компаньон, поколебавшись самую малость, бросился бежать прочь от злополучного дока, оставив воюющие стороны разбираться между собой. Если первый воин и был встревожен дезертирством своего бывшего товарища, то не показал виду. Он смело вступил в бой с варваром, нанося точные, коварные удары в голову и туловище киммерийца. Звон скрещенных клинков разнесся по тихой гавани. Лезвия противников столкнулись в страшной, но завораживающей пляске смерти.

Стигиец оказался достойным соперником. Ему удалось даже несколько потеснить варвара. Отступая, Конан зацепился пяткой за ремень седельной сумки и потерял равновесие. Он замахал руками, пытаясь вернуть утраченный баланс. Его оружие задрожало, норовя выскользнуть, что давало обрадованному стигийцу шанс прикончить врага. Но он не мог знать всех уловок киммерийца. Конан резко припал на одно колено, одновременно перебросив меч в левую руку, выставив лезвие далеко вперед. Солдат всем телом напоролся на меч северянина так, что острие вышло из спины. Его собственный клинок, описав дугу, прошел при этом в непосредственной близости от головы варвара.

В следующий момент, Конан ощутил движение позади себя. Вырвав оружие из тела пронзенного солдата, он обернулся навстречу новой опасности.

Стигийский офицер, про которого киммериец позабыл в пылу борьбы, двигался на него с взведенным арбалетом в руках.

— Сейчас посмотрим, человек ты или демон, — прошипел смуглолицый капитан. — Так или иначе, но арбалетный болт отправит тебя немедленно в преисподнюю.

Однако стигиец не спешил стрелять. Он поводил заряженным арбалетом от головы до груди варвара, смакуя момент. Пальцы Конана нащупали прохладную кожу вещевого мешка, и он, не теряя времени, метнул импровизированный снаряд в лицо противника.

Капитан, смеясь, легко уклонился.

— Ты нечеловечески быстр, — сказал с издевкой офицер, — но…

Но он не закончил фразу. Голова стигийца слетела с плеч и кувыркаясь в воздухе, плюхнулась с громким плеском в воды Стикса. Из перерубленных артерий ударил пенистый фонтан крови. Безголовое тело, постояв мгновение на ногах, рухнуло кулем, заливая плиты дока потоками алой жидкости.

Энг Ших не стал поддерживать труп. Нагнувшись, он тщательно вытер кривой ятаган о шелковые штаны капитана.

Конан поднялся на ноги и указал окровавленным мечом в сторону.

— Один все же уцелел, — промолвил он мрачно.

Тощий солдат, который сбежал от Конана, теперь восседал на верблюде на другом конце дока. Он озирался, поворачивая бледное лицо от распластанных тел товарищей до их убийц.

— Вы уже мертвецы! — завизжал он пронзительным голосом. — Я приведу множество воинов, и они найдут вас даже из-под земли. Я еще увижу, как с вас живьем снимают кожу и вытягивают жилы!

Его голос внезапно оборвался на высокой ноте, поскольку Конан двинулся в его сторону. Солдат поспешно развернул неповоротливое животное и пустил в отчаянный галоп прочь от страшного места, чуть не сбив при этом приближающихся к доку, Нису и госпожу Зеландру на каменные плиты мостовой.

Верблюд и его наездник неслись во весь опор к базару. Ниса, глядя им вслед прищурив глаза, неспешно и с известной грацией вытянула метательный нож из ножен на затылке. Конан покачал головой — слишком далеко. Девушка отвела руку назад, словно охотилась на вальдшнепов и замерла. Драгоценные секунды уходили, а она все оставалась не подвижной. Наконец, ее тело распрямилось, и нож, свистнув в воздухе, полетел в спину стигийца, попав точно между лопаток.

Солдат обмяк, безвольно повиснув на шее верблюда. Животное тут же замедлило бег и вскоре остановилось. Мертвое тело сползло на землю, и верблюд радостно закричал, словно был доволен, что избавился от ноши.

Темотен, все это время прятавшийся под мостками, теперь сидел на щербатой ступеньке. Его рот несколько раз закрылся и открылся, прежде чем он произнес первые слова.

— Иштар, Митра и Сет! В жизни не видал подобных вещей! — он уставился на Конана, как если бы у варвара вдруг выросли рога. — Где ты научился так драться? Кто — эта женщина, способная швырять кинжалы таким образом? Люди ли вы вообще?

Конан почистил и убрал свой меч в ножны.

— Замолкни, Темотен, а то я пожалею, что не позволил офицеру закончить свою работу.

— Да, да, конечно, — бормотал перевозчик. — Я благодарю вас от всей души.

Маленькая группа людей собралась возле дока. На середину вышла госпожа Зеландра, ее благородное лицо потемнело от гнева. Энг Ших поглаживал лысину, с интересом рассматривая почти севшее солнце.

— Вы больше чем глупцы! Теперь мы будем иметь дело со всей стигийской армией!

— Я сомневаюсь относительно этого, — легко парировал Конан. — Я только удивлен, что в этом городишке столько солдат. Можете считать меня кем угодно, но я не мог позволить им казнить Темотена и разворовать наши вещи. Или не так?

Гнев Зеландры не уменьшался.

— А что прикажешь делать с этими людьми? — она указала на собирающихся поодаль зевак. — Убьем их всех также?

— Мы не будем общаться с ними вообще. Солдаты любезно оставили нам своих верблюдов. Мы спокойно уедем, а добрые жители Белл-Хара пусть сами решают — связываться с нами или нет. Теперь позвольте загрузить поклажу на этих прекрасных животных.

— А ты, Темотен, — бросил он паромщику, — можешь незамедлительно отправляться домой.

Перевозчик поспешно побежал к пирсу, запрыгнул на свою лодку и отвязал веревку. Используя шест, он оттолкнулся от негостеприимного причала. Четверо путешественников наблюдали, как он разворачивает парус и ловит ветер с должной сноровкой.

Толпа любопытных, несмотря на позднее время, меж тем, росла. Некоторые мужчины даже отважились спуститься пониже к доку и исследовать тела убитых. Похоже, солдаты не пользовались здесь большой популярностью, так что никто не пытался помешать отъезду путешественников. Когда Конан и его спутники выезжали из Белл-Хара люди молча расступались, давая свободный проезд. Киммериец замечал любопытные глаза и напуганные лица, но ни один, не осмелился преградить им дорогу.

Поскольку путники покинули относительно зеленый город и вступили на бесплодную, песчаную почву Стигии, настроение у всех не улучшилось. Кроме того, в перспективе вырисовывалась ночевка посреди пустыни. Конан даже обернулся в седле и, прищурившись, посмотрел последний раз на покинутый Стикс. Парус Темотена казался маленькой точкой, одинокой звездочкой посреди фиолетового покрывала вечернего неба. В течение некоторого времени киммериец вглядывался в темный горизонт, затем, возглавив кортеж, повел спутников к большой дороге, которая виднелась впереди.

Глава 19

Этрам-Фал и его капитан, Ат съезжали вниз по склону горы. Перед ними простиралась необозримая пустыня песка и гравия. За ними, в знойном мареве, шагали гуськом восемь вьючных верблюдов. Солнце палило нещадно, заливая ярким светом потрескавшиеся камни. Над барханами висела дымка из раскаленного воздуха. Дышать в таких условиях было нестерпимо трудно, но колдун и его подручный были родом из Стигии. А стигийцы, как известно, тяготы пустыни переносят гораздо легче, чем народы, чья родина лежит к северу от Стикса.

Скоро зубчатые отроги Гребня Дракона остались позади. Среди островерхих скал петляла единственная дорога, спускаясь от изломанного рельефа горных плато и каньонов к жгучим пескам великой пустыни.

Пара ехала в молчании. Ат был облачен в полный боевой доспех, одетый поверх белой туники и, казалось, совсем не испытывал неудобств от груды нагретого металла на своем теле. Этрам-Фал носил мешковатый, закрытый кафтан, который был слишком большим для его чахлого тела. Он то и дело прикладывался к бурдюку из козлиной шкуры, полному вина, смешанного с порошком Изумрудного Лотоса.

Когда распухшее белое солнце перешло апогей, медленно двигаясь по куполу бесцветного неба, копыта верблюдов ступили на темно — желтый песок, оставив за собой корку из каменного крошева. Высокие дюны уходили далеко за горизонт. И только случайно обнажившийся валун, изъеденный безжалостной эрозией, нарушал монотонность песчаного моря.

В конце концов, с высоты очередной дюны чародей и воин увидели внизу долгожданный оазис. Он лежал посреди пустыни, как драгоценный камень лежит, сияя на груди иссушенной мумии. Пальмы и кусты сочной растительности казались особенно ярко окрашенными на фоне тусклого песка. Вдалеке, окруженный тростником, виднелся водоем чистого бирюзового цвета.

— Вон там, — сказал Ат, поднимая руку в указательном жесте, но Этрам-Фал просто кивнул и подхлестнул прутом своего верблюда.

Если по границе оазиса рос в основном непритязательный колючий кустарник, то по мере приближения к озеру растительность становилась пышнее и обильнее. Высокие финиковые пальмы росли возле самой воды. Внизу, возле выступающих из земли корней виднелись изодранные остатки навеса, оставленные прежними путешественниками.

Двое мужчин, поспешно подъехав к кромке водоема, спрыгнули наземь и, упав на живот, жадно пили теплую, но чистую воду.

Наконец, Ат, напившись вволю и ополоснув шею и лицо, отошел к стоявшим животным. Поперек задней части каждого верблюда были приторочены по четыре глиняных кувшина. Воин поочередно наполнял каждый сосуд и относил назад, чтобы тут же вернуться за следующим. Этрам-Фал сидел, скрестив ноги, в тени финиковой пальмы и лениво наблюдал за работой своего подчиненного.

— Знаешь, Ат, — сказал он через некоторое время. — В своих исследованиях человеческой породы я сделал открытие, что мужчины, особенно солдаты, становятся слабыми от безделья. Как ты думаешь, это относится к нашим бойцам?

— Нет, мой господин, — тяжело дыша, ответил капитан, поднимая очередной тяжелый кувшин. — Я гоняю их трижды на дню во внутреннем дворе, а потом они развлекаются непосредственно учебным боем друг с другом или охотятся.

Ручьи воды бежали по рукам Ата, когда он привязывал полный сосуд на раздраженное животное, противившееся дополнительному весу.

— На кого же они охотятся? Что должно там водиться?

— Крошечная антилопа, господин. Солдатам удалось поймать только одну, и теперь они делают ставки относительно того, кто добудет следующую.

Этрам-Фал насупил в негодовании брови.

— Если они поймают еще одну, то я с удовольствием отведаю ее плоти. Свежее мясо было бы донельзя кстати в наших не простых условиях.

Ат возвратился к озеру, наслаждаясь струйками влаги, бегущими по его коже.

— Конечно, господин. Полностью с вами согласен.

— Итак, значит, они всем довольны? — маг отпил из своего бурдюка.

— Было несколько жалоб, когда Вы запретили использовать факелы в пределах дворца, заменив их светящимися шарами, — немного поколебавшись, ответил Ат. — Некоторых беспокоил колдовской свет.

Этрам-Фал нахмурился и раздраженно махнул рукой.

— Я не потерплю огня в любом виде во дворце. Я однажды случайно коснулся лепестка лотоса краем свечи, как он вспыхнул и сгорел быстрее, чем сухая сосна. Скажи всем, что каждый, кто нарушит это правило — поплатится жизнью.

— Да, господин.

— И почему только эти суеверные дураки боятся каких-то безобидных легких шариков?

— Не знаю… Они говорили, что шары неестественны и опасаются прикасаться к ним, чтобы не заболеть какой-нибудь смертельной болезнью. Я доказал, что они безопасны, держа в руках сразу несколько. Кажется, их это убедило…

— О яйца Сета! — захихикал колдун, тряся головой. — Эти солдафоны просто тупицы. А шары представляют собой всего лишь морские растения, запечатанные в кристаллах. Волшебства здесь — малая толика. Ладно, а они не конфликтуют между собой?

— Ссор никаких нет, господин. Но я отслеживаю каждое изменение в их поведении, особенно после наступления сумерек. Кроме того, мне докладывают о малейшем происшествии.

— И что? Случаются происшествия? Им нечем занять себя в ночные часы?»

— Было кое-что… Две ночи подряд часовые замечали, что что-то таилось среди скал в низовье каньона.

— Кое-что или кто-то? — голос мага изменился и Этрам-Фал резко выпрямился. — Что они видели?

— Клянусь сосками Деркето, господин, люди просто становятся мнительными, когда остаются в одиночестве в темноте. Я, даже не хотел беспокоить вас по такому пустяку.

— Что охранники видели или слышали, Ат? Отвечай на мой вопрос, или сильно пожалеешь, — зловеще пообещал колдун.

— Да-да, — заикаясь, забормотал капитан, роняя кувшин. — Простите, что вызвал ваше недовольство. Один солдат, Тех-Харпа, подумал, что кто-то промелькнул среди камней. А когда подошел ближе, чтобы разобраться, ему показалось, что он видит пару горящих глаз.

— Дикое животное, — предположил Этрам-Фал.

— Скорее всего, — поспешно согласился Ат, поднимая упавший сосуд. — Во вторую ночь, Фандорос услыхал звуки шагов и, вроде бы, приглушенные голоса.

— Голоса? — маг поднялся на ноги. — И кто там был?

Ат вздрогнул и поднял пустой кувшин на уровень груди, как будто тот мог защитить его от властного, недоброго взгляда хозяина.

— Никого, мой господин. Фандорос обыскал весь каньон с факелом, но не нашел никаких следов. Ему было стыдно признаться мне о своих волнениях, как и Тех-Харпе. Я узнал об этом только тогда, когда случайно подслушал разговор воинов. Все согласились, что Фандорос ошибался, и что это был какой-то зверь, бродящий в темноте. После этого я добавил второго часового для того, чтобы подобные истории не действовали на воображение охранников, оставленных в полном одиночестве.

— Да, — успокоившись, сказал Этрам-Фал, садясь снова на траву. — Ты поступил осмотрительно, что усилил бдительность.

— Высокий воин облегченно вздохнул и вернулся к безопасному делу — пополнению запасов воды. Он еще молча трудился достаточно долго, тяготясь пристального взгляда хозяина.

Наконец, почти все сосуды были заполнены водой.

— Мы запаслись основательно, господин. Осталась всего пара кувшинов. Может быть, они пригодятся Вам для волшебных целей? — неуверенно спросил Ат.

Этрам-Фал снисходительно рассмеялся, поправляя полы кафтана.

— У меня нет намерений, возвращаться к этому оазису в скором времени. И я желаю, чтобы мы не испытывали нужды в питьевой воде.

Ат надеялся, что хозяин уточнит, но колдун не сказал больше ни слова. Вскоре заключительный кувшин был запечатан и приторочен на косматом заду несчастного верблюда. Воин присел на корточки около водоема, чтобы умыться и перевести дух.

Этрам-Фал вышел из тени финиковой пальмы и, закинув ремень бурдюка за плечо, подошел к краю озера.

— Возьми свой кинжал и вырой маленькую ямку в песке там, — палец мага указал на водную поверхность.

— Господин? — капитан покорно вытянул из ножен свой кинжал, но смотрел на воду с удивлением.

— Да там, — уточнил Этрам-Фал нетерпеливо, — под поверхностью.

Ат ступил в озеро, подняв сноп алмазных брызг, и сделал несколько шагов вперед. Согнув колени, он использовал широкое лезвие как лопату, копая яму в песчаной грязи на мелководье.

— Глубже, — командовал чародей, наблюдая за работой Ата. — Не вширь, а в глубь.

Частички песка замутили воду, мешая воину в его деле, но все же скоро Этрам-Фал удовлетворился.

— Достаточно. Теперь можно трогать в путь.

Ат вылез на берег и несколько раз воткнул кинжал в сухой песок, чтобы лезвие не заржавело. Он смотрел на колдуна с осторожным любопытством.

Этрам-Фал неловко забрался в теплую воду. Длинные полы просторного одеяния тянулись за ним. Он остановился у ямки, вырытой Атом, и что-то вытащил из кармана. Капитан смог разглядеть, что это был гладкий черный предмет яйцевидной формы, со швом по краю. Он походил на семя какого-то чудовищно огромного растения. Ат в жизни не видел ничего подобного.

Этрам-Фал шептал заклинания на мертвом языке, и черное семя дергалось в его ладони. Согнувшись медленно и осторожно, колдун протянул руку к гладкой поверхности водоема и зашептал вновь. Слова слетали с губ отрывисто и со странной интонацией. Затем, маг опустил семя под воду в выкопанное отверстие и заработал обеими руками, хороня его в песчаной могиле. После совершенного действия, он произнес последнее заклинание, при этом с его мокрых ладоней слетело несколько багровых искр.

Стигийский маг неторопливо вышел на сушу, с кривой усмешкой. Его капитан продолжал таращиться на место, где покоилось гигантское зерно, будто ожидая чего-то ужасного.

— Хватит пялиться, Ат. Пора уходить, — сказал Этрам-Фал весело.

Он подошел к присевшему верблюду и, путаясь в полах мокрой одежды, стал забираться в седло. Ат последовал примеру хозяина, радуясь его поднявшемуся настроению.

Верблюды негодующе фыркали, не проявляя желания покидать цветущий участок и возвращаться на выжженное пространство пустыни. Они неохотно взбирались на огромную дюну, тоскуя по оставленному благодатному краю. Горячий ветер поднял мириады песчинок с гребня дюны, швырнув их в лицо возглавлявшим колону мужчинам. Этрам-Фал заметил, что солнце уже успело высушить его кафтан. Остановившись на вершине песчаного холма, Ат вдруг неожиданно выругался:

— Потроха Сета! Как я мог забыть? Я уехал, а мой лучший кинжал остался торчать там, на берегу, воткнутый в песок.

Капитан натянул узду и было собрался повернуть своего верблюда обратно, чтобы поискать оружие.

— Нет, — сказал Этрам-Фал твердо. — Ты вполне обойдешься и без него. А для следующего посетителя оазиса он будет приятной неожиданностью, — колдун оскалил неровные зубы.

Глава 20

Песурис — паромщик предавался блаженному безделью, слегка раскачиваясь на резном кресле, стоящем посреди собственного причала. Он частенько расслаблялся подобным образом после трудового дня, ожидая прихода очередной любовницы. Багровое солнце уже касалось своим краем земли. Приятный ветерок, дуя со стороны сумеречного Стикса освежал лицо. Перевозчик наслаждался вечерней прохладой и размышлял об своей, удачно складывающейся, карьере. Он искренне возносил благодарственные молитвы Отцу Сету, ведь, в конце концов, именно служители змеиного бога обеспечили его процветание. Если бы не их помощь в получении патента от властей Белл-Хара, то он бы и по сей день боролся с конкурентами за право официальных перевозок. И еще не известно, сколько времени бы продолжалась волокита, а других средств к существованию — не наблюдалось. Зато теперь, когда он один был уполномочен транспортировать путешественников и грузы через Стикс, его статус повысился, и дела пошли в гору. А ведь еще две недели назад он не мог и мечтать, даже об аренде этого дока, но сегодня это все целиком принадлежало только ему.

Песурис испустил вздох удовлетворения и почесал объемистый живот, запустив короткие, волосатые пальцы за шелковый пояс. Потом вытер рукавом парчового халата толстую шею и вальяжно откинулся на спинку кресла. Его темные глаза сузились. Он задавался вопросом, какой из девок отдать предпочтение сегодня ночью. Тут ему на ум пришла такая блестящая идея, что он даже зачмокал губами. Его кустистые брови зашевелились и поползли вверх. Разве нельзя заставить этих шлюшек конкурировать за его внимание к ним? Конечно, можно! Почему он не задумывался об этом прежде?

Нахлынувший поток бурных фантазий был прерван шарканьем ног по доку позади него. Недовольный тем, что ему помешали, Песурис гневно развернулся вместе с креслом в сторону незваного гостя.

Шаги смолкли. В тени двух высоких пальм, нависавших над причалом, угадывался чей-то не ясный силуэт. Паромщик никак не мог разглядеть позднего визитера.

— Это ты, Ахптут? — выкрикнул Песурис имя своего подручного, но при этом его голос предательски дрогнул.

Пытаясь справиться с внезапным беспокойством, толстый перевозчик изо всех сил таращился в темноту, пытаясь хоть что-то разглядеть.

— Эй! Да кто — там?

Едва различимая фигура высокого мужчины стояла молча и неподвижно. Холодная струйка пота сбежала вниз по спине. Пальцы судорожно закопошились в складках халата, пытаясь добраться до, заткнутого за пояс, кривого кинжала. Нехорошие мысли зароились в его голове, подобно сонмищу навозных мух. Вдруг, это пьяный дурак Темотен явился отомстить? Или вор, желающий поживиться богатством, нажитом с таким трудом?

Песурис все еще пытался нащупать свой кинжал, когда зловещий силуэт сделал несколько грузных шагов вперед и вышел из тени пальм, освещаемый скудным светом звезд. Это был высокий, крепкий мужчина, облаченный в просторные одежды, слабо колышущиеся на речном ветру. Он не произнес ни слова, но в его молчании таилась скрытая угроза.

Перевозчик, наконец, нащупал рукоятку оружия. Это придало ему некоторой уверенности. Он встал и оценивающе оглядел незнакомца.

— Что тебе тут надо? — спросил Песурис и облизал пересохшие губы.

Вместо ответа незнакомец протянул руку и указал на меньший из двух паромов, пришвартованных к причалу. Потом, так же молча указал вдаль, в сторону противоположного берега Стикса. Другая рука исчезла в глубоком кармане и извлекла наружу горсть монет. Высокий мужчина небрежно бросил их на струганные доски под ноги перевозчику. Несколько монет столкнулись друг с другом, мелодично зазвенев, и кружась на месте, сверкнули желтизной в тусклом свете звезд.

«А ведь это золото»: подумал Песурис, однако не спешил поднимать деньги.

— Прошу прощения, господин, но я не смогу перевезти Вас на тот берег в столь поздний час. Стигийцы, в их мудрости, запрещают это. Вот если Вы придете поутру, тогда я с радостью исполню Ваше желание.

Незнакомец, по — прежнему, не промолвил ни слова. И в повисшей тишине перевозчик почувствовал, как сильно забилось его сердце. Человек, напротив него, полез снова в карман и достал еще горстку монет. Кучка золота посреди дока заметно выросла.

Песурис с тоской смотрел вниз на рассыпанное состояние.

— Мне действительно очень жаль, господин, но стигийские законы запрещают пересекать реку после заката. Ваше предложение щедро, но если стигийцы нас поймают, то безжалостно убьют обоих, — перевозчик беспомощно развел руками, угрюмо поглядывая на богатство возле своих ног.

Лицо высокого мужчины скрывалось за отворотом бурнуса, но навевало безотчетный страх. А белое струящееся одеяние делало его похожим на призрак. Внезапно, он выбросил длинную руку и схватил Песуриса за горло. Ноги тучного перевозчика оторвались от настила. Пальцы, душившие его, казались высеченными из холодного гранита. Песурис отчаянно задергался в воздухе, пытаясь освободиться от железной хватки. К счастью ему было не суждено в этот час отправиться на Серые Равнины. Рука ужасного гостя швырнула несговорчивого перевозчика на меньший из его паромов. Острая боль пронзила его правое колено, когда он с грохотом приземлился на жесткую палубу. И если б не животный страх перед незнакомцем, Песурис наверняка бы лишился чувств. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, принялся поспешно расправлять парус на мачте.

— Пожалуйста, — скулил паромщик. — Все что хотите. Я отвезу Вас, только не убивайте!

Молчаливый великан перебрался на судно и грузно сел на носу, не обращая внимания на причитания Песуриса. Контуры его одежды белели в темноте. Раздался лязг стали. Это незнакомец вытащил из ножен прямой меч и положил на колени.

Перевозчик, кряхтя, настроил парус и, орудуя рулевым веслом, направил судно через реку, даже не разу не посмотрев в сторону причала, где осталась блестеть одинокая горка золотых монет. Паром был немного больше чем обычного размера гребная шлюпка. Песурис обычно поручал Ахптуту перевозить на нем не слишком состоятельных путешественников. Но, тем не менее, судно отличалось не плохой скоростью и маневренностью и с легкостью разрезало черную гладь Стикса.

Как только паром набрал хороший ход, Песурис оторвал взгляд от далеких огней Белл-Хара, маячивших прямо по курсу, и украдкой покосился на страшного пассажира. Порыв ветра донес до ноздрей перевозчика странный запах.

Однажды давным-давно, когда Песурис был еще очень молод, отец взял его по торговым делам в великий город Кеми. И как-то утром, двигаясь по стигийской пустыне, они наткнулись в песках на высушенный труп верблюда. На палящем солнце животное превратилось в мумию и от него веяло тем же самым ароматом, что сейчас шел от ужасного незнакомца.

Содрогнувшись, Песурис заставил себя отвести глаза от пассажира и смотреть куда угодно, только не в его сторону. Вертя головой, перевозчик заметил короткий всплеск по левому борту и пену, появившуюся на темной воде. Пораженный, Песурис понял, что судно преследует крокодил. Послышалось еще несколько шумных всплесков вокруг небольшого судна. То здесь, то там из воды показывались гребенчатые хвосты огромных рептилий. На голове паромщика зашевелились волосы. Обычно крокодилы обитают недалеко от берега и тем более не гоняются за паромами. Но Песурис, как и всякий речной житель, знал, что крокодилы не брезгуют падалью, а ветер донес до них запах мертвечины. Толстые губы зашептали молитвы всем известным богам.

К тому времени, когда редкие огни береговой линии Белл-Хара ощутимо приблизились, Песурис закончил длинную и самую искреннюю просьбу к Митре. Он искренне полагал, что добрый хайборийский бог откликнется на его мольбы. Паромщик торжественно обещал Митре, что если уцелеет, то сделает самое щедрое пожертвование его храму, а так же серьезно подумает об изменении своего образа жизни. Горячо молясь, злосчастный Песурис однако обратил внимание, что его пассажир, застывший на носу судна, не изменил первоначального положения и если даже заметил свору крокодилов, то не показал ни малейшего признака беспокойства.

— Добрый господин, — проблеял паромщик срывающимся голосом. — Нам грозит опасность.

Не услышав ответа, Песурис собрал в кулак остатки храбрости.

— Очнитесь, господин. Вода кишит огромными крокодилами!

Фигура на носу оставалась неподвижной.

Тогда Песурис, отдавшись на волю богов, с еще большим усердием повел свой паром, к темнеющим впереди каменным плитам причала, полностью игнорируя и мрачного спутника, и чудовищный эскорт.

Наконец, судно благополучно достигло доков, и тут на перевозчика нахлынула такая волна абсолютного ужаса, что отставшие крокодилы показались незначительным пустяком.

Человек на носу встал, сжимая в руке обнаженный меч. Песурис, как подрубленный, пал на колени, ожидая неминуемого удара. Из его глаз хлынули слезы.

— Сжальтесь, господин, — умолял он. — Я никому не скажу об этой поездке. Пощадите!

Высокий незнакомец прошел мимо дрожащего коленопреклоненного паромщика. Размазывая слезы, Песурис с облегчением увидел, что пассажир не собирается убивать его и, покинув лодку, уже ступил на каменные ступеньки дока. Вся береговая линия казалась противоестественно тихой. На соседнем пирсе мерцал одинокий факел. Человек в белых одеждах быстрым движением вложил меч в ножны и сдвинул с лица подобие накидки. Не удостоив вниманием пораженного Песуриса, он начал подъем наверх.

— Господин, — вдруг окликнул его перевозчик.

Высокий мужчина остановился, медленно обернулся и посмотрел сверху на Песуриса, который съежился, но продолжал:

— Господин, кто — Вы? Что Вы ищете здесь?

Ссохшаяся кожа туго обтягивала лицо незнакомца, придавая сходство с черепом. Плоть местами потрескалась и стала отходить от кости… В слабом свете ближайшего факела был хорошо заметен белесый шрам. Бескровные губы на миг разжались и сжались вновь, будто их владелец забыл человеческую речь.

— Смерть! — с усилием произнес Галбанд и, развернувшись, побрел вверх по лестнице в ночь.

Глава 21

Темнокожий дарфарец T'Кера спускался вниз по неровному склону скалы, с которой вел наблюдение в течение всего утра. У подножья, в тени огромных валунов возились с лошадьми двенадцать мужчин разбойного вида.

Неб-Хот — вожак маленькой шайки, щурясь на полуденном солнце, с нетерпением ожидал своего разведчика, чтобы расспросить о результатах наблюдения. Он прихлебывал теплую воду из кожаного бурдюка и делал красноречивые жесты T'Кере, чтобы тот поторопился.

Это был худощавый человек явно стигийского происхождения. Его смуглое от природы лицо потемнело еще больше под палящим солнцем пустыни. Он был облачен в пыльный бурнус, перехваченный в талии широким поясом, за которым были заткнуты ятаган и три кривых кинжала. Взгляд темных цепких глаз ощупывал приближающуюся фигуру T'Керы, который, спеша, громко шаркал ногами по каменистой земле.

Дарфарец приблизился и почтительно коснулся татуированного лба, почтительно приветствуя своего вожака.

— Великий вождь! По караванной дороге недавно проехал отряд всадников, затем свернул, направляясь вглубь пустыни.

Неб-Хот посмотрел на чернокожего с сомнением.

— Эй, Телмеш, иди-ка сюда и помоги разобраться, не путает ли чего наш Т'Кера.

Тот, к кому он обратился, вышел, позевывая из тени пятнистого валуна.

— Я не путаю и говорю правду, — толстые губы Т'Керы раздвинулись, обнажая подпиленные зубы.

— Тогда это, наверное, должно быть какие-то сумасшедшие! Или нет?

Дарфарец стушевался под пристальным, насмешливым взглядом Неб-Хота. Т'Кера был отличным шпионом и незаменимым бойцом, прошедшим множество стычек, но сейчас испытывал неловкость от недоверия вождя. Он опустил глаза и поскреб наголо обритую голову.

— Они едут прямо в открытую пустыню, — продолжил дарфарец. — Их всего четверо. И двое из них — женщины.

— Вот как? — Неб-Хот дружески хлопнул по плечу разведчика. — Это становится уже интересно.

— Остальные грабители, бросив заниматься своими делами, навострили уши, чтобы лучше слышать то, что рассказывал Т'Кера. Меж тем, подошел Телмеш. Этот шемит был отъявленным головорезом, но в то же время рассудительным человеком. Неб-Хот часто использовал его для определенных вещей, и тот считал себя ценным членом банды. Сейчас он выжидательно стоял рядом, прикрываясь рукой от палящих лучей. На его плече была заметна старая татуировка в виде золотого павлина.

— То, что утверждает Т'Кера настораживает, — задумчиво произнес Телмеш. — Думаю, что не стоит их преследовать. Только колдуны способны оставить наезженную дорогу ради поездки в пустыню.

— Там — две женщины, — повторил Т'Кера, и ропот одобрения пронесся среди суровых мужчин, сгрудившихся вокруг.

— Я бы не советовал…, — начал Телмеш, но его слова потонули в гуле возбужденных голосов.

Неб-Хот поднял руку, требуя тишины.

— Братья мои! Что заставляет путников блуждать в безводной пустыне? Являются ли они некромантами, ищущими мудрость среди раскаленного песка? Или просто они глупцы, которые не знают ничего о коварстве здешних мест и делают последнюю ошибку в своей никчемной жизни?

Кровожадные крики раздались со всех сторон. Некоторые из бандитов вытащили клинки и зловеще потрясали ими. Шемит Телмеш выглядел встревоженным, но попридержал язык.

— Внимательный Т'Кера говорит, что среди них есть две женщины! Хороший приз для одиноких мужчин, обделенных вниманием со стороны прекрасного пола! — торжественно провозгласил вожак.

Дикие крики восторга сотрясли знойный воздух. Все разбойники, как один кинулись седлать лошадей. Неб-Хот тоже поднялся в седло и поманил пальцем растерянного Телмеша.

— Взбодрись! — улыбнулся стигиец. — Если они окажутся красотками, то я предоставлю тебе право первого выбора.

Телмеш согласно кивнул и направился к своему чалому коню.

Неб-Хот гарцевал на лошади, наблюдая за действиями своих людей. За все время удача ни разу не отворачивалась от него. Везение и напор сделали его бесспорным лидером шайки. У него был нюх на добычу, и, кроме того, он всегда на шаг опережал отряды стигийских воинов, посланных за его головой.

Скоро копыта гулко застучали по камням, поднимая клубы пыли. Банда устремилась в низину, огибая скалистый хребет, чтобы грабить, насиловать и убивать.

Глава 22

После того, как вещи в седельных сумках были отсортированы, каждый из четверки путешественников, так или иначе, обзавелся защитой от горячего дуновения пустыни. Зеландре и Нисе досталась пара капюшонов из хлопка, которые были незамедлительно прилажены к походной одежде. Конан и Энг Ших, напротив, испытали некоторые затруднения. Кхитаец долго не мог найти что-либо подходящее. Наконец, он просто обернул старую тунику вокруг лысого черепа в некотором подобии тюрбана. Из верхней одежды он выбрал из собственных запасов просторный шелковый халат с вышитыми извивающимися драконами. Киммериец был более удачлив, ухватив из вороха вещей полотняный бурнус, вполне пригодный для путешествия через пески.

В общем, вся четверка удовлетворила свои потребности и отправилась в дальнейшее странствие, пестрея на фоне унылого пейзажа. Мимо проплывали бескрайние барханы, разбавленные редкими кустами верблюжьей колючки.

Зеландра выглядела нездоровой. Снова и снова она оглядывалась через плечо на оставленную позади дорогу. Ее бледное лицо белело в складках капюшона. Когда она заговорила с Конаном, ее голос был наполнен тревогой.

— Ты действительно уверен, что мы поступаем правильно, покидая караванную дорогу. Вдруг мы заблудимся в этих мертвых песках?

Гребень Дракона не так просто отыскать, — пожал широкими плечами северянин. — Нужное нам место находится рядом с Птейоном. Как вы, наверное, знаете, никакая обычная человеческая дорога не ведет к тому проклятому месту.

Левой рукой госпожа Зеландра провела по бровям, вытирая испарину.

— И я должна довериться варвару? — нервно сказала она, качнувшись в седле. — Как получилось, что мы все должны целиком положиться на тебя в походе через этот ад?

Киммериец внимательно посмотрел на лицо волшебницы. Ее глаза слезились, будто бы она находилась во власти тропической лихорадки. Он увидел, что она сжала ларчик на поясе с такой силой, что на кисти вздулись синие вены. Ее состояние заметил и Энг Ших, едущий неподалеку. Кхитаец протянул руку и поймал узды верблюда Зеландры.

Вся четверка остановилась и спешилась. Солнце палило так нестерпимо ярко, что казалось, сгустился сам воздух, мешая дышать путешественникам.

— О, Энг Ших, — навзрыд зарыдала Зеландра. — Где ты, мой верный Энг Ших?

Толстый кхитаец поддержал волшебницу и слегка приобнял за плечи. Женщина безвольно уронила голову ему на грудь. Ее стройная фигура сотрясалась от судорог.

Пораженный Конан отстранился подальше, вопросительно глядя на Нису.

— Кром! — воскликнул он. — Что это с ней?

— Ее тело требует лотоса, — коротко объяснила девушка, тряхнув темными волосами.

Варвар выругался про себя, чувствуя ползущий холодок, несмотря на жестокую жару вокруг. Он отошел от спутников и огляделся. Безжизненную равнину с тыла прикрывал небольшой горный массив со следами былой вулканической деятельности. Со стороны выщербленных скал донеслось завывание ветра, заглушая плач Зеландры. Конан еще раз посмотрел на пики позади, темнеющие на фоне синего неба, и тут его брови поползли вверх.

Тем временем, Энг Ших пытался отстегнуть серебряную шкатулку от пояса хозяйки. Но тут, Зеландра резко откинула голову назад. На ее впалых щеках блестели слезы.

— Нет, Энг Ших, — слабо запротестовала она. — Не надо.

Не слушая ее, кхитаец открыл ларец и, послюнявив, погрузил в него указательный палец. Он провел им, покрытым изумрудной пылью, по сжатым губам Зеландры.

— Приближаются всадники! — голос варвара прозвучал с безотлагательностью. — Грабители или того хуже. Немедленно следуйте за мной!

Энг Ших плотно закрыл серебряную коробку и надежно закрепил ее обратно к поясу Зеландры. Ниса суетилась рядом, помогая волшебнице забраться в стремена.

Госпожа Зеландра, усевшись в седле, выпрямилась. От головокружения не осталось и следа. Взор серых глаз прояснился. Она посмотрела в сторону, куда указывал киммериец, и вытерла соленые капли со щек, на которых уже выступил легкий румянец.

— Задница Деркето! — неожиданно для всех хрипло ругнулась волшебница. — Послушаемся варвара.

— Кром и Митра! — Прорычал Конан. — Поспешайте, если не хотите стать обедом для шакалов!

Не глядя в сторону спутников, северянин пустил своего верблюда в галоп обратно к дороге, попутно выискивая возможное укрытие. Остальные незамедлительно последовали за ним.

Ниса все время смотрела на горный хребет. Тонкая нить клубящейся пыли спускалась с крутого склона и была еле заметна. Удивляясь тому, как варвару удалось по таким слабым признакам разглядеть опасность, девушка отчаянно настегивала верблюда, стараясь не отстать.

Четверка седоков стремительно неслась к ближайшей скале и Зеландра усомнилась в правильности решения киммерийца. Когда-то скала, к которой они приближались, была ядром давно потухшего вулкана. Со временем вулкан развалился, и осколки его вершины в беспорядке валялись у подножья. Казалось, не много было проку искать убежища среди, изъеденной эрозией, массы горной породы. Они должны оставить верблюдов и попытаться спрятаться среди нагромождения валунов? Может лучше принять бой? Рука Зеландры ухватилась за шкатулку, бившуюся об бедро. Волшебница глубоко дышала, подставив встречному ветру лицо. Длинные волосы свободно развевались, неприкрытыескинутым капюшоном. Она готовилась сотворить сильное, смертоносное колдовство.

Однако Конан не вел свой отряд к скоплению обломков. Перемещаясь на северо-запад, он гнал своего верблюда прямо к основанию потухшего вулкана. Вблизи оказалось, что скала была расколота напополам узким ущельем. Казалось, какой-то сердитый бог разворотил камень колоссальным топором, открывая проход в недра горного массива.

Конан въехал в рот ущелья, увлекая за собой остальных. Он старался не зацепить каменных стен, но все же несколько крупных булыжников скатилось откуда-то сверху за спинами путешественников.

— Будьте осторожны. Видите, опора тут весьма хлипкая, — бросил на ходу варвар; его слова отозвались эхом в каменном проходе.

Путники с опаской поспешили покинуть ненадежный коридор. На выходе перед ними открылся вид на небольшой каньон, залитый ярким солнечным светом. На полпути к каньону проход был почти блокирован огромным валуном.

— Отведите верблюдов за скалу, — скомандовал Конан, — здесь удобная позиция и мы сможем держать тут оборону до тех пор, пока преследователи не пойдут на переговоры.

Как только Энг Ших, Зеландра и Ниса выполнили все распоряжения киммерийца, со стороны ущелья донесся стук копыт. Бандиты настигали путешественников.

Неб-Хот был крайне недоволен текущим ходом событий. Когда отряд его молодцов нагнал утомленных верблюдов, добыча казалась легкой. Атаман не ожидал, что окажется в таком опасном месте. Кроме того, разбойники не могли окружить путешественников — мешал обломок скалы, оставляя открытым тесный проход. Даже притом, что среди противников были только два воина, грабителям грозили немалые потери при штурме. Немного торговли могло бы притупить бдительность оборонявшихся, возможно даже запугать и принудить сложить оружие. Вожак потер острый подбородок. Его изумило то, что какие-то простые странники организовали защиту таким эффективным образом. Стигиец вздохнул, задаваясь вопросом о других возможных сюрпризах. Все оказалось не таким простым делом, хотя вовсе не означало, что удача отвернулась от него.

Разбойники сгрудились перед проходом в ожидании приказов атамана. Впереди переминался с ноги на ногу Телмеш. Он, сверкая черными глазами, нетерпеливо помахивал обнаженным ятаганом.

— Скажи-ка, Телмеш, — обратился к шемиту Неб-Хот, — смог бы ты заключать сделку с этими дураками?

— Я? — бандит казался ошеломленным. — Клянусь Белом, я никогда не занимался подобными вещами.

— Да брось ты, — сказал Неб-Хот, посмеиваясь. — Ты себя недооцениваешь. Поговори с этими псами. Докажи им, что мы можем быть разумными людьми, — и он отвернулся прежде, чем шемит ответил.

В узком каменном коридоре, за которым притаились путешественники, кроме того, громоздился внушительный валун, оставляя немного места для прохода только одного человека или верблюда. На нем и стоял во весь рост Конан с мечом наголо, презрительно разглядывая шайку грабителей. Горячий ветер трепал черную гриву волос. Энг Ших в это время исследовал саму скалу, найдя в стене нишу, хорошо защищавшую от стрел.

От группы головорезов отделился Телмеш и, подойдя ближе к валуну, вскинул руку.

— Эй, путники! Бросайте к нашим ногам свое оружие и отдайте добровольно все ценности, тогда вас пощадят!

Шемит вещал убедительно, не сомневаясь, что те именно так и поступят. Однако в ответ услышал лишь короткий смешок.

— У нас нет ничего ценного, собака. Наша госпожа ищет лекарственные травы в пустыне. Нам нечего вам предложить кроме острой стали. Идите сюда, если хотите познать ее вкус.

Пока шли переговоры, лучники занимали удобные места для обстрела. Среди разбойников ходил стигийский вожак, отдавая распоряжения приглушенным голосом.

На вершину валуна забралась Ниса и встала рядом с варваром. Очередной порыв ветра скинул с ее головы капюшон, открыв на обозрение прекрасное лицо.

Среди бандитов раздались хриплые крики восторга.

Телмеш грубо рассмеялся.

— Клянусь Иштар! Отдайте нам ее одну и можете убираться восвояси!

Конан повернулся к Нисе, чтобы убедить ее спуститься вниз и не провоцировать негодяев, но рука молодой женщины уже метнулась к затылку в движении, которое варвар знал слишком хорошо. Последовал короткий взмах, и острый кинжал отправился в полет подобно, ныряющему с небес за добычей, ястребу.

Лезвие вонзилось по самую рукоятку в незащищенное горло Телмеша.

— Получите, уроды! — торжествующе закричала Ниса.

Неб-Хот уже отдал команду лучникам. Конан с проклятием выбросил руку, спихивая девушку вниз с валуна, и тут же в это место угодила стрела, со звоном отскочив от камня. Меч киммерийца бешено закружился в воздухе, перерубая на лету еще две стрелы. Остальные со свистом устремились вглубь ущелья.

Ватага разбойников, не тратя времени на повторный залп, издавая дикие вопли, кинулась вперед с обнаженными ятаганами.

Телмеш несколько мгновений стоял на ногах, выпучив глаза. Его руки судорожно нащупывали рукоятку кинжала, но сил выдернуть клинок уже не хватило. Издав захлебывающийся кашель, бандит рухнул на острые камни.

Неб-Хот молча наблюдал за предсмертными корчами шемита. Если бы не дурацкая прихоть заключать сделки, то, возможно, его соратник сохранил бы свою жизнь. Но самого атамана боги, разумеется, сберегут в этот день.

Находясь за валуном, госпожа Зеландра услышала крики нападавших. Она опустилась на колени, прямо на щебень и открыла ларец с Изумрудным Лотосом. В серебряной шкатулке лежала маленькая морская ракушка. Ее волшебница использовала, чтобы отмерять количество. Сейчас она зачерпнула немного зеленого порошка и, не колеблясь, отправила снадобье в рот. Язык обожгло острой горечью. Но неприятное ощущение стремительно сменилось чувством безудержной мощи, разливающимся по всему телу. Зеландра захлопнула шкатулку, приторочила ее к поясу и легко поднялась с земли.

Первым разбойником, достигшим прохода, оказался дарфарец. Его встретил Энг Ших, покинувший нишу в скале. Сверкнув на солнце, его ятаган встретился с клинком, высекая сноп искр. T'Керу от сокрушительного удара отбросило назад. На черном лице появились признаки страха. Он оценил мощь огромного кхитайца и понял, что такой противник ему не по зубам. Второй удар Энга Шиха T'Кере снова удалось блокировать, но дарфарец не удержал равновесия и покатился назад под уклон, прямо под ноги набегавших товарищей. Кто-то из них на бегу натянул лук и выпустил стрелу. Энг Ших чудом успел увернуться, схоронившись в спасительной нише.

Меж тем, двое головорезов подсаживали третьего, коренастого бородача, помогая тому подняться на валун.

Присевший, ожидая очередного обстрела, Конан выпрямился и поднял тяжелый меч, чтобы прикончить негодяя. Но тут, один из бандитов выстрелил и стрела впилась в левое плечо варвара. Не обращая внимания на жгучую боль, киммериец, грозно вращая синими глазами, продолжал наступать. Его меч со свистом опустился на бородатого разбойника, который успел забраться на валун. Через мгновенье разрубленное тело свалилось на головы напиравших снизу. К несчастью, раненный северянин не смог удержать меч и тот со звоном отправился вслед за мертвецом, переломившись пополам при ударе о камень.

Проклиная все на свете, Конан выхватил из-за пояса кинжал, попутно присев, спасаясь от еще одной стрелы.

Чуть высунувшись из ниши, Энг Ших сжимал свой ятаган обеими руками, готовый встретить новую волну нападавших. Его раскосые глаза изумленно расширились, когда он увидел волшебницу, выходящую из-за валуна.

Зеландра прошла мимо ошеломленного кхитайца и смело направилась вперед, навстречу бандитам. Тот немедленно выскочил из укрытия и, путаясь в длинных полах шелкового халата, устремился защитить горячо любимою госпожу. Ему удалось в два прыжка обогнать Зеландру и обрушить зверский удар на завывающего разбойника, посылая его безжизненное тело обратно к соратникам, тем самым, ослабив их натиск.

Получив короткую передышку, кхитаец обернулся к Зеландре и остолбенел.

Волосы волшебницы были распущены и развевались во все стороны без малейшего воздействия ветра. Широко открытые глаза светились изнутри сверхъестественным темно-красным светом. Поток странных слов лился с ее губ, когда она простерла руки к бандитам.

Всякое движение в ущелье прекратилось. Все в ужасе смотрели на сполохи красного света, вырывающиеся из открытых ладоней женщины.

Первым опомнился T'Кера. Как только волшебница стала читать заклинания, дарфарец кинулся бежать сломя голову прочь от страшного места.

— Хейях Врамгот Поса! — голос Зеландры звучал на самой высокой ноте. — Аи Врамгот Ктагуа!

Высокий столб оранжевого пламени возник перед ней, отделяя волшебницу и ее товарищей от своры бандитов. Мгновение столб колыхался на месте, затем свернулся в огненный шар, который покатился прямо на шайку Неб-Хота. Объятые страхом мужчины, истошно визжа и бросая оружие, ударились в бегство, но попали в пылающую ловушку. Они вспыхивали как насекомые, угодившие в костер. Крики невыносимой боли содрогнули стены ущелья.

Неб-Хот восседал на коне недалеко от коридора, ведущего на ту сторону горы, и с интересом наблюдал за схваткой. Когда мимо него пронесся обезумевший дарфарец и наступил огненный ад, он резко развернул лошадь. Но животное встало на дыбы и сбросило стигийца на землю, прямо в раскрытый зев прохода. Это спасло ему жизнь. Пламя лишь слегка опалило вожака, чего нельзя было сказать о его коне. Бедная лошадь сгорела, издавая жалобное ржание.

Атаман быстро вскочил на ноги и, стряхивая по пути искры с одежды, припустил по каменному коридору изо всех сил. Он бежал, словно за ним гнались все демоны преисподней.

Конан стоял на гребне валуна, молча глядя на бушующее пламя. Он выдернул стрелу из плеча и зажимал рану здоровой рукой. Когда огонь пошел на убыль и смолкли последние стоны, варвар медленно спустился вниз. Над ущельем висела зловещая тишина. Повсюду виднелись дымящиеся трупы, сгоревших заживо людей и лошадей. Киммериец видел, что кое-кому из банды удалось избежать мучительной смерти, но преследовать беглецов не было ни сил, ни желания.

Конан стиснул зубы, чувствуя инстинктивную неприязнь дикаря относительно всего сверхестественного. Только что он стал свидетелем чудовищной мощи колдовства, сотворенного Зеландрой. Подобрав свой сломанный меч, варвар покрутил его и отбросил прочь. Он лишь мельком взглянул в сторону волшебницы. Сейчас она сидела в пыли, поджав ноги и устало склонив растрепанную голову.

Подойдя к Зеландре, Энг Ших преклонил колени и заключил ее в могучие объятия.

Киммериец остановился над трупом разбойника, из-за которого лишился меча. Мертвый бородач все еще сжимал в руке ятаган. Конан выдернул оружие из скрюченных пальцев. Конечно, ятаган не был выдающейся работы, но все же достаточно крепок. Лезвие было изогнуто, что затрудняло колющие выпады. Это был не добротный прямой меч, но бесспорно лучше, чем ничего. Варвар с грустью вспомнил свой самый первый меч. Выкованный когда-то атлантами из голубой стали и добытый им в древнем склепе много лет назад. Конан вздохнул и повернулся к товарищам.

Зеландра уже стояла на ногах, поддерживаемая Нисой. Энг Ших приблизился к киммерийцу, его яркий халат переливался на ярком солнце. Руки кхитайца пришли в движение. Конан ничего не понял, только натянуто улыбнулся.

— Он благодарит тебя за спасение наших жизней, — пояснила Ниса.

Киммериец только махнул рукой и поморщился, когда Энг Ших хопнул его по здоровому плечу.

Зеландра стояла, пошатываясь, испытывая смертельную усталость. Кхитаец взял ее под локоть, и они вместе зашли за валун туда, где скрывались верблюды.

Ниса подошла к варвару, который пытался приладить отобранный ятаган к своим кожаным ножнам.

— Как твоя рана? — тихо спросила она. — Я не должна была убивать того бандита? У тебя тогда бы было время для заключения сделки, — в темных глазах девушки блестели слезы.

— Рана пустяковая, — усмехнулся Конан. — Кость не задета и кровь давно остановилась. А что касается сделки, то скажу, что разбойники не собирались отпускать нас живыми. Ты слышала, как завыли эти собаки, когда увидели твое лицо? И неужели ты думаешь, что я смог бы торговать женщинами ради призрачной надежды на спасение?

— Нет, я так не думаю, — сказала она и прикрыла его рот своими губами.

Глава 23

Всадники, наконец, остановили взмыленных лошадей и решились на короткий отдых посреди караванной дороги.

Неб-Хот тяжело сполз с коня и уселся на землю, потирая травмированную лодыжку. На его ладонях набухли пузыри от ожогов.

— Йог и Эрлик! — процедил он сквозь зубы. — Какой ужасный конец. А ведь они были нашими братьями.

T'Кера стоял рядом с вожаком, держась за узду его лошади. В то время как третий, выживший из шайки, вытирал пену с загнанного коня, которому пришлось нести двойную ношу. Это был молодой шемит, уцелевший только потому, что атаман оставил его у входа в ущелье с запасной лошадью. Черные завитки курчавых волос создавали резкий контраст с бледным, безбородым лицом.

— А ведь Телмеш был прав, — хрипло произнес он. — Эти путники уж точно не люди.

— Какая теперь разница, Нат, — скрипя зубами, сказал Неб-Хот.

Он сильно вывихнул лодыжку во время бегства. На его одежде зияли огромные дыры, оставленные огнем. Солнце не прошло и половины своего пути, и атаман с горечью признал, что уничтожение его ватаги заняло короткий промежуток времени.

— Нам нужны лошади, — объявлял он, не обращаясь ни к кому в частности.

T'Кера шумно отпил из бурдюка и с сожалением посмотрел на вожака. Нат поправлял седло, тоскливо глядя на бескрайние пески.

— Лошадей больше нет, Неб-Хот, — тихо вымолвил шемит. — Да и оставшиеся — загнаны вконец.

— Нам предстоит длинный путь до оазиса Сибу. А потом и дальше до Белл-Хара, — рявкнул T'Кера, снова прикладываясь к бурдюку.

— О, Иштар! — воскликнул Неб-Хот. — Оставь хоть немного воды для лошадей, T'Кера. Животным предстоит еще тащить нас троих до Сибу, а их всего только две.

Дарфарец промолчал. Он сделал еще один большой глоток и нехотя перекинул бурдюк на спину коня. Чернокожий обнажил подпиленные зубы в наглой усмешке и с вызовом посмотрел на атамана.

Пристальный взгляд Ната перемещался от T'Керы до вожака и снова назад. Шемит растерялся, не зная, чью сторону принять, если случится стычка. Неб-Хот все лелеял вывихнутую лодыжку. От него не укрылось, что дарфарец отошел от лошади, достал ятаган и демонстративно поглаживал лезвие. Впервые за долгое время Неб-Хоту в голову пришла мысль, что везение покинуло его навсегда.

— Смотрите! — раздался высокий голос Ната. — Наездник!

Неб-Хот покрутил головой по сторонам. Действительно, вдалеке нарисовался силуэт одинокого всадника. Его форма слегка колебалась, расплываясь в мареве горячего воздуха, но было очевидно, что человек путешествует в одиночку.

— Ха! — взбодрился Неб-Хот. — Боги еще не отвернулись от меня окончательно! Эй, T'Кера, подведи сюда моего коня. Ставлю пятьдесят золотых, что мы без проблем завладеем лошадью того несчастного.

Дарфарец посмотрел на атамана с удивлением, сомневаясь в его нынешних способностях. Потом тряхнул бритой головой и сплюнул в дорожную пыль.

— Может, кто-нибудь из богов и оставил тебе частичку расположения, Неб-Хот, — сказал он, взяв лошадь за узду.

Стигийский вожак с помощью Ната взгромоздился на спину усталого коня. Разбойники уставились во все глаза на фигуру приближающегося всадника.

— Подстрелить его сейчас? — начал шемит.

— Пока нет, — сказал Неб-Хот твердо. — Пусть подъедет поближе, но держи лук наготове.

T'Кера поскакал навстречу незнакомцу, поигрывая ятаганом. Тот выглядел странно. Его конь мерил караванную дорогу спокойной рысцой. Сам всадник, закутанный с ног до головы в просторные одежды, держался в седле неестественно прямо и не обращал внимания на стоящих на его пути вооруженных людей.

— Эй, ты, а ну слезай! — выкрикнул T'Кера командным голосом, обращаясь к наезднику, угрожающе выставив клинок перед собой.

Всадник продолжал невозмутимо скакать в прежнем темпе прямо на дарфарца.

Неб-Хот облизал сухие губы. Может быть, этот человек пьян или безумен?

T'Кера, недовольный тем, что путешественник проигнорировал его приказ, издав яростный крик, ткнул клинком прямо в грудь седока.

Что случилось дальше, не поняли ни Нат, ни атаман — настолько быстро развивались события. Левой рукой незнакомец схватился за лезвие и мощным рывком обезоружил дарфарца. Ятаган полетел в дорожную пыль. Одновременно правая рука всадника, как змея, обвилась вокруг шеи Т'Керы и вырвала бандита из седла. Разбойник беспомощно заболтал ногами в воздухе, пытаясь вырваться из железной хватки. Его лошадь с ржанием унеслась вперед по дороге.

— Спаси нас, Митра, — прохрипел Нат.

Меж тем, грозный наездник подкинул задыхающегося T'Керу и ударом ноги отбросил в сторону. Дарфарец покатился по песку, как куль с тряпьем, а всадник продолжил свой путь все в том же размеренном темпе.

— О, Митра! Митра! — плаксиво причитал Нат.

— Нет, это еще не конец! — гаркнул Неб-Хот, встряхнув за шиворот шемита. — Пристрели эту гадину!

У Ната тряслись руки, когда он поднимал лук. Но многолетняя практика не подвела. Стрела, издав тонкий свист, вонзилась в грудь незнакомца. Тот покачнулся в седле, но сохранил равновесие. Его лошадь продолжала свой неторопливый бег.

— Отлично! — сказал Неб-Хот. — Теперь угости его еще.

Нат выпустил другую стрелу, которая нашла свое место рядом с первой, точно в середине широкой груди.

Всадник вздрогнул, но по-прежнему удержался в седле. До разбойников оставалось не более дюжины саженей. Лошадь чужака перешла на шаг и остановилась прямо напротив пораженных бандитов.

— О, Боги! — выдохнул Неб-Хот. — Что это за тварь? Любой человек давно бы отправился к Нергалу.

Отбросив в сторону лук, Нат вытащил ятаган и, пригнувшись, стал подбираться к всаднику.

Вблизи стало заметно, что лошадь незнакомца находится в ужасном состоянии. Обильная пена белыми хлопьями падала с морды животного. Выступающие ребра говорили о крайней степени истощения. Шпоры оставили на боках несчастного коня многочисленные кровавые борозды. Сам наездник выглядел немногим лучше. Это был высокий, грузный мужчина в покрытом затвердевшей пылью бурнусе, который был намертво прибит стрелами к его необъятной груди. Но самым страшным было его лицо, видимое из складок грязной ткани. Полусгнившее, изъеденное червями — лицо мертвеца. Он, не издавая ни звука, спокойно поджидал крадущегося шемита.

Подойдя вплотную, Нат замахнулся ятаганом, намереваясь точным ударом сбросить всадника на землю. Но живой мертвец нагнулся и его кулак с немыслимой скоростью врезался промеж глаз шемита. Голова Ната треснула, словно спелая тыква, и он рухнул как подкошенный под копыта коня.

Всадник выпрямился в седле и направил лошадь к оцепеневшему Неб-Хоту, по пути выдергивая из своего тела стрелы. Они выходили из мертвой плоти с сухим треском. Ни единой капли крови не выступило на серой одежде. Когда ужасный наездник отшвырнул прочь вторую стрелу, Неб-Хот пришел в себя.

— Умри, проклятый демон! — истошно завопил стигиец и ринулся вперед.

Он поднял ятаган и привстал в стременах, чтобы обезглавить врага. Но вывихнутая лодыжка дала о себе знать. Острая боль пронзила тело вожака и он, роняя клинок, выпал из седла, сильно ударившись о придорожный камень.

Пока Неб-Хот корчился в пыли, всадник спешился и медленно подошел к атаману. В плоть стигийца впились холодные костлявые пальцы. Мертвец легко поднял Неб-Хота над головой, выгибая тому спину с чудовищной силой.

Галбанд невнятно произнес единственное слово и резко бросил тело вожака на свое колено. Раздался отвратительный хруст ломаемого позвоночника.

Глава 24

Маленький отряд, возглавляемый киммерийцем, упорно двигался вперед под палящими лучами солнца. Конан уверенно вел путешественников через пустыню, доверяясь своему безошибочному чутью варвара. Позади остались долгие лиги пройденного пути. Каменное крошево сменилось морем красноватого песка, ставшего таким за долгие столетия воздействия безжалостного светила.

Путники остановились на одной из дюн. Перед ними до самого горизонта простирался безбрежный песчаный океан с колышущимися барханами вместо волн.

— Отсюда начинается истинная пустыня, — сказал варвар. — Конечно, любой обычный караван пересекал бы ее в ночное время, но мы должны поспешать и не думать о неудобствах. Советую расходовать воду экономно. Я сомневаюсь, что до самых предгорий встретится какой-либо источник.

Зеландра, согнувшись в седле, покопалась в багаже и извлекла на свет, скрученный в трубу пожелтевший пергамент. Волшебница развернула свиток и показала Конану.

— Вот старинная карта этой части Стигии, — объяснила она. — Я достала ее из своей библиотеки перед отъездом. Она относится ко дням Древней Стигии и показывает Птейон вместе с окрестностями. Я сомневалась, что от карты будет много проку, но, изучая ее, обратила внимание на изображение оазиса на востоке. Как ты думаешь, он еще сохранился?

Варвар искоса взглянул на карту и потер глаза.

— Может быть. Я что-то слышал о заброшенном оазисе посреди этой пустыни. Хотя не уверен, что кто-либо видел его воочию. Эту часть мира путешественники стараются избегать, кроме тех, кому надо сохранять тайну о блуждании в песках, — с этими словами Конан направил своего верблюда вперед.

За ним потянулись и остальные, начав спуск с зыбкого бархана.

Ниса поправила капюшон на взъерошенной голове.

— Как путники не боятся сгинуть среди песков, ведь здесь нет никаких дорог? Может, они ночью ориентируются по звездам? — спросила девушка.

— Они бояться заблудиться, бояться жары и отсутствия воды, но больше всего — дремлющего колдовства мертвого города Птейона. Эти места, как говорят, прокляты.

— Мы находимся вовсе не по соседству с Птейоном, — вставила Зеландра, — его руины довольно далеко отсюда. Меня удивляет твое варварское суеверие, Конан. Эти пески не более прокляты, чем травянистые холмы Шема.

Киммериец не ответил. Его синие глаза тревожно блестели на бронзовом лице, когда он всматривался в горизонт.

Меж тем, солнце поднялось высоко и замерло в зените, словно горящий факел. Верблюды монотонно передвигали ноги по жгучим дюнам, только фырканьем выражая иногда недовольство возложенной на них миссией.

Ниса последовала примеру Конана и полностью закуталась в плащ, чтобы не открывать ни дюйма кожи напоказ беспощадному солнцу. Прикрыв глаза от яркого света, она устроилась поудобнее в седле и постаралась вздремнуть. Покачиваясь на верблюжьей спине, молодая женщина почти представила себя вновь на палубе судна Темотена.

Возглас Зеландры заставил Нису встрепенуться и скинуть покрывало сонного забвения.

— Смотрите! Там вдали пальмы! — волшебница приподнялась в стременах. — Конан, это тот самый оазис?

Варвар натянул узду, поворачивая верблюда к Зеландре. Рядом уже находился Энг Ших, который энергично махал рукой в сторону юго-востока, туда, где в дымке мерцало изумрудное пятно.

— Вряд ли, — не согласился Конан. — Судя по Вашей карте, его тут не должно быть.

— Ну, хорошо, — сказала Зеландра с некоторым раздражением. — Едва ли следовало ожидать, что оазис находится точно в том же самом месте спустя столько столетий. Так или иначе, но нам нужно пополнить запас воды. А небольшой отдых в тени пальм пойдет всем на пользу.

Киммериец не нашел слов для возражений, и путешественники погнали верблюдов к пальмам, колышущимся вдалеке как языки зеленого пламени на лице пустыни.

Верблюд Конана, преодолевая очередной песчаный холм, внезапно споткнулся. Варвар нахмурился. В отличие от своих цивилизованных спутников, северянин всегда доверял собственным инстинктам и обращал внимание на различные знаки и предостережения. Сейчас в его душу закралась смутная тревога.

При продвижении вперед, ландшафт изменился. Дюны сгладились, песок стал более плотным и хрустел под копытами. Конан разглядывал оазис, приблизившийся достаточно для того, чтобы различить лениво колеблющиеся пальмы и заросли сочной растительности, предвещающие встречу с водоемом. Варвар поводил носом по сторонам, раздувая ноздри.

— Что-то тут не так, — сказал он. — Оазис выглядит цветущим, но я не чувствую признаков воды.

— Ради Иштар, Конан! Сколько можно предаваться дремучим предрассудкам? — Зеландра казалась сердитой. — Птейон слишком далеко. Этот оазис на нашем пути — дар богов, который мы не должны отвергать.

Порыв ветра обдал лица путешественников горячим дыханием, заставляя щурить глаза. Хотя на безоблачном небе солнце сияло ослепительно ярко и освещало окружающий пейзаж превосходно, но границы оазиса выглядели размытыми. Конан, сквозь полуопущенные веки, успел заметить это странное явление. Кроме того, он обнаружил, что по мере приближения к оазису песок становится все более твердым, напоминая скорее стекло или лед. Варвар натянул поводья и поднял руку, делая знак остановиться.

Оазис внезапно исчез. Там, где только что колыхались пальмы, появился огромный темный камень конической формы. Его глубокий серый оттенок создавал резкий контраст с тонами охры окружающей пустыни. Песок вокруг конуса спекся в стекловидную массу со спиральным рисунком. Камень напоминал злобного паука, сидящего в центре паутины из расплавленного песка.

Через мгновение из серой глыбы в небо взметнулся столб белого пламени. У женщин вырвался крик ужаса. Верблюды взревели и заметались. Воздух нагревался с ужасающей быстротой. Конан выпустил поводья и спрыгнул на землю.

— Спасайтесь! — рычал он. — Это колдовство!

Жар усилился невероятно, выжигая глаза и иссушая кожу. Энг Ших и Ниса никак не могли совладать с обезумевшими животными. Конан увидел, как выпала из седла Зеландра и покатилась прямо к ложному оазису.

— Немедленно слезайте! — задыхаясь прокричал варвар. — Бросайте верблюдов и бегите, иначе изжаритесь в собственном соку!

Пока Ниса и кхитаец неловко суетились, Конан бросился на помощь Зеландре. Дыхание белого огня заполонило все вокруг, опаляя губы и обжигая легкие. Киммериец, подбежавший к волшебнице, увидел, как тлеет рукав ее бурнуса, а на открытой коже появляются волдыри.

— Нет! — закричала Зеландра, отталкивая протянутую руку Конана. — Столб пока далеко от меня! Я должна остановить это! — она встала на колени и простерла руки к пылающим небесам.

— Дар-Ашхот Ла Итакья! — вознесся ее голос. — Брайкал Итакья Фтагн!

Небо тут же потеряло большую часть своего блеска, и жар заметно уменьшился. Конан отбросил назад капюшон и замотал головой. Зловоние от паленой ткани заполнило горячий еще воздух. Энг Ших, подвернувший ногу при спрыгивании с верблюда, похромал к хозяйке. Кхитаец зачем-то обнажил свой ятаган, как будто лезвие могло защитить Зеландру от колдовского пламени. Ниса так и осталась в седле, и все пыталась успокоить животное.

Тем временем, над серым камнем образовался полупрозрачный купол, сотканный из голубого свечения, поглощающего остатки раскаленного воздуха. Зловещий конус дрогнул и бесследно пропал.

— Что это было, во имя всех Богов? — всхлипнула Ниса.

Она, наконец, спустилась с верблюда и, шатаясь, подошла к Конану. Варвар пытался очистить свой плащ от угольков, тлеющих в разных местах.

— Своего рода волшебный страж, — пророкотал он. — Хотел спалить нас как насекомых над костром. Вовремя Зеландра прибегла к магии. Если бы не она — быть нам всем грудой обугленных костей.

— Может быть, это оружие Этрам-Фала? — спросила девушка.

— Нет, — отозвалась волшебница. — Это древнее зло. И очень голодное, — ее голос дрожал. — Я всего лишь сдержало его на некоторое время, но не навсегда. Наша единственная надежда на то, что оно устанет и прекратит сопротивляться моему колдовству, тогда мы сможем удалиться.

— Так что же это такое? — хрипло повторила Ниса. — Что хочет от нас?

Зеландра не ответила. Она закрыла глаза и погрузилась в глубокую медитацию. Энг Ших приклонил колени возле госпожи и положил ладони на ее хрупкие плечи.

— Я не могу сказать, какая природа у этого нечто, — сказал Конан. — Но точно знаю, что оно жаждет нашей смерти. Вот смотри!

Взгляд Нисы проследовал за пальцем варвара, и девушке открылось ужасное зрелище. В двадцати шагах от путешественников под голубым куполом, где недавно находилась темная глыба, лежала гора почерневших костей, наполовину вплавленных в песок. Зубчатые ребра верблюдов смешались с человеческими костями. Чуть в стороне возвышалась пирамида обугленных черепов.

— Это отвратительное существо соблазняет путников видами мнимого оазиса, чтобы убить и высосать души.

— Но почему? — истерично выкрикнула Ниса. — В чем причина такой жестокости?

— Просто оно хочет есть, — произнесла Зеландра, не открывая глаз, ее лице было напряжено. — Для этого требуется сжечь тела и освободить души. Мое сопротивление раздразнило существо, и, несмотря на то, что камень исчез, оно находится рядом и наблюдает.

От этих слов по спине киммерийца побежали мурашки. Он с опаской повернулся в сторону защитного купола и увидел, что какой-то белесый сгусток поднялся над ним. Он походил на призрак и не имел четких очертаний. Его края слабо колыхались, а в середине что-то пульсировало. Конан понял, что древний демон готовит новую атаку.

В воздухе над куполом появились короткие вспышки белого света. Вновь зародившийся огонь пытался прорваться через барьер.

— О, Иштар, это существо слишком сильно! — простонала Зеландра. — Я слышу его мысли — в них только голод и ненависть.

Призрачный сгусток запульсировал сильнее и начал раздуваться. Синий купол, напротив, съежился и потускнел. Лица путешественников обдало жаром.

— Проклятье! — закричала Зеландра, заламывая руки. — Демон хочет забрать нас всех. Энг Ших, подай мне немедленно Лотос!

Кхитаец послушно отстегнул шкатулку от пояса волшебницы. Открыв крышку, он зачерпнул ракушкой немного зеленого порошка и высыпал в открытый рот хозяйки.

— Деркето! — выдохнула Зеландра, на ее дрожащих губах заиграла жуткая улыбка.

Ужасный фантом на миг замер.

— Что, тварь, испугалась? — облизнула зеленые губы госпожа Зеландра, ее голос стал спокойным и уверенным. — Не приходилось встречать такого противника, не так ли?

Призрачный сгусток бешено завертелся на месте волчком, выстреливая в небо порции искр. Защитный барьер неумолимо таял, и на людях задымилась одежда. Ниса отчаянно вскрикнула и упала на колени, закрывая руками голову.

— Не может быть! Я не могу удержать его!

— Может попотчевать тварь холодной сталью? — Конан вытянул из ножен ятаган и присел на корточки рядом с волшебницей. Его синие глаза горели отчаянной решимостью.

— Несколько хороших ударов рассеют его на пару мгновений, но не убьют. Его вообще невозможно уничтожить обычным оружием. Не делай глупостей! — лицо Зеландры искажала гримаса напряжения, она из последних сил сдерживала натиск демона.

Конан молча поднялся, подошел к перепуганному верблюду и сорвал с его спины бурдюк с водой. Разорвав руками кожу, киммериец вылил все содержимое на голову и одежду. От бурнуса повалил пар. Нагретая ткань быстро впитала влагу.

— Ты сошел с ума! — заплакала Ниса, цепляясь за рукав варвара, но он решительно отбросил ее руки прочь.

— Это — единственный шанс. Я отвлеку его, а вы попытаетесь бежать.

Не сказав более ничего, киммериец ринулся вперед и перепрыгнул истончившийся барьер. Он почувствовал, как тысячи холодных игл впиваются в его тело, словно варвар очутился в центре ледяного водопада.

Столб белого света двинулся навстречу смельчаку. Сквозь его оболочку, северянин смог разглядеть воспаленными глазами темное тело твари, похожее на грубое каменное изваяние. Демон возвышался над Конаном, как скала над мышью, но не спешил нападать. Он будто с удивлением изучал крошечного человечка, посмевшего бросить ему вызов.

Рядом с демоном легкие человека разрывались от раскаленного воздуха. Конан слышал шипение, исходящее от его бурнуса и чувствовал запах обгоревших волос. Рукоять ятагана обжигала руку. Издав дикий крик, который прозвучал как хриплый стон, киммериец набросился на тварь.

Лезвие клинка легко прошло через призрачное тело, оставив за собой светящийся след, не причинив заметного вреда темной сущности. Однако температура все же несколько понизилась, хотя Конан это едва заметил. Он наносил удары со всех сторон и демон начал уменьшаться, пока не стал ростом только вдвое выше варвара. Тварь потянулась к киммерийцу и плюнула огнем.

Конан успел пригнуться и откатиться в сторону. Кувыркаясь, он увидел, что защитный купол вновь вырос и окреп. До него донеслись возбужденные крики товарищей, и он понял, что Зеландра тоже не теряла времени даром.

Белое пламя, окружающее фигуру демона почти спало, и варвар, быстро вскочив на ноги, принялся изо всех сил рубить вязкое тело существа. Он отвлекал тварь на себя, давая Зеландре свободу творить заклинания.

Внезапно все закончилось. Древняя тварь превратилась в серый камень, издающий слабое мерцание. Жар спал настолько, что дыхание пустыне казалось вечерней прохладой. Конан без сил плюхнулся прямо на песчаную корку и уставился вдаль воспаленными покрасневшими глазами.

— Еще не все! — голос Зеландры звонко прозвучал среди наступившей тишины. — Его нужно заковать, иначе он соберет силы и станет еще опаснее!

Конан повернул голову, и устало посмотрел в сторону камня, куда указывал перст волшебницы. У его подножья лежал плоский диск с вырезанными на нем письменами.

— Подними его, не бойся, — приказала Зеландра.

Киммерийцу совсем не хотелось дотрагиваться до магического предмета, но он, покряхтев, все же повиновался. Подняв диск распухшими пальцами, варвар отнес его волшебнице.

Как только круглая пластина перекочевала в руки Зеландры, раздался раскат грома. Мерцающее тело существа конвульсивно содрогнулось и замерло. Конан обернулся и увидел, что вокруг застывшего камня пошли трещины, земля разверзлась и приняла в свое чрево поверженную тварь вместе с грудой обугленных костей. Яма тут же затянулась коркой спекшегося песка, образуя ровную поверхность. О былом присутствии демона не напоминало больше ничего.

Конан даже не поленился встать на четвереньки и ощупать гладкое место без малейшего признака стыков и швов. Ниса и кхитаец последовали его примеру, но и они находили повсюду только сплавленный песок.

— Теперь отойдите, — сказала Зеландра. — Я наложу на него магические оковы.

Волшебница забормотала заклинания, водя пальцем по рунам диска. Закончив, она бросила его на то место, где исчезла древняя тварь. Раздался высокий звук, от которого заложило уши. Пластина засияла чистым светом и превратилась в выпуклую крышку небесно-голубого цвета, посреди желтоватой остекленевшей массы.

Зеландра подошла к спутникам с усталой, но торжествующей улыбкой.

— Примите поздравления, друзья мои. Нам удалось одолеть демона, который находился здесь со времен Ахерона и был поставлен магами из Птейона, охранять рубежи Древней Стигии, — она сжимала серебряную шкатулку с Изумрудным Лотосом и энергично жестикулировала ей. — Наш варварский друг снова оказался прав. Мы должны прекратить недооценивать его чутье. Что же касается демонического существа… В другое время я бы с удовольствием изучила все его способности, которым без малого тридцать столетий.

Конан снял свой почерневший бурнус, обнажая опаленную плоть. Молча, он стал рыться в тюках в поисках новой одежды. Бросив мимолетный взгляд на Энг Шиха, варвар позволил себе широко улыбнуться. Кхитаец потерял свой тюрбан, когда сваливался с верблюда, и теперь его лысина приобрела багровый оттенок, и ее украшали многочисленные пузыри. От его золотистого халата остались жалкие лохмотья. Он заметил внимание к себе со стороны киммерийца и скорбно провел пятерней по обоженной голове.

— Он не сможет теперь выбраться? — осторожно спросила Ниса.

— Нет, дитя мое, — ответила Зеландра торжественно. — Моя сила запечатала демона надежно и только я могу освободить его, если сочту целесообразным. Я соединила древний диск, подчиняющий эту тварь, со своим колдовством, поэтому можешь не волноваться относительно его персоны. Эй, Конан, — обратилась она к киммерийцу. — Не хочешь ли попробовать снять с демона крышку?

— Я Вам верю, — сказал Конан сухо, продолжая поиски.

— Но однажды у существа получилось сбросить печать, — в голосе Нисы чувствовалось сомнение.

— Очевидно, нашелся несчастный, который по глупости поднял крышку, должно быть это случилось давным-давно, — подвела итог Зеландра. — Один Птеор знает, почему он так поступил.

— Вероятно, искал сокровища, — вставил Конан. — Бедняге показалось, что он нашел древнюю стигийскую гробницу.

Киммериец наконец нашел другой бурнус, который, увы, тоже оказался маловатым для его мощного тела.

— Но он нашел свою смерть. Она и нас бы ожидала, если б не мой лотос, — Зеландра с гордостью потрясла ларцом.

— И храбрость Конана, — добавила Ниса.

— Да. Да, конечно, — сказала волшебница рассеянно.

Она открыла серебряную шкатулку и задумчиво разглядывала содержимое. Ее взгляд становился все более отрешенным. Язык нервно облизывал губы. Правая рука нежно гладила чеканную окантовку маленького ларца.

Ниса быстра подскочила и выхватила шкатулку из рук госпожи. Отступая назад, она спрятала ее за спину.

— Это мое! — по-звериному зарычала Зеландра, ее пальцы сжались в кулаки. — Отдай немедленно или умрешь!

Девушка спокойно смотрела на хозяйку. Их взгляды скрестились, и тут Зеландра опустила глаза. Она с изумлением смотрела на свои сведенные судорогой руки.

— Прости меня, Ниса. Ты настоящий друг, — голос волшебницы стал тихим и невнятным.

— Все в порядке, госпожа, — сказала Ниса мягко. — Вот, возьмите.

Молодая женщина протянула шкатулку, которую Зеландра надежно закрепила на прежнем месте.

— Присядьте и отдохните, — обратилась волшебница к своим спутникам. — Мне понадобиться некоторое время, чтобы приготовить целебный бальзам для ваших ожогов.

Варвар забрался в седло и задумчиво раскачивался на спине верблюда. Он хмурился, и его лицо было мрачнее тучи. Его терзали мысли о долгом переходе через пустыню. До намеченной цели было еще далеко, а воды оставалось крайне мало. Ведь большую ее часть он вылил на себя, чтобы хоть как-то защититься от огненного демона. Конан нюхал воздух и вглядывался в горизонт в надежде обнаружить малейший признак водного источника. Если оазис, помеченный на карте Зеландры, не будет найден, то весь отряд ждет неминуемая гибель от жажды.

Глава 25

Одинокий стул и несколько пустых ведер составляли обстановку небольшой комнаты. В центре, в каменном полу была вырублена полость, заполненная сейчас горячей водой. В этой импровизированной купели нежился Этрам-Фал. Над темной водой витал аромат Изумрудного Лотоса, который колдун с наслаждением вдыхал расширенными ноздрями. Стигиец развлекал себя иллюзорными видениями, которые он сам и создавал на краю маленького бассейна. Вот, на сером камне расцвел дивный, серебристый цветок. Его лепестки мерцали в полумраке, как полированная сталь. Из раскрывшегося бутона вырвался язык алого пламени, который тут же рассыпался тысячами искр. Те, в свою очередь, закружились в водовороте, чтобы породить в своей сердцевине контуры прекрасного женского тела. Из огня проявился образ госпожи Зеландры, ее обнаженная фигура извивалась в сладострастном танце перед жадным взором Этрам-Фала.

Маг устроился поудобней в своей ванне, наблюдая как крошечная фигурка, виляя бедрами, простерла к нему руки в бесстыдном призыве. Потом, призрачная Зеландра начала ласкать свое тело с таким неистовством, что под конец разорвала руками свою зыбкую плоть и пропала в туманном, кроваво-красном облаке.

Этрам-Фал довольно рассмеялся. Его смех повторило гулкое эхо. Колдун дождался, когда предмет его вздыханий исчезнет окончательно, и вернулся к более серьезным делам. Он ссутулился и отхлебнул воды, щедро приправленной лотосом, смакуя губами горьковатый вкус.

Исследование легендарного наследия Ситрисса открыло ему не мало тайн, но все же оставались некоторые любопытные моменты. Например, он понятия не имел, как работала древняя магия, и какова природа цветка. Изумрудный Лотос был уникальным гибридом, сочетавшим в себе свойства растения, гриба и хищного зверя. Этрам-Фал изучал различные циклы его странного существования. Размышляя над его кормлением, чтобы оно проходило безопасно, колдун пришел к выводу, что очередного коня следует спускать с балкона на веревках. Шестеро его воинов это и проделали, и лошадь приземлилась возле самого Лотоса, который оставался неподвижным пока не ощущал кровь от ран животного. К лотосу можно было бы приближаться в любое время и собирать соцветия, при условии, что он не чувствует запах крови. Но как только это создание учуивало хоть каплю крови, все изменялось в мгновение ока. Лотос, подобно разъяренному льву, кидался на подраненное животное и оплетал его своими побегами. Когда от несчастной лошади оставалась только высушенная оболочка, колдовское растение вновь замирало. На его стеблях появлялись новые, быстро распускающиеся, яркие соцветия. Этрам-Фал не раз задавался вопросом — что будет, если дать Изумрудному Лотосу слишком много пищи? Его аппетит казался безграничным, и новая порция свежей крови добавляла ему силы и роста.

До колдуна все же дошло, что перекармливать Лотос столь же безрассудно, как и морить голодом. Он должен получать крови ровно столько, сколько необходимо для поддержания его цветения. Со слишком разросшимся Изумрудным Лотосом справиться могло оказаться гораздо сложнее. Маг один раз наблюдал в течение почти часа, как Лотос перемещался по залу, по замкнутому кругу, волоча за собой труп лошади, пока не выпил все соки без остатка.

Он никогда не бросал тела своих жертв. Они становились частью его. Теперь Лотос представлял собой массу из переплетенных ветвей, острых шипов, пышных изумрудных цветков и гниющих останков. Кошмарное растение достигало роставзрослого мужчины, а его отростки заполняли почти весь круглый зал. Этрам-Фал знал, что со временем большая их часть отомрет и отторгнется от основного ствола, когда закончится процесс цветения. Тогда Лотос затаится, терпеливо ожидая следующей жертвы. Однако в голых костях мертвых животных останутся черные споры чудовищного создания.

Хотя колдун считал, что вполне может контролировать лотос, но так и не разобрался, как Ситриссу удалось его создать. Даже опытный маг, достаточно осведомленный в волшебных растениях не готов был ответить — как свойства цветка, животного и гриба смешались в этом чудовище?

Этрам-Фал сидел в горячей ванне и искал ответы. Капли пота падали со лба в зеленоватую воду.

Очевидно, легенды не лгали. Скорее всего, Ситрисс действительно заключил сделку с Темными Богами. Если это было так, то древний маг был человеком безграничного мужества и огромных навыков в тайном искусстве. Так или иначе, но вопреки всем законам природы Изумрудный Лотос появился на свет. Интересно, когда он первый раз зацвел, и кто был первым, собравшим странный урожай?

Размышляя о достижениях Ситрисса, Этрам-Фал невольно восхищался его могуществом. Неудивительно, если он и вправду овладел тайной вечной жизни. По сравнению с ним весь цвет магов Древний Стигии должен был казаться ничтожной кучкой тараканов. Человек, чья мощь приравнивалась божественной, стоял невообразимо выше их жалкого мирка.

Этрам-Фал глубоко вздохнул. Он также желал возвыситься над всем миром. Лотос многократно увеличил его способности и обещал в дальнейшем сделать властелином мира. Зачем ломать голову над его происхождением, лучше продолжать пользоваться его плодами.

Стигиец откинулся назад, в теплые объятия купели. Глаза его сверкали алчным блеском. Теперь его заботило кормление. В следующий раз это не должна быть лошадь. Спуск с высоты был слишком хлопотным. Этрам-Фал вспомнил человека, которого скормили чудовищу много веков назад. Именно пинок по его ребрам помог ему добыть споры Лотоса. Колдун улыбнулся посетившим его мыслям.

Тяжелые шаги за пределами комнаты вернули мага из царства приятных грез в реальный мир. Одеяло, заменявшее дверь, откинулось в сторону, и на пороге возникла мощная фигура капитана. Ат, задыхаясь, ввалился в место отдыха чародея.

— Мой господин, я… — начал высокий воин.

— Что это такое? — перебил его Этрам-Фал. — Я не делал никаких срочных распоряжений, чтобы любой мог вот так вломиться и нарушить мой покой, — колдун приподнялся из ванны и сверлил воина взглядом, от которого у бедняги свело в животе.

— Повелитель, помилуйте, я не осмелился бы потревожить Вас без веской причины.

На миг воцарилась зловещая тишина. Этрам-Фал разглядывал Ата, в тусклом свете волшебного шара и словно думал, что сделать с наглецом.

— Наверное, — наконец сказал Этрам-Фал холодно. — Я именно так и предполагал. Что стряслось?

Ат облизал пересохшие губы и потер рукой, дергающуюся от страха, щеку.

— Случилось нечто, что Вы лично должны видеть, господин. Один из наших людей убит.

— Кто? Как?

— Пожалуйста, пойдемте со мной. Это один из охранников. Он был найден в зале большой статуи.

— Этрам-Фал вылез из купели, наскоро обтер свое худое тело полотенцем и облачился в серые одежды. Он торопливо засеменил за Атом, оставляя мокрые следы от босых ног на каменных плитах пола.

В огромном зале находилась безмолвная черная статуя. Возле светящегося шара переминался с ноги на ногу солдат, растерянно и со страхом озираясь по сторонам. Этрам-Фал не удостоил его даже беглым взглядом. Его глаза были прикованы к телу, лежащему между широких лап неведомого бога.

Мертвец лежал на боку в доспехах и мечом на поясе. Вокруг не было следов борьбы и, могло показаться, что человек просто прилег отдохнуть, если бы на его груди не зияла рваная рана. Струйка алой крови все еще вытекала из нее, образуя лужу под лапой сфинкса, лицо которого равнодушно взирало в вечность.

— Как его имя? — голос Этрам-Фала был сухим и каркающим.

— Это — Дакент, господин, — Ат говорил с волнением. — Напарник Фандороса, о котором я Вам как-то рассказывал. Вот он тут как раз и находиться.

Колдуну неожиданно передернуло, и он резко обернулся к вконец перепуганному охраннику.

— Как это случилось?

— Мы несли стражу во внутреннем дворе, господин. Близился рассвет, со стороны ущелья дул сильный ветер и мне стало холодно, — голос Фандороса постоянно срывался, — Я оставил Дакента одного, чтобы сходить за плащом и сделать глоток вина для согрева, а когда вернулся, то во дворе никого не было.

— Это все чушь. Говори, что было дальше? — теряя терпение, приказал Этрам-Фал. — Рассказывай внятно!

— Я обыскал весь внутренний двор, но он не откликался на мой зов. Мне пришлось разбудить капитана Ата и мы вместе искали его по всему дворцу. Когда мы подходили к этому залу… — солдат поперхнулся и замолчал.

— Продолжай лучше ты, Ат, — махнул рукой колдун, поворачиваясь к капитану.

— Изнутри доносились какие-то звуки. Вроде бы чей-то голос.

— Голос? И что же он говорил? — маг нервно потирал руки, хрустя костяшками пальцев.

— Я не знаю, господин. Мы находились довольно далеко, когда услышали невнятный шепот. Слов было не разобрать. Потом послышались шаги, но когда мы вошли сюда, то обнаружили только мертвое тело Дакента. Мы тщательно обыскали все вокруг, только впустую, злоумышленник словно испарился.

— Получается, улизнул? А ты уверен, что он не скрывается где-нибудь во дворце?

— Уверен, мой господин. Когда мы вышли наружу, то услышали, как катятся камни со стены каньона, словно кто-то быстро влез на самый верх.

— Забрался на отвесную стену?

— Да, господин.

— Так, ладно. Кто-либо еще осведомлен об этом происшествии? — грозно спросил Этрам-Фал.

— Нет, господин. Все остальные спят.

— Хорошо. Никто больше не должен об этом знать. Вы скажете, что Дакента укусила змея, и его тело было скормлено Лотосу. Это понято?

— Да, мой господин, — сказал Ат.

— Фандорос?

— Да-да, господин. Я все понял.

Трое мужчин какое-то время молча стояли в тиши мрачного зала. Неровный свет от шара подрагивал, создавая иллюзию шевеления мертвого тела. Колдун подошел поближе к убитому, присел на корточки и еще раз внимательно осмотрел труп.

— Почему он не позвал на помощь? — робко произнес Фандорос.

— Взгляните на его горло, — ответил Этрам-Фал. — Его трахея перебита.

— Вы думаете, что его захватили врасплох и приволокли сюда, чтобы умертвить? — голос Ата дрожал от ужаса и отвращения.

— Точно так, — сказал Этрам-Фал спокойно. — Одно только непонятно — куда подевалось его сердце?

Оба воина, как по команде, начали озираться по сторонам, будто могли и вправду обнаружить пропавший орган, который недавно находился в груди Дакента.

Но сердце солдата бесследно исчезло.

Глава 26

Ветхий навес из сухих палок и изодранной кожи раскачивался на горячем ветру пустыни. Но это хлипкое сооружение, давным-давно установленное неизвестными странниками в тени пальм, не удостоилось внимания путешественников. Их взоры были направлены в сторону небольшого озера.

Окруженный зарослями кустарника, водоем манил долгожданной прохладой, отражая синеву безоблачного неба.

— Кром свидетель, вот самое лучшее зрелище за все время пути, — Конан легко соскользнул со спины усталого верблюда и подошел к кромке озерка.

Его товарищиа последовали примеру киммерийца, и с облегчением спешились.

— Это — тот самый оазис, что обозначен на карте? — Ниса отряхивала копну темных волос от песчаной пыли.

Девушка еле сдерживалась, чтобы не броситься с головой в воды озера и не пить, до тех пор, пока оно не иссушится до дна.

— Скорее всего, — невозмутимо ответил Конан. — Я в основном следовал обозначениям на пергаменте.

Зеландра подошла сзади к северянину и положила руку на могучее плечо, ее черные волосы, чуть тронутые сединой, развевались на ветру.

— Ну что подсказывает твое варварское чутье? — спросила она осторожно. — Мне, например, здесь как-то не по себе.

Конан внимательно смотрел на водную гладь и приметил, что недалеко от берега из песчаного дна поднимается к поверхности тонкая струйка воздушных пузырьков. Это явление вызывало у киммерийца смутное чувство опасности.

— А ну, все назад! — внезапно проревел он, и подошедшие Ниса с Энг Шихом невольно отшатнулись.

Меж тем, поверхность забурлила. Из придонного песка стремительно выдвинулось тело какого-то существа. Зеленое морщинистое тело походило на толстый древесный ствол, покрытый пульсирующими венами. Вершину увенчивал огромный, бесформенный рот, издающий чавкающие звуки. Из середины тела выстрелила пара остроконечных щупальцев, которые стегали воздух перед глазами путешественников.

Подобно кнуту, одно из них метнулось к Конану, обвилось вокруг торса и с чудовищной силой подняло ввысь.

Киммериец, однако, ухитрился вытащить меч и рубануть по живому канату. Падая вместе с обрубком на мягкий песок, он увидел, что чудище выпустило еще несколько щупалец.

Энг Ших только успел схватить Зеландру за талию и отбросить подальше назад, как его грудь сдавила гибкая конечность монстра. Другая — обхватила горло.

Конан, как кошка, вскочил на ноги и кинулся на помощь товарищу, увертываясь от атаки очередного щупальца. А зеленая тварь продолжала вытаскивать себя из водоема. Показались корни, похожие на клубок змей, которые, отвратительно шевелясь, поползли к берегу. На теле чудовища выросли белесые шипы, длиной с руку человека. На их концах блестели бусины яда.

Киммериец изо всех сил ударил по щупальцам, тянувшим кхитайца к прожорливой пасти. Они тут же расслабили хватку и закорчились, заливая песок зеленой слизью.

Энг Ших откатился в сторону. Из прорех его изодранной шелковой одежды виднелись ярко-красные следы от смертельных объятий. Кхитаец вовремя вытащил ятаган и отрубил еще одно, тянущееся к нему щупальце. Пока Конан отвлекал внимание монстра, бешено вращая мечом, он бросился вперед и с хрустом вонзил свой ятаган в колючее тело. Убийственные шипы лишь слегка задели рукав халата.

Варвар тоже не дремал. Он подскочил к твари и нанес несколько сильных ударов по стволу монстра. Однако чудовище сдаваться не собиралось. Пока Конан пытался перерубить вязкую плоть, один из извивающихся отростков обвил лодыжку киммерийца. Он потерял равновесие и выронил оружие.

Энг Ших не мог помочь северянину. Его ятаган застрял в гуще смертоносных шипов, которые намертво зажали клинок, и кхитаец, кряхтя от натуги, из последних сил сдерживал натиск чудовища.

Неожиданно, позади сражающихся, раздался свист и тонкий кинжал, пролетев мимо лица Энг Шиха, исчез в разинутой пасти зеленой твари.

Бросок Нисы пришелся как нельзя кстати. Щупальце отпустило ногу варвара. По стволу пробежала судорога, а из уродливого рта извергся целый фонтан бесцветной жидкости, который обрушился прямо на голову упавшего киммерийца. К счастью, это оказалась обыкновенная вода, которая только взбодрила Конана. Одним прыжком он оказался на ногах и, подхватив меч, принялся с удвоенной яростью кромсать тело врага, не обращая внимания на ядовитые шипы и новые отростки. Рядом с ним хрипел Энг Ших. Его ноги по колено увязли в песок, желтое от природы лицо побагровело от натуги, но кхитаец каким-то чудом продолжал упираться в рукоять ятагана.

Силы покидали и самого Конана. Но тут в голове варвара молнией сверкнула мысль. Поспешив воплотить ее в жизнь, он с яростным криком набросился на корни демонического растения, которые по-змеиному извивались на прибрежном песке возле самых ног. Незамедлительно из шевелящегося гнезда метнулся черный стержень, похожий на просмоленный корабельный канат. На его конце матово блестело острое жало, которое было направлено прямо в грудь киммерийцу.

Конан успел увернуться и ответить точным ударом. Лезвие его ятагана на лету перерубило стержневой корень надвое.

Тварь дернулась в смертной муке. Пульсация колючего тела прекратилась, оставшиеся щупальца обмякли и бессильно повисли вдоль стола. Безобразный зев захлопнулся, и чудовищное дерево стало заваливаться набок.

Острые шипы отваливались один за другим, а зеленая кожа сморщилась и усохла. Из-под упавшего ствола потек ручей. Горячий песок жадно впитывал воду, которая заменяла кровь этому созданию.

Энг Ших с трудом освободил увязшие ноги и заковылял к поверженному монстру, чтобы подобрать ятаган. Но кхитайцу удалось сделать всего пару шагов, после чего он замертво рухнул на песок. Дыхание со свистом вырывалось из открытого рта, а бритый, покрасневший череп блестел от пота.

Конан, пошатываясь, подошел к растению и от всей души отвесил пинок в то место, где находилась пасть. Из-под тяжелого сапога во все стороны брызнул водянистый сок.

— Я полагаю, что это — подарок от Этрам-Фала, — пробурчал он, потирая болевшую грудь через порванную одежду, обращаясь к Зеландре.

Волшебница не принимала участия в сражении. Она сильно ударилась головой о пальму при падении и потеряла сознание. Теперь она, стоя на коленях, хлопотала над ранами Энг Шиха.

— Без сомнения, — ответила Зеландра рассеянно, все ее внимание было сосредоточено на телохранителе, который стоически переносил боль, пока она обрабатывала раны целебной мазью. — Он обладает достаточной властью над магическими растениями.

Зеландра кивнула в сторону издохшей твари, которая разложилась уже почти полностью. На ее лице читалось явное отвращение.

— Кроме того, Изумрудный Лотос многократно увеличил его способности, — добавила она с горечью.

— Кром! — хмыкнул варвар, стягивая с себя прилипшие к телу лохмотья. — Значит, нам предстоят еще встречи с его милыми созданиями?

— Возможно. Я уверена, что мы на правильном пути к его логову. Еще я думаю, что стигиец в бестелесном состоянии посещал мой дом. Не требуется большого ума, чтобы выяснить, куда я направилась.

Киммериец задавался вопросом: «Чувствует, ли она в себе достаточно силы для борьбы против такого врага, знающего к тому же о ее приближении?». Однако вслух варвар ничего не произнес.

Ниса, тем временем, смочив полоски ткани в озерке, прикладывала их к ранам на груди и шее северянина и осторожно вытирала запекшуюся кровь.

Конан сморщился.

— Имир! Женщина, лучше бы ты достала вина! Пусть Зеландра возится с Энг Шихом, а я пойду разводить костер и ставить палатки.

К тому времени, когда солнце коснулось краем горизонта, небольшой лагерь из трех аккуратных шатров был уже разбит и приготовлен нехитрый ужин из вяленного мяса и зачерствевшего хлеба. Питьем служил отвар душистых трав на озерной воде оазиса.

Походный костер потрескивал, излучая приятную теплоту на пески, остывающие к ночи. Заблестели первые звезды, и тонкий серп молодого месяца отправился в странствие по Млечному пути.

— Я первый буду стоять на часах, — сказал Конан, садясь на корточки возле огня.

Энг Ших благодарно кивнул и поплелся к своей палатке. Зеландра сняла медный котелок с углей и налила себе травяного настоя. Нежный аромат жасмина поднялся над ее пиалой. Голова Нисы устроилась удобно на могучем плече киммерийца. Рука варвара обвила тонкий девичий стан.

Резкий вопль прорезал тишину ночи и тут же оборвался на высокой ноте. Ниса вздрогнула и теснее прижалась к Конану.

— Что это было? — тревожно зашептала она.

— Шакал, — хрюкнул варвар.

— Может быть и Изил, — сказала Зеландра, дуя на пиалу. В ее глазах играли отблески костра.

— Изил? — спросила молодая женщина и еще больше напряглась.

— Разновидность вампиров, обитателей заброшенных развалин, — невозмутимо пояснил Конан, — но они редко встречаются на открытом пространстве пустыни.

— Они? — зрачки Нисы расширились.

Варвар весело рассмеялся.

— Что они? Ложись спать. Обещаю, что если какой-нибудь Изил забредет сюда, я скормлю его своим же собратьям.

Ниса неохотно поднялась на ноги и двинулась к шатру киммерийца.

— Теперь я не засну, пока ты не присоединишься ко мне.

Конан посмотрел ей вслед, и когда она скрылась за откидным пологом, повернулся к Зеландре.

— Зачем Вы ее напугали, — нахмурился северянин. — Разве Вы не знаете, что Изил не живет в здешних местах.

Зеландра усмехнулась. Она невинно пожала плечами и кивнула в сторону палатки.

— Ты должен быть мне благодарен, — сказала она, и Конан невольно улыбнулся в ответ.

— А если серьезно, мой друг, — волшебница понизила голос. — Я весьма обеспокоена, что мы столкнулись с творением Этрам-Фала на таком расстоянии от его норы.

— На самом деле, не такое уж и большое расстояние. Когда мы были на вершине бархана возле оазиса, я разглядел на горизонте очертания Гребня Дракона.

— Иштар! — возбужденно задышала Зеландра. — Так скоро? Ты замечательный проводник, Конан.

— Пустяки, — отрезал киммериец. — Мы пока еще не на месте. Нам надо следовать на юго-восток, в предгорья, окружающие Гребень Дракона. Завтра станет ясно, являюсь ли я хорошим проводником или нет.

Зеландра молча кивнула, и Конан принялся растирать затекшие икры, готовясь к ночному дозору.

Вскоре, варвар остался в одиночестве. Неслышно, как тень, он обходил спящий лагерь. Его зоркие глаза подмечали каждую мелочь вокруг.

Проходили часы долгой ночи. Месяц стоял высоко. И Конан, глядя ввысь, задумчиво наблюдал за полетом падающих звезд.

Глава 27

Песчаная равнина упиралась в гряду бурых скал. Это нагорье и было преддверием к Гребню Дракона. Здесь бесконечный океан желтых дюн разбивался о стену грубых валунов, служащих естественной преградой от наступающей пустыни.

Отряд путешественников с трудом преодолевал многочисленные неровности местности, взбираясь на верх нагорья. Их верблюды шли ужасающе медленно, и путники молились, чтобы они не поломали ноги, споткнувшись об острые камни.

Оказавшись на вершине небольшого плато, Конан указал товарищам на восток, где высились зазубренные пики Гребня Дракона. Чтобы добраться до его подножия, им предстоял нелегкий спуск в горную долину и переход через лабиринт каньонов и ущелий, вдоль русла высохшей реки.

Посовещавшись, путешественники не стали тратить время на отдых, а сразу начали осторожное нисхождение по почти отвесному склону.

Узкий каньон, повторяющий изгибы давно исчезнувшей реки имел множество ответвлений. Он словно специально все время петлял — то приближая, то уводя в сторону от цели измученных людей. Очень часто киммерийцу приходилось карабкаться на скалы, проявляя при этом поистине обезьянью сноровку, чтобы свериться с намеченным курсом. Гребень Дракона не спешил принимать в гости отчаянных скитальцев.

Настроение у всех поднялось, когда они выбрались из узкого коридора на открытое пространство. Солнце окрашивало серые скалы в золотистый цвет. Ветер приносил путешественникам с вершин свежесть горного воздуха. Прямо перед отрядом Зеландры открылся вид на три маленьких каньона. Левая расселина уходила вверх на северо-восток через нагромождение остроконечных скал. Направо — тропа, усыпанная гравием, вела на запад и скрывалась за поворотом каменной стены. Непосредственно перед ними был темный проход сквозь изъеденный ветрами холм. Путешественники остановились в нерешительности.

К удивлению всех, Конан уверенно направил своего верблюда прямо во чрево низкого холма, выбрав центральную дорогу. Его товарищи без пререканий последовали за ним, полностью полагаясь на варварское чутье проводника, которое не раз выручало их в пустыне.

Энг Ших был невозмутим как всегда, только изредка морщился, трогая повязку на объемном животе. Ниса заметно нервничала, разглядывая стенки каменного мешка. Взгляд госпожи Зеландры был устремлен вперед на широкую спину киммерийца. Она зябко куталась в бурнус и накинула капюшон на рано поседевшие волосы. Ее красивое лицо посерело и осунулось. Волшебница выглядела на несколько лет старше, чем до начала путешествия.

Наконец, дорога вывела их на ту сторону холма. Впереди был пологий спуск в долину, и путники решили устроить небольшой привал, давая отдохнуть верблюдам, которые выразили благодарность громким сопением.

— Там, — махнул загорелой рукой Конан, — начинается Гребень Дракона. А вон и утесы, что были видны за спиной Этрам-Фала, когда его образ растворялся в спальне госпожи.

Все посмотрели вниз и убедились в правоте северянина.

— Наконец-то, — прошептали тонкие губы Зеландры.

— Мы устроим лагерь здесь, — сказал киммериец. — Я верю, что это ущелье приведет нас к логову Этрам-Фала, но не знаю, где именно оно и как далеко. Я должен сначала разведать…

— Неужели есть кое-что, чего ты не знаешь, варвар? — прервала его Зеландра. — Просто удивительно, что ты это допускаешь. Учти, эта экспедиция состоялась по моей воле и я настаиваю, чтобы мы немедленно спустились вниз. У нас нет времени на длительную остановку. Мы уже сегодня найдем Этрам-Фала и уничтожим стигийскую змею.

— Послушайте, Зеландра, — сказал Конан спокойным тоном, — скоро вечер и в каньоне стемнеет намного быстрее, чем на открытой площадке. К тому же, облака, двигающиеся с запада, предвещают ненастье, а мы не знаем — сколько еще до цели. Кроме того, Вы устали, госпожа волшебница.

— Устала? Да твоя наглость и глупость утомляет больше. У меня достаточно сил, чтобы совершить задуманное. Я говорю, мы спускаемся! — она обернулась к подчиненным: — Вы остаетесь с этим дикарем или следуете за своей госпожой?

Волшебница замолчала, пристально всматриваясь в озабоченные лица Нисы и Энг Шиха. Обе ее руки обхватили талию, словно пытались унять зарождающуюся внутри боль. В темных глазах замерцали выступившие слезы.

Внезапно Зеландра обмякла и опустилась на землю.

— Ах, милосердная Иштар, — произнесла она. — Я сожалею, друзья мои. Конечно, Конан прав, нам всем необходим полноценный отдых. Я действительно смертельно устала.

Энг Ших вышел из-за спины верблюда и рукавом халата смахнул пыль с плоского валуна. Его мощные руки приподняли Зеландру за талию и мягко опустили на каменное кресло. Она тут же поджала под себя ноги и уткнулась лицом в колени, словно стыдясь за свои резкие и жестокие слова.

Конан заговорил вновь, обращаясь по-прежнему к Зеландре:

— После того, как мы обустроим лагерь, Энг Ших и я разведаем дно ущелья. Мы пройдем, насколько возможно далеко до наступления сумерек. Если повезет, то мы отыщем убежище Этрам-Фала. Тогда сегодня вечером мы сможем спланировать способы завтрашнего нападения. А Вы должны сейчас придти в себя, хорошенько отдохнуть и отложить до утра свою месть.

Зеландра слабо кивнула, не поднимая грустных глаз.

Остаток дня прошел в заботах по установке палаточного лагеря. Все три маленьких шатра расположились вдалеке от переднего края холма так, чтобы они не были заметны снизу, со стороны ущелья. Конан запретил разводить костер, утверждая, что все неоднократно ели холодный ужин, а он сам не будет есть пока они с кхитайцем не возвратятся из вылазки. Однако он попробовал несколько взбодрить компанию, вытащив из сумы один из последних бурдюков с вином.

Зеландра сделала пару символических глотков и, опираясь на локоть Энг Шиха, отправилась на отдых. Конан, убедившись, что волшебница не сможет услышать его слова, нагнулся к уху Нисы.

— Она использовала последний запас лотоса?

— Вряд ли. Я знаю, что у нее достаточно порошка. Просто она не желает им пользоваться, хотя всего несколько крупинок избавили бы ее от приступов боли. Она боится, что однажды зачерпнет слишком много или даже все сразу. Мне очень жаль, Конан, но она обидела тебя не со зла. Просто была в отчаянии.

— Меня трудно обидеть словами женщины. А вот хватит ли у нее сил противостоять проклятому колдуну, когда мы, наконец, найдем его?

— Откуда мне знать? — беспомощно пожала плечами Ниса. — Думаю, она бережет оставшийся лотос как раз для сражения с Этрам-Фалом. Он действительно невообразимо усиливает любое колдовство. Взять хотя бы историю с теми бандитами.

— Она собирается бороться с чародеем, который утверждает, что имеет неограниченное количество зелья. Интересно, какую магию он обратит против нас?

На это у девушки не нашлось ответа. Подошедший Энг Ших, услышав последнюю часть разговора, наклонился вперед и замахал руками перед ее лицом.

Конан вопросительно уставился на Нису.

— Он спрашивает, желаешь ли ты уехать. Он говорит, что не будет держать зла, если ты так поступишь.

— Что он там вообразил? — хмыкнул Конан, отбрасывая назад черную гриву. — Я дал слово Зеландре и не собираюсь отступать теперь только потому, что дело принимает интересный оборот.

Улыбка тронула толстые губы кхитайца. Он поднял с земли бурдюк и дружески протянул Конану.

Северянин принял вино и, запрокинув голову, припал к горлышку. Его кадык быстро заработал, проталкивая внутрь терпкий напиток.

— Ух, — выдохнул он с удовольствием. — Действительно неплохое вино. Теперь, Ниса, позволь нам отправиться на поиски гнезда этого скорпиона, а ты поглядывай по сторонам. Сомневаюсь, что враг появится неожиданно, но бдительность терять не стоит. Если любой, кроме меня или Энг Шиха обнаружится поблизости, значит нас уже, скорее всего, нет в живых. Тогда немедленно буди Зеландру. Дальше поступайте по ситуации. Можете громко кричать. Если мы с Энг Шихом все еще будем живы, то, услышав ваш зов, придем на помощь или хотя бы отомстим. Знай, в горах звук распространяется гораздо быстрее, чем на равнине.

С этими словами киммериец притянул Нису к себе и крепко поцеловал в губы. Энг Ших отвернулся от милующейся парочки и стал изучать небеса. На западной стороне небосклона собирались грозовые тучи. Он еще долго бы мог разглядывать облака, но вскоре Конан хлопнул его по плечу.

— Очнись, ночь на носу — пора в путь.

Двое крепких мужчин спустились по скалистому склону и твердо зашагали к темной расселине на дне ущелья. Ниса наблюдала за ними сверху, до боли закусив губу. Когда Конан и Энг Ших скрылись из виду, она почувствовала, как твердый комок предательски подкатывается к горлу. С трудом сдерживая слезы, девушка пошла искать удобное место для наблюдения. Устроившись за крупным валуном, она проверила метательные кинжалы в затылочных ножнах. Теперь ей оставалось только ждать.

Глава 28

Красное распухшее солнце клонилось к закату, касаясь краем горного хребта на западе, когда тот, кого раньше звали Галбандом остановился.

Его фигура, закутанная в остатки одежды, выглядела ужасно. Сквозь многочисленные прорехи виднелись кости, с которых свисала клочьями разлагающаяся плоть. Изъеденное лицо с остатками бороды было густо покрыто коркой затвердевшей грязи, но он не делал даже малейшей попытки стереть ее. Белесые глаза мертвеца без выражения смотрели в темный рот каньона, открывшегося перед ним.

Галбанд шел пешком уже в течение суток. Лошадь, которую он забрал у разбойника Ната, пала от голода и усталости. Но мертвый шемит продолжал упорно двигаться вперед под палящими лучами солнца. Им двигал приказ, которого он не мог ослушаться.

Цель была где-то рядом и Галбанд, стоя у входа в ущелье, принюхивался к встречному ветру.

Он чувствовал стеснение в груди, как в тот миг, когда Шакар — кешанец, выдернув его из небытия своей некромантией, отдавал приказ найти серебряную шкатулку и уничтожить киммерийца.

Застывшего как скала Галбанда посещали смутные воспоминания. Они были подобны лохмотьям холодного тумана, вползающего в его голову.

Он вспомнил затемненную комнату и человека, привязанного к железному стулу. Вспомнил кинжал, скользивший к шее того человека. Потом свист меча, отсекающего пальцы.

Галбанд поднял руку и посмотрел на высохшие пеньки на месте двух пальцев. Черноволосый варвар. Именно он был повинен во всем этом. Теперь избавление шемита зависело от смерти киммерийца, а также Зеландры и добычи для Шакара заветного ларца. Только тогда он может рассчитывать на долгожданный покой.

Шакар из Кешана. Галбанд помнил своего хозяина. Его властное лицо. Как тот обещал шемиту освободить его, если он выполнит задание.

Галбанд восстанавливал по крупицам свою память. Когда он убьет варвара и волшебницу и принесет серебряную шкатулку — его муки закончатся, ему разрешат умереть. Во всем мире не было больше ничего кроме жгучего желания обрести вечный покой. Ничто его не остановит в этом стремлении.

Существо, некогда бывшее человеком и воином прикрыло глаза, впервые за много дней. Галбанд представил, как его руки впиваются в плоть ненавистного киммерийца и разрывают варвара на части. Он, почти воочию, услышал треск ломаемых костей и отчаянный крик Конана.

Смерть станет самой великой наградой за такую работу.

Фигура Галбанда вступила в ущелье и скоро растворилась в темноте.

Глава 29

Стены каньона ссужались по мере продвижения двух мужчин вглубь. Энг Ших чувствовал себя неуютно, покинув открытое пространство и вступив темный коридор узкой расселины.

Тишина давила. Даже переход через пустыню был не таким тягостным. Впереди бесшумно, по-кошачьи, двигался варвар. Под его сапогами не скрипел песок и мелкая галька. Единственным звуком в каменном мешке были редкие завывания ветра, доносящиеся откуда-то с верху.

Энг Ших тряхнул лысой головой, отгоняя мрачные мысли. Они шли уже около часа, с каждым шагом приближаясь к цитадели врага. Кхитаец не переставал удивляться — как Конану удается ориентироваться в почти полной темноте, ведь последние отблески заходящего солнца остались далеко позади.

Вдруг Конан поднял руку, давая знак к остановке, и кхитаец чуть не налетел на его спину. Впереди каменные стены резко расходились в стороны и вдалеке, на вершине скалы угадывались очертания огромного строения.

Киммериец присел и достал ятаган. Энг Ших тоже пригнулся, но, подумав, оставил свое оружие в ножнах.

— Смотри, вон там, — прошептал Конан, указывая мечом, — маленькая площадка перед замком. Отличное место для размещения часовых или для засады.

Энг Ших понимающе кивнул и вжался в каменный выступ. Солнечный диск уже скрылся за горами, окрасив в багрянец зубчатые пики. Над ущельем сгущались сумерки.

Варвар о чем-то размышлял, прищурившись разглядывая окрестности. Несколько раз он отползал вперед, прячась за валунами. Кхитаец терпеливо его ждал, держа руку наготове на рукояти клинка.

Наконец, Конан закончил свои изыскания.

— Мы все же нашли его. Если обогнуть вон тот утес, можно незаметно подняться с другой стороны замка. Там и склон не такой пологий. Держись за мной и старайся не создавать лишнего шума, — Конан потянул кхитайца за рукав.

Энг Ших изумленно захлопал глазами. Сам он не разглядел и десятой части того, что рассмотрел киммериец. Но, доверяясь товарищу, опустился на четвереньки и пополз, вслед за крадущимся варваром.

Дорога петляла по ущелью, сквозь наваленные в беспорядке огромные глыбы. За ними и прятались лазутчики, медленно пробираясь к точке подъема, намеченной Конаном.

На гладкой площадке перед громадой замка несли караул двое наемников, переговариваясь приглушенными голосами. Оба были в кольчугах, прикрытых плащами. Головы стигийцев защищали стальные каски. Вооружены они были копьями и короткими мечами, висевшими у пояса.

Но не часовые привлекали разведчиков, затаившихся с противоположной стороны. Конан висел на руках, поддерживаемый снизу кхитайцем. Он осторожно выглядывал из-за камня, выискивая пути вовнутрь.

На вечернем небе зажглись первые точки звезд. Из-за скал показался серп месяца. Его свет серебрил фасад мрачного замка, который и был тем самым Дворцом Ситрисса.

Он был словно вырезан целиком из скальной породы и поражал своими размерами. Четыре массивных столба, каждый в обхвате толще векового дуба, словно вросшие в основание горы, поддерживали свод первого этажа. Открытый дверной проем чернел между двумя циклопическими колоннами. Широкий лестничный марш спускался сверху к зловещему порталу, обрамленному причудливым барельефом. Каменная лестница выводила на площадку, являющую собой просторный двор. На высоте человеческого роста, на стене располагался тройной ряд одинаковых дугообразных окон. Крайние окна примыкали к отвесной стене, служащей естественным продолжением скалы.

Конан зябко поежился. Вид дворца произвел на него впечатление. Даже стигийские пирамиды казались жалкими в сравнении с этим колоссом. Один Кром знает — сколько залов и комнат скрываются в его глубине. Казалось невероятным, что смертным удалось возвести подобное сооружение.

Взгляд синих глаз киммерийца был сосредоточен на арочном проеме. В нем не было даже подобия двери или ворот, хотя варвар полагал, что вход мог быть защищен магическим барьером против незваных гостей.

Северянин разглядывал открытые окна, слепо таращащиеся в ночь. Ни в одном из них не горел даже маленький огонек. Он хмурил лоб в поисках решения, а меж тем, голоса часовых стали громче. Воины спорили.

— Почему мы должны мерзнуть? — недовольно спросил один, садясь на корточки у обрыва. — Почему нам запретили разводить огонь не только во дворце, но и здесь? Даже вина не подогреть! Давай запалим маленький костер, вон тут — сколько сухого кустарника.

— Тише, — ответил его товарищ, который стоял, опершись на копье. — Ат приказал не жечь никаких костров. Очевидно, господин избегает открывать наше местоположение возможным злоумышленникам.

— Злоумышленникам? Вот ещё! Да кто рискнет сунуться в эти проклятые земли? И кто сможет нас тут отыскать? Говорю тебе, наш хозяин немного помешался на своей безопасности.

Солдат с копьем как ужаленный подскочил к нему.

— Замолчи, ты дурак! Если господин проведает про этот разговор, тебя скормят лотосу.

Первый наемник сплюнул и снова хмуро посмотрел на край площадки, где рос колючий, раскидистый куст.

— Из этого выйдут неплохие угли, — гнул свое упрямец, дергая за ветку. — Еще будешь меня благодарить, когда напьешься горячего вина.

— Если подожжешь, то раньше напьешься собственной крови, — грозно пообещал напарник.

Конан спрыгнул с плеч Энг Шиха и приземлился на четвереньки у ног уставшего кхитайца. Тот был обеспокоен, не заметили ли чего охранники. Но часовые были заняты перебранкой друг с другом.

Киммериец поднялся и подмигнул Энг Шиху.

— Ну, теперь можно возвращаться в лагерь.

Возвращение по ночной прохладе далось тучному кхитайцу гораздо легче. Несмотря на то, что в ущелье стояла непроглядная тьма, Конан двигался так уверенно, словно не меньше дюжины раз проходил этот путь с завязанными глазами. Энг Ших еле поспевал за ним.

Когда до лагеря оставалось уже недалеко, варвар снизил темп и вспотевший Энг Ших догнал северянина.

Внезапно Конан замер на месте, и кхитаец удивленно уставился на товарища. Лицо варвара было направлено на звездное небо. Его ноздри трепетали, нюхая воздух. Когда Энг Ших вопросительно тронул киммерийца за плечо, тот стрельнул глазами и произнес:

— Они все-таки разожгли костер.

Энг Ших покрутил головой, но до него не донеслось даже слабого запаха дыма. Он пожал плечами и обернулся.

Конан уже взбирался на холм. Кхитаец поспешил за ним, поднимая сандалиями клубы пыли над каменистой дорожкой.

Глава 30

Лежа в своей опочивальне, Этрам-Фал предавался праздным мечтаниям, пока не заметно для себя не уснул. И сон его был удивителен.

Колдун в своих грезах шел по черным мраморным плитам сквозь плотную стену тумана. При этом стигиец был абсолютно уверен, что он не один в этом мареве. Нечто, вызывающее безотчетный страх, скрывалось за мутной завесой и наблюдало за каждым его шагом.

Страх сковывал члены, ноги налились чугуном, но Этрам-Фал упорно продолжал двигаться к неведомой цели.

Впереди в молочной пелене замаячило огромное бесформенное пятно. Он попробовал развернуться и бежать прочь, но незримая сила неумолимо толкала его к темному силуэту. Она буквально выдавила стигийца из объятий тумана к тому, чего маг прежде старался избегать.

Это был идол Ситрисса. Безликий безымянный сфинкс, вырезанный из черного камня. Он застыл, вытянув передние и поджав задние лапы, приняв позу спокойствия. Но от безмолвной фигуры веяло таким ужасом, которого Этрам-Фал не испытывал за всю жизнь. Он пал на колени. Ему не хватало воздуха, сердце бешено колотилось, готовое выпрыгнуть из впалой груди.

Сверху на трепещущего колдуна взирал лик каменного бога. В темных провалах глазниц клубились сгустки тьмы первозданного хаоса.

Этрам-Фал корчился в страхе на мраморном полу. Плаксивым, дрожащим голосом он вымаливал пощаду у истукана Ситрисса.

— Ты должен заплатить дань, — прозвучал голос, холодный как ледяная глыба. — Мне нужна жертва.

— Да! — вскричал трясущийся маг. — Да! Все, что пожелаешь!

— Дань, — повторял зловещий голос. — Жертва.

Слова вонзались в мозг ледяными иглами, причиняя невыносимую боль. Колдун почти терял сознание, но внезапно черный сфинкс пропал.

Теперь, стигиец ощутил себя на сыром полу. Крепкая веревка с чудовищной силой стягивала его грудь, врезаясь в ребра. Он судорожно ухватился за нее, из последних сил пытаясь вырваться. Тут, сквозь льющиеся ручьем слезы, он увидел, что конец веревки держала в своих руках госпожа Зеландра. Этрам-Фал беспомощно забился в путах, как пойманная канарейка.

— Освободи меня, ты раб! — шипела Зеландра. — Освободи меня, будь ты проклят на веки!

Маг очнулся, весь в холодном поту. Он лежал на полу, возле ложа в своих покоях. Ему казалось, что из его рта по-прежнему вырываются истошные крики. Этрам-Фал медленно приподнялся с пыльного пола и сел, протирая кулаком опухшие глаза. Как долго он спал? Сколько времени провел, валяясь мешком в забытьи? Тело с трудом подчинялось ему. В груди неприятно саднило. В левом предплечье пульсировала боль. Задрав рукав хламиды, маг посмотрел на руку, и его глаза расширились в изумлении.

Открытая рана около двух дюймов длиной зияла ниже локтя. Этрам-Фал с волнением обследовал глубокий порез, но крови не было. Словно острый нож прошелся по куску заветренной свинины.

Колдун тяжело поднялся на ноги, тут же присел на край ложа и задумался.

Рядом, на столе лежала открытая шкатулка из эбенового дерева, освещенная волшебным шаром. Рядом находился изогнутый кинжал. Очевидно, он сам разрезал себе руку, чтобы Изумрудный Лотос через рану попал прямо в кровь. Хотя, никаких следов зеленого порошка вокруг пореза не было.

Этрам-Фал постепенно приходил в себя, будто оправляясь после изнурительной болезни. Он не мог припомнить, когда ел в последний раз. В основном, колдун довольствовался вином, смешанным с лотосом.

Так или иначе, но беспорядочное потребление порошка сыграло с ним злую шутку. Дело могло закончиться куда плачевней.

Этрам-Фал перевязал предплечье. Мрачные мысли роились в его голове.

В какой момент его контроль над лотосом ослаб? Как долго не предпринимал никаких мер к завершению своего великого проекта? Он слишком часто упивался своими новыми способностями впустую, хотя должен был использовать их продуктивно. Первым делом, требовалось обеспечить регулярный урожай, чтобы получить достаточное количество Изумрудного Лотоса. Тогда можно было бы заманить в ловушку магов Стигии и заставить служить себе. Кроме того, следовало тщательно подготовиться на тот случай, если Зеландре, жаждущей мести, удастся определить его местонахождение и добраться сюда.

— Какая беспечность, — скрежетал зубами чародей, поправляя тугую повязку.

Он должен доказать всем, что является хозяином Лотоса, а не его рабом. Для начала следовало проверить состояние растения. Так же потребовать у Ата подробный отчет обо всех событиях последнего времени и предупредить о возможных злоумышленниках.

Захватив мешочек с дурманящим Као-као, Этрам-Фал направился к выходу. Возле дверного проема он резко остановился. Грудь захлестнула новая волна боли. «Что за напасть?» — подумал колдун, переводя дух: «Не хватало застудиться на холодном полу».

Некстати, ему привиделся образ Шакара, когда кешанец, пополам с глупыми угрозами, выкрикивал что-то про огонь, разгорающийся в груди. Бросив взгляд в сторону коробки с порошком, Этрам-Фал задался вопросом — как часто следует принимать заветное снадобье? Решив, что небольшая доза ему не повредит, он снова пошел к столу.

— Господин! — голос Ата донесся из коридора. — Господин, мы загнали в угол эту тварь!

Высокий капитан наемников откинул полог и осторожно заглянул в покои, не решаясь зайти, чтобы не вызвать гнев хозяина.

— Простите, что потревожил Вас, — сказал Ат, смущенно теребя одежду. — Нам удалось найти злоумышленника и загнать в угол в зале большой статуи. Это существо опять напало на охранника, но на сей раз, он вопил так громко, что перебудил всех. Пойдемте скорее, а то боюсь, что оно попытается вырваться, и солдаты его прикончат.

— Существо? — спросил Этрам-Фал.

Капитан энергично закивал.

— Это явно не человек. Пойдемте, Вы лично убедитесь.

— Ладно, ступай, — пробормотал колдун. — Я скоро приду.

— Но… — начал Ат.

— Я сказал, пошел вон, — взвизгнул Этрам-Фал, и воина словно ветром сдуло.

Дойдя до стола, маг запустил три пальца в черную шкатулку. Когда он отправил горсть порошка в рот, по всему худосочному телу чародея пробежала дрожь. Он откинул голову назад и с наслаждением облизал кончики пальцев. Боль в груди мгновенно прошла. Напротив, волна живительной энергии проникла в каждый нерв.

Стигиец захлопнул крышку и легкой походкой вышел в коридор. Пространство вокруг заиграло яркими красками. Тело распирало от избытка сил. Чародей усмехнулся. Каким глупцом надо быть, чтобы усомниться в своих возможностях! Он не мог даже представить такого противника, который осмелится бросить ему вызов.

Подходя к залу сфинкса, Этрам-Фал позволил себе замедлить шаг. В дверях толпились вооруженные люди. Глядя за их спины, он увидел, что весь зал (или все-таки храм?) был взят в кольцо его воинами с обнаженными мечами в руках.

— Прошу прощения, — с сарказмом промурлыкал колдун, и толпа расступилась, освобождая проход своему грозному господину.

В огромном помещении по периметру были установлены волшебные шары. Они давали достаточно света. Тольковысокий потолок терялся в темноте. Зато большая часть статуи была отлично освещена.

Подойдя к подобию алтаря между широких лап безымянного истукана, Этрам-Фал остановился и с любопытством оглядел, скорченного на плоской плите, пленника.

Он оказался голым, безволосым существом, не очень крупного размера. Сгорбленным и сутулым. Кожа под цвет песка свисала складками на сгибах, как у рептилии. Нос заменяли две маленькие дырки. В глубоких глазницах ярко горели желтые глаза. Из безгубого рта то и дело показывался тонкий, змеиный язык.

— Ид Ньярлатхотеп, — прошуршало создание.

— Великий Сет! — поразился Этрам-Фал. — Оно умеет говорить!

Солдаты в дверях возбужденно загудели, указывая пальцами на странное существо. Тварь вздрогнула и придвинулась ближе к груди сфинкса, словно ища у него защиты. Она заговорила вновь, хотя то больше походило на то, если бы какое-то большое пресмыкающееся пыталось воспроизвести человеческую речь. Этрам-Фалу показалось, что он понимает слова. Тварь говорила на забытом старостигийском наречии.

— Вы должны умереть во имя Ньярлатхотепа, — когтистая лапа прочертила воздух.

— Ты приносишь ему жертвы? — спросил Этрам-Фал на том же языке.

— Да. Да. Антилопа. Скорпион. Человек. Человек лучше всего. Вы умрете для Ньярлатхотепа.

— Умереть ради этого? — чародей указал на темную статую.

Существо оглянулось назад и почтительно склонило уродливую голову, скрестив на груди лапы.

— Да!!!

— Но зачем? — продолжал выпытывать Этрам-Фал.

— Чтобы жить! — тонкий голос твари повысился еще больше. — Таким образом — я живу! Таким образом — Ситрисс живет во мне! Вы все должны быть принесены в жертву Ньярлатхотепу! — когти потянулись к груди Этрам-Фала туда, где билось сердце.

Колдун остановил существо, просто подняв руку. Оно тут же отпрянуло, а маг сжал пальцы и стал делать вращательные движения, будто наматывая на кулак невидимую веревку. Тварь рухнула наземь, извиваясь и корчась в незримых путах.

— И это называется бессмертием? — воскликнул Этрам-Фал. — Ситрисс, могущественный некромант, забрасывает все дела, чтобы влачить жалкое существование в теле животного, на потеху какого-то истукана! — лицо мага искривилось в брезгливой гримасе.

Змееподобное тело того, в кого превратился Ситрисс, содрогалось на полу. Из пасти вырывалось рычание.

— Я всячески подражал тебе! Думал, что ты герой! А ты — просто позор! Так и сдохни для своего Ньярлатхотепа!

С этими словами тело Ситрисса поднялось в воздух и поплыло к каменному божеству.

— Дань! — распалялся Этрам-Фал. — Будет тебе и дань и жертва!

Он резко сжал кулаки, и кости древнего мага начали трещать и ломаться, как сухие ветки. На алтарь брызнули капли крови. Этрам-Фал последним движением развел руки в стороны, и изуродованный труп одного из самых могущественных некогда магов свалился у лап своего кумира.

Его палачу показалось, что от тела Ситрисса отделилась тонкая струйка бледного пара и устремилась к голове идола. Но Этрам-Фал моргнул, и видение исчезло.

Стигиец с отвращением отвернулся от трупа. Многие наемники попадали на колени, уткнувшись лбами в мраморные плиты пола. Более стойкие, сжавшись, взирали на хозяина со страхом и восхищением. Это понравилось чародею.

— Ат! — поманил он капитана.

— К Вашим услугам, повелитель, — склонился в поклоне, подошедший воин.

— Вы все проделали хорошую работу, и я доволен. Распредели это среди своих людей, Ат. Пусть достанется каждому, — Этрам-Фал вытащил из-под полы мешочек с дурманом и кинул капитану.

Тот поймал подарок на лету и быстро закивал.

Колдун обратился к остальным солдатам:

— Я убедился в вашей преданности и исполнительности. Капитан Ат наградит каждого из вас. Однако, я желаю поощрить часовых к еще большей бдительности. У меня есть веские причины полагать, что волшебница Зеландра готовит нападение на наш дворец. Кто захватит ее живой — не пожалеет об этом до самой могилы!

Наемники захлопали мечами об щиты. У них текли слюни в ожидании заветных листьев Као-као. Отовсюду доносились крики благодарности.

Когда Этрам-Фал отвернулся, множество рук потянулось к вожделенной награде. Ат, усмехаясь, раздавал красноватые листья так быстро, как только мог.

Меж тем, маг покинул душный зал и вышел через портал, подышать свежим воздухом. Настроение было отличное. Он только что сокрушил Ситрисса, оказавшимся ничтожным глупцом. Люди боготворили его, их восторженные возгласы слышались из глубины дворца. Вся сила Изумрудного Лотоса принадлежала целиком ему одному. Кто из смертных может противостоять его могуществу?

Хриплый крик отвлек колдуна от приятных мыслей.

Одинокий воин бежал к дворцу, неистово размахивая руками, стараясь привлечь его внимание. Этрам-Фал нахмурился, он узнал солдата.

— Мой господин! Выслушайте меня! — подбежавший наемник говорил отрывисто, не смея поднять глаза.

— И где же ты пропадал, Фандорос? — вкрадчиво спросил маг побледневшего воина.

— Капитан Ат послал меня исполнять дальнейшие обязанности сторожевой службы, когда ту тварь зажали в углу. Теперь я спешу к Вам, повелитель, доложить, что видел дым от костра вдали, к югу от дворца. Кто-то появился в ущелье…

Глава 31

Энг Ших так и не догнал Конана. Когда запыхавшийся кхитаец добрался до вершины холма, то увидел, как варвар яростно топчет угли возле палаточного лагеря. Зеландра стояла рядом, держа в руках пустой котелок, и с возмущением наблюдала за действиями киммерийца. Ниса молча сидела на корточках у входа одного из шатров и растирала виски.

— Я полагаю, что теперь ты удовлетворен? — спросила Зеландра деревянным голосом, когда Конан закончил разорять костер.

— Вы рискнули выдать наше месторасположение ради чашки чая. Или не так? — невозмутимо ответил северянин.

— Мне нужно было выпить горячего отвара, чтобы хоть как-то восстановить силы, — повысила голос волшебница.

Она отшвырнула в сторону медный котелок и обхватила обеими руками живот.

Конан отвернулся и стал демонстративно разглядывать небеса. На закатной части небосклона продолжали сгущаться тучи.

— Мы должны свернуть лагерь как можно быстрее, — бросил он через плечо Энг Шиху. — Те часовые казались не очень бдительными, но кто знает, заметили они дым или нет.

— Часовые? — Зеландра мигом оказалась перед киммерийцем и даже встала на цыпочки, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Так вы отыскали логово Этрам-Фала?!

— Да, моя дорогая госпожа. Оно — меньше чем в двух лигах отсюда. И если кто-то видел дым, то в любое время здесь может оказаться вооруженный до зубов отряд.

— Энг Ших! Действительно вы нашли дворец? — голос волшебницы дрожал от возбуждения.

Телохранитель коротко мотнул головой, и подкрепил кивок серией выразительных жестов.

— Да! — воскликнула Зеландра торжествующе. — Древние легенды не лгали! Мы прямо с восходом солнца нападем на этого негодяя! Он сотню раз пожалеет, что связался со мной. Я собственными руками вырву из груди ублюдка его черное сердце!

— Это просто безумие, — отрезал Конан, — в первую очередь мы должны перенести лагерь.

— Твоя варварская мнительность ничем не обоснована, — процедила сквозь зубы Зеландра, ставя котелок на остывшие угли. — Я просто немного отдохну до рассвета. Разбудите меня если эти дураки соберутся напасть. Я покажу им такое колдовство, какого они в жизни не видели, — с этими словами она откинула занавеску и скрылась в шатре.

Конан плюнул и принялся что-то втолковывать Нисе. После чего та быстро проследовала за Зеландрой.

Звуки, доносящиеся из палатки, свидетельствовали о начале жаркого спора.

Киммериец шагнул к краю холма и посмотрел сверху на темный каньон.

— Ничего же, — ворчал он. — Мы еще посмотрим, кто был прав. Варварская мнительность не раз спасала шкуру и не только мне.

Варвар развернулся и быстро оббежал лагерь по кругу. Он то и дело заглядывал вниз, осматривал все расселины, заглядывал за каждый валун и снова возвращался на прежнее место. Везде был отвесный обрыв. Единственный, безопасный спуск вел прямо в ущелье, откуда вернулись разведчики.

Энг Ших не мешал поискам северянина. Он сидел на земле, скрестив ноги, и в свете месяца изучал подошвы своих сандалий, сокрушенно качая лысой головой.

— Задница Нергала! — выругался киммериец, наконец, остановившись. — Все бесполезно. Отсюда один путь к спасению — тот, которым мы пришли. Послушай, — обратился он к Энг Шиху, присаживаясь и кладя руку на его плечо. — Я плохо разбираюсь в колдовстве, но мне кажется, что твоя хозяйка переоценивает себя в предстоящей схватке со стигийцем. Надо убедить ее действовать хитростью. Открытое нападение было бы равно самоубийству. Завтра я попробую полазать по скалам, которые окружают каньон. Вдруг найдется способ подобраться к дворцу колдуна сверху. Тогда можно будет незаметно прокрасться туда через окна верхних этажей и захватить врагов врасплох. Что думаешь?

Энг Ших поднял было руки, но тут же опустил, вспомнив, что варвар не понимает языка жестов. Он глубоко вздохнул и просто кивнул.

— Сможешь заставить Зеландру свернуть лагерь и на время вернуться назад? — спросил Конан. — Ее безрассудство приведет нас всех к гибели.

Кхитаец ощетинился. Его руки сжались в кулаки. Он насупился и отрицательно замотал головой.

— Не будь дураком! Если беспокоишься о своей хозяйке, спасай ее прямо сейчас.

Северянин хотел добавить еще кое-что, но вдруг замер на полуслове и резко надавил на спину Энг Шиха, склоняя его к земле.

— Ты слышал это? — зашептал Конан в ухо кхитайцу.

Тот напряженно вгляделся в темноту. Наступившая тишина закладывала уши.

Энг Ших поднялся на ноги и потянулся к ятагану. Он сделал несколько шагов в сторону каменного коридора и прижался спиной к обломку скалы, затаив дыхание.

Мускулы Конана напряглись. Киммериец еще больше пригнулся и застыл, словно тигр, изготовившийся к прыжку.

Вновь послышался шорох. Теперь в нем угадывалось шарканье ног по гравию.

Из-за утеса показалась черная фигура. Растрепанная и угловатая, она походила на чудовищного паука, выбравшегося на охоту.

Кхитаец только и успел наполовину вытянуть из ножен ятаган, прежде чем кулак, подобно молоту, врезался в его висок. Было слышно, как хрустнула шея, и Энг Ших рухнул навзничь. Конан на миг опешил, пораженный тем, что незнакомец одним ударом зашиб, его, отнюдь не мелкого, товарища. Но уже через секунду киммериец бросился с обнаженным клинком на врага.

Однако тот двигался еще быстрее. Он поднырнул под меч варвара и вцепился скрюченными пальцами ему в горло.

— Смерть, — скрежетал Галбанд, притягивая Конана к своему грязному, тронутому тлением лицу.

В ответ киммериец изо всех сил ударил рукояткой ятагана прямо в лоб живого мертвеца.

Сила удара заставила Галбанда отшатнуться. Споткнувшись о камень, он замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Не медля, варвар с размаху всадил клинок в грудь противнику. Лезвие вошло в плоть на всю длину.

Конан схватился обеими руками за рукоять и ногой ударил в живот противника. Сила инерции отбросила его назад. К несчастью, он налетел на тело Энг Шиха и упал. Кувыркнувшись через голову, северянин вскочил на ноги и выставил ятаган перед собой, ожидая новой атаки.

Хотя у мертвеца на поясе качались меч и кинжал, он не воспользовался ими. Галбанд приближался без оружия, протягивая к Конану костлявые руки.

— Смерть, смерть, — хрипел шемит, надвигаясь на варвара.

Холодный лунный свет озарял зловещий оскал черепа. Среди остатков сухой кожи выделялся белесый шрам, разделяющий грязную солому бороды.

Киммериец отставил ногу назад, ища удобную позицию. Из-под его пятки выскочил камушек и покатился, увлекая за собой других. Беглого взгляда хватило, чтобы понять — позади обрыв. В животе Конана похолодело. Путь к отступлению был отрезан.

Варвар завертел мечом, пробуя удержать Галбанда на расстоянии, но мертвец не боялся стали. Он неуклонно приближался, целя когтями в шею.

Уклоняясь, Конан ушел на кувырок, попутно полоснув врага ятаганом по коленям. Во все стороны полетели ошметки костей и мертвой плоти. Туловище Галбанда качнулось, и его верхняя часть полетела под откос, оставив на косогоре ступни и голени.

Конан не стал смотреть, куда упало тело. Его охватило странное равнодушие. Он сел и закрыл лицо ладонями. Бессонная ночь, вылазка и схватка с живым мертвецом отняли силы и вымотали душу. Сознание его затуманилось и не хотело реагировать на окружающий мир, даже на отдаленные крики женщин.

Пытаясь хоть как-то собраться, киммериец затряс головой, вытряхивая песок из гривы черных волос. Шея болела, в черепе перекатывались мельничные жернова. Наконец, он подобрал ятаган и поднялся на ноги.

Конан мог бы еще долго стоять, прислонившись к утесу и пытаясь унять головокружение, если бы его за лодыжку не ухватила костлявая рука.

…Галбанд не докатился до самого низа. Падение его изуродованного тела остановил валун. Некоторое время он дергался, словно пришпиленное булавкой насекомое, потом перевернулся на живот и медленно пополз вверх, подтягиваясь на пальцах…

Чувства Конана тут же обострились, и он, мгновенно развернувшись, махнул мечом. Бледная кисть отлетела в сторону, оставив после себя жалкий обрубок, без малейших признаков крови. Другая рука продолжала жадно тянуться к варвару. Северянин понял, что бой не окончен, его враг продолжал существовать в своем чудовищном подобии жизни.

Конан наступил на оставшуюся руку, прижимая ее к земле, и взглянул сверху в изъеденное лицо врага.

— Смерть, — вздыхал мертвец, царапая длинными ногтями по гальке.

— Конечно, — сказал киммериец, поднимая ятаган. — Я постараюсь, — и с этими словами точным ударом отрубил Галбанду голову.

Тело шемита конвульсивно задергалось. Оно то замирало на миг, то продолжало беспокойно дрожать, тогда, как череп откатился за камни.

Варвару стало неприятно глядеть на это зрелище. Он отвернулся, одним движением бросил меч в ножны и зашагал прочь.

Позади, среди россыпи булыжников, осталась лежать отсеченная голова Галбанда. Под тусклым светом, равнодушно мерцающих звезд, губы несчастного шемита беззвучно шевелились. Он продолжал призывать смерть, которая вновь обошла его стороной. Теперь уже до скончания веков.

Глава 32

Первым делом, Конан пошел взглянуть на кхитайца. Нужна ли тому помощь, или он навсегда покинул мир живых.

Усилившийся ветер трепал гриву черных волос. Ночное небо затягивалось плотными облаками. Темное одеяло быстро разворачивалось на небесном своде, скрывая под тяжелой пеленой дрожащие огоньки звезд.

Среди завываний ветра, северянину почудился слабый стон. Подойдя поближе, киммериец опустился на одно колено перед распластанным телом Энг Шиха. Он прижал ухо к широкой груди товарища и удовлетворенно хмыкнул.

Парочка легких пощечин привели кхитайца в чувство. Узкие щелки глаз Энг Шиха приоткрылись, и он сделал слабую попытку приподняться на локтях.

— Кром! — воскликнул варвар. — А кто-то говорил, что самая твердая башка на свете — у меня!

Широкой, как лопата, ладонью кхитаец осторожно пощупал место выше левого уха, где вздулась огромная шишка. Он начал медленно подниматься, неловко отряхивая запыленную одежду. Его, все еще мутноватый, взгляд был устремлен на Конана.

— Хочешь спросить про того красавца? Это один мой старый приятель, подручный Шакара — кешанца. Притащился, понимаешь, сюда, чтобы требовать расчета по долгам, — ответил киммериец на невысказанный вопрос.

Энг Ших нахмурился и неопределенно помахал рукой.

— О нем больше не стоит волноваться. Меня гораздо больше беспокоит обстановка в лагере. Если оправился, то пойдем, проверим. Боюсь, что пока я усмирял пыл этого молодца, случились очень нехорошие дела.

Киммериец развернулся и направился к утесу, за которым были установлены палатки. За ним, нетвердой походкой, двинулся Энг Ших.

Лагерь встретил их молчанием, если не считать воя ветра в расселинах. Верблюдов поблизости не было.

Энг Ших растерянно стоял в центре стоянки, с отчаянием озираясь по сторонам. Все три шатра были пустыми. На каждом виднелись следы разрушения. Клочья порванной ткани трепетали и хлопали с каждым новым порывом.

Конан исследовал землю вокруг. На каменном крошеве отсутствовали следы борьбы. Похоже, женщин застали врасплох. Странно, что нападавшие не стали искать мужчин — видно сильно торопились.

Вдалеке, там, где с холма начинался спуск в ущелье, среди крупных валунов что-то смутно белело. Конан указал товарищу, и Энг Ших бросился туда. Кхитаец тяжело дышал, моля про себя всех богов, чтобы это не оказались тела госпожи Зеландры и Нисы.

Однако это были трупы двух воинов в одежде стигийских наемников. У ближнего покойника, вместо лица чернела обугленная плоть. Пустые глазницы слепо взирали в небеса. Сожженный рот навечно раскрылся в беззвучном крике. Второй солдат лежал, скорчившись, ухватившись обеими руками за рукоятку кинжала, торчащего из горла.

Конан, лишь мельком взглянув на мертвецов, вернулся к палаткам. Возле одного, покосившегося шатра, он опустился на колени и поднял полоску ткани. Варвар окликнул Энг Шиха и с мрачным видом протянул ему кусок материи. Это были, запачканные кровью, остатки тюрбана Зеландры.

Желтое лицо кхитайца превратилось в каменную маску. Глаза остекленели. Кровь на ткани еще не успела свернуться и оставила следы на его пальцах. Он с отрешенным видом выпустил обрывок из рук. Ветер тут же подхватил легкую ленту и унес в ночь.

По щеке Энг Шиха скатилась одинокая слеза. Он поправил свой ятаган и решительным шагом пошел к краю холма, к дороге ведущей во дворец Ситрисса.

— Эй, погоди, — голос Конана заглушил вой ветра.

Варвар догнал товарища и, взяв его за плечи, с силой развернул к себе.

— Не будь глупцом!

Энг Ших не сопротивлялся. Он стоял перед киммерийцем, опустив голову. Потом дотронулся правой рукой до своей необъятной груди и показал в направлении логова Этрам-Фала.

— Да, — сказал северянин, — я понимаю. Погоди, я сейчас…

Он кинулся к разоренной палатке. Склонившись, некоторое время рылся среди вещей и наконец извлек на свет целый кувшин с вином. Варвар вытащил зубами затычку и протянул сосуд Энг Шиху.

— Вот, хлебни и послушай меня внимательно. Во-первых: твоя драгоценная хозяйка жива, иначе стигийцы бросили бы ее здесь, как и тела своих товарищей. Во-вторых: если пойдешь сейчас в цитадель, то не только не освободишь Зеландру, но и сам погибнешь, как баран на бойне. Ты этого хочешь?

Кхитаец скорбно помотал головой.

— Вот и я так думаю, — продолжил Конан. — Теперь взглянем на небо. На нас надвигается не обычный шквал, а сильнейшая песчаная буря. Поверь, я не мало повидал подобных в пустыне и хорошо запомнил их признаки. Эта буря зародилась, вероятно, в районе Харахта и с каждым ударом сердца становиться все сильнее. Если соблюдать осторожность, то она послужит нам неплохим прикрытием.

Конан настойчиво продолжал впихивать вино Энг Шиху, пока тот не сдался. Он приложился к горлышку и сделал один большой глоток, после чего хватил кувшином об ближайший камень. Сосуд разлетелся вдребезги. Кхитаец не желал тратить драгоценное время на подобные вещи.

Варвар, меж тем, покопался еще в палатках и предстал перед товарищем с кожаным шлемом в руке, а также с мотком крепкой веревки и двумя шелковыми рубашками, принадлежащими Нисе.

Конан надел шлем, повесил веревку на мускулистое плечо и бросил одну из рубашек кхитайцу. Энг Ших еле поймал, чуть было не улетевший по ветру предмет одежды и недоуменно уставился на него.

— Мы поступим так, как я говорил ранее. Двинемся в крепость по скалам, обрамляющим ущелье, — изложил свой план киммериец. — Конечно, буря затруднит продвижение, но это — наш единственный, реальный шанс. Оберни рубашку вокруг своей головы так, чтобы полностью закрыть рот и нос, оставив только маленькую щелку для обзора. Будет хоть какая-то защита от песка.

Энг Ших перевел взгляд с сорочки на неровные вершины стен каньона и обратно. В сильных порывах ветра уже ощутимо присутствовала песчаная пыль.

— Делай, как я, — велел Конан, закрепляя рукава рубашки на своем бычьем загривке.

Последовав его примеру, Энг Ших принялся обматывать шелковистую ткань вокруг бритой головы.

Глава 33

Ночное небо накрыло плотным покрывалом облаков, почти не пропускавшим лунный свет. Двоих мужчин, карапкающихся по скалам, жестоко трепал ураган. Песок забивался в каждую складку одежды, проникая даже под шелковые самодельные маски.

Среди разбушевавшейся стихии Энг Ших с трудом различал силуэт киммерийца, двигавшегося впереди. Нащупав в полутьме выступ утеса, кхитаец остановился и уткнулся лбом в камень, еще хранящий теплоту прошедшего дня. В двадцати футах выше, по склону скалы поднимался Конан, и Энг Ших ждал, пока варвар не достигнет безопасного места и не дернит за веревку.

Они продвигались подобным способом уже несколько часов. Северянин, как человек выросший в горах, прокладывал дорогу, а Энг Ших страховал.

Зубчатые вершины и нагромождения валунов сильно замедляли движение. Порывы ветра так и норовили сбросить дерзких людишек в пропасть.

Оставалось загадкой, как Конан ухитрялся находить верную тропу среди отвесных скал. То — поднимаясь на кручу, то — снова спускаясь почти к самому подножию, он безошибочно вел отряд из двух человек по каменной стене, обрамлявшей ущелье.

Непривычный к таким переходам, Энг Ших то и дело спотыкался, и только гордость и тревога за судьбу хозяйки заставляли его не отставать от киммерийского горца. Сейчас он стоял на небольшом выступе и ждал. Легкие его разрывались от нехватки воздуха. Мышцы ног сводило судорогой. В висках стучало, отдаваясь болью во всем теле. Темный провал перед ним манил своей глубиной, предлагая сделать шаг вперед и избавиться навсегда от всех земных забот.

Наконец, за веревку дернули, и Энг Ших, стиснув зубы, почти вслепую начал медленное восхождение.

Сверху протянулась рука киммерийца, чья огромная фигура вырисовывалась на фоне грязно-желтого неба. Конан буквально выдернул тучное тело кхитайца, на вершину горы, где располагалось плоское плато.

— Ты как, в порядке? — заглушая рев ветра, пробасил он, склоняясь над обессилившим спутником.

Кхитаец слабо кивнул и, опираясь на Конана, поднялся на ноги.

Двое товарищей стояли между двух столбов естественного происхождения, которые венчали вершину горы. Эти продолговатые остроконечные камни тянулись ввысь, как костлявые пальцы неведомого великана, похороненного здесь в незапамятные времена. На один из них и облокотился Энг Ших. К нему пришла уверенность, что путь их подходит к концу и Дворец Ситрисса скрывается где-то впереди за пеленой песчаной бури. Он только не знал, сколько времени продлилось их опасное путешествие.

— Смотри! — закричал Конан, в подтверждении мыслей кхитайца. — Дворец!

Энг Ших, сощурившись, посмотрел в сторону, куда указывал рукой варвар.

За зыбкой стеной кружащихся песчинок угадывалась черная масса. Между вырисовывающимся фантомом и двумя мужчинами расстояние не превышало полной лиги.

— Мы почти на месте. Там, вдали — вершина замка. Если мы пойдем вон по тому выступу, то, как раз уткнемся в нее, — Конан наматывал веревку вокруг предплечья.

Энг Ших попробовал прикинуть — во что обойдется остаток пути, но быстро оставил эту затею. Он наскоро прочистил горло, отплевываясь от песка, и заспешил за товарищем, стараясь ступать след — вслед и не выпускать из виду широкую спину киммерийца.

Узкая расселина в треснувшей скале уходила вниз и была завалена обломками породы и ледяными глыбами, отколовшимися от ледника. Конан проворно перепрыгивал с одного валуна на другой, избегая при этом трещин и провалов. За ним, рискуя переломать ноги, поспешал Энг Ших, из последних сил пытаясь держать равновесие.

Проход вывел друзей на плато. Снизу из темноты выглядывали верхушки остроконечных шпилей, подобно трезубцу венчавших покатую крышу замка.

Конан присел на камень и посмотрел вниз. Энг Ших стоял рядом, держась за грудь и по-рыбьи открывая рот, ловя воздух пополам с песком.

— Прямо под нами тот самый двор, который мы видели в прошлый раз, — констатировал киммериец. — В каменной стене достаточно выступов, по ним мы и попадем на крышу дворца.

Хотя буря немного утихла, на открытой площадке двора клубились столбы песка и пыли. Одного взгляда с такой высоты было достаточно, чтобы вызвать приступ головокружения. До земли было футов сто, а быть может и все триста. Энг Ших смог разобрать только выступ, на который указывал Конан. Он находился в шести футах вниз и в сторону и с него, вероятно, начиналась тропа, ведущая на крышу. У кхитайца свело живот, когда он понял, что им предстоит опасный прыжок прямо на отвесную стену.

Меж тем, не говоря, более, лишних слов, варвар поднялся с валуна, присел и резко оттолкнулся ногами от края площадки. Он мягко, как кошка, приземлился на уступ, вполне широкий, чтобы принять взрослого мужчину и ободряюще махнул кхитайцу. Потом, прижимаясь спиной к скале, заскользил вниз. Его фигура быстро исчезала в темноте.

Энг Ших замешкался, топчась на краю. Для более легкого человека такой прыжок не представлял бы серьезным затруднением, но тучного кхитайца к тому же вымотал тяжелый переход. Наконец, он глубоко вздохнул и, стараясь не смотреть в пропасть, прыгнул.

Энг Ших немного подвернул лодыжку при падении и чуть не сорвался с уступа. Его руки отчаянно зацарапали по голому камню, ища возможность за что-нибудь зацепиться. К счастью ему удалось ухватиться за куст, растущий из трещины. Шум в ушах от биения сердца на миг заглушил рев ветра, но он не позволил себе даже короткой передышки. Всматриваясь воспаленными глазами в ночную мглу в поисках Конана, Энг Ших с предельной осторожностью покинул ненадежную опору.

Следующая выбоина оказалась, лежащая ниже по склону, оказалась значительно больше и шире, чтобы кхитаец смог перевести дух и вытряхнуть из маски песок. Дальше спуск не выглядел слишком крутым и Энг Ших продолжил движение, цепляясь за малейшие неровности. Но через пятнадцать — двадцать шагов стена резко обрывалась почти под прямым углом, без намека на какую-либо опору. Прямо напротив, буквально в паре футах, чернел один из трех шпилей. Энг Ших посмотрел по сторонам и не обнаружил даже следов Конан.

«Куда делся киммериец?» — этот вопрос сразил Энг Шиха. Он еще раз посмотрел вниз, словно надеялся обнаружить тело упавшего северянина. «Если варвар разбился, то на что теперь рассчитывать?»

Тут что-то стукнуло кхитайца по макушке. Он дернулся и потерял равновесие. Энг Ших непременно бы сверзься с огромной высоты, если бы его правая рука не ухватилась за конец веревки.

Половина тела кхитайца повисла над пропастью. Колени больно ударились о гладкий камень, но Энг Ших не выпустил веревку. Хотя едкий пот заливал глаза, и плечи онемели, но он, перебирая руками, сумел вползти на край утеса.

Как оказалось, Конан сидел чуть выше кхитайца, расположась в маленькой нише. Он уже давно поджидал товарища, и у него хватило времени оценить обстановку.

Варвар спрыгнул со своего насеста и своим концом веревки от души хлопнул потрясенного Энг Шиха пониже спины, сопроводив сей акт радостным ржанием.

— Испугался, что потерял меня? Требуется нечто большее, чем пустяковое восхождение, чтобы остановить настоящего киммерийца. Ладно, перейдем к делу. На крышу нам по склону не забраться. Зато мы прекрасно спустимся по ней, — варвар указал на веревку. — Ее как раз должно хватить. До цели осталось каких-то двадцать футов, только держись покрепче.

Легко перелетев от края до шероховатого шпиля, северянин, обхватив ногами конструкцию, ловко сделал прочную петлю. Энг Ших не рискнул повторить трюк киммерийца. Он преодолел это расстояние, просто подтянувшись на веревке.

Друзья продолжили спуск, терзаемые порывами ветра. Мимо медленно проплывала гладкая стена горного массива, породившего гигантский дворец. Энг Ших, раскачиваясь на веревке над головой Конана, воздавал молитвы о помощи к богам своей далекой родины. Внезапно его посетила мысль: «Что было бы, если б варвар отказался принять участие в экспедиции госпожи Зеландры? Совершенно очевидно, что она закончилась бы плачевно еще на дальних подступах к логову колдуна».

Наконец, ноги кхитайца коснулись твердой поверхности. Он тут же осел, чувствуя себя полностью разбитым. Суставы ломило. Рот был забит песком, и Энг Ших, сдвинув в сторону шелковое забрало, зашелся в мучительном кашле.

Конан выглядел лучше. Прислонясь к основанию шпиля, киммериец разминал затекшие пальцы, обозревая при этом поверхность четырехгранной крыши.

Вдоль всего края располагалась низкая ограда. Сама крыша, формой напоминавшая усеченную пирамиду в окрестностях Кеми, превосходила размерами двор перед дворцом. Из плоской вершины, образуя равносторонний треугольник, устремлялись к темным небесам острые шпили, подобные грозным копьям чудовищных великанов.

Между ними, прямо в центре, Конан разглядел что-то напоминающее крышку люка. Пока Энг Ших приходил в себя, варвар исследовал странное образование. Это оказалось действительно люком, запечатанным тяжелой плитой с массивным бронзовым кольцом, позеленевшим от времени. Опустившись на колени, Конан на удивление легко смог сдвинуть каменную крышку в сторону. Чихнув от поднявшейся пыли, северянин осторожно заглянул вовнутрь, нахмурился и указал рукой вниз кхитайцу, запоздало пришедшему на помощь.

— Вот и вход, — объяснил варвар. — Только кто-то позаботился об его охране. Смотри сюда!

Натиск песчаной бури стал понемногу ослабевать. Черные тучи переместились к восходу, и на небе снова открылась россыпь звезд. Их свет проникал в открытый лаз, позволяя разглядеть внутреннюю обстановку.

Внизу на полу, прямо под люком была начертана пентаграмма. Внутри большой звезды были различимы странные символы и буквы неведомого алфавита. На острие каждого луча в канделябрах стояли оплывшие черные свечи.

— Готов поспорить, что именно через эту дыру стигийское отродье в образе бесплотного духа вылетало, чтобы навещать твою хозяйку, — сказал Конан. — У меня что-то нет желания прыгать на этот рисунок. Придется поискать другой проход.

Упоминание о Зеландре придало Энг Шиху новых сил. Он огляделся вокруг и потом, с неожиданным проворством, съехал на пятой точке по покатой грани к каменному ограждению. Пробежавшись вдоль ограды и заглядывая через нее вниз, кхитаец остановился и замахал руками Конану.

Киммериец последовал его примеру, спустился таким же образом и перегнулся через барьер.

Под ним находился один из опорных столбов, уходящий основанием во двор. Напротив него, по фасаду дворца располагались ряды оконных проемов, слепо глядящих в ночь. Верхушку столба украшали скульптуры в виде, изготовившихся к броску, змей, выступающие далеко за край крыши.

— Просто так по столбу не спустишься, — покачал головой Конан. — Жаль, что веревку не отвязать от шпиля, а другой у нас нет.

Кхитаец принялся расстегивать полы своего одеяния, показывая на объемный живот, обмотанный много раз шелковым кушаком.

— Ты — молодец! — оживился Конан и хлопнул товарища по плечу. — Мы обязательно спустимся.

Энг Ших наблюдал, как киммериец скручивает длинную полоску шелковой ткани в тонкую веревку.

Когда работа подошла к концу, друзья перелезли через ограду на головы каменных змей. Конан прикинул на глаз длину веревки до ближайшего окна.

— Должно хватить, — решил он. — Только придется спускаться по одиночке, боюсь, вес двоих этот шнурок не выдержит, — северянин дернул веревку, пробуя на разрыв.

Удостоверившись в ее прочности, варвар связал на конце тугой узел и хорошенько забил его в одну из трещин.

— Это удержит лучше, чем, если просто привязать, — пояснил он.

Конан держался уверенно и беззаботно, в то время как Энг Ших с трудом сглатывал комок в горле, в предвкушении очередного опасного дела.

— Первым полезу я, — сказал киммериец, сбрасывая моток шелкового шнура вниз.

Он слез с головы скульптуры, спустил ноги вниз и, помогая себе подошвами сапог, стал медленно спускаться.

Самодельный трос выдержал огромного варвара. Его длины оказалось достаточно, чтобы оказаться напротив верхнего окна. Однако от столба до подоконника было не менее дюжины футов.

Оттолкнувшись от шероховатой опоры, Конан начал раскачивать свое тело. При этом ему изрядно мешал встречный ветер, особенно сильный на такой высоте. Веревка издавала жалобные звуки, словно натянутая струна лютни, угрожая лопнуть в любую минуту.

Все же, в конце концов, ступни киммерийца коснулись широкого подоконника. Он весь подобрался, как хищный зверь, пристально вглядываясь во тьму проема. Затем хорошенько намотал конец шелкового шнура на завиток барельефа и спрыгнул вовнутрь.

По спине кхитайца, наблюдавшего сверху за действиями товарища, бежали мурашки. Когда Конан исчез во мраке, тревога усилилась. Энг Ших представил, как варвар переломал ноги при прыжке в неизвестность, или хуже того, столкнулся нос к носу со сворой вооруженных солдат. Не в силах выносить мучительное ожидание, он дернул пару раз за трос и, кряхтя, полез на ненадежный шелковый мост. Толстый кхитаец скользил, быстро перебирая руками, и обжигая при этом ладони. Он старался не смотреть вниз, пока не очутился на том месте, где видел в последний раз Конана.

Как только Энг Ших отпустил веревку, сильная рука, вынырнувшая из темноты, дернула его за шиворот. Потеряв равновесие, кхитаец кувыркнулся с подоконника на каменный пол. Он ободрал колени при падении и теперь лежал на животе, растерянно озираясь по сторонам.

В полумраке пыльной комнаты около него стоял киммериец, скаля белоснежные зубы в усмешке. Маска из шелковистой рубашки больше не скрывала его лицо. В правом кулаке варвар сжимал обнаженный ятаган.

— Не потерял штаны? — участливо спросил Конан.

Энг Ших улыбнулся в ответ, поднялся с пола и тоже вытянул из ножен свой клинок.

Друзья, после стольких злоключений попали во Дворец Ситрисса.

Глава 34

Закованный в доспехи солдат грубо подтолкнул Нису через портал тупым концом копья. Девушка обернулась и оскалила зубы, зарычав, словно затравленная тигрица. Связанные за спиной руки сжались в кулаки. Зеландра, спутанная подобным образом, шла позади своей помощницы. Глаза ее были усталые и потухшие. Спина сгорблена, как у древней старухи.

У Нисы от вида хозяйки защемило сердце.

— Вам плохо, госпожа? — спросила она, стараясь казаться сильной и не сломленной.

— Попридержи язык, а то, как бы не лишиться его, — рявкнул стигийский наемник, который больно пихнул девушку и многозначительно провел пальцем по лезвию короткого меча.

— Полегче, Дафрах, — осадил своего товарища другой, более высокий воин. — Повелитель запретил их трогать.

— Клыки Эрлика, — выругался Дафрах. — Эта тварь всадила кинжал в горло Тех-Харпе, как ты сам видел. Надеюсь, господин скормит Лотосу их обеих!

Отведя взор от пылающих ненавистью глаз стигийца, Ниса осматривала мрачный зал. Вдоль стен, стояли в нишах и просто висели в воздухе странные светящиеся шары. В самом центре располагалось огромное изваяние сфинкса. Подобные статуи встречались в разных местах Стигии, являясь наследием ушедшей эпохи, но только значительно меньших размеров.

Черты лица истукана были невыразительны, будто неведомый скульптор лишь слегка коснулся резцом поверхности черного камня. Между лапами находилась гладкая плита, служащая очевидно алтарем.

Глядя на безликого идола, Ниса почувствовала, как в ее жилах стынет кровь. Какие жертвы приносились в поклонении такому богу?

Женщин подтолкнули к основанию алтаря.

Ниса брезгливо подернула плечами, тем самым, показывая стражникам свое глубокое презрение. Зеландра понуро опустила голову. Волосы волшебницы были спутаны и перемазаны запекшейся кровью от удара рукояткой меча. Полоска жесткой воловьей кожи закрывала рот, чтобы исключить любые попытки прочитать заклинания. Правда, Ниса сомневалась, что Зеландра сейчас в состоянии сотворить колдовство даже без кляпа во рту.

Девушка прикрыла глаза, вспоминая последние события. Как прав был Конан, утверждая, что лагерь необходимо перенести. А так, они были взяты врасплох. Стремительное нападение свершилось в момент спора в шатре. Хозяйка стояла на своем, утверждая, что поводов для беспокойства попросту нет. Она не слушала никаких доводов, с отсутствующим видом поглаживая проклятую серебряную коробку. Но даже она различила снаружи голоса, не принадлежащие киммерийцу и тем более Энг Шиху.

Обе женщины выглянули из палатки и сразу же увидели стигийских солдат, крадущихся по холму к лагерю. Ниса сразила наповал ближайшего наемника точным броском кинжала, в то время как Зеландра использовала магию. Она послала струю сверкающего пламени в перекошенное от страха лицо второго стигийца. Но это было последние, что волшебница успела сделать. Сзади на ее голову обрушился тяжелый удар.

Ниса выхватила другой кинжал, призывая отчаянным криком Конана и Энг Шиха. Она отказывалась верить, что они погибли при нападении.

Меж тем, вражеские воины окружили ее плотным кольцом, не спеша пустить в ход свои короткие мечи. Один из них приставил клинок к шее, потерявшей сознание, Зеландре. Этой угрозы оказалось достаточно, чтобы пальцы девушки разжались, и кинжал звякнул о камень. Тогда другой стигиец подошел ближе и со злостью ударил ее кулаком в лицо. Мир поплыл перед глазами Нисы.

Пока одни наемники бегло осматривали лагерь, другие — крепко связывали пленниц. Зеландре, вдобавок, завязали рот куском вонючей кожи.

Удостоверившись, что в их сети попалась та самая добыча, о которой говорил Этрам-Фал, стигицы заторопились обратно, их пугал приближающийся шторм. Песчаная буря все же застигла охотников и их жертв на полпути, замедлив продвижение. Узкое ущелье, то и дело оглашали возгласы проклятий и ругань, тонущие в завываниях ветра.

Нису всю дорогу терзали мысли о судьбе Конана и Энг Шиха. Почему друзья не пришли на помощь? Даже выросшая громада Дворца Ситрисса не впечатлила ее, не отвлекла от тягостных дум.

Пленниц долго вели по извилистым пыльным коридорам замка, через нежилые помещения и казарму пока, наконец, они не попали в храм сфинкса. Теперь им оставалось ждать появление того, кто всем здесь заправляет и кто решит их участь.

Женщин все же освободили от пут. Зеландра, схватившись за пояс, издала слабый стон. Обрывки кожаных ремней говорили, что заветная шкатулка срезана. Высокий, горбоносый капитан держал серебряный ларец на ладони, с издевкой наблюдая за страданиями волшебницы. В груди Нисы вскипала ярость. Еще миг, и она бы набросилась на предводителя наемников с голыми руками.

Послышалось шлепанье сандалий по гладким плитам каменного пола. Сквозь строй расступившихся воинов, в зал вошел человек в сером плаще с накинутым капюшоном. Невысокий и сутулый, он какое-то время рассматривал женщин, скрестив руки на впалой груди.

— Ах, Зеландра, какая приятная встреча! — раздался мягкий голос изнутри капюшона, — Клянусь Сетом, Ваше упорство достойно восхищения. Признаюсь, что недооценил Вас. Но и Вам не хватило ума, чтобы оценить мой Изумрудный Лотос.

Зеландра не отвечала. Она смотрела вперед расширенными зрачками. Одна рука ее обвила ребра, а другая, теребила место, где раньше висела шкатулка.

— Ат! — продолжил колдун властным голосом. — Привяжи спутницу госпожи к алтарю.

Высокий стигиец протянул коробку Зеландры соседнему воину и поспешил исполнить приказ.

Ужас мертвой хваткой сковал горло Нисы. Сердце опустилось в низ живота. У молодой женщины подкосились ноги, и она бы рухнула без чувств, если б капитан не подхватил ее за талию.

— Успокойся, — бросил маг девушке. — Может, ты и останешься невредимой. Все зависит от твоей хозяйки. А вот если будешь сопротивляться, то вызовешь мое недовольство и тогда…

Сознание покинуло Нису, и она уже не чувствовала, как Ат кладет ее на жертвенник. Как привязывает запястья и лодыжки сыромятными ремнями к металлическим кольцам, прикрепленным к каждому из четырех углов алтаря.

— Очень хорошо, — сказал человек в капюшоне. — Теперь, вы все, — добавил он, повышая голос, — уходите отсюда. И не теряйте бдительность. У этих двоих могут объявиться друзья. Хеп-Хал, отдай шкатулку мне. Ты, Ат, можешь остаться.

Ниса медленно приходила в себя. До ее ушей донеслось недовольное ворчание, выходящих из зала, солдат. Спина стыла от холода, исходившего от плиты алтаря. Приподняв голову, она видела спины наемников. Некоторые оборачивались, разочарованно глядя в сторону жертвенника.

— Ат, — начал колдун, когда последний из воинов скрылся из виду, — развяжи госпоже рот. Не волнуйся, мне не страшно любое ее колдовство.

Ниса видела, как подручный мага разматывает полоску кожи с лица Зеландры, хотя она, казалось, этого и не замечает. Ее потухший взор был направлен в пустоту.

Высокий воин, выполнив задание, отстранился. Одна его рука легла на рукоять тяжелого палаша, выкованного в местах, лежащих далеко к северу от Стикса.

Колдун сбросил капюшон. Неровные линии бровей и скошенная челюсть никогда не прибавляли Этрам-Фалу красоты, но разрушительное воздействие Изумрудного Лотоса превратило его в существо, которое с трудом можно было бы назвать человеком. Жидкие пучки волос мышиного цвета покрывали его голову, всю в коричневых пятнах. Природный, темный цвет лица, свойственный стигийцам, исчез, сменившись трупной бледностью. Сеть бесчисленных глубоких морщин придавала сходство с мумией. Белки глаз давно приняли зеленоватый оттенок.

— Теперь, моя дорогая, думаю, нам есть, о чем поговорить.

Зеландра словно не слышала его слов. Она стояла, покачиваясь, не осознавая картины вокруг.

— Я догадываюсь, что Вам нужно, — радостно сообщил Этрам-Фал.

Он поднял вверх и потряс серебряную шкатулку. Взгляд Зеландры тут же зацепился за, тускло мерцающий, ларец.

— Ну, думаю, несколько зерен сделают Вас более общительной, — колдун дразнил Зеландру, вертя коробкой перед ее лицом. — Вы ведь хотите получить это, не так ли?

Страдальчески выгнувшись, Зеландра с мольбой протягивала руки к своему мучителю.

— Так, совсем немного, — рассуждал Этрам-Фал. — Чтобы Вы вошли во вкус, — он зачерпнул пальцами немного зеленого порошка и протянул волшебнице.

— Будет больше, если мы придем к определенному соглашению, — добавил чародей.

Зеландра вцепилась в его запястье обеими руками и принялась жадно слизывать частички Изумрудного Лотоса с вытянутых пальцев.

Откинувшись назад, стигийский маг расхохотался демоническим смехом.

Глава 35

В квадратном помещении царила пустота. В нем не было даже намека на какую-либо обстановку. Очевидно, что этот зал не посещали уже долгие годы. На полу скопился толстый слой пыли вперемежку с песком. Входом и выходом служил темный провал в стене.

Двое воинов расположились по обе стороны оконного проема, оценивая ситуацию. Кругом стояла тишина. Единственными звуками, нарушающий вековой покой, были редкие завывания ветра снаружи.

Конан покопался в складках плаща и извлек кожаный мешочек. Энг Ших узнал в нем бурдюк с вином.

— Вот, — сказал варвар. — Конечно, это не самый лучший букет, но я готов держать пари, что ты не откажешься промочить горло прямо сейчас.

Кхитаец молча принял бурдюк и припал к узкому горлышку. Возможно, вино и не отличалось выдержкой и ароматом, но зато прекрасно освежило пересохший рот.

После того, как друзья утолили жажду, киммериец спрятал кожаный сосуд с остатками вина за пазуху, и двое мужчин решительно двинулись к дверному проему.

За порогом их встретил почти полный мрак, наполненный запахом застоявшейся пыли. Глаза Конана быстро привыкли к темноте, и северянин увидел, что коридор разветвляется в обе стороны. Каждое направление заканчивалось порталом, подобным тому, через который они только что вышли.

Прикинув что-то в уме, Конан выбрал правую прихожую. Комната оказалась проходной. Покидая ее, друзья снова очутились в широком коридоре. Здесь было совсем темно. Спертый воздух щекотал ноздри. Энг Ших держался за край плаща киммерийца. Он не переставал удивляться способностям товарища, который уверенно двигался в кромешной тьме, где и кошка наверняка бы заблудилась.

Попав в очередной зал, варвар остановился и покрутил головой. Отсюда выводили три портала. Из того, что был расположен ближе всего, струилось слабое свечение. Осторожно заглянув за порог, друзья увидели крутую спиральную лестницу, уходящую вниз. По каменным ступенькам плясали отблески желтоватого света.

Конан вытащил ятаган и кивнул Энг Шиху. С обнаженным оружием в руках, друзья начали спуск по растрескавшимся ступенькам.

Лестница вывела их на площадку нижнего этажа, освещенного неровным, призрачным светом. Здесь мужчины остановились. Перед ними зиял единственный, широкий проход в зал.

Просторная комната была пуста. В одной из стен была вырезана ниша, откуда и шел свет. Но его создавал не факел или канделябр. Конан никогда не видел чего-либо подобного. Источником освещения оказался стеклянный шар, наполненный водой и клубком странных, шевелящихся нитей, похожих на тонкие стебли диковинных растений.

Кроме мягкого света, сфера испускала приятное тепло. Однако варвар не спешил протягивать к нему руки. Запах смерти витал в воздухе на протяжении всего путешествия по лабиринтам мрачного дворца и призывал к предельной осторожности.

На другом конце длинного зала виднелся дверной проем, занавешенный одеялом. Из-за грубой коричневой ткани доносились неразборчивые звуки. Края покрывала колыхались, словно от дуновения легкого бриза.

Бесшумно, как барс, Конан крался через зал. Ступавшему следом Энг Шиху казалось, что сапоги киммерийца не касаются подошвами каменных плит пола.

Возле полога варвар остановился и замер. Он вскинул вверх левый кулак, как знак опасности.

С другой стороны полотняной двери раздались голоса. Слова стигийского наречия поразительно громко прозвучали в наступившей тишине.

В течение короткого времени, показавшегося вечностью, оба воина неотрывно смотрели на колеблющиеся одеяло. Позади зловеще мерцал колдовским светом стеклянный шар.

Конан первым вышел из оцепенения и быстро огляделся по сторонам. По звуку шагов трудно было определить количество врагов, и варвар принял единственное решение.

— Шевелись, толстяк, прах тебя побери! — зашипел он прямо в лицо Энг Шиху и сильно встряхнул товарища за шиворот.

Не тратя больше драгоценных мгновений на разговоры, варвар, сломя голову бросился через зал на площадку этажа. По пути он выхватил из ниши легкий светящийся шар и сунул под мышку. Кхитаец изо всех сил старался не отстать. Пока Конан доставал круглый светильник, ему даже удалось обогнать киммерийца.

Друзья еще не успели выскочить через портал, как сзади послышались возгласы удивления, переросшие в воинственные крики.

Покинув зал, беглецы чуть ли не кубарем скатились вниз по винтовой лестнице. К счастью дорогу им освещал стеклянный шар, выплескивая порции желтого света. На нижнем этаже они попали в коридор, который, змеясь, уводил в темные недра огромного дворца. Прижимая к себе волшебный факел, Конан несся по извилистому коридору, ни на миг не замедляя бешенного темпа. За его спиной слышалось сопение Энг Шиха и отдаленный топот множества ног.

Петляя по закоулкам Дворца Ситрисса, друзья обнаружили неприметный проход и тут же юркнули в него. Они оказались в небольшой прихожей перед дверным проемом, прикрытым драпировкой. Изнутри пробивался тусклый свет. Поскольку из-за полога не доносилось никаких подозрительных звуков, а шум погони утих, Конан позволил себе и товарищу короткую передышку. Тучный кхитаец сразу же привалился к стене. Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Пот градом валил со лба, и Энг Ших утирал едкую влагу рваным рукавом халата, размазывая грязь по багровому лицу.

Варвар еще немного постоял, вслушиваясь в тишину, потом высунулся из прихожей, положил на пол шар и с силой пихнул его ногой. Сфера покатилась по коридору. Испускаемое ею сияние стало быстро слабеть, пока совсем не растворилось во мраке.

Конан посмотрел ей вслед и повернулся к кхитайцу. Тот стоял, тяжело дыша, сжимая в руке меч, и хмурым взглядом провожал катящийся светильник.

— Он легкий и укатиться далеко, — пояснил киммериец, возвратясь назад. — Это собьет с толку преследователей. Пусть думают, что мы затаились там — вдалеке. И это будет выглядеть естественно так, как мало кто поверит, что мужчина твоей комплекции может бегом покрывать большие расстояния.

Энг Ших зашевелил бровями. Ятаган в его руке чуть дрогнул. Кхитаец явно не находил место для шуток в такой ситуации. А Конан невозмутимо проследовал к двери и рывком отдернул покрывало.

За порогом открылся вид на комнату, похожую одновременно на лабораторию чародея и странную оранжерею. Варвар наморщил нос. Из комнаты шел аромат больше подходящий влажным джунглям, чем каменным палатам.

Помещение освещали шары, подобные тому, что недавно держал в руках киммериец. Один единственный стул возвышался среди множества низких столиков, расположенных по кругу. На них в беспорядке стояли пузырьки и реторты, заполненные разноцветными растворами. На медных подносах лежали кучки сырой земли. Среди коробок и футляров находился керамический горшок, окованный бронзой. В нем рос развесистый кустарник с мясистыми красноватыми листьями, блестевшими, словно от жира.

Вдоль одной из стен вытянулся длинный стол, который увенчивало странное сооружение, покрытое плотным черным бархатом. Энг Ших из любопытства приподнял край темной ткани концом ятагана и тут же отпрянул, ослепленный брызнувшим во все стороны ярким светом. Вся поверхность стола была заставлена горшками с диковинными растениями вперемешку со светящимися шарами. Бархатный чехол держался на сложной конструкции из тонких металлических распорок.

Энг Ших поспешил набросить ткань обратно на остов, и золотистый свет мгновенно исчез, словно солнце скрылось в пелене грозовых облаков. Растерянный кхитаец обернулся к товарищу и увидел, как тот, спрятав что-то в кожаный мешок, теперь заворачивает стеклянную сферу в шелковую рубашку, служившую ранее защитой от бури.

Варвар ткнул пальцем в угол, где чернел еще один проем.

— Пора выбираться отсюда, — сказал он. — Не следует задерживаться в этом проклятом месте.

Через арочный портал друзья попали в узкий коридор, который вывел их на открытую площадку. Конан поднял самодельный светильник над головой. Слабое желтоватое сияние с трудом проникало через тонкий шелк, но его хватило, чтобы понять, где они оказались.

— Смотри, — сказал киммериец. — Мы стоим на балконе.

Действительно, это был балкон, выложенный каменными плитами, лежащими на металлическом основании. Оградой служили тяжелые чугунные перила. Он обегал по периметру круглого помещения, окружая шахту, дно которой терялось во тьме. Конан перегнулся через заграждение, всматриваясь в глубину, но ровным счетом ничего не разглядел.

— Придется поискать спуск, — в полголоса произнес северянин. — Думаю, что тут найдутся и другие двери. Но, Кром! Чем здесь так воняет?

Энг Ших хмурился. Его расширенные глаза едва различали ближайший выступ стены, и он полагался исключительно на кошачье зрение киммерийца. Но главное, до него тоже доносился странный аромат.

Балкон был достаточно широк, чтобы не стеснять движение двух крупных мужчин. Кроме того, за вбитые в стены скобы было можно держаться. Беспокоил только запах, идущий снизу. Сладковатый и приторный, он напоминал прогоркшие благовония. Энг Ших постоянно принюхивался, пока вдруг до него не дошло, что так может пахнуть разложившийся труп. Кхитаец было собрался задать Конану множество вопросов, но с горечью признал, что северянин не владеет языком жестов.

Похоже, варвара тоже терзали невеселые мысли. Он то убыстрял, то замедлял шаг. Наконец, он и вовсе остановился. Его чувства обострились до предела. Что-то впереди было не так и это очень не нравилось киммерийцу. Он положил руку на ятаган.

Энг Ших без слов понял товарища, и два клинка покинули ножны практически одновременно.

— Там солдаты. Много, — прошептал Конан.

Странно, но кхитаец совсем не удивился, словно был давно готов к такому повороту событий. Он просто полез куда-то под полы халата и, в неровном свете шара, северянин увидел, как в левой руке Энг Шиха появилась знакомая булава.

«Где он все это время скрывал свою шипастую игрушку? Неужели в причинном месте?» — только и подумал Конан, а вслух сказал:

— Наше положение дает нам преимущество. На этом балконе особо не развернуться, и у нас есть шанс перебить их по одному. Ты готов?

Кхитаец кивнул бритой головой и встал плечом к плечу с Конаном. А впереди, из проема в стене показались вооруженные люди.

— Мы их нашли! Они здесь! — раздались возбужденные крики.

На балкон попарно высыпало не меньше дюжины врагов. Они тут же разделились на две группы. Одна, быстро двинулась в обход неприятеля, тогда как другая, неумолимо надвигалась на попавших в ловушку друзей. Все наемники были вооружены короткими мечами. Тела и головы покрывало железо. У многих в руках сияли волшебные шары.

Конан выругался сквозь зубы. Он прекрасно видел, что перед ним прекрасно обученные воины и их слишком много. Радовало только одно то, что ширина балкона не позволяет им навалиться всем скопом.

— Эй, вы! — крикнул ближайший из стигийцев. — Бросайте мечи к нашим ногам и вас пощадят!

Ответ Конана стал неожиданностью для врагов. Издав боевой клич киммерийцев, варвар высоко подпрыгнул и, оттолкнувшись одной ногой от скобы, обрушил свой ятаган сверху на голову наемника. Череп стигийца раскололся пополам вместе со стальным шлемом, и он рухнул под ноги товарищей. Второй воин споткнулся о мертвое тело и, выпустив меч, схватился за чугунные перила. Не давая ему опомниться, Конан тут же изменил направление удара и рассек врагу нагрудник. Из страшной раны выплеснулся целый фонтан горячей крови.

— Ну же, идите сюда, собаки! — заревел варвар.

Безумие сражения наполнило жилы Конана невиданной силой. Остальные стигийцы, видя быструю смерть соратников и синее пламя, бушующие в глазах северянина, невольно попятились.

Тем временем, Энг Ших за спиной киммерийца держал бой с другим отрядом противников. Когда передний наемник парировал выпад ятагана, кхитаец с левой руки нанес сокрушительный удар булавой, превращая лицо врага в кровавое месиво. С быстротой, неожиданной для человека таких размеров, он провернулся вокруг оси и снес голову следующему воину.

Конан не видел успех товарища, поскольку его третий противник оказался умелым бойцом. Его точные выпады едва не стоили киммерийцу жизни. Скользя сапогами в луже дымящейся крови, он почти прижался спиной к чугунным перилам.

Однако предвкушение победы подвело вражеского солдата. Пока стигиец замахивался мечом, чтобы последним ударом закончить бой, варвар резко ушел в сторону, одновременно полоснув наемника по ребрам. Не удержав равновесия, тот перевалился через ограду и, испуская отчаянные крики, полетел вниз.

Киммериец еле успел блокировать меч следующего воина. Когда его жилистый враг собирался закончить работу соратника, Конан ткнул кинжалом прямо в его перекошенный рот. Но северянину сразу же пришлось припасть на колено, чтобы избежать бокового удара пятого противника. Все же лезвие короткого меча чиркнуло по макушке и если бы не кожаный шлем, то варвар мог лишиться скальпа. Извергая проклятия, Конан выпрямился и просто без замаха обрушил кулак на лицо меченосца. Удар пришелся в скулу и стигиец с воем повалился на каменные плиты, держась за сломанную челюсть.

Единственный оставшийся противник не стал рисковать. Бросив оружие, он, истошно вопя, бросился прочь. Конан метнул ему вслед ятаган и, хотя меч попал в спину рукояткой, струсивший наемник кубарем покатился по балкону. Одним прыжком киммериец настиг упавшего врага. Варвар схватил визжащего стигийца за пояс и щиколотку, поднял над головой и швырнул в темную бездну. Снизу послышался короткий всхлип и сухой треск, как будто человек упал на вязанку хвороста.

Конан поднял стигийский короткий меч, более удобный для его руки чем ятаган и обернулся посмотреть, как обстоят дела у Энг Шиха.

Как раз в это время, кхитаец расправлялся со своим последним противником. Товарищ северянина с легкостью поднял, пронзенное мечом тело и стряхнул за перила труп, словно ненужную тряпку.

Варвар наблюдал за ним с явным уважением.

От остальных солдат остались лишь разбросанные повсюду клинки, да несколько светящихся шаров. Киммериец оскалил зубы в волчьей ухмылке и вытер с лица кровь, которая стекала тонкой струйкой из прорезанного шлема. Требовалось завершить еще одно дело. Конан медленно подошел к тихо скулящему стигийцу со свернутой челюстью, намереваясь добить. Однако тот, завидев приближающуюся смерть, резво вскочил и попытался бежать. Но нога его подвернулась на склизком от крови полу, и он соскользнул под перилами балкона в яму.

— Кром и Имир! — раздраженно начал варвар.

Тут ужасный крик, полный нечеловеческой муки, раздавшийся со дна шахты заставил его умолкнуть. От жуткого воя у Конана под шлемом зашевелились волосы. Он отпрянул от чугунного ограждения.

Вдруг крики оборвались. Им на смену пришел звук, напоминающий шелест ветвей, который продолжал усиливаться и теперь походил на царапанье сотен ножей по камням.

Конан стрельнул глазами в сторону Энг Шиха. Кхитаец пробирался к арке, через которую появились солдаты. Киммериец тоже поспешил к порталу, все же украдкой поглядывая на яму, поскольку скрежет становился все ближе и громче. Увиденное потрясло даже мужественного воина.

Из глубины поднималось нечто. Оно было похоже на переплетенные сучья чудовищного дерева. Толстые и в то же время гибкие, как конечности спрута. Темные побеги продолжали расти с поразительной скоростью, издавая при этом отвратительный хруст, пока не уперлись в куполообразный потолок. Здесь древесные щупальца замерли, чтобы уже через миг жадно потянуться к находившимся на балконе людям.

— Кром! — прохрипел варвар и кинулся к спасительному выходу, почти врезаясь в спину Энг Шиха. — Бежим во имя всех богов!

Друзья понеслись не разбирая дороги. До их ушей доносилось шуршание отростков чудовища по каменным плитам. Опьяненный кровью Изумрудный Лотос не хотел упускать новую добычу.

Глава 36

Будучи девочкой — подростком, Зеландра тяжко заболела лихорадкой, чуть было не оборвавшей ее линию жизни. Когда недуг достиг критической фазы, сотрясая молодое тело частыми приступами озноба, сменяющимися горячечным бредом, родители обернули ее шерстяными одеялами и вынесли на свежий воздух. Они уже не знали, чем помочь единственной дочери.

К счастью, сил в юном организме вкупе с лучшими вендийскими снадобьями хватило на то, чтобы заставить хворь отступить. Тогда она ускользнула из объятий смерти и, медленно приходя в себя, ощущала, как ее тело словно выныривает на свет из бесконечного запутанного туннеля. Все события предыдущих дней свернулись в моток шерстяной пряжи, и девочка с трудом могла вспомнить, что же происходило во время долгой болезни. Главное, наступило состояние благолепия от осознания, что все уже позади, и она вновь оказалась в уютной постели отчего дома.

Вот и сейчас к Зеландре вернулось то старое чувство и вновь показалось, что она очнулась на той самой террасе летннем днем, когда ей шел двенадцатый год. Зеландра облизала сухие губы и собралась позвать мать, но скоро с горечью поняла, что та не откликнется на зов дочери. По мере того, как сознание прояснялось, в ее ушах зазвучал знакомый голос. Этот голос мог принадлежать только ее заклятому врагу и находиться она вовсе не старой террасе из детства.

Зеландра посмотрела на свои ноги, и по ее высокому лбу пробежали морщины. Как случилось, что ее некогда прекрасные туфли превратились в грязные, стоптанные обноски? Когда она успела так сбить дорогую обувь? А ненавистный голос продолжал гудеть в ее голове. Зеландра, наконец, разобрала, кто стоит возле ее ложа.

— Вам лучше? Очень рад, что Вы вернулись к нам. Поверьте, для меня большая честь и удовольствие принимать в этом дворце такую желанную гостю. Но, прежде всего, Вы должны удовлетворить мое любопытство. Скажите, как Вам удалось продержаться столько времени, почти не употребляя мой лотос? Вот, например, бедный глупый Шакар околел через два дня после последнего приема. А у Вас, напротив, еще остался значительный запас от моей поставки!

Зеландра приподнялась и пригладила рукой спутанные волосы. Она уже вполне пришла в себя, хотя и не все помнила относительно минувших событий. Волшебница молча оглядела огромный зал. Свое ложе, являющее собой грубую каменную скамью. Черного истукана в центре. И связанное тело Нисы, лежащее на алтаре. Ее взгляд на миг пересекся с умоляющим взглядом помощницы. Зеландра пыталась припомнить, когда она в последний раз видела Энг Шиха или киммерийца. Неужели они погибли? И что теперь будет? Ее губы приоткрылись и голос, больше похожий на скрип ржавых петель, произнес:

— Шакару, должно быть, было неведомо, что лотос — это яд и запихивал его в себя горстями, а потом не смог снизить дозировку. Я же пошла другим путем. Испытав однажды мощь снадобья, я постепенно уменьшала следующие порции и увеличивала время очередного приема. Вероятно, ты сам поступал так же.

— Ах! — неподдельно восхитился Этрам-Фал.

Его тонкие губы искривились в мерзкой улыбке, обнажив запятнанные зеленью зубы, что придавало ему сходство с иссушенным черепом.

— Вы сделали все правильно, госпожа. И все же Вы не смогли полностью отказаться от него. Несмотря на все усилия, без приема Лотоса Вас все равно ждет болезненная смерть. Что, собственно, недавно чуть не произошло. А раз так, то думаю, что пришло самое время для заключения определенной сделки между нами.

— Сделка? — веки Зеландры дрогнули, и она потерла левую бровь.

Ей было необходимо выиграть время, чтобы окончательно все вспомнить и попытаться выработать план противодействия стигийского колдуна. Притворившись совсем слабой, волшебница устало прикрыла глаза и обхватила ладонями виски.

— Да, конечно, — сказал Этрам-Фал с плохо скрываемым нетерпением. — Вспоминайте скорее, о чем мы говорили ранее.

— Так ты действительно — Элдред Торговец?

— Да, да, я считал, что Вы давно все поняли. Я предстал в этом облике перед Шакаром — кешанцем и Вами, чтобы проверить на вас обоих действие моего Лотоса.

— Как же тебе удалось обвести нас вокруг пальца? Это был хитрый трюк?

— Ха! Едва! — маленький чародей надулся как прихорашивающийся воробей. — Я в совершенстве владею мастерством создания иллюзий и готов сейчас его продемонстрировать. Вот, смотрите!

Тщедушная фигура Этрам-Фала начала мерцать, словно мираж в пустыне. Его контуры размылись, чтобы через миг обрести четкость. С телом стигийца произошли удивительные превращения. Там, где раньше находился невзрачный маг в сером балахоне, теперь стоял упитанный, богато одетый в шелка, шемит. Его густая черная борода разошлась в широкой улыбке. Иллюзия в виде торговца лукаво подмигнула.

— Вы видите? Такой фокус мне ничего не стоит.

— Ты ведешь себя как балаганный шут, — выдавила Зеландра.

Она была подавлена собственной слабостью. Несколько крупинок Изумрудного Лотоса поддержали в ней жизнь, но их было явно недостаточно для восстановления волшебной силы. Пути к бегству для нее и Нисы в нынешнем состоянии были отрезаны. И, кроме того, сейчас она чувствовала, что действие проклятого порошка ослабевает с каждым мгновением.

— Зря Вы так. Не разочаровывайте меня, госпожа. Либо лотос, который использовался Вами экономно, не прибавил Вам ума. Либо Вы изначально менее проницательны, чем я раньше думал. Изумрудный Лотос дал мне мощь, несопоставимую с потугами любого из высокомерных свиней Черного Круга!

Глаза Зеландры широко раскрылись.

— Неужели?! — ее хорошо сыгранное испуганное удивление достигло цели.

Этрам-Фала прямо распирало от гордости, и он принял игру за чистую монету.

— Разумеется! А Вы знакомы с таким явлением, называемым Рукой Йимша? Если владеть этой штукой, то с ее помощью даже желторотый ученик будет способен передвигать предметы и, более того, переносить их на значительные расстояния. Я когда-то прочитал, что создатели Руки Йимша использовали ее как оружие. По слухам сам Тот-Амон применял ее для строительства дворца в Оазисе Хаджар. Так вот. Запомните хорошенько, уважаемая Зеландра. Мне не нужно больше заниматься подобным колдовством. Я сам и есть — колдовство! В настоящее время не существует предела моей силы, подаренной Изумрудным Лотосом. Чем больше я него погружаюсь, тем могущественнее становлюсь. Если Вы присоединитесь ко мне, то весь мир падет к Вашим ногам. Вы хотя бы понимаете, что я предлагаю? — стигиец наклонился вперед и вперился в лицо Зеландры — глаза его горели как у кота. — Мы вместе способны сравняться с богами!

Вдруг Зеландра резко поднялась со скамьи и простерла руки в сторону колдуна. Тонкие струйки белого дыма возникли из неоткуда и обвили хрупкие плечи женщины.

— Тираног Дар Андерра! — слова заклинания прозвучали в зале, как щелчок бича.

Туман быстро окутал фигуру волшебницы. Из ее открытых ладоней вырвались два сероватых сгустка.

Этрам-Фал растерянно отпрянул, успев все же увернуться от дымного шара. Ату повезло меньше. Хотя капитан наемников и находился дальше, но неожиданный выпад Зеландры застал стигийца врасплох. Подобно плевку кобры, сгусток тумана попал ему в лицо. Упав на колени, высокий воин схватился обеими руками за глаза и закричал от боли. На алтаре билась Ниса, пытаясь освободиться от пут. А руки Зеландры порождали все новые снаряды. Ее пальцы складывались в замысловатые фигуры, словно волшебница общалась на языке Энг Шиха.

Этрам-Фал отпрыгнул с обезьяньей ловкостью к алтарю, избегая шаров Зеландры. Бормоча что-то невнятное, он попытался спрятаться за спиной черного сфинкса, но туманный силуэт продолжал надвигаться. Маг, никак не ожидавший таких действий от, казалось сломленной жертвы, был вынужден отступать. Только оказавшись у самых дверей храма, колдун, наконец, вернул себе самообладание.

Теперь он больше не избегал дымных щупальцев. Лицо его приняло спокойное выражение. Мрачная ухмылка пробежала по его губам. Огромный зал заполнился завываниями урагана. Неистовые порывы ветра в мгновение ока рассеяли, разорвали в клочья зыбкую ткань волшебного тумана.

Зеландре оставалось лишь наблюдать, как с каждым вздохом тают надежды на свободу. Последние остатки дымного покрывала истончались, растворялись, словно капля крови в чане воды, оставляя фигуру женщины беззащитной. Она в отчаянии заломила руки. Седеющие волосы, будто живые, трепетали на ветру, забиваясь в глаза и рот.

— Какая умница! — в исступлении вопил Этрам-Фал. — Сумела отвести мне глаза. Но наказание за предательство будет соответствующее. Почувствуйте Руку Йимша, госпожа!

Зеландре показалось, что кулак невидимого гиганта с размаху врезался в ее тело. Слезы ручьем хлынули из глаз. Легкие сдавило с чудовищной силой. Она захрипела, тщетно пытаясь поймать открытым ртом хотя бы глоток воздуха.

— Вини только себя, Зеландра! — бесновался стигиец. — Ты могла бы разделить этот мир со мной, но отвергла мои лучшие чувства! — эмоции переполняли мага, его, обтянутое сухой кожей, лицо искажала ненависть. — Будь ты проклята, тварь! Ты думаешь, что я не найду тебе замену? Ты просто пыль под ногами! Ничто, поняла!

Зеландра была на грани потери сознания и не сопротивлялась, когда ее волокли к алтарю и бросали рядом с Нисой перед гладким овалом лица идола. Через толщу боли она все же ощутила волны жадного вожделения, исходящие от статуи. Более черное, чем безлунная ночь, древнее божество замерло в предвкушении жертвы.

— Дань! — кричал Этрам-Фал, его тело сотрясалось в экстазе. — Жертва!

Тут со стороны прихожей раздался топот бегущих ног. Маг в бешенстве повернулся, готовый покарать всякого, кто осмелился помешать ритуалу жертвоприношения. Но в это время, камень, брошенный сильной рукой, рассек ему бровь. Кровь хлынула потоком, и ослепленный чародей, воя от боли, как подкошенный завалился на пол.

Краем глаза, Ниса видела фигуры двух человек, ворвавшихся в святилище. Тот, кто бежал первым, метнул какой-то предмет в голову Этрам-Фала, после чего низкорослый стигиец свалился ничком, как тряпичная кукла. Сердце девушки готово было выпрыгнуть из груди, когда она узнала в возмутителях спокойствия Конана и Энг Шиха. Зеландра, освобожденная от Руки Йимша, тоже подняла голову навстречу, подоспевшим в последний момент, друзьям.

Ат, оправившийся от атаки волшебницы, все это время стоял в тени темного идола. Когда, сраженный камнем, маг скорчился возле лап изваяния, он на миг остолбенел. Капитан не верил своим глазам, наблюдая, как его всемогущий господин извивается в пыли, словно простой смертный. Однако хорошо обученный воин быстро оценил опасность, и его прямой клинок со свистом покинул ножны. Стигиец, слегка раскачиваясь, двинулся непосредственно на Конана, который возбужденно размахивал, подобранным на балконе, коротким мечом.

— Беги отсюда прочь, не будь дураком! — проревел киммериец. — Скоро здесь будут все демоны преисподней! Мы сами спасаемся от них!

Вместо ответа Ат неуловимым движением выбросил свой меч вперед и тут же, изменив направление, рубанул сверху вниз, намереваясь раскроить череп варвара. С немалым трудом северянину удалось отклонить более длинный клинок противника.

— Позаботься о женщинах, — крикнул он Энг Шиху. — А я займусь этим псом!

Киммериец являл собой воплощение первобытной дикости. Все его огромное тело покрывала корка из запекшейся крови. Красные подтеки виднелись даже на лице, превращая и без того суровый лик в жуткую маску. Одежда лохмотьями свисала с могучего торса. Ледяной блеск синих глаз не предвещал ничего хорошего капитану наемников.

Однако Ата не напугал грозный вид соперника. Когда Конан сделал ответный выпад, стигиец блокировал удар короткого меча, поймав лезвие в выемку на рукоятке. Приспешник Этрам-Фала был слишком опытным воином. Он хитрым движением провернул вражеский клинок, одновременно ударив по его основанию ногой. Лезвие сломалось, и обломки оружия зазвенели по каменным плитам пола. Ат подался чуть назад, чтобы пронзить почти безоружного противника, но киммериец успел его опередить. Он кинулся на врага и обхватил его своими мощными руками. Их тела сплелись в танце смерти.

Дыхание Ата участилось, обдавая Конана терпким запахом Као-као. Стигиец тщетно пытался вырваться из железной хватки. Какое-то время соперники стояли, застыв точно изваяния. Наконец, варвар изловчился и ткнул с боку в шею капитану обломок своего меча.

Из пораженной плоти тут же толчком выплеснулся фонтан крови. Капитан издал булькающий звук. Голова его безвольно запрокинулась и мускулы обмякли. Прямой меч выпал из разжатых пальцев, но, не долетев до пола, был перехвачен рукой Конана. Варвар описал им круг, пробуя баланс, и повернулся к статуе, оставляя Ата умирать на холодных камнях.

Возле алтаря Энг Ших уже освободил Нису от пут, и девушка, пошатываясь, стояла возле хозяйки, которую заключил в объятия толстяк — кхитаец.

Со стороны прихожей доносились приглушенные крики, быстро переходящие в сдавленное хрипение.

— Кром! Эта тварь следует по пятам! Быстрее отсюда, если дорога жизнь! — закричал киммериец.

— Вы никуда не сбежите! — послышался визгливый голос.

Все головы повернулись к дверному проему, через который в зал проникли Конан и Энг Ших.

Этрам-Фал стоял, раскачиваясь на дрожащих ногах, держась одной рукой за арку портала. Другая рука, вымазанная в крови, сочащейся из раны на лице, была вытянута в сторону четверых людей.

— До сих пор тебе везло, Зеландра. Но даже самоотверженность твоих рабов не спасет тебя от моего гнева. Игра еще не закончена!

От боевого клича киммерийских горцев у присутствующих в храме заложило уши. Варвар ринулся на колдуна.

Этрам-Фал мерзко захохотал. Он протянул скрюченные пальцы к северянину, словно стремясь схватить его за глотку, и резко сжал кулак. Гортанное ворчание сорвалось с губ варвара, и Конан замер на месте. Рука Йимша сковала его члены, не позволяя даже пошевелиться.

— Твоя грубая физическая сила ничего не стоит, — с пеной у рта глумился стигиец. — Я раздавлю тебя как бесполезное насекомое.

Его рука напряглась еще больше, и по телу киммерийца пробежала судорога.

— Час расплаты близок, Зеландра! Смотри, такая же судьба ждет и тебя!

Конан чувствовал себя так, словно вокруг его тела обвился кольцами невидимый гигантский питон. От страшного напряжения черты лица исказились до неузнаваемости. В сжатые легкие не проникал не единый глоток воздуха. Пот градом валил со лба, стекая с перекошенного подбородка. Но, о, чудо! Варвар медленно поднял клинок Ата и сделал шаг вперед.

— Сет милосердный! Этого не может быть! — пораженный Этрам-Фал в ужасе смотрел, как киммериец делает еще шаг ему навстречу.

Откуда-то сзади раздался странный звук, но колдун не обратил на него внимания. Его выпученные глаза вперились в проклятого дикаря, который никак не хотел умирать.

— Умри, собака! Здохни! — не своим голосом завопил маг, костяшки его пальцев побелели.

Конан двигался, будто сквозь толщу воды на дне океана. Давление со всех сторон усилилось. Казалось, еще миг и его тело расплющится как горсть винограда под винным прессом. Меч весил больше чем скала. На шее канатами вздулись синие вены. Но он, во что бы-то не стало, стремился достичь врага.

После третьего шага сознание северянина помутилось, и на глаза наползла плотная пелена.

— Вот и все! — кричал стигийский колдун. — Теперь тебе конец!

В этот момент, извивающийся стебель Изумрудного Лотоса ворвался в храм. В мгновение ока чудовище схватило Этрам-Фала, который находился ближе всех к дверям, и подняло его в воздух. Маг взвыл. В его воплях уже не было ничего человеческого, когда из отростка выскочили острые шипы и жадно впились в тело. Стигиец тщетно пытался вырваться, но растение без всяких усилий выволокло его в коридор.

Власть волшебного захвата кончилась, и Конан упал на колени. Он с трудом повернул гудящую голову к черному сфинксу.

Энг Ших, Ниса и Зеландра тоже очнулись от парализующего ужаса. Кхитаец, подхватив хозяйку поперек талии, с мечом наперевес бросился в дальний конец храма, где виднелся еще один дверной проем. Ниса, спотыкаясь, кинулась вслед в то время, как новые побеги чудовищного порождения древнего колдовства шуршащей массой вползали в зал.

Оставив Зеландру на попечительство девушки, и убедившись, что они в относительной безопасности, Энг Ших поспешил на подмогу Конану.

Варвар отступал, отбиваясь от щупальцев жадного до крови Изумрудного Лотоса, и помощь Энг Шиха пришлась как нельзя кстати. Ятаган кхитайца со свистом опустился на толстую конечность демонического растения.

Но движение чудовища нисколько не замедлилось. Колючие побеги, украшенные яркими бутонами, не ведая усталости, продолжали теснить друзей. Уже алтарь и лапы каменного сфинкса целиком покрылись шевелящейся зеленой массой.

Оказавшись возле арочного портала, Конан с облегчением заметил, что женщины уже скрылись в темноте коридора.

— Быстрее за ними! — проревел киммериец Энг Шиху, обрубая очередное щупальце.

Пропустив кхитайца через арку, Конан буквально вылетел следом.

Оставленный ими храм теперь походил на джунгли, состоящие из одного единственного растения. Изумрудный Лотос заполнил почти все пространство огромного зала. Тысячи шипов со скрежетом царапали древние стены в попытках закрепиться в трещинах. Гибкие стебли подобно щупальцам колоссального спрута, раздувшиеся от свежей крови, слепо шарили по полу и потолку в поисках новой жертвы.

Четверо беглецов уносили ноги по длинному, казавшемуся бесконечным, неосвещенному коридору. Потом начались ряды пологих ступенек. Ниса, которая бежала впереди всех, ощутила приток свежего воздуха, а вдали показались неясные контуры портала. Там был выход из Дворца Ситрисса и спасение.

Преодолев последний участок пути, девушка спрыгнула с последней ступеньки сквозь арочный портал и оказалась во дворе. Темное предрассветное небо высилось над головой. Прохладный ветерок освежил разгоряченное лицо молодой женщины и еще больше растрепал копну густых волос. Позади, слышался дробный топот бегущих ног, а прямо перед ней стояли двое стигийских наемников.

Конан замыкал отступление маленького отряда. Кровь бешено стучала в висках. События последних часов не прошли даром даже для такого закаленного организма. Испытание бессонницей, неимоверно тяжелый путь к дворцу колдуна, схватки с врагами и противостояние Руке Йимша основательно подорвали его железную выносливость. Грудь горела от нехватки воздуха. Мускулы ног сводило судорогой. И если бы не шелест, ползущего по пятам чудовища, варвар давно бы потерял из виду спину Энг Шиха. Только жажда жизни и память об ужасной кончине Этрам-Фала предавали одеревеневшим ногам остаток сил.

Наконец, показалось светлое пятно спасительного проема, и Конан кубарем выкатился наружу, больно зашибив плечо об рассыпанные по двору камни.

Рядом прозвучал зычный женский голос, принадлежащий Зеландре, который перекрыл возбужденные возгласы.

— Остановитесь, вы, безумцы! Демон пожрал вашего хозяина!

Откинув со лба спутанную паклю волос, Конан глянул через плечо и увидел корчащуюся массу, вытекающую из портала — Изумрудный Лотос прорывался во внешний мир. Обессиленный киммериец пополз, обдирая колени, прочь от зеленого монстра.

* * *

Из недр Дворца Ситрисса появились первые отростки. На самом мясистом из них было нанизано распухшее тело Этрам-Фала. Казалось, мертвый колдун возглавляет атаку своего противоестественного воинства. Сквозь плоть и провалы глазниц пробивались длинные усики, колеблющиеся на ветру. Раскрытый в безмолвном крике рот мага словно посылал последнее проклятие на голову врага.

Конан продолжал отползать, пока не уперся грудью в котелок с тлеющими углями, подвешенный на треноге. Пытаясь подняться, варвар ухватился за него, а сверху уже навис зловещий отросток, подрагивая в предвкушении скорого пиршества. Смертоносные шипы лениво тянулись к человеку, словно сознавая, что жертва не уже не сможет улизнуть. В последнем порыве киммериец схватил обеими руками котел и с диким криком метнул содержимое в зеленое чудовище.

Эффект последовал незамедлительно. Алые завитки пламени быстро образовались в местах, куда попали горячие угли. Как будто плоть порождения черной магии состояла из сухой соломы. Изумрудный Лотос конвульсивно дернулся и отпрянул в сторону. Толстое щупальце стало втягиваться обратно вовнутрь дворца. Но частицы зарождающегося пожара перекинулись на другие ветви. Послышалось шипение и треск. Через пару мгновений все тело твари было объято оранжевым огнем. Скоро и из провалов слепых окон взметнулись языки бездымного пламени.

Конан завалился на спину. Ему оставалось только наблюдать, как издыхает Изумрудный Лотос, превращаясь в прах из которого был когда-то создан. Лицо варвара приятно холодил легкий бриз. Песчаная буря давно унеслась прочь. Небо полностью рассеялось от облаков. Острые пики скал порозовели, готовясь выпустить из ночного плена солнце нового дня. Киммериец поднялся на локтях, и тут на его мощное плечо легла рука Нисы.

— Лежи, — прошептала девушка. — Тебе надо отдохнуть.

— Нет, — упрямо проcипел северянин. — Я хочу встать.

Конан, кряхтя, поднялся на ноги. Черные пряди слипшихся волос упали на глаза. Обожженные об котел ладони саднило. Окинув мутным взглядом двор, он увидел Зеландру и Энг Шиха, опершегося на ятаган. Чуть вдалеке, понуро опустив головы, стояли двое стигийских солдат. Их оружие валялось возле ног кхитайца.

Эпилог

Завернувшись в плащ, Конан сидел, прислонившись к стене ущелья, и утолял жажду из бутыли с вином, отобранной у стигийцев. Переговорив с Зеландрой на языке жестов, к нему присоединился Энг Ших. Сама волшебница вполголоса вела беседу с Нисой, время от времени бросая косые взгляды на пленников. Двое выживших наемников были связаны по рукам и ногам и с угрюмой обреченностью ожидали своей участи. Лежа в пыли двора, они нисколько не сомневались, что в ближайшем будущем разделят судьбу своих товарищей.

Скоро Нису сморила дремота, и она преклонила голову на плечо хозяйки. Госпожа Зеландра, напротив, не показывала признаков усталости. Пристальный взгляд волшебницы заставил стигийских пленников съежиться, хотя смотрела она вовсе не на них. Ее глаза были устремлены навстречу поднимающемуся солнцу. Когда последние звезды потухли на небосводе, она встала и пошла во Дворец Ситрисса.

Ее действия не укрылись от киммерийца. Толкнув в бок спящего Энг Шиха, Конан и вкратце объяснил ситуацию. Потом взял меч и последовал за Зеландрой, многозначительно погрозив кулаком по пути перепуганным стигийцам.

Обстановка внутри дворца выглядела удручающе. Стены покрывал толстый слой копоти. Огонь уничтожил большинство светящихся сфер. Среди головешек Конан нашел один целый шар. Освещая им дорогу, варвар побрел по лабиринтам замка.

От солдатских коек в Большой Палате сохранилась лишь груда обугленных досок, не годившихся даже на растопку. В бывшей лаборатории Этрам-Фала не осталось ни одного целого предмета. Все спеклось в однородную черную массу. В темных коридорах северянин не обнаружил никаких признаков пребывания человека. Только звенящая тишина стояла в задымленном воздухе.

Он нашел Зеландру в круглом зале с высоким потолком, задумчиво стоящую над останками Изумрудного Лотоса. Проклятое растение выгорело дотла. Об его существовании напоминал лишь искривленный кусок стебля у основания. Все остальное обратилось в сажу и жирный пепел, усыпавший пол. Конан ткнул острием меча в то, что было когда-то зеленым чудовищем, и сморщенный пенек тут же осыпался серыми хлопьями.

Оторвав клок от изодранной рубахи, киммериец тщательно вытер лезвие. Он заметил, что Зеландра, не мигая, смотрит на сгоревшие останки. Волшебница часто дышала, прижав руку к сердцу. Конан покачал головой и, приобняв за плечи, вывел ее из зала.

За это время Ниса и Энг Ших исследовали двор. В тени выступающего яруса второго этажа они обнаружили, вырубленную в скале, глубокую нишу. Как оказалось, там наемники держали лошадей и украденных верблюдов. Тут же располагались мешки с зерном и керамические сосуды с водой. К счастью, все это не пострадало во время пожара. Выведя животных на свет, кхитаец и молодая женщина стали ожидать возвращения Конана и госпожи.

Стигийские пленники были поражены, когда грозный варвар освободил их от пут и напоил водой. После чего выделил пару коней и велел убираться восвояси. Старший из них смущенно потупил взор, тогда, как его товарищ склонился в глубоком поклоне, будто стоял перед самим королем. Потом они, не тратя попусту времени, дружно поспешили следовать напутствию киммерийца.

Пока Конан и остальные готовились к отъезду, вновь исчезла Зеландра. Друзья отыскали ее, стоящей во мраке портала. Волшебница стояла, упершись головой в столб. Лицо ее напоминало алебастровую маску. Тело сотрясала крупная дрожь. Обе руки были скрещены на груди.

— О, Конан, Ниса. О, мой верный Энг Ших, — со слезами в голосе промолвила она.

— Пойдемте, госпожа, — тихо сказала Ниса. — Нам пора трогаться в путь.

— Нет, — ответила Зеландра. — Я обыскала каждый дюйм проклятого дворца в надежде найти хоть немного пыльцы Изумрудного Лотоса. Но тщетно. Он без остатка обратился в кучу пепла. Вы должны оставить меня здесь. Я не хочу, чтобы вы стали свидетелями моего безумия и смерти. Я потерпела поражение и, несмотря на свою гибель, Этрам-Фал одержал победу.

— Так не пойдет, — пробасил Конан. — Видимо я старею, если небольшая заварушка лишила меня памяти.

Киммериец подошел вплотную к Зеландре и вытащил из-под полы дырявого плаща небольшой мешочек. Он показал его волшебнице.

— Вот. Когда мы с кхитайцем удирали от охраны, я мимоходом прихватил это из комнаты колдуна — пусть Нергал выест емупеченку.

На свет появилась продолговатая шкатулка из полированного черного дерева. Конан приподнял, сверкнувшую на солнце крышку и поднес ларец к лицу Зеландры.

Из уст волшебницы вырвался сдавленный крик. Она не могла оторваться от содержимого. Внушительная горка изумрудной пыли искрилась всеми оттенками зеленого цвета.

— Держу пари, что это собственные запасы стигийского ублюдка, — хмыкнул северянин. — Искренне надеюсь, этого будет достаточно. Но советую пользовать его экономно.

Глаза Зеландры радостно блестели. Она закрыла ларец и прижала к своей груди.

— Да, варвар, я поступлю именно так. Если употреблять его с умом, то хватит до глубокой старости.

Потом с улыбкой добавила:

— Только я думаю, что полностью откажусь от него задолго до этого срока.

* * *

Вскоре они все вместе вышли из тени громадного замка на яркое солнце Стигии. Киммериец сам подсадил утомленную волшебницу на спину верблюда и повел маленький караван вниз ущелья. Он так не разу и не обернулся назад.

Оставшийся за спинами путешественников, Дворец Ситрисса возвращался к тишине, в который спал на протяжении тридцати столетий. Его массивные столбы быстро нагревались под палящими лучами светила. Где-то в глубине, в сводах храма замерла безликая статуя, не тронутая всепожирающим огнем. Высеченный из черного камня сфинкс бесстрастно взирал в привычную темноту. Впереди у него была вечность.

Гарри Тертлдав Конан в Венариуме (Конан)

(на русском языке текст не издавался)

От переводчика

Прохаживаясь по книжным магазинам, я с грустью смотрю на полки с фантастикой. Похоже, отечественные издательства окончательно утратили интерес к Саге о Конане. Очень давно не выпускаются новые романы. А про переводы неизданных «классических» произведений вообще говорить нечего. Никто этим не занимается уже лет десять, если не больше. Правда, изредка попадаются старые перепечатки в сборниках отдельных авторов, но в расчет их брать не стоит.

И вот, в продолжение темы о непереведенных романах Саги, решил я обратиться к творчеству Гарри Тартлдава. На то существовали две причины. Во-первых: Знаю его как хорошего писателя (просто за красивые глаза премии Хьюго не раздаются). А во-вторых: Роман этого автора «Конан в Венариуме», повествующий о ранней юности киммерийца, наверное, не ругал только ленивый. А ведь часто бывает, что оплеванная критиками книга или, скажем, фильм в действительности оказываются не так уж и плохи. Забегая немного вперед, хочу признать, что с некоторыми именами и названиями в романе Тартлдав действительно несколько перегнул палку. В защиту могу лишь сказать, что многие продолжатели Роберта Говарда грешили не меньше. В конце концов, сам Мастер весьма скупо описал молодые годы Конана, ограничиваясь лишь несколькими фразами в своих произведениях. А вот у тех, кто считает, что в «Венариуме» Конан показан каким-то неврастеником и тому подобное, желаю поинтересоваться: Господа, что вы хотели от двенадцатилетнего мальчишки, выросшего в беспросветной глуши? Чтобы он рассуждал и поступал, как зрелый воин? Кстати, в романе, по мере взросления, Конан стал все больше избавляться от замашек несдержанного подростка.

Но не будем скатываться к описанию, вернемся к переводу. К сожалению, в отличие от венгерского языка, английским я владею, что называется «читаю со словарем». Однако это был тот случай, когда желание превышает возможности. Вот и пришлось обложиться хорошими английскими словарями. Кроме того, здорово помогли друзья, в основном с редактурой. В общем, так или иначе, но «Конан в Венариуме» был переведен на русский язык. Каких сил это стоило, промолчу из скромности.

Что в итоги получилось? Заслуживает ли сам роман внимания? На такие вопросы смогут ответить только читатели.

С наилучшими пожеланиями: Alex Lakedra.

Глава 1. Аквилонское вторжение

крипели и стонали колеса фургонов. Гулко стучали копыта лошадей. Но все прочие звуки заглушал топот бесчисленного множества сапог по твердой дороге. Гибкие лучники из Боссона и широкоплечие копьеносцы из Гандерланда составляли основу армии графа Стеркуса. Они бросали косые взгляды в сторону отряда тяжеловооруженных Аквилонских рыцарей, сопровождавших Стеркуса, которые, в свою очередь, с презрением относились к пехотинцам — простолюдинам.

— Интересно, что они собираются делать со своими лошадьми, когда мы вступим на землю Киммерии? — спросил Грант, сын Бимура.

Гандер закашлялся. Он шагал в середине длинной колонны, и дорожная пыль щедро покрывала его широкое, добродушное лицо, забивая рот и скрипя на зубах.

Его кузен Валт хмыкнул.

— То же, что и обычно, — ответил за родственника он.

— И все-таки, что именно? — настаивал Грант.

Они с Валтом часто ссорились. Иногда по-дружески, а иногда и всерьез. Валт был старшим по возрасту и более высокий, но ширококостный Грант обладал силой быка, что не могло не задевать его кузена. Однако сейчас Валта больше заботило — чем бы досадить аквилонским аристократам, а не меряться с Грантом.

— Да ведь они всегда используют их для бегства, — фыркнул он. — Так им сподручнее удирать от дикарей. Кони унесут господ гораздо быстрее и дальше, чем ноги бедных простолюдинов.

Грант расхохотался. Ему вторило несколько солдат из шеренги. Но суровый, покрытый шрамами сержант, ветеран по имени Нопель прорычал:

— Лучше заткните рот этому дураку Валту. Если граф услышит подобные речи, то вам крупно повезет, если он ограничится только хорошей поркой.

— Не боюсь я его, — сказал Валт, но его дрогнувший голос свидетельствовал об обратном.

Граф Стеркус не церемонился с любым из своей армии и был на редкость злопамятен. Гранту доводилось слышать о том, что их предводитель вытворял в Тарантии с подчиненными. А здесь, в дебрях северного приграничья, могло свершиться и вовсе нечто ужасное.

Но, как бы не презирал Стеркус собственных людей, все же он оставил большую часть своего отвращения киммерийцам. Сколько времени он увещевал армию про нравы варваров, против которых им предстояло воевать? Наверное, чаще, чем Грант смог точно запомнить, или сказать с уверенностью. Если б Стеркус мог, то наверняка бы стер всех киммерийцев от мала — до велика с лица земли.

Протирая глаза от пыли, Грант смотрел на север, где виднелись холмы Киммерии. Темные сосны и ели росли по крутым склонам, делая их еще более мрачными, чем просто голые скалы. Клочья тумана цеплялись за холмы, а над всем этим проносились низкие серые облака.

— Митра! — пробормотал Грант. — Зачем нам эта убогая страна? Кому в здравом уме захочется ее завоевывать?

Нопель хрюкнул.

— Темнота! Просто ты не рос на границе, как я. Вот если бы такая стая диких волков с завываниями набросилась на твою ферму или деревню, то ты бы больше не задавал глупых вопросов, как сейчас, — сержант сплюнул на дорогу.

Смутившись, Грант прибавил шагу и на некоторое время примолк. Но скоро, дух противоречия взял вверх.

— Мы ведь даже не знаем и не можем видеть, кто живет в тех лесах, — снова начал он.

— Конечно, нет. Ты не можешь разглядеть там киммерийцев, — осадил его Нопель. — Однако не стоит волноваться об этом. Видишь ты их или нет, но дикари сами отлично видят тебя.

Повисла гнетущая тишина. Если раньше гандеры и боссонцы, в основной своей массе — добродушные землепашцы, затянули бы удалые песни о том, что ждет их противников. Распевали бы фривольные баллады о распутных девках, оставшихся дома и других, тех, что их ожидают, когда они побьют врага. Но сегодня, никто из длинной колонны не испытывал желание петь.

Грант разглядывал огромный стяг Аквилонии, реявший во главе колонны. Большой золотой лев на черном поле радовал его взор. Да, безусловно, киммерийцы были волками. Но волки при встрече со львом стараются побыстрее убраться восвояси. Рука гандера сжала древко копья. Пусть себе воют! Когда дело дойдет до рукопашной, он заставит их выть на другой лад.

Речной поток, не отличающийся от всех прочих, которых армия форсировала ранее, извивался среди мрачных лесистых холмов и зеленеющих лугов. Разведчики выдвинулись вперед в поисках брода и вскоре нашли переправу. Знаменосец первым вошел в воду, доходившую ему не выше бедра. Следом переправились рыцари. Большинство из них сгрудили своих лошадей чуть впереди, сформировав защитную стену, чтобы оградить остальную часть войска от возможного нападения с севера. Граф Стеркус и несколько из его приспешников, однако, остановились на берегу, сразу после переправы.

— Вы это видели? — пробормотал Валт. — У него не хватает мужества двигаться дальше.

— Ну, так и что, — возразил Валт, — как имел обыкновения выражаться один наш предок: «Некоторые действия — красноречивее иных слов».

Сержант Нопель отвесил остряку увесистый подзатыльник.

— Меня не волнует, что там болтал твой дед, — рявкнул ветеран. — Я же советую тебе, наконец, прикусить свой поганый язык.

К тому времени, уже почти все войско преодолело поток. Грант достал из ножен свой меч и держал как можно выше, чтобы тот не намок и не заржавел. Его ноги хрустели по гравию на дне ручья. Холодная вода заливала голенища сапог. Гандер ругался в полголоса. Он прекрасно понимал, что сегодня вечером просушиться у костра найдется слишком много желающих. И большой вопрос — найдется ли ему место среди этой толчеи.

Граф гарцевал на коне, на северном берегу речки.

— Добро пожаловать в Киммерию! — звонко выкрикнул Стеркус с высоты седла, обращаясь не к Гранту непосредственно, но ко всем солдатам, которые уже вышли на сушу. — Добро пожаловать, говорю я, поскольку наша цель — очистить эту землю от варваров и сделать своей вотчиной.

Стеркус вещал очень уверенно, хотя его голос казался более тонким, чем, как казалось Гранту, надлежало командующему. Голос командира должен быть подобен реву быка и быть слышан за милю во время брани. А Стеркус был еще слишком молод, чтобы возглавлять такую армию. Ему, возможно, лет не больше, чем тому же Валту. Его худощавое, горбоносое, бледное лицо было не лишено привлекательности. Его только портили невзрачные близко посаженные глаза и безвольный подбородок, который не до конца маскировала тонкая бородка.

— Дикари должны трепетать и разбегаться перед нами! — продолжал распаляться граф.

— Искренне надеюсь, что так и будет, — пробормотал Грант.

— Если б киммерийцы бежали всякий раз, когда их кто-нибудь задевал, то Аквилония покорила бы их страну еще сотни лет назад, — откликнулся его кузен. — Уверяю, что нам предстоит много боев, чтобы завоевать их. Так, что можешь не волноваться на этот счет.

Грант ожидал увидеть, что сержант Нопель вновь осадит Валта, но тот промолчал. Из чего гандер сделал вывод: начальник разделяет мнение его двоюродного брата.

Аквилонское войско двинулось на север, вглубь Киммерии.

* * *

Железо било по железу. Искры разлетелись во все стороны. Мордек приложился еще раз, уже посильнее. Кузнец удовлетворительно замычал и сжал тяжелый молот в правой руке. Затем снял клещами раскаленную заготовку меча с наковальни. Покачивая головой, он смотрел, как меняется цвет стали.

— Я не буду больше держать его в огне, Конан, — сказал он. — Можешь больше не раздувать меха.

— Хорошо, отец, — Конан был не прочь передохнуть от работы.

Пот обильно стекал по его обнаженной груди, хотя день выдался не из теплых. А вообще, сколько дней в Киммерии стоит теплая погода? Только упорный труд согревает любого человека изнутри. В двенадцать лет, сын кузнеца уже стоял на грани, которая отделяет мальчика от мужчины. Он был в свои годы столь же высок, как и многие взрослые в деревне Датхил. А тяжелый труд в кузнице развил его мускулы на столько, что им могли бы позавидовать и зрелые мужи.

Все же рядом с отцом, безбородые щеки Конана выдавали в нем подростка. Сам Мордек ростом далеко превышал шесть футов, но из-за непомерной ширины плеч и груди не казался столь уж высоким. Спутанная грива густых черных волос, тронутых сединой, свободно спадала на ярко — синие глаза кузнеца. Подстриженную бороду, вдоль щеки просекала белая полоса старого шрама. Раскатистый бас его звучал особенно низко на фоне ломающегося голоса Конана.

Со стороны задней части кузницы, где проживала семья, раздался женский голос, зовущий по имени.

— Мордек! Подойди сюда, ты мне нужен.

Лицо кузнеца искривилось, словно от боли, которую он бы никогда не показал, Будь он ранен мечом, копьем или стрелой.

— Иди к матери, мальчик, — сказал Мордек нарочито грубо. — Скорее всего, Верина хочет видеть сына.

— Но она звала тебя, ответил Конан.

— Иди, я сказал, — Мордек отложил инструмент и сжал кулаки. — Иди, или не поздоровится.

Конан поспешил удалиться. Его совсем не прельщала перспектива выволочки, тем более что Мордек не всегда рассчитывал свои силы. Юноша смутно понимал, что отцу не очень приятно видеть свою жену в ее нынешним состоянии. Верина медленно угасала от болезни легких, и все окрестные целители были не в состоянии ей помочь. И Мордек, терзаемый мрачными мыслями, часто вымещал свое бессилие перед ситуацией на сыне.

Как и обычно, Верина лежала на ложе, застеленном мягкими шкурами барсов и волков, которых муж добывал на охоте.

— О, Конан, — слабо улыбнувшись посиневшими губами, произнесла она.

— Чем я могу помочь, мама? — учтиво спросил юноша.

— Немного воды, пожалуйста, — попросила Верина. — Я не хотела беспокоить вас по пустякам, — ее голос дрогнул на последнем слове.

Но Конан этого не заметил.

— Конечно, сейчас, — сказал он и заспешил к столу из кедра, примостившемуся возле очага, где стоял кувшин.

Конан налил полную чашу и быстро возвратился обратно.

— Спасибо… — Верина прервалась и зашлась в мучительном кашле.

Ее худые плечи дрожали. В уголках губ появилась розоватая пена. Судороги долго сотрясали ее измученное тело, но, наконец, она вымолвила шепотом: «Вода…»

— Вот здесь, — Конан помог ей приподняться и поднес чашу к губам матери.

Она сделала несколько глотков, совсем чуть-чуть. Но когда Верина заговорила опять, голос ее значительно окреп.

— Теперь лучше. Мне жаль, что я не могу… — она вновь запнулась, но, на сей раз от неожиданности. — Что происходит?

Множество ног выбивало пыль по дороге, бывшей единственной и главной в деревне Датхил.

— Аквилонцы! — кричал хриплый бас. — Аквилонцы вторглись в Киммерию!

— Аквилонцы! — в голосе Конана послышалась угроза и скрытая жажда крови. — Кром! Они дорого заплатят за это! Мы заставим их! Я сожалею, мать. Но я должен идти, — юноша поправил подушку Верины и, стремглав, бросился прочь, чтобы не пропустить важных новостей.

— Конан… — шептала мать ему вслед, но он не слышал ее зова.

Даже если б она кричала во всю мочь, то он бы не откликнулся. Случившиеся события тянули его, как магнитом.

Тем временем, Мордек уже покинул кузницу, и Конан присоединился к отцу снаружи. Другие жители деревни продолжали заполонять улицу, выскакивая из своих домов. Большинство киммерийских мужчин было высокого роста, с серыми или голубыми глазами, в которых сейчас сверкали льдинки. Все, как один, они сгрудились вокруг вестника с требованием подробностей.

— Все расскажу, — сказал тот, — с большим удовольствием.

Он был старше Мордека. Его волосы и борода серебрились сединой. Вероятно, вестник проделал долгий путь, поскольку дыхание его было тяжелым. При нем имелся посох с крюком на конце, и одет он был в длинный пастушеский плащ из овчины.

— Я — Фидах из клана Аедан. Мы с братом пасли овец в одной из долин под лесистыми холмами.

Мужчины из деревни закивали. Они знали, что клан Аедан проживает вблизи аквилонской границы и время от времени не брезгует кражей скота у соседей, а то и откровенным разбоем с пролитием чужой крови.

— Ну, ладно, — сказал Мордек. — Вы пасли овец, и что же случилось потом?

— А потом, показалась морда огромной армии, входящей в долину. И больше ее я в жизни не видел, — ответил Фидах. — Там присутствовали конные рыцари, лучники из боссонских болот и конечно, проклятые гандеры, славящиеся упрямством и смелостью почти как мы. Войско походило на гигантский пчелиный рой, и говорю вам — это не обычный набег. Они явились на нашу землю, чтобы на долго закрепиться, если мы не выкинем их обратно.

Среди жителей Датхила послышалось рычание, подобное тому, что издает дикая кошка, завидев добычу.

— Мы их прогоним! — выкрикнул кто-то из толпы и его поддержал гул мужских голосов.

— Спокойно! — крикнул Мордек, и Конан с гордостью лишний раз убедился, что его отцу достаточно одного слова, чтобы обратить на себя внимание. — Одним нам не под силу вытеснить армию захватчиков, — продолжил кузнец. — Мы должны собрать всех мужчин, способных нести оружие, из всех кланов и деревень.

Он осмотрелся, выискивая своих товарищей.

— Эоганнан! Глеммис! Вы сможете оставить свои дела на несколько дней?

— Ради аквилонской напасти — сможем, — объявил Глеммис.

Эоганнан, человек, не уступающий в габаритах кузнецу, был скуп на слова и просто молча кивнул.

— Отлично, друзья, — сказал Мордек. Глеммис пойдет в Уист. Ты, Эоганнан, отправишься в Нэрн. Любое из этих мест, не дальше, чем в паре днях пути. Пусть там народ узнает, что опасность близка. Скажите им, пусть разносят весть по другим деревням. Только, объединив совместные усилия, мы растопчем противника.

Эоганнан еще раз кивнул и тут же зашагал вниз по тропинке по направлению к Нэрну, полагаясь на глубокие познания местности для добычи пропитания за время пути. Глеммис, напротив, сначала забежал в свой дом. Он покинул Датхил с внушительным кожаным мешком через плечо. Конан предположил, что там более чем достаточно, овсяных лепешек, ржаного хлеба и вяленого мяса, для поддержания себя в дороге.

— Вы славно поступили, послав гонцов, — сказал Фидах. — Я же, в свою очередь, двинусь на северо-запад, к Лохнагару. Родственники моей жены из тех мест. Думаю, у меня не возникнет проблем, когда я попаду туда. Так что, мы встретимся вскоре, чтобы напоить наши мечи кровью аквилонцев.

С этими словами, он заспешил прочь, быстро переставляя ноги, и скоро исчез из виду.

Жители Датхила еще немного потоптались на улице. Потом, многие засобирались в дорогу. Некоторые из них намеревались отправиться вслед за Фидахом, другие к югу, поближе к аквилонской границе, которую преступили вероломные соседи.

— Несите свои мечи, копья и топоры ко мне в кузницу, — сказал односельчанам Мордек. — Я наточу их для вас и ничего не попрошу взамен. Каждый должен оказывать посильную помощь в борьбе с захватчиками. Цена любой работы ниже стоимости рабства.

— Мордек говорит как вождь клана, — раздался чей-то голос.

Это был Баларг — ткач, чей дом располагался по соседству с кузницей. Слова были почтительны, но тон резок. Между Мордеком и ткачом шла давняя негласная борьба за лидерство в деревне.

— Я рассуждаю как мужчина, с пониманием того, что нужно делать, — пророкотал Мордек. — А как я бы мог говорить иначе? — он на миг умолк и встряхнул своей большой головой. — Не приди сегодня пастух со страшной вестью, я бы говорил по-другому.

— Интересно как? — воскликнул Баларг.

Он был несколько моложе своего соперника, но не такой массивный.

— Так я отвечу! Ты всегда говоришь только о том, что выгодно тебе самому.

— Нет, — Мордек снова тряхнул головой. — Не время сейчас затевать ссору. В предстоящей войне понадобятся силы нас обоих. Наша с тобой общая неприязнь может подождать.

— Ладно, пусть будет так, — тон Баларга снова стал спокойным, но когда он говорил эти слова, то отвернулся от кузнеца.

Конан горел желанием отомстить за оскорбление, нанесенное его отцу, но, к счастью, сумел сдержать пыл. Если Мордек счел, что сведением счетов можно заняться и после войны, то и Конан подождет с местью ткачу. К тому же, дочь Баларга, Тарла, была ровесницей юноши. И с некоторых пор, сын кузнеца стал на нее заглядываться, чего раньше с ним не случалось.

Постепенно люди стали расходиться. Дома, их ждали женщины с кучей вопросов к мужьям и братьям. То и дело из жилищ доносились возбужденные возгласы, в которых слышались гнев и тревога. Киммерийкам было не привыкать к войне, и свободу они любили ни чуть не меньше своих мужчин.

Мордек опустил тяжелую руку на плечо сына.

— Возвращайся в кузницу. До битвы с врагами у нас будет больше работы, чем когда-либо.

— Хорошо, отец, — кивнул Конан. — Та сказал про копья, топоры и мечи. А как же шлемы и кольчуги?

— Шлемы? Шлем легко сделать из двух листов железа и сковать вместе. А вот кольчуга — дело другое. Ковка ее требует времени. Каждое звено должно иметь одинаковую форму и соединяться с соседним таким образом, чтобы не соскользнуть. За время изготовления только одной кольчуги можно выковать много других вещей. А враги ждать не будут. Думаю, в этом я прав, — кузнец расправил плечи.

Вернувшись в кузницу, они застали мать Конана, стоящей посреди комнаты. Юноша даже издал возглас удивления, ведь в последние дни она редко поднималась с постели. Конан раньше Мордека кинулся к Верине, чтобы помочь вернуться в спальню. Но женщина остановила его порыв жестом исхудавшей руки.

— Погоди! Расскажите мне про аквилонцев. Я слышала крики с улицы, но не смогла разобрать ни слова.

— Они пришли на наши земли, — мрачно ответил Мордек.

Рот Верины сузился. Глаза превратились в щелки.

— Вы будете драться с ними, — это был даже не вопрос, а утверждение.

Мы все будем сражаться. Каждый мужчина из Датхила, каждый из ближайших деревень. Все, кто слышал или услышит такие новости, возьмутся за оружие, — Мордек говорил, не обращая внимания на согласно кивающего Конана.

Затянувшаяся болезнь высосала физические силы Верины, но не сломила ее дух. Сейчас в ее глазах пылал огонь, более яркий, чем в горне.

— Да! — произнесла она. — Уничтожите их всех. Оставите только одного, чтобы он смог поведать соплеменникам об ужасном поражении.

— Конан в запале ударил кулаком по ладони.

— Кром! Мы сделаем это!

Мордек усмехнулся.

— У грачей и воронов скоро будет праздник, Верина. Ты же видела, как они пировали двенадцать лет назад на другом поле брани, перед самым его рождением, — палец кузнеца указал на Конана.

— Женщины тоже могут сражаться, только не все об этом знают, — сказала Верина и закашлялась.

В течение многих лет она вела борьбу со своей болезнью, даже тогда, когда не было сил стоять на ногах.

— Сейчас, мама, тебе нужен отдых, — сказал Конан. — Предстоящая битва — удел мужчин.

Он помог Верине дойти до ложа и уложил на подушку.

— Спасибо, — прошептала она. — Ты вырос хорошим сыном.

Но Конана сейчас мало занимала материнская любовь. Ему виделись моря крови, слышался звон мечей и предсмертные хрипы врагов. Стаи черных птиц, слетающихся к рассеченным телам, и воинов, выкрикивающих его имя.

* * *

Сын Бимура Грант выдернул топор, но не из горла врага, а из ствола ели. Кусочки белой древесины налипли на лезвие. Он решил сделать паузу в работе. Отложил топор на длинной ручке в сторону и, хмурясь, принялся изучать мозоли, вздувшиеся на ладонях.

— Если бы я стал плотником, то, возможно, сейчас бы не работал на дядю, — недовольно проворчал парень.

Валт рубил сосну неподалеку.

— Ты выбрал ремесло солдата и все, сопутствующие ему, прелести, — откликнулся он и продолжил кромсать дерево.

Оно заскрипело, зашаталось и рухнуло между ним и Грантом, в том месте, где и планировалось. Лесоруб прошелся вдоль ствола, обрубая толстые ветки.

Грант с новыми силами замахал топором, поскольку, проходящий мимо, сержант Нопель внимательно наблюдал за работой. Все солдаты принимались суетиться, завидев сурового сержанта, чтобы ненароком не прогневить. Так как Валт занимался сосной, его кузен начал очищать срубленную ранее елку. В ноздри ударил пряный аромат хвои.

— Работайте лучше, собаки, — выкрикнул Нопель. Мы должны установить частокол до прихода ночи. О, Митра! Как я ненавижу этот проклятый лес!

— А где же варвары? — отважился спросить Валт. Не считая тех пастухов, пару дней назад, мы не видели ни кого из этих вонючих киммерийцев.

— Скорее всего, все разбежались, — Грант во всем привык видеть светлую сторону.

Нопель рассмеялся ему в лицо. Он никогда бы не добрался до чина сержанта, если бы видел в вещах одну лишь светлую изнанку.

— Они — повсюду. Может, они и варвары, но далеко не трусы, хотя, лучше это было бы так. Они копят силы и выжидают. Когда дикари будут готовы — то сразу нападут.

Грант крякнул.

— Я все думаю, что возведение укрепленного лагеря изо дня в день — не стоит тех затрат, как просто боязнь мнимой опасности, — ворча, он вернулся к работе и продолжил очистку ствола.

— Это выбор трусов, — согласился с ним Валт, занимаясь аналогичным делом и добавляя стук своего топора в общий хор. — Стеркус привел нас сюда, чтобы сражаться с киммерийцами. Так почему мы не делаем этого, вместо бесполезной вырубки древесины? Почему не продвигаемся дальше?

— Граф — вовсе не трус, — возразил Нопель. Можно называть его по-разному, но точно не трусом. Когда мы находимся в самом сердце вражеской страны, кишащей дикарями, то хорошо защищенный лагерь — исключительно полезная вещь, хотя, не вашего ума дело — вникать в тонкости стратегии.

Сержант отвесил спорщикам шутливый поклон и прорычал:

— Продолжайте работать, лодыри! — и с этими словами отправился прочь, понукать других вояк.

После того, как родственники придали срубленным стволам нужную форму, заострив с обоих концов и оставив достаточной длины, то они оттащили готовые бревна назад, к стоянке. Там, под охраной лучников, другие воины выкапывали лопатами траншею вокруг лагеря. В канаве уже, кое-где, высился частокол. И те бревна, что приволокли Грант с Валтом, скоро заняли свое место рядом с остальными.

— Да, не стал бы я штурмовать подобный лагерь, — сказал Валт, оглядывая изгородь. — Надо быть сумасшедшим, чтобы решиться на такое.

— Может, ты и прав, — неохотно признал его двоюродный брат.

Но даже он не стал бы отрицать, что стена вокруг стоянки выглядела весьма внушительно и продолжала расти с каждой минутой. Лесорубы трудились достаточно далеко от траншеи, вырубая густой киммерийский лес, и Грант был готов поспорить, что затаившиеся дикари, в случае чего, не смогут захватить армию врасплох.

Долговязый боссонец, выправляющий шесты частокола заметил:

— Я тоже не стал бы атаковать, но это не означает, что проклятые киммерийцы оставят нас в покое. Разница между ними и нами велика. Они, действительно, сумасшедшие и поступают как безумцы.

— Они — варвары, и мы пришли на их землю, — сказал Грант. — Они наверняка попробуют нас уничтожить любой ценой, не считаясь с потерями.

— Так ведь и я о том же говорю, или не так? — боссонец упер руки в боки. — Конечно, попытаются, независимо от того, за кого мы их считаем. Но, пусть поразит меня Митра, если я знаю, когда это произойдет.

Подошел другой сержант, тоже родом из Боссонии, и также подпер свои бедра.

— Слушая подобные разговоры, меня беспокоит только одна мысль — будете ли вы дальше работать или лениться. И сразит меня Митра, если я не угадаю верно. Немедленно за работу, ты, безмозглый пес! — рявкнул он, и долговязый моментально бросился выполнять приказ. — А вы, — сержант обернулся к кузенам, — что оскалились? Если есть еще готовые бревна, то тащите сюда, если же нет нарубите. И не приведи боги, если я поймаю вас, болтающимися впустую. Вы оба пожалеете, что родились на этот свет! Слышите меня, идиоты?! — заорал он уже в полный голос.

— Так точно, господин сержант, — эхом отчеканили гандеры и поспешили убраться с глаз долой.

Дойдя до вырубки, они обнаружили свих товарищей, буксировавших очищенные стволы к лагерю. Грант мог поклясться, что рубить деревья гораздо труднее, чем транспортировать. «Нельзя никому доверять» — пожаловался он про себя, снедаемый завистью к сослуживцам. Гандер подзабыл, что днем ранее, они с Валтом шустро утащили три бревна, прямо из — под носа других лесорубов.

Землю быстро окутывала темнота. В Киммерии — стране вечных туманов, не возможно было точно определить, в какое время солнце заходит и восходит. В аквилонском лагере жалобно заиграла труба, призывая воинов на ужин. Ароматный пар поднимался над металлическими котелками, возбуждая аппетит. Потирая животы, показывая всему миру, насколько они пусты, солдаты выстроились в очередь за едой.

— Опять тушеная баранина? — фыркнув, спросил Грант.

— Именно, — с насмешкой подтвердил толстый боссонец, помешивая в котле варево.

Действительно, баранина была единственным блюдом, чем питалось войско, с момента пересечения границы. Фураж в этих местах был недостаточно хорош, и местные овцы выглядели маленькими и щуплыми.

Повар бросил половиком кусок мяса в подставленную плошку Гранта. Тот отошел в сторону, уступая место следующему солдату, и вытащил, выточенную из роа, ложку. Мясо было на редкость жестким и, к тому же, с душком. Ячмень, который пошел на гарнир, везли на подводах из Аквилонии. Скудные поля Киммерии могли родить, по большей части, рожь или овес. А ячмень, не говоря уже о пшенице, редко вызревал в суровых условиях.

Если б Гранту подали подобный ужин в какой-нибудь таверне в южной части Гандерланда, то он обругал бы хозяина последними словами. А здесь, в полевых условиях, он был рад даже такой еде. Главное, чтобы живот заполнился основательно. А все, что могло быть лучше этой снеди, теперь казалось каким-то чудом.

Кто-то из соседей вдруг, ни с того — не с сего, спросил:

— Как мы назовем наш лагерь?

Граф Стеркус всегда давал имена прежним стоянкам по названию имений, своих или, принадлежащих близким друзьям. Грант предполагал, что это делалось, чтобы лучше запоминать количество остановок армии.

— Венариум, — предложил другой солдат. — Пусть будет — Форт Венариум!

* * *

Мордек примерял стальной шлем на голову. На его поясе висел длинный кинжал, размером не уступающий небольшому мечу. Боевой топор и круглый деревянный щит, отделанный кожей и металлическими заклепками, ждали своего часа, прислоненные к печи кузницы. Кожаный походный мешок вмещал в себя достаточное количество овсяных лепешек и копченого мяса, чтобы не думать в ближайшее время о пропитании.

Конан прибывал в отчаянии. Он чуть ли не подпрыгивал на месте от досады.

— Возьми меня! — крикнул он, уже в который раз. Возьми меня с собой, отец!

— Нет, — отрезал Мордек.

Обычно, одного этого короткого слова было достаточно, чтобы заставить сына умолкнуть, но только не в этот раз.

— Прошу, возьми меня с собой! — чуть не плакал юноша. Я могу сражаться. Видит Кром, могу! Я больше и сильнее многих мужчин в Датхиле!

— Говорю же, нет! Тебе понятно? — рявкнул кузнец, и в его голосе уже слышались угрожающие нотки.

Конан замотал головой. Ему, во что бы то ни стало, хотелось попасть на войну с аквилонцами. Тогда Мордек схватил его за плечи и хорошенько встряхнул. Потом сам мотнул головой, словно отгоняя комаров. Он признавал, что его сын, действительно, мало чем уступает взрослым воинам.

— Ты родился на поле битвы, мальчик, — вздохнув, с неохотой начал Мордек. — И я не хочу видеть твою смерть во время другого сражения.

— Я не погибну! — горячо воскликнул Конан, последние слова отца показались ему чем-то нереальным. — Вот увидишь, я заставлю врагов валиться, как стебли под косой.

В способностях сына Мордек не сомневался. Но также знал, что зеленый юнец не выстоит против опытного воина, повидавшего на своем веку в два раза больше битв, чем лет мальчишке. И, конечно, любой, будь то ветеран или новичок, не застрахован от полета стрелы или точного броска копья.

— Когда я говорю — нет, то это значит — нет. Ты еще слишком молод. Ты останешься в деревне, и будешь заботиться о матери.

Но Конан был слишком горяч и необуздан, чтобы беспрекословно подчиниться и пропустить сражение.

— Я не хочу и не буду! — вскричал он. Как только ты уйдешь, я убегу из дома и присоединюсь к киммерийскому войску!

В следующий момент, он уже лежал на полу. В голове и ушах звенело от тяжелой оплеухи. Его отец нависал над ним, готовый преподать еще один урок.

— Ты будешь делать только то, что я велю, и никак иначе — хрипло объявил Модек. — Ты понял?

Вместо ответа, Конан схватился за длинную рукоятку топора. В этот момент, он был готов даже на убийство родного отца. Но тут, сильная рука Мордека сжала его запястье. Конан извивался, но так и не смог вырваться из железной хватки. Сила юноши, и вправду, могла поспорить с силой обычного мужчины, только не с могучим кузнецом.

Отец приподнял за шиворот сына, даже не изменившись в лице.

— Ты хотел почувствовать вкус драки? — спросил Мордек. — Кром! Хорошо же, я тебе его покажу!

Он ударил Конана еще раз и еще. Тому часто доставались тумаки от отца, но такого хладнокровного избиения юноша не получал никогда. Конан пытался сопротивляться, однако силы были не равны. Кузнец продолжал наносить жестокие удары. Он все ждал, когда сын запросит пощады, но Конан только сильнее стиснул зубы, полный решимости скорее умереть, чем показать слабину.

И, наверное, он так бы и умер под ударами озверевшего отца, но тут Верина вышла из спальни.

— Хватит! — крикнула женщина. — Ты хочешь лишить жизни собственного сына?

От неожиданности Мордек замер и уставился на жену. Гнев моментально прошел, вытек как пиво из расколотой кружки. Он присел возле окровавленного отпрыска.

— Ты останешься здесь, — глухим голосом сказал кузнец, в котором было больше просьбы, чем приказания.

Конан не ответил. Возможно, он даже не слышал слов отца. Обстановка в кузнице плыла перед его глазами в красном тумане.

Приняв его молчание за согласие, Мордек наполнил ковш холодной водой и поднес к разбитым губам сына. Конан судорожно сглотнул. В гудящей голове родилось желание выплюнуть воду, но инстинкт заставлял жадно пить. Мордек не убрал ковш, пока тот не опустел.

Ты был жесток с сыном потому, что он своим упрямством похож на тебя? — тяжело вздохнув, спросила Верина.

Жизнь трудна и жестока, — ответил ее муж. — Любой, кто не видит явных вещей — просто дурак, или того хуже — слепец.

— Да, это так, — согласилась женщина. — Но я вижу еще и другое. Ты сам — слепец, если еще больше усложняешь жизнь себе и окружающим.

С ворчанием, кузнец поднялся во весь рост, возвышаясь над Вериной. Нахмурив брови, он сказал:

— Я не единственный в этом доме, к кому относятся твои слова.

— А если я буду тебе перечить, ты тоже изобьешь меня? И что ты этим добьешься? Тебе просто нужно немного подождать, когда болезнь окончательно добьет меня. Тогда ты станешь полностью свободен.

— Ты вечно все переворачиваешь с ног на голову, — пробормотал Мордек.

В этот момент ему борьба с аквилонцами показалась ему пустяком по сравнению с вечными перебранками с женой.

— Мой муж всегда жаждал кровопролития, — с горечью сказала Верина. — Думаешь, все киммерийцы станут в раз жить счастливо, пролив кровь аквилонцев?

— Ты не права, — возразил Мордек. — Они — воры, пробравшиеся на нашу землю, и ты это знаешь. Их единственная цель — обобрать нас до нитки, и, тем самым, приумножить свое богатство. Но они просчитались! Я ухожу, и моя цель — сплотить все кланы и поднять на борьбу с врагом!

С этими словами, Мордек, быстро собрав свое оружие и припасы, вывалился из кузницы. Лицо его пылало от гнева.

— Посмотрим, что из этого выйдет, — прошептала ему вдогонку Верина.

Конан смутно разобрал суть ссоры между отцом и матерью. Боль во всем теле заставляла все остальное казаться мелким и незначительным. Он несколько раз пробовал подняться на ноги, но всякий раз не хватало сил, и он заваливался на грязный пол. Даже его страсть к участию в битве сейчас притупилась.

Верина склонилась над ним. Мать намочила несколько лоскутов и осторожно обтирала его разбитое лицо мягкой тканью. Она вновь и вновь смачивала тряпки из неокрашенной шерсти, чтобы тут же отжать, ставшей темно-красной, воду обратно в плошку.

— Хорошо, что ты еще так молод, — наконец, промолвила женщина. — У молодых все заживает быстрее.

— Я все равно хочу идти драться, чтобы там не говорил отец, — сквозь распухшие губы, выдавил Конан.

Ему все-таки удалось сесть.

Мать с грусть покачала головой.

— А ведь Мордек оказался прав, — с печалью на бледном лице, произнесла она, — хотя я не часто это признаю. Ты вырос, но еще не готов для настоящей войны.

И Конан, который совсем недавно готов был принять смерть от отца, но не отступиться, принял слова Верины без ропота.

Глава 2. Битва за Форт

андер, сын Бимура обнаружил в густом лесу, за стенами Форта Венариум неприметную тропу, уводящую на север. Но армию Аквилонии это не интересовало. Вместо этого, граф Стеркус счел нужным, закрепиться здесь и готовиться к возможному нападению киммерийцев.

Насколько далеко могли видеть глаза человека, повсюду Грант мог наблюдать только сплошную стену леса. Одна ель сливалась с другой, и вся эта хвойная масса простиралась до бесконечности.

Валт так же, как и его двоюродный брат, всматривался в ряды темных деревьев, но тоже ничего не мог различить, кроме пушистых веток.

— Киммерийцы, порази их Митра, могут скрывать среди этой глуши целые полчища, — сказал он, а мы их и не заметим, пока они сами не выбегут на нас с завываниями.

Слова кузена вновь заставили Гранта с волнением взглянуть в сторону леса. В этот момент он понял, что слишком глупо было бы выбирать северное направление. Хотя армия и двигалась в ту сторону, но варвары, знающие каждую тропу в Киммерии, легко могли напасть на них и с востока, запада или юга.

Из чащи послышались резкие звуки. Рука Гранта метнулась к рукоятке короткого меча на поясе.

— Что это было? — насторожился он.

— Наверное, птица, — предположил Валт.

— Какая птица? — воскликнул Грант. — Я никогда не слышал, чтобы птицы издавали подобные вопли.

— Кто его знает? — сказал его кузен. — Здесь водиться много разной живности, привыкшей жить вдали от света и тепла.

— Кроме зверья, тут есть кое-что похуже, — пробурчал Грант.

Валт отмахнулся, словно давая понять, что о киммерийцах не стоит волноваться. Это не понравилось его родичу, и он с возмущением возразил:

— Если б наш поход был легкой прогулкой, то Стеркусу не нужно было бы вести целую армию. Достаточно оказалось бы присутствие одного графа, чтобы варвары разбежались при его появлении.

Валт оглянулся на лагерь. Шелковый шатер Стеркуса возвышался над палатками других офицеров, которые, в свою очередь, превосходили размерами временные желища солдат.

— Возможно, граф и сейчас уверен, что расправиться с дикарями в одиночку, — почесал затылок он.

Перед тем как ответить, Грант посмотрел по сторонам — нет ли поблизости Нопеля. Не обнаружив сержанта, он сказал:

— Все мы выдаем желаемое за действительное. Вот я, например, раньше думал, что ты умный, а ты дурак.

В отместку Валт показал язык. Прежде, чем кто-то из них что-либо еще добавил, из леса донеслось нечто большее, чем просто щебетание птиц. Грант тревожно вглядывался в то направление, откуда слышались звуки. Хотя и не увидев там ничего подозрительного, он все равно нахмурился.

— И все-таки я уверен, что это не птицы.

— А кто тогда? Киммерийцы? — спросил Валт.

Кузен пожал плечами.

— Не знаю, но в наших интересах это выяснит, как можно быстрее.

* * *

Мордек скользил через чащу со сноровкой истинного варвара. Ни один прут не хрустнул под подошвой сапога. Ни одна ветка не качнулась, чтобы выдать его продвижение. Он походил на призрак из мрачного царства Крома, случайно попавший в мир живых. И при этом, он не был единственным киммерийцем, пробирающимся к стоянке захватчиков. Аквилонцы и не догадывались, что лес вокруг их лагеря кишит воинами.

Из-за ствола толстой ели, Мордек испустил птичий крик, чтобы сообщить товарищу о своем местонахождении. Другой киммериец откликнулся подобным образом спустя мгновение. Кузнец осторожно выглянул из укрытия. Большинство солдат, воюющих под знаменем золотого льва, занимались своими делами и не обращали внимания на птичьи трели. Только горстка светловолосых гандеров, тех, кто разбирался в лесных звуках, выразили скорее любопытство, чем тревогу.

Улыбка заиграла на губах Мордека. Теперь уже скоро, очень скоро, у аквилонцев будет повод для беспокойства. Они пришли в Киммерию, не ведая, что их здесь ждет. И хотя бывали тут и прежде, но не извлекли уроков из прошлого. Кузнец, стиснул пальцы на древке топора. Так пусть теперь получат свое.

Все больше и чаще птичий щебет разносился вокруг. Некоторые из киммерийцев были уверены, что они и так находятся в лучшей позиции. Другие же, считали, что вражеских часовых необходимо сначала убрать. Мордек мрачно усмехнулся — охранники все равно не успеют никого предупредить о нападении.

Рядом с Мордеком, один из клановых вождей поднял к губам рожок. Его резкий, неприятный звук заставил бы любого утонченного аквилонского трубача согнуться от смеха. Но сигнал и не должен быть красивым. Он только должен передать всем остальным о начале атаки.

Завывая, словно демоны, киммерийцы высыпали из своих укрытий и понеслись на врага. Мордек поигрывал топором. Для большинства воинов, это было двуручное оружие. Но могучий кузнец легко нес тяжелую секиру в одной руке, что позволяло ему держать щит — в другой.

Когда варвары толпой устремились на них, гандеры и боссонцы тоже завопили. Но не сломались и не побежали, как надеялся Мордек. Если бы они так поступили, то враги смели бы их очень быстро. Люди же из других провинций Аквилонии, застигнутые врасплох в киммерийских лесах, скоре всего просто содрогнулись бы от ужаса, и участь их стала б незавидной.

Тем не менее, Мордек презирал их всех не только, как захватчиков, но и, как рабов, покорных воле своего короля.

Однако, хотя боссонцы и кричали от испуга, но стали стрелять из луковдаже раньше, чем умолкли последние из них. Гандеры так же не отставали. Они ощетинились пиками, и спешно выстроились в линию, защищая лучников и подступы к форту. За частоколом непрерывно трубил горн.

Скоро фланги боссонцев и гандеров за стеной форта были полностью сформированы и готовы отразить удар, несущейся на них, киммерийской волны. Один светловолосый гандер сцепился с Мордеком. Он успел пробить брешь в щите прежде, чем удар топора не разрубил его копье напополам. С проклятиями, схватился за короткий меч. Но слишком поздно. Следующий удар киммерийца раскроил ему череп. Кровь хлынула ручьем. Несколько горячих капель попали на лицо Мордека, и он заревел в победном кличе.

Он рубил врагов, как деревья в лесу. Один за другим, аквилонцы падали к его ногам. Почти все носили кольчуги, но и это не спасало их. Топор, ведомый сильной рукой, проходил сквозь железные кольца, как будто они были сделаны из льняной ткани.

Когда Мордек на миг остановился, чтобы перевести дух и оглядеться, то с удивлением обнаружил порез на локте и другой — на левой ноге. Он подернул плечами. До этого кузнец никогда не получал ранений. Все равно эти раны не могли помешать ему продолжать бой. А если б и попытались, то на помощь бы пришла легендарная стойкость киммерийцев, всегда поражавшая южан.

Мордек снова окунулся в гущу сражения. Меткая стрела вонзилась в его щит и затрепетала. Если бы не толстый слой дерева и коже, то, возможно, она нашла его сердце.

Очередным ударом, кузнец обезоружил боссонского воина. Тот побледнел и упал на колени.

— Пощады! Пощади меня, друг!

— Пощады? — рассмеялся Мордек.

Он немного понимал язык аквилонцев, нахватавшись у бродячих торговцев, которые, время от времени, забредали в северные края, чтобы выменять янтарь, воск или меха. Но данное слово было мало знакомо в суровой Киммерии, независимо от языка, на котором его произносили.

Топор опустился. Боссонец со стоном повалился на землю. Мордек несколько раз пнул труп, приговаривая:

— Я никакой тебе не друг, южная собака.

Он продолжал пробиваться через хаос сечи к одному из проходов в частоколе. Если киммерийцы смогут прорваться вовнутрь, с их противниками будет покончено уже сегодня. У них не было единого военачальника, как не было общего плана. Но все же, большинство из них видело цель. Они пришли драться за свою землю.

Оборона врагов в какой-то момент пошатнулась. Несколько стрелков и копьеносцев ударились в бегство, в надежде спасти жизнь. Однако большинство из них продолжало мужественно сражаться. На смену павшим и бежавшим из форта выходило все больше новых бойцов.

В пылу битвы, Мордека не заботил этот факт. Чем больше врагов перед ним, тем больше он сможет их поразить. Он зарубил еще одного солдата. Теперь только горстка белокурых пикинеров из Гандерланда стояла между ним и воротами, таких же деревенских жителей, что и он сам.

* * *

Как и любой человек, выросший и повзрослевший в грубых условиях, Грант не чурался хорошей драки. Однажды ему даже пришлось отбивать нападение грабителей на его сельский дом. Но безумная резня в лесах Южной Киммерии стала первым настоящим сражением в его жизни. Раньше он и не мог представить чего-либо подобного.

Вот только недавно, форт и прилегающая к нему территория были столь же тихи и спокойны, как будто все происходило в Гандерланде, а не в сердце вражеской страны. И вдруг, заверещал рожок, и орда ревущих варваров помчалась на аквилонцев из-за деревьев, размахивая всевозможным оружием. Тут присутствовали и мечи, и топоры и копья, а так же просто дубины, косы, серпы и даже вилы. Дикари рвались в бой, чуть ли не по головам своих же товарищей.

— Митра! — воскликнул Грант, подхватывая свое копье с земли.

— Митра всегда наблюдает за нами, — отозвался Валт, тоже берясь за оружие. И Бог поступил бы правильно, не бросив нас в беде.

— Держать строй! — надрывался сержант Нопель, откуда-то неподалеку. — Сформируйте линию для защиты товарищей! Деритесь изо всех сил! Не давайте им прорваться! Если мы сейчас выстоим, то получим шанс!

Он двигался в первых рядах, вселяя мужество своим примером в сердца своих подчиненных.

От него не отставал и капитан, все время крича:

— Пикинеры! Прикрывайте стрелков! Им не выстоять в рукопашную!

Боссонцы поливали стрелами наступающую толпу варваров. То здесь, то там, черноволосый киммериец хватался за грудь или шею и валился навзничь. Но это была капля в море. Дикарей по-прежнему оставалось предостаточно. И всех терзала мысль — смогут ли сдержать аквилонцы варварский навал снаружи частокола?

Как всякому здравомыслящему человеку, Гранту следовало испугаться. Но, возможно, он не был слишком рассудительным. Скорее, отчаянным, занятым спасением собственной жизни. И ничто другое не приходило ему в голову в эти мгновения. Любая посторонняя мысль — и он окажется лежащим в крови. Станет искромсанным, холодным трупом.

У него уже была возможность погибнуть не менее дюжины раз в первые минуты столкновения. Варвар, размахивающий двуручным мечом, почти таким же огромным, как сам, несся к гандеру, выкрикивая что-то по — киммерийски. Но даже его меч оказался короче, чем копье Гранта. Гандер выставил оружие перед собой, и дикарь с размаху напоролся на острие.

К его ужасу, варвар, ревя в мучениях, почти дотянулся до врага мечом, но, к счастью, силы оставили его, и он рухнул замертво. Грант поспешил вытащить из обмякшего тела копью, чтобы не стать жертвой другого киммерийца. Справа от него, Валт заколол, вооруженного топором дикаря. Замешкавшись, кузен Гранта не мог защититься от варвара, крутящего над головой кистень с шипами. Грант только и успел огреть киммерийца по черепу, используя древко копья, как дубинку.

Вражеский воин носил кожаную шапку, усиленную железными полосами. Она не позволила голове расколоться, подобно дыне. Но хотя удар просто ошеломил варвара, все же это дало Валту время вытащить свою пику из убитого им неприятеля.

Как только киммериец упал, Валт поклонился Гранту, словно тот был дворянских кровей.

— Примите благодарность, кузен, — сказал он.

— К Вашим услугам, кузен, — ответил ему в том же духе двоюродный брат.

Он оглядел поле битвы и содрогнулся. Повсюду, киммерийцы теснили аквилонских солдат. Стараясь пересилить шум борьбы, Грант крикнул родичу:

— Смотри! Похоже, мы в беде.

— Определенно ты прав, — согласился Валт.

Им обоим пришлось поумерить пыл и попятиться, чтобы не отстать от отступающих соотечественников и не быть уничтоженными, наступающими со всех сторон врагами. Валт все же рискнул глянуть через плечо.

— Наличие укрепленного лагеря уже не кажется мне плохой идеей.

— Действительно, — сказал Грант, изо всех сил стараясь не потерять осанку. — Все те войны в лагере выглядят внушительно, только если будут стоять до конца, а не разбегутся.

Все же он был не справедлив к соратникам. Хватаясь за оружие с максимальной скоростью, они спешили вступить в бой. Только Гранту, как и другим воинам, принявшим на себя главный удар противника, казалось, что товарищи действуют слишком медленно.

У варвара, ринувшегося на Гранта, были глаза, напомнившие гандеру синие льдинки. Он не переставал реветь от гнева и ненависти. Его лицо, искаженное маской ярости, могло заставить любого соперника перепугаться насмерть. Его единственное оружие представляло собой ржавую косу, и он размахивал ею, будто пожинал колосья. Грант выставил копье, чтобы удержать дикаря на расстоянии. Этот киммериец носил безрукавку из волчьей шкуры и мешковатые шерстяные штаны. Он все время сыпал проклятия на своем языке, звучавшие как вой.

Гандер не стал возражать, когда варвар потянулся к нему левой рукой, чтобы вырвать копье. Грант просто резко отдернул пику назад и тут же ткнул навстречу. Он почувствовал сопротивление плоти, когда в нее входил наконечник. Плоти человека, который стремился его убить. Киммериец взвыл еще громче. Но Грант провернул копье в теле врага и выдернул назад, только когда убедился, что тот не дышит. Варвар упал, обливаясь кровью. Из его живота вывалились внутренности.

Тем не менее, кузенам вновь пришлось отступить, чтобы не быть зажатым в кольцо.

— Да сколько же там проклятых киммерийцев? — вскричал Грант.

Митра! Они все прибывают, — ответил родственник. Да и здесь, на поле их не сосчитать.

Так оно и было. Варвары продолжали оттеснять гандеров и боссонцев, хотя те отбивались отчаянно, не давая дикарям прорваться к форту. Было ясно, что если киммерийцы ворвутся в лагерь, то вся армия графа Стеркуса — обречена. Это было понятно и Гранту, и варварам, которые перли навалом, невзирая на подкрепление, выходящее из форта.

Еще один гандер слева от Гранта упал на колени, разбрызгивая кровь из десятка ран.

— Что же нам делать? — запричитал Грант. — Что Мы можем с этим поделать?

— Драться! — выкрикнул Валт. — Только таким образом мы сможем их одолеть.

И гандер дрался. Дрался из последних сил. Если и должен наступить перелом в сражении, то он и его товарищи должны сделать это прямо сейчас. А если нет? Но он старался не думать об этом. Чему быть того — не миновать.

* * *

— Бейтесь со всей силы! — ревел Мордек. — Мы в состоянии их сломать. Кром! Мы должны! Деритесь же!

Хотя ему и его соратникам удалось прорваться к самым стенам форта, но проникнуть вовнутрь, не получалось никак. С одной стороны — аквилонцы были прижаты к самому частоколу. Но с другой — оттуда непрерывно поступала помощь. И еще, лучники наносили ощутимые потери киммерийцам, стреляя из-за частокола и изо рва, окружающего лагерь.

Мордек отбил выпад копья, желающего напиться его крови. Железный наконечник отлетел, и кузнец взревел от восторга. Но гандер, противостоящий ему, защищался так отчаянно, сначала пикой потом коротким мечом, что Мордеку никак не удавалось прикончить его. В конце концов, кузнец решил отказаться от намеченной добычи и поискать более легкую жертву.

Внутри форта, горнист выдал длинную, сложную трель. Аквилонцы за воротами стали медленно пятиться в лагерь. Пехота, до сих пор защищавшая подступы к форту, распалась на два фланга. Среди киммерийцев разнесся победный клич. Они кинулись вперед, чтобы скорее добраться до трофея, за который так упорно сражались.

Но радость их оказалась преждевременной. Стрелки и копьеносцы вовсе не собирались разбегаться. Они просто расступились, пропуская конницу. Снова заиграл горн, и закованные в броню рыцари, доселе не участвующие в сражении, вылетели на киммерийцев.

Всадники использовали все пространство форта для разгона и теперь высыпали, подобно лавине. Здесь, на густо заросших холмах севера, конница редко использовалась. Мало того, что всадникам негде было развернуться, так и немногочисленные киммерийские лошадки не в состоянии были нести на себе тяжеловооруженных воинов.

Выкрикивая имя короля Нумедидеса, словно заклинание, рыцари врезались в киммерийские ряды. Копьями, мечами и копытами своих коней, одетые в броню всадники быстро сделали свое дело. Хотя варвары и отбивались, как могли, но их оружие не пробивало толстые доспехи. Даже на лошадях были железные пластины, прикрывающие голову и грудь животных.

Топор Мордека ждала другая история. Когда он опустил его между глаз лошади, животное повалилось, будто стукнувшись лбом о каменную стену. Ловкий, даже в тяжелых латах, наездник тщетно пытался выкарабкаться. Соплеменники кузнеца тут же закопошились над ним. Их лезвия находили любую брешь в доспехах. Аквилонец истошно кричал, но не долго.

Пока он умирал, его товарищи продолжали прорубаться вперед, круша врагов мечами и поднимая на дыбы своих лошадей, чтобы те били передними копытами. Наряду с именем Нумедидеса, рыцари поминали графа Стеркуса. И каждый раз, когда они это делали, один из передовых всадников весело махал рукой. Его забрало было опущено, и Мордек не мог видеть лицо графа, но он продолжал сражаться так, что казалось — этот человек совсем не дорожит собственной жизнью. Вновь и вновь, он направлял коня в самую гущу битвы. И другим аквилонцам не раз приходилось спасать его от, казалось, безрассудных поступков. Но все свое безрассудство, если его можно было назвать безрассудством, он направлял на разгром киммерийцев, невзирая на смертельный риск.

Ели б варварам приходилось раньше противостоять тяжелой кавалерии, то они, конечно, показали бы себя с лучшей стороны. А так, аквилонские рыцари, наряду с броней и внезапным натиском, атаковали сверху, что являлось для киммерийцев непривычным. И никогда, их противник, каким бы свирепым он не был, не мог похвастаться такой тактикой.

С природной быстротой, отличающей варваров, орда киммерийцев ранее бежавшая только вперед, теперь развернулась и понеслась в обратном направлении, охваченная паникой. Показывая рыцарям спины, дикари устремились в лес, к спасительным деревьям.

— Стойте! Куда вы, дурни? — кричал им Мордек. — Вы отдадитесь в лапы врагу, если побежите от него!

Он еще несколько раз попробовал зычным голосом остановить позорное бегство, но попусту. Киммерийцы удирали даже быстрее, чем недавно неслись на форт.

И они заплатили неизбежную цену за свою глупость. Со смехом, рыцари кололи их копьями сзади, нанизывая, как толстых куропаток. Боссонские лучники тоже расстреливали их меткими стрелами. И большинство жителей из мрачных дебрей получило сегодня много смертельных ран в, унизительную для каждого воина, заднюю часть тела.

Мордеку тоже пришлось бежать с остальными. Если бы он остался стоять в одиночку, то тут же нашел свой конец. А во имя чего? Что он мог сделать один, когда соплеменники думали только о спасении? И, проклиная в равной степени свою судьбу и всех киммерийцев, кузнец присоединился к ним. Он был одним из последних, сохранивших хоть малую толику мужества, но не способных предотвратить разгром.

Кузнец почти достиг кромки леса, когда тонкая стрела впилась ему в левую икру. Он выкрикнул еще одно проклятие на голову киммерийцев, позорно оставивших поле брани, и захромал к спасительным деревьям. После, убедившись, что неистовый враг его больше не преследует, Мордек попытался вытащить стрелу. Зубцы на наконечнике не позволяли ей легко выйти из раны. Тогда, стиснув зубы, он протолкнул ее вперед. Наконечник показался с другой стороны. Мордек обломил оперение и, наконец, выдернул стрелу. Затем перевязал кровоточащие раны лоскутами ткани, отрезанной от штанов. Превозмогая боль, он сильно хромая, потащился в сторону Датхила.

Вскоре, Мордек натолкнулся на мертвеца, который все еще держался за древко копья, торчащего из тела. Он вырвал оружие из холодных, бледных рук убитого киммерийца, приспособив в качестве грубого подобия посоха, чтобы перенести на него часть веса. Он бы мог и дальше двигаться без палки, но далеко ли бы ушел? А так, дело пошло быстрее.

— Дом… — пробормотал кузнец, словно сомневаясь, стоит ли идти туда.

Итак, аквилонцы думают, что победили. Они приложили все усилия, чтобы сделать его таким, как тот воин, у которого он забрал копье. Но несмотря ни на что, они жестоко просчитались. Он все еще жив, в то время как многие из них пали от его руки.

Безусловно, по — большому счету, его соотечественники потерпели поражение. Но Мордек, тем не менее, упрямо рассчитывал продолжать борьбу. Это дело его чести.

* * *

Раненный киммериец, слишком гордый, чтобы просить пощады, с вызовом посмотрел на Гранта. Гандер, пихающий его острием копья, на миг остановился.

— Неразумным кажется, убивать всех этих варваров, — отметил он. Лекари могут сохранить многим из них жизни, а потом на невольничьих рынках за них дадут хорошую цену. Или не так?

Валт и сержант Нопель расхохотались. Кузен сказал:

— Попробуй продать киммерийца какому-нибудь работорговцу. Он просто рассмеется тебе в лицо, а затем плюнет в глаза. Никто не даст и медяка, не говоря уж о серебре, о котором ты размечтался.

— А почему нет? — Грант не спешил прикончить варвара, валявшегося у его ног. — Они большие, сильные и выносливые. Митра! Мы уже все убедились в их силе.

— Но ты заметил, что никто из них не сдался в плен? — спросил Валт. — Они известны тем, что ни один не подчинится воле другого человека. И тогда какие рабы из них выйдут? — сощурился он.

Прежде чем Грант ответил, киммериец, лежа на земле, обхватил руками его лодыжку и постарался свалить с ног.

Только поспешный прыжок спас его от падения. Его кузен тут же заколол варвара. Тот еще некоторое время стонал и харкал кровью пока, наконец, не скончался. Любой цивилизованный человек на его месте, умер бы гораздо раньше.

— Вот видишь, — сказал Валт.

— Хорошо, возможно, ты и прав, — признал Грант. Они похожи на гадюк, правда? Нет никакой уверенности, что они сами передохнут до захода солнца.

— Тогда делай свою работу, пока солнце не село, — приказал Нопель.

Грант повиновался и пошел искать живых киммерийцев. Он находил всех, кто еще дышал и отправлял в мир иной точным ударом милосердия. Если бы варвары выиграли бой, то он и сам был не прочь получить от них последний подарок. Валт, Нопель и другие аквилонцы действовали подобным образом. Наверное, все те, кто сегодня стоял против дикарей, не ожидали встретить в них достойных противников.

Граф Стеркус проезжал мимо, когда солдаты выполняли свою ужасную работу. Его обычно бледные щеки, сейчас порозовели от волнения, глаза искрились.

— Правильно поступаете, воины, — сказал он. — Каждый из варваров, которых вы убиваете теперь — больше никогда не захочет убить вас самих потом.

Гандеры и сержант согласно закивали.

— Да, мой господин, пробормотал Нопель.

Веселый вид Стеркуса поразил всех. Обычно, дворянин с презрением относился к солдатам — простолюдинам. Но сейчас, казалось, изменил свое мнение.

— Мы захватим все эту страну, какая она есть, для своих нужд, — вещал граф. — Фермеры с севера Аквилонии смогут закрепиться здесь и процветать в течение многих поколений. Форт Венариум станет их столицей и впоследствии превратится в город, сравнимый с Тарантией и другими крупными центрами королевства.

— Гранту идея показалась хорошей. Только один вопрос продолжал беспокоить его. Он зудел, как сыпь, и гандер отважился спросить:

— А как быть с киммерийцами, господин?

Нопель зашипел на него сквозь зубы, в то время как Валт сделал ужасное лицо и притворился, что вообще не имеет к этому отношения. Однако граф пребывал в хорошем расположении духа и поэтому снизошел до ответа на дерзкий вопрос.

— Ты спрашивал о киммерийцах, любезный? — уточнил он. — Видишь, мы сегодня разбили их орду.

Стеркус кивнул на усыпанное трупами поле. Графа ничуть не смутило, что многие из мертвецов являлись его соотечественниками. Он с вдохновением продолжил:

— Теперь осталось только подчинить их своей волей и принудить к послушанию. Пусть каждый киммериец, будь-то мужчина, женщина, мальчик или девочка, — он особо выделил последние слова, — приклонит перед величием короля Нумедидеса.

Гранту никогда раньше не доводилось видеть или слышать о том, чтобы суровые северяне сгибались в поклоне, перед кем бы то ни было. Он уже собирался высказать свои мысли вслух, с прямотой истинного гандера, но запнулся, вспомнив какие страшные глаза ему делали кузен и сержант. Повисла пауза, и граф Стеркус уже отъехал прочь, прежде чем Грант решился заговорить и вновь обратиться к командующему.

— Митра! Видно победа в бою ударяет в голову почище крепкого вина из Пуантена, — сказал Валт приглушенно.

— И не лишиться бы дураку головы, — согласился сержант. — А то вон один такой, — указал он пальцем на сына Бимура, — сияет весь от счастья, вместо того, чтобы помалкивать. Будь я проклят, если это не так.

— А вы оба полагаете, что подавление киммерийцев будет столь простым, как он сказал? — спросил Грант.

Перед тем как ответить, Нопель сплюнул на пропитанную кровью землю.

— Это для варваров, — пояснил он. Я скажу так: у нас появилось гораздо больше шансов, когда мы разгромили три или четыре клана. Что они нам теперь могут противопоставить?

Валт прекратил обыскивать очередного мертвеца. Он поднялся, тряхнул головой и пробормотал:

— Даже у беднейшего из боссонцев можно больше поживиться, чем у всех этих собак.

— И что нам с ними делать? — поинтересовался Грант.

Он тоже копался в одежде трупов, но не нашел ничего ценного, кроме причудливого медного амулета на кожаном ремешке, снятого с шеи павшего врага. Да и тот, возможно, не стоил пары серебряных монет в базарный день. Он прихватил вещицу, рассматривая ее скорее как трофей, чем в надежде продать когда-нибудь в будущем.

— Они все еще где-то поблизости, вокруг нас. Если мы и дальше не будем бить их, то варвары сами придут в Аквилонию, — сказал Нопель. — Лучше уж приструнить варваров на их же собственной поганой земле.

— Хорошо, если так и будет, — откликнулся Грант.

Слова сержанта показались гандеру не лишенные здравого смысла. Он зашагал по полю, выискивая раненных киммерийцев. К тем, кто был уже мертв начали слетаться падальщики.

* * *

Ушибы Конана зажили быстро, благодаря молодости и крепкому сложению. Уже через пару дней после того, как отец избил его, он смог работать в кузнице. И хотя он был достаточно силен, чтобы пойти за Мордеком, все же остался в Датхиле. Запоздало, но к нему пришло понимание, что отец оказался прав. Если бы они вместе ушли сражаться с аквилонцами, то кто бы заботился о матери? У нее не было больше родни в деревне. Ей пришлось бы полагаться на доброту чужих людей. А доброта крайне редко встречалась в Киммерии.

Конан старался, как мог, чтобы справляться в кузнице. Правда, и работы особой не было, после ухода отца. Ведь большинство мужчин из Датхила отправилось на войну.

Однажды Реуда, жена Долфнала, пришла к нему заказать кухонную утварь.

— Должна ли я дожидаться возвращения Мордека? — спросила она.

Он покачал головой и сделал паузу, чтобы откинуть назад со лба назад густую прядь черных волос.

— В этом нет необходимости, — ответил юноша. — Завтра вечером, к заходу солнца — все будет готово.

— А если мне не понравится твоя работа? — продолжала допытываться Реуда. — Если я предпочту все же иметь дело с твоим отцом?

— Тогда сохрани мою вилку-ложку и покажи ему. Если ты будешь сожалеть о моей работе, то он сделает так, что пожалею я за то, что не угодил тебе.

Реуда потерла подбородок. Немного подумав, она кивнула.

— Пусть будет так. Может, из-за страха перед тяжелой рукой Мордека, ты сработаешь хорошо.

— Вообще-то я не боюсь его, — начал Конан, но воспоминание об истинном положении дел заставило его добавить, — однако и он не станет распускать кулаки без причины.

— Реуда засмеялась и отправилась восвояси, в кожевенную мастерскую своего мужа. Вместе с ней улетучился кислый дубильный запах дубовой коры.

Конан сразу принялся за работу. Он выбрал железный прут толщиной с палец. Нагрел один конец добела. Потом вернулся к наковальне и быстрыми, точными ударами молотка стал придавать заготовке форму в виде петли, около двух дюймов длиной. Затем, он использовал зубило, чтобы разделить конец на две части. Некоторые из вилок имели три зуба, но юноша еще не приобрел нужного навыка. Он не думал, что Реуда будет из-за такой мелочи сильно придираться.

Нагрев железо вновь, Конан согнул зубцы на пятке наковальни, разводя их в стороны. Потом аккуратно расплющил зубья и, наконец, в последний раз разогрел, для придания окончательной формы. Он отложил готовую вилку в сторону, давая ей остыть.

Когда он мог обрабатывать изделие без помощи клещей, то использовал медные заклепки для его к деревянной ручке. Закончив труд, юноша осмотрел вилку со всех сторон, ища возможный изъян к которому могла прицепиться Реуда, но так и не нашел. Он был рад, что выполнил заказ жены кожевника на день раньше, чем обещал.

Женщина долго исследовала вилку. Наконец, не найдя ничего существенного, к чему можно было бы придраться, она с неохотой кивнула молодому кузнецу.

— Надеюсь, она долго прослужит. Когда вернется домой твой отец, мы поговорим о цене.

— Ладно, — согласился Конан.

Почти все сделки проходили в Датхиле подобным образом. Киммерийцы не чеканили монет. Те немногие, что здесь имели хождения, происходили с юга. Вся торговля основывалась на натуральном обмене.

Когда Конан выходил из кухни Реуды, он заметил Глеммиса. Того самого, который отправился сообщать об аквилонском нашествии в соседний поселок Уист и затем, без сомнения, пошел на войну с южанами. Глеммис шел по улице, сильно хромая. Грязная, пропитанная кровью тряпка прикрывала большую рану на левой руке этого человека.

Сердце Конана подскочило к горлу.

— Бой?! — только и выпалил он.

Глеммис промолвил слово, которое никак не ожидал услышать юноша:

— Проигран, — и тут же продолжил. — Мы нанесли по аквилонцам тяжелый удар, но им удалось сдержать нас. А потом. Кром! Их проклятая конница принялась косить наши ряды, как спелую рожь во время урожая, — он содрогнулся от нахлынувших воспоминаний.

— Что с моим отцом? — спросил Конан. Что с другими воинами из нашей деревни?

— О Мордеке я ничего не знаю. Он может быть вполне здоров, — ответил Глеммис, стараясь говорить мягче. — Одно могу сказать наверняка. Эоганнан, например, погиб. Я сам видел, как стрела боссонца. У нас у всех не было такого черного дня на протяжении долгих лет.

Получается, он один спасся, покинув поле боя раньше всех? За это молодой Конан готов был презирать его. Но вскоре, другие мужчины стали возвращаться домой, в Датхил. Большинство — раненые, с ввалившимися глазами. И все потрясенные ужасным поражением. Даже Баларг — ткач, который, казалось, никогда не терял присутствия духа, сейчас смотрел на мир отрешенно. Словно демоны терзали его душу, и он никак не мог с ними совладать. Кругом стоял женский плач, поскольку многие мужчины так и не вернулись домой. И весть об их смерти принесли, оставшиеся в живых, товарищи.

Несколько воинов видели отца Конана в самой гуще битвы, но ни один не мог сказать с точностью, Жив Мордек или пал.

— Ничего, я подожду, — сказал Конан. — И буду готовиться, чтобы в случае чего отомстить аквилонцам.

Когда он рассказал, что узнал об отце Верине, мать принялась причитать о нем, как об умершем.

Но Мордек все же возвратился в Датхил. Он ковылял хромая, стискивая в кулаке посохом, на который опирался. Его правая рука неловко обхватила стан Конана.

— Мы будем драться с ними снова, — шептал юноша. Мы будем драться и обязательно разобьем.

— Теперь не скоро, — Мордек устало мотнул головой. — Точно не завтра. Не на следующей недели, и не через месяц. Скорее всего, даже не в следующем году. Мы потеряли слишком много и многих в этот раз.

— Тогда когда же? — опешив, спросил Конан.

— Что значит когда? — вздохнул его отец. — Нужно много выпить горького пива, чтобы отбить горечь поражения.

Глава 3. Храм вне времени

онан увидел первого аквилонца спустя несколько дней, как его отец вернулся домой в Датхил. К тому времени, жители деревни смерились с тем, что больше никто не вернется. Женские причитания не смолкали все это время. Последние похороны состоялись прошлой ночью, когда раненный киммериец умер от лихорадки.

Захватчики прошли той же дорогой, что и отступающие после разгрома селяне. Стрелки шли с луками на изготовку, готовые стрелять при малейшей необходимости. Вместе с ними были и копьеносцы, широкоплечие люди с волосами цвета соломы. Они так же проявляли предельную бдительность, остерегаясь возможной засады в лесу. Но засады никакой не наблюдалось.

Пикенеров и лучников было около ста человек — почти втрое больше, чем воинов, выставленных Датхилом на войну. Внимательно рассматривая приближающихся врагов, Конан сказал:

— А они не выглядят настолько уж грозно.

Мордек стоял рядом, все еще опираясь на посох.

— Один на один, любой из наших сможет их одолеть, не смотря даже, на доспехи, что одеты на них. Но они дерутся иначе, чем киммерийцы. Копьеносцы сражаются, выстроившись в плотные шеренги, прикрывая друг друга. Лучники производят залп по команде офицера, целясь точно туда, куда он укажет. Все это вместе делает их крайне опасными противниками, — объяснил кузнец.

— Такой способ ведения войны — удел трусов, — усмехнулся Конан.

— Тем не менее, сражались они достаточно хорошо, чтобы обеспечить себе победу, — пожал плечами отец. — Датхил не может противостоять такой армии. У нас не наберется столько воинов. Они нас попусту всех вырежут.

Это утверждение истинно относилось к довоенным временам. А сейчас звучало вдвойне справедливо, после того, как большинство воинов Датхила полегло в битве.

Конан закусил губу от унижения перед пришельцами с юга, но и он признавал правоту Мордека: сопротивление привело бы только к массовой резне.

По мере того, как аквилонцы приближались, все больше деревенских жителей выходило из своих домов на улицу, чтобы поглазеть на захватчиков. Ни один мужчина не держал в руках оружие. Никто не имел при себе ничего более опасного, чем разделочный нож. Тем не менее, острые взгляды, особенно женщин, стоявших плечом к плечу с мужьями и братьями, могли косить врага не хуже косы.

По команде, пикинеры выстроились в две линии перед лучниками. Они не суетились и не обсуждали приказа, как наверняка бы поступили киммерийцы. Они просто молча повиновались, как будто делали что-то обыденное — что, собственно, и соответствовало действительности.

— Рабы… — с насмешкой про себя пробормотал Конан, не знакомый с военной дисциплиной.

Человек, отдававший приказы, шагал впереди солдат. Алый гребень, венчавший шлем, выдавал в нем офицера. Положа руку на меч, рукоятка которого была богато отделана золотым плетением, он вступал в Датхил, выкрикивая что-то на своем языке.

— Он говорит, что его зовут Тревиранас, и спрашивает, может ли кто-то донести до киммерийцев его слова, перевел Мордек.

Кузнец вышел вперед и заговорил по-аквилонски. Офицер ответил, и затем они еще долго переговаривались. Мордек перебил его один или два раза.

— Я просил его не тараторить, шепнул он Конану.

Хотя Тревиранас нахмурился, но он действительно стал говорить более медленно. Несмотря на увечье, мрачный вид кузнеца заставил бы любого прикусить язык. Мордек переводил его слова жителям Датхила:

— Этот аквилонец говорит, что мы теперь подданные короля Нумедидеса. И еще — вся эта часть Киммерии принадлежит им по праву завоевания.

То, что отец не перечит офицеру, показалось Конану мудрым ходом. Хотя, и без того, любой, кто заявлял, что киммерийцы чьи-то там подданные, абсолютно не имел понятия о свободолюбивых людях, среди которых находился.

Мордек продолжал переводить Тревиранаса:

— Гарнизон будет располагаться в деревне и окрестностях там, где выберет офицер. Мы обязаны кормить его людей и обеспечивать всем необходимым. Если пропадет хоть один солдат, то аквилонцы возьмут в заложники десять наших, а потом уничтожат. И еще, — добавил кузнец, — он пообещал, что заложники будут умирать медленной смертью.

Ропот прокатился по толпе. В Киммерии только отъявленные негодяи поступали подобным образом.

— А теперь, я скажу от себя, — произнес Мордек. — Мы должны пока согласиться на их условия, поскольку в настоящий момент они сильнее нас. И мы должны следить за тем, какие слова слетают с наших губ так, как среди них обязательно найдется человек, понимающий речь киммерийцев.

Конан обдумывал услышанное. Он смотрел на солдат. Один из копьеносцев подошел к Тревиранасу и что-то небрежно сказал на своем языке. Прищурившись, офицер взглянул на Мордека. Он поднял руку, словно собираясь отдать приказ. Конан напрягся, готовый в любой момент кинуться на врага. Но аквилонец неожиданно передумал. Он просто выстрелил одной фразой в сторону кузнеца, как стрелой из лука.

— Он спрашивает, все ли нам понятно? — пояснил Мордек киммерийцам.

Медленно, с явной неохотой, жители Датхила кивнули. Они воевали против светловолосых пришельцев с юга. Боролись, но проиграли. Память о потерях помогала сейчас людям справиться с позором и не наделать глупостей. Женщины, медленнее мужчин соглашались признать над собой руку Аквилонии в настоящее время. Но и они, наконец, закивали головами в знак согласия.

Один Конан решил не смиряться. Его можно было бить, как угодно за другим, и синяки от тяжелых рук отца свидетельствовали об этом, но никто был не в состоянии сломить его волю. Он неотрывно смотрел на кинжалы, висевшие на поясе офицера.

Тревиранас заметил пристальный взгляд синих глаз. Он снова обратился к Мордеку с вопросом. Тот, опираясь на посох одной рукой, а вторую — положил на плечо юноши.

Кузнец что-то ответил аквилонцу, а потом сказал на киммерийском:

— Он спросил, не мой ли ты сын? И я это подтвердил.

— Скажи ему, что я ненавижу его и убью при первом удобном случае, — выдохнул Конан.

— Нет, — отрезал отец и сжал его плечо, как тисками (сын не издал при этом ни звука) и уже более спокойно продолжил, — Вспомни, что я говорил относительно того, что надо держать язык за зубами. А так же о том, что они убьют десять наших за одного своего. Никаких действий против них! — он добавил еще одну фразу шепотом, чтобы не разобрал вражеский солдат, понимающий киммерийский язык, — «И все же…».

Конан все понял, и несколько раз его голова мотнулась вверх и вниз.

Со стороны аквилонского офицера полился поток слов, бессмысленных для Конана.

— Он говорит, что их главный командир — граф Стеркус, — сказал Мордек, обращаясь не только к сыну, но и к остальным жителям Датхила. — И этот самый Стеркус — жестокий и резкий человек так, что он предупреждает всех, чтобы его не гневили.

Тревиранас подумал немного и еще кое-что добавил. Кузнец нахмурил брови и перевел его последние фразы так:

— Он дает совет, чтобы мы лучше прятали своих женщин от взора Стеркуса, особенно молодых.

Киммерийцы на улице в полголоса обсуждали услышанное. Несколько мужчин обхватили руками плечи своих жен или дочерей. Может, это проявление заботы и выглядело несколько грубовато, но не становилось от этого менее реальным.

Конан поискал глазами Тарлу, дочь Баларга — ткача. Она была еще совсем девочкой. В ней было не больше от женщины, чем у самого Конана от мужчины. Но именно ее, первую после матери, юноша намеревался защищать. Только на мгновение, их взгляды встретились, и тут же девушка скромно опустила глаза к земле.

Меж тем, офицер продолжал вещать через Мордека о том, что его люди собираются тут обосноваться, и местные должны к этому скоро привыкнуть.

«Все это ложь! Этого не будет!» — хотел крикнуть Конан, но сдержался. Глядя на лица земляков, он знал, что был далеко не единственным человеком в деревне, сердце которого разрывалось.

* * *

Грант вместе с Валтом и парой боссонских стрелков несли караул за киммерийской деревней, которую новый гарнизон выбрал на постой. Было немного за полдень, но капитан Тревиранас строго наказал проявлять бдительность в любое время суток. И Грант ничуть не сожалел, полностью соглашаясь с командиром.

Один из боссонцев, высокий, худощавый лучник, по имени Бенно, вглядывался в темнеющий лес.

— Капитан говорил, что в этих лесах, среди деревьев могут скрываться дикие кошки, — сказал он. — Митра! Хотел бы я иметь плащ из шкуры рыси или леопарда, убитых собственноручно.

— Валт указал на деревню, виднеющуюся вдалеке, на расстоянии полета стрелы.

— Хочешь добыть леопарда, Бенно? Посмотри в ту сторону. Там в каждом доме сидит леопард, а то и не один.

— И вправду! — воскликнул Грант. Взять хотя бы того мальчишку, сына раненного парня, который переводил слова Тревиранаса. Если судить по глазам его, то он бы загрыз всю нашу армию.

— А, тот? — уточнил Бенно. Я отметил его напряженное лицо и сжатые кулаки. Из него вырастет настоящий великан, больше чем отец, хотя и этот не маленький. Вы видели его руки и ноги? Они слишком крупные по сравнению с другими частями тела. Как у щенка волкодава, пока тот не повзрослеет.

— Да, я видел этого молодца и говорю, что он не волкодав, — вымолвил Валт и добавил убежденно. — Он настоящий волк!

— Все киммерийцы — дикие волки, они и кусаются больно, — вставил Грант, вспоминая битву у Форта Венариум; тот рев, с которым варвары продолжали нападать, несмотря на раны, которые были бы достаточны для цивилизованного человека, чтобы охладить кровь; не подоспей аквилонская конница — неизвестно, чем бы все закончилось…

Вдруг, словно разговоры о нем вызвали его появление, из леса появился сам юноша, всего лишь в каких-то пятидесяти ярдах от часовых. За его спиной висел колчан со стрелами. В правой руке он держал лук. В левой руке — нес за ноги трех длинноклювых вальдшнепов. Покосившись на аквилонцев и убедившись, что они его не преследуют, молодой варвар продолжил свой путь к деревне.

У Бенно от удивления отвисла челюсть.

— Вы видели его ношу? — прошептал боссонец. — Вы видели это?

— Вальдшнепы — прекрасная еда, — заметил Грант. — Надо только обжарить в масле грудки и ножки. Кроме того, по желанию, можно пожарить и потроха, наряду со всем остальным.

— О, да! Воистину! — согласно закивал Бенно. — Но их легче ловить сетями, чем стрелять из лука. Принести домой целых трех! Митра! Какое счастье, что этот мальчишка не стрелял по нам в предыдущем бою.

— А ты уверен, что его там не было? — спросил Валт.

— Ну, может быть… — неуверенно промямлил Бенно. — Хотя я не видел ни одного подростка среди наших противников, живых или мертвых.

Другой боссонец был ветераном, с лицом, изуродованным шрамами. Его звали Дейврайо.

— Любой, стреляющий, как этот — никакой не ребенок, по моему мнению. Особенно, если такой пес стреляет в меня, — процедил он.

— Вот уж, правда, — сказал Валт. — Я уверен, что он просто в то время подсаживал прихожанина храма Асуры в лодку паломников.

— Кишка у тебя тонка, знать о таких вещах! — оскалился Грант.

— А я и не хочу ничего знать об Асуре и его поклонниках, как человек почитающий Митру, — отозвался его кузен. Только слышал, как-то люди говорили, что Он похож на черного раба, который ведет лодки паломников вниз по течению к морю, или куда-то там еще. Вы скажите, разве это естественно?

Оба боссонца замотали головами. То же сделал и Грант. Потом Бенно вернулся к тому, что не давало ему покоя.

— Добыча вальдшнепов таким способом, как этот, также не естественна. Это скорее сродни какому-то колдовству, что творят чародеи.

— Если он подстрелит кого-нибудь из нас, то сожгут живьем его самого и еще девятерых соплеменников. Даже варвары способны к такому простому счету, — напомнил товарищу Валт.

— Искренне надеюсь, так и будет, — сказал Грант. — Но иногда варвары убивают, не задумываясь о последствиях. Что, собственно и делает их варварами.

Дейврайо брезгливо пожал плечами.

— Может, такое и случиться один-два раза. Тогда мы уничтожим и десять, и двадцать киммерийцев, столько, сколько потребуется. И те, кто останется в живых, скажут: «Не причиняйте вреда подданным короля Нумедидеса. Это принесет больше несчастья нам, чем им».

— И все с этим согласятся, за исключением какого-нибудь несчастного гандера или боссонца, который уже получил свою стрелу в шею, — усмехнулся Валт.

Все четверо часовых разом посмотрели друг на друга. Единственная мысль одновременно посетила каждого из них: «Только бы это оказался не я».

* * *

Конан довольно быстро привык к присутствию захватчиков, что было свойственно, для его возраста. Он уже воспринимал светловолосых людей, гуляющих по его деревне, как должное. Он даже научился различать боссонцев и гандеров по внешнему облику, а не по типу оружия.

Юноша все время присматривался и прислушивался к аквилонцам, и скоро мог похвастаться, что знает о них и их языке почти столько же, что и его отец. Это в какой-то степени забавляло Мордека.

— У тебя хороший слух, сынок, — как-то сказал он. — Я и не предполагал, что это пригодится, а зря.

— Почему у этих людей проблема с другими языками? — спросил Конан. Ведь можно же выучить хотя бы несколько слов.

— Значит, им не надо, — сказал Мордек. А ты разве сам видел, как гандер старается понять киммерийца?

Я видел, что один из них пытался, — ответил юноша. — Он прилагал все усилия, чтобы заговорить с Дерелей, женой мельник.

— Я даже знаю, зачем он это делал, — усмехнулся кузнец. — Дерелей — очень привлекательная женщина и прекрасно знает об этом. Но если не считать тот случай, то зачем аквилонцам вообще беспокоиться о подобных вещах? Они нас победили. И мы сами должны подстраиваться под них, а не наоборот.

«Зачем им беспокоиться?». «Они победили». Эти слова звучали в голове Конана, как звон медного колокола.

— Что нам делать, отец? — спросил он. — Мы ведь должны что-нибудь сделать. Если мы не будем что-то предпринимать, то скоро превратимся в послушных овец.

— Однажды, наступит час расплаты, — пообещал Мордек. — Но, не теперь. Имей терпение, парень. Пока у нас траур, да и раны еще не зажили. Поверь, время придет. Рано или поздно — обязательно придет. И когда это случится, мы свое возьмем.

Терпение — дело трудное для подростка. Гораздо более трудное, чем для взрослого мужчины. Прошли те дни, когда Конан не осмеливался даже смотреть в сторону аквилонцев, чтобы избежать соблазна и не броситься на врага. И тем самым, не навлечь беду на Датхил. Когда же искушение становилось слишком большим, то он убегал из деревни, чтобы в одиночку поохотиться в окрестных лесах и на склонах холмов.

Мордек никогда не расспрашивал и не возражал против подобных прогулок. Возможно, отец понимал, что его сыну необходимо отвлечься от ежедневной работы в кузнице и развеять дурные мысли, но сам помочь ему в этом не мог. Пока юноша преследовал куропаток, вальдшнепов, кроликов или белок, кузнец размышлял о том: «Не затеял ли сын свою игру против всех этих гандеров, боссонцев и внушающих страх, закованных в броню рыцарей, о которых только слышал? В любом случае, совершенствование охотничьих навыков пригодится в грядущей войне».

Меж тем, весна перетекала в лето. В северном краю, дни становились все длиннее, заметно потеплело. Солнце уже подолгу стояло в зените. В его лучах постепенно сгорал, казавшийся беспросветным, киммерийский туман. Небо, вечно серого оттенка,стало приобретать синий окрас. Даже хвойные леса не казались такими мрачными. Папоротники, растущие между стволами деревьев, добавили яркого зеленого цвета в палитру пейзажа.

Тихо ступая, как те животные, что он преследовал, Конан пробирался по лесу. Кода он подошел к краю небольшой поляны, то на миг замер. Его глаза быстро пробежали взглядом открытую местность, чтобы убедиться — не вспугнет ли он кого-нибудь, прежде чем выйдет из-за сосен. Даже дикий пикт, из страны, что простирается к западу от Киммерии, мог бы позавидовать его осторожности.

Выйдя на поляну, Конан вновь остановился и прислушался. До него донеслись странные звуки. Словно кто-то звал его, однако слов было не разобрать. Юноша немного постоял, хмурясь, потом продолжил свой путь. Что бы это там не было, он найдет его и разберется.

В конце поляны Конан еще раз насупил брови. Хотя он проходил по этому лесу много раз, но не припоминал, когда забредал в эти места. Пожав плечами, юноша зашагал дальше по тропинке, которая тянулась перед ним. Он шел по ней и не думал о том, что именно тропинка могла вести его сама.

Пройдя некоторое расстояние, Конан сбавил шаг и вовсе остановился, чтобы осмотреться. Его зрение обострилось. Стало меньше криков птиц. Меньше чем весной, когда они возвращались из теплых стран и устраивали брачные игры. Его слух все же улавливал редкие переклички голубей и зябликов и отдаленный охотничий клекот одинокого ястреба.

Потом стихли и эти звуки. Тишина обволакивала, как мягкий снег. Конан стрельнул глазами во все стороны. Лес, вроде, не изменился с тех пор, когда он вступил на странную дорожку. Однако, все равно, что-то было не так. Звенящая тишина окутала землю. Не слышалось даже писка комаров и жужжания мух.

Кром! — прошептал Конан, желая услышать хотя бы собственный голос.

Имя сурового бога, казалось, многократно отразилось от стволов деревьев и унеслось вдаль, словно в поисках того, кого призывали. Но Кром не стал бы помогать ему, даже в беде, и юноша это хорошо знал. Возможно, однажды бог и вдохнул в него жизнь, но теперь о ее сохранности следовало заботиться самому.

Конан решил пустить стрелу вниз по тропинке. Он и сам не знал, зачем поступил так. Просто неестественная тишина угнетала его. Но что могла сделать обычная стрела? Но юноша чувствовал себя увереннее, держа в руках оружие, готовое к немедленному использованию.

Конан двинулся дальше, перейдя на широкий шаг. Эти дебри, казались более древними, чем леса, знакомые по прошлым скитаниям. Как будто деревья здесь росли с начала времен. Задрав голову, молодой варвар глазел на верхушки, задаваясь вопросом, почему у него возникла такая уверенность. И эта уверенность крепла с каждым шагом.

Скоро ощущение невообразимой старины вокруг, начало давить на него больше, чем гробовая тишина, рождая в груди тревогу. Он все время боролся с желанием остановиться и повернуть назад. Когда юноша, наконец, решился возвратиться домой и развернулся, но тут, холодок пробежал вдоль позвоночника. Дорожка, которая вела его вперед, исчезла. Он обернулся и снова увидел тропу, извивающуюся перед ним.

— Придется идти дальше, — пробормотал Конан.

На сей раз, деревья полностью поглотили его слова и не откликнулись эхом. Возможно, Кром и имел еще немного власти над этой дремучей местностью, вот только Конану так не показалось.

Может быть, это и вправду соответствовало действительности, но Конан, скрипя сердце, упрямо продвигался вперед. Его путь лежал мимо огромной ели. Вряд ли кто-нибудь из жителей Датхила за свою жизнь обозревал такую громадину. Сын кузнеца обогнул исполинский ствол и тут же замер, как вкопанный, при виде того, что открылось прямо перед ним.

Серые каменные руины, вероятно, были возведены в незапамятные времена. Вне всяких сомнений, раньше здесь возвышался храм, посвященный богу. Вот только какому? Ясно, что не Крому — бог киммерийцев не имел ни святилищ, ни жрецов. Создавалось впечатление, что какая-то чудовищная судорога забросила его через столетия в эпоху, в которой жил Конан. Возможно, этот храм являлся осколком великой Атлантиды, построенный немногими выжившими с затонувшего острова, и от которых по легенде произошли киммерийцы. Однако об этом, Конан почти ничего не знал.

Юноша осторожно приблизился к храму. Огромные камни, составляющие его основу, может, и грубо обработанные но, тем не менее, были тщательно подогнаны друг к другу. Даже лезвие ножа вряд ли прошло бы между ними. Там сохранилась площадка, приглашающая вовнутрь, хотя камень с перемычки обрушился и частично преграждал вход.

Конан проворно прошмыгнул мимо упавшей глыбы. Едва он это проделал, как странная, неземная мелодия зазвучала вокруг. Он не смог понять, что стало ее источником. Некий музыкальный инструмент или горло диковинной птицы. Волосы зашевелились на его затылке от ужаса перед проявлением древнего, возможно, злого колдовства.

Прихожая за порталом, виляя то вправо, то влево, выводила на большой внутренний двор, выложенный плитами, под цвет серого камня. Их кладка была такой безупречной, что лишь некоторым кустарникам удалось пустить корни в неразличимых щелях. В центре двора находился алтарь из белого мрамора, резко выделяясь среди невзрачной серости, свойственной самому храму и окружающей его территории.

Причудливые рисунки и знаки были высечены на алтаре. Рядом, высился постамент статуи. Только ноги остались от изваяния. Но и одного быстрого взгляда на них оказалось достаточно, чтобы заставить Конана отвести глаза в приступе головокружения. Если б сохранился весь идол целиком, то не известно, что бы тогда почувствовал юноша. Он даже содрогнулся от такой мысли. Иногда бывает полезно, когда некоторые вещи теряются в пелене прошлого.

Внезапно, позади жертвенника, один из булыжников, тихо опустился вниз, приведенный в действие хитроумным механизмом, неподвластным течению времени. Конан пытался разобрать смысл резьбы на алтаре и не сразу заметил движение. Пока чье-то злобное, любопытное, а может и голодное, шипение не привлекло его внимание.

Этот звук принудил его отпрыгнуть назад. Наверное, даже рев голодного льва не оповестил бы лучше о возникшей опасности, чем шипение змеи! По мере того, как большая змея выползала на свет из давно ушедшего мира, глаза Конана все больше расширялись от ужаса. Змеи водились в Киммерии. Но большинство из них были маленькими, ползающими существами, питающимися лягушками или мышами. Даже гадюка, способная отнять жизнь у человека, не превышала вытянутой руки.

Эта же рептилия была способна пожрать сына кузнеца в два счета. В ней было около сорока футов длины. Когда змея открыла рот, яд закапал с клыков, размером с указательный палец. Ее золотистые глаза без век светились опытом ушедшей эпохи и древним злом.

Взгляд ужасных глаз остановился на Конане. Змея снова зашипела, на сей раз будто бы удовлетворенно, в предвкушении сытного обеда после векового сна. Полуторафутовый язык выстрелил в направлении молодого киммерийца, и гадина скользнула к нему.

С криком ужаса и отвращения теплокровного существа перед чешуйчатой рептилией, Конан выстрелил из лука. Его стрела попала выше одной из ноздрей змея и отскочила в сторону от бронированной шкуры. Рептилия издала грозное шипение и высоко подняла свое тело, словно хотела подавить жертву своей массой. Но, поскольку, это была настоящая змея, она, с быстротой пантеры, нанесла удар.

Конан, ведомый первобытным инстинктом варвара, все же сумел своевременно отпрыгнуть в сторону. Он тут же установил другую стрелу на тетиву лука и выпустил вслед за первой. Эта стрела застряла в задней части головы змеи, но скорее еще больше разозлило ее, чем причинила серьезную рану. Звук, исходящий из широко раскрытой пасти, сравнялся с шипением раскаленного железа, на которое выплеснули ведро воды. В желании отомстить наглецу, змея повторила бросок, целясь ядовитыми клыками.

И снова промахнулась. А Конан готовил уже очередной ответ. Его третья стрела пригвоздила раздвоенный язык к нижней челюсти, глубоко впиваясь в мягкую плоть пасти. Шипение стало тише, однако ярость змеи удвоилась. Она вновь бросилась на киммерийца, явно собираясь обвить его своими кольцами и раздавить в чудовищных объятиях.

Юноша оттянул тетиву к самому уху и выстрелил еще раз. Наконец, ему удалось найти уязвимую точку. Его стрела вонзилась в левый глаз змеи и проникла в злобный, крошечный мозг.

Смертные муки рептилии продолжались около четверти часа, пока она не испустила дух. Она извивалась в агонии и крушила все на своем пути, поражая Конана своей силой. Змея разбила вдребезги алтарь и остатки статуи, оставляя после себя мраморное крошево. Теперь уже стало не важно, чем раньше было изваяние. От него остались одни черепки.

Когда змея окончательно затихла, Конан приблизился к огромному трупу с опаской охотника, знающего, что даже полумертвая змея способна на последний укус. Он потыкал плоскую морду концом своего лука, держа оружие на вытянутой руке. И действительно, змея дернулась, но это уже было посмертное сокращение мышц.

Убедившись, что его враг больше не шевелится, Конан отстегнул нож от поясного ремня. Он использовал его, чтобы раздвинуть змеиные челюсти. Стоически перенося едкий запах мускуса, свойственный рептилиям, юноша смазал наконечники своих стрел зеленоватым ядом, все еще сочившимся с острых клыков. Проделав это, он, напоследок, вырезал один клык из пасти, соблюдая осторожность, чтобы случайно не пораниться.

Потом он заглянул в провал, откуда выбралась змея, чтобы убедиться, не скрывается ли там еще подобное ей существо. Но, похоже, только один экземпляр сохранился в течение веков, в недрах древней святыни. Покачав головой, Конан решил больше не задерживаться и направился к выходу.

Перед тем, как обнаружить храм, молодой киммериец следовал по тропинке мимо гигантской ели. Сейчас, стоя на этом самом месте, он пожалел, что не прихватил два клыка вместо одного.

Ели больше там не было. Она пропала.

Конан сделал несколько шагов туда, где раньше стояло дерево. Не обнаружив даже признака ее пребывания, он даже протер глаза в недоверии. Как могла такая огромная ель просто исчезнуть с лица земли? Юноша снова потер глаза, но дерево не появилось. Кроме того, тропинка от забытого древнего храма теперь вела в ту часть леса, которую он хорошо знал.

Не веря своим глазам и почесывая затылок, Конан задавался вопросом: «А не привиделось ли ему все это?». Но, когда он достал из колчана стрелы, то увидел, что их верхняя часть обесцветилась, пропитавшись ядом колоссальной змеи. И это являлось действительностью, а не плодом его воображения. Он решил отложить отравленные стрелы, чтобы не использовать в обычных охотничьих походах, но сохранить для опасных зверей и, разумеется, для аквилонцев.

Оставшаяся часть дороги до Датхила не преподнесла больше никаких сюрпризов. Его путь пролегал мимо лагеря, устроенного воинами графа Стеркуса вблизи деревни. Как всегда, вокруг стоянки захватчиков разгуливали часовые, вдоль установленного заграждения. Конан сквозь зубы выдохнул ругательство в их сторону, подслушанное им у отца. Но охранников это не удивило. А, может, они просто не поняли.

Уже подходя почти к самому дому, Конан вдруг резко остановился посреди дороги.

— Их нечем удивить днем! — воскликнул он, будто озвучивая свои мысли. — Посмотрим, что будет ночью…

После тих слов, у него словно выросли крылья на пятках.

— Что с тобой случилось, Конан? — только и успела выкрикнуть Тарла, когда он проносился мимо жилища Баларга.

Юноша не остановился и не собирался замедлить свой бег, даже ради нее. Главное, ему надо было донести свои идеи поскорее до дома.

— Отец! — задыхаясь, выпалил он, проскользнув в дверной проем кузницы.

Мордек, в этот момент, обрабатывал край топора с помощью ножного шлифовального круга. Когда он отпустил педаль, ливень искр, разлетавшихся от топора, прекратился.

— Что стряслось? — спросил он, невольно повторяя вопрос дочери Баларга. — Независимо от причин, думаю, не стоит врываться в дом, словно демоны гонятся за тобой по пятам.

На короткий миг, мысли Конана обратились к храму — вне времени. Но тут же снова встали на место. Необходимо было донести их в точности.

— Если мы нападем на лагерь аквилонцев ночью, то сможем застать их врасплох, — с волнением в голосе начал он.

— Ну, нападем, и что из этого выйдет? — спросил Мордек.

— Так ведь мы тогда освободимся от них, — ответил Конан, удивляясь тому, что отец не понимает очевидных вещей.

Однако кузнец оказался более дальновидным, чем думал его сын.

— Датхил на некоторое время станет свободным, но он не вся Киммерия, — сказал Мордек. — А когда остальные аквилонцы узнают о том, что мы сделали, то тут же возвратятся с новыми силами и жестоко отомстят.

— Тогда мы должны напасть одновременно на все их лагеря, — объявил Конан. — Если мы так поступим, то они исчезнут навсегда.

Хотелось бы мне, чтобы они исчезли навсегда, — проворчал Мордек. — И что же ты предлагаешь?

— Надо послать гонцов во все деревни, — ответил юноша. — Сказать им, чтобы они выступили в определенную ночь. Тогда аквилонцам придет конец, — в подтверждении своих слов он погрозил кулаком.

Но Мордек покачал головой. От чего, прядь его, тронутой сединой гривы, опустилась на глаза.

— Может быть, так бы и случилось, — сказал он. — Только я уверен: многие из жителей скажут, что уже потеряли слишком много людей в первой войне. А некоторые, поклянутся солнцем, луной и звездами — а затем, все равно останутся дома. А другие, даже если поддержат вылазку, то будут сражаться прежним способом и будут разбиты. Корме того, король Нумедидес, пошлет еще больше солдат, чтобы подавить восстание. Да и оправдает ли будущие жертвы такое восстание?

От этих горьких слов у Конана перехватило дыхание.

— Тогда почему вы боролись с захватчиками таким способом, заранее обреченным на поражение? — спросил он. — Почему сразу не упали на колени?

— Если бы мы тогда побили аквилонцев, то, вероятно, они сочли бы продолжение войны безнадежным делом и убрались восвояси, — пожал плечами кузнец. — Они так поступали и прежде. Но они победили и закрепились на нашей земле.

— Тем более, есть причина прогнать их, — возразил Конан.

— Тем более, теперь у них есть причина здесь остаться, — осадил сына Мордек.

Их взгляды схлестнулись во взаимном непонимании друг друга.

— Я никогда бы не подумал, что когда-нибудь киммериец превратится в труса, — отчетливо произнес Конан.

Отец отвесил ему подзатыльник. Но это была не прелюдия к избиению, а скорее, как предупреждение, что не следует распускать язык.

— Ты не имеешь права использовать это слово по отношению ко мне, — сказал Мордек. — Конечно, поскольку ты не был сам на войне, то можешь нести что угодно, и я это как-нибудь переживу. Но не берись судить о вещах, которых не понимаешь.

— Ты сам не пустил меня на войну, — обиделся Конан. — А сейчас обвиняешь в незнании сути дела.

Он не стал рассказывать о схватке со змеей потому, что не был уверен, поверит ли ему отец. Он и сам бы не поверил, если б не зловещие пятна на стрелах в его колчане, не говорили о реальности происшествия.

— Я ни в чем тебя не виню, — ответил Мордек. Просто ты еще мальчик. И я буду и дальше утверждать, что война это не детские игры.

Молодой киммериец мог бы возразить, но не стал попусту перечить. Ему захотелось, наконец, все рассказать о том, что с ним произошло. И тогда, может быть, отец начнет с ним считаться.

— Слышал ли ты о древнем храме, затерянном в лесах, неподалеку от Датхила? — спросил он.

— Нет. Никогда, — отрицательно покачал головой кузнец. — А почему ты спрашиваешь? Что, аквилонцы ищут его?

— Ничего об этом я не знаю, — ответил юноша.

— Хорошо. Тогда рассказывай, что за ерунду ты имеешь в виду? — потребовал его отец.

— Неважно. Ничего особенного, — уклончиво ответил Конан — все равно кузнец не поверит.

А раз так, то и не было смысла продолжать. Мордек не любил пустословия. А за глупые сказки мог и поколотить.

Так как сын умолк, Мордек одобрительно кивнул.

— Ладно, — пробасил он. — Если тебе нечего добавить, то можешь закончить заточку топора, а у меня полно другой работы. Начинай!

Со стороны спальни послышался слабый голос Верины.

— Что ты все ворчишь на сына, Мордек? Разве нельзя оставить его в покое?

— Не будет никакого покоя, пока захватчики топчут эту землю, — пробормотал себе под нос кузнец.

— Это не то, что ты говорил мне ранее! — воскликнул Конан.

— Кром! — гаркнул отец. — Я говорил только, что бесполезно сейчас нападать! Но придет день расплаты с противником. О, да! Я клянусь, он настанет!

Ни один гандер или боссонец из лагеря в окрестностях Датхила не пожелал бы слышать голос Мордека, когда тот произносил клятву.

Меж тем, кузнец продолжил.

— Однако есть работа, которую необходимо выполнить сегодня. Не отвлекайся!

— Нельзя ругать Конана бесконечно, — тихо произнесла Верина. — Он — хороший мальчик.

Без такой похвалы Конан, возможно, и обошелся бы. Больше всего он хотел, чтобы его считали мужчиной, воином, героем. После сражения со змеей в храме из другого времени, молодой киммериец считал, что заслужил право на это. А его отец так и не узнал о схватке. И слыша, как мать называет его «хорошим мальчиком», Конан чувствовал обиду. Словно он все еще продолжает держаться за мамину юбку. Юноша знал, что Верина любит своего сына. Но такая любовь одновременно радовала и угнетала.

Он начал ногой качать педаль привода шлифовального круга. Сноп искр посыпался во все стороны от лезвия, когда он поднес его к кругу. Мордек мрачно усмехнулся и подкинул угля в горнило. Скоро край топора стал, сравним по остроте с бритвой. Конан проверил ее большим пальцем, удовлетворенно кивнул и протянул топор отцу.

— Вот! Готово.

И даже Мордек не нашел к чему бы придраться.

Глава 4. Враги

огда Грант вернулся в Форт Венариум с донесением от капитана Тревиранаса, то поразился произошедшим изменениям. Стараниями солдат, лес вокруг форта значительно поредел. Временные палатки сменились деревянными казармами. Понтонный мост через ров и настил из досок связывали Венариум с дорогой, ведущей на юг, в Аквилонию.

Путешествие по Киммерии было далеко не безопасно, поэтому аквилонцы на всем протяжении пути соблюдали предельную осторожность. Вместе с Грантом прибыли его двоюродный брат и два боссонца — Дейврайо и Бенно.

— Смотрите, вот и первые поселенцы, — сказал Валт, указывая на вереницу повозок, движущихся к форту с юга.

— Приятно их видеть, — Грант потер руки, — Может, они и не солдаты, но должны научиться драться, если мужчины конечно. Любому, кто в состоянии натянуть лук и поднять меч против проклятых варваров, мы будем рады.

— Тоже мне воины! — презрительно хмыкнул Бенно. — Да половина из этих олухов не попадет стрелой в стену сарая!

— Ну, по крайней мере, их стрелы будут направлены на киммерийцев, — сказал Валт, — В этом плане я согласен с кузеном, — он хлопнул Гранта пониже спины.

К тому же, они будут строить дома и амбары, — добавил Грант. — Если мы собираемся закрепиться на этой земле, то должны обустроить быт.

Лошадям и волам, тянущим фургоны поселенцев, в скором времени предстояло распахивать поля в местах, очищенных от леса. Стада скота и отары овец плелись позади телег. В самих повозках, люди везли с собой домашнюю птицу, поросят, а так же кошек и собак.

Ветеран Дейврайо не казался слишком уж счастливым, завидев вереницу поселенцев на пути к Венариуму. Когда Грант спросил о причине недовольства у боссонца, тот ответил:

— Так ведь, киммерийцы захотят их уничтожить даже с большим желанием, чем нас. Мы не собираемся селиться вблизи их деревень и забирать пастбища и пахотные земли, чего не скажешь о тех парнях, — он кивнул в сторону фургонов.

— Жаль, — с сочувствием произнес Валт. — А ведь наша цель была сделать эту землю вотчиной Аквилонии, свободной от варваров. За этим мы и пришли в Киммерию.

— Да, за этим и пришли, — согласился Дейврайо. — Теперь осталось проверить, правильно ли мы поступили.

Часовые возле ворот устроили Гранту и его товарищам формальный осмотр, перед тем, как позволить им войти. Их неспешные действия раздражали друзей. Грант подумал: «Неужели они принимают нас за киммерийских лазутчиков?». Гандера развеселили подобные мысли. Даже с окрашенными в светлый цвет волосами, северные дикари все равно будут мало походить на людей аквилонской крови.

Он несколько раз переспросил, прежде чем получил вразумительный ответ: Где находится капитан Нарайо, которому предназначалось письмо от Тревиранаса? Оказалось, что он вместе с другими офицерами квартирует в отдельных комнатах барака, стоящего неподалеку.

У апартаментов имелась собственная охрана, которая показалась Гранту чрезмерным излишеством. Видимо сарказм так хорошо читался на лице Гранта, что один из гвардейцев сказал:

— Что тебе не нравиться, солдат? Сделай лицо проще. Мы здесь потому, что тут граф Стеркус собирает свой штаб.

— Это не все, чем он здесь занимается, — хихикнул другой охранник.

— Закрой свой рот. Ты дурак, Торм, — зашипел на него первый гвардеец, — Если граф услышит твою болтовню, то преисподняя покажется тебе блаженством. И ты это знаешь.

— Он не услышит и не узнает, если только ты не протрепишься, — буркнул Торм сердито.

Пока охранники препирались, Грант и его товарищи вошли вовнутрь.

После яркого дневного света Гранту пришлось хорошенько поморгать, чтобы привыкнуть к полумраку. Здесь явно был зал для офицеров. Начальство, в отличие от обычных солдат, имело большие комнаты и настоящие кровати, а не просто стопку одеял. У некоторых рыцарей даже была прислуга, скатки которой виднелись возле кроватей. Гандер спросил капитана Нарайо.

— Я — Нарайо, — откликнулся мужчина, сидевший на кровати возле потайной двери, в дальнем конце зала. Грант готов был поспорить, что сам граф Стеркус живет в комнате именно за этой дверцей. Однако ему не дали времени на предположения, поскольку Нарайо спросил:

— Что тебе надо?

— Господин, у меня письмо для Вас от моего командира капитана Тревиранаса, из деревни Датхил, — доложил гандер.

— В самом деле? — Нарайо заулыбался, обнажив белоснежные зубы. — Тогда давай его сюда. Я с удовольствием почитаю и тут же напишу ответ.

— Вот оно, господин капитан, — Грант вручил офицеру скатанный пергамент, стараясь скрыть растущее недовольство.

Он надеялся побыстрее доставить сообщение и отправиться в обратный путь. Теперь же приходиться ждать, пока капитан Нарайо соизволит не только прочесть, но и придумать ответ.

Однако гандер внезапно перестал возражать против задержки, когда красивая киммерийская девушка показалась в дверях, держа в руках поднос с кувшином вина и двумя кубками. Ей было по виду не больше шестнадцати лет, да и не несла она ничего смертельно опасного, направляясь в комнату в конце зала. Охранники пустили ее без разговоров и не пытались сопровождать.

Грант все глазел и глазел. В казарме присутствовало достаточно народу, но никого кроме него не смутило ее появление.

— Кто это такая? — спросил он хриплым голосом.

— Она — новая забава графа Стеркуса, — пояснил Нарайо, отрываясь от письма.

Капитан заметил, что взгляд вестового так и остался прикованный к дверному проему, за которым скрылась девушка.

— Не надейся, что скоро снова увидишь ее, любезный, — рассмеялся он. — Девчонка пробудет там долго.

Грант чувствовал себя неловко, его уши горели.

Нарайо опять засмеялся, и гандер предположил, что его глупый вид слишком бросается в глаза. В этот момент, Грант был готов оказаться где угодно, даже перед толпой ревущих киммерийских воинов, только не в этой комнате. Как получилось, что какая-то девчонка сумела его так оконфузить?

— Она еще так молода, — промямлил гандер, смущенно рассматривая носки своих сапог.

— Наш уважаемый командующий не согласился бы с тобой. И его мнение — единственное, которое имеет значение, — сказал Нарайо бархатным голосом. — А теперь я проявлю к тебе благосклонность — не стану спрашивать твое имя.

Сначала, Грант не понял, в чем тут польза для него. Он недостаточно долго жил на этом свете, чтобы приобрести необходимый опыт. Но потом до него все же дошел смысл, сказанных капитанов слов. Гандер осознал свою ошибку и вновь залился краской.

— Благодарю Вас, мой господин, — тихо вымолвил он.

— К твоим услугам.

Закончив писать, офицер растопил сургуч в жаровне, обвязал послание лентой и запечатал письмо. Печать его кольца была выполнена в виде огнедышащего дракона.

— Вот и все. Теперь, думаю, ты сделал выводы и передашь другим слишком рьяным поборникам морали, чтобы придерживали языки во избежание неприятностей, — изрек Нарайо.

На сей раз, Грант сразу понял намек. Он вместе с товарищами поспешно покинул помещение. На удивление, никто не посмеивался над ним, пока они не покинули форт.

Только после того, как лагерь остался позади, Бенно, прищурившись, спросил:

— Ты, правда, хотел спасти девку или собирался приберечь для себя?

— Митра! — воскликнул Грант в порыве негодования, истинного или притворного. — Она слишком молода для таких утех. В ее возрасте нужно искать первую любовь, а не то, что предлагает Стеркус.

Его речь дала повод шуткам для кузена и двух боссонцев. Они продолжали дразнить его на протяжении целого дня, пока не добрались до Датхила. После того, как Грант отдал ответ Нарайо своему капитану, он зарекся, что больше не станет, кому бы то ни было говорить подобные вещи, пока будет жив.

* * *

Мужчины собрались в небольшом закутке, в конце основной и единственной улицы Датхила. Они переговаривались вполголоса. Слишком тихо, чтобы Конан мог разобрать большую часть из того, что было сказано. Он слышал только обрывки разговора: «Ее имя — Угейн… от Росиниша, на восток… грязный развратник, если когда-либо…».

Когда один из мужчин заметил Конана, то все разом умолкли.

— Что все это значит? — спросил юноша, приблизясь.

Никто не спешил отвечать. Все отводили глаза. Наконец, фермер по имени Накатор сказал:

— Думаю, парень, тебе лучше услышать обо всем от отца.

Конан рассердился. Не в последнюю очередь потому, что невысокий, худосочный Накатор был гораздо ниже его.

— Что я должен услышать? — он спрашивал уже требовательно.

— Накатор прав, — подал голос Баларг, стараясь говорить как можно мягче. — Здесь решаются мужские дела.

Остальные киммерийцы закивали, поддерживая ткача.

Их реакция еще больше разозлила Конана. Ему захотелось подраться со всеми сразу. Показать им, что он уже стал взрослым. К счастью, воспоминание об уроке, преподнесенном его отцом перед уходом на войну, сдержало его порыв бросить вызов им сразу. Ни один из этих крестьян не мог сравниться с Мордеком. Но и самому Конану было далеко до кузнеца.

Пока он колебался, тяжелая рука опустилась на его плечо сзади.

— Что происходит? — спросил Мордек, почувствовав напряжение, возникшее между его сыном и остальными.

— Мы с удовольствием тебе расскажем, — сказал Накатор, приглашая кузнеца присоединиться. — Вот только мы не уверены, захочешь ли ты, чтобы твой сын об этом услышал.

— Останься здесь, — приказал Мордек Конану.

Юноша хоть и весь кипел внутри, не посмел перечить.

Деревенские мужчины вместе с его отцом, возвышающимся почти на целую голову над многими односельчанами, отошли в сторону. Снова они говорили тихо и неразборчиво. И опять до Конана долетали только обрывки фраз. Малая часть того, что он хотел бы узнать. Напрягая слух, молодой киммериец следил за отцом. Суровое лицо Мордека скоро совсем потемнело от гнева.

— Эти сведения достоверны? — спросил он грозно.

— Да, это так, — сказал Накатор, и остальные подтвердили кивками.

— Грязное дело. Без сомнения, грязное. И мой сын должен об этом знать. Пусть у него будут некоторые понятия о нравах, царящих у захватчиков, — Мордек бросил пронзительный взгляд на Конана. — А ты помнишь слова аквилонского капитана, относительно наших девушек? Он советовал нам прятать своих женщин, когда его начальник Стеркус задумает посетить Датхил.

— Да, отец. Я помню, — сказал Конан.

— Хорошо. Хотелось бы, чтобы он не приврал, — Мордек плюнул в отвращении. — Посмотрим, каков на самом деле этот Стеркус и справедливы ли слухи о нем.

— Сообщения правдивы, — прервал его Баларг.

— Если сообщения действительно правдивы, — продолжил кузнец, делая ударение на первом слове, — то из них следует, что Стеркус забрал киммерийскую девочку из достойной семьи для удовлетворения своей похоти. Он угрожал ей, что натравит своих аквилонских псов на деревню, если она не уступит его желаниям.

— Накопившийся гнев выплеснулся из груди Конана наружу.

— Разве вы не понимаете? Мы должны убить его! Мы обязаны убить всех захватчиков!

Он сделал один шаг вперед, потом второй. И некоторые из селян невольно отшатнулись, увидев в синих глазах юноши, таких же, как и у отца, неумолимую жажду крови.

— Придет такой день, — пророкотал Мордек уверенным голосом. — Наступит обязательно. Но не здесь и не сейчас.

Баларг покачивал головой, словно в знак согласия, однако сказал следующие:

— Если бы вы не были столь же горячи, как ваш подстрекатель и не понеслись бы сломя голову на аквилонцев, стоило тем преступить границу то тогда, не было б столько мертвецов в этой деревне. Они и сейчас бы наслаждались солнечным светом.

— Кром! Мы должны были попытаться выбить врага за пределы нашей земли, — прорычал Мордек. — И мы были близки к победе! Ели б не их проклятые рыцари, то все бы изменилось в нашу пользу! Кто скажет, что сражение не обошлось нам дорогой ценой? А кто скажет, что у нас сейчас есть силы для новой битвы после таких потерь?

— У меня есть силы! — выкрикнул Конан.

Но на него никто не обратил внимания. Каждый прикидывал, чью сторону принять. Некоторые встали за спиной кузнеца, другие — позади ткача. Подобные дрязги вспыхивали повсеместно в деревенской жизни. Они в тот момент казались более важными и насущными, чем вторжение южных соседей.

— А что, если та девочка была бы родом из Датхила? — закричал Конан. — Сделали бы вы что-то большее, чем просто стоять и переругиваться?»

При всей своей ярости, его голос оставался голосом подростка, и мужчины Датхила не желали его слышать. Поглощенные привычными разборками, которые являлись для них и пищей и водой, они продолжали препираться. А между тем, лагерь, полный боссонцев и гандеров, как ни в чем не бывало, продолжал стоять на своем месте, всего лишь на расстоянии полета стрелы от деревни.

Конан, в сердцах, пошел прочь. Никто этого и не заметил, даже его отец, который махал мозолистым пальцем перед носом Баларга. Юноша направлялся назад в кузницу. Там он схватился за лук и колчан, в котором была только одна отравленная стрела. Остальные он спрятал до лучших времен. Если он пока не может стрелять по аквилонцам, то почему бы не убить кого-то или что-то еще?

Прежде, чем он покинул кузницу, его позвала мать.

— Куда ты собрался?

— В лес, — ответил Конан.

— Ты не мог бы принести мне немного воды, прежде чем уйдешь? — спросила Верина. — А заодно расскажешь, что там мужчины обсуждают в этот раз?

Он принес кружку воды в спальню, помог матери приподняться и поднес питье к ее губам. Подбирая слова, он вкратце рассказал ей о графе Стеркусе и девушке из Росиниша.

Верина отхлебнула из кружки и вздохнула.

— Может быть, она сама завлекла его… — предположила она.

— Ну, мужчины иного мнения. Они во всем винят аквилонца… — Конан говорил неуверенно, чтобы не перечить больной матери и не расстраивать ее.

Но она этого не заметила.

— Запомни мои слова. Все может быть так, как я сказала, — произнесла Верина и закашлялась.

Сын осторожно опустил ее на подушку. Когда приступ кашля прошел, мать тяжело вздохнула.

— Теперь можешь идти. Дальше я справлюсь как-нибудь сама.

— Но, мама…

— Все, ступай! — махнула рукой Верина, стоящему в нерешительности сыну.

Ее жест был достоин королевы, а не тяжело больной женщины, лежащей на убогой кровати в маленькой комнатушке. Закусив губу, Конан вышел из кузницы.

Он, чуть ли не бегом, направился к лесу, будто преследуемый демонами. Хотя, возможно, Конан и был бы рад встречи с ними. Поскольку стали бы хоть каким-то противником, с которым можно бороться с помощью стрел, ножа и просто голыми руками. Но то, что гнало его из Датхила сидело в нем самом, и он не имел сил с этим справиться.

* * *

Мелсер рубил сосну топором так, будто дерево было киммерийским воином. Поселенец, совсем недавно приехавший из Гандерланда, ударял снова и снова, с почти демонической энергией. Сосна шаталась, потрескивала и, наконец, начала падать.

— Поберегись! — крикнул Мелсер, хотя никого поблизости от рухнувшего дерева не наблюдалось.

Он удовлетворенно хмыкнул и поплевал на ладони. Еще одно дерево срублено, еще одно пойдет на строительство жилья, еще больше открытого пространства для места будущей фермы!

— Я построю ферму сам, — приговаривал Мелсер, обрубая сосновые ветки и бросая их на сани.

Потом он оттащил их на поляну, где стоял его фургон. Тут же паслись волы, монотонно пережевывающие траву. Когда хозяин возвратился, они подняли головы и взглянули на него равнодушными карими глазами.

Его жена, Эвлея, к тому времени очистила мотыгой участок и готовила семена для огорода. Их сыну Тарнусу было всего шесть лет, но мальчик рос достаточно крупным, чтобы распугать кур, клюющих зерно, предназначенное под посев.

— Убирайтесь! — вопил карапуз, размахивая руками.

Когда, по его мнению, птицы двигались недостаточно быстро, он вдобавок издавал разные страшные звуки. И куры, с громким кудахтаньем, в беспорядке разбегались.

— Не позволяй им бежать в лес, — предупредил Мелсер. — Если это случится, то лисы и ласки, конечно, поблагодарят тебя за ужин, а вот у тебя самого будет гореть задница.

— А можно приручить лис? — спросил Тарнус с нетерпением.

— Только не при помощи цыплят, — ответил отец. — Где мы возьмем других, если лисы всех съедят? Это прямой путь обратно в Гандерланд.

— И очень длинный путь, — добавила Эвлея, вытирая потный лоб рукавом.

Изнурительная работа по организации и обустройству хозяйства полностью изматывала женщину и ее мужа. После короткой паузы она продолжила:

— Если бы я знала раньше о том, что эти места так далеки, то ни за что бы, не поехала сюда.

— Здесь у нас столько земли, сколько мы сами сможем расчистить и вспахать, — рассердился Мелсер. — Там, дома, у моего отца было шестеро сыновей и, таким образом, мне бы досталась только шестая часть надела. Ты ведь знаешь, что представляет собой этот клочок земли.

— Может, он и не был очень большим, — признала Эвлея, — зато безопасным. А здесь даже негде укрыться, если восстанут варвары.

— Они не восстанут, — возразил ее муж. — А если и случится подобное, то за нами солдаты. Да и у нас самих еще руки не отсохли, — он взял с саней топор и потряс им, в подтверждении своих слов. — Если мы построим дом, то сумеем и защитить его.

В своих мечтах, Мелсер представлял большую ферму, которую всегда хотел иметь. С достаточным количеством места для пастбищ и посевов зерна. С загонами для скота и сараями под урожай. С хорошим яблоневым садом поблизости. И лесом, отодвинутым подальше, но не слишком, поскольку необходимо запасаться дровами. Он представлял и соседей, с которыми, при необходимости, можно защищать хозяйство от набегов диких киммерийцев. Только, чтобы они проживали не совсем уж рядом от его усадьбы. Он мечтал также о том, как Эвлея родит ему еще трех-четырех сыновей, кроме Тарнуса. И все они обзаведутся собственными фермами, отнимая землю от этой мрачной, запущенной местности. Поселенец улыбнулся. Сладкие видения грядущего благополучия пьянили не хуже сока лотоса.

Однако сейчас, он отдавал отчет действительности и видел, где находится. Потребуется масса усилий, чтобы воплотить свои мечтания в жизнь. Флегматичный, как большинство гандеров, Мелсер пожал широкими плечами. Работа никогда не тяготила его.

— Я возвращаюсь, чтобы закончить обтесывание дерева. Ствол хороший, прямой и он станет основой для дома.

— Хорошо, иди, — откликнулась Эвлея. — У меня самой тут полно дел. Только держи ухо востро.

— И ты тоже, — сказал Мелсер.

Жена кивнула. Муж тщательно заточил на камне лезвие ее мотыги, превратив инструмент в подобие оружия на крайний случай. Пока варвары избегали поселений вокруг Форта Венариум. Мелсер надеялся, что после избиения их воинами графа Стеркуса, они научились уважать власть короля Аквилонии и его подданных. Если б все было по-другому, то поселенцам пришлось бы бороться за выживание. Всем. Мужчинам, женщинам и детям.

Вскинув топор на плечо, как солдат копье на марше, Мелсер поволок сани обратно к срубленной сосне. Как только он обработает ствол, то перевезет его на волах к месту строительства дома. Туда, где сейчас стоит фургон.

Он принялся за работу со знанием дела. Поселенец хорошо умел обращаться с топором. Возможно, он стал бы дровосеком, но любовь к земле, доставшаяся в наследство от отца, пересилила. Мелсер уже заканчивал обтесывать ствол с одной стороны и собирался преступить к другому концу, как вдруг, неожиданно, из лесу возник киммериец с луком в руках.

Как все гандеры, Мелсер считал себя неплохим знатоком леса. Но все же, как цивилизованный человек, лучше владел ремеслом лесоруба, чем следопыта. Поэтому, появление этого варвара из ниоткуда стало для него полной неожиданностью. Киммериец же, который сверлил его взглядом из-под спутанной гривы, черных как полночь, волос — напротив, впитал умение передвигаться бесшумно с молоком матери.

Постепенно Мелсер пришел к выводу, что этот варвар не слишком уж давно оторвался от молока своей матери. Хотя был он высок и держал лук с непринужденностью опытного стрелка, но не обладал еще суровой статью взрослого мужчины. К тому же, на щеках не наблюдалось признаков растительности.

Фермер не стал угрожать поднятым топором, хотя и не бросил его. Молодой киммериец тоже не целился в него, направив стрелу на тетиве в землю. Три упитанных куропатки свисали с пояса варвара. Он должно быть просто охотился на дичь, а не на людей. Так, что их встреча могла закончиться без пролития крови, если повезет.

Мелсер поднял правую руку ладонью вверх в знак примирения.

— Ты говоришь на моем языке? — спросил он.

К его удивлению юноша кивнул.

— Немного, — ответил киммериец с сильным акцентом, но довольно внятно. — Конан, — он ткнул себя в грудь большим пальцем.

— Меня зовут Мелсер, — представился поселенец и протянул руку. Киммериец заколебался, но все же шагнул вперед и принял рукопожатие. И снова Мелсер удивился. Хотя по виду этот варвар был определенно подростком, его хватка могла потягаться по силе со зрелым мужчиной. Когда фермер говорил ему о том, что не желает ссоры, то сам дивился своей искренности.

Конан начал что-то спрашивать на своем языке, но вскоре остановился, сознавая, что человек по имени Мелсер не понимает его. Тогда он перешел на ломанный аквилонский:

— Зачем вы здесь? Что вам нужно?

— Я приехал сюда, чтобы основать ферму и обеспечить свою семью, — ответил Мелсер.

Последовал новый набор киммерийских фраз. И снова после этого Конану пришлось припоминать слова языка врагов из своего запаса.

— Не ваша земля. Вы уходить домой.

— Нет, — тряхнул головой гандер. — Я останусь здесь. Мы взяли эту землю мечом и не отдадим никому.

Он сильно сомневался, понял ли его мальчишка — варвар. Однако Конан нахмурился и грозно повторил:

— Не ваша земля!

— А я говорю — наша! — запальчиво воскликнул Мелсер.

Тут он вспомнил, что не собирался ссориться с Конаном. Чего не скажешь о киммерийце. Правда, юноша не уклонился от его протянутой руки и не давал повода для драки. Гандер сменил тон и спросил, указывая на него:

— Ты и я — мир?

На этот раз Конан не колебался.

— Нет. Никакой мир. Вы уходить, тогда мир, — сказал он решительно.

Может быть, Мелсер испытывал недостаток в средствах и не мог похвастаться благородным происхождением, зато был не лишен гордости.

— Я никуда не уйду, — отрезал фермер. — Я приехал сюда строить свой дом, чем и занимаюсь сейчас. И никто мне в этом не помешает.

— Тогда вы платить, — покачал головой варвар. — О, да вы платить!

— Любой, кто попробует согнать меня с этой земли, заплатит, — буркнул Мелсер.

Он повторил снова, чтобы до варвара дошли эти слова.

Однако до Конана все дошло, и он прекрасно понял позицию Мелсера. Может, только не разобрался в одном: от чего аквилонцы так спесивы? Он отвязал сыромятный ремешок от пояса, на котором висели куропатки, и бросил одну птицу под ноги Мелсеру. Юноша указал сначала на себя, потом на гандера и произнес:

— Враги! — после чего, быстро скрылся в лесу среди деревьев.

Мелсер медленно наклонился за куропаткой, мучаясь вопросом: «Сказал ли варвар именно то, что хотел сказать? Может быть, он хотел расстаться друзьями, но перепутал слова аквилонского языка?». Но тут, стрела просвистела в воздухе и вонзилась в ярде от места, где стоял гандер. Тот в страхе отпрянул. Если Конан задумал убить его из засады, то, вероятно, выстрелит еще.

Но из леса больше не вылетело ни одной стрелы. Киммериец выкрикнул еще раз издалека: «Враги!», потом все стихло.

Мелсер выждал какое-то время. Наконец, решив, что Конан больше не появится, гандер все же поднял куропатку и задумался. Он сам бы не стал делать врагу подарков. Может, киммериец рассчитывал оскорбить его этим жестом, или, наоборот, проявил уважение? Поселенец пожал плечами. Так или иначе, но не стоило отказываться от вкусного ужина.

Скоро вновь застучал топор. Мелсер работал с удвоенной силой. Независимо от того, что вбил себе в голову киммериец, он будет строить дом и ферму, а остальное не имеет значения.

* * *

Лорн был ремесленником и мелким бродячим торговцем, посещавшим Датхил раз в год, а то и в два. Когда он приходил, то обычно гостил у Мордека. Кузнец, время от времени, исполнял заказы ремесленника, ставя заплаты на котелки и тому подобное. Но и Лорн был мастером. Онтакже восстанавливал треснувшую или прохудившуюся посуду, делая работу, которая не поддавалась рукам Мордека. Он имел при себе набор крошечных инструментов и клепал изделия почти без швов. Обычно, занимаясь ремонтом очередного кувшина для пива или воды, Лорн любил сопровождать свою работу шутками или песнями, а так же обсудить сплетни и новости.

О последних событиях, происшедших на юге Киммерии он не знал и услышал новости только по прибытии в Датхил. Еще, ведя своего осла к кузнице, Лорн начал кипятиться.

— Подумать только! Кром! Аквилонское войско в Киммерии! — возмущенно выкрикнул он, едва переступив порог. — Аквилонские солдаты! Что они здесь делают? Почему вы не выгоните их? — его голос звучал так, будто в напасти он обвинял лично кузнеца.

Мордек оторвался от заточки конца железного штыря.

— Что они здесь делают? — переспросил он хриплым голосом. — Свалились вдруг на наши головы, чтобы захватить новые земли. Почему мы их не прогоним? Так ведь пробовали. Но они разбили нас, и в настоящий момент могут делать все, что им заблагорассудится.

— Плохи дела, — вздохнул Лорн, низкорослый, тощий человек с отвислыми пегими усами. — И какой позор! Они остановили меня и рылись в вещах, как будто я какой-нибудь воришка. Они, вполне, могли бы даже ограбить и убить меня, и кто бы с них за это спросил? Вести об аквилонском вторжении еще не достигли севера, где проживает мой клан.

— Теперь ты можешь донести эти новости до своих, когда отправишься назад, — сказал Мордек и Лорн согласно кивнул. — Эй, Конан! — крикнул кузнец и повторил еще громче — Конан!! Куда запропастился мальчишка? А, ты уже здесь… Принеси гость что-нибудь поесть и кружку пива, видишь, он с дороги.

— Конечно, отец, — Конан склонил голову. — Добро пожаловать, Лорн, — юноша заспешил в заднюю часть дома.

Взгляд ремесленника проследовал за ним.

— Он уже догнал меня в росте. Сколько ему лет? Пятнадцать?

— Двенадцать.

— Кро-ом! — протянул удивленно коробейник. — Эдак, он скоро перерастет тебя самого на два, а то и три дюйма, прежде чем окончательно созреет.

— Я знаю, — Мордек понизил голос: — Я всеми силами старался препятствовать ему, присоединиться к ватаге, которая сражалась с захватчиками. Он-то сам считает себя давно мужчиной.

— Я могу его понять, — сказал Лорн. — Все-таки, как же случилось, что вас разбили в пух и прах? Такого я не припомню на своем веку.

— Мы не бросили достаточно воинов на открытое пространство, чтобы задавить врага, — хрустнул литыми плечами кузнец, — к тому же, атака их рыцарей явилась для нас неожиданной, а тактика боя непривычной. Кроме того, многие кланы нас не поддержали.

— И теперь, вся Киммерия пострадает от их бездействия, — добавил Лорн.

— Вот и поведай обо всем этом у себя на севере, — сказал Мордек. — Может, тогда все кланы выйдут на борьбу с захватчиками… — тут он прервался и усмехнулся. — Хотя, если бы такое произошло, то могло бы считаться чудом. А когда Кром в последний раз творил чудеса на этой земле? Нет, наш бог не из таких. Он видно считает, что его народ сам способен на чудеса.

Лорн хмыкнул. Он не стал возражать Мордеку. Ни один киммериец не мог сказать, что его бог хоть в чем-то помог ему или обеспокоился его делами. Так, что кузнец был прав, относительно того, что строгое божество мешается на этот раз в людские дела. Скорее всего, он опять оставит народ наедине со своими проблемами.

Его размышления прервал приход Конана, который нес деревянный лоток с овсяными лепешками, жаренными свиными ребрышками и парой кружек пива для гостя.

— Спасибо тебе, парень, — поблагодарил Лорн и вдруг воскликнул: — А, хозяйка Верина! Я знаю, что ты тяжело больна. Не следовало ей суетиться ради меня.

— Не тревожься, Лорн, — откликнулась из-за спины Конана его мать.

Мгновение спустя, она зашлась в кашле. Ее лицо пошло пунцовыми пятнами, а на губах повисла розоватая пена.

— Возвращайся в кровать, Верина, — рыкнул Мордек и залпом осушил пивную кружку. — Лорн прав. Не делай того, что для тебя тяжело. Не ухудшай свое состояние.

— Я все еще могу исполнять часть работы по дому, — сказала Верина не без гордости.

Кузнец заскрипел зубами со смесью гнева и отчаяния. Его жена была готова пожертвовать здоровьем и жизнью, только бы отстоять свою точку зрения. Она всегда была такой, и в прошлые годы, когда болезнь еще не овладела ею. Мордеку иной раз казалось, что Верина пользуется своей слабостью, как оружием против него там, где сил не хватало. Но он хранил свои мысли в себе. Если бы кузнец говорил ей все что думает, то это еще больше разожгло бы разногласия между ними. Поэтому он и старался проводить больше времени вдали от дома.

Его частые отлучки, конечно, только усиливали близость между матерью и сыном. Когда Верину скрутил новый приступ кашля, Конан с тревогой спросил:

— С тобой все в порядке, мама? Может, тебе помочь?

— Займись гостем, пожалуйста, — отмахнулась она. — Я пока в состоянии позаботиться о себе.

— Конан насупил брови, но промолчал. Он повиновался ей охотнее, чем отцу. Мордеку же, при первой возможности, юноша старался продемонстрировать свою силу воли. Кузнец тоже скривился, но по другой причине. Он знал, что Верина не будет лишний раз демонстрировать свою хворь сыну, в отличие от мужа, чем она и занималась на протяжении долгих лет. Мордек просто сожалел, что в кружке кончилось пиво.

— Лучше, поделитесь со мной мыслями относительно того, как освободиться от проклятых аквилонцев, — подал голос Лорн, чтобы разрядить обстановку. — Когда я вернусь на север, мне зададут много вопросов, и я должен буду суметь на них ответить.

Прежде, чем Мордек успел открыть рот, Конан сказал:

— Не только солдаты пришли в Киммерию. Сюда приехали поселенцы вместе с женами и детьми. Они собираются отнять у нас земли остаться здесь навсегда.

— Он правду говорит, — проворчал Мордек, вставая с табурета, и сердито бросил жене: — Если не хочешь ложиться в постель, по крайней мере, присядь. Конан, принеси матери пива. Возможно, это предаст ей немного сил.

Ради возможности помочь матери, Конан беспрекословно подчинился словам отца. Он метнулся на кухню, чтобы налить пива. Верина с неохотой села на табурет, который освободил для нее Мордек. По мнению кузнеца, она вряд ли бы так поступила, находись в доме только ее муж. Она бы упрямо оставалась стоять на ногах, пока не рухнула бы на пол, что, вероятно, не заставило бы долго ждать. Однако в присутствии гостя, женщина не стала в открытую препираться с мужем.

— Вот, мама, пожалуйста, — Конан вернулся с полной кружкой.

— Спасибо, сынок, — Верина произнесла эти слова с нежностью, которая давно не распространялась на Мордека.

Тем временем, Лорн поглощал пищу с жадностью, поскольку действительно давно не ел и был очень голоден.

После того, как от еды остались только крошки, да несколько обглоданных костей, он облизал пальцы и вытер их об штаны.

— Благодарю вас за вашу доброту, — поклонился он стриженой головой. — Вы остались примером гостеприимства даже в столь трудные времена. Пусть меня заклюют вороны, если я знаю, чем вам отплатить.

— Твоей компании вполне достаточно, — сказала Верина, настроенная не заострять внимания на проблемах.

Но Мордек тряхнул головой.

— Если хочешь отблагодарить, то расскажи подробно обо всем, что тут произошло в родных местах, чтобы остальная часть Киммерии поучилась на нашем примере и сделала выводы.

— Я и сам бы так поступил, — сказал ремесленник. — И я с удовольствием теперь сделаю это также для вас. Слово чести.

По указанию Мордека, Конан принес для гостя подушку и одеяло, чтобы Лорн смог растянуться возле горячей печной кладки, сохраняющей тепло в течение всей ночи самого утра. Юноша отдал свою подушку, но не сожалел об этом. Лорн не должен испытывать неудобство в их доме. Гостеприимство по отношению к друзьям было столь же важным, как и месть врагам.

Жажда этой мести кипела в крови Конана, когда он лежал на своем узком ложе. Он представил себе, что граф Стеркус забавляется с Тарлой, также как с той девушкой из Росиниша. В своих мечтах, он убивал своей рукой и Стеркуса и всех остальных аквилонцев, пришедших с ним. Такие кровавые видения помогали ему заснуть не хуже, чем игрушки детям в цивилизованных странах.

Мордек также не мог заснуть.

Интересно, что будут делать киммерийцы с севера, когда узнают, что их южные сородичи попали в зависимость от Аквилонии? Кузнец надеялся, что такие вести сподвигнут их бросится спасать соотечественников. Но это только его надежды. А сколько в них правды? Остальные киммерийцы вполне могут посчитать, что соседи оказались слабаками, которые сами заслужили все то, что с ними произошло. Как и их Бог, люди из этой страны не терпели проявление слабости и безволия.

Все же, Мордек возлагал надежды на врожденную любовь каждого варвара к свободе. Когда другие киммерийцы, видя, как часть их земли попадает под пяту короля Нумедидеса, могли бы задуматься о том, что и остальные земли постигнет та же участь. Вероятно, они захотели бы сначала убедиться, что подобное бедствие минут их самих. Конечно, именно так и будет. Или иначе?

Терзаемый сомнениями, кузнец долго кряхтел и ворочался, пока сон, наконец, не сморил его.

Глава 5. Волки и Демон

има рано пришла в Киммерию, впрочем, как и обычно. Ледяные ветры дули с севера, со стороны Ванахейма и Асгарда. В это время часто случались набеги рыжих и светловолосых волков на двух ногах, которые периодически совершали вылазки в Киммерию, в поисках наживы. Иногда, людям из южных кланов приходилось помогать северным сородичам, отбивать атаки мародеров, даже более диких и необузданных, чем сами киммерийцы. Теперь же, в связи с оккупацией аквилонцами южных земель, северянам пришлось бы в случае опасности рассчитывать на собственные силы.

Пока, однако, вестей о нападении асиров или ваниров не поступало в Датхил. С севера, одна за другой, долетали только снежные бури, укутывающие кусты и деревья белым покрывалом. Охотиться стало непросто. Даже простое перемещение по глубокому снегу давалось с трудом. В суровую зимнюю пору люди, в основном, жили за счет летнего урожая, надеясь, что его запасов хватит до весны, и что не придется трогать зерно для посева, чтобы не умереть с голоду.

Для тех же, кто не кормился непосредственно от полей, как, например, семья Конана, зимнее время становилось и вовсе тяжелым вдвойне. Что если у людей не окажется достаточно ржи и овса, чтобы заплатить Мордеку за работу? Что тогда будет есть семья кузнеца? Раньше нередко случались голодные зимы, вот и эта обещала быть такой же.

Несмотря на глубокий снег, Конан выходил на охоту при первой возможности. От холода его спасали штаны из овчины и куртка из волчьих шкур, которые добыл его отец. Теплая шапка — ушанка, выделанная из тех же шкур, прикрывала голову юноши. Валенки были не по размеру большие, но он напихал туда мягкой шерсти, и они хорошо сидели на ногах.

Но даже при всем этом, ледяной холод пробрал его до костей, как только он покинул кузницу. Казалось, мороз особенно больно кусался после домашнего тепла. Изо рта молодого киммерийца вырывались клубы пара.

— Собрался на охоту, Конан? — спросила дочь ткача Тарла, которая ведром зачерпывала чистый снег, чтобы тот, когда растает в доме, превратился в питьевую воду.

— Да, — кивнул он, и даже одно это слово показалось ему длинной речью.

— Тогда удачи тебе, — сказала девушка, и ее лицо осветилось теплой улыбкой.

— Благодарю, — Конан смутился, опять коротко кивнул и заспешил к лесу.

Рядом с Датхилом раскинулся лагерь, полный боссонцев и гандеров. Сейчас он казался гораздо более приспособленным к погодным условиям, чем деревня. Часовые стояли на страже за частоколом, возле утепленной будки, заменившей летнюю палатку. Один из них приветливо помахал Конану, но он сделал вид, что не заметил. Ответный жест с его стороны мог расцениваться, как признание дружеских отношений с захватчиками.

Юноша не долго пробыл в лесу, когда послышались голоса ненавистных аквилонцев. Он тихонько прокрался между деревьев на звуки. Оказалось, что телега с продовольствием, вышедшая из Форта Венариум к лагерю возле Датхила, увязла в снегу.

— Не делай этого! — кричал охранник, поскольку возница поднял кнут, чтобы подхлестнуть лошадей. — Разве ты не видишь, что мы сначала должны расчистить путь?

— Митра! Пусть сами справляются, — возразил кучер. — Почему я должен за них работать? Этот проклятый климат не пригоден даже для скотины и варваров, не говоря уж о честных людях!

Конан не все понял из их разговора. Его знания языка захватчиков были далеки от совершенства. Хотя, и то, чему он успел нахвататься за несколько месяцев, урывками, было достойно удивления. Тем не менее, в главную суть он вник. В горле его родилось рычание. Юноша потянулся к колчану, висевшему за спиной. Он и сам не знал, возникло ли у него желание застрелить возницу за презрительные слова в адрес киммерийцев, или просто за грубое поведение.

Все же, он не стал лишать солдата жизни. Ни кучер, ни охранник так и не узнали, что были на волосок от смерти. Им было невдомек, что, презираемый ими варвар стоял в двух шагах и мог их с легкостью уничтожить, однако сдержал свой порыв. Конан бесшумно скользнул в чащу. Он уходил все дальше, выискивая дичь, а не людей.

Пуночки щебетали в вышине, на ветках деревьев. Они были одними из тех немногих птиц, которые не улетели в теплые края, с наступлением зимы. И Конану это нравилось. Как всякий хороший охотник, он мог выслеживать их часами. Они имели белый окрас и были почти не заметны на снегу. Только когда они взлетали, их выдавали черные концы крыльев. Тем самым, они напоминали белых горностаев, имевших черную кисточку на хвосте и такой же нос.

Жареные пуночки вполне годились, когда живот подводило от голода. Юноша предпочитал ловить их сетью, чем стрелять на излете. Птицы были быстрыми и проворными летунами. К тому же, тела их не большие, и потеря стрел вряд ли возместит сомнительную выгоду за количество мяса в тушке.

Юноша пошарил взглядом вокруг. Ему нужен был сейчас даже не горностай, а другие животные, которые в большинстве своем тоже побелели к зиме. Упитанные зайцы и куропатки, пирующие сосновыми и еловыми шишками. Мелькнувшие мимоходом, косые черные глаза зайца так же, как и темное оперение хвоста куропаток являлись хорошим сигналом для охотника. В зимнее время мясо куропаток становилось менее вкусным, чем летом, но для голодного человека и такое сгодится, тем более что выбор невелик.

Однако зимой не только человек становится менее разборчивым. Скоро Конан понял, что из охотника сам превратился в преследуемую жертву. В течение дня, он несколько раз слышал завывание волков. Правда, вдалеке так, что не было повода для тревоги. Но слишком рано он успокоился. Вой слышался все ближе, и юноша с ужасом понял, что стая вышла на его след.

Первым порывом молодого киммерийца, как и у всякого преследуемого существа, было желание нестись как ветер в поисках укрытия. И он побежал, поскольку прекрасно знал повадки охотников. Волки бегали гораздо быстрее людей. И любой человек, который думал иначе, был обречен.

Все же Конан не убегал сломя голову и не расходовал понапрасну сил. Его глаза искали подходящее место, где можно хоть как-то противостоять диким зверям, для которых он представлял лакомый кусок. И вскоре ему повезло. Конечно, если б юноша удирал без оглядки, то, возможно, так ничего бы и не заметил на своем пути.

Два валуна, оба выше человеческого роста, склонились друг к другу таким образом, что представляли узкую арку, способную защитить с боков. Прямо возле одного из сквозных отверстий росла высокая ель, к стволу которой Конан прижался спиной. У него были лук и стрелы, а также отцовский, длинный нож на поясе. У волков имелись когти и острые зубы. По врожденной свирепости противники могли поспорить друг с другом.

Звериное рычание сменилось высокими, возбужденными завываниями, когда волки поняли, что загнали жертву в западню. Первый волк бросился на юношу, взбивая лапами рыхлый снег. Красный язык вывалился из пасти, с желтоватых клыков капала слюна. Янтарные глаза зверя горели ненавистью и голодом.

Вожак стаи прыгнул и тут же выстрелил Конан. Он выпустил отравленную стрелу, натянув лук до отказа. Ему было необходимо поразить зверя наверняка. Яд оказался такой сильный, что волк без звука покатился по снегу. Он умер раньше, чем достиг земли. Его дымящаяся кровь, толчками вытекала из раны.

Следующая стрела вылетела за первой, менее чем через один удар сердца, посланная твердой рукой, закаленной работой в кузнице. Она вошла почти по самое оперение в глаз волка, ближайшего к вожаку. Он также умер мгновенно. Третий выстрел поразил еще одного волка, однако не смертельно. Этот зверь, скуля от боли, пополз прочь от человека.

Конан выстрелил еще три раза. В результате смерть настигла еще одного противника, другой оказался ранен, а третья стрела не нашла цель и пропала бесследно. Некоторые, из оставшихся в живых, накинулись на трупы и принялись рвать клыками тела собратьев. В это голодное время года любое мясо оставалось мясом. Снег вокруг побурел от крови. Конан смог уложить точными выстрелами еще двоих волков, когда те жадно пожирали сородичей.

Но некоторые, сосредоточили свое внимание на человеке. Один из них прыгнул на него через труп вожака, пока Конан доставал новую стрелу. Человек, выросший в цивилизованной стране, скорее всего, продолжил бы тянуться к колчану, даже сознавая, что не успеет. Или заколебался, прежде чем бросил бы лук и схватился за нож.

Однако Конану были чужды колебания и сомнения. Руководствуясь инстинктом варвара, он молниеносно выхватил нож из ножен и ударил волка в тот момент, когда зверь вцепился в него. Зловонное дыхание вырывалось из пасти, тянущейся к горлу юноши. Одной рукой молодой киммериец отстранял от себя страшную морду, одновременно нанося яростные удары ножом снова и снова, куда попало, пока его правая рука не обагрилась кровью по локоть.

Внезапно, волк решил, что больше не хочет сражаться, и попробовал вырваться. Но слишком поздно. Его лапы уже не держали вес тела. Он обмяк и безжизненно привалился на Конана, увлекая его за собой на землю.

Сын кузнеца отбросил труп в сторону и вскочил на ноги прежде, чем другие смогли напасть на него. Он снова взялся за лук и стрелы, готовый если и умереть, то принять смерть в битве.

Но волки получили достаточно. Те, кто выжили и избежали ран, унеслись прочь в поисках более легкой добычи. Боевой клич Конана наполнил притихший лес радостью победителя. После, он добил двух раненных зверей, которые все еще корчились на снегу. А затем, занялся снятием шкур с тех, кого не успели до конца пожрать товарищи. Кроме того, молодой варвар вырезал несколько кусков плоти. Лютой киммерийской зимой не приходилось особо выбирать, и он был рад поживиться даже худшим, чем мясо волка.

Обремененный добычей, он шел домой. И возвращение в Датхил казалось ему более тяжелым, чем поход из деревни в лес. Он застревал в сугробах, с трудом выбираясь на наст. Несмотря на холод, юноша весь покрылся потом под меховой одеждой, пока, наконец, не достиг дома. От высокой температуры, царящей в кузнице у Конана, только что пришедшего с мороза, даже закружилась голова.

В это время, Мордек наносил удары молотком. Он трудился над железной подставкой под дрова, придерживая ее на наковальне чугунными клещами. Кузнец, обернулся, когда Конан ввалился в дверь.

— Здоров ли ты, парень? — спросил он озабоченно, в его голосе звучала тревога.

Конан удивленно посмотрел на себя. Он сначала и не понял, что с ног до головы был заляпан кровью.

— Это не моя кровь, отец, — с гордостью объявил юноша и стал складывать перед собой на полу шкуры и волчье мясо.

Мордек молча следил за его действиями. Только когда его сын закончил, он спросил:

— Неужели ты сам расправился со всеми ними?

— Кром! Конечно, сам! — воскликнул Конан и сбивчиво поведал отцу про сражение со стаей; энергии в тот момент из него вышло не меньше, чем во время схватки.

После того, как Конан закончил свой рассказ, его отец долго молчал. Когда он, наконец, заговорил, то обращался больше к себе, чем к сыну:

— Возможно, я был не прав…

Глаза Конана округлились. Он никогда не слышал от отца ничего подобного.

— Когда мы снова соберемся на войну, я не буду пытаться удержать тебя, — продолжил Мордек, поворачиваясь к сыну. — Нельзя судить о некоторых вещах по их внешнему виду.

От этого признания Конану захотелось вновь победно закричать. Даже громче и торжественнее, чем когда волки, поджав хвосты, убегали от него в лес.

— Я убью аквилонцев, — сказал юноша. — Убью и разграблю их лагерь.

Его отец задумчиво разглядывал свернутые, заиндевевшие шкуры и куски сырого мяса на полу.

— Может, так и случиться, — пробормотал он. — Я от своих слов не отказываюсь. — А пока, — Мордек тряхнул головой, — спрячь добычу в снегу за домом. Это сохранит мясо и шкуры от разложения.

— Хорошо, отец, — сказал Конан, нагибаясь. — Только кроме волчьей плоти ничего больше нет…

— Все лучше, чем ничего, — прервал его кузнец. — Если потушить это мясо в горшке достаточно долго, то оно потеряет большую часть неприятного запаха. И еще, Конан… — добавил он, — когда вернешься — хорошенько помойся. В крови не только твоя одежда.

Конан любил мыться не больше любого другого подростка его возраста, но согласно кивнул. Он сам чувствовал, что насквозь тяжелым запахом крови. Неся мясо по двору, он услышал звон железа. Это Мордек заталкивал подставку в печь, чтобы еще раз раскалить. Скоро молоток кузнеца застучал вновь. Работа продолжалась.

* * *

Поле, расчищенное впопыхах, не могло прокормить Мелсера и его семью в достаточной мере в течение их первой зимы на земле Киммерии. Но поселенец и не ожидал другого результата. При переезде на север, он прихватил с собой все серебро, что накопил. Деньги были спрятаны в крепкой железной коробке, закопанной под земляным полом домика, построенного фермером, и ждали своего часа.

Теперь часть того серебра звенела в мешочке у пояса, когда Мелсер вел одного из своих волов к быстро растущему городку вокруг Форта Венариум. Он был вооружен довольно длинным копьем. На его бедре покачивался кинжал, похожий скорее на небольшой меч. Может, окрестные варвары и казались запуганными, но не находилось глупцов, поверившим в их покорность. Сам Мелсер дураком себя не считал. Некоторые поселенцы тоже были не прочь воспользоваться слабостью ближнего, только он не собирался никому давать шанса поживиться за его счет.

Снегопада не было уже несколько дней. И уже достаточно много людей утоптали дорогу. Хотя шагать по мерзлой земле, занесенной снегом, являлось не очень приятным занятием, но все равно более легким, чем, если бы дорога представляла собой непроходимое болото. Мелсер уверенно двигался вперед, готовый к возможному нападению диких животных или не менее диких людей.

Несколько всадников скакали к нему с севера. Их кольчуги позвякивали в такт копытам лошадей. Фермер, на всякий случай, поудобнее перехватил древко копья. Однако один из них миролюбиво помахал, а другой, коснувшись рукой края остроконечного шлема, сказал:

— Пусть Митра бережет тебя в пути, незнакомец.

— Пусть и вас он хранит, — ответил Мелсер.

Оба всадника еще раз помахали ему уже на ходу. Скоро цокот копыт стих вдали, и фермер побрел дальше своей дорогой, подгоняя вола.

Увидев Венариум, город, названный в честь форта, Мелсеру захотелось протереть глаза. Когда он посещал эти места в последний раз, то поселение было в разы меньше. Теперь же, оно выросло, по крайней мере, до размеров крупного городского рынка, где-нибудь в Гандерланде. Новые дома и склады появились, как грибы после дождя.

Когда фермер входил в городок, то встретил аквилонского рыцаря, который нес новое седло из шорной мастерской. Раньше здесь ничего подобного не существовало. По соседству, кузнец в кузнице подковывал лошадь. Та возмущенно фыркала, когда он забивал гвозди в ее копыта.

— Успокойся, моя красавица. Ты же знаешь, что это не больно, а я скоро управлюсь, — утешал ее кузнец, продолжая работу.

После его слов, лошадь действительно притихла. Так же, как и женщины, животные любили мужскую ласку.

Одна из жительниц города, выглядевшая слишком богатой, чтобы быть женой простого крестьянина, торговалась с хозяином лавки тканей из-за отреза парчи. Возможно, она приходилась женой другому торговцу, а может, даже офицеру, который вывез свою супругу с далекого юга. Лохматый киммериец, закутанный в шкуру барса, спускающуюся до колен, нес рубашку блестящего зеленого шелка. В такой не стыдно было бы предстать пре дворе короля Нумедидеса. Странным же образом варвары приобщались к цивилизации!

Завидев киммерийца, Мелсер сжал пальцы на древке копья. Но северянин пребывал отнюдь не в воинственном настроении. Радуясь покупке, он улыбнулся гандеру и пошел дальше. На лице фермера тоже невольно появилось подобие улыбки. У себя лесу, Мелсер не доверял варварам, после памятной встречи с юношей по имени Конан, хотя тот и не причинил ему явного вреда. Здесь же в Венариуме, даже взрослый дикарь казался не опасным.

Так считал Мелсер, пока не завернул за угол и не увидел пьяного вдребезги киммерийца. Варвар лежал на спине возле двери в таверну и смотрел на мир мутным, безразличным взглядом. Рядом с ним, валялся в луже блевотины светловолосый гандер. Фермер сокрушенно покачал головой. Может, Венариум и приобщал варваров к цивилизации, но также ввергал цивилизованных людей в варварство.

Пройдя мимо, Мелсер постучал в дверь к мельнику. У него он купил муки, в мешках из грубой холстины. Навьючив мешки на спину вола, фермер подстегнул животное, и оно покорно двинулось в путь. А как же иначе? Это всего лишь подневольная скотина. Вот Мелсер не раб и гордился своей свободой.

На углу он остановился, пропуская солдат, которые вели закованных киммерийских пленников к Форту Венариум. Они станут рабами либо здесь, либо на акилонских рудниках. Короткая их ждала жизнь. Короткая и невеселая. Различие между волом и варваром состояло в том, что первый никогда не пробовал вкуса свободы, а так — разница не большая.

В магазинчике, торговавшем всякой мелочью, Мелсер приобрел прекрасные железные иглы для жены. Эвлея извела все, что захватила из Гандерланда и поговаривала об изготовлении костяных. Он также купил ей пакетик с сухими лепестками розы, в качестве благовония. В вечно промозглой Киммерии, сушка цветков выглядела пустым делом.

Потом фермер собирался разжиться небольшим количеством приправ для улучшения повседневной пищи. Эти специи проделали долгий путь из Иранистана в Аквилонию, а после и сюда. Но, узнав их стоимость, он схватился за голову. Продавец лишь пожал плечами.

— А как по твоему? Я продаю товар, который сохранил от бандитов и жадности правителей. Поэтому ты платишь мне за все неприятности и поборы, произошедшие по дороге в эти края, — сказал он.

— А сам-то ты, сколько за них заплатил? — поинтересовался Мелсер.

— Безусловно, меньше, чем объявляю сейчас. И если подумаешь иначе, то ошибешься. Нигде в звездах не записано, чтобы я торговал себе в убыток, и мне неразрешено зарабатывать на жизнь, — объявил торгаш.

Он оставил Мелсеру время на размышления. Но фермер после такой откровенности был не расположен, спорить и препираться с ним, поэтому сразу спросил:

— А сколько стоит и есть ли перец с корицей в других лавках поблизости?

— Иди и ищи, друг мой. Пусть тебе сопутствует удача, — сказал продавец. Тебе повезет, если ты вообще их найдешь. Но если все же отыщешь и даже дешевле, чем у меня, то я возмещу тебе разницу в цене.

Эта речь убедила Мелсера не тратить попусту время на поиски. Он повел своего вола вниз по улице, на которой находился трактир, но не было пьяниц разных национальностей, валяющихся снаружи. Фермер привязал животное к опорному столбу у входа, затем шагнул вовнутрь и заказал кружку пива. Он сел так, чтобы можно было наблюдать за волом. На спине скотины возвышались лишь мешки с мукой, все остальное, более мелкое, он забрал с собой. Но даже без поклажи, вол мог представлять соблазн для воров.

Расправившись с первой кружкой, гандер тут же попросил следующую. Когда же и она опустела, к нему подошла пригожая служанка с широкой, выжидающей улыбкой. Но он не стал брать еще одну, а просто встал и вышел из кабачка. Улыбка мигом сползла с лица служанки, и она отпустила ругательство в его след. Сделав вид, что не расслышал, Мелсер отвязал вола и двинулся в обратный путь.

Он шел по лесу и находился в пределах мили от дома, когда стрела просвистела мимо его уха и вонзилась в ствол ели, справа от него. Гандер стиснул копье и посмотрел в том направлении, откуда вылетела стрела, но ничего не разглядел. Кругом стояла тишина. Кто же тогда стрелял? Неужели бесплотный дух натянул лук? Если бы какой-то разбойник хотел его убить, то не остановился бы на одном выстреле.

После нескольких попыток лазания по сугробам, до фермера донесся чей-то смех. Неожиданно из-за сосны появился Конан, со снегоступами на ногах.

— Зачем так скачешь, — крикнул он на плохом аквилонском. — Ты прыгать высоко! — юноша засмеялся и повторил прыжок, тем самым больше разозлив поселенца.

— Еще бы не подскочить! — заорал Мелсер. — Ты мог убить меня, сукин сын!

— Если б хотел, да, — кивнул невозмутимо Конан. — Но не убил. Слишком просто.

Он добавил еще что-то на своем языке, затем нахмурился, ища подходящие слова. Потом оживился — нашел:

— Так, забава. Забава — это слово?

— Да, забава — это слово, — зарычал Мелсер. А ну-ка иди сюда, паршивец и я надеру тебе зад. Митра! Я проучу тебя, проклятый дикарь!

Немного поостыв, фермер задался вопросом: «Мудро ли он поступает, оскорбляя молодого варвара с луком в руках, особенно, когда тот уже показал свое умение в стрельбе?».

В это время Конан продолжал его осторожно изучать.

— Ты бояться? — спросил он, наконец.

— Боюсь? О, нет! — воскликнул Мелсер. — Я просто разъярен. Подойди ближе и получишь сполна, что заслуживаешь.

К его удивлению, Конан неожиданно отвесил ему поклон.

— Ты смелый человек, — сказал киммериец. Я больше не играть с тобой, — его голос окреп, и Мелсеру показалось, что перед ним сейчас не мальчишка, а воин, достойный уважения. — Не буду стрелять тебя до начала война, — добавил варвар.

Прежде, чем Мелсер ответил, Конан исчез за сосной. Больше он не показался и не заговорил. Фермер не увидел, как юноша скрывается в чаще, хотя, без сомнения, он уже был далеко. Мелсер пожалел, что не может потягаться с мальчиком в знании леса.

Качая головой, гандер вернулся к спокойно ожидающему хозяина волу. Он подошел к дереву с торчащей в нем стрелой и обломил. Потом, подумав, стал выковыривать из ствола наконечник, дивясь тому, как глубоко он воткнулся. Несмотря на то, что с виду Конан был безбородым подростком, силу имел он поистине мужскую. Закончив, Мелсер опустил железный наконечник в поясной мешочек. По крайней мере, теперь Конан не сможет им воспользоваться в следующий раз, когда наступит час войны.

— Пошевеливайся! — прикрикнул он на вола, потянув за веревку.

Оба, хозяин и животное продолжили путь на ферму.

* * *

В Датхиле никогда не было питейных заведений. Никто не смог бы заработать там, где почти каждая семья варила пиво самостоятельно. Когда сельские жители хотели обсудить текущие дела, то собирались в доме одного из крестьян и беседовали под большое количество кружек с добрым янтарным пивом.

После окончания работы Мордек положил свой молот на крепкую железную полку и вышел из кузницы. Меся снег, он направился к дому Баларга. Улица была пуста. Аквилонские солдаты не шатались по деревне. С тех пор, как участились снегопады и метели, теплолюбивые южане предпочитали не высовывать носа из своего лагеря. Для них такая погода становилась равносильной бедствию. Мордек мрачно ухмыльнулся. Для него это была просто еще одна зима, не хуже и не лучше предыдущих. Бывало и теплее, но случалось, стояли поистине трескучие морозы. Дойдя до соседнего жилища, он постучал в дверь. Открыл сам ткач.

— Заходи быстрее, — молвил он. — Не позволяй выхолаживаться теплу очага.

— Спасибо за приглашение, — поблагодарил Мордек, преступая порог.

Баларг поторопился закрыть дверь. Между двумя мужчинами существовала скрытая неприязнь, и они настороженно относились друг к другу. Из них двоих, безусловно, Мордек был более сильным физически. Но ему хватало ума признать, что ткач хитрее его. Со своей стороны, и Баларг был достаточно прозорлив, чтобы понимать — не все в Датхиле решается умом. Иногда грубая сила оказывалась лучшим решением назревшей проблемы.

— Пива? — предложил ткач.

— Не откажусь, если угощаешь, — ответил Мордек.

Баларг метнулся к кувшину, стоящему на столике возле ткацкого станка. Кузнец налил в кружку пиво, взял полоску вяленого мяса и взгромоздился на табурет около камина. В комнате, наряду с хозяином, находилось еще четверо мужчин. Трое местных жителей и незнакомец, крупный человек, штаны которого украшал узор, свойственный одному из северных кланов.

— Придет ли кто-то еще? — спросил кузнец после хорошего глотка из кружки.

— Я приглашал Нектана. Только зайдет ли он… — пожал плечами Баларг.

Мордек тоже сомневался. Нектан был пастухом и оставался со своими овцами в любую погоду, если некому было присмотреть за ними в его отсутствие. Взгляд кузнеца переместился на чужака.

— А кто твой друг?

Опередив ткача, незнакомец заговорил сам:

— Зовут меня Эрт, — его голос был низким, как у Мордека. — Я родом из Гарвада, что на границе с Нордхеймом.

— Ты похож на вождя клана, или я ошибаюсь? — нарочито медленно, с расстановкой спросил Мордек и Эрт утвердительно кивнул. — От Датхила до Гарвада долгий путь, — сказал кузнец, отхлебнув пива. — Что привело тебя сюда?

— Послушай, Мордек… — начал ткач, но пришелец махнул рукой.

— Все в порядке, — сказал Эрт и тут его прервал громкий стук снаружи.

Баларг открыл дверь.

— Нектан! — воскликнул он. — Я уж думал, что мы не дождемся тебя. Кто же смотрит за отарой?

— Так ведь его сын, — Нектан указал на кузнеца.

— Он? — удивился Мордек, а потом хлопнул себя по лбу. — Кром! Ну, конечно же! Так и есть, иначе бы, Конан обязательно увязался за мной.

— Именно, — подтвердил Баларг.

Это его слово имело смысл, но вряд ли в комнате находился еще кто-нибудь, кроме Мордека, кто понял его. Ткач знал, какими глазами Конан смотрит на его дочь. На днях, он собирался решить с Мордеком вопрос о том, что если не взять ситуацию в свои руки, то сын кузнеца и девушка вполне могут сбежать по весне из дому.

Нектан плеснул себе немного пива и принялся грызть кусок копченой баранины. Когда он передвинул табурет поближе к огню, Мордек посторонился, освобождая ему место. Пастух проводил на холоде почти все время и заслуживал теперь толику тепла.

— Ремесленник по имени Лорн рассказал мне, что тут у вас произошло, — продолжил Эрт. — Я решил в этом лично убедиться, и сейчас нахожу, что все так и есть. Еще по дороге, чуть севернее от вашей деревни, меня остановили желтоволосые солдаты. Они принялись издеваться и оскорблять меня, пользуясь тем, что их много, а я один. Тогда я вынужден был стерпеть, но не забыл нанесенной обиды.

— Ты сам подтвердил, что их много, — сказал Мордек. — Вот и мы вынуждены пока терпеть, однако тоже ничего не забудем.

— Правда, чем дальше мы тянем с возмездием, тем сильнее становятся аквилонцы, — вставил Баларг.

— Точно так, будь они прокляты! — воскликнул Нектан, и другие селяне закивали. — Они строят большую крепость, которую называют Венариум, — пастух выговорил чужое слово по слогам и с явным презрением, — ее теперь штурмовать гораздо сложнее, чем простой форт, не говоря уж о городищах нашего народа, — он промочил горло пивом и наклонил голову, обращаясь к Эрту: — А ты видел ее?

— Еще нет, — ответил северный вождь. — Но собираюсь взглянуть, перед возвращением в родные места.

— После того, как ты во всем разобрался, что вы там, у себя на севере будете предпринимать? — спросил Мордек.

— Конечно, надо что-то делать, — сказал Эрт. — Лорн предлагал объединиться и поднять все кланы на борьбу с врагом. Кром! Он убедил меня! Но не каждый захочет прислушаться к словам безземельного бродяги, промышляющим починкой дырявых котелков и треснувших кувшинов.

— Он хороший мастер и дело свое знает, — вступился за товарища Мордек. — Когда не знаешь человека, не говори о нем плохо.

Пристальный взгляд Эрта был сродни обнаженному клинку. Взгляд кузнеца ему ни в чем не уступал. Когда они схлестнулись, казалось, искры полетели во все стороны.

— Друзья! Друзья мои, — Баларг постарался разрядить напряжение, — здесь не время и не место придавать этому значение.

Мордек молчал. Он не отрывал глаз от Эрта. После нескольких ударов сердца, вождь первым отвел взгляд и произнес:

— Ну, хорошо. Может быть, в этом ты прав. Но я буду утверждать, что в моем путешествии через всю Киммерию, люди послушают именно меня, доверяясь словам вождя, — он говорил об этом с гордостью, уверенный в своей правоте.

— Слышать — одно дело, — возразил Нектан. — Действовать — другое. Зашевелятся ли они после услышанного?

— О, да, — Эрт заговорил мягко, но с еще большей уверенностью. — Можешь поверить мне, друг мой пастух. Выслушав меня, они еще как зашевелятся!

* * *

Конан стоял на вершине холма, наблюдая, как овцы на склоне копошатся в снегу, пытаясь добраться до жухлой травы. Он так же посматривал в сторону леса. Если волки рискнут напасть, то на этот случай у него в запасе лук, и, к тому же, при нем крепкий посох Нектана. Этот посох, вырезанный из твердой древесины, был отделан серебром. «Береги его, парень» — напутствовал пастух, вручая вещь Конану. «Если потеряешь, то сделаешь меня самым бедным человеком на свете».

Маленький костер потрескивал рядом, защищенный от порывов северного ветра большими валунами. Конан нагнулся и подбросил несколько сухих веток на угли. Этот костерок не давал много тепла, но Нектан не разводил большой огонь, и юноша сначала оставил все так, как сделал пастух. Несомненно, сам Нектан готовил пищу и дремал возле него. А теперь, не желавшему прозябать в сырости и холоде, Конану приходилось кормить его хворостом, чтобы тот разгорелся.

Впрочем, если бы пастух возвратился из Датхила только на следующий день, сыну кузнеца все равно бы пришлось самому на нем готовить и спать рядом с ним. Правда, Нектан обещал вернуться перед закатом, но Конан не всегда верил обещаниям.

Что-то пролетело над головой. Однако молодой киммериец не предал этому значения. Даже самый большой орел мог унести в когтях только новорожденного ягненка. Но до появления ягнят оставались еще долгие месяцы. И никакая птица не в состоянии поднять в воздух взрослую овцу, тем более улететь с ней. Так думал Конан, но летучая тварь камнем упала с небес на отару, и тут же одна из тучных овец жалобно заблеяла.

Это существо, пытающееся унести овцу, могло бы быть чем угодно, только не птицей. Оно имело огромные, черные, перепончатые крылья. Над парой яростно пылающих глаз, торчали заостренные уши. Когда тварь злобно зарычала, то открылась широкая пасть, полная острых как иглы длинных зубов.

Что же это такое? Гигантская летучая мышь? Демон? Ответы на эти вопросы не очень бы помогли Конану. Все, что он хотел сейчас знать, это как бы не дать твари поживиться овцой Нектана. Натянуть лук, было делом одного мгновения. Выстрел занял и того меньше. Стрела вонзилась в грудь возле основания крыла летучего ужаса. Только существу она не нанесла видимого урона. Тварь захлопала крыльями, собираясь взлететь с избранной жертвой. Конан выстрелил снова. Вторая стрела пронзила плоть на расстоянии ладони от первой, но и это не принесло успеха. Ни одно из известных живых существ, не смогло бы безболезненно перенести подобные ранения.

— Проклятый Демон! Грязная тварь! — закричал Конан.

Он отбросил в сторону лук и схватил, лежащий у костра, посох. Продолжая грозно кричать, юноша бросился на врага, который пытался украсть то, что тот поклялся беречь. Демоническое создание, наконец, выпустило овцу. Рыча, оно двинулось навстречу Конану.

Нестерпимое зловоние обдало киммерийца с ног до головы. Размахнувшись, он ударил тварь посохом Нектана. Серебряный набалдашник угодил врагу под ребра, войдя в плоть, как в масло. То, с чем не справились железные наконечники стрел, оказалось под силу серебру. Демон истошно завопил.

— Ха! — вскричал юноша и ударил снова и снова.

Внезапно, демон решил отказаться от сражения с человеком, причиняющим ему такие муки. Хотя он был голоден, но никакая пища не стоила подобных страданий, причиняемых серебром. Завизжав от страха, тварь развернулась, чтобы спастись бегством.

Но Конан ударил еще раз, уже с двух рук и тут же заревел, как бык, от восторга. От последнего удара демон вспыхнул и загорелся, словно факел. Не переставая вопить от боли, он все же ухитрился взлететь. Но, где-то над лесом, едва поднявшись на высоту деревьев, существо рухнуло вниз.

Когда тварь врезалась в снег, Конану на миг показалось, что он слышит шипение раскаленного железо, когда его резко погружают в студеную воду. Он не раз слышал подобные звуки в кузнице отца. Может, ему просто почудилось, но варвар сохранил память об этом на долгие годы.

Отбившись от демона, юноша поспешил к раненой овце. Он, как мог, обработал раны, поливая на них пивом из фляги, чтобы хоть как-то предостеречь от загноения. Овца платила за заботу отчаянным ляганием, к счастью только пониже колен Конана. Толстая шкура с густым зимним мехом уберегла ее от верной смерти. А так, зубы и когти летающего демона оставили только незначительные повреждения.

Когда Нектан возвратился незадолго до захода солнца, то сразу заметил пятна крови на спине одной из овец.

— Кром! Конан, ты что спал? — спросил он сердито. — Я отделаю тебя моим посохом, если ты проспал беду.

— Бабд, Морриган, Мача и Немейн, пусть будут в свидетелях, я не спал! — воскликнул Конан и рассказал о схватке с демоном.

Пастух слушал молча. Потом подошел к овце и присел на корточки, чтобы осмотреть повреждения.

— Такие отметины не могли оставить волк илирысь. Даже орел и тот, — сказал он задумчиво. — Сначала я сомневался, но сейчас думаю, что ты говорил правдиво.

— Я и говорил правду, — ответил Конан. — Ту тварь удалось поразить только серебряным наконечником твоего посоха.

— От стариков я когда-то слышал, что серебро и огонь являются главным оружием против демонов, — сказал Нектан и удивленно покачал головой. — Должен признаться, я никогда не думал о том, что придется проверять это в обыденной жизни.

Глава 6. Охотники

есна запаздывала в Киммерию и это особенно ощущали те, кто привык к более теплому климату Аквилонии. Вот и графу Стеркусу казалось, что приход весны в здешние места не соответствует обычному календарю. Небо по-прежнему было серым и мрачным, как в течение бесконечной зимы. Правда, снегопады и метели прекратились, но снег не спешил таять.

Не чувствовалось никакого рассвета жизни, как это обычно происходило в южных краях. Вечнозеленые хвойные деревья имели тот же темно-зеленый цвет, что и зимой, хотя тогда снег скрывал большую часть их крон. Все же постепенно, молодая зелень стала потихоньку пробиваться сквозь прелый пласт прошлогодней травы. Однако весь этот процесс шел настолько медленно, что на первый взгляд и вовсе не происходило хоть каких-то изменений. Крики сов, клекот ястребов, треск тетеревов и куропаток заменяли веселое щебетание певчих птиц.

Правда, к пению местных птиц Стеркус был равнодушен, как почти ко всему, что имело отношение к Киммерии. Он потерял счет письмам к королю Немедидесу и другим влиятельным людям в Тарантии, в которых умолял, чтобы ему позволили хоть ненадолго вырваться из этой глуши и побывать в цивилизованной стране.

Но никто не прислушался к его просьбам. Лишь однажды, король через своего секретаря прислал ответ. Однако в нем говорилось, что поскольку Стеркус провел такую прекрасную работу на севере, то ему надлежит и дальше стараться в том же духе. Особенно, что касается роста поселений подданных короны. Из всего этого граф понял — не видать ему цивилизации в обозримом будущем.

В какой-то период, развлечения с Угейн отвлекали его от грустных мыслей. Но киммерийская девчонка была точно не тем, что могло полностью удовлетворить графа. В конце концов, Стеркус пересытился ее и отослал обратно в деревню. Хотя девушка и возражала, жалуясь, что он так и не оказал ей обещанного покровительства, а лишь попользовался некоторое время.

В чем-то она ошибалась. Но, к ее счастью, так никогда и не узнала в чем именно. Существовали серьезные причины, почему Стеркуса отправили за границу Аквилонии. И почему его вряд ли теперь примут при дворе Тарантии, или рады будут видеть даже в провинции. Все знали о пристрастии графа к юным девочкам, и, не в последнюю очередь, дворянин отсылал Угейн в Росиниш, чтобы не портить свою, без того подмоченную, репутацию. Кроме того, для него девчонка становилась уже слишком взрослой и не соответствовала запросам графа.

Освободившись от общества Угейн, он какое-то время размышлял о целесообразности своего поступка. Может, она еще бы и сгодилась? Но к тому моменту, когда Стеркус пришел к такому выводу, что-либо менять уже было слишком поздно. И, наконец, граф для себя решил, что сделал все правильно. В, конце концов, все равно скоро пришлось бы искать ей более достойную замену.

После изгнания девушки девушку из Венариума, назад к варварам, Стеркус принялся писать депеши к начальникам лагерей на захваченной территории. В течение нескольких недель, поток директив, летел из-под его пера к командирам гарнизонов и старостам колонистов. Однако подчиненные не спешили развивать бурную деятельность. У поселенцев своих забот хватало. Они, в большей мере, занимались развитием своих хозяйств. Офицеры же, достаточно осведомленные о графских наклонностях, в первую очередь, пеклись о своих людях. Им требовалось сначала сохранить солдат сытыми и здоровыми, а уж потом потакать слабостям Стеркуса. Так, что некоторые обратные письма были весьма туманного содержания. В них чаще всего говорилось о превратностях жизни в тяжелых условиях.

Сам граф Стеркус не являлся профессиональным солдатом, хотя как любой аквилонский дворянин был достаточно знаком с военным делом, чтобы в случае чего помочь защитить королевство от вторжения извне. Тем не менее, независимо от его качеств, именно он был выбран Нумедидесом на роль командующего по захвату этой оставленной богами части света, что не слишком радовало его самого. Раз уж так случилось, то он, как командующий, просто обязан периодически инспектировать гарнизоны, чтобы проверять истинное положение дел, а не безоговорочно полагаться на донесения. Кто может на это возразить? Никто. А если он попутно будет решать и личные вопросы, то кто ему в этом сможет помешать? Да, опять же никто!

* * *

.

Подошла очередь Гранта, идти охранять лагерь аквилонцев возле Датхила. В деревне все было тихо и это не могло не радовать. Если варвары окончательно смирились с поражением, то вряд ли будут стрелять из засады, или подкрадываться со спины, чтобы перерезать глотку.

Кроме того, погода располагала, и гандер не думал, что стоять на часах окажется затруднительным, как это было в течение долгой, холодной зимы. Солнце, которое светило тускло, все же давало некоторое количество тепла. Тем не менее, для Киммерии и такое считалось за праздник. Он даже сдвинул шлем на макушку, чтобы лучше насладиться теплом.

— Думаешь, что будешь более красивым, если загоришь? — подковырнул его Валт. — Должен тебя огорчить. Ты станешь еще уродливее, так что лучше оставь эту затею.

— Хочешь сказать, что стану таким, как ты? — Грант посмотрел с негодованием на кузена.

После этого, настала очередь Валта насупиться. Два боссонских лучника, с кем родичи делили часы караула, захихикали.

— Давненько у нас не было стычек с киммерийцами, — сказал Бенно. — Вот вам видно и захотелось подраться друг с другом.

Прежде, чем Грант смог сообразить что-нибудь язвительное в адрес остряков, его отвлек от раздумий цокот копыт. Всадник появился из леса с юга и скакал во весь опор к лагерю. Его лошадь была крупной. Настоящий аквилонский боевой конь, не чета местным пони, которые казались еще меньше, когда на них ездили ширококостные варвары.

Гандер изо всех сил напряг зрение, а когда, наконец, разглядел всадника, то вытянулся в струну.

— Встать смирно, вы собаки! — прошипел он кузену и боссонцам. — Если это не сам граф Стеркус, то я — черный кушит!

Его товарищи моментально выпрямились, при этом, чуть не растянув себе мышцы спины. Бледное, красивое лицо Стеркуса было непроницаемым, когда он осадил коня. Граф не потребовал от часовых доклада, а вместо этого указал пальцем в сторону киммерийской деревни.

— То место называется Датхил, не так ли?

— Так точно, Ваша светлость! — ответил Валт, будучи старшим в карауле; ему в тот момент захотелось, чтобы за него докладывал кто-нибудь другой.

Близкопосаженные глаза Стеркуса делали его взгляд более пронзительным. Грант радовался от всей души, что командующий смотрит не на него. Хотя Валт говорил по уставу и с уважением к званию Стеркуса, гандеру все равно показалось, что его кузен сейчас будет испепелен взглядом графа.

Однако аквилонский дворянин, похоже, пребывал в благодушном настроении.

— Будьте любезны, пусть кто-нибудь из вас сообщит своему командиру о моем намерении посетить эту деревню, — произнес он спокойным тоном. — Я желаю знать больше о стране, которую мы завоевали для короля, и о каждом ее жители, — от сказанного им «каждом», Гранту стало не по себе. — Если со мной в Датхиле что-то случится, отомстите варварам сполна, — бросил напоследок Стеркус и пришпорил коня.

Скрип седла и конский топот быстро стихали в направлении киммерийской деревни.

— Митра! — выдохнул Валт, как только граф скрылся за пределами слышимости. — От него озноб пробирает до самых костей.

— Пусть лучше охладит варваров, — буркнул Грант.

— А вот и нет, — хитро прищурился Дейврайо и покачал головой. — Как раз наоборот, он хочет разогреть киммерийцев. Или ты забыл ту распутную девку, которую видел в Венариуме?

— Прекрасно помню, — сказал гандер. — Только никакая она не распутница, просто несчастная девчонка. И граф не позволял ей носить слишком много одежды, чтобы та не перегрелась.

Боссонец снова мотнул головой и засмеялся.

— Ты действительно настолько молод и наивен? Тепло теплу рознь, — он ткнул товарища локтем под ребро. — Или ты не понимаешь о чем речь?

— Я все понимаю! — зарычал Грант. — А если еще раз пихнешь меня, то я оберну тетиву твоего же лука вокруг твоей шеи.

— Не напугаешь, — огрызнулся Дейврайо.

— А ну, хватит, вы оба, — прикрикнул Валт. — Нашли время для ссор, когда Стеркус поблизости. Дождетесь, вот поймает вас за этим занятием, подвесит за большие пальцы над костром, и будет поджаривать на медленном огне. И то, если не придумает что-нибудь пострашнее.

Грант посмотрел вслед командующему. Он вздохнул с облегчением, когда Стеркус скрылся за ближайшими киммерийскими лачугами. Если он потерял графа из виду, то и Стеркус не может видеть его. Конечно, было б гораздо лучше, если бы командующий вернулся в Форт Венариум. Но и то, что он скрылся из поля зрения, тоже пока сгодится.

* * *

Конан несся за мячом, как ветер. Его грива черных, как смоль волос развевалась за плечами. Шар из кусков старой кожи был набит тряпками. Его сшили кое-как подростки Датхила, и он не отличался изяществом. Если деревенским ребятам хотелось играть, то обо всем приходилось заботиться самостоятельно. Что они и делали.

Другой парень успел выбить мяч прямо перед носом Конана. Тот опустил плечо и сшиб соперника в грязь. Паренек тут же вскочил на ноги и вновь вступил в игру. Он подумал, что еще представится возможность поквитаться с обидчиком. Одежду Конана тоже покрывала грязь, хотя и не так обильно, как у остальных игроков. Чтобы опрокинуть такого здорового верзилу требовалось усилие, по крайней мере, двоих. Сам же он с легкость отшвыривал противников.

Несколько девочек и их родителей стояли в дверях своих домов и наблюдали за состязанием. Иногда мужчины тоже принимали участие в игре. Вот тогда приходилось туго. Конан, пробегая мимо дома Баларга, махнул рукой Тарле. Правда, у него не было времени убедиться, помахала ли девушка в ответ. Но он надеялся, что помахала.

Два подростка возникли между ним и мячом. Один из них, тот, который был ближе, попробовал блокировать проход Конана. Сын кузнеца мог бы обмануть его ложным движением и увернуться от другого. Но вместо этого, он, не снижая скорости, врезался сопернику в грудь. Тот с воплем отлетел в сторону, и Конан продолжил бег.

— Молодец! — выкрикнул кто-то за его спиной.

Был ли это голос Тарлы? По крайней мере, ему так показалось. Но он не обернулся и побежал еще быстрее.

Конан уцепился за мяч с таким азартом, что еще один противник на его пути просто отскочил в сторону, дабы не быть затоптанным. Конан повел мяч вперед ногой. Последний сверстник, стоящий перед целью, которая представляла собой неширокую щель между двумя булыжниками, плюхнулся в уличную грязь. Когда подросток приподнялся, на его лице ясно читалось, что он и не надеялся остановить стремительный прорыв соперника.

И все же, решающего удара не последовало. В тот момент, когда Конан замахнулся ногой, лихой наездник ворвался на улицу Датхила. Его лошадь была столь необычная с виду, что сын кузнеца замер и просто смотрел, раскрыв рот и не веря своим глазам.

Лошади в Киммерии считались большой редкостью, да и те, немногие, не могли сравниться с этим конем. Огромный фыркающий зверь был в холке почти по плечо взрослому мужчине. И всадник на нем выглядел кем-то наподобие бога, вознесшегося над землей. Наездник смотрел на юношу с высоты, до которой даже его отец вряд ли бы смог дотянуться. Не говоря уж о самом Конане.

Этот аквилонец имел бледное, вытянутое лицо с довольно длинным носом и скошенным подбородком, частично скрытым бородкой. Глаза его располагались слишком близко к переносице.

— Уйди с дороги, мальчик, — сказал он по — киммерийски, поразив этим Конана, и тут же пришпорил коня.

Неожиданность от услышанных слов и угроза быть затоптанным огромным животным, заставили юношу отскочить. Он был абсолютно уверен, что аквилонец, не задумываясь, направил бы коня прямо на него, если б Конан вовремя не освободил проезд. Но даже в этом случае, щеки молодого киммерийца заполыхали от стыда, что пришлось уступить дорогу врагу. Он бросился вслед за рыцарем (именно так называли аквилонских всадников) и заговорил на языке захватчиков:

— Кто — вы? Что делать ты здесь?

Услышав аквилонскую речь, рыцарь осадил коня. Он еще раз посмотрел на Конана. Фактически, это был его первый взгляд, поскольку чуть раньше аквилонец не заострил на юноше внимания.

— Я — граф Стеркус, командующий всех гарнизонов и поселений на территории Киммерии. Я посетил вашу деревню, чтобы узнать, как живется в Датхиле под властью нашего доброго короля Нумедидеса, — ответил он и сделал паузу, чтобы убедиться, понял ли мальчишка.

Конан преуспел достаточно и, видя это, Стеркус спросил:

— А сам-то ты кто и где научился нашему языку?

— Я — Конан, сын кузнеца Мордека, — ответил юноша, гордясь ремеслом отца не меньше, чем его собеседник благородной кровью. — Как учусь? — продолжил он, пожав плечами. — Я слышу, я слушаю, я говорю. А как ты изучать киммерийский?

Любой цивилизованный человек, даже мальчик, поостерегся бы задавать такие вопросы вражескому вождю, победившему его народ. Но Конан был знаком только с грубой откровенностью варвара. И его непосредственность, казалось, позабавила Стеркуса. Лицо графа осветилось улыбкой, которая коснулась каждой его части, но не темных, бездонных глаз.

— Как я учусь? — передразнил он киммерийца на его языке, гораздо лучшем, чем аквилонское наречие Конана. — Я также слышу, слушаю и говорю. К тому же, у меня были самые прекрасные, самые очаровательные наставники. Можешь поверить мне на слово.

Хотя Конан был не совсем уверен относительно того, что подразумевал под последними словами Стеркус, но все же почувствовал их скрытый смысл. Этого, самого по себе, хватило, чтобы в его груди пробудился гнев: Почему этот аквилонец не хочет говорить прямо о том, что у него на уме?

— Когда вы и твой люди собираются оставлять Киммерия? — грубовато спросил он. — Это не ваша страна.

Ни один из соотечественников графа не задал бы таких прямолинейных и дерзких вопросов. Однако, удивленный наглостью юного дикаря, Стеркус запрокинул голову и рассмеялся.

— Что ты там спросил, мальчик? — отсмеявшись, спросил рыцарь. — Мы никогда отсюда не уедим. Я уже говорил тебе, что теперь вся эта земля — вотчина короля Нумедидеса.

С этими словами он направил лошадь вниз по улице. Ее копыта, размером с хорошее блюдце, громко хлюпали по грязи.

Конан присмотрел круглый, величиной с кулак, камень возле дома. Он мог бы прямо сейчас швырнуть его и, возможно даже, прикончить этого, закованного в броню, человека. Только вот, что последует за его поступком? Солдаты из лагеря тут же страшно отомстят. А у жителей Датхила нет столько воинов, чтобы противостоять им. Затаив ненависть в сердце, юноша побрел за Стеркусом.

Аквилонский рыцарь медленно ехал по улице, с его лица не сходило чувство брезгливости. Больше никто из подростков, гонявших мяч, не посмел препятствовать ему. Конан остановился неподалеку, когда граф придержал коня возле дома ткача Баларга.

Вдруг, Стеркус с высоты седла отвесил изящный поклон, таких раньше Конан никогда не видел и даже не мог вообразить.

— Здравствуй, моя прелесть, — произнес он медовым голосом по — киммерийски. Как тебя зовут?

— Тарла, — ответила девушка, стоящая в дверном проеме.

Она разглядывала коня с большим интересом, чем седока.

— Тарла… — повторил граф, вложив в это слово всю свою нежность. — Какое красивое имя!

Тут Конан обнаружил, что уже не просто ненавидит аквилонского дворянина. Ревность закипела в нем, словно яд, который он с удовольствием излил бы в Стеркуса. Потом бы отволок его в кузницу, бросил в огонь и раздувал меха с таким усердием, какого не проявлял, помогая Мордеку ковать меч или подставку для дров.

Юноша видел, что Тарла была смущена, хотя комплемент явно доставил ей удовольствие. Никто в Датхиле не говорил ей подобных слов, даже Конан. Почему? Ответ напрашивался сам собой — не знал он таких сладких слов, да и кланяться не умел. А вот люди, которые называли себя цивилизованными, знали тонкости изысканного обольщения, хотя, возможно, более смертоносного, чем паучьи сети.

— Я не думал, что найду такой прекрасный цветок в этих краях даже весенней порой, — продолжал Стеркус, еще раз поклонившись. — Я должен вернуться сюда опять в скором времени, чтобы увидеть, как ты цветешь.

Тарла вновь что-то забормотала, в еще большем замешательстве. Стеркус направил коня дальше. Проехав дальше по улице, он обернулся и помахал дочери ткача. Тарла тоже вскинула руку в ответном жесте. Тут словно барс вонзил свои клыки в тело Конана. Девушка даже не до конца опустила свою руку, что для него стало равносильным уколу хвоста скорпиона. Конан сверлил глазами спину графа, покидающего Датхил. Если командующий аквилонцев не упал замертво от взгляда сына кузнеца, то это не означает, что его невозможно уничтожить другим способом.

Один из подростков, помладше, которому до эпизода между Стеркусом и Тарлой не было никакого дела, снова пнул мяч в сторону Конана. Но тот больше не хотел играть. Он перевел взгляд на Тарлу. Конан испытывал к девушке определенные чувства, правда, до конца не сформировавшиеся, и надеялся, что она в глубине души отвечает ему взаимностью. А Стеркус в раз разрушил его чаяния, разбил, как камень разбивает глиняный кувшин. Безусловно, аквилонец преследовал свои цели и хорошо себе представлял, как их осуществить.

— Он — чужеземный пес! — прорычал Конан.

Если бы Тарла действительно попалась в сети, расставленные Стеркусом, то ее гнев тут же выплеснулся бы на юношу. А так, она просто встряхнулась, как человек только что вылезший из воды.

— Без сомнения, — кивнула девушка, но добавила: — Однако он говорил приятные слова, не так ли?

Конан не нашел подходящего ответа, чтобы не разразиться самыми мерзкими ругательствами, которые знал. В это время с другой стороны улицы раздались восклицания седовласой женщины:

— Почему он говорит совсем молодой девушке то, что ей еще не рано слушать?

— Ты сама знаешь, Груч. Не хуже моего! — откликнулась ее товарка.

Обе, словно куры, принялись кудахтать.

Их пронзительные крики ужаснули Конана чуть ли не больше, чем визит в Датхил Стеркуса. Щеки Тарлы раскраснелись, будто спелые яблоки. Дочь ткача юркнула в дом и захлопнула дверь. Ее поспешный уход только усилил кудахтанье женщин. Конан не дрогнул ни перед змеей, ни перед волками, ни перед аквилонским рыцарем. Но женщины из его собственной деревни были другим делом. Он тоже поспешил ретироваться, а соседки, ничего не замечая вокруг, все продолжали тараторить.

Отец Конана занимался заточкой ножа, когда сын зашел в кузницу. Не отводя взгляда от точильного круга, Мордек сказал:

— Рад, что ты вернулся. За домом лежат дрова, которые надо поколоть.

Дрова на тот момент заботили Конана меньше всего.

— Мы должны перебить всех проклятых аквилонцев, что топчут нашу землю! — выпалил он.

— Думаю, на днях мы приложим все усилия для этого.

Мордек отвел лезвие ножа от точила и снял ногу с педали привода станка.

— А чего это ты стал рвать и метать, словно огнедышащий дракон из северной тундры?

— Неужели сам не знаешь, отец? — удивился Конан. — Разве ты не видел того самого проклятого графа Стеркуса, который недавно проезжал мимо нашей двери?

— Я действительно заметил какого-то аквилонского рыцаря, — Мордек пристально посмотрел на сына, глаза его сузились. — Ты хочешь сказать, что это был сам их командующий?

— Да, именно он, — кивнул Конан.

Его отец помрачнел.

— Надеюсь, ты не попался ему на глаза? Помниться, даже офицер из лагеря аквилонцев предупреждал нас остерегаться этого человека.

— Попался. Он даже знает, что я немного говорю на его языке, — опустил голову сын.

— Может, это не обернется для тебя серьезной неприятностью, — предположил кузнец. — О твоих способностях уже знают некоторые аквилонцы. Да и кое-кто из захватчиков в небольшой степени овладели киммерийской речью.

— Этот Стеркус, в отличие от других, овладел слишком хорошо, — сказал Конан.

— Да уж, плохие новости, — еще больше нахмурился его отец. — Обычно, аквилонцы используют наш язык, когда собираются что-нибудь у нас отобрать.

— Он говорил, — с трудом выдавил из себя Конан. — Он говорил с дочерью ткача.

Юноша специально не назвал Тарлу по имени, чтобы отец не решил, что судьба девушки волнует его больше, чем судьба любой другой в Датхиле.

— Кром! И что он? — Мордек стал мрачнее тучи.

По тому, как он смотрел на сына, Конан понял, что его тайные чувства никакой не секрет для отца.

— Если Стеркус заигрывал с Тарлой, то мне необходимо предостеречь Баларга, — продолжил кузнец. — Этот человек, по словам капитана Тревиранаса, прославился растлением девушек, хотя я раньше не мог подумать, что его взгляд остановится на слишком юной девочке, такой как она. А теперь, кто знает? Если кто-нибудь уже провалился в болото, и ему там понравилось, захочет ли он вылезать из трясины?

Конан не разбирался в таких тонкостях. Он весьма смутно представлял, что значит «растление». Для него было важно только, как Стеркус смотрел на Тарлу и что ей говорил. Ему решительно не нравилось ни то ни другое.

— Ты считаешь, что после вашего разговора Баларг велит ей держаться подальше от аквилонца? — спросил он.

— Я надеюсь на это, — ответил Мордек. — Будь она моя дочь, я бы так поступил. Однако Баларг свободен в своем выборе, как любой из нас. Хотя, какая там свобода под ярмом Нумедидеса! В общем, пусть сам выбирает. Главное, чтобы он узнал правду.

Кузнец взглянул на нож, лежащий на раме точильного станка. Лезвию все еще требовалась дальнейшая заточка. Он вздохнул, и вышел на улицу, направляясь к жилищу ткача.

Мордек возвратился довольно скоро, но Конану его отсутствие показалось вечностью.

— Ну что? Все в порядке? — спросил юноша с нетерпением.

— Он уверял, что сделает все, что в его силах, — пожал плечами кузнец. — Правда, я так и не понял, что он имел в виду. Да и думаю, Баларг сам не знает. Ткач не в состоянии сторожить Тарлу дни и ночи напролет. Есть еще работа, равно как и у всех в Датхиле.

Если бы от Конана хоть что-то зависело, то он заставил бы Баларга завернуть Тарлу в одеяла и спрятать подальше в кладовой. Чтобы глаза Стеркуса никогда бы не смогли увидеть ее снова. А как же он сам? Тогда девушка будет скрыта и от его глаз. В туманной, вечно сумрачной Киммерии солнце редко баловало своим сиянием, и юноша дорожил каждым лучом света. Для него возможность видеть Тарлу, было сродни такому лучу, льющемуся с чистого неба.

Мордек положил ему на плечо свою тяжелую ладонь.

— Не стоит беспокоиться раньше времени, — сказал кузнец. Может, завтра Стеркус подыщет себе девчонку в другой деревне, или даже утешиться какой-нибудь аквилонской шлюхой, и больше не заглянет к нам.

— Если он тронет Тарлу, то я убью его своими руками, — с отчаянием в голосе пообещал Конан.

— Если он притронется к Тарле, то каждый мужчина в Датхиле захочет его смерти, — сказал Мордек. — А если ты увидишь, что он прислал кого-то еще за твоей подружкой, то, как поступишь?

— Кто бы это ни был, ему конец, — сказал юноша.

* * *

Всякий раз, когда Конан ходил в лес на охоту и стрелял из лука, он представлял, как стрела вонзается в холеное, с аккуратной бородкой лицо Стеркуса. Видение воображаемого отверстия между темных глаз аквилонца, заставляло целиться его особо тщательно.

Птицы щебетали на ветвях хвойных деревьев. Повсюду на ветках, Конан мазал специальным клеем. Конечно, он надеялся на жирных рябчиков, но если попадется что-нибудь еще, то и этому будет рад. Пища всегда остается пищей. Юноша подходил к охоте с прагматизмом варвара и без излишней жалости.

Он не наведывался к ферме Мелсера с тех пор, как Стеркус посетил Датхил. Конан, даже в глубине души, не хотел признавать, что стал испытывать что-то похожее на симпатию к гандеру. Сама мысль о возможной дружбе с любым из захватчиков была отвратительна ему. И визит Стеркуса в деревню только подчеркнул, что между теми, кто незвано пришел в Киммерию и теми, кто живет здесь испокон веков, никогда не сложатся теплые отношения. Может, у себя на родине Мелсер и считался хорошим человеком и надежным товарищем. Только на земле Конана он стал вором и мародером.

Молодой варвар шел через лес, чуть в стороне от звериной тропы, когда услышал треск сучьев где-то позади. Он достал стрелу и приготовился стрелять. Кто там может шуметь? Обычно, олени отличались осторожностью и не объявляли о своем присутствии.

Прислушавшись, он понял, что это никакие не олени. Также это не был один из соплеменников Конана. Киммериец не станет лезть сквозь чащу напролом. Сын кузнеца недобро усмехнулся. Что может быть лучше, чем слежка за аквилонцем, забредшим в лес. Конан подумал, что врага можно и пристрелить. Правда, отец запретил ему это делать. И поступил мудро, поскольку тогда Датхил дорого заплатит за убийство.

Скоро, среди деревьев показалась фигура человека. Конан узнал в ротозеи, гандера по имени Хондрен. Губы юноши презрительно скривились. Ему всегда не нравился этот грузный, приземистый человек. Солдат был груб и сыпал проклятия всякий раз, когда заходил в Датхил. Он ругался и отвешивал подзатыльники всем мальчишкам, не успевшим вовремя уступить ему дорогу. Правда, он никогда не поднимал руку на Конана, но и тот, в свою очередь, не попадался на его пути. Проучить гандера было бы удовольствием.

Продираясь через чащу, Хондрен выискивал какую-нибудь дичь, но ничего не находил. Да и что он мог найти, если возвещал о своем появление громче армейского барабана, в отличие от киммерийца, который следовал за ним бесшумно, как тень.

В течение часа Конан прилагал все усилия, чтобы не засмеяться вслух над неловким гандером. Он имел возможность пристрелить его сотню раз, а Хондрен бы так и не узнал, кто и за что убил его. Юноша с трудом себя сдерживал, постоянно вспоминая про жестокое наказание для всей деревни, если что-нибудь случится с этим несчастным увальнем.

Хондрен ругался все громче и более грязно, сетуя на отсутствие везения. То, что это являлось следствием его собственного ротозейства, даже не приходило ему на ум. Конану надоело постоянно красться за ним, и он перестал скрываться. Молодой варвар гадал, сколько времени понадобится Хондрену, чтобы заметить его. Однако гандеру требовалось значительно больше, чем ожидал юноша.

Все же, в конце концов, до Хондрена дошло, что он в лесу не один.

— Эй! Кто — там? — грозно зарычал он. — Лучше выходи, собака, а то пожалеешь!

Конана разобрал смех.

— Что? Ничего не ловится? — спросил он на плохом аквилонском, появляясь из-за деревьев.

— Нет. Митра! Кругом ни души, вся дичь попряталась, — лицо Хондрена покраснело от ярости. — И я теперь знаю почему! Зловонный варвар поблизости отпугивает все зверье.

— Я никого не распугал, — Конан рассмеялся еще задорнее. — Я долго следовать за тобой. Ты распугать всех сам.

— Врешь! Ты лжец! — Хондрен отвесил юноше оплеуху, как привык поступать с ребятишками на улице Датхила.

Но они находились далеко от Датхила, и Конан давно не был маленьким мальчиком. Хотя в его ушах звенело от удара, однако это не могло его запугать. Гнев овладел молодым варваром. Он нанес ответный удар, вложив в него всю силу. Да не ладонью, а сжатым кулаком. Голова Хондрена откинулась назад. Кровь ручьем хлынула из разбитого носа. Гандер замигал, приходя в чувство. Зловещая улыбка расползалась на его лице.

— Ты заплатишь за это, свинья, — злорадно произнес он и бросился на Конана, сбивая юношу с ног.

Сын кузнеца сразу понял, что Хондрен не просто хочет наказать его за оскорбление. Гандер будет стремиться забрать его жизнь, и заберет, если не расстанется с собственной. Руки Хондрена жадно искали горло противника. Конан всеми силами прижимал подбородок к груди, чтобы избежать смертельного захвата.

Удар колена в живот, заставил солдата исторгнуть сдавленный хрип. Но Хондрен был все еще силен и главное, весил гораздо больше Конана, который еще не обладал теми мускулами и ростом, что в будущем приобретет без сомнения. Вес гандера угнетал нещадно, и киммерийцу казалось, что противник просто раздавит его своей массой, даже не добравшись до горла.

Слепо шаря рукой по земле, Конан нащупал увесистый камень. В приливе дикой ярости, он схватил его и обрушил на голову Хондрена. По телу врага пробежала дрожь, его руки ослабил хватку. С победным криком, Конан ударил снова и бил до тех пор, пока кровь из рваной раны не залила его всего, а череп гандера не раскололся. Пришелец с юга обмяк и перестал дергаться.

Удостоверившись, что Хондрен не дышит, Конан постоял немного, размышляя о содеянном. Если обнаружится, что к смерти солдата причастен он, то погибнут десять жителей Датхила. Но если Хондрен просто пропадет в лесу без вести — кто скажет наверняка, что с ним случилось?

Решение пришло само собой. Конан подхватил гандера за голенища сапог и, кряхтя, поволок труп к ручью, который струился в лесу на расстоянии менее ста ярдов отсюда. После того, он вернулся на место схватки и тщательно уничтожил все признаки борьбы и следы вокруг. Наконец, работа была закончена, и юноша сомневался, что даже опытный киммерийский охотник распознает в этом месте что-то наподобие поля битвы. Не говоря уж об аквилонцах, которые были плохими следопытами, не чета его народу.

Потом, возвратившись к ручью, он набил камнями штаны, тунику и сапоги Хондрена для того, чтобы труп не всплыл. После чего опустил тело в самом глубоком месте, не менее ярда от поверхности воды. Однако и этого ему показалось мало. На всякий случай, он натаскал достаточно тяжелых валунов и завалил мертвеца, полностью скрыв тело. Кроме того, Конан разворошил мох и хвою в тех местах, где брал камни. Может, кто-нибудь, хорошо знающий ручей, и заметит какие-то изменения, но для постороннего глаза место выглядело вполне обычным.

К тому моменту, когда был наведен порядок, Конан промок с ног до головы. Это только подтолкнуло его снять рубаху, вымочить ее в холодной воде и оттереть пятна крови на теле и одежде. Закончив с последней деталью, юноша, как ни в чем не бывало, продолжил охоту.

Мордек оторвался от работы, когда Конан вошел в кузницу со связкой рябчиков и куропаток.

— Будет вкусный обед, — сказал кузнец и затем бросил внимательный взгляд на сына. — Что с тобой произошло? Ты весь мокрый!

— Я упал в ручей, — ответил Конан.

Заметив его неуверенность, Мордек надвинулся на сына, поигрывая молотком в руках.

— Что с тобой случилось? — повторил он более грозно. — Только сначала обдумай ответ, а то, как бы не пришлось сожалеть, — кузнец поднял тяжелый инструмент, демонстрируя, как именно Конану придется жалеть.

Но его сын не вздрогнул. Глядя Мордеку прямо в глаза, он тихо сказал:

— Я убил в лесу человека.

Кузнец ожидал любого ответа, но не такого.

— Кром! — воскликнул Мордек, хватаясь за голову, однако быстро взял себя в руки. — Это был житель деревни или чужеземец? И что теперь? Кровная месть коснется только нашей семьи или всего Датхила?

— Он был аквилонцем. Той самой скотиной по имени Хондрен.

— О, Кром! — снова воскликнул кузнец и запнулся.

Он встречал, убитого сыном, человека и знал, что тот действительно был скотом. Но также хорошо помнил предупреждение захватчиков: Если погибнет один из них, то десяток киммерийцев отправятся следом, сопровождать его дух в загробный мир.

— Рассказывай, как это произошло. Во всех подробностях. Не утаивай любую мелочь. Ты слышишь меня?

— Да, отец, — кивнул Конан и все рассказал, а в конце добавил: — Я хорошо скрыл труп. Аквилонцы — глупцы и не разбираются в лесу. Не думаю, что они натолкнутся на тело. Скорее всего, они решат, что Хондрен заблудился и сгинул, — сказал юноша, гордясь своей смекалкой.

Тут же от сильного удара, он оказался на полу. Пока Конан пытался встать, кузнец влепил ему еще раз, а после добавил ногой.

— Это тебе напомнит, что не следует хвастать о своих подвигах, где попало, — приговаривал Мордек. Может, тогда аквилонцы и решат, что Хондрен заблудился, и спишут все на несчастный случай. А хвастовство — коварная вещь для мальчика, возомнившего себя воином. Запомни это навсегда, тогда проживешь дольше. Главное — молчание, иначе смерть! Кончились игры. Ты понял?

— Я все понял, отец, — Конан потряс головой, которая гудела, ведь Мордек не сдерживал своих ударов. — После твоей тяжелой руки трудно не усвоить урок.

— У тебя толстый череп, но может, в нем и родятся здравые мысли, — сказал кузнец, усмехнувшись. — Я должен был удостовериться, что твое поведение не вызовет у них подозрения.

— Я буду сдержан, — пообещал Конан. — Я знаю, что сотворил и не собираюсь кричать об этом на улице. Я — не Баларг.

Мордек откинулся назад и расхохотался. Он придерживался таких же мыслей относительно ткача. Хотя, вероятно, и сам Баларг имел не высокое мнение о кузнице. Их обоюдная неприязнь, все же, не мешала им совместно действовать при необходимости. К примеру, касательно аквилонцев.

Но смех скоро умолк. Положив руку на плечо сына, Мордек сказал:

— Ты поступил правильно, когда враг напал на тебя. Теперь остается надеяться на то, что аквилонцы — дрянные следопыты, как ты утверждаешь. Я тоже так думаю.

В ту минуту, произнося эти слова, кузнец очень сожалел, что их бог — Кром никогда не прислушивается к мольбам своих почитателей.

Глава 7. Дочь ткача

огда армия Аквилонии вступила на земли Киммерии, то натолкнулась на непроходимые леса. Не было никакой возможности обойти их, чтобы продвинуться дальше вглубь этой страны. Передовым отрядам приходилось прорубать топорами дорогу, зато колонны воинов получили свободный проход, и все гандеры и боссонцы были в пределах видимости друг друга.

Но сейчас Грант шел не по проторенной дороге, а по тропинке едва ли превышающей ширину его плеч. Он обеими руками сжимал копье, готовый в любой момент поразить того, кто может скрываться в гуще деревьев. За ним брел его родственник Валт, тоже вооруженный подобным образом, а чуть позади, шагал боссонец Бенно, держа наготове натянутый лук. Насколько сын Бимура знал — никаких других аквилонцев, кроме него и его товарищей не было в пределах мили, а то и двух.

— Хондрен! — громко выкрикивал он. Хондрен! Ты где? Ты меня слышишь? — потом, более тихо добавил: — Если мы найдем этого вонючего пса, то обязательно следует прочистить ему мозги, чтобы он больше не играл в такие игры ерундой и не заставлял людей заниматься разной ерундой.

— Неужели ты думаешь, что сможешь вбить ему в голову хоть каплю ума? — спросил мимоходом Валт и тут же принялся вторить кузену: — Хондрен! Где ты, паршивая собака?

— Кому — какая разница найдем мы его или нет? — подал голос Бенно и сплюнул под ноги. — Я терпеть не могу этого ублюдка, да и не только я один.

Грант даже пожалел о том, что Бенно не сказал — кто именно. Он сам также не слишком жаловал Хондрена и не знал никого, кто бы относился с симпатией к такой скотине. От Хондрена всегда приходилось ждать только одних неприятностей. Этот урод достал всех в лагере возле Датхила, а уж про саму деревню — и говорить нечего. Гандер думал, что теперь многие вздохнули свободно после того, как Хондрен пропал без вести.

— Видит Митра, мы не занимаемся поисками ради него, — сказал Валт. — Нам просто надо выяснить, что же все-таки с ним случилось. Если киммерийцы пробили ему башку, то следует наказать их, а то они решат, что мы мягкотелые.

— Что касается меня, то я бы еще и приплатил им, если б они его прикончили, — Бенно плюнул вновь.

— Все же, он был хорош в драке, — продолжал Грант (такого признания своих заслуг Хондрен никогда и не слышал). — Однако его нет уже трое суток. И за это время никому не удалось напасть на его след.

— Да, действительно подраться он был не прочь, — согласился Валт, но без явного восторга. — Любил это дело так, что сам всегда искал повода для драки.

— Если он собрался искать драки в этих местах, то просчитался, — хмыкнул Бенно. — Сейчас кто-то наверняка уже обгрызает его кости, — в голосе боссонца сквозило злорадство.

— Кто-то или что-то, — уточнил Валт. — Не советовал бы я варварам лакомиться его плотью.

— Любой, кто съест Хондрена, будет долго болеть впоследствии, — засмеялся Бенно и сделал вид, что блюет.

Еще через час бесплодных шатаний по темному лесу, Гранта перестала заботить судьба Холдрена. Что бы с ним не случилось — больше не волновало гандера.

— Мы никогда не найдем доказательств того, что именно киммерийцы расправились с ним, — сказал он.

— Возможно, придется уничтожить десяток дикарей в деревне, но только ради развлечения, — оскалился Бенно. — И мы должны начать с мерзкого кузнеца. Надеюсь, вы знаете о ком я? Такой здоровенный громила, с взглядом, загоняющим в гроб всякий раз, когда проходишь мимо его дверей. Я не удивлюсь, если это он порешил Хондрена.

— Он почти не ходит в лес, — возразил Грант. — Кузнец обычно занят работой и посылает сына охотиться вместо себя.

— Может, тогда мальчишка убил Хондрена? — предположил его кузен. — Этот парень обещает стать крупнее своего отца, когда вырастет.

— Щенок и сейчас не маленький, — буркнул Грант.

— Но у него даже борода еще не начала расти, — презрительно хмыкнул боссонец. — Правда, окажись он причастным к смерти Хондрена, то пусть демоны растерзают меня, если ублюдок не заслужил своей смерти.

Слова были жестокими, однако и гандер считал примерно так.

Щегол пролетел вдоль тропинки — яркий всплеск красок среди бесконечного, мрачного однообразия киммерийских лесов. У него было пестрое оперенье: черно-белая головка, красная спереди, и желтые разводы на черных крыльях. Три или четыре других, кувыркались в воздухе чуть позади, заполняя лес веселым щебетом. Когда пичуги улетели, вновь воцарилась обычная тишина и серость.

Правда, где-то вдали слышался, еле различимый ухом, плеск воды в ручье. Грант повернул голову в ту сторону и спросил товарищей:

— Ну, что? Пойдем туда? Моя фляга совсем опустела.

Его родич отстегнул от ремня свою баклажку.

— На, отхлебни из моей. Я не хочу тратить время напрасно. Вряд ли, Холдрен обнаружится в том ручье, только если сам он не пошел и не утопился.

— Он не таков, не дождетесь! — хихикнул боссонец. — Чтобы Хондрен сделал вам такой подарок! Слишком много народу поблагодарило бы его за это.

Грант поднес флягу кузена к губам и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. Сладкое, крепкое вино из Пуантена приятно освежало горло, и отрываться от него не хотелось.

— Я правильно сделал, заполнив свою флягу только водой, — подмигнул он, вернув, наконец, баклажку Валту.

— Вино является самым полезным для утробы, — глубокомысленно изрек родич.

— Без сомнения, — вставил Бенно. — Оно также лучше, чем вода проскакивает в горло и лучше обволакивает тело.

Вдоволь повеселившись, трое аквилонцев зашагали дальше по дорожке. Ручей же, журчавший на расстоянии полета стрелы от них, если б мог, то обязательно бы усмехнулся. Его тайна так и осталась нераскрытой.

* * *

Конан знал, что враги прочесывают лес в поисках пропавшего солдата. Он видел, как группа воинов вошла в лес утром. Сам юноша следил за ними, оставаясь невидимым для захватчиков. Точно также он скрывался ранее от Холдрена. Только сейчас, Конан не собирался проявлять себя. Если аквилонцы заметят его ненароком, то, пожалуй, подумают — не подкрадывался ли он, таким образом, к их исчезнувшему товарищу.

Его прямо подмывало похвастаться тем, что он совершил. Ему хотелось взобраться на крышу дома и объявить об этом всему Датхилу, нет — всей Киммерии. Сдерживать себя оказалось делом трудным, может быть, даже более трудным, чем победить Холдрена. Только мысли о мести аквилонцев жителям деревни, да о том, что сделает с ним еще раньше отец — заставляли его держать свой рот на замке.

Мордек видел, как мается его сын. По прошествии нескольких дней, отец спросил Конана:

— Может, тебе провести некоторое время с Нектаном? Если будешь помогать ему пасти овец, то, в таком случае, тебе придется скрывать свой секрет только от одного человека, а не от всей деревни. Возможно, для тебя так будет легче.

— Хорошо, отец, — начал Конан, который никогда не отказывался помочь пастуху, но тотчас заколебался: — А как же мать? Кто станет заботиться о ней?

— Тебе должно быть известно, что я заботился о твоей матери еще до твоего рождения, — сказал Мордек. — Можешь об этом не волноваться. Конечно, она сейчас огрызается на меня. Но поверь, ее капризы — следствие тяжелой болезни. А так, мы понимаем друг друга достаточно хорошо.

Успокоившись, Конан бросил буханку черного хлеба и кусок копченой баранины в заплечный мешок и побежал к лугам, чтобы присоединиться к Нектану. Пастух ничуть не удивился, завидев его. Только чуть позже мимоходом поинтересовался, знает ли об этом отец.

— Всегда неплохо иметь пару дополнительных рук и глаз, — приговаривал он. — К тому же, сейчас наступает пора окота и грех отказываться от помощи в такое время.

Он не стал использовать юношу при овечьих родах, Конан не разбирался в таких делах, в отличие от самого Нектана. Сына кузнеца всегда поражало, как быстро новорожденные ягнята начинают резвиться на траве возле матери, и как быстро ухитряются попадать в различные неприятности.

Вот и сегодня, молодому варвару пришлось вытаскивать их из ручья, струящегося через холмистый луг. Он видел, как некоторые ягнята кувыркнулись со склона, правда, затем поднялись, без видимых повреждений. Только один остался лежать, поскольку, очевидно, сломал заднюю ногу. Нектан склонился над ним и быстро перерезал горло. Этой ночью его и Конана ждал ужин из свежей баранины.

— Такие вещи случаютсякаждый год, — сетовал пастух, поджаривая мясо на походном костре. — Все это плохо, но что поделать? Подай-ка мне лучше немного листиков мяты. Они придают мясу барашка аромат и сладковатый вкус.

Сезон окота привлекал волков и хищных птиц. Они любили мясо новорожденных ягнят не меньше, чем Конан или Нектан. Пастуху и его помощнику приходилось отгонять их градом камней. Сыну кузнеца удалось подбить крыло одному большому ястребу. Ему сначала показалось, что он убил вора, но птица, удержалась в воздухе и сумела улететь, клекоча от боли и страха.

— Неплохой бросок, — похвалил юношу Нектан. — Не хотел бы я угодить под камень, выпущенный твоей рукой.

— Вообще-то, я собирался поразить его насмерть, — недовольно пробурчал Конан, его всегда устраивало только полное уничтожение врагов.

— Не стоит убивать каждого ястреба, — пожал плечами пастух. — Они смелые птицы и довольно редкие в наше время. Не то, что волки. Вот если бы твой камень раскроил череп серого разбойника, я бы даже слезинки не проронил. Посуди сам, после ягненка я для волка самый лакомый кусочек, вот и приходиться вести смертельную борьбу, кто — кого. Хотя, по моему мнению, мясо молодого барашка — все же вкуснее, — захихикал он.

Однако, несмотря на все усилия, пастухи потеряли нескольких ягнят. Не будь Конана, Нектан, конечно же, лишился бы еще многих. Помощник, например, подстрелил из лука волка, который уже был в прыжке, попав точно в сердце. Его старший товарищ освежевал зверя и протянул шкуру юноше.

— Оставь себе. У меня есть другие, — сказал Конан, вспомнив про смертельную схватку с целой стаей нынешней зимой.

Но Нектан и слушать ничего не желал.

— Волчья шкура? Мне? — его разобрал смех. — Кром! Думаешь, овцы станут любить меня больше, завидев на моих плечах плащ из этой шкуры? Да они тут же бросятся от меня врассыпную. Если кому-то и будет от нее прок, то только тебе самому.

Видя, что пастуха не переубедишь, Конан кивнул.

— Что ж, благодарю, — сказал он. — Если появится нужда в кузнечной работе, приходи. Мы с отцом будем рады тебе помочь.

— Я, особо, не пользуюсь скобяными изделиями, но все равно, спасибо на добром слове, — ответил Нектан. — Вот иногда, как любой другой, кто стреляет из лука, я теряю стрелы. Если не случается возможности придти в Датхил, то приходится делать кремневые наконечники. Конечно, я в этом не так преуспел, как проклятые пикты, но справляюсь.

— Пикты… — пробормотал Конан и нахмурился.

В Киммерии, аквилонцы считались неприятелями так, как жили по соседству. А в настоящее время еще и потому, что были захватчиками. Но кровавая вражда между пиктами и киммерийцами шла всегда. Восходя своими корнями к той эпохе, когда Атлантида еще возвышалась среди морских волн. С тех самых пор потомки обоих народов, выживших в Великой катастрофе, пронесли обоюдную ненависть сквозь тьму веков.

— Я не говорю, что питаю к ним любовь, парень, — продолжал пастух. — Но они действительно знают толк в обтесывании камня. И это для них к лучшему, поскольку в обработке металла пикты смыслят не больше младенцев.

Будучи истинным киммерийцем, Конан мог думать о пиктах, как о врагах, безоговорочно подлежащих уничтожению. Размышляя о них и их искоренении, он все реже вспоминал убитого гандера. Время бежало своим чередом и юноше все меньше хотелось похвастать перед кем-нибудь своей победой. Кроме того, постоянная бдительность по охране отары тоже играла свою роль. Помощь пастуху отвлекала его от шальных мыслей. Отец позволил ему оставаться с Нектаном почти месяц. К тому моменту, когда Мордек решил, что сыну пора возвращаться и пришел за ним, Конан полностью овладел пастушьим ремеслом.

— Я должен вернуться в Датхил? — спросил он неохотно, общение с овцами стало казаться ему более приятным, чем с людьми.

— Я уж было начал надеяться, что ты оставишь мне парня подольше, — вставил Нектан. — Он справляется здесь так, как, наверное, не смог бы никто другой.

— Приятно слышать, — сказал Мордек. — Но он мне и самому нужен. Работы в кузнице навалом. Пошли, сынок, — кивнул он Конану.

Вид и настрой кузнеца не допускали возражений.

— Да, отец, — понуро кивнул юноша, с большим сожалением оставляя Нектана.

Он, не оглядываясь, плелся за Модеком, пока поле не сменилось густым киммерийским лесом. Только тогда, Конан обернулся и махнул рукой пастуху. Нектан тоже замахал в ответ, но отец и сын уже скрылись среди деревьев.

* * *

Они шли к деревне, неслышно ступая по ковру из сосновых иголок. Пробегавшая по своим делам рыжая лисица наткнулась на их след. Зверь удивленно покрутил головой, но его чуткие уши не почуяли никого поблизости. К тому же, ветер дул от лисы в сторону людей, и их запах оставался недоступным для ее носа. Махнув хвостом, лисица исчезла за ближайшей елью. Конан, потянувшийся было к колчану, не успел выстрелить.

Где-то в вышине раздался пронзительный крик ястреба. Снова юноша достал стрелы, и опять выстрела не последовало.

— Правильно, — сказал Мордек, одобрительно кивнув. — Пусть теперь Нектан сам беспокоится о своих ягнятах.

— Ягнята скоро подрастут, и никакой птице будет не под силу их унести. Вот волки — другая история. Они будут таскать из отары в любое время года. Жалкие, вороватые существа! — Конан скривился и поправил шкуру убитого волка, которую нес на спине.

— Такие же, как и некоторые люди, — заметил его отец и, чуть помедлив, спросил: — Тебе понравилось у пастуха?

— Да, отец! — Конан не сдержал восторга. — Обстановка там более простая и понятная, чем в Датхиле.

— Без сомнения, — Мордек шагнул вперед и продолжил: — За время твоего отсутствия, дела в деревне ухудшились.

— Что случилось? — Конана встревожил тон отца. — Как мать?

— С ней все, как обычно, — ответил кузнец. — По-прежнему болеет, но не выглядит хуже, чем до твоего ухода.

— Хоть это хорошо, — пробормотал Конан.

Его мать болела всегда, насколько помнил юноша. Было бы действительно чудом, если б она вдруг поправилась.

— Ладно, а что в самой деревне? — спросил он.

— Ах, да. Деревня… — с явной неохотой начал Мордек. — Тут, граф Стеркус снова наведывался…

— Он приезжал?! — воскликнул сын и схватился за колчан, хотя в нынешней ситуации этот его жест выглядел нелепо. — Что он делал? Почему никак не оставит нас в покое?

— Стеркус говорил, что его приезд связан с исчезновением аквилонского солдата, — ответил кузнец. — Я тогда даже подумал, что он собирается нас наказать, даже если его люди никогда не найдут тело соратника. Но сейчас мне кажется — граф просто искал оправдание своему визиту.

— Оправдание? — изумился Конан, его голос заметно дрогнул.

Потом к нему пришла ужасная догадка о вещах, которые его отец старался не озвучивать.

— Тарла! — вспыхнул юноша.

— Похоже, что так, — признал кузнец. — Он все отирался вокруг нее, все принюхивался к дому Баларга, словно голодная собака к куску мяса.

— Я убью его! — разъярился Конан. — Я вырежу его сердце и скормлю свиньям, а кишки развешу на крыше.

Отцу пришлось хорошенько встряхнуть сына так, что тот больно прикусил зубами язык. Конан несколько раз сплюнул кровью. Запал его прошел, и больше юноша не сказал ни слова.

— Хорошо, — одобрительно кивнул кузнец. — Надеюсь, что теперь у тебя добавилось здравого смысла. Каким надо быть безумцем, чтобы решиться на убийство командующего аквилонской армией?

— Он заслуживает смерти, — угрюмо пробормотал Конан.

— Да, безусловно, — согласился Мрдек. — Я сам говорил, что Стеркус будет достоин смерти, если развратит дочь ткача, как ранее развратил другую киммерийскую девушку. Но подумай сам, тебе не кажется, что в первую очередь о ее чести должен заботиться Баларг?

— Я… — начал Конан и осекся.

— …Люблю хорошенький носик Тарлы, ее тонкие лодыжки, и таким образом считаю, что именно мне, а не ее отцу следует защищать девушку, — со смехом закончил за сына Мордек.

Конан молча пошел вперед, чувствуя, что у него начинают гореть щеки и уши. Он, как и большинство его сверстников, впервые положивших глаз на понравившуюся девушку, сильно стеснялся и боялся выставить себя в глупом свете перед объектом своей симпатии. В силу своего возраста, он также полагал, что его страсть незаметна для окружающих. Признание ошибочности такого мнения стало для него серьезным испытанием.

— Не раскисай, парень, — сказал Мордек благодушно. — Возможно, получится союз между вами, а может, и нет. Если смотреть на наши с Баларгом позиции в деревне, то объединение двух домов может оказаться мудрым ходом. Кстати, мы с ним несколько раз обсуждали эту тему. Но все же, я тебе так скажу: сложится у вас или не сложится — мир все равно не перевернется. Понял меня?

У Конана по-прежнему не было желания разговаривать, и он просто кивнул. Его отец продолжил наставления:

— Еще я хочу донести до тебя одну вещь, независимо от того, понравится тебе это или нет. Так вот, никто пока не умер от разбитого сердца, даже если б сам того захотел иной раз. Усек?

Слова отца казались Конану каким-то бредом, и ему не хотелось утвердительно кивать еще раз. А просто мотнуть головой, означало бы, что он не согласен с нравоучениями Мордека. В любом случае — выходило неважно, поэтому юноша сделал вид, что не расслышал. Язвительный смешок сзади показал всю неубедительность такой попытки. Конан вновь покраснел.

В Датхил они вошли бок обок. На улице толпились сельские жители и несколько солдат из аквилонского лагеря. Конан, не знавший в течение последнего месяца другой компании кроме Нектана, даже опешил. Он удивленно рассматривал большое скопление людей, собравшихся единовременно в одном месте.

Тут мяч подкатился к его ногам. Прежде, чем Конан успел что-то предпринять, его отец с силой пнул его, посылая в полет вниз по улице. За ним тут же бросилась стайка мальчишек.

— Раньше я любил такие игры, — сказал Мордек веселым тоном, которого Конан не ожидал от него услышать. — Но, когда взрослеешь, многие вещи становятся недоступными. И это — грустно. Хочешь к ним присоединиться? — спросил он, указывая на подростков. — Хочешь играть, так играй пока можно.

Но Конан помотал головой. После месяца работы с овцами, гонять мяч виделось ему детской забавой. Он и без того играл вподобные игры всю свою жизнь. Пусть отец сам занимается пустяками, если ему так это нравится.

Однако юноша тут же забыл про Мордека, про мяч, да и про все вокруг, когда увидел Тарлу. Девушка шла по улице с деревянным ведром, наполненным водой.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

Хотя ей было не больше лет, чем Конану, она уже знала, как вести себя в таком обществе. Взгляд ее холодных серых глаз окинул молодого варвара с ног до головы. Тот смутился, быстро осознав, как редко доводилось ему мыться и расчесывать волосы за время, проведенное у Нектана. Пастух не придавал значения такой ерунде, и Конан беспокоился об этом не больше. Теперь же, он устыдился своего неопрятного вида.

— Конечно я в порядке, — ответила Тарла, ее голос показался Конану перезвоном серебряных бубенцов. — А что со мной может случиться?

— Что случится? От этого подлеца Стеркуса можно ждать чего угодно…

Конан узнал от Нектана несколько новых ругательств, и ему страшно захотелось применить их в адрес аквилонского дворянина. Но он вовремя сдержался, решив, что этим не улучшит своих отношений с дочерью Баларга. Не найдя подходящих слов, юноша запнулся и замолчал.

Тарла кокетливо тряхнула своей симпатичной головкой. Темные кудри рассыпались по плечам.

— А он не так уж и плох, — сказала она и принюхалась. — По крайней мере, моется время от времени.

Всего несколькими неделями раньше, такой ответ заставил бы его отойти в сторонку. Но сейчас ненависть к графу полностью овладела душой Конана.

— Стеркус — враг. Проклятый захватчик, — сказал он строго.

— А тебе какое дело, с кем я вижусь и чем занимаюсь? — дочь ткача снова тряхнула головой.

Отец недавно напоминал Конану, что такими вещами должен интересоваться, прежде всего, Баларг. Но если в устах Мордека это были просто слова, к которым можно было не прислушиваться, то брошенные Тарлой, они поражали в самое сердце.

— Какое мне дело? Ах, значит, какое мне дело? — только и смог повторять юноша.

Все же и этих слов для Тарлы хватило. Она поставила ведро с водой на землю.

— Кого это беспокоит? — мягко спросила девушка.

— Того, кто думает, что тебе не пристало якшаться с паршивым, зловонным аквилонцем! — выпалил Конан.

Взгляд Тарлы сделался твердым как кремень и холодным словно лед.

— Кто бы говорил о зловонии Стеркуса! — рассердилась она, потом подняла ведро, поудобней ухватившись за ручку, и решительным шагом направилась мимо остолбеневшего Конана к дому своего отца.

Юноша тупо смотрел ей вслед. Он знал, что не ослышался. Он также знал, что еще многого не высказал Тарле, но теперь в этом не было смысла. Конан принялся топать ногами по грязи, яростно извергая проклятия, предназначавшиеся ранее Стеркусу, на собственную голову.

— Пойдем, — сказал кузнец, про которого сын в горячке совсем забыл, — время залечивает любые раны.

— Ничего не изменить. Все рухнуло, — пробормотал Конан.

Для него все случившееся казалось бедствием. И это было естественно, ведь ему только-только минуло тринадцать лет.

— Мы проиграли аквилонцам, — тихо произнес Мордек. — Но не считаешь ли ты, что мы так и останемся под их пятой навсегда? Положение некоторых вещей меняется со временем.

— Причем тут Тарла? — взвился Конан, ослепленный своим горем.

Он чуть ли не бегом поспешил прочь от Мордека в сторону кузницы. Видя его, подобное грозовой туче лицо, пинающие мяч подростки, поспешно расступались перед ним. В тот момент, даже взрослый человек наверняка уступил бы Конану дорогу, прочитав в глазах юноши стремление — обрушить целый свет.

Только после того, как Конан переступил порог кузницы, гнев его несколько поутих. Он поспешил в ту часть дома, где семья проводила часы сна. Его мать сидела на ложе, опершись на подушки, и вязала из шерсти жилет для сына или мужа.

— Вот я и дома, — сказал Конан.

— Как я рада тебя видеть, — улыбнулась Верина. — Я так тосковала по тебе.

Ее голос показался юноше более слабым и дрожащим, чем прежде.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он с тревогой.

— Вроде, как всегда. День пройдет, другой наступит — какая разница? — пожала плечами мать. — Но теперь, я уверена, что мне станет лучше потому, что мой сын опять со мной.

Конан искренне надеялся, что так и будет, и это не просто слова, чтобы успокоить его.

— Может быть, тебе нужна помощь? Я все готов для тебя сделать, — заверил он.

— Нет-нет, — отмахнулась Верина. — У меня теперь ни в чем нет нужды, когда ты снова здесь.

— Я делал то, что должен был сделать, — сказал Конан.

— Знаю. Мне все рассказал твой отец, — вздохнула Верина. — Я не хочу, чтобы на твою голову свалились большие беды.

— Если б я не оказал сопротивления, то враг бы меня убил, — коротко пояснил юноша, не желая описывать матери все подробности схватки с Хондреном.

В это время сзади подошел Мордек.

— Парень прав, — сказал кузнец. — Ему надо стать сильным, иначе не выживешь в этом мире. Жизнь тяжела. У нее суровые законы. Все, на что мы способны — это задерживать приход смерти, насколько возможно.

Верина посмотрела на мужа.

— Я кое-что смыслю, относительно задержки смерти, — произнесла она.

Мордек закашлялся, но не так, как его жена — долго и мучительно, а с деланным затруднением.

— И я тоже знаю, какой жестокой может быть жизнь, — меж тем, продолжала Верина. — Неужели ты думаешь, что я осталась бы лежать в постели день за днем, год за годом, если бы имела достаточно сил?

Мордек, который бился с аквилонцами до конца, на этот раз проиграл сражение с женой. Он не нашел слов для возражений и покинул комнату. Конан остался, зная, что мать редко острословит с ним.

— Ты уверена, мама, что я ничего не могу для тебя сделать? — еще раз спросил он.

— Просто береги себя, — ответила Верина. — Остальное не имеет значения. Слишком многие, кем я дорожила, погибли, так или иначе. Я не хочу и тебя потерять.

— Я обещаю тебе, — объявил Конан, сжимая кулаки. — Я не споткнусь там, где упадет любой другой человек.

Он не сомневался в эти минуты в том, что говорит правильные слова. И очень удивился, когда мать начала плакать.

* * *

В свой первый год проживания в Киммерии, Мелсер познал все преимущества и недостатки местной земли. Сама почва была весьма не плоха, по крайней мере, не хуже чем в Гандерланде. И здесь он имел достаточно большую ферму, соответствующую его потребностям. Не то, что крошечный надел, выделенный отцом и оставленный теперь родне.

Главным же недостатком, оставался здешний климат, о котором и говорить не хотелось. Фермер не раз благодарил Митру, что не поддался искушению посеять пшеницу. Он и раньше знал, что этот злак не вызревает в течение короткого сезона. Даже сажать ячмень было рискованным делом. Варвары сеяли в основном менее прихотливые рожь да овес и созревающие значительно быстрее. Мелсер не возражал против ржаного хлеба, но был больше заинтересован в овсе, который являлся скорее лучшим кормом для скота, чем пищей для человека.

Овощи можно было собирать до заморозков. К счастью, пресловутый ячмень оставался без ущерба в колосьях день — два после этого. Будь по-другому, урожай оказался бы загублен, а у Мелсера больше не было зерна на следующий посев.

Живот Эвлеи округлился их вторым ребенком. Киммерия в отношении воспитания подрастающего поколения виделась более благоприятным местом, чем Гандерланд. Возможно, из-за меньшей заселенности. Мелсер много слышал о рождении здоровых младенцев аквилонской крови на соседних фермах и почти ничего о детской смертности. На родине, практически каждая семья скорбела по потере маленького ребенка, а иногда даже двух. Рождение малыша там было сродни удачи при игре в кости, но немногие родители отказывались от производства на свет нового отпрыска.

Хотя по соседству жило немало соседей — земляков, Мелсер по-прежнему не расставался с копьем. Не важно, где он находился — на ферме или в лесу. Он редко встречал киммерийцев, что не могло не радовать. Пока коренные жители казались запуганными, но как долго это может продлиться? Варвары всегда останутся варварами, гордыми и жестоким дикарями. Разве они не будут искать способ отомстить за поражение? Пусть только попробуют! Мелсер не собирался становиться для них легкой добычей, простым куском мяса.

Он вовсе не думал, что все киммерийцы поголовно жаждут его крови, хотя некоторые из его земляков придерживались противоположной точки зрения. Странные, почти дружеские отношения с юношей по имени Конан подкрепляли его надежды на лучшее будущее. Правда, в течение целой зимы и большей части весны их пути не пересекались. Он даже начал подумывать: «Не случилось ли чего с мальчишкой?».

Конан появился из тени деревьев на краю фермы, как всегда неожиданно. Возможно, он простоял там довольно долго, пока гандер его, наконец, заметил. В первый момент, Мелсер даже усомнился — тот ли это юноша, которого он знал. Конан добавил несколько дюймов росту и, по крайней мере, двадцать фунтов в весе. Все же, несмотря на внушительные размеры, он оставался молодым щенком, не вставшем полностью на ноги.

— Привет, — пробормотал Мелсер и добавил осторожно: — Между нами все еще мир?

Копье торчало в земле вроде рядом, но не так близко, как хотелось поселенцу, тем более что Конан выглядел быстрым и опасным противником.

— Никакая война между нами пока, во всяком случае, — подтвердил отрицать киммериец, — И не хочу с тобой ссориться специально.

Его аквилонский был все еще плох, но лучше чем в прошлый раз. Он явно успел достаточно пообщаться с соотечественниками Мелсера, за время своего последнего посещения фермы.

— Значит, не будешь специально искать со мной ссор? — поселенец незаметно сдвинулся поближе к копью и теперь смог бы воспользоваться им в случае возникновения каких-нибудь неприятностей. — А что? Может возникнуть повод?

— Конечно, — казалось, Конана удивил такой вопрос. — Ты — аквилонец. Захватчик. Не за что вас любить, — он чмокнул губами, чтобы Мелсеру стало более понятно.

Захватчик… Аквилонец… Фермер задавался вопросом: неужели в сердце каждого киммерийца гнездится ненависть, чтобы рано или поздно выплеснуться наружу? Вероятно, должны пройти долгие годы прежде, чем юг Киммерии полностью смирится с властью Аквилонии.

И все же Конан сказал, с грубоватой прямотой варвара, что пока не видит повода для ссоры с поселенцем. А у Мелсера, в свою очередь, не было причин не верить его словам. Ведь юноша открыто заявлял о своей ненависти к захватчикам, а не лично к нему.

— Где ты пропадал? Почему не появлялся так долго? — спросил гандер.

— Жил в моей деревне. Охотился в разных местах. Был какое-то время у пастуха, — ответил Конан. — И еще, я истреблять волков, — добавил он, став при этом будто бы выше ростом и осанистее.

— Рад за тебя, — искренне порадовался Мелсер.

Он знал, что в Киммерии водится гораздо больше серых хищников, чем в том же Гандерланде. Здесь их вой держал в напряжении на всем протяжении долгих зимних ночей. И он, несмотря на бдительность, все же лишился нескольких голов домашней скотины.

— Я также убивал волков, — объявил фермер киммерийцу.

— Работа для настоящих мужчин, — с одобрением кивнул Конан, и Мелсеру показалась, что похвала предназначалась больше для него самого. — Я хочу убивать всех волков в Киммерии, — добавил юноша, глядя при этом не на собеседника, а на юг — в сторону Венариума, который являлся главным бастионом аквилонцев в завоеванной стране.

Мелсеру привиделись волки, ходящие на двух ногах, а не на четырех, правда, он думал не о людях из Форта. Вместо них поселенец представил косматых дикарей, вроде этого молодого варвара. Он сомневался, что киммерийцы станут предупреждать кого-либо, когда выйдут на охоту.

Конан прервал мрачные размышления фермера довольно странным вопросом:

— Ты знаешь Стеркус? — он произнес чужое имя, чуть ли не по слогам, чтобы ненароком не ошибиться в произношении.

— Знаю ли я самого графа? Митра! Конечно, нет, — воскликнул Мелсер. — Но я слышал о нем, как и всякий аквилонец, живущий здесь.

Сосредоточившись на собственных мыслях, Конан даже не обратил внимание на слова: «аквилонец, живущий здесь». Он просто спросил:

— Что ты слышал про него?

— Ну, то, что граф назначен наместником этой области, — начал Мелсер, но Конан нетерпеливо махнул рукой, давая понять — ему это не интересно.

Фермер продолжил:

— Как человека, я не знаю его вовсе. Так, ходят разные сплетни…

Тут юноша перешел на родной язык, и из всего сказанного Мелсер не понял ни чего. Зато догадался, что большая часть этого была набором отборных проклятий. Уж слишком пламенными казались слова, слетавшие с губ молодого варвара. Правда, поселенец нисколько не пожалел, что не владеет киммерийской речью. Он наслаждался сладкоголосым пением далекой птицы, пока Конан изливал свой гнев.

Наконец, юноша справился с охватившей его яростью и попытался снова заговорить на языке цивилизованных людей:

— Рассказывай все, что слышал!..

К тому времени, когда до Мелсера дошло, что варвар не имеет ни малейшего права командовать им, он уже начал рассказывать:

— Говорят — Стеркус известный развратник. И если бы это были только слухи, то он бы сидел сейчас в Тарантии, и его бы не послали командовать армией, которая вторглась в Киммерию.

— Развратник… — снова Конан повторил слово, тщательно произнося каждый слог, — Что это означает?

— Это означает, что он любит преследовать женщин. Особенно, как болтают в народе, совсем молоденьких девушек. Хотя я не знаю, стоит ли верить подобным слухам. Но, если это правда, то считаю, что такое поведение недостойно мужчины.

— Кром! — только и выдавил из себя юноша.

В следующее мгновение, он уже словно испарился. Исчез также тихо и молниеносно, как незадолго до того возник в окрестностях фермы. Лишь кусты слегка задрожали, указывая в виде маленькой подсказки направление, в котором он скрылся. Но никаких звуков Мелсер не услышал.

Гандер пожал широкими плечами и вернулся к незаконченной работе. На ферме, особенно новой, всегда находилась масса дел. В какой-то момент, ему на ум пришло: «Почему молодой варвар интересуется аквилонским дворянином столь высокого ранга?». Однако, в бесконечной рутине хозяйственных работ, он быстро позабыл и про самого Конана и про его проблемы.

Глава 8. Странствующий прорицатель

огда весна плавно перетекла в лето, Мордек стал полагать, что аквилонцы уже не будут мстить жителям деревни за исчезновение Хондрена. Наверное, все-таки Конан спрятал тело солдата достаточно хорошо, чтобы его случайно обнаружили. Кузнец не думал, что Тревиранас захватит и убьет заложников без веских оснований. Капитан из местного гарнизона производил впечатление порядочного человека, если, конечно, не брать в расчет тот факт, что он все-таки был врагом. А вот граф Стеркус, тот являл собой совсем другую историю. Всякий раз, когда Мордек видел командующего аквилонской армией, то представлял себе змею. А змеи, как известно, часто наносят удар без предупреждения.

Стеркус попадался на глаза кузнецу гораздо чаще, чем тот желал. Дворянин продолжал наносить визиты в Датхил, используя любой предлог. И всегда, когда граф находился в деревне, он считал обязательным для себя увидеться с дочерью Баларга.

После трех или четырех таких посещений, не оставалось сомнений, относительно грязных планов Стеркуса, хотя Конану все было ясно уже с первого раза. Мордек же сначала не разделял позицию сына в том, что аквилонец воспылал нездоровой страстью к столь молодой девушке, фактически Тарла была еще совсем ребенком. Но вскоре и кузнец не мог не замечать истинного положения дел. В нем тоже начала зреть лютая ненависть к Стеркусу, правда, не такая открытая, как у Конана. Ему хотелось раздавить наместника Нумедидеса подошвой сапога, словно ядовитую гадину, просто стереть с лица земли. Скверно было то, что Стеркус пока вел себя прилично, независимо от его тайных намерений. А еще хуже выглядело то, как Тарла сама принимает знаки внимания со стороны графа. Иной раз, Мордеку казалось, что она специально использует аквилонского дворянина, чтобы досадить Конану.

Вскоре, кузнец обнаружил, что не одинок в своей неприязни к Стеркусу. Гандеры и боссонцы из соседнего лагеря любили своего командующего едва ли больше него. И при этом они не стеснялись в выражениях, заходя в кузницу выпить кружку — другую пива.

— О, да. Это мерзкий тип, — в порыве пьяной откровенности болтал один из них. — Готовый на любой отвратительный поступок, если дело касается симпатичных маленьких девочек.

— Почему же тогда терпят такого человека? — спросил Мордек. — У нас в Киммерии, с этим долго бы не мирились. Его первый подобный проступок оказался бы для него и последним.

Гандер выпучил на него глаза.

— У вас ведь нет дворян, не так ли?

— Дворян? — кузнец тряхнул головой. — У нас есть вожди кланов. Но их выбирают за личные заслуги, а не за то, что когда-то сделали их предки.

— Я так и думал, — сказал гандер. — А у нас много плохих потомственных дворян. И мы вынуждены их терпеть. Правда, попадаются среди дворян и достойные люди. Но остальные считают, что если родился вельможей, то о собственной репутации не стоит беспокоиться. Можно продолжать делать все, что заблагорассудится.

Эти слова заставили Мордека призадуматься. Мелкие, бессмысленные стычки между кланами раздирали землю Киммерии в течение многих веков. Бывало даже, что распри вспыхивали в одной деревни. Но когда было, чтобы какой-нибудь киммериец признавал над собой власть любого другого человека? Даже лезвие меча у горла, вряд ли заставило бы северянина смалодушничать и изменить своим убеждениям. Скорее всего, он бы дрался насмерть. А если суждено было погибнуть, то он заодно бы прихватил с собой того, кто пытался его к этому принудить. Неужели пришельцы с юга не хотят видеть разницы между нравами своей родины и земли, в которую так нагло вторглись? Если так, то кузнец не сомневался, что их ждет еще немало проблем в Киммерии.

— И еще, — меж тем, продолжал гандер. — Разве можно предугадать, кто придет на смену Стеркусу, если с тем что-либо случится? Независимо от того, что там о нем болтают, граф остается храбрым воином. Неизвестно, в какую лужу бы мы сели, будь на его месте какой-нибудь надушенный, сладкоголосый придворный.

— Ты вроде говорил, что у вас есть и хорошие дворяне, — заметил Мордек.

— Так и есть, — сказал солдат, осушая очередную кружку.

Кузнец тут же снова ему подлил.

— Благодарю, — кивнул гандер. — В таких местах, как Тарантия — знати хоть пруд пруди. Но сюда их не заманить. Многих ты видел? Митра! В эти места поедет только человек без репутации. Ну, в лучшем случае, чтобы попытаться ее восстановить. Если заслуги уже есть, то велика вероятность, здесь их приумножить.

Если бы солдат говорил презрительно, то наверняка бы Мордек пришел в бешенство. Но гандер просто поведал кузнецу свое видение вещей. В душе Мордек оценил его откровенность. Он сам не думал, что кто-то из аквилонцев пожелает изучать обычаи и уклад завоеванного народа. А зря! Многое оказалось бы южан весьма поучительным.

— Ладно. Пора мне возвращаться в лагерь, — пробубнил гандер, поднимаясь на ноги. — Еще раз спасибо за пиво и компанию. Ты — хороший киммериец. Ты… — он заковылял прочь, шатаясь из стороны в сторону.

Возможно, вражеский солдат похвалил бы тем же тоном, что и Мордека, хорошую собаку. Кузнец с хрустом сжал кулаки.

— Хороший киммериец, не так ли? — прошептал он вслед гандеру. — Думаю, вскоре тебе представится шанс убедиться, насколько я действительно хорош.

* * *

Конан тратил все свое время или за работой в кузнице отца, или, что случалось чаще, в блужданиях по лесам, вдали от Датхила. Пусть он бродил в дебрях нечесаный и грязный, зато теперь не рисковал столкнуться с Тарлой посреди деревни и не видел, как Стеркус в очередной раз подкатывает к дому Баларга. Конан мог с легкостью расправиться с аквилонцем, и оружие вместе с доспехами не были тому помехой. Даже страх перед отцом и тот не смог бы удержать юношу. Наверняка бы Мордек не очень расстроился, увидев дворянина распластанного в грязи и истекающего кровью. Только опасения за судьбу Датхила удерживали его руку от рокового поступка.

Во время раздувания мехов, закалки стали или выполнения любой другой работы, которой нагружал его отец, Конан все равно мог бы видеть, как граф проезжает мимо. Ему точно бы захотелось схватить тяжелый молот Мордека и раскроить череп Стеркуса, точно так, как раньше раскроил Хондрену. Когда отец поручал ему ковать несложные изделия, он колотил по ним, вкладывая всю свою накопившуюся ярость.

Поэтому походы за пределы деревни в целом выглядели предпочтительнее. Там ему не грозили встречи со Стеркусом, и не нужно было вздрагивать от ревности и обиды каждый раз, когда его взгляд находил дочь ткача. В лесу он никого не видел и не с кем не разговаривал. Вспоминая свой последний разговор с Тарлой, юноша жалел, что не нашел тогда других слов. А что теперь, слоняясь среди сосен и душистых елей, он в состоянии изменить?

Однажды в полдень, взгромоздясь на большом сером валуне, молодой киммериец решил немного перекусить овсяными лепешками и куском сыра. Но тут, откуда-то сбоку раздался мужской голос:

— Я мог бы составить тебе компанию.

Конан опешил. Он не слышал ничьих шагов, не почувствовал чужого присутствия. Это казалось просто невозможным. Его рука быстро нащупала древко дротика, воткнутого в землю рядом.

— Кто ты? — спросил он грубо. — Что тебе надо?

— Я — просто дорожная пыль, хотя если тебе хочется знать мое имя, то зовут меня Рхайдерч, — поклонился незнакомец. — Я, можно так сказать, бродячий прорицатель, — он снова поклонился.

На вид ему было лет шестьдесят. Волосы густо припорошила седина. Белая борода свешивалась до середины груди. Его бесформенная домотканая одежда совершенно вылиняла. На шее болталось ожерелье из янтаря, отделанного медью. На руках виднелись такие же браслеты.

— Что же касается того, что мне надо… — продолжал странный пришелец, — ну, в общем, я не откажусь отведать хоть чего-нибудь после дальних странствий.

— Поделюсь, чем имею, — сказал Конан и протянул пару лепешек и полкуска сыра.

Старик начал есть с завидным аппетитом. Юноша некоторое время наблюдал за ним с растущим раздражением.

— Послушай, как тебе удалось подкрасться ко мне незаметно? — спросил он. — Кром! Ты бы мог перерезать мне горло и спокойно обобрать, а я бы так ничего и не понял. Или понял, но слишком поздно.

— Я не грабитель, парень. Я хожу — ищу то, что бесплатно дается, — глаза старика, серые как гранит, загадочно мерцали. — А тебе спасибо за доброту.

— Ты так и не ответил. Как удалось тебе застать меня врасплох? Я всегда думал, что ни волк, ни барс не смог бы проделать подобное, не говоря уж о человеке.

— Существуют способы, парень, — усмехнулся провидец. — Поверь, действительно существуют. Мне ведомы некоторые тайны, хотя далеко не все, что я хотел бы знать. Есть люди и мудрее меня.

— Научи меня! — воскликнул Конан.

Улыбка сползла с лица Рхайдерча. Он нахмурился и сказал серьезно:

— Возможно, судьбе была угодна наша встреча, остается выяснить так ли это. Дай мне свою руку, чтобы я смог по ней прочесть твое будущее.

Конан протянул ладонь старику. Две встретившиеся руки являли собой резкий контраст. Широкая, покрытая ссадинами и мозолями, лапища Конана с короткими грязными ногтями на крепких пальцах и длинная, узкая, довольно ухоженная, ладонь Рхайдерча. Юноша раньше встречал гадателей по руке, но странный старик не исследовал линии. Вместо этого, он прикрыл глаза, и что-то забормотал на незнакомом языке. Интонации были отчасти похожи на киммерийскую речь, но сын кузнеца не разобрал ни слова.

Внезапно, без всякого предупреждения, рука Рхайдерча словно тисками, сдавила ладонь Конана. При этом, глаза прорицателя широко раскрылись. Считая, что это проверка сил, юноша ответил на пожатие, вложив все силы. Он, по крайней мере, вдвое превосходил массой худощавого Рхайдерча. Но на длиннобородого странника его потуги не произвели никакого впечатления. Рука старика сжималась все сильнее и сильнее, почти сокрушая кости.

Вдруг, так же неожиданно, как начал сжимать, провидец расслабил хватку. Пот градом катился вниз со лба по бровям и впалым щекам. Большая капля повисла на кончике его длинного острого носа. Он резко смахнул пот с лица рукавом своего одеяния.

— Кром! — только и смог пробормотать старик, чувствовалось, что он потрясен до глубины души.

— Ну, что там? — хрипло спросил Конан. — Я подхожу для того, чтобы научиться твоим уловкам, скользить как тень меж деревьев?

— Ты подходишь для… — Рхайдерч снова утер брови. — Ты, как никто другой, подходишь для этой жизни, сын Мордека. Даже больше, чем я могу выразить словами. Никогда не видел подобного… — он запнулся и покачал головой. — Поистине, я даже теперь не знаю, правильно ли я прочитал…

— Откуда ты знаешь имя моего отца? — нахмурился юноша, уверенный, что не озвучивал этого.

— О, мне известно многое, — сказал Рхайдерч, его била дрожь, хотя день выдался не холодный. — Одна из вещей, которую я знаю — то, что более странной судьбы, которая ждет тебя, я никогда ни у кого не видел.

— Как это так? — удивился Конан и, видя, что провидец не спешит с ответом, попробовал зайти с другой стороны: — Если ты узрел мою судьбу, то наверняка в ней присутствовал аквилонец по имени Стеркус? — он, на всякий случай, не стал пояснять, что Стеркус командует аквилонской армией на захваченных землях Киммерии.

— Не нужно срезать саженцы, когда вокруг высокие деревья. Не нужно стрелять по воробьям, когда в небе парит ястреб, — Рхайдерч, казалось, смотрел сквозь Конана.

— Я не говорил о срезании чего-то или убийстве кого-то, — начал сердиться юноша.

Он знал, что некоторые из его соплеменников водят дружбу с захватчиками. Такого Конан не мог понять и принять, хотя такое случалось. Еще, он не признался о своей жажде крови Стеркуса этому странному человеку, которого видел первый раз в жизни. Но его признания или непризнания для ничего не значили для Рхайдерча.

— Из твоего рта не вырывались слова, — сказал прорицатель. — Твой дух кричал, хотя большой крик почти потопили меньшие.

— Ты, наконец, прояснишь смысл сказанного? — Конан сердился все больше. — Все твои изречения громоздятся и отскакивают друг от друга, а суть остается где-то в стороне.

— Если не можешь услышать, то хотя бы должен увидеть, — старик оставался по-прежнему загадочным. Словно перелетная птица, твоя судьба летит высоко и далеко. Я не могу сказать, как ты закончишь свои дни, и в каком месте. Но мне ведомо одно — это случится не в Киммерии.

— Все это глупости, а ты — лжец! — выкрикнул юноша. — Я уже сожалею, что накормил тебя вместо того, чтобы прогнать прочь.

Он надеялся хоть как-то задеть Рхайдерча, но пророк только улыбнулся.

— Наверное, не малый для тебя подвиг по отношению к моей персоне, раз так быстро пожалел. Только никогда не жалей о том, что уже сделал.

От этих слов гнев закипел в груди у сына кузнеца.

— Убирайся отсюда! — прорычал он. — Убирайся, или я не отвечаю за последствия, — юноша потянулся за дротиком, который держал под рукой все это время.

— Хорошо. Пусть будет по-твоему.

Рхайдерч мгновенно исчез, будто его никогда и не было. Вот только что, он стоял возле разъяренного Конана, а уже в следующий момент, сын кузнеца остался сидеть в одиночестве на своем валуне.

Слишком поздно до юноши дошло, что старик так и не научил его своим хитрым трюкам.

— Эй, вернись! Вернись, ты, старый вонючий мошенник! — закричал Конан, хотя Рхайдерч вряд ли заслуживал такое обидное прозвище, ведь он ни в чем не обманул молодого варвара.

Пророк не собирался возвращаться, чтобы обучать всяких невеж тайным знаниям. Так что Конану не довелось овладеть тогда искусством внезапного появления и исчезновения. Если и суждено было познать ему это впоследствии, то только благодаря собственному упорству.

А сейчас, молодой киммериец понуро сидел на камне, бормоча проклятия и сокрушаясь о пустой трате лепешек и сыра. Если б они сохранились, то, питаясь ими, Конан смог бы подольше оставаться в лесу и не возвращаться в Датхил, по крайней мере, в течение следующий половины дня. Быть вдали от деревни, особенно от дома Баларга — вот то, что он желал в настоящее время больше всего.

В тот же день, но чуть позже, Конан сумел раздобыть оленя. Пожалуй, это был его самый меткий выстрел в жизни. Стрела попала точно в сердце, и животное рухнуло замертво, не успев сделать и пары неровных шагов. Юноше хотелось реветь от восторга, как какому-нибудь дикому коту. Однако громкий крик мог привлечь любителей легкой наживы или падальщиков. Неважно, двуногих или на четырех лапах. Помня об этом, он сдержался.

Все же, удачливый охотник не остался без награды. Конан разжег маленький, почти бездымный костер и поджарил оленьи почки и кусочки печени вместе с грибами, найденными поблизости. После сытного ужина, он напился и умылся чистой, холодной водой из ближайшего ручья. Юноша прикопал остатки трапезы, затем завернул остальное мясо в шкуру оленя и запихнул между двух сосновых ветвей, как можно выше. Теперь волкам до него точно не добраться! Также забравшись на раскидистое дерево, он завернулся в плащ и заснул.

Проснувшись ранним утром перед восходом солнца, Конан первым делом поспешил к сосне, где спрятал мясо. Возле ствола на земле и на самой коре, почти на уровне его головы, виднелись следы волчьих когтей. Ночью звери сделали все возможное, чтобы ограбить охотника, но их усилия так и пропали даром.

Молодой киммериец снова запалил костерок и плотно позавтракал большими кусками печенки и сердцем оленя. Он сокрушался, что не может взять с собой столько свежего мяса. Посетовав, юноша взвалил на спину часть туши и двинулся по лесной тропинке к Датхилу.

* * *

Выехав из Форта Венариум, граф Стеркус проезжал по улицам городка, носившего такое же название. Аквилонцы продолжали расширять границы Венариума, и это должно было подтверждать тот факт, что цивилизация пришла на юг Киммерии. Но Стеркус придерживался иного мнения. Взирая на этот городок, он все больше укреплялся во мнении, что культурные ценности никогда не приживутся здесь.

Граф покидал шумные, зловонные улицы со вздохом облегчения. В отличие от такого места, киммерийская деревня, по крайней мере, оставалась чисто варварской территорией. Венариум же носил лишь безвкусную маску, пытаясь неумело подражать городам аквилонского королевства. Граф попробовал представить короля Нумедидеса или другого утонченного вельможу, который бы искренне восторгался таким диким захолустьем, но у него ничего не получилось. Любой, действительно культурный человек бежал бы сломя голову из этих ужасных мест.

— Да и не может быть иначе, — пробурчал Стеркус, пуская лошадь в галоп.

Безусловно, среди всего этого убожества при желании можно найти что-либо более — менее стоящее. И пример тому — девчонка из занюханной киммерийской деревушки. Он могла бы стать действительно приятным подарком, если удастся ее хорошенько обломать. Да и в самом процессе обольщения тоже имелась определенная изюминка.

Дворянин прикидывал: должен ли он забрать ее к себе в крепость и уже там превратить в послушную наложницу? Конечно, некоторые варвары никак не успокоятся по поводу предыдущей девушки, с которой он развлекался до недавнего времени. Но разве это может служить веской причиной, чтобы сдерживать свои эмоции? Тут нечто другое. Слишком явная демонстрация наклонностей графа в Тарантии закончилась для него позором. Если б не это, то он никогда бы не попал в такую, забытую богами, часть обитаемого мира. В некоторой сдержанности, Стеркус также видел пользу. Кроме того, такая игра может оказаться забавной.

Тем не менее, во всем другом, Стеркус не собирался себя ограничивать. Он ехал с обнаженным мечом, лежащим на поперек седла, готовым к немедленному применению.Должны пройти годы, прежде чем аквилонцы смогут ездить по этой стране без оружия наготове. Граф продолжал корить себя за то, что позволил своим офицерам убедить его воздержаться от мести киммерийцам за исчезновение гандера в окрестностях Датхила. Он продолжал считать, что солдат пропал не без чужой помощи. Будь по-другому, тогда нашли бы тело или хотя бы кости. А так — никаких следов.

Дорога была узкой. Не намного шире той, что оставалась до прихода аквилонской армии в эту злосчастную страну. Темные, колючие ели зловеще нависали с обеих сторон. Прекрасное место для внезапного нападения. Да и вообще, большая часть Киммерии являлась идеальным местом для засады. В этом крылась другая причина для сомнений относительно сгинувшего солдата по имени Хондрен.

— Проклятые, скрытные варвары, — то и дело бормотал про себя Стеркус.

Но варвар, которого он встретил на пути за очередным изгибом дороги, не прятался. Этот малый шагал вперед смело, как будто имел право свободного прохода, что и любой цивилизованный человек. Его волосы и борода поседели от времени. Единственные украшения, которые он носил, представляли собой ожерелье и браслеты из янтаря.

Граф чуть не наехал на дикаря. Он и сам вряд ли смог до конца осознать, что заставило его придержать лошадь.

— Эй, ты, — Стеркус ткнул пальцем в киммерийца, — Ну-ка отойди в сторону!

При этом дворянина не заботило, понимает ли варвар аквилонское наречие. Вполне достаточно, указующего перста и громкого командного голоса, чтобы догадаться о смысле сказанного.

Как оказалось, киммериец отлично понимал родной язык графа, и даже умел на нем разговаривать.

— Сейчас, сейчас, — сказал он миролюбиво. — Только сначала я хочу узнать, что за человек передо мной.

— Митра! Я покажу тебе, каков я человек! — разозлился Стеркус и замахнулся клинком. — Я тот, кто не потерпит любое препятствие на своем пути!

Он надеялся нагнать страху на варвара, но его ждало разочарование. Старик спокойно приблизился к дворянину и произнес:

— Если ты дашь мне свою ладонь, то я расскажу, что ждет тебя в дальнейшем.

Его слова показались графу любопытными.

— Ты прорицатель, не так ли? — спросил он и получил утвердительный кивок. — Ладно. Посмотрим, что ты за пророк, — сказал Стеркус, протягивая левую руку, чуть опустив меч в правой, — Но предупреждаю. Если вздумаешь, собака, выкинуть какую-нибудь шутку, то тут же расплатишься жизнью, — пообещал он.

— Можешь доверять мне, как собственному отцу, — сказал старик, чем вызвал оглушительный смех графа.

Он никогда бы не доверился своему папаше. Будь-то золото, вино или случайная женщина. Стеркус даже не представлял, что какому-то варвару может быть известно о его жизни больше, чем ему самому.

— Давай, начинай, — Стеркус подал ладонь вперед царственным жестом, подражая королю Нумедидесу.

Старик взял руку. Его собственная ладонь оказалась теплой и жесткой. Он кивал про себя — один, два, три раза.

— Ты обречен, — наконец, молвил прорицатель. — Тебя найдут. Нет смысла противиться, как нет смысла стоять на месте. На смену старому змею приходит молодой волк.

— Рассказывай свои лживые байки в другом месте, — прорычал Стеркус, вырывая свою руку. — Нет ни слова правды в твоем пророчестве. И тебе надо благодарить Митру за то, что я не отнял твою жизнь.

— Можешь теперь насмехаться, издеваться и злословить, — невозмутимо сказал киммериец. — Наступит день, когда тебе станет не до смеха. Время покажет, кто будет смеяться последним.

— Немедленно проваливай, или я проткну тебя мечом и оставлю валяться в пыли, — вконец разозлился граф. — Мне приходилось убивать более крепких людей, чем ты за меньшую дерзость!

— Все, ухожу. Но это ничего не меняет. Я отвечаю за свои слова. Я видел волка и сосчитал его зубы. Ладно. Можешь считать себя большим куском мяса, если тебе будет так легче. Вот, что я могу сказать в утешение.

С яростным криком Стеркус взмахнул мечом. Но киммериец, называвший себя предсказателем, проворно отскочил в сторону и скрылся между двумя стволами деревьев, которые росли так близко друг от друга, что дворянину пришлось бы спешиться, чтобы пуститься в погоню. Посчитав, что грязный варвар не стоит того времени, затраченного на погоню за ним, граф плюнул и продолжил путь к деревне.

К тому моменту, когда аквилонец добрался до Датхила, он почти забыл про предсказание варвара, если оно и было им в действительности. Граф крутил головой высматривая Тарлу. В своих фантазиях он уже неоднократно овладевал ею. Порой ему казалось, что сладостное ожидание иногда оказывается более привлекательным делом, чем быстрое исполнение всех тайных желаний.

Вскоре, ему попался на глаза сын кузнеца, который шел по улице с доказательством успешной охоты на плечах. Аквилонский дворянин осадил коня и помахал рукой.

— Привет, Конан, — выкрикнул он. — Как идут дела?

Лицо юноши пошло красными пятнами. Стеркус знал, что мальчишка его не жалует. Правда, это лишь подстегивало графа подразнить молодого киммерийца. Еще он подозревал Конана в юношеской привязанности к Тарле, но не видел смысла вообще заострять на этом внимание. Что может противопоставить юнец опыту и чувственной страсти взрослого?

— Я спросил — как ты? — повысил голос Стеркус.

— Хорошо, до настоящего времени, — ответил Конан, передразнивая манеру дворянина говорить.

Стеркус про себя отметил, что его акцент стал менее заметен с тех пор, как граф в последний раз посещал деревню. Видимо мальчишка еще и научился подражать звукам, словно попугай только лучше.

Аквилонец быстро понял, что Конан просто насмехается над ним. Любой из соотечественников графа, если б решился на подобную дерзость, то смыл бы такое оскорбление только своей кровью. В Аквилонии дуэльный кодекс чтили с давних пор. Но марать меч о какого-то малолетнего сына кузнеца из варварской страны, Стеркус счел ниже своего достоинства. Он пришпорил лошадь, и боевой конь рванулся вперед, грозя растоптать наглеца копытами. Но юноша проворно увернулся и отпрыгнул, несмотря на свой немалый вес и размер. Смеясь, Стеркус поскакал к дому ткача, к дому, где находился предмет его страсти.

Конан нашел свою мать за домашней работой. Она подвешивала большой котелок с водой на крюк над очагом.

— Тебе следует отдыхать, — сказал ей сын укоризненно.

— Да? Если я буду отдыхать, то кто же тогда приготовит вам еду? — удивилась Верина. — У нас ведь нет рабов. К тому же, как ты себе представляешь мой отдых? Когда твой отец начинает стучать, каждый удар молотка отдается в моей голове, — она потерла висок.

— Мне очень жаль, — пробормотал Конан, которому громкие звуки не мешали спать, даже если бы Мордек ковал очередной меч в шести дюймах от его уха. — Теперь посмотри, мама, какую я прекрасную добычу я принес из леса. У нас будет свежая оленина! — юноша снял со спины тюк с мясом.

Мать посмотрела, понюхала и закашлялась. К счастью, приступ долго не продлился.

— Это на завтра, — сказала она без особого восторга. — Сегодня у нас будет тушеная курица. Думаю, ее нам хватит.

— Ну… — протянул Конан разочарованно. — Ладно, — он постарался убедить себя, что мать права.

— Если хочешь быть полезным, пойди, настругай репу, пастернак и лук, а также поруби кочан капусты. Он давно уже лежит и его надо быстрее использовать, пока совсем не увял, — сказала Верина.

— Как скажешь, — не стал спорить сын.

Когда Конан кромсал овощи ножом, то сильно сожалел, что это не была плоть графа Стеркуса. Ему воочию привиделась кровь, бьющая струей из репы, вместо бесцветного сока. Это его вдохновило, и он работал с завидным усердием.

— Спокойней, спокойней, — дала совет мать. — Все же овощи не головы врагов, которые надлежит повесить над дверями дома. Никакой потребности в расправе здесь нет.

— Еще как есть! — воскликнул Конан. — Если кого-то и надо уничтожить немедленно, то только того самого проклятого аквилонца.

— Сомневаюсь, что он настолько хуже остальных захватчиков, — вздохнула женщина.

— Нет, хуже, — настаивал Конан. — То, что он все время вынюхивает и вьется вокруг деревни — не иначе, как мерзость, — сын постеснялся пояснять матери, что имел в виду в основном Тарлу.

Но она и без того поняла, о чем речь.

— Это все из-за девчонки, — сказала Верина, покачав головой. — Если бы не она, то и аквилонцу было бы нечего тут делать. Я не знаю, почему ты так переживаешь за нее. Дочь ткача тебя недостойна.

В ответ, Конан накинулся на овощи с еще большим ожесточением. Откуда матери известно, кто подходит — кто не подходит для него? Он сам в этом до конца не разобрался. Становясь с каждым днем все взрослее, Конан стал меньше думать о том — действительно ли Тарла так уж хороша. Другое дело — как дочь Баларга относится к нему? Лишь это пробуждало в юноше жгучий интерес.

— Ладно. Не обращай внимания на мои слова, — добавила мать. — Я уверена, что после моей смерти, вы с отцом прекрасно разберетесь, относительно своих симпатий, — ее снова скрутил приступ кашля, правда, не столь жестокий.

— Вот. Выпей воды, мама, — Конан поспешно налил питье из кувшина в кружку.

Пока Верина пила, сын стоял рядом. Он помнил не столь уж далекие времена, когда его мать была выше него ростом. Теперь юноша намного возвышался над ней. Наверное, скоро он обгонит даже отца. Такие перспективы не могли не радовать. А ведь никто в Датхиле и близко не мог сравниться статью с кузнецом.

Тут в кухню зашел Мордек, будто мысли о нем чудесным образом воплотились в реальность. Ручейки пота стекали с покрасневшего лица и с предплечий, смывая сажу и копоть.

— Я бы также не отказался от кружки воды, сынок, — прохрипел он. — Будь добр, налей и мне.

Конан выполнил его просьбу.

— Благодарю, — Модек осушил большую кружку в один глоток, потом сам наполнил ее снова до краев, но пить не стал, а вылил на голову. — Уффф! — он выдохнул удовлетворенно и не стал вытирать воду, струящуюся по волосам и бороде, капающую с кончика носа.

— Когда ты заходишь, моя кухня сразу превращается в свинарник, — буркнула Верина недовольно.

Как и в кузнице, пол здесь тоже был земляной. Когда на него попадала влага, то действительно становилось грязно.

— Да он скоро высохнет, — пожал плечами кузнец, глядя на мокрый пол. — Что касается меня, то мне это было просто необходимо. Кром! Я удивляюсь, как я не зашипел, словно раскаленное железо, когда плеснул на себя водой.

— Ты сегодня видел Стеркуса, отец? — спросил Конан.

— Конечно, рассмотрел даже слишком хорошо, — скривился Мордек. — И что из того?

— Разве у него не лицо человека, который заслужил смерть? — попытался уточнить помрачневший юноша.

— Видал я людей, которые будут посимпатичнее на первый взгляд, — ответил его отец. — Но я догадываюсь, что тебя больше беспокоит не то, как он выглядит, а в чью сторону смотрит.

Конан густо покраснел. В тот момент ему тоже мучительно захотелось кружку ледяной воды. Но, заупрямившись, как всегда, он сказал:

— Аквилонцу здесь не место.

— Видимо, Стеркус считает иначе, — усмехнулся Мордек.

— Ну, а я думаю, он собирается… — начал юноша и запнулся.

Конан не решался сказать при матери, каковы грязные намерения графа. Слова застряли в горле.

— Что ты думаешь, не имеет значения, — сказал отец. — Прежде всего, хотелось бы знать, что думает Баларг. В конце концов, это его родная дочь.

За спиной Мордека Верина вновь скорбно покачала головой.

— Почему же тогда Баларг не предпринимает никаких мер? — воскликнул Конан.

— В настоящее время я сам хочу, чтобы он хоть как-то повлиял на ситуацию, — нахмурился кузнец. — И желаю, чтобы Тарла прекратила прихорашиваться всякий раз, когда только завидит аквилонского дворянина. Баларг должен серьезно с ней поговорить. Но мир устроен таким, каков он есть. И остается лишь сожалеть, что нам не дано изменять положение некоторых вещей. Может, именно поэтому, Кром не хочет прислушиваться к нашим просьбам и молитвам.

Конан едва воспринимал отцовские откровения. Видя такое, Мордек предположил, что осуждение поведения Тарлы только приводит сына в бешенство. И это несмотря на то, что девчонка не хочет с ним общаться и оказывает явное предпочтение Стеркусу. Верина опять начала кашлять, но юноша обратил на нее не больше внимания, чем на слова отца.

Кузнец отвел жену назад в спальню. С мрачным, усталым лицом он возвратился на кухню и молча занялся приготовлением ужина, который она так и не закончила.

* * *

В период сбора урожая, Датхил будто вымирал. Даже те люди, кто не участвовал в посеве, сейчас вышли в поля, чтобы помочь убрать рожь и овес. Пока погода позволяла, и не начались дожди, требовалось спрятать спелое зерно в амбары. От этого зависела надежда на сытую жизнь в течение долгой зимы.

Мордек и Конан тоже работали косами, лезвия которых кузнец тщательно заточил. Невдалеке трудился и Баларг. Тарла, наряду с другими женщинами обвязывала снопы. За всем этим молча наблюдали аквилонские солдаты из своего лагеря поблизости. Ни один из них не вызвался помочь киммерийцам. В первую осень своего пребывания на захваченной земле, они пытались присоединиться к деревенским жителям. Но все в Датхиле делали вид, что не замечают таких помощников. Из этого аквилонцы сделали вывод: их пока терпят, но никогда им не будут здесь рады.

Мордек выпрямился. Он хмыкнул и потер поясницу.

— Все же такая работа не по мне, — проворчал кузнец. — И каждый год моя спина напоминает об этом все громче и громче.

Его сын продолжал неустанно махать косой. Этим он напоминал водяной поток, который без устали крутит жернова мельницы, перемалывая зерно в муку. В свои неполные четырнадцать лет, он был столь же далек от боли в костях, как от седых волос и клюки.

Как всякий селянин, юноша частенько с тревогой посматривал на небеса. Низкая облачность и густые туманы были обыденным явлением даже в разгар лета. А сейчас и подавно вызывали беспокойство. Дождь во время уборки урожая мог бы стать настоящим бедствием. Но хуже всего был град. Если он пойдет, то, скорее всего, многие старики, женщины и маленькие дети рисковали не встретить следующую весну. Надеяться, по словам Мордека, на Крома не приходилось и все, понимая ответственность, вышли на покос.

Нагнуться. Махнуть косой. Увидеть падающие колосья. Выпрямиться. Шагнуть вперед. И снова по кругу. Так проходила сегодняшняя жизнь Конана. От первых лучей солнца до глубоких сумерек. Все трудоспособные мужчины и подростки Датхила работали точно также. Исключение составлял только пастух Нектан, который не оставлял свою отару даже ради урожая.

С наступлением темноты, мужчины разошлись по домам. Голодные, как волки, они наскоро заглотили еду и пиво. После чего, замертво повалились на свои ложа. Чтобы утром, перекусив кашей или лепешками и наполнив мешочки теме же лепешками и сыром про запас, вернуться на изнурительную работу.

В конце концов, на полях остались одиноко торчать лишь редкие колосья. Не считая их, урожай был собран. И тогда, уставшие, заросшие и покрытые грязью, жители Датхила решили устроить день отдыха. В первую очередь, и мужчины и женщины хорошенько отоспались. Потом, поднявшись, занялись только самыми необходимыми делами. Все остальное могло подождать. Множество семей нагревало воду для купания, ведь даже простое умывание уходило на задний план во время страды.

Наступил день праздника. По вековым традициям, народ Киммерии отмечал этот день независимо от того, хорош или плох выдался урожай. Если хорош, то люди праздновали, поскольку это было событие само по себе. Если наоборот, то они тоже пировали, чтобы бросить вызов в лицо судьбе. Тушились цыплята. Хозяйки жарили уток и гусей, бережливо собирая жир. На вертелах шипели свиные туши. Из погребов доставались бочки и кувшины с пивом.

Как любой киммериец, Конан пристрастился к пиву, едва ли не с тех пор, когда бросил сосать грудь матери. Оно было куда приятнее и наверняка полезнее, чем простая вода. Правда, юноша знал ему меру. От сильных возлияний, по утру болела голова, и он помнил об этом. Тем не менее, сегодня пиво лилось в его желудок рекой. Конан наделся, что оно придаст ему храбрости в предстоящем разговоре с Тарлой. Оставались некоторые слова, которые он хотел ей сказать.

Но разговор не состоялся, поскольку после полудня в Датхиле объявился граф Стеркус. Дворянин восседал верхом на коне. И что необычно, к спине лошади были приторочены несколько пузатых бочонков. Высмотрев в толпе селян кузнеца, он поманил его пальцем.

— Подойди ко мне, добрый человек, и послужи для меня переводчиком, — сказал граф на своем родном языке, стараясь казаться предельно вежливым.

— Хорошо, — кивнул Мордек, подходя к аквилонцу, — Что переводить?

— Скажи односельчанам, что до меня дошли слухи о вашем празднике. Передай им также, что никакой пир не будет таковым являться без хорошего вина, — Стеркус указал на круп лошади. — Я считаю, этого достаточно, чтобы поставить последний штрих.

Скорее всего, граф никогда бы не купил себе популярность или хотя бы терпимость даже золотом. Но с вином была другая история. Киммерийцы с удовольствием пили этот напиток, когда удавалось достать. Его изредка привозили аквилонские торговцы на землю варваров, где никакие виноградники просто не могли произрастать. И тут вдруг внушительная партия крепкого, сладкого напитка к празднику урожая! Воистину, хитрый дворянин знал, какой монетой подкупить народ.

И теперь он мог угощать Тарлу красной кровью винограда. Подшучивать над ней, когда походка девушки сделалась шаткой, и язык стал заплетаться. Кружить ее в зажигательном аквилонском танце под звуки дудок и бубнов. Кто мог сейчас воспрепятствовать ему? Никто! Даже тот же Конан, вновь отодвинутый на задний план.

Глава 9. Ради Стеркуса?

хайдерч — прорицатель решил зазимовать в Датхиле. Время от времени он приносил существенную пользу жителям деревни. Однажды жена Баларга потеряла серебряное кольцо, и старик тогда велел ей зарезать одну из куриц. И точно, в желудке птицы обнаружилось пропавшее кольцо. Вероятно, оно соскользнуло с пальца, когда женщина сыпала зерно для цыплят. В благодарность, жена Баларга кормила провидца в течение недели, хотя сама никогда не являлась примером великодушия. Наверное, она действительно дорожила вещицей.

Рхайдерч также попытался отыскать четырех овец, отбившихся от отары Нектана во время метели, которая быстро замела все следы на тропинках. Он посоветовал пастуху пойти к красной скале и поискать под высокой елью. Нектан знал тот красноватый валун у опушки леса. Правда нашлась всего одна овца, но пастух и тому был рад, рассудив, что одна все же лучше, чем вообще ничего.

Конечно, силы ясновидящего были не безграничны, по крайней мере, не такие, как он сам того бы желал. Хотя, за исключением досадного промаха с овцами, он, как правило, не ошибался. И все же, больше приходилось перебиваться случайной работой, чтобы иметь пищу и кров. И, что удивительно, он справлялся с ней лучше, чем большинство остальных людей.

Как-то по утру в начале весны, Конан натолкнулся на старика, ремонтирующего стену соседнего дома. Рхайдерч не в первый раз занимался подобной работой, и все делал с умом, используя надлежащее количество прутьев и глины.

— Добрый день, — кивнул он юноши и пояснил: — После этого, я постелю на крышу больше соломы, и тогда стена не будет расползаться от дождя.

— Наверняка, это укрепит дом, — согласился сын кузнеца и, чуть поколебавшись, спросил: — Как тебе удается видеть невидимое?

Странно, но Рхайдерч отнесся к вопросу серьезно.

— Я и сам не знаю, парень, — вздохнул он. — Могу лишь сказать, что просто вижу. Иногда столь ясно, как, например, сейчас тебя, будто все происходит перед моими глазами. Бывает, что смутно. Но и этого порой бывает достаточно простому человеку, который хочет узнать свое будущие. А иногда случается так, что ни я, ни он не могут расшифровать видение.

— А бывает, когда ты оказываешься не прав?

— Не прав? — старик задумался. — Видишь ли, в некоторые моменты, я не могу с достоверностью сказать, что именно сбудется из того, что мне открылось. Но это видимо не то, о чем ты хотел узнать, не так ли?

Сын кузнеца помотал головой, и Рхайдерч, еще немного подумав, добавил:

— Мне не кажется, что мои предсказания ложны. Обычно, все равно что-нибудь сбывается из увиденного мной.

— Так я и думал, — сказал Конан. — А тогда ответь на вопрос: Что ты видел, относительно нашего народа и аквилонцев?

— До сих пор практически ничего, чего бы тебе хотелось услышать.

— Ну, так все же, смог бы попытаться? — спросил юноша нетерпеливо.

— Могу ли я вызвать видения специально, особенно под давлением? — нахмурился прорицатель. — Никогда не пробовал и не знаю, стоит ли…

— Но это крайне важно для всех нас, — возразил Конан.

— Действительно важно, — признал Рхайдерч. — Ладно, парень. Я попробую. Пусть никто не говорит, что я избегал помощи киммерийцам.

Он стоял неподвижно на обочине — худощавый старик с длинными, покрытыми грязью, руками. Его губы шевелились. Сначала беззвучно, затем послышалось подобие песнопения. У Конана по спине побежали мурашки. Сын кузнеца понял, что провидец пытается проникнуть за завесу неведомого. Потом взгляд Рхайдерча переместился на юношу, но тот был не уверен, что старик видит его. Очевидно, в какие бы туманные дали не заглядывал Рхайдерч, там явно не было деревеньки, где жила семья Конана.

Провидец внезапно вздрогнул. Его веки широко распахнулись. Глаза чуть не выкатились из орбит.

— О, Кром! — пробормотал он, возможно, действительно обращаясь к северному божеству. — Кровь и внутренности кругом! Великое горе и пламя войны! Честь и слава! Ужас и смерть! Война без милосердия до полного уничтожения! Безжалостная битва до последней капли крови! — продолжал твердить старик замогильным голосом.

Конана трясло. Он услышал больше, чем ожидал. Рхайдерч продолжал дергаться, словно в припадке.

— Но кто победит? — хрипло спросил юноша. — Кто? — остальное его не интересовало.

— Война и горе! — повторил провидец, теперь взгляд старика стал острым, словно лезвие меча. — Датхил погибнет мучительной смертью. Золотой лев, — он снова дернулся. — Да, знамя золотого льва реет над головами.

— Нет! — из горла Конана вырвался крик, полный страдания, сейчас он горько раскаивался за свое любопытство. — Нет! Пусть это не случится! Не говори мне про победу проклятых аквилонцев.

Рхайдерч несколько раз моргнул. Только после того, как ясновидящий изрек пророчество, взгляд его постепенно делался осмысленным.

— Что я говорил? — озабоченно спросил он.

— А то ты не знаешь? — воскликнул сын кузнеца.

Старик отрицательно покачал головой. Хотя казалось, что он уже вернулся в реальный мир, вид его был бледен и скорбен, как у человека, только что выздоровевшего после затяжной лихорадки. Конану пришлось, скрипя сердце, пересказать слова пророчества.

Провидец выслушал все в тишине. Он посмотрел на свои руки, перемазанные в глине, так, будто на них запеклась кровь.

— Не знаю, чем утешить тебя, парень, — наконец, произнес Рхайдерч. — Предсказание и реальные события будущего не всегда одно и тоже. Предсказание похоже на тень. И как любая тень, оно может двигаться, расти или сжиматься, в зависимости от того, куда попадает свет.

— Кром! Слабое утешение, — хмыкнул Конан. — Ты видел жителей деревни мертвыми. Скажи, куда и как эта тень должна сдвинуться? Ты просто мерзкий старый ворон с куском падали во рту!

— Если обвиняешь меня во лжи — ударь, может, тебе станет легче, — склонил голову Рхайдерч.

Но вместо удара, Конан только грязно выругался. Он резко развернулся на пятках и кинулся вон из Датхила. Избиение или даже убийство старика ничего бы не изменило. Другое дело его слова. Но как можно убить пророчество? Оно бы все равно продолжало жить, пока течение времени не опровергнет или не подтвердит его. Сын кузнеца был слишком уверен в страшном финале грядущего. Рхайдерч — не совсем обычный человек и его ужасные слова, возможно, являлись правдой.

Пряный, с ароматом хвои, воздух обволакивал Конана, когда он мчался по лесу. Грязная деревня со своим зловонием экскрементов, дыма, немытых тел и копоти осталась позади. Только зловещее пророчество никуда не делось. Оно следовало за ним по пятам, ни на шаг не отставая. Просто бегство от действительности было единственным, что на тот момент мог предпринять юноша.

С высокой ели раздалось возмущенное карканье. Конан остановился и погрозил кулаком большой черной птице.

— Убирайся, проклятый трупоед! — крикнул он, наклоняясь, чтобы набрать камней. — Не надейся, что накормишь своих птенцов моей плотью.

Мудрый ворон, знающий людские повадки, шумно хлопая крыльями, поднялся в воздух. Конан запустил в его сторону камнем, скорее от отчаяния, чем всерьез, рассчитывая попасть в цель. Булыжник лишь слегка чиркнул по кончику левого крыла. Птица еще раз хрипло каркнула и скрылась за верхушками деревьев.

— И забирай все беды с собой, будь ты проклят! — кричал вслед Конан, но густой лес, казалось, поглощал его слова.

Он спрашивал себя: достигнут ли проклятия ворона? Конечно, надежда не велика. Если б было иначе, и проклятия действительно могли воплощаться в жизнь, то аквилонцы давно бы исчезли из Киммерии.

Очень скоро, Конан обнаружил, что при нем только разделочный нож, висящий на поясе, поскольку он сбежал из деревни в порыве гнева, без всяких мыслей о возможных последствиях. Теперь же, когда пыл несколько угас, он остро ощутил нехватку лука или копья. Нож представлял собой плохое оружие против волка, не говоря уж про рысь или барса. Сначала, юноша собрался было бежать обратно в Датхил, но тут же застыл на месте. Что сделают жители деревни, которые видели его сумбурное бегство, после быстрого возвращения сына кузнеца? Наверняка станут смеяться над ним в лицо или потихоньку за спиной!

Гордость — страшная вещь. Из-за нее юноша предпочел подвергнуть риску собственную жизнь, чем быть осмеянным односельчанами. Скорее всего, на его месте так бы поступил любой другой человек в Датхиле. Недостаток в материальных благах, киммерийцы восполняли изобилием природной гордости. Если б не она, то северяне меньше бы занимались меж клановыми распрями, и их раскол не сыграл бы на руку аквилонцам. Но ничего подобного не приходило на ум. Сын кузнеца знал, что скорее погибнет в схватке со зверем, чем станет посмешищем для друзей и знакомых.

Прут, хрустнувший под чьей-то ногой, заставил его замереть, словно осторожное животное. Следом раздалась приглушенная ругань на аквилонском языке. Конан чуть не прыснул. Он всегда любил подтрунивать над неловкостью других. А тут и говорить нечего. Захватчики, рыскающие по лесу, создавали, наверное, больше шума, чем стадо скота.

Поскольку Конан любил развлекаться над подобными недотепами и прежде, то сейчас с удовольствием издалека наблюдал за этими аквилонцами. Более того, он мог бы даже, шутки ради, подобраться к ним вплотную, а те, все равно вряд ли заметили бы его присутствие. Аквилонцы ломились вперед, громогласно объявляя всему лесу о своем присутствии. Глядя на них, юноша закусил губу, чтобы сдержать смешок.

Тем временем, еще кто-то раздавил очередную толстую ветку.

— Ты просто неуклюжий болван, — обругал ротозея боссонец. — Неужели ты думаешь, что нам удастся изловить какую-нибудь дичь при таком, создаваемом тобой, шуме?

— Ох, а кто там нашумел в последний раз? — не полез за словом в карман гандер. — Ты ступаешь так, словно твои сапоги набиты булыжниками.

— Лучше расскажи о булыжниках в своей черепушке, демон тебя побери! — парировал боссонец и руками оттопырил свои уши. — Если хорошенько прислушаешься, то сможешь услышать топот зверья, разбегающегося от нас.

— Да, только не в этом лесу, — тряхнул головой гандер. — Добрая половина всех, кто здесь живет, желает нашей смерти.

Конан про себя кивнул. Ему, как никому другому, хотелось истребить захватчиков, топтавших леса его родины с тех пор, как впервые их увидел. Он находился достаточно близко, чтобы раскроить черепа нескольких охотников метко брошенными камнями. Но даже если удастся убить их всех, то какая участь ждет Датхил? Юноша воздержался от метания камней, но подобрался ближе к аквилонцам, чтобы лучше слышать их речи.

— Все в этой стране хотят нас уничтожить, — добавил другой гандер, впервые вступивший в разговор (Конан вновь согласно кивнул). — И еще хочу вам сказать, что наш разлюбезный граф пальцем не хочет пошевелить для нашего благополучия. Для него, видите ли, приятнее проводить время с той девчонкой из деревни.

Это удивило Конана. Даже аквилонцы понимали, что Стеркус забросил дела, которыми должен заниматься по статусу. Сын кузнеца не верил своим ушам. Почему же тогда они не воздействуют на графа?

— Попробуй, скажи ему об этом сам! Ты тут же почувствуешь петлю на своей шее, Валт, — рассмеялся боссонский стрелок. — И не советую также кому-либо распространяться о подобном — результат будет однозначным. В наше время любому опасно доверять. Стеркус не терпит людей, которые лезут со своими указаниями: что он должен, а что не должен делать.

— Король Нумедидес указал ему его место, — возразил первый улыбчивый гандер, казавшийся моложе годами Валта. — Именно поэтому Стеркус здесь. Не все ему портить молодых девушек дома.

— Да, но есть разница, — ответил боссонец. — Нумедидес вправе приказывать кому угодно. На то он и король. А что ты можешь? Да ты просто жалкий пикинер, без всяких прав, с испачканными в дерьме сапогами. Кто станет прислушиваться к твоему лепету?

Если бы такое сказали Конану, то сын кузнеца приложил бы все усилия, чтобы убить обидчика. Не один киммериец не стерпит подобную грубость от другого человека. В то же время, любой из них не признает, что сосед красноречивее его самого. Вождями кланов становились не болтуны и не те, кто кичился древностью рода. Ими становились люди мудрые и уверенные в своих силах. Каждый мог бросить вызов вождю, а многие так часто и поступали. И если в цивилизованном мире все тряслись от страха перед каким-то злобным дворянином, то Конан не хотел быть частью этого мира. Лучше продолжать жить в варварстве, в котором родился и вырос. Его отец видел в цивилизации определенные выгоды. Но если он считал ее социальную систему более высокой, чем в Киммерии, тогда Мордек просто слепец.

Поразительно, но вместо того, чтобы принять слова лучника за смертельное оскорбление, гандер засмеялся.

— А у тебя, Бенно, дерьмо капает с языка, — сказал он. — Вот почему тебя так все любят.

Ответ Бенно пополнил словарный запас Конана несколькими новыми аквилонскими ругательствами. Юноша не до конца понял их смысл, зато звучали они великолепно, слетая с губ боссонца непристойной музыкой. Гандер же, тот, которому предназначалась ругань, лишь весело хохотал. Тогда Конан, наконец, усвоил — в их мире друзья имеют особые привилегии.

На некоторое время, он позабыл об убийстве захватчиков. Тайное преследование и наблюдение за ними все больше превращалось в увлекательную игру.

* * *

Грант терпеть не мог киммерийские леса. Даже идя рядом с товарищами, он чувствовал себе блохой, пробивающейся через спутанный мех какой-то гигантской, косматой собаки. Правда, он не жаловался и не делился своими соображениями с Валтом или Бенно, не без основания полагая, что те максимально используют это для очередных насмешек.

Когда гандер на мгновение остановился, двое других солдат, как по команде, тоже замерли.

— Что такое? — встревожился Валт. — Ты что-то видел или услышал? — он казался более напряженным, чем доселе, возможно, на него тоже действовала зловещая тишина необъятных лесов.

— Вроде бы, ничего, — покачал головой Грант. — Но не удивлюсь, если большая часть варваров засядет в кустах в пятидесяти футах от нас, а мы их так и не заметим.

— Пух! — Бенно шутки ради ткнул себя пальцем в грудь, изображая воткнутую стрелу. — Митра! Да мы бы обнаружили проклятых дикарей моментально.

Гранта терзали нехорошие предчувствия. Поэтому он прислушался снова и покрутил головой по сторонам. Однако кругом все было тихо и не наблюдалось никакого движения. Вот только в затылке покалывало ощущение чьего-то злого присутствия. Гандер что-то забормотал себе под нос.

— По-прежнему трусишь? — оскалился Валт.

— Да не трушу я, — Грант пробовал подобрать слова. — Понимаешь, такое чувство, будто гусь только что прошел по моей могиле.

— Ты сам — глупый гусь! — заметил его кузен.

Грант насупился. Другого ответа он от своего родича и не ожидал.

— Если кто-то и пройдет по твоей могиле в этих краях, то уж никак не гусь, — добавил Бенно. — Скорее всего, это окажется какая-нибудь рысь, а то и дракон с острыми, длинными когтями. Так что о гусях следует думать меньше всего.

Но эти слова только усилили беспокойство Гранта, хотя вроде веских причин для этого не было. Пытаясь взять себя в руки, он прислонился к шершавой коре огромной ели. Возможно, дерево выросло прежде, чем кочевые хайборийские племена основали аквилонское королевство на землях древнего, пронизанного колдовством, Ахерона. Наверное, даже тогда этот лес принадлежал Киммерии.

Размышления о Киммерии естественно натолкнули его на мысли о суровом народе, населяющем ее земли. Воспоминание о варварах только добавили неловкости к положению.

— Они сейчас выглядят не такими забитыми, как в первое время после разгрома, — гандер снова подыскивал нужные слова.

Оба его товарища даже не стали уточнять, кого он имел в виду.

— У киммерийцев было несколько лет, чтобы зализать раны и задуматься о реванше, — хмурясь, сказал Валт. — И что из этого вытекает? Наше дружеское отношение к ним порождает только презрение дикарей. Они видят нас, пьющими пиво и мирно копающимися в земле. Варвары, должно быть, уже стали забывать, какие мы в бою.

— Нам следовало не останавливаться на достигнутом, — вставил Бенно. — Мы должны были откусить, как можно больший кусок от этой проклятой земли.

— По моему мнению, вряд ли такое бы удалось, — возразил Грант. — Даже то, что случилось можно отнести к счастливому стечению обстоятельств. У варваров был шанс побить нас у Форта Венариум. И им это почти удалось, демон их побери!

— Думаю, они об этом помнят, — согласился Валт. — Все можно прочесть на их рожах, когда заглядываешь в Датхил. Как я говорил, киммерийцы практически зализали раны. И теперь ждут только подходящего момента, чтобы напасть.

На сей раз, Бенно взаправду достал стрелу и положил на тетиву лука.

— Пусть попробуют, мне есть, чем ответить.

— Сейчас наша численность гораздо больше, чем когда армия входила в Киммерию, — резонно заметил младший из гандеров. — Каждый поселенец в состоянии владеть оружием. Будь то копье, меч, лук или, в крайнем случае, топор.

— Мне все-таки жаль, что мы не покорили все Киммерию, — упорно твердил боссонец.

К раздражению Гранта, его кузен неожиданно принял точку зрения Бенно.

— Я и сам так считаю, — сказал он, поворачиваясь на север. — Сколько там может проживать киммерийцев? А сколько из них смогут выступить против нас? У скольких сохранился боевой дух?

Да, Грант всегда ненавидел киммерийские леса. Они покрывали весь ландшафт до горизонта широким, непроницаемым плащом. Сколько варваров скрывается за зеленым пологом? У него не было ответа на этот вопрос. Оставалось только надеяться, что всем аквилонцам и ему, в том числе, никогда не придется считать их количество.

* * *

Мордек занимался одним из самых несложных видов ковки. Он раскалил железную полоску в жерле печи и изогнул один конец в форме ручки. Потом снял клещами с наковальни и просто положил заготовку в сторонку, чтобы та самостоятельно остыла.

После чего, отложив также клещи, кузнец направился в спальню, проведать жену. Верина лежала, забывшись в беспокойном сне. Ее лицо осунулось еще больше и выглядело более бледным, чем до аквилонского вторжения. Губы приобрели ярко выраженный синеватый оттенок. Широкая грудь Мордека поднялась в скорбном вздохе. Сколько она еще протянет? Как дальше жить ему и Конану, когда, смерть, наконец, победит в длительной, безнадежной борьбе?

Кузнец снова тяжко вздохнул, но тут же расправил плечи. Пока что еще жена нуждается в нем. Однако пора бы и Конану уже вернуться с охоты. Чтобы немного развеяться, Мордек вышел из кузницы на свежий воздух.

На узкой улице Датхила с криками носились мальчишки, гоняли кожаный мяч. Негодующе кудахтали цыплята. Они махали своими короткими, почти бесполезными крыльями, спеша убраться с пути подростков. Собаки, в отличие от них, с радостным лаем бегали вместе с ребятами. Им также хотелось играть. У соседских дверей пятнистый кот широко зевнул и потянулся, всем своим видом говоря, что такая бессмысленная трата сил не для него.

Мордек шагал через весь этот уличный хаос так, словно его вовсе не существовало. Мальчишки, собаки и даже куры расступались перед ним. Кот лишь покосился, затем снова лениво зевнул и, прикрыв глаза от солнца кончиком пушистого хвоста, безмятежно задремал. Мордек далеко идти не собирался и скоро свернул к дому ткача.

Баларг возился у ткацкого станка. После прихода гостя, он еще что-то некоторое время подправлял.

— Добрый день, — наконец, кивнул ткач довольно приветливо. — Ты выглядишь озабоченным.

— Действительно. Так и есть, — ответный кивок кузнеца вышел мрачным и тяжелым, словно сделанный из металла, с которым он работал.

— Ну, садись и рассказывай, коли пришел, — Баларг указал на свободный табурет.

— Я лучше постою, — отказался от предложения Мордек.

Пожав плечами, ткач тогда тоже поднялся на ноги. Он не был столь же широк в плечах как кузнец, но, пожалуй, больше чем кто-либо в Датхиле соответствовал ему в росте. Встав с табурета, Баларг, вероятно, хотел показать Мордеку, что не собирается позволять гостю нависать над ним. Однако тот проигнорировал подобную мелочь.

— Мой приход имеет отношение к твоей дочери, — подался вперед кузнец.

— К Тарле? — брови Баларга удивленно поползли вверх. — Мы, вроде бы, прежде уже все обсудили. Но если тебе есть, что добавить и ты решил вернуться к этому разговору, что ж я готов выслушать.

— Она завлекает проклятого предводителя аквилонцев, и он вьется вокруг нее, словно муха возле пролитого меда, — начал Мордек без обиняков. — Все в деревне вздохнут с облегчением, если аквилонский граф прекратит ездить в Датхил. И тебе это известно не хуже чем мне.

Теперь брови ткача сошлись вместе. Но, даже нахмурившись, Баларг не выглядел мрачнее Мордека. И голос его оставался спокойным.

— Поясни-ка, что ты имеешь в виду? Только следи за своими словами. Если ты считаешь, что моя дочь ведет себя неподобающе и пятнает честь киммерийской девушки, думаю, тогда нам надо выйти на улицу и разрешить накопившиеся разногласия. Ты как-то сказал, что личные отношения могут подождать, пока захватчики с юга находятся на нашей земле. Тогда я согласился с тобой. Но теперь, Мордек, считаю, что некоторые вещи не терпят отлагательства.

— Я не утверждал, что она сделала что-то непотребное, как тебе там показалось, — сердито выдохнул кузнец. — Я хотел только сказать, что когда приезжает этот надушенный Стеркус, она дарит ему улыбки.

— Ты говоришь, как человек, у которого сын, а не дочь, — усмехнулся Баларг. — Тарла — девушка, идущая по пути всех женщин. Всем им хочется покорять сердца мужчин.

— О, я знаю, что такое улыбки девушек. И также знаю, что самые сладкие из улыбок не обязательно означают призыв. Поверь, я не дурак. А ты, Баларг, совершаешь ошибку, если думаешь иначе, — сказал Мордек. — Но еще я знаю некоторые вещи, о которых не стоит забывать. Неужели рассказ о несчастной Угейн для тебя пустой звук?

— Угейн была игрушкой Стеркуса в городе, построенном аквилонцами, — возразил ткач. — Тарла же здесь в Датхиле. И Стеркус ее даже пальцем не коснулся, не говоря уж о большем. Или ты с упрямством будешь это отрицать?

— Нет. Не буду, — сказал Мордек. — Но и ты, наверное, не забыл о предостережении офицера, касательно своего командира? И тоже вряд ли станешь отрицать, что Стеркус уделяет ей слишком много внимания? То, что дворянин пока не сделал ничего дурного, не означает, что он не сделает это в будущем. А разве ты не слышал историй, которые рассказывают вражеские солдаты, относительно его пребывания тут? Графа как раз и отослали подальше от границ аквилонского королевства за связи с юными девочками. Он уже и здесь так поступал, Баларг. И велика вероятность, что повторит вновь.

— Ты говоришь об аквилонце, будто знаешь о нем больше моего, — хмыкнул Баларг.

Кузнец при этих словах вспыхнул от негодования, словно ткач обвинил его в дружбе с захватчиками. Ощутив свое преимущество, Баларг продолжал:

— Кроме того, если слушать все, что болтают солдаты, то не останется времени ни на какие другие дела. И еще я думаю, что все твои придирки вырастают из совсем других семян.

— Что за ерунду ты несешь? — разъярился Мордек.

— Ерунду? Вовсе нет. Ты жалуешься на аквилонца потому, что имеешь виды на союз Тарлы со своим сынком. Я сам не раз видел, как он пялится на нее, — как всякий умный человек, Баларг умел представить вещи в выгодном для него цвете.

— Он составил бы ей достойную пару, лучше, чем любой другой в Датхиле, и ты не можешь этого оспорить, — Мордек хмурился, по крайней мере, часть сказанного ткачом, соответствовала истине.

— В Датхиле? Вероятно, — Баларг говорил таким тоном, будто Датхил являлся каким-то ничтожным местом. — Тем не менее, Тарла с успехом могла бы придирчиво выбирать себе достойную партию в любой киммерийской деревни.

— А что если… — начал кузнец и вдруг прервал невысказанный вопрос.

Если бы он спросил Баларга — достойна ли Тарла развлекать жениха из Венариума, то нанес бы односельчанину смертельное оскорбление. Тогда бы их вражда разгорелась ярким пламенем, уже не зависимо ни от чего. Или хуже того, ткач мог дать однозначно понять, что хочет извлечь пользу от взаимоотношений со Стеркусом. Правда, результат был бы тот же самый.

Будучи умным и проницательным человеком, Баларг примерно понял, о чем хотел спросить кузнец.

— Мне кажется, что тут сказано достаточно. Даже более чем, — рявкнул ткач. — Еще я уверен, то тебе следуетудалиться, или одна из наших жен станет вдовой еще до захода солнца.

— О, я уйду, — кивнул Мордек. — Только хочу сказать напоследок одну вещь: Ты не кузнец, Баларг. И ты ничего не знаешь об огне, с которым пытаешься играть, — он резко развернулся и вышел на улицу.

Мяч играющих мальчишек подкатился к его ногам. Прежде, чем кузнец о чем-нибудь успел подумать, его нога ударила по набитому тряпками шару. Мяч взмыл в воздух, пролетел над домиками Датхила и скрылся за деревней. Подростки следили за его полетом, забавно вытянув шеи и, как по команде, поворачивая головы. Когда он приземлился где-то в полях, одни из них побежали на поиски. Другие же, с благоговением смотрели на Мордека.

— Никто не может так бить, — сказал один паренек.

— Но он только что это сделал, Вирп, — возразил его товарищ, и Вирп протер глаза, явно не веря увиденному.

Мордек промолчал. Он медленно зашагал назад к своей кузнице, жалея, что не сумел вбить в голову Баларга здравый смысл так, как сейчас вложил весь свой гнев в удар по неповинному мячу.

* * *

Неся караул снаружи аквилонского лагеря, сын Бимура Грант наблюдал за отъездом графа Стеркуса на юг к Венариуму.

— Лучше бы в следующий раз Стеркус выбрал для визита какую-нибудь другую деревню, — поворачиваясь к кузену, сказал он.

— Ты не одинок в своем мнении, — кивнул его родич. — Чем чаще он сюда заглядывает, тем больше неприятностей для нас я вижу в будущем.

— Я вижу неприятности уже сейчас, — сквозь зубы процедил Бенно.

Из лагерных ворот показался сержант Нопель и сразу направился к часовым. Грант тут же попытался вытянуться в струнку, чтобы сержанту вдруг не пришло в голову, что он сутулится на посту. Однако Нопель подмечал практически все. Наблюдательность была одним из качеств, которые и возвели его в чин сержанта. Правда, сейчас он махнул рукой на такие мелочи, как недостаточная выправка солдат.

— Как у вас дела, парни? — спросил он.

— Что-нибудь случилось, сержант? — несмотря на дружелюбие командира, Грант продолжал стоять по стойки смирно.

Нопель помедлил с ответом. Он смотрел в сторону Датхила, но гандер подметил, что сержант смотрит не на деревню, а куда-то вдаль на север, где в диких лесах продолжали жить своей жизнью непокоренные киммерийцы.

— Племена варваров пришли в движение, — наконец, произнес Нопель.

Оба родственника, а также боссонцы — Бенно и Дейврайо испуганно переглянулись.

— Откуда ты знаешь? — спросил ветеран Дейврайо.

— Откуда я знаю? — переспросил сержант. — Да, откуда я знаю… Митра! Из только что состоявшейся беседы с капитаном Тревиранасом. Судя по его виду, новости к нему поступили не иначе как от самих богов.

Грант не знал, что и думать. Тревиранас был, пожалуй, лучшим командиром гарнизона, о котором мог лишь мечтать рядовой солдат. Если он говорил, что события имели место, значит, так оно и было в действительности. Но грубиян Дейврайо успел задать вопрос, который еще зрел в голове гандера. Поэтому Гранту оставалось только добавить:

— Ну, ладно. А как это стало известно капитану?

— Как? — сержант, казалось, не понял вопроса и посмотрел на остальных.

Лишь когда старший из боссонских лучников утвердительно кивнул, Нопель сказал:

— Да ведь у него есть уши, чтобы слышать! — огонек в глазах сержанта не предвещал ничего хорошего.

— Хорошо. Но кто-то все-таки должен был ему рассказать? — упорствовал Дейврайо. — Наверное, что-то там ляпнули на стороне. Мы сами, например, слышим об этом впервые.

Грант не мог не согласиться с товарищем. Любая, даже самая незначительная новость распространялась по гарнизону мгновенно. Аквилонский лагерь представлял собой крошечный островок среди огромного, враждебного моря, и люди в нем не имели тайн друг от друга.

— Мне не известно, кто это мог быть, — ответил Нопель. — Знаю только то, что мне сказал капитан, — он смерил боссонца недобрым взглядом. — Можешь сам пойти к нему и поспорить. Скажи Тревиранасу, что это все сплетни. Что ты лучше обо всем знаешь, и поводов для беспокойства просто нет. Готов держать пари, что капитан несказанно обрадуется твоей осведомленности.

Хотя Дейврайо был тяжелым и упрямым человеком, но даже он представлял, что может случиться с рядовым, рискнувшим ущипнуть за бороду офицера.

— Я просто пытаюсь выяснить все обстоятельства, — мотнул головой боссонец. — Если и вправду дикари активизировались, что нам тогда делать?

Сколь обширна Киммерия? Грант имел об этом смутные представления. Он всего лишь более — менее знал ту ее часть, которую прошла армия графа Стеркуса. Конечно же, гандер догадывался, что неведомые аквилонцам, разрозненные, многочисленные кланы варваров остаются свободными и гнездятся в дремучих северных лесах. Что же ждет солдат и поселенцев с юга, если дикари объединятся?

— А, правда, сержант, что мы должны делать? — спросил он.

— Я уже размышлял об этом, — сказал Нопель со значением. — А вы думали, что нет? Так вот. Нам надо послать на север разведчиков, чтобы те увидели все собственными глазами и желательно раскрыли замыслы проклятых варваров.

— Безусловно, мы можем послать разведчиков, — вставил Валт. — Только я сомневаюсь, увидим ли их снова.

— Почему нет? — удивился Нопель.

Его подчиненные нервно засмеялись.

— А как тебе самому кажется, сержант? — набрался смелости Грант. — Что с ними сотворят проклятые киммерийцы, если поймают? Как ты думаешь, сможем мы убить здесь десять варваров за одного, пропавшего там?

Нопель кашлянул. Он потоптался на месте, потом развернулся и побрел своей дорогой, оставив солдат без ответа.

— Молодец, кузен, — похвалил родственника Валт, хлопнув того пониже спины. — Ты хорошо умыл сержанта, а этим похвастаться может далеко не каждый.

У Бенно имелся более практичный способ поздравить находчивого товарища. Он отстегнул флягу от пояса и протянул ему. Когда Грант отхлебнул, то не слишком удивился, что во фляги была не вода, а крепкое, сладкое вино. Гандер сделал один большой глоток, потом еще и еще, пока, наконец, Бенно не выхватил бутыль из его рук.

Боссонец с негодование смотрел, как Грант удовлетворенно вытирает рот рукавом.

— Видел? — хихикнул Валт, толкая стрелка локтем. — Похоже, он выяснил уже все, что хотел знать.

— А я лишний раз убедился в его жадности, — пробурчал обидчивый боссонец, но выглядел он не столь уж удрученным, как хотел казаться.

Тем временем, Грант обратил свой взор к северу. Он уже видел рой киммерийцев, надвигающийся на армию, где сам был лишь мелкой песчинкой. Теперь, мысленно, на него накатывал другой вал, еще больше, еще беспощаднее, еще свирепее. До сего момента, гандер не мог вообразить ничего страшнее нападения орды, которое раньше пережили он и его соотечественники. Сейчас воображение его разыгралось сильнее, чем Грант считал вообще возможным для себя.

— Что же мы сможем поделать, если варвары набросятся на нас объединенными силами, как говорил нам Нопель со слов капитана? — пробормотал он потухшим голосом.

— Уничтожать их, — бесстрастно откликнулся Валт. — Уничтожать, пока гора их трупов не вырастет на столько, что им придется прыгать на наши копья, взобравшись на тела убитых сородичей.

Когда Грант глянул на Датхил, деревня показалась ему достаточно мирной. Женщины носили воду от источника к своим домам. Над крышами хижин поднимался дымок. Никто не обращал внимания на аквилонский лагерь. Спустя два года после памятной битвы у форта, ставшего основой для города Венариум, селяне, возможно, воспринимали лагерь как неотъемлемую часть пейзажа. Собаки безмятежно рылись в кучах мусора. Им тоже были не интересны аквилонцы. При виде такой картины, у Гранта зародились некоторые сомнения относительно агрессивности варваров.

Но как поступят жители Датхила, когда орды их соплеменников спустятся с северных холмов? Неужели станут защищать аквилонцев от новых захватчиков? Или будут просто сидеть, сложа руки, и ждать разгрома пришельцев с юга другими киммерийцами? А может, похватают любое пригодное оружие и кинутся убивать каждого гандера и боссонца, которого смогут отыскать?

Конечно, Грант этого не знал. Только богам ведомо будущее. Но у пикинера родилась идея, которую он собирался отстаивать.

— Мы должны вывезти нескольких жителей подальше от деревни и хорошенько прижать, — озвучил гандер свою мысль. — Пусть меня сожрут демоны, если они не знают больше, чем прикидываются.

— Неплохое предложение, — согласился Валт. — Некоторые из женщин кажутся довольно податливыми. Только как бы они не пырнули ножом того, кто вздумает к ним прикоснуться.

— Они могут так действовать, когда вокруг полно соплеменников, боясь уронить честь в их глазах, — ухмыльнулся Бенно. — Но многие не прочь, чтобы их потискали настоящие мужчины, — боссонец принялся прихорашиваться.

— Жалкий хвастун, — скривился Грант.

— Хвастун и враль к тому же, — поддакнул его кузен. — Прежде, чем поверить таким заявлениям, я хочу знать, кого он подразумевает и почему так уверен.

— Как кого? Жену местного мельника, — Бенно взглянул в сторону деревни и облизнулся. — А почему уверен? На это отвечу таким образом: Когда жернова начинают молоть, киммериец, который их запускает должен все время за ними следить. Когда там ему следить за собственной женой? К тому же, камни создают столько шума, что мельник просто не может слышать страстные стоны, которое раздаются прямо у него под носом.

Посмотрев друг на друга, оба родственника одновременно помотали головами.

— Лжец! — убежденно сказал Валт.

— Хвастун! — вторил ему Грант.

Бенно пытался возмущаться и протестовать, но Грант в глубине души и сам допускал, что подобные события вполне имели быть. Хотя, конечно, солдаты полюбили привирать о своих подвигах с женским полом еще с тех пор, как Митра создал и женщин и солдат.

Потом вдруг нечто другое пришло ему на ум.

— Возможно, наш молодой граф Стеркус и продолжит посещать девчонку без последствий. А может, она на днях воткнет ему нож в бок. Наверное, от такого финала нам всем будет лучше.

— Нет, — покачал головой Валт. — Подумай о мести, которую нам придется осуществить. Хватит ли у тебя духа для уничтожения целой деревни?

— Ради чего? Ради Стеркуса?! Из-за его сомнительных делишек идти на такое? — спросил Грант, заранее зная ответ. — Да ни за что!

Однако, немного поколебавшись, гандер добавил:

— Хотя? Если встанет вопрос о сохранении собственной шеи тогда… Тогда — другая история. Почему бы и нет?

Ни один из аквилонских солдат не стал с ним спорить.

Глава 10. Ради Тарлы

емногие из тех, кто знал графа Стеркуса, взял бы на себя ответственность назвать его терпеливым человеком. Тем не менее, в отношениях с дочерью ткача он не торопил события, чем, наверное, несказанно бы удивил аквилонских развратников, хорошо знавших о его похождениях. С одной стороны, граф считал, что затянувшаяся игра с Тарлой стоит свеч. А, кроме того, в его памяти еще не стерлись мучительные воспоминания о позоре в Тарантии. Если бы не его разнузданность, то Стеркус никогда бы не докатился до интрижки с варварской девчонкой и не оказался здесь в северной, туманной глуши.

В общем, так или иначе, приходилось терпеть. Но Стеркус вовсе не являлся аскетичным стигийским жрецом, или каким-нибудь философом из легендарного Кхитая, которым подобное воздержание, вероятно, пошло бы только на пользу. Нет, он был аквилонцем до мозга костей — человеком, который привык к решительным действиям. Сейчас граф просто выжидал. Выжидал, когда намеченная цель приблизится настолько, что до нее можно будет дотронуться рукой. Вот тогда он себя покажет.

И вот, долгожданный момент, наконец, наступил.

В этот день Стеркус выехал из Венариума в легких доспехах. Что являлось скорее бравадой, чем беспечностью. Пусть жители Датхила видят — аквилонский дворянин не боится ничего. Правда, в настоящее время, та часть мрачной, темной Киммерии, что лежала к северу от быстро разрастающегося города, уже не вызывала у боссонцев и гандеров того ужаса с тех пор, когда на этих землях утвердилась власть золотого льва.

Светловолосые мужчины и женщины спокойно работали на полях и в огородах, отвоеванных у диких, первобытных лесов. Из труб аккуратных, крепких домов к небу поднимались клубы дыма. Военные гарнизоны вызывали благоговение в покоренных киммерийских деревушках. Со временем, некоторые из тех фортов должно быть превратятся в города, подобные Венариуму. Несомненно, скоро сами варвары признают свою несостоятельность и склонят головы перед величием наступающей цивилизацией. Размышляя об их дальнейшей судьбе, Стеркус даже позволил себе немножко взгрустнуть. Конечно, где-то жаль дикарей, но граф не видел, в чем им можно помочь.

Уже вскоре, после первой победы, местные дороги были забиты различным транспортом аквилонцев. Тут и огромное количество фургонов поселенцев, обретающих новую родину. Солдаты, охраняющие скарб и их владельцев. Купцы и мелкие торговцы всех мастей, стремящиеся извлечь как можно больше прибыли от торговли в здешних местах. А сейчас к ним добавились окрестные фермеры, свозившие в Венариум плоды своего труда. Они были первыми, кто пришел в Киммерию следом за армией, и теперь поставляли на рынок свежие овощи. Безусловно, телега, доверху загруженная луком, на первый взгляд не казалась чем-то прекрасным, но Стеркус, проезжающий мимо, улыбнулся. Ведь это был аквилонский лук.

Лишь горстка киммерийцев затесалась среди обозов и телег. За исключением тех, кто мог позволить себе напиться до беспамятства в харчевне или прикупить на рынке каких-нибудь красивых безделушек, варвары редко приходили в Венариум. В большинстве своем, они не переносили эту частичку Аквилонии, считая ее чем-то вроде опухоли, распространяющейся в их среде. Это нежелание дикарей к общению виделось в глазах Стеркуса еще одним признаком их деградации и последующего вымирания. Но если они не могут или не хотят видеть себя среди чего-то более значимого, чем они сами, тогда пусть пеняют на себя. Все это лишний раз доказывает, что варвары не заслуживают право на выживание.

В лесу без умолка стучали топоры. Падали вековые деревья. Каждый день возводились новые дома для переселенцев из Гандерланда. Стеркус снова довольно улыбнулся про себя.

Однако, по мере приближения к Датхилу, дорога через лес становилась все уже и уже. К этим местам рука поселенцев еще не дотянулась. Пока северные земли оставались в состоянии примитивного варварства.

Навстречу Стеркусу скакал всадник, и графу пришлось попридержать коня. Дорога была слишком узкой, чтобы на ней могли свободно разъехаться двое верховых. На шлеме всадника развивался темно-красный гребень, что свидетельствовало об офицерском чине.

— Ваше Превосходительство! — обратился он к дворянину, признав в нем командующего. — Слава Митре! Хорошо, что я Вас встретил. Я спешил в Венариум с докладом для Вас.

— Что за спешка, Тревиранас? — спросил граф немного холодным тоном, мысли его были заняты сейчас несколько другим, отличным от военных обязанностей.

— В племенах происходят волнения. Кланы объединяются, — командир гарнизона в Датхиле указал куда-то на север. — Там, где наша власть еще не установилась, Киммерия начала бурлить. Кипеть словно котел, слишком долго оставленный на огне.

Стеркус громко и презрительно рассмеялся.

— Ну, что ж. Если варвары собрались снова идти на нас, то милости просим. Один раз мы их уже разбили в пух и прах, сделаем это и в другой.

— Мой господин, тогда мы разбили три или четыре клана, — голос Тревиранаса звучал тревожно. — Случись это вновь, мы их, безусловно, одолеем. Но в Киммерии кланам нет числа. Если восстанут тридцать или сорок, то тогда я не ручаюсь за последствия. Как мы сможем противостоять такой орде?

— Если у Вас, капитан, не хватает мужества, то я с легкостью найду Вам замену на Вашем посту, — Стеркус скривился.

— Вы, наверное, меня неверно поняли, Ваше Превосходительство, — вспыхнул Тревиранас.

— Хорошо. Давайте разбираться, — сказал граф. — Вы располагаете точными данными относительно количества варваров? Вам должно быть известно, что киммерийцы постоянно грызутся между собой? Им с трудом удалась выступить несколькими кланами, а Вы говорите о каких-то сорока.

— Так я и раньше думал, Ваше Превосходительство, — ответил капитан. — Но только не сейчас.

— Вот как? Интересно, а почему? — снова в голосе Стеркуса послышалось презрение.

— Почему теперь? — переспросил офицер. — Действительно, как вы правильно сказали, киммерийцы часто дрались друг с другом. Но нам известно также, что они все поголовно ненавидят нас. Я волнуюсь, что варвары на время забудут свои распри, чтобы изгнать нас со своей земли.

— Вы становитесь утомительным, капитан, — зевнул Стеркус. — Хотите следить за дикарями, так кто Вам мешает? Действуйте! Но если будете трястись от каждой тени словно, проснувшийся среди ночи, пугливый ребенок, то для Вашей карьеры все может закончиться плачевно. Останутся недовольными и я, и король Нумедидес, и вся Аквилония. Да и Вы, прежде всего. Понимаете, о чем я?

— Да, господин, — тихо сказал Тревиранас.

Он отдал честь, затем развернул свою лошадь и поскакал назад в Датхил. Капитан не разу не посмотрел через плечо, чтобы убедиться следует ли за ним командующий. Всем своим видом он показывал, что их встречи будто бы не существовало.

Усмехнувшись, граф, не спеша, тоже продолжил свой путь. С ума сойти! Что может заставить тридцать или даже сорок киммерийских кланов объединиться? Стеркус снова засмеялся. На первый взгляд, такое положение вещей выглядело абсурдным. Если б не те три — четыре клана, что штурмовали Форт Венариум, он бы вообще сомневался в хоть какой-то способности варваров к единению. Но, с другой стороны, если б их тогда поддержали еще несколько племен, то, вполне вероятно, аквилонцы могли бы не выстоять, и дикари их бы попросту раздавили.

Без сомнения, глубоко обиженный, капитан Тревиранас ехал быстрее графа. Гарнизонный командир уже давно возвратился в свою небольшую крепость, когда Стеркус только появился из-за деревьев на подходе к Датхилу. Один из часовых у аквилонского лагеря отсалютовал и предупредительно отошел в сторонку, но дворянин молча проехал мимо. Он, краем глаза, видел солдата, но не удосужился даже повернуть голову. Правда, почтительность подчиненного удовлетворила его. Однако его понятие о благородстве не включало ответную любезность.

Все же, въезжая в Датхил, он замедлил ход коня, чтобы ненароком не растоптать мальчишек, играющих в мяч на улице. Конечно, подобная мелочь, как нанесение увечий юным варварам, при других обстоятельствах могла бы его только порадовать. Но сейчас не хотелось возмущать и огорчать Тарлу. Стеркус был не тем человеком, чтобы портить с ней отношения раньше времени.

Среди своры кричащих подростков граф не приметил сына кузнеца. Странно, но воспоминание о нем заставило его поежиться. Уж слишком явной была ненависть, горящая в синих глазах Конана. Наглый киммериец достигал уже шести футов роста. Его широким плечам и мощной груди мог бы позавидовать взрослый мужчина. Стеркус в душе порадовался, что перед отъездом все-таки надел кирасу.

Возле дома Баларга, дворянин осадил коня, громыхнув железом и стал было слезать на землю. Но, почувствовав себя глупо, снова вскочил в седло, завидев Тарлу, идущую по улице с ведром родниковой воды. Он тронулся к ней навстречу.

— Добрый день, моя прелесть, — начал граф сладким голосом.

— Добрый день, — ответила девушка, скромно потупив взор.

Рассматривая ее, Стеркус спрашивал себя: как он мог довольствоваться Угейн даже короткое время? Вот уж, кто действительно соответствует его желаниям. Такая не испорченная, прекрасная и такая юная особа. Как он мог до сих пор сдерживать свою страсть? Ведь с каждым биением сердца, Тарла становилась все старше. Вероятно, скоро и она уже не будет соответствовать его представлениям о совершенстве.

Все размышления Стеркуса о воздержанности улетучились словно туман.

— Мы слишком долго ждали, любовь моя, — сказал он, теряя терпение. — Уедем со мной прямо сейчас.

— Я не могу. Я не стану, — покачала головой дочь ткача. — Мой дом здесь.

Гнев ударил в голову дворянину. От него чуть не повалил черный дым, как от пожара, сжигающего нутро. Как же так? Неужели она все это время держала его за дурака и просто манипулировала им? Ничего, девчонка еще не раз пожалеет!

— Не серди меня! — рявкнул Стеркус уже другим тоном. — Ты принадлежишь мне.

Тарла вызывающе вздернула подбородок. Она снова покачала головой и твердо сказала:

— Я принадлежу только себе и никому больше, — девушка от рождения дорожила свободой так же, как и любой киммериец.

Но Стеркус не собирался озадачиваться мыслями о пресловутой свободе киммерийцев.

— Митра! Ты — моя! — закричал он, наклонился и, обхватив за талию, бросил ее поперек седла.

Ведро отлетело в сторону, разлившаяся вода тут же добавила грязи на улицу. Тарла стала отбиваться, неистово вопя, и Стеркусу пришлось шлепнуть девушку. Это не помогло, тогда он ударил уже покрепче.

Один из играющих мальчишек швырнул в графа камень, который попал в спинную часть кирасы и не причинил особого вреда. Другой подросток бежал к дворянину, схватив первый попавшийся деревянный кол. В руке Стеркуса сверкнул меч. Юный киммериец попытался блокировать клинок жердью, но безуспешно. Один удар стальным лезвием и мальчик упал, обливаясь кровью. Его голова почти отделилась от тела.

— Вирп! — отчаянно закричала Тарла, но Вирп уже никогда не смог бы ответить.

Остальные варвары взревели. Они не разбежались, а попытались окружить Стеркуса и стащить его с седла. Граф ударил шпорами в бока лошади. Фыркнув, боевой конь встал на дыбы и скакнул вперед. На улице остался лежать еще один юноша. Тяжелые копыта раздробили ему череп. Обхватив гибкий стан Тарлы левой рукой, Стеркус помчался прочь из Датхила в сторону леса.

* * *

Грант стоял на коленях на полу солдатского барака, готовясь швырнуть кости. Игра шла полным ходом, и сыну Бимура уже удалось выиграть двенадцать полновесных серебряных монет. Он рассчитывал и на следующий удачный бросок. Но прежде, чем кости покинули кружку и закружились по полу, снаружи казармы заиграл горн. Трубач сигналил общий сбор.

— Проклятие! — выругался гандер, загребая выигранное серебро. — Почему капитану взбрело в голову устроить тренировку в самый неподходящий момент?

— Думаю, мы возвратимся к игре довольно скоро, — сказал Валт. — Я сгораю от нетерпения обчистить тебя.

— Ха! — хмыкнул его кузен, вставая на ноги. — Лучше скорее шевелись на выход.

Гандеры и боссонцы сбегались на открытое пространство между казармами и частоколом. У каждого при себе имелось копье или лук. На ходу они поправляли амуницию и застегивали ремни шлемов. Таким образом, солдаты были готовы даже к войне, если только это не было учебной тревогой.

— Глупость какая-то, — ворчал Бенно, но его лук находился в боевой готовности.

— Без сомнения, — поддержал его Грант.

Капитан Тревиранас проходил перед шеренгами аквилонцев. И видя его мрачное, озабоченное лицо, гандеру уже не казался бессмыслицей поспешный сбор.

— Что-то пошло не так в Датхиле, — прямо, без недомолвок начал Тревиранас. — Совсем недавно граф Стеркус въехал в деревню. А кто видел, как он уехал обратно? По крайней мере, граф не проезжал мимо нашего лагеря. И варвары уже долго буйствуют и кричат. Мы должны узнать, что там за шум и успокоить дикарей по возможности.

— А что, если не удастся? — выкрикнул кто-то.

Грант не разглядел того, кто спросил, но этот же вопрос вертелся у него на языке. И почему он и его друзья должны таскать из огня каштаны для Стеркуса?

— Если им нужны проблемы, они их получат и даже больше, — поставил вопрос ребром капитан. — Мы не позволим варварам думать, что они имеют право бунтовать против нас. Пусть только попробуют сунуться, и вся эта местность превратится в пепел, — он сделал паузу в ожидании еще вопросов и, не дождавшись, кивнул. — Ну и ладно. Теперь пойдем.

Тревиранас вел за собой к Датхилу практически весь гарнизон, за исключением небольшого резерва. Видя своего командира впереди, солдаты ступали с охотой. Некоторые офицеры наверняка бы прятались за спинами подчиненных, но капитан был не из их числа.

Даже еще толком не покинув расположения лагерной стоянки, Грант слышал возбужденные крики киммерийских мужчин и причитания женщин. Из деревни навстречу аквилонскому отряду вышел одинокий человек. Всего один, но вид его был так грозен, что сын Бимура инстинктивно вцепился пальцами в древко копья.

— Два! — выкрикнул варвар на ломанном, но понятном аквилонском. — Он убить двух мальчиков и забрать девочку. Он заплатит! Вы все заплатите!

— Это сделал граф Стеркус? — уточнил капитан.

— Да, он сделал! Пес и сын шелудивой собаки! — неистовствовал киммериец. — Мы ловить, мы убивать!

Грант знал, что Тревиранас испытывал к командующему не больше теплых чувств, чем любой в аквилонской армии. Возможно, в другой ситуации капитану удалось бы успокоить селян, но только не в этом случае. Варвар подобрал с земли булыжник и метнул в солдат.

Увесистый камень помял нагрудник ближайшего пикинера. Ответ боссонских лучников последовал на уровне инстинктов. Полдюжины стрел со свистом разрезали воздух. Все они попали в тело киммерийца. Он сделал к врагам несколько неверных шагов, словно пытаясь до них дотянуться, но ноги его подкосились, и мужчина медленно осел, заваливаясь на бок.

— Проклятие, — процедил Тревиранас. — Видит Митра, я не желал такого исхода. Но сделанного уже не вернуть. Вперед, воины! Копьеносцам выстроиться перед стрелками! Скорее всего, нам предстоит бой.

Его последние слова оказались пророческими. Не успел сраженный киммериец упасть, как из Датхила в аквилонцев полетела туча камней. Кто-то из варваров начал стрелять из лука. Один из солдат вскрикнул, хватаясь за пронзенное стрелой бедро.

— Теперь нам придется зачистить деревню, — сказал Валт, поправляя шлем. — Если варвары раньше не зачистят нас.

Кузен согласно кивнул. Пророчество его родственника тоже могло вполне сбыться.

Вместе с товарищами, Грант ворвался в Датхил. На улице не было ни души, только на дальнем конце лежали два изуродованных тела. Как выяснилось, киммериец не солгал, хотя Грант и раньше в этом не сомневался.

Внезапно распахнулась ближайшая дверь. Из нее выскочил варвар с тяжеленным топором. Одним ударом он зарубил одного из боссонцев и оставил на ноге другого лучника глубокую рану. Пикинеры закололи дикаря и проволокли его безжизненное тело по грязи, но прежде он успел забрать жизни еще нескольких аквилонцев.

Стрела, вылетевшая из окна соседнего с кузницей дома, нашла горло солдата, стоявшего третьим от Гранта. Тут же еще один гандер упал на колени, цепляясь за стрелу, впившуюся в грудь.

— Девер! — закричал Грант, но его товарищ умер раньше, чем смог что-то сказать.

— Теперь мы просто обязаны их раздавить, — крикнул капитан Тревиранас. — Атакуем этот дом все вместе одновременно.

Даже пережив битву у Форта Венариум, Грант не мог себе вообразить подобное. Мужчины сражались до смерти, используя любое оружие. Женщины кидались на солдат с кухонными ножами, не заботясь о собственной жизни. Аквилонцы поначалу не трогали детей, пока один мальчик лет восьми не попытался зарезать боссонца со спины. Он хотел воткнуть лезвие между ребер солдата, но не успел и упал с пронзенным сердцем. После этого захватчики стали вести себя так, как будто разрушали змеиное гнездо. Но змеи никогда не жалили так безжалостно.

Грант был один из тех, кто вышибал дверь в кузнице. Единственным человеком, оказавшимся внутри, была тощая как скелет женщина. Серые глаза полыхали огнем на бледном, изможденном лице. Она пошла на них не с кухонным ножом, а с длинным мечом в руках. Ей удалось ранить двоих воинов, одного смертельно, и дралась с остальными так свирепо, что гандеры еле-еле смогли прикончить ее.

— О, Митра! — ужаснулся Грант. — Они не просто варвары. Это демоны, вырвавшиеся из преисподней.

— Пусть лучше Митра отправит к демонам в ад графа Стеркуса, — задыхаясь, прохрипел Валт. — Если б не он, то сейчас бы не было этого кошмара.

Оставшиеся киммерийцы расправлялись с врагами, как могли. Раненые варвары претворялись мертвыми, чтобы нанести последний удар из-под тишка. Предсмертные крики, убивающих друг друга противников, еще долго возносились к бесстрастным небесам.

В конце концов, полегли практически все киммерийцы от пяти лет и выше. Древко копья Гранта окрасилось в алый цвет до половины. Он больше не тыкал острием тела павших варваров, чтобы убедиться, что те вдруг не воскреснут. Другие делали эту работу. Валт перевязывал раненую правую руку. Бенно стрела тоже поразила руку, только левую. Ветеран Дейврайо был мертв. Даже шлем не спас его от киммерийского топора.

К Гранту подошел Тревиранас, сильно хромая на поврежденную ногу.

— У тебя кровь идет, — сказал он.

— У меня? — задал гандер глупый вопрос.

Он лихорадочно ощупал себя и обнаружил, что у него не хватает мочки левого уха. Он понятия не имел, когда получил такое повреждение.

— И что теперь, капитан? — спросил пикенер, разводя руки в стороны.

— В первую очередь я хотел бы поджарить Стеркуса на медленном огне, — ответил Тревиранас. — Теперь из-за него против нас восстанет весь этот край. А ему что? Да ничего!

Валт бродил по разрушенной деревне. Воронье, которое уже начало слетаться на трупы, с недовольным карканьем вновь поднималось в высь, когда он проходил мимо. Когда он возвратился к разговору родственника с капитаном, на лице его читалась тревога.

— Что еще случилось? — забеспокоился Грант.

— Я искал тело кузнеца, — объяснил его кузен. — Этот малый огромен как медведь, и его трудно не заметить. Однако его тут нет.

— Ты уверен? — спросил капитан.

Солдат угрюмо кивнул. Грант тоже не мог с достоверностью сказать, что видел кузнеца в кровавой битве и высказал свои соображения Тревиранасу.

— Тогда, куда же он подевался? — нахмурился офицер, но у подчиненных не нашлось ответа.

* * *

Мордек, Баларг и пастух Нектан шли на север. Так далеко им еще не приходилось забредать.

— Не стоит омрачаться, тебе это не идет, — с улыбкой сказал Нектан Мордеку. — Пристроить твоего сына присматривать за овцами поистине лучший способ, чтобы воспрепятствовать ему, тащиться за нами.

— Я сказал сыну, что он готов к сражению, если грянет новая война, — ответил кузнец. — Скоро мы будем знать, так ли это на самом деле. У него будет возможность пустить кровь врагу.

Отец не стал пояснять, что Конану уже доводилось делать подобное. Время битвы пока не пришло и не желательно открывать все секреты сына. Иначе это может походить на предательство. Пусть до поры товарищи пребывают в неведении. Особенно Баларг. После их последнего, памятного разговора, кузнец не был абсолютно уверен, что ткач не общался с каким-нибудь боссонцем или гандером. Может быть, он и сгущает краски. Но тогда, лучше в последствии принести извинения, чем получить подкрепление своим подозрениям. Между тем, Баларг указал на гряду холмов, зеленеющих на северном горизонте.

— Как вы думаете, там нас ждут? — спросил он.

— Кром! Конечно, вне всяких сомнений! — воскликнул Нектан.

— Даже захватчики что-то пронюхали, — сказал кузнец. — Если уж проклятые аквилонцы так думают, значит, кланы и подавно собираются там и не как иначе, — он убежденно мотнул головой, — Нет смысла сомневаться в этом сейчас. Когда-нибудь, мы все сами узнаем.

Как лучший в Датхиле проводник, Мордек уверенно вел пастуха и ткача по извилистой тропинки вдоль склона одного из крутых холмов. Конечно, более легкий путь был бы внизу через долину, но кузнец повел своих товарищей другой дорогой. Им уже приходилось прятаться от двух — трех аквилонских патрулей. Поэтому, даже плохо осведомленным чужеземцам вряд ли пришло бы в голову, что раз есть проторенный путь, зачем искать что-то другое.

Аквилонцев удалось провести, но склон холма еще не начал спускаться на северную сторону, как раздался голос, говоривший на киммерийском наречии:

— Стойте, собаки! Остановитесь или умрете!

— Мы ваши соплеменники, — крикнул Мордек, выходя вперед.

Ответом послужил презрительный смех.

— На моем счету уже трое мертвых аквилонцев, пытавшихся прокрасться этим путем. Последний из них носил черный парик и говорил на нашем языке не хуже меня самого. Но, так или иначе, он отправился к праотцам, и смерть его нельзя назвать легкой.

— Подойди и убедись сам, кто мы в действительности, — сказал Мордек спокойно. — Мы ищем людей Эрта, они должны быть где-то поблизости.

Кузнец был готов в любой момент отпрыгнуть в кусты, если пролетит первая стрела. Но тогда, он жестоко отомстит стрелявшему, независимо от того, был ли это аквилонец или человек одной с ним крови.

На дорожку из укрытия вышел киммериец с обнаженным мечом в руке. Мужчина был жилист и поджар. На его штанах виднелся такой же узор, что и у Эрта.

— Учтите, за моей спиной друзья, — предупредил он, медленно подходя к пришельцам из Датхила. — Ладно, — с неохотой кивнул головой воин, внимательно осмотрев не званных гостей, — похоже, вы действительно принадлежите к нашему народу. Но как ты можешь произносить имя Эрта здесь, когда его клан проживает далеко от этих мест?

— Я что не его гость? — возмутился Баларг. — Разве я и мои товарищи не обсуждали с ним общие дела в моем доме?

— Я не знаю, кто вы такие, — киммерийский разведчик не сдвинулся с места. — Если вы назовете свои имена, тогда я, возможно, их припомню.

Мордек, Баларг и Нектан по очереди представились. После этого, разведчик впервые перестал глумиться и говорил уже серьезно.

— Да, Эрт рассказывал о вас. Идите за мной, я отведу вас к вождю.

С этими словами воин юркнул в лесок, чтобы через мгновение появиться вновь с огромным тисовым луком, почти столь же большим, что и он сам. После чего, махнул рукой и, не оглядываясь, заспешил на север. Трое жителей Датхила двинулись за ним, не отставая ни на шаг.

— Там действительно скрывались твои друзья? — спросил Мордек через некоторое время.

— Хочешь много знать? Так я тебе и сказал! — ухмыльнулся человек из клана Эрта.

Скоро кузнец и его товарищи, ведомые проводником, быстрым маршем достигли северного склона. Здесь деревья росли так часто, что практически скрывали весь обзор. Что таилось в чаще? Мордек смело шагнул в густой лес. Рано или поздно, он получит ответы на все вопросы.

После прохождения почти двух третей пути вниз, непроходимый лес внезапно уступил место лугу. Неожиданно киммерийский разведчик резко остановился. Кузнец замер. То же самое сделали и его спутники. Их глаза широко раскрылись от удивления. Мордек быстро оценил обстановку.

Прямо перед ними раскинулся лагерь. Ряды палаток и навесов, установленных хаотически, тянулись в даль больше чем на милю. Между ними расхаживали воины. Скорее всего, привыкшие к воинской дисциплине, аквилонцы посмеялись бы над этим беспорядком. Но веселье их скоро бы прошло при виде такого сонмища киммерийцев, собравшихся здесь. Мордек и мечтать не мог о том, что его соотечественники могут мирно объединиться без того, чтобы не передраться друг с другом.

— Кром! — только и смог вымолвить потрясенный Нектан.

— Это короткое восклицание пастуха заставило разведчика понять, что люди, которых он вел, не потерялись по дороги. Обернувшись через плечо и глядя на разинутые рты мужчин, киммериец заметил:

— Неплохо, а?

— Нет, — при виде такого собрания кланов, вся усталость Мордека спала с плеч тяжелым плащом. — Это просто прекрасно!

* * *

Конан никогда не возражал против того, чтобы последить за овцами Нектана. Покинуть Датхил хоть на короткое время было ему только в радость. Тогда он не мог видеть Тарлу и особенно ненавистного Стеркуса. Зато, юноша мог вволю поразмышлять об их отношениях.

Ему нравилось наблюдать за маленькими ягнятами. Правда, сейчас они уже основательно подросли и стали тяжелыми для любого орла. Хотя была и обратная сторона. Ягнята все чаще отдалялись от матерей, что делало их желанной добычей для волков. Но на это имелся сын кузнеца, который бдительно следил за отарой.

На вершине небольшого холма, с которого юноша вел наблюдение, воздух был чист и свеж. Пахло луговой травой и лесной хвоей, не то, что в вонючей деревне, которая, по мнению Конана, принадлежала к другому миру. От таких мыслей лицо молодого киммерийца тронула улыбка. Только здесь человеку легче дышать. Не сложись все по-другому, возможно, Конан до конца своих дней пас бы овец на склонах и лугах своей родины и не желал бы другой доли.

Он блаженно откинулся назад на густую зеленую траву и подставил лицо солнцу, которое ненадолго выглянуло из-за плотной пелены облаков, обычных для Киммерии. Кто-то другой на его месте, скорее всего, задремал бы на мягком травяном ложе, но Конан хорошо усвоил, что пастух — соня обязательно накличет какое-нибудь бедствие на свою голову.

Однако, независимо от этих знаний, юноша не смог подавить зевок. Вполне возможно, что он бы позволил себе немного вздремнуть при свете дня, но, внезапно раздавшийся крик, заставил его моментально вскочить на ноги.

Крик повторился. Похоже, отчаянный вопль вырывался из горла женщины, находящейся в большой опасности. Конан, подхватив лук и колчан со стрелами, кинулся бежать на выручку. Лишь бросив один короткий взгляд на оставленных без присмотра овец, он заспешил в лес. Ничего. Пусть животные какое-то время позаботятся о себе сами.

Еще один крик ударил в уши Конана. Тот про себя даже поблагодарил женщину, ведь каждый новый вопль все лучше указывал ее местонахождение. Конан еле сдержался, чтобы не закричать самому, предупреждая, что помощь идет, но вовремя спохватился. Поскольку, если мучителем окажется человек, а не зверь, то это предупредит также его. Поэтому он промолчал, но побежал еще быстрее.

Даже удерживая такой темп, Конан, как хороший охотник и следопыт старался производить меньше шума. При этом сам он слышал возню мелких животных в окрестностях и даже краем глаза заметил хвост убегающей лисы.

Вскоре, молодой варвар остановился, чтобы сделать короткую передышку и оглядеться. Он чувствовал, что его цель где-то поблизости и не хотел далеко удаляться. Испуганная трескотня сойки указала ему нужное направление. Тут же следом, словно в подтверждении, послышался сдавленный женский крик.

Когда юноша буквально вылетел на маленькую поляну, то сразу увидел, лежащую на земле, молоденькую девушку. Ее платье превратилось в клочки ткани. Молочная кожа белела на солнце. Сзади обе руки стягивал жесткий ремень, а одна лодыжка была привязана к небольшому деревцу. Над ней возвышался смуглый мужчина с русыми волосами, которые никогда не встречались в Киммерии. Человек с крайним удивлением уставился на Конана.

— Стеркус! — воскликнул юноша. — Сейчас ты сдохнешь, как собака! Ты, паршивый аквилонский демон!

Он выхватил стрелу и мгновенно натянул лук до отказа. Но так велика была его ярость, что тетива не выдержала и лопнула со звоном. Не выстрелившая стрела упала на траву.

Стеркус шутливо отсалютовал Конану мечом, со следами крови на лезвии.

— Видно, Митра сегодня благоволит ко мне, — сказал граф. — Я не думал, что удастся объединить сразу два удовольствия в одно. Но ты оказался столь любезен, чтобы предоставить мне шанс, — он слегка присел, принимая позу фехтовальщика.

— Беги, Конан! — закричала девушка. — Спасай себя!

Слова ее произвели на Конана обратный эффект. Пока Тарла пребывала в опасности, он не мог даже помыслить о бегстве. Отбросив в сторону бесполезный лук, варвар быстро нагнулся и подобрал с земли два камня. Один, тот, что меньшего размера, он метнул в голову Стеркуса.

Аквилонский дворянин был быстр и гибок как змея. Граф легко увернулся от летящего камня, усмехаясь при этом. И тут же Конан бросил второй снаряд, на этот раз попав точно. Не ждавший такой прыти от мальчишки, Стеркус взвыл от боли. Его меч со свистом рассек воздух, но не встретил сопротивления. Издав рев, словно разгневанный барс, Конан накинулся на врага с голыми руками.

Аквилонец в росте не уступал сыну кузнеца, однако Конан превосходил графа в ширине плеч. Юноша намеревался свалить Стеркуса на землю и уже там попытаться придушить. Но это были лишь его мечты. Дворянин обладал немалыми способностями в борьбе в рукопашную. Он ловким приемом поднял Конана, перевернул и, сын кузнеца обнаружил себя лежащим на земле. От сильного удара, все его тело пронзила острая боль, как от множества впившихся стрел.

— Какой ты настырный, Конан, — покачал головой Стеркус, гнусно улыбаясь. — Однако теперь я — хозяин положения, — он придавил юношу тяжелым сапогом.

Сын кузнеца ожидал чего-то подобного. Конан обхватил обеими руками графа за пятку и резко дернул вверх. Удивленно вскрикнув, Стеркус грохнулся навзничь. Но тотчас выбросил ногу вперед и отшвырнул киммерийца, когда тот прыгнул на него сверху. В конце концов, оба противника сцепились намертво и покатились по поляне, осыпая друг друга ударами и грязными ругательствами.

Скоро Стеркусу стало жарко. Борьба с юным варваром уже не казалась игрой, как он думал ранее. Дворянин попытался ударить соперника в пах коленом, скорее на удачу, чем по замыслу. Конан подставил бок. Удар получился болезненным, но не роковым. Инстинктивно рука киммерийца нащупала, валяющуюся рядом, стрелу. Короткий замах и наконечник воткнулся в плечо Стеркуса. Смех графа больше напомнил звериное рычание.

— Тебе потребуется больше везения, чтобы добиться успеха, дикарь! — выкрикнул он.

Аквилонец снова занес колено, метя в живот юноши. У сына кузнеца из груди разом вышибло весь воздух. Он скорчился на земле, словно рыба широко открывая рот. В стороне истошно закричала Тарла. Граф опять засмеялся, на сей раз торжествующе.

Он уже собирался добить Конана, но внезапно задохнулся от ужаса.

— Что это? Я горю! — захрипел дворянин. — Митра! Я весь горю! Это яд!

Его тело затряслось, будто в лихорадке. Глаза чуть не выкатились из орбит. Изо рта пошла обильная пена, которая быстро порозовела от крови. Из горлавырвался нечеловеческий вопль. Теперь уже Стеркус пытался поймать хотя бы глоток воздуха. Но тщетно. Граф пошатнулся и упал мертвым.

Когда Конан восстановил дыхание, он, первым делом, осмотрел стрелу, вызвавшую скоропостижную смерть Стеркуса. Конечно же, она была зеленоватого цвета у наконечника и дальше, на несколько дюймов вниз по древку. Одна из тех, что он смазал ядом огромной змеи, убитой им в древнем храме. Юноша уже не помнил, в какой момент сумел воспользоваться ею. Так кто на поверку оказался более могущественным? Митра или Кром?

Он поднялся на ноги, потирая ушибленные места. Отряхиваясь, как собака, только что вышедшая на берег из холодного ручья. Потом нагнулся, поднял меч аквилонца и поспешил к Тарле.

— Конан! — обрадовалась она.

Звук его имени, вылетевший и уст Тарлы, сейчас стоил для Конана дороже вендийских рубинов и золота далекого Кхитая. Подходя к полуобнаженной девушке, молодой киммериец отметил про себя, что не спешит отвести взгляд от ее тела, как она, вероятно желала.

Конан все же опустил глаза, но после того, как разглядел все, что нужно.

— Сейчас я тебя освобожу, — буркнул он нарочно грубовато, склоняясь над Тарлой. — Только не дергайся, а то ненароком порежешься.

Освобождение от пут ее лодыжек заняло один миг. С руками Конан провозился дольше, осторожно перерезая тугие ремни, боясь задеть кожу девушки. Но, наконец, все был закончено. И тут же Тарла бросилась ему на шею и обхватила ладонями его щеки.

— Я думала, что он убьет тебя! — воскликнула она, покрывая лицо юноши поцелуями. — О, мой дорогой Конан, я так боялась!

Сам Конан едва ли слышал ее слова. То, что она обнимала и целовала его, казалось каким-то чудом. Его руки сами по себе также обвили хрупкий девичий стан. Тарла пискнула от неожиданности. Но со стороны не казалось, что эти прикосновения ей неприятны. Тем не менее, она почти сразу попыталась прикрыться остатками туники, разорванной аквилонцем. Но это не особо помогло прикрыть наготу.

— Я отведу тебя в деревню, — сказал Конан.

Юноша бросил тоскливый взгляд на боевого коня Стеркуса, привязанного к молодой сосне на другом конце поляны. Соблазн въехать на графской лошади в Датхил был велик. Но он в жизни не ездил верхом. Кроме того, аквилонцы из соседнего гарнизона сразу решат, что со Стеркусом случилась беда и не без его участия. Конан сокрушенно покачал головой. Еще больше было жаль оставлять доспехи, лежащие неподалеку. Кираса казалась маловатой, а вот шлем вполне бы мог подойти. Но все равно, нельзя с собой брать ничего. Из-за каких-то железок не стоит красться под покровом ночи, чтобы не быть случайно замеченным. Лишь от меча молодому киммерийцу очень не хотелось отказываться.

— Сейчас в Датхиле, наверное, много шума, — предположила Тарла. — Этот негодяй убил Вирпа и еще паренька, который пытался воспрепятствовать ему в моем похищении. Он зарубил одного из них и раздавил копытами другого, — девушка задрожала от страшных воспоминаний и уцепилась за пальцы Конана.

Юноша сжал ее руку, тоже не скрывая волнений.

— Наш народ не потерпит подобные бесчинства, — сказал он. — Если суждено случиться восстанию против аквилонского владычества, то оно начнется именно в Датхиле. И пусть барды сложат впоследствии об этом песнь.

— Да, — тихо произнесла Тарла. — Но как я ошиблась, что позволила принять ухаживания Стеркуса. Знаешь, я в основном поступила так, чтобы пробудить твою ревность и очень теперь сожалею.

— Без разницы, — голос Конана звучал хрипло. — Он получил по заслугам. Сейчас мы пойдем домой к твоему отцу и подробно расскажем, что случилось с тобой в Датхиле и после здесь. А потом, — он взмахнул клинком Стеркуса, — пусть аквилонцы попрощаются со своими жизнями!

Взявшись крепко за руки, юноша и девушка пошли вниз по дорожке в родную деревню.

Глава 11. Восстание

ныло зазвучал неказистый рожок. К тому времени, Мордек уже привык к звукам горна из аквилонского лагеря. Те были мелодичны и приятны на слух. Этот же, напротив — резким и пронзительным. Но сладкие трели принадлежали захватчикам, а рожок был киммерийским. Поэтому он даже не задумывался о том, какой инструмент предпочтительней.

Он увидел Эрта, взбиравшегося на покрытый лишайником валун, возвышавшийся посреди равнины. Сигнальный рог проревел вновь. Множество глаз, серых или синих, устремили взгляды на северного вождя.

— Услышьте меня, мужчины Киммерии! — воскликнул Эрт зычным голосом. — Мы собрались здесь, многие из нас прибыли издалека, чтобы помочь соплеменникам изгнать подлых захватчиков с юга нашей земли, — он указал в сторону холмов, откуда недавно пришли Мордек и его товарищи. Так что же, воины? Мы освободим наших братьев?

— Да!!! — оглушительный рев волной прокатился по обширной стоянке, пока не достиг самых удаленных уголков. — Да! Да! Да! — гулкое эхо многократно отразилось от скал.

— Пусть теперь Стеркус пожинает плоды того, что посеял, — кузнец повернулся к Нектану и Баларгу.

Оба синхронно закивали. Мордек отметил, что кивок ткача ничем не отличался от кивка пастуха. Если кузнец в целом не ошибся, то Баларг остался тем же истинным киммерийцем, как и любой из собравшихся здесь воинов. Все они пришли из разных мест, чтобы пролить кровь ненавистных аквилонцев.

— Тогда вперед! — крикнул Эрт, снова указывая на юг.

И киммерийская орда двинулась в поход. Скорее всего, аквилонская армия не поступила бы подобным образом. Аквилонцы, как цивилизованные люди, прежде всего, начали бы формировать обозы. Киммерийцы же просто оставили все, что не смогли унести с собой. Лагерь для них был лишь короткой остановкой для собрания всех ударных сил. Для этого и временных палаток оказалось более чем достаточно. Теперь киммерийцы побросали их. Каждый имел небольшой запас еды в поясных и заплечных мешочках. А для сна на сырой земле вполне хватало шерстяных одеял.

Все это не мешало им быть мужчинами и воинами. Главное, чтобы они сражались как мужчины. А много ли надо настоящему воину?

У киммерийцев не было никаких офицеров и генералов. У них имелись только вожди кланов, которым подчинялись в подобных случаях. Нестройной толпой, варвары следовали по горным тропам, которые вели в ту часть их страны, которую захватили аквилонцы. У них не было определенного понятия, что их там ждет, но это и не слишком заботило. Все, что не имеет отношения к Киммерии должно быть уничтожено.

Мордек с товарищами проделали длинный путь от Датхила. Однако большинство воинов, текущих потоком на юг, пришли из еще более отдаленных селений. Если они не собирались устраивать привал для отдыха, то и кузнецу он не к чему. Вместе с ним также уверенно шагали Нектан и Баларг.

Сколько людей шло на аквилонцев? Мордек понятия не имел. Наверное, достаточно. По крайней мере, он был уверен, что их хватит, чтобы разбить врага.

На сей раз, уроженцы Датхила выбрали прямую дорогу через долину. Так было значительно короче и не требовало усилий для восхождения на скалы, как когда они шли в большой киммерийский лагерь. Мордеку дышалось легко. Теперь не страшны были аквилонские патрули. Кузнец нес тяжелый топор, который сам сделал под свою руку. Настоящий, боевой топор, жаждущий напиться вражеской крови. Слишком долго он ждал.

Он взвинтил темп, желая быть среди первых, кто натолкнется на гандеров или боссонцев. Товарищи его тоже старались не отставать, хотя им не была присуща железная выносливость кузнеца. Они не шли во главе толпы воинов, когда на дороге встретили аквилонцев, но все же были достаточно близки, чтобы принять участие в схватке.

Тот бой выдался яростным и коротким. Аквилонцы показали всю свою выучку, но были просто сметены численным превосходством варваров. Мордек держал в руке окровавленный топор и смотрел на отрубленную голову гандера, откатившуюся в сторону от туловища.

— Нескольким демонам удалось сбежать, — сказал кто-то из воинов.

— Плохо, — нахмурился кузнец. — Теперь они предупредят своих.

— Пусть бегут, — пожал плечами другой киммериец. — Все равно мы доберемся до них раньше, чем они успеют опомниться.

— Но… — начал Мордек, а за тем махнул рукой.

Он провел достаточно времени в компании цивилизованных аквилонцев и изучил их привычки. Но, пусть будет так, как должно быть.

— Да, — кивнул кузнец. — Мы доберемся до них уже совсем скоро.

* * *

Рука об руку Конан и Тарла шли по лесной дорожке в Датхил. В свободной руке юноша сжимал меч графа Стеркуса. Перед тем, как отправиться домой, он несколько раз погрузил лезвие в землю, чтобы отчистить от крови несчастного односельчанина. Молодой киммериец надеялся, что скоро с него закапает уже аквилонская кровь. Это было богатое оружие с золотой насечкой и рукояткой оплетенной проволокой тоже из чистого золота. Правда, Конан меньше всего заботился о богатстве. Для него значительно более важным показателем была длина и острота меча.

— Ты спас меня, — шепнула Тарла через какое-то время, глаза ее пылали.

Он только крепче сжал пальцы девушки. У него в запасе не имелось красивых слов, чтобы передать свои чувства. Сладкие речи — это удел других. Но юноша знал, о чем думал и, скорее всего Тарла тоже об этом знала. Все остальное оставалось пустяками.

— Почти дошли, — сказала девушка.

Конан молча кивнул. Он знал лесные ориентиры, как свои пять пальцев. Его беспокоили овцы Нектана, оставленные без присмотра. Но безопасность Тарлы намного важнее. Как только он вернет ее в дом Баларга, то тут же поторопится назад на луга, чтобы продолжить выпас, как велел его отец.

Внезапно юноша замер. Врожденная настороженность, свойственная всем, кто жил близко к природе, посылала тревожные сигналы. Что-то впереди было неправильно. Может, Тарла бы и продолжила движение, но крепкий захват руки заставил ее тоже остановиться.

— Там что-то не так, — сказал Конан, склонив голову набок и прислушиваясь.

— Я лично ничего не слышу, — нахмурилась, сбитая с толку, Тарла невольно принимая его же позу.

— Вот и я — нет. Мы ведь уже на подходе к Датхилу. Где же тогда обычный деревенский гомон? Больно все тихо.

— В деревне не всегда стоит шум, — пыталась возразить Тарла.

— Нет, но…

Конан прервался. Ладно, на этот раз его уговорили. Если девушка, которая ему дороже всех в мире, считает, что все в порядке. Вероятно, так оно и есть. По крайней мере, потому, что она в этом уверена. Сжав ее ладонь покрепче, юноша двинулся дальше.

Окраина Датхила почти вплотную примыкала к лесу. Юноша и девушка вышли из-за деревьев, когда до первых домов оставалось десять — двадцать ярдов. У обоих глаза расширились от ужаса при виде того, что царило в деревне. Окровавленные трупы лежали повсюду. Тяжелый запах железа, почти как в кузнице, заполнил ноздри Конана. Птицы — падальщики с отвратительными криками кружили над мертвыми телами.

Однако не только они были единственными живыми существами в Датхиле. Пара боссонских стрелков заметила молодых киммерийцев, выходящих из леса.

— Митра! — воскликнул один. — Нам уже стало скучно без этих проклятых варваров.

— Зато мы сейчас их получим, — ответил другой.

Оба достали из-за плеч колчаны, натянули луки и одновременно выстрелили.

Каждый из них метил в Конана. Он явно выглядел опасным. Сразив его, можно было бы без труда расправиться с его спутницей. Лучники были отлично обучены и две стрелы летели точно в цель. Но тут, перед сыном кузнеца выскочила Тарла, закрыв его своей грудью.

— Жизнь за жизнь, Конан, — прошептали ее губы. — Теперь мы квиты. Прошу, береги себя и сделай нас свободными, — если она и почувствовала боль, то ничем не показала.

С улыбкой на лице девушка упала на землю.

— Нет!! — взвыл Конан.

Поскольку он склонился над подругой, еще пара стрел просвистела над его макушкой. Юноша перекувыркнулся через голову и бросился в спасительный лес. Если бы не последние слова Тарлы он наверняка отдал бы жизнь в борьбе с боссонцами. Теперь же он должен выполнить последнее ее желание, нет приказ, до сих пор звеневший в ушах. Он должен выжить и должен отомстить.

Еще одна стрела, вылетевшая вслед, вонзилась в ближайший сосновый ствол, а оперенье второй чиркнуло по его плечу. Но деревья уже скрыли юношу из поля зрения боссонцев. Если враги погонятся за ним, то можно будет устроить им засаду. Конан замер и прислушался. Проклятье! До него донесся звон кольчуги, и молодой киммериец поспешно углубился в чащу. Эти звуки означали, что боссонцы привлекли к погоне еще нескольких пикинеров, а сразу со всеми справиться в одиночку не представлялось возможным.

— Ничего, — бормотал на бегу Конан. — Мой лук еще свое слово скажет.

Натянуть тетиву было делом одного мгновения, но сначала надо достать голову Стеркуса. Никакой символ не поднимет Киммерию к восстанию лучше, чем доказательство смерти ненавистного наместника. Но в тот момент Конан с удовольствием бы дал мерзкому Стеркусу право на жизнь в обмен на жизнь Тарлы, если б Кром предоставил такой выбор.

Только после того, как Датхил остался далеко позади, юноша позволил передышку, во время которой он исчерпал весь свой запас самых грязных ругательств. Если аквилонцы устроили в деревне резню, то, что стало с его отцом? А с матерью? Последняя мысль чуть не заставила его кинуться обратно в пасть врагу. Но нет! Захватчики получат кару гораздо более страшную, чем месть одного человека.

Скоро он нашел поляну, на которой спас Тарлу. Тело графа лежало на том же месте. Выражение муки и ужаса навсегда застыло на мертвом лице Стеркуса. Конан принялся отделять голову от туловища аквилонца. Узкое лезвие не вполне годилось для подобной работы. Тяжелый киммерийский меч подошел бы куда лучше. Но сын кузнеца справился и так.

Как раз когда он поднял за волосы отрубленную голову, с дальнего конца поляны послышался мужской голос:

— Прекрасный трофей. Интересно, чья же это?

Юноша резко повернулся, держа в одной руке меч Стеркуса, в другой — его же голову. Тот, кто произнес эти слова, был киммерийцем, но совершенно незнакомым Конану человеком.

— Это голова командующего аквилонской армией, — сказал сын кузнеца. — Однако большие трофеи добываются в тяжелой борьбе.

— Кром! Неужели голова самого графа Стеркуса? — удивленно воскликнул незнакомец.

Он был худощав и мускулист и имел довольно усталый вид после дальнего путешествия. На голове у него сидел железный колпак, а в руках мужчина держал огромное копье. Переварив услышанное, он продолжал:

— Если в твои слова — правда, тогда это действительно прекрасные новости. Ступай прямо, вон по той тропинке. Там найдешь Эрта, а с ним людей из южного клана. Они могут подтвердить, лжешь ты или нет.

Конан поднял меч.

— Если еще раз скажешь, что я лгу, то сам будешь лгать в преисподней, — зарычал он. — Веди меня к своему Эрту! — юноша решил, что тот, возможно, был вождем.

Киммериец кивнул, хорошо понимая и даже поддерживая гордость юноши.

— Это все тоже принадлежало негодяю аквилонцу? — воин указал на кирасу и шлем.

— Так и есть, — ответил Конан безразличным тоном. — Можешь взять себе лошадь и доспехи, если они тебе нравятся. Мне лично они не к чему. Хотя шлем я, пожалуй, примерю, — убедившись, что тот пришелся впору, юноша мрачно усмехнулся: — Думаю, он пригодится мне больше чем Стеркусу, — Конан встряхнул свой ужасный трофей.

— Ты ведешь себя, как вождь клана, — заметил незнакомый киммериец.

— Я не вождь. Я всего лишь сын кузнеца. Пошли к Эрту. Если ему компанию составляют мужчины с юга, то они докажут, что я не вру.

Когда новые знакомые пришли на луг, где Конан оставил отару овец Нектана, то там обнаружилось целое скопище чужих людей, взявших на себя за них ответственность.

— Нам было необходимо подкрепиться, — объяснил провожатый. — Мы только что проделали трудное, дальнее путешествие.

— Лучше вы, чем аквилонцы, — махнул рукой Конан, хотя в другое время нашел бы, что возразить.

— Правильно. А вот и Эрт сюда идет из леса, — воин указал рукой, — а с ним твои земляки. Знаешь кого-нибудь?

— Самый высокий — мой отец, — ответил юноша и поспешил к Мордеку, шагающему рядом с Эртом.

Холод сковал его сердце, когда он увидел Баларга, но не остановился.

— Конан! — пророкотал кузнец, выступая вперед, чтобы приветствовать сына. — Что там у тебя? — его лицо расплылось в восхищенной улыбке. — Да это же голова Стеркуса! Именно его и ничья другая! — он обернулся и крикнул Эрту: — Вот аквилонский наместник, убитый моим сыном. Какая замечательная новость!

— Только остальные очень плохи, — покачал головой Конан. — Дождемся Баларга, я должен сообщить ему страшную весть.

Подошедший ткач также признал в мертвой голове Стеркуса.

— Очень смелый поступок, — сказал он. — Действительно достойный героя. Если ты по-прежнему ищешь руки моей дочери, то, как теперь можно отказать?

— Я больше не могу просить руки Тарлы, как мне не тяжело это говорить, — опустил голову Конан.

После чего поведал, как они с Тарлой возвращались в Датхил, что увидели там, и как девушка встретила свою смерть. Потом помолчал и добавил, глядя на отца:

— Если бы я знал, что вы с Баларгом далеко от деревни, я бы отвел ее на север, а не на юг. И сейчас бы она могла дышать.

Лицо Мордека превратилось в каменную маску.

— Да, могла бы. Не всем моим планам суждено сбыться. Однако я всем сердцем того желал. Я боюсь за твою мать, сынок.

— Я тоже, — сказал юноша. — Я покинул деревню только ради будущей мести за Тарлу и за нее. Иначе, я бы с удовольствием погиб там с мечом в руке.

— Нет. Пусть аквилонцы подыхают, — голос Баларга звучал как железо, Конан в жизни не слышал подобного от него. — Если они убивают невинных, значит судьба их предопределена свыше. Нет им пощады! Смерть им! — слезы покатились по его щекам, хотя сын кузнеца не мог и предположить, что ткач способен плакать.

Эрт шагнул вперед и поздоровался с Конаном. Вождь и молодой киммериец были одного роста.

— Веди нас в Датхил, парень, — сказал Эрт. — Я обещаю, что ты утолишь свою месть.

— В любом случае я возвратился бы в деревню вместе с отцом, Баларгом и Нектаном, — вскинул голову юноша. — Независимо от того, пошли бы с нами ты и твои люди. Но раз так, то хочу сказать, что у аквилонцев там укрепленный лагерь. В нем достаточно лучников и копьеносцев, чтобы насытить вас всех своей кровью.

— Тогда вперед без промедления! — воскликнул северный вождь.

* * *

Насытившись по горло видами трупов и запахом смерти, Грант в отвращении вскинул руки.

— Довольно! — воскликнул сын Бимура. — Грабеж после битвы это одно дело. Но копошиться здесь… — гандер покачал головой. — Если бы эти люди имели хоть какое-то имущество, тогда можно было бы покопаться в их домах с пользой. А так — просто блевать хочется.

— Тогда отойди, — буркнул Бенно, который был менее брезглив. — Другим больше достанется.

Возможно, боссонец в тот момент думал, что Грант устыдится и продолжит вместе с другими солдатами делить добычу. Но оказался не прав, если действительно так считал. Грант развернулся и зашагал обратно в аквилонский лагерь. Бенно распотрошил очередной матрас, набитый шерстью, в надежде, что киммерийцы могли прятать там свои ценности. Но пока, его снова ждало разочарование.

На улице гандер чуть не столкнулся со своим родственником, выходящим из кузницы с тяжелым молотом в руках.

— Неужели он тебе пригодится? — поинтересовался Грант.

— Может, и нет, — допустил кузен. — Рожа у тебя кислая, словно ты уксуса напился. В чем причина?

— Во всем этом, — Грант развел руки в стороны. — Тебе не кажется, что мы уподобляемся своре гнусных упырей, разгребающих могилы?

— Киммерийцам все равно ничего больше не понадобится, — пожал плечами Валт. — Ни один из них не выжил, кроме, разве что, сына кузнеца.

— Он не должен был уйти, ты, пустозвон, — уныло сказал гандер. — Как бы у нас теперь не возникли неприятности.

— Но что сможет сделать один мальчишка? — удивился Валт, небрежно отмахиваясь от родича.

Прежде, чем Грант придумал ответ, солдаты на северной окраине деревни той, что примыкала к бескрайнему лесу, стали вопить в удивлении и тревоге. Тут же с ними смешались другие выкрики на языке, который гандер так и не потрудился выучить. Они постепенно заполняли окружающее пространство, как надвигающиеся раскаты грома.

— Киммерийцы! — раздался чей-то истошный крик, и тут, словно буря обрушилась на людей капитана Тревиранаса.

Большего количества варваров, катящихся валом из леса, Грант не мог и вообразить. Как и те киммерийцы, что бились у Форта Венариум, они размахивали самым разнообразным оружием, зачастую довольно примитивным. Тем не менее, здесь и сейчас дикари застали аквилонцев врасплох. Тут в Датхиле не приходилось рассчитывать на рыцарей, спешащих на помощь к пехотинцам. Один из варваров, словно знаменем, размахивал отрубленной головой Стеркуса.

— Сформировать колонну, воины! Держать строй! — отчаянно кричал Тревиранас. — Если мы будем сражаться с ними в строю, то у нас будет шанс одержать победу!

Но у его подчиненных не было такого шанса, и аквилонцы не смогли последовать хорошим командам своего капитана. Враг навалился слишком внезапно и слишком большими силами. В то время как сами они оказались рассеяны по всей деревни, занимаясь мародерством и не ожидая внезапной атаки. Правда, независимо от этих обстоятельств, нападение произошло, и солдаты должны были все равно не терять головы. Многие из них, окруженные со всех сторон противником, погибли мгновенно. Другие сбились в кучки из яростно сражающихся людей. Но это были лишь маленькие островки среди бушующего моря киммерийцев, которое поглотило их одного за другим.

К счастью, оба кузена находились на противоположном краю Датхила и получили немного больше времени подготовиться, в отличие от большинства их соратников.

— Бок о бок и спина к спине к частоколу, — скомандовал Валт. — Он — наша единственная надежда!

Эта идея казалась авантюрной, но, так или иначе, стала меньшим злом, чем ожидал Грант. Сам он уже не рассчитывал достичь лагеря уже никогда. Однако после того как им с Валтом удалось оставить нескольких киммерийцев безжизненно лежащими на траве, большинство других варваров просто пробежали стороной. Прояви гандеры в тот момент трусость и не решительность, они бы быстро оказались уничтожены. Лишь их личное мужество давало призрачные шансы на спасение.

Когда они, наконец, пробились к частоколу, дело приняло совсем уж дурной оборот. Киммерийцы, карабкаясь друг на друга, забрались на деревянную ограду и уже штурмовали изнутри маленькую крепость, которая сдерживала пыл местных жителей на протяжении последних двух лет. Возможно, будь в лагере гарнизон в полном составе, аквилонцам бы и удалось организовать надежную защиту, но только не с оставшимся малочисленным резервом.

— И что теперь делать? Куда нам теперь податься? — спросил Грант, видя, что оборона лагеря вот-вот падет.

— В лес, — решительно сказал Валт. — Сейчас лишь на него осталось надеяться. Если мы доберемся до фермы какого-нибудь поселенца, то, возможно, сможем устоять против этих воющих демонов.

— По крайней мере, мы заставим их заплатить за то, что выследили нас, — Грант дико захохотал.

Оба гандера без промедления бросились к лесу.

* * *

Улица Датхила утопала в крови. Но Конана ее вид не ужасал, а скорее восхищал, ведь это текла аквилонская кровь. Он только что срубил мечом Стеркуса парочку боссонцев и одного гандера, который полагался на длину своего копья, но недооценил кошачью ловкость сына кузнеца.

В скором времени, последний из аквилонцев, присутствующих в Датхиле, распластался среди трупов соотечественников. Кое-кто из захватчиков пробовал сдаться, но варвары не оставляли никого из врагов в живых. После побоища киммерийцы обобрали тела противников. Им достались доспехи и оружие, более качественные, чем их собственные.

По улице расхаживал Эрт. Две раны на его лбу и голени кровоточили.

— Как не крути, они — мужчины, — сказал вождь. — Сначала я считал их трусами и убийцами, после уничтожения деревни. Но они оказались настоящими воинами и стояли насмерть.

— Да, храбрости им не занимать, — подтвердил Мордек. — Однажды аквилонцы уже нас разбили. И деревня восстала против них лишь после того, как Стеркус похитил дочь Баларга.

— И он первый заплатил жизнью за преступление, — добавил Конан.

— И все же, я позволил бы ему жить, если б он вернул Тарлу, — произнес ткач глухим голосом.

— И я, — кивнул сын кузнеца.

— Сейчас об этом говорить поздно, — сказал Эрт. — Теперь осталось в избытке только чувство мести, которое надо сполна удовлетворить.

Мордек заглянул в кузницу. Когда он вышел, горе исказило его суровое лицо. Широкие плечи опустились. Поскольку он направился прямо к Конану, у юноши защемило сердце в ожидании страшной новости. Тревога так ясно читалась на его лице, что кузнец не стал тянуть и со скорбью кивнул.

— Она мертва, сынок. Твоя мать мертва, — голос Мордека звучал хрипло, но в нем чувствовалось восхищение. — Она подняла меч, его лезвие все в крови, так что захватчики сполна заплатили за ее смерть.

Эрт положил руку на плечо кузнеца.

— Любой воин может гордиться такой женой.

— Я горжусь. А ты? — обратился Мордек к Конану.

— Какая гордость? — вскинулся юноша. — После того, что случилось сегодня, у меня должна остаться гордость? После того, как убили мою мать? — он еще не стал упоминать Тарлу при ее отце, чтобы не бередить свежую рану Баларга. — Мне теперь все равно, буду я жить или умру.

— Я так скажу, если тебе интересно меня слушать, — сказал его отец. — Эрт произнес эти слова в подтверждении, что смерть твоей матери не напрасна, и что проклятые аквилонцы дорого заплатят за все бесчинства, чинимые ими нашему народу. Ты сам не думаешь о том, что Крому неприятно слушать твои причитания? Нам предстоит переделать еще множество дел прежде, чем мы сможем спокойно умереть.

Конан ответил не сразу. Какое-то время он смотрел вниз, изучая золотую отделку своего клинка. По его мнению, клинок Стеркуса еще не утолил жажду крови. Потом молодой киммериец сдержанно кивнул.

— Пусть будет, как ты говоришь, отец. Ради мести я буду жить. Буду жить, чтобы убивать захватчиков.

— Ради этого и я все еще дышу и хожу по земле, — добавил Мордек.

— Ну, тогда нам по пути, — сказал Эрт.

Ворота в частоколе, окружающим аквилонский лагерь, стояли распахнутыми во всю ширь. Этот факт указывал, что защищать стоянку было больше некому.

Видя, что тут уже все закончено, вождь северного клана простер руку в южном направлении.

— Теперь мы двинемся туда. И везде, где мы встретим аквилонцев, их постигнет смерть.

Ответом стали воинственные крики, который подхватил и Конан. Потом он направился в кузницу. Мордек пытался было его остановить, но сын увернулся. Кузнец уже хотел идти за ним, как вдруг остановился.

— Ладно. Пусть лучше сам все увидит, — сказал он Эрту.

— Пускай. Может, от этого он станет только яростней сражаться, — согласился вождь и, чуть помедлив, добавил: И еще, Мордек. Мне очень жаль.

— Мне тоже, — ответил отец Конана. — Моя жена не боялась смерти. Она боролась с ней в течение многих лет. А так, возможно, все вышло быстрее и менее мучительно. Может быть, это лучше, чем медленно угасать от долгой, изнурительной болезни. Однако аквилонцам придется горько раскаяться за то, что они отняли дни, отведенные ей судьбой.

Когда Конан появился на улице, его лицо было такое же мрачное, как и у отца. В синих глазах его разгорался пожар.

— Смерть проклятым аквилонцам! — в его устах это был не боевой клич, а скорее утверждение.

* * *

Двое мужчин выбрались из леса и очутились на краю ячменного поля Мелсера. Завидев их, фермер бросил мотыгу и схватился за копье. Люди выглядели настолько оборванными и изможденными, что он сначала принял их за киммерийцев. Правда, пряди светлых волос, выбивавшихся из-под шлемов, были свойственны гандерам таким же, как и он сам. Однако поселенец не спешил опустить копье. В этих краях даже гандеры могли оказаться разбойниками и грабителями.

— Кто вы такие? Что делаете на моей земле? — грозно спросил фермер. — Отвечайте сейчас же или, клянусь Митрой, я заколю вас на месте.

Пришельцы не сразу смогли ответить. Оба были измотаны до крайности и тяжело дышали, как будто проделали долгий, трудный путь. Наконец, более молодой из них, парень с широченными плечами и лицом, казавшимся дружелюбным, несмотря на усталость, выпалил одним духом:

— Киммерийцы вторглись с севера.

Для Мелсера это стало худшим известием из всех возможных.

— Вы уверены? Сколько их?

Вновь прибывшие несли с собой копья, обычные для пехотинцев. Они протянули оружие, но не с угрозой, а так, чтобы Мелсер мог видеть на нем свежие пятна крови.

— Мы уверены более чем, — сказал воин, тот, что выглядел постарше. — Сколько? — он обернулся к своему товарищу. — Как ты думаешь, Грант, сколько их?

— Никак не меньше миллиона! — ответил здоровяк Грант. — А, возможно, и больше.

— Мы бежим от них из Датхила, — добавил другой гандер. — Пусть меня разорвут демоны, если я знаю, остался ли кто-нибудь в живых из нашего гарнизона. Стеркус погиб, но это не самая большая беда. Адский вой варваров преследует нас по пятам. Если хочешь остаться в живых, то спасайся немедленно. Хотя ты можешь отправиться к праотцам и без того.

Мелсер окинул взглядом свое хозяйство. Он видел всю работу двух прошедших лет: крепкий дом, сараи, сад, огород, пахотное поле. Потом посмотрел на север, туда, где надеялся увидеть дым от пожаров. И действительно, в той стороне скапливалась черная пелена, которую вряд ли можно было бы объяснить только дымом печных труб поселенцев. Но Мелсер не запаниковал. Смерти пока еще можно было избежать. А надежда, как известно, умирает последней.

— Спасибо за предостережение, — кивнул он пикинерам. — Нужно предупредить, как можно больше народа.

Словно в подтверждении его слов, в отдалении промчался всадник, беспрерывно трубя в рог. Теперь все сомнения отпали сами собой.

— Идите, поднимайте людей, — сказал фермер. — Я сам позабочусь о собственной безопасности.

Где-то на самой границе человеческого восприятия послышался гул, похожий на далекое завывание волков. Но вой исходил не из волчьих глоток. То были воинственные крики наступающих варваров. Несметная орда дикарей свободно катилась на юг, и такого раньше не знали в приделах этой провинции.

— Мы отправляемся в Форт Венариум, — решил старший пикинер. — Только там мы сможем попытаться отбросить киммерийцев назад. А как же ты?

— Если придется совсем туго, то, возможно, мы там встретимся, — отозвался Мелсер.

Среди нарастающего шума приближающихся варваров громко и настойчиво трубил рог.

— Это сигнал сбора всех поселенцев, — добавил фермер. — Вы — солдаты лишь охраняете границу. А мы живем на этой земле и не бросим свое имущество.

— Они попросту раздавят вас, — попытался возразить Грант. — Вы не имеете представления об их численности.

— Чему быть, того не миновать, — пожал плечами Мелсер. — Но если так случится, и мы все сойдем в ад, то у нас будет прекрасный эскорт из киммерийцев.

Солдаты начали спорить. Однако у фермера не было времени с ними пререкаться. Он побежал к своему дому. К нему навстречу спешила жена, держа в охапке младшую дочь. Рядом семенил их сын Тарнус.

— Сигнал тревоги! — воскликнула Эвлея.

— Ты права, — кивнул ее муж. — Киммерийцы пересекли северную границу. На нас движется несметная орда. Выбор невелик: бежать или драться. Я склоняюсь к последнему.

— Каковы наши шансы? — спросила женщина.

— Откуда я знаю? — вздохнул Мелсер. — Мне известно лишь то, что это моя земля. Если суждено умереть, пусть меня в ней и похоронят, — он быстро поцеловал жену. — А ты беги, дорогая, пока еще есть возможность.

Эвлея покачала головой.

— Если я смогу найти укрытие для наших детей, то стану бороться рядом с тобой. Это не только твоя, но и моя земля.

К ним подошел один из пикинеров тот, которого звали Грант.

— Мой родственник — Валт считает, что больше надежды на Венариум. Я предпочитаю остаться здесь на позиции. Думаю, вам пригодится моя помощь.

— Буду только рад, — сказал поселенец, и его жена тоже согласно кивнула; меж тем тревожный сигнал не умолкал. — Сейчас нам надо спешить на общий сбор и обсудить дальнейшие действия, — добавил Мелсер.

Фермер надеялся, что прежде, чем отправиться, ему удастся отыскать какое-нибудь безопасное место для его семьи. Но беглый осмотр не дал ничего. Ни одно укрытие не вызывало доверия и годилось, разве что против нападения горстки варваров.

В это время сигнал донесся с фермы соседа по имени Скайлиакс. Его хозяйство было более обширным и, главное, дом был лучше укреплен, чем у Мелсера, и он решил отвести семью к соседям.

— Женщин и детей в дом! — скомандовал Скайлиакс. — Мы будем защищать их всеми силами.

На его ферме собралось около тридцати поселенцев, вооруженных самым различным образом, плюс где-то с полдюжины аквилонских солдат. Хватит ли их всех для обороны? На лице Гранта явно читалось сомнение. Видя это, Мелсер отчетливо произнес:

— Может быть, следует раздать что-то из оружия женщинам, которые в состоянии сражаться?

— Митра! Да! — воскликнула Эвлея.

— А если не в состоянии? — спросил Скайлиакс.

— Что мы в таком случае теряем? — гнул свое Мелсер. — По крайней мере, они попытаются хоть как-то прикрыть наши спины и защитить своих детей.

По возрасту Скайлиакс был старше большинства поселенцев, приехавших на север из Гандерланда, и придерживался привычных устоев. Но он все же посмотрел на Гранта, словно ожидая его решения. Солдат не стал колебаться.

— Наш друг прав, — поддержал он Мелсера. — Независимо от наших усилий, шансы на победу ничтожно малы. Чем больше людей возьмет в руки оружие, тем возможность этого увеличится. Мне доводилось видеть, как сражаются женщины киммерийцев. Неужели наши хуже и слабее их?

— Я подготовлюсь, тогда, — опережая ответ Скайлиакса, крикнула Эвлея и помчалась к дому.

Женщины стали вооружаться. Все они были достаточно мужественные и закаленные, приехав вместе со своими мужьями из далекого Гандерланда и живущие на этой суровой земле. Они все были готовы к бою. Все, и молодые и те, кто старше. Скоро, почти всем достались копья, топоры и даже мечи. Некоторым мужчины отдали шлемы. Грант вручил свой жене Мелсера, неловко поклонившись.

— Они идут! — отчаянный крик вырвался из дюжины глоток.

Мелсер обратил пристальный взгляд на северную окраину фермы Скайлиакса. Из-за деревьев показались черноволосые киммерийцы. Заметив защитников, толпившихся перед домом, дикари всем скопом устремились к ним. Варвары не заботились о каком-нибудь подобии строя. Ими двигало только стремление убивать.

— Сформируйте линию! — выкрикивал Грант. — Плечом к плечу! Каждый — помогает соседу! Если вы убережете его, он сможет сохранить вас! Никакой паники! Иначе варвары перебьют вас поодиночке!

Никто не назначал его полководцем маленького войска. Гандер просто принял командование на себя. Но фермеры и их жены безропотно повиновались ему.

Первым добежал киммериец, размахивающий косой. Он был худой, грязный и выглядел утомленным, как будто проделал длинный путь специально, чтобы прикончить именно Мелсера. Варвар что-то выкрикивал на своем языке, однако фермер сильно сомневался, что это были комплименты в его адрес. Пока дикарь замахивался своей косой, поселенец ткнул копьем ему живот.

Стальное острие встретило тугое сопротивление человеческой плоти. В какое-то мгновение, варвар казался просто удивленным. Он широко открыл рот и завопил. В свою очередь, Мелсер тоже испытал желание закричать. Никогда прежде ему не приходилось убивать людей. Но фермер сдержался и выбросил ногу вперед, чтобы стряхнуть врага со своего копья.

Тут же, другой киммериец крутанул двуручным мечом, намереваясь снести голову фермеру. К счастью, оружие это было столь же тяжелым, насколько устрашающим, и Мелсер без труда смог увернуться. За всю предыдущую жизнь он пальцем никого не тронул, а сейчас за короткий миг уничтожил уже двоих.

У него совсем не было времени, чтобы оглядеться и уследить за ходом борьбы. Мелсер только прилагал все усилия, чтобы выжить и удостовериться в смерти очередного варвара, павшего от его руки. Некоторые крики, разносившиеся над полем битвы, безусловно, исходили от женщин. Фермеру оставалось только молиться о жизни своей жены.

— О, Митра, пожалуйста, — шептал он, отбиваясь от наседавших дикарей.

Киммерийцы падали замертво, впрочем, так же, как и гандеры. Некоторые уже не шевелились. Другие корчились на земле и громко стонали. Их мучения возносились над фермой Скайлиакса и растворялись в небесах. С обеих сторон было множество раненных. Стоны все звенели в ушах яростно сражавшегося Мелсера, но их становилось все меньше, и звучали они все тише.

Так или иначе, киммерийцев удалось отбросить. Неужели навсегда? Дикари в беспорядке отступили к лесу. У Мелсера появилась возможность перевести дыхание и опереться на древко копья. Он увидел Эвлею. Топор в ее руках покраснел от вражеской крови. Помятый шлем Гранта косо сидел на голове отважной женщины. Сам Грант тоже стоял на ногах. Был жив и Скайлиакс, хотя рассеченная кожа со лба свисала на глаза пожилого фермера, и кровь залила все лицо.

Но о победе говорить не приходилось. Вся борьба, очевидно, была впереди. Мелсер со страхом смотрел, как среди деревьев на севере сгущаются новые силы варваров. Он беспомощно озирался по сторонам. Когда и откуда к поселенцам может подойти долгожданная подмога?

Глава 12. Падение Венариума

адыхаясь, Конан впивался взглядом в кучку гандеров, кто защищал фермерский дом с таким упорством и свирепостью, что была, по мнению юноши, свойственна лишь его народу. От группы воинов отделился его отец и встал рядом.

— Они защищают своих жен и детей, — сказал Мордек, — и не опустят оружия, пока мы их всех не перебьем.

— Мне кое-кто из них знаком. Например, вон тот пикинер из гарнизона возле Датхила, — юноша указал удивленному отцу на одного из обороняющихся.

— Точно, — кивнул Мордек. — Этот малый только что чуть не выпустил мне кишки.

— И еще я знаю другого, высокого поселенца, чья ферма расположена неподалеку, — продолжал Конан. — Он, сам по себе, не плохой человек и к тому же отчаянный, если рискнул перебраться из своей страны в Киммерию. А та женщина с топором рядом с ним — его жена.

— Мы не воюем с женщинами, однако если они попробуют убить меня… — Мордек остановился на полуслове и посмотрел через плечо. — У нас много воинов, но эти проклятые аквилонцы настроены решительно и наверняка положат немало наших людей.

Чуть в стороне от них, Эрт перевязывал тряпкой голову. Шлем смягчил удар и не позволил его черепу расколоться, но треснул сам и его острый край оставил рваную рану на лбу.

— Мы затем и пришлю сюда, чтобы уничтожить их всех, — сказал вождь северного клана, утирая кровь с бровей.

Киммерийцы разобрали охотничьи луки и, выстроившись в рваную линию, подстрелили нескольких гандеров. Многих варваров покрывали неглубокие раны, полученные в сражении. Оно стало первым реальным боем для Конана, и сын кузнеца только входил во вкус. Юноша уже прикончил кого-то из врагов и горел желанием продолжить.

Расположившись во дворе перед домом, светловолосые солдаты и поселенцы ждали новой атаки. Численность их значительно сократилась, но аквилонцы не собирались отступать или прятаться.

— Почему они не идут вовнутрь? — спросил Конан. — В стенах крепкого дома им было бы лучше обороняться.

— Только некоторое время, — ответил Мордек. — Потом, мы бы подожгли дом, и они сгорели бы вместе со своими семьями. Им это хорошо известно.

Конан поморщился, затем кивнул. Вид горящих заживо врагов, возможно, не вызвал бы у него сострадания. Но их семьи? Женщины и дети не заслуживают того, чтобы сопровождать мужчин в огненную могилу.

Тем временем, Эрт обратился к киммерийцам, указывая на горстку гандеров, оставшихся перед домом:

— Поднажмем, воины! Пора заканчивать!

С оглушительным ревом, толпа киммерийцев ринулась вперед. Кузнец и его сын бежали рядом. Конан про себя отметил, что отец не тратит впустую дыхание на воинственные крики. Он просто смотрел на линию врагов, выбирая себе противника.

— Вон тот, — на бегу бросил Мордек сыну, указывая на одного из аквилонцев.

— Высокий парень с вилами? — уточнил Конан на всякий случай.

Его отец кивнул. Они оба сражались плечом к плечу в первой стычке с поселенцами и немногим из них, независимо от личной отваги, удалось долго продержаться против этой пары.

Испустив отчаянный крик, долговязый аквилонец попытался воткнуть вилы в бок Мордека. Кузнец легко отбил в сторону незатейливое оружие своим топором. Конан тут же ударил мечом Стеркуса, метя в жизненно важные органы противника. Кровь брызнула фонтаном, заполняя ноздри запахом железа. Гандер дико взвыл, но даже с ужасной раной он старался достать вилами юношу. Свистнул топор Мордека. Кузнец сделал его сам, и это было боевое оружие, предназначенное не для колки дров, а исключительно для войны. Конану звук удара напомнил нечто похожее на то, как лезвие разрубает свиную тушу. Вилы вылетели из ослабевших рук фермера. Лишенное головы тело рухнуло, заливая землю потоками крови.

Скоро еще один гандер оказался повержен, а следом и другой. Линия поселенцев заколебалась. Они продолжали храбро сражаться. Но смелость не могла помочь там, где приходилось бороться в одиночку сразу с несколькими противниками. Осыпая врагов проклятиями, аквилонцы отступали к дому. Три или четыре пикинера, одетых в кольчуги, все еще держались на ногах, защищая дверь, в которую устремились остатки ополчения.

Один из солдат, которого признал Конан, кивнул ему и Мордеку, словно хорошим знакомым:

— Я всегда подозревал, что от вас обоих следует ждать беды. И теперь только убедился в своей правоте.

Некоторые солдаты из аквилонского гарнизона вблизи Датхила были откровенными мерзавцами. Про некоторых просто нельзя было сказать доброго слова. И лишь немногие, как этот гандер,казались приличными людьми.

— Слушай, Грант, — крикнул Мордек. — Если прекратишь сопротивление, то мы тебя пощадим.

— Нет, — тряхнул головой гандер. — Эти люди — мои соотечественники. При попытке причинить им вред, я жизнь положу, чтобы убить тебя.

— Такое мужество делает тебе честь, — возможно, Мордек и не ждал другого ответа.

Битва вновь закипела. Киммерийцы добивали последних защитников. В пылу борьбы Конан потерял из вида Гранта. Скорее всего, ему удалось пробиться в дом.

Внутри оказалось хуже, чем снаружи. Женщины и малолетние дети истошно кричали, и гандеры, имея непосредственно за спиной семьи, дрались не щадя своих жизней.

— Киммерийцы, уходите! — донесся крик со двора. — Мы сейчас сожжем дом вместе с проклятыми аквилонцами!»

К тому времени, Конан был весь в пылу сражения. Ярость застилала его глаза. Отцу пришлось силой вытаскивать парня на улицу. Пожалуй, кроме Мордека это не сумел бы сделать никто.

— Успокойся, главная битва еще впереди, — приговаривал кузнец, прилагая все силы, чтобы сдержать вырывающегося сына.

Киммерийцы выпустили залп огненных стрел в деревянные стены и соломенную крышу фермерского дома, которая моментально вспыхнула. Языки пламени охватили строение. Пожар быстро распространялся. Но пока одни варвары ликовали, кто-то из них смотрел в другую сторону.

— Смотрите, они убегают! — разом воскликнуло несколько киммрийских воинов — они указывали товарищам на деревья, растущие далеко в стороне от горящей усадьбы.

— Как такое возможно? — изумился Конан. — Мы же полностью блокировали их.

Его отец покрутил головой, что могло означать не иначе, как восхищение.

— Должно быть, этот аквилонский фермер вырыл заранее подземный ход. Вот пройдоха! Все учел, кроме одного — надо было сделать выход как можно дальше от дома.

Киммерийцы были опьянены победой, поэтому продолжение боя среди деревьев вышло более сумбурным, чем во дворе фермы, однако не менее диким. И здесь несколько гандеров пожертвовали жизнью, стараясь сдержать натиск и дать уйти семьям остальных колонистов.

На пару с отцом, Конан помогал разбивать заградительный кордон. Теперь в глазах аквилонцев читался смертельный ужас. Наконец-то они испытали горький вкус поражения, и юноша хотел, чтобы захватчики испили эту чашу до дна.

Они с Мордеком погнались и стремительно нагоняли одно бежавшее семейство. Женщина прижимала к груди одной рукой грудного ребенка, а за другую руку цеплялся маленький мальчик. Ее муж остановился и обернулся к врагам, держа копье наперевес.

— Спасай детей, Эвлея! — кричал мужчина (это был Мелсер). — Я задержу их! — он поднял выше тяжелое копье. — Ну, идите сюда, варвары, — обреченно зарычал поселенец, но вдруг узнал в одном из нападавших Конана. — Ты?!

— Возьми вправо, парень, — велел сыну кузнец. — Я обойду с другой стороны. Сейчас мы его прикончим.

Но юноша тоже признал человека, к которому никогда не испытывал чувства ненависти, и жажда крови у него на миг поутихла.

— Погоди, — сказал он ничего не понимающему отцу, и обратился к Мелсеру на его языке: — Вы уходите? Вы оставляете нашу землю?

— Да, демон вас побери, — затравленно прохрипел фермер.

— Вы уходите и никогда не возвращаетесь? Поклянись, что больше сюда не вернетесь, — потребовал Конан.

— Клянусь Митрой, ни один киммериец больше не увидит меня на этой земле, — пообещал Мелсер и более тихо добавил: — Будьте вы все прокляты!

Конан не придал значение проклятиям, а просто кивнул, принимая обязательство аквилонца.

— Тогда вы свободны. Можете убираться, — сказал он таким властным и торжественным тоном, что ему бы позавидовал иной вождь.

Несостоявшийся фермер и его семья поспешно побрели на юг. Однако далеко им уйти не пришлось. По пятам кузнеца и его сына неслись еще несколько киммерийцев. Все они, судя по вышитым узорам, были воинами из северных кланов.

— Вы в своем уме? — выкрикнул один из них. — Они же уходят! — он указал на семейство Мелсера.

— Не надо им препятствовать, — сказал Конан. — Они поклялись своим богом, что оставят эту землю навсегда. Я знаю того фермера. Он хороший человек и умеет держать слово. Тебе достаточно моих объяснений?

— Кем ты себя возомнил? — разозлился северянин. — Королем Аквилонии? — он размахивал мечом так, будто уже рубил в капусту и Мелсера, и Эвлею, и их ребятишек, независимо от обещаний, которых дал гандер.

— Я — Конан, сын Мордека, — гордо ответил юноша, — из деревни Датхил.

Киммерийцы несколько поутихли. Каждый из них знал, какая судьба постигла Датхил. Меж тем, сын кузнеца продолжал:

— И любой, кто соберется убить тех аквилонцев, сначала должен убить меня.

— И меня, — добавил Мордек, встав рядом с сыном.

Оба стояли напряженно, ожидая реакции соплеменников.

— Вы — безумцы! — воскликнул киммериец с мечом.

Среди суровых черноволосых мужчин возник жаркий спор, чуть не переросший в драку. Кое-кто даже призывал к расправе над кузнецом и его сыном, называя их предателями. Другие, их было большинство, уважали храбрость, пусть и проявленную в отношении защиты врагов. Наконец, все успокоились, и дело обошлось без кровопролития.

— Определенно, вы — безумцы! — повторил воин северного клана, но опустил свой меч.

— Теперь стоит продолжить начатое. Кроме этой жалкой кучки, сохранившей свои жизни, в лесу осталось большое количество других захватчиков. Их надо переловить, — хмуро сказал Мордек, потом наклонился к уху Конана: — Ты действительно стал бы драться с собственным народом ради нескольких аквилонцев?

— Конечно, — юноша даже удивился. — Фермер поклялся, и я дал ему слово. Разве, в противном случае, ты не счел бы меня лжецом?

— А разве я не поддержал тебя? — спросил его отец. — Но человек из чужого клана, возможно, был прав, когда говорил о безумии, — кузнец хлопнул сына по заднему месту, — но такое безумие граничит с отвагой. Когда армия Стеркуса пришла на нашу землю, я и предположить не мог, что ты на такое способен. Кром! Мой сын стал настоящим воином!

— Стал по призванию, — сказал Конан. — Память о моей матери все еще жаждет мести. Я могу выстелить дорогу трупами аквилонцев отсюда до самой Тарантии, и все равно — для моей мести этого будет недостаточно.

— Ты убил Стеркуса. Всякий, кому довелось жить под его пятой, должен тебя поблагодарить. И Верина умерла с мечом в руках, обагренным вражеской кровью. Я думаю, что она была рада такой смерти. Это лучше, чем долго и мучительно угасать от неизлечимой болезни, — Мордек вздохнул.

— Может быть, — неохотно признал юноша, после некоторых раздумий. — Но в любом случае аквилонцев надо уничтожить. Они это заслужили.

Его отец не стал перечить.

* * *

Мелсер не знал, кому раньше принадлежала лошадь до того, как попала к нему. Это было животное аквилонской породы. Более крупное и менее волосатое, чем киммерийские лошадки, изредка встречающиеся в этих краях. На нем фермер вез Тарнуса, а иногда подсаживал Эвлею, когда женщина уставала нести ребенка. Таким способом семья продвигалась на юг значительно быстрее.

В скорости заключалось их спасение. Пока они находились впереди киммерийской орды, шансы покинуть негостеприимную землю существенно возрастали. Но если по пути в Гандерланд встретится отряд дикарей, то бывшие колонисты обречены.

Мелсер знал, что Конан и его отец могли их всех уничтожить. Фермера до сих пор поражало великодушие молодого варвара. Он и не думал, что кто-то из киммерийцев способен на милосердный поступок.

Когда гандер высказал свои соображения вслух, его жена только покачала головой.

— Милосердие здесь не причем.

— А что же тогда послужило причиной? — спросил Мелсер.

— Скорее дружеское отношение, — ответила женщина.

Ее муж крепко задумался.

— Может, ты и права, — вымолвил, наконец, он. — Хотя всякий раз, когда я спрашивал Конана, возможна ли между нами дружба, он отвечал отрицательно.

— Парень просто не хотел в этом признаваться, — сказала Эвлея. — Думаю, он сам даже мысли такой не допускал. Но когда пришло время, то киммериец счел невозможным убить семью человека, которому симпатизировал и в душе считал другом.

В последней фразе, определенно, был ключ к разгадке странного поведения юного варвара. Мелсера теперь мучил другой вопрос: Что стало с остальными после того, как он и его близкие воспользовались подземным ходом Скайлиакса? Тот кошмарный побег через черноту туннеля, должно быть, отпечатался в памяти навечно. Большие комья земли то и дело отваливались от свода. Они больно били по шее и плечам. Несколько раз в кромешной темноте поселенец ударялся головой об опорные балки и всегда его пронизывал холод. В любой момент проход мог обрушиться и похоронить людей навсегда. Кто еще последовал за семьей фермера? Во время бегства по лесу, Мелсер слышал за спиной вопли боли и отчаяния, и каждый крик обжигал, словно удар бичом. Да, действительно, лучше оставаться в неведении, относительно того, какая участь постигла соотечественников.

Неожиданно лошадь споткнулась. Мелсер сердито дернул за веревку, заменявшую узду.

— А ну вперед, проклятая скотина! — зарычал фермер. — Если не пойдешь, то тебе и всем нам конец.

— Нам предстоит идти всю ночь? — спросила его жена.

— Да. И до тех пор, пока животное не падет под вами, — ответил Мелсер и тут же помотал головой: — Нет, не правильно. Даже если оно издохнет, мы все равно не будем останавливаться. — Прошедшие два года я часто сетовал на короткие ночи и приветствовал долгие дни северного лета. Теперь же, не устаю благодарить Митру, чтобы темнота продлилась, как можно дольше и скрывала нас, — пробормотал он уже себе под нос.

— Митра делает так, как считает нужным, а не как нам того бы хотелось, — вздохнула Эвлея.

— Мне ли это не знать! — воскликнул муж.

Мелсер огляделся по сторонам. Столбы и клубы черного дыма поднимались над всем северным горизонтом. Костер судьбы… Костер, в котором сгорали чаяния аквилонцев. Новый шлейф дыма тянулся с северо-запада. Но киммерийцы еще не добрались до южных фортов и усадеб. Это обнадеживало.

Когда день уже клонился к вечеру, семья Мелсера набрела на группы поселенцев. Спокойно работающие на своих полях люди еще не понимали и не хотели понять, что привычный мир рушится. Всех их, гандер счел долгом предупредить о смертельной опасности. Некоторые осыпали его проклятиями. Другие смеялись, считая все глупой шуткой. Он жалел их, но ничем кроме слов помочь не мог.

Закат окрасился кровью. Беженцы продолжали идти дальше. Мелсер был готов продолжать путь, пока хватало дыхания, поскольку был уверен, что киммерийцы не откажутся от преследования. Спустя пару часов, на небо взошла полная луна. Он одновременно радовался и проклинал ночное светило. Луна освещала путь, но также могла указать варварам след беглецов. Куда подевались извечные киммерийские туманы? Их не было в самый ответственный момент. Все, что оставалось делать, это двигаться вперед, полагаясь на волю Митры.

Венариум показался вдали, когда взошло солнце, и день сменил короткую ночь. Жена и детишки фермера клевали носами, покачиваясь на крупе лошади, которая еле передвигала ноги. Мелсеру было жаль несчастное животное, но чтобы не подвергать семью опасности он не давал ему передышки. Пусть лучше одна лошадь будет принесена в жертву.

— Что ты делаешь? — встрепенулась Эвлея, когда ее муж вдруг повел коня в сторону от дороги, ведущей к Венариуму, а именно к реке, что текла неподалеку от города.

— Они не должны нас заметить, — ответил Мелсер. — Если солдаты меня увидят, то заставят вступить в армию и защищать Венариум. А я поклялся киммерийцу, что навсегда покину эту землю. Поэтому нам не стоит тут задерживаться. Так я смогу выполнить обещание.

Женщина без долгих раздумий молча кивнула. Когда они подошли к берегу реки, Мелсер позволил лошади попить и немного пощипать травы. Сам он стал искать брод. Приблизительно в миле к востоку от Венариума, гандер нашел, что искал. Во время переправы вода доходила до брюха животного, но все прошло удачно. После этого, Мелсер не пошел по проторенной дороге, а свернул прямо к густому лесу. Там он привязал измученного коня к молодому деревцу и растянулся на земле, не снимая мокрой одежды.

— Здесь мы передохнем, — сказал бывший фермер. — Теперь, имея за нашей спиной стены Венариума, мы можем, наконец, позволить себе полноценный отдых.

* * *

Конан почесал левую руку, обмотанную тряпичной повязкой. Рана все еще зудела, но больше не причиняла боль. Аквилонский солдат, который нанес эту рану, был мертв, а от защищаемого им лагеря остались одни головешки. Наряду с другими киммерийцами, Конан продвигался все дальше к югу и сейчас с вершины холма смотрел вниз.

— Это должно быть Венариум, — сказал он.

— Безусловно, — согласился с ним отец.

Мордек зевал. События последних дней сказались даже на его железной выносливости.

Конан выглядел свежее, поскольку был гораздо моложе.

— Когда мы возьмем его? — указывая на город, в самом сердце которого возвышалась крепость, спросил юноша, даже не подвергая сомнению тот факт, что штурм увенчается успехом.

— С одним нашим отрядом не стоит пытаться. Мы будем ждать, пока не подойдут все кланы, — кузнец почесал затылок. — Что нам еще остается делать? К тому же, к аквилонцам могут подтянуться новые силы во время осады форта. Нам ведь не известно их точное количество.

Пастух Нектан хмуро рассматривал городские постройки.

— Здесь когда-то простирались наши леса, которые враги уничтожили, — сказал он. — Мы должны сжечь все это. И сделать надо прежде, чем к аквилонцам прибудет подкрепление.

— Точно! — подхватил Конан. — Если мы подпалим дома и лавки, то солдаты в крепости из-за поднявшегося дыма не смогут нас разглядеть и не уследят за нашими действиями.

Отец внимательно посмотрел на сына.

— Ты рассуждаешь, как истинный военачальник. Донеси свои мысли до ушей Эрта. Пусть услышит. Кром! Сын мой, когда-нибудь ты станешь великим вождем!

В тот момент Конана не заботила перспектива стать вождем, да еще и в неопределенном будущем. Им двигала месть, которая клокотала в груди. Эта месть привела его к Венариуму. Он пошел искать Эрта.

Найти военного вождя оказалось не трудно. Эрт находился в самом центре киммерийского воинства с тех пор, как оно подошло к оплоту аквилонцев.

— Действительно — здравая идея, — кивнул военачальник, дослушав Конана. — У нас накопилось много причин сжечь Венариум до тла. Какой прок сидеть без дела в ожидании на холмах? Так мы становимся похожими на ленивых солдат проклятого Нумедидеса. Буду благодарен, если теперь ты уточнишь, в каких местах лучше поджечь строения.

Не все киммерийцы чувствовали себя комфортно под жестким началом Эрта. Уж таков был образ жизни воинов севера. Многие из них привыкли поступать, как заблагорассудится, и слово вождя было им не указ. Сражаясь в предместьях аквилонской цитадели, они не видели веских причин для того, чтобы немедленно не броситься штурмовать стены.

Сами защитники Венариума, в свою очередь, тоже не давали варварам пробиться к крепости. Лучники скрывались среди зданий по окраинам города. Как только киммерийцы появлялись в поле видимости, в них тут же летели стрелы. Таким образом, подданные короля Нумедидеса убили немало врагов, а ранили и того больше прежде, чем киммерийцы додумались отойти на безопасное расстояние.

— Вот — то, что мы ждали, — сказал Эрт после того, как большой отряд черноволосых варваров прибыл с севера и влился в ряды нападавших. — Теперь, мы ударим единым фронтом. Враг не успеет вывести из строя многих наших воинов раньше, чем город будет полностью захвачен. У нас появилось подавляющее превосходство над аквилонцами и мы быстро расправимся с лучниками и всеми теми, кто встанет на нашем пути. Дождитесь сигнала, а потом все вперед!

На этот раз, никто не спорил, что часто встречалось, когда один человек, пусть даже вождь, пробовал навязать свою волю свободолюбивым варварам. Трупы, лежащие на улицах Венариума, лишний раз красноречиво говорили о безрассудстве одиночек. Киммерийцы собрались в один гигантский комок, приводя в порядок оружие и высматривая своих друзей и родственников. У них не было привычки нападать ровным строем, но все сгруппировались, чтобы не пропустить сигнал атаки.

Наконец, взревел боевой рог. Его почти заглушил рев киммерийцев. Они бесчисленной толпой ринулись к Венариуму. У Конана от волнения закружилась голова, как от непомерного количества выпитого пива. Прямо перед ним был самый большой вражеский оплот. Если падет Венариум, то хребет аквилонцев будет сломлен. Им уже не удержаться на южных землях Киммерии. Юноша оглядел орду соплеменников, текущую потоками по обе стороны от него. Какой город или крепость может выстоять против такой лавины суровых воинов?

Лучники не переставали стрелять по нападавшим. То здесь, то там падали люди и оставались лежать неподвижно. Однако Эрт и раньше знал, что так будет. На всех воинов стрел врагов все равно не хватит. Толпа варваров не редела. Киммерийцы продолжали наступление, ревя от ненависти к захватчикам, осмелившимся посягнуть на их землю. Как только река северян прокатилась по улицам, битва за город была практически выиграна.

Правда, аквилонцы не хотели смириться с неизбежным поражением. Из окон продолжали лететь стрелы. В дверях домов киммерийцев встречали люди с копьями. Варвары без раздумий бросались на сопротивляющихся южан. Иногда они убивали, иногда убивали их. В Венариуме нашлось много защитников, и они оказались крепким орешком, чтобы просто так расколоться.

Конан почти сразу обнаружил, что меч не дает большое преимущество против пикинера. Длина солдатских копий имела большую досягаемость в сравнении с размерами лезвия его меча. Однажды он чуть не напоролся на выставленное копье, пытаясь достать его владельца. Но когда другой киммериец отвлек противника, юноша смог приблизиться и поразить врага в шею. Тот упал, разбрызгивая кровь из ужасной раны. Еще один гандер выпрыгнул из дверей лавки с копьем наперевес, и тут же в него полетел камень, брошенный кем-то из варваров. Лицо бедняги мигом превратилось в окровавленную маску. Он завопил и зашатался. Правда, долго страдать ему не довелось. Острие меча Конана пронзило сердце солдата.

Скоро среди и варваров, и аквилонцев раздались крики:

— Пожар! Пожар!

Конан не знал, использовал ли Эрт предложенную им уловку, или кто-то из киммерийцев посчитал, что сожжение защитников Венариума станет лучшим способом избавиться от них самих и мест их укрытия. Так или иначе, юноша сомневался, что вряд ли удастся прояснить этот вопрос. Хотя теперь это уже не важно.

— Ха! — дикое ликование слышалось в крике молодого варвара. — Сейчас мы зажарим свиней Нумедидеса!

Дымовая завеса быстро распространялась. Борьба с огнем при таких обстоятельствах являлась безнадежным делом. Когда заполыхали деревянные строения, перед аквилонцами встал выбор: или сражаться на улицах, или бежать и укрыться за стенами Форта.

Широкая, открытая площадка отделяла крепость от остальной части города. В свое время, Стеркус запретил тавернам и мастерским строиться вблизи стен. Независимо от личных качеств, граф поступил тактически грамотно. На свободном пространстве боссонские лучники могли подстрелить любого киммерийца, выскочившего на площадь.

Варвары также стреляли из своих луков по аквилонцам, рискнувшим высунуться из-за бойниц. К тому моменту все в городе перемешалось. Оценив ситуацию, офицер, принявший командование Венариумом, приказал ни под каким видом не открывать ворота крепости и не впускать соотечественников. Ведь вместе с ними обязательно рекой хлынут киммерийцы.

Вынужденные сражаться перед закрытыми воротами Форта, защитники города поняли, что надежды на спасение больше нет. Им оставалось только продать свои жизни, как можно дороже. Гандеры и боссонцы развернулись к врагу лицом и бились с безумной храбростью людей, которым терять нечего. Им даже на какое-то время удалось сдержать дикий напор варваров.

Никто не просил и не надеялся на пощаду. Постепенно, варвары все же подобрались к стенам вплотную. Дело было не в том, что у них сохранилось больше отваги. Они просто задавили противника числом. На место павших тот час становились новые воины.

В непосредственной близости от Конана, сверкал топор Мордека, взмывая вверх и падая вниз. Кровавые ошметки разлетались во все стороны, когда кузнец срубал одного аквилонца за другим.

— Сюда! — без устали ревел он. — Ко мне, северные волки!

Тут, к удивлению Конана, ворота крепости распахнулись. Оттуда показалась знаменитая конница аквилонских рыцарей, о которых приходилось столько слышать. До этого, юноша видел лишь, закованного в броню, Стеркуса, едущего по улице Датхила на огромном коне и в шлеме, который теперь венчал голову самого Конана. Теперь масса из четырех десятков рыцарей, гремя доспехами, надвигалась прямо на него. Их глаза под забралами горели решимостью.

— Нумедидес! — выкрикивали они имя своего короля. — Аквилония!

Однако их продвижение было затруднено. С одной стороны, перед воротами находилось еще много гандеров и боссонцев, и рыцарям пришлось ехать буквально по их головам или оттеснять в сторону прежде, чем они смогли добраться до киммерийцев. А с другой стороны, площадь перед цитаделью была так сильно заполнена людьми, что любой натиск обязательно бы захлебнулся.

Все это оставило рыцарей маленьким бронированным островом посреди киммерийского моря. Многие из них отбросили копья в сторону. Они обнажили тяжелые мечи и ими прорубались через густой лес варваров. Но им не удалось защищать одновременно себя и своих лошадей, которых в основном и атаковали киммерийцы. После каждого удачного выпада дикарей несчастные животные жалобно ржали и падали на колени. Их хозяев тут же стаскивали с седла. Клинки северян находили уязвимые места в сочленениях доспехов. Аквилонцы не оставались в долгу и наносили противникам страшные потери, но все больше киммерийцев давило сзади. Рыцари являлись незаменимой ударной силой. И когда их уничтожили, защитникам крепости стало нечего противопоставить врагам.

Конан швырнул камень в лучника на стене. Любой захватчик помимо Стеркуса представлял собой цель. Боссонец вскинул обе руки к выбитому левому глазу. Его крик даже на какой-то миг заглушил общий шум сражения. Продолжая истошно вопить, он полетел со стены вниз головой.

Его товарищ, что находился рядом, тоже упал следом, хватаясь за стрелу, выпущенную из киммерийского лука, навылет пронзившую грудь. Таким образом, образовалась брешь, которую аквилонцы были не в состоянии быстро залатать.

— Идите сюда! — закричал Конан. — Поднимите меня, воины! Если мы захватим стены, Венариум — наш!

Нашлось много желающих подкинуть его наверх. Юноша зацепился руками за гребень частокола и подтянулся. Он стал первым киммерийцем, вступившим в твердыню захватчиков. К нему по помосту уже спешили вражеские солдаты. Среди них был низкорослый худощавый боссонец, который выстрелил в Конана на бегу. К счастью, стрела, поцеловав край рукава рубахи, пролетела мимо.

Пока лучник вновь натягивал тетиву, молодой варвар прыгнул вперед. С тигриной быстротой, он схватил щуплого противника и, закрывшись его телом, словно щитом, вступил в бой с остальными аквилонцами. Его ярость утроила силы и скоро враги один за другим ссыпались с высоты на землю. Последним отправился в полет злосчастный боссонец.

Конан недолго оставался единственным киммерийцем на крепостной стене. Следом уже взбирались соотечественники юноши. Теперь наверху образовался крепкий узел северных воинов. Боссонцы и гандеры тщетно пытались их поразить. Враги прекрасно понимали, что случится в том случае, если этих варваров не удастся убить.

— Кром! А ну разошлись в стороны! — такой басовитый рык мог исходить только от Мордека.

Кузнец прокладывал себе путь, чтобы сражаться плечом к плечу с сыном. Лезвие его топора было выщерблено и сплошь покрыто кровью. На лице Мордека играла улыбка, шире которой Конан в жизни не видывал.

— На них! — Мордек указал топором, и Конан не замедлил ринуться на противников с отцом в едином порыве.

Еще за пределами крепости аквилонцы бились с отчаянной храбростью. Раньше, до восстания Конан ставил под сомнение мужество захватчиков. Но сейчас гандеры и боссонцы, сделанные из обычной плоти и крови, яростно рубили чужую плоть и проливали кровь киммерийцев, не щадя ни врагов ни себя. Мордек и его сын сражались бок о бок, чувствуя, как за их спинами растет количество соплеменников. Варвары подсаживали друг друга и уже большим числом роились на помосте, установленном вдоль стен цитадели.

— Смотрите, там впереди есть ступеньки, — крикнул Мордек. — По ним мы спустимся во внутренний двор. Тогда вся эта крепость будет нашей.

На него бросился гандер с копьем. Кузнецу пришлось немного отступить так, как в это время солнце светило ему прямо в лицо. Но сбоку Конан взмахнул мечом, и отрубленная рука солдата, все еще сжимающая копье, упала на дощатый настил. Кузнец просто отпихнул воющего гандера в сторону и вновь устремился вперед.

Конан не отставал от отца. В свои годы, юноша был крупнее и сильнее большинства мужчин, против которых сражался. Шаг за шагом спуск со ступеньками становился все ближе. Мимо с шипением пролетела стрела и застряла в столбах частокола. Другой выстрел поразил киммерийца, бежавшего позади. Вопли соплеменника мало чем отличались от таковых, исходящих от гандера, искалеченного Конаном.

Все больше солдат Нумедидеса мчалось вверх по ступенькам, чтобы попытаться остановить поток варваров. Топор Мордека снес с плеч голову боссонца и вторым замахом отхватил руку его товарища выше локтя.

— Убирайтесь прочь с дороги! — кричал кузнец на аквилонском наречии. — Кто еще готов умереть?

Однако ни его слова, ни смерть соратников не устрашили вражеских солдат. Они дрались самоотверженно и падали под тяжелыми ударами. Конан прикрывал отца с правой стороны, оттесняя противника. А Мордек уже ступил на первую ступеньку лестницы, ведущей в недра крепости. Мгновение спустя последовал второй, потом третий шаг и так все дальше и дальше. После этого запас прочности аквилонцев стал иссякать. Многие пали духом.

С легкостью или нет, но скоро киммерийцы очистили лестницу от защитников форта.

— Вперед! — взывал Мордек.

И варвары шли вперед по трупам и лежащим в лужах крови, но еще живым врагам. На пути попадались тела соплеменников, ни ничто не могло остановить северных воинов. С оглушительным победным ревом, Мордек спрыгнул с последней ступеньки вниз, на землю Форта Венариум.

— Крепость наша! Венариум пал! — торжествовал кузнец, и тут, неведомо откуда, вылетела стрела и впилась ему в левую сторону груди.

Мордек застыл на мгновение, на его лице читалось безмерное удивление. Потом он медленно повернулся к сыну, как будто вспомнил, что хотел сказать ему нечто важное. Но слова так и не слетели с губ кузнеца. Глаза его закатились, и огромный мужчина, словно подрубленный дуб, рухнул, выпустив из пальцев боевой топор.

— Нееет! — в отчаянии закричал Конан, не понимая, как его отец мог погибнуть в миг победы. — Будь ты проклят, Кром!

Юноша бросил меч Стеркуса и подхватил топор отца, которым так хорошо владел Мордек. Он бешено вращал тяжелым оружием, и никакой аквилонец не мог противостоять ему. Никому из оставшихся врагов не удалось и близко приблизиться к обезумевшему дикарю. Конан задел даже нескольких киммерийцев, в глубоком горе, не признав в них соплеменников. Люди, пришедшие с ним в Венариум, сторонились его также как гандеры или боссонцы.

— Парень практически уже мертв, — шепнул один варвар другому, и его товарищ согласно кивнул, поскольку казалось, что Конан преднамеренно ищет свою смерть на поле битвы.

Но независимо от того, что искал юноша, оно не встретилось ему в Венариуме. Других, напротив, смерть нашла там сама. И аквилонцев, и киммерийцев. Лишь жалкой горстке подданных Нумедидеса удалось спастись из захваченной крепости. Они перебрались через частокол с южной стороны и скрылись в речных зарослях. Но большинство аквилонцев пало во дворе цитадели или сгорело заживо в подожженных варварами бараках.

Наконец, когда солнце начало клониться к закату, бой окончательно закончился. Киммерийцы ходили по пропитанной кровью земле и перерезали горло тем боссонцам и гандерам, кто еще дышал. По старой традиции они также поступали со своими тяжело раненными соотечественниками.

— Аквилонцы проделывали то же самое, после сражения два года назад, — бормотал Нектан, устало опершись на древко копья. — Видно всем воинам свойственно милосердно освобождать своих врагов от боли и мук.

Конан слышал слова пастуха, будто находился где-то очень далеко. Сын кузнеца потухшим взором смотрел на свои руки, которые все еще сжимали рукоять отцовского топора. Именно она была единственной частью грозного оружия, которую не запачкала кровь. Да еще ладони остались чистыми. Все остальное, включая одежду и обувь, окрасилось в темно-красный цвет. Именно в такой цвет больше всего не любил окрашивать Валарг свои ткани.

Сам ткач прошел через гущу сражения не получив никаких повреждений. Сейчас он тоже ворошил тела, но не для проверки живы они или мертвы, а чтобы обогатиться содержимым их карманов.

— Как ты можешь думать о поживе, когда кругом царят смерть и разрушение? — возмутился Конан.

— Я пока еще жив, — ответил Баларг. — Я хорошо отомстил врагам и могу мстить им даже после их смерти. Например, таким вот способом. Кроме того, мне придется искать новый дом в другой деревне. И я предпочитаю начать другую жизнь обеспеченным человеком, а не голодранцем. Ты бы сам тоже поучаствовал в ограблении, ведь и тебя постигла та же беда.

— У меня не было потребности к богатству и раньше. А сейчас подавно. Все, что я приобрел, досталось мне слишком дорого, — сказал юноша, оглядываясь по сторонам и качая головой. — У меня больше нет потребности даже к самой Киммерии. Мои родители мертвы, а я не нашел или не имел времени оплакать их.

Это признание обожгло его нутро, словно в кишки кто-то вонзил острие ножа. Он немного помолчал, потом посмотрел в глаза Баларгу.

— И Тарла мертва. Что может теперь удержать меня на родине?

— Куда же ты направишься? — спросил ткач.

— Пока еще не решил, — Конан пожал плечами, которые страшно ныли.

Сколько времени он махал в сражении сначала мечом Стеркуса, затем топором отца? Точно много дольше того, на что был рассчитан запас его сил.

— Пусть те, кто сохранил или обрел какие-нибудь ценности остаются жить на этой земле, — продолжил юноша. — Что же касается меня… — Конан сплюнул и тряхнул гривой черных волос.

Глава 13. Аквилония

аже, кажущийся диким и несокрушимым, прорыв киммерийской орды несколько угас после битвы за Форт Венариум. Прежде чем двинуться дальше к югу от реки, они устроили привал, чтобы залечить раны, похоронить павших воинов и поделить добычу, захваченную в разрушенном городе и крепости.

Конан был одним из первых, кто переправился через реку спустя два или три дня после сражения. Все, что препятствовало ему, как можно скорее покинуть Киммерию, заключалось в стремлении отомстить за отца. Он уже наказал аквилонцев за убийство матери и Тарлы, но захватчики еще не расплатились сполна за смерть Мордека.

Однако совершить месть стало делом более трудным, чем рассчитывал юноша. Киммерийцам пришлось рассредоточиться по землям к югу от Венариума, где проживало множество переселенцев из Аквилонии. К приходу варваров почти все фермы оказались покинутыми. Большинство гандеров просто вывезла свои семьи и скарб, а также всю домашнюю скотину. А некоторые даже сожгли свои дома вместе с частью имущества, чтобы противникам ничего не досталось.

Аквилонцы также оставили укрепленные гарнизоны, которые строились для устрашения близлежащих киммерийских деревень. Тем не менее, то здесь, то там отряды солдат под знаменем Золотого Льва продолжали наносить потери варварам, обеспечивая отход поселенцев.

Для обороны, они выбирали лучшие места. Главным образом, таковыми являлись узкие проходы в долины, где нападавшим просто негде было развернуться. Конан участвовал во всех стычках. В конце концов, прекрасный меч Стеркуса сломался, и теперь юноша носил на бедре короткий клинок, который забрал у убитого им светловолосого гандера. Правда, в качестве основного оружия служил топор отца. Он и не пытался очистить с его лезвия бурые пятна крови. Для молодого варвара они были наглядным показателем чести и отваги.

Сейчас, наблюдая за колонной пикинеров, идущей по дороги, и прикрывавших ее боссонских лучников, Конан постепенно начинал вникать в то, что Мордек подразумевал под понятием порядка и дисциплины аквилонцев. Поскольку каждый солдат Нумедидеса знал свое место в строю, то все вместе они несли внушительный урон неорганизованным киммерийцам. Сами варвары о таких вещах, как воинская дисциплина, имели весьма смутные представления.

Они брали свирепостью и ненавистью к чужакам. Когда Эрт призвал: «Вперед на них!», киммерийцы всем скопом кинулись на врагов с дикими, бессмысленными криками, с единственным стремлением быстрее добраться до противника. Так большинство из них привыкло преследовать оленя во время охоты.

В отличие от робких оленей, боссонцы и гандеры умели сопротивляться. Стрелы косили плохо защищенных варваров. Но все равно не могли уничтожить всех дикарей подчистую. Тогда в дело вступили копьеносцы. На них и бежал Конан, размахивая огромным топором.

Гандер выбросил вперед копье, но оно встретило пустоту.

— О, нет! Ты не уйдешь! — воскликнул солдат и, развернувшись, замахнулся для нового выпада.

Слишком поздно. Топор Конана раскроил ему череп от макушки до нижних зубов. Аквилонец ничком упал на землю. Он умер раньше, чем смог осознать, что поразило его. Между тем, сын кузнеца уже расправлялся с другим солдатом.

— Поднажмите! — кричал Конан соплеменникам. — Вот — брешь, которую я пробил для вас!

Киммерийцы не заставили ждать и бросились в разрыв, образовавшийся в линии врага. Они приняли на себя еще один залп, но на большее, времени у противников не хватило. Боссонцам пришлось удариться в бегство, чтобы не оказаться раздавленными варварами. Некоторым это удалось. Остальным повезло меньше. Большинство пикинеров из Гандерланда и вовсе погибло на месте, тщетно пытаясь сдержать натиск киммерийцев.

— Смелый поступок, сын Мордека! — похвалил Эрт, когда резня подошла к концу.

— Можно вырезать всех аквилонских солдат, но это едва ли удовлетворит мою жажду мести, — пожал широкими плечами Конан.

Эрт посмотрел на растерзанные тела, устилавшие траву. Он примерно знал, скольких из них сразил топор Конана. Вождь оглянулся на север к Венариуму. А сколько вражеских солдат пало от руки этого мальчика с момента выхода из Датхила?

— Послушай, сын Мордека, — наконец, сказал Эрт. — Я сам далеко не мягкий человек. В моей жизни были войны с пиктами. Я сражался против асиров и ваниров. Были также стычки с кланами нашего собственного народа. Я говорю тебе все это, чтобы ты понял, что у твоих родителей нет причин жаловаться на своего сына, который оставил их неотомщенными.

— А я говорю — все равно недостаточно, — упорствовал Конан, стискивая зубы.

— Ты можешь убивать без конца и, тем не менее, скажешь то же самое, — заметил северный вождь, и Конан кивнул, поскольку возразить было нечего. — Убийство, как таковое, наверное, никогда не пересытит тебя, — вздохнул Эрт.

— Вроде, ты говоришь правильные вещи, — снова кивнул юноша. — Но что же мне делать? Должен ли я смириться?

— Если ты видишь единственную цель в уничтожении очередного несчастного и этим измеряешь свое чувство мести, то мне нечего сказать. Это твой выбор, — ответил вождь. — Но авилонцы здесь не только чинили насилие и занимались убийствами. Они принесли сюда порядок, столь ненавистный свободнорожденным киммерийцам.

Эрт помолчал и добавил:

— Я слышал, что ты полон решимости покинуть родину.

— Да, это так. Меня ничто здесь не держит и никто мне не помешает.

— Хорошо. Воля твоя, — согласился Эрт. — Я не собираюсь с тобой спорить или переубеждать. Возможно, в южных странах ты станешь наемником и впоследствии дослужишься до сержанта или даже капитана. Тогда уже сам сможешь командовать аквилонцами, как они раньше командовали здесь. И сердце твое, наконец, успокоится.

— Но… — начал было упираться Конан и, вдруг запнувшись, сказал следующее: — Все может случиться. Время покажет.

— Время все перетирает в пыль. И в один прекрасный день, став взрослее, ты возжелаешь мира. Разве ты, сын Мордека, можешь поклясться Кромом, что такому не бывать?

— Только не сейчас, — возразил юноша. — Пока еще этот день не наступил. Кроме того, я слишком сердит на нашего бога за то, что он отнял у меня самое близкое и дорогое. И не хочу произносить его имя, по крайней мере, в настоящий момент. Это единственное, чем я могу ему досадить.

Перед тем, как ответить, Эрт снова окинул взглядом трупы аквилонцев, лежащие повсюду.

— Я рад, что мы не враги. Знаешь, будь я даже богом и то вряд ли бы считал иначе.

— Мне не ведомо, что ты под этим подразумеваешь, — пожал плечами Конан.

В отличие от Эрта, он жадно смотрел на юг.

— Нам не стоит расслабляться. Чем дольше мы тут сидим, тем больше противников сбежит, — молодой варвар, словно конь, топнул ногой. — Если б я сохранил голову Стеркуса, то перебросил бы ее через аквилонскую границу для назидания всем южанам. Чтобы им неповадно было вторгаться на наши земли. Но, к сожалению, к настоящему моменту она бы уже успела протухнуть, а засолить ее не представлялось возможным. Вот и пришлось скормить эту голову свиньям перед походом на Венариум.

— Да уж. Достойная судьба для аквилонского военачальника, — согласился Эрт.

Конан сдержанно поклонился, хотя ярость все еще кипела в нем. Меж тем, вождь продолжал:

— Жаль, что Датхила больше нет. Иначе, ты, возможно, повесил бы высушенную голову аквилонца над порогом своего дома.

— Может и так, — согласился юноша. — Пусть бы проклятый граф вечно смотрел на деяния рук своих. Я сам совсем недавно видел конец всего того, чем дорожил. Моя семья, моя деревня — все обратилось в прах. И ты еще задаешься вопросом, почему я покидаю эту землю?

— Я уже говорил, что нет, — Эрт покачал головой. — И чем больше я узнаю тебя, сын Мордека, тем меньше удивляюсь твоим поступкам.

— Ну, тогда вперед, — сказал Конан и отправился дальше.

Если военный вождь, которому удалось объединить столько кланов, продолжит войну против подданных короля Нумедидеса, то сыну кузнеца с ним по пути. А если Эрт и другие киммерийцы захотят остановиться, что ж, Конан не будет также возражать. В любом случае он продолжит свою борьбу с аквилонцами, хоть в одиночку.

Эрт действительно повел людей в новый поход. Вождь стремился причинить южанам как можно больше вреда, за достаточно короткое время. Лето в северных краях быстро шло на убыль и скоро киммерийские воины потянутся назад к своим домам, чтобы успеть к сборке урожая. А проклятые аквилонцы еще не получили сполна. Так что, приходилось торопиться.

* * *

Пожары, словно сигнальные костры маяков, горели на всем протяжении границы, предупреждая об опасности. С тех пор, как киммерийцы начали вторгаться в пределы аквилонского королевства, мужчины, чьи волосы успели поседеть, рассказывали о войне с северянами тем, кому предстояли сражения. Наверное, так поступали люди во все времена.

Мелсер избежал участи большинства своих соотечественников на юге Киммерии, как оказалось, только затем, чтобы быть завербованным в армию, которая должна была противостоять набегам варваров. Поскольку у него уже имелось копье, то начальство не потрудилось выдать новое. Правда, он получил короткий меч, изрядно поржавевший и шлем, который тоже в отношении надежности далеко не ушел. Когда Мелсер заикнулся про кольчугу, ему просто рассмеялись в лицо.

— Митра! Может, дать тебе еще боевого коня и попону в придачу? — издевался, заплывший жиром, сержант. — Чем ты отличился, чтобы заслужить железную рубаху?

— Я дрался с киммерийцами на севере, — ответил бывший фермер. — Ты сам кто такой, чтобы унижать людей?

Лицо сержанта побагровело от гнева.

— Если будешь разговаривать со мной, как с навозной кучей, то получишь на спину полосы от плетей вместо кольчуги.

— А ты будешь дураком, если подставишь спину своим солдатам, с которыми обращаешься подобным образом, — спокойно сказал Мелсер. — Любой, кто имеет под началом воинов, которые его ненавидят — долго не проживет.

Он так и не обзавелся кольчугой, однако сержант его больше не задевал. Мелсер смог проводить Эвлею и детей на юг. Чем больше будет расстояние между его семьей и варварами, тем счастливее он будет сам.

Всякий раз, оглядываясь на север, на земли, что пришлось оставить, у Мелсера закипала кровь. С той стороны, каждый день поднимался к небу дым от новых пожаров. Было предельно ясно, что там творилось. Это горели фермы несчастных поселенцев. То, что являлось ростками цивилизации, возвращалось к варварству с немыслимой скоростью. Вспоминая, сколько сил и времени он вложил в обустройство своей фермы, впрочем, как и его соседи, Мелсер одинаково проклинал и киммерийцев, и Стеркуса, зверства которого привели к восстанию.

Как гандер знал, аквилонская армия больше двух лет назад пересекла границу с Киммерией в одном месте и организованно продвигалась дальше, пока не столкнулась с дикарями. Потом было сражение, и варвары отступили, тем самым дав возможность колонизировать южные области этой земли. Теперь киммерийцы сами пожаловали на территорию Аквилонии, но это было совсем другое дело. Варвары перебирались через пограничную речку: где парами, где десятком, где большим числом. И скоро Мелсер уже видел отблески пожаров на землях аквилонского королевства, чего не происходило в течение многих поколений.

Наспех собранные силы обороны метались то туда, то сюда, пытаясь выбить варваров, пока те не нанесли большего ущерба. Иногда они преуспевали. Но чаще, киммерийцам удавалось убраться без потерь, чтобы жечь, грабить и убивать в каком-нибудьдругом месте.

Мелсер спал очень мало и без дела не сидел. Древко его копья сплошь покрывали зловещие бурые пятна. Он все же раздобыл кольчугу, но первое время не мог к ней привыкнуть. Железная рубашка приносила неудобства и стесняла движения. Однако гандер перестал ворчать после того, как она остановила стрелу, летящую прямо в сердце. Уже довольно скоро Мелсер исполнял обязанности сержанта. Правда, он не получал его оплату, да и вообще никакого денежного довольствия. Только паек, и то скудный. Зато люди, завербованные после него и не испытавшие того, что довелось ему испытать — слушались и повиновались командам.

Иной раз, он задумывался, как бы поступил, если б сам или подчиненные выследили Конана и его отца. В тот памятный день киммерийцы могли убить его, но молодой варвар не позволил. Что это было? Акт милосердия, дружба, что-то еще? Кто теперь даст ответ? Главное, что он и его семья остались в живых.

Возможно, юноша и тот, огромный, неуклюжий человек, что приходился ему отцом, погибли у стен Венариума, или в какой-нибудь стычке между фермой Скайлиакса и границей Аквилонии. Для успокоения своей совести, Мелсер надеялся, что они живы до сих пор.

Вскоре, появились другие, более веские причины для беспокойства. Поскольку все больше варваров проникало через границу, защитники были вынуждены разделиться на меньшие группы, чтобы противостоять всем им. Но если случиться так, что небольшому отряду подданных Нумедидеса придется столкнуться с превосходящими силами киммерийцев, то произойдет настоящая бойня и не в пользу первых.

Мелсеру, его людям и нескольким другим солдатам из Гандерланда как раз пришлось подчищать результаты одного такого просчета. В какой-то момент, показалось, что удача им улыбнулась. Несколько киммерийцев, поставленных на охрану, перепились и крепко спали. Аквилонцы с ними быстро разобрались и ударили по вражескому лагерю прежде, чем варвары успели что-либо сообразить. Однако киммерийцы так ожесточенно сопротивлялись, что внезапность нападения потеряла смысл. Аквилонцы застопорились у края фруктовой рощи.

Стволы деревьев давали лучникам отличное прикрытие. От кольчатой рубахи Мелсера отскочила очередная киммерийская стрела. «Интересно, жив ли еще тот сержант, который поскупился дать ему кольчугу? И вообще, участвовал ли он хоть в одном сражении? Или, может быть, сразу трусливо сбежал, переложив на плечи других борьбу с варварами?» — такие вопросы мелькали в голове новоиспеченного командира.

— Соберитесь! Все вперед! Мы можем выбить их! — крикнул Мелсер и первый бросился на противника.

У киммерийца при себе был только неважный меч. Он не носил ни доспехов, ни даже шлема. Шансы выстоять против хорошо защищенного пикинера казались сомнительными, и варвар это понимал. Поэтому он предпочел спастись бегством.

Его поспешный отход вдохновил солдат. Они устремились за бывшим фермером, чтобы поддержать своего сержанта. В этой небольшой стычке у воинов армии цивилизованной страны имелось численное преимущество над дикарями.

Как только бой завязался среди яблоневых и грушевых деревьев, каждый уже сражался сам по себе.

— Да здравствует Нумедидес! — выкрикивал Мелсер, и ему вторили остальные аквилонцы.

Варвары испускали воинственные крики, большей частью на своем языке. А некоторые из них на ломанном аквилонском посылали проклятия на голову вражеского короля.

Какой-то киммериец запустил в Мелсера большим камнем. Кольчуга смягчила удар, и ребра остались целы, но сержант знал, что последствия еще скажутся, несмотря на защиту железных колец. Тут он увидел другого дикаря, который с топором наседал на гандера и поспешил на помощь земляку. Но прежде, чем Мелсер добрался до места, киммериец раскроил солдату череп. Он поднял боевой топор, готовый поразить набегающего сержанта. Встретившись взглядами, оба замерли, как вкопанные, лишь одновременно воскликнув:

— Ты?!!

В тот самый момент, Мелсер сделал окончательный выбор. Он опустил копье со словами:

— Ступай своей дорогой, Конан. Когда-то ты пощадил меня и мою семью. Я отплачу тем же. Твой отец тоже здесь?

— Нет, — покачал головой молодой варвар. — Он погиб в Венариуме. Будь осторожен, Мелсер. Возможно, другой киммериец убьет тебя.

— На вашей земле захватчиками были мы, — вздохнул бывший фермер. — Вы приложили все силы, чтобы выгнать нас. Теперь вы в роли захватчиков. Неужели ты думал, что мы будем действовать по-другому?

— Я ничего не думал, — Конан пожал плечами, слишком широкими для его возраста. — Найди себе нового противника. Я сделаю то же самое.

Мелсер поспешно метнулся в сторону, чтобы у Конана не возникло подозрений в его нечестности.

В конце концов, аквилонские солдаты одержали верх в схватке над противником. В радостном настроении они занялись грабежом трупов, в то время как Мелсер бродил по саду, выискивая тело Конана среди павших киммерийцев.

Он так и не нашел труп сына кузнеца. И встретиться им, больше не было суждено. Но несостоявшийся фермер запомнил образ юноши до конца своих дней.

* * *

— Мы не можем вернуться на родину, — мрачно сказал соплеменникам худощавый молодой киммериец по имени Талорк, усаживаясь у костра, разведенного на холмах Гандерланда. — Слишком много аквилонских собак шныряет вдоль границы.

Одним из его товарищей был Конан.

— Если путь назад отрезан, то мы можем двинуться вперед, — сказал он, потягивая вино из бурдюка, взятого из разграбленной таверны.

Большинство киммерийцев, не проникало глубоко в недра королевства Нумедидеса. Все они не являлись частями регулярной армии, а представляли собой бандитские шайки. Их главной задачей были разбойничьи вылазки с целью больше награбить и вернуться домой невредимыми.

Где-то вдали послышалось завывание. В Киммерии такие звуки в ночи могли бы принадлежать волку. Но здесь… Конан выругался про себя. Он уже слишком хорошо различал вой охотничьей собаки. Эта собака шла по следу и искала по запаху их ватагу.

— Мы допустили ошибку, — произнес Конан. — Надо было выставить кого-то в дозор, чтобы он занялся псом. Выстрел из темноты — и можно было бы больше об этом не волноваться.

— Они бы просто пустили по следу другую ищейку, — не без мрачного фатализма, объявил Талорк.

— А мы бы уничтожили и ее, — возразил сын кузнеца.

Некоторые из его соплеменников, казалось, совсем не взвешивали шансы на успех. Конаном же двигал холодный расчет. Он до сих пор жив. При нем все еще было оружие, всегда готовое к бою. И он будет прилагать все силы, чтобы выжить в дальнейшем.

Вой повторился, на этот раз громче и значительно ближе. И звучал он более возбужденно. Стало ясно: собака взяла след киммерийцев. Ветер также доносил обрывки фраз. Враги надеялись, что скоро отыщут эту группу варваров и избавят свою землю от ее набегов навсегда.

— Аквилонцы видно думают захватить нас врасплох, — высказал свое мнение Конан; такое уже случилось в недавнем прошлом, и только чудо помогло вырваться из западни. — Так давайте устроим южанам сюрприз, — продолжил юноша. — Как им понравится, если тут они встретят засаду?

Он должен был принудить соотечественников к действию. Пусть некоторые из них вальяжно растянутся у костра, словно не ожидая опасности. В то время как другие спрячутся в темноте. Пусть небрежный вид сонных варваров усыпит бдительность аквилонцев и подтолкнет их к гибели.

Этот план сработал точно. Обнаружив расслабившихся киммерийцев, солдаты Нумедидеса штурмовали лагерь без всяких мер предосторожности, предвкушая легкую победу. Но неожиданно со всех сторон в них полетели копья и стрелы. Перепуганные враги побежали прочь, визжа от ужаса, едва ли не быстрее, чем, как только что, спешили добраться до варваров.

Когда все закончилось, Конан, первым делом, удостоверился, что собака мертва. После, он обнаружил пару трупов соплеменников и с полдюжины убитых аквилонцев, застывших навечно в разных позах. Молодой варвар обшарил тела. Юноша еще не знал, на что потратит серебро из увесистого мешочка, который он снял с пояса мертвеца. Вот меч убитого — совсем другое дело. Конан повесил клинок себе на ремень, на тот случай, если с топором отца что-то произойдет.

Киммерийцы продвинулись вглубь Аквилонии так далеко, как никогда доселе. Некоторые из них по-прежнему убеждали Конана пробиваться с оружием в руках домой. Но большая часть считала, что аквилонцы прекратят преследование, как только их отряд отойдет от границы на большее расстояние. Однако надежды последних, увы, не сбылись. Подданные короля Нумедидеса поступали с шайками разбойников, наверное, так же, как например бы поступил народ Конана с ватагой каких-нибудь гандеров, вздумавших похозяйничать на их земле.

Так или иначе, но отряд налетчиков редел. Кто-то пал в стычках. Потом, сначала один, а после уже двое-трое на свой страх и риск твердо решили вернуться в Киммерию. Конан никогда не пришлось выяснить, что случилось с теми воинами. Но он не стал бы заключать пари, относительно их благополучного исхода. Касательно его самого, то юноша не имел четкого представления о завтрашнем дне, кроме захвата очередной овцы или свиньи, чтобы набить желудок. Вольная жизнь грабителя казалась ему куда привлекательней, чем та, которую он вел в Датхиле.

В скором времени, всего лишь не больше десятка киммерийцев оставалось с Конаном. Сын кузнеца и не думал, что в Гандерланде на этот час наберется больше его соплеменников. С остатками отряда он двигался на юг. Люди, жившие здесь, выглядели и говорили несколько иначе, чем хорошо знакомые гандеры. Многие из них, похоже, не хотели узнавать в варварах жестоких налетчиков.

Конан наслаждался вином в сельском доме, только что разграбленном отчаянными северянами. Тут же в ногах лежало тело хозяина.

— Эх, сколько воды утекло с тех пор, как киммерийцы начали разгул в Аквилонии, — радовался жизни юноша.

Талорк выпил больше своего товарища, и на душе его стало грустно.

— Мы никогда не попадем домой, — начал причитать он.

— Ну и что с того? — сказал Конан. — Меня там никто не ждет. Аквилонцы хорошо постарались относительно этого. Лучшее, что я могу теперь делать — отплатить им их же собственной монетой.

— Они уничтожат нас — ныл Талорк, парень был едва ли старше собеседника.

— Но они этого еще не сделали, — возразил Конан. — Аквилонцы лишь могут попытаться, — он перевернул сапогом мертвое тело несчастного фермера. — Вот и пусть стараются. Я же пока не буду себя озадачивать.

Некоторых соплеменников его слова развеселили. Остальные киммерийцы склонялись скорее к точке зрения Талорка. Но все продолжали пить, пока запас вина в доме не исчерпался.

Варвары покинули ферму на следующее утро перед восходом солнца. Когда легкий утренний туман рассеялся, Конан смог разглядеть далеко на севере несколько дымных облаков. Должно быть, киммерийские отряды не устают терзать земли своих врагов. Его ватага жечь фермерский дом не стала. Это могло привлечь внимание солдат Нумедидеса. Зачем рисковать попусту?

В тот же день, но чуть позже, эскадрон рыцарей проехал мимо в северном направлении, тоже не посчитав киммерийцев за разбойников. Конан смеялся над их невнимательностью, правда, не долго. Пусть рыцари не причинили ему вреда, однако они, несомненно, направляются в помощь тем, кто гонит его соплеменников из Аквилонии. Хотелось бы им помешать, но в данной ситуации приходилось выживать самому.

Где-то далеко на юго-востоке лежала Тарантия, блестящая столица королевства. Разве какой-нибудь киммериец мог похвастаться, что бывал там? Сын кузнеца про то понятия не имел. Но он действительно желал увидеть великий город раньше, чем аквилонцы выследят его. Тогда это станет триумфом для всего народа Конана.

Спустя пару дней, молодой варвар обнаружил, что не все аквилонцы принимают киммерийцев за тех, кем они не являются в действительности.

— Смотрите, — прозвучал хриплый крик, — Вот они убийцы!

Примерно дюжина мужчин: фермеров и горожан, вооруженных кто чем, бежала на ватагу разбойников по полю.

— Убьем этих ублюдков! Уничтожим их всех! — подбадривал товарищей другой аквилонец.

По другую сторону дороги лежало еще одно, более широкое поле. Бегство через него не казалось Конану хорошей затеей. С усмешкой на лице, он обернулся к землякам:

— Если мы прикончим некоторых из них, то остальные просто разбегутся. Сделать это нам вполне по силам!

Однако он просчитался. Талорк был хорошим лучником, несмотря на его вечное нытье. Он подстрелил двух аквилонцев прежде, чем остальные прикрылись щитами. Но гибель товарищей не обескуражило нападавших, настроенных весьма решительно. Выкрикивая имя своего короля, они ринулись в бой.

Тому скоротечному сражение было не суждено сохраниться в памяти потомков. Но от этого оно не стало менее жестоким и свирепым, чем множество других боев, которые воспевались летописцами в течение последующих столетий.

Талорк пал почти сразу, словно исполнив свое темное пророчество. Правда, перед этим, парень успел ранить еще парочку врагов. Следом отправился к праотцам другой киммериец, и борьба продолжилась без участия этих воинов. Ни одна из сторон не собиралось отступать. Скоро стало ясно, что бой закончится только тогда, когда хоть кто-то из противников останется на ногах и будет способен удержать оружие.

Вплоть до наступления того самого решающего момента, Конан ранил многих, хотя сам отделался лишь глубокими царапинами. В том сражении юноша познал, что его плоть так же уязвима для стали, как и у всех прочих людей, и что последствия менее приятны, чем он предполагал. Тем не менее, крик боли ни разу не вырвался из его груди. В иные времена, страдания, полученные от тяжелой руки отца, были, пожалуй, менее терпимыми. А сейчас ни одна рана не причинила каких-либо увечий, и Конан бился со всей яростью.

Одним из противников оказался здоровенный, как медведь, аквилонец. Возможно, он немного уступал Конану в росте, но превосходил в ширине плеч. Этот парень обладал мощными руками, непомерной грудью и еще более объемным брюхом, нависавшим над ремнем штанов. Скорее всего, это был фермер, а не солдат. Его единственным оружием являлась обычная лопата. Но аквилонец вращал ею с такой сумасшедшей скоростью, что примитивный инструмент рассекал плоть, ломал кости и крушил черепа. Один за другим, киммерийцы падали у его ног, как подкошенные.

Среди северян, Конан тоже считался не последним среди великанов. После получаса ожесточенной схватки, только эти двое бойцов оставались в живых и более или менее невредимыми. Юноша занес топор своего отца. Казавшийся неповоротливым, аквилонец надвигался на него, сжимая окровавленную лопату. Полубезумная гримаса искажала его лицо.

— Один из нас умрет, — зловеще вымолвил он.

— Да, — кивнул Конан.

Перед ним стоял соперник, которого стоило уважать.

— Один из нас обязательно умрет, — молодой варвар повторил слова врага и тут же метнул топор.

Таким приемом он овладел самостоятельно в период между разбойничьими вылазками. По его расчету, лезвие должно было разрубить грудную клетку аквилонца.

Крак! С поразительной быстротой, сродни змеиному выпаду, огромный человек отбил в сторону своей лопатой летящий в него топор.

— Похоже, трюк не удался, — усмешка великана стала еще шире.

Конан промолчал. Вместо ответа, он сделал последнее, что, возможно, аквилонец от него ожидал. Юноша бросился прямо на врага. В какой-то момент здоровяк опешил, пораженный сумасшедшим поступком киммерийца. Но порыв варвара был вполне осмысленным. Аквилонец только начал замахиваться лопатой, когда Конан вцепился в ручку ниже острия и резко дернул на себя. Великан поступил точно также. От того, кто первый завладеет лопатой, зависела жизнь каждого из противников.

Сначала рывки аквилонца выглядели довольно высокомерно. Ему до сих пор не доводилось встречать человека, равного ему по силам. Но скоро высокомерие сменилось безмерным удивлением. Он шире расставил ноги и усилил захват. Однако юноша, который противостоял огромному фермеру, казалось, был сделан из железа, с сердцем льва или дракона. Сил аквилонца явно не хватало. В душу закрался страх перед неизбежным поражением. Еще несколько толчков и поворотов, и он остался с пустыми руками.

— Нет! — прохрипел здоровяк и попробовал достать Конана ногой.

Но удара, как такового, не получилось. Слишком много сил аквилонец потратил в борьбе за лопату. И сейчас ее лезвие раздробило ему пальцы.

— Нет!! — снова отчаянно закричал он, до конца не веря в скорую смерть.

Это было последнее слово, слетевшее с его губ.

Тяжело дыша, Конан какое-то время постоял над трупом. Потом отбросил лопату в сторону. Она хорошо послужила в нужный момент, но не являлась настоящим оружием. Теперь юноша располагал большим выбором. Можно было забрать все, что угодно у погибших товарищей или их врагов.

С отцовским топором на плече, с отличным мечом, висевшим на поясе рядом с мешочком, туго набитым золотыми и серебряными монетами, Конан шагал по дороге, ведущей в Тарантию.

* * *

Любопытные вещи начали происходить потом. Пока Конан был частью банды киммерийцев, казалось, вся Аквилония прилагала усилия, чтобы выследить его. Но сейчас, когда он шел один, будто бы все утратили к нему интерес. Одинокий юноша, по мнению окружающих, не представлял угрозу подданным королевства. И рыцари, встречающиеся на пути, не находили в нем врага и проезжали мимо, часто не удостоив варвара даже беглым взглядом.

Чем дальше он углублялся в страну, тем больше убеждался, что местные жители не имеют о киммерийцах вообще никакого представления. Ну так пусть и дальше остаются в неведении! Хотя Конан по виду отличался от них, как волк от комнатной собачки. Один раз юноша услышал восхищенный шепот крестьянок в свой адрес:

— Каких больших и сильных парней выращивают в Гандерланде! — сказала одна из них своей подружке.

Ему не удалось расслышать ответ другой женщины, но обе после этого захихикали.

Удивляясь растущему в душе раздражению, хотя сам он и не разобрал болтовни крестьянок, Конан продолжал путь к столице. Его невозмутимый вид породил сдавленные смешки женщин, которые довольно долго летели в спину юноши.

Иногда он останавливался, чтобы собрать дров для костра и сена для ночлега. Люди почему-то считали его плохой аквилонский за выговор, характерный для пограничья, но отнюдь не варварский. Конана удивляла неосведомленность народа, жившего в самом центре этого королевства. Боссонцы и гандеры которых он знал, были врагами, но, безусловно, достойными противниками. Изнеженные люди в окрестностях Тарантии в течение нескольких поколений существовали под прикрытием более грубых и простых жителей приграничных областей, удел которых был защищать своих южных собратьев от набегов варваров. Местные аквилонцы, казалось, даже не задумывались о том, какая удача выпала на их долю, быть столь огражденными от разных бед.

Конан пил вино в таверне, когда за соседним столиком завели разговор двое приятелей.

— Болтают, что варвары выгнали нас из этой, как ее, Киммерии, — говорил один другому.

Щеки и кадык его друга ходили ходуном, поскольку в тот момент он опорожнял большую винную кружку. Наконец, аквилонец оторвался и пожал плечами.

— Ну и ладно. Что нам с того? — парень икнул. — Митра! Я вообще с самого начала не понимал, что мы хотели поиметь от этой жалкой страны.

— О, это не мы хотели. Во всяком случае, не ты или я, — мудро заметил первый собутыльник. — Этого хотели несчастные жители приграничной полосы. Все что они умеют — это делать детей. И им было нужно где-то разместить такую ораву.

— Ну, в итоге, ничего у них не вышло, — усмехнулся его друг. — В любом случае, это не моя проблема.

— И уж подавно не моя, — кивнул первый аквилонец. — Допивай быстрее, Крецелиус, и я возьму еще кувшин вина.

Эти двое также были врагами. Конана так и подмывало стукнуть их лбами друг о друга. Но он все же сомневался, что из этого выйдет какой-нибудь прок. Аквилонцы настолько отупели от пьянства, что ни одна здравая идея, вероятно, не смогла бы пробиться сквозь толстые черепа таких олухов.

Позже, еще одна мысль пришла на ум в тот же день, после того, как юноша покинул кабачок. Если уж аквилонские обыватели имеют такое туманное представление о киммерийской компании то, что думает по этому поводу их король? До сих пор, сын кузнеца полагал, что Нумедидес не прекращает скрежетать зубами от ярости в своем дворце из-за неудач на севере. Внезапно Конана осенило: «А что если, Нумедидесу просто вся эта возня глубоко безразлична, собственно, как и большинству его подданных?».

Какой же тогда властелин из Нумедидеса, если фактически ему ни до чего нет дела? Конан расхохотался и пожал плечами. В конце концов, какое значение имели для него поступки и замыслы короля Аквилонии!

По мере приближения к столице, поселений становилось все больше. Некоторые из деревень не уступали размерами иным городам. Конан рассматривал их взглядом охотника. Интересно, как долго они не подвергались разбойным налетам? Здесь наверняка скопилось достаточно добра, чтобы обогатить любого.

Молодой варвар шел вдоль живой изгороди, превышающей рост человека, когда услышал голоса с той стороны забора.

— Вот увидишь, все будет хорошо, Селинда, — с некоторым раздражением убеждал мужской голос.

— О, Ты так в этом уверен? — пронзительно выкрикнула Селинда. — Я думаю, что дикари перережут тебе горло, как только ты выйдешь на большую дорогу!

— Но их нет поблизости, — возразил мужчина. — Солдаты всех перебили или разогнали. По крайней мере, так говорят. А мой лук ждут в Тарантии. Если я туда не попаду, никто нам денег просто так не даст.

Его жена заголосила (кто кроме нее мог так причитать?):

— Ох, не нравится мне все это, Ренорайо. Совсем не нравится!

Как только Конан появился из-за плетня, оба разом замолкли. Муж и жена стояли возле старой телеги, доверху заваленной пресловутым луком. Скучающая лошадь дремала в упряжке. Проницательная ухмылка пробежала по лицу Ренорайо и быстро исчезла.

— Эй, друг, — он обратился к киммерийцу. — Ты обучен управлять повозкой?

— Да, — последовал ответ, хотя Конан в жизни не занимался подобными делами, но в нем было слишком много гордости, чтобы признаться в своем неумении.

Ни аквилонец, ни его жена даже не заподозрили, что перед ними один из тех самых ужасных варваров, о которых только что велась речь.

— В таком случае, не хотел бы ты заработать пару монет. Одну получить прямо сейчас, другую — когда вернешься с телегой обратно? — спросил фермер.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — поинтересовался юноша.

Его акцент совсем не смутил аквилонца.

— Отвезешь этот лук моему зятю, что торгует на рынке в Тарантии. Зовут его Полсипер. Поможешь ему с разгрузкой и затем вернешь повозку сюда — принялся объяснять Ренорайо. — Дело пустяковое, зато получишь две полновесные серебряные монеты.

По сальной улыбке, Конан засомневался, что фермер поспешит расстаться со второй монетой. Однако сын кузнеца кивнул в знак согласия:

— Я готов.

— Вот и отлично! Замечательно! — обрадовался Ренорайо. — Тогда в путь!

Конан сделал вид, как будто тысячу раз прежде исполнял обязанности возницы и уверенно залез на козлы. Он ждал. С кислой миной, Ренорайо вручил ему половину обещанной оплаты. После этого юноша властно щелкнул вожжами. Лошадь удивленно фыркнула, видимо посмеиваясь над его бравадой, но все же тронулась с места.

Оставшийся позади фермер радостно втолковывал жене:

— Видишь, как все чудесно сложилось! Теперь нет повода для волнений. Разве ты теперь не довольна? Ты не выглядишь счастливой. Или мне кажется? Митра! Да тебе ничем не угодишь!

Селинда негодующе завизжала. Спор супругов возобновился.

По ходу дела, Конан экспериментировал. Задолго до прибытия в Тарантию, он научился пользоваться уздой. Пробуя разные варианты, юноша освоил, как надо останавливать лошадь, как сделать, чтобы та шла быстрее, а также поворачивала налево и направо. На поверку, все оказалось достаточно просто. Когда киммериец приехал в столицу Аквилонии, то без всяких приключений добрался до рыночной площади, в потоке различных телег и повозок. Там он стал выкрикивать имя Полсипера, пока торговец не откликнулся. Зять Ренорайо нисколько не удивился, обнаружив на семейной повозке незнакомца. Вероятно, фермер и раньше пользовался услугами наемных возниц.

Вместе они выгрузили лук из телеги. Как и его родственник, Полсипер не признал в Конане северного варвара. После разгрузки юноша спокойно взобрался на ветхую повозку и уехал восвояси.

— Эй, парень, ты не туда едешь! — возбужденно кричал ему вслед зять Ренорайо. — Ферма совсем в другой стороне!

Показывая торговцу, что он не слышит, Конан приложил к уху ладонь в форме чаши и невозмутимо сохранял выбранное направление. Молодой варвар счел, что уже повидал Тарантию и теперь хотел узнать, какие земли лежат за ее пределами. Конечно, он не получит от Ренорайо вторую серебряную монету, если тот всерьез намеревался заплатить. Зато ему досталась повозка фермера вместе со снулой лошадью. Подобная сделка казалась киммерийцу вполне приемлемой. Если аквилонца не удовлетворит такой обмен… Ну что ж, тем хуже для него.

Конан выехал из города и направил лошадь на юго-восток. Первый шаг к изучению ремесла вора был им уже сделан.

Терри Донован Повесть Вендийских Гор (Конан)

(в печатном виде текст не издавался)

1

Тусклый свет закатного солнца скользил по мертвым склонам Вендийских гор. Шашигару, беглый чернокожий раб из Аренджуна, только что приумножил мертвенность пейзажа мертвым человеком. Шашигару не нужны были лишние свидетели. Проводник, конечно, ни в чем не был виноват, но у него были глаза и уши, и, как оказалось, он знал о гробнице мага. Среди жителей его деревни у подножия гор бытовала легенда о древнем мудреце, заснувшем на тысячу лет. Шашигару это сильно не понравилось. Он ступал по осыпающемуся склону, глядя прямо перед собой, не обращая внимания на бездну, простирающуюся под ним.

Пещера с гробницей ждала Шашигару. Горкан, великий господин и маг, пришел к Шашигару в сновидении как крылатый лев с пылающей гривой. Он подробно объяснил, как следует поступить его вечному рабу. Объяснил, что ночью ему следует убить своего временного господина, ложного владыку. Убить во время сна, не пожалев ни женщин, ни детей, если по несчастью они окажутся рядом и послужат препятствием для исполнения великого плана. Шашигару с радостью повиновался.

Наступил вечер назначенного дня. Хозяин Шашигару был не в духе. Он кричал на домочадцев, ругал повара, хотя еще с утра давал ему наставления и руководство к приготовлению блюд, и повар выполнил все в точности, пообещал высечь сына только за то, что тот забыл ополоснуть руки перед едой. Выйдя во двор, хозяин ударил ни в чем не повинного пса. Увидев вернувшуюся с рынка жену, крикнул ей в лицо несколько обидных слов и обозвал бездарной курицей. Жена заплакала, бросила толстозадого раба с покупками стоять посреди большой залы и убежала к себе на женскую половину. Раб глупо шлепал толстыми телячьими губами, пытаясь что-то сказать, но не находил слов, пока кухарка не увела его, толкая в жирную спину. Ища на ком бы еще выместить свое дурное настроение, хозяин нашел Шашигару, в нескольких крепких выражениях дал ему понять, что о нем думает, и пообещал продать на рынке в невольничье войско. Шашигару оставался невозмутимым.

— Ты один меня понимаешь, — смилостивился хозяин. — Нет, я не стану тебя продавать. Ни в невольничье войско, ни куда-либо еще. Ты лучший мой раб, и годишься как для бесед, так и для личной охраны. На тебя единственного я могу полностью положиться. Ты, как истинный друг, не покинешь меня ни в беде, ни в чрезмерной радости. С тобой я мог бы направиться в стан к своему злейшему врагу и ни мгновения не сомневался бы в том, что ты не предашь меня ни при каких обстоятельствах.

Господин до того расчувствовался, что даже пустил слезу. В порыве раскаяния он обнял Шашигару и горячо поцеловал в щеку.

— Да, хозяин, — ответил Шашигару. — Преданнее меня никого нет на свете. Я легче расстанусь с жизнью, чем осмелюсь хоть в чем-то отойти от воли своего истинного господина.

Ночью, когда мимо дома в первый раз прошла стража, Шашигару тихо поднялся со своего ложа и вытащил из-под подушки приготовленный и заранее наточенный до остроты бритвы нож. Нож был из предосторожности завернут в кусок темного шелка. На соседнем ложе, причмокивая губами, ворочался толстозадый раб. Он был ненавистен Шашигару, и безумно хотелось убить его, но воля истинного господина, великого Горкана, никак не касалась этого жирного борова. Шашигару постоял над ним несколько долгих мгновений, затем вышел из рабской опочивальни, бесшумно ступая. Галерея вдоль всех комнат второго этажа была пуста. Никому не вздумалось ни поесть среди ночи, ни сбежать к любовнику, ни выйти по нужде. Шашигару подкрался к опочивальне хозяина и открыл хорошо смазанную дверь. Он сразу услышал могучий храп. Хозяин спал на спине, положив под голову огромную пуховую подушку. В храп через каждые три раза вплетался слабый стон. На хозяине была длинная розовая рубашка с рисунками бабочек. Он лежал на середине просторной кровати, и Шашигару пришлось забраться на нее, чтобы подползти к спящему телу. Раб осторожно извлек из-под головы хозяина подушку, положил подушку ему на лицо, сильно прижал и аккуратно перерезал горло. Еще живой хозяин проснулся, чтобы немного подергаться под тяжелой рукой любимого раба, но скоро снова заснул, и теперь — сном праведным и вечным.

Ветер со снегом хлестал ничем не защищенное тело чернокожего, но он только улыбался. Еще немного и Шашигару предстанет перед своим истинным господином, и его глаза увидят подлинный облик великого и милосердного Горкана! Пройдя склон, Шашигару перепрыгнул через провал, уходящий вниз на три тысячи локтей, перепрыгнул, словно через ручеек у своего родного города Кассали в Пунте. Карниз, шириной в одну стопу, казался Шашигару широкой дорогой. Он не обращал внимания на падающие в бездну камни и кровоточащие раны. Не замечал и двух, лежавших на дне, человеческих скелетов. Цель была близко. Еще немного усилий и он войдет в покои властелина.

Шашигару на мгновение остановился перед ущельем в двенадцать локтей, на другой стороне которого зиял вход в тысячелетнюю обитель Горкана, а на дне лежал обглоданный труп. Кассалиец прыгнул.

Его сильное тело, так восхищавшее прежнего хозяина, взвилось в воздух, словно пущенная с арбалета стрела. Руки и ноги вытянулись вперед, мышцы сгруппировались. Он приземлился на самом краю входа, вниз полетели мелкие камни. Ему едва удалось удержаться. Одна нога соскользнула, и он упал плашмя, содрав на локтях кожу, но сразу вскочил, ибо перед ним сидел повелитель, Горкан.

Глаза мага были закрыты. Сухая кожа напоминала пергамент. Внутренностей, казалось, не было, и кожа обтягивала голый скелет. Редкие седые волосы вились по полу и образовывали вокруг сидящего круг.

Шашигару встал и сделал несколько шагов к повелителю, но, не дойдя до него, наткнулся на прозрачную непреодолимую стену.

— Повелитель, — прошептал Шашигару. — Я пришел.

Веки Горкана поднялись. Волосы затрепетали, словно от порыва ветра. Желтые глаза властелина горели адским пламенем. Губы приоткрылись и голос, в котором была мука тысячелетнего ожидания, голос, отвыкший от самого себя, тихо произнес:

— Ты нужен мне.

— Я твой раб, повелитель! — воскликнул Шашигару.

Адское пламя вырвалось из глаз мага и вмиг охватило кассалийца. Он закричал. Его кожа, мышцы, кровь перестали принадлежать ему. Ветер древней магии срывал с его скелета плоть, словно она была легчайшим песком. Крик Шашигару сразу же оборвался, и только эхо еще блуждало среди ущелий. Плоть кассалийца вихрем поднялась к потолку обители. Кости рассыпались. Череп покатился к краю входа и выпал. Когда он достиг дна, распугав птиц и грызунов, вихрь плоти втянулся сквозь преграду в круг Горкана. Маг открыл рот, оказавшийся белозубым, и втянул плоть Шашигару в себя.

Настала его очередь кричать. Но этот крик был рыком льва, разорвавшего горло антилопе. И очень быстро он перешел в победный хохот. Сухая мумия, которой только что был Горкан, в несколько мгновений превратилась в рослого, сильного человека.

Он встал, с удовольствием играя мощными мышцами. Его черная кожа сильно контрастировала с седыми волосами. Он провел по ним рукой и, подойдя к стене, открыл старый железный сундук. Вынув кривой стигийский нож, Горкан обрезал волосы.

Круглое медное зеркало, лежащее поверх кожаной одежды, отразило его молодое лицо.

2

Немедийские жрецы тысячу лет назад предсказали разрушение города Хорто. Поднимутся толпы людские, поднимутся, как звери из глубин морских, и станут пожирать все на своем пути. Рабы будут убивать господ, сыновья насиловать матерей, отцы убивать собственных детей. Брат восстанет на брата, друг пойдет против друга. Царь прикажет своим воинам истреблять народ. Не будет числа погибшим и город вымрет. Царь в тяжелой печали станет ходить по опустошенному городу, и подданными его будут только крысы и воронье. Говорилось в предсказании и еще об одной вещи. Самой важной, по мнению многих. Отверзнется сокровищница царей, начиная с самого первого царя рода, сокровищница, которую наполняли десятки поколений, и цена вещей в ней бессчетна — золото, серебро, драгоценные камни, благовония, эликсиры жизни, способные вернуть юную страсть даже восьмидесятилетнему старцу. И не будет охраны, ибо даже царь потеряет всю свою силу, и падут древние заклятия и древние ловушки. Твердыня веков станет, словно истосковавшаяся женщина — приди и возьми.

Так говорил сказитель на рынке в Шангаре, столетний старик с желтыми слезящимися глазами и безобразными шрамами на лице. Он был одет в серую залатанную хламиду, Длинные пальцы непрерывно шевелились, и взгляд невольно останавливался на них. Мизинец правой руки был укорочен на две фаланги. Говорил старик мягким баритоном, что не очень вязалось с его обликом, словно внутри находился другой человек, ради забавы надевший на себя личину старца. Слушателями его были в основном мальчишки, несколько праздных зевак, парочка скучающих шлюх и молодой человек с лицом каменного истукана и статью леопарда. Он не слишком заботился о своей шевелюре, расческа не прикасалась к ней уже много лет, следы многочисленных постелей под открытым воздухом бережно сохранялись в ней — колючки репейника, лепестки полевых цветов, травинки. Пронзительно голубые глаза смотрели внимательно, будто он приценивался в ювелирной лавке. Грубый зуагирский плащ из верблюжьей шерсти выглядел на нем как тончайшая шелковая накидка, нежная словно дыхание младенца. Девицы легкого поведения не столько слушали предание, интересное разве что несколькими крепкими словами, которые сказитель иногда вставлял в свою речь, сколько поглядывали на чужестранца, время от времени перешептываясь с самым ироническим видом.

Рынок вокруг неумолчно гудел, воздух был насыщен всевозможными ароматами, присущими подобным местам в любом городе. Они сообщали даже слепому, что здесь продается рыба, фрукты и овощи, аргосское вино, бритунское пиво, свежие только что содранные кожи, мясо, благовония и мед, причем все это разного качества — от наилучшего до наихудшего. Любому кошельку — и тощему, и пузатому — можно было найти здесь применение.

Сказитель умолк, поднял сухие дрожащие руки и накинул на голову капюшон хламиды. Руки опустились на колени, голова склонилась на грудь. Продолжения не будет. Первыми это поняли мальчишки и с криками убежали, зеваки еще немного поплевались ореховой скорлупой, ожидая, что старик все же чего-нибудь добавит к сказанному, разъяснит смысл аллегории, выведет мораль или посмеется над собственной историей, сведя ее к анекдоту, но старик молчал, и, в конце концов, зеваки лениво удалились.

— Не хочешь поразвлечься? — спросила чужестранца одна из шлюх, призывно двигая бедрами. Глаза ее стали масляными, голос хриплым. — Для тебя — даром, как дорогому гостю. — Тонкой изящной рукой со звенящими браслетами она грациозным движением поправила волосы, уложенные в затейливую прическу с как бы небрежно выбивающимися локонами.

— Нет, — коротко бросил варвар, скользнув по женщине равнодушным взглядом. В другое время он непременно бы заинтересовался предложением и даже очень, но не сейчас.

— Идем, Чаронга, — сказала вторая красавица с глазами молодой газели и изысканно бледным телом, просвечивающим сквозь полупрозрачное лаконское платье. — Этому чурбану, похоже, больше нравится старикан. — Она все своим видом показывала, что до глубины души презирает варвара, не ценящего настоящую красоту. Ее черные волосы, заплетенные в четыре косы, блестели от притираний. — На мертвые кости потянуло.

Чаронга звонко расхохоталась и шлюхи ушли. Остался только одуряющий аромат их благовоний. Чужестранец досадливо поморщился, но дело прежде всего, даст бог, потом он наверстает упущенное.

— Где этот город Хорто? — спросил он, приблизившись к старику.

— Разве ты веришь глупым легендам, Конан? — послышался из-под капюшона голос. Другой голос, совсем не тот, каким было рассказано о городе Хорто.

— Глупее не верить, старик, — ответил чужестранец.

— Ты прав, варвар, — сказал старик. — Я знал, что ты ответишь нечто в этом роде. Шангарцы уже пресыщены всякими сказками и их изнеженное ухо не может отличить правду от лжи. Вам, людям северных земель, еще доступно слышать истину.

— Ты слишком болтлив, — заметил Конан. — И ты до сих пор не ответил на мой вопрос. — Конан положил руку на эфес внушительного меча, висящего на плетеной кожаной перевязи. Глаза варвара хищно сузились.

— Не торопись, — предостерег сказитель, и правая рука его поднялась в останавливающем жесте. — Я скажу тебе все. Ведь я пришел в Шангару только затем, чтобы дождаться, когда ты задашь мне свой вопрос. Уже две недели я сижу на этом месте и рассказываю глупцам разные сказки. Так что теперь и ты мог бы немного подождать.

Конан медленно расслабил мышцы, кивнул и сел у ног сказителя. Он был готов выслушать старика. Дело, судя по всему, того стоило.

До его слуха донеслись крики и бряцанье оружия. Он повернул голову и увидел, что по рынку в их сторону идут стражники, развлекаясь по дороге переворачиванием подвернувшихся под руку прилавков и раздавая удары зазевавшимся торговцам, а заодно и покупателям. Делали они это, сознавая свою полную безнаказанность, и брали понравившиеся товары, в благодарность отвешивая хозяину полновесную оплеуху.

— И так происходит каждый день, — грустно сказал старик. — Они хотят, чтобы о них не забывали ни на мгновение.

— Похоже, им это удается, — заметил Конан.

— А сейчас они будут прогонять меня, — сообщил старик, и в тоне его Конану послышалось злорадство.

Стражники действительно подошли к сказителю, но не слишком близко. Чужестранец, сидевший рядом со стариком на корточках, не располагал к общению. Во всяком случае, к общению, привычному для стражников. Мышцы под его задубевшей кожей свидетельствовали о том, что их обладатель не из тех, кто губит свою жизнь в пирах и развлечениях в кварталах красных фонарей.

— Я говорил, старик, что тебе здесь не место? — осведомился начальник стражи. — Кажется, я даже говорил не раз? — Начальник стражи подошел ближе других. Он имел на это право, и не только право по званию, но и право сильного. Среди стражников он был самым рослым и рукам его мог позавидовать любой воин в Шангаре. От этих рук погибло немало глупых мужей, имеющих дурную привычку возвращаться домой к любимым женам раньше обещанного.

— Твоя правда, — согласился сказитель и встал.

Рост у него оказался еще меньше, чем ожидал Конан. Старик откинул капюшон и посмотрел на начальника стражи.

— Неужели тебе мало? — удивился тот. — Ты снова хочешь, чтобы мы взяли тебя за ноги и вынесли? Как ты вообще остаешься жив? Может быть тебя лучше для порядка проткнуть мечом или разбить тебе голову булавой? — В голосе стражника слышался искренний интерес.

— Ни то, ни другое мне не нравится, — сообщил изумленным его наглостью стражникам старик. — Убирайтесь сами. — Старик смотрел на солдат снизу вверх, но в этом взгляде было столько самодовольства, что старик казался выше, много выше, чем был.

Глава воинов порядка побагровел. Лицо его стало напоминать зимнее закатное солнце. Он потянул из ножен короткий меч, намереваясь объяснить заносчивому старцу, кто из них прав, но был остановлен Конаном.

— Не стоит этого делать, — сказал киммериец, поднимаясь.

Стражники уставились на северянина как стая голодных псов на кусок дымящегося кровавого мяса. Правда, этот кусок мяса оказался псам не по зубам, ибо довольно быстро прекратил дымиться, оброс шерстью и превратился во вставшего на дыбы медведя. Конан на голову превосходил всех стражников, включая предводителя, и они вынуждены были смотреть на него снизу вверх, что не прибавляло им смелости.

— Ты смеешь… — продолжил вынимать меч начальник стражи, не обратив внимания на изменившуюся ситуацию.

В одно мгновение Конан выхватил свой меч и с леденящим кровь гулом крутанул им в воздухе, недаром его меч прозвали львиноголосым. Все мечи в пределах видимости так же быстро вернулись в ножны.

— Возможно, ты и прав, варвар, — сказал начальник стражи. — Не стоит обижать старика.

Стражники ушли. Конан проводил их долгим взглядом и с удивлением отметил, что они даже не попытались никого обидеть по дороге. Лавочники, словно издеваясь, нарочито вертелись у них под ногами.

— А теперь нам пора, — сказал довольный сказитель, когда стражники скрылись. — Я вижу, что ты именно тот, кто мне нужен. Весталка не обманула. — Старик снова накинул капюшон и быстро двинулся в противоположном ушедшим стражникам направлении. Быстрее, чем можно было ожидать от маленького немощного старика, замученного ежедневными побоями.

Конан последовал за ним. Он не знал, куда приведет его новый знакомый, но отнюдь не желал встречаться с воинами порядка, когда они вернутся с подкреплением.

3

Трущобы примыкали к восточной городской стене изнутри. В воздухе неподвижно стоял гнилой запах. Запах падали, испражнений, немытых тел и не слишком качественной еды. Кроме того, над всем, словно призрак, витал запах сырой земли.

Сердцем шангарским трущобам служила харчевня «Стойло Единорога».

Конан со своим новым приятелем Серзаком обосновались именно здесь, чтобы не мозолить глаза доблестным стражникам. Серзак говорил, не смолкая. Он рассказывал о человеческих желаниях, о сокровищах и жертвах.

Уставленный грубо сколоченными столами, зал был забит до предела. Стоял дым и чад. Курились благовония, жарилось мясо, и сытный пар сгущался под потолком, где с гудением вились рои жирных блестящих мух. Во всех четырех углах сидели музыканты. Они играли на разных инструментах, и каждый играл свое, не обращая внимания на музыку другого. Помещение было достаточно большим, но и музыканты играли громко, так что звуки их инструментов, соперничая друг с другом, создавали жуткую смесь. Однако посетители тоже не молчали, поэтому в целом шумы, перекрывая друг друга, делали звуковую обстановку питейно-увеселительного заведения вполне сносной. Между столами двигались гибкие, как змеи, танцовщицы. Они подыгрывали себе в маленькие бубны и, обольстительно улыбаясь, трясли поочередно то грудями, то полными соблазнительными бедрами. Животы их тоже не оставались без дела, вызывая у знатоков восхищенные возгласы.

Конан насыщался, слушая Серзака и подозрительно поводя по залу глазами. Он привык к тому, что на определенной стадии его львиноподобная фигура вызывает нездоровый интерес у искателей дешевой славы и с ним нередко пытаются помериться силой. Северянин уже отметил про себя компанию из четырех человек в серых лохмотьях, лица которых не отличались ни красотой, ни мудростью. Не отягощены они были также и высокой моралью. В ушах у них сверкали серебряные серьги, волосы были перехвачены кожаными плетеными ремешками. Правые мочки ушей у всех четверых отсутствовали. По мере того, как дырявое покрывало ночи опускалось на благословенный город, вокруг компании все больше и больше увеличивалась безлюдная щель. К часу первой ночной стражи, они представляли собой явно выделенный серый и мрачный остров в пестром океане.

— Все слова — суть одно слово, старик, — сказал Конан, когда Серзак отвлекся на сочную ножку вендийского фазана. — Ты ведь и сам понимаешь это. Ты пытаешься выразить себя через множество слов, которые ты произносишь, но разве они — это ты? Ты — единственное слово, но произнести его нельзя.

Серзак уставился на Конана с выражением оленя, увидевшего, что тигр прекратил преследовать его и лакомится сочными ягодами.

— Так что же ты в действительности хочешь? — спросил Серзак.

— Я хочу дойти до угла мира, старик, — сказал Конан.

— Похвальное желание, мой неотесанный друг, — с улыбкой заявил Серзак. — Но вряд ли ты сможешь его осуществить…

— Ты считаешь, что я недостаточно смел для этого? — осведомился Конан, поднимаясь и сжимая кулаки. Лицо его стало похоже на камень. Причем, камень, которым собираются снести чью-то голову.

— Нет, нет! — возопил Серзак. — Как только ты мог подумать, что подобная чушь придет мне в голову! Ничего подобного! Просто я хотел сказать, что никакого угла мира не существует. Не может существовать.

Конан сел на место, кулаки разжались, лицо смягчилось.

— В каком смысле? — поинтересовался он.

— Мудрецы говорят, что великий квадрат не имеет углов, — объяснил Серзак. — Под великим квадратом, естественно, подразумевается наш мир. Дойти до несуществующего угла невозможно. Многие смельчаки шли на край мира, но ни один так и не достиг его. Никто точно не знает почему. Говорят, что если идти очень далеко, плыть через моря, то наш мир начинает повторяться. Там, далеко за горизонтом, нас ожидают наши двойники. Мы видим те же города, те же страны, тех же людей. Нам кажется, что они те же. Но на самом деле они — отражения. Я сам не раз замечал, что создатель любит повторяться. То мне казалось, что я вижу знакомых, которые на поверку оказывались незнакомцами, то, когда что-то случалось, мне чудилось, что это уже было, и не раз. Пойми, я не отговариваю тебя, просто предупреждаю. В своем путешествии, в конце концов, ты столкнешься с самим собой, и все может очень плохо кончиться.

Конан усмехнулся.

— Хотел бы я посмотреть на себя, да и померяться с собой силами тоже не мешает, — заявил он. — Знаешь, Серзак, ты пожалуй, не отговорил меня, а еще больше заинтересовал.

— Ну вот, — огорчился Серзак. — Хочешь, как лучше…

— Но для начала мне нужны средства, — продолжил Конан. — Поэтому я пойду с тобой.

Серзак просветлел ликом и принялся разглагольствовать дальше, забыв о еде. Он говорил о невероятных вещах, о том, что смертному не дано было знать, ибо смертный не может столько вместить в свою короткую жизнь.

— А когда мы остановились посреди пустыни и верблюды наши умерли все до единого, — говорил Серзак, — я сказал: не плачьте, любезные мои друзья, выручившие меня из стольких бед, столько раз возвращавшие мне драгоценную жизнь. Клянусь вот этими глазами, — Серзак показал на свои глаза, — и солнцем, которое они сейчас видят, что не пройдет этот день, как мы попадем в Луксур и будем сидеть у благоухающих вод, есть сочные фрукты и наслаждаться пением и танцами дивных прекраснобедрых женщин. Они не поверили мне, решив, что я сошел с ума от жажды и палящего солнца. Но тут налетел самум, этот жуткий бич пустыни, солнце скрыло свой лик. Тьма, чернее которой нет даже в преисподней, повисла над пустыней. Нас подхватило вместе с нашим товаром и понесло по воздуху. Мы видели летящие вместе с нами тысячелетние баобабы, огромных змей и скалы с растущими на них деревьями. Долго смерч кружил нас в бешеном танце, долго глушил наши уши воем и низким гулом воздушных барабанов. Мы видели, как тьму прорезали молнии и под нами разверзались бездны. Однажды мы даже увидели город с кричащими людьми, город, на который накатывалась огненная лава из раскрывшей свое чрево горы. Но неожиданно смерч прекратился и опустил нас прямо на базарную площадь. Люди тотчас окружили нас. «Что это за город?» — спросили мы. «Луксур», — отвечали нам… — Серзак запнулся, видя, что Конан напрочь потерял интерес к его повествованию.

Северянин вглядывался сквозь дым и чад, и на лице его постепенно проявлялась улыбка.

— Пожалуй, теперь у меня есть время, — заявил он и пошел толкаться к двум только что вошедшим женщинам, которые оглядывались в поисках подходящего места.

— Гляди, Чаронга, снова наш мускулистый друг, — с язвительной иронией произнесла одна из женщин. — Кажется, он хочет поприветствовать нас.

Конан приблизился к красоткам, молча подхватил их на руки — они пронзительно завизжали, вызвав одобрительный народный рокот — и понес к своему столу, как две амфоры с вином.

Черноволосая укусила Конана за плечо, но он только усмехнулся.

— Хочешь поиграть, кошечка? — спросил он.

Чаронга, наоборот, сразу принялась ласкаться.

— Вы обе мне нравитесь, — объявил Конан, твердо убежденный в собственной правоте. Жар и холод, это как раз то, что ему сейчас нужно.

Он не дошел до своего стола с десяток шагов. Человек без правой мочки уха преградил ему путь. Рот человека кривился в нехорошей улыбке. Зубы у него были желтые, и их имелось не так уж и много. Трое его приятелей стояли неподалеку. Их руки лежали на кривых ножах.

— Нам они тоже нравятся, — заявил человек, сплевывая грязно-бурую слюну под ноги киммерийца. — К тому же нам они приглянулись больше, чем тебе. Ты все понял?

— Даже более того, — сказал Конан, опуская красоток и властным движением отодвигая их за спину.

Желтозубый покачал головой.

— Сомневаюсь, что ты действительно все понял, — процедил он, и, вытащив кривой нож, бросился вперед, целя Конану в горло.

Киммериец перехватил его руку, вывернул ее и сломал. Желтозубый взвыл от боли, и его приятели, несколько ошарашенные поведением варвара, кинулись на помощь. Глаза их горели праведной жаждой мести.

Конан выхватил меч и издал леденящий душу львиный рык, которым мощногрудые повелители прайдов оглашают ночные саванны в стране Пунт. Даже полубезумные музыканты прервали свои игры и на несколько мгновений воцарилась гнетущая тишина, в которой остался единственный звук, делающий ее еще более тяжелой — стоны поверженного Конаном врага.

Разбойники побледнели.

— Мы еще с тобой встретимся, варвар, — пообещал один из них, с бельмом на глазу.

Конан пожал плечами.

— Это ваше право.

Разбойники подняли стонущего приятеля и под разразившийся общий смех покинули «Стойло Единорога». Музыка, топот, крики и многоязыкие разговоры возобновились с прежней силой.

— А ты лучше, чем я ожидала, — заявила черноволосая красавица.

Конан подхватил обеих женщин и, слегка изменив свои намерения, сразу направился с ними наверх, в комнаты для гостей, минуя стол с загрустившим в одиночестве Серзаком.

Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди. Серзак плакал, безутешные слезы лились по его изможденному, усталому лицу.

4

Шангара спала глубоким сном. Дневные заботы улетучились и к людям неслышно пришли видения — радостные или грустные, веселые или кошмарные: в зависимости от того, как спящий провел день, что ел перед сном и насколько почитал богов города и его благочестивых правителей. Прохладный мрак стоял в улицах и переулках, под мостами звучно пела вода. Ноги разъезжались по грязи. Здесь усердно поработал поливальщик, обильно увлажнивший дорогу, чтобы порыв ночного ветра не поднял пыли и не потревожил сна уставших людей во дворах и на крышах. Сады, тонувшие в темноте, дышали поверх заборов ночной благоуханной свежестью.

Серзак безмолвствовал непривычно долго.

— Ты выглядишь недовольным, — нарушил слишком затянувшееся молчание Конан.

— Я не только выгляжу, — ворчливо отозвался Серзак. — Я действительно недоволен. Вместо того, чтобы спешить покинуть этот город и не подвергать ни свою, ни мою жизнь опасности, ты предаешься бессмысленным развлечениям, которые, к тому же, могут отвратительно сказаться на твоем здоровье. А что если бы эти женщины решили сыграть с тобой злую шутку, что, как ты знаешь, нередко в трущобах любого города, и напоить тебя снотворным зельем, чтобы ты уснул, для того, чтобы ограбить тебя. Ты мог себе это вообразить, безмозглый варвар?

— Но ведь ничего этого не случилось. Если я буду опасаться всех возможных опасностей, я просто вообще не сдвинусь с места, и, в конце концов, умру от жажды, голода и неподвижности!

— Кроме того, — продолжал Серзак, не обращая внимания на слова спутника, — у тебя есть отвратительная манера пить неразбавленное вино. Уверяю тебя, многих она привела к гибели. А женщины — разве в них есть то, что делает их настолько привлекательными, чтобы рисковать из-за них? Я понимаю, рисковать из-за денег, из-за знания, рисковать ради защиты собственной чести. Но женщины… Ну скажи мне, друг мой, что в них хорошего? Разве не безумен тот, кто губит свою плоть, испытывая страсть к этим коварным созданиям? Посуди сам, если бы ты не оставил из-за женщин меня одного среди этой банды оборванцев, разве вылили бы мне вино на голову? Причем, мое вино, за которое я отдал свои кровью и потом заработанные деньги? А я ведь всего-навсего невинно заметил, что у одного из окружавших меня уважаемых людей внешность соответствует его уму!

— Если бы ты был трезвым, ты не стал бы этого делать, Серзак, — с сознанием правоты ответил Конан.

— Я не мог позволить тебе одному сойти с ума.

Конан был уже не рад, что затеял этот разговор. Лучше бы ему не раскрывать рта, что несомненно лишь способствовало бы их скорейшему продвижению в сторону восточных ворот. Серзак, вынужденное молчание которого, окупалось теперь сторицей, вполне мог говорить до утра, если бы из темноты не вынырнули три мрачные фигуры.

— Вот мы и встретились, — сказала одна из фигур.

Лунный свет упал на нее и Конан тотчас признал разбойника из «Стойла Единорога» с бельмом на глазу. Сомнений в том, что произойдет дальше, у киммерийца не было, поэтому он решил действовать, не тратя времени даром. Он подхватил Серзака за капюшон и отпрыгнул вместе с ним в тень высокой стены. Разбойник шагнул следом, но споткнулся о подставленную ногу киммерийца и, выкрикнув что-то нечленораздельное, очевидно, местное ругательство, рухнул лицом вниз. Сапог Конана оказался у него на шее, раздался хруст и разбойник сразу умолк.

Два оставшихся негодяя шагнули за приятелем. Конан сделал быстрый выпад и пронзил ближайшего злодея. Лезвие на локоть вышло у того из спины. Последний нападавший заверещал, как будто ему на ногу наступил слон, и отчаянно замахал мечом, словно шаман, отгоняющий злых духов. Киммериец не поддался на глупости, он просто ударил противника ногой в пах, одновременно извлекая из другого свой меч.

Злодей скорчился, пристально рассматривая что-то на земле, и Конан отрубил ему голову.

— Последнего что-то не видно, — заметил Серзак. — Насколько я помню, приятелей было четверо.

Конан вытер о плащ убитого меч и рассмотрел остальные трупы. Среди них не оказалось человека, которому киммериец сломал руку в «Стойле Единорога». Конан покачал головой и положил ладонь Серзаку на рот. Старик промычал еще пару слов, потом затих.

Конан долго вслушивался, но ночная Шангара ничем не выдала присутствие постороннего живого человека, а в том, что он прятался рядом северянин был уверен.

— Смерть с ним! — сказал он. — Нам некогда сидеть тут в засаде.

Рот Серзака оказался свободен и он не преминул уточнить:

— Ты сам во всем виноват! Если бы не твоя неизбывная любовь к развлечениям, мы бы уже давно были за стенами этого гостеприимного города и у нас были бы совсем другие проблемы.

5

Старые городские ворота, выходившие на восток, охранялись стражниками, которые имели отчаянно воровской вид и были облачены исключительно в лохмотья. Небольшая дань в виде четырех тусклых монет овальной формы с квадратным отверстием посередине, вызвала у них легкое возмущение, но, соотнеся монеты с мечом и блеском глаз черноволосого варвара, они решили не испытывать судьбу. Но буравить спины уходящих злыми взглядами никто им запретить не мог.

Ночь тяжелым брюхом, распоротым иглами звезд, лежала на долине. Звери рыскали во мраке, рыча и завывая. Всюду слышались шорохи, урчание, хруст и визг. Всюду шла вечная игра в охотника и жертву, единственной ставкой которой была жизнь.

Песни неслись над долиной. Песни на шумерском языке, забытом в цивилизованных странах. Конану они напомнили о конях и конокрадах. Шумеры, давно превратившиеся в кочевников, славились своей любовью к коням, которая не слишком считалась с законами.

— Кони нам бы не помешали, — заметил Серзак, словно уловив мысли спутника. — Но покупать их ночью у шумеров — занятие совершенно безумное. Особенно учитывая, что местные шумеры сильно на меня обижены.

— Такое впечатление, — сказал Конан, — что на тебя обижены все.

— Но тебя я ведь не обидел? — заметил Серзак.

Конан пожал плечами, что осталось незамеченным.

— Ты молчишь, раздумывая над ответом, мой друг, — сказал Серзак, — а ведь все так очевидно. Я стремлюсь к доброте и отвергаю зло. Злые меня не любят.

— Не все так просто, старик, — ответил Конан. — Я думаю вовсе не о том, обидел ли ты меня или нет. Меня вообще очень сложно обидеть, да и те, кто все-таки меня обидел, долго не живут.

— О, да! Я имел возможность в этом убедиться! Но о чем ты тогда задумался, мой юный пытливый друг?

Конан не обратил внимания на иронию, просквозившую в словах сказителя с очевидностью намерений кота, поймавшего мышь.

— Думаю, так ли уж злы те, кто тебя не любит. Или все дело в том, что у вас не совпадают понятия о доброте?

Шумерское становище открылось неожиданно. Оно находилось в округлой впадине, и Конан с Серзаком увидели его только тогда, когда оказались на самом краю впадины, на расстоянии полета стрелы. Конан одним движением послал сказителя на землю и затаился сам. Он не хотел, чтобы дозорные шумеров увидели на фоне звезд два вполне определенных силуэта.

— Покупать коней мы не будем, — заявил Серзак, сплевывая песок. — Мы их украдем.

— Не уверен, что это хорошая идея, — сказал Конан. — Учитывая, что шумеры сами воры и знают в этом деле толк, они вряд ли так запросто позволят нам увести их коней.

— Я хорошо разбираюсь в конях, — заверил Серзак. — Мы выберем лучших, а там пусть попробуют поймать, если догонят!

Лагерь шумеров был огражден поставленными в круг кибитками. За кибитками горели один большой костер и несколько маленьких, двигались люди. Тянуло едким дымом, всхрапывали кони, звучало что-то вроде музыки. Возле большого костра танцевала гибкая девушка в зеленой одежде с блестками. Руки у нее были тонкими и смуглыми. Зубы — белыми, волосы — длинными и черными. Она, несомненно, была красива.

Шумеры что-то выкрикивали и иногда смеялись. Разгоряченный вином, в круг, где танцевала девушка, выскочил старец с седой бородой и кривой саблей и принялся изображать танец воина. Долго он не продержался, хоть его и поддерживали топотом, хлопаньем и выкриками. Через несколько мгновений с него слетела высокая черная шапка. Он наклонился поднять ее, да так и упал на колени. На помощь ему выскочили двое молодых шумеров и увели из круга.

Они направились к большому котлу, в котором что-то варилось. Запах был столь силен, что Конан и Серзак в полной мере могли ощутить его. Пахло так дурно, что даже Конан, привыкший за годы странствий ко многому, скривился и почувствовал, что к горлу подступает тошнота.

— Не хотел бы я быть шумером, — сказал Серзак. — Такую дрянь жрать, все равно что есть дерьмо своей прабабушки.

Табун стоял внутри круга, за кибитками, что несколько затрудняло похищение, но напиток, хоть и не слишком крепкий, все же оказывал благотворное влияние на кочевников, заставляя их забывать дневные заботы и погружаться в сновидения. Девушка все еще оставалась на ногах, и музыканты повиновались ее движениям, колотя в барабаны и дуя во флейты. Но пьяные выкрики становились все тише. Кочевники один за другим отправлялись в свое царство сновидений, не отходя от костра. И только самые стойкие получили вознаграждение.

Девушка остановилась и обвела окружающих испуганным взглядом. Она словно только сейчас осознала, что за ее танцем наблюдали десятки разгоряченных вином мужских глаз. Она прижала руки к груди, опустила взгляд и вся сжалась, будто в ожидания удара.

Музыка резко оборвалась.

Девушка затрепетала, сделала неуверенный шаг к костру, второй — и вдруг край ее одежды загорелся. Барабаны и флейты принялись за дело с новой силой.

— Кром! — воскликнул Конан и стал подниматься. Правда, не спеша. Если бы музыканты наяривали чуть тише, крик северянина был бы несомненно услышан. Мгновением позже он уже раскаялся в этом и занял прежнюю позицию.

Девушка рванулась от огня, закрутившись — и ее одежда, представлявшая собой кусок ткани, особым образом завернутый вокруг тела, стала разматываться. Барабаны успели ударить раз десять, а сердце Конана — пять, прежде чем девушка избавилась от горящей одежды и осталась полностью обнаженной. Крупный, средних лет мужчина с бритой головой тотчас накинул на плечи девушки темное покрывало и увел ее из круга в одну из кибиток.

Лошадей остался охранять один мальчик. Он сидел спиной к центру лагеря и всматривался в проем между кибитками. Мальчик был еще в том возрасте, когда уже интересуются противоположным полом, но по шумерским законам не имеют права пить горячительные напитки. Лицо у него было ясное и открытое. Слишком открытое, на взгляд Серзака. Такие люди долго не живут. Рот мальчик тоже в основном держал открытым.

Долина пугала его. Он вздрагивал и на мгновение закрывал рот, когда в ночи раздавался вой хищника или визг жертвы. Шорохи, урчание и хруст тоже не давали ему покоя. Он ерзал, иногда даже приподнимался с циновки.

Серзак закричал не своим голосом, выпучив глаза. Конан заботливо положил руку ему на плечо.

— Так кричит фазан, я хочу выманить мальчишку из лагеря, — вынужден был объяснить Серзак. — Он из той породы, что постоянно недоедают, отсюда с мозгами у него плохо, а мыслит он большей частью желудком. Ему очень захочется поймать на ужин фазана.

Серзак снова закричал. По мнению Конана на фазана не очень похоже. Но его мнение здесь ничего не решало.

Серзаку пришлось повторить свой клич еще несколько раз, прежде чем мальчик расслышал его и распознал. Он поднялся, взял палку и, осторожно ступая, пошел на звук. Говорят, птица фазан глупа и неповоротлива, и когда поет, то забывает все на свете, становится глухой ко всему, кроме собственного голоса. А мясо ее обладает несравненным вкусом.

Серзак вытащил нож, но он не понадобился — Конан легким ударом кулака в основание черепа лишил юного сторожа сознания.

— Зря, — сказал Серзак, — его все равно убьют за то, что он не устерег коней. И смерть его будет мучительнее, чем если бы я прикончил его сейчас. Поверь, шумеры знают толк в пытках. Они способны даже у осла выудить признание в том, что он погубил вселенную в мировом потопе. А уж когда дело касается наказания за провинность, то тут они сущие поэты — и выдумывают такое, о чем ты и помыслить себе не сможешь.

— Это уже не наше дело, — уверенно заявил Конан. — В конце концов, он имеет некоторый шанс очнуться раньше, чем обнаружат пропажу, и если не будет глупцом, смоется.

— Ему будет тяжело расставаться с родными, — предположил Серзак.

— Всем когда-нибудь приходиться выбирать. Тем более, что он все-таки не похож на осла.

Серзак выбрал двух статных коней — один рыжей масти, другой — вороной. Старик поочередно каждому из них прошептал что-то в ухо, и кони подчинились, не издав ни единого звука, если не считать легкого топота.

6

Конан ошибся. Мальчик-сторож не имел ни единого шанса. Спустя некоторое время, когда звезды стали тускнеть и небо у горизонта слегка осветилось, к мальчику приблизилась темная фигура, прижимавшая к себе руку. Фигура, словно вылезшая из кошмарных снов.

Из ближайшей кибитки высунулась лохматая голова особы неопределенного возраста и пола. Она зевнула с оглушительным завыванием, сплюнула что-то темно-зеленое и скрылась.

Возле костра со стоном зашевелилось несколько фигур. Одна из фигур поднялась и, шатаясь, направилась к большому котлу. Подойдя к котлу, фигура подняла с земли черпак на длинной ручке, приоткрыла крышку котла и что-то зачерпнула оттуда. В прохладном предутреннем воздухе разлился аромат, достойный свиного хлева.

Рот у мальчика-сторожа был открыт и из него по подбородку стекала слюна. Ему снился жирный фазан. Он снова и снова ловил его, но каждый раз старый и безобразный шумер, у которого не было лица, отбирал у него птицу и вгрызался в ее бок. Перья и кровь летели в стороны. Старик ел фазана сырым и отрывался только для того, чтобы посмотреть на мальчишку и дико захохотать. На этом сон прерывался и все начиналось сначала.

Мальчик пошевелился, простонав, и приоткрыл глаза. Он увидел над собой приоткрытый рот с немногочисленными желтыми зубами. Изо рта вырывалось зловонное дыхание.

В следующий момент свободная рука незнакомца сделала быстрое движение, и мир для юного сторожа исчез. Он даже не успел как следует попрощаться с ним, отправился по ту сторону жизни без единого крика. Из перерезанного горла мальчика хлестала кровь. Бедняге так ни разу в жизни и не удалось полакомиться мясом фазана, этой глупой и неповоротливой птицы, которая настолько влюблена в свой голос, что когда поет, то забывает все на свете.

Убийца вскочил на черного жеребца и ударил его пятками. Жеребец заржал и понесся. Всадник умело направил его след в след Конану и Серзаку. Он умел разбираться в следах, но не умел прощать. Его бандитская честь еще не была запятнана.

Никто не имел права убивать его друзей. Убийца должен был поплатиться жизнью, и ради мести шангарский разбойник готов был пожертвовать собственной жизнью. Она стоила для него гораздо меньше, чем честь.

Рыскающие во мраке и завывающие звери не волновали его. Он сам был зверем, самым страшным и хитрым зверем из всех, созданных творцом — человеком.

7

Бог города Хорто, шестирукий Ангирас, казалось, довольно улыбался. Да и было отчего улыбаться. Только что ему в жертву принесли четырех прекрасных девственниц из лучших, благороднейших семей города и намазали его губы их невинной кровью. Крики девственниц, которым сначала отпиливали каменными пилами руки, а потом сдирали живьем кожу, ублажали его преувеличенно вытянутые железные уши. Царь Воледир стоял на коленях у ног бога и ждал решения. Судьба города зависела сейчас исключительно от него. Время исполнения черного пророчества немедийских жрецов было на пороге. Напряжение в народе достигло предела. Вчера разгромили лавку уважаемого Шугадара, убив его самого и трех его дочерей. Царь тяжело вздохнул. Сложно управлять государством в такое время.

Жрец в багряных одеждах повернулся на юг, держа на вытянутых руках открытую нефритовую шкатулку с гадальными палочками, сел на пятки, трижды поклонился, коснувшись лбом пола, и трижды пронес палочки сквозь дым сжигаемых рук девственниц. Перед ним на столике из слоновой кости, покрытом черным шелком, лежала тайная книга на тончайших дощечках из бамбука. Золотой замок в виде драконьей головы с открытой пастью, в которой лежала черная жемчужина величиной с воробьиное яйцо, был заперт. Жрец отложил одну палочку обратно в шкатулку, закрыл ее и гадание началось.

Воледир смотрел на лицо бога. Железная улыбка Ангираса становилась все более жесткой, по мере того как обряд подходил к завершению и жрец, служивший ему мышцами, ставил пальцы его подвижных рук в определенные положения. Смазанные овечьим жиром шарниры не скрипели, но царю казалось, что Ангирас беззвучно стонет, все дальше и дальше заглядывая в будущее, которое открывалось ему при помощи гадания.

Наконец было завершено последнее движение правой нижней руки. Все пальцы поставлены. Жрецы попятились из зала, не отрывая взглядов от лица Ангираса. Они не знали сокровенных тайн Его рук, но чувствовали, что Он гневен. Оставшись один, царь Воледир взял со столика тайную книгу. Только он, подлинный царь города, имел право по древнему обычаю открывать книгу, и только он один действительно мог это сделать. Воледир повернул драгоценный камень сначала влево до щелчка, потом вправо. Зубы дракона выдвинулись из скрытых пазух. Пальцы царя в правильном, только ему известном порядке, передававшемся от отца сыну уже сотни поколений, ставили зубы. Когда последний зуб был поставлен на место, послышалась короткая звенящая мелодия. Замок открылся. Царь Воледир распахнул книгу и нашел в ней описание того положения рук пальцев Ангираса, которое сейчас видел перед собой.

Сердце Воледира готово было выскочить из груди при чтении священных строк. Они были таинственны и ничего не сказали бы непосвященному, но с царем они говорили на понятном ему языке. Он читал о разорванных коврах, о бешенстве коней, о всеочищающем огне, о колесницах, мчащихся навстречу врагу сквозь черную тучу стрел. Немые знаки поднимались для него со страниц и порхали перед глазами, как юные танцовщицы, на время позабывшие о тяготении. Дочитав до конца описания, царь поборол искушение заглянуть дальше и запер книгу, повторив все в обратном порядке.

Долгое время он молча, не отрываясь, глядел на Ангираса, потом попятился и вышел из зала бога, по-прежнему лицом к нему. Тяжелые металлические двери закрылись. Снаружи в большие окна зала Внешних Ритуалов проникал дневной свет, однако храмовые прислужники не гасили чадящих факелов. По приказу верховного жреца храма Ангираса, огромный гирканец ударил в круглый медный гонг. Звуки волнами понеслись по залу Внешних Ритуалов, заставляя сердца жрецов и придворных прыгать в ожидании царских слов. Лицо Воледира свидетельствовало, что слова его не будут легкими.

Жрецы и придворные, не отрываясь, глядели в это лицо, совсем так, как недавно глядел в железное лицо Ангираса сам царь.

— Я хочу объявить волю бога, — медленно произнес Воледир.

8

Ущелье прорезало неприступные скалы, словно след от гигантского плуга. На развороченных склонах росла лишь мелкая чахлая трава.

Шангарец с немногочисленными желтыми зубами, на одежде которого была чужая кровь, смотрел вверх, каждое мгновение ожидая нападения. Он знал, что главное — остаться живым хотя бы столько времени, чтобы сказать «я — друг». Дальше все зависело от реакции нападавшего и от того есть ли сейчас среди вольных красных воинов знакомые шангарцу люди. Лучше всего, чтобы был сам Банимбас. Его шангарец знал и надеялся быстро договориться.

Нападение произошло внезапно. Упавшая сверху сеть опутала шангарца. Его сдернуло с коня и потащило вверх. Жесткие веревки впились в лицо, прижали губы. Шангарец не имел возможности что-либо сказать. Он только мычал и слабо дергался.

Через мгновение он оказался на полу пещеры. В лицо ему заглянула мерзкая морда, заросшая волосами и разрисованная красной краской. Его освободили от сети, зато связали.

— Я — друг! — заявил шангарец.

Мерзкая морда принадлежала коренастому человеку, который не носил одежды, если не считать набедренной повязки. Его могучий торс покрывала цветная татуировка, по которой можно было прочитать всю его биографию. Заметив, куда направлен взгляд пленника, он хрипло рассмеялся, как гиена. Говорить он, похоже, не умел.

— Надо отвести его к хозяину! — сказал юный голос.

Шангарец повернул голову и различил в полутьме высокого мальчишку в красном платке.

Вольные воины встретили шангарца не слишком любезно, но иного он не ожидал. В главную пещеру, куда его втолкнули сопровождающие, из боковых входов с грозными выкриками высыпала толпа разбойников, потрясавших топорами и мечами.

— Не орать, шакалы! — перекрыл все другие голоса знакомый шангарцу голос, и в пещере стало тихо, как в могиле.

— Банимбас! — воскликнул шангарец.

— Ты смеешь называть меня по имени, собачье дерьмо? — осведомился Банимбас, вглядываясь в гостя.

— Я — Оклот, Лисий Хвост. Ты наверняка помнишь меня, — сказал шангарец. — Мы вместе грабили дорогу вдоль реки Красной. Аргосские купцы слагали о нас жуткие легенды, но эти легенды были ничто по сравнению с действительностью! Славные были денечки.

— Не грабили, — скривился Банимбас. — Запомни, лисье дерьмо или как ты там себя называешь, я никогда никого не грабил, и грабить не собираюсь. Феофил, объясни!

Вперед вышел тощий маленький человечек с лицом зайца.

— Мы — борцы за справедливость, — сказал он. — Нас ошибочно называют горными разбойниками, но никакого отношения к разбою мы не имеем. Все это происки наших врагов, бессильных против нас в открытом бою, трусливых шакалов, которые только и могут, что сидеть на задницах и робко лаять. Мы — вольные воины, и в знак нашей свободы мы носим красные платки, которые означают не кровь, как думают глупцы, а огонь, жгущий наши сердца при виде несправедливостей, творящихся под небом. Борясь с ними, мы используем оружие, но это только вынужденная мера, поскольку на иные убеждения на наших оппонентов не оказывают должного действия.

— Ты понял, лисье дерьмо? Мы не грабители. Мы — борцы за свободу, за то, чтобы накопленные неправедным путем ценности вернулись настоящим владельцам, — сказал Банимбас. — Правда, ребята?

Вольные воины нестройными, но страстными воплями, подтвердили слова предводителя.

— Так по этому поводу я и пришел к тебе, господин! — воскликнул Оклот.

— Ладно, рассказывай, — разрешил Банимбас.

То, что рассказал Оклот, Лисий Хвост, сильно заинтересовало Банимбаса и его парней.

Феофил был единственным, кто высказал сомнение:

— Я не понимаю, как такие состоятельные люди путешествуют без охраны, да еще у нас в горах, где, как известно, опасности подстерегают путника на каждом шагу. Ты уверен, что у старика действительно полно золота?

Оклот возмутился.

— Да если бы я не был уверен, да если бы я вот этими самыми глазами не видел, как старикан вынимает из тугого кошеля золотую монету, да разве я сказал бы об этом своему лучшему другу? Да разве повернулся бы у меня язык соврать Банимбасу?

Слова Оклота были убедительными. Какой человек в здравом уме стал бы лгать в подобной обстановке?

— Да, — сказал Банимбас. — Сомнительно, чтобы ты врал. Но если ты все-таки врешь… Ты знаешь, что тебя ждет.

Оклот усмехнулся. Когда они с Банимбасом трудились у реки Красной, он имел возможность понять, что такое человеческая боль и каких неистовых глубин она может достигнуть, и знал, сколь искусен в этом деле его бывший соратник.

9

Город, о котором Серзаку было известно только то, что он есть, представлял собой невысокий каменный вал, поросший травой и уродливо изогнутыми деревьями, который окружал десяток приземистых домов. Проход сквозь него был открыт и, похоже, никогда не закрывался — ворота, когда-то крепившиеся к своркам, валялись на земле сразу за валом. Оковка была с них снята, виднелись только следы. Стражи заметно не было.

За оградой бродили козы и свиньи. Из невысоких труб поднимался ленивый дым. Только одна труба дымила много и густо. Она была выше остальных и шире. Здание, над которым она торчала, тоже было выше и шире других. Кроме того, у входа имелась длинная привязь.

Серзак показал на трубу пальцем.

— Если я не ошибаюсь, а я ошибаюсь редко и вряд ли по такому поводу, это труба большой кухонной печи.

— Ты хочешь сказать, что здесь находится кабак? — спросил Конан, спешиваясь.

Серзак не ответил, но состроил такое лицо, что переспрашивать его не хотелось.

Коней оставили на привязи.

Конан открыл тяжелую деревянную дверь и первым вошел в невысокий проем. Ему так и пришлось идти дальше, согнувшись — свод был низким, словно в могиле. Свет исходил от чадящих масляных ламп, подвешенных к потолку. Коридор был пуст, если не считать то ли мертвого, то ли пьяного мужчины, который сидел у стены в темной луже, склонив косматую грязную голову на обнаженную грудь. Конан переступил через его вытянутые в проход ноги.

Серзак споткнулся и помянул какого-то неизвестного бога.

— Это определенно кабак, — сообщил он. — Я чувствую характерный запах. Мой нос еще никогда не ошибался.

В подтверждение правоты носа Серзака одна из дверей в коридор распахнулась, и оттуда вылетели веселые крики, визгливая музыка и низкорослый рыжеволосый бородатый варвар, совершенно голый. Вылетев, он приготовился справить малую нужду, но заметил посетителей.

Увидев Конана, он сразу принялся хохотать, показывая на него пальцем. Следом за ним в коридор выскочили еще несколько бородатых рыжеволосых варваров жуткого вида. Некоторые тоже были голыми, некоторые одеты в кожаное рванье, сплошь иссеченное, в дырах и подпалинах. Все они безоговорочно поддержали сородича. Киммериец, по какой-то причине, показался им невероятно смешным.

Из другой двери вышел человек в красных шелковых шароварах и засаленной рубахе неопределенного цвета. Варвары переключились на него. В руках у нескольких из них имелись большие деревянные плошки, которые с силой полетели в голову человека. Он мгновенно упал. Бородачи вполне удовлетворились этим и скрылись за дверью. Человек, постанывая, принялся подниматься.

— Как тебя звать, бедолага? — спросил Серзак, пожалев поднимающегося мужчину, протягивая ему руку.

Он рукой не воспользовался, предпочитая подниматься сам — это было привычнее и безопаснее, к тому же больше подобало мужчине. Свет ламп упал на его лицо. Печать пережитых бурь ясно читалась на нем. И главным символом в этой печати был шрам, пересекающий лоб и кончающийся на левой брови.

— Мител. Я — хозяин здешнего заведения, — ответил человек, встав. — Я готов предоставить вам кров и еду, если у вас действительно есть деньги и вы хотите их с толком потратить, а не отдать разбойникам за просто так.

— Ну разумеется, мы хотим их с толком потратить! — сказал Серзак. — Только не в компании с этими обнаженными господами, получившими дурное воспитание. — Сказитель показал на дверь, за который скрылись рыжебородые варвары.

Мител кивнул и отвел посетителей в отдельную комнату, где было тихо и относительно чисто. Кругом лежали ковры. Серзак уселся на один из них и жестом предложил сделать то же самое Конану, который все еще продолжал осматривать помещение в поисках какой-либо мебели. Поиски его не увенчались успехом.

Мител собирался наполнить кожаные кружки из бурдюка, но Конан властным жестом отобрал у него бурдюк и наполнил кружки сам. Хозяин раскланялся и удалился.

— Здесь тебе не Шангара, — сказал Серзак, поднимая кружку.

— Это я уже заметил, — ответил Конан и, опрокинув в себя первую кружку, сразу же наполнил вторую.

— Тут бережно хранят древние обычаи и не признают всех этих новшеств, вроде сомнительно удобных столов, — объяснил Серзак. — Человеческий организм вообще плохо приспособлен к прямохождению, так зачем над ним еще издеваться, заставляя сидеть на какой-нибудь скамье или табуретке?

— Но, надеюсь, хотя бы, что посуду здесь моют не языками? — спросил Конан, с сильными сомнениями оглядывая огромное деревянное блюдо с чем-то жирным и пережаренным.

Серзак отвечать не стал, предпочтя занять рот не словами, а вином.

На другом блюде вперемешку лежали разные фрукты и орехи. Это выглядело намного съедобнее и не вызывало никаких нехороших подозрений, разве что совсем чуть-чуть. Конан взял большую грушу, принюхался к ней и, удовлетворившись ароматом, вонзил в нее зубы, откусив сразу половину.

Червей внутри не оказалось. И это было приятно. Конан наполнил себе третью кружку, с разочарованием отметив, что бурдюк почти совсем опустел.

— Хозяин! Мител! — заорал Конан. — Вина и женщин!

Наивный северянин даже не подумал, что здесь, в горах, могут быть другие представления о приличиях, и хозяин мог обидеться, что его богоугодное заведение приняли за бордель.

Но ни вина, ни женщин Конан не дождался. Он собирался снова провопить свой клич, когда дверь распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель, и на пороге возникло существо, отдаленно похожее на человека. Три отличия имелись у него — лицо, сплошь покрытое волосами, руки до колен и горб за спиной, живо напомнивший Конану холку лося.

За ним были и другие люди, но в его громаде они терялись и заметны были смутно.

— Хозяин нам должен, — сказало существо, и Конан удивился, что оно, оказывается, может говорить. — Он много должен. А у вас денег много, вы поделитесь.

— С чего бы это? — возмущенно спросил Серзак, приподнимаясь.

Предводитель не обратил на старика никакого внимания, продолжая буравить взглядом киммерийца.

— Поделитесь, — веско повторил он.

— Есть у них деньги, есть! — послышался знакомый голос.

Человек без правой мочки уха с немногочисленными желтыми зубами, одна рука которого была крепко привязана к груди грязными тряпками, выглянул из-за спины предводителя.

— А вот и четвертый! — сразу признал его Серзак.

— Убей его, Банимбас! — воскликнул человек. — Убей скорее!

— Не смей мне указывать, что делать, — сказал предводитель, неспешно оборачиваясь. — Здесь я хозяин, тебе понятно?

— Понятно, понятно, Банимбас, — скороговоркой проговорил шангарец. — Я же просто высказал свое пожелание, хозяин.

Банимбас не скрыл своего довольства оттого, что его назвали хозяином. Он снова обратил взгляд на Конана и на лице его блуждала улыбка.

— Я пока добр, — сообщил он. — Но не надейтесь, что надолго.

— Так с какой такой стати мы должны платить за неизвестного нам человека? — поинтересовался Серзак.

— Феофил, объясни, — сказал Банимбас.

Тощий маленький человек с лицом зайца выглянул из-за спины предводителя с другой стороны, нежели шангарец, и быстро принялся говорить, непрерывно моргая и чуть заикаясь:

— Все товары и услуги, которые прежде принадлежали номинальному хозяину этой харчевни, господину Мителу, принадлежат теперь нам и мы имеем полное право назначать свою цену, сообразуясь со своими представлениями о ценообразовании. Обычно мы назначаем цену в полное содержание кошелька посетителя. В качестве исключения бывает, что цена превышает содержимое кошелька. Но в вашем случае, мы не делаем исключения. Вам очень повезло. Просто отдайте нам, все, что у вас имеется, и мы вас отпустим.

— Сомневаюсь, — сказал Конан.

— Убей… — забылся шангарец и лишился еще зубов от удара тяжелого кулака Банимбаса.

— Заткнись! — сопроводил действие моралью предводитель, с жутким гулом размахивая ятаганом, и добавил, обращаясь уже к Конану: — Я посмотрю, как выглядят твои внутренности!

10

Банимбас бросился вперед слишком рьяно. Злость вообще не лучший помощник, а в небольших помещениях становится врагом. Конан отступил в сторону и горбатый великан пронесся мимо него, попав ногой на деревянное блюдо с чем-то жирным и пережаренным.

Пока, Банимбас восстанавливал равновесие, Конан не терял времени даром. Одним ударом он снес полчерепа Феофилу, а другим повторно сломал руку шангарскому бандиту. Конан намеревался сделать больше — вскрыть ему грудь, но бандит ловко уклонился. Ему не помешали даже люди, толпившиеся сзади с изумленными лицами. Некоторые уже начали вынимать из ножен длинные кинжалы.

— Я сам! — выдохнул Банимбас и заорал, как раненый самец горной гориллы. Непросто было ему справиться с инерцией собственного тела. Он развернулся, со щелчками давя орехи и в ярости раскидывая мясо и фрукты, и бросился вперед. Мощный удар его ятагана обрушился на столб, поддерживающий потолок. Масляные лампы закачались, посыпалась пыль. Банимбас снова размахнулся, намереваясь второй удар направить все-таки на противника. Но второго удара не получилось.

Меч Конана оказался у него внутри и двинулся сначала вверх, потом вправо и вниз. Банимбас зарычал, глазаего мгновенно потускнели — живот у него был самым нежно любимым местом, и повалился вперед. Конан едва успел выдернуть меч и отскочить в сторону, чтобы не помешать Банимбасу.

Грузное тело шлепнулось на пол, выбросив перед собой обе руки. Тяжелый кривой меч вылетел при взмахе и вонзился в притолоку, немного выше головы шангарца.

Глаза бандита невольно обратились вверх. Этого было вполне достаточно, чтобы в его шее оказался нож.

— А я еще ничего! — радостно воскликнул Серзак.

Другие разбойники попытались оспорить это поспешное утверждение, но Конан воспротивился. Серзак был нужен ему не в качестве трупа.

Конан был быстр, как ягуар. Он вращался, подобно смерчу. Страх перед опасным противником заставлял его врагов делать глупости. Вместо того, чтобы нападать всем скопом, они в основном угрожали, не решаясь броситься в атаку. Конан пользовался этим и убивал разбойников одного за другим, скупо отмеряя на каждого по единственному точному удару. Не все умирали сразу, но все надежно выводились из числа живущих, способных сопротивляться.

Серзака оттеснили к стене. Он остался без оружия и ничем не мог помочь своему юному другу, вынужденный защищать собственную шкуру, уклоняясь от встречи с оружием противника. Вольный воин с черным, безобразно волосатым лицом и разрезанной грудью, упал под него. Серзак подхватил короткий меч упавшего и для начала прикончил ударом в горло. Фонтан крови брызнул на одежду сказителя и это его воодушевило.

— Держись, Конан! — непонятно зачем крикнул он.

— Что за шум? — спросила появившаяся в проеме двери рыжая бородатая голова, с неподдельной заботой на лице. Но когда единого взгляда хватило, чтобы выяснить ответ, забота сменилась радостным возбуждением. — Тут драка! — завопила голова и в комнату тотчас влетело обнаженное тело. Насколько Конан мог судить, это был тот же варвар, которого он встретил в коридоре.

Варвар оказался предусмотрительным — в руке у него имелся топор на длинной рукояти. Вслед за первым ворвались и его сородичи.

— Дело дрянь! — заявил Серзак.

Он ошибся. Дело как раз приняло наилучший оборот. Это выяснилось, когда красная повязка одного из горных разбойников стала еще более красной от крови из расколотого топором черепа.

— Ты смешной парень! — сообщил варвар, ворвавшийся первым, обращаясь к Конану. — Ты мне сразу понравился! — Светская беседа ничуть не мешала ему орудовать окровавленным топором и увертываться от длинного ножа противника.

— Ты тоже, — сказал Конан.

Завязался беспорядочный бой, прежде ясная картина расположения сил распалась. Конан, не желая убивать невиновных, был вынужден умерить пыл и отступить к стене.

— Похоже, в окончательной победе нам отводят маленькую роль, — сказал Серзак.

— Ну почему же! — не согласился Конан, нанизывая очередного вольного воина на свой окровавленный меч.

Кончилось все очень быстро. Рыжебородые варвары так и не удовлетворили свой пыл и с дикими воплями носились по комнате, добивая раненых. Увлекшись, они расчленяли тела и слизывали с топоров кровь.

Они едва не убили человека со шрамом на лбу, который сунулся в комнату. В него полетели топоры. Он поспешно закрыл дверь и топоры поразили только бессловесное дерево.

— Это же Мител! — воскликнул Конан.

— Кто? — не понял самый разговорчивый из рыжебородых.

— Мител, хозяин этого борделя, — объяснил Конан.

— Насчет борделя ты преувеличиваешь, — сказал Серзак. — Пока это все-таки не бордель. Но Мител действительно хозяин, так что не нужно его убивать, он нам еще пригодится. Например, если мы заплатим, он принесет нам выпить. — Сказитель показал на пустые бурдюки и лужи вина, смешавшегося с кровью.

Идея понравилась, ибо когда дверь снова приоткрылась, рыжебородые варвары закричали:

— Заходи, заходи! Мы тебя ждем.

— Упеллури! Что это вы тут устроили? — возопил Мител, оглядывая комнату, крепко схватив свою голову, словно опасался, что она свалится с плеч.

— Они сами нарвались, — объяснил Серзак.

— Но кто за все это заплатит?

— Хороший вопрос, — заявил сказитель. — Но пока он не имеет удовлетворительного ответа. Займемся лучше трупами.

Серзак имел в виду, что мертвых следует вынести из помещения, совершенно нечего им делать в таком приличном заведении, как постоялый двор Митела, но рыжебородые варвары поняли его по-своему. Они принялись обыскивать трупы и брать понравившиеся вещи. Обувь, пояса, серьги, оружие, амулеты. То и дело раздавались возгласы восхищения, но самый громкий возглас раздался, когда один из варваров сорвал пояс с маленького Феофила, чей хитроумный мозг вытек из его головы.

— Да он тяжелый! — завопил варвар, щупая пояс с лицом моряка, щупающего женщину после трехмесячного плавания. — Да не буду я Харборд, если этот пояс пуст! — Он схватил нож и разрезал пояс.

Золотые монеты посыпались на ковер и на тело Феофила.

— Харборд! — вскричали варвары.

Серзак попытался говорить о справедливости, о том, что эти деньги по праву принадлежат ему и его молодому спутнику, ибо горные разбойники не появились бы здесь, если бы не они, да и главного из них убили они, благодаря чему остальные утратили боевой дух и почти не оказывали сопротивления. Но Серзака никто не слушал.

— Ладно, — произнес сказитель с бледным лицом. — Но, по крайней мере, нам предоставят здесь кров, еду и немного выпить?

Дикие люди оказались на удивление щедры и расплатились с Мителом, как за прошлое, так и за будущее, насыпав ему полную кружку золотых монет. Хозяин засиял, как солнце, даже его шрам стал багровым. Нечасто он получал такое вознаграждение за свои праведные труды.

11

Харборд пригласил своих новых знакомых выпить в соседнюю комнату, где он, как выяснилось, пребывал со своими верными телохранителями уже десятый день, выходя наружу только по нужде.

— Это мы имели удовольствие видеть, — сказал Серзак.

Харборд расхохотался и с такой силой хлопнул старика по спине, что тот упал на колени. Конан протянул ему руку и помог встать.

— Ты мне сразу понравился! — заявил Харборд, обращаясь к Конану. — Хочешь ко мне в телохранители? У тебя будут женщины, мясо и вино, сколько захочешь! Со мной не пропадешь!

Конан покачал головой.

— Достаточно и того, что есть.

Харборд стал серьезен. Глаза его сделались узкими, взгляд — колючим.

— Ты — умный парень, — сказал он. — Я ценю это. Ты не хочешь идти ко мне в телохранители, ладно, я уважаю твое желание. Каждый волен распоряжаться собой. Но тогда я прошу тебя стать моим кровным братом.

Харборд вытащил нож, вытянул руку и резким движением порезал себе ладонь. Конан не замедлил сделать то же самое. Их руки соединились в крепком рукопожатии.

— Ты — брат мне! — сказал Харборд.

— Навек, брат мой, — ответил Конан.

— А теперь к нам! — снова стал весел и смешлив Харборд. — И никаких отговорок я не приму!

— А какие могут быть отговорки? — спросил Серзак, на всякий случай отойдя на недосягаемое для рук варвара расстояние.

Харборд захохотал. Его хохот подхватили телохранители, Мител и его слуги, которые занимались выносом трупов и их частей.

— Что за смех? — осведомился человек, заглянувший в дверь.

Человек был вооружен длинной, толстой как аспид, флейтой, пьян, лицо его отличалось изрядной помятостью, глаза украшали синяки, седая борода была в крошках и обрывках салата. Одежда его состояла из цветных заплат, искусно сшитых между собою.

— Флейтист! — воскликнул Харборд. — Ты посмел выйти?

Человек изменился в лице. Оно смялось еще больше, хотя прежде казалось, что больше некуда.

— Да я, хозяин… Ну, я вышел… — пробормотал он.

Конан остановил кулак Харборда, собиравшийся двинуться по направлению к флейтисту.

— Не стоит, брат! — сказал киммериец. — Он не виноват в том, что он человек, а всякому человеку свойственно любопытство.

— Ты прав, — согласился рыжебородый.

Флейтист благоразумно канул в полумглу коридора. Рыжебородые варвары, их князь, его брат и престарелый спутник брата вывалили в коридор вслед за музыкантом. Они еще успели увидеть, как закрылась соседняя дверь. С потолка полетела какая-то грязь.

— Посторонись! — заорал Харборд, пнув кого-то, стоящего на четвереньках. Может быть, это был пес, заметить не удалось, поскольку существо исчезло быстрее ветра.

Стан Харборда напоминал логово зверя. В отличие от комнаты, где пытались поесть и отдохнуть Конан с Серзаком еда и блюда здесь пребывали по отдельности. И то и другое было обгрызено.

Флейтист, имевший наглость поддаться любопытству, был из музыкантов самым трезвым. Он и еще один пытались играть на флейтах, третий бить по барабану и стучать погремушкой, привязанной к ноге. Шумерская музыка по сравнению с этим могла показаться вершиной мастерства и мелодичности.

Харборд взял большую как щит деревянную тарелку и, с улыбкой глядя на своего новонареченного брата, тщательно вылизал ее. Потом принялся накладывать на нее руками всякие кушанья.

Фруктов у Харборда не было, не признавал он их, как выяснилось позже, зато в изобилии имелось мясо, рис и овощи. Особенно разнообразно было мясо. О существовании некоторых блюд Конан и не догадывался и не мог определить, что перед ним, и это несказанно веселило рыжебородого князя.

Он наливал вино и на закуску предлагал Конану отведать то одно, то другое, едва не засовывая куски ему в рот. Кому другому Конан не позволил бы такое, но доброму брату, который проделывал все это не со зла, отказать не мог.

Но разнообразие стола было не бесконечно.

Харборд всунул в рот брата копченое в можжевеловом дыме медвежье мясо — последнее, что он не пробовал, наполнил вином кружки и остановился, в некоторой растерянности оглядывая комнату.

— Что еще ты хочешь, брат мой? — спросил он.

— Вина и женщин! — воскликнул Конан.

— О, брат, мой! Я всей душой присоединяюсь к твоей просьбе! Но вино у нас есть. Осталось дело за женщинами, — сообщил Харборд. — Эй, люди! — Он указал ножом на двух типов, ничем не отличающихся друг от друга, если не считать, что шрамы на щеках были у них различной формы.

Люди все поняли без слов, вскочили, выплюнув недоеденные кости, опрокинули по дороге несколько кружек с вином и пару соратников, не успевших отодвинуться, и выскочили за дверь.

— Они надежные парни, — сказал Харборд. — Уверяю тебя, брат мой! Надежнее их на всем свете не сыскать… Если, конечно, не считать нас с тобой.

— Уточнение нелишне, — промычал Конан.

Харборд расхохотался и снова наполнил кружки. Киммериец с трудом нашел среди фигур знакомую бесформенную фигуру сказителя, завернувшегося в плащ.

Серзака толкали, что-то кричали ему в ухо, но он ни на что не реагировал. Конан приложился к кружке. Вино было крепким и отвратительным на вкус.

— Что это? — спросил Конан.

— Тебе понравилось, брат? О, это самое лучшее вино, которое я знаю — и самое дорогое. Удивительно, что оно нашлось в этом варварском месте, где не знают настоящих обычаев!

Конан решил не вдаваться в подробности. Он снова взглянул на сказителя. Тот потерял четкие очертания и раздвоился. Но оба Серзака продолжали оставаться неподвижными.

— Слушай, брат, ты был в Шангаре? — спросил киммериец. — Я тебя не от праздного любопытства спрашиваю, так что прошу тебя ответить мне. Но если тебе стыдно или у тебя есть хоть одна причина, по которой ты можешь не отвечать, то я не буду настаивать.

Харборд нахмурился, пытаясь понять речь кровного брата.

— Что-то ты сложно выражаешься… — сказал он. — Я не совсем тебя понимаю. Но в Шангаре я был, это точно. Так себе город, особенно мне не понравились стражники.

Конан радостно хлопнул Харборда по плечу.

— Мне тоже! — И в знак уважения вновь до краев наполнил кружки.

Трудно сказать, сколько прошло времени. Серзак иногда все-таки становился подвижным, говорил, что нужно спешить, что времени мало и нечего тратить его на пустяки. Все возмущались, что пиршество с друзьями, лучшими друзьями на свете, он называет пустяками.

— Что же тогда не пустяки? — грозно спрашивал Конан.

Серзак выпивал и закусывал, успокаиваясь на время, но потом снова с упорством, достойным лучшего применения, брался за свое. Пару раз его даже несильно ткнули под ребра. Он ловил ртом воздух как рыба, и все кругом веселились, глядя на это.

Двое телохранителей, отличающихся друг от друга только шрамами на щеках, вернулись, и не одни. С ними было пять дам, пестро одетых и очень веселых, которые сразу бросились к Конану с Харбордом и принялись ласкаться как кошки.

Конана это очень обрадовало. Он готов был все-таки пойти к Харборду в телохранители, но тот уже сам отказался от его услуг и ни в какую не хотел принимать от него клятву верности.

— Ты такой славный парень! — говорил Харборд. — И я такой славный парень! Ну как такие славные парни могут служить друг у друга? Ты пойми, брат!

12

На пятый день Конан встал с ощущением того, что у него во рту сдохла мышь. Среди кувшинов, бутылок и бурдюков он тщетно искал воду. Только возопив к хозяину, он получил питье — шербет, в котором слабо чувствовалось присутствие персика. Первый глоток отправился на пол, послужив избавлению от воображаемой мыши, второй отправился по назначению.

— Ты замечательный человек, Мител! — сообщил Конан. — Когда-нибудь я тебя вознагражу…

— Ты уже меня вознаградил, благородный воин, — поклонившись, ответил Мител.

— Ах, да… — Конан поискал глазами пеструю ткань. — А где девочки, Мител? Что-то я их не вижу. Или они занимаются любовью с какими-нибудь другими твоими гостями?

Мител помрачнел.

— Нет, господин. Они не занимаются любовью. Они никак не могут заниматься любовью. Плохой день, господин. Не смею сказать… Ваш кровный брат хоть и спит, но и во сне кажется гневным…

— Говори, иначе я сам стану гневным, а ты знаешь, что бывает с теми против кого направлен мой гнев! — Конан напряг мышцы, выступившие под его лоснящейся кожей, словно корни могучего дуба.

— Упеллури свидетель, что я заговорил против воли! — сказал Мител. — Вчера ваш брат опозорился перед женщиной. Не смог проникнуть в ее лоно. Она засмеялась, и это сильно разозлило его. Он схватил нож и ударил женщину. Она закричала и попыталась отползти, он ударил еще раз, и бил до тех пор, пока она не затихла. Она мертва и ее подруги воздают ей последние почести…

— Да, это так! — подтвердил Серзак, входя. — Я присутствовал на сожжении. — Он был трезв. — Я понимаю, ты не в силах поверить, что твой брат способен на такое, но это так, ничего с этим не поделаешь. Утешайся тем, что он совершил божественное правосудие, которого нам вовек не понять. Женщина эта либо уже преступила закон, либо собиралась это сделать. Харборд выступил лишь орудием и я не уверен, помнит ли он вообще о содеянном.

Конан приложился к медному кувшину со шербетом и опустошил его до дна. Жажду это частично уняло, зато в желудке появилась тяжесть, и в голове образовался туман. Пошатываясь, Конан поднялся, набросил плащ, взял меч и полный бурдюк с вином.

— Я думаю, нам пора, — заявил он.

— Я тоже давно хотел это сказать, — согласился сказитель. — Я уже приготовил для нас провизию в дорогу.

Киммериец кивнул и сделал шаг по направлению к двери. Харборд вдруг проснулся и схватил его за полу плаща. Конан в забывчивости сильно дернул, и кусок плаща остался в руке князя рыжебородых.

— Ты куда? — удивленно спросил он, рассматривая обрывок.

— Я не могу больше здесь оставаться, брат, — сказал киммериец. — Мне нужно идти. Ты самый лучший из моих кровных братьев. Я ценю твое уважение и, если бы понадобилось, отдал бы за тебя свою кровь. Но сейчас у нас больше не осталось времени.

— Я пойду с тобой! — заявил Харборд.

Серзак открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но подходящих слов не нашел, постоял с открытым ртом и возмущенными глазами, а затем закрыл рот. Глаза так и остались возмущенными.

Харборд заметил недовольство сказителя, и по своему понял его.

— Нет, парней я не беру. Пусть спят, никто из них ведь не сравнится в ловкости с нами, так что не имеет никакого смысла утруждать их. Они мне тоже скоро понадобятся, когда я займусь одним человеком… — Лицо Харборда внезапно стало мрачнее грозовой тучи.

Он сжал кулаки и сидел молча.

Лицо Серзака, наоборот, прояснилось.

13

Снежная обезьяна, вся в седых космах, с красными глазами, сидела на валуне, таком же седом, как она. Обезьяна была старой и ленивой, она почти не двигалась и издалека ее можно было принять за странное дерево, покрытое снегом. Порывистый, ледяной ветер играл седыми космами обезьяны и иногда бросался в нее снежной крупой, которая таяла нехотя, образуя грязные сосульки. Особенно много сосулек свисало с вытянутой морды обезьяны, и она была вынуждена время от времени избавляться от них.

Взгляд обезьяны обращался вниз, на круглую долину, по которой двигался одинокий человек. Он был черен лицом, и волосы его были седы, как и у снежной обезьяны. Одет он был в серую кожу. Навстречу человеку двигался отряд из трех всадников с красными повязками на головах. Он заметил всадников лишь тогда, когда они были на расстоянии меньшем, чем полет стрелы. Они заметили его чуть раньше и пустили своих коней в галоп. Обезьяна встрепенулась и даже чуть привстала с валуна, в трепетном ожидании. Не раз и не два видела она подобную картину — и знала, что последует за неминуемой встречей. Горные всадники с красными тряпицами на головах еще ни разу не лишали старую обезьяну кровавого зрелища.

Горкан был голоден. Последний раз ему удалось поймать и живьем сожрать кролика два дня назад, и нельзя сказать, что пища пришлась ему по вкусу. Чужая горячая кровь, конечно, необходима в этих условиях, но все же не вполне подходит человеку, когда-то владевшему несметными богатствами.

Он двигался по округлой равнине, со всех сторон окруженной серыми, заснеженными скалами. Под ногами у него была пожухлая трава и снег, лежавший, словно рассыпанный нерадивой хозяйкой рис. Солнце застряло в расщелине между скал и медленно покрывалось кровью, когда он увидел отряд на конях, скачущих во весь опор. Лица всадников были разрисованы красной краской, головы выбриты и повязаны красными платками, обнаженные торсы лоснились. Вооружены всадники были в основном ножами. Только у одного на перевязи висел меч в прекрасно инкрустированных ножнах. Судя по тому, как он держался, это был предводитель.

— Стой, оборванец! — закричал предводитель.

Горкан подумал, что обращаются к нему, других претендентов не наблюдалось. Это мало понравилось магу, но он послушно остановился. Против ног лошадей его ноги явно проигрывали, и никакой возможности избежать близкого знакомства с горными воинами не имелось.

Горкан стоял, не шелохнувшись. Он не собирался тратить на дикарей свою магическую силу. Негр, раб из Аренджуна, которому раньше принадлежало это тело, был мужем не робким, недаром старый хозяин грозился продать его в невольничье войско. Он смог бы и прежде постоять за себя, а теперь, когда молодость и сила соединились с мудростью и опытностью, тем более.

Всадники подъехали и принялись кружить возле него, отпуская грубые шуточки. Они собирались поиметь его как женщину, съесть его печень, закусить сердцем и вытянуть жилы, причем — не убивая.

— Слова — всего лишь слова, — сказал Горкан.

Предводитель остановился перед ним.

— Кто ты таков, что не боишься красных разбойников? — спросил он, склонясь к Горкану.

Предводитель был молод и глуп, раз сам решил стать первой жертвой, но Горкан особых возражений на сей счет не имел. Он ответил разбойнику не словами, а действием. Схватив его за голову, он резко крутанул ее влево, так что нос разбойника заглянул за спину. Раздался хруст и разбойник повалился под ноги собственного коня.

Пока он падал, Горкан выхватил у него из-за пояса нож и метнул его во второго всадника, попав ему в шею. Разбойник забулькал, откинулся на круп лошади, она испугалась, поднялась на дыбы и скинула труп под ноги коня последнего из разбойников. Он единственный из всех попытался защищаться. Нож, прилетевший от него, которым он по наивности целил в сердце Горкана, оказался у мага в руке. Разбойник соскочил с коня и спрятался за ним, снова метнув нож. Но и вторым оружием завладел темнокожий демон, легко поймав его.

— Кункунуци! — в ужасе прошептал разбойник и опустился на колени.

Горкану оставалось только подойти и перерезать ему горло. Он был разочарован и зол. Люди стали мелки и слабы. Это была его первая битва за последнюю тысячу лет, и он ожидал от нее большего.

Седельные сумки тоже разочаровали Горкана. В них нашлись только две черствые лепешки, да пара сотен золотых и серебряных монет разных времен и стран. Монеты квадратные, круглые, с отверстием и без оного, овальные, цилиндрические и крестообразные. Золото Горкан брать не стал, применения ему в ближайшее время не предвиделось, взял только серебро, чтобы расплачиваться за постой и пищу. Одну лепешку съел сразу, другую оставил на потом. Взял также оружие, оно еще никогда ни для кого не было лишним. Больше всего ему понравился меч предводителя, изготовленный из драгоценной голубой стали, которому было не меньше лет, чем Горкану. Секрет изготовления подобной стали был давно утрачен.

Горкан вынул меч из ножен и крутанул им в воздухе. Меч был прекрасно сбалансирован и слушался руки, словно являлся ее продолжением. Горкан не удержался от того, чтобы поиграть с мечом, любуясь его блеском и наслаждаясь грозным свистом, с которым меч рассекал воздух.

Сделав несколько выпадов против несуществующего противника, Горкан выпрямился и единым точным движением убрал меч в ножны.

Из коней лучшим тоже оказался тот, что принадлежал предводителю. Парень был не лишен вкуса. Горкан вскочил в седло. Конь вздрогнул всем телом, почувствовав чужака, и поднялся на дыбы. Горкан сжал его бока с такой силой, что конь захрипел и снова попытался сбросить всадника. Но всадник оказался сильнее. Недолго длилась борьба, конь был умен, как только может быть умно животное. Он смирился перед неизбежным.

Снежной обезьяны на седом валуне над долиной уже не было, она поспешила к сородичам, позвать их на обильный пир. Такого щедрого угощения от людей давно не было.

14

Солнце умирало, а Харборд все еще не собирался повернуть вспять. На взгляд Серзака он заехал слишком далеко.

— Об этой долине рассказывают страшные вещи, — сказал Серзак. — Конечно, я уже далеко не в том возрасте и не в том состоянии ума, когда верят всяким глупостям, но и меня эти рассказы пробрали до глубины души. Говорят, что тут водятся птицы, которые бегают по земле и вытягивают жир из людей и животных.

— Да, я тоже слышал об этом, — сказал Конан. — Бритунская прорицательница рассказывала, — уточнил он, заметив недоверчивый взгляд Серзака.

Солнце спряталось за горы на западе, еще лишь сверкали их ледяные пики. Тень опустилась на долину и на деревья, стоящие в ней молчаливыми стражами. Не было слышно ни птиц, ни цикад.

— Неизвестно, когда нам придется пить вино в следующий раз! — сказал Харборд прикладываясь к бурдюку.

Лунное сияние залило долину. Стало светлее, и Конан, скакавший первым, увидел жуткое ночное чудовище, в молчании несущееся на них.

— Кром справедливый! — прошептал он.

Чудовище было серым, на безобразной морде горели три красных глаза, хвост с подобием плавника или руля, метался из стороны в сторону. Ног у чудовища было две, сгибались они как у собаки.

— Конан! — воскликнул Серзак.

Больше говорить не понадобилось. Присутствующие в полной мере осознали опасность. Серзак спрыгнул с коня и понесся к ближайшему дереву.

Конан спешился и обнажил меч. Силуэт чудовища на миг вырисовался на медном диске луны. Варвар увидел, что у чудовища есть крылья, только непропорционально маленькие. Говорят, в верховьях Стикса есть места, где водятся большие нелетающие птицы с сильными ногами. И возможно, одна из птиц добралась сюда. Но никто не говорил, что у этих птиц вместо клюва вытянутая зубастая пасть.

Харборд с коня соскакивать не стал. Вместо этого, он понесся навстречу твари, крича во все горло и размахивая топором.

— Харборд! — воскликнул Конан.

Конь Харборда вдруг споткнулся, и рыжебородый варвар полетел через его голову вперед. То ли от удивления, то ли от другой какой-нибудь причины, тварь остановилась. Харборд умудрился изогнуться в воздухе и изменить траекторию полета, которая по законам баллистики должна была закончиться в пасти чудовища. Он приземлился на ноги в двух шагах от застывшей твари.

Миг они стояли, глазея друг на друга. Харборд не выдержал и бросился прочь. Тварь кинулась за ним. Харборд перескочил через коня, который пытался подняться, и побежал дальше. Чудовище остановилось над конем, склонило к нему морду, принюхалось и вырвало большой кусок из шеи.

Конь захрипел, задние его ноги замолотили воздух, но тварь не стала мучить бедное, обреченное животное. Ударом сильной лапы оно сломало коню хребет.

За это время Харборд одолел половину расстояния, которое он с такой лихостью только что проскакал. Конан не двигался с места. Серзак, трясущийся от страха, был уже на вершине дерева, и оно отчаянно скрипело, раскачиваясь.

Конан отметил, что лапы у чудовища заканчиваются единым тяжелым когтем. Оно подняло голову и посмотрело в сторону убегающего. Его, похоже, занимали не только гастрономические интересы.

Харборд обернулся. Зря он это сделал. Еще древние немедийцы утверждали, что обернувшийся непременно погибнет. На стенах их усыпальниц было множество предостережений подобного рода, иные из них иллюстрировались мифами. В одном из мифов обернувшегося юношу разрывали на части гигантские птицы с женскими лицами. У этого чудовища лицо было не женским, вообще не человеческим, но страсти ему было не занимать.

Увидев глаза жертвы, чудовище решило не давать ей шанса. Оно вскочило и снова устремилось за Харбордом. Конан побежал навстречу.

— Шея! — орал Серзак. — Конан, шея!

Северянин не понимал, что хочет сказать его спутник, но сейчас было не до этого.

Харборд споткнулся. Чудовище оказалось над ним, схватило зубами его голову, наступило на спину и разорвало пополам.

Конь Конана обезумел. Он поднялся на дыбы и киммериец вынужден был упасть и откатиться, чтобы животное не ударило его копытами. Чудовище взглянуло на коня. Рыжебородая голова торчала из его окровавленной пасти. Конь, похоже, перестал не только что-либо соображать, но и видеть. Он понесся на дерево, на котором сидел дрожащий от ужаса сказитель. Жуткая птица из ночных кошмаров мотнула головой, и голова Харборда полетела в сторону. Тварь вытянула шею, словно лебедь, и завыла. Конан почувствовал струйку холодного пота, стекающую по его спине, и отвел глаза. Конь Серзака галопом уносился назад по долине.

Вой прервался. Конан снова посмотрел на чудовище, но на прежнем месте, возле обезглавленного Харборда, его не нашлось. Оно во весь опор неслось к коню.

Серзак закричал что-то на незнакомом языке.

Конь ударился боком о дерево, на котором искал убежища сказитель. Ноги коня подкосились. Он нелепо подскочил и упал. Чудовище уже было возле него и не позволило животному подняться. Оно поступило с ним так же, как и с первым конем, вырвав изрядный кусок из его шеи, но хребет ломать не стало, а вгрызлось в живот и стало отступать, таща за собой кишки.

— Конан! — кричал Серзак. — Убей его!

Конан обнаружил, что бежит к чудовищу. Птица увлеклась раздиранием коня и не видела человека. Конан почувствовал резкий, отвратительный запах, исходящий от чудовища. Оно оставило кишки коня и обернулось как раз в тот момент, когда меч Конана уже рассекал воздух. Первый удар, казалось, не нанес жуткой птице вреда. На шее не осталось даже следа.

Северянин отпрыгнул. Птица вытянула шею и ее зубы щелкнули возле лица Конана. Второй выпад мог стать не столь удачным для киммерийца, но птица замешкалась с ним. Ее отвлек нож, упавший на нее сверху и вонзившийся в крыло.

Она отскочила назад, к дереву, завопила, словно павлин, подпрыгнула, обрушившись когтистыми лапами на труп коня, и вгрызлась в дерево. Полетела кровь и кора. Конан нанес второй удар — в то же самое место, как выяснилось. Чудовище вдруг запрокинуло голову, завыло, попыталось изогнуть шею, чтобы схватить человека, но туша коня расползлась под ним, и чудовище упало, нелепо взмахнув лапами.

Конан в третий раз ударил мечом по шее кошмарной птицы. Вой оборвался. Ноги с силой замолотили воздух. Киммериец отскочил и увидел, что из раны, нанесенной первыми двумя ударами, хлещет кровь. Птица дернула головой. Шея словно бы переломилась. Кровь фонтаном брызнула вверх и глаза птицы закрылись белесой пленкой. Крылья еще некоторое время трепетали.

Серзак спустился и выдернул из крыла чудовища свой нож.

— Харборд жил плохо. Это так же верно, как то, что он мертв, и то, что мы убили это чудовище, — задумчиво сказал Серзак. — Но умер Харборд хорошо. Умер, глядя смерти в глаза. А это дано только истинным воинам.

— Наверное, он не слишком хотел жить, — предположил Конан.

— Может быть. — Серзак вытер нож о дерево и спрятал его в ножны.

— Плохо, что мы потеряли коней, теперь наш путь будет дольше. К тому же у нас нет провизии. Ни воды, ни вина, ни еды, — сказал Конан.

— Есть другой путь. Гораздо прямее. Мы можем пройти сквозь горы, — заявил сказитель.

— Не знаю как ты, — сообщил Конан, — а я лично не умею ходить сквозь камень.

Серзак рассмеялся.

— Этого и не придется делать. Мы пройдем через старый туннель. Не знаю, откуда он на самом деле взялся. Говорят он остался от воинов Аштаби, которые прошли сквозь горы, чтобы напасть на Улликумми. Но я не думаю, что это так. Воины Аштаби должны были быть высокими, а туннель низкий и узкий, в некоторых местах надо ползти. На мой взгляд, туннель — весьма условное название. В действительности это система пещер, соединенная человеческими усилиями. Но ничего сложного в ней нет. Это не какой-нибудь лабиринт, составленный ради того, чтобы путник потерялся. Туннель строили простые люди и ради простых целей. Мы обязательно выберемся!

Конан посмотрел на небо, на луну, на скалы, чернеющие впереди, из-за которых одна за другой выскакивали тучи.

— Становится темнее. Мне бы не хотелось оставаться на всю ночь в этой долине. Где твой туннель? — спросил Конан.

15

Черные скалы были совсем рядом. Луна зацепилась краем за вершину одной из них. Тучи покрывали ее бледное лицо стремительно клубящейся вуалью.

— Я всегда удивлялся странностям человеческого восприятия, — сказал Серзак. — Люди воспринимают мир не таким, каков он в действительности. Они думают, что существуют вещи, которые можно потрогать руками и что их руки по-настоящему прикасаются к вещам. Глупцы! Мир — это иллюзия. Человек слишком привязан к своему телу, чтобы понимать, что подлинная вечность таится в смерти. Мы — только буквы в божественной книге и своими жизнями мы пишем эту книгу.

— Все это так, — сказал Конан. — Но люди не виноваты в этом. Они повинуются грамматике божественной книги и ничего с этим поделать не могут.

— Повинуются грамматике? — возмутился Серзак. — Да, конечно, в божественной книге есть правила, но при чем здесь ошибки, которые люди совершают? Они как раз не повинуются грамматике, всеми силами стараются наделать ошибок и еще гордятся этим!

— Люди слабы. Они не в силах вынести небесные законы. Кроме того, у каждого человека есть тяжелейший груз, который он несет на себе с самого рождения — и этот груз увеличивается с каждым днем. Во всяком случае, у большинства людей. За каждым человеком следуют его ночные тени, все страхи, что ему не удалось преодолеть…

Серзак, который смотрел вбок, на Конана, вдруг дернул глазами и резко обернулся.

— Если я не ошибаюсь, — заметил Серзак, — то эти ночные тени следуют и за нами. Причем именно сейчас! И мне кажется, я догадываюсь, кто они…

Конан с недоумением взглянул назад. Сказитель не шутил. Преследующие тени выглядели как скачущие всадники.

— Не узнаешь ли ты эти бородатые фигуры? — осведомился Серзак. — Мы ведь уже встречались с ними, причем, при гораздо более благоприятных обстоятельствах…

— Они здесь! — закричала фигура, принявшая очертания всадника на вздыбленном коне. — Вперед, отомстим за князя!

Остальные дико завопили, и вся ватага понеслась вперед, сверкая в лунном свете лезвиями топоров и обнаженными торсами.

— Да, пожалуй, старик, ты прав. Мы уже встречались, — сказал Конан, вынимая меч.

Серзак предпочел бегство. Его ничуть не смутило, что он сделал позорную для подлинного мужчины вещь — повернулся к врагу спиной. Но старикам это простительно.

Воинственные крики становились все явственнее. Конан со вниманием оглядывал претендентов на смерть от его руки, определяя воинское достоинство и умение каждого. Парни были крепкие, ярости им было не занимать, но ни один из них толком не умел держаться в седле.

Позади всадников возникло какое-то движение. Пять или шесть смутных теней. В первый момент Конан подумал, что это другие всадники, то ли спешившие подкрепить силы первых, то ли их враги. Но через мгновение понял, что это — не всадники.

Ледяной ужас объял его. Он развернулся и как ураган кинулся вслед за Серзаком, маленькая фигурка которого маячила уже у подножия скал.

Сзади раздался смех.

Конан не оборачивался.

Издевательский смех звучал недолго. Он захлебнулся в хрусте разрываемой плоти. Послышался жуткий вой, отчаянные человеческие крики, хрип и ржание лошадей.

Конан увидел, что Серзак начал восхождение. Забравшись на высоту в два человеческих роста, он отважился обернуться.

Киммериец надеялся, что чудовищным птицам достанет добычи и помимо него. Рыжебородые варвары и их кони такие упитанные! Они просто лоснятся от жира.

— Конан! Тебя не преследуют! — воскликнул Серзак.

Конан обернулся и остановился. В призрачном лунном свете он увидел позади себя страшную картину.

Чудовищные птицы, которых оказалось восемь, напали на всадников. Вытянутые зубастые пасти рвали человеческую и конскую плоть, вгрызаясь во внутренности и откусывая конечности.

Поднявшиеся на дыбы кони били копытами, но твари были живучи.

Одному из людей удалось совершить то, что прежде совершил Конан. Человек два раза попал топором в одно и то же место на шее одной из кошмарных птиц. Она закричала как раненый павлин, протянула к человеку свою лебединую шею и перекусила ему руку, в которой было оружие. Человек закричал. Раненая тварь мотнула головой, шея ее переломилась и птица сдохла. Только что лишенный руки человек оставшейся рукой выхватил из мертвых пальцев свой боевой топор и бросился на помощь другу. Но перерубленная шея убитой им птицы дернулась в сторону, как раз ему под ноги, он споткнулся и упал. Другое чудовище подскочило к нему, и через мгновение вытянутая пасть поднялась к небу с зажатой в зубах человеческой головой.

Кони хрипели, дергали ногами. Оставшиеся в живых люди еще пытались защищаться, но один за другим теряли жизни. Жуткие ночные твари разрывали людей на куски. Лапы с когтями драли конскую плоть, вытаскивая внутренности.

— Конан! — закричал Серзак.

Киммериец опомнился и устремился к скалам. Следовало приберечь любопытство для чего-нибудь более безопасного.

16

Вход в туннель находился на высоте не меньше ста локтей на склоне отвесной скалы. Звуки жуткого пиршества стихли. Птиц и их жертв уже было не различить в ночном свете. Луна равнодушно взирала с холодной высоты.

Вход был широким и представлял собой глубокую воронку, заполненную камнями, которая жерлом направлялась вниз. Заботливые строители туннеля оставили смоляные факелы. Серзак принялся рассуждать о своей правоте, относительно предположения об истинном происхождении туннеля, и пока Конан добывал огонь, не замолк ни на мгновение. Страх все еще не оставил сказителя. Он сквозил в каждой его фразе, наполнял дрожью самые невинные слова.

Успокоился Серзак только тогда, когда оказался в туннеле. Идти по нему было крайне неудобно — особенно Конану, которому приходилось постоянно пригибаться, как будто он приближался к трону небесного императора, а когда пришлось перейти со стоп на колени, то еще и больно.

Длилось это мучение недолго. Ход расширился и стал выше. Конану удалось выпрямиться в полный рост. Но радовался он тоже недолго. Ход снова понизился, киммериец согнулся и опять перешел на коленный способ передвижения. Так было и дальше. Строители пещерной системы то ли поленились, то ли у них недостало времени.

В одном из высоких гротов Конан заметил паутину. Нити были намного толще обычных и в них вместо мух трепетали лепестки серых цветов. Они шуршали, словно драгоценные листы верительных грамот. Когда спутники подошли к паутине на расстояние в пять-шесть шагов, лепестки встрепенулись и полетели в их сторону.

— Кром! — воскликнул киммериец, когда обнаружил, что лепестки остры как бритвы. Они провели по его лбу и щекам несколько кровавых полос.

Конан взревел как разъяренный бык и завертел мечом с ураганной скоростью. Лети лепестки по прямой, он, наверное, сумел бы остаться невредимым, но они увертывались от его разящего меча! Они вели себя как стая хищных птиц. Те, что были отбиты, возвращались и резали противника в затылок и в шею. Конан рычал от ярости, но был вынужден отступать, понимая, что беспомощен перед этими злобными тварями как годовалое дитя.

Он сделал не больше десяти шагов. В конце концов, как и следовало ожидать, он оступился и предательский мох заскользил под его ногой. Конан потерял равновесие и стал падать. Ему удалось сгруппироваться и приземлиться на руки. Он сразу же попытался вскочить, но мох снова подвел его и киммериец упал, ударившись подбородком о подвернувшийся некстати булыжник.

— Ну как ты? — спросил спокойный голос Серзака.

Конан перевернулся на спину. Лепестки исчезли. Он посмотрел вперед и обнаружил, что паутины тоже нет. Только вдоль стены колыхались медленно тающие обрывки. Пока северянин наблюдал за ними, они растворились в воздухе окончательно.

Серзак стоял над ним, дружески улыбаясь.

Конан встал. Раны продолжали зудеть и кровоточить.

— Куда они исчезли? — осведомился он.

— Кто? — с искренним изумлением поинтересовался сказитель.

Конан вгляделся. Кожа старика была без единой царапины. Улыбка невинного дитя раздвигала его губы. Конан нахмурился.

— Лепестки, острые, словно нож брадобрея, — пояснил он.

— Ах, это, — понял Серзак. — Так они улетели. Они улетели бы и раньше, если бы ты не накинулся на них со злобой разъяренного кабана. И чем они тебя так обидели? Как только они попытались освободить нам путь, ты бросился в самую их гущу, и как безумный стал размахивать мечом. Они пробовали увернуться от тебя, но ты догонял их и рубил, словно они твои кровные враги. Если бы ты, наконец, не замотал самого себя и не поскользнулся на ровном месте, ты бы, наверное, уничтожил их. И откуда в тебе такая злоба? Что тебе сделали семена ромеи?

— Ничего, — буркнул Конан.

— Ромея отцвела, мы можем идти, — сказал Серзак.

Конан молчал. Тишина, соединясь с темнотой, стала невыносима, и Серзак завел бесконечный разговор о власти, о богах, о странных путях неба, земли и подземного мира. Пути эти разошлись еще в самом начале бытия и сойдутся только в самом конце, перед тем как вселенная перестанет существовать. Серзак утверждал, что всем управляет время, бесконечное существо, по мнению философов имеющее сферическую форму. Другое имя времени — смерть. Иногда время прикидывается любовью.

Конан не выдержал.

— Хаос, — сказал он. — Вот подлинный властелин мира.

— Но ведь Хаос в свое время укоротили его сыновья, — возразил Серзак. — Он перестал быть властелином мира еще до того, как появились первые люди. Хаос плохо воспитывал своих детей, вот они и взбунтовались. Кроме того, он совершенно не понимал никаких систем и не создавал никаких законов. Он был дик, как какая-нибудь лесная свинья!

— Не то ты говоришь, старик, — сказал Конан. — Или мы с тобой говорим о разном. Я говорю не о том глупом представлении о хаосе, которое придумали себе атланты. Ничего подобного! Я имею в виду безличный хаос! Тот, что ни во что не оформлен и существует всегда. Ибо он внутри всякого порядка, внутри всякого закона.

— Извини, парень, — заявил Серзак, — но мне этого не понять… И вообще, я не понимаю, откуда в тебе это? Ты иногда ставишь меня в тупик. С виду ты прост, но подчас мне чудится в тебе что-то темное, чудится, что ты что-то скрываешь…

Глаза Конана уловили некое изменение в окружающем. Он остановился и завел факел за спину, чтобы убедиться в этом.

— В чем дело, я обидел тебя? — спросил Серзак.

— Мне кажется, я вижу впереди свет! — ответил киммериец.

Он не ошибся. На другой стороне туннель выходил в долину, усеянную серыми камнями. Голый, унылый пейзаж навевал тоску и сомнения в том, что в ближайшее время удастся найти еду и питье. Не было ни кустика, ни деревца, ни травинки. Ни животному, ни птице жить здесь было негде, разве что змеям и скорпионам.

Выход располагался почти на уровне долины. Серзак и Конан просто спрыгнули. Из-под ног Конана метнулась длинная маслянистая тень.

— Я же говорил, что мы выберемся! — заявил Серзак.

Восток окрасился кровью, как лицо невинного юноши, впервые посетившего бордель. Лунная медь потускнела. Розовые лучи, бьющие с востока, разгорелись, быстро превратившись в золотые, и на горы покатился рассвет, зажигая снежные вершины. Звезды одна за другой бледнели, растворяясь в небесной глуби.

17

Тысячу лет назад пограничная крепость Удахмабари была самым надежным оплотом цивилизации и культуры с западной стороны Вендийских гор. Но время не пощадило ее. Развалины Удахмабари издалека можно было принять за кучу камней, и лишь железные столбы ворот еще указывали на былое предназначение этих камней.

Горкан спешился, привязал коня к западному железному столбу и вошел в город. Прыгая по камням, он добрался до того места, где когда-то располагался веселый дом, жилище цветов, как принято было называть подобные заведения в прежнее время. Много дней и ночей посвятилГоркан цветам, орошая их своим потом и жизненной влагой, благо он знал секреты неиссякаемой силы и неувядающей страсти. Его любили все цветы Удахмабари, ни один, даже самый невзрачный, не обошел он своим вниманием.

Словно памятник веселому дому, на его месте, среди развалин цвели красные цветы. Горкан присел на обломок капители и сорвал один из цветков. Запах у него был удивительный. Смесь амбры, мускуса и миндаля.

Кругом вздымались останки башен, пронизанные трещинами, в которых уже давно поселился густой мрак. Окна остались только в подвалах и цокольных этажах, окна, словно провалы в преисподнюю, из которых исходил холод вечного мрака.

Мерзость запустения царила здесь.

Под ногами Горкана, словно скелет исполинской змеи, лежала толстая ржавая цепь, служившая раньше, насколько он помнил, для поддержания подвесного моста между домом цветом и питейным заведением. Над головой неслись серые, тягучие облака.

Раздавалось непрерывное шуршание, словно шепот пересыпающихся песчинок в часах. Горкан вслушивался, но все никак не мог понять происхождение звука. Серая тень мелькнула под ним. Он нечаянно сжал пальцы и смял цветок. Теперь цветок выглядел как чья-то загубленная душа. Горкан бросил его и снова увидел мелькнувшую тень.

Повинуясь внезапному импульсу, он вскочил на обломок капители. Внизу прошмыгнуло серое тело с голым хвостом. Крыса — и размером с добрую собаку!

Горкан снова окинул взглядом окружающий город. Теперь во всех тенях ощущалось живое движение. Острые дергающиеся морды, шевелящиеся усы, черные бусинки глаз, розовые лапы.

Заржал конь. Горкан посмотрел в сторону городских ворот, но из-за развалин ничего не увидел. Крыса, размером с собаку, обнаглела и вышла из тени. Следом за ней потянулись и остальные. Они напоминали зрителей, собирающихся вокруг лобного места, посмотреть на казнь. Горкан вынул оба ножа, что были у него на поясе. Драгоценный меч против крыс применять было стыдно. Крысы громко пищали, визжали, переругиваясь друг с другом. Задние напирали на передних и даже лезли по их спинам. Тут и там возникали отчаянные драки.

Горкан не отводил взгляда от самой большой крысы. Она поднялась на задних лапах, поставив передние на край капители. Горкан подскочил к краю и попытался вмазать сапогом крысе в морду, но она увернулась. Крысы стали подпрыгивать на месте. Ржание коня внезапно прервалось.

Снова появилось движение в тенях вокруг. Горкан с ужасом увидел, что к нему приближается еще с десяток огромных крыс.

Магия впрямую на крыс не действовала, а чтобы использовать в битве мертвые предметы, сил у Горкана было недостаточно. Он сосредоточился на себе и перешел в ускоренную жизнь. Тело его заработало в пятьдесят раз быстрее обычного. Движение вокруг замедлилось. Вместо писка и визга Горкан слышал теперь протяжные низкие звуки. Первая большая крыса медленно оттолкнулась ногами и полетела вперед и вверх. Атака началась.

Когда крыса коснулась лапами среза капители, на котором стоял Горкан, он был уже полностью готов. Он видел и остальных прыгающих крыс, находящихся в полете. Он осторожно, точно рассчитав свое непрерывное движение на несколько мгновений вперед, шагнул к краю, наклонился и отрезал первой прыгнувшей крысе голову. Ножи красных разбойников были хороши.

Из нижнего положения он аккуратно развернулся и поразил следующую крысу, вскрыв ей живот. Такой способ уничтожения крыс показался Горкану наиболее рациональным и остальных нападавших животных он убил так же.

Мелкие крысы кинулись назад, в спасительную тень. Передние побежали по спинам задних. Горкан спрыгнул с капители, подняв сильный ветер, от которого взлетели мелкие камни и ближайшие к нему крысы, и пошел к городским воротам. Ветер по-прежнему свистел у него в ушах. Пыль, поднятая Горканом, повисала в воздухе. Он казался густым как вода.

Горкан не успел. Коню было уже не помочь. Животное еще жило, но живот у него был разорван и внутри сновали мелкие крысы. Крупная крыса сидела на шее и примеривалась к ней. Горкан перерезал коню жилы, а затем перебил всех крыс.

Ускорение кончилось. Звуки снова стали обычными — писк, визг и шуршание. Навалилась страшная усталость. Горкан склонился к коню и принялся пить его теплую кровь.

18

Вендийские горы — не лучшее место для человека. Особенно, если учесть, что у него при двух ногах две головы. Кроме того, ветер, холод и отсутствие воды тоже не способствовали оптимизму.

Одна голова была скрыта капюшоном, а на лице второй ясно читались сомнения в правильности выбранного пути. Несмотря на обещания, серый камень никак не желал переходить в цветущую долину со звонкими прозрачными ручьями.

— Что-то мне это начинает надоедать, — сказала одна голова.

— Ты говорил то же самое и утром, — заметили из-под капюшона.

— Все равно, не мог бы ты все-таки идти своими ногами? Почему я все время тебя несу?

— Потому что только я знаю, как добраться до города Хорто, Конан, — с ясным сознанием правоты ответила вторая голова.

Конан промолчал.

— Кроме того, — подумав, ответила вторая голова, — у тебя гораздо больше сил, ты молод и здоров, и хоть ты и проводил свое время в объятиях женщин, которые, как известно, служат богине смерти, ты все равно способен преодолеть то, что мне давно уже не по силам, да и к тому же ты можешь меня нести, а я тебя нет.

— Признаю твою правоту, Серзак, — сказал Конан. — Но, насколько я помню, ты ведь и сам не отказывался от женщин, по крайней мере, от тех, которых привезли люди Харборда? Ты живо болтал с ними и гладил их ноги.

— Увы, мой юный друг, и я не лишен пороков. Женщина, как сказал один мудрый человек, это — кусок мяса, зато какой вкусный! Признаюсь тебе, в юности я был падок до женщин, ни одной ночи я не проводил без их сладких объятий, и вот результат — я стал слаб и немощен, мужская моя сила сошла на нет, я только и могу, что говорить с женщинами, гладить и ласкать их, но больше ничего… — последние слова Серзак сказал таким печальным голосом, что Конан смутился.

— Говорят, в этих горах живет змея, которая обладает двумя головами, — сказал он, задумчиво глядя поверх гор. — Одна голова у нее с лицом человеческого ребенка, другая — как у скорпиона. Когда одна голова спит, другая бодрствует. Если человек увидит ее первым, то змея умрет.

— Где ты услышал подобную глупость? — осведомился Серзак. — Наверное, — задумчиво предположил он, — это рассказал тебе какой-нибудь собутыльник или шлюха, которая решила поработать языком не только в известном смысле.

Конан неопределенно кивнул, а Серзак с удовольствием принялся развивать свое предположение:

— Она сказала это специально, желая поразить тебя необычным рассказом, чтобы и в следующий раз ты воспользовался именно ее услугами в решении личных проблем, запомнив ее по рассказу. Интересно, как ее звали? И где ты пользовался ей?

— Тише, — вдруг сказал Конан.

— Что… — по инерции продолжил Серзак, но сразу осознал неуместность каких-либо вопросов сейчас. Ясно было, что северянин не шутит.

Конан пригнулся, как пантера, готовящаяся к прыжку, и ссадил старика на землю. Хищные глаза варвара уставились на груду камней справа. Много лет назад эта груда, похоже, была пограничной крепостью. До сих пор остались железные столбы ворот.

Конан вынул меч и, держа его перед собой так, чтобы можно было отбить летящую стрелу, пошел к остаткам ворот. За большим камнем с полустертым рисунком птицы, как ему показалось, он недавно заметил движение. Чутье подсказывало ему, что это не было движение животного. Шаг за шагом, вкрадчиво ступая, словно снежный барс, Конан приближался к камню.

Неожиданно из-за камня вылетел меч в ножнах. Он упал на мерзлый песок, и в створе ворот сначала появилась высокая человеческая тень, а затем и сам человек. Он был черен кожей и бел головою как лунь. Седые волосы завязаны в тоненькую жалко торчащую косичку, заплетенную черной лентой. Желтые глаза излучали жесткость, впитанную с молоком матери. Одет он был в кожу. Серую мертвенно бледную кожу какого-то странного животного. Конан никогда прежде не видел одежды из такой кожи.

— Я не желаю вам зла, — с белозубой улыбкой сказал незнакомец.

— Ты следил за нами, пес? — осведомился Конан.

Улыбка сползла с лица человека как тень облака, но сразу вернулась вновь. Только взгляд стал еще более жестким.

— Нет, вы напрасно обвиняете меня, — произнес он. — Я спрятался здесь только потому, что испугался, увидев в горах незнакомых людей. Но теперь я вижу, что у вас нет злых намерений. Вы — не убийцы и не грабители.

— Да, мы мирные люди, — подтвердил Конан, задумчиво глядя на свой меч. — По крайней мере, до того момента, когда нас пытаются одурачить. — Он с гулом крутанул меч перед собой. Но то, что могло произвести неизгладимое впечатление в Шангаре, в Вендийских горах выглядело глупой бравадой. — Впрочем, это сейчас неважно, — смущенно добавил он.

— Чего же вы испугались двух мирно беседующих людей? — спросил подошедший Серзак, с сомнением оглядывая мощную пропорционально сложенную фигуру незнакомца.

Серзаку сразу не понравилась подчеркнутая почтительность, с которой старался держаться чернокожий. Такие люди, как правило, либо мошенники, либо убийцы, а если не то и не другое, то уж, значит, за их душами водится что-то ужасное.

— Я не знал, что вы мирно беседуете, — ответил негр.

— Ладно, — сказал Конан. — Бери свое оружие. А вообще-то бросаться им нехорошо. Не знаю, как там принято у вас, а в Киммерии, человек, бросивший оружие, даже не попытавшись сразиться, считался бы за женщину и лишился бы всех прав. Впрочем, киммериец такого никогда не сделает. Скорее уж солнце пойдет в обратную сторону или пламя станет холодным!

Конан сильным движением вернул меч в ножны, отвернулся и быстро зашагал прочь. Вниз, в прежнем направлении.

Незнакомец некоторое время стоял не двигаясь. Улыбка вновь покинула его лицо, на этот раз — более основательно. Толстые губы превратились в сомкнувшиеся крепостные валы.

— Слова не сдвинут гору с места, — наконец сказал он, нагнулся и поднял оружие. — Я — Горкан из Кешана. Похоже, нам с вами по пути. Я рад, что обрел таких спутников. Мне еще не приходилось видеть людей более достойных.

— Я верю тебе, — сказал Серзак, улыбаясь довольно, как кот, получивший на завтрак большую свежую рыбу. — А теперь у меня к тебе будет одно маленькое предложение.

19

Старый заброшенный колодец первым обнаружил Горкан. Он уже начал ворчать под грузом добросердечного Серзака, который всю дорогу говорил ему о звуках речи, как вдруг остановился и стал оглядываться, словно вспоминая что-то из глубокого прошлого.

Конан, шедший впереди, обернулся, перестав слышать привычное журчание стариковского голоса.

— Что случилось? — поинтересовался он, кладя руку на меч.

— Да, здесь, точно здесь, — слегка рассеянно отозвался Горкан.

— Да что здесь-то? — не вытерпел Серзак.

— Вас, кажется, мучила жажда? — осведомился кешанец. — Так вот, здесь колодец. Вон там, в той расщелине. Надо только пройти несколько десятков шагов.

— Ты уверен, что никогда раньше тут не бывал? — с подозрением спросил Конан.

— Я видел очень подробную карту с пейзажами. Кроме того, мне много рассказывал об этих местах мой отец, который здесь бывал не раз. — С этими словами Горкан первым направился к расщелине. — Только вот что, — добавил он. — Чуть не забыл. Отец говорил мне, что колодец охраняется духами местности, вообще-то считается, что они бесплотны, но я в этом не уверен. — Он освободил из ножен меч.

Конан отметил, что оружие было старинной и весьма искусной работы. Таким оружием мог владеть только истинный воин. Обыкновенный смертный, даже если бы случайно обрел подобное оружие, вскоре бы расстался с ним — и заодно со своей жизнью.

— Стой, — сказал Серзак. — Я, пожалуй, сойду.

Горкан нагнулся и сказитель довольно резво для раненого спрыгнул с него. Конан присоединился к кешанцу.

Горкан с уважением посмотрел на меч киммерийца.

— Ты поосторожнее с этой игрушкой, — по достоинству оценив длину меча варвара, счел нужным заявить он. — Здесь узковато.

Расщелина встретила незваных гостей мерной капелью. Вода струилась по замшелым камням, просачивалась сквозь трещины. Воздух был холодным и сырым. Конан сразу же подставил руку под падающую каплю и собрался слизнуть влагу с ладони, но Горкан резким движением ударил его под локоть. Конану с трудом удалось преодолеть желание проткнуть кешанца мечом.

— Ты что? — вместо этого сдавленно спросил киммериец.

— Подожди, — ответил Горкан. — Вода может быть ядовитой. Подойдем к колодцу, увидим.

По мнению Конана, увидеть, ядовита вода или нет, довольно сложно, если яд прозрачен, а капающая и струящаяся вокруг вода была совершенно прозрачна. Так что оставалось неясным, чем им может помочь созерцание колодца.

— Вода — это жизнь, — сказал Конан. — А жизнь — это всегда риск. Пока ее не попробуешь, не узнаешь.

— Все же не советую, — ответил Горкан. — Думаю, позже ты поймешь, что я был прав. Время рассудит нас. Причем, очень скоро.

Из глубины расщелины раздался жуткий стон, заставивший киммерийца вздрогнуть всем телом. Вокруг Горкана заклубился туман. Плотный туман, больше похожий на слипающиеся хлопья снега, молочно-белую пургу долгой асгардской ночи. Он ворочался, словно живое существо, потревоженное во сне.

— Горкан! — окликнул Конан, но поздно.

Кешанец полностью вошел в туман и перестал быть виден. В тумане заплясали языки холодного пламени. Снова послышался ужасный стон. Конан крепко сжал оружие и бросился на помощь.

Прикосновение странного тумана было как прикосновение лягушки: скользкое, подвижное, мертвенно-холодное. Лезвие меча с шелестом чертило в тумане петли. Серые тени на фоне белизны появились впереди и метнулись к киммерийцу. Он поймал первую тень на острие меча и почувствовал, что тень не бесплотна. Меч словно вошел в густую болотную жижу. Раздалось хлюпанье, и из тени брызнули темные струи, прожигая туман. Другие тени замешкались, и это дало Конану возможность собраться с силами и атаковать. Страх перед неизвестным прошел. Киммериец теперь понял, что имеет дело со смертными существами, и рьяно взялся за дело. Он стремился вперед и рубил направо и налево, не позволяя ни одной тени дотянуться до себя. Туман быстро редел.

Твари, напавшие на Конана, оказались похожи на черных пиявок. Даже расчлененные, они пытались доползти до ног киммерийца. Конан давил их, и чернильная плоть растекалась по полу. Лезвие меча дымилось от густой темно-синей крови.

Когда последняя летающая пиявка была разрублена и раздавлена, еще одна тень метнулась в направлении Конана. Он уловил движение краешком глаза и резко развернулся, опуская меч. Сталь зазвенела о сталь.

— Осторожнее, я же просил, — спокойно сказал Горкан, сдержав удар оружия киммерийца.

Меч чернокожего тоже дымился от темно-синей крови.

— Я не заметил тебя, — заявил Конан.

— Ты неплохо владеешь этой игрушкой, — сказал кешанец. — Мы пришли. — Он показал острием меча на бесформенную, как показалось сначала Конану, ледяную глыбу. — Вот колодец.

Здесь было самое широкое место в расщелине. Глыба, размером со слона, покоилась на основании из каменных квадратных плит. По основанию вилась затейливая надпись на смутно знакомом Конану языке. Кажется, он видел похожие надписи на стенах кемийских гробниц в городе мертвых.

Снова раздался тот самый стон, который Конан слышал, перед тем как вступить в туман. Ледяная глыба зашевелилась. Она вовсе не была бесформенной. Несколько мгновений она напоминала толстую и короткую свечу, оплывающую от жара, потом наверху обозначились два круга. Они лопнули, как пузырь в болотной жиже, и на пришельцев взглянули огромные белые с черными зрачками глаза. Жуткие глаза из иного мира, не имеющего никакого отношения к миру под солнцем.

— Главный хранитель, — пояснил Горкан.

Хранитель приподнялся над каменной кладкой, и к Горкану, который стоял ближе, устремилось толстое щупальце. Оно было серое сверху и розовое на внутренней стороне, где рядами располагались присоски, двигающиеся и шевелящиеся, словно сотни маленьких сморщенных ртов.

— Великий Кром! — воскликнул Конан.

Горкан рубанул вниз. Брызнула темно-синяя кровь. Щупальце вздулось на месте раны. С краев раны стала сочиться молочная жидкость и края потянулись друг к другу. Кешанец ударил снова. Щупальце дрогнуло и стало втягиваться обратно. Но вместо него хранитель выпростал еще несколько щупалец потоньше. Они, извиваясь как клубок червей, устремились к людям.

Конан опомнился и кинулся вперед. Скользкое щупальце, оказавшееся обжигающе холодным, задело плечо киммерийца и содрало с него кусок кожи. Он, не останавливаясь, отрубил щупальце, забившееся на полу, словно обезглавленная змея.

Горкана обвили сразу несколько щупалец, и он с остервенением рубил их, но все новые и новые оплетали его, забираясь выше. Одно из щупалец обхватило кешанца за шею. Он не выдержал бешеного натиска и упал, истекая кровью.

— Доберись до глаз! — выкрикнул он.

Конан перепрыгнул через кешанца и бросился к хранителю, увертываясь от вьющихся щупалец с ловкостью обезьяны. Древняя тварь, видимо, еще не пробудилась окончательно от долгого сна и не вполне могла уделять внимание сразу двум нападавшим. Она чересчур увлеклась расправой с Горканом и не сообразила, что второй человек не менее опасен.

Темное сознание хранителя слишком поздно отреагировало на атаку киммерийца. Острие длинного меча впилось в глаз и пошло дальше. Конан постарался вложить в стремительный удар всю силу. Расщелина заполнилась стоном, во много раз более громким, чем все предыдущие. Эхо заметалось между отвесными стенами.

Конан почувствовал, что меч достиг дна глазной впадины. Раздался хруст и меч провалился дальше. Щупальца взметнулись вверх, заодно подбросив Горкана. Кешанец пролетел по воздуху, со стуком упал и застыл без движения.

Щупальца заскользили по спине Конана, в клочья раздирая кожаную одежду. Он резко выдернул меч и воткнул его во второй глаз хранителя. Новый стон потряс расщелину. Щупальца разом обмякли. Хранитель стал таять, проваливаясь в колодец, как будто был обыкновенной ледяной глыбой.

20

Кешанец лежал, словно сломанная кукла. Левая рука была неестественно вывернута, грудь не вздымалась, кожа покрыта инеем. Конан присел над соратником и повернул его голову лицом к себе. Глаза Горкана были открыты, губы застыли в жуткой улыбке.

Он был странным человеком, этот кешанец, чернокожий варвар, да и был ли он человеком вообще? На сей счет у Конана имелись крупные сомнения. Он протянул ладонь, намереваясь закрыть глядевшие на него глаза. Неожиданно зрачки шевельнулись.

Конан снова почувствовал приближение чего-то темного и зловещего, силы, уходящей в глубину веков, туда, где землей владели армии ада и все было наполнено черным нечеловеческим колдовством. Он отдернул руку от лица Горкана, как от внезапно ожившей змеи.

Губы кешанца сомкнулись, иней стал испаряться. Скоро кожа его выглядела как прежде. Здоровой и цветущей кожей молодого негра. Пальцы заскребли пол и правая рука снова сжала старинный меч. Оружие словно влило в кешанца новые силы, помогло ему войти в очередную жизнь. Конан не сомневался, что Горкан только что был мертв.

— Ну как ты? — спросил Конан.

— Ты все-таки убил его, — сказал кешанец, вставая. — Я не ошибся в тебе, ты как раз тот, кто мне нужен. — Он пристально смотрел на киммерийца, оценивая, насколько подозрительно относится тот к существу, имеющему не одну, а несколько жизней.

— Кто ты и зачем я тебе нужен? — поинтересовался Конан.

Горкан не ответил. Он приблизился к колодцу и заглянул внутрь.

— Ты еще не пил из него? — Тревога прозвучала в голосе кешанца. Он неподдельно беспокоился за своего спутника, значит Конан действительно был ему нужен. Он не лгал. Северянин решил, что, по крайней мере, в ближайшее время ему от кешанца вреда не будет, и можно вполне довериться ему.

— Нет, — ответил Конан.

— Слава Сету, — сказал Горкан. — Подойди сюда.

Конан заглянул в колодец.

В прозрачной воде густо ветвилось какое-то растение с фиолетовыми листьями и огненно-красными цветками. Оно медленно вращалось. Листья были с зазубринами по краям и выглядели как стигийские ножи для жертвоприношений. Сквозь листья и цветки виднелось дно, усеянное человеческими черепами.

— Я бы сказал, что мне это не нравится, — заявил Конан.

— Если бы ты попробовал испить воду, пока это растение там, тебе бы понравилось еще меньше, — объяснил Горкан. — Правда, не сразу. Сначала оно пустило бы в тебе корни, предварительно выделив обезболивающий наркотик. Я слышал, что это даже приятно и жертвы стонут от радости, пока растение ест их изнутри. А потом они начинают кричать, и уже не от счастья. Растение разжижает человеческие ткани, они превращаются в отвратительную слякоть — и мясо, и кости. Целой остается только голова. Растение забирается обратно в колодец и выращивает из человеческих останков и воды ледяного осьминога, который защищает колодец, пока, наконец, его не убьет какой-нибудь смельчак и не выпьет воды, мучимый жаждой. — Горкан в задумчивости зачерпнул из колодца и смотрел, как влага просачивается сквозь пальцы.

Конан невольно шагнул назад.

— Ты что, пришел сюда, чтобы стать осьминогом? — спросил он.

— Вовсе нет, — ответил кешанец. — Настало время прервать круг.

Он сунул свой меч в воду. Зазубренные листья потянулись к нестерпимо засверкавшему лезвию и принялись обвивать его. Мышцы на руке Горкана вздулись буграми, но он даже не изменился в лице. Все новые и новые листья обвивали меч. Растение стало вращаться все быстрее, вода забурлила. Черепа, увлекаемые течением, поднялись в безумном хороводе.

Горкан потянул меч на себя. Верхние листья забили по поверхности воды, поднимая брызги, словно вытащенные неводом рыбы. Конан на всякий случай отошел еще на несколько шагов. Горкан тоже стал отступать, как рыбак, вытягивая на воздух подводного обитателя. Показались первые цветы. Оказавшись без воды, они вяли и загнивали в считанные мгновения. Это было похоже, скорее, на соприкосновение с огнем, чем с воздухом. Из воды с громким всплеском вылетели три черепа и разбились о стены, как яичная скорлупа. Появились корни, тонкие, белые. Они хватались за камни, но не могли удержаться. Наконец Горкан вытянул растение целиком. Листья, обвившие меч, уже почти добрались до его руки. Кешанец бросил оружие. Растение свилось на полу кольцами, напоминая клубок дождевых червей, и таскало меч туда-сюда в бессильной ярости.

— Это последнее, — сказал Горкан. — Я надеюсь, — добавил он, — больше таких тварей на земле не осталось.

Скоро растение прекратило бессмысленно терзать меч. Горкан нагнулся, поднял оружие и очистил его от слизи, оставшейся от чудовища.

— Готовь бурдюки. Вода мягка и податлива, она занимает любую форму, и это есть одна из величайших тайн творца, — произнес он. — Теперь нам ничего не грозит.

Вода оказалась приятной на вкус, но много Конан выпить не смог. Зато Серзак, когда они вышли наружу, сразу с жадностью схватил бурдюк и присосался к нему, опустошив не меньше, чем на треть. Глядя на радующегося старика, Конан не стал уточнять, чего эта вода стоила.

21

Желтые флаги над воротами города Хорто развевались второй день и крестьяне, завидев флаги издалека, поворачивали обратно. Воля великого бога Ангираса, провозглашенная царем, состояла в том, чтобы закрыть город, дабы не проникла в него всякая мерзость и скверна. Стражники в полном вооружении целыми днями стояли на стенах и вглядывались вдаль. Обитатели города были недовольны, ибо лавки опустели, а те товары, что в них остались, повысились в цене.

Царь Воледир приказал выдавать людям хлеб бесплатно и, желая не только не допустить внешней скверны, но и очиститься от внутренней, решил совершить обряд изгнания белого тигра. К полудню второго дня изоляции все было готово. Семь детей — две девочки и пять мальчиков — намащенные благовониями стояли в Бассейне Последней Крови. Их тела были обнажены и расписаны красными и черными знаками скверн. Белый тигр рычал и метался за толстыми железными прутьями. Воледир вошел в полном одеянии Избавителя от Скверны и кивнул, приказывая начать.

— Пусть будет очищен город! — провозгласил священный палач.

Он воздел вверх руку. Широкий рукав упал, открыв вьющийся по коже спиральный шрам со вставленными в него маленькими серебряными иглами.

Забили в барабаны из кожи девственниц. Чернокожие рабы открыли Ворота Изгнания. Снаружи раздались громкие крики черни. Царь не мог расслышать, что именно кричат его благодарные подданные, но был доволен бурной реакцией.

Народ выстроился вдоль Железного Пути к Малым Внешним Воротам в Облачной Обители и размахивал банановыми листьями с надписью «Пусть белый тигр унесет наши грехи».

Священный палач принялся вращать колесо, поднимающее решетку, отделявшую детей скверны от белого тигра. Рычание животного стало еще более нетерпеливым. Воледир радостно улыбнулся, глядя как большая кошка просовывает под медленно ползущую вверх решетку лапы с растопыренными когтями.

Заплакала одна из девочек. Царь нахмурился. Раб с бичом постарался успокоить крошку точно рассчитанным ударом между лопаток. Красный росчерк дополнил иероглифы на спине девочки и она сразу перестала рыдать. Барабаны застучали еще громче. Тигр уже просовывал под решетку свою огромную морду.

Крики толпы снаружи стали явственнее.

— Да будешь, ты, царь, жив, здоров и могуч! — ликовали люди.

Воледир подумал, что народ любит его больше, нежели отца. При отце никогда не проводили Изгнание Белого Тигра и народ роптал. Теперь, даст бог, пророчество не сбудется. Три месяца назад, когда отец Воледира добровольно ушел от дел, приняв яд из рук любимого сына, ему казалось, что жизнь завершается, город падает в глубокую пропасть вместе со своими дворцами, храмами и милостивыми богами. Теперь у него появилась надежда.

Решетка поднялась настолько, что тигр протиснулся в бассейн. Вместо того, чтобы сразу броситься к детям, он потянулся, словно мог знать, что никуда они от него не денутся, потом подобрался и стал готовиться к прыжку, мягко перебирая передними лапами и раскачиваясь из стороны в сторону. Готовился он долго. Воледир даже немного заскучал, но тут мальчик, ближе всех стоявший к тигру, не выдержал и бросился ко входу в Железный Путь. Тигр прыгнул.

Большая кошачья лапа с ленивой грацией полоснула по спине мальчика, сдирая с него кожу. Второй удар, направленный в голову, сбил мальчика с ног. Ребенок покатился к стене. Тигр нагнулся и откусил ему правую стопу. Белая морда повернулась к царю и Воледир с удовлетворением увидел запачканный кровью мех.

— Радуйтесь, люди! — провозгласил Верховный Жрец Белого Тигра. — Скверна от нас уходит!

Барабаны на миг смолкли, а затем зазвучали вновь, уже в другом темпе. К ним присоединились длинные трубы, в которые дули музыканты, стоявшие на крыше храма.

Девочка с красной отметиной сама бросилась к тигру, протягивая к нему ручки. Он с удовольствием перехватил ее пополам, хрустнул позвоночник и девочка безжизненной куклой вывалилась из тигриной пасти. Настал черед и всех других. Белый тигр играл с мертвыми и полумертвыми телами и понемногу насыщался.

К середине восьмой стражи все было кончено.

Воледир приказал выкатить для народа бочки со сладким вином и начать гнать белого тигра по железному пути. Зверь поначалу решил, что с ним играют, и не желал двигаться с места, лениво огрызаясь и пытаясь выбить длинные палки из рук людей, но когда удары сделались чуть сильнее, понял, что с ним не шутят, и хочешь, не хочешь, а придется уходить на полный желудок.

Люди, успевшие набраться храбрости в бочках со сладким вином, совали сквозь железные прутья Пути руки и пытались подергать тигра за хвост. Многим это удавалось, поскольку Путь был узким и тигр совершенно не мог развернуться. Толпа ревела от восторга.

Царь почувствовал радостное возбуждение и удалился из храма в нефритовые покои «Цветы и птицы», призвав к себе десять молодых храмовых прислужниц, еще не изведавших сладость слияния с мужчиной, но обученных надлежащим образом по древним трактатам и на практике скрытого наблюдения.

Тигр, неся в себе мерзость и беззаконие жителей города Хорто, удалялся из храма в сторону Внешних Ворот Облачной Обители. Он не понимал, почему все эти люди так веселятся и при чем тут его хвост. Сначала он пытался огрызаться, а потом перестал делать и это.

Довольная разгоряченная толпа, катя бочки на тележках, продвигалась по улицам города к внешней стене. Когда тигр скрылся в проходе Облачной Обители, по толпе пронесся единый вздох. В нем было и огорчение, и радость. Огорчение оттого, что тигр ушел, а радость оттого, что вместе с ним ушла и скверна.

Продолжая веселиться — сладкого вина было много — толпа направилась к торговым кварталам. Прошла по улице Бычьих Кож, свернула на Кровавую и слегка задержалась на улице Красных Фонарей, где часть мужчин затерялась в лабиринтах дворов с множеством входов. Зато толпа увеличилась на несколько женщин, привлеченных общей радостью и крепкими руками. На улице Отрады Царей, где жили первейшие из поэтов, люди разразились взрывами хохота, увидев прыгающую по крышам обезьяну, за которой гнались двое негров в набедренных повязках и одна раскрасневшаяся дородная матрона в развевающихся домашних одеждах. Обезьяна была из рода павианов. Злая собачья морда с нахмуренными, нависшими над длинным носом бровями, была густо измазана чем-то красным. Торчащий на голове хохолок придавал обезьяне вид комического актера певческого театра. В лапе обезьяна сжимала блестящий предмет. Негры грохотали по крыше, пытаясь набросить на павиана сеть, но это им никак не удавалось.

— Убейте его! — громко закричала матрона, чуть не свалившись с крыши, и когда павиан, отпрыгивая от негров, случайно поскользнулся и упал вниз, толпа мгновенно набросилась на него и удовлетворила желание женщины. Павиан был разорван на куски и втоптан в грязь.

Женщина кричала с крыши что-то еще, но ее уже никто не слушал. Люди вывалились на площадь Согласия, возбужденные новой кровью, и веселые от выпитого вина.

Сквозь площадь навстречу им двигалась другая процессия. Сыновья Шугадара несли на богато украшенных носилках большой красный гроб. Три гроба поменьше, лилового цвета, везли на высоких тележках чернокожие рабы. Родственники Шугадара до пятого колена шли за гробами, понуро опустив головы и неся на длинных бамбуковых шестах флаги с различными надписями, повествующими о добрых делах ныне покойного торговца и добродетелях трех его дочерей, уходящих в последний путь вместе с ним. Скорбные лица были выкрашены белой краской.

Услышав взрывы хохота и веселые выкрики беснующейся толпы с улицы Отрады Царей, сыновья, рабы и родственники покойных, все, как один, остановились в изумлении, возраставшем по мере приближения гуляк, которые и не думали почтительно умолкнуть при виде траурной процессии. Наоборот, они разошлись еще пуще.

— Глядите, это ящики с теми тремя сучками и их большим зайчиком! — выкрикнул кто-то из толпы, начавшей огибать процессию.

— Богохульники! — не выдержал один из родственников Шугадара и метнул в толпу бамбуковый шест. Раздался пронзительный женский вопль, а вслед за ним взревела вся толпа и, словно единый организм, качнулась в сторону траурной процессии.

Чернокожие рабы бросились на защиту хозяев. Гуляки возмутились подобной дерзостью. Завязалась жестокая драка. Сынов Шугадара сбили с ног. Красный гроб с грохотом обрушился на землю, крышка соскочила, и набальзамированное тело убитого торговца вновь увидело солнце. Пурпурные одежды мертвеца и драгоценные украшения на нем были восприняты как вызов городской бедноте, из которой большей частью состояла толпа гуляк. Одна, потом другая рука метнулись к трупу. Кто-то в спешке наступил на него. Сверкнули ножи. Сыновья Шугадара первыми пустили их в ход, но у противной стороны ножей было больше. Кроме того, у гуляк был явный численный перевес.

— Убийцы! — взвизгнул женский голос.

К какой стороне борющихся был обращен упрек, осталось неясно, но в тот же миг количество убитых стало расти. В пылу жестокой драки были раскрыты и другие гробы и тела дочерей Шугадара вновь были осквернены. Звуки тревоги со сторожевых башен разнеслись над городом.

Всадники-миротворцы появились быстро. Внутренние войска города в соответствии с приказом Воледира находились в чрезвычайной боевой готовности, и по первому же призыву башенных часовых оседлали коней и выехали на место происшествия.

Стражники были в закрытых шлемах со страусовыми перьями и в тяжелых вендийских кольчугах. Ноги укрыты поножами, левая рука защищена щитом, а правая — наручнем. Большая часть всадников в качестве умиротворяющего оружия имела длинные пики с привязанными к ним лисьими хвостами, десятники вооружены ятаганами.

Никто из нестройно завопившей толпы даже не успел бросить в них камень. Вал всадников смял первые ряды увлеченно дерущихся между собой людей, нанося смертельные удары пиками и лезвиями ятаганов. Кровь полилась рекой. Корчащиеся от боли тела с отсеченными конечностями и вспоротыми животами усеяли площадь. Толпа бросилась врассыпную, надеясь укрыться во дворах и улицах. Преследуя нарушителей порядка, стражники вломились в несколько ближайших к площади лавок. Рабы, охранявшие хозяйское добро, и вооруженные короткими мечами и трезубцами, оказались не менее сведущими в военном деле, чем регулярная армия, и несколько стражников оказались убиты. Другим это представилось вопиющей несправедливостью и они принялись уничтожать охранников вместе с охраняемыми лавками, а заодно и с их хозяевами.

Укрывшаяся во дворах толпа спешно вооружалась подручными предметами, которые можно было использовать в качестве оружия.

Медные кувшины, лампы, пестики со ступками — хваталось все, и человеческая ярость была столь сильна, что люди, не думая о последствиях, бросались в бой и в большинстве сразу гибли, натыкаясь на оружие более совершенное.

Дома вокруг площади Согласия стали больше напоминать бойню, чем человеческое жилье.

22

Узкое ущелье было перегорожено высокой каменной стеной. Наверху имелись зубья, раздвоенные как жало змеи. Блеск стали и, время от времени, раздающееся бряцанье, говорили о том, что за зубьями скрываются стражники крепости и приближаться к ней надо осторожно, а переговоры лучше провести на расстоянии.

Мелкие камни усеивали долину, словно когда-то над ней прошел каменный дождь. Земля здесь была рыхлой и на ней ничего, кроме слабой, пожелтевшей от сухости травы, не росло. Кроме травы и камней, отличительной особенностью долины были скелеты. В основном скелеты лошадей и людей. Кости были покрыты каким-то синим налетом, в некоторых местах собирающихся каплями, больше всего синего налета было на черепах. Не было ни одного скелета целиком. Черепа лежали всегда отдельно от остального. Создавалось впечатление, что здесь когда-то произошла битва с чудовищами, откусывающими лошадям и всадникам головы. Битва, закончившаяся поражением людей.

Серзак из-под ладони, приставленной к бровям, с неудовольствием и нескрываемым скепсисом осматривал стену крепости, перегородившей путь. Губы его беззвучно шевелились. Каменные блоки стены были плотно пригнаны друг к другу, так плотно, что и самый тонкий нож не прошел бы между ними. Сами камни были отполированы до блеска.

— Что будем делать? — спросил Конан, оглядывая склоны ущелья.

Они тоже были неприступны, по мнению киммерийца. Слишком крутые, чтобы можно было по ним идти и слишком гладкие, чтобы можно было по ним лезть, к тому же, ближе к вершине, стены становились отвесными, а потом и вообще нависали над долиной, создавая непреодолимый барьер. Нечего было и думать, что удастся миновать крепость. Оставалось надеяться, что защитники крепости сначала выясняют, кто перед ними, потом стреляют. Надежда призрачная, никто еще никогда не встречал таких странных стражников.

Серзак смотрел на зубья стены и пытался уловить, где, по мнению защитников крепости, проходит граница, за которой прохожий одним легким движением пальца, лежащего на спусковом крючке арбалета, превращается во врага.

— Дождемся темноты, — заявил Горкан.

— Ну хорошо, будет темнота, — сказал Серзак. — А дальше что? В темноте у нас вырастут крылья или в стене откроется проход? А может быть ты знаешь, как уговорить стражников спустить нам корзину и поднять нас на стену, чтобы мы в благодарность постарались перебить их?

— Ни то, ни другое, ни третье, — объяснил Горкан. — Дождемся ночи, — добавил он. — Только когда наступит тьма, ради Сета, молчите, и вообще не создавайте шума.

Ничего другого не оставалось. Солнце издевательски медленно тонуло в волнах горных кряжей. Темнота ползла как умирающая черепаха. Зажглась первая звезда, потом еще и еще. Синее небо продолжало темнеть, пока не стало совсем черным. Колючки звезд сияли гораздо ярче, чем на равнине. Полное лицо луны уставилось на горы с излишним вниманием.

На стене один за другим зажглись огни. Донеслись резкие голоса солдат, сменяющих стражу, и бряцанье оружия.

Долгое время ничего не происходило. Повинуясь Горкану, его спутники молчали и старались даже не шевелиться. Серзак, как выяснилось, довольно шумно дышал, даже с присвистом, что-то у него было не в порядке с легкими. Первым нарушил молчание сам кешанец.

— Нужна кровь, — объявил он. — Пусть земля выпьет крови.

Конан немедленно вытащил кинжал и провел глубокую черту на своей ладони, затем сжал ее в кулак. Кровь стала капать на песок. В призрачном свете звезд и луны было все же видно, как по земле расползается вширь темное пятно.

Задрожала земля. Мелкие камни стали подпрыгивать, словно приближалось стадо слонов или огромный табун лошадей.

Горкан вскочил, быстро оглядываясь. Что-то определив по движению травы, камней и песчинок, он сделал знак остальным следовать за собой и, отойдя на десяток шагов, потянул из ножен меч. Конан, почувствовав приближение опасности, вытащил меч даже раньше, чем это стал делать кешанец.

Земля в том месте, где они недавно сидели и где темнело пятно крови, стала вздуваться и почва двинулась, как вода, когда на поверхность всплывает из глубин морских какое-то жуткое гигантское чудовище. Затем земля провалилась.

Из земли высунулось что-то тупое, какой-то обрубок с лоснящейся поверхностью. Затем во мраке возникли три холодных красных глаза, светящихся голодом, в которых не было и намека на разум.

Червь двинулся к людям. Его рот был сейчас закрыт, он представлял собой просто маленькое сморщенное отверстие, сквозь которое тонкой струйкой лилась белая густая жидкость. Три красных глаза, сверкающие как рубины, располагались вокруг рта, по мере приближения они светились все ярче и ярче. Круглый рот медленно открылся, обнажив кольцо мелких направленных внутрь зубов.

Серзак громко завопил и упал на землю, забормотав что-то на незнакомом языке. Все произошло очень быстро, и Конану некогда было думать, почему Горкан чувствовал себя столь уверенно, когда в соответствии со здравым смыслом шансов на победу не было.

Конан прыгнул вперед и ударил по одному из светящихся рубинов. Глаз погас, но червь словно и не заметил этого. Возможно, рубины вовсе не были глазами.

Горкан тоже нанес удар одновременно с киммерийцем. Червь дернулся сначала в одну сторону, потом в другую, и сбил Конана с ног. Северянин увидел раскрывающийся рот прямо над своей головой. Запах от червя исходил отвратительный, как от куска гнилого мяса. Конан зарычал от ярости и ткнул острием меча червю в пасть, сломав ему один из зубов.

Червь сжал рот и поднялся над Конаном. Киммериец откатился из-под чудовища и вскочил на ноги. Серзак продолжал громко вопить.

Настал черед Горкана упасть под червя. Кешанец тоже поорудовал мечом во рту твари, лишив ее еще нескольких зубов и доведя до крайней степени ярости.

Конан воткнул меч в брюхо чудовища и стал проворачивать его. Тварь дрожала, но не пыталась вновь подмять киммерийца. Она явно была гораздо больше увлечена Горканом. В пылу борьбы Конан не сразу обратил внимание на то, что происходит с кешанцем, а когда все же обратил, то уста его невольно прошептали запретное имя бога шемитов. Рука Горкана по плечо была засунута в сомкнутый рот червя. Кожа вся была в дырах, сквозь которые проступало мясо, но лицо кешанца ничего, кроме сосредоточенности, не выражало.

Серзак перестал кричать и вдруг метнулся к червю с обнаженным кинжалом. Он ткнул твари в один глаз, потом во второй. Были рубины глазами или нет, а червю без них стало заметно хуже. Или просто удары Серзака совпали с чем-то скрытым от человеческих чувств. Как бы то ни было, чудовище оставило руку кешанца. Сползло с него и принялось зарываться в землю в другом месте.

Горкан накинул на руку плащ. На миг Конану показалось, что на руке совсем не осталось плоти, что из плеча кешанца торчат белые обглоданные кости. Горкан открыто улыбнулся.

— Нам надо спешить, — сказал он. — Ходы этих тварей не слишком прочные. Земля быстро обваливается. — Подавая пример, он первым прыгнул в дыру, из которой появился червь.

Серзак не заставил себя ждать. Перед тем как последовать за ним, Конан оглянулся на место сражения с подземной тварью, и подумал, что Горкан явно знает больше, чем говорит.

Внутри хода стоял тошнотворный запах гниющего мяса. С потолка непрерывно отваливались пласты склеенного песка. Стены были скользкими как свиные внутренности.

Серзак сразу же упал и Конан едва не споткнулся об него.

— Дай руку, — взмолился Серзак.

Конан рывком поднял старика и взвалил на плечо. Серзак опять пробормотал что-то на незнакомом языке.

23

Шаги Горкана раздавались уже на достаточно большом расстоянии. Кешанец не собирался никого ждать. Конан несколько раз поскальзывался, но мгновенно вскакивал. Падающий на голову и согнутую спину песок не позволял забыть, где они находятся и что в любой момент может случиться. Серзак тяжело дышал. Торопливые шаги кешанца сталираздаваться чуть ближе.

Судя по пройденному расстоянию, они должны были уже находиться у стен крепости, если не под ней. Ход шел, слава Крому, прямо и не отклонялся ни вверх, ни вниз.

Звуки шагов изменились. Стали суше, отрывистее. Хлюпанье прекратилось. Запах червя ослабел. Сверху прекратил сыпаться песок. Горкан остановился. Конан, почувствовав под ногами камень, подошел к кешанцу вплотную.

— Слышишь? — спросил кешанец.

Сквозь дыхание троих людей и шорохи земли явственно раздавался звук неумело терзаемых струн. Затем, как и следовало ожидать, послышался совершенно гнусный неразборчивый голос.

— Мерзавец совершенно не умеет петь, — очнулся Серзак. — Я бы с удовольствием отрезал ему язык и заодно уши, чтобы он окончательно отказался от музыки.

— Сейчас тебе представится такая возможность, — сказал Горкан. — Мы находимся под крепостью. Здесь уже не обычный ход червя. На наше счастье тварь проползла сквозь старый фундамент. — Кешанец постучал рукояткой меча по каменной стене. — Чувствуете?

Конан пожал плечами, однако его жеста никто не заметил, поэтому он был вынужден выразить свою мысль вслух:

— Да, но как мы пройдем дальше? Камень ведь еще прочнее, чем песок. Не думаю, что нам так легко удастся разрушить стену.

— Я знаю лучший выход, — заявил Горкан.

Он принялся методично обстукивать стену.

— Правильно делает, — заметил Серзак. — Так хорошо должно быть слышно только сквозь тонкую стенку. Я думаю… — Серзак собирался продолжить рассуждения, но Конан прервал его, грубо ткнув в зубы. Ему казалось, что дело Горкана будет эффективнее в полном молчании.

Стук стал другим и прекратился.

— Здесь, — уверенно сказал Горкан.

Сталь заскрежетала о камень. Послышалась серия отрывистых ударов разной тональности, а вслед за тем раздался скрип вынимаемого камня и появился прямоугольник тусклого красноватого света. Звуки музыкальных упражнений стали явственнее. Заплетающийся мужской голос пел о женщине, работающей на поле, от зари до зари не разгибая спины и ждущей своего возлюбленного год за годом. Запахло пивом, жареным мясом и затхлыми благовониями.

— Помоги мне, — попросил Горкан.

Конан опустил свою надоедливую, но ценную ношу и принялся вместе с кешанцем расширять проход, вынимая из стены камни. Сделав отверстие достаточным, Горкан просунул в него голову.

— Все нормально, — сказал он, всовываясь обратно.

Конан тоже заглянул. По ту сторону стены было длинное узкое помещение с кольцами в стенах, к которым крепились цепи. Узилище, но заброшенное. Цепи были ржавыми, кожаные ошейники съедены — кроме заклепок на полу ничего не осталось — и даже ни одного скелета у стен. Копошившаяся в дальнем углу крыса равнодушно посмотрела на голову Конана. Голова ничуть не заинтересовала животное. Щель под дверью была куда важнее. Сквозь нее и еще квадратные отверстия под потолком проникал свет и звуки.

Удовлетворенный осмотром, Конан втиснулся назад, и они с Горканом продолжили работу. Серзак тоже попытался убедиться, что все нормально, но его мягко отстранили.

Разбор стены не занял много времени и сил. Все трое тихо и спокойно проникли в узилище и подошли к двери. Крыса уже добилась своего и ее хвост исчез в щели. Конан подпрыгнул, зацепился за края отверстий, подтянулся и взглянул, что за ними.

За ними оказалась тесная караульня с обитой железом дверью с огромным железным засовом и грубо сколоченным столом. На столе стоял глиняный кувшин, тарелка с обглоданной костью и толстая свеча, накрытая колпаком из красного шелка с изображениями цветов и бабочек. Рядом, чуть отодвинувшись, сидел на трехногом табурете грузный мужчина с глазами навыкат. На коленях у мужчины стояла затейливо раскрашенная тыква-горлянка и он совершал у ее горла какие-то нелепые ласкающие движения толстыми пальцами и старательно открывал рот. Вглядевшись, Конан обнаружил, что от горла тыквы к ее пузатому низу тянутся две струны.

Конан опустился. Горкан внимательно осматривал дверь. Взглянув на киммерийца, коротко кивнувшего, он тоже кивнул и всунул между дверью и косяком меч. Конан последовал его примеру.

Еще один кивок — на сей раз гораздо энергичней, и мужчины разом налегли на мечи. Дверь поддалась даже легче, чем ожидалось. Она слетела с петель и грохнулась, подняв тучу пыли.

Северянин первым влетел в караульню, как бросающийся на зайца коршун. И пока незадачливый сторож думал продолжать ему петь или все же закричать от страха, Конан разрешил его проблему, перерубив горло. Бедняга забулькал и повалился на пол.

Тыква-горлянка выпала из мертвых рук.

24

Длинный сводчатый коридор на нижнем уровне крепости был надежным убежищем для уставших от многолетней службы воинов. Начальство относилось к ним с пониманием и посылало нести караул сюда, где никогда ничего не случалось и не могло случиться, но по странной прихоти верховного стража, раджи Гириша, нужно было выставлять пост. Стены из черного камня были покрыты пометом летучих мышей. Под ним угадывалась древняя резьба с изображениями умерших богов и богинь незапамятных времен. Свет трех синих фонарей делал землистые лица немолодых стражников мертвенно-бледными. Они прихлебывали пиво из больших кожаных кружек и по очереди бросали на раскрашенную черными и белыми стрелами доску два шестигранника из слоновой кости. Шлемы воинов были перевернуты и в них лежали кучки медных монет. В одном монет было раза в два больше.

— Тебе как всегда везет, Матхур, — сказал один из стражников, с искаженным злобой лицом глядя на выпавшие противнику две шестерки.

Матхур язвительно улыбнулся и ласково погладил себя по черной завитой бороде.

— Умение, только умение, Хавиш, — заявил он и с удовольствием загнал в золотые ворота еще четыре камня. У него осталось всего пять камней и он мог не слишком волноваться за исход игры, тем более, что противник даже еще не начинал заполнять ворота своей стороны.

— Что-то Ратхиша не слышно, — заметил Хавиш.

Он тряс в бочонке шестигранники с усердием маслобойщика.

Матхур пожал плечами.

— Наверное, заснул. После этого пива меня тоже всегда спать тянет, — Он заглянул в свою кружку. — Давай быстрее. Надо еще за пивом сходить… — Матхур поднял голову и лицо его совершенно исказилось.

За спиной Хавиша совершенно бесшумно появились три чудовищные человекоподобные фигуры. Они вышли с узкой лестницы, ведущей вниз в караульню, где должен был находиться Ратхиш. Фигуры отличались друг от друга — одна была черной, другая с плечами как у быка, а третья была маленькая и очертания ее скрывались серой хламидой.

Второй стражник перевернул бочонок.

— Вот… — сказал он и склонился над шестигранниками, желая взглянуть сколько ему выпало, но его желание так и не осуществилось, потому что ему отрубили голову.

Голова шлепнулась на стол, задев шлемы, и медные монеты рассыпались.

— Демоны! — заорал Матхур, пытаясь дрожащими руками дотянуться до алебарды, приставленной к стене.

Один из демонов встряхнул космами и проткнул Матхура. Стражник схватился за лезвие, из горла у него хлынула кровь и он упал макушкой в собственный шлем.

Дальше по коридору послышались торопливые шаги и на миг из открывшейся двери показалось улыбающееся лицо. Завидев троих демонов, лицо враз перестало улыбаться и попыталось скрыться, но у него во лбу вдруг вырос кинжал. Тело с громким стуком повалилось в коридор.

Раздался истошный женский крик.

— Он был не один, — пробормотал Серзак.

Конан уже несся вперед, вращая мечом.

Горкан перевернул лежащего у порога на спину. Лицо было молодое и даже красивое, если бы не кинжал во лбу.

— Не так уж я и не пригоден, — заметил Серзак, выдергивая кинжал. Старик тяжело дышал, но был полон рвения.

Конан выскочил за дверь и остановился перед крутой винтовой лестницей. Он заметил краешек зеленого платья, с шуршанием скрывающийся за поворотом. Остро и вкусно пахло жарящимся мясом.

Северянин обуздал желание прыгать по ступенькам как горный лев и стал подниматься осторожно, прислушиваясь к звукам сверху. Громкие голоса — мужские и женские — разом обрушились на него. Он понял, что убегающая женщина открыла дверь в помещение, где было полно народу.

— Ну что там? — осведомился подошедший Горкан.

— Тут нам придется попотеть, — ответил Конан и сделал знак прислушаться.

Горкан обнажил зубы в хищной ухмылке.

— Похоже на крики стервятников над павшим слоном, — заметил он.

— Слона они вряд ли дождутся, — без тени улыбки заявил Конан.

Серзак побледнел больше обычного.

— Не нравится мне все это, — сказал он. — Я, конечно, хочу попасть по ту сторону крепости, но зачем же с такими трудностями…

— Заткнись, — прорычал Конан.

Наверху раздались возмущенные яростные вопли. Все голоса перекрывал мощный бас, гудящий как труба, призывающая на последний бой. Для многих и многих это обещало быть не только сравнением.

— Вниз, за мной! — вещал бас. — Мы покажем этим ублюдкам! — Что именно хотел показать обладатель баса так и осталось невыясненным.

Он первым, следуя своему призыву, выскочил на лестницу и столкнулся налитым кровью взглядом с ледяным взглядом киммерийца.

Четыре удара сердца понадобилось Конану, чтобы преодолеть расстояние в десять ступеней. Жирный боров с гулким голосом действовал, не раздумывая. Скорее всего, не от избытка смелости и лихого безрассудства, а оттого, что думать не умел, ибо если бы он умел, то не составило бы особого труда понять, что бросаться с обглоданным окороком на человека, вооруженного двуручным мечом, по меньшей мере, равнозначно самоубийству. Конану было даже жаль беднягу, когда он раскроил ему череп. Серое мозговое вещество там все-таки было.

Другие воины тоже не блистали тактикой. Они теснились в узком проходе, где многочисленность вовсе не являлась достоинством.

Конан бросился на них со свирепостью дикого кабана.

Лестница в несколько мгновений покрылась кровью и вывалившимися внутренностями. Толпа слегка протрезвела и отхлынула назад, в освещенный факелами большой зал.

Северянин, ступая по трупам, последовал за толпой.

Тени прыгали по завешанным темными гобеленами стенам. Столы ломились под тяжестью зажаренных целиком свиней и горами различных фруктов. Кости и объедки валялись всюду, вперемешку с пьяными солдатами, которые, почуяв неладное, начали подниматься. Дым и жар валил из открытой кухни, где спиной к происходящему, продолжали орудовать голые по пояс потные повара.

— Руби его! — истошно завопила блондинка в зеленой одежде, стоявшая у дальней стены, запуская в киммерийца глиняным кувшином, который оказался наполнен вином и летел через зал, разбрызгивая животворящую жидкость. — Гинкуш, ради меня!

Бородач в рогатом шлеме с белым хвостом яка пробирался к незваному гостю, держа в руке тяжелый топор с двумя лезвиями, следя за варваром. Конан с неподвижным лицом ждал воина, у его ног смешались вино и кровь.

Гинкуш прыгнул вперед и ударил, с силой разрубив воздух. Северянин увернулся с легкостью, которой позавидовала бы голодная пантера, хватающая добычу, и нанес ответный удар. Солдат едва успел отпрыгнуть, но сделал это настолько неудачно, что подвернул ногу и со стоном повалился прямо на осколки кувшина. Они не добавили ему ни мужества, ни сил. Он попытался заползти под стол, но Конан милосердно ударил его сапогом в висок, отправив в черное беспамятство.

Другой воин, протрезвев лишь наполовину, попытался нанести киммерийцу удар ножом, и тотчас поплатился за это, извиваясь в луже крови, посреди собственных внутренностей, вывалившихся из распоротого живота.

— Берегись! — Кинжал Серзака сверкнул словно жало кобры, пролетев мимо лица киммерийца и воткнувшись в горло блондинке, которая выронила из поднятой для броска руки тонкий стилет.

Горкан, оказавшийся рядом, работал как жнец в поле. Он считал, что лучше иметь за спиной настоящих мертвецов, чем просто мертвецки пьяных.

Дородный темнокожий воин в шлеме с черным хвостом яка бросился на Конана с алебардой. Северянин отклонил удар в сторону и пока воин вытаскивал лезвие алебарды из стола, локтем вбил ему кадык в глотку.

Снова послышался крик Серзака.

Нечленораздельный, сдавленный крик человека, которого душат.

Конан огляделся и увидел, что рядом со входом на кухню двое здоровых солдат держат беднягу на весу за горло. Киммериец бросился на обидчиков Серзака. Они отпустили его, и с громкими воплями кинулись на Конана, вынимая из ножен свои широкие кривые мечи.

Голова одного из них сразу слетела с плеч, ливнем хлынула кровь, черты лица превратились в черты персонажа трагического театра масок. Стальной шлем под легкомысленной шапочкой спас череп второго от продолжающего свой смертоносный путь лезвия, которое скользнуло, срезав ему правое ухо.

Серзака, оставленного без присмотра, опять схватили.

Длинные рыжеволосые руки обхватили старца за грудь, сильно ограничив его свободу движений. Но не настолько, чтобы он не смог дотянуться правой рукой до глаза противника. Вендийский воин разразился пронзительным криком зарезанной свиньи, сжимая зияющую пустотой глазницу. Серзака, однако, не отпустил.

На помощь ему подоспел еще один рыжебородый вендийский солдат и приставил к горлу старца острый как бритва нож.

— Бросайте оружие! — заорал он под аккомпанемент продолжающего выть от боли соратника и для убедительности сделал на шее Серзака неглубокий разрез.

Сказитель отчаянно захрипел и забился, словно пойманная в силки птица. Он пытался что-то сказать, но не мог.

— Бросайте оружие! — повторил солдат.

Слезы лились по лицу старика, слезы боли и унижения.

Ни у Конана, ни у Горкана ни на миг не возникло сомнения, что произойдет, когда они сложат оружие. Смерть улыбалась всем троим своим извечным ироническим оскалом.

— А что это тут у нас происходит? — осведомился ласковый медоточивый голос, и в зале с видом отца семейства, заставшего своих чад за фривольными играми, появился тучный человек с круглым, улыбающимся как солнце лицом. На человеке был расшитый золотыми драконами шелковый халат, черная шелковая шапочка, завязанная под подбородком и сафьяновые сапоги с непомерно длинными носками, загнутыми вверх и вбок.

— Демоны, раджа Гириш! — доложил воин, выскочивший из-под стола и распростершийся ниц перед повелителем. — Да падет на них твой праведный гнев!

— Гнев мой скорее падет на тебя, ничтожный раб, — сказал Гириш, наступая ногой на спину воина.

Девушки с тонкими талиями, стайка которых находилась за спиной повелителя, рассмеялись как маленькие серебряные колокольчики, смущенно прикрывая рты хрупкими пальцами. Два огромных воина с закрытыми лицами, стоявшие по обе стороны от верховного стража, выступили вперед, и один из них молниеносно обнажил меч, ожидая приказа хозяина.

Гириш ленивым равнодушным взглядом провел по залу, остановившись на Конане лишь на мгновение, но когда взор его пал на Серзака, лицо повелителя преобразилось.

— Ты? — Губы раджи изобразили бутон тюльпана, а брови поднялись вверх, как крылья собирающейся взлететь птицы. — Что делает столь уважаемый мною человек в такой странной компании кровожадных демонов?

Солдат, державший нож у горла Серзака побледнел, рука его безвольно опустилась. Рука второго разжалась, и он тихо сполз по стене, как опорожненный бурдюк с вином.

— Вообще-то мы не собирались никого убивать, — заявил освободившийся старец.

Конан и Горкан с изумлением поглядели на него.

— Ну ладно, верю, что вы не демоны, — сказал Гириш, подняв к груди пухлые ручки и сложив их в приветственном жесте, и коротко мелко поклонился. — Пусть твои друзья отдохнут. Я предоставлю им лучшие условия. А нам нужно поговорить наедине.

25

Отдых в лучших условиях, по мнению Гириша, как выяснилось, состоял в том, что гостей приковали цепями в начисто лишенном света подвале, наполовину заполненном вонючей жижей, которую даже с некоторым преувеличением трудно было назвать теплой. При этом с гостей полностью сорвали одежду и слегка побили, в частности и по лицу, когда они никак не могли ответить.

Конан сразу понял все это, очнувшись. Тяжелый запах ударил в ноющий нос, замерзшие ноги с трудом чувствовались, вытянутые руки затекли. Вонючая жижа, хлюпая, медленно, но верно поднималась. Нестерпимо жутко болела голова, она напоминала расколовшийся камень для метательной машины. Конан провел языком по разбитым губам и сплюнул скопившуюся во рту кровь. Он отчетливо помнил, как стайка тонкостанных девушек окружила их с Горканом и они, разомлев от серебряных голосков и прикосновений хрупких пальцев, позволили себя уговорить убрать мечи в ножны. Гостей принялись щедро потчевать мясом и вином, пока вокруг молчаливо суетились наголо бритые рабы в черных одеждах, убиравшие трупы и приводившие корчму в порядок. Конану понравилось местное вино и девушки. После славной драки это было вдвойне приятно.

Девушки говорили на незнакомом языке, забавно растягивая гласные. Киммериец не понимал, о чем болтают красавицы, может быть они ругают его последними словами, но при этом они так улыбались и их глаза излучали такое нежное мерцание, что варвар ни на мгновение не мог стереть с лица дурацкую улыбку. Две девушки сидели у него на коленях, а одна забралась под стол и терлась о его ноги, изображая мурлыкающую кошечку.

— Пожалуй, мы не напрасно прогулялись, — расслабленно заметил Конан. — Даже если Серзак все наврал, я ему заранее прощаю. Только я бы здесь ненадолго задержался.

— Ты прав, — сказал Горкан, отрываясь от губ красавицы, чтобы протянуть руку к кувшину с янтарным вином. — Я бы тоже задержался. Ненадолго, разумеется.

Рабы принесли несколько музыкальных инструментов. Что-то вроде арфы, две свирели разной длины и две пары металлических тарелочек, связанных между собой голубыми шелковыми ленточками. Оставшиеся не у дел красавицы принялись ублажать гостей игрой и пением. Конан так расчувствовался, что попытался подыграть музыкантшам ударами могучего кулака по столу, но быстро убедился, что не совсем попадает в такт, и бросил это занятие.

Следующим ярким воспоминанием был долгий сводчатый коридор, где рабы в меру сил помогали гостям удержаться на ногах. Коридор качался, словно они находились не в каменной крепости на твердой земле, а на галере, попавшей в жестокий шторм.

Девушек уже почему-то не было.

— А где девушки? — взревел Конан, отбросив помощников к стенам. — Где мои красавицы? — продолжал вопрошать он, но ни рабы, ни Горкан, висевший на руках помощников, словно мешок с костями, не ответили киммерийцу. Смутное подозрение закралось в душу Конана. — В вине был яд! — заорал он и попытался приблизиться к соратнику, но тут на голову Конана обрушился сокрушительный удар, все сильно поплыло перед глазами и пропало в кромешной тьме.

— Ну и как мы здесь оказались? — спросил Горкан, слегка погремев цепями. Жижа заколыхалась. Где-то неподалеку запищали крысы.

— Нас вероломно отравили, — объяснил Конан. — В вине был яд.

— Я мог бы это предположить, — сокрушенно вздохнул кешанец.

— Только в таком гиблом месте, как это, понимаешь, что значит свобода, — сказал Конан. — И понимаешь, что хотели сказать древние мудрецы, говоря, что душа и тело взаимно сковывают друг друга. Сила души — это слабость тела, и наоборот. Многое я бы отдал, чтобы вновь ощутить воздух, не ограниченный в передвижении, тот воздух, что называют ветром. И я бы хотел хотя бы еще раз взглянуть в безграничное небо.

Жижа заколыхалась сильнее и раздался оглушительный хруст костей. Цепь снова загремела и что-то громко плюхнулось в воду, обдав Конана фонтаном грязных вонючих брызг.

— Ты что там делаешь? — обеспокоено спросил он, отплевываясь.

— Освобождаюсь, что же еще, — сказал Горкан.

Снова раздался хруст костей, грохот цепи и новый фонтан брызг.

— А, так они и ноги нам сковали, — недовольно заметил кешанец.

— Честно говоря, я не чувствую, сковали ноги или нет. Я вообще ног не чувствую, — произнес Конан, вспомнив, как ему показалось, что червь обглодал руку Горкана по плечо. Теперь у него возникли сомнения относительно того, действительно ли ему показалось. Что-то с Горканом было определенно не так.

Раздался тяжелый всплеск и Конан перестал слышать дыхание кешанца.

— Что с тобой? — воскликнул северянин, но ответа не получил.

Крысиный писк становился все громче. Киммериец ждал. Прошло довольно много времени, прежде чем опять послышалось дыхание Горкана.

— Все, я освободился, — сказал он. — Теперь твой черед.

— Но я не могу вытащить руки из колец, — сказал Конан. — Я не могу даже как следует ими пошевелить. У меня нет твоего умения.

— Ерунда, — заявил Горкан. — Умение есть у всех, да и здесь оно не главное. Тут важнее всего забыть на время о боли. — Он вплотную подошел к киммерийцу. — Готов?

— Да, — ответил Конан, задержав дыхание и сжав зубы.

Он почувствовал, как его запястья зажали в стальные тиски и начали медленно закручивать винт. Затем раздался хруст, темнота сделалась огненно-красной, и в ней заплясали сотни маленьких смеющихся демонов с черными крыльями. Конану показалось, что у него больше нет кисти, что ее отрубили ударом тупого топора. Хруст повторился и темнота опять стала обыкновенной темнотой.

— В Кешане я считался лучшим костоправом, — без ложной скромности объявил Горкан. — Ко мне стремились попасть знатнейшие люди Алкменона и Кешлы. Но я не отказывал и бедным. Все страждущие обретали утешение, и никто не уходил со своей болью обратно. — Говоря, Горкан взялся за вторую руку киммерийца. Конан сделал глубокий вдох.

На этот раз он знал, чего ожидать и операция прошла легче. Демонов с черными крыльями уже не было. Только тиски, красная тьма и удар тупого топора.

— По-моему с тех пор утекло слишком много воды, — придя в себя, заметил Конан. — Ты уверен, что все сделал правильно?

Горкан не успел ответить на оскорбление.

Скрежет дверного засова заставил кешанца замолкнуть, даже еще не начав говорить. Заскрипела дверь, и на колышущуюся воду упал прямоугольник тусклого света, в котором стояла, опираясь на косяк, слегка пошатывающаяся тень стражника. Свет упал и на отверстие вентиляционной шахты, забранное железной решеткой. Любопытные дергающиеся мордочки и розовые лапки крыс просовывались сквозь решетку.

— Сейчас я прибавлю этим гнидам сладкой водички! — заявил стражник и покачнулся вперед, едва не свалившись внутрь темницы.

— Давай, давай, прибавь. Им не помешает, — подбодрил гнусный голос. — Будь моя воля, я бы их вообще убил. Жаль, меня тогда не было в корчме. Они бы узнали секиру могучего Кхандина! — Хохот был не менее гнусным.

— Сейчас. — Стражник все еще пытался добраться до своего мужского достоинства, заботливо скрытого в широких кожаных штанах. Глаза его блуждали по воде, стенам и крысам.

Мокрая голова, внезапно возникшая из воды, в первое мгновение ничуть не привлекла внимание стражника — настолько она была неуместна и некстати, но когда у этой головы оказались плечи, а главное — руки, стражник преобразился. Лицо его из довольно-иронического сделалось смертельно испуганным, напрочь перекосилось, так что он вряд ли узнал бы сейчас самого себя, и побледнело как лист пергамента, пролежавший в гробнице тысячу лет. Он даже не смог закричать.

Руки схватили его за щиколотки и сдернули в воду. Другие руки сразу свернули ему голову, чтобы он напрасно не барахтался.

— Да ты что, болван! — заорал гнусный голос и новая тень появилась на пороге с секирой, протянутой рукояткой внутрь темницы. Рукоятка, скорее всего, предназначалась для спасения незадачливых утопающих.

Могучий Кхандин соответствовал собственной характеристике и зычно заорал, завидев освободившегося пленника. Однако его крика никто не услышал и не мог услышать. Толстые каменные стены не пропустили бы и рыка десятка свирепых пещерных львов.

Горкан ухватился за рукоять секиры и дернул ее на себя вместе с орущим Кхандином. Стражник поднял волну, захлестнувшую отчаянно заверещавших крыс. Конан схватил вендийца за волосы и держал его голову под водой, пока он окончательно не успокоился.

— Схожу за ключами, — предложил оказавшийся без дела Горкан.

Он выбрался сквозь прямоугольник света и вскоре раздался его победный ликующий рев. Голова кешанца всунулась обратно в темницу. Он протянул Конану ключи от наножников. В другой его руке была пузатая тыква-горлянка, от которой исходил приятный сердцу винный дух.

26

Лунный свет падал на влагу бассейнов и отсвечивался в каплях на листьях цветов и деревьев. Низко склоненные звезды заглядывали сквозь витую каменную решетку. Стоял аромат мускуса, вендийских духов и юного девичьего тела. Вся закутанная в шелка, золотоволосая служанка, приставленная к Серзаку врачевать его телесные и душевные раны неподвижно сидела перед ним на ковре, освещенная ночным светом с одной стороны и мерцающим пламенем свечи — с другой.

Серзак возлежал на низком диване и потягивал редчайшее вино из драгоценного фарфорового сосуда. Гириш недолго беседовал с ним наедине.

— Много воды утекло с той поры, когда мы виделись в последний раз, — начал он, проведя гостя в комнату, сплошь отделанную ореховым деревом с инкрустациями из слоновой кости, и усадив на сандаловый стул, покрытый шелковыми подушками.

Сам он поместился в такое же сидение напротив.

— Да, много, — с трудом смог вымолвить Серзак, у которого от продолжающегося ощущения ножа у горла стоял зеленый туман перед глазами.

Тянуло свежей прохладой, сплетались в затейливый узор голоса перекликающихся стражей и ритуальные удары оружия по медным щитам. На темном небе звезды сияли, горели и трепетали чистым, холодным огнем, теряющемся в немой глубине. Полная луна стояла высоко, слабым сиянием светились ледяные шапки гор, а глубокие долины тонули в млечной мути облаков. Летал ветерок, прохладный, как прикосновение храмовой девы, не знавшей мужчину.

— Ты сильно изменился, Серзак, — добавил Гириш после продолжительного молчания.

— У меня были на то веские причины, — ответствовал Серзак, которому с каждым мгновением делалось все хуже и хуже. Лицо раджи поплыло и стало раскачиваться как колыбель, которую старик качал в незапамятные времена, когда сидящий перед ним раджа еще помещался в колыбели. — Самые веские — годы. Они забрали у меня цвет моих волос, мои надежды, мои печали и мои возможности… — Серзак закрыл глаза.

— Ты устал, — заметил Гириш. — Поговорим наедине завтра утром. Времени у нас достаточно.

— Не скажи, — сквозь полусон пробормотал Серзак и уход раджи соединился у него с приходом девы, завернутой в шелк, девы-врачевательницы. Увы, не все недуги были подвластны ее исцеляющему искусству.

Утро застало Серзака на ногах. Он не вытерпел. Слишком сильные запахи, доносившиеся из сада, в котором стояло его временное пристанище, никого не могли оставить равнодушным.

Сад поражал воображение. Дивные плоды зрели здесь на раскидистых, пышных деревьях — абрикосы, сливы, инжир и много других плодов. Розы, фиалки, левкои и гиацинты с анемонами росли купами, наполняя воздух райским благоуханием. Смеялись тюльпаны и маки, плескались фонтаны, золотые рыбки стаями гуляли в двух мраморных бассейнах, белом и черном, всюду висели серебряные клетки и в них звенели и щебетали на разные лады удивительные птицы. На цветах, на траве, на листьях блестела и дрожала утренняя роса.

Гириш появился около полудня, когда Серзаку уже окончательно наскучило одному любоваться садом. Он пригласил гостя пройти в беседку, оплетенную густой и темной листвой базилика.

Серзак сразу же убедился в том, что привычки его давнего приятеля, которого он когда-то держал на руках и который любил при случае оросить рукава сказителя золотым дождем, ничуть не изменились. Он нисколько не стеснялся портить воздух, рыгать и плеваться, не глядя куда, хотя бы и на собеседника. Серзак все время с дрожью ждал, когда Гириш пустит изо рта струйку слюны или заплачет, сморщив лицо, превратившись в жуткого маленького уродца.

Речь его, правда, развилась и стала намного более утонченной. Теперь он не употреблял грубых выражений, держался манерно и с достоинством, и правильно составлял сложные силлогизмы.

— Спутаны страницы книги судеб и никто не знает, какими путями придет к своей гибели, — глубокомысленно заметил Гириш, с поджатыми губами глядя на то, как юные служанки, в почтении избегая взглянуть на своего повелителя, подают на стол.

Медные, серебряные, деревянные и глиняные блюда различных размеров — с украшениями и без — имелись здесь. На каждом лежал свой особый вид пищи. Фрукты, овощи, мясо, сласти — все лучшее, что не без борьбы отдавала человеку природа. Длинные серебряные кувшины возвышались среди великолепия как дозорные башни. Пузатые кувшины из черной глины стояли как приготовленные к битве слоны. Глаза не могли нарадоваться, зубы ныли от предвкушения, язык трепетал, словно муж, впервые приближающийся к жене.

Одна из служанок случайно задела ногу Гириша и князь с нескрываемым удовольствием пнул ее в маленький аккуратный зад. Служанка вылетела из беседки, успев поблагодарить господина за урок.

— Надо их все время учить! — сказал Гириш. — Они совершенно не знают приличий и глупы, как коровы.

Беседовали на этот раз долго и со вкусом. Гириш теперь не качался перед взглядом Серзака. Целительница сделала свое дело. Раджа поведал о том, как достиг сегодняшнего положения, какими путями пробирался сквозь лабиринты власти. Он говорил о своих воинах из скрытого гарнизона, лучших из лучших, которых с детства обучают приемам ведения боя.

— Сто двадцать богов войны в моей власти! — с непомерной кичливостью заявлял Гириш.

Серзаку гордиться было особенно нечем, сначала он вздыхал, покачивал головой, от души насыщался едой, которую умел ценить по достоинству, а потом долго и витиевато жаловался на несправедливость судьбы.

— Лучших она унижает, — подвел он итог и горестно уткнулся носом в чашку. Напиток был не простой.

Легкая пелена возникла вокруг Серзака. Ему нестерпимо захотелось рассказать племяннику обо всем, что он знал. Расписать сокровища города Хорто в самых ярких красках, доступных его хорошо подвешенному языку, отточенному на десятках базаров и в десятках долговых ям и тюрем для бродяг, уклоняющихся от податей.

Он мысленно набросал основной план повествования и уже подбирал начальные слова, как вдруг его грубо прервали — в благоухающем саду появились жуткие существа. Темные, злые, в окропленных кровью одеждах, со сталью во взглядах и руках. Сталь в руках вертелась с ослепительной скоростью, разя вскрикивающих воинов в шлемах с хвостами яков.

— Серзак! — заорало одно из существ. — Держи его!

— Сокровища, несметные сокровища сами просятся нам в руки и рыдают в безутешном горе, не в силах вынести с нами разлуки… — все же начал Серзак по инерции.

Гириш изменился в лице. Он приблизил свои глаза к глазам дяди и зловещим шепотом сказал:

— Мы еще встретимся.

— Куда же ты? — спросил Серзак.

Демоны пробирались сквозь стражников, словно через заросли бамбука. Кровь хлестала из разрубленных тел. Вендийские мужи падали с отсеченными головами, руками, ногами, разрубленные пополам. Ярость двоих чудовищ не знала пределов. Словно сама смерть, смеясь, витала над садом и казалось все цветы и листья стали красными. Вода в двух бассейнах превратилась в кровь. Рыбы в ужасе выбрасывались на берег и умирали, корчась среди когда-то благоуханной листвы.

Раджа захохотал, нажимая на подлокотник своего сидения, сделанный в виде греющейся на солнце змеи, и в тот же миг сидение провалилось под пол вместе с ним.

Конан вырос на пороге беседки, как видение ночного кошмара.

Серзак сполз со своего сидения и стал на колени над отверстием в полу.

— Ушел как червь, — объяснил он.

— Теперь и нам не мешает уйти, — заметил Горкан, вытирая меч о подвернувшийся кстати ковер. Они только что убили десятерых, но в крепости сотни воинов, и кешанец справедливо опасался, что со всеми им не справиться.

— Ушел как червь, — тупо повторил Серзак, раскачиваясь над отверстием. Оно захлопнулось с глухим стуком, но старец ничуть не обратил на это внимания.

Горкан поднес его чашку к носу и принюхался.

— А напиток с секретом, — улыбнулся он.

27

Серзак никак не желал приходить в себя. Он впал в невменяемое состояние, никого не узнавал, а главное — не хотел уходить. Он снова бормотал слова на незнакомом языке.

Конан сокрушенно покачал головой, но задерживаться из-за старика не собирался. Он взвалил его себе на плечо и оглянулся на Горкана.

— Как будем выбираться? — спросил он у кешанца, без особой надежды на определенный ответ. Оставалось уповать на случай, который до сих пор был к ним милостив и позволил почти сразу обнаружить свое оружие и одежду, а потом и выйти наверх, в сад, где оказался Серзак собственной персоной. Правда при этом, они постоянно вынуждены были прокладывать себе путь среди защитников крепости и, к тому же, в конце концов упустили самого главного, но нельзя же требовать от случая слишком много.

Горкан пожал плечами, подтверждая все невысказанные мысли Конана.

Серзак вдруг перестал бормотать.

— А там какая-то большая птица, — спокойно и ясно сказал он, удивляя быстрой сменой состояний. — Смотрите, прямо позади черного бассейна. — уточнил он, чем поверг Конана и Горкана в неописуемое изумление.

Они одновременно взглянули в указанном направлении. Ветви персикового дерева шевелились. Несколько листьев закружились в воздухе.

— Очень большая и странная птица, — продолжал Серзак. — Я только что видел, как она высунулась из листвы. У нее голова крупная, как у человека, нет клюва, нет перьев, и, похоже, нет даже крыльев. Такая совершенно голая птица. Хотя нет, во что-то она одета.

Горкан направился к дереву, обнажая меч с самым решительным видом. Послышался человеческий вскрик и жалобный голос взмолился:

— Не надо, я сам выйду. — Из ветвей показалось лицо вендийского воина. Самого маленького воина из всех, кого прежде довелось встретить в крепости Гириша. — Не убивайте меня…

— Мы тебя не убьем, — почти ласково обратился к нему Конан. Вот, кто им нужен! Вот, кто выведет их из крепости без лишних хлопот! Слава Крому, он догадался спрятаться и они его не пришибли в пылу боя, этого безобидного человека, годного разве что охранять листья от гусениц. — Иди сюда!

— Я выведу вас из крепости, — сказал маленький воин. Он оказался весьма догадлив, и получил за это добродушную улыбку Горкана, при виде которой покрылся красными пятнами.

— Не мешкай, — пожурил Горкан.

Человек устремился к выходу из сада. Серзак предпочел снова впасть в невменяемое состояние, на этот раз — молча.

Они переступили через два трупа, поверженных один на другой, лежащих на пороге с открытыми глазами. Белые хвосты яков были буры от запекшейся крови.

— Учти, — не преминул напомнить Горкан. — Если что…

Но человек и без того дрожал как осиновый лист и вряд ли осмелился бы на обратное предательство. Он видел, что произошло с его соратниками, видел, как эти двое демонов в человеческом обличье расправляются с людьми. Он думал только о том, чтобы поскорее выполнить обещанное, и вел демонов самыми глухими коридорами, заброшенными казармами, полуразрушенными лестницами и пустыми тюрьмами, останавливаясь иногда, чтобы переждать проходящие патрули. В таких случаях меч недоверчивого Горкана оказывался у его горла и давил, пока опасность не миновала.

Тревога, как ни странно, не поднималась. Похоже, все были уверены, что пленники висят в темнице, надежно прикованные к стене цепями, если вообще знали о существовании пленников.

Гириш словно провалился в преисподнюю. Иначе, как считал Конан, крепость уже превратилась бы в растревоженное осиное гнездо и им снова пришлось бы проливать чужую кровь, а может быть и пролить свою.

По лестнице, где пахло лошадиным навозом и было темно как в аду, добровольный проводник привел их в конюшню.

Лошади беспокойно заржали.

28

Сингх, главный конюший Гириша, повинуясь его воле приказал заложить две боевые колесницы. Одну в личной конюшне, другую — в общей. Все было готово. Сингх закончил осмотр в личной конюшне и направился в общую. Он знал, что вчера прибыли странные гости, и воины шептались между собой, что гости эти — не люди, они чудовища в человеческом облике и питаются только человечиной и вином. Главный над ними — карлик с желтыми глазами. Он великий колдун, раз заставил служить себе таких могучих демонов. Раджа тоже оказался околдован и принял черного колдуна за своего большого друга, и всячески старался ублажить его. Сингх не сомневался, что воины преувеличивают, но слухи не возникают на пустом месте.

Рабы встретили Сингха лежа животами на земле, смешанной с соломой и навозом. Лошади ржали в своих стойлах и громко фыркали. Чадящие факелы не способны были полностью разогнать мрак у стойл и стен. Главный конюший кивнул, поднимая на ноги рабов и пожелал осмотреть приготовленную колесницу.

Колеса в шесть спиц поддерживали легкий кузов, покрытый кожей с металлическими накладками. К спицам были прикреплены ножи с зазубринами — вторгаясь в толпу вражеских воинов такая колесница молола их как мясорубка, кромсала их тела с усердием хищной птицы. По бокам кузова были прикреплены два колчана с длинными стрелами. Тугие луки и большой прямоугольный щит находились в подставках из сверкающей меди.

Колесница была запряжена двумя рослыми мощногрудыми конями черной масти. Они нетерпеливо перебирали сильными ногами. Острые, прямо поставленные уши выделялись над длинной гривой. Кони скалили зубы и сверкали огненными глазами.

Сингх с удовлетворением провел ладонью по статной шее одного из животных. Конь яро, нервно дернулся, ударив в землю копытом, и угрожающе оскалил зубы.

— Хорошо. Я доволен вами, — сказал Сингх, обращаясь к рабам.

— Благодарим вас, господин, — заголосили рабы, целуя конюшему обувь. Он с раздражением отдернул ноги от их грязных ртов.

Оставалось последнее, самое важное. Такую работу Сингх всегда выполнял сам. Он вытащил из-за пазухи кожаный мешочек, развязал его и извлек белый, подобный облаку, кусочек хекену. который тотчас стал таять в его руках. Аромат распространился по конюшне.

— Зажмите носы! — приказал Сингх и рабы повиновались.

Главный конюший принялся наносить на колеса, кожаный покров и дно колесницы мазки хекену. Кусочек кончился. Сингх вытер пальцы об одежду и смилостивился.

— Ладно, дышите через нос, — добродушно сказал он.

— Благодарим вас, господин, — снова заголосили рабы.

Лошади в стойлах беспокойно заржали.

— Что такое? — испуганно вскинулся Сингх. — Волки? — Перед его глазами мысленно возник грозящий толстым пальцем Гириш, спрашивающий «Ну что же, как там мои кони?», а рядом с ним обнаженный по пояс палач с жутким инструментом в руках — щипцами для отрезания маленьких кусочков кожи.

— Ловите! — сразу взвизгнул Сингх.

Рабы поднялись на ноги и, схватив палки, забегали по конюшне. Раздался звук разрубаемого мяса и из темноты на свет упал безголовый раб. Следом выкатилась его голова с выпученными глазами. Сингх завопил как свинья на бойне.

Другие рабы, выдернув из стоек факелы, бросились разгонять мрак. Лучше бы они этого не делали. Сингх с ужасом увидел демонов, о которых говорили солдаты. Теперь они околдовали еще и вендийца. Воин показывал на конюшего пальцем и что-то говорил. Ледяной холод охватил все существо Сингха, начавшись в щиколотках, он быстро поднялся к плечам и в следующее мгновение уже сжал голову железным обручем.

Конюший не мог сделать и шага.

Он с замершим сердцем смотрел на то, как жуткие демоны шутя расправляются с рабами. Солдаты не присочинили ничего. Настал день последнего суда, не иначе.

Сквозь полузабытье Сингх почувствовал, как его правая рука из каких-то глупых побуждений и надежд вытягивает из ножен меч, и начинает нелепо им размахивать.

Черноволосый гигант приблизился к Сингху и легко выбив меч у него из рук, провел глубокую черту на его животе. Главный конюший схватился за края кожи, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности, но — тщетно. Силы окончательно оставили его и он упал на землю, уткнувшись лицом в конский помет.

— Я никак не пойму, что это за запах, — осведомился пришедший в себя Серзак.

Конан пожал плечами и указал кончиком меча на поверженного у его ног конюшего, дрожащего в смертном ознобе.

— Не знаю чем, но пахнет от него, — объяснил он.

— Им тут все пропахло, этим роскошным господином, — проворчал Серзак. — Не удивлюсь, если он был любовником нашего гостеприимного сверх меры хозяина. Но колесница его великолепна, — добавил он. — А кони просто безупречны.

Серзак вскочил в колесницу и взялся за плетеные из жил поводья. Кони, почувствовав колесничего, встрепенулись и медленно пошли.

— Ворота! — воскликнул Серзак. — Нужно открыть ворота. Скорее!

Вендийский предатель бросился к подъемному механизму и попытался провернуть рычаг тяжелого барабана. Конан и Горкан устремились ему на помощь. С громким скрежетом тяжелые, окованные металлом, ворота разошлись, уйдя в стенные пазы.

Серая лента дороги вилась вниз по бурому, выжженному солнцу взгорью. Далеко внизу блестела серебром река с множеством притоков и зеленели луга. Серзак не обманул. Серый камень все-таки переходил в цветущую долину со звонкими прозрачными ручьями.

Черные кони пошли быстрее. Простор манил их, заставлял вдыхать полной грудью и двигать крепкими ногами. Левый конь неистово заржал и ударил передними ногами в землю.

— Скорее! — повторил Серзак.

Его спутников не пришлось долго упрашивать. Они вскочили в колесницу. Горкан тотчас схватил лук и вложил стрелу.

— Думаю и это понадобится тоже, — сказал Конан, поднимая тяжелый, в рост среднего человека щит.

Колесница выехала из ворот. С внутренней стороны крепость представляла собой многотеррасное сооружение. Нижняя терраса начиналась чуть выше уровня ворот. До нее при желании можно было легко добраться с помощьюобыкновенного копья. Строители явно не думали о возможных внутренних врагах. На всех террасах росли деревья и били фонтаны. В стенах время от времени встречались бойницы.

За колесницей бежал вендийский предатель с обезумевшим лицом и глазами, готовыми окончательно вылезти из орбит.

— Подождите меня! — истошно заорал он. — Я не хочу умирать!

И столько силы было в его отчаянном вопле, что Конан даже протянул к нему руку. Вендиец тоже вытянул вперед руки и пальцы готовы были уже соединиться с пальцами, как вдруг вендийца подбросило, он запрокинул назад голову и из шеи его вышел окровавленный наконечник стрелы.

Конан сразу поднял щит и стрелы забарабанили по нему, словно дождь по туго натянутой крыше шатра. Щит заметно потяжелел и рука киммерийца стала опускаться. Горкан выпустил несколько ответных стрел.

Кони неслись стремительно как ветер, и вскоре стрелы уже не достигали колесницы, а впивались в землю позади нее. Увидев, что опасность миновала, Конан опустил щит. Внешняя поверхность щита походила на спину дикобраза.

29

Целый день и еще одну ночь мчались резвые сильные кони. Ноги Конана дрожали от усталости. Серзак был непривычно молчалив. Только Горкан выглядел как всегда. Он вообще, кажется, был не способен устать. Промчавшись цветущую долину с прозрачными ручьями насквозь — она оказалась весьма невелика — они снова выехали на серую пыльную дорогу. Время от времени попадались купы деревьев и заросли кустов. Ветер причесывал высокие травы, в бледном небе не виднелось ни облачка. Солнце здесь было белое, как лицо внешне холодной северной красавицы.

Серзак стал все чаще оглядываться.

— Пора отдохнуть, — сказал он. — Кони устали. Да и покормить их надо. Нам самим, кстати, тоже не мешало бы покормиться. Еда — это вообще штука очень приятная. Когда ее нет — нет и всего остального. Разве можно захотеть даже самую красивую женщину, если в желудке пусто? Нет, что бы ни говорили, а пища — самое прекрасное, что существует на свете. Я не знаю, чем бы мы вообще занимались, если бы не имели такого удовольствия. Представьте себе, как скучно живет какое-нибудь растение, которое питается исключительно солнцем и водою. От смертной скуки, оно даже не передвигается!

— Я бы так не сказал, — заявил Горкан. — Лично мне известны растения, которые очень даже передвигаются…

— Да ведь это только потому, что они питаются еще чем-то, кроме солнца и воды! — воскликнул Серзак. — Ну разве я не прав?

— Вообще-то, прав, — подумав, ответил Горкан.

Заметив в стороне ручеек, Серзак потянул поводья и заставил коней остановиться.

Конан спрыгнул с колесницы первым. Идти по твердой, не качающейся и не дрожащей земле с отвычки было тяжело. Конан опустился к ручью и зачерпнул воды. В ней плавали какие-то мелкие организмы, но киммерийца это ничуть не смутило. Бывало и хуже.

— Только не вздумай распрягать их, — посоветовал Горкан. — Сдается мне, эти кони не прочь поразмяться.

— Ты считаешь, что я похож на человека, который может позволить коням гулять, где им вздумается? — с видом оскорбленной добродетели отозвался Серзак. — За кого ты вообще меня принимаешь?

Горкан присоединился к Конану, не обращая внимания на дальнейшие рассуждения сказителя. Кешанцу вода не понравилась. Он не стал пить и тщательно вытер руки об одежду. Конан побледнел.

— Вода ядовита? — спросил он, представив себе, что может сейчас твориться у него в желудке. Колодец с осьминогом и жутким змееобразным растением ясно предстал перед его глазами. Еще более ясно вспомнились пояснения — и киммериец мгновенно покрылся холодным потом от ужаса.

— Нет, — ответил Горкан. — Просто мне не нравится пить грязную воду. Неприятно. Уж как-нибудь обойдусь.

Словно тяжелый камень свалился с плеч Конана. Он даже собрался встать и с помощью кулаков объяснить кешанцу, что не стоит делать такие вещи, не стоит смущать человеческие умы и сердца, но подумав, что чернокожий все равно не поймет, решил не делать этого.

Серзак подвел к ручью коней и животные с фырканьем стали пить. Серзак пил тихо и благородно.

— Грязь и вода — это то, из чего мы состоим, — сказал он. — Так что же нам брезговать грязной водой?

Конан, сидя на корточках, осматривался в надежде обнаружить что-нибудь съестное: ягоды, рыбу или хотя бы насекомое пожирнее. На змей и теплокровных животных он даже не рассчитывал.

— Жаль того беднягу, — сказал Серзак. — Он ведь так хотел жить. Только вот цену заплатил слишком большую. Тем обиднее ему было умирать. Но ничего — в аду его соратники сторицей возместят ему ущерб, который он нанес своим предательством! — Серзак встал и повел коней пастись.

Конан все еще тщетно занимался обеденными проблемами, когда истошный крик Серзака слился с тревожным ржанием коней. Северянин мгновенно оказался на ногах, вытянув из ножен меч.

Жуткое существо, словно выпрыгнувшее из снов безумца, мчалось к мятущимся коням. Размером с крупного широкогрудого буйвола, оно обладало гладкой белой кожей и одним толстым в основании, сужающимся к концу рогом. Спина поросла бурой жесткой шерстью. Длинный черный хвост качался из стороны в сторону, из широкой пасти торчали клыки как у тигра, лапы тоже были тигриные, только когти мощнее и длиннее.

Зверь рычал как самец крокодила в верховьях Стикса.

Серзак держал в руках лук и посылал стрелы в стремительно приближающееся чудовище. Он выпустил уже три стрелы и все они попали в цель, но зверь будто и не заметил этого.

Не веря в то, что успеет, Конан все же бросился на помощь. Расстояние между чудовищем и конями сокращалось гораздо быстрее, чем между ним и киммерийцем. С потерей коней еще можно было как-нибудь примириться, но без Серзака все путешествие теряло смысл, а ограничиваться конями чудовище, судя по нему, не собиралось.

Конан во всю мочь орал боевой клич и это возымело действие. Заметив новую жертву, которая сама спешила к нему на обед, чудовище остановилось, пораженное необыкновенным поведением дичи. Сразу было видно, что прежде ничего подобного ему не доводилось видеть.

Дождавшись, когда высокий мускулистый человек с черными космами, окажется на расстоянии прыжка, чудовище прыгнуло, раскрыв пасть и вытянув когти. Оно хотело сразу разодрать неизвестное ему двуногое животное, чтобы потом ни о чем не жалеть. Игру лучше затеять с привычными конями и маленьким человеком со сморщенным лицом, а этого дикаря нужно уничтожить немедленно.

Зверь не учел одного — что дичь будет сопротивляться с упорством камня, противостоящего бурному потоку. Конан поднырнул под чудовище и провел мечом по его животу. Кожа была невероятно прочной. Меч киммерийца оставил на ней лишь царапину.

Яростно рыча, чудовище развернулось. В пылу атаки оно не заметило еще одного двуногого и было неприятно изумлено, когда выяснилось, что его напрочь лишили хвоста. Здесь было одно из слабых мест чудовища, и Горкан даже не ожидал, что с одного удара отрубит хвост.

Тупая морда чудовища с тремя торчащими в ней стрелами болезненно сморщилась. Из уха выросла еще одна стрела. В глазах зверя появилось недоумение. Он попытался снова развернуться, чтобы расправиться с тем, кто отсек ему хвост, но в это время первый из двуногих, черноволосый гигант, срубил ему ухо вместе со стрелой. Чудовище взревело и подпрыгнуло на месте, высоко взлетев в воздух и мотая большой головой. Рог его угрожающе уставился на Конана, и как только чудовище очутилось на земле, то сразу бросилось на варвара. Северянин едва успел увернуться. Рог все же слегка задел его и в кровь разодрал кожу на руке. Задние ноги зверя провели в земле глубокие борозды рядом с ногами Конана. Он быстро откатился в сторону.

Чудовище пронеслось по инерции несколько десятков шагов и бросилось обратно. Горкан перепрыгнул через валяющегося киммерийца и сам кинулся на рог зверя. Его подбросило, брызнувшая кровь окрасила морду зверя. Горкан ухватился за жесткую шерсть на спине чудовища. Зверь завертелся на месте, пытаясь сбросить надоедливое двуногое.

Горкан выхватил длинный тонкий нож и всадил его зверю в ухо по самую рукоятку. Затем еще раз. Из уха потекла темная густая жидкость. Горкан попробовал всадить нож зверю в глаз, но веки реагировали слишком быстро и были прочными. Чудовище замерло на месте, присев на задние лапы и вытянув передние.

Оно подняло тупую морду к бледному пустому небу и издало столь жуткий рев, что у Конана по телу пробежала судорога. Он только один раз слышал подобный звук, и это было в море, когда корабль, на котором он плыл, попал в густой холодный туман между северными островами. Моряки считали, что так плачет детеныш морского змея.

Горкан скатился с чудовища и побежал к колеснице.

— Уезжаем отсюда! — закричал он.

Серзак мгновенно оказался внутри кузова и схватился за поводья. Конан и Горкан были в колеснице мгновением позже. Кони были рады поскорее убраться подальше от ужасного зверя и сразу понеслись во весь опор. Слышался стук копыт, гул ветра, да еще долго — рев раненого чудовища.

30

Три страшных недели прошло с того дня, когда из города Хорто изгнали белого тигра, возложив на него грехи горожан. Луна превратилась из серпа в медный круг, и снова начала худеть. Царь Воледир был безутешен. Ни танцовщицы с полными бедрами и тонкими талиями, ни женщины-ящерицы с извивающимися телами, ни акробаты с огненными палицами, ни глотатели ножей, ни заклинатели змей не радовали его, не разгоняли ни на йоту мрачных туч его мыслей. Целыми днями неподвижно сидел он на железном троне, в благородном жесте опустив лоб на ладонь правой руки.

Сбывалось немедийское пророчество и бессилен был царь. Толпы людские поднялись как звери из глубин морских и пожирали все на своем пути. Брат дрался с братом, друг восставал на друга, и не было покоя и мира нигде. Всюду свирепствовала смеющаяся над людскими пороками смерть. Убить могли за кусок хлеба, за невинную улыбку, за то, что ты — чужой. Или, наоборот, убивали самых родных и близких, желая избавить от мучений. Погибшим не было счета. Крысы и воронье поедали людей прямо на улицах и шпионы царя с ужасом рассказывали об этом, каждый день принося все более и более страшные новости, но каждый день шпионов становилось все меньше и меньше.

Безумие охватило город и первый отряд солдат-усмирителей полностью погиб. Второй отряд вышел из крепости и сражался с усердием, истребив большую часть взбунтовавшейся толпы, и когда уже казалось, что все пришло в норму и ярость человеческая улеглась, новые повстанцы — в основном женщины и дети — напали на миротворцев. Царь Воледир, наблюдавший за ходом битвы, приказал трубить отбой. Силы были сохранены. Воины заняли круговую оборону внутри дворца.

Три дня прошли относительно спокойно, а на четвертый в полдень была дочиста вырезана стража городских стен. В увлечении толпа даже не заметила, что уничтожила всех и только спустя некоторое время, до людей дошло, что открыть городские ворота они не смогут. Не осталось никого, кто смог бы подсказать как это сделать. Пытались выломать ворота, но это было то же самое, что ломать стены. Неимущие люди сбежали из города, спустившись со стен, но другие никак не могли оставить свое добро.

Дворцовая стража бдительно несла круглосуточную службу, ни на мгновение не опуская оружия. Глаза воинов вглядывались в прилегающие ко дворцу узкие улочки, по которым особым указом было запрещено ходить после захода солнца. Сотни факелов освещали улочки, и все же каждый день приносил новые беды. Каждый день находился безумец, пытающийся прорваться во дворец.

Многие доблестные солдаты погибли от рук ночных лазутчиков. Царь оплакивал павших воинов, и щедро одаривал их семьи.

Нефритовые покои были в эти дни непривычно пусты и холодны. Слышался плач наложниц и тихие молитвы храмовых дев, просящих богов, чтобы царь вновь пришел к ним. Они хотели видеть его божественный лик, подобный солнцу, хотели вновь ласкать его тело, подобное благоухающему цветку, и плакали, не в силах противостоять желанию ощутить царя внутри себя, ощутить хоть на одно мгновение.

Царь Воледир ждал, когда горожане смирятся и придут к нему на поклон за прощением, но во дворец проникали лишь убийцы и воры. Дни проходили за днями, и никаких изменений не было.

Воледир продолжал пребывать в отрешении и отчаянии, когда за стенами дворца послышался гул, подобный гулу народа в счастливый день избавления от грехов. День, когда ушел белый тигр.

— Что это там? — с рождающейся надеждой спросил Воледир, поднимая голову и глядя на главного визиря, стоявшего перед троном на коленях с веткой криптомерии в руках.

— Народ хочет видеть своего царя, — ответил визирь.

— Я хочу выйти к нему! — воскликнул Воледир и порывисто поднялся с трона, высоко вскинув подбородок и сияя глазами. — Да, да, я хочу выйти к нему!

Визирь протянул к царю ветвь криптомерии. Иголки, ткнувшиеся царю в ногу, заставили его подскочить. Взор Воледира сделался темен, как грозовая туча.

— Ты осмеливаешься перечить мне? — спросил он, ища глазами главного придворного палача. — Где палач?

— Позволь напомнить тебе, царь, что ты не имеешь права убивать себя, и это единственное ограничение твоей божественной воли, — сказал визирь.

— Ты прав, — смягчился Воледир. — Что это у тебя в руках? Я вижу это ветвь священного дерева. Почему ты ее держишь? Что случилось со священным деревом?

— Об этом я и хотел сказать тебе, да будешь ты, царь, жив, здоров и могуч, — склонился визирь, подавая Воледиру ветвь в руки. — Ночью злоумышленник прокрался во дворец, проник через старый подземный ход, тайны которого никто не знал, и срубил священное дерево. Срубив его, злоумышленник громко и радостно закричал. Стражники с факелами бросились во двор священного дерева и увидели, что с ним сталось. Злоумышленник прыгал вокруг дерева, кричал, его глаза сверкали безумием, а изо рта текла бурая пена. Четырнадцать стрел вонзилось в его плоть, прежде чем он умер.

Воледир смотрел на ветвь и по лицу его текли слезы.

— Значит, в городе Хорто не осталось ни одного доброго человека, ни одного преданного своему царю и почитающего верховного бога Ангираса, ни одного — ни женщины, ни мужчины, ни старика, ни ребенка — все грешны, белый тигр ушел, но они вернули все грехи назад, они призвали черные силы, и им не может быть даровано прощение. — Лицо Воледира стало твердым. Капельки слез блестели на нем как драгоценные камни. При виде такого великолепия печали придворные все пали на свои лица с глубоким стоном. — Где мой верный повелитель мира, мой оплот безопасности? — вскричал Воледир.

— Я здесь, царь, — поднял лицо вельможа с лиловым шрамом и глубоко запавшими темными глазами.

— Прикажи моим воинам выйти из дворца и покарать неверных, — твердо сказал Воледир, повернулся и быстрым шагом покинул тронный зал. Все было сказано.

Царя Воледира ждали храмовые девы, ждали, не зная, какой великий сюрприз и милость он приготовил для них. По дороге в нефритовые покои «Цветы и птицы» Воледир заглянул в личную оружейную и захватил тонкий длинный нож.

31

Сторожевой сурок, стоявший столбиком на холмике над своей норой, вглядывался поочередно то в пустое бледное небо с одиноко кружившей птицей, то на дорогу, где только раз, да и то не так давно, кого-то видел. Жуткое существо с двумя головами и восемью ногами тащило за собой другое — еще более ужасное: о трех головах с развевающимися за спинами разорванными шкурами. Самое ужасное, что у этого второго существа даже не было ног, что-то смутное, круглое мелькало под ним, что-то похожее на солнце или луну, ясно разглядеть не удалось. Чудовища умчались так же внезапно, как и появились, и только легкий утренний ветерок хлопотал на пыльной дороге, заботливо заметая следы.

Сторожевой сурок чутко вслушивался в привычные звуки: писк сородичей, шуршание растущих трав, скрип камней и вкрадчивые шорохи ветра.

Звуки оставались привычными долго, очень долго, и поэтому, когда появились другие звуки, сурок не сразу поднял тревогу. Один звук он уже слышал — мерный стук бега восьминогого существа, а к нему приплетались другие: и все они, кроме одного, были звуками ударяющихся о землю ног. Только ног, принадлежащих большим животным, а самое главное — ног было невероятно много. Но все перекрывал этот последний оставшийся звук. Сурок не смог определить его.

Другие сурки, заслышав сигнал тревоги, кинулись в норы. Он ушел с поста последним и увидел, как по дороге несется кошмарная стая из разных жутких тварей.

Уже виденное им восьминогое чудовище окружали звери, чем-то похожие на сурков, но в десятки раз больше. Они имели белую шкуру с черными пятнами. И именно от них исходил перекрывающий остальное отрывистый звук. Они иногда пригибали вытянутые морды к земле и что-то вынюхивали. Длинные хвосты метались из стороны в сторону. За ними бежали, нелепо подпрыгивая, звери, подобные расчлененным половинкам восьминогого чудовища, только из спин у них торчали дополнительные шеи со сверкающими головами.

Сурок отчаянно завизжал и без чувств сполз в нору, на лапы сородичей, подхвативших его и унесших в спасительную глубину тайных ходов.

Гириш мчался на колеснице за сбежавшими разбойниками. Его красный плащ развевался на ветру. Широкий кожаный пояс с пятью ножами и двумя мечами охватывал его сильный, крупный торс. Трехслойные шелковые штаны с громким хлопаньем полоскались во встречных потоках воздуха. Суровое лицо было невозмутимо и ни один мускул не двигался. Лай пятидесяти охотничьих собак, уверенно и стремительно идущих по следу, ласкал слух.

За Гиришем на резвых высоких лошадях скакали отборные воины из внутреннего скрытого гарнизона пограничной крепости. Сто двадцать сильных, великолепно обученных вендийцев, лучших из лучших. Ни один из них в жизни не думал заниматься никаким делом, кроме войны. Они были воинами по рождению и еще в колыбели играли с остро наточенными кинжалами. Гириш не занимал их никакой службой внутри крепости, они только тренировались изо дня в день, из ночи в ночь. Раджа держал их на самый ответственный случай. Теперь такой случай настал. Второй день они преследовали разбойников, не приближаясь к ним. Утром двадцать псов и десять воинов пришлось оставить сражаться с ужасным белым чудовищем, жутко разъяренным из-за раны, которую нанесли ему разбойники. Оно сразу растерзало нескольких псов, но его никак не удавалось убить. Гириш не стал дожидаться исхода битвы.

— Вперед! — приказал он. — Мы не можем позволить убийцам далеко уйти! Они не должны затеряться в благословенных просторах Вендии! Вы же не хотите, чтобы они убивали ваших сыновей и насиловали ваших возлюбленных жен и дочерей, чтобы они разбивали головы вашим отцам и издевались над матерями?

Воины взревели в ответ как боевые слоны. Мечи разом ударили по щитам, загремев как сотня громов. Горы ответили многократным эхом, укатившимся в неизвестную даль.

Раджа был доволен. Все складывалось так, как он хотел. Чтобы псы и воины не добрались до разбойников раньше времени, он иногда нарочно поворачивал колесницу не туда, и псы бесились, не понимая, почему нельзя преследовать людей, пахнущих хекену, по прямой. Гириш восторженно вскрикивал, когда возвращал колесницу на правильный путь, и воины вскрикивали вместе с ним и не скупились на угрозы проклятым разбойникам.

Дорога становилась все запущеннее и суровее. За одним из поворотов открылась похожая на глубокую чашу долина с чахлыми соснами, искореженными и погнутыми, словно здесь баловался ребенок великана. Между соснами росли мясистые хвощи и белый мох. Большие валуны поблескивали в лучах полуденного солнца.

Холодный ветер, налетевший внезапно, пронизал Гириша и воинов до костей. Он метался по долине порывами, как попавший в яму волк, воя и не находя выхода. Небо постепенно темнело.

Пройдя между двумя черными скалами, вершины которых вздымались словно указующие персты, дорога вышла на равнину. Горы кончились. Голая, лишенная растительности, каменистая пустыня простиралась насколько хватало глаз.

32

Дождь песчинок кружился в воздухе. В темном, нахмурившемся небе высоко парила одинокая птица. На равнине стоял город. Нежилой город. Везде царила мерзость запустения. Горький полынный запах сухой травы витал среди мрачных стен. Торчали обломки колонн, валялись куски капителей, детали каменной резьбы. Улицы тонули в густом мраке.

Колесница остановилась в нескольких десятках шагов от города. Кони фыркали и испуганно дрожали. Они ни за что не хотели идти дальше. Серзак напрасно дергал поводья и покрикивал.

— Я пойду прогуляюсь, — сказал Конан, спрыгивая на землю. — Ждите меня здесь. Я вернусь.

— Мы подождем, — пообещал Горкан.

Серзак смотрел на киммерийца обеспокоено.

— Сдается мне, что этот город таит в себе опасность, и опасность самого неприятного свойства — неуправляемые силы из потустороннего мира, — сказал он. — Ты будь там осторожнее.

Войдя в город, Конан тоже почувствовал, что вокруг таится нечто враждебное этому миру, нечто, озлобленное на свет и на существ с теплой кровью. Улочка, по которой он шел, была узкой как чрево девственницы. Тонкая полоска солнца, словно жемчужная нить, протянутая сквозь рубище, давала мало света и еще меньше тепла. Тьма, безраздельно владычествуя у стен, создавала все условия для процветания жутких обитателей ночи.

Улочку перегораживала куча круглых камней, и Конан был вынужден пробираться вдоль стены. Он прижался к ней рукой и тотчас отдернул ее в отвращении, как будто невзначай коснулся жабы. Стена была сырой, словно только что прошел дождь, и когда Конан поднес пальцы к свету, он увидел, что дождь этот был кровавым.

Конан почувствовал, что спина его покрывается липким холодным потом. Он бесшумно вынул меч и заскользил вдоль стены. За кучей камней открылась маленькая круглая площадь с высохшим бассейном и раскидистым голым деревом с обломанной верхушкой. Толстенный, в пять-шесть обхватов, ствол дерева был обвит полуистлевшей веревкой с длинными треугольными флажками.

Фасады домов, выходивших на площадь вглядывались в пришельца пустыми глазницами окон. Солнце здесь казалось тусклым и небо окончательно теряло цвет.

Низ одного из домов был густо покрыт рисунками. Черные силуэты огромных львов прыгали на силуэты людей, слонов, верблюдов, собак и коров. Лесенка, спускающаяся на площадь, выходила из открытой пасти самого крупного льва, обернувшегося, в отличие от остальных, к площади.

Слева от нее был еще один силуэт, отличающийся от всех остальных неуловимой формой. И он двигался! Конан крепче сжал рукоять меча. Старого, доброго меча, столько раз выручавшего его из, казалось, безнадежных ситуаций. Он не знал, кто приближается к нему, кто крадется в узком промежутке видимого и невидимого мира. Обладает ли это существо плотью? И если да, то насколько крепка его шкура?

Тень нависла над киммерийцем. Он увидел, как у его ног маленькими смерчиками взвивается пыль. Ближе и ближе. Конан рубанул мечом на уровне своей груди. Раздался душераздирающий визг и в воздухе появилась темно-синяя полоска. Густая как мед жидкость потянулась к земле. В пыли стали образовываться аккуратные круглые лужицы. Конан расхохотался и принялся рубить невидимку изо всех сил. Тварь оказалась слабой и беззащитной, если не считать невидимости, которая могла смутить разве что ребенка или непроходимого глупца! Тварь визжала и пыталась убежать, но Конан хорошо знал свое дело.

Через несколько мгновений визг перешел в долгий непрерывный стон и все кончилось. Внутри тварь была видимой. Разваленные мечом Конана внутренности пузырились у его ног. Он пнул какой-то подергивающийся отросток и осмотрелся в поисках других претендентов на смерть от его руки. Вокруг было пусто. Если у твари и были сородичи, они все скрылись.

Конан пересек площадь и поднялся по лестнице, ведущей в пасть льва. Внутри дома царило запустение. Пыль толстым слоем лежала на полу, и взвивалась под ногами киммерийца. На стенах висели обрывки истлевших гобеленов. Сразу за входом был круглый зал с тремя арками, за которыми виднелись лестницы.

Лестница, напротив входа, вела вниз. Северянин спустился и попал в большую квадратную комнату. Слабый свет из узких окон под потолком падал на сундуки, погребенные под слоем пыли. Удар меча освободил крышку одного из сундуков от тяжелого железного замка. Крышка откинулась с немилосердным скрипом и Конан едва не задохнулся от поднявшейся тучи пыли. Заглянув вниз, он разочарованно вскрикнул. В сундуке было пусто, пусто как в кошельке нищего. В углу сундука покоился единственный зуб костяного гребня.

Второй сундук явил ту же картину, только вместо зуба гребня в нем лежали девичьи бусы из высушенных орешков. Конан подцепил их острием меча и они рассыпались. Остальные сундуки так же не принесли никакого удовлетворения. В некоторых вообще ничего не было, остальные хранили в своем вместительном нутре лишь никому не нужный хлам.

Конан вернулся в круглый зал и поднялся наверх, сначала по левой лестнице, затем по правой, и ничего, кроме пустых комнат не обнаружил. Дом выглядел так, словно его грабили десятки раз, пока не унесли все, что представляло хоть малейшую ценность. Или же его хозяева были жуткими крохоборами, и увезли с собой все. Странно только, что сами сундуки внизу остались. Сундук ведь тоже достаточно ценная вещь, а эти сундуки были крепкими и стоили на рынке недешево, не меньше пастушьей собаки или десяти голов сыра!

Выйдя на площадь, Конан услышал человеческую речь. Он мгновенно обнажил меч, отпрыгивая к стене дома и приседая на корточки за лестницу, но в следующий миг с успокоенным сердцем поднялся.

— Ну кому, интересно, понадобилось насыпать посреди улицы кучу камней, да еще и подбирать их один к одному, чтобы они все были гладкие и круглые? — раздраженно спросил знакомый голос, мягкий баритон Серзака.

— Главное — зачем при этом оставлять такой удобный проход? — поддержал Горкан. — Вот этого я совсем не понимаю.

Серзак и Горкан остановились как вкопанные, увидев в тени мертвого дерева высокого человека, похожего на бронзовую статую.

— Зачем вы покинули коней? — осведомился Конан, когда его спутники подошли ближе.

— У нас неприятности, — ответил Горкан. — Серьезные неприятности для всех нас.

— Нас догнало то чудовище с рогом? — изумился Конан.

— Хуже, — сказал Серзак. — Мы не смогли подсчитать точно, но кажется их не меньше сотни. Злых, тяжело вооруженных конников в шлемах с хвостами яков. И командует ими, как ты догадываешься, наш хороший знакомый. Гириш, собственной персоной.

33

Дворец правителя города находился в двухстах шагах от Площади Лепестков. Высокие башни с оставшейся кое-где чешуей мозаики блестели на тусклом солнце. Стены стояли незыблемо. В отличие от других домов города дворец строили добротно и на века, пригласив опытных кхитайских зодчих. Внутри дворца зеленело единственное, сохранившееся в живых, дерево города. В зеленой мгле под деревом лежали семь продолговатых каменных гробов черного цвета и один разбитый на сверкающие куски хрустальный гроб.

Вокруг бродили тени, множество теней. Они пришли к своим пастырям за помощью. Они были голодны, очень голодны — и когда появившаяся еда, великолепное мясо, оказала успешное сопротивление, они стали еще и злы. Они кружили у семи гробов повелителей и пытались безмолвно докричаться до их душ.

Сто весен назад, когда город был жив и в нем всюду слышался смех, разговоры, радостный визг детей и шепот влюбленных, здесь в этом саду, тогда закрытом хрустальной крышей, царь Хуагрун оплакивал свою возлюбленную. Хуагрун был магом и достиг больших успехов на этом поприще, но не смог уберечь от смерти единственное дорогое ему существо. Женщину дивной, неземной красоты, душа которой освещала всю его жизнь. Любое, свободное от государственных и магических занятий, время он проводил только с ней, и когда она внезапно умерла перестал находить себе место. Он уже даже не мог ничего делать. Все проходило у него сквозь пальцы. Он бросил государство на произвол судьбы и погрузился в глубокую печаль. Он изготовил хрустальный саркофаг, положил в него тело возлюбленной и поставил его посреди закрытого сада. Свои покои он перенес в сад, чтобы не расставаться с возлюбленной ни днем, ни ночью. Лето было жарким — и тело ее стало разлагаться. На прекрасном лбу умершей появились отвратительные пятна. Лицо постепенно менялось в цвете и распухало. Но влюбленный Хуагрун не замечал этого. Сладковатый запах разложения витал под зеленой сенью, и Хуагруну он казался приятнее всех благовоний подлунного мира.

Царь перенес в сад не только покои, но и свою магическую лабораторию. Вдыхая аромат возлюбленной, он пытался открыть путь в страну мертвых, чтобы вернуть ее. Принеся в жертву семь трехдневных младенцев-первенцев, Хуагрун открыл путь в страну, куда желал войти. В сопровождении семи неоформившихся душ, еще кричащих от воспоминаний об ужасах прошлых воплощений, он шел по серой дороге посреди кипящего жидкого огня. Ему открылся мост и остров, и показалось, что среди обнаженных тел, которыми питались пожиратели мертвых, подобные теням, он заметил свою возлюбленную. Хуагрун окликнул ее по имени, забыв, что этого нельзя делать в мире мертвых. Семь сопровождающих его душ очнулись от привязанности к нему и кинулись в разные стороны.

Хуагрун испугался и попытался вернуться в мир живых. Тени пожирателей мертвых окружили его и потянулись за ним в мир живых. Они были глупы как коровы и совершенно не понимали какие муки могут ждать их за пределами острова. Семь проводников Хуагруна сжалились над ними, ибо знали и тот, и другой мир, и были отчасти своими среди мертвых и живых. Они пытались вернуть пожирателей обратно, но царь, выйдя из преисподней, сразу закрыл дорогу, и вернуть пожирателей мертвых не удалось. Скуля от боли, они сразу съели труп возлюбленной Хуагруна, затем его самого. Голод гнал их дальше и дальше. Они уничтожили все живое во дворце и выбрались в город.

Купец Альдан, приехавший издалека, купил прекрасный большой дом на площади Лепестков. Он с несколькими своими людьми опередил основной караван и успел только привезти и поставить в нижнем этаже пустые сундуки. Довольно потирая руки, он вышел на площадь, чтобы сообщить горожанам о предстоящем празднике в честь своего прибытия, и увидел, как люди мечутся в панике. Альдан так ничего и не узнал. Он заметил мелькнувшую тень и это было последнее в его жизни, что он сумел увидеть.

Далеко от закрытой двери в преисподнюю пожиратели мертвых не могли отдалиться. Удаляясь, они чувствовали как становятся слабее и слабее, тела их делаются мягкими и уязвимыми. Удаление во времени, как и в пространстве, тоже не проходило бесследно. Сто весен, сто голодных годов заключения в мире живых, сделали пожирателей слабыми, уязвимыми существами, и только благодаря ярости они еще держались во плоти, и не уничтожали самих себя. Ярость до сих пор не была исчерпана, а когда одного из них убило теплокровное существо, ярость увеличилась во сто крат.

Один из семи проводников услышал мольбы пожирателей мертвых. Сквозь границу двух миров он сумел пронести свою душу и войти в новое тело. Тело, которое, пройдя тысячу превращений, образовалось в каменном гробу. Магия, вызванная царем Хуагруном все еще действовала, хотя и с отклонениями от истинного пути. Крышка каменного саркофага со скрипом сдвинулась и изнутри появилась рука. Пальцев не было, вместо них из сухой ладони торчали пять кривых острых ножей. Ножи щелкнули друг о друга и громко со скрежетом провели по камню. Крышка задрожала и свалилась на остатки хрустального гроба, с хрустом раздавив их в стеклянную пыль.

34

Кружила в небе одинокая птица. Плохое предзнаменование, вестник неудачи. Воины возроптали, но Гириша это не остановило. Он приказал воинам рассредоточиться вокруг города, чтобы одновременно войти в него с четырех сторон. По двадцать пять воинов он послал на три стороны, а с четвертой, где решил войти сам, оставил сорок пять.

Дождавшись условленного сигнала, Гириш спешился, вынул один из мечей и приказал входить. Люди двинулись, в напряженном ожидании оглядываясь по сторонам. И когда из темноты улицы, куда они собирались войти, с грохотом опрокинув в вековую пыль последний кусок каменной решетки, вынеслись ярые, сверкающие глазами кони, запряженные в грохочущую пустую колесницу, сорок шесть человек единодушно вскрикнули, словно на всех у них была одна большая глотка.

Гириш кричал громче всех, но первым и опомнился.

Кони были черной масти и колесница знакома до мельчайших деталей. Колесница из пограничной крепости, которую угнали разбойники.

— Это же наша колесница! — перекрывая медленно затихающий гул, зычным голосом вскричал Гириш. — Прекратите орать! Колесница не причинит нам ни малейшего вреда!

Он был не совсем прав. Колесница уже причинила вред, и вред немалый. Те, кто шел первыми, от страха не смогли вовремя отпрыгнуть и острые ножи колес превратили их ноги в кровавую мешанину костей и мяса.

Кони умчались в пустыню. Никто даже не пытался их остановить. Стоны смертельно раненых оглашали окраину города. Четыре человека истекали кровью и молили о смерти. Гириш снизошел к их молитвам. Он медленно кивнул, прикрыв тяжелыми веками глаза, и не поднимал взгляда, пока, после звука, с которым протыкают вертелом курицу, не затих последний стон.

— Вперед, мои доблестные воины, — сказал раджа, глядя во мглу города горящим взором. — Вперед, и да поможет нам тысячеглазый бог! — Он поднял свой меч над головой и толкнув в спину нескольких воинов, чтобы они двигались перед ним, вошел в город.

Небо сомкнулось в узкую полоску, эхо шагов сорока двух человек металось в замкнутом пространстве как попавшая в сети хищная рыба. Никто не отваживался проронить хотя бы слово.

Стены домов, тонувшие в первобытном мраке, источали холод, проникавший под одежду и дальше — под кожу, добираясь до сердца и сжимая его тисками страха. Солдаты никогда не участвовали в реальных битвах и сталкивались с условным противником только лицом к лицу. Неизвестность была для них совершенно невыносима. Там, за пределами города, на равнине, все казалось ясным, они были полны праведной ярости и решимости. Противник, как они думали, открыто появится перед ними и исход боя будет зависеть исключительно от умения владеть мечом и умения увертываться от меча противника. Все оказалось не так. Действительность ставила свои условия.

Куча черепов, перегородившая улочку, повергла Гириша в трепет. Он остановился и во все глаза глядел на нее. Черепа приветственно улыбались ему. Гиришу пришлось собрать все свое мужество, чтобы преодолеть страх и двинуться дальше.

Подойдя к куче, Гириш понял, почему только он один испугался. Черепа вовсе не были черепами. Просто куча круглых камней — и все. Гириш отважился даже поднять один, повертел его в руках и со смехом бросил обратно.

Воины с ужасом смотрели на тронувшегося умом раджу.

— Нам нечего бояться, — с наигранной уверенностью произнес раджа. — Здесь ничего нет, кроме кучи камней, темноты и сырости.

Солдат, находившийся в щели между стеной и камнями, вдруг закричал, и крик его был наполнен страхом.

— Кровь! — закричал он. — Здесь кровь!

Гириш, желая опровергнуть паникера, бросился к нему и увидел, что солдат смотрит на свою руку, темную от крови.

— Ты поранился, — спокойно сказал Гириш.

Вендиец покачал головой и указал на стену.

— Здесь всюду кровь, — объяснил он.

Гириш дотронулся до стены. Стена была сырой, и эта сырость напоминала сырость холодной змеиной кожи. Поднеся руку к свету, раджа увидел, что и его ладонь в крови. Он с замиранием сердца лизнул жидкость. По вкусу она ничем не отличалась от воды.

— Вода, — объявил Гириш, ожидающим воинам. — Обыкновенная вода, только цвет у нее несколько странный. Но вы же видели, что вода может быть и желтой, и рыжей. Вы все это видели. — Он оглядел дрогнувшие ряды своих воинов. — Разве вы хотите, чтобы над вами смеялись ваши соратники, которые уже сражаются с разбойниками в центре города? Смеялись, что вы испугались коней, тьмы и красной воды? — Гириш оскалил зубы в подобии улыбки.

Солдаты закивали, как заведенные. Раджа вынул второй меч и двинулся по проходу, оттолкнув воина, который до сих пор нюхал свою руку, не решаясь убедиться в правоте предводителя.

Круглая площадь встретила воинство неприязненными взглядами пустых темных окон. Похожее на скелет чудовища, мертвое дерево отбрасывало в высохший бассейн жуткую тень. Флажки на толстенном стволе трепетали, словно посмеиваясь над живыми.

Нижний этаж дома справа от дерева был разрисован силуэтами львов, пожирающих слонов, собак, верблюдов, коров и людей. Из открытой пасти самого большого нарисованного льва торчала короткая лестница, как будто зверь вывалил язык, разомлев от жары и съеденного мяса.

Доблестные воины границы снова дрогнули.

— Мы же не глупцы, чтобы убояться теней! — воскликнул, обернувшись к ним, Гириш.

Он был не прав.

Девять бесформенных теней, которые ничто не отбрасывало, двигались к людям. Гириш не видел теней, обернувшись к ним затылком, и с удивлением смотрел как быстро сереют лица вендийских воинов. Сереют от ужаса, во много раз превосходящего все недавние ужасы вместе взятые. Длительное мгновение понадобилось Гиришу, чтобы понять, что за его спиной творится что-то кошмарное. Настолько кошмарное, что ни у кого нет сил даже кричать.

Повинуясь животному страху и чувству самосохранения, раджа прыгнул в сторону. Прыгнул так, как никогда еще не прыгал в своей жизни. Он видел как земля скользит под его ногами, видел как она медленно приближается. Он обернулся в воздухе и краем глаза увидел наступающие тени. В тот момент, когда ноги Гириша коснулись земли и он упал на бок и перекатился, смягчая падение, первого из солдат, стоящих с серыми лицами, разрезало пополам.

Вендиец переломился в ужасном фонтане крови. Его верхняя часть вдруг смялась и стала таять, перетекая в невидимый мир. В воздухе появились мерцающие синие пятнышки.

Гириш еще не успел вскочить, а уже и второго солдата пожирала невидимая тень. Парализованные ужасом, воины не сопротивлялись. Они стояли словно трава перед коровами, и позволяли себя есть. Тела их дрожали, сердца отсутствовали в них, и они не могли отделить жизнь от смерти.

Раджа хотел закричать, хотел криком разбить стеклянную неподвижность воинов, заставить их вспомнить, что только сопротивляющийся смерти имеет право жить, но вдруг спохватился, что скорее всего солдаты не очнутся, зато крик привлечет чудовищ.

Гириш загнал собирающийся вырваться крик обратно в глотку и огляделся. Пасть нарисованного льва выглядела вполне привлекательно. Раджа устремился к ней и уже поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, но заметил как внутри, в полутьме мелькнула тень.

Сердце раджи подпрыгнуло. Он упал на колени, вскочил и метнулся через площадь в самую узкую, выходящую с нее, улочку.

35

Гулкое эхо шагов металось между стенами, словно в ущелье. Стены были глухие, только под самыми крышами имелись подобия бойниц, тонувшие в тени маленьких круглых колонн. Сквозь прорезь улицы небо выглядело как кровавая рана, нанесенная острым ножом. Высокая башня замыкала улочку с другой стороны.

Гириш стремительно несся по улице, расставив мечи, как крылья. Он был похож на раненую птицу. Слой песка на мраморных плитах хрустел под его ногами. В башне был открытый вход. Ворота, обитые железом, распахнулись навстречу беглецу.

Гириш взбежал по ступенькам и вошел. Он увидел висящие под потолком серые мешки, но в следующий момент мешки раскрылись и у них заблестели глаза. Сотни летучих мышей разом сорвались в воздух, издавая пронзительный гвалт. Замелькали крылья, заполняя собой пространство. Перед лицом раджи на долгое мгновение зависла раскрытая, зубастая пасть мыши и ее красные глаза. Раджа бросился ничком на холодные плиты пола. Стая мышей метнулась к выходу.

Летучие мыши видели перед собой две опасности. Человека с мечами, который вторгся в их обитель и две тени, только что появившиеся в начале улочки. Мыши не знали куда деваться. Они метались между стенами и в большинстве пытались пробиться сквозь узкие бойницы под крышами, лишь некоторые взмывали в кровавую щель неба, преодолевая извечный ужас перед солнечным светом.

Гириш поднялся, перестав слышать над собой хлопанье крыльев. Башня внутри была полой. Лестница спиралью вилась вдоль стен, иногда как бы отдыхая на небольших выступах. Свет пробивался сквозь круглые окошки, расположенные вдоль всей лестницы.

Хруст песка, раздавшийся сзади, заставил раджу стремительно обернуться. След в след Гиришу шли невидимые существа. На песке отпечатывались странные шестипалые ноги. Один палец торчал на пятке, а один был далеко отставлен. Судя по следам, существ было двое.

Гириш сделал шаг назад, пригибаясь как тигр перед прыжком. Он решил отдать свою жизнь недешево. Пусть проклятые твари узнают, кто такой повелитель границы Гириш! Он завыл, как ночной хищник во тьме джунглей, и глаза его превратились в глаза жаждущего крови тигра.

Следы приближались.

Гириш не стал дожидаться, когда чудовища взойдут на ступеньки. Он в три прыжка вынесся за пределы башни, молотя воздух двумя мечами. Душераздирающий визг был ему ответом. Две темно-синие раны раскрылись в воздухе и густая, как мед жидкость потянулась вниз. Цепочка маленьких лужиц побежала к стене. Раджа не останавливался ни на мгновение. Перед его мысленным взором стоял разрываемый надвое солдат и эта картина придавала действиям раджи силу и скорость. Он уже не смотрел на следы, весь превратившись в слух. Кожа Гириша чувствовала малейшие дуновения ветра. Невидимка попытался зайти ему за спину.

Раджа резко развернулся, подпрыгнул и ударил мечами вниз. Десятки ран раскрылись в воздухе и Гириш чуть не оглох от визга. Он принялся рубить существо изо всех сил, с методичностью повара, шинкующего овощи. Внутренности невидимки были видимыми. Когда раджа разрубил ритмично дергающийся фиолетовый комок, визг прекратился.

Гириш крутанулся на месте и двинулся по цепочке лужиц. Слабый стон раздался из тени под стеной. Раджа остановился и прислушался,надеясь уловить дыхание чудовища. Если, конечно, эти ужасные существа вообще дышали.

Дыхание было. Словно тихий шелест папируса. Гириш снова пригнулся и завыл, подражая ночному хищнику.

Новый звук заставил Гириша резко умолкнуть. Скрежет металла, скрежет сотни тяжелых суставчатых доспехов, и поступь быстро шагающего великана. Холодный ужас вновь завладел всем существом раджи. Несколько мгновений он боролся с ним, разрываясь между желанием умереть на месте и желанием взглянуть на источник звука.

Острый ожог заставил его посмотреть на ногу. Три слоя шелковых штанов были разрезаны на щиколотке по кругу и окрасились кровью, человеческой кровью. В шаге от Гириша в воздухе висели фиолетовые внутренности. Раджа вскричал и ударил мечом. Хватка ослабла, раджа рванул ногу и освободился.

Скрежет металла раздавался уже совсем близко. Гириш поднял голову и сердце его застыло. Такого ему даже и не снилось.

Гигантские доспехи, состоящие из сотен суставов, двигались к радже. Плоти не было видно. Шлем у доспехов отсутствовал. Руки оканчивались не пальцами, а ножами, нетерпеливо двигающимися взад-вперед. Отовсюду торчали шипы. На локтях и коленях они были самыми длинными. Железное чудовище было тяжелым и со скрипом вдавливало трехпалые, как у птицы, ноги в песок.

Гириш попятился. Пустые плечи приковывали его внимание, словно удав кролика. Он не мог оторваться от черного зияния. И вдруг с еще большим ужасом увидел, что изнутри медленно высовывается голова.

Лысая голова младенца со сморщенным злым лицом. Желтые глаза с черными круглыми зрачками горели ненавистью.

Гириш оступился и упал на спину. Рука чудовища устремилась к нему. Со скрипом взрыв песок рядом с Гиришем, ножи щелкнули друг о друга. Лицо младенца сморщилось от досады еще больше.

Гириш вспрыгнул на ноги и нанес по железной руке удар. Меч, как и следовало ожидать, пружинисто отскочил, едва не вывернув радже кисть.

Гириш ткнул мечом в щель между сочленениями панциря. Лезвие вошло легко, как будто внутри ничего не было. Сочленения сомкнулись и лезвие переломилось, словно сухая кость под ногой слона.

Раджа отбросил бесполезный обломок и кинулся в башню.

Ни он, ни жуткий гость из преисподней не заметили, как в улочку бесшумно скользнули три человека. Только несколько летучих мышей нервно сорвались с мест и заметались у людей над головами. Длинный меч одного из них угрожающе рассек воздух и мыши снова попрятались в тени.

Железная поступь чудовища наполнила улицу устрашающим грохотом. Какая-то заспавшаяся одинокая летучая мышь попыталась проскользнуть мимо, но мгновенно взметнувшаяся рука разрезала мышь на шесть частей. Зверек не успел даже взвизгнуть. Кусочки его шлепнулись в песок и на плечи чудовища. Лицо младенца оказалось забрызганным кровью.

Гириш обезумел от страха. Мужество окончательно покинуло его. Он бежал по лестнице вверх, спотыкаясь и разбивая локти и колени. Чудовище размеренно двигалось за ним.

На верхней площадке башни раджа заметался, как загнанный волк. Он кинулся сначала к одному краю, потом к другому. Город отсюда был виден как на ладони. Заметны были и оставленные с четырех сторон города кони сгинувшего пограничного воинства. Людей видно не было.

Чудовище вышло вслед за Гиришем и направилось к нему. Он стоял у края, боясь пошевелиться. Ножи щелкали друг о друга. Губы младенца изогнулись в злорадной усмешке. Гириш развернул меч острием к себе и перерезал горло.

В последний момент Гириш заметил выскочившего на площадку черноволосого человека. Того самого, что был в свите Серзака и сражался со свирепостью льва, перебив множество защитников крепости. Пронзительно голубые глаза северного варвара вперились в спину железного чудовища. Зрачки раджи расширились, он хотел вскрикнуть, но он уже не в силах был остановить движение собственных рук. Из перерезанного горла хлынула кровь.

Тело Гириша покачнулось и упало с башни. В полете голова отделилась. Ударившись о каменные ступени, голова раскололась словно яйцо. Тучное тело шлепнулось как кусок жирного мяса, и утонуло в собственной крови.

Железный гость из преисподней склонился над пропастью, глядя на падение раджи. Он не видел приближающегося к нему противника и не мог услышать его кошачьих крадущихся шагов. Удар по спине чудовища пришелся как раз на то время, когда голова Гириша раскололась. Чудовище резко развернулось и отбило второй удар человека с черными космами. Человек зарычал как обезумевшее от ярости животное и попытался вскочить, чтобы повторить удар в третий раз. Чудовище направило ножи-пальцы ему в грудь, но он сумел уклониться.

Другой человек, весь черный, но с седыми волосами, налетел на железное чудовище, не обращая внимания ни на что. Острые выступающие углы пластин панциря вошли ему в плоть. Нападение было столь внезапным, что чудовище покачнулось на краю башни.

Горкан завопил и рывком поднялся по доспехам выше. Злое лицо младенца исказилось от ужаса. Кешанец истекал кровью, но продолжал упорно клонить корпус чудовища в сторону пропасти.

Конан вскочил на ноги.

— Толкай его! — истошно заорал Горкан.

Северянин бросился вперед и навалился на чудовище. Оно окончательно потеряло равновесие, покачнулось и полетело с башни. Вместе с орущим Горканом.

Ужасный вопль чудовища слился с яростным криком кешанца. Несколько мгновений воздух дрожал от двойной мощи, затем раздался грохот и все стихло.

Конан посмотрел вниз. На каменных ступенях лежало кровавое месиво. Два человека, распавшиеся на плоть и кровь, и кошмарный выходец из преисподней, распавшийся на железные куски. Руки Горкана сжимали оторванную голову адского младенца.

— Он достойно погиб, — сказал Серзак, подойдя сзади и устремив взгляд в том же направлении. — Нам всем было бы хорошо умереть именно такой смертью.

Кешанец с этим утверждением не согласился. Он пошевелил сначала головой, потом руками и со стоном уселся. Под ним что-то громко хрустнуло. Он посмотрел вверх.

— Дьявол, — сказал он. — В последние годы я разучился полностью избавляться от боли.

Серзак открывал рот, как рыба, и ничего не мог сказать.

— Он хороший костоправ, — спокойно заметил Конан, который ожидал от Горкана чего-либо подобного. — Лучший костоправ в Кешане. Так он мне сам сказал.

36

Ночь пришлось провести под открытым небом в нескольких сотнях шагов от города. Забили одного из оставшихся от пограничного воинства коней, зажарили его в яме, набросав в брюхо раскаленных камней, и не без удовольствия подкрепились. Горкан ел за двоих. Даже Конан, привыкший в родной Киммерие к невоздержанности сородичей на пирах, слегка был удивлен. Он с интересом смотрел, как куски конины с огромной скоростью и громкими звуками размалываются в бешено работающих челюстях кешанца и исчезают в его утробе. Жир тек у чернокожего по подбородку и стекал по груди на живот. Серзак, наоборот, ел мало. Каждый кусок давался ему непросто и приходилось чуть ли не через силу глотать. События прошедшего дня, а особенно чудесное воскрешение Горкана не приносили ему покоя.

Звезды светились на голом небосклоне холодно. Серп луны висел над силуэтами покинутых домов и башен жутким знамением. После наступления полуночи в городе раздались душераздирающие звуки. Словно привратники ада на миг приоткрывали ворота и вновь закрывали их. Одинокая летучая мышь, тихой тенью пролетевшая над костром, заставила Серзака подавиться куском мяса и он долго натужно кашлял, отклоняя все предложения о помощи.

— Ну как знаешь, — сказал Горкан, садясь на свое место. Он искренне хотел хлопнуть сказителя по спине, но раз он отказывается, то это его дело.

— Эти воины Гириша — глупцы, — заявил Конан, полакомившись напоследок конским сердцем, поглаживая себя по животу. — Они погибли только из-за своей трусости. Эти твари слабы, их можно было уничтожить с легкостью, а эти воины погибли как кролики! — Глаза Конана пылали мрачным огнем. — Подобных трусов не видел свет! Я вообще не понимаю, как они жили! Они же должны были бояться дышать. Любая тень, любой звук должен был бы убить их на месте. Я слышал, что где-то в океане водится рыба, которая боится грома, поэтому живет на дне, никогда не поднимаясь к поверхности. Эти, так называемые, воины должны были жить, забившись в угол какой-нибудь комнаты, а еще лучше жить, не покидая живота своей матери!

— Так ведь они так и жили, Конан, чего ты волнуешься? — осведомился Серзак. — Насколько мне известно, они никогда не покидали стен крепости. Гириш с гордостью говорил мне об этом. И они действительно были неплохими воинами — внутри крепости. Они замкнулись сами на себя, они были славны только в поединках между собою. Малейшая реальность погубила их. Гириш был глупцом, а не они. Он должен был предвидеть последствия подобной тепличности. Зверь, выращенный в неволе, на свободе гибнет в первый же день!

— Вообще-то странно, что об этом говоришь ты, Конан, — сказал Горкан. — Тебе что, жаль наших врагов?

Конан смерил чернокожего испепеляющим взглядом. Многие люди на месте кешанца, не выдержали бы и отвернулись и даже попытались бы оказаться от киммерийца на некотором расстоянии, но на Горкана взгляд Конана не подействовал.

— Нет! — ответил Конан.

Еще никому не приходило в голову обвинять киммерийца в жалости к врагам. Сочувствие, снисхождение, милость к павшим — это другое дело, но только не жалость.

— Неважно, кто об этом говорит, — сказал Серзак. — Об этом вообще не стоит говорить. Живые не могут указывать мертвым.

Утром оседлали коней и поскакали в сторону восхода. Солнце осветило каменистую пустыню с одинокими чахлыми кустиками. Казалось, здесь нет и не может быть никакой жизни, но внимательному взгляду Конана время от времени открывалось скольжение змеи, застывшая тень ящерицы, нырок сурка в нору.

Солнце взобралось на вершину дуги и медленно покатилось вниз. Пейзаж вокруг начал медленно меняться. Сначала появилась трава, потом отдельно растущие деревья и купы кустов.

На пороге ночи перед путниками предстала стена из невысоких скал. В стене был узкий проход. Конан спешился и обследовал проход в одиночку. Никто не охранял его и не было засады. Сделав знак своим спутникам, Конан прошел в него и оказался по ту сторону стены.

Умирающий свет мягко ложился на цветущую долину, простирающуюся внизу. Дорога, покрытая белым гравием, вилась по пологому склону и входила в лес. Густые запахи поднимались от сплошного покрова зелени. Вечернее пение птиц ласкало слух.

37

Конан был не единственным, кто вдыхал запахи вечера и слушал птичье пение. Глядя на каменную стену снизу, на дороге, в тени раскидистого дуба, стоял подросток в набедренной повязке. Он разглядел рослую фигуру, неожиданно появившуюся в проходе. Волосы незнакомца сияли в закатном свете, словно шкура белого тигра. Страх охватил мальчика. Еще больший страх охватил его, когда к первой фигуре присоединились еще две. Одна подобная по сложению первой, а вторая — низкая, зловеще бесформенная. Ноги мальчика задрожали. Он больше не слышал птиц. Он вообще больше ничего не видел и не слышал, кроме трех жутких пришельцев из-за стены, из пустыни, где бродила смерть.

— Спускаемся, — сказал низкорослый. — Думаю, где-то неподалеку должно быть жилье. Возможно, нам наконец посчастливится поесть и поспать по-человечески, и нас не будут пытаться убить.

— Я бы с удовольствием побывал в таком месте, — произнес черноволосый. — Если оно вообще где-нибудь есть.

Последний из троицы, высокий человек с темной кожей и седыми, как лунь, волосами, промолчал. Он напугал мальчика больше всего. В нем была жестокая сила камня, он напомнил мальчику идола в тайном доме, которого охраняли взрослые мужчины и дети не имели права видеть. До посвящения в мужчины подростку оставалось еще два года, но прошлой весной несколько мальчиков, и он в том числе, нарушили запрет.

Мальчик сделал робкий шаг назад.

Троица оседлала коней и направилась вниз. Мальчик уже чувствовал ногами дрожь земли под поступью коней, когда душа его не выдержала и он сорвался с места, бесшумно, как и подобает ребенку, собирающемуся стать мужчиной.

Его бегства никто не заметил. Он мчался не по дороге. Лес был знаком мальчику как пальцы собственных рук. Несмотря на темноту, он не сломал ни одной ветки. Он не боялся смерти от когтей белого тигра. Не боялся, хотя среди мальчиков и ходили страшные рассказы о жертвах тигра-людоеда. Зверь действительно убил многих, но не здесь. Молодые охотники говорили, что тигр никогда не уходит от запруды. Он немолод и ленив. Там, откуда он пришел и где провел большую часть своей жизни, добыча доставалась ему легко и он привык не утруждать своих мускулов. Он предпочитал остаться несколько дней голодным, чем носиться по джунглям за жертвой.

Добравшись до деревни, мальчик сложил ладони у рта и прокричал ястребом. В ответ раздался условный сигнал колотушкой. С частокола упала веревка с узлами. В мгновение ока мальчик вскарабкался по ней и оказался в деревне.

Угомба, шестой сын кузнеца, сверкал белками глаз на маленьком лице. Он держал в длинных мосластых руках лук.

— Я видел чужаков, — выдохнул прибежавший мальчик.

Угомба подпрыгнул на месте.

— Ты не врешь, Матакура? — Зависть слышалась в его ломающемся голосе. Он был на целый год старше Матакуры, но до сих пор не удостоился чести следить за воротами в пустыню.

Матакура отрицательно покачал головой.

Мальчики пошли в дом старейшин. Старый колдун Госоро сидел со своим учеником на пороге и жевал опьяняющее растение с красным соком. Ученик с длинными волосами держал целый пучок таких растений и внимательно следил за ртом колдуна. Когда изо рта переставала течь жидкость, он бил старика по лицу. Госоро выплевывал пережеванный стебель, а ученик совал ему в рот свежий. Вокруг них валялось множество пережеванных стеблей и земля была покрыта красноватыми лужицами.

— Я видел чужаков, входящих в ворота пустыни, — сообщил Матакура, низко поклонившись.

Госоро прекратил жевать и выплюнул недожеванный стебель. Ученик в растерянности не ударил старика, а всего лишь протянул другой стебель, но колдун с гневом отклонил его руку.

— Чужие! — воскликнул он, вскакивая. — Ты разве не понял! — Он зашлепал голыми морщинистыми ногами по лужицам. — Ты разве не понял? — Красноватая жидкость брызнула в стороны.

— Понял, понял, учитель! — вскакивая с просветленным лицом, завопил ученик и бросился прочь с завидной резвостью молодого оленя. Его длинные волосы трепетали на ветру. — Чужие! Чужие! — закричал он и вскоре повсюду раздались взволнованные голоса. «Они пришли, они, наконец, пришли!» — с радостью сообщали друг другу люди.

Зажгли факела. Свет и тени заметались по затерянному в джунглях селению. Проснулись и заголосили на разные лады домашние животные. Послышался топот десятков босых ног. Женщины, старики, дети, мужчины-воины и молодые охотники — все высыпали под открытое небо. Никто не остался дома, кроме нескольких увечных и больных, которые не могли ходить.

38

Морда лунной коровы была черна, только рога светились среди серебряных звезд. Шум и крики в лесной деревне приняли спокойную размеренность и походили уже не на вопли внезапно разбуженной обезьяньей стаи, а на гул в почтенном собрании в ожидании царя.

Молодые охотники открыли главные ворота и встали с оружием по обе стороны от прохода. Лица охотников словно были изваяны из камня, холодная решимость светилась в глазах. Они застыли с оружием как истуканы. Девушки смотрели на них с нескрываемым восхищением, иногда негромко взвизгивая от избытка чувств и поднимаясь на цыпочки, словно бы пытаясь разглядеть дорогу, но на самом деле, чтобы показать свою юную грацию. Среди них, смуглых и черноволосых, выделялась одна, с золотистыми волосами и белой кожей. Она не взвизгивала и не тянулась на цыпочках, но ее глубокие синие глаза под чуть опущенными ресницами были для кое-кого дороже ужимок всех ее сверстниц, вместе взятых. Лишь один раз она позволила себе прямо взглянуть на избранника и тут же снова потупила взгляд.

Улыбка, тронувшая губы одного из охотников, тоже задержалась всего на мгновение. Но та, кому она была предназначена, оценила ее по достоинству.

Из толпы вышел вождь в сопровождении трех старейшин. На плечи вождя была накинута шкура голубой антилопы, а шею украшало тяжелое ожерелье из волчьих зубов. Вождь держал в руке копье с насаженной на него головой обезьяны. Рот обезьяны был открыт, мертвые глаза тоскливо смотрели в ночное небо.

Снаружи послышался быстрый топот босых ног. Дозорный Белых Ворот вскочил в деревню по приставной лесенке. Пот лил с него градом, глаза были наполнены ужасом. Он почти ничего не видел перед собой.

— Чужие… — сдавленно произнес он.

Никто не ответил ему. Дозорный вытер с лица пот и только тогда разглядел глядящую мимо него толпу людей. Он был неглупым малым и сразу понял, что сильно опоздал с новостью. Он смутился, что-то пробормотал и, низко склонив голову, поспешил затеряться в толпе.

Люди говорили все тише и тише, и совсем умолкли, едва послышался стук двенадцати подкованных копыт. Земля задрожала. «Они, они!» — пронесся взволнованный шепот.

Трое всадников появились в неверном кровавом свете ущербной луны. Словно трое демонов из древнего мифа. Впереди ехал огромный человек с черной гривой волос, за ним маленький старик в плаще и последним негр, волосы которого были седы, но тело молодо и сильно.

— Приветствую вас, чужеземцы! — закричал вождь и потряс копьем.

Гости поняли его неправильно. Выговор у вождя был отвратительным, к тому же он переволновался и проглотил большую часть гласных. Черноволосый гигант мгновенно извлек меч из ножен и помчался к вождю с недобрыми намерениями, раскручивая меч и дико вопя. Один из молодых охотников, отважный Нокото, бросился наперерез. Яростный конь чужака встал на дыбы, испугавшись направленного ему в грудь копья. Чужак нагнулся и двумя ударами справился с неожиданно возникшим препятствием. Первым ударом он срубил верх копья, вторым — половину головы Нокото. В толпе раздался истошный женский визг. Золотоволосая белая девушка повалилась на землю без чувств.

Другие охотники кинулись к всаднику, но вождь остановил их. Черноволосый гигант, в свою очередь, остановил своих спутников, намеревавшихся оказать ему помощь.

Вождь с криком бросил копье на землю. Голова обезьяны соскользнула с острия и покатилась коню чужака под ноги.

Конь заржал, но всадник быстро успокоил его, слегка ударив кулаком между ушей. Окровавленный меч вернулся в ножны.

Старик из свиты чужестранца выехал вперед и слегка поклонился вождю.

— Мы тоже приветствуем вас, — сказал он. — Мы приносим вам извинения за причиненные неудобства. Это моя вина, что я не расслышал в вашем первом крике добрых и честных намерений. Следовало бы наказать меня. — Старик покорно склонил голову.

— Нет, нет, во всем виноват я, старый и глупый Гхоро! — вскричал вождь, бросаясь перед конем Серзака на колени и целуя землю. — Я ни в коем случае не должен был навязывать вам свое гостеприимство. Разве вправе я был приветствовать вас таким образом? Я совершил непростительную ошибку. Мне следовало молча и неподвижно дождаться, пока вы окажете мне хоть какой-нибудь знак внимания, дав понять, что вы видите меня и признаете меня равным в общении. Как смел я решить, что вы не примете меня за неразумную обезьяну? — Вождь с необычайной страстью продолжал укорять себя.

Серзак спешился и как мог его успокоил. Старик говорил о тяготах пути, об опасностях, поджидающих честного путника на дороге. Жаловался на голод и холод, скорбел о потерянных силах и времени. «Нет оправдания тому, кто вышел в поход, не позаботясь о стоянках», — говорил он.

Кони нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Золотоволосая девушка очнулась и с ненавистью глядела на чужаков. Ее голубые глаза широко раскрылись, а мягкие до этого губы сделались жесткими, сложившись в тонкую бледную линию. Другие женщины с трудом сдерживались, чтобы не начать шептаться между собой, обсуждая достоинства и недостатки чужаков. Детям все это стало нестерпимо скучно и они хотели идти спать. Конан тоже заскучал.

— Серзак, не мог бы ты выражать свои мысли покороче? — осведомился он, склонившись к не в меру разговорившемуся старику.

— Что хочет ваш уважаемый друг? — спросил вождь.

— Он искренне скорбит об убитом, уважаемый Гхоро, — ответил Серзак. — И жаждет хоть как-нибудь загладить свою вину. Может ли он надеяться на это?

— Я терпелив, Кром свидетель, но терпелив в обрез. — с угрозой в голосе произнес Конан. Глаза его сверкнули гневом.

— О, ваш господин великий воин. Я чувствую это по его могучему голосу! — Гхоро поклонился Конану и продолжал говорить, указывая на него пальцем и притоптывая ногой. — Молодой охотник, которого ваш господин лишил большей части головы, готовился убить тигра много дней, он прошел тщательнейшую подготовку и замены ему среди людей нашего племени нет. Он единственный мог убить тигра. Теперь только ваш господин может сделать это.

— Надо, так надо, о чем речь? — Конан пожал плечами. Тигр, так тигр. Северянин не привык отступать перед трудностями. Он никогда прежде не охотился на тигров, но не считал, что тигра нельзя убить так же просто, как какого-нибудь заурядного демона.

— Он согласен, — сообщил Серзак и лицо вождя озарилось улыбкой.

— Не понимаю я этих глупых церемоний, — доверительно сообщил Конан подъехавшему Горкану. — Если бы меня сразу спросили, я бы тоже согласился.

39

Чужаков пригласили в дом старейшин. Женщины приготовили богатый, по деревенским меркам, стол и вождь пригласил гостей сесть. Конана он усадил по правую руку, Серзака по левую. Горкан сел справа от Конана, не дожидаясь приглашения. По лицу вождя пробежала мгновенная тень, но он ничего не сказал. У входа в дом старейшин уселись музыканты и несколько красивых мальчиков, которых пророчили в охотники. Среди счастливцев оказался и Матакура, принесший великую весть. Мальчики не имели права присоединиться к пиру, зато они могли вволю смотреть и слушать. Женщины сгрудились у входа и громко перешептывались.

Похороны молодого охотника быстро перешли в праздник охоты на тигра-людоеда. Праздник начался с поминовения жертв тигра. Поминались женщины и дети разных племен, погибшие у запруды. Главным рассказчиком скорбных историй был Госоро, местный колдун. Он обладал отвратительными манерами и гнусавым голосом. Вдобавок, он имел привычку вскакивать на середине рассказа и изображать своим далеко не молодым телом, как двигалась та или иная жертва тигра. Он вилял бедрами, вертел головой, хлопал себя по ляжкам и совершал разные другие телодвижения. Слушатели одобрительно хмыкали и время от времени били себя по щекам в знак траура. Гостям тоже ничего не оставалось, кроме как сочувственно кивать головами и хлопать себя по щекам. Затем принесли пенистый напиток и скорбь улетучилась.

Решили играть в «Падающего ястреба». Подростки не могли усидеть на месте.

— Ну и куда будет падать ястреб? — спросил Серзак, которому неудобно было открыто признаться, что он не знает такой игры.

Ему не ответили. Принесли круг, спиленный с целого ствола дерева. Судя по годичным кольцам, дерево росло не меньше тысячи лет. Годы были выкрашены в различные цвета. Центр — раннее детство, был розовым, развитие — оранжевым, созревание — синим, юность — желтой, молодость — зеленой, ранняя зрелость — коричневой, средняя зрелость — красной, поздняя зрелость — фиолетовой. Обод, непосредственно предшествовавший смерти, был белым.

Рядом с каждым участником пира поставили по круглой корзиночке с шестью маленькими ярко оперенными дротиками. Мальчиков также не обошли. Матакура, славившийся своим мастерством в бросании «ястребов», метнул первым. Дротик с зеленым хвостом вонзился точно в центр круга.

— Ну ясно, — сказал Серзак и тоже метнул.

Его дротик с фиолетовым оперением вонзился в белый обод. Все засмеялись. Особенно громко смеялись мальчики.

— Каждому дано только то, что ему дано, — заметил Серзак и отодвинул корзинку с дротиками подальше.

Все стали метать по очереди. Даже Горкан скромно сделал дротику Матакуры обрамление из красных перьев. Только Конан не проявил никакого интереса.

Короткая южная ночь прошла незаметно. Ближе к утру, когда все стали симпатичны друг другу, а солнце полезло на небосклон с бесстыдством храмовой танцовщицы, раздался перезвон ручных и ножных браслетов и в дом вбежала золотоволосая белая девушка. Она была в красной одежде. Живот, плечи, руки и ноги оставались открытыми. Волосы были украшены мелкими красными цветами.

— Отец! — воскликнула она и простерла руки к вождю. — Я хочу станцевать нашему гостю мой танец!

— Дочь моя, мой гость — твой гость, — ответил Гхоро. — Танцуй, Натая!

Все оживились. Конан невозмутимо кивнул в ответ на устремленный на него взгляд вождя. Гхоро хлопнул в ладоши.

Принесли несколько музыкальных инструментов — флейты, маленькие барабаны, трещотки. Желающие помузицировать мгновенно разобрали их и полилась нервная, цепляющая мелодия. Повели флейты и барабаны, трещотки поддержали их, равно как и женщины, запевшие без слов.

Натая вышла в середину круга и замерла, будто задумавшись. Локти ее очнулись от забытья первыми и начали медленное движение, к ним присоединились кисти, затем настал черед плеч. Натая вскинула голову и метнула взгляд в сторону Конана с такой силой, что он даже вздрогнул. Ему показалось, что взгляд девушки прожег его насквозь. Натая сразу же отвела глаза, но их свет продолжал блуждать в душе северянина и она стала таять. Бедра девушки совершили плавный круг, левая нога дернулась и мелко шагнула, грудь выдвинулась вперед и сразу подалась назад. Живот в то же время совершил движение в обратном порядке.

Зрители восхищенно вздохнули, на миг заглушив музыку. Конан поймал себя на том, что перевернул глиняную чашу и пытается подыгрывать, ударяя кулаком по ее дну. Получалось плохо и он быстро перестал.

Танец Натаи был прелестен. Она как будто освободилась от земного тяготения, словно была не женщиной во плоти и крови, а свободным языком пламени. Она рассказывала в танце о своей страсти, о любви и страданиях, о горе и радости, о жизни и смерти. Она то улыбалась, то хмурилась, то внезапно становилась стыдливой, то вдруг вся раскрывалась и словно сам воздух желал ее. Каждое движение ее было словом и все вместе складывалось во фразы, понятными даже тому, кто впервые видел подобный танец.

Она вздрогнула телом в последний раз и будто без сил повалилась на пол. Конан даже привстал, желая оказать посильную помощь, но, оглядевшись, заметил, что одинок в своем желании.

Девушка вдруг стремительно вскочила и подбежала к вождю, упав перед ним на колени. Голова ее низко опустилась и волосы простерлись по земляному полу. Конан с непривычным чувством смущения поджал ноги.

— Отец! — взмолилась златовласка.

— Натая, милая моя, — ласковым тоном сказал Гхоро, — ты можешь не стесняться всех этих людей. Они — мои гости. Моя еда — их еда, моя дочь — их дочь, мои слова — их слова, говори!

Натая подняла голову и взгляд ее синих глаз царапнул Конана словно по сердцу. Что-то в этой девице было такое, что заставляло обычно невозмутимого в отношении женщин киммерийца, чувствовать тяжесть в груди.

— Отец, ты же знаешь, кому я была предназначена в жены, и знаешь, что теперь я стала вдовой, не став женщиной. Прошу тебя, отец, отдай меня теперь этому белому человеку, который завтра убьет тигра! Пусть он возьмет вместе с жизнью тигра и мою жизнь!

— Ты права, — сказал вождь. — Ты должна была стать женой человека, который убьет тигра и ты станешь ею, если он тоже хочет этого.

Гхоро уставился на Конана. Все другие тоже стали смотреть на него. Горкан толкнул киммерийца локтем в бок, прошептав что-то неразборчивое.

— Я согласен, — сказал Конан.

Натая немедленно схватила его за руку и потянула за собой. Вокруг одобрительно засмеялись. Конан ничуть не сопротивлялся.

Удаляясь, киммериец вдруг обернулся на пороге и небрежно, не целясь, метнул дротик с коричневым хвостом.

Дротик вонзился в торец дротика Матакуры. Все вскрикнули, как один.

— Поразительно! — восхитился вождь.

— Я промазал, — заявил Конан. — Никогда еще я не бросал так плохо. Я целился в синее.

Матакура с горестным криком вскочил и, сгорая со стыда, бросился вон из дома.

40

Снаружи хижина Натаи-деви выглядела убогой, словно лачуга пропойцы. Этим она не отличалась от большинства других домов деревни. Зато внутреннее убранство приятно поразило Конана.

Свет исходил от масляной лампы на треножнике. Ковры лежали в несколько слоев и поверх них был постелен драгоценный тисненый шелк, окрашенный пурпуром. По широкому ложу в беспорядке были разбросаны подушки с рисунками драконов и фениксов. В изголовье постели находился столик. На нем стояла клетка из плотно переплетенных тонких прутьев. Неясно было, есть ли что внутри. Подойдя поближе, Конан посмотрел сквозь прутья и ему показалось, будто его взгляд отразился в чужих глазах.

Конан никак не ожидал встретить в убогой деревенской хижине такое богатство. Если у них что-нибудь не заладится с таинственным городом Хорто, надо будет снова заглянуть сюда и все выяснить подробно, решил киммериец. Но пока время отдыхать без забот. Хотя одна забота у него была — не так часто до сих пор выпадало Конану лишать девиц невинности.

Натая предложила гостю выпить вино из маленького фарфорового сосуда. Она налила вино в белые чашечки с толстыми стенками. Вино было мутноватым, желтого оттенка. Конан не слишком разбирался в вине, во всяком случае в разных тонкостях, но это вино оценил сразу. Запах у него был своеобразным, но оно быстро опьяняло и делало хорошие предметы еще лучше.

— Ты благоуханна, как весенний цветок, твои волосы прекрасны и у тебя такая белая кожа, — сказал Конан, гладя девушку по голове. — Кто ты и почему ты называешь того урода своим отцом? Я не слишком силен в таких вещах, но думаю, этот человек никак не может быть им.

Натая-деви обняла Конана, приблизила губы к его левому уху и жарко зашептала:

— Да, ты прав, Гхоро не отец мне. Не настоящий отец. Но никому не говори, что я призналась тебе в этом! — Она на мгновение отстранилась и строго повела указательным пальцем перед носом Конана.

— Я не пророню ни слова из того, что услышу здесь, — сказал Конан. — Не в обычаях народа, к которому я принадлежу, выбалтывать то, что услышано на ложе возлюбленной. Уверяю тебя! — Он привлек Натаю-деви к себе и стал целовать ее в губы. — Твои губы подобны сочному персику! Я жажду скорее узнать вкус остального!

— Подожди, — сказала она. — Я хочу рассказать тебе все. Я устала от молчания. Мне не с кем было здесь поговорить. Только в своих снах я могла разговаривать!

Натая приблизилась к клетке и погладила по прутьям.

— Это — мой анэм, — сказала Натая. — Правда, он прекрасен?

Конан пожал плечами. Он не знал, что такое анэм, но признаться в этом не позволила гордость. Натая поняла это. Она положила руку Конану на запястье. Прикосновение ее было нежным, как прикосновение цветка.

— Ты видишь его и не знаешь, что такое анэм, чужеземец, — сказала она. — Никто этого здесь не знает. Никто, кроме меня. Но я не отсюда. Я родилась далеко на севере. Там, откуда я родом, анэм есть у каждого. Его дарят младенцам и он остается с человеком до самой его смерти. Ничто не способно разлучить нас. Анэм не должен двигаться. Иначе он умрет. Анэм сам ничего не ест. Он питается от меня. А взамен я получаю от него добрые сны.

Конан не понимал, как можно получать сны от неразумного животного, ни добрые, ни злые, но разубеждать Натаю не собирался. Каждый волен выбирать себе веру по вкусу.

Натая принялась вынимать из волос цветы и бросать их на постель. Следом за цветами она стала снимать свою красную одежду.

— Я не знаю откуда я, — говорила она. — Я помню холод, что-то белое всюду, огромные деревья и резкий запах. Я помню крики, что-то красное на белом — теперь я догадываюсь, что это была кровь, бородатых людей в шкурах и безбородых людей в яркой одежде. Помню грубые руки. Я думаю, моих настоящих родителей убили, а меня похитили. Большую часть детства я провела в повозке под белым пологом. Зимой мне было холодно, а летом жарко. Я не имела никакой одежды и мне дозволялось выходить только ночью. Анэм был единственной моей защитой и спасением. Его не отобрали от меня, знали, что он для меня значит. Без него я бы не прожила и нескольких дней. Потом я очутилась здесь. Я помню ласковые руки женщин, что мыли меня, умащивали благовониями и расчесывали волосы. Вода была горячей и это больше всего удивило меня. Гхоро стал мне господином. Он сказал, чтобы я называла его отцом, только так, всегда так и не иначе. Он преподал мне несколько хороших уроков, не жалея на меня гибких прутьев, и я запомнила его отеческие наставления. — Натая продолжала говорить, раздеваясь.

Ее красная одежда была одним длинным куском ткани, сложно завернутым вокруг тела.

Конан облокотился сначала на локоть, потом лег на спину, увлекая с собой Натаю, когда она полностью обнажилась, и принялся ласкать ее, прикрыв глаза и слушая жаркий девичий шепот. Он хотел ее, но не мог противиться глубокой усталости, внезапно охватившей все его члены, и крепко уснул. Натая приподнялась на ложе и посмотрела на сильное тело, лежащее рядом с ней. Она едва удержалась от того, чтобы погладить мужчину по груди и лишь провела над ней ладонью.

— Спи, мой воин, — тихо, одними губами, сказала она. — Спи, ибо тебе предстоит тяжелая работа.

Она соскользнула с ложа и оделась в белое сари. Она не стала ни насурьмливать брови, ни умащиваться благовониями, ни надевать звонких браслетов, ни подкрашивать охрой ступней. Она взяла с собой медный кувшин с вмятиной на боку и бесшумно выскользнула за дверь. Снаружи ее ждал человек с черной кожей и седыми, как лунь, волосами.

— Я готова, повелитель, — объявила Натая, опуская голову перед этим человеком, который впервые пришел к ней во сне много лет назад, как крылатый лев с пылающей гривой.

41

Конан открыл глаза от яркого света и тихих голосов. Голову он поднял с трудом, словно она была тяжелой как мельничный жернов. Внутри головы и внутри живота мелкие демоны затеяли какую-то пакость. Конан поморщился. Дверь в хижину была приоткрыта и внутрь заглядывали любопытные девичьи лица. Конан приподнялся на локте. Лица исчезли и послышался смех.

Конан огляделся. Взгляд его сразу упал на клетку с анэмом. Она была разворочена, а существо, скрывавшееся в ней, теперь лежало под столиком и не подавало признаков жизни. Глаза у существа — огромные желтые глаза с круглыми зрачками — были широко открыты. Анэм оказался похож на птицу, только вместо перьев его покрывала короткая серая шерсть. Клюв был тупым и маленьким, как у совы. Ног заметно не было. Конан ткнул существо кончиком меча. Признаков жизни у него от этого не прибавилось. Анэм был бесповоротно мертв.

Натаи нигде не было. Красная одежда лежала в углу, поверх нее покоились звонкие браслеты. Все осталось, как вчера, насколько помнил киммериец. Он поднял фарфоровый сосуд, поболтал его и с разочарованием понял, что вино кончилось.

— Убей его! Убей его! — послышались крики снаружи.

Северянин бросил сосуд, схватил меч и выскочил как был — в одной набедренной повязке.

Толпа мужчин, размахивая примитивным оружием и медными кувшинами, гоняла между домами и деревьями голого молодого человека с длинными волосами, который носился, как безумный. Его всего трясло, он рычал, огрызался и ревел. Мужчины хохотали и время от времени прикладывались к кувшинам.

Со всех сторон слышались ободряющие крики:

— Убей его! — кричали женщины, дети и старики.

Молодой человек бросился к дереву и присел под ним. К толпе мужчин присоединились остальные и обступили дерево кругом.

Конан огляделся и заметил у дома старейшин Серзака, мирно беседующего с вождем.

— За что они его? — спросил Конан, указывая мечом в сторону дерева.

— За тигра, — объяснил Серзак. — В него вселился дух тигра и сейчас ему принесут жертву, чтобы он не озлобился на деревню, когда ты убьешь его. Тигра, разумеется, а не этого бедного юношу. И не размахивай мечом, не омрачай людям праздник. Лучше выпей. В доме старейшин еще много полных кувшинов.

Конан без особой радости расстался с мечом, вернувшись в хижину Натаи и одевшись. Зайдя в дом старейшин, он увидел длинный ряд медных сосудов, до краев полных вина. Настроение его сразу улучшилось. Один кувшин он опорожнил сразу, а другой взял с собой.

Серзак и Гхоро присоединились к толпе. Горкан тоже появился рядом, прикладываясь к медному кувшину. Конан приблизился, но вливаться в толпу не стал.

Из-за домов вышел Госоро с молотком, длинным гвоздем и болтающимся на шее серебряным сосудом. Колдун пробрался сквозь толпу, подскочил к человеку-тигру и несколькими ударами неглубоко вбил гвоздь в дерево над его головой. Затем снял с шеи сосуд и принялся поливать гвоздь и голову одержимого. Кто-то притащил петуха. Одержимый бросился на петуха, схватил его и принялся бить головой об землю. Птица отчаянно сопротивлялась, орала, и пух с перьями летел во все стороны.

Конану вспомнилась Киммерия, холодная его родина, где даже летом нельзя было ходить без одежды, метель, бросающая колючий снег в лицо, отец, держащий его маленькую детскую руку в своей огромной теплой руке.

Длинноволосому молодому человеку наскучило мучить петуха, он оторвал ему голову и принялся жадно пить кровь.

42

Лениво, мягко поставив лапу на упавшую ветку, тигр нервно дернул кончиком хвоста вверх и перенес на лапу часть своей тяжести. Ветка с громким сухим треском переломилась. Тигр вздрогнул всем телом. Из соседних густых кустов шумно вылетела крупная птица. Она летела низко и молча. Тигр проводил ее усталым, печальным взглядом и принюхался.

Запах убитой женщины сладко возбуждал. Тигр съел самое вкусное, что в ней было, отдав в дар остальное мелким хищникам и муравьям. Морда тигра была все еще в крови.

Женщина, молодая женщина с золотыми волосами, пришедшая на реку одна с безрассудством обезумевшей лани, набрала воды и задержалась, чтобы сорвать приглянувшийся цветок с дерева. Она поставила медный кувшин на землю и потянулась вверх всем своим стройным телом. Голодный тигр бросился на женщину и одним ударом превратил ее всего лишь в большой кусок мяса с кровью. Добыча была легкой. Словно вернулись прежние времена, когда тигр жил в городе Хорто, ворота которого были теперь наглухо закрыты.

Предаваясь сладким воспоминаниям, тигр пропустил момент появления чуждого джунглям запаха. Запаха большого сильного мужчины. Он был уже близко, когда тигр обратил на него внимание.

Мужчина не был охотником из лесного племени. Он не мазался свиным жиром и носил настоящее оружие, а не деревянное копье или дубинку с медными шипами. Мужчина шел чуть согнувшись, но не для того, чтобы хоть как-нибудь скрыть свое появление, а просто настороже. Все его мышцы были напряжены. Он был похож на пружину самострела, готовую распрямиться. Голубые, как сапфиры, глаза горели предвкушением битвы. Страха в них не было, мужчина не боялся зверя, которого собирался убить.

Тигр, крадучись, сделал несколько шагов и опустился в густую высокую траву, затаившись для прыжка. Хвост тигра нервно подрагивал.

Черноволосый человек был смелым, но не безрассудным. Он почувствовал близость хищника и остановился. Человек ничуть не жаждал геройски умереть, чтобы о его гибели слагали песни и шептались женщины. Он предпочитал петь сам и не любил болтливых женщин. Глаза мужчины внезапно застыли. Он заметил качающийся явно не от ветра выбившийся вверх стебель травы.

Тигр не выдержал. Сильное белое тело взвилось в воздух и на мгновение взгляды человека и зверя встретились.

Конан ждал прыжка тигра и плашмя бросился в траву. Хищник пролетел над человеком, не задев его. В красивом сильном теле чувствовалась уверенность. Уверенность убийцы, много лет остававшегося безнаказанным.

Сил у тигра имелось достаточно, но лень, воспитанная в нем людьми, пока он жил в благословенном городе Хорто, сыграла с ним дурную шутку. Он приземлился и обернулся. Увидев, что человек бежит к нему, он удивился, но не стал поворачиваться целиком, чтобы встретить противника. Вместо этого, тигр развернулся наполовину и грозно зарычал. Но жертва вовсе не собиралась ему отдаться. Человек высоко подпрыгнул и без особых усилий перелетел через зверя. Тигр снова повернулся к нему, но человек опять прыгнул и оказался на прежнем месте. Теперь тигр даже не зарычал. Он спокойно смотрел на человека, ожидая от него дальнейших действий. Желтые глаза с вертикальными зрачками пристально смотрели на Конана.

Северянин опять прыгнул, перевернулся в воздухе и приземлился уже лицом к хищнику, когда тигр еще только лениво поворачивал голову. Стремительный удар мечом и голова тигра повисла на перерубленной шее. Зверь еще был жив и попытался отчаянно обороняться, но ему только удалось слегка поцарапать бедро киммерийца. Второй удар завершил жизненный путь белого тигра. Кровь хлестала из двух чудовищных ран.

— Такое впечатление, что всю жизнь ты только тем и занимался, что охотился на белых тигров, — сказал Серзак, появляясь из кустов в сопровождении Горкана. Желтые глаза негра яростно горели.

— Даже я не смог бы так, — сказал он.

Нельзя сказать, чтобы такая похвала сильно понравилась северянину. В ней был намек на превосходство.

— Я не сомневаюсь, — гордо ответил Конан и с вызовом глянул на Горкана.

Тень жуткой нечеловеческой ненависти промелькнула на темном лице кешанца. На мгновение лицо стало еще чернее, словно грозовая туча закрыла солнце. Но в следующий момент Горкан уже улыбался, словно торговец на рынке, предлагающий тухлый товар.

— Не сомневайся, все так и есть, — сказал он, вынимая из сумки небольшой кожаный мешок. — Надо вынуть, пока не остыло. Слава Сету, твой меч не проткнул сердце насквозь, а перерезал только подступающие к нему сосуды.

Он вытащил нож и, расширив одну из ран, нанесенных Конаном, вытащил сердце тигра и спрятал его вмешок.

— В селении нам больше делать нечего, надо идти дальше, — заявил Серзак. — Тебе ведь тоже нужно спешить к границам Кхитая? — обратился он к кешанцу.

— Я зайду с вами ненадолго в город Хорто, — сказал Горкан. — Вы ведь идете именно туда? Я не думаю, что ошибся. Мне с вами по дороге.

Серзак сильно изменился в лице. Он подозревал, что Горкан не совсем тот, за кого себя выдает, но до последнего момента надеялся, что подозрения беспочвенны.

Не дожидаясь ответа, Горкан пошел вперед первым. Серзак поплелся за ним, ворча себе под нос что-то о том, что жизнь постоянно подносит сюрпризы — и большинство из них не приносит радости.

Чуть заметная тропинка вывела к запруде, по которой они собирались перейти реку.

Над разорванным телом какого-то животного склонились шакалы. Завидев людей, они поспешили скрыться, ковыляя на своих будто сломанных задних лапах. Ближе стало ясно, что это было не животное. Среди травы лежала белая, окровавленная ткань. Сорванный скальп с золотистыми волосами сказал остальное.

— Кром! — прошептал Конан.

Серзак споткнулся обо что-то. Звякая, покатился пустой медный кувшин с вмятиной на боку.

— Не завидую тебе, — сказал Горкан. — Я-то знаю, каково это увидеть… — Он собирался продолжить, но кулак киммерийца прервал его излияния. Не сильно, но решительно.

43

Серп луны поднимался все выше и выше. Его медные высокие рога бросали дробящийся свет на безлюдный холодный город, черные тени домов и башен врезались в звездную пыль, припорошившую темно-синее небо. Всюду витал тяжелый сладковатый запах разложения. Он непостижимым образом смешивался с тишиной и давил словно крышка каменного гроба.

Царь Воледир находился в одиночестве в Нефритовых покоях. Тонкий нож блестел в его руках. Десять молодых храмовых прислужниц, в каждую из которых царь вошел по два раза — один раз нефритовым жезлом, второй раз — стальным лезвием, лежали в покоях «Цветы и птицы». Они были мертвы, как и все вокруг. Не слышно было больше переклички часовых, неясного гула народа из таверн на улицах, примыкающих ко дворцу, детского плача, страстных женских криков и дрожащей ритуальной музыки из храма. Только издали долетал до стен дворца лай деревенских собак и ослиный рев. Ночь была болезненно чуткой. Воздух застыл бесформенной стеклянной глыбой.

Царя покинули все. Чтобы покарать неверных, он вынужден был расстаться со всеми своими оставшимися воинами и даже с частью телохранителей. Другие придворные не выдержали и покончили с собой и со своими близкими. Воледир даровал милость смерти своим любимым — женам, наложницам и рабам десяти скрытых покоев. Только одного не мог сделать царь — убить себя. Каждый из приближенных напоминал ему об этом, кончая с собой. Воледиру казалось, что их голоса все еще бродят по дворцу.

Гобелены вдруг оживали и трепетали в безветрии. Царь водил лезвием тонкого ножа в серебряном луче луны, падавшем из открытого окна. Сердце царя билось тихо и слабо. Слезы не покидали его глаз. Он встал, поднял голову и пристально взглянул на рогатую луну. Ему показалось, что кто-то черный, в оспинках звезд улыбается огненным ртом. Лезвие задрожало в руках. Воледир попытался приблизить его к себе, но многоголосый шепот, поднявшийся в покоях, не дал этого сделать. «Ты не имеешь права убивать себя!» — шептали мертвецы.

Руки Воледира безвольно опустились.

— Когда ты придешь, избавитель? — спросил он у луны.

Луна надменно промолчала.

В пророчествах немедийских жрецов говорилось о человеке, который придет с запада. Он придет не один и принесет с собой долгожданное избавление от мук царю, оставшемуся одиноким. «Рога луны будут сиять медью и собаки будут проклинать день, когда родились для своей жизни, и утром, когда луна умрет, вскоре умрет и царь», — говорилось в одном из пророчеств.

Всю ночь Воледир простоял на коленях. Он не мог спать уже несколько дней и ему казалось, что тонкий туман окружает его. Туман, подобный савану мертвеца.

Солнце вытянуло свои щупальца из-за горизонта. Оно пошарило по небу, но луна уже растворилась в удушающей синеве. Туман перед глазами царя Воледира сделался красноватым. Фигуры на гобеленах отделились от них и теперь висели в воздухе.

Царь поднялся с колен, отбросил нож и переступая через трупы наложниц и прекрасных храмовых дев, умерших со счастливыми улыбками на устах, пошел к выходу из дворца. Шаги царя блуждали среди стен и никак не могли найти себе покоя. Воледир вошел в тронный зал, заметив свое искаженное отражение в огромном гонге оповещения о приходе царя. Чернокожий раб лежал рядом с ним, сжимая деревянный молот в руках. На этот раз он забыл ударить в гонг, и Воледир нахмурился. Но придворный палач тоже забыл о своих обязанностях. Он лежал возле трона и глаза его смотрели на пустое сидение. Смотрели с преданностью, но никого не видели.

«Я здесь!» — хотел вскричать Воледир, но язык и губы тоже больше не повиновались ему и из горла вырвался лишь слабый хрип.

Дверь из зала была распахнута настежь. Золотые накладки на ней горели ярким пламенем. Яростный свет солнца плясал на золоте, словно обезумевшая танцовщица в красном. Воледир поднял деревянный молот и ударил в гонг. Забытый звук расплылся по дворцу.

Снаружи загалдели вороны. Под полом послышался громкий крысиный писк. Царь бросил молот на труп вестника. Крысы и воронье — вот кто теперь приветствует царя, вот кто теперь единственные его подданные.

Воледир вышел и спустился по лестнице в судейский двор, обагренный кровью солдат и горожан, пожелавших в недобрый час увидеть своего царя. Лица трупов были искажены злобой. Глаза выедены черными птицами, поднявшимися с мертвецов при виде царя. Крылья замелькали в затуманенном красном воздухе.

Двор замыкался огромными воротами, которые открывались один раз в месяц для приема обиженных, жаждущих царского суда. Сквозь них входили с печальными лицами, а выходили с радостью, если выходили вообще, избегая царского гнева. Воледир славился своей справедливостью и строгостью. Теперь настало время последнего суда. Справедливого суда для самого Воледира. Левая створка дворцовых ворот висела всего на двух из десяти железных петель и была погнута.

Улица встретила царя настороженным взглядом ослепших окон. Под крышами еще кое-где шелестели праздничные флаги с лапами белого тигра. Скрипели вывески таверн. Пахло перебродившей брагой. Некому теперь было снимать пену и некому пить. Приближаясь к площади Согласия царь Воледир услышал странные звуки. Сердце его забилось как пойманная в силки птица.

Сквозь расползающийся в сознании красный туман, царь ступил на площадь и ужас холодными змеями обвил его грудь.

Словно рассыпавшееся ожерелье лежали на площади человеческие черепа. Между ними бродили жирные крысы, задевая черепа боками и хвостами. Стоял непрерывный сухой треск сталкивающихся костей.

Слезы полились из глаз Воледира. Он снова опустился на колени, словно просил у своего народа прощения. С немой мольбой он протянул руки к безжалостному солнцу.

Гулкие удары во внешние городские ворота заставили царя вздрогнуть всем телом. Он решительно встал, наконец, впервые за долгие дни одиночества, обретя конкретную цель. Крысы с писком разбегались из-под его ног.

Две башни Облачной Обители маячили над крышами, словно два указующих перста. Воледир не спускал с них глаз. Он покинул площадь по улице Отрады Царей, не глядя по сторонам, миновал квартал с красными фонарями, прошел по Кровавой и вошел в один из больших домов на улице Бычьих Кож. Здесь находился тайный механизм, запирающий город.

Душераздирающий скрип заполнил улицу Бычьих Кож. Малые внешние ворота Облачной Обители раскрылись. В город Хорто вступили три человека — черноволосый северный варвар, седой высокий кешанец и старик маленького роста.

Царь Воледир вышел из дома и остановился, глядя на приближающихся гостей. Они словно бы не замечали величественной фигуры царя. С каждым их шагом, сила уходила из Воледира. Холод охватывал его члены один за другим. Холод из глубин преисподней. Дойдя до груди, холод стальными тисками сжал бьющееся сердце царя. Сердце толкнуло кровь в последний раз и остановилось.

44

Таверна на улице Бычьих Кож была пуста, если не считать за посетителей полсотни трупов — мужчин, женщин, детей — заполнивших два этажа и подвал. Дети в основном находились в подвале, где их пытались спрятать и защитить. Мертвые тела плавали в разлившемся из разбитых бочек красном вине, смешавшемся с кровью. На лестнице, ведущей в подвал из кухни, лежала девушка с обнажившейся грудью. Она была красива. Ее длинные черные волосы разметались по ступенькам, а открытые глаза смотрели в потолок. Тонкий нож с золотой рукоятью торчал из ее шеи. Туфелька с левой ноги слетела и плавала теперь в вине, словно заблудившаяся среди скал утлая рыбацкая лодка.

Над девушкой, в наполовину открытой двери, головой вниз лежал огромный человек в богато украшенных доспехах. Он был без шлема. На волосах запеклась кровь. В правой руке он все еще сжимал меч, острый с одной стороны и зазубренный как пила с другой.

Большая крыса высунулась в дверь, прошмыгнула вдоль тела человека и принялась обследовать его лицо. Она ткнулась мордой в нос человека. Веки его вдруг затрепетали, он застонал и открыл глаза, прятавшиеся в темных провалах под далеко выдающимися вперед надбровными дугами. На щеке его вился лиловый шрам. Сквозь закрытое узорной деревянной решеткой окно он увидел солнце между двух башен Облачной Обители.

Глупая крыса подобралась к его уху и встала на задние лапы, чтобы попробовать человека на вкус. Он быстро протянул руку, схватил животное за хвост и поднял в воздух. Крыса громко пищала и сучила лапками, не в силах избавиться от позорного плена.

— Ты разбудила меня, — сказал человек, — и за это я дарю тебе жизнь. — Он встал и швырнул крысу в глубь подвала. — Распоряжайся ей по собственному усмотрению.

Животное не сумело сохранить подаренную жизнь и захлебнулось в крови с вином. Утянув с собой туфельку с золотой застежкой.

Воин встал, дотронулся до своей головы и застонал. Пальцы его нащупали дыру, уходящую вглубь. Череп был проломлен. Воин повернулся и пошатываясь поднялся до верха лестницы, раскрыв дверь полностью. Кухня представляла собой не менее печальное зрелище, чем подвал. Отличие было только в том, что здесь основную массу трупов составляли женщины. Правда, среди них не было ни одной, которая по красоте могла бы сравниться с той, что лежала внизу на лестнице.

Плита остыла, но верхняя половина повара все еще остро пахла жареным мясом. Руки повара сжимали не половник, как ему по ранжиру полагалось, а тонкий обоюдоострый нож. С дальнего конца плиты находилась его нижняя половина, внутренности распростерлись по полу, словно на бойне.

Столовая была заполнена мертвыми мужчинами. Они лежали на полу, на столах, ни один из которых не остался целым, на сломанных скамьях и табуретах. Большая бочка в углу открывала свое содержимое всем желающим сквозь огромную дыру в торце, но желающих не имелось. Крысы уже немного похозяйничали здесь. При виде воина несколько серых зверьков оставили свое занятие и поспешили скрыться.

Глаза воина остановились на небольшой деревянной статуэтке в южном углу зала. Статуэтка находилась на тумбе из цельного куска дерева и голова ее была забрызгана кровью. Воин приблизился к ней и глаза его невольно наполнились слезами. Царь Воледир был перед ним.

— Я был повелителем мира и погубил его! — воскликнул воин, обращаясь к статуэтке. — Я был оплотом безопасности и сам разрушил ее! Нет мне прощения! О, царь, ты вправе покарать меня, как сочтешь нужным! Я с улыбкой и радостью приму любое наказание, которым ты одаришь мою никчемную плоть!

Воин опустился перед тумбой со статуэткой на колени и низко опустил голову. Память мучила его. Он отчетливо вспомнил глаза девушки, лежащей на лестнице в подвал. Живые глаза. Они смотрели с ненавистью. Воин был восхищен силой, что проливалась через эти глаза, молодой, необузданной силой. И остро пожалел, что не может переменить ненависть на любовь, совсем не оставалось времени. Девушка бросилась на него с ножом, собираясь прикончить человека, который только что убил ее отца, мать и двух младших сестер — очаровательных двойняшек. Воин вынужден был защищаться и перенаправил удар ножа. Рука девушки хрустнула, а в ее шею вонзилось тонкое лезвие. Она умерла мгновенно, хоть в этом воин смог оказать ей почтение.

— Зло пришло к нам, — снова обратился он к царю, — оно пришло из тьмы, царь. Виноватых в этом городе не было и нет. Я знаю, знаю! Кто-то вне пределов города, кто-то могущественный наслал на нас безумие! Теперь, когда все кончилось и безумие ушло, я чувствую, что тоже был безумен. Демоны зла схватили мой разум! Разве стал бы я иначе убивать детей и женщин? Клянусь, о, великий царь, я уничтожу того, кому понадобились жизни людей, того, кто наслал на нас демонов гнева!

Статуэтка молчала. Царь вряд ли бы стал отвечать военачальнику даже во плоти, не то, что в деревянном виде. Воину отвечали только крысы, но ни одна из них не осмелилась предстать перед его глазами.

— Я отомщу! — сказал воин. — Слова сказаны, господин!

Он быстро поднялся и пошел к выходу, но у двери остановился. Снаружи слышались голоса. Воин приник к зарешеченному оконцу в двери и увидел говоривших.

Три человека шли по мертвому городу, не стыдясь мертвецов. Один был черен телом и бел головой, другой — черноволос и обладал бычьими плечами, маленькая фигура третьего скрывалась под серой хламидой.

45

Серзак торжествующе улыбался. Горкан, как всегда, был мрачен. Его темный лоб прорезало множество морщин. Конан хмурился. Ему не нравился пошатывающийся человек в пурпурных одеждах, стоящий посреди улицы. Витал тяжелый запах мертвечины. Крысы и воронье сновали вокруг человека.

— Ты уверен, что это тот самый город Хорто? — спросил Конан.

— Уверен, — ответил Серзак, — как уверен и в том, что стоящий перед нами человек и есть царь города. Путь к сокровищам открыт.

Конан вспомнил, что говорил Серзак на рынке в Шангаре. Царь потеряет всю свою силу и не останется никого, кто охранял бы сокровища. Так было предсказано немедийскими жрецами.

Словно услышав мысли киммерийца, человек в пурпурных одеждах пошатнулся в последний раз и упал, подтверждая предсказание. К его лицу тотчас подскочила крыса и откусила кончик носа.

Горкан захохотал. Вороны раскричались, и их нестерпимый гвалт заполнил всю улицу визгливым эхом. Серзак склонился над мертвецом и закрыл ему глаза.

— Теперь мы здесь наверняка одни, — сказал Горкан и уверенным шагом направился по улице, словно точно знал, куда надо идти.

Глядя ему в спину, Серзак хмыкнул.

— Ну что же, — тихо сказал он, так чтобы чернокожий ничего не услышал. — Я всегда подозревал, что кешанский костоправ знает намного больше, чем говорит. Интересно, насколько? — Он повернул голову к Конану.

Киммериец пожал плечами.

— Скоро мы это выясним, старик, — произнес он и пошел за Горканом.

На улице, сплошь застроенной домами с красными фонарями, начали попадаться обглоданные трупы. Длинные, стройные и когда-то прекрасные ноги тонкостанных женщин были теперь не больше, чем куски мяса на костях с кое-где сохранившейся кожей. Серзака стошнило. Конан проглотил комок в горле. Он видел много трупов, да и сам часто способствовал их появлению, но увидеть сразу столько и для него было нелегко. Кроме того, это были в основном женщины, что киммерийца не могло не задеть. Он старался не убивать женщин.

Усеянная черепами площадь не добавила ни Конану, ни Серзаку бодрости. Только Горкан продолжал оставаться невозмутимым.

Дворец возвышался мрачной тяжелой громадой. Он был выше всех остальных строений в городе и стены его были сложены из серого камня. За стеной торчали башни со слепыми узкими окнами. Ворота были наполовину снесены. Железный трон в конце двора за воротами, стоявший некогда на небольшом возвышении, был опрокинут. Среди трупов встречались и люди в шлемах, и горожане. Лица — те, что еще не съедены крысами — были источены голодом и злобой.

Горкан с удовольствием раздавил жирную крысу у входа во дворец. Животное пронзительно заверещало, розовые лапки отчаянно заерзали по булыжной мостовой. Раздался хруст и Горкан со счастливым лицом обернулся к своим спутникам.

— Сокровища близко. Я чувствую их запах, — сказал он и вошел во дворец.

Конан не разделял радость кешанца. В отличие от него, он чувствовал только запах мертвечины.

Железный бог Ангирас встретил гостей неприветливо. Пальцы его рук были мертвы уже много дней, никто не приносил ему жертвы, а крысы настолько обнаглели, что сгрызли тайную книгу, разбили ларец и съели драгоценные гадальные палочки.

Горкан приблизился к богу и единым движением, не церемонясь, вырвал из пола столик из слоновой кости. В полу обнажились квадратные скважины. Кешанец склонился над ними и, вытащив тонкий стальной клинок с зазубринами, погрузил его во все четыре отверстия поочередно. Ангирас мелко задрожал.

— Сейчас, еще немного и ты получишь то, чего ждал, — сказал Горкан, вынимая из сумки небольшой кожаный мешок. — Я славно угощу тебя!

Из мешка кешанец извлек окровавленное сердце, поднялся на каменный постамент и поднес сердце к губам Ангираса. Кровь потекла у бога по подбородку, капая на грудь. Пальцы его рук дрогнули и согнулись.

Тысячу лет Ангирас ждал, когда его напоят кровью белого тигра, наполненного грехами, который перед смертью насытился плотью белой девственницы. Он повернул голову и глаза его едва заметно шевельнулись, наполняясь огненным светом преисподней. Он был доволен, что теперь может управлять своими мышцами, не используя глупых человеков, в неуемном самомнении почитавших себя разумными! Смазанные овечьим жиром шарниры позволяли богу двигаться легко и бесшумно. Железные губы изогнулись в жестокой улыбке и Ангирас шагнул с каменного постамента.

46

Шесть железных рук двигались как конечности священного термита в его последнем танце на острие булавки. Только термит этот был в тысячу раз больше и, похоже, не считал себя жертвой. Некоторое время он стоял возле постамента, поворачивая голову с чудовищными ушами вправо и влево, словно не мог решить, кого из троих людишек умертвить первым.

— Ты — раб мой, — сказал Горкан.

Ангирас не понял кешанца или, быть может, не согласился с ним. Он быстро шагнул вперед и нанес удар в грудь Горкана, который и не подумал уклониться. Кешанца отбросило к западной стене. Он вскочил, как ни в чем не бывало, и закричал:

— Останови его, Конан!

Конан бросился к железному чудовищу и попробовал отсечь хотя бы один из пальцев, которые представлялись достаточно уязвимыми. Ангирас, несмотря на свою тяжесть, оказался весьма подвижным. Он сумел отклонить руку и меч киммерийца рассек пустоту.

Второй удар Конана тоже не достиг цели, зато с третьим его меч заклинило между кистью и локтем Ангираса. Железный бог двинул рукой назад и киммериец вынужден был расстаться с оружием, иначе его увлекло бы вперед на кулак Ангираса. Конан отпрыгнул и упал на спину. Ангирас оскалил кровавый рот и, запрокинув голову, жутко засмеялся — словно бил адский колокол. Волоски на теле Конана встали дыбом от этого жуткого звука. Но он не стал тратить время на страх.

Конан бросился прочь из зала. Бог прекратил смеяться и направился за ним. Его не интересовал немощный старик и какой-то черный человек с переломанными ребрами, вообразивший себя его господином. Черноволосый мужчина, посмевший оказать ему сопротивление и напавший на него с мечом, был важнее.

Железная поступь Ангираса эхом неслась по дворцу, заполненному мертвецами. Конан выбежал в зал Внешних Ритуалов, на полу которого в разных позах застыли жрецы, лишившие друг друга жизни, и на мгновение его фигура отразилась в медном гонге. Зрение воина отметило проблеск. Конан остановился. Под гонгом лежал огромный гирканский раб в железном ошейнике с медными шипами, а в руках у него был деревянный молот, как раз ему под стать.

— Тебе он больше не нужен, — сказал киммериец, вырывая молот из рук раба.

Гирканец не возражал. Конан поднял молот и ударил в гонг. Громкий звук понесся по дворцу. Второй удар заставил Ангираса закричать от гнева. Ему не нравилось, что кто-то кощунственно бьет в гонг, извещающий о его решениях.

Он пошел быстрее, не глядя под ноги. Толстый жрец, попавшийся ему на пути, разошелся под его тяжестью, превратившись в скользкое месиво, и Ангирас с грохотом упал.

Конан внимательно следил за тем, как бог поднимается. Все произошло слишком быстро. Надежда на то, что железное чудище сможет подняться с большим трудом, как поднимается закованный в латы тяжеловооруженный всадник, развеялась как дым. Ангирас встал за одно мгновение, а в следующее мгновение он поднял помешавшее ему тело за длинный клок волос, оставленный по традиции на макушке, и вышвырнул его в окно. Мертвый жрец задел развороченным животом за подоконник, оставив на нем большую часть своих внутренностей и вывалился наружу.

Конана в зале уже не было. Он быстро поднимался по лестнице, стены которой полностью скрывались под гобеленами фривольного содержания. Такие же гобелены были и в галерее на верхнем этаже. Узкие окна галереи проходили сквозь слишком широкие стены и ничего, кроме скудного света и причудливых теней, не давали. Шаги Ангираса все так же звучали позади.

Галерея была пуста — ни одного трупа. Зато в комнате, задрапированной красным бархатом, куда привела его галерея, лежали прекрасные молодые женщины. Все они были убиты ударом в сердце, лежали на спине, раздвинув ноги и подняв подолы до живота, счастливо улыбались и глаза их были открыты. Конан прошел сквозь комнату и замер на пороге следующей, едва раздвинув красную бархатную занавесь.

Нагая женщина лежала у порога. Светлые, золотистые волосы ее разметались по белому шелку брошенной накидки, покрытой каплями крови. Кожа ее тоже была белой. Если бы не раскосые глаза, она была бы похожа на Натаю. Замирая от ужаса, Конан закрыл ей глаза и заметил, что задержался гораздо дольше, чем хотел. Ангирас вошел в красную комнату и расшвыривал ногами тела женщин.

Киммериец вскочил и больше никого не рассматривая, хотя в этой комнате под потолком с нарисованными птицами и цветами находилось еще девять нагих женщин, бросился дальше, заметив в стене приоткрытую дверь. Он все еще не мог найти подходящего оружия, но надежда не оставляла его.

Лестница повела вниз, но была короче, чем та, по которой он поднимался. Конан спустился и оказался в зале с троном. Запах разложения здесь был особенно силен. На троне кто-то сидел. Киммериец остановился в недоумении.

— Это всего-навсего я, не стоит удивляться, — сказал человек на троне, поднимаясь с сиденья. Пурпурный плащ соскользнул с него и Конан узнал Горкана.

На голове кешанца красовалась богатая драгоценными каменьями золотая корона. Серзак, которого киммериец заметил не сразу, ударил кулаком в гонг и по залу полетел вибрирующий густой звук.

— Берегись! — выкрикнул Серзак.

Конан отпрыгнул в сторону. Кулак Ангираса рассек воздух с шумом падающего на добычу ястреба. Северянин бросился прочь. Ангирас шел за Конаном по пятам. Мерное эхо было быстрым, словно удары малого молота о наковальню.

Сзади раздался скрип, удар железа о камень и затем — затихающий рев. Конан обернулся и увидел закрывающиеся створки люка в полу. За одну из створок уцепилась железная кисть. Соединившись, створки люка раздавили кисть и железные фаланги покатились по полу.

— Я знаю тут всякие хитрости, — сказал Горкан.

Он снял корону и направился вниз. Конан и Серзак последовали за ним. Люк, сквозь который провалился Ангирас, находился как раз над его бывшим постаментом. Падая, бог ударился о постамент и развалился на части. Глаза бога утратили огненный свет преисподней.

Из железного рта Ангираса вылетело маленькое золотое облачко. Оно летело медленно, кружась вокруг своей оси и нестерпимо сверкая. Горкан кинулся к нему, поймал его ртом и проглотил. Немедленно вся его фигура преобразилась. Из нее словно стал исходить свет, словно от черной кожи мирового змея, что спит, покачиваясь на волнах вечного моря.

— Ты выполнил то, ради чего я взял тебя, — заявил Горкан, поворачиваясь к Конану и холодная ненависть сквозила в его голосе. — Больше ты не нужен, как и твой престарелый друг.

Плита, на которой стояли Конан и Серзак, вдруг сделалась как зыбучий песок. Они с удивлением обнаружили, что их ноги погрузились уже по щиколотку. Конан с трудом выдернул ногу, оставив сапог, но в следующий шаг провалился уже по колено. Он стоял в очень неудобной позе и едва удерживал равновесие. Не сопротивлявшийся Серзак погрузился равномерно обеими ногами — по самое широкое место на икрах.

Кешанец смеялся как безумный. Словно он тысячу лет ждал этого.

Конан подумал, что возможно так оно и есть.

— Глупцы! — орал Горкан, подпрыгивая от восторга. Желтые глаза сверкали, словно яхонт. — Доверчивые глупцы! Неужели вы действительно думали, что человеку в здравом уме придет в голову делить свои сокровища с кем-нибудь еще? Да скорее солнце взойдет на западе и опустится на востоке! Скорее вода станет твердой как алмаз и рыбы будут летать в воздухе, словно птицы! Вы, жалкие людишки, забавляющиеся собственной жизнью, как дети, что вы можете понимать в настоящей жажде власти, которую могут дать сокровища? На что бы вы потратили их? На выпивку и женщин? Ничтожные твари, черви, пресмыкающиеся перед игрушками роскоши! Я отдал тысячу лет своей жизни на то, чтобы обрести сокровища, я — великий маг Горкан!

Чернокожий снова расхохотался. Смех его звучал жутко, в нем были отзвуки погубленных душ с самого дна преисподней.

— Я основал город Хорто. Я создал его из пустоты, в сердце пустынного плато, где не проходили караванные пути. Он с самого начала был призрачным и держался только благодаря религии, которую я выдумал для горожан. Они верили в то, во что никто, кроме них, не верил. Они поклонялись железному богу, которого сами же и питали. Он умер вместе с городом. Умер, когда в городе отпала надобность. Я все устроил так, чтобы к моему приходу город был мертв. Не было никаких немедийских предсказателей, был только я — великий Горкан, и никто больше! Они настолько верили в выдуманные мной сказки, что поступили в точности так, как я задумал. Для всех других людей это было бы нелепо. Но не для жителей призрачного города Хорто. Я не ошибся. Глупость человеческая и наивная вера в слова оказалась сильнее инстинкта выживания. Они уничтожили сами себя, не усомнившись в собственной участи. Тысячу лет они только и делали, что приумножали и охраняли мои сокровища, и никому из них не пришло в голову, что это — единственная цель и смысл их жизни. Ради одного только богатства, не им принадлежащего, они сражались, любили, обманывали, рожали детей и приносили жертвы. Я был проклят тысячелетним проклятием, я должен был спать тысячу лет и не видеть снов! Таково было страшное наказание, предназначенное мне. Тысячу лет я видел перед собой только вход в пещеру, где я был заточен. И ничего, ничего больше!

Горкан встрепенулся всем телом и в ужасе закрыл глаза, словно опять увидел перед собой злосчастный вход.

— Да, так! Но у меня было утешение, этот город. Он был моим сном. Он снился сам себе, но именно так, как я себе представлял. Сон мой насильно оторвали от меня, но он остался верен мне. Сила моя была заключена в этом железе и жители города Хорто питали ее, чтобы она не иссякла. Теперь я смогу вернуть свою силу — и мир снова будет в моей власти, как и тысячу лет назад!

— Он слишком разговорился, — вполголоса заметил Серзак. — Тысяча лет молчания сделали его болтливым. Теперь, когда он, наконец, получил возможность выговориться, он чересчур увлекся, на мой взгляд.

— А тебя что сделало болтливым? — спросил Конан.

— Я — это совсем другое дело, — с достоинством ответил сказитель.

— Вы, конечно, умрете, — сказал Горкан. — Всем своим слугам я дарую смерть. Еще никто не уходил от меня, не получив платы. Я честен — и вы можете не сомневаться, что присоединитесь к достойной компании. Тебе, Конан, кажется нравилась белая девочка из лесной деревни?

Конан дернулся в ярости, чем только доставил себе еще большие неудобства. Горкан довольно расхохотался.

Он склонился над поверженным богом и вытащил у него из груди золотое сердце, истекающее золотой кровью.

Сила вливалась в него, окружив его тело сверкающей сетью, по которой со скоростью бросающейся змеи сновал огненный паук. Глаза Горкана были полуприкрыты, рот приоткрыт. Тело его сотрясалось, как в жестокой лихорадке. Он не видел, как в зал вошел четвертый человек. Воин с вьющимся по щеке лиловым шрамом и глубоко запавшими глазами. Человека не должно было быть, тем не менее, он был.

47

Тихими, подкрадывающимися шагами, словно старый тигр, человек с лиловым шрамом подошел к Горкану сзади. Быстрый взмах меча — и голова Горкана покатилась по полу, бешено вращая глазами. Воин с лиловым шрамом догнал ее, плашмя ударил мечом и наступил ногой. Лицо мага сморщилось, из ушей брызнула кровь, глаза лопнули и потекли. Раздался хруст и сквозь образовавшуюся щель розовой медузой выплеснулся мозг.

— Ты ведь говорил, что защитники города умрут и некому будет защищать сокровища, — сказал Конан.

— Я ошибся, — признался Серзак. — В конце концов это всего лишь легенды, и, как мы только что выяснили, легенды, придуманные в своей основе одним человеком.

Безголовое тело Горкана продолжало стоять. Руки вдруг затряслись, а из обрубка шеи вверх сначала ударил мощный фонтан крови, а затем — луч нестерпимо яркого света.

Черное облако появилось над полом. Свет из шеи Горкана стал вливаться в него. Сначала облако было маленькое, чуть больше человеческой головы, но быстро принялось увеличиваться. Огненные точки сверкали в нем, будто глаза демонов преисподней. Из облака исходил жуткий, пронизывающий до мозга костей холод. Конан почувствовал, будто из облака протянулось тонкое щупальце и приникло к его лбу. Голову словно охватило раскаленным обручем. Конан закрыл глаза, но ничего не изменилось. Он по-прежнему видел растущее облако. Оно с самого начала было черным, но казалось, что с каждым мгновением становится еще чернее.

Когда Конан открыл глаза, то увидел, что луч света погас, а безголовое тело Горкана упало. Теперь щупальца, исходящие из облака, были зримыми наяву. Щупальце, схватившее голову Конана, оставило ее, найдя себе другое занятие. Как и все остальные щупальца, оно предпочло мертвые предметы живым.

Прежде всего щупальца разодрали на части пустую оболочку железного бога, а потом взялись за стены. Первой пала стена, отделяющая зал Ангираса от зала Внешних Ритуалов. Затем наступил черед наружной стены, выходящей на запад. При этом одна из потолочных балок обрушилась, да так удачно, что расколола плиту, в которой находились Конан и Серзак. Плита вся пошла мелкими трещинами.

Незнакомец с лиловым шрамом опомнился и с криком бросился на Серзака, который был ближе. Движение незнакомца было затруднено крошащимися и разъезжающимися осколками плиты. Ловко пользуясь всеми четырьмя конечностями, Серзак быстро отступил.

Конан без суеты надел сапог и пошел незнакомцу навстречу. Сообразив, что в таких условиях сражаться не слишком удобно, воин с лиловым шрамом вернулся назад — на твердый пол.

— Ты спас нам жизнь и я не хочу тебя убивать! — заявил Конан.

Но воин остался глух к искренним словам замирения.

— Он малость тронулся умом, Конан, его не убедить, — проговорил из дальнего угла Серзак.

Черное облако потеряло интерес к залу Ангираса и принялось за трупы у подножия железного трона на судейском дворе. Крысы с отчаянным писком бросились искать спасения. Щупальца разрывали грудные клетки трупов и выхватывали мертвые сердца. Облако продолжало расти.

Воин с лиловым шрамом не обращал на происходящее снаружи никакого внимания. Его интересовал только черноволосый человек с плечами быка, который приближался к нему, что-то говоря. Бывший подданный Воледира не слушал чужих речей, заранее считая все обманом и темным наваждением. Он жаждал только одного — убить.

Конан защищался, изо всех сил стараясь не причинить противнику вреда. Киммериец даже бросил свой меч и пошел к чужаку с раскрытыми наружу ладонями. Но это ничуть не помогло. Безумец нападал с бешенством слона в период течки и ему даже почти удалось достать киммерийца. Конан почувствовал кожей горла легкое прикосновение чужого лезвия. Кадык киммерийца нырнул вниз, потом поднялся вверх. Второго прикосновения, которое могло быть не столь легким, Конан решил избежать. Он схватил с пола треножник и воспользовался им.

За то время, пока меч противника поднимался, чтобы начать свой сокрушительный путь вниз с самой верхней точки, Конан успел впечатать ножки треножника в живот безумца, тем самым заставив его сделать несколько шагов назад, а сам отпрыгнул к пустому постаменту и снова прокричал:

— Я не желаю тебе вреда!

— Бесполезно! — заявил Серзак. — Убей его, и нечего лишний раз искушать судьбу. Все равно он не жилец на этом свете.

— Надеюсь, он устанет, — сказал Конан.

Он не успел устать. За его спиной вдруг поднялось безголовое тело Горкана. Кешанец поднял с пола свой меч и мощным ударом разрубил безумца пополам. Верхняя половина воина закричала как разъяренный самец горной гориллы и в полете еще пыталась размахивать мечом, прежде чем упала лицом к безголовому убийце. Нижняя половина повалилась на месте. На лице разрезанного воина отразилось разочарование.

Конан метнулся к оставленному мечу и схватил его, но меч не понадобился. Безголовое тело Горкана покачнулось, оружие выпало из рук и кешанец упал. Трупами сразу занялось черное облако. Щупальца метнулись и вырвали из мертвецов одно красное сердце с красной кровью, а другое — золотое, истекающее золотой кровью.

Золотое сердце не пошло облаку на пользу. Едва щупальце поднялось из груди Горкана, как по нему пробежала судорога. Остальные щупальца немедленно втянулись. Облако поменяло цвет на багровый.

Конан услышал гром, поднял голову и увидел, что в небе образовалась светящаяся рана, словно по небу полоснули огненным мечом. Из раны вниз потянулся световой смерч. За несколько мгновений он дотянулся до багрового облака с бессильно висящим щупальцем, опрометчиво схватившем золотое сердце Горкана, и втянул его в себя. Еще быстрее он с жутким воем втянулся назад и рана в небе закрылась.

— Кром! — сумел воскликнуть Конан.

Серзак сидел у пустого постамента и лицо его было бледнее снега и тверже камня.

48

За постаментом обнаружилась скрытая в стене дверь. Она ничем не отличалась от окружающего камня и Конан ни за что бы не догадался, что это дверь и как ее нужно открывать. Серзак повернул одну из сотен маленьких фигурок в нишах стены за постаментом и дверь бесшумно отъехала вниз.

Сразу за ней оказалось круглое помещение с шестиугольным плоским камнем посередине. Потолок, когда-то покрытый цветными рисунками, был сильно закопчен, и сейчас рисунки лишь угадывались. Конан рассмотрел несколько крыльев с когтями, как у летучих мышей, жуткие чешуйчатые лапы, пару круглых глаз с вертикальными зрачками.

Из отверстия в потолке на плоский камень падал тончайший солнечный луч. Возле стен стояли ящики с приготовленными факелами. Напротив лестницы находилась ниша с огромным диском в стене. На диске были нарисованы раскосые глаза с синими зрачками. Справа от лестницы располагалась глухая арка, над которой выступал барельеф головы носорога.

— Нужно повернуть диск, — сказал Серзак.

— Ты уверен, что это снова не легенда? — спросил Конан.

Серзак пожал плечами.

— Кто знает, кто знает… — пробормотал он со вздохом.

Конан решил не вдаваться в проблему и вошел в нишу. Пол под ним мягко неглубоко осел. Из краев диска с громким щелчком появились ручки.

— Вращай! — сказал Серзак.

Конан напрягся, ожидая, что диск окажется тяжело провернуть, и чуть не упал от неожиданной легкости. Ручки, казалось, сами рванулись вверх.

Раздался скрип и стена за аркой под барельефом головы носорога стала отодвигаться в сторону.

— Вращай, вращай! — подбодрил Серзак. — До конца!

Конан повернул диск на два оборота и арка полностью раскрылась.

Больше диск не поворачивался.

— Все, дальше не идет, — пояснил киммериец.

Серзак зажег факел и направился под арку. Конан последовал за ним. За аркой тянулся коридор со стенами из гладко отполированных каменных плит. Такими же плитами, только со сложными геометрическими рисунками, был вымощен пол и выложен потолок. Неверный свет факела метался, многократно отражаясь от полированного камня. Казалось, это мечутся тени от крыльев невидимых летучих мышей. Серзак шел медленно, осматриваясь после каждого шага. Конан следовал за ним в молчании с обнаженным мечом. Он не думал, что придется применять меч в таком месте, вряд ли здесь было что-то живое и подвижное, но с мечом было привычнее и спокойнее. Сила оружия вливалась в руку Конана и укрепляла его сердце.

Серзак наклонился и показал на одну из плит, на взгляд Конана ничем не отличавшуюся от остальных. Тот же геометрический рисунок, та же, пока нетронутая, пыль.

— Что ты хочешь этим сказать, старик? — осведомился Конан.

Вместо ответа, Серзак передал факел Конану, встал на колени и принялся водить рукой по плите, стирая пыль, следуя линиям рисунка. Когда он завершил путь, оказалось, что запутанный лабиринт линий — на самом деле одна линия: Серзак, не отрывая руки, добрался до места, с которого начал.

Плита скрипнула и стала подниматься из пола.

— Кром! — воскликнул Конан.

Плита опиралась на четыре массивных стержня. Под ней открылся проход. Вниз вела крутая лестница с высокими ступеньками. Серзак начал спускаться, не дожидаясь, пока плита перестанет подниматься. Он поднырнул под нее и его сгорбленная спина вскоре скрылась во мгле.

Конану пришлось согнуться еще больше.

— Ты уверен, что нам надо спешить? — спросил он.

— Нет, — ответил Серзак, — но я не могу больше ждать. Сто лет — немалый срок, ты должен это понимать, хоть ты и гораздо моложе, мой неотесанный друг.

В неверном колышущемся свете удалось рассмотреть золотую дверь внизу лестницы, и она была приоткрыта. Не задерживаясь более, Конан и Серзак прошли за дверь. За ней находилась сокровищница с высоким потолком и множеством масляных светильников на стенах. Витые стальные колонны поддерживали свод.

Один за другим Серзак зажег светильники и сокровищница осветилась как базарная площадь в солнечный день. Тонкий слой пыли лежал всюду. Часть сундуков была открыта. В углах висели огромные паучьи сети. Движение воздуха, созданное двумя нетерпеливыми людьми, всколыхнуло паутину.

Конан заглянул в ближайший к нему открытый сундук и не смог сдержать громкий вопль разочарования. Живо припомнились пустые сундуки в заброшенном городе с хищными тенями. Здесь, в этом сундуке, тоже валялся всякий хлам. Несколько мелких перламутровых пуговиц, похожих на крылышки мух.

— Я слышу, что у тебя тоже пусто, — отозвался Серзак.

Конан поднял голову и увидел, что сказитель стоит у другого раскрытого сундука. Лицо старика вытянулось.

Киммериец быстро подошел к следующему сундуку и взломал его.

— Пусто! — проорал он, вложив в крик всю душу. — Пусто как в кошельке у нищего!

Раскрытые сундуки обращались пустыми глазницами в потолок, словно раненые циклопы. Грохот взламываемых крышек сопровождался все новыми и новыми воплями разочарования.

Серзак потерянно бродил среди сундуков вслед за киммерийцем, бормоча что-то на незнакомом языке. Голова сказителя вертелась и глаза бегали, не в силах остановиться ни на мгновение. Неожиданно старик встрепенулся.

— Смотри, друг мой, вон там, — Серзак показал пальцем где именно, — вон там я вижу нечто интересное, и если ты потрудишься, то тоже сможешь увидеть.

Конан взглянул в указанном направлении. Среди сундуков был островок со столом, наподобие тех, которые использовали коринфские писцы — на наклонной поверхности лежала раскрытая книга. Она, как и все вокруг, была покрыта слоем пыли. Конан подошел к столу и сдул со страниц пыль. Странные незнакомые знаки посмотрели на него. Знаки были похожи на зверей, отчаянно дерущихся друг с другом. Они были написаны черными, красными и синими чернилами. Кое-где встречались печати. Конан разочарованно простонал и собрался пронзить книгу острием меча, как будто она была виновницей их бед.

— Остановись, глупец! — вскричал Серзак.

Конан с удивлением поглядел на свои руки, сжимающие меч.

— Ты прав, — произнес киммериец. — Я забылся.

Серзак приблизился к книге и жадно уставился на непонятные знаки. Лицо его медленно преображалось. Усмешка кривила его сухие старческие губы. Язвительная усмешка человека, окончательно убедившегося в порочности и бессмысленности жизни.

— Я так и знал, — сказал Серзак. — Они поклонялись придуманному богу, но не забывали и о традиционном боге всех живущих в подлунном мире. Они, конечно, были глупцами, как и все люди, и когда им представилась возможность уничтожить самих себя, они не преминули это сделать. Но в одном наш друг Горкан жестоко ошибся. Жители города Хорто жили, сражались, любили не только ради чужого богатства. И жертвы они приносили не столько ему, сколько гораздо более могущественному богу, богу алчности! — Желтые глаза Серзака пылали, как угли.

Конан всерьез обеспокоился состоянием его рассудка.

— Я в своем уме, не волнуйся, — угадав мысли варвара, поспешил уверить Серзак. — Конечно, в книге написано не это, но все это следует из написанного в книге. Вот, например, здесь, — сказитель ткнул пальцем в клубок красных змей, — написано, что в четырнадцатый день пятой луны года левого мизинца средней руки Ангираса торговцу Шугадару для покупки соли, серы, лианы и пальмового волокна выдано триста мер золота с условием двукратного возврата не позже третьего дня гадания года правого среднего пальца. Главный хранитель сокровищ Горкана, царь, занимался ростовщичеством — и, судя по всему, крупно прогорел. Здесьперечисляются казненные за неуплату долга, довольно много народу. — Серзак покачал головой. — К тому же царь был болезненно честен, и сам отдавал свои долги. Тут написано о выдаче жалованья золотом и серебром наемной армии, а тут — о плате крестьянам из клана Ворот в Пустыню. Да, с сокровищницей действительно, как говорилось в легенде о предсказании, были связаны десятки поколений, только за долгие годы в легенду вкралась ошибка — поколения не наполняли сокровищницу, а тащили из нее, и их затея увенчалась успехом!

Чем больше говорил сказитель о написанном в книге, тем больше Конан убеждался в невменяемости царя и его приближенных.

— Здесь, похоже, есть разделы. — Лоб Серзака прорезали глубокие морщины, он принялся дрожащими пальцами листать книгу. — Золото, драгоценные камни, благовония… — бормотал он, брызгая слюной и нервно проводя языком по верхней губе. — Ага! Вот оно. Так, так, так. Прибыль, убыль… — Указательный палец сказителя стремительно носился вверх-вниз, справа-налево. — Есть! — проорал Серзак и его пылающие глаза чуть не испепелили Конана. — Оно есть здесь, слышишь! Мы не зря старались!

Киммериец в недоумении уставился на Серзака. Старик явно спятил.

— Что здесь может быть? — спокойно спросил Конан.

Серзак с размаху впечатал ладонь в страницу книги. С громким хлопком поднялось облако пыли.

— Я тебе говорил, что в сокровищнице есть золото и серебро, драгоценные камни и благовония, но я также говорил и об эликсирах жизни, способных вернуть юную страсть восьмидесятилетнему старцу! — Серзак немедленно бросился на поиски.

В отличие от Конана, сказитель не взламывал сундуки, а только приглядывался к деревянным дощечкам, прикрепленным шелковыми тесемками к замкам. Конан попытался сделать тоже, но обнаружил, что его знания местного языка ничуть не увеличились.

— Ага! — сказал Серзак. — Конан, помоги мне!

Сундук, возле которого остановился сказитель, был ниже других, зато длиннее и шире. Конан подошел, мечом взломал крышку и открыл ее. Внутри сундук оказался разделен на секции и в каждой секции находился сосуд, запечатанный сургучом.

Руки Серзака задрожали. Он вытащил один из сосудов. Тот был упакован в оплетку и сделан из толстого прозрачного стекла. Серзак стер пыль с горлышка, высовывающегося из оплетки и поболтал бутыль. Жидкость внутри была темно-коричневой, густой и оставляла на стенках золотистую пленку.

— Бог мой, неужели это правда?

Конан пожал плечами.

— Не попробуешь — не узнаешь, — сказал он.

Свод неожиданно дрогнул. Посыпался песок и раздался жуткий металлический скрежет.

Конан поднял голову и увидел, что одна из стальных колонн отклонилась от вертикали.

— Послушай, старик, а что в легенде о сокровищах мертвого города было в самом конце? — спросил он.

Свод снова дрогнул.

— Не знаю. Конец у легенды отсутствовал. Последнюю страницу съели мыши. — Серзак запихал бутыль себе за пазуху и тянулся за другой. — Конан, бери бутыли! Мы выгодно их продадим, уверяю тебя!

Покосившаяся стальная колонна со страшным грохотом упала и расколола несколько сундуков. Сверху сыпался уже не песок, а камни — и чем дальше, тем они становились крупнее. Огонь во многих светильниках погас. Иные светильники упали на пол и горящее масло из них образовало меж сундуками огненные ручейки.

Конан сунул за пазуху один сосуд.

— Больше, больше! — требовал Серзак. — Это же целое состояние!

— Для меня важнее самому остаться целым! — сказал Конан, схватил старика в охапку и понесся с ним к выходу. Золотая дверь со скрипом закрывалась. Видимо, толчки включили какой-то скрытый механизм.

Прямо перед ним грохнулась стальная колонна и Конан перескочил через нее, едва только она достигла пола. Серзак принялся молиться и ругаться — все быстро и вперемешку, одним тоном.

Конан успел проскочить в дверь в последний момент. Старика он сунул сквозь щель первым, за что в благодарность получил сильный удар по колену, а затем протиснулся сам, чувствуя, что если задержится хоть еще на мгновение, то услышит хруст собственных костей.

Серзак карабкался по лестнице, не вставая с четверенек. Конан рывком поднял его и Серзак пошел выпрямившись, но сильно шатаясь.

Плита наверху принялась закрываться.

Киммериец поступил прежним способом. Сказитель опять ругался и молился, но когда они выбрались в коридор, не стал лягаться, а самостоятельно освободился от хватки Конана и понесся к выходу. Каменные плиты на стенах, на потолке и на полу коридора шевелились, как если бы они были чешуей гигантской рыбы. Качало, словно на корабле в бурю.

Арка закрывалась.

Серзак бросился к ней с завидной скоростью, ни разу не упав. Наверное, раньше он был хорошим моряком, подумал Конан. Больших трудов ему стоило сохранять равновесие и он при всем желании не мог опередить своего старшего спутника.

— Быстрее, быстрее! — выкрикнул Серзак, как только оказался по ту сторону арки.

Диск в нише вращался. Луч, падавший из отверстия в потолке, то и дело прерывался. Сквозь отверстие обильно сыпался песок. На плоском шестиугольном камне под отверстием скопилась уже изрядной высоты песчаная пирамида.

Дверь в зал Ангираса медленно поднималась, иногда останавливаясь. Серзак подбежал к ней и ловко, словно акробат, сделав кувырок, перепрыгнул. Конан перевалился тяжелее, да и когда он это делал, дверь поднялась выше.

— Бутыль цела? — спросил Серзак.

Конан вспомнил о том, что находится у него за пазухой и понял, почему у него так болела грудь. Он ощупал бутыль. Как ни странно, она была цела. Умели древние делать стекло, ничего не скажешь, недаром так высоко ценились немедийские стеклянные украшения.

Конан кивнул.

49

Медный гонг в зале Внешних Ритуалов трепетал, бросая дрожащие блики сквозь проломленную стену на пол зала Ангираса. Серзак с молодой прытью перепрыгивал через куски железного бога и обломки стен. Его серая хламида сползла с плеч, волочилась по полу, но так ни за что и не зацепилась. Прыгнув на булыжную мостовую двора с опрокинутым троном, Серзак пошатнулся и принялся делать замысловатые движения, словно танцевал безумный танец. Конан, спрыгнувший со ступенек следом, поддержал сказителя и вернул ему равновесие. Но тут же сам едва не упал. Мостовая напоминала поверхность моря. Она была неустойчивой и удержаться на ней было почти так же сложно, как на канате.

Безглазые распотрошенные трупы, казалось, пытались ожить. Обезумевшие крысы метались среди них, подпрыгивая и кусая друг друга.

Серзак опустился на четвереньки и проделал в таком положении путь за ворота. Только за ними он поднялся.

Конан пытался идти по-человечески. Ему претило уподобляться презренному псу даже в подобной ситуации.

— Берегись! — крикнул Серзак.

Левая створка ворот, висевшая на двух петлях из десяти, покачнулась, петли лопнули и створка стала падать. Тень от нее метнулась к Конану, словно ястреб. Северянин не успел ничего подумать. Он отпрыгнул, повинуясь животному страху, не удержал равновесие и опрокинулся на спину. Створка упала рядом с ним, с хрустом раздавив десяток трупов. Из-под нее потекла кровь. Конан тотчас вскочил. Взгляд его случайно вернулся назад. Опрокинутое кресло поворачивалось вокруг своей оси, уходя под землю.

Поднялся ураганный ветер. Флаги с лапами белого тигра хлопали. Сорванные жестяные вывески кружились в воздухе как осенние листья. Черные птицы метались в воздухе. Черепа на площади сталкивались друг с другом. Две башни Облачной Обители, торчащие над домами, шатались. Непрерывно стоял звук, будто задвигают крышку каменного гроба.

Город умирал. Шаги отдавались эхом. Падала черепица с крыш. Слышался нарастающий шум, словно быстрая приливная волна накатывала на пологий берег.

Трещина побежала по стене дома и стена стала падать. На противоположном доме тоже появилась трещина. Падающая тень заставила Конана отскочить. Он нечаянно толкнул Серзака и услышал о себе много лестного. Мостовая улицы, как прежде мостовая двора перед дворцом, стала подобна поверхности моря, а в следующий момент вздыбилась, как будто море раздвинула гигантская всплывающая рыба.

Конан посадил Серзака себе на шею и помчался по улицам с быстротой и ловкостью обезьяньего бога. Некоторые дома уже были разрушены и ноги Конана ступали по грудам обломков, из-под которых иногда торчали части человеческих тел.

Облачная Обитель все еще возвышалась над городом. Врата были закрыты. Конан бросился вдоль городской стены, по боковой улочке с низкими домами, большинство из которых уже превратилось в развалины.

Серая громада дворца проваливалась в землю. Земля словно стала мягкой как глина и втягивала в себя то, что когда-то вышло из нее — камни, животных и людей. По обломкам отчаянно прыгали крысы, но темных провалов появлялось все больше и больше, и крысы одна за другой падали в них. Самая высокая башня дворца скрылась и в том месте, где он находился возникло что-то вроде водоворота. На миг, когда Конан балансировал на качающейся плите, ему почудилось, что это — рот земли, он будто заметил над ним глаза, но потом провал стал больше. Город падал в него все быстрее.

Башни Облачной Обители покачнулись. На Конана снова скользнула падающая тень. Он оглянулся, не совсем ловко развернувшись, потерял равновесие и полетел оземь. Серзак соскочил с него.

— Кром справедливый! — воскликнул Конан, заметив, что внешняя стена города заваливается в их сторону.

Серзак дернул его за плащ, но киммериец уже и без того, полностью осознал опасность. Он сделал единственное, что мог — прыгнул из положения ниц, пользуясь всеми четырьмя конечностями.

На излете он задел Серзака и они вместе покатились по груде обломков, оставшейся на месте дома. Груда от толчка стронулась и поехала вниз. Подвал у дома был весьма велик. Конан первым достиг дна подвала. Городская стена обрушилась на груду и на людей повалились обломки. Не очень большие. Ранения оказались незначительными. Ухо Серзака выглядело плачевно, из него рекой лилась кровь, но ее удалось быстро остановить.

Земля под подвалом раскачивалась.

— Такое впечатление, что мы пьяны! — заявил Серзак. — Меня качает, как травинку на ветру! Кажется, у меня сейчас будет приступ морской болезни.

Конан полез вверх. Серзак не отставал от него. Они взобрались на остатки городской стены и увидели равнину за ней. Мир вне города ничуть не изменился. Волновались травы, тянувшиеся до самого леса на низких холмах. Шумели низкие деревья и кусты. Блестели ледники на вершинах гор.

— Ничего не изменилось, — заметил Серзак.

Большой обломок плиты, на котором стоял сказитель, внезапно с треском раскололся. Серзак закричал, болтая ногами в воздухе, и успел изрядно сорвать голос, прежде чем понял, что никуда не падает. Конан держал его за капюшон.

— Я не мог позволить тебе скрыться с драгоценными бутылями, — заявил киммериец.

— Значит, ты все-таки поверил мне! — воскликнул Серзак. — Поверь мне еще раз — я знаю, где выгоднее всего сбыть наш товар. Правда, мы обязательно должны оставить немного элексира себе… Ну, хотя бы для того, чтобы скрасить мою старость невинными утехами. Утолить голод, гнетущий мою немощную плоть…

Они сошли на равнину. Она не раскачивалась, никуда не ехала, вела себя прилично и спокойно, что после городского безумства было непривычно. Серзак ощутил острый приступ морской болезни и был вынужден скрыться в невысоком кустарнике. Конан обернулся к городу. Он находился уже ниже уровня равнины, от него ничего не осталось, кроме стремительно движущихся по кругу мелких обломков, центр впадины располагался на месте дворца. То тут, то там вздымались фонтаны песка и щебня. Город проваливался в преисподнюю, откуда тысячу лет назад его извлекла безумная прихоть и воля Горкана и куда он теперь закономерно возвращался.

Когда вернулся из кустов Серзак, города Хорто больше не существовало. Круг серого песка торчал посреди зеленой равнины словно плешь на голове женщины. По песку уже шастали скарабеи и ящерицы, которые с любопытством осваивали новую территорию.

50

Среди публичных девок Абрира, города, лежащего на большой реке, впадающей в Серендибские заливы, долгие годы бытовала легенда о седобородом старце с сухой как у мумии кожей, обладавшем невероятной мужской силой, который мог ночи напролет, не смыкая глаз, развлекаться с каким угодно количеством женщин. Казалось всю свою долгую жизнь он только и делал, что копил в себе страсть, и лишь теперь решил излить все, что было сохранено. Словно полноводная река, старец отдавал себя, ничего не жалея. Женщины Абрира платили ему страстью и неистовыми ласками. Его сопровождал огромный северный варвар из Киммерии. У него были длинные, черные, как вороново крыло, волосы и глаза словно изумруды чистой воды. Меч варвара не раз спасал старцу жизнь и отнимал жизни у не в меру ретивых блюстителей нравственности и у поборников чистоты чужих кошельков.

Целый месяц старец провел без сна в объятиях лучших женщин, но с каждым днем становился все менее и менее щедрым. Лицо с седыми бровями приобретало все более и более скучающее выражение. Глаза, пылавшие поначалу, как два факела, погасли. Говорили, что по прошествии месяца, он умер, иссякнув, словно опорожненный бурдюк, но говорят так же, что он уехал на восток, в сторону великой морской пустыни, туда, где вечно восходит солнце.

1

Избивать, калечить (англ.).

(обратно)

2

На русском языке текст не издавался

(обратно)

8

Негритянская деревня.

(обратно)

9

В оригинале — kilt — юбка шотландского горца.

(обратно)

10

Мантикора — чудовище с отвратительным человеческим лицом на свиных плечах, с орлиными крыльями и хвостом скорпиона.

(обратно)

11

Фордуны — снасти стоячего такелажа, удерживающие сзади и с бортов стеньгу или бром-стеньгу.

(обратно)

12

Менгир — отдельно стоящий камень.

(обратно)

13

Князёк (gambler, англ.) — держатель банка, следящий за игрой (вор. жаргон)

(обратно)

14

Дховы — одномачтовые арабские суда.

(обратно)

15

Примерно 16 метров (один фатом — 1.83 метра).

(обратно)

16

Мелкая рыбешка.

(обратно)

Оглавление

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер «Сталь и змея»

  Пролог

  1 Меч

  2 Колесо

  3 Яма

  4 Ведьма

  5 Жрица

  6 Вор

  7 Камень

  8 Поручение

  9 Дорога

  10 Гора

  11 Дерево

  12 Ущелье

  13 Пещера

  14 Похищение

  15 Смерть

  16 Битва

  17 Возмездие

Перри Стив Конан бросает вызов Северо-Запад, 1993 г. Том 4 "Конан бросает вызов"

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Говард Роберт & Перри Стив Конан и повелители пещер

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцать

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

Шон Мур Конан идет по следу

  ПРОЛОГ

  ГЛАВА 1 ПРОИСШЕСТВИЕ В «ЭФЕСЕ»

  ГЛАВА 2 ПАУТИНА ЗАГОВОРА

  ГЛАВА 3 ЦЕЛИТЕЛЬ И ВОИН

  ГЛАВА 4 КОРОЛЬ ЭЛЬДРАН

  ГЛАВА 5 КРОМЕШНЫЙ УЖАС

  ГЛАВА 6 ЯД И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  ГЛАВА 7 ЗЕРЦАЛО ЯСНОВИДЕНИЯ

  ГЛАВА 8 КРЫСОЛОВКА

  ГЛАВА 9 НАСЛЕДНИК КСУОКВЕЛОСА

  ГЛАВА 10 ТЕНЬ И КАМЕНЬ

  ГЛАВА 11 АЛЫЙ КОРИДОР

  ГЛАВА 12 ШАН-И-СОРХ

  ГЛАВА 13 ТАРГОЛ

  ГЛАВА 14 НА ЮГ!

  ГЛАВА 15 ИННАСФАЛН

  ГЛАВА 16 ПРОЩАНИЕ

  ГЛАВА 17 ПУТЬ ЗМЕЯ

  ГЛАВА 18 СПЯЩИЙ В ПЕСКАХ

  ГЛАВА 19 ГОНКА

  ГЛАВА 20 …И НЕ ОСТАЛОСЬ НИЧЕГО

  ГЛАВА 21 СЧАСТЛИВО, ДРУГ!..

Перри Стив Хозяин тумана

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Перри Стив Цена победы

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

Конан — не знающий страха

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Эндрю Оффут Глаз Эрлика (Конан — )

  Глава 1 ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ

  Глава 2 В ДОМЕ ХИЗАРРА ЗУЛА

  Глава 3 В ЗЕЛЕНОЙ КОМНАТЕ

  Глава 4 В ОАЗИСЕ СМЕРТИ

  Глава 5 ДРАКОНЬИ ХОЛМЫ

  Глава 6 ПЕСЧАНОЕ ЧУДОВИЩЕ

  Глава 7 ИСПАРАНА ИЗ ЗАМБУЛЫ

  Глава 8 РАБОТОРГОВЦЫ!

  Глава 9 ЧЕРНЫЙ ЛОТОС И ЖЕЛТАЯ СМЕРТЬ

Конан - наемник (Мошенник поневоле)[2]

  От переводчика

  ПРОЛОГ

  Глава 1. Смерть в Шадизаре

  Глава 2. Работа для вора

  Глава 3. Мечи во мраке

  Глава 4. Душа киммерийца

  Глава 5. В таверне Хилидеса

  Глава 6. Колдовство

  Глава 7. Росела и убийцы

  Глава 8. Неудавшийся заговор

  Глава 9. Волк в Хауране

  Глава 10. Конан — маг

Эндрю Оффут Меч Скелоса

  Пролог: МЕЧ

  1. КОНАН ИЗ КИММЕРИИ

  2. ХАССЕК ИЗ ИРАНИСТАНА

  3. ПРОЩАЙ, ШАДИЗАР

  4. ЧУДОВИЩА

  5. ПОВЕСТЬ О ДВУХ ВОЛШЕБНИКАХ

  6. ВОЛШЕБНИК ЗАМБУЛЫ

  7. ИСПАРАНА ИЗ ЗАМБУЛЫ

  8. СТРАННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

  9. СМЕРТЬ СРЕДИ БАРХАНОВ

  10. ШАТРЫ ШАНКИ

  11. ШПИОНЫ ЗАМБУЛЫ

  12. ЭСКОРТ ДЛЯ ДВУХ ВОРОВ

  13. ЗАМБУЛА

  14. ГЛАЗ ЭРЛИКА

  15. КОНАН-ГЕРОЙ

  16. КОНАН-БЕГЛЕЦ

  17. КОНАН-ВОР

  18. КЛЮЧ К ЗАМБУЛЕ

  19. «УБЕЙ ЕГО!»

  20. МЕЧ НА СТЕНЕ

  21. ТРОН ЗАМБУЛЫ

Роберт Джордан Конан-Разрушитель

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Эпилог

Изгнанник

  Пролог

  Глава I НЕЧИСТЫЙ

  Глава II ОГНЕННАЯ ДОЛИНА

  Глава III КАРАВАН-САРАЙ

  Глава IV РАБЫ ИЗ ШАРТОУМА

  Глава V ВЫЗОВ ПРИ ЛУНЕ

  Глава VI КУЗНИЦА ПРЕИСПОДНЕЙ

  Глава VII ЯРОСТЬ ПУСТЫНИ

  Глава VIII ПОМОЛВКА БОГОВ

  Глава IX ПЕСЧАНОЕ МОРЕ

  Глаза X ПЕРЕД ЛИКОМ БОГИНИ

  Глава XI ИЗГНАННИК

  Глава XII ГОРОД В ПУСТЫНЕ

  Глава XIII КАМЕННЫЙ КОРАБЛЬ

  Глава XIV ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОДЖАРУ

  Глава XV ДРЕВО ТЫСЯЧИ ПАСТЕЙ

  Глава XVI РАСПЛАТА

  Эпилог

Роберт Джордан Конан и огненный зверь

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  ЭПИЛОГ

Роберт Джордан Черный камень Аманара

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Эпилог

Стив Перри Конан и четыре стихии

  Пролог

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

Конан Полководец

  Пролог. Воинство мертвых

  Глава 1. Пляска дубинок

  Глава 2. Дворец барона

  Глава 3. Обучение

  Глава 4. Гробница

  Глава 5. Меч и кнут

  Глава 6. Нектар и яд

  Глава 7. Гонка

  Глава 8. Кровавая река

  Глава 9. Избранница смерти

  Глава 10. Наследник

  Глава 11. Восставшие из праха

  Глава 12. Господин Варвар

  Глава 13. Поход в бездну

  Глава 14. Алый восход

  Глава 15. Змея

  Глава 16. Сердце змеи

  Глава 17. Возвращение

  Глава 18. Меч Эйнара

  Эпилог. Колесница

Карл Вагнер Дорога королей (Конан-мятежник)

  ПРОЛОГ

  Глава 1. ТАНЦЕВАЛЬНЫЙ ПОМОСТ

  Глава 2. ПРЕИСПОДНЯЯ

  Глава 3. "БЕЛАЯ РОЗА"

  Глава  4. МЕЧТАТЕЛИ И СТАЛЬ

  Глава  5. НОЧНЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ

  Глава  6. ПОД КОРОЛЕВСКОЙ МАСКОЙ

  Глава 7. ЗОЛОТОЙ СВЕТ, ГОЛУБОЙ СВЕТ

  Глава 8. УТРЕННЕЕ КУПАНИЕ

  Глава 9. НА3АД ПУТИ НЕТ

  Глава 1О. БЕЛЫЙ ЖАР

  Глава 11. ИДЕТ ПОСЛЕДНЯЯ ГВАРДИЯ

  Глава 12. ДОРОГОЙ КОРОЛЕЙ

  Глава 13. НОВЫЙ ПОРЯДОК И КОРОНАЦИЯ

  Глава 14. КОНАН НАЧИНАЕТ СРАЖЕНИЕ

  Глава 15. КОСА

  Глава 16. КОСЕЦ

  Глава 17. ДЕСТАНДАЗИ

  Глава 18. ПОГОНЯ И3 КОРДАВЫ

  Глава 19. МЕЧТЫ РОЖДАЮТСЯ, ЧТОБЫ УМИРАТЬ

  Глава 2О. ДОРОГА КОРОЛЕЙ

Роберт Джордан Ловушка для демона

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Эпилог

Роберт Джордан Сердце Хаоса

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Эпилог

Леонард Карпентер В стране Черного Лотоса

  ГЛАВА 1. ХРАМ БОГИНИ СИГТОНЫ

  ГЛАВА 2. ЗНАК МОДЖУРНЫ

  ГЛАВА 3. ФОРТ ШИНАНДАР

  ГЛАВА 4. СЕРЕБРЯНЫЙ БАССЕЙН

  ГЛАВА 5. ЖИЗНЬ ПРИ ДВОРЕ

  ГЛАВА 6. СЛОНОВИЙ ПАТРУЛЬ

  ГЛАВА 7. ВОЙНА КОЛДУНОВ

  ГЛАВА 8. БЕЗУМНЫЙ ГОРОД

  ГЛАВА 9. ЗАМОК ГУБЕРНАТОРА

  ГЛАВА 10. КРОВЬ И ЛОТОС

  ГЛАВА 11. БИТВА БОГОВ И КОРОЛЕЙ

  ГЛАВА 12. ПРИЗВАННЫЙ КОРОЛЕМ

  ГЛАВА 13. САМОУБИЙСТВЕННЫЙ ПРИКАЗ

  ГЛАВА 14. ПРЕДАТЕЛИ И ГЕРОИ

  ГЛАВА 15. ТРИУМФ

  ГЛАВА 16. ПРИЕМ ВО ДВОРЦЕ

  ГЛАВА 17. НОЧНАЯ ПОГОНЯ

  ГЛАВА 18. НОЧНЫЕ ПОЕДИНКИ

  ГЛАВА 19. ПОЧЕТНАЯ НАГРАДА

  ГЛАВА 20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Роланд Грин Волшебные камни Курага

  ПРОЛОГ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

Робертс Джон Маддокс Конан в Чертогах Крома

  Глава первая ГОРОД СРЕДИ РАВНИН

  Глава вторая СЕВЕРНЫЕ ВРАТА

  Глава третья ПЯТЕРО ВСАДНИКОВ

  Глава четвертая ПОГРАНИЧНОЕ КОРОЛЕВСТВО

  Глава пятая ЦАРСТВЕННЫЙ БЫК

  Глава шестая КРАЙ ТУМАНА И КАМНЯ

  Глава седьмая В СТРАНЕ ВЕЛИКОЙ РЕКИ

  Глава восьмая КЛАНЫ СОБИРАЮТСЯ ВМЕСТЕ

  Глава девятая НА ПОЛЯХ МЕРТВЫХ

  Глава десятая НА СВЯЩЕННОЙ ГОРЕ КРОМА

  Глава одиннадцатая В ДОМЕ КОЛДУНЬИ

  Глава двенадцатая ПЕЩЕРАМИ ДЕМОНА

  Глава тринадцатая ВОЛКИ ВАНАХЕЙМА

  Глава четырнадцатая СРАВНЯТЬСЯ С БОГАМИ

  Глава пятнадцатая БИТВА СРЕДИ МОГИЛ

  Глава шестнадцатая ПРОЩАЙ, КИММЕРИЯ!

Роланд Грин Конан против Звездного братства

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Роберт Джордан Конан-заступник

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Роберт Джордан Тайна врат Аль-Киира

  Пролог

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Эпилог

Путь воина

  ПРОЛОГ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Пол Андерсон Секира света

  Глава первая Видение

  Глава вторая Встреча чародеев

  Глава третья Слово мести

  Глава четвертая Дочь свободы

  Глава пятая Дело рук ведьмы

  Глава шестая Пират, спаситель, варвар…

  Глава седьмая Таверна предателей

  Глава восьмая Пленники черного круга

  Глава девятая Приветствие воина

  Глава десятая Ночь в Кеми

  Глава одиннадцатая Крылатый корабль Сэта

  Глава двенадцатая Город королей

  Глава тринадцатая Смерть и честь

  Глава четырнадцатая Тайя

  Глава пятнадцатая Секира и орел

  Глава шестнадцатая Путешествие к проклятому

  Глава семнадцатая Секира

  Глава восемнадцатая Коварство Птейона

  Глава девятнадцатая Битва

  Глава двадцатая Месть Бэлит

Грин Роланд У ворот зла

  Пролог

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Интерлюдия

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Эпилог

Леонард Карпентер Конан — гладиатор

  Глава первая НОЧНЫЕ КОШКИ

  Глава вторая «ПОТОМОК ТИТАНОВ»

  Глава третья ПОСЛЕДНЯЯ РЕКА

  Глава четвертая ЛУКСУР

  Глава пятая НА АРЕНЕ

  Глава шестая СТАЛЬ И ПЕСОК

  Глава седьмая ГЕРОИ

  Глава восьмая ТЯЖЕЛО В УЧЕНЬЕ…

  Глава девятая КРОВАВОЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ

  Глава десятая «О, МИЛОСЕРДНЫЙ ТИРАН…»

  Глава одиннадцатая ПРАЗДНИК БАСТ

  Глава двенадцатая «С МЕНЯ ХВАТИТ!»

  Глава тринадцатая СРАЖЕНИЕ НА ВОДЕ

  Глава четырнадцатая ПОПЫТКА ВЫЖИТЬ

  Глава пятнадцатая «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТИРАН!»

ПРОКЛЯТОЕ ЗОЛОТО

  Пролог ЗАПАДНЯ

  Глава I БЕДА

  Глава II КАРЬЕР

  Глава III ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА

  Глава IV ПОБЕГ В НИКУДА

  Глава V ДЕНЬ НАРЕЧЕНИЯ

  Глава VI ОХОТНИК НА ХОЛМАХ

  Глава VII ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА

  Глава VIII ТОПОР СПРАВЕДЛИВОСТИ

  Глава IX ОГОНЬ И КРОВЬ

  Глава X ПОЖИРАТЕЛЬ ДЕРЕВЬЕВ

  Глава XI КОРОЛЕВА TAMCИH И БОГИНЯ НИНГА

  Глава XII СУДЬБА ДИКАРЕЙ

  Глава XIII ПУТНИКИ

  Глава XIV МАЛЕНЬКАЯ УЗУРПАТОРША

  Глава XV МЕСТЬ

  Эпилог ВСТРЕЧА В НОЧИ

Джон Маддокс Робертс Степная царица

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Джон Маддокс Робертс Конан и сокровища Пифона

  Глава I МОРЯК

  Глава II КАПИТАН

  Глава III ТЕМНЫЙ ГОРОД

  Глава IV ЧЕРНЫЕ ПАРУСА

  Глава V КОРСАРЫ

  Глава VI БЕРЕГ КОСТЕЙ

  Глава VII НА ВОСТОК

  Глава VIII РАВНИНА

  Глава IX ГОРНЫЙ ПЕРЕВАЛ

  Глава X ПУСТЫНЯ

  Глава XI РОГА ШУШТУ

  Глава XII ДОЛИНА СОКРОВИЩ

  Глава XIII ПОВЕЛИТЕЛЬ ПРОКЛЯТОГО ОЗЕРА

  Глава XIV ПРОГУЛКА ПО ОЗЕРУ

  Глава XV МЯТЕЖНИКИ

  Глава XVI ДОЛИНА В КРОВИ

  Глава XVII СОКРОВИЩА ПИФОНА

Леонард Карпентер Конан — изменник

  ГЛАВА ПЕРВАЯ ИСПЫТАНИЕ МЕЧОМ

  ГЛАВА ВТОРАЯ ЛЕВАЯ РУКА ГУНДОЛЬФА

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПОСЛАНИЕ ЧЕРНОЙ МАГИИ

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ РАЗОРВАННЫЙ РАССВЕТ

  ГЛАВА ПЯТАЯ СТАРЫЕ СЧЕТЫ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ СЕРЕБРЯНЫЙ ДОЖДЬ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПРАЗДНЕСТВО

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ ЗАГОВОРЩИКИ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ КОНАН-ЛЕЙТЕНАНТ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПАЛАТКА БЛАГОВОНИЙ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ МЕЧИ В ТЕМНОТЕ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ НЕПРОШЕНЫЕ ЗРИТЕЛИ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ ПОДЗЕМЕЛЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ПЛЕННИК

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ СМЕРТЬ КРАДЕТСЯ В ЛУННОМ СВЕТЕ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ВОЕННЫЙ СОВЕТ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ В ГОРАХ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ВОССОЕДИНЕНИЕ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГОРНЫЕ ВОЛКИ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ПЛАТО ЗАМАНАС

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГОРНЫЕ РАЗБОЙНИКИ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ НОЧНЫЕ ВСАДНИКИ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ШТУРМ ГОРОДА

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ОХОТНИКИ В ЛОВУШКЕ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ЗЛО ВО ПЛОТИ

Леонард Карпентер Гроза Кровавого Побережья

  ГЛАВА 1. КОРАБЛЬ РАБОТОРГОВЦЕВ

  ГЛАВА 2. ПОБЕРЕЖЬЕ ЧЕРЕПОВ

  ГЛАВА 3. ТУРАНСКИЕ КОЗНИ

  ГЛАВА 4. ЧЕРНЫЙ ПИРАТСКИЙ КОРАБЛЬ

  ГЛАВА 5. БОГИ ГЛУБИН

  ГЛАВА 6. АРФА ДАГОНА

  ГЛАВА 7. ГОРОД КОЧЕВНИКОВ

  ГЛАВА 8. КРАСНОЕ БРАТСТВО

  ГЛАВА 9. ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

  ГЛАВА 10. ВОЕННЫЕ ПЛАНЫ

  ГЛАВА 11. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  ГЛАВА 12. ОПАСНЫЕ СОЮЗНИКИ

  ГЛАВА 13. ВЕТЕР ВОЙНЫ

  ГЛАВА 14. ДЫМ БИТВЫ

  ГЛАВА 15. КОЛДОВСКАЯ ЛУНА

  ЭПИЛОГ

Конан Победитель

  Глава первая МОРЕ БУРЬ

  Глава вторая СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

  Глава третья В КРЕПОСТИ ТОТИЛЫ

  Глава четвертая БИТВА С МЕРТВЕЦАМИ

  Глава пятая КОЛДОВСКОЕ ИСКУССТВО

  Глава шестая В МИРЕ ПРИЗРАКОВ

  Глава седьмая АДСКИЙ СКОРПИОН

  Глава восьмая ЗАМОК ГИГАНТОВ

  Глава девятая ГОСПОДА РАЗВЛЕКАЮТСЯ

  Глава десятая ПРИ ДВОРЕ СЕВЕРНЫХ КОРОЛЕЙ

  Глава одиннадцатая ОХОТНИК ИДЕТ!

  Глава двенадцатая КРОВЬ НА СНЕГУ

  Глава тринадцатая КРЫЛАТЫЕ ДЕМОНЫ

  Глава четырнадцатая ВСТРЕЧА КОРОЛЕЙ

  Глава пятнадцатая ВОЙНА ТРЕХ НАРОДОВ

Шон Мур Проклятье шамана

  ГЛАВА 1 КРАСНЫЙ ТУМАН

  ГЛАВА 2 УТРО ПОСЛЕ БОЯ

  ГЛАВА 3 НА БОРТУ «МИСТРИСС»

  ГЛАВА 4 УЖАС МОРЯ

  ГЛАВА 5 ПЕТАЯ НЕБЕКИ

  ГЛАВА 6 МЕСТЬ

  ГЛАВА 7 БЕРЕГ СКЕЛЕТОВ

  ГЛАВА 8 В ДЖУНГЛЯХ

  ГЛАВА 9 ИЗГНАННИК

  ГЛАВА 10 НА ТРОПЕ

  ГЛАВА 11 ИЗМЕНА

  ГЛАВА 12 ДЕРЕВНЯ

  ГЛАВА 13 ПЕСНЬ РАКУШЕК

  ГЛАВА 14 ВУГУНДА

  ГЛАВА 15 ОБИТЕЛЬ ЗЛА

  ГЛАВА 16 КОРИДОР В АД

  ГЛАВА 17 РАНИОБА

  ГЛАВА 18 ДУЭЛЬ

  ГЛАВА 19 ЧЕТВЕРО ПРОТИВ СОТЕН

  ГЛАВА 20 КОРОЛЕВА КЕЗАТТИ

  ГЛАВА 21 ОСВОБОЖДЕННЫЙ

Конан в цитадели мрака

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Леонард Карпентер Конан и осквернители праха

  Глава первая Ядовитое море

  Глава вторая Могильные воры

  Глава третья Мастаба

  Глава четвертая Равнины изобилия

  Глава пятая Танец Зефрити

  Глава шестая Небольшая прогулка

  Глава седьмая Абеддрахские вечера

  Глава восьмая Пророк погибели

  Глава девятая Высочайшая награда

  Глава десятая На строительстве усыпальницы

  Глава одиннадцатая Глубже могил

  Глава двенадцатая Воровская смекалка

  Глава тринадцатая Все тленно

  Глава четырнадцатая Клич скорби

  Глава пятнадцатая Порог вечности

  Глава шестнадцатая Дети ночи

  Глава семнадцатая День, который...

  Глава восемнадцатая Империя ночи

  Глава девятнадцатая Грядет мертвый царь

  Глава двадцатая Многая лета царице!

Джон Мэддокс Робертс Дикая орда

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

  ГЛАВА 17

Роланд Грин Волшебный туман (Конан)

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Эпилог

Роланд Грин Конан и Живой ветер

  Пролог

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

  Глава XVII

На запретном берегу

  Пролог

  Глава 1 ВОССТАНИЕ

  Глава 2 ЗЕРИТИ

  Глава 3 НОЧНЫЕ КОШМАРЫ

  Глава 4 ВОЕННЫЙ СОВЕТ

  Глава 5 ОТЪЕЗД

  Глава 6 ГАДАНИЕ

  Глава 7 В ПОХОДЕ

  Глава 8 АСГАЛУН

  Глава 9 ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ

  Глава 10 НАПАДЕНИЕ

  Глава 11 ПУСТЫНЯ

  Глава 12 ДЖАКАЛА

  Глава 13 ГНЕВ ЭРЛИКА

  Глава 14 НОЧНЫЕ УЖАСЫ

  Глава 15 ИЗ ГЛУБИН

  Глава 16 ВДОЛЬ БЕЛЫХ КОСТЕЙ

  Глава 17 ЛЕС ОТРУБЛЕННЫХ ГОЛОВ

  Глава 18 ИДОЛ

  Глава 19 СЕРЕБРЯНЫЙ ЛОТОС

  Глава 20 ЦЕРЕМОНИЯ

  Глава 21 ГОРОД ЗАБЫТЫХ МЕРТВЫХ

  Глава 22 СНЫ И ЯВЬ

  Глава 23 ВОЗВРАЩЕНИЕ

  Глава 24 СВЕТ В БАШНЕ

  ЭПИЛОГ

Джон Мэддокс Робертс Город негодяев (Конан – )

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

Конан Великий

  Глава I ПОБЕДА

  Глава II НА ПОЛЕ БРАНИ

  Глава III ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

  Глава IV ПРОЩАНИЕ

  Глава V КРОВАВЫЙ ПИР

  Глава VI ОСАДА

  Глава VII ПОЕДИНОК КОРОЛЕЙ

  Глава VIII ТАРНХОЛД — ЗАМОК НА ОЗЕРЕ

  Глава IX ЦАРСТВО ИЛЛЮЗИЙ

  Глава X НОЧНОЕ НАПАДЕНИЕ

  Глава XI ПРИЗРАК ИЗ БЕЗДНЫ

  Глава XII ДОРОГАМИ ЗАВОЕВАНИЙ

  Глава XIII КОЛЫБЕЛЬ ИМПЕРИИ

  Глава XIV ДА ЗДРАВСТВУЕТ МОГУЩЕСТВО!

  Глава XV ЧЕРНОЕ ПРИЧАСТИЕ

  Глава XVI ГЕРОЙ ИМПЕРИИ

  Глава XVII ДРЕВНИЙ ХРАМ

  Глава XVIII ЗЛОВЕЩИЙ ПЕРЕВАЛ

  Глава XIX СУД БОГОВ

  Глава XX ТУПИК

Джон Хокинг Изумрудный Лотос (Конан)

  Вступление от переводчика

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Эпилог

Гарри Тертлдав Конан в Венариуме (Конан)

  От переводчика

  Глава 1. Аквилонское вторжение

  Глава 2. Битва за Форт

  Глава 3. Храм вне времени

  Глава 4. Враги

  Глава 5. Волки и Демон

  Глава 6. Охотники

  Глава 7. Дочь ткача

  Глава 8. Странствующий прорицатель

  Глава 9. Ради Стеркуса?

  Глава 10. Ради Тарлы

  Глава 11. Восстание

  Глава 12. Падение Венариума

  Глава 13. Аквилония

Терри Донован Повесть Вендийских Гор (Конан)

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48

  49

  50

*** Примечания ***